«Телефон»

Мэри Тредголд ТЕЛЕФОН

— Если хотите развеять скуку и похохотать до упаду, идите за мной, — крикнула я сэру Тоби и, пробегая по сцене, перехватила взгляд седовласого мужчины, сидящего в ложе для почетных гостей. Он подался вперед, явно получая удовольствие от представления, и рассмеялся, и, когда сэр Тоби бросился вслед за мной, я засмеялась в ответ. Я влюбилась в него с первого взгляда — прямо там, стоя посреди сцены во время зачетного спектакля «Двенадцатая ночь» в драматической студии.

Мы встретились на вечеринке после представления, потом встретились снова — и снова — потом стали тайком встречаться в ресторанчиках Сохо и, наконец, переместились в мою крошечную лондонскую квартирку. Я безумно его любила. Влюбилась я впервые в жизни, а Аллан не влюблялся уже больше тридцати лет — по его словам, с тех пор, как женился на Кэтрин в небольшом, занесенном снегом канадском городке.

— Я об этом даже и не помышлял. Ни одна женщина не вызывала во мне подобных чувств. Я себя не понимаю, — твердил он.

Всю зиму я не расставалась с Алланом. Мы тайком проводили вместе длинные зимние дни и вечера. Он так много хотел мне дать — все то, что я хотела для себя, и даже больше, чем хотела — мне казалось, что я просто должна это иметь.

— Я хочу подарить тебе тепло… и кров… и любовь, — говорил он. У них с Кэтрин не было детей.

Но так не могло продолжаться вечно. Всякий раз, когда он появлялся в моей квартире, его обуревали противоречивые чувства. Они раздирали его на части, словно трещина, расколовшая ствол дерева до самых корней.

— Как я могу причинить ей боль? — спрашивал он, повернув ко мне измученное лицо. — Кэтрин и я… мы были вместе все эти годы. Задолго до твоего рождения. Господи, я знал ее еще школьницей, ребенком. Смотри, что мы натворили, взгляни на нашу работу.

Я пыталась понять. Но представляла себе лишь скучный духовный брак, нечто вроде бесплодного интеллектуального союза немолодых людей, объединенных прожитыми годами. Там нечего сохранять, думалось мне. У нас все будет по-другому, считала я и еще отчаяннее цеплялась за него.

— Я не могу жить без тебя, — говорила я и не сомневалась в искренности своих слов.

Мучения Аллана разрешились просто — Кэтрин все стало известно. Она не устраивала трагедии, не закатывала сцен. В течение следующих нескольких месяцев я не знала, что между ними происходит. Я не осмеливалась спросить. Я чувствовала себя ребенком, чьи родители мрачно обсуждают в соседней комнате недоступные его пониманию события. Но вскоре Кэтрин уехала в Канаду без Аллана…

Аллан закрыл дом в Хэмпстеде и поговаривал о его продаже — мы оба не хотели там жить. Сразу после свадьбы мы переехали в этот коттедж на Северо-Шотландском нагорье, который сняли по объявлению в «Таймс».

В этом году в Шотландии выдалось на редкость чудесное лето. Мы купались и ловили рыбу, погода стояла изумительная, и мы наслаждались долгими спокойными днями. Я была на седьмом небе от счастья. Внутренняя борьба и нерешительность остались в прошлом, и мы снова повернулись друг к другу, открывая новые перспективы, новые и более глубокие отношения.

Наш коттедж стоял среди холмов на извилистом берегу Атлантического океана, и, когда бы я ни вспоминала то лето, мне кажется, что шум прибоя всегда звучал в наших ушах, а белый песок всегда грел наши босые ноги.

Но опять же — так не могло продолжаться вечно. Однажды в жаркий полдень в начале сентября мы собирались пообедать на улице, я несла на подносе горшочки с тушеным мясом. Аллан сидел за столом под рябиной, уставившись невидящим взглядом в письмо, которое только что принес почтальон. Когда я поставила горшочки на стол, он поднял голову и с потрясенным видом воззрился на меня; руки его дрожали.

— Кэтрин умерла, — ошеломленно произнес он. — Умерла… Мне сообщила ее сестра из Торонто… Она пишет… — он вновь уставился на письмо, словно не веря своим глазам, — она пишет, что у нее остановилось сердце. По ее словам, она умерла спокойно.

Его взгляд скользнул мимо меня и устремился к морю. Потом он встал и ушел в дом, а я… я стояла, наматывая на палец льняную салфетку. Я снова чувствовала себя ребенком, который случайно стал свидетелем родительского горя, — потрясена, да, но при этом ужасно смущена. Я пошла вслед за Алланом и обняла его. Весь день я исподтишка наблюдала за ним. Но мы не упоминали о Кэтрин — на следующий день тоже — и хотя я ждала, что он заговорит о ней, в течение трех недель ее имя ни разу не слетело с наших губ.

Три недели спустя вместе с другими письмами из Лондона, которые нам пересылало почтовое отделение, пришел телефонный счет из хэмпстедского дома — повторный. Про первый мы попросту забыли.

— Черт, — расстроился Аллан (мы снова обедали в саду), — черт, нужно было отключить телефон перед отъездом из Лондона.

Я взяла конверт и посмотрела на дату отправки.

— Сейчас-то его наверняка отключили, — заметила я.

Но Аллан уже отправился на кухню за пудингом.

— Пройди через холл, — крикнула я ему вслед. — Можно узнать, подсоединен он или нет, набрав номер. Если на том конце раздаются гудки, значит, телефон все еще подключен.

Я устроилась в шезлонге, глядя на ягоды рябины, алеющие на фоне синего неба, и думая, что Аллан начинает сутулиться, как старик, что его кожа кажется высохшей от морской соли…

— Ну что? — спросила я. — Все еще подключен?

Может быть, мне померещилось, что Аллан слегка замешкался, прежде чем поставил на стол яблочный пирог и ответил:

— Да… подключен.

В тот вечер я пошла спать одна — Аллан заявил, что ему нужно подрезать фитили в лампах на кухне. В сумерках я сидела на подоконнике, расчесывая волосы и глядя на море, когда услышала, как внизу в холле что-то тихонько звякнуло. Я повернула голову. Но в доме было тихо. Тогда я подошла к двери.

— Хэмпстед, 96 843, — донесся снизу голос Аллана — тихий, напряженный.

Наступило долгое молчание. И потом мое сердце ухнуло в груди, потому что я вновь услышала его голос.

— О, милая моя… милая моя… — шептал он.

Но внезапно замолчал, и из темного холла послышались тихие рыдания. Наверное, я пошевелилась, и под моей ногой скрипнула половица. Потому что я услышала, как он положил трубку, и увидела тень Аллана на стене у подножия лестницы.

В ту ночь мы лежали рядом, но не произнесли ни слова. Я знаю, что Аллан заснул только на рассвете.

В течение следующих нескольких дней мне было очень страшно. Я начала смотреть на Аллана новыми глазами — глазами матери. Во мне проснулось совершенно новое чувство нежности, от которого я едва не задохнулась, которое заставило меня переживать и бояться за него, глядя, как он бродит по дому, словно во сне, трогательно старается делать вид, что ничего не произошло. С каждым часом его лицо старилось все больше и больше от терзавших его страданий. Я начала бояться и за себя тоже. Я постоянно твердила себе, что ничего — ничего — не произошло. Но днем я старалась не смотреть на молчавший черный телефон, неподвижно стоявший на старомодной подставке в холле. Ночью я лежала с открытыми глазами, заставляя себя не думать о телефонном проводе, бегущем под землей от нашего коттеджа прямо на юг, через пограничные холмы, через всю Англию… Всю неделю я старалась не оставлять Аллана одного. Но однажды мне пришлось неожиданно отлучиться в деревенский магазин. Когда я вернулась, то старательно делала вид, что не видела сквозь приоткрытую дверь, как он осторожно положил трубку. И еще дважды вечером — вероятно, были и другие случаи, — когда я готовила ужин, он выскользнул из кухни, и я услышала характерное позвякиванье в холле…

Я могла позвонить на телефонную станцию и попросить их срезать телефон в Хэмпстеде. Но под каким предлогом? Я могла бы взять кусачки и вырвать шнур нашего телефона. Но я понимала, что с помощью кусачек проблему не решить. Однако к концу недели у меня в голове созрел план, как попытаться сохранить здравый рассудок и не погрузиться в пучину нашей общей вины.

В пятницу днем после чая у меня появилась возможность реализовать свой план. Стоял дивный вечер — песок переливался золотом на солнце, с тихим плеском к берегу подкатывали волны. Я уговорила Аллана взять лодку и половить макрель в бухте. Я проводила его до ворот и дождалась, пока он выведет лодку с нашего небольшого пирса. Потом вернулась в дом и закрыла за собой дверь. Я задернула все шторы и едва различала телефон в полумраке. Однако я подошла к нему. Взяла его обеими руками, набрала побольше воздуха и назвала оператору номер в Хэмпстеде. В те ужасные месяцы в Лондоне я слышала о Кэтрин только хорошее — Аллан говорил о ее доброте, мягкости и порядочности и никогда не упоминал о мстительности. На это я и рассчитывала. Стуча зубами и дрожа всем телом, я слушала звонки на другом конце провода. Вероятно, в тот момент я потеряла голову. Мне показалось — готова поклясться — что я услышала, как там сняли трубку. Слова сами сорвались с языка, хотя, наверное, нужно было немного подождать и послушать. Теперь я этого никогда не узнаю. Да и сказала я даже не то, что планировала. По-видимому, от страха я, как в детстве, выпалила что-то вроде молитвы:

— Пожалуйста… пожалуйста… — бормотала я в трубку. — Прошу вас, отпустите его, отдайте его мне. Я понимаю, что поступала плохо. Теперь поздно об этом говорить. Но я больше не буду вести себя, как ребенок. Я позабочусь о нем, как всегда заботились вы, — шептала я. — Только, пожалуйста, отдайте его мне. Я буду ему хорошей женой. Обещаю вам — если это то, что вы хотите. Я могу привести его в чувства, я справлюсь. Я всегда буду рядом с ним.

Я бросила трубку на рычаг и взлетела наверх в нашу спальню. В окно я увидела маленькую лодку, покачивающуюся на волнах. Сидя на подоконнике в лучах заката, я дрожала всем телом и плакала, плакала…

Критический момент наступил под утро. Я проснулась — было, наверное, полпятого. Постель была пуста. В то же мгновение сон как рукой сняло — из холла доносилось настойчивое позвякивание, звук бросаемой трубки, перекрываемый голосом Аллана. Дрожащей рукой я зажгла лампу. По потолку поползли тени, под стеклом зашипел парафин, и я спотыкаясь добралась до лестницы.

— Кэтрин… Кэтрин…

Он тряс трубку и бормотал в нее что-то, когда на него упал свет от лампы. Он уронил трубку и посмотрел на меня.

— Я не могу до нее дозвониться, — пожаловался он. — Я хотел попросить у нее прощения. Но она не отвечает. Я никак не могу к ней пробиться.

Я отвела его наверх. Помню, через открытое окно дул легкий морской ветерок, и я дрожала от холода в ночной рубашке. Я приготовила ему чай, пока он сидел на подоконнике, уставившись на серые утренние облака. Наконец он сказал:

— Ты должна снять себе номер в одной из гостиниц в Обане. Всего на пару ночей. Я вернусь — наверное, завтра или послезавтра. Понимаешь… — и он начал тщательно, вежливо объяснять, словно иностранцу, — понимаешь, я должен найти Кэтрин, поэтому мне нужно неожиданно приехать в Лондон…

Мы живем в отдаленном районе Нагорья, и отсюда ходят всего два поезда в день. Аллан отправился на утреннем. Разумеется, я не собиралась ехать ни в какую гостиницу. Я помнила о своем обещании Кэтрин и знала, куда зовет меня любовь. Я согласилась со всеми доводами Аллана и весь день провела в коттедже. А потом села на вечерний поезд.

Билетов на спальные места не оказалось, и я забилась в угол в вагоне, набитом возвращающимися домой отпускниками. В окне проплывали сумерки, потом их сменил ночной мрак. В темноте и холоде, когда другие пассажиры мирно посапывали во сне, меня душил страх за Аллана. В какой-то момент я задремала и тут же вскочила, едва сдержав крик, потому что мне приснился телефонный провод, который тянулся следом за поездом и напевал:

— Ты никогда не узнаешь. Никогда не узнаешь…

В предрассветном тумане вокзал высился мрачной громадиной. На улицах моросил осенний дождь. Я велела таксисту как можно быстрее ехать в Хэмпстед. Когда он притормозил на подъездной дорожке перед воротами дома Аллана, я уже наполовину выскочила из машины. Сунула ему деньги, захлопнула дверцу и побежала к дому. Я едва успела заметить, что белый дом эпохи Регентства оказался именно таким, каким я его себе представляла, — через секунду я уже стояла на крыльце и дергала железный колокольчик. Я устала, смертельно устала и умирала от страха. Вся моя храбрость куда-то улетучилась.

— Обещаю. Обещаю. Если вы и вправду когда-то здесь были, пожалуйста, пусть вас больше не будет, — бормотала я, промокая под лондонским дождем и слыша гулкое эхо звонка в доме.

Наконец до меня донеслись какие-то шорохи и звук шагов, медленно приближавшихся к двери. Мгновение мы с Алланом стояли, глядя друг на друга. Потом внезапно я шагнула через порог и оказалась в его объятиях. Дверь тихо закрылась за нами, я подвела его к лестнице, усадила на вторую ступеньку и опустилась рядом с ним на колени. Он уткнулся лицом мне в плечо и испустил тяжелый вздох.

Через некоторое время я подняла голову и огляделась вокруг. Мы находились в просторном холле с белыми стенами. Сквозь окно виднелся платан, его ветви бесшумно касались стекла. Единственное, что его делало похожим на наш холл в Шотландии, был телефон, стоявший на столе из красного дерева у стены. Несколько минут я не могла отвести от него глаз. Мои страхи испарились — как кошмарный сон утром. Но во мне зашевелилось новое чувство — тревожное, немного стыдное. Я с подозрением взглянула на Аллана, я хотела знать. Осторожно попыталась сформулировать свой вопрос. Он сидел так тихо, что мне показалось, будто он заснул. Но в этот момент он пошевелился, и я зажала его лицо в своих ладонях. Он улыбнулся и повернул голову к свету. Его лицо разгладилось, словно омытое волнами прилива. Я поняла, что никогда не смогу задать свой вопрос.

Внезапно зазвонил дверной колокольчик. Мы оба вздрогнули и вскочили на ноги.

— Открой ты, — попросил Аллан и скрылся в глубине дома.

На пороге с огорченным видом стоял остроносый молодой человек в мокром плаще.

— Меня прислали срезать вам телефон, — сообщил он. — Счет не оплачен… ничего не сделано…

Я повернулась. Надо мной, вокруг меня в доме стояла тишина. Лишь ветки платана барабанили в окно, пригнувшись под внезапным порывом ветра и дождя. Вопрос, который я никогда не задам… ответ, который никогда не услышу… Разве это так важно? Несмотря на царившее в доме спокойствие, во мне вновь шевельнулась паника. Лишь одно имело значение для меня — для нас.

— Аллан, — крикнула я, стараясь скрыть дрожь в голосе, — это насчет телефона. Ты… ты хочешь, чтобы его отключили?

Я затаила дыхание. Ответ прозвучал без колебаний.

— Да, милая… мы же сегодня возвращаемся в Шотландию. Подальше от этого кошмарного климата. Мы же не станем платить за то, что нам больше не нужно. Скажи им, пусть отключают его прямо сейчас.