«Пляжный клуб»

Пляжный клуб (fb2) - Пляжный клуб [The Beach Club] (пер. Мария Николаевна Казанская) 1409K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Элин Хильдебранд

Элин Хильдебранд Пляжный клуб Роман

Elin Hilderbrand

The Beach Club

© Elin Hilderbrand, 2000

Школа перевода В. Баканова, 2015

© Издание на русском языке AST Publishers, 2015

Посвящается Чипу, за его безграничную любовь и веру

От автора

Хочу передать самые теплые и искренние пожелания:

Майклу Карлайлу, моему агенту и доброму знакомому с Нантакета, за то, что помог осуществиться мечте;

моим родным;

моему нантакетскому братству (нантакетской «семейке»), ставшему сутью этой книги: Робу и Ники, Эрику и Марджи, Джинни и Джону, Джеффу, Ричарду и Аманде, Джеффри и Сью, Шуки, Джастину и Форесту, Джи и Ди, Ванессе, Кейту, Мише, Салли, Бруксу и Паркеру, Джону и Келли, Марте, Глену, Джи. Эл. Эн. и замечательной Мэри Бейкер.

Спасибо Ричарду и Тине за то, что дали мне самую лучшую подработку на острове.

Особая благодарность Хитер за ее бесценные комментарии и проницательность.

Люблю Нантакет всей душой, безгранично, однако остаться здесь я решила по другой причине. И имя ему – Чип Каннингэм. Тебе, мой муж и мой герой, я посвящаю эту книгу.

Глава 1 Открытие сезона

1 мая

Здравствуйте, Билл!

Уже и лето не за горами на нашем прекрасном острове. Недавно ваш покорный слуга вернулся из зимних странствий. Где я только не был! Карибы, Вейл, Сайпан. Главное, я снова здесь и готов сдобрить свое предложение солидным кушем. Мне прекрасно известны ваши «идейки» по поводу семейного долга, наследования и тому подобное. Спешу вам напомнить, Билл, что жизнь не такая простая штука, в чем я, увы, успел убедиться на собственном опыте. Так что в преддверии сезона отпусков и зноя прошу, обдумайте все хорошенько. Двадцать два миллиона! Сумма немалая. К тому же, простите, вы уже далеко не юнец.

Если удостоите меня ответом, пишите, как обычно, на абонентский ящик островной почты. Жду с нетерпением.

Искренне Ваш

С. Б. Т.

Мак Питерсен лихо загнал джип на парковку «Нантакетского пляжного клуба и отеля». Стоял первый день мая, и ему предстояло провести здесь двенадцатый сезон в роли управляющего. Второй человек после босса – не шутка. Двенадцать, считал он, цифра особая. У нее даже имя свое есть: дюжина. Двенадцать лет работы похожи друг на друга как две капли воды. Двенадцать – это цикл. Завершенный, законченный. Двенадцать месяцев в году, двенадцать знаков зодиака, двенадцать часов дня и двенадцать ночи. А что если Марибель права и этот год станет для них знаковым?

С парковки перед отелем открывался вид на самый живописный из здешних пляжей. Ветрами с северо-востока надуло песчаных дюн по всему берегу, некоторые доходили до шести-восьми футов в высоту. Мак устремил взгляд на воду. «Пляжный клуб» располагался на северном побережье острова. Воды Нантакетского пролива были тихи и спокойны, как поверхность пруда. От края до края раскинулась полоса белесого песка. Идиллия. Одно плохо: берег разъедала эрозия. Впрочем, в прошлом году природа вернула пляж людям, и владелец отеля, Билл Эллиотт, был вне себя от счастья. Он положил руку Маку на плечо и сказал: «Видал? Вот, наш берег в целости!» Маку даже на миг показалось, что «Пляжный клуб» и отель принадлежит им обоим. Но только на миг…

Мак зимовал на острове вдвоем с Марибель, своей подругой. И, как водится, за всю зиму он ни разу не проведал отель. Давным-давно заведенное правило: не думать об отеле в холодное время года. Что там? Как? Отвалилась черепица? Облупилась краска? Снова подмыло пляж? По сути, о таких вещах должна болеть голова у Билла и его жены, Терезы, но они каждую зиму проводили на горных спусках Аспена. Мак оставался на острове, и ему, конечно, было ближе. Правда, он туда принципиально не ходил, потому что понял: стоит однажды начать – пиши пропало, затянет с головой.

Самым любимым местом у фотографирующихся был павильон – крытая терраса, на которой стояли обращенные к воде пять кресел в кантри-стиле адирондак, они были выкрашены в синий цвет. В низких разлапистых креслах все лето прохлаждались гости; задрав ноги на перила, они попивали кофе и почитывали газеты. Год за годом эта картинка как символ летнего благоденствия попадала в каталоги торговой палаты Нантакета.

Гостиница представляла собой отдельно стоящее здание с целым рядом окошек, откуда открывался вид на павильон и пляж. К номерам жильцы проходили через фойе. Двадцать одноэтажных номеров располагались в виде гигантского хода конем, буквы «L». Десять имели выход к воде, а десять были обращены к воде окнами. К каждой двери примыкала небольшая дощатая терраса. Переднему «крылу» гостиницы Тереза дала название – «Золотое побережье», очевидно, исходя из дороговизны пребывания там.

Наверное, кому-то покажется, что двадцать номеров – совсем не так много. Да только этим дело не ограничивалось. К отелю примыкал частный пляж, находящийся в ведении «Пляжного клуба». Клуб насчитывал сотню членов, которые ежегодно платили взносы за право погреться под зонтиком десять летних недель. Конечно, можно было сберечь эти деньги и отправиться на Степс-Бич, что на западе, или Джеттис-Бич на востоке, да только никто и никогда не отказывался от членства в клубе. Маку надлежало возиться с гостями и «пляжниками», делать все возможное, чтобы те почувствовали себя особами королевских кровей. Он резервировал им столики в ресторанах, организовывал доставку цветов и вин, вареных омаров и юбилейных тортов. У него были ключи от всех дверей, он знал местонахождение каждого удлинителя, мешка и перьевой подушки, знал по именам всех постояльцев и их ребятишек. Вот уже двадцать лет Билл с Терезой владели заведением, а Мак изучил все входы и выходы, каждую щель и трещину, все тупики и закоулки.

В ближайшие несколько месяцев по лобби отеля пройдет тысяча гостей. Среди них – и давние постояльцы, приезжавшие сюда еще до появления Мака, менеджеры бейсбольных команд (июль, после матча всех звезд), Лео Керн, адвокат из Чикаго (в День памяти павших), миссис Форд, вдова, которая живет здесь весь сентябрь, каждый день выкуривая в номере по пачке сигарет. А еще приедет Андреа Крейн, женщина, в которую Мак, как ему казалось, был влюблен. Андреа прибывала в июне и оставалась на три недели вместе с сыном, Джеймсом, страдавшим аутизмом. Длинные волосы медового цвета, скрученные в тугой пучок на затылке или заплетенные в косу. И улыбка – улыбалась она редко, но в день приезда всегда, ведь она была рада оказаться здесь. Ей и сыну предстояло провести на острове три недели, двадцать один день, и каждый сверкал, как бриллианты на теннисном браслете.

Вдали показался паром. Заполненный пассажирами, он шел в сторону острова. Люди съезжались сюда к началу сезона отпусков. Официанты и официантки, продавцы мороженого, спасатели, садовники, няньки, горничные и коридорные. Вот так же ехал и Мак двенадцать лет назад. Тогда паренек впервые увидел океан, и, сойдя на берег у пароходной верфи, он будто заново родился.

* * *

Маку только-только исполнилось восемнадцать. Провинциальный мальчишка, он подрастал на ферме близ города Суишер штата Айова. Отцу принадлежало пятьсот тридцать акров земли: соевые и кукурузные поля, а также свиньи, куры. Школа представлялась Маку пустой тратой времени, разве что там можно было всласть пообщаться. А поболтать он любил. Когда часами сидишь в кабине комбайна и в одиночку бороздишь поля, душа жаждет перемен. В награду за труды отец возил его в «Алиби», где подавали на завтрак жирную яичницу с беконом, или в магазин кормов для животных.

Мать на полставки трудилась в городе, в антикварной лавке. Работенка не пыльная: сиди себе среди хрустальных статуэток, в атмосфере классической музыки. Родители Мака принадлежали к местной пресвитерианской церкви, хотя на службы почти не ходили, равно как и не пытались приобщать к вере Мака. Как-то раз мама даже обмолвилась, что не верит в существование рая.

– Просто не верю, и все, – разоткровенничалась она, очищая картошку над раковиной. Мак, склонившись над массивным дубовым столом, ломал голову над тригонометрической задачкой. – По мне, ты помер – значит, помер. Уходишь туда, где и был до рождения. В небытие.

За два месяца до выпускного мама с папой отправились в город на романтический ужин. На обратном пути их сбил здоровенный грузовик. Родители влетели в дорожное ограждение и погибли на месте. Не сказать, что виной тому оказалась погода – в тот день не было ни дождя, ни наледи. Простое стечение обстоятельств: неосторожность дальнобойщика, невнимательность отца, который мог бы ударить по тормозам, когда перед ним вынырнул грузовик. (Может, он пропустил перед этим рюмку винца.) Так или иначе, объяснениями тут не помочь, дело сделано. Погибли двое порядочных людей, ребенок остался сиротой. Впрочем, Мака никто так не называл, да и сам он к сиротам себя не причислял. В конце концов, ему уже стукнуло восемнадцать, не маленький.

Оставив ферму на попечение Дэвида Прингла, семейного поверенного, и Венделла, правой руки отца, Мак положил в сумку диплом об окончании школы, сел на автобус и рванул на восток с намерением ехать вперед и вперед, куда дорога приведет. Романтика. Мама бы одобрила. Конечной точкой его пути был город Хаянис штата Массачусетс. По прибытии Мак думал подыскать себе угол и какую-нибудь работенку, но впервые в жизни увидел океан. Люди подсказали, что можно забраться еще восточнее, если сесть на паром, потому что там дальше – остров. Нантакет.

В «Пляжный клуб» Мак попал по чистой случайности. Когда паром причалил, Билл Эллиотт как раз стоял на пристани. Мак ступил на землю, и Билл похлопал его по плечу.

– Приехал работать в «Пляжном клубе»? – спросил он.

Мак особенно не раздумывал.

– Да, сэр, – сказал он и последовал за мужчиной к оливковому джипу. Хозяин забросил его дорожную сумку в машину, и они, не обмолвившись ни словом, покатили прямиком по Норт-Бич-роуд. Когда Билл вырулил на парковку перед отелем, Мак как зачарованный уставился на воду. Чудно было с непривычки. И тут до него донеслось: «Дум-м-м, дум-м-м, дум-м-м».

– Что за звук? – спросил он Билла.

– Чайки, что ли? – не понял тот. – Да, кричать они мастера. Ты сам-то откуда родом?

– Из Айовы, – ответил Мак.

Билл нахмурился.

– А я думал, ты из Нью-Джерси.

Худшие опасения Мака подтвердились: какой-то паренек из Нью-Джерси теперь наверняка стоит на пристани и ждет Билла.

– Нет, сэр. Я из города Суишер штата Айова.

И вновь послышался звук. «Дум-м-м, дум-м-м, дум-м-м». Словно голос издалека: «Дом, дом».

– Вы ничего не слышите? – спросил Мак.

Билл улыбнулся:

– Должно быть, в Айове не так уж много чаек. Тебе, пожалуй, все здесь в диковинку.

– Да, сэр, – сказал Мак.

И вновь зазвучало: «Дом, дом». Совершенно ясно и отчетливо.

Мак протянул Биллу руку и представился:

– Я – Мак Питерсен.

Билл нахмурился.

– Мак Питерсен – это не тот, кого я должен был забрать с парома.

– Я так и понял, – пробормотал Мак. – Просто вы спросили, работать ли я приехал, а мне работа и вправду нужна.

– Ты что-нибудь знаешь про отели? – спросил Билл.

– Скоро узнаю, – ответил Мак и вновь услышал «дом-м-м». Удивительное дело.

Духи, провидцы, загробная жизнь, гадалки на картах таро и хрустальные шары – все это было не для Мака. Паренек, вопреки представлениям матери, верил в бога и рай. Но то, что сейчас он услышал, не было божьим гласом. Звук раздавался не с неба, он шел из самой земли, из-под ног.

За последние годы Мак столько раз слышался этот зов – и не счесть. Он читал о подобных явлениях. Таосский шум, шепот Кармели – давно известные явления, но только на Нантакете ничего такого не наблюдалось. Как-то раз, собравшись с духом, Мак поинтересовался у Марибель: «Ты когда-нибудь слышала здесь непривычные звуки? Как будто остров говорит». И девушка ответила, прикрыв синие глаза: «Да, я считаю, у острова есть голос. Это волны, птицы и шелест луговых трав».

С тех пор Мак ни разу об этом не заговаривал, вообще ни с кем.

Вот и теперь, стоя на дюне, он прислушивался в надежде уловить чудной голос. Четыре дня назад ему позвонил Дэвид Прингл, который все эти годы заправлял делами на ферме. Дэвид звонил регулярно – то посоветует сдать родительский дом внаем, то изложит вкратце положение дел по балансу и налогам, то сообщит о погоде. Однако в прошлый раз, четыре дня назад, его тон был серьезен как никогда.

– Венделл увольняется, – сказал Дэвид. – Уходит после жатвы.

– Ух ты… – растерялся Мак.

– Я предупреждал тебя, что это однажды случится. Ты обещал подумать.

– Было дело, – пробормотал Мак.

– И не подумал.

– Нет, – признался Мак. – Не особо.

Когда в последний раз они общались? В ноябре минувшего года сразу после сбора урожая? Может, черкнул открытку на Рождество. Начисто вылетело из памяти. Мак смутно помнил, что был какой-то разговор про Венделла, о том, что старик вот-вот оставит дела.

– Нам нужен человек, который будет здесь всем заправлять, – продолжил Дэвид.

– Наймите кого-нибудь из местных, – сказал Мак. – Я полагаюсь на ваш выбор.

В трубке послышался вздох.

– С тех пор, как открылся «Орал-би», у нас не осталось рабочих рук. На ферме больше полугода не выдерживают. И ты предлагаешь доверить отцовскую ферму первому встречному проходимцу?

– Неужели вокруг одни проходимцы? Наверняка найдется пара работящих парней, которым только дай шанс.

– На этот счет иллюзий нет, – ответил Дэвид. – Мы с Венделлом уже не раз это обсуждали. Мак, если ты пустил корни на острове, тогда самое время выставлять ферму…

– На продажу?

– Угу.

– По-моему, я еще не готов, – проговорил Мак.

– У тебя лето впереди. Подумай, – посоветовал Дэвид. – Если не хочешь продавать, возвращайся домой и сам здесь всем занимайся. Давненько, кстати, ты дома не был.

– Двенадцать лет, – подсказал Мак.

– Двенадцать, – повторил Дэвид. Маку живо представилось, что Дэвид сейчас неодобрительно покачал головой. – Решай сам. Речь о том, что завещал тебе отец. Уж лучше продавай. Не смогу смотреть, как все здесь разваливается.

– Понял, – ответил Мак. – Вернемся к разговору через пару месяцев.

– Я буду позванивать, – ответил Дэвид.

Маку не хотелось покидать остров, и в то же время он не мог расстаться с фермой. Там он в последний раз поцеловал маму в щеку, там родился и вырос, бок о бок работал с отцом. Так что же? Продать отцовское наследство – или навсегда распрощаться с Нантакетом? Неимоверно трудный выбор. Двенадцати лет как не бывало, а ничего не прояснилось. Вот он и замер на вершине дюны. Ждал голоса, который подскажет ему, как быть дальше.

Билл Эллиотт не любил первое мая. В этот день он даже не прикасался к жене, позволяя ей насладиться драгоценными минутками утреннего сна. Не поддаваться панике! Нервы его погубят. Если верить врачам, малейший стресс может обойтись ему в несколько месяцев жизни. Месяцев!.. Подумать только! Билла передернуло. Страшно, когда твоя жизнь измеряется отрезками по тридцать дней.

На рассвете он вышел из дома и направился куда-то по Гульберт-авеню. Билл брел мимо заколоченных летних домиков, и на сердце у него потихонечку стало легче. Все вокруг было словно в спячке, а значит, еще хватит времени привести отель в порядок. К началу марта все номера уже распределены на месяцы вперед. Записывать бронь – дело нехитрое. Непочатый край работы – вот что воистину приводило в дрожь: пляж за зиму занесло песком, номера не подготовлены, все, что можно, – поставлено на кровати, остальное – под белыми простынями. Всюду пыль и запустение.

По дороге домой навалилась одышка. По сути, Биллу было всего шестьдесят, но из-за слабого сердца он чувствовал себя стариком. Пришлось распрощаться с «черной» и «синей» трассами в горах Аспена и довольствоваться пологими «зелеными» спусками Баттермилка. Виски посеребрила седина, по вечерам ныли колени, и читать получалось лишь с хорошим светом. Неделю назад, на перелете из Аспена, он четыре раза бегал в туалет. Тревожный звоночек прозвучал в первых числах нового года. Они сидели с Терезой в ресторане за столиком с другой супружеской четой. Какой-то врач и его жена. Ели сырный фондю, как вдруг в груди что-то сдавило, сердце будто раздулось, готовое лопнуть. Врач не растерялся, позвонил в «Скорую». Даже думали попросить прислать вертолет, чтобы доставить его в Денвер. По счастью, пронесло. Врач посоветовал удалиться от дел. Если бы такое ему предложили пару лет назад или даже год, Билл наотрез отказался бы, однако теперь эта идея казалась заманчивой. Сесили исполнилось восемнадцать, выпускница, через пару недель получит диплом об окончании школы. Немножко потерпеть – и она тут будет всем заправлять, дочурка. Это лишь вопрос времени.

Билл отворил входную дверь, и к его ногам спланировал белый конверт. Опять эти письма! Билл надорвал край и прочел письмо. Как обычно, послание от загадочного С. Б. Т., предложение о покупке отеля. Наивный чудак шлет ему письма уже несколько лет. Все пытается уговорить. Что он там предлагает? Двадцать два миллиона? «Не искушай меня сегодня, С. Б. Т., – подумал Билл. – Не искушай». Временами Билл отвечал ему на абонентский ящик. Сам он никогда не встречался с этим мужчиной (или женщиной). В телефонном справочнике такого персонажа не оказалось, так что инициалы вполне могли быть вымышленными. Вся эта таинственность немного действовала на нервы, а с другой стороны, была здесь какая-то интрига. Словно у Билла появилась тайная воздыхательница. Подумать только, в его-то возрасте!.. Билл демонстративно смял письмо и бросил его в мусорную корзину возле дома. «Ты это видел, С. Б. Т.? Ты за мной наблюдаешь?»

Билл направился на кухню и налил чашечку кофе без кофеина. Тут с улицы послышался шум. Подъехала машина, и на сердце отлегло: Мак. От радости Биллу хотелось заорать, чтобы Тереза слышала: «Мак приехал! Мак!»

В былые годы он уже не раз прерывал ее утренний сон своими радостными возгласами, но теперь смолчал. Прикрыв глаза, он прочел на память стих, словно молитву. «Снежный ветер в лесу». «Пройдешь весь путь – тогда уснешь»[1]. После того случая в ресторане Билл погрузился в поэзию. Особенно близки ему были слова старого человека, выходца из Новой Англии. И пусть Вермонт Фроста совсем не похож на этот остров (на участке Билла не стояло ни единого деревца), но по какой-то неведомой причине его стихи были целительны. Как бальзам на рану, как чудное снадобье. Прочтешь стих – и будто камень снимешь с печальной стареющей души.

А Мак – все тот же румяный улыбчивый парень с пушистой копной светло-русых волос. Билл знал его так же хорошо, как сына родного. Они поздоровались за руку, и Билл, поддавшись порыву, по-отечески обнял Мака.

– Ну, решил вернуться?

Такая у них была шутка. Давно устоявшаяся традиция. Мак никогда точно не говорил, вернется ли в мае, а Билл никогда его об этом не спрашивал. И все же первого мая парень неизменно выруливал на парковку, и каждый раз хозяин приветствовал его с присущей событию теплотой. Билла тянуло что-нибудь добавить, поблагодарить за то, что не бросил, однако он сдерживался. Во-первых, не хотелось смущать Мака. А во-вторых, может, парню и не стоило знать, что в нем так сильно нуждаются.

– Рассказывай, как прошла зима?

– Неплохо. У Кейси Миллер меня взяли на проект для «Сиско». Дважды снег выпадал, и я отпрашивался с работы, чтобы покататься с горки.

– Как поживает Марибель? – поинтересовался Билл.

– Нормально, – ответил Мак. – Библиотечные в ней души не чают. Да ей везде рады, куда ни сунься: на почте, в банке. Бывает, идешь рядом, и будто с мэром прошелся, VIP-персона. Ну и она всех вокруг знает.

– Намекает на замужество? – спросил Билл.

– А кто ж ее упрекнет, – ответил Мак. – Мы давно с ней вместе.

– И как? Неужели в этом году состоится?

Парень смутился. Билл похлопал его по плечу и поспешил сменить тему:

– Ну так что? Осмотримся для начала?

– Отлично, – с видимым облегчением ответил Мак.

Что бы ни происходило в жизни, Билл Эллиотт не мог относиться к отелю беспристрастно. Он знал его как свои пять пальцев и любил, словно лицо жены. И каждый раз поначалу, на первое мая, отель – заколоченный досками, точно старый призрачный город Дикого Запада, – казался ему суровым и угрожающим. Сегодняшний день не был исключением. Как большинство зданий на острове, снаружи отель был отделан серой кедровой черепицей. Двери и окна закрыты фанерой, на рамах облупилась краска. Когда Билл представлял отель в разгар лета, сердце радовалось. Унимался пульс, выравнивалось давление. Белые юбочки карнизов, сверкающие окна, усыпанные цветами кусты герани и бальзаминов, питомцев Терезы. Вода в океане – двадцать градусов, прозрачные бездонные небеса и юго-западный бриз, который легонько колышет бахромчатые края пляжных зонтов. Забудутся былые волнения и страхи, и даже теперь, в этот майский день, Билл был очарован зрелищем. Пусть заколочены ставни, осыпается краска и неухожен пляж, красивее места не сыщется во всем мире. Ну разве можно оторвать от сердца такую прелесть?

Билл с Маком прошлись вдоль боковых номеров и свернули налево к фасадному крылу. Все было в полном порядке, хотя зимой Билла непрерывно мучили кошмары о том, как комнаты подхватывает порывом северо-восточного ветра и уносит, словно домик в «Волшебнике из страны Оз». Он поднимался на каждую терраску и топал по доскам, проверяя их надежность. Мак внимательно осматривал крышу на предмет выпавших черепиц и проверял ставни, нет ли где зазоров.

– Все крепко, – констатировал Мак.

Потом они прогулялись по пляжу до парковки, Билл достал из кармана ключи и отворил дверь фойе. Они вошли.

– Дом, милый дом, – проронил Билл.

– Не то слово, – добавил Мак.

– Ну что, готов? – спросил Билл. Мак отчего-то не излучал привычной уверенности. Наверное, зимой у него было немало проблем. – Я в душ и переодеться, – продолжил он. – А ты начинай. Нам предстоит привести отель в порядок.

* * *

Для Терезы Эллиотт «Пляжный клуб» был как холст для художника, как глина для скульптора. В мае перед ней вставала непостижимая задача: сделать отель еще лучше, чем в прошлом году. Тереза боролась за красоту с детства. Она родилась и выросла на Лонг-Айленде, в Бильбо, пожалуй, самом неприглядном городке Америки. Родители поселились в одноэтажном домике с пологой односкатной крышей (кстати сказать, лет с десяти Тереза бросила называть его «своим», переименовав в «дом родителей»). Штукатурка на стенах, на кухне – мебель из белого пластика с золотой лепниной и обшитые фанерой шкафы. Перед домом раскинулась зеленая лужайка, а границы их собственности отмечал забор из железной сетки.

Теперь, став докой в гостиничном бизнесе, Тереза сравнивала родные края с «Холидей инн», где все поделено на одинаковые отсеки, а жилое пространство безжизненно, стерильно и начисто лишено очарования. Подростком она брела домой из школы мимо череды одинаковых домов и дворов, поражаясь, что люди согласны так жить. А потом поняла: это сознательный выбор – существовать в безликой некрасивости. И на это, думала она, у них есть причины. Ее район нельзя было назвать уродливым, ведь даже в уродстве есть что-то интересное. Наверное, самым подходящим словом для местечка ее детства было «неживописный». Ей казалось, что в таком месте, среди бело-черного пластика с золотой лепниной, вряд ли могло случиться что-нибудь замечательное и романтичное.

В восемнадцать лет она покинула родные края и устремилась на Манхэттен с его цветами и контрастами, где красота соседствует с уродством. Отучившись год в колледже Хантера, Тереза с треском вылетела оттуда, поскольку не корпела над книгами, а часами бродила по городу. Исходила Чайна-таун, Челси, Клинтон, Саттон-Плейс, Верхний Вест-Сайд и Гарлем. Когда родителям стали приходить ведомости с плохими оценками, они уговаривали ее вернуться в Бильбо и перейти в колледж Кати Гиббс, но Тереза не послушалась и подыскала себе работу официанткой в немецком ресторане на пересечении Восемьдесят шестой и Йорка. Пожилые толстяки восхищались цветом ее волос и не скупились на чаевые. Она немного подкопила и отправилась на лето к подружке, чьи родители обитали в летнем домике на острове Нантакет.

По красоте этому острову не было равных. Южный берег омывали буйные волны, а в пруду Коската-понд стояли на одной ножке синие цапли. Тереза устроилась горничной в «Джаред-Коффин-хауз», и когда лето сменилось осенью и ее подруга уехала на материк, скиталица решила остаться. Прошло тридцать лет, а она все так же сильно любила эти места. В свое время она вышла замуж за местного паренька и произвела на свет двух ребятишек, один из которых умер, а другой остался жив. Тереза с Биллом превратили «Пляжный клуб» в отель, прекрасное место, где процветает любовь.

Они жили в самом углу участка в доме, где все было перевернуто вверх тормашками. Первый этаж занимали две просторные спальни. Одна предназначалась их дочери Сесили, другая – умершему чаду. Из широкого окна гостиной на втором этаже открывался вид на отель, пляж и пролив. В первый день мая Тереза стояла у окна, но не видела в нем ничего, кроме собственного отражения. Была у нее тщеславная привычка – повсюду ловить свой образ: в зеркалах, окнах и стеклянных рамах, и ничего она не могла с собой поделать. И что же она видела в них? В свои пятьдесят восемь Тереза по-прежнему легко влезала в шелковую юбку, купленную еще до рождения Сесили. В волосах цвета спелых персиков была белоснежная прядь, появившаяся в тот день, когда она разрешилась мертвым младенцем. Отметина силы и мудрости. Метка материнства.

Прежде всего Тереза была женой и матерью, а теперь ее семья под угрозой. У мужа проблемы с сердцем, дочь вот-вот отправится в колледж… Как-то вдруг, невзначай Тереза представила себя в полном одиночестве, покинутой и ненужной. Билл умрет, Сесили уедет, и коротать ей дни наедине с собственным отражением.

Она заставила себя отойти от окна и направилась в фойе. Распахнула настежь двери – и будто камень с души упал. Под самым потолком по балкам лазил Мак, протирая их влажной тряпицей. Если Мак на стропилах – значит, пришла весна.

– Надо же, явился – и сразу за работу. А обнять, поцеловать? – улыбнулась Тереза. – Я еще и слова не успела сказать, а он уже трудится.

Мак повернулся и сел на балку, свесив ноги.

– А как же иначе? Я ведь не первый день на посту.

Тереза плюхнулась на покрытый простыней диван и закинула ноги на пыльный капитанский сундук.

– Да ты и один потянешь. Нам тут только мешаться.

С Маком они были знакомы уже двенадцать лет, и он стал близок ей, как никто другой, кроме Билла и Сесили, конечно. Тереза знала, что от этого человека ей нечего скрывать.

– Какой-то голос у вас печальный, – заметил Мак. – А где непреклонная дама? И где ваша вечная погоня за чистотой?

– Волнуюсь за Билла. Сдавать он стал. Сердце. Сам-то не рассказывал?

– Нет. – Мак встревожился. – А что с ним?

Хорошо было слышать его голос сверху, находило умиротворение.

– То, что обычно приходит с возрастом, – ответила Тереза. – Врач велел про лыжи забыть: теперь он будет кататься только на детских спусках. Неудачная выдалась у него зима.

– Держится молодцом, – заметил Мак. – Может, бледноват, а так – и не скажешь.

– Думаешь? – Терезу беспокоило увлечение мужа Робертом Фростом. Билл накинулся на стихи с таким рвением, с каким умирающий ударяется в веру. Хотя когда он читал их и заучивал наизусть, ему и впрямь становилось лучше.

– Как дела у Сесили? – поинтересовался Мак.

– Она не в курсе отцовских проблем. Это, пожалуй, единственный плюс того, что малышка находится вдали от дома. Пребывает в счастливом неведении.

– Она мне на Рождество открытку прислала. Обмолвилась про нового знакомого, парня из Бразилии, и с тех пор от нее ни строчки, – поделился Мак. – Так что, она выпускница или сбежала в Рио?

Ох уж этот бразилец, Габриель. Как кость в горле. Правда, в прошлый раз Сесили ни слова не сказала про своего парня. Тереза лелеяла надежду, что к концу года ее увлечение потихоньку сошло на нет.

– Поверь мне на слово, школа – превыше всего.

– А колледж выбрали? – спросил Мак.

– Университет Виргинии. Получить там место достаточно сложно. Друзья в отпаде, отец – в восторге: по деньгам получилось приемлемо. В общем, мы в радостном предвкушении.

– На лето доверите ей стойку консьержа? Девочка она способная, справится. Тереза, ей ведь когда-то придется управлять отелем, пора и опыта набираться.

– Только не за стойку, – отрезала Тереза. Мак закатил глаза. Пусть думает что хочет, Сесили и вправду еще ребенок. Да от такой работы и взрослый взвоет, что там про девчонку говорить. – Билл уже взял кого-то на дневную смену. Ее зовут Лав, они познакомились в Аспене.

– Лав?

– Да, Лав, «любовь», – улыбнулась Тереза. – Чуточка любви нам всем здесь не помешает. Кстати, я еще не спросила… как у тебя дела с подружкой?

– Ну, я и не рассчитывал, – усмехнулся Мак.

– И все-таки. Как вы? Все еще вместе? Счастливы?

– Да.

– Счастливы, но жениться ты пока не настроен.

– Пока нет таких планов, – кивнул он.

– Погоди, вот увидишь Сесили! Такая взрослая дама. Роскошная. Трепетная. Неотразимая.

А еще упертая, бескомпромиссная и вредная, эта ее дочурка. С ней ужасно тяжело. Тереза приподняла ноги с пыльного сундука и встала.

– Женись на Сесили, и все здесь станет твоим. А Билл будет только рад. Он любит тебя как сына.

– Да ну, сказки, – ответил Мак. – Женись на дочке волшебницы и получи королевство.

– «Пляжный клуб» – чем тебе не королевство. Вполне мог бы здесь править.

– Тереза, я не собираюсь жениться на Сесили.

– Ага, и на Марибель, видимо, тоже.

Из года в год они вели подобные разговоры, и Мака это порядком напрягало. Тереза ничего не могла с собой поделать. Ей казалось, что должно быть так, и не иначе: Мак женится на Сесили, и им перейдет по наследству то, что оставят Билл с Терезой. Конечно, она понимала – в жизни люди редко поступают так, как стоило бы поступить.

– Я вообще не думаю пока о женитьбе, – признался Мак. – Но уж если и женюсь, то не на Сесили. Сами у нее спросите, если мне не верите. По ее словам, она лучше будет грызть стекло.

– А я все равно не сдамся, – буркнула Тереза, поймав в тусклом зеркале свое отражение. Достала из чулана «игрушки» – пылесос и ведерко, моющее средство, метелку для пыли – и принялась за работу.

* * *

Марибель Кокс знала, что о ней судачат все кому не лень. Мамины подружки с календарной фабрики, коллеги по библиотеке, сотрудники Мака, Билл с Терезой из «Пляжного клуба». Все они без конца перешептывались: «Когда же Мак с Марибель сделают то, что должно? Когда они поженятся?»

По правде сказать, Марибель очень хотела выйти замуж. Страстно, безумно хотела, но об этом знали лишь двое: она да ее мать Тина. Каждую среду по вечерам Мари звонила матери, и та задавала главный вопрос: «Ну и?» – подразумевая: «Произнес ли он заветные слова?» И каждую среду звучал ответ: «Нет еще». Та отвечала: «Не теряй надежды».

С Маком Марибель встречалась уже шесть лет, три из которых они прожили под одной крышей. Просто ей достался господин Нерешительность.

– Какова мать, такова и дочь… – говаривала Тина, и Марибель рисовала в своем воображении ее образ: двадцать фунтов лишнего веса, перманент и неизменная сигарета в руке, с которой мать не расставалась, даже разговаривая по телефону. Тина никогда не была замужем. С отцом Марибель она познакомилась на концерте под открытым небом. В ближайшем лесочке они зачали дитя и больше не виделись.

– Если он хотя бы чуть-чуть похож на тебя, – повторяла дочери Тина, – то он классный чувак.

Марибель очень любила мать, однако к этому чувству примешивались стыд и жалость. Тина работала контролером на фабрике христианских календарей в городе Унадилла штата Нью-Йорк. Ее нельзя было назвать истово верующей, но, проводя среди христианских календарей дни напролет, она нахваталась разных фраз. «Не теряй веры», «Бог в помощь!», «Он – пастырь наш, а мы – Его паства». Всегда было так: их только двое, мать с дочерью. Им некому помочь, их некому выручить; девочка росла без крепкого мужского плеча. Родители Мака погибли в автокатастрофе, и Марибель все пыталась себя убедить, что она и Мак оказались в одной ситуации. На самом же деле была огромная разница, потому что в ее воображении вообще не существовало такого образа, как отец.

Когда девочке исполнилось тринадцать, она упросила мать немножко о нем рассказать:

– Вспомни, пожалуйста, мама. Ну хоть что-нибудь.

Затянувшись сигаретой, Тина прикрыла глаза.

– Его звали Стивен. Симпатичный малый, пах шоколадом. У него еще был тонкий шрамик над бровью. Помню, как спину царапала кора. Солнце садилось, небо проглядывало сквозь кроны… такого цвета – роза с лавандой. Я его особенно хорошо не знала, тем не менее, когда мы были вместе, мне казалось, что у нас обязательно получится.

Марибель хотела выйти замуж в какой-то мере ради матери. Она мечтала, как Мак будет о них обеих заботиться. Вместо Стивена. Ее парень нередко заговаривал о будущем и, как она, любил помечтать. У нее не было и тени сомнений, что будущее у них одно на двоих. Ну а как же? Ведь он от нее без ума.

Что ж тогда им все время мешает?…

За годы работы в библиотеке Марибель начиталась книжек из серии «Помоги себе сам» и поняла одно: Мак боится повзрослеть. Последний звонок Дэвида Прингла – еще одно тому подтверждение. У Мака огромная ферма в Айове, но переезжать туда и вести хозяйство он не хочет. Продавать тоже не решается. Как бы он ни поступил, ему все равно надо взять на себя ответственность, принять важное решение. Он, наверное, предпочел бы, чтобы ферма существовала сама по себе, как в сказке. А сам хотел бы жить на Нантакете и заниматься этим никому не нужным отелем. В любую секунду Билл Эллиотт отбросит коньки, и отель перейдет Сесили. А что Мак? Скажут, не повезло. Он обожает эту работу. Полгода труда, полгода отдыха. Ему нравилось, что он ничего не обещает Биллу, захочет – вернется, захочет – нет. Свобода! Свобода от обязательств. Потому что так можно ничего не воспринимать всерьез.

Вот Марибель и придумала выход: Маку надо попросить Билла Эллиотта о части дохода. Скажем, каждый год ему будут отчислять тридцать процентов прибыли. Многие из гостей, которые приглашали Мака и Марибель на ужин, выпив пару коктейлей, признавались, что, если вдруг Мак уйдет, они перестанут сюда приезжать. Отель, конечно, миленькое местечко, пусть и дорогое, и год за годом цены только растут, но именно благодаря сервису им хотелось сюда возвращаться. Заходишь в фойе, а там тебя встречает Мак громкими возгласами: «Здрра-авствуйте, мистер Пейдж! Добро пожаловать. Как провели зиму?» Затем подхватывает на руки детишек и играючи вертит вокруг себя, не забыв сделать мамочке Пейдж комплимент по поводу новой стрижки. Вот за что люди отваливают бешеные деньги. Им хочется, чтобы их замечали, чтобы им уделяли внимание.

Марибель не сомневалась, что процент с прибыли – верный выход из сложившейся ситуации. Если Маку достанется часть денег, он начнет воспринимать работу серьезно, а с работой – и жизнь. Сможет нанять кого-нибудь на ферму, чтобы там всем заправлять, поддерживать в порядке дом. Разобравшись с этим, Мак сделает Марибель предложение, и черная дыра на месте отца начнет постепенно уменьшаться, сжиматься и под конец исчезнет совсем.

Первого мая они переехали в «летний дом» – подвальную квартирку в центре острова. В разгар сезона, когда цены на съемное жилье подскакивали в два-три раза, они не могли позволить себе ничего другого. Зимой все было иначе: жили на Сансет-Хилл по соседству со старейшим зданием Нантакета. Тот дом, где зимовали, Марибель с Маком называли «дворцом». Ах, этот милый сердцу дворец! Низкие дверные косяки, скошенные потолки, дощатый пол. В тишине серого январского утра они разводили на кухне очаг, и Марибель подсушивала для Мака тосты с корицей и варила овсянку. По вечерам они гуляли по безлюдным улицам, проходя мимо забитых досками летних домов. Они обожали «дворец» и каждый год с приходом весны с грустью собирали вещи и снимались с насиженного места.

Марибель решила подождать и не заговаривать о своей новой идее сразу. Пусть Мак отработает в «Пляжном клубе» три дня. К тому времени он войдет во вкус, поймет, что дел невпроворот и лето предстоит жаркое.

На четвертое утро она приготовила Маку омлет со свежей зеленью. Они сидели за обеденным столом в окружении запакованных коробок и всякой клади. Переезд шел со скрипом.

– Я тут прикинула по деньгам, – начала Марибель, – и по расходам.

– Да, тебе не по душе эта квартира, я помню, – ответил Мак. – Но ты ведь все равно привыкнешь. Каждый год привыкаешь.

– У меня появилась одна мысль, – сказала она, зарывшись босыми ногами в мохнатый ворс ковра. – Попроси Билла, пусть поставит тебя на проценты.

Последовала долгая пауза. Мак жевал.

– Ты с мамой разговаривала? – поинтересовался он. – Или прочла книжку про людей, которые живут на Марсе?

– Тебе не помешает закрепиться в «Пляжном клубе». Двенадцатый год пошел. Пора бы Биллу взять тебя в долю.

Она распростерла на столе накрашенные ноготки и отсчитала на пальцах двенадцать лет. Потом убавила шесть, что они вместе.

– Я не могу, – буркнул Мак.

– Почему?

– Я – заменяемая единица. Если попрошу перевести меня на проценты, Билл скажет «нет» и попросту меня уволит. И возьмет на мое место кого-нибудь другого.

Марибель подалась вперед:

– Да не уволит! Старик в тебе души не чает. Ты говорил, у него нелады со здоровьем. Неужели ему не приятно будет знать, что в случае чего кто-то позаботится об отеле?

– А Сесили на что? – пробормотал Мак с набитым ртом.

– Она еще ребенок.

– Ей восемнадцать. Управится.

– А что будет с тобой? – спросила Марибель. – С нами? Как мы будем жить, если Билл умрет? Я знаю, тебе не хочется об этом думать, но…

– Вот именно. И вообще, он не при смерти. Просто немного ослаб.

– Он никогда крепким здоровьем не отличался. А теперь еще на год ближе…

Мак доел омлет и стал намазывать масло на подсушенный хлеб. Марибель достала откуда-то баночку виноградного джема.

И тут Мак заявил:

– Я не буду ни о чем просить.

– Почему же? – не унималась Марибель. Обмакнула палец в джем, лизнула.

– Потому что он передает свой бизнес Сесили. А у меня есть бизнес отца. Я прекрасно понимаю, что тут к чему, и не буду ставить Билла в неловкое положение.

– На полученный процент ты мог бы нанять кого-нибудь на ферму, – продолжала Марибель. Мак щедро намазал джемом свой тост. Марибель не спускала с него глаз. Ход его мыслей был непостижим. – Ты ведь не бизнес у него отнимаешь! Ты просишь часть прибыли, и все. Тебе не кажется, что ты и сам влияешь на ее размер?

– Конечно, влияю, – кивнул Мак. – Только я никого ни о чем просить не собираюсь. Я давно у него работаю. Это очень некрасиво.

– Ладно, – отступилась Марибель. – Не хочешь просить Билла – давай переедем в Айову. Будем сами вести хозяйство.

– Ты же не хочешь в Айову, – напомнил Мак.

– Почему же, хочу. – Вообще-то она не соврала. Ради того, чтобы выйти за Мака, она готова была поехать куда угодно. Ей вспомнилось, как прозябает мать. Двадцать восемь лет одиночества в окружении христианских календарей. Марибель такая жизнь не улыбалась.

– Мне нравится Нантакет, – сказал Мак. – Здесь я счастлив.

– Значит, продаешь ферму? – спросила Марибель. – Ты на что-то решился?

– Нет, – ответил Мак, и ей стало неловко: уж очень растерянный был у него вид. Мак промокнул хлебной коркой свою тарелку и спросил: – А зачем мне решать прямо сейчас?

– Потому что тебе уже тридцать лет. И тебе пора бы иметь деньги и статус. Неужели не чувствуешь, что созрел для перемен?

– Возможно.

Марибель протянула руку, коснулась его ладони. Он ей доверял, знал, что она не о себе одной печется.

– Поговори с Биллом о процентах. Если он откажет, поедем в Айову.

Мак взял пустую тарелку, отнес ее к раковине. Включил воду, выключил, снова включил. Налил стакан воды и медленно выпил. Марибель хотелось закричать. Постоянно он заставляет ее ждать!

– Мне надо подумать, – проронил Мак.

– Тебе не кажется, что пора уже перейти на новую ступень? Получать столько, сколько ты заслуживаешь?

– Даже так? – удивился Мак.

– Ну ладно, все, – сдалась Марибель.

Стоя у окна в гостиной, Марибель провожала Мака взглядом. Тот сел в джип и уехал. «Будь увереннее в себе, – мысленно внушала ему она. – И сделай мне предложение!»

Джем Крендалл, приехавший на собеседование в «Пляжный клуб» – он претендовал на место коридорного, – не мог избавиться от впечатления, что все происходящее с ним – просто кино. Пляж, океан и главный герой по имени Мак с крепким рукопожатием, загаром яхтсмена, заявивший: «А не перейти ли нам в павильон?» В павильон! Вы подумайте! Джему никогда в жизни не доводилось проходить собеседование в павильоне, не говоря уж о том, что Нантакет – поистине райское место.

Павильон оказался крытой террасой с синими креслами в стиле адирондак, откуда открывался прекрасный вид на океан.

– Похоже на крылечко, – заметил Джем, усаживаясь поудобнее.

– Ну и как тебе, нравится здесь? – поинтересовался Мак. Он сидел спиной к воде, облокотившись о перила, и смотрел на Джема. Тот не сводил взгляда с лодыжки Мака, что покачивалась взад-вперед, будто маятник гипнотизера. На нем были простые парусиновые туфли без носков.

– Да тут охренительная роскошь! – ляпнул Джем сгоряча. Да что ж такое? И что еще за словечки на собеседовании? – Простите за мой французский, – пробормотал он. – Вырвалось.

– Понимаю, – ответил Мак и что-то нацарапал в планшете. Наверное, он пишет: «Плебейские манеры, негоден к работе», подумал Джем и попробовал выпрямиться в кресле, но не удалось – уж слишком покатая была спинка.

– Извините, – произнес Джем.

Мак кинул взгляд на дорогие спортивные часы. Он будто сошел с рекламного проспекта модной одежды: темно-синий хлопковый свитер, брюки хаки и жилет от Хелли Хансена на флисовой подкладке. Джем тем временем безуспешно пытался отвести взгляд от покачивающейся лодыжки Мака.

– Итак, ты хочешь работать коридорным, – резюмировал Мак. – У меня к тебе два вопроса. Сколько ты намерен здесь пробыть и решен ли вопрос с жильем?

Джем собрался с мыслями. На факультативе по карьерному росту в колледже Уильяма и Мэри их учили, что главное на собеседовании – говорить правду, а не то, что, на твой взгляд, хочет услышать интервьюер.

– Могу пробыть здесь до конца сезона, – ответил Джем. – Я окончил колледж с неделю назад.

– А где учился? – спросил Мак.

– В колледже Уильяма и Мэри.

– Хорошо, так значит, выпускник. У тебя нет на осень контрактов?

– Нет, пока я ничего никому не обещал.

– Чем планируешь заняться?

Джем безуспешно попробовал распрямиться в кресле.

– Поеду в Калифорнию. Хочу стать агентом.

Агентом. Впервые он произнес эти слова вслух. Получилось недурно. «Хочу стать агентом». Джем боялся рассказывать о своих планах родным, потому они впали бы в ступор уже при слове «Лос-Анджелес». Стали бы возражать, что это слишком далеко от дома. Родители жили в Фоллз-Черч, и склад ума у них был вполне себе провинциальный. Чтобы понять, где находится Нантакет, им пришлось бы вытаскивать карту.

– Агентом? – переспросил Мак.

– Да, – ответил Джем. У него саднило ноги, и он подозревал, что в носки забился песок. Он посмотрел на голую лодыжку Мака и усилием воли отвел глаза. – Актерским агентом.

– Ты играешь в театре?

– Актер из меня посредственный. Правда, довелось в колледже побыть фотомоделью. И еще мой портрет напечатали в ежемесячнике – Мистер Ноябрь.

Мистер Ноябрь. Красивая была фотография. Джем сидел в джинсах на деревянной ограде в Уильямсберге. Правда, сейчас это прозвучало как-то дико. То, что казалось нормальным в колледже, не всегда адекватно переносится в другую, взрослую жизнь. Кто его за язык тянул? Лучше все же держать рот на замке и говорить только когда спрашивают.

Мак плотно сжал губы, словно пряча улыбку.

– А что с жильем?

– Мне есть, где жить, – ответил Джем. Он снял комнату через тетушку одного университетского приятеля. У нее был дом на Норт-Либерти-стрит. Неплохая комната, только кухней пользоваться запретили. Джем спросил хозяйку, как ему питаться, и та ответила, что обычно у нее живут те, кто приехал работать в ресторане. Отец Джема имел собственное заведение в Фоллз-Черч, бар в английском стиле под названием «Тюремная башня». И если бы он хотел таскать подносы, так можно было вообще никуда не уезжать. – Комната неплохая, – добавил он, – но с кухней проблема, а мне еще надо скопить денег на билет до Калифорнии. – Он вновь выпрямился. – Было бы здорово, если б удалось где-то питаться бесплатно. Я вообще-то мечтаю завести подружку, которая любит готовить.

– Да ну! Моя обалденно готовит, – сообщил Мак. – И смотри, в кого я превратился. – Он похлопал себя по животу.

Джем вежливо улыбнулся.

– А ты рукастый? – поинтересовался Мак. – Сможешь сменить лампочку, справиться с будильником? Знаешь, что такое распределительный щиток? Если вдруг позвонит гость и скажет, что у него свет погас, с пробками справишься?

– Наверное. Лампочку сменю и будильник на нужное время поставлю. И с предохранителями приходилось заниматься.

– Ты удивишься, но очень многие не способны даже просто установить будильник, – поделился Мак.

– Ну, это не про меня, – поспешил заверить Джем. – В колледже-то я как-то выжил. – И засмеялся.

Мак что-то записал в блокнот.

– Надеюсь, не проспишь, – пробормотал он. – Коридорный должен быть на работе ровно в восемь.

– То есть я принят?

– Мне нужен человек на три дневные смены и три ночные. Один день будет выходной. Рассиживаться без дела не удастся. Будешь убирать номера вместе с горничными после очередного гостя, подносить багаж. А когда у тебя выпадет свободная минутка, я буду давать тебе другие задания. Все по мелочи, бытовое. Полить цветы, отдраить тренажерный зал, подмести битые ракушки на парковке. И еще твоя помощь понадобится при подготовке к открытию. Начинаем сегодня и будем работать вплоть до Дня памяти павших, с восьми до четырех все дни, кроме воскресенья. Десять баксов в час плюс чаевые. Ну, устраивает работенка?

Чаевые. Отель мирового уровня на пляже, сулящий кучу полезных знакомств. Джем готов был расцеловать этого парня.

– Конечно!

Мак протянул руку, и Джем крепко пожал ее, как человек, который слов на ветер не бросает.

– Ты принят, – подытожил Мак. – Добро пожаловать в «Нантакетский пляжный клуб и отель». Твой напарник – Ванс Роббинс. Он здесь уже двенадцать лет. Столько же, сколько я. Ванс покажет тебе, что да как. Приходи завтра в восемь.

Джем вскочил с места.

– Приду! – Наверное, в его голосе прозвучала излишняя готовность, но он был очень взволнован. Получил работу и предстоящее лето проведет на острове. Скорее бы поделиться радостью с родителями. Только сначала надо отыскать продуктовую лавку и купить хлеба, баночку арахисового масла и уповать, что на трапезу не сбегутся муравьи.

Мак проводил его до выхода.

– Тогда до завтра.

– А это все ваше? – спросил Джем. Пролетавшая мимо чайка уронила на асфальт ракушку и, спланировав на землю, принялась клевать ее содержимое.

– Нет, – ответил Мак, зябко оправляя жилет.

– А-а, – протянул Джем, – просто здесь очень роскошно.

– Охренительно роскошно, – уточнил Мак. – В самую точку.

Вансу Роббинсу, здоровяку ростом в шесть футов с лишком, двадцать второго марта исполнилось тридцать, как, собственно, и Маку. Они не отличались ни по росту, ни по возрасту.

– Прямо близнецы, – как-то раз опрометчиво сказала Марибель.

Прежде всего Ванс был черным, а Мак – белым. К тому же Ванс был коридорным, а Мак – менеджером.

Вот уже двенадцать лет Ванс люто ненавидел Мака. Двенадцать лет назад Ванс окончил школу и перед поступлением в университет нашел летнюю подработку – хозяин «Пляжного клуба» предложил ему должность менеджера. По телефону они обо всем договорились, и Билл должен был встретить Ванса на пристани. Но тут влез Мак. По стечению обстоятельств этот проныра оказался на берегу чуть раньше, он был того же возраста и роста, и Билл отвез его в отель вместо Ванса. Лишь час спустя Билл вернулся на пристань и подобрал Ванса, но Мак уже втерся в доверие. Билл утверждал, что у Мака больше опыта, поскольку он работал на ферме. На ферме! Каждый раз, возвращаясь по весне в «Пляжный клуб», Ванс при виде Мака понимал, какая пропасть лежит между ними. Ванс – черная овца, второсортный недотепа, который сошел с парома на тридцать секунд позже. Мальчик на побегушках.

– Эй, Ванс! Рад тебя видеть, старик! Как провел зиму? – Вот он, Мак, тут как тут, хлопает Ванса по спине, трясет ему руку. Мак провел ладонью по гладкому черепу Ванса. – Обрился наголо? Слушай, круто! Тебе идет. У тебя такой вид, ну не знаю, устрашающий.

– Спасибо, – проговорил Ванс, не в силах сдержать улыбки. Он ожидал, что Мак скажет, мол, в «Пляжном клубе» запрещено ходить с бритой головой. Опомнившись, Ванс попытался изобразить злобный оскал, но не тут-то было. Так продолжалось из года в год. Всю зиму он взращивал в себе ненависть к Маку, но приезжал по весне, встречал обидчика, – и тот разоружал его приветливостью. Волей-неволей ненависть отходила на второй план.

– Как прошла зима? – спросил Мак. – Как Таиланд? Нашел себе даму сердца?

– А то! – ответил Ванс и опять не сумел сдержать улыбки. Когда он вспоминал пляж на острове Самуи, вечера в проворных руках массажистки, хорошенькой тайской девушки с черной копной струящихся волос, его так и подмывало поделиться подробностями. Сам-то Мак, как известно, провел зиму на этой унылой скале. – Таиланд – вещь. Я снял бунгало на берегу, шесть баксов за ночь, – сказал он, кивком указав на отель. – Ближе к воде, чем одиннадцатый номер, и в сто раз дешевле. Массаж до глубокой ночи. Каждый день банановые блинчики и рыба-гриль.

К ним приблизился курчавый чернявенький паренек с лопатой в руке.

– Похоже на рай, – сказал он. – Вы в Калифорнии были?

– В Таиланде, – ответили Мак с Вансом одновременно. Их голоса слились в один. Ванс покачал головой.

– В Таиланде, – повторил он уже соло. В груди всколыхнулась ядовитая ненависть. Ванс кинул в рот две таблетки средства от несварения. Летом, когда встречи с Маком были неизбежны, Ванс поглощал их горстями.

– Ванс, знакомься, это Джем. Вчера вышел на работу. Джем, это – Ванс Роббинс, старший коридорный.

Ванс кинул на парня пристальный взгляд, с хрустом разжевывая мел. Мордашка смазливая. Наверное, впечатлительный. Такие легко попадают под влияние.

– Джем, как из книжки «Убить пересмешника»? – поинтересовался Ванс.

Джем кивнул.

– Не все способны уловить эту параллель.

Ванс протянул руку.

– Рад знакомству, – сказал он.

Мак снова провел ладонями по голове Ванса.

– Как же я соскучился, старина. А ты даже открытку не черкнул. Почему?

Ванса передернуло. Что от него хочет? Неужели он ни черта не понимает?

Ванс с Джемом на пару принялись разгребать песок. Солнце сияло, на небе ни облачка, становилось тепло. Вансу нравилась работа до начала сезона и по его закрытии, как-то оно было честнее. Честнее и спокойнее. В Таиланде он занялся бегом, делал отжимания и качал пресс. Днем обязательно плавал. Он раздался в плечах, стали сильнее руки. Однажды летом он начистит Маку рыло, отметелит для профилактики. Пусть знает, что нечего было вот так, с ходу, занимать хорошее место.

Ванс с Джемом мирно работали вместе; Джем лишь раз поднял глаза и обратился к нему с вопросом:

– Слушай, а нам тут не полагается обед? Я голодный как волк.

Ванс взглянул на часы. Десять тридцать утра.

– Бывает, босс подкинет сандвичей. Ну, Билл Эллиотт, наш хозяин. Ты с ним еще не знаком?

– Нет.

– Не забывай, что не Мак здесь главный, а Билл.

– Так что, Билл купит нам сандвичи? – не унимался Джем.

– Иногда покупает, если хорошо попотеем с утреца, – ответил Ванс. – Но не каждый день.

– А завтрак здесь подают?

– Континентальный завтрак с восьми тридцати до десяти. В твои обязанности входит накрывать на стол и убирать. Конечно, когда ты в дневную смену. А Мак что, не сказал?

Ванс был недоволен. Мак всегда взваливал на его плечи обязанность объяснять новым работникам, что к чему в этом заведении и какие у них обязанности. Бывало, новенькие даже сердились – думали, Ванс пытается спихнуть на них свою работу. Однако с Джемом было по-другому. Тот просиял:

– Нет, про завтрак он мне ничего не говорил. Это ж здорово!

Тут кто-то обратился к Вансу по имени, и на пляж выбежала Марибель в шортах, в спортивном красном топе и с ветровкой, повязанной вокруг талии. Ее светлые волосы были стянуты в пучок на затылке. Девушка бросилась Вансу на шею и чмокнула его в щечку. Какую бы ненависть ни испытывал Ванс к Маку, он беспомощно таял рядом с Марибель.

– Красив как бог! – проворковала та. – Такой экзотичный. Обожаю бритых наголо мужчин! Ты напоминаешь мне Майкла Джордана. Ну и как там Таиланд?

– Отлично. – Ванс никак не мог взять в толк, что же Марибель в нем нашла. Каждый раз, когда она с ним заговаривала, он терял дар речи.

– Ты в превосходной форме. Считай, все девчонки твои.

Ванс стиснул черенок лопаты в надежде, что Марибель увидит, как перекатываются мышцы на предплечье, и в тайне порадовался, что снял рубашку. Впрочем, он не успел ничего ответить: в разговор встрял Джем:

– Привет. Мы еще не знакомы. Я – Джем Крендалл.

– Джем? – Марибель потрясла руку Джема, и у Ванса холодок по спине пробежал. Джем тоже был без рубашки, и на лице его сияла неотразимая улыбка во все тридцать два зуба. – Джем, как в книжке «Убить пересмешника»?

– Так точно, – ответил Джем. – Мало кто замечает. Вот Ванс, кстати, заметил.

Марибель повернулась к Вансу.

– Еще бы! Ванс – наш литературный гений.

Ванс пожал плечами. Марибель так сказала, потому что он отучился в университете Фэрли Дикинсона, специализировался на американской литературе и однажды написал рассказ под названием «Под откос», который напечатали в одном малоизвестном журнале.

– А я – Марибель Кокс. Подружка Мака. – Она сделала паузу, чтобы новый знакомый переварил полученную информацию. В подтексте это звучало так: «Я очень важная персона, потому что я девушка Мака».

– Марибель работает в библиотеке, – пояснил Ванс.

– Тогда неудивительно, что она знает толк в книгах, – проронил Джем.

– Ты сегодня первый день?

– Ага, – ответил Джем. Он оперся о черенок лопаты и скрестил руки. – И уже заставили копать.

Марибель снова повернулась к Вансу:

– Знаете что, парни, загляните-ка сегодня на ужин. Я курочку поджарю, приготовлю настоящий французский картофель-фри, как ты любишь.

– Я не смогу, – отрезал Ванс. У него было собственное правило на этот счет: никаких внеслужебных контактов с Маком.

– А я бы пришел, – с готовностью вызвался Джем.

Марибель не обратила на него внимания.

– Тогда, может, на следующей неделе, – сказала она. – А Мак здесь?

– Поищи во дворе, – ответил Ванс. – Или в офисе. Наверное, в кабинете Билла.

– Хорошо, – ответила Марибель, коснувшись руки Ванса. Под его кожей эффектно перекатывались мышцы. – Рада была повидаться. – И пошла в сторону отеля. – Приятно познакомиться, Джем! – добавила она, уходя.

Когда девушка скрылась из виду, Джем прокомментировал:

– Горячая штучка. Да еще и готовит!

– Занята, – буркнул Ванс. По тому, как он это сказал, могло показаться, что он оберегает Мака, хотя на самом деле Ванс хотел напомнить Джему Пересмешнику, что если уж ему самому Марибель не по зубам, то какому-то новенькому уж точно.

* * *

Лав О’Доннел приехала на остров на быстроходном пароме. Май был в самом разгаре, а с задернутого мрачной пеленой неба сыпал мелкий дождик. Лав зябко куталась в флисовую куртку. Хотелось стоять, повернувшись к морским брызгам, и смотреть, как паром приближается к острову. Кстати говоря, сложно было понять, что за капельки она чувствовала на своем лице – то ли дождь, то ли вообще мелкую водяную пыль тумана; остров был плотно скрыт из виду практически до самой пристани. Потом впереди мелькнул красный луч маяка Брант-Пойнт, за ним показались крытые серой черепицей здания города и белый шпиль протестантской церкви, которую она видела на фотографиях. «Пляжный клуб», где ей предстояло работать, размещался чуть западнее, а коттедж, который она сняла на сезон, находился в срединной части острова – там, где обитали местные.

Лав была не из тех людей, кто легко срывается с места, и эта поездка могла считаться самым импульсивным ее поступком. Последние семь лет она прожила в Аспене, где работала редактором популярного журнала, пока не повстречала Билла Эллиотта.

Это случилось в тренажерном зале. Они лежали на соседних матах и качали пресс. Лав украдкой поглядывала на Билла в зеркало, чем, собственно, занимались все в тренажерных залах Аспена: рассматривали представителей противоположного пола. Особенно Лав. С тех пор, как ей исполнилось сорок, она с увлечением искала человека, от которого могла бы зачать.

Она улыбнулась Биллу в зеркало и сказала, указав на тренажер:

– Я иногда сомневаюсь, что от них есть какой-то прок.

– Во всяком случае, помогают сохранить форму, – усмехнулся Билл.

Лав сделала еще два жима и проговорила:

– Вы здесь живете? В Аспене?

– Приезжаю сюда на зиму, – ответил Билл. – А вы?

– Я местная, – сказала Лав. – А где обитаете летом?

– В Нантакете. – Билл закончил упражнения и встал. Лав тоже поднялась и направилась вслед за ним к тренажеру для ходьбы. Этот мужчина прекрасно подходил на роль отца ее ребенка, Лав хотела иметь малыша, но не мужа.

– Чем занимаетесь в Нантакете? – поинтересовалась она, забивая свой вес – ровнехонько сто фунтов, – в панель управления лестничного тренажера.

– Мы с супругой держим отель, – ответил Билл.

– А-а, так вы женаты, – произнесла Лав. Ничего страшного. За семь лет в Аспене Лав прекрасно уяснила: женатики часто помышляют об интрижке.

– Да. У меня восемнадцатилетняя дочь, заканчивает школу.

Лав забралась на степпер и принялась работать ногами. Ей очень понравилось, что у Билла уже есть ребенок. Приезжий, раз. Репродуктивная система в порядке. Плюс собственный бизнес. Лав мысленно пробежалась по списку, привычно осматриваясь. Повсюду ей мерещились беременные женщины. Но тут у многих имелся животик. Некоторые будущие мамочки тягали отвесы. И сколько еще вокруг таких, у кого пока еще ничего не заметно. У Лав были знакомые, которые в свои тридцать-сорок лет только завели семью. За последние полтора года Лав прошла убойный курс подготовки к материнству: от галет семь злаков до колясок повышенной проходимости с надувными шинами. Повсюду: в тренажерном зале и на прогулке, – встречались ей женщины с круглыми тугими животами. Желание стать матерью мучило ее как голод, болезненный и неутолимый. Разменяв четвертый десяток, она не могла думать ни о чем другом. Лав хотела ребенка. Плоть от плоти, кровиночку, привязанную к ней до конца жизни. В Аспене существовало общество под названием «Сознательные матери-одиночки». Лав видела рекламные проспекты в магазине здорового питания. Обязательно надо будет присоединиться, когда ее усилия увенчаются успехом.

В конце тренировки она улыбнулась Биллу и сказала:

– Вы в хорошей форме.

Билл подмигнул:

– Следую советам врача заниматься спортом и не пренебрегать супружескими обязанностями. Помогает поддерживать тонус!

Надежды Лав сдулись. Ее не коробило, если мужчина признавался, что он женат, но говорить о своей интимной жизни – это табу. Она попыталась скрыть разочарование. И тут, уже по пути к выходу, Билл предложил Лав угостить ее чем-нибудь в баре, где подавали исключительно соки. Лав потягивала через соломинку морковно-малиновый сок, а Билл рассказывал о своем нантакетском отеле.

– Поначалу там был пляж, что-то вроде клуба, открылся он в двадцать четвертом. Джентльмены в шелковых костюмах и цилиндрах, дамы с зонтиками от солнца, четыреста деревянных раздевалок. В пятьдесят втором пляж выкупил мой отец. Двадцать лет назад он отошел от дел, а я построил на территории пляжа гостиничные номера.

– Увлекательно, – кивнула Лав. – Давно мечтала побывать в Новой Англии.

– Ну что ж, тогда у меня к вам предложение, – проговорил Билл.

Лав вся подобралась, словно перед броском.

– Какое?

– Не хотите приехать ко мне летом поработать? Ищу человека на полную ставку за стойку администратора. Отель вам понравится, клянусь.

Лав был знаком этот тон, она слышала его постоянно. Он пытается назначить ей свидание вслепую. Может, не такая уж и плохая идея. Уехать на лето из Аспена и вернуться осенью уже будущей матерью.

Она допила сок, облизнула зубы, чтобы очистить их от малиновых косточек, и ответила:

– Вообще-то у меня уже есть работа. Но я подумаю.

Каждый раз, когда они встречались в тренажерном зале, Билл предлагал ей работу.

– Ну что вы пропустите за эти полгода? – вопрошал он. – Вам трудно с кем-то расстаться?

Лав покоробила такая постановка вопроса. Он ведь наверняка успел догадаться, что у нее здесь никого нет. Очень многие в ее положении, спортивные одинокие дамы Аспена, заводят для компании собак. А у нее – аллергия на шерсть.

– Нет, – ответила она.

– Послушайте, – не отступал Билл. – Очень скоро я отойду от дел, и от моего желания или нежелания тут ничего не зависит. Но я хотел бы хорошо провести это лето. Буду рад, если вы согласитесь у нас поработать.

Его синюшные ладони дрожали, и кожа была серовата на вид, несмотря на обилие упражнений. При этом он жадно ловил ее взгляд, словно верил, что она действительно может стать отличным администратором. И вот в начале апреля, когда до закрытия горных склонов оставалось всего ничего, Лав согласилась. Ну что ж, значит, лето на пляже. Лето на Нантакете.

Взвыла сирена парома. Она на месте.

Лав О’Доннел, женщина организованная, обзавелась тремя картами и от корки до корки прочитала книгу «Винтажный Нантакет». Она сошла на берег и подхватила свой нехитрый багаж: дорожную сумку и верный горный велосипед «Кэннондейл». Океанский воздух по обыкновению пах солью и рыбой. Главное, чего она не ожидала – так это божественного, бесподобного изобилия кислорода. Как здесь здорово!

За рулем такси сидела худая длинная девушка с крашеными черными волосами и кольцом в носу, а в каждом ухе было штук по восемь сережек.

– Куда едем?

– Хупер-Фарм-роуд. Но сначала я хотела бы посмотреть окрестности, если вы не против. Как вас зовут?

– Трейси. И я не экскурсовод.

– Вы здесь живете, на острове? – спросила Лав.

Девушка обернулась, бросила взгляд на выстроившуюся позади очередь такси. Закинула велосипед Лав в багажник своего универсала, прыгнула за руль и, дождавшись, когда пассажирка заберется в салон, отъехала от тротуара.

– Я здесь только на лето, – ответила она.

– Вы первый раз здесь? – поинтересовалась Лав.

Трейси кивнула. Они не спеша ехали по мощенной булыжником Мейн-стрит.

– Я тоже, – призналась Лав. Ее голос дрожал и срывался в такт подпрыгивающей на колдобинах машине. – А вы знаете, что этот булыжник завезли сюда первые поселенцы? Они использовали его как балласт на кораблях.

Трейси не ответила. Лав смотрела в окно и читала названия магазинов и ресторанов. Винный магазин Мюррея, кафе «Эспрессо», аптека Конгдона, книжная лавка Митчелла. Вскоре они доехали до кирпичного здания с величественными белыми колоннами. Национальный тихоокеанский банк.

Лав постучала пальцами по стеклу.

– Он называется Тихоокеанским, потому что китобойные суда плыли отсюда до Тихого океана, чтобы охотиться на китов. До самого мыса Горна. Бывало, их возвращения ждали по пять лет. Зато они привозили деньги. Так что Тихий оказался кормильцем.

– Да вы прям ходячая энциклопедия, – буркнула Трейси.

Лав словно не заметила сарказма. Не хотелось портить первое впечатление от острова. Она принялась изучать карту.

– Давайте доедем до самого верха Мейн-стрит.

Они проползли мимо Ходвен-Хауса, который Лав планировала посетить в ближайшие дни.

– Там, на самом верху белого дворца, есть танцевальный зал. Его специально построили с откидной крышей, чтобы можно было танцевать под звездами.

– Правда? – удивилась Трейси. Замедлила ход. – То есть у него крыша снимается?

– Какая романтичная задумка – танцевать под звездами, – проронила Лав. Откинувшись в кресле, она продолжила: – Трейси, я должна вам кое в чем признаться. Я приехала на остров, чтобы завести ребенка.

– Ого, дамочка, придержите коней. Это уже перебор, – сказала Трейси. – Если хотите болтать про историю, пожалуйста, я на ком-нибудь потом потренируюсь, но умоляю, не надо делиться личными проблемами. Мне за это не платят.

Лав рассмеялась:

– У каждого, кто приезжал на Нантакет, была своя цель, своя причина. Кто-то охотился на китов, кто-то спасался от религиозных гонений. Моя цель – забеременеть, и я сообщаю вам об этом умышленно. Теперь мне невольно придется ответить за свои слова.

– Ну, передо мной вы отчитываться не обязаны.

– Вам не сложно взглянуть мне в лицо? – попросила Лав.

– Что? – не поняла Трейси.

– Вы не могли бы обернуться и посмотреть на меня?

Трейси медленно обернулась.

– Я приехала сюда, чтобы завести ребенка, – повторила Лав. – И я его заведу.

– И что, я теперь должна сказать «аминь»?

– Нет. Достаточно того, что вы видели и слышали.

Лав сверилась с картой.

– Поехали на Олд-Милл, – скомандовала она. – Я знаю дорогу.

* * *

На следующий день Лав нацепила ролики и помчалась в «Пляжный клуб». На стремянке у фонарного столба стоял симпатичный молодой блондин и что-то закручивал. Лав, очертив дугу, подкатила к нему.

– Я – Лав О’Доннел, – произнесла она. – А вы Мак?

– Он самый. – Молодой человек ввернул лампочку в фонарь, тихонько постучал по нему. – Надеюсь, будет работать.

Спустился с лестницы и поздоровался с Лав за руку.

– Приятно познакомиться.

– Взаимно, – кивнула она. У него красивые голубые глаза, на вид не больше тридцати… Слишком молодой.

– Сейчас ополосну руки, и начнем, – сказал Мак. – А вы пока не стесняйтесь, осматривайтесь. Эти двери ведут в вестибюль. – Он указал на здание на противоположной стороне парковки. – Встретимся там через пару минут.

Лав покатилась по парковке. Отель действительно, как и говорил Билл, образовывал своими корпусами гигантскую букву «L», зато сами строения – простые. Ничего особенного, если не считать того, что под ногами песок, а перед глазами – океан, который сегодня был цвета серого сланца. Лав ощутила некоторое разочарование. Она ожидала увидеть отель мирового класса, шик-блеск, а тут?… Сколько тут берут за ночь? Шестьсот долларов?

Лав подкатила к ступенькам, ведущим в фойе. Сняла ролики, решив, что внутрь она, конечно, зайдет и с этим Маком поговорит, но если ничего не выгорит, то поищет себе какую-нибудь работенку в городе. Скажем, в «Джаред-Коффин-Хаусе» или в другом местечке посимпатичнее.

Впрочем, зайдя в вестибюль, Лав была приятно удивлена, а секунд через тридцать поняла, что столь красивых комнат ей видеть не доводилось. Первое, что бросилось в глаза, – шесть лоскутных одеял, висевших под потолком на балках. Они напоминали надутые паруса или простыни на бельевой веревке. Полы из гладко отструганных лакированных досок, мохнатый зеленый ковер, в котором утопали ноги. С одной стороны был кирпичный камин, а на противоположной стене – огромное окно с видом на пляж. Комнату украшала плетеная белая мебель, цветы и деревья в кадках, большой черный рояль в углу и игрушки: миниатюрные велосипеды, крохотные адирондакские кресла и детская лошадка. Лав подошла к стойке администратора, такой же блестящей и лакированной, как пол. Взяла в руки крохотный медный колокольчик и нерешительно его качнула. В задних дверях появился Мак.

– Пойдемте, – произнес он и указал на дверь, ведущую в кабинет.

Они очутились в тесной, заваленной вещами комнатке с магнитофоном, факс-машиной и столом, где царил чудовищный беспорядок. Из окон открывался чудесный вид на воду. Вид на миллион долларов. Внутренняя дверь была приоткрыта, а за ней находилось еще одно помещение. Рабочий кабинет Билла? Лав тихо постучала в дверь и толкнула ее. За широким красивым столом сидел Билл и читал.

– Привет, Билл, – сказала Лав.

Билл поднял взгляд и от неожиданности выронил книгу. Она упала ему под ноги.

– О, здравствуйте, – обрадовался он. – Вы все же приехали.

– Ну конечно, – ответила Лав. Наверное, верх самоуверенности записывать его волнение на свой счет. – Я же сказала, что приеду, вот и приехала.

Билл поднял с пола книгу.

– Хорошо, я рад, – пробормотал он. – Ну и как вам здесь?

– Фойе – загляденье, – сказала она. – А номера я пока не смотрела.

– Там еще не все подготовлено к приезду гостей. – Билл полистал книгу, и страницы зашуршали, словно птичьи крылья. – Мак все вам покажет и расскажет. Как же я рад, что вы здесь! Надеюсь, мы будем часто встречаться.

– Да, – ответила Лав. – Наверное.

– Главное в работе администратора – внимание к мелочам, – напутствовал Мак. – Все записывайте, до последней детали. Попросили заказать столик в ресторане – запишите. Пришел факс на имя гостя – отметьте в журнале. Человеку нужно такси в шесть утра, чтобы поехать в аэропорт, – фиксируйте для сменщицы. Тайни работает в ночную смену и вызовет такси. И еще не забудьте проследить, чтобы постоялец оплатил проживание. Бывает не лишним. Хоть раз за лето кто-нибудь да уедет, не заплатив по счету, и только потому, что администратор забыла его выдать. Мало приятного.

Лав достала из кармашка толстовки блокнот и записывала все, что говорил Мак.

– Тайни, – повторила она.

– Вопросов на личные темы ей не задавайте, все равно не ответит. Пожалуй, этому у нее стоит поучиться. Грязное белье на публике не полощет. А остальные… Мы постоянно рядом, так что невольно сболтнешь. Мы тут как большая семья.

– Семья, – записала Лав.

– У вас при себе блокнот, – заметил Мак. – Одобряю. За эти годы я инструктировал человек пятнадцать на вашу должность. Кто-то был хорош, кто-то плох. Хороший администратор всегда все записывает. Внимательно слушает и подмечает детали. Бдительность – превыше всего.

– Бдительность, – записала она крупными буквами и подчеркнула.

– У нас в основном клиентура богатая, – продолжал Мак. – Зажиточные люди, даже очень. Они привыкли, чтобы за них все делали. К примеру, кто-то не хочет ехать в город на такси и ждет, что ему предоставят машину.

– И что я должна им сказать? – спросила Лав.

– Объясните, что не в наших правилах подвозить клиентов, но вы с огромной радостью вызовете им такси.

– Разумно, – согласилась Лав.

– Обязательно кто-то из гостей скажет, что ему не нравятся фрукты, которые подают на завтрак. И бананов они не хотят, подавай им персики. Значит, если кто-то просит персиков, просто записывайте. Я закупаю продукты для завтрака и обычно мелкие прихоти исполняю. Мы не подаем обеды в номера, так что завтрак надо отработать по полной.

– Не подаем обеды в номера, – повторила Лав, записывая.

– Вы будете работать каждый день с восьми до пяти, кроме вторника. Вторник у вас выходной. То есть за стойкой придется проводить много времени. В июле и августе станет реально жарко. На вас посыплются просьбы, требования, вопросы, будут оформляться новые жильцы и выезжать старые. Если почувствуете, что совсем замотались, зовите на помощь. Меня, Терезу, Билла. Не пытайтесь тащить на себе все. Ничего не выйдет.

– Я каждый месяц сдавала журнал в срок, – сообщила Лав. – Так что с двадцатью комнатами как-нибудь управлюсь.

– В середине июля открывается «Пляжный клуб», – продолжил Мак. – Это сотня членов, которые платят взносы за право пользоваться пляжем. У каждого свой шкафчик и ключ. Всем нужны шезлонги и полотенца. Детям – ведерки и лопатки. Бывает, в августе за день надо рассчитать тринадцать выезжающих и оформить двенадцать прибывших. При этом по холлу будет носиться две дюжины ребятишек, расшвыривая песок, тут же позвонят из двенадцатого номера, потому что у них унитаз засорился, а старушка Стэнфорд как назло потеряла ключ от пляжного шкафчика. Вот тогда узнаете, что такое перегрузка.

Мак явно пытался ее напугать.

– Поживем – увидим, – ответила Лав.

– И еще я хотел бы поделиться одним маленьким наблюдением, – сказал Мак, доверительно понизив голос. – Иногда вполне нормально испытывать чувство э-э… личной неприязни. – Он стал озираться, словно опасался, как бы кто не притаился за плетеным креслом. – Люди, которые здесь бывают, пользуются пляжем или останавливаются в номерах, они все богаты. У них полно денег. И нас они воспринимают не как равных себе, а как прислугу. К примеру, человек выбрался из Нью-Йорка, у него отпуск две недели в году, и он решил провести свое драгоценное время в этом отеле и потратить здесь кучу денег. И он хочет, чтобы все прошло идеально. Понимаете, к чему я? Это большое искусство – работать с человеческим эго. Тут сплошь и рядом кичатся деньгами.

Лав улыбнулась. Мак, видно, был не в курсе, что она приехала из Аспена.

– Я вас поняла.

– И еще я сделал вывод, что богачи – зачастую люди несчастные.

– Я тоже в этом убедилась, – кивнула Лав. – На деньги всего не купишь. Не вылечишь рак, не найдешь любовь. Не заведешь ребенка.

– Ребенка? – улыбнулся Мак.

Лав вспыхнула. Ну вот, уже ее личная тайна приоткрылась. Вылезла напоказ, точно бретелька лифчика из выреза платья.

– Ну да, на деньги не купишь ребенка. Родное дитя.

– Это точно, – согласился Мак. – Сразу видно, вы будете отличным работником.

Снабдив новую сотрудницу необходимым знаниями по поводу телефонов, факса и автомата для кредитных карт и поразившись ее познаниям об острове, Мак отправился в один из номеров чинить замок. Лав осталась. Побарабанила пальцами по лакированному дереву стойки администратора, посмотрела на телефонный пульт, обвела взглядом фойе и подумала: «Вот здесь я встречу отца своего ребенка».

Из дальнего кабинета послышались голоса. Лав прокралась по захламленному кабинету Мака и, прислушиваясь, замерла у двери Билла, которая была по-прежнему приоткрыта.

Затаив дух, она постучалась. Билл откашлялся и сказал:

– Войдите!

В кабинете он оказался один.

– Я услышала ваш голос. – Она улыбнулась. – Вы часто разговариваете сам с собой? Я – да.

– Я декламировал Роберта Фроста, – ответил Билл. – «Когда гляжу, как согнуты березы…»[2] и тому подобное. Я просто не знал, что кто-то здесь есть.

– Простите, что помешала. Этот стих, что вы читали, он ваш любимый?

– Они все у меня любимые, – ответил Билл, постучав пальцами по уголку книги.

Лав сделала несколько шагов и села в одно из двух плетеных кресел у окна.

– Почитайте еще.

Билл закрыл глаза и откинулся в кресле, обитом кремовой кожей. Он был чрезвычайно худ – настолько, что острые костяшки торчали на запястьях, словно кнопки.

– «Да будет сердце постоянно, как будто берег океана, оставшийся самим собою средь вечных перемен прибоя»[3].

Билл открыл глаза и спросил:

– Вы понимаете, в чем тут смысл?

«Первый день работы, а мужчина уже читает мне стихи», – подумала Лав.

– И в чем же? – поинтересовалась она.

– В любви, – сказал Билл. – А самое главное в любви – это постоянство. Когда ты вечно рядом с тем, кого любишь. Вы были замужем?

– Нет, – ответила Лав.

– Я женат уже тридцать лет и по-прежнему люблю жену. И чем дальше – тем крепче. Такое чувство, что все наши дни, даже скучные и плохие, слились воедино. Накопились. И с каждым днем я люблю ее сильнее. – Он закрыл книгу. – Так что, наверное, меня можно назвать постоянным, в том смысле, в каком имел в виду Фрост.

– Похоже на то, – согласилась Лав. Она ощущала нечто вроде крушения надежд.

– А вы? У вас есть что-нибудь постоянное? – спросил Билл. – Или кто-нибудь?

– У меня постоянная мысль о ребенке, – ответила Лав. – Я мечтаю найти мужчину, который поможет мне зачать его.

Билл удивленно вскинул брови, его губы сложились в беззвучном «О». Личная жизнь Лав выскочила на свет божий, словно танцовщица из торта. Сюрприз!

– Ребенок – это воистину благородная цель, – одобрил Билл.

Подавшись вперед, Лав встала.

– Жаль, что вы не сумеете мне помочь, – проговорила она.

Билл издал нервный смешок, а когда Лав проходила мимо его стола, направляясь к двери, протянул ей руку. Его пожатие было теплым и искренним.

– Зато кому-то очень повезет, – улыбнулся он.

Мак заправлял «Пляжным клубом» двенадцать лет. Билл им владел двадцать с лишним, но истинным старожилом была Лейси Гарднер, гранд-дама Бикон-Хилл и Нантакета. Она вступила в клуб летом сорок пятого, пятьдесят три года назад.

В свои восемьдесят восемь Лейси была самой пожилой из выпускников колледжа Рэдклифф и пользовалась заслуженным правом сидеть в первом ряду на почетной церемонии в Гарварде. Каждый год она выезжала из своей бостонской квартиры в Хайанис и отправлялась первым паромом до Нантакета, отходившим без четверти десять.

Ее пребывание на острове складывалось в череду отельных маленьких жизней. Впервые родители привезли Лейси на Нантакет в тысяча девятьсот двадцатом, когда ей было всего десять лет. Она хорошо запомнила, как швартовался паром. На пристани стояли владельцы отелей, и каждый выкрикивал название своего заведения: постоялый двор «Морской утес», «Пляжный дом», «Мыс Бриза». Многие годы спустя она приезжала в Нантакет на выходные с приятельницами из Рэдклиффа. Летними вечерами они танцевали на открытой террасе «Моби Дика» в Сконсете. Когда Бродвей закрывался на лето, Сконсет становился пристанищем актеров. Лейси до сей поры в деталях помнила постановки «Наш город» и «Кандида», которые разыгрывались в сконсетском казино. Танцы на террасе, омары и цыплята по полтора доллара за тарелку, эстрадные показы мод – милая и беззаботная юность, лето на Нантакете. Лейси осталась последней, кто это помнил.

В далеком сорок первом один ее друг, джентльмен по имени Максимилиан Гарднер, сделал ей предложение на Мадакетском пляже. В тридцать один год по-прежнему незамужняя Лейси работала в массачусетском отделе здравоохранения. Мужчины считали ее вздорной и чересчур независимой, женщины – зазнавшейся карьеристкой. А она любила Максимилиана Гарднера. Поначалу он был лишь одним из многочисленных друзей, с которыми можно весело проводить время, но потом она вдруг заметила, как он на нее смотрит. Под его взглядом Лейси чувствовала себя женщиной.

Их поженил мировой судья на пляже Мадакета в ноябре сорок первого года, за месяц до того, как на Пёрл-Харбор упали бомбы. Три года спустя, когда Макс вернулся с войны, они обвенчались в церкви, но к тому времени Лейси была слишком стара – тридцать четыре! – чтобы рожать детей.

Летом чета прочно обосновывалась в Нантакете. Они вступили в «Пляжный клуб», яхт-клуб и гольф-клуб «Санкати», а Лейси открыла шляпный магазинчик на Мейнстрит, который назывался попросту «У Лейси». Купили домик на Клифф-роуд и жили то в нем, то в бостонском особняке на Бикон-Хилл. Сорок пять лет они были женаты и, отходя ко сну, каждую ночь держались за руки. Лейси держала руку Макса четырнадцатого февраля восемьдесят шестого года, в ту ночь, когда он умер. Она не считала себя сентиментальной женщиной, но в День святого Валентина разбилось ее сердце.

Ей казалось, что ее жизнь поделена на отрезки: до Макса, с Максом и после Макса. После Макса она продала домик на Клифф-роуд и особняк в Бостоне. В Бостоне Лейси сняла квартиру и попросила Большого Билла Эллиотта выделить ей постоянный номер в отеле.

– И помните, – сказала она, – я поселилась здесь гораздо раньше вас.

Большой Билл ничего не забывал. Он выделил Лейси собственный коттедж, позади отеля. Вид оттуда открывался не ахти, окна выходили на прачечную и на дальний край парковки, зато имелись три спальни, и – что самое главное – здесь Лейси Гарднер была полной и безраздельной хозяйкой. В своем завещании Билл-старший оставлял этот коттедж ей, с правом передать после своей смерти кому она пожелает.

Впрочем, пока она не собиралась умирать. Даже наоборот. Живости в ней было достаточно, чтобы съехать с парома за рулем новенького «Бьюика». Для Лейси это был неизменно волнующий миг. Лихо скатить с трапа и почувствовать под колесами твердь Пароходной верфи. От пристани «Пляжный клуб» отделял ровно километр.

Въехав на парковку перед отелем, она увидела Мака. Тот стоял на крохотной террасе перед ее коттеджем и ждал со своей фирменной улыбкой – той самой, с фотографии, что провисела на ее холодильнике целую зиму. В первое лето, когда Мак только начинал работать в «Пляжном клубе», он постучался к ней в дверь, чтобы познакомиться. Как раз в то лето умер Максимилиан. Когда паренек произнес: «Здравствуйте, я – Мак», Лейси чуть не упала. Потому что ей почудилось, будто он произнес: «Здравствуйте, я – Макс». Как будто муж решил вернуться к ней в облике этого паренька. Она, конечно, была реалисткой, тем не менее, в глубине души верила в божественное провидение, что каким-то чудом Максимилиан направил к ней своего посланца.

В радостном порыве Лейси дала сигнал, опустила стекло, и они с Маком очутились лицом к лицу. Он чмокнул ее в щечку и просунул голову в окно.

– Привет, – сказал он. – Милости просим.

По ее щекам покатились слезы, и она замахала на Мака руками, чтобы тот не смотрел. Вырулила на свое парковочное место и глубоко вздохнула. Мак открыл дверь и подал ей руку:

– Лейси, ты превосходно выглядишь. Даже помолодела. Точно тебе говорю!

– Чушь, – буркнула она и все же, обхватив руками лицо Мака, поцеловала его за такие слова. По правде говоря, она и впрямь была бодра как никогда. – Восемьдесят восемь, а все бегаю.

– У тебя новая машина? – поинтересовался Мак, доставая из багажника чемоданы.

Лейси кивнула:

– В банке не хотели давать ссуду. А я сказала, что выплачу все за два года, и эти болваны купились. Так что к девяноста годам я рассчитаюсь с долгами.

Мак засмеялся и пошел вместе с Лейси в сторону дома.

– У нас новая сотрудница на стойке администратора и новый коридорный – такой обаяшка! Ох, Лейси, берегись. Он нацелился на Калифорнию.

– Не хочешь ли ты сказать, что где-то вновь бушует золотая лихорадка? Когда проживешь столько же, сколько я, начинает казаться, что жизнь потекла по второму кругу.

– Ванс ездил в Таиланд и обрился налысо. Предупреждаю на тот случай, чтобы ты не наговорила лишнего. Он такой ранимый.

– О боже, ну конечно, – кивнула Лейси.

– У Билла с Терезой все нормально, – продолжил Мак. – Сесили поступила в Виргинский университет и влюбилась в какого-то бразильца. Так что почем знать, – добавил Мак, распахивая дверь.

– Ну, вот мы и дома, – проговорила Лейси.

Сразу почудился знакомый запах – смесь средства для уборки кухни и ароматизированной пудры с тальком. Лейси отложила свою дамскую сумочку и осмотрелась. На кухонных полках – английский фарфор, на стенах – цветные репродукции. Над кожаным диваном с небрежным изяществом накренилась вывеска шляпного магазина, словно возвещая прибытие хозяйки: «У Лейси».

– Налей что-нибудь выпить. Ой, подожди, я забыла. У меня в багажнике целый ящик «Дьюарс».

– Я мигом. – Мак сорвался с места.

Лейси прошла по коридору в спальню. Коснулась наволочки, отглаженной и белой. Ее не покидала смутная тревога. «Может статься, на этой постели я и умру». Нет, она ясно понимала, что умрут все без исключения; просто ее шансы были несколько выше.

Мак смешал виски с водой, налил себе кока-колы. Лейси удобно устроилась в кресле.

– Как здесь чудесно, – вздохнула она.

– Новые горничные пытались навести чистоту, да видно, им невдомек, что понимает под этим словом Тереза. Чистота должна быть полной, как истина, и совершенной, как мир. Вот и пришлось мне после них наводить лоск.

– Все превосходно, – сказала Лейси, беспомощно оправляя платье на коленях. Трудно в ее возрасте выглядеть элегантно, сидя в кресле. Почти невыполнимая задача. – Ты рассказал мне немного обо всех, а вот про тебя я пока ничего не услышала. Как дела, Мак Питерсен?

Мак протянул Лейси коктейль и присел на диван. По его виду она сразу поняла, что ему не терпится с ней чем-то поделиться. Лейси была его наперсницей, доверенным лицом, – как, собственно, и для остальных здешних обитателей. Она даже шутила, мол, впору прикрепить вывеску на дверь. В глубине души ей нравилось передавать другим свою житейскую мудрость. А что хорошего, если она не станет делиться с людьми тем, что успела узнать сама? Восемьдесят восемь лет жизненного опыта стоят многих томов энциклопедии.

– У тебя что-то стряслось? – спросила Лейси.

– Да нет, все отлично, – ответил Мак и отвел взгляд. Видимо, еще не готов.

Что ж, будем ждать. Торопиться некуда, впереди целое лето.

За день до приезда первых гостей Мак устроил себе выходной и отправился на прогулку в джипе с открытым верхом. Подпрыгивая на мощеных улочках города, он рассматривал старые здания: красная герань в окнах, старинные лампы-луковицы и флаги, хлопающие на ветру. В воздухе витал аромат свежескошенной травы, почти как в Айове, а джип с откинутым верхом напоминал трактор. Выросший на природе, Мак по-своему любил каждое время года, и здешняя весна была для него чем-то вроде посевной. Вспашешь, разбросаешь семена, а потом ждешь всходов.

Он петлял по узким улочкам, проехал всю Мейн-стрит, оттуда свернул на запад в сторону Мадакета. Тут он надавил на газ. Машина лихо понеслась вперед. Подставив лицо солнцу, Мак наслаждался весенним ветром. В голове крутились слова Марибель по поводу доли от прибыли. Страшно представить, как он подойдет к Биллу и задаст ему этот вопрос. А если Билл решит, что Мак ждет его смерти? Если сочтет его неблагодарным проходимцем, который не умеет ценить добро? Или того хуже – откажет? Билл же ему как отец. Но он все же не отец, это правда. Маку исполнилось тридцать. Наверное, самое время ждать от жизни чего-то большего. А если страшно попросить Билла, если кишка тонка пустить корни в Нантакете, то нечего дурью маяться, возвращайся в Айову.

Добравшись до Мадакета, Мак остановил машину у деревянного моста. Слева блестела полоска синего океана; справа, в бухте Мадакет, качались на волнах парусники на красных швартовых. «Поговори со мной, – взмолился Мак. – Поговори же, сейчас». Увы, ничего не вышло. Голос появлялся сам собой, неожиданно, как в тот, первый день на Нантакете. Мак ждал. Ждал и надеялся. Помощь ему сейчас не помешала бы. Однако остров молчал, и только ветер нашептывал что-то на ухо.

Глава 2 День памяти павших

25 мая

Любезный С. Б. Т.!

Ну вот, начался новый год, и мы возвращаемся к старой теме… Да, я, конечно, не становлюсь моложе и все же по-прежнему не намерен продавать отель. Весь персонал на месте, вернулся Мак, он снова всем заправляет, рядом Тереза, моя жена. Полы натерты, отель сверкает и готов вновь принять постояльцев. Впереди – сногсшибательный сезон! А вас милости прошу в мой кабинет, объявитесь уж собственной персоной. Посидим, потолкуем, полюбуемся чудесным видом. Мне кажется, у нас с Вами, мой таинственный доброжелатель, много общего. Я думаю, нам будет, о чем поговорить. И тогда, проведя со мной время в приватной беседе, Вы наконец-то поймете, что ответ мой не изменился и измениться не может: «Нет, спасибо. У нас все идет прекрасно».

Искренне Ваш,

Билл Эллиотт.

Среди всех гостей Терезу Эллиотт преимущественно интересовали несчастные. Как и Толстой, она полагала, что все счастливые люди одинаковы – они скучны и неинтересны, посредственны. И потому так повелось, что обычными гостями занимался Мак (единственным исключением стала Андреа, мать мальчика, страдавшего аутизмом, но это, как полагала Тереза, особый случай). Самой же ей доставались увечные и страждущие, несчастные вопреки своему богатству. Один потерял жену, другой похоронил дитя, третьему ампутировали ногу, четвертой – грудь, пораженную раком. Кто-то жил с больными родителями на руках, кто-то был вдовцом, или разведенным, или потерпел крушение брака. Всякого на ее долю хватало: жертвы насилия, неудавшиеся самоубийцы, хронические неврастеники и алкоголики.

Всю зиму в Аспене Тереза отвечала на звонки постояльцев, которые желали заранее забронировать номера. И наслушалась самых разных историй.

День 6 февраля, когда позвонил Лео Керн, запомнился особо. Накануне нанесло снега – всю ночь мело. Билл отправился кататься на гору Баттермилк. В десять позвонила Сесили и сказала, что свалилась с гриппом и с самого утра ее выворачивает наизнанку. На ту пору на Восточном побережье, где находился пансион, был уже полдень. Терезе было грустно, и вместе с тем ее снедала обида на Билла – вместо того чтобы сидеть с ней рядом и волноваться, он полосовал лыжами склоны, рассчитанные на молодых и зеленых. Конечно, очень жаль его, еще недавно не уступавшего мастерам и вынужденного теперь делить поле с неловкими новичками. «Вот остался бы со мной, – упрашивала Тереза, – поиграли бы в карты, прошлись по магазинам». Но Биллу нравилось скользить на лыжах, рассекая снежные склоны. Терезе представлялось, как муж вдруг падает и тело его разбивается словно фарфоровая чашка. Тогда она станет вдовой, и ей в одиночку придется растить упрямую дочь и управлять отелем. И хоть она понимала нелепость своих страхов, тяжелые предчувствия терзали ее душу.

Ровно в час дня позвонил Леон Керн.

Ему уже доводилось гостить у них, и не раз. Он приезжал в отель четыре или пять лет кряду и, скорее, был подопечным Мака – подтянутый и бодрый заводила мужских компаний. На шестом десятке Лео завел новую семью – взял молодую жену и стал отцом двух прелестных малюток. Успешный адвокат, он представлял для Терезы весьма и весьма слабый интерес – по крайней мере, до того памятного звонка.

С первых же слов Тереза почувствовала неладное.

– Здравствуйте, если можно, я хотел бы зарезервировать номер на выходные, в День памяти павших, – робко начал он. – Эх, наверное, опоздал, хотя очень надеюсь, что нет. Это Лео Керн из Чикаго.

– Лео Керн? – переспросила Тереза. И это голос человека, имевшего привычку басить в фойе, да так, что горничные зажимали уши? Тот громила, что сердечным пожатием сломал Маку палец? – Лео, это Тереза Эллиотт. – Она полистала журнал бронирования, нашла май, нужную дату. – Да. Номера есть. Какие будут пожелания?

– Сменить психиатра и найти детям няньку, – отшутился он. – Ну а так – наверное, стоило бы начать все с нуля. Знаете, взять и переписать всю жизнь.

Тереза устремила взгляд в широкое, от пола до потолка, окно, за которым расстилался горный склон.

– Понятно.

– От меня ушла жена, – проговорил Лео. – Помните, Келли? Взяла и сбежала. Бросила с малышами, в прямом смысле слова. Даже денег не прихватила.

– А сколько им сейчас?

– Уитни десять месяцев, а Коулу четвертый годик пошел, – ответил Лео. – Так и остался с детьми на руках.

У Терезы стало горько во рту. Она подумала про Сесили. Про то, как она там одна, за две тысячи миль отсюда, в паршивой студенческой общаге корчится над пластмассовым ведром. Сердце обливалось кровью. А бросить своих детей, малюток, и уйти неведомо куда? Уму непостижимо.

– Доктор посоветовал вести обычную жизнь. Я потому и звоню. Надумали мы с детишками скататься к вам на остров. Большой дружной семьей. Вы же не знаете, у меня есть еще два мальчугана. Мальчугана, ха! – воскликнул Лео. – Совсем взрослые. В былые времена я здорово подпортил с ними отношения, когда с их матерью разводился. Давно еще, в восемьдесят каком-то. Но они молодцы, согласились приехать. Наверное, хотят посмеяться надо мной. Эх, есть у меня подозрение, что мой старший сын – гей. Он, видите ли, адвокат, борется за права гомосексуалистов. Насколько я в курсе, девушки у него никогда не было. А другой мой сын, Фред, уже на третьем курсе Гарварда. Юридический факультет. Но и тут все не слава богу. Зол на меня как черт, из-за матери. Вот я и решил: может, если маленькие немного побудут со старшими, то хотя бы перестанут плакать. – Лео умолк, и Терезе вдруг показалось, что он не такой зануда, как она думала раньше. – Мне же только одно и нужно: чтобы они перестали плакать.

Устремив взор на далекую гору, Тереза подумала: «Билл, пожалуйста, вернись».

– Понимаю, – ответила она.

Лео откашлялся.

– Так найдется для нас три номера?

В пятницу, ровнехонько в День памяти павших, в фойе ввалился Лео Керн с потомством. Тереза как раз наводила порядок, готовясь к первым выходным сезона.

– Лео! – обрадовалась она и шагнула навстречу. – Я рада, что вы благополучно добрались!

– Тереза, здравствуйте, – сказал Лео и устремился к ней. Обнял ее за плечи, неловко чмокнул в щеку и обвел рукой семейство. – Знакомьтесь, вот мои сорванцы. Ну, Коула вы знаете, малышку тоже. Это – Шанталь, наша няня. А вот мои старшие: Барт и Фред. Как видите, у меня тут целая свита.

И впрямь, свита. Симпатичная блондинка с девочкой на руках плюс сыновья. Барт – высокий и худой, в деловом костюме, Фред – вылитый папаша в молодости, коренастый и широкоплечий. Вполне себе импозантный. Маленький сорванец Коул наматывал круги, путаясь под ногами.

Тереза наклонилась к нему и сказала тихо:

– Привет, Коул, я рада, что ты к нам опять приехал.

Мальчик на миг замер, испытующе взглянул на нее карими глазами, и тут же вновь припустил в своем бесцельном вращении. Несчастливый ребенок – признак несчастливой семьи, и никто не убедил бы Терезу в обратном.

– Коул, подойди к отцу, – требовательно обратился к нему Лео. Мальчуган кинулся прочь и забился под фортепиано. Отец пожал плечами и, потирая руки, обратил взоры на старших сыновей. – А что, парни, не сыграть ли нам в теннис ближе к полудню?

– Ну, не знаю, – протянул Фред, напоминавший Лео в молодости. – Ведь только приехали. Может, лучше вздремнуть немного?

– Что ж, можно и вздремнуть, – согласился Лео. – А можно исполнить просьбу отца и поиграть в теннис. Барт, ты не против помахать ракеткой? – обратился он к сыну в деловом костюме.

Тот ослабил узел на галстуке и проговорил:

– Конечно, пап, поиграем.

– Ну что ж, тогда нам понадобится четвертый.

«Притормози, Лео, пережимаешь», – встрепенулась Тереза. Всколыхнулись материнские чувства, тревожно забилось сердце. И все же она вернулась к прерванному занятию и, словно ни в чем не бывало, продолжила поливать цветы.

– Нам нужен четвертый, – настойчиво повторил Лео, обводя взглядом пустой вестибюль, словно ждал, что там кто-то сейчас волшебным образом материализуется.

– Мне вовсе не хочется махать ракеткой, – признался Фред. – Я лучше посплю. Сыграйте с Бартом.

– У нас семейный уик-энд, – не отступал Лео. – А значит, играть будем вместе, просто надо найти четвертого.

– Я в школе была третьим сеяным, – откликнулась Тереза. – Давно, в пятьдесят восьмом. Но вам, наверное, не захочется играть с такой древней старушкой.

– Отлично! Просто здорово! – просиял Лео. – Мы с радостью с вами поиграем. Правда, парни?

Барт с Фредом энергично закивали.

– Тогда, может, в четыре?

– Как раз и с дороги отдохнуть успеете, – добавила Тереза. – Тогда зарегистрируйтесь, и Ванс проводит вас в номера.

Поставив лейку на фортепиано, хозяйка направилась к Коулу, распростертому на ковре. Раскинув руки, он притворялся спящим. Тереза склонилась над мальчуганом и шепнула ему на ушко:

– Когда проснешься, я тебе покажу отличные игрушки.

– А что за игрушки? – заинтересовался он.

– Ты сможешь построить замок из песка, – сказала Тереза. – Хочешь взглянуть?

– Я хочу, чтобы мама вернулась, – ответил Коул. – А она все не приходит.

У малыша были густые черные ресницы; такие внушают зависть зрелым женщинам.

– Конечно, тебе хочется увидеть маму, – проговорила Тереза. – Но у меня есть только игрушки. Посмотришь?

Коул кивнул. Тереза протянула ему руку:

– Тогда пошли.

Вручив мальчонке ведерко, совок и надувного омара в придачу, Тереза благополучно доставила дитя в номер. Немного погодя она зашла в кабинет Билла и устало рухнула в плетеное кресло у окна. Билл сидел за компьютером, стуча по клавиатуре.

– Керны приехали. Помнишь, я рассказывала про человека, от которого сбежала молоденькая жена, оставив с двумя малютками на руках. Плюс у него двое сыновей от первого брака, совсем уже взрослые.

За окном Барт с Фредом расстилали под огромным зонтом пляжные полотенца.

– Ну, ты что, забыл? Короче говоря, мы сегодня играем в теннис.

Билл перестал печатать и пристально посмотрел на жену.

– Можешь считать меня сумасшедшим, но, по-моему, Тереза, ты суешь нос не в свои дела.

На пляж вышла няня с Коулом. Мальчик с ведерком и совком побежал к воде. Терезе отчего-то стало тревожно. Она перевела взгляд на мужа, потом на томик Роберта Фроста, неизменно лежавший на его столе. Довелось ей с Биллом хлебнуть горя, и каждый справлялся как мог. Тереза вызнавала, у кого что болит, и пыталась облегчить эту боль. Билл же с головой ушел в поэзию.

– Скажешь тоже, «не в свои дела», – пробормотала Тереза, – меня пригласили.

– Поосторожнее, – предупредил Билл. – Ведь это люди, их жизнь, а не лабораторные крысы, с которыми можно проводить эксперименты.

Тереза встала, разгладила складки на шелковой юбке.

– Обидные слова.

– Я все понимаю. Но, пожалуйста, подумай хорошенько.

– Я всегда хорошенько думаю, – ответила Тереза.

– Да неужели? – не отступал Билл. – Таких, как ты, любителей решить чужие проблемы я еще не встречал. А все эта твоя страсть к чистоте, порядку, ты не терпишь, когда бардак. Тебе же надо, чтобы все блестело, было миленько и пристойно. А если где-то беспорядок – для тебя это невыносимо.

– Я лишь хочу помочь, – пожала плечами Тереза. – Я всегда стараюсь помогать людям.

– Да? А как же миссис Линг? Не она ли в прошлом году бросила мужа накануне отъезда? Что, станешь утверждать, будто не приложила к этому руку? А кто убедил Аверманов отправить сына в военное училище? А та больная, с волчанкой? Кто устроил ей свадьбу прямо в вестибюле?

– Она мечтала выйти замуж! – возразила Тереза. – С моей помощью ее жизнь приобрела завершенность. А миссис Линг гораздо счастливее без своего муженька, ты же сам видел открытку, которую она прислала мне на праздник.

Билл беспомощно поднял руки:

– Тереза, я просто хочу попросить: умерь пыл хотя бы в этом году. И начнем с того, что Лео Керн должен сам разобраться с собственной семьей. Надеюсь, хоть с этим ты согласна?

Тереза положила руки на колени. Они с Биллом были совершенно разными. Биллу нравились сухие цифры и отстраненные возвышенные образы, которые он находил в поэзии. Да не в любой, а именно у Роберта Фроста, который писал о лесах, озерах, тропах и листве. Само его имя похрустывало, точно ледок на лужах. Билл был хронически не способен общаться с гостями, независимо от того, счастливы те или страдают.

– В четыре у меня теннис, – сказала Тереза. – На тот случай, если я кому-нибудь понадоблюсь.

– Только не переусердствуй! – напутствовал Билл.

Майский Нантакет был совершенно непредсказуем в плане погоды. Доходило до нелепого. Целый день дует легкий ветерок и ясно, а к четырем вдруг откуда-то накатывает туман. Переодевшись в белую тенниску с юбкой, Тереза стояла на крыльце вестибюля и ждала. Фред показался из густого тумана, как будто из омута.

– Папа с Бартом запаздывают, – констатировал он. – Больше всех хотели играть и даже собраться вовремя не смогли.

Тереза подтолкнула ракетку коленкой – она пользовалась своей старинной подружкой, с деревянной рамой и сеточкой из лески – и спросила:

– А вы бывали раньше на Нантакете?

– Нет, – ответил Фред. – Сюда отец ездил только с новой семьей. А нас пригласили впервые, когда грянул кризис.

– Что за кризис?

– Ну, от папы ушла жена, Келли. Бросила на произвол судьбы с малышами. Я не должен бы этого говорить, но чего еще ждать, если ты связываешься с человеком, на четверть века младше тебя. Так что сам виноват. В итоге все возвращается на круги своя.

Было видно, что Фред так и пышет злобой.

– А вы чем занимаетесь? – поинтересовалась Тереза.

– Я? Да вот, окончил юридический колледж. Выучился на адвоката.

– Значит, будете юристом, – проговорила Тереза.

Фред сунул руки в карманы белых шорт и склонил голову набок.

– Пока не знаю. – Он взглянул ей в глаза. – Вам когда-нибудь в жизни хоть один адвокат нравился?

Тереза засмеялась:

– Хорош вопросик! Знаете, если б я сторонилась адвокатов, давным-давно вылетела бы из бизнеса.

– А я их на дух не переношу. Нет, мой братец еще ничего, конечно, хоть и адвокат. Но он просто другой. – Фред развернулся, окидывая беглым взглядом фойе. – Это все ваше?

– Да, мы с мужем вместе управляем.

– Вот это я понимаю, золотая жила.

– Еще бы, – ответила Тереза. Фред улыбнулся, вполне оправдав ее надежды. И тут из-за угла вышли Лео с Бартом и Шанталь с Коулом и младенцем.

– Малыши тоже с нами пойдут, – сообщил Лео. – Настоящее семейное сборище, как положено. Коул может ловить мячи.

– А мне на пляже понравилось, – захныкал Коул.

– Отлично, – буркнул Фред, злобно поддав ногой пустую раковину рака-отшельника. – Просто отлично.

К четверти пятого дошли до теннисных кортов. Туман сгущался.

– Может, не стоит? – с сомнением произнес Фред. – Через пару минут тут будет нулевая видимость.

Лео открыл банку с теннисными мячиками и запустил один поверх сетки в сторону Фреда. Мяч шмякнулся к его ногам.

– А ну-ка, смени настрой.

Шанталь сидела в траве неподалеку от сетки, малышка ползала. Рядом плакал Коул.

– Вы полюбуйтесь, – буркнул Фред и обернулся к Терезе. – На редкость счастливое семейство.

– Хотите в мою команду? – спросила она.

– Да, – ответил Фред. И заорал через все поле: – Эй, пап, у нас разнополые пары. Я с Терезой, а ты с Бартом.

– Пошел в задницу, – огрызнулся Барт.

– Следи за выражениями, – сказал Лео.

– Что я тебе сделал, Фред? – возмутился Барт.

– Шуток не понимаете, – ответил тот. – Хотелось немного оживить мероприятие, эту жалкую попытку семейного воссоединения. Прости, если задел за живое.

– Папа прав, – проговорил Барт. – Тебе надо сменить настрой.

– А ты готов папочке зад расцеловать, – поддел его Фред.

Лео повысил тон:

– Я сказал, выбирай выражения. Здесь дети!

Барт обернулся к отцу:

– Они, значит, дети, а мы – нет? Мы тоже твои дети.

– Вы уже взрослые, – возразил Лео.

– То есть если мне двадцать восемь, то я уже не твой ребенок? И кем я тебе прихожусь? Коллегой?

Тут Шанталь встала.

– Все, с меня хватит! – сказала она. Тереза и не подозревала, что девушка говорит по-английски. Имя-то французское. У няни был своеобразный акцент жительницы Среднего Запада. – Надоела мне ваша перебранка! Не хотите играть – не играйте. Вам это все равно не поможет. Сначала разберитесь между собой. Я возвращаюсь в отель. – Она подхватила Уитни и взяла за руку Коула. Тот запротестовал, и Шанталь этим мигом воспользовалась: – Отлично, вот и оставайся. – И с грозным видом удалилась.

Тереза посмотрела ей вслед. Наверное, ей тоже стоило уйти, Билл считал, что семейные проблемы близкие люди должны решать без участия посторонних, но уж очень ей было жалко маленького. От постоянных рыданий у него припухли веки, и кожа местами потемнела. Он был так жалок в своей белой спортивной рубашечке и теннисных туфлях. Сидел на траве, вытянув ноги и опустив ручонки.

– Мне тоже пора, – объявила Тереза. – По-моему, я здесь лишняя.

– Ну хоть вы-то останьтесь, Тереза, – взмолился Фред. – Вряд ли мы справимся с ним без женщины.

– Да, – кивнул Лео. – Пожалуйста. Мы хорошо будем себя вести. Правда, парни?

– Ну ладно, – согласилась Тереза. – Я остаюсь.

И подмигнула Коулу. Тот икнул.

Тереза с головой ушла в игру. Для нее сейчас существовал лишь зеленый мячик и допотопная ракетка. Корт окутала гнетущая тишина. Игроки оглашали счет сиплыми, еле слышными голосами. Как должны вести себя воспитанные люди? Молчать, если на языке крутятся лишь плохие слова? Они что, не в курсе, что для здоровья вредно сдерживать эмоции?

Ближе к пяти стало ясно, что за каждым осталось по шесть побед.

– Может, устроим тай-брейк? Решим, кто играет последний сет, – предложил Лео.

– Ладно, согласна, при одном условии: вам надо между собой все обсудить.

– Обсудить? – удивился Фред.

– Да. Просто по-человечески поговорите, – пояснила Тереза. – Шанталь права. Вам надо пообщаться.

Фред с готовностью ухватился за предложение:

– Ладно, общаться так общаться. У меня как раз назрела темка. Папа, я понял, что не хочу быть адвокатом.

Мяч со свистом пронесся мимо отца.

– Что? – воскликнул Лео. – Повтори, что ты сказал?

Фред с Терезой поменялись местами, и Фред достал из кармана следующий мяч. Подбросил его вверх, поймал и взглянул на отца.

– Я не хочу быть адвокатом.

– То есть ты окончил юридический колледж в Гарварде – и внезапно понял, что не хочешь быть юристом? То есть у нас такая внезапная прихоть. А можно было раньше сообщить, чтоб не пришлось выбрасывать на ветер девяноста тысяч долларов?

– Деньги – дело наживное, – сказал Фред. – Жизнь – вот что поставлено на карту.

– Ну а я гей, – вклинился Барт.

– Обождите, парни. – Лео отер лоб рукавом. – Не все сразу. Так ты не хочешь быть адвокатом?

– Пап, не уходи от ответа, – нахмурился Барт. – Ты будто отмахиваешься от фактов. Я – гей.

– Да, папа, – ответил Фред, – а я не хочу быть адвокатом.

Туман сгустился. Тереза едва различала фигурку Коула на другом конце корта. Меж тем тот сидел и слушал.

Лео перевел взгляд на Барта.

– Ну, а ты у нас – гей. И как я должен отреагировать? Захлопать в ладоши? Как там у вас принято?

– Достаточно будет: «Спасибо что сказал, сынок».

– Ладно. Спасибо что сказал, сынок. Хорошо, Фред, если ты не хочешь быть адвокатом, тогда кем же ты хочешь быть?

– Пока не знаю. Может, патрульным. Или независимым продюсером. Или женюсь и буду сидеть дома, вести хозяйство.

Барт взглянул на часы:

– Наше время вышло. Пора уходить.

– Мы так и не определили победителя, – посетовал Фред.

Тереза уже сто раз пожалела, что вмешалась. Когда они возвращались в отель, Коул вдруг взял ее за руку.

– Я хочу к маме, – тихо пропищал он.

– Знаю, – ответила Тереза, приобняв малыша. – Знаю.

На следующее утро Тереза ходила по пятам за горничными и сверяла по списку, все ли готово – вдруг что-нибудь упустили. Исправны ли туалеты? В норме ли температура воды в бачке? Натерты ли кафельные полы при входе? Везде ли вкручены лампочки? В общем и целом, двадцать четыре пункта. За те годы, что работал отель, еще никто не пожаловался на беспорядок в номере. Вообще ни разу.

Тереза присматривалась к новой горничной из Панамы. Девушку звали Элизабет, и она как раз приступила к уборке ванной седьмого номера.

– Загляни за зеркало, там скапливается налет, – посоветовала Тереза. – Грязь очень любит потайные места.

Элизабет отерла лоб тыльной стороной своей резиновой перчатки.

– Хорошо. – Она вернулась к прерванному занятию – отдраиванию туалетной крышки, и тут же снова обратилась к Терезе: – А что, действительно нужно проверять температуру воды в бачке?

– Нам надо убедиться, что смеситель не вышел из строя. Если пойдет горячая вода, всю ночь в трубах будет свистеть, не даст гостям спокойно спать. А если чересчур холодная… ты пробовала садиться на унитаз с ледяной водой?

Элизабет покачала головой.

– Мало приятного, – заверила Тереза со знанием дела. – Снимаешь перчатку, суешь в воду палец, вот и все. Проверяй по ощущениям.

На лбу озабоченной Элизабет появились две складки.

– Но там плавали… какашки.

– Они уже в сотнях ярдов отсюда. Я тебя уверяю, вода совершенно чистая.

Элизабет стянула перчатки, освобождая пальцы один за другим, и опасливо сунула в воду розовый ноготок.

– Нормально.

– Бог ты мой! – вскипела Тереза. Отодвинула Элизабет в сторону и поводила рукой в воде. – Да, нормально.

Она ушла проверять восьмой номер, спиной чувствуя, как Элизабет закатила глаза. Как пить дать, эта девица напишет домой письмецо и пожалуется мамочке, что новая хозяйка заставила ее опускать руку в унитаз. Половина из тех, кого нанимала Тереза, быстро увольнялись. Те же, кто оставался, в итоге становились отличным домработницами.

В восьмом номере на расстеленной широкой кровати восседал Лео Керн. Тереза заглянула в планшетку.

– А ведь это не ваш номер, – сказала она. – Как вы тут очутились? Вам не следует здесь находиться.

– Я ждал вас.

– Я на работе, – напомнила ему Тереза. – И почему вы сейчас не с детьми?

– Они меня терпеть не могут, я их достал, – посетовал Лео. – Что ни сделаю – все не так. Няня, и та меня уже возненавидела. Неудивительно, что от меня сбежала жена.

– Дети хорошо к вам относятся, – возразила Тереза. – Просто сейчас у вас черная полоса.

– Еще какая! Один сын – адвокат, имеет хорошую практику, но он, надо же, гей. Видите ли, мужики ему нравятся. Другой – натурал, но наотрез не желает быть адвокатом. Хочет сидеть дома с детьми. Я сказал им, вот если бы взять от вас по половине, от Барта – адвокатство, от Фреда – ориентацию, и слепить воедино, то получился бы нормальный сын.

– О Боже, Лео! – всплеснула руками Тереза.

– Да само как-то вырвалось, после четвертого коктейля за ужином. Теперь со мной не разговаривает ни тот, ни другой.

– Вы задели их за живое, – проронила Тереза. – Придется извиниться.

– Я хотел сделать комплимент, что каждый наполовину хорош.

– А в результате, – сказала Тереза, – дали понять, что каждый годен лишь отчасти и что вы не оставляете за ними право выбора.

– Сам уже не знаю, что творю, – уныло пробормотал Лео. Его широкие плечи поникли.

Тереза присела рядом.

– Хотите совет от пожилой леди?

– Да вы не старше меня, – ответил он. – Чувствую себя как дряхлый дед.

Тереза поймала свое отражение в зеркале комода и подумала, что если б сейчас ее увидел Билл, он бы поморщился. Он бы сказал: похлопай его по руке и пожелай удачи. Терезе же хотелось помочь.

– Двадцать восемь лет назад я потеряла ребенка. Это был мальчик. Мертворожденный.

Тереза заметила, что Лео невольно подался в сторону.

– Я бы все на свете отдала за то, чтобы иметь хоть одного из ваших сыновей. Они – хорошие, умные люди. Сильные и здоровые. Вы просто обязаны их любить. Вот и все, Лео, любите их, больше от вас ничего не требуется.

– Мне жаль, что вы потеряли сына.

– Мне тоже жаль, – проговорила Тереза. – А еще мне больно видеть, как отец четырех прекраснейших детей изображает осла.

– Я и есть осел, – сказал Лео. – Натуральный ослище. Неудивительно, что жена ушла.

– Прекратите, Лео. Вы – родитель, все, точка.

– А у вас, наверное, есть тайное руководство. Свод правил, как растить детей, – оживился он.

– У меня только одно руководство – двадцать восемь лет беспрерывной тоски о потерянном сыне. Зато я научилась ценить, что имею. Мужа и доченьку, Сесили. – На ее глаза навернулись слезы. – Ступайте, отыщите своих детей, – махнула она.

Лео вышел, Тереза проводила его взглядом. Две слезинки стекли по щекам, и тут в комнату постучали. В дверях стояла Элизабет.

– У вас все в порядке? – обеспокоенно спросила она.

Смахнув слезы, Тереза взглянула на себя в зеркало. Седая прядь в ее рыжих волосах была как дикий крик в пустой детской. Мертвый маленький мальчик. Какой шок она испытала, взглянув на свое отражение после тринадцати часов тяжелых родов. Из зеркала на нее смотрела седая старуха. На эти волосы не ложилась краска, они не держали цвет. Как видно, чтобы она никогда, ни на минуту не смогла забыть о сыне.

В воскресенье за завтраком Лео подошел к Терезе и, понизив голос, произнес:

– А у нас улучшения. По вашему совету я взял назад свои слова об идеальном сыне.

– Вот и молодец, – улыбнулась Тереза.

Лео взглянул на часы и продолжил:

– Коул не плакал уже почти сутки. Новый рекорд. Зато я чувствую себя канатоходцем, который несет на голове целый поднос дорогого фарфора.

– Да, в руководстве по воспитанию детей это называется канатоходно-фарфоровым чувством, – пошутила Тереза. – Все родители такое временами испытывают.

– А еще мы сегодня с Бартом и Фредом устраиваем мальчишник, – продолжил Лео. – Втроем, как настоящие мужики. Сочный бифштекс под красное вино, сигары, все как положено.

– Просто любите своих сыновей, – напомнила Тереза.

– Шанталь останется с малышами. Я заказал им креветки и жареных моллюсков. Только все равно волнуюсь. Вы не могли бы к ним наведаться? А то вдруг Коул заплачет. Вам он доверяет.

– Я с радостью их проведаю.

Лео повертел в руках кофейную чашечку.

– Знаете, у меня из головы не выходят ваши слова. Мне очень жаль, что так случилось с вашим сыном.

– Лео, я ведь не сочувствия ищу, – проговорила Тереза.

– Да, понимаю. – Лео покраснел. – Просто хотел, чтобы вы знали: мне вдруг многое о своей жизни стало понятно.

– Это хорошо, – проронила Тереза. Человек задумался и что-то для себя решил, хотя он никогда не узнает, каково это – держать на руках мертвого ребенка. Счастливец. – А за детишками я присмотрю, – добавила она. – Отдыхайте и ни о чем не беспокойтесь.

Дальнейшие события будут всплывать в ее памяти разрозненными фрагментами. Мужчины Керн при параде: синие блейзеры, белые рубашки, яркие летние галстуки. Они стоят на крыльце при входе в вестибюль и позируют. Шанталь снимает – фото на память. Они стоят, обнявшись, как старые друзья или компаньоны, а может, знакомые по клубу, уж никак не сыновья с отцом. Затем другой снимок: Лео подхватил на руки Коула, а Барт с Фредом баюкают девочку. Тереза наблюдала за ними из окна гостиной, откуда открывался вид на залив, и испытывала при этом необычайную гордость. Она все-таки сумела помочь! Потом – смутное воспоминание о приезде парня из службы доставки. Он привез герметично упакованные коробки с едой. Тереза подумала: «Проверю детей, когда поедят». Сама же направилась обшаривать кухонные шкафы на предмет съестного. При всей свой склонности к чистоте и порядку, как повариха она потерпела полное фиаско, частенько вспоминая с гнетущим чувством, как Сесили, будучи еще девочкой, и уже после, подростком, возмущалась, что в «этом доме совершенно нечего есть». Тереза приготовила два сандвича с домашним сыром и огурцами, подцепила горстку соленых крендельков. Налила бокал шардоне для себя и стакан клюквенного сока для Билла. Взяла напитки, еду и пошла в спальню, где Билл лежал в кромешной темноте с задвинутыми шторами и повязкой на глазах. Было ровно семь.

Тут зазвонил телефон. Тереза поставила тарелки на кровать возле мирно похрапывающего Билла и направилась к аппарату с тайной надеждой, что это Сесили.

Но звонила Тайни, и ее голос, обычно спокойный и невозмутимый, на этот раз резал ухо, точно лопнувшая струна:

– У нас тут беда. Я вызвала «Скорую».

Тереза сбежала вниз по ступенькам, выскочила из дома и бросилась через парковку. Ее юбка разлеталась на ветру. Что? Кто? Все было ясно и так, без вопросов. Материнский инстинкт визжал как сирена: дети Лео Керна.

В вестибюле стояла Шанталь, прижимая к себе Коула. Его руки и ноги, розовые и распухшие, безвольно свесились. Лицо было красным и раздутым, как шар.

Шанталь трясло.

– Он не подавился, я проверила. Я знаю прием Геймлиха, в горле нет инородных тел. Понять не могу, что случилось.

Тереза приняла из ее рук Коула. Оказалось, мальчик довольно тяжел.

– Иди к малютке.

Тереза приложила ухо ко рту мальчика. Он дышал хрипло, с присвистом. Веки опухли – глаз не разлепить.

– Ты меня слышишь? – спросила Тереза. – Ты не спишь? – С улицы донесся вой сирен. – Вызови девушке такси, – велела Тереза Тайни. – И позвони Лео Керну, он в «Клуб-Кар». Я поеду с мальчиком в больницу.

Тереза со своей ношей бросилась навстречу «Скорой». Подскочил парамедик, подхватил мальчика на руки.

– Он без сознания, – сказала Тереза. Кожа Коула приобрела пунцовый оттенок, как у вареного омара. – Он что, умирает?

Водитель «Скорой» распахнул двери, уложил мальчика на носилки и задвинул внутрь.

– Поедете с нами? – спросил он Терезу. – Вы – бабушка мальчика?

– Нет, но поеду, – ответила она. При слове «бабушка» заныло сердце. Подогнув юбку, она забралась в салон, и машина помчалась к центру города.

Врач «Скорой» приподнял пациенту веки.

– У мальчика шок, – сказал он. Накрыл Коула одеялом, измерил давление. Вынул из саквояжа шприц, вонзил иглу в вену.

– Что вы делаете? – спросила Тереза. – Я не мать ему и не бабушка, но вам разве не требуется разрешение?

– Небольшая анафилактическая реакция, – пояснил медик. – Тяжелый аллергический отек, сопровождающийся крапивницей, пониженным кровяным давлением и потерей сознания. Дыхание затруднено, потому что глотка сильно распухла. Он ел орехи? Морепродукты?

– Кажется, устриц, – проговорила Тереза. Ей все не давала покоя фраза «небольшая анафилактическая реакция». Это все равно, что сказать, у нас небольшой инфаркт или небольшой рак. Пониженное давление, шок и потеря сознания уже само по себе звучало плохо. – Так значит, он аллергик?

– А вы сами посмотрите, – сказал врач. – Похоже на несварение?

– Он что, умрет? – вновь спросила Тереза. Если успеешь себя подготовить, то будет легче справиться с потрясением. Так по крайней мере ей казалось. «Неужели конец?» – пронеслась мысль. Совсем недавно, еще и полугода не прошло, она ехала в «Скорой помощи»; на каталке лежал Билл, белый как полотно, весь в испарине. Тогда еще думали отправить его на вертолете в Денвер. Вертолет, по всей видимости, предназначался для умирающих. В тот раз Тереза ни за что не смогла бы выговорить эти слова. Cейчас она поняла, что в своих ожиданиях ей было легче отталкиваться от худшего. Если не показывать, что тебе страшно, то смерть раздумает и уйдет.

У врача были рыжие волосы, совсем как у Сесили. Молоденький, может, на пару лет старше ее дочери. Он улыбнулся и похлопал Терезу по плечу:

– Да не волнуйтесь, с ним все будет в порядке.

В больнице Коула переложили на каталку, а медсестра протянула Терезе бланк для заполнения.

– Я ему не бабушка, не мать и вообще не родственница. Даже дня рождения его не знаю. Сейчас приедет отец мальчика.

Через минуту в приемный покой вбежала Шанталь со спящим младенцем.

– Все, меня теперь точно уволят, – пробормотала она.

Тереза приняла у нее ребенка и кивком велела садиться. Поцеловала душистую макушку малышки, и этот запах навеял ей воспоминания о Сесили в нежном возрасте. Крохотный милый комочек, такой родной. Ах, малышка-малышка…

Шанталь всхлипнула:

– Креветки, устрицы. А потом – бах!.. Ну и поездочка. Кошмар.

В приемную ворвались Лео, Фред и Барт. Видок у них был тот еще. Галстуки на боку, глаза вытаращены, они все примчались как на пожар.

– Что случилось? – первым делом спросил Лео. – Где Коул? Мне надо увидеть сына.

Тереза прижала палец к губам:

– У Коула аллергическая реакция на устрицы. Поговорите с медсестрой, она все объяснит. Вам надо заполнить какие-то бумаги.

– Да к черту бумаги! Я должен увидеть сына! Мне звонят в ресторан и сообщают, что ребенка увезла неотложка!

Он гневно таращился на Терезу, словно в случившемся была виновата она. И как на него обижаться? Он ведь любил своих детей, забыв при этом, что если любишь их всей душой, всем сердцем, то тем самым подписываешь себе приговор: вечный страх и вечная боль.

Лео убежал в сестринскую.

– Предположительно реакция на устриц, – объяснила Тереза братьям. – Он стал краснеть, раздуваться и незадолго до приезда «Скорой» упал в обморок. Врач сделал ему укол. Прогноз благоприятный.

Лео вернулся с планшеткой в руках.

– Мне не разрешили с ним увидеться. Пока. Говорят, скоро выйдет врач. Я не понял, что это значит. У Коула аллергическая реакция на моллюсков, – добавил Лео, взглянув на Фреда. – Ты знал об этом?

Тот покачал головой.

– Барт, а ты знал, что у Коула аллергия на морепродукты?

– Нет, пап, не знал.

– Я тоже не знала, – откликнулась Шанталь. – Иначе не разрешила бы их есть. Он попросил, я ему дала. У меня и в мыслях не было…

– Я не знал, что у него аллергия, – пробормотал Лео. – Я ничего об этом не знал!

Он рухнул в литое пластиковое кресло.

Барт похлопал отца по спине:

– Все обойдется, пап.

– Да ничего не обойдется! – взорвался Лео. – Ведь наверняка мамаша все прекрасно знала, только ее нет теперь в больнице. Ушла и даже не сообщила мне такие важные сведения! А сколько еще она от меня утаила! Я не знал, что у Коула аллергия, я понятия не имею, как прекратить его вечное нытье, и вообще не представляю, как воспитывать маленькую девочку. У меня всегда были одни мальчишки, но я и про них ни черта не знаю!

Какое-то время все молчали. Потом заговорил Фред:

– А может, Коул впервые ел креветки, и про его аллергию никто не знал просто потому, что он прежде их не пробовал.

– Вполне возможно, – ответила Шанталь. – Я никогда не видела, чтобы он ел что-нибудь, кроме хот-догов и макарон.

Фред взъерошил седеющие волосы отца.

– Выходит, если бы Келли была здесь, она тоже ничего не знала бы про аллергию.

– Ты рассуждаешь как адвокат, – вмешался Барт. – Хоть для чего-то Гарвард сгодился.

В приемный покой вышел лысый человек в синей униформе.

– Мистер Керн? Миссис Керн?

– Вы врач? – спросил Лео.

– Меня зовут доктор Манискалько, – ответил тот, протянув для пожатия руку. – Приятно познакомиться. Коул скоро придет в себя. У него аллергическая реакция на какой-то морепродукт. Мы сделали ему укол эпинефрина и кортикостероидов. Так что отечность снимем. Отныне ему запрещено есть морепродукты. Если бы его не доставили вовремя, последствия могли быть самыми серьезными.

– Но он теперь в порядке, доктор? – спросил Лео. – Мы можем забрать его домой?

Доктор кивнул, и Лео ушел следом за ним по коридору. Вернулся он через несколько минут с Коулом на руках. Мальчик смотрел перед собой широко открытыми глазами, его густые ресницы подрагивали, и он сосал палец. Тереза вздохнула с облегчением.

Билл не ложился, дожидаясь ее прихода.

– Скажи мне одно, – с порога начал он, – нас засудят?

– Нет, – ответила Тереза.

– Хорошо. Знаешь, у них адвокатское семейство. Я разнервничался. Только проснулся, увидел сандвичи, еще подумал, а с чего это я вдруг ем один, решил позвонить Тайни. Представляешь, сквозь сон даже сирен не расслышал. – Он взял Терезу за руку, и она опустилась на пол перед его креслом, чтобы ему удобно было массировать ей плечи. – Ужас какой-то, да?

– Бывало и хуже, – проговорила Тереза. – Я, правда, успела перепугаться. В общем, с мальчиком ничего не случилось, так что все скоро придут в себя.

– Еще бы, пережить такое – вмешательство Терезы Эллиотт, – поддел ее Билл.

Больше всего на свете в тот момент Тереза жаждала возвращения Сесили. Хотелось увидеть дочку, узнать, что с ней все в порядке, что она в безопасности. А еще хотелось как следует выспаться.

– У нас завтра четырнадцать выезжающих, – напомнила Тереза. – И всего три горничные. И еще завтра День памяти павших.

Утром он нежно и трепетно любил Терезу. Целовал ее веки, из-под которых сочились слезы. Она прижималась к нему, и, когда Билл вошел, ее всхлипывания утихли. Вот уже тридцать лет Тереза была верной женой Билла, а он все никак не мог поверить, что любовь бывает такой необъятной. В то утро любовь смешалась с горечью утраты.

– Я люблю тебя, – сказал Билл.

– Я знаю.

Один час в постели – и словно гора с плеч упала, груз тяжких воспоминаний, что они так долго носили в себе. Хотя Билл, наверное, в одиночку нес всю тяжесть этой боли, которая с годами у Терезы меркла, увядала. По крайней мере он очень сильно на это надеялся.

Двадцать восемь лет назад Терезе было тридцать, Биллу тридцать два. Тереза носила их первенца, шел восьмой месяц. Билл работал под началом отца в «Пляжном клубе». Номеров тогда еще не было, хотя Билл с Терезой уже собирались повидаться с архитектором и предложить Большому Биллу мысль: совместить «Пляжный клуб» с отелем.

Они хотели, чтобы из номеров открывался вид на океан. Их грела мысль, что они делают это для будущего ребенка. Приятно было помечтать о том, как отель перейдет по наследству к их сыну.

Что случилось потом, никто так и не смог объяснить. Тереза поехала в город пройтись по магазинам, и вдруг живот пронзила острая боль. Опершись о буфетную стойку в аптеке Конгдона, она позвонила врачу. Тот отшутился, посоветовав поменьше трястись в джипе по булыжной мостовой. В ту ночь Тереза попросила Билла пощупать ее живот, посмотреть, толкается ли ребенок. «Скажи, что ты чувствуешь, как он толкается!» Билл положил ладони на ее голый живот и потер его, словно хрустальный шар. Он даже услышал гулкие удары, чуть позже поняв, что это колотится сердце Терезы. А больше ничего.

Посреди ночи Тереза позвонила врачу, и тот согласился принять их в больнице. Биллу запомнилось, как они ехали. Ни «Скорой помощи», ни сирен. Просто тихие и тягостные минуты в собственной машине. Билл представлял себе, как он извинится перед доктором Стивенсоном за то, что без всякой причины вытащил его из постели. «Понимаете, это наш первый ребенок, и мы чуть-чуть перенервничали».

Однако извиняться не пришлось. Ребенок был мертв. Доктор Стивенсон вызвал искусственные роды, и тринадцать часов Тереза тужилась. Билл стоял рядом, и оба плакали. Тереза кричала: «Так не честно!» Билл надеялся – Тереза, наверное, тоже, но Билл этого так никогда и не узнал, – что врач ошибся и ребенок жив. Тереза била руками по железным перилам кровати, стараясь причинить себе боль. «Так не честно!» – кричала она, и никто – ни Билл, ни медсестры, ни даже врач – не пытался убедить ее в обратном.

Это был мальчик. Превосходно сложенный ребенок, нормально развившийся маленький мальчуган. Только кожа у него была серого цвета, и сам он был холодным на ощупь, когда Билл взял его на руки. Медсестра вышла, оставив родителей с младенцем, и разрешила Биллу держать его на руках, сколько вздумается. «Так вам будет легче», – сказала она. Билл с Терезой оба держали его на руках. Держали по отдельности, держали вместе, на несколько минут став полноценной семьей.

Вот и теперь, спустя двадцать восемь лет, лежа с женой в теплой постели, Билл по-прежнему помнил, каково это – держать на руках мертвого сына. Они назвали его Вильям-Тереза Эллиотт и похоронили на кладбище на Сомерсет-роуд, хотя до той поры всех членов его семейства кремировали. О кремации они не могли и помыслить. Что от малыша останется? Горстка пепла, которую тут же развеют по ветру?

После похорон Билл дал себе клятву каждое утро заниматься с Терезой любовью. Поначалу ему приходилось заставлять себя, он двигался словно робот. Ему было страшно, что она вновь забеременеет, и страшно, что этого больше не случится никогда. В любом случае, он считал это лучшим способом доказать свою преданность, и ежедневные занятия любовью стали естественными, как просыпаться, как открывать глаза.

Десять лет спустя, когда Терезе исполнилось сорок, а Биллу сорок два и он распрощался с надеждой обзавестись детьми, Тереза вновь забеременела. Девять месяцев ожидания превратились в девять месяцев молчаливого страха. И в итоге у них появилась Сесили, маленькая рыжеволосая бестия, которая брыкалась и вопила. В общем, была жива.

Тереза встала с кровати и вытерла набежавшие слезы.

– Я его по-прежнему люблю. Я помню нашего малыша.

– Да, – сказал Билл. – Я тоже.

Он полежал в постели еще несколько минут, прислушиваясь к звукам льющейся воды из душа, и прошептал:

Поэтому пугаете напрасно Тем, что миры безмерны и безгласны, И небеса мертвы. Здесь. За дверьми, Пространства столь же пусты и ужасны…[4]

– «Столь же пусты и ужасны», – повторил он.

Билл всей душой любил жену и дочку, любил так, что его распирало изнутри. И все же время от времени он ощущал какую-то пустоту. Сына бы ему, сына. Вот бывало, смотрит на Мака, когда тот смеется, запрокинув голову, или сказанет что-нибудь этакое, и тут же пронесется мысль: «А ведь на его месте вполне мог быть мой сын. Это он ремонтировал бы светильник. Мой сын. А почему бы Маку не стать мне сыном?»

В День памяти павших Мак крутился как белка в колесе. Ни минутки свободной не выдалось, чтобы подумать о родителях. Впрочем, он их и так никогда не забывал. Однажды, на ночь глядя, Марибель спросила: «А если бы тебе предложили возвратить их на час, ты бы согласился?» Мак ничего не ответил, только молча отвернулся к стене. Его снедала тоска. Как же не хотеть, чтобы родители восстали из небытия! Заглянуть им в глаза и сказать, как сильно по ним соскучился. Но даже если бы такое и было возможно, он все равно не решился бы, ведь рано или поздно их придется отпустить. Сознательно лишиться во второй раз.

Марибель, единственная из всех, вытянула из него рассказ о том несчастье. А дело было так. Мак поехал с друзьями в кино. Потом Джош Пауэл повез его домой. Едва свернули на грунтовку, что шла напрямик мимо кукурузных полей, Мак издали заметил у крыльца машину шерифа. Без мигалки, без всяких примочек, как по телевизору показывают. Шерифа он сразу узнал – много раз видел на школьных собраниях. Тот сидел на ступеньках, положив на колени шляпу. Увидев Мака, он поднялся, положил ему руки на плечи и без долгих предисловий сообщил: «Твоих матери с отцом больше нет. Они погибли».

– Что ты почувствовал в тот момент? – полюбопытствовала Марибель.

Мак изумленно уставился на нее.

– Когда почувствовал?

– Когда узнал, что их не стало.

Мак тяжело сглотнул.

– Без понятия. Я ничего не помню, стараюсь как-то пореже об этом вспоминать. Знаешь, я не скакал от счастья. Зачем ворошить…

– Ты подавляешь свои эмоции, – прокомментировала она.

– Ну ладно, меня вырвало. Прямо на мамины рододендроны. Еще стыдно было перед шерифом, что я у всех на глазах…

– Ты плакал? – спросила Марибель.

– Не помню.

– Плакал, скорее всего.

– Да не знаю я, плакал – не плакал! Говорю, все забылось. Помню только шерифа с этой его дурацкой шляпой.

С тех самых пор как Дэвид Прингл позвонил ему и попросил принять хоть какое-нибудь решение, Мак постоянно ловил себя на том, что вспоминает ферму, и запах земли, и амбар, и хлев. Вспоминалась щетинистая спина свиноматки и поросята, которые визжат, словно дети малые. Он покинул родные места, но отчий дом не стоял в запустении. Он оставался таким, каким был в день отъезда Мака. Спальня с призами, спортивный календарь с девушками в купальниках за восемьдесят пятый год и «валентинка» от Мишель Вайковски, приколотая на памятную доску, – все оставалось по-прежнему. Никто не убрал вещи из родительской комнаты. В шкафу по-прежнему висел рабочий комбинезон отца и мамины платья. В расческе остались ее поблекшие волосы. С кухни убрали всю еду, а соленья остались нетронутыми; она закатывала их собственноручно.

– Пусть банки стоят в холодильнике, – попросил Мак Дэвида Прингла. – Мама говорила, эти запасы вечные.

Мак, конечно, понимал, что есть в этом что-то нездоровое – оставить все как есть. Наверное, по округе уже ходили слухи, люди перешептывались. Возможно, дом превратился в легенду. «Двенадцать лет, с тех самых пор, как муж с женой разбились на машине, все так и стоит нетронутым. Обитель призраков». Из года в год Дэвид Прингл уговаривал Мака прибраться там, вынести лишнее и пустить жильцов, но в ответ получал категорический отказ. Мак не желал расставаться с частичкой прежней жизни. Жизни до смерти родителей. Дом стал чем-то вроде музея, куда можно при желании в любой момент вернуться. Если на это, конечно, хватит храбрости.

В честь Дня памяти павших Мак отпустил Лав пораньше – все выходные она трудилась как пчелка – и сам занял место в конторке портье. Он представлял, что рядом, чуть поодаль, стоят его родители. «Вот наше фойе». Эти лоскутные одеяла Мак лично вывешивал каждый год. «А там – океан. Красиво, правда?». Паром забирал толпу отъезжавших на материк. «А вон та молодая пара съезжает». Смуглые щеки, белые лбы, из спортивных сумок торчат велосипедные шлемы.

– Здорово отдохнули. – Довольный мужчина протянул Маку карту «Американ-экспресс». (Лучше б родителям не знать, какие деньги выкладывают за здешние номера.) – Большущее вам спасибо.

– Да-да, и хорошо, что вы посоветовали нам прокатиться на Алтарную гору, – живо добавила женщина. – Невероятное зрелище.

У входа молодую пару ждало такси. Уходя, они коснулись пальцами деревянных игрушек Терезы, словно на удачу.

«Видите? Они счастливы. Я подарил им улыбку», – сказал бы Мак родителям.

Когда он обернулся, в холле не было ни души.

Это день был днем воспоминаний. Скажем прямо, у Лейси Гарднер имелись и другие поводы помянуть мужа добрым словом. Хотя бы восемнадцатого августа – день его рождения, или одиннадцатое ноября – годовщина свадьбы, или День святого Валентина – когда, по прихоти судьбы, Максимилиана не стало. К тому же, что ни говори, а это день – это день ветеранов, ведь правда? Да к черту детали. Какая, в сущности, разница? Сегодня она пригласила на коктейль новенького коридорного, и он засыпал ее вопросами о Максимилиане, заставив пуститься в долгие и подробные воспоминания.

– А чем занимался ваш муж? Кем он был по профессии? – спросил Джереми. (В начале знакомства он представился Джемом, но имя «Джереми» нравилось ей больше.)

– Банкиром.

Паренек согласился выпить виски, заработав очко в свою пользу. Лейси налила два стакана и поставила на журнальный столик. Джереми сидел на диване и рассеянно вертел в руках снимок Максимилиана, сделанный в последнее лето его жизни. Цветущий и загорелый, тот стоял на террасе их дома на Клифф-роуд.

– Это он? – полюбопытствовал Джереми.

– Собственной персоной, – ответила Лейси. – Максимилиан Перси Гарднер.

Она встала, прошла на кухню, хотя в ее крошечном домике гостиная, столовая и кухня были единым целым, и стала рыться в холодильнике в поисках сыра. Положила на тарелку несколько ломтиков бри и галеты, и тут в дверь постучали. Это Ванс принес ведерко со льдом. Боже правый, она забыла положить в напитки лед и даже не заметила!

– Да явится разносчик льда! – приветствовала его Лейси.

Зубы стиснуты, лицо – неподвижная маска. Этому молодому человеку надо быть поулыбчивее, ему пойдет. Она беспрестанно об этом твердила, да все без толку. Теперь он еще и обрился! За какой такой надобностью? Уж не вступил ли в какую-нибудь шайку?

– Свободу люблю, – объяснил Ванс. – Приятно, ветерком обдувает.

Ванс заглянул в гостиную и засек расположившегося на диване напарника.

– Я бы пригласила тебя присоединиться, – торопливо пробормотала Лейси, – но ведь ты на работе. А ничто так не портит дружеские посиделки со стаканчиком виски, как неотложные дела.

– Да ничего страшного. – Ванс опустил на стойку ведерко со льдом и попрощался: – Все, пока.

– Спасибо! – крикнула Лейси вслед. Взяла со столика сыр и галеты и пошла за льдом. Если хочешь принимать в доме гостей, придется пошевелиться.

Когда она с ведерком и льдом добралась наконец до журнального столика, Джереми стал уплетать сыр. Лейси опустилась на стул, чуть передохнуть, и он прекратил жевать. Она заметила, что фотография Максимилиана, которую разглядывал паренек, лежит лицом вниз на диване.

– А теперь расскажи о себе, – сказала Лейси. – Откуда ты родом? Из какой семьи?

– Я вырос в Фоллз-Черч. У моего отца свой бар.

– Правда? Настоящий бар? – удивилась Лейси. – А братья-сестры у тебя есть?

Джем отправил в рот очередной крекер.

– Сестренка, младшая. У нее булимия. Родители водят ее к психотерапевту. Вы ведь знаете, что такое булимия? Сначала она наедается до отвала, а потом опустошает желудок.

Джереми закинул крекер в рот.

Лейси пригубила из бокала. Тут Джереми вновь заинтересовался фотографией.

– Ваш муж похож на одного актера, давнишнего. Дугласа Фэрбенкса. А сколько вы с ним прожили?

– Сорок пять лет, – ответила Лейси. – Я поздно вышла замуж. Мне тогда стукнул тридцать один год. Я делала карьеру, и многие, включая моего собственного отца, считали меня безнадежной старой девой. А вот Максимилиан взял и женился.

– Сорок пять лет в браке, надо же, – проговорил Джереми. – Много у вас детей?

Лейси частенько думала, а есть ли формула, чтобы рассчитать, сколько вопросов должен задать человек, прежде чем ляпнет бестактность, наступит на больную мозоль и спросит как раз о том, от чего заноет сердце. У Джереми это получилось на удивление быстро. Тяжко поднимать больную тему.

– Одна я. Поздновато мы поженились.

Джереми угостился крекером.

– Я так понял, вам было чуть больше тридцати. Это ведь не возраст.

– Для нас оказалось поздно, – возразила Лейси. Всю жизнь она видела причину своей бездетности в возрасте – к тому времени как Максимилиан вернулся с войны, ей стукнуло тридцать четыре, хотя в последние годы, после множества телевизионных программ о бездетных парах, она стала понимать, что ее бесплодие могло быть вызвано бесчисленным множеством других причин. Когда все их попытки оказались неудачными, Лейси загорелась идеей взять приемыша, но Максимилиан был категорически против. Они даже крупно повздорили, в первый и последний раз за сорок пять лет совместной жизни. Никакого усыновления – и точка! Он упрямо стоял на своем и в этот момент совсем не походил на человека, за которого она когда-то вышла замуж. В качестве аргумента Максимилиан рассказал ей историю одного парня, который вот так же усыновил дитя, а потом оказалось, что ребенок на четверть японец. «Ну и пусть, – возразила Лейси. – Хоть на четверть, хоть целиком. Какая разница?» «Ты не была на войне», – отрезал Максимилиан. Да, это правда. Лейси не довелось пережить ужасов войны, однако это не имело никакого отношения к теме их разговора. Ей просто хотелось ребенка.

Лейси бросила взгляд на фотографию Максимилиана, которую Джереми бережно водрузил на стол. Они прожили хорошую жизнь. Полную и разнообразную, насыщенную работой, поездками и встречами с интересными людьми. Вот только Максимилиан не сдержал своего обещания быть рядом до конца. Он умер во сне. И ведь даже не болел! Просто ушел. Как будто устал жить. Устал, вы подумайте! Они легли вместе, взявшись за руки перед сном, а проснулась она одна. Когда Максимилиан сказал свое веское слово по поводу приемного ребенка, он не догадывался, какую чашу одиночества ей доведется испить.

– Еще будешь? – предложила Лейси.

– Я налью.

– Хорошо, – сказал она, устраиваясь в кресле. – А то я что-то расслабилась.

Джереми приготовил напитки и вручил Лейси ее стакан.

– Расскажи мне, кем ты хочешь стать. Я слышала, в Нантакете ты проездом, а конечная твоя цель – Голливуд.

Джереми кивнул:

– Все верно. Осенью дерну на запад. Хочу быть агентом.

Агентом, подумала Лейси, типа ФБР? Ну уж это вряд ли. Это как будто «шпион». Наверное, ослышалась.

– Агентом? – для верности переспросила она.

– Да, продвигать актеров. Я сам думал стать актером, – продолжил Джем. – Пробовал в университете. Не получилось. Но и бизнес мне нравится. Вот и пришла мыслишка, а почему бы не податься в Лос-Анджелес и помогать там людям. Представлять их, рекламировать, чтобы они получали хорошие деньги. Быть им другом.

Куда катится мир, если тебе платят, чтобы стать другом?

– Замечательная мысль, – ответила она.

Джереми сцапал очередной крекер. Целый день на ногах, ничего удивительного, что мальчик проголодался. Не разогреть ли в горшочке рагу из тушеной меч-рыбы? А может, пусть заночует в ее домике? Впрочем, наверное, это будет уже перебор.

– А как относятся к этому твои родители? – спросила она.

Кусочек крекера встал поперед глотки, и Джереми закашлялся. Видимо, теперь она наступила на больную мозоль. Похоже, булимичная сестра – тема куда менее острая, чем его отношения с родителями.

– Они пока не в курсе. Предки хотят, чтобы я был дома, под присмотром, особенно учитывая ситуацию с сестрой. Чтобы я пошел в интернатуру на хиропрактика или еще кого. Так что про Калифорнию я им пока не сказал. Думаете, я очень плохо поступаю?

– Честно говоря, я вообще не пойму, почему дети так стремятся заслужить родительскую похвалу, – ответила Лейси. – Ее никогда не получить. Чем раньше ты перестанешь питать иллюзии на этот счет, тем счастливее проживешь. Вот, к примеру, я. Папа чего только не делал, чтобы устроить меня в Рэдклифф, а когда я решила заняться карьерой, вдруг стал противиться. Но это меня не остановило. У меня все равно было любимое дело и обожаемый муж.

Лицо Джереми прояснилось:

– Ну да, я тоже так думаю. Не понравится сначала – понравится потом, когда дело выгорит. Еще будут довольны.

– А лучше перестань-ка вообще беспокоиться, что скажут родители.

– Они ж не чужие, – ответил Джереми. – Растили меня, воспитывали.

– От родителя ничего не зависит. Ему остается лишь надеяться на лучшее, – проговорила Лейси. Она всегда считала, что именно такой философии будет придерживаться, если у нее когда-нибудь будет ребенок. Вырасти его, как сможешь, и отпусти на все четыре стороны.

Джереми как-то странно на нее посмотрел. Может, ему было невдомек, чему способны научить человека восемьдесят восемь лет жизни. Когда он поднялся, Лейси немного даже обрадовалась.

– Ну, мне пора, – сказал он. Наклонился и чмокнул хозяйку в щечку, получив еще очко в свою пользу. – Благодарю за хлеб-соль. За сыр и вино.

– Да не за что, приходи еще, – сказала она.

Джереми вышел из дома, аккуратно притворив за собой дверь. Лейси осталась сидеть в кресле. Можно было бы дотянуться до пульта и включить новости с Дэном Разером. Или встать и достать из холодильника рыбу-меч. Однако Лейси так и сидела, неподвижно сложив руки, будто парализованная одиночеством. Потом вдруг, поддавшись импульсу, пнула ногой кофейный столик, и с него с глухим стуком упала фотография Максимилиана. Это было даже приятно на миг, потому что тут ею вновь овладела досада, теперь уже на себя: не самая лучшая мысль проклинать мертвого любимого Максимилиана в такой день.

Глава 3 Золотое побережье

5 июня 2014 г.

Уважаемый Билл!

Я вижу, вы по-прежнему упрямо тянете на себе отель. Вашему упорству можно позавидовать. Мне только не ясно, к чему так себя мучить. На эти деньги вы могли бы приобрести жилье на острове и домик в Аспене в придачу, и жить без забот. Красота!

Должен признать, вы немного сдали. И, кстати, что это за книжка, с которой вы вечно ходите? Библия? Не советую ударяться в религию, опасная штука. Обратитесь-ка лучше в мою веру. Если что, предложение в силе.

С. Б. Т.

В какой-то момент Лав показалось, что один из жильцов не прочь с ней закрутить роман. Мистер Биб из восьмого. Супруги Биб прилетели на собственном самолете. Не сказать, чтобы это потрясло Лав. В Аспене она насмотрелась на богатеев, и на поверку те оказывались обычными, ничем не примечательными людьми вроде тех, с которыми трешься бок о бок в обыкновенной пирожковой. Ничего особенного, за тем исключением, что мистер Биб не просто прилетел, он еще и позвонил из самолета, а подобное расточительство, с точки зрения Лав, говорило о многом. Сходные чувства вызывал у нее любой, кто позволял себе пользоваться телефоном, находясь на борту самолета. Это ведь то же самое, что швырять деньги на ветер. Нет, она не завидовала наличию самолета; ее раздражал телефонный звонок.

А еще вопрос мистера Биба, сможет ли кто-нибудь забрать его из аэропорта.

– К сожалению, нет, сэр. – Слышимость была плохая, и Лав говорила громко. – Вам придется взять такси. Стоянка перед терминалом. Их всегда там полно.

– Я прилетаю на собственном самолете, – не отступал мистер Биб.

Лав уважала политику «Пляжного клуба», а на сей счет существовало незыблемое правило: все гости важны одинаково. Никаких предпочтений, никого не встречают лично, будь то Майкл Джексон, Джордж Буш или мистер Биб.

– Я понимаю, сэр, – сказала она. – Мы с нетерпением вас ждем.

Мистер Биб был красив. Высокий плечистый брюнет с легкой проседью. Белые слаксы, шикарная голубая рубашка и темно-синий блейзер, на ногах – легкие кожаные туфли от «Гуччи». Его сопровождала миссис Биб, мелированная блондинка с темным загаром, в откровенном платье из розового льна. Позвякивая тремя дюжинами золотых браслетов на щиколотках, она гордо вплыла в холл. Эта пара производила впечатление.

Широко улыбаясь, мистер Биб приблизился к стойке.

– Вы – та молодая особа, которой я позвонил из самолета? – спросил он.

Лав поборола желание огрызнуться: вряд ли ее можно было назвать «молодой особой». Беда с этими богачами – относятся к обычным людям так, словно те глупее и ниже ростом.

– Да, – ответила она. – Меня зовут Лав О’Доннел.

– Лав, – просмаковал мистер Биб. – Красивое имя.

– А вы – супруги Биб? – Последнее слово прозвучало как выстрел. – Ваш номер – восьмой, это на Золотом побережье.

– Ага, – кивнул мистер Биб, – Золотое побережье – наша тема.

При этих словах его супруга истерично прыснула. Лав озадаченно на нее взглянула.

– Нервы, – пояснил гость. – Она впечатлительная, а перелет был нелегким.

Лав позвонила в прачечную, где, очевидно, устроившись на автомате для сушки белья, посиживал за чтивом Ванс, и сказала:

– У нас новые гости.

Миссис Биб засмеялась. Было в ее смехе нечто странное, похожее на клекот экзотической птицы в брачный сезон.

– Укатал меня этот самолет, – пожала она плечами.

– Не желаете ли заказать столик в ресторане? – предложила Лав.

– Да, обязательно, – ответил мистер Биб. – Я загляну к вам позже, а пока мне нужно доставить супругу на пляж.

Тут в холле возник Ванс. Едва он подхватил чемоданы, как миссис Биб овладел приступ хохота. Лав стало страшно. Что бы ни находила в Вансе эта особа – цвет кожи, форма головы или еще что похлеще, – лучше бы ей поскорее успокоиться.

Проводив гостей, внушительный коридорный вернулся к стойке и сказал:

– На случай, если ты не заметила: эта дамочка или под градусом, или под кайфом. Знаешь, для богачей делают такую наркоту, что нам и не снилась. А он сунул мне полтинник на чай. Сказал, заглянет к тебе где-нибудь через час, перекинуться словцом.

Ровно через час мистер Биб вновь возник у стойки. Он был уже без пиджака, в рубашке с закатанными рукавами и отчего-то босой. Его белые стопы казались жалкими и незащищенными.

Облокотившись о стойку, он небрежно скрестил руки и вкрадчиво произнес:

– Благополучно доставил жену на пляж.

– Я очень рада, – ответила Лав. Пока его не было, она полистала папку и нашла письмо, в котором мистер Биб подтверждал прибытие. Адрес отсутствовал – имелся лишь номер факса с телефонным кодом 212, что означало Манхэттен. К письму был приложен чек, на котором так же не оказалось иных координат, кроме личной подписи: Артур Биб. «Интересно, – подумала Лав, – как ему больше нравится, Арт или Арти?»

– Вы хотели забронировать столики в ресторанах, – напомнила она.

– Да. Впереди у нас шесть вечеров.

– Обязательно загляните в «Федерал, 21» и во «Времена года». Разок не помешает съездить в Сконсет, пообедать в «Шантеклере». Как вы относитесь к французской кухне?

– Не очень ее люблю, – ответил он и подался чуть вперед. – Скажите, Лав, вам можно доверять?

– Ну… – смутилась она. В каком это смысле? Будем надеяться, он не поделится чем-нибудь эдаким. Глаза мистера Биба отдавали яркой синевой. Лав на минуту показалось, что он тоже под градусом или кайфом. Наверное, нюхнул порошка со своей благоверной, пока добирались сюда на собственном самолете. Впрочем, какая ей разница. Лав не относилась к числу людей, кто с удовольствием смакует чужие недостатки. Лишь бы только не делился интимными подробностями касательно жены. – Да, вполне.

Взгляд мистера Биба скользнул по фигуре Лав с быстротой планирующего перышка.

– Я вижу, вы в хорошей форме. Не составите мне компанию на пробежке? Завтра с утра.

– Компанию? – переспросила Лав. Разумеется, она обязана отказаться. Мак ввел строгое правило: никаких интрижек с гостями, и хотя пробежку с женатым мужчиной интрижкой, наверное, не назовешь, с точки зрения Лав, все шло к этому, потому что все ее отношения с мужчинами завязывались как раз на тренировках.

– Мне нужен кто-нибудь для компании, – пояснил мистер Биб. – Может, вы согласитесь побегать со мной?

Завтра перед работой… Мозг Лав заработал с отчаянной скоростью. Мысли хаотично заметались. Допустим, можно взять спортивную одежду и принять душ в отеле. А вдруг ее кто-нибудь увидит? Мак, Билл или кто-то из гостей? Не решат ли, что пробежки – это вид услуг, и остальные тоже начнут просить? И как на это посмотрит миссис Биб? Поверит ли, что это не больше, чем одолжение с ее стороны? И к чему все эти вопросы о доверии и надежности? И если из-за обычной просьбы возникает столько вопросов, так, может, не так уж эта просьба и проста? Однако самое неприятное – Лав очень хотелось на эту пробежку. Ей нравилась мысль провести с ним час наедине, чтобы сердца бились в унисон и ноги двигались, повинуясь единому ритму. Тревожный симптом, а значит, следует отказаться.

– Спасибо за предложение, но вряд ли у меня получится, – сказала она. – Мне ведь надо на работу.

– Да ну ладно, – протянул мистер Биб. – А как насчет времени после работы?

Лав молила бога, чтобы кто-нибудь сейчас появился в фойе и спас ее. Мак ушел обедать, Билл заперся в кабинете. Лав было и неловко, и лестно одновременно. Да с какой стати он вообще требует, чтобы она тратила на него свое личное время?

– Нет, к сожалению, – как можно решительнее ответила она. – Так что насчет столиков? Будете заказывать? «Времена года» или…

Мистер Биб напрягся и рубанул ладонью воздух.

– На ваш выбор, – отрезал он. – Попробуйте меня удивить. Только не французскую кухню. Ну, а выходные у вас случаются?

– По вторникам, – сказала Лав. – У меня вторник выходной, только…

– Ну так как, я заскочу в понедельник? Пообщаемся.

– Поживем – увидим, – ответила Лав.

– Я начинаю подозревать, что вы мне не симпатизируете, – произнес мистер Биб. – Обидно, знаете ли.

– Не надо обижаться. – Лав нравились его лучистые глаза и волосы цвета соли с перцем. Захотелось нежно назвать его по имени: Артик, Арт… Стоп! Она отвела взгляд. – Я обзвоню рестораны и забронирую для вас столики.

И схватилась за трубку – отчасти, чтобы настроить его на серьезный лад и самой на что-то переключиться. Мистер Биб удалился, шлепая босыми ногами по полу.

Во рту у нее пересохло, и, когда в ресторане подняли трубку, она растерялась, вдруг забыв все слова.

Весь день и весь вечер Лав думала про мистера Биба. Он был красив. Ее к нему тянуло. Чувствовалось в нем что-то такое… чарующее. Может, манера говорить, доверительно облокотившись о стойку. Ну и, само собой, самолет имел значение. Или Лав просто устала ждать, и каждый, кто попадался ей на глаза, автоматически рассматривался как кандидат? Вот уже две недели она торчала за стойкой, а до сих пор ни одного подходящего варианта. И Артур Биб, разумеется, таковым не был. Он лишь удачно им притворялся.

После работы Лав нацепила ролики и покатила домой. В доме на Фарм-роуд вместе с ней жила молодая пара, Элисон и Рэнди. Им было чуть больше двадцати, и они вместе работали в ресторане «Федерал, 21». С Элисон ей повезло: та как раз сидела за столиком регистрации и распределяла места, так что Лав удалось в последний момент пристроить Бибов на вечер. Элисон постоянно приглашала соседку зайти и что-то выпить. «Чтобы познакомиться, надо куда-то выходить!» – говаривала она.

Лав, в общем-то, с удовольствием оставалась дома одна, хотя временами ее мучило одиночество. Дом был маленький, но уютный. Во дворе – мягкая густая травка, садовый столик для пикников. Вот и теперь она пришла с работы, прилегла и попыталась провалиться в сон, но не смогла. Перед глазами стоял мистер Биб. Какая нелепость! Минут двадцать она лежала неподвижно, а потом встала. Натянув шорты, села на велосипед и помчалась в сторону Мадакета. Ей нравилось ездить в сумерках, нравилось крутить педали. Бывало, покатаешься, вернешься домой, что-нибудь приготовишь наскоро… А если погода не подведет, то и на воздухе перекусить неплохо. Потом она читала какую-нибудь книгу на ночь и засыпала. Приятное времяпрепровождение! Однако сегодня, по возвращении с прогулки, ей не сиделось на месте. Помаявшись, она приняла душ, натянула короткую черную юбку и вызвала такси, которое с ветерком домчало ее до «Федерал, 21».

Элисон встретила в дверях:

– Лав! Как здорово, что ты заглянула. Ну что, коктейльчик или желаешь перекусить?

– Коктейль.

Элисон взглянула на часы.

– Через полчасика освобожусь. Займи место в баре. Я к тебе подойду, как управлюсь.

Бар был стильный – повсюду темное дерево и медь. Лав уселась на табурет, откуда обозревался обеденный зал, заказала шампанского у бармена и не успела пригубить – поймала на себе красноречивый взгляд мистера Биба. Тот сидел за столиком и не сводил с нее глаз. Лав притворилась, будто не замечает. Положила ногу на ногу и пожалела, что не научилась курить – было бы чем руки занять. А теперь оставалось только вертеть злосчастный бокал. Обычно, отправляясь в ресторан без подруг, Лав брала с собой книжку или журнал, скажем, «Таймс». Глупо? Ведь так лишь отталкиваешь себя от людей. Супруга Биба сидела к ней спиной и воодушевленно о чем-то вещала, Артур молча слушал, кивая время от времени. Лав обратилась к бармену:

– А можно меню?

Кто-то постучал по ее плечу, она обернулась в полной уверенности, что пришла Элисон, и к своему удивлению увидела Ванса.

– Ванс! Какими судьбами?

На нем были джинсы, твидовый пиджак спортивного кроя и солнцезащитные «авиаторы». Гладкая макушка лоснилась, как лакированное дерево.

Ванс присел на соседний табурет.

– Да я частенько сюда заглядываю. Будешь что-то заказывать?

Зачем ему очки в помещении? Да еще вечером? Похоже, у него какие-то проблемы эмоционального плана. Лав поостереглась бы ужинать с ним за одним столом. Биб видел их вместе в отеле и теперь точно вобьет себе в голову, будто они – пара.

– Да ну, – буркнула она, отодвигая от себя меню. – Я не голодна.

– Попробуй портобелло, не пожалеешь. Пожалуй, я тебя угощу. Вкус – изумительный.

– Не стоит, – отказалась Лав, не без удивления отметив совпадение вкусов: она и сама была без ума от грибов.

– Я настаиваю, – сказал Ванс и сделал знак бармену: – Мне «Дьюарс» для начала и два портобелло.

– А мне, пожалуй, еще шампанского, – попросила Лав, бросив мимолетный взгляд на Биба – тот смотрел на нее в упор. Она удивленно вскинула бровь, он подмигнул, отчего она чуть со стула не рухнула.

Ванс обернулся.

– А-а, нарики, – буркнул он.

– Кто? – переспросила Лав.

– Ну те, из восьмого. Новые постояльцы. Телка с кошмарным смехом.

Лав пригубила шампанского и, устроившись вполоборота, сказала:

– У меня здесь соседка работает.

Голова пошла кругом от той выходки мистера Биба. Лав отыскала взглядом Элис у стойки администратора. Та, посмотрев на Ванса, подняла вверх большой палец. Лав закатила глаза. Ну вот, теперь еще и соседка решит, будто между ними что-то есть. Как случилось, что все ее немногочисленные знакомые собрались именно здесь?

Тем временем Ванс прошептал ей на ушко:

– Хочу кое о чем тебя спросить.

– Знаешь, я тоже, – вскинулась Лав. – Зачем тебе солнечные очки?

– Путешествую инкогнито, – ответил он, подпихнув очки пальцем. – Тут полным-полно наших гостей. Не хочу бросаться в глаза.

Первый, кто в этом заведении любому бросится в глаза, – это крупный афроамериканец с выбритой головой, и никакие очки этого не изменят.

– А почему?

– Не люблю смешивать работу и отдых.

– А-а… – с пониманием протянула Лав. – Ну, так что там у тебя за вопрос?

– Какого ты мнения о Маке?

– Ты же не любишь смешивать отдых с работой, с чего вдруг спрашиваешь о Маке?

– Да забудь про работу, – буркнул Ванс. – Что ты думаешь о нем как о человеке?

– Я его особенно и не знаю, – пожала плечами Лав. – Радушный и приветливый, хороший начальник, и девушка у него симпатичная. Можно сказать, как человек он мне импонирует.

Ванс неодобрительно покачал головой:

– И ты туда же.

– Это куда?

– Ничего не видишь за фасадом, – рассердился Ванс. – Не может человек быть всегда таким веселыми и обходительным! Беспринципность – вот его принцип, а ты ведешься. Поразительно!

– Ну, значит, ведусь, прости.

В противоположной части зала Биб попросил счет; еще через несколько минут супруги встали и направились к выходу. Артур взял жену под руку и вышел из ресторана, не удостоив Лав взглядом. Она была раздосадована. Что за бред! С какой стати ей думать об Артуре Бибе?! Они и повстречались-то только сегодня.

Но вот подали портабелло, и Ванс с увлечением принялся за еду. По счастью, она занимала его больше, чем разговоры. Лав тоже сняла пробу – бесподобно, хотя бы с едой сегодня задалось.

Завтрак в отеле был делом хлопотным. Когда Лав примчалась на работу, Джем вовсю сервировал столы. Здесь были кофе и термосы с кипятком, апельсиновый и клюквенный сок в графинах на кубиках льда, «Гранола» и «Чириоз» в стеклянных коробах, хлопья с отрубями и солодом, молоко, масло, сахар и сливочный сыр. Столовое серебро, тарелки, салфетки и пиалы. В половине девятого в холл вошел Мак с дневной порцией пончиков, кексов, рогаликов и пятью батонами зернового хлеба. Пока Джем расставлял яства на столах, по холлу слонялись «первые ласточки» – те, кто заскочил перехватить чашечку кофе. Прибытие Мака знаменовало начало завтрака. Гости с плохо скрываемым нетерпением устремились к столам – каждый норовил поскорее схватить вожделенный пончик. Лав никак не могла привыкнуть к тому, что творит с людьми голод.

Артур Биб элегантно уложил на тарелку три пончика и разжился стаканом апельсинового сока. Миссис Биб ограничилась кофе. От столика супруги направились к плетеному дивану. Предпочтения у всех были разные. Одни постояльцы любили трапезничать в павильоне, другие – в номерах. Артур Биб предпочитал есть в фойе. Поставив тарелку с бокалом на ковер, он принялся листать газету в поисках интересного раздела.

Вслед за пончиковым безумством наступало безумство газетное. Постояльцам предлагался на выбор широкий ассортимент: «Нью-Йорк таймс», «Бостон глоуб», «Уоллстрит джорнал», «Ю-эс-эй тудей». Газета «Таймс» разлеталась как горячие пирожки. Биб, выходец из Манхэттена, тоже стремился ее заполучить. Он сидел и читал, а Лав с потаенной надеждой поедала его глазами. Ей хотелось, чтобы он оторвался от страницы и взглянул на нее. Она нарядилась в свое самое откровенное платье: коротенькое, в тонкую полосочку с цветками. И тут наконец свершилось. Миссис Биб, прикончив третью чашку кофе, пропищала пронзительным голоском: «Я в ванную, Артур» – и вышла из фойе. Не успела Лав глазом моргнуть, как Биб танцующей походкой направился к ее стойке.

– Вы не поверите, что сейчас случилось, – произнес он как бы невзначай.

Лав окинула взглядом фойе: кое-кто еще подходил к столику за добавкой кофе, но по большей части постояльцы разбрелись по номерам.

– И что же?

– Сегодня мне захотелось съесть кокосовый пончик. К несчастью, там был лишь один. Представьте, я потянулся, хотел было взять, и тут какой-то человек увел его прямо у меня из-под носа.

– Бывает, – пробормотала Лав.

– Я смерил его презрительным взглядом, чтобы он точно знал, кому посмел перейти дорогу. И что бы вы думали? Сейчас беру «Таймс», а там – он, собственной персоной. На первой полосе.

Артур Биб развернул перед ней газету. Лав прищурилась. С зернистой фотографии на нее взирал жилец из семнадцатого, мистер Сонгитта.

– Да, – согласилась Лав. – Могу вас утешить: этот гость занял боковую комнату. Она даже не на Золотом побережье.

И едва она договорила, как из соседней комнаты донеслось сдержанное покашливание. Мак сидел все это время там и слышал их разговор. Разглашать сведения о гостях было категорически запрещено, а тем более, распространяться о том, кто сколько платит. Лав нервно переминалась с ноги на ногу. Да что, в конце концов, с ней творится? Биб ее словно околдовал. Куда делось ее хваленое благоразумие?… Лав мысленно бранила себя, а между тем Артур Биб что-то сказал.

– Простите, я не расслышала.

– Я говорю, хорошо вчера посидели?

– Просто заглянула перехватить бокальчик и встретила коллегу, – торопливо ответила Лав.

Она заранее подготовила ответ, чтоб подчеркнуть: они с Вансом просто сотрудники, а их встреча была случайной. Впрочем, это никоим образом не проясняло того, о чем спрашивал мистер Биб.

– А как вы с миссис Биб? Как вам здешняя кухня?

– Все было просто изумительно, – ответил он и опустил руку на нее ладонь. Мгновение они стояли, словно взявшись за руки. И тут мистер Биб подмигнул. – Вы, как всегда, на высоте.

Он вышел из фойе. Проводив его взглядом, Лав несколько раз глубоко вдохнула. Продышавшись, нацарапала что-то на клочке бумаги и направилась к Маку в кабинет, где тот сидел за заваленным бумагами столом.

– Виновата, я оплошала.

– Главное, ты сама все поняла, – ответил Мак. – Конфиденциальность превыше всего. Не обсуждать гостей, тем более с другими гостями.

Лав вспомнился вчерашний разговор с Вансом. Мак разыгрывает простачка, а сам мотает на ус, будто шпион. Досадное откровение.

– Нам надо кое-что заказать, – вызвалась Лав.

– Что именно? – уточнил Мак.

– Слишком мало кокосовых пончиков.

Лав протянула ему записку – то немногое, что она могла сделать для Артура Биба. Пустячок, а приятно.

Уже днем Артур Биб появился в фойе. На нем были облегающие шорты и белая спортивная рубашка с коротким рукавом. Лав сидела за стойкой на высоком табурете и читала «Повелитель приливов».

Он облокотился на стол и скрестил руки на груди. На запястье блеснул дорогой циферблат.

– Здравствуйте, Лав. Как ваши дела?

Она заложила страницу рекламкой отеля, подняла на него взгляд и улыбнулась. Артур смотрел на нее в упор – и она стойко выдержала его взгляд. Но тут зазвонил телефон, и оба вздрогнули.

Это был Марио Куомо. Он хотел поговорить с мистером Сонгитта. Хорошо поставленным голосом Лав произнесла:

– Переключаю на мистера Сонгитту.

Перенаправила вызов и беззвучно опустила трубку. Ей очень хотелось похвастаться Бибу, с кем она только что разговаривала, но утренний урок пошел на пользу. К нему ее, несомненно, влечет, однако она пока не готова терять работу.

– Вам что-то нужно? – поинтересовалась Лав. – Полотенце, что-нибудь еще?

– Нет, упаси бог, – ответил Биб. – Вот жена моя, та готова часами жариться на солнце, а меня надолго не хватает. Скукота. Я поговорить пришел.

Поговорить, с ней? Он искал ее, он к ней стремился!.. И тут опять зазвонил телефон, Лав кинула взгляд на консоль: Марио Куомо оставался на линии.

– Простите, сэр, господин Сонгитта не отвечает. Не хотите ли передать для него сообщение?

Лав записала имя, фамилию и номер телефона, не забыв прикрыть блокнот от посторонних глаз. Потом повесила трубку и сунула записку в ячейку под номером семнадцать.

– Сонгитта? – полюбопытствовал Артур. – Тот самый, из газеты? А кто его спрашивал? Никак, Алан Гриспен?

Лав сдержанно хихикнула, будто считая предосудительной связь с таким человеком, и поспешно добавила:

– Нет-нет, ну что вы!

Надо было срочно переключиться на другую тему. Усевшись вновь на свой табурет, она поинтересовалась:

– А вы, мистер Биб, чем зарабатываете себе на жизнь?

– О-о, кручусь как могу. Я бы не отказался работать как вы, за стойкой портье. Поверьте, куда больше радости.

– Везде есть свои плюсы и минусы, – проронила Лав. – Удалось вам с утра побегать?

– А как же, – ответил Артур. – Помотался по городу.

– В следующий раз попробуйте велосипедную дорожку. И машин меньше, и местность живописнее.

– Вот сами и покажете мне во вторник, как договорились, – сказал Артур. – Вы ведь обещали, помните? Вторник – ваш выходной.

Лав отлично помнила, что ничего ему не обещала. Ну что ж, вполне в традициях богатеев. Неистребимая вера в то, что «так будет, потому что я этого захотел». Скорее всего, он палец о палец не ударил, чтоб разбогатеть. Полно же вокруг праздных миллионеров, которые только и знают, что валяться на пляжах и летать на собственных самолетах.

– Хорошо. Во вторник, так во вторник.

– Это свидание, – подчеркнул Биб. – Так, где мы сегодня ужинаем?

Лав заглянула в записную книжку, хотя и без того знала ответ.

– «У корабельщика», в восемь.

– Мы с вами увидимся?

Лав замялась. Что он себе нафантазировал? Что она выслеживала его в «Федерал, 21»?

– Нет. Сегодня я дома.

Артур распрямился и отошел от стойки, проронив:

– Очень жаль.

И разумеется, Лав неумолимо влекло к «Корабельщику». Поужинав дома рыбным буритто, она вознамерилась погулять по городу. Съесть мороженого, поглазеть на витрины. Сказано – сделано. Полчаса проторчала в книжной лавке Митчелла, обзавелась там книжкой «Чего ждать, когда вы в ожидании», потом три четверти часа разглядывала нижнее белье в «Топ-дроуэр» и, поняв, что до сей поры носила только спортивное и функциональное, приобрела себе белый кружевной комплект. Потом направилась в безалкогольный бар и заказала детский стаканчик «миндальной радости». Потому что, как и Биб, Лав обожала кокосы.

И вот, к десяти вечера, словно по иронии судьбы, ее принесло на Фэйр-стрит, к самым дверям «Корабельщика». Лав поспешила перейти на другую сторону улицы и, остановившись у ворот епископской церкви Святого Павла, решила почитать расписание служб на предстоящую неделю, хотя и была убежденной католичкой. Неожиданно до нее донесся визгливый, до жути знакомый смех: из ресторана вышли супруги Биб и стали ждать такси. Лав пришла к выводу, что разглядеть ее в кромешной тьме совершенно невозможно, присела на ступеньки у церковного дворика и принялась наблюдать. Артур Биб стоял и, сунув руки в карманы, невозмутимо смотрел, как его жена вытанцовывает на тротуаре чечетку. Та была абсолютно и бесконечно счастлива.

Затем подъехало такси, Биб запихнул жену в автомобиль, забрался сам, пристально посмотрел во мрак – туда, где сидела Лав, испуганно вцепившись в ридикюль, – и послал ей воздушный поцелуй.

На следующий день Артур поинтересовался:

– А не вас ли я видел вчера возле церкви?

Лав всю ночь ломала голову, что ответить, если он спросит.

– Да.

– Хорошо, – сказал Биб и добавил чуть слышно: – Обидно было бы расточать поцелуи незнакомкам.

– Вы и не расточали, можете не волноваться.

– Вот именно. Я послал его вам.

Лав залилась краской. По счастью, Мак был во дворе – мыл машину на стоянке.

– И на том спасибо, – проронила Лав.

– А кто-то говорил, что вечером останется дома.

– Да вот решила по магазинам прошвырнуться, – сказала она и добавила после небольшой паузы: – Книжку купила и кое-что из белья.

Артур хитровато скосил глаза.

– Знаете, о чем я всю жизнь мечтал?

– О чем же?

– Слетать в Антарктику. Как вам такая идея? Жена у меня мерзлячка, она не оценит. А вы? Как вам кажется, там очень холодно?

– Все зависит от того, с кем поехать, – ответила Лав. – Я бы туда скаталась.

– Я так и знал, – кивнул Биб. – В вас жив дух авантюризма. Ну так что, во вторник? Устроим маленькое приключение?

– Устроим, – сдалась Лав.

На вечер у Бибов был заказан столик в «Саммер-хаус» на Сконсете, и, по счастью, Лав сумела воздержаться от вылазки. Вместо этого она села на велосипед и поехала в сторону аэропорта. Там на приколе стояли частные самолеты. Она стояла и разглядывала их, пытаясь угадать, какой принадлежит Артуру Бибу. Наконец Лав остановила выбор на пепельно-сером самолете фаллической формы с красной полосой, как у гоночного автомобиля. Она даже успела помечтать, как полетит на нем в Антарктику, на поиски неизведанного.

Недолгие мгновения наедине с Бибом будоражили ее сильнее афродизиака. «Не буду отвлекать вас от работы», – говорил он, прикрыв ее руку своей ладонью. Просил какую-нибудь книжку, лишь бы был повод коснуться пальцами ее запястья. И как он то и дело напоминал про вторник. Свидание. Ее выходной. Вторник. Это стало кодовым словом, таинственным эвфемизмом, который означал лишь одно: «Отдаться Артуру Бибу».

Что творилось у нее в душе? Временами после его очередного визита она испытывала головокружительный восторг. Ей представлялось, как они вместе побегут по Клифф-роуд, вдыхая полной грудью утреннюю прохладу. Дома она угостит его лимонадом, предложит освежающий душ. Как раз накануне Рэнди и Элисон объявили о своих планах во вторник отдохнуть за пределами острова; невольно возникла мысль о «руке судьбы». О том, что эта связь предначертана свыше. Весь дом будет в их распоряжении. Их захлестнут жаркие чувства, и они подчинятся страсти. Соитие будет жарким и неистовым. А потом он поспешит в отель. Яркая, сладкая, таинственная – вот такой будет связь с Артуром Бибом.

Впрочем, временами в голову Лав приходили и другие определения: безответственная, бессмысленная, аморальная. Ну как можно допустить связь с Артуром Бибом! Мало того, что женат, так еще и гость отеля. На карту поставлен не только его брак, но и ее работа. В среду Бибы уедут. Оплатят счет, сядут в самолет и улетят. Поминай, как звали. Интересно, он сунет ей чаевые? Сама эта мысль казалась чудовищной.

В понедельник Лав с Артуром еще раз уточнили детали предстоящей встречи. Без пятнадцати восемь встречаются в фойе – и на пробежку.

– А дальше – как пойдет, – проговорил Биб и подмигнул.

«Как пойдет». Лав привыкла подчиняться заведенному распорядку. А зачем? Почему бы не поплыть по течению? И с какой стати она заранее все запланировала? Надо относиться к жизни проще.

Рано утром Лав села в такси и в семь тридцать пять была уже у отеля. Она специально приехала с небольшим запасом. Поразмяла ноги, полюбовалась океаном. На горизонте белым пятнышком маячил утренний паром. Чайки швыряли морских крабов на асфальтовую парковку. Билл с Терезой в столь ранний час были дома и, скорее всего, занимались любовью. Впрочем, сегодня на этот счет у Лав не возникло досадливой зависти. Вот он, день, когда и она войдет в круг любящих и любимых. Ей так хотелось стать для кого-нибудь центром вселенной – ну хоть на час. Без лишнего лукавства Лав могла бы признаться: пусть даже эта встреча не подарит ей ребенка, останутся чудесные воспоминания о томительной радости ожидания.

Прошло десять минут, двенадцать. Она занервничала. Неспешно побегала перед отелем, заглянула в окна фойе – а вдруг Артур Биб решил подождать внутри. Но там было темно и безлюдно.

Ровно в восемь к отелю подъехал Мак – сегодня отчего-то пораньше. Укрывшись за углом, Лав наблюдала, как Мак разгружает картонные коробки со свежим завтраком. Потом она украдкой пробралась за павильон и поспешила к боковым номерам, выходящим к воде. Миновала Золотое побережье. Кое-кто из гостей читал, расположившись на террасе. Одна женщина занималась йогой, сидя на коврике. Лав прошла десятый номер, девятый. А вот и восьмой. Дверь закрыта, терраса пуста. Лав продолжила путь и, добежав до номера один, обогнула Золотое побережье с тыла. Задняя дверь номера восемь была так же закрыта. Лав вернулась к фойе в надежде, что они с Артуром где-то разминулись. Взглянула на часы. Шесть минут девятого. Сделав руку козырьком, заглянула в фойе. Джем с Маком накрывали столы. Возле них по своему обыкновению слонялись желающие хлебнуть утреннего кофейку. У стойки стояла Тайни. Артура Биба не было и в помине.

Дверь распахнулась, и Мак стал выволакивать на крыльцо кадки с цветами. Прятаться было поздно – ее заметили.

– Лав? Какими судьбами?

– Да вот, бегаю, – проронила она. Ее так и подмывало спросить Мака про Артура Биба, но она не посмела.

– Погодка в самый раз. – Мак уже включился в «клиентский режим», был разговорчив и обходителен. Если бы Лав разрыдалась, он бы и глазом не моргнул.

– Ну, я пошла, – буркнула она и со всех ног припустила домой. Она выжимала из себя максимум. Быстрее, быстрее, пока не побила свой юношеский рекорд. Пять сорок девять в забеге на десять километров восемьдесят восьмого года. Только у дома Лав перевела дух. Пот струился по лицу, сердце бешено колотилось. В горле встал ком, в висках стучало. Поначалу она обрадовалась, что соседей нет дома и не будет свидетелей ее унижения, но в какой-то момент пустой дом стал тяготить. В нем гуляли ветры. Ветры в доме, ветры в ее одинокой душе.

Она продержалась до десяти. В это время Биб подходил к ее стойке для утренней беседы. Лав набрала номер отеля.

Трубку подняла Тайни:

– Доброе утро, «Пляжный клуб».

Лав прочистила горло.

– Да. Артур Биб у себя?

– Простите, но среди гостей таких нет.

– Да нет же, Тайни. Это я, Лав. Ты путаешь, наверное. Бибы, из номера восемь. Они еще до завтра пробудут.

– Знаешь, – затараторила Тайни, – к ним минут сорок назад заходила горничная, так она сказала, постояльцы смылись со всем барахлом. Я сразу в аэропорт звонить! Их самолет снялся с места в пять утра. Главное, прокатили нас по счетам. Две штуки зеленых!.. Каждый год такое. Хоть раз – да кто-нибудь уедет, не рассчитавшись. Казалось бы, у человека собственный самолет, уж наверное, способен за себя заплатить!.. Смылись посреди ночи, будто гонится за ними кто. А ты-то что звонишь? Что-то хотела? Вы знакомы?

Лав вдруг вспомнился разговор про Арктику. Неужели он действительно загонит жену в такую холодрыгу? Возможно, ему хватит благоразумия так не поступать. Впрочем, положа руку на сердце, ей хотелось, чтобы этот Биб никогда больше не показывался на глаза и вообще был как можно дальше отсюда. Подумать только! В пять утра она лежала в постели в радужных мечтах, слушая птичьи трели. А что, если тогда он пролетал в небе?

– Да ничего, – ответила Лав. – Так просто.

Наутро Лав проснулась с твердым убеждением, что поспешное бегство Артура Биба напрямую связано с ней. Наверное, он испугался собственных чувств. Сболтнул жене про их совместную пробежку, и это стало причиной неожиданного отъезда. Она готова была найти ему уйму оправданий, но факт оставался фактом: Артур Биб буквально растворился в воздухе, и теперь можно было преспокойно расстаться с мыслью о ребенке.

Лав вертела в руках рекламную брошюрку отеля, представляя себе их случайную встречу где-нибудь в Нью-Йорке, как она свалится Бибу на голову, когда из кабинета Мака высунулся Ванс.

– Поди, что покажу, – подозвал он ее настойчивым шепотом.

В фойе было пусто, и Лав шмыгнула в кабинет Мака.

– Ну? Что надо?

– Помнишь постояльцев из восьмого? Ну тех, нариков, что смылись, не заплатив?

– Ты про Бибов, что ли?

– Я вчера убирал их номер и кое-что нашел. Это тебе не шутки.

Он вытащил из-за спины пистолет.

– Из их номера? – удивилась Лав. Блестящий новенький ствол. Она представила, как Артур Биб вертит эту штучку в руках, прицеливается в человека…

– Говорил же, они наркодилеры. Личный самолет – не смешите меня!.. А под матрасом такое. Ну, мы же способны сложить два плюс два.

Ах, вот оно что?! «Кручусь как могу».

– Что ж теперь делать-то? – растерялась Лав. – Надо им позвонить.

По правде, ей хотелось вновь услышать голос Артура. После его отъезда на душе кошки скребли.

– Они что тебе, дураки – телефон оставлять! Тайни вчера обыскалась. Когда Билл бронировал номер, он записал лишь факс, – сообщил Ванс. – Прикинь, пистолет по факсу! Хе!

– Ну, следует им сообщить, что он у нас, – сказала Лав. Сейчас ей больше всего хотелось выслать по факсу себя.

– Тайни уже отправила им факс по поводу неуплаты. Ни ответа – ни привета. Был бы хоть почтовый адрес – организовали б посылочку, а так… Хотя, наверное, нельзя посылать вместе ствол и обойму, – заметил Ванс, и Лав предпочла не спрашивать, откуда он об этом знает.

Ванс отвел пистолет на вытянутых руках и прицелился в окно.

– Паф! – проронил он. – Ладно, я сам разберусь. Ты только скажи мне, если Биб объявится.

Лав вернулась к стойке. Эта находка заставила ее взглянуть на ситуацию под другим углом. Если Артур Биб и впрямь наркодилер, челночит на своем самолете и возит туда-сюда незаконные грузы, то, по идее, надо радоваться, что он так быстро смылся и между ними ничего не произошло. Только вот почему-то легче ей от этого не стало.

Джему Крендаллу не везло. Конечно, новички часто совершают ошибки, но пора бы с этим завязывать. Страшно потерять работу в разгар сезона, когда на остров хлынули полчища студентов. Попробуй-ка, устройся на новое место. И что? Возвращаться домой и пахать в баре отца? Жить в доме с булимичной сестренкой? Джем даже намазал пеной на зеркале: «Прекращай косячить» – и каждое утро, бреясь, видел эти слова у себя на лбу.

Сперва он дал маху с Уорли. Муж и жена из Атланты – весьма крупная, надо сказать, пара. Каждое утро, когда Джем сновал меж столиков, убирая посуду, они подолгу набивали брюхо. Однажды мистер Уорли не постеснялся последовать за ним на кухню, чтобы забрать с тарелки оставшиеся пару кексов с ягодным ассорти, и у Джема, который не понаслышке знал, что такое неутолимый голод, вырвалось: «Еще бы, они самые вкусные».

Несколько дней спустя дородный господин съезжал. Он расплачивался по счетам, и Лав сказала:

– Десятый номер можно убирать. Уорли съезжают.

Облизав сладкие от пудры пальцы (ему позволяли лакомиться остатками трапезы), Джем произнес:

– Одна нога здесь – другая там, – и ринулся исполнять.

Убирать номера после отъезда гостей – занятие не из приятных. Приходилось ворошить постель, сгребать в охапку простыни с пятнами любви, как в шутку называли их горничные. Джем, конечно, тоже был не прочь посмеяться, да только удовольствия это не прибавляло. Пятна любви – еще полбеды. Бывало, он натыкался на что-нибудь похлеще: кровь, мочу, использованные презервативы, комки жвачки и даже еду. В одной постели среди простыней завалялась крабья клешня. Кроме того, Джему надлежало освобождать мусорные корзины, и он, конечно, предпочитал в них не заглядывать. Забирать из ванной грязные полотенца, махровые халаты и коврик – тоже миленькое дельце. Правда, лучше, чем выковыривать из слива комья спутанных волос.

Вот и в тот раз Джем по обыкновению занялся номером Уорли. Телевизор они не выключили, и между делом Джем слушал сводку спортивных новостей. Убрал с кровати плед, снял одеяло, стянул простыни, стараясь не думать о том, как на них ворочались потные толстяки. Снял с мусорки мешочек для мусора, скрутил его и завязал узлом. Тут показали сводную таблицу матчей, и сразу вспомнился отец со своей коллекцией памятных призов позади барной стойки в «Тюремной башне».

Джем заглянул в шкафы на предмет оставленных вещей, проверил ящики письменного стола. Краем уха он слышал, как Ванс хвастался кому-то, что наткнулся в одном из номеров на какую-то обалденную вещицу – может, женское белье или журнал с непристойностями. По счастью, в шкафу и в столе оказалось пусто.

Джем распахнул дверь в уборную – и ахнул: на унитазе с «Телегидом» в руках сидела миссис Уорли собственной персоной. Она выпучила глаза и, разинув рот, уставилась на Джема. Он еще подумал: «Только бы не встала», и тут дамочка поднялась, и взгляду Джема открылся обвисший живот, похожий на рыхлую опару.

– Уходи отсюда! Уходи! – заверещала миссис Уорли, заливаясь краской.

– Простите, мэм, – пробормотал Джем. – Я думал, вы съехали…

Миссис Уорли вскочила с толчка и захлопнула перед его носом дверь. За стеной послышался плач. Джем бросился вон, забыв и белье, и мусор. Он вырвался на свет божий, не помня себя от ужаса и позора. Ватные ноги еле держали. Он бы все сейчас отдал, лишь бы оказаться в своей комнате, запереться на ключ и спрятаться под одеялом.

Убежище предоставила погруженная во тьму прачечная, где по-домашнему пахло стиральным порошком. Джем сидел там, уткнувшись лицом в стопку рыхлых зеленых полотенец, и размышлял, пожалуется на него миссис Уорли или все-таки обойдется. Он пытался думать о чем-то приятном: о том, как здорово было бы пойти сейчас в «Музу» и выпить кружку прохладного пивка, поговорить с симпатичной девушкой в легком платьице… однако из головы никак не выходили белые ляжки миссис Уорли, рыхлые как сахарная вата. Джема чуть не стошнило. И тут в прачечной зазвонил телефон. Это был Мак.

Когда Джем зашел в кабинет, его трясло.

– Съехали? – спросил он.

Мак мрачно кивнул.

– Еще повезло, что она не додумалась обвинить тебя в попытке изнасилования.

Перед глазами Джема вновь возникла яркая картина: миссис Уорли встает с унитаза. Стало страшно, что этот образ будет преследовать его до конца жизни.

– Ну уж нет, – обронил он. – Ни за какие коврижки.

– Вот поэтому умные люди обычно стучат, когда видят перед собой закрытую дверь, – сказал Мак. – Не подставляйся под нелепые обвинения. Нам ведь этого не надо?

Джем отчаянно замотал головой. Мак поморщился и вдруг разразился хохотом.

– Бедняга, – проговорил он сквозь приступы смеха. – Видел бы ты свое лицо.

– Было неловко, – признался Джем.

Мак ухохатывался, и Джему тоже хотелось посмеяться, снять напряжение, но ничего не выходило. Конечно, со стороны это было забавно. Джем в ритме вальса заходит в туалет, исполненный намерений забрать полотенца, и видит там – бац! – великолепную миссис Уорли! Хорошо Маку веселиться – он-то не слышал, как она кричала и как горько потом рыдала.

Мак взял себя в руки и отер глаза.

– Я не злюсь на тебя. Только в следующий раз стучи, ты понял? Это не шутка.

– Понял.

– Извинишься перед ней в письменном виде. Сам виноват.

Джем попытался представить, что принято писать в подобных случаях. «Извините, что я ворвался к вам в туалет»? Стало даже смешно, он почти улыбнулся, но последние слова Мака, «сам виноват», вовремя его отрезвили. Как бы за этим не последовало увольнение и работа в «Тюремной башне»…

– Да, я постараюсь.

Три дня спустя в шестой номер въехал один очень уважаемый человек. Он был столь знаменит, что когда Джем впервые увидел его у стойки портье, то едва смог скрыть восторг. И почему только Мак не предупреждает персонал перед появлением таких звезд? Он бы тогда хоть чистую рубашку надел. Так или иначе, предпочтений в «Пляжном клубе» никому не выказывали, и Джем провожал до номера эту выдающуюся личность, крупного игрока на мировой арене, будто самого заурядного гостя. Молодой коридорный знал этого человека под именем мистер Джи. Так его называли в СМИ, по аналогии с Дональдам Трампом. В руке мистер Джи нес небольшой черный дипломат фирмы «Самсонит». Джем принял у него ношу. Чемоданчик оказался настолько легок, словно был пуст. Парень шел впереди мистера Джи, на ходу тараторя заученный рассказ про горничных и континентальный завтрак с половины девятого до десяти.

– Я не останусь на завтрак, – мимоходом заметил мистер Джи. – Переночую и отбуду. У меня завтра чрезвычайно важная встреча в Вашингтоне.

– Только переночуете? – проговорил Джем. – Ну что ж, зато у вас день впереди, чтобы насладиться погодой.

Погода и впрямь выдалась чудесная. Светило солнце, и океан лучился восхитительной голубизной. Джем прошел по дощатому настилу, преодолел три ступеньки, ведущие к шестому номеру, и замялся, пытаясь нашарить в кармане ключи. В голове не укладывалось, что он вот-вот отворит дверь перед мистером Джи!

Мистер Джи деликатно кашлянул, а Джем все возился с ключами. «Да что ж такое, открывай уже дверь, дурачина! – ругал он себя. – Это же мистер Джи!» Джем открыл дверь и сказал:

– Прошу.

Он опустил на пол его чемоданчик.

– Я – Джереми Крендалл. Обращайтесь, если что-то понадобится.

– Заведи мне будильник на шесть пятнадцать утра, – сказал мистер Джи. – И еще, покажи, как работает этот телефон.

Джем поднял трубку.

– Этот телефон работает так же, как и все остальные, сэр. – Отчего-то в его тоне послышалось ехидство. – Если вам надо выйти на внешнюю линию, нажмите девятку, а позвонить администратору – набираете ноль. – Он опустил трубку и уверенно взялся за будильник. – Что-нибудь еще?

Мистер Джи улыбнулся. Джем улыбнулся в ответ. Они стояли и улыбались друг другу.

– Нет, – ответил мистер Джи. – Спасибо за помощь. – Он сунул руку в карман, но все, что оказалось у него на ладони – горстка мелочи. Несколько пенни и монетка в десять центов. – В другой раз.

– Ерунда, не беспокойтесь. Я с удовольствием вам помог и познакомился. В смысле, приятно было познакомиться. – Джем попятился вон и вышел на террасу, напоследок махнув рукой: – Если что-нибудь понадобится, зовите.

Мака в кабинете не было; через щель в двери Джем заметил Билла, который сидел за столом и читал книгу. Билл был помешан на стихах и по полдня просиживал в своем кабинете без дел: читал стихи, потом закрывал глаза и пытался прочесть их на память. Джема поразило, что появление такой персоны не взволновало Билла. Возможно, он просто не в курсе дел.

Джем постучался в дверь.

– Билл? Я хотел сказать, что прибыл мистер Джи и я проводил его в номер.

Билл нахмурился.

– Хорошо, – сказал он. – Спасибо за информацию.

Тут в кабинет зашла Лав.

– Как только въехал, беспрерывно куда-то звонит, – прошептала она. Лав частенько рассказывала о своих встречах в Аспене, когда туда приезжала очередная знаменитость: Эд Бредли, Шон Коннери, Эль Макферсон. Но теперь даже она была под впечатлением. Уперши руки в бока, она добавила: – Ни минутки покоя, бедняга. Пробудет здесь день, вечером ужин с друзьями, а с утра снова в дорогу. – Лав уже забыла о своей неудаче и постепенно входила в привычную для нее роль тетушки, озабоченной всеобщим благополучием. – А вот интересно, он плавки захватил? Так хочется посмотреть на него в плавках!

Пискнул факс, отбил пару страниц. Мельком взглянув на них, Лав проронила:

– Для мистера Джи, разумеется.

Внесла данные по факсу в свой журнал и протянула листки Джему:

– Ну что, окажешь честь?

Джем вновь отправился в шестой номер. Листки трепетали на ветру. А если он уронит их? Если расшвыряет по ветру факс мистера Джи? Об этом было страшно подумать. Так хотелось прочесть, подсмотреть хоть краешком глаза… Нет, нельзя, надо уважать чужую частную жизнь.

Джем постучался в дверь.

– Это Джереми Крендалл, – проговорил он громко и уверенно.

Дверь отворилась. На пороге стоял мистер Джи с телефоном у уха, по-прежнему в деловом костюме. Он вопросительно посмотрел на Джема, и тот протянул ему заветные страницы. Мистер Джи принял факс, взглянул на него и потянулся в карман за мелочью. Вытащил все ту же горстку медяков и, покачав головой, ссыпал их Джему в ладонь.

– Спасибо, – проговорил тот.

Вернувшись в фойе, он внимательно изучил содержимое кармана. Там оказалось тринадцать центов.

Вечером Джем поел от души: съел три сандвича с арахисовым маслом и выпил две банки теплого спрайта. А еще написал первое письмо домой. Отец его был человеком известным, в Фоллз-Черч его знали все. Хозяин «Тюремной башни», член клуба «Ротари» и клуба «Киванис». Образцовый гражданин. Джем, как и отец, мог бы стать уважаемым горожанином, но ему хотелось чего-то большего.

«На работе у меня все хорошо, – писал Джем. – Угадайте, кого я встретил сегодня в отеле. Мистера Джи!» Джему хотелось показать родным, что он прекрасно способен жить вдали от дома, отлично работать и быть на хорошем счету. «Я получил от него чаевые – тринадцать центов!» Джем полагал, что если он даст отцу повод для гордости, расскажет новость, которой тот сможет поделиться в «Башне» – а встреча с мистером Джи была новостью перворазрядной, – то отец не станет так уж сильно возражать, когда придет пора заикнуться о Калифорнии. Впрочем, как сказала Лейси Гарднер, молодой человек не должен принимать в расчет мнение родителей. Как бы там ни было, а в Калифорнию он все равно поедет, понравится это старикам или нет.

По ходу дела Джем вспомнил про сестру, Гвенни. За обедом она, как и все, ела от души. Жареная курица, отбивные и шоколадный торт, а потом шла к себе наверх – или выходила во двор (как ни старались родители, а отловить ее не могли), – и ее выворачивало наизнанку. А еще Гвенни превратилась в вечный двигатель. Если она на телефоне с подружками, то шагами дом меряет, посреди ночи может встать и отправиться на пробежку, пока предки спят. Ела стоя, а если приходилось садиться, то беспрерывно болтала ногой под столом. Как он подумал о ней – сразу стало и грустно, и пусто.

«В общем и целом, все у меня в порядке. Думаю, поднаберусь за лето ума и опыта. – А вот это должно маме понравиться. – Люблю, скучаю! Джем».

Утром следующего дня, по пути на работу он отправил письмо родителям. В кармане позвякивали тринадцать центов. Он будет носить их с собой до конца лета, на удачу. Уже на подходе ему померещился мистер Джи на ступенях у входа. Джем посмотрел на часы: пять минут девятого. Рядом с постояльцем стоял Мак с упаковкой пончиков.

– Джем! – позвал он.

Тот поспешил к парадной, предчувствуя, что случилось неладное. Мак и мистер Джи – оба были чем-то явно расстроены.

– Джем, ты вчера будильник завел? – спросил Мак.

Джем попытался пробиться сквозь пелену вчерашних воспоминаний. Завел или не завел? Ну все, конец его светлым надеждам. Но ведь он точно помнит, что сидел на этой самой кровати и нажимал на кнопки. Ставил будильник на шесть пятнадцать.

– Он не сработал, – тихо проговорил мистер Джи и, устремив взгляд в небо, добавил: – Не говоря уж о том, что мне пришлось звонить и отменять встречу с президентом.

С тем самым, президентом США? Джем схватился за живот.

– Боже мой, сэр, – пролепетал он. – Простите меня.

– Я, конечно, прощу, только это не поможет мне оказаться на самолете, который улетел час назад, – покачал головой мистер Джи. – И не исправит оплошность перед президентом.

К отелю подъехало такси. Джем потянулся к «самсониту», но Мак его опередил.

– Я сам, – буркнул он. – Иди, жди меня в кабинете.

Несколько минут спустя Джем плелся по пляжу за Маком в направлении шестого номера.

– Я же спрашивал тебя на собеседовании про будильник, – сказал Мак. – Ты сказал «да», помнишь?

– Да, – хмуро подтвердил Джем. Он думал сейчас о письме и тысячу раз уже пожалел о своей поспешности. Не стоило его отправлять. Представилось, как мать толкает тележку в торговом центре и рассказывает буквально всем знакомым о том, что Джем повстречал самого мистера Джи. Одного только она не знает, что Джем по-крупному облажался, собственноручно запоров встречу мистера Джи с президентом Соединенных Штатов.

Оказавшись в номере, Мак взял в руки будильник.

– Да, стоит на шесть пятнадцать, – проговорил он, и на миг Джема захлестнула волна благородного негодования. И тут Мак добавил: – На шесть пятнадцать вечера. Видишь две буковки, «PM»? «Пи-Эм» – это значит…

– Я понял, понял, – вклинился Джем.

– Видимо, он прозвонил, когда мистер Джи вышел из номера – на ужин, наверное.

– Я извинюсь перед ним в письменном виде, – сказал Джем. – Сейчас же сяду и напишу.

– Не надо ничего писать, – отрезал Мак. – Ты и так злоупотребил его терпением. Постарайся лучше включить мозги. Сделай так, чтобы я не чувствовал себя остолопом из-за того, что принял тебя на работу. Все, приступай к своим обязанностям.

Притулившись на лавочке перед магазином «Стоп энд шоп», Джем грыз полтушки курицы-гриль. Миновал уикэнд, полный глубокого уныния, и наступил понедельник, выходной день Джема. Уныние было вызвано недавним инцидентом с мистером Джи; паренек был настолько подавлен, что хотелось запереться дома и никуда не выходить. Наступило пятнадцатое июня, и Джем подумывал о том, что давненько не выбирался в бар – в последний раз это было в мае, когда они с Вансом сыграли партию в пул в заведении «Чикен бокс». Джем понимал, конечно, что если никуда не выходить, то и с девушкой, пожалуй, вряд ли встретишься, но был слишком застенчив, чтобы в одиночку шататься по барам. К тому же отец частенько говаривал, что если человек отправляется в бар один, он идет, чтобы напиться, ну и – «сам понимаешь, что это значит».

А если человек один сидит, притулившись возле магазина, и грызет несчастную курицу, или один направляется на пляж, что было следующим пунктом на повестке дня, – значит ли это то же самое? Да, Джем чувствовал себя неудачником, полным лузером. Не в состоянии справиться с простенькой работенкой, вечно запарывает элементарные задачи и за пять недель на острове так и не завел себе друзей. И это – Нантакет. Что будет, когда он окажется в Калифорнии?…

На парковке перед магазином был настоящий аншлаг. Машины рядами стояли у входа и кое-как выползали на Плезант-стрит. «Это все отдыхающие, – подумал Джем. – Приехали затариться мороженым, булочками для гамбургеров и свежей арбузной нарезкой».

Он впился зубами в куриную ножку, когда на глаза ему попалась женщина, которая катила к своему «Труперу» до верха загруженную пакетами магазинную тележку, в тележке же сидела маленькая девочка. Женщина стала перекладывать в машину свои бесконечные покупки – продуктов там было на недельную зарплату Джема. Тележка покатилась назад, как вдруг из-за угла выехала машина. В красном «Чероки» сидели веселые молоденькие студентки. Джем вскочил, перебежал дорогу прямо перед джипом, схватил тележку и покатил ее к «Исудзу», с досадой подмечая, что пути авто и тележки и не думали пересекаться.

– Смотреть надо, куда едешь, – буркнул он. – Носятся как угорелые.

– К твоему сведению, я все прекрасно видела, – нашлась с ответом девчонка за рулем. – Мы бы не столкнулись.

Мамаша обернулась и увидела Джема, который стоял, вцепившись в ее тележку.

– Вы что-то хотели? – спросила она и тут же посмотрела на его кулак, нервно сжимающий перекладину. Жарища стояла под сорок, пальцы, лицо, ладони – все было перемазано салом от курятины. Джема прошиб пот, когда он вдруг представил, что могло бы случиться, если бы проклятущая тележка выскользнула из его рук и покатилась прямо под колеса. Тогда он был бы уже не похитителем младенцев, а детоубийцей. Впредь надо вести себя осмотрительнее. Где только взять ее, эту осмотрительность.

– Простите, – пробормотал Джем. – Эти красотки чуть не сшибли вашу тележку. Там ведь ребенок!

Женщина стояла и смотрела на него в упор. Джему стало не по себе. Подобное он однажды испытал, дожидаясь от клиента чаевых. Он повернулся и ушел. Вернулся к своей скамейке – и над кучей грязных салфеток и куриных костей вдруг увидел Марибель.

– Ну что, супермен? Спасаем мир? – ухмыльнулась та.

– О боже, – пробормотал Джем. И откуда она взялась? – Ты это видела?

– Воплощение доблести и отваги! Дамочка от тебя в восторге. – Марибель сдвинула рюкзачок, стоявший у нее в ногах. – И что тут ошиваемся?

– У меня выходной, – проронил Джем. – На пляж решил сходить.

– И у меня выходной. Библиотека по понедельникам не работает. Тоже хочу позагорать.

На ней были короткие джинсовые шорты и желтый в цветочек верх от купальника, белокурые волосы стянуты в пучок. На бедрах виднелись тонкие золотистые волоски.

– Как у тебя с артистическими способностями? – спросил он. – Может, поёшь или танцуешь? Жонглировать не пробовала?

Марибель рассмеялась:

– Нет. Никаких особых талантов. А ты только с особо одаренными на лавочках сидишь?

– Да нет, просто подумал, вдруг ты станешь моим первым клиентом, – пожал плечами Джем. – Серьезно, агент не нужен?

– Я же библиотекарь, – сказала Марибель. – И то никудышный. Я не очень умная, да и неорганизованная. Отвечаю в основном за спонсорство. Прошу деньги, а когда дают, придумываю, на что их потратить. Агент мне не нужен – разве что пляжный.

– О, я отлично разбираюсь в пляжном деле, – ответил Джем.

– Ты гарантируешь, что я не заскучаю, пока буду валяться на песочке? – спросила Марибель. – И какой берешь процент?

– Пятьдесят, – ответил Джем. – Пятьдесят процентов от веселья.

– Идет, – сказала Марибель, взвалив на плечо рюкзак. – Ну что, двинули?

У нее был джип «Рэнглер», такой же, как и у Мака, только новее. Черный. В салоне – настоящее пекло, аж зад прилипал к виниловой обивке.

Марибель вырулила со стоянки и спросила:

– А можно поинтересоваться? Как у тебя на работе?

– Отлично. – Обычно Джем не был закрепощен с женщинами, но тут приходилось быть настороже – это все равно, что разговаривать с Маком.

– Как тебе Билл с Терезой? – поинтересовалась Марибель.

– Да я их почти и не вижу, – ответил Джем. – Билл безвылазно сидит в кабинете, читает, а Тереза все время с горничными: поди туда, поди обратно. Спуску им не дает.

– Ага, Тереза у нас генеральша. Все от нее плачут, – согласилась Марибель. – Кстати, не слышал еще? Я ее жутко бешу.

– Как так?

– Ну, раньше у нас все было нормально, а потом она вдруг решила свести с Маком свою дочурку. Сесили в старших классах училась. Представь, он ее на двенадцать лет старше! Дичь какая-то.

– А ты не боишься, что Мак однажды уступит? Ну знаешь, решит отхватить себе кусочек папашиного добра.

– Нет, – отрезала Марибель. – Я так не думаю.

– Прости, я не к тому, – смутился Джем. Да кто ж его за язык тянул?! – В смысле, вы хорошая пара, не надо вам расставаться. Вы уже сколько вместе?

– Шесть лет, – ответила та.

– А пожениться не собираетесь?

– Нет у нас таких планов, – ответила она и, помолчав, добавила: – Самое смешное, что мы с Сесили прекрасно ладим. Если бы Тереза отвалила, все было бы просто круто.

– М-м… – протянул Джем.

– Ладно, бог с ним, – отмахнулась Марибель. – Это политика. Молодец, что не лезешь.

У школы они повернули влево, и она сменила тему:

– Расскажи лучше про своих девчонок. Есть у тебя девушка?

– У меня? Не-е, сейчас нет.

– А из местных? Так до сих пор ни с кем не познакомился, красавчик ты наш? «Мистер Ноябрь».

Надо же. Вот стоило один раз ляпнуть на собеседовании – и на тебе, прицепилось.

– Да я мало где бываю…

– Кстати, на следующей неделе приедет Сесили, – сказала Марибель. – Может, понравится тебе.

– Не знаю, – буркнул Джем. – Я не люблю, когда меня знакомят.

Марибель похлопала его по коленке. Джему стало тепло и приятно – и жутко. Что он вообще делает в машине девушки своего босса? Меж тем они съехали на песчаную дорогу. Джип несся вперед, ритмично подпрыгивая на ухабах.

– Куда держим путь? – поинтересовался Джем.

– В Миакомет. Сейчас смотри, налево будет пруд.

Джем повернул голову и стал смотреть в окошко. Воду окаймляли заросли осоки и рогоза, там-сям виднелись дикие ирисы. Вспорхнула какая-то черная птица с красными крыльями.

– Мое излюбленное место, – похвасталась Марибель. – А на пляже – просто супер, спокойно и тихо. Там загорают нудисты.

Джем перевел дух. Нудистский пляж?

– Погоди-ка, – всполошился он. – Кажется, я тут главный по пляжам. И вроде бы этого не было в контракте.

– А ты что, стесняешься? Можно в другое место поехать, – сказала она, даже не пытаясь замедлить ход.

– Ну…

– Ладно, оставайся в чем есть. Я тоже иногда так делаю. А знаешь, я тогда тоже раздеваться не буду.

Джему стало стыдно. Ну что он, ребенок, в конце концов? Нудистских пляжей не видел?

– Как хочешь.

На пляж выехали напрямик, через песчаные барханы. Как она и говорила, здесь было тихо. Длинная песчаная отмель выглядела пустынной и заброшенной, лишь вдалеке, гораздо левее Джем заметил привычную толпу молодежи на берегу серфингистов, куда он обычно ходил. Море было неспокойно, высокие волны цвета бутылочного стекла накатывали на берег. За спиной простиралась небесная синь да осока. Вот он, истинный Золотой берег. Сразу стало спокойнее на душе.

– Хорошо здесь, – проговорил он.

Марибель расстелила одеяло, стянула шорты и уселась поудобнее.

– Иди сюда, – махнула она рукой, – я тут кое-что захватила перекусить.

Джем присел на самый краешек. Снял рубашку, бросил взгляд на свой живот. Каждую ночь перед сном он качал пресс. По сотне подъемов за раз. Это, конечно, было заметно.

– Спасибо, я уже поел, курицу.

– Тут на роту хватит. Я, кстати, очень хорошо готовлю, если ты не в курсе.

Она развернула бутерброд и протянула половину Джему.

– Смотри, здесь шалфей, прошутто и инжир.

Бутерброд таял во рту. В жизни своей Джем не пробовал такой вкуснятины.

– Нравится? – поинтересовалась Марибель.

Джем дожевал, чтоб не говорить с набитым ртом, и ответил:

– Не думал, что бывают такие вкусные бутерброды.

– Будешь моим бутербродным агентом.

– С радостью, – ответил он. – Обеими руками «за».

Мимо прошла старая леди без лоскутка ткани на теле.

Глядя на них, она улыбнулась и прошествовала своей дорогой.

– Видишь, никто ни на кого не обращает внимания. Здесь каждый делает что хочет.

Марибель стала выкладывать из рюкзака припасы. Самодельные картофельные чипсы, пурпурные виноградные грозди, пышные шоколадные кексы.

– Да, ни в какое сравнение не идет с курицей, – проронил Джем. – И главное, нет тяжести после еды. Кто тебя научил так готовить?

– Сама научилась, – ответила Марибель, стряхнув чайкам хлебные крошки. – Мама пропадала на работе, а когда приходила, ей было уже не до готовки. Зато у меня уже все на плите. Приберу, постираю… Мама шутила еще: «Моя домохозяйка». Ну а я воспринимала это как подготовку.

– К чему?

– К тому, чтобы стать женой, – ответила Марибель.

– Так ты, значит, не против?

– В каком смысле?

Джем вляпался по самые уши.

– Да ни в каком, прости. Я не о том.

Оступается на каждом шагу. Где ж она, эта прямая дорожка?! Он доел, облизал пальцы и вдруг, сам того не желая, подумал, как здорово было бы жениться на этой девушке. Очуметь, как здорово.

– Слушай, ты тут меня про работу спрашивала… А Мак тебе что-нибудь рассказывает? Ну, как он обо мне отзывается?

– Да он не особенно распространяется. Разве что про мистера Джи.

– В самом деле?

– Ну да. Только я не понимаю, чего тут кипятиться. Ну, опоздал он на час, ну отложил встречу с президентом. Бывает, не все в жизни гладко. Да он к полудню уже и думать об этом забыл.

– Там еще кое-что произошло, – замялся Джем. – С одной женщиной, миссис Уорли. Я нечаянно зашел в туалет, и она заплакала.

Джем думал, что Марибель примется хохотать, так же как и Мак, но ее лицо осталось непроницаемым.

– Я однажды зашла в мужскую уборную в ресторане, когда еще маленькая была. Не знала, что мужчины писают стоя. Братьев у меня нет, отец исчез в неизвестном направлении. Вот и представь, какой это был шок.

– Так значит, ты с мамой одна выросла? – спросил Джем.

– Маме тогда было девятнадцать. Я родилась, нас стало двое. – Марибель откинулась на одеяло. – Пора вздремнуть.

Перевернулась на бок и подперла голову рукой.

– Если ты не против, я верх сниму.

– Погоди-ка, ты же сказала…

Она коснулась руки Джема, и его проняло до мурашек.

– Мы ведь не обязаны докладывать Маку, – проронила она.

– Разве? – Дело приобретало нехороший оборот. Зачем эта тайна, секретность? Но сейчас Джем был абсолютно счастлив – счастлив просто сидеть рядом с Марибель, хотя еще час назад он был раздавлен горем, убит, уничтожен, растоптан. – Тогда снимай.

Марибель развязала лямки, стянула лифчик через голову. Джему предстала грудь; он смотрел, прекрасно понимая, что все это не случайно. Она хотела, чтобы он увидел и восхитился – так же, как восхитился едой. Грудь была прекрасна. Роскошная, обласканная солнцем. Каждая – размером с чашку, а в центре – бледно-розовый сосок. Марибель вынула из сумки бутылочку лосьона и принялась натираться. Через минуту у Джема болезненно оттопырились плавки. Он перевернулся на живот.

– Вздремну.

Закрыл глаза и попытался думать о чем-нибудь, что не связано с Марибель, ее грудью и нестерпимой нежностью розовых сосков. И, как ни странно, вскоре забылся сном. Пробуждение было тяжким. Он словно вынырнул из горячего и темного тоннеля. Поднял голову. Его спутница лежала на животе, так и не надев купальник, и читала.

– Что читаешь? – спросил он.

Она показала ему обложку.

– Джон Чивер, «Избранное». Какая у нас тут закрутилась интрига.

«О чем это она?» – подумал Джем и спросил:

– Правда? Искупнуться не желаешь?

– Давай.

К облегчению Джема, она все-таки решила надеть верх. Вода была ледяная и обжигала, но так даже лучше. Ему сейчас не помешало бы охладиться. Марибель нырнула и с визгом выскочила на поверхность.

– Клево! – закричал он, и его накрыла очередная волна.

– До встречи в Португалии, – сказала Марибель и опять нырнула. Всплыв совсем рядом, она добавила: – Ветер волны нагнал, не хочу от тебя отдаляться.

– Я тоже, – сказал Джем. Потрогал ее лоб. Волосы были мокрые и гладкие. Как же она хороша! Окажись на ее месте другая, он мог бы позволить себе вольность. Игриво развязать бикини, или поднырнуть и всплыть с ней на плечах, или просто подхватить на руки и качать в набегающих волнах… С кем угодно, только не с Марибель.

– Может, как-нибудь заглянешь на ужин? В воскресенье, – предложила Марибель.

Джем ждал этого приглашения, но, получив его, растерялся.

– По воскресеньям Мак бывает у Лейси.

– Н-ну да. – Она устремила пристальный взгляд на берег.

– То есть мы будем вдвоем? – уточнил Джем.

– Ради бога, приводи с собой девушку.

– Не найти мне ее так быстро… А ты скажешь Маку, что я собираюсь прийти?

– Думаешь, нужно?

Джем набрал полные щеки воды, соленой, морской, и процедил ее сквозь зубы.

– Без понятия.

– Ну а если назвать это дружбой? Если только ты не передумал становиться моим агентом. В таком случае это уже деловая договоренность.

– Да, пожалуй.

– Ну так что, заскочишь?

– Ладно, – ответил Джем.

– Ну и отлично, – сказала она и, поймав ближайшую волну, прокатилась на ней до самого берега. Поднялась, стряхнула с себя песок и направилась к одеялу. Провожая ее взглядом, Джем мечтал об одном: чтобы она не рассказала Маку об их встрече. Это был самый чудесный день из всех, проведенных на Нантакете, все его страхи и треволнения сняло как рукой.

Глава 4 День летнего солнцестояния

20 июня

Уважаемый С. Б. Т.!

Рискну показаться заносчивым и все же скажу, что не далее как 18 июня мы с Терезой ездили в Конкорд штата Массачусетс и побывали в Мидлсексе, который окончила наша дочь, Сесили. Она ступала своими ножками по аккуратно подстриженному газону, выделяясь среди одноклассников. Наша звездочка, наш маячок. Она уже совсем взрослая, гораздо взрослее и утонченнее своих сверстников. Моя гордость, мое счастье. И я знаю, вы меня поймете: отказываясь продать «Пляжный клуб», я действую в ее интересах.

У вас есть дети, С. Б. Т.? Вы никогда о них не упоминали. Мне было бы любопытно узнать, если, конечно, вы решитесь раскрыть этот секрет.

Сердечно Ваш,

Билл Эллиотт.

Двадцать первое июня знаменовало на острове приход лета. Солнце подолгу не опускалось за горизонт, рестораны работали ночь напролет, в барах зависало полно студенток, которые, как подметил Ванс, в этом году предпочитают синий лак для ногтей и татуировки. Еженедельник «Инкуайрер энд миррор» выпустил первую в сезоне газету на пять разворотов. В «Стоп энд шоп» царила такая давка, что магазин сделали круглосуточным, а значит, Ванс мог затовариться хлопьями и готовым мясом хоть в три утра. Мощеные улочки города наводнили машины, съезжающие с парома, велосипедисты и пешеходы. По городу сновали беспечные туристы; уткнувшись в карту, они начисто забывали о безопасности на дороге. Откуда все эти люди? Розы и гортензии цвели буйным цветом, что существенно замедляло движение; то и дело доносилось восторженное воркованье: «Ах, что за цветы!»

Все вокруг сетовали на наплыв туристов, а Ванс решил действовать «от обратного», избрав противоположную тактику: он привечал их и оказывал им всяческое содействие. Приветливо помахал рукой людям, ожидающим своей очереди в «соко-баре», подсказал дорогу целому семейству на велосипедах; пока отец беспомощно вертел в руках карту, мать с младенцем в детской люльке на багажнике и тремя детишками в хвосте, подкинула идею: «Милый, а может, лучше спросить кого-нибудь, правильно ли мы едем на пляж. Хотя бы вон того симпатичного человека». Туристы, по мнению Ванса, означали лишь одно: деньги. Чаевые он греб лопатой и составил себе неплохую репутацию на фоне Джема, который регулярно садился в лужу.

Двадцать первого июня означало и еще кое-что. В день летнего солнцестояния открывался для посетителей «Пляжный клуб», а значит, на берег повылезали «пляжники». Они сновали вокруг, как муравьи вокруг корзины с провиантом. И каждому подай его любимый зонт и любимое место на берегу. Бывали такие, кто просидел на одном месте лет сорок или пятьдесят. В результате нехитрых подсчетов Ванс уяснил себе, что человек, проводящий на пляже четыре дня в неделю по шесть часов кряду в течение десяти недель лета на протяжении пятидесяти лет, просиживал на одном месте двенадцать тысяч часов.

При открытии сезона в распоряжение Ванса поступало два «подмастерья». Мак принял двух мальчиков по имени Кевин и Брюс для работы на пляже. Они ничем не отличались от всех остальных работников всех прочих сезонов. Прыщавые надменные юнцы, которым каким-то чудом посчастливилось урвать самую лакомую работенку на острове. В то утро Ванс решил их припугнуть. Ровно настолько, чтобы они не только беспрекословно ему подчинялись, но и чуть вздрагивали при его приближении. Ровно в восемь мальчишки ждали его у входной двери вестибюля. Добрый знак. Когда он припарковался на своем «Датсуане-300ZX», они должным образом заценили автомобиль. Тоже неплохо. Когда Ванс вылезал из машины, они ощупали нервными взглядами его бритую голову. Превосходно.

Состроив серьезную мину, Ванс обратился к ним:

– Вы, что ли, пляжные мальчики?

– Я бы предпочел называться как-нибудь по-другому, – буркнул тот, что повыше и покостлявее. – Не хочу, чтобы у людей при моем приближении возникали ассоциации с попсовой группой времен восьмидесятых.

На пареньке была бейсболка, очередной «писк моды» из баров Нантакета. Ванс молниеносно вскинул руку и сбил убор с головы паренька. Тот вздрогнул и попятился.

– Ты Брюс или Кевин? – спросил Ванс.

– Брюс.

– Вот что я тебе скажу, Брюс. Испокон веку пляжных мальчиков называют пляжными мальчиками. Со времен открытия «Клуба» в 1924-м. И знаешь, из-за тебя это название никто менять не собирается. Я доступно выражаюсь?

Брюс наклонился за бейсболкой, а круглолицый Кевин, усыпанный прыщами, в ужасе смотрел на Ванса. Неплохое начало отношений.

Минуя коттедж Лейси Гарднер, Ванс провел мальчиков в помещение, где хранились зонты.

– Вот это – пляжные зонтики, – начал коридорный. – За каждый заплачено сто шестнадцать долларов. Если кто-то из вас по своей криворукости поломает зонт, с него спишут полную стоимость, а заодно и цену доставки из Франции, где их, собственно, и производят.

Это, конечно, была чистейшей воды выдумка, но, как успел убедиться Ванс, действовала она безотказно. Зонтов ломали меньше.

– Зонты бывают лазурные, салатовые и канареечной окраски. Некоторые из отдыхающих предпочитают конкретный цвет. Ваша задача: запомнить, кто что любит. Я не намерен выслушивать жалобы на то, что кому-то, видите ли, поставили синий вместо канареечного. Ферштейн?

Ковыряя на подбородке прыщ, Кевин проканючил:

– А как мы узнаем, кому – какой?

– Сейчас я вам все покажу, – ответил Ванс. – Пошли.

И, взвалив на плечо семь зонтиков разом, он отправился на пляж.

Светило зависло в зените, наливалась жара. За время, проведенное в Таиланде, Ванс успел пристраститься к солнцу. Вот и теперь он стоял, подставив лицо знойному небу. Наступили жаркие, долгие дни лета, а с ними – и масса проблем. Забитый до отказа «Клуб», пара зеленых юнцов в помощниках и перспектива устанавливать зонтики самому. Все сто штук.

– Так, сейчас будем ставить зонтики. Вот как это делается. Смотрите и запоминайте.

Ванс поднял с земли первый, здоровенный штырь.

– Это у нас основание. Его втыкаем в песок. Видите острие? Его надо втыкать как можно глубже. Видал я, как зонтики вырывает и уносит ветром, потому что какой-то растяпа работал спустя рукава. Вот влетит такая штукенция в лицо!.. – Понизив голос, он доверительно произнес: – А то и по яйцам.

Брюс скривился, Кевин позеленел. Покрепче взявшись за штырь, Ванс замахнулся и со всей силищи вонзил его в песок.

– Представьте себе кого-нибудь, – напутствовал Ванс. – Свою бывшую. Или меня. – Сам Ванс много раз представлял, что под ногами – Мак. – Покачайте его, взад-вперед, пусть войдет поглубже. Когда почувствуете, что и ураганом не вырвет, значит, готово. Притопчем вокруг, вот так. Теперь можно крепить зонт.

Прицепив к штырю основание зонта, он гордо раскрыл купол, и на пляже расцвел огромный цветок буйного василькового цвета.

– Ну вот, – проговорил Ванс, довольно потирая руки. – Первый готов.

– Неплохо для коридорного, – раздался чей-то голос.

По песчаному пляжу в их сторону шел Мак. «Неплохо для коридорного», говоришь? К чему это вообще? Он столько сил потратил, чтобы расположить к себе малышню, и тут на тебе. Пришел, сказал пару слов – и весь труд насмарку.

Мак поздоровался с ребятами за руку и обнял за плечи Ванса. Тот напрягся. На миг померещилось, что рука Мака – не рука вовсе, а кобра. Он вдоволь насмотрелся кобр на змеиной ферме в Бангкоке.

– В былые времена Ванс и сам был пляжным мальчиком, – сказал Мак. – Так что, глядишь, и вы когда-нибудь дорастете до портье.

Брюс ухмыльнулся. Ванс с радостью смахнул бы с головы его бейсболку и заставил ее сожрать, прямо здесь. Мелькнула даже мысль уволиться к чертовой матери и отмутузить Мака, чтобы живого места не осталось, на глазах этих клоунов. Останавливало лишь одно: хорошая зарплата.

Ванс молча взял следующий стержень и запустил им в Брюса.

– Держи. Теперь сам.

Брюс занес стержень над головой – как раз так, как делал Ванс – и с громким «У-ух!» воткнул в песок. Угодил в гальку, и стержень подскочил, как футбольный мяч. Кевин гнусаво расхохотался.

– Неподражаемо, – буркнул Ванс.

Мак похлопал Ванса по спине и напутствовал:

– Продолжай в том же духе, профессор. Кстати, обещают ветер силой в двенадцать узлов.

Ванс немедленно представил приятную картину: все зонтики летают и скачут по пляжу, раня и увеча отдыхающих. Хотя при чем тут они, если виноват во всем лишь Мак, он один. Ванс швырнул в рот две таблетки «Ролэйдс», раскрошил их зубами. Поднял с песка следующий штырь и кинул его Брюсу:

– Давай заново.

К половине десятого все зонтики стояли на пляже. У Ванса отваливались руки. Брюс оказался поганейшим на свете установщиком зонтов. Кевин подавал надежды, но забивал мелковато. Ванс показал парням, где хранятся кресла под названием «Сонная лощина», и подробно объяснил, как их разобрать и собрать, не оттяпав себе пальцы, затем удалился с пляжа, дав новичкам задание отрабатывать новые навыки.

Вернувшись в кабинет, он застал там Мака, тот, как обычно, любезничал с гостями. Зашел в чулан, где хранились всевозможные инструменты, протолкнулся мимо стоящих в ряд пылесосов. Там, в потайном углу, находился ящик, который Ванс лично запирал на ключ. Внутри лежали шурупы, гвозди, молоток, набор гаечных ключей и ветхая газета с рассказом «Под откос», принадлежащим его перу. Там же был припрятан и пистолет мистера Биба. Тридцать восьмой калибр. Ванс взял его в руки и прицелился. Маку сильно повезло, что в тот момент, когда он вздумал острить, эта игрушка лежала в ящике. И еще, на его счастье, Ванс не спешил отправиться в тюрьму, иначе Мак точно стал бы первой мишенью. Без вопросов.

– Неплохо для коридорного? – тихо проговорил Ванс. – Паф!

В первые сутки летнего солнцестояния на остров приехали две женщины, сыгравшие в жизни Мака немалую роль: Андреа Крейн и Сесили Эллиотт.

В воскресный вечер Мак смотрел телевизор, Марибель мирно посапывала у него на коленях, когда раздался звонок.

– Я дома. Мама с папой попросили тебе звякнуть. Надеюсь, не разбудила?

– Сесили, ты? – поразился Мак. Марибель прищурилась, стряхивая сон. – Как дела, кроха?

– Слушай, устала как собака. Ночью кутила, в семь утра выползла, весь день пыталась навести порядок, чтобы папаня мог получить залог за комнату.

– Ну как ты, рада, что вернулась? Мы по тебе скучали, малявка.

– Я не малявка. Мне уже восемнадцать.

– Да знаю, знаю. Как выпускной прошел?

– Скучно и душно. Похмелье.

– А как твой приятель?

– Все, завтра просвещу, – ответила Сесили. – Мне бы Марибель. Можно?

Мак прикрыл трубку ладонью.

– Это Сесили. Хочет с тобой поговорить.

– Конечно, – сказала Марибель, забирая у Мака трубку. – Сесили, привет! Ты как там? Не-е, не обижается. Он понимает, что некоторые детали касаются только женщин. Давай, рассказывай все по порядку, – прощебетала Марибель и скрылась в спальне.

Мак прислушался. Из-за стены доносился приглушенный смех. То, что они дружили, было неожиданно. Вот уже несколько лет Тереза отчаянно пыталась разжечь пламя страсти между Сесили и Маком. Утверждала, что если они поженятся, будут вместе управлять «Пляжным клубом». Для Мака Сесили была все равно что сестра, он ее по-братски любил. Девчонка, как он полагал, отвечала ему тем же, хотя в иные времена нередко его подкалывала и дулась. Когда ей было одиннадцать или двенадцать, она в него не по-детски влюбилась, но вскоре это прошло, и нежные чувства сменились разочарованием – словно он не оправдал ее ожиданий.

Подружку Мака Сесили обожала. И было за что. Дружелюбна, красива, умна и естественна, дочь одинокой матери, выросшая в бедном районе Нью-Йорка. Мак повстречал ее на острове, когда та проводила там свое первое лето. В маршрут ее ежедневных пробежек входила дорога вдоль Северного пляжа. В какой-то момент Мак вдруг осознал, что каждый раз ждет ее, белокурую бегунью. По утрам он вызвался подметать парковку в надежде на то, что девушка снимет наушники и заговорит с ним, однако она все время пробегала мимо и лишь раз остановилась на миг, чтобы приложить к губам бутылочку с водой и полюбоваться океаном. И вот Мак вооружился бутылкой «Эвиан» и стал ждать ее на дороге. Она сперва отмахнулась, потом ее взгляд задержался на воде. День был жаркий, Марибель сдалась. Полбутылки опрокинула на лицо и грудь, смочила шею, жадно выпила оставшуюся. Вода струилась по ее подбородку. Оторвалась от горлышка, выдохнула, поблагодарила и уж было собралась бежать, как вдруг он спросил: «Можно тебе позвонить?» Она нацепила наушники и сказала: «Днем в библиотеке». Мак первый раз оказался в библиотеке, его поразили грозные белые колонны и пугающая тишина. Марибель среди стеллажей читала роман в бумажной обложке и, перелистывая страницы, слюнявила палец. Он похлопал ее по плечу, она резко обернулась и взглянула на него, точно пытаясь припомнить. Мак сказал: «Я заправляю «Пляжным клубом». Мы виделись на пробежке». Ее бросило в краску. Она молча поставила книгу на полку. «Любишь романы?» – спросил он, и она ответила: «Нет. Не люблю».

На самом деле романы она любила. В библиотеку Марибель устроилась лишь на лето, однако, когда пришла осень, решила остаться и задержалась на шесть лет.

На минувшее Рождество Марибель подцепила желудочный грипп и, несмотря на недомогание, решила сходить на полуночную службу в церковь. Едва хор затянул восхваление новорожденного, ее начало безудержно тошнить. Мак препроводил девушку наружу, и ее нещадно вырвало на Апельсиновой улице. Потом они сидели на ступеньках в тихой ночной прохладе под башней с часами и слушали голоса певчих, доносящиеся из-за толстых стен. «Самая прекрасная ночь в году, – проговорила Марибель, – и надо же было ее испортить». В ту минуту Мак готов был сделать ей предложение, но так и не набрался мужества. Под конец он взял Марибель за руку и, когда ей стало лучше, отвел домой. Хотя за последние шесть лет она ни словом не обмолвилась о женитьбе, Мак прекрасно понимал, что рано или поздно ему придется на что-то решиться. И первым делом надо выбрать между фермой и «Пляжным клубом», а после подумать насчет их отношений.

Через час Мак лег в кровать. Марибель уже крепко спала, забыв раздеться и крепко прижав телефонную трубку к груди. Она приоткрыла рот и пошевелилась во сне, дернув ногой.

– Опять мотоцикл заводишь, – нежно проговорил Мак и, поцеловав в лоб, добавил: – Спокойной ночи.

Марибель открыла глаза.

– Что я делаю? – спросила она.

– Бегаешь во сне, – ответил Мак. – А вы о чем разговаривали?

– Да так, – пробормотала она, смежив веки. – О любви.

Мак увидел Сесили на следующее утро сразу после завтрака. Он стоял на крыльце холла, а она выпорхнула из дверей родительского дома. Босоногая, в мешковатых шортах и футболке университетской команды по хоккею на траве. Высокая и голенастая, с копной курчавых рыжих волос, таких же, как у матери, только чуть темнее. Легкой походкой она направилась к Маку по горячему асфальту, усыпанному битыми раковинами моллюсков.

– Тебе бы на ноги что-нибудь, – сказал Мак.

– Предпочитаю ходить там, где растет трава. А сам-то по траве не соскучился?

– Если здесь будет трава, мне придется ее косить. – Сесили взлетела на верхнюю ступеньку, и они обнялись. – Говорят, ты поступила в Виргинский университет. Поздравляю. У нас тут коридорный из Виргинии.

Сесили задрала ногу и осмотрела стопу.

– Да, знаю, мама сказала.

– Так когда тебе на учебу?

– Мак, я только что приехала, можно хоть на денек расслабиться? Учеба – не предел моих мечтаний. Знаешь, я четыре года в общаге парилась, и снова куда-то ехать…

– Ну прости, – пожал плечами Мак. – Мне казалось, что университет – это круто. У меня за спиной только муниципальный колледж.

– Учеба – это учеба, и не более того, – ответила Сесили и добавила, пристально на него взглянув: – Не могу поверить, что ты до сих пор не сделал предложение.

– Какой же я грубиян, – улыбнулся он и припал на колено. – Сесили, выходи за меня замуж.

Та уперла руки в бока.

– Как только Марибель тебя терпит?

– Сам не знаю. Я невыносим.

– Это не ответ, – сказала Сесили. – Когда ты сделаешь ей предложение?

– Понятия не имею. Наверное, не раньше, чем ты окончишь колледж.

– Нереальный болван, – буркнула Сесили.

– Ты лучше про своего парня расскажи.

– Да уж он поумнее тебя. И посимпатичнее, – буркнула Сесили. – Не увиливай. Когда ты собираешься сделать ей предложение?

– Тебя Марибель науськала? – поинтересовался Мак.

– Нет. – Сесили упорно разглядывала стопу, избегая встречаться с ним взглядом. – Просто нам интересно.

– Кому это «нам»? – уточнил Мак.

– Окружающим. Ты когда женишься на Марибель?

– Не знаю, – ответил тот. – Мала ты еще. Вырастешь – поймешь: на некоторые вопросы не существует точных ответов.

– Ой-ой, подумаешь! Без нравоучений обойдусь, – отрезала Сесили. Устремив взгляд в общий холл, она сказала: – Представляешь, родичи считают, что я не в состоянии работать за стойкой. Папочка послал меня на пляж. Ну и ладно. Зато позагораю. А кто там сейчас за стойкой?

– Лав О’Доннел, новенькая, – ответил Мак. – Она не плохая, тебе понравится.

– Ладно, это обождет. Я спать пошла.

– Сегодня ведь открывается «Пляжный клуб». У тебя первый рабочий день.

Отмахнувшись, девушка направилась к дому, осторожно ступая среди разбросанных на асфальте битых ракушек.

– Ты забыл? Я хозяйская дочь, – сказала Сесили. – Хочу – сплю, хочу – работаю.

Андреа Крейн прибыла на остров на пароме; пятнадцатилетний Джеймс был при ней. В половине одиннадцатого вечера они сошли на берег. Мак сам встал за стойку портье. Тайни он разрешил сегодня поспать, Джема отпустил домой пораньше. В вестибюле царила тишина. Устроившись на крыльце, Мак смотрел на огни прибывающего парома. Андреа стояла на верхней палубе и пыталась разглядеть смутные огоньки отеля на погруженном во тьму берегу.

«Я – там, где мы и распрощались». В прошлом году, вот так же, в июле, он стоял на берегу и провожал взглядом уплывающий паром. Тогда было утро. Мак отчаянно размахивал руками, хотя и знал, что она все равно его не увидит.

Но вот паром миновал маяк Брант-Пойнт, и над водной гладью разлился протяжный низкий гудок. Мак зашел в отель и устроился за стойкой портье. Двадцать минут спустя в дверях показалась Андреа в тренировочных брючках и темном, как морская синь, дождевике. Волосы зачесаны в гладкий хвостик, тяжелая сумка через плечо, в руках – по чемодану. Мак вскочил и бросился к ней с намерением подхватить ношу.

– Я сама, сама, – буркнула она. – Не помогай, у меня сейчас все в равновесии.

Андреа подошла к стойке и опустила чемоданы.

– Все, мы на месте. – Перевела дух, огляделась по сторонам. Лоскутные одеяла, плетеные кресла, живой камин и цветы в кадках. – Господи, как же здесь хорошо. Я бы все это купила. Как думаешь, Билл с Терезой уступят мне эту благодать по сходной цене?… Не отвечай, не надо, дай просто полюбоваться.

Они не виделись без малого год. За все это время Мак ни разу не слышал ее голоса, не вдыхал ее аромата. Она ничуть не изменилась, все та же, такая, как и в прошлый раз, когда он на прощание чмокнул ее в щечку.

– Ну все, – сказала она. – Я готова.

Мак поцеловал ее.

– А можно еще раз? – проронила она.

Мак поцеловал ее чуть менее сдержанно, хотя и не так, как ему хотелось бы. И если бы она не придерживалась столь жестких правил, он подхватил бы ее на руки, отнес в восемнадцатый номер и набросился бы на нее со всем пылом.

– Как доехали? И кстати, где Джеймс?

– Он в машине, раскачивается. Думаю, теперь понятно, как мы доехали. Если его выбивают из привычного уклада, он начинает паниковать. Купила ему книжку про самолеты, чтобы хоть чем-то занялся в пути. У нас новое увлечение: в шесть утра как штык встаем и едем в аэропорт любоваться взлетами.

– Я приготовил его комнату, даже покрывало застелил то самое. Там ему будет уютнее.

– Ты прелесть, – растаяла Андреа. – Только смотри, не расстраивайся.

Мак познакомился с Джеймсом, когда тому было пять лет. В то время мальчик жутко боялся садиться на унитаз. Закрывал руками уши и орал так, словно его лупят. Год за годом Мак надеялся, что аутизм вылечат и мальчик поправится. Ребенок производил гнетущее впечатление. С нарастающей тревогой Мак пошел за Андреа к ее автомобилю.

Джеймс сидел на пассажирском сиденье зеленого «Эксплорера» и, уронив голову на грудь, раскачивался вперед-назад. Андреа открыла дверь, но мальчик не отреагировал. Эта монотонность позволяла ему отречься от остального мира, сохранять внутреннее равновесие.

– Джеймс, вылезай из машины, – обратилась к нему мать, выждала пару секунд и повторила просьбу: – Вылезай.

Джеймс перестал раскачиваться и выбрался из авто, скупостью движений напоминая автомат. Симпатичный, с золотисто-медовыми волосами, как у матери, с ее же серо-зелеными глазами. Он вытянулся, над губой проклюнулся подростковый пушок.

– Скажи: «Привет, Мак», – попросила Андреа.

– Привет, Мак, – проговорил Джеймс.

– Привет, Джеймс. Я рад, что вы благополучно добрались. – Мак перевел взгляд на Андреа. – Еще есть сумки?

– Я все принесу, – ответила она. – Ты отведи его в комнату.

– Пойдем, – сказал Мак. Он взял мальчика за руку, но тот ее отнял. Открыл дверцу, и Маку уже показалось, что паренек сейчас заберется внутрь и опять станет раскачиваться, но тот лишь достал из салона книгу.

– «Все о воздухоплавании». Триста двадцать пять страниц, иллюстрации, плотная ламинированная бумага. Копирайт 1990. Дополнительный тираж 1992, 1994, – протараторил мальчик. – Собственность Джеймса Кристофера Крейна.

Зажав книгу под мышкой, он последовал за Маком по дощатому настилу к семнадцатому номеру.

Мак зашел внутрь, Джеймс – за ним.

– Вот твоя комната.

Мальчик сел на кровать и погладил покрывало.

– Одеяло Джеймса, – сказал он.

– Да, это твое одеяло, – подтвердил Мак. – Им больше никто не пользуется, только ты.

Зеленое покрывало в мелкий рубчик, какими в отеле застилали кровати лет десять назад. Теперь им на смену пришли лоскутные одеяла ручной работы, но одно Мак приберег на случай приезда Джеймса.

Андреа открыла дверь, которая вела из номера восемнадцать в номер Джеймса.

– Мамина комната здесь. Ты помнишь, Джеймс?

Тот включил телевизор.

– Будь добр, разложи свои вещи в комоде, – сказала мать. – Мы пробудем здесь три недели.

– Двадцать один день, – подсчитал Джеймс.

– Верно. Двадцать один день, как всегда. Давай я покажу тебе, где туалет. – Андреа включила свет. – Вот, смотри. Мак убрал сиденье. Здесь больше нет сиденья, ты понял, милый?

Джеймс уставился в телевизор.

– Нет сиденья, – повторил он.

– Так и есть, нет сиденья. Тебе не надо бояться. Ты много раз жил в этой комнате. Тебе здесь уютно?

Джеймс сидел, уставившись в телевизор.

– Джеймс, я спрашиваю, тебе уютно?

– Мы поедем утром в аэропорт? – поинтересовался Джеймс.

– Да, конечно. Мы поедем в аэропорт Нантакета.

– Понял.

– Хорошо. Мама пойдет распаковывать вещи, а потом ляжет спать. Постучись ко мне, если что-нибудь будет нужно.

Андреа поманила Мака в свою комнату.

– Спокойной ночи, Джеймс, – сказала она.

– Спокойной ночи, – ответил Джеймс. – Спокойной ночи.

Андреа прикрыла дверь и упала на кровать.

– Как я сегодня измоталась! С Джеймсом всегда тяжело, но в дороге!.. Выжата как лимон.

Она расстегнула ветровку. Под ней была красная футболка.

– Ты не заметил, он изменился?

– Так нечестно, – ответил Мак, опустившись в кожаное кресло. – Ты знаешь его лучше, чем я.

– Я провожу с ним все время, мне трудно уловить разницу. Ты заметил какие-нибудь изменения по сравнению с тем, что было? Впрочем, ладно, давай лучше завтра поговорим. Он сейчас сам не свой.

– Хорошо, – ответил Мак. Его голова была занята другим. Он не запер на ключ общий холл, оставил телефон без присмотра, в любой момент мог кто-нибудь позвонить. – Я, пожалуй, воспользуюсь твоим телефоном. – Мак переключил все общие звонки на номер Андреа и лишь тогда опустился в кресло. – Он стал выше. И у него растительность на лице, ты заметила?

– Да, – ответила Андреа. Она сидела, обхватив колени. – Мало мне ребенка с особыми потребностями, так теперь у меня на руках мужчина… Он растет, а я не знаю, что делать. Как научить его бриться, как рассказать про девочек и все такое. Он уже проявляет к себе интерес. Когда я это вижу, я просто запираюсь в чулане и плачу. Через пару лет надо будет искать ему работу, подобрать другое жилье. И это – лишь вершина айсберга.

– А что Раймонд? Звонит? – поинтересовался Мак.

– Доходят слухи, что его жена ждет третьего ребенка. Он, конечно, высылает мне деньги – много, просто нереальные суммы. Я их откладываю. Но чтобы увидеться с Джеймсом – увольте, даже не пытался. Предпочитает о нем не думать. Решил от нас откупиться. Для обычного-то ребенка это беда, когда отец знать его не желает, а для Джеймса – представить страшно.

– Давай я научу его бриться, – предложил Мак. – Чуть позже на неделе. Когда он ко мне привыкнет.

Андреа заплакала.

– Спасибо тебе, – сказала она. – Я так и знала, что ты предложишь. Мне ужасно неловко тебя просить, но все равно очень приятно, когда можешь положиться на кого-то хотя бы три недели в году. Уже не так сильно чувствуешь одиночество.

– Ты не одинока, – поспешил утешить ее Мак. Он присел на кровать и обнял Андреа. Она уткнулась ему в плечо, смахнула слезу. Мак прикрыл глаза и сидел, вдыхая нежный аромат ее волос. Он обожал ее печаль, неизбывную печаль, связанную с непостижимой вереницей невнятных зашифрованных сообщений, которые блуждали в голове подрастающего сына. Необъятна была ее тоска. В ее сердце находилось место и восемнадцатилетнему пареньку из Айовы, в одночасье вдруг ставшему сиротой.

– Я люблю тебя, – проговорил Мак.

– Я знаю, – всхлипнула она.

Между ними никогда ничего не было. Андреа принципиально этого избегала. Она говорила, что близость все усложнит. К тому же это физически было трудно устроить. Она столь ревностно отдавала себя больному сыну, что на других ее просто не оставалось. Андреа никогда не говорила «люблю», она просто отвечала «я знаю». Она позволяла себя обнимать, целовать, и пару раз за лето, когда Джеймс крепко спал в соседней комнате, они заваливались на кровать и жарко обнимались. Мак прижимался к ней, обуреваемый страстью, но она не поддавалась, не допускала естественного хода вещей.

Зазвонил телефон, Мак встал с кровати, чтобы ответить.

– Неужели мне кто-то звонит? – удивилась Андреа.

– Марибель, – сказал он. Взглянул на часы на запястье. – Уже полночь. – Поднял трубку. – Нантакетский пляжный клуб.

– Мак, – сказала Марибель. – Что-то ты припозднился.

– Да, – ответил он. – Поздно вселялись жильцы. Скоро буду.

– Не удивляйся, если я усну.

– Спи, – нежно проговорил Мак. Неторопливо повесил трубку. Вспомнилось, как Марибель заснула вчера, прижимая трубку к груди, и как потом лягалась и ворочалась во сне. Как же она ему близка, как будто они – неразрывное целое. В голове пронеслась мысль: «А ведь я люблю двух женщин». Наверное, так бывает. Какое счастье, что ему не приходится выбирать. Во всяком случае, сейчас.

– Мне пора, – сказал он.

– Мак, когда ты на ней женишься?

– Не знаю. Мне вообще-то надоело, что все об этом спрашивают.

Андреа улыбнулась.

– А хочешь поехать с нами в аэропорт? Мы обычно в шесть выезжаем, но у меня вроде как отпуск, можно и до семи поваляться. Скатаешься с нами на часок?

– Конечно, – улыбнулся Мак. – Буду ждать вас на парковке. – Он поцеловал Андреа и вышел на террасу. – Спокойной ночи.

Андреа притворила дверь, Мак прошел по деревянным мосткам и спустился на песчаный пляж. Устремив взгляд на звезды, он слушал грохот прибоя и думал о родителях. Вдруг они видят его и думают о чем-то? Интересно было бы узнать, о чем.

Мак вернулся домой, когда Марибель уже спала, а в половине седьмого, когда он встал, она еще не проснулась. Мак хотел было ее разбудить и сказать, что уйдет пораньше, но ее вид в безмятежной дреме, прядь разметавшихся белокурых волос в уголке рта и трепет беспокойных ресниц остановили его.

– Что тебе снится? – прошептал он еле слышно. Она не шелохнулась, и Мак отправился в душ. Уходя из дома, он сорвал с клумбы желтую циннию и положил рядом с ней на подушку, чтобы первым делом, открыв глаза, она увидела цветок.

Когда Мак добрался до отеля, Андреа уже сидела за рулем «Эксплорера», Джеймс устроился на пассажирском месте и уткнулся в книгу. Мак плюхнулся на заднее сиденье.

– Заждались? – спросил он.

– Привычка – вторая натура, – устало улыбнулась Андреа. – Мы сидим здесь с шести.

– С шести, – подтвердил Джеймс.

По пути в аэропорт Андреа обратилась к сыну:

– Здесь, Джеймс, самолеты будут поменьше, чем те, к которым мы привыкли в Балтиморе.

– Может, нам повезет, и мы увидим настоящий лайнер, – предположил Мак.

– Я каждый день вижу лайнеры, – сказал Джеймс и, полистав книгу, добавил: – «Боинг-747», «767», «Ди-Си-10». А в этом аэропорту есть вышка?

– Что-то не припомню, – ответил Мак.

– Вышка есть в каждом аэропорту, – рассмеялся Джеймс. – Там сидят авиадиспетчеры и следят, чтобы самолеты не сталкивались. – Он издал губами громкий звук и хлопнул в ладоши.

Андреа припарковалась на самом краю взлетного поля, откуда было удобно наблюдать за посадкой самолетов. Заглушила мотор и, устало откинув голову, прикрыла глаза. Джеймс же, напротив, сильно воодушевился и ликовал. Сорванца было не узнать. Неужели это тот же ребенок, что сидел вчера, уныло глядя на экран телевизора?

– Один на подходе! – заорал Джеймс и принялся торопливо листать страницы справочника.

Мак подался вперед и стал разминать Андреа плечи, разглядывая самолет через ветровое стекло.

Солнце било в глаза, Джеймс щурился. Мак предложил пареньку солнечные очки, и тот с готовностью их нацепил.

– Мам, смотри! – воскликнул он.

Андреа приоткрыла глаза и улыбнулась.

– Тебе очень к лицу, – промолвила она.

Самолет коснулся земли. Шасси чуть подпрыгивали на взлетной полосе и дымились от трения. Джеймс захлопал в ладоши.

– Турбовинтовой! – сообщил он.

– А в Балтиморе мы такие видели? – поинтересовалась Андреа.

– Да, мам, – ответил Джеймс, как обыкновенный подросток.

Именно поэтому с ним было так трудно общаться. Только что перед тобой сидел нормальный ребенок, и вдруг – раз, полная непроницаемость. Как-то раз Андреа сказала Маку, что в мозгу Джеймса есть особый код, и лишь изредка, по большому везению, ей удается его «взламывать».

– Вон еще один! – заорал Джеймс. Самолет приземлился и встал перед ними, ну прямо как актер для поклона. Джеймс зааплодировал. – Мягкая посадка!

Так они сидели и смотрели на самолеты, наблюдая за взлетом и посадкой. Прошло минут сорок. Джеймс каждый раз заливался счастливым смехом и хлопал в ладоши, неистово шелестя страницами и зачитывая для Мака какие-то важные сведение о самолетах.

– Самолеты тяжелее воздуха, – сообщил он. – Для того, чтобы летать, им нужны крылья. Существует три способа движения: вдоль оси, по оси и кругом.

Он двигал в воздухе рукой, издавая характерные звуки губами.

– Да ты знаток, как я погляжу, – похвалил его Мак.

– Ага, – ответил Джеймс. – Разбираюсь.

Андреа помолчала, а потом, не говоря ни слова, повернула в замке ключ зажигания.

Джеймс вытянулся по струнке.

– Уже?

– Нам пора.

Джеймс указал на синий циферблат:

– Еще рано. Мы договорились до восьми. Смотри, семь сорок пять. Ты видишь? Вот.

– Мы не одни, – терпеливо объяснила Андреа. – Маку нужно привезти пончики, чтобы жильцы отеля смогли позавтракать.

Она отъехала от обочины.

– Привезти пончики, – проговорил Джеймс. – Привезти-пончики-привезти-пончики-привезти-пончики.

– Джеймс, – строго произнесла Андреа, – завтра мы снова приедем. И, обещаю, останемся до восьми. Не надо так переживать.

– Привезти-пончики-привезти-пончики-привезти-пончики, – бормотал Джеймс.

Мак подался вперед.

– Спасибо, что взяли меня с собой.

– Привезти-пончики, – пробормотал Джеймс. – Аэропорт, потом в душ.

– Сначала нам придется заехать в отель, Джеймс, – сказала Андреа. – В машине нет душа.

– Аэропорт, потом в душ, – повторял он.

– Все верно, Джеймс. Когда мы доберемся до отеля, ты сможешь принять душ.

Мальчик раскачивался взад и вперед и бормотал:

– Пончики, душ, пончики.

В зеркале заднего вида Мак поймал взгляд Андреа. Та устало улыбнулась и покачала головой.

Когда они подъехали к парковке у «Пляжного клуба», она проронила:

– Мак, спасибо, что с нами прогулялся. Джеймс, мы поблагодарим Мака?

– Аэропорт, – твердил Джеймс. – Потом душ. Спасибо.

– Похоже, тут кто-то жаждет помыться, – сказал Мак.

– Как ты догадался?

Андреа вылезла из машины. Джеймс направился к себе. Мак кинул взгляд на хозяйский дом, но там все было тихо, даже шторы не колыхались. Билл с Терезой, наверное, до сих пор спят. Еще не приехал Ванс, и Лав не видно, как и новых пляжных мальчиков. Мак прошел за Андреа в ее номер. Она отперла дверь Джеймса. Одежда была разбросана по всей комнате до самой ванной. И среди прочего на полу валялись очки от солнца, которые дал парнишке Мак.

– Я думала, тебе надо за пончиками, – сказала Андреа. – Не превращай меня в лгунью. Джеймс, закрой, пожалуйста, дверь!

Дверь закрылась, пошла вода.

– Надо, – кивнул Мак. – Просто мне неловко, что я нарушил ваш распорядок.

– Джеймс не очень легко подстраивается к обстоятельствам, – пояснила Андреа. – Извини, не стоило тебя звать с нами.

– Ты все время молчала, – заметил Мак. – Ты чем-то расстроена?

Она подняла с пола солнечные очки, задумчиво их потерла.

– Джеймс любит бывать в аэропорту, а вот я… – Андреа замялась, потом продолжила: – Знаешь, я постоянно думаю, что он никогда не сможет ткнуть в карту и просто поехать куда-то. Мир для него враждебен, он никогда не станет здесь своим. И, кроме меня, никто его не полюбит.

Мак обнял ее за плечи.

– Никогда не говори «никогда».

– Какое-то время с ним было легко, – продолжила она. – Теперь становится все труднее. А когда рядом ты – еще хуже.

Мак отстранился, внимательно вглядываясь в ее лицо.

– Почему?

– С тобой я вспоминаю, что я женщина, а не только мать, и у меня тоже есть потребности.

– То есть ты хочешь сказать…

– Нет, – отрезала Андреа. – Все по-прежнему. – И со вздохом добавила: – Мне трудно привыкнуть, что я в отпуске. Но обещаю, я постараюсь расслабиться. Буду сидеть под синим зонтиком, читать дамские романы и следить за Джеймсом, если он вдруг решит забраться в воду. Закажу чизбургеров и попрошу какого-нибудь паренька из колледжа доставить их прямо на пляж. Надо веселиться, черт возьми! – Она подняла голову. – Я повторяю это из года в год, да?

– Да, – ответил Мак. – И год за годом это тебе все удается. – Он поцеловал ее. Если Марибель – желтая цинния, то каким цветком будет Андреа? Красной розой? Или кем-то более мрачным и серьезным? – До встречи.

Он выскользнул из комнаты Джеймса через заднюю дверь и на миг замер, озираясь. Ни души. А потом вспомнил о пончиках и о своих обязанностях в отеле.

Мак строго-настрого запретил персоналу встречаться с гостями вне работы, и на то была веская причина: это отвлекает. Сложно работать там, где загорает и купается, завтракает, спит и принимает душ предмет твоего обожания. Тебе все время хочется быть рядом: лечь рядом под зонтик, вместе вздремнуть, съесть рогалик. Но нельзя, ведь ты на работе. Поэтому Мак и сказал подчиненным: с гостями отеля не встречаться. И добавил: «Я вам здорово облегчаю жизнь, уж поверьте».

За те годы, что Андреа присутствовала в жизни Мака, он научился держать желания в узде. Гости завтракали на террасе, и Андреа, верная своему слову, почти всегда сидела под зонтом на одном и том же месте, редко куда-то перемещаясь, так что у Мака не возникало вопросов касательно ее намерений. Он немного чаще подменял Тайни за стойкой; впрочем, он нередко помогал ей и в июне.

Мак не обходил вниманием Марибель. Они вместе любовались закатом, а потом он любил ее, распахнув все окна, когда их темная спальня наполнялась неистовым стрекотом кузнечиков. Рядом с Марибель он старался не думать об Андреа… Напрасно. Он вспоминал о ее серовато-зеленых глазах, переполненных грустью. Порой ему даже казалось, что он уже в чем-то виноват перед Марибель.

Как-то раз за ужином в ресторанчике Марибель коснулась его руки.

– Я хотела о чем-то тебя спросить.

Мак похолодел.

– Да, о чем?

Она подалась вперед.

– До Дня независимости осталось меньше двух недель. Лето пролетит – глазом не успеешь моргнуть. Ты что-нибудь надумал про проценты?

Зябко поежившись, Мак выдохнул струйку пара.

– Хм.

В иных обстоятельствах он бы, пожалуй, рассердился на Марибель за то, что подталкивает его с решением, но Андреа тоже не осталась в стороне. Мак рассказал ей про звонок Дэвида Прингла и про ферму, упомянул, что есть вариант поговорить с Биллом о процентах с прибыли, и та удивилась: «Странно, что он сам тебе этого не предложил».

– Я пока с ним не разговаривал. Мне надо все обдумать.

– Но Дэвид ждет твоего решения насчет фермы.

– Да, я понимаю, Марибель, – сказал Мак. – Однако до осени еще есть время.

– Когда ты скажешь Биллу про проценты с прибыли, сразу все станет ясно. Если он согласится, то ты продашь ферму, если нет – займешься ей сам.

– Ничего не ясно, – возразил Мак, мысленно отметив, что у Марибель и у остальных все действительно просто. – Я вообще не знаю, хочу ли заниматься фермой. И не знаю, хочу ли ее продавать.

Марибель отдернула руку.

– Незнайка из Страны чудес, – буркнула она.

Она явно пыталась его поддеть, вызвать на откровенность, но Мак не поддался. Да, она права. Он многого не знает. К примеру, не знает, как можно любить сразу двух женщин. А разве в прошлом году было иначе? И годом раньше? Почему именно теперь это так его тяготит? Кризис среднего возраста? Поделиться сомнениями с Биллом? Нет, он однолюб, и сколько бы ни читал стихов, ему все равно не понять, как это можно любить сразу двух.

Подошла к концу первая неделя пребывания Андреа на острове, и Мак, по своему обыкновению, отправился к Лейси Гарднер на воскресный ужин.

– Тебе что налить, любезный? – обратилась к нему Лейси. – «Мишлоб» или «Дьюарс»?

– Люблю их в равной степени, – сболтнул Мак.

Лейси внимательно посмотрела на него и уточнила:

– Так, может, налить и того и другого для разнообразия?

– Извини, – очнулся Мак. – Буду пиво. Хотя нет, пожалуй, что-то покрепче.

– Ох-ох-ох, – протянула Лейси. – У тебя что-то стряслось?

– Да, кое-что, – ответил Мак, опускаясь на диван.

Так уж у них повелось, что этот воскресный ужин вдвоем – событие неформальное. Посидят, пропустят по коктейльчику, перехватят бутерброд или кусок холодного мясного хлеба. По случаю Лейси могла разогреть жаркое из меч-рыбы.

– Насколько серьезно? – спросила Лейси.

– Серьезнее некуда, – ответил он. – Любовь и работа.

– Бывает и хуже, – не согласилась Лейси. – Самое главное – здоровье. Если все в норме, то и мы в порядке, ведь так?

– С этим не поспоришь, – кивнул Мак, подумав про Джеймса. – Ну а как же тогда любовь и деньги? Второе и третье?

– Определенно, в первой десятке. – Протянув Маку бокал, Лейси опустилась в любимое кожаное кресло. Она всегда наряжалась, готовясь к встрече с Маком. Сегодня на ней был ярко-синий брючный костюм с сувенирной золотой брошью, на которой красовалось название острова. Седые волосы лежали благородными пышными волнами.

– Сегодня ты великолепна как никогда, – заметил Мак.

Лейси небрежно отмахнулась:

– Знаешь, для чего я тебя приглашаю? Ты льстишь моему самолюбию. Ну, с чего начнем?

Мак пригубил «Дьюарс».

– Я подумываю попросить у Билла процент с прибыли.

– Ты разговариваешь со старейшей из женщин, – напомнила Лейси. – Что значит «процент с прибыли»? Какое-то выражение из восьмидесятых.

– Это значит, что я буду получать некоторую долю с дохода. То есть моя зарплата будет зависеть от того, насколько хорошо идут дела. А как известно, дела идут очень неплохо.

Лейси кивнула.

– А что получит Билл? Отдав тебе процент?

– Я буду доволен и продолжу работать, – ответил Мак.

– А сейчас ты не доволен? Вот это новость. И будь уверен, очень многие удивятся, если ее услышат.

– С одной стороны, я доволен, а с другой – мне уже тридцать лет.

– А мне восемьдесят восемь, – бросила Лейси, наставив на него указательный палец.

– Дома кое-что поменялось, – продолжил Мак. – В Айове. Человек, который заправлял делами на отцовской ферме, уходит на пенсию, и адвокат посоветовал продать ферму или заняться ей самому.

– А я думала, ты завязал с Айовой, – произнесла Лейси.

– На меня записано пять сотен акров земли. Рано или поздно надо возвращаться.

– Да, это довод в пользу Айовы, – сказала Лейси. – А какой довод в пользу Нантакета?

– Здесь хорошо.

– С этим не поспоришь. Летний Нантакет. Другого такого райского местечка и не сыщется.

– Если Билл поделится прибылью, мне будет легче остаться. Я буду ощущать большую ответственность, относиться к отелю по-хозяйски.

– А я думала, ты избегаешь ответственности, – сказала Лейси.

– Когда-то надо же взрослеть.

– Ты, конечно, можешь начать разговор о процентах, кто тебя остановит, но имей в виду: коль скоро у тебя есть свои причины, у Билла тоже найдутся причины для того или иного ответа.

Мысленно Мак уже прокрутил варианты, как Билл воспримет его предложение. Мак надеялся, что он попросту скажет: «Ну конечно, нам надо делиться, я и сам об этом думал». Или он может отказать без объяснения причин, заявив: «Мне надо поразмыслить. Я проведу подсчеты и сообщу тебе о своем решении». Самое страшное, что может произойти, – это молчание, если Билл нахмурится и уйдет в себя, оскорбившись, что Мак претендует на долю его бизнеса.

– Поживем – увидим, – пробормотал Мак.

– Ну а что на личном фронте? – поинтересовалась Лейси. – Выпьем еще?

Мак покатал льдинки в бокале.

– Я приготовлю, – сказал он и ретировался на кухню. Разлил напитки, разбавив свой виски приличным количеством питьевой воды. – Ну, в общем… приехала Андреа.

– Джеймс при ней? – спросила Лейси. – Как он, получше?

В то утро Мак помог Джеймсу впервые побриться. В начале для наглядности порезал бритвой свой палец и подождал, когда выступят капельки крови, чтобы Джеймс понял: лезвие – это опасная вещь. Затем намылил пеной лицо себе и Джеймсу. Увидев себя в зеркале, мальчишка принялся хихикать.

– Санта-Клаус! – произнес Джеймс. Коснулся пальцами крема, лизнул. Скорчил рожу и сплюнул в раковину.

– Точно, – согласился Мак. – Когда напенишь лицо, ты похож на Санта-Клауса.

– Напенишь лицо, напенишь лицо! – восклицал Джеймс.

Мак снял бритвой ровную полоску пены от щеки до подбородка и промыл лезвие. Затем зашел Джеймсу за спину и сказал: «А теперь я сделаю то же самое тебе». Мальчик вскинул руки, схватился за лицо и завопил, ерзая на стуле: «Кровь! Кровь!»

– Нет, – успокоил его Мак. Андреа сидела в соседней комнате и слушала. – Крови не будет, потому что покажу тебе, как это делать правильно.

Мак понимал, что если он сейчас хоть капельку порежет Джеймса, их бритье будет окончено. Джеймс хихикал.

– Щекотно, – пожаловался он.

– Дай руку.

Мак брил Джеймса его собственной рукой с зажатым в ней лезвием, и, наконец, все лицо было выбрито.

– Обошлось без порезов, – сказал Мак. – Хотя иногда порезы будут. И это не страшно, поскольку они небольшие.

Мак показал Джеймсу, как побрызгать лицо водой и нанести лосьон.

– Некоторые используют после бритья туалетную воду, – пояснил Мак. – Но я так не делаю.

– Да, – поддержал его Джеймс. – Я тоже.

– Ну что, старина, посмотрись в зеркало. Ты чисто выбрит.

– Чисто выбрит, – повторил Джеймс. Потрогал лицо. Его нежные усики исчезли.

– Через пару дней мы это повторим, – сказал Мак. – Ты не против?

Джеймс молча кивнул.

– Покажешься маме?

Джеймс пулей выскочил из ванной.

– Чисто выбрит, мам, – заявил он. – Обошлось без порезов.

Андреа, которая, примостившись на кровати с журналом, делала вид, что читает, поднялась.

– Какой ты симпатичный, – сказала она и коснулась его лица. – Это Мак научил тебя бриться?

Джеймс гордо кивнул. Мать обняла его, и тут он обернулся и чмокнул Мака в губы.

– Ему уже лучше, – ответил Мак. – Андреа справляется.

– Значит, ты снова меж двух огней, – покачала головой Лейси.

– Люблю их обеих, – вдруг проронил Мак.

– Можешь считать меня вздорной старухой, но сдается мне, ни одну из них ты по-настоящему не любишь.

– Да нет же, люблю, – возразил Мак. – Я точно люблю Марибель. А Андреа… Она особенная. Я люблю Андреа. Другого слова не подберешь. Хотя я испытываю к ней не то же самое, что к Марибель. И все же оба эти чувства похожи на любовь, Лейси.

– Если бы ты хотел жениться на Марибель, то давным-давно сделал бы это. Но собственно, зачем тебе? Ты и так снимаешь все пенки. Что касается Андреа… Думаешь, я поверю, что ты на ней женишься? Да ни за что на свете! Вся эта канитель у вас началась задолго до Марибель.

– Неправда, – насупился Мак. Иногда он воображал, как приедет в Балтимор, чтобы жить с Андреа. Женится на ней, взвалит на свои мужские плечи часть ее ноши и станет отцом для Джеймса – или хотя бы дядей. Но вдруг Лейси права и это лишь праздные мечты? С другой стороны, немыслимо представить, что он больше никогда с ней не увидится, а ведь если он женится на Марибель, с Андреа придется распрощаться. – Проблема в том, Лейси, что я не знаю, как мне поступить.

– Остаюсь при своем: ты не любишь ни одну, ни другую. Знаешь, встретив Максимилиана, я поняла: это единственный подходящий для меня человек. И никого больше у меня не было, даже когда Максимилиан ушел на войну.

Мак запустил пятерню в волосы.

– Знаю, – ответил он. О браке Максимилиана и Лейси можно было слагать легенды. Как и о браке его родителей, и Билла с Терезой. Они были созданы друг для друга, предназначены судьбой. Засыпая, они держались за руки. У Мака не укладывалось в голове, как можно быть счастливым двадцать четыре часа в сутки на протяжении сорока пяти лет. – А может, ты и права. Наверное, я не люблю ни ту, ни другую.

Впрочем, сказав это, он понял, что соврал. Он точно любил двоих.

Позже в тот вечер Мак заглянул в отель, чтобы проведать Тайни и узнать, как дела.

– Все тихо? – поинтересовался он.

Тайни отвлеклась от книги. «Сто лет одиночества», вполне в духе немногословной, погруженной в себя девушки. Ее называли Крохой за тоненький голосок, который, казалось, долетал откуда-то издалека, как будто из иного измерения.

– Супруги из четвертого устроили скандал. Мне уже пожаловались из номеров три и пять.

– Что ты ответила?

– А что тут ответишь?

– Ну, ты должна была им что-то сказать.

– Я сказала, что если так будет продолжаться, я позвоню управляющему. – Тайни в кои-то веки улыбнулась. – То есть вам.

– Хорошо. Разберусь по пути домой.

Стараясь не шуметь, Мак пошел по дощатому настилу, честно собираясь наведаться в четвертый номер, однако, проходя мимо двери Андреа, не смог совладать с искушением и тихо постучал. Пару секунд спустя она его впустила. В комнате царил мрак. Андреа уже легла спать. На ней ничего не было, кроме белой хлопковой футболки и белых трусиков.

– Ты что так поздно? – спросила она, обняла его за шею и поцеловала.

– Еще только десять. – Ощутив округлости ее тела сквозь тонкую материю, он возбудился. Мак сел на постель и, притянув к себе Андреа, усадил ее к себе на колени и поцеловал. На этой стадии она обычно отстранялась, но сегодня вдруг сделала встречное движение языком. Заерзала, запустила руки ему под рубашку. Мак опрокинул ее на кровать.

– Я ждал этого с тех самых пор, как ты здесь появилась, – жарко выдохнул он.

Андреа провела ладонью по его напряженным чреслам. Мак застонал и впился губами в ее шею. Он опустился на Андреа и стал тихонько раскачиваться, приникая к ее нежным бедрам. Тяжело было сдерживаться, он едва не сходил с ума. Невольная поспешность могла ее отпугнуть. Мака бросило в жар, он снял рубашку, скользнул ладонями под ее футболку и стал ласкать полные груди. Коснулся губами соска, и тот затвердел. Андреа прижалась к нему бедрами.

– Ты меня впустишь? – спросил Мак. Схватил ладонью ягодицы под трусиками. – Впустишь?

Если бы сейчас она ответила «да», он пошел бы к Марибель и все ей рассказал. Так он решил.

– Нет, – нежно выдохнула Андреа ему на ушко. – Не могу.

– Можешь, – настаивал Мак. – Пожалуйста.

– Прости. – Андреа отстранилась, щелкнула выключателем. – Я увлеклась. Прости, пожалуйста.

Мак прищурился от хлынувшего со всех сторон света. Перевернулся на спину, слаксы спереди красноречиво вздулись.

– «Прости»? – повторил он, едва сдерживая досаду. Секунду полежал, кое-как перевел дух. Перед глазами все плыло. – Ты не представляешь, как это обидно.

– Не вини меня, ты сам пришел. Мог бы предупредить.

Мак кинул взгляд на поднятые жалюзи. Кто-то замер у окна и тут же отпрянул.

– Выключи свет, – сказал он. Подошел к окну, опустил жалюзи, торопливо накинул рубашку. – Все, мне пора. Увидимся завтра.

– Поцелуй меня на прощание.

Мак поцеловал ее.

– Я люблю тебя.

– Знаю, – тихо проговорила Андреа.

Мак сошел с террасы и ступил на дощатые мостки. В ритмичном плеске прибоя вдруг послышался едва уловимый звук, словно неподалеку плакала женщина. Маку очень хотелось поверить, что это крик чайки. Он замер, прислушался и явственно различил сдавленные всхлипы. «Марибель», – промелькнула шальная мысль. Мак завернул за угол, пытаясь представить, что увидел бы человек, заглянув в окно с улицы: он лежит на спине с обнаженным торсом и держит Андреа за руку, а сквозь штаны выпирает возбужденный член. «Боже, какой кошмар».

На террасе четвертого номера сидела блондинка. Даже в непроглядной тьме Мак сразу понял, что это не Марибель. Черные разводы от потекшей туши. Он уже видел эту женщину, за завтраком.

– Миссис Фурше? – обратился Мак. Они из Квебека, вспомнил он, у ее мужа собственное представительство «Порше».

– Мой муж меня ненавидит, – проговорила она.

Из номера четвертого раздался голос:

– Ничего подобного, Мередит. Пожалуйста, зайди в номер.

– Мы заплатили деньги, Жан-Марк, чтобы любоваться океаном! – взвизгнула она.

– Уже темно, ты все равно ничего не увидишь, – вразумлял ее муж.

– Пожалуйста, ведите себя немного тише, – обратился к ним Мак. На сердце отлегло, когда он понял, что это не Марибель, и он, сам того не желая, улыбнулся.

Дверь четвертого номера распахнулась, и на террасу вышел мистер Фурше.

– Я плачу шесть сотен баксов за эту лачугу. Да я сюда духовой оркестр вызову, если захочу!

Усилием воли Мак стер с лица улыбку.

– Духовой оркестр? Хорошо, напомните мне с утра, я что-нибудь придумаю. Вам с тубой или без?

Мистер Фурше кинул на него странный взгляд, пожал плечами и тихо обратился к жене:

– Мередит, зайди, пожалуйста, внутрь.

– Никуда я не пойду! – закричала та. – И если ему хочется вызвать полицию, то пусть вызывает! Пусть меня бросят за решетку. Ха! Там служат настоящие мужики!

– Мередит, не ставь его в неловкое положение, – увещевал мистер Фурше. – Пожалуйста, будь добра, зайди в номер.

– Ни за что!

Отворилась дверь третьего номера, и на террасу вышла Жанет Кава, женщина в очках с толстыми стеклами. Она преподавала математику в Пенсильванском университете. Жанет приехала сюда с дамой своего сердца по имени Элеонора и недавно усыновленным младенцем.

– Мак, – обратилась к нему Жанет, – слава богу, вы пришли. Эти двое орут друг на друга уже с полчаса.

Миссис Фурше бросила на нее испепеляющий взгляд и процедила:

– Розовая.

– Что-что? – переспросила Жанет Кава и поправила пальцем очки на переносице. – Что ты сказала?

– Ваша малявка воет ночи напролет, – распалялась миссис Фурше. – Дитя любви.

– Вот именно, – ответила Жанет. – Мы с Элеонорой любим друг друга. Душой и телом, не меньше, чем вы со своим мужем-грубияном. Только мы не устраиваем скандалов посреди ночи.

– Меня сейчас стошнит, – констатировала миссис Фурше.

– Мередит! – обратился к ней муж.

– Дамы, дамы! – вклинился Мак.

– Мы не дамы, – поправила его Жанет Кава. – Мы женщины. Во всяком случае, мы с Элеонорой.

– Еще бы, – буркнула миссис Фурше. – Знакомые мне дамы предпочитают мужчин.

– Сейчас я потребую извинений, – прошипела Жанет. – И, смею уверить, совсем не по-дамски.

Миссис Фурше отерла глаза.

– Наверное, я ужасно выгляжу, – невинно произнесла она. Поднялась. – Ты прав, Жан-Марк, нам стоит вернуться в номер.

Жанет Кава проводила миссис Фурше гневным взглядом и с треском захлопнула дверь своего номера.

– Спокойной ночи, – проговорил Мак.

Он пробежался вдоль боковых номеров, кинул взгляд на окно Андреа. Свет в окнах не горел – наверное, она снова легла спать. Все жильцы уже погасили фонари на террасах, на остров опустилась ночная темень. Мак ощупью пробирался по дощатым мосткам. У дверей черного входа вдруг кто-то коснулся его плеча. Мак обернулся – Ванс.

– Как дела, старина? – спросил Мак. – Я поговорил с теми, из четвертого. Похоже, угомонились.

Лицо Ванса было напряжено, словно он только что поднимал тяжелую штангу.

– Ты что? – забеспокоился Мак.

– Поговорить надо, – ответил он, крепко вцепившись в плечо Мака.

– Хорошо, давай поговорим, – кивнул Мак. Ванс частенько вел себя странно. Порой на него находило, внутри копилось раздражение, и хотя бы один раз за лето он взрывался. Тогда Мак умасливал его выходным или небольшой денежной премией.

– Я хотел поговорить с тобой про восемнадцатый номер, – начал Ванс. – Я видел тебя. Только что. Ну ты и подставился.

От облегчения, которое Мак испытал, обнаружив на мостках плачущую миссис Фурше, не осталось и следа. Перед глазами все поплыло – четыре порции виски у Лейси наконец взяли свое.

– Ты не так понял. Хотя я догадываюсь, как это выглядело со стороны.

– Если я не так понял, тогда как это мне понимать?

– Мы с ней просто друзья. Очень давно знакомы.

– Я знаю Андреа не меньше твоего, только почему-то не заваливаюсь к ней на постель голышом. – Пальцы Ванса больно впились Маку в лопатку. – Ты держал ее за руку, и одежды на ней практически не было. Попробуй-ка объяснить.

Мак втянул носом воздух.

– Слушай, давай-ка ты просто забудешь об этом. У нас платонические отношения.

Ванс раздул ноздри.

– Какая же ты дрянь.

Он поднял руку. В ней был пистолет.

Плечи Мака одеревенели, лишь под пальцами Ванса кожу нестерпимо жгло.

– Что ты делаешь? – пробормотал он.

Ванс упер ствол в грудь. Мак застыл на месте. Колени свело. Его лихорадило. С моря потянуло прохладой.

– Ты все расскажешь Марибель, – хрипло произнес Ванс. – Сам все расскажешь, иначе это сделаю я.

– Ты не представляешь, о чем говоришь, – увещевал Мак.

– Хватит! – оборвал Ванс. – Я видел то, что видел.

– Тебе показалось…

– Ты все расскажешь Марибель, – повторил Ванс. В тусклом свете ночи его кожа отливала багрянцем. – Идиот! У него есть Марибель – восхитительная, неподражаемая женщина, – а он крутит шашни на стороне!.. Непроходимый дебил.

Дуло пистолета больно упиралось в грудь. Мак представил, как пуля пронзит сердце. Оно разорвется на части, и больше не будет в нем Марибель и Андреа. Да, он идиот, и мысли у него идиотские.

– Ты не боишься, что я тебя уволю? – спросил Мак.

– Это я щас тебя уволю, – отрезал Ванс. – «Никаких шашней с постояльцами»! Ты нарушил собственные правила. Лицемер. Я всегда это знал…

– Но у тебя пистолет, – напомнил Мак.

– Еще бы. У меня пистолет, за мной и выбор: уволить или убить. Или уповать на то, что ты будешь паинькой, пойдешь к Марибель и расскажешь ей, что сегодня ночью валялся в постели с другой женщиной.

У Мака пересохло во рту.

– Ты что, угрожаешь? Мы же вместе работаем. Мы вместе – с самого начала, как только сюда попали. Мы ведь с тобой… ну не знаю, друзья. Разве нет?…

Ванс разразился лающим смехом:

– Да я тебя ненавижу! Ты что, так и не понял? Это же бред какой-то! Какие-то полминуты! Ты сошел на берег чуть раньше – и на тебе! Принц на белом коне, и все от него без ума! Марибель без ума, восемнадцатый номер без ума, Билл и Тереза, постояльцы – все те, перед кем ты соловушкой заливаешься. А вот тут не повезло, старина. Ты сам меня подтолкнул, Питерсен, довел до точки. Я могу убить тебя и списать все на несчастный случай. Скажу, что нашел в номере пистолет и дурачился с ним, как вдруг – опа! – он взял и выстрелил. Ну, отправят меня в Уолпол на год или два. Что с того? Дело того стоит.

– Ты не в себе, – прошептал Мак.

– Ну, скажешь Марибель? Меня сейчас только одно интересует: скажешь ты ей или нет?

Мак кивнул:

– Да.

– Вот и ладненько. – Ванс отвел пистолет в сторону. Мак шумно выдохнул. – Он заряжен, в полной готовности. Смотри, если хоть одной живой душе проговоришься…

– Господи, Ванс…

– Смотри у меня, – повторил Ванс, направив дуло в лицо Маку. – Про Марибель я не шучу. Если ты ей не скажешь про то, что у вас было с дамочкой из восемнадцатого, тогда я скажу. А именно: ты лежал на ее постели и лапал ее полуголую.

– Не лапал я ее!

– Не ври! – сказал Ванс, опустив ствол. – Я бы тебя застрелил, если бы знал, что мне это наверняка сойдет с рук.

– Почему ты меня так ненавидишь? – поинтересовался Мак. – Я сто раз уже извинился за то, что занял твое место. И цвет кожи тут ни при чем, сам прекрасно знаешь. Да и времени-то сколько прошло… Ванс, это было в другой жизни. – Мак пошарил за спиной в поисках дверной ручки. Хорошо бы сейчас оказаться в теплом холле, где горит свет и дежурит Тайни. Хотя как знать, может, она притаилась за углом, чтобы отделать его кочергой.

Ванс сплюнул под ноги Маку.

– Проваливай, – буркнул он.

К тому времени как Мак подъехал к дому, Марибель уже вымыла и убрала посуду. Сняла белые шорты и мягкий бежевый свитер и переоделась в привычную футболку с трикотажными шортами. Протерла лицо и шею очищающим лосьоном. Когда Мак подошел к входной двери в этот полуночный час – что было чересчур поздно даже для бесед с Лейси Гарднер, – Марибель убрала все следы пребывания в доме Джема Крендалла и недавних посиделок.

Вернее, «побалделок». Это словечко прилепилось к ней еще на том этапе, когда они обговаривали место и время. Свидание с Джемом. Небольшие тихие побалделки.

Джема она зазвала к себе вследствие двух причин. Во-первых, у Марибель не выходил из головы тот день, что она провела с ним на пляже. Что-то подсказывало ей: их встреча на парковке перед магазинчиком «Стоп энд шоп» была не случайной. Она, повинуясь порыву, потащила его на нудистский пляж в Миакомет. Зачем? Ведь можно было бы с тем же успехом заскочить в «Сиско». Марибель хотела ему показаться – чтобы только посмотрел, без касаний. И он посмотрел. Он так на нее посмотрел, что с тех пор она не могла забыть этот взгляд.

А во-вторых, в последние дни Мак включил свою манерную вежливость. То и дело интересовался ее самочувствием и настроением. В «Лангедоке» он замял тему, когда она подвела к вопросу о процентах с прибыли. Мак, похоже, не собирался говорить с Биллом о процентах. Равно как не планировал на ней жениться, и вся его доброта и любезность – лишь фасад, мягкий способ спустить все на тормозах. Потому что больше всего на свете Мак боялся перемен. Не дай бог что-нибудь произойдет, как в тот раз, когда шериф сказал ему о смерти родителей. Ни о каких процентах он и не помышлял, просто пока не желал в этом признаваться. Так и будет вечно говорить «спасибо» и «пожалуйста», «не знаю, я еще не решил, дорогая».

В результате Марибель позвонила Джему и пригласила его в гости.

– Загляни в воскресенье, – сказала она, запершись в тиши и безопасности скрытой стеллажами конторки в библиотеке. – Приглашаю к себе на ужин. Скажем, в семь тридцать?

– В воскресенье? – переспросил Джем с ноткой неуверенности. – В воскресенье вроде бы Мак заседает у Лейси?

– Так и есть, заседает, – подтвердила Марибель.

Полная тишина. Из-за двери доносился еле слышный гомон голосов читателей.

– Ты ставишь меня в неловкое положение, – сказал Джем. – Вынуждаешь врать начальству.

– Я приглашаю тебя на ужин, – пояснила Марибель, – Мака дома не будет. О том, что ты придешь, я ему не скажу, если только сам не попросишь. Да что тут такого? Ко мне часто заглядывают друзья.

– В том-то и дело, что я не просто загляну, – аргументировал Джем. – Ты позвонила заранее. И учитывая, каким местом ко мне повернулась фортуна, быть мне уволенным. Все равно ты ему проговоришься.

– Ну, похоже, ты не хочешь, – резюмировала Марибель. – Ладно, как-нибудь в другой раз.

– Нет, – возразил Джем. – Не стоит откладывать. Воскресенье подходит. Я приду.

У Марибель взмокли ладони.

– Итак, в воскресенье в половине восьмого жду тебя на побалделки. То есть посиделки. В половине восьмого. Ты знаешь, где я живу? – Непривычно было слышать из собственных уст «я» вместо «мы». – Фазановая улица, дом девяносто пять. Подвальный этаж, вход со двора.

– Я найду, – заверил Джем.

Ровно в пять воскресным вечером Мак забежал домой перед тем, как отправиться к Лейси. Как раз тогда Марибель собиралась честно ему во всем признаться. В квартире он пробыл час, и она ходила за ним по пятам, даже прилегла рядышком на кровать, когда он решил вздремнуть. Мак принадлежал к редкой породе людей, способных засыпать по желанию. Он словно отпускал нитку воздушного змея. Марибель каждый раз поражалась: неужели его не мучают назойливые мысли и мозг, как добрый друг, просто берет и отключается? Как видно, да. Марибель лежала рядом, не сводя с него глаз. Волосы песочного цвета, смуглое загорелое лицо, трещинки на губах. «Расскажу, когда проснется, – думала она. – Притворюсь доброй самаритянкой, что, мол, подкармливаю голодающее дитя. А если ему не понравится, позвоню Джему и все отменю».

Когда Мак мылся в душе, Марибель сидела на запотевшей крышке унитаза и думала: «Вот он выйдет – и сразу расскажу». Мак выключил воду, отдернул занавеску и принял полотенце из ее рук. Промокнул лицо, взъерошил мокрые волосы, обтер грудь, руки, мошонку, вылез из ванны и, ступив на банный коврик, обернул полотенце вокруг талии. Мака никогда не волновала собственная внешность, словно он знал, что одним фактом своего существования приводит Марибель в неописуемый восторг.

Перед уходом Мак раскупорил банку пива, отхлебнул и, поцеловав Марибель, бросил на прощание:

– Не жди, буду поздно.

Выскочил за дверь и устремился к джипу. Он, очевидно, не сомневался в Марибель ни на йоту. И на миг ее захлестнуло чувство вины, сменившееся подозрением, что все дело в банальном безразличии, ведь он даже не поинтересовался ее планами на вечер.

Как только рев мотора стих, Марибель позвонила матери. По воскресеньям та спала допоздна и, вдоволь накопавшись в огороде, усаживалась на крыльце со старинной подругой Ритой Рамоне, чтоб пропустить пару «буравчиков». Марибель догадывалась, что сейчас Рита развалилась в шезлонге поблизости и слышит все до последнего слова, но ее это не остановило.

– Дочурка! – воскликнула Тина. – Какая радость! Ну, чем обрадуешь мамочку?

– Ничем. – Судя по всему, мать пропустила уже больше трех стопок.

– Мак уехал к Лейси? – спросила Тина. – Скучаешь, бедняжка?

– Да нет, – ответила Марибель. – У меня тут кое-кто на ужин.

– Ой, надеюсь, он вкусненький! – сказала Тина и упоительно захохотала. Где-то рядом послышался голос Риты: – Что смешного?

– Ко мне заскочит парень, – пояснила Марибель. – Он симпатичный и милый.

– Очень симпатичный? – заливаясь смехом, полюбопытствовала Тина.

– Мистер Ноябрь в каком-то календаре, – ответила Марибель.

– Ну, явно не в христианском, – размышляла Тина. – Хотя и нам не помешала бы пара смазливых мордашек. Быстрее раскупят.

– Знаешь, я ничего не сказала Маку, – продолжила Марибель.

В голосе Тины прорезалась трезвая нотка:

– Ничего себе.

В трубке зашуршало: зажав трубку ладонью, Тина спешно пересказала подруге услышанное. Затем она выдала:

– Рита говорит: хочешь заполучить парня – играй жестко. Ты этим сейчас занимаешься, красотуля? Играешь жестко?

– Сама не пойму, – ответила Марибель.

– Что ж, зайду в дом, поговорим серьезно, – сказала Тина, осторожно прикрыв дверь. – Ну все. Выкладывай теперь, что у тебя на уме.

– По-моему, Мак – пустой номер, – заявила Марибель.

– Ты и раньше так считала, – возразила Тина. – Что изменилось?

– Я предложила ему попросить процент с прибыли, а он так с Биллом и не поговорил.

– Может, решил выждать, – предположила Тина.

– Может. Или решил, что можно вечно меня динамить, как будто так и надо. Да только я устала. Рядом есть и другие, кому я нравлюсь, и одного из них я как раз пригласила к себе на вечер, когда Мака нет дома. Это преступление?

– Ты ведь знаешь, я плохо разбираюсь в мужчинах, – вздохнула Тина. – Я, так сказать, не образец для подражания.

– Полагаешь, ничего, что я пригласила его на ужин?

– Совершенно нормально, – решительно поддержала Тина. – Как его зовут?

– Джем, – ответила та. – Джем Крендалл.

– Джем Крендалл, – повторила Тина. – Повезло ему, этому Джему Крендаллу. Я тебя обожаю, знаешь?

– Да, – ответила Марибель.

– Ну все, веселись. В среду поболтаем. Побегу к Рите, а то она мне весь дом спалит.

– Хорошо, мам.

– С богом.

Ровно в семь тридцать в дверях возник Джем – с бутылочкой «Шардоне» и испуганной улыбкой. Синяя хлопковая рубашка и темно-синие шорты, высокий, широкоплечий, молодой и сильный… Само очарование. Влажные волнистые темные волосы, на губах улыбка, лишенная всякого самодовольства.

Откровенно говоря, Марибель была испугана не меньше. Хотя, конечно, нет ничего плохого в том, что ты кому-то симпатизируешь, рассуждала она.

– Ты захватил вино, – заметила Марибель, бережно, точно дитя, принимая из его рук бутылку. – Очень мило.

– Я разбираюсь в винах, – ответил Джем. – У отца свой бар. – Он коснулся руки Марибель и, склонившись, быстро ее поцеловал. Марибель замерла, в смятении прижав к груди бутылку.

– Ой, – сказала она.

Они посмотрели друг другу в глаза. Синева его глаз удивительным образом сочеталась с цветом рубашки. Джем был поразительно, немыслимо хорош собой. Марибель стояла, не в силах оторваться от его синих глаз, словно от восхитительного шоколадного торта, хотя и понимала, что если она не отведет взгляд сию секунду, то окончательно в них утонет.

– Проходи, осмотрись. Сейчас я все тебе покажу, – предложила она. – Вот кухня, столовая, здесь гостиная. За этой дверью дамская комната, а дальше – спальня. – На слове «спальня» Марибель отчего-то споткнулась.

– Уютно, – сказал Джем. – А я снимаю комнату в старом доме… Убил бы за отдельную кухню!

– Я приготовила вкусняшки… Давай присядем?

– Давай. – Джем в предвкушении потер руки. – Хочешь, открою вино? Должен признаться, я нервничаю.

– Нервничаешь? – удивилась Марибель. – Из-за чего?

– Не из-за того, из-за чего ты подумала, – ответил Джем.

– А что я подумала?

– Что я боюсь попасться Маку.

– А-а, ясно. – Марибель прекрасно знала, что Мак заявится домой не раньше половины одиннадцатого. В глубине души она была бы не против, если бы он действительно их застал вместе.

– Меня немножко колотит от того, что ты рядом, – ответил Джем. – Не хотелось бы запороть эту встречу. Тот день, на пляже…

– Да, отличный был день. – Марибель вынула из духовки противень и стала перекладывать на тарелки грибы под сыром.

– Не просто отличный, – продолжил Джем. – Он перевернул мое восприятие здешней жизни. Раньше я ненавидел этот остров. А после той прогулки на пляже вдруг все наладилось, все изменилось к лучшему. Странно, необъяснимо. Как будто ты волшебница.

– Ах, если бы, – сказала Марибель, доставая из холодильника креветочный коктейль. И подумала: «Тогда я наложила бы чары на Мака». Протянула креветки Джему. – Отнеси, будь добр, на журнальный столик. Поедим на диване.

Они расставили еду, Джем разлил вино. Марибель подняла бокал:

– Твое здоровье. За тех, кто нервничает.

Они пригубили вино.

– Я сегодня реально неспокойный, – сказал Джем.

– Ты закусывай, – посоветовала Марибель. – Станет легче.

Джем выудил из тарелки красивую розовую креветку, обмакнул в соус и стал жевать. Марибель, затаив дыхание, любовалась, как на его лице играют желваки.

– Объеденье, – проговорил он и принялся за грибы.

– Тебе сколько лет? – спросила Марибель.

– Двадцать три. Я, так сказать, «в процессе».

– Ну что ж, расти. Нантакет – вполне подходящее для этого место.

– Наверное. Правда, у меня такое чувство, что я здесь как бы на передержке. То есть я словно устроился на привал перед тем, как вступить в настоящую жизнь.

– Настоящую?

– Да, в Калифорнии, – пояснил Джем. – Я же не смогу вечно быть твоим пляжным агентом. – Он допил остатки вина и откинулся на спинку дивана. – Осенью я поеду на Западное побережье. Поезжай со мной. – Он взял в свои руки ладонь Марибель и поцеловал.

Марибель закрыла глаза. «Какое свежее чувство. Человек, который не боится признать, что он нервничает, не боится быть «в процессе» и не боится брать на себя ответственность».

– Спасибо за предложение, – проговорила она.

– Серьезно. Я хочу, чтобы ты поехала со мной.

Марибель мягко высвободила руку.

– Я почти ничего о тебе не знаю, Джем.

– Не беда, – ответил он. – Я сейчас все тебе расскажу. Мой отец держит бар, мама занимается домашним хозяйством, а сестра у меня – с приветом, страдает пищевым расстройством. Мой средний балл – три целых одна десятая. В старших классах я играл в лакросс. Обожаю ходить в кино. Кстати, знаешь, кого ты мне напомнила? Мег Райан. Когда увидел тебя в первый раз, почему-то это сразу пришло в голову. Когда мне было шесть лет, мы всей семьей ходили в бассейн. И вот как-то раз, когда родители уплыли на другой конец бассейна, я столкнул сестренку в воду. Гвенни тогда было года три-четыре, она камнем пошла ко дну.

– Боже мой, – пробормотала Марибель.

– Ну, ее вовремя заметил спасатель, и все обошлось. Никто меня ни в чем не винил, им и в голову не пришло. Однако гораздо позже, на сеансе у психотерапевта, когда ее лечили от булимии, она рассказала врачу, что я ее толкнул.

– Ну, надеюсь, никто не связал булимию с тем случаем? – поинтересовалась Марибель.

– Нет, но все равно я чувствую себя гадом. – Джем покачал головой. – А с другой стороны, у меня словно камень с души свалился. Я столько лет носил в себе эту тайну. Знать, что чуть не утопил собственную сестру. Это самое плохое, что я сделал в жизни. Во всяком случае, до сих пор. А у тебя какой был самый плохой поступок в жизни?

Марибель нахмурилась. Вспомнила, как напилась в старших классах, как притащила в гости купленную в зоомагазине мышь и подложила ее на пижамной вечеринке Урсуле Кавано, как стала жить с Маком. Да, и плюс этот грешок с Джемом.

– Наверное, самое плохое – это не дела, а чувства. – Она подумала про Тину, которая наверняка сейчас зависла перед телевизором и смотрит бесконечные «Секретные материалы». – Иногда я стыжусь своей матери.

– Ого, – проронил Джем.

– У моей мамы не было мужа. По молодости хипповала, повстречалась с каким-то парнем, провела с ним ночь… Больше они не виделись. Потом родилась я. Она даже не знала, как его зовут.

– Ух ты, – поразился Джем. – И больше она ни с кем не сошлась?

– Ну, ходила на свидания, когда я была поменьше, но ничего серьезного из этого не вышло, и она сдалась, просто опустила руки. – Марибель пригубила вино. – Работает на фабрике, где печатают календари. На христианские мотивы.

– Ей нравится? – спросил Джем.

– Да. У нее там ответственная должность. Конечно, не о такой жизни она мечтала, да и я бы такого не хотела. Все надежды у нее связаны со мной.

– Тут нечего стыдиться, – проговорил Джем.

– Мне было бы лучше, если бы у нее была своя жизнь, – пояснила Марибель. – А ей уже ничего не интересно. Меня это порой даже бесит, я словно виновата, что такая плохая дочь. Временами поражаюсь, что эта женщина приходится мне матерью.

– У меня иногда про сестру бывают такие мысли, – кивнул Джем. – Родители говорят, она преподносит нам всем урок терпения и любви.

– Мне тоже нужны такие уроки, – ответила Марибель.

– Да они никому не помешают, – согласился Джем. И вновь поцеловал ее руку.

Потом они ели печеную семгу с пряным картофельным салатом и зеленью в кислом соусе. Уговорили бутылочку вина. Потом Марибель вытащила из холодильника шоколадный мусс и банку пива из запасов Мака. Джем рассказывал потешные истории из жизни «Пляжного клуба». Много лет ей приходилось слушать что-то подобное, но так она не веселилась никогда. Мак чересчур серьезно относился к работе.

– Знаешь, есть у нас один постоялец, мистер Финни, – начал Джем. – Снял номер на неделю и каждый день звонит на ресепшн, жалуется по поводу туалета.

Марибель хихикнула:

– Туалета?

Джем глотнул пива.

– Ну так вот, он каждый день звонит. То у него слишком медленно наполняется бочок, то унитаз издает странные звуки и не дает им с женой спать. И вот я каждое утро все проверяю, дергаю за ручку с деловым видом. Хотя сам ни черта в этом не смыслю. Мистер Финни об этом, конечно, не догадывается, ходит за мной по пятам и радуется, что кто-то всерьез воспринимает его унитазные проблемы. Меня же так и подмывает сказать: «Мистер Финни, ну живите здесь, радуйтесь отпуску и перестаньте волноваться из-за туалета. Ступайте на пляж с женой, посидите, помочите ноги в океане, подышите соленым воздухом». И вот где-то на четвертый день меня вдруг осенило. Я наконец-то понял.

– Что именно? – поинтересовалась Марибель.

– А то, что некоторые просто не хотят быть счастливыми. Им нравится, когда у них проблемы. И мистер Финни как раз такой. У него отпуск. Они с женой живут в первоклассном отеле, и все равно все плохо. Ему обязательно надо найти повод для беспокойства. Туалет у него неисправен! Это для него увлечение, хобби.

– Мистер Финни и его туалетное хобби, – кивнула Марибель.

– Вот-вот. И у него есть свой туалетный агент. Это я, как ты уже догадалась. В последний день своего пребывания он вновь меня вызывает. Я говорю: «Мистер Финни, что опять стряслось с вашим туалетом?» И тот отвечает: «Джем, он не спускает». Я иду в номер и вижу – да, вода не сливается. Мы дергаем за ручку, тормошим поплавок – ноль эмоций. Не спускает, и все. Ни бульканья, ни воды. Я спрашиваю, делал ли он что-нибудь необычное, что-то, не как всегда? Говорит, нет. А у самого на лице ликование. Наконец-то у него и впрямь сломался туалет, по-настоящему.

– И что ты сделал? – спросила Марибель.

– Приходит Мак, лезем туда плунжером, и явно там какой-то засор. Причем что-то большое, не протолкнуть. Снимаем унитаз, выносим его на улицу, где легче будет им заниматься, заглядываем внутрь и видим… Как ты думаешь, что?

– Теряюсь в догадках, – ответила Марибель.

Джем поманил ее поближе. Она оперлась локтями о колени и опустила на ладони свое лицо. Джем сделал так же. Они практически соприкоснулись носами, и Марибель ощутила его соленое дыхание.

– Что вы там нашли? – прошептала она.

– Дынные корки, – ответил он. Чуть подался вперед и легонько коснулся Марибель губами. – Там были дынные корки.

Джем вновь поцеловал Марибель, разомкнул губы и лизнул ее. Попробовал ее, как мальчишка, проживший все лето без сладкого, как человек, не просто оголодавший, а умирающий с голода.

«Как хорошо, как приятно. Я вкусная, – думала Марибель. – Какой молоденький мальчик, еще не оперившийся, он так мил и хорош собой. А что бы я делала, если бы сейчас явился Мак, чем бы я это объяснила? Заботой о ближнем? Собственно, у нас все невинно. Ну, поцеловались, ну, снесло крышу… Откуда дынные корки? Почему дынные корки?… А вдруг это и есть мой самый плохой поступок? Или я на полпути к нему?»

Наконец Джем от нее отстранился и отыскал взглядом часы на стене.

– Мне пора. Очень не хочется, но надо.

Марибель проводила его до двери. Включила свет на крыльце, и мотыльки принялись биться о сетку.

– Что произошло? – спросил Джем. – Я целовал тебя и никак не мог понять, что это все значит.

– Не представляю, – ответила Марибель и вдруг почувствовала себя Маком с его вечными неопределенными ответами. Но тут никуда не денешься, она действительно не представляла, как понимать этот поцелуй.

– У нас что, роман? – спросил Джем с горькой усмешкой. – Боже, у меня роман с невестой босса. Лучше некуда.

– Джем, – проговорила Марибель, – никакой это не роман. Мы просто поцеловались.

– Мы поцеловались, – кивнул Джем. – И я бы с радостью еще тебя поцеловал. И даже больше, кстати говоря.

– Поживем – увидим. Давай не будем загадывать.

– Я только очень-очень надеюсь, что ты это сделала не для того, чтобы подразнить Мака, – сказал Джем. – И надеюсь, ты не опустишь меня в самом разгаре, я очень надеюсь. Потому что мне будет очень больно: я испытываю к тебе настоящие чувства.

Марибель молча кивнула.

– Спасибо за ужин, – сипло проговорил он. Открыл дверь и вышел на улицу. Его синие глаза и синяя рубашка исчезли во мраке ночи.

У Марибель горели губы.

– На здоровье, – прошептала она.

Марибель, казалось, скрыла все следы пребывания в доме постороннего мужчины, но когда Мак возник на пороге, вид у него был смятенный. «Он обо всем догадался», – ужаснулась Марибель. Она лежала, уютно устроившись на диване, а когда Мак зашел, села.

– Что случилось? – невинно поинтересовалась она.

Мак присел на край дивана и, уронив голову на руки, нервно теребил пальцами волосы.

– Мари… – начал он.

– Что? – Она обвила его руками за плечи и нежно чмокнула в щеку. – Что-нибудь не так?

– Пожалуйста, выслушай меня, не перебивай.

– Хорошо, слушаю.

Мак откашлялся:

– После встречи с Лейси я зашел в номер Андреа Крейн. Ты помнишь Андреа? У нее еще сын больной, Джеймс.

– Да, помню. – Андреа была уже зрелой женщиной, и ее ребенок, больной аутизмом мальчик, вызывал у Марибель самое искреннее сочувствие.

– Я пошел с ней повидаться, – продолжил Мак, – и там кое-что произошло.

– Произошло? – спросила Марибель. Ей почему-то подумалось, что это связано с Джеймсом. Вспомнилось, как он машет руками и неистово кричит или раскачивается, сидя на месте.

– Я ее поцеловал, – ответил Мак.

Марибель смешалась. Какой дикий поворот событий. Мак честно признался, что поцеловал другую женщину. Ей стало горько. Он целовал мать Джеймса, Андреа? Внезапно все мысли о Джеме улетучились, как не бывало. Чувство сладкой вины, окутывавшей приключение с Джемом, испарилось без следа, сменившись шоком и ужасом. Глаза заволокло слезами. «Какая же я лицемерка, – подумала она. – Мак провинился лишь в том же, в чем провинилась я». Но он нашел в себе силы признаться и все рассказать. На этом фоне ее прегрешение стало казаться в тысячу раз ужаснее.

Мак вскочил и принес салфетки.

– Прости меня, Мари. Я так давно ее знаю, гораздо дольше, чем тебя. Между нами всегда пробегала искра, а в этом году, сам не знаю… Мне кажется, я ее люблю.

– Любишь? – проговорила Марибель. Она уже набрала воздуха, чтобы сообщить Маку о своем «проступке», и промолчала. Ведь она не любит Джема. Это совсем не равный обмен. Боже, да за что он так с ней? Любить Андреа? Шесть лет вместе, и надо же – вот разлучница! Не ферма, не работа и не Сесили, а Андреа Крейн?… Марибель ужаснулась: как она обо всем расскажет матери? Это разобьет той сердце. Вот так, разом, конец долгих отношений. Разрыв. Внезапный, как потеря родителей. Хлоп – и нету. – Уходи, – проронила она. – Переезжай, живи в отеле. Я не хочу тебя видеть.

– Пожалуйста, Мари! – взмолился Мак. – Подожди, не рви так резко. Ты просто расстроена. Не выкидывай меня из дома. Дай хотя бы объяснить.

– Ты любишь Андреа, – возмутилась Марибель. – Что тут непонятного?

– Это просто лето такое, все наперекосяк. Все хотят, чтобы я повзрослел. А я не хочу взрослеть, понимаешь? Я чувствую себя ребенком. Да, я люблю Андреа, но и тебя тоже люблю, Марибель. Ты сама знаешь. У нее трудная жизнь, ей тяжело. Гораздо тяжелее, чем мы можем представить. Мне нравится, что она держится, не сдается. Я люблю ее за это.

– Ах, у нее трудная жизнь! – воскликнула Марибель. – А у меня не трудная? Мне тоже приходится несладко. Забыл? Ты забыл, чего мне стоило сюда добраться?

– Это совсем другое. Тебя не коснулась и доля ее…

– Ну и отправляйся к ней, – перебила Марибель и с ненавистью подумала: «Вали к ней и ее дебильному сыну». – Убирайся.

– Я ведь и тебя люблю, – произнес Мак.

– Охренеть.

– Я не хочу оставлять тебя!

– А чего ты вообще хочешь? – спросила Марибель. – Ты сам-то знаешь? Хочешь продать ферму? Или хочешь всю жизнь управлять проклятущим отелем? Не знаешь. Хочешь жениться и завести детей? Не знаешь. Ты вообще ничего не знаешь. Зато ты любишь двух женщин. То есть я буду ждать тебя дома, а Андреа – в отеле. Очень жаль, Мак, мне очень-очень жаль. – Марибель была в истерике, к глазам подступили жгучие слезы. Ей вспомнилась история про забитый корками туалет. Так и у нее: вся жизнь – коту под хвост.

– Я что-нибудь сделаю ради тебя, – проговорил Мак.

– Тогда уйти отсюда ради меня.

– Скажу Биллу про проценты с прибыли. Сразу после четвертого, клянусь.

– Ну да?! С чего вдруг такая спешка? Хочешь обеспечить им сладкую жизнь? Андреа и Джеймсу? Чтоб она увидела, какой ты деловой? Ну, вперед. Иди, проси. Пусть он пошлет тебя к черту. Пусть он тебя уволит, и ты свалишь отсюда подальше.

– Марибель, только ради тебя, – увещевал Мак. – Я сделаю это, потому что тебе это нужно.

– Хочешь знать, что мне нужно? Я хочу стать твоей женой. Ясно? – завизжала Марибель. Она не могла и представить, что их отношения разрушатся за один миг, одной прекрасной ночью. – Я хочу стать твоей женой! А я-то думала, проблема в тебе. Что ты еще не дорос, или переживаешь смерть родителей, или что мысли о ферме тебя угнетают. Я думала, если ты попросишь у Билла проценты, к тебе вернется уверенность, ты утвердишься в собственных глазах и почувствуешь, что наконец готов. Оказывается, проблема-то не в тебе, а во мне, Мак. Просто я тебе не нужна.

– Ты нужна мне, – возразил Мак.

– Тогда сделай мне предложение, – прямо сказала Марибель.

Мак протянул к ней руки, и она сдалась. Уткнулась ему в грудь и зарыдала. Его рубашка, его запах, такой родной, ее Мак… Ей никто не нужен, кроме него.

Она ждала. Пять минут, десять – он молчал. Он гладил ее по волосам, точно маленькую, но ни слова не сказал о браке. Наконец, ее голова отяжелела, будто набитая песком, во рту пересохло от горечи и вина.

– Тогда тебе придется уйти, – проговорила Марибель. Неловко покачиваясь, отстранилась и указала на дверь. – Прости.

– Это ведь не всерьез, Мари?

– Всерьез, – ответила она. Направилась в спальню и без сил рухнула на кровать, уставившись в потолок. Когда, взревев мотором, джип сорвался с места, она закрыла глаза.

До утра Мак коротал время на парковке «Пляжного клуба». Была мысль постучаться к Лейси и переночевать у нее на диване, но он решил не тревожить старушку. Закутавшись в теплую толстовку, Мак откинул кресло и погрузился в сон.

Проснувшись, он услышал голоса. Сел, осмотрелся – было еще темно. Он никого не заметил ни возле входа, ни на пляже. Мак тихо вылез из джипа и разглядел Сесили. Та сидела на крыльце родительского дома и, прижав к уху телефон, с кем-то разговаривала. Если верить часам, то сейчас половина четвертого утра.

– Я люблю тебя, – говорила кому-то Сесили. – Жить без тебя не могу.

«Сесили, пожалуйста, – мысленно попросил Мак, – не вздумай влюбляться». Впрочем, судя по всему, в этой ситуации от его желаний уже ничего не зависело. Он вернулся в салон.

– Я люблю тебя, Габриель, – слезно молила она. – Слышишь? Люблю.

Мак ненадолго заснул и проснулся из-за шума – кто-то стучал в окно. Открыл глаза. У машины стояли Джеймс с Андреа. Мак взглянул на часы: ровно шесть утра.

– Почему у меня такое чувство, что ты не нас здесь поджидаешь? – поинтересовалась Андреа.

– Мак поедет в аэропорт? – спросил Джеймс. – Мак, мы сегодня будем бриться?

– Как делишки, старик? – приветствовал его Мак и, переведя взгляд на Андреа, добавил: – Я ей все рассказал.

– Что именно? – испугалась Андреа. Ее серо-зеленые глаза расширились от ужаса. – Про нас? Зачем? Ну, отвечай же, Мак! – Она отвернулась и обратилась к сыну: – Джеймс, сядь в машину. Мама подойдет через пять минут.

– Шесть ноль три, мам. Мы опаздываем.

– Пять минут, – попросила Андреа.

– Пять минут. – Джеймс постучал по циферблату часов. – Мама будет здесь в шесть ноль восемь.

Андреа проводила Джеймса взглядом, и, когда тот забрался в «Эксплорер», спросила Мака:

– Так что произошло?

– Мне пришлось, – ответил Мак. Ему вспомнился Ванс со смертоносной игрушкой. Но если говорить по существу, то рассказал он обо всем не из-за Ванса. Просто время пришло. Немыслимо было и дальше врать. Ванс стал орудием, олицетворением собственной совести Мака, совсем как у Шекспира. – Я сказал ей, что люблю тебя.

– Нет, – проронила Андреа, всплеснула руками. – Да она вне себя от горя! Ох…

– А меня тебе не жалко? – сказал Мак. – Она выгнала меня, мне пришлось ночевать на парковке.

Во рту было гадко, воняло перегаром после четырех порций виски, которые он уговорил у Лейси. Голова раскалывалась, не держали ноги – благо, он сидел в джипе, а не стоял. И сейчас ему больше всего хотелось отоспаться, согреться под горячим душем, сменить белье.

– Ты мужчина, Мак, – проговорила Андреа. – Мужчина не пропадет.

Мак коснулся ее волос.

– Я мог бы пережить эту зиму с тобой, в Балтиморе.

– Мак… – Андреа грустно покачала головой.

– Что? Я помогу с Джеймсом. Тебе ведь нужен кто-то.

– Иди и все исправь, – сказала она. – Помиритесь.

– Ты не хочешь, чтобы я ехал в Балтимор?

– Ступай к ней, – повторила она. – Я не собираюсь вставать между вами. Она тебе больше подходит.

– Но я люблю тебя, – сказал Мак. – Иначе не оказался бы сейчас на парковке. Люблю.

– Может, это любовь, – ответила Андреа, – а может, жалость. Не важно. Вы с Марибель должны быть вместе. Мы с тобой просто дружим, Мак, я – твой друг на лето. Ты не представляешь, как я живу весь год и что начнется, когда я вернусь домой.

– Не знаю, но хочу узнать.

– Мне больше нельзя сюда приезжать. Я слишком во многом на тебя полагалась, и ты решил, будто сумеешь мне помочь. На самом деле, Мак, ты ничего не можешь сделать. Мне никто не поможет. Джеймс – это мой крест, мой жребий, мой альбатрос. – Она с трудом улыбнулась. – В любом случае, говорят, в «Винограднике» тоже неплохо. Наверное, в следующем году махнем туда.

– Нет, – проронил Мак. Это уже слишком – потерять обеих за один день. – Только не это.

Андреа взяла его за запястье, взглянула на часы.

– Мое время истекло, – сказала она. – Иди домой.

Повернулась и ушла. Он слышал хруст гравия и разбросанных на асфальте ракушек под ее ногами. Слышал, как с мягким «динь» отворилась дверца ее машины, слышал голос Джеймса: «Мам, ты опоздала на целую минуту». Андреа завела машину и укатила. Мак не повернул головы, чтобы проводить ее взглядом.

Он сидел, откинувшись в кресле, и задумчиво смотрел на воду. А не въехать ли прямо сейчас в этот проклятый пролив?

И тут до него донесся голос, гулкий и монотонный: «Дом-м-м». Мак уронил голову на грудь. «Дом-м-м».

– Невезуха, – проговорил он и закрыл глаза.

Глава 5 День независимости

2 июля

Здравствуйте, Билл!

Удовлетворю ваше любопытство: да, мне довелось стать отцом. Вам не обязательно знать, сколько у меня детей, равно как знать их пол. Это не имеет отношения к делу, к тому же, мне тяжело говорить на такие темы, пусть даже и в письме. Насколько мне известно, ваша дочь – еще совсем юное создание. Сколько ей? Семнадцать-восемнадцать? И большую часть года она проводит вдали от дома. Мне интересно, Билл, вы вообще имеете представление, что происходит в ее голове? Чем она дышит, чем живет? И нужно ли ей то, чего вы так страстно хотите? Мнит ли она себя продолжательницей семейного дела? Привязана ли она к отелю столь сильно, как вы? Вы хоть раз у нее об этом спросили? Очень советую спросить, прежде чем окончательно отвергнете мое предложение.

Искренне Ваш,

С. Б. Т.

В это лето отец назначил Сесили «администратором пляжа». Суть ее работы состояла в том, чтобы следить за чужаками, проникнувшими на территорию пляжа вопреки многочисленным плакатам: «Нантакетский пляжный клуб». Частная собственность». Несмотря на четыре года в Мидлсексе и кучу денег, пущенных на оплату учебы, родители не доверили ей ничего более важного. Вышибала. Главный дозорный нантакетского пляжа.

Сесили сидела на ступеньках павильона с планшеткой и списком членов клуба. Если на пляже вдруг появлялась какая-то незнакомая ей личность, она просила представиться. Если фамилия была в списке членов, Сесили с улыбкой говорила: «Добрый день, миссис Попейл!» – как будто бы сразу узнала человека. Суть политики клуба к тому и сводилась: тебя узнают, ты здесь свой.

Если же фамилии не было в списках, то Сесили надлежало вежливо попросить постороннего уйти. Отец предпочел взвалить столь неприятную обязанность на дочурку. У самого кишка была тонка, но он ссылался на занятость, ведь он решает все финансовые вопросы, почитывая между делом Роберта Фроста.

Первые «нелегалы» объявились накануне главного праздника лета. Стоял жаркий день, народу была тьма.

В поле зрения Сесили возникла пара, отличавшаяся от прочей публики как раз тем, за что девушка больше всего не любила свою работу: эти двое выглядели бедно. За то, чтобы нежиться на песке под выписанным из Франции зонтом, люди отстегивали пять тысяч долларов за лето. Немало даже для богача, не говоря уж о несчастной паре, рискнувшей расположиться под ярко-синим зонтом на своих белых, коротеньких полотенцах, какие обычно выдают в недорогих гостиницах.

При виде парочки Сесили вспомнился детский стишок про худосочного мистера Спрэта и его дородную супругу. Мужчина был тощ и бледен, в черной футболке и джинсовых шортах; на женщине развевалась безразмерная гавайская туника с черепашьим принтом. В руках у нее была красная сумка-холодильник, которую она опустила на песок в изножье полотенец.

Тут Сесили уловила какие-то щелчки. Она обернулась и увидела отца. Тот постукивал по оконному стеклу шариковой ручкой, чтобы привлечь к себе ее внимание. Добившись своего, он указал на эту самую пару.

С большой неохотой Сесили поднялась и пошла по горячему песку, обжигая стопы и смакуя граничащее с болью чувство. Мужчина вертел туда-сюда головой, явно желая понять, заметил их кто-нибудь или нет. Его дама тем временем достала из сумки зеленую бутыль «Хайнекена». В Мидлсексе это было, пожалуй, самое ходовое пиво. Вытащив из кармана джинсовых шорт перочинный нож, мужчина протянул его своей спутнице, и та откупорила бутылку. Крышка отлетела и шлепнулась на песок.

– Прошу прощения, – обратилась к ним Сесили. Мужчина резко обернулся. До сих пор ему не приходило в голову посмотреть назад. – Я должна проверить ваши фамилии по списку.

Мужчина поднялся. Блондин с немытыми патлами и неухоженными усами, в футболке с изображением индусской мандалы. Беседуя с Сесили, он то и дело пощипывал свои усы.

– Фамилия – Кадиллак, – сказал он. – Джо Ка диллак.

Джо Кадиллак. Неплохая попытка. Наверное, он решил, что это придаст ему веса. Сесили сверилась со списком, чувствуя на себе буравящий взгляд отца. Стоять на горячем песке не было больше сил, и она переместилась в тень синего зонта.

– Кадиллак, хм-м-м. Как автомобиль?

Мужчина кашлянул.

– Совершенно верно.

– Я не вижу здесь такой фамилии, – проговорила Сесили не в силах поднять на него взгляд.

– Может, у вас там ошибочка? – предположил он. – Кадиллак, с двумя «К».

– Да, – ответила Сесили. – Все точно.

Он сунул под мышку ветхое полотенце и сказал:

– Хорошо, мы уходим.

Женщина разразилась переливчатым звонким смехом, точно кто-то провел пальцем по клавишам фортепиано.

– Боже мой, Джо! – У нее были кудрявые светлые волосы и ярко-красная помада. – Ну, пожалуйста, милашка, разрешите нам остаться, – проворковала она. – На денечек. А то я изжарюсь на солнце. – У нее и впрямь обгорело лицо.

– Я не могу позволить вам остаться, – сказала Сесили, чувствуя себя на редкость погано, точно она капризный отпрыск богатеев или злобная соседка, орущая на случайных зевак: «Пошли прочь с моей территории!»

Женщина протянула ей пиво.

– Хотите глоточек? – спросила она. – Ледяное.

Сесили взглянула на запотевшую бутылку. Ей очень хотелось ее принять на глазах у отца, чтобы он понял: она сама решает, как ей поступать.

– Пошли, Дебра, – сказал мужчина.

Женщина одарила Сесили ослепительной улыбкой. Миссис Спрэт и мистер Кадиллак. Сесили отвела глаза и обратила взгляд на пролив – волны нежно ласкали отцовский пляж.

– Мне очень жаль, – проронила она.

А еще Сесили отводилась роль пляжного консьержа, посланника доброй воли. Она ходила среди отдыхающих и болтала со всеми, стараясь сделать так, чтобы люди были довольны. Как только она запомнит, как кого зовут, и узнает самые необходимые детали, то сможет обходиться без списка. Сесили не терпела болтовню, ненавидела само это слово. У нее всегда были проблемы: что сказать, не выдав то, что на самом деле крутилось на языке. Ее так и подмывало спросить: «Почему вы проматываете деньги? Разве вы не слышали о глобальной проблеме голода? У вас совсем нет совести?» «Пляжный клуб» существовал с 1924 года. Когда-то любой желающий мог заплатить четвертак и спокойно наслаждаться солнцем. У отца висели старинные фотографии, где отдыхающие в старомодных купальниках сидели под чудными зонтиками в полоску или горошек и потягивали из бутылочек сарсапарель. И эта картина ей нравилась куда больше. Она даже повесила одну такую фотографию в своей комнате в школьной общаге.

Ко Дню независимости число посетителей достигало пика. Год выдался жарким и солнечным. На южном берегу звучала музыка, играли в волейбол и кегли, устаивали пикники, кидали фрисби, выгуливали собак. А здесь, в «Пляжном клубе», царила скука, радости не было. Разве что мистер Конрой со стеклянным глазом и отвисшими старческими мышцами щеголял в усыпанных звездами патриотических плавках. Вот и вся забава.

Сесили стояла в кабинете отца.

– Сущий ад, – сказала она, выглядывая из окна на пляж.

– Однажды все это станет твоим, – проговорил отец.

– А если я не хочу? – спросила Сесили.

– А что тут можно не хотеть? – удивился Билл. – Теперь иди и покажи им, кто тут босс.

– Ты здесь босс, – буркнула Сесили. – Иди и сам покажи.

Билл усмехнулся, но тут же посерьезнел.

– Иди-иди. И не забудь пожелать каждому хорошего Дня независимости.

Для начала Сесили предстояло пройти мимо пляжных мальчиков – Кевина и Брюса.

– Эй, конфетка! – крикнул ей Брюс, тощий прыщавый юнец в очках. Он считал, что невероятно крут, поскольку осенью поедет учиться в Йельский университет.

Сесили задрала средний палец. Кевин сидел рядом с Брюсом и дико хохотал. Мальчишки! Утром они расставляли зонты и плюхались на песок, точно пара уродливых лягушат. Если кому-то из отдыхающих требовался шезлонг или полотенце, парни неохотно поднимались и топали помогать. Не самая хлопотная работенка. Даже Сесили могла им позавидовать.

Миновав супругов Спунакер и Паттерсон, Сесили остановилась возле изумрудного зонта, который был ближе всего к воде. Под ним восседал майор Кроули. Из года в год тот же зонт, то же место и неизменное одиночество, потому что на пляже миссис Кроули страдала аллергией. Майор Кроули ушел в отставку задолго до рождения Сесили, но и по сей день его отличала военная выправка. Зеленые армейские плавки, пилотские очки и форменная стрижка, выгодно оттенявшая седину.

– Приветствую, мой юный друг, – пророкотал майор.

Сесили подошла к его шезлонгу и уселась на песке.

Каждый день они перебрасывались словцом. Отец подчеркнул, что майор заслуживает особого внимания, поскольку в клубе он состоит без малого полвека.

– Здравствуйте, майор. С Днем независимости!

Майор Кроули частенько вспоминал деда Сесили, рассказывал о нем много и охотно. Иногда ей доводилось услышать о славных днях службы в кавалерии, когда майор скакал по лесам, выслеживая беглых нацистов.

– Когда твой дедушка, Большой Билл Эллиот – мы все его называли Большим Биллом – покупал этот пляж, он попросил моего совета. И знаешь, что я ему сказал?

– Подарочные полотенца, – ответила Сесили.

– Так точно. И знаешь почему?

– Именно мелочи позволяют заведению выгодно выделяться среди им подобных.

– Однажды здесь все станет твоим и тебе придется самой следить за тем, чтобы бизнес шел отлично. Возможно, меня не окажется рядом и некому будет прикрыть твой тыл.

Подобные слова Сесили слышала уже раз сорок. Ей хотелось честно признаться, что она не горит желанием заниматься «Пляжным клубом», что ее давно манят далекие голоса. Иные страны, иные народы.

– Расскажите мне про Германию.

– Про Германию? – спросил майор. – Ты хочешь узнать, как я выслеживал в горах фашистов на верном скакуне? Его звали Либхен. Хороший был конь. Жеребец. Мы предпочитали жеребцов – они не такие пугливые. А страху там довелось натерпеться.

– Нацисты – жестокие убийцы, – проронила Сесили.

– Один из них приставил дуло к моей голове, – вспоминал майор. – Я уж подумал, ну все, конец. Восемнадцать годков мне было. Знаешь, о чем я больше всего тосковал в тот миг?

– О миссис Кроули?

Пилотские очки майора сползли на кончик носа.

– Нет, ее тогда не было. Она появилась позже.

– О родителях?

– Не-а.

Он ткнул пальцем в дужку.

– Я думал про пиво и сигареты. У меня на ту пору только и было в жизни: пиво да сигареты. Мне хотелось курить «Лаки» и пить «Миллер». Стало так грустно, что вот он, мой неизрасходованный потенциал – сколько я мог бы выпить и выкурить в жизни – сейчас рухнет лицом в грязь, продырявленный вражеской пулей.

– И что потом?

– Этот слизняк держал пистолет у моего виска, я чувствовал его запах. Вонял он как свинья. Я стоял на коленях, и глаза мои были на уровне его промежности. И вдруг вижу, по штанам его растекается лужа. Обмочился, вонючка такая, от страха в штаны наделал. Я вышиб у него пистолет, он – деру. Потом, правда, наши отловили его и пристрели как собаку. – Майор Кроули снял очки и улегся в шезлонг. – Я вот думаю, а может, он был неплохим парнем. Не больно-то мы тогда разбирались, убили – и дело с концом… – В голосе майора проснулись низкие рокочущие нотки. – Сегодня, Четвертого июля, имею честь сообщить, дитя, что на этой земле тебе больше ничто не угрожает. Нет больше никаких фашистов.

Старый ветеран уронил голову на грудь и задремал. Сесили взяла пляжное полотенце и прикрыла его ноги от палящего солнца.

Сесили пробиралась дальше меж зонтиков по первому ряду. Миссис Минелла, семейство Папале, чета Хейс, единственная чернокожая пара из всех членов клуба… Вдруг ее кто-то позвал.

– Мисс! Мисс! – Какой-то человек под канареечным зонтиком подавал ей знаки. Сесили направилась к молодым людям, спешно выискивая их фамилию в списке. Кертайн? Кершнер? Как там их зовут? Мужчина уже начал лысеть. На его макушке наметилась плешь, которую с лихвой компенсировала безупречно подстриженная эспаньолка. Голову спутницы венчала копна огненно-рыжих волос – почти того же оттенка, что и у Сесили, однако, в отличие от молодой наследницы, чья кожа еще как-то принимала загар, эта женщина была усыпана миллиардом веснушек.

Сесили улыбнулась:

– Привет! Чем могу помочь?

– У нас тут возник небольшой спор, – сказал мужчина.

– Дуглас! – воскликнула дама. В недовольстве она сложила руки на груди, прикрыв ими безупречный верх купальника от «Шанель».

Дуглас и Мери-Бет Кершнер. Наконец Сесили отыскала их фамилию в списке.

– Понимаете ли, моя жена – человек широкой души, – начал Дуглас Кершнер. – Благотворительность для нее превыше всего.

– Дуглас, – прервала его миссис Кершнер.

– С благословения церкви она разбила сад, где выращивает всякую всячину для бедняков, чтобы обездоленные граждане Гротона, штат Коннектикут, могли полакомиться, например, свежей зеленью, – продолжал Дуглас Кершнер.

В уголках рта миссис Кершнер пролегли горестные морщинки.

– Я не знала, что в Гротоне есть бедняки, – удивилась Сесили.

– Бедность есть везде, – заметила миссис Кершнер.

– И теперь, ценой ее немалых усилий, бедняки Гротона могут вдоволь насладиться изысканным вкусом рукколы, салатного цикория и эстрагона, – подытожил мистер Кершнер. – Эстрагон для бедноты! – воскликнул он, патетически воздев к небу руки (и обнажив взору кустистые подмышки).

– Дуглас! – воскликнула миссис Кершнер.

– А почему бы не посадить кукурузу? – невинно поинтересовалась Сесили. – Или помидоры?

– Или хотя бы картошку, – добавил мистер Кершнер. – Что-нибудь существенное.

Миссис Кершнер шмыгнула. Из-под черных очков в форме кошачьих глаз потекли настоящие слезы.

– Ты меня совсем не уважаешь, Дуглас, – всхлипнула она. – Высмеиваешь все, что я делаю. И еще втягиваешь в это посторонних, чтобы и они всласть побросали в меня камнями.

Сесили попятилась. У нее и в мыслях не было бросать камни и губить на корню добрые начинания. Овощи для бедняков – отличная мысль. Она и сама подумывала завести огородик и выращивать там томаты и кукурузу, а еще лоснящиеся сочные перцы. Ей грезилось, как она будет ходить по домам в бедняцком квартале и раздавать продукты одиноким матерям, которые работают таксистками или стоят за прилавком в «Стоп энд шоп». Интересно, что подумал бы об этом отец?… Сесили тихонько отошла в сторону, не отказав себе в искушении напоследок оглянуться. Миссис Кершнер собирала в сумку вещи, намереваясь покинуть пляж, а ее муж беспрестанно о чем-то говорил, то и дело указывая рукой на бескрайний океан.

У самой границы с общественным пляжем Сесили наткнулась на Марибель. Та спала, уткнувшись лицом вниз и развязав лямки купальника. Светлые волосы были собраны в неопрятный пучок, спина стала бурой от загара и лоснилась от масла. Сесили тихо присела рядом с ее полотенцем и посмотрела влево – туда, где ровными рядами, точно колонны, высились пляжные зонтики. Этакая полоса препятствий, которую надо было преодолеть, чтобы достигнуть тихой гавани, укромного уголка, где расположилась Марибель. Рядом с ней Сесили могла быть самой собой и говорить о любви.

Уже год Сесили была пылко влюблена в Габриеля Де Сильва, парня из Бразилии, чей студенческий корпус располагался как раз через двор. Габриель был на год старше остальных парней, выше и мускулистее. Он отличался от них утонченностью манер и владел языками – английским, испанским и восхитительным португальским в том варианте, на котором изъясняются жители Рио. А еще у него была душа. Он рассказывал Сесили о бедняцких фавеллах в Рио, где жили впроголодь и стар и млад. Габриель опекал одну семью – мать и троих детей. Помогал им деньгами и присматривал за сорванцами, когда Маргарита уходила из дома торговать мороженым в палатке на пляже Копакабана. Ему бы понравилась эта мысль – разбить садик для бедняков. Сесили представила, как он стоит без рубашки под палящим бразильским солнцем, смуглая кожа приобрела цвет древесной коры, а он, знай себе, кидает лопатой жирную землю – разбивает в трущобах сад.

Распалившись от таких мыслей, она провела нежным розовым пальцем по спине Марибель. Не будь Габриеля, Сесили, наверное, влюбилась бы в белокурую подружку.

Та вздрогнула и, проснувшись, приподняла голову. К щеке прилип песок.

– Господи, Сесили, – вздохнула она. – Как ты меня напугала.

– Ну, прости, – ответила та. – Не ожидала тебя здесь увидеть. Ты говорила с Маком?

– Не хочу я с ним разговаривать.

– Хочешь, – возразила Сесили. – Иначе бы ты тут не лежала.

– Сегодня праздник, – буркнула Марибель. – На пляжах не протолкнуться.

– Скучаешь? – поинтересовалась Сесили.

– Конечно.

– И я – по Габриелю, – призналась та. За неделю до роспуска учеников они были близки десять раз (однажды их застала уборщица). Так что к приезду родителей вся промежность у нее горела.

– Это другое, – ответила Марибель. – Вы с Габриелем пока вместе.

– Ну да. – Сесили не очень представляла, что там такое у них творится, у Мака и Марибель. Была какая-то некрасивая ситуация, и оба не находят себе места. – Сейчас я тебе такое расскажу…

– Андреа Крейн съехала? – отрезала Марибель. – Скажи, что это так.

– На следующей неделе уедет, – ответила Сесили. – Но ты не волнуйся, Мак ночует у Лейси.

Марибель закрыла лицо руками.

– Не хочу я знать, где и с кем он ночует. Тошно.

– Я хотела сказать тебе… – Сесили немного выждала, когда Марибель обратит на нее все внимание или хотя бы когда Мак уйдет на задний план. – Что я не поеду в колледж.

Марибель очень удивилась.

– Вот еще! Поедешь как миленькая.

– Нет, – отрезала Сесили. – Я написала заявление на академический отпуск. Мне восемнадцать, имею право.

– Только не говори, что собралась в Бразилию.

– Именно. А еще в Аргентину и Эквадор. И в Венесуэлу. Мы с Габриелем решили попутешествовать.

Марибель распустила волосы и вновь собрала в пучок, который торчал на макушке, как кнопка.

– Свихнулись все, что ли, – пробормотала она. – Родителям уже сообщила?

– Нет. Но я уже коплю на поездку. Поразительно, сколько мне отвалили за такую тупейшую работу. – Сесили понимала, что рано или поздно родителям придется рассказать, хотя и лелеяла в глубине души мечту о том, как она сядет на самолет в Шарлотсвилле и полетит на юг, никому ничего не сказав. И если она будет регулярно звонить, то родители не почувствуют никакой разницы. – Наверное, они поставят на мне крест. Хотя тебе это пойдет на пользу, ведь «Пляжный клуб» перейдет тогда к Маку.

– Да какое мне дело? – воскликнула Марибель. – Я же сказала, все кончено.

– Еще помиритесь, – заверила Сесили. И тут услышала, что кто-то позвал ее.

– Мисс Эллиотт, – обратилась к ней какая-то старушка. У нее был грудной низкий голос. – Прошу прощения, мисс Эллиотт.

Пожилая миссис Хиггинс в ожидании застыла на террасе, выставив перед собой клюку. На леди был сплошной синий купальник с заткнутым на груди платочком. Сесили поднялась, отряхнула ладони и побежала к ней.

– Вам помочь, миссис Хиггинс? – Нередко дамам в возрасте требовалось опереться на чью-то руку, чтобы пройти по песку.

– Да, надеюсь, вы мне поможете. – Миссис Хиггинс принадлежала к числу старожилов, которые, как и майор Кроули, были членами клуба уже тысячу лет. – Я очень на это надеюсь. Встаньте рядом, милочка, посмотрите на пляж. Ничто вам не режет взгляд?

На ветру трепыхались края зонтов. Мистер Конрой в своих патриотических плавках неспешно пробирался к воде.

– Нет, миссис Хиггинс, увы. – Поди разбери, что она имеет в виду. – А что не так?

– Вот там, на пляже, двое черных, моя дорогая, – проговорила миссис Хиггинс. – Вот что не так.

У Сесили подвело живот. Выходит, тут люди неправильного цвета. Мистер Хейз выходил из океана. Миссис Хейз протянула ему подарочное пляжное полотенце, и он спрятал в него лицо, обтер руки.

– Да, миссис Хиггинс. Их фамилия – Хейз, – ответила Сесили. – Они члены клуба с девяносто пятого года.

Супруги были тихими спокойными людьми, которые любили и уважали друг друга. Мистер Хейз владел предприятием по производству офисной мебели в Нью-Джерси, а его жена работала в приемной комиссии Принстонского университета. У них были трое взрослых сыновей.

– Я видела молодого чернокожего, который здесь работает. Как там его?… Ванс? Это нормально, когда он раскладывает для меня пляжный зонт. Но, знаете ли, работать и отдыхать – две разные вещи, – продолжила миссис Хиггинс. – Не забудьте, милочка, я знавала еще вашего деда. И когда он был здесь главным, неграм членства не давали.

В голову Сесили залетела шальная мысль. А что если сейчас устроить миссис Хиггинс встряску столетия: «К вашему сведению, миссис Хиггинс, у меня черный парень. Я с ним сплю, и такого неистового блаженства вы, уверяю вас, в жизни своей не испытывали».

– Мы стараемся делать все для вашего удовольствия, миссис Хиггинс, – произнесла Сесили. Сейчас в ней звучал голос отца. Как раз это он и сказал бы старушке, если бы дочь отправила ее разбираться с начальством. По всей видимости, так и следовало поступить: свалить этот нелегкий вопрос на отца. Но раз уж она решила начать новую жизнь и поступать как взрослая, нужно набраться храбрости и действовать. – Впрочем, если вам неловко находиться на одном пляже с представителями других рас, вам, видимо, придется подыскать какое-то другое место для отдыха.

Послышался сдавленный всхлип – словно Сесили отдавила ей палец тяжелым ботинком. Сесили даже не оглянулась. Она гордо прошествовала по песку, представляя себя майором Кроули в победном марше на территории Германии, когда он искал уцелевших нацистов. С гордо поднятой головой и верой в правое дело – «Мы придушили фашистскую гадину!» – она вернулась к Марибель и опустилась подле ее полотенца.

– Что было надо старушке? – полюбопытствовала та.

– Да так, мелочи, – бросила Сесили. Она сидела, устремив на воду взгляд, а лицо ее пылало. – Расскажу сегодня родителям. Давай лучше про любовь.

Любовь – такая сложная штука. Наверное, поэтому нормальная любовь приходит не раньше, чем ты станешь подростком. Любовь Сесили к Марибель была голубая как небо и синяя как вода, а ее любовь к Габриелю походила на галоп бешеных лошадей. Любовь же к родителям напоминала томящую зубную боль, которую нельзя не заметить и нельзя забыть.

– Ты поступила совершенно правильно, милая, – сказала Тереза, дожевывая сандвич с помидорами. – Надеюсь, мы больше никогда не увидим эту женщину.

– Пять тысяч долларов коту под хвост, – заметил Билл, откашлялся и добавил: – Впрочем, когда ты доживешь до моих лет, дочка, то поймешь, что человеческое достоинство не измеряется деньгами.

– Эта старуха – грязная расистка, – буркнула Сесили. – И сколько вокруг тех, кто просто молчит!

– Надеюсь, таких больше нет, – заметила Тереза. – И разумеется, если еще кто-нибудь будет выражаться подобным образом, мы их тут же отправим восвояси.

Сесили взглянула на свою тарелку. Ломтик красного помидора на белом хлебе, горстка синих кукурузных чипсов. Четвертого июля стол в их семье был украшен цветами национального флага. Таково мамино представление о празднике. К своей порции Сесили так и не притронулась. Делясь с родителями историей про миссис Хиггинс, она была уверена, что ей устроят нагоняй. Тогда у нее появился бы повод вспылить и было бы легче перейти к теме отъезда. Как ни странно, родители поддержали ее и вообще повели себя круто.

– Видела бы ты, что тут творилось в шестидесятые, – поделилась Тереза. – В те времена в клубе действительно не было черных, она права. Так ведь, Билл?

– Должен признаться, что Хейзы – единственные чернокожие члены клуба. Хотя нет, вру. Еще Крупински, они тоже черные.

– Ну, она-то черная, а он – поляк, забыл? – поправила мужа Тереза. – В каком это году было? Восемьдесят третьем? Или в восемьдесят четвертом? У них еще такая миленькая дочка родилась, девочка-шоколадка.

– Боже правый! – возмутилась Сесили. – При чем тут шоколад? Это вам не экзотическая пища, а человек. Вы сами-то недалеко ушли. Слушать противно.

Тереза посмотрела на нее как-то странно.

– Милая, ну ведь это просто так говорят. Какая ты, однако, ранимая. И что ж ты не притронулась к еде?

– Да ничего. Просто расстроилась из-за того случая, ясно?

Билл нахмурился.

– Молода ты еще. Не знаешь, что люди бывают гнилыми. Ничего, привыкнешь.

– Ну, это же грустно, Билл, – проговорила Тереза.

Сесили вышла в гостиную и встала у окна, откуда открывался вид на пляж. Смеркалось. Гости отеля, покидая номера, выходили на пляж. Все готовились смотреть фейерверк. Из года в год Сесили вместе с родителями любовались фейерверком с «вдовьей площадки», самой высокой точки дома. Сесили обернулась. Родители доедали сандвичи, дожевывали чипсы.

– А у меня новость, – сказала она.

– Еще одна? – удивилась Тереза. – Кроме того, что ты нам поведала про миссис Хиггинс?

– Кстати, мы гордимся тобой, ты неплохо справляешься, – добавил Билл, на удивление елейным тоном. – С честью разрулила неприятную ситуацию.

– Спасибо, – безразлично произнесла Сесили. От всей души хотелось, чтобы родители перестали заискивать. – Барабанная дробь! И моя новость… вы готовы?

Ей стало страшно. Как перед прыжком в школьный бассейн с вышки или как в первый раз, когда Габриель разворачивал кондом. Она взмолилась Богу, умершему братику и Габриелю: «Пожалуйста, пусть они все поймут!»

– Я решила взять академический отпуск, потому что хочу путешествовать. Так что в сентябре я поеду не на учебу, а в Рио.

Сесили перевела взгляд на парковку. Два «БМВ», один «Ровер», один «Ягуар». «Бьюик» Лейси. Тысячи осколков разбитых раковин и миллион песчинок. Когда она нашла в себе силы обернуться, родители, будто застыв, сидели и смотрели на нее, не отводя взгляда. У мамы белел майонез в уголке рта.

– Милая, прости, пожалуйста, я не поняла, что ты сейчас…

– Я подала заявление на академический отпуск. И поеду в Южную Америку путешествовать с Габриелем. Что именно вам не ясно?

Тереза повернулась к мужу.

– Билл… – проронила она. В ее голосе стояли слезы.

Он взял жену за руку.

– Сесили, погоди. Ты можешь минуточку подождать? Зачем ты все это сказала? Ты пытаешься нас обидеть?

– Слушайте, вы тут ни при чем. Я приняла решение. Мне нужно отдохнуть.

– А как же колледж? – Тереза всплеснула руками. – Для того люди и учатся в школе – там их готовят к колледжу.

– Мам, а как же ты? У тебя вообще нет образования. – Во рту у Сесили стало кисло, как после томатной пасты. – Ты ведь не окончила Хантер.

– И очень об этом жалею, – сказала Тереза. – У меня не было мозгов, чтобы учиться, а у тебя они есть.

– Не придирайся к матери, Сесили, – потребовал Билл.

– Ну и что? Академку берут сплошь и рядом, – оправдывалась Сесили. – Даже специальный бланк есть. А иначе зачем он? Люди постоянно откладывают учебу, это нормально!

– Никакое не нормально, – возразил Билл. – И не обобщай. Ты же знаешь, я не люблю гипербол.

– А я не люблю, когда ты используешь такие слова, – надулась Сесили.

– Ну хорошо, если тебе так хочется в Южную Америку, давай слетаем туда на Рождество, – не унималась Тереза. – Это будет здорово! – Она захихикала. – Давно мечтала увидеть водопады Игуасу.

– А когда-то мечтал встретить девушку из Ипанемы, – пожал плечами Билл.

– Я поеду с Габриелем, – проговорила Сесили. – Он очень хороший человек. Вы не познакомились, потому что его не было на церемонии, ему пришлось пораньше улететь. Просто поверьте мне на слово. Мы любим друг друга, и это началось не вчера.

– Нельзя лететь наедине с каким-то парнем, тем более иностранцем, которого мы в глаза не видели, Сесили. Ты же еще ребенок. Выкини эту блажь из головы, – посоветовала Тереза. И убрала со стола свою тарелку, а заодно и нетронутую порцию Сесили. – Не обижайся.

– Дочь, я рассчитывал, что ты продолжишь семейный бизнес, – начал Билл. – Знаешь, тут кое-что произошло в твое отсутствие. В общем, мне скоро придется отойти от дел. Ты не можешь просто так взять и сбежать за границу. Ты – часть семьи, и на тебя возложена определенная ответственность.

– Да не нужен мне этот отель! – отрезала Сесили. – Прости, папуль, но мне это не интересно.

– Глупости. Как это не интересно? Я унаследовал его от дедушки Билла, а теперь он перейдет к тебе.

– Отдай его Маку, – буркнула Сесили. – Ему он нужнее.

– Нет, Сесили, так не бывает. Я не могу передать его Маку.

– А почему бы и нет? – спросила Сесили. – Он будет хорошо справляться. К тому же, когда умер дедушка, ты хотел получить клуб и построить гостиничные номера. А я ничего этого не хочу. И ты меня не заставишь.

Билл схватился за сердце:

– Боже.

Сзади подступила Тереза.

– Отцу нездоровится, Сесили, мы не хотели тебя волновать. Не смей говорить с ним в подобном тоне – доведешь до инфаркта.

Сесили закатила глаза.

– Ну, это уж слишком. Теперь навяжете мне чувство вины? Типа, папочка больной? Знаете, заводили бы вы больше детей. Одной меня маловато.

Тереза вздрогнула.

– Да как ты смеешь так говорить? Ты же знаешь, мы долгие годы пытались завести детей, десять лет, и наконец, вот она ты. Прости, конечно, если тебе это не по душе, но некоторым не так повезло, и мы не можем выбирать, что и как нам делать и как распорядиться своей судьбой. Я не собираюсь стоять здесь и выслушивать, как ты говоришь отцу, что тебе плевать на традиции семьи. Семьи, которая взрастила тебя, выкормила и обеспечила тебе безбедное существование. И я не собираюсь слушать про этого твоего чужеземца и ваши совместные планы. – Тереза намотала на палец свой белоснежный локон. Типичный трюк, чтобы заставить ее почувствовать себя виноватой. – Ты переспала с ним?

Сесили хохотнула и уставилась в окно. Ей вспомнилось пораженное лицо уборщицы.

– Ма-ам…

– Что мам? Если моя пятнадцатилетняя дочь уезжает из дома учиться, это еще не значит, что она будет заниматься там черт-те чем.

– Мне уже восемнадцать, довольна? Пора уже воспринимать меня как взрослую!

– Можешь забыть про Бразилию, – заявил Билл.

Сесили протянула ему руки:

– В таком случае, тебе придется надеть на меня наручники. Потому что иначе я все равно сбегу.

Тереза разрыдалась.

– Невероятно, в голове не укладывается, – всхлипывала она. – Как ты так можешь? За что? Я столько всего вынесла…

– Не надо стенать, как будто я уже умерла, – пробормотала Сесили. В уме она произвела расчеты и пришла к выводу: слинять сегодня же ночью не удастся. Сбережения плюс то, что заплатил ей отец, – денег все равно не хватит. Придется еще потерпеть. – Я уеду всего-то на год. Что тут такого? К следующему лету вернусь.

– Прости, милая, но ты никуда не поедешь, – отрезал Билл.

И вдруг раздался грохот. Затряслись окна. Сесили выглянула на улицу и увидела фейерверк – бриллиантовые россыпи красных, желтых и белых искр. Новый взрыв рассыпался серебряным звездопадом.

– С праздничком, – буркнула Сесили и выскочила из дома, сердито хлопнув дверью.

Джем Крендалл любовался фейерверком среди толпы людей на пляже Джеттис-Бич. Размахивая бенгальскими огнями, повсюду сновала ребятня, в шезлонгах клевали носами родители, студенты, усевшись в круг, распевали заставку из «Семейки Партридж». Джем не торчал бы здесь среди толпы, если бы рядом не было Марибель. Она устроилась на пляжном полотенце в красной мини-юбочке, белой футболке и синем кардигане, собрав на затылке волосы в длинный хвост.

– Тебе хорошо? – спросил Джем.

Марибель молча выбирала колечки лука из бутерброда и швыряла в песок. Накануне Джем позвонил и предложил устроить пикник, в тайне надеясь полакомиться ее стряпней, но она категорически отказалась готовить. Вот и пришлось ему заказывать готовые сандвичи, а они оказались с луком.

Марибель впилась зубами в сандвич. Джем положил руку ей на колено.

– Что-то не так? – спросил он. Впрочем, он и сам прекрасно знал: сегодня ровно неделя с тех пор, как она рассталась с Маком. Когда Мак съехал к Лейси, Джем заподозрил, что виной тому – их встреча с Марибель, но потом, осторожно повыспросив у Ванса, понял, в чем дело.

– Попался наш герой-любовник, – просветил его Ванс. – Крутил шашни с номером восемнадцатым.

Джем тут же позвонил Марибель, и та все подтвердила. У Мака действительно были какие-то отношения с миссис Крейн из номера восемнадцать.

– Джем, я не хочу тебя видеть, – отрезала Марибель. – Вся моя жизнь пошла прахом. Я чувствую себя развалюхой.

Однако Джем каждый день ей звонил. Она подолгу плакала в трубку, и Джем беспомощно слушал. До сих пор лишь сестра повергала его в такое состояние, когда он не знал, что делать. И вот наконец Марибель согласилась с ним встретиться. Этим вечером на празднествах в честь Дня независимости, но только при одном условии: встреча состоится на пляже, там можно затеряться. Она боялась, что их увидит Мак.

Марибель повернулась к нему и сказала:

– Как только начинали палить, Мак меня целовал. Шесть лет подряд на Четвертое июля. – На глаза навернулись слезы, и она потянулась в карман за салфеткой. – Я потеряла часть жизни.

– Понимаю.

– Что ты понимаешь?! Тебе когда-нибудь было так больно? Ты хоть однажды терял близкого человека?

– Нет, – признался Джем. Он никогда никем серьезно не увлекался и то, что испытывал теперь к Марибель, его здорово пугало. Что-то настоящее и серьезное таилось глубоко внутри, неуклонно набирая силу. Джем был бы рад, если бы в День независимости с ним рядом на пляже сидела счастливая Марибель, но для нее он был всего-навсего запасным вариантом.

Раздался громовой хлопок, небо озарилось россыпью красок. По пляжу пронесся восторженный вздох толпы. Кто-то захлопал в ладоши. Где-то запахло паленым. Начался праздничный салют. Джем взглянул на Марибель: заплаканная, она все равно была прекрасна. Он подался к ней, но она резко воспротивилась:

– Не надо! Прошу.

– Я хотел подержать тебя за руку, – сказал он и нежно отер слезинку, скатившуюся по ее щеке. – Можно?

Марибель уступила. Джем взял ее за руку и не отпускал все время, пока продолжался салют. Ее безжизненная рука не нуждалась в его прикосновении. Он был лишь манекеном, куклой для краш-теста, бактерицидным пластырем – и все равно не падал духом.

В тот вечер Лав оказалась за стойкой портье, потому что Тайни зачем-то понадобился свободный день. Странно, Тайни не производила впечатления ярой патриотки.

– На салют пойдешь? – поинтересовалась Лав.

– Нет.

– А чем займешься? – допытывалась Лав. Они общались каждый день во время пересменки, однако Лав о коллеге практически ничего не знала. Как, собственно, и все остальные.

– Это мое личное дело, – отрезала Тайни. – Но раз уж тебе любопытно, объясню, почему я не люблю салют: просто не хочу в этом участвовать.

К половине восьмого Лав стало совершенно ясно, почему. Фейерверки запускали на Джеттис-Бич, в некотором отдалении от «Пляжного клуба», однако в вестибюль то и дело забредали случайные зеваки.

– Можно воспользоваться вашим туалетом? У меня дочка сейчас описается. Ой, какие прелестные одеяльца. Как здесь мило. А что это за место?

Поначалу Лав относилась к страждущим с сочувствием, и четырнадцать человек успели воспользоваться туалетом. Однако вскоре ей пришлось запереть на ключ не только туалет, но и главный вход. Враг не пройдет! А потом потекла лавина отдыхающих из «Пляжного клуба». Все стучали и размахивали руками, им нужны были то зонтик на пляж, то шезлонги.

– Я заплатил пять тысяч членских взносов, – аргументировал мистер Кавендиш. – Неужели за эти деньги мне нельзя спокойно посидеть на пляже и посмотреть салют?

Тут словно ниоткуда возник Мак. Теперь, после разлада с Марибель, он всегда был под рукой.

– Шезлонги будут. Ждите меня на пляже.

Лав поставила увертюру Чайковского «1812», так сказать, для поднятия боевого духа, когда подошел Ванс.

– Вот-вот начнется, – сообщил он. – Давай я покажу тебе, как попасть на крышу.

– Куда?

– Тебе же хочется посмотреть? – уточнил Ванс. – Тогда пошли.

– Мне нельзя покидать стойку, – ответила Лав. – А вдруг кому-то что-то понадобится? Вдруг позвонят?

Ванс протянул руку к телефонам, чтобы снять телефонную трубку, и невольно коснулся Лав. Та вздрогнула.

– Не бойся, – проговорил Ванс. Он повел ее по кабинету Мака и, чуть приобняв за талию, направился к кладовке. В кладовке было темно. Ванс потянулся к шнуру выключателя, но никак не мог его нашарить.

– А что мы забыли в кладовке? – с нервным смешком спросила Лав. Что-то навело ее на мысль про глупые подростковые игры на поцелуйчики, в которые она играла на вечеринках двадцать пять лет назад. Заходишь с мальчиком в темный чулан и ждешь, что будет дальше.

– Отсюда можно попасть на крышу, – пояснил Ванс. – Здесь аварийный люк, а я припас лестницу. Мы залезем и выберемся наружу.

– А нас никто не увидит? – испугалась Лав.

– Я уже не первый год сюда лазаю, – ответил Ванс. – Ну что, ты мне доверяешь?

Его голос прозвучал неожиданно близко.

– Да.

– Нам только чем-нибудь подсветить… – Ванс споткнулся. – Где-то был фонарь… Все, нашел. – Он щелкнул выключателем. Вокруг стояли пылесосы, швабры и ведра, удлинители и здоровенные упаковки туалетной бумаги. – Только сначала я тебе кое-что покажу. – Ванс открыл ящик для инструментов и вытащил на свет божий ветхие газетные листы. – Здесь мой рассказ. Его напечатали в «Сламе». Ты слышала про «Слам»?

– Не-а, – ответила Лав.

– Я просто подумал, ты все время что-то читаешь, может, захочешь взглянуть.

– Ну конечно, – ответила она. Рассказ назывался «Под откос». Мрачный заголовок, вполне в духе Ванса. Впрочем, Лав тронуло желание парня поделиться сокровенным. Газета заплесневела по краям – как видно, пролежала она тут довольно долго. – С радостью прочту. Опубликованный рассказ, надо же! Не знала, что ты у нас писатель.

Ванс пожал плечами.

– Я подумал, раз ты работала в журнале… Ну, в общем, скажи свое мнение.

Он поставил лестницу.

– Давай, ты первая. А я сразу за тобой.

Лав вскарабкалась по ступеням, Ванс поднимался следом, обдавая теплым дыханием нежную кожу под коленками Лав. Ей в голову пришла жуткая мысль, что сейчас он может заглянуть ей под юбку.

– Посмотри там, вверху, – сказал Ванс. – Видишь люк?

В пыльных досках потолка виднелась железная, окантованная резиной дверца, похожая на дверь холодильника. Лав поднажала, и дверь с хлюпаньем открылась в бесконечную черноту неба. Лав выбралась на крышу, следом из люка вынырнул Ванс.

Внизу гости отеля и «пляжники» расстилали одеяла, расставляли шезлонги. Далеко было видно – до самого пляжа Джеттис-Бич.

– Смотри, осторожней, – предостерег Ванс, сидя на покатом склоне крыши. – Иди лучше сюда.

– Ах, какой океан! – восхитилась Лав. Водная гладь занимала весь горизонт, уходя в бескрайнюю даль. Вода мерцала и была чуть светлее темного ночного неба. К острову плыл паром. – Так здорово! Спасибо, что вытащил.

– Ты бы присела, наконец, – пробурчал Ванс.

– А что, боишься?

– Лав, – попросил Ванс. – Пойди, пожалуйста, сюда.

Она представила, что танцует сейчас под звездами на романтической крыше Ходвен-Хауса, и, вальсируя мелкими шажками, приблизилась к сидящему на черепице Вансу. Он притянул ее к себе, так близко, что они соприкоснулись плечами. И тут, совершенно неожиданно, он обвил ее рукой и поцеловал в щеку. Лав напряглась. Это еще что такое? Потом в губы. Лав не могла бы точно сказать, каким она представляла себе поцелуй Ванса, но оказался он мягким, нежным и теплым.

Раздался хлопок, словно далеко вверху лопнул огромный воздушный шар, и с неба посыпались красные, белые и золотистые искры. Салют. Лав закрыла глаза, и Ванс снова ее поцеловал.

– Ну и, – проронила она, – как это понимать?

У него был чеканный профиль, как на монете.

– Ты мне нравишься, – ответил Ванс.

– Нравлюсь? – Лав уставилась перед собой и увидела огромную «L», которую образовывали два крыла отеля. «L» от слова «Love».

– Ага. Нравишься. А что, это, типа, преступление?

– Да нет, – проронила Лав. – Я просто удивилась.

Странно это было как-то. Неожиданно. Он такой мрачный и замкнутый, как будто чем-то вечно недовольный. Прячется в тени, враждует с Маком. Ему подошла бы девушка типа Тайни. На самом деле Лав одно время даже подозревала, что у них с Вансом тайная связь. А вот нет, оказывается, Вансу нравится она. Это ей польстило.

– Но я намного старше тебя. Ты понимаешь?

– Не намного.

– Ну, сколько тебе? Тридцать? Значит, у нас разница десять лет.

Ванс взял в руки ее ладонь.

– Да мне по боку, сколько тебе. Ты классно выглядишь, – добавил он. – Заводная красотка.

И поцеловал ее еще раз.

Целовался он здорово, этого не отнять. Ванс был силен и мускулист и в те редкие моменты, когда улыбался, делался весьма симпатичным. Лав стала в срочном порядке пересматривать ориентиры и менять планы. А вдруг это вариант? Можно ли закрутить роман с Вансом?

– Послушай… ты думал о детях?

Ванс вскинул брови:

– В смысле – о детях?

– Ты хочешь стать отцом?

– Отцом? – удивленно переспросил Ванс. – Да ну, к черту. Я просто хочу тебя целовать.

Лав показалось, что если с самого края крыши потянуться к небу, то можно сорвать звезду. Мечта начинала сбываться: ребенок, который будет принадлежать лишь ей, и больше никому.

– Так не робей, – пробормотала она.

Хотя Четвертого июля дел всегда было по горло, в последние годы Мак умудрялся улучить момент и смотаться с Марибель на пляж, пусть даже и на пять минут полюбоваться фейерверком. Но в этот раз она не появилась. Прошла неделя с тех пор, как он рассказал ей о своем романе с Андреа, и лишь раз он возвращался в свою квартиру. Днем, когда Марибель должна была быть на работе, Мак заскочил забрать кое-что из одежды. По пути в отель он проехал мимо дома на Сансет-Хилл, где они однажды жили. Милый сердцу «дворец»! Как же они были счастливы!.. Мак посидел немного в своем джипе на холостых оборотах, потом к дому подрулила какая-то машина, и пришлось уехать.

В этот год он впервые смотрел салют вместе с Андреа и Джеймсом. Мать с сыном сидели на ступеньках террасы, Андреа пила из бокала красное вино.

– Можно к тебе? – спросил Мак и уселся меж них. – Как поживаешь, Джеймс?

– Он не слышит, у него вата в ушах, – пробормотала Андреа. – Боится громких звуков.

– Правда?

– Ну да. Такое знает только мать.

– Я не мать, а теперь тоже знаю, – отшутился Мак.

– Но и не отец, – буркнула Андреа.

Мак удивленно взглянул на нее. Утром он к ним заходил, и они с Джеймсом снова брились. Андреа не удостоила Мака даже взглядом. Просто сидела и читала. Ее влажные медового цвета волосы были собраны в гладкий пучок.

– Ты это к чему? – спросил он. – Злишься, что ли?

– Давай не будем сейчас, – отрезала Андреа.

– А почему? Джеймс нас все равно не слышит.

– У него интуиция. Он поймет: что-то не так.

– А разве что-то не так?

– Ты зря рассказал Марибель.

– Пришлось.

– Значит, шесть лет тебя это не волновало, а теперь вдруг совесть проснулась? У нас были прекрасные отношения. Мы дружили, потом ты шел домой к Марибель, а мы с Джеймсом возвращались к себе в Балтимор. А теперь что? Все испорчено. Лопнуло как мыльный пузырь. Пропали чары. Это уже не фантазия, это жизнь, мой дорогой. И есть пострадавшие. Ты ночуешь в доме у старушки, а я до смерти боюсь, как бы ты зимой вдруг не заявился к нам.

– Ну, ты ясно дала понять, что тебе это не надо, – проронил Мак.

– Никому не надо, ни мне, ни тебе, – подчеркнула Андреа, взяв его за руку. – Ты запутался. Тебе надо решать с фермой, с работой, только между женщинами нечего выбирать. Вариантов нет.

– Я тебе не нужен, – констатировал он.

– Да я тут вообще ни при чем. Ты любишь Марибель, у тебя это на лбу написано.

– Знаю.

Небо раскололось огненным залпом.

– Красный, – произнес мальчик. – Серебряный. Пурпур. Зеленый и пурпур.

– Началось, – буркнула Андреа. – Теперь мы будем перечислять цвета.

– Синий и золото. Серебро. Розовый, зеленый.

Андреа вздохнула:

– Я хочу, чтобы он вырос, зная, что я любила его и никого больше. Как ты думаешь, он это поймет?

– Розовый, золотой. Белые загогулины.

– Конечно. Он и сейчас все прекрасно понимает. Он тем и жив. Я ему, честно, завидую. Отхватил здоровенный куш твоей жизни, и никому в ней больше нет места.

– Неправда, – возразила Андреа.

– Во всяком случае, в ней нет места мне.

– Серебряный и зеленый, – продолжал Джеймс. – Синий.

– Ты будешь приходить с ним бриться? – спросила Андреа. – И помашешь нам на прощание, когда мы отъедем с парковки?

– Ты прекрасно знаешь, я сделаю все, что ты захочешь, – сказал Мак.

– Я хочу, чтобы ты вернулся к Марибель, – проговорила Андреа. – Пожалуйста. Я не смогу спокойно уехать, пока ты не исправишь эту ошибку.

– Ах, если бы все было так просто, – пробормотал Мак. – Ведь не я ушел – она меня выставила. И вряд ли примет обратно.

– Примет, куда денется, – вздохнула Андреа. – Ты ж у нас Мак Питерсен. Ты всем нужен.

– Красный, и синий, и белый. Красный, белый и синий. Мам! – воскликнул Джеймс.

– Всем, кроме тебя.

– Только вот не надо этого, – сказала Андреа.

– Выходит, когда ты будешь уезжать, я увижу тебя в последний раз? – спросил Мак. – Вы приедете в следующем году?

– Не знаю, – ответила Андреа. Ее лицо озарилось салютным залпом и вновь исчезло в тени. – А ты?

На следующее утро в семь тридцать Мак впервые постучался в парадную дверь хозяйского дома. Ему и раньше доводилось бывать здесь по деловым вопросам, но тогда он просто заходил. Однако в тот день Мак решил постучаться.

Дверь открыла Тереза. У нее были припухшие глаза.

– Мак, – удивилась она. – Что-то случилось? Только не говори, что у нас опять какое-нибудь ЧП. Я этого не выдержу.

Что-то явно стряслось, но Тереза не любила рассказывать другим про свои проблемы.

– Мне нужно поговорить с Биллом.

Тереза распахнула дверь.

– Он наверху. Проходи, ему не помешает взбодриться.

– Хорошо. «Надо уйти, – подумал Мак. – Сейчас не время». Но что делать, Марибель и слышать не захочет о воссоединении, если он не предпримет этой попытки. «Все будет хорошо, – надеялся он. – Его ответ поможет мне разобраться во всем».

Билл сидел за кухонным столом перед раскрытой книгой стихотворений Фроста.

– Привет, босс, – поздоровался Мак.

Билл оторвался от книги.

– Мак? – удивился он. – Что стряслось?

– Да ничего, все нормально. Мне надо с вами кое о чем поговорить, только, похоже, сейчас не самое подходящее время…

– Да нет, отчего же, – ответил Билл. Он был бледен. Под глазами темнели мешки, сквозь прозрачную кожу виднелись красные и синие прожилки. – Кофе будешь?

– Спасибо. – Мак принял у Билла чашку кофе и уселся за стол. Взглянул на томик стихов. Интересно, учит ли эта книга правильно жить?

– Так что? – спросил Билл. – Это связано с Марибель?

– Нет, – ответил Мак. – Я просто хочу кое-что для себя уяснить.

Билл молча ждал.

– Вы знаете, я проработал здесь двенадцать сезонов, и я бы… хм… я хотел бы остаться. – Мак подул на кофе, попробовал – оказалось, он едва теплый. – Могу я рассчитывать на процент с прибыли?

– На процент с прибыли?

На кухню зашла Тереза.

– Что-что ты хочешь?

Мак развернулся в кресле.

– Мне просто пришла такая мысль…

– Какая мысль? – переспросил Билл.

– О проценте с прибыли. Ну, то есть чтобы моя зарплата зависела от того, как идут в отеле дела. Допустим, тридцать процентов.

– Тридцать процентов, – проговорил Билл безучастно. На его лице ничего не отразилось.

– А что? – пожал плечами Мак. – Ведь от меня здесь тоже многое зависит. Понимаете, мне позвонил адвокат, надо решать, что делать с фермой. Уехать и жить там или продавать.

– То есть ты собрался уехать? – пробормотал Билл.

– Нет, – ответил Мак. – Я просто рассматриваю варианты. Наверное, сейчас следует обговорить мое будущее. Я хотел бы получать некий процент.

Тереза с горечью засмеялась:

– На нас с тобой мишень, что ли, нарисована, а, Билл? Почему каждый норовит выстрелить в спину?

– Я не хотел стрелять вам в спину, – возразил Мак. – Я лишь пытаюсь строить планы на жизнь. Вы для меня почти родные. Знаете, у нас с Марибель проблемы. И мне надо сделать что-то особенное, чтобы ее порадовать.

В глазах Терезы отразилось неодобрение. С какой стати он приплел сюда Марибель? Некрасиво.

– Ну и для себя тоже. Я должен что-то решить с фермой. Либо продать ее, чего мне не хочется, либо ехать и самому всем там заправлять, что мне тоже не по душе. Какая-то тупиковая ситуация.

– То есть, надо понимать, если мы не согласимся на процент, ты нас покинешь? – резюмировал Билл.

– Не знаю, – ответил Мак. – Просто мне легче было бы принять решение, если бы что-то было известно наверняка.

Билл уткнулся в книгу.

– Я понимаю, в чем сложность, – вдруг сказал он. Провел пальцем по странице, словно зачитывал строчку вслух. – Ты еще юн, и тебе нужно сделать правильный выбор. Я помню себя в твои годы. У меня тоже была задача: рискнуть и построить номера – или нет? Но мне повезло, меня поддержала жена.

– Мы не можем предложить тебе процент, – отрезала Тереза. Уселась за стол. Ее лицо обрамляли локоны с седой прядью. – Мы не можем на это пойти, потому что у нас есть Сесили.

– Я же не прошу долю в отеле, Тереза. Речь идет только о процентах с прибыли.

Тереза понизила голос:

– Сесили пригрозила отъездом. Прошлой ночью она заявила, что хочет поездить по Южной Америке со своим парнем.

Маку вспомнилась ночь, и Сесили на ступеньках особняка, и как она жарко дышала в трубку: «Жить без тебя не могу».

– Вот, значит, как? – проронил он.

– И она хочет, чтобы отель перешел к тебе, – добавила Тереза. – Вот слово в слово. Если мы пойдем на раздел прибыли, она обрадуется. Почувствует себя свободной. Решит, что мы сдались и теперь всем тут заправляет Мак, а значит, она может лететь на все четыре стороны. – Тереза постучала ногтем по столу. – Да только я не сдалась. Хватит, одного ребенка я уже потеряла, не собираюсь терять другого. Надеюсь, она не уедет, если будет знать, что нам без нее никак. Я всю ночь думала. Сесили пока нас любит, и в этом ее слабость. Но если ей станет известно, что мы с тобой о чем-то договорились, она точно сбежит.

– Ничего нельзя знать наверняка, – возразил Мак.

– Тереза права, – вклинился Билл. – Прости, Мак. При иных обстоятельствах я бы еще подумал, но тут… Прости.

«Прости». Все вокруг извиняются. Марибель извиняется, что выставила его из дома, Андреа – что не любит, Билл с Терезой – что не могут предложить ему процент. «Прости, Мак, но тебе нигде нет места».

– Впрочем, ты можешь жениться на Сесили, – добавила Тереза.

Мак не нашелся с ответом. Он был так зол и расстроен, что в голову пришло лишь банальное:

– Мне еще надо пончики забрать.

Билл уронил локти на стол, скрестил на груди руки и опустил голову.

– Я так понял, ты нас покидаешь?

Мак пожал плечами:

– Поживем – увидим.

Глава 6 Парни на лето

10 июля

Здравствуйте, С. Б. Т.!

Уж если продолжать нашу сомнительную переписку, я хотел бы уточнить пару моментов. Кто вы такой? Чем зарабатываете на жизнь? Зачем вам понадобился отель? Что он для вас значит? И, что еще важнее, по какому праву вы говорите мне, чего хочет и чего не хочет моя собственная дочь? Что вам вообще обо мне известно? Лишь то, что открылось вам в переписке, и то, что вы могли наблюдать с улицы? Ведь так?

Или вы – кто-то из близкого круга? Завсегдатай «Пляжного клуба»? Гость? Некто, посещающий отель изо дня в день?

Ответьте мне, будьте так любезны!

Билл Эллиотт.

После Дня независимости Мак долго обмозговывал свои планы. Оказалось, его чистый капитал равняется лишь сумме вложенного пота. То есть соленой воды, коей здесь на берегу, в «Пляжном клубе», и так с избытком. Ему угрожал оружием подчиненный, вышвырнула из дома подруга, любимая женщина не ответила взаимностью… Перспектива осесть на родительской ферме становилась все заманчивее. Была в этом своя прелесть. Забраться в комбайн и ехать, зная, что на многие мили вокруг, куда ни глянешь, раскинулись собственные земли. Он уж почти решил позвонить Дэвиду Принглу и сообщить, что намерен приехать, – пусть наймет уборщицу, та приведет в порядок дом. Мак Питерсен возвращается в родные пенаты. Ему вновь слышался непостижимый и пугающий зов острова: «Дом-м-м», однако теперь он терялся в догадках, что бы это значило, ведь раньше он не сомневался, что дом – это остров, и глас – это знак. Теперь же это могло означать, что пора возвращаться домой…

Мак совсем уж было решился, когда на остров прибыли «парни на лето».

Хавроша Коматис всегда поднимал Маку настроение. Когда Мак видел Хаврошу, он сразу вспоминал про хот-доги и холодное пиво, скамейки для запасных игроков, органную музыку, базы, мячи и «дома». Хавроша привозил с собой бейсбольное настроение, настроение игры, которая для всей Америки знаменовала наступление лета. Ховард Коматис был президентом «Техасских рейнджеров». Каждый год он появлялся в июле, сразу после турнира всех звезд. Его неизменно сопровождала жена Тоня и двое бейсбольных приятелей: Рой Сильверштайн (вице-президент по маркетингу в команде «Калифорния энджелс») и Доминик Сен-Жан (президент «Монреаль экспос») с супругами. Хавроша был лидером и заводилой во всех смыслах слова. Высокий мускулистый грек с кустистыми усами и копной черных волос. У его жены была привычка называть всех и каждого «мой хороший», равно как и Ховарда, в глаза и за глаза. Вот так к нему и прилипло прозвище «Хавроша».

В этот год Мак встретился с Хаврошей, столкнувшись с ним нос к носу в дверях домика Лейси Гарднер. Дело было в половине восьмого утра.

– Ховард, – пробормотал огорошенный Мак. – С добрым утром. Рад тебя видеть.

Хавроша вручил ему шляпу «Техасских рейнджеров».

– Надевай, – скомандовал он. – Мы тут поспорили. Полтинник тому, кто первым наденет на тебя фирменный головной убор. Эти два олуха ждут тебя в вестибюле. Дедукция – нулевая.

Мак принял шляпу. Три такие же лежали дома с предыдущих лет, но теперь он туда не ходок. Расправил края, примерил. Сидела как влитая.

– В самый раз, – похвалил Мак. – Спасибо.

Ховард опустил ему руку на плечо.

– Хор-ро-ош, – пробасил он. – Пойдем, эти двое от зависти лопнут.

Как и положено, Рой Сильверштайн стоял у парадной при входе в вестибюль, теребя в руках бейсболку с логотипом «Калифорния энджелс». Доминик Сен-Жан занимал наблюдательную позицию на некотором удалении отсюда, возле знака, указывающего въезд на территорию «Пляжного клуба».

– Проклятье, – буркнул Рой при виде Мака и Хавроши, когда те вышли из-за угла. – Я был уверен, что Дом поймает его на подступах. Где ты его отыскал, Хавроша?

– Не твоего ума дело, – ответил тот. – Выкладывай денежки.

Рой был приземист и лыс, тощий зад прикрывали присборенные на резинку купальные шорты в полосочку. Он сунул руку в карман и вытащил несколько купюр.

– Эй, Дом! – крикнул Рой. – Хавроша нашел Мака первым. И не спрашивай как.

Доминик шагал по парковке, разбросанные на асфальте раковины похрустывали. В отличие от друзей он был канадцем, и в его речи то и дело проскакивали французские слова. Одевался Доминик изысканно и элегантно. В то утро он предпочел отглаженные синие слаксы с лимонно-желтым поло и мокасины на ремешках.

– Проклятье, – буркнул Доминик. Раскрутил на указательном пальце бейсболку и запустил ею в Мака. – Надень-ка завтра.

– Нет, завтра мою, – заспорил Рой.

– Держись победителя, Мак, – возразил Хавроша. – Останься с «Рейнджерами».

Из парадной высунулась голова Тони Коматис с прической медового цвета, высокой, как моток сахарной ваты.

– А ну-ка, мальчики, по домам! Я не намерена целую неделю слушать, как вы петушитесь. – Заметив Мака, она просияла. – Мой хороший, – обратилась она к нему и чмокнула в щеку, оставив на ней жирный отпечаток рубиново-красной помады. – Ой, какой ты измотанный!

– Толком не проснулся еще, – ответил Мак.

– Да нет, ты выжат до мозга костей.

– Тоня, да что ты пристала, – вступился Хавроша. – Раздобудь-ка нам, Мак, биту и парочку дельных мячей. Поучу этих клоунов кое-каким приемам.

– Нет, ты посмотри, уж кажется, на что им отпуск – чтоб отдохнуть от бейсбола. Так нет! Ни на секунду не могут забыть. Они от него без ума.

– Был бы бейсбол женщиной, – проговорил Хавроша, – я бы женился.

– Я первый, – встрял Рой.

– Да она не пошла бы за вас, – вклинился Доминик. – Оба вы страшные.

В пять часов того же дня, когда солнце стало клониться к горизонту и мальчики разбирали зонты, Хавроша с Роем наметили на песке базы и линии. Тоня с приятельницами – жена Доминика была молчаливой блондинкой по имени Женевьева, а супруга Роя в этом году носила задорные хвостики и выглядела на восемнадцать – натянули поверх купальников шорты и притащили на пляж бутылочки с холодной минералкой. Объединились в команды. Обычно Хавроша с чужими благоверными играл против Роя, Доминика и Тони, но иногда Хавроша и Тоня играли против всех остальных. Одно не менялось из года в год: победа оставалась за командой Хавроши.

Первые два мяча улетели в море.

– Этот сгодился бы на стадионе «Ригли-филд», – заявил Хавроша, закончив пробежку. – А этот – на «Кэндлстик-парк».

Тогда Тоня придумала правило: автоматически засчитывать как «хоумран» любой мяч, оказавшийся в воде.

– С твоими замашками, Хавроша, – сказала она, – в следующий раз ты залепишь в верхние ряды стадиона «Янки», и мы лишимся последнего мяча.

Хавроша на поле был неудержим. Подавал так быстро, что мяч казался размытой линией. Рою, Доминику и дамам приходилось взлетать в воздух, и если им все же удавалось коснуться мяча, тот начинал бешено крутиться и попадал прямехонько в руки Хавроши. Он был словно заговорен, этот парень, и обладал таким бешеным магнетизмом, какой не приобретешь за целую жизнь, как ни старайся.

За час Хавроша расправился с девятью подачами. Когда игроки уходили с поля, Рой отирал лысину носовым платком.

– И ведь даже не борзеет, – пожаловался Рой Маку. – Даже возненавидеть не за что.

– А я ненавижу, – сказал Доминик, хлопнув Хаврошу по крепкому заду.

– Пропусти с нами по коктейлю, – предложил Маку Хавроша. Он не вспотел и не запыхался, был свеж, как морской бриз.

– С радостью, – согласился Мак.

Стрелка часов перевалила за шесть, и он планировал провести последний вечер с Андреа – назавтра она уезжала. К тому же обещал помочь Джеймсу с бритьем. Мак думал побродить с ними по пляжу, однако теперь эта мысль стала его угнетать. Ну, отыщет он в песке изумительную ракушку или морского ежа и подарит на прощание Андреа, прекрасно зная, что этот подарок не доедет до Балтимора – сломается или потеряется. Не лучше ли провести время с людьми, которые поднимают ему настроение?

Вместе с Хаврошей Мак зашел в первый номер. Хавроша всегда именно его бронировал (у него был пунктик по поводу первенства). Друзья расположились в шезлонгах на террасе. Откуда-то появилась Тоня, принесла два запотевших прохладных пива, и Хавроша выпил половину единым глотком. Воистину, он жил со вкусом.

– Давай, выкладывай. Как прошла зима?

– Хорошо, – ответил Мак. Невыразительный блеклый ответ. На большее он оказался не способен. К тому же это не было лукавством. Зима действительно выдалась путевая, лишь с мая все пошло кувырком. – Мы с Марибель снова жили на Сансет-Хилл возле самого старого дома этого города.

Хавроша пригладил усы.

– Мне хотелось поговорить с тобой насчет Марибель. Когда я услышал, что ты живешь у старушки там, на отшибе, меня одолело беспокойство. Ты у нас, конечно, парень не промах, но и Марибель нам с Тоней по душе.

– Марибель хорошая, она всем нравится, – согласился Мак.

На террасу вышла Тоня.

– Так мы с ней увидимся? – спросила она. – Мы хотели пригласить вас обоих на ужин.

– Я понимаю, что ты занят, – сказал Хавроша, – но у нас есть серьезный разговор.

Тоня похлопала Хаврошу по руке.

– Не дразни, – сказала она. – Руби с плеча.

– Не обязательно все рассказывать сейчас, – запротестовал Мак. – Понимаете ли, у нас с Марибель…

– Ну ладно, все же скажу, – решился Хавроша. Вторым глотком он прикончил бутылку. – Есть для тебя работенка.

– Для меня?

– Да, в нашей команде, с «Рейнджерами». Когда это место освободилось, я сразу подумал: «Кроме Мака Питерсена мне никто не нужен».

Мак засмеялся:

– Но у меня есть работа, Ховард, ты ведь знаешь.

Ховард повернулся к Тоне и хохотнул.

– Я ж говорил, что он так скажет.

– Не томи, выкладывай остальное.

Хавроша подался вперед.

– Я знаю, сынок, работа в отеле тебе по душе. То, что я предложу, тоже связано с отелями. Надо будет резервировать номера, бронировать рейсы, рестораны, перелеты. Все, что касается переездов. Будешь запанибрата с игроками, повидаешь страну. – Выдержав театральную паузу, он добавил: – Я утраиваю твой оклад. На зиму будешь уходить в отпуск, как и привык. Свободная зима, летом – путешествия и куча денег. – Хавроша откинулся в кресле. – Ну, как тебе такой расклад?

Первое, что пришло Маку в голову, – нелепость. Нелепость чистой воды. Потом возникла другая мысль: «Почему? Почему, собственно, нелепость?»

– Звучит заманчиво, – произнес он.

– Но ты сомневаешься, – заметил Хавроша. – У тебя сомнения, потому что я предложил тебе перейти в высшую лигу. Это нормально. Я хочу, чтобы ты все обдумал. Покумекаете с красавицей Марибель и посмотрим, что она скажет.

– Даже не сомневаюсь, что она будет в восторге, – добавила Тоня.

– Точно одобрит, голова у нее светлая. Марибель способна отличить победителя. Ведь тебя же она выбрала, в конце-то концов, – сказал Хавроша и хлопнул Мака по спине.

– Ну вроде того, – пробормотал тот. Как-то глупо теперь было признаваться Хавроше. Ему не интересно знать, чего Мак лишился, он настроен исключительно на победу. И все же Мак сказал: – Марибель выставила меня из дома. Я оплошал.

Тоня потянула себя за мочку.

– Появилась другая? – шепотом спросила она.

Маку стало жарко на загривке.

– Типа того.

Хавроша со всей силищи хлопнул себя по ноге.

– Так я и знал, – сказал он и, поддев Тоню локтем, добавил: – Я ж говорил, Мак впал в немилость, вот и живет теперь на отшибе.

– Это хуже, чем немилость, – произнес Мак. – Я запутался. Все сложно.

Хавроша сцепил пальцы за головой и откинулся в кресле.

– Конечно, сложно. Любовь – вообще сложная штука. Поверь мне на слово, я женат уже двадцать семь лет.

– Он прав, – поддержала Тоня и чмокнула мужа в лоб, оставив два красных отпечатка. – Любовь – тяжкий труд.

– Это как запустить крученый, не касаясь большим пальцем, – проговорил Хавроша. – Как играть центровым на сорокаградусной жаре. Нет, даже труднее.

– Ага, – согласился Мак.

– Знаешь, я тебе что скажу, – продолжил Хавроша. – Ты свою Марибель любишь? Ну? Любишь ее?

Мак кивнул.

– Да.

– Нет, скажи громче, пусть все слышат. Говори.

– Люблю ее, – проговорил Мак.

– Громче, – подначивал Хавроша.

– Я ее люблю, – повторил Мак.

Хавроша подался на краешек кресла.

– Еще громче.

Мак заколебался. Наверное, так Хавроша распаляет игроков, дает им выпустить пар, сбросить тестостерон.

– Я люблю ее!

Тут Тоня зашептала:

– Громче, мой хороший, громче.

– Я люблю ее! – крикнул Мак.

Хавроша поднялся.

– Громче! – напирал он. – Кричи изо всех сил, чтоб шло из нутра.

Мак обратил взгляд на воду. По пляжу гуляло несколько зевак. Ну так что с того?

– Я люблю ее! – заорал он. – Я! Люблю! Ее!

Хавроша зааплодировал.

– Вот так, – сказал он. – Ты ее любишь. Теперь я верю. Любишь как пить дать.

На террасе второго номера показался Рой Сильверштайн.

– Я смотрю, Хавроша опять играет в баптиста, – проронил он.

Мак рухнул в кресло и засмеялся, впервые за много недель. Пока он разрывался между Нантакетом и Айовой, даже представить себе не мог, что наклюнется третий вариант. Все ждал подсказки острова. Так может, это она и есть, долгожданная подсказка, и судьба ответила ему, преподнеся Хаврошу? «Интересно, какая в Техасе вода?» – подумал Мак. Что ж, если получится помириться с Марибель, он может быть, еще узнает.

Вскоре Мак попрощался с хозяевами. Пожал Хавроше руку, поцеловал Тоню в щеку и пообещал серьезно подумать над их предложением.

– Сперва разберись со своей девочкой, – посоветовал Хавроша. – Сейчас это важнее.

Мак завернул за угол и пошел вдоль террас. Постучался в дверь восемнадцатого номера. Открыла Андреа. В глубине комнаты Мак заметил полусобранный чемодан, хотя особой печали на ее лице не было.

– Я обещал зайти к Джеймсу. Помочь ему побриться.

Она окинула его взглядом:

– Я буду скучать.

– Джеймс дома? – спросил Мак. – Джеймс, старина, это Мак. Я помогу тебе побриться.

– Эй, ты не слышал? – сказала Андреа. – Я буду скучать.

– Ты приняла решение, – проронил Мак. – У тебя был выбор. Джеймс дома?

– Да здесь он, здесь. Куда он денется. – Андреа повернулась и позвала: – Пойди сюда, Джеймс, сынок.

Через пару секунд в комнате возник Джеймс.

– Я зашел тебя побрить, – сказал Мак.

Джеймс развернулся и, не говоря ни слова, направился в ванную. Мак пошел следом. Джеймс встал перед зеркалом, Мак присел на крышку унитаза.

– Сегодня проведем небольшой экзамен, – сказал Мак. – Потому что завтра ты уезжаешь.

Мак не знал, успела ли мать подготовить его к отъезду. Не знал он и того, как парнишка вообще представляет себе этот мир и понимает ли, что происходит вокруг.

– Пора бриться, – произнес Джеймс.

– Я буду следить, – сказал Мак. – А ты все делай сам. С чего начнешь?

– Не знаю, – ответил парнишка.

– Намыль лицо кремом для бритья, – посоветовал Мак. – Помнишь Санта-Клауса?

Джеймс выдавил пену на пальцы и намазал щеки.

– А дальше? Какой у нас следующий этап?

Джеймс не ответил. Как это удается Хавроше? Почему люди говорят ему то, что он хочет услышать?

– Возьми бритву, – подсказал Мак. – Мы три раза все это проделали. А теперь я хочу, чтобы ты сам побрился.

– Я не знаю, – проговорил Джеймс.

– Что именно?

Джеймс уставился в зеркало. Мак посмотрел на его отражение, и сердце оборвалось. Перед ним стоял пятнадцатилетний парень с белой пенистой бородой. Было нестерпимо жаль Андреа, которой придется наблюдать все то же самое завтра, и послезавтра, и всю неделю, а может, и целый год, пока Джеймс не привыкнет к простой последовательности действий и не научится разделять задачу на этапы. Конечно же, она права. Никто не полюбит его так, как мать, – не хватит терпения и выдержки, чтобы не раскричаться и не бросить все к чертям собачьим, как поступил отец.

Мак зашел Джеймсу за спину и взял в руку бритву. Начал его осторожно брить.

– Джеймс, тебе нравится бейсбол? – спросил он.

– Да, – равнодушно ответил Джеймс.

– Ты ненавидишь бейсбол? – вновь спросил Мак.

– Да, – сказал Джеймс.

– Но нельзя же одновременно любить и ненавидеть, – поправил его Мак. – Ты понимаешь? Это несовместимо.

– Я люблю живую игру, – проговорил Джеймс. – А по телевизору ненавижу.

Мак улыбнулся, подбривая нежную кожу парнишки под подбородком.

– Может, мне удастся достать билеты на матч «Балтимор ориолс», – сказал он. – Тебе бы хотелось пойти?

– Да, – ответил Джеймс.

Мак стал выбривать над верхней губой.

– Когда будешь бриться сам, смотри, не порежь губу. Иначе будет кровоточить много часов. Вот и все, готово.

Мак отступил.

– Давай ополоснем лицо, – предложил он.

Джеймс включил воду, плеснул себе в лицо и обтерся полотенцем.

– А что мы делаем после того, как ополоснулись? Помнишь?

Джеймс потерянно смотрел в зеркало.

Мак взял тюбик и выдавил немного лосьона в ладонь Джеймсу.

– Вот, намажься. Никакой туалетной воды, только лосьон. Не забыл?

– Не забыл, – сказал Дежймс.

– И маме напоминай. Умей настоять на своем. Мне будет неприятно знать, что ты воняешь духами, как девчонка.

Джеймс натерся лосьоном.

– Чисто выбрит, – проговорил он.

– Чисто выбрит и готов ехать.

Мак потянулся к дверному замку, но вдруг остановился.

– А я тебе нравлюсь, Джеймс? – спросил он.

– Нет, – ответил тот. В его зеленовато-серых глазах застыла непроглядная тьма. – Я тебя люблю.

Перед уходом Мак кинул взгляд на Андреа, та упаковывала вещи.

– Твой сын опять чисто выбрит. Прости, боюсь, я его так ничему и не научил.

Андреа зажала подбородком свитер и складывала рукава.

– Не переживай.

– Ну что, тогда я пошел, – сказал Мак.

– Знаешь, у меня сейчас нет сил на сентиментальные прощания, – сказала она.

– У меня тоже, – произнес он.

Андреа прищурилась.

– Только не надо думать, что ты принадлежишь мне или еще кому-то. Ты – хороший человек и сам себе хозяин. Но ты подумай о том, что я сказала про Марибель, хорошо?

– Уже подумал, – ответил Мак.

Андреа вставила руки в шлепки Джеймса.

– Не могу представить, что мы с тобой больше не увидимся. Нелепость какая-то.

– А я все больше убеждаюсь, что в жизни нет ничего нелепого, – ответил Мак. – Давай пока без прощаний. Просто «пока». Вдруг ты меня еще увидишь, и не там, где могла бы представить.

– Ты что, уезжаешь?

– Обещаю, что не свалюсь к тебе как снег на голову.

– Нет, ты правда решил уехать?

Мак обнял ее.

– Счастливого пути. – Втянул в себя запах ее волос, но не ощутил ожидаемого прилива тоски. Он специально не стал говорить своего обычного «люблю», однако Андреа все равно его как будто услышала.

– Я знаю, – проговорила она.

Мак подъехал к подвальной квартире, которую еще недавно считал своим домом. Тихо постучался в дверь, но не услышал ответа. Постучал громче. Мгновение спустя Марибель распахнула дверь.

– О, боже, – сказала она. С ее загорелого лица сошла краска. Она побледнела, словно ее сейчас стошнит.

– Прости, Мари. Нам надо поговорить.

– О чем?

– Можно войти? – спросил Мак.

У нее задергалась кожа над веками.

– Наверное.

Она придержала перед ним сетчатую дверь, и он зашел в квартиру. За обеденным столом, уплетая из коробки пиццу, сидел Джем Крендалл. Он, как и Марибель, побледнел при виде Мака, вскочил с места.

– Привет, Джем, – поздоровался Мак.

– Ну все, мне пора, – заторопился тот. – Сваливаю отсюда.

Мак попытался скрыть удивление. Встреча с Марибель сама по себе была тяжелым испытанием, но увидеть за обеденным столом коридорного?…

– Я не понял, – пробормотал Мак. – Что тут у вас происходит?

– Мы – друзья, – поспешила ответить Марибель. – Не удивляйся. Ты и понятия не имеешь, что происходит в моей жизни.

– Ну да, – ответил Мак. – Судя по всему.

Джем пошел к двери, прихватив с собой недоеденный кусок и дожевывая его по пути.

– Вы давайте тут, решайте между собой, – пробормотал он и вдруг, обернувшись, добавил: – Но если ты, Питерсен, хоть пальцем ее тронешь или доведешь до слез какими-нибудь словами, убью, так и знай.

– Отлично, – проронил Мак. Теперь оба коридорных мечтали свести с ним счеты.

– Я не шучу, – добавил Джем. – И хотя ты ко мне очень хорошо относился, нельзя так поступать с Марибель. Если ты вдруг снова ее обидишь, у тебя будут проблемы.

– Хорошо, я понял, – проговорил Мак, с трудом подавив улыбку. – Буду иметь это в виду.

Когда Джем ушел, Марибель уселась за стол.

– Ладно, пришел сюда как хозяин, – сказала она. – Хочешь поставить точку? Я так и подумала. Но мог бы сначала позвонить.

Мак обвел взглядом квартиру. Он сильно соскучился по дому. И стертый коврик, и даже прелый запах сырой губки – все казалось родным.

– Я тебя люблю, – проговорил он.

– Когда любят – не крутят шашни на стороне. Не обманывают человека шесть лет. Ты понял? Так что грош цена твоим признаниям.

– Так-то оно так, – согласился Мак, – но я все равно тебя люблю.

– Ага.

– Я поговорил с Биллом насчет процентов.

Марибель вскинула брови:

– Что, правда?

– Он отказал, – продолжил Мак. – Они оба отказали, Тереза тоже. Мол… Кстати, ты в курсе, что у Сесили происходит?…

– Что она берет академический и едет к своему парню?

– Они расстроились. Не хотят давать мне проценты. Думают, это станет для нее лишним поводом, чтобы сбежать. Мол, вся ответственность будет на мне, а Сесили упорхнет, как вольная птица.

– Так и есть, – подтвердила Марибель. – Она мне тоже говорила. Очевидно, тебе не повезло.

Мак опустил взгляд в ладони.

– Ты видишь, я все равно спросил.

Марибель тормошила рукой коробку от пиццы.

– Ты опоздал, Мак.

– Да как я мог опоздать, всего две недели прошло! О чем ты? И кстати, что тут делал Крендалл?

– Я ему нравлюсь, – ответила Марибель. – И даже больше, он меня любит, не побоюсь этого слова.

– Отлично! А ты для него не старовата?

Она фыркнула:

– Не тебе судить.

– Значит, ты запала на «Мистера Ноябрь»?

– Я не знаю, что происходит, Мак, – произнесла Марибель. Теперь в ее голосе сквозила печаль – не осталось ни злобы, ни сарказма. – Наверное, мне придется уехать.

– Почему?

– Для меня здесь все кончено. Я попыталась прижиться – не вышло. Шесть лет назад я влюбилась и решила остаться. Но это был летний роман, и не больше. Роман потому и манит, что не вечен. – Она стрельнула в него синими глазами. – И знаешь что? Наше с тобой лето закончилось.

– Лето – да, соглашусь.

– И еще, мне кажется, что люди, которые оседают на островах… ну, у них не все в порядке. Они будто прячутся. Жизни боятся. Запираются на острове. А вокруг – одна вода.

– А мы от чего прячемся? – спросил Мак. – Чего боимся?

Коробка от пиццы была уже порвана в мелкие клочки.

– Не знаю, – ответила Марибель. – Я боюсь, что ты мной недостаточно увлечен, а ты – что я увлеклась слишком сильно. А может, мы сами себя боимся.

Она заплакала.

Мак протянул руку через стол и взял ее ладонь.

– Мне сегодня предложили работу. Если ты согласишься со мной поехать, я приму предложение.

– А что за работа? – поинтересовалась Марибель.

– На Хаврошу, в «Техасских рейнджерах», – ответил Мак. – Бронировать номера, билеты и рестораны. Придется поездить по стране. На зиму будут отпускать. Ну и, денег, конечно, побольше.

Марибель встала и направилась к раковине. Отмотала кусок бумажного полотенца и высморкалась.

– Хавроша… – проговорила она. – Он мне всегда нравился.

– Они с Тоней про тебя спрашивали, – продолжил Мак. – Горят желанием встретиться. Хавроша обещал платить мне в три раза больше. Представляешь?

– А что с фермой решил? – поинтересовалась Марибель.

Мак задумался.

– Поживем – увидим, – пробормотал он. – Может, подожду годик, посмотрим, как с работой пойдет. Попрошу Прингла нанять кого-нибудь на сезон. Если с работой выгорит, ферму продам. Мы справимся, я даже не сомневаюсь. Ты и я.

– Рассчитывай на себя. Я никуда с тобой не поеду.

– Но как я без тебя?

Марибель стала вышагивать по кухне, поскрипывая подошвами теннисных туфель.

– Ты не понимаешь?

Мак тяжко перевел дух. Ему казалось, что он падает в пропасть, падает, как во сне.

– Похоже, это ты не поняла. Я предлагаю тебе пожениться.

Он удивил ее, пожалуй, впервые за все время их отношений. Хотя, нет, уже во второй раз. Весть об Андреа стала для Марибель порядочной встряской. А теперь от одного только взгляда на нее у Мака заходилось сердце. Как же она хороша в своей розовой футболке и джинсовых шортах с кроссовками, волосы собраны на затылке и закреплены карандашом…

– Ты делаешь мне предложение? – переспросила Марибель.

«Надо встать на колени», – подумал Мак. Выглядело это немного глупо в убогой сырости их съемной квартиры, но Мак все равно так сделал.

– Ты выйдешь за меня замуж? Станешь моей женой? – Слова вылетели сами собой. Это оказалось совсем не трудно. Он готов был повторять вновь и вновь, кричать, если надо. – Ты выйдешь за меня замуж?

Марибель стояла и смотрела поверх его головы так, словно над теменем висели его мысли в воздушном шаре. «Отвечай!» – взывал к ней шар. На миг ему показалось, что он услышит отказ, и это чувство было сравнимо с бездонной черной дырой, в которую он падал.

– Ты выйдешь за меня замуж? – повторил Мак немного громче.

Она заглянула ему в лицо, словно удивившись, что он стоит перед ней, припав на колено.

– Конечно, – ответила Марибель. – Конечно же, выйду.

Лейси Гарднер не верила своим ушам. Двенадцать лет она следила за судьбой Мака, наблюдала его становление. Он вырос на ее глазах. Управлял отелем, оканчивал муниципальный колледж и оплакивал умерших родителей; Лейси знала всех девушек, которых он приглашал на свидания. И особенно пристально она наблюдала за развитием его отношений с Марибель. Но и за миллион лет она не смогла бы предугадать такого поворота, причем в ее преклонном возрасте мало что в этом мире могло ее удивить. Мак, как обычно, принес чашечку кофе и «Бостон глоуб» из фойе, и прежде, чем пожилая леди успела просмотреть заголовки, на нее свалилась главная новость.

– Я сделал Марибель предложение, и она ответила «да».

В его голосе сквозила и неподдельная радость, и гордость, и восторг, что было, на взгляд Лейси, вполне естественно. Удивление быстро сменилось грустью. В некотором смысле Мак стал для нее отрезанным ломтем.

– А я-то надеялась, ты сбережешь себя для меня.

Мак схватил старушку за плечи, и та чуть не расплескала кофе. Она поразилась его порыву – быть может, он и впрямь влюблен в эту девушку.

– Лучше тебя никого нет! Ты совершенно неподражаема. Я первой тебе сообщил, никто, кроме тебя, еще не знает.

– Так ты переедешь? – спросила Лейси, с грустью взглянув на кожаный диван, где проводил ночи Мак последние две недели. Он приходил, когда она уже спала, и был на ногах еще до ее пробуждения, но за эти дни она привыкла, что под крышей есть еще одно живое существо. Иногда посреди ночи она слышала его шаги и звук спускаемой в туалете воды, а однажды, когда ей не спалось, Лейси осторожно пробралась из гостиной и увидела фигуру под одеялом, и ей отчаянно захотелось, чтобы Мак никогда не уходил, чтобы пробыл здесь до самой ее смерти, а там уж не важно.

– Я вернусь в нашу квартиру. Однако воскресные ужины никто не отменял. Я сказал Марибель, что это – часть сделки. Воскресный вечер – твой, Лейси.

– Добро, – улыбнулась она.

Мак решил жениться.

Лейси вернулась в тот год, сорок первый, когда в сентябре они с Максимилианом прокатились до Мадакета на багги, позаимствованном у Сэма Арчибальда. Сэма в то лето не было на Нантакете, потому что он записался добровольцем на фронт и отбыл на учения. Максимилиан получил от него открытку: «Тут большинство ребят ни разу не видели Атлантического океана, а еще меньше играли в крикет в Сконсете. Покатай старушку в багги и повеселись за меня». Что они и сделали 16 сентября: покатили в Мадакет. Они относились друг к другу всерьез – вокруг бушевала война. Все тогда сидели, прильнув к радиоточкам, и слушали последние сообщения о Гитлере. Военные отрабатывали на поле Тома Неверса приземление в условиях тумана. По берегу постоянно ездил береговой патруль – высматривали подводные лодки. На улицах города выкладывали заграждения из мешков с песком, мужчины записывались в армию. Лейси понимала, что не сегодня-завтра Максимилиан уйдет на войну, и тогда ей придется одной рассекать на багги.

Они добрались до Мадакета и пошли по песчаному пляжу пешком.

Максимилиан произнес:

– Ты знаешь, а ведь я не просто так тебя сюда затащил.

Лейси засмеялась, и ее смех перехватил ветер:

– Мы приехали сюда из-за письма Сэма. Это он тебе посоветовал. Вы ведь, мужчины, всегда заодно.

Порывы ветра трепали галстук Максимилиана.

– Нет, Лейси, не поэтому.

Ей почудилось, что сейчас он скажет, что тоже отправляется на войну. «Мужчины, – подумала она, – они всегда заодно». На этом и держится армия. Мужчины любят собираться в компании, чем больше – тем лучше. А еще она подумала: «Если он уедет, я тоже запишусь. Не останусь в тылу сидеть и дожидаться, как все другие».

Но Максимилиан вдруг сказал:

– Я привез тебя сюда, потому что хочу попросить твоей руки, нет, обеих, да и всего остального, раз уж на то пошло. Я клянусь дать тебе жилье и обеспечить жизнь, к которой ты привыкла, и буду стараться, насколько смогу…

Лейси приложила палец к его губам, и он умолк. Она до сих пор помнила, какими теплыми на ощупь были его губы.

– Да, – ответила она просто. – Да, я согласна.

Это воспоминание она пронесла через всю жизнь, и помнила пьянящее счастье, которое снизошло на нее в тот момент. А два месяца спустя Максимилиан действительно записался в армию и ушел на войну, на целых три года. Тогда любовь шла бок о бок со смертью, люди ценили чувства. И все, кто выжил в те трудные годы, вспоминали их с ностальгией.

Мак ждал, когда она заговорит. А что она могла сказать? Жизнь стала другой, ей не понять.

– Ты все сделал правильно, – наконец изрекла она.

Его лицо на миг прояснилось.

– Спасибо, – сказал он. – Мне дорого твое благословение.

– Ты всегда можешь на него рассчитывать, Мак Питерсен, – проронила Лейси. Хотя бы это было правдой.

Когда Сесили узнала про свадьбу Мака и Мари, ей будто влепили пощечину, так сильно она завидовала. Подруги разговаривали по телефону, и вдруг Марибель поделилась радостной новостью:

– Он сделал мне предложение! Я выхожу за Мака! Ты представляешь? Я буду его женой! Женой!

Сесили поймала в зеркале свой взгляд и рассеянно уставилась на собственное отражение. Глупую привычку смотреться в зеркало в минуты отчаяния она унаследовала от матери.

– Повезло дуре, – прошептала она, но Марибель ее не услышала, с увлечением рассказывая что-то там про цветы и венчанье. Сесили молча повесила трубку и, сняв ее с телефона, положила рядом. Потом бросилась на кровать и зарыдала. Почему? Ведь надо было радоваться – она сама так долго болела за этих двоих и сочувствовала им. Теперь же выяснилось, что ей больше нравилось, когда оба были несчастны, и лишь она любима. И вот Мак и Марибель за гранью восторга, сорвали джекпот, женятся! Сесили обливалась горючими слезами. Ясно, что подруга будет теперь названивать и волноваться, но только ей безразлично. Она не в силах ни с кем говорить, а тем более общаться со счастливыми влюбленными. Казалось бы, какая разница? Чужое счастье не мешает ее собственному счастью. Однако никакие логические посылы не помогали избавиться от чувства потери. Габриель в тысячах миль от нее, а сама она – узница на никчемном островке.

Может, Сесили и сама хотела бы выйти замуж за Мака? Еще девчонкой она по уши в него втрескалась, терпеливо записывала в дневнике все, что сказал за день Мак. «Ну что, солнышко, как делишки?» «Малыш, а ну, пройдись колесом». Когда он дергал ее за кудри или взваливал себе на плечо – все неизменно попадало в дневник. По вечерам, когда Мак уходил на свидания, она запиралась в комнате и сидела несчастная, выключив радио и телевизор. Ей казалось, что если у нее все плохо, то и ему будет жизнь не в радость. На следующий день она выпытывала подробности: как зовут его девушку, как выглядит, чем занимались. Ресторан? Кино? Танцы? И под конец, смущаясь, Сесили задавала самый главный вопрос: «Ты ее поцеловал?» Он отвечал: «Ну конечно, солнышко», или: «Ну, нет, слишком страшная». В глубине души девчонка рассчитывала на второй ответ и каждый раз заклинала в душе, чтобы у его спутницы обнаружились усики или плохо пахло изо рта. Мак должен наконец понять, что нет никого на свете прекраснее и милее Сесили.

Немного погодя она и сама достигла возраста, когда ходят на свидания, и Терезе пришла в голову дерзкая мысль свести их, да только дочурка на тот момент была уже «не в теме». У Мака нарисовалась Марибель, и Сесили запала на нее, пожалуй, не меньше, чем на него в свое время. Она подражала ей во всем – в манере говорить, в прическах, в одежде. И с самого начала Марибель относилась к ней как к равной. Это здорово подкупало, и Сесили повелась.

Может, она влюблена не только в Мака, но и в Марибель? В школе Сесили читала Фрейда и кое-кого из почивших европейцев, разделявших его взгляды. Если им верить, то она испытывала влечение к обоим. Вот такая белиберда. В сухом остатке ларчик открывался куда проще: ей хотелось выйти замуж за Габриеля, но теперь Мак с Марибель от нее отделились, как бы говоря: «Мы поженимся, а ты так и останешься одиночкой».

На какое-то время.

Сесили выдвинула ящик прикроватной тумбочки и пересчитала скопленные деньги. Хотя заветная цель была все ближе, до окончательного воплощения мечты еще далеко. Она шмыгнула, высморкалась и пошла в ванную. Через полчаса надо быть на пляже, и как бы ни хотелось укрыться в комнате, отсидеться – пропускать рабочий день не следовало. Упущенный день – упущенные деньги, а это сейчас единственное, что стоит между ней и Габриелем.

Сесили поднялась в гостиную и увидела там отца. Тот смотрел в окно, откуда открывался вид на пролив и обычную пляжную суету. В это время он наслаждался затишьем. Мать натаскивала горничных, и Сесили обычно не нарушала его покой. Почему-то сейчас родители ловили каждое ее слово. Наверное, они полагали, что если уделять ей больше внимания, то она не уедет. Наивное заблуждение.

– Доброе утро, – сказал отец. – Как дела?

– Мак с Марибель собрались пожениться, – сообщила Сесили.

– Что-что?

– Они женятся.

Произнести это было настоящей пыткой для Сесили – боль почище менструальных спазмов.

– Же-нят-ся.

– Женятся? – переспросил Билл. – Тебе точно известно?

Сесили не смогла выдавить больше ни слова. И если бы сейчас ее отец стал шумно радоваться по поводу предстоящей свадьбы, она сразу уехала бы, сейчас же, вечером.

По счастью, он не выказал восторга – воспринял известие тихо и словно задумался о чем-то. О чем-то безрадостном и неспокойном.

– Н-да, – пробормотал он.

Весть о предстоящей свадьбе означала для Билла Эллиотта лишь одно: Мак уезжает. В глубине души он был, конечно, за парня рад. «Молодец, так держать! Женись и возвращайся на землю предков, она твоя!» Но вскоре его накрыло осознание случившегося, он трезво взглянул на ситуацию и ощутил знакомую тяжесть в груди. Оставив Сесили на кухне, где она недовольно хлопала дверцами: «В этом доме вечно ни крошки», он направился в спальню и прилег. Отъезд Мака означал для «Пляжного клуба» настоящее бедствие. Мак – администратор от бога. От него все без ума: дети, взрослые, дряхлые старушки и даже сам Билл. Если бы не дочь, чьи интересы ставились превыше всего, Билл не только с радостью отдал бы Маку процент с прибыли, он без колебаний оставил бы ему весь отель.

Билл опустился на кровать и подумал: «Бывало и хуже. Я пережил потерю сына». И все же мысль об отъезде Мака несла с собой пустоту, грусть и безнадежность. Билл закрыл глаза. Почему бы тогда и не продать отель? Сесили не хочет заниматься семейным бизнесом, а как он справится без Мака?… Перед глазами возникло лицо С. Б. Т. в дьявольском оскале.

Вскоре опасения Билла подтвердились. Мак разговаривал в вестибюле с каким-то постояльцем, и Билл, проходя мимо, тронул его за локоть и сказал:

– Можно тебя на секундочку?

Вернувшись в кабинет, Билл сел за письменный стол и уставился в окно. В целом мире не найти отеля лучше: водная гладь, белые паруса, разноцветные яркие зонтики на песке… Красотища!

Мак тихо постучал и толкнул дверь.

– Наверное, вы уже слышали?

– Да, но почему-то не от тебя.

Мак сунул руки в карманы шорт цвета хаки.

– Я многому научился у вас с Терезой и очень это ценю. Я всегда стремился брать с вас пример.

– Похоже на последнее «прости»… – произнес Билл. – Ты хочешь со мной попрощаться?

– А кто-то сказал, что я уезжаю?

– Об этом не обязательно говорить.

Мак посмотрел в окно, и Билл проследил за его взглядом. Ему так хотелось, чтобы Мак еще раз увидел, сколь прекрасно это место, и понял, что нигде больше ничего подобного он не встретит.

– Я остаюсь до осени, – сказал Мак. – Я не смог бы бросить вас в разгар сезона.

– А в следующем году…

– А в следующем уже нет. Вот и все.

– Не представляю тебя на ферме, – проговорил Билл. – Хотя, должен признать, конечно, понимаю, почему ты решил вернуться. В конце концов, надо беречь наследие семьи.

У Мака от удивления вытянулось лицо.

– Ой, нет. – Он засмеялся. – Вы не так поняли. Я уезжаю, но не в Айову.

– Разве? – удивился Билл.

– Меня пригласил Ховард Коматис, – сказал Мак. – Поеду к нему. Работать на «Техасских рейнджеров».

– На бейсболистов?

– Ховард Коматис из первого номера – президент «Техасских рейнджеров». Вчера он предложил мне работу. Я хорошенько все обдумал, в том числе ваши слова про отель и про Сесили. На зиму меня будут отпускать, так что очень может быть мы с вами еще увидимся. Мы сможем заехать к вам в Аспен. Наконец, научите меня кататься на лыжах.

– Ховард Коматис? – переспросил Билл. – Волосатый громила, от которого столько шума?

– Он самый.

– И ты хочешь на него работать? – поразился Билл. Эта было как гром среди ясного неба. Одно дело, если Мак уезжает, чтобы заняться собственной фермой, и совсем другое, когда его уводит из-под носа гость. Постояльцы пытались переманить Мака из года в год, однако тот всем отвечал отказом. – А что ты будешь делать?

– Заказывать гостиницы и рестораны, организовывать поездки. Переправлять игроков с точки на точку.

– И сколько он тебе пообещал? – не унимался Билл.

– Порядком, – ответил Мак. – Мы о конкретных цифрах не говорили, но сумма приличная.

Билл кивнул. Наверное, надо немало выложить, чтобы Мак решился оставить Нантакет.

– Я что угодно сделаю, лишь бы ты остался, – сказал Билл. – Прямо сейчас повышу тебе зарплату.

Мак засунул ключи в карман.

– На такую сумму не сможете. К тому же вы ясно дали понять, что больше всего вас заботит судьба Сесили, и это совершенно нормально. – Он постучал костяшками пальцев по письменному столу. – Билл, это нормально.

Билл потер лоб.

– Если бы Сесили не грозилась уехать, если бы мы с Терезой не потеряли уже одно дитя, все могло бы обернуться иначе.

– Но обернулось так, ничего не изменить.

– Не представляю, как я тут без тебя управлюсь, – посетовал Билл.

– Ну, я ведь пока не уехал, – сказал Мак. – И ни к чему сейчас прощаться. Еще только июль. У нас впереди уйма времени.

Билл окинул взглядом пляж. Сесили, повинуясь долгу, начала очередной обход. На горизонте показался паром.

– Да, ты прав, – кивнул Билл. – Ни к чему спешить. – Он встал и протянул ему руку. Мак ответил на рукопожатие, и Билл его обнял. – Прими мои поздравления.

Четверка подружек невесты учинили в девятнадцатом номере сущий погром. Под ногами катались пустые банки диет-колы, кто-то втоптал в ковер картофельные чипсы. На плиточном полу ванной лежали скомканные, непросохшие трусы от купальников. Разодрано надвое покрывало, все зеркало изгваздано спреем для укладки, лужица кровавого лака для ногтей зловеще мерцает на трюмо. Подумать только – эти грязнули требовали выдать им дополнительные полотенца! Тереза уже подумывала, не спровадить ли этих нерях подобру-поздорову.

Элизабет с каталкой и пылесосом застыла в дверях:

– Фу, какая гадость!

– Не то слово, – буркнула Тереза. С латунной прикроватной лампы свешивались чьи-то колготки, в унитазе плавал разбухший тампон. – Сколько живу, такого безобразия еще не видела… Не прибирайся здесь. Я сама.

– Точно? – с недоверием поинтересовалась горничная и добавила с неодобрительным прищуром: – Не хило они тут побаловались диет-колой.

– Переходи в восемнадцатый, – распорядилась Тереза. – Пылесос только оставь.

Элизабет ушла, а Тереза яростно вытянула шнур пылесоса.

В дверях возник Мак.

– Ого! – присвистнул он. – Какой бардак. Дайте-ка, помогу.

И принялся собирать с пола тару, запихивая ее в пустой мешок.

– Оставь, не трогай, – пресекла Тереза. – Пусть живут в хлеву, если им так нравится.

– Да я помочь хотел, – оправдывался Мак. – Скажите, что делать.

Тереза, не мигая, посмотрела ему в глаза:

– Насчет процентов я не передумаю. Ты знаешь, Мак, я тебя очень люблю, но этого сделать не могу. У меня подросток на руках. Я о ней должна позаботиться. Вот когда будут свои дети, тогда поймешь.

– Знаете, а я к вам совсем по другому поводу.

Тереза включила пылесос и прочистила дорожку там, где пол не был завален – в обход помятых банок, раздавленных чипсов, разбросанных шмоток. Через минуту она вырубила пылесос и спросила:

– А что тогда?

– Я решил жениться.

Жениться. От этого известия Тереза даже глаза закрыла на мгновение. Когда же она их открыла, то увидела в заляпанном зеркале собственное отражение. Вид у нее был странный, словно кто-то попытался стереть ее с этого света.

– Решил жениться?

– Да, я сделал предложение, и Марибель согласилась.

– А я думала, вы в разладе… Насколько я помню, она выставила тебя из дома.

– Мы все уладили, – сказал Мак. – Я женюсь.

– Да ни за что не поверю, – пробормотала Тереза. Ей так хотелось женить его на Сесили, и вот мечта разбилась в прах. Тереза встала на кровать, отцепила от фена лифчик и швырнула на пол в кучу остального тряпья. Какая теперь разница? Что значит эта грязная комната по сравнению с крушением надежд?… Тереза отыскала блокнот. «В вашем номере прибралась хозяйка!» – гневно написала она и оставила на прикроватной тумбочке, мимоходом, правда, усомнившись, что ее послание заметят в таком бардаке. Мак сел на комод и принялся постукивать пальцами по верхнему ящику.

«А я ведь знаю, что для тебя лучше, – подумала Тереза. – Никто мне не верит, но я знаю».

«Свадьба по залету, свадьба по налету». Как ни крути, а Ванс и впрямь приложил к этому руку. Его выходка с пистолетом привела к размолвке Мака и Марибель, а потом – к их помолвке. Наверное, у него имелся повод для зависти – как же, Мак отхватил себе такую красотку, – однако ничего, кроме удовлетворения, он не испытывал. В кои-то веки перехватил у Мака инициативу!

Окрыленный успехом, Ванс решил подкатить к Лав. Пусть она чуть-чуть старше, не страшно, зато хороша, подтянута и организованна. Ему нравилось, как она говорит с гостями и как слушает. Нравилось, что почти не пользуется косметикой и не брызгает волосы лаком. От нее веяло свежестью горных сосен. Истинная дочь Колорадо, обладательница природной красоты, глоток свежего воздуха после девушек, которых Ванс затаскивал к себе из бара. С Лав он становился светлее душой. Рядом с ней ему хотелось смеяться. В конце-то концов, пора и ему начать летний роман. Хотя бы раз. А может, потом и он женится… Ах!

Марибель была вне себя от счастья. Наверное, Бог услышал ее молитвы: Мак произнес заветные слова. В тот самый момент, когда надежды ее покинули и она решилась на отчаянный шаг, он предложил ей руку и сердце. Он предложил – она согласилась. И сейчас ей больше всего на свете хотелось похвастаться отцу. Отцу, которого не существовало и который жил лишь в ее воображении. «Вот, смотри! Кому-то все же я нужна! На мне хотят жениться!»

От радости она позвонила Сесили, потом мамуле, и, когда заплаканная и взволнованная Тина выслушала ее историю – «Благослови тебя господь, моя крошка. Благослови господь вас с будущим мужем!», – Марибель набрала номер Джема. Она выбрала ранний час, как раз в то время, когда Мак уже ушел на работу, а Джем только собирался.

Он взял трубку и сонным голосом произнес:

– Аллё?

– Джем, это Марибель.

– Марибель? – Он удивился, потом встревожился. – Мак тебя обидел?

Она ощутила легкое чувство вины.

– Нет, он меня не обижал. Он сделал мне предложение.

Тишина. Затем, вполголоса, Джем спросил:

– Ты шутишь?

Марибель поморщилась.

– Нет.

– Боже мой, – произнес Джем. – Предложил выйти за него замуж? Вот так наглость! – И снова умолк. – Я надеюсь, ты отказала? Ведь он растоптал твои чувства. Связался с другой. Он тебя предал.

– Джем…

– Ты ему отказала?

– Нет.

– Ты согласилась…

– Все не так просто, – пробормотала Марибель. – Мы встречались целых шесть лет. Ну, понимаешь.

– Не совсем, – проговорил Джем. – Совсем не понимаю.

– Джем, – тихо произнесла Марибель, – прости.

– Ты влюблена.

– Да.

– И что это такое – любить? – спросил Джем. – Это когда с человеком ты становишься лучше себя самого, а когда его нет рядом, внутри все болит?

– Я не знаю, Джем, – тихо сказала она. – У каждого по-своему.

– Этот человек становится самым главным, и ты ни о чем больше не можешь думать, кроме него. Ведь так, Марибель?

– Джем…

– Когда ты любишь, наконец становится ясно, зачем мы пришли в этот мир, да? И тогда все вдруг обретает смысл.

– Джем… – начала было Марибель и тут же смолкла. А что тут скажешь? Он прав, прав во всем. – Да, Джем.

– Да, – вторил он. – Я так и думал.

– Но ты меня не любишь, Джем, на самом деле не любишь.

На другом конце провода послышалось пыхтение.

– Очень хочется верить, что ты права. Я хочу, чтобы ты оказалась права.

– Джем…

– Все, мне пора, – отрезал он. – Я пошел на работу.

Джем повесил трубку, а Марибель, которая уж и не думала, что сейчас что-то на белом свете способно омрачить ее радость, закрыла глаза и пожелала, чтобы его боль поскорее унялась. Уж она-то знала, каково ему сейчас.

Вечером следующего дня Мак с Марибель отправились на ужин с Хаврошей и Тоней в кафе «У Кендрика», что на Центральной улице. Хавроша снял отдельный кабинет на четверых в дальнем конце зала. На столе стояла охлажденная бутылка шампанского «Дом Периньон». Мак держал себя в руках, чтобы не проговориться о помолвке или своем решении насчет работы, но Хавроша, судя по всему, уже обо всем догадался. Или по крайней мере складывалось такое впечатление. Он обладал мощнейшей уверенностью в себе и жил так, словно все идет как по маслу. Мак сразу проникся атмосферой: уединенная комната, свечи, официант, разливающий шампанское… Перемены к лучшему ощущались физически.

Хавроша поднял бокал:

– У меня есть тост. За вас, мои юные друзья. Марибель, ты совершенно обворожительна, и рядом с тобой сидит счастливейший из людей!

Они чокнулись и пригубили шампанское. Марибель и впрямь сияла. С тех пор как Мак сделал предложение, улыбка не сходила с ее лица ни на минуту. Когда они оставались дома вдвоем, она говорила лишь о свадьбе. Мак с радостью отмечал ее воодушевление, хотя мысль о предстоящем торжестве наводила тоску. Родных у него не осталось, пригласить некого. Да, он позовет Билла с Терезой, Сесили и Лейси Гарднер, но радость была омрачена. Людей, которых он больше всего любил, вскоре предстоит покинуть. Мак кинул взгляд на Хаврошу с Тоней. Теперь они – его будущее.

– У меня тоже есть тост, – сказал он.

Хавроша вскинул кустистые брови. Он все уже знал. Просто знал.

– Во-первых, я счастлив сообщить вам, что мы с Марибель решили пожениться.

Тоня взвизгнула и вцепилась в плечо Хавроши.

– Мои хорошие! – Ее «улей» колыхался в опасной близости от праздничных свечей. – Ах, как прелестно! Мы очень рады. Правда, Хавроша?

Тот захлопал в ладоши:

– Поздравляю! Марибель, по моей информации, ты отхватила единственного стоящего холостяка на этом острове.

– Действительно так, – согласилась Марибель. – Он – ответ на мои молитвы.

– И еще я обдумал ваше предложение, Ховард, – сказал Мак.

– Да что ты, так скоро? – удивился Хавроша.

– Да, – ответил Мак. Интересно, мелькнула мысль, каково это – работать на человека, который забрался на вершину мира? Мучается ли он сомнениями, бывает ли у него полоса неудач? Только сегодня «Рейнджеры» проигрались в пух и прах, а Хавроша весел и бодр.

– И что надумал? – поинтересовался Хавроша. – Вступить в команду или остаться верным «Пляжному клубу»?

– Я решил вступить в вашу команду, – ответил Мак.

Тоня взвизгнула в очередной раз. Хавроша обошел столик и пожал Маку руку.

– Рад за тебя! Клянусь, ты не пожалеешь. Будешь новым начальником отдела, в моем прямом подчинении. Завтра покажешь мне свою ведомость по зарплате, и я утрою эту сумму. – Он сграбастал Мака за плечо своей пятерней. – Добро пожаловать в высшую лигу!

– Мне было сложно решиться, – признался Мак, пожав под столом ладонь Марибель. – Кроме как в «Пляжном клубе», я нигде и не работал. Не считая, конечно, помощи отцу по строительству и на ферме.

– Это хорошо, – кивнул Хавроша. – Я забыл, что ты у нас выходец из «сердца» страны. Откуда? Из Индианы?

– Из Айовы, – уточнил Мак.

– А родители по-прежнему ведут хозяйство? – поинтересовалась Тоня.

Мак замялся. Новая работа – новое начало. Надо заново объяснять, кто ты, что ты, рассказывать людям о себе. Жаль, что нельзя просто ответить «да».

– Родители разбились на машине, когда мне было восемнадцать.

Молчание. Эту реплику всегда встречают полной тишиной. Мак затосковал по Биллу с Терезой – ему ничего не пришлось бы объяснять им.

Хавроша оторвал взгляд от меню.

– У вас с отцом были хорошие отношения?

– Да. Еще какие!

Хавроша кивнул:

– Это видно. Знаешь почему? Ты – молодец. Командный игрок. Если мне посчастливиться встретить твоего отца в раю, я скажу ему, что он вырастил отличного парня.

Мак взглянул на Марибель. У нее блестели глаза.

– Спасибо, – ответил Мак.

– А ты не задумывался, что сказал бы отец насчет твоего намерения слететь с насиженного места? – поинтересовался Хавроша. – Возможно, когда-то в прошлом вы это обсуждали?

– Наверное, он сказал бы: делай то, чему ты будешь рад, будь с теми, кому ты нужен.

– Ты очень нужен нам в Техасе, – торжественно объявил Хавроша. – Мы будем беречь тебя и лелеять.

Глава 7 Восемь недель августа

1 августа

Здравствуйте, Билл!

Вам достаточно будет узнать, что я – человек, который по молодости совершал ошибки. Приобретя ваш отель, я хочу хотя бы отчасти их исправить. Возможно, вы думаете, что я планирую все здесь снести и построить элитные или многоквартирные дома. Хотя идея эта заманчива, я преследую иную цель. Так что отель останется в первозданном виде.

Насколько я в курсе текущих событий, у вас готовится глобальная встряска по части персонала. Я не любитель наживаться на чужом горе, но в данном случае ничего не могу с собой поделать. Поднимаю цену до двадцати пяти миллионов, а также даю обещание, что никакие изменения не коснутся «Пляжного клуба» и отеля.

Бросьте валять дурака, берите деньги.

С. Б. Т.

Запись от руки в настольном журнале на столике администратора (почерком Тайни):

Грядут восемь недель августа! Мужайся.

Лав с Вансом валялись голышом на широкой двуспальной кровати. Это был их одиннадцатый раз вдвоем. Прошлой ночью Лав померила температуру и сравнила ее с цифрами за прошлую неделю. Повышение на три градуса. Наступила овуляция. Она задрала ноги на спинку кровати. В брошюрках по успешному зачатию говорится, что телу надо дать пятнадцать минут отдыха, чтобы у сперматозоидов появился шанс на победу.

Они встречались уже четыре недели с той памятной ночи на крыше отеля. Несколько дней спустя было первое настоящее свидание. Ванс взял у Мака джип и повез Лав ловить устриц. Из кусочка виниловой трубы он смастерил специальное приспособление с двумя ручками, чтобы держаться, и двумя дырами в днище. Ванс выбрал местечко, где влажный песок касается кромки воды, и притопил свою трубку открытым концом. Закрыл дырки пальцами и потащил. Потом разжал, и из трубки выпал песчаный столб, точно куличик. Внутри оказалось четыре двустворчатые раковины. Лав их собрала и, промыв в воде, сунула в ведерко. Она была в таком жутком восторге, как будто только что нашла золотой самородок.

– А можно мне? – спросила она.

– Конечно, – ответил Ванс, и они двинулись по берегу дальше. Стоял дивный нантакетский вечер. Легкий бриз, ловцы устриц и желтоногие зуйки в лучах заходящего солнца.

Ванс завел руки из-за ее спины и нежно проворковал на ухо:

– Держишь вот так и толкаешь. Давай же, толкай.

Он ненароком коснулся губами ее ушка, и по ее телу разлилась жаркая волна.

На этот раз Лав выудила шесть моллюсков.

– Покажи еще, – попросила она. Ей были приятны прикосновения его крепких рук.

Наудили полное ведерко. Ванс расстелил на песке одеяло и показал Лав, как открывать раковину узким ножом. Просовываешь лезвие меж плотно сомкнутых створок, и моллюск раскупоривается. Они ели сочную соленую мякоть, извлекая ее прямо пальцами, пили вино и любовались закатом.

Все в Вансе ее поражало, этот человек был полон неожиданных открытий. Мрачный и немногословный на работе, готовый ощетиниться по поводу и без повода, на поверку он оказался искренним добряком, имеющим самые разные интересы. Он выуживал из песка моллюсков, удил рыбу, а по осени собирал морских гребешков. Умел играть рэгтайм на пианино, объездил всю Юго-Восточную Азию и знал пятьдесят тайских слов, даже научил Лав здороваться по-тайски. «Савади-каа!»

Первые две недели у них были исключительно платонические отношения. Такое условие поставила Лав. Ей хотелось сначала понять, стоит ли с ним связываться. Он, конечно, сказал, что не думает пока о детях, но все же… Лав планировала получить ребенка от совершенно незнакомого человека, наподобие Артура Биба, чтобы осеменил и исчез. А отношения – штука сложная.

В тот вечер, когда она уступила, они сидели в машине перед ее домом на Хупер-Фарм-роуд, а перед этим заскочили в книжную лавку Митчелла. Ванс очень любил читать, даже составил список литературы и вычеркивал оттуда уже прочитанное. Подобный список был и у Лав. Она собралась уходить, как вдруг Ванс обратился с неожиданной просьбой: коснуться его головы.

– У тебя вечно такой взгляд, как будто это кобра. Давай, потрогай и убедись.

Он опустил голову, и ей предстала коричневая гладь его черепа, похожая на улыбающуюся рожицу. С минуту она колебалась. Да, эта макушка ее и впрямь страшила.

– То есть просто потрогать? – для верности переспросила Лав.

– Да.

Ей думалось, что макушка холодная и гладкая, точно мрамор, но она была теплой и немножко шершавой, потому что после бритья уже прошел целый день. Лав понравилось. Она положила вторую ладонь на его голову. Отчего-то возникли ассоциации с выпуклым круглым животом. Что там сейчас происходит внутри? Это скрыто завесой тайн.

И она пригласила Ванса в дом.

Прошло несколько недель, и сегодня они снова были вместе. Ванс часто коротал у нее ночь. Быть вместе стало естественным, вошло в привычку.

Лав лежала, задрав ноги, и мечтала о крохотной смуглолицей малышке, когда Ванс спросил, не сложно ли ей будет почитать его рассказ.

– Пожалуйста, – настаивал он. – Мне нужно узнать твое мнение.

– С удовольствием, – согласилась Лав. До подъема еще оставалось немного времени, а рассказ лежал на ее ночном столике с Четвертого июля. Лав осторожничала. Работая редактором в журнале, она твердо уяснила: писатели – народ нервный и ревностно защищают свои детища.

– Спасибо.

Ванс схватил рассказ с тумбочки и протянул его Лав. На первой странице красовался отпечаток влажного стакана.

– Ты что, так и будешь смотреть?

– Нет-нет, – ответил Ванс и подцепил с пола «Обозреватель». – Я тоже почитаю.

ПОД ОТКОС

Ванс Роббинс

Последняя надежда растаяла без следа. Он чувствовал себя загнанным в угол. Казалось, мир вот-вот рухнет на голову, как стены недостроенного тоннеля. Требовалось срочно искать выход, пока его не похоронило под обломками. К сожалению, выхода, ясное дело, не было. Никакого выхода, только лютая ненависть на весь белый свет.

Неприятности стали происходить еще в детском саду, когда мамочка Лула выставила отца за порог – тот сменил уже седьмую работу. Еще до рождения сына Лула устроилась в автосервис. Там и пахала все это время, слесарем. «Фиаты» и «Роверы» знала как свои пять пальцев.

Лав оторвала взгляд от листа. Ванс небрежно перелистывал журнал, украдкой бросая на нее взгляды, точно шпион на автобусной остановке.

– Ну как?

– Пока нравится, – ответила Лав. – Мать – автослесарь. Интересная находка. Твоя мама тоже работала в автосервисе?

Было кое-что в их отношениях, что всерьез тяготило Лав. Она совершенно не понимала, зачем скрывать завесой тайны собственную родню. Ванс принципиально уходил от разговоров о семье и об отчем доме. Складывалось впечатление, что он – человек без прошлого. На вопросы о том, где прошло его детство, расплывчато отвечал: «Там-сям, в основном на востоке». Он отучился в университете Фэрли Дикинсона, что в Нью-Джерси, и защитил диплом по американской литературе. Свою альма-матер он в шутку называл «Фиглисон-Миглисон». И на этом – точка. Он ни разу не обмолвился о родителях, братьях или сестрах, равно как и о родном городе. Лишь однажды, когда Лав довелось побывать в его домике, ей на глаза попалась фотография: мужчина с женщиной, которых вполне можно было принять за родителей Ванса, стояли, взявшись за руки, на фоне двухэтажного дома, отделанного алюминиевым сайдингом. Когда она спросила: «Это твои родители?» – Ванс промолчал.

По своему обыкновению, он пропустил мимо ушей и вопрос про мать. Стоит ли удивляться?

– Читай, – буркнул Ванс. – Там дальше будет интересно.

И снова уткнулся в журнал. Лав погрузилась в рассказ.

До шести вечера Лула пахала в гараже Халя Доре, затем шла в кабачок «Джей-Ди», чтобы перехватить пару бокальчиков «Кровавой Мери». Домой мать приносила запах моторного масла вперемешку с соусом табаско. Ужин готовил Джером – в основном нарезал сандвичи с колбасой. Поест – и заснет перед телевизором, забыв раздеться. Порой под утро ломило все кости, жестко было спать на дощатом полу. Из школы он приносил одни пятерки, но Лулу, похоже, мало это интересовало. Мельком пробежит глазами табель – и в мусор.

Лав оторвалась от чтения.

– Просто диву даюсь, какие плохие бывают родители.

– И не говори, – кивнул Ванс.

Лав опустила страницы на белые груди.

– Растить ребенка – тяжелый труд, – сказала она и представила созревшую яйцеклетку. Девочка ждет своего принца.

Ванс закрыл журнал.

– Ну да, это будет что-то.

– То есть как это «будет»? – поразилась Лав. – Ты же не собирался заводить детей.

– Я ничего такого не утверждал.

– Нет, ты сам сказал, – настаивала Лав. – Я спросила тогда, на крыше, хочешь ли ты детей, и ты ответил «нет».

Ванс схватил Лав в объятия. Руки у него были красивые, мускулистые, с розовыми ладонями, точно лепестки нежного цветка. Ванс чмокнул ее в уголок глаза.

– Я от тебя без ума, так и знай.

– А я думала, ты не хочешь детей. Ведь ты их терпеть не можешь.

– Да это я просто так сказал, – признался Ванс. – У меня ведь имидж такой. Надо поддерживать репутацию.

– Так все это время, пока я считала, что ты ненавидишь детей, ты в тайне хотел завести собственных?

– Ну, в один прекрасный день почему бы и нет.

– Невероятно! Мужчина не имеет права менять точку зрения!

– Я подумал, что однажды будет неплохо завести ребенка.

– Ах, он подумал! – проронила Лав. – Дети не игрушка. Это огромная ответственность, которая возлагается на тебя до конца жизни.

– Да знаю, знаю, – улыбнулся Ванс. – Слушай, я же не сказал, что хочу ребенка прямо немедленно, через девять месяцев.

– Нет, конечно. Не хочешь ты никакого ребенка, – проговорила Лав. – Придет же такое в голову!

Ей отчего-то отказал голос. И когда она говорила, казалось, что кто-то скреб граблями по стеклу. Похоже, Ванс уверен, что сделал ей приятный сюрприз. Как в тот раз рэгтайм на фортепиано.

– Я сказал «однажды», Лав. Женщины вообще не понимают этого слова? «Однажды» – значит, «возможно, когда-нибудь в будущем». А вы вечно торопитесь: когда, когда, когда? Да никогда! Однажды я женюсь и заведу детей. Вот взять, к примеру, Мака. Разве они загадывали, что пройдет шесть лет и они поженятся? Ан нет, случилось. Так что однажды и никогда – это две большие разницы.

– То есть ты хочешь ребенка однажды, а вовсе не в скором времени, – подытожила Лав. И, выдержав паузу, добавила: – А может, и вовсе никогда.

– Я бы не спешил с такими заявлениями. Отчего же никогда? Когда-нибудь и захотел бы. Я просто сказал тебе, что я подразумеваю под словом «однажды». И к чему вообще весь этот разговор?

– Какой еще разговор? Никакого разговора, – поспешила закрыть тему Лав. Пот катился с нее градом. Она не могла рассказать ему, что прямо сейчас происходит в ее организме. Ванс пребывал в полной уверенности, что она принимает таблетки. Ребенка ей хотелось куда сильнее, чем быть честной и правдивой. – Ну, вернусь к рассказу, – пробормотала она.

Когда Джером повзрослел, его стали привлекать женщины, похожие на мать. Работяги и труженицы, которые закладывали за воротник и недооценивали его заслуги. Свою первую девушку, Нан, он встретил, когда ему исполнилось четырнадцать. Она была на два года младше, целовала его в засос и тут же отвешивала ему кулачищем в пах. Ну и, конечно, очень скоро он втюрился в нее по уши.

На смену ей пришла Далила, которая, как и библейская тезка, требовала, чтобы Джером остриг волосы. Парень так сильно по ней сох, что не только подстригся, а обрился налысо.

– Минуточку, – сказала Лав. – Наш герой обрился ради какой-то дамочки по имени Далила. Это, случайно, не из твоей жизни? Ты тоже побрился ради женщины?

– Я ведь уже объяснил, – ответил Ванс. – Люблю, когда солнце печет макушку.

– Джером обрил голову ради женщины по имени Далила.

– Ну то – Джером, – ответил Ванс. – Он – пер-со-наж.

– А ты побрился бы ради меня? – поинтересовалась Лав.

– Наверное, надо спросить по-другому, – ответил Ванс. – Отрастил ли бы я волосы? Да. Ради тебя я на все готов.

– Так уж и на все…

– На все, – кивнул Ванс. – Я даже подумываю, не переехать ли на зиму в Аспен.

– В Аспен? – Лав оторопела. Вот это уже ни в какие ворота не лезло. – Ты вроде в Таиланд собирался? Я думала, это вопрос решенный.

– Так было до встречи с тобой.

– Подожди-ка, постой минуточку. Я к такому повороту не готова.

– Ты что, не дашь мне даже шанса? – спросил Ванс.

– Следующим летом я в Нантакет не приеду, – продолжила Лав. – Я просто хотела попробовать разик.

– Ну, я тоже не планирую здесь и впредь торчать, – произнес Ванс. – Уж если Мак решился уехать, то мне-то сам бог велел.

– Но ты можешь развернуться здесь без Мака. Ты же двенадцать лет стремился стать главным.

– Объясняю доходчиво, – сказал Ванс. – Я не имею ничего против того, чтобы переехать в Колорадо.

Переехать в Колорадо? Лав обалдела. Он что, свихнулся?

– Ладно, я буду дочитывать, – проронила она.

– А я в душ. На чем на работу поедешь?

– На роликах, – ответила она.

Вансу нужно было на работу немного раньше, чем ей, – проследить, чтобы пляжные мальчики чего-нибудь не напортачили. Обычно он отвозил ее с работы домой, и, как она полагала, пока никто в «Пляжном клубе» не догадался, что они с Вансом встречаются. У каждого своих проблем хватало. Причем серьезных. Однажды Джем застал Ванса и Лав в кладовой. Они стояли и целовались. Паренек заглянул за отбеливателем, увидел их и даже не задался вопросом, а что они там делают вдвоем в темноте? Он просто промямлил: «Мне нужен отбеливатель». Лав протянула ему бутыль, и он закрыл за собой дверь.

Пока Ванс мылся в душе, Лав упорно пыталась добить рассказ. Она читала-читала, но ничего не понимала.

В голове звучали страшные слова: «Переехать в Колорадо». Закрыв глаза, она представила, как внутри ее мчатся сперматозоиды, стремясь поскорее прийти к поджидающей их яйцеклетке. Ей стало тошно. Хотелось крикнуть: «Прекратите! Стоп! Я больше не хочу! Он решил переехать в Колорадо!»

Лав старалась не думать об этом. Она где-то вычитала, что успех зачатия на семьдесят процентов зависит от желания и настроя. И теперь вдруг решила сопротивляться. Побороть физиологию рассудком. Надо думать о плохом и страшном. Она взяла в руки рассказ Ванса и пробежала его вскользь глазами.

Джером поступает в колледж и выучивается на гостиничного администратора. Влюбляется в итальянку по имени Миа, и они празднуют пышную свадьбу с кучей родственников, домашними гноччи и лобзанием пальцев. Молодожены открывают итальянский ресторан «Мама Миа». Бизнес процветает – и вдруг один из клиентов травится. Насмерть. Оказывается, что женушка подсыпала в кетчуп яда.

Лав перечитала все заново. Как это так? Миа отравила еду?

Джером предстает перед судом. Бизнесу конец. Миа осудили, Джером тратит все свои сбережения на адвоката, человека по имени (как подозрительно) Марк Патерсон, от которого Миа с ходу теряет голову. Она требует развода, чтобы по выходе из тюрьмы (а осудили ее на тридцать лет) выйти замуж за Марка.

Нищий и одинокий, Джером возвращается в родной город и отыскивает мать, которая все так же сидит у барной стойки в забегаловке «Джей-Ди» и пьет неизменную «Кровавую Мери». Он подошел к ней, но она сделала вид, будто не узнает родного сына. Он молит его признать: «Мама, это я, твой сын». Однако старая пьяница зовет вышибалу, и тот вышвыривает Джерома за порог.

Под конец Джером покупает бутылку коньяка «Курвуазье» и въезжает на своем «Датсуане» в стену Браунингской начальной школы… Все пошло под откос.

Лав свесила ноги с постели и встала. Попрыгала на пятках; теплая сперма полилась по внутренней поверхности бедер. Когда Ванс вышел из ванной с полотенцем вокруг пояса, ее всю трясло.

– Что случилось? – встревожился он.

«Я зачала ребенка. Мы зачали». И это тоже очень легко может стать полетом под откос. Ванс подает в суд на право опеки и забирает ребенка, оставив ее одну-одинешеньку оплакивать разбитые мечты.

– Я прочла твой рассказ, – проронила Лав и разрыдалась.

Ванс обнял ее и поцеловал в макушку:

– Все это просто выдумка.

Провел руками по ее голой спине, и Лав, к своему неудовольствию, ощутила приятное волнение.

– Все, тебе пора, – отстранившись, отрезала она.

– Да ладно, – проворковал он. – Я вполне могу задержаться. Парни справятся и без меня.

– Нет, ты не понял. Тебе пора! – Лав была очень разочарована, что ситуация вышла из-под контроля. Сначала он, видите ли, явится в Колорадо погостить, а потом и вовсе переедет. А дальше – пиши пропало, предложение руки и сердца, да еще вдруг нацелится растить ребенка, которому на деле лишь несколько минут. – Убирайся! – закричала она, указав на дверь.

– Тебе не понравился рассказ? – растерялся Ванс.

– Дело в другом. Твоя дерьмовая история вообще ни при чем.

– Никакая она не дерьмовая, – насупился Ванс. – Ее напечатали в журнале. Мой единственный опубликованный рассказ.

– Слушай, мне надо побыть одной. Неужели так трудно понять? – Лав отчаялась. – Я каждый день тебя вижу, то на работе, то дома. Ну можно на пару дней оставить меня в покое? А?

Ванс уронил полотенце и стал сердито натягивать трусы.

– Все ясно, тебе не понравился рассказ. Надо же, а я думал, ты поймешь.

Он нацепил шорты, напялил футболку задом наперед. Когда она тронула его за руку, сердито оттолкнул ее.

– Я ухожу, – заявил Ванс. – Наслаждайся свободой.

И тут как назло, зарядил дождь. Теперь Лав пришлось ломать голову, как добираться до работы. Ролики отпадают, велик тоже. Она позвонила в службу такси и, пока ждала, представила, как сделает тест на беременность, и он окажется положительным. На сердце легла тяжесть. Проклятый Ванс все испортил. Вместо долгожданного восторга ожидание ребенка грозило обернуться беспрестанным страхом.

Такси опоздало на тринадцать минут. Сердито сопя, Лав плюхнулась на заднее сиденье.

– Я же просила в восемь пятнадцать! – фыркнула она и бросила взгляд на водилу. Черные волосы, короткая стрижка, в ухе – семь серебристых колец. Трейси. Та самая девушка, которая подвозила ее в первый день приезда.

– Дождь идет, – пожала плечами Трейси. – И вы не единственная, кому нужно такси.

– А я тебя знаю, – сказала Лав, подавшись вперед. – Ты Трейси. Ты подвозила меня в мае, помнишь? Я еще показала тебе Хэдвен-Хаус и Олд-Милл.

Трейси бросила взгляд в зеркало заднего обзора.

– Ах, да! – Она засмеялась. – Женщина, которая хочет ребенка… Ну и как успехи? Залетела?

– По-моему, да. Сегодня утром, – ответила Лав.

– Поздравляю. А что вид такой недовольный? Или страхолюдину какую подцепила?

Просто чудо, эта девица. Ей надо вести мастер-классы по бестактности, подумала Лав.

– Да какое там. Хуже. Я подцепила парня, который, оказывается, хочет детей.

Трейси сдала назад и отъехала от дома.

– И что с того?

– Я хочу вырастить ребенка одна. Чтобы малыш был только мой и больше ничей.

Трейси приглушила магнитолу.

– Ну у тебя и закидоны…

– Тебе не понять, – пробормотала Лав. – Придет с возрастом.

Трейси отпустила руль и развела руками, словно говоря: «Ну уж, извините».

– Скажешь ему? Про ребенка.

– Да, может, и нет никакого ребенка. Я только предположила.

– Если тебя заботит его будущее, то лучше, наверное, сказать, – рассуждала Трейси. – Пусть у него будет шанс расти в полноценной семье. А то не хорошо как-то. Не мое, конечно, дело…

– Вот именно, – вспыхнула Лав и сама устыдилась. Наорала на Ванса, теперь на таксистку, а ведь она-то тут совсем ни при чем.

Остаток пути Трейси молчала. По прибытии Лав добавила пять долларов чаевых, хотя сама считала подобное дурным тоном: сначала нахамишь, а потом пытаешься загладить деньгами. А что еще ей оставалось?

– Прости, что сорвалась, – пробормотала Лав. – Спасибо, что подвезла.

– Обязательно ему скажи, – напутствовала Трейси.

Из-за непогоды вестибюль напоминал полную комнату второклашек, которых на время оставили без учителя. Гости слонялись туда-сюда, на ходу перекусывая: кто рогаликом, кто пончиком, кто кексом, оставляя вокруг следы сахарной пудры и потеки сливочного сыра. Кто-то расплескал кофе из чашки, изгадив зеленый ковер. Повсюду валялись смятые газеты, словно они целой стопкой рухнули с верхотуры. С визгом носились дети, надрывался телефон. Ванс стоял за стойкой, плотно сжав губы.

– Опаздываем, – строго заметил он.

– Слушай, Ванс, прости меня, – попросила Лав.

Он поднял руку:

– Ничего не говори.

– Это не из-за рассказа, – продолжила Лав. – Рассказ мне понравился.

– Лав, урон нанесен, не оскорбляй меня попытками все загладить.

Опять зазвонил телефон. Ванс даже не потянулся к трубке. Лав кинулась к стойке, на ходу бросив мокрую куртку на ручку пылесоса. Когда она была на месте, Ванс уже исчез. Телефонный дребезг донимал точно плачущее дитя.

Лав подняла трубку:

– «Отель и Пляжный клуб Нантакета».

– У вас есть свободные номера на ближайший уикэнд? – донесся женский голос. – Нам в турагентстве сказали, что вы находитесь у самой воды.

– Свободных мест нет, мэм, – ответила Лав. – С начала весны у нас все номера сняты.

– А может, вы проверите, вдруг кто-нибудь отказался?

– Минутку, пожалуйста. – Лав заглянула в кабинет. Ванс сидел за столом Мака и молча смотрел в окно. Ну почему именно сегодня они работают в одну смену? Уж лучше бы сегодня был Джем. – Ванс, ты не знаешь, где Мак? У меня звонок по брони.

Он не ответил.

– Ванс? – окликнула Лав.

Ноль эмоций.

– Так, ладно, – сказала она, отчаявшись. Взяла трубку. – Простите, мэм, отказов не поступало.

К стойке подошел мужчина с очками в роговой оправе. У него на усах висели крошки от кекса.

– Вы не знаете, когда небо прояснится? – поинтересовался он.

– Когда прояснится? – переспросила Лав. – Нет, сэр, не знаю. У вас в номере есть телевизор, попробуйте послушать гидрометцентр.

Человек отер крошку с губы, и у Лав отлегло.

– Жена не разрешает включать телевизор. Категорически, – сообщил он. – Мы решили провести отпуск без телевизора. Но если дождь зарядил надолго, то это сущий кошмар.

– Сочувствую, – кивнула Лав.

Тем временем у стойки выстроилась очередь. Такого прежде не случалось. Как будто у каждого вдруг возник какой-то вопрос.

Затем подошла женщина преклонных лет с двумя детьми.

– Рути Солджер из седьмого, – представилась она. – Не подскажете, чем можно занять детишек в дождь?

– В городе есть музей китобойного промысла, – ответила Лав. – Это чуть дальше по улице. А еще – музей Питера Фольгера и Хэдвен-Хаус.

– А что-нибудь повеселее? – не отступалась Рути Солджер. – Не хочу утомлять их историей.

– Спасибо, бабуль, – сказала девочка в разноцветных подтяжках. – Все равно нам через несколько недель в школу.

– Полакомьтесь где-нибудь мороженым, – предложила Лав.

– Да мы уже рогаликами объелись, – возразила миссис Солджер. – А здесь есть кинотеатр с дневными сеансами?

– Нет, – ответила Лав. Зазвонил телефон, и замигала красная лампочка.

– А может, есть боулинг?

– Нет боулинга.

– А настольные игры?

Телефон надрывался. Лав старалась не отвлекаться.

– Сейчас я выясню, – сказала она. Кажется, где-то завалялась коробка лото. А Ванс прохлаждается за столом! – Ванс, у нас есть настольные игры? – взмолилась Лав. – Тут люди хотят чем-нибудь занять детей.

Он недобро усмехнулся. Это был вновь непроницаемый и жуткий Ванс. С таким Лав не пошла бы на свидание, не стала бы спать и уж точно не завела общих детей.

А телефон все звонил. Лав бросилась к стойке, чтобы ответить. Гости в очереди стояли, переминаясь с ноги на ногу. Какой-то человек в пижаме нетерпеливо притопывал босой ногой. Где же Мак?

– «Пляжный клуб и отель Нантакета», – выпалила Лав.

– Это миссис Руссо. Я хочу узнать, работает ли сегодня «Пляжный клуб».

Лав посмотрела в окно. С двускатной крыши стекали миниатюрные водопады.

– На улице дождь. Клуб закрыт.

– Ах, как жаль, – проговорила миссис Руссо. – Мы столько денег выложили.

Лав повесила трубку. Очередь шумела, у Лав двоилось в глазах. Тут она вспомнила, что ее ждет миссис Солджер.

– У нас нет игр. Может, посмотрите видео?

– О, это будет в самый раз, – обрадовалась миссис Солджер.

Лав вернулась к Вансу:

– В седьмой номер нужен видеоплеер.

– Все на руках, – ответил тот.

Лав кинулась к столику.

– Видео все розданы, – сказала она.

Человек в пижаме поднял руку. Лав была словно учительница второклашек.

– Да? – спросила она.

– У вас кофе закончился, – констатировал он.

– Это шутка? – поразилась Лав.

Несколько человек в очереди уныло качали головами. В обычные дни кофе хватало на всех до полудня, но тогда уже наступало относительное затишье и Лав преспокойно шла и занималась кофеваркой. Пришлось вновь заглянуть в конторку.

– Ванс, – обратилась она к нему елейным голоском. – У нас нет кофе. Не мог бы ты приготовить?

– Это твоя обязанность, – буркнул он.

– Да, ты прав, – ответила она, – но у меня здесь целая очередь.

Ванс холодно улыбнулся в ответ. Это ненависть, без вариантов.

– Не смею посягать на твое личное пространство.

– Блин, ну я прошу!

На столе перед Вансом лежала развернутая газета с кроссвордом. От отчаяния Лав едва не разревелась. Она вернулась к стойке.

– С кофе придется обождать.

Человек в пижаме направил на нее костлявый палец. Настоящий скелет, демонстрационный образец для студентов-медиков, только обтянутый кожей.

– Мы немало платим за номера, – заявил он и оглянулся, словно призывая собратьев по очереди устроить бунт. – Я слышал, у вас не осталось видеоплееров. А почему? Почему нельзя предусмотреть плеер в каждом номере?

– Без понятия, – пробормотала Лав. – Я здесь не хозяйка.

Опять звонил телефон. Очевидно, следует взять трубку, но в таком случае на нее и вовсе набросятся с кулаками. Подумать только, стоит пойти дождю, как приличные с виду люди превращаются в толпу воинственных дикарей. Куда же запропастился Мак?

К стойке подошел довольно приятного вида мужчина в костюме от «Армани». Мистер Хуарес из двенадцатого. Лав сразу его приметила, когда он только въезжал.

– У меня в половине одиннадцатого самолет до Нью-Йорка. Вы не могли бы позвонить в аэропорт и узнать, нет ли задержки рейса?

– С радостью, – ответила Лав. Хоть этот не нагрубил. Приятный голос, да и человек приятный. Спокойный и на рожон не лезет. Хотелось пожать ему руку. Отличник среди обормотов.

Лав позвонила в аэропорт. Погода нелетная.

– Мне очень жаль, мистер Хуарес, – сказала она. – Аэропорт закрыт, вылеты пока отложены.

– У меня в час дня очень важная встреча. Я никак не могу ее пропустить, – посетовал он.

– Говорят, – пояснила Лав, – надо просто немного подождать.

– Позванивайте, пожалуйста, туда, – взмолился мистер Хуарес, и на стойку легла пятидесятидолларовая купюра. Лав замялась. За ним стояла целая толпа, и все пожирали ее взглядом.

– Я не могу это принять, – тихо проговорила она, – к сожалению.

Мистер Хуарес сунул деньги в карман и произнес:

– Получите, если сможете организовать мне вылет.

Следующими подошли молодожены из двадцатого. Отдыхающие устроили настоящий гвалт.

– Нам нужен столик в ресторане, – сказала молодая жена. – Где-нибудь в городе. Что вы нам посоветуете?

«Запритесь в номере и скармливайте друг другу виноградные грозди, – подумала Лав. – Вон он, целая чаша». Бросив взгляд на шведский стол, она осеклась. Винограда как не бывало.

– А не хотите прогуляться по городу и зайти куда-нибудь наудачу? – спросила Лав. – Я одолжу вам зонтик.

– Я не против, – согласился муж.

– Надо заказать столик, – настаивала жена. – У нас нет времени на поиски.

Муж с готовностью закивал:

– Да-да.

– В «Шантеклере» недурные обеды, – сказала Лав. – Вы какую кухню предпочитаете?

– А я бы предпочел кофе! – выкрикнул скелет в пижаме.

В глубине фойе возле фортепиано голосили двое сорванцов, явно что-то не поделив. Лав засекла их как раз в тот момент, когда они сцепились по полу.

– Чьи это дети? – закричала она.

Никто не отозвался.

Мелюзга принялась колошматить друг друга.

– Мальчики! – закричала Лав. – Прекратите! – Включился материнский инстинкт – ее трясло, как в лихорадке. – Мальчики!

Никто в очереди не шелохнулся. Лав вышла из-за стойки и метнулась туда, где по полу катались малыши, мертвой хваткой вцепившись друг другу в волосы. Казалось, их было не разнять. Лав кое-как протиснулась между ними. И тут, очевидно, осознав, что пока конфликт между сорванцами не будет разрешен, не стоит помышлять о кофе или обеде, на помощь бросились молодожены. Схватили мальчишек, чтобы те вновь не полезли в драку, попутно обмениваясь улыбками, как бы желая сказать: «Ты только посмотри, какая прелесть». Один из мальчуганов вдруг разревелся, другой обильно орошал ковер кровью из носа. Муж достал из кармана платок и передал его «раненому».

– Вы братья? – спросила Лав.

Плакса помотал головой. Это был пухленький мальчик, довольно миленький, но теперь на его физиономии алели две вертикальные царапины.

– Нет, мы не братья. Мы друзья.

– Ты мне больше не друг, – возмутился Расквашенный Нос. На платочке расцвели алые пятна.

Лав повела мальчишек в конторку, стараясь не встречаться взглядом с гостями из очереди. Ванс, сидя за столом Мака, старательно высчитывал клеточки кроссворда.

– Не разберешься с этими ковбоями, пока я не найду их родителей? – попросила она.

– Ковбоями?! – поразился Расквашенный Нос. – Никакие мы не ковбои!

– Вы – чудики, – сказал Ванс, очевидно, желая их обидеть, потому что этот «когда-нибудь в будущем отец» называл так всю мелкоту. Сорванцы же пришли в сущий восторг.

– Мы – чудики, – оценил Плакса. Перестал шмыгать носом и подтолкнул локтем Расквашенного.

– Ага, чудики! – довольно подтвердил тот и, бросив на Лав уничижительный взгляд, веско добавил: – И никакие не ковбои.

– Как угодно, – устало буркнула та.

Ванс неохотно поднялся. Лав направилась в зал, напоследок услышав, как Ванс, удаляясь с мальчишками по коридору, травит им какую-то байку.

У стойки вновь возник скелет в пижаме. Он неодобрительно покачивал головой.

– Как вас зовут, сэр? – спросила Лав.

Тот выпрямился и, водрузив руки на грудь, произнес:

– Майкл Клатч.

Мистер Клатч! Человек, который снял для себя сразу три номера, четвертый, пятый и шестой. Сам он проживает в пятом, а четвертый и шестой – это буферные зоны, чтобы не слышать, как соседи задвигают ящики комода и спускают воду в туалете.

– Сейчас мы составим список, – сообщила Лав. – Внесите сюда свое имя, и я займусь вами при первой возможности. А сейчас я поставлю кофе.

Лав вернулась в конторку Мака, и тут зазвонил телефон. Она хотела пройти мимо, но трубка притягивала к себе словно магнит.

– Администратор, – ответила Лав.

– Это Одри Коэн, семнадцатый номер. Мой сын весь в крови. Вызывайте скорее врачей. На нем места живого не осталось.

– У него пошла носом кровь, – ответила Лав. – Мальчик слонялся по вестибюлю без присмотра и устроил драку. Просто протрите нос влажным полотенцем.

– Пожалуйста, вызовите «Скорую», – настаивала Одри Коэн.

Лав была даже рада, что дело дошло до такого. Сирены, мигалки – может, хоть это привлечет внимание Мака.

Выходя в коридор, Лав наткнулась на мистера Хуареса.

– Я не занес свое имя в список, – начал он, – потому что вы уже взялись мне помогать. – Он достал из кармана пятидесятидолларовую купюру и зажал в тонких загорелых пальцах. – Надеюсь, вы будете так любезны и еще разок позвоните в аэропорт.

– Мистер Хуарес, – взмолилась Лав, – мне надо приготовить кофе. Пожалуйста, внесите свою фамилию в общий список!

Она поспешила на кухню, закрыв за собой дверь. На дверце навесного шкафа висела приклеенная скотчем записка:

Грядут восемь недель августа. Мужайся.

Лав включила кофеварку и вернулась в фойе. Очередь не рассеялась – все стояли на своих местах. Лав медленно протиснулась к столу.

– Итак, – сказала она. – Кто следующий?

Еще никто не успел ответить, как вдруг с улицы донеслись звуки сирен, а на стенах заплясали красные огни.

В фойе вломился врач неотложки в черной форме, с рацией на боку.

– Где пострадавший? – с ходу спросил он.

Лав позвонила в семнадцатый номер.

– Ваша «Скорая» приехала.

Одри Коэн засмеялась.

– Джаред цел и невредим, – заверила она. – Мы его отмыли. Оказывается, у него просто кровь носом пошла, ничего серьезного. «Скорая» не нужна.

Лав убежала в конторку и плюхнулась в кресло Мака. К потному телу липло платье. Вдруг в фойе поднялся гомон – все разом заговорили. В конторку вошел Ванс.

– Что здесь делает неотложка? – спросил он.

– Семнадцатый номер попросила вызвать ей «Скорую» для ребенка, у которого потекла из носа кровь. А теперь она раздумала. И что я должна сказать врачу?

– Просто извинись, – ответил Ванс.

– Я с самого утра перед всеми извиняюсь! – взорвалась Лав. – Простите, что идет дождь, что закрыт аэропорт! Простите, что у нас мало видеоплееров и кофе не осталось. Я очень перед всеми виновата!

– И еще не забудь извиниться, что выставила меня за порог, – добавил Ванс, – и что оскорбила мои чувства.

– Конечно, извиняюсь, – проговорила Лав, взглянув ему в глаза. – Правда, прости.

– Я не приеду зимой в Колорадо, – отрезал он. – Тебе ведь нужен только летний роман, ведь так? Без особых заморочек.

– Так, – ответила Лав. Интересно, ждет ли ее девочка суженого? Ее яйцеклетка. – Это ничего?

Ванс поскреб гладкую макушку.

– Да ничего, конечно, – сказал он и обнял ее. Ее ноги не касались земли, когда в кабинет ворвался врач.

– Так вам нужна помощь или нет?

– Нет, старик, у нас все в порядке, – ответил Ванс.

Врач развернулся и вышел прочь, хлопнув напоследок дверью. Лав с Вансом обменялись долгим примирительным поцелуем, а потом она вернулась к стойке. Очередь рассосалась сама собой. Все ушли, остался только Хуарес, который терпеливо ждал, положив руки на конторку.

Лав позвонила в аэропорт и выяснила, что небо открыто.

– Все в порядке. Я вызову вам такси.

Вспомнился совет Трейси, и сразу засосало под ложечкой. «Скажи ему».

Мистер Хуарес вручил Лав полтинник. Она сунула деньги в карман и налила себе чашку кофе. Дождь за окнами перешел в мелкую изморось. Облака потихоньку рассеивались. Раздались звучные фортепианные аккорды, посыпались звонкие нотки. Рэгтайм. В дальнем конце фойе за пианино сидел Ванс. Герой летнего романа наигрывал для нее песню.

В глубине души Джем радовался наступлению августа. Оставалось все меньше времени до отъезда. Когда разнеслись вести о том, что Мак с Марибель собираются пожениться, он готов был тут же паковать чемоданы и валить с этого острова. Но остался. Исключительно из-за денег. И главное, Марибель его как будто не отпускала. После помолвки она почти каждый день наведывалась в отель, и видеть ее было адской мукой. В прошлый раз похвасталась кольцом. С бриллиантом. Ничего особенного, камушек бесхитростный и блистательный, как и его хозяйка. Видеть кольцо было нестерпимо больно – это прямое доказательство того, что она теперь принадлежит другому. Пора уже свыкнуться.

Джем каждый раз мучился при встрече, хотя понимал, что не видеться будет гораздо больнее. И потому, когда Марибель появлялась возле отеля, его одолевали противоречивые чувства. Сколько ни клял себя, он каждый раз заводил с ней разговор. Как дела в библиотеке? Как мать?

Как побегала? Марибель тоже спрашивала о всяком разном. Что интересного на работе? Ходил ли на пляж? Бывал ли на людях? Может, с кем закрутил романчик? Все не терпелось с рук его сбагрить, чтобы подружку нашел. Ну уж нет, не надейся. Пусть хоть вина ее гложет, если ничего другого она испытывать не в состоянии.

– Нет, – отвечал он. – Никуда не ходил. Ни с кем не знакомился.

С тех пор как Джем поселился на острове, люди его особенно не интересовали – пока не появился Нейл Розенблюм. Было в нем что-то от Стивена Спилберга. Длинные волосы с проседью, крохотные очки без оправы, пестрая гавайская рубашка, джинсы и легкие тканые тапочки-эспадрильи. Мистер Розенблюм остановился в пятом номере на три ночи и проживал один. При нем был рюкзак и мягкий перекидной чемодан для одежды. Джим собирался подхватить ношу, как вдруг гость пресек его попытку. Упреждающе подняв руку, он сказал:

– Я всегда беру только то, что могу унести сам. Лучше покажи, куда идти.

И они пошли по пляжу в сторону номера. По пути Джем произносил свой обычный текст про горничных и континентальный завтрак. Нейл его не слушал. Не отрывая глаз, он смотрел на берег и покачивал головой. Джем поднялся на три ступеньки, ведущие к терраске пятого номера, отпер дверь ключом.

– Вот мы и пришли, сэр.

Оставив коридорного в дверях, Нейл Розенблюм прошел в свой номер. Джем немного замялся: ритуальное ожидание чаевых. Постоялец поставил на пол рюкзак, разложил на кожаном кресле перекидной чемодан.

– Обращайтесь, если вам что-то понадобится. – Джем попятился. Позорное отступление без чаевых.

Нейл Розенблюм повернулся в его сторону и сказал:

– Обожди. Как тебя звать?

– Джем Крендалл.

Нейл Розенблюм протянул ему руку:

– Я Нейл. Рад встрече.

– Взаимно.

Гость осмотрелся.

– Джем, я должен признаться, это как раз то место, которое нужно такому парню, как я. Место, где можно зависнуть на парочку дней.

– Да, сэр. Я вас прекрасно понимаю.

– Зови меня Нейл.

Нейл расстегнул молнию на рюкзаке и вытащил из него пару аккуратно сложенных рубашек, плавки, вьетнамки, «мыльницу», бутылку водки и пакетик с травой. Последний он продемонстрировал отдельно.

– Покуриваешь? – невзначай спросил он.

Джем постарался не выказывать удивления.

– Нет, Нейл. Не то чтобы очень.

Нейл открыл пакетик и понюхал.

– Жаль, – сказал он и выставил напоказ бутылку водки. – Не откажешься?

Джем помялся с ноги на ногу и взглянул на электронный дисплей радиоприемника, показывавшего время. Два сорок пять.

– Я работаю до пяти.

– А вообще-то употребляешь? – уточнил Нейл.

– Да.

– У меня своя фирма, «Розенблюм тревелз». Слышал когда-нибудь? Может, видел рекламу?

– Вроде нет.

– Мы обслуживаем Нью-Йорк. У нас много заказов, крупный бизнес. Просто огромный! И он меня убивает. – Нейл устало опустился на кровать. – Знаешь, зачем я сюда приехал?

– Нет, – ответил Джем.

Скинув с ног мягкие тапки, Нейл сказал:

– Чтобы обкуриваться, пить водку с клюквенным ликером и греться на солнышке. Ходить по берегу и мочить ноги в океанской воде. Буду делать то, что мне всегда нравилось. Не стану принимать факсы, отвечать на звонки и слушать голосовую почту, чтобы отправить какую-нибудь богатую клушу, миссис Толстой или миссис Достоевский, в роскошный круиз до Ленинграда. Утром во вторник я уеду. Достану деловой костюм из саквояжа и надену его. А до тех пор – никаких звонков и никаких сообщений. Если ты постучишь в эту самую дверь, то лишь для того, чтобы пропустить стопочку с Нейлом Розенблюмом или помочь ему выкурить травку из вот этого мешочка.

– Хорошо, – сказал Джем. – Я понял.

– Он все понял. Ну хорошо, посмотрим. Очень на это надеюсь.

Нейл вынул из кармана джинсов какую-то купюру и вручил ее Джему. Улыбка фортуны.

– Возвращайся в пять, и мы выпьем. Попробуй раздобыть мне тоник, пару лаймов и немного «Океанских брызг». Что ты на это скажешь?

– Тоник, лаймы, «Океанские брызги», – повторил Джем. Скрывшись за дверью, он развернул купюру. В его руках лежали сто долларов.

В пять часов десять минут Джем ступил на террасу пятого номера с бумажным пакетом в руках, постучал и стал ждать. Нейл отворил дверь. Вид у него был заспанный, волосы растрепанные. Из одежды – рубашка и плавки, на этот раз он был без очков. Глаза покраснели. Немного растерянно он спросил:

– Да?

Джем протянул ему пакет:

– Я принес тоник и все, что вы просили…

– Ах да, точно. Господи, я заснул. Проходи, садись. Я собирался на пляж, но, видимо, не дошел. – Он поднял пакетик с травой. – Крутая штука.

Джем присел на краешек кровати. На кровати была вмятина – там, где спал Нейл.

– А ты не видел мои стекляшки? – спросил Нейл.

– Днем по крайней мере они были на вас.

Нейл протер глаза и засмеялся:

– Ах да, очки. Спасибо, что напомнил. Я имел в виду посуду. Под коктейль или мартини.

– Бокалы на холодильнике, – ответил Джем.

Нейл смешал напитки.

– Может, пройдем на террасу? – предложил он.

– Запросто.

Джема не оставляло странное чувство, будто он очутился на первом свидании. Он принял у Нейла клюквенный коктейль с водкой и, выйдя на террасу, уселся в шезлонг. Давненько ничего не пил. До сих пор хватало только на пиво в баре. Нейл – в очках – тоже сел в шезлонг. Какое же райское место! Вода, солнце, холодный коктейль и удивительно мягкий шезлонг. Хоть немного вкусить этой роскоши!

– Ну, Джем, рассказывай. Как ты попал на остров?

– Да просто взял и приехал, – поведал Джем. – Кто-то из колледжа мне рассказал. Вот я и решил чуток заработать.

– Так ты зарабатываешь? – удивился Нейл.

– Ну да, – ответил тот. Стодолларовая бумажка в глубине кармана согревала душу. – Наверное.

– А после Нантакета какие планы? – спросил Нейл.

– Рвану в Лос-Анджелес, – разоткровенничался Джем. – Хочу быть агентом.

Откинув назад растрепанную седую голову, Нейл засмеялся.

– Боже мой! Это нечто. Он хочет стать агентом. Поедет в Лос-Анджелес!.. Зарезал без ножа.

– А что тут такого? – насупился Джем. Он не любил, когда над ним смеялись.

– Поехать в Голливуд, чтобы открыть свой бизнес? Никто не ездит в Париж, чтобы стать писателем! Вчерашний день. Я скажу тебе, что будет дальше. Ты доберешься до Калифорнии и устроишься в турагентство или ресторан и будешь пахать до седьмого пота, пока не осатанеешь. И что потом?

– Что? – спросил Джем.

– Понятия не имею, – усмехнулся Нейл. – Вернешься на Восток? Подцепишь какую-нибудь ухоженную старушонку типа Николь Симпсон, и тебя порубит на куски ее бывший муж? Попадешь в секту и покончишь с собой в кругу единомышленников? Понятия не имею.

Джем осушил бокал.

– Еще будешь? – спросил гость.

Парень пожал плечами.

– Вы пригласили меня, чтоб высмеивать?

– Ой, – усмехнулся Нейл, – вы посмотрите, я задел его за живое. Ну прости, не хотел.

Он зашел в номер, а Джем остался сидеть на террасе и смотреть на воду. Очень скоро хозяин возник в дверях со свежими коктейлями.

– Знаешь, что я делал в твоем возрасте? Бродил с рюкзаком на плечах. Излазил Юго-Восточную Азию вдоль и поперек: Катманду, Бангкок, Кох-Самуи, Сингапур. Провел два месяца на Бали. Как думаешь, сколько стоит переночевать в гималайской чайной? Один пенни. Номер в Таиланде – четыре бакса за ночь, плюс рисовая лапша – лопай сколько влезет. Я месяц не мылся, а когда в зеркале себя увидел, то и не узнал сразу. Никогда в жизни не был так счастлив. А теперь? Ты в курсе, во сколько мне обходится этот номер – на всю азиатскую поездку ушло не в пример меньше. Да только сегодня я не счастливее, чем был на Кута-Бич, когда любовался закатом и пил индонезийское пиво. Вот она, правда жизни.

Джем посасывал кусочек льда.

– Мне слишком тяжело дались эти деньги, – сказал он, – чтобы угрохать их на путешествие.

– Угрохать?! – поразился Нейл. – Да ты приобретешь такое, что будет греть тебя до самой могилы. И не думай, что я толкаю товар – тебе мои турне не по карману. Просто пойми: надо путешествовать, пока молод. Увидеть своими глазами Тадж-Махал, Нил и отель «Раффлз».

– Мои родичи и Калифорнию-то не одобрят, – проговорил Джем. – А Тимбукту и подавно.

Нейл кинул на Джема взгляд поверх очков:

– Ты до сих пор отчитываешься перед родителями?

– Да просто не хотел бы их огорчать, – уточнил тот.

Солнце садилось за облачный вал.

– Мне пора, – произнес Джем.

– Пора ему! Ну ладно тогда, иди домой. Сваливай от старого пердуна, который забивает тебе голову дурацкими идеями.

На следующее утро Джем как ни в чем не бывало стоял на улице и поливал розы, как вдруг к нему подбежала Марибель, вся в поту.

– Обдай меня из шланга, – попросила она.

Джем оросил ее легким дождичком.

– Джем, я сейчас сварюсь! Реально. Полей меня как следует!

– Хорошо. – И Джем окатил ее мощной струей. Грудь, ноги, голый живот. Марибель повернулась, и он облил ей плечи, спину и задницу, и обливал, пока она не промокла насквозь, а у него в штанах не встало колом.

– А если я предложу тебе попутешествовать по Юго-Восточной Азии? Поедешь? – спросил он. – Остановимся в отеле «Раффлз».

С ее мокрых, собранных в хвостик волос капала вода.

– Ты милашка, – ответила она. – Спасибо за душ.

И побежала своей дорогой. Наверное, Марибель не собиралась его дразнить, но каждый раз, когда он ее видел, в душе у него успевала появиться надежда. Появлялась, чтобы сразу погибнуть. Та же история, что и с сестрой. Гвенни обедала со всеми, потом помогала матери помыть посуду, вытирала тарелки вафельным полотенцем и прятала в шкаф. А потом удалялась в ванную на втором этаже и запускала вытяжку. Вытяжка жутко шумела. «Я крашусь», – говорила она. Минут через десять она выходила, а из ванны приторно разило освежителем.

Джем подобрал шланг и вошел в вестибюль.

– Тебе сообщение, – бросила Лав. – Надо же, в кои-то веки у нас появился импозантный одинокий мужчина, и тот предпочитает проводить время в компании коридорного.

Она протянула Джему розовый листок, где было написано: «Развлекаешься? Н. Р.».

– Кстати, раз уж ты все равно к нему, для него тут два сообщения. Я телефон оборвала, а он так трубку и не поднял.

– Не хочет, чтобы ему передавали сообщения, – сказал Джем. – Но я захвачу, мне все равно.

Лав протянула Джему два листка, и тот сунул их в карман. Выскочив через боковую дверь, он прочел их. Не хорошо, конечно, совать нос в чужие дела, но уж очень хотелось побольше узнать о новом госте, прежде чем опять с ним выпивать. Первое послание гласило: «Звонила ваша подруга. 11.05 утра», и рядом – галочка в квадратике с надписью «Перезвонить». Другое сообщение было от доктора Кентона. Вероятно, доктор Кентон – это психиатр. Со времени своего приезда в Нантакет Джем успел уяснить, что все, кто живет в Нью-Йорке, посещают психиатра. А может, этот Кентон – клиент и хочет, чтобы Нейл отправил его в отпуск на Таити поиграть в гольф. Скомкав листки, Джем небрежно пихнул их в карман.

После работы Джем постучал в дверь номера пять. На этот раз Нейл не спал. Он забил косячок и вовсю дымил.

– Курнешь? – предложил Нейл.

– Пожалуй, – ответил Джем, устраиваясь в кожаном кресле. В этой комнате он прибирал уже раз двадцать, и его жутко манило кресло. Хотелось утонуть в нем, словно в гигантской руке. Джем подцепил самокрутку пальцами и затянулся. Подержал в себе дым, сколько мог, и передал косячок Нейлу.

– Не думал о путешествиях? – спросил тот. – Я-то как раз много размышлял после твоего ухода. Калифорния так Калифорния, только сначала попутешествуй вволю.

– А какое вам дело? – спросил Джем. – Не обижайтесь, но какая вам лично разница, поеду я или нет? Мне так и так ваши туры не по карману.

– Чисто по-человечески, – ответил Нейл. – Вот смотрю на тебя и думаю: ты ж совсем молодой, вся жизнь впереди. Ах, если бы начать все заново, я бы снова поехал. Это единственный поступок, о котором я ни разу не пожалел.

– То есть я должен поехать потому, что вы не жалеете? – проговорил Джем.

Нейл докурил косяк.

– Поверь, если решишься, будешь благодарить меня всю жизнь.

– А можно задать вам вопрос? – Джем подошел к комоду, превратившемуся в импровизированный бар, и плеснул себе водки.

– Валяй.

– Почему вы приехали сюда один? Уж наверняка не для того, чтобы коротать одинокие вечера. Иначе вы бы меня не приглашали.

– Почему один? Зачем приглашаю? Ха! – Нейл заложил руки за голову и, опрокинувшись на постель, продолжил, глядя в потолок: – У меня проблемы. Немного по мелочи и одна крупная. Я приехал сюда, чтобы все обдумать. Временами обдумывать надо в одиночестве, хотя случается, нужно мнение человека со стороны. Мы с тобой – чужие. Ты не обязан здесь сидеть и закладывать за воротник, но все равно согласился. Может, потому что тебе хочется получить еще сто долларов на чай. А может, из чистого альтруизма. Я не знаю, почему ты здесь. Я пригласил тебя, поскольку мне нужна третья сторона. Незаинтересованная. Чувствуешь разницу между незаинтересованностью и безразличием?

Джем покачал головой:

– Я ведь заинтересован.

– Заинтересован он, ишь. Ну ладно, положим. Как думаешь, есть у меня жена?

– Нет. – Джем вспомнил про мятую бумажку, которая лежала в кармане. Подружка. Самое время достать это сообщение и показать его Нейлу.

– С чего вдруг?

– Вы не их тех, кто женится, – ответил Джем. – Сразу видно, вольная птица.

– Я и не женат, – подтвердил Нейл. – В Нью-Йорке у меня женщина. Я с ней живу. Ее зовут Дезайри, «желанная». Если по моей жизни поставить спектакль, он будет называться «Подружка по имени Желание». Ох ты! – Его слегка качнуло, когда он поднялся, чтобы налить еще выпивки. – У нас ребенок. Девочка.

– Очень мило, – ответил Джем. И засмеялся, хотя в этом не было ничего смешного.

– Дезайри не еврейка и не хочет обращаться в веру. Это значит, что наша дочь, мой единственный ребенок, не будет воспитываться по еврейским канонам.

– И это – та самая, «большая» беда? – спросил Джем.

– Нет, эта – маленькая, – ответил Нейл. – Еще есть одна проблемка. Не могу решить, брать ли мне Дезайри в жены. Я ее, конечно, желаю, а вот люблю ли?… Люблю ли я ее настолько, чтобы сделать своей женой? Или я женюсь лишь ради дочурки?

Джем слушал вполуха. Мысли путались, он не мог связать двух слов. Из головы не выходила встреча с Марибель.

«Ты милашка». Внезапно его осенило, что она пришла на парковку и ушла, так и не повидавшись с Маком.

– Я люблю женщину по имени Марибель, – признался Джем. – Люблю ее так, что сил нет. А она помолвлена с другим. И этот другой, блин, мой начальник.

– Точно любишь? – спросил Нейл. – Ты вспоминаешь о ней первым делом, когда просыпаешься с утра?

– Даже раньше, чем первым, – сказал Джем. – Мы с ней встречались две недели. Я ее целовал, держал за руку. Видел грудь. – Он откинул голову на подголовник. – Она будто внутрь меня просочилась.

– Я, пожалуй, еще курну, – пробормотал Нейл. Нашел какую-то радиостанцию с джазом и добавил: – А я первым делом, когда просыпаюсь, думаю о Непале. Есть там у меня любимое место – Пангебош, в Гималаях. Это мир и покой, чувак. Наверное, так выглядит рай. – Нейл свернул самокрутку, раскурил. В Джема больше не лезло, он отмахнулся. – А потом я думаю о моей маленькой Зой. – Он выдохнул. – Никого нет лучше ее. Мне сорок два года, с бабьим племенем проблем хватало. И вдруг я оказался отцом ребенка женского пола. Наконец-то появилась на свет та, кто любит меня просто так, ни за что. Это потрясающе. – Нейл снова затянулся. У Джема от одного его вида затуманилось в голове. – Ну и, пожалуй, дальше идет Дезайри. В третью или четвертую очередь. Если ты нашел женщину, которая приходит тебе с утра на ум первым делом, хватай ее и не отпускай.

– Да пробовал я, – скривился Джем.

– А ты пытался ее игнорировать? Действует безотказно.

– Я не могу ее игнорировать, – буркнул Джем. – Это вообще нереально.

– Попробуй! – настаивал Нейл. – Если хочешь ее добиться, ты должен от нее отстать.

– Она сама хочет, чтобы я от нее отстал. Потому что у нее есть жених. И кольцо с бриллиантом.

– Жених! – усмехнулся Нейл. – Подумаешь, велика беда! Да помолвки сплошь и рядом разрывают, а кольца возвращают.

– Этого не случится, – пробормотал Джем.

– Прекрати ее замечать, – упорствовал Нейл. – Вот прямо сейчас и начнем. – Он нежно вдавил самокрутку в подошву вьетнамки. – Пошли.

Пока они топали свою милю до города, у Нейла созрел замечательный план: заходить в каждый бар от самой гавани. И понеслось! Пиво в «Канатоходце», ром с ананасовым соком на Стрейт-Уорф, «замороженный процент» в «Бамбуковом баре», «пьяная клюква» в баре «Вагон-ресторан». Нейл захватил с собой «мыльницу» и щелкался с Джемом в каждом баре. Он просто поворачивал к себе камеру и нажимал на спуск. Джем сто раз пожалел, что не догадался переодеться и ходил в своей клоунской спецодежде.

Когда они вышли из «Вагона-ресторана», уже стемнело. Джем успел рассказать Нейлу об оплошности с мистером Джи и поделиться туалетной историей мистера Финни. У него не было в запасе забавных рассказов, если не считать случай с миссис Уорли, который лишь теперь, после пятого бокала, начал приобретать анекдотичный привкус. Джем рассказал Нейлу про несчастную старушку и том чудовищном миге, когда он открыл дверь в туалет и обнаружил ее там со спущенными трусами. Они ржали до упаду, до икоты.

– Надо пожевать, – решил Нейл.

В «Лангедоке» приятели заказали стейки, и лишь когда подали еду, Джема вдруг осенило, что за все это время он почти не думал о Марибель.

– Я скажу тебе, как поступить с Дезайри, – заявил Джем. Он был так пьян, что не представлял, как продолжит речь. Похоже, он собрался поучать Нейла Розенблюма по женской части, хотя сам в этом вопросе был абсолютным нулем. – Ты просто попроси ее вежливо, чтобы растила Зой по иудейским законам, а если откажется, тогда сам ее воспитай.

– Я не могу, – ответил Нейл. – У нас мать должна быть еврейкой. Иначе никак.

– Ах, – проронил Джем. – Ну вот…

– Да уж, – согласился Нейл. – Я бы очень хотел, чтобы все утряслось. Спокойнее жить, когда знаешь, что с детьми все в порядке.

Лицо его вмиг посерьезнело, и Джему показалось, что вечер, который так мило начинался, вот-вот закончится. Но Нейл вдруг воспрянул духом и улыбнулся:

– Давай, что ль, потанцуем.

На Водной улице они поймали такси и направились в «Музу», темный прокуренный клуб, где играли живую музыку. Едва ступив на порог, Джем заметил группку своих ровесниц. Нейл подтолкнул его локтем.

– Не робей, вперед, – сказал он. – Прощай, Марибель.

Девушки уставились на Джема. Он выбрал самую симпатичную – брюнетку в бейсболке козырьком назад, в белой мужской футболке, джинсах и сандалиях «Биркенсток» – и подошел к ней.

– Мне нужен стакан воды. А тебе? Купить воды?

– Я пью «Роллинг-рок», – проговорила она, показав свою бутылку.

– А мне нужно воды, – пробормотал Джем. – Во рту пересохло.

Девушка кисло улыбнулась, глотнула пива и прошептала что-то подружке – наверное: спаси! Нейл заговорил с двумя блондинками в черных очках. А может, у Джема просто двоилось в глазах. Тот облокотился на барную стойку, помахивая двадцаткой, взял три пива и вручил блондинкам по бокалу. Как видно, девушек было действительно две. Джему вдруг стало одиноко, и он положил руку на плечо блондинке.

– Как тебя звать? – спросил он.

– Ди-Ди, – ответила та.

– А я Джем. Хочешь потанцевать?

– Нет, я здесь, чтобы сидеть и разговаривать.

Джем потупил взгляд и увидел свои ботинки. Они были жутко изгажены. Страшно было представить, что теперь подумают на работе.

Ди-Ди поставила пиво на стойку.

– Шутка! Потанцуем, конечно.

Они стали проталкиваться сквозь толпу. Играли что-то сентиментальное, без слов. Так даже лучше – у Джема был перебор с ощущениями. Столько вокруг народу! Он протиснулся поближе к Ди-Ди и стал двигать руками и ногами. Ему казалось, что он танцует. И вот уже рядом Нейл со своими блондинками, тоже танцуют. На ходу щелкнул на «мыльницу» Джема с подружкой.

«Прощай, Марибель», – подумал Джем. Больше всего на свете ему хотелось бы выскочить из бара и очутиться у Марибель. Просто взглянуть на нее.

– Мне пора, я ухожу! – крикнул он на ухо Ди-Ди и побрел, пошатываясь, по танцполу. Вывалился на парковку, где царила толчея, где курили, сгорбившись, люди и болтали о чем-то заплетающимися языками. Через дорогу дежурил полицейский автомобиль.

«Не делай глупостей», – приказал себе Джем. Нашарил в кармане шортов десять баксов. Вполне хватит, чтобы доехать до Марибель – или домой. Что-то одно.

Перед входом сидел в заведенной машине таксист из «Атлантик-кэб». Он курил сигарету и почитывал газету.

– Я с ней увижусь, и не отговаривай, – сказал Джем водителю. – Фазан-стрит, девяносто пять.

– Не буду тебе мешать, чувак, – ответил водитель. – Садись. – И ткнулся носом в рацию. – Отъехал от «Музы», Фазан-стрит, девяносто пять. Один пассажир.

– Двое.

Джем обернулся. Рядом стоял Нейл.

– Два пассажира, – поправился водила. – Поехали.

Они забрались в машину, и такси вырулило с парковки.

– А что не так с девушкой в бейсболке? – спросил Нейл.

Джем откинулся на сиденье.

– Я решил повидаться с Марибель. Мне очень надо, чувак.

– Немедленно выбрось это из головы! – отрезал Нейл и передал водителю деньги. – Отвезите нас, пожалуйста, в «Пляжный клуб Нантакета».

– Нет, мы едем к Марибель, – пробормотал Джем. Его мутило. – Остановите, пожалуйста! – вдруг взвизгнул он.

Наверное, в его голосе уже клокотала рвота, потому что водитель отреагировал молниеносно.

– Остановка.

Джема вырвало прямо на обочину.

– Ну, получше, старина? – спросил Нейл, похлопав парня по спине.

– И так каждую ночь, – посетовал водитель. – Это еще ничего, уж поверьте. Вчера тут одна телка мне весь затылок жратвой залила.

Нейл втянул Джема обратно в такси.

– Нельзя тебе в таком виде к ней. Я отвезу тебя в клуб. Искупнемся. Охладишь свой пыл.

– Ладно, – ответил Джем. Во рту было кисло, все слиплось. Хотелось воды.

Джем разделся до плавок и медленно зашел в прохладу Нантакетского пролива. Жаль, попить нельзя. Как там поется? «Жил отважный капитан…» Он нырнул, и вода сомкнулась над головой, словно по волшебству озаряясь бледной зеленью, как будто вокруг тела появилась аура.

– Фосфоресценция, – сообщил Нейл, зашедший в воду вслед за Джемом. – В воде живут особые микроорганизмы. Когда мы их тревожим, они начинают светиться. Неподалеку от побережья Пуэрто-Рико отличная фосфоресценция. Я каждый год отправляю туда сотни желающих увидеть ее собственными глазами.

Джем перевернулся на спину и устремил взгляд на небо, звезды и луну. Желудок успокоился, плечи расслабились. Все будет хорошо, подумал он и представил, что было бы, если бы он заявился в этот полночный час к Марибель. Стучал бы в дверь, перебудил бы всех в доме. Понес бы какую-нибудь слюнтяйскую чушь, а врезав Маку, в одночасье лишился бы работы. И в завершение вечера, дамы и господа, эффектно залил бы ступени содержимым желудка.

Нейл водил под водой руками, словно плавниками, и смотрел, как они светятся.

– Спасибо, что привел меня сюда, – проговорил Джем. – Не дал мне опозориться.

– Ну не знаю, не знаю, – ответил Нейл. Он исчез под водой и вынырнул чуть ближе к Джему. С мокрыми волосами и без очков он был совсем на себя не похож. – Ты бросил на произвол судьбы симпатичную девушку на танцплощадке и облевал Проспект-стрит.

– Зато ты не позволил мне заявиться к Марибель. Спасибо.

– Ты ее любишь, – покачал головой Нейл. – А настоящая любовь всегда побеждает. Ты скажешь, что это чушь, но так уж вышло, что я верю: она будет твоей.

– Ты просто обкурился, – бросил Джем.

Нейл поплыл на спине.

– Травку дал мне врач.

– Врач? – не понял Джем.

– У меня рак поджелудочной железы, – признался Нейл. – Я умираю.

С таким спокойствием этот человек мог бы заявить, что он вегетарианец или пацифист: его слова были исполнены глубокой веры.

Джем озяб, его трясло. На одном дыхании он доплыл до берега. Выполз на песок и чем-то острым поранил палец. Потекла кровь.

– Я порезался, – тихо проговорил он. На глаза навернулись слезы. Его охватила непостижимая печаль, и очень захотелось пить. Он подцепил каплю крови с пальца и попробовал на вкус. Сладковатая. Какая мерзость – пробовать собственную кровь. Он взглянул в сторону моря. Нейл плыл на спине.

– Да пошел ты! – крикнул Джем. – Хватит издеваться!

Он орал в полный голос, но ему было уже все равно.

Плевать, если он перебудит весь отель.

– Пошел ты со своими шуточками!

Внезапный всплеск – и вот уже Нейл сидит рядом на берегу. Он действительно был худым, но не казался больным. Он вообще не был похож на умирающего.

– Я не шутил и не пудрил тебе мозги.

Джем сердито отер слезы. С чего ему плакать? Что за чушь? Он лишь вчера познакомился с этим типом. Едва его знает. Ну, умирает он, что с того? Все мы когда-то умрем, рано или поздно, никто от этого не застрахован. И Джем умрет, и Марибель, и Мак, и девушка, которую он бросил в «Музе», и таксист, и родители, и Гвенни, и мистер Джи, и миссис Уорли. Все. Так с чего слезы? Может, он понял, как прекрасна жизнь? Да, пусть он терзался насчет Марибель, все равно жизнь прекрасна, и сладко страдать, хотеть, бороться. Прекрасно вот так напиться и опустошить желудок на придорожной обочине. Здорово окунуться в прохладную воду и видеть, как она сверкает и искрится вокруг.

– Так вот какая твоя главная беда? – спросил Джем. – Уж лучше пусть это будет она, потому что, если у тебя есть проблемы пострашнее, я предпочел бы о них не знать.

– Да, это она.

– Ну ладно тогда, – вздохнул Джем. Зарыл раненый палец в песок и потянулся за белой рубашкой. Натянул ее через голову. Ткань пахла куревом. Нашел шорты. – Тебе передали два сообщения, но я не стал говорить, ведь ты сам так распорядился. Одно было от доктора Кентона. Как видно, зря я не рассказал.

– Нет, ты лишь выполнил мою просьбу. Доктор Кентон хотел сообщить мне, что улучшения нет.

– Кто знает, – буркнул Джем.

– Я знаю, – проговорил Нейл. – Ну а еще одно от кого?

– От Дезайри.

– А, подружка, полная желаний. Наверное, она будет второй.

– О, боже. Только не говори, что я – единственный, кто знает.

– Ну, еще доктор Кентон.

Джему хотелось выпить залпом стакан ледяной воды.

– А почему я?

– А ты кому-нибудь еще рассказывал про свои чувства к Марибель?

– Только ей, больше никому, – ответил Джем.

– Ну, так почему я?

– Под руку подвернулся, – пожал плечами Джем.

– То-то и оно.

Джем умолк и сидел тихо, глядя, как волны мягко накатывают на берег. Огни в отеле уже погасли. Тайни давным-давно ушла домой. Он попытался представить Нейла мертвым: как его кладут в гроб и опускают в яму или сжигают в крематории – и не смог. Нейл уедет из отеля, и Джем его больше никогда не увидит. Но ведь это происходило и с другими гостями. Какое-то время они общались с ним, а потом уезжали, чтобы вернуться или не вернуться на следующее лето – не важно, Джема все равно здесь уже не будет. Вот что самое грустное в такой работе: никто не приезжает, чтобы остаться. Каково Маку с Вансом – год за годом знакомиться с людьми и провожать их, зная, что скорее всего, больше никогда с ними не увидятся?

– Я думаю, тебе надо жениться на Дезайри, – заявил Джем. – Ради дочки. Может, когда она узнает про твою… болезнь, то обратится в иудаизм.

– Может, – сказал Нейл. – Скоро выяснится.

«Скоро. Что для него значит «скоро»? – подумал Джем.

Сколько времени ему отпущено? Месяцы? Недели? Опять потекли слезы, и Джем не стал их вытирать.

– Ты правда считаешь, что Марибель будет моей?

– Не-а, – проговорил Нейл. – Или да. Не знаю.

Джем откинулся на песок.

– Мне надо домой, – сказал он. Гадко было бросать сейчас Нейла, но ему обязательно нужно вернуться в свой крошечный съемный угол, попить воды. Он кое-как поднялся. Нейл тоже встал, и они посмотрели друг на друга сквозь темноту. А потом, словно только теперь они встретились впервые, Нейл протянул Джему руку, и тот ее пожал.

На следующее утро Джем шел на работу и радовался: «Я – живой». Он может переставлять ноги, размахивать руками, слышит собственный голос: «Привет! Я – живой». Он обработал порез мазью, залепил пластырем. Палец пульсировал при ходьбе. «Живой».

Джем был готов к тому, что Нейл уедет раньше, чем он доберется до отеля. И где-то в глубине души теплилась надежда, что Нейл просто исчезнет, растворится в ночи. Джем искал его взглядом за завтраком, но тот не появился. Потом его увлекли повседневные дела, он расстилал номера, подметал ракушки на парковке, пытался соскоблить с ботинок барный нагар. Купил в автомате две бутылочки «гейторейда» и выпил их одним махом, надеясь, что это облегчит похмелье. Съел оставшийся с завтрака бублик со сливочным сыром, а потом как бы невзначай спросил Лав: «Не знаешь, Нейл Розенблюм уже съехал?»

– Нет. – Лав заглянула в блокнот со своей фирменной важностью, словно искала нужную ссылку в Библии. – Он уезжает завтра. Мог бы и сам узнать, ведь ты с ним дружишь. Я вижу, вы неплохо вчера прошвырнулись.

– Не то слово, – пробормотал Джем.

В полдень Джем постучался в номер Розенблюма, однако тот не ответил. Джем стал осматривать пляж, но и там приятеля не оказалось. Может, поехал в город или еще не вылез из постели. Джем вернулся к конторке портье.

– Ты уверена, что Нейл Розенблюм не съехал? – обратился он к Лав. – Горничные прибирались в номере? Вещи на месте?

– Да здесь он, – ответила та. – Только что видела его на парковке.

Джем поспешил к дверям и выглянул на парковку. Нейл стоял между «Мерседесом» и «Рейндж-Ровером», болтая с какой-то блондинкой. Наверное, с той, из «Музы». Джем направился к ним, к своему ужасу, узнавая в девушке Марибель. Джем засомневался. Первой мыслью было сбежать, но Марибель уже успела его заметить и приветливо махала рукой. Джем неуверенно приблизился. Что там ей несет Нейл? Влезет в чужие отношения, а там – хоть трава не расти. Думает, если он при смерти, так ему теперь все позволено.

– А вот и наш герой, собственной персоной, – проворковала Марибель. Джем кисло улыбнулся. – Мистер Розенблюм как раз рассказывал мне, что собирается вложить деньги в твое калифорнийское предприятие. Говорит, ты подаешь большие надежды.

Нейл задумчиво теребил очки.

– Ну и везет же некоторым. Что за лето! – улыбнулась Марибель. – Сначала Маку предложили работу в «Техасских рейнджерах», а теперь и ты начинаешь собственный бизнес в Калифорнии. Ты разве не рад?

Нейл похлопал его по спине:

– А уж я-то как рад. Такие люди встречаются раз в жизни.

Марибель зарделась и участливо закивала:

– Ваша правда.

– Эх, кто застолбит паренька, тому крупно повезет, – нахваливал Нейл. Взглянув на Марибель, он добавил: – Вы бы видели, как вчера в баре за ним девицы увивались.

Джем сосредоточенно разглядывал тротуар.

– Никто за мной не увивался.

– Да ну, не скромничай, – сказала Марибель. Джем поднял глаза и позволил себе на пару секунд задержать на ней взгляд. На Марибель были отглаженные льняные брючки и белый трикотажный топ. Она сделала педикюр; серебристый лак поблескивал на солнце, и ногти казались кусочками прозрачной слюды.

– Ты с работы? – поинтересовался Джем.

– Вообще-то, – замялась она, – я хотела пригласить тебя куда-нибудь прошвырнуться в обед.

– Меня? – переспросил Джем. – А как же Мак?

– У него дел невпроворот, сейчас ведь август. Так ты пойдешь?

– Но у нас на обед большие планы, – вмешался Нейл. – Там две дамочки в городе ждут нас. Ну, я вам рассказывал о них.

Джем прожигал Нейла взглядом: «Замолчи! Что ты несешь! Она меня пригласила!»

С лица Марибель сползла улыбка.

– Так у вас встреча?

– Ничего подобного! – возмутился Джем. – У меня точно нет.

– Встреча как раз у тебя, – возразил Нейл. – Ты думаешь, эти девицы из-за меня всполошились, из-за старого перца? Если ты не придешь, они знаешь как расстроятся?

– Тогда лучше иди. – Марибель кинула на Джема жаркий взгляд, и тот чуть не растекся по тротуару. «Я люблю тебя, Марибель! – беззвучно воззвал он к ней. – Люблю!» Она уже собиралась уйти, но вдруг обернулась, сказав напоследок: – Увидимся позже. Приятно было познакомиться, мистер Розенблюм.

– Взаимно, – ответил Нейл и, положив Джему руку на плечи, направился с ним к парадной. – Я знаю, тебе больно, старина, но потерпи ради собственного же блага. Ты видел, как она изменилась в лице, услышав про твое свидание? Поверь мне на слово – ревность я чую за версту.

– Ну и скотина же ты, – буркнул Джем. – Я бы пошел с ней обедать.

– А пойдешь со мной, – добавил Нейл. – Наше с тобой время ограничено, а с Марибель у вас целая жизнь впереди.

– И эти разговоры про инвестиции в мой «бизнес»… – пробормотал Джем. – Наговорил ей кучу вранья.

– Ну, слушай, – ответил Нейл. – Я просто хотел помочь.

– Не надо мне так помогать.

– Может, зайдем ко мне, пропустим по стаканчику?

– Ты же видишь, я на работе.

– Да ладно, – подначивал Нейл. – Тебе не полагается перерыв?

– Я мог бы взять перерыв и пообедать с Марибель, – с укором заметил Джем. – Но ты все испортил.

– Надеюсь, я доживу до того момента, когда ты захочешь сказать мне спасибо, – проговорил Нейл.

В тот же вечер Нейл позвонил Дезайри и сделал ей предложение. Джем в это время сидел на террасе, и до него доносились радостные визги, проделавшие путь аж из самого Нью-Йорка. Нейл отстранил трубку от уха.

– Она сказала «да», – прошептал он.

Джем не мог испытывать к Дезайри ничего, кроме жалости, потому что ее радость скоро сменится отчаянием и страхом. Была какая-то несправедливость в том, что Джем знает, что ей уготовано, а она еще – ни сном ни духом.

Мысль о водке была противна, Нейл тоже не пил. Он курил траву. Трава превращала боль в фоновую музыку. А без нее, сказал он, боль напоминает чувака с кирпичом, который ломится во входную дверь.

На ужин они заказали омаров, печеный картофель и кукурузу с капустным салатом. Джем пробовал омара в первый и, наверное, последний раз – его не покидали мысли о смертниках и последней трапезе приговоренного. Накрыли на письменном столе и ели, любуясь заходящим солнцем. Было так вкусно и так красиво, словно уже наступил конец света.

– Завтра я надену костюм, – сообщил Нейл. – Женюсь, заведу трастовый фонд на имя дочери и полечу умирать в Непал.

– В Непал?

– А когда станет совсем невмоготу, подамся в Пангбоче. Сниму койку в чайном домике и буду ждать конца. Потом непальцы меня кремируют и развеют пепел в горах.

Джем оторвал у омара клешни.

– Знаешь, что меня бесит?

– Что? – Нейл ткнул вилкой картофелину. – Нам не дали сметаны.

– Ты уступил, лапки кверху. Вот это мерзко. Тебе на всех наплевать, да? На дочь, на Дезайри. На меня, в конце концов. Если бы ты хоть чуточку о нас думал, то не сдался бы.

Не поднимая глаз от тарелки, Нейл тихо заговорил:

– Джем, у меня рак. Метастазы. Это уже не вопрос выбора. Так-то, старичок.

Внезапно Джем резко встал, не замечая, что растаявшее масло капало ему на ногу.

– Ты принял тот факт, что умрешь, и смирился. Тебе наплевать. А что, если остальным не наплевать? Нам не наплевать!

– Да ты присядь. Ешь омара, – сказал Нейл. – Давай еще выпьем. Я, в конце концов, женюсь. Выпьем за это!

Джем бросился в номер. На кровати лежал открытый чемодан, рядом – аккуратно расправленный костюм Нейла. Просто костюм, как оболочка человека. Джем схватил бутылку водки, хлебнул из горла. Оторвался, разинув рот – глотку обожгло, будто углей наглотался. «А вот я не сдамся, – подумал Джем. – Буду бороться за Марибель до конца», – и рухнул в кожаное кресло.

Через какое-то время в комнату зашел Нейл. Отодвинул костюм и присел на кровать. Снял очки, подышал на стекла, протер их краем рубашки и нацепил на нос. Что-то изменилось в его лице, будто поколебалась былая уверенность.

– И что же мне делать, по-твоему? – спросил Нейл.

– Попытайся выжить, – ответил Джем.

– Выжить, – пробормотал Нейл, как будто раньше это не приходило ему в голову. – Выжить.

На следующий день Джем совсем расхворался. С утра ему снилась Марибель, но, проснувшись, он вспомнил про Нейла, и его охватила глубокая печаль. Он с трудом вылез из кровати. В девять Нейл должен был улететь; во что бы то ни стало надо успеть с ним попрощаться.

Джем надел красные шорты, последнюю чистую рубашку, заляпанные туфли и вышел из дома. Ему нравилось ходить до работы пешком, брести по тенистой улице Свободы, мимо ухоженных домов с кустами смородины, на ходу обрывая спелые ягоды. Обычно, шагая по Булыжной улице, он раздумывал, что интересного подкинет ему этот день: что-нибудь вкусненькое на завтрак или неожиданную встречу с Марибель? Однако сегодня все его мысли занимал Нейл, с которым они за какие-то три дня успели накрепко сдружиться.

Ему оставалось свернуть на Норт-Бич-роуд и пройти шагов сто пешком, как вдруг где-то рядом раздался гудок, и из окна проезжающей машины высунулся Нейл.

– Стой! – крикнул Джем. – Подожди!

Нейл сложил руки рупором и прокричал:

– Я поехал, старик!

Его галстук трепетал на ветру, словно делая взмахи на прощание, и такси скрылось за поворотом. Вот и все.

Джем стоял как вкопанный. Кричали чайки. Норт-Бич-роуд была тиха и безлюдна. «Все кончено. Он уехал». Казалось, сейчас в любую минуту накатит опустошенность и раздавит его. Он шел вперед, медленно переставляя ноги, и ждал, ждал страшного чувства. Мелькнула шальная мысль взять такси и махнуть в аэропорт, чтобы как следует попрощаться, или попросить у Мака машину, но вокруг было тихо и солнечно, кричали чайки. Нейл уехал, и отчего-то вдруг на душе стало спокойно.

На стойке Джема ждало письмо.

– Такой симпатичный мужчина, – проворковала Лав. – Костюм ему очень к лицу. Он ведь, кажется, не женат?

– У него есть невеста, – ответил Джем. Поднял конверт и посмотрел на свет. Определенно, денег там не было. Наверное, записка. Джем представил Нейла в деловом костюме: вот он сидит в самолете, мчится в Нью-Йорк, чтобы жениться на Дезайри и уладить дела в пользу дочери. И любая записка, которая могла омрачить эту светлую радость, была бы сейчас очень некстати.

Слопав пару ягодных кексов и шоколадный пончик, Джем опустил конверт в корзину, припорошив кучей грязных салфеток, банановой кожуры и недоеденных хлебных тостов, чтобы уж точно не захотелось туда лезть и копаться. С его точки зрения, это было очень по-мужски – избавиться от письма. Вот женщина никогда бы не выбросила конверт, не полюбопытствовав сначала, что внутри.

В конце смены, перед самым уходом Джем встретил Марибель. Она была одета, как в тот раз, на пляже Миакомет: желтый верх от купальника и джинсовые шорты. Джем как раз поливал цветы на террасе, когда к нему приблизилась Марибель в сланцах, с мокрым полотенцем чрез плечо.

– Сегодня не день, а просто перебор радостей, – сказала она. – Как солнце-то палит. Ну, как прошло свидание?

«Не было никакого свидания, Нейл все выдумал», – чуть не сорвалось с языка, однако Джем сдержался. Это будет предательством по отношению к другу.

– Отлично, – ответил он.

– Н-да? – протянула Марибель. Джем внимательно на нее посмотрел – есть ли что-то похожее на ревность? – Мистер Розенблюм был так мил. А он все еще здесь?

– Сегодня уехал.

– Ты ему, похоже, действительно понравился, – сказала Марибель. – Он в тебя верит.

Джем прекратил поливать цветы и взглянул на нее:

– Да, я понравился ему, и он верит в меня.

– Что-то случилось, Джем?

– В каком смысле?

– Какой-то ты странный. Как будто расстроен. Что-то произошло?

– Кстати, да, – задумчиво проронил он. – Пока не знаю.

Опустив на пол лейку, Джем прошел мимо нее в фойе, завернул на кухню. Затаив дух, принялся рыться в мусорке. И наконец выудил конверт, перепачканный кофе и клубничным джемом.

Внутри лежал чек на пятнадцать тысяч долларов и два билета в один конец на рейс Нантакет – Лос-Анджелес в подарок от «Розенблюм тревелз». Приложенная к чеку записка гласила: «Добейся ее. Н. Р.».

Глава 8 Летний зной

14 августа (не отправлено)

Уважаемый С. Б. Т.!

Я уведомил власти о ваших навязчивых преследованиях. Все письма я сохранил. Их содержимое наводит на мысль, что вы следите за мной, преследуете меня и подсматриваете за жизнью отеля. Полиция очень скоро установит вашу личность и положит конец беспардонным домогательствам.

Билл Эллиотт.

15 августа (отправлено)

Уважаемый С. Б. Т.!

Вы любите поэзию?

Билл Эллиотт.

В середине августа Нантакет накрыла жара, какой не могла припомнить даже Лейси Гарднер, а ведь она провела на острове чуть меньше века. Вообще-то местных обитателей спасал морской бриз, и, когда в Бостоне или Нью-Йорке температура подскакивала до девяноста по Фаренгейту, остров по-прежнему нежился в комфортных семидесяти семи. Лишь однажды, в далеком семьдесят пятом, в день, который островитяне прозвали «парной субботой», столбик термометра перевалил за сто. В тот день Лейси с Максимилианом никуда не пошли, а сидели, врубив вентилятор, и играли в карты в гостевой спальне своего дома на Клифф-роуд, потому что только эта комната оставалась в тени большую часть дня. Они выдули три кувшина лимонада, а ближе к четырем принялись за «Маунт гай» с тоником, кидая в бокалы пригоршни льда. Это было похоже на отпуск. Запершись в необжитой комнате, супруги метали тузов и королев на казенное стеганое одеяло. Когда стемнело, натянули купальные костюмы и пошли на Степс-Бич искупнуться перед сном. Тайком пробирались к пляжу, точно подростки, хотя на ту пору оба были уже в годах: спускаясь к песку по ступеням, они крепко держались за поручни.

Оказалось, что на пляже тьма-тьмущая народу, как средь бела дня. Берег пестрел полотенцами и одеялами, и в лунном свете мужчины с бакенбардами держали за руки полураздетых девиц. По радио «Битлз» пели свою коронную «Вилась дорожка длинная»[5]. Кто-то захватил с собой корзинки с провиантом: копченые колбаски, сыр, куриный салат и холодное пиво. Макс с Лейси ели, пили, плескались в воде, как будто сбросив лет сорок. Максимилиан впервые при Лейси курил марихуану на пару с человеком по имени Кедр. Она смотрела на веселящуюся молодежь, мелькающую в жаркой ночи, и оплакивала свою бездетную участь. На обратном пути ей вздумалось поговорить об этом с Максом. Близилась полночь: «парная суббота» плавно переходила в «банное воскресенье».

– Максимилиан, у тебя не бывает такого, чтобы ты пожалел о детях? – спросила Лейси.

Тот смолчал. Наверное, его мысли спутала марихуана, а может, он с былым упрямством гнул прежнюю линию на этот счет, упорно не желая признать своей неправоты.

Этот август превзошел все другие. На солнце было как в раскаленной жаровне, в тени – духотища. Флаг на въезде в «Пляжный клуб» обвис, как несвежий нейлоновый носок. В первую ночь зноя Лейси металась в кровати, скидывая с себя простыни и без конца переворачивая подушку. Наконец, схватив лампу, она пробралась к кондиционеру и врубила его на полную мощность. Это помогло кое-как перекантоваться до рассвета, однако потом наступило утро, и, когда пожилая дама решилась выбраться в коридор, ее чуть не стошнило. Там висел тяжкий дух общественной моечной. Она распахнула все окна и включила старенькие вентиляторы, притворив дверь в спальню.

Если станет совсем невмоготу, заляжет в постель с детективом в руках и не высунется до вечера.

Мак появился в обычное время. Вместо привычного кофе он прихватил баночку ледяной кока-колы.

– Да будет благословен Мак Питерсен, – изрекла Лейси.

Столбик термометра неуклонно тянулся к восьмидесяти трем, у Мака взмокли волосы за ушами, и пахло от него как от человека, который весь день тягал шпалы.

– Уже восемьдесят два, – сообщил он. – По радио сказали, к десяти утра перевалит за девяносто.

Кока-кола была прохладной и шипучей, от нее щипало небо и слезились глаза. Лейси закашлялась.

– Будь осторожна, стоит такая жара, – предостерег Мак. – Пообещай, что не станешь переутомляться.

– Потому что в такую погоду не ровен час и коньки отбросить такой старушке? – подначила его Лейси. – Не бойся, наши не сдаются. Бывали и худшие времена. Хотя на всякий случай я удаляюсь в спальню, там не в пример прохладнее. Постучись ближе к вечеру меня проверить, жива я или нет. Только сразу не входи, а то вдруг я буду неодета.

Мак засмеялся и ушел, махнув на прощание, а Лейси отпила кока-колы.

– Вот уедешь ты, – вслух сказал она. – И некому будет обо мне позаботиться.

Это прозвучало на удивление жалобно, Лейси и самой стало противно. Но с фактами не поспоришь. Что она будет делать, когда симпатичный посланник Максимилиана ее оставит? Может, на его место явится кто-нибудь другой? Или тогда подойдет и ее срок уходить, и она не станет больше коротать время с заменами, а присоединится к Максимилиану, где бы он ни находился?… При мысли о том, что где-то там ее дожидается любимый, страх перед смертью отступил.

Мак и Марибель спали нагими под тонкой простыней. Марибель приготовила холодный ужин. Перченый суп с огурцами, салат «Цезарь» и дынные шарики. Она мысленно проговаривала «прохладные» слова: «Серебро, стакан, мята, тень. Зеленый, синий, питье, бокал, лед, ложе изо льда, заснеженный мир». Выудила с библиотечной полки книжку Фицджеральда «Ледяной дворец», за ней – «Снега Килиманджаро» Хемингуэя, «Холодные зимние сцены» Энн Битти, «Снег на кедрах» Дэвида Гутерсона и даже «Ледяной урожай» Ричарда Руссо. Сложила стопочкой на столе и смотрела на них время от времени, прокручивая в голове зимние названия.

Без ссор теперь не проходило и дня. Из-за жары и тех странностей, что творились с гостями и персоналом, Мак замкнулся. Он приходил домой, съедал то, что ставила перед ним Марибель, и оседал перед телевизором. Если они о чем и разговаривали, то в основном огрызаясь.

Мак больше не вспоминал о своем намерении жениться. Они не говорили о свадьбе, не строили планы. Теперь уже Марибель всерьез опасалась примкнуть к числу невест, которые ждут свадьбы по пятнадцать лет. И вот однажды вечером она решила поставить вопрос ребром:

– Мы будем устраивать свадьбу осенью? Потому что, если да, то надо уже потихоньку готовиться.

– Я не знаю, – ответил он, вперив взгляд в бейсбольное табло. – У меня башка не варит.

– То есть как это? – вырвалось у нее. – Я же не про чепуху какую-нибудь спросила, а про нашу свадьбу.

– Сил нет, Марибель, – посетовал он. – Я запарился на работе. Все вокруг без конца жалуются. То им жарко, то песок горячий, то вода не успела согреться. У пляжного мальчика был солнечный удар, увезли на «Скорой». Каждые два часа я наведываюсь к Лейси – боюсь, как бы она не окочурилась там одна. Джем вообще примостился задницей к ледогенератору. О нашей свадьбе, прости, я не думал.

– Ну и пусть, – буркнула Марибель. – Может, тогда к черту ее, эту свадьбу?

– Не начинай, – устало выдохнул Мак. – Мне сейчас не до смеха.

Марибель готова была расплакаться. На глаза навернулись слезы, она молча ушла в спальню – там хотя бы работал вентилятор. Рухнула поперек кровати, убрала с лица волосы, перевернулась, подставив шею струе свежего воздуха. Всегда, с самого детства, простые радости жизни обходили ее стороной. Когда все было хорошо, не верилось. Казалось, вот-вот это кончится, произойдет что-то плохое. Была мысль позвонить маме, но телефон лежал в другой комнате. Да и что сказать? Как сильно она сейчас ненавидит Мака? Что ее жизнь с ним – сплошная череда скучных и мрачных лет? Или, может, что ее так сильно захватила идея выйти замуж, что она готова примириться с чем угодно? Например, с тем, что, когда он делал ей предложение, в ее душе еще не утихла горечь после его признания в любви другой женщине? Марибель старалась об этом забыть. Она все твердила себе, что с отъездом Андреа Крейн его чувства угасли. И, раз уж все равно Мак решил уволиться из отеля, то, скорее всего, они с Андреа больше никогда не увидятся. Да только вот любит ли он? Поначалу, когда он сделал ей предложение и подарил кольцо, Марибель охватило безумное счастье. Прошло время, и ей стало ясно: ее избранник по-прежнему думает о другой, ведь невозможно разлюбить человека за каких-то пару недель, так не бывает. И вообще, он, скорее всего, пришел со своим предложением сначала к Андреа, но та отшила, и он решил попытать счастья здесь. Так что Марибель – запасной вариант. Обрадовалась, дурочка. Неудивительно, что этот сухарь не в состоянии думать о свадьбе. Он вообще не хочет жениться. Все теплые слова и колечко – все это было притворством.

Марибель направилась в гостиную. О сетчатую дверь с беспечным безумием бились мотыльки.

– Ты еще любишь Андреа? – поинтересовалась она.

– Что? – спросил Мак. Он сидел голый, в одних боксерах. Простой работяга, каким и был десяток лет назад. Загорелая шея, белый торс. – Что ты сейчас сказала?

– Ты по-прежнему любишь Андреа Крейн? Ответь, мне надо знать.

– Не пори чушь! Я целое состояние выложил за кольцо с бриллиантом, и ты смеешь во мне сомневаться? Что на тебя нашло?

– Ты не ответил на мой вопрос.

– Да не буду я отвечать на твои идиотские вопросы! – взвился Мак. – Я предложил тебе выйти замуж, и ты согласилась. Ты получила кольцо. С чего вдруг я сделал тебе предложение, если все еще люблю Андреа?

Это было как нож в сердце. «Все еще» означало одно: он действительно любил ее раньше.

– Ты не ответил. Ты не сказал ничего конкретно, все крутишь вокруг да около.

– Что ты мелешь-то? – заорал Мак, вскочив с места. Пот валил с него градом. Дома было как в парилке. Марибель сделала глубокий вдох и постаралась припомнить названия книг, наводящие на мысли о прохладе. Как там?… В голове крутился лишь «Ледяной урожай». Вот итог ее усилий.

О дверную сетку бились мотыльки. Теперь из-за жары еще и дверь не закроешь, вовек не избавиться от мерзкого шороха.

– Ты хочешь жениться на Андреа?

Голубые глаза Мака вспыхнули адским пламенем.

– Да не хочу я ни на ком жениться!

Повисла тишина. Они молчали лишь миг, однако этого было достаточно, чтобы Мак осознал ошибку. Ляпнул же сдуру!

– Кроме тебя, – поспешно добавил он.

Поздно. Тот неловкий миг тишины решил все. Мак проговорился. Нелепый крошечный миг молчания выдал его с головой. «Не хочу ни на ком жениться».

Он двинулся к Марибель, остывая на ходу, точно заглушенный мотор, и обнял ее, нежно, словно боялся смять.

– Я не хочу жениться ни на ком, кроме тебя.

Что бы он сейчас ни говорил, это ничегошеньки не меняло. На секунду, на мерцающий миг истина вырвалась на свободу, не ускользнув от внимания Марибель. Да, все это время она была права: ее суженый не хочет жениться.

– Ну ты что, расстроилась? – спросил Мак, поцеловав ее в лоб.

Марибель отстранилась.

– Прости, жара доконала, – шепнула она и ушла в спальню.

Бросилась ниц на кровать и разревелась. Не создана она для любви, чего-то в ней не хватает. Способности здесь нужны, как у художника или пианиста. Как видно, она пошла в мать. Не наделил господь талантом. Вот Марибель и привыкла вцепиться мертвой хваткой и жать, жать. Упорно, стиснув зубы и упершись каблуками, биться лбом в стену, пока она не подастся.

От горючих слез стало прохладнее. Так Марибель и заснула, с больной головой и саднящим сердцем.

Сесили сидела в кабинете отца, когда тот нашел в своих бумагах непоправимую ошибку. На пляж она не пошла – раскаленный песок обжигал ноги до волдырей. Жара избавила ее от необходимости болтать и любезничать с гостями, однако, по настоянию отца, ей пришлось работать с ним в кабинете, чтобы лучше понять, «как тут все вертится». Человек не вечен, добавил отец, и возможно, ей придется вступить в права раньше, чем она полагала.

Билл развернулся в кресле.

– Уму непостижимо, – пробормотал он. Поворошил бумаги, провел пальцами по одной странице, по другой, отер лоб платком. – Перегрелся, что ли… Такого со мной еще не бывало. Ни разу за двадцать лет!

– Что там? – забеспокоилась Сесили. Для Рио девяноста семь градусов – обычная вещь. Очень скоро она будет потеть в постели подле Габриеля. Осталось собрать пятьсот долларов и – здравствуй, свобода! Выпорхнет как птичка из клетки. Отец позвонил в университет, попытался отозвать ее заявление – не вышло. Теперь родители надумали отправить ее в Аспен, чтобы кататься там с ней на лыжах и обучать тонкостям семейного ремесла. Похоже, они ослепли, оглохли и отупели разом. – Так что у тебя стряслось? – нетерпеливо повторила она.

– Я забронировал один номер на двух разных клиентов, – констатировал отец. – И получил два письма с подтверждением. Семейство Риз с детьми с двадцать четвертого по двадцать седьмое и миссис Джейн Хесситер в тех же числах на тот же номер.

Сесили откинулась в кресле.

– Ну, пересели кого-нибудь.

Билл открыл журнал регистрации. Весь месяц был выделен ярко-зеленым маркером.

– Свободных мест нет.

Вот так миссис Хесситер и занесло в хозяйский особняк в самый разгар жары. Конечно, сначала Сесили с отцом попытались что-то предпринять. Обзванивали гостиницы и хостелы – безрезультатно. На целом острове не нашлось ни одной комнаты для одинокой вдовы. Отец молился, чтобы ну хоть кто-нибудь позвонил и отменил бронь, но телефон молчал. Тереза утешала его как могла.

– Можно поселить эту даму у нас, – вдруг сказала Сесили. – Здесь же есть лишняя комната. Вы что, забыли?

«Лишняя комната» располагалась на первом этаже со стороны фасада. Оттуда открывался вид на парковку перед отелем и пляж. Там была даже своя ванная. Правда, за все восемнадцать лет, что Сесили прожила на свете, ни одна живая душа долго в той комнате не находилась. Это место ждало братишку Сесили, В. Т., которому не довелось выйти за порог больницы. Ребенок появился на свет без признаков жизни. Убитые горем родители оставили все как есть, и с той поры там обитал его дух. Маленький дух мертворожденного сына.

– Что-то не нравится мне эта идея, – пробормотал Билл.

Сесили закатила глаза. Предки мыслили нереально шаблонно.

– Ты сделал ошибку, Билл, – втолковывала Тереза. – Миссис Хесситер уже в пути. На острове нет ни одного свободного угла. Что делать? Мы должны как-то выйти из положения.

– Да ладно, пап, все будет нормально, – успокоила Сесили.

Предки, ошалев, на нее уставились, как будто она вдруг стала чесать на португальском, – впервые после Дня независимости она сказала им доброе слово.

Билл с облегчением вздохнул и расслабился в кресле.

– Надеюсь, ты права, – устало пробормотал он.

Когда Джейн Хесситер вошла в вестибюль, Сесили стояла у стойки администратора, непринужденно болтая с Лав. В отель приезжали постояльцы разных сортов и мастей, но всех их объединяло одно: они были состоятельными людьми. Их выдавали дорогие часы, итальянская обувь и стильные прически. Джейн Хесситер являла собой редкое исключение.

Новая постоялица напомнила Сесили женщину, которая наводила порядок в ее студенческом общежитии.

Гостья не вошла, а прошмыгнула – точь-в-точь как та уборщица, словно попала сюда по ошибке и здесь ей не место. Она подходила ближе, и Сесили присмотрелась: блестящие сероватые завитки, водянистые глаза, и… О, ужас! Перед ней стояла та самая прислуга, что драила полы общаги в Мидлсексе. Уборщица и надзиратель в одном флаконе теперь оказалась вдруг в их роскошном отеле. Да-да, Джейн. Ее так и звали. «Доброе утро, Джейн», – здоровалась Сесили, когда та махала в коридоре разлапистым веником. «Спасибо, Джейн», – когда она отдраивала ванную и опустошала мусорную корзину. Соседки по этажу привозили ей подарки на Рождество: кто веночек из шелковых цветов, кто подписку на «Ридерс дайджест».

Если секунду назад Сесили изнывала от жары, то теперь ее стала бить нещадная дрожь. За неделю до окончания школы Джейн зашла в ее комнату без стука. Воспользовавшись ключом из огромной связки, открыла дверь в тот самый момент, когда они с Габриелем занимались любовью. Сесили, устроившись у него на коленях, подпрыгивала на его изумительно-превосходном штыре. Все девочки ушли на завтрак, и влюбленные решили воспользоваться затишьем. В последний момент она, конечно, услышала звяканье ключей, но уже ничего не успела поделать. Джейн встала в дверях как вкопанная и уставилась на них непонимающим взглядом. Сесили схватила Габриеля за голову, прижимая к себе словно мать, и заорала что было мочи: «Пошла отсюда, Джейн, пошла!»

Джейн, бедняжка Джейн. Что она чувствовала? Вид у нее был ошарашенный. Она только пятилась и все лепетала, простите, простите, а потом скрылась, аккуратно прикрыв за собою дверь.

Сесили слезла с Габриеля и расплакалась. Испорчен последний день, когда они могли побыть вдвоем! Назавтра Габриель уезжал в Бразилию, к себе домой. Бедняжка плакала от досады и страха перед неминуемым разоблачением, причем к самому выпуску. А еще ей было жаль

Джейн, на которую она так грубо наорала, напугав бедняжку и обидев. На Джейн никто никогда не орал. Лишь Сесили, единственный раз, опустилась так низко.

Джейн не стала на них доносить, как и предвидел Габриель. Да кто она такая, в самом деле? Старая тетка, которая убирается после подростков. Сесили постаралась забыть о происшествии, уйдя с головой в вечеринки, торжества по поводу выпуска и составление альбома фотографий Габриелю на память. Если, проходя по коридору, она случайно встречала Джейн, то попросту опускала глаза.

И вот, по иронии судьбы, та самая уборщица стала единственным за всю историю отеля постояльцем, который поселится в семейном особняке! Мелькнула мысль отсидеться эти дни в папином кабинете, но это годилось лишь для прежней Сесили. Теперь же она, повзрослевшая и набравшаяся опыта, та, что держит путь в Южную Америку, перед трудностями не пасует.

На Джейн была блузка в клеточку, мужской джинсовый комбинезон с подвернутыми штанинами и кроссовки «Эйр-макс» с пронзительно-яркой подошвой. Джейн шла, уставившись под ноги. Временами она поднимала нерешительный взгляд на лоскутное одеяло или картину и ойкала от восхищения. Ей было так неуютно среди окружающей роскоши, что Сесили захотелось перед ней извиняться.

Следом в вестибюль зашел Ванс с двумя пакетами из темной бумаги, наподобие тех, что дают в дешевых придорожных магазинах. Он поставил их возле стойки у самых ног Сесили. «Это ее багаж», – подумала та. Хотелось зарыдать. Временами у них появлялись подобные персонажи, но раньше молодая наследница была слишком юна и беспечна, чтобы осознавать сложность ситуации. Эти люди копили целую жизнь, чтобы однажды разок шикануть.

– Джейн Хесситер, – представилась гостья у стойки. – У меня забронирован номер.

Это был ее голос. «Простите меня, простите».

– Да, миссис Хесситер, – улыбнулась Лав. – Вы заказывали боковой номер, но я с радостью вам сообщаю, что вместо него вы заселитесь в номер высшего разряда, причем совершенно бесплатно. Вы будете проживать в хозяйских апартаментах.

– В хозяйских апартаментах? – переспросила Джейн, потупив взгляд. – Здорово.

– Ванс вас проводит, – проговорила Лав.

– Нет, лучше я, – вызвалась Сесили.

– Отлично. Миссис Хесситер, это Сесили, дочка владельца. Она покажет вам вашу комнату.

Джейн подняла голову и застенчиво улыбнулась:

– Приятно познакомиться, Сесили.

Она, конечно же, притворялась. От этого Сесили стало и радостно, и немножко грустно. Все это время чувства вскипали, готовые хлынуть через край, только дай повод. Наверное, Сесили стало бы легче, если бы Джейн разразилась чередой упреков и обвинений: «Потаскушка! Неблагодарная девчонка!»

Немного справившись с растерянностью, девушка умудрилась выдавить:

– Добро пожаловать на Нантакет.

– Спасибо. А в этом отеле все ваше? Вы счастливица!

Сесили сейчас с радостью отписала бы отель Джейн.

– Здесь все принадлежит родителям, – сказала она. Подняла с пола бумажные пакеты и краешком глаза заглянула внутрь. В одном лежала одежда, в другом – еще один бумажный пакет, скрученный сверху. Неторопливо направилась к дверям, чтобы Джейн успела насладиться обстановкой. Здесь работал кондиционер, зато на парковке царил сущий ад. Лицо обжигало потоками жаркого воздуха от раскаленного асфальта. В дверях Сесили пропустила Джейн вперед. – Нам туда, в тот большой дом.

– Простите за любопытство, – проговорила Джейн. – А почему меня поселили в доме владельца? Чем я заслужила?

– Так вышло, – пробормотала Сесили.

Отец стоял у окна кабинета и смотрел, как они бредут к дому по несусветной жаре. Чуть раньше он зачитал вслух письмо с подтверждением брони, которое было отправлено Джейн. «Ждем вас с нетерпением. Будьте как дома». Какие пророческие строки!

Сесили нечасто заглядывала в «лишнюю комнату». Мебели там было немного: широкая кровать да комод. Плюс отдельная ванная. Когда она распахнула дверь, оказалось, что там уже все готово к приезду гостьи: на постели – лоскутное одеяло, на комоде – два миниатюрных велосипеда и коробка шоколадных конфет «Сладостное вдохновение». В пустом шкафу висел пушистый белый халат.

Сесили притворила дверь – на случай, если отец будет проходить по коридору. В эту минуту, когда они остались один на один, ей хотелось поделиться сокровенным.

– Здесь прелестно! – прощебетала Джейн. – Ах, поверить не могу, я словно в сказке.

– Джейн, – проговорила Сесили. – Миссис Хесситер, Джейн.

В дверь постучали, вошла Тереза:

– Здравствуйте, миссис Хесситер, добро пожаловать.

Они пожали друг другу руки.

– Спасибо. Прямо чудесная комната.

– Я рада, что она вам понравилась.

– Это комната моего умершего брата, – вдруг ляпнула дочь. Обе женщины в едином порыве уставились на нее. Сесили готова была себя убить. Кто тянул за язык?

– Сесили, – с упреком произнесла Тереза.

– У вас умер брат? – пролепетала Джейн. – Мне очень жаль.

Тереза откашлялась:

– Деточка, пойди поищи отца. А мы тут словцом перекинемся.

Сесили пошла наверх, где у окна, выходящего на пролив, стоял отец. Он смотрел, как на пляж съезжаются отдыхающие, достают из багажников пакеты с провиантом, ведерки, лопатки и корзинки для пикников.

– Я думаю, мы не должны брать с нее плату, – заявила Сесили. – Ей не хватило места в отеле. К тому же комната не выходит на пляж.

– Она пожаловалась? – спросил Билл.

– Нет, она совершенно счастлива. Однако брать деньги с нее нельзя. Так нечестно, – сказала дочь и, понизив голос, добавила: – Да и не так уж много у нее денег.

– Но она уже внесла предоплату на депозит, – возразил отец. – Я с радостью ограничусь этим.

– Нет, – возразила Сесили. – Надо все вернуть.

– То есть, если бы ты заправляла отелем, ты так бы и сделала? – будто невзначай спросил Билл.

Его хитрость шита белыми нитками. Сесили фыркнула:

– Нет, я только говорю, что ты обязан поступить как честный человек.

– Хм, как честный человек? – Отец устремил долгий взгляд в окно. – Невероятная жара. Что-то я такого на своем веку и не припомню.

– Пап, ну что?

– Ладно, мы не станем брать с нее денег. Сделаем вид, что у нас гостит старинная приятельница.

Сесили попыталась улучить минутку, чтобы извиниться перед гостьей и преподнести ей свою идею с бесплатным проживанием, но та целый день не выходила из комнаты, а беспокоить ее Сесили постеснялась. Целый час она провела на берегу, болтая с отдыхающими. С майором Кроули, семейством Хейс и с миссис Папейл, которая, очевидно, решила превратиться в живой гренок. Хозяйка пляжа то и дело посматривала на двери своего дома в надежде, что оттуда покажется Джейн, но та не выходила. Может, забыла захватить купальник. Проклятое самобичевание. Нет на свете ничего страшнее совести. Ни ненависть, ни разбитое сердце не стоят с ней в одном ряду! Теперь добавилась новая причина для недовольства, и терзания Сесили лишь окрепли. Мало ей того случая в общежитии, так она еще зачем-то ляпнула про братишку. Да и правдой-то это не было: бедолага там даже не жил.

Наступил вечер, время звонить Габриелю, но Сесили отчего-то обходила телефон стороной. Два часа она провалялась без сна, прислушиваясь к звукам в соседней комнате. Полилась вода (душ), снова вода (чистит зубы), дважды сработал слив в унитазе. Девушка то и дело выглядывала в коридор, чтобы проверить, горит ли у гостьи свет. Она решила обождать до полуночи. Если и тогда свет не погаснет, она решится войти, потому что какой уж сон с такими мыслями. Сесили вновь и вновь вспоминала события того несчастного утра, сокрушаясь, что их застала именно Джейн и что она накричала на бедняжку, да еще обратившись по имени. «Пошла отсюда, Джейн!»

В коридоре скрипнула дверь, послышались чьи-то шаги. Сесили вскочила с постели и выглянула из спальни. Перед ней, в наглухо застегнутой ночной рубашке, стояла Джейн.

– Кажется, со мной пытается связаться ваш брат, – прошептала та.

– То есть?

– Он пытается выйти на связь. Шумит.

Они прошли в «лишнюю комнату». Снаружи раздавалось легкое постукивание, словно кто-то барабанил пальцами по стеклу.

– Выключите свет, – попросила Сесили и подошла к окну. Постояла, вглядываясь во мрак – быть может, ветка стучит в оконную раму?

Но ветра не было. В лучах фонаря безвольно обвис на штоке американский флаг. Вокруг – ни души, и все же до уха явственно доносились тихие звуки.

– В этой комнате обитают привидения, – сказала Джейн.

Сесили присела на краешек постели.

– Может быть. Здесь еще никто никогда не спал.

– А почему решили начать с меня?

– Отец ошибся, пообещал номер двум людям, – честно призналась девушка. Она уже и думать забыла о странном постукивании и с радостью пользовалась случаем извиниться перед Джейн. – Вы ведь меня узнали. Сесили Эллиотт из двести семнадцатой, Дарвин-Хаус. Вы застали меня с молодым человеком, и я на вас накричала. Некрасиво вышло. Я люблю его, но мы в разлуке, и каждый вздох, каждый миг причиняет мне нестерпимую муку. Ведь он живет далеко отсюда, в Южной Америке, а я еще не накопила денег на дорогу.

– Да, я вас узнала, – кивнула Джейн. – Такую девушку сложно забыть. И у вас очень красивый друг!

– Это правда, – согласилась Сесили. Ее охватила тоска, внутри все сжалось. – В общем, я хотела извиниться. Не обижайтесь, пожалуйста. Я поговорила с отцом, он не возьмет с вас денег.

– Ой, нет, не надо, что вы! – воскликнула Джейн. – Я оплачу все сполна.

– Почему?

За окном вдруг вновь что-то застучало, и Сесили почудилось, что все происходящее – чудной сон или бред, навеянный жарой. Мираж.

– Пусть ваш отец возьмет деньги, – сказала Джейн. – Мне же надо от них как-то избавляться.

Она выдвинула верхний ящик стола и вытащила на свет божий бумажный пакет с закрученной горловиной. Перевернула его над постелью, и оттуда, как в кино, пачками посыпались деньги: сотки, полтинники, двадцатки. Аж дух захватило.

– Где вы их взяли? – спросила Сесили. На языке вертелось: украла? Простая уборщица Джейн, оказывается, сказочно богата.

– Это деньги моего мужа. Он был домовладельцем. Сдавал в аренду квартиры. Ему принадлежало несколько зданий в Лоуренсе. Здесь скопилась аренда за двадцать лет. Они должны были достаться моему сыну, но тот решил их не брать. Сын считал, что Джерри был расистом, потому что отказывался сдавать жилплощадь черным и пуэрториканцам.

– А он на самом деле отказывался? – спросила Сесили.

– Да, – скорбно признала Джейн. – Человеку со смуглой кожей нечего было делать рядом с его апартаментами.

– И впрямь погано, – кивнула Сесили. – Я тут недавно одной даме устроила выговор за то, что она начала выступать по поводу чернокожих.

Джейн крепко стиснула свои морщинистые руки.

– Я не пытаюсь его оправдать, но и не хочу, чтобы деньги пропали.

– А как вас сюда занесло? Почему вы выбрали наш отель?

– Да вот нашла… – Джейн выдвинула второй ящик комода, куда сложила одежду, и вытащила рекламную брошюрку «Нантакетский пляжный клуб и отель», где был изображен павильон и пять синих кресел. – Освобождала комнаты и раскопала среди хлама.

– Это было в моей комнате? – спросила Сесили.

– Наверное. Я была уверена, что кого-нибудь здесь узнаю, но не думала, что вас. – Джейн похлопала ее по руке. – И ужасно рада.

– Я тоже.

– Сколько вам не хватает, чтобы увидеться со своим парнем? – спросила Джейн.

– Пятисот долларов, – ответила Сесили.

Джейн отсчитала десять пятидесятидолларовых банкнот и вложила в ладонь Сесили.

– Возьмите, – сказала она. – Небольшой подарок на выпускные от старушки Джейн.

И вновь кто-то постучал в окно. Сесили закрыла глаза и прислушалась. Может, это вовсе никакой ни В. Т. Что, если это Габриель манит ее в дальние страны?

– Я не могу их взять. Хочу, но не могу.

Джейн нахмурилась:

– У вас то же самое, что и у сына? Рука не поднимается?

– Ну, вроде бы так.

Сесили вспомнила про миссис Джон Хиггинс и, разжав пальцы, выронила купюры на постель.

Джейн опять пошла к комоду и вытащила бумажник.

– У меня тут с прошлой зарплаты осталось. Четыреста восемьдесят шесть долларов, – сказала она. – Не побрезгуете?

Подумать только, зарплата Джейн. Деньги, которые она заработала честным трудом, прибирая грязь после Сесили и ее одноклассников. Если взять их, тогда рано утром можно будет сесть на самолет до Нью-Йорка, и – здравствуй, Рио! Родители даже понять ничего не успеют. Захватывающая перспектива, аж жуть. Нет, нельзя. Нельзя ни в коем случае. Потом она представила Габриеля, как он возьмет ее лицо в свои ладони и как постепенно, подобно восходу солнца, на его лице расплывется улыбка, – и пропала.

– Спасибо, Джейн, – сказала Сесили.

– Какой пункт назначения? – поинтересовалась Джейн.

– Рио-де-Жанейро.

И от этих слов ей стало чудно и привольно.

Давным-давно, когда в утробе Терезы погибло дитя, она поняла это в ту же секунду. Вот и в то утро, едва поднявшись с постели, она ощутила, что Сесили здесь больше нет. Идешь, а под ногами – отзвуки пустоты. Так бывает в доме, где нет детей. Впрочем, она не стала раньше времени поддаваться панике, решив прежде наведаться в комнату дочери. В конце концов, интуиция – штука ненадежная. Тереза прошла на цыпочках по коридору, чтобы не тревожить понапрасну гостью, и тихо постучалась в дверь.

– Милая, ты у себя?

Никто не ответил, но это еще ничего не значило. Вполне вероятно, Сесили просто спит, ведь на пляж ей нужно не раньше десяти.

Поднимаясь по ступеням, Тереза поймала в зеркале свое отражение. «Не обманывайся», – прочла она во взгляде, решительно повернулась и направилась к комнате Сесили. Открыла дверь, и…

Перед ней была пустая, аккуратно заправленная кровать.

Это была комната-мечта: просторная кровать, телевизор и магнитола, встроенные книжные полки, уставленные учебниками и призами за хоккей на траве. Спартанский стол, сколоченный из старой двери и двух картотечных блоков с учетом личных пожеланий дочурки. Над кроватью висела убранная в рамку черно-белая фотография «Пляжного клуба» 1928 года. На ночном столике лежал конверт из отеля. В таких конвертах гости оставляли горничным чаевые. Сверху было выведено от руки: «Маме и папе».

Тереза опустилась на постель, взяла конверт и положила на колени. Руки дрожали.

Тереза знала, каково это – сбегать из дома. Она и сама сделала нечто подобное в свой восемнадцатый день рождения. Взвалив на плечи армейский рюкзак отца, села на поезд в Бильбо и доехала до Центрального вокзала Нью-Йорка. И пусть от дома ее отделяли каких-то шестьдесят миль, было чувство, что она оказалась на другом материке, поменяв пряничные домики родного городка на Манхэттен. Тереза никогда не призналась бы в этом Биллу, но ей не надо было объяснять чувств Сесили, которая не могла и не хотела довольствоваться малым. Дочурка пошла в мать. Сорок лет назад Тереза отправилась на поиски красоты и обрела любовь. Сесили бросилась на поиски любви; возможно, ей посчастливится обрести красоту. Если по пути ее не убьют или не бросят за решетку, или она не подхватит какую-нибудь страшную болезнь.

Тереза вскрыла конверт.

Милые мои мамочка и папа!

Представляю, как вы расстроены. Простите меня. Мне понятно, почему вам так не хотелось меня отпускать. Я следую велению сердца и не могу поступить иначе, потому что это – самое лучшее из всего, что когда-нибудь со мной приключалось. Вы любите друг друга, вас двое, а вы представьте, каково вам было бы врозь. Я буду звонить, чтобы вы не волновались, а вот искать меня не надо, бесполезно. Я вас очень люблю. Вы думаете, что дочь уезжает с легким сердцем, но это не так, поверьте мне на слово.

Целую, Сесили.

Покопавшись на книжных полках, Тереза обнаружила школьный альбом выпускного класса. Взяла его в руки, открыла и по наитию попала на фотографию Габриеля. Под карточкой была подпись: «Габриель де Сильва». Тереза всматривалась в его лицо, а в ушах стоял звон, пронзительный свист, как бывает, когда что-нибудь застрянет в трубе пылесоса. Габриель был на редкость красивым мальчиком. Смуглый загар, черные волосы, бриллиантовый «гвоздик» в левом ухе. Блистательная улыбка, белозубая и жаркая, два ровных ряда крепких зубов. Рядом со снимком он сделал какую-то запись на незнакомом языке. Португальском или еще каком. И в конце приписка: «Люблю тебя всю, без остатка. Габриель де Сильва». Тереза молча смотрела на запись, не в силах оторвать взгляд. «Люблю без остатка». Это были слова любовника. Дальше он подписался своим полным именем. Тереза держала в руках открытый альбом, пытаясь связать воедино снимок и подпись под ним. «Люблю тебя всю, без остатка. Габриель де Сильва».

Билл сидел на кухне и мирно жевал хлопья с молоком. Тереза не стала его беспокоить. Она помахала рукой и мило прочирикала:

– Мне надо отлучиться по делу. Скоро буду. – Ей было пока не до откровений.

Знойный воздух загустел, как похлебка. Дышалось с трудом. Тереза врубила в машине кондиционер и открыла все окна. Она направлялась в аэропорт. На своем веку хозяйка, пожалуй, ни разу не отлучалась из отеля в разгар сезона, да еще поутру. Ее мысли всегда занимали гостиничные номера, горничные и гости, обремененные какими-то проблемами, и тогда свои сложности отступали на второй план. Терезе впервые выпал шанс насладиться летним утром, пусть даже таким жарким. От зноя побурели газоны, засохли гортензии, и их соцветия превратились в маленькие хрустящие шарики. Приятно было вырваться на волю. Одинокая бегунья двигалась по Норт-Бич-роуд, истекая потом и еле переставляя ноги. Марибель. Мелькнула мысль остановиться и спросить, не попадалась ли ей на глаза Сесили, но Тереза быстро передумала. Опустив козырек от солнца, она поддала газу.

В аэропорту она обыскала все. Заглянула в женский туалет, в магазин сувениров, в ресторан. Сесили нигде не было. Тогда Тереза стала методично просматривать местные рейсы. Когда она спросила на стойке регистрации, не садилась ли на Нью-Йорк молоденькая девушка с рыжими волосами, сотрудница авиакомпании бойко подхватила тему, словно только того и дожидалась:

– А вы, должно быть, ее мать? У вас одинаковые волосы. Вы прямо как близняшки! Вам, наверное, все так говорят?

– Так значит, она села на самолет, – пробормотала Тереза. – Отлично. Во сколько?

Девушка сверилась с расписанием.

– Полетела первым рейсом. В шесть ноль пять. Я помню, было очень рано.

– До Нью-Йорка?

Девушка энергично кивнула.

– Спасибо, вы меня очень выручили, – поблагодарила Тереза.

– А куда она полетела? Ей в какой конец?

Конец… Тереза сглотнула.

– В Бразилию, – ответила она.

В ресторане Тереза заказала завтрак. Поедая яичницу, она размышляла о том, о чем рано или поздно приходится размышлять любой матери. «Сесть на самолет и помчаться следом – или отпустить на все четыре стороны?» Сколько раз она давала советы людям наподобие Лео Керна, помогала разобраться в наболевшем. «Нет, Лео. Я все напридумывала. Нет на свете руководства для успешных родителей». Вспомнилось, какой была дочурка в полтора года, как она ковыляла по песку и падала. Потом в тринадцать лет, в ночь первого поцелуя. Девчонка забралась к матери на постель и выложила ей все без утайки. Они были тогда очень близки, неразлейвода. А теперь, какие-то два часа, и между ними – пропасть. Где ж теперь ее кровиночка? В другой стране, спит с черным принцем.

За окнами готовился к взлету небольшой самолет. Завращались пропеллеры, что-то дрогнуло, и самолет покатился, набирая скорость, задрал нос и воспарил. Есть много образов, передающих ощущение детства, и один из них – вон там, за окошком. Что оставалось Терезе? Ничего. Разве что представлять, как где-то далеко-далеко Сесили тоже парит над землей.

– Ты что, дурачишь меня? – воскликнул Билл. Они стояли наверху в гостиной, и, насколько могла судить Тереза, миссис Хесситер за это время даже не шелохнулась. Билл помахал письмом в воздухе. Его лицо налилось краской, а еще недавно чуть тронутые сединой волосы все больше наливались белизной. Он старился на глазах.

– У тебя больное сердце, – напомнила Тереза. – Умоляю. Я не хочу еще и тебя потерять.

– А что это ты такая спокойная? – спросил он. В глазах блеснуло подозрение. – Ты все знала, да? Конечно, она ж вся в тебя. Яблоко от яблоньки. Эта мерзавка все тебе рассказала, и ты позволила ей уйти!

– Неправда, – проговорила Тереза. Ею и впрямь овладело какое-то непостижимое спокойствие, как будто ее опоили снотворным или наркотиком. «Люблю тебя всю, без остатка». Тереза никогда ничего не скрывала от мужа, но тот альбом она показывать не стала. – Да я понятия не имела! Я только что ездила в аэропорт, надеялась остановить ее.

Билл бросил взгляд на часы.

– Собирайся, мы едем. Она еще не вылетела из Нью-Йорка. Международные рейсы отправляются ночью. У нас целый день впереди. Да я этот чертов аэропорт наизнанку выверну!

– Это ты про рейсы запад – восток, – возразила Тереза. – Они вылетают вечером. А по направлению север – юг – те вылетают с утра.

Она понятия не имела, что несет, и даже не поняла, откуда взялась у нее эта мысль.

– Поедем так или иначе, – настаивал Билл. – Мы что же, совсем безответственные? Я уверен, она ждет, когда мы появимся.

– Билл, иди сюда и присядь.

Тереза подвела его к кушетке, и он уныло сел, сложив руки на коленях. И вдруг с неожиданной силой внезапно вскочил.

– Некогда нам рассиживаться!

– Мы не полетим в Нью-Йорк, – сказала Тереза.

– Сесили нас ждет, – настаивал Билл. – Наверняка медлит у выхода, все время оглядывается в надежде, что мы появимся… В восемнадцать лет подобные вещи так просто с рук не сходят.

– Сейчас у нее на уме лишь один человек, – печально проговорила Тереза. – И это не ты и не я.

– Я даже думать не могу об этом мальчишке! – рассердился Билл. – Если я о нем буду думать, то лишусь рассудка.

– У нее своя жизнь, Билл.

– Да вы сговорились, – простонал он.

– Нет, я просто…

Как объяснишь ему это чувство? Терезу беспокоило то, что при виде Габриеля ее охватило приятное волнение. Такого она от себя не ожидала. Ее дочь – живой человек, у нее своя жизнь. Когда Тереза покинула отчий дом, с ней произошло много удивительного, и в результате она оказалась здесь, на острове.

– Я думала, ее отъезд меня прикончит. А вот нет, пережила. Как видно, само ожидание было гораздо хуже. Она уехала, Билл. Все. Нам больше не надо волноваться, как ее удержать. В каком-то смысле мы свободны.

– Да ты лишилась рассудка, – ответил он. – Дорогая моя, она ведь не в летний лагерь поехала. И не в колледж. И ни в какое другое место, где относительно безопасно и где мы могли бы держать ее под присмотром. Нет! Она улетела в Бразилию, чтобы спать там с парнем, о котором мы не имеем ни малейшего представления!

– Я немного не про то. Просто я знаю, что она вернется, – сказала Тереза. – В отличие от В. Т. Сесили вернется.

Билл рухнул на диван.

– О боже, – выдохнул он.

Вдруг с лестницы послышались шаги, и в гостиной возникла миссис Хесситер. Она выжидающе смотрела на Терезу.

– Завтрак в вестибюле отеля, – сказала Тереза. – За наш счет, все бесплатно. Отправляйтесь туда и кушайте сколько захотите.

– Я уже позавтракала, – проговорила гостья. – Мне нужно вам кое-что сообщить.

Так значит, она их услышала.

– Миссис Хесситер, у нас тут семейный разговор, – сказала Тереза. – И мы, наверное, шумим. Вы простите.

– Ничего страшного, – пробормотала та и добавила, взглянув на свои руки: – Я тоже мать и все понимаю.

У Терезы возникло недоброе предчувствие.

– Вы общались с моей дочерью? Видели ее прошлой ночью?

Водянистые глаза миссис Хесситер искали встречи с глазами Терезы, потом с глазами Билла. Но едва она успела открыть рот, как Билл направил на нее указующий перст и резким тоном спросил:

– Вам известно, где наша дочь? Отвечайте.

Миссис Хесситер неспешно кивнула.

– Прошлой ночью я рассуждала не как мать. Нынешние детки так быстро растут. Мой сынок в этом возрасте был несмышленышем.

– Что вы сделали? – спросил Билл. Тереза впилась ногтями в бархатистую кожу дивана. – Что вы сделали с нашей Сесили?

Гостья набрала полную грудь воздуха.

– Я дала ей денег на поездку.

Терезу вдруг покинула вся ее благость, как будто душа отделилась от тела. Дала Сесили деньги?! Они впустили эту проходимку в дом, и та нарушила хрупкое равновесие, которое они с таким трудом поддерживали. Чаша весов перевесила, и дочурка умчалась в Бразилию с чужими деньгами в кармане.

Первым опомнился Билл:

– Я поражаюсь вашему хладнокровию. Да как вы смели?

– Просите. Я все поняла лишь с утра. Пусть бы оставалось как есть, но в тот момент меня обуяла гордыня.

– Какая еще гордыня? – возмутился Билл.

Миссис Хесситер взглянула на супругов, обвела глазами комнату. Кожаный диван, турецкие ковры.

– Я – уборщица в частной школе, где училась ваша дочь. В Мидлсексе. Прибираю в комнатах уже двадцать один год.

– Так вы ее знаете по Мидлсексу? – спросила Тереза.

– Мы не были знакомы, – ответила миссис Хесситер. – Я не знала, что у вас отель. Но когда я встретила здесь вашу дочь, то не смогла удержаться. Детки никогда меня особо не замечают. Вежливы, обходительны – да, но я все равно для них лишь уборщица. Они такие молодые, красивые, богатые. А мне хотелось доказать, что и я на что-то способна, не только постели перестилать да туалеты драить. Так что я дала ей четыреста восемьдесят шесть долларов. Эти деньги я заработала.

– Ну, надеюсь, вы счастливы! – завопил Билл. – Потому что теперь мы остались без дочери. Причем у нас совершенно связаны руки, миссис Хесситер, и все благодаря вам.

– Билл, – проговорила Тереза и стиснула его ладонь. Пожалуй, впервые за всю совместную жизнь она видела его таким рассерженным. Перед ними, понуро ссутулившись, стояла миссис Хесситер в нелепых цветастых башмаках. От мысли, что женщине в преклонном возрасте взбрело в голову доказывать что-то соплячке, Терезе стало нестерпимо ее жаль. Она всеми силами старалась не поддаваться этому чувству, но ничего не могла с собой поделать. Бедняжка отдала Сесили собственные деньги, по сути, лишь ускорив неизбежное.

– Нет ничего плохого в том, чтобы быть уборщицей, – сказала Тереза. – Я и сама уборщица и уважаю свою работу.

Миссис Хесситер стыдливо посмотрела на свои руки.

– Это другое. Вы – хозяйка всей этой красоты.

– Нет, одно и то же, – сказала Тереза. – Кстати, я хочу попросить вас об одолжении.

– О каком же?

– Мне нужно вывезти мужа из дому, и я хочу, чтобы вы с утра курировали моих горничных. Сами увидите, как много в наших занятиях общего. И, чтоб вы знали: я бы ни за что не доверила свою работу дилетанту.

Миссис Хесситер засучила рукава.

– С радостью, – ответила она. – Вот сразу же и примусь за дело.

Тереза ничего не сказала Биллу, пока они не оказались в машине, а миссис Хесситер не добралась до гостиничного холла. Тогда мать семейства завела машину, включила кондиционер и направила в лицо струи живительной прохлады.

– Я знаю, что ты на меня сердишься, – начала она, выезжая с парковки. – Но я не нашла в себе сил обвинять бедняжку.

– Да, – кивнул Билл, – я сам виноват. Напутал с номерами. Вот поэтому, Тереза, мы и не пускаем в дом незнакомцев. Им здесь не место.

– Не надо на нее сердиться.

– А ты-то хороша! Расскажи тебе слезливую историю и бери тепленькой. Теперь она у нас великомученица.

– Билл, я сочувствую людям, – проговорила Тереза.

– А нас с Сесили тебе не жалко? – проворчал Билл.

– Ты у меня всегда на первом месте, – заверила Тереза. – Тридцать лет с тобой живу, и ты для меня – самое главное. Сам прекрасно знаешь.

Она свернула на Мейн-стрит, где вовсю кипела жизнь, и нашла благодатную тему, чтобы отвлечься.

– Не припомню, когда мы с тобой последний раз были в городе в разгар лета, – сказала она, махнув рукой в сторону фермерского грузовичка. Там в разномастных ящиках пестрели овощи: красные и желтые помидоры, кабачки и тыквы, стручковая фасоль и латук в окружении самых разнообразных цветов, которые даже в этой жаре были усыпаны сочными бутонами. – Ты только оглянись – какое благодатное лето!

– Да уж, благодати выпало немало, – пробормотал Билл. – Сначала я теряю Мака, а теперь еще и единственное дитя.

Они медленно пробирались по булыжной мостовой. Тереза сидела, крепко вцепившись в руль.

– А куда мы едем? – уныло поинтересовался Билл. – Похоже, не в аэропорт.

– Так и есть.

Они добрались до кладбища на Сомерсет-роуд и выехали к могиле В. Т. Билл застонал и уронил голову на подголовник кресла.

– Сегодня что, день пыток?

– Нет, – ответила Тереза. – Я просто хочу, чтобы ты вспомнил, какова она, настоящая потеря.

Они стояли на пятачке сухой травы перед могильным камнем. Тереза прочла надпись вслух: «В. Т. Эллиотт. Возлюбленный сын, семнадцатое апреля, 1970 года». И оба, словно по молчаливому согласию, заплакали. Билл, сотрясаясь от рыданий, вытащил носовой платок. Тереза обливалась слезами, прислонившись к его плечу. В какой-то момент на нее нашло внезапное просветление, и вдруг представилась комичная картина: двое людей в годах под нещадно палящим солнцем оплакивают давно умершего человека, которого толком и не знали.

Прошло время, Тереза отпустила руку Билла. Оттянула на себе влажную от пота блузку, похлопала руками, точно птица пред полетом, и сделала пробный шажок к машине. По спине градом катил пот. Они слишком долго простояли на нестерпимой жаре. В голове вертелась мысль: вернется Сесили или судьбой им предначертано горевать у могильных плит? Несчастные родители ушедших детей.

– Знаешь, чего мне хочется больше всего на свете? – проговорила Тереза.

– Чего?

– Дождя.

В домике Лав на Хупер-Фарм-роуд было так жарко, что тест получился лишь с третьего раза. На рассвете она пописала в пластмассовую чашу и достала из упаковки бумажную полоску. Проклятая полоса намертво приклеилась к потным пальцам, словно ловушка для мух, а когда Лав попыталась ее отлепить, разорвалась надвое.

– Хорошо хоть, догадались положить еще одну на всякий пожарный.

С самого утра Лав почему-то разговаривала сама с собой. Над второй полоской она тряслась. Если окунуть в урину, полоска должна порозоветь в случае положительного результата или поголубеть в случае отрицательного. Едва полоска показалась на свет божий, она быстренько стала зеленой. Нет, вы подумайте! Лав вновь обмакнула ее в мочу, надеясь, что волшебным образом цвет изменится и лягушка превратится наконец в принцессу. Но нет, полоска осталась мутно-зеленой.

Лав вскочила на велосипед и опять покатила в круглосуточный «Стоп энд шоп» – единственное место, где можно было купить тесты на беременность в половине седьмого утра. Приехав, она схватила с полки новую упаковку. За кассой сидел тот же молодой человек, что обслуживал ее час назад, когда она покупала свой первый тест.

– Да, – сказала она. – Мне понадобился еще один.

Возможно, кассир взглянул на нее с пониманием, а может, скривился, как бы намекая: «Знаете, дамочка, держите свои секреты при себе». Что он подумал на самом деле, она так и не узнала – не смогла встретиться с ним взглядом. «Я, может быть, беременна!» – чуть не вырвалось у нее. Хотя он, наверное, догадывался. Не сказав больше ни слова, Лав выложила восемнадцать баксов и пулей выскочила из магазина.

Прежде чем касаться третьей полоски, Лав вымыла руки и тщательно их высушила. Затем подцепила полоску ноготками и макнула ее, словно пончик в глазурь. Положила на специальную подушечку. Теперь, согласно инструкции, осталось пять минут подождать.

Придется запастись терпением.

Лав вышла из комнаты и направилась в гостиную, откуда открывался вид на дорогу. Села на обшарпанный диван и уставилась в голую стену напротив. Соседи еще спали.

– А я ведь раньше толком здесь и не бывала, – прошептала Лав. – Наверное, это к лучшему.

Комната была идеальным местом для ожидания – совершенно безликое помещение. Уродливая софа с двумя каменными подушками, половик с бахромой, телевизор с неисправной антенной… Здесь было стерильно, как в приемном покое, ничто не привлекало взор и не бередило душу, не мешало сидеть, погрузившись в собственные мысли.

У Лав пропали месячные. Поначалу она списала все на задержку – ничего удивительного при таком напряженном графике тренировок. Через неделю задержка переросла в пропуск. Однако Лав решила раньше времени не плясать от радости – ведь еще ничего не известно наверняка. Она стала чаще ходить в туалет, хотя, конечно, и жидкости она теперь выпивала гораздо больше, чтобы не погибнуть от обезвоживания. Ее подташнивало и клонило в сон – а ты покатайся-ка на сорокоградусной жаре, да при стопроцентной влажности. Один раз вырвало, но после суши со всяким может случиться, как знать, может, рыба у них испортилась. Лав не могла понять, то ли она беременна, то ли ей просто жарко.

Она взглянула на часы. Четыре минуты двадцать шесть секунд. Заставила себя подняться.

И тут на глаза попалась одна вещица. Небольшая фотография размером с бейсбольную карточку, висевшая на стене за диваном. Лав подошла ближе – и тут же отпрянула. На нее смотрел индийский свами, смуглый человек в белом тюрбане. Он сложил перед собой ладони в подобие молитвы, а вокруг его шеи зловещими кольцами обвилась змея. Надпись под фотокарточкой гласила: «Помолись со Свами Джеффом».

Свами Джефф? Как видно, кто-то из них, Алисон или Рэнди, прикрепил эту карточку на стену. Приколоться, наверное, решили. Черные глаза проникали в самую душу, по спине поползли мурашки. Лав сняла карточку со стены, подержала в руках. Захотелось забросить ее куда-нибудь с глаз долой, но она поступила иначе. Поднесла к лицу фотографию и поцеловала Свами Джеффа прямо в губы. «Хочешь, чтобы я с тобой помолилась? Я помолюсь. Я хочу ребенка, Свами Джефф. Я тебя умоляю!» Она отнесла портрет на кухню и, перевернув вниз лицом, сунула в ящик стола – туда, где лежали мерные ложки и нож для консервных банок. Затем храбро направилась в свою комнату.

Там, на подушечке, розовела полоска. Розовый – значит, мы в плюсе.

Хотелось петь и танцевать. Перебудить соседей и поделиться доброй вестью. И вправду – что может быть лучше, чем рождение нового человека! Цель достигнута. Мечта сбылась.

И вдруг Лав оцепенела от страха. А с чего она взяла, что будет хорошей матерью и вообще готова? Что с того, что ей стукнуло сорок? Да за полвека не наберешь достаточно знаний, чтобы воспитать дитя. Что же она натворила! И главное, теперь ничего не изменишь.

Она уселась на кровать и подумала про Ванса, который часто проводил здесь ночи. Вчера он отказался прийти, сославшись на жару. Как с ним быть? Лав вновь направилась на кухню. Открыла ящик, куда только что небрежно сунула фотографию Свами, и обомлела. Сквозь дырочки терки для сыра ее буравили черные глаза. Резко задвинула ящик. Картинка положительно лежала лицом вверх. «Положительно, – пронеслось в голове. – Результат положительный». Лав вновь выдвинула ящик и взяла фотографию в руки. Отнесла Свами Джеффа в спальню.

«Так, ладно, Свами. Что делать с Вансом? Сказать ему или нет?» – и уставилась в лицо Свами Джеффа, стараясь не переводить взгляд на змею, которая разевала пасть в опасной близости от его шеи. Закрыла глаза и прижала картинку ко лбу.

Что она ожидала увидеть? Какое-нибудь предзнаменование. Сцену из будущего, краткий миг: Лав прогуливается с коляской по Дюран-стрит в Аспене. Будет ли в картинке Ванс – вот что ее больше всего занимало. Однако милой сцены не возникло, не было вообще ничего, никаких видений. Лав с такой силой прижала фотографию, что немного ее надорвала.

Ванс встретился с ней на парковке у «Пляжного клуба», когда она запирала велосипедный замок.

– Ну как прошла ночка? Я про тебя вспоминал.

– Без происшествий, – отмахнулась Лав. – Тоска зеленая. Жарко.

– А у меня новость, – оживился Ванс. – Очень важная.

– Очень? – пробормотала Лав. Хотелось надеяться, что это не предложение приехать к ней в Колорадо. И вообще не предложение. – Ну, какая?

– Сесили слиняла, – выпалил Ванс. – Села на самолет и улетела в Бразилию, никому ничего не сказав. Билл говорит, они с Терезой вчера проснулись, и – бац! – ее нет. Только записку оставила. Чувак места себе не находит.

– Бедный Билл, – посочувствовала Лав.

Ванс пожал плечами.

– А что? Вполне закономерно. Сначала ты заводишь детей, потом они разлетаются. Жизнь, ничего не попишешь.

Лав инстинктивно коснулась живота.

– Это потому, что у тебя своих нет, – насупилась она.

– Моих к восемнадцати годам в доме не будет, – с видом знатока заверил Ванс. Выудил из кармана темно-синюю бандану, отер ею голову. – А в общем, мне сейчас не до пустых разговоров.

«Не до пустых разговоров»…

В этот момент Лав решила: если она придет домой, а фотография Свами Джеффа волшебным образом к тому моменту станет целой, тогда она расскажет Вансу.

– Мне тоже, – произнесла она.

Направляясь к стойке, Лав заглянула в кабинет Билла. Тот сидел за столом, прикрыв глаза и сложив руки перед собой. Извечного томика со стихами видно не было. «Мы с ним сейчас на разных полюсах, – подумала она. – Я только собираюсь стать родителем, а для него этот путь уже пройден». Лав попыталась вообразить, каково сейчас Биллу, но не смогла.

Когда Мак услышал про отъезд Сесили, у него сразу появилась мысль позвонить Хавроше и отказаться от новой работы. Билл совершенно растерялся, он дрейфует в океане один-одинешенек, и сердце его словно на надувном плоту где-то между Нантакетом и Рио-де-Жанейро. Он ведь Маку как отец. Конечно, Мак восхитился решимостью этой девчонки. Плюнула на все да и рванула. Он тоже как-то раз сбежал из дома, двенадцать лет назад, но только тогда он спасался от пустоты. А Сесили смылась из дома, где в ней души не чают. Интересно, подумал Мак, когда придет его очередь, найдет ли он в себе силы уехать?

Джем позвонил Марибель в библиотеку:

– Ну не хочешь в Юго-Восточную Азию, давай смотаем в Бразилию.

Самое смешное, что Марибель как раз рылась на полках в поисках сведений о Бразилии и нашла книгу Жоржи Амаду «Габриэла, корица и гвоздика». Притаившись за стеллажами, она прочла несколько абзацев. «А ведь неплохо. Даже очень ничего».

– В Бразилии ведь еще жарче! – воскликнула Лейси, когда Мак рассказал ей о побеге Сесили. – О чем думала эта девочка?

В глубине души она ликовала. Погоня за мечтой, подвиг во имя любви – это была ее тема.

Билл вернул томик на дальнюю полку в спальне. Ничего хорошего из этих стихов не вышло. Сбежала дочь, да и отъезд Мака – вопрос решенный, здоровье не балует, а жена мечтает лишь об одном: дождя ей, видите ли, подавай. В принципе, это очень по-фростовски: плюнуть на все чувства и проблемы и окунуться в простую земную радость – ожидание дождя.

Глава 9 Сентябрь

4 сентября

Здравствуйте, Билл!

Сказать «А ведь я предупреждал» – не слишком уместно, и все же скоропалительный отъезд вашей дочери должен был навести вас на какие-то мысли. Как я и думал, до отеля ей нет никакого дела. Она попросту бросила вас с вашим хозяйством. Если вы ничего не предпримете на этот счет, то от вас сбежит и управляющий, Мак. Лучшего момента, чем сейчас, не найдешь. Продавайте.

Чего вы ждете? Послания свыше?

С. Б. Т.

Сентябрь. Раньше это был любимый месяц Билла. К первому понедельнику сентября, на День труда, закрывался «Пляжный клуб», жизнь замирала, наступало тихое умиротворение. Без Сесили не радовал и сентябрь. Бесконечные напоминания по радио про наступающий учебный год откровенно раздражали. Мучительно было их слушать, зная, что этот год начнется без Сесили, а к осени ей не надо ехать в Виргинский университет. Билл не знал, где она живет, чем дышит. В воображении то и дело всплывала картина, как Сесили, растерянная и испуганная, петляет по улицам Рио, скрываясь от банды смуглых бразильских парней с ножами, которые гонятся за ней с намерением изнасиловать и убить.

Он вновь и вновь перечитывал недавнее письмо С. Б. Т. Да кто ж ты такой? Шпион? Может, это поганец Коматис, который переманил к себе Мака?… Билл перебирал в памяти членов клуба, но ничего на ум не приходило. Одно было бесспорно: эти письма сведут его в могилу. «Чего вы ждете? Послания свыше?» Да, подумал он. Именно.

Билл был совершенно измотан, все чаще напоминала о себе боль в груди, в области сердца. Душа болела о дочери, заботило будущее отеля. Единственное, что ему с легкостью удавалось – лежать в кровати и щелкать пультом в поисках программ, где точно не будет сводок новостей и чудовищных историй о молодых американках, зверски изнасилованных и убитых за границей. Смотреть телевизор было легче, чем читать стихи. На экране мелькают цветные бессмысленные блики, сплошной смех и мелодрамы.

Роберт Фрост на фоне этого казался кучей сухого хвороста. После отъезда Сесили Билл с самого утра включал телевизор, и его затягивало на целый день.

Вот так он впервые услышал о Фриде.

Восьмого сентября, в первый вторник после Дня труда, в Вест-Индии зародилась Фрида. Национальный центр контроля за ураганами издал сводку: надвигается нешуточный шторм. По новостным каналам, вещающим о погоде, крутили красочные картинки. Фрида напоминала пестрый вертящийся глаз. Двести десять миль в ширину и незатихающие ветра, что мчатся в сторону Восточного побережья на скорости девяносто три мили в час. По предварительным расчетам, достанется Чесапикской бухте, проливу Лонг-Айленд и острову Нантакет. Нантакет. У Билла зашлось сердце, когда диктор произнес это слово, как будто его самого во всеуслышание назвали по имени. Интересно, подумал он, видела ли это Сесили? Пусть лучше увидит.

– Нантакет… – задумчиво повторил Билл.

– Не исключено, что шторм свернет чуть восточнее к северу и уйдет в море, не задев этот остров, – добавил диктор.

К тому времени, как Билл заставил себя выбраться в вестибюль, там обсуждали последние новости. Все были взволнованы приходом Фриды. Лав рассказывала супругам о том, каким маршрутом будет следовать ураган по мнению экспертов, и о том, что по ходу движения он может растерять силы и утихнуть. Об урагане говорили так, словно это был человек. Есть ли у него слабые места?

Мак поджидал Билла в его кабинете – напряженный, словно готовый к прыжку.

– Вы слышали? – выпалил он. – Нас тут неплохо тряхнет.

За окном стоял чудесный сентябрьский день, температура держалась на отметке в восемьдесят пять по Фаренгейту. Над головой – синева, на море – штиль, на небе – ни облачка.

– Посмотрим. Говорят, еще может отклониться от курса и уйти в северную Атлантику. Так обычно и происходит. Последний толковый ураган здесь поработал в далеком пятьдесят четвертом.

– А что будем делать в случае атаки? – поинтересовался Мак.

Билла охватила апатия. На часах была половина одиннадцатого, а ему хотелось положить голову на стол и поспать.

– Ничего.

– Не понял, – смутился Мак. – Надо заколачивать окна и двери, заносить с пляжа мебель… Билл, к нам идет ураган!

Билл тяжело вздохнул и закрыл глаза. Бразильские парни уже догоняют Сесили, дышат ей в спину.

– Билл, – не унимался Мак, – Фрида нагрянет на остров с запада. Диаметр двести миль. Вы представляете, какая это громада?

– Я смотрю, ты как-то уж очень рад ее приходу, – проронил Билл. – Ждешь не дождешься, когда все здесь сметет к чертям собачьим? То-то веселья будет. Остров затопит, а ты преспокойненько свалишь себе на свой «Фенуэй-Парк».

– Вы шутите? – спросил Мак. – Я не хочу, чтобы сюда приходил ураган. Просто к этому нужно подготовиться. Тут люди сидят в номерах, у них окна выходят к воде.

– А какая тебе разница? Пусть бы все тут разнесло. Ты ж все равно уедешь в конце сезона. – Билл завелся. – Нет, ты ответь, мне хочется знать: какая тебе разница?

– Есть разница, есть, – твердо произнес Мак. – Я здесь двенадцать лет проработал. Можете поверить, мне все это небезразлично.

– Видимо, недостаточно, – сказал Билл. В груди жгло. – Оставь меня. – Он указал на дверь. – Я не хочу сейчас говорить ни о каких ураганах. Уйди!

Стиснув зубы, Мак вышел из кабинета.

Билл откинулся на спинку вращающегося кресла и попытался несколько раз глубоко вдохнуть. Вдох – выдох. Вдох – выдох. В ушах стучало. Он взял со стола фотографию Сесили – она всегда была под рукой. Его дочка, девчушка пятнадцати лет. Сидит на садовой скамейке в павильоне, подогнув коленки со ссадиной, а вокруг лица рыжим ореолом буйные завитки волос. Наследница престола на своем троне. «Эх, где ж ты сейчас?»

К четвергу Фрида, устроив беспримерный бардак на Багамах, прошлась по восточному побережью Флориды и, подхватив местную область пониженного давления, увеличилась в размерах и набрала скорости. Теперь это был ураган двухсот тридцати миль в диаметре, и вращался он со скоростью сто одна миля в час. За сутки репортеры ни разу не упомянули Нантакет, зато показывали снимки с Карибских островов: упавшие пальмы, снесенные водой мосты, плывущие дома… Каждый раз, за десять минут до наступления нового часа на погодном канале вывешивали международные прогнозы. В Рио солнечно, тридцать три градуса по Цельсию.

Билл вылез из постели и отправился на пляж. Под зонтами лежали отдыхающие, кто-то плескался в волнах. Ураганом и не пахнет. Тут Билл услышал покашливание и, повернувшись, увидел Клариссу Форд, которая стояла на террасе своего номера и курила сигарету. Она махнула ему рукой. Он помахал в ответ. Она подала знак, подзывая. Билл внутренне сжался. Семидесятилетняя вдова много лет назад похоронила весьма состоятельного мужа, который пал жертвой полумиллиона сигарет. При этом сама Кларисса упорно продолжала курить. Она проводила в отеле весь сентябрь, оставляя здесь шестнадцать тысяч долларов с лишним. Этих денег хватило бы оплатить год учебы Сесили в Виргинском университете. Тяжело ступая по песку, Билл направился к Клариссе и замер в нескольких шагах от нее.

– Билл, – произнесла Кларисса Форд. У нее было морщинистое загорелое лицо, наводящее на мысли о пучке сушеного табака. – Как поживаете, дружок?

– Да я в порядке, Кларисса. Как вы?

– Прекрасно, мой друг. Замечательно. – Она затянулась сигаретой и продолжила: – А я соблюдаю наш с Терезой уговор не курить в номере.

– Уму непостижимо, – проронил Билл. В прошлом году после нее пришлось проветривать три дня, и до сих пор в седьмом номере висел запах немытой пепельницы.

– В самом деле, – кивнула Кларисса. – Вот и торчу здесь, на улице, денно и нощно.

– Благодарю, – сказал Билл. – Мы вам за это очень признательны.

Кларисса стряхнула пепел в песок у подножия террасы, в образовавшееся серое пятно размером с блюдце.

– А как там моя малышка Сесили?

Билл перевел взгляд на воду. К берегу на полном ходу шел паром из Хаяниса.

– Понятия не имею, – ответил Билл. – Она сбежала в Южную Америку.

– Правда, Билл. Пришлите мне ее. Я хочу поделиться с девочкой умными мыслями.

– Поделитесь со мной, – сказал Билл. – Мне они тоже не помешают.

– Билл, вы принимаете все слишком близко к сердцу, – проворковала Кларисса и махнула в воздухе сигаретой, словно волшебной палочкой. – Веселее надо жить!

– Вы в курсе, что надвигается ураган? – спросил Билл. – Вполне вероятно, отель смоет ко всем чертям.

Кларисса раздавила сигарету о перила. Билл поморщился.

– Ха! Да забудьте вы про этот ураган! Просто немножко покапает с неба. Мы же в раю, Билл.

В пятницу в доме раздался телефонный звонок. Звонил Энтони Маззако, глава пожарного управления Нантакета:

– Билл, нерадостная картина, ждем тяжелых погодных условий. Вам направить кого-нибудь на подмогу? Мак говорит, вы и пальцем не пошевелили, чтобы защитить отель. У вас ведь там люди в номерах, надо бы поторопиться.

– Тони, посмотри в окно, – сказал Билл. – Ты видишь шторм?

– Нет, но он идет, – взволнованно ответил Тони Маззако. – Ураган уже в пути.

В субботу Фрида наделала шуму в Норфолке. Диктор на погодном канале направил желтую стрелу в Северную Атлантику, развернув ее от побережья Лонг-Айленда. Билл даже порадовался. Однако следующая фраза диктора сразила его наповал: «Серьезный удар придется на Нантакет, он стоит на пути ненастья». Нантакет, опять Нантакет. Билл сел в постели и живо представил, как Фрида, направляясь к прохладным водам Атлантики, погребет под собой весь остров.

Злодейка Фрида почему-то представлялась Биллу стервой с копной рыжих волос, которая рассвирепела и мечет громы и молнии. Комната поплыла перед глазами. Он опустился на постель, попробовал сфокусировать взгляд. Простыни неприятно пахли – Билл не принимал душ уже два дня. Он старался хоть что-нибудь ощутить: беспокойство по поводу шторма, страх за себя, за отель. Очень старался, но не смог. Сопротивляться не было сил. Пусть приходит.

Все вокруг говорили об одном. По телевизору, по радио, в городе. Туристы, заказав билеты на самолет, толпами мчались на пароходы. Парковка перед «Стоп энд шоп» кипела жизнью: люди закупали воду в бутылках, запасались хлебом, свечами и прессованным топливом. Лодки вытаскивали из воды, дома заколачивали, с террас уносили мебель. Нантакетская полиция и пожарные отвечали на звонки взволнованных горожан. Открылся консультативный совет для владельцев малых судов, на воскресное утро отменили паромы.

Билл сидел сложа руки. Мак никогда не видел его в таком состоянии. Полное бездействие. После отъезда Сесили старик ушел в себя, будто сломался. Обвинил Мака в том, что он, видите ли, ждет урагана!.. Как же это было далеко от истины! Мак любил отель, он сделал бы все возможное, чтобы защитить его от невзгод.

Даже если потребуется действовать без одобрения Билла.

Тереза заносила цветы с террасы – добрый знак, значит, независимо от того, что думает Билл, она в приближение урагана поверила.

Пинком отправив раковину краба-отшельника на другую сторону парковочной площадки, Мак обратился к Терезе:

– Возьму Ванса и Джема, начнем заколачивать окна, если вы не против.

Тереза запустила пальцы в свои светло-оранжевые волосы. Вид у нее был усталый и грустный.

– А Билл что говорит?

– Он говорит, не надо. Ему, похоже, не до того.

– Да, ты прав, – кивнула Тереза. – Ему сейчас все безразлично. Да и с чего бы ему волноваться?

– Знаете, Тереза, когда вернется Сесили, было бы неплохо что-нибудь ей передать.

Она коснулась листков герани.

– Жаль, что ты не предложил ей жениться. Ну что бы с тебя сталось, просто спросить?

– Тереза, – сказал Мак, – можно мне вернуться к работе?

– Валяй, – бросила она, – делай, что считаешь нужным.

Работа предстояла серьезная. Надо было прикрутить деревянные ставни ко всем окнам. На каждую ставню уходило минуты две-три от силы, но ведь в отеле их множество. Мак торопился, как мог, решив до наступления темноты закончить с вестибюлем и офисом. Таскал со склада тяжелые деревянные ставни, прихватив шурупы. Пока работал, по два-три шурупа держал во рту, зажав между губами. Уже заканчивая закрывать окна фойе, что выходили на воду, он ощутил запах табачного дыма. Оглянулся. Позади на песке стояла Кларисса Форд, сжимая в пальцах неизменную сигарету.

– Мою комнату не собираешься закрывать? – спросила она.

– Завтра. Сегодня уже не успею.

– Не надо завтра, – проговорила Кларисса.

– Нет-нет, завтра обязательно. Вы же знаете, надвигается ураган.

– А я не хочу сидеть с заколоченными окнами, и тем более – дверью.

– Я оставлю открытым черный вход, – заверил ее Мак. – Чтобы вы не оказались в ловушке. Но переднюю заколочу, миссис Форд, ведь ваши окна выходят на море.

– Нет. Я беру на себя ответственность за собственную жизнь. Скажи, что надо подписать.

– Для нас, конечно, самое важное – здоровье и жизнь гостей, миссис Форд, – терпеливо объяснил Мак, разминая пальцы в рабочих ботинках. Все это сильно отвлекало от работы. – Но ведь надо, чтобы и с мебелью ничего не случилось, и с номером.

– Я поговорю об этом с Биллом, – сказала Кларисса. – Не сомневайся, он разрешит мне оставить все как есть.

Мак пожал плечами.

– Ваше право. – Он повернулся спиной к окну, забрав с собой ставни. – Тогда я пошел.

В сумерках, обливаясь потом, с пляжа возвращались Джем с Вансом. Они установили заграждение и, собрав с террас всю мебель, отправили ее на склад.

Покончив с фойе, Мак решил, что пора закругляться. Выруливая с парковки, он посмотрел на хозяйский дом. Темнота в окнах, и никакого движения – как будто все вымерли.

Дома ждала Марибель. Она приготовила лазанью.

– Нам хватит на несколько дней, – сказала она.

– Мне, может быть, придется заночевать в отеле, – сообщил Мак.

– В отеле? Ты что, смеешься?

– Не заколочено еще сорок окон с видом на море. Мало ли что. Вдруг стекло разобьется, кого-нибудь ранит, не дай бог. Зря я ушел, надо было сегодня закончить.

– В кромешной-то тьме? – спросила Марибель. Отправила в рот немного лазаньи. В последнее время она постоянно во всем сомневалась, как будто перестала принимать на веру его слова. – Только не думай, что останешься ночевать в отеле без меня.

– Здесь ты в безопасности, – возразил Мак.

Она сердито ткнула вилкой в кусочек латука.

– Я тут одна не останусь.

– Марибель, здесь тебе ничего не грозит, наш дом в глубине острова. Чем дальше от воды, тем лучше. Все обойдется.

– Обойдется? – Она отбросила вилку и вперила в него недовольный взгляд. – То есть я должна коротать дни одна? В страшный ураган, какого не видали здесь сорок лет? А если дерево упадет? А если электричество вырубят?

– Электричество так или иначе отключат, – сказал Мак. – Пусть у тебя под рукой будут свечи и фонарик.

– Отлично. Выходит, три дня без света, в одиночестве. Просто замечательно. Мы с тобой, между прочим, помолвлены. – Марибель сунула ему под нос кольцо. – Это видел? Мы теперь вместе, куда ты – туда и я. Так что я тоже поеду в отель.

– И не думай.

– Я тебе не нужна, только мешаюсь под ногами, – посетовала она.

– Но речь идет о твоей безопасности.

– Ты думаешь только о себе. Всегда.

– Это как понимать? – спросил Мак.

– А сам как считаешь? – Ее губы скривились в недовольной гримасе. – Ты думаешь только о себе и своей поганой работе.

– Послушай, – произнес Мак, стараясь сохранять спокойствие, – ты не будешь жить в отеле. И не веди себя как пятилетняя девочка.

Марибель вскочила, ткнула Мака в плечо и замахнулась, словно собираясь ударить. Он вскинул руки, заслоняя лицо.

– Что ты творишь? – Она полоснула его ногтями по руке, выступила кровь. – Да что на тебя нашло?

Мак пошел к раковине, прополоскал рану. Марибель рухнула в кресло и зарыдала. Пока Мак стоял, изучая отметины на руке, звякнула посуда. Он обернулся. Марибель сидела, уткнувшись локтями в тарелку, и рыдала, закрыв руками лицо.

– Милая, ну что с тобой?

Она схватила тарелку и швырнула ее со всех сил. Тарелка шмякнулась о журнальный стол и разбилась. Повсюду разлетелись салат и лазанья.

– Да что такое?! – воскликнул Мак. – Всего меня расцарапала. Посмотри, у меня кровь течет. С ума, что ли, сошла?

Она кивнула. Ее локти были перемазаны красным соусом и салатной заправкой.

– Ты меня не любишь… Ты никогда меня не любил!

– Люблю, – возразил Мак. – Я предложил тебе пожениться. Ты ведь этого хотела? Я сделал то, чего ты хотела.

Тут Марибель поднялась, с грохотом опрокинув стул.

– Я хочу, чтобы ты сам этого захотел! – закричала она. – Так же сильно, как и я. А ты не хочешь!

Мак попытался ее схватить, но она наотмашь его ударила, отгоняя. У нее горело лицо, она так сильно плакала, что невозможно было разглядеть глаз.

– Послушай, все люди разные. Я не могу чувствовать то же, что и ты, потому что я – не ты. Я – это я, стараюсь, как могу.

– Значит, плохо стараешься! – взвизгнула Марибель. – Плохо! Ты меня не любишь! – Она стала колотить себя по лицу ладонями. – Я плохая! Ты меня не любишь! Не любишь! Не любишь!

Мак схватил ее за руки. Она сопротивлялась, плакала навзрыд; на него пахнуло жарким чесночным дыханием. Он крепко стиснул ее запястья.

– Я люблю тебя так же сильно.

На ее лице расцветал след от пощечины, которую она себе влепила. На ее милом и нежном личике. Да только что он мог сделать, если ей всего мало?

– Отпусти, мне больно! – крикнула Марибель. Мак отпустил ее запястья – на коже остались белые отметины от его пальцев. Она бросилась в спальню, захлопнула дверь и заперлась на замок.

Мак постучал:

– Открой, пожалуйста. Мари, я не понимаю, что происходит.

Ответа не последовало. Из-за двери доносились сдавленные рыдания. Мак старался изо всех сил, старался как мог, и все равно ничего не вышло. Он постоял под дверью, прислушиваясь, потом убрал разбитую посуду и разбросанную еду, закрыл фольгой противень с лазаньей. Омыв под краном кровоточащие царапины, приложил к ним чистое полотенце и снова постучал:

– Мари, ну пожалуйста. Скажи, что у нас не так.

– Все не так! – закричала она. – Ты не так. Я не так. Все не так.

– Марибель, открой дверь. Пожалуйста.

– Оставь меня в покое!

Он покрутил дверную ручку – заперто. Можно, конечно, вскрыть замок каким-нибудь инструментом, да только что толку? Какой смысл? Все равно все не так.

Он отошел к дивану и включил канал погоды.

Фрида отчалила от побережья Нью-Джерси.

Лейси Гарднер пыталась думать об урагане – и не могла. Ее тревожило что-то другое. Она забыла, как выглядит Максимилиан. Странно. Лейси закрывала глаза и пыталась вспомнить его за каким-нибудь привычным занятием – как он читает, сидя в кресле, как пытается загнать в лунку сложный мяч… Ничего не выходило. Образ никак не всплывал в памяти.

Она собрала все фотографии Максимилиана, что у нее были, и разложила на журнальном столике. В общем счете их накопилась двадцать одна, начиная с тридцати трех лет, где он позировал в военной форме, и заканчивая последним фото, на крыльце дома на Клифф-роуд, сделанным минувшим летом. Лейси внимательно всматривалась в каждый снимок, откидывалась на спинку дивана, закрывала глаза и…

Пустота.

Он исчез. Она шептала его имя, вспоминала бесчисленное множество проведенных вместе минут, вплоть до того мига в последнюю ночь, когда он взял ее за руку, но представить его лицо ей никак не удавалось. Она открывала глаза, и двадцать одна фотография улыбалась его милой улыбкой; потом закрывала глаза, но видела лишь черноту.

Быть может, это лишь временное затмение, вызванное стрессом, жарой и надвигающимся ураганом. А может, в свои восемьдесят восемь она потихоньку теряет рассудок, и та часть мозга, что еще помнила и как-то оживляла образ Максимилиана, сгинула навеки.

В дверь постучали. Лейси быстро вытерла лицо платком, но Мак успел это заметить.

– Кто-то тут плакал…

– А вот и нет.

Мак выждал минутку и добавил:

– Если тебя что-то тревожит, не держи в себе. Ты не обязана для каждого быть вечным оплотом, воплощением стойкости и мудрости.

– Да ничего, ничего, – отмахнулась Лейси. Кивком указала на журнальный стол. – Так, рассматривала старые снимки.

Мак взглянул на россыпь фотографий на журнальном столике.

– Максимилиан был красавцем, – констатировал он, указав на фото, где тот был в военной форме. – Что-то у нас здесь с ним общее, правда?

– Немного есть, – еле слышно проговорила Лейси. Макс – Мак, ее мальчики. Взяла Мака за руку. – Я тебя люблю. Я когда-нибудь тебе говорила? Люблю тебя.

Мак опустился рядом на колени.

– Лейси, что-то случилось?

По ее морщинистым щекам хлынули слезы.

– Я по нему скучаю, – призналась она.

– Конечно, Лейси, – кивнул Мак. – Конечно, скучаешь, а как же иначе?

Она заплакала еще сильнее. Откуда только взялись эти горючие слезы, что она выплакала давным-давно? Мак держал ее за руку и молчал. Прошло несколько минут, Лейси посопела в платок, высморкалась.

– Ну, все, прошло, – сказала она. И тут заметила бинт у Мака на руке. – Что с тобой?

– Маленький семейный скандал. Вообще-то я хотел попросить тебя об одолжении. Можно я у тебя переночую?

Лейси захлестнула волна облегчения, почти целиком вытеснив из души пустоту и мрак.

– Конечно, конечно! О чем ты говоришь. Останься, я тебя прошу.

Мак пожал ее руку.

– Спасибо.

Так значит, ей все-таки не придется коротать время в одиночестве. Пусть Максимилиан ушел – на его место явился Мак. Он оградит ее от наползающего мрака. По крайней мере на эту ночь.

В понедельник выдался тихий солнечный день, и Мак с самого утра принялся за работу. Предстояло закрепить еще восемьдесят ставень. В районе полудня юго-западный ветер сменился западным, и к тому моменту, когда горничные закончили уборку, ровно в час, небо потяжелело и налилось пушечной бронзой.

Билл в кабинете так и не появился. Тереза порхала по номерам, контролируя горничных, а когда с этим было покончено, удалилась в свой дом. Мак навешивал ставни, работа кипела. Усилился ветер, песок стал хлестать по лицу и шее, жаля тысячей крохотных игл. Внезапным порывом сдернуло с головы бейсболку с логотипом «Техасских рейнджеров». Руки были заняты: одной он придерживал ставни, другой – шуруповерт, и ему не оставалось ничего другого, как обернуться и проводить взглядом недавний подарок Хавроши. Было что-то жутковатое во внезапно опустевшем пляже. Билл с Терезой бросили отель, оставив его на попечение Мака.

К трем часам дня о берег стали биться яростные волны, задрожала земля, и это чувствовалось даже сквозь толстые подошвы рабочих ботинок. Мак спешил. Осталось совсем немного. Он пропустил номер семь, где жила Кларисса Форд, и, когда добрался до второго номера, старушка вышла на террасу с неизменной сигаретой в руках. Ветер вырвал сигарету из ее пальцев и унес к пляжу Джеттис.

В три сорок пять упали первые капли дождя. Мак закручивал последние ставни. Завывал ветер, правое ухо было забито песком. Дождь усилился. Ветром надуло песка до половины заграждения. Мак сунул шуруповерт в куртку, поднял руки, заслоняя глаза от ветра, и побежал к черному входу. Одежда промокла до нитки, ботинки были полны песка. Он задержался под карнизом, взглянул на бурлящее, почерневшее море. Вспомнилась Марибель. Хорошо, что она сейчас дома, сидит на диване, читает книжку, укутав ноги теплым шерстяным покрывалом. С тех пор, как Мак ушел с утра, она ни слова ему не сказала. Не стала извиняться, объяснять – ничего, лишь молчаливое заверение: что бы он ни делал, этого недостаточно.

В фойе за стойкой администратора сидели Ванс и Лав, перекидываясь в картишки. Джем спал, скорчившись в плетеном кресле.

– Отправляйтесь по домам, – распорядился Мак. – Я переночую у Лейси. Сам обо всем позабочусь. – Он потряс Джема за плечо, разбудил его. – Ступай. Слушай, а может, возьмешь мой джип? Там черт знает что творится, пешком не дотопаешь.

Джем разомкнул веки.

– Джип? А ты на чем?

– Я не пойду домой, – ответил Мак и добавил – наверное, сгоряча: – Знаешь что, бери машину и наведайся к Марибель. Проверь, как да что. Сидит там одна-одинешенька. Составишь ей компанию.

Джем выпрямился в кресле.

– Это, надо думать, шутка такая?

На миг Маку стало не по себе. Он вдруг ощутил укол ревности, сменившейся страхом. Вспомнилась плачущая Марибель и белые следы на ее руке, что остались после его хватки.

– Какие шутки? Я не могу вернуться домой. Буду тебе очень обязан, если ты зайдешь ее проверить.

– Обязан? – поразился Джем.

– Давай, иди, – скомандовал Мак и кинул ему ключи.

Не долго думая, Джем схватил ключи и бросился к дверям, откуда только что вышли Ванс и Лав. Мак не видел, как они отъезжают – окна были залиты потоками воды. По той же причине он не стал кричать Джему вслед, что все это – большая ошибка.

Как только начался дождь, Билл встал с кровати и прошел в гостиную. За окнами раскинулась необъятная ширь океана, причем таких огромных волн он и не припоминал. Вестибюль был заколочен, а заодно и все номера. Дело рук Мака. Билл все равно никаких чувств не испытывал. Ничего, кроме безудержной тоски, безутешной печали.

По лестнице поднялась Тереза.

– Ты поднялся. – Она подошла к окну и встала рядом. – Наше королевство. Надеюсь, его не смоет в океан.

– Какая разница, – проронил Билл.

– Она вернется, Билл. Все равно вернется.

– Не вернется она! – вспылил Билл. – И прекрати твердить одно и то же. Сесили не вернется!

– Вернется, – упрямо произнесла Тереза.

– Нет, – отрезал Билл. За его дочуркой гнались бразильские парни. Один из них, Габриель, схватил ее за огненно-рыжие волосы и приставил к горлу нож.

Билл подошел к стенному шкафу и накинул поверх пижамы плащ.

– Я на «вдовью площадку».

– Что? – воскликнула Тереза, да так и осела на кожаный диван. – Это безумие!

– Какая разница, – проговорил Билл. Решительно направился через спальню, распахнул дверь, ведущую на чердак. Пролет ступеней вел к люку. Тот открывался на смотровую площадку. Билл все никак не мог справиться – люк не подавался. Тогда он уперся в него ладонями и надавил изо всех сил. В помещение ворвались ветер и дождь, едва не сбивая Билла с ног. Опершись коленями о перекладину, он крепко вцепился в перила. Он обязательно посидит на «вдовьей площадке». Может, там и погибнет, но какая разница? Отец двух детей: мертвого и пропавшего.

Потом он услышал голос, чьи-то шаги, и следом на крышу вылезла Тереза.

– А я к тебе, – сказала она.

До нее было футов пять или десять, однако казалось, что она взывает к нему из конца длинного коридора. Ветер взъерошил ее волосы. Тереза походила на призрак или ведьму, но все равно была прекрасна. Его давнишняя невеста. Та, которую он любил.

Одной рукой Билл держался за перила, другую протянул навстречу. Ветер дул с сокрушительной силой. Если бы они выбрались на «вдовью площадку», их подхватило бы и унесло прочь – к сыну и дочери. Была в этом, бесспорно, какая-то поэзия.

В приоткрытый люк лили струи дождя. Билл вымок до нитки.

– Ну, давай, – сказал он и просунул голову в отверстую щель. Уши заложило, мир опрокинулся потоком воды. Вокруг было белым-бело, ни зги не видно. Билл пробовал осмотреться, но не нашел ни моря, ни отеля. Небо было бесцветным, как ветер, который проникал в глаза и нос, топил. «Чего вы ждете? Послания свыше?»

– Да забирай! – закричал Билл небу. Что-то подсказывало: С. Б. Т. непременно услышит. – За-би-рай!

Билл потерял равновесие и пошатнулся, но Тереза вовремя его поддержала. Люк пришлось захлопнуть. Ступени были влажные, скользкие. Тереза вся вымокла, блузка налипла на тело, тушь потекла.

– Пусть забирает, – проговорил Билл. – Я сдаюсь. Пусть берет себе.

Тереза крепко держалась за него.

– Кто? О чем ты? – спросила она. – Кому и что ты отдаешь? На кого ты там кричал?

Надежда окончательно покинула Билла. Он сдулся. Стал пустым внутри. Заперев люк, Билл проследовал с Терезой в туалет, и его вырвало. Вместе с рвотой уходили бразильские парни с ножами и испуганный крик Сесили в ночи. Билл изгнал из себя С. Б. Т., готового прибрать к рукам «Пляжный клуб» и тех, кто мертв и потерялся. Его рвало до тех пор, пока все беды не вышли наружу, пока во рту не стало шершаво и кисло.

Тереза налила ему ванну, и он с опаской погрузился в теплую воду. Тереза села рядом на пол. Беспомощный хозяин пляжного отеля, терзаемого ураганом, безнадежно отчаявшийся отец юной девушки.

Марибель разговаривала по телефону с Тиной, когда погас свет. Трубка замолчала. Может, оно и к лучшему. Тина принялась рыдать, едва дочка успела произнести пару слов.

– Мам, я разрываю помолвку.

– Что?

– У нас ничего не получится, мама. Ничего путного из этой затеи не выйдет.

Тысячу раз она прокрутила в голове события минувшей ночи. Что-то сломалось, оборвалось. Она не смогла себя контролировать. Поранила Мака. А он ей чуть руку не сломал. Нашли новый способ причинять друг другу боль. Пора ставить точку.

Тина начала пыхтеть и всхлипывать:

– Ты просто сердишься, Мари. Ты и раньше на него злилась. Все наладится.

– Я не злюсь на него, мама. Это прошло, тут другое: мы больше не радуем друг друга. Наши мечты разошлись.

– Может, не надо сдаваться? – увещевала Тина. – Ведь вы столько времени вместе…

Услышав отчаяние в голосе матери, Марибель зажмурилась. «Я стараюсь ради нее. Пытаюсь выйти замуж, только чтобы она была счастлива. Демоны одиночества оставят ее, когда она будет знать, что по крайней мере я не проведу свою жизнь одна».

– Ты все равно будешь меня любить? – спросила Марибель. – Даже без Мака?

Снова всхлипывания.

– Ты ведь знаешь, я люблю тебя больше всех на свете. Ты мой самый главный подарок, мой приз. Если ты приняла такое решение, значит, на то божья воля.

– Моя это воля, мама, – сказала Марибель. – Только моя.

И тут телефон вырубился.

Свечи и спички были припасены заранее, так что через пару секунд тьма отступила. Марибель направилась в ванную и плеснула в лицо воды, раскупорила бутылку красного вина.

Налила в бокал, чокнулась с невидимым компаньоном.

– Пошла ты, Фрида!

Пригубила вина. Сейчас она напьется вдрызг и обо всем позабудет.

Вдруг за окнами вспыхнул свет фар. К дому подъехал джип. Сердце заколотилось. А все-таки он ее не бросил. Вернулся домой. В голове беспорядочно вертелись извинения.

Тут в дверь постучали. Странно. Марибель распахнула дверь: под дождем стоял Джем.

Пока Джем ехал в джипе к дому Марибель, он все прокручивал в уме два напутственных слова, сказанных Нейлом Розенблюмом: «Добейся ее». Ветер был такой силищи, что казалось, вот-вот снесет с дороги. Дворники не поспевали сгонять воду с лобового стекла. Хорошо, что дорога была пустынной, иначе точно в кого-нибудь бы влетел. Судя по всему, никто, кроме него, не осмелился высунуть из дому нос в такую пору. Так вышло, что Джем мчался навстречу Марибель с личного благословения Мака.

Он свернул в переулок, подъехал к дому, заглушил мотор. Ветер гнул деревья во дворе, ковер павших листьев покрывал траву. Тяжелая ветка хрустнула и рухнула на землю. Джем припустил как сумасшедший по покатому боковому дворику и постучал в дверь. «Будь дома», – взмолился он. Может, все это шутка и Марибель вообще слиняла с острова.

Она открыла. В квартире горели свечи.

– Джем?… Я думала, это Мак.

У Джема мигом упало настроение. Он стоит под дождем, вокруг бушует стихия, а она говорит: «Я думала, это Мак».

– Мак в отеле. Он отправил меня составить тебе компанию. Слушай, можно войти?

– Он сам тебя отправил? – поразилась Марибель. Лоб прорезали морщины, слившись как буква «М». «М» – значит «Марибель». А может, «М» как «Мак». Джема внезапно осенило: возможно, ей не слишком приятно, что ее передают с рук на руки, словно эстафетную палочку.

– Можно войти? – взмолился он. В ботинках хлюпала вода, вокруг бесновался ветер – того и гляди рухнет еще какая-нибудь ветка.

– Разве что на минутку, – ответила Марибель. Проводила его внутрь и захлопнула дверь. – Так значит, тебя отправил сюда Мак. Прямо вот так и послал?

– Типа того.

Джем опасался сделать неосторожный шаг. Он стоял на коврике перед дверью, и с него капала вода.

– Можно, я разуюсь?

– Ты пробудешь здесь ровно столько, сколько потребуется, чтобы внятно мне объяснить, что именно сказал тебе Мак.

Джем оглядывал комнату. Тянул время.

– У вас света нет, – проговорил он. Ему нужно было подумать. Не хотелось подводить Мака, ведь он сам дал ему «добро» на визит сюда. А с другой стороны, в том-то весь и смысл. Мак – подлец, отдал на откуп свою подругу.

– Так что сказал тебе Мак? – Марибель взяла с журнального столика бокал вина.

– Он сказал, хм… Он сказал, что ты здесь одна и мне нужно составить тебе компанию. И дал мне ключи от джипа.

Марибель отпила из бокала.

– Короче, пустил меня по рукам.

– Не понял? – Джему не понравилось это выражение.

– Он послал тебя сюда, поскольку хочет, чтобы мы с тобой переспали. Нашел способ от меня избавиться. – Она осушила бокал и рванула на груди кардиган с такой силой, что пуговицы разлетелись и исчезли в пушистом ворсе ковра.

На ней был атласный синий лифчик, который она расстегнула и бросила на диван. Джему было неловко, но он никак не мог отвести взгляд от ее грудей. Они казались еще более пышными, чем тогда на пляже.

– Что ты делаешь? – спросил он.

Она расстегнула пуговицу на джинсовых шортах, и они упали вниз. Запустила руки внутрь трусиков с цветочным узором и стянула их. Теперь она стояла перед ним совершенно нагая в свете свечей. Джем был на грани обморока.

– Можешь снять ботинки, – разрешила она. – И заодно все остальное, раз уж так вышло.

– Что происходит? – спросил Джем. Все его существо стремилось к ней. Но что-то здесь было не так.

– Ты злишься на Мака…

– О да, ты очень прав! – воскликнула Марибель. – Он специально это подстроил. Да еще думает, что сделал нам одолжение! Манипулятор. Играет чувствами. Только знаешь, мне плевать. Хочет, чтобы мы переспали, пусть пеняет на себя!

Слышать, как Марибель говорит об этом, было выше его сил. У Джема чуть не подкосились ноги. Шорты спереди были натянуты до предела. Однако так нельзя: не по-человечески это.

– Я люблю тебя, Марибель, – произнес Джем. – Я никогда раньше не любил, но я не хочу, чтобы ты переспала со мной лишь потому, что злишься на Мака. Мне пора, прощай.

Он открыл дверь и, не оборачиваясь, вышел в ночную тьму. Он не знал, что она делает за его спиной. Кажется, она наливала вино в бокал. Джем сосредоточился – сейчас предстояло совершить пробежку под жутким дождем, преодолеть краткое расстояние от дома до машины. Осталось подгадать, чтобы как-то проскочить до очередного разрушительного порыва ветра.

С треском рухнула еще одна ветка, и Джем, приняв это за знак, со всех ног бросился вперед.

Уже в машине он осознал, что сейчас самый удачный момент закричать, или разрыдаться, или что-нибудь еще такое сделать, лишь бы дать выход эмоциям, нещадно терзающим душу. По крыше барабанил дождь; складывалось впечатление, что сидишь в консервной банке. Он повернул в замке ключ зажигания, надеясь, что движок работает – мчал он сюда по глубоким лужам, не разбирая дороги. Но вот заработал стартер, и Джем сдал назад, отъезжая от дома. Видимость нулевая: он ехал почти вслепую. И плевать. На ощупь вырулив на дорогу, газанул и погнал куда глядели глаза.

Проехать удалось метров сто. Впереди сверкнули красные габариты, мелькнул проблесковый маячок. Полицейская машина перегородила Барлет-роуд, единственный разъезд, откуда открывались все остальные пути. Полицейский в светоотражающем оранжевом плаще помахал Джему руками. Тот приоткрыл окно.

– Дороги перекрыты! – прокричал полицейский. – Разворачивайтесь. Поезжайте туда, откуда приехали.

– Но я не могу, – сказал Джем.

Полицейский пожал плечами.

– Я не имею права пропустить вас на развилку. Вам придется вернуться.

– Я не могу, – повторил Джем. – Мне тут совсем недалеко, на Либерти-стрит.

Из-под капюшона были видны светло-голубые глаза, нос и сплющенные тугой тканью губы.

– Проезд закрыт.

– А если я попробую проехать, вы посадите меня в тюрьму? – спросил Джем. Тюрьма, в сравнении с домом Марибель, казалась куда более безопасным местом.

– Нет, в тюрьму я вас не посажу! – прокричал полицейский. – Но и проехать не дам. Мне очень жаль. Разворачивайтесь!

Джем кое-как развернул джип и двинулся обратно. Можно было бы свернуть к какому-нибудь дому и пересидеть ненастье. Но провести ночь в мокрой одежде в сырой и стылой машине без еды и питья, не добравшись ста ярдов до женщины, которую любишь?… Сразу представился Нейл Розенблюм: «Добейся ее!»

Джем подъехал к дому Марибель и какое-то время сидел в машине, раздумывая, как теперь объясняться. Выскочил из авто и припустил под дождем к дому. Нерешительно постучался в дверь.

Марибель уже оделась, хотя и кардиган так и не был застегнут.

– Я тебя люблю, – проговорил Джем.

– Тогда можешь меня обнять?

Он кивнул и ступил за порог.

Мак отпустил администратора и сам встал за стойку. В семь вечера, когда вырубили электричество, он вышел с черного хода и побежал вдоль номеров, стуча в двери и спрашивая жильцов, все ли у них в порядке. Повсюду царил боевой настрой. Гости жгли свечи, пили вино, ели сандвичи и читали романы. Убедившись, что все более или менее справляются, Мак вернулся к стойке. Зажег три восковых свечи из церкви и теперь сидел, слушая завывания ветра. За окнами разыгралась целая опера. Рокотал баритон, сливаясь с мерным посвистыванием сопрано. Пару раз в стену швырнуло песком, но большой воды не было. Пока.

Мак все гадал, что же сейчас происходит в доме Марибель. Хотелось приехать, вмешаться, прекратить все, пока еще не поздно. Но решимость перевешивала: после прошлой ночи он понял: Марибель надо отпустить, других вариантов нет. Да только как, как? Разбинтовал свою рану, всмотрелся. Хрупкая вроде девушка, а так расцарапала. Сильно вскипела. Они сошлись по ошибке, и ошибка длилась шесть лет.

К десяти вечера Мак порядком устал от раздумий. Он вышел через боковую дверь на улицу, где гулял ветер, и побежал к домику Лейси.

Старушка сидела, удобно устроившись в кресле. На столе горели свечи из пчелиного воска, стояла бутылка «Дьюара». Лейси облачилась в ночную рубашку и купальный халат из розового шелка, на ногах – новенькие плюшевые тапки. Чуть поодаль лежали фотографии Максимилиана, сложенные в аккуратную стопочку.

– Макс? – пробормотала она, когда он вошел. – Максимилиан?

Мак стряхнул с себя воду.

– Лейси, это я, Мак.

Лейси подскочила. Он, вероятно, ее разбудил.

– Мак!.. Здравствуй. Как там дела?

– Главное, пока ничего не затопило. На парковке песка по щиколотку, но это мы расчистим. Не хочешь поговорить?

– О боже, ну конечно, – оживилась Лейси. – Ты ведь знаешь, я неисправимая болтунья.

Мак рухнул на диван и спросил:

– С чего начнем?

– Со свадьбы, – предложила хозяйка. – Я решила купить себе новое платье. Ярко-красное. Хочу, чтобы меня в этот день называли порочной! – Она взбрыкнула ногами в розовых тапочках. – У нас с Максимилианом было две свадьбы. Я не рассказывала? В первый раз мы поженились в ноябре сорок первого, перед его отъездом на фронт. Судья Алькотт провел церемонию на пляже в Мадакете. А свидетелями были Толливеры – Изабелла и Эдик. После церемонии мы вчетвером отправились праздновать в «Шкипер». Десять дней спустя Макс отбыл в Мэриленд на сборы. А через несколько месяцев их отправили кораблем на Филиппины. Страшное было время. Японцы разбомбили Пёрл-Харбор, а там до Японии рукой подать, и он как раз поехал в те места. Пока Макс служил на Филиппинах, в Европе погиб наш хороший друг, Сэм Арчибальд. Пришлось написать Максу, сообщить ему.

Лейси отпила из бокала и задумчиво посмотрела на свечи.

– Так к чему это я? Ах да, две свадьбы. Мы обвенчались в церкви, когда Максимилиан вернулся с войны. Отцовские деньги на ветер. Мы ведь на ту пору уже были женаты! – Лейси осушила бокал. – Давай поболтаем про твое торжество. Хочу говорить только о будущем. Слишком долго я говорила о прошлом. Так что я умолкаю. Вперед, в будущее! – Она подняла пустой бокал в подобии тоста.

– Я не женюсь, – проговорил Мак.

– Не женишься? – оторопела старушка.

– Не женюсь.

– А Марибель в курсе?

– Ну, я дал ей понять. – Мака чуть не стошнило, когда он представил Марибель в объятиях Джема. – Думаю, она поняла намек. Не знаю, как это объяснить. Я просто не могу на ней жениться.

– Мне можешь не объяснять, – заверила его Лейси. – Я давно живу по принципу: «Бог дал – бог взял». Любовь непредсказуема, но в том-то вся и прелесть.

Оба умолкли и сидели тихо, и даже Фрида как будто угомонилась, решив сделать короткую передышку.

Опершись о стул, Лейси встала и подошла к Маку.

– Иногда мне кажется, что я – мудрая и старая, а иногда – просто старая. Пойду вздремну. Ты останешься?

– Я не буду шуметь.

– Не беспокойся, только свечи не забудь задуть. Мы же не хотим сжечь избушку, которую оставил мне Папаша Билл.

Мак обнял Лейси за плечи.

– Ты не считаешь, что я свихнулся, разорвав помолвку?

Лейси обхватила его лицо своими прохладными руками.

– Пойми, мой дорогой: я всегда буду любить тебя, что бы ты ни сделал. Это и называется «любовь».

Старушка взяла свечу и посеменила по темному коридору. Мак долгое время смотрел ей вслед.

Мак вернулся в вестибюль ближе к одиннадцати. Фрида трясла отель, словно чашу с игральными костями, твердо вознамерившись сорвать его с фундамента. Мак вытащил из кладовки подушку и одеяло, лег на полу возле стойки консьержа и моментально погрузился в сон. Проснулся он от оглушительного треска. Встал, обшарил фонариком зал. Где-то громыхнуло. Мак вышел в центр комнаты и прислушался. Удар, еще один и еще – волны бились о стены отеля, как о прибрежные скалы.

Кто-то постучал с черного хода. В дверях стоял жилец из третьего номера, Норрис Вильямс.

– Террасы ушли под воду. – Он пришел прямо в пижаме и мокрый, словно вылез из душа. – Я слышу, как бьются волны.

– В номер вода не затекла? – спросил Мак, немного растерявшись. Что теперь делать? Куда перевести гостей? К Биллу с Терезой? К Лейси?

– Нет еще, – ответил мистер Вильямс, «книжный червь» с мягкими белыми руками. – А можно нам с женой побыть в вестибюле? Тут немного спокойнее.

– Конечно, – ответил Мак.

Едва ушел мистер Вильямс, в дверь снова постучали.

– В комнату проходит вода. Коврик у двери уже мокрый, – сообщила миссис Фреммер из шестого номера. – Нам как, оставаться на корабле до последнего? Знаете, я смотрела «Титаник».

– Перебирайтесь сюда.

Сквозь открытую дверь хлестали пулеметные очереди дождя. Застегнув «молнию» на куртке, Мак выскочил на улицу и начал обход номеров. Он стучал в каждую дверь и кричал:

– Перебирайтесь в вестибюль!

Жильцы хватали верхнюю одежду и фонари и мчались к заветному укрытию. Все, кроме Клариссы Форд. Она подошла к двери, смерила взглядом толпу и проговорила:

– Убереги нас, господь.

– Кларисса, я не шучу, пора уходить.

– Я же сказала, Мак: не тронусь с этого места.

Мак протиснулся в комнату мимо Клариссы, схватился двумя руками за ручку входной двери и с силой ее открыл.

Волны перекатывали через ступени террасы. Одна волна окатила подошвы и выплеснулась на зеленый ковер. Но испорченный ковер – это меньшая из бед. Золотое побережье может и отколоться, его попросту смоет вода. Мак захлопнул дверь и запер на засов. Затолкал в проем под дверью два банных полотенца и взял Клариссу под руку.

– Надо выбираться, – сказал он.

Она отстранилась, вырвав руку. Мак вспомнил про Марибель.

– Повторяю: я остаюсь.

Где-то вдалеке, сквозь шум и завывания ветра, послышался вой сирен.

– Ну и отлично, – ответил он.

По Норт-Бич-роуд мчалась пожарная машина, и с ней два фургона. Они остановились, не доезжая до отеля – дальше дороги не было, все вокруг завалило песком.

Четверо мужчин в оранжевых накидках деловито зашли в вестибюль через боковую дверь.

– От вас поступил звонок по мобильному. Сказали, требуется эвакуация, – сообщил похожий на силача пожарный с квадратными плечами. Из таких получаются отличные спасатели. – Мы заберем вас в школу. Там есть генератор, вода и пища. Вам обеспечат ночлег.

– Это я звонил, – сказал Норрис Вильямс, радостно помахивая телефоном, будто лотерейным билетом на миллион. Он был по-прежнему в пижаме. – Я готов, поехали.

Встав у боковой двери, Мак обеспечил организованный выход гостей, передав их с рук на руки широкоплечему спасателю. Тот проводил их до фургонов, прокладывая путь по песчаным дюнам. Мак пересчитал всех по головам. Мистер Сикахама с Гавайев посетовал, что платит шестьсот долларов за ночь не для того, чтобы ютиться под дверью математички, и смеет рассчитывать на компенсацию. Миссис Фреммер поцеловала Мака в щеку, словно не чаяла снова увидеть его живым. Препроводив постояльцев в фургон, плечистый повернулся к Маку:

– Это все?

– Да, – ответил Мак. – Я остаюсь.

– Есть здесь еще люди?

Фонарный луч осветил дверной проем хозяйского дома.

– Обождите-ка, – сказал Мак. Луч подпрыгивал и дрожал, и в темноте вдруг стал различим силуэт Терезы. Она выскочила босая, в ночной рубашке, накинув сверху ветровку дочери, которую та когда-то носила на соревнованиях.

– Я еду с ними, – сказала она. – Кто-то же должен сопровождать гостей, а Билл отказывается выходить из дома.

– Хорошо, – кивнул Мак.

– Лейси уже в фургоне? – спросила Тереза.

– Лейси, – пробормотал Мак. Он побежал в ее домик, распахнул дверь и бросился в спальню. Дверь была закрыта, он постучался.

– Лейси? – спросил он и заглянул внутрь.

Лейси сипло похрапывала во сне.

– Проснись, – позвал Мак.

Лицо старушки казалось мертвенно бледным в свете фонаря. Мак потормошил ее за плечо.

– Это я, Лейси.

Морщинистые веки затрепетали.

– Макс? – проронила она, подслеповато щурясь.

– Мы эвакуируем жильцов, – сказал он. – Пора уходить.

– Я знала, что ты скоро придешь, – проговорила она, – но я еще не готова.

– Лейси, мы укроемся в школе. Приехали пожарные.

Она открыла глаза и твердо спросила:

– В школе?

– Вода поднялась до террас. Мы вывозим жильцов.

– Ну, меня какой-то водой не напугаешь. А ты тоже поедешь в школу?

– Нет, – ответил он. – Я остаюсь.

– Ну и я, – проговорила Лейси. – Тонуть так тонуть. Разбуди, когда настанет утро, сделай одолжение.

На парковку нанесло горы песка. Кое-где плескалась вода. Визжал и надрывался ветер. Павильон начисто ушел под воду, будто его и не было. До ступеней отеля оставалось каких-то десять футов – здесь могла уместиться разве что малолитражка. Замерев у дверей, Мак окинул взглядом бескрайний Нантакетский пролив, обратившийся из доброго друга в злобного врага.

Донесся голос. Сквозь дверной проем хозяйского особняка пробивался упрямый луч, точно свет маяка. По песчаным дюнам в простых галошах брел Билл, а вокруг раскинулись лужи размером с детский бассейн. Из-под желтого макинтоша выглядывала пижама.

– Что происходит? – крикнул он что есть мочи.

Мак не ответил, лишившись дара речи от возмущения.

Так и хотелось крикнуть: «Стихийное бедствие. А что, не заметно?»

– Всех вывезли. Остались только Кларисса и Лейси.

– А что с погодой?

– С погодой плохо, – ответил Мак. Как он ни был зол, ему не хотелось рассказывать все новости: что вода поднялась в номера и что любимое детище Билла вот-вот будет разрушено.

Они выключили фонари и застыли вдвоем в полной темноте. Вокруг не было видно ни зги, лишь белая пена неуклонно подбиралась к отелю.

Билл крепко вцепился в его ладонь.

«Испугался. Сначала он потерял меня, потом дочь, а теперь и отель».

Мак не знал, что будет делать, если Билл заплачет. Бросил искоса взгляд: Билл улыбался. «Лишился рассудка, бедолага. Ну точно, от страха».

– Я его продаю, – проговорил Билл.

– Что?

– Я продам отель за двадцать пять миллионов долларов. У меня есть покупатель, и я решил его продать.

Мак направил луч фонаря на кромку воды. Волна поднялась и ухнула вниз, взметая белые хлопья пены.

– Не шутите так.

– Какие шутки? – удивился Билл. – Сесили ушла, ты уезжаешь, сынишка мертв. Я никогда не воспринимал отель как здание. Для меня важны люди, которые находятся в нем.

Волна накатывала за волной, словно баюкая, глаза стали слипаться. Мак стоял и грезил наяву. В его сне каждая волна обретала собственное имя. Вот – Дэвид Прингл, «твой романчик с островом». Вот – злобно оскалившийся Ванс. А вот – Марибель, взмокшая от пота, молит его о чем-то. «Что ей все время нужно?» Лейси в плюшевых тапках. Андреа и Джеймс с одинаковыми глазами. Тереза с седой прядью. Красавчик Джем, постыдно радостный Мистер Ноябрь, торопливо выскакивает из отеля. Вот Сесили плачет в трубку: «Я люблю тебя, Габриель». Волны баюкали Мака, и он проваливался в далекий май, когда в жизни его царили покой и порядок, и не было никакой Андреа и никакого Хавроши, и не звонил Дэвид Прингл, и все шло своим чередом. Что согревало его все эти годы? Что дарило ему радость жизни? Этот самый отель: стойка регистратора, тренькающий телефон и пляж; гости и персонал; Билл с Терезой, Сесили и Лейси – «Пляжный клуб» со своими обитателями. Конечно, отель – больше чем просто здание. Для Мака он стал целой жизнью, и даже в центре бушующего урагана он мог бы признаться: он там, где ему хочется быть.

Мак очнулся. Ветер стонал, точно роженица, хотя вода больше не прибывала. Билл стоял чуть поодаль, что-то бормоча. Читал стихи или молился.

– Нельзя продавать отель, – сказал Мак. – Вы вложили в него всю свою душу.

– Начну новую жизнь, – ответил Билл. – Возьму Терезу и подамся куда-нибудь на Гавайи или Сайпан, на край света.

– Билл, вы не можете продать отель. Я вам не позволю.

– Ты не в силах мне помешать, – проговорил Билл.

– А вдруг?

– Как?

– Я могу остаться.

Билл медленно кивнул.

– Ну что, в точку? – спросил Мак. – Тогда вы передумаете?

– А ты останешься?

– А это вас остановит?

Билл повернулся к нему и в глаза спросил:

– Это ты писал мне письма? Ты – С. Б. Т.?

– Нет, – ответил Мак.

Билл покачал головой.

– Нет, – проговорил он. – Я так и думал.

– Я остаюсь, – сказал Мак.

– Ладно, – проронил Билл. Посветил фонариком на парковку, и Мак проследил его луч взглядом – «Тойота-4-раннер» увязла в песке по самый кузов, а велосипеды на велостоянке засыпало до руля. Меж тем ветер не унимался.

И тут Мак услышал звук, тот самый глас: «Дом-м. Дом-м». Гул, протяжный и отчетливый, хорошо различимый на фоне бушующего ветра. «Дом-м». Мак подхватил Билла за локоть.

– Вы слышите?

– Что? – не понял Билл.

– Голос. Он говорит «дом». Слышите? Скажите, что слышите. Вот, опять. Дом. Признайтесь, вы слышите.

Билл забрался на песчаный холм и пошел к зданию, чтобы укрыться от ненастья.

– Не понимаю, о чем ты, – бросил он напоследок.

Мак проснулся от запаха кофе, сквозь веки пробивался солнечный свет. Открывать глаза было страшно. Сначала послышалось перешептывание, потом хихиканье и смех.

Мак был на грани пробуждения и уже понимал, что все тело ломит – спину, руки и ноги. Открыл глаза. Над ним склонились Ванс и Лав. Коридорный держал в руках две картонные коробки фасованных пончиков, а Лав – картонный поднос с порционным кофе.

Мак чуть приподнял голову и спросил:

– Уже все?

– Все, – ответил Ванс. – Но зрелище то еще. Вставай, сам увидишь.

Мак кое-как умудрился сесть, Ванс протянул ему руку. Сквозь ставни в комнату пробивались лучи света.

– Глазам своим не верю, – пробормотал Мак. – Это что, солнце?

– Ты пока обожди маленько, не выходи, – предостерег Ванс. – Для справки: я смог припарковаться где-то за четверть мили отсюда по Норт-Бич-роуд.

– Мы шли по песку, – добавила Лав. – Помог горнолыжный опыт: ни капли не расплескала.

Ванс обнял Лав за шею и поцеловал ее.

– Умница.

Мак подумал про Марибель и ощутил новую боль, не связанную с телесной.

– Кто-нибудь видел Джема? – спросил он с надеждой. – Или мой джип.

Они покачали головами. Лав опустила глаза.

– Попей кофейку, – сказал ему Ванс и протянул стаканчик. – Ты что, всю ночь не спал?

– Ну, почти, – проговорил Мак. – А свет дали?

– Пока нет, – ответил Ванс.

– Гости эвакуированы, – сообщил Мак. – Пожарные отвезли их в городскую школу. Я не захотел уезжать.

– Ты, как всегда, на посту, – покачала головой Лав.

– Он, как всегда, не в себе, – возразил Ванс. – Так что, готов выйти? Крепись, чувак. Имей в виду, я предупреждал.

– Готов я, – буркнул Мак. – Вчера еще насмотрелся.

– Тогда пошли. Я хочу на это взглянуть, – сказал Ванс. – То-то у тебя будет рожа!

Мак с Вансом вышли через боковую дверь. Первое, что бросилось Маку в глаза, – какой же замечательный наступил день! Тяжелая духота предыдущих дней растаяла без следа. Воздух был свеж, над головой голубело бездонное небо.

На месте «Пляжного клуба» раскинулась пустыня Сахара. На парковке было песка по грудь. Лестницу при входе в вестибюль, где еще вчера разговаривали Мак с Биллом, погребло полностью, а двери завалило наполовину. Павильон и вовсе скрылся с глаз, торчала только двускатная крыша, словно отделенная от туловища голова. Пляж усеивали водоросли, мертвые чайки и булыжники.

Отель уцелел, а вот террасы безнадежно засыпало. Мак с Вансом зашли со двора и стали обследовать номера. В номерах с видом на море залило все ковры, под ногами хлюпало.

– Если вынести ковры и пробурить в полу дырку, то когда-нибудь здесь просохнет, – поделился соображениями Ванс.

– Ковры придется менять, без вариантов, – проговорил Мак.

– Ты уж, наверное, рад отъезду, – заметил Ванс. – Самый подходящий момент сваливать.

Мак промолчал.

Он пошел прямиком в седьмой номер. У черного входа стояла Кларисса Форд с сигареткой в руке.

– Жива-здорова, – обрадовался Мак. – Что делается в номере?

– Разгромлен полностью, – ответила она. И, потупив взгляд, добавила: – Я отсиделась в чугунной ванне.

Мак заглянул в седьмой номер. Всю одежду Кларисса свалила на кровать, но вещи безбожно вымокли. Люстры полопались, телевизор был разбит, кожаное кресло непоправимо испорчено.

– Бог ты мой, – пробормотал Мак. – Я поражаюсь, как вы живы остались.

Кларисса выпустила изо рта струйку дыма.

– Интересно, Тереза разрешит мне принять участие в ремонте? Я бы тогда на следующий год приехала сюда как домой.

– На это не рассчитывайте, – ответил Мак. – В любом случае важно, что вы целы. Та еще выдалась ночка.

– О да, – протянула Кларисса. – Натерпелись мы страху.

По пути Мак подтолкнул Ванса локтем.

– Слушай, ты не позвонишь мне домой? Если Джем там, пусть берет руки в ноги и тащится сюда.

– Уму непостижимо, что ты вчера сделал, – проговорил Ванс. – Ты же сам ее сбагрил. Какого черта?

– Были причины, – буркнул Мак и, потерев ладонями бритую голову Ванса, повторил: – Ну так что, позвонишь?

Ванс хлопнул его по руке, чтоб не баловать.

– Позвоню-позвоню, только хватит меня лапать. Ты мне, Питерсен, как кость поперек горла.

– Да знаю, – сказал Мак. – Спасибо.

На Норт-Бич-роуд притормозил школьный автобус, и оттуда высыпала говорливая толпа: миссис Фреммер, мистер Сикахама, мистер Вильямс в купальном халате и все остальные. Взбираясь по дюнам, счастливые жильцы прокладывали путь к отелю. В наглухо застегнутой ветровке, заслонив рукой глаза, с ними устало брела Тереза. Солдат, идущий с войны.

– Ну как, все обошлось? – поинтересовался Мак.

– Сесили не звонила? – с ходу спросила Тереза.

– Не знаю. Телефон вырубился.

– Может, она видела новости или как-то узнала… – Тереза ткнула большим пальцем в песок. – Вот и нет больше нашего королевства. Я надеялась, что она позвонит.

– Королевство не пострадало. В седьмом номере – полный разгром, остальные более или менее в порядке. В номерах с видом на море сильно вымокли ковры, ну и плюс по мелочи. Ванс там сейчас откачивает воду большим пылесосом. К полудню, думаю, вселим гостей.

– Что, правда? – Тереза удивилась.

– Не в идеальных условиях, но жить можно будет.

– Так ничто не разрушено?

– Нет.

– Пока постояльцы могут расположиться на пляже. Позавтракать мы в школе успели. Ты видел Билла?

– С прошлой ночи – нет, – ответил Мак.

Тереза бросила взгляд на окно террасы.

– Наверное, стоит у окна и смотрит. Если, конечно, с приступом не свалился. Сам понимаешь, что ему довелось пережить.

– Мы с ним виделись перед тем, как он отправился спать, – поделился Мак. – С виду был в норме.

Глаза Терезы подернулись пеленой. Она сморгнула слезу. Маку еще не доводилось видеть плачущую Терезу. В пижаме и ветровке с чужого плеча, она напоминала подростка. Босоногая, с копной персиковых волос, заткнутых за крошечные ушки. С годами Сесили все больше напоминала мать, но тут происходило противоположное: ссутулившаяся Тереза приобретала необъяснимое сходство с дочерью.

Она шмыгнула и выпрямилась.

– Пойду повидаюсь с Биллом. Скажи, когда Ванс откачает воду, я пришлю горничных.

– Будет сделано, – заверил Мак.

Уже в дверях Тереза обернулась.

– А как Лейси? – спросила она.

Заварив чашечку кофе, Мак отправился к старой приятельнице. В комнате было темно, свет проникал сквозь щели в ставнях, отбрасывая полосы на восточный ковер.

– Лейси! – позвал он. Прошел на мысочках по коридору, постучал в дверь спальни. – Лейси, уже можно вставать, все спокойно.

Ответа не было. Старушка спит. Ах да, она просила разбудить ее с наступлением утра. «Сделай одолжение». Мак приоткрыл дверь и заглянул внутрь.

Глаза ее были закрыты. Одна рука стиснута в кулак и прижата к сердцу, другая безвольно свесилась с кровати. На полу лежала разломанная надвое восковая свеча. Была она там прошлой ночью? Мак не мог припомнить.

– Лейси! – позвал снова он, прислушиваясь к дыханию, надеясь услышать мирное посапывание. Он ждал, когда распахнутся старческие глаза, и она опять по ошибке примет его за Максимилиана. Наконец, когда ждать стало невмоготу, Мак коснулся ее щеки – холодная.

Лейси умерла.

Когда зазвонил телефон, Марибель поняла, что все нормализовалось. Она открыла глаза и увидела рядом Джема. Тот спал, обхватив ее рукой за талию. К телефону идти не хотелось. Это или Мак, или Тина. Настроения общаться не было.

Марибель перекатилась поближе к Джему. Тот лежал, уткнувшись носом в подушку Мака. Молодые сильные плечи, одна рука под головой, другая касается ее талии… Ее вдруг охватил прилив желания. Она приподняла одеяло. На Джеме были только трусы.

Она откинулась на спину и стала размышлять. Стянуть с него боксеры и заняться любовью?… А ну его, пусть спит. Посмотрела в окошко: на улице ярко светило солнце. Чем не повод для радости?

Лежа в постели, Марибель прокручивала в голове всевозможные способы объясниться с Маком. «Знаешь, я ведь это сделала не от злости. Я вообще на тебя не злюсь. Просто обидно. Я так любила тебя, старалась тебя порадовать, но напрасно. Все не то, все не так. Я знаю, что не права, но мне захотелось вкусить хоть крупицу счастья, хоть ненадолго, ведь поняла нечто важное: счастье недолговечно».

Марибель прижалась губами к плечу Джема. Передвинулась чуть вниз, поцеловала снова и замерла в ожидании. Парень не просыпался.

Опять зазвонил телефон. Она сосчитала в уме звонки и с надеждой уставилась на Джема. Тот тяжело дышал, провалившись в глубокое забытье. Что ж это, все мужчины помешаны на сне? Выскользнув из-под одеяла, она заторопилась в гостиную, где вовсю надрывался телефон.

– Марибель? – Голос был мужской, но принадлежал не Маку.

– Н-да?

– Это я, Ванс.

– Привет, Ванс! – обрадовалась она. – А Мака нет. Я думала, он в отеле.

– Да, он здесь. Я вообще-то… хм… Джема ищу. Он не у тебя?

У Марибель задрожали коленки.

– А с чего ты взял, что у меня? – спросила она. Сердце стучало как безумное, так глухо и тяжко, как у испуганного человека, бегущего в пустом переулке. – Тебе Мак сказал, что он здесь?

– Он попросил вчера Джема заглянуть к тебе. Тот, видимо, не поехал… Что ж, это к лучшему. Не слишком-то хорошая вчера была погодка. Ладно, я тогда ему домой позвоню.

– Не надо, – проговорила Мари. – Он здесь.

– Правда?

– Да. А что ты хотел?

Ванс замялся:

– Надо приехать и поработать.

– Я передам. Пошлю его сразу, как только проснется.

– Ну, пока, – пробормотал Ванс, словно ничуть не удивился, хотя голос выдал его с головой. – Спасибо, Марибель.

– Да пустяки, – поспешно заверила та.

Она положила трубку и вышла на порог, чтобы оценить масштабы катастрофы. По двору будто смерч прошелся. Деревья стояли ободранные, землю завалило всяким хламом. На клумбе лежала огромная ветка, помяв прекрасные циннии и бальзамины. Газон превратился в бескрайнюю лужу. Зато светило теплое солнце, приятно лаская босые ноги и голую кожу рук.

Марибель прикрыла за собой дверь и вернулась в спальню. Джем уже проснулся и сидел на кровати. На голове у него был шурум-бурум, на щеке алел след от подушки.

– Кто звонил?

Приложив палец к его губам, Марибель присмотрела местечко чуть ниже ключицы и прильнула к нему в поцелуе. Им все равно перемоют все кости, так пусть хотя бы будет повод.

Они были вдвоем, телефон надрывался. Джем даже не замечал, с головой погрузившись в процесс. Целовал ее, гладил. Он был молод, силен и пылок, а главное – любил и вновь и вновь повторял: «Я люблю тебя, Марибель. Люблю». Кончив, он вскрикнул. Его переполняли восторги, и Марибель прекрасно знала, что он сейчас испытывает. Когда любишь, ты расцветаешь, будто цветок, и каждый твой лепесток трепещет в едином порыве: люблю.

Джем прижал ее к себе и поцеловал в волосы.

– Я хочу, чтобы ты поехала со мной в Калифорнию.

– Джем…

– Нет, правда. Очень хочу. Помнишь, я тебя спрашивал, когда приходил на ужин?

– Помню, – ответила она. Вновь звонил телефон, а потом еще и еще, но Джем его словно не слышал. – Что-то меня туда особенно не тянет, в Калифорнию.

– А куда тянет? – спросил Джем. – Ты скажи, и мы поедем.

Марибель улыбнулась.

– В Унадиллу, – сказала она. Очень хотелось увидеться с матерью. Чтобы обняться и посидеть вдвоем.

– В Унадиллу так в Унадиллу, решено.

Как же просто, оказывается, быть любимой. Вот так, без всяких оговорок и условий, слепо и преданно. Джем дал ей то, что она недополучила от отца.

Джем пошел в душ. В это время опять позвонили, и Марибель подняла трубку. «Все, я решила, – подумала она. – И кто бы там ни был, он должен об этом знать».

– Алле?

– Мари?

Да, голос Мака, исполненный тоски. Он, кажется, плакал.

– Что такое? – Ей стало тревожно. Мак всхлипывал. Она недоверчиво прищурилась. Неужели из-за нее? – Мак, что происходит?

– Лейси умерла.

Зазвенело в ушах, как в колодце, куда бросают монетки на счастье.

– Умерла… – повторила она. Лейси больше нет. – Боже мой, Мак. Как жаль, мне очень-очень жаль.

Он зарыдал так, как никогда не стал бы рыдать из-за нее.

– Она была моим лучшим другом…

– Да, Мак, да, – повторяла Марибель, а сердце кольнула обида. Лейси Гарднер досталась роль лучшего друга, в то время как Марибель отчаянно примеряла на себя роль жены, упустив из виду самое важное. Мак плакал, она тихо говорила в трубку, пытаясь его утешить и поражаясь чудному свойству своей любви. Раздавишь ее – все, кажется, сгинула без остатка, а стоит чуть-чуть отпустить, как она упрямо поднимает голову и вновь кричит о себе во все горло. Ей очень хотелось сказать: «Мак, не горюй, я буду тебе новым другом». Впрочем, поздно. Их привычный мир разрушался на глазах.

Билл мог благодарить небеса за такую жену. У Терезы был особый дар – помогать страждущим. Едва она возвратилась в отель с гостями, как прибежал Мак и стал стучать в дверь. Вести у него были куда как недобрые: умерла их давняя клиентка и друг.

Тереза завела Мака в дом, налила воды и, взяв за руку, усадила на диван. Поплакала с ним и сказала:

– Лейси сейчас там, где она и хотела быть. Рядом с мужем.

– А если это чушь? – вспылил Мак. – Если нет ничего там, на небе?

Билл прислушался – ему хотелось узнать, что ответит Тереза. Порой, когда прихватывало сердце, он и сам задавался подобным вопросом: есть ли жизнь после смерти? Ответа не давал никто. Никто, даже Фрост. Билл верил в какой-то высший смысл, предназначение. Вот взять Лейси. Вчера была, сегодня ее уже нет. Почему? Какова причина?

Тереза держала ответ.

– Нам остается надежда. Когда придет мой черед и я буду лежать на смертном одре, знаешь, что я буду делать? Всем сердцем верить. А потом уйду. Надеюсь, что попаду в другое место, такое же благодатное.

У Билла задрожали пальцы. В жене он души не чаял, и, когда настанет его черед, он тоже будет уповать на то, что смерть их не разлучит.

Тереза послала за гробовщиком и лично прибрала домик Лейси. Нашла завещание, позвонила в газету и заказала некролог. Потом связалась с отцом Экерли в церкви Святой Марии и договорилась о церемонии. Прощание назначили на пятницу.

В ту ночь, лежа в постели, Тереза сообщила Биллу:

– Я прочла распоряжение Лейси, прежде чем нести его адвокату. Она завещала свой домик Маку.

– Правда?

– А ты считал, она поступит иначе?

– Да я и не задумывался, – ответил Билл. По правде говоря, Лейси вечно возилась с Маком и всеми остальными, кто хоть когда-нибудь испытывал душевный дискомфорт – с Вансом, Джемом и Лав, – при этом ни разу не поинтересовавшись, что творится на душе у Билла. А ведь он был знаком с Лейси Гарднер куда дольше остальных. Он повстречался с ней еще восьмилетним мальчишкой, надутым и вспыльчивым сорванцом. Лейси и Максимилиан после окончания войны каждый сезон проводили на пляже. Лейси здоровалась с пареньком за руку и спрашивала: «Как поживаешь?» Билл же стоял молча и надменно, скрестив руки на груди. Однажды эта дамочка пообещала упрямцу два пенни, если тот улыбнется. «Ну уж нет, – отрезал он. – Я не улыбаюсь за деньги». Билл отчетливо помнил, какой была Лейси Гарднер в молодости: светлый шиньон, тонкая талия. Она запрокидывала голову и заходилась звонким смехом, промокая уголки глаз кружевным платком. Она еще много лет вспоминала эту фразу: «Я не улыбаюсь за деньги». У них была своя личная шутка на этот счет, собственный прикол. Мальчишка хотел сказать, что привязанность не покупают; ее надо заслужить. И Лейси Гарднер ее заслужила.

Билл и в мыслях не держал, что Лейси однажды умрет. Она казалась ему вечным существом, эхом прошлых поколений, которое не сгинуло и не сгинет никогда. А Лейси взяла и умерла. Билл был неимоверно расстроен потерей, а кроме того, теперь он знал наверняка, что скоро придет и его очередь.

– Лейси завещала домик Маку, – повторил Билл. Вспомнился недавний разговор во время шторма. – Он обещал остаться. – Подхватив жену на руки, Билл прошептал в ее ароматные волосы: – Пусть хоть кто-нибудь останется.

Мак заскочил за вещами, когда Марибель была на работе. Побросав одежду в мешки для мусора, вытащил любимые компакт-диски, собрал оплаченные квитанции и фотографии родителей. Телевизор он покупал сам, но решил его оставить. Кухонная утварь тоже принадлежала ему, однако он ничего не взял, за исключением открывалки для бутылок в форме кита, бывшей когда-то в собственности Максимилиана. На газовый гриль они сложились вместе, но и тут Мак не стал мелочиться. Бросил пожитки в багажный отсек джипа, сел в салон и недолго посидел перед домом. Оставить записку? Пожалуй, следовало бы, только что тут скажешь…

Забот в клубе было предостаточно. Мак разгребал песок, и не было этой работе ни конца ни края – все равно что пытаться съесть гигантскую миску спагетти. Он старался переключить все внимание на боль физическую, которая не в пример легче боли душевной. Угораздило же его в одночасье лишиться и Лейси, и Марибель.

Натрудившись вдоволь, Мак отнес вещи в домик Лейси. Вытащил из общей кучи открывалку и откупорил бутылочку «Мишлоб». Устроившись в любимом кресле старушки, он решил кое-кому позвонить.

Для начала – Хавроше.

Трубку взяла секретарша и елейным голосом прокурлыкала:

– Тот самый Мак Питерсен? Наш вице-президент по поездкам и размещению?

– Н-да, – неуверенно ответил Мак. – А можно позвать к телефону Ховарда?

Переключили на Ховарда. Тот с ходу зычно заорал:

– Как я распереживался! Ну и потрясло вас. Мы все смотрели в новостях. Что с отелем?

– Нормально, стоит. Правда, работы тьма. Пахать и пахать.

– Похоже, тебе так просто оттуда не вырваться, – предположил Хавроша.

– Ты знаешь, я никуда не поеду, – выпалил Мак. – Потому и звоню.

Хавроша молчал.

– Я решил отказаться, Ховард, – добавил Мак. – Мне придется остаться здесь. Я к тебе очень хорошо отношусь, и ты сделал мне фантастическое предложение… Просто нутром чую: мое место здесь.

Хавроша молчал.

– Ховард, алло?

Мак ломал голову, что с ним сейчас происходит. Расстроен ли он, растерян или зол. Быть может, сбит с толку – поди разбери.

– Да-да, слушаю, – откликнулся наконец Хавроша. – Ты знаешь, удивительное дело. Сидим вчера с Тоней, а она и говорит: «Не представляю, как будет в «Пляжном клубе» без Мака. То ли ехать туда, то ли нет».

– Вот и хорошо, вам не придется выбирать. Конечно, ехать, – ответил Мак. «Прощай, новая работа».

– Ну да, – пробасил Хавроша. – Пожалуй, так.

Теперь предстояло позвонить Дэвиду Принглу. Мак отхлебнул пива.

– Дэвид, это Мак. Мак Питерсен.

Дэвид хохотнул.

– Сейчас ведь только сентябрь. Не надеялся услышать тебя раньше октября.

– Да ну!

– Так что решил? – спросил Дэвид. – У тебя в запасе было целое лето. Надумал?

– У Венделла не переменились планы? – спросил Мак.

Дэвид хмыкнул. Наверное, сейчас он откинулся в кресле, обитом кожей.

– Нет. Он уже снял помещение, где будет отмечать уход на пенсию.

– Ясно.

– Ну, тогда продаем?

– И никаких перспективных парней на горизонте? – спросил Мак. – За лето никто не появился?

– Мак, я говорил, как обстоят дела. Никто не станет рвать жилы ради чужого хозяйства. Венделл держался из любви к твоему отцу.

– Я понял, – ответил Мак. – Продавай. – «Прощай, ферма».

– Размещу объявление завтра же утром, – заверил Дэвид. – Надеюсь, ты понимаешь, что мы на этом не разбогатеем.

– Конечно.

– А с домом что?

– Ничего, – сказал Мак. – Я возвращаюсь. Сам там приберу.

– Надумал податься в наши края?

– Как только закроется отель, сразу приеду. Еще пара недель.

– Тогда позвони, как прибудешь, – сказал Дэвид. – Подпишешь кое-какие бумаги. Ладно, жду с нетерпением. Ты, наверное, совсем взрослый стал.

– А то, – улыбнулся Мак.

На следующий день Мак стоял на ступеньках церкви Святой Марии на Федерал-стрит и приветствовал тех, кто пришел отдать последнюю дань Лейси Гарднер. На нем были серые в полоску брюки от давно забытого костюма. По сути, требовалось делать то, к чему он привык: перекинуться парой фраз и показать, что каждому пришедшему здесь рады. Похоронный консьерж. Менеджер печали. Ванс, Лав и Билл с Терезой сновали между рядов, рассаживая людей, сам же Мак предпочел остаться у входа – успеет еще насидеться. Отвечать на звонки в отеле, исполняя функции администратора, поручили Клариссе Форд. Та явилась «на службу» в ярко-синем костюме, распространяя вокруг аромат ландышей.

– Здесь не курят, – сказал ей Мак.

– Хорошо, – ответила та. – Я бросаю.

Тайни появилась в церкви с мужчиной. Это был молодой человек с усиками и стянутыми в хвост волосами.

– Познакомься, Мак, – сказала она. – Стивен Рук.

Мужчины поздоровались за руку. «Наверное, ее парень», – подумал Мак.

– Стивен – мой муж, – проговорила Тайни.

– Муж? – удивился Мак. – А я и не знал, что ты замужем. – И с неловкой улыбкой обратился к Стивену: – Тайни никогда ничего о себе не рассказывает.

Стивен обратил к небу ладони, как бы желая сказать: «Что ж поделать».

– Стивен глухой, – пояснила Тайни.

– Ой, прости. Скажи, что я извиняюсь.

– Он все читает по губам, – сказала она.

– Спасибо, что пришли, – добавил Мак.

Стивен вновь воздел к небу руки и направился с Тайни в церковь.

Здесь собрались старинные знакомцы Лейси. Они здоровались с Маком за руку и рассказывали о себе. Одни знали ее по яхт-клубу, другие – по Санкати, кто-то был завсегдатаем ее шляпного магазина. Из Бостона прибыли лечащий врач и дантист, да еще иранец-дворецкий из ее бостонской квартиры, худощавый смуглый мужчина по имени Ром. Он сунул Маку в лицо моментальный снимок, где стояла Лейси с его детьми на фоне Чарльз-ривер.

– «Нантакет милее всего на свете», – говаривала она. Теперь, оказавшись здесь, я начинаю ее понимать.

Приехал ректор из Рэдклифа с двумя спутницами – Меган и Мередит. Мак, хоть убей, не различил бы их. Лейси они величали исключительно «мисс Гарднер» и рассказывали всем о своей инициативе по сбору средств на образование «Гарднеровского фонда помощи молодым женщинам-предпринимательницам».

Потом к Маку подошли Джем и Марибель. На Марибель было льняное черное платье, волосы собраны под заколку, полное отсутствие макияжа. Как всегда, неотразима. Джем обрядился в темно-синий двубортный блейзер в морском стиле.

– Мак, – проговорила Марибель. Подошла с печальной улыбкой и обняла его. Они стояли в обнимку, и Мак понимал, что при иных обстоятельствах она могла бы прийти в церковь, чтобы стать его женой.

– Прости, – прошептал он ей. – Мне очень жаль.

Ее глаза покраснели от слез. Она плакала дни напролет.

– Мне тоже.

Мак пожал Джему руку. Он не знал, то ли благодарить его, то ли со ступенек сбросить. По счастью, зазвонили колокола, и все трое проследовали в церковь.

Мак терпеть не мог органную музыку и приторный запах похоронных цветов. Он ненавидел гробы и траурные процессии, хотя, если бы Лейси его попросила, он бы с радостью понес на плечах ее гроб. По счастью, она заранее предусмотрела кремацию; Тереза держала урну с ее прахом под мышкой рядом с дамской сумочкой. Было решено сразу после церемонии развеять прах на Алтарной горе.

Мак, Билл и Тереза сидели в первом ряду. Сзади доносился плач. Отец Экерли рассказал о жизни Лейси: о годах, проведенных в Рэдклифе, о службе в департаменте здравоохранения и житье с Максимилианом, о магазинчике на Мейн-стрит. Образцовая католичка, примерная труженица, преданная жена.

– Настоящий пример для подражания, – резюмировал он.

Мак ерзал в кресле, вспоминая похороны матери и отца. Два одинаковых гроба катили по проходу пресвитерианской церкви. Венделл произнес трогательную речь о том, какая это для всех потеря и как несправедливо обошлась с Маком судьба – в восемнадцать лет парень остался без родителей. В церкви было не протолкнуться. Родные, друзья, соседи, одноклассники и фермеры – все пришли отдать дать уважения. Пафос церемонии перекрыл воспоминания о добродетельной натуре его родителей. Они как будто затерялись среди всеобщей печали.

По окончании церемонии родителей захоронили на кладбище позади церкви. Мак с непроницаемым лицом провожал взглядом опускающиеся в могилу гробы. Когда служитель бросил на них первую пригоршню земли, парень вынырнул из толпы и побрел домой – идти там было с милю. Заперся в своей комнате и сидел в одиночестве, пока за ним не заехал дядя. «Тебя хотят видеть на поминках, покажись людям». Мак отправился в тетушкин дом, где каждый говорил ему, что в его жизни не случалось события трагичнее.

Беда в том, думал Мак, что на подобных мероприятиях человека не вспоминают так, как он того заслужил. И пусть отец Экерли хоть весь день бубнит о том, как разрывалась между работой и домом чудесная женщина, опередившая время, – это ничуть не отражало ее внутренней сути. Настоящая Лейси пила «Дьюарс» с пяти вечера до глубокой ночи и часами готова была слушать других, не перебивая и не вынося суждений. Она защищала любовь и ценила силу духа.

Мак закрыл глаза, потерянный, вновь осиротевший.

По пути на Алтарную гору Мак понемногу успокоился. Вместе с ним ехали Лав с Вансом. Билл с Терезой и Тайни со Стивеном двигались следом в «Чероки». Ром и две дамы из Рэдклифа тоже выразили желание присутствовать на церемонии, и Мак предложил им взять на время «Бьюик» Лейси. Они петляли по вересковым пустошам, уж начинавшим окрашиваться рыжим. Впереди был крутой подъем, им предстояло подняться на самую высокую точку острова. Мак припарковался и вынул из салона урну с прахом, что покоилась на пассажирском сиденье. (После церемонии ее передала Тереза со словами: «Пусть напоследок прокатится с тобой».)

Когда зачитывали последнюю волю, Мак ломал голову, чем Лейси так приглянулась гора, ведь можно было рассеять прах над водой здесь же, у «Пляжного клуба». Теперь, на месте, он сразу понял: отсюда обозревался весь остров. Если бы останки развеяли с пляжа, вода унесла бы их, и все. А здесь пепел подхватит ветер, венчая Лейси с милым ее сердцу островом.

Когда все собрались полукругом, Мак открыл урну. Он думал, что прах будет похож на пепел от сигареты, и отчего-то вспомнилась Кларисса Форд, но увидел плотные, спрессованные останки, точно кусочки коралла. Мак зачерпнул горсть и передал урну соседу слева, Биллу. Тот подхватил пригоршню и передал урну Терезе, и так пошло по кругу, пока Ром не вытряхнул в ладонь то немногое, что оставалось на дне.

Мак повернулся к Биллу:

– Не хотите прочесть стихотворение? Или может, каждый из нас что-нибудь скажет?

К ним подошла Тереза и предложила вполголоса:

– Пусть каждый подумает о ней – и потом бросит прах.

Мак повысил голос:

– Ну ладно, выбирайте себе место по вкусу и скажите что-нибудь от себя, а потом, не знаю – разбрасывайте, что ли.

Лав с Вансом обратились лицом к маяку Санкати, Билл с Терезой повернулись на юг, к аэропорту, а женщины из Рэдклифа – в сторону пристани. Тайни со Стивеном развеяли пепел над пустошью, а Ром запустил комок в воздух, точно бейсбольный мяч.

Мак не спешил расставаться с прахом. Вспотевшие ладони покрылись меловой пылью. С чем бы ему обратиться к Лейси – или к богу, раз уж на то пошло? Лейси осталась без внуков, Биллу с Терезой недоставало сына, Сесили – брата; у Марибель не было отца, у Андреа – мужа. Мак ходил между ними, точно кусочек пазла; он заполнял их пустоты, они заполняли его. Теперь какие-то части отпали, и Мак оказался свободен. Лейси ушла. Бог знает, какую ее частицу он держит сейчас в руке – сгоревшую кость, или мозг, или сердце; что бы то ни было, ему хотелось оставить это себе. Спрятать куда-нибудь в кувшин или сахарницу и хранить там веки вечные.

Один за другим участники церемонии развеяли прах, и теперь, хотя на Мака никто не смотрел, ему стало ясно, что все ждут только его, и уже поздно пытаться что-либо припрятать.

Он крепко-крепко зажмурился и подумал: «Я люблю тебя, Лейси. Я очень тебя люблю. Спасибо, что была моим другом».

И разжал пальцы.

Они постояли в тиши на Алтарной горе. Потом Стивен Рук что-то сказал на языке жестов.

– Какой прекрасный день, – перевела Тайни.

Все согласно кивнули и разбрелись по машинам. Им предстояло вернуться в домик Лейси, где был накрыт стол. Когда же все разойдутся по домам, Мак собирался, устроившись в ее любимом кресле, цедить в одиночку крепкий «Дьюарс».

Он сел в джип, Лав с Вансом устроились на заднем сиденье, хотя переднее было уже свободно, и кто-то мог сесть рядом с водителем. Пустая урна каталась в ногах.

– У меня такое чувство, что я таксист, – проговорил Мак.

– Мы хотим сидеть вместе, – ответила Лав.

– Да, – подтвердил Ванс и положил руку ей на плечи.

Маку опять вспомнилась Марибель, и он в который раз задался вопросом: пройдет ли когда-нибудь неприятное ощущение, что он свалял дурака?

Вереница машин спускалась к подножию горы, густо покрытому вереском. Мак думал о Лейси и своих родителях, терзался мыслями о Марибель и долго не замечал, как Лав смущенно ерзает.

– Я жду ребенка, – наконец сообщила она.

Глава 10 Смена ветра

3 октября

Здравствуйте, С. Б. Т.!

А ведь я чуть было не уступил, чуть не распрощался с отелем. Не из-за денег – от усталости. Да, дочь уехала, это правда, и одному богу ведомо, когда вернется. Когда она исчезла, из меня будто душу вытянули. И вдруг я подумал: из вас тоже, наверное, кто-то вытянул душу, иначе откуда это настойчивое желание завладеть тем, что принадлежит другому? Очень надеюсь, что вы заполните пустоту не моим отелем, а чем-нибудь другим. Пусть у вас все получится.

Я переписывался с вами скорее ради забавы. Была в этом какая-то интрига – разведать, кто же вы такой, распознать вашу личность. Кого я только не подозревал. Мака, Терезу и даже давнего друга семьи, Лейси Гарднер, упокой господь ее душу. Подозревал гостей и членов «Пляжного клуба». По-моему, теперь я близок к разгадке. Вы – совершенно чужой человек, сторонний наблюдатель. А может, и вовсе проходимец без цента в кармане, который устроил все это ради розыгрыша. Да в общем, не важно. С вашей помощью я осознал, сколько на самом деле стоит мой отель. Он гораздо ценнее двадцати пяти миллионов, ведь любовь не измерить деньгами.

Так что это письмо будет последним. Я решительно заявляю: наша переписка окончена. Желаю удачи.

С уважением,

Билл Эллиотт.

В вестибюле воцарился долгожданный покой. Потрескивали дрова в камине, на столике у телефона дымилась горячая чашка травяного чая. Лав влезла в объемные свитера и толстовки, что пылились на полках с начала мая. С переходом на теплый гардероб, с появлением в доме живого огня, она жила предвкушением зимы. У нее имелся заранее купленный билет на самолет, что вылетал в Аспен после закрытия отеля на День Колумба. Она действительно планировала его использовать, хотя и не собиралась задерживаться в Аспене надолго. Удивительно, как резко изменилась ее жизнь за какие-то несколько месяцев. И дело тут не только в обстоятельствах и планах, а в том, что она вообще перестала их строить. Раньше все время было расписано до минуты, разложено по полочкам и выверено на долгие дни и месяцы вперед. На нее вдруг снизошло откровение: жизнь может течь сама по себе, и так даже интереснее.

Ну, скажем, она вообще намеревалась молчать о своем состоянии. Но тут умерла Лейси, и, хотя они не были хорошо знакомы, Лав отчего-то подумала, что смерть старой подруги Мака и появление на свет ее собственного ребенка не такое уж случайное совпадение. Как будто два эти события – составные части единого цикла, одно целое, фрагмент общей картины мира. И вот, на спуске с горы, когда взгляду во всей красе представился золотисто-багряный покров нантакетских пустошей, она выпалила, сама того не желая, заветную весть.

Мужчины были поражены. На долю секунды Ванс застыл с непроницаемым лицом, потом разинул рот и захохотал. От искренней радости. Он был счастлив. Обнимал ее, целовал и все время смеялся. Хлопал по плечу Мака, и тот схватил его за руку, на миг отпустив рычаг переключения скоростей.

– Слушайте, друзья, я за вас рад! Поздравляю. Это просто супер.

– Я буду отцом, – произнес Ванс. – Отцом.

В его взволнованном голосе не было страха – вот что мысленно отметила Лав.

Спускаясь по бугристой песчаной дороге, она уже знала, что любит Ванса. Он совершенно не подходил ей – моложе на десять лет, часто угрюм и не в настроении, но этот человек-загадка был ей дорог. Там, на Алтарной горе, Лав открылась другим людям, почувствовала, что ее жизнь интересна не только ей одной. Ей и не мечталось об этом, и вот теперь в свои сорок Лав продолжила открывать для себя новые грани мира вокруг.

Первым делом обговорили, стоит ли Вансу переезжать в Аспен. Там он мог бы найти работу в отеле «Джером». В мае, когда ребенок появится на свет, они возвратятся в Нантакет. Этот план был по-своему привлекателен, но, как следует подумав, Лав поняла, что не хочет жить в Аспене.

– А нам обязательно уезжать? Ведь можем же мы остаться на Нантакете?

Ванс улыбнулся. Это было совсем непривычно – теперь он улыбался беспрерывно.

– Конечно.

Ванс подсуетился и выяснил, что дом, служивший зимней обителью Маку и Марибель, в предстоящем году будет пуст. Особняк на Сансет-Хилл, который некогда назывался дворцом, идеально им подойдет. Он буквально сошел со страниц путеводителя под названием «Винтажный Нантакет». Да, неровные шероховатые полы не идеальны для неловкой беременной женщины, зато там достаточно низких поверхностей и проемов, за которые можно держаться.

Итак, решено: они остаются. Поставлена последняя точка в упорном стремлении Лав к счастью. У нее будет ребенок, она влюблена в Ванса, да еще за последние пять месяцев успела искренне привязаться к этому острову.

В вестибюль вошла молодая пара в свитерах, перчатках и тяжелых прогулочных ботинках. Хендерсоны из пятнадцатого. Они разрумянились на холодке, и весь их вид свидетельствовал о полнейшем восторге.

– Мы гуляли по Стэнфорд-фарм, – похвасталась миссис Хендерсон, сероглазая женщина с густыми черными ресницами. – Здесь просто очаровательно, будто в сказке! В городе такие милые домики, магазины и ресторанчики. Диву даешься, какая красивая природа вокруг!

– Да, волшебный остров, – согласилась Лав.

К стойке подошел мистер Хендерсон. Одну руку он сунул в карман джинсов, в другой держал дымящийся кофе.

– Мы – школьные учителя из Вермонта. В Вермонте, конечно, красиво, но не настолько. Наверное, это особое чувство, что ты на острове, в окружении воды. – Он взглянул на Лав. – Вы здесь постоянно живете?

На Нантакете? В мире звезд и устриц, свежего воздуха и любви?

– Да, – ответила Лав.

Джем позвонил родителям из квартиры Марибель. Он знал, что родные с нетерпением ждут от него весточки.

К телефону подошла Гвенни.

– Привет, это я, – сказал он. – Мама-папа дома?

– Ну, отлично! – надулась сестра. – Полгода о нем ни слуху ни духу, а он даже поздороваться не может по-человечески.

– Гвен, кто-нибудь из родителей дома? Отсюда дорого звонить.

– А про меня тебе разве узнать не интересно?

– Интересно, говори.

– Я, конечно, не очень-то в теле, но уже набрала шесть фунтов.

– Класс! – обрадовался Джем. – Значит, тебя больше не выворачивает?

– Гораздо реже. Ты когда вернешься домой?

– Мне надо поговорить с мамой или отцом, – вновь сказал Джем. – Передай им трубку, кому там ближе.

Гвенни, конечно же, никуда не пошла, а завопила со всей мочи:

– Мам! Пап! Джем звонит!

Тут же к аппарату подскочила мать:

– Джем, как хорошо, что ты позвонил, солнышко мое.

– Привет, мам.

– Как ты, сынок?

– Все путем. Лето выдалось – это нечто.

– Ну да. Я ксерила твои письма, все подруги в бридж-клубе хотели почитать. Ты ведь не против? Там, где личное, я просто замазывала. У вас, похоже, сплошь одни знаменитости. Всем было интересно. Остров и впрямь особенный.

– Ну да.

Ему представилось, как его письма передают по кругу за партией в бридж, словно хрустальную вазу с орешками.

– А когда ты приедешь? Мы с папой будем встречать в аэропорту.

С параллельного телефона послышался голос отца:

– Эй, сынок! Мы соскучились, не видели тебя целую вечность!

– Пап, что там у вас?

– Как раз смотрю, как проигрывают «Краснокожие», а мама готовит чили.

– Гвенни потихонечку поправляется, – прошептала мать. – И рвет ее гораздо реже.

– Она сказала, что набрала шесть фунтов, – поддержал тему Джем.

– Я разговаривал с Бобом Беллером, он согласился устроить тебя в Брукингский институт, – сообщил отец. – Что думаешь? Местечко отличное, там работают влиятельные люди.

Джем перевел дух. Он был сильно растроган, услышав их голоса. Вспомнились дом и кухня, увешанная медными котлами, мягкая постель и подушки на гусином пуху, бар с бильярдным столом и клавесином, на котором играла малышка Гвенни, пока ей не исполнилось девять лет. Джем очень скучал. Может, потому и не звонил все лето – опасался всплеска эмоций.

– Я пока не вернусь. На пару недель смотаюсь в Нью-Йорк, а оттуда подамся в Калифорнию. – Джем кашлянул. – В общем, я решил поселиться там.

Наверное, Гвенни слушала разговор с третьего аппарата, потому что она тут же заверещала:

– Он не вернется! Я же говорила! Вот так, я была права!

– Ты никуда не поедешь, – заявил отец.

– Пол, – вступила в разговор мать, – родители не должны подрезать детям крылья. – Ее голос смягчился. – А зачем тебе в Калифорнию? Такая даль…

– Я хочу открыть агентство для молодых талантов.

– Но для бизнеса нужен капитал, – аргументировал отец. – Ты едва окончил университет, так дела не ведут.

– Знаю, – ответил Джем. – Я сначала на кого-нибудь поработаю, соберу денег. – Он подумал про пятнадцать тысяч, что дожидались его в Нантакетском банке. Домой он об этом писать не стал – вряд ли родители одобрят, что сын хочет взять чужие деньги. – В общем, я еду в Калифорнию, чтобы начать свое дело.

– Я была права! – вклинилась Гвенни.

– Чего ты там поднабрался за лето? – возмутился отец. – Семья вдруг ему не нужна!

– Ты встретил девушку? – спросила мама. – Ты что-то наделал? У нее неприятности?

Если не считать булимии, которую уже успели принять как данность, его предки были до жути несовременны. У какой-то там девушки какие-то там «неприятности»… Мать даже не могла произнести вслух слово «беременность».

– Нет, – заверил он. – Нет ни у кого неприятностей.

– Разве что у тебя, – вклинился отец. – Я тебе их устрою, если к концу месяца не явишься домой.

– Я не хочу работать в Брукингском институте, пап, – сказал Джем. – И в «Башню» не хочу, за барную стойку.

«Тюремная башня»… Одно название леденило душу.

– Ты не поедешь ни в какую Калифорнию, – настаивал отец. – Я запрещаю.

– Пол! – воскликнула мать. – Мы об этом уже говорили. Если Джему хочется в Калифорнию, мы никак не сумеем ему помешать. Он – взрослый человек, ему двадцать три.

– Я очень тобой недоволен, Джереми, – проговорил отец. – И денег от меня не жди. Надеюсь, ты там заработал достаточно. Так я звоню Бобу и говорю, что мы передумали? Я тебя правильно понял?

– Да, – ответил Джем.

– Как знаешь. – Отец повесил трубку.

– Мама, ты меня слушаешь? – спросил Джем.

– Да, – откликнулась та.

– Ее зовут Марибель Кокс. Она блондинка, красавица и неимоверно умная. Работает в библиотеке, а как готовит – если бы ты знала! Я ее люблю.

– Кого любишь?

– Марибель Кокс, мам. Порадуйся за меня, потому что ничего лучшего со мной в жизни не происходило. Если не считать того, что я родился.

– Ты любишь Марибель Кокс, – вздохнула мать. – Наверное, мне не стоило бы удивляться, но я все равно удивлена. Ты никогда не терял голову из-за девчонки.

– У меня и сейчас голова на плечах, – ответил Джем.

– Ты позвонишь, когда доберешься до Калифорнии? Расскажешь, где поселился?

– Как думаешь, папа никогда больше со мной не заговорит?

– Он расстроился, сам понимаешь. Ну и я немножко. Да что там – ты сразил меня наповал. Когда повесишь трубку, скажи этой девушке, Марибель Кокс, что очень расстроил мать.

– Я обязательно вам позвоню, как только налажу жизнь, – сказал он. – Прости, пожалуйста, не переживай. Я рад, что Гвенни стала поправляться, и…

– Ну все, Джереми, все, – сказала мать. – Мы тебя очень любим. – И повесила трубку.

– Уф, – выдохнул Джем и откинулся на мягкие подушки. – Все.

Вспомнились слова Лейси Гарднер о том, что не стоит детям искать родительского одобрения, что нужно жить своей жизнью, и это немного укрепило его решимость, хотя в глубине души он осознавал: если Лейси умерла, это еще не значит, что она всегда и во всем была права.

В гостиную вошла Марибель и тихо спросила:

– Ну, как прошло?

– Мы уезжаем, – ответил Джем.

Из приезжающих осенью Тереза особенно симпатизировала гостю по имени Каль Вест. Не то чтобы она хорошо его знала – он не принадлежал к числу ее друзей. В нем не было особой красоты и обаяния, его не терзали непостижимые житейские трудности, в которых ей хотелось бы покопаться: ни развода, ни безвременной смерти близких, ни особых психологических проблем.

Каль Вест жил в Огайо. Само слово «Огайо» наводило на мысли о замкнутом круге. В воображении Терезы рисовалась лишь тусклая облицовка невзрачных домов. Чем, интересно, занимаются жители этого штата? Каль Вест работал в секретариате проректора Университета Огайо. Он был среднего роста, носил вязаный жилет и туфли на мягкой подошве. Его лицо напоминало треугольник: широкий лоб, узкий подбородок, плоские щеки. Трепещущий пук каштановых волос, приглаженных мокрой расческой, несколько оспинок на лице да карие глаза – внешность самая непримечательная.

Каль Вест приезжал на День Колумба и оставался на выходные уже в шестой или седьмой раз. Внимание Терезы он привлек случайно. Она зашла в его номер и поразилась: там царил безукоризненный порядок. Кровать была заправлена с безупречной симметрией, в ванной все сверкало. Поначалу Терезе даже показалось, что она попала в пустой номер, куда никто еще не заселился, однако в шкафу стоял чемодан, а на вешалках были аккуратно развешаны рубашки и брюки. Тереза наведалась к нему на следующий день, и на следующий… Номер был девственно чист. Можно было бы по привычке пройтись по ковру пылесосом, перестелить кровать, но необходимости в этом не было совершено никакой. Вот так, нежданно-негаданно, она встретила человека, который не уступал ей в опрятности.

Каль Вест часами просиживал возле камина с книгой. В один год он изучал Библию, в другой – Шекспира, в третий штудировал Пулицеровских лауреатов в хронологическом порядке. По вечерам Каль снимал очки для чтения, откидывался на спинку кресла-качалки и слушал музыку: Гайдн, Шуберт, Билли Холидей. Казалось, он ведет тихую, умиротворенную жизнь, и невзгоды обходят его стороной. Тереза ему даже завидовала. Наверное, думала она, Каль Вест – человек очень мудрый и однажды в чем-то сделал правильный выбор.

В этот год Каль Вест, как обычно, зашел в вестибюль, олицетворяя собой привычное спокойствие и невозмутимость. При себе у него был черный чемоданчик и портплед в тон. Тусклая жилетка в малиновый ромб и твидовый пиджак.

– Здравствуйте, Тереза, – приветствовал он. Душевно потряс ее руку, как всегда в дни приезда и отъезда. Ни больше, ни меньше.

– Здравствуйте, Каль, – ответила Тереза. – Будьте как дома.

Каль кивнул. Он все воспринимал чересчур серьезно.

– Спасибо.

– Как прошел год? – поинтересовалась Тереза.

– Нормально, отлично.

«Нормально, отлично» – так он отвечал всегда. Но теперь Терезе захотелось узнать о нем больше, ведь в жизни любого человека есть место бедам и горестям, напастям и невзгодам.

– Как с работой? – спросила она.

– Отлично, – последовал ответ.

– А чем вы занимаетесь? Я знаю, работаете в университете, но что именно вы там делаете?

– Сижу в кабинете проректора, разбираю жалобы.

– Ой, как интересно, – сказала Тереза. – А от кого?

– Профессора жалуются на нехватку средств, студенты – на профессоров.

– Вам часто доводится общаться со студентами? – предположила Тереза.

– Случается, – ответил Каль. Он так и держал в руках чемоданы, не решаясь их опустить. Ведь это значило бы, что придется прочно закрепиться на этом месте и углубиться в беседу, чего ему явно не хотелось. – Я работаю только с письменными жалобами. Если бы мне пришлось принимать еще и устные, то воцарился бы хаос.

Тереза улыбнулась, уставившись на его жилет.

– А женщины в вашей жизни есть, Каль?

– Нет, – отрезал он и, кивнув на стойку портье, добавил: – Я, наверное, пройду на регистрацию.

И рванул к стойке с запалом спортсмена на бейсбольном поле. Как будто это была вожделенная база, прибежище и укрытие. Тереза еще покрутилась у цветов, проверяя, у всех ли блестящие листья, не пересохла ли почва в горшках, между делом поглядывая на удивительного гостя, который замер у стойки. Вот если он женится, каково придется его жене? Как это – жить, когда все идет своим чередом, по плану, по расписанию? Никаких заминок и неожиданностей наподобие погибшего в утробе ребенка и утреннего открытия, что твоя дочь сбежала. Трудно себе представить. Она в свое время сделала выбор: Нантакет и отель, где все течет и все изменяется.

Тереза окликнула, пока гость не успел удалиться в номер:

– Каль!

Тот повернулся. На его лице промелькнула досада.

– Позвольте я вас провожу.

Он подождал ее, и они пошли вместе. Терезу вдруг посетила шальная мысль дойти с Калем до номера и попытаться его соблазнить. Хоть плачь – хоть смейся. Она засмеялась, иначе, бог свидетель, впору себя проклясть. Она ведь хорошо к нему относится, так что за дела? Откуда взялось навязчивое желание во что бы то ни стало его растормошить?

– А знаете, – вдруг сказала Тереза, пока они шли к дверям. – У меня тоже есть жалоба. Или, скорее, недовольство. Дочь сбежала из дома.

– Правда? – спросил Каль. – Сбежала из дома?

– Да, в Бразилию. К одному очень красивому мальчику.

Каль Вест всегда снимал номер двадцать, который находился через одну дверь от фойе. Пройти два шага – и тут же его терраса.

– Сочувствую, – произнес Каль.

– Да пустое, – бросила Тереза. – Мне просто хотелось узнать ваше мнение, из чистого любопытства. Вы же с молодежью работаете. Вот как вы себе представляете восемнадцатилетнего беглеца?

– У нас убегать не в порядке вещей, – ответил Каль. – Особенно в Огайо. Ребятам там нравится.

– То есть вы хотите сказать, что никто никогда не сбегал?

– Во всяком случае, мне ничего об этом не известно. – Прицелившись ключом в замок, он поспешно проговорил: – Я занимаюсь отметками, невкусной едой. Простите, в таких вопросах я не помощник.

– Ладно, я поняла. А представьте, если бы сбежала ваша дочь, единственное дитя. Взяла и уехала бы в другую страну, к какому-нибудь парнишке?

Каль нервно облизал губы и уставился себе под ноги. Вопросы его мучили, заставляли думать о том, что когда-нибудь может с ним случиться.

– Ну вообще-то у меня нет детей. И я совершенно не знаю, как поступил бы.

– А если бы были?

– Наверное, я был бы совсем другим человеком.

– Каль! – Голос Терезы звенел от злости, и она себе поражалась. Кричать на любимого гостя? На этого аккуратиста? Но уж очень хотелось услышать ответ. – Что мне делать? Как вы считаете?

– Понятия не имею. Вы задаете вопрос, на который у меня нет ответа.

Тереза коснулась его плеча.

– Знаете, Каль, – сказала она, – иногда мне для разнообразия хочется побыть вами.

Он кивнул:

– А мне – вами.

– Правда? – удивилась она.

– Конечно. – Каль приоткрыл дверь и прошел внутрь вместе с чемоданами. Оказавшись по другую сторону «баррикад», он повернулся к Терезе, будто собираясь прощаться. – Вы не побоялись рискнуть.

– Чем же?

– Самым сложным, что есть на свете. Взвалить на себя родительские невзгоды. Вы – мать. А кто я? Никто.

– Неправда, Каль. Вы – человек со спокойной жизнью.

Он устало улыбнулся и закрыл дверь, оставив Терезу на ступеньках террасы. Она стояла и думала, что, наверное, в Кале Весте ее привлекали не столько собранность и опрятность, и не то, что с его отъездом в отеле уже никого не останется, сколько то, что на фоне размеренности и безмятежности она кажется себе шумной, смелой и удалой. Такой, какой и должна быть мать.

Ванс вычистил свое жилище вдоль и поперек. В прямом и переносном смысле. Все лето он прожил в арендованном коттедже позади гигантского особняка, владельцем которого был главный финансовый инспектор Франк Пардье. Так уж случилось, что особняк нарекли Курицей, а домик Ванса соответственно Яйцом. Одного этого было достаточно, чтобы отбить всякую охоту рассказывать людям, где ты живешь. Ванс не горел желанием выслушивать шуточки острословов по поводу куриных мозгов и отвечать на вопросы, что появилось раньше, яйцо или курица. Лав несколько раз тут бывала, хотя и не задерживалась надолго. Сюда как-то не хотелось приглашать женщин. Ванс нечасто наводил порядок, и в доме был завал из дисков, книг и инструментов.

Теперь, ввиду близящегося отцовства, все должно было измениться. Наконец-то через двенадцать лет фортуна подкинула Вансу что-то, чего нет у Мака: любимую женщину и ребенка. Спустя двенадцать лет Вансу удалось освободиться от проклятия Мака, его злобных чар. Теперь он свободен и начинает новую жизнь в роли отца и мужа.

Ванс внимательно перебрал свои вещи. Разложил по коробкам книги, упаковал чистую одежду, собрал кучу на стирку. Выбросил постер с Ванессой Уильямс и стопку автомобильных журналов. Повыкидывал пивные бутылки и обертки от замороженного бурито. Через две недели им с Лав предстоит перебраться в дом на Сансет-Хилл и начать новую жизнь в чистоте и порядке.

Копаясь в кухонных шкафчиках, он избавлялся от старой посуды со сколами и невзначай наткнулся на пистолет мистера Биба. В тот день, после разговора с Маком, Ванс сунул его в первый попавшийся кувшин. Снимал его с верхней полки, и вдруг что-то брякнуло – вот тут-то он и вспомнил про злосчастный пистолет. Никелированный, тридцать восьмого калибра. Взвесил его на ладони и ужаснулся. Хватило же дури навести на человека ствол! Ванс был себе отвратителен. Преступник. Шаблонный озлобленный негр. Но самое гадкое – Лав не знала ни о чем ни сном ни духом, пребывая в полной уверенности, что Ванс отослал ствол тому кошмарному типу по имени Биб.

Надо было срочно избавляться от этой грязной улики.

Да только не понесешь же пистолет на помойку вместе с битыми тарелками в пакете для мусора. А вдруг кто-нибудь найдет и вычислит Ванса по тарелкам? Выкидывать нельзя: надо что-то срочно придумать.

Ванс завернул пистолет в поношенное белье, сел в машину и отправился на «пляж толстух», куда можно было добраться лишь по проселочной дороге. Доехал до пляжа. Хорошая у него была машина, одно «но» – не ездил джип по песку. Подхватив сверток, Ванс вылез из авто.

Погода была сырой, туманной. Блеклое море гнало тревожную волну. Ванс пошел напрямик к кромке воды. Осмотрелся, нет ли поблизости рыбаков и собирателей устриц. Убедившись, что на пляже ни души, размахнулся и швырнул пистолет со всей силищи. А потом, присев на капот, стал смотреть на воду: не выплюнет ли упрямый прибой его жуткое подношение.

Хороший месяц октябрь! Хоть весь день просиди на полоске пляжа, не встретишь здесь ни души. Вансу нравились туман, прохлада и моросящий дождь, особенно теперь, когда у него появилась Лав. В эту зиму он каждый день будет приводить ее сюда любоваться океаном.

Ванс сел в машину и сдал назад. Обернулся, чтоб напоследок посмотреть на воду, как вдруг что-то блестящее вынесло на берег. Прищурился, вглядываясь. Начиналась изжога. Вынул из бардачка свои верные таблетки. Поставив машину на ручник, поспешил на пляж. На песке лежал пистолет.

Оставалось ехать на свалку.

Свалка кишела народом. Все волочили мешки, бутылки и банки в молочных поддонах, ветхую мебель. Весь летний мусор относился к контейнерам и рассортировывался для переработки.

На пассажирском кресле пристроился нежелательный пассажир – завернутый в тряпку пистолет. Ванс сто раз пожалел, что не догадался прихватить пакет – хоть чем-нибудь замаскировать предательскую железяку, – а завернул в белье.

Можно швырнуть пистолет в общий мусорный бак, здоровый, как дом на колесах, предназначенный для домашнего хлама. А можно отправить в контейнер для переработки железа. Нет, домашний хлам – даже не вариант, оружию там делать нечего.

Засунув под мышку закутанный ствол, Ванс направил стопы к контейнеру для вторсырья, как вдруг…

– Ванс?

Бледно-оранжевая копна волос с белой полоской. Ну вылитый скунс!

– Тереза!.. Привет.

Похоже, хозяйка отеля недавно плакала. С момента отъезда Сесили Тереза частенько была в расстройстве.

– Вот, пришла выбросить кое-что из старых вещичек Лейси, – сказала она. – Взять их не нашлось желающих.

– Жаль, – произнес Ванс.

Широкая, развевающаяся на ветру юбка чересчур экзотично смотрелась на свалке, куда выкидывают все подряд.

– Ну ладно, – пробормотал Ванс, – еще увидимся.

Ничто не укроется от внимательных глаз Терезы, привыкших находить везде сор. Она потянула за край материи, которая торчала из-под руки Ванса.

– А это что у тебя?

– Старое белье.

– То есть ты сюда притащился, чтобы выкинуть пару трусов?

– Да.

Тереза улыбнулась:

– Смешные вы, мужчины. А знаешь, отдай-ка его лучше мне на тряпки. Я всегда использую ветхое бельишко Билла.

Ванс вцепился в ствол мертвой хваткой.

– Нет, простите. Не пойдет.

Тереза продолжала тянуть.

– Да ну тебя!

– Нет!

Ванс пятился, пока не уперся ногами в капот «Датсуана». Открыл дверцу и сел в машину, прижав к себе пистолет. «Чудак в своем репертуаре», – скорее всего подумала Тереза. Не понять ей, что Ванс лишь пытался исправить былые ошибки.

Ванс поехал в город и припарковался у пароходной верфи. На горизонте виднелся полуденный паром. Рабочие с судоверфи отправились на обед. Ванс пошел за билетную кассу, где затаились скамейки с видом на гавань для тех туристов, кому хватит находчивости их обнаружить. Ловцы моллюсков снаряжали свои лодчонки, а в остальном и гавань, и пристань словно вымерли. Ванс встал на краю причала и заглянул в темную глубину. Затем вытащил из-за пазухи сверток и швырнул в воду. Сверток плюхнулся с убедительным шлепком и пошел на дно.

Ванс отдышался. Рядом не возник полицейский, чтобы выписать ему штраф, и не проплыл мимо пароход с семьюстами свидетелями его злодеяния. Вансу предстояло стать отцом живого существа, и он приводил дом в порядок.

Он прождал еще несколько минут, желая убедиться, что проклятущий ствол не всплывет на поверхность, пуская пузыри. И, уверившись в том, что его черная тайна скрылась навеки, направился к своей машине.

Пароходная верфь – то место, куда он причалил дюжину лет назад и где сошел на берег на полминуты позже Мака. Сколько дней и часов он оплакивал эту оплошность. Теперь же ему стало ясно: все это пустое. Он станет отцом. Отцом!

Ванс сел в машину и поехал прочь. Его жизнь начиналась с чистого листа.

Последнюю неделю на острове Марибель провела «в бегах». Это было своеобразным ритуалом прощания. Она металась по округе, подолгу и быстро, выжимая себя на все сто. Осень вошла в полную зрелость, по праву став лучшим временем года на Нантакете. Природа дышала цветом. Темно-красные восковницы на пустошах, пылающий огнем бересклет, янтарная трава на дюнах. Мари радовалась, что покидает Нантакет, когда все настолько красиво, ведь таким он останется в ее памяти. В иные дни она поражалась тому, что решила все бросить. В голове звучал немолчный вопрос: как можно отсюда уехать?

Марибель бегала по городским улицам. Не только по центральным, известным туристам, но и по узким петляющим переулкам. По Ярмарочной и Школьной, по Фермерской, Сосновой и Южной. Рассматривала старинные дома, сады, будто сошедшие с почтовых марок, пробегая мимо крылечек, «вдовьих площадок» и окон с фрамугами. Ей нравились названия некоторых владений: Остров справедливости, Левобережный, Отдельный мирок, Капитанская дочка и Слива морская, Плавучий, Няня-такет, Причуда Молли, Тип-топ, День независимости, Спаситель. «Прощайте».

Марибель пробежала по Прибойному пляжу, мимо Городского леса до самого аэропорта. Бежала от Полпис-роуд к Шиммо, Куэйз, Куиднет. Свернула с Клифф-роуд мимо старого поля для гольфа на Тьюпанси-линкс, по дороге к мысу и мимо летних домов на пляже Диониса. Добежала до Мадакетской бухты.

Так прекрасным осенним утром она оказалась на Миакомет. День выдался теплым, светило солнце, небеса были ослепительно чисты. Марибель бежала по Миакомет-роуд, над которой раскинулись, подобно навесу, сосновые ветки, и взгляду ее предстал пруд. Чуть вдалеке от берега плескались дикие утки, по водной глади скользили три благородных лебедя. Три белых лебедя, сказочные создания, грациозно изогнули шеи, а сзади, подобно легкому тюлю, трепетало пышное оперение. Словно девушки в модных нарядах, словно невесты в подвенечных платьях.

Добежав до дюн, венчавших дальний берег пруда, откуда открывался чудесный вид на океан, Марибель остановилась, присела на топкий бережок и заплакала. Вот уже несколько недель после урагана она утешалась мыслью, что такой поворот событий неизбежен. Разрыв с Маком и встреча с Джемом, отъезд с острова – все это было частью какого-то важного плана ее жизни. Конечно, это нелегко. Вспомнилось, как они катались с Маком на джипе с откинутым верхом и как гуляли по городу зимой, взявшись за руки. Мак и Нантакет были неразделимы, как единое целое. Вот поэтому ей и придется уехать.

Ее утомил вечный поиск любви, надоело лелеять пустые мечты. Мак все равно не сможет ее любить, как не любил ее и отец, где бы он ни находился и кем бы ни был. Непонятно, зачем Богу понадобилось сотворить эту боль, столь изощренную муку, невыносимую и запутанную, которая называется «безответность». Теперь ее жизнь изменилась, она стала любимой, ее пестовали, ею дорожили, ценили ее так, как она того заслуживала. С Джемом у нее будет больше любви и меньше боли.

А еще какое-то смутное чувство подсказывало: только расставшись с Маком, она сумеет получить его обратно. Конечно, он не передумает тотчас же, но однажды это случится. Когда-нибудь скромная школьная библиотекарь какого-нибудь Лос-Анджелесского пригорода получит огромный букет желтых цинний с открыткой от Мака. А может, она состарится, как Лейси Гарднер. И тогда, сидя на крыльце в кресле-качалке, впервые за пятьдесят лет поговорит с Маком о том, почему их любовь дала трещину. Нет, к тому времени они не смогут даже вспомнить, что пошло не так. Они будут вспоминать ушедшие дни и былую радость. Как жили во Дворце и любовались чайками на Сиско-Бич и как слушали рождественские гимны, что лились из церкви. Они вспомнят, как были молоды и здоровы и жили вместе на острове Нантакет. И если Мак вдруг предложит ей руку и сердце, восьмидесятилетний старик такой же дряхлой старухе, она ответит согласием. И ожидание будет того стоить.

Когда до отъезда оставался всего день, ноги сами принесли ее к отелю. Она могла бы сколько угодно себя убеждать в том, что пришла повидаться с Джемом – ему предстояло немало потрудиться: поднести сумки для последнего отъезжающего, расстелить освободившиеся номера. Если честно, Марибель бежала к «Пляжному клубу», чтобы увидеть Мака. Мари мчалась туда, где шесть лет назад они повстречались. Каждое утро он поджидал ее на парковке, делая вид, что подметает асфальт, и однажды набрался смелости и предложил бутылку воды. Сколько раз с той поры она задавалась вопросом: а как бы повернулась ее жизнь, если бы она отказалась? Или побежала другим маршрутом и вовсе не повстречала Мака? Ее жизнь обрела бы иные формы, иные краски. За размышлениями, как все могло бы сложиться, было убито бесчисленное множество часов.

Наверное, Мак почувствовал ее приближение. Он работал у входа: снимал вывеску «Нантакетский пляжный клуб и отель». Едва услышав шаги, обернулся, и его лицо озарилось мимолетной улыбкой, которая тотчас погасла.

Марибель была сильно взволнована. Неистово колотилось сердце, словно она выжимала все сто на бегу, а не остановилась для спокойной беседы. Ей никак не удавалось перевести дух. «Какая нелепость! – кричало все ее существо. – Почему мы должны расстаться?»

Мак заговорил:

– Вы на каком поплывете пароме?

В горле Марибель встал ком.

– На двенадцатичасовом.

Мак держал перед собой громоздкий щит.

– Вот и закончился очередной сезон… У нас единственный гость – Каль Вест.

– Ты останешься на зиму? – спросила она. – На следующий год?

– Да, – ответил Мак. – Я позвонил Хавроше и отказался от его предложения. Ты все же оказалась права: я здесь застрял.

Марибель отвела взгляд, посмотрела на воду. Вдалеке маячил паром на Хайанис. Завтра она тоже уплывет.

– Не самое плохое место, – проговорила она.

– Проводить тебя завтра?

– А ты хочешь?

Он поддел ботинком ракушку краба-отшельника, и она отлетела на обочину.

– Я приду.

Марибель закусила губу. На глаза навернулись слезы, только это его не касается. Махнув рукой на прощание, она повернулась в сторону дома и понеслась прочь.

Билл кое-как пережил очередной сезон. Без потерь не обошлось. Сбежала дочь, отель предстояло восстановить – перестлать полы и ковры, местами поменять крышу, а комнату Клариссы Форд, «счастливый седьмой номер», обставить заново. Все это Билл решил отложить до весны, когда, как он смел надеяться, у него будет больше желания этим заниматься.

Одно было ясно: без помощи Мака ему с отелем не справиться. Стоя у окна с видом на бухту, Билл провожал Мака взглядом – тот направился в домик Лейси Гарднер. Он решил остаться здесь на зиму и уже согласился оплатить Биллу стоимость отопления.

Билл пошел к домику Лейси. Внутри было совершенно пусто, если не считать вывески шляпного магазина «У Лейси» да диплома об окончании колледжа Рэдклифф. Со стен уже сняли расписные фарфоровые тарелки и яркие репродукции с видами Нантакета. Теперь комната старой леди больше напоминала монастырскую келью.

Мак шел по коридору, неся две пустые коробки.

– Хорошо бы как-то украсить стены, – заметил Билл. – Думаю, Тереза выделит тебе что-нибудь из имущества отеля.

– Все картины в нашей квартире принадлежали Марибель, – пояснил Мак. – Она забрала их. И пусть. Я из дома себе привезу.

– Из дома? – удивился Билл.

– В конце месяца собираюсь в Айову, – сказал Мак. – На жатву.

– В Айову?

– Продаю ферму. Надо будет встретиться с адвокатом. Прибрать в доме родителей. Так что возьму с собой прицеп и притащу сюда все добро.

– Это серьезный шаг, – проронил Билл, – продажа фермы.

Ему стало стыдно. Со всей этой нервотрепкой он совершенно забыл о том, что Маку надо принимать решение. Если бы он был внимательнее, то чем-нибудь сумел бы помочь. А может, и нет.

Мак разобрал пустые коробки.

– Не ездил туда двенадцать лет и еще двенадцать не поеду. Мой дом – здесь.

– Я еще раз подумал над твоим предложением насчет процентов с прибыли… – начал Билл.

– А-а, забудьте, – сказал Мак. – Это Марибель настаивала.

– Все равно хочу что-нибудь тебе дать, – сказал Билл. – В благодарность за то, что остался.

И тут Билла осенила невероятная мысль. Он вспыхнул, сердце зашлось, готовое выскочить из груди. Что навеяло эту безумную идею? Потерянный ребенок, сбежавшая Сесили, и то, что Мак поедет прибирать родительский дом? Она проклюнулась там, на пустырях его души. Конечно, по-хорошему, следовало сначала посоветоваться с Терезой, хорошенько взвесить все «за» и «против», привыкнуть и со временем сжиться с этой мыслью. Но Билл не мог больше ждать. Вот он, Мак, стоит перед ним. Светлые волосы, румяное лицо, кровь с молоком, и говорит, что решил остаться. Тот самый сын, которого Биллу недоставало.

Мак сунул руки в карманы.

– Вы ничего мне не должны, – проговорил он. – Я получил предостаточно.

– Я хотел бы тебя усыновить, – сказал Билл.

– Меня? – Морщины пролегли на лбу Мака, и Билл понял, что повел себя, как дурак. Если ему страсть как хочется сына, не факт, что Мак так же сильно мечтает о новых родителях. Отец с матерью у него были классные, это ясно, иначе он не вырос бы тем, кем вырос. – Вы хотите меня усыновить?

Билл кивнул, и вдруг ему стало невероятно страшно от одной только мысли, что Мак сейчас согласится.

Тот улыбнулся:

– Я польщен, Билл. И тронут. Но, правда, не знаю…

Билл выдохнул. Он даже не заметил, что все это время не дышал.

– Я тоже, честно говоря, – пробормотал он. – Просто в голову вдруг пришло. Ты много значишь для нас с Терезой. Хотелось что-нибудь для тебя сделать.

– Может, тогда зарплату повысите? – предложил Мак. – Я решил накопить на кусочек земли.

– С радостью повышу тебе зарплату. Сильно повышу.

– И в следующий раз, на случай урагана, чтобы у меня были развязаны руки.

– Обещаю, – кивнул Билл.

– И один будний день выходной, – добавил Мак. – Если у меня появится новая подруга, то я хотел бы проводить с ней больше времени.

– Договорились, – сказал Билл. – Хочешь все это в письменном виде?

– Нет, – ответил Мак. – Я верю на слово, папаша.

Он рассмеялся и пожал Биллу руку, а тот обнял его в ответ. Папаша. Ну да, теперь это будет их личным приколом. Шутка не для посторонних. И отлично. Правда, Билл все равно надеялся, что когда-нибудь, в следующие двенадцать лет, Мак все же согласится стать ему сыном.

Когда Билл вернулся домой, Тереза разговаривала по телефону с риелтором из Аспена насчет жилья на зиму.

– Мы приедем четвертого декабря, – уточнила она.

Жена положила трубку, и Билл спросил:

– А может, ну его? Пропустим в этом году? Я все равно уже толком не катаюсь. Лучше махнем куда-нибудь… на Гавайи, что ли.

Тереза негодующе на него взглянула:

– Нам нельзя ехать на Гавайи.

– Почему? Там тепло. Снимем квартирку с питанием и обслугой. Будем гулять по пляжу…

Тереза его прервала:

– Нам нельзя ехать на Гавайи, потому что Сесили не будет знать, где мы. Она будет искать нас в Аспене.

– Ясно, – проронил Билл. За один день две отличные мысли, и обе отвергнуты.

– Ты разве не понял? Однажды зимним утром мы будем сидеть на диване, попивая кофе, и смотреть на горы, и вдруг увидим вдали яркое пятнышко. Это окажется Сесили с рюкзачком – она будет идти по дороге, и ветер будет развевать ее рыжие волосы. Вот как все произойдет, именно так. Да-да.

Тереза говорила как заведенная. Совсем как Билл во время ненастья. Похоже, они теряют ощущение реальности по очереди. «Вот как все произойдет, именно так». Всем бы такую уверенность, подумал Билл. Ему этого ох как не хватало. Прикрыв глаза, он стал представлять картину, которую живописала жена. Прохладный вечер, острые пики хвойных деревьев по обе стороны дороги, ведущей к перевалу Независимости. Снежные наносы в метр высотой, и шевелюра Сесили, которую можно разглядеть издалека. А что, вполне вероятно. Может, если они будут каждое утро повторять свой ритуал, сидя на диване с чашечкой кофе и всматриваясь вдаль, Бог поймет, как им больно, и оценит их преданность, и примет их молчаливую мольбу. И тогда Он исполнит их желание.

Кивнув Терезе в знак согласия, Билл взял ее за руку и повел в спальню. Вот она, живая и теплая, и никуда не денется, всегда была и будет рядом. Верная спутница его долгих лет.

По пути к пристани Мак думал, зачем он напросился на эти проводы. Наверное, в нем вдруг проснулось подобие чувства долга. Когда шесть лет встречаешься с девушкой, прожив три под одной крышей, тебе начинает казаться, что на этом пароме уплывает частичка твоей души. Мак даже пожалел, что у него нет собаки. С ней можно было бы поговорить, не опасаясь, что она ответит невпопад. Тяжело оставаться наедине со своими мыслями, хотелось с кем-нибудь поделиться. В Айове он обязательно возьмет себе лабрадора или немецкую овчарку, и тогда у него снова появится лучший друг.

Так, размышляя о щенке, Мак оказался у пристани. Было уже без десяти двенадцать. Джипа Марибель он на парковке не заметил. Мак зарулил на свободное место и выбрался из салона. К парому стекались туристы, волоча дорожные сумки на колесиках, деловито сновали рабочие в ярких жилетах. А Марибель нигде не было видно. Наверное, она передумала прощаться, чтобы лишний раз не травить душу.

И тут кто-то похлопал его сзади по плечу. Она.

– Джем поехал машину ставить, – сообщила Марибель. – А я сказала, что жду тебя.

– Ты вечно меня дожидалась.

На ее глаза навернулись слезы, она вытащила из кармана салфетку.

– Как видишь, я подготовилась, – пробормотала Марибель, промокнув глаза.

– Без меня тебе будет лучше, – проговорил Мак. – Поэтому я сделал то, что сделал.

– Ты просто сдался.

– Ты заслуживаешь лучшего.

– От этого мне не легче, – сказала она. – Я верю в тебя и люблю.

– Знаю. – Мак распростер руки и обнял ее. Он насмотрелся фильмов и знал, что в подобных ситуациях возможны два поворота событий: Марибель вдруг передумывает в последний момент и, несмотря ни на что, остается с ним – или же садится на паром и уплывает. Мак не знал точно, хочет ли он, чтобы она осталась, или предпочел бы, чтобы уехала. И это уже говорило о многом. Может, у него какое-то извращенное представление о любви, но только ему казалось, что любовь – это когда все ясно и понятно и нет бесконечных встреч-расставаний и вечных вопросов. Мак обнимал ее, она плакала в свитер, и он с горечью думал, что никогда больше не увидит, как она спит, и она никогда не помчится ему навстречу и не подарит ему улыбку. Теперь оставалось одно: разыгрывать сухаря, чтобы она спокойно уехала и была счастлива в другом месте. Уж это она заслужила. А как же быть с его счастьем? Где искать его после отъезда Марибель?

Объявили об отправлении. Марибель подняла голову, заглянула ему в глаза. Тушь текла по щекам, губы дрожали. Она ничего не сказала; была его очередь говорить.

– Как же так, в голове не укладывается, – пробормотал Мак в отчаянии. – Мы что, больше никогда не увидимся?

– Какая теперь разница?

– Большая разница, большая, – поспешно заверил он. – Марибель, я люблю тебя.

– Любишь? – проговорила она.

– Да.

Он понимал, что эти слова ей как нож в сердце, но что еще он мог сказать? Ведь это правда.

Марибель сморгнула слезу.

– А может, ты останешься? – спросил он. – Пожалуйста, я прошу.

Она улыбнулась, и на миг Мак увидел ее такой, какой она была в самом начале. Вот она, возле стеллажей в нантакетской библиотеке, украдкой читает роман в мягкой обложке. Только на шесть лет моложе, преисполненная надежд.

– Я хочу, чтобы ты осталась, – проговорил он.

– Неправда, – ответила она. – Но все равно спасибо.

Отвернулась и припустила прочь.

Салфетка выпала и отлетела под ноги Маку. Влажная, с черными разводами. Мак поднял ее, сунул в карман и сел в машину. Если бы рядом сейчас сидела собака, он, может, и набрался бы смелости проводить паром взглядом. Отдадут швартовы, и заунывный гудок пронзит осеннее небо. Однако в одиночку этого выдержать было ему не по силам, и он уехал.

В отеле царила тишина. Тихонько пел ветер, на парковку шлепнулась морская раковина, брошенная чайкой. Словно веяло зимой. Тереза с Биллом уедут в Аспен, и Мак будет один коротать длинные месяцы в домике Лейси. Осталось лишь научиться ценить уединение.

Какой-то бегун завернул на парковку. Лет пятидесяти с небольшим, густые светлые волосы, свитер с надписью «Нантакет» и темно-синие кроссовки. Голые ноги раскраснелись от холода. Что-то в нем было знакомое, и Мак стал быстренько перебирать в памяти лица гостей. Отдыхающий из «Пляжного клуба»? Или гость отеля?

– Ты – Мак? – спросил незнакомец.

Тот улыбнулся и, оставаясь профи до кончиков ногтей, произнес:

– Все верно, чем могу вам помочь?

Незнакомец подошел к Маку. Пот струился по вискам. У него были ясные голубые глаза.

– А я давно уже хотел представиться. Меня зовут Стивен Бигелоу Тайлер.

Говорил он таким тоном, словно Мак должен был моментально о чем-то догадаться. Стивен Бигелоу Тайлер, и что?

– Очень приятно, – ответил Мак, протягивая руку.

Стивен Тайлер бросил взгляд на хозяйский дом.

– Я здесь бегаю постоянно. Обычно на рассвете, хотя порой в полной темноте.

– Красивое место, – сказал Мак.

– Я уже много лет пытаюсь перекупить отель у твоего босса, – признался Тайлер. Усмехнулся, отер лоб о плечо. – Редкостный упрямец, никак не продает. Впрочем, наверное, это к лучшему. Я предлагал двадцать пять миллионов.

– Так это вы пытались купить отель? – удивился Мак.

– Безуспешно, – ответил Тайлер. – Очень жаль, ведь я хотел подарить его тебе.

– Что именно?

– Отель. Я хотел купить отель и отдать его тебе.

– Отдать отель мне? – Мак опешил и отступил на шаг. Сезон отпусков закончился, все разъехались, теперь любой полоумный запросто может сюда приехать. На вид, конечно, безобидный, но пугало то, что он, похоже, говорил правду. Тайлер хотел отдать ему «Пляжный клуб»? Вспомнился Хавроша и Дэвид Прингл, и Ванс, что когда-то навел на Мака пистолет. Кто за всем этим стоит?

– Кто вы? – спросил Мак.

– Я отец Марибель, – признался незнакомец.

Мак пришел в смятение. Стивен стоял с голыми красными ногами, в чистеньких белых носках и кроссовках «Найк эйрмакс», той же фирмы, что носила Марибель. Отец. Ее отец, боже правый. Мак встретился с ним взглядом. Да, вне всяких сомнений. Те же волосы, те же глаза, и что-то еще необъяснимое – то, что Мак видел каждый день все эти шесть лет на лице совсем другого человека.

– А она знает, что вы здесь? Ей вообще известно о вашем существовании?

Тайлер покачал головой.

– Я нашел дочку несколько лет назад. По чистой случайности – заметил ее с матерью в одном торговом центре. Мать ее я сразу узнал, а потом взглянул на Марибель, навел справки и все эти годы не спускал с нее глаз, хотя так и не признался, кто я такой. У меня ведь семья – жена, дети. В другом городе. Я не хотел все усложнять. Ни для себя, ни для Марибель с ее матерью. – Он вздохнул. – Мне просто хотелось сделать ей хороший подарок, чтобы она жила счастливо.

– И теперь, когда она уехала, вы решили все мне рассказать.

– Я смотрел, как вы прощаетесь, там, у парома. Чуть было не подошел тогда, чтобы у Марибель появился повод остаться. Но, как я уже говорил, мне не хочется усложнять ей жизнь. Так что она уехала и ни о чем не догадывается. И пусть лучше так.

Маку стало неприятно, что кто-то подсматривал за ними в минуту прощания.

– Не пойму, чем это лучше, – с неприязнью произнес он. – Я прекрасно знаю, каково жить без родителей, так что если Марибель мне позвонит или однажды сюда приедет, я ей обязательно расскажу.

Тайлер нахмурился.

– Мне жаль тебя разочаровывать, сынок, но она не вернется. – Он поддел носком камешек. – Мы оба ее потеряли. Хотя, может, я и не прав. В любом случае возьми-ка мою визитку. Вдруг пригожусь чем, когда будешь продавать ферму.

– Ферму? Так вы знаете и про ферму? Вы шпион, что ли?

Тайлер пожал плечами.

– Я просто ее отец, – ответил он. – И должен был за ней присмотреть.

Он вынул из кармана визитку и протянул Маку: «С. Б. Т. Энтерпрайзис, Бостон-Невис-Нантакет».

Мак стоял на ветру и смотрел ему вслед. Наконец Тайлер скрылся на Норт-Бич-роуд, унося с собой мечты Мака. Владеть «Пляжным клубом», заправлять там всем с Марибель. Красивая сказка…

Только кому ее рассказать?…

Мак вошел в кабинет. И, как он сразу понял, зря – из окна открывался прекрасный вид на исчезающий за горизонтом паром.

Зазвонил телефон, Звук этот, такой привычный и нормальный, его успокоил. Он напомнил о том, что конец лета – вещь временная, и уж точно не конец жизни. Наверное, кто-то уже планирует забронировать номер на июль или август.

Мак поднял трубку.

– «Нантакетский Пляжный клуб и отель».

– Мак? – раздался женский голос.

Голос доносился издалека, словно с другого конца длинного туннеля. Мак посмотрел в окно, нащупал в кармане смятую салфетку. Пронеслась мимолетная мысль: «Марибель позвонила с парома. Хотя голос какой-то не такой…» Казалось, собеседница ждала, что он ей обрадуется. Андреа из Балтимора?

– Да, – ответил Мак.

– Мак, это я, – продолжила женщина. – Ну же, не так уж долго я была в отъезде.

– Сесили? – поразился Мак. Переложил трубку к другому уху. – Слушай, ты где?

– В Рио, – ответила та. – В аэропорту.

– Ты что, летишь домой? Ну классно, а то твои предки с тоски загибаются.

– Да, я возвращаюсь.

– А что? Что стряслось?

– Все кончено. Я порвала с Габриелем. У меня будто все кости раздроблены, так обидно и больно.

– Хорошо тебя понимаю, – ответил он.

– Все расскажу, когда буду дома. Мне вообще-то с Марибель надо перекинуться словцом.

Мак подумал, что не стоит сейчас говорить ей про Марибель и про Лейси, раз уж на то пошло. Слишком много дурных вестей для одного разговора, лучше при личной встрече. Сесили и без того расстроена, а по возвращении у нее будут и другие поводы для печали.

– Слушай, хочешь, я передам трубку родителям? Они будут ужасно рады.

– У меня вылет через пару часов, – сказала она. – Завтра утром уже буду на месте. Так что пусть это будет для них сюрпризом, ладно? Не говори пока.

– Понял, – кивнул Мак. – Буду держать рот на замке.

– Я соскучилась по тебе, – добавила Сесили.

– И я тоже, малявка.

– Я не малявка!

– Приезжай и докажи.

– А вот и докажу! – В ее голосе вновь слышался боевой задор, и Мак представил, как она стоит, выставив вперед ногу, словно вояка. Нескладная рыжеволосая наследница пляжного королевства возвращается домой. – До завтра тогда.

По сути, что такое дом? Место, где тебя ждут, где все тебе мило и все по размеру. Этот остров и «Пляжный клуб» стали домом для Мака и домом для Сесили.

– Я буду ждать, – сказал Мак.

Примечания

1

Роберт Фрост. Снежный ветер в лесу. Перевод Н. Голя.

(обратно)

2

Роберт Фрост. Березы. Перевод С. Степанова.

(обратно)

3

Роберт Фрост. Постоянство. Перевод Б. Хлебникова.

(обратно)

4

Роберт Фрост. Пространства. Перевод В. Топорова.

(обратно)

5

«The long winding road».

(обратно)

Оглавление

От автора

Глава 1 Открытие сезона

Глава 2 День памяти павших

Глава 3 Золотое побережье

Глава 4 День летнего солнцестояния

Глава 5 День независимости

Глава 6 Парни на лето

Глава 7 Восемь недель августа

Глава 8 Летний зной

Глава 9 Сентябрь

Глава 10 Смена ветра Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg