«Попытка к бегству»

«Каждому свое, а некоторым еще и чужое».

Ночь опустилась на Калачевск. Но можно ли было утверждать, что в эту ночь в городе спали абсолютно все его граждане? Нет, этого со всей смелостью и ответственностью утверждать было нельзя.

Не спал, например, шестидесятилетний регулировщик уличного движения сержант Джумакарасев. Не спало подавляющее большинство калачевских влюбленных. Не спала чья-то соседка тетя Паша. Не спал калачевский изобретатель Яша Антимиров, не спал средней руки номенклатурный работник, директор местного хлопкоочистительного завода гражданин Бобылев. Многие не спали. Уж такова жизнь, и изменить тут ничего нельзя.

Не спалось влюбленным, которые обязаны были выполнить программу по количеству вздохов при луне, а также выслушать соловья.

Чья-то соседка тетя Паша страдала ревматизмом и бессонницей, вспоминала свою бурную молодость и думала о смысле жизни.

Яша Антимиров не спал потому, что изобретал Машину Времени — МВ-1. Сейчас Яша сидел в одном из залов Института кибернетики и теребил свою шевелюру. У всех перечисленных были веские и уважительные причины не спать.

Но почему не спал в эту ночь товарищ Бобылев? Почему всесильный сон не хотел склоняться к его изголовью?

Егора Гавриловича Бобылева считали железным человеком, человеком что надо, душой-человеком. Он мог пробить, провернуть, оформить, и вообще раскрутиться. У него были такие связи, что местные власти его просто боялись. Он возглавлял как бы государство в государстве. Его хлопкозавод обходили комиссии, избегали ревизоры, контролеры и прочие проверяющие. Тут было все железно, все в ажуре, и никому не позволялось совать туда свой нос. Многое мог Егор Гаврилович. Но одного он не мог — спать с чистой совестью.

Да, Егор Гаврилович не спал потому, что у него была нечистой совесть, хотя он уверял, что это от переутомления на работе.

Уже давно спит на соседней кровати его супруга Агнесса Гарасимовна, а он все еще таращит глаза в темноту и что-то шепчет потихоньку про себя.

Правда, в своей спальне, обставленной с королевской роскошью, он чувствовал себя в относительной безопасности, считая почти по-английски: «Моя спальня — моя крепость», но заснуть не мог.