«Когда мы встретимся снова»

Когда мы встретимся снова (fb2) - Когда мы встретимся снова (пер. А. М. Михайлов) 1966K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Лесли Пирс

Лесли Пирс Когда мы встретимся снова

…Эмоциональная и трогательная эпопея, забыть которую нелегко.

Woman's Weekly

…Искрящаяся смесь любви, страсти и страдания, в которой замечательно переплетаются самые невероятные коллизии.

Best

…Трогательная и волнующая баллада о триумфе человеческого духа.

Woman & Home

…Лесли Пирс — это новая Кэтрин Куксон, и ее по праву можно назвать одним из лучших и самых популярных авторов Великобритании.

Inside Soap

…К таким персонажам невозможно оставаться равнодушным… Один из лучших образчиков повествовательного эпоса.

Daily Mail

…Эта сага увлекает вас, и вы с головой окунаетесь в захватывающий мир сложных взаимоотношений двух женщин, которые в детстве были лучшими подругами… тонкий и нежный роман, в котором красиво и трогательно описаны чувства обеих женщин.

Hello

Глава первая

Октябрь 1995

Услышав звук открываемой на улицу двери, Памела Паркс подняла голову от регистрационной книги. Было без четверти десять утра, четверг, и в приемной ожидали своей очереди многочисленные пациенты. К ее ужасу, в дверь вошла неопрятно одетая нищенка, которую почти каждый день можно было видеть сидящей на скамейке напротив медицинского центра.

Памела отнюдь не отличалась терпением. Достигнув сорокапятилетнего возраста и имея двух взрослых детей, она гордилась своей подтянутой фигурой, элегантностью и деловитостью. У Памелы не было времени для тех, кто не отвечал ее строгим требованиям. И уж совершенно определенно у нее не было времени для этой женщины, которую одна из медицинских сестер метко окрестила «Винни». Прозвище приклеилось, потому что персонал частенько видел ее прикладывающейся к бутылке дешевого вина, и все решили, что она — бывшая пациентка психушки, которую выписали из больницы, не установив за ней надлежащего надзора.

На улице шел проливной дождь, и Винни остановилась на коврике у порога, убирая свисающие тонкими мокрыми прядями волосы со своего одутловатого, в красных прожилках лица. Поверх короткого пальто на ней был рваный просвечивающий пластиковый дождевик, а на ногах — легкие парусиновые туфли на резиновой подошве.

Кипя негодованием, Памела отодвинула в сторону стекло в окошке над столом в приемной.

— Не смейте сюда входить! — выкрикнула она. — Нечего тут прятаться от дождя, и в наш туалет тоже нельзя. Убирайтесь, или я позову полицию.

Винни не обратила на нее никакого внимания. Она неторопливо сняла свой дождевик и повесила его на вешалку рядом с дверью. Пылая возмущением, оттого что женщина не обращает на нее внимания, Памела перегнулась через стол, чтобы получше рассмотреть, что это она там делает. Похоже, нищенка вытаскивала что-то из кармана пальто.

— Я сказала, вам сюда нельзя, — повторила Памела.

Она изрядно нервничала: по крайней мере десять человек ожидали своей очереди, двое врачей опаздывали на срочные вызовы, а Мюриэль, старшая сестра, в соседней комнате делала выписки из историй болезни.

— Я пришла к вам, — сказала Винни, шагнув прямо к ней.

Памела попятилась от стола, напуганная выражением глаз женщины. Они были зеленовато-голубого оттенка, очень холодные, и в них светилась решимость. Вблизи она оказалась совсем не такой старой, как считала Памела, вероятно, она была даже одного с Памелой возраста.

— Вы ведь меня не помните, правда? — продолжала женщина, криво улыбаясь одной стороной рта. — Ну да, полагаю, я сильно изменилась. А вот вы — нет, все такая же грубая и бессердечная, как и тогда.

Внезапно ее голос пробудил у Памелы смутные воспоминания. Но прежде чем она успела открыть рот, рука женщины взлетела над столом. В руке она держала пистолет, нацеленный прямо на Памелу.

— Перестаньте, что вы делаете, — непроизвольно вырвалось у Памелы, и она в ужасе отпрянула от стола. Но бежать было уже поздно — грохнул выстрел, и она почувствовала, как грудь ее разрывает жгучая боль.

В соседней комнате Мюриэль Олдинг слышала, как Памела прогоняла кого-то, но кого именно, она не видела, потому что комната не имела окон, выходивших в коридор. Она была неприятно поражена бесцеремонностью Памелы, и ей стало любопытно, кому же это там досталось, но как раз именно в этот момент Мюриэль с трудом удерживала большую стопку историй болезни на краю ящика, выдвинутого из металлического шкафа.

Услышав вместо ответных оскорблений женский голос, который спокойно произнес: «Вы ведь меня не помните, правда?» — Мюриэль сложила папки на шкаф и подошла к двери, ведущей в коридор, чтобы все-таки посмотреть, что там происходит. Не успела она взяться за дверную ручку, как раздался оглушительный грохот.

Мюриэль даже в голову не пришло, что это мог быть пистолетный выстрел. Она решила, что это петарда, потому что октябрь близился к концу, и молодые бездельники запускали их вокруг здания центра в любое время дня и ночи. Однако когда она открыла дверь и увидела Винни с пистолетом в руках, почувствовала в коридоре резкий запах сгоревшего пороха, то от неожиданности буквально приросла к месту.

Какое-то мгновение женщины смотрели в глаза друг другу, но тут доктор Визерелл рывком распахнул дверь операционной, и Винни мягко, каким-то кошачьим движением, повернулась к нему всем телом.

— Какого черта! — заревел было доктор, но женщина быстро утихомирила его, выстрелив ему в грудь.

Мюриэль не могла поверить своим глазам. Из груди доктора Визерелла фонтаном брызнула кровь, и он испустил короткий сдавленный стон, прижав руки к ране. Глаза у доктора расширились, покачиваясь, он нетвердыми шагами попятился в свой кабинет.

Не рассуждая, Мюриэль инстинктивно метнулась назад в комнату, с грохотом захлопнула дверь и заперла ее на замок. И только когда она поняла, что крик, звучащий у нее в ушах, — не только ее собственный, но и крик пациентов в приемной, только тогда она осознала, что весь этот ужас вовсе не кошмарный сон, что все происходит наяву.

И тогда она, открыв дверь, увидела Памелу. Она распласталась на полу соседней комнаты, и из дыры в ее груди ручьем текла кровь.

Одним прыжком Мюриэль подскочила к телефону, схватила трубку и, спрятавшись под столом, принялась судорожно набирать 999.

* * *

Несколько часов спустя детектив-инспектор Рой Лонгхерст сидел рядом с Мюриэль, которая, закутавшись в одеяло, лежала на кушетке в одной из смотровых комнат наверху. Внизу занимались своим делом судебно-медицинские эксперты и полицейские фотографы. Остальные сотрудники и пациенты, находившиеся в здании во время стрельбы, к приходу Лонгхерста пребывали в шоке, с некоторыми случилась истерика, но никто из них не видел толком, что произошло, и почти всех отвезли по домам. Мюриэль, однако, видела все, и сейчас он испытывал к ней искреннюю жалость. Старшей сестре было около шестидесяти, и ее седые волосы и покрытое морщинами лицо напоминали инспектору его собственную мать.

Взяв ее руку в свои большие ладони, он осторожно поглаживал ее пальцы.

— Успокойтесь, миссис Олдинг, — произнес он. — Не спешите и постарайтесь рассказать мне в точности все, что вы видели и слышали сегодня утром.

Лонгхерсту сравнялось сорок пять лет, в нем было метр девяносто роста, сто килограммов сплошных мускулов — и ни капли жира. Даже в штатском или на поле для игры в регби он все равно выглядел полицейским, что не переставало изумлять его мать, которая всегда утверждала, что он просто родился им.

Не будучи писаным красавцем, Лонгхерст, однако, не был лишен привлекательности, с темными волнистыми волосами, оливкового цвета кожей и выразительными карими глазами. Он принадлежал к полицейским старой школы: был безукоризненно честен, но имел устоявшиеся взгляды и собственное мнение по любому вопросу. Инспектор терпеть не мог убийц, жаловавшихся на трудное детство. У него самого оно было нелегким, но он не опустился до подлостей и преступлений. Будь его воля, он вновь ввел бы смертную казнь и порку розгами и вообще полагал, что в тюрьмах нужно установить намного более строгий порядок, чем сейчас. Однако при всем этом Лонгхерст по натуре был мягким и милосердным человеком, который приберегал симпатию для тех, кто действительно ее заслуживал, для пострадавших и жертв преступлений например. Миссис Олдинг, хотя и не пострадала физически, была для него жертвой, потому что ее основательно потрясло все, чему она стала свидетелем нынче утром.

Площадь Доури-сквер в квартале Хотвеллз в Бристоле застраивалась еще в начале девятнадцатого века, там селились зажиточные купцы, желавшие жить как можно дальше от вони и смрада городских доков. Но, в отличие от соседнего Клифтона, которому удавалось вот уже в течение двух веков сохранять атмосферу респектабельности, Хотвеллз шел ко дну. Несколько десятков лет назад гигантская сеть дорог с оживленным движением и массивной эстакадой превратила его в район с сомнительной репутацией. Правда, с тех пор, как в середине 1980-х годов вдоль реки начали строить симпатичные особняки и многоквартирные жилые дома, Хотвеллз стал понемногу приобретать былой лоск.

Здание, в котором ныне размещался медицинский центр, служило олицетворением всех произошедших перемен. Сначала оно было солидным семейным особняком, потом пансионатом с дурной репутацией и, наконец, приютило медицинской центр. За это время у здания сменилось несколько владельцев и масса жильцов. Среди пациентов центра попадались самые разные люди, от безработных, которые были в состоянии оплатить только одну ночь в палате с завтраком, до владельцев собственных домов стоимостью полмиллиона фунтов, промежуточное положение занимали студенты, лица, арендующие жилье у муниципалитета, старые хиппи и хиппи молодые.

Тем не менее, медицинский центр по-прежнему старался поддерживать имидж частного дома, и смотровые кабинеты, приемные и операционные располагались в нем по обе стороны длинного центрального коридора. Впрочем, наверху тоже было несколько кабинетов. Расстояние от входной двери до стола в приемной с раздвижными перегородками составляло примерно пятнадцать футов.

Когда сегодня утром в центр по тревоге прибыло подразделение особого назначения, его бойцы знали только, что два человека убиты, а в приемной находятся около десяти пациентов плюс врачи и медицинские сестры. Они ожидали, что им придется иметь дело с захватом и освобождением заложников, и были готовы к этому. Поскольку никто не сообщил полиции подробности, там решили, что человек, устроивший стрельбу, был мужчиной, предположительно наркоманом.

Однако когда вслед за полицией появился Лонгхерст, то командир подразделения доложил ему, что они обнаружили входную дверь распахнутой настежь, а в коридоре сидевшую на полу женщину. Сначала они подумали, что стрелявший уже успел скрыться, а женщина находится в шоке, слишком глубоком, чтобы двигаться или разговаривать. Но, молча оглядев прибывших и пристально посмотрев на вооруженного офицера полиции, остановившегося на пороге, женщина вдруг заговорила.

— Это я застрелила их, — сказала она и показала на лежащий рядом с собой на полу пистолет, полуприкрытый краем пальто.

Офицер приказал ей отодвинуться от оружия, и она послушно отползла в сторону. Когда полиция забрала пистолет, женщина встала на ноги и показала, где лежали две жертвы. Когда ее спросили, за что она их застрелила, то последовал лаконичный ответ:

— Они знают, за что.

Лонгхерст нес ответственность за арест и охрану женщины до тех пор, пока ее не препроводят в тюрьму Брайдуэлл. И хотя он пробыл с ней не более десяти минут, она озадачила его своим поведением. Женщина не обращала никакого внимания на шум и суету за дверями комнаты, в которую ее привели. Признавшись, что именно она застрелила двоих людей, она, тем не менее, наотрез отказалась сообщить свое имя и домашний адрес, и ее нищенская, изрядно поношенная и потрепанная одежда странным образом контрастировала с полной достоинства манерой вести себя и негромким уверенным голосом. Оружие, по словам одного из полицейских, оказалось служебным револьвером, почти наверняка реликтом Второй мировой войны.

— Я не видела, как она вошла, — сказала Мюриэль, и голос у нее сорвался от волнения. — Я была в комнате позади стола в приемной, это даже не комната, так, клетушка. Там есть дверь в коридор, но окна нет. Я только слышала, как Пам повысила на кого-то голос. Она сказала: «Вы не можете войти сюда после дождя или воспользоваться туалетом, так что убирайтесь, не то я вызову полицию».

— Как вы считаете, с кем она разговаривала? — спросил Лонгхерст.

Мюриэль беспомощно пожала плечами.

— Я как-то не думала об этом, хотя, мне кажется, я решила, что это были какие-то мальчишки или кто-нибудь еще. Однако я подумала, что таким тоном нельзя разговаривать ни с кем, кто бы это ни был. Потом я услышала женский голос. Он произнес что-то вроде: «Вы меня не узнаете, так ведь?» Голос был вовсе не грубым или каким-нибудь таким. Мне стало любопытно, и я приоткрыла дверь в коридор. И почти сразу же услышала громкий хлопок. Я решила, что кто-то взорвал петарду.

— Что вы увидели в коридоре?

— Винни, мы так ее прозвали.

— То есть вы ее знаете?

— Да, она почти каждое утро сидит на площади, вот уже года полтора, наверное. Но до этого она никогда еще не заходила в центр, на моей памяти во всяком случае.

Она рассказала Лонгхерсту все, что видела, и то, как она влетела обратно в комнатушку и вызвала полицию.

— Я так испугалась, — выговорила она, снова начиная всхлипывать. — Я работаю здесь уже пятнадцать лет, и прежде ничего подобного не случалось.

Лонгхерсту сказали, что, когда отряд особого назначения ворвался в здание, Мюриэль пряталась под столом в приемной, всего в нескольких футах от тела медсестры. Она буквально окаменела от ужаса и страшно переживала оттого, что, укрывшись под столом, забыла о пациентах в приемной.

Полицейскому, который обнаружил Мюриэль, понадобилось некоторое время, чтобы убедить ее в том, что она поступила весьма разумно, спрятавшись от пуль и позвонив в полицию. Он заверил женщину, что никто из пациентов не пострадал, потому что медицинская сестра из перевязочной, находившейся напротив приемного покоя, завела всех туда. Но Мюриэль, похоже, все равно считала, что обязана была вести себя иначе.

— Как давно работала здесь Памела Паркс? — спросил ее Лонгхерст.

— Около восьми лет, так мне кажется, — ответила Мюриэль, и на глаза у нее вновь навернулись слезы. — Бедный ее муж и дети! Что они теперь будут делать?

Лонгхерст в очередной раз потрепал ее по руке, ожидая, пока она успокоится.

— Вы с Памелой были друзьями? — поинтересовался он. — Я имею в виду, помимо работы.

— Не так чтобы близкими, — ответила Мюриэль, глядя на него полными слез глазами. — У нас было мало общего. Она была очень умной, не то что я.

Одна из сестер уже успела доложить Лонгхерсту о трениях между Мюриэль и Памелой. По ее словам, пожилой женщине пришлось уступить дорогу Памеле, поскольку та намного лучше разбиралась в компьютерах. Та же сестра добавила, что Памела совала нос во все дела, стремилась рационализировать и чуть ли не возглавить всю работу по административному управлению медицинским центром.

Он осмотрел тело убитой. Памела Паркс была очень привлекательной женщиной при жизни, с мелированными волосами и тщательно ухоженными ногтями; очевидно, ей едва перевалило за сорок. Он установил, что она жила в дорогом особняке в Клифтоне, водила «БМВ» и ее супруг, Роланд Паркс, был удачливым бизнесменом. Словом, она разительно отличалась от невысокой, коренастой и унылой Мюриэль.

— А эта женщина, которую вы называли Винни, она была пациенткой центра? — спросил он.

— Не думаю, — откликнулась Мюриэль. — Хотя, естественно, она может быть в нашей картотеке. Там у нас полно таких, которых мы никогда в глаза не видели. Мы узнаем только тех, кто ходит к нам регулярно. Но, насколько мне известно, до этого она никогда не посещала нас.

— Расскажите-ка мне, что вы о ней думали, когда видели ее сидящей на площади? — неожиданно поинтересовался он.

Мюриэль пожала плечами.

— Да ничего особенного, мне просто стало интересно, отчего бедняжка сидела там каждый день. Иногда я замечала у нее бутылку вина, так что, наверное, она была алкоголичкой, но я никогда не видела, чтобы она шаталась, ругалась или что-нибудь в этом роде.

— Памела часто делала ей замечания?

— Да, она резко с ней обходилась, — Мюриэль вздохнула. — Она говорила, что эту женщину следует упрятать куда надо. Наверное, она была права.

— Не могла ли Памела поссориться с ней до этого? — спросил Лонгхерст.

Мюриэль нахмурилась, словно пытаясь вспомнить что-то.

— Нет, не думаю. Во всяком случае, она ничего такого не говорила. Но даже если бы все так и было, то почему тогда эта женщина застрелила и доктора Визерелла?

— Может быть потому, что он вышел из своего кабинета, — предположил Лонгхерст.

— Но ведь я тоже вышла, а в меня она не стреляла.

Лонгхерст уже и сам думал об этом. Он так и не решил, то ли Мюриэль просто повезло, то ли стрелявшая женщина имела определенную цель.

— Расскажите мне все, что вы знаете о Памеле, — попросил он. — Меня интересует абсолютно все. Как она вела себя с людьми, с вами, с врачами, какие у нее были интересы и все такое прочее.

— Я же вам говорила, она была очень умной, — Мюриэль вздохнула. — Она и выглядела, и вела себя соответственно. Дорогая одежда, маникюр и укладка волос каждую неделю. Ей не было нужды работать, просто ей так хотелось. На каникулы она со своей семьей ездила куда-нибудь в Африку или в Японию, и жили они в шикарном доме. Я ничего не знаю о ее интересах, если не считать готовки. Она все время устраивала званые обеды и постоянно рассуждала о таких вещах, как вяленые помидоры, будто я должна была разбираться в этом.

Унылый тон Мюриэль подсказал Лонгхерсту, что та считала, что они с Памелой принадлежали к совершенно разным слоям общества.

— Тогда расскажите мне о себе, — предложил он.

— Я совсем не такая, как Памела, если вам интересно знать, — сурово заявила Мюриэль. — Мы с моим мужем, Стэном, арендуем квартиру у муниципалитета в Эштоне. Стэн работает на железной дороге. За границей мы были всего один раз, в Испании, никто из моих четырех детей не получил аттестата зрелости, не говоря уже о том, чтобы учиться в университете, как у Памелы.

— Но мне кажется, вы проявляете больше сострадания к пациентам, — сказал Лонгхерст, пытаясь завоевать ее расположение и заставить разговориться.

— Я стараюсь, — заявила старшая медсестра, и в глазах у нее отразилось беспокойство. — Я знаю, каково это — сходить с ума, когда твои дети захворали и тебе хочется, чтобы врач пришел немедленно. А Памела могла быть резкой и грубой с людьми, особенно с бедняками и стариками. Но ведь она хотела, чтобы наш центр стал самым лучшим во всем Бристоле, и ей и вправду удалось отвадить нескольких проходимцев и тех, кто не нуждался в визитах врача на дом. Она хорошо делала свою работу.

Лонгхерст взглянул на Мюриэль, отметив про себя серый цвет ее лица и то, что женщину продолжала бить дрожь, несмотря на одеяло, в которое она закуталась. Сегодня ее лучше было оставить в покое.

— Сейчас кто-нибудь отвезет вас домой, — сказал он. — На днях мне придется взять у вас письменные показания. Может быть, вы вспомните еще что-нибудь, когда оправитесь от шока.

— Не думаю, что я оправлюсь когда-нибудь, — с грустью произнесла Мюриэль. — На моих глазах обычная медицинская практика с двумя докторами выросла до такого солидного медицинского центра, какой он есть сейчас, и тут всегда было уютно и безопасно. Я и подумать не могла, что когда-нибудь увижу такое! Говорят, подобное часто случается в Америке, и вот теперь у нас. Мне страшно.

Глава вторая

В оконные стекла адвокатской конторы «Тарбук, Стоун и Алдридж», занимавшейся уголовными делами, барабанил сильный дождь, и Бет Пауэлл сидела за своим столом, надиктовывая письма клиентам на магнитофон. Было всего четыре часа пополудни, но за окнами уже стояла темнота, и настольная лампа отбрасывала золотистый круг света на разложенные перед ней папки и документы.

Люди всегда называли Бет «поразительной». Она была высокого роста, с темными вьющимися волосами, небрежно стянутыми в конский хвост, с кожей цвета слоновой кости, зелеными глазами и большим ртом. Девчонкой она ненавидела этот эпитет, считая его вежливой заменой слова «странный». Но теперь, в возрасте сорока четырех лет, ей уже было все равно, что под ним понимали люди и считают ли они ее высокомерной или холодной. Лучше быть поразительной, чем незначительной.

Втайне она гордилась своим видом и внешностью. Ее рост давал ей определенное преимущество, и она знала, что одевается хорошо и красиво. Бет научилась ценить резкий контраст между своими темными волосами и бледной кожей. Время от времени она принималась рассматривать свой крупный чувственный рот в зеркале и тогда ненавидела его, но она была реалисткой и знала, что поделать тут ничего нельзя, поэтому смирилась с этим.

Она также вполне отдавала себе отчет в том, что большинство тех, кого ей приходилось защищать в суде, были виновны в совершенных преступлениях и что, если ей удастся выиграть их дело, при первой же возможности они вновь примутся за старое. Но при этом она любила уголовное право: постоянный вызов себе и своим знаниям, разнообразие дел и ежедневное общение с необычными личностями.

Бет прожила в Бристоле всего один год Вся ее предыдущая взрослая жизнь прошла в Лондоне, и последние двенадцать лет она занималась адвокатской практикой в конторе на Чэнсери-лейн.

Мысль уехать из Лондона посетила ее после третьего подряд ограбления ее квартиры в Фулхэме. Покупка более безопасного жилья в Лондоне представлялась неразрешимой проблемой из-за невероятной дороговизны квартир, так что Бет разослала свои анкетные данные с просьбой о приеме на работу в несколько городов, надеясь, что перемена местожительства приведет и к счастливым переменам в личной жизни.

Собеседование с «Тарбуком, Стоуном и Алдриджем» поначалу было лишь одним из многих, для которых ей пришлось посетить столь разные и находящиеся далеко друг от друга города, как Йорк, Глазго и Эксетер. Бет остановила свой выбор на этой адвокатской конторе только потому, что она располагалась в большом и красивом здании эпохи короля Георга, на углу Беркли-сквера в Клифтоне, самой респектабельной и престижной части города. Была весна, и в парках и садах, разбитых в центре площади, вовсю цвели нарциссы. Бет обратила внимание на то, что здание конторы крайне нуждалось во внутренней отделке, тем не менее она не испытывала чувства клаустрофобии, которое часто посещало ее в крохотном офисе на Чэнсери-лейн. Еще одним плюсом можно было считать то, что жилье в Бристоле стоило намного дешевле. Ей удалось приобрести прекрасную квартиру на третьем этаже в пяти минутах ходьбы от конторы, откуда открывался великолепный вид на город.

Бристоль оказался намного более красивым и космополитическим городом, чем она ожидала. Его долгое и яркое прошлое города-порта, когда-то второго по значению после Лондона, до сих пор ощущалось в потрясающих старинных зданиях и в самобытном характере города. Она полюбила Бристоль за то, что он не забыл своего славного морского прошлого; ей доставляло удовольствие бродить по отреставрированным докам, где теперь разместились музей, картинная галерея и добрая дюжина баров и ресторанов. В районе торгового центра можно было найти все, что душа пожелает, а в Клифтоне было великое множество забавных магазинчиков, которые по всем статьям превосходили своих лондонских собратьев. Но это были отнюдь не безликие бетонные джунгли, здесь был свет, воздух и простор, а совсем рядом начиналась благословенная сельская местность. От своих клиентов и из случайно подслушанных разговоров молодых сотрудников конторы она знала, что ночная жизнь в Бристоле бьет ключом. Но вот заниматься ее изучением Бет как-то не тянуло. Она сказала себе, что уже вышла из того возраста, когда можно интересоваться дискотеками, ночными клубами и экскурсиями по кабачкам и ресторанам, пивным и винным барам, хотя правда заключалась в том, что для этого нужны друзья. Как раз друзей у нее и не было.

«Они тебе не нужны, — утешала она себя, как бывало всякий раз, когда в голову ей приходили подобные мысли. — Ты вполне счастлива тем, что имеешь».

Внезапно дверь кабинета Бет распахнулась, и в комнату ворвался Стивен Смит, еще один адвокат. Лицо его раскраснелось от быстрого бега вверх по лестнице и горело от возбуждения.

— Тебя вызывают в Брайдуэлл, — выдохнул он. — Дежурным адвокатом.

Бет уже знала, что это означало: пришел ее черед оказать юридическую помощь арестованному. Если полиция обнаруживала, что у арестованного нет собственного адвоката, то она сверялась со списком дежурств и вызывала очередного адвоката. В этот раз пришла очередь Бет, но с таким же успехом им мог оказаться Стивен или любой другой адвокат. Все зависело от случая.

— Ты сегодня подрабатываешь мальчиком на побегушках? — с сарказмом поинтересовалась она. Ей мог позвонить и дежурный клерк снизу. Но Стивен пользовался любой возможностью поговорить с ней, чего она никак не могла понять, поскольку неизменно вела себя с ним с холодной бесцеремонностью.

Похоже, он решил, что они непременно должны подружиться. Вскоре после того, как Бет стала работать в конторе, он заявил, что у них много общего. И хотя они действительно были одного возраста, оба одинаково любили уголовное право и происходили из одной среды, Бет не нравилось, как он жадно ловил каждое ее слово. Кроме того, Стивен был женат и имел двух маленьких детей, так что у нее не было ни малейшего желания поощрять его.

Она полагала, что отчасти проблема заключалась в том, что Стивен был неудачником. Он не принадлежал ни к настоящим мужчинам, ни к дамским угодникам. Бет даже подозревала, что в школе он был зубрилой. И хотя Стивен был достаточно привлекателен: высок и хорошо сложен, с сильной челюстью и красивыми голубыми глазами, — одежда его всегда выглядела мятой, и ему срочно нужна была приличная стрижка.

— Я поднялся сюда сам, чтобы сказать тебе об этом, потому что речь идет о женщине, которая сегодня утром застрелила двоих в Хотвеллзе, — ответил он.

Бет мгновенно ощутила тот же прилив нервного возбуждения, который, должно быть, испытывал и Стивен и который заставил его бегом преодолеть три лестничных пролета, чтобы лично сообщить ей новости. Но она была не из тех людей, кто признается в подобных слабостях.

— Вот как! — прохладно отозвалась она, вставая и протягивая руку к своему портфелю.

Известие об убийстве пришло в контору в полдень, вызвав настоящий шок и пересуды. Никто не мог вспомнить случая, чтобы женщина застрелила кого-нибудь в Бристоле. Еще более невероятным казалось то, что стрельба произошла в оживленном медицинском центре.

— Полагаю, она сумасшедшая, — заявил Стивен. — Насколько мне известно, она отказывается назвать свое имя и вообще не сказала ни слова с момента ареста.

— Знаешь, даже сумасшедшие имеют право на защиту, — отрезала Бет решительным тоном, надеясь, что он отстанет и даст ей уйти.

— Тебе уже приходилось защищать убийцу? — спросил он, похоже, не замечая, что ей хочется, чтобы он убрался как можно скорее.

— Да, приходилось, Стивен, — ответила она, одарив его ледяным взглядом. — А теперь мне нужно идти. Увидимся завтра.

Внизу, в коридоре, Бет остановилась, чтобы надеть плащ и взять зонтик из стойки. Днем она всегда оставляла свою машину в подземном гараже под домом, поскольку и до полицейского управления, и до здания суда можно было дойти пешком за пятнадцать минут, а с парковкой всегда возникали проблемы. Но на улице шел сильный дождь, и Бет надеялась поймать такси. Надежда, впрочем, была слабой — такси в Бристоле были такой же редкостью, как зубы у курицы.

Обменявшись парой слов с дежурным сержантом в Брайдуэлле, Бет задержалась на мгновение перед комнатой для допросов, где уже находилась обвиняемая, чтобы сначала рассмотреть ее сквозь маленькое окошко в двери.

Когда она увидела женщину, которая безвольно откинулась на спинку стула, то на какое-то мгновение та показалась ей неуловимо знакомой, но это ощущение быстро прошло, как только Бет поняла, что оно вызвано выдающейся заурядностью обвиняемой. Она была невысокого роста, полноватая, с круглым, испещренным красными прожилками лицом и всклокоченными каштановыми волосами. На ней были трикотажные слаксы цвета морской волны и мешковатый свитер, поношенные и вытертые. Она ничем не отличалась от сотен других потрепанных жизнью женщин, которые толпились в очередях на автобус, делали покупки в супермаркетах или подрабатывали уборщицами в конторах. Бет решила, что она была ненамного старше ее самой и уж никак не походила на убийцу, способную хладнокровно застрелить двух человек.

Дверь была специально открыта для Бет, поэтому она вошла внутрь.

— Меня зовут Бет Пауэлл, я дежурный адвокат, — коротко представилась она. — Меня вызвали, чтобы я оказала вам юридическую помощь.

Женщина резко обернулась, и Бет на мгновение опешила, увидев выражение удивления и растерянности у нее на лице.

— Мы раньше нигде не встречались? — спросила Бет. Она пристально вглядывалась в лицо женщины, но, хотя в нем было что-то ужасно знакомое, она никак не могла вспомнить, когда и где могла ее видеть.

Женщина отрицательно покачала головой, и Бет объяснила себе ее удивление тем, что обвиняемая не ожидала предложения юридической помощи. Может, она еще не до конца поняла, что совершила.

Бет села за стол и принялась подробно объяснять, зачем она здесь оказалась. Дежурный офицер уже сообщил ей все, что было известно о стрельбе в медицинском центре. Обвиняемая с готовностью признала свою вину, но больше не добавила ни слова, отказавшись даже назвать свое имя и адрес. И хотя в ее упорном молчании не было ничего необычного — многие люди после ареста наотрез отказывались разговаривать, — все-таки было странно сначала сознаться в совершении преступления, а потом замкнуться.

Сейчас полиция пыталась установить, как ее зовут и где она живет, поскольку с собой у нее не было никаких документов. Но наибольшее любопытство вызывал револьвер, которым обвиняемая воспользовалась. По словам полицейских, это было очень старое оружие, тем не менее тщательно вычищенное и ухоженное.

— Ну, теперь давайте поговорим, — с легким нетерпением продолжала Бет, объяснив своей будущей подзащитной то, что и так было известно. — Мне нужно знать, как вас зовут. Я не смогу вам помочь, если ничего не буду знать о вас.

Женщина подняла глаза на Бет. Они были какого-то светлого зеленовато-голубого оттенка и абсолютно безжизненные.

— Мне не нужна помощь, — ответила она.

— Но вам ведь понадобится кто-нибудь, кто будет защищать вас, когда вы предстанете перед судом, — настаивала Бет, полагая, что женщина или еще не осознала всей тяжести содеянного, или попросту слишком глупа. — Вы убили двух человек. Вероятно, остаток своих дней вам придется провести в заключении.

Женщина снова подняла голову, и на этот раз в глазах ее сверкнула искра.

— Оно того стоило, — отозвалась она.

Ее голос потряс Бет. Он тоже показался ей знакомым. Она внимательно всматривалась в лицо обвиняемой, перебирая в памяти всех женщин, которых она допрашивала в прошлом или видела в конторе, когда те ждали своих адвокатов. Но, хотя она отчетливо помнила других таких же потрепанных жизнью женщин ее возраста, голос этой не ассоциировался у нее ни с кем.

— Ладно, пусть вам все равно, что вас могут приговорить к пожизненному заключению, но, по крайней мере, вы могли бы поведать мне и полиции, кто вы такая, откуда родом. И почему вы убили двух невинных людей, — ядовито заметила адвокат.

— Они не были невиновными, — парировала женщина. — Они заслуживали смерти.

— Почему? — быстро спросила Бет. — Что они вам сделали?

— Уходите, — женщина решительно отвернулась лицом к стене. — Я больше ничего вам не скажу. Они знали почему, и этого достаточно.

Некоторое время Бет сидела молча, рассматривая женщину и размышляя о том, что ей делать дальше. Она защищала самых разных людей, совершивших самые невероятные преступления. Почти все они заявляли о своей невиновности, даже в тех случаях, когда было совершенно очевидно обратное. Иногда они рассказывали ей слишком много, иногда — недостаточно. К некоторым она испытывала симпатию, несмотря на тяжесть содеянного, некоторые же были ей настолько неприятны, что она почти радовалась, проигрывая их дела. Она считала, что досконально изучила преступников и систему правосудия. Бет уже не раз приходилось сталкиваться с теми, кто открыто признавал свою вину, не испытывая при этом ни раскаяния, ни угрызений совести, но сейчас впервые ее клиент отказывался объясниться, не пытаясь убедить адвоката в правильности того, что было сделано.

Кто-то из офицеров полиции сказал ей, что эта женщина — пьяница. Одутловатое, красное лицо, похоже, подтверждало это. Но, по словам того же офицера, насколько он помнил, ее никогда не задерживали за пребывание в нетрезвом состоянии или за непристойное поведение. Ее ногти были обкусаны до мяса, и Бет показалось, что расческа не касалась ее волос по меньшей мере неделю. Тем не менее, она не выглядела, как бездомная дворняжка, и от нее не пахло улицей или нечистотами. Ну, и потом, был еще пистолет.

Как могла такая женщина обзавестись револьвером?

Пистолет не был женским оружием. И, хотя Бет считала, что в обстоятельствах чрезвычайного порядка почти любая женщина могла воспользоваться им, чтобы защитить своего ребенка или любимого, ей крайне редко встречались особы, способные хладнокровно застрелить из него человека.

Она снова вспомнила о том, что голос женщины показался ей до странности знакомым, но потом решила, что это потому, что он слишком напоминал ей ее собственный: хорошо поставленная, правильная английская речь без обертонов или следов акцента Западного графства. Вероятно, обвиняемая происходила из семьи среднего класса и даже, может статься, увлекалась охотой и стрельбой.

Обычно Бет не прибегала к просьбам и упрашиваниям. Будь это любое другое преступление, она просто встала бы и ушла, сказав, что встретится с клиентом на следующий день в суде. Но сейчас ее мучило любопытство, и она была готова смягчиться и поступиться собственными принципами.

— Скажите хотя бы, как вас зовут, — взмолилась она. — Все равно полиция скоро установит это, но я хочу знать ваше имя, чтобы доверительно обращаться к вам. Пожалуйста!

Женщина упорно не поднимала голову, прошла целая минута, прежде чем она заговорила.

— Ну, хорошо, меня зовут Феллоуз, Сюзанна Феллоуз. Но больше я вам ничего не скажу. Я знаю, вы, вероятно, желаете мне добра, так что лучше отведите меня в суд, и пусть меня осудят. Я сделала то, что сделала. Они могут наказать меня. Больше говорить не о чем.

В поведении женщины явно чувствовалось хорошее воспитание и благородное происхождение, и Бет, к своему удивлению, была тронута этим. Почти все ее клиентки, которых ей довелось защищать с тех пор, как она переехала в Бристоль, происходили из рабочей среды — это были, главным образом, магазинные воровки, проститутки и наркоманки. Она даже не пыталась найти с ними общий язык, и они крайне редко вызывали у нее хотя бы мало-мальскую симпатию, как бы жестоко ни обходилась с ними жизнь. Бет всегда считала, что именно поэтому ей обычно и удавалась защита, ибо она могла рассматривать их дела с холодной отстраненностью и планировать свою стратегию, которая заключалась в том, чтобы выиграть любой ценой. И вот впервые за много лет случилось так, что она не знала, как подступиться к этому делу.

Она встала из-за стола, но задержалась, прежде чем выйти из комнаты, и положила руку женщине на плечо.

— Завтра вы предстанете перед судом, Сюзанна, но только для того, чтобы полиция могла задержать вас еще на двадцать четыре часа для выяснения вашей личности. Потом вас снова отведут в суд. После этого вы останетесь под стражей, что означает пребывание в тюрьме. Вам придется провести там много времени, прежде чем состоится новое судебное заседание. У врача, которого вы застрелили, остались жена и четверо детей, а у сестры из приемного отделения — муж и двое детей. Эти люди имеют право знать, почему вы сделали это. Ну, и потом есть я. Мне тоже нужно это знать, если я буду представлять ваши интересы и стараться добиться для вас справедливого приговора. Поэтому я хочу, чтобы вы подумали обо всем этом сегодня ночью, а завтра мы с вами снова поговорим.

Сюзанна подняла голову — глаза ее по-прежнему оставались холодными и ничего не выражающими. Она просто кивнула, и Бет так и не поняла, означал ли этот кивок согласие или она дала понять, что услышала ее просьбу.

Удаляясь от комнаты для допросов, Бет чувствовала себя опустошенной. Журналисты скоро начнут охоту за информацией об этой стрельбе, убийство вызовет интерес во всей стране, а может быть, даже во всем мире, и Бет хорошо понимала, что окажется в центре внимания. Ей просто необходимо было узнать побольше об этой женщине, ее репутация адвоката пострадает самым недвусмысленным образом, если она признает свое поражение после первого же разговора с клиентом.

Когда ее проводили через последние двери в комнату для посетителей полицейского участка, она вдруг вспомнила инспектора полиции Роя Лонгхерста. Именно он арестовывал обвиняемую. Бет мимоходом встречалась с ним пару раз раньше, возможно, он расскажет ей нечто такое, что поможет убедить Сюзанну Феллоуз разговориться.

Бет поинтересовалась у дежурного сержанта, на месте ли еще инспектор Лонгхерст, и молодой полицейский ответил, что тот как раз собирается домой. Она попросила разрешения позвонить к нему в кабинет, чтобы проверить, там ли он.

Когда полицейский кивнул в знак согласия и, улыбаясь, протянул трубку Бет, чтобы она сама поговорила с инспектором, та лихорадочно обдумывала, как ей себя вести.

— Это Бет Пауэлл, — начала она, надеясь, что, во-первых, он вспомнит ее и, во-вторых, что взаимопонимание, которое, как ей показалось, установилось между ними во время предыдущих встреч, не было игрой ее воображения. — Меня вызвали в качестве дежурного адвоката к той женщине, которую вы арестовали за стрельбу.

— Надеюсь, что вам она рассказала больше, чем мне, — ответил он голосом, в котором явственно сквозила усталость.

— Боюсь, что ваши надежды не оправдались, — призналась Бет. — Если не считать имени. Ее зовут Сюзанна Феллоуз.

— Ну что ж, начало положено, — сказал он.

— Я тут подумала, не откажетесь вы выпить со мной после работы, — предложила Бет, надеясь, что намерения ее не слишком прозрачны.

— Это самое лучшее предложение, которое я услышал за весь день, — отозвался он. И голос его явно повеселел. — Я сейчас спущусь.

Он появился на пороге, улыбаясь.

— Дело ведь не только в моей неотразимости, верно? — спросил он, и глаза его смеялись. — Вам хочется просто выкачать из меня информацию об этом убийстве.

— Не стану лгать, — тоже улыбаясь, согласилась она. — Но именно ваше неотразимое очарование придало мне храбрости обратиться к вам.

— Я рад, что вы так поступили, — он рассеянно провел рукой по своим густым волосам. — После такого дня, который выпал мне сегодня, я продам душу дьяволу за кружку пива.

Они подошли к «Присяжным» — пивному бару на Смол-стрит, который пользовался популярностью у служителей закона. В это время дня там было тихо, и за столиками сидели всего несколько человек, собравшихся уже уходить домой.

Бет впервые встретилась с Лонгхерстом в зале ожидания Королевского суда Бристоля. Они немного поболтали о преступниках вообще, и он произвел на нее впечатление типичного «вешателя». Инспектор рассказал о двух молодых людях, которые погибли в автокатастрофе. Как оказалось, они возвращались домой после того, как ограбили пожилого пенсионера. Лонгхерст выразил удовлетворение, что с ними покончено и что они больше не смогут никого грабить и терроризировать.

И хотя никто, находясь в здравом уме, не стал бы скорбеть о гибели двух негодяев, Бет не часто попадались люди, выражающие откровенное удовлетворение по такому поводу. Лонгхерст приправил свой рассказ изрядной долей юмора, и ей было приятно встретиться с человеком, который не испытывал глубокого почтения к политической корректности.

За последние несколько месяцев у нее были клиенты, которые упоминали о нем. Интересно, что они, боясь его, все равно восхищались им, называя «правильным». Один рецидивист даже заявил, что если дело дойдет до ареста, то он предпочел бы, чтобы его арестовал Лонгхерст, а не кто-нибудь другой, потому что инспектор не фабриковал доказательств.

За кружкой пива Рой Лонгхерст поделился с Бет своими идеями о том, что произошло в Хотвеллзе нынешним утром.

— Меня нелегко выбить из колеи, — признался он, нахмурившись. — Но при мысли об этой проклятой алкоголичке, которая хладнокровно застрелила двух человек, лишив в общей сложности шестерых детей одного из родителей, у меня закипает кровь. Я хотел бы, чтобы отряд специального назначения прихлопнул и ее. А теперь она предстанет перед судом, а потом на деньги налогоплательщиков ее будут содержать в тюрьме. Ради чего? Она — полное ничтожество.

— Собственно говоря, она не произвела на меня впечатления алкоголички, — недовольно протянула Бет. — У нее должна быть чертовски веская причина, чтобы сделать то, что она сделала.

— Избавьте меня от этой душещипательной чепухи, — язвительно бросил он. — Она, вероятно, сошла с ума, и ее выпустили из какой-нибудь психушки. Любой, у кого есть претензии к медицинскому учреждению, жалуется на него по соответствующим каналам.

По дороге в полицейский участок Бет думала почти так же, как и Лонгхерст. Но, хотя Сюзанна не сделала ничего, что заставило бы Бет изменить о ней свое мнение, она автоматически начала защищать ее.

— Может быть, она так и поступила, но никто не стал ее слушать, — парировала она. — Посмотрите на себя, инспектор Лонгхерст, вы сидите здесь, попивая свое пиво, и убеждены в том, что эта женщина — ничтожество только потому, что она плохо одета. Помяните мои слова, найдется дьявольски убедительная причина, по которой она сделала это.

Он рассмеялся в ответ.

— Я еще не встречал никого, у кого была бы веская причина для недовольства и кто не горел бы желанием поделиться ею, в стихах или прозе. Она же не сказала ни слова, даже не заплакала.

Они вяло спорили еще некоторое время, и, к своему удивлению, Бет решила, что инспектор странный и даже забавный человек, но отнюдь не фанатик. Он высказывал радикальные взгляды: что ворам, например, следует отрубать руки, а педофилов — кастрировать, молодых правонарушителей — сечь розгами, но, поскольку некоторые клиенты Бет вызывали у нее похожие мысли и чувства, да и говорил он все это насмешливым тоном, она перестала возражать и только смеялась вместе с ним.

— Знаете, Сюзанна Феллоуз не произвела на меня впечатления душевнобольной, — в конце концов заявила она. — Может быть, она выглядит несколько простоватой, но в ней чувствуется нечто утонченное, я бы сказала, рафинированное. Кроме того, у меня какое-то странное чувство, будто я уже где-то встречала ее раньше!

— Правда? — Лонгхерст с удивлением взглянул на нее. — И где же?

Бет покачала головой.

— Не имею ни малейшего понятия. Я пришла к выводу, что все дело в ее манере разговаривать. Я хочу сказать, что каждый день меня окружают люди, в речи которых чувствуются акценты Бристоля и Западного графства, так что, когда я слышу, как кто-то разговаривает вовсе без акцента, то начинаю задумываться.

Лонгхерст ухмыльнулся.

— Да, у нас в камерах нечасто встречаются шикарные голоса, — признал он. — Ну, и потом пистолет. Я думаю, мы установим, что он принадлежит ей. Его наверняка оставил ей отец или еще кто-нибудь. Разумеется, из него может попасть в цель любой, особенно с такого расстояния, но я бы сказал, что она привыкла обращаться с оружием с пеленок.

— А как насчет жертв? — спросила Бет. — Что вы знаете о них? Или мне придется ждать до завтра, чтобы прочитать обо всем в газетах?

— Оба принадлежат к категории «примерных граждан», — сказал он. — Доктору Визереллу исполнилось пятьдесят шесть, он жил в Лонг-Эштоне, играл в гольф, был хорошим мужем и отцом. Как раз то, чего мы ожидаем от семейного доктора. Медицинская сестра была точно такой же: комфортабельный дом, двое детей в университете. Единственное, что нам удалось обнаружить и что несколько портит ее имидж, так это то, что она была довольно стервозной, сухой и резкой с посетителями, помыкала остальными служащими. Не думаю, чтобы она пользовалась всеобщей любовью сотрудников. Но это не причина, чтобы стрелять в нее, в операционных всегда хватает женщин-тиранов.

Лонгхерст не многое смог рассказать Бет, если не считать описания собственно ареста и того, что ему сообщили другие сотрудники медицинского центра. Потом, заказав им еще выпить, он принялся расспрашивать ее о том, как она устроилась в Бристоле, поскольку к моменту их первой встречи она прожила в городе совсем недолго.

— Просто прекрасно, — ответила она. — Здесь намного спокойнее, восхитительные пейзажи, а самое замечательное — это то, что мне больше не нужно терпеть ежедневную давку в подземке. И если бы мне удалось найти надежного человека, который сделал бы кое-что в моей квартире, то я бы смогла сказать, что у меня все великолепно.

— Получается, у вас нет мужчины? — поинтересовался он.

Бет ощетинилась. Она всегда приходила в бешенство, когда у нее спрашивали, есть ли у нее партнер.

— Вы думаете, что именно для этого женщине нужен мужчина? — резко бросила она. — Повесить несколько полок, соорудить парочку шкафов? И это все, за что вас ценит ваша жена?

— У меня нет жены, — он пожал плечами. — По крайней мере, больше нет. А когда мы жили вместе, я не очень-то любил играть в игру «сделай сам».

Бет смягчилась.

— Простите меня, — сказала она. — Мне просто не понравился ваш покровительственный тон. Из-за того, что я одна, мне часто задают подобные вопросы, и это здорово раздражает меня. Я тоже почему-то решила, что вы женаты.

— Я вовсе не хотел обидеть вас, — покаянно откликнулся он. — Я просто предположил, что у такой красивой и умной женщины, как вы, непременно кто-нибудь да есть. Вот цена моим предположениям, — он рассмеялся. — Но все же, рискуя получить нож в спину, могу ли я поинтересоваться: вы одна случайно или намеренно?

Они ступили на тонкий лед, но по какой-то причине сегодня Бет сочла это забавным.

— Всего понемножку, полагаю. Для большинства мужчин я чересчур увлечена своей работой.

— По этой самой причине меня бросила моя бывшая жена, — признался он и улыбнулся ей. Бет обнаружила, что улыбается в ответ.

Домой она попала только через два часа. Рой — а он настоял, чтобы она называла его именно так, — предложил подвезти ее домой, но Бет отказалась, сказав, что ей легче подняться по лестнице Кристмас-степс до своего дома на Парк-роу, чем ехать туда на машине. На самом деле так было вовсе не быстрее, да и прогулка под дождем и в темноте была не такой уж приятной, но Бет редко позволяла мужчинам делать что-либо для нее. В прошлом она уже неоднократно убеждалась, что даже такое невинное событие, как совместная поездка в автомобиле или беседа за чашкой кофе может внушить мужчинам мысль о том, что она им что-то должна.

Но, вероятно, она напрасно отклонила предложение Роя, подумалось вдруг ей. В конце концов, ей было приятно выпить и поболтать с ним. Он был первым мужчиной за очень долгое время, который заинтриговал ее. С одной стороны, он представлял собой почти классический тип полицейского, мачо, убежденного в своем превосходстве представителя сильного пола. Но были моменты, когда он обнаруживал намного более мягкую, эмоциональную сторону своей натуры. Кроме того, ей импонировало его чувство юмора.

Бет не понимала, почему ее должны занимать подобные вещи. Мужчины не доставляли ей ничего, кроме неприятностей. Хотя в глубине души она еще втайне надеялась, что где-то есть мужчина, такой же независимый и интеллигентный, как она сама, любящий и чувствительный, не имеющий за плечами тяжкого груза отрицательных эмоций, на самом же деле она была слишком умудренной жизнью, чтобы верить, будто такой человек действительно существует. Быть одной еще не означало страдать от одиночества. Ей нравилось ощущение свободы, когда она могла делать то, что ей нравится.

Войдя в свою квартиру на третьем этаже, она вновь ощутила знакомое чувство восторга, когда из окон перед ней открылась панорама сверкающего огнями города. Сама по себе квартира была вполне заурядной и даже тесноватой, но она приобрела ее именно из-за этого вида.

Со временем Бет превратила ее в маленькое уютное гнездышко. Почти вся обстановка, начиная стенами и заканчивая коврами и занавесками, была кремового цвета, отчего квартира казалась больше и просторнее, чем была на самом деле. Единственным цветовым диссонансом служило собрание картин, в основном художников-модернистов; у Бет были оригиналы полотен малоизвестных художников, которые она приобретала в маленьких картинных галереях и на выставках по всей Англии. Ее любимой картиной был натюрморт — изображение куска вишневого пирога со взбитым кремом. Бет забавляли мысли о том, что сказал бы ее отец, если бы увидел этот натюрморт. Отец был таким снобом, вечно цеплялся за ужасные старые полотна, унаследованные от своего деда, и все только потому, что считал, будто один лишь возраст картин уже делает их ценными. Он никогда не согласился бы с ней в том, что картина нужна для того, чтобы любоваться ею, чтобы она радовала глаз, и что ее ценность в денежном выражении значения не имеет.

Сбросив с ног туфли и повесив влажное пальто на дверь в коридоре, Бет с размаху бросилась на диван. Окружавший ее комфорт вновь заставил ее вспомнить Сюзанну Феллоуз. Интересно, ей уже приходилось бывать в камере? И не заставит ли ее проведенная за решеткой ночь объясниться завтра?

То, что она ничего не знает о Сюзанне, вызывало у Бет глухое раздражение, и ей хотелось отогнать от себя мысли о том, что она наверняка встречала эту женщину раньше. Что такого могло случиться с Сюзанной, что заставило ее просиживать дни напролет, в любую погоду перед медицинским центром? И что вынудило ее сделать следующий шаг и стать убийцей?

Бет вспомнила женщину, которую защищала несколько лет назад в Лондоне. У той был роман с женатым мужчиной, который много лет морочил ей голову, обещая развестись со своей женой. Однажды вечером ее подзащитная набросилась на своего возлюбленного, когда тот выходил из пивного бара, и воткнула нож ему в спину. Единственное объяснение, которое она смогла дать своему поступку в тот момент, когда ее арестовали, заключалось в том, что днем она видела, как он покупает занавески вместе со своей женой.

Это выглядело так странно, просто иррационально, но когда Бет узнала эту женщину получше, то начала понимать, в чем дело. Как заметила ее клиентка, занавески — это та покупка, которую женщина обычно делает одна. И тот факт, что ее муж был с ней, озабоченный выбором материала для занавесок, доказывал, что они были парой, которая делилась друг с другом всем, которая беспокоилась о своем доме, и что он никогда не собирался бросать свою жену.

Бет сомневалась, что Сюзанна окажется бывшей любовницей доктора. Или что медсестра в приемном отделении была ее лесбийской любовницей. Итак, что же остается?

Может быть, ей когда-то отказали в хирургическом лечении? И виновен в этом был доктор Визерелл, тогда как она считала, что не заслужила этого?

Но Рой говорил, будто одна из дежурных сестер заявила, что Сюзанна не числилась среди пациентов центра. Тогда, может быть, они сделали что-нибудь с кем-то, кого она любила?

Или у двух жертв был роман, и один из их партнеров оказался ее другом или родственником? Вполне возможно, во всяком случае на первый взгляд. Оба как раз подходящего возраста для таких романов, оба были привлекательными людьми, личностями во всех смыслах этого слова, связанными ежедневным общением. Однако не убивать же их за это?!

Бет включила телевизор, чтобы посмотреть новости. Наверняка будет сообщение о стрельбе, и, может статься, кому-нибудь из журналистов удалось раскопать нечто такое, чего пока не знают ни она, ни полиция.

Глава третья

В то время как Бет ломала голову над тем, как могла женщина застрелить двух человек, Сюзанна Феллоуз лежала на койке в тюремной камере, пытаясь ни о чем не думать. Именно так ей раньше удавалось переносить трудные периоды в своей жизни. Ей казалось, что сейчас все должно получиться у нее намного легче, потому что тут не на что было отвлекаться. Обезличенные, выкрашенные блестящей зеленой краской стены, на которых было на удивление мало надписей, ночной горшок и раковина — все, смотреть больше не на что.

Однако зеленые стены напомнили ей глаза Бет Пауэлл.

Ей хотелось убедить себя в том, что это всего лишь совпадение, что ее адвоката звали так же, как и подругу далекого детства, — в конце концов, Бет ведь не узнала ее. Кроме того, неужели судьба может оказаться настолько жестокой, чтобы вернуть ей любимую подругу в такое страшное время?

С другой стороны, даже в десятилетнем возрасте Бет была очень высокой, и зеленые глаза, черные волосы и бледная кожа выделяли ее из толпы. Сюзанна почему-то была уверена, что если бы она осмелилась вынуть заколку из волос этой женщины, то увидела бы, как те самые кудри, которым она когда-то так завидовала, волной упадут ей на плечи.

Она знала, что это была ее Бет, но почему же та не узнала ее? И почему она оказалась здесь, в Бристоле?

Все еще не оправившись от потрясения, вызванного их встречей, Сюзанна мысленно перенеслась на тридцать пять лет назад, в тот день, когда они с Бет встретились в первый раз. Это был жаркий августовский день 1961 года, Сюзанне исполнилось десять лет. В тот день ее отец приехал домой на ленч и предложил подбросить дочь до Стрэтфорда-на-Эйвоне, чтобы после обеда она могла заглянуть в библиотеку и пройтись по магазинам, а потом, после того, как он закроет контору, они вместе вернулись бы домой.

Сюзанне вскоре надоело глазеть на витрины магазинов в такую жару, она спустилась к реке и принялась разглядывать людей, приехавших отдохнуть. Их было много, они сидели на траве, обедали, дремали на солнце — одинокие старики, целые семьи и группы иностранных туристов. В то время она мало что знала об Уильяме Шекспире, и ей всегда казалось непонятным, как это люди со всех концов земли приезжали сюда только для того, чтобы посмотреть на город, где родился этот человек. Как-то она спросила у отца, не был ли Шекспир кем-то вроде Иисуса, и отец долго не мог прийти в себя от смеха.

Она сидела так уже некоторое время, как вдруг заметила другую девочку, которая стояла под деревом и смотрела на нее. Сюзанна была очень застенчивой, и первой ее мыслью было: наверное, с ней что-то не в порядке, раз кто-то так разглядывает ее. Еще она подумала, что та девочка намного старше ее, потому что была очень высокой, и она позавидовала ее черным кудрям, белым шортам и розовой блузке. Сюзанна всегда носила платья — ее мать сама шила их, и некоторые девочки в школе смеялись над ней, потому что платья выглядели совсем детскими со всеми этими сборками и буфами на рукавах.

— Ты знаешь, куда плывут лодки? — внезапно спросила девочка.

— Никуда особенно, просто вверх и вниз по реке, — ответила Сюзанна.

— А ты плавала на такой? — девочка подошла ближе.

Сюзанна покачала головой.

— Они для туристов и тех, кто на каникулах.

— Ну, я тоже на каникулах, но еще не плавала на лодке, — с раздражением заявила темноволосая девочка. — Могу я присесть рядом с тобой? Мне надоело быть одной.

Сюзанна слишком хорошо знала, что это такое — быть одной. У нее не было настоящих друзей или подруг, потому что она не могла пригласить их к себе домой поиграть, так как ее бабушка была больна. Она пришла в восторг оттого, что эта девочка, кажется, хотела с ней подружиться.

— Меня зовут Бет Пауэлл, — сказала девочка. — Мне десять лет, и я приехала вместе с мамой из Сассекса, чтобы погостить у моей тетки Розы. Мы приехали в субботу после обеда.

— А меня зовут Сюзи Райт, — откликнулась Сюзанна, потому что тогда ее все называли «Сюзи», даже в школе. — Мне тоже десять. И мы живем в Луддингтоне, это деревня выше по реке. Я жду, когда папа закончит работу, чтобы вернуться домой вместе с ним.

Сюзанна не могла в точности вспомнить, о чем они говорили в тот день, ей только запомнилось, как быстро летело время. Должно быть, она рассказала Бет о том, что ее отец занимался страховым делом, что бабушка, которая жила с ними, была больна, а брат Мартин учился в университете, но ничего этого она не помнила. Зато ей врезалось в память, как они, скинув сандалии и сняв носки, сидели на берегу реки и болтали ногами в холодной зеленой воде, смеясь без причины над всем и всеми.

В какой-то момент Сюзанна заметила, что Бет, с ее черными волосами и бледной кожей, похожа на Белоснежку. Бет захихикала, но выглядела при этом страшно довольной; в ответ она сказала, что все говорят ей, будто она слишком высокая и худощавая, и что ей хотелось бы быть такого же невысокого роста, как Сюзи, и позавидовала ее чудесным розовым щечкам.

Сюзанна не знала тогда, что Бет скрасит ее девичество и что их дружба приобретет для нее столь большое значение. В тот день имело значение только то, что Бет, как и Сюзанне, нравились книги Энид Блайтон «Знаменитая пятерка» и книжка «Что сделала Кэти», и еще, что они обе любили кататься на велосипеде и что Бет, похоже, хотела провести с ней целый август.

Тот август, а потом еще четыре, она провела в компании Бет. Так много длинных, солнечных дней они были вместе, исследуя окрестности на велосипедах, устраивая запруды на маленьких ручейках в лесу, сидя в кинотеатрах дождливыми вечерами и слушая «Топ тен» («Первую десятку») в «Вулворте». Каждое воспоминание было бесценным.

Было просто ужасно, когда август подошел к концу и Бет пришла пора возвращаться домой в Сассекс. Обе плакали, не выпускали друг друга из объятий, клялись писать письма и оставаться лучшими подругами до самой смерти.

В общей сложности они провели вместе пять благословенных летних сезонов, обменявшись в промежутке между ними сотнями писем, делясь своими мечтами и надеждами. Они верили, что знали друг о друге все. Став взрослой и оглядываясь назад, Сюзанна поняла, что это было самообманом, иллюзией. Она скрыла много чего важного от Бет, и почти наверняка та поступила так же.

Последние совместные каникулы они провели в 1966 году, когда обеим исполнилось по пятнадцать лет. Вероятно, это было самое памятное время, потому что тогда их мысли стали занимать макияж, мальчики и танцы.

«Дама без кавалера», — пробормотала Сюзанна, вспоминая их первые танцы в Стрэтфорде, когда над головами у них качались воздушные шарики. В тот день она, не спрашивая разрешения у матери, купила облегающее красное платье, оставив его в доме Розы, тетки Бет. В магазине оно выглядело таким взрослым и откровенным. Но, когда они пришли на танцы, обнаружилось, что другие девочки вырядились в ультрасовременные наряды: длинные плиссированные юбки, блузки с высокими воротниками под горло и «бабушкины» туфли, и тогда платье показалось ей чересчур тесным, чересчур откровенным, и она подумала, что все пялятся на нее.

Когда они уходили на танцы, тетка Роза сказала им, что лучшим способом не остаться «дамой без кавалера» было смотреть мальчикам прямо в глаза и улыбаться. Кроме того, они должны не сидеть у стенки, если их никто не пригласит, а танцевать вдвоем. Тогда они будут выглядеть так, словно пришли сюда только для того, чтобы потанцевать, а мальчики не имеют для них особого значения.

Они вели себя именно так, как советовала тетка Роза, и были поражены тем, как много мальчиков приглашали их на танцы. Сюзанна задумалась, помнит ли Бет тех двоих мальчишек, которые ангажировали их на последний танец, а потом отправились провожать домой. Мальчики были братьями, худые и веснушчатые, но, как выразилась тогда Бет, с ними было приятно попрактиковаться.

«Она позабыла о тебе давным-давно, — с надеждой прошептала самой себе Сюзанна. — Она всегда была красивее, умнее, дружелюбнее и общительнее. Наверное, ее жизнь слишком полна событиями, чтобы оглядываться назад».

Сюзанне тоже не хотелось оглядываться назад. Она уже поняла, что гораздо лучше жить сегодняшним днем, потому что мысли о прошлом приносят с собой только боль. Но и настоящее было не настолько хорошим, чтобы думать о нем. Ведь Бет может внезапно узнать ее, и тогда Сюзанне придется объяснять, как она дошла до такого. Она снова попыталась ни о чем не думать.

Самым лучшим и проверенным методом добиться этого было думать о море. Пустой галечный пляж, на который накатываются гигантские зеленые волны. Она представила, как босая стоит на мокрой гальке, отбегая назад каждый раз, когда на берег с шипением накатывается волна. Иногда волна успевала лизнуть ее ноги, и тогда у нее возникало ощущение, будто море пытается утянуть ее за собой вместе с отступающей волной.

Но в этот раз, вместо того чтобы увидеть только воду и ничего, кроме воды да белых пенных барашков на гребнях волн и шороха потревоженной гальки, она вдруг увидела себя. Не такой, какой стала сейчас, измученной жизнью сорокачетырехлетней женщиной, с дряблой кожей и тусклыми волосами, а такой, какой она была в начале лета 1967 года. Ей оставалась ровно неделя до шестнадцатилетия, но уже тогда она была пухленькой, с блестящими каштановыми волосами, чистой кожей и сверкающими глазами.

Она была на каникулах со своими родителями в Лайм-Реджисе, в Дорсете. Для них это были первые настоящие каникулы за много лет, и еще они праздновали, хотя никто не признался бы в этом открыто, смерть бабушки.

У Сюзанны не сохранилось воспоминаний о том времени, когда их жизнь еще не была сосредоточена вокруг старой леди, потому что та поселилась с родителями Сюзанны, Маргарет и Чарльзом, в их доме в Луддингтоне, когда Сюзанна была еще совсем маленькой. В своих первых воспоминаниях она всегда видела бабушку сидящей на кухне в кресле с высокой спинкой, закутанной в шаль и все время причитающей и жалующейся. Холод, жара, еда, ее лекарства, больные ноги или проблемы с желудком — все это могло стать причиной длительного, монотонного ворчания. Сюзанна не могла припомнить, чтобы бабушка когда-нибудь смеялась.

Ее брат Мартин называл бабушку демоном и утверждал, что цель ее жизни состоит в том, чтобы причинять другим страдания. Он любил стоять за ее креслом, там, где она не могла его видеть, и передразнивать ее, изображая, как та неодобрительно поджимает губы и делает указующий жест пальцем. Но Мартину повезло, он был далеко, в Ноттингемском университете, когда бабушку поразило старческое слабоумие.

Сюзанне же было девять лет, когда все стало по-настоящему плохо. Ей приходилось дежурить по очереди с родителями, чтобы бабушка не обожглась, не забыла выключить воду в ванной, не пошла к реке в нижней части сада и не свалилась в нее.

У нее было такое ощущение, словно на их дом надвинулась темная туча и накрыла с головой всех его обитателей. Прекратились семейные праздники и выезды в гости и на природу, мать все сильнее нервничала и становилась похожей на загнанную лошадь, отец почти полностью отдалился от них, предпочитая проводить время в своей конторе или в кабинете, и очень часто Сюзанна чувствовала себя одинокой и всеми покинутой. О том, чтобы пригласить других детей поиграть с ней, не могло быть и речи, поскольку родители ее боялись, чтобы кто-нибудь не узнал о том, что бабушка медленно сходит с ума.

Если бы не отец, который брал ее с собой на выходные пострелять, то у Сюзанны в жизни не осталось бы ничего, кроме школы и работы по дому. Ее отнюдь не привлекала стрельба, ей казалось жестоким убивать птиц и кроликов, но она оказалась на удивление хорошим стрелком, и ей нравилось слушать, как отец похваляется ее меткостью перед знакомыми.

Вот почему дружба Бет обрела такую важность для нее в последующие несколько лет. Письма к ней и мысли о ней заполняли пустоту, образовавшуюся после того, как у ее матери больше не стало времени гулять с ней, играть или учить ее шить и стряпать. Когда другие девочки в школе перестали дружить с ней из-за того, что она никогда и никого не приглашала к себе в дом, она говорила себе, что они просто завидуют ей черной завистью, ведь у нее была такая подружка, как Бет.

Но слабоумие бабушки прогрессировало слишком быстро, и вскоре она вообще была не в состоянии запомнить что-либо. Она стала бродить по ночам вокруг дома, швырять еду на пол и нести всякую ерунду. Затем у нее в довершение всех несчастий развилось недержание мочи. Отец все дольше и дольше задерживался в конторе. Он совсем перестал брать Сюзанну с собой на охоту, поскольку, по его словам, мать нуждалась в помощи Сюзанны по дому. К тому времени, когда ей исполнилось тринадцать, она сама занималась покупками, уборкой и глажкой. Она ненавидела бабушку за то, что та превратила их жизнь в ад.

Теперь-то Сюзанна понимала, что ее бабушка страдала болезнью Альцгеймера. Но тогда, в шестидесятые годы, никто не произносил этого названия, даже если и знал его, никто не понимал всех проблем, которые несла с собой эта болезнь, и даже не считал ее болезнью. Человека, страдающего подобным заболеванием, либо помещали в сумасшедший дом, либо старались спрятать от глаз окружающих в семье, стыдясь висевшего на нем клейма.

Поскольку никто не дал себе труда что-либо ей объяснить, Сюзанна, совсем еще молоденькая девушка, не испытывала ничего, кроме презрения и раздражения, к старой леди, которая одна умудрилась устроить в их доме такой кавардак. Она помнила, как ее начинало тошнить от запаха, стоило ей переступить порог дома после возвращения из школы, как ее охватывало отвращение, когда бабушка выплевывала на пол пищу, которую мать ложечкой совала ей в рот, и никак не могла взять в толк, почему ее мать не соглашается поместить бабушку в сумасшедший дом, как на том настаивал отец.

Мартин приезжал домой все реже и реже, он говорил, что у него есть занятие получше, чем проводить выходные в приюте для умалишенных. Он всегда вел себя мерзко по отношению к Сюзанне, все ее детство было омрачено издевательствами и побоями брата, но она помнила, как была оглушена и растеряна, впервые услышав эти ужасные слова, которые он сказал матери. В конце концов, мама ведь не виновата в том, что случилось с бабушкой. Но в то же время Сюзанна не могла не соглашаться с Мартином, она отдала бы все на свете за возможность уехать в школу-интернат и больше не возвращаться домой.

Начиная с четырнадцати лет, у Сюзанны не оставалось времени сходить в библиотеку, на прогулку или покататься на велосипеде; как только она возвращалась из школы, для нее сразу же находились неотложные дела, а по выходным дням их бывало еще больше. Иногда ее даже не пускали в школу, когда мама чувствовала, что не в силах справиться одна с бабушкой.

Она помнила, как однажды сидела с бабушкой, пока мама пошла принять ванну. Старая леди раскачивалась взад-вперед в своем кресле, издавая ужасные звуки, а Сюзанна раздумывала, удастся ли ей отлучиться этим летом, чтобы встретиться с Бет. Ей так хотелось хотя бы в письмах признаться подруге в том, что происходит у них дома, но родители были непреклонны: не могло быть и речи, чтобы об этом стало известно.

Тем не менее ее мать, кажется, понимала, как важна для Сюзанны дружба с Бет, и в последние два года ей удавалось уговорить отца нанять сиделку на несколько часов в день, так чтобы Сюзанна могла уходить из дому. Это было настоящим подвигом, потому что отец тяжело расставался с деньгами, но мать упорно стояла на своем, утверждая, что Сюзанне нужно отдохнуть, что ей надо со свежими силами приступить к учебе в школе с первого сентября.

Но вот в феврале 1967 года бабушка умерла, и почти за одну ночь мрак, тревога и мерзкие запахи рассеялись и улетучились, как дым. Сюзанна вспомнила, как помогала отцу вынести в сад бабушкины два кресла и матрас, чтобы сжечь. Тем холодным, ветреным днем они стояли вокруг костра и безудержно смеялись, а мама охапками носила одежду и бросала ее в огонь.

— Нам не следует радоваться, — с упреком произнесла было мать, хотя и сама улыбалась, говоря эти слова. — Она не виновата в том, что с ней стало.

Сюзанна могла представить себе тот день так ясно, словно смотрела на фотографию. Маргарет, ее мать, была невысокой и полненькой, с седыми волосами. Лицо ее еще не избороздили морщины, но кожа уже обвисла и собиралась в складки, как у яблока, которое хранили слишком долго. На ней были слаксы цвета морской волны и свитер ручной вязки, а вокруг шеи повязан белый шарф в крапинку. В то утро Сюзанна вслух заметила, как чудесно выглядит ее мать без рабочего халата, который она носила все это время. Маргарет засмеялась и сказала, что больше никто и никогда не заставит ее надеть его снова, и теперь она, может быть, даже сделает завивку и укладку, раз уж у нее появилось время для себя.

Чарльз, отец Сюзанны, выглядел очень представительно: высокий, элегантный и стройный мужчина с умными темными глазами и кустистыми черными бровями. Волосы его все еще были густыми и без седины, несмотря на то, что ему исполнилось уже пятьдесят восемь лет. В тот день он был совсем как мальчишка — яростно ворошил угли в костре, смачивая старую одежду керосином, прежде чем бросить ее в огонь.

Родственники часто говорили, что Сюзанна просто копия своей матери, когда та была в ее возрасте. Сюзанна и сама это видела, когда смотрела на стоявшую на буфете фотографию девушки в свадебном платье. Тогда у нее были длинные темные волосы, детские ямочки на щеках и пухлые губки. Но, поскольку Маргарет исполнилось уже сорок, когда родилась дочь, и волосы ее поседели, а сама она располнела, то Сюзанне было трудно представить себе, что эта красивая девушка — на самом деле ее мать.

Ее родители поженились сразу же после начала войны в 1939 году, и Чарльз выглядел просто потрясающе в своей капитанской форме. Мартин родился в начале 1941 года. Сюзанну всегда интересовало, почему между рождением брата и ее собственным прошло целых десять лет, но она никогда не осмеливалась спросить об этом.

Этой весной и летом 1967 года все шло просто замечательно. Она помнила, что написала Бет и пригласила ее остановиться у них в доме, а не у своей тетки, и то, как здорово было смело расхаживать по дому, а не передвигаться на цыпочках, боясь разбудить бабушку, и теперь они снова могли ходить в кино и на прогулки всей семьей.

Но она так никогда и не рассказала Бет о перемене, которая произошла в их жизни. О том, как мать включала по воскресеньям на всю громкость радио, чтобы послушать музыкальную передачу, и как от стен дома эхом отражался громкий смех отца. Или о том, как иногда мама принималась щекотать его, и они играли в догонялки, бегая по саду, как дети. Она думала, что Бет не сможет этого понять, поскольку не знает, как мрачно и тускло текла их жизнь до этого.

Какое-то время все у них было перевернуто вверх дном, поскольку мама захотела сделать весеннюю генеральную уборку и освежить дом косметическим ремонтом. Всю мебель вынесли на лестницу, и дом насквозь пропитался запахами дезинфицирующего средства, полировки и краски. Отец покупал на ужин рыбу с жареной картошкой, и они часто ели, сидя перед телевизором, чего никогда не могли позволить себе раньше.

Как раз в эти месяцы Сюзанна начала замечать, насколько красив их дом, возможно потому, что мама не уставала шутливо повторять, что намеревается вернуть ему «его былую элегантность». Естественно, Сюзанна давно знала, что это очень старый дом, наверняка построенный для какого-то знатного семейства, судя по резной дубовой лестнице и деревянным панелям в коридоре. Но ей всегда хотелось жить в миленьком коттедже эпохи Тюдоров с черепичной крышей, каких было так много в деревне, или в одном из современных бунгало и домов, стоявших вдоль дороги на Луддингтон, потому что люди говорили, что при виде «Гнездовья» — их дома — у них мурашки бегут по коже, так таинственно он прячется среди деревьев.

Внезапно она поняла, что смотрит на их дом другими глазами, восхищаясь его кладкой из красного кирпича, окнами с решетками, высокими дымовыми трубами. Как прекрасно было пробежать по саду, спуститься к реке и смотреть на лодки, проходившие шлюз, или наблюдать, как над плотиной поднимается легкий туман. Она не могла дождаться, когда приедет Бет, потому что была уверена, что та назовет все это волшебством.

Пока бабушка была жива, дом никогда не казался таким большим, так как четыре большие спальни были заняты, а две комнаты на чердаке забиты хламом. Но сейчас, когда они избавились от кресла-каталки, старых сундуков и прочей рухляди, которую привезла с собой бабушка, дом сразу стал просторным и светлым.

— Мне никогда не нравился весь этот хлам, — сказала как-то мать, сваливая два уродливых стула в кучу мебели в садике перед домом, которую должны были забрать для распродажи. — Но она настаивала, хотя все эти вещи были абсолютно бесполезными. Господи Боже, как хорошо, что все закончилось.

Внизу располагались три гостиные и кухня. В главном зале были большие, доходящие до пола, двустворчатые окна, выходившие в сад, который спускался к реке Эйвон и шлюзу. Сюзанна всегда любила сад, с его многочисленными плодовыми деревьями, цветущими кустарниками, извилистыми тропинками, на которых она играла в классики, и маленьким прудом, где жили лягушки.

Зал ясно предстал перед ее мысленным взором таким, каким он бывал в солнечные дни: диваны и кресла, обитые ситцем в цветочек, ковер с розовыми и зелеными полосами, образующими сложный узор, и кремовой бахромой, которую следовало чистить щеткой. В застекленном шкафу стояла коллекция фигурок из уорчестерского фарфора, а перед камином летом устанавливали расписной экран.

Столовой они пользовались редко, и здесь стояла мебель, доставшаяся отцу от его родителей. Сюзанна очень любила гладить поверхность чудесного стола из палисандрового дерева, трогать пальцами его многослойные края, восхищалась стеклянной горкой и воздушными стульями, с замиранием сердца представляя, сколько же они стоят, поскольку отец говорил, что они старинные и очень редкие.

В третьей комнате размещался кабинет отца. Вдоль стен выстроились высокие шкафы до потолка, заставленные книгами, а под окном стоял большой дубовый стол. До тех пор, пока в 1964 году они не провели в дом центральное отопление, Сюзанна делала здесь уроки. Перед ее приходом из школы мать обычно разводила огонь в большом камине, выложенном из грубых камней, и всегда говорила, что это замечательно уютное, тихое и спокойное место, где Сюзанна могла сосредоточиться. Мама так никогда и не узнала о том, что Сюзанна большей частью просто сидела в отцовском кожаном кресле и смотрела на огонь, радуясь уединению и возможности не видеть бабушку.

Сюзанна обнаружила, что улыбается. Все это было давным-давно, и так много всякого случилось с тех пор, но эти воспоминания были приятными. Как и все, что произошло за четыре месяца после смерти бабушки.

Теперь, когда она оглядывалась назад, ей казалось, что тогда она словно вырвалась из заколдованного круга, сбросила путы, сковывавшие ее так долго, огляделась по сторонам и увидела, сколько всего у нее есть. Она не только жила в красивом доме в чудесной деревне, но и родители ее были добры к ней и жили дружно. Перед ней вдруг открылся целый мир. Прошлым летом они с Бет много говорили о том, что им хотелось бы снять квартиру в Лондоне и жить там вместе. Теперь это представлялось вполне осуществимым. Сюзанна собиралась поступать в колледж, готовящий секретарей, научиться танцевать, обзавестись приятелем. Она преодолеет свою застенчивость и станет личностью, добьется успеха в этой жизни.

Годом раньше, когда дома царил сущий кошмар (еще была жива бабушка), Сюзанна подслушала разговор двух учительниц и, к своему ужасу, поняла, что речь шла о ней: девочка, которую они называли «простушкой, толстухой и скучной, как вода в канаве», была она. Но потом, после смерти бабушки, радость и чувство освобождения вселили в нее надежду. Ее родители частенько говорили о мрачной, темной туче, которая окутывала их прежде, и о том, как нужны им всем радикальные перемены, и Сюзанна решила, что больше не позволит, чтобы ее называли «скучной, как вода в канаве».

Потом в июне они поехали на каникулы. Сюзанна только-только сдала экзамены на аттестат зрелости, и родители разрешили ей отдохнуть недельку от школы. К счастью, Мартин не смог поехать с ними — ему к тому времени сравнялось двадцать шесть, у него была работа и квартира в Лондоне. Даже отъезд из дома не заставил его лучше относиться к Сюзанне. Но, разумеется, тогда она считала, что все братья ведут себя так со своими сестрами.

В Лайм-реджисе они остановились в гостинице на берегу моря, и из окон их номера открывался отличный вид. Погода была холодной и ветреной, срывался дождь, но он не испортил праздника: в гостинице было тепло и уютно, они надевали дождевики и долго гуляли, несмотря на погоду.

Но как-то раз мать все-таки пожаловалась на дождь, а отец только рассмеялся в ответ.

— Все могло быть гораздо хуже, — сказал он, ласково обняв ее. — С нами могла быть бабушка.

В последний день выглянуло солнце, и они провели весь день на пляже. Отец искал среди утесов какие-то окаменелости, мать прилегла на расстеленные полотенца и заснула, а Сюзанна просто плескалась в воде.

Даже сейчас она ощущала теплое сияние того дня — руки и ноги у нее потемнели от загара, кожу покалывало от ледяной воды, и босыми ногами она чувствовала острые камни. Тогда ей казалось, что она и вся их семья прошли через внезапно открывшуюся дверь в новый мир, туда, где они могли смеяться, радоваться жизни, идти туда, куда им хотелось и когда им хотелось. Они навсегда освободились от пут, которыми были скованы.

Сюзанна резко выпрямилась. Она не хотела вспоминать о том, что случилось потом. Это было жестоко и несправедливо, потому что все пошло не так, как она ожидала.

В тот же самый вечер, когда они вернулись домой после каникул, за два дня до шестнадцатилетия Сюзанны, у матери случился инсульт.

Когда они вошли в дом, мама сказала, что чувствует себя как-то странно и непривычно. Сюзанна пошла приготовить ей чашку чая, а когда вернулась, мать бессильно обмякла на диване, а отец вызывал «скорую».

Те месяцы, которые мать провела в больнице, подернулись дымкой в воспоминаниях Сюзанны. Перед ней смутной чередой проплывали изжелта-бледные лица старух на больничных кроватях, сверкающие полы и цветы, и запах — неприятный запах, напоминавший ей бабушку. Она вспомнила, как страшно ей не хотелось идти туда, но она все равно шла, почти каждый день ездила в больницу на автобусе, молясь про себя, чтобы матери стало лучше.

В конце концов ей пришлось написать Бет и сказать, что та не сможет остановиться у них. Но Бет все равно не приехала в Стрэтфорд, она ответила ей, что получила работу на лето в обувном магазине в Гастингсе. В глубине души Сюзанна подозревала, что Бет нашла себе новых, лучших друзей и с радостью воспользовалась предлогом не приезжать на каникулы.

Матери не стало лучше, она так и лежала — с лицом, искривленным судорогой, неспособная говорить или двигаться. Отец без конца повторял, что она все слышит и сохранила ту же ясность ума, что и раньше. Он говорил, что она непременно поправится, просто они должны проявить терпение.

Он приезжал к ней каждый вечер после работы и замечал даже самые слабые признаки улучшения. Он, кажется, понимал, что означают ее стоны, и мог заставить ее отвечать на вопросы, закрывая или открывая глаза. Его вера вселяла в Сюзанну надежду.

Отец объяснил Сюзанне, в чем, по его мнению, причина инсульта.

— Это все из-за того, что после смерти бабушки постоянное напряжение внезапно спало, — сказал он. — Все эти годы она заботилась о ней, ухаживала за ней, обстирывала и кормила ее. Все это просто не могло пройти бесследно и накапливалось, как пар в скороварке. Крышку должно было сорвать.

В то время Сюзанна не до конца поняла, что он имеет в виду. Бабушка умерла уже четыре месяца назад, дома снова было красиво и спокойно, все печали и горести матери остались позади. Но теперь, после всех этих лет, она наконец поняла. Ее собственную крышку тоже сорвало. Она убила двух людей, чтобы сбросить накопившееся в ней самой невыносимое напряжение.

Вспоминая 1967 год, она видела, как легко было избежать того пути, на который уже начала сворачивать ее жизнь, если бы только она не оказалась столь усердной и старательной. Мартин, например, не позволил, чтобы инсульт матери помешал его карьере. Даже отец не собирался расставаться со своей работой, домом и развлечениями — стрельбой и гольфом.

Будь Сюзанна хотя бы на пару лет постарше, у нее уже была бы работа; если бы она была на два года младше, то ей пришлось бы ходить в школу. Но в этот момент она как раз находилась на распутье, сдав выпускные экзамены, и все ее планы на будущее не простирались дальше возможного поступления в колледж в Стрэтфорде-на-Эйвоне в сентябре. У нее не было уважительной причины отказаться от обязанностей по дому.

Можно сказать, что она сама сделала первый шаг. Разумеется, трудно было требовать от шестнадцатилетней девушки, чтобы она предвидела или хотя бы догадывалась, к чему это приведет; и когда первый шаг был сделан, обратного пути уже не было. Она любила своих родителей, болезнь матери приводила ее в отчаяние, и она всеми силами стремилась сделать так, чтобы всем было хорошо. Ну и, конечно, в то время у нее не было никаких настоящих стремлений, кроме как выйти замуж и обзавестись собственными детьми.

Из того лета Сюзанне больше всего запомнилось чувство одиночества. Стоило ей подумать о том, как весело им было с Бет в прошлом, как она начинала плакать. Иногда она выходила в сад, чтобы посмотреть на прогулочные лодки в шлюзе, и от звуков чужого смеха и болтовни ей становилось еще тоскливее.

В августе она получила результаты своих выпускных экзаменов на аттестат зрелости. К ее стыду, она провалила все, кроме домоводства и географии, и от этого пришла в еще большее отчаяние. Каникулы закончились, и теперь, когда ей больше не надо было ходить в школу, дни стали казаться бесконечными. Единственными редкими гостями в доме стали соседи, время от времени заглядывавшие к ним, чтобы передать матери фрукты или цветы. Иногда, возвращаясь из больницы на автобусе, она видела девочек из своего бывшего класса, но, как бы ей ни хотелось, она не осмеливалась подойти и поболтать с ними, объяснить, что с ней произошло, и пригласить к себе в гости.

Чтобы избавиться от чувства одиночества, Сюзанна старалась заполнить дни бесконечной работой — уборкой, стиркой и глажкой, стрижкой травы, — и она старалась выполнить все так, как сделала бы ее мать. По той же самой причине она принялась консервировать — сливы, черную смородину и яблоки. Многие годы она помогала матери делать это; плодовые деревья в саду всегда давали хороший урожай, и в этом состоял ежегодный ритуал, который так нравился им обеим, подобно тому, как каждую весну отец выкапывал канавки для усиков земляники и клубники. В тот год она решила тем более необходимым не отступать от заведенного порядка, чтобы показать, что она уже взрослая.

Сюзанна вспомнила, как каждое утро выходила в сад, чтобы собрать упавшие фрукты и ягоды, пока до них не добрались осы и другие насекомые. Она трясла деревья, чтобы созревшие плоды упали на землю, и начинала консервировать их, как только отец уезжал на работу. Урожай был невиданным, слив уродилось особенно много, и она испытывала огромное удовлетворение, ставя банку за банкой на полки в кладовой.

К тому времени матери стало немного лучше. Она уже могла шевелить правой рукой, хотя и с трудом, и пальцы у нее достаточно окрепли, чтобы держать карандаш и написать несколько слов. Еще никогда Сюзанна не испытывала прилива такой гордости, когда приходила к матери в палату и объявляла, что заготовила еще двадцать банок слив и десять банок черной смородины и яблок.

— Моя славная девочка, — написала однажды мать, и Сюзанна воспарила в небеса, позабыв о своем одиночестве.

Но она сама определила свою судьбу. Если бы у нее все валилось из рук, если бы сливы превращались в кашу, если бы она обожглась, если бы банки начали взрываться, может быть, отец воспринял бы ситуацию иначе. Но достижения дочери показали ему, на что она способна.

Когда отец спросил Сюзанну, сможет ли она ухаживать за матерью, если он перевезет ее домой из больницы, она даже представить себе не могла, чем это для нее обернется. Она любила свою мать, и больше всего на свете ей хотелось, чтобы она вернулась домой. И уж точно она не желала, чтобы в их дом вошла незнакомка.

Кроме того, предложение отца выглядело достаточно привлекательно. Он сказал, что будет платить ей пособие и каждый день на час к ним будет заходить сиделка, чтобы помочь искупать мать и выполнить физиотерапевтические процедуры. Он также пообещал, что по субботам у Сюзанны будет выходной, и на эти дни она может уезжать из дома.

— Не вини их, — произнесла Сюзанна вслух. — Тебя никто не заставлял силой.

Тем не менее, она не могла отделаться от чувства, что они должны были более трезво взглянуть на ее будущее. Ведь они наверняка знали, что она позволила увлечь себя на эту стезю только потому, что боялась окружающего мира.

Через пару лет Мартин со свойственным ему сарказмом заметил, что она собиралась стать еще одной Флоренс Найтингейл и что, дескать, так ей и надо. Он также сказал, что денег у отца более чем достаточно, чтобы оплатить услуги квалифицированного медицинского персонала, и что у матери не случилось бы инсульта, если бы он вообще не привозил бабушку домой.

Что касается первых двух вещей, то Мартин, без сомнения, был прав. Сюзанна теперь понимала это, хотя не рассчитывала, что брат встанет на ее сторону, ведь он всегда презирал ее. Но как она могла знать в шестнадцать-то лет, что означает ухаживать за инвалидом? Или что мать ее никогда не поправится окончательно? Ведь отец всегда говорил, что она непременно выздоровеет.

Глава четвертая

На следующий вечер Бет только-только вернулась с работы в шесть часов, когда зазвонил телефон.

Сегодня после обеда Сюзанна Феллоуз ненадолго предстала перед судом магистрата Бристоля, и полиция подала ходатайство о продлении содержания ее под стражей для проведения дальнейшего расследования. Бет надеялась, что ночь в тюремной камере заставит Сюзанну разговориться, но этого не произошло — та выглядела еще более отчужденной. Она упорно отказывалась отвечать на любые вопросы и даже не смотрела в сторону Бет.

— Алло, — устало промолвила Бет, но слегка оживилась, услышав голос Роя. Повинуясь минутному порыву, она дала ему номер своего домашнего телефона на тот случай, если он получит какую-нибудь дополнительную информацию о Сюзанне и не сможет связаться с Бет в течение дня.

— У вас очень усталый голос, — сочувственно произнес он. — Тяжелый день?

— Кошмарный, — призналась она. — Сюзанна Феллоуз по-прежнему не желает со мной говорить. Казалось бы, когда вся Англия ополчилась на нее за то, что она сделала, можно было бы поласковее отнестись к тому, кто желает встать на ее сторону.

Разумеется, сюжет об этом убийстве показали во вчерашнем выпуске телевизионных новостей, и утренние передовицы всех крупных национальных газет пестрели кричащими заголовками. В Бристоле это стало главной темой разговоров и пересудов на улицах, в магазинах и конторах.

— Ну, может быть, тогда мне удастся немного подбодрить вас, — сказал он. — Во-первых, у нее раньше не было неприятностей с законом, и мы установили, где она живет. Мои мальчики осмотрели ее квартиру сегодня после полудня.

— Отлично, — Бет воспрянула духом. — Где это? Вы нашли что-нибудь полезное?

Он коротко рассмеялся, почувствовав ее энтузиазм.

— Это всего лишь комнатка в Клифтон-Вуд. Почти пустая.

— Выкладывайте! — настаивала она. — Как она жила? Там, наверное, было полно всякого хлама и пустых бутылок? Дайте же мне что-нибудь, чем я смогу воспользоваться!

— Вовсе нет, обстановка спартанская, — отозвался он со смешком в голосе. — Я позвонил, потому что мне вдруг подумалось, что вы сами захотите на все посмотреть.

Бет даже растерялась от такого предложения. Полиция никогда не приглашала адвокатов защиты или обвинения на место преступления или домой к подзащитному, если только на то не было какой-либо важной причины.

— С большим удовольствием. Но у вас не будет из-за этого никаких неприятностей? — спросила она.

— Нет, если вы не станете рассказывать об этом, — он снова рассмеялся. — Вы должны понимать, что если хотя бы словом обмолвитесь о том, что были там, я стану все отрицать. Договорились?

Теперь Бет была озадачена.

— Договорились, — согласилась она. — Но почему вы готовы ради меня нарушить правила?

— Я думаю, вам нужно побывать там, — сказал он без объяснений. — Вы поймете почему, когда увидите все своими глазами.

— Хорошо, — ответила она, сгорая от любопытства.

— Отлично, я заеду за вами через десять минут. Ждите меня на Парк-роу.

Сидя в машине, Рой объяснил, что Белль-вю — это ряд больших домов, построенных в стиле короля Георга. Когда он только начинал работать в полиции Бристоля, многие из этих домов представляли собой настоящие трущобы, но постепенно торговцы недвижимостью выкупили их все, и теперь они превратились в роскошные квартиры.

— Хотя несколько домов с сомнительной репутацией все же остались, — добавил Рой, с трудом втискивая машину на единственное оставшееся на улице свободное место. — Дом, в котором жила Сюзанна Феллоуз, как раз такой.

Уличный фонарь напротив дома под номером тридцать освещал сваленные у перил мешки с мусором, содержимое которых кое-где вывалилось на тротуар. Из подвала пробивались огромные сорняки и доносилось отвратительное зловоние.

Передняя дверь была открыта. Из освещенного окна на первом этаже на них с интересом уставились две молоденькие девушки.

— Как вы узнали, где она живет? — поинтересовалась Бет, когда они вошли внутрь, обходя кресло-каталку и пару велосипедов в холле.

— Нам позвонил мужчина, — сказал Рой. — От кого-то он услышал, что та женщина, которая сидела на Доури-сквер, устроила стрельбу, а он знал, что она живет на этой улице, потому что сам живет через три дома отсюда.

Чем выше они поднимались, тем грязнее становилась лестница, и свет одиноких лампочек не рассеивал темноту. Последние пролеты, которые вели к комнатам в мансарде, не имели даже перил. Комната Сюзанны окнами выходила на улицу.

Лестница хорошо подготовила их к тому, как должна выглядеть комната. Она была холодной, мрачной и сырой, с отставшими от стен обоями и шаткой, старой мебелью. На двуспальной кровати с провисшей сеткой, которая, казалось, стояла тут со времен последней войны, не было даже покрывала; вероятно, его сорвали во время полицейского обыска. Под потолком сквозняк раскачивал голую лампочку на проводе, освещавшую все это убожество. Контраст между этой квартирой и ее собственным теплым, уютным жилищем заставил Бет содрогнуться.

— Мы еще ничего не забирали отсюда, если не считать коробки с патронами, — сказал Рой. Он передал Бет пару полиэтиленовых перчаток. — Надевайте и можете взглянуть. Мне хочется услышать, что вы обо всем этом думаете.

Для начала Бет осмотрелась.

— Что тут может быть интересного? — спросила она, пораженная унылой неприветливостью места. — Здесь нет никаких личных вещей. Ни радио, ни какой-нибудь безделушки, ничего.

Рой ничего не ответил, и она открыла шкафчик над раковиной.

— Даже посуда и все остальное выглядят так, словно их взяли взаймы у домовладельца. Но здесь чисто и опрятно, — с некоторым удивлением продолжала она.

Она повернулась к комоду и выдвинула ящик. Там лежало всего несколько очень поношенных вещей, но они были чистыми и аккуратно сложены. Собственно говоря, и вся комната была чистой, то есть настолько чистой, насколько это возможно, если учесть, что оконные рамы почти совсем сгнили, а сквозь ковер просвечивали доски пола.

Открыв дверцу гардероба, она обнаружила там только старое пальто.

— Довольно странно, — заметила она, и на лице ее отразилось удивление. — Комната не похожа на жилище опустившейся алкоголички.

— Мы ожидали найти здесь совершеннейший беспорядок, — сказал Рой. — Но здесь нет пустых бутылок. Нет никакого хлама. Она даже вынесла мусорное ведро.

— Я бы сказала, она знала, что не вернется сюда, — предположила Бет. — Интересно! Она планировала убийство, но либо была слишком горда и не хотела, чтобы вошедшие сюда нашли беспорядок, либо она прибралась, чтобы уничтожить все улики.

— Я думаю, верно первое, — ответил он, — иначе она не оставила бы коробку с патронами. Взгляните-ка на это! — Он наклонился и вытащил из-под кровати потрепанный коричневый чемоданчик.

Бет нагнулась, подняла крышку и принялась перебирать вещи, аккуратно сложенные сверху. Пакет для стирки, шлепанцы, ночная сорочка, нижнее белье и три книги.

— Похоже на чемодан, собранный для больницы, — произнесла она, глядя на Роя и нахмурившись. — Может быть, она собиралась застрелить их, вернуться сюда, взять эти вещи и скрыться?

— Думаю, это маловероятно. Если таков был ее первоначальный план, то она оставила бы чемодан где-нибудь недалеко от центра. Я бы сказал, что она упаковала его, готовясь отправиться в тюрьму. Смотрите дальше.

Бет осторожно приподняла лежавшие сверху вещи. Под ними она увидела альбом для фотографий, большого формата, с розовой пластиковой обложкой, похожий на тот, в котором люди хранят свадебные фотографии.

— Это? — спросила она, глядя на Роя.

Рой утвердительно кивнул.

На первой странице было много фотографий новорожденного ребенка, и, переворачивая страницы, Бет поняла, что весь альбом посвящен одной малышке, маленькой темноволосой девочке. Фотографии были подобраны в хронологическом порядке, начиная с момента рождения и примерно до четырехлетнего возраста.

Бет внимательно рассматривала их, пораженная тем же самым трудно уловимым сходством, на которое она обратила внимание, впервые увидев Сюзанну в тюремной камере.

— Ее дочь? — она вопросительно посмотрела на Роя.

— Наверняка, — отозвался тот. Он показал на один из последних снимков, на котором была запечатлена девчушка с кругленьким розовым личиком в ореоле темных вьющихся волос. На малышке была бумажная корона. — Сходство бросается в глаза.

Бет присмотрелась повнимательнее. Девочка была не то чтобы очень привлекательной, но у нее было очень милое личико, уже отражавшее характер. Она не заметила особого сходства с Сюзанной, если не считать того, что обе были круглолицыми. Но что-то в застенчивой, ласковой улыбке ребенка поразило Бет в самое сердце.

— Это может быть племянница, или даже крестница, — предположила она. — Слава Богу, ничто здесь не указывает на то, что в этой комнате жил ребенок. Здесь и собаку держать страшно.

— На оборотной стороне одной из самых первых фотографий указана дата, — сказал Рой. — 1987 год. То есть сейчас ей было бы восемь. Почему, как вы полагаете, после того, как ей исполнилось четыре, фотографий больше нет?

По коже у Бет побежали мурашки. Она бросила настороженный взгляд на Роя.

— Она умерла?

— Да, я думаю именно так, — задумчиво протянул он. — Разумеется, ребенка у нее могли забрать, например, муж или власти.

Бет кивнула. Может быть, это случилось из-за того, что Сюзанна пила, или же она начала пить после того, как у нее отняли ребенка. Но почему-то ей казалось, что девочка все-таки умерла.

Бет еще раз просмотрела все фотографии и обратила внимание на то, что на заднем плане виднелась обстановка обычного дома. Милые домашние вещички, каминная решетка например, новогодняя елка, именинный пирог, цветы в вазе, даже копия картины Ренуара на стене позади ребенка.

— Если она была замужем, — размышляя вслух, протянула Бет, — то почему ни на одном снимке нет отца? Ни с ребенком, ни с самой Сюзанной? Мне кажется, что они жили вдвоем. Девочка выглядит здоровой и ухоженной.

— Я тоже так думаю, — согласился Рой, забирая у нее альбом и укладывая его обратно в чемодан. Сверху он положил все вещи. — Сейчас мы наводим справки о ребенке. Готов держать пари, что Сюзанна находилась на попечении доктора Визерелла.

Внезапно Бет поняла, зачем он привез ее сюда. Дело было не только в альбоме и в тех мыслях, которые он навеял. Инспектор увидел вырисовывавшийся мотив убийства.

— У вас есть дети, Рой? — спросила она.

— У меня был маленький сын, десять лет назад, — ответил он дрогнувшим и неуверенным голосом, отвернувшись от нее. — Он умер от болезни сердца, когда ему было три годика.

Бет в ужасе смотрела на него.

— Господи, Рой, простите меня, — наконец выдавила она. — И альбом напомнил вам об этом?

Он повернулся к ней, покусывая нижнюю губу.

— Да. Вчера я считал Сюзанну Феллоуз сумасшедшей. Сегодня ситуация изменилась. Кажется, я начинаю ее понимать. Если бы в смерти моего сына был повинен кто-то, я тоже, наверное, открыл бы на него охоту.

Бет с трудом проглотила комок в горле. Не в первый раз она слышала подобную грустную и печальную историю, но почему-то именно эта, рассказанная крутым и бескомпромиссным полицейским, потрясла ее до глубины души.

Вскоре они ушли из комнаты, Рой взял с собой чемоданчик и закрыл за ними дверь. Он заговорил только тогда, когда они оказались на улице.

— Поразительно, как крупица информации может изменить ваше мнение о ком-либо, — внезапно произнес он. — Вчера я готов был голосовать за то, чтобы для этой женщины вернули смертную казнь через повешение. Сегодня же, — тут он пожал плечами, — в общем, вы понимаете.

— Вы хороший человек, — негромко проговорила Бет, уже вполне понимая, для чего он привез ее сюда. — Я сделаю для нее все, что смогу. Вы расскажете мне о том, что вам удастся узнать о ребенке?

— Конечно, — ответил он, и, хотя на улице было темно, ей показалось, что в глазах его блестят слезы.

В ту ночь Бет не могла заснуть. Стоило ей закрыть глаза, как она вновь оказывалась в той холодной, убогой комнатушке, представляя, как Сюзанна плачет над альбомом. Бет никогда не испытывала материнских чувств, она никогда не играла в куклы, дети раздражали и утомляли ее. Но она могла представить себе чувства матери, потерявшей ребенка, и знала, каково это — быть по-настоящему одинокой. Она подумала, что то и другое вместе способно свести с ума кого угодно.

На следующее утро она одевалась, чтобы идти на работу, когда Рой позвонил снова.

— Это был ее ребенок, — сообщил он без вступления. — Аннабель Люси, родилась 18 апреля 1987 года в больнице Святого Михаила, это здесь, в Бристоле. Умерла 12 мая 1991 года, вскоре после того, как ее поместили в детскую больницу. Причина смерти — менингит. Участковым терапевтом был доктор Визерелл. Сюзанна была матерью-одиночкой, и в то время она жила по другому адресу на Клифтон-вуд.

Бет не знала, что сказать. Это было именно то, что она хотела услышать как адвокат, кое-что существенное, на чем можно построить защиту Сюзанны. Но как женщина она предпочла бы узнать, что Сюзанна сбежала из приюта для умалишенных и что девочка была всего лишь ее дальней родственницей.

Она все-таки сумела выдавить слова благодарности Рою за то, что тот так быстро дал ей знать. Он добавил, что теперь у них есть достаточно оснований предъявить Сюзанне формальное обвинение и что она предстанет перед судом сегодня еще до обеда.

— Должен предупредить вас, — сказал Рой, и голос его прозвучал сурово и безжалостно, — что ни здесь, в полицейском участке, ни на улицах никто не испытывает к ней ни капли симпатии, и все считают ее монстром. Помимо всего прочего, Роланд Паркс, муж сестры из регистратуры, дал интервью в сегодняшнем выпуске «Мэйл». Я мельком проглядел его — там именно то, чего следовало ожидать, сентиментальная история с фотографиями счастливой парочки и их детей. В суде почти наверняка будет целая толпа зевак, желающих хотя бы одним глазком посмотреть на Феллоуз, и репортеры тоже слетятся, как мухи на мед. Дело может обернуться неприятным образом.

— В таком случае, я должна знать, почему Сюзанна застрелила и ее, — сказала Бет. — Знаете такую поговорку — туши огонь огнем?

* * *

Бет обнаружила, что ей трудно сосредоточиться на двух встречах, назначенных на сегодняшнее утро. Одна была с мужчиной тридцати лет, обвинявшимся в изнасиловании, а во время второй ей предстоял разговор с женщиной, занимавшейся воровством в магазинах, которая знала, что на этот раз ей светила тюрьма. При других обстоятельствах Бет внимательно выслушала бы обоих и, хотя их виновность не вызывала сомнений, постаралась бы найти что-нибудь, на чем можно было бы построить защиту.

Впрочем, полюбить кого-то из этих ее клиентов, не говоря уже о том, чтобы поверить в их невиновность, было практически невозможно. Особенно негодовал насильник, который искренне полагал, что, купив девушке пару коктейлей и угостив ее шашлыком, он получал право заниматься с ней сексом. Его жертве только что исполнилось шестнадцать лет, и она была девственницей, когда он надругался над ней. В который уже раз Бет пожалела, что не выступает на стороне обвинения. Она бы с удовольствием пропустила его через мясорубку.

Все время, пока она пыталась вслушаться в то, что говорили ей клиенты, мысли Бет занимала Сюзанна, которой предстояло сегодня до обеда появиться в суде. Должно быть, ей было около сорока, когда родилась Аннабель. Получается, она предпочла забеременеть, не имея мужа, зная, что отпущенное ей биологическое время истекает? А может, этот ребенок — результат несложившихся отношений? Что она делала до того, как стала матерью?

Перед тем как отправиться в суд, Бет пробежала глазами статью в «Мэйл» о Роланде Парксе. Она всегда с подозрением относилась к тем, кто откровенничал с газетчиками, особенно так быстро после трагедии, и от высказываний Паркса ее затошнило. «Пам была одна на миллион, — заливался он. — Она всем помогала, обо всех заботилась. Моя жизнь теперь кончена, после того как Пам отняли у меня».

Бет стало интересно, что подвигло его на публичное излияние. Было бы понятно, если бы убийцу не задержали — человек, укрывающий его, мог бы сдать его полиции, прочитав эмоциональное откровение мужа убитой. Может быть, все, что он говорил, было правдой, но настоящей скорби предаются в одиночестве, не вынося ее на люди. Она готова была держать пари, что брак их не был таким уж счастливым. Весьма вероятно, Роланд Паркс просто готовил дымовую завесу, чтобы скрыть что-то.

Но миссис Визерелл, по крайней мере, не делала витиеватых заявлений, пока во всяком случае. Возможно, это объяснялось тем, что имя Сюзанны было знакомо ей из разговоров, которые муж вел дома? Или же она просто была от природы сдержанной и не лишенной чувства собственного достоинства?

Бет хотелось отменить все назначенные на сегодняшний день встречи, чтобы пойти в библиотеку и спокойно порыться в архивах, попытаться найти газетные сообщения о смерти Аннабель. О смерти от менингита сообщили бы непременно, и Сюзанна могла в тот момент излить душу репортеру, если подозревала, что врач виновен.

Но тут Бет пришлось напомнить самой себе, что она не подряжалась работать частным детективом. От нее требовалось всего лишь найти общий язык с обвиняемыми, получить от них как можно больше информации, представить свидетелей, а потом передать дело барристеру, который использует полученные от нее сведения для построения защиты на суде. До тех пор пока Сюзанна не признает, что ей нужна помощь, и не начнет говорить, Бет вряд ли сможет сделать что-нибудь для нее.

Сюзанна по-прежнему не произнесла ни слова и во время первого недолгого судебного разбирательства, и потом, когда ей сказали, что она останется под арестом и ее отвезут в тюрьму Иствуд-парк в пригороде Бристоля. Бет не пыталась заставить ее разговориться, намекнув, что знает об Аннабель, она решила приберечь это для будущего разговора со своей подопечной в тюрьме в понедельник. Но у нее сложилось впечатление, что она немногого бы добилась, даже если бы и рассказала все сразу. Сюзанна как будто отгородилась от внешнего мира и была совершенно безучастна к своей дальнейшей судьбе.

Выходные показались Бет бесконечными. Дождь лил как из ведра, и впервые за много месяцев она почувствовала себя одиноко. Она всегда ненавидела это время года. Сырость, туман, темнота, наступающая в пять часов, мокрые листья на тротуаре, и все эти магазины, старающиеся искусственно создать атмосферу показного оптимизма своими бесконечными идеями о рождественских подарках. Но на этот раз ее меланхолия оказалась сильнее, чем обычно. Она вдруг стала думать о прошлом и не могла отвлечься от этого опасного занятия.

Одно из воспоминаний, которое постоянно преследовало ее, было воспоминание о прошлом Рождестве. Каждое Рождество представляло для нее настоящую пытку; задолго до его наступления она с ужасом ожидала дурацкие вопросы жизнерадостных коллег о том, как она собирается провести праздник. Обычно она лгала, отвечая, что планирует навестить свою семью. Пусть они думают, что она проводит Рождество так, как об этом пишут в глянцевых журналах. Венок из падуба на двери родительского дома, восьмифутовая елка, а под ней — дюжина красиво упакованных подарков. Рождественские песенки и поленья в камине, маленькие детишки в праздничных одеждах, широко раскрытые от восторга глазенки. Обеденный стол с канделябрами, ломящийся от серебра и хрусталя.

В те далекие дни, когда Бет была вынуждена приезжать домой ради своей матери, Рождество напоминало пытку, которую надо было вытерпеть. Ее мать превратилась в неврастеничку, а отец ждал малейшей ее оплошности, чтобы получить возможность унизить ее. Брат и сестра пребывали в постоянном напряжении, потому что их супруги не хотели здесь находиться, а их дети напоминали маленьких манекенов, которые не осмеливались произнести лишнее слово из страха перед дедушкой.

Даже после того, как мать умерла, а отца поместили в дом для престарелых, Рождество по-прежнему вселяло в нее ужас. Разумеется, она могла приехать в гости к Роберту или к Серене, они всегда приглашали ее, но к тому времени семейный праздник Рождества уже прочно ассоциировался у нее с трудными временами. Чаще всего Бет просто приезжала в какую-нибудь сельскую гостиницу, покорно и вежливо, но без особого энтузиазма, принимала участие в организованных празднествах и при первой же возможности удирала, чтобы подолгу гулять в одиночестве.

В прошлом году Рождество оказалось особенно неудачным. Поскольку она пробыла в Бристоле еще очень недолго, то, в общем, наслаждалась одиночеством в своей новой квартире. В сочельник на работе устраивали корпоративную вечеринку. Из конторы домой идти было совсем недалеко, поэтому она позволила себе выпить немного лишнего. Поднимаясь неуверенной походкой по лестнице к дверям своей квартиры, она упала и сломала руку.

Мало того, что ей пришлось прождать больше шести часов в травматологическом пункте, пока ей сделают рентген руки и наложат гипс, так еще и следующие четыре дня она мучилась от боли, совершенно не в состоянии сделать что-либо для себя. У нее не было близких знакомых в Бристоле, чтобы обратиться к ним за помощью или хотя бы за утешением. Вот тогда она поняла, что толкает людей на самоубийство.

Проезжая по улицам Бристоля, Бет думала о том, как часто ее клиенты говорили ей колкости вроде: «Для вас это ничего не значит, вы же родились с серебряной ложкой во рту!» Смешно, но люди часто приходили к такому умозаключению только потому, что она была адвокатом и умела красиво говорить. Она знала, что забитой домохозяйке из муниципальной квартиры и в голову не могло прийти, что «домашнее», скажем так, насилие могло скрываться за внушительными дубовыми дверями дома с роскошной подъездной дорогой, обсаженной деревьями. Так же, как грабитель не мог себе представить, что за фасадом богатого здания может таиться нищета.

Вот только Бет знала это наверняка, поскольку ей довелось испытать все эти прелести на собственной шкуре. Ее отец был хвастуном, снобом и шарлатаном. Он всегда намекал, что происходит из знатного рода, хотя правда заключалась в том, что его прадед, Рональд Пауэлл, был всего лишь неграмотным работягой, который сколотил состояние, покупая дешевые земельные участки, позже выстроил на них маленькие домики ленточной застройки в Кентском пригороде Лондона, а потом сумел продать их с огромной выгодой. Он повторял эти спекуляции снова и снова, мудро покупая никому не нужную землю, а потом строя на ней небольшие дома, которые были нужны всем.

Рональд обладал уже внушительным состоянием, когда в 1870 году решил жениться. Его жена Лея происходила из аристократической семьи. Вероятно, это она убедила Рональда выстроить поместье Коппер-бичиз в Сассексе, где и выросла Бет. Дом отличался классическим стилем и элегантностью, свойственным сельским поместьям времен короля Георга. Лея с Рональдом посадили буковую аллею, вдоль которой ныне была проложена подъездная дорога.

У них было трое сыновей, двое погибли в Первую мировую во Франции, но Эрнест, дед Бет, выжил и вернулся домой, чтобы принять бразды правления процветающим семейным бизнесом. Он поселился в Копер-бичиз вместе со своими стареющими родителями и женой Онор. В 1920 году там же родился отец Бет, Монтегю.

Бет выросла на рассказах о том, какие роскошные приемы устраивали в Коппер-бичиз в те времена, когда ее отец был еще мальчишкой, о конюшнях, полных лошадей, о слугах и чудесных садах. Конюшни по-прежнему стояли на месте, хотя и пустовали, а то, что когда-то было обширными лужайками, превратилось в пастбища, проданные соседу-фермеру. Деньги испарились задолго до рождения Бет в 1951 году. Дом отчаянно нуждался в ремонте, в нем царили постоянный холод и сырость, и даже помочь матери во время уборки было некому.

Бет так никогда и не смогла выяснить, отчего ее отец оказался неспособным продолжать делать деньги после смерти своего отца. Она знала, что в послевоенные годы, вплоть до начала шестидесятых, наблюдался бум торговли недвижимостью. Она могла только предполагать, что причиной безденежья семьи стали лень и некомпетентность отца: ее сестра Серена, которая была на десять лет старше Бет, говорила, что не припомнит случая, когда бы их отец работал. Он вечно сидел дома, почитывая газеты, ковыряясь в саду или проверяя счета на содержание дома, которые вела мать, и вечно упрекая ее за расточительность.

Лет пятнадцать назад Бет однажды попросила свою мать, Алису, объяснить ей эту загадку, но в ответ услышала лишь патетическое восклицание, которым та обычно отговаривалась и раньше: «Монти воспитали джентльменом, его никогда не учили, как руководить деловым предприятием. Это не его вина».

«Джентльмен! — пробормотала про себя Бет. — Он просто напыщенный грязный ублюдок!»

Она ненавидела отца. Если бы не мать, она больше никогда не переступила бы порога родного дома после того, как стала учиться в университете. Монти воспользовался даже ее поступлением, похваляясь на каждом углу теми жертвами, на которые он вынужден был пойти, чтобы дать своим детям хорошее образование.

На самом же деле это не стоило ему ни копейки, потому что они учились в обычной средней школе. Поступив в университеты, его дети получили гранты и стипендии, кроме того, они подрабатывали, чтобы содержать себя. Монти никогда и ничего не давал никому из них — ни денег, ни времени, ни родительской ласки. А теперь он ставил себе в заслугу достигнутые ими успехи.

А вот свою мать Бет любила. Она была тихой и скромной женщиной, которая всю себя отдавала детям и стоически терпела своего невыносимого хвастуна-мужа, свято веря, что такова доля всех замужних женщин. Она полной мерой отведала несчастья в браке. Мама могла бы прожить намного дольше, согласись Монти продать огромное поместье и переехать куда-нибудь в более теплое, сухое и уютное место, содержать которое было бы легче.

«Интересно, расскажешь ли ты мне, кем были твои родители?» — подумала Бет, в очередной раз возвращаясь мыслями к Сюзанне.

Бет нравилось знать подноготную своих клиентов. Она обнаружила, что именно там можно было найти ключ к тому, почему они стали преступниками. Разумеется, зачастую этого было недостаточно — ей самой и ее брату с сестрой тоже пришлось немало вынести в собственном семействе, но они не пошли по кривой дорожке.

Роберт стал врачом, трудолюбивым, отзывчивым и добрым, а его терпению в обращении с пациентами она просто поражалась. Серена унаследовала от матери ее мягкость и покладистость, но отнюдь не позволяла вытирать об себя ноги. Она занималась бухгалтерской отчетностью на дому, одновременно присматривая за своими тремя детьми, и при этом сохранила обаяние и очарование.

В отличие от брата и сестры, Бет не могла похвастаться мягким характером. Ей всегда были свойственны пылкость, самодостаточность и даже некоторая черствость.

* * *

Она как раз свернула на шоссе М5, когда звонок телефона в машине нарушил течение ее мыслей. Это оказался Стивен Смит.

— Я знаю, что ты сейчас едешь на свидание к Сюзанне Феллоуз, — начал он. — Но сегодня утром мы получили о ней кое-какую информацию, и я подумал, что она может тебе пригодиться.

— Отлично, спасибо, Стивен, — ответила она, полагая, что сейчас он начнет просвещать ее по поводу Аннабель.

— Она родилась в 1951 году, в Стрэтфорде-на-Эйвоне. Ее девичья фамилия Сюзанна Райт, она сменила ее на Сюзанну Феллоуз в одностороннем порядке в декабре 1986 года в одной адвокатской конторе в Бристоле.

Бет была настолько поражена услышанным, что рука ее соскользнула с рулевого колеса, и машина, судорожно вильнув, едва не выскочила на полосу встречного движения. Она уронила трубку, выровняла автомобиль и, от греха подальше, съехала на обочину, чтобы прийти в себя.

— Стивен? — вопросительно произнесла она, снова поднеся трубку к уху. — Ты еще здесь?

— Да-a, а что случилось, ты уронила трубку?

— Что-то вроде того, — выдохнула она. — Откуда получены эти сведения?

— От твоего приятеля из Брайдуэлла. Он оставил сообщение для тебя на автоответчике, до того, как пришла дежурная служащая.

Впервые с тех пор, как Бет познакомилась со Стивеном, ей захотелось обстоятельно поговорить с ним, поделиться тем, что значило для нее это имя. Но она постаралась подавить этот порыв. Сначала ей самой нужно было хорошенько все обдумать.

— Спасибо, что дал мне знать, — сказала она, чувствуя, как дрожит у нее голос. — Я вернусь в контору к обеду. Увидимся.

— С тобой все в порядке? — с беспокойством спросил он. — У тебя какой-то странный голос.

Она посмотрела на безостановочный поток машин, двигавшихся по шоссе, и подумала, что ей чертовски повезло, что она не попала в серьезную аварию.

— У меня все хорошо, — солгала она. — Это просто помехи на линии. Увидимся позже.

Но ей было плохо. Она сидела как громом пораженная. Теперь-то она понимала, почему всякий раз, когда она смотрела на Сюзанну и слышала ее голос, в голове ее звенели тревожные колокольчики и почему Сюзанна так себя вела во время их первой встречи в Брайдуэлле.

Ее подруга детства, полненькая коротышка с волосами цвета спелых каштанов, которой она так завидовала — тому, что у нее нормальная семья! Бет еще и потому любила Сюзи, что та сказала ей, будто она похожа на Белоснежку!

— Ох, Сюзи, — выдохнула она, упершись грудью в рулевое колесо. — А я-то думала, что ты уже давно замужем и у тебя куча детей.

Воспоминания захлестнули ее. Вот они вдвоем визжат от восторга, съезжая на велосипедах с горы. Плещутся в воде, заправив в трусики подолы своих платьев. Устраивают берлогу в лесной чаще и изображают джазовых музыкантов, слушая «Первую десятку» в «Вулворте».

Все хорошее, что было у нее в детстве, неразрывно связано с Сюзи. Причем не только веселье и забавы — их объединяло нечто большее, чем просто дружба. Бет жила ожиданием августа, чтобы встретиться с Сюзи, поскольку только в Стрэтфорде она чувствовала себя свободной. Именно Сюзи заставляла ее поверить в то, что она умна. То, как она бежала к ней, чтобы обнять, когда Бет приезжала, позволяло чувствовать себя любимой. Обе они дополняли друг друга. Может статься, если бы Бет не дала их дружбе, которая в течение стольких лет оставалась для нее самым важным в жизни, остыть и умереть, то сейчас она не была бы холодной и бесчувственной. Как знать?

На глаза у нее навернулись слезы, когда она вспомнила, что одним из оправданий ее решения больше не писать Сюзи, когда обеим исполнилось по семнадцать, было то, что Сюзи без конца повторяла, каково это — безвылазно сидеть дома, ухаживая за своей матерью. После того что случилось в том году с Бет, заботиться о ком-то, кто любил тебя, представлялось совсем не такой уж ужасной вещью. Она думала, что Сюзи должна быть благодарна за то, что по ночам ей не снятся кошмары. Бет это не удавалось.

Осознав, что она едва не позволила жутким событиям 1968 года вновь всплыть у нее в памяти, она вдруг разозлилась на себя. Бет опустила стекло в дверце машины и несколько раз глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться. Она больше не могла стоять на обочине, место было опасным и неподходящим для размышлений, но как ей встречаться с Сюзанной Феллоуз теперь, когда она знала, кто та на самом деле? Она больше не сможет объективно выступить в ее защиту, как и не сможет справиться с воспоминаниями, которые, она знала, непременно встанут перед ее мысленным взором.

Она завела мотор, посигналила и выехала на шоссе. Было очень заманчиво позвонить в тюрьму и сказать, что она не сможет приехать сегодня, а затем попросту отказаться от Сюзанны как от клиента.

Сидя за рулем, она поняла, что это исключено. Сюзанна сразу же поймет, что она отказалась от нее потому, что узнала, кто она на самом деле, а Бет будут мучить угрызения совести из-за проявленной трусости. Самое меньшее, что она могла сделать, это поехать и поговорить с ней. Что бы Сюзанна ни совершила, став взрослой, Бет была ее должницей за то счастливое время в детстве. Может быть, Сюзанна сама предпочтет взять себе другого адвоката. Но решить это должна только она.

Бет вздрогнула, сворачивая у пивного бара на дорогу, ведущую к тюрьме. Здание тюрьмы было совсем не таким мрачным и не производило такого гнетущего впечатления, как другие места лишения свободы, куда она ездила навещать своих подзащитных. Во-первых, тюрьма была небольшой, рассчитанной всего на сто сорок женщин-заключенных, и располагалась в чудесном сельском уголке графства Глостер. Но стоило оказаться за проволочным заграждением, проехать мимо аккуратных садиков, сквозь первые решетчатые ворота, как вы сразу же понимали, что перед вами настоящая тюрьма со всеми ее атрибутами.

Может статься, что Сюзи неузнаваемо изменилась за прошедшие тридцать лет. Возможно, на ее долю выпали такие тяготы, какие Бет и представить себе не могла. Тем не менее в ней должно остаться достаточно много от той маленькой, бережно воспитываемой и любимой девочки, чтобы она ужаснулась тюремной обстановке: суровому режиму, оскорблениям, мстительности других заключенных, кошмарной пище и отсутствию свежего воздуха.

Бет шагала вслед за тюремным офицером к комнате для допросов и чувствовала себя крайне неуверенно. Все, что она планировала сказать до этого телефонного звонка от Стивена, казалось ей теперь несущественным. Она не знала, то ли прямо начать с того, о чем она узнала, то ли подождать, что скажет ей Сюзанна.

Но как только дверь в комнату для допросов открылась и она увидела Сюзанну, которая сидела за столом и ждала ее, Бет вдруг почувствовала, что разделявшие их годы канули в прошлое. В этой женщине теперь намного легче было узнать прежнюю Сюзанну, потому что волосы у нее были чисто вымыты. Может быть, они не так блестели и вились, как раньше, и челка была намного короче, но, тем не менее, это были волосы Сюзи. Кажется, даже краснота у нее на лице уменьшилась. На ней была хлопчатобумажная трикотажная рубашка поверх тех же слаксов, которые были на ней во время ареста, и она выглядела стройнее, чем при их предыдущей встрече.

— Как дела? — грубовато поинтересовалось Бет, неловко переминаясь с ноги на ногу в дверях, еще более неуверенная в том, как себя вести дальше.

Сюзанна пожала плечами.

— Неплохо, — отозвалась она.

— Теперь вы готовы разговаривать? — спросила Бет после того, как за ней закрылась дверь, оставив их вдвоем.

— Нет, — Сюзанна демонстративно глядела в другую сторону, скрестив руки на груди.

Бет больше не видела смысла продолжать игру в кошки-мышки.

— Ну, хорошо, Сюзи, — начала она. — Прости меня, что я не узнала тебя сразу, потому что ты-то меня узнала. Но я никогда не ожидала увидеть тебя среди моих клиентов.

Сюзанна словно потеряла дар речи. Она закрыла и снова открыла рот, как рыба, вытащенная из воды.

— Я не… — промямлила она и замолчала. — Я не могла…

— Пути Господни неисповедимы, как говорится, — с усмешкой заметила Бет. Как ей хотелось перестать дрожать! — Не то чтобы я теперь так уж верю в Бога, но, похоже, на сей раз вмешалась судьба, или рок, как ее ни назови.

— Если бы они сказали мне твое имя до того, как вызвать тебя, я попросила бы найти кого-нибудь другого, — хрипло произнесла Сюзанна. — Когда ты появилась, я не поверила своим глазам.

— Ну вот, я здесь, так что прекращай всю эту свою чепуху, отказываясь говорить, — твердо заявила Бет. — Видишь ли, я знаю об Аннабель, я видела ее фотографии. Я знаю, что она умерла от менингита и что вашим участковым врачом был доктор Визерелл.

Глаза Сюзанны расширились, лицо снова залилось краской, и на нем появилось столь знакомое Бет выражение. Сюзи всегда краснела, когда путалась или нервничала.

— Мне очень жаль, что так случилось с Аннабель, — продолжала Бет, придвигаясь к ней поближе. Какая-то часть ее требовала, чтобы она обняла свою старую подругу, дала волю бушевавшим внутри чувствам. Но Бет разучилась поддаваться минутным порывам, и ее холодный ум адвоката советовал ей сохранять дистанцию. — Самое плохое, что может случиться с женщиной, это потерять своего ребенка, и от этого то, что ты сделала, предстает совсем в другом свете, — добавила она.

На какое-то мгновение ей показалось, что Сюзанна так и не заговорит. Лицо у нее окаменело, она крутила одной рукой указательный палец другой, не поднимая глаз.

— Ты помнишь, что ты кричала мне, когда я уезжала домой на поезде в то последнее лето? — спросила Бет минуту спустя.

Эта сцена явственно предстала у нее перед глазами: Сюзанна, в розовом платье, бежит за поездом, а Бет высунулась из окна, чтобы помахать ей рукой и послать воздушный поцелуй.

— «До скорой встречи!», — сказала Бет и почувствовала, как от волнения у нее дрогнул голос. — Вот что ты кричала. Я и представить себе не могла, что когда-нибудь мы встретимся вот так.

Сюзанна по-прежнему молчала. Бет не была даже уверена, услышала ли она ее слова.

— Послушай, Сюзи, — снова начала она, — мне жаль, что мы с тобой потеряли друг друга. Но мы были молоды, и у нас было так много разных забот. Пожалуйста, поговори со мной. Если не как с адвокатом, то хотя бы как со старой подругой.

На мгновение воцарилась тишина, и по искаженному лицу Сюзанны Бет догадалась, о чем она думает. Вероятно, она испытывала облегчение оттого, что все открылось, она хотела довериться своей давней подруге, тем не менее она прекрасно отдавала себе отчет в том, что Бет — адвокат и, следовательно, выступает на другой стороне. Что же лучше — промолчать или рассказать ей все?

— Этот негодяй дважды отсылал меня из своей приемной, — внезапно выпалила она, и глаза ее яростно сверкнули. — Во второй раз у Аннабель появилась сыпь, она была совсем как резиновая кукла, а он заявил, что это всего лишь грипп и что я должна дать ей калпол. Я спорила с ним, говорила, что сыпь не исчезает, но он сказал, что я неврастеничка и только зря отнимаю у него время.

Бет опустилась на стул, испытывая настоящее облегчение оттого, что прилив повернул вспять.

— И ты повезла ее в детскую больницу сама? — спросила она.

— Да, и она умерла почти сразу после того, как я туда добралась.

— Мне так жаль, Сюзи, — проговорила Бет, и, хотя она всегда считала, что никакое горе не может ее тронуть по-настоящему, на этот раз все было иначе. — Ты подала на него жалобу?

— Подала, но без толку, — с жаром сказала Сюзанна, и ее светлые глаза метнули молнию. — Они же все держатся друг за друга, правильно? Прикрывают друг друга. А я была всего лишь матерью-одиночкой, и им было плевать, что они со мной сделали.

— А миссис Паркс, регистраторша — она-то чем провинилась?

— Она даже не хотела записать меня вне очереди, не говоря уже о том, чтобы отправить ко мне врача на дом, — ответила Сюзанна звенящим от ненависти голосом. — Я звонила трижды, и каждый раз она отвечала мне, что я должна уложить Аннабель в кровать и давать ей больше жидкости. Она разговаривала со мной так, словно я слабоумная.

— Ты звонила до или после того, как приходила к доктору Визереллу на прием?

— Два раза до прихода в нему, а потом я просто сама поехала в медицинский центр, потому что буквально сходила с ума от беспокойства. Миссис Паркс это не понравилось, и она заставила меня ждать целую вечность, прежде чем я попала к доктору. На следующее утро, когда Аннабель стало намного хуже, я снова позвонила и пыталась настаивать, чтобы врач немедленно пришел ко мне. Она вела себя со мной высокомерно-снисходительно, сказала, что в вызове врача на дом нет никакой необходимости, но, если я приду с Аннабель, она как-нибудь втиснет меня в очередь.

— Получается, ты дважды привозила Аннабель в центр в критическом состоянии? — Бет хотела быть совершенно уверенной в этом. — Что сказал доктор Визерелл в первый раз?

— Что это сильная простуда, может быть грипп, — ответила Сюзанна. — Он вел себя очень надменно, едва-едва удосужился мельком осмотреть девочку.

— А второй раз?

— Тогда уже всем было видно, что она больна, — от волнения Сюзанна повысила голос. — Я тебе уже говорила, она была совсем как резиновая кукла, у нее выступила сыпь. Я сказала, что у нее, по-моему, менингит, а он ответил, что матери всегда выдумывают невесть что, и велел мне отвезти Аннабель домой.

— Что было дальше?

— Я вернулась в приемное отделение и стала умолять эту женщину вызвать «скорую помощь», а она ответила, что если бы доктор считал, что Аннабель нужно положить в больницу, то он сам бы все устроил. Господи Боже мой, я держала Аннабель на руках! Ей исполнилось четыре годика, уже не младенец, но она потеряла сознание, и любому дураку было ясно, что с ней что-то очень не в порядке.

У Бет сжалось сердце, так ясно она видела эту картину и чувствовала боль Сюзанны.

— И тогда ты повезла ее в больницу?

Сюзанна кивнула.

— У меня не было с собой денег на такси. Мне пришлось отнести ее домой и попросить соседа, чтобы он отвез нас.

— А почему ты не отвезла ее в больницу сразу же после того, как доктор отправил вас домой в первый раз? — спросила Бет.

— Если бы я была умнее! — Сюзанна вздохнула и бессильно скорчилась на стуле. — Наверное, я думала, что он прав, а я все выдумала. Я всегда верила врачам.

— А где ты так научилась управляться с пистолетом? — после минутной паузы поинтересовалась Бет.

Сюзанна приподняла голову и слабо улыбнулась.

— У меня неплохо получалось уже тогда, когда мы с тобой впервые встретились. Отец начал учить меня стрелять из дробовика, едва мне исполнилось восемь. Да, у меня неплохо получалось.

— Как вышло, что ты никогда не говорила мне об этом? — с любопытством спросила Бет. — На меня это произвело бы чертовски большое впечатление.

Сюзанна пожала плечами.

— Слишком многие считали это сумасбродством. Мартин, мой брат, тот вообще заявил, что это занятие совершенно не для девочки. Я думала, что раз у меня была чокнутая бабушка, то ты и меня могла считать полоумной.

Бет припомнилось, как время от времени Сюзанна отпускала безобидные, как ей казалось в то время, шуточки по поводу слабоумия своей бабушки. Тогда Бет считала, что подруга просто стесняется ее эксцентричного поведения. И только теперь, оглядываясь назад, она вдруг поняла, что пожилая женщина, скорее всего, страдала старческим слабоумием, со всеми вытекающими отсюда не столь уж приятными последствиями.

— Так откуда же появился револьвер? — спросила она, намереваясь вернуться к вопросу о бабушке позже.

— Он принадлежал отцу.

— Он еще жив?

— Нет, они с мамой умерли примерно десять лет назад, сначала мать, а потом, через шесть недель, и он.

— Мне очень жаль, — вырвалось у Бет. — Но скажи мне, Сюзи…

— Не смей называть меня так, — раздраженно перебила ее та. — Я ненавижу его, это дурацкое детское имя, оно не подходит взрослой женщине. Я — Сюзанна.

Бет вопросительно подняла бровь.

— Хорошо, Сюзанна, я понимаю теперь, почему ты испытывала желание убить доктора и медсестру. Мне кажется, любая женщина чувствовала бы то же самое. Но почему ты ждала четыре года, чтобы отомстить?

Бет знала, что на суде над Сюзанной этот вопрос приобретет особое значение. Если бы она застрелила врача через несколько недель после смерти ребенка, то все симпатии были бы на ее стороне — и публики, и присяжных, и даже судьи.

— Отомстить? — Сюзанна вопросительно посмотрела на нее.

— Да. Ведь так получается. Или нет?

Лицо Сюзанны исказила гримаса.

— Мне это и в голову не приходило. Я просто знала, что должна это сделать, чтобы освободиться.

— Объяснишь?

— Нет, не буду, — ответила Сюзанна.

— Но я не смогу тебе помочь, пока ты не расскажешь мне всего, — настаивала Бет.

Внезапно Сюзанна улыбнулась, и лицо ее помолодело.

— Ты не понимаешь, правда? Сейчас я свободна. Я сделала это, и впервые за четыре года мне есть чему радоваться и чем гордиться. Мне все равно, даже если придется провести в тюрьме остаток своих дней. У меня больше ничего нет в этой жизни.

Бет глубоко вздохнула.

— Ну, хорошо, я понимаю, почему ты хотела сделать это. Но тебе разве не приходило в голову, что ты лишаешь четверых детей доктора отца, а двоих детей медсестры — матери?

— Я хотела убить по одному ребенку из каждой семьи, — ответила Сюзанна, и лицо ее потемнело. — Я хотела, чтобы они изведали муки, видя свое собственное дитя в гробу. Но я наблюдала за ними день за днем и поняла, что этим свиньям было наплевать на всех, кроме себя, даже на собственных детей. Так что я решила поквитаться с ними самими.

Бет нелегко было вывести из равновесия, но слова Сюзанны потрясли ее. Она усомнилась в том, удастся ли ей вообще выстроить защиту своей клиентки.

— Расскажи мне о том, как ты прожила десять лет до рождения Аннабель, — попросила она.

Сюзанна холодно взглянула на нее.

— Зачем? Неужели ты надеешься услышать что-то такое, что заставит тебя пожалеть меня?

— Совсем нет. Мне просто хочется знать. Я желаю помочь тебе.

— Мне не нужны ни твоя помощь, ни твое чертово сочувствие, — резко бросила в ответ Сюзанна. — Я заслужила, чтобы оказаться здесь. Именно тут мне самое место, чтобы я больше никому не смогла причинить вреда. Забудь о маленькой Сюзи Райт — девочке, которая боялась собственной тени, ее больше нет, она исчезла много лет назад.

Бет растерялась. Совершенно очевидно, что той Сюзи, которую она знала, больше нет, но для этого наверняка потребовалась какая-то веская причина.

— Я хочу помочь Сюзанне Феллоуз, — парировала она. — Мне кажется, даже если ей больше ничего не нужно, то подруга не помешает.

Сюзанна сухо рассмеялась.

— Теперь у меня есть подруги здесь. Мы — люди, которых смешали с грязью, разжевали и выплюнули. Я чувствую себя тут, как дома.

Это последнее горькое замечание встревожило Бет. Ей хотелось многое узнать, она должна была многое узнать, хотя бы для того, чтобы лучше понять, как могла ее тихая и робкая подруга детства превратиться в ту женщину, которая сидела перед ней. Но Бет была шокирована, сердце ее бешено колотилось, она не могла ни вести себя как профессионал, ни просто сыграть роль подруги. И, поскольку ее время почти вышло, она решила, что лучше на какое-то время оставить все, как есть.

— Ну, мне пора идти, — произнесла она, вставая. — Но я не сдамся так просто, Сюзанна, — добавила она, глядя на нее сверху вниз.

Сюзанна лишь пожала плечами в ответ.

— Как тебе будет угодно, — безжизненным голосом отозвалась она. — Но не жди, что я откажусь от своих показаний или дам тебе предлог поплакать надо мной. Я не сумасшедшая и вполне отдавала себе отчет в том, что делаю. Я хочу пожизненного заключения, как я тебе говорила, я его заслужила. Я достаточно ясно выражаюсь?

Бет кивнула.

— Даже чересчур, — негромко проговорила она, и в первый раз за всю карьеру адвоката ей захотелось всплакнуть над клиентом. — Но помни, Сюзанна, что именно ты вдохновила меня попробовать свои силы в качестве юриста. Я собираюсь сделать для тебя все, что смогу, хочешь ты того или нет.

* * *

Порыв ветра швырнул в лицо Бет капли ледяного дождя, когда она вышла за ворота тюрьмы и направилась к своей машине. Тело ее сотрясала крупная дрожь, словно она подхватила грипп. Сев в машину, она запустила мотор, но какое-то время даже не могла включить передачу и уехать, потому что ей вдруг снова оказалось одиннадцать лет и она ехала на велосипеде тетки Розы по деревушке Луддингтон на встречу с Сюзи.

В начале августа зарядили проливные дожди, и она боялась, что год минувший, после их первой встречи, оказался слишком долгим и Сюзи не захочет встретиться и играть с ней. На Бет был пластиковый дождевик, шуршавший, когда она налегала на педали, — капюшон откинулся, и волосы у нее намокли. Но, повернув за угол церкви Всех Святых, она увидела Сюзи, которая сломя голову выскочила из-за деревьев, окружавших ее дом, размахивая руками и крича во все горло.

— Ты приехала! — восторженно вопила она. — Ты приехала!

Бет вспомнила, как спрыгнула с велосипеда, как Сюзи обняла ее, и как она радовалась дождю и сырости, потому что подруга не могла заметить, что она плачет. Бет ждала этого целый год, но до последней минуты так и не догадывалась, что Сюзи страстно желает того же.

— Тетя Роза сказала, что только утки выходят на улицу в такую погоду, — произнесла Бет, когда Сюзи повела ее укрыться под деревьями.

— А моя мама сказала, что мне нужно показаться врачу, если я думаю, что ты приедешь. — Сюзи улыбнулась и вытащила носовой платок из кармана, чтобы вытереть лицо Бет. — Что понимают эти взрослые? Я знала, что ты приедешь.

— Слишком сыро, чтобы делать что-нибудь, — отозвалась Бет, глядя в хмурое небо.

— Для прогулки сойдет, — Сюзи хихикнула. — Давай зайдем в церковный придел, там сухо. Устроим пикник.

Должно быть, они просидели на узкой скамье в приделе по меньшей мере часа два, просто разговаривая, а снаружи лил дождь. Бет уже не могла припомнить, о чем шла речь, она только вновь ощутила радость оттого, что они были вдвоем, вкус бутербродов с рыбным маслом и лимонада, которыми они угощали друг друга.

— Дождь скоро кончится, — уверенно заявила Сюзи. — Папа говорит, что к ночи прояснится. Встретимся завтра в Стрэтфорде? Я хочу купить в «Вулворте» несколько тетрадок и еще кое-что для нашего тайного клуба.

Бет заметила, что улыбается, вспоминая серьезные правила, которые они разработали в тот день для своего клуба. Они изобрели шифр, чтобы никто другой не смог прочесть их письма друг другу. Обе дали торжественную клятву никогда и никому не выдавать того, чем они занимались во время собраний клуба. Они придумали пароль, а также нечто вроде клятвы, которую должны были произносить вместе, сцепив мизинцы рук.

— Останемся друзьями навсегда, какой бы ни была погода, — пробормотала Бет, когда строчки всплыли у нее в памяти.

— Лучше умереть, чем предать. Клянусь тебе в этом сегодня.

Насколько Бет помнила, клуб просуществовал очень недолго. Они и вправду купили тетради в «Вулворте» на следующий день и изобрели свой секретный код, но редко пользовались им, когда писали друг другу, потому что код оказался очень уж трудным. Они построили и «здание» клуба — им служила берлога в лесу; Сюзи притащила туда из дома старые тарелки, ножи с вилками и даже чайник и старый коврик, чтобы сделать обстановку более уютной. Теперь, когда Бет вспоминала то время, она поняла, что Сюзи была настоящей домохозяйкой — пока они дружили, именно она думала о ежедневных, практичных вещах, о том, что они будут есть и какую одежду носить. Уже тогда она была маленькой матерью.

Глава пятая

— Мне просто необходимо поговорить с кем-то, иначе я не выдержу, — внезапно вырвалось у Бет после двух бокалов джина с тоником в обществе Роя.

Был вечер пятницы, прошло уже пять дней после того, как она навестила Сюзанну, и в течение всего этого времени она пребывала в состоянии нервного возбуждения. Одна часть ее изнывала от желания признаться кому-нибудь в том, что перед ней встала такая проблема, в то время как другая считала, что справляться с этой проблемой она должна только сама. А потом сегодня пришло письмо от Сюзанны, в котором та отказывалась от адвокатских услуг Бет.

Письмо было честным, прямым и откровенным. В нем Сюзанна писала, что тронута желанием Бет защитить ее, но думает, что это не очень удачная идея, особенно если учесть те отношения, которые существовали между ними когда-то. Она просила Бет порекомендовать ей кого-нибудь другого.

Первым ощущением Бет было большое облегчение. С какой бы стороны она ни смотрела на это дело, повсюду видела одни проблемы. Она чувствовала, что попала в ловушку, потому что не могла воспринимать его отстраненно, и, кроме того, ее начали преследовать мучительные воспоминания.

В то же время она считала себя обязанной сделать для Сюзанны все, что было в ее силах. Ей казалось, что она не может просто так отмахнуться от прихоти судьбы, по которой они встретились в Бристоле при таких необычных обстоятельствах.

Так что когда Рой позвонил ей сегодня днем и предложил выпить с ним после работы, она с радостью согласилась — любое развлечение было лучше, чем провести еще один вечер в одиночестве, наедине со своими тревогами и печалями.

Они встретились в баре «Тетушка», всего в паре минут ходьбы от ее конторы. Может быть, сказалось действие выпитого на пустой желудок джина или дружеский, искренний интерес Роя, но только она вдруг почувствовала непреодолимое желание поделиться с ним своими проблемами.

— Лучше рассказать обо всем мне, чем кому-то другому, ведь я буду нем как могила, — с улыбкой заявил он. — Вы ждете ребенка? Или собираетесь сбежать с горбатым молочником?

— Нет, — ответила она и рассмеялась. — Ничего подобного, хотя почти столь же невероятное. Понимаете, оказывается, Сюзанна Феллоуз и я были близкими подругами в детстве.

— Господи Иисусе! — воскликнул он, поворачиваясь к ней, и его карие глаза широко раскрылись от удивления. — Просто невероятно. Думаю, что и я на вашем месте не сумел бы удержать язык за зубами.

Бет объяснила, как обстоят дела. И то, что Сюзанна хочет получить нового адвоката перед тем, как сделать заявление в полиции по поводу случившегося.

Рой умел слушать.

— Я думаю, что все это к лучшему, — задумчиво произнес он после того, как она замолчала. — Я уверен, что в ее жизни есть нечто, в чем ей не хочется признаваться даже вам. А вам будет трудно сохранять объективность, чувствуя личную сопричастность. К тому же вы не произвели на меня впечатления человека, которому нравится подобное положение вещей.

Бет была немало удивлена тем, что он сумел разглядеть в ней такие черты, ведь, в конце концов, они были едва знакомы. Тем не менее она осталась довольна — это свидетельствовало о том, что он чуткий человек и что она может быть с ним откровенна.

— Так и есть, — согласилась она. — Честно говоря, еще ни разу я не лишалась сна из-за своих клиентов. И хотя я вроде бы должна чувствовать облегчение, я не могу просто так взять и отказаться от этого дела. Я сгораю от желания узнать о том, что произошло с ней за те тридцать лет, что мы расстались. Мне тошно представить, как она жила совсем одна, без друзей.

Она рассказала ему о том, что Сюзанна намерена признать себя виновной, и передала ее слова о том, что теперь ее окружают такие же люди, как она.

— Но ведь она даже не представляет себе, что такое тюрьма для человека, приговоренного к пожизненному заключению, — горячо продолжала Бет. — Мне кажется, что еще до того, как умерла Аннабель, на нее обрушилась целая череда несчастий. Если эта девочка была, как я подозреваю, единственным светлым пятном в жизни Сюзанны, то неудивительно, что она тронулась рассудком. Я действительно считаю, что в данном случае мы имеем дело с частичной вменяемостью, и ей нужна помощь, а не пожизненное лишение свободы.

— Может быть, это не беспокоит ее как раз потому, что она не знает, что такое свобода, — заметил Рой.

Бет с любопытством взглянула на него. В его голосе диссонансом прозвучала какая-то странная нотка, которую она не могла понять.

— Почему вы так говорите?

— Это всего лишь ощущение. Вы рассказывали, что ее юность была омрачена сначала присутствием умалишенной бабушки, а потом болезнью матери. Может статься, что всю свою молодость она ухаживала за другими.

— Она действительно упомянула, что ее родители умерли всего десять лет назад, причем в течение каких-то шести недель, — подтвердила Бет, с ужасом глядя на Роя. — Черт возьми! Неужели она ухаживала за ними с шестнадцатилетнего возраста?

— Очень может быть, — Рой кивнул головой. — Это вполне согласуется с тем, что мне удалось узнать, когда я отправился по ее старому адресу, где она жила, когда родилась Аннабель. Я разговаривал с ее бывшей соседкой.

— И как она отреагировала на то, что сделала Сюзанна?

— Ей даже в голову не пришло, что ее бывшая соседка и женщина, замешанная в убийстве на Доури-сквер, — одно и то же лицо. Она отказывалась поверить в это. Уже одно это может служить доказательством того, что женщина, которую мы арестовали, разительно отличается от той, какой она была раньше.

— Ручаюсь, что так оно и было, — с воодушевлением воскликнула Бет. — Я сама до сих пор не могу привыкнуть к мысли о том, что застенчивая, ласковая девочка, которую я когда-то знала, превратилась в убийцу-алкоголичку.

— Соседка никак не хотела поверить мне. Она говорила, что Сюзанна была очень старомодной, сама пекла хлеб и пироги, варила варенье, а по вечерам шила и вязала. Кажется, она поселилась там в самом начале беременности, но никто не знал ее толком до тех пор, пока у нее не родилась девочка.

— Ей известно хоть что-нибудь о прошлом Сюзанны?

— Ничего, — ответил Рой. — Но при этом соседка уверяла меня, что Сюзанна гораздо охотнее слушала других, чем рассказывала о себе. Она пекла пирожки для стариков-пенсионеров, ходила для них в магазины. Мне ее поведение очень напоминает человека, который привык всю жизнь заботиться о других.

Бет кивнула головой в знак согласия.

— А что произошло после смерти Аннабель?

— Такое впечатление, что ее горе разделила с ней чуть ли не вся улица. Судя по всему, Аннабель была местной звездочкой, она махала прохожим ручкой из окна, играла с другими маленькими детьми. Соседи сразу же предложили свою помощь и утешение, они все пришли на похороны Аннабель, но Сюзанна замкнулась в себе. Она сидела взаперти, задернув занавески в комнате. По мнению соседки, это было вполне понятно, и они решили, что со временем она придет в себя. И только примерно шесть месяцев назад они обнаружили, что Сюзанна переехала. Никто не видел, как она уходила, она ни с кем не попрощалась. Они впервые узнали об этом, когда за ее мебелью приехал грузовик.

Бет уже знала от хозяина дома на Белль-вю, что Сюзанна прожила там всего два года.

— Ну, и как по-вашему, где она провела эти восемнадцать месяцев до того, как поселиться на Белль-вю? — поинтересовалась она у Роя.

— Этого мы не знаем. Она получала пособие на ребенка, когда Аннабель была жива, но аннулировала его после своего переезда из Амбра-вейл в Клифтон-вуд. Может, она жила с мужчиной, который ее содержал. Это вполне мог быть отец Аннабель. Нет никаких записей о том, что она обращалась к врачам в Бристоле, а это после потери ребенка крайне необычно.

— Не думаю, что у нее сохранилось хоть какое-то доверие к ним после того, как с ней обошелся доктор Визерелл, — задумчиво протянула Бет. — Мне страшно даже подумать о том, что ей пришлось перенести и что заставило ее бродить вокруг этого медицинского центра, строя планы рассчитаться с людьми, которых она обвиняла в смерти своего ребенка.

— Вряд ли можно ждать помощи от кого-то после того, как умирает твой ребенок, — сухо отозвался Рой. — Друзья не знают, как им вести себя. Не думаю, что и визиты к психотерапевту приносят большую пользу. С этим приходится справляться в одиночку.

Бет поняла, что пробудила в Рое тяжелые воспоминания, и постаралась перевести разговор на другое.

— Как бы вы вели себя с Сюзанной на моем месте? — спросила она.

— Передал бы ее дело кому-нибудь, кому вы доверяете, а потом написал бы ей письмо и предложил свою дружбу, — сказал он просто.

Какое-то время Бет размышляла над его словами. Стивен Смит был таким же способным адвокатом, как и она, и он, вероятно, нисколько не возражал бы, если бы она стала навещать Сюзанну время от времени. Все могло получиться очень даже неплохо.

После того как официант в третий раз наполнил их стаканы, они заговорили о ценах на недвижимость. Бет заметила, что они вновь резко пошли вверх с тех пор, как она приобрела свою квартиру. Рой ответил, что он чрезвычайно доволен тем, что успел купить свой коттедж несколько лет назад, когда цены снизились, потому что сегодня он уже не смог бы позволить себе такой покупки.

— Вы живете в коттедже? — с некоторым удивлением спросила Бет. Она представляла себе, что он живет в каком-нибудь более современном доме.

— Он совсем не похож на идиллический домик с розами у крыльца, — с сожалением заметил он. — Я купил его по дешевке на аукционе, потому что он буквально разваливался на части. В то время мне казалось, что это как раз то, что мне нужно. Теперь я уже не уверен в этом.

Бет поняла: он имеет в виду, что ему необходимо было отвлечься от мыслей о гибели сына и о том, что его брак дал трещину.

— Там оказалось больше работы, чем вы ожидали? — спросила она.

— Дело даже не в этом. Просто выяснилось, что одно зависит от другого. Например, я не мог починить крышу, потому что сначала пришлось заменить несколько балок. Я так и сделал, а потом решил, что стоит поставить и новые оконные рамы, но половицы почти совсем сгнили, а некоторые так вообще провалились. И тогда я обнаружил в подвале небольшое озеро — водопроводные трубы продырявились, как решето.

— Сколько же дому лет? — поинтересовалась она, живо представив Роя по уши в грязи, копающимся в подвале.

— Примерно сто пятьдесят. Построен как домик для сельскохозяйственных рабочих, две комнаты наверху и две внизу, но в нем никто не жил последние лет пятнадцать. Он весь зарос ежевикой и другим кустарником. Очевидно, я был не в себе, когда покупал его.

— Держу пари, в нем должно быть что-нибудь хорошее, — заметила она. Ее позабавило его язвительное отношение к собственному жилищу.

— Вид просто потрясающий, — согласился он. — Повсюду поля, и, когда в теплый солнечный день я кошу траву и убираю участок, мне кажется, будто я в раю. Но когда я возвращаюсь домой промозглым холодным вечером, да еще не могу разжечь камин, то тогда думаю, что с удовольствием променял бы его на квартиру в городе.

— Я бы с радостью взглянула на него, — внезапно вырвалось у нее, и она тут же пожалела о своих словах.

— Тогда мы выберем какой-нибудь славный денек, — ответил он, и глаза его заблестели. — И только после того, как я возьму несколько отгулов, чтобы прибраться хоть немного в доме.

Они немного поговорили о том, каким в их представлении должен быть идеальный дом. Бет сказала, что ей нравятся дома в стиле короля Георга, с большими комнатами и садом, в котором много деревьев и лужаек.

— И в нем обязательно должны быть экономка и садовник, чтобы мне не пришлось присматривать за всем самой, — добавила она, смеясь.

Рой ответил, что в его понятии идеальный дом у него уже есть, только в нем все нужно отремонтировать.

— И чтобы в кухне стояли посудомоечная и стиральная машины, — мечтательно протянул он. — И никаких пластиковых пакетов, никаких километровых труб и шлангов. Сверкающая ванная комната. Мебель и красивые занавески.

— В каком доме вы жили, когда были маленьким? — спросила она.

Рой скривился.

— В муниципальном доме в Саутмиде.

Бет удивилась тому, что он вырос в том же дешевом и бандитском жилом микрорайоне к северу от Бристоля, что и многие ее клиенты. Судя по его речи и манере поведения, она решила, что он из семьи среднего класса.

— Пойти служить в полицию было способом вырваться оттуда, — заметил он, как будто прочитав ее мысли. — Кое-кто из моих приятелей завербовался в армию, некоторые эмигрировали в Австралию, а те, кто остался, впутались в неприятности. Вот так и обстоят там дела: или ты уезжаешь, или тебя засасывает трясина.

— А ваши родители по-прежнему живут там? — спросила она.

— Отец умер несколько лет назад. А мать недавно получила небольшую квартирку в Кейншеме, неподалеку от сестер. Они обе замужем, у них трое детей. В общем-то, я тоже живу недалеко от них, мой коттедж находится в Квин-Чарльтон. Знаете это место?

— О да, — воскликнула Бет, вспомнив крошечную деревушку к югу от Бристоля, на которую она как-то наткнулась, когда свернула не на том повороте, возвращаясь из Бата. Это была типично сельская местность, хотя всего в пяти милях от Бристоля. — Она такая милая. Вам повезло, что вы сумели найти там себе подходящее жилье.

— Да, это сыграло свою роль, — согласился Рой. — А ваши родители? Где они живут?

— В Сассексе, но мать уже умерла, а отец в доме для престарелых. В том же районе живут и мои брат с сестрой.

— И что же в таком случае вынудило вас переехать в Бристоль? — Он нахмурился, словно сама мысль об этом показалась ему странной.

— Чтобы удрать от них, — легкомысленно проговорила она.

— Вы меня удивляете. — Он повернулся на стуле и устремил на нее пристальный взгляд, заставив покраснеть. — У вас такая самоуверенная манера поведения, в основе которой обычно лежат крепкие семейные узы.

— Я уехала из дома в восемнадцатилетнем возрасте, — сказала она. — Уверенность вызвана привычкой самой заботиться о себе.

— И поэтому вы мечтаете о доме в георгианском стиле с экономкой и садовником, а не с мужчиной?

Бет ощетинилась.

— Бога ради, прекратите свои потуги на психоанализ.

— Не сердитесь, мне просто стало интересно, — сказал он. — Мой отец был жалким неудачником. Он превратил нашу жизнь в ад. Так что я научился разбираться в семейных привязанностях и знаю, что семья способна сделать с человеком.

Бет никогда не рассказывала никому о том, каким был ее отец, она спрятала свои чувства глубоко внутрь себя, как поступала всегда с тем, что ей не нравилось. Но сейчас ей вдруг захотелось излить душу.

— Мне тоже не нравится мой отец, — выдавила она. — Он просто невыносимый сноб. Полагаю, что именно из-за него я никогда не хотела выйти замуж.

— Мой отец оказал на меня обратное действие. — Рой ухмыльнулся. — Думаю, я намеревался доказать, что могу быть прекрасным мужем. Мне был всего двадцать один год, когда я встретил Мег, и я сразу же женился на ней.

— Вы были счастливы?

Несколько мгновений Рой размышлял, прежде чем ответить.

— Мы были счастливы хотя бы потому, что вместе нам было лучше, чем с нашими семьями, — наконец произнес он. — Оглядываясь назад, я вижу, что у нас было мало общего. У меня была моя работа, она занималась домом, но так жили многие пары в то время. Мы были женаты уже девять лет, когда родился Марк, и к тому времени мы почти потеряли надежду, что у нас появятся дети. Он стал стержнем нашего брака, так что когда он умер, семья просто распалась.

— Простите меня, — сказала она, накрыв ладонью его руку. — Вы все еще видитесь с Мег?

Он покачал головой.

— Она снова вышла замуж. Надеюсь, что теперь она счастлива.

— А вы? Вы счастливы? — спросила Бет, неожиданно для себя отказавшись от своей привычной холодности. Работа вынуждала ее все время расспрашивать людей, но в частной жизни она, как правило, не испытывала ни к кому любопытства. Рой заинтриговал ее, в нем чувствовалось необычное сочетание жесткости и нежности. Она решила, что последнее качество он привык скрывать из-за своего происхождения, к тому же в его профессии оно могло мешать ему и даже стать источником неприятностей. Ей казалось, что он, подобно ей самой, нечасто дает волю чувствам, постоянно пребывая настороже.

— По большей части. — Он весело, по-мальчишески, улыбнулся. — В браке у меня было мало веселья, в основном тоска смертная. С тех пор как мы развелись, у меня появилось достаточно много поводов для того, чтобы радоваться. Я обнаружил, что мне нравится быть одному. Хотя не уверен, что так же буду относиться к этому в старости.

— И я тоже. — Она широко улыбнулась. — Но будь я проклята, если свяжусь с кем-нибудь только ради того, чтобы иметь сомнительное удовольствие разделить с ним компанию в отдаленном будущем.

— А сейчас вы когда-нибудь испытываете чувство одиночества? — с любопытством спросил он.

Какое-то время Бет раздумывала. Чувство одиночества — это было то, в чем она никогда не призналась бы. В конце концов, она совсем не походила на некоторых знакомых ей людей, которые не могли провести и вечера в одиночестве, чтобы не снять трубку телефона и не нарушить его. Но она научилась устраивать свою жизнь так, чтобы у нее не было свободного времени, с которым она не знала бы, что делать.

— Только иногда, особенно в дождливые выходные дни, — ответила она. — Полагаю, я слишком занята, чтобы поддаться ему.

— Получается, я должен сделать вам приглашение в дождливый и пасмурный выходной день? — спросил он, улыбаясь.

Бет ощутила, как в ней нарастает отвращение, как бывало всегда, когда на нее начинали давить. Ей был симпатичен Рой, нравились его интеллигентность, его чувство юмора и цельность, но она вовсе не желала, чтобы он питал к ней какие-либо романтические чувства.

Должно быть, он понял, о чем она думает, потому что рассмеялся, когда она не ответила.

— Я чувствую, что вы готовы вылить на меня ушат холодной воды, — сказал он. — Все в порядке, Бет, я думал всего лишь о том, чтобы сходить в кино или пообедать вместе, и вовсе не собирался превращать вас в свою наложницу, заставляя заниматься со мной сексом или стирать мои носки.

— Ну что же, рада это слышать, — весело откликнулась она, пытаясь скрыть свою растерянность оттого, что он так легко прочитал ее мысли. — А сейчас я умираю с голоду, так что как насчет того, чтобы съесть чего-нибудь? Я плачу.

Вечером, уже лежа в постели, Бет размышляла о том, почему она не может быть такой, как все остальные одинокие женщины, и с энтузиазмом относиться к каждому подходящему новому мужчине в своей жизни. С этой точки зрения Рой подходил по всем статьям: он был привлекателен, высок, мил, у него была хорошая работа, и ей нравилось его общество. Он даже оказался настолько джентльменом, что позволил ей заплатить за пиццу. Ну почему она всегда так подозрительна?

Впрочем, ответ был ей известен, даже слишком хорошо.

Она страшилась интимности. И дело было даже не в том, что ей никто не нравился. Десятки раз она получала все необходимые сигналы, чувствовала, как между ней и мужчиной пробегает электрический ток, даже ощущала непреодолимое желание заняться любовью. Но стоило ей оказаться с ним в постели, как она превращалась в статую.

Еще совсем недавно, встретив очередного мужчину, она искренне надеялась, что уж на этот-то раз все будет по-другому. И когда у них ничего не получалось, она во всем обвиняла мужчину, считая, что тот оказался плохим любовником. Он был слишком грубым, настойчивым, быстрым, он был недостаточно чистым или же слишком чистым. Она была чересчур пьяна либо же пьяна недостаточно. Она выискивала всевозможные причины вместо того, чтобы взглянуть правде в глаза — ведь это в ней самой что-то было не так. Она не могла признаться в этом никому из своих мужчин, так что ей приходилось притворяться, делать вид, что все получилось просто замечательно, и, вопреки всему, надеяться, что в следующий раз так и случится.

Она больше не могла заставить себя сделать это снова. Лучше уж соблюдать целомудрие, чем вновь унижаться, притворяясь и страдая от горечи.

Книжки о самопомощи — она прочла их все. Разумеется, они научили ее понимать, в чем причина, но ведь она знала это и сама. Однако проблема не решалась оттого, что становился ясен ее источник.

Бет любила своих брата и сестру, но каждый раз, когда она видела их в окружении своих детей и супругов, чувствовала себя уязвленной. Она ощущала наслаждение, которое доставлял им секс, оно словно сочилось из них. Каждая беременность сестры и невестки вызывала в ней смешанное чувство зависти и отвращения. Она испытывала неловкость, когда они кормили детей грудью, для нее этот процесс был слишком животным.

Поэтому Бет соблюдала дистанцию. Ее визиты были краткими и редкими, и она избегала таких торжественных событий, как Рождество, которые представлялись ей чересчур опасными — минными полями — для тех чувств, которые они вызывали. Вместо родственной связи, которую она с радостью установила бы со своими племянниками и племянницами, ей приходилось ограничиваться дорогими подарками. Она сама лишила себя их любви и привязанности.

Слеза медленно скатилась у нее по щеке, и она лежала, не в силах заснуть. Бет знала, что другие видели в ней женщину, у которой есть все: успешная карьера, много денег, красивая одежда и славный дом. Их нельзя было винить в том, что они полагали, будто ей никогда не хотелось иметь мужа и детей.

И она ни за что и никогда не призналась бы ни одной живой душе в том, что с радостью отдала бы все, что имела, за мужчину, который заставил бы ее почувствовать себя настоящей женщиной.

Глава шестая

Сюзанна несла свой поднос по столовой, не поднимая глаз, чтобы не встретиться взглядом с кем-нибудь из заключенных. Она пробыла здесь всего девять дней, но они показались ей девятью месяцами. Увидев два незанятых места за крайним столом, она устремилась туда, но внезапно споткнулась обо что-то, и, когда она попыталась удержать равновесие, чтобы не растянуться во весь рост на полу, поднос выпал у нее из рук.

Раздался взрыв громкого смеха. Поднос со звоном покатился по полу, и обед, состоящий из мясной запеканки с картофелем, капусты и пирога с ревенем, разлетелся во все стороны. Теперь он напоминал следы рвоты на зеленой плитке.

Сюзанна мгновенно поняла, что ей подставили подножку, и испугалась столь неприкрытой злобы. Ее первой мыслью было убежать и спрятаться, но бежать было некуда — мисс Хайнс, одна из тюремных надзирательниц, уже надвигалась на нее, сурово сдвинув брови.

— Подними его, Феллоуз, — надсадно заорала она, словно Сюзанна была глухой.

Кругом слышались хихиканье и сдавленные смешки, и Сюзанна поняла, что жаловаться бесполезно. Она опустилась на колени и принялась сгребать пищу обратно на поднос, стараясь не расплакаться. Сюзанна нисколько не удивилась бы, если бы Хайнс заставила ее съесть это месиво. Она уже убедилась, что в тюрьме понятия человечности не существовало, так что ожидать ее проявления было бессмысленно как от тюремщиков, так и от других заключенных.

— Выбрось это в корзину для мусора, а потом принеси ведро с водой и вымой здесь все, — снова заорала Хайнс. Она оглянулась на женщин, сидевших за соседним столом. — Я полагаю, вы находите это смешным? — грозно спросила она. — Грязные шуточки потешают тупые мозги!

Сюзанна поспешила выполнить приказание, испуганная и смущенная взглядами присутствующих.

У мусорной корзины стояла толстая краснощекая женщина в розовой хлопчатобумажной рубашке.

— Не обращай внимания, дорогуша, — посоветовала она, стряхивая с подноса остатки собственного обеда. — Они так поступают со всеми новичками. Им хочется посмотреть, как ты отреагируешь.

— Это как-то по-детски, — со вздохом произнесла Сюзанна.

— Попадая сюда, мы все ведем себя, как дети, — заявила женщина, вручая ей ведро и тряпку. — Одни все время плачут, другие дерутся, но лучше всего помогает справиться со всем смех.

Спеша обратно, чтобы вытереть пол, Сюзанна размышляла, над чем же здесь можно смеяться. Теперь она жалела, что не застрелилась сама после того, как убила доктора.

По наивности она полагала, что тюрьма — это нечто вроде монашеского уединения. Ни о каком комфорте, естественно, не могло быть и речи, но большую часть времени можно проводить в одиночестве, в полной тишине. Однако здесь стоял непрекращающийся оглушительный шум. Он не стихал даже по ночам: женщины кричали, ругались, плакали, визжали, пытаясь передать друг другу сообщения, даже колотили в двери. Она сидела в камере с женщиной по имени Джулия, которая трещала как сорока, не умолкая ни на минуту, и уже один звук ее голоса действовал Сюзанне на нервы.

Тут было так жарко и душно, что по ночам, в темноте она чувствовала, что задыхается. Камера была тесной, в ней едва помещались две койки, унитаз и раковина, и даже сесть толком было нельзя, потому что на нижней койке невозможно было выпрямиться. Она ненавидела умываться и раздеваться на глазах у Джулии, а необходимость пользоваться унитазом заставляла ее содрогаться — Сюзанна готова была терпеть часами, надеясь хотя бы на мгновение остаться одной. Джулию же ничуть не смущали подобные неудобства, она даже шутила и смеялась, издавая неприличные звуки и запахи.

И еще здесь царила жестокость.

На второй день своего пребывания в тюрьме Сюзанна увидела, как одна женщина ударила другую в лицо, когда они делали зарядку во дворе. С тех пор она была свидетелем многочисленных стычек и слышала леденящие кровь угрозы по адресу заключенных, которых по каким-либо причинам недолюбливали. Но гораздо хуже явной агрессии была агрессия скрытая. Сюзанна видела, как во время общих собраний некоторые женщины перешептывались друг с другом, и по их злобным гримасам и жестам догадывалась, что они замышляют что-то плохое против кого-то. Она жила в страхе, что это может оказаться она.

После того как она вытерла пол и отнесла ведро на кухню, аппетит у нее пропал. Впрочем, оно было и к лучшему, поскольку пришло время расходиться по камерам.

Вернувшись к себе, Сюзанна легла на койку и взяла в руки книгу. Но она только делала вид, что читает, потому что почти не различала строчек, и внезапно подумала, что ей нужны очки.

Казалось очень странным, что она начала обращать внимание на вещи, которые совсем не беспокоили ее на воле. Например, зрение. Правда, она уже долгое время вообще ничего не читала, так что оно могло ухудшиться давно. На воле она не обращала никакого внимания и на запахи, но в тюрьме было так душно, что ее все время мучили «ароматы» прокисшей еды, унитазов, пота и немытых ног. Следующим объектом стала ее внешность. Только попав сюда, она заметила, как ужасно выглядит: волосы на голове в полнейшем беспорядке, а лицо настолько красное, что она поразилась, как могла не замечать этого раньше.

Сюзанна поняла, что находилась в каком-то оцепенении с тех пор, как ей пришла в голову мысль отомстить за смерть Аннабель.

Она никогда не задумывалась о том, что с ней будет после того, как она осуществит свой план. Для нее это не имело ровным счетом никакого значения. Но если бы она дала себе труд поразмыслить над этим, то уж наверняка не предположила бы, что ее ум обретет невиданную прежде остроту или что она начнет переживать, вспоминая, как она когда-то выглядела, какие блюда себе готовила, какое удовольствие получала от прогулок в саду или в окрестностях. И теперь, когда эти вещи целиком занимали ее мысли, ей их страшно не хватало.

Первые два дня в тюрьме прошли, в общем-то, неплохо — женщины в их крыле приняли ее вполне терпимо. Они уже знали, что она сделала, и, кажется, побаивались ее. Раньше Джулия была парикмахершей, и она настояла на том, чтобы вымыть и подстричь Сюзанне волосы. Другая женщина, Сандра, предложила ей тушь и помаду, чтобы Сюзанна сделала себе макияж, а еще одна, Фрэнки крутая дама, похожая на мужчину, соизволила даже рассказать, с кем из тюремщиц и других заключенных ей следует вести себя осторожно, а также посоветовала ей попроситься на какую-нибудь работу, чтобы получать немного денег каждую неделю.

Но симпатия и страх вскоре испарились, как только они поняли, что Сюзанна вовсе не крутая и не мстительная. Они начали издеваться над ее манерой разговаривать, над ее застенчивостью и наивностью, и к концу первой недели все женщины в их крыле открыто насмехались над ней, называя «простушкой», как окрестили всех, кого считали недалекими или чокнутыми.

Сюзанна не могла противостоять этому. Она не обладала ни физической силой, ни острым язычком, так необходимыми здесь, для того чтобы отбрить кого-то. Поэтому она стала вести себя так, как часто поступала в прошлом, то есть старалась быть как можно незаметнее, ни во что не вмешиваться.

Но сейчас, лежа на койке в своей камере и глядя в книгу, прочитать которую она не могла, Сюзанна вдруг ощутила, как в ней поднимается злость на саму себя. Она всегда позволяла людям переступать через нее, и если бы она не вела себя так, ее жизнь могла бы сложиться совсем по-другому. Она мысленно перенеслась в тот день, когда ее мать вернулась домой из больницы, — воспоминания были такими отчетливыми, словно это случилось вчера, а не двадцать восемь лет назад.

* * *

Было самое начало декабря, и Сюзанна побежала к входной двери, заслышав шум мотора отцовской машины на подъездной дорожке. Как ей хотелось, чтобы погода была получше и чтобы матери было приятно! Резкий северный ветер кружил в воздухе последние опавшие листья. Если не считать кустов падуба у ворот, ветви которого были усеяны ягодами, все остальное выглядело тусклым и безжизненным, как свинцово-серое небо.

Схватив инвалидную коляску, только что купленную отцом, она выскочила наружу, горя нетерпением продемонстрировать матери все изменения и новшества, сделанные в доме. Кабинет отца рядом со столовой отныне превратился в новую спальню матери, а старую уборную внизу переделали в ванную. Сюзанна работала, как проклятая, чтобы подготовить все к приезду матери. Именно она перетаскала наверх связки книг, прибрала дом после строителей, покрасила, отмыла и расставила мебель.

— Так здорово, что ты снова вернулась домой, мамочка, — воскликнула она, открыв дверь со стороны пассажира, где сидела мать. — Ты станешь как новенькая, стоит тебе очутиться дома.

Она опустила боковину инвалидного кресла и пододвинула его к самому сиденью в машине, так, как показывала ей сиделка. Ее мать очень похудела, зато могла пользоваться левой рукой, так что пересадить ее в кресло-каталку оказалось не так уж и сложно.

— Моя славная девочка, — отозвалась мать. К тому времени она уже могла немного разговаривать, вот только слова звучали нечетко, как будто она была пьяна, поэтому она предпочитала открывать рот лишь в случае крайней необходимости. Она подняла левую руку и потрепала Сюзанну по щеке. — Как хорошо быть дома.

— Ей нельзя волноваться, — предупреждающе заметил отец, когда Сюзанна вкатила коляску внутрь, а он вошел следом с чемоданом матери в руках. — Умерь свой пыл, Сюзи, и не спеши показывать все в самый первый день. Ей нужно отдохнуть и прийти в себя.

Было так приятно наблюдать, как просветлело лицо матери при виде переоборудованного кабинета, как ее здоровая рука протянулась и дотронулась до красивого стеганого одеяла на кровати и дорогих маленьких безделушек, которые Сюзанна принесла сверху. В камине жарко пылал огонь, две настольные лампы разгоняли тусклый полумрак, навеваемый погодой на улице, и, когда Сюзанна внесла поднос с чайными приборами из тонкого, просвечивающего фарфора и тарелочку с воздушным печеньем, которое она испекла сама, по щеке матери скользнула слеза умиления.

Сюзанна вздохнула, вспоминая этот день. Она была так уверена в том, что ее мать поправится, как только окажется дома! Она чувствовала к ней неизъяснимую нежность, а себя ощущала такой важной и значительной. Сюзанна наивно представляла себе, как они беседуют долгими зимними вечерами, сидя в уютных креслах у огня, как выполняют вместе мелкие, необременительные обязанности по дому, как к ним на огонек заглядывают соседи, как от стен эхом отражается веселый смех и как она возит мать в гости на кресле-каталке, если погода будет хорошей.

Но все обернулось совсем не так. Сначала к ним действительно пришли в гости несколько человек, но они больше не появлялись, увидев, как трудно матери разговаривать. Выздоровление все не наступало. Речь ее не улучшилась, она так и не смогла больше ходить, шло время, и мать все сильнее раздражалась из-за своего бессилия и беспомощности, становилась все более обидчивой, нетерпимой и требовательной.

Она приобрела раздражающую привычку стучать своим обручальным кольцом по спицам инвалидного кресла, когда хотела привлечь внимание Сюзанны. Обычно это был какой-то пустяковый повод, вроде паутины в углу, невымытого стакана, пятна на оконном стекле, но мать хотела, чтобы Сюзанна немедленно привела все в порядок. Часто чайник на плите выкипал до дна, когда она отлучалась на зов матери, отчего объем работы только увеличивался.

Сюзанна испытывала чувство вины, оттого что мать раздражает ее, и изо всех сил старалась предвидеть все, что могло бы вызвать ее неудовольствие. Поэтому ее не покидало состояние изнеможения и беспредельного напряжения, выхода из которого не было.

Недели, месяцы и годы превратились в бесконечную круговерть однообразной и тяжелой работы — стирка, глажка, уборка, приготовление еды и ухаживание за обоими родителями. Отец никогда и ни в чем не помогал ей, считая, что раз он платит ей содержание, то это автоматически снимает с него всякую ответственность. Он даже не сдержал своего обещания давать ей выходные по субботам. Очень часто он делал вид, что ему необходимо поехать в контору, чтобы заняться срочной работой, тогда как на самом деле отправлялся поохотиться или поиграть в гольф.

Дважды в неделю приходила сиделка, чтобы искупать мать, и еще один раз в неделю к ним заглядывал физиотерапевт, чтобы проделать с матерью упражнения. Но все остальное ложилось на плечи Сюзанны: разбудить и одеть мать утром, бессчетное число раз отвести в туалет в течение дня, приготовить для нее специальную еду, дать ей лекарство и помочь выполнить упражнения, рекомендованные физиотерапевтом.

Если Сюзанне случалось отлучиться больше чем на полчаса по своим делам, мать не только стучала по спицам инвалидного кресла, но и принималась звонить в маленький колокольчик. Ей нравилось сидеть в своем кресле в кухне, гостиной или в любом другом месте, где работала дочь. Сюзанна испытывала почти физическую боль, наблюдая, как мать пытается задавать вопросы, но ее вечные придирки доводили девушку чуть не до слез, потому что мать, сознавая, что больше не в состоянии сделать что-то для себя сама, была твердо уверена в том, что Сюзанна должна все делать так, как, по ее мнению, сделала бы она.

Если бы только она могла время от времени прокатиться на велосипеде, поваляться на кровати с книгой или хотя бы просто посидеть в саду на солнышке, может, тогда она не чувствовала бы себя такой замученной. Но этой возможности у нее больше не было. Сюзанна ненавидела себя за то, что ее возмущают тяжелая работа и ответственность, которую она взвалила на себя, за то, что у нее нет друзей и подруг, за то, что она целыми днями напролет мечтает о работе в конторе, о том, чтобы вечером сходить на танцы или в кино.

У нее редко оставалось время даже для того, чтобы прочесть газету или журнал, а если ей удавалось выкроить для этого минутку, то тогда ее жизнь представлялась ей еще горше. Англия оказалась во власти «Детей цветов», и Сюзанне казалось, что буквально все молодые люди в стране только и делают, что ходят на рок-концерты, сборища хиппи и прочие разгульные вечеринки, занимаются любовью в общественных местах, тогда как самое смелое, на что она отважилась, чтобы ощутить себя хиппи, было купить блузку из марли в Стрэтфорде и подпевать песенке «Экспресс из Марракеша», звучащей по радио.

Она помнила, как впала в мрачное уныние, получив летом 1969 года письмо от Бет, в котором та сообщила, что в октябре у нее начинаются занятия в лондонском университете на факультете юриспруденции. Каким-то шестым чувством Сюзанна поняла, что это последнее письмо от подруги. Бет даже подготовила ее к этому, написав, что у нее больше не будет времени писать так часто, как раньше, и что она еще не знает, где будет жить в Лондоне. Но за последние месяцы ее подозрения о том, что у Бет появились новые друзья, когда два года назад та написала, что не сможет приехать на лето, только окрепли, потому что письма ее становились раз от разу все холоднее и сдержаннее.

Из них исчезли юмор и шутки, и Бет больше не писала о том, как ей работается по субботам и на каникулах в обувном магазине. Она перестала упоминать о мальчиках, которые ей нравились, или описывать одежду, которую она себе купила, или фильмы, которые смотрела. Складывалось впечатление, что она давно переросла свою старую подругу, и теперь письма к ней превратились в нудную и постылую обязанность.

Сюзанне становилось особенно горько, когда она перечитывала письма, которые Бет писала ей меньше года назад. В них она искренне сочувствовала Сюзанне, советуя ей серьезно поговорить с отцом и убедить его в необходимости нанять сиделку или экономку для матери, чтобы Сюзанна могла заняться своей карьерой. Она даже предлагала ей вместе снять квартиру в Лондоне.

В последнем письме не было и намека на то, что они собирались жить вместе, как не было и горячих просьб поговорить-таки наконец с отцом. Бет не сказала ей «прощай», но это чувствовалось в каждом слове. Отныне она шла своим путем.

В это время газеты и телевидение только и говорили, что о свободной любви. Если верить им, то все поголовно молодые люди в возрасте до двадцати пяти лет спали с кем им заблагорассудится, ведь опасность нежелательной беременности практически исчезла благодаря средствам контрацепции. Однако весь сексуальный опыт Сюзанны ограничивался невинными поцелуями с мальчиком, который проводил ее домой после танцев в Стрэтфорде в то лето, когда она последний раз виделась с Бет. Она знала, что больше у нее не будет возможности обогатить его, поскольку она не встречалась с юношами.

Перед самым Рождеством она вдруг отчетливо поняла, что с Бет или без нее, но она навеки застряла в родительском доме. В тот день она вместе с сотнями других покупателей толкалась в очередях в магазинах Стрэтфорда, чтобы купить новую елочную гирлянду, потому что старая перегорела.

Когда она вернулась домой, с матерью случилась истерика. Она хотела сходить с туалет, но дверную ручку, которую отец обещал починить, в очередной раз заело, и она обмочилась, сидя в своей инвалидной коляске. И хотя речь ее была затруднена, мать ясно дала понять, что считает во всем виноватой Сюзанну, поскольку та, по ее мнению, отсутствовала слишком долго.

Сюзанна не задержалась даже для того, чтобы выпить чашечку чая, не говоря уже о том, чтобы поболтать с кем-нибудь на улице или просто побродить по магазинам, и поэтому почувствовала себя уязвленной. Подтирая за матерью мочу и переодевая ее, она не могла не думать о том, что в скором времени такие вещи войдут в обычай, как уже было с бабушкой.

Отец появился дома только после девяти вечера, в очередной раз сославшись на то, что он работал в конторе. Но когда она ставила перед ним в кухне разогретый ужин, то почувствовала, что от него пахнет виски, и догадалась, что отец сидел в баре.

Когда он ушел из кухни, она расплакалась, ей было горько и обидно. Ее день начинался в семь утра — с того, что она помогала матери встать с кровати и готовила завтрак. Каждая минута была на счету, сейчас уже минуло десять часов, а ей еще предстояло уложить мать в постель, и только после этого можно будет хотя бы сесть в кресло и перевести дух.

Это было несправедливо и неправильно. Отец мог хотя бы приходить домой сразу после работы, ужинать с ними и разговаривать с матерью по вечерам. Он должен был починить ручку в двери, и это он должен был купить гирлянду для новогодней елки. То, что он взвалил все это на дочь, было неправильно.

— В чем дело? — полюбопытствовал с порога отец. Должно быть, он вернулся в кухню, чтобы взять что-то.

Сюзанна посмотрела на него, в его когда-то добрых глазах больше не было сочувствия, сейчас в них светилось одно только раздражение.

— Я так больше не могу, — всхлипывала она. — У меня нет никакой личной жизни, нет друзей. Так больше не может продолжаться, это несправедливо. Я хочу уехать и найти работу в Лондоне, как Мартин.

— Ну какую работу ты можешь найти? — презрительно спросил он. — Неужели ты полагаешься на свои хорошие оценки по домоводству и географии? Они не очень-то тебе помогут.

В тот день, когда она получила свои не слишком обнадеживающие оценки, отец только рассмеялся и сказал, что математика и естественные науки — просто ерунда и что из нее в любом случае получится первоклассный секретарь. Теперь же он, похоже, встал на сторону Мартина, считая ее глупой.

— Я могу поступить в колледж, где готовят секретарей. Я всегда мечтала об этом, — сквозь слезы выдавила она.

— Ну, и кто, по-твоему, будет платить за это? — коротко бросил он. — Мне приходится работать с утра до ночи, чтобы у нас была крыша над головой.

— Тогда я поищу любую работу, — отчаянно выпалила она. — Я могу стать официанткой или работать с картотеками.

— Ты согласна отправить свою мать в дом престарелых только ради того, чтобы стать официанткой? — спросил отец, и его кустистые брови полезли на лоб от возмущения. — Ушам своим не верю.

— Тогда найми кого-нибудь еще ухаживать за ней, — расплакалась Сюзанна. — Я больше не в состоянии заниматься этим.

— Я не могу себе этого позволить, услуги сиделки стоят слишком дорого, — резко ответил он. — Я скажу тебе, как обстоят дела. Если ты настаиваешь на том, чтобы бросить свою мать, ей придется отправиться в дом престарелых. Тебе не приходило в голову, что тогда с ней будет? Она не только вынуждена будет жить в обществе старых, больных, лишившихся рассудка женщин, но еще и мучиться сознанием того, что ее дочь оказалась такой эгоисткой, что предпочла прислуживать за чужим столом, чем заботиться о собственной матери.

— Однако ты же не ждешь от Мартина, чтобы он пожертвовал своей жизнью, — попыталась возразить она.

Мартин всегда был источником постоянного раздражения для нее. Десятилетняя разница в возрасте означала, что они никогда не могли стать товарищами в детских играх. Собственно говоря, к тому времени, когда Сюзанне исполнилось пять или шесть лет, она уже усвоила, что от брата лучше держаться подальше. Он был жестоким мальчишкой, ему доставляло несказанное удовольствие прятать или ломать ее любимые игрушки, Мартин частенько избивал ее безо всякой причины или шептал ей на ухо угрозы и оскорбления, когда родителей не было поблизости.

Она не могла нарадоваться, когда он уехал учиться в университет, и случилось это в тот самый год, когда отец начал обучать ее стрельбе. Тогда она была слишком мала, чтобы понимать, что это стало лишним поводом для Мартина завидовать ей и ревновать ее. Отец оказывал ей внимание, которое, по мнению Мартина, должно было достаться ему. Сюзанна никогда не забудет тот зимний день, когда она стояла на берегу и смотрела на реку, а Мартин тихонько подкрался к ней сзади и столкнул в воду. Она чуть не умерла от испуга и холода и поняла, что именно этого он и добивался, потому что сразу же убежал в дом. К счастью, Сюзанна сумела сделать несколько гребков и кое-как выбраться на берег, а дома ее отшлепали за то, что она лжет, утверждая, будто это брат столкнул ее в воду. Мать и слышать не желала ничего плохого о Мартине.

С той поры он не оставлял ее в покое. Всякий раз, приезжая домой, брат вел себя все грубее и отвратительнее, унижал ее, намекая, что она слишком тупа, чтобы найти приличную работу. Он говорил, что она толстая и уродливая. Называл ее приживалкой. Он перенял манеру отца, требуя, чтобы она прислуживала ему. Но отец не обращал на это внимания.

— У Мартина в городе важная и ответственная работа, — заявил он сейчас, смерив ее холодным взглядом, означавшим, что она пожалеет, если осмелится сказать что-то плохое о его сыне. — Он трудился долго и упорно, чтобы получить это место. А теперь прекрати молоть глупости и ступай уложи свою мать в постель. Если она услышит, что ты тут наговорила, с ней может случиться еще один удар.

Сейчас Сюзанна понимала, что отец пытался шантажировать и запугивать ее. На самом деле у него были деньги на сиделку, вот только он не хотел тратить их на свою жену, ему совсем не нравилось то, что должно было случиться с появлением сиделки. Она настояла бы на визитах в строго определенные часы, она не стала бы заниматься уборкой, приготовлением еды и всем прочим. Ему пришлось бы делать это самому или нанять за плату еще одну женщину, и тогда он не смог бы позволить себе сидеть в баре, играть в гольф и охотиться.

Но в то время Сюзанна была чересчур наивной и доверчивой, чтобы понимать это.

И только в 1973 году она окончательно потеряла веру в отца, когда обнаружила, что у него есть любовница. Стирая его рубашки, Сюзанна уже несколько раз замечала на воротнике следы губной помады, но гнала от себя тревожные мысли, предпочитая думать, что он просто по-дружески обнимался с кем-нибудь из своих сотрудниц в конторе, пока наконец в кармане куртки не нашла записку от Герды.

Герда была машинисткой, которую отец нанял, как только у матери случился удар. Сюзанна мельком видела ее один раз, случайно заглянув к отцу в контору, чтобы он подвез ее домой. Герде было около сорока, у нее были рыжие волосы, большая грудь и простоватая внешность, и выглядела она довольно привлекательно.

Записка была краткой, но чрезвычайно информативной: в ней Герда извинялась за то, что вела себя сварливо и раздражительно с отцом прошлым вечером. Она говорила, что не сдержалась, поскольку боится, что время, когда они соединятся навеки, так никогда и не настанет. Но она любит его и готова ждать.

* * *

— Ты ублюдок, — вслух произнесла Сюзанна, забыв, что на верхней койке лежит Джулия.

— Кто ублюдок? — спросила та.

Сюзанна подняла глаза и увидела перевернутое лицо сокамерницы, та свесилась со своей койки, глядя на нее. Джулии сравнялось тридцать пять, она была крашеной блондинкой с грубо вырубленными чертами лица и успела уже добрый десяток раз отсидеть в тюрьме за воровство и проституцию. Джулия имела троих детей, которые жили с ее матерью, пока она ожидала суда за то, что ограбила одного из своих клиентов. И хотя она не была такой вульгарной и злобной, как некоторые другие заключенные, Сюзанна все же решила, что с ней лучше объясниться.

— Я думала вслух, — ответила она. — О своем отце. Извини, я не хотела потревожить тебя.

— Что он тебе сделал? — спросила Джулия.

— В общем-то, ничего особенного, но он завел себе любовницу после того, как с моей матерью случился удар, — объяснила Сюзанна. Она не собиралась распространяться на эту тему дальше и признаваться в том, что начала испытывать к отцу ненависть. Сама мысль о том, что он путался с другой женщиной, ожидая, пока его жена умрет, убила в Сюзанне всю любовь, которую она когда-то питала к отцу.

— Все мужчины ублюдки, — заключила Джулия, но тон ее был дружелюбным, она спустилась со своей койки и уселась рядом с Сюзанной. — Ты его прикончила за это?

У Сюзанны сложилось впечатление, что Джулия всю свою жизнь терпела от мужчин унижения, оскорбления и даже побои.

— Нет, — ответила она и улыбнулась. — Тогда у меня еще не было склонности к убийству.

Джулия заулыбалась в ответ, и на мгновение перед Сюзанной предстала очень симпатичная девушка, которой та когда-то была.

— Почему ты застрелила тех людей? — спросила Джулия.

До сих пор Сюзанна никому ничего о себе не рассказывала и вообще намеревалась хранить молчание вечно. Но сегодня, после инцидента в столовой, она отчаянно нуждалась в подруге.

— Потому что они были виноваты в смерти моей дочери, — ответила она просто.

Она знала, что Джулия любит своих детей, пусть даже большую часть времени проводит вдали от них, и, внезапно увидев на лице соседки выражение сочувствия и возмущения, Сюзанна вдруг захотела поведать ей свою историю целиком.

— Но почему же ты не ухлопала их сразу же после того, как твоя дочка умерла? — спросила Джулия, когда Сюзанна, вытирая слезы, закончила свою повесть.

— Сначала я была просто оглушена, — ответила Сюзанна. — Мне самой хотелось умереть. Я уехала из Бристоля и вернулась сюда только через два года. А потом, как-то вечером, когда я шла убирать одну контору в Даунсе, я снова увидела доктора и эту стерву регистраторшу. Они целовались и обнимались в машине. И вот это меня доконало: они ведь оба женаты, у обоих дети, а они занимаются таким непотребством. Это было совсем как у моего отца с той женщиной.

Джулия глупо ухмыльнулась.

— Добро пожаловать в реальный мир. А где ты взяла пистолет?

— Это был армейский револьвер моего отца. — Сюзанна рассказала, как отец еще девчонкой научил ее стрелять.

— Получается, ты просто вошла в центр и расстреляла их в упор? — не веря своим ушам, спросила Джулия. — Какого черта ты не выследила их где-нибудь в укромном местечке и не пристукнула там? Тогда бы тебя никогда не поймали.

— Наверно, мне хотелось, чтобы меня поймали, — призналась Сюзанна. Внезапно она увидела всю абсурдность своего поступка и начала смеяться. — Должно быть, я сошла с ума, — сказала она. — Неужели кому-нибудь захочется оказаться здесь?

— Ты собираешься заявить, что это было умопомешательство? — спросила Джулия и широко улыбнулась, заметив выражение ужаса на лице Сюзанны. — Это совсем не значит, что тебя запрут в клетке с чокнутыми, если только у тебя действительно не поедет крыша. Они называют это «ограниченной вменяемостью», тебе просто придется постараться убедить психиатра в том, что ты ничего не могла с собой поделать, типа, что ты была сильно расстроена и тебя будто что-то подтолкнуло на такой поступок. Моя подружка, которая пришила своего старика, заявила о своем умопомешательстве. Ее даже не судили, адвокат и прокурор обо всем договорились между собой. Она получила всего пять лет.

— Не думаю, что жена доктора и муж той женщины, которых я убила, удовлетворятся другим приговором для меня, кроме пожизненного заключения, — вздохнула Сюзанна. Теперь у нее было время подумать о них и их детях, и, хотя она, в общем, не сожалела о том, что сделала, она все-таки испытывала чувство вины перед детьми.

— Фу, — презрительно фыркнула Джулия. — Когда им скажут о том, что их супруги развлекались вместе на стороне, они уже не будут в такой обиде на тебя.

— Я не смогу этого сделать! — воскликнула Сюзанна.

— Тогда точно можешь считать себя чокнутой, если не сделаешь этого. Подумай, ты будешь отомщена целиком и полностью. Ты расквиталась с людьми, которые позволили Аннабель умереть, ты лишила их сочувствия и симпатии людей, и, более того, всего через несколько лет ты выйдешь отсюда.

Когда ее арестовали, Сюзанна была совершенно уверена в том, что хочет остаток жизни провести в тюрьме, но уже после девяти дней пребывания здесь эта уверенность пошатнулась. Отказавшись от услуг Бет, она лишилась помощи адвоката и сейчас, услышав слова Джулии, испытала такое чувство, словно внезапно обнаружила у себя на спине парашют, когда ее самолет камнем падал на землю.

— Ты уверена? — спросила она.

— Еще бы, — отозвалась Джулия. — Так что прекращай валять дурака и скажи об этом своему адвокату, когда он придет к тебе в следующий раз. Напирай на то, как много всего пришлось пережить. Расскажи эту слезливую басню о своем отце, вообще обо всем, что сможешь вспомнить и придумать. И не успеешь оглянуться, как выйдешь отсюда.

Сюзанна повеселела.

— Как ты думаешь, мне могут дать очки, пока я нахожусь тут? — неуверенно спросила она. — Я плохо вижу, так что не могу читать.

— Могут, если ты попросишься на прием к врачу, — сказала Джулия. — А когда будешь сидеть у него, начни рассказывать ему о себе. Он любопытный козел, и ему нравится считать себя психиатром. Скажи ему, что ты пала духом, что у тебя депрессия, и он даст тебе какие-нибудь таблетки. Иногда такие штуки не помешают, чтобы снять напряжение.

Когда вечером погасили свет, Сюзанна почувствовала себя лучше. Она догадалась, что, должно быть, Джулия передала кое-что из ее рассказа остальным заключенным, потому что во время чая несколько женщин ободряюще улыбнулись ей и даже заняли вечером место у телевизора. И, хотя при том шуме, который стоял вокруг, сосредоточиться на телепередаче было совершенно невозможно, все-таки это было лучше, чем ощущать себя изгоем.

Днем Джулия поинтересовалась отцом Аннабель, и сейчас, когда Сюзанна лежала на своей койке, надеясь сегодня ночью наконец-то заснуть, она мысленно вернулась к этому вопросу. Слишком многое случилось с тех пор, как она в буквальном смысле вычеркнула Лайама из своей жизни.

И вот теперь, ночью, его лицо возникло перед ней, как живое: его темные глаза с морщинками вокруг них от смеха, его курносый нос, вьющиеся каштановые волосы, ниспадающие до бронзовых плеч, когда он работал в саду. Ее отец называл Лайама «бродягой», что в его понимании было еще хуже цыгана. Но Лайам отнюдь не был бродягой, он был хорошо образован и даже учился в колледже. Просто его вольнолюбивая натура заставляла его переезжать из города в город, он спал в своем старом автофургоне, подрабатывая садовником или чернорабочим.

* * *

Лайам постучался в двери их дома в самом начале марта 1985 года. Он рассказал, что занимался рубкой деревьев у одного из их соседей, и те сказали ему, что у них тоже есть мертвые, засохшие деревья, которые необходимо срубить.

Сюзанна всегда с радостью встречала новое лицо в доме. Она приветливо вела себя даже с агитаторами во время выборов в местные органы власти, потому что любая компания была лучше собственной. Сюзанна была прикована к своему дому вот уже девятнадцать лет, не видя никого, кроме районной сестры-сиделки и случайного соседа. Самым большим событием недели для нее становился поход в супермаркет. Иногда ей казалось, что от удручающей монотонности такой жизни она сойдет с ума.

Она все равно пригласила бы Лайама в дом, даже если бы в саду не оказалось засохших деревьев, которые надо было убрать, хотя бы потому, что надеялась просто задержать его ненадолго и поболтать с ним. Но она обрадовалась тому, что у нее появился повод, поскольку ни за что не хотела бы, чтобы парень догадался, насколько она нуждалась в компании.

Он уселся за стол в кухне, пил чай и разговаривал с ее матерью. Сюзанна была тронута тем, что он терпеливо и с пониманием отнесся к затрудненной речи женщины, что он инстинктивно догадался, что ее ум не утратил своей остроты и что ей необходимо общение с новыми людьми.

Она помнила, как стояла, прижавшись спиной к теплой печке, наблюдая, как Лайам говорит о садоводстве. Тогда ей было тридцать четыре, и она решила, что он примерно одного с ней возраста. Он был высоким и стройным и, судя по тому, как поношенные джинсы обтягивали его бедра, обладал хорошо развитой мускулатурой. И, хотя он был красив какой-то грубоватой, животной красотой, в тот первый день ее пленила страсть, с какой он рассуждал о садоводстве.

Сад и природа были едва ли не единственными темами, не считая темы домашнего хозяйства, о которых Сюзанна могла рассуждать достаточно уверенно и со знанием дела. Она понимала, что с ней скучно, что выглядит старомодно, потому что одежда, которую она себе покупала, должна была быть прежде всего практичной, но до того дня ее это, в общем-то, не волновало.

— Покажи Лайаму деревья, — с трудом вымолвила мать. — У отца вечно ни на что не хватает времени.

— Мне показалось, или я действительно уловил нотку горечи в словах вашей матери? — поинтересовался Лайам, когда они бок о бок шагали по саду. — Извините, если я выгляжу назойливым.

Сюзанна подумала еще, что у него очень развита интуиция, раз он сумел подметить такую тонкость, особенно если учесть, с каким трудом разговаривала ее мать. И она вовсе не сочла это назойливостью, скорее заботой.

— Да, полагаю, вы правы, — согласилась она. — Мой отец не слишком балует нас своим обществом, однако справедливости ради стоит заметить, что он уже не в том возрасте, чтобы рубить деревья.

Сюзанна никогда не считала своего отца стариком, для нее он неизменно оставался таким, каким она помнила его с самого детства: стройным, с прямой спиной, и, хотя волосы у него поседели, это лишь придавало ему благородства. Он отошел от дел только в семидесятилетнем возрасте, сейчас ему исполнилось уже семьдесят шесть, но он почти каждый день отправлялся играть в гольф или на охоту. Не говоря уже о том, чтобы встречаться с Гердой.

— Получается, что вы с утра до вечера ухаживаете за своей матерью? — спросил Лайам, с любопытством глядя на Сюзанну.

— Да, — ответила она. — Мне было шестнадцать, когда с ней случился удар, и отец попросил меня ухаживать за ней.

— Что же это за жизнь для молодой женщины! — с ужасом воскликнул он. — У вашего отца должны водиться какие-никакие деньжата, чтобы жить в таком роскошном доме. Неужели он не может нанять для нее сиделку?

— Ему и так есть на что тратить свои деньги, — беспечно откликнулась Сюзанна. Ей не хотелось, чтобы он заметил в ее голосе горечь. — Мне следует винить только себя, я давно должна была воспротивиться этому.

Она показала ему засохшие деревья, и они немного поговорили о предстоящей работе и о том, что нужно посадить на их месте.

— Там, возле дома, можно посадить магнолию, а у реки — иву, это будет красиво, — предложил он. — Или ваш отец станет возражать против того, чтобы потратить деньги на деревья?

В его голосе прозвучала нотка восхитительной дерзости, даже нахальства, и Сюзанна поняла, что он уже узнал об их семействе намного больше того, что ему рассказали.

— Я позабочусь, чтобы он раскошелился, — ответила она твердо. — Так что скажите мне, сколько это будет стоить, с учетом подрезки ветвей и уборки вокруг. Я стараюсь изо всех сил, чтобы присматривать за всем, но для меня одной это слишком много.

Он уселся на каменную скамью и свернул сигарету, внимательно оглядываясь по сторонам.

— Замечательный сад, — наконец произнес он, окидывая оценивающим взглядом темных глаз заросли нарциссов, спускающиеся к самой реке. — Работать в нем — одно удовольствие, так что остановимся, скажем, на пятнадцати фунтах в день. До сентября я бы мог работать у вас два дня в неделю. Ваш отец не зря потратит свои деньги.

Отца едва не хватил апоплексический удар, когда Сюзанна сообщила ему о том, что наняла Лайама. Он как раз грел спину у камина в гостиной, вернувшись домой в девять часов вечера, когда ужин, который Сюзанна несколько раз разогревала, совсем остыл.

— Как ты смела согласиться на такое без моего разрешения! — разбушевался он. — Можно подумать, мне не все равно, сколько там засохших деревьев в саду. Я могу найти своим деньгам применение и получше, чем тратить их на сад.

Сюзанна холодно взглянула на него. Конечно, его по-прежнему можно было назвать привлекательным мужчиной, но за прошедшие годы он безвозвратно утратил то, что она так любила в нем, — чувство юмора и заботливость.

— Например, на то, чтобы содержать женщину, я полагаю? — спросила она, удивляясь собственной храбрости. — Не трудись отрицать это. Я знаю про Герду.

Он шагнул к ней, подняв руку.

— Не вздумай меня ударить, иначе я сию же минуту уйду отсюда, — быстро произнесла она. — Тебе бы не хотелось самому ухаживать за матерью, а? Или платить за ее содержание в доме престарелых?

— Как ты смеешь так разговаривать со своим отцом! — заорал он.

— Потому что ты погубил мою жизнь, вынудив меня остаться здесь и переложив на меня свои обязанности, — парировала она, вконец выйдя из себя, так что ее больше не заботило, что она говорит. — Что это за отец, который уговаривает шестнадцатилетнюю девочку ухаживать за человеком, перенесшим инсульт? Если бы ты не пытался удержать меня шантажом, я, наверное, уже была бы замужем и имела собственных детей. Ну, и раз уж я здесь, то самое меньшее, что ты можешь сделать, так это заплатить Лайаму за то, что он приведет сад в порядок. Это будет одно из немногих удовольствий, которое получим мы с матерью.

Выслушав слова Сюзанны, отец гордо удалился к себе в комнату, громко топая по ступенькам и даже не потрудившись заглянуть к матери и пожелать ей спокойной ночи. С того дня он все больше времени стал проводить вне дома, иногда совсем не приходил ночевать. Сюзанна часто заставала мать в слезах, и это было хуже всего, поскольку она тоже стала жертвой шантажа — мать знала, чем все закончится, стоит ей поднять шум. Все, что могла Сюзанна сделать, это поквитаться с отцом, перестав готовить ему ужин, но это, похоже, не слишком его обеспокоило. Но деньги для Лайама он все же оставил, и тот дважды в неделю трудился в саду.

Всю ту весну и лето Сюзанна прожила в ожидании дней, когда к ним приходил Лайам. Пока мать дремала после обеда, она выходила к нему в сад и работала рядом, осмеливаясь говорить с ним о вещах, о которых не заговаривала раньше ни с кем. Например, о двух коротких романах с мужчинами. Первый раз это случилось у нее, когда ей было двадцать три года, со строителем, который менял у них на крыше черепицу. Второй роман был с кем-то из благотворительной организации, которая занималась оказанием помощи пожилым людям, прикованным к дому.

— Мне казалось, что оба раза я влюблялась в них, — застенчиво призналась она. — Но теперь я думаю, что мне просто нравилось делать то, чего делать не следовало. Во всяком случае, ничего особенного из этого не вышло, мы просто целовались и обнимались, да и возможности зайти дальше у меня не было.

— Ваш отец — старый эгоист-педик, если он держит вас возле себя, — с чувством промолвил Лайам. — Вы красивая женщина, Сюзанна, и это ужасно, что вы совсем не видели мира и у вас нет никаких развлечений. Вам следует оставить это дело, скажите ему, что вы больше не можете.

— Как я могу так поступить, Лайам? — пожала она плечами. — Он поместит мать в дом престарелых, может, даже приведет сюда другую женщину. Я не могу так поступить с матерью, я люблю ее.

— Но и она тоже думает только о себе, — возразил он. — У нее ясный ум, Сюзи. Она прекрасно понимает, что это неправильно — вечно удерживать вас здесь. Господи Боже, она может дожить до девяноста, и сколько же будет тогда вам?

— За пятьдесят, — мрачно констатировала она.

— Слишком поздно, чтобы заводить детей, — заметил он и потрепал ее по щеке. — И это славное лицо покроется морщинами. Бегите отсюда, пока можете.

В сентябре Лайам закончил работу, и в свой последний день он нежно поцеловал ее в щеку.

— Я вернусь в декабре, чтобы посмотреть, как вы тут, сказал он и, заметив, что она дрожит, крепко обнял ее. — Если к тому времени вы наберетесь мужества начать новую жизнь, я помогу вам.

Он взял ее лицо в свои большие руки и пристально посмотрел ей в глаза, и его карие глаза затуманились.

— Вы похожи на бутон розы, — произнес он наконец. — Я хотел бы увидеть, как раскроются его лепестки, чтобы разделить с вами вашу нежность и красоту.

Той ночью она долго стояла перед зеркалом, пристально рассматривая себя, и впервые в жизни обратила внимание на то, что оттуда на нее глядит привлекательная женщина. Может быть, она слегка полновата, но у нее здоровый цвет лица, глаза сверкают, а волосы блестят. Ей хотелось убежать вместе с Лайамом, она страстно желала его поцелуев, мечтала лежать в его объятиях обнаженной и открывать все новые и новые таинства секса. Ее не волновало, что он, может статься, не захочет на ней жениться и осесть на одном месте, ей достаточно было бы просто находиться рядом с ним.

Ее мать умерла в последний день сентября, спустя три недели после ухода Лайама. Она сидела в своем инвалидном кресле возле печки, а Сюзанна мыла посуду после обеда и, обернувшись, заметила, что мать заснула.

Прошло полчаса, и Сюзанна обратила внимание на то, что у матери течет из носа. Она подошла, чтобы вытереть ей нос. И вот тогда она заподозрила, что мать умерла, поскольку та не пошевелилась раздраженно. Взяв ее за руку, Сюзанна обнаружила, что пульса нет.

Разумеется, Сюзанна заплакала, но при этом она чувствовала себя не так плохо — в конце концов, мать умерла во сне, и ее дочь была рядом с ней. Она даже не почувствовала ни малейшей боли, в противном случае она издала бы какой-нибудь звук.

Странно, но в этот день отец вернулся домой очень рано. Врач ушел совсем недавно, сказав, что это был сердечный приступ и что он не видит необходимости проводить вскрытие, поскольку наблюдал мать в течение последних нескольких недель. Сюзанна же в это время мучительно колебалась — звонить или не звонить отцу по номеру, который она два или три года назад случайно обнаружила в его записной книжке. Она очень обрадовалась, когда вопрос решился сам собой.

Он выглядел ошеломленным, когда Сюзанна сообщила ему о смерти матери, и, похоже, не поверил своим глазам, увидев жену по-прежнему сидящей в инвалидном кресле. Вероятно, отец почувствовал себя виноватым за то пренебрежение, которое неизменно выказывал своей жене, потому что он остался с ней в спальне и пробыл там вплоть до того момента, когда из похоронного бюро пришли увезти тело.

Спустя неделю или две после похорон матери Сюзанна начала подумывать: уж не свидетельствовал ли тот факт, что в день смерти матери отец вернулся так рано, о том что его отношения с Гердой закончились — с тех пор он больше не выходил на улицу. Сначала она решила, что он соблюдает траур, но дни шли за днями, а он по-прежнему сидел дома, делая исключение только для визитов в банк или для того, чтобы отвезти Сюзанну в супермаркет. Отец вставал в обычное время, умывался, брился, одевался с той же тщательностью, что и всегда, съедал еду, которую она ставила перед ним, и при этом не говорил ни слова. Тем не менее у Сюзанны не возникало ощущения, что он недоволен чем-то, он просто ушел в себя, и ничто не могло вывести его из этого состояния.

В середине октября резко похолодало, и отец стал разжигать камин в комнате матери, которая когда-то была его кабинетом, и сидел в большом кожаном кресле, глядя на огонь.

Сюзанна так же туманно представляла себе свое будущее, как, очевидно, и ее отец. Она вдруг обнаружила, что теперь, когда больше не нужно было сбиваться с ног, время стало тянуться невыносимо медленно. С одной стороны, она получила свободу и могла теперь уехать с Лайамом, если бы он заглянул к ним, или найти работу, но каждый раз, стоило ей взглянуть на отца, она начинала думать о том, что будет с ним, если она уйдет из дому.

Однажды вечером она попыталась разговорить отца. Она собиралась сказать ему, что хочет попробовать поискать работу, и, если это не слишком встревожит его, предложить продать дом и переселиться в какое-нибудь уютное место поменьше. Но у Сюзанны не хватило духу сразу перейти к делу, и она начала издалека, спросив отца, что случилось и не сердится ли он на нее за что-нибудь.

Он непонимающе посмотрел на нее.

— Почему я должен на тебя сердиться? — спросил он.

— Я подумала, может быть, это из-за того, что я наняла Лайама привести в порядок сад, — ответила она. — И оттого, что мы наговорили друг другу в тот день.

Отец только вздохнул, отметая ее лепет.

— Все эти годы с нами находилась мать Маргарет, и она сломала нам жизнь, — сказал он. — Из-за нее уехал из дома Мартин, а потом, когда бабушка умерла, я подумал, что все снова наладится. Но Маргарет превратилась в свою мать, и у нас не было ни малейшего шанса начать все сначала. Это несправедливо.

Сюзанна сидела молча и просто слушала его — и единственным звуком в комнате был треск горящих поленьев. Ее первой реакцией на столь странное объяснение, если только его можно было назвать объяснением, было сильное разочарование, оттого что у ее отца не нашлось ни слова благодарности для дочери, за все то, что она делала в течение многих лет, чтобы облегчить его ношу. Но, несмотря на свое разочарование, Сюзанна все же сумела понять, что отец был прав — мать и в самом деле стала похожа на бабушку. Может быть, не настолько трудной в общении или умственно неполноценной, но само ее присутствие создавало те же проблемы.

Несколько минут отец молчал, а когда заговорил снова, выяснилось, что он жалеет только Мартина.

— Мне следовало бы больше внимания уделять своему сыну, — сказал он, и голос у него дрогнул от сдерживаемого волнения. — Он выглядел совсем чужим, когда приехал домой на похороны.

— Он сам отдалился от нас, — возразила Сюзанна, вспомнив, как Мартин явился в ночь перед похоронами и моментально завалился спать после ужина, обменявшись с ними всего парой слов. — Он не был дома целых пять лет. Мартин никогда не писал и почти никогда не звонил. Он даже не помнил, когда у матери день рождения, — добавила она. Сюзанна хотела напомнить отцу, как мерзко Мартин вел себя с ней, о его оскорблениях и постоянном сарказме, с которыми ей приходилось мириться. Но она не стала упоминать об этом вслух — ее отец и без того был в подавленном настроении, так что не стоило добивать его.

Мартин отправился к себе домой буквально через пару часов после похорон. Последние слова, которыми он обменялся с ней, были: «Найди себе пристойную работу и перестань нянчиться с отцом».

— Бедный Мартин, — вздохнул отец.

Для Сюзанны это стало последней каплей.

— Бедный Мартин! Да ему наплевать на всех, он даже не поинтересовался, что он может сделать для тебя, перед тем как смыться отсюда, — с горечью вырвалось у нее.

— Я не виню его за это. Я сам во всем виноват, — настаивал отец, глядя на Сюзанну унылым и печальным взором. — Я позволил бабушке лишить нас Мартина. Мне следовало в первую очередь подумать о нем, а ее поместить в дом престарелых.

— Это не имеет ровным счетом никакого значения, — вспылила Сюзанна, рассерженная тем, что он забыл о том, что это именно она несла всю тяжесть ухода за бабушкой. — Как тебе прекрасно известно, он уехал в университет задолго до того, как бабушке стало плохо. Правда заключается в том, что превыше всего на свете он беспокоился о себе и о своей карьере.

— Я перед ним в неоплатном долгу, — с грустью промолвил отец, словно не расслышав, что она только что сказала.

Шестого ноября, через шесть недель после смерти матери, у ее отца случился обширный инфаркт. Он находился в Стрэтфорде, в книжном магазине, когда приступ свалил его. Отец умер по дороге в больницу, в карете «скорой помощи».

На этот раз Мартин явился домой на удивление быстро, Сюзанна сразу же позвонила ему в контору после того, как полиция сообщила ей, что произошло. Когда она звонила, на часах была половина пятого. Мартин прибыл домой в восемь тридцать вечера, и если она воображала, будто на такую поспешность его подвигла забота о ней, ее ждало горькое разочарование.

Мартин пошел в отца — такой же высокий и стройный, с точно такими же каштановыми волосами и густыми бровями, но в изгибе его губ всегда таилось какое-то мрачное уныние, которое не позволяло назвать его красивым, а глаза оставались холодными. Он так и не женился, и, если в его жизни и были женщины, он никогда не говорил о них. Сюзанне было известно о ее брате гораздо меньше, чем о других мужчинах в деревушке.

Залпом опорожнив бокал шотландского виски, он сразу же поинтересовался, не знает ли сестра, где отец хранил свое завещание.

— Я никогда не думала об этом, — сказала она, шокированная такой неуместной поспешностью.

— Ну, так я предлагаю тебе подумать об этом сейчас, — с сарказмом произнес он. — Может быть, он сделал там какие-нибудь указания насчет собственных похорон.

— Дело совсем не в этом, — возразила она. Она видела его насквозь. — Тебе просто хочется знать, что он тебе оставил.

Он схватил ее руку и заломил за спину, так что она вскрикнула от боли.

— Ну и что, даже если так? Это намного честнее, чем оставаться здесь и изображать из себя Флоренс Найтингейл, когда на самом деле ты — ленивая, толстая нахлебница-приживалка.

На следующий день Мартин уехал, заскочив к поверенному отца на обратном пути. Он позвонил Сюзанне тем же вечером и коротко распорядился устроить похоронную церемонию в церкви Всех Святых. Поскольку отец не обследовался у врача несколько месяцев перед своей смертью, потребовалось вскрытие, похороны пришлось отложить на несколько недель, и за все это время Мартин ни разу не навестил ее и не позвонил.

В эти дни Сюзанна чувствовала себя очень странно — слабой, готовой разразиться слезами по малейшему поводу и полностью потерявшей ощущение реальности. Еще никогда прежде она не оставалась в доме одна, и никогда еще ей не приходилось готовить только для себя самой. Той осенью дул сильный ветер, он жутко завывал за стенами дома, отчего становилось очень страшно и одиноко. Она вздрагивала при малейшем звуке, перестала выключать свет по ночам, и, хотя соседи приглашали ее к себе ночевать, она чувствовала, что не может уйти из дома.

Иногда же ее охватывал восторг при мысли о том, что отныне можно отправляться с Лайамом куда угодно, и она принималась выдумывать обстоятельства, способные помешать этому. Она так плохо разбиралась в мужчинах, откуда же ей было знать, может ли она доверять Лайаму? Ну, и потом был еще дом. Сюзанна рассчитывала, что он оставлен им с Мартином в совместное владение, поэтому дом придется продать, но, пока этого не произойдет, кому-то надо будет жить здесь и присматривать за ним. Она вовсе не хотела снова встречаться с Мартином, она боялась брата и знала, что теперь, когда рядом больше нет никого, кто мог бы увидеть и услышать его, он будет вести себя еще более мерзко.

А какую работу может найти она сама? У нее не было достаточной квалификации ни для чего, кроме ведения домашнего хозяйства. Она была настолько не уверена в себе, что почти согласилась с мнением Мартина о собственной персоне.

На похороны Мартин приехал снова. Не успели они закончиться, как брат сообщил ей о содержании завещания. Он зачитал его вслух, отлично зная, какую боль ей причиняет.

— «Своей дочери Сюзанне я оставляю сумму в две тысячи фунтов и свой армейский пистолет, — прочел он, потом оторвал взгляд от завещания и гнусно ухмыльнулся ей. — Своему любимому сыну Мартину, — продолжал он, и голос его поднялся на целую октаву от злобного торжества, — я завещаю остальное имущество. «Гнездовье», фамильный дом, со всем его содержимым. Мои сбережения, мои вклады и акции. Я надеюсь, что этим хотя бы в малой степени компенсирую то отчуждение, которое мог испытывать Мартин за прошедшие годы с моей стороны и со стороны своей матери. Мы оба очень любили его и очень гордились его успехами».

Сюзанна почувствовала, как к горлу подкатил комок при воспоминании о тексте завещания и об отвратительной усмешке Мартина, когда он читал его. Она ничего не имела против, если бы отец отказал все благотворительной организации, при условии что они с Мартином находились бы в равном положении. Но почему к ее имени не был прибавлен эпитет «любимая»? Ни слова благодарности за то, что она ухаживала за матерью все эти долгие годы. В сущности, с ней поступили, как со служанкой: произвели окончательный расчет, как только в ее услугах отпала нужда, даже не дав себе труда задуматься о ее будущем.

Сюзанна знала, что это — начало конца, потому что в тот день Мартин выпустил в ней на волю нечто, чему суждено было изменить ее навсегда.

Сюзанна вжалась лицом в подушку. Даже по прошествии стольких лет, даже после всех событий, которые причинили ей еще более сильную боль, воспоминания о том дне вызывали у нее бурю гнева. Интересно, могло ли все пойти по-другому, если бы она поддерживала связь с Бет? Та не позволила бы Мартину забрать у нее все.

Одна лишь мысль о Бет ослабила туго взведенную внутри пружину. Хотя неожиданная встреча с ней потрясла Сюзанну до глубины души и ее невероятно расстроило то, что Бет увидела, в кого она превратилась, все-таки она не могла не радоваться, что подруга вновь вошла в ее жизнь.

На губах Сюзанны медленно расцвела улыбка, когда она принялась вспоминать о Бет. Будучи еще совсем ребенком, Бет хорошо знала, как справиться с любой ситуацией. Именно у нее всегда возникали сами разные идеи, и именно она воплощала их в жизнь.

Бет решила проблему покупки первого бюстгальтера для Сюзанны. Обеим исполнилось по тринадцать лет, и только когда наступила жара и Сюзанне пришлось надеть платье из тонкой ткани, мать заметила, какими большими стали груди у дочери. Она не уставала повторять, что Сюзанне нужен бюстгальтер, и наказала пойти в магазин женского белья в городе и купить его там.

Сюзанна уже дважды пыталась зайти туда, но каждый раз, видя в магазине солидных женщин, пугалась и терялась. Своим смущением она приводила мать в бешенство, поскольку у той не было времени сходить туда вместе с дочерью. И тут на лето приехала Бет.

Она мгновенно обратила внимание на созревшую грудь подруги и открыто позавидовала ей, поскольку ее собственная грудь по-прежнему оставалась плоской. После этого Сюзанна призналась ей, какой проблемой для нее является покупка бюстгальтера.

— Тебе не придется терпеть, пока эти старухи будут ощупывать тебя, — уверенно заявила Бет. — Я сама обмерю тебя. Я видела, как это делала моя сестра. Потом мы купим бюстгальтер у «Маркса и Спенсера». После этого ты примеришь его в туалетной комнате, и, если он не подойдет, мы отнесем его назад и поменяем на другой.

Сюзанна не возражала против того, чтобы Бет обмерила ее, и была несколько шокирована тем, что у нее оказался тридцать шестой размер. Именно Бет, не моргнув глазом, выбрала чудесный, отделанный кружевами бюстгальтер у «Маркса», а потом руководила его примеркой в общественном туалете. К счастью, все подошло с первого раза, но только благодаря Бет Сюзанна почувствовала себя замечательно, снова натянув через голову платье.

— Вот это да, ты выглядишь по-настоящему взрослой, — выдохнула она. — До этого ты была круглолицей толстушкой, а теперь ты просто очаровательная девушка. Как тебе везет!

В то лето, рядом с Бет, Сюзанна совсем расхрабрилась. Бет научила ее делать стойку на руках, курить сигареты, пользоваться макияжем и лаком для ногтей. У нее была маленькая сумочка с косметикой, которую подарила старшая сестра. Обе они были еще недостаточно взрослыми, чтобы носить ее открыто, на людях, но Бет заявила, что они должны попрактиковаться, чтобы не оплошать, когда подрастут. Сидя в шалаше, который они соорудили в чаще в прошлом году, подруги делали вид, что находятся в салоне красоты, и по очереди делали друг другу макияж.

* * *

С верхней койки до Сюзанны доносился храп Джулии. Обычно эти звуки раздражали ее, но сегодня, напротив, успокаивали, вселяя чувство безопасности, которое всегда охватывало Сюзанну, когда они с Бет лежали рядом на поляне, читая книгу.

Она знала, что поступила правильно, отказавшись от адвокатских услуг Бет. Было бы несправедливо взваливать на нее дело, выиграть которое она не могла, кроме того, Сюзанна не хотела, чтобы Бет копалась в ее прошлом и обнаружила бы там некоторые неприятные подробности. Но ее тронула забота Бет, которая не хотела бросить ее просто так и по-прежнему намеревалась защищать. Она этого не заслуживала.

Глава седьмая

— Итак, ты хочешь, чтобы я взялся за это дело? — Стивен Смит вопросительно взглянул на Бет. Его голубые глаза от удивления округлились. — Ты уверена?

Бет почувствовала, как ее охватывает раздражение. Было утро понедельника, и в выходные Бет не могла думать ни о чем, кроме Сюзанны и ее защиты. Ей и без того нелегко дался звонок Стивену, чтобы пригласить его к себе в кабинет и объяснить, в каком затруднительном положении она оказалась. Но Стивен был не из тех людей, которым достаточно одних голых фактов. Он уже задал массу вопросов, которые она посчитала не относящимися к делу, а то, что он, как всегда, имел вид совершеннейшего неряхи, не улучшало ее настроения. Стивен умудрился посадить свежее пятно на галстук, рубашка его была плохо выглажена, а волосы выглядели так, словно он стригся бог знает когда и не причесывался несколько недель. Ну как мог адвокат, который не обращает внимания на свой внешний вид, заниматься такими серьезными делами, вроде этого?

— Я уже сказала, что уверена, не так ли? — раздраженно бросила Бет. Ее так и подмывало посоветовать ему привести себя в порядок. — И я уже объяснила почему. Сюзанна опасается, что наша детская дружба может создать проблемы.

— Это-то я как раз понимаю, — столь же резко ответил он. — Но почему я? Почему не Брендан или Джек? У них больше опыта в делах об убийстве.

Брендан и Джек были старшими партнерами фирмы.

— Потому что ни один из них не позволит мне помогать им, — сказала она, надеясь, что правдивый ответ произведет на него впечатление. — Послушай, я очень беспокоюсь о Сюзанне, пусть мы и дружили много лет назад. Я не верю, что она в состоянии справиться со всем сама, и я не могу допустить, чтобы ее осудили на пожизненное заключение, даже не попытавшись спасти ее.

— А что если и я скажу, чтобы ты не совала свой нос в это дело? — поинтересовался он.

Она уже снова собиралась резко оборвать Стивена, но, к счастью, вовремя поняла, что он поддразнивает ее. Его голубые глаза искрились от восторга. Ей подумалось, что все может и получиться, наверное, у них действительно есть что-то общее.

— Не скажешь, — улыбнулась она. — Тебе понадобится моя помощь, ведь ты еще никогда не защищал убийцу.

— Тебе стоит улыбаться почаще, — заявил он, пристально глядя на нее. — Улыбка делает тебя неотразимой.

— Не подлизывайся, — оборвала она его. — А теперь я лучше перескажу тебе все, что мне удалось узнать от нее.

— Ну, вот и все, — произнесла Бет получасом позже. — Что ты обо всем этом думаешь?

— Я бы сказал, что у нас почти готово дело об ограниченной вменяемости, — заключил он. — То есть, если удастся убедить ее отказаться признать себя виновной в умышленном убийстве. Но мы должны знать, кто отец ребенка и где она была восемнадцать месяцев, после того как покинула Бристоль. Могла она уехать с ним?

Бет пожала плечами.

— Пойди и спроси у нее.

— Я поеду к ней завтра после обеда, с утра у меня слушание в суде. Должен ли я сказать ей, что ты хочешь повидаться с ней?

Бет кивнула.

— Но будь очень осторожен и прояви максимум такта. Попытайся разговорить ее и понять, по-прежнему ли она нуждается во мне как в подруге.

Стивен улыбнулся.

— Тактичность — моя специальность. Мне говорили, что я настолько тактичен, что могу считаться неудачником.

— Если ты сумеешь выудить из нее больше, чем удалось мне, я положу конец этим слухам, — пообещала Бет. — Я очень ценю, Стивен, что ты проявил такое понимание, я ожидала, что ты скорее всего не станешь даже слушать меня.

Стивен посмотрел на нее долгим холодным взглядом.

— Как приятно обнаружить, что под этими модными тряпками у тебя бьется живое сердце. Я уже начал сомневаться в этом.

Он покинул ее кабинет, и Бет уселась за стол, глядя на папки с делами клиентов, которые она сейчас вела. Но, открыв первую, тут же поняла, что не может сосредоточиться и попросту не понимает смысла того, что читает. Подперев голову руками, Бет принялась размышлять над последними словами Стивена. Она ничего не имела против того, что до сегодняшнего дня он считал ее бессердечной. Даже те, кто знал ее намного лучше Стивена, тоже придерживались подобного мнения. Вероятно, благодаря неожиданной встрече с Сюзанной и тем чувствам, которые всколыхнула эта встреча, что-то изменилось, и Бет вдруг поняла, что это больше не соответствует действительности.

Но почему люди стали так думать о ней? Была ли причиной тому ее манера вести себя? Или она сделала что-то такое, отчего возник этот имидж, чтобы больше уже не покидать ее? Неужели она унаследовала черствость своего отца? В конце концов, он представлял собой лучший образец бессердечия из всех, что ей довелось видеть.

— Вполне вероятно, — пробормотала она, перебирая свои небрежные и поспешные записи о Сюзанне, которые она сделала, чтобы не забыть обо всем, что она собиралась рассказать сегодня Стивену. Бет еще раз пробежала их глазами, чтобы убедиться, что она ничего не упустила.

Ей вдруг вспомнился один из не относящихся к делу вопросов Стивена.

— Почему вы поехали на каникулы в Стрэтфорд-на-Эйвоне? Я думал, что в августе лучшее место для отдыха — это морское побережье Сассекса.

Тогда она коротко ответила, что поехала туда с матерью, Алисой, повидать свою тетку Розу. Но сейчас, возвращаясь мыслями к настоящей причине их поездки, она вдруг почувствовала себя уязвленной и вспомнила, что именно тогда ее в первый раз упрекнули в бессердечии.

* * *

Бет вцепилась в подлокотники кресла, вновь увидев себя, десятилетнюю девочку-подростка в вылинявшем розовом платье, из которого она выросла, стоящей у материнской кровати, пока та швыряла вещи в чемодан.

— Ты такая же бессердечная, как и твой отец! — всхлипывала Алиса. — Ты даже не подумала, что будет со мной, ты думаешь только о себе.

Через окно спальни Бет видела пухленькую веселую тетю Розу, разговаривавшую со своим мужем — дядюшкой Эдди, который облокотился на перила, дымя сигаретой. Их машина, зеленый «ровер-90», как всегда, сверкала начищенными боками. Она составляла предмет гордости дядюшки Эдди, и по просьбе Бет он приехал на ней, чтобы отвезти их с матерью в безопасное и спокойное место — в Стрэтфорд-на-Эйвоне.

— Я позвонила им не из-за себя, — возразила Бет, готовая расплакаться, потому что мать едва видела одним глазом, заплывшим от иссиня-черной опухоли, и морщилась при каждом движении от боли в ребрах. — Я поступила так, чтобы папочка больше не смог сделать тебе больно.

Неделю назад занятия в школе закончились, наступили летние каникулы. Бет играла на улице с подругой и, вернувшись домой в половине пятого, обнаружила мать лежащей на полу в кухне. Увидев кровь на ее губах, Бет мгновенно догадалась, что отец опять избил мать. Она также поняла, что на этот раз ей досталось намного сильнее, чем всегда, потому что обычно она пускалась на всевозможные ухищрения, чтобы скрыть правду от дочери.

При виде крови Бет здорово испугалась. Роберт, ее пятнадцатилетний брат, знал бы, что делать, но его не было дома, на все лето он нанялся работать на ферме, находившейся в нескольких милях отсюда. Поэтому ей придется справляться с этой проблемой самой.

— Ты меня слышишь, мамочка? — спросила она, опускаясь на колени рядом с матерью.

К облегчению Бет, мать открыла глаза.

— Помоги мне встать, Бет, — произнесла она незнакомым хриплым голосом. — Должно быть, я упала.

Ей понадобилось много времени, чтобы подняться на ноги, она держалась за бок и морщилась от боли. Бет помогла матери пройти в гостиную, уложила на кушетку и принесла таз с водой и салфетку, чтобы обмыть ей лицо.

— Вероятно, все не так плохо, как выглядит, — сказала мать. — Я решила полежать на полу, потому что у меня закружилась голова.

Бет уже привыкла к тому, что мать выдумывает небылицы о тех увечьях, которые получает. Серена, старшая сестра Бет, однажды объяснила ей, что мать не хочет, чтобы кто-нибудь узнал о том, что отец проделывает такие вещи. Когда Серена последний раз приехала домой из колледжа и увидела мать с синяком под глазом, то по-настоящему разозлилась на нее и сказала, что ей следует оставить отца. Роберт поддержал ее и заявил, что он согласен с сестрой и что они могут снять квартиру в Гастингсе.

Бет была еще недостаточно большой, чтобы до конца понять все сложности отношений между взрослыми, но она твердо знала, что убежит от любого, кто попробует причинить ей боль. Лицо у матери отекало буквально на глазах, и еще Бет было очень страшно, ведь она осталась с матерью в доме совсем одна, а отец должен был вот-вот вернуться.

— Давай убежим, мамочка? — прошептала она матери. — Я могу помочь тебе собрать вещи.

— Не говори глупостей, Бет, — слабым голосом отозвалась мать, начиная плакать. — Я едва могу ходить, не говоря уже о том, чтобы бежать. Кроме того, куда я пойду, да еще с тобой?

— Мы можем поехать к тете Розе, — не колеблясь, заявила Бет. Тетя Роза была сестрой матери и, по мнению Бет, самым добрым и веселым человеком на свете. У Розы и ее мужа Эдди не было детей, зато у них имелся фургон, целый дом на колесах. Два или три раза в год они отправлялись на нем в путешествие и обязательно заезжали в Коппер-бичиз повидать Алису и ее детей. Раз десять Бет слышала, как Роза предлагала сестре забрать детей в Стрэтфорд-на-Эйвоне на каникулы. Но они там так никогда и не были.

— Я не могу показаться Розе в таком виде, — ответила мать, промокая лицо влажной салфеткой и морщась от боли. — Она во всем обвинит твоего отца.

— Ну так он и виноват, разве нет? — удивилась Бет. — Он злой и жестокий. Я ненавижу его.

— Ты не должна так говорить, — в ужасе воскликнула мать. — Он — твой отец.

Бет считала, что это полная ерунда. Но она только молча закутала мать в одеяло и сказала, что пойдет приготовить ей чашечку чая.

Поставив чайник на огонь, Бет вышла в бывшую конюшню и присела на скамейку, чтобы обдумать все и решить, как ей действовать дальше. Старого и ржавого «хамбера» ее отца на месте не было, а это значило, что он, вероятно, отправился в Гастингс и вернется оттуда только поздно вечером.

Все касающееся ее родителей и вообще жизни дома представлялось Бет неразрешимой головоломкой. Если смотреть издали, со стороны посыпанной гравием подъездной дорожки, то имение Коппер-бичиз выглядело роскошно, особенно летом, когда буковые деревья покрывались листвой и почти смыкались над головой, образуя арку. К передней двери, украшенной большими квадратными заклепками, вели широкие ступени, и со своими большими арочными окнами, высокими дымовыми трубами, конюшней, примыкающей к нему с одной стороны, и оранжереей — с другой, дом имел весьма солидный вид, создавая впечатление, что в нем живут очень богатые люди.

Но стоило проехать по подъездной дорожке хотя бы половину расстояния до дома, как становилось ясно, что это впечатление обманчиво. Штукатурка и лепнина отваливались от стен, оконные рамы почернели и потрескались, а в оранжерее многие стекла давным-давно вообще выпали. Между булыжниками, которыми был вымощен конюшенный двор, росла трава, а крыша просела. Мать выбивалась из сил, ухаживая за лужайкой и цветочными клумбами, но, как она неоднократно говорила детям, этот дом был построен с таким расчетом, чтобы его содержала целая армия слуг, и все, что она могла сделать, это хотя бы поддерживать чистоту и порядок внутри.

Никто из одноклассников Бет не жил в таком большом доме, зато игрушки и одежда у них были намного лучше. Их дома могли показаться крошечными по сравнению с ее жилищем, но они были гораздо красивее и уютнее. Коппер-бичиз выглядел мрачно и уныло, в нем пахло сыростью и плесенью, и буквально все, от мебели и ковров до постельного белья, было старым и поношенным.

Во всех знакомых семьях отцы работали, но только не в ее семье. Отец не подстригал траву, не латал дыры в доме и не чинил поломанную мебель, он просто бесцельно слонялся по комнатам, иногда ковырялся в машине или сидел в библиотеке и читал. Вечерами он чаще всего отправлялся в близлежащую деревушку Бэттл, в пивной бар. Бет была уверена, что больше ни у кого из ее одноклассников не было отца, который избивал бы их мать.

Он всегда говорил: «Я должен заботиться о своем положении». Очевидно, по его мнению, это должно было объяснять, почему он не работает, но причина представлялась Бет непонятной. Как-то она попросила Роберта растолковать ей, в чем тут дело, но он лишь рассмеялся в ответ и сказал: «Над его положением смеется вся деревня». Однако и эта фраза брата тоже не имела для нее смысла.

Серена, однако, выразилась более определенно, когда Бет обратилась к ней с тем же вопросом. Она сказала: «Это означает, что наш папаша — жуткий сноб и паразит-нахлебник. Паразит — это тот, кто живет за чужой счет. Как вошь. Отец живет за счет ренты, которую он собирает с жильцов. Он слишком ленив, чтобы хотя бы пошевелить пальцем для самого себя».

Бет страшно хотелось, чтобы рядом оказались Роберт или Серена, с кем бы она могла посоветоваться. Но Роберт, работая на ферме, лишь время от времени заглядывал домой, а Серена нанялась на лето в ресторан, так что ее совсем не бывало дома. Получалось, что самым разумным было позвонить тете Розе.

Она вернулась в дом, приготовила для матери чай и нашла несколько монеток и номер телефона своей тетки. После чего, убедившись в том, что она может на какое-то время оставить мать одну, села на велосипед и поехала к телефонной будке в деревне.

Захлебываясь словами, Бет торопливо выложила тетке, в каком состоянии она нашла свою мать, и Роза ответила, что они с мужем приедут так быстро, как только смогут.

— Только не говори мамочке, что ты звонила мне, — предостерегающе заметила она. — Я не хочу, чтобы у нее было время выдумывать уважительные причины или чтобы твой отец помешал ей уехать. Просто возвращайся домой и присматривай за ней, пока мы не приедем.

Бет так и сделала. И вот теперь, спустя два дня, Роза и Эдди были здесь, как и обещали, и Бет никак не могла уразуметь, почему мать назвала ее «бессердечной». Вот если бы она вообще ничего не сделала, то тогда проявила бы бессердечие.

* * *

Она очнулась от своих воспоминаний, расстроившись оттого, что после стольких лет память о том инциденте все еще причиняет ей боль. Бет считала, что мать должна была быть благодарна ей за то, что она сумела проявить хладнокровие и рассудительность. Другой ребенок на ее месте в слезах побежал бы к соседям, а потом все узнали бы, каким жестоким негодяем оказался Монти Пауэлл. Но, к несчастью, мать не отличалась особым здравомыслием, это было видно хотя бы по тому, что она цеплялась за своего мужа, как бы плохо он ни обращался с ней и с детьми.

Бет, в общем-то, не верила, что характер передается по наследству. Она росла с братом и сестрой, которые были намного старше ее, так что она всему училась у них, а не у своих родителей. С ранних лет она видела слабости своей матери и тогда же поняла, что покорность и стоицизм сулят одни только неприятности. Точно так же лень ее отца пробудила в ней веру в необходимость усердно работать. Родители были прекрасным примером того, кем ей никак не следует быть.

Бет вздохнула и принялась перебирать бумаги в папках на столе, не вникая в смысл того, что было в них написано. Если бы только мать послушалась тем летом тетю Розу и подала на развод! Но она не сделала этого, она слишком беспокоилась за Роберта, которому пришлось бы жить одному в доме с отцом, и, скорее всего, считала, что детям лучше иметь отцом жестокого, ленивого сноба, чем вообще остаться без отца.

* * *

По прихоти судьбы как раз тем самым летом, когда Бет узнала, насколько неудачна ее собственная семья, она познакомилась с Райтами и сразу же поняла, что они являются прямой противоположностью ее родителям. И она пронесла воспоминания об их замечательном, счастливом семействе через все свое детство.

Она по-прежнему так ярко могла представить себе дом Райтов, «Гнездовье», словно видела его вчера. Это было таинственное и загадочное место, почти невидимое с дороги, потому что его окружали густые заросли деревьев и кустарников. У дома были высокие дымовые трубы и окна с решетками, а сад спускался к реке, шлюзу и плотине. Она вспомнила, как Сюзанна рассказывала ей о том, что грачиных гнезд на деревьях больше нет, так как отец перестрелял всех птиц — его раздражал шум, который они производили.

В самое первое лето Сюзанна пригласила ее к себе домой на пикник, и Бет была очарована ее домом: он совсем не был старым и обветшалым, как она ожидала. Красивая полированная старинная мебель, зал, стены которого были облицованы деревянными панелями, лестница с резными колоннами, кухня, где было тепло благодаря газовой печке, и мать Сюзанны, полненькая и жизнерадостная, которая пекла воздушное печенье и разрешила им съесть его горячим. Ну, и конечно, великолепный огромный сад. Кое-какие его уголки намеренно сохранялись в почти первозданной дикости, там вовсю цвели деревья и кустарники, в глубине его скрывался летний домик у пруда с фруктовыми деревьями и роскошной лужайкой, сбегавшей к реке Эйвон, окаймленной красивыми цветочными клумбами.

Бет не видела бабушку Сюзанны, потому что та как раз вздремнула, но она увидела очень милую спаленку своей подруги, ее коллекцию кукол в дорогих нарядах, сшитых матерью Сюзанны. В этом доме не было сырых и мрачных комнат, ужасных картин маслом или поломанной мебели. И еще у Сюзанны был отец, который работал в конторе. Бет так никогда и не познакомилась с ним, но в тот день она заметила его фотографию и запомнила его красивым и улыбающимся, и она сразу же поняла, что отец Сюзанны никогда в жизни не поднял руку на свою жену или детей.

Позже Сюзанна уже больше никогда не приглашала ее к себе домой, но в этом не было ничего странного. Если погода была хорошей, они отправлялись кататься на велосипедах, а в дождливую и сырую погоду ходили по магазинам в Стрэтфорде или отправлялись в кино. И поскольку сама Бет никогда не приглашала своих подруг к себе домой, ей и в голову не приходило, что другие дети могут поступать иначе. Но сейчас, оглядываясь назад, она вспомнила неясные намеки, которые могли бы подсказать ей, что не все в доме Райтов обстояло так благополучно. Сюзанна все-таки говорила, что ее бабушка превратилась в кошмар всей семьи, что от нее мерзко пахло и что она постоянно разбивала что-нибудь. Кажется, ее подруга упоминала и о том, что помогала матери развешивать выстиранное белье.

Теперь-то Бет понимала, что старая леди страдала болезнью Альцгеймера и недержанием мочи и что миссис Райт сбивалась с ног, ухаживая за ней по двадцать четыре часа в сутки. Но тогда она ничего не знала об этом, да и откуда молодой девушке разбираться в таких вещах, если только она не сталкивается с ними в собственной семье?

Бет пришло в голову, что Сюзанна не рассказывала ей об этом, потому что стыдилась. Или, может быть, она решила, что рассказала достаточно, чтобы Бет поняла все недосказанное, но сочла ее жестокосердной, поскольку подруга никогда не выказала ей ни малейшего сочувствия.

И когда у миссис Райт случился удар, Бет тоже до конца не поняла, что это значит. Сюзанна, правда, упоминала в своих письмах, что мать частично парализовало, что у нее нарушилась речь, но она опустила подробности, не рассказав того, что на самом деле означало ухаживать за ней. Кроме того, Сюзанна казалась счастливой, оттого что может заботиться о своей матери, и в одном из писем она даже пошутила, что это веская причина, чтобы не искать настоящую работу.

В воображении Бет миссис Райт по-прежнему оставалась улыбающейся кругленькой женщиной, с которой она когда-то встречалась, просто теперь она сидела в инвалидном кресле и указывала Сюзанне, как приготовить обед и испечь пирожные. Поскольку дома у самой Бет царил ад, она даже позавидовала Сюзанне. Она живо представила себе, как прохладными вечерами та сидит у огня в обществе своей матери или как везет ее на прогулку в кресле-каталке в хорошую погоду.

* * *

Разумеется, теперь-то она вполне понимала, что в письмах Сюзанны ей следовало читать между строк, и догадалась, почему подруга почти ничего не знала о рок-музыке или о модных книгах и фильмах — у нее просто не было ни времени, ни возможности познакомиться с такими вещами поближе. Когда Сюзанна извинялась за то, что ее письма были очень краткими и скучными, Бет следовало уразуметь, что она слишком уставала и у нее не было повода написать что-нибудь более веселое и интересное.

Но тогда Бет была уже в шестом классе и у нее хватало собственных проблем. Ее вполне удовлетворяло то, что почти в каждом письме Сюзанна буквально умоляла ее не отказываться от своей мечты стать адвокатом и напоминала ей, что она достаточно умна, чтобы успешно сдать все экзамены и добиться успеха. Если бы не это, Бет могла бы бросить школу, где она ощущала себя парией, ушла бы из дома, который ненавидела, и нашла бы себе бесперспективную работу.

«Ты ее вечная должница», — пробормотала она себе и почувствовала укол совести за то, что, поступив в университет, намеренно позволила их дружбе угаснуть.

Может быть, ее рассуждения действительно были здравыми. Отгородиться ото всех, кто знал прежнюю Бет, представлялось ей единственным способом создать Бет новую. Она вспомнила, как истратила львиную долю своей первой стипендии на обновки — удлиненное пальто из красного бархата, длинные черные сапоги и потрясающую черную шляпку. Для нее жизненно важно было выглядеть сногсшибательно, чтобы навсегда прогнать воспоминания о тех обносках, которые доставались ей после старшей сестры, о насмешках воспитателей и жалости соседей. В таком наряде ей не нужна была Сюзанна, чтобы сказать ей, что она умна, — Бет и так знала это. Никто не осмелился бы унизить девушку, выглядевшую так, как она.

«Но дело было совсем не в том, как ты выглядела», — вновь пробормотала Бет себе под нос. Теперь она знала, что окружающих ее людей остановили защитные бастионы, которые она возвела вокруг себя. И она никогда не узнает, чего она лишилась при этом, — и хорошего, и плохого.

Глава восьмая

На следующий день Стивен Смит нанес первый визит Сюзанне Феллоуз, и она поразила его до глубины души.

Разумеется, ему было известно о том, что люди на Доури-сквер считали ее алкоголичкой, поэтому он ожидал увидеть тетку с грубой внешностью, всклокоченными волосами и, может, даже с выбитыми зубами. Но Сюзанна Феллоуз предстала перед ним на удивление обычной и даже неприметной: так, по мнению Стивена, могла бы выглядеть женщина, работающая в кондитерской или в супермаркете.

Она оказалась почти полной противоположностью Бет буквально во всем: невысокого роста, коренастая, нервная. У Стивена сложилось впечатление, что и особым умом она не блещет. Он никак не мог взять в толк, как суровая и холодная Бет Пауэлл могла подружиться с этой женщиной.

Не успел он оправиться от одного сюрприза, как Сюзанна преподнесла ему другой. Она заявила, что беспокоится о том, что могла расстроить Бет, отказавшись от ее услуг как адвоката. Стивен изумился, ему и в голову не могло прийти, что человек, обвиняемый в двойном убийстве, способен заботиться о чьих-то чувствах. Он едва успел переступить порог комнаты для допросов в тюрьме и представиться, как она пустилась в пространные и эмоциональные объяснения.

— Не волнуйтесь, вы не расстроили ее, — ответил он. — Бет вполне понимает причины, которыми вы руководствовались, вот почему она прислала меня вместо себя. Но она все-таки надеется, что вы позволите ей время от времени навещать вас, просто по-дружески.

Сюзанна явно не ожидала ничего подобного, и нижняя губа у нее задрожала, а глаза наполнились слезами. В полицейском рапорте Стивен прочел, что во время ареста она не проявила ни малейших чувств, так что, насколько он понимал, происходящее у него на глазах можно было считать прорывом. Или же Бет значила для нее намного больше, чем ему старались внушить.

— А это разрешается? — спросила она.

— Видите ли, мы из одной юридической конторы. Тюремщики не могут знать, действительно ли мы оба работаем над одним и тем же делом, — с улыбкой объяснил он. — Из-за вас Бет лишилась сна. Ей нужно увидеть вас, знать, как вы справляетесь. Мы оба надеемся, что в конце концов нам удастся прийти к обоюдному согласию в том, что вы должны заявить во время судебного разбирательства.

— Не понимаю, какое заявление я могу сделать, кроме того, что признать себя виновной. Я созналась в том, что сделала, тому были свидетели, — почти с сожалением сказала она. — Ведь наверняка все уже заранее решено?

Стивен уловил в ее голосе эту нотку сожаления и обрадовался. У тех, кто впервые представал перед судом, особенно у женщин, отнявших чью-то жизнь, было в обычае считать, что они заслуживают наказания. Тем не менее, после пары недель в тюрьме большинство меняли и свои взгляды, и показания.

Стивен чувствовал, что она, в общем-то, от природы была очень правдивой и честной женщиной. Это было написано на ее лице и чувствовалось по тому, как она говорила. Услышав от Бет о том, в какой ужасающей комнате Сюзанна жила, он был убежден в том, что его подопечной пришлось пройти через все круги ада после того, как умерла ее дочь. Все, что ему нужно было сделать, это установить, какие именно круги.

— В юридической практике немногие вещи можно назвать окончательно решенными, а тем более заранее, — ответил он. — Всегда найдется какая-нибудь лазейка, но, чтобы найти ее, я должен знать о вас все. Почему бы нам сегодня просто не поговорить о чем-нибудь? Мне нужно узнать вас так же хорошо, как знает Бет.

Сюзанна резко вздернула голову.

— Она совсем меня не знает. Нам было всего по пятнадцать, когда мы последний раз виделись в Стрэтфорде. После этого мы, наверное, обменялись не более чем дюжиной писем.

— А почему вы перестали писать друг другу? — осторожно поинтересовался Стивен. — Просто выросли? Или была другая причина?

— Бет поступила в университет, а я застряла дома, ухаживая за матерью, — ответила Сюзанна, пожав плечами, словно этим было все сказано. Она сделала паузу, вероятно сообразив, что этого недостаточно. — С моей стороны не было никаких обид. В последние пару лет я, должно быть, была очень скучной подругой по переписке. Полагаю, я решила бы, что с ней что-то не в порядке, если бы она продолжала писать мне, со всеми этими своими студенческими вечеринками, танцульками и ухажерами.

Стивену всегда легко удавалось найти общий язык с женщинами-клиентами. Как-то одна из них призналась ему, что она просто не заметила, что ее допрашивают, ей это казалось самой обычной беседой. Он надеялся, что и Сюзанна будет чувствовать себя так же.

— Потому что все, о чем вы могли написать, исчерпывалось готовкой и уборкой? — подсказал он.

Она кивнула и принялась описывать свой обычный день. В ее тоне не чувствовалось горечи, когда она объясняла, что мать вообще ничего не могла сделать без посторонней помощи — ни одеться, ни сходить в туалет, ни приехать на своем инвалидном кресле туда, куда ей хотелось. Все это было очень утомительно, поскольку ей приходилось выполнять обязанности не только сиделки, но и домработницы.

— Я считала, что мне повезло, если удавалось лечь в постель в двенадцать ночи, — подвела она итог. — Но мать часто звонила мне по ночам. Я с трудом могла выкроить время на то, чтобы написать Бет, не говоря уже о том, чтобы придумать что-то интересное, о чем можно было бы рассказать в письме.

— А ведь вы были так молоды, — сочувственно произнес Стивен. — Вероятно, иногда вам бывало очень горько, все остальные в вашем возрасте вовсю развлекались, ведь на дворе стояли шестидесятые — вся эта мирная революция, дикие наряды и музыка, — а вам приходилось играть роль матери для своей собственной мамы. И как долго это продолжалось?

— Восемнадцать лет, — со вздохом призналась Сюзанна. — Но я бы не говорила, что мне бывало горько, это слишком сильно сказано. Я любила мать и хотела заботиться о ней. Однако случались моменты, когда я спрашивала себя, справедливо ли это. Однажды я стояла в саду и смотрела на реку, — продолжала она со слабой улыбкой. — Я видела, как течет мимо река, и сравнивала ее со своей жизнью, в которой мне выпала роль зрителя. Мне было очень грустно. Потом как-то я укоротила юбку, чтобы хоть немного походить на других девушек в мини. А отец велел мне удлинить ее снова. Он заявил, что ходить в мини неприлично для человека, который ухаживает за инвалидом. Должно быть, в шестидесятые я была единственной девушкой, носившей юбку до колен.

— И часто он вел себя таким образом?

— Да, полагаю, частенько. — Она вздохнула. — Мне кажется, он перестал видеть во мне дочь и вообще живого человека. Для него я была просто кем-то, кто ухаживает за ним и матерью.

Постепенно Стивену удалось завоевать ее доверие, и Сюзанна стала рассказывать ему, как с течением времени отец стал приходить домой все позже и позже, как он никогда не отпускал ее по субботам, хотя и обещал, и какой оторванной от всего остального мира она себя чувствовала. Стивен пришел в ужас, потому что нисколько не сомневался в том, что она говорит правду. У него даже закралось подозрение, что из любви к матери она старается приуменьшить всю тяжесть выпавшего на ее долю испытания. Это было совсем как в одной из викторианских мелодрам — молодая девушка, отлученная от мира на долгих восемнадцать лет.

— Я никогда бы не хотела, чтобы мать попала в дом престарелых, — объяснила Сюзанна. — Но я обвиняла отца в том, что он не пожелал нанять квалифицированную сиделку. Он сказал, что не может себе этого позволить, но ведь я знала, что это неправда, и мне было так больно осознавать, что он вовсе не такой щедрый человек, каким я его всегда считала. Похоже, его совсем не беспокоило и то, что я оказалась оторванной от мира. Единственной нитью, связывавшей меня с остальным миром, оставался телевизор, но он же превратился и в пытку, потому что показывал то, чего я была лишена. Вы помните группу «Пэнз пипл», которая танцевала на выступлении «Первой десятки»?

— Я их обожал, — просиял Стивен.

— Я тоже, они были такие красивые, такие сексуальные и очаровательно-грациозные. Но одновременно я ненавидела их, потому что они олицетворяли собой все то, что было недоступно мне, у их ног лежал целый мир, тогда как я весь день ходила в шлепанцах.

Стивен хорошо понимал, как это невыносимо грустно и горько, потому что при одном упоминании о «Пэнз пипл» он мысленно перенесся в свои студенческие годы. Он вспомнил, как валялся на полу квартиры, которую снимал вдвоем с приятелем, — бутылка пива в одной руке, сигарета с марихуаной — в другой, — споря с товарищами, какая из девчонок была самой потрясающей.

Он попытался представить себе, какой была Сюзанна в молодости. Образ, который сложился в его голове, очень походил на Джудит Дурхем, солистку группы «Нью Сикерз», поющую «Карнавал закончился». Полненькая, с прямыми волосами и шикарной челкой. Не красавица, но очень симпатичная и жизнерадостная. На девушек такого типа, как ему помнилось, всегда западал он со своими приятелями, когда им хотелось отведать домашней стряпни, иметь свежевыглаженную рубашку или просто поплакаться в жилетку.

— Кто из поп-звезд вам нравился? — спросил он.

— «Битлз», естественно, — она негромко рассмеялась и внезапно помолодела лет на десять. — Я обожала и Дэвида Боуи, и Марка Болана. Думаю, они нравились мне еще и потому, что отец называл их гомосексуалистами.

— Одно время я тоже старался походить на Марка Болана, — сказал Стивен и засмеялся, вспомнив об этом. — Тогда у меня были длинные волосы, я выкрасил их в черный цвет. Когда мой отец обнаружил, что иногда я делаю себе макияж, с ним случился сердечный приступ.

Впервые за все время Сюзанна расхохоталась. У нее был очаровательный смех, негромкий, как журчащая по камешкам вода лесного ручья.

— Не могу себе представить, чтобы вы одевались, как он, вы слишком крупный, — сказала она.

— Не уверен, что мне удалось походить на него, — Стивен ухмыльнулся. — Мне также не удалось закадрить ни одной девчонки. Но скажите мне, Сюзанна, кем вы на самом деле восхищались? Я не имею в виду поп-идолов, скорее другую женщину, которой вы подражали?

— Ванесса Редгрейв, — без колебаний ответила она. — Такая милая и такая хорошая актриса, она на всех митингах и собраниях говорила о войне во Вьетнаме. Хотя любому другому на ее месте было бы наплевать на это.

— А как насчет Жермены Гриер? — поинтересовался он. — Припоминаю, что она была кем-то вроде иконы для тогдашних молодых девушек.

— Того, что она говорила, я не воспринимала, — со смешком отозвалась Сюзанна. — Я не разбиралась в мужчинах, да и воспитали меня в убеждении, что женщина должна играть подчиненную роль. Даже если бы все повернулось по-другому и я нашла бы себе работу, не думаю, что я встала бы в ряды сторонниц эмансипации. Всего, чего я когда-либо желала — это быть женой и матерью.

— Если предположить, что у вас была бы возможность найти себе работу, чем бы вы хотели заниматься?

Она снова рассмеялась.

— Возможности были несколько ограничены, учитывая, что у меня не было никакой квалификации. Но, думается мне, я бы хотела стать садовником.

— Вот как? — Это удивило Стивена почти так же, как и ее признание в том, что она восхищалась Ванессой Редгрейв.

— Мне кажется, что если бы не сад, то я могла бы запросто впасть в отчаяние, — задумчиво протянула она. — Есть нечто успокаивающее в том, чтобы ухаживать за растениями, даже когда вы просто наблюдаете за тем, как они растут. Может быть, если бы мне не пришлось снимать ту жалкую комнатку в Клифтон-вуд, если бы я нашла себе жилище с садом, все закончилось бы для меня совсем не так.

Стивен почувствовал, как его охватывает возбуждение. Неужели он приблизился к тому, чтобы открыть мотив, который руководил всеми поступками Сюзанны?

— Почему вы так думаете? — спросил он, стараясь, чтобы его голос звучал как можно бесстрастнее.

— Тогда я смогла бы сосредоточиться на чем-нибудь другом, — объяснила она. — Комната была просто ужасной, мне необходимо было вырываться из нее хотя бы иногда. Постепенно я привыкла ходить на маленькую площадь возле медицинского центра, день за днем. Вместо того чтобы смотреть, как растут цветы, я наблюдала за этими двумя. Потом это занятие захватило меня.

Стивен уже давно отказался от мысли о том, что она слабоумная. В зеленовато-голубых глазах Сюзанны было вовсе не отсутствующее, тупое выражение, как ему подумалось сначала, просто она предпочитала находиться мыслями далеко отсюда.

— А где вы жили до этого, после того, как покинули Амбра-вейл? — задал он следующий вопрос.

Лицо ее исказилось гримасой.

— Неприятные воспоминания? — мягко спросил он и потянулся через стол, чтобы взять ее за руку. — У меня двое детей, Сюзанна, я могу представить себе, каково потерять одного.

— Все так говорят, — резко откликнулась она. — Но это как раз то, что обязательно должно случиться с вами, чтобы вы могли понять. Это как умереть самому, как будто вам выстрелили в сердце, но вы почему-то дышите и ходите. Вам больше не светит солнце, вся красота мира вокруг, которой вы любовались, ушла навсегда.

Взглянув на часы, Стивен в смятении заметил, что его время почти истекло. Он многое узнал о домашней жизни Сюзанны, и сейчас ему не хотелось уходить, ведь она заговорила о своих чувствах. Но он знал, что должен сделать это, потому что в конторе через полчаса у него назначена очередная встреча.

— Нам еще о многом предстоит поговорить, но сегодня времени для этого не осталось, — сказал он. — Я снова появлюсь в конце недели. Как вы думаете, сможете вы тогда рассказать мне об отце Аннабель и о том, где вы жили до Белль-вю?

— Вы многого хотите, — ответила она, холодно глядя на него. — Не знаю, смогу ли я рассказать вам об этом.

— Моя мать всегда говорила: «Лучше облегчить душу и рассказать все, чем носить в себе». Будучи мальчишкой, я не понимал, что она имеет в виду, — произнес Стивен. — Зато теперь понимаю.

— А моя мать говорила: «Чем меньше говоришь, тем быстрее излечишься», — парировала Сюзанна. — Мне представляется, что в этом намного больше смысла.

— Я думаю, что это выражение относится к тому, что говоришь сгоряча, — с упреком заметил он. — Я имею в виду нечто совершенно другое. Подумайте об этом, Сюзанна, может быть, даже попытайтесь записать свои мысли. В общем, увидимся в пятницу.

— Бет вообще-то разговорчива? — неожиданно спросила она, когда он встал, собираясь уходить.

— Нет, совсем напротив, — признался Стивен. — Мы проработали в одной конторе вот уже почти год, а я по-прежнему о ней ничего не знаю. Когда вы дружили, она охотно рассказывала о себе?

— И да, и нет, — задумчиво произнесла Сюзанна. — Она мало и редко говорила о своей семье, зато обо всем остальном могла болтать без остановки.

— А почему вы спросили меня об этом? — поинтересовался Стивен.

Сюзанна зарделась.

— Сама толком не знаю. Полагаю, это то же самое, как вы хотите узнать обо мне все, чтобы понять, почему я совершила убийство. Я всегда думала, что если когда-нибудь снова встречусь с Бет, она окажется очень живой, активной, полной энергии. Но она совсем не такая, мне она показалась грустной. И мне интересно почему. Она ведь не замужем, правда? И вообще, была ли?

— Не думаю, — ответил он. — Но если узнаю, то скажу вам. Только это должно остаться между нами, — добавил он, постучав себе по носу и подмигнув ей.

Сюзанна снова рассмеялась. Вероятно, ее насмешило выражение его лица, а не то, что он сказал.

— Хорошо, мистер Смит, — сказала она. — Поблагодарите Бет за то, что она прислала вас.

* * *

Направляясь обратно в Бристоль на машине, Стивен раздумывал над последним замечанием Сюзанны о Бет. Впрочем, из головы у него не выходило и то, что она рассказала о себе. Было немного смешно всерьез полагаться на ее суждение о характере женщины, с которой она дружила более тридцати лет назад, но он все больше склонялся к мысли о том, что Сюзанна — неглупый и проницательный человек.

Бет заинтриговала его с самого первого дня появления в конторе. Он впервые увидел ее, когда она стояла спиной к нему в своем кабинете, наклонившись над коробкой с книгами и распаковывая ее. На ней был красный костюм с длинной обтягивающей юбкой и разрезом сзади. Он припомнил, как подавил в себе желание присвистнуть, потому что сочетание ее вьющихся черных волос, костюма красного цвета и длинных, стройных ног в черных колготках выглядело очень сексуально.

Вместо этого он представился и предложил помочь распаковать книги. Она выпрямилась, оглядела его с головы до ног и сказала что-то насчет того, что сама должна сделать эту работу, чтобы знать, где какая книга лежит. «Эффектно» — вот, пожалуй, самое подходящее слово для того, чтобы описать, как она тогда выглядела. На каблуках она была одного с ним роста; ее лицо с бледной кожей цвета слоновой кости, крупным ртом и холодными глазами почти волшебным образом обрамляли кудри иссиня-черных волос. По всем стандартам ее нельзя было назвать красивой, но она пленяла и очаровывала, подобно звездам старого немого кино.

Стивен скривился, вспомнив, как сел в лужу, с порога начав расспрашивать Бет о том, откуда она приехала, почему решила осесть в Бристоле и где она живет. Сейчас он, конечно, понимал, что было бы намного лучше только представиться, предложить ей чашечку кофе и исчезнуть. Друзья часто поддразнивали его, сравнивая с веселым щенком-переростком, и в тот день он точно выглядел таким щенком, изо всех сил стараясь понравиться, разве что только не пускал слюни от восторга.

С самого первого дня Бет поставила все точки над «и».

— Я ценю ваш интерес, — ледяным тоном заявила она, — но я очень замкнутый человек. Я с радостью приму ваш совет относительно дел клиентов или других юридических вопросов, но ничего более личного мы касаться не будем.

Впоследствии выяснилось, что именно так она и поступала. Она была высокомерной и холодной, никогда не болтала ни с кем в конторе по пустякам, казалась совершенно лишенной чувства юмора, и он замечал оживление в ее глазах, только если они разговаривали о каком-нибудь деле. Но ее поразительный внешний вид и элегантная, зачастую сексуальная одежда предполагали, что в ней жила и другая натура, которая страстно просилась наружу.

И только на корпоративной вечеринке по случаю Рождества в прошлом году ему удалось разглядеть под непроницаемой броней Бет проблеск этой ее другой натуры. Она купила сувениры для всех девушек, работающих в конторе, — не просто стандартные шоколадки или спиртное, а тщательно подобранные с учетом личных вкусов подарки, аккуратно и очень красиво упаковав их. Кроме того, она принесла целый поднос восхитительных канапе для вечеринки. Оказалось, что Бет приготовила их сама. В первый раз за три месяца в конторе она слегка расслабилась и выпила довольно много. Ему показалось, что он ощутил ее нежелание отправляться домой.

Четыре дня спустя, когда она пришла на работу с рукой в гипсе, которую, упав, сломала, возвращаясь после вечеринки, Стивен внезапно безошибочно угадал, что она провела все праздники в одиночестве, к тому же, вероятно, страдая от боли и не имея никого, к кому можно было бы обратиться за помощью. Его любопытство обрело тогда оттенок симпатии к ней, и он принялся изучать Бет более тщательно. Она представляла собой настоящую загадку: прекрасно справлялась с работой, отдавалась ей полностью, оставаясь при этом свободной от предубеждений и очень честной. И если она не стремилась раскрыться сама, то поощряла в этом других. Стивен стал частенько замечать за собой, что рассказывает ей то, о чем и помыслить не мог поведать кому-нибудь другому.

Несмотря на свое высокомерие, она вовсе не была снобом. Бет не снисходила к людям, стоявшим ниже нее, казалось даже, что ей легче общаться с уборщицей в конторе или с молодыми головорезами из спальных микрорайонов, чем со своим начальством. Кроме того, она была очень терпеливой и внимательной с новыми сотрудниками, никогда не ленилась подробно объяснить им нюансы и подробности дела, чего никогда не делали другие адвокаты.

Стивену вскоре стало ясно, что высокомерие Бет — это всего лишь тщательно выстроенная защитная преграда, назначение которой состояло в том, чтобы держать на расстоянии людей, подобных ему, — стремящихся сунуть свой любопытный нос в ее жизнь. После этого она начала казаться ему еще более загадочной.

Стивен заулыбался, когда до него вдруг дошла абсурдность его затеи — стараться узнать поближе другого адвоката, в то время как все, о чем он должен сейчас думать, это его клиент. Но подобная парадоксальность была свойственна ему и в личной жизни.

Он изображал себя семейным человеком, который счастлив в браке, но в его домашней жизни больше не было счастья. Его жена Анна была алкоголичкой, и его девочки, Полли и Софи, страдали от этого. Из вечера в вечер он возвращался домой и находил Анну в бессознательном состоянии, дом — в беспорядке, а девочек — голодными и в слезах.

Снова и снова он умолял Анну обратиться за помощью к врачу и перестать пить. Она обещала ему, что так и сделает, но на следующий день все повторялось сначала. Он сбился со счета, сколько раз она уходила из дома и не возвращалась ночевать. По вечерам в воскресенье именно он стирал и гладил школьную форму девочек для следующего утра, и именно ему приходилось заниматься приготовлением еды, походами по магазинам и уборкой.

Существовало только одно-единственное возможное решение проблемы, чтобы Анна и дальше не могла превращать в ад жизнь детей. Ему следовало предъявить ей ультиматум — или она бросает пить, или он вышвыривает ее на улицу. Но он не мог решиться на это, потому что знал, что жена почти с радостью согласится оказаться на улице, чтобы продолжать делать то, что ей нравится. Она часто говорила, что пьет потому, что устала от него и своей постылой жизни. Если бы он верил, что она сможет сама о себе позаботиться, то охотно избавился бы от ответственности и бесконечных мерзких сцен. Но он знал, что она не сможет, и ему была невыносима мысль о том, что женщина, которую он когда-то любил, закончит тем, что ее арестуют за пьянство или попрошайничество на улицах.

Стивен ощущал себя жонглером, который пытается удержать все шары в воздухе одновременно, старается быть и отцом, и матерью своим девочкам, ведет хозяйство, скрывает пьянство Анны от друзей и семьи, при этом выполняя трудную, обременительную работу и делая вид, что у него все в порядке. Вот эта необходимость бесконечно притворяться и отсутствие близкого человека, которому он мог бы довериться, иногда приводили его в совершеннейшее отчаяние. Временами он воображал себе, что Анну убивают, что она погибает в автокатастрофе, что ее почки наконец отказывают и что весь этот кошмар заканчивается. Иногда, когда ему становилось по-настоящему плохо, он даже подумывал о том, чтобы убить ее самому.

«Может быть, тогда Бет заметит тебя». Он ухмыльнулся нелепости такой мысли. Но это была правда, преступление было надежным способом привлечь к себе внимание людей. Может быть, именно поэтому и Сюзанна так поступила.

* * *

— Ну? — Бет положила руки на стол, глядя на него в упор. — Что она сказала?

Стивен подумал, что сегодня она выглядит сногсшибательно. На ней был светло-серый брючный костюм, красный свитер-поло, на губах помада в тон, а волосы собраны на затылке в узел. Он проказливо улыбнулся ей, изумленный тем, что Сюзанна сумела в достаточной степени взволновать и вывести Бет из себя, так что она примчалась к нему в кабинет, чего раньше никогда не делала. Он все еще не понимал, как такая внешне суровая и даже бессердечная женщина могла испытывать привязанность к кому-то, кто так резко отличался от нее самой, заботиться об этом человеке.

— Много чего, — отозвался он, намереваясь еще немного помучить ее. — Я обнаружил, что она хотела стать Ванессой Редгрейв, занимающейся садоводством, и выйти замуж за Марка Болана, если бы могла начать жизнь сначала.

— Марк Болан умер, — резко оборвала его Бет.

— Ну и что, — парировал Стивен. — А теперь мне пора домой. Я все расскажу вам завтра.

— Давайте сначала я угощу вас рюмочкой, — предложила она, и в ее голосе прозвучала просительная нотка.

Он был так ошарашен этим ее внезапным отказом от обычной чопорности, что почувствовал, как краснеет.

— Предложение очень заманчивое, — заметил он. — Но Анны нет дома, и мне надо присмотреть за детьми.

— Тогда позвольте мне поехать с вами, — не отставала она. — Я могу приготовить нам всем что-нибудь поесть.

Стивен не знал, что ответить. Ему трудно было вообразить себе, что Бет будет готовить еду для кого-то, кроме того, он не представлял себе, что она способна настолько волноваться из-за человека, чтобы стремиться немедленно получить о нем информацию.

Он бы с радостью поймал ее на слове, но дело в том, что Анна никуда не уходила. Через несколько минут после того, как он вернулся из тюрьмы, ему позвонила Полли, его восьмилетняя дочка, и сказала, что мама больна и лежит в постели. Разумеется, это означало, что она снова напилась и что дом опять находится в ужасном состоянии.

— Нет, вы не можете с-с-сделать этого, — заикаясь, пробормотал он, потому что у него не было времени придумать уважительную причину для отказа. — Я хочу сказать, я не готов. И девочки тоже.

Бет бросила на него острый взгляд.

— Дома все в порядке? — спросила она. — Анна не больна или что-нибудь в этом роде?

— Э-э, нет. С ней все нормально, просто отлучилась на денек. И в доме не убрано.

— В таком случае, почему бы вам не отправиться домой, забрать девочек и привезти их ко мне?

Стивен почувствовал, что она протягивает ему руку помощи и что отказаться от нее было бы верхом неприличия.

— Господи, вы умеете добиваться своего, — он слабо улыбнулся. — Вам так не терпится узнать все о Сюзанне?

— Да, хочется. — Она положила руки на бедра и с вызовом уставилась на него. — Но я с радостью познакомлюсь с вашими девочками. Так что поезжайте и привезите их. Я постараюсь приготовить что-нибудь поесть к тому времени, когда вы вернетесь.

— Бет, им шесть и восемь лет, — он вздохнул. — Это не для вас.

Она наградила его вызывающим взглядом.

— Откуда вы знаете? Если у меня нет своих детей, это не значит, что я ненавижу чужих.

Мысль о том, что кто-то приготовит для него обед, пересилила страх, что одна из девочек может нечаянно проболтаться об Анне.

— Хорошо, я сдаюсь. Но не вините меня, если у нас ничего не получится.

— Все будет нормально, — успокоила она его. — Я сама когда-то была маленькой и помню, что это такое. Вы ведь знаете, где находится моя квартира на Парк-роуд, так? Номер двенадцать.

* * *

— Пожалуйста, девочки, ведите себя хорошо, — обратился Стивен к своим дочерям, когда они ехали по Уайтлейдиз-роуд по направлению к квартире Бет. Он повернул зеркальце заднего вида, чтобы видеть их обеих на заднем сиденье, и пожалел, что не заставил девочек переодеть школьную форму.

Полли, которой сравнялось восемь, была вылитая его копия, со светлыми волосами, голубыми глазами, достаточно высокая для своего возраста. Ее зубы казались слишком большими, слегка искривленными, и, подобно ему, она все время выглядела неряхой. Софи больше походила на Анну, у нее были темные каштановые волосы и пухлые, налитые щечки.

— Не волнуйся, папочка, мы будем вести себя хорошо, — заверила его Полли. — Но я надеюсь, что она не станет угощать нас какой-нибудь необычной едой.

— Что бы она ни приготовила, ешьте, — сказал он, начиная нервничать, потому что в понятие «необычная еда» Полли вкладывала любое мясо, салаты, приправы и соусы. — И пока мы с Бет будем разговаривать, вы должны оставить нас в покое.

— А мы сможем посмотреть телик? — спросила Софи.

— Думаю, да. — Он пожалел, что не догадался прихватить с собой какую-нибудь видеокассету. — И ничего не говорите о том, что мамочка больна. Если Бет спросит о ней, скажите, что она ушла к подруге.

На девочек произвела большое впечатление передняя дверь в доме, открывшаяся автоматически, как только Бет поговорила с ними по интеркому. Перегнувшись через перила, Бет смотрела сверху, как они поднимаются по лестнице.

— Она похожа на Круэллу де Вий, — прошептала Полли.

Войдя в квартиру, девочки потеряли дар речи, увидев красивую гостиную и открывшуюся из окна панораму Бристоля.

Последовали взаимные представления и приветствия. Бет улыбнулась девочкам.

— Мне нужно было спросить вашего папочку, что вы любите есть. Но я решила не рисковать и приготовила омлет с сыром и салат из помидоров, а еще поджарила картошку. Я надеюсь, это нормально?

Обе девочки испытали явное облегчение. Омлет был одним из немногих блюд, которое они готовы были есть в любое время и в любом месте.

Что бы там Стивен ни думал о Бет раньше, с детьми она обращалась на удивление умело. Она легко поддерживала с ними разговор, показала квартиру и угостила апельсиновым соком, раскладывая кушанье по тарелкам. Они пообедали в веселой кухне, отделанной в красных и белых тонах, за маленьким круглым столиком у окна.

— Это здорово, — с неподдельным энтузиазмом произнесла Полли с набитым ртом. — Я люблю картошку.

— Я сначала отварила ее, а потом обжарила в чесноке, — объяснила Бет, наливая вина себе и Стивену. — Моя сестра так готовит картошку для своих девочек, и, когда они были в вашем возрасте, им она тоже нравилась.

— Мамочка пьет слишком много вот этого, — вмешалась Софи, показывая на вино.

Бет не обратила бы никакого внимания на это детское замечание, если бы не явное смущение Стивена. Он покраснел до корней волос, а его резкий ответ Софи: «Какие глупости ты говоришь», — показал, что ребенок был прав. Но Бет решила не заострять на этом внимания и сказала им, что приготовила шоколадный пудинг «ангельский восторг», потому что, когда она сама была маленькой, просто обожала его.

— Я включу вам видео, пока мы с вашим папочкой будем разговаривать, — сказала она, ставя перед ними стеклянные вазочки с шоколадным пудингом. Сверху она спиралькой выдавила сливки, и девочки запищали от восторга. — Вы уже наверняка видели его, это «Красавица и чудовище».

— Они видели этот фильм всего один раз, в кинотеатре, — уточнил Стивен. — Он им очень понравился, и с тех пор они донимают меня просьбами купить им видеокассету.

Стивена тронуло то, как Бет обращалась с его девочками, хладнокровная и невозмутимая, как всегда, но в то же время проявляющая искренний интерес и заботу. Удивительно, но она подумала даже о том, чтобы приготовить для них видео, а пудинг, поданный в роскошных вазочках, свидетельствовал, что она не забыла, каково это — быть маленькой девочкой.

— А почему у вас нет мужа? — поинтересовалась Софи, цепляя ложкой последний кусочек пудинга.

Стивен собрался было вновь шикнуть на нее, но Бет только рассмеялась.

— Я все еще продолжаю искать принца, — ответила она. — Но пока ни одного не подвернулось.

— Если бы у меня была такая шикарная квартира, как у вас, я бы тоже не спешила выйти замуж, — заявила Полли. — Вместо детей я бы завела животных.

— Неплохая идея, — смеясь, согласилась Бет. — Я бы хотела завести собаку, но мне жаль держать ее в квартире, особенно если учесть, что я весь день на работе.

— Так вы любите собак? — удивился Стивен. — Я почему-то представлял, что это должны быть кошки.

Бет покачала головой и поморщилась.

— Нет, для меня они слишком независимы. Если я заведу себе домашнего любимца, он должен будет платить мне подхалимской любовью.

— Что такое «подхалимской»? — полюбопытствовала Полли, выскребая из вазочки остатки шоколадного пудинга.

— Вот такой! — воскликнула Бет и, перегнувшись через стол, лизнула ее в щеку и тяжело задышала.

Полли взвизгнула от восторга.

— Тише, собачуля, тише, — сказала она.

— Можно, мы теперь посмотрим «Красавицу и чудовище»? — спросила Софи. — Или мы должны помочь вам вымыть посуду?

Бет улыбнулась.

— Какая хорошая девочка, — вымолвила она, гладя Софи по головке. — Нет, вы смотрите видео, а мы с вашим папочкой останемся здесь и поговорим. Крикните, если мы вам понадобимся.

Стивен включил девочкам видео и почувствовал настоящее облегчение, глядя, как они свернулись клубочком на диване. Когда он вернулся на кухню, Бет расставляла на столе сыр и сухое печенье. Она налила ему еще вина.

— Они славные девочки, вы с Анной можете ими гордиться, — сказала она. — А теперь расскажите мне о Сюзанне.

Стивен принялся рассказывать обо всем, что произошло между ними, о том, что он думал о Сюзанне, и в который уже раз подивился прихотливости судьбы. Он потратил большую часть года, пытаясь разузнать хоть что-нибудь об этой женщине, и вот он сидит в ее квартире, его дети расположились в соседней комнате, и при этом никогда еще он не чувствовал себя так спокойно и удобно. Давненько уже за ним никто не ухаживал, не подливал вина в его стакан; на столе перед ним стоял сыр, грязные тарелки, как по волшебству, исчезли в посудомоечной машине, и он с болью осознал, в какой кошмар превратилась его собственная семейная жизнь.

— Я до сих пор не могу поверить, что целых восемнадцать лет Сюзанна ухаживала за своей матерью. — Он вздохнул. — Да ведь это словно быть похороненной заживо! К сожалению, время беседы истекло слишком быстро. Начав говорить, Сюзанна ничего не скрывала, и я думаю, что в следующий раз мне удастся убедить ее рассказать об отце Аннабель.

— Она не возражала против того, чтобы я иногда приходила повидаться с ней? — спросила Бет.

— Нет, она была тронута вашим предложением, — ответил Стивен. — Скажите мне, она случайно не походила на Джудит Дурхем в молодости?

Какое-то мгновение Бет раздумывала, прежде чем ответить.

— Да, наверное, походила, если подумать. Не слишком высокого роста, прямые блестящие волосы, чудесная кожа, ясные глаза. Приятное лицо. Возраст и тяготы жизни обошлись с ней не очень-то ласково.

— А на кого были похожи вы? — вдруг спросил он.

— Костлявая дылда с бледным как мел лицом, — засмеялась она, но в смехе ее звучала грусть.

— А ваша жизнь в университете была такой, какой ее представляла себе Сюзанна: бурные вечеринки каждый день?

— Нет. Я училась днем, а по вечерам подрабатывала официанткой. Я все время собиралась снова написать Сюзанне, но, как и ей, мне не хватало времени, и, наверно, я считала, что мне нечего сказать ей такого, что могло бы заинтересовать ее. А потом прошло время, и я решила, что уже слишком поздно писать ей и пытаться склеить разбитую дружбу.

Стивен почувствовал, что Бет не нравится, что он сменил тему разговора и начал расспрашивать о ее прошлом.

— Прошу прощения, если вы считаете, что я лезу не в свое дело, — извинился он. — Просто я хочу лучше представить вас вместе. Понимаете, по-моему, с тех пор у нее не было другой подруги, поэтому то, как она относилась к вам, кажется мне исключительно важным.

— Мы обе были одинокими, — задумчиво отозвалась Бет. — Разумеется, этого не понимаешь, когда тебе только десять, тебе кажется, что у тебя мало друзей оттого, что ты слишком невзрачна, глупа или что-нибудь в этом роде. И только много позже осознаешь, кто ты на самом деле. Я думаю, что наши семьи тоже оказали на нас большое влияние. Сюзанна не могла приглашать друзей домой из-за своей бабушки, а я — из-за отца.

— А при чем тут ваш отец?

Бет пожала плечами.

— Он был человеком, который привык считать себя Владетелем Поместья, тогда как, в сущности, жил прошлым, а дом в это время разваливался на части, потому что он утратил всякую связь с действительностью.

Стивен вопросительно поднял брови.

— Не спрашивайте меня больше, — устало попросила она. — Я предпочитаю не думать и не вспоминать о своем отце.

— Но он еще жив?

— Да. Мой брат поместил его в дом престарелых несколько лет назад, после того как умерла моя мать. Я не навещаю его, если таков ваш следующий вопрос.

Стивен решил, что ему лучше оставить эту скользкую тему в покое.

— Я думаю, Сюзанна готова изменить свои показания, — произнес он. — Если мы сможем доказать, что в последние четыре года ей пришлось пройти сквозь все круги ада, по-моему, у нас появятся шансы, что она отделается мягким приговором.

— Сегодня вечером в местной газете появилось еще одно интервью мужа регистраторши, — внезапно сказала Бет. — Фотографии его и детей дома. Похоже, он начал крестовый поход с целью добиться для Сюзанны повешения, утопления и четвертования. Его можно понять, конечно, но что-то в его тоне позволяет предположить, что дело нечисто.

— Могу я взглянуть на это интервью?

— Посмотрите на него завтра в конторе, — сказала она. — Полли и Софи захотят узнать, в чем дело. Не думаю, что маленьким девочкам следует знать о таких вещах.

— Вы похожи на айсберг, большая часть которого скрыта от глаз посторонних, — заявил Стивен. — Я никак не ожидал, что вы сумеете найти общий язык с детьми или проявите себя такой хозяйкой. — Он обвел взглядом кухню, отметив про себя, что вокруг все сверкает и блестит чистотой, в кухне есть милые домашние безделушки — чехол для чайника домашней вязки с крытым соломой сельским домиком и раскрашенный в яркие цвета деревянный попугай на подоконнике. — Вы когда-нибудь были замужем?

— Нет, Стивен. — Лицо ее напряглось. — Не была. Я так и не встретила человека, с которым захотела бы остаться. Но время от времени, видя таких милых детей, как ваши, я думаю, что хотела бы стать матерью.

Стивен понял, что больше она ему ничего не скажет. Он взглянул на свои часы и отметил, что уже почти половина десятого.

— Я должен отвезти девочек домой, — сказал он. — Обычно в восемь они уже в постели.

Бет встала, заглянула в гостиную, и увидела, что кассета закончилась, а девочки заснули. Улыбнувшись, она поманила Стивена, чтобы тот подошел и посмотрел сам. Полли спала сидя, головка ее свесилась набок, а младшая сестра устроилась у нее на коленях, сунув большой палец в рот.

Стивен вздохнул.

— Жалко их будить, — сказал он.

— Я отнесу Софи в вашу машину, а вы возьмите Полли, — предложила она. — Может быть, они не проснутся.

Девочки проснулись, когда их коснулся прохладный ночной воздух, но их хватило только на то, чтобы сквозь сон попрощаться с Бет. Отъезжая, Стивен посмотрел в зеркало заднего вида и увидел Бет, стоящую на тротуаре под уличным фонарем. Ему стало интересно узнать, о чем она думает.

Глава девятая

Когда Стивен в пятницу пришел навестить Сюзанну в тюрьму, под глазом у нее красовался синяк.

— Господи Боже! — в ужасе воскликнул он. — Кто это вас так?

Подбитый глаз почти не открывался, но, тем не менее, на губах у нее появилась слабая улыбка.

— Все не так плохо, как выглядит. С этим можно жить.

Стивен поразился тому, что женщина, которая вела столь уединенный образ жизни, способна проявлять такое равнодушие к тому, что ее ударила другая женщина.

— Я не стану советовать вам подавать официальную жалобу, — сказал он, отлично зная, что от этого ее положение станет еще хуже. — Просто скажите мне, почему она ударила вас, и пусть это останется между нами.

— Из-за того, что я сделала, разумеется, — отозвалась Сюзанна, глядя на него с таким выражением, словно он задал совершенно дурацкий вопрос. — Она видела фотографии Роланда Паркса и его детей в газете и решила, что меня нужно как следует вздуть.

Стивен пожалел, что не догадался попросить начальника тюрьмы убрать все материалы о Сюзанне и совершенном ею преступлении из газет, которые поступали заключенным. Естественно, подобная мера не помешала бы информации просочиться внутрь, например во время посещений, но на это ушло бы больше времени, и, кроме того, сведения, полученные из вторых или даже третьих рук, произвели бы гораздо меньшее впечатление. Тем не менее он был озадачен, потому что не в обычае заключенных столь агрессивно реагировать на преступления, подобные этому. Как правило, насилие становилось нормой поведения по отношению к растлителям детей и несовершеннолетних.

— Вы думали о моей просьбе, которую я высказал вам прошлый раз? — спросил он, поскольку у них было слишком мало времени, чтобы продолжать негодовать по поводу ее избиения.

Она кивнула.

— Отлично, — продолжал Стивен. — Предположим, мы начнем с рождения Аннабель. Она родилась в больнице Святого Михаила, если я правильно помню. Ее отец присутствовал при родах?

Сюзанна залилась краской и уставилась на свои руки. Она вовсе не хотела рассказывать о своем романе с Лайамом. Она понимала, что, скорее всего, мистер Смит попытается узнать, был ли он ее первым любовником, где и как она встретилась с ним, захочет выяснить подробности, о которых, кроме нее, не знала ни одна живая душа.

— Я рассталась с ее отцом еще до того, как переехала в Бристоль, — поспешно сказала она. — Если вам действительно нужно все узнать о нем, то я предпочла бы поговорить об этом с Бет.

— Договорились, — ответил Стивен, которому вовсе не хотелось, чтобы она вновь замкнулась. — Тогда просто начните с рождения Аннабель. Роды были трудными?

— Нет, они были очень быстрыми. Ночью у меня начались схватки, и к девяти утра я вызвала «скорую». Она родилась в два часа пополудни, без всяких разрывов или других последствий.

— Просто отлично, — с восхищением воскликнул он. — Моей жене наложили добрую дюжину швов, когда родилась наша старшая, и на это ушло целых полтора дня. Как долго вы пробыли в больнице?

— Четыре дня, — ответила она. — Но там было слишком шумно, так что я с радостью вернулась домой.

— Вам кто-нибудь помогал дома? — поинтересовался он.

— Мне не нужна была ничья помощь, — с ноткой негодования возразила она. — Новорожденные дети почти все время спят.

— Мои не спали, — заметил он, и она рассмеялась.

— Знаете, может быть, мне повезло, но с Аннабель было очень легко с самого начала, — продолжала Сюзанна, и в глазах у нее появилось мечтательное выражение. — Это было восхитительное время, только мы вдвоем, она и я. Я спала, когда засыпала она, а когда она просыпалась, я просто баюкала ее на руках. Мне хотелось бы навсегда сохранить в памяти каждое мгновение, которое я провела с ней.

— Значит, вам понравилось быть матерью?

— О да, — вздохнула она. — Это было самое лучшее из того, что случилось со мной, а когда я вывезла ее первый раз в коляске, то была страшно горда. Люди останавливались поговорить со мной на улице, посмотреть на нее, ну, вы понимаете. Наконец-то я почувствовала, что я — живой человек, вроде как законченный и цельный.

— Но ведь вам, очевидно, было одиноко вдвоем с ребенком?

Сюзанна нахмурилась.

— Нет, совсем нет. Люди заговаривали со мной на улице, я иногда заглядывала к старичкам, которые сидели днем дома, поболтать и выпить кофе. Кроме того, маленький ребенок требует такого к себе внимания, что иногда я даже не замечала, как пролетел день. Когда Аннабель лежала в кроватке, я занималась вязанием и шитьем. С матерью мне действительно было очень одиноко дома, но с Аннабель — никогда.

— Я брал своих девочек в парк, когда они были маленькими, — доверительно поведал ей Стивен. — Катал их на качелях и карусели. А вы куда возили Аннабель?

— Главным образом, на Брэндон-хилл, — ответила она. — Мне нравилось бывать там летом, оттуда с высоты виден весь Бристоль. Когда Аннабель научилась ходить, ей очень нравилось смотреть на пруд и на водопад, как он сбегает по камням.

— Моим девочкам он тоже нравился, — заметил Стивен. — Они всегда умоляли меня отвести их туда, чтобы покормить белок.

— Белки были любимицами Аннабель, — сказала Сюзанна. Голос у нее задрожал, а глаза наполнились слезами. — Мы брали с собой орехи для них, и каждую белочку она звала по имени.

Брэндон-хилл так отчетливо предстал перед ее мысленным взором, словно она стояла там, глядя вниз, в ту последнюю осень перед смертью Аннабель. Белки в основном обитали на склонах, ближе к Беркли-сквер, там, где располагалась контора Бет и Стивена. Поросшие травой склоны круто спускались вниз от самой Кэбот-тауэр. В сентябре траву укрывала тень больших, раскидистых деревьев, а в ноябре она пряталась под ковром опавших листьев.

Она словно наяву видела, как Аннабель радостно бежит впереди нее, в своем красном ворсистом шерстяном пальто и темно-синих шерстяных штанишках, и ножки ее еще были по-детски пухленькими.

— Ну же, мамочка, бежим! — Она слышала ее тоненький голос, когда она обращалась к ней, и видела, как Аннабель оборачивается, протягивая свои маленькие ручки, словно собираясь подтолкнуть ее вверх по крутому откосу.

У Сюзанны перехватывало дыхание, когда она отвечала: «Я не могу бегать так быстро, как ты. Белкам придется подождать, пока я поднимусь».

У Аннабель были темные глаза Лайама — озера тающего шоколада с длинными, густыми ресницами. Волосы у нее кудрявились так же, как и у него, всегда спутанные, сколько бы Сюзанна их ни расчесывала. Одна из соседок на Амбра-вейл называла ее «улыбушей», потому что Аннабель все время улыбалась. Сюзанна не помнила, чтобы дочка когда-нибудь хмурилась, даже когда открыла глазки в первый раз.

— Она всем им дала имена девочек, — сказала Сюзанна. Ей показалось, что, задумавшись о дочери, она на какое-то время отключилась от окружающего. — Белочки у нее были Венди, Люси, Мэри и Линда. Помню, я говорила ей, что среди них обязательно должны быть и мальчики, но она не согласилась со мной. Она сказала, что они слишком красивые, чтобы быть мальчиками. — Она вновь замолчала и взглянула на Стивена. — Полагаю, это оттого, что в нашей жизни не было мужчин.

Стивену подумалось, что, вероятно, она испытывает из-за этого чувство вины.

— Мои девочки тоже всем животным давали женские имена, — сказал он. — У них есть кролик по имени Флоренс, тогда как на самом деле он — мальчик.

В воздухе повисло молчание. Стивен не знал, о чем говорить дальше.

— Можете себе представить, что бы вы чувствовали, потеряв одну из своих девочек? — вдруг спросила Сюзанна, и глаза ее были полны слез.

Стивен покачал головой.

— Ты стараешься удержать в памяти все до единого воспоминания, — негромко произнесла она. — Как пахли ее волосы, какой шелковистой была кожа. По ночам я лежала с открытыми глазами и пыталась вспомнить ее голос, когда она напевала колыбельные песенки. Иногда в магазине какой-нибудь ребенок окликал свою мать, и я вздрагивала от неожиданности, мне чудилось, что это она зовет меня.

— Куда вы отправились после того, как она умерла? — спросил Стивен. Он чувствовал, что не сможет задавать Сюзанне вопросы о смерти Аннабель, во всяком случае не сейчас, когда она так расстроена.

— В Уэльс, — ответила она неожиданно резким тоном. Стивен выжидающе устремил на нее взгляд, но она явно не испытывала особого желания продолжать. — Я присоединилась к одной коммуне, — в конце концов сказала она.

— Коммуна? — Это было последнее, что он ожидал услышать. — А я-то думал, что они все исчезли в начале семидесятых.

— Это была не такая коммуна, — бросила она. — Это было нечто вроде религиозной общины.

— Как же получилось, что вы попали в нее?

— Как-то, спустя три месяца после смерти Аннабель, я шла по Ли-вудс. Ко мне подошли двое, мужчина и женщина, и спросили, что со мной случилось, потому что я плакала. Они оказались так добры, что проводили меня домой, а потом предложили прийти к ним в церковь. Они сказали, что это мне поможет.

Стивен кивнул.

— Продолжайте, — попросил он, видя, что она с трудом подыскивает слова.

— Я была в таком отчаянии, что готова была на что угодно, — сказала она и попыталась улыбнуться, словно испытывая неловкость за свое поведение. — Это была совсем не такая церковь, к которой я привыкла, там не было викария, алтаря или органа. Просто большой зал и пианино, и много пения. Люди все время вставали и рассказывали о том, как, обретя Иисуса, они снова стали единым целым. Не могу объяснить, в чем дело, но, находясь там, я и вправду чувствовала себя лучше.

Стивен уже сталкивался с такими группами: отверженные, бедняки, больные, социально неполноценные люди, повредившиеся рассудком, подобно Сюзанне, — все они собирались вместе, ища утешения друг у друга. У него были клиенты, которые вступали в такие общины, и, что самое удивительное, иногда это наставляло их на путь истинный.

— Наверное, кто-нибудь из членов этой группы и предложил вам вступить в коммуну? — спросил он.

Она кивнула.

— Да, один человек по имени Ройбен Морленд. Психиатр-целитель.

Стивен вопросительно изогнул бровь. Сюзанна покраснела.

— Он сказал, что может сделать так, чтобы мне снова стало хорошо. Каждый раз, стоило мне поговорить с ним, я чувствовала себя сильнее, так что я поверила в него. Во всяком случае, он отвез меня посмотреть на эту общину в Уэльсе, и мне там понравилось. Они сами выращивали овощи, держали нескольких кур и еще изготовляли всякие поделки, которые потом продавали в сувенирных лавках, чтобы добыть деньги для поддержания коммуны. Мне подумалось, что это именно то, что нужно.

Она словно оправдывалась, в голосе ее звучали извиняющиеся нотки, и Стивен догадался, что, скорее всего, потом все оказалось не так уж и здорово. Но при этом она хотела, чтобы он понял, что привлекло ее в этом месте с самого начала.

— Там было так красиво и покойно, — продолжала она. — Лето шло к концу, и вид кругом был изумительный. В Бристоле у меня не осталось никого и ничего. Я хорошо умела ухаживать за растениями. Я могла шить, вязать, готовить и варить варенье. Ройбен показал мне крошечные кексы и пирожные, которые они пекли и разрисовывали от руки, и я подумала, что тоже могу так. Он сказал, что я ценное приобретение для общины.

— Какие-нибудь условия вам поставили?

Она вздохнула.

— Только отказаться от всего, что мне принадлежало. Мне показалось, будто я и вправду сжигаю все мосты.

— А почему вы должны были так поступить? — спросил Стивен, в голове у которого моментально зазвенели тревожные колокольчики.

— Ройбен сказал, что деньги и собственность мешают нам стать по-настоящему свободными. При вступлении в коммуну нужно было передать ей все, что у вас имелось. Больших денег у меня не было, только сотня фунтов сбережений, но у меня была хорошая мебель из родительского дома и оставались кое-какие украшения, которые достались мне от матери. Мне пришлась не по вкусу мысль о том, что они будут проданы. Они много значили для меня.

У Стивена появилось чувство, что этот Ройбен окажется обычным мошенником, который обманывал униженных и оскорбленных.

— Но вы все-таки согласились на это?

— Да. Понимаете, мне нужно было то, что обещал Ройбен: простая, счастливая жизнь. Казалось разумным, что, пока у меня были вещи из моего прошлого, я не могла двигаться вперед.

Голос у нее задрожал, а глаза снова наполнились слезами. Стивен понял, что они были вызваны не только утратой всего ее имущества — совершенно очевидно, что Ройбен обманул и какие-то другие ее ожидания.

— Он убедил вас поступить так, сказав, что любит вас?

Он кивнула и опустила голову.

* * *

Сюзанна отчетливо помнила тот день, когда Ройбен произнес эти слова. Стояла ясная погода, и полуденное солнце заглядывало в окна маленькой гостиной на Амбра-вейл. Вытирая пыль с мебели, она раздумывала, стоит ли ей бросить все и отправиться в Уэльс.

В течение четырех недель после смерти Аннабель Сюзанна не обращала ни малейшего внимания на свой дом. Ей хотелось умереть. Каждую ночь ее переполняли скорбь и тоска, и она легко могла добрести до клифтонского подвесного моста и броситься с него в воду. Но постепенно, начав ходить в церковь и встретив там людей, которым, подобно ей, пришлось много вынести в жизни, она снова начала видеть в своем доме убежище и крепость. Может быть, на ее долю и вправду выпали тяжкие страдания, но ведь у нее остались и счастливые воспоминания.

Она буквально светилась восторгом, впервые увидев свой дом викторианской эпохи на Амбра-вейл. Пусть он был небольшой, пусть в нем были всего две комнаты наверху и две внизу, пусть входная дверь открывалась прямо на улицу, но он все равно был очень славным, и она знала, что сможет создать в нем уют и обрести покой.

Она сама занялась ремонтом и покраской дома. Чудесные обои «Лаура Эшли», которые она выбрала, замечательно подходили как к стилю самого дома, так и к мебели, которую она привезла с собой из Луддингтона. Круглый обеденный стол орехового дерева, который раньше стоял в гостиной родительского дома, она расположила перед окном вместе с четырьмя стульями из гарнитура, у одной стены поставила кушетку, а рядом с газовым камином — кресло-качалку. Она заново обила стулья бледно-голубой тканью из дралона и заказала покрывало в тон для кушетки. На полках в альковах по обе стороны камина Сюзанна расставила книги и безделушки, на пол постелила ковер в голубых тонах из старой спальни родителей, и ее жилье обрело великолепный и законченный вид.

Ей показалось странным, что она еще могла радоваться чему-то, после того как Лайам покинул ее. Уезжая из Луддингтона в Бристоль, она была убеждена, что поселившаяся в ней боль не утихнет никогда. Может быть, свою роль сыграло то, что она переехала на новое место, которое не будило никаких воспоминаний о нем, и что ей пришлось заниматься слишком многими вещами одновременно, чтобы оставалось время думать о прошлом. Но в то самое мгновение, когда она впервые ощутила, как ребенок шевельнулся внутри нее, все ее опасения и страхи, все заботы и тревоги, все сожаления о прошлом и настоящем исчезли без следа. Вокруг были сотни матерей-одиночек, теперь это уже не считалось позором или бесчестьем, и ей повезло хотя бы в том, что беременность развивалась без осложнений. Она была счастлива.

После рождения Аннабель ее переполняла любовь к окружающим, она нашла в себе силы простить Мартина, написав ему о том, что он стал дядей, и приложила к письму фотографию Аннабель. Она ничуть не удивилась, когда он не ответил, — Сюзанна чувствовала себя слишком счастливой и сильной, чтобы обращать внимание на такие мелочи.

Другие матери, с которыми она встречалась и разговаривала во время прогулок с дочкой, часто говорили ей, что ждут не дождутся того момента, когда смогут вернуться к своей работе. Сюзанна никогда не испытывала ничего подобного. С деньгами у нее было туго, поскольку она получала пособие по уходу за ребенком, но ее вполне устраивало то, что она могла оставаться дома вместе со своей малышкой.

Она радовалась каждому прожитому дню. Гуляя по парку с Аннабель, читая или купая ее, она чувствовала, что обрела цель и смысл жизни, чего никогда не было раньше. Она вкладывала всю душу в развитие девочки — вот она сначала только ползала, потом начала ходить, произнесла первые слова, научилась пользоваться туалетом… У нее появилась маленькая подружка, а не просто дочка, и каждый день доставлял ей истинное наслаждение.

Но затем Аннабель умерла, и мир Сюзанны рухнул, оставив зияющую пустоту и кровоточащую рану. Приготовление пищи, уборка, шитье и возня в саду потеряли смысл, потому что ей стало не для кого этим заниматься. Чаще всего она просто не вставала с постели, задернув занавески на окнах. Рисунки Аннабель, висящие на стене в кухне, ее одежда, которую следовало бы выгладить и убрать, — все это причиняло ей почти физическую боль.

Однако стоило ей начать ходить в церковь, как сочувствие и понимание людей, которых она там встретила, заставили ее вспомнить о необходимости регулярно питаться, стирать и убирать квартиру и даже иногда выходить на улицу. Но она по-прежнему не могла входить в комнатку Аннабель без слез. Там все оставалось так, как было при ней. Пуховое одеяло с кроликами под цвет занавесок и бордюр из шерстяной ткани на стенах по-прежнему источали ее запах. У Сюзанны не хватало духа разобрать коробки с игрушками дочери или собрать с полок ее кукол и мягких зверушек, сложить их и передать на благотворительные нужды. Однажды она попыталась прибрать в комнате, но, когда, перестилая кроватку, нашла под ней старую детскую бутылочку для молока, с ней случилась настоящая истерика.

Она верила, что Ройбен был прав, говоря, что, покинув этот дом, она вновь станет самой собой и поправится. Он говорил, что она унесет с собой только хорошие воспоминания, и тогда плохие исчезнут. Но, тем не менее, как бы ей ни хотелось оставить позади все горести и печали, было трудно смириться с необходимостью навсегда отказаться от всего, что у нее было.

Внезапный стук в окно напугал ее. Это оказался Ройбен, и она поспешила к входной двери.

Ройбена можно было считать реликтом, уцелевшим со времен «детей цветов» шестидесятых годов. Хотя ему уже исполнилось пятьдесят, он собирал свои длинные седые волосы в «конский хвост», носил в ухе сережку, на шее ожерелье из бисера, а на его предплечье были вытатуированы две рыбы — христианский символ. Он был высоким и худощавым, с острыми чертами лица, глаза его завораживали и гипнотизировали. С первой же их встречи они казались Сюзанне двумя лазерными лучиками синего цвета, которые проникали ей в самую душу.

В тот день на нем были вылинявшие голубые джинсы и бледно-голубая тенниска, и лоб его был в капельках пота после крутого подъема вверх по склону от Хотвеллза.

— Я боялся, что вы не ответите на звонок в дверь, — произнес он своим глубоким, звучным голосом. Его синие глаза внимательно изучали ее лицо, словно бы пытаясь обнаружить признаки того, что она вновь впала в депрессию. — Я должен был увидеться с вами, Сью, мне показалось, что я не сумел внятно объяснить вам, почему я хочу, чтобы вы приехали к нам в Уэльс.

Она пригласила его войти и повела в кухню, чтобы угостить чем-нибудь прохладительным. Оттуда он вышел в сад.

Сюзанна вспомнила, как она вдруг сильно занервничала тогда. До этого он лишь раз был у нее дома, они всегда встречались либо в церкви, либо в кафе «Рябина» в Клифтоне. Даже когда они ездили в Уэльс, она ждала его в конце улицы. Ей стало интересно, что он имел в виду, говоря о своих мотивах: Сюзанне казалось, что у него не может быть никаких других причин, кроме той, чтобы она вновь стала полноценным человеком.

Держа в руке стакан апельсинового сока, она присоединилась к нему в саду Превратить крутые ступени, заросшие сорняками и кустами одичавшей будлеи, в уютный садик оказалось совсем не просто. Маленькому ребенку здесь грозила нешуточная опасность — единственный ровный участок находился сразу же за дверями в кухню, — и поэтому Сюзанна соорудила калитку у начала ступенек, боясь, чтобы Аннабель не стала карабкаться по ним вверх и не упала оттуда. Но сейчас здесь было очень мило: альпийские и другие декоративные растения для украшения садов с каменными горками зацвели, скрыв грубые бетонные стены. А с высоты открывался чудесный вид на долину Кумберленда и Южный Бристоль.

Ройбен одним долгим глотком осушил стакан с соком, а потом повернулся к ней, взял ее за руку и усадил рядом с собой на скамейку.

— Вы ведь знаете, почему я хочу, чтобы вы поехали в Уэльс? Потому что я уверен: там мне удастся полностью излечить вас, — сказал он, поворачиваясь к ней, — чтобы взглянуть на нее.

Она кивнула.

— Видите ли, здесь, в этом городе, действует слишком много негативных и разрушительных сил, которые не дают мне проявить свои способности. Но, как только вы окажетесь в спокойном, тихом и красивом уголке, вдалеке от городского шума и грязи, вы будете намного более восприимчивой. Вы снова станете похожей на ребенка, научитесь верить и доверять людям, улыбаться и смеяться, позволите Святому Духу проникнуть в вас. Я хочу сделать это для вас, потому что знаю, на что вы способны.

Секунду-другую он молчал, гладя ее рукой по щеке.

— Вы полны подозрений и тревог. Это одно из проявлений тех самых негативных и разрушительных сил. Вот поэтому я и пришел сюда сегодня, чтобы объяснить, почему среди десятков других, кто хочет присоединиться к нам, я выбрал именно вас.

— И почему же? — поинтересовалась она.

— Потому что вы нежная и милая женщина, с вами легко и покойно. И потому что я люблю вас.

Сюзанна решила, что в слова «люблю вас» он не вкладывает романтического смысла. В церкви они постоянно говорили о любви.

— Как это мило с вашей стороны, — неуверенно протянула она. Все ее новые друзья из церкви без конца говорили о своих чувствах и с готовностью принимались анализировать чувства других. Она же при этом все еще испытывала неловкость.

— Я хочу сказать, что люблю вас саму, я хочу, чтобы вы были моей женщиной, — произнес он.

Сюзанна была поражена услышанным — вот этого она ожидала меньше всего. Она замерла, оцепенев.

— Не отталкивайте меня, Сью, — умоляюще продолжал он, заключая ее в объятия и крепко прижимая к себе. — Когда я впервые увидел вас, такую одинокую, страдающую и беззащитную, сердце мое преисполнилось нежности к вам. Позвольте мне показать вам, сколько радости заключено в любовной интимности.

И он принялся целовать ее.

Это оказалось совсем не таким волнующим, как с Лайамом, но тогда ей пришлось ждать очень долго, пока оно наконец случилось. Но, в общем, это было приятно, и так хорошо было снова ощутить себя желанной.

Если бы Ройбен спросил, не хочет ли она отправиться с ним в постель, она ответила бы «нет». Но он не спросил, он не убеждал ее, он просто встал, взял ее за руку и повел наверх. В спальне, пока он раздевался, она едва не поддалась мгновенному порыву и не убежала. От него пахло потом, под джинсами у него не оказалось ни кальсон, ни трусов, кроссовки он носил на босу ногу, и это произвело на нее отталкивающее впечатление, да и тело у него было белым и костлявым. Но она поняла, что медлила слишком долго, потому что внезапно Ройбен снова принялся целовать ее и так быстро снимать с нее одежду, что отступать было поздно.

Но какими бы ни были ее предубеждения против него, стоило ей оказаться с Ройбеном в постели, как она мгновенно рассталась с ними. Она не поняла, произошло ли это потому, что у нее долго не было мужчины, или потому, что он оказался умелым любовником, но она в блаженной невесомости воспарила к небесам, где главным для нее стало то, что она испытывала здесь и сейчас.

Между делом он обронил, что подвергает ее «сексуальному исцелению», и она едва не рассмеялась вслух, так это напомнило ей название старой популярной песенки. Но Ройбен вовсе не шутил, он действительно имел в виду то, что сказал, и это, похоже, на самом деле исцелило ее.

Он оставался с ней в течение нескольких дней, прожужжав ей все уши о том, чем они займутся вместе в Уэльсе. Они будут подолгу гулять по восхитительным окрестностям, вместе ухаживать за садом, слушать музыку и вести цельную и полнокровную жизнь. Он сказал, что хочет, чтобы она зачала от него ребенка.

* * *

— Я действительно решила, что это навсегда, — призналась Сюзанна Стивену, и по щеке ее скользнула одинокая слезинка. — Мне действительно захотелось иметь все то, что я увидела в Уэльсе: хороших друзей, каждый вечер ужинающих за общим столом, работу, которая делается на общее благо, когда вся горечь прошлого исчезает под натиском новой жизни. Ройбену вовсе не нужно было обещать мне вечную любовь и говорить, что у нас должен быть ребенок, чтобы заманить меня туда. Наверное, я сама бы в любом случае поехала в Уэльс.

Стивен почувствовал прилив симпатии к ней и одновременно отвращение к мужчине, который посмел покушаться на столь уязвимое создание.

— Скажите мне, Сюзанна, вы видели, как продавали ваши вещи до того, как вы отправились в Уэльс?

Она покачала головой.

— Ройбен сказал мне, что я могу взять собой только один чемодан с вещами, и все. Он сказал, что еще я могу прихватить парочку дорогих моему сердцу вещичек и что он позаботится обо всем остальном. Он уверял, что хочет уберечь меня от всей этой боли.

— Револьвер вашего отца был одной из этих вещичек?

— Да. — Она выглядела смущенной и озадаченной. — Не представляю, почему мне захотелось сохранить его. Полагаю, все дело было в добрых воспоминаниях о том времени, когда мы с отцом ходили на охоту. Еще у меня остались альбом с фотографиями Аннабель и пара колец, принадлежавших моей матери.

— Расскажите мне о коммуне, — попросил Стивен.

— Это было старое, беспорядочно застроенное поместье, примостившееся на склоне, на много миль от какого-нибудь жилья. Там были сараи, где мы мастерили свои поделки, и пара комнат над старой конюшней.

— Сколько там было людей?

— Двенадцать, не считая нас с Ройбеном: две пары, четверо мужчин холостяков и шестеро женщин. Младшей, Меган, исполнилось всего двадцать два, Ройбен был старше всех. Остальные, в основном, были моложе меня — едва за тридцать. Все работы, начиная от стирки и готовки до работы в огороде, мы выполняли по очереди. Если кто-то был занят в мастерской, то другой убирал комнаты или готовил еду. От некоторых обязанностей можно было отказаться, если у вас хорошо получалось что-то другое. Меган, например, оказалась выдающейся художницей, но была совершенно беспомощна в готовке и уборке, так что она целыми днями только и делала, что рисовала. Один из мужчин, Джастин, был вообще мастером на все руки, вот он и занимался ремонтом, мелкой починкой и всяким таким.

— А как насчет вас?

Она скривилась.

— Ну, это стало яблоком раздора. Я хотела работать снаружи, в саду, в огороде, в мастерских, но как раз потому, что у меня хорошо получалось готовить и убирать, от меня ожидали, что именно этим я и буду заниматься. Работа эта была очень утомительной и нудной, денег на питание отводилось очень мало, и еда не отличалась особенным разнообразием.

— А как у вас было с Ройбеном? Вы любили его?

По лицу ее скользнула гримаса боли.

— Не думаю, что сперва я испытывала к нему какое-то чувство, скорее это была благодарность за то, что он бросил мне спасательный круг. Но мало-помалу я полюбила его, потому что все получилось так, как он и говорил. Я была его женщиной, я чувствовала себя в безопасности, я была счастлива, и мы много времени проводили вместе, вдвоем. Разумеется, я не могла забыть Аннабель, это отзывалось где-то внутри меня постоянной, непреходящей тупой болью.

— А как другие? Вы ладили с ними?

— Сначала я решила, что они просто замечательные люди, — Сюзанна улыбнулась. — Казалось, все они, включая совсем еще юную Меган, знают обо всем намного больше меня. По вечерам я просто сидела и слушала, как они говорят о местах, где побывали, о вещах, которые они делали. Но спустя какое-время они начали повторяться, иногда у меня возникало ощущение, что они лгут, и у каждого из них нашлась масса собственных «пунктиков» и заскоков. Шеннон, одна из женщин, которая была немного моложе меня, все время рассказывала о том, как отец насиловал ее, когда она была ребенком. Но потом выяснилось, что она жила в выдуманном мире. Ее воспитали и вырастили бабушка с теткой. Никакого отца у нее не было.

— Тогда, получается, сборище ненормальных? — Стивен вопросительно изогнул бровь.

Сюзанна слабо улыбнулась.

— Ненормальных, неудачников, мечтателей. Парочка мужчин побывала в тюрьме, и единственным, что объединяло нас в тот момент, когда мы бедствовали, был Ройбен, наш так называемый «духовный целитель».

— И когда же вы настолько прозрели? — поинтересовался Стивен.

— Когда он привел в дом новую женщину, — с грустью ответила она. — Когда-то он сказал мне, что мы оба свободны иметь сексуальные отношения с другими и что именно мелочная ревность служит причиной распада «семей», подобных нашей. Но мне такая семья была не нужна, и, кажется, ему тоже. Для меня это стало жутким потрясением.

— Да, в этом я уверен, — сказал Стивен. — Но как там насчет всех остальных? Они тоже думали, что он имел право поступать так, как поступал? Или они симпатизировали вам?

— Они считали все, что он делал, правильным, — произнесла она с оттенком горечи. — Разумеется, я могу их понять. Уж он-то мог заставить людей во всем довериться ему. Он приносил деньги, принимал решения. Понимаете, Ройбен был очень выдержанным человеком и так смотрел на вас, когда вы начинали перечить ему, словно вы были несмышленым ребенком, помочь которому могла только любовь. Он произносил речи во время нашей вечерней трапезы, очаровывал и околдовывал нас, и мы все хотели сделать ему приятное. Думаю, что если бы он приказал нам принять яд, мы бы повиновались. Видите ли, мы свято верили в то, что он делал все исключительно из любви к нам. Мы все были людьми, которые по разным причинам не могли управиться с собственной жизнью. Он же делал это за нас.

— Поэтому вы почувствовали себя оскорбленной, когда он привел новую женщину? — спросил Стивен. — Именно это заставило вас выступить против него?

— Я не выступала против него, — твердо ответила она. — Я просто разочаровалась во всей этой истории. Я начала внимательно присматриваться к тем вещицам, которые мы там мастерили, и прикидывать, сколько Ройбен может за них выручить. Вскоре я поняла, что он зарабатывал на них намного больше того, что возвращалось обратно к нам. Он оказался отнюдь не альтруистом, каким я его себе представляла.

— Вы сказали что-нибудь об этом ему или кому-то еще?

— Нет, я ничего не могла доказать. Он не вел никакой отчетности, он попросту продавал сувениры за наличные, торгуя из своего микроавтобуса, без всяких налогов и всего прочего.

— Итак, когда и почему вы наконец покинули коммуну?

— В самом начале апреля 1993 года. Ройбен уехал, и я ушла, пока его не было, чтобы не устраивать сцен.

Стивен искренне сочувствовал ей: всю свою жизнь она старалась избегать сцен, тогда как, вероятно, ей следовало как раз закричать или топнуть ногой, а не терпеть бесконечно обиды и несправедливости, которые сваливались на нее одна за другой.

— Как же вы жили? У вас остались хоть какие-то деньги?

Она пожала плечами.

— Нет, но я продала кольца матери. Они стоили немного, но этих денег хватило на обратный билет поездом до Бристоля и на то, чтобы снять эту комнатушку в Белль-вю.

Несколько мгновений Стивен раздумывал над услышанным. Он не мог понять, почему в Уэльсе она держалась стойко и сумела понять, что представлял собой Ройбен, а вернувшись в Бристоль, пустилась во все тяжкие.

— Могу я спросить вас, когда вы начали пить? — осторожно спросил он.

— Я никогда не была алкоголичкой, — раздраженно бросила она. — Мне нравится время от времени пропустить рюмочку. И все. Да, вернувшись в Бристоль, я начала пить больше, но только потому, что это как-то помогало притупить боль.

— Тогда можно сказать, что вы впали в депрессию?

— В отчаяние, точнее сказать, — задумчиво протянула она. — У меня не было никого и ничего. Мне нечего было ждать и не на что надеяться, оставалась только боль. Я чувствовала себя выброшенной на помойку. Как-то, когда мне было особенно плохо, я позвонила брату. Разумеется, это было просто глупостью, я могла бы заранее знать, что он будет груб со мной. Когда мои опасения оправдались, мне стало еще хуже.

Стивен почувствовал, как внутри у него поднимается волна гнева, оттого что в обществе не было организации, способной помочь людям, оказавшимся в таком же положении, как и Сюзанна. Им нужно было совершить преступление, чтобы на них наконец-то обратили внимание.

— Как же вы платили за квартиру? — спросил он. — На бирже труда нет записей о вашей регистрации.

— По вечерам я прибиралась в конторах.

Она сказала ему, что нанялась на работу в одну фирму в Бристоле. У нее был свой ключ, и она могла приходить туда и уходить, закончив уборку.

— Почему вы ждали два года, чтобы убить доктора Визерелла и Памелу Паркс, Сюзанна?

Несколько минут она молча рассматривала его своим здоровым глазом, второй оставался заплывшим, что вызывало у Стивена некоторую неловкость.

— Ройбен говорил, что зло и грех никогда не останутся безнаказанными. В общем, у этой парочки был роман, и это уже было грехом, помимо того, что по своей халатности они дали Аннабель умереть. Так что я наблюдала и ждала, чтобы с ними случилось что-нибудь плохое. Когда ничего не произошло, я решила, что должна покарать их сама.

От такого объяснения по спине у Стивена внезапно пробежал холодок. Все, что она говорила до сих пор, было вполне понятным и разумным, а вот от холодного спокойствия, с которым она решила отмерить свое наказание, отдавало настоящим сумасшествием.

Он знал, что должен немедленно ухватиться за ниточку и выудить у нее все подробности, касающиеся этой порочной связи между Визереллом и Паркс, поскольку это могло помочь ему дискредитировать их. Но по какой-то ему самому непонятной причине он не мог задать Сюзанне ни одного вопроса на эту тему. Стены маленькой, тесной и душной комнаты давили на него, ему нужно было время, чтобы обдумать услышанное, и, кроме того, он хотел посоветоваться с Бет.

— Думаю, на этом мы сегодня закончим, — сказал он, глядя на свои часы. — Надеюсь, к следующему моему визиту ваш глаз станет лучше.

Глава десятая

Сюзанна проснулась от собственного крика.

— Заткнись, тупая сука, — проворчала женщина с верхней койки, вернув Сюзанну туда, где она находилась. В тюрьму.

Ей было страшно снова закрыть глаза, она не хотела опять провалиться в ночной кошмар. Во сне она пыталась бежать, ощущая неимоверную тяжесть тела Аннабель у себя на руках. Но ноги ее словно потеряли способность двигаться, а люди, которых она молила о помощи, просто молча смотрели на нее.

* * *

В тот майский день, четыре года назад, все было не так. Ее ноги двигались. И двигались быстрее, чем это вообще было возможно. Но она никого не молила, ни на кого не кричала. Однако ужас из страшного сна был именно таким, какой она испытывала тогда.

Она с поразительной ясностью вспомнила то, что случилось в то утро.

Ее разбудило частое и судорожное дыхание Аннабель. Накануне Сюзанна водила дочку к врачу, и тот сказал ей, что у ребенка всего лишь лихорадка, вызванная вирусом, но она была так встревожена, что уложила девочку рядом с собой в постель, чтобы ночью та была рядом. На рассвете Аннабель проснулась, Сюзанна напоила ее и дала ей калпол.

Но проснувшись снова, на этот раз от хриплого дыхания дочери, она инстинктивно положила ладонь на лоб девочки и обнаружила, что та вся горит. В ужасе Сюзанна спрыгнула с кровати, раздвинула занавески и принялась осматривать Аннабель.

Она мгновенно поняла, что это был не какой-то там безобидный маленький вирус, а что-то намного более серьезное. Темные волосы Аннабель намокли от пота и прилипли к щекам и ко лбу, щечки девочки разрумянились от пожиравшего ее изнутри жара, губы пересохли. Сюзанна подняла ночную рубашку и увидела, что сыпь не исчезла, она стала еще сильнее, чем была раньше, ярко-красными пятнами выделяясь на бледной коже. Но что было особенно страшно: Аннабель не узнавала ее.

Сломя голову сбегая вниз по ступенькам, Сюзанна увидела, что сейчас половина восьмого, а это означало, что медицинский центр должен быть уже открыт. Когда она дозвонилась в регистратуру, та же самая бесчувственная медсестра, с которой ей так тяжело дался разговор накануне, к ее отчаянию, вновь заявила, что не видит смысла посылать ей врача на дом, но что Сюзанна, если хочет, может прийти сейчас с Аннабель в медицинский центр, и она попытается записать ее на прием.

Наученная горьким опытом предыдущего посещения, когда Визерелл обращался с ней с подчеркнутой небрежностью, Сюзанна должна была бы сразу же позвонить и вызвать «скорую помощь». Но, сходя с ума от отчаяния и желания немедленно показать Аннабель врачу, она побежала наверх и набросила на себя первое, что подвернулось под руку. Она даже не остановилась, чтобы причесаться или одеть Аннабель. Она просто закутала ее в одеяло и побежала в медицинский центр, держа дочь на руках.

До него было недалеко, надо было только спуститься с горы и пройти по Хотвеллз-роуд к Доури-сквер, на что уходило не больше десяти минут прогулочным шагом. Но нести ребенка на руках оказалось нелегко, и страх, охвативший Сюзанну, когда она услышала тяжелое дыхание девочки, увеличил это расстояние в несколько раз. Мимо с ревом проносились автомобили, наступил час пик, и дым из выхлопных труб, казалось, заполнял легкие, отчего дыхание Аннабель стало еще более частым и прерывистым.

— Доктор сделает так, что тебе скоро станет лучше, милая, — шептала она Аннабель, стараясь поудобнее пристроить ее у себя на руках.

Надменная регистраторша встретила их не более приветливо, чем накануне; она не смягчилась, даже увидев, что Сюзанна покачивается под тяжестью четырехлетней малышки на руках, которая была уже без сознания. Регистраторша по-прежнему резко и недовольно распорядилась, чтобы та прошла в приемную и ожидала там своей очереди.

— Он должен принять нас прямо сейчас, — взмолилась Сюзанна. — Мне кажется, у нее менингит.

— Матери всегда предполагают самое худшее, — сухо отрезала регистраторша и отвернулась, словно страхи Сюзанны казались ей смехотворными.

Минуты показались ей часами, пока она сидела в ожидании, баюкая Аннабель на руках. Другие пациенты пытались заговорить с ней, а одна женщина даже сказала: «Да она по-настоящему плохо выглядит», — но Сюзанна не отвечала, напрягая слух, чтобы не пропустить своей фамилии.

Наконец ее вызвали, и она поспешно бросилась в смотровой кабинет доктора Визерелла. Он сидел за своим столом, просматривая какие-то бумаги, и даже не поднял головы, когда она вошла.

Хотя до событий вчерашнего дня у Сюзанны не возникало особого повода бывать на приеме у доктора Визерелла, она считала его хорошим врачом, главным образом потому, что он всегда проявлял терпение и был добродушным. Это был крупный, склонный к полноте мужчина, ростом примерно шесть футов, с густыми седыми волосами и загаром, который держался круглый год. Как-то он сказал ей, что загорает во время игры в гольф. Она знала, что у него четверо детей — их фотографии стояли у него на столе, — и когда-то давно, когда Аннабель была совсем еще крошкой, он посочувствовал Сюзанне в том, что ей приходится воспитывать ребенка одной.

Но в тот день он не проявил ни капли былого добродушия или терпения. Доктор грубо задрал ночную рубашку Аннабель, быстро послушал ее грудь, сунул термометр под мышку и проверил ушки. Сюзанна сама обратила внимание доктора на сыпь. Она объяснила, что та не исчезает, когда она прижимает к ней стекло, и сказала, что боится, как бы это не оказался менингит.

— Ерунда, — заявил доктор Визерелл, бросив на нее испепеляющий взгляд. — Если бы мне давали по фунту за каждую истеричную мамашу, которая заподозрила у своего ребенка менингит, я бы озолотился! У нее просто небольшая лихорадка, — сказал он, глядя на термометр. — Давайте ей калпол каждые четыре часа и побольше жидкости.

— Но я уже давала его, — взмолилась Сюзанна. — Посмотрите на нее, она даже не сознает, где находится! Пожалуйста, отправьте ее в больницу!

— Ей не нужна больница, — упорствовал он, крайне недовольный тем, что Сюзанна осмелилась оспаривать его указания. — У нее, скорее всего, краснуха или грипп. Дома, вот где ей надо быть, и лежать под одеялом. Так выписать вам новый рецепт на калпол или нет?

Вне себя от страха, гнева и отчаяния, Сюзанна нетвердой походкой вышла из кабинета врача, держа Аннабель на руках, и остановилась перед столом в приемной.

— Вы не могли бы вызвать «скорую»? — принялась она умолять блондинку в регистратуре. — Аннабель и вправду больна, ей срочно нужна помощь.

— Разве доктор Визерелл сказал, что ей необходимо лечь в больницу? — регистраторша презрительно глянула на нее поверх очков на тонком носу.

— Нет, но он ошибается, считая это пустяковым заболеванием. Я знаю, здесь что-то серьезное, — ответила Сюзанна срывающимся от волнения голосом.

— В этом случае я, конечно, не стану звонить в «скорую», — едко заметила женщина. — А теперь отведите ее домой и уложите в постель. Там ей самое место.

Сюзанна не могла даже попросить вызвать такси: у нее не оказалось с собой денег, да и дома их оставалось совсем немного. Все, что она могла сделать, это выскочить наружу. По лицу ее ручьем текли слезы.

Страх придал ей новых сил, и она почти бегом бросилась к Амбра-вейл. Сюзанна заколотила в двери мистера Поттера, жившего через три дома от нее; выйдя на пенсию, он почти все время проводил дома, и, кроме того, он очень любил Аннабель.

Мистер Поттер бросил на нее один-единственный взгляд и потянулся за ключами от машины.

— Вам следовало обратиться ко мне с самого начала, — сказал он, проводя рукой по пылающему лбу девочки. — Я бы сразу же отвез вас в больницу.

В детской клинической больнице на холме Св. Михаила отнеслись к Сюзанне серьезно. Сестре в травматологическом отделении хватило одного взгляда на Аннабель, чтобы мгновенно поместить ее в одноместную палату. Через минуту появился врач, провел осмотр и распорядился, чтобы малышку немедленно госпитализировали.

Спустя час Сюзанна поняла, что Аннабель не выкарабкается. Доктора и сестры трудились над ней изо всех сил, но по обеспокоенному выражению их лиц было видно, что все их усилия напрасны. Никто не сказал, что ребенка следовало доставить к ним раньше, никто не прокомментировал тот факт, что медицинский центр на Доури-сквер не послал к ней врача на дом и не вызвал «скорую». Но Сюзанна чувствовала их возмущение такой преступной халатностью.

Два часа спустя Аннабель соскользнула в небытие, так и не приходя в сознание. Сюзанне оставалось только надеяться, что дочка чувствовала, как рука матери держит ее ладошку, и ощущала ее поцелуи на своих щечках.

Сестры были очень добры и полны сочувствия: они поддержали Сюзанну и сделали все, что было в их силах, чтобы утешить ее. Но для нее утешения не существовало, единственный лучик света в ее жизни угас навсегда. Ее девочка, единственный смысл ее существования, была мертва.

Она вспомнила, как сидела у кровати Аннабель, не отрывая взгляда от дочери, как она пыталась убедить себя в том, что это всего лишь страшный кошмар, что она проснется дома и обнаружит рядом с собой Аннабель, здоровую и счастливую. Но сердечко малышки не билось, и с губ не сорвалось дыхания, когда Сюзанна наклонилась, чтобы поцеловать ее.

Краснота спала с лица Аннабель, и ее темные ресницы легли на щеки, подобно двум маленьким опахалам. Она выглядела так, словно заснула, мирно и спокойно. Но эти маленькие пухленькие пальчики больше никогда не обхватят материнскую руку. Никогда больше не услышать Сюзанне, как дочка смеется или называет ее «мамочкой». Ее темные глазки закрылись навеки.

На стене небольшой палаты изолятора висела картина с изображением резвящихся белок. Будь Аннабель в сознании, когда ее доставили сюда, она завизжала бы от восторга. Она наверняка дала бы всем белочкам имена. Но Аннабель ничего не знала об этом, и Сюзанна больше никогда не увидит, как она кормит своих любимиц на Брэндон-хилл.

Все, что произошло потом, подернулось туманной дымкой. Наверное, кто-то отвез ее домой, может, с ней оставались некоторое время, но ни этого, ни последующих дней Сюзанна не помнила. Ей подумалось, что, вероятно, она легла в постель, да так там и осталась.

В памяти у нее сохранились только два воспоминания, ярких, беспощадных и страшных. Первым был последний взгляд, который она бросила на ускользающий за тяжелым пологом после окончания службы крошечный гробик с мишкой на крышке, выложенным из красных гвоздик. Она помнила, что на похороны пришли почти все знакомые с ее улицы. Она слышала их голоса, их слова, полные сочувствия. Но вот лиц их вспомнить не могла, какими бы добрыми ни были слова этих людей.

Вторым ярким моментом было следующее утро после похорон, когда, проснувшись, она обнаружила, что осталась в доме совсем одна, что все это было по-настоящему и что Аннабель ушла от нее навсегда.

* * *

— О чем ты там рыдаешь? — Голос Фрэнки вывел ее задумчивости, и Сюзанна поняла, что и в самом деле плакала.

Пару дней назад она снова предстала перед судом. По тюремной традиции женщины, отправлявшиеся на судебное заседание, собирали свои вещи, на тот случай, если их отпускали под залог или переводили в другую тюрьму. Если же они по-прежнему должны были оставаться под стражей, как произошло с Сюзанной, то после возвращения в тюрьму их часто помещали в другую камеру. Поэтому теперь она оказалась вместе с Фрэнки, девяностокилограммовой бабищей, которая фактически командовала в их крыле. Она походила на мужчину со своими короткими, жесткими, торчащими во все стороны черными волосами и татуировкой на руках, изображавшей колючую проволоку. Сюзанна до смерти боялась ее.

— Прости меня, — сказала она, вытирая глаза уголком простыни. — Я думала о своей дочери. — Собственно говоря, сама она ничего не говорила Фрэнки об Аннабель, но поскольку Джулия, ее прежняя сокамерница, просто обожала сплетничать, как, впрочем, и все здесь, то Сюзанна знала, что все рассказанное ей станет всеобщим достоянием.

В темноте камеры послышалось сначала какое-то шуршание, возня, а потом мягкий стук, когда Фрэнки спрыгнула с верхней койки.

— Не годится здесь думать о прошлом, — прошептала она, и в голосе ее неожиданно прозвучали нежность и забота. Обычно она имела привычку награждать тумаками любого, кто дерзнул побеспокоить ее. Говорили, что она сидела за то, что изуродовала лицо какого-то бедняги скальпелем, и все старались по возможности не попадаться ей на глаза. И вот сейчас она погладила Сюзанну по щеке. — Теперь я твоя сокамерница, и я позабочусь о тебе, дорогая.

* * *

В следующий понедельник Бет навестила Сюзанну. Она ожидала увидеть ее несчастной и в подавленном состоянии, но Сюзанна приветствовала ее широкой, открытой улыбкой, так похожей на ту, которой она улыбалась ей в далеком детстве.

— Ты замечательно выглядишь, — заметила она, с восхищением глядя на темно-синий, в белую полоску брючный костюм Бет. — Но ты вообще всегда умела красиво одеваться.

— Разве? — с некоторым удивлением спросила Бет, усаживаясь. — А мне почему-то казалось, что я была похожа на ходячий мешок для мусора. Все, что мне доставалось, — это обноски Серены.

— Немногие из нас видят себя такими, какими мы есть на самом деле. — Сюзанна пожала плечами. — Обычно для этого требуется взгляд со стороны.

Судя по тому, какой уверенной и даже веселой выглядела Сюзанна и как она вела себя, даже несмотря на синяк под глазом, отливавший всеми цветами радуги, Бет решила, что она нашла себе в тюрьме новую подругу, которая, несомненно, оказалась добра к ней.

— И кто же это был в твоем случае? — поинтересовалась Бет.

— Ты, — ответила Сюзанна и покраснела. — Это ты заставила меня поверить, что нет ничего плохого в том, чтобы выглядеть скромной и нежной. Впрочем, это звучит глупо, если учесть, что я сижу в тюрьме за умышленное убийство.

Бет слабо улыбнулась. Это и в самом деле выглядело невероятным. Спроси ее, кто из них, двух девочек, которым в то время было лет по четырнадцать или пятнадцать, впутается в большие неприятности, она наверняка ответила бы, что это будет она и уж никак не Сюзанна.

— А кроме меня? — спросила она. — Кто-нибудь, кого ты встретила, будучи уже взрослой?

— Не думаю, что есть большая разница между мной настоящей и той, какой меня видят другие, — усмехнувшись, ответила Сюзанна. — Но и вправду был кое-кто, кто мельком показал мне образ той женщины, какой я всегда хотела быть.

Бет положила руки на стол. Несомненно, Сюзанна стала выглядеть намного лучше. Ее волосы обрели некоторый блеск, а красноватый оттенок лица, столь бросавшийся в глаза во время ее ареста, постепенно сходил на нет. Бет решила, что это лишнее доказательство того, что она много времени проводила на улице, в любую погоду, а вовсе не было свидетельством беспробудного пьянства, как они думали сначала. А вот ужасный красно-коричневый спортивный костюм никак не шел ей, это уж точно. Бет полагала, что он достался Сюзанне при раздаче тюремной одежды.

— Ну, и кто же был тот мужчина, который приоткрыл перед тобой двери рая? — вскользь поинтересовалась она.

— Лайам Джонстон, отец Аннабель, — сказала Сюзанна.

— Расскажи мне о нем, — предложила Бет. — Где ты его встретила?

Сюзанна рассказала, как он пришел к ним в Луддингтон поработать садовником, и описала его внешность и характер. Когда она заговорила о том, что они стали близки, голос ее исполнился любви и нежности. Помимо этого, в нем слышалась и благодарность, поскольку Лайам явно скрасил ей тогда жизнь.

— Он закончил свою работу в сентябре, и ему пришлось уехать. В тот последний день он поцеловал меня и был при этом так же грустен, как и я, ведь нам предстояло расставание. Но он пообещал вернуться позже и сказал, что, если я к тому времени буду готова уехать, он возьмет меня с собой.

— И ты собиралась уехать с ним вместе? — спросила Бет.

— Я не могла думать ни о чем другом, — мечтательно откликнулась Сюзанна. — Но, с другой стороны, мне и в голову не приходило просто так взять и уйти, оставив мать одну. Впрочем, так получилось, что мне не представилась возможность узнать, хватило ли бы у меня храбрости поступить так, потому что сначала умерла мать, а потом, спустя шесть недель, и отец.

Бет подумала, что для Сюзанны это был счастливый поворот судьбы, но не решилась произнести эти слова вслух. Она просто сочувственно улыбнулась, позволив ей продолжать.

— Вот так я и осталась одна в пустом доме, — бесстрастно заметила та. — Я чувствовала себя очень странно, оттого что мне было нечего делать и не за кем ухаживать, на самом деле я совсем не радовалась тому, что наконец оказалась свободна. Я была слишком разгневана на отца за то, что он не оставил мне ничего, кроме своего проклятого пистолета.

— Одну минуточку, — перебила ее Бет. — Он оставил тебе только свой пистолет?

— Вообще-то, были еще и две тысячи фунтов, — призналась Сюзанна. — Но вряд ли это можно считать компенсацией за то, что я пожертвовала своей жизнью ради него и матери, так ведь? Все остальное он завещал Мартину, который и пальцем не пошевелил, чтобы помочь кому-либо из нас.

— Но дом, он ведь должен был стоить целое состояние, — выдохнула Бет, живо представив себе чудесный старый дом из темно-красного кирпича, красивый сад и реку, текущую мимо.

— Я даже не думала об этом, а вот Мартин сообразил все моментально. И плевать ему было на то, что я останусь без крыши над головой. — Сюзанна вздохнула. — Он сказал, что я могу оставаться в доме до тех пор, пока он не продаст его, но на то Рождество он даже не прислал мне поздравительной открытки. Он всегда был самовлюбленным, жестоким негодяем. Не думаю, что он вообще испытывал какие-нибудь чувства к кому-то еще, кроме себя.

Слова Сюзанны вызвали у Бет мгновенные воспоминания. Это случилось во время вторых или, может быть, третьих каникул, которые они проводили вместе. Они сидели у шлюза за домом Сюзи, свесив ноги и ожидая, когда в шлюз войдет какая-нибудь лодка. Сюзи вскользь обронила, что прошлым вечером к ним приехал ее старший брат, и Бет показалось, что подруга немного побаивалась его.

Бет знала, что Мартин был одного возраста с Сереной, и поэтому всегда полагала, что он обращался со своей младшей сестрой точно так же, как Серена с ней, — дарил маленькие подарки, суетился вокруг нее, расспрашивая о делах в школе.

— В чем дело? — спросила тогда она. Сюзанна покусывала губу и выглядела бледной.

— Я ненавижу, когда он приезжает домой, — тихим голосом призналась она, повернув голову, словно желая убедиться, что брат не стоит за спиной. — Он всегда так груб со мной. И постоянно говорит мне мерзкие вещи.

— Например? — Бет привыкла находить у Роберта и Серены утешение и любовь, которые не могли дать ей родители, поэтому ей трудно было представить себе, что чей-то брат или сестра могут недостойно вести себя.

— Например, что я толстая и глупая, — сказала Сюзи, и по щеке у нее скользнула слеза.

— Ты совсем не толстая и не глупая, — решительно заявила Бет. — Ты красивая и милая. Это он дурак, раз не видит этого.

Бет не могла вспомнить, что было дальше, вероятнее всего, в шлюз вошла лодка и отвлекла их. Кажется, Сюзи больше ни разу и словом не обмолвилась о своем брате. Но, совершенно очевидно, Мартин как был, так и остался грязным типом. Эта была еще одна тайна, которую она не знала о своей подруге.

— Почему же ты не опротестовала завещания? — спросила Бет, чувствуя, как в ней поднимается раздражение. — Суды всегда с пониманием относятся к тем, кто посвятил свою жизнь заботе о других и кому в результате не досталось ровным счетом ничего, что могло бы обеспечить им пристойное существование.

Сюзанна безмятежно улыбнулась.

— Может, я бы так и сделала, если бы в это время не вернулся Лайам. Я все время накручивала и накручивала себя, распаляясь все больше. Но тут, в самом начале декабря, в двери, как и обещал, вновь постучался Лайам. К тому моменту я уже начала сомневаться в нем, так что можешь себе представить, как я обрадовалась. Внезапно дом и Мартин потеряли для меня всякое значение.

Бет обратила внимание на то, что, когда Сюзанна начала говорить о Лайаме, голос ее стал чувственным и хриплым. Перед ней сидела взрослая женщина, которую она не знала и которая так отличалась от подруги ее детства.

Бет поняла, что оказалась в крайне невыгодном положении. Характер Сюзанны изменился, его выковали обстоятельства, события и влияние других людей, и тот образ, который запечатлелся у нее в памяти, безнадежно устарел.

Ей подумалось, что судьба сыграла злую шутку с этой застенчивой, воспитанной в старых традициях женщиной, заставив ее полюбить того, кто выглядел бродягой и вел соответствующий образ жизни. Ей и в голову не приходило, что ее бывшая подруга сможет зачать ребенка вне брака или свяжется с длинноволосым руководителем коммуны. Не говоря уже о том, чтобы убить кого-либо…

Точно так же был озадачен и Стивен, но тому хотя бы не пришлось, подобно Бет, отказываться от своих прежних представлений о Сюзанне. Его первым впечатлением от встречи с этой женщиной было то, что она податливая и мягкая, как воск, и поэтому стала жертвой своих родителей, брата и Ройбена. Но, если все так и было, как же она сумела отказаться от роли молчаливой страдалицы и превратиться в сурового мстителя, наказав двоих людей за смерть своего ребенка?

Очевидно, что-то ускользнуло от их внимания. Бет поняла, что им со Стивеном придется потратить немало сил, прежде чем они раскопают, что именно.

— Должно быть, Лайам был здорово потрясен тем, что оба твоих родителя умерли? — спросила Бет, желая убедиться в том, что этот мужчина не был таким же охотником за приданым, как Ройбен.

— Он был поражен до глубины души, — согласилась Сюзанна и улыбнулась, словно эти воспоминания по-прежнему доставляли ей удовольствие. — Ох, Бет, он был так мил, я не встречала еще никого, кто так заботился бы обо мне. Он страшно сожалел, что мне пришлось одной, безо всякой помощи, заниматься организацией двух похорон, и он здорово разозлился на Мартина за то, что тот показал себя такой сволочью. Но уже одно его присутствие заставило меня позабыть обо всем на свете. Лайам понял, что я чувствовала, и пожелал помочь мне.

Бет так хотелось поверить в это. Но она знала о том, что Сюзанна оказалась в Бристоле без него и чем все для нее закончилось. Она словно бы украдкой заглянула в самый конец романа.

— Получается, больше ничто не мешало тебе с головой окунуться в любовный роман? — спросила она, вопросительно глядя на нее.

Сюзанна хихикнула.

— Да, никто и ничто. Я чувствовала себя такой безнравственной. Я открыла бутылку лучшего вина отца, и той ночью мы спали в кровати родителей. Это было замечательно.

— Ты заслужила, чтобы с тобой произошло что-нибудь хорошее после всего, что тебе пришлось пережить, — сказала Бет. Она представила себе Сюзанну во фланелевой ночной сорочке, лежащую под розовым стеганым родительским одеялом. Почему-то бродяга Лайам не вписывался в эту картину. — Он был твоим первым любовником? — спросила она.

— Да, — стыдливо прошептала Сюзанна. — Сидя дома, я просто не имела возможности встречаться с кем-нибудь. Я уже потеряла всякую надежду на то, что это когда-то случится. Так что мне не следовало упускать свой шанс, так ведь? И плевать на последствия.

— И что, ты даже не подумала о контрацептивах? — поинтересовалась Бет.

Говоря это, она вспомнила, как они с Сюзанной обсуждали, что станут делать, если забеременеют. Тогда им как раз исполнилось по четырнадцать, и никто из них еще ни разу не целовался с мальчиками, так что все их рассуждения носили чисто умозрительный характер. Сюзи заявила, что наложит на себя руки!

— Не помню. — Сюзанна неуверенно улыбнулась. — Но даже если и подумала, то я не знала бы, как сказать об этом Лайаму. Кроме того, в моем возрасте это вряд ли имело какое-то значение.

А вот для Бет это имело бы значение, да еще какое. Но ведь у нее были веские основания с подозрением относиться к представителям сильного пола.

— Так что, ты просто бросилась в омут с головой? — настаивала она.

— Да. Причем безо всякой задней мысли. Странно, одни вещи помнятся до мельчайших подробностей, а другие начисто стираются из памяти, — задумчиво промолвила Сюзанна. — В ту ночь светила полная луна, и ударил легкий мороз. Когда я задергивала портьеры, Лайам обнял меня сзади, и мы вместе смотрели в сад. Лунный свет серебрился на реке, словно через ее темноту кто-то перекинул светящийся мост, а на траве блестел иней.

— Очень романтично, — неуверенно высказалась Бет.

Сюзанна вряд ли обратила внимание на ее слова. Она не слушала, она вспоминала…

Лайам обнял ее и поцеловал в затылок.

— Сегодня ночью воздух полон волшебства, — прошептал он. — Это все ради нас, так что не бойся.

Вот так они стояли у окна, и он просунул руки ей под свитер и расстегнул бюстгальтер. Когда его ладони сомкнулись вокруг ее грудей, она сдавленно охнула от наслаждения. Той ночью она открыла для себя совершенно новый мир, о существовании которого не подозревала даже в самых смелых своих мечтах. Прикосновение его голой груди, мягкая влажная нежность губ, каменная твердость его тела, прижимающегося к ее мягкой плоти — все это волновало ее и кружило голову. И тогда, в кровати родителей, той самой, где она была зачата тридцать четыре года тому назад, она впервые познала настоящий исступленный восторг. Все ее предрассудки и предубеждения исчезли без следа, пока его руки и губы исследовали самые сокровенные уголки ее тела; она слышала свой голос, требовавший большего, и ей было все равно, пусть даже она вела себя как последняя шлюха.

— Тридцатичетырехлетняя девственница, — с нервным смешком сказала Сюзанна. — Я считала себя слишком старой, для того чтобы влюбиться. Но, Бет, я словно вновь почувствовала себя молоденькой девчонкой. Я и представить себе не могла, что все получится именно так. Я думала, что мне будет страшно, что это будет грязно и неприлично и что я буду страдать. Но все оказалось совсем не так, все было просто чудесно, это было лучшее, что могло случиться со мной.

— А потом, после той ночи? — Бет растерялась при виде исступленного восторга, отразившегося на лице Сюзанны.

— С той ночи он оставался со мной, все Рождество и до середины января, и, кажется, все это время мы совсем не спали.

— И каковы же были твои планы? — спросила Бет. Теперь она понимала, почему Сюзанна не могла рассказать об этом Стивену. — Твой брат знал, что ты живешь с мужчиной?

— Я не знала этого, и мне было все равно. — Сюзанна засмеялась, демонстрируя мелкие ровные зубы, которым Бет так завидовала в детстве. Удивительно, но они по-прежнему оставались такими же белыми, как и раньше. — Я чувствовала себя такой сильной, такой счастливой, что даже не вспоминала о нем. У меня не было никаких планов. Я жила только настоящим, а прошлое и будущее потеряли для меня всякое значение.

— Но ты сказала, что Лайам оставался с тобой только до середины января. Как же ты жила после того, как он уехал?

— Мне было очень тоскливо одной, но ведь ему нужно было работать, — осторожно произнесла Сюзанна, словно в тысячный раз убеждая себя в этом. — Понимаешь, он присматривал за садами по всей округе и занимался этим делом уже много лет. Он просто не мог подвести своих клиентов, даже из-за меня. Иногда он отсутствовал по четыре недели, но чаще всего его не было не больше одной-двух недель. А я пыталась не слишком огорчаться из-за этого.

— И как долго все это продолжалось? — спросила Бет. Если Аннабель родилась в апреле 1986 года, то, следовательно, она была зачата в предыдущем июле, спустя примерно восемь месяцев после смерти родителей Сюзанны.

— До самого августа, пока Мартин наконец не продал дом, — ответила Сюзанна. — Как же хорошо нам было тем летом! По ночам мы голышом купались в реке, выпивали и танцевали на лужайке под луной, и даже часто занимались там любовью. Никогда еще я не была так счастлива. Он заставлял меня чувствовать себя такой сексуальной и развратной. Вот что я имела в виду, говоря о мимолетном образе женщины, какой я всегда хотела быть.

Внезапно Бет почувствовала какое-то необъяснимое, иррациональное раздражение. Она не хотела слышать о занятиях любовью на росистой траве или о купании голышом в реке. Она желала знать, не был ли Лайам мошенником, как получилось, что Сюзанна оказалась одна в Бристоле, и все сопутствующие этому подробности.

— Ладно, хватит, Сюзи, — нетерпеливо вырвалось у нее. — К августу ты должна уже была быть беременна. Вы ведь не были детьми, так что, ради Бога, расскажи мне, что случилось с Лайамом.

На лицо Сюзанны набежала тень.

— В один прекрасный день, безо всякого предупреждения, появился Мартин. Лайам как раз отсутствовал, но Мартин каким-то образом все узнал о нас и пришел в ярость. Он обозвал меня тупоумной шлюхой и потребовал, чтобы я объяснила ему, как отважилась приютить в его доме какого-то бродягу. Он заявил, чтобы я убиралась вон.

— Ты хочешь сказать, что Лайам сбежал еще до того, как ты уехала?

— Нет, совсем нет, — возмутилась Сюзанна. — Мы любили друг друга, у нас были чудесные отношения. Он просто уехал подработать на несколько дней. Когда он вернулся, я рассказала ему о Мартине, и мы поговорили о том, что нам делать. Лайам хотел, чтобы я нашла жилье в Стрэтфорде, но я-то знала, что найти там съемную квартиру или дом совсем непросто. Еще я подумала, что мне будет гораздо легче начать все с самого начала в другом месте, где меня никто не знал. Я не хотела, чтобы люди судачили обо мне.

Бет понимающе кивнула.

— Но почему Бристоль?

— Мы несколько раз приезжали сюда, когда я была маленькой, — объяснила Сюзанна. — Останавливались у каких-то родственников матери в Клифтоне. Он всегда казался мне чудесным, замечательным местом, с его зоопарком в Даунсе, парками, большими магазинами и доками. И Лайаму было бы недалеко ездить к своим клиентам, кроме того, мы думали, что в Бристоле он быстро найдет себе и новых заказчиков.

— Так Лайам поехал с тобой?

— В общем, нет. — Сюзанна на мгновение сникла. — Понимаешь, тогда я еще не знала, что беременна, а у него была важная работа, которую ему следовало закончить, так что я сказала, что поеду сама и подыщу для нас подходящее местечко.

Бет в душе поразилась тому, что женщина, которая практически никогда не покидала своего родного городка, могла отважиться в одиночку отправиться в большой город. И если Лайам так уж заботился о ней, почему он отпустил ее одну?

— Ну, хорошо! Ты приехала в Бристоль и нашла дом на Амбра-вейл. А что же Лайам? — прямо спросила она.

— Когда он работал, я не могла связаться с ним, он всегда сам звонил мне. Я нашла жилье, вернулась домой в Луддингтон, чтобы упаковать вещи, но он так и не позвонил. Я чуть было не запаниковала, но потом решила, что в самом худшем случае, если Лайам не позвонит к тому моменту, когда мне надо будет уезжать, я просто оставлю свой бристольский адрес у соседей, чтобы они передали его Лайаму. Но больше я его не видела.

— Получается, последний раз ты разговаривала с ним и видела его перед своим отъездом в Бристоль? — Бет решила, что должна расставить все точки над «и».

Сюзанна хмуро кивнула.

— Мне следовало оставить свой адрес и в других местах, например в баре «Колокол» в Шоттери, куда он обычно заглядывал пропустить стаканчик. Скорее всего, это Мартин попросил соседей не говорить ему, куда я уехала.

Если учесть все то, что Сюзанна уже рассказала ей о Мартине, Бет сочла вполне вероятным, что он и здесь приложил руку, хотя, с другой стороны, это не лучшим образом характеризовало и самого Лайама, если его так легко оказалось сбить с пути истинного. Ей подумалось, что, скорее всего, он почувствовал, что попал в ловушку, еще до того, как был продан дом в Луддингтоне. Может быть, это с его подачи она отправилась в Бристоль, чтобы уже больше никогда не встретиться с ним, даже случайно.

Но вот говорить об этом вслух Бет пока не собиралась. Пусть лучше Сюзанна считает, что Лайам действительно не смог найти ее.

— Должно быть, ты чувствовала себя ужасно, — вместо этого сказала она. — Особенно когда поняла, что беременна.

— Тебе это может показаться странным, но когда я узнала о своей беременности, это помогло мне смириться с тем, что я потеряла Лайама, — задумчиво промолвила Сюзанна. — Я знаю, что он на самом деле любил меня, но Лайам был свободолюбивой натурой, большую часть своей жизни он провел в переездах с места на место. Даже если бы он разыскал меня, то навряд ли смирился бы с той обычной, спокойной жизнью, которая его ждала.

— Я рада, что ты так великодушна к нему, — отозвалась Бет с ноткой сарказма в голосе. — Не думаю, что оказалась бы способна на такие чувства, если бы мне пришлось воспитывать свою дочь одной.

— Если бы не он, я никогда не узнала бы, что такое настоящая любовь, — почти с упреком заявила ей Сюзанна. — Ты ведь должна понимать, что я имею в виду, а Бет? Влюбиться, заниматься любовью, ведь только тогда чувствуешь себя женщиной, правда?

Направляясь обратно в контору, Бет никак не могла справиться с приступом необъяснимой злости и досады. Она не понимала, почему Сюзанна так легко смирилась с тем, что Лайам бросил ее. Все эти разглагольствования о том, что, влюбившись, она почувствовала себя настоящей женщиной, были чистой воды ерундой. На самом же деле она была жалкой. Без единого слова позволить своему братцу забрать такой прекрасный дом! Ей следовало начать судебное дело против доктора Визерелла, когда умерла Аннабель, но вместо этого она замкнулась, отдалилась от всех, ожидая, пока этот хиппи-гуру придет и обдерет ее, как липку!

А потом, когда у нее в буквальном смысле слова не осталось ничего, она наконец решила что-то предпринять и застрелила двух человек!

Да она просто сошла с ума!

Настроение Бет отнюдь не улучшилось после бесед с клиентами, которые все как один либо нагло лгали ей в глаза, либо так самоуверенно описывали свои преступления, что ей хотелось задушить их собственными руками. К пяти часам, выйдя из конторы, она буквально кипела от едва сдерживаемого раздражения.

Когда она пришла домой и, открыв входную дверь, обнаружила на полу слой воды толщиной в добрых два дюйма, это стало для нее последней каплей.

Совершенно очевидно, что виновницей несчастья была стиральная машина, которую она с утра оставила включенной. Вода натекла в коридор и потихоньку начала заливать ковер в гостиной. Бет испустила душераздирающий вопль ярости, с размаху ударила кулаком в стену и залилась истерическими слезами.

— Бет!

Услышав, что кто-то позвал ее по имени, она обернулась и увидела Стивена, который бегом поднимался по лестнице.

— Ради Бога, что случилось? — воскликнул он.

— Полюбуйся! — прорычала она, показывая дрожащей рукой на пол кухни. — Проклятая стиральная машина!

Он перепрыгнул через последние ступеньки, заглянул в коридор, а потом положил руку ей на плечо.

— Успокойся. Скорее всего, все выглядит хуже, чем есть на самом деле.

— «Успокойся!» — выкрикнула она ему в лицо. — Черт бы меня побрал, это можно считать достойным завершением сегодняшнего дня. Да жильцы снизу того и гляди начнут жаловаться, что у них каплет с потолка.

— Не начнут, я полагаю, что пол бетонный, — спокойно ответил он и, без колебаний скинув туфли и сняв носки, шагнул за порог.

Бет обессиленно прислонилась к стене, все еще всхлипывая. Через пару минут Стивен появился вновь, держа в руках ведро с тряпкой и полотенца. Он положил их на пороге гостиной, чтобы вода больше не затекала в комнату, и начал собирать ее тряпкой.

— Все не так плохо, — пробормотал он, не распрямляя спины. — В основном, вода натекла сюда, пол в кухне имеет небольшой наклон. К счастью, он выложен плиткой. Ковер скоро высохнет, и, поскольку вода чистая, следов не останется.

Его оптимизм отнюдь не улучшил настроения Бет. Она понимала, что выставляет себя на посмешище, но не могла ни перестать плакать, ни начать помогать ему. Она просто беспомощно стояла на пороге квартиры, и слезы ручьем струились у нее по лицу, пока Стивен безостановочно собирал тряпкой воду и выжимал ее.

— Вот и все. Заходи, — произнес он, выпрямляясь. Он протянул ей руку. — А теперь присядь. Я сейчас закончу в кухне и приготовлю тебе чаю.

Спустя несколько минут в руках у Бет уже появилась кружка с чаем, и ее плач сменился редкими всхлипываниями и причитаниями.

— Прошу прощения, что ты застал меня в таком виде, — сказала она, испытывая чрезвычайное смущение. — Не знаю, что на меня нашло.

Она и представить себе не могла, что Стивен выкажет такую прыть, до сих пор она считала его одним из тех мужчин, которые не способны сменить проколотое колесо в машине или хотя бы заменить перегоревшую лампочку. Она решила так потому, что он вечно выглядел каким-то неряхой. Однако Стивен продемонстрировал умение и сноровку, и в глазах его не было и тени насмешки.

— У каждого из нас время от времени случаются такие дни, — сочувственно заметил он, усаживаясь на край дивана и попивая свой чай. — Хочешь рассказать мне об этом?

Она взглянула на него и устыдилась. Стивен сидел босиком, брюки были закатаны, и из-под них виднелись очень белые костлявые лодыжки. Он снял пиджак, под которым обнаружилась неглаженая рубашка. Волосы его требовали стрижки. И вообще, он выглядел как человек, который нуждался в уходе и заботе.

«У него такое милое лицо, — подумала Бет, — добрые глаза и полные губы, свидетельствующие о щедрой натуре». Она никак не могла понять, отчего так стервозно вела себя с ним раньше.

— Разумного объяснения нет, — призналась она. — Сюзанна здорово разозлила меня сегодня утром, а потом в течение дня меня заводили все больше и больше. И когда я открыла дверь и увидела воду, то попросту сорвалась. А как ты оказался здесь?

— Я попытался догнать тебя после того, как ты ушла из конторы, чтобы расспросить, о чем ты разговаривала с Сюзанной, однако ты мчалась так, словно за тобой черти гнались. — Он ухмыльнулся. — Моя машина стояла рядом на подземной стоянке, и, поскольку ты оставила входную дверь открытой, я поддался минутному порыву и поднялся вслед за тобой. Услышав, как ты закричала, я решил, что тебя ограбили или что-нибудь в этом роде.

— Я чувствую себя совершенно по-идиотски, — смущенно проговорила Бет, промокая глаза салфеткой и обнаружив, к своему стыду, что тушь у нее размазалась по всему лицу. — Большое спасибо, что ты собрал всю воду.

— Какая ерунда. Сейчас я вытащу стиральную машину и попробую выяснить, что там сломалось. А потом мне лучше уйти, чтобы ты могла прилечь и отдохнуть.

— Нет, не уходи пока, — попросила она, прекрасно понимая, что должна хотя бы рассказать ему новости о Сюзанне в знак благодарности за то, что он сделал. — Я пойду умоюсь. А то, наверное, я кошмарно выгляжу.

В ванной Бет в ужасе уставилась на себя. Дело было не только в том, что из зеркала на нее глядело белое как мел лицо, изукрашенное черными потеками, — она полностью потеряла контроль над собой. И надо же такому было случиться именно при Стивене!

Она слышала, как он возится в кухне со стиральной машиной, и покаянно вспомнила, как часто бывала с ним резка. Она никак не заслуживала столь доброго к себе отношения Стивена. Бет надеялась только, что он не станет распространяться об этом инциденте. Можно представить, как возрадуется кое-кто из сотрудников конторы, узнав, что и с ней тоже может случиться истерика.

Когда она вернулась в кухню, Стивен уже поставил стиральную машину на место. В руках он держал шланг.

— Он лопнул, — объяснил он, показывая ей маленькую дырочку. — Я заберу его с собой и заменю, это будет совсем нетрудно.

— Ты был так добр, — сказала она. — Я действительно ценю это.

— Мне всегда везло на истеричных девушек, — с улыбкой ответил он. — Ну как, ты в состоянии рассказать мне о Сюзанне, или это подождет?

— Лайам, отец Аннабель, оставил ее, — резко бросила она. — А эта дурочка так расчувствовалась, что полагает, будто он оказал ей великое благодеяние, сделав ее беременной.

— Я бы не судил ее так строго, — возразил он. — Большинство женщин хотят ребенка, может статься, что и она желала его намного сильнее, чем постоянных отношений.

— Это чистая безответственность, — парировала она.

Стивен улыбнулся.

— Ну что ж, все мы иногда совершаем безответственные поступки. То есть ты хочешь сказать, что она не особенно страдала из-за его исчезновения?

— Похоже на то, она без конца молола всякую чепуху вроде того, что «любовь превращает нас в настоящих женщин». Меня это просто вывело из себя.

— Ага, так вот из-за чего ты так разозлилась. — Он рассмеялся. — Приготовить еще чаю? Кстати, ты вполне можешь облегчить душу.

За второй чашкой чая Бет передала ему все, что рассказала ей Сюзанна, включая и то, что представлял собой Лайам, как Мартин унаследовал дом и вышвырнул ее на улицу.

— Ей следовало постоять за себя, — с негодованием заявила она. — Ну почему люди позволяют вытирать о себя ноги?

— У некоторых из нас не хватает духу дать сдачи, — сказал он.

Бет уловила нотку сожаления в голосе Стивена и пристально посмотрела на него.

— Почему? Кто-то вытирает о тебя ноги? — спросила она.

Он уже открыл было рот, чтобы сказать что-то, но потом прикусил язык. Она поняла, что нащупала его больное место.

— Ладно, выкладывай, — негромко попросила она. — Не носи это в себе.

Он почесал затылок и отвел глаза.

— Не могу, — выдавил он наконец.

— В чем дело? Ты боишься, что я расскажу кому-нибудь еще? Я что, похожа на сплетницу?

— Нет, конечно, нет, — быстро ответил он, покраснев и став похожим на провинившегося мальчишку.

— Я же не думаю, что ты расскажешь всем в конторе об этом инциденте, — заявила она. — Так что можешь мне довериться.

Он вздохнул.

— Ну, хорошо. Это все из-за Анны, — выпалил он. — Я знаю, мне следует проявить твердость, но я не могу. Понимаешь, у нее проблемы со спиртным.

Бет была поражена. Она никогда не встречалась с Анной, но видела ее фотографию в кабинете Стивена: красивая женщина с каштановыми волосами и широкой, солнечной улыбкой. С самой первой встречи со Стивеном Бет почему-то решила, что у него «идеальная» жизнь.

Она представляла примерно, где он живет — в уютном и милом районе, где дома, окруженные аккуратными садами, имели общую стенку с соседями. А после того, как она познакомилась с Софи и Полли и увидела, как хорошо они себя ведут, Бет решила, что Анна — прекрасная мать и мастерица на все руки, способная одновременно печь бисквиты и шить карнавальный костюм.

Но внезапно в памяти у нее всплыло замечание Софи о том, что ее мама слишком любит вино, и она вспомнила реакцию Стивена.

— А ты уже обращался куда-нибудь за помощью? Как это сказывается на девочках? — спросила она.

— Девочки очень нервничают из-за этого. — Голос у Стивена дрожал и срывался, а глаза потускнели. — Возвращаясь из школы домой, они не знают, чего ожидать. Они ни в чем не могут положиться на свою мать. В результате мне приходится заниматься всем, во всяком случае, я пытаюсь это сделать. Что касается помощи, то Анна не желает признавать, что нуждается в ней.

— Мне очень жаль, Стивен, — сказала Бет. — Мне никогда и в голову не приходило, что у тебя что-то не в порядке, ты всегда такой веселый и жизнерадостный.

Он пожал плечами.

— Это одна из причин, вызывающих у Анны раздражение, она все время жалуется, что я слишком весел, слишком скучен, слишком еще чего-то.

— А где девочки сейчас?

— В доме у подруги, они останутся там на ночь, — ответил он. — В противном случае мне уже пора было бы спешить домой, чтобы приготовить им чай. Но я вовсе не намеревался изливать душу. А теперь мне лучше уйти, на сегодня тебе хватит собственных проблем.

— Нет, останься и поужинай со мной, — поддавшись минутному порыву, предложила Бет. Стивен был добр к ней, и она должна была отплатить ему тем же.

— С удовольствием, — ответил он, слабо улыбнувшись. — Но я больше не хотел бы говорить о своих проблемах с Анной. Достаточно и того, что я признался в их наличии.

Пока Бет готовила макароны и болонский соус, Стивен уселся на стул в кухне и принялся внимательно слушать ее рассказ о посещении Сюзанны.

За ужином они тоже говорили о Сюзанне, но уже в общем. О том, как она всю свою молодость посвятила уходу за матерью, и о том, как несправедливо обошелся с ней отец, завещав все имущество Мартину.

— Я должен поговорить с ним, — заявил Стивен. — То есть я хочу сказать, что мы должны получить подтверждение, что все это — правда.

— У тебя есть сомнения?

— Нет, — ответил он. — Она производит на меня впечатление типичной неудачницы. Слишком мягкая, слишком уступчивая, слишком стремящаяся угодить. Полагаю, именно поэтому она и кинулась очертя голову в любовное приключение с первым же попавшимся мужчиной, — сочувственно добавил он. — Должно быть, Сюзанна чувствовала себя очень одинокой. Наверняка и с Ройбеном она испытывала то же самое. Неудивительно, что она пустилась во все тяжкие, когда и второй роман не удался.

Бет положила грязные тарелки в посудомоечную машину, приготовила кофе и предложила перейти в гостиную.

— Я никак не могу понять, как она умудрилась связаться с двумя столь похожими друг на друга типами, — задумчиво протянула Бет, сидя напротив Стивена. — Ведь если она обожглась на идеале свободного духа, который проповедовал Лайам, то наверняка в голове у нее просто обязаны были зазвонить тревожные колокольчики, когда на сцене появился Ройбен?

— Я думаю, что все мы выбираем один и тот же тип снова и снова, — сказал Стивен. — Даже заранее зная, что из этого получится.

— Это личный опыт или просто размышления вслух? — искоса взглянув на него, полюбопытствовала Бет.

— И то, и другое. Меня всегда влекло к женщинам с комплексами и проблемами, и результаты в большинстве своем были катастрофическими. Как-то Анна сказала, что таким образом я стремлюсь сделать свою жизнь интереснее, поскольку сам я невыносимо скучен, — добавил он с безжалостным смешком.

Почему-то последнее замечание пробудило в Бет желание защитить его. Может быть, ей и понадобился целый год для того, чтобы понять, что в Стивене есть кое-что еще, кроме замашек постаревшего бойскаута, но, в конце концов, именно Анна вышла за него замуж и родила от него детей. Так что теперь она не имела никакого права высмеивать и унижать его.

— Я всегда считала, что как раз те, кто навешивает на других ярлык «скучен», и являются настоящими занудами, — с намеком заявила она. — Они слишком заняты собой, чтобы видеть или слышать что-нибудь еще.

— Может, и так, но по сравнению с другими мужчинами, которые увиваются за женщинами, мое общество кажется им скучным. Я всегда старался соблюдать во всем меру, пытался соответствовать стандартам, на которых меня воспитывали. Похоже, женщинам, которые увлекаются мною, сначала нравится эта моя черта, но стоит им заполучить меня, как они начинают издеваться надо мной и высмеивать.

Бет ощутила его боль и преисполнилась симпатии к нему, поскольку это живо напомнило ей то, как обращался с ее матерью ее собственный отец.

— У Анны были проблемы со спиртным, когда вы встретились? — спросила она.

— Тогда это еще не было проблемой. Она всего лишь обожала всевозможные сборища и вечеринки. Живая, любящая повеселиться. Разумеется, спиртное лилось рекой. Все ее предыдущие спутники и друзья были собственниками, по ее словам, им очень не нравилось то, что она блистает в обществе, и они пытались держать ее на коротком поводке. Она совершенно определенно дала мне понять, что если я буду вести себя так же, то она меня бросит. А я, я никогда не был особенно ревнив, мне доставляло удовольствие видеть ее душой вечеринок. Она была красива, остроумна, и мне нравилась даже ее необузданность.

— Мне кажется, втайне она надеялась, что и ты станешь проявлять собственнические инстинкты, — сказала Бет. — Может статься, поэтому она стала считать, что ты ее недостаточно ценишь.

— Однако… Зачем же она тогда говорила, что не потерпит этого? — озадаченно спросил он, нахмурившись.

Бет улыбнулась.

— Женщины — существа противоречивые. Ладно, оставим это. Итак, когда проблема со спиртным стала очевидной?

— После рождения Софи. Когда появилась Полли, с Анной все было в порядке, мы по-прежнему часто ходили в гости, и к нам частенько заглядывали друзья. Но когда два года спустя на свет появилась Софи, она на какое-то время впала в постнатальную депрессию. Когда Анна наконец оправилась, то, похоже, материнство стало раздражать ее. Она без конца твердила, что хочет вернуться к своей работе — до появления детей она работала художником-графиком, — но на самом деле так и не предприняла ни единой попытки найти себе занятие.

Бет понимающе кивнула.

— С чего началось пьянство?

— Поначалу, пока девочки были еще совсем маленькими, это было чем-то вроде развлечения. Я старался облегчить ей жизнь, нанимал няню, чтобы Анна могла по-прежнему встречаться со своими старыми подругами. И она не раз возвращалась мертвецки пьяной. Потом она стала приглашать подруг в гости днем, что всегда сопровождалось бутылкой-другой вина. И очень скоро, возвращаясь домой, я стал заставать у нас жуткий беспорядок, а Анна пребывала в почти полной прострации. С тех пор болезнь прогрессирует, и теперь она очень редко бывает трезвой.

— Бедняжка, — пожалела его Бет, вспоминая, какими славными оказались его девочки, и понимая теперь, почему он не хотел, чтобы она зашла к нему домой в тот вечер. — Ты никогда не пробовал поговорить с ней серьезно?

— Пытаюсь регулярно, — голос Стивена дрогнул. — Но я знаю, что если буду очень настойчив, она воспользуется этим как предлогом, чтобы оставить меня.

— Разве это будет так уж плохо? — негромко поинтересовалась она. Ей было очень жаль его.

— Мне невыносима мысль о том, что девочки лишатся матери. Может, она не лучшая мать в мире, но другой у них нет.

— Мне кажется, что без нее им будет лучше, — возразила Бет. — Я знаю, потому что у меня был такой же отец.

Бет еще никогда и никому не рассказывала о своем детстве, и сейчас она решилась заговорить об этом со Стивеном только потому, что Полли и Софи оказались в аналогичном положении. Она объяснила, какой заброшенной и одинокой ощущала себя ребенком из-за безрассудного поведения отца и как ее мать не могла решиться расстаться с ним по тем же самым причинам, о которых только что упомянул Стивен.

— Он не был пьяницей, — сказала она. — Но он был бездельником, никчемным человечишкой и вообще злобствующим неудачником. Я подозреваю, что проблема заключалась в том, что он вполне понимал свое ничтожество, ведь его отец, дед и прадед были настоящими и удачливыми мужчинами, бизнесменами. Кроме того, по-моему, его совершенно избаловали в детстве. Анна имеет полное право упиваться до смерти, если считает, что это чертовски весело, а трезвые люди невыносимо скучны, — с нажимом продолжала Бет. — Но у нее нет никакого права тащить за собой тебя с детьми. Самая большая беда людей, подобных твоей Анне и моему отцу, в их непомерном себялюбии. Потворствуя им, позволяя им делать то, что заблагорассудится, мы тешим это себялюбие, отчего они начинают чувствовать себя непогрешимыми.

— Она совсем не эгоистка, — возразил Стивен. — Она просто ничего не может с этим поделать.

— Чушь собачья, — с жаром заявила Бет. — С ее стороны это всего лишь трусливое бегство, уход от действительности и нежелание посмотреть правде в глаза. «Бедная я, несчастная, я не могу удержаться, чтобы не приложиться к бутылке, а затем я отрубаюсь и забываю накормить детей!» Если ты в это поверишь, Стивен, она никогда не протрезвеет! Если бы моя мать ушла из дому с нами, когда мы были еще маленькими, материально нам было бы ничуть не хуже, чем раньше. И нам не пришлось бы стать свидетелями убожества и уродства. У нас был бы дом, в котором царили мир и покой.

На мгновение она умолкла, пытаясь решить, стоит ли продолжать. Но потом сочла, что стоит.

— Постепенно я возненавидела своего отца, Стивен. Возненавидела так сильно, что с радостью убила бы его, если бы мне представилась такая возможность. И Полли и Софи тоже возненавидят Анну, если ты позволишь этому продолжаться до бесконечности. Хуже того, они сами могут превратиться в алкоголичек или же свяжутся с алкоголиками. Такое часто случается с детьми алкоголиков.

Совершенно неожиданно Стивен расплакался. Бет в ужасе уставилась на него. Лицо у него сморщилось, по щекам текли слезы. Зрелище было жалким. Она знала, что говорила со свойственной ей жесткой прямотой, но ей и в голову не могло прийти, что ее слова окажут на него такое действие.

— Прости меня, Стивен, — виновато произнесла она и обошла кофейный столик, чтобы сесть рядом с ним. — Мне следовало держать свое мнение при себе.

Стараясь утешить его, она обняла Стивена, привлекла к себе, так что он уткнулся лицом ей в плечо, и стала гладить по голове, как делала с матерью, когда той доставалось от отца. С тех пор она никогда не повторяла этого больше ни с кем и сама удивилась тому, что по-прежнему способна на такое выражение чувств.

— Послушай, я могу и ошибаться, — сказала она. — Обратись к специалисту, посоветуйся с ним, и он подскажет тебе что-нибудь.

— Дело не в том, что ты сказала, — шмыгая носом, невнятно проговорил он. — Наверное, это облегчение оттого, что я смог вообще рассказать об этом. Мне приходится скрывать это каждый день, говорить девочкам, что мамочка больна. Я и подумать не мог, что у тебя было такое тяжелое детство. Ты совершила смелый поступок, поделившись со мной.

— Два сапога пара, — заметила она и попыталась рассмеяться, но глаза ее наполнились слезами. — Я тоже никому не рассказывала об этом.

Она отпустила Стивена и пошла на кухню, чтобы налить им обоим немного бренди.

— Я думаю, нам нужно лекарство, — сказала она, протягивая ему бокал.

Он вытер глаза и, казалось, полностью овладел собой.

— Ты очень необычная, просто потрясающая женщина, — заявил он, вращая бренди в бокале. — Готов поспорить на что угодно, что тебя не испугает и всемирный потоп, я никак не ожидал, что ты подставишь мне плечо, чтобы я в него выплакался.

— И то, и другое мне вообще-то не свойственно, — согласилась она. — Но у меня был трудный день.

И она посвятила его в подробности того, что рассказала ей утром Сюзанна и что вызвало у нее такое раздражение.

— Вся эта чепуха о купании голышом в реке. Она вела себя, как несмышленая девчонка, и все время хихикала. Мне кажется, она хотела доказать мне, что была желанной. — Бет оборвала себя на полуслове, понимая, что и сама изъясняется весьма невразумительно. — Я решила, что не стоит продолжать разговор на эту тему, — сбивчиво закончила она.

— Да, временами Сюзанна действительно ведет себя странно, — согласился Стивен. — Взять хотя бы пистолет. Если бы это было все, что оставил мне мой отец, я выбросил бы пистолет куда подальше, особенно когда в доме маленький ребенок. И зачем было брать его с собой в Уэльс? Замечательный подарок на память, нечего сказать!

— Она никогда не говорила мне о том, что умеет стрелять, я имею в виду, когда мы были детьми. Хотя большинство детей на ее месте непременно сказали бы, ты не находишь? Ведь тут есть чем похвастаться.

— Может быть, отец попросил ее держать это втайне, — предположил Стивен. — Вообще странно, что он научил девочку стрелять.

— Мне кажется, нам следует поговорить со всеми мужчинами, которые были в ее жизни, — сказала Бет. — Сюзанна может предстать перед нами совсем в другом свете. Временами она явно чего-то недоговаривает.

Они выпили по второму бокалу бренди, потом по третьему, и Бет с удивлением обнаружила, что разговаривает со Стивеном так, как еще никогда не разговаривала ни с одним мужчиной. Они обсуждали уголовные дела, которые им приходилось вести раньше, вспоминали смешные случаи из судебной практики и признавались друг другу в том, что испытывали чувство вины, когда человек, в виновности которого они не сомневались, оказывался оправдан. Стивена, так же как и ее, занимало то, почему один ребенок в семье становился преступником, тогда как остальные, получившие абсолютно такое же воспитание, вырастали достойными членами общества. Или почему в семье преступников вдруг появлялся честный человек.

— Посмотри на мою семью, — говорила Бет. — Мы, все трое, добились определенного успеха в жизни, неплохо устроились, несмотря на нашего отца. — Она умолкла на мгновение и улыбнулась Стивену. — То есть Роберт и Серена неплохо устроились, у обоих характер намного приятнее, чем у меня.

— Но ведь ты была младшей и поэтому, вероятно, видела отца в самом худшем свете, — предположил он. — Ты слишком рано поняла, насколько слаба твоя мать, и решила стать другой.

— Я всегда чувствовала себя другой, — мрачно заметила она. — Как-то я спросила Серену, не испытывает ли она тех же чувств, и она ответила, что нет. В школе я всегда держалась особняком. Надо мной не смеялись и не оскорбляли, просто я оставалась в стороне. Как будто мне чего-то не хватало, какого-то качества, чтобы меня приняли в компанию.

— Я тоже не принадлежал к счастливым избранникам, — с улыбкой признался Стивен. — Мне навесили ярлык зубрилы и, поскольку в спорте мне особенно похвастать было нечем, пришлось довольствоваться тем, что получалось у меня относительно неплохо. Но в университете я был счастлив, а ты?

— Ну, там я не настолько ощущала себя отверженной, — улыбнулась Бет. — Главным образом потому, что вокруг хватало девиц с гораздо большими странностями.

Она вновь наполнила бокалы.

— В университете мне пришлось придумать себя заново, — продолжала она. — Я предпочитала одеваться таинственно-загадочно: носила большие черные шляпы, длинное пальто, чтобы за мной обязательно волочился длиннющий шарф. Стоило раз попробовать, а дальше пошло легче. Одна из моих соседок по квартире называла меня Гретой Гарбо, — Бет коротко рассмеялась.

— Да, я тоже увидел тебя именно такой в первый раз, когда ты только начала у нас работать, — признался Стивен. — Отчужденная, красивая, но с каменным сердцем. А какое впечатление произвел на тебя я?

Бет тронуло то, что он назвал ее красивой, поэтому она не могла честно сказать ему, что считала его ничтожеством.

— Кем-то вроде бойскаута, наверное, — задумчиво произнесла она. — Чуточку слишком услужливый, чуточку слишком честный. Но при ближайшем рассмотрении ты оказался намного интереснее.

— Анна говорит, что я заискивающий и льстивый, — скорбно произнес он. — Но ведь я не такой, правда?

— Вовсе нет, — твердо ответила она, несмотря на то, что раньше именно так и думала о нем. — Мне кажется, Анна ведет себя так вульгарно потому, что хочет оправдать свое поведение в собственных глазах.

— Большинство женщин, которых я знал, тоже вели себя вульгарно, — откровенно признался Стивен.

— Знаешь почему? — сказала она. — Потому что ты слишком мил. Некоторые женщины, включая и меня, наверное, с удовольствием взялись бы разрушить это твое качество.

— Ну, а какие мужчины нравятся тебе? — поинтересовался он.

— Никакие. Больше никакие. Это слишком больно. — Не успели эти слова слететь с ее губ, как Бет поняла, что пьяна. В трезвом виде она никогда не позволила бы себе таких заявлений, которые с головой выдавали ее.

Он взял ее руку в свои и слегка пожал. И больше ничего, никаких банальностей или просьб объясниться.

— Получается, мы с тобой оба подранки, — помолчав, сказал он. — И оба заняты тем, что защищаем людей, похожих на нас.

Бет никогда не считала, что похожа на людей, которых ей приходится защищать, но тут вдруг ее осенило, что это именно так, и по какой-то совершенно непонятной ей самой причине она вдруг снова принялась плакать.

— В чем дело, Бет? — спросил Стивен, обнимая ее. — Расскажи мне.

— Я не знаю, с чего начать, — она всхлипывала, уткнувшись носом ему в плечо.

Он взял Бет за подбородок и приподнял ее лицо, с нежностью глядя на нее сверху вниз.

— Я заметил, что ты изменилась с тех пор, как в твоей жизни снова появилась Сюзанна. Почему бы не начать с того, как вы познакомились?

Глава одиннадцатая

— Мы встретились на берегу реки в Стрэтфорде-на-Эйвоне, — начала Бет. — Обеим было по десять лет, обеим было страшно одиноко, и теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что она так же отчаянно нуждалась в компании, как и я. Но в то время мне казалось, что я одна так одинока и несчастна. Я думала, что у Сюзи есть все, чего только душа пожелает.

И она стала рассказывать, как и почему оказалась в Стратфорде у своей тетки, объяснив, что они приехали туда, после того как отец избил ее мать. Но стоило Бет начать описывать свою первую встречу с Сюзанной, как мысли ее сразу же перенеслись в то далекое прошлое и в памяти всплыли события, которые, как ей казалось, она давно позабыла.

* * *

Было очень душно, и она буквально изнемогала от жары, хотя на ней были только шорты и блузка, которые тетя Роза купила ей утром. Она чувствовала себя неловко, потому что тетка сказала, что ни в одном из двух платьев Бет нельзя выйти на улицу, но как же здорово было носить одежду, которая не досталась ей по наследству и которая действительно шла ей!

В общем-то, Бет была рада, что позвонила тете Розе и рассказала ей о том, что отец ударил мать. Мама все еще сердилась на нее за это, но Бет чувствовала, что в глубине души она радовалась возможности провести несколько дней с сестрой.

Ее тетка и дядя жили в небольшом домике ленточной застройки, но Бет он казался сказочным жилищем — чистеньким, аккуратным и очень уютным. Мать они поселили в комнате для гостей, с яркими розовыми обоями, всю отделанную кружевами и украшениями, словом, в том стиле, который предпочитала в одежде сама тетя Роза. Бет устроилась в уютном чулане. Но самое замечательное было то, что домик тети находился неподалеку от центра города. Пройдя всего несколько ярдов по улице и повернув за угол, вы оказывались прямо у магазинов. Дома Бет никогда не ходила дальше Бэттла, да и магазинов у них было мало. В Стрэтфорде-на-Эйвоне их было великое множество, и притом разных. Восхитительные магазинчики игрушек и сувениров, очаровательные кофейни, где можно было купить все, от горсточки конфет до норкового палантина. Однако большинство людей, заполнивших улицы городка — а это была целая толпа, — казалось, больше всего на свете хотели фотографировать все вокруг, начиная от старых домов в стиле Тюдоров до цветочных базаров, а не делать покупки. Но тетя Роза объяснила ей, что все эти люди приезжали сюда главным образом только затем, чтобы посмотреть на город, где родился Уильям Шекспир. Тогда Бет впервые услышала это имя и понятия не имела, что такого особенного совершил этот человек, чтобы стать таким знаменитым. Но спрашивать об этом она постеснялась, боясь показаться смешной и невежественной.

В Стрэтфорд-на-Эйвоне они добрались в субботу вечером после долгой и утомительной поездки. Все воскресенье они не выходили из дому, потому что взрослые очень устали. Бет всерьез опасалась, что и сегодня они останутся дома и будет, как вчера, когда мать беспрестанно плакала, а тетя Роза суетилась вокруг, готовя чай и приговаривая: «Я с самого начала видела, к чему идет дело, но ты не желала меня слушать».

Однако сегодня дядюшка Эдди ушел на работу. Он ремонтировал автоприцепы и дома на колесах, и тетя Роза сказала, что он считается мастером на все руки, причем сказано это было таким тоном, словно она намекала на то, что и матери следовало бы найти себе такого же мужа. Не успели они вернуться после утреннего похода по магазинам, как тетя Роза заявила, что Бет может отправляться побродить по окрестностям, оставив взрослых одних, чтобы те могли поболтать по-настоящему. Тетка дала ей полкроны, сказав, чтобы она купила себе булочку или что-нибудь в этом роде на обед, и Бет решила, что предоставлена самой себе до самого вечернего чаепития.

Сначала она была в восторге, ведь вокруг было так много магазинов, куда можно заглянуть, так много людей, на которых можно поглазеть. Среди них были иностранцы, и она затеяла сама с собой игру, пытаясь угадать, откуда они. Но спустя какое-то время ей стало одиноко, да и ходить по улицам было очень жарко, поэтому она спустилась к реке, чтобы понаблюдать за прогулочными лодками, и именно там заметила сидевшую под деревом девочку.

На ней было платье, украшенное спереди оборками, с буфами на рукавах и широким бантом-завязкой на спине, о котором всегда мечтала Бет. Оно было розового цвета, с лиловыми цветами, и оборки тоже были лилового оттенка. Голубые сандалии, снежно-белые гольфы до колен и блестящие коротко подстриженные волосы завершали в глазах Бет образ девочки, у которой есть все, и она подумала, что эта девочка, наверное, ждет свою мать, которая делает покупки в магазине.

Дома у Бет девочки, подобные этой, обычно не обращали на нее внимания, поэтому ей потребовалось все ее мужество, что набраться храбрости и заговорить с ней. Но, к ее изумлению, оказалось, что ее новая знакомая горит столь же сильным желанием завести себе подружку. Она сказала, что ее зовут Сюзи Райт, что она живет в Луддингтоне, деревушке неподалеку, и ждет, пока ее отец закончит работу, чтобы вместе поехать домой.

Бет еще никогда не встречала никого, с кем бы ей так легко было разговаривать. Сюзи вовсе не задирала нос и не хвасталась ни своей одеждой, ни чем-то еще. Она сказала, что, в общем-то, считает себя глупой по сравнению с другими девочками в ее классе, но Бет она совсем не показалась глупой, хотя бы потому, что, как выяснилось, они читали одни и те же книжки. Сюзи даже знала о том, что Бэттл являлся тем местом, где шли сражения при Гастингсе, и что Шекспир был величайшим английским драматургом.

Но больше всего Бет нравилось в Сюзи то, что она не относилась к ней, как к уродине, оттого что она была такой высокой и худой. Услышав, что в шортах она выглядит просто великолепно, что у нее роскошные вьющиеся волосы и что она похожа на Белоснежку, Бет воспарила в облака. Она молилась о том, чтобы тетя Роза разрешила ей завтра взять велосипед, чтобы можно было покататься на нем и встретиться с Сюзи. Она решила, что, если ей откажут, то просто забьется куда-нибудь в уголок и умрет от отчаяния.

На этих каникулах Бет узнала о своей матери много такого, о чем и не подозревала раньше. Ее мать оказалась таким же снобом, как и отец. Когда они спорили и ссорились с сестрой, та заявила, что Алиса вышла за Монтегю только потому, что считала, будто у него куча денег и ей очень хотелось пожить в роскошном доме. Роза сказала, что у сестры что-то вроде «мании величия» и теперь ей приходится расплачиваться за то, что она вышла замуж за нелюбимого мужчину только для того, чтобы занять положение в обществе. Роза заявила, что, если бы у матери Бет оставалась хоть капелька мозгов и мужества, ей следовало бы взять дочь и уйти от мужа, но, добавила она, этого никогда не произойдет, потому что она такая же неудачница, как и сам Монтегю, и не сможет, да и не захочет зарабатывать себе на жизнь.

Мать же утверждала, что все это неправда, но первый вопрос, который она задала Бет о Сюзи, был о том, в какую школу ходит ее новая подруга. Разумеется, Бет не знала этого, зато знала тетя Роза, и голос ее был полон сарказма, когда она ответила:

— Можешь не беспокоиться о том, что твоя дочь спутается здесь с чернью, я знаю эту семью. Девочка ходит в «Крофт», это частная школа. Мистер Райт занимает пост менеджера крупной страховой компании, а его дом — один из самых больших в Луддингтоне.

После того как эти сведения были переварены, Бет получила позволение встретиться с Сюзи после обеда. Может быть, мать полагала, что они просто играют во дворе у Райтов, хотя она никогда прямо не спрашивала об этом. Она была слишком рада представившейся возможности почитать или походить по магазинам вместе с сестрой.

Собственно говоря, за целый месяц Бет лишь дважды побывала у Сюзи дома. Чаще всего Сюзи просто ждала ее у ворот с велосипедом, и складывалось впечатление, что она стремилась побыстрее удрать из дому. Точно так же Бет всего несколько раз приглашала Сюзи к тете Розе и всегда торопилась поскорее увести ее оттуда под тем предлогом, что, дескать, в магазинах или в парке намного интереснее.

* * *

— Теперь, став взрослым человеком, — заключила Бет, после того как рассказала Стивену о своей первой встрече с Сюзанной и о том, какое влияние на нее оказала эта встреча, — я понимаю, что мы обе скрывали свои семейные тайны. Я не хотела, чтобы Сюзанна узнала, что мы попросту бедны или что мой отец был пижоном, который к тому же избивал свою жену. Она же не желала, чтобы я увидела ее полоумную бабушку. Кроме того, было кое-что еще. Мы обе чувствовали себя непохожими на других. Сюзи считала меня бесстрашной, умной, всегда готовой придумать какое-то необычное развлечение. Ей тоже хотелось быть такой. Я же мечтала о том, чтобы походить на нее, быть такой же милой, уравновешенной, женственной и по-настоящему элегантной, иметь счастливую семью и самый прекрасный в мире дом.

— И когда же вы начали подозревать друг друга в скрытности? — поинтересовался Стивен.

— Не думаю, чтобы у нас когда-либо возникали подобные мысли, или, скорее всего, наше упрощенное представление друг о друге наиболее полно отвечало тому, кем мы на самом деле были тогда. — Бет вздохнула и беспомощно взглянула на Стивена. — Но когда видишься с кем-нибудь всего лишь один месяц в году, летом, то это похоже на курортный роман, правда? Ты просто не замечаешь недостатков. Хотя мы кое-что узнали друг о друге, например, обе признались, что настоящих подруг у нас не было. Она сказала мне, что ее бабушка стала для нее сущим наказанием, а я — что моей отец был изрядной сволочью. Но поскольку сами мы никогда не имели возможности видеть все это, то не могли и догадаться, насколько плохо обстояли дела в действительности. Полагаю также, что, когда мы были вместе, нам хотелось забыть о том, что в течение остальных одиннадцати месяцев мы влачили довольно-таки жалкое существование.

— Но вы поддерживали связь друг с другом в письмах на протяжении этих самых одиннадцати месяцев?

— О да, одно письмо примерно каждые две-три недели. Но ведь ты, наверное, знаешь, о чем пишут дети друг другу? В основном о том, что они сделали и какие книги прочитали. Думаю, когда Сюзанна писала мне в Коппер-бичиз, она, должно быть, считала, что это — роскошное поместье. Видишь ли, иногда в разговоре я упоминала конюшни или длинную подъездную аллею. Она не знала о разбитых окнах, о прохудившейся крыше или о мышах, бегающих по кухне. Точно так же я воображала, что бабушка Сюзанны сидит в кресле-каталке и вяжет на спицах, а мать, в чистом переднике, печет пирожки. Я уж точно не могла представить себе перепачканные калом простыни или же безумную старуху, бродящую по дому и выкрикивающую невесть что.

— Сколько же всего раз ты была в Стрэтфорде летом? — спросил Стивен.

— Пять. После первой поездки меня отправляли туда на поезде одну. Мать оставалась дома с отцом. Но в то лето, когда мне должно было исполниться шестнадцать, отец не отпустил меня.

— Почему?

— Потому что он был злобным и злопамятным ублюдком. Он не хотел, чтобы я развлекалась и получала удовольствие, — с жаром воскликнула Бет. — Понимаешь, Сюзанна написала мне тогда в начале года, что ее бабушка умерла, и пригласила меня пожить у них дома. Мы надеялись, что снова сможем пойти на танцы — мы были там один раз в прошлом году — и поболтать с мальчиками. — Она умолкла, и на губах у нее появилась слабая улыбка. Тогда почти все время мы старались попасться на глаза мальчишкам, долгими часами просиживая в кофейнях и изображая из себя француженок, в общем, выдумывая всякие глупости, на которые только и способны девочки-подростки. Мы считали, что как только нам в августе исполнится шестнадцать и мы сдадим экзамены, то сразу станем взрослыми.

Бет живо представила себя, читающую приглашение от Сюзи. Стоял апрель, и она сидела в своей спальне, читая и перечитывая письмо, и сердце ее едва не выскакивало из груди от восторга.

За окнами с такой силой хлестал дождь, что она различала безостановочную струю воды, падающую в корыто, стоящее под очередной дырой в крыше. В спальне царил жуткий холод, и она закуталась с ногами в стеганое одеяло. Но от одной мысли о Стрэтфорде и Сюзи ей становилось теплее. Бет достала карандаш и бумагу, залезла с головой под одеяло и принялась подсчитывать, сколько денег у нее окажется к августу, если она начнет экономить каждый пенни из тех денег, что зарабатывала разноской газет.

Она получала в неделю всего лишь фунт и пять пенсов, и для этого каждый день, начиная с половины седьмого утра, ей приходилось проезжать на велосипеде больше десяти миль, в любую погоду, независимо от того, лил дождь или шел снег. Но Бет вынуждена была заниматься этим. Когда ей исполнилось четырнадцать, отец заявил, что не имеет больше ни малейшего желания оплачивать ее содержание, включая одежду и карманные расходы. Он сказал, что пришло время ей зарабатывать самой.

С его стороны это было чистейшим хамством, если учесть, что все карманные деньги, которые она от него когда-либо получала, составляли жалкий шиллинг, перепадавший ей в те редкие моменты, когда он пребывал в хорошем настроении. Что касается одежды, то это в большинстве своем были обноски, доставшиеся ей от Серены, и они были настолько старомодными, что Бет скорее умерла бы, чем показалась в них на людях. Именно Серена давала ей деньги на покупку школьной формы и обуви.

В общем-то, Бет ничего не имела против разноски газет весной и летом. Возможность обзавестись хоть какими-то собственными деньгами, которые она могла потратить на покупку новых вещей, чтобы не краснеть от стыда, случайно столкнувшись в выходные дни с кем-нибудь из одноклассников, с лихвой искупала тяготы раннего подъема в половине седьмого. Но вот зимой все было по-другому. Ей приходилось уходить из дома, когда на улице еще стояла темнота, а некоторые улицы, которыми она проезжала, превращались в непролазные болота. От холода и снега у нее обветривались щеки, руки и ноги, а о такой вещи, как горячая ванна перед тем, как отправиться в школу, у них в доме можно было только мечтать. Ей приходилось смывать засохшую грязь с ног холодной водой, переодеваться в школьную форму, на бегу проглатывать завтрак и снова мчаться на велосипеде к Бэттлу, по-прежнему дрожа от холода.

Но сейчас, когда в воздухе уже чувствовалась весна, все должно было скоро измениться к лучшему: в августе ее ожидала поездка в Стрэтфорд, может быть, в сентябре ей удастся найти работу по субботам в каком-нибудь магазине. Возвращаясь к своим подсчетам, она решила, что сможет сэкономить к августу хотя бы пятнадцать фунтов — этого должно хватить на покупку модного платья и туфелек для танцев.

Из-за царившего в ее спальне холода она спустилась вниз немного позже обычного, но все-таки спустилась, потому что ей предстояло сделать домашнее задание. Матери нигде не было видно, и Бет решила, что та ушла в деревню, поэтому она разложила свои книжки на кухонном столе, поближе к плите, и приступила к работе.

С тех пор как она побывала в кухне Райтов в Луддингтоне, вид собственной кухни заставлял ее мучительно краснеть от стыда. Она была чистой — мать все время скребла и драила ее, — но настолько старой и обшарпанной, что никакая чистка и уборка не могла заставить ее выглядеть лучше. Многие из каменных плиток, которыми был выложен пол, потрескались и выкрошились, некоторые вообще отсутствовали, краска на буфетах поблекла и отслаивалась клочьями. Здесь ничего не сверкало так, как это было у Райтов, и вся кухня выглядела такой же жалкой и убогой, как и ее мать. Не улучшал общего впечатления и тусклый свет. Два оконных стекла разбились, и вместо них были вставлены куски картона. Единственное, что создавало хоть какой-то уют, было тепло, исходящее от плиты.

Через несколько минут явился ее папаша.

— Где твоя мать? — недовольно спросил он. — Я еще не пил своего утреннего кофе.

— Я сама приготовлю его тебе, — сказала Бет, вставая из-за стола, но при этом у нее чесался язык спросить, почему отец не может сам сделать себе кофе.

Мать говорила ей, что в молодости отец выглядел в точности так, как Роберт сейчас — высокий, очень привлекательный, с широкими плечами и густыми черными волосами. Но теперь в облике Монти не осталось ничего привлекательного. Он безобразно растолстел, щеки у него разжирели и отвисли, как у гончей, а над ремнем нависало огромное брюхо. Волосы у него поредели и поседели, свитер был в каких-то пятнах, а воротничок рубашки отнюдь не сверкал чистотой. Но больше всего Бет ненавидела в отце его глаза. Они были карими, с зелеными пятнышками, и очень холодными. При всей его общей неуклюжести они быстро обегали любую комнату, внимательно изучали любое лицо, выискивая что-нибудь, что могло вызвать его недовольство. Если у него когда-то и были некие добродетели, то сейчас, решила Бет, он утратил их все, и это было заметно.

Бет как-то поинтересовалась у Серены, не знает ли та, отчего их отец превратился в такую свинью. Серена ответила, что дело, очевидно, в том, что он понимает, что никак не дотягивает до уровня своих предков, и что в детстве его попросту избаловали. Она утверждала, что, подобно многим грубиянам, в душе он был настоящим трусом, боясь заняться поисками подходящей работы из опасения не преуспеть в ней и, пока он получал жалкую квартплату от тех немногих жильцов, которые у него еще оставались, он все еще мог изображать из себя Владетеля Поместья.

Однако подобное объяснение сестры отнюдь не способствовало тому, чтобы Бет хоть немного полюбила отца.

Она поставила чайник на плиту и, ожидая, пока он закипит, пошла в кладовую, чтобы принести кофе. Жестянка оказалась пустой.

— Кофе не осталось, — сказала она, сразу же почувствовав себя неуютно. — Наверное, мать и ушла за ним.

— Кофе нет? — заорал он. — Ей известно, что я всегда пью его в одиннадцать.

— Я приготовлю тебе вместо него чай, — поспешно предложила Бет.

— Чай пьют за завтраком. Только работяги пьют чай в одиннадцать часов утра, — презрительно заметил он.

Одним из любимых занятий отца, помимо поддержания «статуса», как он выражался, было насмехаться над привычками «работяг». Он говорил, что работяги хранят уголь в ванной, вытирают нос рукавом и имеют массу других отвратительных привычек. Несмотря на это, джентльменом он оставался только на словах — Бет сама видела, как он мочился из окна своего кабинета, потому что ему лень было спуститься вниз, и он редко брился зимой, не говоря уже о том, чтобы принять ванну.

Бет попыталась умилостивить его, говоря, что мать долго не задержится, и даже предложила съездить в деревню самой, чтобы купить кофе.

— Ну так отправляйся поживее, — резко бросил он.

Бет выглянула из окна на улицу, где лил проливной дождь, и содрогнулась. Она уже промокла сегодня утром, развозя газеты, и ее плащ и ботинки еще не высохли. Но она знала, что если начнет жаловаться, отец ударит ее.

— Могу я тогда попросить немного денег? — спросила она.

— Денег? — взревел он. — Все деньги на хозяйство у твоей матери.

— Но ведь ее нет, — резонно заметила она.

— Тогда возьми из своих, — ответил он.

Впоследствии Бет никак не могла взять в толк, кто дернул ее за язык ответить, что она копит деньги для будущих каникул в Стрэтфорде. Но слова слетели у нее с языка, что уж тут поделаешь.

— Ты больше туда не поедешь, девочка моя, — заявил он, злобно сощурив глаза. — Ты будешь работать все лето. Если ты думаешь, что я стану платить за твои поездки, чтобы ты могла съездить повидаться со своей мегерой-теткой, то ты сильно ошибаешься.

— Но, папочка, Сюзи пригласила меня пожить у нее, — взмолилась она. — Позволь мне поехать.

Он повернулся к ней так быстро, что она не успела увернуться. Одной рукой отец схватил ее за плечо, а другой так сильно ударил в лицо, что Бет налетела на плиту и обожгла руку.

— Ты больше никуда не поедешь, — заорал он. — Отныне на всех каникулах ты станешь работать и отдавать половину заработка своей матери, чтобы покрыть расходы на твое содержание. Ты меня поняла?

Вспоминая эту унизительную сцену, Бет почувствовала, как на глаза у нее наворачиваются слезы. Он оставил ее с синяком под глазом и с разбитой губой — с теми же увечьями, которые часто наносил матери. Она вспомнила, как, лежа на ледяном полу, проклинала его, поклявшись, что заставит отца заплатить за это.

* * *

— В чем дело? — мягко спросил Стивен, заметив ее слезы, и тут Бет услышала собственный голос, рассказывающий о том, что произошло в тот день.

— Да он просто законченный негодяй, — заявил Стивен, обнимая ее и крепко прижимая к себе, как уже делал раньше. — Неудивительно, что ты так ненавидишь его.

— Я не могла заставить себя признаться Сюзи, почему не могу приехать на самом деле, — проговорила она, вытирая слезы и чувствуя себя легко и покойно в его объятиях. — По-моему, в конце концов я написала, что мне предложили хорошую работу. Впрочем, это не имело решительно никакого значения, потому что, как оказалось, у ее матери случился удар, и вряд ли она смогла бы уделить мне время, не говоря уже о том, чтобы позволить мне остановиться у них.

— Итак, с того дня тебе пришлось работать на каникулах? — спросил Стивен.

Бет кивнула.

— И по субботам тоже, в обувном магазинчике в Гастингсе. Отец заставлял меня приносить домой конверт с зарплатой нераспечатанным. Он забирал себе половину, эти деньги никогда не доставались матери.

Стивен погладил ее по голове и вздохнул.

— Тебе пришлось смириться, я полагаю, если ты хотела поступить в университет?

— Да. Но, думаю, если бы не Сюзи, то я бы ушла из дому, нашла бы себе работу и комнату, — ответила она. — Понимаешь, я часто писала ей о том, что хочу уйти из дому, даже не объясняя почему. В каждом своем ответном письме она умоляла меня не делать этого, она заставила меня поверить в то, что я слишком умна, чтобы застрять на какой-нибудь бесперспективной работе, а на другую, не имея образования и квалификации, я рассчитывать не могла. Ее мнение было единственным, на которое я могла положиться, даже Серене с Робертом я не могла довериться полностью. Думаю, отец постоянно твердил им, что я тупа, поэтому, похоже, они не очень-то верили в мою способность поступить в университет. Они частенько говорили мне, что, наверное, будет лучше, если я пару лет поработаю нянечкой.

— Но они ведь должны были знать или хотя бы догадываться, каково тебе приходилось дома? А вот Сюзанна не знала, так ведь? — резонно заметил Стивен.

— Все было не так просто. Видишь ли, буквально все, мои брат и сестра, учителя, соседи, все они жалели меня. Это было написано у них на лицах. А это подрывает твои амбиции, Стивен, ослабляет твою решимость, заставляет ощущать свою никчемность. А Сюзи не жалела меня, она восхищалась мной. В тринадцать лет я призналась ей, что хочу стать адвокатом, после того как мы посмотрели фильм об одном из них. Наверное, я сумела убедить ее в том, что из меня получится неплохой законник, и она никогда не позволяла мне усомниться в себе. Я всегда чувствовала себя в долгу перед ней за это, я помню, как в день окончания университета думала о ней, и мне хотелось, чтобы она оказалась рядом.

— Очень плохо, что вы перестали поддерживать связь друг с другом. Если бы вы по-прежнему оставались подругами, когда умерли ее родители, то ты могла бы заставить эту свинью, ее братца, поделиться с ней наследством.

— Я знаю, — уныло откликнулась она. — Может быть, если бы мы остались друзьями, я сумела бы давным-давно убедить ее уехать от родителей и начать жить собственной жизнью. С тех пор, как мы снова встретились, я все время об этом думаю.

— У каждого из нас есть свои «если бы», — со вздохом заключил он. — Но, как мне кажется, тебя закружил водоворот бурной университетской жизни, и ты завела себе более интересных друзей.

— Вовсе нет, — возразила она. — Я оставалась одинокой. И больше никогда я не чувствовала себя так, как это было с Сюзи, — никогда.

В словах Бет прозвучала такая горечь, что Стивен повернулся, чтобы взглянуть на ее лицо. Нижняя губа у нее дрожала, а в зеленых глазах притаилась отчаянная тоска. Он вспомнил, что и Сюзанна обратила внимание на печаль Бет, следовательно, когда они дружили, этого не было. Он не сомневался, что разговор о прошлом разбередил какие-то старые раны Бет. Причем эти раны были явно нанесены кем-то в промежутке между ее последней встречей с Сюзанной и поступлением в университет, потому что она сама заявила, что там ей пришлось создавать себя заново.

— Что с тобой произошло, Бет? — негромко спросил он. — Я знаю: что-то случилось. Расскажи мне.

Их глаза встретились, но потом она отвела взгляд. На лице у нее появилось виноватое выражение, которое он так часто подмечал у своих клиентов.

— Уже поздно, — хриплым голосом ответила она, и ее тело напряглось. — Тебе пора идти домой.

Бет была, конечно, права — было уже заполночь, но то, как она пыталась отгородиться от него, недвусмысленно свидетельствовало, что и он прав тоже.

— Я рассказал об Анне, потому что доверяю тебе, — сказал Стивен. — Думаю, я с самого начала знал, что ты поможешь мне разобраться в этой проблеме и прямо взглянуть на нее. Так что, пожалуйста, доверься мне и позволь помочь тебе.

Губы ее крупного рта искривила презрительная улыбка.

— Что такое, мы ведем переговоры о признании вины и заключаем сделку?

Стивен едва сдержался, чтобы не вспылить.

— Послушай, человеческий разум и тело — это не твоя стиральная машина. Когда в них что-то ломается, нельзя просто пойти и купить запасную деталь. Рана должна зажить. Мне кажется… — он умолк на секунду. — Нет. Я знаю, — с нажимом продолжал он, — что твоя рана не зажила. Не берусь утверждать, что вылечу ее, но, по крайней мере, позволь мне взглянуть на нее.

— Кто ты такой, потерявший практику психиатр? — ехидно поинтересовалась Бет. — Я взрослая женщина и не нуждаюсь в том, чтобы мужчина, который не в состоянии даже выгладить собственную рубашку, говорил мне, что у меня проблемы.

Стивен покраснел до корней волос.

— У меня не хватает времени выгладить одежду девочек так, как мне хотелось бы, не говоря уже о том, чтобы обращать внимание на себя, — сказал он. — Не старайся сделать мне больно, чтобы скрыть свою собственную боль.

— Ты суешь нос не в свое дело, — заявила она, вставая и быстрыми шагами пересекая комнату. — Ты явился сюда без приглашения, я приготовила тебе ужин и угостила стаканчиком в знак благодарности за то, что справился с моим потопом. Ну, хорошо, может быть, ты решил, что, раз я рассказала тебе о своем детстве, ты имеешь право лезть мне в душу. Так вот, такого права у тебя нет. Все, что я рассказала тебе сегодня вечером, имеет непосредственное отношение к прошлому Сюзанны, а не ко мне.

Стивен поднялся на ноги. Он боялся, что если станет настаивать, то нарушит то хрупкое взаимопонимание, которое возникло между ними нынче вечером. Тем не менее он чувствовал, что стоит на пороге разгадки. В общем, Бет ведь не открыла дверь и не предложила ему убираться вон, и в ее тоне было нечто, что давало основание надеяться: по крайней мере подсознательно она готова выложить ему всю правду.

— Это случилось где-то между шестнадцатью и восемнадцатью годами, — мягко, но твердо произнес он. — Нечто столь ужасное, что ты не смогла рассказать об этом даже своей подруге. Вот почему ты ее бросила, правда? Ты ведь могла приезжать к ней в Стрэтфорд, когда стала учиться в университете, но ты не осмеливалась, боясь, что правда выплывет наружу. Я ведь прав, не так ли?

Бет молча смотрела на него расширившимися от ужаса глазами, лицо ее залила смертельная бледность, нижняя губа дрожала. Это было выражение ребенка, которого застали за чем-то недозволенным. Она была перепугана насмерть. Стивен подошел к ней и обнял.

— Не бойся, — прошептал он, крепко прижимая ее к себе. — Я никогда не воспользуюсь этим тебе во вред, я просто хочу, чтобы тебе стало легче.

Ее тело обмякло у него в руках, и внезапно она заплакала громко, навзрыд, уткнувшись лицом ему в плечо и всхлипывая, как маленький ребенок.

— Все хорошо, — сказал он, проводя одной рукой по ее волнистым волосам, а другой крепко прижимая к себе. — Со мной ты в безопасности, Бет. Просто расскажи мне.

— Они меня изнасиловали, — с трудом выговорила она хриплым, незнакомым голосом. — Трое, в аллее, один за другим.

Стивен онемел от ужаса. Он никак не ожидал чего-либо подобного, скорее, он предполагал что-нибудь вроде беременности или думал, что ее соблазнил и бросил приятель. По роду деятельности Стивену неоднократно приходилось иметь дело с женщинами, ставшими жертвами насилия, и ему было известно, какое губительное действие оно оказывало на их жизнь.

Его движения были чисто инстинктивными, отцовскими. Он легко подхватил Бет на руки, отнес на диван, а потом присел рядом и обнял ее так, как обнимал своих девочек, когда им было больно.

— Ну вот, самое трудное уже позади, — успокаивающе прошептал он, нежно убирая волосы с ее лица. — А теперь расскажи мне, как все произошло.

— Были рождественские каникулы, самое начало января 1968 года, в Гастингсе. В обувном магазине у нас шла праздничная распродажа, и вместо того, чтобы отправиться домой, я пошла в кофейный бар «Рококо», — выпалила она, словно стараясь покончить с этим как можно быстрее. — В нашей школе все ходили туда, это было что-то вроде тусовочного места. Но раньше я бывала там только днем, потому что вечером меня не выпускали из дома. Когда я пришла, было около шести, и я подумала, что побуду немного, а домой поеду на автобусе, который уходил в половине восьмого. Если бы отец начал ругать меня за то, что я вернулась так поздно, я сказала бы ему, что занималась инвентаризацией в магазине.

Черты лица Бет исказились от напряжения, и, рассказывая, что же произошло тем вечером, она крепко держала Стивена за руку.

* * *

Причина, заставившая ее задержаться в Гастингсе, несмотря на жуткий холод, заключалась в том, что в автобусе она познакомилась с мальчиком по имени Майк, который ей очень понравился, и она знала, что он пошел в «Рококо». Она знала также, что выглядит вполне прилично в своей рабочей одежде: черной мини-юбке и обтягивающем свитере, а свое школьное пальто она рассчитывала снять сразу же, как только попадет в бар.

«Рококо» находился над магазином, там были две комнаты, низенькие столики с мягкими сиденьями, неяркий, рассеянный свет, из музыкального автомата звучала громкая музыка. К ее разочарованию, Майка в баре не оказалось. Она выпила пару чашек эспрессо, поболтала с девочками, которых знала по магазину, послушала несколько пластинок из музыкального автомата и, наконец, примерно в двадцать минут седьмого, расстроенная, вышла из бара, чтобы успеть на автобус домой.

На тротуаре сверкал иней, а ветер с моря был таким холодным, что пронизывал, казалось, до костей. На улицах ей не встретилось ни души, и было так странно видеть ярко освещенные витрины магазинов, смотреть на которые было некому.

Она услышала, как позади нее кто-то засвистел и, обернувшись к городской ратуше, увидела двух ребят, махавших ей руками. Было слишком темно, чтобы разглядеть все отчетливо, но ей показалось, что один из них — Майк, и она побежала к нему.

Когда до них оставалось всего несколько ярдов, Бет поняла, что это не Майк. Она не знала никого из этих ребят. Тот, кого она приняла за Майка, был на несколько дюймов ниже и по меньшей мере старше на три года. Вблизи он выглядел грязным и грубым, а единственное, что делало его похожим на Майка — светлые волосы, которые были подстрижены так же, в стиле «Битлз».

— Я обозналась, — вырвалось у Бет, когда она замерла на месте, чрезвычайно смущенная своей оплошностью.

Парень, которого она приняла за Майка, сказал что-то о том, что он ничего не имеет против, и отпустил какую-то глупую шуточку по поводу ее высокого роста.

Она привыкла к насмешкам насчет того, что она слишком высокая, но они всегда причиняли ей боль, и она отвечала на них оскорблениями.

— Это тебе только так кажется, поскольку сам ты коротышка, — высокомерным тоном заявила она и повернулась, чтобы уйти.

— Че ты сказала? — выкрикнул он, а потом обогнал ее, презрительно глядя снизу вверх. Вот тогда она испугалась, пожалев, что оскорбила его — от парня пахло спиртным, а его кожаная куртка и поношенные джинсы свидетельствовали, что он — типичный обитатель городских трущоб.

— Извини меня, мне не следовало так говорить. Все дело в том, что я не люблю, когда люди отпускают шуточки по поводу моего роста, — сказала Бет, отступая от него.

— Им следует прикрутить лампу тебе на башку и сделать из тебя фонарный столб, — вмешался его дружок и загоготал над собственной шуткой. — Эй, Боб, смотри, какие у нее костлявые ножки и все остальное, — радостно объявил он.

— Чем ближе кость, тем слаще мясо, — издевательски захохотал блондин по имени Боб.

Бет повернулась и быстро зашагала прочь. Но они последовали за ней, отпуская шуточки насчет ее волос, ее школьного пальто и ее больших ступней. Она перепугалась еще сильнее. Улицы были пустынны, и Бет боялась, что они сядут вслед за ней в автобус.

— Пожалуйста, оставьте меня в покое, — сказала она, останавливаясь и поворачиваясь к ним лицом.

— Пожалуйста, оставьте меня в покое, — передразнил ее Боб. — А ты вовсе не шикарная телка. А мне всегда хотелось трахнуть шикарную птичку.

Бет проигнорировала это замечание, повернулась и зашагала прочь. Тут из-за утла вынырнул какой-то мужчина, окликнул их, и она решила, что они забудут о ней.

Быстрого взгляда на него оказалось достаточно, чтобы заметить, что он намного старше первых двоих. Это был высокий, хорошо сложенный мужчина, одетый в модное черное пальто, у него были длинные, вислые усы и наголо обритая голова. Когда двое парней остановились, чтобы заговорить с ним, она поспешила дальше, но ветер донес их голоса, и она поняла, что они говорят о ней.

Внезапно все трое кинулись за ней вдогонку. Тот, которого звали Бобом, окликнул ее и спросил, не хочет ли она познакомиться с Бонио.

— Мы зовем его так, потому что он крутой, — добавил он, хрипло рассмеявшись.

Ей оставалось пройти всего двадцать пять ярдов до автобусной остановки, она уже видела ее впереди. Но там никого не было, вообще кругом не было ни души, и трое мужчин позади начали шептаться.

Ее сердце готово было выскочить из груди от страха, она страстно желала, чтобы вот сейчас подошел автобус, она вскочила бы в него и уехала. Но вдруг молодые парни подскочили к ней с двух сторон и схватили за руки.

— У Бонио есть кое-что, что он хочет показать тебе, — сказал Боб.

Бет вскрикнула, но тут сзади просунулась рука и мгновенно зажала ей рот. Ее затолкали в проход между двумя магазинами, который заканчивался узкой темной аллеей.

Бет попробовала вырваться, но они были слишком сильными для нее. Когда она попыталась ударить ногой парня, которого звали Бобом, тот только рассмеялся.

— Горячая куколка, а? — сказал он. — Не многие птички отважатся затеять со мной драку.

До того момента, пока Бонио не начал расстегивать свое пальто и возиться с молнией на джинсах, она воображала, что они собираются избить ее. Конечно, это было страшно, но теперь, когда она поняла, что у них на уме, ее охватил настоящий ужас. Бет снова закричала и попыталась вырваться, но они крепко держали ее. Мужчины повалили ее на землю, а потом тот, чьего имени она не слышала, сунул ей в рот что-то, шарф или носовой платок, чтобы она замолчала.

Бет было семнадцать, и весь ее опыт общения с мальчиками ограничивался несколькими поцелуями. Но сейчас она оказалась простертой на твердой холодной земле, и мужчина задирал ей юбку, раздирая на ней колготки и трусики, злобно скалясь и приказывая двум другим крепко держать ее, пока он не «вставит ей», как он выразился.

Бет ощущала вонь кошачьей мочи и гниющих отбросов, но вокруг было так темно, что она не видела ничего, кроме стен двориков, огораживающих магазинчики, которые мрачно и бесстрастно взирали на нее из темноты. Но потом и это зрелище померкло, когда мужчина улегся на нее сверху и с силой вошел в нее.

— Держу пари, она сладенькая девственница, — торжествующе прохрипел блондин у нее над ухом, продолжая крепко держать ее. — Туго идет, Бонио?

Несмотря на кляп во рту, она попыталась закричать, и ей даже удалось издать какой-то звук, но тут Бонио так надавил рукой ей на горло, что она чуть не задохнулась, не говоря уже о том, чтобы продолжать свои попытки закричать.

Боль была мучительной, она как будто разрывала ее на части. Потом внезапно Бонио остановился, и его место занял следующий, еще сильнее прижав ее к промерзшей земле и бормоча непристойности о том, что она, дескать, горячая и влажная.

Когда пришла очередь третьего, Бет была совершенно оглушена и уничтожена, чтобы продолжать сопротивляться. Она увидела, как Бонио, стоя в нескольких шагах от нее, отвернулся к стене, чтобы облегчиться, и каким-то образом этот акт невысказанного презрения к ней и к ее чувствам причинил ей такую же боль, как и само изнасилование.

— Теперь она похожа на дырявое мусорное ведро, — заметил, поднимаясь на ноги, парень, имени которого она не слышала, и пнул ее ногой в бок, пока она лежала, униженная и опустошенная настолько, что не могла даже плакать, не то что пошевелиться. — Грязная шлюха. А тебе понравилось, правда?

И они растворились в темноте, как крысы, оставив ее лежать среди мусора, словно она сама была кучей гниющих отбросов.

* * *

— Ох, Бет, — тяжелый вздох Стивена вернул ее к реальности, и она увидела, как по щекам у него текут слезы. — Мне казалось, что я смогу найти слова утешения для любого, но сейчас не могу сказать ничего, кроме того, что мне очень жаль.

Она была поражена тем, что оказалась в состоянии так ярко и подробно описать то кошмарное происшествие, но одновременно испытывала и огромное облегчение оттого, что наконец рассказала об этом. В течение многих недель после того вечера она изо всех сил старалась стереть случившееся из памяти, и с ней осталось только щемящее чувство всепоглощающего стыда. Но сейчас, вновь мысленно пережив этот кошмар, она чувствовала не стыд, а только сожаление оттого, что вся ее жизнь оказалась испорчена тем, что произошло тогда.

— Что здесь можно сказать? — вздохнула она. — Теперь я знаю, что только очень немногие мужчины способны на такое, но очень долгое время я боялась и ненавидела всех мужчин подряд.

— А что было потом, ты заявила в полицию? — спросил Стивен. Он был потрясен до глубины души и устыдился своей принадлежности к сильному полу. Он надеялся, что, уговорив ее довериться ему, сможет исцелить Бет, но теперь он не видел, как можно заставить ее когда-нибудь забыть о таком жутком происшествии.

Бет ответила не сразу. Даже сейчас, когда ей было уже сорок четыре года и она обладала солидным жизненным опытом, при воспоминании о той ночи, когда она пыталась подняться на ноги, а по ногам ее текла эта отвратительная жижа, ее снова била крупная дрожь.

Они надругались над ее молодостью и невинностью, украли у нее то, чего она никогда не сможет вернуть. К тому времени благодаря своему отцу она слегка недолюбливала мужчин, но все равно, подобно любой молодой девушке, с трепетом ожидала своего первого романа. Она вздыхала украдкой над романтическими песнями и стихами, задумывалась о значении непонятного томления в своем теле, понять которое пока была не в силах. И вдруг после этого гнусного нападения все стало уродливым и отвратительным — они отняли у нее все.

Высвободившись из объятий Стивена, Бет встала и подошла к окну, раздвинув занавески, чтобы выглянуть наружу. Открывшийся ее глазам вид напоминал черный бархат в витрине ювелирного магазина, украшенный искорками миллионов бриллиантов. Но в этом городе, уже спавшем сейчас глубоким сном, существовали другие женщины, которые, как она знала по собственному опыту, когда-то подверглись насилию или даже подвергались ему прямо сейчас, пока она стояла у окна.

Стивен подошел и встал рядом, и плечи их соприкоснулись.

— Я с трудом выбралась на улицу. Я плакала и не могла остановиться, — продолжала Бет, зная, что должна закончить свой рассказ, при том что последующее оказалось едва ли не страшнее самого изнасилования. — И почти сразу наткнулась на нескольких женщин, которые вышли подышать воздухом. Они заметили, в каком состоянии я находилась, и отвели меня в полицейский участок.

— И как это выглядело? — спросил Стивен. Он хотел знать все, но видел, как она дрожит, и боялся напирать слишком уж сильно.

— Потрясающее участие, сочувствие и тактичность, — с издевкой ответила она, искоса взглянув на него. — Слава Богу, что теперь с жертвами изнасилования обращаются не так, как раньше. В полицейском участке мне задали массу вопросов, иногда настолько личных, что у меня появилось чувство, будто меня насилуют снова. Потом они оставили меня одну в комнате для допросов, пока связывались с моими родителями. Видишь ли, у нас не было в доме телефона.

Бет по-прежнему могла легко восстановить в памяти ту комнату для допросов. С той поры ей довелось побывать в сотнях, если не в тысячах подобных комнат, но вот именно эту, попади она в нее вновь, она узнала бы с закрытыми глазами.

Она была размером примерно восемь на восемь футов, выкрашенная в светло-зеленый цвет, без окон, и в ней отвратительно воняло сигаретным дымом, оставшимся после предыдущего посетителя. Единственной мебелью были стол и два стула. Она вспомнила нацарапанную на стене надпись: «Иисус жив, а я мертв». Той ночью эти слова показались ей исполненными глубочайшего смысла. Она ощущала запах мужчин, которые лежали на ней, ей хотелось чесаться, потому что она чувствовала себя грязной. Кто-то принес ей кружку чая, но она не смогла пригубить ее, так у нее дрожали руки.

— Явился мой папаша, Монти. Мать осталась дома, я думаю, по его настоянию, — продолжала Бет. — Он был красный, как рак, от гнева, и на какую-то минуту мне показалось, что его ярость вызвана тем, что случилось со мной. Но нет! Он бесился оттого, что в такой холодный вечер его оторвали от телевизора. Угадай, какими были его первые слова, обращенные ко мне?

— Если бы это моих дочерей изнасиловали, то, скорее всего, я бы сказал: «Я найду и убью их», — проговорил Стивен. — Но, судя по всему, он сказал нечто иное?

— Да, он не сказал ничего такого, что заставило бы меня почувствовать, что он волнуется обо мне, — ответила Бет, и у нее задрожали губы. — Он заявил: «Как это на тебя похоже, вечно из-за тебя одни неприятности. Я полагаю, ты их сама спровоцировала».

Не веря своим ушам, Стивен покачал головой. Он не переставал удивляться тому, как жестоки порой бывают родители.

— Мне показалось, что даже сопровождавший его полицейский сержант был шокирован, — сказала Бет. — Он попытался было объяснить моему отцу, какой кошмар мне пришлось пережить и что сейчас неподходящее время для упреков. Но с таким же успехом он мог разговаривать с глухонемым, отец был слишком самонадеян, чтобы выслушивать кого-то. Помнится, у него на шее был повязан крапчатый галстук, и он все время тянул его, словно тот не давал ему дышать. Сержант сказал, что меня должен осмотреть полицейский эксперт, потом они оформят мое заявление, но отец и слушать ничего не пожелал. Он повторял снова и снова, что я просто глупая овца и что он забирает меня домой.

— Он не хотел, чтобы полиция поймала тех людей и выдвинула против них обвинение? — У Стивена от изумления едва язык не отнялся.

Бет отрицательно покачала головой.

— Знаешь, что он заявил сержанту? «Перестаньте, уважаемый, вы только взгляните на длину ее юбки. Она сама напрашивалась на это». Тогда мне захотелось умереть, — произнесла Бет звенящим от обиды голосом. — Он говорил, что ничего страшного не произошло, что те мужчины имели полное право изнасиловать его дочь. Но это был еще не конец, Стивен. Он попросил полицейских отвезти нас домой, и, когда мы вошли внутрь, он ударил меня своим шлепанцем, заявив, что от меня воняет, как от свиньи. Он наказал меня, несмотря на тот ужас, который мне пришлось пережить.

Стивен обнял ее и принялся баюкать. В очередной раз он не смог найти слова утешения. Про себя он подивился тому, как удалось Бет сохранить рассудок.

— А твоя мать? — спросил он наконец. — Она-то наверняка повела себя иначе?

— Она поступила так, как вела себя всегда: не осмелилась открыто возражать отцу, — презрительно фыркнула Бет. — Той ночью, когда он заснул, она пришла ко мне и попыталась утешить. Я знаю, что она была в отчаянии, но сам факт того, что она тайком проскользнула ко мне в комнату, вдруг со всей отчетливостью показал мне, какой слабохарактерной и ничтожной была моя мать.

— Что было потом? Ты вернулась в школу? Там тебе сказали что-нибудь? — спросил Стивен.

— Следующие несколько дней мать почти все время плакала. Кажется, я просто ушла в себя, замкнулась, во всяком случае, я не могу вспомнить ничего определенного о том времени. Но отец, должно быть, все-таки испытывал угрызения совести, потому что некоторое время спустя он заявил, что таким образом защищал меня. Дескать, если бы тех мужчин поймали и выдвинули против них обвинения, то в суде больше всех пострадала бы я, независимо от того, осудили бы тех людей за изнасилование или нет. На меня начали бы показывать пальцем, и это клеймо осталось бы на всю жизнь.

— Уверен, что от этого тебе не стало легче, — отозвался Стивен, продолжая крепко обнимать ее.

— Нет, конечно. Если бы он извинился за свою грубость в тот вечер, тогда все могло бы быть по-другому. И только много лет спустя, когда я стала свидетельницей судебных разбирательств в делах об изнасиловании и своими глазами увидела, через что приходится пройти жертве, вот тогда я поняла, что у отца могли быть основания говорить так.

— Ты кому-нибудь рассказала тогда о том, что с тобой случилось? — спросил Стивен.

— Нет, никому, — ответила она, уткнув лицо в его пиджак. — Даже Серене и Роберту. Если не считать моих родителей, ты — единственный, кто знает об этом.

— Это очень страшная тайна, и тебе пришлось носить ее в себе, — сказал он. — Как же ты выдержала?

— Просто я планировала свой побег, — ответила она, высвобождаясь из его объятий. — Я работала, как проклятая, чтобы получить отличные оценки на экзаменах той весной. Университет казался мне землей обетованной, возможностью удрать из дома, и я намеревалась поступить туда любой ценой. Я сказала себе, что если провалюсь, то стану таким же бесполезным существом, как мой папаша.

Внезапно она рассмеялась, и Стивен испуганно посмотрел на нее.

— Не беспокойся, — заявила она, увидев выражение его лица. — Я еще не сошла с ума, просто вспомнила о том, как славно я расквиталась с Монти. Не думаешь же ты, что ему все сошло с рук? — Бет усмехнулась. — Поступив в университет, я дала ему ясно понять во время своих редких посещений, что приезжаю домой только ради матери. Он никогда не слышал от меня с тех пор доброго слова. Отец старел и слабел, а я вела себя с ним так же бесчувственно, как и он со мной когда-то. Я насмехалась над его болячками, унижала его, как только могла. Я дала ему понять, что говорила о нем в деревне, и вскоре он перестал туда ходить. Я забирала мать на каникулы и оставляла отца одного, чтобы он сам обслуживал себя. Потом, когда мама умерла, я заявила своему папаше, что ему придется согласиться отправиться в дом для престарелых, в противном случае я угрожала рассказать Роберту историю с изнасилованием. Это добило его окончательно, он никак не хотел, чтобы его сын узнал об этом. Серена с Робертом были потрясены легкостью, с какой отец согласился на этот переезд, тем более что он распорядился продать дом, чтобы заплатить за свое содержание там.

Стивен ощутил некоторую неловкость. Ее отец и вправду был чудовищем, но носить камень за пазухой все эти годы, чтобы потом шантажировать пожилого мужчину, почти старика, — это показалось ему немного чересчур.

— Пора забыть об этом, Бет, — сказал он, и мысли его вернулись к Сюзанне и к тому, чем закончилось ее желание отомстить. — Постарайся простить его.

Она повернулась к нему и, к немалому его удивлению, поцеловала в щеку.

— Я бы очень хотела, — сказала она, положив руки ему на плечи и глядя прямо в глаза. — Ты — первый мужчина, которому я смогла довериться, Стивен. Тебе не кажется это грустным?

Стивен понял, что она на самом деле имеет в виду.

— Да, это печально, — согласился он. — Но ты преодолела первое препятствие, поговорив об этом со мной.

Она улыбнулась ему, и впервые за все время их знакомства он увидел настоящее тепло в ее глазах.

— Ты такой славный человек, — вздохнула она. — Но тебе придется взять свой барьер и что-то сделать с Анной. Обещаешь?

— Обещаю, — ответил он. Теперь Стивен вполне мог понять, почему Сюзанна так восхищается Бет. Она была очень мужественной женщиной и скорее всего решила заняться уголовной практикой потому, что испытывала огромное желание помочь другим. Ей удалось превратить нечто очень плохое в благородное и прекрасное.

— А Сюзанну мы вытащим вместе, — сказала Бет, проводя ладонью по его щеке. — Мы останемся друзьями?

— Один за всех, и все за одного, — откликнулся Стивен. — А теперь мне пора домой.

Глава двенадцатая

За несколько недель, прошедших после ее столь неожиданного признания Стивену, Бет ощутила в себе слабые, почти незаметные перемены. Ничего особенного, но теперь она стала уже не такой отстраненной, не такой осторожной и уж, конечно, намного менее пессимистичной. На следующее утро после разговора со Стивеном ее вдруг охватила паника, она с ужасом представила себе, что он рассказывает о случившемся с ней всем и каждому, но, встретившись с ним днем, она заметила в его лице нечто, что подсказало ей: Стивен никогда не обманет ее доверия.

Может быть, это и стало самым главным — она не могла припомнить, когда в последний раз всецело доверяла кому-то. Даже приближение Рождества она ожидала без обычного уныния. В обеденный перерыв Бет отправилась покупать подарки своим племянникам и племянницам и с удивлением обнаружила, что получает от этого удовольствие. Когда позвонила Серена и поинтересовалась, не хочет ли она провести с ними Рождество, Бет мгновенно согласилась, даже не спросив, приедет ли к ним и Монти из своего дома для престарелых.

К счастью, как она, смеясь, рассказывала Стивену позже, Серена сама проговорилась, что отец в любом случае останется в доме для престарелых. Бет сказала, что ее вновь обретенное рождественское настроение все-таки не простиралось настолько далеко, чтобы радостно приветствовать своего папашу.

Что касается самого Стивена, то он наконец предъявил Анне ультиматум. К его невероятному удивлению, она отнюдь не возрадовалась возможности оставить его; как он ожидал, а сразу же отправилась к своему врачу на консультацию. Тот порекомендовал ей провести недельку в клинике для страдающих алкоголизмом и наркотической зависимостью, и Анна в тот же день зарезервировала себе место в одном из таких заведений. Сейчас она уже вернулась домой и с помощью Стивена и организации «Анонимные алкоголики» изо всех сил старалась навсегда покончить со спиртным.

Стивен проявлял осторожный оптимизм. Тот факт, что Анна предпочла остаться с ним и девочками, внушал надежду на ее выздоровление и сохранение их брака, но в то же время он опасался, что при первой же возможности жена вновь примется за старое. Хотя он и сознавал, что доверие в этом случае играет решающую роль, самое трудное оказалось удержаться и не звонить поминутно Анне, чтобы проверить, чем она занята.

Бет стала замечать за собой, что ее глубоко волнует то понимание, с каким Стивен относится к недостаткам людей. Как-то после ленча, который они теперь часто проводили вместе, она сказала ему, что с тех пор, как он стал ее другом, для нее словно бы зажегся свет в темной комнате. Они посмеялись над ее аналогией, а Стивен еще и спросил, сколько же ватт она нашла в нем, но Бет действительно чувствовала именно так. Он принес с собой свет в темные закоулки ее души.

Она испытывала к Стивену любовь, хотя, разумеется, ни за что не позволила бы себе высказать такие мысли вслух из страха быть неправильно понятой. В конце концов, ее чувство было платоническим, а не романтическим или плотским. Ей нравились его сострадание, те маленькие знаки внимания и доброты, которые Стивен оказывал каждому, с кем ему приходилось иметь дело. У Бет еще никогда не было наперсника, доверенного человека, которому поверяют сокровенные мысли и тайны, она и предполагать не могла, что он ей когда-нибудь понадобится. Тем не менее, уверенность в том, что она может во всем признаться Стивену, не опасаясь, что он разболтает об этом, согревала ей душу. Он тоже очень доверял ей, и от этого она чувствовала свою важность и значимость.

В компании Стивена Бет могла посмеяться над собой, чего никогда не позволяла себе раньше ни в одном обществе. Но самым важным утешением для нее стало открытие, что и она, оказывается, способна переживать из-за постороннего человека.

Между тем складывалось впечатление, что Сюзанна вполне освоилась в тюрьме. По словам Стивена, она обрела там покой и была довольна своим положением. Свобода, как заметил однажды Рой Лонгхерст, немного значила для человека, который никогда не имел возможности насладиться ею.

Бет оказалась настолько загружена собственными неотложными делами, что смогла всего лишь раз навестить Сюзанну, но Стивен постоянно держал Бет в курсе дела. Он ожидал заключения психиатра о состоянии душевного здоровья Сюзанны, а также ответа на свое письмо Мартину Райту, в котором просил о встрече.

Что касается Роя, то Бет отнюдь не забыла его, но при том, сколько всего творилось вокруг нее, он не занимал главного места в ее мыслях. Поэтому когда он за несколько дней до Рождества позвонил ей и пригласил поужинать, она была польщена и обрадована. От одного звука его глубокого голоса Бет охватило приятное возбуждение, и она согласилась, не раздумывая.

— Я очень рад, что вам пришлось по душе мое предложение, — с облегчением сказал он. — Дело в том, что я немного поспешил. Я заказал столик в «Стеклянной лодке» сразу же после того, как мы с вами виделись в последний раз. Я знаю, что в преддверии Рождества найти что-нибудь приличное будет чертовски трудно.

— Ну, признавайтесь, с кем бы вы пошли в ресторан сегодня, если бы я оказалась занята? — спросила она, изумленная тем, что у него хватило благоразумия заказать столик заранее, но он побоялся сказать ей об этом.

— Ни с кем, — ответил он. — Я бы сказался больным. Понимаете, после того как я его заказал, меня обуяли сомнения: мне показалось, что я вам ничуть не понравился. Я боялся позвонить вам, потому что вы могли сказать, чтобы я оставил вас в покое. Так что я человек с комплексами, как видите. Я боюсь быть отвергнутым.

Бет рассмеялась и сказала, что встретится с ним в восемь. Положив трубку, она подумала, что еще несколько недель назад подобное заявление, неважно, искреннее или нет, вызвало бы у нее одно лишь раздражение. Она явно приходила в себя.

Бет слышала о том, что «Стеклянная лодка» — первоклассное заведение, но самой ей еще не доводилось бывать там. Выйдя из такси у бристольского моста и увидев плавучий ресторан, из окон которого лился свет, отражаясь тысячами бликов в темной воде, она вдруг ощутила какой-то детский восторг в предвкушении чего-то необычного.

Она чувствовала, что выглядит очень недурно в новом красном платье, специально купленном для дня рождественских подарков — второго дня Рождества, который она собиралась провести у Серены. Оно было облегающим, ниже колен, с короткими рукавами, достаточно простым, если не считать украшения из перьев вокруг низкого выреза. Поскольку времени на посещение парикмахерского салона уже не оставалось, она просто вымыла голову и высушила волосы феном. Хотя обычно Бет носила волосы распущенными и их буйный черный ореол вокруг головы придавал ей вид постаревшей фанатки какой-то звезды, сегодня вечером эта прическа смотрелась вполне подходящей. Ей стало интересно, узнает ли ее Рой вообще, ведь до этого он видел ее исключительно в строгих деловых костюмах и с волосами, собранными на затылке.

Когда она вошла, Рой уже сидел в небольшом баре, держа в руке аперитив. Он поднял глаза от стойки, взглянул на нее, отвернулся, потом снова устремил взгляд на нее, и губы его расплылись в широкой улыбке узнавания, когда он наконец понял, что это и в самом деле она.

— Бет! — воскликнул он, вскакивая с места. — Вы потрясающе выглядите! Просто великолепно.

— Вы тоже смотритесь неплохо, — улыбнулась она. На нем был отлично сшитый темный костюм и ослепительно белая рубашка. — Как поживаете?

— Совсем заработался, но одновременно чувствую себя в приподнятом и радостном настроении. — Он ухмыльнулся. — А вы?

— Примерно так же, — откликнулась она, оглядываясь, и улыбнулась, потому что рождественские украшения оказались очень милыми, а ресторанный зал за баром выглядел очень стильно, но в то же время уютно и по-домашнему, весь в свечах и цветах.

Это был запоминающийся вечер. Большинство посетителей составляли шумные компании, и, хотя они здорово веселились, со своими праздничными хлопушками, хлопаньем пробок из бутылок с шампанским, взрывами оглушительного смеха, этот шум не лез назойливо в уши, а только создавал некий общий фон. Еда была восхитительной, обслуживание — внимательным, но не навязчивым. Каждый раз, когда Бет глядела в окно, вид освещенного фонарями моста, множества рождественских елок и цветных огоньков в конторах напротив, лебедей, величественно бороздивших чернильного цвета воду, приводил ее в тихий восторг.

Рой оказался приятным собеседником, потешая ее невероятными полицейскими побасенками и рассказами о катастрофах, которыми сопровождались ремонтные работы в его коттедже.

— Итак, как мне кажется, ваш коттедж понемногу превращается в настоящий дом? — спросила она, улыбаясь.

Он согласно кивнул.

— Я уже много сделал в последнее время. Но вам лучше приехать и посмотреть на все самой, я даже проложил дорожку ко входной двери, чтобы ваши элегантные туфельки не перепачкались в грязи.

Когда им в конце ужина подали кофе и бренди, Бет почувствовала, что не хочет, чтобы это вечер заканчивался. Рой был отличным спутником — веселым, интересным, интеллигентным и сексуальным.

Глядя ему в спину, когда он несколько неуверенной походкой направлялся в мужскую курительную комнату, Бет подумала о том, что, как это ни странно, но она начала считать сексуальность мужчины достоинством. Обычно она чувствовала себя очень неуютно с теми из них, кто обладал подобным качеством.

Когда Рой поднялся по лестнице, она заметила, что он что-то прячет за спиной, глупо ухмыляясь при этом, как школьник.

— В чем дело? — спросила она, когда он остановился рядом со столиком, глядя на нее сверху вниз.

— Вы так аппетитно выглядите, что вас хочется съесть, — выпалил он.

Бет захихикала.

— Разве вы съели недостаточно для одного вечера?

— Трам-па-пам! — сказал он, доставая из-за спины довольно-таки помятую веточку омелы[1]. — Я заслужил награду. Один поцелуй.

Выглядел он при этом потрясающе. У него был такой мягкий, улыбающийся рот и такие очаровательные темные глаза! Бет было наплевать, смотрят ли на них другие посетители, ей просто захотелось, чтобы он поцеловал ее.

Поцелуй получился восхитительным: мягкие, теплые губы, которые помедлили ровно столько, чтобы она захотела встать рядом с ним, а его руки бережно обняли ее. Одной рукой Рой нежно провел по ее щеке, а другая, кажется, все еще сжимала омелу.

Из-за соседнего столика послышались аплодисменты. Бет покраснела, поняв, что они были адресованы им.

— М-м-м, — задумчиво протянул Рой, вновь опускаясь на стул напротив. — Награда оказалась первоклассной.

И внезапно к Бет вернулись все ее прежние страхи. Он предложит проводить ее до квартиры, а потом не захочет уходить вовсе. Казалось, ее опасения подтвердились, когда она услышала, как он попросил официанта вызвать такси. Однако, к ее удивлению, вернувшись за столик, он поцеловал ее в шею и сказал:

— Я заказал такси. После того как мы высадим вас, оно отвезет меня на Куин-Чарльтон. Накануне Рождества найти одно такси — большая редкость, а два — попросту невозможно.

Им пришлось пройти по усыпанной галечником береговой полосе до бристольского моста, поскольку машины не могли подъехать прямо к ресторану, и после уютного тепла «Стеклянной лодки» на улице было холодно. У Бет была всего лишь легкая шаль на плечах, да и на ногах она держалась не слишком твердо, но Рой обнял ее одной рукой и прижал к себе.

Деревья вдоль пристани были увешаны разноцветными гирляндами, и под одним из них Рой остановился, чтобы поцеловать ее. У Бет было такое ощущение, что она растворилась в нем, все ее страхи и предрассудки исчезли без следа, и это Рой оторвался от нее первым, глядя сверху вниз на ее запрокинутое лицо.

— Вы очень красивы, мисс Пауэлл, — негромко произнес он. — Рождественские гирлянды зажгли бриллианты в ваших волосах, а от ваших губ оторваться невозможно. С Рождеством вас!

* * *

Это Рождество оказалось самым лучшим изо всех, какие помнила Бет. Впрочем, это произошло, скорее всего, потому, что оно было окрашено романтическим сиянием вечера, проведенного вдвоем с Роем. Они горячо целовались всю дорогу к ее квартире, но он не стал торопить события, отпустив такси и изъявив желание подняться к ней. На следующий день он прислал ей чудесный рождественский букет, приложив записку, в которой благодарил ее за чудесный вечер. Он пожелал ей счастливого Рождества, прибавив, что позвонит ей, когда она вернется.

Он вел себя безукоризненно. Настойчивый, но не настолько, чтобы она начала нервничать. Она уехала из Бристоля в полдень накануне Рождества, уверенная, что на шоссе М25 будут сплошные пробки. Однако дорога оказалась на удивление пустой и спокойной, и к половине шестого Бет добралась до Брайтлинга, деревушки неподалеку от Бэттла, где жила Серена со своим семейством.

Когда Бет еще работала в Лондоне, она виделась с Сереной не реже четырех раз в год и обычно оставалась у нее ночевать. Но, переехав в Бристоль, она навестила сестру лишь однажды, причем у нее возникло ощущение, что та обиделась на нее, хотя знала, какой долгий путь ей пришлось проделать. Поэтому Бет ожидала, что сейчас Серена будет холодна с ней, по крайней мере сначала. Но она ошиблась.

Ее радостно приветствовали Серена и ее муж Тони. Племянницы Бет, Бекки и Луиза, которым исполнилось восемнадцать и шестнадцать лет, вели себя так, словно их посетила августейшая особа: они торжественно проводили ее в комнату для гостей, помогли распаковать чемодан, не переставая бурно восхищаться ее одеждой и обувью.

Серена вполне оправдывала свое имя[2]. Кроме того, она была красавицей. Волосы у нее были темными и вьющимися, совсем как у Бет, но она всегда коротко стригла их, и это лишь придавало большую выразительность ее большим, темным, горящим глазам, которые, как считалось, Серена унаследовала от бабушки. Ей повезло и в том, что кожа у нее была оливкового оттенка, а не бледной, как у Бет.

Серене было уже пятьдесят четыре года, в ее роскошных волосах начинали проглядывать седые пряди, вокруг глаз собрались крохотные морщинки, а когда-то безупречно стройная фигурка приобрела некоторую тяжеловесность, однако все это не мешало мужчинам по-прежнему оборачиваться ей вслед. Она предпочитала свободную яркую одежду и крупные вычурные украшения, отчего напоминала экзотический цветок. Но, помимо внешней изысканности, Серена обладала очень общительным характером и блестящими организаторскими способностями. Она не только украсила их домик так, что он стал походить на волшебную пещеру Деда Мороза, но и наготовила столько вкусностей, что ими можно было накормить целый полк, а также разработала сценарий праздника на все три дня.

Покончив с ужином, они отправились пропустить по рюмочке в соседний бар, после чего заглянули на всенощную службу в церквушку Брайтлинга. Рождество началось для них брызгами шампанского, пока они открывали свои подарки, а в полдень, когда прибыли Роберт, его супруга Пенни и двое их младших сыновей, Саймон и Эдвард, к ним пожаловали на огонек несколько соседей.

Торжество продолжалось до дня рождественских подарков, люди приходили и уходили, они сами заходили в гости к соседям, пока наконец вечером второго дня Рождества Серена не закатила свою обычную грандиозную вечеринку. Как всегда, Бет пришла в восторг от способности сестры подавать угощение и напитки нескольким десяткам гостей одновременно, включая маленькую армию детей наверху, смотревших видео, и при этом оставаться столь же невозмутимой и красивой.

Но именно третий день Рождества оказался для Бет самым важным и памятным. С утра Тони повез Бекки и Луизу в Брайтон, так что Серена могла провести несколько часов в обществе своей сестры. Они уселись в гостиной у камина, положив ноги на скамеечки, и расслабились.

— Ты выглядишь намного счастливее, — мимоходом заметила Серена. — Веселой и довольной. Это работа или мужчина?

Поскольку Серена была на десять лет старше Бет, их отношения больше напоминали те, которые существуют между теткой и племянницей, чем отношения родных сестер. Серена оставила дом в восемнадцать лет почти по тем же самым причинам, что и Бет, но она всегда очень беспокоилась о младшей сестре, которой приходилось терпеть перепады настроения их папаши. Она изо всех сил старалась компенсировать свое отсутствие, даря Бет одежду и оказывая другие маленькие знаки внимания, всегда защищала ее. Но даже теперь, когда ей исполнилось пятьдесят четыре, а ее младшая сестра стала преуспевающим адвокатом, Серена так и не смогла избавиться от чувства вины. Для нее тот факт, что Бет была не замужем и не имела своих детей, служил вечным укором того, что она не уделяла ей достаточно времени, пока та была ребенком.

Бет знала об этом, и иногда это становилось для нее лишним поводом взгрустнуть. Серена была настоящей матерью, она без остатка дарила свою любовь не только мужу и детям, но и друзьям, соседям, знакомым, вообще всем, кто встречался ей на жизненном пути. Она вкладывала любовь во все, что делала, — в работу, декорирование своего дома, покупку мебели, в украшение церкви цветочными букетами и венками, даже в посещение своего отца, который не стоил и минуты ее времени. Бет решила, что подарит сестре лучший, в ее понимании, рождественский подарок — пусть она увидит, что ее младшая сестра довольна и счастлива.

— Работа и мужчина, — с широкой улыбкой заявила Бет. — Мне нравится в Бристоле, я там по-настоящему счастлива, и, кажется, у меня начинается роман.

Бет не считала это ложью. После того ужина с Роем любая нормальная женщина полагала бы, что у нее начался головокружительный роман. Было совершенно очевидно, что он хотел ее, он был свободен, и она испытывала сладкое волнение и трепет, что означало: с ней происходит нечто особенное.

— Ох, Бет, я так рада, — восторженно воскликнула Серена. — Расскажи мне о нем.

Бет удивилась тому, насколько легко ей оказалось говорить о Рое как о Настоящем Мужчине. Его работа, его коттедж, его чувство юмора, даже его взгляды были такими привлекательными! Ей совсем не приходилось преувеличивать, и от одного упоминания о нем у нее потеплело на душе.

— Я надеюсь, в постели он так же хорош? — игриво поинтересовалась Серена.

— Этого я еще не знаю, — ответила Бет, досадуя, что иногда ее сестра бывает такой приземленной и прямолинейной.

— Как это? — удивилась Серена.

— Я еще не знаю его достаточно долго для этого, — пояснила Бет, и ей пришлось объяснять, как и где она познакомилась с Роем.

Серена пришла в неописуемый восторг, узнав, что женщина, о которой она слышала в новостях, оказалась старой подругой ее сестры и что Бет вплотную занимается этим делом. Бет объяснила, как и за что Сюзанна застрелила двух человек, и как в результате этого она встретила Роя.

— Это судьба вновь свела тебя с Сюзанной, — задумчиво произнесла Серена. — И с Роем тоже. Не противься этому, все, что ни делается, делается к лучшему. Я уверена, что Рой просто создан для тебя.

Это было так похоже на Серену — во всем видеть проявление таинственных сил. С этим убеждением она прожила свою жизнь, свято веря, что случайностей не бывает и что судьба каждого человека предопределена свыше.

Но теперь и Бет для разнообразия захотелось поверить в это.

Ближе к вечеру Бет уехала из Брайтлинга обратно в Бристоль. Проезжая по темным, пустынным дорогам, Бет погрузилась в раздумья о Роберте и Серене. Она всегда считала себя инородным телом в семье. Серена и Роберт по натуре были мягкими и доброжелательными людьми. Они искренне любили, щедро дарили свою доброту и всегда были скоры на похвалу. Главными чертами их характеров были простота и всепрощение. Тем не менее, сегодня Серена обмолвилась, что они с Робертом принесли во взрослую жизнь обиду на свое детство и что обоим пришлось пережить несколько неудачных романов, прежде чем обрести подлинное счастье со своими нынешними партнерами.

— Я начала в точности походить на мать, — обронила в какой-то момент Серена. — Я позволяла мужчинам попирать меня, делала то, чего они от меня хотели. Кажется, я считала, что так и должно быть. Роберт признался мне однажды, что вел себя жестоко с женщинами, и в этом он находил в себе слишком много общего с отцом. Я стала ходить к психоаналитику — на такой шаг меня подвигла приятельница, не дав мне погибнуть. Роберт образумился благодаря женщине старше его, с которой у него был роман. Мы оба сумели забыть те кошмарные сцены, свидетелями которых были дома, и наконец обрести себя.

Для Бет это стало чем-то вроде откровения, ведь она всегда воображала, что и Роберт, и Серена шли по жизни без забот и тревог.

— А как же я? — спросила она. — Я не позволяю мужчинам помыкать мною, но я и не тиран. Однако я по-прежнему не могу не думать о том, что творилось у нас дома.

Как же ей тогда захотелось рассказать Серене об изнасиловании! Она хотела, что сестра знала, почему она до сих пор так и не стала настоящей женщиной. Но Бет не могла заставить себя сделать это. И дело даже не в том, что Серена очень расстроится: мать взяла с Бет слово, что она никогда не обмолвится о случившемся своим брату и сестре, а обещания надо выполнять.

— Ты совсем не похожа на меня, — задумчиво проговорила Серена. — Я, чтобы справиться со своими проблемами, из кожи вон лезла, пытаясь заставить людей полюбить меня. А ты никому не давала шанса. Я очень рада, что ты не оказалась в молодости столь же неразборчивой, как я, это никого не доводит до добра. Но и в том, что ты сохраняла неприступную холодность, тоже мало хорошего. Ты сама лишила себя многих радостей. На этот раз, Бет, постарайся изо всех сил, ради меня Не отнимай у этого полицейского хотя бы надежды.

* * *

Было уже очень поздно, когда Бет добралась домой, и ее квартира показалась ей пустой и мрачной по сравнению с тем блеском и искрящимся весельем, которым был полон дом Серены. Но на телефонном аппарате мигала красная лампочка и, когда Бет прослушала сообщение, то сразу почувствовала себя лучше. Это был Рой.

— Просто хочу убедиться, что вы благополучно добрались домой, — сказал он. — Позвоните мне в любое время. На дорогах гололед, и не я засну, если не буду знать, что с вами все в порядке.

Она перезвонила ему по номеру, который он дал ей во время их свидания. Рой снял трубку после первого же гудка.

— Я дома, — сказала она. — Теперь можете спать.

— Хорошо встретили Рождество?

— Просто отлично, — ответила она. — А вы?

— Лучше, чем ожидал. Но вообще-то большую часть времени я провел на дежурстве. Могу я позвонить вам завтра и договориться о встрече?

— Конечно, — отозвалась она. — Я буду ждать. А теперь — спокойной ночи.

На следующее утро, не успела она прийти на работу, как в дверь ее кабинета постучался Стивен. Бет была рада вновь увидеть его, и после обмена дежурными любезностями и вопросами о том, кто как встретил Рождество, Стивен признался, что ему пришлось нелегко с Анной.

— Меня предупреждали, что Рождество — тяжелое время для выздоравливающих алкоголиков, — мрачно заметил он, — поскольку спиртное в эти дни льется рекой. Она вела себя очень несдержанно и резко, складывалось впечатление, что все мои слова вызывали у нее одно только раздражение. Но она все-таки не сорвалась, и я очень горжусь ею. Но, как бы то ни было, я рад, что ты вернулась на работу.

Бет заметила, что, по ее мнению, Анне очень повезло, что у нее такой любящий и чуткий муж. Стивен ухмыльнулся.

— Не знаю, можно ли назвать меня чутким, — признался он. — Наверное, я слишком ушел в свою работу, размышляя о деле Сюзанны и о том, как нам двигаться дальше.

Бет понимающе кивнула, поскольку те же самые мысли приходили в голову и ей.

— Никакого ответа от Мартина Райта?

— О да, я получил его сегодня утром, — сказал Стивен. — По-моему, он именно такой эгоист, каким мы его себе и представляли. Наотрез отказался приехать в Бристоль и поговорить со мной. Но соблаговолил сообщить, что может принять меня 6 января у себя дома. Так что теперь нам остается найти еще Лайама и Ройбена.

Бет на мгновение задумалась над его словами.

— Пока не закончатся новогодние праздники, мы немногое сможем сделать. Но в следующую субботу я могла бы съездить в Стрэтфорд-на-Эйвоне, — предложила она. — Я заглянула бы к старым соседям Сюзанны и попыталась бы разузнать, не знают ли они, где сейчас Лайам.

— Мне хотелось бы поехать с тобой, но я не могу оставить Анну, — заметил Стивен. — Она по-прежнему ведет себя неуравновешенно, легко расстраивается, и, если я уеду, это может стать причиной срыва.

— Все в порядке, — успокоила его Бет. Стивен выглядел осунувшимся и усталым, и она поняла, что он не стал ей рассказывать, насколько плохо ему пришлось на Рождество. — Может быть, я сумею уговорить своего любимого полицейского составить мне компанию. Разумеется, не в качестве полицейского, а как друга.

Стивен понимающе улыбнулся. Он знал об их свидании и заметил, что на следующий день она буквально светилась от счастья.

— Что означает твоя дурацкая ухмылка? — нахмурившись, поинтересовалась она, но тон ее был мягким.

— Просто надежду на то, что у вас двоих все получится, — сказал он. — А что слышно насчет Ройбена?

— Давай подумаем об этом после того, как найдем Лайама, — отмахнулась она. — У нас и так хватает сейчас забот.

Оказалось, что Рой будет занят на работе до самого Нового года, но он с радостью согласился отправиться вместе с Бет в Стрэтфорд-на-Эйвоне в следующую субботу и даже предложил провести там выходные дни, остановившись на ночь в отеле.

— В отдельных комнатах, — поспешно добавил он, даже слишком поспешно, поскольку Бет еще не успела сообразить, как отнестись к перспективе провести ночь вместе. — Я знаю там отличное местечко с хорошим рестораном, так что я закажу нам номера, если вы не возражаете.

Бет согласилась, но, едва положив телефонную трубку, сразу же отправилась за советом к Стивену.

— Стоит ли? — спросила она, стоя к нему спиной у подоконника и глядя вниз на площадь перед окнами. — Или мне снова придется испытать боль?

Она никогда прямо не признавалась ему, что у нее проблемы с сексом, но Стивен был на сто процентов уверен в этом, и сейчас получил тому подтверждение.

— Как сильно он тебе нравится? — спросил Стивен. — Скажем, по десятибалльной шкале?

— Я думаю, на десятку, — ответила она, по-прежнему не глядя на него. — Но я боюсь.

— Ты! Неукротимая мисс Пауэлл боится? — поддразнил он ее. — Держу пари, что бедняга Рой тоже трясется от страха.

— Перестань говорить глупости, — заявила она, оборачиваясь к нему. — Ему-то чего бояться?

— Потому что и ему пришлось страдать, а ты — большой приз, — сказал Стивен. — Мужчины совсем не так уверены в себе, как хотят показать. Поезжай, Бет, постарайся хорошо провести время и посмотри, что из этого выйдет. Не думаю, что Рой из тех мужчин, которые злятся и начинают вести себя по-хамски, если ты не пригласишь его к себе в постель.

Она умолкла, снова глядя в окно.

— В чем дело, Бет? — спросил Стивен.

— Как ты думаешь, я должна рассказать ему?

— Да, думаю, должна, если ты считаешь его особенным. — Стивен встал из-за стола и положил руку ей на плечо. — Это поможет ему понять тебя.

— Ты просто прелесть, — заметила она, поворачиваясь к нему и гладя его по щеке. — Ты помог мне так, что даже не представляешь.

— Отправляйся с Богом, и желаю тебе хорошо отдохнуть с Роем. — Он улыбнулся. — Но не слишком увлекайся, не забудь о том, что ты должна попытаться найти Лайама.

Сочельник Бет провела в одиночестве. Ее пригласили на новогоднюю корпоративную вечеринку в ресторан, но она отказалась, решив, что лучше останется дома, чем будет потом заниматься безнадежными поисками такси в самую сумасшедшую ночь в году. В полночь она накинула пальто и вышла на балкон с бокалом в руке, чтобы полюбоваться огнями фейерверков, вспыхивавшими в небе над городом.

Она с ужасом вспомнила, как ей пришлось отмечать прошлогодний праздник, свое подавленное состояние и острую боль в сломанной руке. Она вспомнила, с какой горечью слушала в одиночестве перезвон церковных колоколов и звуки шумной пирушки, ей казалось, что за всю жизнь ей не довелось изведать ни капли той радости и счастья, которыми в эту ночь наслаждались, кажется, все вокруг.

Но в этот год она чувствовала себя совсем иначе. Церковные колокола, казалось, вызванивали ей послание о том, что прошлое забыто, осталось позади, что с ним покончено и впереди ее ждет новое и блестящее будущее. Когда через несколько минут после полуночи позвонил Рой и пожелал ей счастливого Нового года, да при этом сказал, что ждет не дождется субботы, она вдруг поняла, что чувствует то же самое.

В субботу он заехал за ней в половине девятого утра. Они решили, что им следует выехать пораньше, потому что в четыре уже темнело. Рой сидел за рулем, и Бет посвятила его в подробности того, что им со Стивеном удалось узнать о Сюзанне.

— Скажите мне одну вещь, — попросил он, когда она умолкла, — она по-прежнему вам нравится? Я имею в виду, при других обстоятельствах смогли бы вы возобновить вашу детскую дружбу?

Бет раздумывала недолго.

— Не знаю, — ответила она. — Все очень относительно и зыбко, вам не кажется? Она в тюрьме, я — адвокат. Да и слишком много воды утекло.

— Понятно, но она ведь все равно нравится вам, несмотря ни на что? Видите ли, как-то мне пришлось арестовывать своего старого друга. Мы не виделись, наверное, лет пятнадцать, и он оказался замешан в вооруженном нападении на контору жилищно-строительного кооператива, так что на этот счет у меня не было никаких сомнений или там терзаний. Но я обнаружил, что он по-прежнему мне нравится, и ничего не мог с этим поделать. И он тоже любил меня, несмотря на то, что я арестовал его.

— Мне трудно сказать что-либо определенное. Во-первых, во время этих встреч в тюрьме мы не можем оставаться самими собой, — задумчиво проговорила Бет. — Иногда мне кажется, что передо мной прежняя Сюзи, но в общем она совершенно другой человек, которого я не знаю.

— В каком смысле?

Какое-то время Бет размышляла, прежде чем ответить.

— Она стала грубее, раньше она больше походила на леди, она ни за что не присела бы на стульчак унитаза из боязни подцепить что-нибудь. Помню, как-то раз, когда нам было по двенадцать, мы говорили с ней о поцелуях. Мысль о том, чтобы соприкасаться при этом языками, показалась ей отвратительной, — с коротким смешком сказала она.

— Ну, нам всем приходится пройти через это. — Рой засмеялся. — Прожив год в коммуне хиппи, она уже не была столь щепетильной, правда?

— Отчасти это — то самое, с чем мне трудно смириться, — задумчиво протянула Бет. — Я могу понять, почему она связалась с садовником. В этом увлечении действительно было что-то романтическое, и любая женщина на ее месте, страдающая от одиночества и неуверенная в своем будущем, поступила бы, наверное, точно так же. Когда я услышала ее рассказ о том, как она жила на Амбра-вейл вместе с Аннабель, это тоже было вполне в ее духе. Она обожала Аннабель, этот ребенок служил ей наградой и утешением за все прошлые жизненные разочарования и горести. Если бы она застрелила этих двоих сразу после смерти Аннабель, я бы поняла и это.

— Если я прав — вы никак не возьмете в толк, при чем здесь Ройбен? — поинтересовался Рой.

— Да. Все это представляется мне очень странным. Со слов Стивена я заключила, что Сюзанна вновь воспрянула духом, еще когда была с Ройбеном. Но если все так и было, почему она сорвалась, вернувшись в Бристоль? Это как-то не согласуется с характером той девочки, которую я помню.

— Все было бы понятно, если бы она повредилась рассудком, — сказал он, повернув голову, чтобы взглянуть на нее. — Не кажется ли вам, что именно это и случилось?

— Вполне возможно, особенно если предположить, что в Уэльсе ей была нанесена очередная травма. Но, по словам Стивена, она просто разочаровалась, вот и все. Разве не может быть так, что человек сначала сходит с ума, а потом к нему возвращается здравый смысл?

Рой пожал плечами.

— Вопрос к психиатру.

Они добрались до Стрэтфорда-на-Эйвоне к половине одиннадцатого, и после позднего завтрака, подкрепившись кофе, они выехали по направлению к Луддингтону. Оказалось, что Бет помнит дорогу и даже узнавала некоторые дома, несмотря на то, что многие из них щеголяли новыми пристройками, крылечками и гаражами. Однако в общем все кругом выглядело совсем не так, как во времена ее детства.

— Наверное, это потому, что сейчас зима, — заметила она. День был холодным, сумрачным, поля стояли голыми, замерзшими, а зеленой листвы, сохранившейся в ее памяти, теперь не было и в помине. — Все кажется знакомым, но каким-то странным.

Но зеленые, крытые тесом и соломой коттеджи и церковь Всех Святых остались такими, какими она их помнила. «Гнездовье» же почти совсем скрылось за деревьями и кустарниками; сначала они вообще проехали мимо, и им пришлось разворачиваться и возвращаться, когда Бет поняла, что они прозевали его.

Рой остановился у подъездной дорожки.

— Это оно? — с удивлением спросил он. — Там, случайно, не живут привидения?

Он был, конечно, прав. Это было такое место, что стоило дважды подумать, прежде чем ступить на подъездную аллею в темноте. Бет всегда считала его таинственным, но только потому, что «Гнездовье» окружали деревья. С тех пор они выросли и обступили дом со всех сторон, загораживая почти все окна.

Решетчатые ворота, на которых частенько раскачивалась Сюзи, поджидая Бет, исчезли — вероятно, новым владельцам надоело открывать и закрывать их каждый раз, подъезжая к дому. Но рассмотреть, какие же еще изменения претерпел дом, не представлялось возможным — деревья полностью скрывали его.

— Знаете, мне кажется, что призрак сумасшедшей старой бабушки не дает владельцам этого дома спать по ночам, — сказала Бет.

Рой коротко рассмеялся.

— Не удивлюсь, если так оно и есть. Как бы то ни было, когда дело Сюзанны попадет в суд, сюда явятся своры репортеров и разгонят всех привидений. По-моему, бесполезно обращаться к нынешним хозяевам «Гнездовья» за помощью и информацией, как вы полагаете?

Бет перевела взгляд на два небольших коттеджа, напротив которых они остановились. Когда-то они наверняка принадлежали муниципалитету, но потом их облагородили, соорудив крылечки и установив новые окна. Если память не подводила Бет, то в шестидесятые годы в одном из них размещался магазинчик. Второй выглядел так, словно им владели пожилые люди, если судить по старомодным тюлевым занавескам и маленькой корзинке для молочных бутылок. Поскольку окна коттеджа смотрели прямо на «Гнездовье», можно было надеяться, что его обитатели лучше, чем кто-либо другой, осведомлены о том, что происходит у соседей.

— Давайте попытаем счастья вон там, — предложила Бет.

Они позвонили. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем дверь им открыла невысокая седая женщина, почти утонувшая в свитере из арранской[3] шерсти, доходившем ей до колен.

— Прошу прощения, что пришлось побеспокоить вас в субботнее утром, — начала Бет. — Но я пытаюсь разыскать свою подругу, которая жила через дорогу. Сюзи Райт. Мы потеряли друг друга из виду, когда я уехала за границу.

Бет уже приготовилась к взрыву негодования, но эта женщина еще не связала свою бывшую соседку с убийцей из Бристоля, потому что лицо ее выражало только вежливый интерес.

— Она уехала сразу после того, как дом был продан, — сказала женщина, окидывая Роя и Бет взглядом с головы до ног. Очевидно, они выдержали проверку, потому что она пригласила их войти, заметив при этом, что на улице слишком холодно, чтобы разговаривать при открытых дверях.

Хозяйка провела их в теплую, уютную комнату в задней части дома, в которой у огня стояли небольшой диван и глубокое кресло.

Оказавшись внутри, Рой повернулся к женщине.

— Это очень любезно с вашей стороны, миссис… — произнес он, протянув ей руку для рукопожатия.

— Миссис Ансворти, — ответила она и пожала его руку.

— Моя невеста Бет очень старается разыскать Сюзи, — заявил он, демонстрируя Бет свое мужское обаяние. — Понимаете, мы хотим пригласить ее к себе на свадьбу.

Бет метнула на него убийственный взгляд, но он и глазом не моргнул.

— И вот мы решили, что если приедем сюда и порасспрашиваем соседей, то, может быть, нам удастся ее отыскать, — продолжал он. — Вы говорите, что дом был продан. Когда это случилось?

— Уже не помню точно, — ответила женщина, опускаясь в кресло и жестом приглашая их сесть на диван. — Восемь, девять лет назад, я бы сказала. Ужасно печально для Сюзи, она ухаживала за своей бедной матерью еще с детства, потом та умерла, а за ней, через несколько недель, скончался и отец Сюзи. Этот негодяй, ее братец, продал дом, а ее выгнал.

— Господи помилуй! — воскликнула Бет. — И Мартин так поступил? Какой ужас! Вы должны рассказать нам все.

Лицо миссис Ансворти озарилось радостным оживлением. Она приготовила для них чай, предложив угоститься черствым яблочным пирогом, и приступила к повествованию о Райтах.

Мистер и миссис Ансворти купили этот домик за пару лет до смерти бабушки Сюзи. В то время их общение с Райтами ограничивалось вежливыми пожеланиями доброго утра, и не более того, но деревенские жители сообщили им, что жившая в доме Райтов старуха совсем спятила.

— Помню, я очень жалела Маргарет Райт, — сказала она. — Тогда у меня была собака, я часто гуляла с ней вдоль реки и видела, как Маргарет развешивала в саду белье для просушки. Простыней было просто несметное количество, поэтому я догадалась, что ее мать страдала недержанием. С молодой Сюзи я общалась больше. Иногда я возилась в саду перед домом, и, когда она возвращалась из школы, мы болтали о том о сем. Она была очень милой девочкой, немножко несовременной, и во всем помогала своей матери. В общем-то, я была едва знакома с Маргарет, пока старая леди была жива. По-моему, только после ее смерти я впервые побывала у них дома. Я пошла к ним предложить свою помощь. Маргарет сказала, что будет очень рада, если я соглашусь выпить с ней чашечку чая, добавив, что вот уже много лет у нее не было нормальной компании. Но у самой бедной женщины несколько месяцев спустя случился удар, и тогда уже Сюзи пришлось сидеть дома и ухаживать за ней.

Бет подумала, что из миссис Ансворти получится хороший свидетель защиты, потому что она с явным негодованием говорила о том, что Сюзанна пожертвовала своей молодостью, чтобы ухаживать за больной матерью.

— Бедная девочка пришла ко мне вся в слезах, когда узнала, что ее отец оставил дом Мартину, — с возмущением поведала она. — Она никак не могла поверить, что отец мог так поступить с ней. Да и мы тоже.

Бет решила немножко подтолкнуть миссис Ансворти в нужном направлении.

— Моя старая подруга как-то сказала мне, что у Сюзи был роман с садовником, — заявила она с коротким смешком, словно не могла в это поверить. — Неужели это правда, миссис Ансворти?

При этих словах старая леди неодобрительно поджала губы.

— Да, она связалась с ним, — подтвердила она. — Мы часто слышали, как они резвятся в саду по ночам. Его старый фургон вечно был припаркован прямо перед нашим домом, пока мой Джон не попросил его оставлять свой драндулет где-нибудь в другом месте. Это была настоящая развалюха, еще и ржавая вдобавок.

— А почему он не ставил свой фургон на подъездной дорожке? — спросил Рой.

— Я полагаю, Сюзи считала, что тогда все будут знать, что этот парень оставался у нее на ночь, — сказала миссис Ансворти. — Или, может быть, она боялась, что Мартин увидит его.

— Вы, наверное, были поражены, когда она связалась с ним? — небрежно заметил Рой. — Мы слышали, что он был похож на цыгана.

— Я не собираюсь распространяться на эту тему, — заявила старая леди, сложив руки на груди. — Эта бедная девочка заслужила немного радости после того, что ей пришлось вынести. Она могла бы найти кого-нибудь и получше. Поймите меня правильно, я совсем не сноб. Но ведь у него не было совсем ничего, кроме старого фургона. Мы беспокоились, чтобы этот мужчина не оказался искателем наследства, считали, что Сюзи унаследует все, разумеется, пока не услышали о том, что дом достался Мартину.

— Получается, она убежала с ним? — спросила Бет. — Я хочу сказать: после того, как дом был продан.

— Нет, она, должно быть, образумилась, — отозвалась миссис Ансворти. — Или, быть может, это братец вправил ей мозги. Она уехала одна, взяв с собой всю свою мебель. Вы не поверите, но она даже не зашла к нам проститься!

— Вот как! — воскликнула Бет. Она помнила, что и ей, и Стивену Сюзанна рассказала о том, что оставила сообщения для Лайама у соседки, и это, должно быть, как раз и была та самая женщина, которую она имела в виду. — Вы хотите сказать, что она даже не оставила своего нового адреса?

— Ни словечка. — Миссис Ансворти поджала губы. — Она даже не сказала мне, когда уезжает. Сегодня она была на месте, и все выглядело нормально. А на следующий день я заметила фургон перед домом, в который грузили вещи. Если бы я знала, что это она уезжает, я зашла бы к ней попрощаться. Но я решила, что это Мартин прибирает все к рукам.

Было совершенно очевидно, что старой женщине очень нравилась Сюзи и что она знала ее достаточно хорошо. Она описала ее как очень трудолюбивую, спокойную, стойкую и добрую девушку.

— Как же она могла уехать, не сказав мне ни слова? — Глаза миссис Ансворти внезапно наполнились слезами. — Я была так уязвлена, не могла ничего понять, особенно если вспомнить, что это ко мне она прибежала, когда ее братец так мерзко повел себя. Мой Джон говорил, что она, наверное, напишет мне через недельку-другую, но она так и не написала. Я даже не получила от нее открытку на Рождество.

Бет тоже решила, что все это очень странно. Она всегда считала Сюзанну чересчур сентиментальной по отношению к другим людям. Не говоря уже о том, что если она всегда заботилась о пожилых людях, то уж никак не могла позволить себе причинить боль тому, кто был добр с ней.

— Может быть, она написала кому-нибудь или оставила свой адрес кому-то другому? — спросила Бет.

— Никому, насколько я знаю, — фыркнула старая леди. — Многие наши деревенские приходили ко мне и спрашивали о том же самом. Понимаете, ее все любили. Всем было очень неприятно, когда этот ее братец так поступил с ней.

— А не могла Сюзанна оставить свой адрес тем людям, которые купили «Гнездовье»? — поинтересовался Рой.

Миссис Ансворти покачала головой.

— Через несколько месяцев после того, как новые хозяева вселились в усадьбу, они пришли ко мне и спросили, нет ли у меня ее адреса. Видите ли, Сюзанне пришло несколько писем. Они знали, что между ней и ее братом пробежала черная кошка, поэтому подумали, что, если перешлют эти письма ему, он может и не передать их ей.

Бет вопросительно взглянула на Роя.

— А садовник не вернулся и не искал ее? — задал очередной вопрос Рой.

— Нет, не вернулся.

— Вы видели его с тех пор? — спросил Рой. — Я думаю, он работал во многих садах здесь, поблизости.

— Он больше никогда не попадался мне на глаза, — твердо ответила старая леди.

— Может, вы назовете нам кого-нибудь еще в деревне, кто может знать, где он сейчас? — поинтересовался Рой.

— В «Колоколе», что в Шоттери, могут знать, — ответила она. — Он часто там пьянствовал.

— Да, все это очень странно, — заметила Бет, когда они вернулись к своей машине. — Почему же Сюзанна сказала мне, что оставила свой адрес Лайаму, когда на самом деле она этого не делала?

— Может, оттого, что их роман уже закончился? — предположил Рой. — Возможно, она выдумала всю эту романтическую ерунду, чтобы не сожалеть о нем?

— Она меня убедила, — сказала Бет. — Единственное, что показалось мне странным, это то, что она уж очень быстро забыла его.

— Может быть, она не попрощалась с миссис Ансворти и не захотела оставлять ей своего адреса потому, что была беременна? Вы все говорите, что она была немного старомодна. Вероятно, ей было стыдно и она не хотела, чтобы люди судачили о ней?

Бет кивнула в знак согласия. Она сама была таким человеком, который никогда и никому ничего о себе не рассказывает, поэтому вполне могла понять эти доводы.

— Давайте заглянем в пивной бар, а если ничего из этого не выйдет, мы всегда можем вернуться и зайти в коттедж Анны Хатауэй[4], это совсем рядом.

Пивной бар «Колокол» в Шоттери их разочаровал. Бет воображала, что такой старый паб, да еще и расположенный поблизости от места паломничества туристов — коттеджа Анны Хатауэй, — сохранит признаки старины и свое прошлое очарование. Но в нем все оказалось похожим на другие пабы — игральные автоматы, музыка из радиоприемника и ковер от стены до стены. Даже камина с поленьями, и того не было.

Впрочем, атмосфера была вполне теплой, внутри все еще стояла новогодняя елка с игрушками и украшениями, и, поскольку туристический сезон еще не начался, большинство посетителей были из местных.

Рой взял пинту пива себе и бокал вина для Бет. Они устроились у стойки бара, решая, с кем бы им поговорить о Лайаме.

За столом для пульки сидела группа пожилых мужчин, твидовые пиджаки и грубые башмаки которых выдавали в них фермеров.

— Попытаем счастья? — спросил Рой.

— Ступайте и поговорите с ними сами, — предложила Бет. — А я подойду потом, если окажется, что вы наткнулись на что-нибудь интересное.

— А я-то думал, что вы ярая сторонница женской эмансипации, — ухмыльнулся он.

— Так и есть, — согласилась она. — Но мужчины такого возраста охотнее разговаривают с мужчинами. Кроме того, это вы у нас суперагент, а не я.

Прихватив с собой свое пиво, Рой подошел к мужчинам.

— Послушайте, не могли бы вы мне помочь? — начал он. — Я пытаюсь разыскать садовника по имени Лайам Джонстон. Мне сказали, что он часто выпивает здесь. Никто из вас не знает его?

Сидевшие вокруг стола мужчины переглянулись.

— Это не так, случаем, звали того длинноволосого хиппаря? — обратился кто-то из них к крупному мужчине, у которого под пиджаком виднелась красно-коричневая жилетка.

— Ага, его как раз и кликали Лайамом, — ответил тот с явным уорвикширским акцентом. — Мы с ним частенько пропускали по стаканчику. Но я не знаю, где он сейчас, уже несколько лет его не видать здесь.

— Какая жалость, — сказал Рой. — Он ухаживал за садом моего приятеля. По-моему, он хорошо знает свое дело. Никто не подскажет, где я могу найти его?

Крупный мужчина отрицательно покачал головой.

— Многие спрашивали меня об этом, и я повторю вам то же, что отвечал им всем: должно быть, он подался на юга.

— Вы хорошо его знали? — поинтересовался Рой. Ему понравился этот немолодой человек: ему было никак не меньше семидесяти пяти, но он все еще выглядел крепким и сильным, с обветренным от работы на воздухе красным лицом.

— Да, можно так сказать, мы выпивали вместе. Он мне нравился, пусть даже и выглядел при этом, как хиппарь.

— Могу я поставить вам всем выпить? — обратился Рой к мужчинам. Ему подумалось, что так он сможет смазать колесики их воспоминаний.

После того как на столе появились четыре пинты пива, Рой повернулся к крупному мужчине, который представился Стэном Фогетти.

— Мне говорили, что у Лайама была девчонка в Луддингтоне, — сказал он. — Не знаете, кто это? Может, мне удастся выйти на него с ее помощью.

— Единственной девчонкой, которую я знаю, была молодая Сюзи Райт. Но ее тоже давно нет в наших краях, — ответил Стэн, после чего ударился в воспоминания о том, как эту самую девочку подло лишил крыши над головой ее собственный братец. Зазвучавшее в его голосе праведное негодование и оживление, появившееся на лицах его приятелей, свидетельствовали о том, что когда-то эта новость была крайне животрепещущей и о ней долго не могли забыть.

В этот момент к столику подсела Бет и вместе с Роем принялась внимательно слушать рассказчика, словно бы заинтригованная местными историями. Версия Стэна почти ничем не отличалась от истории миссис Ансворти, единственная разница заключалась в том, что Стэн родился и состарился в Луддингтоне, следовательно, знал Чарльза и Маргарет Райт намного лучше, чем старая леди.

— Бьюсь об заклад, что Лайам пожалел крошку Сюзи, — заявил Стэн. — Многие тут дурно о нем думали, вроде того, что он нацелился на то, что ей причиталось. Но я-то знал, что это неправда.

— Ну, и на кого же он был похож? — поинтересовался Рой.

— Он был странноватым малым, — задумчиво произнес Стэн. — Умный, образованный, но настоящее дитя природы, вечно держался подальше от городов, и плевать ему было на деньги и имущество. Он был добрым малым, подружился с Сюзи, когда приводил в порядок сад Райтов, потом она ему понравилась, и он решил, что она достойна лучшего, чем сидеть безвылазно в этом доме, ухаживая за своими родителями. Он сам нам об этом рассказывал, точно я говорю? — Стэн обвел взглядом своих приятелей, и они дружно закивали головами в знак согласия.

— Итак, родители умерли, и что потом? — спросил Рой.

— Он просто остался с ней, — пожал плечами Стэн. — Лайам неоднократно говорил мне, что Сюзи очень способная, но он не думает, что она сумеет выжить в одиночку.

— И куда же она подалась, когда дом был продан? — продолжал свои расспросы Рой.

— Не знаю, — ответил Стэн. — Уехала, не сказав никому ни слова.

— А Лайам остался здесь, я полагаю? — поинтересовался Рой.

— Нет, он исчез примерно в это же время.

— А разве не мог он уехать вместе с ней?

— Ну нет, только не Лайам, — Стэн широко ухмыльнулся. — Он был перелетной птицей. Как-то вечером, как раз перед самой продажей дома, мы выпивали вместе, и я спросил его, не собирается ли он остаться с ней. Он же отшутился: дескать, Сюзанне нужен нормальный парень, а он уже начал уставать от ее бесконечных попыток наставить его на путь истинный.

— Как вы думаете, что он хотел этим сказать?

— Завтрак, обед и ужин по расписанию, да еще она суетилась вокруг него. Вы знаете, каковы женщины!

Рой с улыбкой обернулся к Бет.

— Похоже, на нашу бедняжку ополчился весь белый свет, — заметила она. Потом, глядя на Стэна, она спросила: — Почему, как вы думаете, ее отец оставил дом Мартину? Может быть, она сделала что-то такое, что его расстроило?

— Знаете, моя дорогая, — заявил Стэн, оценивающе глядя на нее, — так обычно склонны думать все парни вроде Чарли. Сыновья наследуют все, так всегда было. Оставь все девчонкам, а они выскочат замуж, и собственность уйдет из семьи.

— Несколько старомодно, а в случае с Сюзанной так и вообще жестоко, если учесть то, сколько она прожила в этом доме, — парировала Бет.

— Дурак, что и говорить. — Стэн улыбнулся Бет. — Одно время я ходил с ним на охоту, славный малый, и все такое, но у него все получалось через одно место. Его сынишка родился во время войны, и к тому моменту, когда Чарли вернулся домой, мальчишку уже бесповоротно избаловали мать и бабка. Он был настоящим разочарованием для Чарли. По-моему, они никогда особенно не ладили. Потом на свет появилась Сюзи, и вот она-то стала любимицей отца. Не поверите, он научил ее стрелять! И для девчонки у нее неплохо получалось. Много раз мы с Чарли отправлялись охотиться на кроликов, и каждый раз она увязывалась вслед за нами.

— Вот это да! — воскликнула Бет. — Но если отец так обожал ее, то очень странно, что впоследствии он не проявил по отношению к ней обычной доброты.

— Ну, как я и говорил, он всегда все делал через одно место, — возмутился Стэн. — Когда у его жены случился удар, его отношение к Сюзи изменилось прямо на глазах. Никогда не сказал доброго слова дочери, а только вечно нудил, какой умницей оказался его сын и как хорошо он устроился в городе. Это здорово бесило кое-кого из нас, мы-то знали, что Мартин был надменным маленьким дерьмом, которому плевать было на своих родителей.

— Вы хотите сказать, что он оставил все Мартину, чтобы вроде как загладить свою вину, компенсировать то, что недодал сыну, когда тот был маленьким? — спросила Бет, пытаясь прояснить для себя этот вопрос.

Стэн пожал плечами.

— Да что-то в этом роде, я полагаю. Кое-кто намекал, что Чарли поступил так, чтобы отомстить Сюзи, которая разозлилась на отца за то, что тот связался с другой женщиной. Некоторые утверждали, что он сделал так по наущению Мартина. Но, как бы то ни было, это был настоящий стыд и позор. Я думаю, что Сюзи могла остаться здесь, выйти замуж за местного парня, может, даже обзавестись детишками. Она была настоящей деревенской девушкой.

— Какая грустная история, — вздохнула Бет. На мгновение она попыталась представить себе, что начнется в этом пабе, когда состоится суд над Сюзанной и они узнают, какие еще испытания выпали на ее долю. — Подумать только, а мы еще хотели, чтобы Лайам занялся нашим садом! Вы случайно не знаете каких-нибудь его друзей, к которым мы могли бы обратиться? Или людей, на которых он работал?

Стэн напустил на себя задумчивый вид.

— Я мог бы назвать вам добрую дюжину людей, на которых он работал, но, как я уже говорил вам, после того, как он уехал, многим требовалась его помощь, но найти его не смог никто. Не знаю, где живут его родители, если они вообще у него есть, он никогда не говорил о них. Единственное место, где вам могут что-нибудь подсказать, это полицейский участок.

— Полиция! — воскликнул Рой, и глаза его расширились от удивления.

— В общем, наверное, толку будет мало, но именно полиция отогнала его фургон. В нем оставались вещи Лайама.

— Когда это было? — спросила Бет.

Стэн почесал в затылке.

— Давненько уже. Он оставил его припаркованным в переулке за домом Райтов. Старый ржавый фургон «фольксваген», Лайам еще жил в нем. Фургон простоял там несколько месяцев, пока кто-то не спер колеса. Поскольку Лайама давно не было видно, вызвали полицию, и они забрали этот фургон.

Глава тринадцатая

— Очень странно, что Лайам не вернулся сюда, — размышлял вечером за ужином Рой. — Я могу понять: он смылся, считая, что его будут осуждать за то, что оставил Сюзанну в момент, когда она больше всего в нем нуждалась. Но ведь ему должно было бы не хватать всех тех людей, на которых он работал.

Они сидели в ресторане отеля «Велкомб», старинной роскошной гостиницы, у которой было даже свое поле для гольфа, расположенной примерно в миле от Стрэтфорда-на-Эйвоне. Здесь Рой заказал для них номера. Бет ожидала встретить что-то маленькое и вполне ординарное, но номер оказался великолепным; в нем была большая гостиная с огромным камином, комфортабельными диванами и креслами, а также шикарная спальня. За окнами ресторана простирались залитые огнями, ухоженные сады, открывался потрясающий вид на поле для гольфа и на окрестности. Это было одно из тех мест, где почти круглый год все номера заняты игроками в гольф и туристами, но сейчас, сразу после Нового года, в гостинице было всего несколько постояльцев, а большинство посетителей ресторана составляли местные жители.

Стэн направил Бет и Роя к двум другим людям в окрестных деревнях, которые тоже нанимали Лайама. К счастью, эти люди ничего не знали о Сюзанне Райт, так что Бет и Рою не пришлось повторно выслушивать сагу о ее братце злодее.

Теперь они намного лучше представляли себе Лайама: надежный, трудолюбивый, честный, образованный, словом, настоящий джентльмен, несмотря на свой не совсем обычный внешний вид и образ жизни. Вообще он был, очевидно, выдающейся личностью, если судить по тому, с какой любовью отзывались о нем люди, не видевшие его уже в течение нескольких лет.

В первом доме, куда они заглянули, был огромный сад в несколько акров и плавательный бассейн. Миссис Джексон, супруга хирурга, которому принадлежала усадьба, сообщила им, что Лайам приезжал к ним каждую весну, а потом еще и в октябре на пару недель. Он обрезал сухие ветки, вскапывал землю и сажал кусты или деревья. По словам хозяйки дома, ее супруг неоднократно предлагал Лайаму остаться у них работать постоянным садовником, но тот всегда отказывался. Совершенно очевидно, что он считал рутинный уход за садом, стрижку лужаек и прополку слишком скучным занятием. Кроме того, он не любил подолгу задерживаться на одном месте. Миссис Джексон заявила, что они были очень разочарованы, когда Лайам не появился у них, как обычно, осенью 1986 года. Она подумала, что, наверное, он уехал в Шотландию, поскольку знала, что он часто проводил там зиму, работая на Комиссию по лесному хозяйству.

Второй домик, который они посетили, оказался простым коттеджем, но и у него тоже был огромный сад, большая часть которого заросла неухоженными деревьями, превратившись в настоящий лес. Супружеская пара, которой он принадлежал, уже отметила свое восьмидесятилетие, оба были глуховаты и рассеянны, страдали легкой формой склероза, поэтому не смогли точно вспомнить, в каком году они видели Лайама в последний раз. Но Рою с Бет все-таки удалось выяснить, что он приезжал к ним в каждом ноябре на протяжении более чем двадцати лет. Старички давали ему приют и кров, потому что, обрубая сухие сучья и сжигая их, он всегда бывал очень грязным. Оба очень трогательно скучали по нему. Они сказали, что всегда с нетерпением и радостью ожидали его приезда, поскольку Лайам помогал им и по дому, делая работу, которая самим им уже была не под силу. Кроме того, им нравилось его общество.

— Почему же он бросил свой фургон? — задал вопрос Рой, подливая вина в бокал Бет.

— Может быть, тот сломался? — предположила она. — Может быть, он знал, что его не стоит чинить? Вы не могли бы проверить это у здешних полицейских?

— Сомневаюсь, что в полиции вообще сохранились какие-либо записи об этом деле. Их наверняка выбросили сразу же после того, как увезли фургончик, — ответил он. — Кроме того, у меня могут возникнуть неприятности, если станет известно, что я вынюхиваю что-то поблизости и задаю вопросы, не имея на то официального разрешения.

— Но ведь вы всего лишь наткнулись на кое-что интересное, находясь вне службы. Ведь сегодня вы не полицейский, а мой друг.

— Не думаю, что они проглотят эту наживку. — Рой усмехнулся. — Во-первых, мы вынудили миссис Ансворти рассказать нам о Сюзанне, не посвятив ее в подробности того, почему мы интересуемся этим делом. Бога ради, ведь это я арестовал Сюзанну! Затем в соседней деревушке мы сделали вид, будто ищем садовника. Если Стэн и миссис Ансворти знакомы, то они вполне могут сейчас звонить в местную полицию с жалобой на наши действия.

Бет вынуждена была с ним согласиться.

— Интересно, стоит ли мне рассказать Сюзанне о том, что я была здесь?

— Я бы не рассказывал, во всяком случае пока. Давайте подождем, что еще сможем выяснить.

На следующее утро Бет проснулась рано, и в первое мгновение не могла сообразить, где находится. Но стоило ей включить лампу на столике у кровати и увидеть старинную изящную спальню с ситцевыми занавесками, как ее замешательство прошло.

Она встала с постели, чтобы приготовить себе чай. Отопление еще не включили, в номере было холодно. Ожидая, пока закипит маленький чайник, она отдернула занавески и выглянула в окно.

Ее комната выходила на подъездную дорожку, за ней открывался вид на поля и леса. Солнце только-только поднялось над горизонтом, и кругом лежал толстый слой инея, больше похожего на снег. Бет подумала, что этим прекрасным видом можно любоваться без конца, а ведь Сюзанна, прожившая добрую половину жизни в еще более живописных местах, ни разу не вспомнила о них с тех самых пор, как ее арестовали.

Звук кипящего чайника вывел Бет из состояния задумчивости, она торопливо налила себе чай и юркнула обратно в постель. Ей стало интересно, проснулся ли уже Рой и, если проснулся, не подумал ли он случайно о том, что она фригидна?

Поужинав прошлой ночью, они перешли в гостиную и выпили еще по несколько бокальчиков, сидя у камина. Если бы они были вдвоем, то Бет вероятнее всего нашла бы в себе мужество поговорить с Роем откровенно, держа его за руку, а после нескольких поцелуев расхрабрилась бы настолько, что пригласила бы его к себе в комнату. Но тут в гостиную вошла еще одна пара, проводившая выходные за игрой в гольф, и присоединилась к ним у камина. Они разговорились, и к тому времени, когда бар закрылся, у Бет уже попросту слипались глаза, так что она оказалась не в состоянии думать о чем-либо еще. Рой поцеловал ее на пороге комнаты, и внутрь она вошла одна.

Эти мысли на тему «а что, если бы…» были еще мучительнее, чем если бы она очертя голову окунулась в любовное приключение и выяснила бы, что с этим все по-прежнему обстоит очень плохо. По крайней мере, она мгновенно расставалась со всеми романтическими иллюзиями о своем очередном мужчине. Теперь же она знала, что не хочет терять Роя, вчерашний день и вечер были такими замечательными. Он оказался чудесным собеседником, спокойным, занятным, вдумчивым и интригующим. Он совсем не утомил ее, чем грешили другие мужчины, не старался произвести впечатление, чему она была несказанно рада.

Рой поразил ее. Он обладал врожденным обаянием, под власть которого сразу же попадали окружающие и которое заставляло людей открыться ему. Кроме того, он так ловко и замечательно формулировал вопросы, что приходилось отвечать только правду. Отчасти, разумеется, такова была его работа, но его действительно интересовали люди. К тому времени, когда они под вечер покинули старую супружескую пару, Рой уже хорошо знал их. Когда они ехали обратно в гостиницу, он сказал ей, что вот, дескать, еще одна пожилая чета, до которой детям нет никакого дела. Бет удивленно спросила его, откуда он знает об этом.

— На всех фотографиях их внуки совсем еще дети. Но ведь они уже должны были вырасти, — ответил он, пораженный тем, что она не заметила этого сама. — Пожилая леди обронила: «Сейчас в деревне молодым людям делать нечего», и это своего рода оправдание того, что к ним больше никто не приезжает.

Бет решила, что, вероятно, он прав. И, пожалуй, именно по этой причине старики так подружились с Лайамом. Но вот сама она до этого бы не додумалась.

Затем она подумала: сколько же еще раз Рой пригласит ее куда-нибудь на ужин, прежде чем окончательно потеряет терпение. Большинство ее предшествующих многообещающих романов сходили на нет именно так. За прошедшие годы кем ее только не называли: и «динамисткой», и «хладнокровной сукой», и хотя она не лишалась сна из-за потери своих ухажеров, думая о Рое, Бет вспомнила, какие чувства испытывала к Джеймсу Мак-Катчеону.

Джеймс тоже был адвокатом, он работал в одной конторе на Чэнсери-лейн. Как и Рой, он был сильным, обаятельным, нежным и насмешливым.

Тогда ей исполнилось тридцать четыре года. Джеймс был на год моложе — высокий, светловолосый, полный спокойного достоинства и самообладания, которые дала ему среда — среда состоятельного среднего класса, из которой он происходил. Она влюбилась в него во время их третьего свидания, а к пятому начала бояться, что он потеряет к ней интерес, если она не ляжет с ним в постель. Когда он однажды вечером пригласил ее к себе на ужин, в чудную квартирку в Челси, она готова была принять вызов.

Все казалось прекрасным — негромкая музыка, свечи в высоких шандалах, а китайские блюда, которые он заказал, оказались лучшими из всего, что ей когда-либо довелось пробовать. Потом они легли на диван, целуя и лаская друг друга, и она захотела его, по-настоящему захотела — так, как еще никогда не хотела мужчину.

Но внезапно его поцелуи стали слишком настойчивыми, его язык проник ей, казалось, в самое горло, а рука заползла под юбку. Ей хотелось, чтобы он нежно возбуждал ее, но он засунул в нее пальцы с такой силой, что ей стало больно, и все желание мгновенно испарилось. Она попыталась даже пошутить, спросила его, не мог бы он снизить скорость, но он пробормотал что-то насчет того, что знает: ее нужно взять грубо, и рывком сорвал с нее трусики.

От одного воспоминания об этом на глазах у нее выступили слезы. Она не позволила ему силой овладеть ею, и оттолкнула его.

— Мне не нравится грубость, — заявила она, уже плача во весь голос и натягивая трусики. — Я хочу, чтобы меня любили, а не насиловали.

Если бы он выглядел пораженным или растерянным, или хотя бы встал с дивана, чтобы обнять ее, все могло бы закончиться по-другому. Но он остался лежать, с расстегнутыми брюками, растрепанный, глядя на нее с холодным презрением.

— Пора повзрослеть, Бет, — бесстрастно произнес он. — Интересно, зачем ты пришла сюда, если не для того, чтобы я тебя трахнул?

Она вылетела за дверь еще до того, как он успел подняться на ноги, и помчалась по Кингз-роуд босиком, держа туфли в руках, отчаянно надеясь поймать такси.

В последующие месяцы она снова и снова перебирала в памяти тот вечер, спрашивая себя, отчего он решил, что ей нравится грубость. Ей казалось вполне логичным, что, если после первого же свидания женщина не прыгает в постель к мужчине, тот должен догадаться о том, что она предпочитает, чтобы ее соблазнили нежностью.

Влюбившись в Джеймса, Бет решила, что и он испытывает к ней такие же чувства и понимает, что у нее имеется веская причина проявлять нерешительность. К большому ее сожалению, оба предположения оказались неверными, поскольку Джеймс даже не позвонил, чтобы извиниться. Больше они не виделись. Все, что он сподобился сделать для нее, так это заставил вновь почувствовать себя семнадцатилетней девчонкой, изнасилованной, испачканной и униженной.

После того случая она перестала доверять мужчинам. Время от времени соглашалась прийти на свидание, но домой всегда отправлялась одна, на такси. Она взяла себе за правило никогда не встречаться ни с кем более одного раза. Бет чувствовала себя в большей безопасности, ведя целомудренный образ жизни, так ей никто не мог причинить боль.

Забравшись обратно под одеяло, она решила, что Рой разительно отличается от Джеймса. Он познал глубокую печаль, он был чувствительным и добрым, и она знала, что может довериться ему и рассказать о своих проблемах.

После плотного завтрака они сложили чемоданы в машину Роя и отправились на прогулку. Бет надела красную шерстяную шапочку, перчатки и шарфик в тон, на что Рой, смеясь, заметил, что ее нос покраснел от холода, чтобы соответствовать ее одеянию, и поцеловал его.

— Мне нравится гулять по морозу, — радостно объявила Бет, когда они зашагали по тропинке, ведущей от гостиницы через поля к Стрэтфорду. — Нет ничего лучше этого скрипа под ногами.

— А лед ломать еще лучше! — Рой с маху наступил каблуком на сковавший лужицу ледок, смеясь при этом, как мальчишка.

Бет почувствовала, что должна сказать что-то. Она обхватила его руками за талию и потерлась своим замерзшим носом о его нос.

— У вас хорошо получается растопить лед этой ледяной девы, — произнесла она. — Я уже чувствую, что таю. Не теряйте терпения со мной, Рой, у меня есть причины быть такой, какая я есть.

Она затаила дыхание в ожидании вопроса, на который она не сможет ответить, или молчания, что означало бы, что он заинтригован. Но вместо этого он взял ее лицо в свои руки и понимающе заглянул ей в глаза.

— Я уже догадался, — сказал он. — Но терпения у меня — вагон и маленькая тележка, и, кроме того, я умею слушать. Когда вы захотите рассказать мне обо всем, просто скажите об этом.

— Как вы догадались? — спросила она немного погодя, когда, взявшись за руки, они брели по полям. Пар от их дыхания клубился в холодном воздухе, и небо было свинцово-серым, словно бы готовым разразиться снежной бурей.

— Вы необычайно тщательно оберегаете свою жизнь, — заметил он. — Когда я в первый раз встретил вас в суде, то обратил внимание, как напряженно вы двигаетесь, разговариваете. И хотя мы очень легко поговорили, вы ни словечком не обмолвились о себе.

Бет нахмурилась.

— Это естественно, во время первой встречи никто этого не делает.

— Как раз нет, многие из нас делают это, — возразил он и улыбнулся. — Хотим мы того или нет. Во всяком случае, тем вечером, когда мы отправились пропустить по стаканчику после ареста Сюзанны, вы разозлились на меня, когда я спросил, есть ли у вас мужчина. Это ненормальная реакция для такой красивой женщины, как вы, Бет! Большинство женщин, услышав подобное, просто рассмеялись бы, а потом наплели бы кучу небылиц, почему в данный момент у них никого нет.

— Правда? — с некоторым изумлением спросила она.

Он кивнул.

— Возможно, они и не стали бы этого делать, если бы сочли мужчину ничтожеством или решили бы, что он — сексуальный маньяк. Они могли бы и не сказать правды. Но, переводя разговор на личные темы, мы и становимся друзьями.

— Так вот почему у меня мало друзей, — сказала она и горько улыбнулась. — Интересно, зачем же вы продолжаете со мной возиться?

— Потому что сначала я был заинтригован, особенно когда выяснилось, что Сюзанна — ваша подруга детства, и я заметил, как это повлияло на вас, — сказал он, и глаза его заискрились от веселья. — Я увидел призрачный образ девушки, какой вы были когда-то, женщины, которой вы могли бы стать, если бы сбросили оковы собственного профессионализма. Мне стало интересно, чего вы боитесь и почему так оберегаете свою личную жизнь.

Бет затаила дыхание.

— Скоро я расскажу вам все. Но только не сегодня, я не хочу все испортить.

* * *

Стивен медленно ехал по Акация-авеню, высматривая номер 27. День был пасмурный, серый, пронизывающе холодный, временами со свинцового неба начинал сыпать дождь со снегом, но, к счастью и к его немалому удивлению, шоссе М4 оказалось почти пустым, и он наслаждался поездкой из Бристоля.

Естественно, он ожидал, что Мартин Райт будет жить в шикарном доме. Виндзор был хорошим районом, и Стивен знал, что Мартин выручил очень приличные деньги за проданное поместье родителей. Но он никак не предвидел ничего даже столь отдаленно роскошного. Подъездная дорога была обсажена деревьями, с аккуратными травяными газонами по сторонам и широкими подъездными дорожками к отдельным домам, самый захудалый из которых стоил никак не меньше полумиллиона. Это были дома, в которых обязательно присутствуют плавательные бассейны на заднем дворе, имеется прислуга, а дети обучаются в лучших частных школах.

Он остановил машину, увидев дом Райта — мини-поместье в стиле тридцатых годов, с крытой зеленой черепицей крышей и художественным матовым стеклом в круглом чердачном окне на крыше. Дом был выкрашен в белый цвет, над входной дверью устроен небольшой портик, по обеим сторонам которого красовалось по три окна. Сама подъездная дорожка была шедевром, рекламу которого Стивен видел в глянцевых журналах. Она была выложена сверкающей галькой и скреплена раствором, чтобы ни один сорняк не смог поднять свою уродливую голову. Дом Стивена, с его общей стеной с соседями, заросшей лужайкой и детскими рисунками в окнах, и в подметки не годился этому роскошному строению.

«Не говоря уже о том месте, где оказалась его сестра», — пробормотал себе под нос Стивен, паркуя машину на обочине дороги. Решетчатые кованые ворота были закрыты, не давая возможности заехать на подъездную дорожку, и Стивен увидел в этом лишнее доказательство того, что разговор с Райтом будет не из легких.

Стивен нервничал. Все, что он знал об этом человеке, недвусмысленно позволяло считать его отвратительной, злобной, завистливой и злопамятной личностью. Поэтому разговаривать с ним, учитывая его безжалостность, бессердечие и то, что ему было решительно наплевать на свою сестру, будет нелегко. Теперь Стивен был рад тому, что Бет насмешками и уговорами все-таки заставила его отдать костюм в химчистку и постричься. Она также сказала, что он должен вскользь упомянуть в разговоре ее имя, чтобы у Мартина не сложилось впечатления, что во всем мире у Сюзанны больше не осталось друзей.

На его звонок дверь открыла женщина средних лет в белом переднике. У нее были очки в золотой оправе и неприступное выражение лица.

— Миссис Райт? — спросил Стивен, хотя, по словам Сюзанны, Мартин никогда не был женат.

— Нет, я его домоправительница, — ответила она.

— Смит, из конторы «Тарбук, Стоун и Алдридж». У меня назначена встреча с мистером Райтом, — представился Стивен.

Она позволила ему войти и оставила дожидаться в коридоре, а сама направилась в заднюю часть дома.

— Мистер Райт примет вас немедленно, — крикнула она ему несколько мгновений спустя. Она стояла у дверей, за которыми скрылась секундой раньше, показывая, что он может войти.

Мартин Райт встретил его у камина в комнате, которую можно было счесть стилизацией библиотеки джентльмена викторианской эпохи, — с кожаными креслами, книжными полками вдоль стен и старинным столом розового дерева, поверхность которого была инкрустирована перламутром. Но стилизация оказалась неудачной — пропорции и гармония были явно нарушены, а темно-красный ковер на полу и такого же цвета занавески производили угнетающее впечатление и не создавали атмосферы богатства и процветания, как это, вероятно, задумывалось.

«Куча денег, и ни капли воображения и вкуса», — злорадно подумал Стивен. Он уже решил, что позже попросит разрешения воспользоваться туалетом, чтобы составить более полное впечатление о доме.

— Стивен Смит, — вновь представился Стивен, протягивая руку. — Благодарю вас за то, что вы согласились увидеться со мной.

Райт его удивил. В своем воображении Стивен представлял его невысоким и полным. Но Мартин Райт оказался одного роста со Стивеном, он был строен, спина его горделиво выпрямлена, в темных волосах поблескивали искорки седины. В общем, его можно было назвать привлекательным мужчиной с волевыми, правильными, моложавыми чертами лица, хотя Стивен знал, что ему уже пятьдесят четыре. Единственным, что роднило этого человека с Сюзанной, были глаза — они имели тот же бледно-зеленый оттенок.

— Позвольте начать с того, что я не вижу решительно никакого смысла в разговоре с вами, — твердо заявил Райт, усаживаясь за свой стол. — Полиция уже допрашивала меня, и я ни в коей мере не готов выступать свидетелем защиты своей сестры.

Стивена так и подмывало ответить, что, если его вызовут для дачи свидетельских показаний, ему не останется ничего другого, кроме как подчиниться, но он преодолел искушение.

— Мне нужна всего лишь информация общего плана, — заявил он, обворожительно улыбнувшись. — Могу я присесть?

Мужчина небрежно указал рукой на дальнее от себя кресло. Стивен решил пренебречь приличиями и опустился в ближайшее к столу кресло.

— Когда вам сообщили об аресте вашей сестры и выдвинутых против нее обвинениях, какова была ваша первая реакция? — начал он.

— Реакция? — Райт поднял брови. — Ужас, разумеется.

— Может быть, удивление?

— Нет, конечно. Сюзи всегда была иррациональной, чрезмерно эмоциональной женщиной, — ответил он, скрестив ноги и слегка развернув свое кресло так, чтобы Стивен оказался немного сбоку, а не прямо перед ним.

— И не сочувствие? Ведь вам известно, что она обвиняет застреленных ею мужчину и женщину в смерти своего ребенка?

— Существуют способы разрешать такие проблемы, не прибегая к убийству, — решительно парировал Райт. — Нет, я не испытываю к ней ни малейшего сочувствия.

— Вы когда-нибудь видели Аннабель?

— Кто такая Аннабель?

Стивену пришло в голову, что Райт пытается вывести его из себя, и ему это удается.

— Ее дочь, мистер Райт. Ваша племянница, которая умерла от менингита, — резко ответил Стивен.

— Нет, не видел.

— Но вы знали о ее существовании?

— Да. Однажды Сюзи прислала мне ее фотографию и глупое сентиментальное письмо, в котором напоминала мне, что этот ребенок — моя племянница. Не знаю, чего она от меня ожидала.

— Мне кажется, она ничего не ожидала от вас, — сказал Стивен. — Она просто протягивала вам оливковую ветвь.

Райт поднялся с места и величавой поступью подошел к окну, оказавшись от Стивена на расстоянии всего в несколько футов. На нем был отлично скроенный темно-серый костюм.

— Получается, вам скормили сказку о Золушке? — насмешливо проговорил он, положив одну руку на оконную раму и глядя в сад. — У Сюзи всегда была склонность все драматизировать. Тогда как правда заключается в том, что мой отец был старомодным человеком, который считал, что наследником обязан стать старший сын. Поскольку таково было его последнее желание, я почел своим долгом выполнить его.

Стивена так и подмывало заявить, что уважаемый и достойный человек непременно позаботился бы о своей незамужней сестре, которая посвятила всю свою молодость уходу за родителями. Однако он приехал сюда для того, чтобы получше познакомиться с этим человеком, а не восстанавливать его против себя.

— Я уверен, что вы отдаете себе отчет в том, что Сюзанна вполне могла опротестовать завещание, — ровным голосом заметил Стивен. — И она почти наверняка выиграла бы дело, учитывая то, что на протяжении длительного времени ухаживала за своими родителями. Но она не сделала этого, и это означает, что ей пришлось жить в крайне стесненных обстоятельствах. Я полагаю, что, когда она написала вам об Аннабель, то хотела таким образом показать вам, что не держит на вас зла.

— Как долго вы с ней знакомы? — поинтересовался Райт с пренебрежительной усмешкой.

— Около трех месяцев, — ответил Стивен.

— А я знаю ее с самого рождения, и мне также известно, почему она написала то письмо. Ей нужна была милостыня.

Стивен разозлился. Он прекрасно помнил, какую эйфорию испытывают новоиспеченные родители и как им хочется поделиться своей радостью с друзьями и родственниками.

— Я не верю в то, что она руководствовалась такими мотивами, — спокойно возразил он. — Вы ее брат. Если она и надеялась что-то получить от вас, так только то, что вы проявите интерес к собственной племяннице.

— Для Сюзи это означало деньги. Она всегда была паразитом.

— А вот Бет Пауэлл, одна из партнеров моей фирмы, думает иначе, — заявил Стивен.

Стоило Стивену упомянуть имя Бет, по лицу Мартина Райта промелькнула тень удивления. Ему было явно известно об их дружбе.

— Бет знала вашу сестру с тех пор, когда обеим было по десять лет, — продолжал Стивен. — По ее словам, Сюзанна не сама решила остаться дома и ухаживать за вашей матерью, эту роль ей навязали, причем в таком возрасте, когда она не могла представить все отдаленные последствия подобного поступка. А к тому времени, когда она поняла, что это значит, несмотря на то, что уже готова была найти работу и начать собственную жизнь, она очутилась в ловушке. Ваш отец всегда утверждал, что не может позволить себе нанять сиделку для вашей матери. Более того, он сказал, что, если Сюзанна не согласится, он поместит вашу мать в дом для престарелых.

— Сюзи всегда предпочитала роль несчастной жертвы, — отмахнулся от него Райт. — О том, что отец может поместить мать в дом для престарелых, и речи никогда не было, он был слишком привязан к ней. Сюзи осталась, потому что так ей было легче.

— Я бы не назвал уход за инвалидом и работу по хозяйству в таком большом доме — причем семь дней в неделю и всего лишь за деньги на карманные расходы, — легкой, — парировал Стивен. — У нее не было развлечений, не было друзей, не было никакой личной жизни. Я бы назвал это рабством.

Теперь он вполне понимал, почему Сюзанна так боялась этого человека. Он был настолько холоден, что походил на рептилию. И еще он был отъявленным лжецом.

— Это Сюзи намекает на рабство? — Райт пожал плечами. — Это так похоже на нее. Правда же заключается в том, что она была слишком ленива, чтобы вести самостоятельную жизнь. На дверях не было замков. Если она так негодовала, то могла подняться и уйти в любое время.

— Эмоциональная привязанность зачастую оказывается прочнее замков, — сказал Стивен. — Но даже если вы не согласны с тем, что ее вынудили остаться и ухаживать за родителями, вы ведь не могли не посочувствовать ей, когда она потеряла своего единственного ребенка?

— Согласен, это было очень печально, — отозвался Райт, но выражение его ледяных глаз говорило, что он не имеет ни малейшего понятия, что это значит — потерять своего ребенка.

— Она была в совершеннейшем отчаянии, — продолжал напирать Стивен. — Но самое главное — Аннабель могла бы не умереть, если бы врач не проявил халатность. Он в буквальном смысле выгнал вашу сестру из поликлиники, посчитав симптомы заболевания Аннабель вирусной инфекцией. Сюзанна была одна, ей не к кому было обратиться за сочувствием или поддержкой. В ее жизни не осталось абсолютно ничего. Я не оправдываю ее за то, что она сделала, но я могу ее понять. А вы?

— Зачем вы пришли ко мне? — перебил его Райт. — Если вы надеялись, что я выступлю со страстным призывом проявить к ней снисхождение, то вы ошиблись.

— Вовсе не поэтому, мистер Райт, — стиснув зубы, выдавил Стивен. Он не мог поверить, чтобы человек был столь бесчувственным. — У меня есть другие люди, которые готовы выступить на суде и рассказать, как несправедливо обошлась с Сюзанной жизнь. Я просто хотел своими глазами увидеть ее брата и узнать, как он живет. — Стивену не терпелось сказать, что Райт просто добавил ему веры в Сюзанну, но он решил промолчать.

— Что это должно означать? — спросил Райт, и в голосе его прозвучала угрожающая нотка.

— Вам известно, что в момент совершения преступления, когда ваша сестра застрелила этих двоих человек, она была сломлена отчаянием и жила в сырой, холодной комнатке на чердаке, убирая в конторах и офисах, чтобы заплатить арендную плату? — спросил Стивен. — Небольшой знак внимания с вашей стороны мог все изменить.

— Я понятия не имел, где она была, — оправдываясь, заявил Райт, и в первый раз за весь разговор Стивен уловил в его голосе нервозность.

— А мне почему-то кажется, что как раз имели, мистер Райт, — ответил Стивен со спокойствием, которого он не ощущал. — Сюзанна позвонила вам в вашу контору в мае 1993 года, вскоре после того, как вернулась в Бристоль. Она просила о помощи, разве не так? И тогда же сообщила вам, что Аннабель умерла.

— Она позвонила мне в неудачное время, — быстро ответил Райт. — И вообще, она изъяснялась сбивчиво, и я ничего не понял.

— Я думаю, если бы моя сестра позвонила мне и сказала, что ее ребенок умер, мне все было бы ясно, — ледяным тоном ответил Стивен.

— С моей стороны было бы лицемерием проявлять заботу, ведь я не имел ничего общего с ребенком сестры, когда девочка была жива, — вспылил Райт. — Кроме того, мне не нравится, когда мне звонят в контору.

Стивен прекрасно понимал, что Мартин в очередной раз проявил жестокость и отказался ссудить Сюзанну деньгами, чтобы поддержать ее, пока она не найдет работу. Но поднимать этот вопрос особого смысла уже не было.

— Сюзанна никак больше не могла связаться с вами, кроме как по телефону в вашей конторе, — спокойно заявил он. — Вы ведь ничего не сообщили ей о том, что переехали сюда, правда?

— А разве я должен был? — Тон голоса Мартина возвысился на целую октаву. — Она была никем для меня. Едва она родилась, как меня выгнали… — Внезапно он умолк, и легкая краска на щеках выдала его: он был раздосадован тем, что позволил всплыть действительной причине его враждебного отношения к сестре.

Стивен с удовольствием принялся бы и дальше задавать вопросы на эту тему, но он сомневался, что Райт откроет для него что-либо новое, поэтому просто сделал себе заметку на память передать его реакцию адвокату Сюзанны.

— Война сделала многих отцов чужими для своих детей, — сказал он, смягчившись. — Сюзанна не виновата в этом. Но в любом случае, ваш отец оказался намного добрее к вам, чем к вашей сестре. Он не противился вашим карьерным устремлениям, не посягал на вашу свободу. И он оставил вам все. Насколько мне представляется, единственное, что он сделал для Сюзанны, это взвалил на нее ответственность, которую ему следовало взять на себя, научил ее стрелять и подарил свой пистолет. Я бы сказал, что это именно вам все досталось очень легко.

Произнося эти слова, Стивен встал — он не собирался ждать, когда ему укажут на дверь. Этот человек был ему неприятен, и дальнейшие расспросы ни к чему бы не привели.

— Благодарю вас за то, что согласились увидеться со мной, — произнес он. — Вас запросто могут вызвать в суд в качестве свидетеля, все будет зависеть от показаний Сюзанны. С Новым годом вас. Не провожайте меня, я сам найду дорогу.

* * *

В начале февраля, в пятницу, после работы Бет отправилась в Уэльс. Она ехала одна, потому что у нее не хватило духу пригласить с собой Роя, раз уж поездка означала остановку в гостинице на ночь.

После Нового года они несколько раз встречались, ходили в кино, в ресторан, и однажды в воскресенье она угостила его обедом у себя дома. Они целовались и обнимались, но Рой не предпринимал попыток зайти дальше, а Бет так и не решила, готова ли она рассказать ему о своем прошлом.

Чем дольше она с ним встречалась, тем в большее замешательство приходила. То она горела нетерпением как можно скорее увидеться с ним, то смертельно боялась этого. Ее страшило то, что рано или поздно придется рискнуть и рассказать ему об изнасиловании. Иногда ей казалось, что было бы легче больше никогда не видеть Роя, чем пребывать в постоянном волнении и страхе из-за этого.

Бет надеялась, что, уехав на выходные, она сможет разобраться в своих чувствах. Раньше она никогда не бывала в Уэльсе дальше Кардиффа, и, хотя было очень холодно, синоптики не обещали осадков, и она рассчитывала прогуляться пешком.

С начала года Бет трижды побывала у Сюзанны. Ее визиты не носили официального характера, она предоставила это Стивену. Бет приходила как старая подруга, и они с Сюзанной чаще всего предавались воспоминаниям и разговаривали о годах, прошедших с тех пор, как они виделись в последний раз. Она обнаружила, что теперь Сюзанна нравится ей ничуть не меньше, чем когда та была девчонкой. Может быть, исчезла лишь ее наивность, потому что во многих вопросах она проявляла куда большую практичность, чем Бет, но ее душевное тепло и то, что она заботилась о других больше, чем о самой себе, остались неизменными.

Снова и снова Бет думала о том, какой замечательный социальный работник мог бы получиться из Сюзанны. У нее был прямо-таки талант внушать доверие, и она глубоко понимала людей, включая и тюремщиков, и заключенных.

Во время одного из посещений они заговорили о преступлениях на почве наркотиков, и Сюзанна заявила, что, по ее мнению, наркоманов следует ставить на учет, как было раньше, много лет назад.

— Это заставит проклятых наркобаронов отказаться от своего бизнеса, — с удивительной страстностью заявила она. — Им придется отказаться от поставок наркотиков в страну, а наркоманов будет лечить квалифицированный персонал, в клиниках, там они будут получать чистые наркотики, и им помогут избавиться от пагубной привычки.

Бет не согласилась и сказала ей об этом.

— Если бы ты провела здесь хотя бы пару дней, то скоро начала бы смотреть на вещи так же, как и я, — с жаром заявила Сюзанна. — Женщины, которые сидят здесь, вынуждены воровать и продавать себя, чтобы предаваться своему пороку, другого пути у них просто нет. Но устрани эту нужду, и количество преступлений на почве употребления наркотиков тут же сократится вдвое. Если на улицах не станет пушеров, то новых наркоманов будет все меньше и меньше.

— Я и не знала, что ты такой пламенный борец с наркотиками и наркоманией, — с ноткой иронии заметила Бет.

Сюзанна смерила ее уничтожающим взглядом.

— Ты не изменилась, — сказала она, а потом слабо улыбнулась. — Ты всегда отличалась излишней суровостью. Совсем необязательно вводить себе в вены героин, чтобы понять, почему некоторые люди не могут без него обходиться. Точно так же необязательно самому совершить убийство, чтобы понять, почему другие идут на это. Речь идет лишь о том, чтобы на минуту-другую представить себя на месте другого человека.

— Получается, для того чтобы понимать наркоманов, нужно самому совершить убийство, так? — заключила Бет.

— Да, получается так. Я думаю, у нас у всех один общий недостаток, — ответила Сюзанна и с вызовом скрестила руки на груди. — В общем, мы упорно делаем то, что ведет к катастрофе, но не придаем этому значения. В случае с наркотиками — это твоя собственная катастрофа, в случае с убийством — чья-то еще. Но я бы сказала, что в обоих случаях первоначальное побуждение — это, как правило, заниженная самооценка, неверие в себя.

— Итак, в этом заключается и твоя проблема, верно? — спросила Бет.

Сюзанна не ответила.

— Ну же, отвечай, — легонько поддразнила ее Бет.

Сюзанна бросила на нее холодный взгляд.

— Не смейся надо мной, Бет. Разумеется, я невысокого о себе мнения. Почему в противном случае я позволяла бы людям пренебрегать мной? Я никогда не могла высказать того, что накипело на душе, я держала это внутри себя. Очень многие наркоманы начинают с того же. Они вдруг обнаруживают, что наркотики помогают им полюбить себя. Естественно, это ощущение быстро проходит, поэтому они пытаются вызвать его снова и снова. И вскоре попадают на крючок.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что почувствовала себя лучше, убив Визерелла и Паркс?

— Да, именно так.

Бет пристально посмотрела на Сюзанну и поняла, что та действительно имеет в виду то, что только что сказала. Она вдруг занервничала, хотя и не могла понять почему.

— Значит ли это, что, если бы тебя не арестовали, ты снова пошла бы на убийство?

Сюзанна невесело рассмеялась.

— Я сделала все, чтобы меня арестовали! Это равносильно по-настоящему большой передозировке. Таким образом ты можешь быть уверен, что не сможешь повторить это снова.

В тот день Бет вышла из тюрьмы с ощущением, что ей есть над чем поразмыслить. С того момента, как Стивен встретился с Мартином Райтом и обнаружил, что тот еще более бессердечная и жестокая личность, чем можно было заключить из слов Сюзанны, он по-другому стал относиться к ее делу. В разговоре с Бет он высказал предположение, что душевный надлом у Сюзанны начался еще тогда, когда умерли ее родители, а не после смерти Аннабель, как они полагали сначала. Долгие годы она жила в невыносимом напряжении, а потом две смерти, последовавшие почти одна за другой, обнародование завещания отца и, наконец, отвратительное поведение брата — все это внесло свою лепту в ее душевный разлад. Вот почему, по мнению Стивена, она и сошлась с Лайамом и так странно повела себя, когда уехала, не сказав ни слова старым друзьям и соседям.

Стивен показал Бет статью в медицинском журнале о том, как беременность часто рассеивала депрессию и тревожность даже у тех пациенток, которые страдали ими в течение многих лет. Там же приводились доказательства и того, что у многих женщин после рождения ребенка рецидив болезни не наступал, потому что ощущение радости, которое давало им материнство, поддерживало их на плаву.

Стивен чувствовал (и даже проконсультировался с психиатром, чтобы тот поддержал его точку зрения), что после смерти Аннабель Сюзанна была совершенно сломлена, поскольку к естественной боли утраты добавились и страдания от вновь открывшихся старых ран. По его мнению, Бет наверняка обнаружит, что время, проведенное Сюзанной в Уэльсе, можно считать чем-то вроде ремиссии. Когда же она наконец вернулась в Бристоль и поняла, что у нее никого и ничего не осталось, у Сюзанны случилось умственное помешательство.

Бет была склонна согласиться с ним. Если она сможет раздобыть доказательства того, что Ройбен оказался очередной бессердечной скотиной, который беззастенчиво использовал Сюзанну в своих целях, то в суде она сможет подать апелляцию о частичной вменяемости ее подопечной.

Бет добралась до «Короны» в Кардигане в половине десятого вечера. Брендан, коллега Бет по адвокатской практике, порекомендовал ей эту маленькую гостиницу, в которой он частенько останавливался вместе с женой, тем более, что отсюда до Эмлин Карлисла, ближайшего городка к Хилл-хаусу, коммуне Ройбена, было всего двадцать миль, как сообщила им Сюзанна.

Гостиница оказалась именно такой, какой ее описывал Брендан: прекрасно меблированной и декорированной, очень теплой и очень уютной. Саймон, хозяин гостиницы, был весьма доброжелателен. Когда Бет заметила, что, кажется, слишком устала для того, чтобы ужинать в ресторане, он сам вызвался принести поднос с едой в ее комнату.

Следующее утро выдалось очень холодным, но солнечным, и Бет отправилась в Эмлин Карлисл сразу же после завтрака. Саймон рассказал ей, что там располагалось нечто вроде гетто для тех, кого он, смеясь, окрестил «спаси бродягу» — собирательное название состарившихся хиппи, борцов за права животных, вегетарианцев и других нонконформистов. Он порекомендовал ей остановиться там в пабе на Хай-стрит и для начала поболтать с его владельцем, поскольку тот знал всех в округе на несколько миль и мог объяснить ей дорогу, да и вообще, рассказать о Хилл-хаусе.

Бет надела теплые ботинки, джинсы и толстую меховую куртку. Она надеялась, что после разговора с Ройбеном у нее останется время побродить по окрестностям.

Лавка здоровья, несколько крошечных магазинчиков, предлагающих сувениры, хрустальные шары и магические кристаллы, свечи и карты Таро, свидетельствовали о том, что Саймон был прав, когда говорил, что большую часть населения Эмлин Карлисла составляли «неформалы» и «представители альтернативных учений». Пивной бар, в который направили Бет, еще не открылся, когда она добралась до него, но, поскольку дверь была отворена, а за ней виднелся какой-то мужчина, переставлявший бутылки на полках бара, она решила войти внутрь. Извинившись за свое невольное вторжение, она объяснила, что Саймон из «Короны» в Кардигане посоветовал ей зайти сюда, чтобы ей рассказали, как попасть в Хилл-хаус.

Мужчина выглядел типичным валлийцем — невысокого роста, плотный и коренастый, как рудничная лошадка, с темными волосами и кирпично-рыжей физиономией.

— Хилл-хаус? — повторил он, нахмурившись, словно бы озадаченный просьбой. — А вы там кого-нибудь знаете?

— Нет, — сказала она. — Я просто хочу поговорить с владельцем. Вы знаете его, это Ройбен Морленд? Я так понимаю, это нечто вроде коммуны. Правильно?

— Они предпочитают называть себя именно так, хотя мне они кажутся сборищем ведьм, мошенников и наркоманов, — отозвался он. Похоже, он слегка занервничал и даже немного попятился от нее за стойкой бара, как будто даже говорить подобное было опасно.

Бет решила, что пришла пора выложить карты на стол.

— Я — адвокат, — заявила она и положила на стойку бара свою визитную карточку. — Я представляю одного человека, который раньше жил там. Вот поэтому мне нужно поговорить с Морлендом.

Мужчина взял ее карточку в руку, прочел и снова взглянул на нее, на этот раз с улыбкой.

— Вам повезет, если вы его найдете, — сказал он. — Он не показывался здесь уже целую вечность.

— Так кто же там теперь живет? — спросила Бет, с радостью отметив про себя, что мужчина расслабился. — Я буду благодарна вам за любую информацию.

— Вы же не хотите идти туда в одиночку? — с ужасом воскликнул он. — Слишком много собак и подозрительных личностей. С вами может случиться все, что угодно.

Бет никак не ожидала, что ей будут советовать не ходить туда вообще.

— Да что вы говорите! — с удивлением вскричала она.

Он облокотился о стойку.

— Точно так. Послушайте, это опасно, понимаете? — заговорщическим шепотом поведал он ей. — Они хуже животных, живут в грязи, совсем спятили от своих наркотиков. Все мы здесь обходим их десятой дорогой.

Бет подумала было, что мужчина преувеличивает, что он предубежден против обитателей Хилл-хауса, потому что они не такие, как его соседи. Но, с другой стороны, было бы крайней глупостью отправиться туда одной, не разведав ничего заранее.

— Мне сказали, что Морленд мошенническими уговорами и посулами вынуждает уязвимых и пострадавших людей приезжать туда и жить там, — призналась она.

Мужчина кивнул головой в знак согласия.

— Видал я некоторых бедолаг, которые удрали оттуда, — сказал он. — Я заявил в полицию, но, похоже, они ничего не могут сделать, потому что поместье принадлежит Морленду. Они сказали, что им нужны доказательства совершенного преступления, для того чтобы можно было что-то предпринять. Но все равно его здесь нет, и давненько уже не было видно, скажу я вам.

— Если поместье принадлежит ему и там живут люди, значит, они должны знать, где он, — заметила Бет.

— Знают, наверное, но я не думаю, что они скажут вам об этом.

И мужчина пустился в жутковатые россказни о том, как летом туда приезжают банды бездельников и тунеядцев, собирающиеся на свои дикие шабаши. Он заявил, что местные жители боятся оставлять свои дома без присмотра из опасения, что их ограбят. Эти подозрительные личности угоняют автомобили; поля и перелески завалены мусором, а дети находят шприцы и иглы на обочинах дорог и тропинок.

Бет поняла, что во времена Сюзанны такого не было, в противном случае, она рассказала бы об этом. Также было непохоже, чтобы кто-нибудь и сейчас там изготовлял и продавал сувениры. Она подумала, что, скорее всего, нынешнее положение вещей сложилось после исчезновения Ройбена.

Но тут, когда Бет уже начала подумывать о том, что ей, наверное, придется обратиться в местный полицейский участок, владелец пивного бара поведал ей, что сейчас в деревне живет девушка, которая раньше обитала в Хилл-хаусе.

— Она немногим лучше остальных, — заявил он, презрительно наморщив нос. — Но она хотя бы работает, разрисовывает всякую посуду и больше не общается с тем сбродом из поместья. Вы можете поговорить с ней. Она живет в последнем коттедже по дороге.

Бет поблагодарила его за помощь и, оставив свой автомобиль на стоянке возле бара, пешком отправилась к дому, на который ей указали.

Коттедж был крохотным и обшарпанным, когда-то белые стены были в пятнах зеленой плесени, а со входной двери облезала краска. Бет постучала, и ей открыла беременная женщина, в джинсах и заляпанной красками рабочей блузе; ее соломенные волосы явно требовали мытья.

Бет коротко объяснила ей, что пытается разыскать Ройбена Морленда.

— Я не знаю, где он, — оправдывающимся тоном заявила молодая женщина. — Я больше не имею ничего общего с той бандой, которая живет в его доме.

У нее был явный лондонский выговор, слегка смягченный валлийским певучим акцентом. Бет решила, что ей еще нет тридцати, а выглядит она старше из-за своего изможденного вида и серого цвета кожи. Бет представилась, протянула свою визитную карточку в качестве доказательства и сказала, что ведет расследование по поручению Сюзанны Феллоуз, которая проживала в Хилл-хаусе.

Женщина удивленно ойкнула.

— Она ведь застрелила двух человек в Бристоле, правда? — выдохнула она. — Я видела это в новостях. Не могу поверить, она же была настоящей леди.

— Так вы знали ее? — спросила Бет. — Вас случайно не Меган зовут?

— Да, — отозвалась та, с подозрением прищурившись. — А вы откуда знаете?

— Просто догадалась. Сюзанна о вас рассказывала, — ответила Бет. — Она говорила, что вы художница. Могу я войти и немного поговорить с вами?

Меган мгновенно насторожилась.

— Мне не нужны неприятности, — заявила она.

— Я здесь вовсе не для того, чтобы навлекать неприятности на кого-либо, — сказала Бет. — Совсем немного дополнительной информации, вот и все, что мне нужно.

Меган неохотно приоткрыла дверь пошире.

— У меня небольшой беспорядок, не убрано, в общем. Я спешу закончить одну работу, так что вам придется принимать меня такой, какая я есть.

«Небольшой беспорядок» был явным преуменьшением. Собственно, это был даже не дом, а пыльная, захламленная мастерская. Большой стол посередине комнаты был заставлен вазами и подставками под лампы, которые Меган, похоже, разрисовывала вручную. С одной стороны стола громоздились залежи белой посуды, а с другой стояли ящики с готовыми изделиями.

— Я разрисовываю их, а потом у меня забирают на глазировку и обжиг, — объяснила Меган.

— Сюзанна говорила, что вы очень талантливы, — заметила Бет, глядя на подставку для лампы, разукрашенную розовыми цветами, которые выглядели бы вполне уместно даже в «Либертиз»[5]. — Она была права, сразу чувствуется рука мастера.

Меган пожала плечами.

— Это все, что я умею делать, — сказала она. — Конечно, мне хотелось бы иметь настоящую студию и печь для обжига и сушки, но на фарфоровом заводе в Кардигане мне неплохо платят, так что грех жаловаться. Хотя не представляю, как буду выкручиваться, когда родится ребенок.

Бет огляделась. Это был настоящий барак, лачуга. Грубо оштукатуренные стены уже долгие десятилетия не знали краски, жалкий огонь, горевший в очаге, едва-едва разгонял холод по углам. Лестница была сколочена из простых, неструганых досок, и даже в углу закутка, выделенного под кухню, громоздились коробки, и все покрывал слой фарфоровой пыли. Бет не могла себе представить, как Меган собиралась жить здесь с ребенком, — без сомнения, наверху было не чище.

Меган опустилась на табуретку у стола и жестом показала Бет, чтобы та села в стоявшее у очага мягкое кресло с ободранными подлокотниками и рваной обивкой сиденья.

— Не возражаете, если я продолжу работу, пока мы будем разговаривать? — спросила Меган, беря в руки кисточку. — Я уже говорила, у меня срочная работа.

— А когда вы жили в Хилл-хаусе, вы занимались тем же самым? — спросила Бет, глядя на миску, разрисованную крошечными фиалками. Работа была потрясающей, и после обработки готовое изделие можно будет продать, вероятно, никак не меньше чем за тридцать фунтов.

— Не-а, — скривилась Меган. — Мы обычно делали маленькие оштукатуренные коттеджики, а потом раскрашивали их, так, дешевые безделушки для туристов. Ройбен не разрешал нам делать вещи, для которых требовалась бы печь для обжига и сушки.

Бет решила, что это означает, что Ройбен предпочитал количество качеству.

— Вы ведь уже жили в Хилл-хаусе к тому времени, когда там появилась Сюзанна, правильно? — задала она следующий вопрос. — Не могли бы вы рассказать мне, какой она была тогда?

— Чокнутой, — без обиняков заявила Меган. — Без конца твердила что-то о том, что Господь покарал ее, отняв у нее ребенка.

— Покарал! — воскликнула Бет. — За что?

— Не знаю, — Меган равнодушно передернула плечами. — Она никогда не говорила об этом. Но она была не из тех, кто способен совершить что-то плохое, поэтому я и решила, что она просто помешалась от горя. Ну, как бы то ни было, большинство людей, попадавших туда, были какие-то странные. Я не очень-то обращала на все это внимание. А вот Сью мне понравилась, она там все вымыла, готовила для нас разные вкусности. Она была очень… — Меган умолкла, очевидно пытаясь подобрать наиболее подходящее слово, — материнской, вот. Ей нравилось ухаживать за людьми. Как только она освоилась, с ней все стало нормально.

— Получается, ее сумасшествие прошло?

— Да, через несколько недель она стала такой же нормальной, как вы или я. Ей там понравилось, она была счастлива. Ей нравилось гулять, находиться на свежем воздухе, она любила цветы и все такое.

Теплые интонации в голосе Меган позволили Бет заключить, что та полюбила Сюзанну и что Сюзанна, вполне вероятно, оказала на нее хорошее влияние.

— Так что же случилось потом? Почему она уехала? — спросила Бет.

— По той же самой причине, почему уехали все остальные: они просто поняли, что Ройбен — полное дерьмо.

— Но ведь у Сюзанны был с ним роман, разве нет? — поинтересовалась Бет.

Меган невесело рассмеялась.

— Да у него со всеми женщинами там был роман, включая меня. Он называл это «сексуальным исцелением». Он был настоящей сволочью, заставлял каждую из нас поверить в то, что мы были особенными. А потом переходил к следующей.

— Все женщины были «его женщинами»? — с удивлением переспросила Бет.

— Естественно, иначе с чего бы любая женщина осталась бы там и работала на него, как проклятая?

— Но Сюзанна знала об этом? Я имею в виду — когда впервые попала туда?

— Нет, это было одно из правил, о которых мы особенно не распространялись, — ответила Меган и смущенно захихикала. — Во всяком случае, две последние его жертвы ушли оттуда еще до того, как там появилась Сюзанна. Мне было наплевать на Ройбена, а у двух других женщин, с которыми он в свое время путался, появились свои мужчины, так что мы ничего не сказали. Кроме того, мне казалось, что Сюзанна на него хорошо действует. Он вел себя с ней очень мило. Наверное, ему нравилось то, как она ухаживает за ним и за домом. Потом, он перестал приставать ко мне, так что мне хотелось, чтобы у них все получилось.

— Но Сюзанна все-таки узнала о других женщинах?

— Ей швырнули правду в лицо, — сказала Меган. — Просто однажды вечером он привел с собой эту фифу Зою, и Сюзанне осталось либо смириться с этим, либо уйти.

— А кто была эта девушка и откуда она взялась?

Меган лишь пожала плечами в ответ.

— Ну, и как же Сюзанна восприняла все это? — продолжала Бет.

— Не так плохо, как я ожидала. Несколько раз я заставала ее плачущей, но это было и все. Она говорила, что когда-нибудь Ройбен заплатит ей за все, и так оно и случилось, собственно, потому что после ее ухода все развалилось в самом буквальном смысле. Мне думается, что именно поэтому он потерял всякий интерес к поместью и убрался оттуда.

— И кто же сейчас живет в доме?

— Какие-то уроды, — с отвращением в голосе и на лице отозвалась Меган. — Они приходят и уходят, превратили дом в настоящий притон. Если Ройбен в самом ближайшем времени не появится и не выгонит их оттуда, дом не будет стоить и гроша.

— И давно Ройбен отсутствует?

Меган недоуменно пожала плечами.

— Года два, наверное. Не могу вспомнить точно, да и он, скорее всего, возвращался уже после того, как я ушла оттуда. Я уехала вскоре после Сью, без нее мне стало там совсем невмоготу. Я хотела уехать сразу же, но у меня не было денег.

И она пустилась в объяснения, сказав, что этот коттедж принадлежит старику по имени Эван, что он пустил ее к себе и позволил ей ночевать в свободной комнате.

— Я пробыла здесь всего несколько недель, а потом с ним случился сердечный приступ и он умер, — продолжала она. — Поверенный Эвана сказал, что я могу продолжать жить здесь, пока они не найдут того, кто унаследует коттедж.

— Получается, что, может быть, вам в любой момент придется уехать отсюда? — вопросительно заметила Бет.

Меган в очередной раз только пожала плечами.

— Пожалуй, что так, я уже давненько ничего от него не слышала.

Теперь Бет намного лучше понимала эту женщину, ведь она так походила на многих ее клиенток. Скорее всего, она ушла из дому в совсем еще юном возрасте, жила, где придется, баловалась наркотиками, подвергалась издевательствам и домогательствам со стороны многих мужчин еще до того, как встретила Ройбена. Тем не менее, несмотря на убогость ее жилища и неряшливый внешний вид, в ней ощущалось какое-то достоинство. Она не жила на пособие, и не было похоже, чтобы она продолжала употреблять наркотики.

— Отец ребенка остался с вами? — поинтересовалась она.

— Нет, он смылся сразу же, едва узнал, — с коротким напряженным смешком ответила Меган. — Но ведь все мужчины — сволочи, разве не так? Сью всегда так говорила. Она была права. Именно она заставила меня попробовать заниматься художественной росписью.

— Вот как? — воскликнула Бет, хотя на самом деле вовсе не удивилась: Сюзанна всегда умела разглядеть талант в других людях.

— Да, — Меган глупо ухмыльнулась. — Как-то она увидела, как я перерисовываю из книги одну картину с цветами. Она убедила меня попробовать рисовать на других материалах. Ну, я и разрисовала бордюр вокруг кухонного окна, стала рисовать на ткани и на других вещах. Она сказала мне, что я талантлива.

Бет расслышала в ее голосе нотки гордости собой и благодарности женщине, которая подвигла ее на такое. И ей живо вспомнилось, как и с ней Сюзанна проделывала то же самое.

— Вы случайно не знаете, чем другие люди платили Ройбену за право жить здесь? — спросила Бет.

— Они отдавали все, что имели. — Меган передернула плечами. — У Роджера была отличная машина, так вот, ему пришлось продать ее. Хитер говорила мне, что она отдала Ройбену две тысячи фунтов. Но я готова держать пари, что больше всего ему удалось выкачать из Сью.

— Правда? — переспросила Бет. — А мне казалось, что у нее не было ничего особенного.

— И она тоже так считала, пока не нашла записку от устроителей одного аукциона в Бристоле. — Меган хрипло рассмеялась. — Она рылась в его вещах, пытаясь понять, сколько же денег он выручал за продажу сувениров, — впрочем, ей так и не удалось ничего доказать. Так вот, она обнаружила эту записку: Ройбен получил семь тысяч фунтов от продажи ее вещей. Сью была в ярости. Она даже не представляла, что они столько стоят.

Теперь уже Бет была озадачена. Она не могла понять, почему Сюзанна не рассказала об этом Стивену.

— Вы уверены?

— Ну да, она показывала мне записку. Можете проверить сами, если не верите мне. Это была настоящая фирма по проведению аукционов в Бристоле. Они ведь сохраняют в архиве свои записи, так?

Бет мысленно пообещала себе связаться со всеми устроителями аукционов в Бристоле. Такое свидетельство может оказаться очень полезным.

— Вы не могли бы поехать со мной в Хилл-хаус? — спросила она.

Меган замерла с кисточкой в руках и с ужасом уставилась на нее.

— Вы шутите! Да они натравят на нас собак.

— Сколько людей там сейчас живет?

— Человек восемь, насколько я знаю, — сказала она. — Но их число все время меняется. Да и все равно, они почти наверняка не знают, где сейчас Ройбен, не думаю, чтобы кто-нибудь из них вообще когда-либо встречался с ним.

— Но ведь это же его дом, правильно?

— Да. А какая разница? Они всего лишь бродяги, незаконно поселившиеся на чужой собственности. Они самовольно захватили поместье.

— Послушайте, мне обязательно нужно посмотреть на дом, — решительно заявила Бет. — Вы не могли бы проехать со мной хотя бы половину пути? Вы останетесь в моей машине, а если со мной что-нибудь случится, то вы позвоните в полицию по телефону, который есть у меня в машине.

— Но ведь я потеряю время, которое могла бы потратить на рисование, — Меган бросила на Бет хитрый взгляд, означавший, что она не возражала бы против денежной компенсации.

— Я дам вам двадцать фунтов, — предложила Бет.

— Хорошо, — Меган решительно отложила кисточку. — Но я остаюсь в машине, правильно?

Мощеная дорога, по которой они выехали из Эмлин Карлисла, превратилась в узкую проселочную, которая вывела их на открытую местность, где уже не было домов, а потом Меган показала Бет, где нужно свернуть на едва заметную колею, убегавшую куда-то вдаль, через поля. Бет могла себе представить, как красиво здесь должно быть весной и летом, но, на ее вкус, природа вокруг выглядела слишком уж дикой.

Меган, сгорбившись, сидела на переднем сиденье, закутавшись в старую дубленку, и, поскольку в машине работал обогреватель, Бет вскоре почувствовала запах немытого тела девушки. Но, несмотря на свой мрачный и замкнутый вид, она без умолку болтала всю дорогу о том, каким замечательным местом ей сначала показался Хилл-хаус и как он здорово отличался от Лондона, где она выросла.

— Мы жили в муниципальной квартирке в Ротерхите, — рассказывала она. — Пятеро детей и наша мать, в трех комнатах. Я все время мечтала о полях и морских побережьях так, как другие мечтают стать звездами кино. Как-то вечером в пабе я встретила этого малого из Уэльса, и когда он сказал, что может отвезти меня в Уэльс, мне даже в голову не пришло задуматься, могу ли я ему доверять и как далеко мы поедем. Он бросил меня в Свонси. Полагаю, он попросту был женат.

— Сколько же вам было тогда, Меган? — спросила Бет.

— Шестнадцать, — ответила она. — И с тех самых пор я так и застряла в Уэльсе. Пару лет я провела в Свонси, занималась то тем, то этим, потом встретила Ройбена и приехала сюда. У меня было такое чувство, словно мне снова начало светить солнце.

Бет кивнула. Она вполне могла представить себе, что это значило — «то тем, то этим». Наверное, Ройбен показался бедной девочке спасителем.

— Сюзанна происходила из хорошей семьи, правда? — спросила Меган. — Она была очень обстоятельной, чистоплотной, все время мыла и убирала. Я помню, что одно время даже дразнила ее «чистюлей». Ей следовало бы выйти замуж за какого-нибудь нормального парня. Но, по-моему, она окончательно рехнулась после смерти своей маленькой девочки.

— Она когда-нибудь говорила о ней? — поинтересовалась Бет.

— Нет, в общем-то, наверное, ей было слишком больно рассказывать о ней. Хотя иногда я заставала ее в слезах, и я знала, что она думает о ней. Тот доктор, которого она застрелила, был виноват в том, что ее малышка умерла?

— Да, — ответила Бет. — А о нем она тоже ничего не говорила?

— Только то, что если бы он был настоящим доктором, то сразу понял бы, как сильно больна ее маленькая девочка. Я поверить не могла, что это действительно была она, когда услышала о происшествии в новостях. Конечно, она, может, и снайпер, но я не думаю, что она когда-нибудь направляла оружие на человека.

Бет едва не подпрыгнула от удивления.

— Так вы знали, что она умеет стрелять?

— Ну да, в общем. Она часто стреляла кроликов и диких голубей из дробовика. Разве она не рассказывала вам об этом? Если бы не она, мы вообще сидели бы без мяса. Особенно вкусным получалось у нее запеченное мясо — просто пальчики оближешь.

— Это был ее дробовик?

— Нет, Ройбена. Хотя сам он совсем не умел стрелять. Мне кажется, больше всего его выводило из себя то, что у нее это получалось так здорово. — Меган внезапно умолкла — они прибыли в Хилл-хаус.

За деревьями виднелся жилой фермерский дом, примостившийся на склоне горы. Он выглядел именно таким, каким Бет его себе представляла: из серого камня, с маленькими окнами, только еще более запущенный, с зарослями сорняков на крыше. Из трубы вился дым, но никого не было видно, даже собак, о которых ее предупреждали.

— Будьте осторожны, — сказала Меган, с тревогой глядя на Бет. — Уходите сразу же, если они начнут вести себя грубо.

— Не беспокойтесь обо мне, я уже достаточно большая, чтобы позаботиться о себе, — откликнулась Бет и показала на трубку телефона в машине. — В крайнем случае воспользуйтесь им.

Глава четырнадцатая

Бет замерла на месте, когда из дома выскочила тощая собака-ищейка с сумасшедшим огнем в глазах и с лаем помчалась к ней. Собака выглядела так, словно была способна разорвать ее на кусочки.

— Хорошая девочка, — сказала Бет, надеясь, что она ее не укусит. Она любила собак, и обычно они платили ей взаимностью, но ведь всегда существуют исключения из правил.

Собака неожиданно остановилась, с любопытством глядя на нее, и начала вилять хвостом. Бет протянула ей руку, дала ее обнюхать, а потом и погладила.

— Так-то лучше, — сказала она, легонько почесывая псину за ушами. — Ты же позволишь мне постучать в дверь?

Вокруг нее на земле громоздились кучи грязи и гнили, пустые банки из-под пива, бутылки и прочий мусор. Дом пришел в запустение и разрушался от старости и неухоженности. В одном углу сада гниющие отходы были свалены высокой кучей, стоявшая рядом карета «скорой помощи» была покрашена в красный цвет. На боку желтым выведена надпись «Поклонники Дьявола», одна шина спущена — машина была как раз такой, какими часто пользуются бродяги. Другого транспорта поблизости не наблюдалось. Дверь, которая в те времена, когда здесь жила Сюзанна, очевидно, должна была вести в мастерскую, свисала с петель, и внутри Бет могла разглядеть то, что выглядело грудой запчастей от моторов.

Снова взглянув на дом, Бет вздрогнула: множество разбитых оконных рам были кое-как заделаны жестью и картоном, а это давало определенное представление о его обитателях. Даже передняя дверь выглядела так, как будто ее открывали пинком ноги. Она не могла представить себе, чтобы Сюзанна жила в таком месте, уж скорее ей бы подошло иглу — жилище эскимосов.

Бет уже собралась было постучать в дверь, как вдруг ее рывком распахнул малый лет двадцати пяти, с длинными черными волосами, с изогнутой сережкой в ухе и в толстом, почти достававшем до колен свитере.

— Что надо? — спросил он с сильным бирмингемским акцентом.

— Я пытаюсь найти Ройбена, владельца этого дома, — сказала Бет, мило улыбаясь и гладя собаку по голове, чтобы показать, что она пришла не с дурными намерениями.

— Его здесь нет, так что проваливай, — бросил мужчина.

Бет выпрямилась и взглянула ему в глаза.

— Пожалуйста, не разговаривайте со мной таким резким тоном, — решительно заявила она. — Видите ли, я адвокат, и если вы не ответите на мои вопросы, мне придется пойти в полицию и задать их там. А теперь скажите мне, пожалуйста, где Ройбен?

— Я не знаю, — ответил мужчина. В глазах у него застыл страх, и он попятился от Бет. — Я с ним не знаком.

— Есть здесь кто-нибудь, кто знает его? — спросила она. Ей показалось, что, скорее всего, мужчина был наркоманом, принимавшим героин. Он был очень бледен и худ, с черными кругами под глазами. Он беспрестанно дергался и переминался с ноги на ногу.

— Сейчас нет, его подружка недавно свалила.

— Тогда кому вы платите за аренду дома? — спросила Бет.

— Мы вообще никому ничего не платим, — ответил он, опустив глаза. — Мы же только кантуемся тут.

— Приглядываете за усадьбой для него, не так ли? — поинтересовалась она, слегка поворачиваясь, чтобы оглядеться получше. Даже в холодный февральский день открывшийся вид можно было назвать замечательным, потому что дом возвышался над долиной, дальний конец которой порос лесом. — Чтобы не пускать сюда всяких бродяг?

Он украдкой бросил взгляд на ее машину, заметив, вероятно, что в ней кто-то сидит.

— Да, типа того. Но это не твое дело, так что вали отсюда.

— Кто платит за дом и за электричество? — не отставала от него Бет.

Прежде чем он успел открыть рот, чтобы ответить, из-за его спины вышла женщина. Она была старше его и выглядела лет на сорок, с вытатуированной на лбу розой и шарфом, повязанным тюрбаном вокруг головы.

— Кто это, Том? — спросила она, с интересом разглядывая Бет.

Бет объяснила. Речь у женщины оказалась более правильной, и, несмотря на то, что ее одежда, длинная зеленая куртка и брюки были грязными, в ней чувствовалась некоторая элегантность.

— Итак, я хочу знать, кто же все-таки платит за дом и за электричество, — закончила Бет. — Кто-то ведь должен это делать, иначе вас бы уже давно выселили.

— Я не знаю, — сказала женщина, с беспокойством глядя на мужчину, которого она назвала Томом. — Нам и в голову не приходило интересоваться такими вещами.

— Тогда, может, вы мне объясните, как вы поселились здесь? — спросила Бет. — Видите ли, если вы не платите за аренду и у вас нет доказательств того, что Ройбен разрешил вам тут жить, то вы находитесь здесь незаконно.

— Послушайте, но мы же не делаем ничего плохого, — сказала женщина, повысив голос: очевидно, до нее вдруг дошло, что Бет может стать для них источником нешуточных неприятностей. — Мы здесь сами по себе. Друзья Ройбена сказали нам, что это классное местечко.

— Сколько времени вы уже живете здесь?

— Четырнадцать, может, пятнадцать месяцев, — ответила женщина.

— И Ройбен ни разу не возвращался за все это время?

— Нет, — сказала она. — Да я бы и не узнала его, даже если бы он и вернулся.

— Для него приходили письма? — продолжала задавать вопросы Бет.

— Да, время от времени, — ответил Том.

— И что вы с ними делали?

Том внезапно набросился на Бет, отталкивая ее одной рукой.

— Отвали, ты, надоедливая сука, — выкрикнул он. — Это не твое дело. Пошла вон отсюда, пока я не спустил на тебя собак.

— Только посмей натравить на меня хоть одну собаку, и ты окажешься в суде, — холодно сказала она. — Тогда тебе придется ответить на множество других вопросов.

Он ударил ее настолько резко и неожиданно, что Бет не успела увернуться. Удар пришелся в челюсть, отбросив ее назад и сбив с ног. Лежа на грязной земле, она увидела, как его нога поднялась, чтобы пнуть ее, и на мгновение ей вспомнились те мужчины на аллее много лет назад. Но теперь она не собиралась покорно валяться на земле. Она перекатилась на живот и вскочила на ноги.

— Ну все, хватит, — заявила она, стоя так, чтобы он не смог снова достать ее. — Я иду в полицию и уж постараюсь, чтобы они вернулись сюда с ордером на обыск.

Возвращаясь бегом к своей машине, она слышала, как Том выкрикивал ругательства и оскорбления ей вдогонку, но не преследовал ее. Одним прыжком оказавшись в салоне, она увидела, что Меган держит в руке телефонную трубку.

— Я вызываю полицию. Я видела, как он ударил вас, — сказала она.

— Скажи им, что я уже уезжаю отсюда. — У Бет сбилось дыхание, но не от бега, а от удара в челюсть. — Дай им мой номер, и пусть они перезвонят мне через минуту.

Она поспешно завела машину, подъехала поближе к ферме и быстро развернулась на площадке перед домом. Выпущенный черный доберман помчался по склону к машине, прыгая на дверцу и рыча. К Тому и женщине присоединились еще двое мужчин, и даже сквозь закрытые окна были слышны ругательства, которыми они осыпали Бет.

И только когда они выехали обратно на дорогу, Бет заметила, что Меган замотала лицо шарфом.

— Теперь все в порядке, — успокоила она девушку. — С такого расстояния они уже не смогут разглядеть тебя.

— Они все равно скоро узнают, что это была я, — устало откликнулась Меган. — Мне не следовало соглашаться приезжать сюда. Вы не представляете, какие это мерзавцы.

Бет с опаской потрогала свой подбородок.

— Могу себе представить, — сказала она. — Но полиция с ними разберется, не беспокойся, а уж я прослежу, чтобы они позаботились и о тебе.

Было уже восемь вечера, когда Бет добралась до своего отеля в Кардигане. На подбородке у нее красовался жуткий синяк, и ее до сих пор трясло от пережитого. Очень уж странный и тревожный выдался денек.

В начале подъездной дорожки ее встретили два автомобиля местной полиции. Один полицейский остался с ней и Меган в ее машине, чтобы взять у них показания, а трое других поехали к Хилл-хаусу. Спустя полчаса они вернулись с арестованным Томом на заднем сиденье одного из полицейских автомобилей.

Бет подбросила Меган домой, после чего сама поехала в полицейский участок. Она пробыла там около трех часов, причем большую часть времени проговорила с местным сержантом. Он рассказал ей, что какими бы странными ни казались Ройбен и его жильцы в «коммуне», у них никогда раньше не возникало проблем с законом и у полиции и местных властей не было к ним претензий, если не считать последних полутора лет. Они держались особняком, не представляя никакой угрозы для местных жителей.

Однако, начиная с момента исчезновения Ройбена, полицию завалили жалобами. Но она почти ничего не могла сделать, поскольку речь шла о частной собственности. Несколько месяцев назад, после того как полицейские убедились, что не могут найти Ройбена, чтобы возложить на него ответственность за его шумных гостей, они обратились в муниципальный совет и управление по электроэнергетике, надеясь, что если счета не были оплачены, у них появится возможность воздействовать на «коммунаров». Но счета оплачивались ежемесячно с банковского счета Ройбена, так что руки у полиции были связаны.

Когда Бет объяснила, почему ее интересует Ройбен, сержант несколько оживился. Он слышал о перестрелке в Бристоле, но не знал, что Сюзанна Феллоуз раньше жила в Хилл-хаусе.

Бет заявила сержанту, что, по ее мнению, пора привлечь Ройбена к ответственности за вымогательство, но тот выразил сомнение. Он сказал, что пару раз в прошлом ему довелось побывать в Хилл-хаусе, и у него сложилось впечатление, что жизнь там била ключом и поместье совсем не походило на последнее прибежище для потерянных душ. Помимо продажи своих сувениров на ярмарках и в магазинчиках, разбросанных по всему Уэльсу, обитатели коммуны выращивали овощи, и Ройбен разрешил местным фермерам косить сено для скота на двух принадлежащих ему полях. Полицейский заявил, что это прямо говорит о том, что Ройбен не был человеком, которому есть что скрывать. Что касается самого сержанта, то он всего лишь хотел, чтобы Ройбен вернулся и выселил докучливых обитателей. Единственной уступкой, на которую он мог пойти теперь, после того как Тома арестовали по обвинению в оскорблении действием, так это потребовать ордер на обыск дома и всех, кто в нем проживал.

Тем не менее у Бет сложилось твердое убеждение, что все, чего хотела добиться полиция, так это избавиться от шумных обитателей поместья. Сержант вовсе не горел желанием начать полномасштабное расследование, не говоря уже о том, чтобы помочь ей.

Разочарованная своим посещением полицейского участка, Бет вернулась к Меган. Та пребывала в страшном волнении, беспокоясь, чтобы арест в Хилл-хаусе не имел для нее неприятных последствий. Она пришла в ужас, когда Бет поинтересовалась, не сможет ли Меган выступить свидетелем защиты, чтобы рассказать, как жилось Сюзанне в Хилл-хаусе.

— Мне и так не сладко, — защищаясь, сказала Меган. — Все вокруг считают меня полоумной наркошей, и у меня даже нет ни одной настоящей подруги. Я бы с радостью помогла Сюзанне, но мне надо думать о ребенке.

Бет оставалась с ней еще некоторое время, убеждая в том, что ее свидетельские показания не отразятся на ней плохо, зато весьма помогут Сюзанне. Она предложила Меган обратиться в местный муниципалитет с просьбой переселить ее в новый дом до того, как в апреле у нее родится ребенок. Меган и в голову не приходило, что ей могут помочь платить за жилье, и даже с деньгами на коляску и одежду для малыша. Собственно, Бет поняла, что Меган была довольно наивна и неопытна, она отчаянно нуждалась в помощи и добром совете.

Потом, когда Бет уже собиралась уходить, Меган неожиданно разговорилась о Зое, девушке, которую Ройбен привел в дом.

— Мне она никогда не нравилась, — заявила она, в первый раз за весь день выказывая признаки некоторого оживления. — Она была одной из этих шикарных девиц из богатой семьи. Я все удивлялась, что ей нужно от Ройбена, ведь она не походила на тех, с кем он обычно путался.

— Сколько ей было лет и откуда она приехала? — спросила Бет.

— Мне кажется, ей было что-то около двадцати трех лет. Она приехала из города Бата, ее отец работал там дантистом. Она смотрела на нас свысока, и никогда палец о палец не ударила, чтобы помочь по хозяйству.

Бет навострила уши. Отыскать в Бате зубного врача было бы совсем легко.

— А как ее фамилия? — спросила она.

— Фримантл, — ответила Меган. — Она однажды показывала мне свой паспорт, и там так было написано. Она вечно хвасталась, что объездила полмира и всегда находила лопуха, который платил за нее. Вот почему она и вцепилась в Ройбена, так я думаю.

— Получается, она уехала с ним?

Меган кивнула и сообщила, что случилось это уже после того, как из Хилл-хауса ушла Сюзанна.

— Я думаю, что Сью натерпелась достаточно к тому времени, ее выгнали из собственной спальни, а та шлюха все время твердила, что отныне Ройбен принадлежит ей.

— Как, по-твоему, могло ли ее вызывающее поведение привести к тому, что Сюзанна снова, как ты выразилась, чокнулась?

Меган задумалась.

— Даже не знаю, что и сказать. Сюзанна ведь была не из тех, кто устраивает сцены или истерики. Она ушла очень тихо, не сказав ни слова, очевидно, была очень расстроена. Это случилось как гром среди ясного неба, понимаете? Внезапно ее выгнали, и кто-то моложе, красивее и все такое занял ее место. Случись такое со мной, я бы страшно разозлилась. А она вела себя очень даже сдержанно. Просто как-то вечером, когда Ройбен с Зоей куда-то уехали, она сказала нам, что уходит. И ушла на следующий день.

— А что сказал Ройбен, когда увидел, что ее нет?

— Этот мерзавец только рассмеялся. Ему было наплевать. Это случилось незадолго до того, как он смылся с Зоей и все стало разваливаться.

— Они сказали, куда направляются?

— Нет. Ни слова не сказали даже о том, что вообще отправляются куда-то. Просто поднялись и ушли. Я никогда их больше не видела.

Целую минуту Бет раздумывала об услышанном.

— Как же вы все жили после того, как он ушел? Ведь это Ройбен доставал деньги, не так ли?

— Мы просто зарегистрировались в Бюро по трудоустройству, — сказала Меган. — Мы, типа того, объяснили им, что нам не на что купить еду. И они начали платить нам пособие. Но потом другим захотелось большего, и они оформили субсидию на оплату жилья. И вот тогда мне стало страшно, и я сбежала оттуда.

— Что ты имеешь в виду, почему тебе стало страшно?

— Эй, это же мошенничество, разве нет? — ответила Меган, с испугом глядя на Бет. — Когда ты говоришь, что с тебя требуют плату за жилье, а на самом деле ты ничего не платишь?

Бет хотелось узнать еще очень многое. Подробности того, где Ройбен нашел Зою, какой была реакция Сюзанны, когда она впервые увидела Зою, и какой она была, когда уходила из поместья. Но она заметила, что Меган уже выдохлась, да и в доме было так холодно, что Бет почувствовала, что превращается в ледышку. Поэтому, заручившись обещанием девушки обратиться в муниципалитет и в отдел социального обеспечения, она ушла, оставив свою визитную карточку, чтобы Меган могла позвонить ей, если вспомнит что-нибудь важное.

Позже, отмокая в горячей ванне, Бет ощутила, что ею овладевает уныние. Теперь она намного лучше представляла себе, каково жилось Сюзанне в Хилл-хаусе, но что это ей дает, если она не смогла увидеться и побеседовать с Ройбеном? Только то, что она знала и вчера — убитая горем женщина присоединилась к кучке чудаков и неудачников. Даже если Меган согласится выступить свидетелем, Бет вовсе не была уверена, что ее показания принесут пользу. И хотя Меган утверждала, что Сюзанна была чокнутой, когда впервые приехала в поместье, она вскоре оправилась, стала «мамочкой», и весь дом держался на ней. А женщина, которая без шума и скандала уступает свое место более молодой сопернице, а потом потихоньку уходит, выглядит вполне в своем уме. Но ведь Сюзанна всегда умела хорошо скрывать свои истинные чувства от других!

Бет вспомнила, как однажды на каникулах, вероятно на третьих, которые они проводили вместе, потому что тогда они уже около года проучились в старших классах, Сюзанна вдруг смутилась, завидев девочку чуть старше себя. В тот день они были в Стрэтфорде, шляясь по берегу реки, потому что у них не было денег на расходы.

— Пойдем, погоняем на великах, — предложила Сюзанна, хватая Бет за руку и таща ее за собой.

Поскольку обычно именно Бет выступала инициатором, куда пойти и чем заняться, она мгновенно поняла, что желание подруги убраться с глаз подальше самым непосредственным образом связано с рыжеволосой девчонкой в клетчатых штанишках и облегающем свитере.

Бет уже приходилось иметь дело с задирами, поэтому, когда они отошли на безопасное расстояние, она принялась расспрашивать Сюзанну об этой девчонке.

— Что она тебе сделала? — без обиняков спросила она.

Реакция Сюзанны была вполне предсказуемой, она сделала вид, что не понимает, о чем идет речь. И только когда они забрались в свой маленький шалаш в лесу, где она чувствовала себя в безопасности, Сюзанна призналась, что боится эту девочку.

— Она зовет меня «Райтс». Наверное она вычитала это в классном журнале, где написано «Райт С.» Во всяком случае, она вечно орет какие-нибудь глупости, и мне становится неловко. Она на год старше меня, а ее сестра раньше работала в конторе у отца, и он ее за что-то выгнал.

— И поэтому она выставляет тебя на посмешище? — спросила Бет. Ее тоже дразнили из-за ее папаши, и она знала, как это больно и унизительно.

— Наверное, да, — Сюзанна опустила голову, и Бет заметила, как по щеке ее скатилась слеза.

— А почему бы тебе прямо не спросить ее, что ей от тебя надо? — поинтересовалась Бет. Сама она поступала с задирами именно так, и почти всегда после этого ее оставляли в покое.

— Отец вечно увольняет людей без разбору, — прошептала Сюзанна. — Мама говорит, что большинство по-настоящему умных мужчин не отличаются терпением. Мне кажется, сестра этой девочки не виновата, и мне это неприятно.

— Ну, так и скажи ей об этом, — заявила Бет, считая вопрос исчерпанным.

— Я не могу говорить плохо об отце! — с ужасом воскликнула Сюзанна.

— Тогда просто подойди и спроси, почему она так ведет себя с тобой, и скажи, что ты-то ничего ей не сделала плохого.

— Она побьет меня, если я так сделаю, — отозвалась Сюзанна.

Бет не могла вспомнить, чем все кончилось. В конце концов, наверное, все как-то устроилось, может, девчонке надоело дразнить Сюзанну, потому что та больше никогда не упоминала о ней. Зато у Бет навсегда запечатлелся в памяти факт, что даже девочек из идеальных семей всегда есть чем достать.

Разумеется, теперь-то она знала, что семья Райтов была далеко не идеальной. Мистер Райт был самоуверенным эгоистом, и сынок удался в него. Кроме того, им чертовски не повезло. Мать Сюзанны все внимание уделяла спятившей бабушке, и девочке не с кем было поговорить и посоветоваться. Она привыкла держать в себе все свои мысли, чувства и тревоги, и это стало для нее образом жизни.

Какое-то время Бет размышляла над этим. В общем-то, как бы плохо ей самой ни жилось дома, она всегда могла довериться Серене и Роберту. Кроме того, будучи по натуре живой и непосредственной, она привыкла давать волю своим чувствам, когда сердилась или когда ей причиняли боль. Нежная и тихая Сюзи не имела такого предохранительного клапана.

Покончив с поздним ужином, Бет позвонила Рою. Ей отчего-то вдруг нестерпимо захотелось услышать его голос. Он пришел в ужас, узнав, что в Хилл-хаусе ее ударил мужчина, и у Бет возникло ощущение, что, попроси она его, он немедленно бросит все и примчится в Уэльс, чтобы быть рядом.

— Со мной все в порядке, правда, — ответила она и принялась рассказывать ему обо всем, что удалось узнать. — Но вы не могли бы сделать кое-что для меня? Например, выяснить все о Зое Фримантл? Я понимаю, что это все равно что стрелять из пушки по воробьям, но, быть может, с ее помощью нам удастся выйти на Ройбена.

— Я займусь этим завтра, — пообещал он.

В воскресенье Рой явился в полицейский участок в шесть утра и первое, что он сделал, это затребовал все данные о Зое. Он обнаружил, что ранее ее уже привлекали к уголовной ответственности за хранение марихуаны — еще в 1986 году, когда ей было восемнадцать и она училась в колледже искусств. В следующем году ее вновь арестовали, на этот раз за воровство в магазине. В обоих случаях обошлось штрафом, и она назвала адрес своих родителей — Уилкомб-хилл, 19, Бат.

Если бы не такая рань, он, наверное, тут же позвонил бы мистеру и миссис Фримантл и поинтересовался, не знают ли они, где сейчас находится их дочь. Но, поскольку времени у него было хоть отбавляй, а ничего срочного не предвиделось, Рой решил проверить список людей, пропавших без вести.

Она была в списке. Ее родители заявили об этом в мае 1993 года.

Открыв уголовное дело девушки, Рой обнаружил, что полиция почти ничего не предприняла, что было вполне понятно. Зоя много раз убегала из дома — по собственному признанию ее родителей, она отличалась необузданным нравом, не любила или не хотела писать родителям, да и на очередной работе задерживалась ровно настолько, чтобы подзаработать денег на новый вояж. За год до того, как они заявили о ее исчезновении, она побывала в Таиланде. Допросили ее старых друзей и подруг в Бате, не обнаружили ни одной зацепки. Поскольку кое-кто из ее знакомых рассказал полиции, что Зоя не очень-то ладила с родителями, тот факт, что она не спешила сообщить им о своем местопребывании, не вызывал особых подозрений.

Рой внимательно рассматривал фотографию Зои, приложенную к делу. Она была сделана на пляже, на девушке был верх от бикини и саронг. Она была настоящей красавицей: с соломенно-желтыми волосами и яркими голубыми глазами, примерно пяти футов восьми дюймов роста, со стройной фигуркой. Про себя он подивился тому, что могло быть общего у такой девушки из состоятельной семьи, хорошо образованной, с пожилым хиппи. На ум приходили только наркотики.

Тогда Рой принялся искать данные о Ройбене Морленде и ничего не обнаружил. Но Рой с самого начала подозревал, что это была вымышленная фамилия.

Какое-то время он раздумывал. У него не было никаких доказательств того, что этот человек когда-либо совершил преступление, Сюзанна по собственной воле передала ему всю свою собственность, как и многие другие. Но Морленд явно был темной лошадкой, и богатый опыт полицейского подсказал Рою, что его почти наверняка допрашивали по какому-нибудь делу. «Коммуна» в Уэльсе вполне могла служить прикрытием для подпольной торговли наркотиками. Может статься, что Зоя, со своей привлекательной внешностью и хорошим происхождением, подсказала ему кое-какую мысль, как расширить дело. Поскольку она значилась пропавшей без вести, у Роя появилась веская причина продолжить поиски.

Ближе к обеду, позвонив миссис Фримантл и убедившись, что Зою пока так и не нашли, Рой посоветовался со своим начальником, и тот дал ему разрешение навестить ее родителей в Бате.

Возвращаясь тем же днем из Бата в Бристоль, Рой испытывал легкую грусть и недовольство, оттого что Фримантлам было, в общем-то, все равно, где находится их пропавшая дочь. Судя по их поведению, они полагали, что Зоя — их вечная должница, ведь она родилась в прекрасном особняке викторианской эпохи и училась в лучших частных школах. И в полицию в мае 1993 года они обратились с просьбой разыскать дочь только потому, что в конце апреля она не связалась с ними накануне своего дня рождения. А это, капризно заявили они, уже никуда не годилось.

Рою пришлось выслушать длительный перечень постигших Зою неудач, сожаление о ее «грубых» друзьях, о ее бесконечных странствиях и нежелании найти себе «приличную» работу. Последний раз родители общались с ней в день Нового, 1993 года, когда она позвонила им из какого-то паба. Они не знали, где он находился или с кем она там была. Они сказали, что никогда не слышали о Ройбене Морленде, но они также не знали и имен других приятелей дочери. Рой уже слышал подобные истории из уст родителей, от которых сбежали дети, но все они частным образом предпринимали какие-то усилия, чтобы отыскать своих чад, хотя бы только для того, чтобы удостовериться в том, что они живы и здоровы и им можно прислать открытку с выражениями любви и заботы.

Фримантлы вполне могли позволить себе нанять частного детектива, но не сделали этого. В качестве оправдания они заявили: «Она ведет такой образ жизни, который мы не можем одобрить». Рой вряд ли мог винить Зою за то, что та не спешила в объятия своих родителей, если возвращаясь домой, она слышала одни лишь упреки и оскорбления. Ему очень хотелось верить, что сейчас она вовсю наслаждается отдыхом где-нибудь в Таиланде, вероятно бросив Ройбена ради кого-нибудь помоложе и симпатичнее.

Он решил, что поверит в Божественное правосудие, если этот мужик вернется в Англию, поджав хвост, только ради того, чтобы обнаружить свой дом в руинах. Бет это тоже понравилось бы, подумал он. Когда она позвонила ему прошлым вечером, то была сама не своя, но можно ли было ожидать нормальной реакции от человека, которого недавно ударили кулаком в лицо?

Хотя у него не было случая наблюдать, как Бет работает с другими клиентами, он чувствовал, что еще никогда она так не старалась добиться успеха, как в деле Сюзанны. Причем объяснялось это не только детской дружбой — у него сложилось впечатление, что, решая проблемы Сюзанны, Бет одновременно разбиралась и со своим собственным прошлым.

Рой считал себя простым человеком. Даже в молодости он не сходил с ума по спортивным машинам, заграничным вояжам или богатству. Все, чего он хотел, — это быть хорошим полицейским, мужем и отцом. Гибель Питера, его сына, и последующий развал семьи пару лет спустя едва не надломили его. Долгое время он беспрестанно задавал себе вопрос: «Почему я?» Рой встречал множество мужчин, которые не обращали никакого внимания на собственных отпрысков, были неверны своим супругам, но с ними не случалось ничего подобного. У него все еще не было ответа на вопрос, почему именно его сын должен был умереть, и он по-прежнему оплакивал его. Но со временем Рой понял, что только благодаря Питеру они с Мэг оставались вместе и что их союз держался, скорее, на привычке, а не на действительном единении умов и сердец, в нем не было страсти или хотя бы дружбы.

А вот с Бет он испытывал все эти чувства, и не только эти. Она не шла у него из головы, день, когда он не слышал ее голоса хотя бы по телефону или не видел ее, казался бесконечным. Он восхищался ее острым умом, ее зачастую черным юмором, даже ее холодность волновала Роя.

Он страстно желал ее. По ночам он мечтал об этих длинных, стройных ногах, ее узких бедрах и восхитительных черных волосах, но он знал и то, что должен ждать, пока она сама не сделает первый шаг. Но вот ждать было очень нелегко и еще знать при этом, что когда-то какой-то мужчина причинил ей боль. Он должен узнать об этом все, и это желание терзало его, но он боялся, что, после того как она расскажет ему, он ничем не сможет ей помочь.

Бет открыла дверь внизу на звонок Роя ровно в семь часов и вышла на площадку, чтобы взглянуть вниз.

Он держал в руках букет белых лилий и бутылку вина, но более всего ее тронула усталость, явно чувствующаяся в его походке. Она вернулась домой из Уэльса сегодня сразу после обеда, потом немного вздремнула и, если не считать ноющей челюсти, чувствовала себя прекрасно. Тогда как Рой, наоборот, отработал двенадцатичасовое дежурство.

— Привет, мистер детектив-инспектор, — окликнула его она.

— Привет, мисс защитник, — крикнул он в ответ и одним прыжком преодолел последние несколько ступенек. — Черт, какой жуткий синяк! — воскликнул он, протягивая руку и бережно дотрагиваясь до ее щеки. — Надеюсь, уэльская полиция закует его в кандалы и изобьет дубинками до полусмерти.

Бет рассмеялась.

— Все выглядит хуже, чем есть на самом деле, как выражалась моя мать, когда мой папаша в очередной раз избивал ее. Но нет худа без добра. Если бы не пришлось обратиться в тамошнюю полицию, я не смогла бы заставить их произвести обыск в доме Ройбена.

— У меня есть кое-какие новости на этот счет, — заявил Рой, обнимая ее. — Но сначала мне надо выпить.

Бет усадила его на кушетку и налила стакан вина.

— У нас есть филе, салат и вареная картошка, — сказала она. — Все готово, если не считать филе, но мне нужно на это только пару минут. Так что просто скажите, когда захотите есть, вы выглядите очень усталым.

— Да, денек выдался нелегкий, — согласился он и принялся рассказывать о своей беседе с Мэри Фримантл. Потом показал фотографию Зои.

— Вау! — воскликнула Бет. — По-моему, любая женщина почувствовала бы себя подавленно, уступив такой сопернице.

— Никак не могу понять, что такая девушка могла найти в Ройбене и его коммуне для полоумных, — признался Рой. — Единственное, что приходит в голову, это то, что она рассчитывала на его деньги. Ну, как бы то ни было, я разговаривал со священником церкви, в которой Сюзанна встретила Ройбена, его зовут Питер Лэнгдон. Хороший человек, по-моему, заботливый и внимательный. Он хорошо помнит Сюзанну, но никак не связывал ее со стрельбой в Бристоле, а потому был очень поражен. Он заявил, что это совершенно не в ее характере, поскольку считал ее тихой, мягкой, застенчивой женщиной. А вот к Ройбену священник относился совсем по-другому, он подозревал, что этот человек был отъявленным обманщиком, но доказательств, к сожалению, у него не было никаких. Он также не был уверен, что Сюзанна уехала с ним вместе.

— Сможет ли Питер Лэнгдон выступить на суде свидетелем защиты и дать показания о характере и репутации Сюзанны, как вы думаете? — спросила Бет.

— Вне всякого сомнения, — кивнул Рой. — Он даже предложил навестить ее в тюрьме. Это очень открытый и искренний человек. Но самое главное — у него есть фотография Ройбена. Снимок сделали на каком-то из скромных торжеств в церкви.

Рой вытащил из кармана фотографию и протянул ее Бет.

Она засмеялась, потому что Ройбен выглядел еще хуже, чем она его себе представляла: с длинным, изможденным лицом, седыми волосами, собранными в конский хвост, и фантастически безвкусной, украшенной аляповатой вышивкой жилетке поверх рубашки в стиле «а-ля Неру».

— Он похож на мошенника, — заключила она. — Я всегда испытывала отвращение к мужчинам средних лет, которые стараются выглядеть модниками. Но, я полагаю, он вполне отвечает образу «духовного целителя».

Рой улыбнулся.

— Питер Лэнгдон пришел в ужас, когда узнал, что он именует себя так. Он не узнал Зою по фотографии, а это значит, что Ройбен встретил ее где-то в другом месте. Может быть, Сюзанна знает, где и когда.

— Она ни слова не сказала о Зое ни мне, ни Стивену, — нахмурившись, заметила Бет. — Она всего лишь упомянула, что появилась новая женщина, и ничего больше. Почему, как вы думаете?

— По той же самой причине, по какой она не сказала вам, что Лайам бросил ее, — ответил Рой. — Может быть, из-за уязвленной гордости, может быть, она не хотела признаваться, даже самой себе, что ее обманули.

— Бедная Сюзанна, — вздохнула Бет. — На нее свалилось так много несчастий и неудач. Будем надеяться, что вскоре их череда прервется и мы наконец сможем найти Ройбена, чтобы он выступил свидетелем.

— Завтра мы подадим запрос на получение доступа к его банковскому счету, — сказал Рой. — Это должно дать нам ниточку к его нынешнему местонахождению.

Бет бросила на него острый взгляд.

— Мне показалось, или я действительно расслышала «мы» применительно к полицейскому расследованию?

Рой выглядел непривычно робким, даже застенчивым. Он отвел глаза.

— Да, нам надо найти его и задать ему несколько вопросов.

В среду вечером Рой заехал к Бет по дороге с работы домой.

— Прошу прощения за незваный визит, — извинился он, когда она впустила его. — Но мне подумалось, что вы захотите узнать, что мы проверили сегодня банковский счет Ройбена.

— И? — спросила она.

— Все интереснее и интереснее, — сказал он. — Он не прикасался к нему с апреля 1993 года.

Бет сварила ему кофе и приготовилась слушать.

— В то время у него было кредитовое сальдо на две тысячи фунтов или около того. Мы просмотрели операции за предыдущий год и обнаружили, что примерно каждые четыре-пять недель он вносил на свой счет по двести-триста фунтов. Я думаю, что это были деньги от продажи сувениров. У него имелся месячный прямой дебет, предназначенный для уплаты муниципального налога, счетов за электричество и расходов по кредитной карточке. Они оплачивались ежемесячно. В настоящее время сумма кредитового сальдо равняется примерно двумстам пятидесяти фунтам.

Бет передала Рою чашку с кофе.

— Не понимаю, к чему вы клоните, — сказала она, озадаченная тем, как он это изложил. — Ну и что здесь такого? Естественно, он не мог вносить деньги на счет, если не получал их от продажи сувениров.

— Или, может быть, потому, что он мертв, — мрачно обронил Рой.

— Не говорите глупостей, — она весело рассмеялась. — Тогда банк не оплачивал бы его счета.

— Отнюдь. Они продолжали платить, пока им не сообщили бы о его смерти. Прямой дебет не прекращается, пока кто-нибудь не закроет его или же пока на счету не закончатся вообще все деньги.

— Возможно, у него есть другой счет. У многих людей есть не только счета для обычных расходов, но и накопительные, и другие.

— Это правда. Но дело в том, что до того момента, как сделать последний взнос, Ройбен использовал свой счет для каких угодно операций. Была даже запись об оплате продуктов из супермаркета по чеку. Бензин, одежда, всякое такое. Мы проверили еще дальше и обнаружили чек от аукциона в Клифтоне, на котором были проданы вещи Сюзанны.

— Разумеется, он жив, — резко заявила Бет. — Готова держать пари, он смылся за границу. Это говорит о том, что он был достаточно ответственным человеком, чтобы оставить деньги для регулярных выплат.

— Абсолютно все, связанное с этим банковским счетом, свидетельствует о его ответственности, — согласился Рой. — Тогда объясните мне, почему осторожный и хитрый человек, который, как нам уже известно, никогда не отличался альтруизмом, позволил чужим людям остановиться в своем доме, причем бесплатно, пользоваться электричеством, нимало при этом не беспокоясь о том, что его имение при этом может прийти в совершеннейший упадок?

— Может быть, предполагалось, что люди, которых он оставил там, должны были платить ренту? — спросила она.

— Вы сами сказали, что люди, которые сейчас живут там, даже не знают его!

В голосе Роя прозвучала предостерегающая нотка. Внезапно Бет поняла, что он не просто высказывал вслух свои соображения, он уже тщательно обдумал их и сделал свои выводы.

— Вы и вправду думаете, что он мертв. Так? — выдохнула она.

Рой нахмурился.

— Я не могу придумать другого объяснения, Бет. Ройбен приобрел этот дом больше двенадцати лет назад. Если не считать его недолговременных отлучек, он жил там практически безвыездно, ремонтировал и подновлял дом, даже организовал в нем нечто вроде предприятия. Только полный идиот мог оставить все и уехать на два года, бросив дом на произвол судьбы и положившись на шайку бродяг.

— Может быть, в лице Зои он встретил свое Ватерлоо, — предположила Бет. — Она молода, несдержанна, из хорошей семьи, вероятно, вдобавок очень сексуальна. Этого достаточно, чтобы любой мужчина средних лет потерял голову.

— Я очень надеюсь, что так оно и есть, и они действительно отсиживаются где-нибудь в Таиланде или в другом похожем местечке, занимаясь торговлей наркотиками или чем-то еще, отчего ферма в Уэльсе потеряла для них всякий интерес, — со слабой ухмылкой согласился он. — Но почему-то мне так не кажется.

— Почему?

Рой пожал плечами.

— Ну, если бы дела у Ройбена шли хорошо, где бы он ни находился, и он не собирался возвращаться, то он просто позвонил бы своему торговцу недвижимостью и выставил бы поместье на продажу. Вы сами говорите, что оно расположено в чудесном месте — даже если дом пришел в упадок, то земля по-прежнему стоит дорого. А если бы дела у него шли не блестяще, он бы уже давно вернулся сюда, разве нет? То же самое относится и к Зое. Она бы позвонила своим родителям, если бы все было хорошо, и обратилась бы к ним за помощью, если нет.

— Совсем необязательно, — возразила Бет. — Ее отец мог оказаться такой же законченной свиньей, как и мой. Она могла давным-давно оставить Ройбена и подцепить кого-нибудь еще. Молодые девушки очень непредсказуемы.

— Все женщины таковы, — заметил он и вздохнул. — Особенно вы. А я еще надеялся, что вы сами сразу обо всем догадаетесь.

— О чем? — спросила она, недоуменно нахмурившись. — О чем я должна была догадаться?

— Убийство.

— Вы думаете, что эти бродяги, которые остановились в его доме, разделались с Ройбеном? — удивилась она.

— Это только одна возможность, — сказал Рой. — Ройбен мог вернуться, не найти общего языка с этой бандой, которая самовольно вселилась в его дом, могла завязаться драка — и готово. У Тома Белона, человека, который ударил вас, за плечами масса правонарушений, начиная хранением наркотиков и заканчивая вооруженным нападением. Одному Богу известно, что мы обнаружим, когда станем проверять остальных.

По спине у Бет пробежал холодок.

— А ведь вы и Сюзанну включили в число подозреваемых, не так ли? — воскликнула она. — Нет, Рой! Она не могла сделать этого.

— Почему же нет? — негромко спросил он, и его темные глаза встретились с ее взглядом. — Вы же знаете старую поговорку: «Нет более страшного врага, чем оскорбленная женщина».

Глаза Бет наполнились злыми слезами.

— Я-то думала, что вы верите ей! — выкрикнула она, и голос у нее сорвался. — А вы всего лишь симпатизировали ей из-за Аннабель. Как вы можете так думать теперь?

— Потому что я — полицейский, — негромко заметил он. — Я не говорю, что это Сюзанна, у меня пока даже нет доказательств, что Ройбен и Зоя мертвы. Все, что у меня есть, это моя интуиция. Но с этого начинается большинство расследований.

Он протянул к ней руки и привлек к себе.

— У вас наверняка было много клиентов, которые обманывали вас, точно так же, как у меня людей, которых я допрашивал и считал невиновными, но впоследствии все оказывалось не так. Не знаю, как вы, а я всегда испытывал разочарование в подобных случаях, и даже самому себе казался дураком. Но сейчас все по-другому, Бет, вы не можете смотреть на это беспристрастно, со стороны, потому что Сюзанна неразрывно связана с вашим детством и вы считаете ее частью себя, чуть ли не сестрой.

Бет всхлипывала, уткнувшись носом ему в плечо.

— Наверное, сейчас не самый подходящий момент, чтобы говорить об этом, но я люблю вас, — прошептал он ей на ухо. — Думаю, что смогу даже отказаться от расследования, если вы попросите меня об этом.

Бет была поражена тем, что он ей сказал. Она подняла голову, чтобы взглянуть на него. Решительное и упрямое выражение лица Роя подсказало ей, что он и вправду имел в виду то, что только что произнес вслух.

— Я бы никогда не смогла попросить вас об этом, и вы это знаете, — пробормотала она дрожащим голосом. — А сейчас вам лучше уйти, Рой.

— Почему?

— Вы знаете почему, — твердо ответила она. — Может быть, Сюзанна больше не мой клиент, но я по-прежнему очень сильно замешана в этом деле и связана с ней. Я не могу играть в кошки-мышки. И вы тоже. Поэтому больше не звоните мне до тех пор, пока не сделаете того, что должны.

Он выглядел потрясенным, лицо его осунулось буквально на глазах.

— Нет, Бет, пожалуйста, не говорите так, — взмолился он.

— Я должна, Рой, — ответила она срывающимся голосом. — Неужели мне нужно растолковывать все по слогам вам, полицейскому? Я уже рассказала вам о Сюзанне такие вещи, которые не должна была рассказывать никому. Помимо своей воли я вывела вас на еще одно предполагаемое убийство. Я не могу предавать свою старую подругу дальше.

— Но я думал, что между нами было кое-что особенное, — возразил он, и голос его дрогнул от сдерживаемого волнения.

— Я тоже так думала, — грустно заметила она. — И я никогда не могла себе представить, что между нами встанет наша работа.

Глава пятнадцатая

На следующее утро Бет, едва передвигая ноги, вошла в свой кабинет. Ночью она не сомкнула глаз. Рой был настоящим полицейским, умным, опытным, проницательным, и она знала, что он не начнет расследовать исчезновение Ройбена и Зои, пока не будет на сто процентов уверен в том, что оно имеет криминальную подоплеку.

Как раз сейчас он должен был обсуждать этот вопрос со своим начальством, и вскоре Сюзанну снова будут допрашивать. На этот раз все подробности ее пребывания в Уэльсе полиция начнет изучать буквально под микроскопом.

— Ты сегодня неважно выглядишь! У тебя все в порядке?

На звук голоса Стивена Бет подняла голову и увидела, как он спускается по лестнице. На нем было пальто, в руках он держал портфель, и было очевидно, что он собрался в суд.

— Мне нужно сказать тебе кое-что очень важное, — негромко произнесла она. Дверь в машбюро была приоткрыта, и ей вовсе не хотелось, чтобы там услышали их разговор. — Но ты, похоже, направляешься в суд?

— У меня еще есть минут пять-десять, — сказал он, с тревогой глядя на нее. — Это надолго?

— Если вкратце, то хватит, — ответила она. — В общем, обнаружился еще один скелет в шкафу.

Они поднялись к нему в кабинет, и, не успела за ними закрыться дверь, как Бет выложила все новости.

Стивен побледнел как смерть.

— Черт возьми! — воскликнул он. — Бет, ради Бога, неужели ты думаешь, что он прав?

— Мне кажется, он может быть прав в том, что Ройбен действительно мертв, но я не могу поверить, что Сюзанна имеет к этому какое-то отношение, — сказала Бет, и у нее затряслись губы. — И зачем только я поехала в этот Уэльс, зачем начала копаться в прошлом! Как бы мне хотелось, чтобы у меня хватило ума не привлекать Роя к поискам этой девушки! У меня такое чувство, словно я предала свою давнюю подругу, и предала ее ради своего нового друга-полицейского.

Стивен положил ей руку на плечо, пытаясь успокоить.

— Нельзя так к этому относиться, Бет. В худшем случае ты только ускорила события, рассказав Рою о том, что слышала. Но, скорее всего, полиция Уэльса рано или поздно сама бы занялась этим делом.

— Сюзанна воспримет все совсем не так, — возразила она, глядя Стивену в глаза. — Она подумает, что это я виновата в том, что полиция вновь проявляет к ней интерес.

— Ей нечего бояться, если она ничего не знает об исчезновении Ройбена, — сказал Стивен. Он бросил взгляд на часы. — Послушай, мне надо идти. Не падай духом. Увидимся за обедом.

Ближе к полудню у Бет выдались свободные полчаса, когда ей не надо было беседовать с клиентами. И хотя на столе у нее скопилась куча корреспонденции, требовавшей срочного ответа, она просто простояла у окна, глядя на сквер внизу, на площади. Он выглядел унылым и непривлекательным, вполне под стать ее настроению, сильный ветер поднимал в воздух всякий мусор, который застревал в голых ветвях деревьев, и даже трава была какой-то грязной и вытоптанной.

Прошлой ночью Рой признался ей в любви. Казалось бы, она должна была чувствовать себя счастливой, потому что не сомневалась в том, что тоже любит его, но как, скажите, могла она быть счастлива, когда между ними стояло такое?

И вся ее жизнь прошла вот так, когда моменты подлинного счастья были испорчены памятью о прошлом. Взять хотя бы выпускной вечер. Она не хотела, чтобы на праздник приперся ее папаша, и поэтому не могла заранее рассказать о выпускном вечере никому, даже Серене и Роберту. Бет получила диплом с отличием, но одновременно оказалась единственной студенткой, рядом с которой в этот торжественный момент не оказалось никого из близких ей людей. Она потихоньку улизнула, в то время как другие выпускники фотографировались вместе с семьями, и вернулась в свою комнатку, чтобы выплакаться.

Когда у Роберта родился первенец, она помчалась в больницу, горя нетерпением и восторгом, чтобы взглянуть на племянника. Но, войдя в палату, увидела отца, сидящего возле кроватки новорожденного, и вынуждена была выскочить вон, не сказав ни слова, чтобы не испортить праздник Роберту и его жене.

Впрочем, не всегда все портил ее милый папаша, чаще она сама оказывалась во всем виновата. У нее не было друзей ни среди мужчин, ни среди женщин, с которыми она могла бы отметить радостные события в своей жизни, потому что Бет не знала, как допустить посторонних людей в свою жизнь и удержать их там. Вот почему в прошлом она так пренебрежительно-насмешливо кривилась, когда Серена, по ее мнению, тратила массу драгоценного времени на то, чтобы просто поболтать с приятельницей по телефону или втиснуть в свой и без того плотный распорядок дня обед с кем-либо или встречу за чашечкой кофе. Серена не могла себе позволить забыть о чьем-то дне рождения, она первой бросалась на помощь, когда ее друзья или знакомые заболевали или чувствовали себя одиноко. Список людей, которых она поздравляла с Рождеством, едва умещался на четырех страницах, а на подарки и вечеринки она тратила целое состояние.

Теперь-то благодаря Стивену, который насильно вторгся в ее жизнь, Бет видела, что она скорее наказывала, чем защищала себя, держа всех на расстоянии. Сейчас она отдала бы что угодно за возможность иметь подружку, которой можно было бы позвонить. Причем не обязательно для того, чтобы излить душу или поплакаться, а просто так, чтобы посмеяться, поболтать или договориться о прогулке вдвоем по магазинам. Обычные, ничего не незначащие глупости, как это было у нее с Сюзанной.

Она вдруг вспомнила последнее лето, которое они провели вместе, и вечер в танцевальном зале. Сюзанна была в облегающем красном платье, купленном ею в тот же день, которое, как она была твердо уверена, не понравилось бы ее родителям, а Бет в изумрудно-зеленом наряде, сшитом для нее тетей Розой. Они все время танцевали и почти не сидели на месте, боясь, что у них будет такой вид, словно они ждут приглашения на танец. Сюзанна классно танцевала шейк — она выглядела очень сексуально, тогда как Бет одолевали страхи, что она похожа на электронное пугало, бьющееся в припадке эпилепсии.

«Дамы без кавалеров», — пробормотала она себе под нос. Ну, естественно, они так не считали, на самом-то деле под такой бравадой обе просто старались скрыть свое нервное напряжение и ожидание. Высокая худая Бет и низенькая полная Сюзи, пятнадцатилетние неудачницы, которые и вправду верили в то, что однажды утром они проснутся и обнаружат, что стали красавицами и что весь мир лежит у их ног.

Однако судьба распорядилась по-своему и превратила таки их в дам без кавалеров. Обе пустили корни в суровом, скальном окружении, которое они так хорошо изучили и знали, да так там и остались. Для Сюзи это была семейная тюрьма-ловушка, для Бет — ее учеба. И, подобно цветам, расцветающим лишь на плодородной почве и в хороших погодных условиях, разве мог кто-нибудь из них превратиться в красавицу? У Сюзи отсутствовали внешние стимулы, и она прозябала в жалком уединении. Корни Бет были отравлены изнасилованием, лишившим ее радости, которая одна и могла только заставить ее расцвести.

Бет глубоко вздохнула, прижавшись лбом к холодному оконному стеклу и думая о желтофиолях, которые цеплялись за малейшие выступы и трещинки в стене, окружающей садик при кухне в поместье Коппер-бичиз. С каждым годом они становились все меньше и тоньше, все больше походили на сорняки, чудесный запах исчез, и они обрели какой-то тусклый болезненно-желтый цвет.

Ей вообще не следовало обсуждать с Роем Сюзанну и ее дело, это отдавало вопиющим непрофессионализмом с ее стороны. Оттого, что она поехала с ним в Луддингтон, ей стало стыдно, а при мысли о том, что это она попросила его проверить Зою Фримантл, Бет разозлилась на себя еще сильнее. Ну почему она не сообразила, что подобные шаги могут привести к столкновению интересов?

Она не могла винить Роя, он не был бы полицейским, если бы не принялся распутывать подозрительную ниточку. Все, что ей оставалось, это сказать ему, что она не сможет видеться с ним, пока расследование не будет закончено. Но мысль о том, что она совершает правильный и мужественный поступок, не принесла облегчения. Сердце у Бет разрывалось, и она чувствовала себя такой одинокой.

Прошло целые две недели, прежде чем Бет снова приехала на свидание к Сюзанне в Иствуд-парк. За пару дней до этого ее допрашивали Рой и еще один полицейский в присутствии Стивена. Тот рассказал Бет потом, что допрос не был трудным, вопросы Роя о пребывании Сюзанны в Уэльсе выглядели обычной рутиной, частью первоначального расследования. Но Стивен также поведал и о том, что, хотя Сюзанна очень убедительно рассказала им, что уехала из Хилл-хауса как раз во время отсутствия Ройбена и Зои и никогда больше не возвращалась туда, никогда больше не видела ни одного из них, даты, которые она назвала, никак не совпадали со временем, когда она сняла квартиру в Белль-вю.

Рой связался с ее бывшим домовладельцем, и тот заявил, что она сняла комнату почти через две недели после того, как предположительно уехала из Уэльса. Когда ее спросили об этом, Сюзанна принялась утверждать, что мужчина ошибается.

Когда же Рой спросил ее о Лайаме, она таки подтвердила, что знала о том, что он не собирался переезжать с ней в Бристоль, и именно поэтому не оставила у соседей своего нового адреса, но, заявила Сюзанна, это было ее личное дело, которое больше никого не касалось.

Поскольку Рой смирился с просьбой Бет не искать с ней встречи до тех пор, пока расследование не будет закончено, она не знала, насколько продвинулась в своих поисках полиция, и продвинулась ли вообще. Стивен предполагал, что она не оставила без внимания ни одной возможной версии, но и он не знал, в каком направлении идет расследование. Неизвестность плохо сказывалась на нервах Бет; она не могла заснуть ночью, у нее пропал аппетит, и много раз ее охватывало непреодолимое желание позвонить Рою и узнать, что происходит.

Однако сильнее всего ей досаждало ощущение, что она предала свою давнюю подругу. Она чувствовала, что должна объяснить Сюзанне, чем вызван новый всплеск интереса к ней полиции и свою собственную роль в этом, в противном случае ее совесть не успокоится.

На щеках у нее рдели красные сердитые пятна, желудок сводило судорогой, а нервы были натянуты, как канаты. Больше всего ей хотелось, чтобы Сюзанна раз и навсегда убедила бы ее в том, что она ровным счетом ничего не знает и не имеет никакого отношения к исчезновению этих людей из своего прошлого.

* * *

— Зачем ты пришла? — выпалила Сюзанна, войдя в комнату для допросов и увидев там ожидавшую ее Бет. Ее круглое лицо исказилось враждебностью. — Пытаешься выведать еще что-нибудь, а потом передать своему дружку?

С тех пор, как Бет в последний раз видела Сюзанну, прошло несколько недель, и она поразилась, насколько сильно похудела ее подруга детства. В момент ареста она носила, скорее всего, шестнадцатый размер, а сейчас ей был велик и двенадцатый. Темно-синий тренировочный костюм висел на ней, как на вешалке. Обычно женщины в тюрьме набирали лишний вес из-за тяжелой, однообразной пищи и малоподвижного образа жизни. Неужели она решила уморить себя голодом?

— Не говори глупостей, Сюзанна, — отозвалась Бет, стараясь сохранить спокойствие. — Я не передаю никому и ничего из того, о чем мы говорим. А теперь скажи мне, отчего ты так похудела?

Сюзанна пожала плечами и опустилась на стул, положив ногу на ногу и скрестив руки на груди с вызывающим видом.

— А тебе какое дело? — огрызнулась она. — Боишься, что я стану худее, чем ты?

Именно такие саркастические замечания отпускали женщины-заключенные, и Бет стало еще хуже оттого, что ее старая подруга усвоила дурные привычки.

— Не говори ерунды, — резко бросила она. — Я беспокоюсь, только и всего.

— Ах, вот как! — сказала Сюзанна. — Типа того, что ты так беспокоишься обо мне, что начала вынюхивать, не совершила ли я еще каких-нибудь преступлений?

У Бет упало сердце: было совершенно очевидно, что Сюзанна решила, будто вопросы Роя инспирировала она.

— Я не вынюхиваю старых преступлений, — возразила она. — Я принялась разыскивать Лайама и Ройбена, чтобы они выступили свидетелями в твою защиту.

— Ну, так они оба пропали! — взорвалась Сюзанна. — Разве я тебе не говорила, что они бродяги? Что касается этой шлюхи Зои, то она наверняка нашла себе какого-нибудь богатенького Буратино. Она как раз из той породы. Я не могу отвечать за всех, кому не сидится на месте в Англии. Какая же ты подруга, если первое, о чем ты подумала, так это то, что я пристукнула их?

— Я так не думаю, — сказала Бет правду. — Я должна буду услышать об этом от тебя, прежде чем поверить в это.

— Однако же ты быстренько настучала на меня, а?

Бет вздохнула.

— Стучать — значит рассказывать небылицы, Сюзанна. А у меня их не было. И нет до сих пор. Тебе известно, что детектив-инспектор Лонгхерст работал над твоим делом с самого начала. Он поехал со мной в Луддингтон как друг, чтобы помочь мне попытаться найти Лайама. Ну, как я могла не рассказать ему о том, что произошло в Уэльсе? Я попросила его проверить Зою Фримантл только потому, что надеялась, что она приведет нас к Ройбену. Когда же он обнаружил ее в списках пропавших без вести, то, естественно, начал собственное расследование.

— А ты не изменилась, правда? — со злобной ухмылкой заявила Сюзанна. — Много лет назад ты бросила меня из-за того, что в твою жизнь вошел какой-то мужчина, и вот теперь ты делаешь это снова. Не пытайся отрицать, причиной, по которой ты не хотела, чтобы я приехала к тебе в Лондон и жила вместе с тобой, стал мужчина.

— Это неправда, — воскликнула Бет. — В моей жизни не было мужчины, никогда.

Сюзанна злорадно ухмыльнулась.

— Ну, хорошо, пусть это была женщина, значит, ты лесбиянка — тебя следовало бы поместить сюда, к нам, здесь их полно.

— Я не лесбиянка. — Бет вздохнула. — Просто у меня как-то не складывается с мужчинами.

— В пятнадцать лет ты сходила с ума по мальчикам, — резко бросила Сюзанна, вскакивая на ноги. — После тех последних каникул в Стрэтфорде ты только об этом и писала. Ну, так если не мужчина и не женщина стали причиной того, что ты меня предала, тогда что же?

— Я никогда не считала, что бросила или предала тебя, — с жаром возразила Бет. — Иногда человек просто избегает некоторых людей, потому что… — Она оборвала себя на полуслове, не зная, как продолжить.

— Ну, так почему? Потому что они скучны? Слишком старомодны для тебя, мисс Умница, или как там тебя звали в университете? Они больше недостаточно умны для тебя?

Желудок у Бет подступил к горлу. Она поднялась на ноги, обуреваемая желанием немедленно уйти отсюда. Но она знала, что не может оставить Сюзанну в уверенности, что перестала общаться с ней по одной из этих причин.

— Нет, Сюзанна, все было совсем не так. Я просто боялась, что в конце концов расскажу тебе о том, что со мной случилось, а мне бы не хотелось этого.

Сюзанна презрительно фыркнула и уперла руки в бока.

— Ты думаешь, что выкрутилась? Жалостливая сучка! Когда-то ты рассказывала мне все или уверяла в этом, во всяком случае. Но ведь ты меня просто обманывала, так? Тебе нужно было с кем-то тусоваться, раз уж ты застряла на лето в Стрэтфорде. Я всегда оставалась для тебя пустым местом.

— Это неправда, Сюзанна, — умоляюще произнесла Бет, попятившись от нее, испуганная выражением лица подруги. Она еще никогда не видела ее в ярости. — Ты значила для меня больше, чем кто-либо другой. Но то, что со мной случилось, изменило меня, и я никому не могла рассказать об этом, особенно тебе. Это было слишком ужасно.

— Я сижу здесь за двойное убийство. Что может быть еще ужаснее? — Сюзанна подскочила к ней, словно намеревалась ударить.

— Меня изнасиловали трое подонков, — вырвалось у Бет. — Не вини меня, Сюзанна. Богом клянусь, вот что со мной случилось.

Сюзанна замерла на месте, как будто окаменев. Рот ее приоткрылся от удивления.

— Изнасиловали? — прошептала она.

— Да, Сюзанна. Это случилось в январе, когда нам исполнилось по семнадцать, — негромко произнесла Бет и опустилась на стул. Сейчас она все ей расскажет, снимет груз с души, раз и навсегда.

Как ни странно, но на этот раз, после всех этих долгих лет, когда она отказывалась даже думать о том происшествии, после тех усилий, которые пришлось приложить Стивену, чтобы вырвать у нее правду, рассказ ее лился на удивление легко. Но глаза у нее были полны слез, пока она говорила, а голос дрожал и срывался. Она смутно осознавала, что Сюзанна стоит рядом и молча смотрит на нее, но не могла заставить себя повернуть голову и взглянуть на нее.

— Неужели ты думала, что после этого я и дальше буду писать тебе веселые письма о всякой ерунде? — закончила она.

Воцарилась мертвая тишина. Потом Бет услышала, как Сюзанна глубоко вздохнула.

— Бедняжка, — пробормотала она. — Мне и в голову не могло прийти ничего подобного.

Внезапно она бросилась к Бет, крепко обняла ее, зарылась лицом в ее волосы, и Бет почувствовала влагу у нее на щеках.

— Прости меня, Бет, — прошептала она. — Но ты должна была рассказать мне.

Еще несколько минут они оставались в таком положении, Сюзанна баюкала Бет, и никого из них не заботило, что подумает полицейский офицер, если заглянет сейчас в комнату для допросов. Именно так Серена не раз утешала Бет, когда та была маленькой, и она чувствовала себя так покойно и в безопасности.

— Я не могла, это было слишком ужасно, — наконец выговорила Бет и высвободилась из объятий, чтобы высморкаться. Она испытывала неловкость, не столько от своей откровенности, сколько оттого, что вела себя настолько непрофессионально в месте, которое требовало от нее исключительной собранности и отстраненности.

Сюзанна поцеловала ее в лоб и отошла, сев на свое место. Она выглядела опустошенной, весь гнев, кипевший в ней всего несколько минут назад, улетучился.

Бет рассказала, что ей пришлось пережить потом, когда даже брат и сестра не знали о том, что с ней случилось.

— Я ревновала тебя, — вырвалось у нее. — Я представляла, как ты счастлива дома со своими замечательными родителями, а вокруг все так чисто, мило и уютно. Мой дом походил на свалку, отец был законченным уродом, а мать — жалкой тряпкой. Я скрывала все это от тебя и решила, что мне просто надо идти дальше одной, чтобы ты никогда не узнала ни об этом, ни об изнасиловании.

— Знаешь, я ведь тоже завидовала тебе, — призналась Сюзанна. — Тебе, возможно, мой дом и показался чистым и сверкающим, но я-то была совсем другой. Зато ты была для меня именно такой, какой мне всегда хотелось быть, — храброй, умной, высокой и элегантной. А я, кем была я? Низенькая, толстая девочка с круглым личиком и полным отсутствием характера. Даже если бы с матерью не случился удар, я никогда бы не покорила мир. Я осталась бы дома, нашла себе какую-нибудь нудную работу в конторе и вышла бы замуж за первого встречного мужчину, который сделал бы мне предложение.

— Нет, у тебя все было бы не так, — упрямо возразила Бет, хотя в глубине души она сознавала, что это правда.

Сюзанна скорчила гримаску.

— Перестань, Бет, не нужно меня подбадривать. Мне понадобилось много времени, чтобы понять, какая я на самом деле, и смириться с этим. Да и то это произошло лишь после появления Аннабель. Я была рождена в этот мир, чтобы быть матерью и больше никем. За те четыре года, что я провела с ней, я поняла, что это и есть настоящее счастье, подлинная радость. Я часто думала о тебе, представляя тебя в парике и накидке, и больше не испытывала зависти. Все, чем бы я ни занималась: развешивала пеленки для просушки, играла с Аннабель в куклы, готовила для нее крошечные бутерброды, — все это было так увлекательно и захватывающе! Материнство — это настоящее призвание, профессия, если хочешь, Бет. Но меня следовало покарать, и девочку забрали у меня.

Пока Сюзанна говорила, Бет не сводила с ее лица глаз и видела отблеск нежности, видела, как губы ее тронула мягкая улыбка, и почувствовала, как у нее самой комок застрял в горле при мысли о той огромной несправедливости, которая случилась с Сюзанной и которая лишила ее единственной радости в жизни.

— Почему ты считаешь, что тебя следовало покарать? — с любопытством спросила она.

Сюзанна только молча пожала плечами и отвернулась.

— Почему, Сюзанна? — повторила Бет, когда ее подруга не ответила. Бет поняла, что эти слова вырвались у нее непроизвольно и теперь она жалеет о них.

— Потому что я обрадовалась, когда мои родители умерли. Потому что не стала ждать, когда мне встретится достойный мужчина, — торопливо промолвила Сюзанна. — Я солгала тебе о Лайаме, он вовсе не был таким замечательным, он был просто никчемным человеком, а я чувствовала себя такой одинокой. С самого начала меня не покидало чувство, что у нас ничего не получится.

Бет заметила, что время, отведенное на встречу, истекло, и поняла, что сегодня не услышит больше ничего нового.

— Мне пора идти, — заявила она, вставая, и неожиданно для себя вдруг протянула к Сюзанне руки.

Сюзанна бросилась в ее объятия и крепко обняла, прижавшись к ней, как ребенок.

— Этот полицейский — хороший мужчина, пусть даже он и считает меня серийной убийцей, — пробормотала она. — Я надеюсь, что у тебя с ним все будет нормально.

— Я сейчас с ним не встречаюсь, — сказала Бет.

— Почему? — спросила Сюзанна. — Из-за меня?

Бет внезапно поняла, что не может заставить себя признаться в этом. Мысль о том, что Рой и вправду считает ее подругу серийной убийцей, может изрядно расстроить Сюзанну.

— Нет, конечно же, не поэтому Просто какое-то время мне хочется побыть одной и разобраться в себе. Ведь нельзя же надеяться, что какой-то мужчина освободит меня от моего прошлого, только я сама могу сделать это.

— Прости меня, что я была груба с тобой, — вымолвила Сюзанна, и на глазах у нее выступили слезы. — Я хочу, чтобы ты больше не приходила сюда, Бет. Пока все не закончится.

— Если ты действительно этого хочешь, — откликнулась Бет. Она подумала, что тюрьма кажется Сюзанне еще постылее и суровее, когда ей напоминают о том, что все могло бы быть по-другому. — Скажи Стивену, если передумаешь.

* * *

Пока Сюзанна возвращалась в свое крыло, останавливаясь у каждой решетки в ожидании, когда тюремщик отопрет ее, из головы у нее не выходила Бет. В каком-то смысле перед ней словно открылась запертая дотоле дверь, и она увидела за ней другую комнату. Теперь все встало на свои места — перемены в письмах Бет, отсутствие настоящих новостей, исчезновение прежнего юмора. Может быть, если бы Сюзанна не погрузилась с головой в собственные семейные проблемы, то поняла бы, что с ее подругой случилось нечто ужасное.

Перед ее мысленным взором вдруг предстала Бет, купающаяся в реке в то последнее лето, которое они провели вместе. Сюзанна наблюдала с берега, как Бет совершила великолепный прыжок в воду; на ней был красный купальный костюм, и ее загорелое тело выглядело таким стройным и гибким.

Сюзанна не умела нырять, ей было страшно прыгать вниз головой, она даже «солдатиком» не прыгала, а всегда входила в воду постепенно, дюйм за дюймом. Теперь ей казалось, что это можно было считать наглядной иллюстрацией разницы в их характерах и темпераменте. Бет за все хваталась с удовольствием, она с головой окуналась в любую новую затею, ей доставляло удовольствие бросать себе вызов, ей нравились риск и даже опасность. Сюзанна была ее полной противоположностью, ко всему новому она подходила с величайшей осторожностью, после чего обычно отступала, поддавшись страху.

Тем не менее, после смерти родителей она вдруг осознала, что способна на безрассудства, что способна преодолеть страх, если того требуют обстоятельства. Но у бедняжки Бет была вдохновенная Божья искра, которую безжалостно растоптали эти негодяи мужчины. Это наложило мрачный, гнетущий отпечаток на всю ее жизнь, и, шагая по тюремному коридору, Сюзанна молча оплакивала свою подругу.

Глава шестнадцатая

Когда Сюзанна вернулась в свою камеру Фрэнки лежала на верхней койке и курила сигарету. При виде этой женщины у Сюзанны упало сердце: она надеялась, что та будет на работе. А теперь ей предстоял допрос, причем как раз в такое время, когда она меньше всего была к нему готова.

— Снова поцапалась со своим адвокатом? — полюбопытствовала Фрэнки, и ее маленькие темные глазки впились в лицо Сюзанны, пытаясь заметить следы слез или чего-то еще, что могло бы свидетельствовать о новой драме.

— Нет, совсем нет, — ответила Сюзанна, стараясь овладеть собой. На собственном горьком опыте она узнала, что здесь никому нельзя рассказывать ничего, что имело бы для тебя хоть какое-то значение. Рассказывая Джулии об Аннабель, она надеялась, что та будет держать язык за зубами, но на следующий день об этом узнала вся тюрьма. Сначала заключенные стали относиться к ней мягче и добрее, но длилось это недолго. Теперь она понимала, что любая информация о соседках-заключенных для большинства женщин была сродни наркотику, им требовалась ее все больше и больше, а в том случае, если получить ее не удавалось, они начинали вести себя мерзко.

Узнала Сюзанна и другое: поскольку она происходила из семьи среднего класса, была наивной и не имела судимостей, к ней относились как к прокаженной. Все хотели сломать ее, унизить, разобрать на части и посмотреть, из чего она сделана. «Не показывай, что ты простушка», — говорила она себе каждый день. Но ведь она знала, что на самом деле была простушкой. Она всегда верила тому, что говорили ей люди, например отцу, когда он заявил ей, что поместит мать в дом для престарелых, если она уйдет; Лайаму, когда тот сказал, что любит ее, или даже доктору Визереллу, когда тот утверждал, что у Аннабель всего лишь вирусная инфекция. Она поняла, что и лояльность расценивалась здесь как простота. Сюзанна никогда в жизни ни о ком не сплетничала, и хотя все без исключения вокруг судачили о чужих секретах, она не собиралась уподобляться им.

Едва полиция вновь принялась допрашивать ее, она сразу же подумала, что в этом виновата Бет, и никак не могла взять в толк, как ее подруга могла так поступить с ней. Но, должно быть, она действительно была простодушной, поскольку теперь, после визита Бет, была убеждена, что у той не было выбора. После откровений Бет ей стало не по себе, и при мысли о том, что у нее не было возможности в свое время утешить подругу, у Сюзанны заныло сердце.

Может быть, она действительно была отрезана от внешнего мира, оказавшись в четырех стенах наедине с больной матерью, но Сюзанна могла представить себе весь ужас и опустошение, которое должно принести изнасилование. Она могла бы попросить родителей, чтобы те разрешили Бет приехать и пожить у них, и она знала, что те согласились бы, если бы она рассказала им о том, как гнусно повел себя мистер Пауэлл.

Неудивительно, что Бет утратила ту искру, которая всегда жила в ней. Любая женщина сошла бы с ума на ее месте, доведись ей носить в себе такую страшную тайну. Сюзанне было хорошо известно, как тяжело держать все в себе, делая вид, что тебе все равно, в то время как в голове кружится вихрь прошлых ошибок и тебя не оставляют ужасные воспоминания. Она жила в страхе, что однажды наступит такой день, когда эти ошибки откроются, будут брошены ей в лицо, и ей придется объяснить их.

Если бы нашелся кто-нибудь, кому она была небезразлична, кто выслушал бы ее и, может, даже пожалел бы, ей стало бы легче. Здесь было много заключенных, которым хотелось бы, чтобы она подумала, что они как раз и есть такие люди. Подобно шакалам, они сидели в засаде, поджидая заключенных, возвращающихся после встречи со своими адвокатами или членами семьи, надеясь урвать свой кусок добычи. Эти женщины пришли бы в неописуемый восторг, расскажи она им о том, что полиция пытается повесить на нее новые убийства! Такая животрепещущая информация обеспечила бы ей свободное место за столом во время еды, они наперебой предлагали бы ей шампунь, крем для рук, наркотики. На пару дней она даже перестала бы быть козлом отпущения.

Тюрьма превратилась для Сюзанны в кошмар наяву, она жила в постоянном страхе, не зная, с какой стороны последуют новый удар, новая мерзкая шутка, новое нападение, физическое или моральное унижение. Она не могла есть — после нескольких ложек ее начинало тошнить, — и ей приходилось все время следить за собой, чтобы не показать окружающим, насколько отвратительными она находила их привычки. Ей было невыносимо тяжело выносить их невежество, ругань, злобу и коварство. Ей до боли хотелось оказаться вне стен тюрьмы, почувствовать, как ветер ласково ерошит ее волосы, ощутить капли дождя на лице, послушать тишину.

— Тогда чего же он хотел? — Голос Фрэнки вернул ее к реальности. Теперь она сидела на койке и в своих черных тенниске и джинсах, с коротко постриженными, торчащими во все стороны волосами выглядела совсем как мужчина. Ее здоровенные мускулистые руки с вытатуированной на бицепсах колючей проволокой зловеще напряглись, когда она потянулась.

— А, всего лишь, чтобы я подтвердила кое-что из того, что рассказал ему мой брат, — небрежно бросила Сюзанна. Она оказалась все-таки не настолько доверчивой и глупенькой, чтобы не научиться здесь лгать. Скажи правду — и попадешь в еще большую беду. Она считала, что жизнь в Хилл-хаусе подготовила ее ко всяким неожиданностям, но, как выяснилось, только не к этому месту. Иногда ей казалось, что у нее под ногами провалилась крышка колодца и она очутилась в другой жизни. Дело было не только в преступлениях, которые совершили эти женщины, не только в сбыте наркотиков, воровстве, мошенничестве или в проституции, — они вообще были другим классом животных, непредсказуемыми и смертельно опасными.

Фрэнки — одна из тех ужасных женщин, которые верховодили здесь, — была уродливой, страшной, сквернословящей и очень злобной особой. Она получала удовольствие от того, что сначала заводила дружбу с новыми арестантками, защищала их, а потом подчиняла своей воле. Вот и Сюзанна уже безропотно отдавала ей свои сигареты и телефонную карточку. И все потому, что Фрэнки не позволила женщине, которая поставила Сюзанне синяк под глазом, снова причинить ей боль. Сюзанне, в общем-то, было все едино, поскольку она не курила, да и звонить ей было некому, так что она, скорее всего, сама отдала бы все Фрэнки. Но ей было противно подвергаться постоянному допросу с пристрастием. Она не могла заговорить ни с кем без того, чтобы ее сокамерница не потребовала бы передать ей содержание беседы в мельчайших подробностях.

— Что подтвердила? — спросила Фрэнки.

— Стоимость дома моих родителей, — солгала Сюзанна. — Его продали за двести тысяч, я полагаю, именно это ты и хотела узнать?

Сарказм в ее голосе не остался незамеченным. В мгновение ока Фрэнки спрыгнула с койки. Встав перед Сюзанной и вызывающе скрестив на груди мускулистые лапищи, она прошипела:

— Не шути со мной. Я присматриваю за тобой, не забывай об этом.

— Я просто устала, — ответила Сюзанна, укладываясь на свою койку. Она надеялась, что ее оставят в покое, если она притворится спящей.

— Подвинься, я прилягу с тобой, — заявила Фрэнки и ткнула ее в бок. — Ты совсем отощала. Мне такие нравятся.

Сюзанна внутренне содрогнулась. Она знала, что Фрэнки была лесбиянкой, та не делала из этого тайны, но до сих пор предметом ее романтических воздыханий была Мак-Аллистер, тюремщица. Другие женщины в их крыле шептались, что именно поэтому Фрэнки частенько освобождали от работы: оставшись одна в камере, она могла заниматься любовью с Мак-Аллистер.

Когда Сюзанна впервые очутилась в тюрьме, это показалось ей в высшей степени постыдным. Она-то считала, что женщины-надсмотрщицы слишком уважают себя, чтобы заниматься такими вещами. И уж никак не могла себе представить, что Мак-Аллистер, шотландка с негромким голосом и мягкими манерами, свяжется с таким страшилищем, как Фрэнки.

Но теперь Сюзанна знала, что запреты и табу, принятые на воле, здесь не котировались. Замужние женщины, имеющие по нескольку детей, бывшие гетеросексуальными всю свою сознательную жизнь, в тюрьме пускались во все тяжкие, заводя романы и иногда даже отказываясь встречаться с мужьями. Молоденьких девочек, попавших сюда в первый раз и обливавшихся слезами от тоски по своим парням, немедленно склоняли к сожительству женщины, старше их по возрасту. Она часто видела, как в свободное время женщины, не стесняясь, целовали и ласкали друг друга.

В некотором смысле надсмотрщицы-лесбиянки оказались самыми презренными, поскольку они специально выбрали для себя такую работу, на которой могли помыкать другими заключенными. Сюзанна уже сбилась со счета, сколько раз она видела, как кто-то из них заставлял очередную девушку задержаться в душевой или в камере, и если желание тюремщицы оставалось неудовлетворенным, следовало наказание. Сюзанна вовсе не думала, что все заключенные, занимавшиеся этим, были настоящими лесбиянками, наоборот, она была уверена, что им пришлось пойти на это только потому, что они отчаянно нуждались в любви и заботе. Впрочем, она сама такой нужды пока не ощущала и до сих пор еще ни разу не становилась объектом чьих-то сексуальных притязаний.

— Пожалуйста, оставь меня, я хочу подремать, — взмолилась она. — Я себя неважно чувствую.

— Можешь оставить все свои заморочки и повадки благородной леди, — прошипела Фрэнки. — Со мной этот номер не пройдет. Если мне захочется потрогать тебя, то я сделаю это, и все.

Сюзанна устало прикрыла глаза.

— Ты этого не сделаешь, — резко бросила она. — Ступай к своим подругам и трогай их, сколько влезет.

Удар в лицо явился для нее полнейшей неожиданностью, но, открыв глаза и увидев, что Фрэнки со злобной ухмылкой расстегивает молнию на джинсах, Сюзанна вдруг почувствовала, как в ней закипает ярость, которую она пыталась сдерживать вот уже много недель, ярость, которую она испытывала к насильникам Бет, и она поняла, что должна дать сдачи.

Молча, не говоря ни слова, без предупреждения, она спрыгнула с кровати и вцепилась Фрэнки в горло, оттолкнув ее к стене у унитаза. Быстрота нападения дала ей преимущество, ведь Фрэнки была на несколько дюймов выше и намного сильнее, но Сюзанна застала ее врасплох.

— Ты меня достала, — прохрипела Сюзанна, зная, что ей придется применить грубую силу, чтобы удержать Фрэнки. — Меня достали твои бесконечные расспросы, твой грязный язык, запах твоего вонючего тела и твое нахальство. А теперь ты заявляешь, что имеешь право трогать меня! Ты мерзкая и отвратительная тварь. Да если бы мы с тобой вдруг остались вдвоем на этой чертовой планете, я скорее бы удавилась, чем жила бы с тобой.

Она крепче стиснула пальцы на горле Фрэнки, прилагая последние усилия, чтобы удержать женщину у стены и не дать ей себя ударить.

— Я хочу убить тебя, — зарычала она и принялась бить сокамерницу головой об стену. Она больше не могла сдерживаться, ярость рвалась наружу, и Фрэнки сейчас олицетворяла для нее тех мужчин, которые изнасиловали Бет, а также всех тех, кто упек ее сюда.

Крепко сжимая горло Фрэнки, Сюзанна увидела, что маленькие глазки женщины вот-вот вылезут из орбит, и ощутила небывалый прилив сил. С близкого расстояния она ясно различала угри на лице Фрэнки, чувствовала запах лука изо рта после картофельной запеканки с мясом, которую они ели на обед, и от этого ее затошнило еще сильнее.

— Я убью тебя, — повторила она, снова и снова колотя женщину головой о стену.

Она не помнила, сколько раз ударила Фрэнки головой о стену камеры, та обмякла, и Сюзанне теперь казалось, что она сжимает в руках мягкую и податливую куклу. Она не слышала, как распахнулась дверь и в камеру ворвались две надсмотрщицы, она осознала их присутствие, только когда они схватили ее за руки.

— Отпусти ее, Феллоуз! — заорала одна из них. — Отпусти ее.

Когда Сюзанну выволокли из камеры и потащили в карцер, последнее, что она увидела, было обмякшее тело Фрэнки, бесформенной кучей лежавшее на полу, и это доставило ей несказанное удовольствие.

Сюзанна не сразу пришла в себя. Она помнила, как одна из тюремщиц увещевала ее, говоря, что напугана и шокирована ее поведением, а потом поинтересовалась, что ей сделала Фрэнки. Сюзанна и не подумала ответить, она была совершенно уверена в том, что все они знали об этой женщине достаточно, чтобы догадаться самим. В тот момент она ощущала только облегчение оттого, что наконец-то сможет побыть одна хотя бы двадцать четыре часа и никто не будет ее беспокоить.

Ее совершенно не волновало, что в карцере не было абсолютно ничего, если не считать резинового матраса и одеяла. Закрыв глаза, она пыталась уплыть далеко-далеко на волнах воображения.

Для начала она испробовала свой старый трюк, представив себе морское побережье, но в результате лишь отчетливее стала слышать рычание воды в водопроводных трубах. Она попыталась настроиться на стук каблуков надзирательницы в коридоре, с тем чтобы он превратился в цокот лошадиных копыт по гальке, но, как ни старалась, у нее так и не получилось представить себе залитую солнцем конюшню, за которой простирались поля.

Но потом она вдруг мысленно перенеслась в Луддингтон, и перед ее взором явственно предстала картинка, как она едет на велосипеде, быстро набирая скорость на спуске с зеленого холма напротив церкви. Затем, подскакивая на колдобинах, она свернула на тропинку, тянувшуюся до самого шлюза мимо ее старого дома, и внезапно увидела позади себя Бет, которая тоже изо всех сила крутила педали и радостно завизжала, промчавшись по луже и разбрызгав воду в стороны.

Изо всех мест, куда они с Бет любили ходить во время своих первых каникул, шлюз был самым любимым. И вдруг она снова очутилась там: стоял ясный, теплый, солнечный день, и они сидели рядышком на стенке шлюза, ожидая, когда мимо пройдет лодка.

Им страшно нравился шум воды, устремившейся в открытые ворота шлюза, они с удовольствием наблюдали за лебедями и утками, выбирающимися на берег реки, чтобы передохнуть, им слепила глаза дорожка солнечного света на воде, и они с восторгом глазели на свои искаженные отображения, похожие на зеркала в комнате смеха на ярмарке.

Когда они помогали отдыхающим управиться с воротами шлюза, им частенько доставались фрукты или сласти. Но особый восторг доставляли семейные праздники. Никому из них так и не довелось провести настоящие каникулы: где-нибудь вдалеке, вместе со своими родителями. Бет вспоминала о днях, проведенных в Гастингсе в обществе матери или брата с сестрой; Сюзанна бывала лишь у родственников в Бристоле. Они с волнением и интересом наблюдали за тем, как некоторые семьи нанимали лодку и вместе с детьми и даже с собакой жили в ней целые две недели: спали там же, готовили себе еду.

— Мы тоже сможем сделать так, когда вырастем, — заявила однажды Бет при виде двух девочек-подростков, загоравших в бикини на носу прогулочного катера. — Мы можем доплыть до самого конца реки. Может, нам повезет, и мы найдем какое-нибудь замечательное местечко, где нам дадут работу в магазине или что-нибудь вроде этого, и мы останемся там с тобой навсегда.

Вопли и причитания из соседней камеры вернули Сюзанну к действительности. Ей хотелось вообразить себя лежащей на палубе такой круизной лодки, медленно плывущей вниз по реке, под солнцем, жаркие лучи которого ласкают кожу. Но кто-то барабанил в дверь камеры ногами и руками. И только тогда она вдруг вспомнила, что сотворила с Фрэнки.

У нее никак не укладывалось в голове, что она оказалась способна вот так, с голыми руками, наброситься на кого-то. Она ни разу в жизни не дралась, даже в школе. И Сюзанна с безмерным удивлением осознала, что сумела справиться с Фрэнки, которая была намного крупнее и сильнее ее.

При мысли об этом она улыбнулась. Наконец-то она смогла постоять за себя. Может статься, теперь другие заключенные будут относиться к ней с опаской и уважением.

* * *

На следующее утро Бет, с чашкой кофе в руках, вошла в кабинет Стивена после того, как услышала, что он распрощался с клиентом.

— Освежающее, — заявила она, ставя кружку на его заваленный бумагами стол. — И еще мне захотелось узнать, когда ты снова встречаешься с Сюзанной.

— Собирался сегодня, но теперь, похоже, придется отложить посещение на завтра, — ответил он, складывая бумаги стопкой и засовывая их в папку. Он взглянул на Бет, и на лице его появилось озабоченное выражение.

— Тебя что-то тревожит? — поинтересовалась она, присаживаясь на край стола.

— Да, — сказал он. — Во-первых, звонили из полиции и сообщили, что у них появились некоторые новые улики, в связи с чем они намереваются вновь допросить ее завтра. Так что я позвонил в тюрьму, чтобы предупредить об этом. Представляешь, а там мне заявили, что Сюзанна сидит в карцере.

— Господи! За что? — воскликнула Бет. — С ней все было в порядке, когда мы виделись вчера.

— Она избила другую заключенную. — Стивен неодобрительно поджал губы. — Причем очень сильно, ту женщину пришлось поместить в больницу.

Бет была поражена услышанным.

— Не могу поверить. Она ведь такая спокойная!

— В самом деле? Мне начинает казаться, что мы совсем ее не знаем, — заметил Стивен, и в голосе его прозвучало отчаяние. — Очевидно, это случилось сразу же после того, как ты ушла от нее. Ее сокамерница была одна, и между ними завязалась драка. Причем другая заключенная — крепкий орешек, и надзирательницы очень удивлены случившимся, особенно если учесть, что Сюзанна еще никогда не проявляла подобной агрессивности. Они считают, что если бы не вмешались, она запросто могла бы убить ту женщину.

— Проклятье, — воскликнула Бет и с размаху опустилась на стул, стоявший рядом со столом Стивена. — Надеюсь, это не мой визит довел ее до такого?

— Почти наверняка, — устало проговорил Стивен. — О чем ты с ней разговаривала?

Бет не хотелось рассказывать ему, она была уверена, что он сочтет это глупостью.

— Ни о чем особенном, — солгала она. — Сюзанна была немного зла на меня сначала за то, что я подставила ее, как она выразилась. Я удивилась, как сильно она похудела, и она воспользовалась предлогом, чтобы поиздеваться надо мной.

— Похоже, она уже была взвинчена до этого? — заметил Стивен.

Бет почувствовала себя неловко и не знала, что ответить.

— Выкладывай, — нетерпеливо бросил он. — Я должен знать. Я не хочу, чтобы завтра она сообщила полиции что-нибудь, о чем я даже не слышал.

— Она упрекала меня в том, что я бросила ее, когда поступила в университет, — с неохотой призналась Бет. — Все закончилось тем, что мне пришлось рассказать ей об изнасиловании. — Она залилась краской. — Сама не понимаю, кто тянул меня за язык. Не говори мне ничего, Стивен! — с угрозой закончила она.

— Чего тебе не говорить?

— Что мне не следовало этого делать.

— Она твоя подруга. Не мне указывать тебе, о чем ты можешь говорить с ней, а о чем — нет. Ладно, и какое это произвело на нее впечатление?

— Она стала вспоминать те времена, когда мы обе были еще совсем детьми, — сказала Сюзанна. — По-моему, это было приятно и трогательно для нас обоих.

— Может, как раз это и послужило толчком, — задумчиво протянул Стивен.

Бет нахмурилась, она не поняла, что он хочет этим сказать.

Стивен встал из-за стола и подошел к окну, потом обернулся и взглянул на Бет. Он выглядел очень озабоченным и усталым.

— Может оказаться так, что она вернулась в камеру в ярости из-за того, что случилось с тобой. В такой ярости, что когда ее сокамерница сказала что-то такое, что ей не понравилось, она набросилась на нее.

— Мой рассказ мог опечалить ее, но не рассердить, — возразила Бет. — Не могу поверить, чтобы она избила кого-нибудь из-за этого. Она — миротворец, а не боец.

— Я боюсь, мы оба ошибаемся на этот счет, — мрачно обронил Стивен. Он сунул руки в карманы брюк и принялся раскачиваться на носках. — Она заставила нас поверить в то, что единственный раз вышла из себя, когда явилась в приемную поликлиники и застрелила двоих человек. Мы проглотили наживку целиком, с крючком и леской, учитывая трагичные обстоятельства ее жизни и еще потому, что ты знала ее. Вот почему нам трудно поверить и в то, что Сюзанна причастна к исчезновению тех других людей.

— Неужели ты изменил свое мнение о ней только потому, что она избила заключенную? — набросилась на него Бет. — Мы оба знаем, каково это — сидеть в тюрьме!

— Послушай, полиция наверняка что-то обнаружила, в противном случае ее не стали бы снова вызывать на допрос, — с жаром возразил Стивен. — Они побывали и в Уэльсе, и в Луддингтоне. А теперь она показала нам, что способна на неожиданное и иррациональное насилие.

— Разве нельзя сказать этого обо всех нас? — вспыхнула Бет. — Даже самый тихий и спокойный человек может взорваться, если его довести до этого. Могу себе представить: если запереть меня в камере с кем-то, кто постоянно действует мне на нервы, я бы и не такое сотворила.

— Все это я знаю, — заявил он и бессильно всплеснул руками. — Но в Сюзанне есть что-то, Бет, что она скрывает от нас. Несколько раз я точно чувствовал это. Лайам, Ройбен и Зоя. Что с ними случилось, а?

Бет в ужасе уставилась на него. Она уже привыкла доверять его здравомыслию и интуиции, но не могла стерпеть, что он сомневается в Сюзанне.

— Перестань, Стивен, — воскликнула она, закрыв лицо руками. — Вокруг нее слишком много совпадений с пропавшими без вести людьми, но все равно, я не могу поверить, что она имеет к этому какое-то отношение.

— Да, похоже, она умеет заставить тебя безоговорочно верить ей, — сухо заметил Стивен. — Стоит мне оказаться рядом с ней, и я начинаю чувствовать то же самое. И только потом меня обуревают сомнения.

— Твоя работа состоит не в том, чтобы искать доказательства вины, — резко напомнила ему Бет. — Ради всего святого, ты защищаешь ее. Так вот, пусть поисками улик занимаются полиция и обвинитель.

* * *

— Допрос Сюзанны Феллоуз начат в девять часов пятнадцать минут утра, — произнес в микрофон Рой. — Присутствуют детектив-инспектор Лонгхерст, сержант Блум и Стивен Смит, адвокат Сюзанны Феллоуз.

Рой начал допрос с того, что попросил Сюзанну вспомнить август 1986 года.

— Мы знаем, что восьмого числа вы отправились в Бристоль, у нас есть показания вашего бывшего квартирного владельца о том, что в этот день вы зашли к нему и уплатили задаток. Правильно?

— Да, — ответила Сюзанна.

— После этого вы сразу же направились к себе домой, в Стрэтфорд-на-Эйвоне?

— Нет, я переночевала в Бристоле в каком-то дешевом отеле. Домой я поехала на следующий день.

— То есть девятого? — уточнил он. — Лайам был там, когда вы вернулись домой?

— Нет, — ответила она. — Он работал в другом месте.

— Говоря «…работал в другом месте», вы имеете в виду, что он и ночевал там же, где работал?

— Ну, в общем, да, в своем фургоне, — согласилась она.

— И где он работал?

— Не помню, — ответила она. — Он не всегда рассказывал мне об этом.

— И когда же вы увиделись с ним снова?

— Больше никогда, он так и не вернулся.

— А почему, как вы думаете?

— Я уже говорила вам, причем неоднократно. Он не хотел связывать себя.

— Но вы ожидали от него ребенка, — сказал Рой. — Я уверен, что вы считали, что он должен нести хотя бы некоторую ответственность за это?

— Мне это не приходило в голову, потому что я не знала, что беременна, пока не уехала оттуда, — заявила Сюзанна, раздраженно наморщив лоб, потому что и это она уже повторяла ему несколько раз.

— Итак, когда вы видели Лайама в последний раз? — спросил Рой.

— За день до того, как я уехала в Бристоль, — сказала она.

— То есть седьмого августа, так?

— Наверное.

— И он уехал из деревни в своем фургоне?

— Да.

— И вы больше не видели ни его, ни фургона?

— Нет, — ответила она и глубоко вздохнула.

— Но вы должны были видеть его фургон — он оставался припаркованным в одном из переулков еще несколько недель, — сказал Рой, пристально глядя на Сюзанну.

— Правда? — спросила она, широко раскрыв от удивления глаза. — Я не знала об этом.

— Полагаю, вам также не было известно и о том, что девятого августа, в тот день, когда вы находились в Бристоле, Лайам работал у мистера Эндрюса, менее чем в трех милях от Луддингтона?

— Спустя столько времени я уже не помню, где он работал и говорил ли он мне об этом, — ответила она.

— Тогда должен сообщить вам, что мистер Эндрюс помнит это, — резко заявил Рой. — По его словам, Лайам закончил работу к обеду, после чего уехал, договорившись, что приедет на следующий день за деньгами. Но он не вернулся. Можете ли вы объяснить это?

Сюзанна равнодушно пожала плечами.

— Может, он отправился на другую работу. Не знаю, я же была в Бристоле.

— Только не в это время, вы вернулись в Луддингтон на автобусе, примерно в половине второго в тот же самый день.

— Вполне может быть, раз вы так говорите, — заявила Сюзанна, складывая руки на груди и глядя в потолок.

— У нас есть заявление миссис Веры Сэлмон — она жила через дорогу от вас и утверждает, что вы сидели в автобусе рядом с ней именно в этот день. Она сказала, что вы рассказывали ей о доме, который вам удалось найти, и выглядели очень довольной.

— Это правда, — согласилась Сюзанна. — Я была очень счастлива.

— Разумеется, ведь вы были уверены, что Лайам любит вас и что переезд в Бристоль станет для вас обоих началом новой жизни. Я полагаю, вы ожидали, что впоследствии он позвонит или заедет к вам?

Сюзанна казалась смущенной и растерянной.

— Э-э, да, но ведь он работал в другом месте.

— Нет, не работал, Сюзанна, — сказал Рой. — Та же самая соседка видела, как в тот день после обеда он входил к вам в дом.

— Ну, может, и входил, — заметила она, покраснев. — Прошло так много времени, что я уже и не упомню, что именно случилось тогда.

— Я не верю, будто вы могли забыть что-либо, связанное как раз с тем днем, — упрямо продолжал Рой. — Только не обратную поездку из Бристоля, когда вы были так счастливы, не разговор с миссис Сэлмон, и не то, что сказал вам Лайам, когда зашел к вам. Я полагаю, что именно в тот день он заявил вам, что не намерен переезжать в Бристоль с вами. Я уверен, что все закончилось столкновением, во время которого вы убили его.

— Не говорите ерунды, — вскричала она, вскакивая со стула и обращаясь к Стивену за помощью. — Скажите ему, мистер Смит! Я не могла причинить ему вреда, я любила его.

Некоторое время спустя, плача, Сюзанна призналась, что Лайам действительно зашел к ней и что они поссорились. Но она утверждала, что он ушел из ее дома около половины шестого, и это был последний раз, когда она видела его.

Далее она заявила, что его фургон вполне мог остаться в деревне, но даже если бы она и видела его, а она не видела, то это ей ни о чем не сказало бы, поскольку тот вечно ломался. Что касается того, почему Лайам не вернулся, чтобы забрать заработанные деньги, то, по ее словам, он всегда относился к деньгам слишком легко.

— Хорошо, давайте пойдем дальше и поговорим о том, что было два года назад, в 1993 году, — сухо заметил Рой. — Исчезновение Ройбена Морленда и Зои Фримантл из поместья в Уэльсе.

— Какое отношение имею я к их исчезновению? — заявила Сюзанна, словно бы не веря своим ушам. — Я была лишь одной из двенадцати человек, которые там жили.

— Вам говорят о чем-либо имена Роджера Уоткинса и Хитер Блит? — поинтересовался он.

— Да, — ответила Сюзанна. — Оба жили в поместье в одно время со мной.

— Никто из них в настоящее время не проживает в Хилл-хаусе, но оба сделали заявления в отношении Ройбена и Зои, — продолжал Рой. — Они сказали, что те уехали в самом начале апреля на ярмарку в Северный Уэльс, чтобы продать там сувениры. Вы покинули поместье в то время, когда их не было в Хилл-хаусе.

— Правильно, так оно и было, — ответила она.

— Но Уоткинс утверждает, что неделей позже видел вас в Эмлин Карлисле.

— Он ошибается. К тому времени я уже была в Бристоле.

— Ошибался ли он и в том, что утверждал, будто Ройбен очень плохо обошелся с вами, приведя к себе домой Зою и разделив с ней вашу бывшую постель?

— Нет, это правда. Поэтому я и ушла, мне это не понравилось.

— Вы сняли комнату в Белль-вю, в Клифтоне, только 28 апреля, то есть через две недели после того, как покинули Хилл-хаус. Я видел копию соглашения о найме квартиры, подписанного вами, на котором стояла дата. Итак, где вы провели две предшествующие недели?

— В Бристоле, — настаивала она.

— Где именно в Бристоле?

Она заколебалась.

— Я не помню адреса, какая-то ночлежка. В это время я искала квартиру.

— Не искали вы никакой квартиры, Сюзанна, — заявил он, подавшись к ней. — Вы разбили палатку в лесу неподалеку от Хилл-хауса. Разве не так?

Вплоть до этого момента Стивен не проявлял ни малейшего беспокойства относительно вопросов, которые задавали его клиентке. В сущности, он не понимал, зачем полиции понадобилось допрашивать ее вновь: похоже, у них не было никаких новых доказательств, позволявших утверждать, что она имеет какое-то отношение к исчезновению этих людей. Однако предположение о том, что она разбила палатку в лесу, встревожило его.

— Это совершеннейшая чепуха, — с негодованием заявила Сюзанна.

— Вы имеете право не отвечать на дальнейшие вопросы, — напомнил ей Стивен.

— Все нормально. Мне нечего скрывать, — ответила она ему со слабой улыбкой, словно вопросы абсолютно не беспокоили ее. — Зачем, ради всего святого, мне понадобилось бы разбивать палатку в лесу?

— Месть? — предположил Рой, подняв бровь. — Мы были в том лесу, и палатка по-прежнему там, хотя и поизносилась за эти два года.

— У меня никогда не было никакой палатки, — презрительно фыркнула она. — Если вы и нашли что-то, то это не мое.

— Я и не говорю, что это ваша палатка, но она принадлежала Хилл-хаусу, ее опознали.

— Почему вы обвиняете именно меня? — Сюзанна широко распахнула от удивления глаза и оглянулась на Стивена в поисках поддержки. — Любой человек из поместья мог поставить ее там. Да хоть сам Ройбен мог это сделать. Он постоянно куда-то исчезал, ему нравилось ночевать под открытым небом, каждый, кто жил в том доме, подтвердит это.

— Последний раз обитатели Хилл-хауса видели Ройбена и Зою, когда те направлялись как раз к тому самому лесу на пикник, — сказал Рой. — Но они ушли из дома, не взяв с собой ничего, кроме маленькой корзинки и покрывала.

— Ну вот, сами видите, — торжествующе заявила она. — Должно быть, все остальное он отнес туда заранее. Вероятно, они пробыли там какое-то время, а потом отправились за границу или еще куда-нибудь.

— Он не мог уехать за границу без паспорта, — парировал Рой, улыбнувшись. — Мы обнаружили его паспорт в Хилл-хаусе. Там же Ройбен оставил и свой фургон, и с тех самых пор он не притрагивался к своему банковскому счету.

— Тогда спросите других, где он, — выкрикнула она. — Если они видели, как он уходил с одним только покрывалом и не вернулся, то почему они не заявили о его исчезновении?

— У них были на то свои причины, — отозвался Рой. — Например, подлог с субсидией. Понимаете, когда он не вернулся, им не на что стало жить. Поэтому они зарегистрировались в центре занятости и получили субсидию на оплату жилья. Вряд ли они могли заявить о пропаже хозяина имения, когда предполагалось, что они арендуют у него жилье и отдают ему еженедельно около тридцати фунтов. Так ведь?

Сюзанна рассмеялась, чем несказанно удивила Стивена.

— Мне кажется, что все это притянуто за уши. Вы только что назвали вескую причину, по которой один из них или все они вместе могли хотеть избавиться от Ройбена. Когда я ушла оттуда, то ушла навсегда. И мне было совершенно все равно, что там творилось.

Стивен был согласен с ней. Он никак не мог взять в толк, к чему клонит Рой и что еще тому было известно, о чем он пока не говорил: инспектору нужно было иметь что-то получше того, что он выложил.

— Узкая горная долина в лесу была любимым местом Ройбена, не так ли? — продолжал Рой. — Вы сами занимались там с ним любовью, правда?

Сюзанна сделала непонимающее лицо, словно бы представления не имела, о чем идет речь.

— Я знаю, что так оно и было, — упорствовал Рой. — Он водил туда всех своих женщин: Хитер, Меган и многих других. Но всем вам он говорил, что вы — единственная, и в тот момент вы верили ему.

Стивен взглянул на Сюзанну. Впервые за время допроса она слегка напряглась. Но она лишь скрестила руки на груди и ничего не ответила.

— Может, вам стоит рассказать нам правду и облегчить душу, — вполне миролюбиво, но с явной усталостью в голосе заметил Рой. — Вы отнесли туда палатку и прочее снаряжение по частям. Вы ушли из Хилл-хауса в то время, когда там не было Ройбена и Зои, но вот направились вы отнюдь не в Бристоль. Вы разбили лагерь в лесу, зная, что Ройбен вот-вот появится там с Зоей. Вы кипели от ярости. Еще бы! Ведь он вас унизил, предпочтя вам женщину моложе вас. И вы вознамерились отомстить ему.

— Это неправда, — заявила Сюзанна, и на щеках у нее выступили красные пятна. — Мне действительно было больно оттого, что он так плохо обошелся со мной, но я уже устала от всех этих бездельников и тунеядцев и хотела начать все сначала.

— Но ведь у вас не получилось начать все сначала, не правда ли? — сказал он. — Ютиться в одной комнатушке и мыть полы в конторах! Вряд ли это можно считать успешной карьерой.

— Возвращение в Бристоль, где все напоминало мне об Аннабель, было ошибкой, — резко бросила она. — Как оказалось, мне лучше было бы поехать куда-нибудь в другое место. Я запуталась и ошиблась, потому что впала в депрессию.

Рой воспользовался своим любимым тактическим приемом, то есть попросту умолк. Он просто смотрел на нее, не говоря ни слова.

Он не думал, что она убила Лайама. Мужчина вовсе не был толстокожим, наверняка он испытывал неловкость оттого, что не может остаться с Сюзанной, и уехал, потому что не хотел, чтобы люди вокруг постоянно напоминали ему о ней.

Зато Рой был убежден в том, что она убила Ройбена и Зою. Когда он допрашивал Меган в Уэльсе, та рассказала ему о том, что всех своих женщин Ройбен всегда брал в эту долину, и даже отвела его туда вместе с двумя другими полицейскими. И там они нашли пропавшую палатку и кое-какие другие вещи для лагеря, о которых независимо друг от друга говорили Роджер и Хитер.

И хотя вполне могло случиться так, что палатку и прочие вещи мог принести туда кто угодно, включая самого Ройбена, тот факт, что они были брошены там, внушал подозрение. Вся долина вообще представлялась идеальным местом для убийства — она находилась в удаленном и укромном уголке, и одновременно оттуда можно было видеть поместье Хилл-хаус. Звук выстрела никто не услышал бы, тело могло пролежать там долгие годы, и опавшие листья и прочая растительность надежно укрыли бы его от любопытных глаз.

И хотя Рой рассматривал долину в студеный зимний день, он легко мог вообразить себе, какой красивой она была весной и летом и какое благоговение испытывал бы любой человек, занимаясь там любовью. Он также легко мог представить себе ярость и ревность, обуявшие Сюзанну, когда ее место заняла молодая и красивая Зоя. Он подумал, что она вполне могла спланировать их убийство заранее. Оно бы потребовало только одного необычного качества, а именно — терпения.

Сюзанна, конечно, не могла точно знать, когда именно Ройбен приведет туда Зою. Могли пройти недели, если не месяцы. Но терпение как раз и относилось к числу добродетелей Сюзанны. Об этом просто-таки кричали все факты, которые Рой успел узнать о ней, начиная с ее детства. Она была из тех, кто будет долго и терпеливо поджидать подходящего момента, чтобы отомстить. Точно так же, как она выжидала, прежде чем застрелить тех людей в поликлинике. Эта ее черта внушала ужас.

Он еще раз внимательно вгляделся в нее и заметил в ее светлых, зеленых с голубизной глазах то же самое отсутствующее выражение, которое он уже наблюдал, арестовывая ее в поликлинике или допрашивая в полицейском участке. Рой подумал, что она умеет мысленно отстраняться от реальности того, что совершила, и как раз сейчас она именно так и поступила.

Тем не менее, в молчании Роя крылась угроза. Сюзанна нервно сжимала и разжимала пальцы, беспрестанно поправляя волосы, убирая их за уши, и губы у нее явно пересохли. Ложь давалась ей нелегко, но зато она в полной мере обладала терпением, чтобы довести задуманное до конца.

Он решил, что самое время прервать затянувшееся молчание.

— Мне кажется, чувство вины, которое вы испытывали, и ввергло вас в депрессию, — сказал он, подавшись к ней через стол. — Я бы сказал, что, убив Ройбена и Зою, вы намеревались начать жизнь с чистого листа. Но все оказалось не так просто. Правда?

Он снова умолк, откинувшись на спинку стула и не сводя с нее глаз.

— Это ведь не могло быть так просто, Сюзанна, я вас спрашиваю? — настаивал он. — Вы вновь оказались там же, откуда начинали. Ройбен убедил вас оставить свой уютный домик, он продал все ваши вещи. Восхитительная жизнь, которую он обещал развернуть перед вами, вновь оказалась обманом. Ройбен бросил вас ради женщины, которая была намного моложе вас. Вы помнили об этом каждый Божий день, когда жили в своей мрачной и убогой комнатенке в Белль-вю. Разве не правда, что в вас кипела такая злоба, что вы просто должны были сорвать ее на ком-нибудь? А кто лучше доктора Визерелла и той регистраторши, которые, как вы считали, были виновны в смерти Аннабель, подходил на эту роль?

— Они заслуживали смерти, — выкрикнула Сюзанна в лицо инспектору, и глаза ее сверкнули. — Они дали моему ребенку умереть, так что они получили по заслугам.

— А Лайам, он тоже заслуживал смерти за то, что не хотел остаться и жить с вами? А Ройбен, он тоже заслуживал смерти за то, что обманул вас? А Зоя — за то, что унизила вас?

— Да что вы можете знать об этом? — Сюзанна внезапно вскочила со стула, лицо ее раскраснелось от гнева. — Вы даже представить себе не можете и никогда не сможете, каково мне было, когда Аннабель умерла. Она была моей жизнью, она была для меня целым миром. И если бы не эти двое тупых и неграмотных людишек, которые даже не захотели вызвать ей «скорую», сегодня она была бы жива!

— Сядьте, Сюзанна, — твердо сказал Рой, пристально глядя на нее. — К несчастью, мне известно, что значит потерять ребенка. Это самое худшее из того, что может случиться с человеком. Вот только убийством этого не исправить.

Рой вовсе не собирался давать ей понять, что тоже в свое время потерял ребенка, но, очевидно, Сюзанна расценила его отношение к ней как покровительственное, потому что она отступила на шаг и окинула его яростным взглядом.

— Сядьте, Сюзанна, — повторил он. Бешенство, пылавшее в ее взгляде, беспокоило его. Все ее прежнее спокойствие как рукой сняло, она готова была буквально броситься на него.

— Я не хочу садиться, — прошипела она. — Неужели вы настолько глупы, что думаете разжалобить меня такой вот ерундой? Наверное, так и есть, потому что вы пытаетесь обвинить меня в убийстве трех человек, не располагая никакими доказательствами. Вы так тупы, что даже не можете сообразить, почему Бет до сих пор не легла с вами в постель. Ведь так? Ну, на этот счет я могу вас просветить, чтобы вы не напрягали мозги. Потому что ее изнасиловали!

Стивен вскочил со стула.

— Достаточно, Сюзанна, — воскликнул он, хватая ее за руку. — Сейчас речь идет о вас, а не о Бет.

— От вас меня тоже тошнит, — огрызнулась она, повернувшись к нему лицом. Она стряхнула его руку и схватила за лацканы пиджака, притянув к себе. — Вы делаете вид, что сочувствуете мне, а на самом деле вам глубоко наплевать. Наверное, и у вас слюнки текут при виде Бет.

Рой тоже поднялся на ноги, чтобы вмешаться. Для невысокой женщины Сюзанна оказалась на удивление сильной, и ему потребовалось приложить усилия, чтобы усадить ее обратно на стул.

— Хватит, — твердо заявил он. — Сейчас мы прерываем допрос и продолжим его, когда вы успокоитесь.

Рой проговорил в микрофон, что допрос прерван в двенадцать тридцать, и сержант Блум вывел Сюзанну из комнаты, оставив Роя и Стивена одних.

— Фу-у! — выдохнул Рой, вытирая ладонью пот со лба.

Стивен видел, что инспектор потрясен, лицо его покрывала смертельная бледность.

— Мне очень жаль, — просто сказал он. — Вам не следовало слышать этого.

Рой устало провел рукой по лицу.

— Это правда?

— Я не увиваюсь за Бет, мы просто друзья. — Стивен чувствовал некоторую неловкость: ему следовало предвидеть эту вспышку Сюзанны и предотвратить ее. — Что касается второго вопроса, то я просто в растерянности, оттого что она бросила это вам в лицо. Бет пыталась набраться храбрости и сама рассказать вам. Она придет в ужас, узнав что вам пришлось узнать это таким вот образом.

— А вы откуда знаете? — поинтересовался Рой, и глаза его сузились.

— Это нелегко объяснить, и не думаю, что я должен это делать, — ответил Стивен.

— Я слышу речи настоящего адвоката, — с сарказмом заметил Рой.

Стивен вздохнул.

— Все совсем не так, как вы себе представляете. До ареста Сюзанны мы с Бет были едва знакомы. Когда Бет узнала в ней свою давнюю подругу, ее броня дала трещину. Я просто оказался под рукой, и во время обсуждения дела на свет выплыли давно скрываемые вещи. Я не могу их с вами обсуждать, Бет бы это не понравилось. Она сама расскажет вам обо всем.

— Почему она рассказала Сюзанне о наших с ней отношениях? — спросил Рой, и в глазах его притаилась боль.

И только тут Стивен понял, какие глубокие чувства питает этот полицейский к Бет. До сих пор он видел этого человека сугубо с профессиональной стороны, ему импонировали его ум, проницательность и упрямство. Ему неоднократно приходило в голову, что детектива-инспектора Лонгхерста интересует не столько сама Бет, сколько ее положение. Это не на шутку беспокоило его, потому что он видел: Бет больше не выдержит, если ее сердце будет вновь разбито. Но только влюбленный в Бет мужчина мог так опечалиться оттого, что другим было известно о ее прошлом, в то время как он ничего не знал о нем.

— Она вряд ли сказала что-либо другое, кроме того, что вы друзья, — негромко и мягко произнес Стивен. — Видите ли, она навещала Сюзанну не в качестве адвоката, а как ее старая подруга. Сюзанна просто брякнула наобум, ей хотелось досадить вам.

— Ей это удалось, — с горечью заключил Рой. Он уперся локтями в стол и закрыл лицо руками.

— Не позволяйте ей разозлить себя, — твердо сказал Стивен. — Пусть ее приведут обратно, и продолжайте допрос.

Рой взглянул на свои наручные часы и нахмурился.

— Уже время обеда, — заметил он. — Давайте дадим ей остыть, а сами заглянем в паб и перекусим.

В пабе на углу главной улицы было очень тихо, единственными посетителями оказались несколько рабочих, заглянувших пропустить по кружечке, да пара стариков из деревни. Стивена слегка стесняло присутствие сержанта Блума, поскольку он видел, что тот крайне заинтересовался вспышкой гнева Сюзанны. Однако не Стивену было напоминать ему, что он должен забыть о том, что слышал.

Пока они усаживались, заказав себе бутерброды и кофе, Рой взял себя в руки, и заговорил о ходе расследования в Уэльсе, а также о тех заявлениях, которые сделали Меган, Хитер и Роджер. Эта информация, так или иначе, все равно стала бы известна Стивену, но ему было приятно сознавать, что Рой не скрывает ее, чтобы досадить защите.

Он рассказал Стивену, что показания и Хитер Блит, и Роджера Уоткинса были почти одинаковыми, расходясь лишь в мелочах, и подозревать сговор не приходилось, поскольку они не виделись с тех пор, как покинули Хилл-хаус.

Обнаружив пропажу палатки и некоторых других вещей, они, как и прочие обитатели коммуны, решили, что Ройбен с Зоей отправились на пикник на природу. Когда же спустя несколько дней Ройбен не вернулся за своим фургоном, они предположили, что парочка отправилась за границу. Но в отсутствие руководителя коммуна быстро пришла в упадок. Вслед за Меган поместье покинула Хитер, и Роджер сообщил, что ее место, как впоследствии и другие, постепенно заняли бродяги, которые приходили в Хилл-хаус и оставались там жить. Роджер Уоткинс продержался в поместье еще около года. Именно в это время он и обнаружил паспорт Ройбена и понял, что тот никак не мог уехать за границу.

В своих показаниях Роджер высказал некоторую озабоченность дальнейшей судьбой Ройбена, поскольку подозревал, что тот мог попасть в неприятную историю из-за наркотиков. Но, поскольку ему самому грозило обвинение в мошенничестве с субсидией, он не рискнул сообщить об исчезновении Ройбена в полицию.

Роджер настаивал на том, что он действительно видел Сюзанну в Эмлин Карлисле, и ему, похоже, можно было верить, поскольку он описал цветастое платье, в котором была Сюзанна, а полиция обнаружила его в ее вещах при обыске. Но доказательств того, что именно Сюзанна отнесла палатку и другие вещи в лес, не было, во всяком случае таких, какие можно было бы предъявить суду, и Рой сомневался, что по прошествии двух лет им удастся их добыть.

Стивен понимал, что должен радоваться полному отсутствию прямых улик, указывающих на то, что парочка погибла от рук Сюзанны, или хотя бы на то, что они действительно мертвы. Тем не менее, видя твердую уверенность Роя в том, что их тела закопаны где-то в лесу неподалеку от Хилл-хауса, он испытывал скорее беспокойство, чем радость или облегчение.

* * *

— Мне нужно поговорить с вами наедине, прежде чем вернется полиция, — заявил Стивен Сюзанне, когда ту привели в комнату для допросов. Глаза ее покраснели и опухли от слез.

— Мне очень жаль, что я сказала Лонгхерсту о Бет, — вырвалось у нее. — Я готова была откусить себе язык. Я здорово разозлилась на него и хотела сделать ему больно. Но в результате пострадает одна Бет, правильно?

Стивен был поражен, что она способна думать о Бет в то время, когда самой ей грозит смертельная опасность.

— Ну, сделанного не воротишь, что теперь об этом говорить, — ответил он.

— Она рассердится на меня, — продолжала Сюзанна, опустив глаза. — И зачем только я вернулась в Бристоль! Мы бы никогда больше не встретились, и я не досаждала бы ей.

Стивен пожал плечами.

— По-моему, Бет не считает, что вы досаждаете ей.

Ему хотелось сказать, что ее повторное появление в жизни Бет стало едва не лучшим из всего, что могло случиться с ее подругой. С каждым днем Бет открывалась все больше и больше. Сейчас она уже ничем не напоминала ту холодную, бесстрастную женщину, которая появилась в конторе «Тарбук, Стоун и Алдридж» примерно полтора года назад.

Собственно говоря, арест Сюзанны стал катализатором целого ряда событий. Не пробуди она всех этих чувств у Бет, где бы он сейчас был? Именно Бет подтолкнула его к решительному разговору с Анной, и наконец-то благодаря этой поддержке у его брака появилось будущее. Анна выздоравливала, жизнь дома налаживалась, и его дружба с Бет стала крепкой и надежной.

— Она рассердится, когда Лонгхерст передаст ей мои слова, — с отчаянием произнесла Сюзанна. — Она любит его, мистер Смит, а я все испортила.

— Я сомневаюсь в этом, Сюзанна. — Стивен успокаивающе положил ей руку на плечо. — Полицейские привыкли к тому, что им говорят в лицо неприятные вещи. Кроме того, если бы не вы, они могли бы так и не узнать друг друга.

— Но ведь Бет увидится с ним не раньше, чем все это закончится, так? — Сюзанна смотрела на него полными слез глазами. — Должно быть, она ужасно себя чувствует, оказавшись в центре внимания.

— Вам не следует об этом беспокоиться, — решительно заявил Стивен. — Мы, адвокаты, не имеем привычки смешивать личную жизнь с работой. В суде я не на жизнь, а на смерть бьюсь с прокурором, а после заседания мы отправляемся выпить по кружке пива в ближайший паб. У меня есть друзья среди полицейских, им приходилось арестовывать моих клиентов, но от этого мы не стали врагами.

— Но сейчас Бет нужно быть рядом с Лонгхерстом, — упорствовала Сюзанна. — Она снова забьется в свою раковину, если все так и будет тянуться бесконечно. Мне невыносима мысль о том, что я лишила ее счастья, которого она заслуживает.

Стивен не нашелся, что ответить на это. Он знал, что Сюзанна была права в том, что Бет не позволит себе увидеться с Роем, пока все не закончится, для нее это — дело чести. Может статься, время, проведенное в вынужденной разлуке, а также те факты, которые могут всплыть в ходе расследования, и в самом деле повредят ее дальнейшим отношениям с Роем, но Стивен считал, что Сюзанна не должна взваливать на свои плечи еще и эту ношу, у нее и без того хватало собственных проблем.

— Бет — взрослая женщина, — мягко сказал он. — Вам не следует беспокоиться о ней.

— Но я должна помочь ей, — заявила Сюзанна, глядя на него потухшими глазами. — Поэтому я собираюсь рассказать инспектору всю правду.

Стивен решил, что она имеет в виду изнасилование и все, что ей об этом известно.

— В этом нет необходимости, чем меньше вы будете говорить об этом, тем лучше, — с тревогой заметил он. — Просто отвечайте на вопросы, которые будет задавать вам Лонгхерст, и больше ничего.

— Я совсем не имела в виду Бет, — нахмурившись, произнесла она. — Я имею в виду всю правду об убийствах. Признание.

Стивен был настолько поражен, что не мог вымолвить ни слова.

— Признание? Вы хотите сказать, что все-таки убили Ройбена и Зою? — выдохнул он.

— Да, — прошептала она. — Я знаю, что пока что у полиции нет доказательств, чтобы обвинить меня. Но Лонгхерст — умный человек, и он знает, что это сделала я. И он будет продолжать поиски, пока не найдет доказательства. Я больше не могу выносить этого, я готова сделать признание и покончить со всем.

— Я не верю в то, что вы убили их, — услышал Стивен свой собственный голос. В голове у него стоял туман, мысли путались, он хотел верить, что Сюзанна повредилась рассудком, что она хочет сделать признание, просто чтобы прекратить дальнейшие расспросы.

— Это сделала я, мистер Смит, — сказала она и положила свою ладонь на его руку. — Это очень мило с вашей стороны, что вы не верите, будто я способна на такое, но это правда. Я думаю, что и Бет не поверит, но вам придется объяснить ей все. Она должна простить меня и попытаться обрести счастье с Лонгхерстом. Я хочу, чтобы было именно так. Я могу помочь ей.

Стивену еще никогда не доводилось слышать столь невероятного признания. Но лицо Сюзанны светилось искренностью. Впрочем, именно в этом и заключалась ее парадоксальность. Ее доброта, стоицизм, скромность заслуживали восхищения. Она нравилась ему. По-настоящему нравилась, причем намного больше, чем многие из его клиентов. Тем не менее, все эти ее достоинства перевешивало убийство: доброта обернулась жестокостью, стоицизм — желанием отомстить во чтобы то ни стало, а скромность превратилась в мужество.

Но даже зная о том, что она убила еще двоих, Стивен не изменил своего отношения к ней. Она по-прежнему нравилась ему.

— Бет не захотела бы, чтобы вы делали признание только для того, чтобы помочь ей, — поспешно сказал он. — Я вынужден посоветовать вам не делать этого, Сюзанна. Если вы поступаете так, потому что устали от вопросов, я могу настоять на том, чтобы мы закончили на сегодня.

— Бет всегда считала, что я говорю правду. — Сюзанна с вызовом подняла голову. — Однажды она сказала, что это одно из главных моих достоинств. А у меня не так уж много их осталось, моих достоинств. С тех пор, как я оказалась здесь, я научилась лгать. И теперь я должна рассказать всю правду, хотя бы ради себя самой. Понимаете, мистер Смит, я — настоящая убийца. Меня следует поместить в такое место, где я больше не смогу никому причинить вреда.

Глава семнадцатая

Стивен почувствовал, что ему необходимо побыть одному, чтобы собраться с мыслями, поэтому он удалился из комнаты для допросов, оставив Сюзанну в обществе тюремного офицера. Он с удовольствием вышел бы наружу, на свежий воздух, но это было невозможно из-за строгих предписаний внутреннего тюремного распорядка. Поэтому ему пришлось довольствоваться тем, что, стоя в коридоре, вдыхать спертый, душный воздух. Впервые за много лет ему захотелось закурить и немедленно пропустить стаканчик.

Он был ошеломлен заявлением Сюзанны о том, что она хочет признаться в убийстве Ройбена и Зои. Ему следовало бы с самого начала поинтересоваться, как она с ними расправилась и что сделала с телами. Тогда по крайней мере он знал бы, не выдумывала ли она эту историю, чтобы привлечь внимание к своей персоне и прославиться.

Однако в глубине души Стивен сознавал, что это не так. Характер у Сюзанны действительно был очень противоречивым, но вот чего-чего, а привлекать внимание к своей персоне она не стремилась никогда.

Не следует ли ему попытаться отговорить ее от этого шага? Или хотя бы попросить подождать еще сутки, чтобы осмыслить все последствия? Он был уверен, что именно так на его месте и поступили бы большинство адвокатов защиты, особенно если учесть, что против Сюзанны у полиции не было вообще никаких улик, не говоря уже о самом главном — отсутствии тел жертв преступления.

За годы работы адвокатом Стивену неоднократно приходилось иметь дело с клиентами, которых арестовывали за одно преступление, но в заключении они признавались и в других своих грехах. Иногда это случалось потому, что они понимали: эти преступления все равно будут вот-вот раскрыты, иногда рассчитывали таким образом заслужить благосклонность судьи, но чаще всего оказывалось, однако, что им просто хотелось облегчить душу и совесть.

Но вот Сюзанне рассчитывать на благосклонность судьи никак не приходилось. Ей придется провести остаток жизни в заключении. И она знала об этом. Стивен предпочел бы думать, что к признанию ее подтолкнуло чувство вины, тогда он с легким сердцем может позволить ей действовать по собственному усмотрению.

Но подумать только! Она намеревается помочь Бет! Расскажи Стивену об этом кто-нибудь другой, он только посмеялся бы и посоветовал вызвать к такому клиенту врача для освидетельствования. Однако Сюзанна вовсе не производила впечатления сумасшедшей, ни при первой встрече, ни в дальнейшем. Пожалуй, ее скорее можно было назвать самой здравомыслящей особой из тех, с кем довелось столкнуться Стивену.

«Я — настоящая убийца», — он снова повторил про себя ее слова, а потом несколько раз глубоко вздохнул, чтобы унять неприятное жжение в животе. В его понятии «настоящими убийцами» были Фред Уэст, Питер Сатклифф или Деннис Нильсон. Хладнокровные извращенцы, получавшие удовольствие от убийства. Роза Уэст и Мира Хиндли, вероятно, тоже были закоренелыми убийцами, хотя сейчас, стоя в тюремном коридоре и вдыхая спертый воздух, Стивен был склонен считать их, скорее, соучастницами. Он знал, что в женских тюрьмах содержится много убийц, но ему еще не попадались такие, кто совершил бы не одно, а несколько убийств.

Теперь он уже жалел о том, что ему раньше не доводилось работать по делам об убийствах. Вероятно, тогда он был бы более объективным. Стивен считал, что, доведись ему защищать убийцу, он, конечно, сделал бы для него все, что можно, но был бы доволен, проиграв дело. Он еще не слышал об адвокатах, убежденных в невиновности своего клиента, в то время как тот добровольно признавал свою вину.

И вот сейчас он испытывал как раз такое чувство. Прекрасно зная о том, что это Сюзанна устроила пальбу в поликлинике, Стивен, тем не менее, в глубине души считал, что она имела на это право. Когда он думал о том, сколько ей пришлось хлебнуть в жизни, ему казалось, что он не смог бы обвинить ее даже в том случае, если бы она открыла огонь по прохожим на улице.

Впрочем, он оказался в весьма затруднительном положении. Ему так хотелось блестяще выступить в суде, рассказав о всех грустных, достойных сожаления и трагических событиях в жизни Сюзанны! Он хотел, чтобы и другие почувствовали то же, что и он, поняли, что Сюзанну подтолкнули к краю, и порадовались, когда она получит небольшой срок.

Но если в дело будут включены еще два убийства, картина получится совершенно иной. По Ройбену прольется не много слез. А вот Зоя была молодой и красивой, и никому не захочется думать, что она заслуживала смерти. Это беспокоило его сильнее всего: подобно Бет, он видел в Сюзанне и порядочность, и честность. Для него она была жертвой жестоких обстоятельств, которые вынудили ее преступить закон.

Он взглянул на часы и с удивлением увидел, что уже миновало два. Пора было возвращаться.

У Стивена было всего несколько минут, в течение которых он мог быть наедине с Сюзанной в комнате для допросов, после чего туда должны были вернуться Лонгхерст и Блум. Она казалась собранной, даже горящей нетерпением начать.

— Вы совершенно уверены в том, что хотите сделать признание? — спросил он.

— Совершенно уверена, — ответила она, глядя ему прямо в глаза.

— И вы понимаете, к чему это приведет?

— Да, об ограниченной вменяемости уже не может быть и речи. Я получу пожизненное заключение, — сказала она, и в глазах, и в голосе у нее читалась решимость. — Мне не нужно время для обдумывания. Я уже все решила.

В комнату вернулся Рой. Стивену показалось, что он выглядит усталым и осунувшимся.

— Мой клиент поручила мне сообщить о том, что она хочет сделать признание, — сообщил Стивен.

Выражение лица Роя не поддавалось в этот момент описанию. Его темно-карие глаза расширились от удивления, он в полнейшей прострации переводил взгляд с Сюзанны на Стивена и обратно.

Но инспектор быстро оправился. Сняв пиджак, он повесил его на спинку стула, уселся и заправил чистую кассету в магнитофон, опробовал ее, а потом проделал обычный ритуал, назвав день, время и всех присутствующих.

— С чего вы хотите начать, Сюзанна? — спросил он.

— С девятого августа 1986 года, — произнесла она, не сводя глаз с магнитофона. — В этот день я убила Лайама Джонстона.

Стивен потерял дар речи. Он смотрел на нее и не верил своим глазам. По спине у него пробежал холодок предчувствия. Он открыл рот, но не смог произнести ни слова. Неужели она убила еще и Лайама?

— Я не собиралась его убивать, — заявила она, пристально глядя на Стивена и словно умоляя его не вмешиваться. — Я разозлилась, потому что он не хотел ехать со мной в Бристоль. Мы поссорились, он повернулся, чтобы уйти, и тогда я схватила нож и ударила его в спину.

— Какой это был нож? — спросил Рой.

Стивен заметил, что у него дрогнул голос, хотя ему и удалось скрыть свое удивление.

— Французский кухонный нож, — совершенно спокойно ответила Сюзанна. — Длиной двенадцать или тринадцать дюймов, с треугольным лезвием. Я оставила его на столе после того, как резала мясо.

* * *

Сегодня утром Сюзанна солгала детективу-инспектору Лонгхерсту, когда заявила, что не может вспомнить никаких подробностей об этом дне. Она помнила его очень хорошо, каждое произнесенное слово врезалось ей в память, хотя она с радостью забыла бы все.

День был солнечный, жаркий и душный, и в речной воде на краю сада отражалось голубое небо. Как раз перед тем, как пробило два часа, она сошла с автобуса, переоделась в розовый сарафан, уложила волосы и, быстренько приготовив запеченного цыпленка на ужин, вышла в сад, чтобы позагорать на солнце под одной из яблонь. Ее буквально переполнял восторг: еще бы, ведь она нашла такой чудесный домик в Бристоле! Сюзанна не могла дождаться момента, когда Лайам вернется домой и она расскажет ему об этом. От волнения она не могла даже читать, поэтому прикрыла глаза и принялась обдумывать, как она обставит гостиную в своем новом доме.

Должно быть, она задремала, потому что внезапно ее разбудил звук льющейся воды. Подняв голову, она увидела стоящего в дверях Лайама. Он пил воду из стакана, на нем были только старые джинсы, обрезанные до колен, так что получились шорты. Темные кудри прилипли ко лбу от пота, или, быть может, он только что сунул голову под кран.

Окликнув его, Сюзанна попросила принести ей воды, а потом присесть рядом и выслушать ее замечательные новости. Когда он не вернулся, она поднялась, сама прошла на кухню и увидела, что он сидит у стола, изучая карту.

— Ты разве не слышал меня? — спросила она.

— Слышал, но мне нужно кое-что уточнить, — отозвался Лайам, по-прежнему глядя на карту.

— Я нашла для нас замечательный домик, — сказала она и принялась восторженно описывать размеры комнат, садик и то, каким чудесным районом оказался Клифтон в Бристоле. Возбужденная, она не замечала, что Лайам не разделяет ее чувств, пока он не встал из-за стола и не схватил ее за руку.

— Сюзи, я очень рад, что ты нашла себе столь чудесное местечко, — сказал он, и лицо его приняло холодное и непроницаемое выражение. — Но не стоит расписывать, как славно мы будем жить там вместе. Я уже говорил тебе и повторяю еще раз, что не поеду с тобой в Бристоль. И я не собираюсь менять свое решение.

— Но ты обязательно должен поехать со мной, — упорствовала она. — Нам с тобой там будет очень хорошо. И работы для тебя тоже найдется много.

— Я хочу работать здесь, — возразил он. — Я уже говорил тебе, что не могу жить в городе.

— Но это совсем не город, там очень красиво, — взмолилась она.

Он действительно говорил, чтобы она нашла жилье для себя, а он будет продолжать жить так, как привык, в своем фургоне, переезжая с места на место. В общем-то, он даже разозлился при этом. Но тогда Сюзанна попросту не поверила ему. В конце концов, он говорил ей, что ему не нравится жить и в этом доме, однако же благополучно жил в нем с прошлого декабря.

Лайам заставил ее сесть на стул и еще раз повторил все то, о чем говорил раньше. О том, что ему не по душе оседлый образ жизни и что он остался с ней только потому, что у нее умерли родители, а брат повел себя, как последняя скотина.

— Ты на самом деле мне нравишься, Сюзи, — сказал он, погладив ее по щеке. — И нам было хорошо вместе. Но тебе нужен нормальный парень, который всегда будет рядом и позаботится о тебе. Мне очень жаль, что ты начала строить планы о нашей совместной жизни, но ведь каждый раз, когда я заговаривал о том, что мне пора уходить, ты так расстраивалась! Я помогу тебе собраться, сложить и упаковать вещи, я сделаю все, что смогу, чтобы облегчить тебе переезд. Но это все, Сюзи. Я хочу получить обратно свою свободу.

Она стала спорить с ним, утверждая, что он по-настоящему любит ее и что она не сможет жить без него.

— Это неправда, — возразил он. — Теперь ты обрела крылья, Сюзи, и пришла пора тебе начать жить своей жизнью.

— Я не хочу, — закричала она, испуганная его суровым и резким тоном. — Я хочу быть с тобой, заботиться о тебе.

— Я не желаю, чтобы ты заботилась обо мне так, как о своем отце, — резко бросил он ей в ответ. — Я не желаю, вернувшись с работы, усаживаться за стол, чтобы поужинать, я не желаю, чтобы мои вещи стирал и гладил кто-то другой. Я не желаю, чтобы меня кто-то ждал. Такая жизнь точно не для тебя. Ты уже и так слишком долго ухаживала за своими родителями, готовила, убирала и ходила перед ними на цыпочках. Пора остановиться.

— Я не буду так вести себя, если тебе это не нравится, — в отчаянии вскричала она. — Я буду такой, какой ты захочешь.

— Мне не нужна женщина, готовая раствориться во мне и окружить меня своей лаской и заботой, — нетерпеливо бросил он.

Тогда она не поняла, что он имел в виду. Ведь все мужчины хотят именно этого, хотят иметь женщин, которые делают их существование приятным и удобным. В отчаянии она начала спорить, возражая каждой его реплике, противореча самой себе, и чувствовала, как в ней поднимается всесокрушающая волна ярости и злобы, оттого что она не могла найти нужных слов, чтобы убедить его в том, что она — как раз та, которая ему нужна. Снова и снова она повторяла, что любит его, что он нужен ей, но, похоже, это только укрепляло Лайама в решении уйти.

Внезапно спокойствие оставило его.

— Ты меня душишь, черт бы тебя побрал! — заорал он на нее. — Господи Боже, Сюзи! Сколько раз говорить тебе, что мне не нравится жить в доме, где на столе стоит горячий обед и меня ждет ванна? Я начинаю тебя ненавидеть, Сюзи, потому что ты пьешь мою жизненную силу.

Он повернулся к двери, и она поняла, что он собирается уйти, уйти навсегда. Она должна была остановить его, она не сможет без него жить.

Кухонный нож по-прежнему лежал на столе, там, где она оставила его после того, как приготовила запеченного цыпленка на ужин, и Сюзанна, не раздумывая, схватила нож и бросилась на Лайама.

За мгновение до того, как ударить его в спину, внутренний голос пытался остановить ее. Но Сюзанна была слишком зла, слишком хотела удержать Лайама, и поэтому изо всех сил всадила ему нож в спину, по самую рукоятку.

— Что ты наделала? — прохрипел Лайам каким-то странным, срывающимся голосом, полуобернувшись к ней. Потом покачнулся и упал на бок.

На какой-то миг она не поверила своим глазам — из его голой спины торчал нож, и кровь, густая, темно-красная, толчками била из раны, заливая плитку, которой был вымощен пол. Она просто стояла и смотрела, прижав руки ко рту от испуга и шока.

Через несколько секунд она опомнилась и вытащила нож из раны, прижав ее чистым полотенцем. Но Лайам издал только булькающий звук, и снова воцарилась тишина.

Никогда еще она не чувствовала себя так плохо. У нее не укладывалось в голове, что за какие-то секунды человек может пройти целый путь от жизни к смерти. Или что она может разозлиться настолько, чтобы напасть на кого-то. Какая-то часть ее хотела бежать к телефону и позвонить кому-нибудь, все равно кому, чтобы рассказать, что она наделала. Но чем дольше она стояла на коленях подле Лайама, уже точно зная, что он мертв, тем страшнее ей становилось.

Она совершила убийство! Она сделала нечто такое, что показывали по телевизору и что всегда так интересовало ее. Приедет полиция, ее заберут в тюрьму, и ее фотография появится во всех газетах.

Пока Сюзанна стояла возле Лайама, ей казалось, что ее все глубже и глубже засасывает какой-то водоворот. Время, место, их спор — все это перестало для нее существовать, потеряло значение и смысл. Она всхлипывала, прижималась к нему, обнимала и целовала его, гладила по голове, повторяя, что не хотела этого.

Прошел по крайней мере час, прежде чем ей пришла в голову мысль похоронить Лайама в саду. Большой, со множеством деревьев и с густыми зарослями кустарников сад не просматривался из других домов. Даже если кто-нибудь будет идти по берегу реки, пышные кусты не позволят ему увидеть что-либо. Никто не узнает о том, что она совершила, она уедет, как собиралась, и все вокруг будут считать, что Лайам просто отправился на другую работу. Может, они даже подумают, что он переехал с ней в Бристоль.

Чем дольше она размышляла об этом, тем больше ей нравилась эта мысль. Люди, которые покупали дом, буквально влюбились в сад, так что вряд ли они начнут перекапывать его. Сюзанна даже знала место, где земля была мягкой.

Прошлой осенью Лайам срубил несколько деревьев. Один пенек остался, его намеревались превратить в кормушку для птиц, но весной он снова пустил побеги. Всего несколько недель назад Лайам уговаривал ее, что пень следует выкопать: он все равно больной и только уродует пейзаж. Сюзанна не понимала, какое это имеет значение, если она все равно уезжает, но он, тем не менее, настаивал.

Лайам буквально изуродовал лужайку, ведь ему пришлось копать большую и глубокую ямищу, чтобы добраться до корней, и она даже рассердилась, потому что новым владельцам это могло не понравиться. Лайам пообещал привезти свежий дерн и какие-нибудь кусты, чтобы посадить на этом месте. И он таки сделал это, вчера, пока Сюзанна была в Бристоле — она обратила внимание на лужайку сразу же, как только вернулась домой.

В каких бы расстроенных чувствах она ни пребывала, ей все-таки доставило некоторое утешение мысль о том, что Лайам будет покоиться под новым кустарником. Он любил сад, и он был бы счастлив найти в нем свое последнее прибежище.

Снять слой дерна и выкопать куст оказалось совсем нетрудно. На это ушло всего несколько минут. Однако могилу она рыла долго, потому что знала, что та должна получиться глубокой, в противном случае лисы или кошки могут запросто разрыть ее. Но страх и отчаяние придали Сюзанне сил, и вскоре на полиэтиленовой пленке, которую она расстелила на лужайке, выросла внушительная куча земли. Она вспомнила, что подумала тогда: как хорошо, что ее ближайшие соседи привыкли видеть, как она возится в саду, поливая цветы и растения, ухаживая за ними, иногда даже поздно вечером. Если они и услышат шум сегодня, то не найдут в этом ничего необычного.

Она не знала, в котором часу Лайам пришел к ней домой, вероятно около половины пятого, но к тому времени, когда она вырыла могилу, было уже поздно и начинало темнеть. Вся сложность заключалась в том, что ей пришлось выкопать яму длиннее прежней, но она справилась и с этим, подрезав траву с дерном, чтобы потом уложить ее на место.

Но настоящий кошмар начался, когда она выволокла тело Лайама из кухни и потащила его по лужайке, держа за ноги. Голова его ударялась о ступени, и при виде широкой полосы крови, оставшейся на кухонном полу, ее стошнило. Когда он оказался на траве, тащить оказалось еще труднее, она все время плакала и часто останавливалась, чтобы передохнуть. Но наконец ей удалось свалить тело в могилу, и она принялась засыпать ее землей, радуясь тому, чтобы было уже слишком темно и она не могла видеть, как комья земли падают на лицо и грудь Лайама.

Засыпав могилу, она принесла доску из сарая и положила ее сверху, а потом походила по ней, чтобы своим весом выровнять землю — так, как поступил Лайам, когда выкопал корни. Это было самое ужасное — оно несло на себе отпечаток жестокости и окончательной безысходности.

К тому времени стало уже совсем темно. Сюзанна полила пласты дерна, чтобы они прижились и не засохли к утру, и вернулась в дом.

Затем она принялась драить пол, меняя одно ведро воды за другим, пока пол не стал абсолютно чистым. Она вспомнила, как повалилась на еще влажный пол и разрыдалась. Сейчас она не могла сказать, удалось ли ей поспать в ту ночь, но с первыми лучами солнца она уже работала в саду, снова утрамбовывая землю, пересаживая куст и обкладывая его дерном.

После того, как она убрала полиэтиленовую пленку и смела с лужайки последние комья земли, а затем полила ее из шланга, лужайка стала выглядеть совсем так, как вчера. Правда, она была не такой ровной, но Сюзанна знала, что со временем все выровняется. В заключение она тщательно смыла последние следы крови водой из шланга.

* * *

— Вы уверены, что ударили Лайама только один раз? — спросил у нее Рой.

Сюзанна вздрогнула, услышав его голос. Начав рассказывать эту историю, она мысленно перенеслась в прошлое и настолько ушла в себя, что ей стало казаться, будто она одна в комнате.

— Да, конечно, — ответила она.

Он попросил сержанта Блума встать и повернуться к ним спиной, чтобы она могла показать, куда вошел нож.

Сюзанна заколебалась, она не могла в точности вспомнить такие подробности. Спина у Лайама была коричневой от загара, покрытая капельками пота и совсем не походила на темную униформу сержанта. Но она сказала им, что, по ее мнению, удар пришелся как раз под правую лопатку.

— Он умер мгновенно?

— Нет, не сразу. Он вроде как повернулся, но не до конца, и что-то сказал. Я не помню, сколько прошло времени, прежде чем он умер. Я плакала, вытаскивая нож и пытаясь остановить кровь. Я хотела было вызвать «скорую», но я была слишком напугана, а потом поняла, что он умер.

— Что вы сделали с ножом?

Она удивленно взглянула на него.

— Я вымыла его и положила обратно в ящик.

— А вещи?

— У Лайама их было немного, — ответила она, пожав плечами. — Только куртка, кое-что из нижнего белья, пара рубашек и дождевик. Я хранила их какое-то время. Вы бы, наверное, поступили так же, если бы кто-нибудь бросил вас, разве нет?

Рой сумрачно кивнул, пораженный ее холодной логикой и спокойствием.

— И его никто не искал? — спросил он.

— Нет, — ответила она, глядя ему прямо в глаза. — Но все равно они не пришли бы ко мне. Если Лайаму нужна была работа, он сам приезжал к людям и, по-моему, не особенно распространялся о том, что живет со мной. Поэтому он и оставил свой фургон в каком-то переулке.

— Можете нарисовать план и указать место, где вы его похоронили? — спросил Рой, протягивая ей ручку и листок бумаги.

— Вам необязательно делать это, — быстро вмешался Стивен.

— Я так хочу, — ответила она, бросив на него враждебный взгляд.

Она склонилась над столом, тщательно вырисовывая дом и реку, тропинку, вьющуюся меж цветочными клумбами, даже отмечая отдельные деревья. Рой и Стивен обменялись взглядами.

— Это примерно ярдах в двадцати от задней двери, там еще растет куст сирени, — заметила Сюзанна, рисуя пунктирную линию от дома под углом сорок пять градусов. — Теперь куст, должно быть, разросся, — продолжала она. — Если вы не узнаете сирень, поскольку сейчас на кусте нет листьев, в пятнадцати футах от него растет падуб.

— Пожалуйста, поставьте на этом чертеже свою подпись и дату, — попросил Рой, когда она закончила. Голос у него дрогнул, ему не хотелось верить, что это правда. Он продолжил задавать ей вопросы о том дне, когда она оставила «Гнездовье», спросил, не появился ли Мартин, ее брат, еще раз до того, как она уехала оттуда.

— Он был слишком труслив, чтобы приехать еще раз, — отозвалась она, и в глазах ее промелькнуло торжество. — Понимаете, когда он приезжал в последний раз, то сказал, чтобы я составила опись всего, чтобы было в доме, а потом отметила те вещи, которые хотела бы забрать с собой. Он заявил, что сам решит, что мне можно будет взять, а что — нет. В тот момент, когда он был дома, вошел Лайам и страшно разозлился на Мартина. Он пригрозил Мартину, что если тот не позволит мне взять все, что мне захочется, он не только передаст эту историю во все национальные газеты, чтобы все узнали, какая Мартин крыса, но еще и хорошенько вздует его.

— Неужели это подействовало? — спросил Стивен, забыв, что ему полагается вмешиваться в допрос только для того, чтобы напомнить Сюзанне о ее правах. Из своей встречи с Мартином Райтом он вынес убеждение, что этого мужчину не так-то легко запугать.

— Мартин испугался, что у него будут неприятности в банке, если его имя попадет в газету, — ответила Сюзанна и улыбнулась. — В тот день Лайам был просто великолепен. Похоже, он действительно поступил бы так, как говорил. Мартин сразу же пошел на попятный и не знал, как побыстрее унести ноги. Но, полагаю, он с самого начала понимал, что я не возьму с собой ничего лишнего и не начну распродавать все направо и налево. Хотя уверена, что как только я уехала, он сразу же нагрянул с проверкой.

Она помолчала, а потом вдруг рассмеялась.

— Первое время после переезда в Бристоль, помню, я все надеялась, что кто-нибудь найдет тело Лайама и Мартина обвинят в убийстве. Это было бы божественным правосудием, правда? Меня никто бы не заподозрил. Вся деревня прямиком отправилась бы в суд, чтобы засвидетельствовать, каким негодяем был мой братец.

Стивен не удержался и хмыкнул, и Рой бросил на него строгий взгляд.

— Извините, — сказал Стивен. — Но в этом вопросе я должен согласиться с моим клиентом.

— И вы бы спокойно наблюдали за этим и позволили бы ему сесть в тюрьму за убийство? — спросил Рой у Сюзанны.

Сюзанна притворно улыбнулась.

— Конечно. После того, как он со мной обошелся, Мартин это вполне заслужил. Мне очень хотелось, чтобы это он попался мне под нож, а не Лайам. Если бы Мартин проявил ко мне хоть чуточку сострадания и человечности после смерти нашего отца, если бы он дал мне хоть немного денег из той суммы, которую выручил от продажи дома, чтобы я могла купить себе жилье, я бы сейчас не сидела здесь.

Рой взглянул на нее, понял, что она говорит искренне, и почувствовал неожиданный прилив симпатии к ней. Она проявила недюжинную храбрость и прямоту, честно и откровенно сказав, что думает. Он не сомневался, что одной из причин, почему она так отчаянно цеплялась за Лайама, было то, как обошелся с ней ее братец. Мартину Райту придется за многое ответить.

— Расскажите мне о том, как вам жилось после того, как вы похоронили Лайама и до вашего отъезда, — попросил Рой. — Ведь прошло еще целые две недели, правильно?

— Вы имеете в виду, что я чувствовала? — переспросила она.

Рой кивнул утвердительно.

— Я чувствовала себя и жила, как в тумане, — вздохнула она. — Погода испортилась, и три дня подряд лил проливной дождь. Помню, я еще порадовалась этому, потому что где бы ни работал Лайам, его уж никак не ждали бы в такой ливень. Я оставалась дома и начала паковать вещи, хотя, конечно, я много раз выходила, чтобы посмотреть на могилу. Я буквально видела, как дерн приживается и начинает расти трава. Почти все время я плакала, не могла есть, не спала по ночам. Кроме того, меня тошнило.

— Тогда вы еще не знали, что беременны? — спросил Рой.

— Нет. Я не знала об этом вплоть до того дня, когда приехали грузчики, чтобы забрать меня и мои вещи. Сначала я приписывала тошноту панике и страху, но в то утро в животе у меня появилась непривычная тяжесть, груди стали чувствительнее, и я внезапно поняла, в чем дело.

— И какой была ваша реакция?

— Реакция? — Она нахмурилась. — Я обрадовалась, естественно. По-настоящему обрадовалась.

— Правда? — Похоже, Рой не верил своим ушам. — Вы только что убили и похоронили своего любовника, а потом обрадовались тому, что носите его ребенка?

— Мне было тридцать пять, — заявила она таким тоном, словно это все объясняло. — Мне всегда хотелось иметь ребенка. И теперь, зная о том, что он у меня будет, я совсем не испугалась того, что придется оставить свой дом и снова начать с начала.

В этот момент допрос пришлось прервать, поскольку Сюзанна заявила, что ей нужно в туалет. Рой спросил у нее, не хочет ли она сделать перерыв и продолжить допрос завтра, но она ответила, что предпочла бы покончить с этим сегодня.

Когда Сюзанна вышла в сопровождении тюремного офицера, Рой повернулся к Стивену.

— Скажите мне, не для протокола, вы ожидали чего-нибудь подобного?

— Нет. Я поражен до глубины души, — с грустью признался Стивен. — Когда она сказала, что убила их и хочет сделать признание, я подумал, что она имеет в виду Ройбена и Зою. Но зато теперь все начинает вставать на свои места.

— Вы имеете в виду, что смерть Аннабель была чем-то вроде наказания для нее? — спросил Рой.

— Она регулярно ходила в церковь. Вплоть до того момента, как уехала из Луддингтона. Она упоминала об этом несколько раз во время наших бесед. Как-то я спросил ее, крестила ли она Аннабель, и она сказала, что не могла этого сделать, поскольку сама была не замужем. В то время я не увидел в этом ничего необычного. Но теперь… — Стивен умолк, не будучи уверенным, что сумел выразить свои чувства.

Рой был согласен с ним.

— Для человека верующего это должно было стать предметом серьезного беспокойства. Хотя не знаю, в чем была проблема — то ли в том, что после убийства она боялась попасть в ад, то ли в том, что ее ребенок останется беззащитным. Но я понимаю, что после гибели ребенка это должно было превратиться для нее в навязчивую идею.

— Интересно, что будет дальше, — сержант Блум в первый раз подал голос со своего места на стуле в углу комнаты для допросов. — Держу пари, сейчас она готовит для нас очередную бомбу.

* * *

Сюзанна ничего не готовила. Ополаскивая руки после посещения туалета, она думала о Мартине. Он был единственным, кого она боялась по-настоящему, одна только мысль о том, что придется столкнуться с ним в суде, приводила ее в трепет.

Ее самые ранние воспоминания о брате были болезненными и неприятными. Он избивал ее в саду, прятал или ломал ее любимые игрушки, запугивал угрозами сотворить с ней что-нибудь ужасное. И он был достаточно умен, чтобы не проделывать эти штуки на виду, ее синяки и раны всегда выглядели полученными случайно, так что наказывать его было не за что.

Став старше и уехав учиться в университет, Мартин не прекратил своих издевательств, они просто перешли из области физической в психологическую. Постоянные унижения, ядовитые замечания по поводу ее внешности, учебы в школе. Он заставлял ее поверить в то, что она — ничтожество. Но, вероятно, самое грустное заключалось в том, что она по-прежнему изо всех сил старалась сделать так, чтобы он полюбил ее.

Когда Мартин приезжал домой после того, как с матерью случился удар, она всегда старалась приготовить что-нибудь особенное, тщательно убрать и привести в порядок его комнату и весь дом. Одно-единственное слово благодарности стало бы ей бесценной наградой за труды, но она так и не дождалась его. Брат был умен, красив и образован, и долгие годы она считала себя обыкновенной дурнушкой, серой мышкой, вполне заслуживающей его презрения. Мать однажды обронила, что Мартин ведет себя так потому, что почувствовал себя лишним после ее рождения. Но Сюзанна всегда считала это ерундой, поскольку родители вечно хвалились только им и его успехами.

После смерти отца Мартин стал просто невыносим. У него появилась привычка являться неожиданно, как снег на голову, попрекая ее и обзывая жирной шлюхой, потому что кто-то проболтался ему о Лайаме. Несмотря на все те деньги, которые он должен был получить от продажи дома, несмотря на то, что она присматривала за домом и садом, он и не подумал помочь ей, не дал ни копейки даже на самые необходимые счета по хозяйству. Мартин холодно посоветовал ей встать на учет в центре занятости и подать заявление на получение пособия по безработице, добавив, что ей пора научиться жить в реальном мире.

Только благодаря вмешательству мистера Браунинга, поверенного отца, брат позволил ей взять с собой мебель, когда она уезжала. И то только потому, что мистер Браунинг пригрозил, что в противном случае он посоветует Сюзанне опротестовать завещание.

Собственно говоря, мистер Браунинг пытался убедить ее поступить именно так, но она не могла пойти на это, потому что очень боялась Мартина. Вот почему она решила переехать в Бристоль. Сюзанна знала, что если останется жить где-нибудь неподалеку от Стрэтфорда-на-Эйвоне, то он по-прежнему будет шпионить за ней и унижать ее. Она даже сменила свою фамилию на Феллоуз, выбрав ее наугад из телефонного справочника, потому что не хотела, чтобы ее еще нерожденный ребенок носил ту же фамилию, что и Мартин.

Теперь она жалела, что вообще написала ему об Аннабель. Она сделала это, поддавшись минутной эйфории после рождения дочери, поскольку была убеждена, что теперь-то все изменится. Но Мартин даже не удосужился ответить на ее письмо.

Не могла она понять и того, почему, вернувшись в Бристоль из Уэльса, она позвонила ему в контору, чтобы сообщить о смерти Аннабель и попросить взаймы денег. Ей следовало бы знать, что Мартин не поможет. Именно это и стало последней каплей. В тот момент ей показалось, что если уж родного брата не взволновали смерть ее ребенка и то, что она осталась совсем одна, в совершеннейшем отчаянии, значит и жить ей больше было незачем.

Она выпрямилась во весь рост перед зеркалом, пригладила волосы. Может, хоть теперь, когда она во всем призналась, Мартина не станут вызывать в суд.

— Вы чувствовали вину перед Лайамом, когда поселились в своем новом доме в Бристоле? — задал очередной вопрос Рой, когда она вернулась в комнату и села на стул. Он снова включил магнитофон.

— Да нет, в общем, — ответила она. — Это звучит дико, я знаю, но это правда. Мне пришлось приводить дом в порядок, работы было так много, что все, о чем я думала, — это ребенок, которого я ждала.

— А после того, как родилась Аннабель? Ведь она должна была постоянно напоминать вам о Лайаме?

Так оно и было. Она помнила, как держала Аннабель на руках, сидя на больничной кровати, и в чертах лица своей дочери узнавала Лайама. Она походила на маленькую цыганочку, со своими кудрявыми темными волосиками и оливковой кожей. Одна из медсестер даже поинтересовалась, не был ли отец малышки греком или испанцем.

Сюзанна терзалась угрызениями совести, сознавая, что если бы она не поссорилась с Лайамом, они могли бы остаться друзьями, и теперь она связалась бы с ним. Но горше всего была мысль о том, что Лайам не может разделить с ней ее гордость и радость за их ребенка. Когда маленькие пальчики Аннабель сжимались вокруг ее руки, когда маленькая головка склонялась к ее груди, когда Сюзанна кормила малышку, она получала истинное наслаждение и чувствовала себя на седьмом небе от счастья.

— Да, она напоминала мне, но только о приятных вещах. У девочки были кудрявые волосы и оливковая кожа, она сделала меня настоящей женщиной, и я была так счастлива, что просто не вспоминала о том, что сотворила с Лайамом. Потом я как-то даже сама поверила в то, что он умер естественной смертью. Я считала себя вдовой.

— Четыре счастливых года? — заметил Рой.

Сюзанна взглянула на него и, увидев в глазах инспектора сочувствие, ощутила, как у нее комок подступил к горлу. Она так и не смогла никому объяснить, как счастлива была эти четыре года: внезапный, до дрожи, порыв радости, когда Аннабель тянула к ней ручонки, чтобы ее взяли из кроватки, звук ее смеха, безудержный восторг, охвативший ее, когда она следила, как дочка делает первые неуверенные шажки. Как она могла передать словами и заставить кого-либо понять, какое испытывала благоговение, когда Аннабель, розовенькая после ванны, засыпала у нее на руках, или когда ее пухленькие ручки крепко обнимали мать за шею? Это было подлинное материнство, благословенное состояние, для описания которого в языке не было слов.

— Да, — просто ответила она, глядя на свои руки. — Но я дорого заплатила за эти годы, разве нет? Когда она умерла, я решила, что Господь покарал меня. Мне тоже хотелось умереть. — В первый раз за время допроса глаза ее наполнились слезами, и Рою вдруг стало трудно дышать.

— И тогда вы встретили Ройбена? — подсказал Рой, прервав затянувшееся молчание.

Она подняла голову, и из глаз у нее ручьем хлынули слезы.

— Да, и он убедил меня, что я снова смогу обрести счастье.

Стивен уже слышал о том, как Сюзанна встретилась с Ройбеном, и о ее последующей жизни с ним в Уэльсе. Рой знал кое-что об этом от Бет, еще что-то рассказали ему свидетели в Уэльсе, о чем-то он догадался по намекам и обмолвкам Сюзанны во время предыдущих допросов.

Оба мужчины считали, что это была не настоящая любовь, а некое чувство, порожденное отчаянием. Но стоило Сюзанне заговорить об этом, как оба поняли, что ошибались.

— Я верила в Ройбена, — с нажимом заявила она. — Не просто в то, что он любит меня и заботится обо мне, а в его жизненную философию, в его честность, благородство. Мне он казался на голову выше остальных мужчин. Он походил на пастыря Божьего, он привлекал к себе несчастных людей, которые нуждались в его наставлениях, силе и любви, он вновь заставлял их ощущать себя настоящими людьми. Я сделала бы для него все, что угодно. — Она сделала паузу, ее трясло от сдерживаемого волнения. — Я отдала ему все, что у меня было. Не просто свои мирские богатства, а всю любовь, веру и умение. Когда я приехала в Хилл-хаус, это был запущенное, грязное и неухоженное место. Я вычистила его, сделала уютным и комфортабельным. Составляя заранее меню, я экономила продукты и деньги. Некоторые из тех, кто там жил, не умели готовить, они не имели представления о том, что такое гигиена. Всему этому научила их я. Я чинила и штопала одежду, я заботилась о них, когда они болели. Я ухаживала и за садом. — Она оглянулась на Стивена. — Я помню, как сказала вам, что поняла, что собой представляет Ройбен, задолго до того, как он привел с собой Зою, но это неправда. Да, я обнаружила, сколько денег он выручил от продажи моих вещей и что на сувенирах он зарабатывал намного больше, чем считали остальные, но это не имело для меня значения. Он делил свой дом и свою жизнь с кучкой людей, которым пришлось бы жить на улице, если бы не он. Вот как я понимала это, и даже когда другие жаловались мне, я всегда принимала его сторону.

— А когда он появился с Зоей? — спросил Рой, пытаясь подтолкнуть ее. — Кстати, когда это случилось?

— За несколько дней до Рождества 1992 года, — запинаясь, проговорила она.

* * *

Даже спустя столько лет она помнила этот день до мельчайших подробностей. Было очень холодно, дул сильный ветер, но Сюзанна все утро провела на кухне, готовя сладкие пирожки с начинкой и покрывая рождественский пирог сахарной глазурью. Остальные сновали туда-сюда, стараясь стянуть пирожки, остывавшие на проволочном подносе на столе.

Это был счастливый день, все с детским нетерпением ожидали прихода Рождества, вспоминая детство и весело смеясь. Меган сидела в уголке кухни, вырезая из цветной бумаги китайские фонарики, которые она намеревалась развесить на ветках, выкрашенных золотистой краской. На голове у нее красовалась блестящая игрушечная корона.

Уже стемнело, когда они услышали звук мотора, — вернулся Ройбен. Стол был накрыт к ужину, и все остальные с нетерпением дожидались, пока Сюзанна подаст пирог с мясом.

Затем вошел Ройбен, потирая ладони с мороза, а за ним — эта девушка.

Она была высокой, стройной, с пепельно-светлыми волосами и небесно-голубыми глазами. На ней была дорогая дубленка из мягкой, выделанной овечьей шкуры, красный берет, джинсы и высокие сапоги для верховой езды. Казалось, будто она сошла со страниц модного журнала.

— Это Зоя, — сказал Ройбен, подталкивая ее вперед и обнимая за талию. — Она будет жить с нами.

Все были удивлены, но быстро оправились после того, как он представил ее каждому из присутствующих, кто-то принес еще один стул и освободил место у стола.

— О, не стоит так беспокоиться из-за меня, — протянула она, небрежно взмахнув рукой. Ее длинные ногти были выкрашены черным блестящим лаком. — Я вполне могу пожевать бутерброд и посидеть где-нибудь в уголке.

По покровительственному поведению Ройбена Сюзанна шестым чувством угадала, что эта молодая, красивая и самоуверенная девушка доставит ей немало хлопот, но она почувствовала, что должна проявить гостеприимство.

— Разумеется, вы должны присоединиться к нам, мы всегда едим вместе, — проговорила она. — Для нас это очень важно.

На мгновение голубые глаза Зои замерли на лице Сюзанны, затем взгляд ее презрительно скользнул по ее телу — она словно сравнивала его со своим собственным.

— Вы, должно быть, здешняя хозяйка, о которой я столько слышала.

За ужином Зоя очаровала всех, кроме Сюзанны. Отбросив рукой волосы, она рассказывала о том, как чудесно купаться под водопадами в Таиланде, и по блеску в глазах мужчин можно было легко догадаться, что они представляют себе ее обнаженное крепкое молодое тело. Она заявила, что там ей сделали татуировку, встала и, расстегнув джинсы, показала зеленую ящерицу, геккона, у себя на плоском, как стиральная доска, животе.

Ее рафинированный выговор раздражал Сюзанну, особенно когда Зоя презрительно отозвалась о своих родителях, которые жили в Бате. Папочка был дантистом. Он хотел, чтобы она сделала карьеру. Мамочка вела светскую жизнь, давая обеды и собирая деньги на благотворительность. Она заявила, что о реальном мире они не знают ничего.

Какое-то время она распространялась о собственной философии полной свободы, о том, что молодость нельзя портить работой, и главное — это получать удовольствие. Она рассказала, что жила в одной незаконно занятой квартире с «хиппарями-наркошами», но, когда Ройбен поведал ей о своей коммуне здесь, решила «приколоться», как она выразилась, и приехала сюда.

— У меня есть художественный вкус, — небрежно заметила она. — Я уверена, что смогу придумать какую-нибудь классную вещь, которую мы продадим за приличные деньги.

Ее самоуверенность сбивала Сюзанну с толку и выводила из себя. Она вспомнила, как в свой первый вечер здесь едва осмелилась открыть рот, чтобы заговорить с кем-нибудь. А эта девица явно намеревалась подчинить себе всех.

Но хуже всего было наблюдать за тем, как реагировал на нее Ройбен. Он не сводил с нее глаз, одобрительно кивая головой каждому ее слову, какую бы глупость она ни сморозила. Было совершенно очевидно, что он от нее без ума, и Сюзанна подозревала, что они уже стали любовниками.

Однако как бы ни было ей больно, Сюзанна ожидала, что Ройбен поступит по-мужски и сам все ей скажет, когда ночью они останутся вдвоем в спальне. Она начала мыть посуду, пока все остальные еще сидели за столом, и попыталась унять свое раздражение и ревность, подготавливая себя к неизбежному. Она надеялась, что сумеет с достоинством перенести удар, может быть, даже попросит Ройбена, чтобы он поселил Зою куда-нибудь, пока не решит, куда ей податься дальше.

— Оставь посуду, Сью, — внезапно распорядился Ройбен. — Ступай наверх и смени простыни на моей постели.

Она помнила, что от неожиданности тарелка выскользнула у нее из рук и разбилась о раковину.

— Зачем? — глупо спросила она.

— Видишь ли, Зоя не хочет спать на твоих простынях, — со злобной ухмылкой заявил он. — Так что поспеши, мы устали.

Невозможно было поверить в такую жестокость, да еще в присутствии стольких свидетелей. Сюзанна обернулась к другим, сидевшим за столом, на глазах у нее выступили слезы, она надеялась, что хоть кто-то подаст голос в ее защиту. Но Саймон и Роджер лишь тайком ухмыльнулись, с таким видом, словно хотели сказать: «Ну, ты сама на это напросилась». Хитер усмехнулась, остальные просто отвели глаза. Только молоденькой Меган, похоже, было жаль Сюзанну.

Впоследствии Сюзанна не переставала удивляться, почему она не накричала на Ройбена или хотя бы не посоветовала ему самому пойти и сделать то, что он просил, — да все, что угодно, только не повиноваться молча. Но в этот унизительный момент она сочла благоразумным забрать все свои вещи из той комнаты и не допустить, чтобы Зоя рылась в них.

Когда они снимала свои джемпера с вешалок в платяном шкафу, рука ее коснулась отцовского револьвера, завернутого в мягкую тряпицу. Она не притрагивалась к нему с тех пор, как поселилась в Хилл-хаусе, но, ощутив его приятную тяжесть, вдруг на мгновение представила себе, как направляет револьвер на Ройбена.

Со времени переезда в Хилл-хаус ей уже не раз приходило в голову, что когда-нибудь она может надоесть Ройбену. Как-то она заговорила об этом, и Ройбен пообещал ей, что, если такой день действительно настанет, он сам скажет ей об этом, прежде чем пускаться в новое любовное приключение с новой женщиной. И она поверила ему, потому что Ройбен всегда твердил о том, что честность во взаимоотношениях превыше всего.

Теперь же оказалось, что обещания и деликатность для него ничего не значили. Боль, которую она чувствовала, была такой сильной, что ей хотелось закричать, и, если бы было куда пойти, она немедленно ушла бы, — ушла бы, несмотря на то, что на улице стояла ночь, ушла бы, только чтобы не оставаться с ним под одной крышей. Но за окнами дома трещал мороз, у нее не было денег, и идти ей было некуда.

Она чувствовала себя так же, как после смерти Аннабель, боль и безмерное удивление были теми же самыми. Сюзанна вспомнила, как задавала себе вопрос: за что она снова наказана? И почему, когда в сердце у нее жила такая любовь к людям, ее саму не любил никто.

Изгнанная в самую маленькую и самую сырую комнатку, где стояла лишь продавленная скрипящая кровать, она ночь от ночи копила в себе злобу. Она слышала, как они занимались любовью, поскольку комнаты находились на одном этаже, и это казалось ей бесконечным. Иногда они своими играми будили ее по утрам, и она лежала без сна, оцепенев от ненависти, усиливающейся оттого, что ей некуда было сбежать от своих мучителей.

А они на самом деле мучили ее, все Рождество. Они обнимались и целовались у нее на глазах, их приводили в восторг ее смущение и растерянность, и они унижали ее еще сильнее, заставляя прислуживать себе.

В канун Нового года они исчезли на несколько дней, дав ей передышку, но слишком быстро вернулись. И весь январь, а потом и февраль, когда за окнами снег сменялся дождем, когда все остальные спасались от промозглого холода усердной работой, они либо торчали на кухне, куря марихуану, либо валялись на постели в спальне, занимаясь любовью.

* * *

— Сюзанна! — резко произнес Рой, вернув ее к реальности. — Я спросил вас, не состояли ли Ройбен и Зоя в связи еще до того, как он привел ее в Хилл-хаус? Или все началось позже?

— Извините. Я вспоминала о том дне, когда он привел ее к нам. Я думаю, что тогда они уже были любовниками.

Она пустилась в объяснения, рассказав им, что произошло и как на протяжении рождественских и новогодних праздников они унижали ее как только могли.

— Они объедались едой, которую я готовила, пили вино, которое я делала, и вообще вели себя так, словно я была тупой домохозяйкой, — в сердцах вырвалось у нее. — Они обращались со мной точно так, как когда-то отец и Мартин, только намного хуже, потому что тогда я хотя бы жила в своем доме в Луддингтоне и не знала, что все может быть иначе.

— Почему вы просто не уехали? — удивился Рой.

— Разве я могла? У меня не было денег, и идти мне было некуда. — Она беспомощно всплеснула руками. — Я умоляла Ройбена дать мне денег, чтобы я могла уехать, но он только смеялся в ответ. Он был так жесток, он говорил, что я просто не понимаю, как хорошо мне удалось пристроиться, потому что никто и никогда не дал бы приюта такой старой и глупой вороне, как я.

— Итак, тогда вы поняли, каков он на самом деле? — с некоторой симпатией спросил Рой.

Она кивнула.

— Вся моя вера в него обратилась ненавистью. Он уезжал на несколько дней с Зоей и каждый раз, вернувшись, вел себя еще более грубо и мерзко, потому что к тому времени действительно хотел, чтобы я ушла. И вот тогда я увидела, что на самом деле он глуп. Он-то думал, что Зоя заменит ему меня во всем. — Она сухо рассмеялась. — Если бы! Она не проявляла ни малейшего интереса к тому, чтобы содержать дом, это было не для нее. Ройбен с его коммуной были для нее лишь временной остановкой, где она выжидала, пока не подвернется что-нибудь получше.

— И когда вы начали планировать убийство? — спросил Рой.

— В марте, — ответила она, с вызовом скрестив на груди руки. — Я знала, что рано или поздно Ройбен выгонит меня, но денег он мне по-прежнему не давал. Он заявил, что ему плевать, если я буду голодать на улице, сказал, что это только пойдет мне на пользу, потому что я слишком толстая.

На мгновение она умолкла, промокнув глаза платком.

— А потом я подслушала, как он рассказывал Зое о том, что у него есть тайное местечко и что он отведет ее туда, когда погода станет лучше. Разумеется, я знала, что он имеет в виду, и тогда же решила, что это место должно стать их могилой. Поэтому каждый раз, выходя на прогулку, я шла туда, прихватывая с собой то оборудование для лагеря, то консервы. Потом, в самом начале апреля, они отправились в Северный Уэльс — там у Ройбена был ларек на ярмарке. Как только они уехали, я сказала всем, что тоже ухожу, и на самом деле ушла, только не покинула Уэльс. Я направилась в ту долину в лесу и принялась ждать.

Сюзанна говорила что-то еще, но голос у нее сорвался, и она умолкла. Рой взглянул на нее и увидел, что лицо ее покрывается смертельной бледностью. Он вскочил на ноги, обогнул стол и едва успел подхватить ее, как она потеряла сознание.

— Остановить допрос, — рявкнул он на Блума. — И принесите ей воды. — Пока Блум поспешно выполнял приказание, Рой со Стивеном отодвинули стул Сюзанны от стола и пригнули ее голову к коленям.

— Для одного дня совершенно достаточно, — заметил Стивен.

— Согласен с вами, — вздохнул Рой.

Глава восемнадцатая

Стивена терзало беспокойство. По словам тюремного врача, Сюзанна потеряла сознание в результате сочетанного действия стресса и недоедания. На выходные ее поместили в больничное крыло тюрьмы, чтобы обследовать, и, уезжая, Стивен сказал, что позвонит в понедельник, чтобы узнать, как она себя чувствует.

Подъехав в Алмондсбери к перекрестку между шоссе М4 и М5, он увидел, что там скопилась масса автомобилей, и настроение у него испортилось еще больше. Ему захотелось вернуться к себе в контору и повидаться с Бет, но он пообещал Полли и Софи сводить их сегодня вечером в «Брауниз». Так что если он сначала поедет в Клифтон, то не успеет вернуться домой вовремя.

Он обреченно присоединился к веренице автомобилей. Да, выходные дни покажутся ему невыносимо длинными, если придется держать в себе признание Сюзанны. Анна никогда не проявляла особого интереса к его делам, а с тех пор как бросила пить, начала ревновать Стивена к его клиентам, в особенности к Сюзанне, очевидно ощутив, что он питает к ней симпатию.

Еще сильнее Анна ревновала его к Бет. Она догадалась, что они со Стивеном стали близкими друзьями, и почувствовала себя в опасности, поэтому теперь он предпочитал вообще не упоминать о Бет. Получается, что в этот уикенд он не сможет съездить к ней и поговорить, даже телефонный звонок исключался. Анне не понадобится какая-то особая причина, чтобы снова запить. Она уже почти забыла о всех неприглядных последствиях своего пьянства, и сейчас ей, похоже, стало не хватать того удовольствия, которое оно ей доставляло, поэтому она опять стала язвительной и мрачной.

Но голова Стивена была слишком занята Сюзанной, ее откровенным и таким неожиданным признанием, чтобы мучиться чувством вины еще и перед Анной. У нее-то как раз было все: благополучное и счастливое детство, карьера, которую она выбрала сама, веселье, свобода самовыражения, плюс двое красивых и здоровых детей, да еще муж, который любил ее и заботился о ней. Это было намного больше того, что имела Сюзанна.

Стивен вспомнил о том, что рассказала Сюзанна Рою о Бет, и подумал, не следует ли ему хотя бы позвонить ей, чтобы предупредить, на тот случай, если Рой все-таки решит связаться с ней в выходные. Но было нечто неправильное в том, чтобы доверять такие вещи телефону, даже просто упоминать о признании Сюзанны. Обе новости почти наверняка приведут Бет в отчаяние.

Впрочем, в отчаянии пребывали все, так или иначе связанные с расследованием: он сам, Бет, Рой, не говоря уже о Сюзанне. Нельзя также забывать о семьях жертв и о нынешних владельцах «Гнездовья», которым предстояло узнать, что в их саду скрывается могила. Но беспокоиться сейчас об этом было бессмысленно.

Ему стало интересно, о чем думает сию минуту Сюзанна. Он не очень-то поверил заключению врачей о том, что стало причиной ее обморока. Он решил, что, скорее, это произошло из панического страха перед тем, что ей еще предстоит рассказать.

* * *

Сюзанна лежала на кровати в больничном крыле, и в голове ее теснились противоречивые мысли. Ей казалось, что она очутилась в ситуации, весьма похожей на то, как если бы во время отлива она вскарабкалась на высокую скалу. Отлив сменился приливом, и она оказалась отрезанной от мира, глядя на темную бурлящую воду под собой и зная, что вскоре вода поднимется, чтобы поглотить ее.

В убийстве Лайама признаться было нетрудно, поскольку она знала, что не хотела убивать его. Но вскоре она обнаружила, что знать самой — одно дело, а рассказать об этом постороннему, да еще в первый раз — совсем другое. Она взглянула на себя со стороны, как посторонний человек, и ужаснулась содеянному.

Сюзанна не могла понять, как ей удалось сохранить спокойствие потом и почему ее не терзало чувство вины или угрызения совести. Если бы Аннабель не умерла, что бы она отвечала на ее вопросы об отце? Она не помнила, чтобы хотя бы задумывалась об этом.

Наверное, она просто никогда и ни о чем не задумывалась всерьез. Она не дала себе труда остановиться и подумать, чем обернется для нее уход за матерью. Естественно, она не подумала и о том, какие последствия будет иметь для нее роман с Лайамом. Возможно, в обоих случаях оправданием служили ее наивность и то, что она слушалась голоса сердца, а не разума. Но вот чего она никак не могла понять, так это того, как Ройбену удалось обмануть ее, ведь во многих отношениях он был вторым Мартином, таким же хитрым, жестоким и стремящимся любой ценой к наживе.

Разумеется, все это она поняла только потом. То, как он рассуждал о чувствах, религии и психологии, делало его полной противоположностью Мартину. Ну и потом следовало учесть также его необычный внешний вид, манеру смотреть собеседнику прямо в глаза, словно тот был для него самым желанным в мире.

Тем не менее, сейчас, вспоминая о том, как Ройбен незатейливо отвел ее в спальню и разделся, она поняла, что ей следовало прислушаться к колокольчикам, которые тревожно звенели у нее в голове. В ее тогдашнем состоянии это было почти что изнасилование. Тот факт, что он сказал, будто любит ее, ни в коем случае не должен был означать, что он имеет право безраздельно владеть ею.

Хотя, надо признаться, она в это поверила. Она позволила ему вылепить из себя ту женщину, которая полностью соответствовала его представлениям. Ему не понравилось то, как она одевалась, и Сюзанна начала носить длинные платья в стиле хиппи. Он не позволял ей коротко стричь волосы или делать макияж. Она вынуждена была полюбить музыку «Нового века» и читать фэнтэзи Дэвида Эддингса вместо книг Кэтрин Куксон. Она не осмеливалась признаться в том, что одобряет Маргарет Тэтчер, ей пришлось стать бескомпромиссной левачкой.

Она настолько оказалась в его власти, что почти призналась ему в том, что верит, будто Бог забрал у нее Аннабель потому, что она убила Лайама. Это случилось вскоре после того, как она оказалась в Хилл-хаусе.

Закрыв глаза, она вновь очутилась в том теплом, солнечном дне начала октября. Ройбен пригласил ее прогуляться к месту, которое он называл своим тайным прибежищем и которое, по его словам, он ни с кем не делил. Они прошли через одно поле, потом через другое, обогнули поросший лесом холм, перелезли через забор и оказались на едва заметной тропинке, которая вела наверх, в заросли.

Деревья и кусты там росли так густо, земля была так усеяна камнями, так крута и по ней было так трудно идти, что ей не хотелось подниматься. В тени деревьев было прохладно, а ветки и сучки норовили вцепиться в одежду или в волосы. Но Ройбен твердил, что все эти неудобства с лихвой окупятся, как только они окажутся на месте.

И оно действительно стоило тех трудов, которые они затратили, потому что, продравшись сквозь последнюю линию густого кустарника, они оказались в небольшой долине, по форме напоминающей подкову, окруженную высокими деревьями, кроны которых почти смыкались у них над головой. Вход в долину располагался у скального массива, слишком крутого, чтобы на него можно было взобраться. Послеполуденное солнце бросало лучи на сочную, покрытую мхом траву. Ройбен повел ее дальше, через скалы, и вот перед ними далеко внизу открылись Хилл-хаус, деревушка за ним и простор до самого моря.

— Вот твое новое королевство, — произнес он, целуя ее. — А ты — моя королева.

Он взял с собой одеяло и бутылку вина и сказал, что они должны заняться здесь любовью, и это станет их брачной церемонией. Здесь было тихо и торжественно, как в церкви, ни один звук не долетал сюда, если не считать пения птиц, косые лучи солнца пробивались сквозь листву, которая только-только начала менять цвет. Сюзанна вспомнила, как, лежа на покрывале, подумала, что оказалась в храме.

В тот день Ройбен проявил себя великолепным любовником, нежным, ласковым и щедрым. В своем длинном красно-коричневом платье из мятого вельвета, которое Ройбен купил ей в магазине подержанной одежды, Сюзанна ощущала себя королевой Гиневрой, которую соблазнял сэр Ланселот.

— Ты такая красивая, — сказал Ройбен, опершись на локоть и глядя на нее, а другой рукой гладя по голове. — В твоем лице видна чистота, несмотря на боль в глазах. Эта боль уйдет, когда ты станешь качать моего ребенка на руках. Никто и никогда больше не сможет причинить тебе вред.

В тот день он выглядел очень привлекательно, его только что вымытые волосы ниспадали на загорелые плечи, а глаза светились обожанием. У Сюзанны было такое чувство, словно он спас ее и привел в новый мир, и сердце ее преисполнилось благодарности.

Ройбен всегда говорил, что люди должны делиться друг с другом своими самыми потаенными секретами, хорошими и плохими. По вечерам они собирались на «откровения», когда каждый делился воспоминаниями о прошлом. Сюзанне довелось выслушать немало шокирующих историй о занятиях проституцией, о воровстве денег у членов семьи, чтобы можно было купить наркотики. Один из мужчин рассказал о том, что работал какое-то время сутенером и жестоко обращался со «своими девочками». Все эти истории настолько далеко выходили за пределы мироощущения Сюзанны, что она выслушивала их с неприкрытым ужасом и отвращением.

Единственное, чем она до сих пор поделилась с остальными, была смерть Аннабель. Но в тот момент там, в долине, она была готова признаться Ройбену и в другом: почему, по ее мнению, это случилось.

Потом она решила, что сам Господь (или какая-то иная сила, отнявшая у нее ребенка) не захотел, чтобы она открыла правду, потому что Ройбен внезапно поднялся на ноги и принялся одеваться. Он вдруг вспомнил о том, что ему необходимо до половины шестого забрать краски и еще какие-то материалы для изготовления сувениров. Шанс был упущен, и больше у нее никогда не возникало желания рассказать ему об этом. Позже она порадовалась тому, что так и не заговорила на эту тему, в противном случае он почти наверняка использовал бы это признание ей во вред.

Последующие месяцы жизни в Хилл-хаусе перевернули все представления Сюзанны. Хотя молитвы как таковые здесь отсутствовали, а формальной религии никто не придерживался, все испытывали сильную тягу к духовному. В круг интересов коммунаров входили астрология, и-цзин, Таро и медитация. У большинства из них имелся некоторый опыт групповой терапии, им нравилось копаться в мозгах друг у друга и обсуждать чужие проблемы. Они рассматривали себя как большую семью, последним и желанным членом которой стала Сюзанна, и в ее состоянии бездомной собаки это пришлось ей весьма по душе.

Но в то же самое время она чувствовала себя ребенком из детского дома, попавшим в совершенно другой мир, язык которого она едва понимала и все установки которого были полной противоположностью того, к чему она привыкла с детства. Все нормы и правила, которые преподали ей родители, оказались поставленными под сомнение. Никого в Хилл-хаусе не волновало, правильно ли накрыт стол к ужину, — они посмеялись над ней, когда она, впервые попав туда, спросила, где лежат салфетки. Постели здесь никогда не застилали, уборка была сведена к минимуму, при виде наготы всего лишь удивленно поднимали брови, и естественные потребности обсуждали открыто.

В один из дней ее доводило до тошноты подробное описание акта гомосексуального сношения, в другой ее гипнотизировало экзотическое описание странствий по Индии или по Африке. Ройбен запретил тяжелые наркотики, зато все без исключения курили анашу. Кое-кто регулярно менял своих сексуальных партнеров. Роджеру нравилось наблюдать за сексом в исполнении других, которым это, кстати, доставляло удовольствие. По всему дому валялись порнографические журналы.

Тем не менее, наряду с вещами, которые ей не нравились, многое пришлось ей здесь вполне по душе — игра Саймона на классической гитаре, рисунки Меган, работа в мастерской, смех и разговоры за общим ужином. И еще она чувствовала себя в безопасности и под защитой Ройбена, потому что он называл ее «своей женщиной».

Она была счастлива, и ее прошлое подернулось дымкой туманного забытья, когда она с головой окунулась в новую жизнь. Никто не смеялся и не подшучивал над ней, как Лайам, за то, что она мыла полы и окна, убирала в комнатах, стирала одежду. Обитатели Хилл-хауса называли ее «наша матушка» и говорили, что любят.

И все-таки именно ее стрельба произвела на них самое яркое впечатление. Револьвер отца был замотан в мягкую тряпицу и спрятан подальше, и Сюзанна никому не рассказывала о нем. Однако в доме был дробовик, оставленный, по словам Ройбена, одним из предыдущих жильцов. Она вычистила его и тренировалась в полях до тех пор, пока к ней не вернулось умение стрелять без промаха, которым она овладела в юности.

Ничто не доставляло ей большего удовольствия, чем открытое изумление, с которым встречали коммунары каждого подстреленного ею фазана или кролика. Ее ликование и даже эйфория были сродни восторгу, который охватывает школьника, когда он раз за разом выигрывает стометровку на ежегодных спортивных соревнованиях. Сюзанне нравилось, когда ее хвалили за умение вкусно готовить или хорошо чинить одежду, но стрельба была чем-то особенным. Она возвышала ее над остальными, компенсировала ее невежество в вопросах секса, наркотиков и путешествий. Она заставляла людей обращать на Сюзанну внимание.

Но «медовый месяц», когда все казалось восхитительным, новым и невероятно интересным, закончился следующей весной. К тому времени она уже несколько раз успела выслушать истории, которые они рассказывали друг другу. Обязанности, связанные со званием «наша матушка», стали рутинными, ведь ей приходилось выполнять их изо дня в день, не получая никакого реального вознаграждения, и Сюзанна уже начала сомневаться в том, что Ройбен на самом деле был именно тем, кем показался ей в день их знакомства.

Она была твердо уверена в том, что он создал коммуну ради общего блага, что все деньги, выручаемые от продажи сувениров, возвращались обратно в общий котел и тратились на еду и одежду для всех. Но вскоре она заприметила в нем прижимистую жилку — он никогда не признавался, сколько денег выделялось на домашнее хозяйство. Временами ее охватывало дурное предчувствие, что он просто обманщик, и те жалкие гроши на карманные расходы, которые он иногда скрепя сердце выдавал, составляли только ничтожную часть средств, остальное он молча присваивал.

Впрочем, теплая погода принесла с собой и полузабытое очарование. Было так хорошо сознавать, что холода надолго отступили, что она снова может работать в саду, гулять по полям и лесам, долгими летними вечерами наблюдать, как солнце опускается за холмы. Но одновременно с приходом лета Ройбен стал заставлять их работать еще усерднее, чтобы продать больше сувениров лавчонкам, обслуживающим туристов, и злился, если кто-нибудь бездельничал в мастерской. Кое-кто из коммунаров стал проявлять строптивость, им хотелось побывать на рок-фестивалях или навестить друзей, и по углам они шептались, что Ройбен дурачит их всех без зазрения совести.

Когда Сюзанна нашла чек от устроителей аукциона и обнаружила, что сумма, вырученная от продажи принадлежавшей ей мебели, составила более семи тысяч фунтов, она почувствовала себя раздавленной и униженной. И хотя она была бы только счастлива разделить с Ройбеном все, что имела, ее все-таки не покидало чувство, что он должен был сказать ей, сколько именно средств она внесла. Но точно так же, как она никогда не обвиняла своего отца в двуличности и обмане, так и здесь она довольствовалась ролью молчаливого, хотя и внимательного наблюдателя.

И только тогда она начала понимать, что Хилл-хаус, в сущности, был рабочим общежитием для отверженных и изгоев. У каждого из его обитателей была куча собственных проблем: заниженная самооценка, лень, эгоизм, склонность к наркомании и алкоголизму и даже психическая неустойчивость. Все без исключения перенесли травмы, душевные и физические, начиная от жестокого обращения в детстве и заканчивая тюремными сроками, пьянством и наркоманией. Хилл-хаус помог им хотя бы тем, что вырвал их из прежнего окружения, которое причинило им боль, дал им своего рода семейный очаг, но при этом он не мог подготовить к возвращению в реальный мир.

Тем не менее, Сюзанна не могла сказать, что лишилась иллюзий. Ройбен спас этих людей, и она все еще верила, что он любит ее по-настоящему Он продолжал пылко заниматься с ней любовью, когда бы ни возвращался из своих торговых экспедиций, и по-прежнему говорил, что хочет, чтобы она зачала от него ребенка. Она воображала, что в тот самый день, когда скажет Ройбену о своей беременности, он сумеет убедить остальных уйти, чтобы они остались только вдвоем. Она даже начала мечтать о том, чтобы превратить Хилл-хаус в недорогой мотель для странников, путешественников и тех, кто решил отдохнуть от городской жизни.

Но тут появилась Зоя, и все ее надежды и мечты пошли прахом.

Сюзанна пришла к выводу, что мысль убить Ройбена поселилась в ее подсознании довольно давно, просто она не отдавала себе в этом отчета, потому что однажды она достала револьвер, почистила его и смазала, сама не зная зачем. Но только много недель спустя, в марте, вся ее боль, ревность и ярость достигли точки кипения и вырвались наружу.

В тот день она отправилась на прогулку. День был солнечным, но прохладным, и, шагая по дороге вниз от Хилл-хауса, она заметила первые признаки прихода весны — зеленая изгородь пустила молодые побеги, а кое-где на клумбах зацвели бледно-желтые примулы. И, хотя она никак не могла сказать, что счастлива, эти провозвестники весны пролили бальзам на ее душу. Прогуливаясь, она подумала, что, может быть, все-таки стоит заложить доставшиеся ей от матери кольца, купить билет на автобус до Кардиффа, снять там недорогую комнатку и заняться поисками работы.

Чем дольше Сюзанна гуляла, тем светлее и радостнее становилось у нее на сердце, и она размышляла о том, что может наняться домоправительницей или даже няней. Она представила себе дом на берегу моря, где у нее будет своя уютная, теплая комната, этого для нее будет вполне достаточно — ей больше не хотелось связывать свою жизнь ни с одним мужчиной.

На обратном пути она собрала небольшой букетик примул, но, войдя в кухню, застала там Ройбена и Зою. На той были, как всегда, джинсы в обтяжку и кардиган, расстегнутый на груди, она была занята тем, что красила ногти.

Они явно растерялись, увидев ее, и Сюзанна поняла, что разговор шел о ней. Стол, который она оставила чистым, был заставлен грязными кружками из-под кофе и тарелками, и к запаху лака и аромату запеченного цыпленка в духовке примешивался явный запашок марихуаны.

— После обеда тебе полагается находиться в мастерской, — коротко бросил Ройбен.

— Вместо этого я пошла погулять, — парировала она и подошла к буфету, чтобы взять вазу для примул.

— Кто не работает, тот не спит и не ест здесь, — сказал он. — Это тебе не долбаный воскресный лагерь.

Он не брился и не мылся в течение нескольких дней, и в своих грязных зеленых вельветовых брюках и древнем свитере, заношенном до дыр на локтях, выглядел настоящим бродягой. Но яд в его голосе и злость в глазах пробудили в Сюзанне задремавшую было ярость. Он не имел никакого права так обращаться с ней.

— Сегодня утром я проработала как минимум три часа, прежде чем ты изволил встать с кровати, — набросилась она на него. — Кто, по-твоему, приготовил вот этого запеченного цыпленка, который стоит сейчас в духовке?

— Неудивительно, что ты такая жирная, — злобно ощерился он. — Ты можешь думать только о жратве. — Поднявшись со стула, он выхватил у нее из рук примулы и швырнул их на пол. — Прекрати все эти буржуазные штучки с цветочками, от них меня тянет блевать. Все, что мне надо от тебя, так это то, чтобы ты убралась отсюда, и побыстрее.

Зоя захихикала.

— Да, дорогая, почему бы тебе в самом деле не поступить так? — заявила она, и в ее голосе звучало нескрываемое превосходство. — Ты исчерпала свою полезность.

Сюзанну охватило искушение закатить ей пощечину, но она знала, что Ройбен, не задумываясь, изобьет ее за это.

— А какая польза от тебя? — окрысилась она на Зою. — Я еще не видела, чтобы ты хотя бы палец о палец ударила в этом доме.

— А мне и не нужно, — ухмыльнулась Зоя, откинув назад гриву своих пепельных волос и обольстительно улыбнувшись Ройбену. — Я нравлюсь ему такая, какая есть.

Сюзанна поняла, что оказалась в совершенно проигрышном положении, как всегда бывало у нее с Мартином. Они будут высмеивать все, что она им скажет, может быть, даже вышвырнут ее из дома. Сейчас у нее не оставалось другого выхода, кроме как отступить.

Той ночью она лежала в своей постели без сна, плача и вспоминая, как они гуляли с Ройбеном после обеда или просто лежали в кровати, разговаривая и смеясь. Он всегда хвалил ее кулинарные таланты, восхищался ее нежностью и спокойствием. Он сказал, что она сумела объединить этот дом и его обитателей так, как у него никогда не получалось.

Сюзанна еще могла смириться с тем, что она больше не нужна ему в качестве «его женщины», но не могла понять, почему он не хочет сохранить с ней дружеские отношения. Неужели он не видит, что Зоя попросту использует его и бросит тотчас же, как только на горизонте возникнет кто-нибудь поприличнее?

Через несколько дней она подслушала, как Ройбен, поднимаясь вечером с Зоей по лестнице, сказал:

— Давай сделаем сегодня ребенка.

В этот момент она совсем потеряла голову и решила отомстить.

Все те месяцы, что она провела с Ройбеном, Сюзанна надеялась забеременеть, но все было напрасно. Ей исполнилось сорок два, вероятно, она стала слишком стара, чтобы понести, и мысль о том, что молодая смазливая Зоя когда-нибудь будет баюкать ребенка Ройбена, пронзила ее, как ножом.

Когда в начале апреля Ройбен с Зоей уехали на несколько дней, Сюзанна наконец покинула Хилл-хаус. Она попрощалась со всеми накануне вечером и не держала на них зла, поскольку каждый из тех, кто жил в Хилл-хаусе, жаловался ей, как все переменилось к худшему с тех пор, как в доме появилась Зоя. Но даже когда они выражали ей свое сочувствие, Сюзанна знала, что на самом деле они не сожалели о том, что ей пришлось пережить столько унижений, они всего лишь беспокоились, что с ее уходом некому будет готовить и убирать.

Однако на автобус, идущий до вокзала, она не села. Вместо этого окольным путем направилась к долине Ройбена. Сюзанна начала строить планы сразу же после того, как услышала слова Ройбена о ребенке. Каждый день, если только не было дождя, она отправлялась на прогулку, потихоньку прихватывая с собой необходимые для обустройства походного лагеря вещи: одноместную палатку, спальный мешок, походный примус, консервы, сковороду и кастрюлю. Эти приготовления помогали ей переносить боль совместного проживания под одной крышей с Ройбеном и Зоей — каждое их оскорбление или саркастическое замечание только подбрасывало топлива в костер ее ненависти.

И, тем не менее, стоило ей снова оказаться в долине, как ее охватывали душевные муки и она вспоминала тот первый день, когда она побывала здесь с Ройбеном. Это был один из самых знаменательных дней в ее жизни — она почувствовала, что перед ней открывается совершенно новый, доселе незнакомый ей мир, где ее ценили и где она никогда больше не почувствует себя ненужной, нелюбимой или одинокой.

Долина была единственным местом, где Сюзанна могла осуществить свой план, потому что связанные с ним воспоминания раздували пожар ее ненависти. Весна полностью вступила в свои права, и она знала, что совсем уже скоро Ройбен непременно приведет туда Зою, потому что она слышала, как он обещал показать ей одно замечательное местечко. Сюзанне оставалось только ждать.

Она разбила палатку в лесу, так чтобы ее не было видно из долины, и устроилась в ней. Рядом протекал небольшой ручей, из которого она брала воду, у нее были с собой несколько книг и фонарь, так что по вечерам она могла читать. А днем она рыла им могилу. Она не чувствовала себя одинокой, для разнообразия неплохо было побыть одной, планируя и предвкушая свою месть.

И вот на пятый день, когда Сюзанна, как обычно, пришла посмотреть на Хилл-хаус сверху, она увидела на прежнем месте фургон Ройбена. Значит, они вернулись. Шел дождь, поэтому вряд ли стоило ожидать их в долине сегодня же. Но уже зацветали пролески и дикий чеснок, и Сюзанна знала, что долго ждать не придется.

А вот выкопать могилу оказалось нелегким делом. Преодолев первые пару футов суглинка, она наткнулась на скалистый грунт, в котором к тому же было полно корней деревьев. Впрочем, особого значения это не имело. Место, которое она выбрала, представляло собой природную впадину, и она могла засыпать ее папоротником и лиственным перегноем. Кроме того, сюда вообще никто не ходил.

Следующий день выдался ясным, хотя и холодным, и большую часть дня Сюзанна просидела у скальной насыпи, наблюдая за Хилл-хаусом. Она видела, как Меган развешивала для просушки белье на веревке, а потом на крышу поднялись Роджер с Ройбеном, чтобы починить что-то. Зою она не заметила.

И только в полдень следующего дня, когда резко потеплело, она увидела, как Ройбен и Зоя вышли из дома. У Ройбена за спиной висело свернутое в скатку одеяло, а в руке он нес корзинку. Она горько улыбнулась тому, что он оказался таким предсказуемым: наверное, проснулся нынче утром, увидел солнце и сказал Зое, что собирается отвести ее в одно особое местечко — все точно так же, как это было когда-то с ней.

Сюзанна немного понаблюдала за ними, пока не осталось никаких сомнений в том, что Ройбен и Зоя идут именно сюда. Потом, бегло оглядевшись и убедившись, что не оставила после себя в долине никаких следов, которые могли бы насторожить Ройбена, она спряталась в палатку, достала револьвер и зарядила его.

Упражняясь с оружием некоторое время назад, она совершенно точно определила для себя место, где будет ждать их. Оно должно быть достаточно далеко в кустах, чтобы они не только не смогли увидеть ее, но и не расслышали бы даже малейшего шороха. Но оно не должно быть и слишком уж далеко, ведь ей придется следить за ними, да и стрелять она будет почти наверняка отсюда же.

Выбранное ею убежище находилось прямо напротив входа в долину, за густыми вечнозелеными кустами. Если они устроятся там же, где раньше лежала и она с Ройбеном, то окажутся всего в двенадцати футах от нее, на прекрасном расстоянии для стрельбы. Сюзанна расчистила землю за кустами, чтобы случайно не наступить на сухую ветку или сук и не встревожить их, и, усаживаясь в засаду, улыбнулась про себя: она предусмотрела все.

Она расслышала громкий голос Зои задолго до того, как они приблизились к долине.

— Пусть оно окажется хорошим местом, Ройбен, — сказала Зоя. — Я не очень-то люблю прогулки по лесу, я — типичная городская девушка.

«Это точно, — злорадно подумала Сюзанна. — Но как раз в лесу тебе суждено остаться на веки вечные».

Глядя на то, как Ройбен закрыл глаза Зои ладонями, направляя ее в долину, Сюзанна отметила, что на нем была новая темно-розовая рубашка. Она подумала, что так он решил повыделываться перед Зоей. На той были черные кожаные джинсы в обтяжку, короткий красный свитер, а ее распущенные длинные волосы трепал ветер.

Оттого, что она снова увидела их вместе, а они даже и не подозревали о том, что за ними наблюдают, ее ненависть обострилась еще сильнее. Она почувствовала, как по телу пробежала дрожь, отчасти вызванная страхом перед тем, что предстояло совершить, но и от предвкушения тоже.

— Еще один шаг, — сказал Ройбен, по-прежнему закрывая глаза Зои и подталкивая ее вперед. — Готово! — воскликнул он, убирая руки.

— Вау! — вполне предсказуемо вырвалось у Зои, когда она повернулась кругом, чтобы взглянуть, куда он привел ее. — А здесь красиво.

Сюзанна улыбнулась. Она-то чувствовала, что девушка совсем не испытывала того восторга, который старалась продемонстрировать. В конце концов, Зоя не делала секрета из того, что не любила природу, и, вероятно, ей уже начал надоедать ее немолодой эксцентричный любовник, ведь он никогда не сможет устроить ей шикарную жизнь, на которую она так рассчитывала.

В тот день он выглядел вполне на свои годы, несмотря на новую рубашку. За последние два года его длинные волосы почти полностью поседели, а на лбу так еще и поредели причем изрядно. Но больше всего Сюзанну поразило его лицо, вытянутое, изможденное, костлявое. Кожа у него обрела серый оттенок, а черты лица запали, став грубыми и резкими. Время оказалось безжалостно к Ройбену, а он старался изо всех сил противостоять ему, ухаживая за спутницей вдвое моложе себя.

— Тебе следовало надеть платье, — заметил Ройбен. — В нем ты была бы похожа на лесную нимфу. Почему бы тебе не снять одежду?

Зоя захихикала.

— Здесь слишком холодно, — ответила она. — Давай глотнем виски, а ты пока скрутишь косячок.

Сюзанна почувствовала, что Ройбен разочарован столь прохладной реакцией Зои на его тайное местечко. Она не подошла к скальному выступу, чтобы оценить открывшийся отсюда вид, не вызвали у нее особого восторга и пролески под деревьями. Она просто сняла одеяло у него с плеча, сказав, что у нее болят ноги и что она хочет присесть.

Ройбен расстелил одеяло почти в том же самом месте, где, как надеялась Сюзанна, оно и будет лежать. Он уселся рядом с Зоей и передал ей бутылку виски, которую достал из корзинки. Она отвинтила пробку и сделала большой глоток.

Сюзанне казалось, что она смотрит фильм в замедленной съемке. Они почти не разговаривали, Ройбен сворачивал косяк, а Зоя лежала на боку, опершись на локоть, и смотрела на него.

— Куда, по-твоему, свалила эта старая калоша? — внезапно спросила Зоя. Сюзанна догадалась, что она имеет в виду ее.

— Обратно в Бристоль, я полагаю, — откликнулся Ройбен.

— Надеюсь, ты не думаешь, что я стану заниматься уборкой и готовкой, — нахально заявила Зоя. — Это не моя стезя.

— Ты слишком красива для таких лакейских занятий, — заметил он, передавая ей зажженный косяк. — Я найду кого-нибудь еще, кто будет этим заниматься.

— На твоем месте я бы продала дом, — сказала Зоя, делая глубокую затяжку и медленно выдыхая дым. — Посмотри правде в глаза, Ройб, это просто сборище идиотов, а с теми деньгами, которые ты получишь, мы могли бы жить, как особы королевской крови где-нибудь в Таиланде.

— У меня неплохое деловое предприятие, — защищаясь, возразил он. — Кроме того, мне здесь нравится.

— Ну, тогда я не могу обещать, что останусь здесь с тобой, — заявила она, отбросив волосы. — Тут такая глушь. А мне больше по душе бары, клубы и магазины.

Сюзанна даже немного пожалела Ройбена, потому что знала, как сильно он любил Уэльс. В конце концов, с Зоей ему не суждено обрести счастье. Он получит по заслугам, когда она двинется дальше, а Хилл-хаус начнет разваливаться у него на глазах. И тут она подумала, что, может, ей и не нужно ничего делать. Возможно, ей просто стоит подождать, пока над ним свершится божественное правосудие, и свершится само собой, без ее участия.

Но ведь она сидела в засаде за кустами. Если она пошевелится, они ее услышат.

Похоже, после сигареты с марихуаной и виски Зоя растаяла. Она откинулась на одеяло и отпустила какое-то замечание о солнечных лучах, пробивающихся сквозь переплетение ветвей над головой. Потом, без малейшего понукания и поощрения со стороны Ройбена, она расстегнула молнию на джинсах и, извиваясь, начала выбираться из них.

— Дай мне немножко сексуального исцеления, — хихикнув, сказала она. — В качестве первого блюда можешь полизать мою мохнашку.

Сюзанна почувствовала, что краснеет, когда Зоя стянула черные трусики, широко раздвинула ноги и руками приоткрыла половые губы. Она не могла поверить, что женщина может быть столь грязной и грубой. Она не просто смутилась, она испытала жуткий стыд. Лайам познакомил ее с оральным сексом, но ей потребовалось некоторое время, чтобы свыкнуться с мыслью о том, что мужчина может захотеть этого. В конце концов она полюбила это занятие, потому что Лайам был настойчивым и изобретательным любовником. Но все равно, она не могла заставить себя заниматься этим при ярком свете и никогда бы не набралась наглости потребовать такого удовлетворения для себя.

Но она не могла оторвать глаз от сладкой парочки, когда Ройбен уткнулся головой Зое в низ живота, охотно повинуясь ей. Сюзанна корчилась от смущения, испытывая при этом какое-то извращенное наслаждение. Ройбен в буквальном смысле обмусоливал девушку, Сюзанна видела, как его язык двигается вверх и вниз по влагалищу Зои, и спустя некоторое время ему пришлось расстегнуть собственные джинсы, чтобы освободить свой член, который обрел каменную твердость.

Зоя выкрикивала похабщину и нецензурную ругань, она называла его «папочкой» и требовала, чтобы он ввел ей палец внутрь. Зрелище было омерзительным, и Сюзанна почувствовала, что оно оскверняет красивую долину, где она была так счастлива и покойна. С возрастающим отвращением смотрела она, как Зоя встала на колени, повалила Ройбена на спину и села ему на лицо, нанизывая себя на его язык и одновременно яростно массируя свои груди.

И внезапно весь гнев и ярость Сюзанны вернулись к ней с удвоенной силой. Она лишилась своего дома, своих друзей, всего, что имела, из-за этой проститутки. Обезумев от ярости, она наблюдала за их непристойным поведением, чувствуя себя преданной и окончательно обманутой, потому что это оказалось Ройбену нужнее ее любящей поддержки.

— Я кончаю в твой ротик, папочка, — выкрикнула Зоя. — Сильнее, сильнее, трахни меня своим языком.

Сюзанна обнаружила, что поднимает револьвер почти машинально, помимо своей воли. Оружие дрожало в ее руке, она обхватила правую руку левой ладонью и приказала себе ждать, иначе, если она выстрелит сейчас, то попадет в Зою, что даст Ройбену время удрать.

Наконец Зоя откатилась в сторону, бормоча что-то насчет того, что он — лучший любовник в мире, и Ройбен набросился на нее, покрывая ее лицо поцелуями и уверяя в том, что до встречи с ней он еще никогда и никого так не любил.

И только когда он, присев на корточки, обхватил Зою за бедра и ворвался в нее, Сюзанна выстрелила ему в спину.

Она промахнулась и всего лишь задела его бок. Ройбен подпрыгнул, и перепуганные птицы сорвались с вершин деревьев, хрипло крича простуженными голосами.

— Что это было? — воскликнула Зоя, до которой, скорее всего, еще не дошло, что она только что слышала выстрел.

— Меня ранили! — выдохнул Ройбен, хватаясь за простреленный бок и пытаясь оторваться от нее.

Зоя не закричала, просто поперхнулась от неожиданности.

В этот момент Сюзанна вышла из-за кустов, спокойно прицелилась и выстрелила снова. К ее удовольствию, Ройбен увидел ее и прошептал ее имя, когда пуля попала ему в грудь. Мгновением позже он мешком свалился на Зою.

И вот тогда Зоя закричала, пытаясь выбраться. Сюзанна подошла на шаг или два ближе, и тут Зое удалось оттолкнуть тело Ройбена в сторону.

— Теперь твоя очередь, шлюха, — произнесла Сюзанна.

В этот момент, стоя над простертой Зоей, она поняла, почему говорят «…месть сладка». Было так сладостно увидеть, как голубые глаза Зои расширились от страха и ужаса и вся ее самоуверенность и остроумие испарились.

— Да, это она самая, старая калоша, — проговорила Сюзанна, нажимая на курок. — Теперь ты останешься с ним здесь навсегда, — злорадно добавила она, видя, что пуля попала девушке в грудь. Рот Зои приоткрылся, она готовилась закричать, но не успела и с мягким шлепком опрокинулась на одеяло.

Хотя все случилось больше двух лет назад, Сюзанна до сих пор испытывала чувство удовлетворения. Работа сделана. Дело закончено. Это было единственное чувство, которое владело Сюзанной в тот момент. Она находилась в заторможенном состоянии — ни ужаса от содеянного, ни следа раскаяния. У нее было впечатление, что кто-то другой сделал все это, а ей осталось только удостовериться, что все получилось как надо.

Она подошла и холодно уставилась на них, по-прежнему держа револьвер в руке. Зоя лежала головой в одну сторону, Ройбен — в другую, соединенные только своими сплетенными ногами. Глаза их были широко открыты, и на лицах застыло удивленное выражение. Сюзанна различала запах секса даже сквозь вонь сгоревшего пороха и крови. Она была рада, что они умерли, и даже не нервничала оттого, что кто-то может увидеть ее раньше, чем она успеет закопать трупы.

Это странное спокойствие не покинуло ее и тогда, когда она тащила тела к приготовленной могиле. Сначала она бесцеремонно свалила туда Зою, сложив ее пополам и утрамбовав ногой, словно та была просто куском мяса.

Ройбен оказался намного тяжелее. Ей пришлось завернуть его в одеяло и катить по неровной земле. Положив его сверху Зои, она смахнула обильный пот с лица и перевела дух.

Когда Сюзанна вернулась, чтобы подобрать кожаные джинсы и трусики Зои, а также взять вельветовые брюки Ройбена, у него в кармане она нашла рулончик двадцатифунтовых банкнот. Находка заставила ее улыбнуться. Это было так похоже на него — носить деньги с собой, не доверяя никому даже в Хилл-хаусе.

Денег было больше трехсот фунтов, не столько, конечно, сколько он отобрал у нее, но они помогут ей начать жизнь сначала. Она ничуточки не смутилась оттого, что пришлось утоптать землю на их могиле, и даже сделала тур вальса, отхлебнув изрядный глоток из их бутылки.

Тишина в темной камере внезапно показалась ей зловещей. Она уже привыкла к звукам дыхания других людей, к тому, что они храпят и разговаривают во сне. Здесь же, в больничном крыле, царила тишина, и это было странно и непривычно, совсем так, как в ее комнате в Белль-вю.

И Сюзанна поняла, что вместо того, чтобы начать жизнь сначала после бегства из Уэльса, она только окончательно разрушила ее.

Глава девятнадцатая

Прежде чем нажать кнопку звонка, Стивен остановился перед воротами тюрьмы, глядя на высокий проволочный забор и колючую проволоку, шедшую по его верхней кромке. Небо над головой было угольно-черным, готовое вот-вот разразиться обильным снегопадом. Он вздрогнул. Все вокруг выглядело таким мрачным и безжизненным.

Было утро понедельника, и он полагал, что за прошедшие выходные дни Сюзанна спала еще меньше него. Тем не менее он, в общем-то, даже обрадовался тому, что нынче она готова продолжить свое признание, ибо, чем скорее с этим будет покончено, тем скорее он вновь обретет свое обычное состояние и чувство реальности.

Он не звонил Бет и даже отключил телефон в машине на тот случай, если она сама решит связаться с ним. Он подумал, что будет благороднее оставить ее в неведении до полного завершения признания, и не стал нарушать ее покой в уикенд. Что же касается того, что Сюзанна рассказала о ней Рою, Стивен решил, что это его не касается. Это дело Роя, как ему поступить.

В прошедшие выходные Анна вела себя совершенно невозможно, плакала, кричала на него, обвиняя в том, что он недостаточно любит ее. Скорее всего, она заметила, что мыслями он был далеко от нее. Похоже, ей не приходило в голову, что работа мужа требовала от него большой самоотдачи по отношению к людям, которые нуждались в его заботе и внимании больше, чем она.

Он нажал кнопку звонка и, ожидая пока тюремный офицер подойдет открыть ворота, в который уже раз пожалел о том, что не выбрал себе другую отрасль юриспруденции. Например, передачу собственности от одного лица к другому.

— Вы действительно чувствуете себя в состоянии продолжить наш разговор сегодня? — спросил Стивен у Сюзанны, как только ее привели в комнату для допросов.

Она была очень бледна, с темными кругами под глазами. Волосы ее были немыты, и она заколола их за ушами, что совсем не красило ее.

— Да, со мной все в порядке, — ответила она, но, взглянув на ее руки, он заметил, что она все выходные грызла ногти.

— Полиция будет здесь с минуты на минуту, — продолжал он. — Не хотите обсудить со мной что-нибудь или спросить до того, как она появится?

Она покачала головой.

— Я всего лишь хочу покончить с этим как можно быстрее, — коротко ответила она.

Через несколько минут появились Лонгхерст с Блумом, и первый начал с того, что напомнил Сюзанне о том, что в прошлую пятницу в своем признании она дошла до того, как отправилась в лес ждать появления Ройбена и Зои.

Лонгхерст включил магнитофон, назвав дату, время и присутствующих, потом спросил Сюзанну, готова ли она продолжать. Та ответила, что готова.

— Вы отправились в лес с намерением убить Ройбена Морленда и Зою Фримантл? — задал он первый вопрос.

— Да, — согласилась она. — Я уже говорила вам об этом. Я поставила палатку, устроилась и принялась рыть для них могилу.

— Это было обдуманное решение? — спросил Рой.

— Естественно, — огрызнулась она. — Не потащилась же я в лес просто так, на пикник.

За годы службы в полиции Рой привык ко многому такому, что зачастую его просто шокировало, но, вслушиваясь в рассказ Сюзанны о том, как в течение последующих пяти дней она рыла могилу, выбирая, где именно спрячется, поджидая своих жертв и наблюдая за Хилл-хаусом, он чувствовал себя не в своей тарелке.

Он прекрасно понимал, почему она ненавидела Ройбена и Зою. Если бы она застрелила обоих прямо в доме, поддавшись отчаянию, он, наверное, даже проникся бы к ней симпатией. Но тщательное планирование и ожидание переместили совершенное ею преступление в другую плоскость, и теперь оно выглядело на редкость отталкивающим. Пока она подробно, во всех деталях расписывала свои приготовления: как прятала в лесу палатку и рыла могилу, он подумал, что больше не видит в Сюзанне невысокую полноватую женщину, которой уже перевалило за сорок, — перед ним была Рэмбо в юбке, притаившаяся за деревьями в ожидании, пока ее жертвы придут и займутся любовью, чтобы пристрелить их без помех.

И только когда Сюзанна дошла до того места, когда парочка появилась в долине и Зоя улеглась на одеяло, кажущееся спокойствие покинуло ее. Голос у нее дрогнул, когда она передавала содержание подслушанного разговора.

— Тогда у меня и вправду возникли сомнения, — призналась она. — Понимаете, я чувствовала, что Зоя бросит Ройбена, если он не продаст дом и не отправится странствовать с ней по миру. Мне даже стало немного жаль его за то, что он связался с ней. Но когда она повела себя с ним грязно, я снова разозлилась.

— Что вы имеете в виду под словом «грязно»? — спросил Рой.

Сюзанна покраснела и не отваживалась посмотреть ему в глаза.

— Я не могу говорить об этом, — сказала она. — Она сняла брюки и стала показывать ему себя, и все такое.

Рой достаточно ясно представлял себе, что она хочет сказать, поэтому решил не настаивать на подробном описании.

— Они занимались любовью? А вы по-прежнему сидели за кустами рядом с ними?

— Да.

— Насколько близко?

— Примерно в двенадцати футах.

— В кого первого вы выстрелили?

— В Ройбена, — ответила она. — Но первым выстрелом я его только ранила в бок. Наверное, у меня тряслись руки. Поэтому я вышла из-за кустов, встала прямо перед ним и выстрелила еще раз, в грудь. Потом я застрелила ее.

Рою пришлось попросить Сюзанну изобразить на схеме, где она стояла, и отметить угол, под которым она произвела три выстрела.

— Зоя не пыталась убежать после того, как вы выстрелили в первый раз? — задал очередной вопрос Рой.

— Нет, думаю, она не поняла, что это был за звук, она попыталась убежать, только когда я вышла из-за кустов и выстрелила в Ройбена во второй раз, но она была придавлена его телом. Я застрелила ее сразу же после Ройбена.

— Что вы сделали потом?

— Я оттащила Зою к той яме, которую выкопала, сбросила ее туда, потом вернулась за Ройбеном. Мне пришлось завернуть его в одеяло и волочь, он оказался таким тяжелым.

На мгновение воцарилась мертвая тишина, трое мужчин выглядели явно ошеломленными.

— И потом вы похоронили их? — спросил Рой хриплым голосом.

— Да.

Для него было невероятным, что Сюзанна оставалась в том же лесу еще целых два дня. Что она смогла есть и крепко спать в двух шагах от свежей могилы.

— Но по ночам, должно быть, было холодно, — заметил он. Он хотел, чтобы она сказала ему, что жалеет о содеянном. Или что-нибудь еще, что можно было бы расценить как доказательство ее помешательства. Но она только слабо улыбнулась.

— У меня оставалось их виски. Это помогло прогнать холод, кроме того, мне надо было удостовериться, что я хорошо их закопала. Яма, которую я вырыла, была не очень глубокой.

И снова Рой вынужден был попросить ее нарисовать, где она закопала тела, а Стивен опять же напомнил ей, что она не обязана этого делать.

— Я думала, вы хотите, чтобы я рассказала правду? — удивленно заявила она. — У них уже есть мед, так пусть будет и ложка.

Как и прежде, Сюзанна нарисовала очень четкий план, показав путь, по которому попала в долину, и отметив места, где ее жертвы занимались любовью, а где скрывалась она в засаде.

Слева от долины она нарисовала небольшой круг.

— Тут вы найдете мое снаряжение. Но лагерь я разбивала не здесь, просто я все перенесла туда перед тем, как уходить, — добавила она, рисуя больший круг на дальней стороне долины, рядом с крестом, которым отметила могилу. — Сначала он располагался вот здесь. Если вы пройдете футов двенадцать-пятнадцать вот в эту сторону, то наткнетесь на маленький ручеек. Отсюда я брала воду.

— Сколько раз вы ночевали под открытым небом до этого? — спросил Рой. Вопрос не имел никакого отношения к ее признанию, ему просто было любопытно.

— Ни разу с тех пор, как я выросла, — сказала она. — Когда мне было восемь и лет до десяти, я отправлялась с отцом пострелять на природу на пару дней. Обычно мы бродили вокруг Тинтерна, он любил лес и хорошо знал искусство выживания. Он научил меня готовить еду на костре, копать ямы для мусора и все такое. Он сам делал так, когда служил в армии.

Несколько мгновений Рой молчал.

— Зачем, Сюзанна? — спросил он наконец. — Зачем вам понадобилось убивать их?

— Потому что они уничтожили меня, — ответила она, но это прозвучало скорее как вопрос к себе самой, а не как утверждение.

— Но если бы вы просто ушли, уехали куда-нибудь и нашли бы работу, то могли бы начать жизнь сначала.

— Неужели? — возразила она. — Каким это образом, интересно знать? У меня не осталось ничего, кроме их оскорблений, которые звучали у меня в ушах, и унижения, которое жгло меня изнутри.

На этом Рой прервал допрос. Он получил все, что нужно, включая карту с отметкой, где были похоронены тела. Все присутствующие по его просьбе подписали карту и поставили дату на ней и на пленке. Для одного дня он услышал более чем достаточно.

Тюремный офицер увел Сюзанну по коридору в ее крыло, а мужчины зашагали на выход в противоположном направлении. Сержант Блум шел немного впереди Роя и Стивена.

Рой приостановился и присел на подоконник.

— Вас удовлетворило то, как я провел допрос? — поинтересовался он, и в его темных глазах отразились тревога и печаль.

— Вполне, — откликнулся Стивен. — Но ведь она сама выложила вам все без утайки. — Он вздохнул и потер руками глаза. Скорее всего, Рой чувствовал себя так же, как и он, опустошенным и подавленным. — У этой женщины одежек больше, чем у кочана капусты.

— Достаточно, чтобы начать раздумывать, не лежат ли еще где-нибудь другие тела, — сухо ответил Рой.

Глаза Стивена расширились, и Рой тускло улыбнулся.

— Это была шутка, правда дурного вкуса, как мне показалось. Вообще я стараюсь скрыть, каким дураком себя чувствую. Я видел в ней маленькую слабую женщину, едва не помешавшуюся от горя. А она оказалась этаким «зеленым беретом».

Стивен почувствовал уважение к этому человеку. Ему по-настоящему начинал нравиться этот мужчина. Многие полицейские на его месте злорадствовали бы, получив такой стопроцентный результат, и сломя голову понеслись бы в участок рапортовать о победе. Но Рой оказался слишком умен и чувствителен, чтобы не понимать, что он только прикоснулся к тому ужасу, который пришлось пережить Сюзанне. Она, конечно, могла рассказать им о том, что и когда сделала, но о ее эмоциональном состоянии можно было лишь гадать.

Посмотрев на свои часы, Стивен заметил, что едва миновало одиннадцать.

— Слишком рано, чтобы угостить вас пивом или ленчем, — с сожалением констатировал он.

— Я бы выпил виски, — признался Рой. — Кроме того, мне хочется немного поболтать с вами. Однако мне надо возвращаться с этими пленками и организовать поисковую группу. Может, в другой раз?

— А мне еще предстоит рассказать обо всем Бет. — Стивен вздохнул. — Это ее убьет.

Рой положил руку ему на плечо. Он ничего не сказал, но Стивен понял, что этим жестом он хотел выразить свою поддержку и понимание.

— У Бет тоже больше обличий, чем у зеркала, — сказал Стивен. — Помогите ей избавиться от них.

* * *

Как оказалось, Стивен сумел увидеться с Бет только в самом конце дня. Снегопад все же начался, когда он ехал к себе в контору, машины едва ползли, и к тому времени, когда он туда добрался, Бет была с клиентом на заседании суда.

Он услышал ее голос на лестнице часов примерно в пять, уже собираясь уходить домой. Стивен должен был ей все рассказать, невозможно было носить все в себе еще сутки, поэтому он вышел из своего кабинета и окликнул ее.

Он еще никогда не видел Бет такой очаровательной за все то время, что они проработали вместе. На ней было пальто из верблюжьей шерсти с большим меховым воротником и шляпка в тон. Лицо ее раскраснелось от прогулки по свежему воздуху после заседания суда.

— Что стряслось? — крикнула она ему снизу. — Я как раз собиралась домой, чтобы согреться.

— Это о Сюзанне, — коротко ответил он и вернулся в кабинет, чтобы встретить ее там.

— Плохие новости? — спросила она, входя.

Он кивнул.

— Боюсь, хуже не бывает. Она призналась в убийстве Лайама, Ройбена и Зои.

Лицо Бет покрылось смертельной бледностью, и она прикрыла рот рукой.

— Нет! — выкрикнула она. — Этого не может быть!

Стивен подошел к ней и насильно усадил на стул, после чего налил ей коньяку, который держал в кабинете на всякий случай. Затем вкратце изложил ей, как Сюзанна убила их всех и где закопала тела.

— Я не верю этому, — выдохнула она. — Я не могу в это поверить. — Глаза ее наполнились слезами.

— Я тоже, — сказал он и принялся объяснять, что она поведала им еще в пятницу и почему он оказался не в силах сообщить ей об этом тогда же. — Но это правда, Бет. Ее не вынуждали делать признание и не добились этого хитростью, она поступила так по собственной воле. Наверное, уже завтра полиция начнет искать тела. Тогда все и подтвердится.

Она сидела молча, не двигаясь, губы у нее дрожали.

— Я хочу домой, — промолвила она наконец, поднимаясь на ноги и покачнувшись. — Мне нужно хорошенько все обдумать.

И вот тут Стивен понял, что такое настоящее мужество и достоинство. Любая из женщин, которых он знал, выглядела бы раздавленной подобными известиями. Но только не Бет, тем более в присутствии посторонних. Она пойдет домой и выплачется в одиночестве.

Ему хотелось обнять ее, прижать к себе, но он понимал, что от этого все может стать еще хуже. Он даже не мог предложить ей позвонить ему, потому что знал, как болезненно отреагирует на это Анна.

— Мне очень жаль, Бет, — сказал он просто. — Завтра я приду пораньше, и, если хочешь, мы поговорим об этом подробнее.

— Договорились, — ответила она и направилась к двери. Стивен смотрел ей вслед, как она спускается по лестнице: только легкая неуверенность в походке свидетельствовала о том, что чувствует она себя далеко не так хорошо, как хотела показать.

Бет вошла к себе в квартиру, включила отопление, сняла пальто, шляпку и сапоги, задернула занавески и только потом села.

Она была шокирована настолько, что вообще ничего не чувствовала. В голове у нее вертелась одна-единственная мысль. Сопричастность. Еще несколько месяцев назад это слово не имело для нее никакого значения.

Но теперь она столкнулась с ним вплотную. Пересохший от волнения рот, спазмы в животе, бесконечные вопросы в голове, бессонница.

У нее уже были дела, из-за которых другим адвокатам, как они сами утверждали, по ночам снились кошмары. Но ее это не касалось. Она невозмутимо выслушивала рассказанные трагедии, которые заставили бы расплакаться самого сильного мужчину. Она всегда могла отстраненно выслушать приговор суда по делу своего клиента. Все, что ее беспокоило — неважно, виновным или невиновным его признавали, — это сумела ли она как адвокат наилучшим образом выполнить свои обязанности. Ей никогда и в голову не приходило задуматься над тем, как тот же самый клиент будет жить дальше, в тюрьме или на свободе. Как только работа была сделана, она замыкалась в себе. Правосудие свершилось, и на этом для нее была поставлена точка.

Однако с той поры, когда в ее жизнь столь неожиданно опять вошла Сюзанна, все переменилось. Она не жалела о том, что так случилось, но по-прежнему не могла понять, как одной-единственной женщине удалось оказать такое влияние на ее жизнь.

Ну да, они были друзьями в детстве, но это была слабая отговорка. Они проводили вместе в лучшем случае один месяц в году на протяжении пяти лет, то есть в общей сложности были вместе каких-то жалких пять месяцев. Например, с некоторыми людьми Бет работала долгие годы, изо дня в день. Неужели она настолько расстроилась бы, если бы один из них вдруг оказался серийным убийцей? Бет в этом сильно сомневалась. Она едва давала себе труд запомнить дни рождения этих людей, имена их детей или адрес, по которому они проживали.

Стивен тоже был очень расстроен, она услышала это в его голосе, увидела в его глазах. И еще Бет откуда-то знала, что он расстроился, главным образом, из-за нее, вот почему ей пришлось сделать вид, что с ней все в порядке. Стивен был ее полной противоположностью, он волновался обо всех. Почти наверняка он влюбился в Анну именно из-за ее проблем — заботливые люди всегда ухитряются найти себе птицу с перебитым крылом. Когда-то она считала это смешным, даже глупым, но только не теперь. Теперь это больше смахивало на благородство.

Бет вспомнила, как в шестнадцать лет решила, что Сюзанна проявила благородство, решив остаться дома и ухаживать за своей матерью. Ничто на свете не могло бы заставить Бет совершить аналогичный поступок. Даже если бы ее собственная мать овдовела и стала инвалидом или калекой, даже если бы она умоляла ее об этом, Бет никогда не пошла бы на такое. Но ведь Сюзанна обладала воистину добрым сердцем, что сразу бросалось в глаза. Когда в Уэльсе произошла катастрофа в Аберфане, она, насколько помнила Бет, послала все свои карманные деньги в Фонд спасения. Она всегда присматривала за утками и лебедями на реке, боясь, что они могут запутаться в рыболовных лесках. Она рыдала над мелодрамами, взахлеб плакала, когда они расставались в конце августа.

Так как же могла такая чувствительная и спокойная девочка превратиться в убийцу? Бет в какой-то степени понимала, почему она застрелила врача, в чем-то это было справедливо и оправданно. Но только не убийство других. Это уже была жестокость.

Весь вечер Бет не могла согреться, ледяной холод преследовал ее и изнутри, и снаружи. Она выпила две большие порции коньяка и приняла горячую ванну, но ей по-прежнему было холодно. И сейчас, сидя у туалетного столика и расчесывая волосы, она упорно размышляла о сопричастности. Всю жизнь она бежала от этого чувства, и вот теперь попалась в ловушку. Сюзанна, Рой и Стивен — все они заняли свое место в ее сердце, в котором совсем недавно не было ничего, кроме нескольких клапанов и изрядного количества крови.

Холодный рассудок подсказывал Бет, что Сюзанна остается клиентом Стивена, а задача Роя заключалась в том, чтобы довести ее дело до суда. Она может просто дистанцироваться от всего.

Но это было невозможно, во всяком случае сейчас. Стивену понадобятся ее помощь и поддержка при подготовке к судебным заседаниям. Рой наверняка получит благодарность за свою работу над этим делом, и она будет разрываться между гордостью за него и муками совести за предательство старой подруги.

Ощущение того, что она совершила предательство, беспокоило ее сильнее всего. Она убедила себя, что углубилась в прошлое Сюзанны только для того, чтобы получить веские доказательства ограниченной вменяемости своей давней подруги. Но каковы были действительные мотивы? Теперь это представлялось ей уже праздным любопытством. Ведь для суда наверняка хватило бы смерти Аннабель? И если бы Бет не пожелала узнать о Сюзанне все, до мельчайших подробностей, то три других убийства, вероятнее всего, так и остались бы нераскрытыми.

В этом и состояла подлинная драма. Из-за нее Сюзанна будет приговорена к пожизненному заключению. Весь мир скажет, что она заслужила это, особенно родственники жертв. Они будут стоя аплодировать тем, кто помог свершиться правосудию. Но Бет всегда будет чувствовать себя Иудой.

Она обвела взглядом свою спальню и впервые заметила, насколько она безлика. Кремовые стены и ковер, совсем как в гостиной, и дорогие парчовые занавеси чуть более темного оттенка. Встроенные гардероб и шкафы из осветленной березы. Спальня походила на комнату в отеле, оформленную и обставленную со вкусом, но в ней совершенно отсутствовали следы ее личности.

«А ведь у тебя ее и нет, — сказала она самой себе. — Всю жизнь ты подавляла то, что чувствовала. Если ты завтра умрешь, кто скажет о тебе доброе слово?»

Вообще-то кто-нибудь наверняка назовет ее прекрасным адвокатом, пунктуальным, достойным доверия, надежным. Но и только. Некому будет рассказывать о ней смешные анекдоты, некому будет плакать. Даже Роберт и Серена с великим трудом смогут объяснить, почему они ее любили.

Бет забралась в постель и уставилась в потолок. Она позволила всему, что было связано с изнасилованием, доминировать в ее жизни в течение двадцати восьми лет. Еще несколько месяцев назад она стала бы отрицать это, настаивать на том, что благодаря ему она достигла в жизни намного большего, чем если бы этого с ней не случилось. Она даже сумела убедить себя в том, что родилась с замерзшей, ледяной душой.

Но тут вдруг объявилась Сюзанна, принеся с собой воспоминания о тех днях, когда она совсем не была холодной и равнодушной, и началась оттепель, и начал таять лед, которым она окружила свои секреты и чувства.

Может, первый кусок льда удалось отбить Стивену, потом теплое дыхание Роя ускорило таяние, но началось все именно с Сюзанны.

И тогда она заплакала, и по щекам ручьем потекли жгучие слезы.

Глава двадцатая

Через два дня после признания Сюзанны Рой стоял в уэльском лесу, ссутулившись, сунув руки в карманы и наблюдая за тем, как группа людей расчищала от опавших листьев и травы новую площадку.

Была половина двенадцатого утра, и холод стоял собачий. Слишком холодно для снега, как в шутку сказал кто-то раньше. Мужчины пребывали в хорошем расположении духа, потому что, отправляясь на поиски улик или пропавшего человека, они обычно готовились к тому, что работа затянется надолго и поиски скорее всего окажутся безрезультатными. Но, располагая магнитофонной пленкой с записанным на нее признанием и картой, на которой были отмечены места захоронения тел, они надеялись на быстрый результат.

Но Роя не отпускало нервное напряжение. Он вовсе не рассчитывал на то, что, прибыв сюда, они сразу же обнаружат место, отмеченное крестиком на карте Сюзанны, но он никак не ожидал и того, что на это потребуется так много времени.

Может статься, что Сюзанна действительно отлично помнила, где находится могила, но, поскольку на местности не было никаких ориентиров — ни скалы, ни какого-нибудь дерева необычной и легко запоминающейся формы, — она могла оказаться где угодно. Они уже почти расчистили площадку, которую, как полагал Рой, имела в виду Сюзанна, старались обнаружить хоть какой-то бугорок или холмик — что-нибудь, что указывало бы на то, что в последние годы здесь на самом деле копали. Но пока они не нашли ничего необычного, да и земля промерзла насквозь.

В душе у него начали зарождаться сомнения. Неужели Сюзанна все выдумала? В конце концов, ведь это он первым предположил, что она убила их здесь. В его практике уже бывали случаи, когда человек, пребывающий под стражей по обвинению в совершении одного преступления, вдруг признавался в другом, что объяснялось неким душевным расстройством. Даже когда Сюзанна рассказывала подробно о том, что сделала, все равно ее слова звучали неубедительно. Да и где-то в глубине души Рой и сам не верил, что она способна на такое.

Скорее всего, он все-таки надеялся, что все это окажется неправдой. Однако, если так случится на самом деле и если поиски не дадут результатов, его ждут крупные неприятности.

Кроме того, его очень интересовало, что происходит сейчас в Луддингтоне. Обыск в саду «Гнездовья» проводила бригада уголовного розыска графства Уорвикшир, и только вчера поздно вечером он узнал о том, что они получили ордер и начали раскопки.

— Эй, тут целая куча сучьев! — внезапно воскликнул молодой констебль, стоя почти на самом краю расчищенного участка.

Сердце у Роя судорожно ворохнулось в груди, и он устремился к молодому человеку.

Ворох сучьев под полусгнившей кучей опавших листьев действительно выглядел странно и подозрительно. Они покрывали площадь размером примерно восемь на четыре фута и в высоту достигали почти фута.

— Они же не могли сами упасть вот так, а? — спросил констебль.

— Сомневаюсь, — ответил Рой, разглядывая ближайшее дерево. Оно выглядело вполне здоровым и крепким, и сухие ветки не могли принадлежать ему. Кроме того, ветки сами собой не громоздятся в кучу, и эту явно сложили человеческие руки. — Может быть, кто-то собрал их, чтобы сжечь, но потом передумал. Однако мы все равно посмотрим, что там под ними.

Когда констебль начал разбирать завал из веток, Рой скрестил пальцы в кармане. Кое-кто из мужчин начал жаловаться на холод, но если сейчас что-нибудь найдут, они мгновенно воспрянут духом.

— Эй, парни, я что-то нашел! — раздался возглас другого констебля. Рой повернулся в сторону небольшого ручейка, о котором упоминала Сюзанна. Мужчина держал что-то на кончике палки. — Похоже на женскую туфлю, — крикнул он.

Рой внимательно осмотрел находку, прежде чем поместить ее в пакет и пометить ярлычком вещественного доказательства. Это были остатки черного кожаного сапожка, доходящего до лодыжки, с молнией на боку. Похоже, его грызло какое-то животное, и он был весь покрыт слоем грязи, так что должен был пролежать здесь по крайней мере несколько лет. Рой осмотрел место, где констебль нашел женский сапожок, но больше ничего не обнаружил.

Вернувшись к куче веток, он заметил, что полицейские уже разобрали ее и теперь стояли с лопатами вокруг нее, примеряясь и выискивая места, где земля казалась мягче.

— Давайте, начинаем копать, — скомандовал инспектор.

Чтобы пробиться сквозь верхний промерзший слой, землю пришлось долбить ломом, но потом дело внезапно пошло намного быстрее, земля стала податливее и обнаружился слой мягкого темного суглинка.

— Держу пари, что это здесь, — радостно воскликнул один из полицейских. — Здесь уже копали раньше.

Вскоре стало ясно, что он прав, потому что копать действительно оказалось легко, но только в пределах прямоугольника неправильной формы. Дальше земля по-прежнему была как камень.

От апатии, охватившей было мужчин, не осталось и следа. Они работали с явным энтузиазмом, их лица раскраснелись от натуги, парок от дыхания клубился в морозном воздухе. Напряжение стало почти ощутимым, глаза всех присутствующих были прикованы к яме, которая с каждой минутой становилась все глубже.

Лопата наткнулась на что-то твердое, и все подошли поближе.

— Теперь осторожно расчищайте вокруг, — распорядился Рой. — Это может быть кость.

Через несколько минут они нашли череп.

Полицейские, работавшие в других местах, услышав новости, подбежали посмотреть на находку. Они сгрудились вокруг неглубокой могилы, и кто-то из мужчин перекрестился. Зрелище напоминало сцену из фильма ужасов: плоть того, кто лежал здесь, сгнила или была объедена, но сохранились волосы — длинные и седые. На стоявших наверху людей глумливо скалился полуоткрытый рот и смотрели пустые глазницы.

Хотя желающих помочь было хоть отбавляй, прошел целый час, прежде чем они осторожно и аккуратно расчистили и откопали тело. Когда Рой взглянул на него, к горлу подступил комок, потому что на скелете сохранились лишь обрывки сгнившего свитера и башмаки на ногах — то есть Сюзанна действительно застрелила Ройбена в тот момент, когда он занимался любовью.

— Похоже, он еще цел, — заметил кто-то. — Он лежит на чем-то вроде одеяла или подстилки. Это кстати, мы, наверное, сумеем вытащить его, не потревожив всего остального.

Первоначальное возбуждение исчезло, день казался бесконечным, поскольку перед тем, как вытаскивать скелет, его должен был осмотреть патологоанатом, а каждая стадия еще и сфотографирована. Стемнело, им пришлось установить и включить прожекторы, расчищенный участок огородили, а над могилой разбили палатку. Тело Зои обнаружили на самом дне, к тому времени в причудливом, неверном свете прожекторов раскопки обрели какой-то потусторонний вид.

В течение дня полицейские регулярно подкреплялись бутербродами с кофе, тем не менее все окоченели от холода, и пребывание на воздухе в ожидании дальнейших распоряжений превратилось в пытку.

— Парень, теперь, должно быть, ты прославишься на весь мир, — обратился к Рою один из старших офицеров полиции Уэльса после того, как было найдено тело Зои.

Этот полисмен весь день отпускал грубые шуточки и делал неуместные замечания. Рой подумал, что, скорее всего, того раздражает тот факт, что не он возглавляет расследование и что понадобился какой-то варяг из Бристоля, чтобы раскрыть двойное убийство, случившееся на его территории.

— Я с радостью оказался бы сейчас дома, — отозвался Рой. Он вовсе не чувствовал себя на гребне славы, на самом деле его тошнило от этой работы. Обычно, когда виновного удавалось схватить и наказать, он испытывал некоторое удовлетворение, но в данном случае нельзя было рассчитывать и на это. Сюзанна и так несла наказание почти всю свою сознательную жизнь.

— А вот я ничуть не расстроюсь из-за этой парочки, уж во всяком случае не лишусь сна, — заявил местный полицейский, радостно потирая руки. — Эта банда из Хилл-хауса чересчур долго оставалась для меня головной болью. Вот и славно, что мы от них избавились. Слишком много всяких уродов, чокнутых и наркош прутся к нам сюда, в Уэльс.

Рой не счел нужным ответить. Уэльсец не понравился ему с первого взгляда, он был явно ограниченным фанатиком. Публика, жившая в Хилл-хаусе, на самом деле оставляла желать лучшего, ни один человек в здравом уме не пожелал бы себе таких соседей, но уж никак нельзя было сказать, что все, кто стремился в Уэльс, были именно такими. Этот полицейский всерьез считал, что любой непривычно одетый человек — наркоман. Он не мог понять, что многие люди, выросшие в больших и малых городах внутренней Англии, могли приходить в щенячий восторг при виде красот Уэльса. Или того, что страна остро нуждалась в притоке новой крови — людей, которые хотели мирно жить и спокойно трудиться, воспитывая своих детей среди такой великолепной природы.

Рой покинул место преступления около девяти вечера и прямиком направился в деревенский паб, где заказал для себя комнату на ночь. Он хотел только одного — принять горячую ванну, упасть в кровать и забыться сном.

Но заснуть ему не удалось. Он лежал и раздумывал о том, как отреагировала Бет на сделанное Сюзанной признание, о котором ей наверняка уже рассказал Стивен. Расследуя подобные дела, он видел, через что доводилось проходить родственникам и друзьям убийцы. Нередко им приходилось намного хуже, чем самому убийце, иногда они чувствовали себя виноватыми, и любовь, гнев, ярость, стыд и сожаление перемешивались в такой убойной силы коктейль, совладать с которым часто не удавалось.

Ему страшно хотелось позвонить ей, но, даже если она готова разговаривать с ним, что он ей скажет? Между ними стояла Сюзанна. Она свела их вместе, и она же оттолкнула их друг от друга.

Бет не захочет слушать о том, как плохо ему было, когда он смотрел, как выкапывают тела, как восхищался он стойкостью своих людей в насквозь промерзшем лесу, насколько тяжело ему было думать о том, как родители Зои перенесут известие о смерти своей единственной дочери.

Он вспомнил, что нечто подобное разрушило и его отношения с Мег после смерти Питера. Мег не могла думать ни о чем, кроме своей скорби. Она не понимала, что у него по-прежнему есть работа, которую он должен выполнять и которая регулярно подбрасывала ему неприятные и часто драматичные события. Она хотела, чтобы он чувствовал себя таким же разбитым, как и она, чтобы они говорили и думали только об их сыне. Он страдал, он чувствовал себя опустошенным, но знал, что должен справиться с этим состоянием, преодолеть его. И этого она ему не простила. Мег заявила, что он забыл о смерти Питера, словно это был ничего не значащий пустяк.

Разумеется, Бет не была похожа на Мег. Кроме того, ситуация была совершенно другой, но Рой слишком хорошо знал и то, что жертва изнасилования очень нескоро найдет в себе силу довериться кому-либо. Самое грустное заключалось в том, что, поскольку именно он руководил расследованием этих трех новых убийств, совершенных Сюзанной, Бет сочтет его недостойным своего доверия.

Он забрался в постель, закутался в одеяло, стараясь согреться, и уже в который раз подумал о том, что ему следовало бы выбрать себе другую профессию. Его работа над этим делом не закончится завтра, когда последние кости будут извлечены из земли и отправлены в лабораторию. Все завершится только после того, как Сюзанна предстанет перед судом и ей будет вынесен приговор. К тому времени Бет совершенно потеряет к нему интерес.

* * *

На следующее утро Бет и Стивен пришли на работу пораньше, чтобы иметь возможность поговорить до того, как появятся их первые клиенты. Вчера, когда Стивен уже собрался уходить с работы, ему позвонили из полицейского управления и сообщили о том, что в Уэльсе были обнаружены два трупа, и еще один — в Луддингтоне. Стивен позвонил Бет вечером, чтобы сообщить новость, поскольку был уверен в том, что сообщения об этом появятся в девятичасовых новостях, а к утру попадут и на первые полосы газет.

— Ты не можешь обвинять всех за то, что они видят в Сюзанне нового Фреда Уэста, — сказал Стивен, показывая на первую страницу «Миррор», одной из нескольких газет, которые он захватил с собой. Заголовок гласил: «Число жертв увеличивается».

Бет быстро пробежала глазами страницу.

— Они сообщают об этом так, словно ожидают новых жертв, — вздохнула она.

— Моя старая бабушка всегда говорила: «Ничто так не повышает тираж газеты, как доброе убийство». — Стивен виновато улыбнулся. — Собственно, ее с полным основанием можно было считать ведущим экспертом по убийствам, обычно она не пропускала ни одного. Обожала рассуждения о психологическом портрете. Может быть, именно поэтому я и решил стать адвокатом.

Бет уныло вздохнула.

— Интересно, что бы она сказала о нашей Сюзанне?

— Я и сам не знаю, что можно сказать о ней, — отозвался Стивен. — То я готов убить ее, то мне становится жалко ее до слез. Я понимаю и тут же не понимаю. Я по-прежнему думаю, что она еще не все рассказала нам. Есть еще что-то, что имеет решающее значение.

— Может быть, все потому, что мы не можем понять, что она чувствовала, убивая их? — предположила Бет. — Возможно, тебе следует попросить ее рассказать нам об этом, Стивен?

— Не уверен, что мне захочется узнать это. — Он вздохнул. — Мне и так по ночам снятся кошмары из-за нее.

Бет встала со стула и подошла к нему, положила руку ему на плечо.

— Готова держать пари, ты жалеешь о том, что я свалила все на тебя, — сказала она. — Кубок оказался отравленным, не так ли?

Он чуть улыбнулся.

— Когда я учился в юридическом колледже, то воображал, будто главное занятие адвоката защиты — не допустить, чтобы невиновные пострадали за преступления, которых они не совершали.

Бет видела, как глубоко он взволнован, и, судя по мешкам под глазами, спал он не больше ее.

— Я была такой же, — призналась она. — Я думала, что стану защитницей угнетенных. Но все-таки постарайся выудить у Сюзанны эту единственную вещь, о которой она еще тебе не рассказывала. Вполне вероятно, что это ничего не изменит. Зато может помочь нам обоим лучше понять ее.

— Я встречаюсь с ней завтра, — мрачно сообщил он. — Я сделаю все, что в моих силах, но не удивляйся, если у меня ничего не получится.

На следующий день, направляясь на встречу с Сюзанной, Стивен всю дорогу твердил себе, что должен быть бесстрастным и беспристрастным. Он не мог позволить себе тратить на нее массу времени и нервной энергии, у него были и другие клиенты, которые нуждались в нем гораздо больше. Изучать ее душевное состояние должен психиатр, его же задача состояла в том, чтобы она получила справедливый приговор.

Он начал достаточно хорошо.

— Вам сообщили о том, что полиция обнаружила трупы в Уэльсе? — сухо обронил он. — Сегодня утром я узнал, что и в Луддингтоне нашли тело. Вы больше ничего не хотите мне сообщить? Или, наоборот, узнать?

— Вы выглядите усталым, — заявила она, пристально глядя на него. — Это из-за меня?

Он в очередной раз растерялся, поскольку это было типично в ее духе — проявлять заботу о других, в то время как она сама находилась в критическом положении.

— Нет, разумеется, нет, — быстро ответил он. — Просто в последнее время у меня много работы, и приходится довольно поздно ложиться спать.

— Не лгите мне, — тихо сказала она. — Я ведь понимаю, что вам пришлось вынести.

Стивен взглянул в ее зеленые с отливом синевы глаза и увидел в них настоящее сочувствие. Это тронуло его, потому что дома такого сочувствия он еще не встречал.

— Это часть моей работы, — пожал он плечами.

— Больше нет, — заявила она. — Я собираюсь отказаться от ваших услуг. Мне нужен новый адвокат.

Этого Стивен ожидал меньше всего.

— Но почему, Сюзанна? — спросил он. — Естественно, это ваше право. Но мне хотелось бы узнать причину, которая должна быть достаточно серьезной, если учесть, сколько нам пришлось пережить вместе.

Она с грустью смотрела на него, нижняя губа у нее дрожала.

— Давайте считать, что вы принимаете во мне слишком личное участие, — еле слышно прошептала она. — Я хочу, чтобы меня защищал человек, которому нет до меня дела.

— Какую ерунду вы говорите, — с негодованием заметил он.

— Разве? — проговорила она, подняв бровь. — Этого дела вам не выиграть, мистер Смит, я получу пожизненное заключение, что бы вы ни попытались для меня сделать. Я могу согласиться с этим, но не думаю, что у вас получится. Вот почему мне нужен кто-нибудь другой.

Стивен вздохнул. Его тронула ее очевидная искренность, и он испытал облегчение, хотя, направляясь сегодня на встречу с Сюзанной, намеревался защищать ее до конца.

— Если это то, чего вы действительно хотите, ну что ж, вы это получите, — произнес он.

Она улыбнулась.

— Так будет лучше для нас обоих, — сказала она, чуточку повеселев. — Вы немного похожи на меня, мистер Смит, — слишком чувствительны. Если вы собираетесь продолжать заниматься уголовным правом, вам необходимо нарастить шкуру потолще.

— Обычно мои клиенты не производят на меня такого сильного впечатления, — защищаясь, заявил Стивен. — Вы — особый случай.

— Вы хотите понять, не так ли? — спросила она, чуть улыбнувшись. — Я хотела бы вам помочь, но я и сама не все понимаю.

— Может быть, попытаетесь? Ради меня? — попросил он.

Она вздохнула.

— Объяснить смерть Лайама достаточно легко, потому что это был несчастный случай. Мне пришлось столько пережить, я страшно боялась потерять его и ударила ножом в отчаянии. Я могу только предполагать: если вы видели мертвое тело, лежащее на полу, закопали его, смыли кровь, и вам это сошло с рук, то Рубикон перейден и табу на убийство больше не действует. И вы можете сделать это снова.

Она умолкла и задумалась.

— Никто из нас не знает, на что он способен в действительности, пока не испытает смертельного страха или дикого гнева. Внутри вас как будто бы живет другое существо, которое в такие моменты вырывается наружу. Если бы я не убила Лайама, то никогда не смогла бы убить Ройбена и Зою. Но, с другой стороны, если бы я не убила Лайама, то никогда не пала бы жертвой Ройбена.

— Почему вы так думаете?

— Тогда бы я не так нуждалась, и меня не терзало бы чувство вины за то, что Аннабель умерла потому, что я убила Лайама.

Внезапно Сюзанна поднялась на ноги, показывая, что ее объяснение и их свидание окончены.

— Благодарю вас за все, что вы для меня сделали, мистер Смит, — произнесла она, протягивая ему руку. — А сделали вы очень много, пусть даже вы и не видите этого.

Стивен пожал ей руку. В это мгновение ему показалось, что она похожа на герцогиню, благодарящую своих слуг за проявленную о ней заботу.

— Не беспокойтесь больше обо мне, — сказала она с достоинством. — У вас есть жена и семья, думайте лучше о них.

Стивен не нашелся, что ответить.

— Желаю вам удачи. — Это было все, что он смог выдавить.

— Я написала Бет письмо, — проговорила она, вытаскивая конверт из кармана брюк. — Вы не могли бы передать его ей?

Стивен кивнул, соглашаясь, и добавил:

— Берегите себя, Сюзанна. Я буду думать о вас, с этим ничего не поделать.

— Я не желаю, чтобы новый адвокат был из вашей фирмы. — Она подошла к двери и сделала ожидавшему ее снаружи офицеру знак, что хочет, чтобы ее выпустили. — Пусть будет кто-нибудь совершенно посторонний.

* * *

Бет пробыла дома не больше пяти минут, когда зазвонил дверной звонок.

Она подняла трубку интеркома и услышала голос Стивена:

— Я опускаю письмо Сюзанны в твой почтовый ящик, — сказал он. — Зайти не могу, я и так опаздываю, но мне показалось, что ты захочешь получить его немедленно.

Бет помчалась вниз, перепрыгивая через две ступеньки, надеясь успеть поймать Стивена, но опоздала. Он ушел, а внизу ее ждало письмо. Она вскрыла его, поднимаясь наверх.

«Дорогая Бет, — читала она. — Не знаю, прочтешь ли ты это письмо до того, как мистер Смит скажет тебе о том, что я отказалась от его услуг, но, думаю, это не имеет решительно никакого значения, потому что я знаю: ты поймешь меня, даже если он и не понимает.

Я больше не хочу тебя видеть. Никогда. Пожалуйста, не приходи в суд, не пытайся навестить меня, не пиши мне. Это ни к чему хорошему не приведет».

Дойдя до верхней площадки, Бет прервала чтение. Она закрыла за собой дверь, вошла в гостиную, опустилась на диван и продолжила читать.

«То, что возникло между нами, когда мы были детьми, навсегда останется со мной. Я хочу, чтобы эти воспоминания сохранились у меня чистыми и незамутненными. Ты понимаешь меня? Судьба сыграла с нами злую шутку, заставив нас встретиться вновь при таких обстоятельствах. Ты — олицетворение успеха, а я — грязь под ногами. Но я считаю, что случайностей не бывает, и, наверное, в нашем случае дело не только в том, что я должна была устыдиться того, чем я стала, но и в том, чтобы и ты смогла взглянуть своему прошлому в лицо.

Я сказала твоему полицейскому, что тебя изнасиловали. Может быть, сейчас ты об этом уже знаешь. Я хотела досадить ему, причинить боль, и я получила от этого удовольствие.

Я знаю, что сейчас ты теряешься в догадках, почему так происходит, точно так же, как ты наверняка не понимала и того, зачем я призналась в других убийствах. Ты ни за что не поверила бы, что я окажусь способна на такую жестокость и мстительность. Но это правда.

Я не могу сказать точно, в какой момент я начала меняться и перестала быть той девочкой, которую ты знала. Вероятно, это происходило постепенно, в течение многих лет. Я помню, как возненавидела и своего отца, и брата в последние десять лет жизни матери. Я была, как взведенная пружина, и завод становился все туже с каждым днем. Я говорила тебе о моральном шантаже, но дело не только в этом. Я боялась их, особенно Мартина. Он унижал и подавлял меня с самого детства и вел себя все хуже и хуже, когда я взрослела. Поэтому, когда отец оставил ему все, я решила, что с меня хватит. Если бы тогда в мою жизнь не вошел Лайам, мне пришлось бы убить Мартина, потому что пружина готова была сломаться.

Если бы дело было только в Мартине, я испытывала бы законную гордость, избавив мир от такого жестокого и злобного человечишки. Я бы сразу пошла в полицию и во всем созналась, приняла бы заслуженное наказание и чувствовала бы, что справедливость восторжествовала.

Но я убила человека, которого любила. Потом я потеряла Аннабель, и для меня все было кончено. Но тут появился Ройбен, и я решила, что мне дается шанс искупить свои грехи.

Вот я сижу сейчас в своей камере и не могу внятно объяснить, почему я чувствовала, что должна убить его и Зою. Но я точно знаю, что ярость, которую я испытывала к Мартину и своему отцу, потеря Аннабель, то, что я сделала с Лайамом, — все это перемешалось с унижением и болью, которые причинили мне Ройбен и Зоя. Я должна была показать им, что они не могут безнаказанно так вести себя со мной.

То, что я убила их, мучило меня. Но я не чувствовала себя виновной в том смысле, как ты это понимаешь. То, что я испытывала, было сродни ликованию. Впервые в жизни я ощутила себя сильной и способной на поступок.

Я понадеялась, что эта вновь обретенная сила останется со мной и в Бристоле. Я мечтала о том, что найду хорошую работу, снова устрою свой дом. Но одежда моя была поношенной, у меня не было денег, и на каждом шагу меня преследовали воспоминания об Аннабель.

Я попала в замкнутый круг. Без приличной одежды я не могла рассчитывать на хорошую работу, а без работы у меня не было денег, чтобы купить одежду. Все, что я зарабатывала уборкой помещений, едва хватало на оплату жилья и еду.

Может быть, не встреть я тогда в Даунсе доктора Визерелла вместе с этой сукой-блондинкой, я нашла бы наконец путь наверх. Но при виде их, виновных в смерти Аннабель, ко мне вернулись все страшные воспоминания. И у меня появилась цель. Я начала следить за ними, моя жизнь вновь получила смысл. Я так много узнала о них, до мельчайших подробностей выучила их ежедневный распорядок. После работы они обычно шли пешком в бар «Адам и Ева» в Хотвеллзе, чтобы выпить там по стаканчику. Я садилась в углу, прикрывалась газетой и наблюдала за ними, поражаясь тому, что они так поглощены собой, что не замечают меня. Я придумывала все новые и новые способы причинить им боль, например, рассказать об их связи его жене и ее мужу, написать «изменщики» на дверях медицинского центра, я даже подумывала о том, чтобы убить одного из их детей. Люди могли считать меня алкоголичкой, но единственное, что меня занимало, — это месть.

Однако какая-то часть меня испугалась тех чувств, которые обуревали меня. Я знала, что со мной что-то не так, но мне не с кем было поговорить, я даже не знала никого в своем доме на Белль-вю. Я приходила в конторы и убирала их. Каждую пятницу они оставляли для меня деньги на столе. Я там никого не видела, никогда. Я напоминала себе маленькое ночное животное, жившее невидимой для всех жизнью. Когда я брала с собой бутылку и шла посидеть в сквере в Хотвеллзе, то, наверное, надеялась, что кто-нибудь обратит на меня внимание и меня арестуют или отправят в больницу для умалишенных. Но никому не было до меня никакого дела, никто даже не заговорил со мной.

За несколько дней до того, как я застрелила их, я заболела. Я лежала в постели, вся дрожа, в своей ужасной комнате, зная, что если я умру, то пройдут недели, прежде чем кто-нибудь обнаружит мое тело. Тюрьма внезапно показалась почти желанным выходом, так что я сразу же отбросила мысль о том, чтобы убить их тайно и скрыться. Застрелить их в открытую было бы намного проще и драматичнее. Все сразу узнают, кто сделал это и почему. Меня не волновало, что будет со мной потом.

Если бы мне достался другой адвокат, сомневаюсь, чтобы я хоть на мгновение почувствовала угрызения совести. Но тут появилась ты, и все эти воспоминания, чувства, надежды и мечты, которые были у меня когда-то, вдруг вновь нахлынули волной. Этого оказалось достаточно, чтобы заставить меня задуматься над тем, кем я стала. Из-за тебя обо мне беспокоились и мистер Смит, и детектив-инспектор Лонгхерст. Все эти годы мне так хотелось, чтобы кто-нибудь хоть немного заботился обо мне, но когда это наконец произошло, было уже поздно что-либо менять. Я обнаружила, что не могу с этим жить.

Хотя я знаю, о чем ты думаешь, я уверена, что представляю опасность. Меня следует изолировать от людей. Так что забудь обо мне, Бет. Продолжай жить своей жизнью, найди счастье. Я была бы счастлива, если бы могла думать, что, при всей своей греховности и злых поступках, именно благодаря встрече со мной ты обрела силу, чтобы освободиться от своего болезненного прошлого.

Помнишь, как мы с тобой шутили над тем, что были дамами без кавалеров? Но на самом деле мы ведь в это не верили, правда? Я всегда мечтала о том, что в шестнадцать лет превращусь в стройную, томную красавицу и что мальчишки будут становиться в очередь, чтобы пригласить меня на свидание. Я представляла себе свою свадьбу: я — вся в белом, а ты — моя главная свидетельница, и в мечтах своих я заходила так далеко, что видела себя счастливой матерью нескольких детей, и ты приезжала ко мне в гости как самая любимая их тетка.

Я не знаю, кто из нас двоих более достоин жалости. Я, оказавшаяся слишком слабой, чтобы настоять на собственной жизни, и в один прекрасный день вдруг превратившаяся в убийцу. Или ты, которая при всем своем уме и красоте позволила трем негодяям лишить себя любви и счастья.

Тебе еще не слишком поздно убрать стену, которую ты возвела между собой и людьми. Убери ее, влейся в жизнь, стань ее частью. Сделай это для меня, Бет.

С любовью и благодарными воспоминаниями,

Сюзанна».

Бет заплакала задолго до того, как добралась до конца, а дочитав письмо, вошла в спальню, бросилась на кровать и дала волю слезам. Она плакала так, словно ей снова было семнадцать лет.

Может быть, для многих людей объяснения Сюзанны было бы недостаточно, но ей его хватило вполне. Их жизни могли казаться полными противоположностями, но, по сути, у них было много общего. Бет хорошо знала, каково это — чувствовать себя настолько одинокой, что разум помимо воли выстраивает вокруг тебя такую непроницаемую стену, что сквозь нее никому не пробиться. Она знала также, что унижение и боль могут довести до отчаяния.

Она ненавидела своего отца. Сюзанна питала ненависть к своему брату. В жизни обеих случились инциденты, которые так и не нашли своего решения. Бет повезло хотя бы в том, что карьера дала ей возможность стать совершенно независимой. Но она так же прочно была связана с прошлым, как и Сюзанна со своей больной матерью.

Час спустя, все еще плача, Бет услышала звонок в дверь и, решив, что это, наверное, Стивен, встала, чтобы открыть ее.

Но это оказался не Стивен, это был Рой.

Она не могла не впустить его. В конце концов, у него могло оказаться какое-то срочное сообщение.

Пока он поднимался по лестнице на верхний этаж, она умылась и попыталась привести в порядок лицо, но не преуспела в этом, не сумев избавиться от потеков туши и скрыть красноту глаз.

Он бросил на нее один-единственный взгляд, крепко обнял и прижал к себе.

— Я должен был прийти, — пробормотал он, зарывшись лицом ей в волосы. — Я не выдержал бы еще одного дня без тебя.

— Я ведь сказала тебе, чтобы ты не подходил ко мне, пока все не закончится, — всхлипывала она, пытаясь оттолкнуть его.

— Я помню, — ответил он, удерживая ее за руки. — Но мне почему-то кажется, что сейчас тебе так же нужен друг, как и мне.

Бет сдалась, у нее не осталось больше сил сопротивляться ему, и она просто протянула Рою письмо Сюзанны, чтобы он по крайней мере знал, отчего она расстроена.

Она не отрывала глаз от его лица, пока он читал. Бет сказала себе, что, если заметит в лице Роя хотя бы проблеск цинизма, если он ухмыльнется или скажет что-нибудь резкое, она выгонит его вон. Но, к своему изумлению, она заметила, как по щеке Роя скользнула слеза.

Сердце у нее растаяло: она знала, что это жесткое, словно вырубленное из камня лицо не привыкло ощущать влагу слез.

Он поднял голову и взглянул на нее своими темными, блестящими глазами.

— Она очень благородно поступила, — произнес он хриплым голосом. — Никакой жалости к себе, никакого стремления ухватиться за тебя, как за последнюю соломинку.

— Больше не будет циничных замечаний? — спросила Бет, все еще пытаясь сдержать слезы.

Рой потянулся к ней, взял за руку и силой усадил рядом с собой на кушетку.

— Как я могу быть циничным? Она написала это от чистого сердца. Сюзанна оказалась настолько честна, что написала даже о том, почему рассказала мне о тебе.

— Но ты арестовал ее. Ты принимал участие в поиске тел. Ты встречался с матерью Зои. Я не могла бы тебя винить, если бы ты был настроен против нее.

— Мне не нравится то, что она сделала, но это отнюдь не мешает мне видеть, какая она. Или какой могла быть, если бы судьба обошлась с ней помягче.

— Как давно она рассказала тебе обо мне? — спросила Бет.

— В прошлую пятницу, утром. После чего допрос пришлось прервать. А когда мы собрались продолжить его после обеда, она заявила, что желает сделать признание.

— Я сама хотела рассказать тебе все. — Бет снова начала плакать. — Мне так стыдно, что ты узнал обо всем таким образом.

Рой снова обнял ее и прижал к себе.

— Тебе нечего стыдиться. Во всем виноваты те животные, которые так поступили с тобой, — с яростью вырвалось у него. — Кроме того, кажется, я всегда подозревал нечто в этом роде, — пробормотал он, прижавшись губами к ее лбу. — Думаю, самое время рассказать мне обо всем, как ты считаешь?

— Но ты устал, и в последнее время у тебя было так много работы, — запротестовала она, пытаясь остановить его.

— Не настолько я устал, чтобы не хотеть услышать то, что ты скрывала столько лет, — мягко ответил он.

И тогда Бет рассказала ему все, описала до мельчайших подробностей и, закончив, поняла, что наконец смогла оставить эту историю в прошлом. Его реакция, в которой смешались боль и ярость, была именно такой, какую она когда-то ждала от своего отца, но так и не дождалась.

— Неудивительно, что ты презираешь отца, — взорвался Рой, стиснув кулаки и ударив ими по подлокотнику кресла. — Каков негодяй! Не будь он таким старым, у меня могло бы возникнуть искушение отправиться к нему в дом для престарелых и вынуть из него душу.

Бет сухо рассмеялась.

— У него ее отродясь не было, — сказала она. — Но здесь есть кое-что, Рой, очень важное для тебя и меня. Они сделали меня фригидной.

Ее слова, которые она еще никогда никому не говорила, как будто эхом закружились по комнате. Ей пришлось закрыть глаза, чтобы не видеть выражения разочарования и шока, которое неминуемо должно было появиться у него на лице.

Бет вдруг ощутила большую руку Роя у себя на щеке. Он нежно погладил ее, а потом бережно поцеловал в губы.

— Тогда мы займемся этим, — прошептал он. — В том, что касается тебя, терпение мое поистине безгранично. Даже если между нами никогда не будет ничего большего, чем платонические отношения, то я скорее соглашусь на них, чем рискну потерять тебя.

Затем Рой отправился домой, но сначала он приготовил для них обоих омлет и настоял на том, чтобы Бет приняла горячую ванну и пораньше легла спать. Она видела, что он едва держится на ногах от усталости, но у него хватило сил пошутить над собой, сказав, что он к этому привык.

Он не стал заставлять ее и дальше копаться в своем прошлом, не стал он и предлагать ей обратиться к психиатру, чего она ждала и боялась. Рой не рассказал ей о том, чем занимался в Уэльсе, и это выглядело так, будто он решил, что единственная возможность двигаться им вперед — отделить прошлое от настоящего и просто ждать будущего.

Последние его слова, перед тем как уйти около девяти часов, были о том, что он приглашает ее посмотреть в субботу на его коттедж.

Бет приснился эротический сон, в котором они с Роем занимались любовью в лесу. Сон был таким напряженным, что она проснулась вся в поту, дрожа от возбуждения. У нее еще никогда не было оргазма, она даже никогда не приближалась к нему, но сегодня она поняла, что это наконец только что случилось. Она снова закрыла глаза, чтобы опять погрузиться в свой сон, но, хотя она видела лицо Роя и вновь переживала его поцелуи, все было уже по-другому.

Чувствуя, что больше не сможет заснуть, Бет включила свет и посмотрела на будильник. Было пять часов.

Она вдруг поняла, чего ей хочется. Если она попытается преодолеть инстинкт, то у нее может никогда не получиться. Она вскочила с кровати, набросила пальто прямо поверх ночной рубашки, сунула ноги в шлепанцы, схватила ключи и помчалась к своей машине.

И только доехав до деревушки Куин Чарльтон, Бет сообразила, что не знает точно, где стоит коттедж Роя. Она остановилась на перекрестке, раздумывая, в какую сторону ехать. По-прежнему было темно, хоть глаз выколи, фонари на улицах не горели, и всего у нескольких коттеджей было наружное освещение.

Справа от нее возвышалась церковь, дома с левой стороны были слишком большими, как и те, мимо которых она только что проехала, и она знала, что дорога прямо перед ней вела в Кейншам. Она подумала, что Рой обязательно упомянул бы об этом, если бы жил на этой улице. Таким образом, оставался только один переулок, который, насколько ей было известно, заканчивался тупиком, упираясь в поля.

Бет медленно двинулась вперед, внимательно вглядываясь в каждый дом. Все они казались ей намного роскошнее того, каким она представляла себе жилище Роя. Ей пришло в голову, что если кто-нибудь увидит ее, то может вызвать полицию, посчитав вором или взломщиком. Она улыбнулась, представив, как ее останавливает полиция и обнаруживает, что на ней одна ночная рубашка, а сама она разыскивает некоего полицейского.

И тут в самом конце переулка она увидела автомобиль Роя, стоявший перед коттеджем, который даже в темноте казался намного больше и привлекательнее того дома, каким он выглядел в описании Роя. Она припарковалась за его автомобилем, вышла из машины, тихонько закрыв дверцу, и на цыпочках подкралась к входной двери.

Теперь ее глаза понемногу привыкали к темноте. Она разглядела изгородь вокруг сада, который предположительно выходил на поля. Здесь стояла поразительная тишина, особенно по сравнению с тем местом, где жила она сама. И темнота показалась ей плотным одеялом, надежно глушащим все звуки. Было очень холодно, ветер пронизывал ее до костей, распахивая пальто и морозя ее голые ноги.

Звонка она не увидела, поэтому попыталась постучать в дверь. Но внутри не загорелся свет, и вообще вся затея начинала казаться ей сплошной глупостью, верхом идиотизма. Она постучала снова, на этот раз громче, но ответа по-прежнему не было, так что ей не оставалось ничего другого, как обойти дом кругом — она решила, что Рой наверняка выбрал себе спальню, откуда открывался красивый вид.

Только в одной комнате занавески на окне оказались задернутыми, и она швырнула горсть мелких камешков в стекло. Никакого ответа. Она попробовала повторить попытку, и с тем же успехом.

Бет уже собралась вернуться к своей машине, когда заметила дерево — вишню или яблоню, судя по ее размеру и форме. Хотя росло оно не настолько близко к дому, чтобы, взобравшись на него, можно было постучать в окно, Бет решила попробовать хотя бы дотянуться веткой до стекла.

Она захихикала. Девчонкой Бет лучше всех в своей деревне лазила по деревьям, но она не занималась этим по меньшей мере уже тридцать лет и еще никогда не делала этого в темноте. Но сейчас она чувствовала себя в состоянии сотворить что угодно — влезть на дерево, полететь, станцевать чечетку у Роя на крыльце. Наконец-то она обрела свободу, теперь она могла заниматься всем, от чего отказалась и чего избегала после изнасилования.

На нижней части ствола не было ничего, за что можно было бы зацепиться, зато первая ветка покачивалась всего в паре футов у Бет над головой. Она подпрыгнула, сумела за нее ухватиться, затем, перебирая руками, подобралась к стволу. Пальто мешало, сковывало движение, шлепанцы свалились с ног, а спину и голые ноги холодило ветром, но мысль о том, как удивится Рой, проснувшись и обнаружив ее на дереве у себя за окном, подстегивала Бет и заставляла двигаться дальше. Она нашла на стволе удобный упор для рук и полезла вверх.

Теперь от окна ее отделяло всего несколько футов. Она попробовала ногой толстую ветку, решила, что та выдержит, и осторожно двинулась вперед, держась руками за другую ветку у себя над головой. Теперь она подобралась уже достаточно близко, чтобы дотянуться до окна, и, протянув руку, ухватила тоненькую веточку у себя над головой и принялась стучать ею в стекло.

— Рой! — громким шепотом позвала она. — Рой!

Хотя Бет уже замерзала от холода, нелепость положения вызвала у нее нервный смех. Она живо представила себе заголовки в газетах: «Адвокат без трусиков пыталась проникнуть в дом полицейского» или «Дамские трусики как деталь полицейской сводки».

Бет оттянула тонкую ветку подальше, а потом отпустила ее, и та снова ударила по стеклу, на это раз сильнее. Где-то в соседних домах залаяла собака. Она подумала о том, что будет делать, если ее обнаружит в таком виде кто-нибудь посторонний.

Но тут вдруг Рой отодвинул занавеску и выглянул наружу.

Бет засмеялась при виде удивленного выражения его лица, ведь она, должно быть, походила на ведьму, со своим белым лицом и черными волосами. Но, вероятно, он все-таки услышал ее смех, потому что распахнул окно.

— Бет? — промолвил он, словно не мог поверить своим глазам, что это действительно была она.

— Да, я, пытаюсь совершить незаконное вторжение на территорию чужой частной собственности, — прошептала она в ответ, не прекращая хихикать.

— Может, стоит оставить тебя там, где ты сидишь? — так же шепотом отозвался он.

— Я закричу, если ты это сделаешь, и тогда сбегутся все твои соседи, — сказала она. — Должна тебя предупредить, что под этим пальто у меня, кроме ночной рубашки, ничего нет.

Он исчез из окна и внезапно оказался прямо под ней, в халате и с голыми ногами. Подняв голову, Рой глядел на нее.

— Как, ради всего святого, ты там оказалась? — проговорил он.

Бет перебралась по ветке обратно к стволу, а потом спустилась на другую, уселась на нее и протянула к нему руки.

— Лови меня!

Рой легко поймал ее, крепко прижав к себе.

— Ты сумасшедшая, — произнес он театральным шепотом. — Почему ты не позвонила?

Он нес ее на руках, как пушинку.

— Ты бы не сделал этого, если бы я предупредила тебя, что собираюсь приехать, — смеясь, заметила она.

— Ты заслуживаешь того, чтобы тебя отшлепали по заднице, — с нарочитой серьезностью сказал он и опустил ее на пол у электрического камина, который немедленно включил. — Здесь не слишком тепло, меня ведь долго не было дома. Я лег спать сразу же, едва добрался до кровати.

— Ну, тогда пойдем и заберемся в нее вместе, пока и она не остыла, — сказала Бет, выключая камин. Она встала и протянула ему руку.

Было так приятно видеть его широкую улыбку, и она была рада, что он не спросил, уверена ли она в том, что делает. Он крепко сжал ее руку, поднес к губам и поцеловал.

— Следуйте за мной, миледи, — сказал он и повел Бет за собой наверх по лестнице.

Оказавшись в темной спальне, Рой снял халат, но Бет смогла разглядеть, что на нем еще оставались трусы. Затем он снял с нее пальто и в буквальном смысле закутал в одеяло.

— Ты совсем как ледышка, — воскликнул он, забираясь в кровать рядом с ней. Он притянул ее к себе, отпрянув на миг, когда почувствовал, как она замерзла. — Мне придется не только вдохнуть в тебя жизнь поцелуями, но и быстро растереть.

Ни на одно мгновение у нее не возникло чувства страха или хотя бы опасения. Ей казалось вполне естественным и приличным, что он своими большими руками втирает тепло в ее руки, ноги, спину и ягодицы. Она чувствовала, что тает, когда он поцеловал ее и его тело так уютно прижалось к ее телу, словно они были единым целым.

Он не пытался тронуть ее грудь, пока она сама не прильнула к нему, и когда наконец его рука легла на ее грудь, Бет охватил такой же экстаз, как тогда, в шестнадцать лет, когда она впервые обнималась и целовалась с мальчиком.

Они занимались любовью так медленно, нежно и осторожно, что Бет забыла обо всем, и только чувствовала, как ее несет куда-то в новые, доселе неизвестные ей дали, поднимает к таким вершинам наслаждения, что прошлое перестало для нее существовать и ничего больше не имело значения, кроме вкуса губ Роя и его ласковых рук. Все было совсем так, как в ее сегодняшнем сне, только намного горячее, чувственнее и восторженнее. Страха не было, осталось лишь одно желание, чтобы это никогда не кончалось. Она не могла поверить в то, что наконец-то с ней рядом мужчина, сумевший разбудить в ней все те чувства и желания, которые, казалось, уснули навсегда.

— Скажи мне, что тебе больше всего нравится, — прошептал Рой.

— Не могу, все просто замечательно, — выдохнула она. — Но покажи мне, как доставить удовольствие и тебе.

— Мне доставляет удовольствие одна только игра с тобой, — сказал он и принялся покусывать ее груди. Затем ввел в нее палец, и она содрогнулась от удовольствия. — Я люблю тебя, Бет, я хочу, чтобы ты всегда была рядом со мной.

Бет показалось, что из реального мира она перенеслась в мир невероятных, чувственных ощущений, ее тело больше не принадлежало ей, превратившись в орган, на котором играл Рой. Ощущения все нарастали, обостряясь, пока наконец ее не охватило жаркое, ошеломляющее, оглушающее чувство, и тогда она поняла, что такое оргазм.

И он вошел в нее, а она прижалась к нему всем телом, с головой погрузившись в блаженство. Она слышала свой голос, она звала его по имени, извивалась под ним, умоляя его войти еще глубже. Это было самое восхитительное ощущение, которое ей когда-либо довелось испытать.

Серый, тусклый свет сочился сквозь занавески, и они лежали, обнявшись, сонные, но пока еще настолько новые и непривычные друг для друга, что не могли заснуть по-настоящему.

— Мне пора на работу, — с грустью заметила Бет.

— Нет, не пора, — возразил Рой. — Скажись больной и оставайся здесь со мной.

— Но у меня назначено несколько встреч…

Рой прервал ее возражения поцелуем.

— Они все воры и мошенники, пусть подождут денек или два, — сказал он. — Кроме того, ты же не можешь вернуться домой среди бела дня в одной ночной рубашке.

Об этом Бет не подумала. Действительно, она никак не могла припарковать машину и прошагать в свою квартиру в том виде, в каком явилась сюда.

— Ну, и что же мне делать? — поинтересовалась она.

— Я могу позвонить вместо тебя, я — хороший обманщик, когда обстоятельства того требуют, — ухмыльнулся он. — Мы останемся в кровати до обеда, потом я схожу в супермаркет и куплю нам что-нибудь поесть, а тебе — кое-что из одежды.

— Кажется, я заболеваю всерьез и надолго. — Она захихикала и поглубже нырнула под одеяло. — Может пройти не одна неделя, прежде чем я выздоровею.

— Тогда и я заражусь от тебя, — заявил он, укрывая их обоих одеялом с головой. — Этак мы вообще никогда не выберемся из этой постели.

* * *

Стивен улыбнулся, положив телефонную трубку на рычаг. Он только что разговаривал с Роем. Его рассказ о том, что у Бет возникли проблемы с желудком после обеда в его доме, мог бы убедить кого угодно. Но Стивен прекрасно знал, что Бет была из тех, кто предпочитал болеть дома. Он понял, что ее болезнью была любовь.

Он был рад за Бет. Действительно рад тому, что изо всей этой жуткой истории с Сюзанной получилось хоть что-то хорошее. Но, с другой стороны, если бы не Сюзанна, то он так никогда и не узнал бы Бет по-настоящему, Анна продолжала бы пить, а девочки по-прежнему оставались бы несчастными.

Он поднялся на ноги. Ему придется пойти к Брендану и сказать, что Сюзанна не нуждается больше в его, Стивена, услугах и что Бет больна. Брендану не понравится ни то, ни другое, но Стивену было, в общем-то, наплевать. Единственное, в чем можно быть уверенным адвокату по уголовным делам, так это в том, что он никогда не будет испытывать недостатка в клиентах. Стивен просто надеялся, что если появится вторая Сюзанна, то ей не удастся так разбередить его душу, как это сумела сделать первая.

Глава двадцать первая

— Чего это ты такая довольная, а, Феллоуз?

Сюзанна улыбнулась женщине, которая отперла ей ворота. Багнелл, или Багги, как звали ее остальные заключенные, была одной из немногих приличных тюремщиц. Она отличалась бесцеремонностью, но не приветствовала жестокость и не была лесбиянкой. Она даже частенько приходила к Сюзанне в камеру поболтать. Ей нравилось копаться в саду, и в тюрьме Багги отвечала за теплицы.

— Только что беседовала со своим адвокатом, — сообщила ей Сюзанна. — Похоже, суд состоится в самом начале июля.

Сейчас был апрель. Сюзанна провела в тюрьме Иствуд-парк уже шесть месяцев.

— Ты ведь знаешь, что тебя переведут отсюда? — предостерегла тюремщица. Багги была крупной женщиной, с жесткими русыми волосами в мелких кудряшках и большой родинкой на щеке. Сюзанна подозревала, что она стала тюремщицей, чтобы спрятаться от окружающего мира. — Скорее всего, ты попадешь в Дурхем, во всяком случае на некоторое время. Это не увеселительная прогулка, точно тебе говорю, одно время я там работала.

— Ну, тогда я буду хорошей девочкой, и им придется перевести меня куда-нибудь еще, — беззаботно откликнулась Сюзанна.

Она больше не боялась тюрьмы. Теперь она знала, как себя вести. После того, как она отбыла наказание в карцере, ей отвели камеру-одиночку. Всем стало известно, что она отделала Фрэнки, и ее волшебным образом сразу же оставили в покое, все издевательства прекратились. Потом Багги нашла ей работу в теплице, и оттого, что отныне она могла проводить пару часов на свежем воздухе, ухаживая за высаженными на клумбах растениями, жизнь и настроение Сюзанны переменились к лучшему. Вдобавок ей наконец-то выдали очки, так что теперь она могла читать.

— Ты единственная из всех известных мне женщин, кто не страшится своего приговора, — заявила Багги, и в голосе ее прозвучала нотка восхищения.

— Почему я должна бояться, когда и так знаю, что получу? — спросила Сюзанна. — Они дадут мне пожизненное, и ничего тут не поделаешь.

— И это тебя не беспокоит?

Сюзанна пожала плечами.

— На воле меня никто не ждет. Если бы завтра меня освободили, я не знала бы даже, куда пойти. По крайней мере тут, внутри, есть люди, которым не все равно, жива я или уже умерла. Мне тепло, я сыта, мне есть с кем поговорить. Я даже привыкла к шуму.

— Ну, и какой он из себя, этот твой новый адвокат? — спросила Багги, когда они вместе зашагали по коридору.

Стивен Смит пришелся по душе многим тюремным офицерам, и им было любопытно, почему Феллоуз отказалась от его услуг. Естественно, она никому не назвала истинной причины, Сюзанна по-прежнему редко и неохотно заговаривала о себе, и все чувствовали, что здесь кроется какая-то тайна, потому что мистер Смит, навещая своего очередного клиента, всегда интересовался здоровьем Феллоуз. Иногда он даже приносил для нее книги или сладости.

— С Франклином все в порядке. Во всяком случае, от его вида у меня не бьется учащенно сердце. — Сюзанна ухмыльнулась, вспомнив своего семипудового толстяка-адвоката с белыми как снег волосами и круглым, добродушным лицом. — Самое хорошее в нем то, что он принимает меня такой, какая я есть сейчас. По крайней мере, он не заставляет меня рассказывать о своем прошлом.

— Ну, наверное, ему это и не нужно, — задумчиво протянула Багги. — Ты ведь признала себя виновной и все такое. А теперь давай колись, почему ты отказалась от того, другого парня? Он славный малый.

— Даже слишком славный для его же собственного блага, — с коротким смешком ответила Сюзанна. Они уже подошли к дверям ее камеры. — У меня возникло чувство, что если я и дальше буду продолжать с ним общаться, то окажусь в психушке для душевнобольных преступников.

Входя в свою камеру, она улыбалась. Багги часто приносила ей журналы по садоводству, и она вырезала оттуда несколько фотографий с цветами и приклеила их зубной пастой на стены камеры, чтобы хоть немного оживить ее. Она слышала, что в некоторых тюрьмах осужденные на пожизненное заключение могли рассчитывать на пуховое одеяло, настольную лампу и даже на собственный телевизор. Так что она надеялась когда-нибудь тоже получить все эти блага и потому не возражала против перевода отсюда.

— Когда ты только попала сюда, я даже подумала, что ты ненормальная, — призналась Багги. — То есть я хочу сказать, ты не то чтобы вела себя как полоумная, просто… — Она внезапно умолкла.

— Из-за того, что я сделала? — закончила за нее Сюзанна. — Нет, я не полоумная, просто слишком далеко зашла, наверное. Если оглядеться по сторонам, то здесь полно таких, как я. Хотя, к счастью для них, они не совершили ничего подобного.

— Скажи-ка мне, Феллоуз, — сказала Багги. — Ты не жалеешь?

— Честно? — спросила Сюзанна.

Багги добавила:

— Только между нами.

— Нет, не жалею и не раскаиваюсь. Хотя, в общем, о первом я и вправду жалею, ведь я не собиралась причинять ему вред, это был несчастный случай. Но я бы солгала, если бы сказала, что мне жаль двух других.

Багги озадаченно покачала головой.

— Интересная ты особа, — вздохнула она. — Думаю, что ради твоего же блага тебе лучше солгать об этом на суде. А теперь я должна запереть тебя.

Сюзанна уселась на свою постель, когда лязгнул дверной замок. Она подумала, что, наверное, была особой со странностями, ведь большинство женщин никогда не сказали бы правды о том, за что они сюда попали. Они говорили «мошенничество», когда на самом деле речь шла о воровстве в магазинах. Или утверждали, что напали на мужчину и их обвиняют в нанесении тяжких телесных повреждений, когда в действительности они измывались над своими детьми. Она лично не видела никакого смысла в том, чтобы лгать, причем не по каким-то высокоморальным соображениям, а просто потому, что раз уж ты призналась, то дело можно считать сделанным. Тебе больше не нужно жить в страхе, мучительно раздумывая над тем, когда же откроется правда.

Большинство заключенных, побывавших здесь во время ее ареста, включая Фрэнки, уже отправились по этапу, но новички прибывали почти ежедневно. Она слышала, как они плачут по ночам, и жалела их, особенно молоденьких девчонок. Многие из них, прошедшие детские дома или вышедшие из родительского дома и закончившие свой путь здесь, оставались восемнадцатилетними детьми, истощенными от приема наркотиков. Многие едва умели читать и писать, у многих были уже свои дети, которых у них отняли, некоторые попадали сюда беременными. От такой несправедливости Сюзанна плакала, а вот собственные преступления оставляли ее глаза сухими. Угрызения совести по этому поводу казались ей ненужной роскошью. Вместо этого она пыталась помочь тем, кто в ней здесь нуждался. Помогала им писать письма, выслушивала жалобы и стенания, не давала другим заключенным унижать их, словом, делала все, что могла и что считала нужным. Угрызения совести еще никого не помогли вернуть к жизни, и ничего изменить они тоже были не в силах.

Сюзанна подошла к окну и забралась на унитаз, чтобы посмотреть сквозь прутья решетки. Ее камера выходила на двор для упражнений. В дальнем его конце была разбита цветочная клумба, и сейчас на ней пышным цветом цвели красные и желтые тюльпаны. Сюзанна надеялась, что, прежде чем ее переведут отсюда, еще успеет увидеть, как зацветут петунии и гортензии, которые она высаживала в банках.

Потом она вдруг подумала о том, не могла ли Бет заняться садоводством. Во время своего предыдущего посещения мистер Франклин передал ей записку от мистера Смита. Тот писал, что теперь Бет большую часть времени проводит в коттедже у своего полицейского. Стивен думал, что вскоре они поженятся.

— Я так надеюсь на это, Бет, — прошептала самой себе Сюзанна. — Будь счастлива. Как я теперь.

Она не обманывала себя. Действительно, она часто вспоминала то время, когда умерли ее родители, и жалела о том, что не попыталась найти себе работу в интернате или устроиться няней в детском саду. Любое из этих занятий было бы ей вполне по плечу. Но ведь если бы не Лайам, у нее никогда не было бы Аннабель и она никогда не изведала бы радости материнства. Несмотря на ту невыносимую боль, которую причинила ей утрата дочери, эти четыре года по-прежнему оставались для нее самыми счастливыми.

Ничто и никогда не сможет больше подарить ей поистине неземное блаженство тех лет, но все равно сейчас она была довольна. Здесь ей не к чему было стремиться, но зато и нечего бояться. Она вдруг обнаружила, что ей нравятся строгий тюремный распорядок и чувство безопасности. Оглядываясь назад, она поняла, что именно ненадежность и отсутствие в ее жизни стержня и сломали ее после смерти родителей. А то, что она буквально вцепилась в Лайама, ненавидела Мартина, все это были звенья одной цепи.

Может быть, в новой тюрьме правила будут более жесткими по сравнению с этой, но теперь она разбиралась в тюремной иерархии и знала, за какие веревочки потянуть и к каким людям обратиться, чтобы ей сделали послабление. Теперь ей нигде больше не будет так плохо, как в той холодной и сырой комнате в Белль-вю.

* * *

В мае вишня, на которую вскарабкалась Бет в саду Роя, зацвела пышным цветом. Теплым, солнечным воскресным днем Рой и Бет загорали, лежа на покрывале на лужайке и обсуждая свою предстоящую свадьбу.

Рой разделся до трусов и попытался уговорить Бет снять платье и надеть бикини, но она не соглашалась, комплексуя из-за того, что ее тело казалось ей лилейно-белым. Однако она уже решила, что будет в перерыв заглядывать в солярий, чтобы загореть хотя бы так, как Рой, чья кожа уже приобрела светло-коричневый оттенок.

— У нас не может быть свадебной церемонии, на которой невеста одета в белое платье, это было бы просто смешно, — возражала Бет.

— Почему? — горячился Рой. — Из-за нашего возраста или потому, что ты считаешь нас недостойными ее?

С той февральской ночи, когда Бет влезла на дерево, чтобы разбудить его, они проводили вместе каждую свободную минуту. Постепенно коттедж Роя стал для Бет первым домом, и она приезжала в свою квартиру, только если допоздна засиживалась на работе. Даже когда Рой дежурил по ночам или уезжал на пару дней по делам в командировку, она предпочитала спокойствие и уют его коттеджа. Вид на поля, быть может, и не был столь впечатляющим, как панорама Бристоля, открывавшаяся из окон ее квартиры, но ей он нравился намного больше. Вот уже несколько недель они рассуждали о браке, и Бет горела нетерпением приблизить этот момент, как, впрочем, и Рой.

— Откровенно говоря, даже не могу точно выразить, почему это кажется мне смешным, — призналась она, глядя на зонтик нежно-розовой кипени вишневого цвета у них над головой. — Слишком много шума и суеты, наверное.

— Совсем необязательно превращать свадьбу в многолюдное сборище, — сказал он. — Церемонию можно провести в здешней церкви: только твоя семья, те мои родственники, на которых можно положиться в том, что они умеют себя вести, и несколько друзей.

Бет рассмеялась. Рой всегда нервничал, когда речь заходила о его семействе, и с опаской относился к нему, но Бет понравились его сестры. Они, правда, были несколько грубоваты и прямолинейны, зато обладали добрым сердцем. Она знала, что и Серене с Робертом сестры Роя тоже понравятся, поскольку ни один из них не унаследовал снобизма их папаши.

В марте она возила Роя знакомиться со своей семьей, и ее до сих пор согревало воспоминание о том чудесном уикенде. Серена и Роберт приняли его с распростертыми объятиями, и он так же был очарован ими. Было так радостно видеть, как улыбается Серена, глядя на Роя, играющего в футбол с мальчиками Роберта, а две племянницы Бет с замиранием сердца спрашивали, не могут ли они выступить в роли подружек невесты. И внезапно Бет поняла, что она больше не посторонняя, с завистью созерцающая счастливое, но чужое семейство, теперь и она стала его неотъемлемой частью.

— Ну давай, соглашайся, — сказал Рой, склоняясь над ней и целуя ее. — Я хочу стоять у алтаря, а потом обернуться и наблюдать, как ты идешь по проходу в белом платье, а твои племянницы держат его шлейф. Это будет публичным выражением того, как сильно я люблю тебя.

На глазах у Бет выступили слезы. Иногда Рой бывал таким романтичным и сентиментальным! Ей нравилась эта его черта, для нее она была в новинку, хотя иногда ей казалось, что она такого просто не заслужила.

— А если викарий не согласится обвенчать нас? — спросила она. — Ты же разведен, не забывай!

— Это жена оставила меня, — поправил ее Рой. — Кроме того, я уже разговаривал с викарием, и он обеими руками «за».

— Ага, вот так, значит? — Бет перевернула его на спину и уселась верхом ему на грудь. — Уже ведешь переговоры за моей спиной! Признавайся, что еще ты натворил тайком от меня?

— Предварительно договорился, что церемония состоится в первую субботу августа, — признался он, напуская на себя озабоченный вид. — Я сказал, что позвоню ему сегодня вечером, если ты соизволишь дать согласие.

— А если я не соглашусь? — спросила она, таская его за уши.

— Тогда мне придется пытать тебя до тех пор, пока ты не согласишься, — заявил он. — Я отведу тебя наверх, прикую наручниками к кровати и буду домогаться тебя снова и снова, пока ты не сдашься.

— Домогаться меня! — воскликнула она. — Что это еще за выражение?

Вместо ответа он обхватил ее за талию и аккуратно снял со своей груди, подняв в воздухе, точно так же, как делал это, когда играл в самолетики со своими племянницами.

— Опусти меня, — захихикала она, размахивая руками и ногами в воздухе над ним. — Я уже слишком стара для таких шуточек.

— Ну, тогда, может быть, я не буду тебя домогаться, а просто подержу так до самого вечера, — рассмеялся он. — Через минуту тебе станет больно.

— Уже больно, — запротестовала она. — Пусть уж лучше будет домогательство.

Он опустил ее на траву и снова склонился над ней, чтобы поцеловать.

— Я люблю тебя, Бет. Давай сделаем все по-настоящему. В конце концов, это же навсегда, — нежно добавил он.

Спустя несколько минут Бет поднялась на ноги и пошла в коттедж приготовить им обоим выпить. Войдя в гостиную, она остановилась и огляделась, еще раз напомнив себе, что, как только они поженятся, это и вправду будет ее дом.

Пока она своими глазами не увидела дом Роя, Бет была уверена, что речь идет о заброшенной лачуге. Однако его описание собственного дома совершенно не соответствовало действительности. Несколько маленьких комнат он объединил в одну большую Г-образную, так что окна теперь выходили на все стороны, а потолок поддерживали изящные балки. Часть комнаты возле входной двери играла роль гостиной, уголок у дальней стены служил столовой, переходящей в кухню. Деревянные полы были гладко отшлифованы и покрыты лаком.

Когда Бет впервые попала сюда, то мебель здесь была скудной: белая тахта, о которой он ей говорил, телевизор и старый стол. Она сама выбрала материал для занавесок, остановившись на чудесной тяжелой белой шерсти с изумительной вышивкой ярко-красных и бледно-зеленых тонов.

С тех пор они успели приобрести большущий индейский ковер, который прекрасно гармонировал с занавесками, обеденный стол и стулья, и, таким образом, меблировка отделанной буковым деревом кухни была завершена. Бет собиралась продать свою квартиру и большую часть мебели, которая была очень уж современной, чтобы стоило везти ее сюда. А вот картины вполне подойдут. Эта мысль ее очень обрадовала, и она даже сочла ее весьма знаменательной, поскольку картины были единственным, о чем она по-настоящему беспокоилась, да и Рою они нравились ничуть не меньше, чем ей.

Иногда ей хотелось ущипнуть себя, чтобы убедиться, что это не сон. Она обрела любовь, которую, как считала раньше, можно найти лишь на страницах сентиментальных женских романов, обнаружила, что совсем не фригидна, и, наконец, отпустила на волю молоденькую девушку, которая столько лет оставалась замороженной внутри нее.

Это было действительно здорово! Как, оказывается, славно и чудесно быть непредсказуемой, с оптимизмом ожидать каждого нового дня, интересоваться жизнью других людей и перестать возводить вокруг себя оборонительные редуты.

Вспоминая о той ночи, когда она влезла на дерево, чтобы разбудить Роя, Бет всегда улыбалась. Это было так безрассудно, опрометчиво и так непохоже на нее. А следующие несколько дней! Большую часть времени они провели в постели, долгими часами занимаясь любовью, смеясь и разговаривая. Не забудет она и те кошмарные одеяния, которые Рой приобрел для нее в супермаркете. Слаксы из полиэфира, которые оказались на четыре дюйма короче, чем нужно, жуткой расцветки полосатый свитер и красно-черный бюстгальтер с трусиками в тон.

— Я вижу теперь, что ты птица высокого полета, — заявил Рой, улыбаясь во весь рот. — Наверное, мне следовало заглянуть в бутик Ива Сен-Лорана.

В те дни Бет чувствовала себя так, словно сбросила старую кожу и родилась заново. Она даже боялась возвращаться в свою квартиру из опасения, что вернется и прежняя Бет. Но беспокоилась она напрасно, новая Бет оказалась сильнее. Она презрительно сморщила нос, оглядев так называемый «выдержанный» в кремовых тонах декор, сразу же отправилась в магазин и приобрела там полдюжины ярких разноцветных подушек, чтобы хоть немного оживить обстановку. Затем она взялась за телефон и сообщила Серене, что влюбилась.

С тех пор жизнь ее превратилась в череду новых испытаний и впечатлений. По выходным, в резиновых сапогах и джинсах, она работала в саду. Ночью, если Рой был на дежурстве, она декорировала их спальню. Потом были походы в гости к матери и сестрам Роя, затем она помогала Рою обкладывать ванную комнату плиткой. Одиночество и лишнее время, которое некуда было девать, превратились в туманные воспоминания.

Со временем она поняла, что Рой так страстно отдавался своей работе по той же самой причине, что и она, — для них она стала заменителем близких, дружеских отношений. Он нес свою ношу вины за то, что не смог стать ближе к своей жене, и, вероятно, за то, что не сумел дать ей то, в чем она нуждалась после смерти их сына.

Но теперь работа для обоих отошла на второй план.

Единственным огорчением в жизни Бет осталась Сюзанна. Она прекрасно сознавала, что больше ничем не сможет ей помочь. Знала она и то, что Сюзанна не хочет этого. Но ее привязанность к подруге детства сохранилась, она не уменьшилась даже после того, как Бет узнала о тех чудовищных преступлениях, которые та совершила, потому что прекрасно понимала, что именно Сюзанна распахнула перед ней дверь к этой счастливой, новой жизни.

Они со Стивеном нашли Сюзанне очень толкового адвоката. Бет неоднократно встречалась с Томасом Франклином и знала, что он вполне подойдет ее подруге. Суд должен состояться в начале июля и, поскольку Сюзанна признала себя виновной по всем пунктам: умышленное убийство четырех человек и непредумышленное убийство одного, то есть Лайама, — то он не должен был затянуться надолго.

Бет отправила подруге последнее письмо, и Франклин передал его Сюзанне во время своего очередного посещения. Бет написала ей о том, что она никогда ее не забудет и что если Сюзанне что-нибудь понадобится, то пусть сразу же обращается к ней. Франклин рассказал Бет впоследствии, что, прочитав письмо, Сюзанна улыбнулась и попросила передать ей на словах сообщение: «Перестань изображать из себя даму без кавалера».

Ожидая, пока закипит чайник, Бет выглянула в окно на кухне и вздохнула от счастья. Окно выходило на поля, из него был виден сад с низкой изгородью, и, поскольку располагалось оно с западной стороны, в него ярко светило послеполуденное солнце. Она подумала о том, как славно будет сидеть здесь за ужином летними вечерами и наблюдать, как солнце опускается за горизонт. Айрис, мать Роя, заметила, что ей было бы не по себе от столь пустынного пейзажа, дескать, любой воришка запросто перелезет через изгородь и ограбит их. Тем не менее, здесь Бет чувствовала себя в большей безопасности, чем в своей квартире на третьем этаже, оснащенной новейшей системой защиты.

— Где же чай, служанка? — прокричал от передней двери Рой.

— Уже несу, сэр, — откликнулась она. — Пока ты ждешь, можешь позвонить викарию и сказать ему, что мы согласны на август.

Он влетел в комнату и с разбега запнулся о ковер, спеша подхватить ее на руки.

— Отлично! — воскликнул он, закружив ее по комнате. — Ты ведь не передумаешь, правда? — добавил он, опустив ее на пол, и на лице у него отразилась озабоченность. — Может, для тебя это будет слишком быстро после суда над Сюзанной?

Бет тронули его забота и чувство такта. Рой избегал упоминать о Сюзанне с тех самых пор, как они стали любовниками; какие бы детали или мелочи ему ни приходилось утрясать в связи с этим делом, он о них не распространялся. Но, совершенно очевидно, он ни на минуту не забывал о суде и том впечатлении, которое суд должен был оказать на Бет.

— Свадебные хлопоты отвлекут меня от него, — уверенно сказала она. — Мы ведь и так знаем, чем он закончится?

Он мрачно кивнул, а потом вдруг непочтительно ухмыльнулся.

— А ты ведь тоже получишь пожизненный приговор, помнишь? — спросил он.

— Это шутка весьма дурного тона, Рой, — ответила она, изображая негодование.

— Мы можем лишь шутить по этому поводу, — заявил он, хватая ее за руки. — Это единственный и наилучший способ справиться со всем. Мы ведь не можем ничего изменить, Бет. Так получилось, и ничего тут не поделаешь.

Бет знала, что он прав. Почти все, кто ежедневно имел дело с трагедией и смертью, будь то пожарные, полицейские или адвокаты, шутили по этому поводу, стараясь облегчить невыносимую ношу. Что вовсе не значило, будто им было все равно.

— Ну, хорошо, тогда не сравнивай замужество с пожизненным заключением, — произнесла она, бросив на него строгий взгляд.

Он обнял ее и крепко прижал к себе.

— Во всяком случае, это открытая тюрьма, и ее комендант любит тебя, — сказал он.

— Рой! — воскликнула она, но потом рассмеялась. — Ты неисправим.

— Простой деревенский парень, такой, как я, не понимает таких умных слов. — Он улыбнулся. — Что это значит?

— Неизлечимая болезнь, — ответила она. — Полагаю, мне придется смириться с этим.

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Примечания

1

Традиционное украшение на Рождество в Англии. (Здесь и далее примечание переводчика.)

(обратно)

2

Serene — безмятежный, тихий, спокойный (англ.).

(обратно)

3

Шотландской.

(обратно)

4

Старинный домик близ Стрэтфорда-на-Эйвоне, в нем родилась Анна Хатауэй, жена У. Шекспира; ныне дом-музей.

(обратно)

5

Большой лондонский универсам преимущественно женской одежды и туалетов.

(обратно)

Оглавление

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

Глава двенадцатая

Глава тринадцатая

Глава четырнадцатая

Глава пятнадцатая

Глава шестнадцатая

Глава семнадцатая

Глава восемнадцатая

Глава девятнадцатая

Глава двадцатая

Глава двадцать первая Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg