«Попытка к бегству»

Попытка к бегству (fb2) - Попытка к бегству 215K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Станислав Лукич Кулиш

Станислав Кулиш Попытка к бегству

«Каждому свое, а некоторым еще и чужое».

Эмиль Кроткий

САТИРИЧЕСКАЯ ПОВЕСТЬ

ГЛАВА 1 ПОВЕСТВУЮЩАЯ ОБ ИСЧЕЗНОВЕНИИ ГЛАВНОГО ГЕРОЯ

Ночь опустилась на Калачевск. Но можно ли было утверждать, что в эту ночь в городе спали абсолютно все его граждане? Нет, этого со всей смелостью и ответственностью утверждать было нельзя.

Не спал, например, шестидесятилетний регулировщик уличного движения сержант Джумакарасев. Не спало подавляющее большинство калачевских влюбленных. Не спала чья-то соседка тетя Паша. Не спал калачевский изобретатель Яша Антимиров, не спал средней руки номенклатурный работник, директор местного хлопкоочистительного завода гражданин Бобылев. Многие не спали. Уж такова жизнь, и изменить тут ничего нельзя.

Не спалось влюбленным, которые обязаны были выполнить программу по количеству вздохов при луне, а также выслушать соловья.

Чья-то соседка тетя Паша страдала ревматизмом и бессонницей, вспоминала свою бурную молодость и думала о смысле жизни.

Яша Антимиров не спал потому, что изобретал Машину Времени — МВ-1. Сейчас Яша сидел в одном из залов Института кибернетики и теребил свою шевелюру. У всех перечисленных были веские и уважительные причины не спать.

Но почему не спал в эту ночь товарищ Бобылев? Почему всесильный сон не хотел склоняться к его изголовью?

Егора Гавриловича Бобылева считали железным человеком, человеком что надо, душой-человеком. Он мог пробить, провернуть, оформить, и вообще раскрутиться. У него были такие связи, что местные власти его просто боялись. Он возглавлял как бы государство в государстве. Его хлопкозавод обходили комиссии, избегали ревизоры, контролеры и прочие проверяющие. Тут было все железно, все в ажуре, и никому не позволялось совать туда свой нос. Многое мог Егор Гаврилович. Но одного он не мог — спать с чистой совестью.

Да, Егор Гаврилович не спал потому, что у него была нечистой совесть, хотя он уверял, что это от переутомления на работе.

Уже давно спит на соседней кровати его супруга Агнесса Гарасимовна, а он все еще таращит глаза в темноту и что-то шепчет потихоньку про себя.

Правда, в своей спальне, обставленной с королевской роскошью, он чувствовал себя в относительной безопасности, считая почти по-английски: «Моя спальня — моя крепость», но заснуть не мог.

Из памяти не уходило видение. Видение смутное, мимолетное, но тревожное. Ему все видится один и тот же симпатичный молодой человек, который задает такие, например, вопросы:

— Егор Гаврилович, а откуда у вас это? Ведь при вашей зарплате?..

А Егор Гаврилович объясняет, как бы оправдываясь:

— Все своими руками заработано. Понимаете, с раннего детства приучен к труду.

На лице собеседника искреннее восхищение трудолюбием Егора Гавриловича:

— Скажите! Никогда б не подумал! А вот вы ездите в круизы. И ведь каждый же год. Вместе с женой вокруг Европы, и даже дальше. Да знай об этом Юрий Сенкевич, умер бы от зависти. Самому Туру Хейердалу до вас далеко.

— Врачи! — быстро находится Егор Гаврилович. — Они, они во всем виноваты. Заставляют. Просто вот так силой и заставляют! Очень их мое здоровье беспокоит. Шумы, говорят… И пульс. Очень, очень я слаб здоровьем, — горестно сообщает Егор Гаврилович.

Молодой человек сочувственно качает головой: да, со здоровьем не шутят.

— А вот скажите, есть ли у вас сберегательная книжка?

— Книжечка? Сберегательная? Так это же пустяки! На ней у меня всего триста два рубля. Показать могу, — голос Егора Гавриловича крепнет, становится уверенным, тут он совсем не врет.

— А в тайничках? В схоронках? Ну-ка, Егор Гаврилович!

Егор Бобылев молчит, а молодой человек задает новые вопросы:

— А кому вы регулярно отправляли суммы, — и немалые суммы! — в таких вот конвертах? — И показывает ему размер конверта.

— Это заработанные, понимаете? Так ими поделиться надо… Вмазать, так сказать, подмазать.

— И кому же вы вмазывали и кого подмазывали?

— Ну, это вы слишком! Я такие имена и называть не смею!

— А вы посмейте, посмейте, Егор Гаврилович.

— Да вы что? На кого замахиваетесь? Да они и меня, и вас!.. Да я лучше один сидеть буду… Это же такие люди! Что вы!

Симпатичный молодой человек все понимает и принимается объяснять, что за такие действия Уголовным кодексом предусмотрены наказания.

— Да что вы говорите! — поражается Егор Гаврилович. — Предусмотрены? Но, думаю, знать мне это ни к чему.

— Вы полагаете, что они вас вытащат? — сомневается молодой человек. — Ну те, кого вы не можете назвать? Не надейтесь, они сами… того.

Но Егора Гавриловича убедить невозможно. Те наказанию не подлежат, и Уголовный кодекс им нипочем. И спокойствие нисходит на Егора Гавриловича. Зря старается этот юноша.

Егор Гаврилович успокаивается в своей спальне, душная дремота подкралась к нему, но это блаженное состояние прерывает резкий звонок.

— Иди, открывай, — приподнялась на локте Агнесса Гарасимовна, — опять твой ирод нализался!

— Не может быть, — удивляется Егор Гаврилович. — Он был трезвый, когда мы с ним расстались.

Дело в том, что у семьи Бобылевых был свой злой гений, заведующий лабораторией завода, правая рука Егора Гавриловича — Людовик Аванесович Монета.

В родословной этого человека сплелись украинские, армянские и французские корни, в которых он и сам не мог разобраться. У Людовика Аванесовича была неизлечимая страсть: когда у него случался запой, он обязательно звонил в дверь квартиры своего шефа после двенадцати часов. Где бы ни находился, сколько бы ни выпил, он все равно тащился к двери Бобылевых, и если приходил раньше двенадцати, то терпеливо ждал своего часа, сидя на холодных ступеньках, а потом начинал шуметь. Если Бобылевы не пускали его, он кричал на лестничной клетке:

— А шшшто? Монету пускать не желаишшшь? А кто отправил шшшесть пустых вагонов с хлопком, а? Не знаишшш? А вот Монета все знает!

Бобылевы смертельно боялись, что соседи услышат буйного Монету, впускали его, потом торопливо допаивали коньяком, после чего тот спокойно засыпал на диване.

На этот раз в душе Егора Гавриловича, когда он шел к двери, шевельнулось некоторое подозрение. Что-то не совсем такой звонок. Он уже хорошо изучил спотыкающийся звонок Монеты. Но Егор Гаврилович подумал, что, может, Монета еще не настолько пьян. Одной рукой придерживая пижаму, другой взявшись за щеколду, чтоб открыть, он спросил:

— Кто там?

— Простите, пожалуйста, Егор Гаврилович дома или он в отъезде? — спросили из-за двери.

Бобылев насторожился и глянул в «глазок».

То, что он увидел, привело его в ужас. Егор Гаврилович упал на четвереньки, по-щенячьи взвизгнул и, не поднимаясь, юркнул обратно в комнату. Там он накинул на себя пиджак, схватил портфель, зачем-то грелку и, вспрыгнув на подоконник, распахнул окно.

Двадцать лет подспудно в нем жил страх перед этой минутой.

И вот она наступила.

На пороге спальни, запахивая длинный халат, появилась Агнесса Гарасимовна с бутылками коньяка и минеральной, предназначенными для Монеты. Увидев мужа на подоконнике у распахнутого окна, испуганно спросила:

— Гошенька?! Что с тобой?

— Тттам, — прошептал Егор Гаврилович, показывая пальцем на дверь, потом проговорил на одном дыхании: —ЯисчезаюпрощайвозьмиденьгиуМонеты.

Вздохнул и исчез за окном.

ГЛАВА 2 СЛАВНЫЙ ГОРОД КАЛАЧЕВСК

Город, в котором до последней ночи жил и творил Егор Гаврилович, имел историю славную и необычную.

Давным-давно, когда тщеславные царские генералы и полковники присваивали свои имена городам Средней Азии, к начальству с рапортом обратился прапорщик Калачевский, офицер для особых поручений при генерал-губернаторе. Он нижайше просил позволения дать свое имя захудалому кишлачку, проскользнувшему сквозь пальцы начальства рангом повыше.

— Да зачем это вам? — удивилось начальство.

— Увековечиться желаю, — скромно потупил глаза прапор.

Начальство подумало и дало разрешение. Так был заложен город Калачевск. Город рос и строился слишком стихийно, слишком безалаберно. Его главная улица, которая раньше называлась несколько высокопарно Ново-Мало-Невским проспектом, была похожа на цифру восемь. В Калачевске селились отставные лихоимцы и казнокрады, которые страшно враждовали между собой. Они-то и искривили улицу, застраивая ее каждый по своему разумению. Вокруг особняков возводили высоченные заборы, во дворах держали громадных псов, какой-то особой, калачевской, породы, отличавшихся немыслимой свирепостью. В Калачевске же впервые было введено архитектурное новшество — решетки на окнах жилых домов: калачевцы не доверяли друг другу.

После революции жители тщетно добивались перемены названия города. Их оскорбляла мысль, что назван он в честь никому не известного, да к тому же, по слухам, недостойного, прапорщика. Город переименовать оказалось делом трудным. А вот Ново-Мало-Невский проспект переименовывался множество раз — Антидюринговский, Ликбезовский, Облсовпрофсоюзный. Но в обиходе его по-прежнему называли просто Шаталовкой.

В Калачевске было все, что положено иметь всякому уважающему себя городу. В центре стоял аляповатый памятник Жертве, хотя никто определенно не знал, кто именно там похоронен, и только когда памятник был сооружен, выяснилось, что это древняя могила какого-то восточного святого. Был в городе свой сумасшедший, который знал слабости своих сограждан и, умело используя их, жил припеваючи. Был свой вор. Днем калачевцы чинно с ним раскланивались, а ночами кричали истошными голосами: «Караул! Грабят!»

Этот сумбурный городишко был в некоторой степени загадочным. Так, жители Калаче века до сих пор точно не знают, сколько километров от них до столицы. Одни говорят — три тысячи, другие — три семьсот, а кое-кто — четыре тысячи семь километров.

Было также неизвестно, к какой республике он относится. Три братские республики дружно отказывались от этого кляузного города. На этом основании калачевцы требовали финансирования от всех трех республик, что им нередко удавалось.

Были в Калачевске и солидные учреждения; строительное управление, комбинат бытового обслуживания и даже артель «Юный инвалид», хотя артели в других городах давно уже ликвидированы. Был и Институт кибернетики, гордость всех без исключения калачевцев, историю которого мы расскажем несколько позже. Был чистильщик дядя Сако, и еще множество других средних и мелких предприятий и учреждений, как производственных, научных, так и чисто бюрократических.

Один из именитых граждан города, председатель артели «Юный инвалид» товарищ Кляузевиц, так говорил о своем родном городе: «На первый взгляд, наш город производит вполне приличное впечатление». Он был глубоко прав, этот гражданин Кляузевиц.

И вот в этом городе произошло необычайное событие: исчез один из самых известных калачевцев, Егор Гаврилович Бобылев.

ГЛАВА 3 ПРЫЖОК В НЕИЗВЕСТНОСТЬ

Темнота охватила жилые массивы и зеленые насаждения Калачевска. Свет лампочек уличного освещения бесполезно пытался пробиться сквозь густую листву деревьев. И по такому затененному тротуару смутным пятном несся Егор Гаврилович Бобылев. Он не помнил, как спустился по водосточной трубе, и не знал, куда бежит. Страх гнал его.

Лейтенант Нурматов и сержант Мелехин, которым было поручено доставить в отделение гражданина Бобылева, пришли, в нарушение инструкции, ночью потому, что третий день пытались настигнуть его в светлое время суток, но он был неуловим, везде — «только что был», даже как в дом попал — непонятно, ведь они весь вечер дежурили у его подъезда.

Когда дозвонились, наконец, им открыла дверь его жена, со светской улыбкой, за которой прятался откровенный страх…

— Я очень рада… Милости прошу…

— Где гражданин Бобылев? — не очень любезно прервал ее лейтенант.

— Он… он срочно вылетел… — запинаясь, проговорила Агнесса Гарасимовна.

Лейтенант осмотрелся, покачал головой, показывая рукой на распахнутое окно.

— В окно? Ай-ай-ай, какое легкомыслие. Пошли, Мелехин. Делать тут нечего.

Спешащих по улице работников милиции не могли не заметить. К оперативникам сразу присоединился скучавший регулировщик, потом двое дружинников, которые не хотели идти домой, когда срок дежурства истек. А за ними, нарушая маскировку, выходили влюбленные пары и тоже шли за преследователями. Зажигались окна в домах, люди выходили на балконы. Слухи, кривотолки росли. Улица наполнялась шумом. И всему виной был Егор Гаврилович, который не учел, что его бегство пагубно отразится не только на работе его ожиревшего сердца, но и отягчит вину перед правосудием, всполошит славный город Калачевск.

Обыватели гадали:

— Сумасшедший сбежал! В одном нижнем белье! — радостно сообщал кто-то.

— Какой сумасшедший? — возражал юный баритон. — Сумасшедшие ночью спят.

— А что? Что за человек сбежал? — тревожилась какая-то женщина с балкона третьего этажа.

— Снежный! — выкрикнул из толпы юный озорник.

— Катя, закрой немедленно окно! — раздался бас из самой глубины квартиры. — Ты же слышишь, снежный человек в городе объявился.

А Егор Гаврилович изнемогал. Он еще бежал, но скорость его угасала. Он слышал на параллельной улице шум погони. Справа от него темнел широкой пастью какой-то подъезд. Егор Гаврилович хотел пронестись мимо, но нервы его сдали. Навстречу двигалась какая-то ветхая старуха с суковатой палкой в руке. Егор Гаврилович не узнал чью-то соседку, которая в этот поздний час ходила в аптеку за люминалом. Он рассмотрел в темноте только палку и, справедливо рассудив, что бить его есть за что, возомнил, что эта палка предназначена для него. Ойкнув, кинулся в подъезд.

Тому, кто хоть раз побывал в научно-исследовательских институтах, других научных учреждениях, навсегда запомнится та особая тишина, та неповторимая обстановка, где сам кондиционированный воздух пропитан идеями, а открытия висят в воздухе вместо сигаретного дыма, только успевай их хватать. Невольно проникаешься священным трепетом, входя в такой храм науки, и испытываешь острейшее желание самому немедленно положить живот свой на алтарь знаний.

Егор Гаврилович же забежал в подъезд калачевского Кибернетического института спасти этот самый живот. Он заметался по пустым комнатам, тяжело и надрывно дыша. В одном просторном светлом зале он увидел диковинную и очень уродливую машину, которая была опутана проводами, как Егор Гаврилович — грехами. Внутри машины что-то мощно и ровно гудело. Белая и толстая, как у холодильника, дверца вела в кабину этой машины. Чутким ухом Егор Гаврилович уже слышал на лестничном марше шаги погони. Раздумывать было некогда. Он взялся за ручку дверцы…

…В этот поздний час в Институте кибернетики сидел лишь один младший научный сотрудник Яша Антимиров и безжалостно теребил шевелюру. Горестные мысли одолевали умельца и изобретателя. Что-то не ладилось в Машине Времени, не хватало запчастей для монтажа дополнительных блоков. И Яша ломал голову над тем, как ухитриться выкроить из своего скромного бюджета младшего научного сотрудника немного денег на покупку десятка конденсаторов, индикатора и парочки трансформаторов. Но сложнейшие вычисления показали, что у него нет ни малейшей возможности найти каких-то пятнадцать рублей. Неотложные расходы на оплату частной квартиры, квитанций горгаза и электросети, а также покупка новых брюк (старые окончательно износились) и обеды в столовой пожирали всю его зарплату. Бедный Яша чуть не плакал от досады. Что-нибудь продать! — мелькнула мысль. Но после долгих размышлений Яша пришел к выводу, что продавать ему абсолютно нечего, и он ругательски ругал себя за то, что никогда не стремился к приобретению.

Его горестные сетования прервала звуковая сирена, взревевшая над ухом. Яша подскочил, как ужаленный. Тревожно замигали разноцветные индикаторы на пульте управления. Неизвестно отчего сработала Машина Времени.

А в следующий момент в зал вбежал молодой лейтенант милиции и, увидев Яшу, кинулся к нему. Яша выключил цепь звукового сигнала, сирена смолкла.

— Товарищ, сбежал преступник. Он укрылся здесь, в этом здании. Где он может спрятаться? — лицо лейтенанта горело возбуждением.

Перепуганный изобретатель смотрел на Машину Времени. Приборы показали, что она набирает мощность…

…Егор Гаврилович, заскочив в эту чудную кабину, почувствовал, как его обхватили мягкие, но сильные рычаги, усадили в удобное кресло в полулежачем положении, пристегнули к сиденью. Егор Гаврилович уронил на колени портфель и грелку, замахал перед собой руками, захрипел что-то неразборчиво. На маленькой приборной доске перед ним все ярче разгоралась зеленая лампочка, потом металлический голос размеренно произнес:

— К старту все готово. Мощность двигателей — сто. Приборы в норме. Время — ноль. Старт!

— Не хочу! Не хочу! Пустите меня! — в ужасе кричал Егор Гаврилович, судорожно хватаясь за рычаги, ручки и кнопки перед собой. Вот он тронул какую-то кнопку, и тут словно тысячи иголок вонзились в него. Мир перестал существовать, он падал в небытие.

— Что вы со мной сделали! — чуть не плакал лейтенант, когда Яша втолковал, наконец, ему, что его подопечный улетел в какой-то неизвестный пока век.

— Ну так скажите, где его искать? Я найду. — Лейтенант уже взялся было за ручку дверцы машины.

Яша отвел его в сторону и стал объяснять:

— Я сам пока не знаю, в какой век он направился. Одно только могу сказать: он где-то в прошлом. Моя машина очень разборчива. В будущее она кого попало не отправит.

И видя, что лейтенант внимательно слушает, заговорил увлеченно:

— Полной мощностью иск-генератора его выбросило в нуль-пространство, из которого он попадет в какой-нибудь из прошлых веков. Но в какой именно — не могу сказать даже предположительно. Тем более, что транскоординаторный рефлектор у меня эксполяризован, что, как вы сами прекрасно понимаете, снижает остроту настройки мю-мезонного блок-гетеродина, да и пушпульная схема мной не апробирована, а это, как вам хорошо известно…

Яшу понесло, а глаза лейтенанта округлились от изумления. Чтобы как-то остановить Яшу, он спросил:

— А что с ним там будет? Он должен остаться невредимым, ведь я надеюсь с ним здесь встретиться.

— Хорошо, я с помощью мультивибратора установлю связь с объектом, что, как вы сами понимаете…

Яшу опять понесло. Лейтенант с тоской слушал эту совершенно непонятную для него речь. Все сложно, все страшно загадочно, интересно и… абсолютно непонятно. Лейтенант даже обиделся на авторов любимых научно-фантастических романов.

У них так говорили только люди будущего, а тут перед ним стоит его современник и чешет прямо по тексту этих романов.

— Скажите, а мне можно остаться и хоть чем-нибудь помочь вам? — робко попросил лейтенант, словно он был не грозным представителем закона, а сгорающим от любопытства мальчишкой.

— Да, конечно! — обрадовался Яша. — Нам вдвоем будет даже веселее.

А утром лейтенант получил жесточайший разнос от своего прямого и непосредственного начальника капитана Шахиншахова.

— Что вы мне тут чушь несете?! — гремел капитан. — И как это я не понял, что мои подчиненные — просто мальчишки? Мне стыдно за наше отделение! Кто вам позволил звонить гражданам по ночам? А, вы думали? Вы даже не можете теперь установить, в каком именно времени укрылся Бобылев. Это же позор! У хорошего оперативника он не скрылся бы ни в каком прошедшем времени. Я уже не говорю о будущем: наша задача вообще не пускать их туда!

— Но, товарищ капитан! Ученый только работает над машиной! — пытался оправдаться лейтенант Нурматов. — Он еще сам не знает, куда забросило гражданина Бобылева. Ведь это же Машина Времени! Величайшее изобретение! О ней мечтало человечество во все времена!

— И прекрасно, что машина, — невозмутимо отвечал капитан. — И чудесно, что времени. И замечательно, что мечтало. Но дело ученых делать открытия, а наше — задерживать правонарушителей. А по ночам наш город должен спать, и тревожить его звонками у дверей я не позволю. Вам что, ясного дня не хватает? Идите, — прочувствованно завершил монолог капитан, — идите и подумайте. И сделайте соответствующие выводы!

ГЛАВА 4 РОКОВЫЕ ПОСЛЕДСТВИЯ

Трудно себе представить, даже обладая самой богатой фантазией, какой бы переполох поднялся в мире, если бы факт исчезновения Егора Гавриловича с помощью Машины Времени стал достоянием гласности.

Вышли бы внеочередные выпуски газет желтой прессы с сенсационными заголовками:

— В Красной России — экономические репрессии!

— Честный предприниматель бежит от большевиков в прошлое!

— Лучше каменный век, чем Советы!

— На Машине Времени — от ига коммунистов!

— Тони считает Эдгара Бобылева гангстером номер один!

Прервав обычные передачи, радиостанции и телецентры оповестили бы миллионы радиослушателей и телезрителей: «Русский ученый Йаша Антимирофф использует самое сенсационное изобретение века для физической расправы с противниками режима, именно поэтому свободный мир должен увеличить расходы на вооружение, усилить борьбу за права человека, а вторжение в Никарагуа начать немедленно».

Франция под шумок взорвала бы еще одно ядерное устройство на атолле.

В пивном баре Мюнхена реваншисты, громко бряцая пивными кружками, орали бы с вытаращенными глазами, требуя пересмотра послевоенного мира.

Компания по производству дисков выпустила бы первый миллион пластинок модного шлягера «Милашка, сними тигровые шкуры, мы в пещере одни» и рок «Эдгар, возьми меня с собой к неандертальцам».

Да мало ли каких великих и малых событий произошло бы в мире! Но в этом бурном, изменяющемся мире Калачевск был неизмеримо малой величиной, и в нем не было аккредитовано ни одного иностранного корреспондента, да и советского тоже. Поэтому в мире пока было спокойно.

Но нетрудно представить, даже при полном отсутствии фантазии, что происходило в самом Калачевске.

Впрочем, с утра в Калачевске ничего не происходило. Улыбающееся, как розовый младенец, утро вставало над этим славным городом. А каждое утро в Калачевске начиналось с веселой песни дяди Сако, который усаживался в свою зеленую будку, напоминающую конуру, начинал выбивать своими щетками по ящичку с деревянной подметочкой на крышке аккомпанемент своей песенке:

— Я чистильщик самый лучший!      Знает весь Кавказ — Я могу почистить туфли, Дарагой, для вас…

Необычайная доброжелательность и любовь к своим согражданам сквозили в каждом движении дяди Сако:

Ни соринки, ни пылинки Не оставим вам. Будут чистые ботинки Зеркало для дам!

Он горделиво расправлял свои усы и призывал калачевцев привести в порядок свою обувь. И вот на деревянную подошвочку легла уже знакомая ему растоптанная туфля. Дядя Сако неторопливо поднял глаза, поздравляя себя с почином, без которого, как известно, немыслима никакая удача. Перед ним стоял Олег Борисович Бильялов, местный идейный товарищ.

Дядя Сако помрачнел: от этого типа добра не жди. Он всегда старается забыть заплатить.

— А ты слышал, дядя Сако, что у нас случилось? — сказал Олег Борисович, не замечая нахмуренных кавказских бровей. — Ночью сбежал неизвестно куда товарищ Бобылев. От милиции бежал, говорят. Доворовался, голубчик!

Дядя Сако неохотно водил щетками по туфле Бильялова. Только вчера он слышал от этого самого человека совсем другое: «Вот сила человек! Все, понимаешь, может. И со мной за руку поздоровался. А голова! Какая у него голова!».

Но дядя Сако прожил на свете много, в людях разбирался неплохо, хотя имел дело в основном с обувью. Поэтому он никак не отреагировал на слова Бильялова. А тот продолжал:

— Видно, показательный будет. А еще говорят, что у него машина не «Волга» была, а какая-то импортная, марки «Время». И убежал он на тот свет, но жив. Хочет пересидеть, пока все уляжется. Только смотри, дядя Сако, никому. Это я только тебе…

И местный идейный товарищ, опять ухитрившись не заплатить, пошел дальше. Дядя Сако зло плюнул ему вслед и только схватился за то место, где у него должен висеть на поясе кинжал.

А Бильялов, шествуя по Шаталовке, ненадолго останавливался с каждым встречным. Заканчивал разговор он одними и теми же словами: «Смотри, только никому». Это вызывало панику.

А к десяти часам в городе происходило невероятное. У магазинов забурлили дикие очереди. Прилавки брались с бою. Очереди сотрясались противоречивыми слухами. Кто-то подлил масла в огонь, рассказав о погоне за снежным человеком.

— Снежный? Все ясно, война будет! — ахнула очередь и еще сильнее заработала локтями.

Скупали все: хлеб, муку, сахар, концентраты, ржавую селедку. И только рыбные консервы почему-то не брал никто. В промтоварных магазинах исчезли не только холодильники «Баку», но даже унитазы и шпагат, расхватали детские пинетки и слесарный инструмент. Поговаривали о предстоящем землетрясении. Кто-то сам слышал предупреждение по радио об этом стихийном бедствии, хотя все знали, что предсказывать землетрясения еще не научились. Баптисты толковали о скором конце света, что не мешало им брать по двадцать кусков мыла, словно хозяйственное мыло могло помочь им пролезть в царствие небесное.

Растерзали не только магазины, но также аптеку, детскую кухню при поликлинике, ателье по ремонту телевизоров. Только поздней ночью калачевцы, измученные своими деяниями, разошлись по домам. Продавцы, измочаленные за день, так и ничего не понявшие, едва дотащились домой и уснули, как сраженные.

Дядя Сако в этот день не почистил ни одной пары обуви. Он на чем свет ругал Олега Борисовича, виновного в неудаче. Дядя Сако был единственным калачевцем, который в этот день не купил ничего.

Идейный товарищ Бильялов носился по городу, уверяя всех, что для паники нет никаких оснований, а к вечеру сам не заметил, как у него дома оказалось двадцать килограммов риса, полмешка сахара, двенадцать кило селедки. Теперь он сидел перед громадным ляганом с пловом и распространялся о том, какие вздорные люди эти калачевцы.

— Интересно бы знать, кто это устроил? — задумчиво спрашивал он жену. — Надо наметить воспитательное мероприятие.

ГЛАВА 5 НА ПЕРВОЙ СТУПЕНЬКЕ ЦИВИЛИЗАЦИИ

А где же находился в это время сам виновник катаклизмов в Калачевске? Что сталось с Егором Гавриловичем?

Трезвому уму беспристрастного историка ничего не составляет мысленно перенестись назад на несколько сот, а то и тысяч лет. И если бы такой беспристрастный историк направил бы свой взор в последний год первой трети очень давно прошедшего столетия, то он увидел бы множество любопытнейших и чрезвычайно поучительных для потомства фактов. Жизнь на планете показалась бы позорно неорганизованной. Огромные стада буйволов и мамонтов бродили по земному шару, совершенно не учтенные никаким статуправлением, без плана привеса и роста молодняка. Бродили без чабанов, отчего хищники, которых следовало бы безжалостно истреблять, сами истребляли большой процент поголовья. А уж о зимней заготовке кормов вопроса, разумеется, не ставил никто, поэтому в зимние периоды хозяйствования, если бы они были, пришлось бы подписывать акты на списание с астрономическими цифрами падежа.

В непроходимых чащах гнили многие тысячи кубометров бесхозного леса. Членам общества рыбаков и охотников можно было производить отстрел и отлов без всяких ограничений, настолько много было дичи и рыбы.

Не было асфальтовых дорог между городами, не было, если уж быть более точным, и самих городов. Не было автомобилей, фототелеграфа, Аэрофлота, пляжей с полосатыми зонтиками, путевок в дома отдыха, не существовало понятия об академиках, растратчиках, шоферах и автоинспекторах, не прослеживалось никаких следов общественной и культурной жизни.

И трезвый историк должен был бы воскликнуть возмущенно:

— Да что у них там делается? Хозяина нет, что ли?

Но если бы он внимательнее всмотрелся, он бы увидел, что хозяин на планете Земля существовал. Этот хозяин был — человек.

Правда, недостатки можно найти во все времена. В том веке, например, наблюдался катастрофический кризис с жильем. На жилплощадь не выписывали ордеров, ибо квартирами служили обыкновенные малогабаритные пещерки, а о водопроводе и канализации вообще речи никто не заводил. Но наши далекие предки были оптимистами и верили, что эти бытовые неувязки разрешатся скоро.

Одевались они явно не в ателье мод и не в цумах: кусок звериной шкуры заменял им весь гардероб.

Никто не занимался вопросами общественного порядка, не собирал взносов среди членов всевозможных обществ, не читал лекций о вреде алкоголя. Представители фауны еще не дрались за место в зоопарке, не желая быть занесенными в Красную книгу.

Но, как уже сказано выше, все эти трудности были временные. Человек бодро шагал по первым ступеням эволюции с каменным топором в одной руке и с дубинкой в другой, закладывая великие основы истории человечества. Он, первый человек, еще ужасно мерз зимой, не зная элементарных правил пользования нагревательными приборами, но свои задачи понимал хорошо и выполнял их перед скрытыми в грядущем потомками добросовестно, без приписок и очковтирательства.

Все еще предстояло человечеству: и рабство, и инквизиция, и война Белой и Алой Розы, и открытие Америки, и гонка вооружения, и демократия, но, счастью, люди того времени и не подозревали об этом.

И вот именно на этом отрезке времени по каменистой пустыне медленно тащился в направлении далекой реки человек. Вид его казался немного странным для каменного века. Одет он был в полосатую пижаму, поверх которой наброшен однобортный пиджак. В нагрудном кармане виднелась авторучка. На голове шляпа из рисовой соломы. Под рукой он держал большой портфель с медными застежками, в другой нес грелку из красной резины. На одной ноге комнатная туфля, вторая нога босая. Человек при каждом шаге босой ногой вскрикивал от боли.

И трезвый историк сразу признал бы в нем Егора Гавриловича Бобылева, который, охая и стеная, присел отдохнуть. В его глазах стояла тоска. Он не мог себе представить, куда он попал, как, что с ним происходит вообще. Он помнил всю свою прошлую жизнь, помнил, сколько должен принести ему за последние вагоны с хлопком Людовик Монета, а вот как он попал сюда, не помнил совсем.

Очнулся Бобылев под большой скалой. Ему было холодно и жестко. Он еще и сейчас содрогался, вспоминая страшилище, которое увидел, придя в себя. Это был огромный летающий зверюга с перепончатыми крыльями и головой дракона.

Зверь страшно щелкал зубами, громко и протяжно кричал, и этот зловещий крик долго царствовал над землей. Ничего подобного Егор Гаврилович не видел ни в одном зоопарке.

А полчаса назад Егор Гаврилович встретил вообще что-то невообразимое. Зверь, отдаленно похожий на слона, но несравненно больший, с длинной бурой шерстью и страшными бивнями, прошел мимо, как многоэтажный крупнопанельный дом. Когда прошло первое потрясение от этой встречи, Бобылев сообразил, что встретился с мамонтом: когда-то в школе он листал книжку по зоологии.

Вечер у реки Егор Гаврилович встретил грустно. Ему было одиноко. Напившись из реки, не замутненной отбросами производства, он с тоской вспомнил буфетчика Рачека и его постоянно свежее пиво. С обидой думал Егор Гаврилович, наблюдая каменновековый закат, что вот уже кончается рабочий день, а он еще не ел. Потом вспомнил свою белотелую Агнессу Гарасимовну и загрустил еще больше. Что за глупая история с ним происходит? Где он оказался?

Устроился он на ночлег на своем пиджаке, подумав при этом, что потом придется отдавать его в химчистку. Егор Гаврилович провел свою первую ночь в каменном веке, совершенно не догадываясь, где он, хотя все время думал об этом. Он и не подозревал, что от свежего пива Рачека, от вкусных обедов, от химчистки и от пышной Агнессы его отделяют целые тысячелетия, что их еще вообще нет в природе.

И хорошо, что не знал. Иначе бы он совсем не уснул в эту ночь.

ГЛАВА 6 ЖИЗНЬ И ПРИКЛЮЧЕНИЯ ЗЛОГО ГЕНИЯ

Мы непростительно долго обходим вниманием личность во всех отношениях примечательную и необыкновенную. Читатель, конечно, догадался, что речь идет о Людовике Аванесовиче Монете, злом гении семьи Бобылевых, правой руке Егора Гавриловича, заведующем лабораторией на хлопкозаводе, который возглавлял его всесильный шеф.

Жизнь Людовика Аванесовича настолько богата событиями и фактами, что просто удивляешься, как он до сих пор не заслужил пристального внимания талантливого романиста, который написал бы о нем толстенный роман и издал бы тиражом в 300 000 экземпляров. Почему же здесь ему посвящается только несколько слов, хотя он по-настоящему заслуживает много большего?

Людовику Аванесовичу всю жизнь не везло. Фатально не везло, как он сам выражался. Вот и эта повесть написана не о Людовике Аванесовиче, а о везучем Егоре Гавриловиче с его несимпатичным животиком и незапоминающимся расплывшимся лицом.

А ведь смуглый, необыкновенно подвижный — скажем в скобках — даже немного суетливый, невысокого роста и слегка кривоногий, но тем не менее очень похожий на гасконца, Монета больше подходит на роль героя книги. Опять не повезло, как не везло с самого рождения. При заполнении метрик на младенца Монету никак не могли решить, что же записать в графу «национальность». Украинские, французские и армянские корни его родословной не могли прийти к разумному компромиссу, и его записали… норманном. Что за национальность? Почему? Фатум. Судьба. И только спустя шестнадцать лет Людовик сам исправил эту историческую ошибку, записавшись русским.

Не повезло Людовику и с образованием. Он толком не учился ни на русском, ни на украинском, ни на армянском языках. Это вовсе не значит, что он получил французское образование или учился в медресе. Просто его беспокойные родители так часто переезжали, что маленькому Людовику не приходилось учиться в одной школе более полугода, зато он сидел в каждом классе по три года.

Монета сменил за свою бурную жизнь великое множество профессий. Работал шофером, кондитером, спекулировал, трудился звонарем в православной церкви, писал книги, торговал газводой, рвал зубы, водил пароход, даже секретарем-машинисткой работал и стал, наконец, помощником Егора Гавриловича на хлопкозаводе, хотя толком не представлял, как растет этот самый хлопок.

Все жители города были его родственниками. Если не родственниками, то друзьями. Если не друзьями, то товарищами, а уж если не товарищами, то земляками наверняка. И ведь нельзя было не поддаться обаянию этого в высшей степени приятного человека, когда он чуть не лобызает тебя, встретив на улице, и трогательно-подробно расспрашивает о здоровье, о здоровье супруги, родителей супруги и даже о здоровье первого мужа вашей супруги. А как он волнуется за здоровье ваших детей! Дети — страсть Людовика Аванесовича. О детях он мог говорить часами.

Но в его жилах текла, наверное, изрядная доля и цыганской крови, потому что он не мог равнодушно смотреть на то, что можно перекупить, перепродать, обменять. Особенно обменять. Везде, где бы он ни работал, с кем бы ни разговаривал, он комбинировал. Комбинации Монета проводил с наполеоновским размахом, но почти все они заканчивались крахом.

Есть такие поэты. Они могут писать много и обо всем, пишут всегда и везде, в любом возрасте. И хотя стихи их корявы и несовершенны, порою просто безграмотны, они, не желая трезво взглянуть на свое творчество, постепенно теряют веру в удачу и потихоньку старятся. И до самой смерти человек не поймет, что жизнь прошла в тумане сладкого обмана, что прожита она просто зря.

Вот таким поэтом в своем деле был и Людовик Аванесович Монета. Да вот, например.

Однажды, отчаявшись от длительных неудач, он выгодно обменял на Заалайском рынке магнитофон на годовалого бычка. И все-таки при всей очевидной выгоде этой сделки, он прогорел. Монета не учел, что именно в эти дни на бойне большая очередь частников на убой скотины. А попробуй прокорми этого бычка два-три дня, пока дойдет твоя очередь, если ты живешь в центре города и, кроме коридора в квартире на третьем этаже, нет другого хлева? Наутро почерневший от горя Людовик Аванесович пинками выгнал на улицу ни в чем не повинное животное. И долго бродил по улицам беспризорный бычок, пугая своим видом прохожих.

Еще хуже обстояло дело у Монеты с женами. Людовик обладал несомненным даром с одного взгляда разбивать сердца буфетчиц, продавщиц и официанток. Но все они вскоре убеждались, что вместе с сердцем он им разбивает и жизнь. Ни с одной из жен он не жил более трех месяцев. После свадьбы томился от прозы жизни, затем следовал развод. Его не раз жестоко били, ему приходилось отпускать бороду для конспирации, он вступал в секту. Чего только не пережил Монета из-за женщин! Одно оставалось непонятным: как ему удавалось ускользать от алиментов? Ведь он не платил ни первой жене, ни второй, ни третьей, не говоря уже обо всех последующих. Более того, при всей трогательной любви к чужим детям, своих детей он никогда не видел и панически боялся встречи с ними.

И, как результат всех жизненных неудач, у Людовика Аванесовича случались жестокие запои. Да, Людовик Аванесович Монета — человек необычайной судьбы.

В ту злосчастную ночь, когда Егор Гаврилович так неосмотрительно покинул свою опочивальню, Монета спешил к дверям своего начальника.

На этот раз он не был в запое. Просто только что закончил в ресторане «Жучок» дела с клиентами по оформлению вагонов с хлопком, которые пошли пустыми в текстильный край, и спешил доложить своему начальнику об исполнении, а заодно отдать деньги. Он еще ничего не знал о трагедии. На душе у него было легко и радостно. Денежки грели его любвеобильное сердце.

ГЛАВА 7 ДЕРЗКИЙ ПЛАН

Яша Антимиров что-то колдовал у своей МВ, когда вернулся расстроенный лейтенант Нурматов.

Яша насвистывал, ужасно перевирая мелодию. Все горести и заботы оставляли его, когда он работал. И независимо от того, получалось у него или нет, настроение у Яши в это время всегда было неизменно хорошим.

— Ну, что нового? — с тайной надеждой спросил лейтенант.

— Да вот, закончил настройку модуляции киберлингвиста, — ответил Яша с оттенком гордости. — Теперь наш беглец хоть разговаривать сможет на любом языке любого времени.

— А разве такое возможно? — удивился лейтенант, хотя уже окончательно уверовал в могучий талант Яши, даже немного робел перед ним и порывался несколько раз назвать его на «вы».

Яша покопался в медных кишках отдельно стоящего аппарата с широким экраном, что-то подкрутил, подпаял и сказал:

— Сейчас мы установим видеосвязь с пропавшим. Нам очень важно увидеть, в каком именно времени он оказался, на какой отрезок истории его занесло. Вы садитесь вот сюда, будем наблюдать.

Экран засветился.

Очертания на экране были смутными, расплывчатыми. Изображение оказалось не лучше, чем иной раз с ташкентской студии телевидения во время трансляции хоккейного матча. Чудилось, что сейчас покажется Галочка и, смущенно улыбаясь, объявит перерыв по техническим причинам. Но перед ними стоял не телевизор, а ЭСДВ — Экран Связи с Другими Веками и поэтому никакой Галочки не появлялось. Сквозь полосы, будто сквозь сетку дождя, виднелись волосатые, могучего сложения люди в звериных шкурах. В руках у них огромные дубины и каменные топоры. А в правом углу экрана виднелся кто-то в полосатой пижаме. Он что-то говорил, оживленно жестикулируя.

— Яша! — простонал лейтенант. — Звук! На каком языке они говорят?

— Звука пока не будет, — помрачнел Яша.

Оба с тревогой смотрели на экран, пока изображение не заколебалось и не исчезло совсем за помехами из глубины веков.

— Это куда же его занесло? — тихо спросил лейтенант. — Неужели в Африку?

А Яша шептал огорченно:

— Из-за проклятых конденсаторов звука нет… Где достать несчастные пятнадцать рублей?

Изобретатель и лейтенант сели на диван и стали совещаться, как вернуть беглеца.

А с Егором Гавриловичем происходило вот что. Проснувшись, он увидел вокруг себя дикарей, одетых в звериные шкуры со страшным оружием в руках. Дикари безмолвно смотрели на пришельца, пугаясь каждого его движения. Полосатая пижама напоминала племени о саблезубом тигре, который имел обыкновение завтракать их соплеменниками.

Егор Гаврилович осторожно поднялся со своего ложа и сначала проверил, не украли ли чего эти люди. Все оказалось на месте. Когда же он открыл портфель, дикари в страхе попадали на землю, и только наиболее смелые нашли в себе силы спастись бегством.

Егор Гаврилович хмуро посмотрел на людей: «Что они, портфеля не видели, что ли?»

От вполне понятного волнения он взмок и хотел снять шляпу, чтобы вытереть выступившую испарину. Ужас охватил все племя. От жуткого воя, издаваемого людьми, убежали пещерный лев и динозавр, которые оказались поблизости. Люди племени впервые видели, как человек снял с себя часть головы.

Так состоялось их первое знакомство. Вскоре Егор Гаврилович сидел в пещере племени и благодушно разглагольствовал:

— Нет, ребята, странный вы народ. Не умеете жить. Из каменного века, что ли? У вас такие возможности, а вы как нищие. Вот я видел, в речке рыбы у вас — сколько душа пожелает, ведь это живые деньги. Да рванули бы динамитом или аммоналом, и вы боги. И приоделись бы сразу, и на табачок останется, а то и сто граммов перепадет. Ну ладно. Благодарите бога, что судьба меня с вами свела. Егор Гаврилович дело туго знает, он не даст вам пропасть от голода. Только не робейте. Держитесь за меня, деньги сами в карман ваш потекут. Вот только знать бы, к кому вы административно относитесь.

Племя, куда Бобылев попал, называло себя кхолгами. Жили они в большой пещере на берегу реки, которую именовали Большой Водой. На ночь устраивались в глубине пещеры, со страхом ожидая наступления темноты. Егор Гаврилович с удивлением заметил, что кхолги не умеют применять огонь. Женщины уходили в глубь пещеры, уводя с собой детей. Воины располагались у входа: при нападении врага или хищника на пещеру первыми их встретят вооруженные мужчины.

«Научу их днем разводить костер», — решил Егор Гаврилович, а пока убрался подальше от входа. Воины посмотрели на тигроподобного человека удивленно, но ничего не сказали об этом немужском поступке из чувства деликатности.

В пещере оказалось просторно и сравнительно тепло, но Бобылев долго не мог уснуть. Он обдумывал одно дело, которое помогло бы ему наладить отношения с властями, да еще дать немалые проценты. Уснул Егор Гаврилович, преисполненный самых радужных надежд.

Утром он кое-как объяснился с вождем племени кхолгов. Могучий вождь носил имя, повергавшее врагов в ужас, — Ноауэм. Егор Гаврилович, стал называть его фамильярно Наумкой.

Уведя недоумевающего вождя подальше от посторонних ушей, Егор Гаврилович сказал:

— Слушай сюда, Наумка. Есть дело. Ничего уголовного тут нет. В такие дела ОБХСС не вмешивается, так что ничего не бойся. Надо заарканить мамонта, понимаешь?

— Мамонт? Мамонт — это много мяса, племя много лун будет сытым, — с готовностью отозвался могучий вождь.

— Да нет, Наумка, ты не понял. Мы должны взять его живым. Для научных целей. В благодарность научу тебя пользоваться огнем, а? Идет? Ну ладно, столик в ресторане за мной.

Важный и могучий, сплошной узел железных мышц, вождь соображал туго, но при слове огонь вскочил:

— Враги убили огонь моего племени! Теперь кхолги несчастны и слабы, как рыбы! Я убью их вождя и съем его печень!

Он страшно размахивал своей дубинкой в сторону леса, но Егор Гаврилович успокоил его, показав зажигалку «рони»:

— Вот тут огонь, я тебе его подарю. А ты мне — мамонта.

Он похлопывал вождя по плечу, по колену, глыбообразному и железному, и говорил. Вождь почти ничего не понял, но согласие на поимку мамонта дал.

Замысел Бобылева был прост. Дело том, что те люди, хозяева, как он их называл, с которыми он делился доходами от махинаций с хлопком, все имели ученые степени. Кто кандидата наук, а кто и доктора. Кто по экономике, кто даже по философии. У них, правда, было достоинство: они умели долго и складно говорить. А Егор Гаврилович не умел. А вот если он добудет для науки живого мамонта, который считается вымершим, — а это-то он все же знал, — то станет кандидатом мамонтовых наук. Если приручит мамонта, то только он один сможет с ним общаться, кормить его. Тогда он будет недоступен для милиции.

Он догадывался, что хлопковыми делами уже стали интересоваться и беды не избежать. Его хозяева вывернутся, а что делать ему? Но разве посмеет милиция изобличать профессора, доставившего из экспедиции живого мамонта? Он же станет всемирно известным, а всемирно известных в уголовку не таскают. Ну, а если в ловушку заскочит еще и буйвол, то Монета живо его реализует на Заалайском базаре по четыре с полтиной, как кооперативное мясо. Лишний навар и профессору не мешает.

Чутье подсказывало опытнейшему Егору Гавриловичу, что дело с хлопком уже «пахнет керосином». И он решил осчастливить науку.

ГЛАВА 8 О ГЛУПЫХ РОМАНТИКАХ, О СКРОМНОЙ МЕЧТЕ И О ДОВЕРИИ

Нам, дорогой читатель, предстоит углубиться в сферы, не всегда приятные, даже грязные. Конечно, лучше бы нам с вами читать о чем-нибудь очень чистом, сказочном, вроде пресловутой Анжелики и ее похождениях. И в самом деле! Пиши о красивых женщинах, потрясающих мужчинах, о шпагах, о фрегатах, о сказочных кладах или о добрых волшебницах. А тут придется заниматься анатомией. Это вызывает брезгливость, это недостойно искусства.

Понять сущность Егора Гавриловича невозможно, если не заглянуть в его душу. И не вина автора, если потянет мерзостью помойки или гнилым тленом городской свалки. Однако в жизни приходится иметь дело не только с героями космоса, но и с самыми презренными подонками, поэтому заткните нос, дорогой читатель, и следуйте дальше.

Розовая пора детства Егорки проходила в том же Калачевске, в большом общем дворе, очень плодовитом на детей. С утра до вечера во дворе стоял невообразимый гвалт. И среди этого столпотворения разнокалиберной детворы Егорка был недосягаемым идеалом, эталоном послушного, хорошего и умного мальчика, но только почему-то для мамаш и бабушек. Даже учителя, ставя ему примерные баллы, не очень жаловали этого ябедника и нытика.

Примерно через каждые семь-восемь минут то в одной, то в другой квартире раздавались, ставшие заклинанием, слова: «Посмотри на Егорку Бобылева!»

Но неразумное подрастающее поколение почему-то не хотело смотреть на Егорку. Более того, его всячески преследовали.

А посмотреть пристальнее на него стоило еще тогда.

Этот мальчик не свистел, засунув в рот пальцы, не гонял по крышам голубей. Не играл в футбол. Никогда не дрался с мальчишками. Не дергал девчонок за косы. Не приносил никогда двоек, никому не грубил, не рвал штанов и рубах. Ведь не так уж плохо, если вдуматься? Он не купался в водах горных речек, не бегал смотреть на проходящих строем бойцов, не пытался строить вечный двигатель. Не… не… не.

Все мальчишки в определенный период своей жизни заболевают морем, зачитываются книгами о нем, о грандиозных морских сражениях, о потрясающих открытиях.

Кто из нас в пору приближающейся юности не вдыхал крепких запахов моря, не подставлял лицо свежему бризу, дующему со страниц захватывающих книг! Над твоей головой — белоснежные паруса, как трепетные птицы, поскрипывают мачты, а твой бриг несется навстречу удивительным приключениям. Ах, море, море! Что сталось бы с нами, если бы не было тебя! Научились бы мы так сильно и чисто мечтать? Кем бы мы стали, если бы где-то в невозвратной юности не было у нас этой прекрасной мечты о море? Конечно, не все мы стали моряками и отважными капитанами, но если мы чего-то добились в жизни, помогла нам в этом огромная мечта о море. И неважно, где живут эти конопатые мечтатели-мальчишки, в самой ли середине России, где только речка Пустозвонка олицетворяет всеобъятную водную стихию, или среди океана казахстанских степей, где от колодца до колодца десяток, а иногда вся сотня километров, везде мальчишки болеют морем.

А вот Егорка не… Он хорошо знал, что море — это только много воды, к тому же соленой. О чем тут мечтать? Да и около Калачевска морю взяться неоткуда. Не то, что эти глупые мальчишки, его сверстники, эти одержимые, эти неисправимые чудаки, которые, до одури начитавшись книг о море, целый год бредят штормами, бригантинами, капитанами, необитаемыми островами.

В годы Егоркиного детства в Испании шла война. Егорку это нимало не трогало. А эти чудаки, по-Егоркиному глупцы, просто уверены были, что без их личного участия республика не победит. И один из них, Генка Красин, из соседнего подъезда, поехал прямо в Испанию. Его вскоре вернули и выпороли. Генка потом целую неделю обедал стоя, а Егорка посмеивался: «Вот тебе и Испания!»

Другой такой же чудак, Марат Ахмедов, за каким-то чертом полез в горящий дом и вытащил совсем чужую старуху, а домой вернулся с клочьями рубахи и прожженными штанами. А так как Ахмедовы жили бедно, детей у них было много, то Марат все лето пробегал без рубашки. А ведь Егорка стоял в тот день рядом, но в огонь не…

И до чего довела их глупая романтика? Ничего путного им не принесла. В прошлую войну Генка Красин стал летчиком, в сорок пятом направил свой горящий истребитель на миноносец врага. Конечно, он поджег его, но сам, понятно, домой не вернулся. Наградили его только посмертно. А Егорка оставался смирным, не совался, куда не следует. Правда, у него нет наград за войну, но и без них он не остался. Его шефы позаботились о нем, так что и он при орденах, без всякого удальства полученных.

Правду говорят, яблоко от яблони далеко не падает. Сына этого Генки Красина, Сашку, безотцовщину голоштанную, во время кубинской революции сняли с поезда где-то под Арысью. Егор Гаврилович с чувством удовлетворения и тайной мести к давно погибшему сверстнику слушал звуки порки из соседнего дома. Чего-то он не мог простить этим чудакам.

А чудаки так и не изменились. Недавно профессор Марат Ахмедов передал в дар школе, в которой все они когда-то учились, в том числе и Егорка, библиотеку из тысячи томов. А что толку? Только и всего, что в газете напечатали три строчки.

Двое других чудаков из двора, Раим и Федька, из первого подъезда, больше других болевшие морем, строили вначале всякие там моря-водохранилища, потом, спохватившись, стали спасать Арал, который и погиб-то из-за того, что вода, его питавшая, задерживалась в искусственных морях. Суетятся! А чего суетятся?

Самое смешное, что все они еще в детстве были страшно доверчивыми, Егорке ничего не стоило их надуть. Например, Генке Красину он всучил за два рубля подбитого кем-то из рогатки сизаря, который все равно должен был подохнуть. Но Генка ходил за голубем целый месяц, а потом отпустил на волю. Плакали его денежки! У тех же Раима и Федьки Егорка выменял за сломанный кораблик вместительную шкатулку.

Вот и сейчас он один из тех, кто умеет жить. Его не заманишь никакими пряниками на новые земли, куда уехал Сережка Птенцов, поэт из пятого подъезда. Его уже признали подающим надежду поэтом, уже обещали печатать в журнале, а он взял и уехал писать о каких-то зимовщиках.

Нет, Егор Гаврилович живет солидно. Эти глупые романтики лопнули бы от зависти, если бы увидели, как он живет.

Если о жилье других обычно говорят «квартира Киселевых» или «секция Муминовых», то о пятикомнатной квартире Егора Гавриловича в узком кругу говорили «дом Бобылевых», хотя в общей громаде пятиэтажного дома, он составлял только малую толику. Но говорить так, — дом Бобылевых, — казалось утонченно-аристократическим. В сочетании этих слов слышалось нечто благозвучное, вроде «особняк Кшесинской», «дворец Воронцовой».

Дом Бобылевых! Нет, это в самом деле звучало! Но, несмотря на такое благополучие, Егор Гаврилович был крайне недоволен своей судьбой, хотя громко об этом не говорил. У каждого человека есть своя слабинка, была она и у железного Егора Гавриловича. Это больное место умел посыпать порошком сочувствия только Людовик Монета, если он не был в запое. За это многое прощалось буйному Монете.

Но и кроме Монеты, кое-кто из близких знакомых имел возможность увидеть душу Егора Гавриловича, когда он ее приоткрывал, но только чуть-чуть. Разве можно полностью доверять людям? И Егор Гаврилович немало страдал от того, что по-настоящему нельзя довериться никому. Но в минуту сентиментальной размягченности он водил гостя из числа узких знакомых и прочувствованно, со слезой в голосе, говорил:

— Эх, брат! Это что? Ну ладно, приобрел, нажил. А дальше что? Это еще не жизнь. Вот ты посмотри. Хорошо, а? Это тебе не ширпотреб, это оттуда.

И приближенный гость вертел в руках пустячок оттуда, а Егор Гаврилович наслаждался эффектом.

— А посмотри на Агнессу, а? Вещь? Оттуда, брат. Да такие и носили-то Жаклин Кеннеди да Мерелин Монро. Ну и моя Агнесса здесь носит… Нет, ты не думай, я не преклоняюсь, нет. Но неужели ты ничего не чувствуешь, а?

Приближенный гость с восторгом смотрел и действительно начинал что-то такое чувствовать. А Егор уже строго продолжал:

— Я никогда не преклоняюсь, ну что эти шмотки? Так, фу и нету. Но для души… символ. Напоминает. Понимаешь, там умному человеку простор. Если можешь развернуться, действуй.

И, доверительно нагнувшись к уху гостя, шептал:

— Там, брат, сво-бо-да. Свобода личности настоящая. И права человека. Да-да, права. Человека.

На Монету дорогостоящие вещи на Агнессе не производили никакого впечатления. Он смотрел не на них, а на полную ножку Агнессы и проводил кончиком языка по внезапно пересохшим губам. Но Монета знал толк и в другом: как угодить Егору Гавриловичу. Он купил большой атлас мира, и они вдвоем открывали его иногда, мусолили глянцевые страницы вспотевшими от волнения пальцами.

— Сан-Франциско, — читали они.

Монета смотрел восторженно на Бобылева, а Бобылев смотрел восторженно на Монету.

— А знаешь, Гаврилыч, его там называют просто Фриско. Э-эх! Этим тут не понять!

— Не понять, — отзывался Бобылев.

— А вот смотри, Женева, — продолжал травить душу Монета, — там — самый надежный в мире банк. Полная тайна вкладов. Пусть следователь умрет на пороге, а ему все равно ничего не скажут.

И оба с тоской смотрели на ярко разрисованные карты и вздыхали:

— Да, живут же люди!

Но если Монета довольствовался мечтой о контрабанде, то желания Егора Гавриловича были более притязательными. Он хотел видеть себя хозяином.

В своем директорском кабинете он чувствовал себя, конечно, в какой-то степени хозяином. Да и шофер на вопрос: «Кого возишь?» — полууважительно-полунасмешливо отвечал: «Хозяина!»

Но Егору Гавриловичу этого было мало. Он мечтал стать хозяином другого типа. Свое дело, частное предпринимательство, свой доход, свой счет в банке. И никого не надо бояться. Поэтому те огромные суммы, которые он извлекал из кармана государства, не очень радовали его. Во-первых, надо делиться с теми, кто даже руки не испачкал о хлопковое волокно, а сидит себе в высоком кабинете и снимает сливки в виде чистеньких купюр. А во-вторых, могут и вовсе отобрать нажитое и спросить — на какие деньги? Там бы не спросили, а тут могут.

— Да, брат Монета. Только и в Сан-Франциско, и в Женеве нас не ждут. Я даже бы на маленький городок в какой-нибудь Гваделупе согласился, но чтобы свое дело, чтобы — хозяин! А тут что? Фикция, мираж.

— Да, вот, например, — загорался Монета, — Монако. Меньше Калачевска, а государство. И опять же свобода.

— Вот-вот. Сво-бо-да! Солидные, честные люди, доверие в делах.

Последнее слово они произносили со стоном. Им очень хотелось полного доверия. Главное — доверие, а уж там бы они развернулись.

А ведь и мы с вами, дорогой читатель, доверяли им. Какие посты доверяли! Иногда свое доверие даже письменно подтверждали. Вот, например:

ДОВЕРЕННОСТЬ

Выдана тов. Бобылеву Е. Г. в том, что ему доверяется произвести получение и отгрузку стройматериалов для строительства хлопкозавода по прилагаемым заявкам.

Подписи: (разборчиво)

Печать: (очень разборчиво)

А вот другая форма доверия.

УДОСТОВЕРЕНИЕ

Выдано гр. Бобылеву Е. Г. в том, что он действительно является доверенным лицом кандидата в депутаты Ибрагимова З., что и удостоверяется.

Подписи и печать разборчивы.

Егор Гаврилович тихо ругался, а Монета до слез смеялся. Ведь этому самому «кандидату в депутаты» Монета сам по поручению Егора Гавриловича отвозил конвертики с отчислениями за невмешательство. От такого доверия в кармане не прибавлялось, а убавлялось.

Да разве только в этом им верили? И, наконец, не к нашему ли опять доверию будет скоро апеллировать Монета в черновике своего «Чистосердечного признания», которое он так напишет: «…особенно прошу, учитывая мое чистосердечное признание, отдать меня кому-нибудь на поруки, и я обещаю оправдать ДОВЕРИЕ широкой общественности…»

Пусть читатель поймет нас правильно. Мы не за то, чтобы культивировать огульное недоверие, насаждать подозрительность: это уже надоело. Но, с другой стороны, разве не злоупотребляли нашим доверием Бобылев, Монета и многочисленные их покровители и укрыватели?

Спросить бы погибшего Генку Красина, что он обо всем этом думает!..

ГЛАВА 9 ПЕРВАЯ НЕУДАЧА

На другое утро после памятного читателю разговора с Наумкой часть племени по устному распоряжению вождя, вооружившись дубинками и топорами, ушла к далекому лесу, где разведчики обнаружили следы стада мамонтов.

Другая часть воинов, усиленная женщинами, вышла на земляные работы…

Как видите, эмансипацию женщин, особенно при выполнении особо трудных работ, впервые внедрил наш неспокойный Егор Гаврилович, объяснив это нововведение как необходимость, вызванную необычными обстоятельствами.

Обязанности прораба временно исполнял сам Егор Гаврилович. Он дал каждому задание, установил нормы выработки, а сам отправился на берег реки.

Бобылев решил подарить племени огонь. Найдя два камня, он начал высекать искры. Но чтобы добыть огонь таким способом, камни нужно было выбирать с умом, а Егор Гаврилович этого не знал. Тогда втайне от племени он достал «рони» и крутнул колесико. Не дай бог, если эти дикари откроют тайну зажигалки! Он снова упрятал ее в складках портфеля, а сам поджег от костерка факел и понес его людям.

Что Прометей? Что Данко? Все-все гораздо проще: чиркни колесико — и запылает факел, и ты его неси людям, как Данко. Таким Данко и почувствовал себя Бобылев, когда все племя упало к его ногам, благословляя и обожествляя. Сам вождь Наумка лобызнул Человека-Тигра в затылок, что было признаком высшего признания. Егор Гаврилович поднес факел к сложенному костру и поджег его. Племя орало от восторга, а Егор Гаврилович пытался запеть песню: «Взвейтесь кострами, синие ночи», но слова давно забыл.

И хотя ночи теперь были спокойными благодаря костру, пищи у племени не оставалось. Последние запасы были съедены, но Егор Гаврилович, окруженный почетом, важно вещал:

— Ничего, ребятки, потерпите немного. Вот стреножим буйвола, отъедимся.

Через несколько дней в километре от пещеры кхолги построили загон из камней и врытых в землю бревен. Егор Гаврилович придирчиво осмотрел работу и остался доволен, указав, тем не менее, на низкое качество на отдельных участках. Потом кивнул Наумке:

— Годиться!

Пока группа воинов, ушедшая к лесу, выискивала мамонта, Егор Гаврилович мучительно думал, как бы связаться с Монетой, предупредить о своих планах, чтобы и он готовился к операции «Мамонт», если, конечно, еще на свободе.

Егор Гаврилович уходил один далеко от пещеры, надеясь выбраться на какую-нибудь дорогу к ближайшему населенному пункту. Можно дать знать Монете через попутных шоферов, а если найдется телеграф, то отбить телеграмму.

Но сколько он не рыскал по окрестностям, ничего такого обнаружить не удавалось. Все было пустынно и дико. Планета лежала перед Егором Гавриловичем в своей первородной нетронутости, безмолвная, не причесанная цивилизацией, и в его груди зашевелились смутные подозрения. Впервые он по-настоящему задумался, а куда же это его забросила судьба?

Но поддаваться панике было не в характере Егора Гавриловича. Теперь он со стыдом вспоминает свое позорное бегство. И чего это у него так сдали нервы в тот вечер? Позвонил бы своим высоким покровителям, тут же бы последовала команда: «Егора не трогать. Сами разберемся». Поэтому сейчас он с утроенным усердием думал о претворении своего плана, решив, что все образуется само по себе.

И вот настал волнующий момент. Прибежал воин и доложил, что один мамонт идет в сторону загона.

Мамонт показался во второй половине дня. Это был могучий зверь, громадный таран из мяса и костей. Егор Гаврилович приготовил хворостину, чтобы помогать загонять животное в стойло.

Мамонт шел медленно, степенно, не обращая внимания на пугающие крики воинов, на летящие в него камни, на ласковое «цоб-цобе» суетящегося тут же Егора Гавриловича. Он переставлял огромные, как колонны, ноги, а его бивни, как казалось Егору Гавриловичу, были направлены прямо в живот ему лично. Но зверь шел, и это самое главное. Вот он заходит в оставленный для него проход, и торжествующий Егор Гаврилович, важно выставив животик, победоносно улыбается.

Но мамонт, не обратив внимания на препятствие, походя смел, как детские игрушки, загородки. Кхолги, вначале ликовавшие, поняли, что произошло что-то не то, и уставились на Егора Гавриловича.

У того даже животик уменьшился, и улыбался он как-то жалко и растерянно. А мамонт уходил все так же неторопливо, и скоро его горбатая спина скрылась за деревьями.

— Ничего страшного, ребятки! — хлопал по плечам кхолгов пришедший в себя Егор Гаврилович. — В жизни еще не то бывает. Я вот тоже однажды погорел с вагоном винограда. Отправили мы его с Монетой в Красноярск, Людка вылетел туда самолетом, чтобы… лично встретить, а вагона все нет и нет. А эти головотяпы с железной дороги отправили вагон вместо Красноярска на Кавказ. Представляете себе положеньице? Пока разобрались, пока отправили вагон обратно в Калачевск… Вся дорога от Тбилиси до Калачевска поливалась бражкой из моего винограда!

И он изо всех сил старался казаться оживленным, хотя на душе у него было скверно. Только сейчас он понял, как ему не хватало Монеты.

Бобылев уселся на камне у входа в пещеру, вырвал из блокнота листок и написал: «Дорогой Людка! Я пока на свободе, а ты? Есть хорошее дело. Узнай цены на мамонтятину. Прочти и порви. Е.»

Эту записку он вручил одному кхолгу, строго наказав найти в Калачевске Монету и вручить записку из рук в руки. Воин из его объяснения не понял ровным счетом ничего, но бумажка настолько поразила его воображение, что он кинулся со всех ног, держа ее перед собой, как невиданное чудо, а Егор Гаврилович кричал ему вслед:

— Смотри только милиции не попадись! Да поторопи с ответом!

Он не мог предвидеть, что воин, отбежав на расстояние в сто локтей, съел его бумажку и вернулся в племя, а так как все они были для Егора на одно лицо, он так и не узнал, что его посланец давно среди своих.

Все последующие две недели было не до охоты. Но Егор от своего плана не отказался; племя расширяло своими примитивными орудиями естественное углубление, которое смышленый Егор Гаврилович решил увеличить до размеров приличной ловушки для вожделенной добычи.

А с питанием в племени становилось все хуже и хуже, и Егор пытался делить еду пропорционально сделанной за день работе. Но дикари не хотели есть по норме и начали коситься на своего странного гостя. От дележа пришлось отказаться, и племя пожирало добычу кто сколько проглотит. Егор наблюдал за ними с презрением.

Он уже освоился со своим особым положением. После того, как он добыл огонь, его зауважали еще больше, за пижаму называли Человек-Тигр. Люди подчинялись ему, и он чувствовал себя хозяином положения. Вот только что-то нет ответа от Монеты. Неужели эта скотина опять в запое?

ГЛАВА 10 ИНСТИТУТ И ЕГО ФИЛИАЛЫ

Давно уже пора рассказать, при каких обстоятельствах в таком невзрачном городишке, как Калачевск, могло оказаться столь высоко научное заведение, как Институт кибернетики. С чего вдруг Калачевск стал авангардом кибернетической мысли?

Недавно еще калачевцы гордились создателями солнечных генераторов, любили выезжать на окраину города посмотреть на огромное параболлическое зеркало, которое собирало в одну точку пучки солнечных лучей, и в солдатском котелке закипала вода, когда солнце было не закрыто тучами. Двадцать человек получили ученые степени кандидатов наук около солдатского котелка, трое — докторов наук. Но потом вдруг начались расследования, ученые и соискатели куда-то исчезли с калачевского горизонта, и о науке в городе до поры забыли.

Но вот как-то в одной из центральных газет промелькнула короткая статья о калачевском изобретателе-самоучке Яше Антимирове и его талантливых самоделках. Статья заканчивалась обращением: …«нужно всемерно помочь молодому техническому таланту».

Научная общественность страны немедленно отреагировала на статью. В адрес Яши приходили письма с пожеланиями, советами, предложениями, а одна из академий прислала ему увесистую бандероль с научной литературой.

Калачевцы же страшно загордились, а наиболее предприимчивые собрались на квартире Кляузевица в комнате, одну стену которой украшала картина Венеры. Это называлось «собраться под бабой». Здесь присутствовали уже почти ветхий Кляузевиц, вдохновитель всей компании, Егор Гаврилович и массивный Баобабник. Монета и Бильялов сидели за дверью: их не посвящали во все детали дела. Прочли вслух еще раз статью.

— Да, — сказал Кляузевиц.

— Да, — подтвердил Егор Гаврилович.

— Да-да, — продолжал их мысли Баобабник.

— Вы, Кеша, много говорите, — строго заметил Кляузевиц, — но вы правильно поняли мою главную мысль. Я иду в долю.

Все трое вошли в долю.

А через несколько дней в маленькой комнатке, где теснился ученый-самородок с мамашей, появился гость. Им оказался массивный Баобабник. В широченном пальто и меховой шапке, он заполнил собой всю полезную площадь.

Его посещение повергло Яшу в смущение. Самородок не знал, куда его посадить, а поэтому выставил сразу все три стула, один из которых был сломан.

Баобабник с гримасой презрения осмотрел жилье и обстановку, на Яшины изобретения даже не взглянул. Кляузевиц дал ему строгую инструкцию вначале идеологически подготовить изобретателя, а потом уж говорить о деле. Кеша начал:

— Вы достойны! Пристального внимания! Всего ученого мира! Который я! В какой-то степени представляю! Талантливому человеку без помощи! Творить нельзя! Мы ее! Вам окажем!

Яша испуганно моргал, слушая выкрики этого человека с налитым кровью лицом. Но Баобабник уже посчитал первую часть беседы оконченной, орать перестал и теперь заговорил нормальным человеческим голосом, часто подмигивая Яше:

— И это условия для таланта? Фэ, это не условия для таланта. Мы, как люди в своем роде ученые, хотим помочь вам. Калачевцам будет стыдно, если вас переманит какой-нибудь другой город или враждебная нам держава. Мы поможем всеми силами.

Через час Яше было обещано, как в Калачевске специально для него будет построен институт, где он будет творить. А лично для него, для Яши, будет построен коттедж с бассейном и садом.

— Именно с бассейном. Что хотите, то и творите, а мы тоже… того. Поможем вам, — ласково уверял Яшу Баобабник. — Мы еще женим тебя, шалунишка ты этакий. Это как можно, с таким талантом — и холостой!

Яше было вручено пятьдесят рублей на первые расходы, а с него взято заявление об оказании помощи в научной работе.

Деятельные люди все-таки Кляузевиц и Баобабник! Оперируя газетной вырезкой, заявлением Яши и извещением академии на бандероль, они добились-таки открытия института на кооперативных началах.

А вскоре Экспериментальный институт Кибернетики объявил набор рабочей силы. Срочно принимались столяры, сапожники, часовые мастера и спецы по ремонту радиоаппаратуры. Приглашались также полотеры. Когда в отремонтированном помещении все эти специалисты расположились с присущим научному учреждению размахом, по городу были развешены объявления: ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНЫЙ ИНСТИТУТ КИБЕРНЕТИКИ Оказывает населению услуги по ремонту квартир, принимает заказы на пошив обуви, а также ремонтирует бытовые приборы:

ХОЛОДИЛЬНИКИ, ТЕЛЕВИЗОРЫ, ПЫЛЕСОСЫ!

ВЫЗЫВАЙТЕ НА ДОМ ПОЛОТЕРОВ!

Машина завертелась. Деньги хлынули в руки инициаторов. И только много позже они вспомнили о том, что институту нужны научные кадры. Послали за Яшей. Он сидел в приемной директора института, и Баобабник убеждал директора Бильялова, что Яшу нужно зачислить в штат. Но Бильялов уже вошел в роль.

— Изобретатель? Самородок? А зачем он мне нужен? — возмущался Бильялов.

Его выдвинул на эту должность сам Кляузевиц, полагаясь на его надежную недалекость. Бильялов стал необычайно важным и искренне считал, что руководимый им институт выполняет свои прямые функции.

— Мне, дорогой товарищ Баобабник, — важно говорил Бильялов, откинувшись на спинку кресла, — ученые не нужны. Мне надо гнать прибыль, выполнять план по валу и по прибылям. Нужно решение ученого совета…

— Идиот! Это тот самый, из-за которого… — сорвался Баобабник, но тут же вспомнил, что этот тупица о тайне рождения института ничего не знает, и сменил тон:

— Ты не того… Таково мнение Кляузевица.

При всем своем положении Бильялов знал, кому он всем обязан, но для виду продолжал сопротивляться:

— Я же только вчера принял мастера по пылесосам.

— Топор! Что он умеет?

— У меня радио мастера есть, они сойдут за ученых…

— Они же все время пьяны! Каждый клиент угощает их.

— Раздувание штатов карается…

— Принимай, сволочь, тебе говорят! — не выдержал Баобабник.

Бильялов сдался и тут же подписал заявление, на углу которого написал:

«Пр. мл. н. сотр. окл. 70 рб в м-ц». Что означало: «Принять младшим научным сотрудником с окладом семьдесят рублей в месяц».

Так стихийный, неорганизованный изобретатель-самоучка сделал головокружительную карьеру: он стал младшим научным сотрудником.

Ничего из обещанного Яша, естественно, не получил. Ему не предоставили особых условий для творчества. Коттеджи строились, но Яша стоял в очереди на жилье пятьдесят четвертым, и его очередь совсем не продвигалась. О нем прочно забыли, он так и ютился на частной квартире. Но Яша был подвижником, он не замечал ничего этого и был рад несказанно, что у него есть рабочее место в полупервом этаже. Правда, как-то само собой получалось, что к его изобретениям постоянно примазывалось много соавторов, которые рвали на части вознаграждения. Потом его стали числить соавтором, а еще потом и вовсе упоминали в числе «др.»

А в институте процветали ремесла. Калымщики, бойкие шабашники, не задумываясь, подряжались на любые частные работы. Кто-то уже развел пасеку. А в одной из лабораторий смышленый Бильялов приспособил вакуумное оборудование для выгонки самогона, который тут же сбывал с помощью старших и младших научных работников. Вокруг института запахло самогонкой.

Бильялов вспомнил о Яше, поручил ему подумать, как избавиться от запаха, который уже впитался в стены института. Ведь самогоноварение строго карается. Яша предложил вторично перегонять первач, но ученый совет, состоящий из полотера Самкина, радио мастера Гагина и сапожника Тилляева, зарубил его рацпредложение.

— Они теперь с овчарками ваксу ищуть, — заявил возмущенный старший научный сотрудник полотер Самкин.

— Предложение Яшки отклонить, — поддержал его аспирант института Тилляев.

Яша еще с неделю теребил шевелюру и изобрел установку, в которой самогон приобретал запах «Боржоми».

— Испытать с помощью овчарки! — предложил доцент Гагин.

— Я сам, — решительно объявил Самкин, — что они могут? Одно слово — друзья человека.

Он верил только своему носу, сам обнюхал установку, подтвердил научную ценность изобретения и предложил оплатить Яше за него 12 рублей, а остальные поделить между членами ученого совета.

Бедному Яше приходилось туго. Ему ничего не давали для работы, в отделе снабжения его и знать не хотели. А ведь именно в это время у него зародилась прекрасная идея построить Машину Времени. Он робко попросил запчасти, и, чтобы он не надоедал, ему выделили холодильник «Восток», от которого все дружно отказались.

Лейтенант Нурматов, доложив начальству о результатах, как известно читателю, вернулся в институт. После видеосвязи с беглецом он сидел с Яшей на диване и делал выводы, как того потребовал капитан Шахиншахов. А между делом рассматривал МВ. Он прочитал на дверце кабины название — «Восток».

— Это в честь первых космических кораблей название? — уважительно заметил Нурматов. — Молодец. Красиво.

— Какое там! — махнул рукой Яша. — Это дверца от холодильника. Слушай, дай мне пятнадцать рублей! На все зарплаты не хватает, а мне запчасти не дают.

— Как не дают? — удивился Нурматов. — Ты же для института творишь?

— Для института. А давать ничего не дают. И ругают. И автор ругает, и соавтор ругает. Дисциплина, говорят, слабая. А я действительно забываю расписываться в книге ухода и прихода. Так ты дашь до получки?

Лейтенант деньги дал, но задумался над странным положением дел в институте, где он оказался волей судьбы.

А Монете сейчас было не до института. На хлопкозаводе комиссия поднимала отчеты, сводки, анализы, накладные. Что-то разладилось у высоких покровителей Егора Гавриловича. До этого таких проверок на памяти Людовика Аванесовича никогда не было.

И он сам решил искать Бобылева.

ГЛАВА 11 КРУШЕНИЕ

Егор Гаврилович так и не дождался гонца с вестями от Монеты. Где-то по кабакам шляется бродяга, решил Егор. Ну, доберусь я до этого потомка королей!

Яма для мамонта была готова, и племя загоняло зверя в ловушку.

Наконец сбылась мечта тщеславного Егора Бобылева! Вот он сидит на краю ямы, в которой тяжело ворочается огромное животное, и даже осмеливается пощекотать его хворостиной:

— Ага! Попался зверюга! То-то. От Егора Гавриловича еще никто не уходил.

Но жизнь жестоко наказывает безграмотных прожектеров и дилетантов. Откуда было знать Бобылеву, что даже если бы гонец и пошел искать Монету, то должен был идти много тысячелетий, чтобы найти сообщника Человека-тигра!

А в племени рос протест. Этот Человек-тигр заставляет делать такое, что никак не вяжется с опытом племени. Он заставляет собирать корм и кормить животное, в то время как надлежало сделать обратное — съесть мамонта.

Питались кхолги совсем скудно, но Егор Гаврилович не мог допустить, чтобы мамонт сдох до прихода весточки от Монеты. Мамонт же был на редкость прожорливым. Собранное всем племенем за полный рабочий день он пожирал за пять минут, а потом громко трубил, требуя добавки.

— У, ненасытный! — чуть не плакал Егор, глядя на тушу в яме. — Ты же меня разоришь со своим аппетитом, негодяй! И сколько ты жрать можешь?

Ночью случилась первая неприятность. Привлеченные запахом мамонта, вокруг пещеры кхолгов начали рыскать хищники. На мамонта они напасть пока не решались, зато стали кружить у входа в пещеру, несмотря на костер. По сигналу Наумки воины вооружились, хотя понимали, что их дело плохо. Три саблезубых тигра и два пещерных льва вот-вот кинутся на них, невзирая на огонь костра.

В эти трагические минуты все взоры с надеждой обратились к Человеку-тигру. У него такие же волосы, как у тигров, к тому же он часто хвастал, что не боится даже неведомого Абэхээс, который представлялся кхолгам в виде мамонта с тигриными зубами. И воины уважительно взяли Егора под локти и выставили перед входом в пещеру впереди костра.

— Что вы делаете? Они же меня сожрут! Вы не смеете так поступать с номенклатурным работником!

Но что может сделать культурный, цивилизованный человек с грубыми детьми каменного века? Они крепко держали его сзади за руки, выставляя пухлого Егора как щит.

Звери почему-то не кинулись в эту ночь на людей. Егор остался жить. А племя уверовало в его силу. И Егор сдал. Он уже не заставлял на следующий день собирать корм для мамонта, и к вечеру племя объедалось мамонтятиной, да и сам Егор съел кусок экспоната, поджарив его на костре.

Теперь он забивался в самый дальний угол пещеры и не выходил без крайней нужды, стал часто вздрагивать без причины. Нервничал.

И кхолги постепенно теряли к нему уважение, забыв даже, что он им дал огонь. Неблагодарность была свойственна людям изначально. Наумка часто приглашал его принять участие в охоте. Егор только обещал, но выходить на промысел не спешил. Он все еще надеялся, что вот-вот появится Людовик Монета. Егор просто выгадывал время.

ГЛАВА 12 ЧЕРСТВЫЕ ЛЮДИ

Егор Гаврилович не терял надежды прикарманить мамонта, но теперь нужно ждать подходящей ситуации, потому что кхолги больше не хотели строить ловушек: к земляным работам они не привыкли. Ответа от Монеты все не было, и Егор Гаврилович томился. Пока племя охотилось, он еще раз детально изучил окрестности и вдруг обнаружил еще один источник доходов.

В то доисторическое время, куда попал волею злой судьбы Егор Гаврилович, кроме всех других благ цивилизации, не водилось и браконьеров. По этой причине тучи птиц самых разных пород гнездились в кустарниках, на деревьях, на обрывах, не очень боясь людей. И все эти птицы вылупливались из яиц.

Яйца Егор Гаврилович находил везде, даже в песке. Возможно, там были и черепашьи. Егор Гаврилович обладал талантом видеть валюту там, где другие видели только явления природы. Тысячи, десятки, сотни тысяч яиц — это почти столько же кругленьких рублей. Это как раз для Монеты. Если мамонт достанется самому Егору Гавриловичу, то яичный бизнес он уступит своему ближайшему другу.

Егор Гаврилович выпил несколько штук и убедился, что они все свежие.

Новое начинание вождь Наумка встретил без энтузиазма. Он видел в своей жизни множество яиц, в детстве пил их, и сейчас детишки племени баловались этим, но заниматься всерьез птичьими яйцами воину и охотнику было не к лицу. Вот охота — это для настоящих мужчин.

— Нет, Человек-тигр. Поймай нам еще одного мамонта, — упрямился Наумка, — а птичьи яйца — это для болотных племен, которые только ими и кормятся. Настоящий кхолг — охотник на зверя.

Егор Гаврилович все-таки уговорил вождя. И тот заставил женщин собрать для него в порядке одолжения несколько сот штук яиц. Сбор начался. Егор Гаврилович укладывал яйца на подстилки из ветвей. То-то обрадуется Монета, когда нагрянет! Уж он-то найдет им сбыт! Пусть только сообразит сразу найти приличную бортовую машину…

Через неделю, когда Егор Гаврилович вернулся с прогулки, он заметил, что все племя косится на него, даже сторонится. Он забеспокоился. Что стало с этими наивными и в общем добрыми людьми?

Как-то все племя собралось у входа. Кхолги грозили ему кулаками, глухо ворчали. Женщины начали плакать, как свойственно им во все времена. Слышались выкрики:

— Ах, проклятущий! Да чтоб тебе, ироду!..

— Наумка! Что случилось? — испугался Егор Гаврилович.

— Племя идет искать другую пещеру. Здесь после твоего прихода стало невозможно жить, — с угрозой ответил вождь.

— Да в чем дело? — не понимал Егор Гаврилович.

Но тут ему в нос из пещеры ударил густой запах протухших яиц. Пещера наполнилась таким зловонием, что в ней стало невозможно жить. И теперь кхолги вынуждены покинуть пещеру, в которой жило несколько их поколений.

Такой подлости они не могли простить Человеку-тигру, тем более, что уже и тогда вопрос с жильем стоял остро. Егор Гаврилович зародил в первых людях нехорошее чувство мести. Несколько рук крепко схватили его.

— Пустите меня! Пустите! Безжалостные, черствые люди.

Жизнь Егора Гавриловича висела на волоске.

Наша наука до сих пор строит различные гипотезы относительно людоедства. Это позорное пятно в истории человечества, и причина его — не только недостаток пищи. Ведь и тигры не всегда сыты, но тигры не едят тигров, львы не едят львов, даже гиены не едят гиен. Почему же люди стали есть людей? Людоедство, или каннибализм, возникло не по причине нехватки продуктов питания и не от заложенного в самом человеке дурного начала. И мы рады помочь науке понять причины людоедства.

Тому причиной оказался Егор Гаврилович.

Когда кхолги схватили его, они вовсе не имели желания с ним жарко обниматься. Этот человек отравил им и без того безрадостную жизнь. Кхолги хотели жить и нормально эволюционировать, честно исполнять свой долг перед грядущим. Они уже разрисовали стены пещер, чтобы археологи будущего не остались без работы. Они делали первые выкройки из звериных шкур, они уже подумывали о бритье, о приручении собак и лошадей. Они двигали прогресс.

А этот Человек-тигр, теперь, в своей грязной пижаме, больше похожий на Человека-гиену, отравил им жизнь.

И кхолги решили отомстить Егору Гавриловичу. Просто убить его даже им, примитивным людям каменного века, показалось слишком легким наказанием за его пакости. И кхолги решили съесть его, переварить и вернуть его матери-природе в том виде, какой был единственно достойным этого человека.

Нетрудно представить ощущение Бобылева, которому стало известно, что его съедят. И не как-нибудь там с приправами, с гарнирчиком, под стопочку, а просто так, сырым, как едят помидор.

Егор Гаврилович по суровым лицам кхолгов понял, что амнистии не будет. Люди племени горели жаждой мщения. Они вцепились в него, и его пижама расползлась на клочки. Егор Гаврилович предстал перед племенем голым.

Гнусный же вид являл собой обнаженный Егор! Не имеющие никакого представления о гармонии и об изящном, кхолги все-таки поняли, что перед ними не самый лучший образец человеческой породы, хотя они и сами не являли образец совершенства. У него оказался большой живот, как у болотных людей, которых кхолги презирали, очень кривые и тонкие ноги, тряпочки мускул не говорили о его могуществе.

Ноги подкосились у Егора Гавриловича, он завопил без голоса:

— Караул! Милиция! Мама!

Но дикая, неприрученная планета ответила молчанием. Гуманное поколение людей, умеющих брать на поруки, еще не родилось. Никто не услышал голоса Бобылева.

Участь его была решена.

ГЛАВА 13 МОНЕТА ПУТАЕТ СЛЕД

Мы уже говорили, что, счастливый после удачной сделки, Монета, еще ничего не знавший об участи Бобылева, спешил к дверям квартиры начальника. На звонок Монеты дверь открыла совершенно растерянная от несчастья Агнесса Гарасимовна. По ее лицу он сразу понял, что произошло нечто страшное.

— Что случилось, Агнесса? — спросил встревоженный Монета.

— Приходили, — шепотом сообщила Агнесса, делая страшные глаза.

— Оттуда? — показывая глазами куда-то вверх и в сторону, также шепотом спросил Монета.

— Оттуда, — подтвердила Агнесса.

— Ну? — во рту Монеты почему-то пересохло.

— Не знаю. Ушел. Туда, — Агнесса указала пышной рукой на окно. Людовик посмотрел на эту руку, что-то соображая.

— Я сейчас, — сказал он все так же шепотом и сразу исчез за дверью. Агнесса, помня наказ мужа, хотела забрать у Монеты деньги, а того и след простыл.

Но Людовик Аванесович не был тем типом негодяя, который пользуется несчастьем напарника, чтобы завладеть его долей. Он очень скоро вернулся, но уже в дымину пьяный, с порога потребовал коньяк и минеральную и вскоре воинственно кричал:

— Плевал я на них! Да облокотился я на них! Они еще не знают Монету! Монета никого не боится!

А потом долго и жарко целовал и тискал Агнессу, спутав, очевидно, ее с кем-нибудь другим, а может быть и не спутав.

Агнесса, выпив с ним на брудершафт для усыпления бдительности, выудила у него из кармана деньги, и теперь деловито спаивала шумного друга семьи. А когда Монета уснул на диване, поправила на себе халат, и унесла деньги в какой-то ведомый ей одной тайник. Потом с сожалением посмотрела на спящего Монету и сказала:

— Дурачок ты, Людовик…

Рано утром Монета поднялся совершенно разбитый и больной. Агнесса уже стояла перед ним в другом халате и со стопкой в руке:

— Опохмелись, Людовик Аванесович. Голова-то болит?

— Чего уж похмеляться, пойду я, — махнул рукой Монета, но стопку выпил.

Домой он добирался с великим трудом. Считая себя только соучастником махинаций, Людовик предпринял все же необходимые меры предосторожности, чтобы незаметно добраться до своей квартиры. Он поднял воротник плаща, а измятую за ночь шляпу надвинул на самые глаза.

Пробираясь по тротуару, настороженно осматривался по сторонам. Чтобы сбить с толку возможную слежку, Монета проехал на автобусе одну остановку, потом со встречным автобусом вернулся обратно. При этом устрашающе всматривался в лица пассажиров, стараясь узнать среди них возможного преследователя. Но спешащие на работу люди не обращали внимания на его взгляды.

Вернувшись на прежнюю остановку, он подошел к стоянке такси, где сиротливо стояла всего одна машина. Людовик забрался на заднее сиденье, а потом, кряхтя от головной боли, открыл дверцу на другую сторону и вылез из машины, чтобы уехать на другой. Но с такси в Калачевске было не густо, и он долго стоял у обочины, потом вынужден был вернуться к той же машине, снова сел, только теперь рядом с шофером. Водитель спросил участливо:

— Что, браток? С перебора?

Монета ничего не ответил и, чтобы сбить его с толку, попросил отвезти на Заалайский базар. А сам не вынимал руку из кармана плаща, крепко сжимал портсигар, давая этим понять шоферу, что он вооружен и очень опасен. Но тот вел машину спокойно, не обращая внимания на угрожающие действия пассажира. Людовик все время оглядывался через заднее стекло, чтобы вовремя заметить настигающую его машину. Но увидеть погоню не удавалось.

Около ворот Заалайского базара он вышел, взял сдачу и смещался с толпой.

Вначале Монета зашел в телефонную будку и внимательно осмотрелся. Ничего подозрительного пока не было. Он ходил по торговым рядам, приценивался к зеленому луку и помидорам, а сам настороженно прислушивался, присматривался.

Одна женщина с хозяйственной сумкой на руке и в стоптанных туфлях показалась ему очень подозрительной, — по всем статьям агент уголовки, — и он стал петлять между рядами, заходил в магазины, а потом, резко повернувшись, выходил ей навстречу, чтобы она как-то выдала себя. Но ее лицо выражало только озабоченность в связи с предстоящими базарными покупками.

Крепкие у тебя нервы, но посмотрим кто кого, думал Монета и продолжал опасную игру. Он даже размял в кармане сигарету, чтобы швырнуть ей табак в глаза, когда она решит задержать его.

Женщина же, заметив фигуру Монеты, все время мелькавшую перед глазами, судорожно зажала в кулаке кошелек и ушла с базара, испуганно оглядываясь.

Покинул базар и Монета. Он шел в сторону памятника Жертве, иногда забегая в чужие подъезды и пережидая там. Заговаривал с прохожими, таинственно понизив голос, чтобы сбить с толку своих преследователей. Пусть они думают, что люди, отвечающие на вопросы, как пройти к памятнику, его сообщники, и пустятся по ложному следу. Табак в потной руке Монеты уже давно размок и слипся, но Монета не выбрасывал его, чувствуя себя с ним уверенней.

В одиннадцать часов Людовик Аванесович Монета зашел в автомат-закусочную, что напротив магазина спорттоваров, и, уютно расположившись за крайним столиком, почувствовал себя в относительной безопасности. Утомленный, он выпил с подошедшим «подстаканником» два стакана бормотухи, уплатив по три рубля за каждый, потом с аппетитом съел манты и салат из овощных отходов.

Почувствовав прилив новых сил для дальнейшей борьбы, Людовик Аванесович выбрался из закусочной около часа дня. Он долго бродил по улицам, раздумывая, на чем же погорел Егор. Может, на институте? Монета лично всегда был против всяких отношений с учеными. Попомни меня, Егор Гаврилович, говорил он тогда своему шефу, пока мы не повязаны, развяжись с этими учеными, не про нас это. Но не смог переубедить шефа, хотя все время твердил, что ученые «и сами сгорят, и нам гореть вместе с ними».

А может, на хлопке? Но в это ему не верилось. Монета знал тех, кому отвозил деньги: это были всесильные люди, с которыми никто связаться не посмеет.

Только после полудня он решился идти домой. Постояв минут двадцать в подъезде и не заметив ничего подозрительного, Людовик поднялся, наконец, на свой этаж и, еще раз послушав тишину пустой лестницы, открыл дверь ключом и вошел в квартиру, где еще стоял густой запах от пребывания злополучного бычка.

Дома он переоделся в пижаму, стараясь успокоиться, и решил трезво обдумать положение. Измученный пережитыми волнениями, он незаметно уснул, но тревога не покидала его, и через два часа Монета проснулся.

Людовик Аванесович понимал, что от правосудия ему не уйти, что его обложили со всех сторон, что он зажат в железных тисках. И Людовик, решив, что так просто он не дастся, открыл ящик письменного стола. Достал несколько листов чистой бумаги. Авторучку. Стараясь сохранить спокойствие, опробовал, пишет ли она. А потом сел за стол и начал писать… черновик чистосердечного признания.

— Куда же девался Бобылев? — беспокоились изобретатель и лейтенант Нурматов, которые провели бессонную ночь у МВ.

Утром лейтенант ушел в отделение и вернулся совсем расстроенный.

— Что случилось? — спросил участливо Яша. Они за эту тревожную ночь так сдружились, что перешли на «ты». — Ты, Карим, чем-то расстроен?

— Вот это тебе, Яша. Купил по пути, — вместо ответа Карим выложил на стол сверток со столь необходимыми для Яши деталями.

Яша захлопотал, включил паяльник, приступил к монтажу. Но, взглянув на Нурматова, все отложил, потребовал:

— Ты определенно расстроен чем-то, рассказывай.

— Ладно. На, читай. — Лейтенант протянул своему новому другу бумажку, в которой значилось:

«…данное лейтенанту Нурматову К. задание задержать подлежащего задержанию гр. Бобылева Е. Г., который задания не выполнил по причине бегства которого, как указал который „в неизвестный век“, которому объявлю строгий выговор, которого он безусловно заслуживает».

Этот блестящий по форме и содержанию документ был реакцией начальства на бегство гр. Бобылева. Оно, начальство, знает, как поступить в любом случае. Даже бегство с помощью МВ было для него делом обычным: убежал — виноватому строгача.

— Не расстраивайся, Карим. Через несколько часов мы вернем этого пройдоху, все уладится.

Яша занялся перепайкой схемы, а лейтенант сел за стол, раскрыл папку с бумагами и углубился в чтение.

— Вот тебе, Яша, еще документик, — через некоторое время сказал Карим и протянул ему лист бумаги. Это была производственная характеристика на тов. Бобылева Е. Г., в которой значилось: «…добросовестный… исключительно честный… трудолюбивый… преданный делу… человек, который всем друг, товарищ и брат».

Под характеристикой стояла размашистая подпись начальника управления. На недоуменный взгляд изобретателя, который явно не понимал, как можно преследовать такого кристального честного человека, лейтенант только засмеялся и махнул рукой:

— Эх, Яша! Мы требуем характеристики, но уже не верим им. Ты только посмотри. Состав преступления: дача взяток, махинации с хлопком, приписки. А по этой характеристике ему орден давать, а не срок.

Приступили к очередному сеансу. Яша все сокрушался, что первым человеком, запущенным Машиной Времени, оказался не лучший из людей. И теперь Яша должен был искать этого «исключительно честного и трудолюбивого».

— Знаешь, Карим, у меня есть идея. Мощности МВ не хватает, чтобы поднять над нуль-пространством «друга и товарища». Его забросило слишком далеко. Я хочу подействовать на его отрезок времени, в котором он сейчас, пучком энергии, отраженной от поверхности Марса. Вот расчеты, посмотри.

Карим в расчетах не понял ничего, но спорить не стал.

Яша принялся подготавливать МВ к пробному сеансу наведения луча на Марс. Этот пучок энергии должен был отразиться под углом от поверхности соседней планеты и попасть именно в тот век, куда угодил Егор Гаврилович. Яша заложил в Блок Приема Программ задание, зашифрованное на перфокарте. В ней содержалось указание гр. Бобылеву вернуться в исходное положение нуль-пространства. Все подготовив, Яша включил Машину на режим накопления энергии.

— Ничего, Карим, мы сейчас немного пошевелим твоего мелкого жулика и, если все пройдет удачно, то вторым сеансом вернем его, — успокаивал друга Яша.

— Был бы он мелким, — сокрушенно вздохнул Карим.

И вот приборы показали, что МВ готова к пробному сеансу, что энергия накоплена. Яша сел за пульт управления:

— Начинаю!

Резким движением он включил реостат, и Машина Времени отправила со световой скоростью в направлении далекой планеты мощный импульс энергии. Теперь осталось только ждать отраженный сигнал. Друзья молчали. Но вот загорелась красная лампочка генератора обратной связи, и на ленту стал записываться ответ. Лейтенант увидел, что лицо изобретателя удивленно вытянулось. Произошло что-то непредвиденное.

— Что это? — растерянно шептал Яша. — Это поступает не наш сигнал! Неужели его так изменило в пространстве?

Как только сигнал был полностью принят на ленту, Яша сел за расшифровку, и вдруг заорал:

— Это не искажение, Карим! Это нам отвечает Разум! Это ответили обитатели других миров!

А вскоре перед людьми Земли лежал полностью расшифрованный ответ Братьев по Разуму.

На Ваш вход. № 0432/ 32аг Наш исх. № 9426/ 001.

Настоящим сообщаем, что проверкой, произведенной в соответствии с поступившим запросом от 14.27.6784 марсианского года, установлено, что означенного в Вашем № 0432/ 32аг Бобылева Е. Г. на планете не обнаружено. Письменно подтвердите получение нашего № 9426/ 001 и сообщите Ваши реквизиты на предмет выставления Вам счета для оплаты за почтово-телеграфные расходы.

Директор марсианского

Бюро по туризму: (Ткрветтпролффксор)

Главный бухгалтер: (Ааакррробдукпос)

Земляне с тоской смотрели на первую межпланетную телеграмму, от которой веяло знакомой земной канцелярщиной.

Микробы бюрократизма поразили и далеких Братьев по Разуму.

У Яши выступили слезы на глазах. Лейтенант отвернулся, он даже потерял интерес к поимке преступника.

Микробы бюрократизма, как считает Яша, разносились по планетам солнечной системы метеоритами и космической пылью.

ГЛАВА 14 ТАРАКАНЫ

Считая себя если не инженером человеческих душ, то хотя бы техником, автор так и не смог понять психологии жуликов. Откуда у них такая уверенность в своей полной безнаказанности? Неужели не знают, что всему на свете приходит конец? Разве уж так глуп народ, сказавший: «Сколько веревочке ни виться?»

Ан нет, крадут и тянут, воруют и жульничают, и при этом говорят очень правильные слова о честности, совести, о порядочности!

Возвращаясь к событиям в Калачевске, хотелось прибегнуть бы к образу крыс, бегущих с тонущего корабля. Но Калачевск испокон веков был сухопутным городом, а вот тараканы в нем водились. А что? Наши деды говорили, что из хаты, которая должна сгореть, уходят тараканы. Тараканы…

Монета дописал свое «Чистосердечное признание», а заодно набросал тезисы «Последнего слова», где опять уповал на общественность, которая возьмет его, Монету, на поруки. Закончив эти литературные опусы, он почувствовал себя в полной безопасности. Ему уже не нужно скрываться, не нужно бояться. Его творения служили гарантией, что дальше все уже обойдется.

Он смело вышел из дому. И тут же неподалеку встретил Олега Борисовича Бильялова.

Тот шел важный, степенный, и совсем не хотел узнавать Монету. Людовику Аванесовичу это показалось странным. Ведь они вместе проворачивали совсем неплохие дела.

— Что-то ты не узнаешь старикашку Монету, Олег Борисович! Что новенького в твоей лаборатории?

— Товарищ Монета, — прочувственно сказал директор Института кибернетики, — вы ошибаетесь. Во-первых, я с вами даже не знаком, и во-вторых, никаких дел с вами не имел. — Монета вначале подумал, что Олег острит, но тот не шутил. Он продолжал абсолютно серьезно:

— И про лабораторию, где гонят самогон, о которой вы спрашиваете, я тоже ничего не знаю.

И, гордый, уверенный в безнаказанности, он важно прошествовал дальше, добавив:

— И вообще, я вас всех не знаю!

Монета долго в глубокой задумчивости смотрел ему вслед, а потом выкрикнул:

— А мне наплевать! Я уж чистосердечно письменно признался!

Первым почувствовал, что горит, Кеша Баобабник. Как только Бобылев исчез куда-то, он понял, что дело плохо. У Кеши всегда было обостренное чувство опасности. Быстро собрав имеющуюся в доме наличность и кое-что из вещичек малого габарита, но большой ценности, он направил свои стопы вон из сразу опыстылевшего Калачевска. При этом захватил с собой любовницу, оставив на произвол судьбы жену. Он спешил к утреннему поезду, когда ему повстречался еще ничего не подозревавший Бильялов.

Баобабник считался начальником Олега Борисовича, а отношение к начальству у него всегда было особенно теплое. Увидев Баобабника, Олег Борисович прижимал левую руку к груди, а правую еще издали тянул к ручке начальника. При этом его тумбообразная фигура почтительно сгибалась в поклоне.

И в этот раз он остался верен своим чувствам.

— Как ваше здоровьичко? — певуче спрашивал он. — Как настроение? Как деточки?

Но товарищ Баобабник, всегда такой корректный, повел себя крайне странно. Он резко сказал Бильялову: «Иди ты… Идиот!» Схватил какую-то девчонку за руку и рванул к вокзалу.

Олег Борисович долго смотрел ему вслед. А потом до него дошла странная фраза Монеты насчет чистосердечного признания. И тогда он начал кое-что соображать. И, вконец обеспокоенный, кинулся к Кляузевицу, хотя этого делать ему не следовало.

Заглянув в дом Кляузевица, он с ужасом увидел, что тот лежит, уже холодный, лицом в куче золотых монет и цепочек. А в углу комнаты сидят понятые…

Тараканы, чувствуя, что изба должна сгореть, бегут, каждый как может.

Бильялов после всех событий все-таки забрал из института документы и в тот же день устроился заведующим музеем. В полутемной комнатушке музея в самодельных рамках висели репродукции из старых журналов, а в углу на отдельном столике стояла банка с заспиртованной лягушкой. Впрочем, спирт из банки был давно выпит и заменен водой.

В тот же день Бильялов встречал первого посетителя:

— Наш историко-художественный краеведческий музей призван развивать чувство прекрасного у людей как школьного, так и послешкольного возраста. Обратите сюда ваш взор…

Олег Борисович бы уверен, что надежно укрылся, что стеклянная банка с распотрошенной лягушкой — хороший щит, и был доволен собой.

Тараканы…

ГЛАВА 15 КРАХ

Людовик Аванесович Монета страшно разочаровался в человечестве после разговора с Бильяловым, а кроме того, он испытывал нечто похожее на угрызения совести. Ведь в своем рукописном труде он ничего не утаил из деяний шефа и всей его компании. Это походило на предательство, хотя он понимал, что Егор Гаврилович, если случится, тоже не пожалеет его, Монету. Людовик испытывал острое желание выпить.

Он вышел на главную улицу Калачевска. Дядя Сако удивился, увидев Монету, свободно разгуливающего по городу:

— Э, дарагой, ты еще на свободе?

— А где же мне быть? — храбрился Монета.

— Разве, дарагой, ты ничего не знаешь?

То, что услышал Монета от дяди Сако, привело его в ужас. Все было разрушено, исковеркано, сметено, как ураганом, носящим нежное женское имя Флора. Прикрыли лжеартель «Юный инвалид» и начали следствие. Рухнул горделивый Институт кибернетики, родственное артели предприятие. Ищут Кешу Баобабника, ищут Бобылева, без почестей похоронили Кляузевица, забрали директора музея Бильялова. Не ищут только почему-то самого Монету.

— Я никому, никому не желаю зла, — пылко уверял дядя Сако, — но за мою работу надо платить, а этот паразит ни разу мне не платил. Обидно мне или нет, а?

Авторитетная комиссия из ученых, на этот раз настоящих, отказалась признать работу института хоть в какой-то степени научной.

— Вы еще пригласите нас проверять постановку научной работы в предбаннике! — оскорбленно говорили светила науки. Все рухнуло, все погибло. Людовик Аванесович застонал и, не дослушав дядю Сако, направился в заветный уголок: «Пойду, выпью последний раз. Там уже не придется».

Людовик Аванесович никогда не ставил перед собой цели напиться до потери чувства гражданского равновесия. Он входил в заведение, настраивая себя только на один стакан хорошего вина. И точка. И ни-ни. Неторопливо, словно бы нехотя, брался за стакан, выпивал подчеркнуто равнодушно.

Но бес искушения прекрасно знал слабое место Монеты. И за первым стаканом следовал второй, да с чем-нибудь покрепче, а там и еще.

А сегодня его еще гложет обида. Почему всех ищут, и Егора, и Кешку, вон взяли Бильялова, и никто не ловит его, Монету, который даже раскаяться успел?

Он, без обычного внутреннего сопротивления, выпил второй стакан и только без конца повторял: «За что обижаешь, начальник? Почему не ловишь Монету? Что я тебе такого сделал?»

Долго бродил Людовик по Калачевску от одного ресторана к другому, выжидая, как всегда, своего часа, чтобы идти звонить у двери Бобылевых. Себя он уверял, что просто не по-товарищески бросать в беде Агнессу в такие тяжелые минуты.

В это время через Калачевск газовики тянули нитку в Центр, и глубокая траншея пересекла весь город. Уже уложили трубы, облили их битумом, осталось только наутро засыпать траншею с помощью бульдозеров и заасфальтировать.

Монета, наткнувшись на траншею, долго и громко ругал городские власти за такую халатность. Ведь траншею не всякий перепрыгнет, а мостиков никто не догадался перекинуть.

Не найдя обходного пути, он решил перепрыгнуть траншею с разбегу. Не рассмотрев в наступающей темноте края, Монета рухнул прямо на трубу, больно ушибся, но успел обнять ее, чтобы удержаться и не свалиться дальше. Он пытался встать, но битум был горячим, не застыл, и пьяный Монета оказался наклеенным на газовую магистраль, как муха на клейкую бумагу. Трепыхался он недолго, улегся поудобнее и сладко уснул.

В кинотеатре закончился последний сеанс, и из распахнутых дверей повалил сонный народ: шла комедия. Народ молча растекался, даже не пытаясь обмениваться мнениями.

Те, кому траншея пересекала путь, добрым словом помянули монтажника, который на этот раз сообразил соорудить примитивный настильчик. Все-таки не по трубе балансировать. Мужчины галантно помогали пройти по этому настилу женщинам, которые и на земле с трудом сохраняли равновесие в туфлях на шпильках. Двое парней сумели даже перетащить по настилу мотоцикл.

Город опустел. Позже всех прошла бессонная тетя Паша, которая опять ходила в аптеку. Она нашла неподалеку камышовый мат и набросила его сверху на настил, чтобы еще удобнее пройти.

Утром могучие бульдозеры рьяно и весело накинулись на горы земли и стали засыпать газопровод. И обидчивый Монета навсегда исчез не только из Калаче века, но и с лика земли.

ГЛАВА 16 ЧЕЛОВЕК ИЗ ПРОШЛОГО

Напрасно все-таки ученые ворчали на лейтенанта Нурматова, который горячо убеждал их «только взглянуть» на изобретение Яши Антимирова. Но ведь и ученых можно понять. Их пригласили сюда дать оценку научной работе в солидном учреждении, а нашли они шайку прохвостов за солидной вывеской.

Недовольно ворча, они все-таки потянулись за молоденьким офицером милиции. То, что они увидели, сразу заставило их обо всем забыть.

Перед ними стояла настоящая, гениально задуманная Машина Времени. А в стороне, очень смущенный, не знающий, куда себя деть, стоял Яша и счищал с рук техническую грязь.

— Это вы создали машину? — уцепился за пуговицу Яшиной куртки один маленький, весь покрытый пухом академик.

— Нет, в соавторстве… Товарищи Кляузевиц… Баобабник… ну и другие, конечно, — бормотал Яша, не замечая гневных взглядов лейтенанта.

Другие светила тоже окружили Яшу, требовали пояснений. Яша вначале заикался, стеснялся своих стоптанных туфлей и потертых брюк, но постепенно осмелел.

— Юноша! — кричал Яше пуховый академик с неожиданной энергией и страстью. — Вы умница, светлая голова! Но вы дурак. Как вы могли позволить жуликам и пройдохам так обманывать себя? Голубчик, вы должны включить ее.

Смотри, удивился лейтенант Нурматов, древний старик, а сразу раскусил Яшиных соавторов.

Яша впервые чувствовал себя хорошо. Волны любви к человечеству заливали его душу. Ему не нужно ни славы, ни денег. Его работу оценили, ему поверили. Но, сказал Яша, ему нужно продолжить работу. Один его соавтор бродит где-то в прошлом, и его надо вызволить.

— Так продолжайте эксперимент! — согласились академики.

Началась подготовка Машины к последнему сеансу. Видя, что бродяжничество Бобылева подходит к концу, лейтенант тут же позвонил капитану Шахиншахову. Капитан сказал, что выезжает.

Яша включил Экран Связи с Другими Веками. То, что увидели присутствующие, заставило всех испуганно замолчать. Среди толпы полуголых людей размахивал руками гражданин Бобылев. Двое диких кхолгов волокли его к месту казни.

— Что за черт! — возмутился лейтенант. — Даже там нарвался на меру пресечения! Там же не судили по таким статьям!

— Где преступник? — спросил стремительно вошедший капитан Шахиншахов, расстегивая кобуру. И пока Яша работал за пультом, лейтенант объяснял капитану, что такое «МВ-1» и вообще что здесь происходит.

Тот с откровенным недоверием слушал объяснения, подозрительно смотрел на Яшу, на ученых, и весь вид его говорил: «Не верю я в ваши фокусы. Не на того напали».

Но вот мощно и ровно загудели генераторы Машины Времени, таинственно замигали индикаторы. Стрелки приборов ошалело заметались по шкале. Яша орудовал у пульта, включая и переключая разные ручки и кнопки. В Машине что-то щелкало, хлюпало, урчало.

— Энергия икс-генератора направлена в нуль-пространство, — восторженным шепотом объяснял своему начальнику лейтенант.

Капитан на всякий случай отошел в сторону.

А потом все смолкло. В МВ что-то изменилось. Начали гаснуть один за другим индикаторы, стрелки безвольно падали к нулевым отметкам. И только одна зеленая лампочка разгоралась все ярче. Капитан в нетерпении шагнул к дверце с надписью «Возврат», но Яша попросил его чуточку повременить.

Через некоторое время по знаку Яши открыли дверцу. Прошли ровно сутки калачевского времени, как исчез Бобылев. Но за эти сутки он прожил много дней в прошлом; это был эффект Эйнштейна.

Жалкий, весь в поту, со смертельной тоской в глазах, предстал перед присутствующими Егор Гаврилович. Он плакал от радости, увидев своих современников:

— Граждане! Товарищи! Я больше не буду! Только не отправляйте меня туда.

— Не отправим, ты нам здесь нужнее, — сурово проговорил капитан Шахиншахов. — Ты нам очень нужен.

Все дальнейшее — судьба Яши после разговора с учеными, встречи Егора Гавриловича со следователями и со своими высокими покровителями — уже не представляет интереса для нашего терпеливого читателя. Чудес уже больше не будет. А остальное читатель и сам в состоянии додумать.

Ташкент

1967–1988 гг.

Оглавление

ГЛАВА 1 ПОВЕСТВУЮЩАЯ ОБ ИСЧЕЗНОВЕНИИ ГЛАВНОГО ГЕРОЯ

ГЛАВА 2 СЛАВНЫЙ ГОРОД КАЛАЧЕВСК

ГЛАВА 3 ПРЫЖОК В НЕИЗВЕСТНОСТЬ

ГЛАВА 4 РОКОВЫЕ ПОСЛЕДСТВИЯ

ГЛАВА 5 НА ПЕРВОЙ СТУПЕНЬКЕ ЦИВИЛИЗАЦИИ

ГЛАВА 6 ЖИЗНЬ И ПРИКЛЮЧЕНИЯ ЗЛОГО ГЕНИЯ

ГЛАВА 7 ДЕРЗКИЙ ПЛАН

ГЛАВА 8 О ГЛУПЫХ РОМАНТИКАХ, О СКРОМНОЙ МЕЧТЕ И О ДОВЕРИИ

ГЛАВА 9 ПЕРВАЯ НЕУДАЧА

ГЛАВА 10 ИНСТИТУТ И ЕГО ФИЛИАЛЫ

ГЛАВА 11 КРУШЕНИЕ

ГЛАВА 12 ЧЕРСТВЫЕ ЛЮДИ

ГЛАВА 13 МОНЕТА ПУТАЕТ СЛЕД

ГЛАВА 14 ТАРАКАНЫ

ГЛАВА 15 КРАХ

ГЛАВА 16 ЧЕЛОВЕК ИЗ ПРОШЛОГО Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg