«Из дневников Крапивиной Дарьи»

- Я то откуда знаю? Ну, захотелось ему поселиться в старом замке, посреди кладбища! Я же не виновата! Их богатых не поймешь! Может он романтик!

- А шишку тебе на лбу тоже этот романтик набил? - поинтересовалась мама. По всей видимости, в мою сказку про богатого дяденьку она не поверила. И, вдобавок ко всему, еще и заподозрила чего-то неладного.

- Шишку? - удивилась я. Если честно, то я уж и позабыла про тот злосчастный фонарь в руках каменного изваяния, с которого, собственно, и началось мое знакомство с замком Гуров. - Шишку я сама себе набила. Долбанулася об каменную арку. Там у них проходы низкие и темно.

Мама кивала головой и недоверчиво улыбалась.

- А этот твой романтик-бизнесмен, судя по всему, филантроп?

Я, по началу, не поняла, что мама пыталась этим сказать. Глупое, наверно, тогда у меня было выражение лица. Даже Димка прыснул со смеху. А мама пояснила:

- Платить восемнадцать тысяч рублей обычной служанке - это, на мой взгляд, уже чересчур! Даже я - дипломированный педиатр - столько не получаю!

Мне пришлось пожать плечами и, торопливо и сбивчиво, врать:

- Ну-у-у… я это… Я еще и за дочуркой их присматриваю. Маленькая совсем - года полтора. Она… это… немного того… э-э-э… не такая, как все дети. Болеет… И вообще - что плохого в том, что я хорошо зарабатываю?

- Да ничего плохого, - вкрадчивым голоском, проговорила мать. - Все хорошо! Только, мне почему-то кажется, что ты нагло врешь! Может, правда настолько ужасна, что ты не желаешь нам ее поведать… Я могу допустить то, что ты действительно нашла работу у какого-то предпринимателя с толстым кошельком. Только, знаешь, в чем проблема?

И мама тут же растолковала, в чем эта проблема:

- Я точно знаю, что многие из этих толстосумов очень любят забавляться со своими горничными, гувернантками и прочей прислугой женского пола. Надеюсь, ты понимаешь, что я имею в виду? Может быть, он за это тебе приплачивает?

Димка заржал как конь. Маленький, зараза, а все понимает! Я же впала в полнейший шок. Слышать такие обвинения из уст родной матери для меня было страшной дикостью. Хотела я уже сказать ей, что она совсем уже с катушек съехала на старость лет, но от этого страшного оскорбления меня удержал отец. Он все это время тихонько сидел напротив меня за столом, с каким-то виноватым выражением лица, и не решался вставить слово. Однако, услыхав такие жестокие и необоснованные обвинения в мой адрес, он не вытерпел и воскликнул: