«Четыре после полуночи»

Четыре после полуночи (fb2) - Четыре после полуночи (пер. Виктор Анатольевич Вебер,Александр Владимирович Санин,Георгий Ананов) (Кинг, Стивен. Авторские сборники повестей - 2) 3500K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Стивен Кинг

Стивен Кинг Четыре после полуночи (сборник)

Лангольеры

Посвящается Джо, одному из пилотов

Предисловие к Лангольерам

Сюжеты приходят ко мне в разное время и в разных местах: в автомобиле, в дэше, на прогулке, даже на вечеринках. В двух случаях они мне приснились. Но очень редко я начинаю писать, как только у меня сверкнет идея. И у меня нет «блокнота сюжетов». Я не записываю идеи и считаю, что это правильно. Возникает их множество, но лишь немногие из них действительно хороши, однако все без исключения идеи я отправляю в картотеку, которая хранится у меня в голове. Плохие там потихоньку распадаются, поэтому, открыв картотечный ящик и посмотрев, что у меня в загашнике, я нахожу только несколько отличных сюжетов, и каждый с ярким центральным образом.

В «Лангольерах» этот образ — женщина, прижимающая руку к трещине в фюзеляже пассажирского самолета.

Нет нужды говорить, что сам я знаю о пассажирских самолетах очень мало. В этом ни у кого не должно быть сомнений, но образ женщины возникал всякий раз, когда я заглядывал в картотеку в поисках нового сюжета. Такой четкий образ, что я даже ощущал духи женщины — назывались они «L’Envoi»,[1] — видел ее зеленые глаза, слышал испуганное, учащенное дыхание.

Как-то вечером, лежа в постели и уже засыпая, я понял, что эта женщина — призрак.

Помнится, я сел, перекинул ноги на пол и включил свет. Какое-то время посидел, не думая ни о чем… по крайней мере сознательно. А вот в подсознании парень, который в действительности делает за меня всю работу, уже трудился, очищая рабочее место и готовясь запустить все свои машины. На следующий день я (или он) начал писать эту повесть. На это ушел месяц, и она далась мне легче, чем остальные повести в этой книге, слово ложилось за словом, эпизод за эпизодом. Иной раз истории и дети выходят на свет Божий без особых мук, эта повесть — тот самый случай. Из-за чувства обреченности, делающего эту повесть несколько похожей на более раннее мое произведение, «Туман», я решил давать каждой главе старомодные подзаголовки. И закончил я повесть в отличном настроении, с пониманием того, что она удалась… такое со мной случается редко.

Я не привык копаться в деталях, но на этот раз пришлось затратить немало времени на подготовку. Трое пилотов — Майкл Руссо, Френк Соарс и Дуглас Деймон — помогали мне ничего не перепутать. Стоило мне пообещать, что я ничего не разобью в кабине самолета, и они лезли из кожи вон, чтобы снять все мои вопросы.

Все ли я понял и записал правильно? Едва ли. Это не удалось даже знаменитому Даниелю Дефо. В «Робинзоне Крузо» его герой, раздевшись догола, плывет на корабль, который недавно покинул… а затем набивает карманы всякой всячиной, которая может понадобиться ему на необитаемом острове. А в одном романе (опущу и автора, и название) о нью-йоркской подземке писатель принял кабинки ремонтников за общественные туалеты.

Тут у меня подход однозначный: если я что-то изложил правильно — спасибо господам Руссо, Соарсу и Деймону. Если где ошибся — моя вина. И дело не просто в вежливости. Фактологические ошибки не есть результат неверного толкования полученной информации. Причина тому — неумение задать правильный вопрос. Разумеется, я позволил себе одну или две вольности в описании самолета, в который вы скоро войдете. Но вольности незначительные и необходимые для сюжета.

Вот теперь все. Прошу на борт.

Полетаем в недружественных небесах.

ГЛАВА 1 Плохие новости для капитана Энгла. Маленькая слепая девочка. Банда Долтона прибывает в Тобстоун. Странности рейса 29

1

Брайан Энгл остановил пассажирский лайнер «Л-1011», принадлежащий компании «Американская гордость», у галереи 22 и повернул тумблер, отключающий свет на табличках «Пристегните ремни», ровно в 22.14. Шумно выдохнул и отстегнул ремень безопасности.

Он не помнил случая, чтобы его так радовало завершение полета. И устал он, как никогда. Голова раскалывалась; планы на вечер определились окончательно и бесповоротно. Никакой выпивки в комнате отдыха пилотов, никакого ужина, даже никакой ванны по приезде в Уэствуд. Раздеться — и в кровать. Он намеревался проспать четырнадцать часов.

Рейс 7, Токио — Лос-Анджелес, сначала отложили из-за сильного встречного ветра, а потом из-за неразберихи в ЛАКСе, по мнению Энгла, самом худшем аэропорту Америки, если, конечно, не считать бостонский Логан. Более того, во второй половине полета возникла проблема с герметичностью салона. Поначалу незначительная, но постепенно ситуация ухудшалась и стала пугающей. Они уже опасались взрывной декомпрессии… но до этого дело не дошло: все как-то стабилизировалось само по себе. Такое нередко случалось, случилось и на этот раз. Пассажиры уже покидали самолет, даже не подозревая о том, что этот полет из Токио мог стать для них последним. Но Брайан это знал… и оттого голова у него просто раскалывалась.

— Эту суку прямо отсюда отбуксируют в диагностический центр, — сообщил второй пилот.

— Там знают, в чем проблема?

Второй пилот кивнул:

— Им это не нравится, но они знают.

— Плевать я хотел на то, что им нравится или нет, Дэнни. Мы сегодня едва не сыграли в ящик.

Дэнни Кин кивнул. Он тоже знал, что едва не сыграли.

Брайан вздохнул, потер шею. Голова не давала ему покоя хуже, чем больной зуб.

— Может, я уже становлюсь староват для таких дел?

Время от времени, обычно после особенно тяжелого перелета, такую фразу говорили многие пилоты, но Брайан чертовски хорошо знал, что он совсем и не стар. Сорок три года — для пилотов гражданской авиации самый расцвет. Тем не менее сейчас он почти что поверил в то, что сказал. Господи, как же он устал!

Постучали. Стив Сирлз, штурман, повернулся в кресле и, не поднимаясь, открыл дверь. На пороге стоял мужчина в зеленом блейзере — это фирменный цвет «Американской гордости». Выглядел он как дежурный по галерее, но Брайан знал, что это птица куда более высокого полета. Джон (а может, Джеймс) Диган, заместитель начальника операционного отдела «Американской гордости» в ЛАКСе.

— Капитан Энгл?

— Да? — Он мгновенно принял оборонительную стойку.

Первым делом подумал (мысль эта родилась от усталости и головной боли), что ему предложат взять на себя ответственность за прохудившийся самолет. Паранойя, конечно, но в этот момент Брайан Энгл мог предположить что угодно.

— Боюсь, у меня для вас плохие новости, капитан.

— Насчет разгерметизации? — резко спросил Брайан, и несколько пассажиров, проходивших мимо двери в кабину пилотов, обернулись, но слово не воробей, вылетит — не поймаешь.

Диган покачал головой:

— Насчет вашей жены, капитан Энгл.

Энгл не мог взять в толк, чего от него хочет этот человек, а потому молча таращился на Дигана. Наконец до него дошло. Речь, разумеется, шла об Энн.

— Она моя бывшая жена. Мы развелись восемнадцать месяцев назад. Что с ней?

— Несчастный случай. Может, пройдем в контору?

Брайан с любопытством посмотрел на него. После трех нервных часов полета происходящее сейчас казалось ему каким-то нереальным. Он едва подавил желание предложить Дигану катиться к чертовой матери. Но, разумеется, не предложил. В авиационных компаниях не принято разыгрывать шутки с пилотами, тем более с теми, кто только что прошел по самому краю пропасти.

— Что, Энн в порядке? — повторил Брайан уже мягче, заметив, что второй пилот смотрит на него с сочувствием.

Диган разглядывал свои начищенные туфли, и Брайан понял, что новости действительно плохие и с Энн далеко не все в порядке. Понял, но отказывался в это поверить. В тридцать четыре года Энн отличали отменное здоровье и умеренность в привычках. Он также подумал, что более здравомыслящего водителя нет во всем Бостоне… может, во всем штате Массачусетс.

Тут он услышал, как задает еще один вопрос… Брайану показалось, что какой-то незнакомец проник в его мозг и использует его рот вместо громкоговорителя.

— Энн мертва?

Джон, или Джеймс Диган, огляделся как бы в поисках поддержки, но у люка стояла одна-единственная стюардесса, желавшая пассажирам провести приятный вечер в Лос-Анджелесе и бросающая тревожные взгляды на пилотов. Возможно, ее волновало то же, что минуту назад и Брайана: как бы на команду не возложили вину за утечку воздуха, превратившую последние часы полета в сущий кошмар. Так что Диган мог рассчитывать только на себя. Он вновь посмотрел на Брайана и кивнул:

— Да… боюсь, что мертва. Вы пройдете со мной, капитан Энгл?

2

В четверть первого Брайан Энгл уже устроился в кресле 5а рейса 29 (Лос-Анджелес — Бостон) авиакомпании «Американская гордость». Рейс этот завсегдатаи трансконтинентальных перелетов называли «красный глаз».[2] До взлета оставалось пятнадцать минут. Брайан вспомнил, что после Логана ЛАКС считается самым опасным аэропортом. Получалось, что в течение восьми часов ему предстояло посетить оба эти аэропорта: ЛАКС — пилотом, Логан — пассажиром.

После посадки боль не прошла, а только усилилась. «Голова у меня горит огнем, — думал Брайан. — Просто полыхает. Что произошло с пожарными детекторами? Здесь же стоит лучшая автоматика…»

За последние четыре или пять месяцев он практически не вспоминал об Энн. В первый год после развода Энн буквально не выходила у него из головы. Что она делает, как одевается, конечно же, с кем видится? Энн все время стояла у Брайана перед глазами. Он достаточно много читал о разводах, чтобы знать, как выйти из такого состояния: лекарства тут не помогали, а вот другая женщина могла бы. Как известно, клин клином вышибают.

Но другой женщины у Брайана не появилось, во всяком случае, пока. Несколько ничего не значащих свиданий, один осторожный сексуальный контакт (он пришел к твердому убеждению, что в эпоху СПИДа все внебрачные сексуальные контакты должны быть осторожными), но не другая женщина. Он просто… излечился.

Брайан наблюдал за поднимающимися на борт пассажирами. Молодая светловолосая женщина шла с маленькой девочкой. Маленькая девочка была в черных очках и держалась за локоть женщины, которая что-то тихонько ей сказала. Ребенок тут же повернулся на голос, и Брайан по движению ребенка понял, что девочка слепая. «Забавно, — подумал он, — сколь многое могут подсказать мелочи».

Энн, напомнил ему внутренний голос. Не пора ли подумать об Энн?

Но его усталый мозг старался уйти от этой темы. Не хотелось думать об Энн, теперь покойнице, его бывшей жене, единственной женщине, которую он со злости ударил.

Может, ему пора читать лекции? Разведенным мужчинам, да, пожалуй, и женщинам, почему нет? Тема: развод и умение забывать.

«Оптимальное время для развода — самое начало пятого года супружеской жизни, — сказал бы им Брайан. — Возьмем мой случай. Год после развода я провел, словно в чистилище, задаваясь вопросом, какая часть вины лежит на мне, а какая — на ней, гадая, правильно ли я поступал, вновь и вновь заводя разговор о детях. В этом мы никак не могли сойтись, хотя речь шла не о наркотиках или супружеской неверности. Дети против карьеры, ничего больше. А потом у меня в голове словно возник скоростной лифт: Энн была в кабине, и лифт рухнул вниз».

Да. Рухнул. Исчез вместе с Энн. И несколько последних месяцев он об Энн совсем не думал… даже когда подходил срок очередной выплаты алиментов. Они разошлись полюбовно. Энн сама зарабатывала восемьдесят тысяч долларов в год, до вычета налогов. Деньги выплачивались через его адвоката, обычная статья ежемесячных расходов, две тысячи долларов, больше счета за электричество, но меньше взноса за квартиру в кондоминиуме.

Брайан наблюдал, как мимо прошел юноша в ермолке, под мышкой он нес футляр для скрипки. Нервный и взволнованный взгляд, устремленный в будущее. Брайан ему позавидовал.

В последний год совместной жизни они выплеснули друг на друга немало злобы и горечи, пока наконец, за четыре месяца до того как расстались, не случилось, наверное, неизбежное: рука Брайана среагировала прежде, чем мозг успел остановить ее. Он не любил это вспоминать. Энн крепко выпила на вечеринке, а когда вернулись домой, выдала ему по полной программе.

«Оставь меня в покое, Брайан. Говорю тебе, оставь. Чтоб больше никаких разговоров о детях. Хочешь проверить свою сперму — иди к врачу. Моя работа — реклама, а не производство детей. Надоел мне твой мужской шови…»

Тут он Энн и ударил, сильно, по губам. Удар вышиб у нее изо рта последнее слово. Они стояли друг против друга в квартире, где потом ей предстояло умереть, шокированные и испуганные (тогда он себе в этом не признался, но теперь, сидя в кресле 5а и наблюдая за поднимающимися на борт пассажирами рейса 29, мог позволить себе такую роскошь). Энн коснулась пальцами губ, которые начали кровоточить. Протянула руку к нему.

«Ты меня ударил». В голосе слышалась не злость, а изумление. Скорее всего это был первый случай, когда кто-то в гневе приложил руку к Энн Куинлэн Энгл.

«Да, — тогда ответил он. — Можешь не сомневаться. И ударю снова, если ты не заткнешься. Больше ты не будешь сечь меня своим язычком. Лучше повесь на него замок. Говорю это для твоего же блага. Больше такого не повторится. Хочешь кого-то пинать в доме — заводи собаку».

Четыре месяца они еще прожили вместе, но семейная жизнь закончилась в тот момент, когда ладонь Брайана соприкоснулась с губами Энн. Его спровоцировали. Господь знает, что спровоцировали, но Брайан все равно многое отдал бы за то, чтобы того, что случилось, не произошло.

На борт поднимались последние пассажиры, и Брайан почему-то подумал о духах Энн. Запах он помнил, а вот название — нет. Как же они назывались? «Лиссам»? «Литсам»? Может, «Литиум»? Тепло, тепло. Но название вспомнить ему так и не удалось.

«Мне ее недостает, — мрачно решил Брайан. — Теперь, когда она ушла навсегда, мне ее недостает. Это же надо!»

«Лаунбой»? Чушь собачья!

«А может, хватит? — спросил он у внутреннего голоса. — Поставь точку, а?»

Ладно, легко согласился внутренний голос. Нет проблем. Могу поставить точку. Как захочу, так и поставлю. Или «Лафбью»? Нет, это мыло. Извини. «Лавбайт»? «Лавлорн»?

Брайан застегнул ремень безопасности, откинулся на спинку сиденья, закрыл глаза и вдохнул запах духов, название которых никак не мог вспомнить.

Именно в этот момент к нему обратилась стюардесса. Конечно же! Брайан Энгл точно знал, что именно этому девушек и обучали на спецкурсе после получения удостоверения об окончании учебного заведения: подождать, пока пассажир закроет глаза, и тут же предложить ему какую-нибудь незначительную услугу К примеру, как только пассажир заснул, осведомиться, не нужны ли ему одеяло и подушка?

— Простите, пожалуйста… — начала она и замолчала. Брайан увидел, как ее взгляд сместился с его погонов на форменную фуражку, что лежала рядом на пустом сиденье.

Стюардесса, однако, быстро оправилась от удивления и предприняла вторую попытку.

— Извините меня, капитан, но не хотите ли выпить кофе или апельсинового сока? — Брайан заметил, что его взгляд заставил девушку чуть покраснеть. Она указала на маленький столик под телевизором. На нем стояли два ведерка со льдом, из которых выглядывали зеленые горлышки бутылок. — Разумеется, у нас есть и шампанское.

Энгл подумал, а не выпить ли ему шампанского, но тут же отмел эту мысль.

— Ничего не надо, благодарю. И в полете мне ничего не потребуется. Думаю, буду спать до самого Бостона. Как с погодой?

— Облака на высоте двадцати тысяч футов над Великими равнинами до самого Бостона, но это не проблема. Мы полетим на высоте тридцать шесть тысяч. Да, нам сообщили о северном полярном сиянии над пустыней Мохаве. Возможно, вы захотите на него посмотреть.

— Вы шутите! Северное полярное сияние над Калифорнией? В это время года? — Брови Брайана взлетели вверх.

— Так нам сказали.

— Кто-то перебрал дешевых наркотиков. — Стюардесса рассмеялась. — Нет уж, я, пожалуй, посплю.

— Очень хорошо, капитан. — Она замялась. — Вы тот самый капитан, только что потерявший жену, так?

Боль пульсировала в висках, но он заставил себя улыбнуться. Эта женщина, вернее девушка, явно ему сочувствовала.

— Бывшую жену. Но это я.

— Примите мои соболезнования.

— Благодарю.

— Я летала с вами?

— Вроде бы нет. — Вновь его лицо осветила улыбка. — Последние четыре года я летал только за рубеж. — Он протянул руку, полагая, что пора и познакомиться. — Брайан Энгл.

Стюардесса почтительно пожала ее.

— Мелани Тревор.

Энгл снова улыбнулся ей, откинулся назад и закрыл глаза. Задремал, но не заснул: предполетные объявления тут же разбудили бы его. Он решил, что времени выспаться ему хватит.

Рейс 29, как и все «красноглазые рейсы», взлетел вовремя: эти рейсы привлекали еще и точностью. В салонах «Боинга-767» пустовало меньше половины мест. Первым классом, помимо Брайана, летело человек шесть. Пьяниц и любителей поскандалить Брайан среди них не углядел. А потому надежда выспаться только укрепилась.

Он слушал, как Мелани Тревор показывает аварийные выходы, объясняет как пользоваться маской в случае падения давления (эту процедуру Брайан совсем недавно прокручивал в своем мозгу), как доставать из-под сиденья спасательный жилет и как надувать его. Самолет оторвался от взлетной полосы, и Мелани снова подошла к нему и спросила, не хочет ли он чего-нибудь выпить. Брайан отрицательно покачал головой, поблагодарил ее, а затем нажал кнопку, отклоняющую кресло назад. В какой уж раз закрыл глаза и тут же заснул.

Мелани Тревор он больше не увидел.

3

Через три часа после взлета маленькая девочка, Дайна Беллман, проснулась и спросила тетю Викки, можно ли ей попить.

Тетя Викки не ответила, и Дайна повторила вопрос. Ответа не последовало, и девочка протянула руку, чтобы коснуться плеча тети, но она уже знала, что нащупает только спинку пустого кресла. Так и произошло. Доктор Фелдман говорил ей, что дети, от рождения слепые, часто развивают в себе особое чувство, позволяющее определять — вроде радара — присутствие или отсутствие людей поблизости. Дайне эти сведения и не требовались. Девочка знала, что такое чувство есть. Оно срабатывало не всегда, но в большинстве случаев… особенно когда речь шла о ее поводыре.

«Тетя, наверное, пошла в туалет и сейчас вернется», — подумала Дайна, но ее все равно охватила безотчетная тревога. Проснулась она не внезапно, как от толчка; наоборот, просыпалась постепенно, как пловец, медленно поднимающийся из глубины на поверхность. Если бы тетя Викки, которая сидела у окна, протискивалась мимо нее в последние две или три минуты, Дайна бы это почувствовала.

«Значит, она ушла раньше, — сказала себе Дайна. — Возможно, по большой нужде… ничего в этом нет особенного. Или остановилась с кем-то поговорить».

Только Дайна не слышала, чтобы кто-то разговаривал в салоне самолета. Лишь мерно гудели двигатели. Чувство тревоги нарастало.

И тут в голове девочки послышался голос мисс Ли, ее психоаналитика (только Дайна всегда принимала ее за свою слепую учительницу): «Ты не должна бояться того, что боишься. Дайна. Все дети время от времени испытывают испуг, особенно в новых для них ситуациях. Тем более слепые дети. Поверь мне, я знаю. — И Дайна ей верила, потому что, как и девочка, мисс Ли была слепой от рождения. — Не подавляй свой страх… но и не поддавайся ему. Посиди и постарайся разобраться, что к чему. Очень помогает, уверяю тебя».

Особенно в новой для ребенка ситуации.

Что ж, именно такое с ней и случилось: Дайна летела в первый раз, тем более с побережья на побережье, на огромном трансконтинентальном лайнере.

Постарайся разобраться, что к чему.

Итак, она проснулась в странном месте и обнаружила, что ее поводырь ушла. Естественно, такое пугает, даже если ты знаешь, что отсутствует поводырь временно. В конце концов, не могло же у тети Викки возникнуть желание выйти из самолета, летящего на высоте тридцать семь тысяч футов. Что же касается странной тишины в салоне… в конце концов, это «красный глаз». Пассажиры скорее всего спят.

«Все спят? — не могла не спросить себя Дайна. — Чтобы все они спали? Возможно ли такое?» И тут же ответ пришел сам собой: «Кино. Те, кто не спит, смотрят кино. Естественно».

Дайна заметно успокоилась. Тетя Викки говорила, что показывать будут фильм «Когда Гарри встретил Салли», с Билли Кристалом и Мег Райан в главных ролях. Она сама собиралась посмотреть этот фильм… если ей удастся не заснуть.

Дайна провела рукой по креслу тети в поисках наушников, но их не нашла. Зато нащупала книжку в бумажной обложке. Несомненно, один из любовных романов, которые нравились тете Викки. О тех днях, когда мужчины были мужчинами, а женщины — нет.

Пальчики Дайны двинулись дальше и наткнулись на гладкую кожу. Потом на молнию, на ручку.

Сумочка тети Викки.

Тревога вернулась. Наушников нет, а сумочка есть. Вместе со всеми дорожными чеками. Дайна знала о чеках, потому что ее мать и тетя Викки говорили об этом перед тем, как уехать из дома в Пасадене.

Могла тетя Викки пойти в туалет и оставить сумочку на сиденье? Поступила бы она так, зная, что ее спутница, десятилетняя девочка, в данный момент спит?

Дайна в этом очень сомневалась.

Не подавляй свой страх… но и не поддавайся ему. Посиди и постарайся разобраться, что к чему.

Но Дайне не нравилось пустое сиденье и не нравилась тишина в салоне самолета. Возможно, конечно, большинство пассажиров спят, а остальные смотрят кино и стараются не шуметь, чтобы никого не разбудить, но все равно девочке это не нравилось. Животное, с удивительно острыми зубами и когтями, пробудилось в ней и начало рычать. Дайна знала, что животное это — паника, и понимала, что должна быстро обуздать его, иначе своим поведением она может поставить в неловкое положение и себя, и тетю Викки.

«Когда я смогу видеть, — подумала Дайна, — когда врачи вернут мне зрение, такие мысли больше не будут лезть ко мне».

Все так, но то, что могло быть в будущем, никоим образом не могло помочь ей сейчас.

Дайна внезапно вспомнила, как тетя Викки, когда они заняли свои места, взяла ее руку и положила на маленький пульт управления на боковине сиденья. С пультом девочка разобралась без труда. Два маленьких колесика, которые использовались вместе с наушниками: одно находило нужный аудиоканал, второе регулировало громкость звука. Прямоугольный переключатель для лампочки над сиденьем. «Тебе он не понадобится, — сказала тетя Викки с улыбкой в голосе. — Во всяком случае, на пути туда». И наконец, квадратная кнопка для вызова стюардессы.

Палец Дайны коснулся квадратной кнопки, погладил вогнутую поверхность. «Ты действительно хочешь нажать на кнопку? — спросила она себя и без запинки ответила: — Да, хочу».

Дайна нажала кнопку и услышала мелодичный звонок. Подождала.

Никто не подошел.

Лишь мерно, едва слышно гудели авиадвигатели. Никто не разговаривал. Никто не смеялся (может, фильм не такой смешной, как ожидала тетя Викки). Никто не кашлял. Сиденье рядом с ней, сиденье тети Викки, по-прежнему пустовало, и стюардесса не наклонялась к Дайне, обдавая ее запахом духов и шампуня и спрашивая, не хочет ли она что-нибудь съесть или выпить воды.

Тишину нарушал только гул двигателей.

Паника все сильнее рвалась наружу. Чтобы справиться с ней, Дайна сосредоточилась на встроенном в ее сознании радаре, невидимом луче, которым она обвела салон. Обычно получалось неплохо. Если ей удавалось сконцентрироваться, она чуть ли не могла видеть глазами других. Так ей, во всяком случае, казалось. Однажды она рассказала об этом мисс Ли, и резкая реакция последней очень удивила девочку. «Разделенное зрение — частая фантазия слепых, — сказала тогда мисс Ли. — Особенно слепых детей. Не полагайся на это чувство. Дайна, иначе случится так, что ты упадешь с лестницы или выйдешь на дорогу перед несущимся автомобилем».

Поэтому она больше не пыталась смотреть на мир глазами другого человека, но иногда это случалось независимо от ее воли, и тогда Дайна видела все глазами мамы или тети Викки.

Сейчас же девочка просто боялась, вот и старалась найти вокруг других людей, почувствовать их, но никого не находила.

И тогда Дайну охватил ужас, паника подминала ее под себя. Она почувствовала, как крик рвется у нее из груди, и крепко сжала зубы, чтобы остановить его. Потому что вырвался бы не крик, а вопль: она заорала бы, как пожарная сирена.

Я не должна кричать, приказала она себе. Я не должна кричать и ставить в неловкое положение тетю Викки. Я не должна кричать и будить тех, кто сейчас спит, и пугать тех, кто бодрствует. Они прибегут и скажут: «Посмотрите на эту трусливую маленькую девочку, посмотрите на эту трусливую маленькую девочку».

Но встроенный радар, который помогал компенсировать недостаток зрения, а иногда позволял видеть «через глаза» других (что бы там ни говорила мисс Ли), только усиливал страхи девочки.

Потому что докладывал ей, что вблизи нет никого.

Ни одного человека.

4

Брайану Энглу приснился очень плохой сон. Он вновь пилотировал самолет, летевший рейсом 7 из Токио в Лос-Анджелес. Только на этот раз с утечкой дело обстояло куда хуже. В кабине пилотов царила обреченность. Стив Сирлз плакал и ел плюшки.

— Если ты так расстроен, почему ешь? — спросил Брайан. Внезапно раздался пронзительный свист (так свистит чайник, когда закипает вода), указывающий, как предположил Брайан, на разгерметизацию салона. Глупо, конечно. Ведь если возникает щель, то воздух уходит в нее бесшумно, до того момента, как гремит взрыв, но во сне всякое возможно.

— Потому что я люблю плюшки и мне больше не удастся их поесть, — ответил Стив, рыдая все громче.

А потом свист прекратился, как отрезало. В кабину пилотов вошла улыбающаяся стюардесса, между прочим, Мелани Тревор, и сказала, что место утечки найдено и загерметизировано. Брайан поднялся и последовал за ней в большой салон, где Энн Куинлэн Энгл, его бывшая жена, стояла в небольшой нише, откуда убрали сиденья. Над ближайшим к ней иллюминатором кто-то написал странную фразу: «ТОЛЬКО ДЛЯ ПАДАЮЩИХ ЗВЕЗД». Красным, цветом опасности.

Энн была в темно-зеленой униформе стюардесс «Гордости Америки», что удивило Брайана. Ведь она занимала крупный пост в одном рекламном агентстве Бостона и всегда с пренебрежением поглядывала на стюардесс, которые летали с ее мужем. Рука Энн лежала на трещине в фюзеляже.

— Видишь, дорогой? — гордо воскликнула она. — Я обо всем позаботилась. Не важно, что ты ударил меня. Я тебя простила.

— Не делай этого, Энн! — крикнул он, но опоздал.

Ее ладонь засасывало в щель. Сначала провалился средний палец, потом безымянный, затем указательный, мизинец. Что-то хлопнуло, словно пробка вылетела из бутылки шампанского в руках неумелого официанта, и вся кисть провалилась в щель.

Однако Энн продолжала улыбаться.

«Это „L’Envoi“, дорогой, — говорила она, когда за кистью последовала рука. Заколка, стягивающая волосы, соскочила, и они рассыпались по плечам. — Я всегда ими душусь, разве ты не помнишь?»

Он вспомнил… теперь вспомнил. Только это уже не имело никакого значения.

— Энн, вернись! — крикнул он.

Она продолжала улыбаться, а руку медленно засасывало в окружающую самолет пустоту.

— Совсем не больно, Брайан, поверь мне.

— «L’Envoi», помнишь? — сказала Энн, когда ее высасывало сквозь щель.

Теперь Брайан вновь слышал этот звук. Однажды поэт Джеймс Дики назвал его «звериным свистом пространства». Громкость его нарастала и нарастала, вырываясь из сна в реальность, пока шипение воздуха не превратилось в человеческий крик.

Глаза Брайана открылись. Переход от сна к бодрствованию длился лишь мгновение: Брайан был профессионалом, а его сверхответственная, связанная с высоким риском работа прежде всего требовала быстрой и точной реакции в чрезвычайных ситуациях. Он летел рейсом 29, а не рейсом 7, не из Токио в Лос-Анджелес, а из Лос-Анджелеса в Бостон. Энн уже умерла, и причиной смерти стала не щель в корпусе авиалайнера, а пожар в ее доме на Атлантик-авеню, рядом с набережной.

Но звук остался. Пронзительно кричала маленькая девочка.

5

— Пожалуйста, откликнитесь, — тихо, но отчетливо произнесла Дайна Беллман. — Очень сожалею, но моя тетя ушла, а я слепая.

Нет ответа. Впереди, через сорок рядов и две перегородки от нее, Брайану Энглу снилось, как его штурман плачет и ест плюшки.

Только мерно гудели двигатели.

Паника грозила подчинить себе разум, и у Дайны остался лишь единственный способ сдержать ее: она расстегнула ремень безопасности, встала и вышла в проход.

— Эй? — позвала она громче. — Эй, кто-нибудь!

Нет ответа. Дайна заплакала. Но тем не менее продолжала держать себя в руках.

Считай ряды, отчаянно заверещал внутренний голос. Считай, сколько рядов ты прошла, а не то тебе никогда не найти дороги назад.

Она остановилась у следующего ряда кресел по левую руку, наклонилась, протянула руку. Она знала, что там сидел мужчина, потому что тетя Викки разговаривала с ним за минуту или две до взлета. Когда он отвечал, голос доносился с того кресла, что находилось перед Дайной. Она это знала, определение местонахождения голосов стало для нее способом жить, совсем как дыхание. Спящий мужчина подпрыгнул бы от ужаса, почувствовав, что его ощупывают чьи-то пальцы. Но Дайну это уже не волновало.

Да только кресло пустовало.

Пустовало. Совсем.

Дайна выпрямилась, с мокрыми от слез щеками, испуганная. Они же не могли пойти в туалет вместе, не так ли? Разумеется, нет.

Может, туалетов два? В таком большом самолете их, конечно, два.

Но вопрос о количестве туалетов давно потерял актуальность.

Тетя Викки никуда бы не пошла без своей сумочки. Дайна в этом не сомневалась.

Девочка медленно двинулась дальше, останавливаясь у каждого ряда, ощупывая два ближайших кресла, слева и справа.

На одном нашла сумочку, на втором — бриф-кейс, на третьем — авторучку. На двух обнаружила наушники. Взявшись за вторую пару, прикоснулась к чему-то липкому. Потерла пальцы друг о друга, скорчила гримаску, вытерла руку о салфетку-подголовник. Ушная сера. Это точно. У нее особая, ни с чем не сравнимая консистенция.

Дайна Беллман продвигалась все дальше, уже не думая о том, что может кого-то потревожить. Она не попадала кому-либо в глаз, не щипала за щеку, не дергала за волосы.

Все кресла, которые она ощупывала, пустовали.

В какой-то момент, пока она спала, ее тетя и все пассажиры рейса 29 исчезли.

«Нет, — возразил ей голос мисс Ли, сохранивший способность мыслить логично. — Нет, это невозможно, Дайна! Если все покинули самолет, кто же сидит за штурвалом?»

Девочка прибавила шаг, хватаясь за ручки кресел, широко открыв глаза за темными очками. Со счета она давно сбилась, но тревожило ее другое: тишина.

Она вновь остановилась. Наклонилась над креслом справа. На этот раз ее руки нащупали волосы… но в странном месте. Волосы на сиденье — как такое могло быть?

Пальцы сжались… и она подняла волосы. Тут Дайне открылась ужасная истина.

Волосы есть, а человека, которому они принадлежали, нет. Это скальп. Она держала в руке скальп мертвого человека.

Вот тут Дайна Беллман и разразилась криком, который вырвал Брайана Энгла из сна.

6

Алберт Косснер сидел у стойки бара, пил виски «Брэндинг айрон». Братья Эрпы, Уатт и Вирджил, устроились справа от него, док Холлидей — слева. Он как раз поднял стакан, чтобы провозгласить тост, когда в салун «Серджо Леоне» ворвался мужчина с деревянным протезом вместо левой ноги.

Уатт повернулся к нему. Спокойный, загорелый, симпатичный. Вылитый Хью О’Брайен.[3]

— Это Томбстоун, Маффин. Здесь суетиться не принято.

— Так они же скачут сюда! — воскликнул Маффин. — И они в ярости, Уатт! Говорю тебе, в ярости!

Словно подтверждая его слова, с улицы донеслись выстрелы: тяжелый грохот армейских револьверов сорок четвертого калибра (скорее всего украденных у солдат), отрывистые хлопки винтовок.

— Не попачкай штаны, Маффин. — Док Холлидей сдвинул шляпу на затылок. Алберт нисколько не удивился тому, что доктор выглядел как Роберт Де Ниро. Он всегда верил, что если кто и может сыграть роль ковбоя-дантиста, так это Де Ниро.

— О чем вы тут толкуете, парни? — Вирджил Эрп огляделся.

Он Алберту никого не напоминал.

— Пошли. — Уатт поднялся. — Меня эти чертовы Клэнтоны уже достали.

— Это Долтоны, Уатт, — ровным голосом поправил его Алберт.

— Да хоть Джон Дилинджер или Красавчик Флойд. Ты с нами, Туз, или как?

— С вами.

Говорил Алберт Косснер мягко и вкрадчиво, с интонациями прирожденного убийцы. Одна его рука упала на рукоятку длинноствольного «бантлайн спешл», другая поднялась к голове, убедиться, что ермолка на месте. Убедилась.

— Отлично, парни! — Встал и док. — Поджарим Долтонам задницу.

Они вышли из салуна как раз в тот момент, когда колокол баптистской церкви Томбстоуна начал отбивать полдень.

Долтоны галопом мчались по Главной улице, постреливая в окна и витрины. Цистерну с водой перед «Торговой лавкой Дьюка» они превратили в фонтан.

Айк Долтон первым увидел на пыльной улице четырех мужчин в расстегнутых куртках, дабы последние не мешали схватиться за револьверы. Айк резко дернул за поводья, и его лошадь, протестующе заржав, поднялась на задние ноги. На удилах клочьями висела пена. Айк Долтон неуловимо напоминал Ратгера Хауэра.

— Посмотрите, кто у нас здесь, — фыркнул он. — Никак Уатт Эрп и его братишка Вирджил. Или сестричка?

Эмметт Долтон (Доналд Сатерленд после месяца ночных попоек) остановил лошадь рядом с Айком.

— И еще их дружок дантист, — прорычал он. — Да кто захочет… — Тут он взглянул на Алберта и заметно побледнел.

Папаша Долтон подтянулся к сыновьям. В Папаше без труда узнавался Слим Пикенс.

— Господи, — выдохнул Папаша. — Да это туз Косснер!

Френк Джеймс пристроился рядом с Папашей. Лицо его было цвета грязного пергамента.

— Какого черта, парни! — воскликнул Френк. — Я не против того, чтобы пограбить от скуки какой-нибудь городок, но никто не сказал мне, что здесь будет Аризонский Еврей!

Алберт Туз Косснер, от Седалии до Стимбоута известный как Аризонский Еврей, выступил вперед. Его рука Зависла над рукояткой «бантлайна». Он сплюнул табачную жвачку, не отрывая холодных серых глаз от всадников, застывших в двадцати футах от него.

— Ваш ход, парни, — процедил Аризонский Еврей. — По моим расчетам, в аду еще достаточно свободных мест.

С последним ударом колокола на баптистской церкви банда Долтонов выхватила револьверы. Туз управился со своим гораздо быстрее. Но, едва он начал поливать Долтонов свинцовым дождем, на ступенях отеля «Лонгхорн» закричала маленькая девочка.

«Кто-то должен заставить замолчать эту малявку, — подумал Туз. — Чего она так орет? Ситуация под контролем. Не зря же меня называют самым быстрым стрелком-евреем к западу от Миссисипи».

Но крик нарастал, раздирая воздух, соединяя сон с реальностью.

На мгновение Алберт оказался в полной темноте, в промежутке между сном и бодрствованием. Лишь крик рвал барабанные перепонки, словно кто-то никак не хотел снять с плиты закипевший чайник.

Наконец молодой человек открыл глаза и огляделся. Он на своем сиденье, в передней части главного салона самолета, следующего рейсом 29. По проходу идет маленькая девочка, лет десяти, в розовом платье и черных очках.

«Она что, кинозвезда?» — почему-то подумал Алберт, уже не на шутку перепугавшись. Из любимого сна его вырвали, как репку из земли.

— Эй! — позвал он негромко, чтобы не разбудить других пассажиров. — Эй, девочка! Что случилось?

Маленькая девочка мгновенно повернула голову на звук его голоса. Затем повернулась всем телом, но задела одно из кресел центрального ряда. Дайну отбросило в сторону, и она через подлокотник повалилась в кресло левого ряда, ножки ее взлетели вверх.

— Есть тут кто-нибудь? — закричала девочка. — Помогите мне! Помогите!

— Эй, стюардесса! — с тревогой позвал Алберт и расстегнул ремень безопасности.

Встал, выскользнул в проход, направился к маленькой девочке… и остановился. Он смотрел в хвост самолета, и то, что видел, леденило его кровь.

«Похоже, я мог не волноваться, что перебужу остальных пассажиров», — сразу подумал он.

Широко раскрытыми глазами Алберт смотрел на — как ему казалось — абсолютно пустой главный салон «Боинга-767».

Брайан Энгл почти поравнялся с перегородкой, разделявшей салоны первого и бизнес-класса, когда до него неожиданно дошло, что в салоне первого класса нет ни души. Он даже остановился и лишь через секунду-другую двинулся дальше, решив, что остальные, возможно, услышали крик раньше него и поспешили посмотреть, что случилось.

Впрочем, он в этом сомневался. Брайан Энгл достаточно долго возил пассажиров и неплохо разбирался в групповой психологии. Если один начинал чудить, остальные предпочитали не обращать на это внимания. Большинство авиапутешественников слагали с себя право на индивидуальные действия, как только поднимались на борт серебристой птицы и пристегивали ремни безопасности. Для себя они оставляли решение самых простых проблем, а все остальное перекладывали на плечи экипажа. Авиаторы держали их за дураков, но, скорее, следовало называть их овцами. Вот и обращались с пассажирами как со стадом. Это позволяло держать в узде самых нервных.

Брайан еще не проснулся окончательно, и часть его сознания твердила, что кричит Энн, что сейчас он найдет ее в главном салоне, с рукой, затянутой в щель, над которой краснела надпись: «СТРЕЛЬБА ТОЛЬКО НАЧАЛАСЬ».

В салоне бизнес-класса Брайан обнаружил только одного пассажира, пожилого мужчину в коричневом костюме-тройке. Его лысина поблескивала в свете лампы для чтения. Пальцы, с раздутыми от артрита суставами, лежали на пряжке ремня безопасности. Он крепко спал, оглашая салон громким храпом. Крики ему нисколько не мешали.

Брайан поспешил в главный салон и замер, потрясенный увиденным. Он просто не верил своим глазам. Юноша стоял рядом с маленькой девочкой, которая упала в кресло по левому борту. Юноша, однако, смотрел не на нее, а в глубь салона, и его нижняя челюсть уже проделала долгий путь от верхней до круглого воротника футболки с надписью «HARD ROCK CAFE».

Первая реакция Брайана ничем не отличалась от реакции Алберта Косснера: «Боже мой, самолет пуст!»

Потом он увидел, как из правого ряда встала женщина и вышла в проход, чтобы посмотреть, что случилось. Ее покачивало, по выражению лица и глаз чувствовалось, что она крепко спала и до конца еще не проснулась. Посередине салона, в центральном ряду, мужчина в водолазке тянулся вверх, без особого интереса поглядывая на маленькую девочку. Еще один мужчина, лет шестидесяти, поднялся из кресла неподалеку от Брайана, нерешительно оглядываясь. На нем была красная фланелевая рубашка, и он явно не понимал, где находится и как сюда попал. Волосы торчали в разные стороны.

— Кто кричит? — спросил он Брайана. — Самолет терпит аварию? Как по-вашему, мы падаем?

Маленькая девочка перестала кричать. Выбралась из кресла, в которое свалилась, и чуть не упала. Но юноша успел ее подхватить, хотя его движениям явно не хватало быстроты.

«Куда они подевались? — думал Брайан. — Господи, куда же все подевались?» А ноги уже несли его к юноше и маленькой девочке. Он миновал еще одного пассажира, девушку лет семнадцати. Она крепко спала. Рот приоткрылся, и воздух с неприятным шумом вылетал из него при каждом выдохе.

Брайан подошел к юноше и девочке в розовом платье.

— Где народ? — спросил Алберт Косснер. Его рука лежала на плече всхлипывающего ребенка, но он не смотрел на девочку: его глаза снова и снова обегали пустой салон. — Мы где-то приземлялись, пока я спал, и все вышли?

— Моя тетя ушла! — сквозь слезы выдохнула девочка. — Моя тетя Викки! Я думала, в самолете никого нет! Я думала, что осталась одна! Скажите, где моя тетя? Я хочу к моей тете!

Брайан опустился рядом с ней на корточки, его глаза оказались на уровне черных очков. Он вспомнил, как девочка шла рядом со светловолосой женщиной.

— С тобой все в порядке. Не волнуйся, с тобой все в порядке. Как тебя зовут?

— Дайна. — Вновь слезы. — Я не могу найти мою тетю. Я слепая и не могу видеть ее. Я проснулась, а рядом никого не…

— Что происходит? — спросил мужчина в водолазке; Брайана и Дайну он игнорировал, обращаясь к юноше в футболке с надписью «HARD ROCK CAFE» и мужчине во фланелевой рубашке. — Где остальные?

— С тобой все в порядке. Дайна, — повторил Брайан. — Тут есть и другие люди. Ты их слышишь, не так ли?

— Д-да. Я их слышу. Но где тетя Викки? И кого убили?

— Убили? — резко спросила женщина.

Та самая, что сидела по правому борту. Брайан взглянул на нее, увидел, что она молода, красива, черноволоса.

— Кого-то убили? Нас похитили?

— Никого не убили, — ответил Брайан. Только паники и не хватало. Но голова у него шла кругом. — Успокойся, дорогая.

— Я нашла его волосы! — настаивала Дайна. — Кто-то отрезал его ВОЛОСЫ!

Об отрезанных волосах думать не хотелось. Тем более что ему вспомнилась одна фраза Дайны («Я думала, в самолете никого нет»), и по спине побежал неприятный холодок. А кто, черт побери, сидит за штурвалом?

Брайан поднялся, повернулся к мужчине в красной рубашке:

— Я должен отойти. Останьтесь с маленькой девочкой.

— Хорошо, — кивнул мужчина. — Но что происходит?

К ним присоединился еще один мужчина, лет тридцати пяти, в отглаженных джинсах и оксфордской рубашке. В отличие от остальных он был совершенно спокоен. Достал из нагрудного кармана очки в роговой оправе, раскрыл дужки и водрузил очки на нос.

— У нас стало на несколько пассажиров меньше, не так ли? — спросил мужчина с британским акцентом. — Как насчет команды? Кто-нибудь в курсе?

— Именно это я и собираюсь выяснить. — И Брайан двинулся к кабине пилотов.

Выходя из главного салона, он оглянулся. Еще двое подошли к маленькой девочке в черных очках: девушка, которая крепко спала с открытым ртом, ее еще качало, словно она крепко выпила или обкурилась, и пожилой господин в потертом пиджаке спортивного покроя. Восемь человек. Плюс он и мужчина в салоне бизнес-класса, который проспал все что можно.

Десять.

Да что же, во имя Господа, случилось с остальными?

Но времени думать об этом не было, сейчас следовало решать другие самые серьезные проблемы. Брайан поспешил в носовую часть самолета мимо мужчины, все так же мирно похрапывающего в салоне бизнес-класса.

8

Служебная зона, втиснутая между киноэкраном и двумя купе первого класса, пустовала. Вот там-то Брайан и увидел тележку с напитками, которую откатили к дверце туалета по правому борту. На нижней полке тележки стояли использованные стаканы.

«Они как раз собирались развозить напитки, — подумал Брайан. — Когда это произошло, уж не знаю что именно, они только выкатили тележку. Использованные стаканы собрали до взлета. Значит, все случилось сразу же после отрыва от земли, в течение первых тридцати минут или около того. Синоптики вроде бы докладывали об атмосферных возмущениях над пустыней. Да, да, какая-то чушь насчет северного полярного сияния».

Брайан уже подумал, что ему и это приснилось, но вспомнил, что сказала ему об этом Мелани Тревор, стюардесса рейса 29.

А вот кто бы теперь сказал ему, что здесь произошло?

При взгляде на брошенную тележку для напитков его охватил ужас и страх перед сверхъестественным. Наверное, те же чувства испытывали люди, первыми поднявшиеся на борт «Марии Селесты» и обнаружившие, что на корабле нет ни души, хотя паруса в полном порядке, в капитанской каюте накрыт стол к обеду, а в кубрике еще курится трубка одного из моряков…

Неимоверным усилием воли Брайан отогнал эти парализующие волю мысли и подошел к двери между служебной зоной и кабиной пилотов. Постучал. Как он и опасался, никакой ответной реакции.

Брайан забарабанил кулаком в дверь, хотя и знал, что это бесполезно.

Напрасно.

Он попытался повернуть ручку. Ничего не вышло. В эпоху не предусмотренных расписанием рейсов в Гавану, Ливан и Тегеран вход в кабину строго ограничили: пилоты только изнутри могли открыть дверь. Брайан мог бы сесть за штурвал этого самолета… но сначала надо было попасть в кабину.

— Эй! — крикнул он. — Эй, парни! Откройте дверь!

Он уже знал, что ему никто не ответит. Стюардессы исчезли вместе с большинством пассажиров, так что Брайан Энгл готов был поспорить на последний доллар, что в кабине пилотов тоже пусто.

И летящим на восток самолетом управляет автопилот.

ГЛАВА 2 Темнота и горы Клад. Нос Водолазки. Нелающие собаки. Паника недопустима! Перемена курса

1

Брайан попросил мужчину в красной рубашке приглядеть за Дайной, но девочка услышала женский голос, молодой и приятный, устремилась к его обладательнице и крепко схватила ее за руку. После стольких лет, проведенных с мисс Ли, Дайна сразу отличала голос учительницы. Темноволосая женщина не отдернула руки.

— Так тебя зовут Дайна, дорогая?

— Да, — кивнула девочка. — Я слепая, но после операции в Бостоне я снова смогу видеть. Надеюсь, что смогу. По мнению врачей, существует семидесятипроцентная вероятность того, что зрение восстановится частично, и сорокапроцентная — что полностью. А как вас зовут?

— Лорел Стивенсон, — ответила черноволосая женщина.

Она все оглядывала главный салон, и с огромным изумлением.

— Лорел — это растение,[4] не так ли? — спросила Дайна, чувствуя, как разговор помогает заглушить страх.

— Извините меня. — Мужчина в роговых очках и с британским акцентом чуть поклонился. — Пойду составлю компанию нашему другу.

— Я с вами, — присоединился к нему мужчина в красной рубашке.

— Я хочу знать, что тут происходит! — воскликнул мужчина в водолазке, при этом его лицо побледнело как мел, на щеках ярко выделялись пятна румянца. — Я хочу знать, что происходит, и немедленно!

— Меня это не удивляет, — ответил англичанин и пошел в носовую часть самолета.

Мужчина в красном пристроился рядом. Девушка потянулась следом, но у перегородки между главным салоном и салоном бизнес-класса в нерешительности остановилась, не зная, идти дальше или вернуться назад.

Пожилой мужчина в пиджаке спортивного покроя протиснулся к иллюминатору левого борта.

— И что вы видите? — спросила Лорел Стивенсон.

— Темноту и горы, — ответил мужчина.

— Рокки?[5] — спросил Алберт.

Мужчина в пиджаке спортивного покроя кивнул:

— Полагаю, что да, молодой человек.

Алберт решил, что и ему пора пройти в носовую часть самолета. В семнадцать лет ума ему было не занимать, поэтому и его не миновал Главный Вопрос: «А кто управляет самолетом?»

Потом, правда, он подумал, что не так это и важно… во всяком случае, на текущий момент Они летят ровно, на одной высоте, значит, кто-то управляет, а может, и что-то, к примеру автопилот, но, так или иначе, он лично ничего изменить не мог.

Кто он, в конце концов? Если Алберт Косснер — то талантливый скрипач (но не гений), который летит учиться в Музыкальный колледж Беркли. Если Туз Косснер (это уже из снов), то самый быстрый стрелок из всех евреев, проживающих западнее Миссисипи, охотник за преступниками, отдыхающий по субботам, не ложащийся на постель в обуви, одним глазом выслеживающий жертву, а вторым выискивающий кафе с кошерной пищей. Изображая из себя Туза, он, конечно, искал спасения от чрезмерной любви родителей, которые не разрешили ему играть в Малой бейсбольной лиге из страха, что он повредит пальцы, и свято верили, что любой чих свидетельствует о первой стадии воспаления легких.

Стрелок-скрипач, несомненно, любопытная комбинация! Правда, он ничего не знал об управлении самолетом. Да еще маленькая девочка произнесла заинтриговавшую его фразу: «Я нашла его волосы. Кто-то отрезал его ВОЛОСЫ!»

Он покинул Дайну и Лорел (мужчина в потертом пиджаке спортивного покроя переместился к правому борту, чтобы посмотреть, что творится с другой стороны, мужчина в водолазке уже шел в носовую часть самолета, хищно щурясь) и двинулся к хвосту, повторяя путь Дайны, но в обратном направлении.

Кто-то отрезал его ВОЛОСЫ!

Алберту не понадобилось много времени, чтобы понять, о чем говорила слепая девочка.

2

— Я молюсь, сэр, о том, чтобы фуражка пилота, которую я заметил в салоне первого класса, принадлежала вам.

Брайан стоял перед закрытой дверью в кабину пилотов, опустив голову и глубоко задумавшись, пытаясь найти нужное решение. Когда англичанин заговорил за его спиной, Брайан вздрогнул от неожиданности и круто развернулся.

— Покорнейше прошу простить, если я вас напугал, — продолжил англичанин. — Я — Ник Хопуэлл. — Он протянул руку.

Брайан ее пожал. При этом ему вновь почудилось, что все это происходит во сне. Том самом, причиной которого стали тяжелый перелет из Токио и известие о смерти Энн.

Часть его сознания понимала, что сейчас он вовсе и не спит, точно так же, как раньше та же часть сознания отметила, что крик маленькой девочки — диссонанс в обезлюдевшем салоне первого класса, хотя Брайан и старался убедить себя: все побежали помогать девочке. Если такие мысли шли на пользу, зачем их отбрасывать? К тому же вокруг все встало с ног на голову, и даже попытка подумать, разобраться, что к чему, вызывала острую головную боль. Благо времени думать просто не было, совсем не было, и его это только радовало.

— Брайан Энгл, — представился он. — Рад познакомиться с вами, хотя обстоятельства… — Он пожал плечами.

Так при каких обстоятельствах они знакомились? Подобрать определение не удавалось. Он не находил слова для точного определения этих обстоятельств.

— Необычные, не так ли? — пришел на помощь Хопуэлл. — Полагаю, сейчас лучше об этом не думать. Команда не откликается?

— Нет. — Брайан вновь стукнул кулаком по двери.

— Спокойнее, спокойнее, — остановил его Хопуэлл. — Расскажите мне о фуражке, мистер Энгл. Вы даже представить себе не можете, какие я испытаю радость и облегчение, если мне будет дозволено величать вас капитан Энгл.

Брайан не мог не улыбнуться.

— Я капитан Энгл, но, учитывая необычные обстоятельства, зовите меня Брайан.

Ник Хопуэлл схватил левую руку Брайана и сочно поцеловал ее.

— Я бы предпочел называть вас спасителем. Надеюсь, вы возражать не станете?

Брайан расхохотался. И Ник тоже. Они стояли у запертой двери и хохотали во все горло, пока к ним не подошли мужчина в красной рубашке и мужчина в водолазке. Судя по выражению их лиц, они решили, что Брайан и Ник свихнулись.

3

Алберт Косснер несколько мгновений держал парик в руке, пристально его разглядывая. Волосы черные, поблескивающие под светом ламп, на ощупь не отличимые от настоящих. Неудивительно, что маленькая девочка так напугалась, приняв парик за скальп. Алберту тоже стало бы страшно, схватись он за этот парик с завязанными глазами.

Он бросил парик обратно на сиденье, взглянул на сумочку на сиденье рядом и присмотрелся повнимательнее. Рядом с сумочкой лежало золотое обручальное кольцо. Алберт осмотрел его и положил на место. Медленно пошел в хвост. Не прошло и минуты, как он полностью забыл о мучившем его вопросе: кто управляет самолетом и как они сядут, если это автопилот?

Пассажиры рейса 29 исчезли, но от них остались баснословные сокровища. Чуть ли не на каждом сиденье Алберт находил драгоценности, главным образом обручальные кольца, но попадались и другие, с бриллиантами, изумрудами, рубинами. Хватало и сережек, в том числе и достаточно дорогих, по мнению Алберта. У его матери были неплохие драгоценности, но в сравнении с некоторыми находками они казались дешевой бижутерией. На сиденьях лежали также заколки для галстука, запонки, браслеты и идентификационные таблички. И часы, часы, часы. От «Таймекса» до «Ролекса», никак не меньше двух сотен часов, на сиденьях, на полу между рядами, в проходах. С поблескивающими циферблатами.

Компанию часам составляли очки. Их было не меньше шестидесяти. В тонкой металлической, роговой, золотой оправах. Производства таких фирм, как «Рай-Бэнс», «Полароид», «Фостер Грант».

Алберт видел пряжки от ремней, заколки, мелочь. Бумажных денег не было, но монет по двадцать пять, десять, пять и одному центу набиралось долларов на четыреста. Насчитал Алберт и с десяток бумажников, как из хорошей кожи, так и из пластика, несколько перочинных ножей, штук шесть калькуляторов.

Попадались и более странные вещи. Он поднял с сиденья пластиковый розовый цилиндр, смотрел на него добрых тридцать секунд, прежде чем понял, что это искусственный фаллос, и торопливо положил на место. На другом кресле он нашел маленькую золотую ложечку на золотой цепочке. Тут и там блестели серебряные и золотые кусочки металла. Подняв пару штук, он убедился, что его догадка верна: коронки и пломбы. В одном из дальних рядов Алберт наткнулся на два металлических цилиндра. И достаточно быстро сообразил, что это хирургические штыри, место которых не на полу опустевшего самолета, а в коленном или плечевом суставе.

Нашел он и еще одного пассажира, бородатого молодого человека, который развалился на двух сиденьях последнего ряда. Пассажир громко храпел, а разило от него, как из пивной бочки.

В том же ряду Алберт увидел миниатюрный прибор, как он предположил, имплантируемый кардиостимулятор.

Алберт оглядел огромный и пустой главный салон.

— Что же тут происходит? — спросил он дрожащим голосом.

4

— Я желаю знать, что здесь происходит? — отчеканил мужчина в водолазке.

Широким шагом он вошел в служебную зону между салоном первого класса и дверью в кабину пилотов. Словно новый владелец контрольного пакета акций, завладевший компанией вопреки желанию руководства.

— На текущий момент? — осведомился Ник Хопуэлл, одарив Водолазку улыбкой. — Мы как раз намеревались взломать эту дверь. Команда самолета, похоже, сгинула вместе с остальными пассажирами, но нам тем не менее повезло. Совершенно неожиданно выяснилось, что мой новый знакомый — пилот, который спал как бревно и…

— Кто-то действительно многое проспал, и я собираюсь выяснить, кто именно, поверьте мне. — Водолазка протиснулся мимо Ника и вперился грозным взглядом в Брайана. — Вы работаете в «Американской гордости»?

— Да, но почему бы нам не отложить выяснение отношений на потом? Сейчас главное…

— Я скажу вам, что сейчас главное! — рявкнул Водолазка, обрызгав лицо пилота облаком мельчайших капелек слюны.

Брайан едва подавил удивительно сильное желание схватить этого мерзавца за шею и путем эксперимента определить, на какой угол требуется повернуть ему голову, чтобы внутри что-нибудь сломалось.

— В девять утра у меня совещание в Пруденшл-центре с представителями «Бэнк Интернэшнл». Ровно в девять утра! Я купил билет на этот рейс в полной уверенности, что мы прибудем в Бостон точно по расписанию. Опаздывать я не собираюсь! А потому хочу выяснить три момента: кто санкционировал незапланированную посадку, пока я спал, где мы садились и почему!

— Вы когда-нибудь смотрели «Стар трек»? — неожиданно спросил Ник Хопуэлл.

Водолазка повернул к нему покрасневшее от прилива крови лицо. Было видно, что он считает англичанина сумасшедшим.

— О чем вы говорите?

— Это прекрасный американский сериал, — пояснил Ник. — Научная фантастика. Исследование странных новых миров, вроде того, что сейчас существует в вашей голове. И если вы не заткнете вашу пасть, паршивый кретин, я с удовольствием продемонстрирую вам знаменитый усыпляющий захват мистера Смока.

— Вы не имеете права разговаривать со мной в таком тоне! — огрызнулся Водолазка. — Вы знаете, кто я такой?

— Разумеется, — кивнул Ник. — Злая мелкая сошка, принявшая посадочный талон за удостоверение личности Создателя. Вы также очень испуганы. В этом нет ничего плохого, но вы мешаетесь под ногами.

Водолазка побагровел до такой степени, что Брайан испугался, как бы у него не взорвалась голова. Такое он уже видел в кино. И не хотел повторения в реальной жизни.

— Не смейте так говорить со мной! Вы даже не американский гражданин!

Ник Хопуэлл отреагировал столь быстро, что Брайан едва уловил движение его руки. Мгновением раньше мужчина в водолазке кричал на Ника, а Ник стоял рядом с Брайаном, уперевшись руками в бедра, обтянутые отглаженными джинсами. А мгновение спустя согнутые указательный и средний пальцы правой руки Ника зажали нос Водолазки.

Он попытался вырваться. Пальцы Ника усилили хватку… а потом его кисть чуть повернулась, словно ввинчивая шуруп или заводя будильник. Водолазка вскрикнул от боли.

— Я могу сломать вам нос, — проворковал Ник. — Пустяковое дельце, уверяю вас.

Водолазка подался назад и обеими руками попытался оторвать пальцы Ника. Кисть вновь повернулась, Водолазка еще раз взвизгнул.

— Мне представляется, что вы меня не слышите. Я могу сломать нос. Вы поняли? Покажите, что поняли.

И третий раз крутанул нос Водолазки. Тут Водолазка взревел от боли.

— Классно, — прокомментировала подошедшая к ним обкуренная девушка. — Носовой захват.

— У меня нет времени обсуждать ваши деловые встречи, — продолжил Ник. — У меня нет времени на тех, кто маскирует агрессивностью истерию. Мы попали в передрягу, серьезную передрягу. Вы, сэр, никак не способствуете выходу из создавшейся ситуации, а я не могу допустить того, чтобы вы создавали лишние проблемы. Поэтому я собираюсь отослать вас в главный салон. Этот джентльмен в красной рубашке…

— Дон Гаффни, — представился джентльмен, изумленно таращась на Ника.

— Благодарю вас, — кивнул Ник.

Он по-прежнему держал Водолазку за нос, и Брайан увидел струйку крови, зазмеившуюся из одной ноздри. А Ник подтянул Водолазку поближе и заговорил мягким, вкрадчивым голосом:

— Мистер Гаффни вас проводит. В главном салоне, мой крикливый друг, вы сядете в кресло и пристегнетесь ремнем безопасности. Потом, когда капитан заверит нас, что мы не врежемся в гору, здание или другой самолет, мы сможем провести более продолжительную дискуссию о нашем теперешнем положении. Вы понимаете, что я вам говорю?

С губ Водолазки сорвалось что-то яростное и нечленораздельное.

— Если понимаете, пожалуйста, поднимите руку большим пальцем вверх.

Водолазка поднял правую руку с оттопыренным большим пальцем. Брайан отметил, что он пользуется услугами маникюрши.

— Отлично. И вот что еще. Когда я отпущу ваш нос, у вас, возможно, возникнет желание отомстить. Желание — дело святое. А вот попытка реализовать его на практике будет чудовищной ошибкой. Я хочу, чтобы вы помнили: то, что я сделал с вашим носом, я могу так же легко проделать и с вашими яйцами. Только когда я отпущу их, вы будете летать по салону, как детский аэроплан. Я рассчитываю, что вы спокойно уйдете с мистером…

Он вопросительно посмотрел на мужчину в красной рубашке.

— Гаффни, — повторил мужчина.

— Гаффни, правильно. Я рассчитываю, что вы уйдете с мистером Гаффни. Не выражая своего неудовольствия. Не протестуя. Учтите, если произнесете хоть слово, вы узнаете, что такое настоящая боль. Поднимите руку большим пальцем вверх, если вы меня хорошо поняли.

Водолазка отчаянно замахал рукой с оттопыренным пальцем, словно ловил попутку.

— Вот и славненько! — И Ник отпустил нос Водолазки.

Он отступил на шаг зло и недоуменно глядя на Ника. Очень Водолазка напоминал кота, которого только что окатили холодной водой. Злость его Брайана не тронула. А вот недоумение заставило пожалеть. Он ведь и сам не понимал, что происходит.

Водолазка коснулся рукой носа, чтобы удостовериться, что последний на месте. Струйка крови, очень тоненькая, текла уже из каждой ноздри и окрасила подушечки пальцев. Водолазка смотрел на них, не веря своим глазам. Открыл было рот.

— Не советую, — вмешался Дон Гаффни. — Этот парень слов на ветер не бросает. Лучше бы вам пройти со мной.

И взял Водолазку за руку, но тот идти не хотел и вновь открыл рот.

— Напрасно, — покачала головой девушка, как показалось Брайану, обкуренная.

Водолазка закрыл рот и позволил Гаффни увести себя в салон первого класса. Один раз он оглянулся и посмотрел на них, в его глазах так и застыло недоумение.

Ник уже смотрел в иллюминатор.

— Вроде бы летим над Скалистыми горами и на безопасной высоте.

Взглянул и Брайан. Да, Рокки, похоже, это хребет. Высота полета примерно тридцать пять тысяч футов. Как и говорила Мелани Тревор. Значит, все в порядке… по крайней мере пока.

— Идите сюда, — позвал он Ника. — Помогите сломать эту дверь.

— Позвольте мне руководить операцией, Брайан? Опыт по этой части у меня есть.

— Будьте так любезны. — Брайан поневоле задался вопросом: откуда у Ника Хопуэлла опыт по части сворачивания носов и вышибания дверей? И решил, что история эта скорее всего длинная.

— Хорошо бы знать, насколько крепок замок. Если мы надавим слишком сильно, то можем влететь в кабину. А мне не хотелось бы, чтобы мы разбили то, чего бить не следует.

— Не знаю, — задумчиво ответил Брайан. — Но не думаю, что это сейфовый замок.

— Отлично! Теперь повернитесь ко мне лицом, правым плечом к двери. Я, соответственно, левым.

Брайан повернулся.

— Считаю я. На счет «три» бьем плечом в дверь. Ноги согните. У нас больше шансов выбить замок, если точка приложения силы будет ниже. Бьем не со всей силы. Если не хватит, прибавим во второй раз. Понятно?

— Так точно.

Девушка, уже более осознанно воспринимающая происходящее вокруг; неожиданно спросила:

— Наверное, запасной ключ под ковриком оставляют, не так ли?

Ник удивленно посмотрел на нее, потом повернулся к Брайану:

— Может, действительно есть запасной ключ?

Брайан покачал головой:

— Боюсь, что нет. Зачем давать террористам лишний шанс?

— Конечно, — кивнул Ник. — Естественно. — И подмигнул девушке. — Молодец, голова для того и нужна, чтобы думать.

Девушка выдавила из себя улыбку.

Ник вновь посмотрел на Брайана:

— Готовы?

— Да.

— Поехали. Раз… два… три!

Они синхронно ударили в дверь, и она открылась на удивление легко. Между служебной зоной и кабиной была маленькая приступочка, в три дюйма, ступенькой-то не назовешь. Нога Брайана соскочила с нее, и он полетел бы головой вперед, если бы Ник не схватил его за плечо. У англичанина была удивительно быстрая реакция.

— С дверью разобрались, — сказал он скорее себе, чем Брайану. — Теперь посмотрим, что мы имеем, не так ли?

5

Брайан увидел, что кабина пилотов пуста, и по рукам и шее побежали мурашки. Одно дело знать, что «767» может пролететь тысячи миль на автопилоте, руководствуясь информацией, заложенной в бортовую навигационную систему (Господи, да он сам сколько раз передавал управление автопилоту), но совсем другое — лицезреть два пустых кресла в первом ряду кабины. Брайана как громом поразило. Такого он не видел за всю свою карьеру.

Но вот довелось. Ручка управления двигалась сама по себе, удерживая самолет на заданном курсе. Приборный щиток горел зелеными лампочками. Два маленьких крылышка на индикаторе высоты покачивались выше черты, отмечающей уровень моря. А в небе горели миллионы звезд.

— Однако… — выдохнула девушка.

— Господи! — одновременно вырвалось у Ника. — Взгляните сюда, дружище.

Ник указывал на полупустую чашку кофе на столике-консоли по левую руку от кресла пилота. Рядом с чашкой лежала пару раз надкушенная плюшка. Брайану тут же вспомнился сон, и его аж затрясло.

— Что бы это ни было, произошло все неожиданно и очень быстро, — заметил он. — Посмотрите сюда. И сюда.

Он показывал на кресло пилота и на пол у кресла второго пилота. Там, в свете от приборного щитка, поблескивали часы: водонепроницаемый «Ролекс» и «Пульсар».

— Если вам нужны часы, то выбор очень богатый, — раздался голос у них за спиной. — В салоне их полным-полно.

Обернувшись, Брайан увидел Алберта Косснера, аккуратненького и очень юного в ермолке и футболке с надписью «HARD ROCK CAFE». Рядом с ним стоял пожилой господин в пиджаке спортивного покроя.

— Правда? — спросил Ник.

Похоже, впервые он потерял присущую ему самоуверенность.

— Часы, драгоценности и очки, — пояснил Алберт. — А также сумочки и бумажники. Но самое странное… я уверен, что там есть вещи, которые находились внутри людей. Вроде хирургических штифтов и кардиостимуляторов.

Ник посмотрел на Брайана. Англичанин заметно побледнел.

— Откровенно говоря, я склонялся к точке зрения нашего грубого и болтливого друга. Думал, что самолет где-то приземлился, пока я спал. А потом команда и большая часть пассажиров выгрузились незаметно для меня.

— Я бы проснулся, если бы самолет начал спускаться. Это привычка. — Брайан неожиданно для себя заметил, что не может оторвать глаз от пустых кресел, недопитой чашки кофе, недоеденной плюшки.

— Со своей стороны я мог бы сказать то же самое, — согласился Ник, — поэтому я решил, что мне подсыпали снотворного.

«Уж не знаю, чем зарабатывает этот парень на жизнь, — подумал Брайан, — но он наверняка не продает подержанные автомобили».

— Мне снотворного подсыпать не могли, потому что я ничего не пил, — ответил Брайан.

— Я тоже, — поддакнул Алберт.

— В любом случае, пока мы спали, самолет не садился, не взлетал, — заверил их Брайан. — Самолет может лететь на автопилоте, «конкорд» может садиться на автопилоте, но без человека самолет в воздух не поднять.

— Значит, мы не садились, — кивнул Ник.

— Нет.

— Тогда куда же они подевались, Брайан?

— Не знаю. — Брайан шагнул к креслу пилота, сел.

6

«Боинг-767» летел на высоте 36 тысяч футов, как и говорила Мелани Тревор, курсом 090. Через час или два им предстояло изменить курс, повернув на север. Брайан взял штурманскую книгу, взглянул на датчик скорости, сделал несколько быстрых расчетов. Потом надел наушники.

— Денверский центр, говорит «Американская гордость», рейс двадцать девять, прием.

Он переключился в режим приема и… ничего не услышал. Абсолютно ничего, даже статических помех. Проверил радиочастоту. 7700, как и положено. Вернулся в режим передачи.

— Денверский центр, пожалуйста, ответьте, говорит «Американская гордость», рейс двадцать девять, повторяю, «Американская гордость». У меня проблемы, Денвер, проблемы.

Режим приема. И ничего.

От следующего движения Брайана сердце Алберта Туза Косснера учащенно забилось. Действительно испугаешься, если пилот бьет ребром ладони по контрольной панели. «Боинг-767» — едва ли не самый современный, напичканный электроникой пассажирский самолет А высокочувствительная электроника не любит, когда с ней так обращаются. Подобные методы применимы разве что к старому радиоприемнику, который покупаешь за доллар на какой-нибудь распродаже.

Брайан вновь вызвал Денверский центр. И снова не получил ответа. Никакого ответа.

7

Поначалу Брайан просто ничего не мог понять. А потом испугался, по-настоящему испугался. До этого момента времени на страх у него не было. Впрочем, он еще не исчерпал все возможности. Брайан перешел на аварийную радиочастоту. Снова не получил ответа. Такого он и представить себе не мок Все равно что набираешь на Манхэттене номер 911, а автоответчик сообщает тебе, что все уехали на уик-энд. Если обращаешься за помощью по аварийной радиочастоте, ответ приходит всегда.

«Во всяком случае, до этой ночи», — уточнил про себя Брайан.

Он перешел на UNICOM, частотный диапазон, в котором пилоты частных самолетов получали инструкции, касающиеся посадки в маленьких аэропортах. И ничего не услышал. Он не верил своим ушам. Обычно пилоты частных самолетов трещали без умолку. Девчушка в «пайпере» интересовалась погодой. Парень из «сессны» выпрыгивал из штанов, требуя позвонить его жене и сказать, что к обеду приедут трое гостей. Пилот «лира» просил дежурную в аэропорту Арвады сообщить пассажирам, зафрахтовавшим его самолет, что он задержится на пятнадцать минут, но на бейсбольный матч в Чикаго они успеют.

Сейчас в эфире стояла мертвая тишина. Разговоры как отрезало.

Брайан вернулся на аварийную радиочастоту ФАУ.[6]

— Денвер, отвечайте! Немедленно отвечайте! Говорит «АГ», рейс двадцать девять, отвечайте мне, черт бы вас побрал!

Ник положил руку ему на плечо:

— Спокойно, приятель.

— Сторожевая собака не лает! — В голосе Брайана послышались истеричные нотки. — Это невозможно, но вот случилось! Господи, что у них там внизу? Атомная война?

— Спокойно, — повторил Ник. — Возьмите себя в руки, Брайан, и скажите мне, при чем тут собака, которая не лает.

— Я про Денверский центр управления полетами! Это сторожевая собака! Я про аварийную радиочастоту ФАУ! Это тоже сторожевая собака! И UNICOM тоже сторожевая собака! Я никогда…

Брайан щелкнул другим переключателем.

— Видите, коротковолновый диапазон. Станции должны перебивать друг друга, как лягушки на болоте, а стоит-то полная тишина.

Брайан бросил испуганный взгляд на Ника и Алберта Косснера, которые склонились над ним.

— Нет луча наведения из Денвера.

— То есть?

— То есть я не могу связаться с Денвером по радио и не могу засечь луч наведения радиолокационной станции. Бортовые приборы говорят о том, что Денверский центр управления полетами не функционирует. Это же чушь собачья! Такого быть не может.

И тут Брайана осенила ужасная мысль. Он побледнел как полотно. Посмотрел на Алберта.

— Слушай, парень, выгляни в окно. По левому борту.

Алберт Косснер выглянул. И долго не оборачивался к Брайану и Нику.

— Ничего, — наконец сказал он. — Абсолютно ничего. Последние отроги Скалистых гор и начало равнины.

— Огней нет?

— Нет.

Брайан поднялся. Ноги стали как ватные. Долго смотрел вниз.

— Денвер пропал, не так ли? — нарушил Ник затянувшееся молчание.

Штурманские карты, показания бортовой навигационной системы свидетельствовали о том, что самолет летит пятьюдесятью милями южнее Денвера… но внизу Брайан видел только темноту: Рокки плавно переходили в Великие равнины.

— Да, — выдохнул он. — Денвер пропал.

8

Какое-то время в кабине пилотов стояла могильная тишина, а потом Ник повернулся к аудитории, состоящей на тот момент из Алберта, мужчины в поношенном пиджаке спортивного покроя и девушки. Ник хлопнул в ладоши, как воспитательница детского садика. И заговорил с ее же интонациями:

— Значит так! Возвращайтесь на свои места. Я думаю, нам не помешают тишина и покой.

— Мы и не шумим, — резонно возразила девушка.

— Как мне представляется, этот джентльмен подразумевает не тишину, а возможность поговорить с пилотом наедине. — По голосу мужчины в поношенном пиджаке чувствовалось, что человек этот интеллигентный, многое знает и понимает. В его взгляде, устремленном на Брайана, была тревога.

— Именно это я имею в виду, — согласился Ник. — Пожалуйста.

— С ним все будет в порядке? — спросил мужчина в пиджаке, понизив голос. — Очень уж мистер Брайан расстроен.

— Да. Он оклемается. Я об этом позабочусь, — ответил Ник тем же доверительным тоном.

— Пошли, детки, — скомандовал мужчина в пиджаке, положил одну руку на плечо Алберта, вторую — на плечо девушки. — Вернемся в салон, займем свои места. У нашего пилота много дел.

Если они понижали голос, чтобы не тревожить Брайана Энгла, то зря старались. Сейчас он был рыбой, плывущей в реке, над которой проносилась стайка птиц. Они щебетали, звук этот долетал до рыбы, но та не обращала на него ни малейшего внимания. Вот и Брайан лихорадочно перескакивал с одного радиодиапазона на другой, пытался ухватить бортовым радаром сигнал хотя бы одной работающей наземной радиолокационной станции.

Он чувствовал, как пот, словно слезы, течет по щекам, чувствовал прилипшую к спине рубашку.

«Должно быть, пахну я, как свинья, — думал Брайан, — или…»

Тут его словно пронзила молния. Он переключился на армейскую радиочастоту, хотя инструкции это строго-настрого запрещали. Стратегическое авиационное командование практически оккупировало Омаху. Уж они-то должны остаться в эфире. Они, конечно, прикажут ему убраться с их частоты, может, даже пригрозят пожаловаться в ФАУ, но Брайана это не пугало. Может, он будет первым, кто сообщит военным о том, что город Денвер «отправился в отпуск».

— Военный авиационный контроль, военный авиационный контроль, говорит «Американская гордость», рейс двадцать девять. У меня проблемы, серьезные проблемы, вы меня слышите? Прием.

Эта собака тоже не залаяла.

Вот тут Брайан почувствовал, как изнутри, возможно из подсознания, лезет что-то большое и страшное. Лезет, чтобы утащить его разум в темные глубины.

9

Ник Хопуэлл положил руку ему на плечо, у самой шеи. Брайан подпрыгнул в кресле и чуть не вскрикнул от неожиданности. Повернулся, увидел лицо Ника в трех дюймах от своего.

«Сейчас он схватит меня за нос и крутанет», — подумал Брайан.

Но Ник не схватил его за нос. Он заговорил твердо и решительно, не отрывая взгляда от глаз Брайана:

— Я вижу, что с вами происходит, друг мой… но мне не нужно смотреть вам в глаза, чтобы знать, что там. Я слышу это в вашем голосе; для того чтобы понять что к чему, достаточно посмотреть, как вы сидите в кресле. А теперь слушайте меня, и слушайте внимательно: ПАНИКА НЕДОПУСТИМА!

Брайан смотрел на него, завороженный.

— Вы меня понимаете?

— На мою работу не берут тех, кто может запаниковать, Ник. — Слова давались Брайану с трудом.

— Это мне известно, но ситуация уникальная. Вы, однако, должны помнить, что на борту десять или больше человек, и ваша работа остается прежней — опустить их на землю целыми и невредимыми.

— Вам нет нужды объяснять, в чем заключается моя работа! — отрезал Брайан.

— Боюсь, что такая нужда была, — покачал головой Ник. — Но теперь вы выглядите гораздо лучше, и я этому только рад.

Брайан не просто выглядел лучше, он уже приходил в себя. Ник задел самую чувствительную струнку — напомнил ему об ответственности перед пассажирами. «А ведь он туда и метил», — подумал Брайан.

— А чем вы зарабатываете на жизнь. Ник? — спросил Брайан. Самообладание почти полностью вернулось к нему.

Ник откинул голову и рассмеялся:

— Занимаю пост атташе по делам молодежи в посольстве Великобритании, старичок.

— Ой ли?

Ник пожал плечами:

— Ну… так, во всяком случае, написано в моих бумагах, и это всех устраивает. Если у кого-то возникнут возражения, придется подаваться в механики ее величества. Я могу починить все, что требует ремонта. Сейчас вот требуется починить вас.

— Благодарю, — сухо ответил Брайан, — но я уже починился.

— Отлично. Тогда… что вы собираетесь делать? Можете вы ориентироваться в пространстве без всех этих наземных штучек? Сможете избежать столкновения с другими самолетами?

— Для прокладки курса вполне достаточно бортового навигационного оборудования. Что же до других самолетов… — Брайан указал на экран радара. — Этот господин утверждает, что других самолетов нет.

— Могут и быть, — покачал головой Ник. — Наверное, изменились исходные условия, хотя бы на время. Вы упоминали атомную войну, Брайан. Я думаю, если бы произошел обмен ядерными ударами, мы бы об этом знали. Но остается вероятность инцидента. Вы знакомы с таким феноменом, как электромагнитный импульс?

Брайан вспомнил Мелани Тревор. «Нам сообщили о полярном сиянии над пустыней Мохаве. Может, захотите посмотреть?»

А если дело в этом? И происходящее вокруг — результат необъяснимого природного феномена?

Конечно, возможно и такое. Но тогда почему он не слышал статических помех? Почему на экране радара нет интерференционных волн? Почему он абсолютно пуст? И едва ли можно возлагать на полярное сияние ответственность за исчезновение почти двухсот пассажиров.

— Так что? — спросил Ник.

— Вы, конечно, отличный механик. Ник, — после долгой паузы ответил Брайан, — но я думаю, что электромагнитные импульсы тут ни при чем. Все бортовое оборудование, включая компас, работает нормально. — Он указал на цифры, высвечивающие направление полета. — Если б мы подверглись воздействию электромагнитного импульса, на приборном щитке разверзся бы ад. А вы сами видите, что горят на нем только зеленые лампочки.

— Понятно. Так вы решили лететь в Бостон?

«Так вы решили…» — эти слова изгнали из сознания Брайана последние остатки паники.

«Все правильно, — подумал он. — Кому еще отвечать на этот вопрос, как не мне. Теперь я — капитан этого лайнера… и это, между прочим, самое главное. Следовало напомнить мне об этом в самом начале, друг мой, и тогда нам не пришлось бы переживать столько неприятных минут».

— Садиться в Логане на рассвете, даже не представляя, что творится в окрестностях аэропорта, да и во всем мире? Ни в коем случае.

— Тогда куда нам лететь? Или вам нужно время, чтобы подумать об этом?

Времени Брайану не требовалось: получив отправную точку, он быстро составил план дальнейших действий.

— Я знаю, куда нам лететь. И думаю, что пора побеседовать с пассажирами. Оставшимися в самолете.

Он взял микрофон, и тут же в кабину пилотов заглянул лысый мужчина, который спал в салоне бизнес-класса.

— Не соблаговолит ли кто-нибудь из джентльменов объяснить мне, что случилось с обслуживающим персоналом этого самолета? — сварливым тоном осведомился он. — Я отлично выспался… но теперь хочется есть.

10

Дайна Беллман чувствовала себя гораздо увереннее. Как хорошо, что рядом люди, как приятно ощущать их присутствие. Девочку окружили Алберт Косснер, Лорел Стивенсон и мужчина в потертом пиджаке спортивного покроя, который представился Робертом Дженкинсом. Он сказал, что написал больше сорока детективов и летит в Бостон на конгресс, организованный поклонниками этого жанра.

Все четверо устроились в центральном ряду головной части главного салона. Мужчина в водолазке занял кресло в правом ряду, ближе к хвосту. Сидел он, приложив к носу платок, хотя кровотечение уже прекратилось, и медленно наливался желчью. Дон Гаффни расположился поблизости, нервно поглядывая на Водолазку. Заговорил Гаффни лишь однажды, спросив Водолазку, как его зовут. Водолазка не ответил. Лишь пронзил Гаффни злобным взглядом, и тот от дальнейших вопросов воздержался.

— Кто-нибудь представляет себе, что здесь происходит? — Голос Лорел переполняла мольба. — Впервые за десять лет я отправилась в настоящий отпуск, и вот такой сюрприз.

Так уж получилось, что Алберт смотрел на мисс Стивенсон, когда она произносила эти слова. И заметил, что при упоминании о первом за десять лет настоящем отпуске она три или четыре раза быстро моргнула, словно в глаз попала пылинка. И он почему-то подумал: «А ведь дамочка лжет. По известной только ей причине, но лжет». Алберт пригляделся к мисс Стивенсон повнимательнее: на лице признаки увядающей красоты, еще чуть-чуть, и Лорел перейдет в категорию женщин среднего возраста, станет бесцветной мышкой (для юноши средний возраст начинался с тридцати лет). Зато сейчас ее щеки так и полыхали румянцем. Алберт не знал, что кроется за этой ложью, но видел, как женщина вдруг расцвела, превратившись чуть ли не в красавицу.

«Этой даме надо бы почаще лгать», — решил Алберт.

Но прежде чем кто-то успел ответить на вопрос мисс Стивенсон, из динамиков громкой связи донесся голос Брайана:

— Дамы и господа, с вами говорит капитан.

— Тоже мне капитан, — фыркнул Водолазка.

— Заткнись! — рявкнул Гаффни.

Водолазка зыркнул на него, но больше ничего не сказал.

— Как вы все, несомненно, знаете, мы оказались в более чем неординарной ситуации, — продолжил Брайан. — Мне нет нужды объяснять, что к чему. Вам достаточно оглядеться, чтобы все понять.

— Я ничего не понимаю, — пробормотал Алберт.

— Мне, правда, известно кое-что еще. Боюсь, ничего хорошего я вам сказать не смогу, но, раз уж мы все завязли в этой истории, буду предельно откровенен. У меня нет связи с землей. Примерно пять минут назад мы должны были увидеть огни Денвера. Но не увидели. Сейчас я могу назвать только одну причину: кто-то позабыл оплатить счет за электричество. И пока мы не получим дополнительной информации, будем считать, что другой причины и быть не может.

Последовала пауза. Лорел держала Дайну за руку. Алберт присвистнул. Роберт Дженкинс, автор детективных романов, положив руки на колени, смотрел в никуда.

— Все это — плохие новости, — вновь заговорил Брайан. — Но есть и хорошие. Все системы самолета работают нормально, топливо есть, я обладаю достаточной квалификацией, чтобы управлять этой машиной. И посадить ее на землю. Думаю, мы все согласны с тем, что безопасное приземление — наша основная цель. И пока она не достигнута, мы с вами ничего не можем поделать. Я хочу заверить вас, что проблем с посадкой у нас не будет. И последнее, о чем я хочу вам сейчас сообщить: теперь мы летим в Бангор, штат Мэн.

Водолазка аж подпрыгнул и проревел:

— Чт-т-о-о-о?

— К нашему бортовому навигационному оборудованию претензий нет, чего я не могу сказать о наземных радиолокационных станциях, информация которых всегда используется при выполнении сложных маневров, к каковым относится и посадка. В сложившихся обстоятельствах я не считаю возможным входить в воздушное пространство аэропорта Логан. Я не могу ни с кем связаться по радио, ни в воздухе, ни на земле. Бортовое оборудование функционирует нормально, но мне представляется, что при сложившихся обстоятельствах этого недостаточно. Международный аэропорт Бангора обладает следующими преимуществами: подлетный участок проходит над землей, а не над водой, самолетов в момент нашего прибытия, в половине девятого утра, будет немного, если они вообще будут. И наконец, МАБ, в прошлом база военно-воздушных сил, обладает самой длинной посадочной полосой из всех гражданских аэропортов Восточного побережья Соединенных Штатов. Наши французские и английские друзья сажают там «конкорд», если не могут сесть в Нью-Йорке.

— Этим утром, в девять часов, у меня важная встреча в Пру, — завопил Водолазка, — и я ЗАПРЕЩАЮ ВАМ ЛЕТЕТЬ В ДЕРЬМОВЫЙ МЭНСКИЙ АЭРОПОРТ!

Дайна подпрыгнула, испугавшись вопля Водолазки, прижалась щекой к груди Лорел. Девочка еще не плакала, но Лорел почувствовала, что малышку вот-вот начнут сотрясать рыдания.

— ВЫ МЕНЯ СЛЫШИТЕ? — бушевал Водолазка. — МЕНЯ ЖДУТ В БОСТОНЕ НА ОБСУЖДЕНИИ ВАЖНОЙ ПРОБЛЕМЫ, КАСАЮЩЕЙСЯ КРУПНЕЙШЕЙ СДЕЛКИ ПО ГОСУДАРСТВЕННЫМ ОБЛИГАЦИЯМ, И Я НАМЕРЕН ПРИБЫТЬ ТУДА ВОВРЕМЯ!

Он расстегнул ремень безопасности, приподнялся. Щеки его пылали румянцем, лоб, наоборот, побледнел. Особенно испугала Лорел пустота в его глазах.

— ВЫ ПОНИМАЕ…

— Пожалуйста, — взмолилась Лорел. — Пожалуйста, успокойтесь, мистер, вы пугаете маленькую девочку.

Водолазка обернулся, и взгляд пустых глаз остановился на ней. Лорел не могла вымолвить ни слова.

— ПУГАЮ МАЛЕНЬКУЮ ДЕВОЧКУ? МЫ ЛЕТИМ ЧЕРТ ЗНАЕТ КУДА. В КАКОЙ-ТО ДЕРЬМОВЫЙ АЭРОПОРТ, А ВАС ВОЛНУЕТ, КАК БЫ НЕ ИС…

— Сядь и заткнись, а не то я тебе врежу, — встал Гаффни, лет на двадцать старше Водолазки, но крупнее и гораздо шире в плечах.

Рукава красной фланелевой рубашки он закатал до локтей, а когда пальцы его сжались в кулаки, все увидели, какими буграми вспухли бицепсы. Он напоминал дровосека, который только что вышел на пенсию и еще не потерял былой силы.

Верхняя губа Водолазки поползла вверх в зверином оскале. Лорел перепугалась еще больше, почувствовав, что он не владеет собой. Ей первой пришла мысль о том, что Водолазка тронулся умом.

— Не думаю, что тебе удастся справиться со мной в одиночку, — процедил Водолазка.

А я ему помогу, — подал голос лысый мужчина из салона бизнес-класса. — С удовольствием врежу тебе, если не заткнешься.

Тут набрался храбрости и Алберт Косснер.

— И я тоже, поц паршивый, — добавил он, чувствуя себя одним из героев Аламо, переступающим черту, проведенную по песку полковником Трейвисом.

Водолазка огляделся. Верхняя губа опустилась и поднялась вновь, все в том же зверином оскале.

— Я вижу. Вижу. Вы все против меня. Хорошо. — Он сел, бросая на всех злобные взгляды. — Если б вы что-нибудь знали о рынке государственных облигаций Южной Америки… И осекся.

Рядом с ним, на ручке соседнего кресла, лежала бумажная салфетка. Водолазка взял ее, внимательно оглядел и начал мять.

— Злиться на нас не надо, — заговорил Гаффни. — Не думайте, мистер, что я какой-нибудь громила. — «Он старается разрядить обстановку, — подумала Лорел, — но чувствуется, что здорово злится на Водолазку». — Успокойтесь, расслабьтесь. Постарайтесь увидеть во всем этом светлую сторону. Авиакомпания наверняка возместит вам стоимость билета в оба конца.

Водолазка на мгновение вскинул глаза на Дона Гаффни и вновь посмотрел на салфетку. Теперь он уже не мял ее, а разрывал на длинные полоски.

— Кто-нибудь знает, как пользоваться печкой на камбузе? — спросил Лысый, словно ничего и не произошло. — Есть хочется.

Ему никто не ответил.

— Наверное, никто не знает, — грустно вздохнул Лысый. — Эра специализации. В какое ужасное время мы живем. — С этим философским утверждением он и удалился в салон бизнес-класса.

Лорел посмотрела на девочку и увидела, что из-под черных очков по щекам бегут слезы. Она тут же забыла о собственных страхах и крепко прижала Дайну к себе.

— Не плачь, милая… этот мужчина просто расстроился. Теперь ему лучше.

«Во всяком случае, сидит на месте и как зачарованный рвет салфетку», — подумала Лорел.

— Мне страшно, — прошептала девочка. — Мы все кажемся этому мужчине чудовищами.

— Нет, я так не думаю. — В голосе Лорел слышались нотки удивления. — С чего ты это взяла?

— Не знаю.

Дайне нравилась эта женщина, понравилась, как только услышала ее голос, но девочка не собиралась говорить Лорел, что какое-то мгновение видела их всех, включая себя, глазами мужчины с громким голосом. Она побывала в сознании мужчины с громким голосом, то ли мистера Тумса, то ли мистера Тунни, а может, фамилия у него была и другая, но для него пассажиры представлялись сворой злых, эгоистичных троллей.

Если бы Дайна сказала такое мисс Ли, последняя подумала бы, что она сошла с ума. Почему эта женщина, которую она только что встретила, должна была воспринять такое иначе?

Вот Дайна и промолчала.

Лорел поцеловала девочку в щеку, горевшую огнем.

— Не бойся, милая. У нас есть капитан, он знает, что надо делать, ты это чувствуешь, не так ли, и через несколько часов мы вновь вернемся на землю.

— Это хорошо. Только я хочу, чтобы тетя Викки была со мной. Где она, как вы думаете?

— Не знаю, милая, — ответила Лорел. — Но хотелось бы знать.

Дайна вновь подумала о лицах, которые видели глаза кричавшего мужчины: злых лицах, жестоких. Подумала о своем лице, пухлом детском личике с глазами, спрятавшимися за громадными черными очками. Вот тут мужество покинуло ее, и она разрыдалась, прижимаясь к груди Лорел. Женщина обнимала ее, не зная, что делать, и вскоре сама начала плакать. Так они поплакали минут пять, а потом Дайна начала успокаиваться. Лорел взглянула на худощавого молодого человека, его звали то ли Алберт, то ли Лавин, и увидела, что и у него глаза на мокром месте. Он поймал взгляд Лорел и торопливо уставился на свои руки.

Дайна последний раз всхлипнула и затихла.

— Похоже, слезы не помогают, а? — спросила она после долгой паузы.

— Похоже, что нет, — согласилась Лорел. — Почему бы тебе не поспать, Дайна?

Девочка вздохнула, в горле у нее что-то забулькало.

— Не думаю, что смогу. Я спала.

«Я тоже спала», — подумала Лорел.

«767» продолжал лететь в восточном направлении на высоте 36 тысяч футов, каждый час оставляя за собой пятьсот миль погруженной в темноту центральной части Америки.

ГЛАВА 3 Метод дедукции. Случайности и статистика. Возможности для спекуляций. Давление во впадинах. Проблема Бетани. Начало спуска

1

— Час тому назад маленькая девочка высказала очень интересную мысль, — неожиданно нарушил тишину Роберт Дженкинс.

Маленькая девочка уже давно крепко спала, несмотря на свои сомнения в том, что сможет заснуть. Алберт Косснер тоже клевал носом, мечтая вновь вернуться на таинственные улицы Томбстоуна. Он достал скрипку из багажной ячейки над креслом, и теперь она лежала у него на коленях.

— Что? — Он выпрямился.

— Извини. Ты дремал.

— Нет, — ответил Алберт. — Не до сна сейчас, знаете ли. — И повернулся к Дженкинсу, наверное, чтобы это доказать.

Под налитыми кровью глазами темнели мешки. Дженкинс подумал, что чем-то этот юноша напоминает енота, которого спугнули, когда тот шарил по мусорным контейнерам.

— Так какую мысль она высказала?

— Она сказала мисс Стивенсон, что не сможет заснуть, потому что уже спала. Раньше.

Алберт скосился на Дайну.

— Но она спит.

— Я вижу, что спит, дорогой мальчик. Но не в этом дело, совсем не в этом.

Алберт хотел было сказать, что Тузу Косснеру, самому быстрому стрелку-еврею к западу от Миссисипи и единственному техасцу, выжившему в битве при Аламо, не нравится, когда его называют дорогим мальчиком, но решил не придавать этому особого значения… пока.

— Тогда в чем же?

— Я тоже спал. Отключился до того, как капитан, наш первый капитан, погасил табличку с надписью «НЕ КУРИТЬ». Такое со мной случается всегда. Поезда, автобусы, самолеты — я засыпаю, как младенец, как только они заводят двигатель. А как насчет тебя, дорогой мальчик?

— А что насчет меня?

— Ты спал? Спал, не так ли?

— Э… да.

— Мы все спали. А вот люди, которые бодрствовали, исчезли.

Алберт задумался.

— Возможно…

— Никаких возможно, — отмахнулся Дженкинс. — Я пишу детективные романы, зарабатываю этим на жизнь. Можно сказать, дедукция — мои хлеб и масло. Если бы кто-то бодрствовал в момент когда исчезали все эти люди, неужели ты думаешь, что он не поднял бы крик и не разбудил нас?

— Поднял бы, — согласился Алберт. — Только того парня, что лежит в самом хвосте, он бы не разбудил. Думаю, его не разбудила бы и сирена.

— Возражение принимается. Но никто не кричал, не так ли? И никто не вызвался рассказать нам, что произошло. Поэтому я и предполагаю, что самолет покинули только не спавшие пассажиры. Естественно, вместе с бодрствующим экипажем.

— Да. Похоже на то.

— У тебя в глазах тревога, дорогой мальчик. По выражению лица ясно видно, что моя идея тебе не нравится, несмотря на всю ее привлекательность. Позволь спросить, почему? Я что-то упустил? — По тону Дженкинса было понятно, что он в это не верит, но чувствовалось, что мама привила ему хорошие манеры.

— Не знаю, — честно признался Алберт. — Сколько нас? Одиннадцать?

— Да, считая того парня, что храпит в хвосте, нас одиннадцать.

— Если вы правы, нас не должно быть больше?

— Почему?

Но Алберт не ответил, потому что внезапно перед его мысленным взором возник образ из детства. Теологически его воспитывали в некой буферной зоне, поскольку родители уже не были ортодоксами, но еще не стали агностиками. Он и его братья соблюдали диетологические традиции (или законы, как ни назови), все праздновали бармитцву, все знали, кто они такие, откуда пришли и что сие означает. А то, что он сейчас вспомнил, ему рассказали в храме. Историю о последней казни египетской, о том, что свершил ночью по велению Господа ангел смерти.

Но теперь Алберт видел ангела, идущего не по Египту, а по салонам «767», летящего рейсом 29, прижимая пассажиров к своей ужасной груди… не потому, что они забыли помазать дверные косяки (или спинки кресел) кровью агнца, а потому…

Почему? Почему?

Ответа Алберт не находил, и по его телу пробежала дрожь. Лучше б ему не вспоминалась эта история.

— Алберт? — Голос Дженкинса донесся откуда-то издалека. — Алберт, с тобой все в порядке?

— Да. Просто задумался. — Юноша откашлялся. — Если бы все спящие пассажиры остались в креслах, нас было бы человек шестьдесят. Может, и больше. Я хочу сказать, это же «красный глаз».

— Дорогой мальчик, а ты…

— Не могли бы вы называть меня Албертом, мистер Дженкинс? Это мое имя.

Дженкинс потрепал Алберта по плечу.

— Прошу прощения. Искренне. Только не подумай, что я отношусь к тебе свысока. Я нервничаю, а когда нервничаю, у меня привычка уходить в… знаешь, как черепаха прячется под панцирь. Только я прячусь в выдуманный мир. Представляю себе, что играю Фило Вэнса. Это детектив, великий детектив, созданный Эс. Эс. Ван-Дайном. Полагаю, ты его книг не читал. Едва ли кто читает их в наши дни, о чем можно только сожалеть. Но все равно извини меня.

— Ничего страшного.

— Отныне ты Алберт и будешь Албертом во веки веков, — пообещал Роберт Дженкинс. — Но я хотел спросить, летал ли ты раньше «красным глазом»?

— Нет. Я вообще первый раз лечу через всю страну.

— А я летал. Многократно. Несколько раз даже изменял своим привычкам и какое-то время бодрствовал. Когда я был моложе, а двигатели шумели гораздо сильнее. Я, наверное, покажусь тебе глубоким стариком, если признаюсь, что первый раз с побережья на побережье летел на самолете с турбовинтовыми двигателями и с двумя промежуточными посадками, так как на весь перелет горючего не хватало.

Так вот, я заметил, что очень мало людей засыпают в первый час полета… зато потом спят практически все. В этот первый час люди приспосабливаются к новым условиям, знакомятся с попутчиками, пропускают рюмку или две…

— Вы хотите сказать, обустраиваются, — поддакнул Алберт.

Он мог подписаться под словами Дженкинса, хотя сам обустроился на удивление быстро. Должно быть, потому, что практически не спал две последние ночи, думая о путешествии и новой жизни, которая ждала его в Бостоне. В результате он провалился в сон, едва «767» оторвался от взлетной полосы.

— Вьют себе маленькие гнездышки, — согласился Дженкинс. — Ты, часом, не заметил тележку с напитками около кабины пилотов… Алберт?

— Да, видел.

— Конечно! — Глаза Дженкинса блеснули. — Ты внимательно ее рассмотрел?

— Наверное, нет, если вы увидели то, чего не заметил я.

— Замечает не глаз, а мозг, Алберт Натренированный упражнениями по дедукции мозг. Я не Шерлок Холмс, но заметил, что ее выкатили из маленького чуланчика, где она обычно хранится, а на нижней полочке еще стояли использованные в прошлом полете стаканы. Отсюда, руководствуясь дедуктивным методом, я сделал вывод: самолет взлетел, как обычно; плавно набрал высоту, капитан уже готовился передать управление автопилоту и погасил табличку «ПРИСТЕГНИТЕ РЕМНИ». На это ушло примерно тридцать минут, то есть, если мои предположения соответствуют действительности, происходило все это примерно в час ночи, разумеется, по лос-анджелесскому времени. Стюардессы поднялись со своих мест и занялись наипервейшим делом: напоить сто пятьдесят (или около того) пассажиров. Капитан тем временем запрограммировал автопилот выровнять самолет на высоте 36 тысяч футов и лететь на восток. Несколько пассажиров, точнее одиннадцать, уже спали. Кто-то дремал, но еще не заснул, а потому тоже не спасся, остальные бодрствовали.

— Вили свои гнездышки, — вставил Алберт.

— Совершенно верно! Вили свои гнездышки! — Дженкинс выдержал театральную паузу. — А потом это и произошло!

— Что это, мистер Дженкинс? — спросил Алберт. — Есть у вас какие-нибудь идеи?

Дженкинс долго не отвечал, а когда наконец заговорил, прежнего веселья в голосе как не бывало. И Алберт впервые понял, что уверенность в себе, демонстрируемая Дженкинсом, наигранная, а на самом деле писатель напуган не меньше его, Алберта. Юношу это только порадовало: пожилой детективщик в видавшем виды пиджаке стал ему ближе и понятнее.

— Расследование преступления в закрытой комнате — вот где дедуктивный метод проявляется наиболее полно. Я написал на эту тему несколько детективов, даже больше, чем несколько, но и представить себе не мог, что стану участником одного из них.

Алберт не знал что ответить. Ему вспомнился один из рассказов о Шерлоке Холмсе, который назывался «Пестрая лента». В нем ядовитая змея попадала в знаменитую закрытую комнату через вентиляционную шахту. Бессмертному Холмсу даже не пришлось напрягаться при решении этой головоломки. Но если багажные ячейки над сиденьями были битком набиты ядовитыми змеями, то куда подевались трупы? Где тела?

Страх вновь стал закрадываться в душу Алберта. Юноша подумал о том, что сейчас он совсем не похож на Туза Косснера, знаменитого стрелка.

— Если б речь шла только о самолете, — медленно заговорил Дженкинс, — я бы, пожалуй, мог предложить достаточно убедительную версию. В конце концов, именно этим я зарабатываю на хлеб последние двадцать пять лет Хочешь ее выслушать?

— Конечно.

— Очень хорошо, Алберт. Представим, что какое-нибудь государственное агентство, предпочитающее не светиться на публике, назовем его Контора, решило провести эксперимент, а мы стали подопытными. Цель такого эксперимента — определение эффекта эмоционального стресса на группе средних американцев. Они, ученые, проводящие эксперимент, ввели в бортовую систему подачи воздуха не имеющий запаха снотворный препарат…

— А такие препараты есть? — осведомился Алберт.

— Конечно. Диазалин, например. Или метопроминол. Я помню, как читатели, полагавшие себя «серьезными людьми», смеялись над романами Сакса Ромера о Фу Манчи, называя их никуда не годной мелодрамой. — Дженкинс покачал головой. — Теперь благодаря развитию биологических исследований и многочисленным агентствам вроде ЦРУ мы живем в мире, который Сакс Ромер не мог представить себе и в самом дурном сне.

Диазалин, по существу, нервный газ, подошел бы лучше всего. Действует он очень быстро. После его подачи в систему кондиционирования все бы заснули, кроме пилота, который дышал бы чистым воздухом через кислородную маску.

— Но… — начал Алберт.

Дженкинс улыбнулся и поднял руку.

— Твое возражение мне известно, Алберт, и я смогу все объяснить. Позволишь?

Алберт кивнул.

— Пилот сажает самолет на секретном аэродроме, скажем, в Неваде. Пассажиров, которые не спали в момент подачи газа, и, разумеется, стюардесс выносят некие люди в белых защитных костюмах, как в фильме про Андромеду, помнишь? Пассажиры, которые заснули до подачи газа, в том числе ты и я, продолжают спать, возможно, чуть крепче, чем раньше. Потом пилот возвращает «767» на расчетные высоту и курс. Включает автопилот. Когда самолет достигает Скалистых гор, эффект действия газа сходит на нет. Диазалин относится к так называемым «чистым наркотикам», то есть остаточных явлений вроде головной боли, рези в глазах или похмелья не наблюдается. Пилот, через систему внутренней связи услышавший крики маленькой слепой девочки, знает, что она перебудит остальных. Эксперимент вступает в решающую фазу. Поэтому капитан встает, выходит из кабины пилотов, закрывает за собой дверь.

— Как он это делает? Снаружи нет ручки.

Дженкинс махнул рукой.

— Сущий пустяк, Алберт. Он запирает дверь только на собачку.

Губы Алберта начали расползаться в улыбке и замерли.

— В этом случае пилот — один из нас?

— Да и нет. По моей версии, Алберт, пилот — он и есть пилот. Пилот, вроде бы летящий в Бостон, случайно оказывается на борту. Он должен сидеть в салоне первого класса, футах в тридцати от кабины.

— Капитан Энгл, — выдохнул Алберт.

Дженкинс самодовольно улыбнулся, как ученый, только что доказавший сложную теорему.

— Капитан Энгл, — согласился он.

Они не заметили, что Водолазка давно уже не спускает с них глаз. Но теперь Водолазка достал из кармана на спинке сиденья распространяемый авиакомпанией журнал, развернул его и начал рвать обложку на длинные полоски. Полоски падали на пол, на уже разорванную салфетку, на его коричневые туфли.

Губы Водолазки беззвучно шевелились.

2

Если бы Алберт изучал Новый Завет, он бы понял, что почувствовал Саул, этот самый яростный преследователь первых христиан, когда он прозрел на дороге в Дамаск. Алберт воззрился на Роберта Дженкинса сверкающими глазами, последние остатки сна как ветром сдуло.

Разумеется, когда подумаешь об этом… когда кто-нибудь, вроде мистера Дженкинса, сохранившего способность ясно мыслить, в поношенном пиджаке или без оного, разобъяснит тебе, что к чему, открывается очевидная истина: по-другому и быть не может. Почти все пассажиры и команда самолета «Боинг-767» авиакомпании «Американская гордость», вылетевшего рейсом 29, исчезли между пустыней Мохаве и Великим водоразделом…[7] но среди оставшихся на борту (о чудо! чудо!) оказался еще один пилот «Американской гордости», обученный управляться именно с этой моделью самолета.

Дженкинс пристально посмотрел на Алберта, потом улыбнулся. Впрочем, глаза у писателя были грустные.

— Любопытная версия, не правда ли?

— Мы должны арестовать его, как только приземлимся! — с жаром воскликнул Алберт. — Вы, я, мистер Гаффни и этот англичанин. Он, видать, парень крепкий. Только… а если англичанин тоже в деле? Может, он телохранитель капитана Энгла. На случай, если кто-то вроде вас раскроет их замыслы.

Дженкинс уже хотел ответить, но Алберт продолжил, не дав ему вымолвить ни слова:

— Нам придется брать их обоих. Уж не знаю как. — Он сухо улыбнулся мистеру Дженкинсу: улыбкой Туза Косснера, холодной и безжалостной, улыбкой человека, который выхватывает револьвер быстрее молнии и знает об этом. — Я, возможно, не самый умный человек, мистер Дженкинс, но я не хочу быть чьей-то лабораторной крысой.

— Но, знаешь ли, кажется, эта версия не выдерживает проверки жизнью, — вставил Дженкинс.

Алберт мигнул.

— Не понял.

— Версия, которую я только что изложил тебе. Она нереальна.

— Но… вы сказали…

— Я сказал, «если бы речь шла только о самолете, я мог бы предложить убедительную версию». И предложил. И очень неплохую. Если из нее сделать книгу, мой литературный агент наверняка бы ее продал. К сожалению, самолетом дело не ограничивается. Денвер, к примеру, мог бы быть под нами, но все огни потушены, и его, похоже, нет. Я прикинул, какие города мы должны пролетать, и могу доложить тебе, что Денвером дело не ограничивается. Нет ни Омахи, ни Де-Мойна. Внизу темно, друг мой. Я не могу различить ни одного огонька. Ни ферм, ни элеваторов, ни развилок автострад. Обычно они хорошо видны даже с высоты шести миль. Земля обесточена. Можно поверить, что есть некое государственное агентство, которое может накачать нас наркотиками, чтобы потом понаблюдать за нашей реакцией. Но я и представить себе не могу, что какая-то Контора убедила всех и каждого, кто находится под нами, погасить свет, дабы усилить иллюзию нашего одиночества.

— А может… это ловкий трюк? — предположил Алберт. — Может, мы на земле и все, что мы видим в иллюминаторы, — кинопроекция. Я смотрел такой фильм.

Дженкинс печально покачал головой:

— Я уверен, что фильм был очень интересный, но в реальной жизни ничего не выйдет Если только наше гипотетическое тайное агентство не научилось создавать гигантские трехмерные проекции, в чем я сильно сомневаюсь. Случившееся не ограничивается пространством самолета, Алберт, а потому дедуктивный метод для разгадки не годится.

— Но пилот! — воскликнул Алберт. — Он ведь оказался в нужном месте и в нужное время!

— Ты бейсбольный болельщик, Алберт?

— Что? Нет. Я, конечно, иногда смотрю «Ловкачей» по телевизору, но не более того.

— Тогда позволь познакомить тебя с самыми удивительными статистическими данными, зафиксированными знатоками этой игры, обожающими статистику. В 1957 году Тед Уильямс добежал до базы при шестнадцати подачах подряд. В течение шести игр. В 1941 году Джо Димаджо удачно подавал в пятидесяти шести играх подряд, но вероятность того, что он умножит свои достижения, бледнеет в сравнении с тем, чего добился Уильямс. Она равна одной двухмиллиардной. Бейсбольные фэны говорят, что повторить подвиг Уильямса невозможно. С этим я не согласен. Но готов поставить последний цент на то, что в ближайшую тысячу лет, если на Земле будут по-прежнему играть в бейсбол, рекорд Уильямса устоит.

— И что все это значит?

— Это значит, что присутствие капитана Энгла на борту самолета — случайность, точно такая же, как и уникальная серия подач Уильямса. Учитывая обстоятельства, счастливая для нас случайность. Если бы в жизни, как в детективном романе, не было случайностей и не происходило невероятных событий, пожалуй, на Земле было бы тише и скучнее. Но я убедился, что в реальности совпадение — скорее правило, чем исключение.

— Тогда что же произошло? — прошептал Алберт.

Дженкинс тяжело вздохнул:

— Боюсь, спрашивать об этом надо не меня. Жаль, что среди нас нет Ларри Найвена или Джона Варли.

— А кто это?

— Писатели-фантасты, — ответил Дженкинс.

3

— Полагаю, вы не читаете научную фантастику? — неожиданно спросил Ник Хопуэлл.

Брайан повернулся к нему. После того как Брайан взял управление самолетом на себя, Ник почти два часа просидел в кресле штурмана, наблюдая за безрезультатными попытками Брайана связаться с землей.

— В детстве только ее и читал. А вы?

Ник улыбнулся:

— До восемнадцати лет я истово верил, что Святая Троица состоит из Роберта Хайнлайна. Джона Кристофера и Джона Уиндема. Я вот сижу и перебираю в голове их романы, дружище. И думаю о такой фантастике, как свертывание времени, свертывание пространства, вторжение инопланетян.

Брайан кивнул. На душе у него полегчало. Приятно сознавать, что не тебя одного посещают безумные мысли.

— У нас нет возможности узнать, что же происходит внизу, не так ли?

— Нет, — подтвердил Брайан.

Над Иллинойсом облака плотной пеленой закрыли темную землю. Брайан не сомневался, что все еще летит над сушей: Рокки ему это гарантировали, но за что-либо еще он поручиться не мог. Да и что он мог знать, если служба безопасности полетов вышла из игры. А облака могли тянуться до самого Бангора. Брайан рассмотрел несколько вариантов, в том числе и самый неприятный: выныривают они из облаков, а все следы человеческой цивилизации исчезли, в том числе и аэропорт, на посадочную полосу которого он намеревался приземлиться. И что ему тогда делать с этой серебристой птичкой?

— Я всегда находил, что ожидание — самая трудная участь.

«Участь чего?» — Брайан был озадачен, но вслух спрашивать не стал.

— А если снизиться до пяти тысяч футов? — неожиданно предложил Ник. — Посмотреть, что к чему? Может, вид маленьких городков и широких автострад успокоит нас.

Брайан уже думал об этом. Обсосал эту идею со всех сторон.

— Хотелось бы, конечно, но не могу.

— Почему?

— Пассажиры — по-прежнему моя первейшая ответственность, Ник. Они, возможно, запаникуют, даже если я заранее все объясню. И особенно меня смущает тот горластый тип, которому вы выкрутили нос и которого ждут не дождутся в Пру.

— С ним я разберусь. И с другими, кто будет дергаться.

— Я уверен, что разберетесь, но все-таки считаю, незачем пугать их без нужды. А что творится внизу, мы выясним. Не можем же мы вечно оставаться на этой высоте.

— Это точно, дружище, — сухо согласился Ник.

— Я бы снизился, если бы знал, что на высоте четырех или пяти тысяч футов мы выйдем из облаков, но без СУП и радиоконтакта с другими самолетами я не уверен, что нам это удастся. Я даже не знаю, какая внизу погода, и просто представить себе не могу, что нас там может ждать. Смейтесь надо мной, если хотите, но…

— Я не смеюсь, дружище. Более того, мне совсем не до смеха. Уверяю вас.

— Допустим, мы прошли сквозь дыру во времени, как в фантастическом романе. Вдруг мы выйдем из облаков и увидим стадо бронтозавров, щиплющих травку на пастбище фермера Джона, а в следующее мгновение нас разорвет циклон или поджарят молнии?

— Вы действительно думаете, что такое возможно? — спросил Ник.

Брайан даже взглянул на него, чтобы убедиться, не подтрунивает ли над ним англичанин. Вроде бы не похоже, но как знать. Англичане славятся особым чувством юмора, не так ли?

Брайан уже хотел сказать, что видел нечто подобное в фильме «Сумеречная зона», но решил, что к делу это не относится.

— Пожалуй, нет, но вы должны понять ход моих мыслей: мы понятия не имеем, с чем нам пришлось столкнуться. Мы можем врезаться в новенькую гору, которая выросла в штате Нью-Йорк. Или в другой самолет. Черт, даже в космический челнок! В конце концов, если это дыра во времени, она может привести не только в прошлое, но и в будущее.

Ник посмотрел в окно.

— У меня такое ощущение, что, кроме нас, в небе никого нет.

— На этой высоте — да. А вот внизу… кто знает? Для пилота авиалайнера ситуация очень неприятная. Я собираюсь пролететь мимо Бангора, если эти облака будут по-прежнему закрывать землю. Развернусь над Атлантическим океаном и там пробью облака. Наши шансы на удачное приземление возрастут, если большая часть спуска будет проходить над водой.

— А пока летим вперед?

— Так точно.

— И ждем.

— Так точно.

Ник вздохнул:

— Что ж, капитан — вы.

Брайан улыбнулся:

— Вновь не могу с вами не согласиться.

4

В глубоких впадинах, прорезающих дно Тихого и Индийского океанов, есть рыбы, которые живут и умирают, не видя и не чувствуя солнца. Эти необычные существа курсируют по глубинам, словно шары-призраки, светясь изнутри. Хотя выглядят они очень хрупкими, на самом деле рыбы эти — чудеса биологии, потому что выдерживают давление, которое в мгновение ока сплющило бы человека почище асфальтового катка. Их великое достоинство одновременно и огромный недостаток. Пленники своих тел, они обречены на плавание в темных глубинах. Если их ловят и вынимают на поверхность океана, поближе к солнцу, то они просто взрываются. Уничтожает их не внешнее давление, а как раз его отсутствие.

Крейг Туми воспитывался в такой вот впадине, жил в атмосфере такого же высокого давления. Его отец занимал достаточно высокий пост в «Бэнк оф Америка», частенько отсутствовал дома и требовал совершенства не только от себя, но и от других. Своему единственному сыну он тем более не давал спуску. Истории, которые он рассказывал на ночь маленькому Крейгу, вызывали у ребенка ужас. И неудивительно, потому что именно этого и добивался Роджер Туми. Истории эти главным образом касались чудовищных существ, называемых лангольерами.

Их работа, их задача в жизни (в мире Роджера Туми у каждого была своя работа, к исполнению которой все относились очень серьезно) заключалась в охоте на ленивых, тратящих время попусту детей. К семи годам Крейг уже во всем подражал отцу. И он твердо решил: лангольерам до него не добраться.

Табель успеваемости, в котором значились оценки, отличные от «А», Роджером Туми воспринимался как личное оскорбление. Если он видел только «А», дело ограничивалось лекцией о том, каково всю жизнь рыть канавы и опорожнять бачки для мусора. За единственную «В» следовало наказание: недельное заключение в комнате. В течение этой недели Крейгу разрешалось выходить из комнаты только в школу и к столу. За хорошее поведение никаких поблажек не полагалось. Выдающиеся достижения — к примеру, как-то раз Крейг выиграл первенство трех школ по десятиборью — тоже не гарантировали похвалы. Когда Крейг показал отцу медаль, врученную ему за победу, тот искоса глянул на нее, буркнул что-то нечленораздельное и вновь уткнулся в газету.

Крейгу было девять лет когда отец умер от сердечного приступа. У мальчика его смерть вызвала облегчение.

Мать Крейга была алкоголичкой, которую сдерживал только страх перед мужем. Как только Роджера Туми положили в землю, лишив возможности отыскивать спрятанные ею бутылки, бить их, отвешивать жене оплеухи и говорить, что она должна держать себя в руках, Кэтрин Туми полностью отдалась любимому занятию. Своего сына она то нежно любила, то не переносила на дух, в зависимости от количества джина, циркулирующего в ее кровеносной системе.

Иной раз поведение матери, мягко говоря, вызывало удивление. Когда Крейгу исполнилось десять лет, она вставила горящую спичку между двумя пальцами на его правой ноге и запела «Happy Birthday to you», но сначала предупредила Крейга, что сдаст его в сиротский приют, если он дернется. Спичка горела, Кэтрин пела. Напившись, она часто вспоминала о сиротском приюте. «Придется тебя сдать, придется. Ты такой же, как и твой отец. Он не знал, как люди развлекаются, и ты не знаешь. Ты зануда, Крейги-Вейги». Спичку Кэтрин задула, когда кожу второго и третьего пальцев, между которыми она торчала, уже здорово припекало, но Крейг на всю жизнь запомнил маленький желтенький огонек, медленно ползущий к его пальцам, и мамашу, заплетающимся языком желающую ему счастливого дня рождения.

Давление.

Давление во впадинах.

Крейг Туми продолжал учиться исключительно на «А» и продолжал проводить много времени в своей комнате. Из темницы она превратилась для мальчика в убежище. В основном он грыз там гранит науки, но иногда, если что-то шло наперекосяк, если он чувствовал, что «прижат к стенке», Крейг вырывал из блокнота лист за листом и рвал их на узкие полосы. Полоски эти падали у его ног; а глаза невидящим взглядом смотрели в никуда. Но такие периоды отчаяния случались не часто. Во всяком случае, тогда.

На выпускном вечере он удостоился чести выступить от своего класса. Его мать не пришла. Лежала дома, пьяная в стельку. Школу менеджмента Лос-Анджелесского университета он закончил девятым. Его мать и на вручение дипломов не пришла. Она умерла. В глубине души Крейг Туми знал: лангольеры все-таки добрались до нее.

В калифорнийскую банковскую корпорацию «Солнце пустыни» Крейг попал во время практики. Туда же его пригласили на работу после окончания университета. Дела у него сразу пошли хорошо, что, впрочем, неудивительно: Крейга Туми с малых лет готовили к тому, что он все будет делать на «А», его не пугало давление больших глубин. Но иногда, возвращаясь после работы в свою квартиру в Уэствуде, всего в полумиле от кондоминиума, в котором поселится Брайан Энгл после развода, Крейг часами рвал листы бумаги на длинные полосы. Он занимался этим все чаще и чаще.

Первые пять лет работы в корпорации Крейг напоминал борзую, несущуюся за механическим кроликом. Уже ходили разговоры, что он станет самым молодым вице-президентом «Солнца пустыни» за всю славную сорокалетнюю историю корпорации. Но каждая рыба может подняться только на определенную высоту. Лишний метр, и она взрывается, перешагнув установленный природой предел.

Восемь месяцев назад Крейга Туми поставили во главе первого большого проекта, по корпоративным меркам соответствовавшего защите докторской диссертации. Проект разработал отдел государственных облигаций. Облигации иностранных государств и с высокой степенью риска (зачастую речь шла об одних и тех же облигациях) были коньком Крейга. Этот проект предусматривал покупку определенного числа облигаций южноамериканских государств (иногда их называли безнадежные долги) по тщательно просчитанному графику. Было проведено достаточно серьезное теоретическое обоснование: такая покупка не только могла принести спекулятивную прибыль, но и обеспечила бы значительные налоговые льготы, что в итоге позволило бы еще более увеличить прибыль (Дядя Сэм из кожи лез вон, чтобы сложное строение задолженности южноамериканских государств не рухнуло как карточный домик). Однако реализация этой идеи требовала филигранного мастерства.

Представленный Крейгом Туми план вызвал немалое удивление. Основывался он на крупной закупке аргентинских облигаций, пожалуй, самых рискованных из всех. Крейг отчаянно отстаивал свой план, приводя факты, графики, расчеты и доказывая, что надежность аргентинских облигаций выше, чем кажется многим игрокам. Одним махом, утверждал он, «Солнце пустыни» станет самым серьезным и самым богатым покупателем иностранных облигаций на Западе. Мало того, что корпорация заработает на этом деньги, она приобретет кредит доверия.

После многочисленных дискуссий, в том числе и очень жарких, проекту Крейга дали зеленый свет. Том Холби, старший вице-президент, после решающего заседания отвел Крейга в сторону, чтобы поздравить и… предупредить:

— Если к концу финансового года все будет, как ты говоришь, ты станешь всеобщим любимчиком. Если нет, боюсь, ты окажешься на семи ветрах, Крейг. Я думаю, что тебе надо загодя построить убежище.

— Мне не нужно убежище, мистер Холби, — уверенно ответил Крейг. — Потому что за убежищем придет черед строить виселицу. Это будет самая удачная сделка века… все равно что найти бриллианты в купленном сарае. Вот увидите.

В тот день домой он отправился пораньше, и когда запер дверь на три замка, маска уверенности сползла с его лица. У Крейга были пустые глаза. По пути он купил пачку журналов. Отнес их на кухню, аккуратной стопкой сложил на столе и начал разрывать на длинные, узкие полоски. Рвал шесть часов. Пока «Ньюсуик», «Тайм», «Ю-Эс ньюс энд уорлд рипорт» не превратились в ворох бумаги у его ног, под которым исчезли туфли от «Гуччи». Выглядел он, как единственный выживший после взрыва на билетной фабрике.

Предложенная им покупка аргентинских облигаций таила в себе куда более высокий риск, чем указывался в представленных им материалах. Он добился одобрения своего проекта, выпятив одни факты, затенив другие… выдумав третьи. Причем выдумал он не так уж и мало. Но, придя домой и разорвав несколько журналов, задался вопросом, а зачем он это сделал. Крейг ничего не знал о рыбах, обитающих в океанских впадинах, которые живут и умирают, ни разу не увидев солнца. Он не знал, что есть рыбы и люди, беда которых не во внешнем давлении, а в его отсутствии. Крейг только знал, что ему очень уж хотелось купить эти облигации, и теперь, получив на это необходимые средства, он крепко подставился.

В Бостон он летел на встречу с представителями пяти крупных банковских корпораций, специализирующихся на операциях с государственными облигациями. Собравшись в Пруденшл-центре, они намеревались обсудить сложившуюся ситуацию, поговорить о будущем рынка государственных облигаций, провести обстоятельную дискуссию о крупных покупках этих облигаций в последние шестнадцать месяцев и результатах, к которым привели эти покупки. И еще до окончания первого дня трехдневной конференции они бы узнали то, что Крейг Туми знал последние девяносто дней: купленные им облигации при продаже могли вернуть лишь шесть центов от каждого затраченного доллара.

А вскоре руководство «Солнца пустыни» узнало бы и все остальное: он в три раза перекрыл лимит отпущенных на покупку средств. Он также вложил в аргентинские облигации все свои деньги… Но едва ли начальство поставило бы ему это в заслугу.

Вместо того чтобы сгореть от стыда, Крейг Туми сел в самолет авиакомпании «Американская гордость», вылетающий рейсом 29 в Бостон, с чувством безмерного облегчения и ни с чем не сравнимого счастья. Он чувствовал, что скоро взорвется, но его это нисколько не огорчало. Наоборот, он буквально жаждал этого взрыва. Он чувствовал, как отступает давление с его кожи по мере приближения к поверхности. И впервые за последние недели у него не возникло ни малейшего желания рвать бумагу. Он заснул еще до того, как «767» выкатился на взлетную полосу, а разбудили его вопли этой маленькой слепой паршивки.

И тут ему заявили, что все переменилось, но допускать такого просто нельзя. Нельзя, и точка! Он попал в сеть, он чувствовал, как растягивалась его кожа, пытаясь компенсировать перепад давлений. Они не имеют права передумать и вновь бросить его в океанские глубины.

Бангор?

Бангор, штат Мэн?

Нет. Никогда!

Крейг Туми вроде бы осознавал, что большая часть пассажиров рейса 29 исчезла, но не придавал этому какого-либо значения. Что они ему? Они не являлись частью того, что его отец называл ОБЩИМ ЗАМЫСЛОМ. Вот совещание в Пру входило в ОБЩИЙ ЗАМЫСЕЛ.

Эта безумная идея лететь в Бангор, штат Мэн… Кому она могла прийти в голову?

Разумеется, пилоту. Конечно, это идея Энгла. Так называемого капитана.

Энглу, значит… Энгл вполне мог стать частью ОБЩЕГО ЗАМЫСЛА. А также ВРАЖЕСКИМ АГЕНТОМ. Крейг подозревал это с того самого момента, как голос Энгла раздался в динамиках громкой связи, но в данном случае он мог и не полагаться на голос сердца, не так ли? Он прислушивался к разговору между костлявым парнем и мужчиной в пиджаке, купленном на какой-то распродаже. Вкуса у мужчины не было никакого, но говорил он разумные вещи… во всяком случае, для Крейга Туми.

«В этом случае пилот — один из нас», — сказал юноша.

«Да и нет, — ответил ему мужчина в поношенном пиджаке спортивного покроя. — По моей версии, пилот — он и есть пилот. Пилот, случайно оказавшийся на борту, вроде бы летящий в Бостон. Он должен сидеть в салоне первого класса, футах в тридцати от кабины пилотов».

Другими словами, Энгл.

И еще другой парень, тот, что чуть не сломал ему, Крейгу, нос. Наверняка с Энглом заодно, охраняет псевдокапитана от тех, кто может раскусить его.

Далее разговор между юношей и мужчиной в поношенном пиджаке спортивного покроя Крейг слушать не стал, потому что мужчина понес какую-то чушь насчет исчезновения Денвера, Де-Мойна, Омахи. Куда могли пропасть три больших американских города? Но эта чушь не означала, что старикан ошибается и в остальном.

Конечно, речь идет об эксперименте. Дельная, правильная мысль. А вот другая идея, что эксперимент ставится над всеми, кто остался в самолете, уже не выдерживала критики.

«Эксперимент ставится на мне, — подумал Крейг. — Только на мне. Подопытный объект — я, и никто больше».

Всю жизнь Крейг полагал себя подопытным объектом в таком вот эксперименте. «Вопрос, господа, в выборе соотношения нажима и успеха. Оптимальное соотношение дает наилучший результат. Как его определить? Да с помощью нашего подопытного кролика, мистера Крейга Туми!»

И вот тут Крейг Туми сделал то, чего они не ожидали, на что не решались их мыши, крысы и морские свинки: сказал им, что выходит из игры.

«Но ты не можешь этого сделать, — заверещали экспериментаторы. — Ты взорвешься!»

«Взорвусь? Отлично». Да уж, все ясно, яснее некуда.

«Остальные пассажиры — посторонние или специально нанятые люди. Все делается с одной целью: не допустить меня в Бостон, не позволить мне помахать экспериментаторам ручкой. Но я им еще покажу».

Крейг раскрыл еще одну страницу журнала, взглянул на нее. Увидел счастливого мужчину, который слыхом не слыхивал о лангольерах, знать не знал, что они шныряют везде, прячутся за каждым деревом и кустом, в каждом темном углу. Счастливый мужчина ехал по сельской дороге в автомобиле, взятом напрокат в компании «Авис». Рекламное объявление гласило, что обладателям карточки «Постоянный клиент „Американской гордости“» достаточно предъявить ее в пункте проката автомобилей компании «Авис», чтобы получить такой вот автомобиль, а может, и симпатичную девушку-водителя, которая отвезет его по нужному адресу. Крейг начал раздирать страницу на длинные полосы. Звук рвущейся бумаги успокаивал.

«Я им покажу, — думал Крейг. — Если я сказал, что больше не желаю участвовать в их эксперименте, значит, так оно и будет».

Он выронил полоску на пол, начал отрывать вторую. «Главное, рвать бумагу медленно. Главное, отрывать узкую полосу. Но не очень узкую, а не то полоса оборвется, не дойдя до нижнего края». Для того чтобы определить нужную ширину полосы, требовались острый глаз и твердая рука.

«Я возьму их за горло, — думал Крейг. — Можете мне поверить. Советую мне поверить».

Ри-и-ип.

«Возможно, придется убить пилота».

Руки его замерли, не дорвав полосу. Крейг посмотрел в иллюминатор, увидел отражение своего длинного бледного лица. «Возможно, придется убить и англичанина».

Крейг Туми в своей жизни еще никого не убивал. Сможет убить? Подумав, решил, что сможет. Разумеется, не в воздухе. Англичанин слишком быстр, слишком силен, а оружия здесь не найти. А вот после посадки?

«Да, если придется, убью обоих», — решил Крейг.

В конце концов, конференция в Пру будет продолжаться три дня. На начало он уже опоздал, но по крайней мере сможет оправдаться: тайное государственное агентство накачало его наркотиками и захватило в заложники. Он уже видел изумленные лица банкиров, собравшихся со всей страны, чтобы обсудить перспективы рынка государственных облигаций и долговых обязательств. Вместо этого они услышат правду о том, к каким грязным методам прибегает государство. «Друзья мои, меня похитили…»

Ри-и-ип.

«…и я смог сбежать лишь…»

Ри-и-ип.

«Если придется убить, я убью их обоих, — утвердился Крейг в принятом решении. — Если понадобится, я могу убить их всех».

Руки Крейга Туми вновь пришли в движение. Он дорвал полосу, бросил на пол, принялся за следующую. В журнале страниц хватало, из каждой получалось много полосок, а это означало, что до посадки самолета ему предстояла большая работа.

Но Крейг Туми никогда не бегал от работы.

5

Лорел Стивенсон не заснула, а лишь погрузилась в легкую дрему. И ее мысли, а может, грезы вернулись к истинной причине поездки в Бостон.

Насчет первого настоящего отпуска за десять лет она солгала. Конечно, частичка правды в ее словах была, хотя Лорел сомневалась, что говорила достаточно убедительно. Лгать девушка не привыкла, не то воспитание, а потому вряд ли у нее что получилось. Но с другой стороны, едва ли кто из оставшихся пассажиров рейса 29 задался вопросом, лгала она или нет. Ситуация к этому не располагала. И ее намерение лететь в Бостон, чтобы встретиться, и почти наверняка переспать, с человеком, которого она никогда в жизни не видела, казалось пустяком в сравнении с происшедшей трагедией: исчезновением из летящего на восток самолета команды и чуть ли не всех пассажиров.

«Дорогая Лорел!

Я с таким нетерпением жду встречи с тобой! Тебе не придется смотреть на мою фотографию перед тем, как выйти из самолета. У меня в животе столько бабочек, что хватит и того, чтобы поискать мужчину, парящего под потолком…»

Звали его Даррен Кросби.

Необходимости смотреть на фотографию у нее и не возникло бы. Она запомнила его лицо, как и большинство полученных от него писем. Но оставался вопрос: почему? Ответа не находилось. Наверное, ее поступок служил еще одним доказательством наблюдения Дж. Р.Р. Толкина: всякий раз, выходя за дверь, надо быть очень осторожным, потому что тропинка, начинающаяся у крыльца, на самом деле дорога, а дорога бесконечна. И если забыть об осторожности, можно оказаться… очень далеко и обнаружить, что ты чужак в чужой стране, а как ты туда попал, неведомо и тебе самому.

Лорел рассказала всем, куда она летит, но опустила причину и цель поездки. Она закончила Калифорнийский университет, получила диплом библиотекаря. Конечно, на модель Лорел не тянула, но лицо и фигура — очень даже ничего. У нее был маленький круг хороших друзей, которые и представить себе не могли, что в очаровательной головке Лорел мог созреть подобный план: отправиться в Бостон и провести несколько дней и ночей с мужчиной, с которым познакомилась через колонку персональных объявлений в журнале «Друзья и любовники» и которого она знала только по письмам.

Она и сама не подозревала, что способна на такое.

А подбил ее на это синеглазый Даррен Кросби, ростом в шесть футов и один дюйм, весом в сто восемьдесят фунтов. Он предпочитал шотландское (но знал меру), держал кота по кличке Стэнли, был убежденным сторонником гетеросексуальных отношений, называл себя настоящим джентльменом (так, во всяком случае, отрекомендовался в одном из первых писем) и считал «Лорел» самым прекрасным из женских имен. Полученная от Даррена фотография запечатлела мужчину с приятным, интеллигентным, открытым лицом. Она догадывалась, что мужчина этот будет выглядеть страшновато, если не станет бриться дважды в день. На этом и исчерпывались ее сведения о Даррене Кросби.

За последние шесть лет Лорел переписывалась с пятью или шестью мужчинами (хобби, знаете ли), но о следующем шаге, таком вот шаге, даже не думала. Возможно, ее привлек особый, суховатый юмор Даррена. Но Лорел хватало ума понять, что истинные причины принятого решения надо искать не в нем, а в себе. Может, она хотела выйти из тех рамок, которыми ограничивала себя? Может, надеялась на чудо, головой бросаясь в омут?

«Что ты делаешь?» — вновь и вновь спрашивала себя Лорел.

Самолет чуть качнуло, но он тут же выровнялся. Лорел подняла голову, огляделась. Девушка сидела по другую сторону прохода. Смотрела в иллюминатор.

— Видно что-нибудь? — спросила Лорел.

— Солнце встало. Но ничего больше.

— А как насчет земли? — Лорел не хотелось пересаживаться, чтобы посмотреть самой. Да и головка спящей Дайны по-прежнему лежала у нее на плече.

— Не вижу. Сплошные облака. — Девушка повернулась, и Лорел заметила, что взгляд у нее прояснился от «тумана», на щеках затеплился румянец. — Меня зовут Бетани Симмс. А вас?

— Лорел Стивенсон.

— Вы думаете, все образуется?

— Думаю, да, — ответила Лорел и с неохотой добавила: — Надеюсь на это.

— Я боюсь того, что может быть под этими облаками, — призналась Бетани, — но я и так боялась. Бостона. Моя мать внезапно решила, что мне неплохо бы провести пару недель с тетей Шаной, хотя занятия в школе начинаются через десять дней. Я думаю, идея состояла в том, чтобы я вышла из самолета, как бедная овечка, а уж потом тетя Шана быстренько взяла бы меня в оборот.

— В оборот?

— Туда не ходи, двести долларов по чеку не получай, а прямиком отправляйся в реабилитационный центр, чтобы тебя там как следует пролечили. — Бетани провела рукой по коротким черным волосам. — Я и садясь в самолет не могла отличить реальность от иллюзии, так что для меня, пожалуй, ничего не изменилось. — Она пристально посмотрела на Лорел. — Происходит все наяву, не так ли? Я уже щипала себя. Несколько раз. Ничего не изменилось.

— Наяву.

— А мне кажется, что все это нереально. Словно я попала в один из этих глупых фильмов-катастроф. «Аэропорт-1990», что-то в этом роде. Я все оглядываюсь в поисках старых актеров, Уилфорда Бримли, к примеру, и Оливии де Хэвилленд. Они вроде бы должны встретиться в этом аду и влюбиться друг в друга.

— Не думаю, что они на нашем самолете, — очень серьезно ответила Лорел.

Они встретились взглядом и едва не рассмеялись. Обычно общий смех сближает людей… но здесь, сейчас, этого не произошло. Во всяком случае, если и сблизило девушек, то не очень.

— А как насчет вас, Лорел? У вас нет ощущения, что все это фильм?

— Боюсь, что нет, — ответила Лорел… и неожиданно для себя все-таки рассмеялась, потому что в мозгу у нее словно сверкнула яркая надпись: «Ну ты и лгунья!»

Бетани прикрыла рот рукой и тоже захихикала.

— Господи, — сказала она минуту спустя. — Да это же полный отпад, разве нет?

— Согласна с тобой. — Лорел кивнула и, помолчав, добавила: — А тебе действительно нужен реабилитационный центр, Бетани?

— Не знаю. — Девушка вновь отвернулась к иллюминатору. Улыбка исчезла, взгляд погас. — Может, и нужен. Я думала, что это всего лишь развлечение, но теперь уверенности у меня нет. Боюсь, ситуация вышла из-под контроля. Но когда тебя туда гонят… Я чувствую себя, как свинья на бойне.

— Мне очень жаль, — ответила Лорел, но жалела она и себя.

Слепая девочка уже определила ее своей мамашей. Во второй приемной дочке она не нуждалась. Теперь, окончательно проснувшись, она не испытывала ничего, кроме страха, чуть ли не животного страха. Она не хотела, чтобы еще и Бетани вываливала на нее свои проблемы. Лорел против своей воли улыбнулась, вспомнив, как охарактеризовала девушка происходящее с ними. Действительно, полный отпад.

— И мне жаль, — кивнула Бетани, — но думаю, сейчас волноваться надо не об этом, не так ли?

— Полагаю, ты права.

— Пилот никогда не исчезал в этих фильмах об аэропортах, правда?

— Не припоминаю.

— Почти шесть часов. Еще два с половиной часа лету.

— Да.

— Если только мир все еще есть. Как хочется, чтобы он никуда не делся! — Бетани вновь наклонилась к Лорел. — Как я понимаю, «травки» у вас нет?

— Боюсь, что нет.

Бетани пожала плечами и вздохнула:

— Наверное, по-другому и быть не могло.

6

Брайан Энгл проверил курс, скорость, координаты самолета, взглянул на карту. Наконец посмотрел на часы. Две минуты девятого.

— Что ж, — не поворачиваясь, бросил он Нику, — думаю, пора. Пан или пропал.

Он наклонился вперед и щелкнул переключателем, зажигающим таблички «ПРИСТЕГНИТЕ РЕМНИ». Мелодично звякнул звонок. Затем Брайан включил систему громкой связи и взял микрофон.

— Приветствую вас, дамы и господа. Вновь говорит капитан Энгл. В настоящий момент мы находимся над Атлантическим океаном, примерно в тридцати милях от побережья Мэна, и скоро я начну спуск к Бангору. При обычных обстоятельствах я не стал бы так рано просить вас пристегнуть ремни, но обстоятельства далеки от обычных, а моя мама всегда говорила, что благоразумие — главная составляющая доблести. Исходя из этого я и хочу, чтобы ремни крепко удерживали вас в креслах. Атмосферные явления, кажется, пока нам не грозят, но, поскольку радиосвязи у меня нет, погода может преподнести нам любой сюрприз. Я продолжаю надеяться, что облака рассеются, я даже видел несколько просветов над Вермонтом, но, к сожалению, их вновь затянуло. По моему опыту могу вам сказать, что характер облаков не предполагает сильных ливней и гроз. Думаю, в Бангоре пасмурно, может, даже идет небольшой дождь. Начинаю снижение. Прошу сохранять спокойствие. На моем приборном щитке горят только зеленые лампочки, это означает, что все системы работают нормально.

Брайан не стал перепрограммировать автопилот на снижение: он взял управление на себя. Самолет описал широкий полукруг и пошел на сближение с облаками.

— Звучало успокаивающе, — кивнул Ник. — Вам пора подаваться в политики, дружище.

— Сомневаюсь, что пассажиры совсем уж успокоились, — возразил Брайан. — Мне вот до спокойствия ой как далеко.

Собственно, никогда еще, сидя за штурвалом самолета, он не испытывал такого страха. Утечка воздуха на рейсе 7 из Токио казалась сущим пустяком в сравнении с нынешней ситуацией. Сердце его билось редко и гулко, словно погребальный барабан. Брайан шумно глотнул, почувствовал, как в ушах щелкнуло. «767» миновал отметку тридцать тысяч футов. Белые облака заметно приблизились. Они простирались от горизонта до горизонта.

— Я перепуган до смерти, дружище. — У Ника Хопуэлла сел голос. — Я видел, как люди умирали на Фолклендах, сам получил пулю в ногу, теперь у меня тефлоновый коленный сустав. Я чудом остался жив в Бейруте после взрыва грузовика, начиненного взрывчаткой, в восемьдесят втором году, но никогда еще не испытывал такого страха, как сейчас. Мне так и хочется схватить вас и заставить вернуть эту птичку на прежнюю высоту. А то и подняться еще выше.

— Проку от этого не будет. — Брайан слышал, как дрожит его голос, чувствовал, как усилилось сердцебиение. — Вспомните мои слова: навечно нам здесь не остаться.

— Это я знаю. Но меня страшит то, что под облаками. Или в облаках.

— Сейчас мы все и выясним.

— Выбора у нас нет, дружище?

— Никакого.

«767» отделяли от земли уже двадцать пять тысяч футов. Снижение продолжалось.

7

Все пассажиры собрались в главном салоне. Даже лысый мужчина, упрямо цеплявшийся за свое место в салоне бизнес-класса, присоединился к остальным. Никто не спал, за исключением бородача в самом хвосте самолета, оттуда доносилось его похрапывание. Алберт Косснер даже позавидовал бородачу. Проснется, понимаешь, на земле, когда все страхи останутся позади, и спросит: «А где это мы, черт побери?»

И еще один звук долетал до них: ри-и-ип… ри-и-ип… ри-и-ип. Крейг Туми продолжал рвать журнал, распространяемый среди пассажиров. Его туфли уже скрылись под горкой бумажных полосок.

— Может, прекратишь? — нервно спросил Дон Гаффни. — Твое занятие сводит с ума, приятель.

Крейг посмотрел на Дона Гаффни пустыми глазами. Снова опустил голову. И принялся дорывать очередную страницу, на которой «Американская гордость» изобразила схему своих полетов.

Ри-и-ип.

Гаффни хотел что-то сказать, открыл было рот, но потом снова закрыл.

Лорел правой рукой обняла Дайну за плечи. А ее левую девочка держала в своих руках.

Алберт сидел с Робертом Дженкинсом, впереди — Гаффни. А перед ним устроилась девушка с короткими черными волосами. Она смотрела в иллюминатор. Впереди нее сел Лысый из салона бизнес-класса.

— По крайней мере внизу мы сможем найти что-нибудь съестное, — изрек он.

Никто не ответил. Главный салон застыл в нарастающем напряжении. Алберт Косснер чувствовал, как каждый волосок на его теле вытянулся в струнку. Поискал защиты у Туза Косснера, герцога пустыни, барона «бантлайна», но не смог его найти. Туз ретировался в другие края.

Облака надвинулись. Более они не казались ровной белой поверхностью. На них появились округлые горы и заполненные тенями долины. Взглянув на них, Лорел подумала, а ждет ли ее Даррен Кросби, нетерпеливо поглядывая на галерею, по которой прибывают в здание аэропорта Логан пассажиры «Американской гордости». Она нисколько не удивилась, осознав, что ей в принципе уже все равно, ждет он ее или нет. Взгляд Лорел вновь упал на облака, и она напрочь забыла о Даррене Кросби, который предпочитал шотландское (но знал меру) и называл себя настоящим джентльменом.

Лорел представила себе руку, огромную зеленую руку, внезапно вытягивающуюся из белых облаков и хватающую «767» за хвост, как рассердившийся ребенок хватает игрушку. Она представила себе, как пальцы сжимаются и самолет охватывают оранжевые языки пламени. От страха она даже закрыла глаза.

«Не надо спускаться! — рвался из груди крик. — Пожалуйста, не надо спускаться!»

Но какой у них был выбор? Какой?

— Мне очень страшно. — У Бетани Симмс стучали зубы; она перебралась в центральный ряд, пристегнула ремень безопасности, обхватила себя руками. — Я сейчас отключусь.

Крейг Туми взглянул на нее и принялся отрывать следующую полоску. Мгновение спустя Алберт расстегнул ремень безопасности и направился к Бетани, сел рядом с ней, пристегнулся. Как только он это сделал, девушка схватила его руку. Своей, холодной как мрамор.

— Все будет хорошо, — сказал Алберт.

Он постарался изгнать дрожь из голоса, чтобы говорить тоном, приличествующим самому быстрому стрелку-еврею к западу от Миссисипи. Да только голос его принадлежал Алберту Косснеру, семнадцатилетнему студенту-скрипачу, который в любой момент мог от страха надуть в штаны.

— Я надеюсь… — начала Бетани, и тут самолет затрясло.

Девушка вскрикнула.

— Что случилось? — озабоченно спросила Дайна, повернув голову к Лорел. — С самолетом что-то не так? Мы разобьемся?

— Это обычные атмосферные возмущения, — послышался из динамиков голос Брайана. — Пожалуйста, не волнуйтесь. При входе в слой облаков невозможно избежать воздушных ям. Большинство из вас летят не в первый раз и хорошо это знают. Все нормально.

Ри-и-ип.

Дон Гаффни посмотрел на мужчину в водолазке. Гаффни очень хотелось вырвать журнал у него из рук и отхлестать им Водолазку по физиономии.

Облака были совсем рядом. Роберт Дженкинс видел черную тень «767», скользящую по неровной белизне. Скоро самолет поцелует собственную тень и исчезнет. Никогда раньше у автора детективов не было дурного предчувствия, а вот тут появилось, и очень острое. «Выйдя из облаков, мы увидим то, что еще не открывалось человеческому глазу, — думал он. — Поверить в это будет невозможно… однако придется поверить. Деваться нам некуда».

— Все будет хорошо? — испуганно спросила Дайна, и ее ручонки стиснули руку Лорел: маленькие, а сжимали сильно, до боли. — Правда, все будет хорошо?

Лорел посмотрела в иллюминатор. «767» уже срезал вершины облаков, мимо иллюминатора пролетали белые хлопья. Самолет вновь затрясло, и с губ Лорел едва не сорвался стон. Впервые в жизни ужас вызвал у нее физическую боль.

— Надеюсь, что да, милая, — ответила она. — Очень надеюсь, но не знаю.

8

— Что на радаре, Брайан? — спросил Ник. — Видите что-нибудь необычное? Вообще что-нибудь видите?

— Нет. Радар показывает, что под нами земля, но ничего больше. Мы…

— Подождите, — вырвалось у Ника. — Давайте подниматься. Еще раз все обдумаем. Подождем, пока рассеются облака.

— Нет времени и нет топлива. — Брайан не отрывался от приборов; самолет затрясло, Брайан внес необходимые корректировки. — Так что будем спускаться.

И толкнул вперед ручку управления. Стрелка высотомера побежала быстрее. «767» нырнул в облака. Какое-то мгновение из них торчал хвост самолета, напоминая плавник акулы, скоро исчез и он. Небо опустело… словно самолета и не было.

ГЛАВА 4 В облаках. Добро пожаловать в Бангор. Аплодисменты. Желоб и транспортер. Незвонящие телефоны. Крейг Туми в автономном плавании. Предупреждение маленькой слепой девочки

1

Солнечные лучи, бьющие в иллюминаторы, сменил серый туман, в главном салоне воцарился полумрак, самолет трясло все сильнее. После одного особенно сильного толчка Алберт почувствовал тяжесть на правом плече и увидел лежащую на нем голову Бетани, тяжелую, как вызревшая октябрьская тыква. Девушка лишилась чувств.

Самолет бросило вниз, и тут же в салоне первого класса что-то упало. На этот раз вскрикнула Дайна, а у Гаффни вырвалось:

— Что это? Ради Бога, что это?

— Тележка для напитков, — сухо ответил Боб Дженкинс и возвысил голос, чтобы его услышали все. — Тележка для напитков, которая оставалась в служебной зоне, помните? Думаю, она покатилась и…

Самолет бросило вниз, в сторону, и тележка с грохотом упала на пол. Зазвенело разбитое стекло. Дайна снова вскрикнула.

— Все нормально, — попыталась успокоить ее Лорел. — Дайна, не сжимай мне так руку. Ничего страшного…

— Пожалуйста, я не хочу умирать! Я не хочу умирать!

— Обычные атмосферные возмущения, друзья. — Голос Брайана, доносящийся из динамиков, звучал спокойно и уверенно… но Бобу Дженкинсу показалось, что и капитан едва сдерживает страх. — Так что…

Еще толчок. Остальные стаканы и бутылки посыпались из лежащей на боку тележки.

— …не волнуйтесь.

Ри-и-ип.

Дон Гаффни повернулся к Водолазке:

— Прекрати, козел, а не то я заткну то, что осталось от журнала, тебе в пасть.

Крейг посмотрел на него пустыми глазами:

— Попробуй, старый хрен.

Самолет бросало вверх, вниз, в стороны. Алберт перегнулся через Бетани, чтобы взглянуть в иллюминатор. При этом юноша случайно коснулся ее мягкой груди, но впервые за последние пять лет это ощущение не заставило его забыть обо всем на свете. Он сверлил взглядом иллюминатор, надеясь увидеть разрыв в облаках, словно желая усилием воли создать такой разрыв. Но все застилала серая пелена.

2

— На какой высоте пробьем облака, дружище? — спросил Ник.

Как только самолет вошел в облака, он заметно успокоился.

— Точно не знаю, — ответил Брайан. — Но ниже, чем я надеялся.

— А что случится, если облака очень низкие?

— Если приборы не врут, вдоволь напьемся океанской воды. Если мы опустимся до пятисот футов и не увидим земли, я уйду вверх и полечу в Портленд.

— Может, сразу следовало лететь туда?

Брайан покачал головой:

— Погода там всегда хуже.

— А как насчет Преск-Айл? Разве не там расположена база стратегической авиации?

Брайан подумал, что этот парень знает куда больше, чем ему положено.

— Туда нам не долететь. Рухнем в лесах.

— Значит, не долететь и до Бостона.

— Именно так.

— Складывается впечатление, что решение принято неудачное, дружище.

«767» вновь попал в полосу атмосферных возмущений и задрожал, как собака на сильном морозе. Из главного салона донеслись приглушенные крики. Брайан не стал говорить, что «Боингу-767» нипочем и куда более сильная болтанка. Его больше занимала другая проблема: на какой высоте они вынырнут из облаков.

— Земли еще не видно.

По показаниям высотомера, до земли оставалось 2200 футов.

— Как бы нам не врезаться.

— Мы… — От радости у Брайана перехватило дыхание. — Пробились!

Перед носом «767» облака стремительно редели. Уже была видна свинцовая поверхность Атлантического океана.

Брайан заговорил в микрофон:

— Дамы и господа, облака остались выше. Я ожидал, что нам придется столкнуться с атмосферными возмущениями. Через несколько минут снизу донесется глухой щелчок. Я выпущу и закреплю шасси. Мы идем на посадку в аэропорт Бангора.

Он выключил микрофон и взглянул на мужчину, который сидел в кресле штурмана.

— Пожелайте мне удачи. Ник.

— Желаю, дружище, желаю!

3

Лорел выглянула в иллюминатор, и сердце у нее екнуло. Облака практически рассеялись. Она видела океан: волны, буруны, скалу, торчащую, словно зуб великана. Ее взгляд поймал какую-то оранжевую точку, наверное, буй.

Они пролетели над заросшим деревьями островком. Вытянув шею, Лорел смогла увидеть лежащий вдали берег. Потом облака на сорок пять секунд закрыли иллюминатор. Когда они вновь рассеялись, Лорел увидела, что самолет уже летит над сушей. Они прошли над полем, лесом, водохранилищем.

«Но где дома? — спросила себя Лорел. — Где дороги и автомобили? Где города и линии высокого напряжения?»

И тут с ее губ сорвался крик.

— Что такое? — испугалась Дайна. — Что случилось, Лорел?

— Ничего! — радостно выдохнула она, увидев внизу узкую дорогу, ведущую к маленькому прибрежному городку. Игрушечные дома выстроились вдоль Главной улицы, на которой стояли игрушечные автомобили. Лорел увидела и церковный шпиль, и торговый центр, и бейсбольное поле. — Все нормально! Все на месте! Все по-прежнему на месте!

Из-за ее спины послышался голос Роберта Дженкинса. Ровный, спокойный, но очень уж печальный:

— Мадам, боюсь, вы ошибаетесь.

4

Длинный белоснежный авиалайнер скользил над землей в тридцати пяти милях восточнее Международного аэропорта Бангора. На хвосте красовалось число «767». Фюзеляж украшала надпись «АМЕРИКАНСКАЯ ГОРДОСТЬ» с чуть заваленными назад буквами, изображающими скорость. Носовую часть с обеих сторон облапил фирменный знак компании: большой красный орел с синими звездами на крыльях. Как и самолет, орел вроде бы готовился к посадке.

Тени на землю самолет не отбрасывал: дождя не было, но утро выдалось серым и мрачным. Открылись люки, выдвинулись шасси.

Самолет авиакомпании «Американская гордость», следующий рейсом 29, направлялся к Бангору, заворачивая влево. Капитан Энгл теперь мог корректировать курс визуально, что он, собственно, и делал.

— Я его вижу! — воскликнул Ник. — Я вижу аэропорт! Господи, какое прекрасное зрелище!

— Если видите, значит, поднялись с кресла, — говорил Брайан, не оборачиваясь. Оборачиваться времени не было. — Сядьте, пристегнитесь и помолчите.

Но длинная посадочная полоса радовала и его глаз.

Брайан нацелил на нее нос самолета и снизился с тысячи футов до восьмисот. Под крыльями «767» тянулся бесконечный лес. Наконец лес уступил место россыпи домов. Мозг Брайана автоматически фиксировал мотели, бензозаправки, закусочные быстрого обслуживания. Они миновали Пенобскот-ривер и вошли в зону аэропорта.

— Центр управления, говорит рейс 29. У меня чрезвычайная ситуация. Повторяю, у меня чрезвычайная ситуация. Прошу очистить взлетно-посадочную полосу. Иду на посадку.

Брайан посмотрел на датчик скорости, с удовлетворением отметил, что стрелка миновала цифру 140 — разрешенную скорость касания земли. Последние деревья остались позади, теперь они летели над полем для гольфа. Уголком глаза Брайан поймал зеленую вывеску «Холидей инн», посадочные огни, маркирующие торец взлетно-посадочной полосы. На бетоне белели две тройки. А вот огни не светились ни зеленым, ни красным: просто не горели, и все.

Но Брайан не стал над этим задумываться. Как и над тем, что навстречу мог подниматься «лирджет» или маленькая «дойка» с поршневыми двигателями. Он полностью сосредоточился на главном — посадке «767».

Отрезок гравия, сквозь который пробивались сорняки, и вот уже в тридцати футах под шасси потянулся бетонный язык посадочной полосы. Они пролетели над белыми поперечными полосами, потом над черными отметинами колес — возможно, в этом месте касались бетона реактивные самолеты Национальной гвардии.

Брайан прижимал «767» к бетонной полосе. Второй ряд поперечных полос промелькнул под ними и практически сразу же, с легким толчком, главное шасси коснулось земли. Теперь самолет с чуть задранным носом катился по посадочной полосе 33 со скоростью сто двадцать миль в час. Брайан повернул до предела закрылки и реверсировал двигатели. Еще толчок, слабее первого, и носовое шасси коснулось бетона.

Скорость самолета замедлялась: со ста двадцати миль до ста, восьмидесяти, сорока, наконец, до скорости бегущего человека.

Брайан сделал свое дело. Они сели.

— Обычная посадка, — прокомментировал Брайан. — Ничего особенного.

Он шумно выдохнул и остановил самолет в четырехстах ярдах от ближайшей стоянки. Брайана внезапно пробрала дрожь. Он поднял руку, вытер со лба пот. Посмотрел на мокрую ладонь, нервно рассмеялся.

Рука Ника легла ему на плечо.

— С тобой все в порядке, Брайан?

— Да. — И капитан взял микрофон. — Дамы и господа, добро пожаловать в Бангор.

Из главного салона до него донеслись радостные крики и аплодисменты. Капитан вновь рассмеялся.

А вот Ник Хопуэлл не смеялся. Он сосредоточенно вглядывался в окно кабины. Ничего не двигалось на рулежных дорожках. Ничего не двигалось на маркированных самолетных стоянках. Ни грузовички, ни автомобили службы безопасности не шныряли по бетонному летному полю. Он видел несколько автобусов, видел армейский транспортный самолет, отбуксированный на одну из дальних стоянок, видел «Боинг-727» авиакомпании «Дельта», стоящий у передвижного посадочного рукава. Все они застыли, словно памятники.

— Спасибо, что пригласили нас в Бангор, друг мой, — нарушил Ник затянувшуюся паузу. — Складывается впечатление, что, кроме вас, приглашать нас сюда некому. Аэропорт пуст.

5

Несмотря на радиомолчание, Брайану очень не хотелось соглашаться с этим заключением. Но когда он вывел самолет между двух рулежных дорожек к зданию аэровокзала, то не мог не признать правоту Ника. Речь шла не только об отсутствии людей, не только о том, что к ним не подкатил автомобиль службы охраны для выяснения, откуда взялся этот «767», которого никто не ждал. Международный аэропорт Бангора словно начисто лишили жизни, а последний человек если и побывал здесь, то, наверное, тысячу лет тому назад.

Под самолетом авиакомпании «Дельта» стоял джип с прицепленными к нему несколькими багажными тележками. На них лежали чемоданы, к которым то и дело возвращался взгляд Брайана, когда он подгонял «767» к зданию аэровокзала. Чемоданы казались совсем древними, словно их обнаружили при раскопках какого-то знаменитого старинного города. «Интересно, — подумал Брайан, — неужели человек, открывший могилу Тутанхамона, испытывал те же чувства, что и я?»

Он заглушил двигатели, посидел, прислушиваясь. Из хвостовой части доносился шум работающей вспомогательной силовой установки, одной из четырех. Брайан потянулся к выключателю с надписью «БОРТОВАЯ ЭНЕРГЕТИЧЕСКАЯ СИСТЕМА», даже коснулся его, но потом убрал руку. Не хотелось ему обесточивать самолет. Причин для этого вроде бы и не было, но интуиция, внутренний голос требовали, чтобы капитан оставил выключатель в покое.

Кроме того, решил Брайан, вряд ли кто будет зудеть из-за напрасно растрачиваемого топлива… все равно его осталось совсем ничего.

Он расстегнул ремень безопасности, встал.

— Что теперь, Брайан? — поднялся и Ник.

Брайан впервые заметил, что англичанин выше его на добрых четыре дюйма. «До сих пор парадом командовал я, — подумал он. — С того самого момента, как все это случилось… точнее, с того момента, как мы узнали о случившемся, командовал парадом я. Но скоро все должно перемениться».

И понял, что особых возражений у него нет. Полет в облаках исчерпал его запасы мужества, похвалы Брайан не ожидал: он делал свое дело, а платили ему в том числе и за мужество. Он вспомнил слова одного пилота: «Нам платят по сто тысяч долларов в год, Брайан, а то и больше, лишь по одной причине. Они знают, что на всю карьеру пилота приходится тридцать или сорок секунд, когда он действительно может что-то изменить. Нам платят за то, что мы не застынем столбом, когда придет черед этих секунд».

Конечно, мозг может говорить тебе, что ты должен спускаться, есть облака или нет облаков, что выбора у тебя просто нет. Но как нелегко зажать в кулак нервы, кричащие от ужаса перед неведомым. Даже Ник в какой-то момент потребовал, чтобы они прекратили приземление. Чтобы посадить самолет, ему требовался Брайан. И ему, и остальным. Но вот они сели, и под облаками их не ждали чудовища.

Только необъяснимая тишина и брошенные багажные тележки под брюхом «Боинга-727», принадлежащего авиакомпании «Дельта».

«Так что, если желаешь стать капитаном, друг мой, вот тебе мое благословение, — мысленно обратился к Нику Брайан. — Если хочешь, я даже отдам тебе фуражку. Но только за пределами самолета. А пока пассажиры не на земле, отвечаю за них я».

Но Ник задал ему вопрос и заслуживал ответа.

— Теперь выйдем из самолета и разберемся, что к чему. — И Брайан протиснулся мимо англичанина.

Ник придержал его за плечо.

— Ты думаешь…

Внезапно Брайан разозлился и сбросил его руку.

— Я думаю, мы покинем самолет. Никто не подгонит трап и не подтянет переходной рукав, так что придется воспользоваться спасательным желобом. А потом думать будешь ты. Дружище.

Он направился в салон первого класса… и едва не рухнул на пол, споткнувшись о тележку, упавшую поперек прохода. Пол устилали осколки стекла, от разлитого алкоголя защипало глаза. Ник догнал его у салона бизнес-класса.

— Брайан, если я чем-то обидел тебя, извини. Ты сотворил чудо.

— Ты меня не обидел. Просто за последние десять часов я пережил чуть ли не разгерметизацию над Тихим океаном, узнал о смерти моей бывшей жены, а потом еще и обнаружил, что население Соединенных Штатов перебралось то ли на другой континент, то ли на другую планету. Вот я и сорвался.

Он вошел в главный салон. Брайана встретила тишина: горстка пассажиров смотрела на него во все глаза.

Первым зааплодировал Алберт Косснер.

Мгновение спустя к нему присоединился Боб Дженкинс… Дон Гаффни… Лорел Стивенсон. Лысый мужчина огляделся и тоже принялся аплодировать.

— Что такое? — спросила Дайна. — Что случилось?

— Пришел капитан. — По лицу Лорел покатились слезы. — Капитан, который благополучно посадил самолет.

Зааплодировала и Дайна.

Брайан смотрел на них, не зная, что и сказать.

Ник, стоявший позади, тоже присоединился к аплодирующим. Они расстегнули ремни, поднялись и аплодировали ему стоя. Только трое остались на своих местах: Бетани, еще не очнувшаяся: бородач, по-прежнему храпящий в заднем ряду; и Крейг Туми, который бросил на них пустой взгляд и принялся за очередную страницу.

6

Брайан почувствовал, что краснеет: к таким почестям он не привык. Поднял руки, но какое-то время все продолжали хлопать в ладоши.

— Дамы и господа, пожалуйста… пожалуйста… Уверяю вас, это была самая ординарная посадка…

— Пустяки, мэм… о чем и говорить. — Боб Дженкинс очень удачно скопировал техасский акцент Пэри Купера.

Алберт рассмеялся. Тут и Бетани открыла глаза: огляделась, не понимая, где она и что происходит.

— Мы сели живыми, не так ли? — спросила девушка. — Боже мой! Как здорово! Я думала, мы расшибемся в лепешку!

— Пожалуйста. — Брайан поднял руки повыше, чувствуя себя Ричардом Никсоном, соглашающимся с решением партии выдвинуть его кандидатом на пост президента на второй срок.

Капитану пришлось подавить распиравший его смех: пассажиры бы не поняли. Им не хватало героя, вот выбор и пал на него. Брайан мог с ними согласиться… и воспользоваться этим. Все-таки еще предстояло высадить их из самолета.

— Пожалуйста, уделите мне минуту внимания!

Аплодисменты стихли, все в ожидании смотрели на него, все, за исключением Крейга, который неожиданно отбросил журнал. Расстегнул ремень безопасности, встал, вышел в проход, расшвыривая полоски бумаги, и начал сосредоточенно рыться в багажной ячейке над сиденьем.

— Вы выглядывали в иллюминаторы, поэтому знаете то, что известно мне. Большинство пассажиров и вся команда этого самолета исчезли, пока мы спали. Это, конечно, безумие, но теперь мы столкнулись с еще более безумной ситуацией. Такое ощущение, что исчезли многие люди… но логика подсказывает: где-то люди все-таки должны остаться. Раз мы пережили то, что произошло с нами, значит, есть и другие выжившие.

Боб Дженкинс, автор детективных романов, что-то прошептал себе под нос. Алберт услышал его, но слов не разобрал. Он повернулся к Дженкинсу как раз в тот момент, когда писатель вновь пробормотал те же два слова. Вот тут Алберт их уловил: ложная логика.

— Я думаю, что в сложившихся обстоятельствах решать задачи надо по мере их поступления. Задача первая — покинуть самолет.

— Я купил билет до Бостона, — неожиданно заявил Крейг Туми ровным, спокойным голосом. — И я хочу лететь в Бостон.

Ник выступил из-за плеча капитана. Крейг взглянул на англичанина, его глаза сузились. Вновь он выглядел, как домашний кот со скверным характером. Ник поднял руку с двумя согнутыми и чуть разведенными пальцами. Теми самыми, что выкручивали нос Водолазки. И Крейг Туми, которому уже доводилось ждать, пока под пьяные вопли мамаши, поздравлявшей с днем рождения, догорит спичка, зажатая пальцами его ноги, сразу понял, что хотел сказать англичанин. Крейг вообще схватывал все на лету. И он мог подождать.

— Нам придется воспользоваться спасательным желобом, — продолжил Брайан, — поэтому я хочу напомнить вам, как это делается. Слушаете внимательно, а потом строитесь в колонну по одному и следуете за мной в носовую часть самолета.

7

Четыре минуты спустя люк у кабины пилотов «Боинга-767» авиакомпании «Американская гордость», следовавшего рейсом 29, откинулся. Потянуло холодным воздухом. Все разговоры стихли. Тут же что-то зашипело, и у порога расцвел необычный оранжевый цветок. Начал удлиняться и, падая вниз, принял форму желоба. Нижняя его часть легла на бетон огромным оранжевым матрацем.

Брайан и Ник стояли во главе маленькой колонны.

— С воздухом что-то не так, — заметил Ник.

— В каком смысле? — спросил Брайан и понизил голос: — Думаешь, отравлен?

— Нет… это вряд ли. Но у него нет ни вкуса, ни запаха.

— Ты чокнулся. — Голосу Брайана недоставало уверенности.

— Отнюдь. Это аэропорт, дружище, а не весенний луг. Но ты улавливаешь запах масла, керосина? Я — нет.

Брайан принюхался. Действительно, никаких запахов. Если воздух отравлен (он, конечно, в это не верил, но если), значит, в нем распылили какой-то медленно действующий токсин. Во всяком случае, легкие этот воздух перерабатывали. Но Ник прав. Запаха не было. Как и той составляющей, которую англичанин назвал вкусом. Воздух за пределами самолета был без запаха и не имел никакого вкуса.

— Что-то не так? — озабоченно спросила Бетани Симмс. — Я не уверена, хочу ли я это знать, но…

— Все нормально, — ответил Брайан, он сосчитал головы — десять, вновь повернулся к Нику: — Этот парень в хвосте все еще спит. Стоит его будить?

Ник на мгновение задумался, потом покачал головой:

— Пусть спит. У нас и так хватает забот. Кому охота лечить его от тяжелого похмелья?

Брайан улыбнулся. Ник озвучил его мысли.

— Действительно, никому. Ладно. Ты идешь первым. Ник. Придержи желоб снизу. Я помогу остальным.

— Может, тебе спуститься первым? На случай, если мой горластый приятель вновь начнет возражать против незапланированной остановки?

Брайан покосился на мужчину в водолазке. Тот стоял последним, с брифкейсом в руке, уставившись в потолок, напоминая манекена в магазинной витрине.

— Едва ли у меня будут с ним проблемы, потому что плевать я хотел на его выходки. Захочет он остаться или пойдет с нами, мне без разницы.

Ник улыбнулся.

— Ты прав. Начинаем великий исход. Ботинки снимаем?

Брайан кивнул.

Через несколько секунд Ник уже держал в руке пару черных туфель.

— Отлично, счастливого пути. — Брайан повернулся к Бетани: — Смотрите внимательно, мисс… вы следующая.

— Господи… как же мне этого не хочется.

Тем не менее Бетани придвинулась к Брайану вплотную и с опаской наблюдала, как Ник Хопуэлл управляется с желобом. Он прыгнул на желоб, сразу высоко вскинув ноги. Опустился на задницу и заскользил вниз. Получилось у него ловко, низ желоба даже не дернулся. Ткнулся в бетон пятками, тут же вскочил на ноги и картинно поклонился.

— Видите, как все просто! — прокричал он. — Следующий!

— Ваша очередь, мисс. — Брайан смотрел на девушку. — Бетани, не так ли?

— Да, — нервно откликнулась она. — Боюсь, я не смогу. Я три семестра прогуливала физкультуру, так что в конце концов мне разрешили сдавать вместо нее домоводство.

— Все у вас получится, — заверил ее Брайан.

Он по опыту знал, что людей гораздо проще уговорить воспользоваться спасательным желобом, когда они чего-то боятся. К примеру, видят дыру в фюзеляже или горящий двигатель.

— Обувь сняли?

Розовые кроссовки Бетани сняла, но все равно пятилась от оранжевого желоба.

— Может, если бы я чего-нибудь выпила для храбрости…

— Мистер Хопуэлл придерживает желоб внизу, так что беспокоиться не о чем, — настаивал Брайан, почувствовавший, что придется силком усаживать Бетани на желоб.

Ему не хотелось этого делать, но если она будет и дальше упираться… Нельзя разрешать пассажирам отходить от желоба и дожидаться, пока к ним вернется храбрость. Так каждый будет уступать свою очередь стоящему следом.

— Давай, Бетани, — неожиданно поддержал его Алберт. — Я до смерти боюсь спускаться, но, если спустишься ты, мне не останется ничего другого, как последовать за тобой.

Бетани удивленно воззрилась на него.

— Почему?

Алберт густо покраснел и еще крепче прижал к груди свою скрипку.

— Потому что ты — девушка, — честно ответил он. — Можешь считать меня мужским шовинистом, но причина именно в этом.

Бетани какое-то мгновение смотрела на него, потом рассмеялась и повернулась к желобу. Брайан решил подтолкнуть ее, если она вновь даст задний ход, но она воскликнула:

— Господи, как мне не хватает «травки»! — И прыгнула.

Бетани видела, как это проделал Ник, и хотела повторить его маневр, но в последний момент храбрость покинула девушку, и она попыталась подобрать ноги под себя. В результате опустилась не на середину желоба, а на его боковую поверхность. Брайан уже подумал, что сейчас она вывалится из желоба, но Бетани заметила опасность и сумела откатиться. Вниз она сползла на правом боку, с одной рукой, заброшенной за голову. Блузка задралась до самой шеи. Ник поймал ее и поставил на ноги.

— Однако, — выдохнула она. — Совсем как в детстве.

— Все в порядке? — спросил Ник.

— Да. Думаю, я немножко подпустила в трусики, а так все в порядке.

Ник улыбнулся девушке и снова повернулся к желобу.

Алберт с виноватой улыбкой протянул Брайану футляр со скрипкой.

— Вас не затруднит подержать ее? Я боюсь, что она разобьется, если я вывалюсь из желоба. Родители меня убьют. Это Гретч.[8]

Брайан взял скрипку. Лицо его оставалось серьезным, но в душе он улыбался.

— Можно взглянуть? Тысячу лет назад я играл на такой.

— Пожалуйста, — кивнул Алберт.

Интерес Брайана к скрипке успокоил юношу, на что капитан и надеялся. Он открыл три защелки, откинул крышку. Действительно, Гретч, хотя и не из первых. Брайан знал, что такой инструмент стоил никак не меньше легкового автомобиля.

— Прелесть. — Он взял четыре ноты, в воздухе поплыл мелодичный звук; Брайан вернул скрипку на место, закрепил крышку защелками. — Сохраню в целости. Обещаю.

— Благодарю. — Алберт шагнул к проему, глубоко вдохнул, выдохнул.

— Джеронимо! — вырвалось у него, и, спрятав кисти под мышки, он прыгнул на желоб: не зря родители учили его, что при любых обстоятельствах Алберт прежде всего должен беречь руки; плюхнулся на задницу и заскользил вниз.

— Отлично! — прокомментировал его успехи Ник.

— Ерунда, — ответил Туз Косснер, поднялся и едва не упал, запутавшись в собственных ногах.

— Алберт! — крикнул ему Брайан. — Лови!

Он положил футляр на середину желоба, и Алберт без труда поймал инструмент в пяти футах от свободного торца спуска.

Дженкинс перед прыжком закрыл глаза и покатил вниз на одной ягодице. Ник зашел с левой стороны желоба и поймал писателя, который по инерции чуть не выскочил на бетон.

— Благодарю вас, молодой человек.

— Пустяки, приятель.

Гаффни последовал за писателем, потом лысый мужчина. Наконец в проеме появились Лорел и Дайна Беллман.

— Я боюсь, — прошептала Дайна.

— Все будет хорошо, дорогая, — успокоил ее Брайан. — Тебе даже не придется прыгать. — Он положил руки Дайне на плечи и повернул ее так, чтобы она встала лицом к нему и спиной к желобу. — Дай мне твои руки, и я положу тебя на желоб.

Но Дайна убрала руки за спину:

— Не вы. Я хочу, чтобы это сделала Лорел.

Брайан повернулся к черноволосой женщине:

— Сможете?

— Да. Если вы скажете, что надо делать.

— Дайна уже все знает. Опустите ее на желоб за руки. Когда она уляжется на попку ногами вперед, отпускайте. Она спокойно доедет до самого низа.

Руки Дайны были холодны как лед.

— Я боюсь, — вновь прошептала она.

— Дорогая, это все равно что горка на детской площадке, — попытался подбодрить ее Брайан. — Мужчина с английским акцентом ждет внизу, чтобы поймать тебя. Он уже наготове.

Дайна повернулась к нему, словно капитан сморозил какую-то глупость.

— Я не о спуске. Я боюсь этого места. Оно как-то странно пахнет.

Лорел, нос которой забивал только запах собственного пота, беспомощно посмотрела на Брайана.

— Дорогая! — Брайан опустился на колено рядом с девочкой. — Мы должны покинуть самолет. Ты это знаешь, не так ли?

Темные очки смотрели прямо на него.

— Почему? Почему мы должны покидать самолет? Тут же никого нет.

Брайан и Лорел переглянулись.

— Ну, мы этого не узнаем, пока не проверим, не так ли?

— Я уже знаю. Тут нет ни запахов, ни звуков. Но… но…

— Что — но, Дайна? — спросила Лорел.

Дайна замялась. Девочка хотела, чтобы взрослые поняли: ее тревожит не спуск по желобу. Она уже каталась на горках, и она доверяла Лорел. Лорел не отпустит ее руки, если Дайне будет грозить какая-либо опасность. Что-то было не так с окружающим миром, именно его она и боялась. И речь шла не о тишине или пустоте. Этим дело не ограничивалось.

Не стоило входить в этот мир, ох не стоило.

Но взрослые не верили детям, особенно слепым детям, тем более слепым девочкам. Она хотела сказать им, что оставаться здесь нельзя, что они должны немедленно вернуться в самолет и улететь.

«Но что они ответят? Да, конечно, как скажешь, Дайна, ведь все возвращаются? Как бы не так. Они увидят, — думала маленькая слепая девочка. — Они увидят, что тут никого нет, и вернутся в самолет, чтобы улететь в другое место. Туда, где нет предчувствия беды. Время еще есть».

Так по крайней мере ей казалось.

— Не важно. — В голосе Дайны слышалось смирение. — Положите меня в желоб.

Лорел осторожно опустила ее на оранжевую резину. Мгновение спустя Дайна посмотрела на нее (а Лорел подумала, что посмотреть девочка никак не может, просто повернулась к ней лицом).

— Все в порядке, Дайна? — спросила Лорел.

— Нет. Ничего не в порядке. — И прежде чем Лорел отпустила девочку, она сама разжала пальчики и заскользила вниз, где ее поймал Ник.

Лорел последовала за Дайной, прыгнув в желоб. Ей даже удалось оправить юбку, когда до конца оставалось совсем немного. В самолете остались Брайан, храпящий пьяница да крикливый специалист по разрыванию журналов, мистер Водолазка.

Брайан еще сказал, что проблем с Водолазкой у него не будет, потому что ему без разницы, спустится тот вниз или останется в самолете. Теперь он понял, что заблуждался. Этот мужчина держал камень за пазухой. Брайан подозревал, что даже маленькая девочка это знала, несмотря на слепоту. Вдруг он взбесится, если его оставить в самолете? Вдруг, взбесившись, решит разнести кабину пилотов?

Ну и что? — спросил Брайана внутренний голос. Все равно ты никуда не полетишь. Баки почти пусты.

Однако мысль эта капитану не понравилась, и не только потому, что «767» стоил миллионы долларов. Скорее, ему передались ощущения Дайны, когда та стояла перед желобом. Что-то тут не так, а дальше могло стать еще хуже, хотя хуже, кажется, не бывает. Самолет, однако, был в полном порядке. Даже с пустыми баками самолет оставался частичкой того мира, который он знал и понимал.

— Ваша очередь, приятель, — обратился Брайан к мужчине в водолазке.

— Вы знаете, что я подам иск, не так ли? — вкрадчиво спросил Крейг Туми. — Вы знаете, что я намерен обратиться в суд и потребовать компенсацию в тридцать миллионов долларов? А ответственность ваша авиакомпания разделит с вами.

— Это ваше право, мистер…

— Туми. Крейг Туми.

— Мистер Туми. — Брайан запнулся. — Мистер Туми, вы понимаете, что с нами случилось?

Крейг выглянул в открытый люк, посмотрел на пустое летное поле, чуть затемненные окна второго этажа здания аэровокзала, где обычно друзья и родственники встречали прибывающих пассажиров, а отбывающие ожидали своего рейса.

Разумеется, он знал: лангольеры. Лангольеры пришли за глупыми и ленивыми, как и обещал его отец.

Но заговорил Крейг тем же вкрадчивым голосом о другом:

— В отделении государственных облигаций банковской корпорации «Солнце пустыни» меня называли Ломовой Лошадью. Вам это известно? — Он помолчал, вероятно, ожидая ответа Брайана, но поскольку Брайан не произнес ни слова, Крейг продолжил: — Разумеется, нет. Не знаете вы и о том, сколь важна эта конференция в Пруденшл-центре. И знать не хотите. Но вот что я вам скажу, капитан: экономическая судьба многих государств зависит от исхода этой конференции, на открытие которой я благодаря вам и вашей авиакомпании не попал.

— Мистер Туми, все это очень интересно, но, боюсь, у меня нет времени…

— Времени! — внезапно вскричал Туми. — Да что вы, черт побери, знаете о времени? Спросите меня! Спросите! Я о времени кое-что знаю. Да я знаю о времени все! Время на исходе, сэр! Его осталось чертовски мало!

«Похоже, мне придется вышвыривать из самолета этого сукина сына», — подумал Брайан, но, прежде чем он перешел от слов к делу, Крейг повернулся и прыгнул на желоб. Съехал по нему, прижимая к груди брифкейс, напомнив Брайану старый рекламный ролик агентства по прокату автомобилей «Хертц», в котором О. Дж. Симпсон летал из аэропорта в аэропорт в костюме и галстуке.

— Времени чертовски мало! — прокричал Крейг, скользя вниз с прижатым к груди брифкейсом; штанины его брюк поползли вверх, открыв высокие, почти до колен, черные нейлоновые носки.

— Господи, ну и псих! — пробормотал Брайан, еще раз оглядел уютный салон самолета, шагнул к желобу… и прыгнул.

8

Десять человек, разбившись на две группы, стояли под гигантским крылом «767», на носовой части которого распластался красно-синий орел. Брайан, Ник, лысый мужчина, Бетани Симмс, Алберт Косснер, Роберт Дженкинс, Дайна, Лорел и Дон Гаффни стояли чуть ли не прижавшись друг к другу. И только Крейг Туми, известный также как Ломовая Лошадь и Водолазка, стоял в одиночестве.

Крейг наклонился и левой рукой поправил стрелки на брюках. В правой у него был брифкейс. Туми Крейг выпрямился и безразличным взглядом окинул летное поле.

— Что теперь, капитан? — спросил Ник.

— Вот ты мне и скажешь. Точнее, нам.

Ник коротко посмотрел на него, его брови чуть приподнялись, как бы спрашивая Брайана, не шутка ли это. Брайан чуть заметно кивнул. Другого подтверждения Нику и не требовалось.

— Первым делом нам надо попасть в здание. Какой путь самый быстрый? Есть идеи?

— Думаю, раз уж мы не можем воспользоваться переходным рукавом, проще всего попасть в здание по транспортеру для багажа. — И Брайан указал на багажные тележки, стоящие под козырьком у самой стены.

— Отлично, — согласился Ник. — Дамы и господа, попрошу следовать за мной.

До транспортера они добрались быстро, но Лорел, которая шла, крепко держа Дайну за руку, показалось, что это самая странная прогулка в ее жизни. Она словно видела всех с большой высоты: десять точек, направляющихся к зданию аэровокзала. Ни дуновения ветерка. Ни пения птиц. Ни рева моторов. Ни человеческих голосов. Ничто не нарушало эту неестественную тишину. Даже собственные шаги звучали как-то странно. Ее высокие каблучки не цокали по бетону, казалось, при каждом шаге она слышала глухой стук.

Казалось, думала Лорел. Вот оно, ключевое слово. В ситуацию она попала странную, вот все вокруг и кажется странным. В конце концов, это же бетон. На бетоне высокие каблуки звучат не так, как на мраморе.

Но ей и раньше приходилось ходить на высоких каблуках по бетону. А вот такого звука, каким сопровождались ее шаги сейчас, она не помнила. Он стал… глуше. Слабее.

Они подошли к багажным тележкам. Ник проскользнул между ними, показывая путь, и остановился у застывшего транспортера, который торчал из дыры, прикрытой листами резины. Транспортер образовывал широкий полукруг, на который носильщики ставили багаж, и нырял во вторую дыру, также прикрытую резиной.

— Зачем эти куски резины? — нервно спросила Бетани.

— Наверное, чтобы зимой не напустить в здание холод, — ответил Ник. — Дайте-ка мне посмотреть, что там внутри. Не волнуйтесь, я на секунду. — И прежде чем кто-либо успел открыть рот, он прыгнул на транспортер, присел на корточки у одной из дыр. Потом встал на колени и нырнул под резину.

«Сейчас мы услышим свист, потом удар, — подумал Алберт, — а вытащим мы его без головы».

Но ни свиста, ни удара они не услышали. А когда Ник вылез из-под листов резины, голова прочно сидела у него на плечах. Правда, на лице отражалась задумчивость.

— Горизонт чист! — объявил он, но его веселость показалась Алберту наигранной. — Вперед, друзья! Когда тело встречается с телом, и так далее.

Бетани отпрянула.

— Какие тела? Мистер, там мертвецы?

— Я их не видел, мисс. — От легкости тона не осталось и следа. — Перефразировал старую песню Бобби Бурнса, ничего больше. Боюсь, попытка повеселить вас не удалась. Никого я там не увидел. Но ведь мы этого и ожидали, не так ли?

Ожидали… в надежде ошибиться. По тону Ника чувствовалось, что и он в глубине души не верил, что аэропорт окажется совершенно пуст.

Один за другим они залезали на транспортер и подползали под листы резины.

Дайна замялась перед самой дырой, повернулась к Лорел. От ее черных очков отражались световые блики.

— Нехорошее тут место, — сказала девочка и поползла дальше.

9

Пассажиры рейса 29 поднялись в зал выдачи багажа Международного аэропорта Бангора. Это был самый оригинальный багаж, который когда-либо поднимался этим путем. Алберт помог Дайне слезть с транспортера. Они снова стояли все рядом, молчаливо оглядываясь.

Сначала они проснулись в самолете, из которого таинственным образом исчезли чуть ли не все пассажиры. Теперь попали в абсолютно пустой аэропорт. Пустовали пункты проката автомобилей. Не горели мониторы, на которых обычно высвечивалась информация о прибытии и отлете самолетов. Никто не стоял у стоек «Дельты», «Юнайтед», «Нортуэст эйр-линк», «Мидкост эйруэйз». Гигантский, наполненный водой аквариум с надписью «ПОКУПАЙТЕ ЛОБСТЕРЫ МЭНА» по-прежнему стоял в центре зала, но ни одного лобстера в аквариуме не наблюдалось. Флюоресцентные лампы под потолком не горели, свет проникал только через двери в дальнем конце зала получения багажа. Десять пассажиров жались друг к другу, пугливо косясь на тени.

— Попробуем позвонить, — решил Ник.

Он зашагал к телефонам, а Алберт подошел к одному из пунктов проката автомобилей. В ячейках на задней стенке обнаружил конверты с напечатанными на них фамилиями БРИГГС, ХЭНДЛФОРД, МАРЧАНТ, ФЕНУИК, ПЕСТЛМАН. В каждом, несомненно, лежал договор об аренде автомобиля вместе с картой центральной части Мэна, а на карте имелась стрелка с надписью «ВЫ ЗДЕСЬ», острием утыкающаяся в город Бангор.

«Но где мы на самом деле? — спросил себя Алберт. — И где эти Бриггс, Хэндлфорд, Марчант, Фенуик и Пестлман? Они перенеслись в другое измерение? Может, все дело в „Грейтфул дэд“? Может, „Грейтфул дэд“ выступают в Бангоре, вот все и подались на концерт?»

За его спиной что-то скрипнуло. Алберт чуть не выпрыгнул из штанов, резко обернулся, закрывшись футляром со скрипкой как щитом. В двух шагах от него Бетани подносила спичку к сигарете.

Ее брови взлетели вверх.

— Испугала тебя?

— Немного. — Алберт опустил футляр и попытался улыбнуться.

— Извини. — Она затушила спичку, бросила ее на пол, глубоко затянулась. — Уф! Так-то лучше. В самолете я курить не решалась. Боялась, как бы что не взорвалось.

К ним подошел Боб Дженкинс.

— Знаете, я бросил курить лет десять тому назад.

— Пожалуйста, только никаких лекций о вреде курения, — взмолилась Бетани. — И без того такое ощущение, если, конечно, мы выберемся отсюда, что меня ждет целый месяц лекций, с утра и до вечера.

Дженкинс не полюбопытствовал, что, собственно, она имела в виду.

— Я, между прочим, хотел попросить у вас сигаретку. Мне представляется, что сейчас самое время вспомнить о давних привычках.

Бетани улыбнулась и предложила ему «Мальборо». Дженкинс взял сигарету, прикурил от сигареты Бетани. Вдохнул и тут же закашлялся.

— Вы действительно давно не курили, — отметила Бетани.

— Зато быстро привыкну. По-другому не бывает. Вы не обратили внимания на время?

— Нет, — ответил Алберт.

Дженкинс указал на круглые часы над дверями мужского и женского туалетов. Они показывали 4.07.

— Все сходится. Мы знаем, что уже какое-то время летели, когда произошло… назовем случившееся Событием, пока нет другого названия. Четыре часа семь минут утра на Восточном побережье соответствует часу и семи минутам в Лос-Анджелесе. Так что теперь мы знаем точное время События.

— Как здорово! — воскликнула Бетани.

— Да, конечно. — Дженкинс предпочел не заметить в ее голосе сарказма. — Но со временем что-то не так. Жаль, что мы не видим солнца.

— А зачем оно вам? — спросил Алберт.

— От часов, во всяком случае электрических, проку нам никакого. Потому что нет тока. А вот если бы вышло солнце, мы смогли бы по длине и направлению теней хотя бы приблизительно определить, который час. На моих часах четверть девятого, но я им не верю. Мне кажется, они сильно отстают. Доказательств у меня нет, объяснить это я не могу, но чувствую, что отстают.

Алберт обдумал его слова. Огляделся. Посмотрел на Дженкинса.

— Знаете, вы правы. И мне кажется, что уже время ленча. Или это глупость?

— Не глупость, — ответила Бетани, — а простое нарушение суточного ритма организма в связи с перелетом через несколько часовых поясов.

— Я не согласен, — покачал головой Дженкинс. — Мы летели с запада на восток, юная дама. Поэтому у нас должно складываться впечатление, что сейчас раньше, чем на самом деле.

— Я хочу спросить вас насчет одной фразы, которую вы произнесли в самолете, — сменил тему Алберт. — Когда капитан сказал нам, что здесь должны быть другие люди, вы пробормотали «ложная логика». Причем дважды. Но мне кажется, что он прав. Мы спали, и теперь мы здесь. Случилось это, — Алберт взглянул на часы, — в семь минут пятого по бангорскому времени, когда практически все должны были спать.

— Да, — кивнул Дженкинс. — И где же они?

Вопрос поставил Алберта в тупик.

— Ну…

С глухим стуком Ник насадил трубку последнего телефона на рычаг. Автоматы выстроились длинным рядом: он перепробовал все.

— Тишина и покой. Ни один не работает. Ни платные, ни бесплатные, прямого вызова. Ты можешь добавить незвонящие телефоны к нелающим собакам, Брайан.

— Так что же нам теперь делать? — спросила Лорел.

Звук ее голоса словно заглох в вате, отчего девушка почувствовала себя маленькой и слабой. Рядом с ней Дайна медленно поворачивалась вокруг оси. Словно антенна радиолокатора.

— Пойдем наверх, — предложил Лысый. — Там должен быть ресторан.

Они все посмотрели на него. Гаффни фыркнул:

— Да у вас только одно на уме, мистер.

Лысый насупился.

— Во-первых, меня зовут не мистер, а Руди Уэрвик. А во-вторых, на полный желудок лучше думается. — Он пожал плечами. — Закон природы.

— Я думаю, мистер Уэрвик прав, — поддержал его Дженкинс. — Нам всем надо поесть… И потом, наверху нам, возможно, удастся получить новую информацию, которая поможет понять, что же произошло. Я уверен, что удастся.

Ник вздохнул. На него словно навалилась безмерная усталость.

— Почему нет? Я уже превращаюсь в мистера Робинзона Крузо.

Они двинулись к эскалатору, естественно, замершему. Алберт, Бетани и Боб Дженкинс держались в арьергарде.

— Вы что-то знаете, не так ли? — неожиданно спросил Алберт. — Что именно?

— Возможно, я что-то и знаю, — поправил его Дженкинс. — А возможно, и нет. Поэтому пока моими предположениями делиться не буду… но хочу дать один совет.

— Какой?

— Не тебе, а юной даме. — Он повернулся к Бетани. — Поберегите спички. Вот мой совет.

— Что? — вытаращилась на него Бетани.

— Вы меня слышали.

— Да, слышала, но не понимаю, что это значит. Наверху наверняка есть киоск с газетами, мистер Дженкинс. И спичек там полно. Равно как сигарет и одноразовых зажигалок.

— Согласен. И все-таки советую вам поберечь спички.

«Опять он изображает Фило Кристи или как он там его называл», — подумал Алберт и уже собрался попросить Дженкинса помнить о том, что они не герои очередного его романа, когда Брайан вдруг резко остановился у самого эскалатора. Так резко, что Лорел пришлось дернуть Дайну за руку, иначе слепая девочка врезалась бы в капитана.

— Поосторожнее! — вырвалось у нее. — На случай, если вы не заметили, что девочка слепа.

Брайан пропустил ее слова мимо ушей. Он смотрел на маленькую группу.

— Где мистер Туми?

— Кто? — переспросил лысый мужчина… Уэрвик.

— Тот парень, что рвался в Бостон.

— Какая разница? — спросил Гаффни. — Баба с воза — кобыле легче.

Но Брайан придерживался иного мнения. Его тревожило отсутствие Туми. Он не мог объяснить почему, но ему это очень не нравилось. Он взглянул на Ника. Тот пожал плечами.

— Я не видел, как он уходил, дружище. Возился с телефонами. Извини.

— Туми! — прокричал Брайан. — Крейг Туми! Где вы?

Ответа не было. Их обволакивала странная, давящая тишина. И Лорел заметила нечто такое, от чего у нее похолодело внутри. Перед тем как закричать, Брайан рупором приложил руки ко рту. В зале с высоким потолком такой крик должен был вызвать эхо.

Не вызвал.

10

Пока остальные толклись внизу, два подростка и старикан стояли у пункта проката автомобилей, остальные наблюдали, как английский головорез копошится у телефонов, Крейг Туми тихонько, как мышка, поднялся по эскалатору. Он знал, что ему нужно и где надо искать.

Быстрым шагом с брифкейсом, болтающимся в руке у правого колена, прошел через зал ожидания, не обращая внимания на пустые кресла и пустой бар «Красный барон». В дальнем конце над широким темным коридором висела таблица-указатель:

ГАЛЕРЕЯ 5: МЕЖДУНАРОДНЫЕ РЕЙСЫ

МАГАЗИНЫ БЕСПОШЛИННОЙ ТОРГОВЛИ

ТАМОЖЕННАЯ СЛУЖБА США

СЛУЖБА БЕЗОПАСНОСТИ АЭРОПОРТА

Уже у самого коридора он посмотрел в широкое, выходящее на летное поле окно… и сбился с шага. Медленно направился к окну.

Туми не увидел ничего, кроме уходящего вдаль бетона под затянувшими небо неподвижными облаками. Но глаза его тем не менее широко открылись, а в душе начал подниматься страх.

Они идут, послышался в голове мертвый голос. Голос отца, а говорил он из маленького мавзолея, задвинутого в дальний уголок сердца Крейга Туми.

— Нет, — прошептал он, и от этого слова на стекле образовалось пятнышко тумана. — Никто не идет.

Ты вел себя плохо. Хуже того, ты ленился.

— Нет!

Да. Тебе назначили встречу, а ты ее проигнорировал. Убежал. И куда? В Бангор, штат Мэн. Как такое могло прийти тебе в голову?

— Не моя вина, — прошептал Крейг Туми, сжимая ручку брифкейса так, что побелели костяшки пальцев. — Меня увезли против моей воли. Я… меня принудили.

Ответа не последовало. Но он чувствовал неодобрение отца. И вновь Крейг ощутил, как давят на него призраки. Внутренний голос мог не говорить, что оправдания не принимаются. Крейг и так это знал. Знал с самого детства.

ОНИ здесь были… и они вернутся. Ты в курсе, не так ли?

Он в курсе. Лангольеры вернутся. Вернутся за ним. Он чувствовал их далекое присутствие. Он никогда их не видел, но знал, какие они ужасные. Только он? Пожалуй, что нет.

Крейг подумал, что и маленькая слепая девочка что-то знает о лангольерах.

Но это не имело ни малейшего значения. Его задача — вернуться в Бостон… вернуться в Бостон до того, как лангольеры вновь прибудут в Бангор с одной только целью: съесть его живьем. Он должен успеть на конференцию в Пру, должен показать им, чего он достиг, а потом будет…

Свободен.

Он будет свободен.

Крейг оторвался от окна, от пустоты и застылости, и нырнул в темный коридор. Прошел мимо обезлюдевших магазинов, даже не удостоив их взглядом. А за ними нашел дверь, которую искал. С маленькой табличкой над глазком: «СЛУЖБА БЕЗОПАСНОСТИ АЭРОПОРТА».

Он должен попасть туда. Так или иначе, но должен.

«Все это, — думал он, — это безумие… оно не должно сидеть во мне. Сколько можно держать его в себе? Хватит!»

Крейг коснулся ручки двери. Пустота в его взгляде сменилась решимостью и целеустремленностью.

«Слишком долго на меня давили, — думал он. — Слишком долго. С семи лет? Нет… все началось еще раньше. На меня давили с той поры, как я себя помню. И эта история — все тот же нажим, только в новой форме. Возможно, мужчина в потертом пиджаке спортивного покроя не ошибся, сказав, что это эксперимент, что агенты какого-то секретного федерального учреждения или иностранной разведки проводят опыт. Но я больше не хочу участвовать в чьих-либо экспериментах. Мне без разницы, кто руководит всем этим — мои отец или мать, декан школы менеджмента или совет директоров банковской корпорации „Солнце пустыни“. Я принимаю решение не участвовать в эксперименте. Я принимаю решение выйти из игры. Я принимаю решение добраться до Бостона и закончить то, что начал, предложив купить аргентинские государственные облигации. Если я…»

Но он и так знал, что произойдет, если он этого не сделает.

Он просто сойдет с ума.

Крейг взялся за ручку. Она не поворачивалась. Однако стоило нажать на нее, и дверь распахнулась. То ли ее не закрыли на задвижку, то ли замок автоматически открылся после отключения электричества. Крейга это не волновало. Отавное в том, что он мог войти в дверь, а не пробираться через вентиляционную шахту. Он намеревался еще до вечера попасть на конференцию и не хотел появляться там в грязной одежде. Одна из усвоенных им жизненных аксиом гласила: к людям в несвежей одежде относятся недоверчиво.

Крейг решительно переступил порог.

11

Брайан и Ник поднялись по эскалатору первыми, скоро к ним подтянулись и остальные. Они попали в главный зал ожидания МАБа, большое квадратное помещение с креслами и установленными на подлокотниках телевизорами. Одну стену занимали тонированные окна, из которых открывался вид на летное поле. Слева находился газетный киоск и контрольно-пропускной пункт первой галереи. Правее и на другой стороне зала ожидания — бар «Красный барон» и ресторан «Девятое облако». За рестораном начинался коридор, который вел к штаб-квартире службы безопасности аэропорта и галерее, обслуживающей прибывающие международные рейсы.

— Пойдем… — начал Ник, но Дайна остановила его:

— Подождите.

Решительный тон девочки заставил всех повернуться к ней.

Дайна отпустила Лорел, подняла руки, приставила их к ушам, словно локаторы, и замерла, прислушиваясь к только ей ведомым звукам.

— Что… — начал Брайан, но Дайна тут же осекла его:

— Ш-ш-ш-ш…

Она чуть повернулась влево, постояла, повернулась в другую сторону, встала лицом к окнам. В падающем сквозь них свете ее и без того бледное лицо побелело еще сильнее. Она сняла черные очки. И все увидели ее широко раскрытые карие глаза, совсем не пустые.

— Вот, — мечтательно произнесла Дайна, и Лорел почувствовала, как ужас ледяными пальцами сжимает сердце.

Не она одна. Бетани прижалась к ней с одной стороны, Дон Гаффни — с другой.

— Вот… я чувствую этот свет. Поэтому врачи и решили, что мне можно вернуть зрение. Я чувствую свет. Он — словно тепло внутри головы.

— Дайна, что… — вновь подал голос Брайан.

Ник локтем толкнул его в бок. Англичанин не отрываясь смотрел на Дайну. Брови сошлись у него на переносице.

— Тихо, приятель.

— Свет… там.

Она медленно пошла к окнам, руки ее оставались за ушами, локти она выставила чуть вперед, чтобы не наткнуться на что-нибудь. Меньше чем в двух футах от окна она остановилась. Медленно потянулась вперед руками, пока ее пальцы не коснулись стекла. Выглядела она как черная морская звезда на фоне белого неба.

— И стекло не такое, каким должно быть. — Все тот же мечтательный тон.

— Дайна… — не выдержала Лорел.

— Ш-ш-ш… — не поворачиваясь, прошептала Дайна; она стояла у окна, словно маленькая девочка, ожидающая, когда же отец вернется с работы. — Я что-то слышу.

Эти произнесенные шепотом слова вызвали безотчетный ужас в душе Алберта Косснера. У него заболели плечи. Он опустил голову и увидел, что стоит, крепко обхватив себя руками.

Брайан прислушался. Услышал собственное дыхание, дыхание остальных… но ничего больше.

«Это ее воображение, — подумал он. — Только воображение».

— Что? — спросила Лорел. — Что ты слышишь?

— Не знаю. — Дайна все не поворачивалась. — Звук очень слабый. Я слышала его, когда мы вышли из самолета, но решила, что это мое воображение. Теперь я слышу его лучше, даже сквозь стекло. Звук этот… примерно такой же раздается, когда высыпаешь рисовые хлопья в молоко.

Брайан повернулся к Нику и прошептал:

— Ты что-нибудь слышишь?

— Ни черта, — тоже шепотом ответил Ник. — Но она слепая. Слух у нее намного острее нашего.

— Я думаю, это истерия. — Теперь Брайан уже шептал, наклонившись к самому уху Ника.

Дайна повернулась к ним.

— «Ты что-нибудь слышишь? Ни черта. Но она слепая. Слух у нее намного острее нашего». — Пауза. — «Я думаю, это истерия».

— Дайна, что ты такое говоришь? — испуганно спросила Лорел, не слышавшая, как шептались Брайан и Ник, хотя стояла к ним гораздо ближе.

— Спросите их. — Голос Дайны дрожал. — Я не сумасшедшая! Слепая, но не сумасшедшая!

— Конечно, — кивнул Брайан. — Конечно, не сумасшедшая, Дайна. — Он обратился к Лорел: — Я разговаривал с Ником. Она нас услышала. Услышала, стоя у окна.

— У тебя отличный слух, детка, — вставила Бетани.

— Я слышу то, что слышу. И я слышу какие-то звуки. Оттуда. — Она указала на восток и обвела всех невидящими глазами. — Это плохой звук. Ужасный звук, жуткий.

— Если вы знаете, что это за звук, маленькая мисс, может, это нам чем-то поможет.

— Я не знаю. Но звук этот приближается. — Дрожащей рукой она надела очки. — Мы должны убраться отсюда. И побыстрее. Потому что надвигается зло. Зло, издающее потрескивающие звуки.

— Дайна, в самолете, на котором мы прилетели, практически не осталось топлива, — напомнил Брайан.

— Значит, вы должны залить в него топливо! — пронзительно закричала Дайна. — Надвигается беда, вы это понимаете? Надвигается, и, если мы не улетим до того, как она настигнет нас, мы все умрем! Мы все умрем!

Голос ее сломался, она зарыдала. Не сивилла, не пророчица, а маленькая девочка, вынужденная жить в кромешной тьме. Дайна поплелась к ним, уверенности в себе как не бывало. Лорел успела подхватить ее, прежде чем девочка наткнулась на одну из веревок, огораживающих зону контрольно-пропускного пункта, и прижала к себе. Лорел попыталась успокоить девочку, но в ушах по-прежнему звенели ее слова: «Если мы не улетим до того, как она настигнет нас, мы все умрем!»

Мы все умрем!

12

Крейг Туми услышал, как заверещала эта девчонка, но не стал прислушиваться к ее воплям. Он нашел то, что искал, в третьем из открытых им шкафчиков. На дверце значилось: МЭРКИ. На верхней полке лежал ленч мистера Мэрки: сандвич, аккуратно завернутый в плотную бумагу. На нижней стояли уличные туфли мистера Мэрки. Между ними на крючке висели белая рубашка и пояс с кобурой. Из кобуры торчала рукоятка служебного револьвера мистера Мэрки.

Он расстегнул кобуру, достал револьвер. В оружии Крейг ничего не понимал и не мог сказать, какого револьвер калибра, тридцать второго, тридцать восьмого или сорок пятого, но ума разобраться с устройством револьвера ему хватило, так что несколько секунд спустя он смог откинуть барабан. Убедился, что во все шесть гнезд вставлены патроны, услышал щелчок, подтверждающий, что барабан встал куда надо, затем обследовал курок и обе стороны рукоятки. Искал он рычажок предохранителя, но его, похоже, не было. Крейг положил палец на спусковой крючок, осторожно нажимал до тех пор, пока не увидел, как двинулись курок и барабан, и, удовлетворенно кивнув, снял палец.

Повернулся к двери и внезапно осознал, как же он одинок в своей взрослой жизни. Револьвер словно прибавил в весе, потянув руку вниз. Теперь Крейг стоял, ссутулившись, с брифкейсом в правой руке и служебным револьвером исчезнувшего охранника в левой. А на лице его застыла безмерная тоска. Он вспомнил сцену из детства, сцену, о которой и думать забыл: двенадцатилетний Крейг Туми лежит на кровати в своей комнате, заливаясь горючими слезами. В другой комнате громко играет стереопроигрыватель и его мать пьяным голосом поет вместе с Меррили Раш: «Назови меня… утренним ангелом, крош-шка… прикоснись к моей щеке… прежде чем покинешь меня, крош-шка…»

Он лежал на кровати. Дрожал. Плакал. Беззвучно. И думал: «Почему ты не можешь любить меня и оставить меня в покое, мама? Почему ты не можешь любить меня и оставить в покое?»

— Я никому не хочу причинять вред, — сквозь слезы пробормотал Крейг Туми. — Не хочу, но это… непереносимо.

У другой стены выстроились телемониторы, все погасшие. Он уставился на них, и в это мгновение ему едва не открылась истина, оставалось совсем немного, чтобы понять, что произошло, что происходит. Сквозь сложную систему психологических блоков правда почти прорвалась в бомбоубежище, в котором он прожил всю жизнь.

Весь мир ушел, Крейги-Вейги, твердила ему мать. Весь мир ушел, кроме тебя и людей, оставшихся на этом самолете.

— Нет, — простонал Крейг и упал на один из стульев у стола в центре комнаты. — Нет, это не так. Быть такого не может! Я отвергаю эту идею. Полностью отвергаю.

Лангольеры были здесь, и они вернутся. Как всегда, голос отца заглушил голос матери. Тебе бы лучше смотаться отсюда до их прибытия… ты же знаешь, что за этим последует.

Он знал, естественно. Они съедят Крейга Туми. Лангольеры сожрут его заживо.

— Но я не хочу причинить кому-то вред, — отстранение повторил он.

На столе лежал бланк с графиком дежурств. Крейг поставил брифкейс на пол, положил револьвер на стол. Взял бланк, с минуту изучал его невидящим взглядом и… начал отрывать полосу с левой стороны.

Ри-и-ип.

Скоро он уже был загипнотизирован растущей на столе стопкой узких полосок бумаги. Но и тогда голос отца продолжал звучать в голове Крейга: Ты же знаешь, что за этим последует.

ГЛАВА 5 Коробка бумажных спичек. Приключения сэндвича с салями. Ещё один пример использования дедуктивного метода. Аризонский Еврей играет на скрипке. Единственный звук в городе

1

Мертвую тишину, повисшую в зале ожидания после предупреждения Дайны, нарушил Роберт Дженкинс.

— У нас, конечно, есть проблемы, — заговорил он голосом опытного лектора. — Если Дайна что-то слышит, а учитывая продемонстрированные ею незаурядные способности, я склонен думать, что так оно и есть, неплохо бы знать, какая беда надвигается на нас. Мы не знаем. Это одна проблема. Недостаток топлива в самолете — другая проблема.

— Тут стоит «727», — напомнил Ник. — Подогнанный к посадочному тоннелю. Ты сможешь лететь на нем, Брайан?

— Да.

Ник посмотрел на Боба, как бы говоря: вот видите, один узел мы уже развязали.

— Предположим, что мы сможем взлететь. И куда мы отправимся? — продолжил Боб Дженкинс. — Третья проблема.

— Подальше отсюда, — без запинки ответила Дайна. — Подальше от этого звука. Мы должны держаться подальше от этого звука, от его источника.

— И сколько времени в нашем распоряжении? — мягко спросил ее Боб. — Когда это неведомое доберется сюда. Дайна? Можешь сказать хотя бы приблизительно?

— Нет, — ответила она, прильнув к Лорел. — Я думаю, оно еще далеко. Я думаю, у нас еще есть время. Но…

— Тогда почему бы нам не последовать предложению мистера Уэрвика? — спросил Боб. — Давайте перейдем в ресторан, перекусим и обсудим, что делать дальше. Еда оказывает благотворное влияние на часть организма человеческого существа, которую месье Пуаро любил называть маленькими серыми клетками.

— Мы не должны оставаться здесь, — настаивала на своем Дайна.

— Пятнадцать минут. Не больше, — не сдавался Боб. — Даже в твоем нежном возрасте ты должна знать, Дайна, что перед тем, как приступить к действиям, очень неплохо и подумать.

И тут Алберт понял, что у писателя есть свои причины перебраться в ресторан. Маленькие серые клетки мистера Дженкинса работали отлично и на голодный желудок. Учитывая более чем интересный анализ сложившейся ситуации, проведенный на борту самолета, писателю и теперь было что сказать.

«Он хочет нам кое-что продемонстрировать, — решил Алберт. — Доказать какую-то свою мысль».

— У нас наверняка есть пятнадцать минут, не так ли? — вмешался он.

— Ну… полагаю, что да, — с неохотой признала Дайна.

— Отлично, — подвел итог Боб. — Пошли. — И направился к ресторану, не сомневаясь, что остальные последуют за ним.

Брайан и Ник переглянулись.

— Пойдемте, — сказал им Алберт. — Он знает, что делает.

— Что?

— Точно сказать не могу, но идет он туда не только для того, чтобы перекусить.

Алберт последовал за Бобом, Бетани — за Албертом, остальные потянулись за ними. Лорел вела Дайну за руку. Маленькая девочка побледнела как полотно.

2

Ресторан «Девятое облако» скорее представлял собой кафетерий, с большим холодильным шкафом, в котором стояли напитки и лежали сандвичи, длинным прилавком из нержавеющей стали, двумя микроволновыми печками. Все блестело чистотой. Нигде не осталось ни крошки, ни капли жира. Посуда ровными рядами стояла на полках.

Роберт Дженкинс остановился у кассового аппарата и спросил Бетани:

— Не угостите сигареткой, Бетани?

— А вы, однако, заядлый курильщик, — добродушно ответила она, достала пачку «Мальборо» и вытряхнула сигарету.

Писатель взял сигарету, но отвел ее руку с коробкой спичек.

— Могу воспользоваться этими, не так ли?

У кассового аппарата стояла керамическая тарелка, наполненная бумажными спичками с рекламой бизнес-школы Лассаля. Наклейка на наружной поверхности тарелки гласила: «ДЛЯ НАШИХ БЕССПИЧЕЧНЫХ ДРУЗЕЙ». Боб взял коробку-книжицу раскрыл, оторвал спичку.

— Конечно, — кивнула Бетани. — Но почему?

— На этот вопрос мы сейчас и попытаемся ответить. — Он обвел взглядом остальных.

Все встали полукругом, за исключением Руди Уэрвика, который уже добрался до холодильного шкафа и внимательно изучал содержимое его полок.

Боб чиркнул спичкой. Она оставила белый след на коричневой полоске серы, но не зажглась. Он повторил попытку, результат тот же. На третьей спичка сломалась. Большая часть воспламеняющейся головки стерлась.

— Однако. — Впрочем, удивления в голосе писателя не чувствовалось. — Наверное, они мокрые. Возьмем другую коробку, со дна. Те уж точно сухие.

Он запустил руку в тарелку, пара коробочек сверху вывалилась на прилавок. Алберту они показались абсолютно сухими. За его спиной Ник и Брайан вновь переглянулись. Боб выудил со дна новую коробку, раскрыл, оторвал спичку, чиркнул. Спичка не зажглась.

— Черт побери! Похоже, мы столкнулись еще с одной проблемой. Могу я позаимствовать ваши спички, Бетани?

Она молча протянула ему коробку.

— Одну минуту, — вмешался Ник. — Что вы об этом знаете, приятель?

— Только то, что дело не ограничивается отсутствием людей, звуков и запахов. — Взгляд Дженкинса оставался спокойным, но лицо заметно осунулось. — И, подозреваю, мы все допустили одну большую ошибку. Вполне объяснимую, учитывая обстоятельства… но боюсь, пока мы заново не оценим сложившуюся ситуацию, едва ли чем-то поможем себе. Вот и давайте разбираться, что к чему.

Уэрвик уже присоединился к остальным. Он позаимствовал из холодильного шкафа сандвич с салями и бутылку пива. Новые приобретения заметно подняли ему настроение.

— И что тут происходит? — полюбопытствовал он.

— Будь я проклят, если знаю, — ответил Брайан. — Но то, что я вижу, мне совсем не нравится.

Боб Дженкинс вынул спичку из коробки Бетани, чиркнул. Она тут же зажглась.

— Ага. — Он поднес спичку к кончику сигареты.

Запах дыма тут же ударил в нос Брайану, необычайно едкий, необычайно сладкий, и через секунду он понял, в чем причина: помимо лосьона после бритья Ника и духов Лорел, он чувствовал только этот запах. Впрочем, нет, улавливал он и запах пота своих попутчиков.

Боб все еще держал спичку в руках. Он отогнул крышку коробки-книжицы, поднес огонек к головкам бумажных спичек. Поначалу ничего не изменилось. Писатель водил огоньком вдоль головок, но они не загорались. Остальные как завороженные следили за его манипуляциями.

Наконец раздалось п-ш-ш-ш-с, и несколько спичек вспыхнули, чтобы, не разгоревшись, погаснуть. Щупальца дыма потянулись вверх… дым был без запаха.

Боб оглядел стоящих вокруг, мрачно улыбнулся:

— Это больше, чем я ожидал.

— Ладно, — кивнул Брайан. — А теперь расскажите нам об этом. Я понимаю…

Но его прервал возмущенный вопль Руди Уэрвика. Дайна вскрикнула и прижалась к Лорел. Алберту показалось, что у него остановилось сердце.

Руди успел развернуть сандвич с салями и сыром и надкусил его. А теперь все выплюнул на пол.

— Он протух! — воскликнул Руди. — Черт побери! Какая гадость!

— Протух? — вкрадчиво спросил Боб Дженкинс, и его глаза заблестели. — Я в этом сомневаюсь. В копченую колбасу кладут столько консервантов, что она может восемь часов лежать на открытом солнце. А мы знаем, что после отключения электричества прошло меньше пяти часов.

— Может, и больше, — ввернул Алберт. — Вы сами говорили, что наши ручные часы могут отставать.

— Да, но я не думаю… Холодильный шкаф еще не нагрелся, мистер Уэрвик? Когда вы открыли его, оттуда пахнуло холодом?

— Холода нет, хотя внутри явно прохладнее, чем снаружи, — ответил Руди. — Но сандвич — просто дерьмо. Прошу извинения у дам. Вот. — Он протянул сандвич Дженкинсу. — Если не верите, попробуйте его сами.

Боб подозрительно посмотрел на сандвич, как показалось Алберту, набираясь храбрости, откусил маленький кусочек. По его лицу Алберт понял, что сандвич действительно никакой, но выплевывать его Дженкинс сразу не стал. Жеванул раз… другой… потом аккуратно выплюнул все на ладонь. Бросил недожеванный кусочек сандвича в корзину для мусора, отправил следом и сам сандвич.

— Он не протух. Просто начисто лишился вкуса. Даже у риса или картофеля, сваренных без соли, есть хоть какой-то вкус. А тут он отсутствует напрочь. Все равно что жуешь бумагу, поэтому вы и решили, что сандвич протух.

— Он протух, — упрямился лысый мужчина.

— Попробуйте пиво, — предложил Боб. — Оно-то протухнуть не может. Крышка на месте, а закупоренное в бутылке пиво не портится и без холодильника.

Руди задумчиво посмотрел на бутылку «Будвайзера», которую держал в руке, протянул ее Бобу.

— Расхотелось.

Он бросил злобный взгляд на холодильный шкаф, словно подозревал, что Дженкинс каким-то образом разыграл его.

— Я попробую пиво, если не останется другого выхода, но я уже пошел на жертву ради науки. Не хочет ли кто-то еще пригубить пиво? Я думаю, это надо сделать.

— Дайте бутылку мне, — вызвался Ник.

— Нет, — подал голос Дон Гаффни. — Давайте ее сюда. Пиво — мой любимый напиток. Я могу пить его и теплым.

Он взял бутылку, сшиб пробку, жадно глотнул. В следующее мгновение пиво из его рта фонтаном выплеснулось на пол.

— Господи! Выдохлось! Чистая вода!

— Неужели? — оживился Боб. — Хорошо! Отлично! На это надо поглядеть всем! — Он прошел за стойку и взял с полки стакан.

Гаффни поставил бутылку рядом с кассовым аппаратом, и Брайан пристально разглядывал ее, пока Боб Дженкинс не взял бутылку. Действительно, пены в горлышке не было. «И правда, вода водой», — подумал Брайан.

Впрочем, то, что налил Боб в стакан, выглядело как пиво, а не вода. Пиво, из которого вышел весь газ. Пиво, не дающее пены. Несколько пузырьков прилипли к стенкам стакана, но ни один не поднялся на поверхность.

— Понятно, — кивнул Ник. — Газа нет. Такое иной раз случается. На фабрике поставили бракованную крышку, вот газ и вышел. Время от времени каждому достается пиво без газа.

— Но когда такое пиво приходится заедать безвкусным сандвичем, это уже говорит о многом, не так ли?

— Хотелось бы знать, о чем? — взорвался Брайан.

— Сейчас узнаем. Но сначала давайте посмотрим, из одной ли бутылки вышел газ. — Писатель повернулся, схватил с полки несколько стаканов (два или три упали на пол), начал расставлять их на прилавке с ловкостью бармена. — Принесите мне еще пива. А заодно что-нибудь из прохладительных напитков.

Алберт и Бетани принесли из холодильника по четыре или пять банок и бутылок.

— Он чокнулся? — тихим голосом спросила Бетани.

— Не думаю. — Алберт уже представлял себе, куда клонит писатель… и ему все это очень не нравилось. — Помнишь, он советовал тебе беречь спички? Он предугадал, что должно случиться. Поэтому и тащил нас в ресторан. Хотел показать, что его догадка верна.

3

Бланк распался на три десятка узких полосок, а лангольеры приблизились.

Крейг чувствовал их приближение — по тяжести в затылке.

Тяжести, которая увеличивалась.

Пора, пора идти.

Он подхватил брифкейс и револьвер и вышел из штаб-квартиры службы безопасности. Шагал медленно, подготавливая монолог, который ему предстояло произнести: «Я не хочу стрелять в вас, но выстрелю, если вы не оставите мне другого выхода. Доставьте меня в Бостон. Я не хочу стрелять в вас, но выстрелю, если вы не оставите мне другого выхода. Доставьте меня в Бостон».

— Выстрелю, если придется, — бормотал Крейг, возвращаясь в зал ожидания. — Выстрелю, если придется. — Его палец нащупал и взвел курок.

Его внимание вновь привлек бледный свет, падающий из окон. Крейг повернулся к летному полю и почувствовал: они где-то там. Лангольеры. Они съели всех никчемных, ленивых людей и теперь возвращались за ним. Он должен попасть в Бостон. Только так он мог спасти себя и остальных… потому что смерть их будет ужасна. Ужасна!

Крейг направился к окнам, выглянул наружу, игнорируя — во всяком случае пока — приглушенные голоса пассажиров у него за спиной.

4

Боб Дженкинс налил по чуть-чуть из каждой бутылки и банки в отдельный стакан. Ни пузырьков, ни пены, как и в первом эксперименте с пивом. Выдохшиеся, скорее всего безвкусные жидкости.

— Я вас убедил? — спросил он Ника.

— Да, — кивнул тот. — Если вы знаете, что здесь происходит, выкладывайте. Пожалуйста, не томите нас.

— Есть идея, — кивнул Боб. — Не очень приятная, знаете ли, но я отношусь к той категории людей, которая полагает что знание всегда лучше невежества, особенно в долгосрочной перспективе. Даже если не хочется верить тому, что знаешь. Надеюсь, вы понимаете, о чем я толкую?

— Нет, — тут же ответил Гаффни.

Боб пожал плечами, сухо улыбнулся и продолжил:

— Тем не менее остаюсь при своем мнении. Но прежде чем я начну, попрошу вас оглядеться и сказать мне, что вы видите.

Они огляделись, сосредоточившись почему-то на столах и стульях, поэтому никто не заметил Крейга Туми, который в противоположном конце зала ожидания застыл у окна, всматриваясь в летное поле.

— Ничего, — наконец ответила Лорел. — Извините, но я ничего не вижу. Наверное, у вас более острый взгляд, мистер Дженкинс.

— Отнюдь. Я вижу то же, что и вы: ни-че-го. Но аэропорты работают двадцать четыре часа в сутки. Когда это… Событие произошло, здесь, конечно, был мертвый сезон, самое спокойное время. Но я не верю, чтобы хоть несколько человек не пили кофе или не завтракали даже в столь ранний час: сотрудники аэропорта, вспомогательных служб. Может, даже пассажиры, которые оказались в Бангоре пролетом и решили сэкономить на отеле, проведя пять или шесть часов в аэропорту. Когда я спустился с транспортера и огляделся, мне стало не по себе. Почему? Потому что аэропорты никогда не пустуют, точно так же, как никогда не пустуют полицейские участки и казармы пожарной охраны. Вот теперь вы и спросите себя: где тарелки с недоеденной пищей, где полупустые стаканы? Помните недоеденную плюшку и недопитый кофе в кабине пилотов? Здесь ничего подобного нет. Где хоть одно доказательство того, что здесь были люди, когда свершилось Событие?

Алберт медленно огляделся.

— Дымящейся трубки нет, не так ли?

Боб уставился на него.

— Что? Что ты сказал, Алберт?

— Когда мы летели в самолете, я подумал об одном паруснике. Где-то я о нем читал. Назывался он «Мария Селеста». Кто-то заметил его, когда он бесцельно дрейфовал в открытом море. Нет… не дрейфовал, в книжке говорилось, что он шел под всеми парусами. Однако люди, поднявшиеся на борт «Марии Селесты», никого там не нашли. Ни матросов, ни капитана. Вещи их остались, на плите готовилась еда. Кто-то даже обнаружил в кубрике трубку. Она еще дымилась.

— Браво! — воскликнул Боб.

Теперь все смотрели только на него, и никто не замечал медленно приближающегося Крейга Туми. Дуло его револьвера уже не смотрело в пол.

— Браво, Алберт! — повторил Боб Дженкинс. — Ты попал в самую точку! Было еще одно знаменитое исчезновение — колонии поселенцев с Роанок-Айленда… кажется, у берегов Северной Каролины. Все исчезли, оставив дома, очаги, вещи, мусор. А теперь, Алберт, сделаем следующий шаг. Чем еще этот аэропорт отличается от нашего самолета?

На мгновение лицо Алберта превратилось в подобие застывшей маски, а потом он просиял.

— Кольца! — вскричал он. — Сумочки! Бумажники! Хирургические штифты! Здесь ничего этого нет!

— Правильно, — кивнул Боб. — На все сто процентов. Как ты и говоришь, здесь ничего этого нет.

Но все это было в самолете, когда проснулись пережившие Событие, не так ли? Вместе с недоеденной плюшкой и недопитым кофе в кабине пилотов. Эквивалентом дымящейся трубки в кубрике.

— Вы думаете, мы перенеслись в другое измерение, не так ли? — В голосе Алберта слышался благоговейный трепет. — Как в фантастическом романе?

Дайна склонила голову набок. В этот момент она удивительно напоминала Ниппера, собаку, которая долгие годы служила фирменным знаком «Эр-си-эй».[9]

— Нет, — ответил Боб. — Я думаю…

— Осторожно! — воскликнула Дайна. — Я слышу…

Но она опоздала. Выйдя из транса, Крейг Туми действовал быстро. Прежде чем Ник или Брайан обернулись, он уже обхватил шею Бетани и потянул девушку назад. Одновременно вдавив дуло револьвера ей в висок. Бетани в ужасе закричала.

— Я не хочу стрелять в нее, но выстрелю, если у меня не останется другого выхода, — отбарабанил Крейг. — Доставьте меня в Бостон. — Пустота исчезла из его глаз, уступив место безумной решимости. — Вы меня слышите? Доставьте меня в Бостон!

Брайан шагнул к нему, но Ник задержал его, ни на секунду не сводя глаз с Крейга.

— Не дергайся, приятель, — прошептал он. — Спешить тут не надо. У нашего приятеля поехала крыша.

Бетани пыталась вырваться из захвата Крейга.

— Вы меня задушите! Пожалуйста, не душите меня!

— Что происходит? — спросила Дайна. — Что происходит?

— Хватит! — рявкнул Крейг на Бетани. — Перестань дергаться! Или ты вынудишь меня сделать то, чего делать мне совсем не хочется! — И он ткнул дулом ей в висок. Бетани продолжала вырываться, и тут Алберт понял, что она ничего не знает о револьвере.

— Успокойся, девочка! — резко бросил Ник. — Перестань сопротивляться!

Впервые за свою сознательную жизнь Алберт не просто воображал себя Аризонским Евреем, но и начал действовать в духе этого вымышленного персонажа. Не спуская глаз с психа в водолазке, он начал медленно поднимать футляр со скрипкой. Обеими руками. Туми на него не смотрел, его взгляд торопливо перебегал с Ника на Брайана и обратно. Одной рукой Крейг по-прежнему держал Бетани за шею, второй сжимал рукоятку нацеленного ей в голову револьвера.

— Я не хочу стрелять в нее… — И тут рука Крейга дернулась вверх, потому что девушке удалось ногой ударить ему в промежность и мгновенно впиться зубами ему в руку.

Крейг закричал от боли и, краем глаза уловив движение Алберта, тут же навел на него револьвер. Мгновение Алберт смотрел прямо в дуло, совсем как в своих фантазиях и снах. Смотреть в дуло револьвера — удовольствие не из приятных. Все равно что заглядывать в только что отрытую могилу.

«Наверное, я допустил ошибку», — подумал он, и тут же Крейг Туми нажал на спусковой крючок.

5

Вместо грохота выстрела раздался тихий хлопок, словно Крейг нажал на спусковой крючок духового ружья. Алберт почувствовал, как что-то ткнулось в футболку, прямо в надпись «HARD ROCK CAFE», и понял, что в него выстрелили, а уж потом он обрушил футляр со скрипкой на голову Крейга. Сильный удар отдался ему в руки, и он тут же услышал негодующий голос отца: «Ты в своем уме, Алберт? Разве можно так обращаться с дорогим музыкальным инструментом?»

В футляре звякнуло: скрипка подпрыгнула, ударившись о крышку. Одна из латунных защелок врезалась Туми в лоб, хлынула кровь, он повалился на пол, глаза его закатились. И мгновение спустя Крейг Туми, лишившись чувств, лежал у ног Алберта.

Безумная мысль сверкнула в голове юноши: «Господи, никогда в жизни я так хорошо не играл!» И тут же понял, что держится из последних сил. Он повернулся к остальным, его губы разошлись в улыбке.

— Кажется, меня зацепило, — выдохнул Туз Косснер.

Затем мир подернулся чем-то серым, ноги подкосились, и он опустился, подмяв под себя футляр со скрипкой.

6

Отключился он максимум секунд на тридцать. А когда пришел в себя, Брайан, с тревогой в глазах, тихонько шлепал его по щекам. Рядом на коленях стояла Бетани, в ее сверкающих глазах было восхищение. За ней, прижавшись к Лорел, плакала Дайна Беллман. Алберт взглянул на Бетани, и его сердце расширилось до размеров груди.

— Аризонский Еврей снова сядет в седло, — пробормотал он.

— Что ты сказал, Алберт? — спросила Бетани, погладив его по щеке; удивительно нежной, восхитительно прохладной рукой. Алберт решил, что влюбился.

— Ничего, — ответил он, и тут же пилот ударил его по другой щеке.

— С тобой все в порядке, парень? — спрашивал Брайан. — Все в порядке?

— Думаю, да. Хватит с меня оплеух. И зовут меня Алберт. Для друзей — Туз. Рана тяжелая? Я ничего не чувствую. Вам удалось остановить кровотечение?

Ник Хопуэлл присел на корточки рядом с Бетани. На его губах играла улыбка.

— Думаю, жить ты будешь, приятель. Никогда не видел ничего подобного… а повидал я немало. Вас, американцев, нельзя не любить, такие вы иногда смешные. Протяни руку — и получишь от меня сувенир.

Алберт протянул трясущуюся руку, и Ник что-то положил на ладонь. Алберт поднес руку к глазам, увидел, что это пуля.

— Поднял ее с пола, — объяснил Ник. — Даже не потеряла формы. Она, должно быть, ударила тебе в грудь, на футболке осталось пороховое пятнышко, и отскочила. Револьвер дал осечку. Бог, должно быть, очень любит тебя, приятель.

— Я помнил о спичках, — прошептал Алберт. — И думал, что выстрела вовсе не будет.

— Мой мальчик, с твоей стороны это очень смелый и очень глупый поступок. — Боб Дженкинс побледнел как мел: казалось, он сам был на грани обморока. — Никогда не верь писателю. Слушай его, это обычное дело, но никогда не верь. Господи, а если бы я ошибся?

— Вы почти ошиблись. — Брайан помог Алберту подняться. — С порохом произошло то же, что и со спичками из керамической тарелки. Энергии газов хватило только на то, чтобы вытолкнуть пулю из ствола. А будь этой энергии чуть побольше, пуля сидела бы сейчас у парня в легких.

У Алберта вновь закружилась голова. Его качнуло, и Бетани мгновенно обхватила юношу за талию.

— Это геройский поступок. — Она продолжала с восторгом смотреть на своего спасителя. — Какой же ты молодец!

— Спасибо. — Туз чуть улыбнулся. — Невелик труд.

Самый быстрый стрелок-еврей к западу от Миссисипи чувствовал, как девушка прижимается к нему всем телом и как от девушки очень приятно пахнет. Настроение у него резко поднялось. Никогда в жизни ему не было так хорошо. Тут он вспомнил о скрипке, наклонился, поднял футляр: глубокая вмятина, одна из защелок открылась, на ней остались кровь и волосы. Алберт почувствовал, как его желудок подбирается к горлу. Он открыл футляр и заглянул в него. Вроде бы инструмент цел и невредим. Алберт облегченно вздохнул.

Потом вспомнил о Крейге Туми, и радость сменилась тревогой.

— Слушайте, я не убил этого психа? Ударил я его сильно.

Он посмотрел на Крейга Туми. Над ним склонился Дон Гаффни. Лицо и лоб Крейга заливала кровь. Алберту снова стало дурно.

— Он жив, — ответил Дон, — но без сознания.

Алберт, который в своих снах справлялся и не с такими головорезами, почувствовал, как тревога уходит.

— Господи, так много крови!

— Это ничего не значит. Раны на голове обычно сильно кровоточат, — пояснил Ник, взял Крейга за запястье и пощупал пульс. — Ты должен помнить, что этот тип приставил револьвер к голове девушки. И мог бы ее убить. Помнишь актера, который несколько лет назад погиб на съемочной площадке, где стреляли холостыми патронами? Мистер Туми получил по заслугам. Не кори себя.

Ник выпустил руку Туми, встал.

— Кроме того, — он взял с ближайшего стола стопку бумажных салфеток, — пульс у него сильный и регулярный. Я думаю, через несколько минут он придет в себя. Правда, голова будет побаливать. По-моему, мы должны подготовиться к этому счастливому событию. Мистер Гаффни, как это ни странно, но столы в этом заведении накрыты скатертями. Не могли бы вы принести мне парочку? Я думаю, нам стоит связать руки этому торопящемуся в Бостон господину.

— Вы действительно думаете, что это необходимо? — спросила Лорел. — В конце концов, он без сознания, а из раны течет кровь.

Ник положил бумажную салфетку на лоб Туми и посмотрел на женщину.

— Вас зовут Лорел, не так ли?

— Да.

— Так вот, Лорел, не надо представлять его поведение в радужных тонах. Этот человек — сумасшедший. Не могу сказать, то ли он рехнулся из-за того, что с нами приключилось, то ли всегда был таким, но я знаю, что он опасен. Он мог бы схватить не Бетани, а Дайну, если б она стояла ближе. Если не связать этому психу руки, в следующий раз он так и сделает.

Крейг застонал, его руки дернулись. Боб Дженкинс отпрянул, хотя Брайан давно уже засунул револьвер за пояс своих брюк. Лорел последовала примеру писателя, потянув за собой Дайну.

— Кто-нибудь умер? — нервно спросила Дайна. — Надеюсь, никто?

— Нет, милая.

— Мне следовало услышать его раньше, но я слушала мужчину, который говорит как учитель.

— Все хорошо, — успокоила ее Лорел. — Окончилось все хорошо. Дайна. — Она оглядела пустынный зал ожидания и подумала: «Какое там — хорошо? Все просто ужасно!»

Дон вернулся, с клетчатой красно-белой скатертью в каждой руке.

— Великолепно. — Ник взял одну скатерть, ловко скрутил ее в веревку. Середину зажал в зубах, чтобы скатерть не разворачивалась, и перевернул Крейга на живот.

Крейг вскрикнул, веки его задрожали.

— Зачем же так грубо? — резко бросила Лорел.

Ник коротко посмотрел на нее, и Лорел отвела взгляд. Она не могла не сравнивать глаза Ника Хопуэлла и Даррена Кросби на присланных им фотографиях. Широко посаженные ясные глаза на интересном, но не особо запоминающемся лице. Да и глаза ничем не запоминались, не так ли? А не было ли в глазах Даррена Кросби чего-то такого, что и заставило ее отправиться в эту поездку? Не решила ли она после долгих раздумий, что это глаза мужчины, который умеет себя вести достойно? Мужчины, который дает задний ход, когда ему говорят, что пора подавать назад?

Поднимаясь на борт самолета, вылетающего рейсом 29, Лорел говорила себе, что это самое большое приключение в ее жизни — трансконтинентальный прыжок в объятия высокого темноволосого незнакомца. Но иногда она попадала в ситуации, когда не оставалось ничего другого, как смотреть правде в глаза, а правда состояла в следующем: Лорел выбрала Даррена Кросби только потому, что он, судя по письмам и фотографиям, не слишком отличался от тех спокойных, уравновешенных юношей и мужчин, которые с пятнадцати лет приглашали ее на свидания. Эти юноши и мужчины всегда вытирали ноги о коврик, входя в дом после дождя, помогали мыть посуду без всякой просьбы, по первому слову убирали руки.

Летела бы она рейсом 29, если бы с фотографий на нее смотрели карие глаза Ника Хопуэлла, а не темно-синие Даррена? Едва ли. Скорее, она написала бы ему вежливое письмо: «Позвольте поблагодарить вас за ваш ответ и вашу фотографию, мистер Хопуэлл, но мне представляется, что мы с вами слишком разные», и продолжила бы поиски такого, как Даррен. Разумеется, она сильно сомневалась, что мужчины вроде мистера Хопуэлла когда-нибудь раскрывают журналы об одиноких сердцах, тем более заглядывают в персональные колонки. Однако теперь Лорел рядом с ним, да еще в столь неординарной ситуации.

Что ж… она хотела приключений, хотя бы одного приключения, прежде чем плавно перейти в средний возраст. Разве не так? Так. Вот она его и получила, в полном соответствии с утверждением Толкина: прошлым вечером вышла из собственной двери, точно так же, как и всегда, и где в итоге очутилась — в странной и ужасной разновидности страны Фантазии. Но вот насчет приключений, тут претензий нет. Аварийные посадки… безлюдные аэропорты… лунатик с револьвером. Разумеется, это приключение! Внезапно Лорел вспомнилась фраза, которую она прочитала давным-давно: «Будь осторожна, когда молишь о чем-либо, потому что ты можешь получить именно то, о чем просишь».

Чистая правда.

Но иногда ставит в тупик.

Зато взгляд Ника Хопуэлла не оставлял сомнений в том, что ему все ясно и понятно. А вот что во взгляде отсутствовало, так это жалость. По телу Лорел пробежала дрожь, вызванная отнюдь не романтическими мечтами.

Ник завернул руки Крейга ему за спину, перекрестил кисти на пояснице. Крейг застонал, на этот раз громче, и начал вырываться.

— Не волнуйся, старина. — Голос Ника звучал успокаивающе.

Он дважды обернул руки Крейга пониже локтей веревкой, затянул узел. Локти Крейга стукнулись друг о друга, он вскрикнул от боли.

— Вот и отлично! Упакован, как рождественская индейка отца Джона. — Ник поднялся и примостился на краешке одного из столов. — Так о чем вы говорили, когда нас так грубо прервали? — обратился он к писателю.

Боб таращился на Ника, похоже, не понимая, о чем речь.

— Что?

— Продолжайте. — Ник больше напоминал заинтересованного слушателя в лекционном зале, а не севшего на стол крутого парня, у ног которого лежал мужчина со связанными руками, уткнувшись физиономией в лужу собственной крови. — Вы как раз говорили о том, что рейс 29 в чем-то схож с плаванием «Марии Селесты». Любопытное сравнение, знаете ли.

— И вы хотите, чтобы я… просто продолжал? — изумился Боб. — Словно ничего и не произошло?

— Развяжите меня! — прокричал Крейг.

Его слова приглушал напольный ковер. Да, ожил он на удивление быстро, учитывая, что об его голову пять минут назад едва не раскололи футляр для скрипки.

— Развяжите меня немедленно! Я требую…

Реакция Ника шокировала всю компанию, включая тех, кто видел, как англичанин выкручивал Крейгу нос. Англичанин двинул ему ногой по ребрам. В последний момент сдержал удар… но Крейгу все-таки досталось. Он вскрикнул от боли и замолчал.

— Начнешь снова, приятель, пеняй на себя, — процедил Ник. — Мое терпение на исходе.

— Послушайте! — воскликнул Гаффни. — Разве можно так…

— Это вы меня послушайте! — круто обернулся к нему Ник. Он был в ярости, просто кипел от злости.

— Вам пора проснуться, дорогие мои, и на этот раз мне придется обойтись без сантиментов. Эта маленькая девочка, Дайна, говорит, что мы попали в серьезную передрягу. И я ей верю. Она говорит, что слышит что-то, что-то такое, что может набрести на нас. И я ей верю. Я ничего не слышу, но нервы у меня напряжены до предела, и я не могу оставить это без внимания. Я думаю, нас действительно может кто-то навестить, и совсем не для того, чтобы продать нам новейший пылесос или страховой полис. Так давайте решим: будем кудахтать над этим психом или постараемся понять, что происходит вокруг? Понимание, возможно, не спасет нам жизни, но я все более и более склоняюсь к тому, что непонимание сильно их укоротит.

Ник внимательно посмотрел на Дайну.

— Скажи мне, в чем я не прав, Дайна? Тебя я выслушаю с радостью.

— Я не хочу, чтобы вы причиняли боль мистеру Туми, но я думаю, что вы во всем правы, — глотая слезы, ответила девочка.

— Ладно. Это справедливо, — кивнул Ник. — Я постараюсь больше не причинять ему боли… но обещать не могу. Давайте начнем с самого простого. Этот тип…

— Туми, — вставил Брайан. — Его зовут Крейг Туми.

— Пусть так. Мистер Туми сошел с ума. Возможно, если нам удастся вернуться в наш мир или в то место, куда отправились все люди, мы сумеем найти специалистов, которые ему помогут. Но сейчас мы можем помочь ему, только лишив свободы действий. Что я и сделал, не без помощи Алберта… А теперь вернемся к текущим делам. Кто-нибудь желает высказать особое мнение?

Ему ответила тишина. Пассажиры рейса 29 молча смотрели на Ника.

— Отлично. Пожалуйста, продолжайте, мистер Дженкинс.

— Я… Я не привык. — Боб предпринял отчаянную попытку взять себя в руки. — В своих романах я перебил столько людей, что им не хватило бы места в нашем самолете. А вот в жизни впервые столкнулся с насилием. Извините, если… я вел себя не так, как положено.

— Я думаю, вам не за что стыдиться, мистер Дженкинс, — заговорила Дайна. — И мне нравится вас слушать. Даже настроение от этого улучшается.

Боб с благодарностью посмотрел на нее, улыбнулся.

— Спасибо тебе, Дайна. — Он сунул руки в карманы, бросил тревожный взгляд на Крейга Туми, затем посмотрел на окна. — Думаю, я уже упомянул о главной ошибке в наших рассуждениях. Она проста: мы все предположили, как только осознали случившееся, что Событие захватило весь мир. Понятно, откуда взялась такая оценка: мы в полном порядке, а все остальные, включая других пассажиров нашего рейса, которые вместе с нами поднялись на борт самолета в Международном аэропорту Лос-Анджелеса, вроде бы исчезли. Но имеющиеся у нас улики говорят о том, что наше предположение неверно. Случившееся ограничивается нами, и только нами. Я убежден, что мир, каким мы его знали, ничуть не изменился и живет по тем же законам. И только мы, пропавшие пассажиры и одиннадцать выживших, потерялись.

7

— Может, я туп как дубина, но я не понимаю, куда вы клоните, — прервал возникшую паузу Руди Уэрвик.

— Я тоже, — присоединилась к нему Лорел.

— Мы упомянули два знаменитых исчезновения, — продолжил Боб.

Вроде бы теперь его слушал и Крейг Туми, по крайней мере он оставил попытки освободить руки.

— Одна, в случае «Марии Селесты», имела место в открытом море. Вторая — я про Роанок-Айленд — около моря. Однако этими двумя знаменитыми происшествиями список не ограничивается. Я могу вспомнить еще два, связанные с самолетами. Во-первых, исчезновение летчицы Амелии Эрхарт над Тихим океаном, во-вторых, исчезновение нескольких военных самолетов над районом Атлантического океана, известным под названием Бермудский треугольник. Случилось это, насколько я помню, в 1945 или 1946 году. Вроде бы командир что-то передал по радио, с военно-воздушной базы во Флориде вылетели спасатели, но не нашли никаких следов пропавших самолетов.

— Я слышал об этом случае, — кивнул Ник. — С него и пошла недобрая слава Треугольника.

— Нет, там пропало множество самолетов и кораблей, — не согласился с ним Алберт. — Об этом Чарлз Берлиц написал книгу. Я ее читал. Очень интересная книга. — Он огляделся. — Но никогда не думал, что могу оказаться среди исчезнувших.

— Я не знаю, пропадали ли самолеты над континентальной территорией Соединенных Штатов, но…

— С маленькими самолетами такое случалось очень часто, — прервал его Брайан. — А однажды, примерно тридцать пять лет тому назад, пропал авиалайнер. С сотней пассажиров на борту. В 1955 или 1956 году. Принадлежал авиалайнер то ли «Транс уорлд эйрлайнс», то ли «Монарху». Летел он из Денвера в Сан-Франциско. Пилот связался с центром управления полетами в Рено, в полном соответствии с инструкцией, а потом об этом авиалайнере больше не слышали. Разумеется, его искали, но… безрезультатно.

Брайан заметил, что все смотрят на него как зачарованные, и невесело рассмеялся.

— Пилотские истории о призраках, — добавил он с извиняющимися нотками в голосе.

— Готов спорить, они тоже проскочили, — пробормотал писатель и почесал щеку. На лице его вдруг отразился ужас. — Раз тел не нашли…

— Пожалуйста, расскажите нам, что вы знаете или думаете, что знаете, — взмолилась Лорел. — Человек не может всего этого вынести. Если я тотчас же не получу ответов на мучающие меня вопросы, вам придется связать меня и положить рядом с мистером Туми.

— Не льстите себе, — отчетливо, но зловеще произнес Крейг.

Боб вновь бросил на него тревожный взгляд и продолжил:

— Здесь стерильная чистота, в самолете — осколки стекла и разлитые напитки. Здесь нет электричества, в самолете — есть. Однако надо помнить, что в самолете автономная энергетическая установка, а аэропорт получает электричество от какой-нибудь ГЭС, ТЭС или АЭС. Но возьмем спички. Бетани была в самолете, и ее спички зажигаются. А вот спички, находившиеся здесь, — нет. Револьвер, который мистер Туми взял, как я понимаю, в помещении службы безопасности, не выстрелил. Думаю, если б я попробовал посветить ручным фонариком на батарейках, у меня бы ничего не вышло. А если бы он и заработал, то батарейки сели бы очень быстро.

— Вы правы, — поддержал Ник. — И нам не надо искать ручной фонарь, чтобы подтвердить вашу версию. — И указал на фонарь аварийной осветительной системы, что находился рядом с вытяжкой: он не горел, как и лампы под потолком. — Аварийная система питается от аккумуляторов. Светочувствительный датчик реагирует на освещенность. Здесь достаточно темно, чтобы он сработал, однако фонарь не горит. То ли сломался датчик, то ли сели аккумуляторы.

— Думаю, и датчик сломался, и аккумуляторы сели, — отозвался Боб Дженкинс. Он медленно подошел к двери ресторана, открыл ее. — Мы оказались в мире, где еще поддерживается относительный порядок, но который находится при смерти. Все газированные напитки потеряли вкус, выдохлись. Мы еще чем-то пахнем, я могу уловить духи Лорел или лосьон после бритья капитана, но здешних запахов уже нет.

Алберт поднял стакан с пивом, принюхался. Запах есть, решил он, но очень-очень слабый. Воспоминание о запахе. Так, наверное, пахнет лепесток, много лет пролежавший между страницами книги.

— То же самое относится и к звукам, — добавил Боб. — Они глухие, одномерные, без резонанса.

Лорел вспомнила, как стучали ее каблучки по бетону, как вяз в воздухе крик капитана Энгла, когда тот сложив руки рупором, звал мистера Туми.

— Алберт, тебя не затруднит сыграть что-нибудь на скрипке? — попросил Боб.

Алберт взглянул на Бетани. Девушка улыбнулась и кивнула.

— Нет. Разумеется, нет. Мне даже интересно, как она будет звучать после того… — Он посмотрел на Крейга Туми. — Вы понимаете.

Он открыл футляр, поморщившись, когда его пальцы коснулись защелки, врезавшейся в лоб Крейга Туми, достал скрипку. Ласково погладил ее и устроил скрипку под подбородком. Замер, задумавшись. Какая музыка достойна этого нового мира, где не звонили телефоны и не лаяли собаки? Ралф Вогэн Уильямс? Стравинский? Моцарт? Может, Дворжак? Нет, все не то. Тут его осенило, и он заиграл «Кто-то на кухне с Дайной».

Но, взяв несколько нот, опустил смычок.

— Наверное, ты все-таки попортил скрипку, хватив этого парня по голове, — предположил Дон Гаффни. — Такое ощущение, что она набита ватой.

— Нет, — медленно ответил Алберт. — Моя скрипка в полном порядке. Я в этом уверен. Дело в другом. Подойдите сюда, мистер Гаффни. — Гаффни подошел, встал рядом с Албертом. — А теперь наклонитесь к скрипке как можно ближе. Нет… не так близко, я попаду вам в глаз смычком. Так. Так хорошо. А теперь слушайте.

Алберт заиграл вновь.

— Чувствуете разницу? — спросил он, опустив смычок.

— Вблизи скрипка звучит гораздо лучше, если ты об этом, — ответил Гаффни и с уважением посмотрел на Алберта. — Ты превосходно играешь, парень.

Алберт улыбнулся Дону Гаффни, но заговорил, обращаясь к Бетани Симмс.

— Иногда, когда я уверен, что поблизости нет моего учителя музыки, я играю старые песни «Лед Зеппелин». Скрипка прямо-таки для них и создана. Вы бы удивились их звучанию. — Он повернулся к Бобу: — Ваша версия вновь подтвердилась. Чем ближе стоишь, тем лучше звучит скрипка. Причина в воздухе, а не в инструменте. Он не проводит звуки как должно, а значит, со звуком происходит то же, что и с пивом.

— Выдыхается, — уточнил Брайан.

Алберт кивнул.

— Спасибо, Алберт, — поблагодарил юношу Боб.

— Не за что. Можно убрать скрипку?

— Разумеется, — кивнул Боб и продолжил, пока Алберт укладывал скрипку в футляр, протирал пальцы и защелки салфеткой: — Вкус, запах и звук не единственные — ключевые — особенности обстоятельств, в которых мы оказались. Возьмем, к примеру, облака.

— А что с ними? — спросил Руди Уэрвик.

— Они не двинулись с момента нашего прибытия, и я думаю, что не собираются двигаться. Полагаю, что и погода как бы застыла. — Боб замолчал. На лице его были написаны беспомощность и испуг. — Как сказал бы Ник Хопуэлл, давайте обойдемся без сантиментов. Здесь все не так, это гиблое место. У Дайны все чувства, включая и то, что принято называть шестым, развиты сильнее, чем у нас, поэтому ее ощущения более острые, но думаю, мы все — в той или иной степени — осознаем: здесь все не так.

А теперь мы подходим к главному.

Пятнадцать минут назад я сказал, что вроде бы подошло время ленча. Сейчас, как мне представляется, гораздо позже. Четыре или пять часов дня. Мой желудок требует не ленча, а чая. У меня предчувствие, что темнеть за окном начнет еще до того, как наши часы будут показывать без четверти десять утра.

— Ближе к делу, приятель, — вставил Ник.

— Я думаю, речь идет о времени. Не об измерении, упомянутом Албертом, а о времени. Предположим, что в силу каких-то причин в потоке времени возникает дыра. Не ловушка, а дыра. Дыра во временной ткани.

— Такого бреда слышать мне еще не доводилось! — воскликнул Дон Гаффни.

— Аминь! — отозвался с пола Крейг Туми.

— Нет — отрезал Боб, — это не бред. Бред в другом, мистер Гаффни. Вспомните, как звучала скрипка Алберта. Оглянитесь вокруг. Подумайте, что с нами случилось… где мы очутились… вот это бред.

Дон нахмурился, засунул руки в карманы.

— Продолжайте, — прошептал Брайан.

— Хорошо. Я не утверждаю, что мои слова — истина в последней инстанции. Я лишь высказываю свою версию, которая, может быть, объяснит происходящее с нами. Давайте предположим, что такие дыры во временном потоке появляются постоянно, но в основном над территорией, где не живут люди. Разумеется, я имею в виду океан. Не могу сказать почему, но это логичное предположение, поскольку большинство исчезновений имело место именно там.

— Атмосферные процессы над водой очень отличаются от тех же процессов над сушей, — добавил Брайан. — Возможно, вы правы.

— Дело не в том, прав я или нет. Но теперь, обсуждая проблему, мы можем оперировать понятными нам терминами. В атмосфере также наблюдаются феномены: перевернутые торнадо, кольцевые радуги, видимые днем звезды. Эти временные дыры могут возникать и исчезать по воле случая, они могут перемещаться, как перемещаются грозовые фронты, но они крайне редко появляются над сушей.

Правда, статистика скажет вам, что рано или поздно случается все, что может случиться, поэтому давайте исходить из того, что прошлой ночью временная дыра возникла над сушей… и мы, вот уж не повезло, залетели в нее. Этим полученная нами информация не исчерпывается. Теперь мы знаем еще одно свойство этого феномена: пролететь сквозь него живым может только тот, кто спит крепким сном.

— Прямо сказка какая-то! — воскликнул Гаффни.

— Полностью с вами согласен, — поддакнул с пола Крейг.

— Заткни хлебало, — рыкнул на него Гаффни.

Крейг заморгал, и его верхняя губа приподнялась в зверином оскале.

— Вроде все сходится, — прошептала Бетани. — Мы проснулись… в другом мире.

— А что произошло с командой и пассажирами? — спросил Алберт. Чувствовалось, что он чуть не плачет. — Если самолет пролетел сквозь дыру, что случилось с нашими попутчиками?

Воображение тут же нарисовало ему ответ: сотни людей, падающих с неба на землю, развевающиеся пиджаки, задранные юбки, открывающие нижнее белье, сваливающиеся с ног туфли, выскакивающие из карманов ручки, те, что не остались в самолете, люди, размахивающие руками и ногами, пытающиеся что-то выкрикнуть в разреженном воздухе, люди оставившие на сиденьях сумочки, бумажники, часы, мелочь и даже кардиостимулятор. Он видел, как они врезаются в землю, приминая кусты, поднимая столбики пыли, превращаясь в ничто.

— Я предполагаю, что они испарились, — ответил Боб. — Полностью. Превратились в пар.

Дайна сначала его не поняла. Потом подумала о сумочке тети Викки, набитой дорожными чеками, и заплакала. Лорел обняла слепую девочку за плечи, прижала к себе. Алберт тем временем истово благодарил Бога за то, что его мать в последний момент передумала и решила не лететь вместе с ним на Восточное побережье.

— В большинстве случаев их вещи испарились вместе с ними, — продолжал писатель. — Остались бумажники, которые их владельцы, возможно, вынули в момент… События. Тут трудно что-то утверждать. Что пропало, что осталось… меня больше всего занимает парик, хотя это все мелочи, которые ничего не определяют. Наверное, ответа нам не найти никогда.

— Тут вы правы, — заметил Алберт. — Взять, к примеру хирургические штифты. Я сомневаюсь в том, что человек, которому их вставили, решил вынуть их из плеча или бедра и поиграть ими от скуки.

— Согласен, — кивнул Уэрвик. — Полет только начался, до такой степени они еще не успели заскучать.

Бетани в изумлении вытаращилась на Уэрвика, а затем рассмеялась.

— Я родом из Канзаса, — добавил Боб, — и, раздумывая над тем, почему одни остались, а другие исчезли, я вспомнил смерчи, которые случаются у нас летом. Они могут стереть с лица земли фермерский дом, но оставить стоящий рядом туалет или разнести коровник, но не тронуть силосную башню.

— Давайте подводить итог, приятель, — подал голос Ник. — Не знаю, что там показывают наши часы, но у меня тоже такое ощущение, что дело идет к ночи.

Брайан подумал о Крейге Туми, который так стремился в Бостон, вспомнил о том, как тот стоял у желоба и орал: «Времени в обрез! Его осталось чертовски мало!»

— Хорошо, — не стал спорить Боб. — Подводим итог Исходим из того, что временные дыры существуют и мы провалились в одну из них. Я думаю, мы очутились в прошлом и открыли не слишком приятную правду о путешествиях во времени: невозможно попасть в Техасское книгохранилище 22 ноября 1963 года и предотвратить убийство Кеннеди. Не удастся понаблюдать за строительством пирамид или падением Рима. И с изучением живых динозавров тоже ничего не выйдет.

Он развел руки, словно старался охватить молчаливый мир, в который их занесло волею судьбы.

— Присмотритесь к тому, что вы видите вокруг, дорогие путешественники во времени. Это прошлое. Оно пустое. Оно беззвучное. В нем никого нет. Весь мир… а может, и вся Вселенная напоминает выброшенную упаковочную коробку. Я думаю, мы отпрыгнули назад на очень малое время, минут на пятнадцать… по крайней мере первоначально. Но мир уже тает вокруг нас. Что-то происходит со звуком. Электричество уже отключилось. Погода не изменяется. Боюсь, дело идет к тому, что планета просто рассосется.

— А может, это будущее? — осторожно спросил Алберт.

Боб Дженкинс пожал плечами. Казалось, он постарел на добрый десяток лет.

— Утверждать не могу, откуда мне это знать, но думаю, что нет. Место, в котором мы находимся, дышит старостью, слабостью, безнадежностью. Такое ощущение… даже не знаю…

— …что с ним все кончено, — подсказала Дайна.

— Да, — кивнул Дженкинс. — Спасибо тебе, дорогая. Именно эти слова я и старался найти.

— Мистер Дженкинс! Тот звук, о котором я говорила… Я снова его слышу. — Слепая девочка помолчала. — Он приближается.

8

Все молчали, настороженно прислушиваясь. Брайану показалось, что он слышит нечто, но потом решил, что это биение его сердца. Или просто разыгралось воображение.

— Я хочу вновь подойти к окнам. — Ник переступил через Крейга, даже не посмотрев на него, и широким шагом вышел из ресторана.

— Эй! — воскликнула Бетани. — Я тоже хочу посмотреть!

Алберт устремился за ней, большинство последовало их примеру.

— А вы? — спросил Брайан оставшихся в ресторане Дайну и Лорел.

— Я не хочу идти, — ответила Дайна. — Я и здесь все слышу. — Она помолчала, потом добавила: — И буду слышать еще лучше, если мы скоро не уйдем отсюда.

Брайан посмотрел на Лорел Стивенсон.

— Я останусь с Дайной, — тихо ответила она.

— Хорошо, — кивнул Брайан. — Только держитесь подальше от мистера Туми.

— Держитесь подальше от мистера Туми, — передразнил его Крейг и вывернул голову чтобы встретиться взглядом с Брайаном. — Вам это с рук не сойдет, капитан Энгл. Не знаю, какую игру вы затеяли с вашим дружком лайми,[10] но вам это с рук не сойдет. И в следующий раз вам удастся сесть лишь за штурвал самолета, вывозящего из Колумбии героин. Ни одна приличная авиакомпания больше не захочет иметь с вами дело.

Брайан хотел уже ответить, но в последний момент передумал. Ник ведь сказал, что у этого человека, по крайней мере временно, помутился рассудок, и капитан чувствовал, что Ник не ошибся. А урезонивать сумасшедшего, во-первых, бесполезно, а во-вторых, отнимает драгоценное время.

— Мы будем держаться от него подальше, не беспокойтесь, — ответила Лорел и отошла с Дайной к одному из столиков, усадила ее на стул и тоже села. — Нам ничего не грозит.

— Хорошо. Кричите, если он постарается освободиться.

— Будьте уверены, закричим, — улыбнулась Лорел.

Брайан наклонился, проверил, не ослаб ли узел, которым Ник затянул руки Крейга, и направился вслед за остальными к окнам, выходящим на летное поле.

9

Звук донесся до Брайана, когда он дошел до середины зала ожидания, а уж возле окон не осталось никаких сомнений в том, что это не слуховая галлюцинация. «У девочки потрясающий слух», — подумал капитан.

Звук этот Брайан едва различал, но он тем не менее имел место быть и доносился с востока. Дайна говорила, что он похож на звук сыплющихся рисовых хлопьев, но Брайану он больше напоминал особый тип статических радиопомех, какие заполняют эфир в периоды высокой солнечной активности. В одном, впрочем, разногласий с Дайной у него не было: звук этот предвещал надвигающуюся беду.

Брайан почувствовал, как от этого звука волосы на затылке встают дыбом. Он посмотрел на остальных и увидел, что на лице каждого застыли страх и отвращение. Ник держался лучше всех, а девушка, Бетани, та самая, что никак не хотела спускаться по желобу, похоже, перепугалась до полусмерти. Но звук этот теперь слышали они все. Плохой звук.

Зло грядет, говорил он. Спешите убраться отсюда.

Ник повернулся к капитану:

— Что будем делать, Брайан? Есть идеи?

— Нет. Ни одной. Я знаю только одно: больше ничего не слышно во всем городе.

— До города он еще не дошел, — поправил его Дон, — но дойдет. Хотелось бы только знать, сколько на это потребуется времени.

Все замолчали, прислушиваясь к шипящему потрескиванию, накатывающему с востока. «Я вроде бы знаю, что это за звук, — думал Брайан. — Не потрескивание заливаемых молоком хлопьев, не статические помехи, а… что? Если б он не был таким слабым…»

Но Брайан не хотел знать, что это за звук. Внезапно он это понял со всей очевидностью. Не хотел знать, и все. Звук этот пробирал его до костей.

— Мы должны убраться отсюда! — выкрикнула Бетани.

Алберт обнял ее за талию, она обеими руками схватилась за его руку и повторила в истерике:

— Мы должны немедленно убраться отсюда!

— Да, — кивнул Боб Дженкинс. — Она права. Этот звук… я не знаю, что это, но он ужасен. Мы должны убираться отсюда.

Они все смотрели на Брайана, и он подумал: «Похоже, я снова капитан. Но ненадолго. Потому что они не понимают. Даже Дженкинс не понимает, со всей его дедукцией и индукцией, что никуда нам отсюда не убраться. И не важно, какое существо или машина является источником этого звука, потому что мы все равно будем здесь, когда этот источник доберется до аэропорта. Деваться нам некуда. Я знаю почему. Даже если до остальных это еще не дошло…»

И тут Брайан Энгл внезапно понял, какие чувства испытывает животное, попавшее в капкан и услышавшее шаги приближающегося охотника.

ГЛАВА 6 В западне. Спички Бетани. Впереди участок с двусторонним движением. Эксперимент Алберта. Приход ночи. Тьма и лезвие

1

Брайан пристально посмотрел на писателя:

— Вы говорите, что мы должны убираться отсюда?

— Да. И чем быстрее, тем…

— И куда нам отправиться? В Атлантик-Сити? Майами-Бич? Клаб-Мед?

— Вы полагаете, капитан Энгл, что деваться нам некуда? Я думаю, надеюсь, что вы ошибаетесь. У меня есть идея.

— Какая же?

— Сначала ответьте мне на один вопрос. Вы сможете заправить самолет? При том, что аэропорт обесточен?

— Думаю, да. Скажем так: с помощью нескольких мужчин смогу. А что?

— Тогда мы вновь поднимемся в воздух, — ответил Боб. Капельки пота выступили у него на лбу. — Этот звук… это хрумканье… идет с востока. Временная дыра в нескольких тысячах миль к западу. Если мы полетим тем же маршрутом… это возможно?

— Да, — кивнул Брайан.

Вспомогательные энергетические установки он не выключал, следовательно, программа полета сохранилась в навигационном компьютере. Эта программа зафиксировала их маршрут в мельчайших подробностях, от момента взлета в Южной Калифорнии до момента приземления в центральной части Мэна. Стоит только коснуться кнопки, чтобы компьютер просто реверсировал маршрут. Другая кнопка, уже в полете, включит автопилот, который поведет самолет по этому маршруту. А уж инерциальная навигационная система компании «Теледайн» не позволит самолету сбиться с курса.

— Полетим, если надо, но для чего? — спросил капитан.

— Для того, чтобы проскочить через временную дыру. Неужели вы не поняли? Она все еще там!

Ник впился взглядом в Боба, потом повернулся к Брайану.

— В этом что-то есть, приятель. Нутром чую, есть.

А вот Алберту Косснеру пришла совсем уж дикая мысль: если временная дыра на месте, а их самолет летел выверенным маршрутом на стандартной высоте, тогда, возможно, и другие самолеты проскочили в эту дыру в промежутке между семью минутами второго и утром (хотя непонятно, утро сейчас или вечер). Может, и другие самолеты приземляются сейчас или уже приземлились на другие пустующие аэродромы Америки, другие команды и пассажиры ходят по залам аэровокзалов, не понимая, что к чему…

«Нет, — тут же подумал он. — На борту нашего лайнера чудом оказался пилот. Какова вероятность того, что такое может случиться дважды?»

Ему вспомнились слова мистера Дженкинса о рекорде Теда Уильямса, и по телу пробежала дрожь.

— Может, есть, а может и нет, — ответил Брайан. — Впрочем, никакого значения это не имеет, потому что на нашем самолете нам отсюда не улететь.

— Почему нет? — спросил Руди Уэрвик. — Если мы сможем заправить его, тогда…

— Помните спички? Которые не зажигались в ресторане?

Руди, недоумевая, воззрился на Брайана, а вот Боб Дженкинс сразу помрачнел. Прижал руку ко лбу, отступил на шаг. Буквально уменьшился в размерах.

— При чем здесь спички? — Дон смотрел на Брайана из-под кустистых бровей, во взгляде его читалось не столько недоумение, сколько подозрительность. — Какое отношение имеют…

Ник сразу сообразил, что к чему.

— Разве вы не понимаете? — мягко спросил он. — До вас не доходит, приятель? Если аккумуляторы сели, если спички не зажигаются…

— …значит, и топливо гореть не будет, — закончил за него Брайан. — Оно выдохлось, как и все остальное в этом мире. — Капитан по очереди оглядел каждого. — С тем же успехом я мог бы наполнить баки сиропом.

2

— Никто из вас, милые дамы, не слышал о лангольерах? — неожиданно спросил Крейг веселым таким, жизнерадостным тоном.

Лорел подпрыгнула и нервно посмотрела на остальных пассажиров, все еще стоявших у окон. Дайна сразу же повернулась к Крейгу, его желание поговорить ничуть не удивило ее.

— Нет, — ответила девочка. — А кто они?

— Не разговаривай с ним, Дайна, — прошептала Лорел.

— Я вас слышу, — так же весело продолжил Крейг. — Не только у Дайны острый слух.

Лорел покраснела.

— Я не собираюсь причинять девочке никакого вреда. Точно так же, как не причинил бы вреда той девушке. Я просто испугался. А вы?

— Я тоже, — резко ответила Лорел. — Но от испуга я не захватываю в заложники девушек и не стреляю в юношей.

— Потому что вы не опасались того, что на вас разом навалится целая толпа. И еще этот англичанин… — Крейг рассмеялся нормальным человеческим смехом. — Если вы думаете, что я сумасшедший, то вам следовало бы понаблюдать за ним. Вот уж у кого мозги устроены совсем не так, как у обычных людей.

Лорел не знала, что и сказать. Она понимала, что Крейг Туми далек от истины, но, с другой стороны, то, что он говорил об англичанине, вполне соответствовало ее собственным наблюдениям. Глаза этого человека… и этот пинок в ребра связанного мистера Туми… Лорел передернуло.

— Кто такие лангольеры, мистер Туми? — спросила Дайна.

— Я предпочитал думать, что это вымышленные существа, — сказал Крейг по-прежнему весело. — Но теперь у меня зародились сомнения… потому что я тоже слышу этот звук, юная дама. Да, слышу.

— Звук? — повторила Дайна. — Этот звук издают лангольеры?

Лорел положила руку ей на плечо.

— Я бы хотела, чтобы ты с ним не разговаривала, дорогая. Он меня нервирует.

— Почему? Он же связан, не так ли?

— Да, но…

— И мы всегда можем позвать остальных, не правда ли?

— Ну, я думаю…

— Я хочу узнать, кто такие лангольеры.

С усилием Крейг повернул голову, чтобы посмотреть на них… И Лорел почувствовала обаяние и силу характера, которые позволяли Крейгу держаться на коне и не снижать скорости, заданной ему родителями. Она видела его обаяние и силу, хотя Крейг лежал на полу, со связанными за спиной руками, с запекшейся на лице кровью.

— Мой отец говорил, что лангольеры — маленькие существа, которые живут в шкафах, прячутся в темных углах и под кроватями.

— Как эльфы? — полюбопытствовала Дайна.

Крейг рассмеялся и покачал головой.

— Боюсь, они далеко не такие симпатичные, как эльфы. Он говорил, что они волосатые, зубастые и с множеством шустрых маленьких ножек. Таких шустрых, что они без труда догоняют плохих мальчиков и девочек, как бы быстро те ни неслись прочь.

— Перестаньте, — холодно бросила Лорел. — Вы пугаете ребенка.

— Нет, меня он не пугает, — возразила Дайна. — Я могу отличить выдумку от правды. Это забавно и интересно, ничего больше.

Но по выражению ее лица чувствовалось, что не просто интересно. Девочка впитывала каждое слово.

— Интересно, не правда ли? — самодовольно усмехнулся Крейг. — А вот Лорел наверняка решила, что я тебя пугаю. Я выиграл сигару, Лорел? Если да, то предпочел бы «Эль Продакто». Дешевок вроде «Белых сов» я не признаю. — И он снова рассмеялся.

Лорел промолчала, поэтому Крейг вновь вернулся к лангольерам.

— Мой отец говорил, что лангольеров тысячи. И никак не меньше, потому что миллионы плохих мальчиков и девочек носятся по миру. Так он всегда говорил. Мой отец не видел ни одного ребенка, который бежал. Они всегда носились. Я думаю, ему нравилось это слово, потому что оно подразумевало отсутствие цели, направления, указывало на непродуктивную трату энергии. А лангольеры… они бегали. У них была цель. Собственно, само их существование определялось этой целью.

— А что плохого делали эти дети? — спросила Дайна. — Почему стали такими плохими, что на них пришлось напускать лангольеров?

— Знаешь, я рад, что ты задала этот вопрос. Когда мой отец говорил, что кто-то плохой. Дайна, он имел в виду лень. Ленивый человек не мог быть частью ОБЩЕГО ЗАМЫСЛА. Ни в коем разе. В моем доме ты или участвовал в ОБЩЕМ ЗАМЫСЛЕ, или УВИЛИВАЛ ОТ РАБОТЫ. Хуже этого просто ничего не могло быть. Убийство считалось мелким грехом в сравнении с УВИЛИВАНИЕМ ОТ РАБОТЫ. Если ты не часть ОБЩЕГО ЗАМЫСЛА, говорил он, лангольеры обязательно придут и разберутся с тобой. Как-нибудь ночью ты будешь лежать в кровати, услышишь их приближение… их похрустывающие, чавкающие шаги… и даже если ты попытаешься унестись от них, они тебя догонят. Благодаря шустрым маленьким…

— Достаточно! — оборвала его Лорел.

— Их шаги мы и слышим. — Глаза Крейга сияли. — От этого никуда не уйдешь. Доносящийся сюда звук и есть…

— Замолчите, а не то я вас чем-нибудь ударю!

— Хорошо. — Крейг перевернулся на спину, поморщился, лег на бок затылком к ним. — Надоедает, когда тебя бьют, лежачего и связанного.

На этот раз Лорел покраснела до корней волос, прикусила губу и ничего не ответила. Ей хотелось плакать. Как можно держать в узде такого человека? Как? Сначала он вел себя как буйно помешанный, теперь казался совсем нормальным. А тем временем весь мир… ОБЩИЙ ЗАМЫСЕЛ, по определению мистера Туми… катился в тартарары.

— Готова спорить, вы боялись вашего отца, не так ли, мистер Туми?

Крейг резко повернул голову, удивленно взглянул на Дайну. Снова улыбнулся, но уже другой улыбкой. В которой читались печаль и обида.

— На этот раз ты выиграла сигару, мисс. Он меня ужасал.

— Он умер?

— Да.

— Он УВИЛИВАЛ ОТ РАБОТЫ? Лангольеры добрались до него?

Крейг надолго задумался. Ему вроде бы говорили, что отец скончался на работе от инфаркта. Когда секретарь в десять утра позвонила в его кабинет, чтобы напомнить о совещании, и не получила ответа, она открыла дверь и увидела, что мистер Туми лежит на полу с выпученными глазами и пеной у рта. Мертвый.

«Кто-нибудь действительно говорил мне об этом? — спросил себя Крейг Туми. — О выпученных глазах, пене у рта? Могла сказать мать в приличном подпитии… Или это мои собственные домыслы?»

— Мистер Туми! Добрались?

— Да, — после долгой паузы ответил Крейг. — Я думаю, увиливал, и они добрались до отца.

— Мистер Туми!

— Что?

— Я не такая, какой вы меня видите. Я не уродлива. И остальные тоже.

Он в изумлении уставился на девочку.

— Как ты можешь знать, какими я вас вижу, маленькая слепая мисс?

— Оказывается, могу.

Лорел повернулась к девочке, и внезапно ей стало не по себе… Разумеется, Лорел ничего не увидела. Черные очки Дайны отсекали любопытные взгляды.

3

Остальные пассажиры стояли у окон, прислушиваясь к далекому потрескиванию, и молчали. Похоже, они уже сказали все, что могли.

— Так что же нам теперь делать? — первым не выдержал Дон.

Алберту показалось, что красная рубашка Гаффни уже не такая яркая, вроде бы полиняла.

— Не знаю, — ответил Брайан.

Его бесило собственное бессилие. Он посмотрел на самолет, свой самолет, и в какой уже раз поразился чистоте линий, плавности обводов. «Боинг-727» авиакомпании «Дельта», застывший у посадочного рукава, в сравнении с ним напоминал неопрятную матрону. «Он так тебе нравится, потому что ты больше на нем не полетишь, — сказал себе Брайан. — Он для тебя, как для водителя — красавица на заднем сиденье лимузина. Она кажется тебе еще более прекрасной, поскольку ты знаешь, что она не твоя и никогда не будет твоей».

— Сколько у нас осталось топлива, Брайан? — неожиданно спросил Ник. — Может, в этом мире двигатели работают на другом соотношении компонентов. Может, его осталось больше, чем ты предполагал.

— Топлива уходит столько же, — ответил Брайан. — Когда мы приземлились, в баках осталось чуть меньше шестисот фунтов. Чтобы вернуться назад, нам нужно порядка пятидесяти тысяч фунтов.

Бетани достала пачку сигарет, предложила Бобу Тот покачал головой. Она вынула коробку спичек, чиркнула. Спичка не зажглась.

— Однако, — вырвалось у девушки.

Алберт посмотрел на Бетани. Она чиркнула спичкой еще раз… второй… третий. С тем же результатом. В испуге она вскинула глаза на Алберта.

— Дай-ка мне.

Но у него тоже не получилось.

— Похоже, эта штука заразная, — резонно заметил Руди Уэрвик.

Бетани разрыдалась, и Боб, не говоря ни слова, предложил ей носовой платок.

— Одну минуту. — Алберт вновь чиркнул спичкой.

На этот раз она зажглась… но горела неохотно, еле-еле. Он поднес огонек к кончику сигареты Бетани, и внезапно перед его мысленным взором возник знак, мимо которого в последние три года он проезжал на велосипеде каждый день по дороге в Пасаденскую среднюю школу: «ВНИМАНИЕ! ВПЕРЕДИ УЧАСТОК С ДВУСТОРОННИМ ДВИЖЕНИЕМ».

«Что бы это значило?» — подумал он.

Он не знал… пока. Но не сомневался, что нечто очень нужное пробивалось из подсознания, пытаясь достучаться до него.

Алберт тряхнул рукой, спичка тут же погасла.

Бетани затянулась, скорчила гримаску:

— Солома, а не табак!

— Выдохни дым мне в лицо, — попросил Алберт.

— Что?

— Ты меня слышала. Выдохни дым мне в лицо.

Она подчинилась, Алберт втянул в себя дым.

Запах явно изменился.

Действительно, эта штука, чем бы она ни была, заразная.

ВНИМАНИЕ! ВПЕРЕДИ УЧАСТОК С ДВУСТОРОННИМ ДВИЖЕНИЕМ.

— Я возвращаюсь в ресторан, — объявил Ник; выглядел он совсем подавленным. — Наш друг хитер и коварен. Мне не хотелось бы надолго оставлять его с дамами.

Все последовали за ним. «Прямо-таки коровы, услышавшие летний гром», — подумал Алберт.

— Пошли, — дернула его за рукав Бетани. — Чего стоять? — Она бросила в пепельницу недокуренную сигарету, носовым платком Боба вытерла глаза и взяла Алберта за руку.

Брайан, Ник, Боб, Дон Гаффни, Руди Уэрвик уже миновали половину зала ожидания, и Алберт вглядывался в обтянутую красной рубашкой спину мистера Гаффни, когда перед ним вновь возник тот же дорожный знак: «ВНИМАНИЕ! ВПЕРЕДИ УЧАСТОК С ДВУСТОРОННИМ ДВИЖЕНИЕМ».

— Стой! — воскликнул он, ухватил Бетани за талию, притянул к себе и зарылся лицом в ложбинку над ключицей.

— Ой! Да мы же совсем не знаем друг друга! — воскликнула Бетани.

Затем захихикала и обняла Алберта за шею. Алберт, природная юношеская застенчивость которого исчезала только в грезах, не обратил на это ни малейшего внимания. Он еще раз шумно вдохнул через нос. Запахи ее волос, пота, духов еще оставались, но ослабели, очень ослабели.

— Странный кавалер! — Бетани все хихикала, но уже раскраснелась.

Алберт посмотрел на их «767» и увидел то, что несколько минут назад отметил Брайан: невероятную белизну обшивки и чистоту линий. Он словно вибрировал энергией на сером, тусклом фоне окружающего мира.

И вот тут яркой вспышкой его осенило, прорвалось-таки наружу. Главная мысль напоминала огненный шар, от него змеились протуберанцы — варианты ее практического использования. У Алберта перехватило дыхание.

— Алберт? — спросил Боб. — Алберт, что слу…

— Капитан Энгл! — закричал Алберт.

В ресторане Лорел вскочила на ноги. Дайна тут же вцепилась в нее своими ручонками. Крейг Туми вывернул шею, чтобы увидеть, что происходит в зале ожидания.

— Капитан Энгл, подойдите сюда!

4

На летном поле у звука прибавилось громкости.

Брайану он напоминал статические радиопомехи. Нику Хопуэллу — шуршание сухой травы в тропиках под сильным ветром. Алберту, который летом работал в «Макдоналдсе», — жарящийся в масляной ванне картофель. Бобу Дженкинсу казалось, будто кто-то мнет бумагу в дальней комнате.

Все четверо спустились по транспортеру, подлезли под листами резины и теперь стояли в зоне разгрузки багажных тележек, прислушиваясь к звукам, издаваемым неведомыми существами, которых Крейг Туми называл лангольерами.

— Сильно они приблизились? — спросил Брайан Ника.

— Трудно сказать. Вроде бы приблизились, но окна и стены приглушают звук.

— Пошли. — Алберт нетерпеливо переминался с ноги на ногу. — Как мы заберемся в самолет? По желобу?

— В этом нет необходимости. — Брайан указал на передвижной трап, который стоял у галереи 2.

— Ты знаешь, что это очень смелое предположение, не так ли, Алберт? — спросил Брайан по пути к трапу.

— Да, но…

— Лучше смелое, чем никакого, — закончил за него Ник.

— Не волнуйтесь, — вмешался писатель. — Я буду разочарован не меньше вашего. Идея у юноши очень логичная… хотя, Алберт, ты понимаешь, что, возможно, есть факторы, о которых мы еще ничего не знаем, не так ли?

— Конечно!

Они подошли к трапу, Брайан дернул вверх педаль тормоза, освобождая колеса. Ник взялся за правый поручень, Брайан — за левый.

— Надеюсь, он покатится, — вырвалось у Брайана.

— Покатится, — уверенно ответил Боб Дженкинс. — Самые простые химические и физические законы по-прежнему действуют. Наши тела могут перерабатывать вдыхаемый воздух, двери открываются и закрываются…

— Не забудьте гравитацию, — поддакнул Алберт. — Земля все так же притягивает к себе.

— Может, прекратим дискуссию и займемся делом? — предложил Ник.

Трап легко стронулся с места. Ник и Брайан, не прилагая особых усилий, покатили его к «767», Алберт и Боб зашагали следом. Одно из колес ритмично поскрипывало. Поскрипывание сопровождалось постоянным похрустыванием, доносящимся с востока.

— Посмотрите на него. — Алберт указал на самолет. — Только посмотрите. Неужели вы не видите, сколь разительно отличается он от всего остального?

Ответа не требовалось, все и промолчали. Конечно, они видели. И Брайан, пусть и с неохотой, начал признавать, что парень, возможно, говорил дело.

Они поставили трап под углом к желобу, верхнюю ступеньку отделяла от люка пара футов.

— Я залезу в самолет первым, — сказал Брайан. — После того как уберу желоб, ты, Ник, и Алберт установите трап как положено.

— Да, капитан. — Ник четко отдал честь, костяшки указательного и среднего пальца чуть коснулись лба.

— Атташе по делам молодежи, — усмехнулся Брайан и легко взбежал по ступенькам.

Пара минут ушла у него на то, чтобы с помощью лебедки втянуть желоб в самолет. Потом он выглянул из люка и проследил за установкой трапа: не хватало только, чтобы его неумелые помощники случайно повредили самолет.

5

Руди Уэрвик и Дон Гаффни теперь приглядывали за Крейгом. Бетани, Дайна и Лорел стояли у окна в зале ожидания.

— Что они делают? — спросила Дайна.

— Они убрали желоб и поставили на его место трап, — ответила Лорел. — Теперь поднимаются в самолет. — И посмотрела на Бетани. — Ты действительно не знаешь, что они задумали?

Бетани покачала головой.

— Я знаю, что Туз, в смысле Алберт, чуть не сошел с ума. Мне бы хотелось думать, что его разобрала страсть ко мне, но я знаю, что дело не в этом. — Она помолчала. — Во всяком случае, пока. Он что-то сказал насчет самолета. И насчет того, что мои духи здесь быстро выдыхаются. Едва ли это понравилось бы Коко Шанель или как там ее звать. Еще он говорил о двустороннем движении. Этого я совсем не поняла. Нес какую-то белиберду.

— Я знаю, что он имел в виду, — подала голос Дайна.

— Что же, дорогая?

Дайна только покачала головой.

— Я лишь надеюсь, что они поторопятся. Потому что бедный мистер Туми прав. Лангольеры идут.

— Дайна, их же выдумал его отец.

— Может, когда-то они и были выдумкой. — Дайна повернулась незрячими глазами к окнам. — Теперь уже нет.

6

— Давай, Туз, — подбодрил юношу Ник. — Приступай.

У Алберта гулко билось сердце и дрожали руки, когда он выкладывал четыре экспериментальных объекта на полку-столик в первом классе, где давным-давно и на другом побережье континента женщина, которую звали Мелани Тревор, держала пакеты апельсинового сока и две бутылки шампанского.

Брайан наблюдал, как на столе появились книжица-коробка спичек, бутылка «Будвайзера», банка пепси и запечатанный в пластиковую упаковку сандвич с ореховым маслом из холодильного шкафа в ресторане.

— Ладно. — Алберт шумно выдохнул. — Давайте посмотрим, что мы имеем.

7

Дон вышел из ресторана и направился к окнам.

— Что происходит?

— Мы не знаем, — ответила Бетани.

Ей удалось зажечь еще одну спичку, и она вновь курила. Когда вынула сигарету изо рта, Дон заметил, что девушка оторвала фильтр.

— Они вошли в самолет и все еще там. Больше нам ничего не известно.

Дон несколько секунд оглядывал летное поле.

— Что-то изменилось. Не могу только понять, что именно.

— Смеркается, — ответила Дайна. — Вот что изменилось. — Голос ее звучал ровно, но лицо выражало одиночество и страх. — Я чувствую, что смеркается.

— Она права, — согласилась Лорел. — День длился всего два или три часа, но уже близится ночь.

— Мне все кажется, что это сон, — признался Дон. — Самый жуткий кошмар, какой мне только снился, но я надеюсь скоро проснуться.

Лорел кивнула.

— А как там мистер Туми?

Дон невесело рассмеялся.

— Вы не поверите.

— Не поверим чему? — полюбопытствовала Бетани.

— Он заснул.

8

Крейг Туми, разумеется, не спал. Люди, которые засыпают в критические моменты, вроде того типа, который должен был приглядывать за Иисусом Христом, пока тот молился в Гефсиманском саду, определенно не являлись частью ОБЩЕГО ЗАМЫСЛА.

Он наблюдал за обоими мужчинами, прикрыв глаза, в надежде, что они уйдут и оставят его одного. Наконец один, в красной рубашке, ушел. Уэрвик, лысый, с большими вставными зубами, подошел к Крейгу, наклонился над ним. Крейг плотно закрыл глаза.

— Эй, ты не спишь?

Крейг лежал не шевелясь, ровно дыша. Подумал, а не всхрапнуть ли ему, но решил, что без этого можно и обойтись.

Уэрвик легенько ткнул его в бок. Крейг не открыл глаз, не сбился с дыхания.

Лысый выпрямился, постоял над ним, направился к двери ресторана, где и остановился, глядя на женщин и Дона Гаффни. Крейг чуть приоткрыл один глаз, убедился, что Уэрвик повернулся к нему спиной. А потом очень осторожно попытался выпутаться из узла, охватывающего его запястья. Веревка, свернутая из скатерти, уже дала слабину.

Он дергал руки взад-вперед, пристально наблюдая за спиной Уэрвика, готовый застыть в тот самый момент, как только Уэрвик начнет поворачиваться. Крейг страстно желал, чтобы он не повернулся. Крейг хотел освободиться до того, как эти говнюки выйдут из самолета и вернутся в здание аэропорта. Особенно английский говнюк, который чуть не свернул ему нос и пнул в ребра, когда он лежал на полу. Английский говнюк и связал его как надо. Слава Богу, англичанину пришлось довольствоваться свернутой скатертью. Будь она из нейлона… Тогда бы крепко не повезло, а так…

Один из узлов ослаб, и теперь Крейг вращал руки из стороны в сторону. Он слышал, как приближаются лангольеры. И намеревался убраться отсюда до их прибытия. В Бостоне он будет в безопасности. В зале, полном банкиров, трудно будет носиться.

И горе тому мужчине, женщине или ребенку, кто попытается встать у него на пути.

9

Алберт поднял книжицу спичек, которую принес из ресторана.

— Вещественная улика А, — объявил он. — Приступаем.

Он оторвал спичку и чиркнул ею. Дрожащие руки подвели, спичка прошла выше шершавой полоски и согнулась.

— Дерьмо! — вырвалось у Алберта.

— Может, позволишь мне… — начал Боб.

— Оставьте его в покое, — остановил писателя Брайан. — Это его идея.

— Возьми себя в руки, Алберт, — посоветовал Ник.

Алберт оторвал новую спичку, выдавил из себя улыбку. Чиркнул.

Спичка не зажглась. Чиркнул снова. Спичка не зажглась.

— Я так и думал, — вздохнул Брайан. — Ничего…

— Запах серы, — перебил его Ник. — Я его почувствовал. Попробуй другую, Туз.

Но Алберт третий раз чиркнул той же спичкой… и она вспыхнула. И не погасла, когда сгорела головка. Продолжала гореть, как обычная спичка.

Алберт поднял голову, его рот расползся в широкой улыбке.

— Видите? Видите?

Он тряхнул рукой, загасил спичку, бросил на пол, оторвал новую. Эта вспыхнула с первого захода. Он поднес ее к оставшимся спичкам, как сделал Боб Дженкинс в ресторане. На этот раз они разом загорелись. И Алберту пришлось задувать их, как свечи на торте в день рождения. Ему пришлось дунуть дважды.

— Видите? — радостно воскликнул он. — Видите, что это значит? Двустороннее движение! Мы привезли с собой наше время! За бортом самолета — прошлое, к востоку от временной дыры оно повсюду… Но здесь в самолете еще настоящее!

— Ну, не знаю. — В голосе Брайана слышалось сомнение, но душа у него уже пела: он чувствовал, что ничего невозможного больше нет, ему так хотелось обнять Алберта, похлопать парня по спине.

— Браво, Алберт! — воскликнул Ник. — Теперь пиво! Попробуй пиво!

Алберт сшиб крышку с бутылки, пока Ник искал целый стакан среди посуды, вывалившейся с тележки для напитков.

— Где дымок? — спросил Брайан.

— Дымок? — удивился Боб.

— Ну, не то чтобы дымок, скорее, пар, который выглядит как дым и собирается в горлышке.

Алберт понюхал, протянул бутылку Брайану.

— Убедитесь сами.

Брайан принюхался и заулыбался.

Запах пива, хотя и без дымка.

Ник протянул стакан, и Алберт не без удовольствия отметил, что рука у англичанина тоже дрожит.

— Наливай, — торопил его англичанин. — Ожидание действует мне на нервы.

Алберт налил, и улыбки поблекли.

Пиво выдохлось. Абсолютно выдохлось. Какая там пена? Пиво напоминало принесенную на анализ мочу.

10

— Святый Боже, темнеет!

Стоящие у окна оглянулись на приближающегося к ним Руди Уэрвика.

— Вроде бы вы должны приглядывать за психом, — напомнил ему Дон, но Руди отмахнулся.

— Он вырубился. Думаю, этот удар по голове подействовал сильнее, чем казалось на первый взгляд. Что тут происходит? Почему так быстро темнеет?

— Мы не знаем, — ответила Бетани. — От нас ничего не зависит. Вы думаете, этот странный тип впал в кому?

— Понятия не имею. А если и так, мы же не будем его беспокоить, не правда ли? Господи, какой жуткий звук! Словно стая термитов набросилась на дерево. — Впервые Руди забыл о своем желудке.

Дайна посмотрела на Лорел:

— Думаю, нам лучше проверить, как там мистер Туми. Я за него тревожусь. Готова спорить, он очень напуган.

— Если мистер без сознания, Дайна, едва ли мы сможем…

— Не думаю, что он без сознания, — возразила Дайна. — Он даже не спит.

Лорел задумчиво посмотрела на девочку и взяла ее за руку.

— Хорошо. Пойдем посмотрим, как он там.

11

Узел, затянутый Ником Хопуэллом на правом запястье Крейга, наконец-то растянулся, и он смог вытащить руку. Затем освободил и вторую. Вскочил. Боль прострелила голову, его качнуло. Перед глазами запрыгали черные точки, потом медленно исчезли. Он заметил, что в зале ожидания быстро сгущается тьма. Наступала ночь. Похрустывание лангольеров слышалось все отчетливее, то ли потому, что его слух был настроен на этот звук, то ли потому, что лангольеры действительно приближались.

Крейг увидел, как в дальнем конце зала ожидания два силуэта, высокий и низкий, отделились от остальных и направились к нему. Женщина с надменным голосом и маленькая слепая девочка с отвратительной, надутой физиономией. Он не мог допустить, чтобы они подняли тревогу. В его планы это не входило.

Крейг попятился от кровавого пятна на ковре, оставшегося в том месте, где лежала его голова, не спуская глаз с приближающихся фигур.

На прилавке, слева от кассового аппарата, стояли ящики с вилками, ложками, ножами. Но пластиковыми, а потому для него неподходящими. Крейг заглянул за кассовый аппарат, и не зря: на полке лежал мясницкий нож. Крейг схватил его и спрятался за кассовым аппаратом. Особенно внимательно он следил за маленькой девочкой. Маленькая девочка много знала… может, слишком много. А потому возникал вопрос: что она будет делать с тем, что знала?

Очень интересный, животрепещущий вопрос.

Не так ли?

12

Ник переводил взгляд с Алберта на Боба.

— Итак, со спичками получается, а с пивом нет. — Он вновь посмотрел на стакан с пивом. — И что это должно…

Со дна стакана сорвалась первая гроздь пузырьков. Они быстро поднимались, расширялись, взбили поверхность тонким слоем пены. У Ника округлились глаза.

— Вероятно, — заговорил Боб, — требуется какое-то время, чтобы вещи перешли из прошлого в настоящее. — Он взял стакан, отпил, чмокнул губами. — Отличное пиво. — Все смотрели на нарастающий слой пены. — Могу ответственно заявить, что лучшего пива мне пить не приходилось.

Алберт добавил пива. На этот раз оно сразу дало обильную пену, которая вспухла над стаканом и выплеснулась из него. Брайан поднял стакан.

— Ты уверен, что хочешь выпить пива? — Ник улыбался во весь рот. — Вроде бы у пилотов есть правило не прикасаться к спиртному перед полетом?

— Это правило не действует, когда речь идет о полетах во времени. Можешь заглянуть в инструкцию. — Капитан отпил пива, рассмеялся и посмотрел на Боба. — Вы правы, это самое лучшее пиво, которое мне доводилось пить. Теперь попробуй пепси, Алберт.

Алберт вскрыл банку, и они услышали характерное шипение, непременный атрибут всех рекламных клипов, расхваливающих безалкогольные прохладительные напитки. Алберт поднял банку ко рту, а когда опускал ее, у него в глазах стояли слезы.

— Господа, сегодня особенно хороша пепси-кола, — возвестил он голосом старшего официанта, и все дружно рассмеялись.

13

Дон Гаффни догнал Лорел и Дайну у двери ресторана.

— Я решил, что мне лучше… — И, замолчав на полуслове, огляделся. — Черт. Где же он?

— Я не… — начала Лорел, и тут же раздался голос Дайны:

— Тихо!

Ее голова медленно повернулась, словно антенна радиолокатора. На мгновение в ресторане повисла мертвая тишина… во всяком случае, Лорел ничего не слышала.

— Там. — Дайна указала на кассовый аппарат. — Он прячется там.

— Откуда ты знаешь? — нервно спросил Дон. — Я ничего не слышу…

— Знаю, — спокойно ответила девочка. — Я слышу, как его ногти скребут по металлу. И я слышу удары его сердца. Оно бьется очень часто и очень сильно. Он испуган до смерти. Мне его так жалко. — Внезапно она вырвала руку из ладони Лорел и шагнула вперед.

— Дайна, нет! — крикнула Лорел.

Девочка ее словно и не услышала. Шла к кассовому аппарату, выставив перед собой руки, чтобы не наткнуться на стол или стул. Тени, казалось, поглотили ее.

— Мистер Туми? Пожалуйста, выходите. Мы не хотим причинять вам вреда. Пожалуйста, не бойтесь…

Волна крика поднялась из-за кассового аппарата. Громкого и пронзительного. Вроде бы это было одно короткое слово, но произнесенное голосом безумца.

— Ты-ы-ы-ы-ы-ы…

Крейг выскочил из-за укрытия, со сверкающими глазами, с ножом в руке, внезапно осознав, что девочка — одна из них, что она прячется за черными очками, что она не просто лангольер, а главный лангольер, что именно она созывает остальных, созывает мертвыми, слепыми глазами.

— Ты-ы-ы-ы-ы-ы…

С криком он бросился на девочку. Дон Гаффни отшвырнул Лорел в сторону и рванулся вперед. Быстро, но недостаточно быстро. В охватившем его безумии Крейг Туми мог посостязаться в скорости с любым лангольером. Он мчался прямо на Дайну.

Девочка не сделала попытки уклониться. Дайна протягивала к нему руки, чтобы обнять и успокоить.

— …ы-ы-ы-ы-ы…

— Все в порядке, мистер Туми. Не бой…

И в этот момент Крейг всадил в нее нож и выбежал в зал ожидания, по-прежнему заходясь в крике.

Дайна на мгновение застыла. Ее руки нащупали деревянную рукоятку ножа, торчащую из платья, изучая, прошлись по ней. А потом она медленно, грациозно осела на пол, став еще одной тенью в сгущающейся темноте.

ГЛАВА 7 Дайна в долине Теней. Самый быстрый тостер к востоку от Миссисипи. Наперегонки со временем. Ник принимает решение

1

Алберт, Брайан, Боб и Ник пустили по кругу сандвич с ореховым маслом. Каждый откусил по два раза… и от сандвича остались одни воспоминания. Алберт подумал, что такой восхитительной еды не готовила даже его мама. Желудок уже требовал добавки.

— Я думаю, нашему лысому другу мистеру Уэрвику эта часть эксперимента понравилась бы больше всего. — Ник посмотрел на Алберта. — Ты гений. Туз. Ты это знаешь, не так ли? Истинный гений.

Алберт раскраснелся от счастья.

Это уж перебор. Я лишь воспользовался дедуктивным методом, о существовании которого напомнил мистер Дженкинс. Если два потока, двигающиеся в противоположных направлениях, встречаются, они смешиваются и образуют водоворот. Я увидел, что произошло со спичками Бетани, и решил, что в самолете может случиться обратное. Да еще ярко-красная рубашка мистера Гаффни. Она начала терять цвет, тускнеть прямо на глазах. Вот я и решил: если что-то теряет первоначальные качества вне самолета, может, в самолете эти качества начнут восстанавливаться. Вот…

— Прости, что перебиваю, — вмешался Боб Дженкинс, — но я думаю, что процесс восстановления нам надо начинать как можно скорее. Эти звуки! Но еще больше тревожит другое. Самолет — не замкнутая система. Боюсь, пройдет не так уж много времени, прежде чем он начнет терять свою… свою…

— Свою временную принадлежность?

— Да. Хорошо сказано. Топливо, которое мы зальем в баки сейчас, может, и будет гореть… но через несколько часов… возможно, и нет.

Неприятная мысль посетила Брайана: а если топливо перестанет гореть, когда они пролетят только половину пути, на высоте 36 тысяч футов? Он открыл рот, чтобы сказать об этом… и закрыл, не произнеся ни слова. К чему говорить об этом, если что-то изменить они бессильны?

— С чего начнем, Брайан? — по-деловому спросил Ник.

Брайан мысленно прокрутил все этапы заправки. Учитывая, что его помощники играли в самолетики только в детстве, проблемы, конечно, будут. Но неразрешимых он не видел.

— Начнем с того, что я запущу двигатели и подгоню самолет к «Боингу-727». Потом выключу правый двигатель борта, но оставлю в работе левый Нам повезло. Этот «767» оснащен заправочным клапаном на крыле и системой вспомогательных силовых установок, которые…

Пронзительный крик перекрыл мерное похрустывание. Затем кто-то стремительно взбежал по трапу. Ник мгновенно занял боевую стойку. Но в проеме появилось бледное, перекошенное от ужаса лицо Бетани, и Ник опустил руки.

— Пойдемте! — выкрикнула Бетани. — Вы должны пойти со мной! — И тут же подалась назад, на трап.

Алберт и Брайан решили, что сейчас она свалится с крутых ступеней и сломает себе шею. Но Ник прыгнул вперед, схватил ее и втащил в самолет. Бетани, похоже, даже не поняла, что была на волосок от смерти. Ее темные глаза переполнял ужас.

— Пожалуйста, пойдемте! Он зарезал ее! Я думаю, она умирает!

Ник положил руки на плечи, наклонился к ней, словно хотел поцеловать.

— Кто кого зарезал? Кто умирает?

— Я… она… мистер Т-т-туми…

— Бетани, скажи «чашка».

Она изумленно вытаращилась на него. Да и Брайан смотрел на Ника как на безумца.

— Скажи «чашка». Немедленно.

— Ч-ч-чашка.

— Чашка и блюдце. Повтори, Бетани.

— Чашка и блюдце.

— Молодец. Тебе лучше?

Она кивнула.

— Да.

— Хорошо. Если будешь терять контроль над собой, немедленно скажи слово «чашка», и ты сразу придешь в норму. Итак, кого зарезали?

— Слепую девочку. Дайну.

— Дерьмо собачье! Понятно, Бетани. Только этого… — Ник увидел, как Брайан, а вслед за ним и Алберт направляются к трапу. — Нет! — бросил он. — Оставайтесь здесь!

Брайан служил во Вьетнаме и хорошо знал, как звучит приказ, требующий безусловного выполнения. Он замер как вкопанный, и Алберт, не такой дисциплинированный, ткнулся ему в спину. «Я это знал, — подумал Брайан. — Я знал, что он возьмет командование на себя. Вопрос был лишь — когда и при каких обстоятельствах».

— Ты знаешь, как это случилось и где сейчас наш нехороший попутчик? — спросил Ник Бетани.

— Этот парень… этот парень в красной рубашке…

— Понятно. Можешь не продолжать. — Глаза Ника горели гневом. — Эти болваны оставили его одного. Готов поспорить на мою пенсию. Что ж, больше этого не повторится. Это была последняя выходка нашего мистера Туми.

Он вновь повернулся к девушке. Бетани поникла головой и дышала часто-часто. Волосы упали на лицо.

— Она жива, Бетани? — мягко спросил Ник.

— Я… я… я…

— Чашка, Бетани.

— Чашка! — выкрикнула Бетани и подняла на него красные от слез глаза. — Я не знаю. Она была жива, когда я… вы понимаете, побежала к вам. Сейчас она, возможно, и умерла. Он ударил ее ножом в грудь. Господи, ну почему среди нас оказался псих? Разве без него мало проблем?

— И никто из вас, кому поручалось следить за ним, не имеет ни малейшего понятия, куда он убежал после нападения на Дайну, так?

Бетани закрыла лицо руками и разрыдалась.

— Не ругайте ее. — Алберт обнял Бетани за талию, она положила голову ему на плечо и зарыдала еще сильнее.

Ник мягко отодвинул их в сторону.

— Если кого и надо ругать, Туз, так это меня. Мне следовало остаться с ними.

Ник повернулся к Брайану.

— Я возвращаюсь в здание аэровокзала. Ты — нет. Мистер Дженкинс абсолютно прав: наше время на исходе. Включи двигатели, но пока не трогай самолет с места. Если девочка еще жива, нам потребуется трап, чтобы поднять ее на борт. Боб, останьтесь у трапа. Туми в самолет допускать нельзя. Алберт, пойдешь со мной.

А потом он сказал то, от чего кровь застыла в жилах и у Брайана, и у Алберта, и у Боба, и у Бетани:

— Я надеюсь, что она умерла, да простит меня Бог. Ее смерть сэкономит нам время.

2

Но Дайна не умерла. Даже не потеряла сознания.

Лорел сняла с нее очки, чтобы вытирать пот со лба, и глаза Дайны, темно-карие, широко раскрытые, ничего не видящие, смотрели в зеленовато-синие глаза Лорел. За ее спиной плечом к плечу стояли Дон и Руди, с тревогой глядя на девочку.

— Мне очень жаль, — в пятый раз повторил Руди. — Я действительно думал, что он отключился. Отключился напрочь.

Лорел его словно не замечала.

— Как ты, Дайна? — ласково спросила она.

Лорел не хотела смотреть на рукоятку ножа, торчащую из платья, но взгляд то и дело возвращался к ней. Крови практически не было, во всяком случае, пока. Только платье чуть потемнело в том месте, где нож вошел в тело.

— Больно, — чуть слышно ответила Дайна. — Трудно дышать. И жарко.

— Все будет хорошо.

Рукоятка ножа так и притягивала взгляд Лорел. Она не могла понять, почему лезвие не пробило насквозь маленькое тельце Дайны, почему девочка до сих пор жива.

— …отсюда, — вымолвила Дайна, скривилась, тоненькая струйка крови потекла из уголка рта, зазмеилась по щеке.

— Не надо говорить, дорогая. — Лорел смахнула мокрые от пота кудряшки со лба Дайны.

— Мы должны выбраться отсюда, — настаивала Дайна тихим, едва слышным шепотом. — И не надо винить мистера Туми. Он… напуган, ничего больше. Ими.

Дон злобно огляделся.

— Если я найду этого мерзавца, я его так напугаю… — Его руки сжались в кулаки, на одном из пальцев блеснул тяжелый перстень. — Этот ублюдок пожалеет о том, что родился на свет Божий.

Ник влетел в ресторан в сопровождении Алберта. Протиснулся мимо Руди Уэрвика и опустился на колени рядом с Дайной. Его взгляд лишь на секунду задержался на рукоятке ножа.

— Привет, крошка. — Голос звучал весело, но глаза потемнели. — Я вижу, тебе устроили вентиляцию легких. Не волнуйся, скоро снова будешь здоровой и веселой.

Дайна чуть улыбнулась.

— Правда? — прошептала она.

Кровь вновь побежала у нее изо рта, а зубы покраснели. Лорел увидела это, и к горлу подкатила тошнота.

— Конечно. Я хочу повернуть твою голову набок. Пожалуйста, не дергайся.

— Хорошо.

Ник осторожно поворачивал голову Дайны, пока ее щека не коснулась ковра.

— Больно?

— Да, — прошептала Дайна. — Жарко. Трудно… дышать.

В голосе появились хрипы. Кровь уже текла не переставая, пачкая ковер в десяти футах от того места, где подсыхала кровь Крейга Туми.

— Тебе хочется кашлять. Дайна?

— Да… нет… не знаю.

— Старайся не кашлять. Если появится такое желание, не замечай его. И больше не говори, хорошо?

— Не… причиняйте вреда… мистеру Туми. — Чувствовалось, что Дайне это было очень важно.

— Не волнуйся, детка, его никто и пальцем не тронет. Можешь мне поверить.

— …не могу… вам… доверять…

Ник наклонился, поцеловал ее в щеку, прошептал на ухо:

— Можешь, ты же знаешь, я заслуживаю доверия. А теперь лежи тихо, а мы позаботимся об остальном.

Он взглянул на Лорел:

— Вы не пытались вытащить нож?

— Я… нет. — В горле у нее стоял большой горячий комок, Лорел шумно сглотнула, отправить его вниз не удалось. — А следовало?

— Нет, иначе шансов у нее уже не было бы. Вы умеете оказывать первую помощь?

— Нет.

— Ладно, буду говорить вам, что надо делать… но сначала я должен узнать: не падаете ли вы в обморок от вида крови? Только говорите правду.

— Кровь я видела только один раз, — ответила Лорел. — Когда мы играли в прятки с сестрой, она ударилась о дверной косяк и выбила себе два передних зуба. Тогда я в обморок не упала.

— Хорошо. Значит, не упадете и теперь. Мистер Уэрвик, принесите мне из бара полдюжины скатертей. — Ник улыбнулся девочке. — Еще минута или две, и тебе станет гораздо лучше, Дайна. Молодой доктор Хопуэлл знает, как помочь дамам, особенно если они такие юные и красивые.

У Лорел возникло неожиданное абсурдное желание протянуть руку и коснуться волос Ника.

«Что это с тобой? — одернула она себя. — Маленькая девочка умирает, а тебе вдруг захотелось знать, какие на ощупь у него волосы! Прекрати! Откуда в тебе такая дурь?

Но с другой стороны… Разве не дурью объясняется решение лететь через весь континент на встречу с человеком, адрес которого я нашла в журнале? — думала Лорел. — А чем еще можно объяснить намерение переспать с ним, если он окажется достаточно симпатичным… и если у него изо рта не будет идти плохой запах! Хватит, Лорел! Хватит!»

«Да, — вдруг произнес в ее голове другой голос. — Ты абсолютно права, это безумие, для таких мыслей время самое неподходящее… но все-таки интересно, каков молодой доктор Хопуэлл в постели? Нежный или…»

Лорел задрожала и подумала, уж не с этого ли начинается истерический припадок.

— Они все ближе, — прошептала Дайна. — Вам надо…

Она закашлялась, большой красный пузырь вырос на губах, распался мельчайшими капельками, окропившими ей щеки. Дон Гаффни что-то пробормотал и отвернулся.

— …торопиться, — закончила фразу девочка.

Радостная улыбка Ника ни на йоту не изменилась.

— Я знаю, — ответил он.

3

Крейг пулей проскочил зал ожидания, слетел вниз по эскалатору, в голове у него бушевала паника, на какие-то мгновения она даже заглушала похрустывание лангольеров. Никто не заметил, куда он убежал. В вестибюле первого этажа он огляделся, бросился к входным дверям и врезался в одну из них. Он забыл обо всем, в том числе и об отключенном электричестве. Фотоэлемент не работал, соответственно дверь и не открылась при его приближении.

Его отбросило назад, он упал на пол, тяжело дыша, словно вытащенная на берег рыба. Крейг полежал, пытаясь прийти в себя, остановил взгляд на своей правой руке. В сумраке она казалась лишь бледным пятном, но Крейг различал на ней темные капли: кровь маленькой девочки.

«Только это не маленькая девочка, — напомнил он себе, — совсем не девочка. Она просто выглядела как маленькая девочка. А на самом деле она главный лангольер, и без нее остальные не смогут… не смогут… Не смогут что? Найти его?»

Но теперь он вновь слышал их голодную поступь, сводящее с ума похрустывание: с востока на него словно накатывалась армия гигантских прожорливых насекомых.

Все смешалось у него в голове.

Крейг увидел маленькую дверь, ведущую наружу, поднялся, двинулся к ней. Остановился. Шоссе, несомненно, вело в Бангор. А зачем ему Бангор? Бангор определенно не вписывался в ОБЩИЙ ЗАМЫСЕЛ. Он должен добраться до Бостона. Если он попадет туда, все образуется. И что сие должно означать? Его отец наверняка нашел бы ответ. А значит, от сына требовалось одно: ПРЕКРАТИТЬ НОСИТЬСЯ И ДЕЙСТВОВАТЬ ОСМЫСЛЕННО.

Его разум схватился за эту идею, как жертва кораблекрушения хватается за все, что оказывается под рукой, все, что держится на воде, пусть даже это будет дверь от сортира. Если он сможет добраться до Бостона, обо всем, что произошло здесь, можно будет… можно будет…

— Забыть, — пробормотал Крейг.

От этого слова луч рационального пробил мрак в его мозгу, и голос (скорее всего голос отца) прокричал подтверждение: ДА!

Но как ему это сделать? До Бостона пешком не дойти, а на борт самолета, единственного, который мог долететь до Бостона, они его не пустят. После того, что он сделал с их маленькой слепой любимицей.

— Но они же ничего не знают, — прошептал Крейг. — Они же не знают какую я оказал им услугу, они не знают, кто она на самом деле. — Его глаза, огромные, влажные от слез, блеснули в темноте.

Спрячься, шепнул голос отца, спрячься в самолете.

Точно, поддакнула мать. Спрячься. Это выход, Крейги-Вейги. Опять же, если спрячешься, тебе не понадобится билет, не так ли?

Крейг посмотрел в сторону багажного транспортера. Да, по нему можно попасть на летное поле. А вдруг они выставили у самолета охрану? Пилот до этого бы не додумался: попав в кабину, он забыл бы обо всем, кроме своих приборов, но вот англичанин скорее всего об охране не забыл.

И что же теперь делать?

Если в Бангор идти бесполезно и на летное поле выходить смысла нет, что же ему делать и куда идти?

Крейг повернулся к эскалатору. Они скоро бросятся за ним в погоню, наверняка с англичанином во главе, а он стоит у всех на виду, словно стриптизерша, которая только что бросила зрителям свои трусики и пояс.

«Я должен спрятаться, — решил он, — хотя бы на время».

Крейг услышал, как на летном поле взревели двигатели, но нисколько не обеспокоился: в самолетах он кое-что понимал, поэтому знал, что без дозаправки Энглу никуда не улететь. Так что пока можно не волноваться из-за того, что его оставят здесь.

Он медленно поворачивался, вглядываясь в сгущающуюся темноту, и увидел табличку на двери между пунктом проката автомобилей компании «Авис» и стойкой Бангорского туристического агентства. На табличке он прочитал: СЛУЖБЫ АЭРОПОРТА.

Означать это могло что угодно.

Крейг поспешил к двери и, тревожно оглядываясь, попытался ее открыть. Дверь открылась, стоило только чуть надавить на нее плечом. Крейг в последний раз оглянулся, никого не увидел, переступил порог и закрыл дверь за собой.

Полная, абсолютная тьма окутала его, он ослеп. Как маленькая девочка, которую он ударил ножом. Крейг не возражал. Темноты он не боялся, наоборот, радовался ей. Если только ты не с женщиной, в темноте можно ничего не делать. В темноте эффективность твоих действий уже не являлась основным критерием.

Более того. В закрытой комнате похрустывание лангольеров слышалось не столь отчетливо.

Крейг медленно двинулся вперед, выставив перед собой руки, не отрывая ног от пола. Три осторожных шага, и бедром он во что-то уперся. Кажется, в край стола. Крейг опустил руки. Да. Стол. Руки прошлись по поверхности, находя предметы, знакомые каждому американскому «белому воротничку»: стопка бумаги, проволочная корзинка для входящих и исходящих документов, баночка со скрепками, письменный прибор. Он обошел стол, опять же бедром наткнулся на кресло. Втиснулся между креслом и столом, сел. Настроение сразу улучшилось. Крейг почувствовал себя самим собой, к нему вернулись спокойствие и хладнокровие. Выдвинул верхний ящик, сунул в него руку в поисках оружия… хотя бы чего-нибудь острого. Усилия его не пропали даром: он сразу же нашел нож для вскрытия писем.

Посидел, прислушиваясь к биению сердца и приглушенному реву авиадвигателей, затем его руки нашли стопку бумаги. Крейг взял верхний листок, поднес к себе, но не увидел его белизны: такая стояла тьма.

Все правильно, Крейги-Вейги, вновь где-то в его мозгу прозвучал голос матери. Посиди в темноте. Посиди, пока не придет время действовать. Когда оно придет…

Я тебе скажу, мрачно добавил отец.

— Хорошо, — согласился Крейг Пальцы переместились к правому торцу листка. Оторвали аккуратную длинную полоску.

Ри-и-ип.

Разум его наполнился покоем, как бассейн — прохладной, отливающей синим водой. Он выронил невидимую полоску на невидимый стол, принялся за следующую. Все получалось как нельзя лучше. Просто отлично. Он даже начал напевать себе под нос:

— Назови меня… утренним ангелом, крош-шка…

Ри-и-ип.

— Прикоснись к моей щеке, прежде чем покинешь меня… крош-шка…

Спокойный, умиротворенный, Крейг сидел и ждал, пока отец скажет ему, что делать дальше, точно так же, как не раз бывало в далеком детстве.

4

— Слушай внимательно, Алберт, — говорил Ник. — Мы должны переправить ее в самолет, а для этого нам понадобятся носилки. На борту их нет, но в здании аэропорта должны быть. Где?

— Мистер Хопуэлл, капитан Энгл наверняка знает это лучше…

— Но капитана Энгла здесь нет, — нетерпеливо бросил Ник. — Так что нам придется управляться самим.

Алберт нахмурился… и вспомнил табличку на двери, которую видел на первом этаже.

— Службы аэропорта? — спросил он. — Может, там?

— Скорее всего. Где ты это видел?

— Этажом ниже. Рядом с пунктом проката автомобилей.

— Хорошо, — кивнул Ник. — Тёперь распределяем обязанности. Ты и мистер Гаффни разыскиваете носилки. Мистер Гаффни, я рекомендую вам осмотреть гриль за стойкой. Думаю, вы найдете там острые ножи. Я уверен, что наш нехороший приятель обзавелся своим именно там. Один возьмите для себя, один — для Алберта.

Дон молча направился к стойке. Руди Уэрвик вернулся из бара «Красный барон» с охапкой клетчатых красно-белых скатертей.

— Я очень сожалею… — начал он, но Ник тут же оборвал его.

Смотрел он на Алберта, его лицо белым пятном выделялось над скрывшимся в тени телом Дайны. Сумерки практически перешли в ночь.

— Возможно, вы не столкнетесь с мистером Туми. Я полагаю, он убежал отсюда в панике, безоружный. А сейчас или прячется в каком-нибудь чулане, или покинул здание аэропорта. Если вы его увидите, настоятельно рекомендую не приближаться к нему, если только он сам не нападет на вас. — Ник повернулся к Дону, который возвращался с двумя острыми тесаками. — Прошу четко отличать главное от второстепенного. Перед вами не ставится задача захватить мистера Туми, чтобы потом воздать ему по справедливости. Вы посланы за носилками и должны принести их как можно скорее. Потому что нам надо выметаться отсюда. И побыстрее.

Дон предложил Алберту нож, но юноша покачал головой, посмотрел на Руди Уэрвика и спросил:

— Могу я взять одну из скатертей?

Дон вытаращился на Алберта как на безумца.

— Скатерть? Зачем она тебе?

— Сейчас покажу.

Алберт стоял на коленях рядом с Дайной. Теперь поднялся, направился к стойке. Пошуровал за прилавком, нашел то, что искал: старенький тостер на два кусочка хлеба. Поднял его, выдернул штепсель из розетки, обернул провод вокруг корпуса, вернулся к остальным. Взял скатерть, расстелил ее на полу, положил тостер на угол. Затем дважды завернул тостер в скатерть, словно рождественский подарок. Два угла завязал в узлы, закрепив тостер внутри, взялся за оставшийся свободный угол и встал, вооруженный палицей на гибкой ручке.

— Ребенком я часто играл в Индиану Джонса, — объяснил Алберт. — Я сделал себе вот такое оружие и говорил всем, что это мой кнут. Однажды я чуть не сломал руку моему брату Дэвиду. Взял старое одеяло и завернул в него гирю. Глупо, конечно. Я понятия не имел, что удар может получиться таким сильным. Мне тогда крепко досталось от отца. Выглядит эта штука смешной, но тому, кто окажется у нее на пути, не поздоровится. Это я гарантирую.

Ник с сомнением взглянул на эту палицу, но ничего не сказал. Если Алберт будет чувствовать себя спокойнее с тостером, завязанным в скатерть, почему нет?

— Хорошо. А теперь найдите носилки и принесите сюда. Если их не окажется за дверью с надписью «СЛУЖБЫ АЭРОПОРТА», поищите где-нибудь еще. Если не найдете в течение пятнадцати минут… нет, десяти, возвращайтесь, и мы перенесем ее на руках.

— На руках нельзя! — воскликнула Лорел. — Если внутреннее кровотечение…

Ник вперился в нее взглядом.

— Внутреннее кровотечение уже есть. А вот выделить на поиски носилок больше десяти минут я не могу.

Лорел открыла было рот, чтобы возразить, но ее остановил хриплый шепот Дайны:

— Он прав.

Дон засунул нож за пояс и сказал Алберту:

— Пошли, сынок.

Они пересекли зал ожидания, спустились на первый этаж по застывшему эскалатору. Алберт обмотал кулак свободным концом скатерти.

5

Теперь Ник сосредоточил внимание на лежащей на полу девочке.

— Как ты себя чувствуешь, Дайна?

— Мне больно, — выдохнула она.

— Да, конечно, больно. И то, что я сейчас сделаю, причинит более сильную боль, но лишь на несколько секунд. Нож сидит у тебя в легком, и его обязательно надо вынуть. Ты это понимаешь?

— Да. — Темные невидящие глаза смотрели на Ника. — Я боюсь.

— Я тоже. Дайна. Я тоже боюсь. Но это надо сделать. Ты готова?

— Да.

— Молодец. — Ник поцеловал ее в щечку. — Хорошая, смелая девочка. Все произойдет быстро, обещаю. Я хочу, чтобы ты расслабилась, Дайна, и постаралась не кашлять. Ты меня поняла? Это очень важно. Постарайся не кашлять.

— Я постараюсь.

— Сначала тебе покажется, что ты не можешь дышать. Ты даже почувствуешь, что воздух выходит из тебя, как из спущенной шины. Это неприятное ощущение, дорогая, и, возможно, ты захочешь дернуться или закричать. Этого делать нельзя. И кашлять нельзя.

Ответа Дайны никто не расслышал.

Ник шумно глотнул, вытер со лба пот, повернулся к Лорел.

— Сложите две скатерти в квадратные прокладки. Как можно более толстые. Встаньте рядом со мной на колени. Чем ближе, тем лучше. Уэрвик, снимите пояс.

Ник посмотрел на Лорел. Она потупилась под его взглядом.

— Я собираюсь взяться за рукоятку и вытащить нож. Если он не зацепится за ребра, а судя по его положению, этого не произойдет, нож выйдет легко. Я сразу подамся назад, освобождая вам место. Одну из прокладок вы быстро положите ей на грудь и прижмете со всей силой. Не волнуйтесь о том, что причините ей боль или что она не сможет дышать. У Дайны перфорация легкого, а скорее всего даже две. Вот о чем надо тревожиться. Вы меня поняли?

— Да.

— После этого я сразу подниму девочку. Вы по-прежнему должны прижимать прокладку к ее груди. Мистер Уэрвик подсунет вторую прокладку ей под спину, если мы увидим кровь на спине. Потом мы затянем обе прокладки ремнем мистера Уэрвика. — Он взглянул на Руди. — Как только я попрошу, подайте ремень, приятель. Не заставляйте меня просить дважды.

— Не заставлю.

— Вам хватит света, чтобы все это увидеть, Ник? — спросила Лорел.

— Думаю, что да, — ответил Ник. — Надеюсь на это. — Он вновь посмотрел на Дайну. — Ты готова?

Дайна что-то пробормотала.

— Хорошо. — Он глубоко вдохнул, медленно выдохнул. — Да поможет мне Бог.

Обеими руками взялся за рукоятку, совсем как бейсболист берется за биту Потянул. Дайна вскрикнула. Кровь брызнула у нее изо рта и окатила лицо Лорел, склонившейся над девочкой. Лорел отпрянула.

— Нет! — рявкнул Ник, не оглядываясь. — Только посмей лишиться чувств! Только посмей!

Лорел вновь подалась вперед, дрожа всем телом. Лезвие вышло из груди. Раздался свистящий звук, словно рана засасывала воздух.

— Давай! — выдохнул Ник. — Дави! Как можно сильнее!

Лорел увидела хлынувшую из раны кровь и тут же накрыла ее прокладкой. Ткань мгновенно нагрелась и набухла у нее в руках.

— Сильнее! — рявкнул Ник. — Дави сильнее! Зажимай рану! Зажимай!

— Я не могу! — выкрикнула Лорел. — Я сломаю ей ребра, если…

— К черту ребра! Мы должны зажать рану!

Лорел подалась вперед, перенеся весь вес на руки. Даже через толстую прокладку она чувствовала, как кровь сочится из раны.

Англичанин отбросил нож, склонился над Дайной. Увидел, что глаза закрыты, оттянул веки.

— Наконец-то она лишилась чувств. Точно сказать не могу, глаза у нее странные, но, по-моему, лишилась. — Он отбросил со лба упавшие волосы, взглянул на Лорел. — Вы все делали как надо. Так и продолжайте, хорошо? Я ее поднимаю. Давите с прежней силой.

— Столько крови, — простонала Лорел. — Она выживет?

— Не знаю. Главное, не ослабляйте давление. Готовы, мистер Уэрвик?

— Господи, полагаю, что да, — прохрипел Руди Уэрвик.

— Отлично. Поехали. — Ник подсунул ладонь под правую лопатку Дайны, поморщился. — Все хуже, чем я думал. Гораздо хуже. Кровь так и хлещет.

И начал медленно поднимать Дайну. Девочка застонала, изо рта у нее вновь хлынула кровь. И тут Лорел услышала, как из раны в спине барабанит по ковру кровь. Внезапно мир закачался у нее перед глазами.

— Давите сильнее! — крикнул Ник. — Придите же в себя!

Лорел была уже почти в обмороке.

И лишь осознание того, что подумает о ней Ник, если она таки упадет в обморок, подвигло ее на крайнюю меру. Лорел высунула язык между зубов, как ребенок, который хочет кого-то подразнить, и с силой прикусила его. Острая боль и солоноватый вкус собственной крови вернули ее к жизни. Опасность обморока миновала.

А снизу донесся крик боли и изумления. За ним последовал хриплый вопль. И вновь громкий, пронзительный крик.

Руди и Лорел одновременно повернули головы.

— Мальчишка! — выдохнул Руди. — Мальчишка и Гаффни! Они…

— Они все-таки нашли мистера Туми. — Лицо Ника закаменело, на шее вздулись вены. — Нам остается лишь надеяться…

Снизу донесся глухой удар, затем ужасный вопль. Еще удары.

— …что они контролируют ситуацию. Сейчас мы им ничем не можем помочь. Если мы бросим то, что делаем, эта маленькая девочка наверняка умрет.

— Но вроде бы кричал мальчишка!

— Мы бессильны помочь. Подсуньте под нее прокладку, Уэрвик. Быстро, а не то я дам вам хорошего пинка.

6

Дон первым спустился по эскалатору, на мгновение остановился, достал из кармана блестящий прямоугольный предмет.

— Моя зажигалка «Зиппо». Как думаешь, сработает?

— Не знаю, — ответил Алберт. — Может… пока лучше не пробовать. Воспользуемся ею только при необходимости. Очень хочется, чтобы зажглась. Иначе мы ничего не увидим.

— А где эти службы аэропорта?

Алберт указал на дверь, за которой несколько минут назад скрылся Крейг Туми.

— Ты думаешь, дверь не заперта?

— Есть только один способ это выяснить, — ответил Алберт.

Дон направился к указанной двери с зажигалкой в правой руке. Алберт последовал за ним.

7

Крейг услышал их шаги, несомненно, слуг лангольеров. Они его не пугали. Он разобрался с той тварью, что прикидывалась маленькой девочкой, разберется и с другими. Он схватил нож для вскрытия писем, встал, выскользнул из-за стола.

— Ты думаешь, дверь не заперта?

— Есть только один способ это выяснить.

«Сейчас вы выясните и кое-что еще», — подумал Крейг. Он уже добрался до стены, нащупал рукой дверные петли и встал за открывающейся внутрь дверью. В комнате было темно, как в заднице слона. Крейг поднял нож для вскрытия писем на уровень плеча.

— Ручка не поворачивается. — Дон был в растерянности.

Крейг облегченно вздохнул… но его ждало разочарование.

— Попробуйте ее толкнуть. — Это был голос юного умника.

Дверь начала открываться.

8

Дон переступил порог. Большим пальцем отбросил крышку зажигалки, поднял ее, крутанул колесико. Фитиль занялся с первой искры. В свете маленького факела они увидели, что помещение используется и как контора, и как кладовая. В одном углу были свалены какие-то вещи, в другом стоял ксерокс. Вдоль стен тянулись полки, на которых лежали стопки различных бланков.

Дон шагнул вперед, еще выше поднял зажигалку, указал на правую стену.

— Эй, парень! Туз! Смотри!

На стене красовался плакат, изображающий мужчину в деловом костюме, нетвердой походкой выходящего из бара и посматривающего на часы.

Надпись на плакате гласила: «РАБОТА — ПРОКЛЯТИЕ ПЬЮЩЕГО ЧЕЛОВЕКА». Рядом с плакатом к стене крепился большой пластиковый ящик с красным крестом на дверце. Под ящиком лежали складные носилки.

Но Алберт смотрел не на плакат, не на аптечку, не на носилки. Он не мог оторвать глаз от стола, занимающего середину комнаты.

На столе лежал ворох разорванной бумаги.

— Берегитесь! — крикнул Алберт. — Берегитесь, он где-то з…

Крейг Туми выступил из-за двери. И первым нанес удар.

9

— Пояс, — скомандовал Ник.

Руди не шевельнулся, не ответил. Он смотрел на дверь ресторана. Снизу не доносилось ни звука. Лишь снаружи накатывало похрустывание да рев работающих авиационных двигателей.

Ник пнул его в лодыжку и приказал:

— Пояс! Живо!

Руди неуклюже опустился на колени рядом с Ником, который одной рукой держал Дайну на весу, а другой прижимал к ее спине вторую прокладку.

— Подсуньте пояс под прокладку. — Ник тяжело дышал, по лицу градом катился пот. — Быстро! Я же не могу держать ее до скончания века!

Руди подсунул пояс. Ник опустил Дайну, приподнял левое плечо девочки, подсунул пояс и под него, затянул потуже, отдал конец Лорел.

— Держите крепче. С пряжкой ничего не получится. Девочка слишком маленькая, такой дырки наверняка нет.

— Вы идете вниз? — спросила Лорел.

— Да. По-моему, это и так ясно.

— Будьте осторожны. Пожалуйста, будьте осторожны.

Он неожиданно улыбнулся, белые зубы ярко сверкнули в сгустившемся сумраке… но ее это не испугало. Даже наоборот.

— Естественно. Только этим и спасаюсь. — Он положил руку на плечо Лорел, сжал пальцы; по телу Лорел пробежала дрожь. — Вы вели себя достойно, Лорел. Спасибо вам.

И уже начал поворачиваться, чтобы уйти, когда маленькая ручонка схватила его за отворот синих джинсов. Ник увидел, что слепые глаза Дайны вновь открыты.

— Не… — начала она и тут же зашлась в кашле, капельки крови брызнули из носа.

— Дайна, тебе нельзя…

— Не… убивайте… его! — Даже в темноте Лорел видела, какими невероятными усилиями даются девочке эти слова.

Ник задумчиво смотрел на девочку.

— Этот мерзавец ударил тебя ножом. Почему ты стараешься защитить его?

Дайне удалось произнести еще несколько слов. Пусть и негромко, но отчетливо. Они все их услышали:

— Все… что я знаю… он нам понадобится. — И глаза девочки вновь закрылись.

10

Крейг глубоко вонзил нож для вскрытия писем в шею Дона Гаффни. Дон закричал и выронил зажигалку. Она упала на пол, продолжая гореть. Алберт закричал от страха, а Дона качнуло к столу.

Крейг выхватил нож и нанес второй удар. Дон издал отчаянный вопль и повалился на стол руками вперед, сметая с него стопку бумаг, письменный прибор, проволочную корзинку для входящих и исходящих документов.

А Крейг уже обернулся к Алберту, сжимая в руке рукоятку ножа для вскрытия писем, с которого на пол капала кровь.

— Чтоб ты сдох! Мне надо в Бостон, и ты не сможешь меня остановить. Никто не сможет меня остановить!

Зажигалка погасла, и комната погрузилась в темноту.

Алберт отступил на шаг, и тут же волна теплого воздуха окатила ему лицо: Крейг нанес удар, и нож прошел через ту точку, где мгновением раньше была грудь Алберта. Юноша выставил назад свободную руку, боясь оказаться в углу, когда Крейг вновь взмахнет ножом (в слабом свете «Зиппо» Алберту показалось, что нож настоящий). Для его оружия требовалось свободное пространство. Но пальцы нащупали лишь пустоту, и он попятился в открытую дверь. Собранность и хладнокровие куда-то подевались, он не чувствовал себя самым быстрым стрелком-евреем по любую сторону Миссисипи. Туз превратился в неуклюжего подростка. Более того, испуганного подростка, который выбрал детскую игрушку вместо настоящего оружия, так как не верил, что ему придется бороться за свою жизнь, не верил, несмотря на то, что собственными глазами видел, как обошелся этот лунатик с маленькой слепой девочкой. Алберт чувствовал запах собственного пота. Чувствовал даже в этом мертвом воздухе. И пот его пах страхом.

Крейг проскользнул в дверной проем вслед за ним. С поднятой рукой, сжимающей нож для вскрытия писем.

— Я вижу тебя, сынок, — промурлыкал он. — Я как кошка вижу тебя.

И двинулся на Алберта. Тот пятился, одновременно раскачивая тостер взад-вперед и напоминая себе, что может нанести только один удар, прежде чем Туми вонзит нож ему в шею или грудь.

«А если тостер вылетит из этой чертовой скатерти до того, как ударит лунатика, я покойник», — подумал Алберт.

11

Крейг приближался, раскачиваясь из стороны в сторону, словно змея, поднимающаяся из корзины. Улыбка играла на его губах, отчего на щеках появились ямочки.

Все правильно, звучал в голове голос отца. Если ты прикончишь их одного за другим, то сможешь добраться до Бостона. ТНПЗ, Крейг, помнишь? ТНПЗ. Труд не пропадает зря.

Совершенно верно, Крейги-Вейги, добавила мать. Ты можешь это сделать и должен сделать.

— Извини, — с улыбкой пробормотал Крейг, обращаясь к побледневшему как мел юноше. — Очень сожалею, действительно сожалею, но я должен это сделать. Если бы ты взглянул на все с моей колокольни, ты бы понял.

И он стал приближаться к Алберту, подняв нож для вскрытия писем на уровень глаз.

12

Алберт быстро оглянулся, увидел, что пятится к стойке «Юнайтед эйрлайнс». Еще шаг, другой, и он при замахе заденет тостером стойку. Значит отступать больше нельзя. Он начал все быстрее раскачивать тостер, крепко сжав потными пальцами намотанную вокруг ладони скатерть.

Крейг уловил какое-то движение в темноте, но не мог понять, что там болтается. Впрочем, особого значения это не имело. Не было у него времени обращать внимание на всякую ерунду. Он весь подобрался и бросился на Алберта.

— Я ЛЕЧУ В БОСТОН! — проорал он. — Я ЛЕЧУ В…

Глаза Алберта уже привыкли к темноте, и он заметил рывок Крейга. Поэтому его рука пошла не вперед, а назад, описав полную дугу. Тостер взлетел вверх, а сам Алберт отступил влево. Головка «палицы» со свистом прорезала воздух и, миновав высшую точку, пошла вниз, в полном соответствии с законами движения, до предела натянув рукоять-скатерть. Помог и Крейг, которого рывок вывел прямо под нисходящую дугу траектории. Тостер опустился на лоб и переносицу Крейга. Хрустнули кости.

Крейг завопил от боли, выронил нож для вскрытия писем и поднял руки к лицу. Кровь хлынула между пальцев, как вода из сорванного гидранта. Алберт пришел в ужас от содеянного, но не мог заставить себя остановиться: раненого Туми он боялся больше, чем здорового. Поэтому вновь взмахнул тостером. На этот раз удар пришелся Крейгу в грудь. С диким воплем тот повалился на спину.

В голове Алберта Туза Косснера осталась одна мысль, заглушившая слова, образы, эмоции: «Я должен сделать так, чтобы он перестал двигаться, иначе он вскочит и убьет меня. Я должен сделать так, чтобы он перестал двигаться, иначе он вскочит и убьет меня».

По крайней мере Туми выронил оружие. Алберт наступил на него ногой и вновь взмахнул тостером. Когда последний пошел вниз, Алберт согнулся в поклоне, словно вышколенный дворецкий, встречающий члена королевской семьи. Головка «палицы» врезалась в раззявленный рот Крейга. И Алберту показалось, будто кто-то бьет стекла, завернутые в носовой платок. «Господи! — подумал юноша. — Это же его зубы».

Крейг извивался на полу, взмахивал руками. Алберта переполнял ужас. Своей живучестью Крейг напоминал ему какое-то мерзкое и неуничтожимое насекомое.

Он ухватился за ботинок Алберта. С криком отвращения Алберт отдернул ногу с ножа для вскрытия писем, и Крейг тут же попытался его схватить. Между его глаз зияла рана. Алберта он не видел совсем: перед глазами сверкали ослепительные звезды. В голове гудело.

Крейг уже никому не мог причинить вреда, но Алберт этого не знал. В панике он вновь обрушил тостер на голову Крейга. Внутри тостера загремело: отвалились нагревательные элементы.

А Крейг перестал шевелиться.

Алберт стоял над ним, жадно ловя ртом воздух. Завернутый в скатерть тостер тянул его руку к земле. Потом он отошел на два шага, согнулся пополам, и его стошнило.

13

Брайан перекрестился, прежде чем снять черный пластиковый кожух с монитора бортового навигационного компьютера «Боинга-767», опасаясь, что увидит погасший экран. Пристально всмотрелся в него… и облегченно выдохнул.

ПОСЛЕДНЯЯ ПРОГРАММА ЗАВЕРШЕНА,

высветил экран зеленовато-синими буквами. И ниже:

НОВАЯ ПРОГРАММА? Y N

Брайан напечатал «Y», потом:

РЕВЕРС АП 29:ЛАКС/ЛОГАН

Экран на мгновение потемнел, и на нем высветилось:

ВКЛЮЧИТЬ ОТКЛОНЕНИЕ В РЕВЕРС-ПРОГРАММУ АП 29? Y N

Брайан напечатал «Y».

ПРОГРАММИРУЮ РЕВЕРС,

— сообщил ему экран, а меньше чем через пять секунд добавил:

ПРОГРАММИРОВАНИЕ ЗАВЕРШЕНО

— Капитан Энгл?

Брайан обернулся. В дверном проеме кабины пилотов стояла Бетани. Бледная, уставшая.

— Я сейчас занят, Бетани.

— Почему они не возвращаются?

— Не могу знать.

— Я спросила Боба… мистера Дженкинса, не видит ли он какого-нибудь движения в здании аэропорта, и он ответил, что не видит. Может, они все мертвы?

— Я уверен, что нет. Может, спустишься к нему и постоишь у трапа? Думаю, с мистером Дженкинсом тебе будет спокойнее, а у меня еще есть работа.

«По крайней мере я думаю, что есть», — добавил он про себя.

— Конечно, спущусь. Одной так страшно. — Бетани попыталась улыбнуться. — Но тогда вы останетесь в одиночестве.

— Обо мне не беспокойся. И можешь не сомневаться, они скоро вернутся.

Девушка ушла, а Брайан повернулся к монитору и напечатал:

ЕСТЬ ЛИ КАКИЕ-ЛИБО ПРОБЛЕМЫ С ЭТОЙ ПРОГРАММОЙ?

Нажал клавишу EXECUTE.

НИКАКИХ ПРОБЛЕМ. БЛАГОДАРИМ ВАС ЗА ТО, ЧТО ВЫ РЕШИЛИ ЛЕТЕТЬ РЕЙСОМ «АМЕРИКАНСКОЙ ГОРДОСТИ».

14

Боб услышал шаги по трапу, быстро повернулся. По ступеням медленно и осторожно спускалась Бетани, но он все равно чуть не подпрыгнул от неожиданности. Доносящийся с востока звук заметно усилился.

То есть его источник приблизился.

— Привет, Бетани. Не угостишь сигаретой?

Она предложила ему пачку, взяла одну сама.

Оторвала спичку от экспериментальной книжицы Алберта. Спичка легко зажглась с первой попытки.

— От них никаких сведений?

— Смотря что подразумевать под сведениями, — уклончиво ответил Боб. — Вроде бы я слышал крики перед тем, как ты спустилась вниз.

На самом деле он слышал не крики, а жуткие вопли, возможно, вызванные дикой болью, но счел возможным опустить подробности. Девушка и так испугана, и потом, Боб видел, что она прониклась к Алберту нежными чувствами.

— Я надеюсь, что с Дайной все будет в порядке, — вздохнула Бетани, — но уверенности у меня нет. Рана тяжелая.

— Ты видела капитана?

— Он, можно сказать, меня выгнал. Как мне показалось, он программирует компьютер.

Боб Дженкинс кивнул:

— Я на это надеюсь.

Разговор завял. Оба смотрели на восток. К похрустыванию добавился новый звук. Более резкий, пронзительный. Механический звук. Боб подумал об автоматической коробке передач, в которую забыли долить масло.

— Звук приближается, не так ли?

Боб неохотно кивнул. Затянулся, и красный огонек на мгновение вырвал из темноты его усталые, испуганные глаза.

— Что же это такое, мистер Дженкинс?

Он покачал головой:

— Девочка моя, я очень надеюсь, что этого мы никогда не узнаем.

15

Спускаясь по эскалатору, Ник заметил кого-то, согнувшегося чуть ли не пополам, у стены с незвонящими телефонами. Определить, Алберт это или Крейг Туми, не представлялось возможным. Англичанин сунул руку в правый карман джинсов, достал пару четвертаков. Сжал правую руку в кулак и вставил четвертаки между пальцами, соорудив некое подобие кастета. И двинулся вниз.

Фигура у телефонов выпрямилась при приближении Ника.

— Не наступите на блевотину, — пробормотал Алберт.

Ник вернул четвертаки в карман. От блевотины поднимался острый, резкий запах. На него накладывался не менее сильный запах страха, исходивший от юноши. Эти запахи Ник знал как по Фолклендам, так и по Северной Ирландии. Он обнял выпрямившегося Алберта за плечи:

— Где они, Туз? Гаффни и Туми, где они?

— Мистер Туми там. — Он указал на неподвижное тело, распростертое на полу. — Мистер Гаффни за дверью с табличкой «Службы аэропорта». Я думаю, они мертвы. Мистер Туми прятался в той комнате. Когда мы зашли, он притаился за дверью. И убил мистера Гаффни, потому что тот вошел первым. Если бы первым вошел я, он бы убил меня.

Алберт шумно сглотнул слюну.

— Потом я убил мистера Туми. Пришлось убить. Он бросился на меня, понимаете? Где-то раздобыл нож и бросился на меня.

Говорил он тоном, который кто-то мог бы назвать безразличным, но Ник прекрасно понимал, в чем дело. И на лице Алберта он увидел совсем не безразличие, а шок.

— Ты сможешь совладать с нервами. Туз? — мягко спросил Ник.

— Не знаю. Я ни-ни-никогда ни-никого не убивал, и… — Алберт всхлипнул.

— Понятное дело. Ужасно, конечно, но можно пережить. Я знаю. И ты должен это пережить, Туз. Понятия не имею, когда мы сможем уснуть, но для психотерапии времени сейчас точно нет. Звук все громче.

Он оставил Алберта, направился к распростертому на полу телу, склонился над ним. Крейг Туми лежал на боку, одна рука прикрывала лицо. Ник перекатил его на спину и присвистнул. В Туми еще теплилась жизнь, слышалось его тяжелое, с присвистом дыхание, но Ник мог поставить последний фунт со своего банковского счета, что жить Туми осталось совсем недолго. Носа как не бывало, вместо рта зияла кровавая каверна с остатками зубов. Посреди лба красовалась приличных размеров вмятина, свидетельствующая о том, что Алберт несколько изменил конфигурацию черепа Туми.

— И все это он сделал тостером? — прошептал Ник. — Иисус и Мария, Том, Дик и Гарри! — И выпрямился. — Туз, он не умер.

— Неужели? — спросил Алберт, не сходя с места.

— Послушай сам. Он без сознания, но дышит. — «Хотя скоро и перестанет», — отметил Ник про себя. — Давай проверим, как там мистер Гаффни. Может, ему тоже повезло. А что ты можешь сказать насчет носилок?

— А? — переспросил Алберт, словно Ник обратился к нему на иностранном Языке.

— Насчет носилок, — терпеливо повторил Ник, когда они двинулись к комнате, отданной службам аэропорта.

— Мы их нашли.

— Правда? Потрясающе!

Алберт зашел в комнату первым.

— Одну минуту. — Он присел, пошарил руками по полу, быстро нашел зажигалку Дона. Еще теплую на ощупь. Встал. — Мистер Гаффни, думаю, на столе или около него.

Алберт поднял зажигалку, несколько раз крутанул колесико. С пятой попытки фитиль занялся и горел три или четыре секунды. Этого было достаточно. Дон Гаффни лежал рядом со столом, на спине, с открытыми глазами, на лице его застыло изумление. Ему совсем не повезло.

— Как получилось, что Туми не зарезал и тебя? — спросил Ник.

— Я знал, что он здесь. Еще до того, как он напал на мистера Гаффни.

Голос Алберта еще подрагивал, но он уже чувствовал себя увереннее; особенно после того как увидел, что сталось с бедным мистером Гаффни.

— Ты его услышал?

— Нет, я увидел на столе горку бумажных полосок.

— И хорошо, что увидел. — Ник положил руку на плечо Алберта. — Ты заслуживаешь того, чтобы жить, дружище. Ты заработал это право. Понимаешь?

— Стараюсь понять.

— Постарайся, старичок. Тогда тебе гораздо реже будут сниться кошмары. Можешь мне поверить, уж я-то знаю, что говорю.

Алберт кивнул.

— Держи хвост пистолетом, Туз. Как бы то ни было, держи хвост пистолетом, и все окончится как надо.

— Мистер Хопуэлл!

— Да.

— Вас не затруднит больше не называть меня так? Я… — У Алберта перехватило дыхание, он откашлялся. — Не нравится мне больше это прозвище.

16

Тридцать секунд спустя они вышли из темной пещеры, именуемой «Службами аэропорта». Ник нес носилки. У телефонов-автоматов он передал носилки Алберту, который молча их взял. Скатерть лежала на полу в пяти футах от Туми, который все еще дышал.

Времени в обрез, время истекало, но Ник не мог не посмотреть на орудие убийства. Должен был посмотреть.

Он вывернул скатерть, достал тостер. Один из нагревательных элементов застрял в щели, второй выпал на пол. Диск таймера и рычажок, которым опускали ломтики хлеба, отвалились. Один угол тостера прогнулся. На левой стороне появилась глубокая вмятина.

«Эта часть „поцеловалась“ с нюхалкой мистера Туми, — подумал Ник. — Потрясающе!» Он тряханул тостер, прислушиваясь к звяканью отлетевших деталей.

— Тостер. — В голосе Ника сквозило восхищение. — У меня есть друзья, Алберт, настоящие профессионалы, которые этому не поверят. Мне самому едва верится. Это же надо… тостер!

Алберт отвернулся.

— Выбросьте его. — Он осип. — Не могу на него смотреть.

Ник отбросил тостер, хлопнул юношу по плечу:

— Тащи носилки наверх. Я тебя догоню.

— А что вы собираетесь делать?

— Хочу посмотреть, нет ли в той комнате еще чего полезного.

Алберт всмотрелся в Ника, но в темноте не мог разглядеть выражения его лица.

— Я вам не верю.

— Не хочешь, не верь. — Голос Ника звучал до странного мягко. — Иди, Туз… я хочу сказать, Алберт. Я тебя догоню. И не оглядывайся.

Алберт еще мгновение сверлил его взглядом, а потом начал подниматься по эскалатору с опущенной головой. Он ни разу не оглянулся.

17

Ник подождал, пока юноша растворится в темноте. Потом вернулся к Крейгу Туми, присел на корточки. Туми еще не пришел в себя, но дыхание его стало более регулярным. Ник даже предположил, что одна или две недели квалифицированного лечения в больнице могли бы поставить Туми на ноги. Во всяком случае, он уже доказал, что голова у него необычайно крепкая.

«Жаль, что мозги в ней оказались такими мягкими», — подумал Ник. Он потянулся к Туми, намереваясь одной рукой закрыть рот, а другой — нос. Минута-полторы, и они больше не будут нервничать из-за Туми. Другие могли бы прийти в ужас, расценив это деяние как хладнокровное убийство, но Ник видел в этом гарантии безопасности, ничего больше. Один раз они поверили, что Туми без сознания, и мистер Гаффни заплатил за это своей жизнью, а Дайна оказалась на грани смерти. Какой смысл вновь наступать на те же грабли?

И вот еще о чем думал Ник: «Если оставить Туми в живых, какая ему будет уготована судьба? Одиночество в мертвом мире? Возможность дышать стерильным воздухом под недвижимыми облаками? Шанс встретиться с тем, что надвигалось с востока… А что могло надвигаться с таким звуком? Возможно, армия гигантских муравьев?

Нет, зачем ему такая судьба? Тем более что смерть будет безболезненной».

— Такой легкой смерти этот мерзавец и не заслужил, — пробурчал Ник, но руки его застыли над лицом Туми.

Ему вспомнилась маленькая девочка, уставившаяся на него темными незрячими глазами.

Не убивайте его!

Не просьба — скорее, приказ. Она исчерпала свои последние резервы, чтобы отдать ему этот приказ.

Все, что я знаю… он нам понадобится.

ПОЧЕМУ СЛЕПОЙ РЕБЕНОК ТАК ЗАЩИЩАЕТ ЕГО?

Ник еще немного посидел, вглядываясь в изуродованное лицо Крейга Туми. И тут его позвал Руди Уэрвик:

— Мистер Хопуэлл! Ник! Вы идете?

— Уже бегу! — обернувшись, крикнул он.

Вновь потянулся к Туми и вновь остановился на полпути, вспомнив глаза девочки.

Он нам понадобится.

Ник встал, так и не прикоснувшись к Крейгу Туми.

— Бегу, — повторил он и взлетел по эскалатору.

ГЛАВА 8 Заправка. Слабый свет зари. Приход лангольеров. Утренний ангел. Чистильщики вечности. Взлет

1

Бетани отбросила ставшую безвкусной сигарету и уже поднималась по трапу, когда Боб Дженкинс закричал:

— Кажется, они выходят!

Бетани повернулась и скатилась вниз. Несколько теней появились у багажного транспортера. Боб и Бетани побежали им навстречу.

Дайна лежала на носилках. По транспортеру Руди и Ник тащили их, не поднимаясь с колен. Бетани услышала тяжелое дыхание лысого мужчины.

— Давайте я вам помогу, — обратилась она, когда они сняли носилки с транспортера, и Руди с готовностью уступил ей свое место.

— Только старайся не трясти ее, — предупредил Ник. — Алберт, подстраховывай Бетани. Поможешь, когда мы будем поднимать носилки по трапу. Сильно наклонять их нельзя.

— Как она? — спросила Бетани Алберта.

— Плоха. Без сознания, но еще жива. Это все, что я могу сказать.

— А где Гаффни и Туми? — спросил Боб. Ему пришлось возвысить голос: похрустывание набирало силу.

— Гаффни мертв, Туми скорее всего тоже, — ответил Ник. — Сейчас для объяснений нет времени. — Он остановился у трапа. — Поднимайте ваш край.

По трапу они поднимались медленно и осторожно. Ник — спиной вперед, как можно ниже опустив свой край. Алберт и Бетани подняли ручки на уровень головы и поднимались по узкому трапу, то и дело соприкасаясь бедрами. Боб, Руди и Лорел следовали за ними. После возвращения Алберта и Ника Лорел лишь раз открыла рот: спросила, умер ли Туми. Когда Ник ответил, что нет, она пристально посмотрела на него, а потом облегченно выдохнула.

Ник поднялся на верхнюю площадку трапа, и Брайан помог занести носилки в самолет.

— Я хочу положить ее в салоне первого класса, — повернулся к нему Ник. — Так, чтобы голова была выше ног. Можно?

— Конечно. Закрепим носилки ремнями безопасности. Заносите в салон.

— Хорошо, — кивнул Ник, взглянул на Алберта и Бетани. — Поехали. Вы просто молодцы.

При свете кровяные пятна на щеках и подбородке Дайны ярко выделялись на фоне желтовато-бледной кожи. Глаза девочка не открывала. Под ремнем (Ник все-таки продавил в нем новую дырку, далеко от остальных) прокладки стали темно-красными от пропитавшей их крови. Брайан слышал ее булькающее дыхание.

— Она совсем плоха, да? — прошептал он.

— Задето легкое, а не сердце, но она потеряла столько крови… да, дело плохо.

— Не доживет до нашего возвращения?

— Откуда мне знать? — Неожиданно англичанин сорвался на крик: — Я солдат, а не гребаный костоправ!

Остальные замерли, уставившись на него. Лорел почувствовала, как у нее по спине пробежал холодок.

— Извините, — пробормотал Ник. — Путешествия во времени действуют на нервы, не так ли? Прошу меня извинить.

— Извиняться не за что. — Лорел коснулась его руки. — Мы все едва держимся.

Ник улыбнулся:

— Вы прелесть, Лорел, в этом нет никаких сомнений. Давайте устроим ее, а потом посмотрим, что надо сделать для того, чтобы убраться отсюда к чертовой матери.

2

Пять минут спустя носилки с Дайной привязали к двум креслам салона первого класса под небольшим углом: голова выше ног. Все пассажиры столпились вокруг Брайана на пятачке служебной зоны салона.

— Нам надо заправить самолет, — начал Брайан. — Сейчас я запущу второй двигатель и подгоню наш «боинг» к «727», который стоит у посадочного рукава. — Он указал на самолет авиакомпании «Дельта», серой тенью маячивший в темноте. — Поскольку у нашего самолета крыло расположено выше, я смогу положить правое крыло на левое «727». Пока я буду этим заниматься, четверо мужчин должны подкатить заправочную тележку, она находится у второго посадочного рукава. Я ее заметил до того, как стемнело.

— Может, разбудить Спящую Красавицу, чтобы он помог? — спросил Боб.

Брайан на мгновение задумался, покачал головой.

— Чего нам сейчас не хватает, так это еще одного испуганного, ничего не понимающего пассажира, да еще с жуткого похмелья. Опять же, его помощь нам ни к чему. Двое мужчин без труда перекатят тележку куда надо. Я видел, как это делается. Главное — поставить ручку коробки передач в нейтральное положение. Тележку надо подвезти под крылья. Это понятно?

Все кивнули. Брайан оглядел всех, отметил, что Руди и Бетани совсем выдохлись, когда тащили носилки.

— Ник, Боб и Алберт. Будете толкать тележку. Лорел сядет за руль. Вопрос решен?

Они кивнули.

— Тогда за дело. Бетани! Мистер Уэрвик! Спускайтесь вниз со всеми. Откатите трап от самолета, а когда я поставлю его рядом с «727», подкатите его к крыльям. Не к люку, а к крыльям. Понятно?

Они кивнули. Брайан увидел, что впервые после посадки здесь глаза у всех чистые и ясные. «Естественно, — подумал он. — Теперь у них есть дело. Как и у меня, слава Богу».

3

Когда они подходили к заправочной тележке, притулившейся у посадочного рукава. Лорел с изумлением поняла, что видит ее.

— Господи! — воскликнула она. — Уже рассвет. Сколько же длилась ночь?

— По моим часам, меньше сорока минут, — ответил Боб, — но у меня такое ощущение, что доверять им нельзя. И вообще время здесь, похоже, ничего не значит.

— А что будет с мистером Туми? — спросила Лорел.

Они подошли к тележке. Точнее, маленькому автомобильчику с баком вместо багажника, открытой кабиной и двумя черными свернутыми шлангами по бокам. Ник взял Лорел за талию, развернул девушку к себе. На мгновение она подумала, что Ник хочет ее поцеловать, почувствовала, как учащенно забилось сердце.

— Я не знаю, что с ним будет. Могу сказать лишь одно: в решающий момент я поступил так, как просила Дайна. Оставил его на полу. Без сознания, но живого. Ясно?

— Нет. — Голос ее чуть дрожал. — Но я думаю, вы поступили правильно.

Ник улыбнулся, кивнул, его пальцы сжали талию Лорел.

— Вы пообедаете со мной после возвращения в Лос-Анджелес?

— Да, — без запинки ответила она. — Буду с нетерпением ждать этого торжественного момента.

Ник снова кивнул.

— Я тоже. Но мы останемся без обеда, если не заправим самолет. — Он посмотрел на открытую кабину. — Вы сможете найти нейтральную передачу?

Лорел с опаской взглянула на торчащую в полу ручку переключения скоростей.

— В моей машине автоматическая коробка.

— Я найду. — Алберт прыгнул за руль, склонился над ручкой, вглядываясь в диаграмму на набалдашнике.

За их спинами взревел второй двигатель, потом оба прибавили в мощности. Ревели они очень громко, но Лорел не имела ничего против. Потому что они заглушали другой звук, накатывающий с востока, сводящий с ума. И ее так и подмывало вновь взглянуть на Ника. Неужели он и впрямь пригласил ее на обед? Она не могла в это поверить.

Алберт выжал сцепление, поставил ручку в нужное положение, подергал ее взад-вперед, вправо-влево.

— Готово. Садитесь, Лорел. Вам остается только рулить.

— Хорошо.

Она нервно оглянулась на трех мужчин, пристроившихся к тележке сзади и уперевшихся руками в бак. Ник занял место посередине.

— Готовы? — спросил он.

Алберт и Боб кивнули.

— Отлично. Толкаем.

Боб уже собрался вложить в толчок всю силу, моля Бога, чтобы у него вновь не заболела спина (последние десять лет его мучил радикулит), но тележка с удивительной легкостью сдвинулась с места. Лорел, вцепившись в большущий руль, направляла движение. Описав полукруг на сером бетоне, желтая тележка покатила к «767», занимавшему позицию справа от самолета авиакомпании «Дельта».

— Как же разительно отличаются самолеты, — отметил Боб.

— Точно, — согласился Ник. — Ты был прав, Алберт. Мы, возможно, ушли из настоящего, но каким-то чудом этот самолет все еще остается его частью.

— И мы тоже, — добавил Алберт. — Во всяком случае, пока.

Двигатели «767» смолкли, лишь мерно гудели вспомогательные силовые установки, все четыре. Но они не могли перекрыть звук, доносящийся с востока. Он прибавил не только в мощности, усложнился, размножился. Вся эта какофония казалась теперь на удивление знакомой.

«Прямо-таки стадо жующих коров, — подумала Лорел, дрожа всем телом. — Вот на что это похоже. Словно записали звуки, издаваемые жующими коровами, и многократно их усилили».

Паника, которую Лорел уже была не в состоянии контролировать, захлестнула ее рассудок.

— Может, мы сможем с этим бороться, если увидим, что нам противостоит? — предположил Боб, когда тележка вновь сдвинулась с места.

Алберт взглянул на писателя и выдохнул:

— Это вряд ли.

4

Брайан выглянул из люка, подал знак Бетани и Руди, чтобы те подкатили к нему трап. Перешел на верхнюю площадку и указал на крылья двух самолетов, зависшие одно над другим. Пока они везли его, Брайан прислушивался к приближающемуся звуку и неожиданно вспомнил фильм, который видел давным-давно. В этом фильме Чарлтону Хестону принадлежала большая плантация в Южной Америке. На плантацию напали муравьи, полчища муравьев, сжиравших все на своем пути: траву, деревья, дома, коров, людей. Как же назывался этот фильм? Название на ум не приходило. Вспоминались лишь ухищрения, к которым прибегал Чарлтон, чтобы остановить муравьев или хотя бы замедлить их продвижение. В конце концов ему удалось победить? Это Брайан тоже забыл, потому что воспоминание о фильме перекрыло другое воспоминание: красная надпись из недавно приснившегося кошмара:

ТОЛЬКО ДЛЯ ПАДАЮЩИХ ЗВЕЗД.

— Стойте! — крикнул он Бетани и Руди.

Они остановили трап. Брайан осторожно спускался вниз, пока его голова не оказалась на одном уровне с нижней поверхностью «727». Как в «767», так и в «727» заправка производилась через один клапан, расположенный на левом крыле. Так что сейчас Брайан смотрел на небольшой квадратный люк с красными надписями: «ДОСТУП К ТОПЛИВНОМУ БАКУ» и «ПЕРЕД ЗАПРАВКОЙ ПРОВЕРИТЬ ОТСЕЧНОЙ КЛАПАН». А какой-то шутник присобачил к люку желтую наклейку с улыбающейся рожицей.

Алберт, Боб и Ник поставили заправочную тележку под крылом и теперь, задрав головы, смотрели на Брайана, ожидая дальнейших указаний. Их лица серыми пятнами выделялись в окружающем сумраке. Брайан наклонился вниз.

— Там два шланга, по одному с каждого бока! — крикнул он Нику. — Мне нужен короткий!

Ник раскрутил шланг, протянул конец Брайану Держа шланг и цепляясь за поручень одной рукой, Брайан подлез под крыло и открыл люк. Внутри увидел вилочную часть соединения с торчащим стальным штырем. Хотел подобраться к нему поближе, поскользнулся… и чуть не упал.

— Подожди, дружище. — Ник поднялся по трапу. — Помощь идет. — Он остановился тремя ступеньками ниже и ухватил Брайана за пояс. — Только я попрошу тебя об одном одолжении, хорошо?

— Каком?

— Не порть воздух.

— Я постараюсь, но обещать не могу.

Брайан вновь посмотрел вниз. Руди и Бетани уже стояли рядом с Бобом и Албертом.

— Отойдите в сторону, а не то вас окатит топливом! — крикнул он. — Вдруг отсечной клапан потечет. — «А возможно, в баках нет ни капли», — тут же подумал Брайан.

Он вновь потянулся к заправочному клапану, на этот раз обеими руками, потому что Ник крепко держал его. Вставил розеточную часть соединителя в вилочную, надавил. Брызнул керосин, чему Брайан только порадовался, раздался металлический щелчок, и Брайан повернул шланг на четверть оборота, жестко зафиксировав его. Послушал, как топливо течет вниз по шлангу и заливает установленный на тележке бак. Дальше его не пускал закрытый вентиль.

— Отлично. — Брайан схватился за поручень трапа. — Пока все хорошо.

— Что теперь, дружище? Как мы подключим тележку? От самолета?

— Сомневаюсь, чтобы нам это удалось, даже если бы мы знали, где найти соединительные кабели. Да и необходимости в этом нет. Тележка служит только для транспортировки и фильтрации топлива. Для перекачки я задействую вспомогательные силовые установки нашего самолета. Отсосу топливо из «727» точно так же, как соломинкой отсасывают лимонад из стакана.

— И сколько на это уйдет времени?

— При оптимальных условиях, то есть при перекачке топлива с помощью наземного насоса, в минуту закачивается две тысячи фунтов. У нас ситуация другая. Я никогда не перекачивал топливо с помощью ВСУ. Как минимум час. Может, два.

Ник с тревогой взглянул на восток и заговорил, понизив голос:

— Сделай одолжение, дружище… не говори об этом остальным.

— Почему?

— Я не думаю, что у нас есть два часа. Возможно, нет даже ни одного.

5

Оставшаяся одна в салоне первого класса. Дайна Кэтрин Беллман открыла глаза.

И УВИДЕЛА.

— Крейг, — прошептала она.

6

Крейг.

Он не хотел слышать свое имя. Он хотел, чтобы его оставили в покое. Он больше не хотел слышать свое имя. Когда люди называли его по имени, всегда случалось что-то плохое. Всегда.

Крейг! Поднимайся, Крейг!

Нет. Он не встанет. Голова его превратилась в большой пчелиный улей. В каждом медовом соте, в каждой ячейке, в каждой его клетке урчала и ворочалась боль.

«В голову залетели пчелы. Пчелы решили, что я мертв. Вот они и превратили череп в улей. А теперь… теперь… Они чувствуют мои мысли и пытаются зажалить их насмерть», — подумал Крейг и застонал. Жалобно и протяжно. Его залитые кровью пальцы разжались и сжались вновь.

«Позвольте мне умереть, — мысленно взмолился он, — пожалуйста, позвольте мне умереть».

Крейг, ты должен встать! Немедленно!

Голос его отца, единственный голос, которому он ни в чем не мог отказать. Но теперь он ему откажет. Теперь он его изгонит.

— Уходи, — прохрипел он. — Я тебя ненавижу. Уходи.

Боль озарила мозг яркой вспышкой. Тучи пчел, яростных, жалящих, слетались на свет.

«Позвольте мне умереть, — думал Крейг. — Пожалуйста, позвольте мне умереть. Это ад. Я попал в пчелиный ад».

Вставай, Крейги-Вейги. Это твой день рождения, и знаешь, что я тебе скажу? Как только ты встанешь, один человек даст тебе пчелу и ударит по голове… потому что ЭТОТ удар предназначается только тебе!

— Нет, — прошептал Крейг. — Не надо меня больше бить.

Его руки елозили по ковру. Он попытался открыть глаза, но пленка запекшейся крови не давала разлепить веки.

— ТЫ умерла. Вы оба умерли. ТЫ не можешь бить меня и указывать, что мне делать. Вы оба умерли, и я тоже хочу умереть.

Но он не умер. Откуда-то, перекрывая голоса призраков, доносился рев авиационных двигателей… и еще какой-то звук. То шли лангольеры. Или бежали.

Крейг, вставай. Ты должен встать.

Он понял, что этот голос не принадлежит ни матери, ни отцу. Его бедный избитый рассудок пытался одурачить самого себя. Этот голос доносило; из… из…

(свыше?)

…из какого-то другого места, светлого, красивого места, где боль — миф, а стресс — досужая фантазия.

Крейг, они идут к тебе… те люди, с которыми ты хотел встретиться. Они покинули Бостон и приехали сюда. Вот как важна для них встреча с тобой. Не упусти своего шанса, Крейг. Ты можешь успеть. У тебя есть время, чтобы вручить им все бумаги и покинуть армию своего отца… если, конечно, тебе достанет мужества.

«Если тебе достанет мужества», — повторил он про себя последнюю фразу.

— Мужества? — вырвалось у него. — Мужества? Кто бы ты ни был, незачем унижать меня.

Он вновь попытался раскрыть глаза. Корочка крови, сцепившая ресницы, чуть треснула, но глаза так и не раскрылись. Крейгу удалось поднести к лицу одну руку. Случайно он задел остатки носа и зашелся в крике. В голове зазвучали горны, зажужжали пчелы. Он подождал, пока боль немного утихнет, потом двумя пальцами разодрал веки сначала на одном глазу, потом на другом.

Перед глазами встала белая стена.

Медленно, очень медленно он поднял голову.

Стена поблекла, и Крейг увидел ее.

Окруженную сиянием.

Ту самую маленькую девочку, но уже без черных очков. Она смотрела на него добрыми глазами.

Ну же, Крейг. Вставай. Я знаю, это трудно, но ты должен встать… должен. Потому что они уже здесь, они ждут… но они не смогут ждать вечно. Лангольеры за этим проследят.

Теперь он видел: девочка стояла не на полу. Ее туфельки отделялись от пола на дюйм или два, она купалась в окружающем ее сиянии.

Ну же, Крейг. Вставай.

Он начал подниматься. С невероятным трудом. Голова так и грозила отвалиться, и в ней жужжали злые пчелы. Дважды он падал на пол, но поднимался вновь, зачарованный образом девочки с добрыми глазами и обещанием навсегда освободить его от отца.

Они ждут, Крейг. Тебя. Они ждут тебя.

7

Дайна лежала на носилках, ее незрячие глаза, казалось, видели, как Крейг поднялся на одно колено, повалился набок, снова начал подниматься. Ее сердце сжимала боль за этого тяжело раненного, страдающего мужчину, эту рыбу, одержимую жаждой смерти, мечтающую только о том, чтобы взорваться. На его изувеченном лице читались страх, надежда и нечеловеческая решимость.

«Я очень сожалею, что приходится так поступать, мистер Туми, — думала она. — Очень сожалею. Но вы нам нужны».

И она воззвала к нему вновь со своего смертного одра:

Быстрее, Крейг. Быстрее! Они ждут тебя. Они тебя ждут!

8

Длинный шланг протянули под фюзеляжем «767», подсоединили к заправочному клапану на левом крыле. Брайан вернулся в кабину пилотов, закольцевал ВСУ и начал выкачивать топливо из баков самолета авиакомпании «Дельта». Наблюдая за тем, как стрелка уровнемера правого бака медленно ползет к цифре 24 тысячи, он с тревогой ждал того момента, когда ВСУ начнут чихать и кашлять в попытке продолжить работу на топливе, которое не горит.

В правый бак налилось уже 8 тысяч фунтов керосина, когда мерное гудение маленьких реактивных двигателей, установленных в хвостовой части самолета, изменилось, стало натужным.

— Что происходит, дружище? — спросил Ник.

Он вновь сидел в кресле второго пилота. Волосы его растрепались, чистенькая, отглаженная рубашка покрылась потеками крови, грязи, масла.

— ВСУ пробуют на вкус топливо из «727», и оно им не нравится. Я надеюсь, что магия Алберта сработает, но гарантировать ничего не могу.

В правый бак залилось 9 тысяч фунтов топлива, и первая ВСУ отключилась. На приборном щитке зажглась красная табличка «ВЫКЛЮЧЕНИЕ ДВИГАТЕЛЯ». Брайан щелкнул тумблером.

— И что нам теперь делать? — Ник встал, подошел к Брайану, навис над его плечом.

— Использовать три ВСУ для подачи электроэнергии на насосы и надеяться на лучшее, — ответил Брайан.

Вторая ВСУ выключилась через тридцать секунд, не успел Брайан протянуть руку к тумблеру, выключилась и третья. С ней погасло и освещение кабины. Светился лишь приборный щиток. Последняя ВСУ то взвывала, то затихала, сотрясая весь самолет.

— Я выключаю все ВСУ. — У Брайана сел голос. — Придется подождать, пока топливо с «727» перейдет в наш временной ритм или как там это называется. Колебательный режим работы недопустим. Такие скачки напряжения могут вывести из строя навигационный компьютер.

И Брайан уже взялся за тумблер, когда последняя ВСУ вновь мерно загудела. Он посмотрел на Ника, не веря своим ушам. А лицо Ника медленно расплывалось в широкой улыбке.

— Похоже, удача нас не оставила, дружище.

Брайан перекрестил пальцы на обеих руках, потряс ими в воздухе.

— Надеюсь на это. — И вновь включил ВСУ номер один, три и четыре.

Они плавно вошли в работу. Вновь вспыхнуло освещение кабины. Ник издал победный вопль и хлопнул Брайана по спине.

В дверном проеме возникла Бетани.

— Что происходит? Все в порядке?

— Думаю, да, — не поворачиваясь, ответил Брайан. — Но мы висели на волоске.

9

Крейг сумел-таки встать. Сияющая девочка зависла теперь над багажным транспортером. Смотрела на него, и в ее взгляде читалась удивительная нежность и что-то еще… что-то такое, о чем он мечтал всю жизнь. Что же?

Не сразу, но Крейг понял, что именно увидел в ее взгляде.

Сострадание.

Сострадание и понимание.

Крейг огляделся. Темнота сменялась светом. Неужели пролежал без сознания всю ночь? Он об этом и не подозревал. Впрочем, это не имело значения. Главное заключалось в том, что девочка привела их к нему, банкиров, специалистов по государственным облигациям, брокеров. Они прибыли, они хотят услышать объяснения Крейги-Вейги, Туми-Вуми, они хотят познакомиться с его фокусами! А фокусов этих у него предостаточно. Их у него тысячи, миллионы. И когда он им все это расскажет….

— Им придется отпустить меня… не так ли?

Да, ответила девочка, но тебе надо спешить, Крейг. Ты должен появиться перед ними до того как им надоест ждать и они уйдут.

Крейг двинулся к транспортеру. Ноги девочки не шевелились, но при его приближении она, словно мираж, отдалялась к листам резины, отделявшим зону выдачи багажа от разгрузочной площадки.

И… о радость: девочка улыбалась.

10

Они все поднялись в самолет, за исключением Боба и Алберта, которые сидели на ступенях трапа и вслушивались в накатывающую на них звуковую волну.

Лорел Стивенсон стояла у открытого люка и смотрела на здание аэропорта. Она думала о том, что же им делать с мистером Туми, когда Бетани дернула ее за блузу.

— Дайна что-то говорит. Она то ли спит, то ли в забытьи.

Лорел поспешила в салон первого класса. Руди Уэрвик сидел рядом с Дайной, держал ее за руку, озабоченно всматривался в лицо девочки.

— Я не уверен, — пробормотал он. — Я не уверен, но мне кажется, она уходит.

Лорел пощупала лоб Дайны. Сухой и очень горячий. Кровотечение заметно уменьшилось, а может, прекратилось вовсе. Но дышала девочка по-прежнему с присвистом.

— Я думаю… — начала Лорел, но тут заговорила Дайна, ясно и отчетливо:

— Тебе надо спешить, Крейг. Ты должен появиться перед ними до того, как им надоест ждать и они уйдут.

Лорел и Бетани недоуменно, испуганно переглянулись.

— Кажется, ей снится этот Туми, — предположил Руди. — Она уже называла его имя.

— Да, — вновь заговорила Дайна; глаза ее были закрыты, но создавалось впечатление, что девочка к чему-то прислушивается. — Да, буду. Если ты этого хочешь, буду. Но поторопись. Я знаю, тебе больно, но ты должен поторопиться.

— Она в забытьи, да? — прошептала Бетани.

— Нет, — покачала головой Лорел. — Не думаю. Скорее… ей снится сон.

Но Лорел чувствовала, что сном тут и не пахнет. Она чувствовала, что с Дайной происходит совсем иное: Дайна что-то затеяла. И Лорел не хотелось знать, что именно, хотя мысль эта так и рвалась из подсознания. Лорел знала, что при малейшем желании сможет сформулировать намерения Дайны, но желания такого не испытывала. Потому что происходило что-то очень уж странное, навевающее ужас, и это что-то, пусть ей и не хотелось в это верить, имело непосредственное отношение…

(не убивайте его… он нам понадобится)

…к мистеру Туми.

— Оставьте ее в покое, — сухо добавила Лорел. — Оставьте ее в покое, и пусть она…

(делает с ним то, что считает нужным)

…спит.

— Господи, я надеюсь, что мы скоро взлетим, — жалобно пропищала Бетани, и Руди обнял ее за плечи, чтобы хоть как-то успокоить.

11

Крейг доковылял до багажного транспортера и упал на него. Боль молнией пронзила голову, шею, грудь. Крейг пытался вспомнить, что с ним случилось, и не мог. Он спустился вниз по неработающему эскалатору, спрятался в маленькой комнате, сидел в темноте, рвал бумагу… а потом память как отсекло.

Он поднял голову, волосы падали на глаза, но он увидел сияющую девочку, которая сидела скрестив ноги у листов резины, в дюйме над транспортером. До чего же она красивая! Как он мог подумать, что девочка — одна из них?

— Ты ангел? — прохрипел Крейг.

Да, ответила сияющая девчушка.

И Крейг почувствовал, как боль отступает, сметенная радостью. Из глаз брызнули слезы, первые слезы его взрослой жизни. И внезапно ему вспомнился нежный, пьяный голос матери, которая пела старую песню.

— Ты утренний ангел? Ты будешь моим утренним ангелом?

Да… Буду. Если ты этого хочешь, буду. Но поторопись. Я знаю, тебе больно, но ты должен поторопиться.

— Да. — Крейг всхлипнул и пополз к ней по багажному транспортеру. Каждое движение отдавалось болью, кровь капала с остатков носа, из разбитого рта. Однако он торопился. Торопился как мог. А впереди маленькая девочка прошла сквозь листы резины, которые при этом даже не шелохнулись.

— Прикоснись к моей щеке, прежде чем покинешь меня, крошка, — прошептал вслед Крейг; отхаркнув кровь: красный плевок повис на стене, как мертвый паук.

Крейг попытался ползти еще быстрее.

12

С востока донесся оглушающий треск. Боб и Алберт вскочили, побледневшие, испуганные. Переглянулись.

— Что это? — спросил Алберт.

— Вроде бы упало дерево. — Боб облизнул пересохшие губы.

— Но ветра нет!

— Нет, — согласился Боб. — Ветра нет. Шумовой фон распался на составляющие. Что-то трещало, визжало, чуть ли не лаяло. Постоянными оставались лишь мерное похрустывание и устойчивый пронзительный вой.

— Что происходит? — Из люка показалась бледная как полотно Бетани.

— Ниче… — начал Алберт, но Боб схватил его за плечо.

— Посмотри! — крикнул он. — Посмотри туда!

Далеко на востоке, на самом горизонте, над лесом возвышались опоры линии электропередачи, шагающие по вершинам холмов с севера на юг. На глазах Алберта одна из опор задрожала, а потом свалилась, потянув за собой провода. Мгновением позже упала вторая опора, потом третья, четвертая…

— Это еще не все, — заметил Алберт. — Посмотрите на деревья. Они трясутся, как кусты.

Но деревья не только тряслись. У них на глазах деревья начали падать и исчезать из виду.

Хрум, бум, хрум, трах, БАХ!

Хрум, бум, БАХ, трах, хрум!

— Нам надо выметаться отсюда. — Боб схватил Алберта за плечи, его глаза широко раскрылись, до краев наполненные ужасом. Умное, интеллигентное лицо застыло маской. — Нам надо немедленно убираться отсюда.

На горизонте, милях в десяти от них, гигантская башня ретранслятора завибрировала от основания до вершины и обрушилась, чтобы исчезнуть среди падающих деревьев. Теперь они чувствовали, что начала дрожать и земля. Дрожь эта поднималась по трапу и передавалась их ногам.

— Прекратите это! — взвизгнула за их спинами Бетани и зажала уши руками. — Пожалуйста, прекратите это!

Но звуковой вал накатывал на них, хрумканье и чавканье, сопровождающие трапезу лангольеров, были совсем рядом.

13

— Не хочу показаться надоедливым, Брайан, но сколько тебе еще нужно времени? — нервно спросил Ник. — В четырех милях к востоку есть река, я заметил ее при посадке, и мне представляется, что эти хрумкающие твари, уж не знаю какие, как раз добрались до нее.

Брайан взглянул на уровнемеры. 24000 фунтов в правом крыле, 16000 — в левом. Теперь заправка шла чуть быстрее, потому что не приходилось перекачивать топливо из «727» в другое крыло.

— Пятнадцать минут. — Брайан чувствовал выступившие на лбу большие капли пота. — Имеющегося топлива нам не хватит. Ник. Мы сможем дотянуть только до пустыни Мохаве. И еще десять минут, чтобы отсоединить шланги, закрыть люки и вырулить на взлетную полосу.

— Нельзя ли ужаться? Ты уверен, что нельзя ужаться?

Брайан покачал головой и вновь уставился на приборы.

14

Крейг медленно прополз под листами резины, вылез в мертвенный свет нового короткого дня. Ужасный звук оглушал, звук приближающейся армии людоедов. Даже небо дрожало от этого звука, и Крейг на мгновение замер: страх превратил его в статую.

Посмотри, сказал его утренний ангел и протянул руку.

Крейг посмотрел… и забыл про страх. Вдали, за «767», на треугольнике жухлой травы, образованном взлетно-посадочной полосой и двумя рулежными дорожками, стоял длинный, красного дерева стол для совещаний. Полированная поверхность поблескивала даже в этом безжизненном свете. Перед каждым креслом лежал блокнот, стояли кувшин с ледяной водой и хрустальный стакан. За столом сидели два десятка мужчин в строгих деловых костюмах. Все они повернулись к нему.

И внезапно захлопали в ладоши. Поднялись, продолжая хлопать, не сводя с него глаз, стоя приветствуя его появление. Крейг почувствовал, как губы у него сами растягиваются в счастливой, благодарной улыбке.

15

Дайна осталась одна в салоне первого класса. Дышать ей становилось все труднее, в голосе появились хрипы.

Беги к ним, Крейг! Скорее! Скорее!

16

Крейг свалился с транспортера, ударился плечом о бетон, тут же поднялся. К черту боль! Кто будет обращать внимание на боль? Ангел привел их! Разумеется, их привела она! Ангелы — что призраки в историях о мистере Скрудже, они могут сделать все, что только пожелают! Сияние вокруг девочки начало меркнуть, но и это уже не имело значения. Она принесла ему спасение: сеть, в которую он наконец-то попался.

Беги к ним, Крейг! Обегай самолет! Держись от самолета подальше! Беги к ним!

Крейг побежал. Он спотыкался, его бросало из стороны в сторону, но он бежал. Голова его то поднималась, то вновь падала на грудь. Он бежал к этим лишенным юмора, не знающим жалости людям — своим спасителям, которые могли быть рыбаками, склонившимися над бортом своей шхуны, чтобы посмотреть, какие удивительные жители морских глубин на этот раз попали им в сети.

17

Стрелка уровнемера левого бака замедлила свое движение при подходе к цифре 21000 и застыла на цифре 22000. Брайан понял, что произошло, щелкнул двумя переключателями, остановив насосы. «727» отдал им все, что мог, чуть больше 46000 фунтов авиационного керосина. Этого должно было хватить.

— Ладно. — Брайан встал.

— Что ладно? — поднялся и Ник.

— Отсоединяем шланги и улетаем к чертовой матери.

Шум уже оглушал. Хрумканье и чавканье остались, но к ним присоединились треск ломающихся деревьев, грохот рушащихся домов. Как раз перед тем как Брайан отключил насосы, послышалось несколько громких всплесков. «Обрушился мост», — догадался Ник.

— Мистер Туми! — внезапно прокричала Бетани. — Вон мистер Туми!

Ник первым выскочил из кабины пилотов. Брайан последовал за ним. Они увидели Крейга, бредущего по рулежной дорожке. На самолет он не обращал никакого внимания. Направлялся он к пустынному треугольнику жухлой травы, ограниченному парой пересекающихся рулежных дорожек и торцом взлетно-посадочной полосы.

— Что он делает? — выдохнул Руди.

— Какая разница! — ответил Брайан. — Времени у нас в обрез. Ник, спускайся по трапу первым. Подержишь меня, пока я буду отсоединять шланг.

Брайану казалось, что он стоит на берегу, а с моря на него катит девятый вал.

Ник вновь держал Брайана за пояс, когда тот быстро отсоединил шланг бросил его на бетон, захлопнул люк.

— Пошли, — повернулся он к Нику, лицо его стало серым. — Больше нам тут делать нечего.

Но Ник не шевельнулся. Замер, уставившись на восток. Кровь отхлынула от лица. На нем застыл ужас. Верхняя губа задрожала, он напоминал пса, слишком испуганного, чтобы лаять.

Брайан медленно повернул голову, слыша, как скрипят, словно несмазанные ржавые петли, сухожилия шеи. И убедился: лангольеры пришли.

18

— Как вы сами видите, — заговорил Крейг подойдя к свободному стулу во главе стола и дождавшись, пока все сядут, — брокеры, с которыми я имел дело, не просто нечестные люди. Большинство из них — агенты ЦРУ, и их задача — обманывать и водить за нос таких банкиров, как я. Тех, у кого возникает срочная необходимость пополнить портфель государственных облигаций. С их точки зрения, цель — предотвращение экспорта коммунизма в Южную Америку — оправдывает любые средства.

— Какие вы предприняли меры для проверки своих контрагентов? — спросил толстяк в дорогом синем костюме. — Вы воспользовались услугами компании, страхующей сделки с государственными облигациями, или ваш банк нанял частное детективное агентство, специализирующееся на подобных делах?

Чисто выбритые щеки Синего Костюма светились то ли благодаря отменному здоровью, то ли благодаря многолетней привычке пить шотландское с содовой. Его глаза напоминали кристаллы синего льда. Прекрасные глаза. Глаза его отца.

Где-то далеко-далеко от конференц-зала, расположенного на третьем сверху этаже Пруденшл-центра, шла большая стройка. «Наверное, прокладывают дорогу», — предположил Крейг. В Бостоне постоянно строили дороги, ему представлялось, что в большинстве случаев никакой необходимости в этом не было, но причина этого бесконечного строительства не составляла для него тайны: бесчестные наживались за счет неведающих. К нему это не имело никакого отношения. Абсолютно никакого. Он имел дело с толстяком в синем костюме, и больше ни с кем.

— Мы ждем, Крейг, — подал голос президент его банковской корпорации.

Крейг удивился: мистер Паркер не собирался участвовать в конференции. А потом его охватила безмерная радость.

— Никаких мер предосторожности я не предпринимал! — выкрикнул он в их потрясенные физиономии. — Я просто покупал, покупал и покупал! Я не предпринимал НИКАКИХ… МЕР… ПРЕДОСТОРОЖНОСТИ!

Он уже собрался продолжить, перейти к детальному объяснению своего плана, когда его остановил какой-то звук. Звук очень близкий, источник которого, возможно, находился в конференц-зале.

Хрумкающий звук, дробь голодных зубов.

Внезапно у Крейга возникло желание разорвать какой-нибудь листок, любой листок. Он потянулся к блокноту, который лежал перед ним, но блокнот исчез. Вместе со столом. Вместе с банкирами. Вместе с Бостоном.

«Где я?» — в замешательстве спросил себя Крейг и огляделся.

И тут же понял… и тут же увидел их.

Лангольеры пришли.

Лангольеры пришли за ним.

Крейг Туми закричал.

19

Брайан их видел, но не мог понять, что же он видит. Они словно не желали, чтобы их видели, и он чувствовал, что его и без того работающий на пределе мозг старается переработать поступающую информацию, трансформировать образы существ, появившихся на восточном торце взлетно-посадочной полосы 21, во что-то удобоваримое, доступное человеческому восприятию.

Поначалу их было двое: одно черное, другое — темно-красное.

«Это мячи? — с сомнением спрашивал мозг. — У них шарообразная форма?» Что-то щелкнуло, и в представлении Брайана существа превратились в пляжные мячи, эти мячи, с поверхностью, вибрирующей в горячем воздухе, то чуть сдувались, то вновь надувались. Они выкатились из высокой травы, в которую упиралась взлетно-посадочная полоса 21, оставляя за собой черные следы. Они словно прорезали траву…

«Нет, — с неохотой уточнил мозг. — Они не просто прорезают траву, и ты это знаешь. Они прорезают все, что попадается у них на пути».

А оставляют за собой полосы идеальной черноты. Вот и теперь, катясь по светлому бетону взлетно-посадочной полосы, они по-прежнему оставляли за собой черные полосы. Которые блестели, как вар.

«Нет, — вновь с неохотой возразил мозг. — Не вар. Ты знаешь, что это за чернота. Это ничто. Абсолютное ничто. Они сжирают не только покрытие взлетно-посадочной полосы».

В их повадках чувствовалось какое-то веселье. Траектории их движения то и дело пересекались, они высоко подпрыгивали и мчались к самолету. На бетоне оставались не прямые линии, а зигзаги.

Брайан вскрикнул, за его спиной вскрикнул Ник. Они увидели морды приближающихся мячей, чудовищные морды пришельцев с иных планет. Они мерцали и меняли облик, словно лица призраков. Брайан видел крошечные глазки и гигантские рты — пещеры, полные поблескивающих зубов.

Они ели на ходу, отхватывая кусочки окружающего их мира.

Топливозаправщик фирмы «Тексако» стоял на внешней рулежной дорожке. Лангольеры надвинулись на него, хищно ощерившись. Пронзили заправщик насквозь, не задержавшись ни на секунду. Один прорубил тропу через задние колеса, и на мгновение — до того как заправщик осел на землю — Брайан увидел тоннель, оставленный за собой лангольером, прямо-таки мышиную норку из какого-то мультфильма.

Второй лангольер подпрыгнул, исчез за громадным баком заправщика, чтобы тут же показаться в прорезанной в корпусе дыре, из которой широким потоком хлынул авиационный керосин. Лангольеры вырывали тонкие полосы реальности, разрывали реальность на части, и Брайан осознал, что этим дело не кончается: остающаяся за лангольерами пропасть зияла бесконечностью пустоты.

На границе летного поля лангольеры притормозили. Словно в раздумье, куда направить свои стопы.

А потом резко изменили направление.

Взяли курс на Крейга Туми, который не отрывал от них глаз и вопил от ужаса.

И невероятным усилием воли Брайан заставил себя выйти из транса. Схватил за локоть застывшего двумя ступенями ниже Ника.

— Бежим!

Ник не отреагировал, и Брайан резко дернул его за руку.

— Я сказал, шевелись! Мы улетаем!

Вдалеке появились новые черные и красные шары. Они подпрыгивали, танцевали, кружили… и надвигались.

20

Ты не сможешь убежать от них, говорил его отец. Их ножки тебе этого не позволят. У них маленькие быстрые ножки.

Крейг тем не менее попытался.

Повернулся и побежал к зданию аэропорта, то и дело в ужасе оглядываясь. На «Боинг-767», принадлежащий авиакомпании «Американская гордость», который выруливал на взлетную полосу, Крейг внимания не обратил. Бежал он к багажному транспортеру.

Напрасно, Крейг, зазвучал в голове голос отца. Ты, возможно, думаешь, что бежишь, но это не так. Ты знаешь, как это называется, не так ли? Ты НОСИШЬСЯ!

А следом катились два шара-мяча, набирая скорость и неуклонно сокращая расстояние, отделяющее их от Крейга. Дважды они поменялись местами, оставив за собой черные перекрестья. А потом сблизились на расстояние семи дюймов и двинулись вместе, обозначив позади черную «лыжню». Крейга они настигли в двадцати футах от багажного конвейера. Только что его туфли лихорадочно отталкивались от асфальта. А через тысячную долю секунды Крейг стал на три дюйма ниже: лангольеры одновременно отхватили его ступни вместе с дорогими туфлями, купленными в магазине «Болли». Крови не было — раскаленные пасти лангольеров мгновенно прижигали раны.

Крейг и не понял, что остался без ступней. Он продолжал нестись на обрубках, а когда боль двинулась вверх по ногам, лангольеры вновь надвинулись на него. На этот раз они отхватили ему ноги повыше колен. Крейг упал, все еще пытаясь бежать, не бежать, так ползти. Отмеренный ему путь он прошел до конца.

— Нет! — закричал он. — Нет, папа! Я буду хорошим! Пожалуйста, отгони их! Я буду хорошим, КЛЯНУСЬ, С ЭТОГО МОМЕНТА Я БУДУ ХОРОШИМ, ТОЛЬКО ОТГОНИ ИХ ОТ…

Но лангольеры накинулись на него. Крейг успел увидеть их чудовищные зубы, почувствовать жаркое, вибрирующее от распирающей их энергии дыхание. «Почему их маленькие ножки такие быстрые? — успел подумать Крейг. — Такие ма…»

И тут лангольеры разорвали его на части.

21

Уже появились десятки черных и красных шаров. Лорел поняла, что скоро их будут сотни, тысячи, миллионы, миллиарды. Даже сквозь рев авиационных двигателей, врывающийся в открытый люк, она слышала жуткий, нечеловеческий вой лангольеров.

Брайан отводил «767» от самолета, принадлежащего авиакомпании «Дельта», и от трапа. Черные полосы пересекали дальний конец взлетно-посадочной полосы 21, черные полосы вели к зданию аэропорта: все шары устремились в погоню за Крейгом Туми.

«Наверное, им редко удается отведать живого мяса», — подумала Лорел, и ее чуть не стошнило.

Ник Хопуэлл последний раз выглянул наружу и захлопнул дверь люка. Он шел между кресел, его качало из стороны в сторону. Глаза стали в пол-лица, превратившись в огромные плошки. Кровь текла по подбородку: он прикусил нижнюю губу, чтобы сдержать рвущийся из груди крик.

Ник обнял Лорел, зарылся горящим лицом в ложбинку, где встречались шея и плечо. Она обвила Ника руками и крепко прижала к себе.

22

Брайан развернул «767» и погнал его к взлетной полосе с максимально возможной, пожалуй, даже запредельной скоростью. Восточная граница аэропорта уже почернела после наступления шаров. Дальний конец взлетно-посадочной полосы 21 полностью исчез под ними. Исчезал и простирающийся за полосой мир. Бледное неподвижное небо словно обваливалось на черные расщелины и упавшие деревья.

Самолет уже подруливал к взлетной полосе, и Брайан схватил микрофон:

— Пристегнитесь! Пристегнитесь! Если не можете пристегнуться, схватитесь за что-нибудь!

Он чуть снизил скорость, занимая позицию для разгона по взлетной полосе 33. И тут увидел нечто такое, от чего сердце у него ушло в пятки: громадные куски мира, пространства, лежащие к востоку от взлетной полосы, проваливались в никуда, оставляя после себя пустоту.

«Они поедают планету, — подумал Брайан. — Господи, они поедают планету!»

А потом «767» развернулся носом на запад, и перед Брайаном открылась длинная и свободная, от лангольеров или кого бы то ни было, взлетная полоса 33.

23

Багажные ячейки распахнулись настежь, их содержимое вывалилось на пол и кресла. Бетани, которая не успела пристегнуться, плюхнулась на колени к Алберту Косснеру. Алберт не заметил ни теплой попки девушки, ни «дипломата» с хромированными углами, просвистевшего в трех дюймах от его носа. Он видел только стремительные темные шары на полосе 21 да остающиеся за ними блестящие черные следы. Следы эти сходились у зоны разгрузки багажа.

«Они тянутся к мистеру Туми, — подумал Алберт, — или туда, где был мистер Туми. Если б они не повернули к зданию аэропорта, то наверняка набросились бы на самолет. Пожрали бы его и нас вместе с ним».

— Теперь мы знаем, не так ли? — раздался за спиной Алберта дрожащий голос Боба Дженкинса.

— Что? — воскликнула Лорел, не узнав своего голоса; ей на колени упала дорожная сумка, Ник поднял голову, увидел сумку, отбросил ее в проход. — Что мы знаем?

— Знаем, что происходит с настоящим после того, как оно становится прошлым. Прошлое ждет, мертвое, пустое, покинутое. Ждет их прихода. Ждет чистильщиков вечности, которые всегда бегут следом за настоящим, убирая остатки прошлого самым эффективным способом: съедая их.

— Мистер Туми знал о них, — вдруг ясно и отчетливо сказала Дайна. — Мистер Туми говорил, что их зовут лангольеры.

Реактивные двигатели наконец взревели на полную мощность: самолет помчался по взлетной полосе 33.

24

Брайан увидел два черных шара, которые пересекли взлетную полосу перед самолетом, прорезав поверхность реальности двумя параллельными щелями, которые блестели, как черный эбонит. Тормозить возможности не было. «767» подбросило, когда он перепрыгивал через расщелины, но Брайану удалось удержать его на взлетной полосе. Он форсировал и форсировал работу двигателей, с нетерпением ожидая, когда же самолет наберет необходимую для отрыва скорость.

Даже рев двигателей не мог перекрыть маниакальные чавканье и похрустывание… хотя Брайан не знал, слышит ли он все это ушами или отвратительные страшные звуки уже внутри него. Впрочем, он старался об этом не думать.

25

Перегнувшись через Лорел, чтобы посмотреть в иллюминатор. Ник увидел, как Международный аэропорт Бангора раздирают, рвут на куски. Здание прорезали зигзагообразные щели, крыша и стены проваливались в никуда.

Закричала Бетани Симмс. Черный след тянулся параллельно «767», сжевывая край взлетной полосы. Внезапно он нырнул вправо и исчез под фюзеляжем.

Самолет вновь сильно тряхнуло.

— Он добрался до нас? — воскликнул Ник. — Он добрался до нас?

Ему никто не ответил. Побледневшие, испуганные пассажиры смотрели в иллюминаторы; и ему никто не ответил. Деревья слились в синевато-зеленую стену В кабине пилотов Брайан застыл в кресле, каждую секунду ожидая, что один из шаров появится перед лобовым стеклом и прошьет кабину насквозь.

На приборном щитке последние красные таблички сменились зелеными. Брайан потянул ручку на себя, и «767» оторвался от земли.

26

В главном салоне бородач с налитыми кровью глазами, пошатываясь, шел по левому проходу.

— Уже подлетаем к Бостону? — спрашивал он у пустых кресел. — Я очень на это надеюсь, потому что мне надо снова лечь в постель. Голова у меня просто раскалывается.

ГЛАВА 9 Прощание с Бангором. Путь на запад сквозь дни и ночи. Взгляд на мир чужими глазами. Дыра во времени. Предупреждение. Решение Брайана. Посадка. Стрельба только начинается

1

Самолет круто повернул на восток, бросив проснувшегося наконец пассажира на ряд пустых кресел. Он обвел взглядом другие пустые кресла, крепко зажмурился.

— Господи, — пробормотал он. — Белая горячка. Чертова белая горячка! Такого со мной еще не бывало. — Еще один испуганный взгляд. — Теперь появятся чертики… Где же эти долбаные чертики?

«Чертиков не будет, — подумал Алберт. — Но зато у тебя есть возможность взглянуть на шары. Тебе они очень понравятся».

— Пристегнись, приятель, — бросил Ник, — и затк…

Он замолчал, глядя на аэропорт… вернее, на то место, где был аэропорт. Само здание исчезло, та же участь ждала и базу Национальной гвардии, занимающую западную часть аэропорта.

«767» взлетал над растущей каверной, черной и бездонной.

— Господи, что же это такое, Ник?! — прошептала Лорел и закрыла глаза руками.

Когда они пролетали над взлетно-посадочной полосой 33 на высоте 1500 футов. Ник увидел шестьдесят, а может, и сто параллельных линий, рассекающих бетон на длинные полосы. Полосы эти напомнили ему о Крейге Туми.

Ри-и-ип.

По другую сторону прохода Бетани перегнулась через Алберта, опустила шторку и истерично взвизгнула:

— Не смей ее поднимать!

— Не волнуйся, — ответил Алберт и тут же вспомнил, что оставил скрипку в аэропорту.

Что ж… теперь и она канула в вечность. Резким движением он закрыл лицо руками.

2

Перед тем как вновь повернуть на запад, Брайан увидел, что лежало к востоку от Бангора. Там просто ничего не осталось. Гигантское море пустоты простиралось от горизонта к горизонту под белым куполом неба. Деревья исчезли, город исчез, исчезла сама Земля.

«Будто летишь в космосе», — подумал Брайан и почувствовал, что у него вот-вот поедет крыша. Капитан нашел единственный способ сохранить рассудок: сконцентрировался на управлении самолетом.

Брайан быстро набирал высоту, стремясь как можно скорее войти в облака, чтобы больше не видеть этого дьявольского зрелища. Но перед тем как белая пелена скрыла землю, он все-таки посмотрел вниз: холмы, леса, озера, расположенные к западу от Бангора, прорезали тысячи черных нитей. Громадные куски реальности один за другим проваливались в никуда, и тут Брайан совершил поступок, который прежде воспринял бы как невероятный.

Закрыл глаза… сидя в кресле пилота. И открыл их, лишь когда самолет вошел в облака.

3

На этот раз они не попали ни в одну из воздушных ям. Как и предугадал Боб Дженкинс, атмосфера словно застыла. Полет в облаках продолжался десять минут, а потом, на высоте 18000 футов, «767» вырвался к синему небу. Пассажиры нервно переглянулись, и тут же из динамиков по салону разнесся голос Брайана:

— Мы взлетели. Вы все знаете, что нас теперь ждет: полетим обратно в надежде на то, что дверь, через которую мы попали сюда, до сих пор открыта. — Он помолчал, потом продолжил: — Полет займет от четырех с половиной до шести часов. Я бы хотел назвать более точное время, но не могу. При обычных обстоятельствах полет на запад длится дольше, чем полет на восток, но, насколько я могу верить показаниям приборов, встречного ветра нет. — Брайан вновь замолчал. — Здесь ничего не движется, кроме нас.

Послышался треск, Брайан оставил громкую связь, словно хотел что-то добавить, затем выключил ее, так и не сказав ни слова.

4

— Ради Бога, скажите, что здесь происходит? — дрожащим голосом спросил бородач.

Алберт окинул его долгим взглядом.

— Не думаю, что вы захотите это узнать.

— Я снова в больнице? — испуганно спросил бородач, и Алберт его даже пожалел.

— Если это вам поможет, считайте, что да.

Бородач какое-то мгновение всматривался в него, затем объявил:

— Пожалуй, пойду спать, прямо сейчас.

Он ретировался в главный салон, плюхнулся в первое попавшееся кресло, закрыл глаза. Не прошло и минуты, как его грудь уже мерно поднималась и опускалась, а он сладко посапывал.

Алберт ему завидовал.

5

Ник на секунду прижал Лорел к себе, расстегнул ремень безопасности, встал.

— Пойду к нашему пилоту. Составишь мне компанию?

Лорел покачала головой, глядя на носилки, которые стояли по другую сторону прохода.

— Я останусь с девочкой.

— Мы ей ничем не поможем. Боюсь, все сейчас в руках Божьих.

— Я знаю, — ответила Лорел, — но хочу остаться с ней.

— Хорошо, Лорел. — Ник пробежался ладонью по ее волосам. — Такое красивое имя. Ты его заслужила.

Она посмотрела Нику в глаза, улыбнулась.

— Спасибо.

— Мы договорились вместе пообедать… Ты не забыла, надеюсь?

— Нет. — Лорел все улыбалась. — Не забыла и не забуду.

Ник наклонился и легонько поцеловал ее в губы.

— Хорошо. Я тоже.

Он прошел в кабину пилотов, а Лорел прижала пальцы к губам, словно хотела удержать его поцелуй. Обед с Ником Хопуэллом, темноволосым загадочным незнакомцем. Может, при свечах и с бутылкой вина. А потом и с поцелуями… настоящими поцелуями. Прямо-таки сюжет для любовных романов, которые она иногда почитывала. Почему нет? Приятные сказочки, полные сладких грез. Немного помечтать совсем не вредно, не так ли?

Разумеется, нет. Но откуда столь горькое предчувствие, что эта мечта не станет явью?

Лорел расстегнула ремень безопасности, поднялась, пересекла проход, положила руку на лоб девочки. Горячечного жара как не бывало. Холодная, восковая на ощупь кожа.

Ей вспомнилась фраза Руди, произнесенная перед тем, как самолет вырулил на взлетную полосу «Мне кажется, что она уходит». Только теперь Лорел осознала жуткий смысл этих слов. Дышала Дайна быстро-быстро. Грудь поднималась и опадала, стянутая ремнем, прижимающим прокладки к ране.

Лорел с бесконечной нежностью убрала со лба девочки прядку волос, вспомнила о том, как Дайна схватила Ника за штанину и прошептала: «Не убивайте его… он нам понадобится».

«Ты спасла нас, Дайна? — задала она безмолвный вопрос. — Нас спасло то, что ты сделала с мистером Туми? Ты заставила мистера Туми отдать его жизнь в обмен на наши?»

Лорел подумала, что именно так, возможно, все и было. Хотя и не понимала, как маленькая слепая девочка могла принять такое непростое решение, да еще и реализовать его… Маленькая девочка, тяжело раненная, прикованная к носилкам, пребывающая в мире полной темноты.

Лорел наклонилась и поцеловала холодные веки Дайны.

— Держись, — прошептала Лорел. — Пожалуйста, держись. Дайна.

6

Бетани повернулась к Алберту, сжала его руки своими.

— Что будет, если топливо окажется никуда не годным?

Алберт пристально смотрел на нее.

— Ты и сама знаешь ответ, Бетани.

— Если хочешь, можешь звать меня Бет.

— Хорошо.

Она достала пачку сигарет, бросила взгляд на все еще горящую табличку «НЕ КУРИТЬ», убрала сигареты.

— Да, — вздохнула она. — Знаю. Мы рухнем на землю. Конец истории. И знаешь, что я тебе сейчас скажу?

Алберт покачал головой, улыбнулся.

— Если мы не сможем найти эту дыру во времени, я надеюсь, капитан Энгл больше не будет пытаться сажать самолет. Я надеюсь, он выберет красивую высокую гору и врежется в вершину. Ты видел, что случилось с этим безумцем? Я не хочу, чтобы такое же случилось и со мной.

По ее телу пробежала дрожь, и Алберт тут же обнял ее. Она вскинула голову.

— Хочешь меня поцеловать?

— Да, — мгновенно ответил Алберт.

— Так целуй. Со временем у нас, возможно, негусто.

Алберт не заставил просить себя дважды. Самый быстрый к западу от Миссисипи стрелок-еврей целовался третий раз в жизни и млел от счастья. Он мог бы весь полет не отрываться от этой девушки и больше ни о чем не думать.

— Спасибо, — прошептала Бетани, положив голову ему на плечо. — Мне этого так не хватало!

— Если захочешь еще, только скажи.

Она подняла голову, бросила на него удивленный взгляд.

— А разве об этом надо говорить, Алберт?

— Полагаю, что нет, — согласился Аризонский Еврей и приступил к делу.

7

По пути к кабине пилотов Ник остановился рядом с креслом Боба Дженкинса: ему пришла очень уж жуткая идея, и Ник хотел обсудить ее с писателем.

— Как по-вашему, могут эти твари быть и на такой высоте?

Боб на мгновение задумался.

— Исходя из того, что мы видели в Бангоре, нет. Но утверждать ничего нельзя. Этот мир живет по своим правилам.

— Да, — вздохнул Ник. — Это точно. Правила тут свои. — Он помолчал. — А как насчет вашей дыры во времени? Каковы наши шансы обнаружить ее?

Боб Дженкинс медленно покачал головой:

— Не берусь загадывать.

Тут со следующего ряда заговорил Руди Уэрвик:

— Меня вы не спрашиваете, но я все равно выскажу свое мнение. Я бы оценил их как один к тысяче.

Ник обдумал его слова, а потом его лицо осветилось счастливой улыбкой.

— Неплохие шансы. Очень неплохие, учитывая, что есть альтернатива.

8

Не прошло и сорока минут, как синее небо, которое пронизывал «767», в стародавние времена вылетевший рейсом 29 из Лос-Анджелеса в Бостон, начало темнеть. Голубизна сменилась индиго, потом пришел черед фиолетовым оттенкам. Брайан не отрывал глаз от приборов, мечтая о чашечке кофе. Ему вспомнились слова то ли песни, то ли стихотворения: «…темно-фиолетовая ночь, вставшая над спящими садами…»

Сады, понятное дело, отсутствовали, но зато появились первые сверкающие ледяным блеском звезды. Знакомые созвездия, появившиеся на привычных местах, успокаивали. Брайан не ожидал, что увидит их неизменными в мире, где изменилось чуть ли не все, поэтому встретил их как добрых друзей.

— Сутки тут очень уж короткие, не так ли? — раздался за его спиной голос Ника.

— Да уж. Дни и ночи так и летят.

— А впереди у нас, похоже, самое сложное. — Ник вздохнул. — Будем ждать того, что должно случиться. Наверное, стоит и помолиться.

— Полагаю, это не повредит. — Брайан Энгл пристально посмотрел на Ника Хопуэлла. — Я летел в Бостон, потому что моя бывшая жена погибла при пожаре в своей квартире. Дайна — потому что врачи обещали вернуть ей зрение. Боб — на конгресс. Алберт — в музыкальную школу. Лорел — в отпуск. А почему полетел в Бостон ты. Ник? Признавайся. Время поджимает.

Ник долго молчал, потом рассмеялся:

— Почему нет? Что значит классификация Особой важности после того, как ты повидал этих шаровидных тварей, сжирающих мир, словно старый ковер? — Он снова рассмеялся и продолжил: — Соединенные Штаты отнюдь не монополисты по части темных дел и секретных операций. Мы, лайми, забыли больше трюков, чем вы, янки, вообще знали. Мы славно поработали в Индии, Южной Африке, Китае и той части Палестины, которая теперь зовется Израилем. Естественно, в последнем случае мы схватились не с теми. Тем не менее мы, британцы, свято верим в могущество плаща и кинжала, и знаменитая MI-5 не даром ест свой хлеб. Я в армии уже восемнадцать лет, Брайан, последние пять участвую в специальных операциях. Иногда задания мне поручали самые невинные, иногда лилась кровь.

Самолет окутала ночь, звезды сверкали, как блестки на вечернем платье светской дамы.

— В Лос-Анджелесе я проводил краткосрочный отпуск, когда со мной связались и приказали прибыть в Бостон. Немедленно. На подготовку дали всего четыре дня, так что я еле стоял на ногах от усталости, потому и проспал знаменательное Событие мистера Дженкинса.

Видишь ли, в Бостоне живет один человек… или жил… или будет… с этими путешествиями во времени не знаешь, как и сказать. Политик. Из тех, кто предпочитает держаться в тени, но имеет реальные рычаги власти. Этот человек, назовем его О’Баньон, во-первых, очень богат, а во-вторых, активный сторонник Ирландской республиканской армии. Он переправил миллионы долларов на счета ИРА, и на его руках много крови. Не только британских солдат, но и детей со школьных дворов, женщин из прачечных, младенцев, взорванных прямо в колясках. Он из идеалистов самого опасного толка: тех, кто не видит конечного результата, тех, кому не приходится лицезреть в канаве оторванную ногу Потому у него и нет повода задуматься и переосмыслить свои действия.

— Тебе поручили убить этого О’Баньона?

— Только в случае крайней необходимости, — ответил Ник. — Он очень богат, но этим дело не ограничивается. Он действительно крупный политик, и в Ирландии редко что происходит без его ведома. У него много влиятельных американских друзей… некоторые из них и наши друзья… такова уж сущность политики. Все переплелось… Убийство О’Баньона — большой политический риск. Но у него есть любовница. Вот ее-то мне и поручили убить.

— Последнее предупреждение.

— Да, — кивнул Ник. — Если не последнее, то одно из.

С минуту мужчины смотрели друг на друга. Тишину нарушало лишь сонное гудение двигателей. В глазах Брайана застыл шок. На лице Ника — усталость.

— Если мы выберемся из этой передряги, — нарушил молчание Брайан, — если вернемся, ты выполнишь это задание?

Ник покачал головой. Медленно, но с решимостью человека, который уже все знает наперед.

— Боюсь, для меня это все в прошлом, дружище. Больше никаких ночных прогулок для сына миссис Хопуэлл. Если мы вернемся, что еще очень сомнительно, я подам в отставку.

— И что потом?

Ник задумчиво посмотрел на капитана, прежде чем ответить.

— Ну… наверное, пойду переучиваться на пилота.

Брайан рассмеялся. Через мгновение ему составил компанию и Николас, сын миссис Хопуэлл.

9

Тридцать пять минут спустя в кабине пилотов начало светать. Через три минуты уже было позднее утро. Через пятнадцать минут наступил полдень.

Лорел увидела, что блестящие незрячие глаза Дайны открыты.

Такие ли они незрячие? Было в этих глазах нечто, заставившее Лорел в этом усомниться. Она почувствовала, как ее охватывает благоговейный трепет и одновременно безотчетный страх.

Она осторожно взяла Дайну за руку и ласково сказала:

— Не пытайся говорить. Если ты в сознании, Дайна, не пытайся говорить, только слушай. Мы летим. Мы возвращаемся, и с тобой все будет хорошо… это я тебе обещаю.

— Не волнуйтесь обо мне, Лорел. Я получила… что хотела.

— Дайна, не надо тебе…

Незрячие глаза повернулись на звук голоса. Легкая улыбка тронула запятнанные кровью губы Дайны.

— Я видела, — прошептала девочка. — Я видела глазами мистера Туми. В самом начале… и в конце. В конце лучше. В начале все казалось ему злым и страшным. В конце было лучше.

У Лорел перехватило дыхание.

Пальцы девочки выскользнули из руки Лорел, коснулись ее щеки.

— Он был не таким уж плохим человеком. — Она закашлялась, крохотные капельки крови брызнули изо рта.

— Пожалуйста, Дайна! — Лорел охватила паника: у нее возникло ощущение, что маленькая слепая девочка стала прозрачной. — Пожалуйста, ничего больше не говори.

Дайна улыбнулась.

— Я вас видела. Вы красавица, Лорел. И все вокруг такое красивое… даже те вещи, которые умерли. Так прекрасно… знаете ли… видеть.

Девочка вдохнула, выдохнула, а больше просто не вдохнула. И ее незрячие глаза смотрели уже не в глаза Лорел Стивенсон, а в вечность.

— Пожалуйста, дыши, Дайна, — шепнула Лорел.

Схватила руки девочки и начала целовать, словно надеялась поцелуями вдохнуть в нее жизнь. Как могла Дайна умереть после того, как спасла их всех! Бог не мог требовать такой жертвы, даже от людей, которые оказались вне времени.

— Пожалуйста, дыши, пожалуйста, пожалуйста, дыши.

Но Дайна не дышала. Лорел сложила ручки девочки у нее на груди и долго всматривалась в бледное застывшее личико. Лорел ждала, что ее глаза наполнятся слезами, но слезы не приходили. Только щемило сердце да в висках стучало одно и то же: «Нет! Это несправедливо! Несправедливо? Верни ее, Господи! Верни ее, черт тебя побери, верни! Ты должен ее вернуть!»

Но Бог ничего не изменил. Гудели двигатели, через иллюминатор солнечный луч падал на окровавленный рукав платья Дайны. Бог ничего не хотел возвращать. Лорел отвернулась и увидела по другую сторону прохода целующихся Алберта и Бетани. Рука Алберта осторожно, нежно поглаживала грудь девушки. Они являли собой ритуальный образ, символ, олицетворяющий жизнь, ее нескончаемость, ее неистребимость даже в самые тяжелые моменты, выпадающие на долю человека. Лорел с надеждой вновь посмотрела на Дайну, но… Бог ее не вернул.

Бог ее не вернул.

Лорел поцеловала девочку в застывшую щечку, подняла руку к ее лицу, пальцы замерли в дюйме от век.

Я видела глазами мистера Туми. Все вокруг такое красивое… даже те вещи, которые умерли. Так прекрасно видеть.

— Да, — сказала себе Лорел. — С этим я смогу жить.

И оставила глаза Дайны открытыми.

10

«Боинг-767» авиакомпании «Американская гордость» летел на запад сквозь дни и ночи, сменявшие друг друга, словно большие толстые облака. С каждым циклом сутки становились все короче.

Примерно через три часа полета облачный слой оборвался, как раз в том месте, где он начался, когда самолет летел на восток. Брайан мог поспорить на любые деньги, что облака не сдвинулись ни на дюйм. Теперь под ними расстилались Великие равнины.

— Их тут не видно, — заметил Руди Уэрвик; он мог не уточнять, о ком идет речь.

— Не видно, — согласился Боб Дженкинс. — Должно быть, мы обогнали их: или в пространстве, или во времени.

— Или и там, и там, — вставил Алберт.

— Да, или и там, и там.

Но они не обогнали. Когда «767» пересекал Рокки, они снова увидели внизу черные полосы, с высоты похожие на нити. Они прорезали склоны и вершины, вычерчивали какие-то фигуры на синевато-сером лесном ковре. Ник подошел к двери, приник лицом к иллюминатору. Непонятно почему, но стекло иллюминатора обладало увеличительным эффектом. Так что Ник увидел больше, чем хотел. На его глазах две черные линии разделились, обежали покрытую снегом вершину и по склону устремились вниз, все больше удаляясь друг от друга. А вершина провалилась, оставив после себя лишь кратер вулкана.

— Господи, спаси и помилуй, — пробормотал Ник, дрожащей рукой смахивая со лба пот.

Когда они летели над западными отрогами, держа курс на Юту, вновь начали сгущаться сумерки. Кроваво-красный свет заливал дьявольский ландшафт, и никто из них уже не мог смотреть на то, что оставалось от Земли. Один за другим, следуя примеру Алберта и Бетами они опускали шторки. Ник нетвердой походкой вернулся к своему креслу, сел, уткнулся подбородком в грудь. Через минуту-другую повернулся к Лорел, и она молча обняла его.

И только Брайан был вынужден смотреть на творящееся внизу: в кабине пилотов шторок не было.

Западная часть Колорадо и восточная Юты громадными кусками проваливались в колодец вечности. Горы, холмы, долины переставали существовать под напором лангольеров, подчищающих прошлое, отправляющих его в бездонные глубины. Ни одного звука не долетало на такую высоту, и это, пожалуй, пугало больше всего. Земля исчезала молча, как исчезают пылинки.

Наступившую темноту Брайан воспринял как акт милосердия и обратил свой взгляд к звездам. Залюбовался ими, единственной реалией, оставшейся в этом ужасном мире: Орион-охотник, Пегас, великий полуночный скакун, Кассиопея на своем звездном троне.

11

Полчаса спустя вновь взошло солнце, и Брайан почувствовал, что вплотную подошел к границе, отделяющей нормальную психику от безумия. Земля внизу исчезла. Полностью и окончательно. Синее небо повисло над циклопическим океаном чернейшей пустоты.

Лангольеры сожрали мир под летящим «767».

Брайану пришла мысль, ранее уже озвученная Бетани: если дыру во времени найти не удастся, если их будет ждать самое худшее, лучше уж направить самолет в гору и покончить с этим раз и навсегда. Да только внизу не было гор!

Не было и земли!

«Что же будет, если мы не найдем этой дыры? — спросил Брайан свой внутренний голос. — Что произойдет, когда у нас закончится топливо? Только не говори мне, что мы куда-то врежемся, потому что в это я не поверю. Нельзя врезаться в ничто. Я думаю, мы будем падать… и падать… и падать. Как долго? Как далеко? Сколько можно падать в пустоту?»

Не думай об этом, ответил внутренний голос.

«Но как это сделать? Как не думать о пустоте?»

Брайан вновь вернулся к своим расчетам, часто сверяясь с данными компьютера навигационной системы, пока вновь не начало темнеть. Время между рассветом и закатом сократилось до двадцати восьми минут.

Он включил громкую связь, взял микрофон.

— Ник, сможешь зайти ко мне?

Ник появился в дверях секунд через тридцать.

— Они опустили шторки? — спросил Брайан, прежде чем Ник успел переступить порог.

— Будь уверен.

— Мудрое решение. Я хочу попросить тебя не смотреть вниз, если сможешь. Я хочу, чтобы ты смотрел в окно, но боюсь, ты не сможешь удержаться от того, чтобы не взглянуть вниз, хотя настоятельно советую как можно дальше оттянуть этот момент. Зрелище… не из приятных.

— Значит, ничего нет?

— Да. Ничего.

— И маленькая девочка ушла от нас. Дайна. На глазах Лорел. Она держится очень хорошо. Лорел полюбила девочку. Я тоже.

Брайан кивнул. Новость Ника его не удивила. Рана девочки требовала оперативного вмешательства хирургов в первоклассно оборудованной больнице, да и в этом случае никто не мог гарантировать благополучный исход. И все-таки у Брайана защемило сердце. Он тоже полюбил девочку, и он верил в то, во что верила Лорел: они выжили во многом благодаря усилиям Дайны. Она что-то сделала с мистером Туми, каким-то образом использовала его. Брайан почему-то думал, что Туми и не возражал против того, чтобы его использовали. Поэтому ее смерть скорее всего не предвещала им ничего хорошего.

— Значит, до операции она так и не дожила, — вздохнул Брайан.

— Не дожила, — откликнулся Ник.

— Лорел в порядке?

— Более или менее.

— Она тебе приглянулась, не так ли?

— Да. У меня есть приятели, которые бы посмеялись над этим, но она мне приглянулась. Конечно, много плачет, но характер у нее крепкий.

Брайан вновь кивнул.

— Что ж, если вернемся благополучно, желаю вам счастья.

— Благодарю. — Ник сел в кресло второго пилота. — Я все думал о вопросе, который ты мне тут задал. Насчет того, что я буду делать, если мы выберемся из этой передряги… помимо того, что я приглашу прекрасную Лорел на обед. Возможно, я все-таки пойду по следу мистера О’Баньона. Мне представляется, что он не многим отличается от нашего друга Туми.

— Дайна просила тебя не убивать мистера Туми, — напомнил Брайан. — Может, тебе стоит принять во внимание и это?

Теперь кивнул Ник. Тяжело, словно голова не хотела держаться у него на плечах.

— Может, и стоит.

— Послушай, Ник, я позвал тебя в кабину, потому что мы приближаемся к тому месту, где должна находиться временная дыра Боба, если, конечно, она существует. Будем искать ее вместе. Ты берешь на себя правую сторону, я — левую. Если увидишь что-то похожее на дыру во времени — свистни.

Глаза Ника широко раскрылись.

— Мы ищем какую-то определенную дыру во времени или нам подойдет любая?

— Очень забавно. — Брайан, однако, не мог не улыбнуться. — Я понятия не имею, как она должна выглядеть, не знаю даже, сможем ли мы ее увидеть. Если не сможем, если она уйдет куда-то в сторону, если ее высота изменилась, беды не миновать. Возможно, легче найти иголку в стоге сена, чем эту чертову дыру.

— А как насчет радара?

Брайан указал на цветной экран монитора.

— Ничего, можешь убедиться сам. И неудивительно. Пилоты не увидели временную дыру на радаре, поэтому и влетели в нее.

— А если бы увидели? — мрачно спросил Ник.

— Интересный вопрос. Возможно, они увидели ее слишком поздно и не смогли отвернуть. Реактивные самолеты летают быстро, а пилоты не все время оглядывают небо в поисках неопознанных летающих объектов. Необходимости в этом нет, для этого существуют наземные службы. Основная работа пилота заканчивается через тридцать — тридцать пять минут после взлета. Птичка в воздухе, район интенсивного воздушного движения позади, датчик, предупреждающий об опасном сближении с другими самолетами пикает каждые девяносто секунд, компьютер инерциальной навигационной системы запрограммирован и указывает автопилоту, что надо делать. С точки зрения пилотов, как первого, так и второго, самое время выпить кофе. Они могли сидеть, глядя друг на друга, обсуждая последний увиденный ими фильм или футбольный матч. Если бы к ним зашел кто-то из стюардесс, появилась бы еще одна пара глаз, которая могла бы заметить Событие. Но мы знаем, что в кабине пилотов больше никого не было. Пилоты пили кофе и ели плюшки, стюардессы готовили для пассажиров выпивку.

— Очень уж подробный сценарий. Ты хочешь убедить меня или себя?

— В данный момент я готов убедить в этом кого угодно.

Ник улыбнулся, подошел к окну правого борта. Невольно посмотрел вниз, на землю, и улыбка застыла, а потом сползла с его лица. Колени подогнулись, он оперся о стену, чтобы удержаться на ногах. Лицо его стало серым.

— Святый Боже! — вырвалось у него.

— Зрелище не для слабонервных, не так ли?

— Всю жизнь, когда люди говорили о дыре, я представлял себе, что речь идет об Австралии. Оказывается, ошибался. Вот она, эта дыра, под нами.

Брайан сверился с компьютером и штурманскими картами. Он загодя нанес на карту красный кружок: они как раз подлетали к нему.

— Можешь ты сделать то, о чем я тебя попросил? Если нет, так и скажи. Гордость — это та роскошь, которую мы не…

— Разумеется, могу, — пробормотал Ник и, оторвав взгляд он гигантского черного провала под брюхом самолета, уставился в небо. — Я бы только хотел знать, что надо искать.

— Думаю, ты сразу узнаешь временную дыру, когда увидишь ее, — ответил Брайан и после паузы добавил: — Если увидишь.

12

Боб Дженкинс сидел, крепко обхватив себя руками, словно замерз. Он действительно чувствовал холод, но не телом. Озноб гулял в его голове.

Что-то не так.

Он никак не мог понять что и не находил себе покоя. Что-то упущено… потеряно… забыто. То ли они совершили ошибку, то ли вот-вот совершат. Это ощущение не покидало его: в какие-то мгновения почти оформлялось в мысль, а потом вновь куда-то юркало, словно мышь в норку.

Что-то не так.

Упущено. Потеряно.

Забыто.

Перед ним Алберт и Бетани самозабвенно целовались и обнимались. За спиной Руди Уэрвик сидел, закрыв глаза, Губы его безмолвно шевелились, пальцы перебирали четки. На другой стороне прохода Лорел Стивенсон, устроившись рядом с Дайной, поглаживала ее ручку.

Не так.

Боб приподнял шторку, глянул вниз, резко опустил ее. Такое зрелище не способствовало рациональному мышлению, наоборот, лишало способности соображать. Под самолетом плескался океан безумия.

«Я должен их предостеречь, — думал Дженкинс. — Должен. Мы реализуем мою версию, но если я где-то ошибся и этот процесс сопряжен с опасностью, я должен их предостеречь».

Предостеречь от чего?

Вновь мысль будто достигла поверхности, а потом ушла на глубину, став тенью среди теней, но тенью с поблескивающими тревогой глазами.

Боб резко расстегнул ремень безопасности, встал.

Алберт оглянулся:

— Куда вы идете?

— В Кливленд. — И двинулся в хвостовую часть самолета, все еще пытаясь нащупать причину снедающего его страха.

13

Брайан оторвал взгляд от неба, на котором появились признаки очередного рассвета, коротко глянул на дисплей навигационного компьютера, затем нашел кружок на штурманской карте. Они приближались к дальней границе кружка. Если временная дыра здесь, то до встречи оставалось совсем немного. Если нет, ему не оставалось ничего другого, как взять управление самолетом на себя и пройти этот же круг на другой высоте и в другом направлении. Конечно, топлива в обрез, но, если они не найдут временную дыру, проблема с топливом потеряет всякую актуальность.

— Брайан! — Голос Ника заметно дрожал. — Брайан! Вроде бы я что-то вижу.

14

Боб Дженкинс дошел до самого хвоста, развернулся и медленно двинулся обратно, проходя ряд за рядом. Смотрел он на вещи, лежащие в креслах, на полу: сумочки… очки… наручные часы… карманные часы… металлические набойки на каблуки… коронки… обручальные кольца…

Что-то не так.

Неужели? А может, это реакция перенапряженного мозга? Эквивалент мышечного перенапряжения, когда они продолжают сокращаться, хотя человек уже отдыхает?

Забудь об этом, посоветовал себе Боб, но не мог.

«Если чего-то действительно не хватает, то почему ты этого не видишь? — спрашивал он себя. — Разве ты сам не говорил мальчику, что дедуктивный метод — твои хлеб и масло? Разве ты не написал сорок детективных романов, десять из которых действительно недурны? Разве „Ньюгейт календер“ не назвал „Спящую мадонну“ шедевром логики, когда…»

Боб Дженкинс замер, глаза его широко раскрылись. Смотрел он на кресло в левом ряду, в самом начале главного салона. В нем, похрапывая, сладко спал бородач, так и не узнавший, что они побывали в Бангоре. Вот тут Дженкинса и осенило. Он действительно допустил ошибку. Ужасную ошибку. Чудовищную ошибку.

«Спящая мадонна».

Спящий человек.

Он открыл рот, попытался закричать, но ни звука не сорвалось с губ. У него перехватило дыхание. Ужас невероятной тяжестью навалился на него. Еще одна попытка закричать закончилась едва слышным писком.

Спящая мадонна, спящий мужчина.

ОНИ, ВЫЖИВШИЕ, ТОГДА ВСЕ СПАЛИ.

А ТЕПЕРЬ, ЗА ИСКЛЮЧЕНИЕМ БОРОДАЧА. НИКТО НЕ СПИТ.

Боб опять открыл рот, снова попытался крикнуть, но по-прежнему безрезультатно.

15

— Господи Иисусе! — прошептал Брайан.

Дыра во времени зависла в девяноста милях впереди, в семи-восьми градусах справа от направления полета. Если она и сместилась, то чуть-чуть. Брайан даже предположил, что смещение это — результат минимальной навигационной ошибки. Ромбовидная дыра, ведущая в реальный мир, а не в черную пустоту. Она переливалась розово-пурпурным цветом, совсем как северное полярное сияние. Широкая белая лента пара то ли втекала в этот висящий в вышине ромб, то ли вытекала из него. Эдакая небесная автострада.

«Полетим прямо на нее! — радостно подумал Брайан. — Тут мы с пути не собьемся. Она наведет нас на цель лучше луча радиолокатора».

— Мы в деле! — Брайан громко расхохотался, потряс кулаками в воздухе.

— Ширина у нее не меньше двух миль, — прошептал Ник. — Господи, Брайан, сколько еще самолетов угодили в нее?

— Не знаю, — последовал ответ. — Но я готов поспорить на свою фуражку, что дважды через нее пролетим только мы.

Он включил громкую связь.

— Дамы и господа, мы нашли то, что искали! — Голос Брайана вибрировал от восторга и облегчения. — Я не знаю, как это случилось и почему, но перед нами подвешена дверь. Я собираюсь влететь в нее. И мы вместе узнаем, что находится по другую ее сторону. А теперь попрошу пристегнуть ремни…

И вот тут к Бобу Дженкинсу вернулся дар речи. Он побежал по проходу, вопя во весь голос:

— Нет! Нет! Мы все погибнем, если полетим туда! Поворачивайте! Вы должны повернуть!

Брайан переглянулся с Ником. Тот расстегнул ремень безопасности, встал.

— Это Боб Дженкинс. Похоже, у него помутилось в голове. Занимайся своим делом, Брайан. Я его утихомирю.

— Хорошо, — кивнул Брайан. — Главное, не подпускай его ко мне. Я не хочу, чтобы в самый ответственный момент он схватил меня за руку и мы врезались в край дыры.

Брайан отключил автопилот и взял управление на себя. Начал плавно поворачивать самолет направо, пока нос «767» не уставился на центр ромба. Теперь он слышал новый звук, перекрывающий гудение двигателей: низкий пульсирующий шум, словно впереди на холостых оборотах работал гигантский дизель. По мере приближения к реке пара — она втекала в дыру, а не вытекала — Брайан начал различать в ней и другие цвета: зеленый, синий, фиолетовый, красный, розовый. «Первые настоящие цвета, которые я вижу в этом мире», — подумал он.

А за его спиной Боб Дженкинс уже несся по салону первого класса к узкому проходу, что вел в служебную зону… и угодил в объятия Ника.

— Спокойно, дружище, — проворковал Ник. — Все будет хорошо.

— Нет! — Дженкинс отчаянно вырывался, но Ник удерживал его безо всяких усилий, словно расшалившегося котенка. — Нет, вы не понимаете! Он должен повернуть назад! Он должен повернуть назад, еще не поздно!

Ник оттащил писателя от кабины пилотов в салон первого класса.

— Сейчас мы сядем, привяжемся, не так ли? — Все тот же мягкий, успокаивающий голос. — Самолет может как следует тряхнуть.

До Брайана слова Ника не долетали. Войдя в широкую ленту пара, он почувствовал, как могучая рука схватила самолет и потащила к временной дыре. Ему вспомнилась утечка воздуха во время перелета Токио — Лос-Анджелес. И там воздух быстро покидал самолет за счет разности давления внутри и за бортом.

Остатки мира уходят в эту дыру, подумал Брайан, и тут же перед мысленным взором вспыхнула надпись из его сна: ТОЛЬКО ДЛЯ ПАДАЮЩИХ ЗВЕЗД.

Дыра во времени лежала теперь прямо по курсу «767» и быстро увеличивалась в размерах.

«Мы вырвемся, — подбадривал себя Брайан. — Мы вырвемся, да поможет нам Бог».

16

Боб продолжал бороться с Ником и когда тот усадил его в кресло, удерживая одной рукой, а второй пытаясь застегнуть ремень безопасности. Маленький, костлявый, Боб весил не больше ста сорока фунтов, но паника добавила ему сил.

— Все будет хорошо, приятель, — продолжал успокаивать его Ник и после того, как закрепил ремень. — Мы спокойно пролетим через дыру, можешь не сомневаться.

— Мы все спали, когда пролетели через дыру первый раз, безмозглый кретин! — проорал ему в лицо Боб. — Понимаешь? МЫ ВСЕ СПАЛИ! Ты должен его остановить!

Ник, уже собравшийся застегнуть свой ремень безопасности, замер. Так Боб говорит… он и раньше пытался сказать… вот тут и Нику открылась истина.

— Господи, — выдохнул он. — Господи, о чем же мы думали!

Ник выпрыгнул из кресла и бросился к кабине пилотов.

— Брайан, остановись! Поворачивай назад! Поворачивай!

17

Брайан не мог оторвать взгляд от дыры во времени, смотрел словно загипнотизированный. Воздух так и засасывало в нее, словно в гигантскую аэродинамическую трубу. Он взглянул на приборный щиток «767» и увидел, что скорость самолета заметно возросла.

И тут Ник начал кричать, а мгновением позже оказался рядом, затряс Брайана за плечи, с ужасом глядя на переливающийся разноцветьем зев временной дыры, вырастающей перед самолетом. Низкий шум работающего дизеля сменился громовыми раскатами.

— Брайан, остановись! Поворачивай назад! ПОВОРАЧИВАЙ!

«Ник знает, что говорит, или его заразила паника Боба?» Времени для принятия решения на основе логических умозаключений не было. Оставалось лишь одно: довериться интуиции.

Брайан Энгл резко подал ручку управления влево.

18

Ника бросило на шпангоут. Послышался хруст ломающейся кости. В главном салоне из багажных ячеек посыпалось все то, что осталось там после того, как Брайан резко вывернул на взлетную полосу в МАБе. Чернобородого мужчину вышвырнуло из кресла. Он не успел вскрикнуть, как ударился головой о ручку и без чувств распластался в проходе. Бетани закричала, и Алберт крепко прижал ее к себе. Руди Уэрвик еще плотнее закрыл глаза, продолжая перебирать четки и молиться.

Самолет затрясло. Он попал в полосу сильных атмосферных возмущений. Его так и бросало из стороны в сторону. Ручка управления вырвалась из пальцев Брайана, но он тут же схватил ее вновь, до предела увеличил подачу топлива, и двигатели взвыли, выходя на максимальную мощность. Тряска нарастала. Уже заскрежетал металл, работающий на предельной нагрузке.

Боб Дженкинс вцепился в ручки кресла, возблагодарив Бога, что англичанин успел пристегнуть его. Казалось, он в вибрационной камере. Самолет подпрыгнул, буквально встал на левое крыло, и тут же изо рта Боба выскочила вставная челюсть.

«Мы вошли в дыру? — гадал он. — Господи, вошли или нет?»

Он не знал. Окружающее превратилось в ревущий кошмар… но по-прежнему являло собой часть этого мира.

Во всяком случае, пока.

19

Атмосферные возмущения нарастали, пока Брайан выводил самолет из широкой воздушной реки, втекающей во временную дыру. Но постепенно дыра стала уходить вправо, самолет еще раз основательно тряхнуло, и он выровнялся. Дыра исчезла, оставшись справа. Им удалось миновать ее… Брайан даже думать не хотел, на каком расстоянии.

— Ник! — крикнул он, не поворачиваясь. — Ник, с тобой все в порядке?

Ник медленно поднялся, прижимая правую руку к животу, придерживая ее левой. Его бледное как мел лицо перекосила гримаса боли. Струйки крови текли из ноздрей.

— Бывало и лучше, дружище. Сломал правую руку. Не первый раз, знаешь ли. От дыры мы ушли, так?

— Ушли, — подтвердил Брайан; самолет он вел по широкому кругу. — А теперь скажи почему, если мы так стремились ее найти. Хотелось бы услышать вескую причину, пусть ты и сломал руку ради того, чтобы этого добиться.

Капитан потянулся к микрофону.

20

Лорел открыла глаза, когда в динамиках громкой связи раздался голос Брайана. Она поправила Дайне волосы и уложила девочку ровно на носилки.

— Говорит капитан Энгл. Сожалею о том, что доставил вам несколько неприятных минут Самолету досталось, но испытание он выдержал. На приборном щитке горят только зеленые лампочки. Позвольте повторить: мы нашли то, что искали, но…

Внезапно он отключил громкую связь.

Пассажиры ждали продолжения. Бетани Симмс рыдала на груди Алберта. Двумя рядами дальше Руди все перебирал четки и молился.

21

Брайан отключил микрофон, когда почувствовал, что за его спиной стоит Боб Дженкинс. Писатель дрожал всем телом, на его брюках появилось мокрое пятно, а рот как-то странно завалился… но, похоже, он уже совладал с нервами. Ник тяжело опустился в кресло второго пилота, кривясь от боли. Правая рука начала раздуваться.

— Что все это значит? — резко спросил Брайан. — Если бы нас тряхнуло чуть сильнее, эта птичка развалилась бы на тысячи осколков.

— Могу я говорить через эту штуковину? — Боб указал на тумблер, включающий громкую связь.

— Да, но…

— Тогда давайте мне микрофон.

Брайан хотел было возразить, но передумал.

— Говорите. Только без глупостей.

— Слушайте меня все! — заорал Боб. Из салона донесся протестующий визг: динамики не воспринимали такой громкий голос. — Мы…

— Не повышайте голоса, — заметил Брайан. — У них разорвутся барабанные перепонки.

Невероятным усилием Бобу удалось понизить голос.

— Мы должны были повернуть назад, и мы повернули. Капитан ясно дал понять, что удалось это сделать в самый последний момент. Нам удивительно повезло… Тем более что мы вели себя на удивление глупо. Мы упустили из виду самое элементарное. Когда самолет первый раз пролетел через временную дыру, исчезли все, кто бодрствовал.

Брайан аж подпрыгнул. Ему словно отвесили крепкую оплеуху. В тридцати милях от них в небе вновь появился ромб временной дыры. Ромб этот, напоминающий гигантский драгоценный камень, словно смеялся над ним.

— Сейчас мы все бодрствуем. (Алберт покосился на лежащего на полу бородача и мысленно добавил: «Если исключить одного, конечно».) Логика подсказывает: если мы пролетим через нее вновь, то обязательно исчезнем. — Пауза. — Вот и все.

Брайан отключил громкую связь. Ник нервно хохотнул:

— Это все? Все? А что же нам, черт побери, делать?

Брайан посмотрел на него и не ответил. Промолчал и Дженкинс.

22

Бетани подняла голову, всмотрелась в недоумевающее лицо Алберта.

— Мы должны спать? Как мы сможем заснуть? Никогда в жизни я не чувствовала себя такой бодрой.

— Не знаю, — Алберт с надеждой посмотрел на Лорел, сидевшую по другую сторону прохода.

Та покачала головой. Она хотела бы заснуть, просто заснуть и положить конец этому кошмару, но, как и Бетани, никогда в жизни не ощущала такого прилива бодрости.

23

Боб шагнул вперед, зачарованно уставился на временную дыру.

— Так вот, значит, как она выглядит! — вырвалось у него после долгой паузы.

В мозгу Брайана всплыла строчка из популярной песни: «Ты можешь смотреть, но лучше не трогай». Он посмотрел на уровнемеры. Увиденное не обрадовало, он покосился на Ника. Как и у остальных, сна у него не было ни в одном глазу.

— Не знаю, что нам делать, но, если уж мы решим прорываться через дыру, тянуть с этим нельзя. Топлива нам хватит на час, может, чуть дольше. А потом про дыру можно забыть. Есть идеи?

Ник наклонил голову, все еще покачивая сломанную руку. Потом посмотрел на Брайана.

— Да, есть. Люди редко сдают свои лекарства в багаж. Обычно берут с собой, на случай если багаж где-то затеряется и найдет владельца лишь через несколько дней. Если мы просмотрим сумки, «дипломаты», брифкейсы, то наверняка найдем гору снотворного. Нам даже не придется вынимать их из багажных ячеек. Судя по звукам, которые доносились из салона, все уже валяется на полу… что? Что не так?

Последнее относилось к Бобу Дженкинсу, который начал качать головой, как только Ник упомянул про снотворное.

— Вы что-нибудь знаете о действии снотворного? — спросил он Ника.

— Немного, — признался тот. — Самую малость.

— А вот я знаю более чем достаточно. Изучил все, от «Олнайта» до «Ханакса». Убийство с использованием снотворного — одна из любимых тем детективщиков. Даже если мы сразу найдем один из самых эффективных препаратов, в чем я сомневаюсь, нам не удастся подобрать безопасную дозу, которая подействует достаточно быстро.

— Почему нет?

— Потому что снотворное действует минут через сорок, и я не уверен, что оно усыпит всех. Тем более что в стрессовой ситуации организм стремится отторгнуть снотворное. И перебороть эту естественную реакцию практически невозможно. Конечно, можно заглотнуть лошадиную дозу, но тогда едва ли кто проснется. Мы просто превратим самолет в Джонстаун. Через временную дыру мы прорвемся, да только никогда об этом не узнаем.

— Сорок минут, — простонал Ник. — Вы уверены? Вы абсолютно уверены?

— Да, — без малейшего колебания ответил Боб.

Брайан посмотрел на сияющий ромб. «767» летел по кругу, и ромб уже уходил из поля зрения. Чтобы скоро вернуться… но не приблизиться.

— Я не могу в это поверить. — Ник покачал головой. — Такое пережить, вырваться из этого ада, найти эту чертову временную дыру… и выяснить, что вернуться в наше время невозможно, поскольку никто из нас не сможет заснуть.

— И у нас нет сорока минут, — напомнил Брайан. — Если мы прождем так долго, самолет рухнет в шестидесяти милях к востоку от аэропорта.

— Наверняка есть и другие…

— Есть, но их посадочные полосы не позволяют принимать такие большие самолеты.

— Если мы проскочим дыру и повернем на восток?

— Вегас. Но до Вегаса нам не долететь, если мы проторчим здесь… — Брайан сверился с приборами, — …еще восемь минут. Я думаю, надо лететь в ЛАКС. До него тридцать пять минут. При условии, что они уберут все с нашего пути и откроют нам зеленую улицу. Следовательно… — взгляд на хронометр, — …у нас есть двадцать минут, чтобы определиться с преодолением временной дыры.

Боб задумчиво посмотрел на Ника.

— А как насчет вас?

— В каком смысле?

— Я думаю, вы солдат, но не из регулярной части. Может, имеете отношение к группе специального назначения?

Лицо Ника окаменело.

— Допустим, имею, но что из этого, приятель?

— Может, вы сможете усыпить нас? Разве спецназовцев не учат таким штучкам?

Брайану вспомнилось первое столкновение Ника с Крейгом Туми. «Вы видели „Стар трек“? Это прекрасный американский сериал… И если вы не заткнете вашу пасть, паршивый кретин, я с удовольствием продемонстрирую вам знаменитый усыпляющий захват мистера Смока».

— Так что, Ник? Как раз сейчас и возникла необходимость в знаменитом усыпляющем захвате мистера Смока.

Ник переводил взгляд с Боба на Ника.

— Пожалуйста, не заставляйте меня смеяться, джентльмены… От смеха у меня еще сильнее разболится рука.

— И что сие означает? — спросил Боб.

— Я ошибся со снотворным, не так ли? Тогда позвольте вам сказать, что и вы принимаете меня не за того. Я не Джеймс Бонд. В реальном мире Джеймса Бонда никогда и не было. Наверное, я смогу убить вас, Боб, ударив ребром ладони в известное мне место на шее, но скорее всего я вас парализую на всю жизнь. А может, вы даже не потеряете сознание. А теперь еще вот это. — Ник указал на сломанную руку. — Между прочим, моя рабочая рука. Я, наверное, смогу защититься и левой, особенно в схватке с непрофессионалом, но мы ведь говорим не об этом? Нет. Ничего не выйдет.

— Вы забываете самое главное, — ворвался в их дискуссию новый голос.

Они обернулись. В дверях стояла Лорел Стивенсон. Бледная, осунувшаяся, с прижатыми к груди руками.

— Если мы все будем спать, кто поведет самолет? — спросила она. — Кто посадит его в Лос-Анджелесе?

Трое мужчин молча таращились на нее. А за их спинами вновь всплывал «драгоценный камень» — дыра во времени.

— Мы проиграли, — сдался Ник. — Вы это понимаете? Мы проиграли вчистую. — Он засмеялся, но тут же поморщился от боли, как только потревожил сломанную руку.

— Может, и нет. — Рядом с Лорел появился Алберт, обнимающий Бетани за талию.

Мокрые от пота волосы прилипли ко лбу, но в его темных глазах светилась надежда. Смотрел Алберт только на Брайана.

— Я думаю, вы можете погрузить нас в сон, и думаю, что вы сможете посадить самолет.

— О чем ты говоришь? — резко спросил Брайан.

— О давлении, — ответил Алберт. — Я говорю о давлении.

24

Сон Брайана вернулся к нему с ужасающей четкостью: Энн, прижимающая руку к щели в фюзеляже, слова «ТОЛЬКО ДЛЯ ПАДАЮЩИХ ЗВЕЗД», краснеющие на стене.

Давление.

Видишь, дорогой? Я обо всем позаботилась.

— О чем он, Брайан? — спросил Ник. — В его словах что-то есть, я это вижу по твоему лицу. Что именно?

Брайан словно и не услышал его. Он смотрел на семнадцатилетнего музыканта-студента, который, возможно, указал выход из западни.

— А что потом? — спросил он. — После того, как мы пролетим через дыру? Как мне проснуться, чтобы посадить самолет?

— Может, кто-нибудь объяснит, о чем речь? — взмолилась Лорел.

Ник обнял ее здоровой рукой.

— Алберт предлагает усыпить нас с помощью вот этой штуковины. — Брайан похлопал по реостату на приборном щитке, реостату с маркировкой «ДАВЛЕНИЕ КАБИНЫ».

— Ты действительно можешь это сделать, дружище? Действительно можешь?

— Да, — кивнул Брайан. — Я знал пилотов, пилотов чартерных рейсов, которые именно так и поступали, если пассажиры перебирали выпивки и ситуация на борту грозила выйти из-под контроля. Отключить пьянчугу снижением давления в салоне — пара пустяков. Чтобы заснули все, давление придется понизить чуть сильнее, примерно до половины атмосферного давления на уровне моря. Все равно что человек решил подняться без кислородной маски на высоту двух миль. Раз! И он в ауте.

— Если это возможно, почему таким способом не борются с террористами? — спросил Боб.

— Потому что есть кислородные маски, не так ли? — ввернул Алберт.

— Да, — кивнул Брайан. — В самом начале полета на реактивном пассажирском лайнере стюардессы показывают, как ими пользоваться… натяните на рот и нос и дышите как обычно, помните? Они выскакивают автоматически, как только давление в салоне падает ниже двенадцати пси.[11] Если пилот захваченного самолета попытается вырубить террориста понижением давления, террористу достаточно схватить маску, натянуть на лицо и начать стрелять. На маленьких реактивных самолетах такого нет. Если давление в салоне падает, каждому пассажиру приходится самому доставать маску из ниши, где она хранится.

Ник взглянул на хронометр. В их распоряжении осталось лишь четырнадцать минут.

— Я думаю, нам пора переходить от слов к делу. Время поджимает.

— Еще нет. — Брайан вновь смотрел на Алберта. — Я смогу вывести нас на временную дыру, Алберт, смогу аккуратно снизить давление в салоне, и я уверен, что дыру мы проскочим. Но на вопрос Лорел ответа у нас по-прежнему нет. Кто посадит самолет, если мы все будем спать?

Алберт открыл рот, чтобы тут же закрыть его и покачать головой.

А заговорил Боб Дженкинс. Голосом судьи, выносящего окончательный, не подлежащий обжалованию приговор.

— Я думаю, самолет посадите вы, Брайан. Но кому-то придется ради этого умереть.

— Объясните, — коротко бросил Ник.

Боб объяснил. Много времени для этого не потребовалось. Когда он заканчивал, к маленькой группе присоединился и Руди Уэрвик.

— Получится, Брайан? — спросил Ник.

— Да, — рассеянно ответил Брайан, но думал он совсем о другом. — Почему нет? — Он посмотрел на хронометр.

Осталось одиннадцать минут Одиннадцать минут, чтобы перебраться на другую сторону временной дыры. Одиннадцать минут, чтобы вывести самолет на нужный курс, перепрограммировать навигационный компьютер и пролететь сорок миль.

— Но кто это сделает? Будем тянуть спички? — спросил Боб.

— В этом нет необходимости, — тут же ответил Ник, легко и непринужденно, словно речь шла о пустяке. — Это сделаю я.

— Нет! — воскликнула Лорел; глаза ее широко раскрылись, потемнели. — Почему ты? Почему ты должен это сделать?

— Заткнитесь! — прошипела Бетани. — Если он этого хочет, его право!

Алберт взглянул на Бетани, на Лорел, вновь на Ника. Внутренний голос, не очень настойчивый, шептал ему, что вызваться должен он, ведь эта работа как раз для выжившего в битве при Аламо или для Аризонского Еврея. Но он очень любил жизнь… и еще не хотел обрывать ее. Поэтому он открыл рот и закрыл, не произнеся ни слова.

— Почему ты? — не успокаивалась Лорел. — Почему мы не можем тянуть спички? Почему не Боб? Или Руди? Почему не я?

Ник взял ее за руку:

— Выйди со мной на минутку.

— Ник, времени у нас совсем ничего. — Брайан пытался изгнать из голоса дрожь… а может, отчаяние или даже панику.

— Я знаю. Делай все, что надо.

И Ник потянул Лорел за дверь.

25

Она попыталась упереться, потом сдалась. Ник остановился в маленькой нише-кухне, повернул девушку лицом к себе. Их разделяло лишь четыре дюйма, и в этот момент она окончательно все поняла: именно такого мужчину надеялась она найти в Бостоне. А он все время был рядом, в самолете. В открытии этом не было ничего романтического: Лорел охватил ужас.

— Я думаю, у нас могло что-то получиться, у тебя и меня, — начал он. — Как по-твоему, я не ошибаюсь? Если нет, так и скажи. Ходить вокруг да около некогда. Счет идет на секунды.

— Да. — У нее пересохло во рту. — Полагаю, ты прав.

— Но мы этого не узнаем. Не сможем узнать. Все канет в Лету, не так ли? Время… и сон… и незнание. Но спасать вас должен я. Я пытался прикинуть, а что я сделал за всю свою жизнь, и получилось: только грешил. Это мой единственный шанс искупить содеянное, и я не хочу его упускать.

— Я не понимаю, что…

— Ты — нет, зато я очень даже понимаю, — Ник говорил быстро, слова наскакивали друг на друга; он взял Лорел за локоть, подтянул к себе. — Ты ведь летела к любовнику, Лорел?

— Я не понимаю, о чем…

Ник ее тряхнул.

— Повторяю, некогда ходить вокруг да около. Ты летела к любовнику?

— Я… да.

— Ник! — позвал из кабины пилотов Брайан.

— Иду! — прокричал он. — Я попрошу тебя слетать еще в одно место. Если ты вернешься в Лос-Анджелес живой и согласишься.

Лорел молча смотрела на него. Губы ее дрожали. Голова отказывалась что-либо соображать. Держал он ее очень крепко, но поняла она это потом, когда увидела синяки, оставленные его пальцами. В этот момент куда сильнее была хватка его глаз.

— Слушай. Слушай внимательно. — Ник помолчал, а потом заговорил четко и размеренно: — Я собирался покончить с этим. И уже принял окончательное решение.

— Покончить с чем? — пискнула Лорел.

Ник нетерпеливо замотал головой.

— Не важно. Главное в другом, веришь ты мне или нет? Веришь?

— Да. Я не знаю, о чем ты говоришь, но верю, что говоришь искренне.

— Ник! — крикнул из кабины пилотов Брайан. — Мы поворачиваем к временной дыре!

Ник покосился на кабину пилотов. Глаза его сузились.

— Иду! — И он впился взглядом в Лорел. — Мой отец живет в городке Флутинг, к югу от Лондона. Можешь спросить его адрес в любом магазине на Высокой улице. Мистер Хопуэлл. Старики еще зовут его десятником. Пойди к нему и скажи, что я решил с этим покончить. Тебе придется проявить настойчивость. У отца есть привычка отворачиваться и громко браниться, если кто-то в его присутствии произносит мое имя. Он даже утверждает, что у него нет сына. Ты будешь настойчивой?

— Да.

Ник кивнул и мрачно улыбнулся.

— Хорошо. Повтори, что я тебе сказал, и добавь, что ты мне поверила. Скажи отцу, что я постарался искупить то, что сделал в тот день за церковью в Белфасте.

— В Белфасте.

— Точно. А если он не захочет слушать, скажи, что он должен тебя выслушать. Из-за маргариток. Из-за того… когда я принес маргаритки. Ты это запомнила?

— Потому что однажды ты принес ему маргаритки.

Ник вроде бы рассмеялся, но на лице его застыли грусть и горечь.

— Нет… не ему, но это тоже сойдет. Так ты повидаешься с ним?

— Да… но…

— Хорошо. Лорел, спасибо тебе. — Левой рукой он обнял ее за шею, притянул к себе, поцеловал. Холодными губами. Она почувствовала в его дыхании горький привкус страха.

И ушел.

26

— У нас будет ощущение… что нас душат? — спросила Бетани. — Что мы задыхаемся?

— Нет. — Брайан поднялся, чтобы посмотреть, идет ли Ник.

Тот как раз выступил из ниши, за ним появилась бледная Лорел Стивенсон, поэтому Брайан вновь сел в кресло.

— У вас немного закружится голова… и больше вы ничего не почувствуете. — Он посмотрел на Ника. — Пока мы все не очнемся.

— Точно! — радостно подхватил Ник. — И кто знает? Может, я встречу вас. Все-таки мы летим в другую сторону. Не так ли, Брайан?

— Наверное, все возможно. — Брайан чуть увеличил расход топлива, временная дыра лежала прямо по курсу. — Ник, садись рядом со мной. Я хочу показать тебе, что надо делать… и когда.

— Одну секунду, — вмешалась Лорел.

Она взяла себя в руки, на щеках затеплился румянец. Поднявшись на цыпочки, Лорел поцеловала Ника в губы.

— Спасибо, — вырвалось у Ника.

— Ты собирался с этим покончить. Ты решил. А если он не будет слушать, я напомню ему о том дне, когда ты принес маргаритки. Я все запомнила правильно?

Ник улыбнулся.

— Абсолютно, любовь моя. Абсолютно. — Он обнял Лорел левой рукой, жарко поцеловал, и на его губах заиграла легкая улыбка. — На дорожку. А теперь пора и за дело.

27

Три минуты спустя Брайан включил систему громкой связи.

— Я начинаю снижать давление. Проверьте, пристегнуты ли ваши ремни.

Они проверили. Алберт напряженно ждал какого-то звука, к примеру, свиста уходящего из салона воздуха, но слышал лишь мерное гудение двигателей. Никогда в жизни он не чувствовал себя таким бодрым.

— Алберт? — испуганно прошептала Бетани. — Ты не мог бы обнять меня?

— Конечно, — ответил Алберт. — А ты обними меня.

У них за спиной Руди Уэрвик вновь молился. На другой стороне прохода Лорел Стивенсон вцепилась в подлокотники. Ее губы еще чувствовали жар поцелуя Ника. Подняла голову, уставилась в потолок и начала дышать медленно и глубоко. Лорел ждала, когда же из своих ниш выскочат маски… и они выскочили, примерно через девяносто секунд.

«Не забыть бы о том дне в Белфасте, — думала она. — За церковью. Акт искупления. Его поступок — акт искупления…»

И Лорел провалилась в сон.

28

— Ты знаешь… что делать? — вновь спросил Брайан. Говорил он заплетающимся языком.

Временная дыра надвигалась на них, заслоняя все небо. Дыру подсвечивали рассветные лучи, так что ее нутро переливалось всеми цветами радуги.

— Знаю. — Ник стоял рядом с Брайаном, из-за надетой на голову кислородной маски слова его звучали глухо. — Не бойся, Брайан. Все будет исполнено в лучшем виде. Засыпай. Сладких тебе снов.

Брайана тянуло в сон. Он чувствовал, что засыпает… но продолжал бороться, глядя на природную аномалию, к которой летел его самолет.

«Какая же она прекрасная! — думал Брайан. — Господи, до чего же она прекрасна!»

Он почувствовал, как невидимая рука схватила «767» и вновь потащила к временной дыре. Только на этот раз он не стал уводить самолет в сторону.

— Ник. — Слово далось ему с неимоверным трудом, казалось, что его рот отделяют от мозга десятки миль. Он поднял руку.

— Спи. — Ник пожал его руку. — Не борись со сном, а то составишь мне компанию. Осталось недолго.

— Я просто хотел… поблагодарить тебя.

Ник улыбнулся, сжал пальцы Брайана.

— Спасибо, дружище. Такие перелеты запоминаются надолго. Даже без кино и свежих цветов.

Брайан перевел взгляд на временную дыру. Многоцветная река вливалась в нее. Струи немыслимых оттенков завивались спиралью… смешивались, пересекались, образовав до боли знакомую фразу:

ТОЛЬКО ДЛЯ ПАДАЮЩИХ ЗВЕЗД.

— Это… про нас? — полюбопытствовал Брайан, и его собственный голос пришел к нему из какой-то далекой галактики.

Темнота поглотила его.

29

Ник остался один, единственный бодрствующий на борту самолета авиакомпании «Американская гордость», вылетевшего из Лос-Анджелеса рейсом 29. Тот самый Ник Хопуэлл, который однажды перестрелял трех мальчишек за церковью в Белфасте, трех мальчишек, которые перекидывались картофелинами, выкрасив их в темно-серый цвет, отчего те стали похожи на гранаты. Почему они это сделали? Что толкнуло их на такую глупость? Этого он так и не узнал.

Ник не испытывал страха, только чувство одиночества переполняло его. Знакомое чувство. Не впервые он нес вахту, охраняя жизни других людей.

А дыра во времени приближалась. Ник положил руку на реостат, регулирующий давление в самолете.

«Она великолепна!» — думал он. И переливающаяся дыра во времени словно награждала Ника своей красотой за те ужасы, которые ему довелось испытать в последние часы. Казалось, он смотрел на источник новой жизни.

«А почему ей не быть прекрасной? — размышлял Ник. — Это место, где рождается жизнь, может, вообще все живое. Место, где жизнь обновляется каждую секунду каждого дня, колыбель созидания и родник времени. Через нее не проскочит ни один лангольер».

Отблески временной дыры падали ему на лицо. Сочно-зеленый цвет сменялся ярко-оранжевым, ему на смену спешили ослепительно желтый и холодно-голубой. Рев двигателей отдалился и затих. Ник посмотрел на кресло пилота и не удивился, увидев, что спящий Брайан буквально растворился в сверкании калейдоскопа света, превратился в призрак.

Не удивился Ник и тому, что его руки тоже стали прозрачными. Видно, призраком стал не только Брайан, но и он сам.

Временная дыра надвинулась на самолет.

Рев двигателей напрочь растворился в новом звуке: «767» будто влетел в аэродинамическую трубу, заполненную перышками. Внезапно прямо по курсу вспыхнула сверхновая дыра. Ник увидел цвета, которые человек не мог даже представить себе. Они полыхали не только во временной дыре, они заполнили его разум, его нервы, мышцы, кости. Ник превратился в факел.

— О Боже, как это все прекрасно! — воскликнул он и, когда самолет уже втягивало во временную дыру, вернул реостат в исходное положение.

Не прошло и секунды, как пломбы из зубов Ника упали на пол кабины пилотов. Рядом лег тефлоновый диск из коленного сустава — свидетельство участия Ника еще в одном конфликте, не столь позорном, как бесконечная война в Северной Ирландии.

Ника Хопуэлла больше не существовало.

30

Прежде всего Брайан почувствовал, что его рубашка вся мокра от пота, а голова буквально раскалывается.

Он медленно выпрямился в кресле, поморщился (малейшее движение отдавалось в висках и затылке острой болью) и попытался вспомнить, кто он, где он и отчего ему хочется как можно быстрее проснуться. Почему это так важно?

Утечка, прошептал внутренний голос. В главном салоне утечка. Если она не стабилизируется, будет сильный вз…

Нет, все не так. С утечкой справились, вернее, щель заткнулась сама по себе, и он благополучно посадил самолет в Лос-Анджелесе. А потом пришел мужчина в зеленом блейзере и…

Похороны Энн, осенило его. Господи, проспал похороны Энн!

Глаза Брайана широко раскрылись, и ему стало ясно, что он не в мотеле и не в спальне для гостей у брата Энн. Через окно кабины пилотов на капитана смотрели звезды.

И резко, разом… он вспомнил все.

Но он слишком быстро оторвался от спинки кресла. Боль парализовала мозг. Кровь хлынула из носа, обрызгав приборный щиток. Он увидел, что и рубашка в крови.

«Да, утечка была. Потек я сам. Естественно, — подумал Брайан. — Декомпрессия редко обходится без этого. Следовало предупредить пассажиров… А сколько их у меня осталось?»

Он не мог вспомнить. Голову заполнял туман.

Брайан взглянул на уровнемеры, увидел, что ситуация приближается к критической, посмотрел на монитор навигационного компьютера. Они приближались к Лос-Анджелесу и в любой момент могли войти в воздушный коридор, уже занятый другим самолетом.

«Кто еще находился рядом, перед тем как я потерял сознание… кто? — Он порылся в памяти, и небезуспешно. — Ник, разумеется. Ник Хопуэлл. Ник ушел. Такой славный парень. Но он, видно, сделал все, что от него требовалось, иначе я не проснулся бы».

Капитан включил радиопередатчик.

— Наземный контроль ЛАКСа, говорит «Американская гордость», рейс… — Брайан запнулся. Каким рейсом они летели? Он не мог вспомнить. Мешала стена тумана.

— Двадцать девять? — раздался за его спиной неуверенный голос.

— Спасибо, Лорел. — Брайан даже не взглянул на нее. — А теперь вернись на место и пристегнись. Возможна аварийная посадка. — И вновь заговорил в микрофон: — «Американская гордость», рейс двадцать девять, повторяю, два-девять. Мэй-дэй,[12] наземный контроль, у меня чрезвычайная ситуация. Пожалуйста, освободите мне путь. Я иду курсом 85, и у меня нет топлива. Известите пожарников…

— Прекрати, — пробубнила за его спиной Лорел. — Хватит.

Брайан развернулся, не обращая внимания на очередной приступ головной боли и кровь, брызнувшую из носа от резкого движения.

— Возвращайся на место, черт побери! Мы входим в зону интенсивных полетов. Если ты не хочешь сломать себе шею…

— Нет тут никаких полетов, — все тем же безжизненным голосом возразила Лорел. — Ни интенсивных полетов, ни пожарников. Ник умер зря, и я не смогу передать его послание. Посмотри сам.

Брайан посмотрел. Хотя по времени они уже летели над пригородами Лос-Анджелеса, внизу царила темень.

Не светилось ни огонька.

Под ними лежала пустынная земля.

За его спиной Лорел разрыдалась от ужаса и горя.

31

Длинный белоснежный лайнер скользил над землей в шестнадцати милях к востоку от Международного аэропорта Лос-Анджелеса. На хвосте красовалось число «767». Фюзеляж украшала надпись «АМЕРИКАНСКАЯ ГОРДОСТЬ», с чуть заваленными назад буквами, изображающими скорость. Носовую часть с обеих сторон облапил большой красный орел с синими звездами на крыльях. Как и самолет, орел, казалось, готовился сесть на землю.

На проносящиеся внизу дома и улицы самолет тени не отбрасывал: до рассвета оставался еще час. Под ним не ездили автомобили, не горели уличные фонари. Впереди не светились посадочные огни.

Раскрылись люки. Выдвинулись шасси.

Самолет спускался, чуть заворачивая вправо. Капитан Энгл мог корректировать курс только визуально. Они пролетели над мотелями, промелькнул монумент в центре аэродромного комплекса: изящный треножник, поддерживающий ресторан. Миновали участок жесткой травы, от бетонной посадочной полосы самолет отделяли лишь тридцать футов.

Времени для мягкой посадки не осталось. Индикаторы расходомеров стояли на нулях. Стальная птичка могла в любое мгновение превратиться в стерву. Брайан бросил самолет вниз, словно телегу, наполненную кирпичами. От удара лязгнули зубы, из носа вновь потекла кровь. Брайана бросило на приборный щиток, и только ремень безопасности удержал его. С кресла второго пилота донесся вскрик Лорел.

Брайан до предела повернул закрылки и реверсировал двигатели. Они еще мчались со скоростью сто миль в час, когда два двигателя вырубились и на приборном щитке вспыхнули красные огни: «ОТКЛЮЧЕНИЕ ДВИГАТЕЛЕЙ». Брайан схватил микрофон.

— Держитесь! Мы не успеваем затормозить! Держитесь.

Несколько мгновений спустя отключились второй и четвертый двигатели. Теперь самолет катился по посадочной полосе в жуткой тишине, тормозили его только закрылки. Брайан беспомощно наблюдал, как исчезает под кабиной бетон посадочной полосы. А впереди уже возник самолет авиакомпании «Пасифик эйруэйз».

Скорость «767» снизилась лишь до шестидесяти пяти миль. Брайан попытался увести самолет вправо, изо всех сил навалившись на ручку управления. «767» отреагировал вяло, но все-таки успел разминуться с замершим на летном поле самолетом. Мимо Брайана пронеслись слепые глазницы его иллюминаторов.

Теперь они катили к терминалу «Юнайтед эйрлайнс», где не меньше дюжины самолетов стояли у передвижных посадочных рукавов. Скорость упала до тридцати миль.

— ДЕРЖИТЕСЬ КРЕПЧЕ! — крикнул Брайан, забыв, что самолет мертв, как и окружающий их мир, и система громкой связи не работает. — ДЕРЖИТЕСЬ КРЕПЧЕ, МЫ СЕЙЧАС СТОЛКНЕМСЯ! ДЕР…

Самолет авиакомпании «Американская гордость», вылетевший из Лос-Анджелеса рейсом 29, врезался в галерею авиакомпании «Юнайтед эйрлайнс» на скорости двадцать девять миль в час. Удар, скрип корежащегося металла, звон бьющегося стекла. Брайана вновь бросило на приборный щиток, но ремень безопасности вернул его к спинке сиденья. Он замер, ожидая взрыва… потом вспомнил, что баки пусты: взрываться нечему.

Брайан выключил все тумблеры: щиток управления давно отключился, но сработала привычка. Посмотрел на Лорел. В ее глазах застыла безнадежность.

— Я сделал все, что мог. — Голос Брайана дрожал от напряжения.

— Лучше бы мы врезались на полной скорости. Все наши старания… Дайна… Ник… Дон… все впустую. Здесь то же, что и там. Такая же пустота.

Брайан расстегнул ремень безопасности, встал на негнущиеся ноги. Достал из заднего кармана брюк носовой платок, протянул Лорел.

— Вытри нос. Из него течет кровь.

Лорел сначала взяла платок, потом посмотрела на него, словно увидела впервые в жизни.

Брайан медленно вышел за дверь. Число его пассажиров вроде бы не изменилось. Бетани рыдала, уткнувшись лицом в грудь Алберта. Руди Уэрвик расстегнул ремень, резко встал, ударился головой о багажную ячейку и вновь сел, не отрывая глаз от Брайана. Тот почему-то задался вопросом, по-прежнему ли Руди голоден? И решил, что вряд ли.

— Давайте выйдем из самолета, — предложил Брайан.

— Когда они придут? — истерично выкрикнула Бетани. — Сколько потребуется времени, чтобы они пришли? Их еще не слышно?

Молния боли пронзила голову Брайана, он зашатался и испугался, что лишится чувств.

И тут же его поддержала чья-то крепкая рука. Он в удивлении обернулся. Лорел.

— Капитан Энгл прав. Давайте выйдем из самолета. Может, все не так уж и плохо, как кажется на первый взгляд.

Бетани расхохоталась.

— А как это все должно выглядеть? Что вам надо для того, чтобы…

— Что-то изменилось, — оборвал ее Алберт, он смотрел в иллюминатор. — Что-то изменилось. Не могу сказать, что именно… но в Бангоре было иначе. — Он взглянул на Бетани, потом на Брайана и Лорел. — Иначе.

Брайан наклонился к иллюминатору, в том ряду, где сидел Боб Дженкинс. Никаких отличий от МАБа не заметил. Побольше самолетов, но все они покинутые, умершие… и все-таки он почувствовал, что Алберт прав. Почувствовал, а не увидел. Какая-то разница была, но выразить ее словом он не мог. Слово это ускользало от Брайана, совсем как название духов, которым отдавала предпочтение его бывшая жена.

«Это „L’Envoi“, дорогой, — прошелестел голос Энн. — Я ими всегда пользовалась, разве ты не помнишь?»

Разве он не помнил?

— Пошли. — Брайан повернулся. — На этот раз выйдем через кабину пилотов.

32

Брайан откинул дверцу в полу и попытался вспомнить, почему он не воспользовался лесенкой, чтобы выгрузить пассажиров в Международном аэропорту Бангора. Все-таки по лестнице спускаться куда проще, чем по желобу. Ответа не находилось. Просто он и не вспомнил о лестнице, возможно, потому, что в мозгу накрепко засела инструкция: в чрезвычайной ситуации использовать спасательный желоб.

Он спустился в техническую зону, поднырнул под электрические кабели, открыл люк. Алберт присоединился к нему, помог спуститься Бетани. Алберт протянул руку Лорел, затем она и Алберт подхватили Руди. Тот совсем расклеился. В технической зоне было очень тесно, так что Бобу Дженкинсу пришлось остаться наверху. Он присел на корточки, уперся руками в пол и смотрел, что делается внизу.

Брайан снял лестницу с кронштейнов, закрепил в люке, один за другим они спустились на летное поле. Брайан — первым. Боб — последним.

Когда ноги Брайана коснулись тверди, ему отчаянно захотелось приложить руку к сердцу и закричать во весь голос: Я объявляю эту землю владением выживших рейса двадцать девять… по крайней мере до прибытия лангольеров.

Он ничего не сказал. Молча ждал, оглядываясь, чувствуя щекой легкий ветерок. Издалека донесся какой-то звук. Не похрустывание и чавканье вечно жующих существ в Бангоре. Нет, ничего похожего. Но что это за звук, капитан пока сказать не мог.

— Что это? — спросила Бетани. — Что-то гудит? Похоже, электрические провода.

— Нет, — задумчиво возразил Боб. — Скорее это… — Он покачал головой, не найдя нужного слова.

— Вроде бы такого звука я еще не слышал, — вырвалось у Брайана, но он знал, что это неправда: слышал он этот звук, слышал, только никак не мог припомнить, где и когда.

— Это они, да? — В голосе Бетани вновь послышались истерические нотки. — Это они? Они идут? Это лангольеры, о которых говорила нам Дайна?

— Я так не думаю, — покачал головой Брайан. — Звук не такой. — Но живот у него скрутило от страха.

— Что теперь? — прохрипел Руди. — Пойдем по второму кругу?

— Во-первых, на этот раз мы сможем обойтись без багажного транспортера, — ответил Брайан. — Открыта дверь служебного входа.

Он вышел из-под самолета, показал. От удара «767» в галерею 29 трап отъехал от двери к стене передвижного рукава, но поставить его на место не составляло труда.

— Пошли.

Они направились к трапу.

— Алберт. — Брайан повернулся к юноше. — Помоги мне по…

— Подождите! — воскликнул Боб.

Брайан посмотрел на него, увидел, что Боб настороженно оглядывается, принюхивается. А выражение его глаз… неужели в них появилась надежда?

— Что? В чем дело. Боб? Что ты видишь?

— Вижу еще один покинутый аэропорт. Вопрос в том, что я чувствую. — Он поднес руку к щеке… потом вытянул перед собой, словно ловил попутку.

Брайан хотел уже спросить, что все это значит, но понял, что и сам знает ответ. Разве он сам этого не заметил? Когда они еще стояли под самолетом?

Ветерок. Слабенький, но ветерок. Воздух двигался.

— Святая ворона! — Алберт сунул палец в рот, обслюнявил, поднял руку, губы его разошлись в счастливой улыбке.

— Это еще не все, — вставила Лорел. — Послушайте!

Она побежала к крылу «767». Затем вернулась, с развевающимися волосами. Высокие каблучки звонко цокали по бетону.

— Вы слышали? — спросила она. — Слышали?

Они слышали. Звуки не глохли, как в вате. Теперь, вслушиваясь в слова Лорел, Брайан понял, что в Бангоре на их головы словно надели колпаки из металла, заглушающего звук, вроде латуни или свинца, там изменился даже тембр их голосов.

Бетани подняла руки, несколько раз хлопнула в ладоши. Четкий, чистый звук разнесся по летному полю. Девушка заулыбалась.

— И что все это з… — начал Руди.

— Самолет! — выкрикнул Алберт, чем-то напомнив Брайану одного из героев старого фильма «Остров Фантазия». — Я знаю, в чем разница! Посмотрите на наш самолет! Он ничем не отличается от других!

Все повернулись, посмотрели. Долго никто не мог произнести ни слова. Они словно лишились дара речи. «Боинг-727» авиакомпании «Дельта», стоявший рядом с их самолетом в Бангоре, казался серым и безжизненным. Сейчас же все самолеты, и «767» авиакомпании «Американская гордость», и принадлежащие «Юнайтед эйрлайнс», выглядели новехонькими, сверкающими. Даже в предрассветном сумраке поблескивали фирменные знаки компаний и их названия, написанные на фюзеляжах.

— Что это все значит? — спросил Руди, повернувшись к Бобу. — Что это все значит? Если все действительно пришло в норму, почему нет электричества? И где люди?

— И что это за шум? — добавил Алберт.

Звук приближался, нарастал, что-то гудело, это Бетани отметила правильно. Но не как электрические провода. Словно ветер дул в трубе, словно нечеловеческий хор тянул одну букву: а-а-а-а-а-а…

Боб покачал головой:

— Не знаю. Давайте поставим трап на место и войдем в…

Лорел схватила его за плечо.

— Вы что-то знаете! — Голос звенел от напряжения. — Я вижу, что знаете. Почему вы не хотите сказать нам о том, что знаете?

Боб помялся, вновь покачал головой.

— Я еще не готов, Лорел. Сначала хочу войти в здание аэропорта и оглядеться.

Больше ничего они от писателя не добились. Брайан и Алберт подкатили трап к служебной двери. Одна из алюминиевых ступенек шаталась, и Брайан поддерживал ее, пока остальные поднимались по трапу. Сам он замкнул колонну, перескочив через поврежденную ступеньку. Остальные дожидались его в посадочном рукаве, затем плотной группой они направились в здание.

И попали в большой зал, одна из стен которого была полукруглой. От нее, через равные промежутки, отходили посадочные рукава. Середину зала занимали ряды пустых кресел, под потолком темнели квадраты матового пластика, за которыми прятались флюоресцентные лампы. Алберт, однако, ощутил человеческий запах, словно сидевшие в зале отбыли за несколько секунд до того, как из посадочного рукава появились те, кто совершил рейс 29.

А снаружи все нарастал тот странный звук: а-а-а-а-а-а…

— Пойдемте со мной. — Боб Дженкинс взял командование на себя: никто не возражал. — Только быстро.

Он направился к пустой площадке за рядами кресел, остальные двинулись следом. Алберт и Бетани шли, обняв друг друга за талии. Их шаги гулко отдавались от стен и потолка, словно шагали два десятка человек, а не шестеро. Они прошли мимо рекламных плакатов на стене: «Смотри Си-эн-эн», «Кури „Мальборо“», «Поезжай с „Хертцем“», «Читай „Ньюсуик“», «Побывай в Диснейленде».

И звук, все та же единственная, первая буква алфавита, нарастал и нарастал. Он уже проник в здание, словно певцы, если речь могла идти о певцах, находились где-то рядом. Звук этот не пугал, наоборот, наполнял благоговейным трепетом.

Они добрались до кафетерия. Боб, не останавливаясь, влетел в зал, прошел за стойку, взял завернутое в целлофан пирожное. Попытался сдернуть зубами обертку, вспомнил, что вставная челюсть осталась в самолете, поморщился и через стойку пододвинул пирожное Алберту.

— Давай, Алберт! — Его глаза лихорадочно блестели. — Быстро! Быстро!

— Быстро, Ватсон, игра началась! — расхохотался Алберт.

Сорвал целлофан, впился зубами в пирожное. В стороны полезли крем и малиновый джем. Алберт закатил глаза.

— Хак ше фкушно! — говорил он с набитым ртом. — Фанташтика! — И протянул пирожное Бетани.

Откусила и она.

До ноздрей Лорел долетел запах малинового джема, и у нее заурчало в желудке. Она засмеялась. Внезапно ей стало на удивление весело. Последствия декомпрессии сняло как рукой. Она словно вышла из душной комнаты и почувствовала свежий морской бриз. Лорел подумала о Нике, которого не было с ними, который умер, чтобы они попали сюда, и решила, что Ник только бы одобрил ее нынешнее состояние души.

Звук окутал их со всех сторон.

— А-А-А-А-А-А-А-А…

Боб Дженкинс обежал стойку, едва не сшиб кассовый аппарат. Ему пришлось схватиться за сервировочный столик, чтобы не упасть. На пол полетели пластмассовые вилки, ложки, ножи, пакетики с горчицей и кетчупом.

— Скорее! — крикнул он. — Нам нельзя здесь оставаться! Это скоро произойдет, боюсь, в любую секунду, мы не можем находиться здесь в этот момент! Я думаю, это небезопасно!

— Что должно про… — Договорить Бетани не успела. Алберт схватил ее за руку и увлек вслед за Бобом, который спешил к двери.

Они выбежали из кафетерия и вновь понеслись в зал посадки на самолеты компании «Юнайтед». Теперь их шаги терялись в мощном гуле, заполнявшем терминал.

Брайан почувствовал, как единственная нота начала распадаться на отдельные звуки. То же самое происходило и при приближении лангольеров к Бангору.

Вбежав в посадочный зал, он увидел, как темнота начинает светиться, вызывая к жизни ряды кресел, мониторы, фиксирующие время прибытия и отлета, регистрационные стойки. Синий цвет сменился красным, желтым, зеленым. Брайан содрогнулся. Волосы встали дыбом. Ему открылась истина: сейчас должно произойти что-то невероятное, невероятное и удивительное.

— Сюда!

Боб указал на стену около посадочного рукава, через который они вошли в зал. Вдоль нее тянулась красная бархатная лента. Боб легко перемахнул через нее.

— Прижимайтесь к стене!

— Прижимайтесь к стене! — повторил Алберт и внезапно расхохотался во весь голос.

Все выстроились вдоль стены, словно подозреваемые во время проводимого в полиции опознания. Цвета, играющие в круглом зале, на мгновение прибавили в яркости… и стали блекнуть. Зато звук нарастал, становился все более реальным. Брайан уже различал в нем голоса, шаги, даже детский плач.

— Не знаю, что это такое, но мне нравится, — воскликнула Лорел. Она и смеялась, и плакала одновременно. — Я просто счастлива.

— Надеюсь, мы здесь в безопасности. — Бобу пришлось возвысить голос, иначе его бы не услышали. — Хочется в это верить. Вдоль стен мало кто ходит.

— А что должно произойти? — спросил Брайан. — Чего вы ждете?

— Летя на восток, мы проскочили временную дыру и попали в прошлое! — прокричал Боб. — Отстоящее от нашего времени минут на пятнадцать… помнится, я говорил об этом, не так ли?

Брайан кивнул, и тут же Алберт все понял.

— А на этот раз временная дыра занесла нас в будущее! — воскликнул он. — Я прав? Мы попали в будущее!

— Я думаю, да! — последовал ответ Боба. Он тоже улыбался во весь рот. — И вместо того чтобы прибыть в мертвый мир, мир, для которого уже все позади, мы очутились в нарождающемся мире! Мире чистом и свежем, как бутон розы, который вот-вот распустится! Вот это сейчас и происходит вокруг нас. Это мы слышим, это мы чувствуем… отсюда и переполняющее нас счастье. Я уверен, что сейчас мы станем свидетелями удивительного события, лицезреть которое более никому не удастся. Мы видели смерть мира, теперь нам предстоит посмотреть на его рождение. Я чувствую, что ждать осталось недолго.

Цвета поблекли окончательно, звуковой фон пропал, зато голоса стали громче, отчетливее. Лорел поняла, что разбирает отдельные слова, фразы.

— …должен позвонить ей до того, как она решит…

— Я не думаю, что ему можно в этом доверять…

— …домой и разберись, сможем ли мы перекинуть этот заказ нашей дочерней компании…

Последняя фраза прозвучала совсем близко, у самой бархатной веревки.

Брайан Энгл чувствовал поднимающуюся в нем волну восторга. Он взял Лорел за руку, улыбнулся ей, почувствовал ответное пожатие. Алберт прижал к себе Бетани, и она, смеясь, начала покрывать поцелуями его лицо. Боб и Руди радостно улыбались друг другу, как давние друзья, случайно встретившиеся в Богом забытом городке.

Над головой начали вспыхивать флюоресцентные лампы. Начиная от центра, расширяющимися кругами, выгоняя прочь ночные тени.

В нос Брайану внезапно ударили запахи: пот, духи, лосьон после бритья, одеколон, сигаретный дым, кожа, мыло.

Еще мгновение круглый зал пустовал, в нем слышались лишь голоса да шаги невидимок-призраков. «Я увижу, как это случится, — подумал Брайан. — Я увижу, как движущееся настоящее наедет на стационарное будущее и потянет его за собой, точно так же, как на почтовых экспрессах использовали специальные крюки, чтобы без остановки подхватывать мешки с почтой, висевшие на столбах в сонных маленьких городках Юга и Запада. Я увижу, как откроется время, откроется, будто роза летним утром».

— Приготовьтесь, — пробормотал Боб. — Возможен толчок.

И долю секунды спустя Брайан его почувствовал. Не ногами — всем телом. И одновременно невидимая рука отпихнула его от стены. Его бросило вперед, вместе с Лорел. Алберта кинуло на Руди, Тот не возражал: улыбался во весь рот.

— Посмотри! — ахнула Лорел. — Брайан, ты только посмотри!

Прозрачные фигуры заполнили посадочный зал: мужчины в деловых костюмах с брифкейсами, женщины в дорожных нарядах, подростки в джинсах и футболках с названиями популярных рок-групп. Они увидели призрака-папу, ведущего двух призраков-детей, а сквозь них — других призраков, сидящих в креслах, читающих прозрачные журналы «Космополитен», «Эсквайр», «Ю-Эс ньюс энд уорлд рипорт». Потом цвет начал вливаться в прозрачные силуэты, придавая им реальность; море голосов разделилось на ручейки, каждый из которых обрел владельца.

Только для падающих звезд, вспомнилось Брайану. Только для падающих звезд.

Только им выпало счастье увидеть это удивительное зрелище.

Двое детей оказались единственными, кто смотрел на переживших рейс 29 в момент, когда настоящее настигло будущее, в которое попали Брайан, Лорел, Алберт, Бетани, Руди и Боб. Только двое детей увидели четырех мужчин и двух женщин, возникших у стены, где мгновением раньше их не было.

— Папа! — воскликнул маленький мальчик, дернув отца за правую руку.

— Папа! — потребовала к себе внимания маленькая девочка, дернув за левую.

— Что такое? — спросил отец, одарив их нетерпеливым взглядом. — Я ищу вашу мать!

— Новые люди! — Девочка указала на Брайана и иже с ним. — Посмотри на новых людей!

Мужчина посмотрел на Брайана, его щека нервно дернулась. «Кровь», — догадался Брайан. У него, Лорел и Бетани при понижении давления пошла носом кровь. Мужчина крепче сжал ручонки детей и поволок их в сторону.

— Да, очень интересно. А теперь помогите мне найти вашу маму. Эта поездка выходит нам…

— Но раньше их тут не было! — стал упираться маленький мальчик. — Они…

Больше Брайан ничего не услышал. Мужчина с мальчиком и девочкой смешались с толпой.

Брайан посмотрел на мониторы. Четыре часа семнадцать минут. Утра.

«Очень уж здесь много людей, — подумал он. — И, готов спорить, я знаю, в чем причина».

Словно подтверждая его слова, из динамика громкой связи загремел женский голос: «Все рейсы из Международного аэропорта Лос-Анджелеса на Восточное побережье откладываются из-за необычных атмосферных возмущений над пустыней Мохаве. Мы приносим извинения за причиненные неудобства, просим проявлять выдержку и сознательность, поскольку речь идет о безопасности полетов. Повторяю: все рейсы…»

Необычные атмосферные возмущения, повторил про себя Брайан. Да уж. Более чем необычные.

Лорел повернулась к Брайану, по ее щекам катились слезы, но она не пыталась вытереть их.

— Ты слышал? Ты слышал, что сказала эта маленькая девочка?

— Да.

— Это мы, Брайан? Новые люди? Ты думаешь, это о нас?

— Не знаю, но думаю, что девочка не ошиблась.

— Это было прекрасно, — вырвалось у Алберта. — Господи, как же я счастлив!

— Фантастика! — выкрикнула Бетани и захлопала в ладоши.

— Что нам теперь делать, Брайан? — спросил Боб. — Есть идеи?

Брайан оглядел набитый людьми посадочный зал.

— Думаю, пора отсюда уходить. Хочется вдохнуть свежего воздуха. Посмотреть на небо.

— Не следует ли нам поставить в известность…

— Поставим, — оборвал его Брайан. — Но сначала взглянем на небо.

— А может, по пути перехватим что-нибудь из еды? — с надеждой спросил Руди.

Брайан рассмеялся.

— Почему нет?

— Мои часы остановились, — заметила Бетани.

Брайан взглянул на свои, увидел, что остановились и они. Часы остановились у всех шестерых.

Брайан снял часы, бросил на пол, обнял Лорел за талию.

— Сматываемся. Если, конечно, кто-то из вас не хочет подождать следующего рейса на Восток.

— Сегодня — нет, — ответила ему Лорел, — но скоро придется полететь. В Англию. Есть один человек, которого я должна увидеть. Живет он в… — На мгновение ее охватил ужас: она забыла название городка! Но нет, память ее не подвела. — Во Флутинге. На Высокой улице любой скажет, как пройти в его дом. Старожилы называют его десятником.

— О чем вы говорите? — спросил Алберт.

— О маргаритках, — ответила Лорел и рассмеялась. — Думаю, я говорю о маргаритках. Но не будем терять время… Пошли отсюда.

Боб широко улыбнулся, обнажив розовые десны.

— Что касается меня, то я в следующий раз поеду в Бостон на поезде.

Лорел поддела носком туфельки часы Брайана.

— Ты уверен, что они тебе не нужны? Часы-то дорогие.

Брайан усмехнулся, покачал головой, поцеловал Лорел в лоб. Как же вкусно пахли ее волосы! Он не просто пребывал в хорошем настроении. Он словно родился во второй раз, обретя себя в новом, чистом, не потрепанном жизнью теле. Капитану казалось, что он взлетит, если раскинет руки. И никакие двигатели ему не нужны.

— Зачем они мне? Время я знаю и без них.

— Правда?

— Конечно. Мы в настоящем, и это главное!

Алберт хлопнул Брайана по спине, показывая, что полностью с ним согласен.

Они вышли плотной группой, прокладывая путь сквозь толпу раздраженных, недовольных задержкой рейсов людей. Многие пассажиры с любопытством смотрели на них. Не потому, что у некоторых одежда была в крови. Просто они смеялись, когда остальные хмурились и злились.

Смотрели на них, потому что во всем аэропорту только эти шестеро буквально светились от счастья.

Их все радовало.

Они не находили повода для печали.

Только для падающих звезд, подумал Брайан, и внезапно вспомнил, что на борту самолета остался еще один пассажир — мужчина с черной бородой. Такого похмелья этому парню не забыть ни в жизнь, решил Брайан и улыбнулся. Подхватил Лорел и закружил. Она засмеялась, обняла Брайана.

И все шестеро побежали из аэровокзала в простирающийся за ним мир.

Секретное окно, секретный сад

Это для Чака Верилла

ЗАМЕТКИ ПО ПОВОДУ РОМАНА «СЕКРЕТНОЕ ОКНО, СЕКРЕТНЫЙ САД»

Я принадлежу к тем людям, которые верят, что жизнь состоит из повторяющихся циклов — колеса в колесах, одни цепляются за другие, какие-то вращаются сами по себе, но каждое из них совершает некое постоянное, присущее ему движение. Мне нравится этот абстрактный образ, сравнивающий нашу жизнь с работой какого-то хитроумного механизма. Может быть, потому, что настоящая жизнь, очень близкая и дорогая каждому, кажется нам такой беспорядочной и странной. Как прекрасно иногда отбросить все ненужные мысли и сказать: «Вот он, образец! И, хотя я не знаю, что он означает, но, слава Богу, я, во всяком случае, его вижу!»

Насколько я понимаю, все эти колеса заканчивают свои циклы вращения строго одновременно, и когда это происходит — по моему мнению, это случается примерно каждые двадцать лет, — мы переживаем время окончания своих дел. Психиатры даже ввели в обиход специальный термин для описания этого феномена — они называют его французским словом cloture, которое как раз и означает «окончание», «ограда».

Сейчас мне сорок два года, и, оглядываясь назад на последние четыре года своей жизни, я замечаю все признаки cloture — окончания. Это можно увидеть и в моих произведениях. В романе «Оно» я посвятил возмутительное количество страниц своим размышлениям о детях и освещающей их внутренний мир природной способности очень тонко чувствовать и воспринимать все окружающее. На следующий год я собираюсь опубликовать последний роман из серии о Касл-Роке, который будет называться «Самое необходимое» (последняя история этого сборника под названием «Несущий смерть» представляет собой пролог к этому роману). И наконец, повесть, которая ждет вас во втором томе этой книги, будет, как я думаю, моей последней историей о писателях и их творчестве и о таинственном нечеловеческом пространстве, которое существует между реальностью и вымыслом. Думаю, что добрая половина моих верных читателей, терпеливо выносивших мое увлечение подобной темой, будут счастливы это узнать.

Несколько лет назад я опубликовал роман под названием «Мизери», в котором попытался хотя бы отчасти продемонстрировать, какую огромную власть может получить вымысел над читателями. В прошлом году я опубликовал книгу под названием «Темная половина», где я пытался исследовать обратную ситуацию: какую власть может иметь вымысел над создавшим его писателем. Эта книга была еще в черновиках, а я уже думал о том, что, по всей видимости, можно рассказать обе истории одновременно, если взглянуть на некоторые сюжетные ходы «Темной половины» под принципиально другим углом. Литературное творчество, на мой взгляд, является таинством — таким же, как сновидения, — и прежде я никогда так серьезно не размышлял именно над этим аспектом моего странного и опасного ремесла.

Я знаю, что писатели время от времени переписывают старые произведения — так сделал Джон Фоулз со своим «Магом», так поступил и ваш покорный слуга со своим «Противостоянием», — но на этот раз я имел в виду нечто другое. Мне захотелось взять уже известные элементы и сложить из них совершенно незнакомую конструкцию. Однажды я уже попытался сделать нечто похожее — я воспользовался некоторыми элементами «Дракулы» Брема Стокера для создания своего «Жребия». Такой способ построения нового показался мне очень удобным.

В один прекрасный день поздней осени 1987 года, пока все эти мысли еще в беспорядке роились в моем сознании, я зашел в нашу прачечную, чтобы бросить в стиральную машину грязное белье. Эта прачечная представляет собой маленькую комнатку, и — по случайному любопытству — я остановился у одного из двух окон.

Мы жили в этом доме уже одиннадцать или двенадцать лет, но прежде я ни разу не удосужился выглянуть из этого окна. Причина очень проста: окна расположены на уровне пола, и обычно к ним невозможно подобраться из-за сушилки или корзины с грязным бельем. На этот раз я все-таки преодолел эти препятствия и выглянул наружу.

Из окна видна небольшая кирпичная арка, которая соединяет дом и летнюю беседку. Это место я видел практически каждый день.., но точка, с которой я смотрел на него теперь, была новой. Моя жена расставила на арке около дюжины горшков с растениями, полагаю, для того, чтобы они могли хоть немного глотнуть раннего ноябрьского солнца, и в результате получился симпатичный маленький садик, который был виден только мне. Фраза, пришедшая мне в тот момент, была, конечно, названием истории.

Мне показалось, что это удачная метафора тому, чем день и ночь занимаются писатели — особенно писатели, работающие в жанре фэнтези. Сидеть за печатной машинкой или с карандашом в руке — вовсе не физический акт: с точки зрения духовной деятельности это можно сравнить с наблюдением из забытого всеми окна за совершенно обычными вещами, но с другой, новой точки зрения. Работа писателя в том и заключается, чтобы внимательно смотреть из этого окна и сообщать о том, что он там — под своим углом зрения — видит.

Случается так, что окно разбивается. Думаю, именно это — более чем что-либо другое — является содержанием данной истории: что происходит с бдительным наблюдателем, когда разбивается окно между реальностью и нереальностью и стекла разлетаются во все стороны?

ГЛАВА 1

— Вы украли мой рассказ, — сказал человек, стоявший в дверях. — Вы украли мой рассказ, и с этим нужно что-то делать. Закон есть закон, и справедливость есть справедливость, так что придется что-то делать.

Мортон Рейни, который только что немного вздремнул и еще не совсем ясно воспринимал окружающий мир, не имел ни малейшего представления, что сказать в ответ. Во время работы такого с ним никогда не случалось, не важно, был он больным или здоровым, бодрым или полусонным: он — писатель, и не задумываясь мог вложить в уста своему персонажу какую-нибудь остроумную фразу. Но сейчас Рейни открыл рот и не смог придумать ни одной хлесткой реплики (и даже какой-нибудь посредственной), так что рот ему пришлось снова закрыть.

Этот человек, кажется не совсем, реальным, подумал он. Скорее он похож на персонажа из романа Уильяма Фолкнера. Это наблюдение никоим образом не решало проблему, хотя, безусловно, было справедливым.

Человек, позвонивший в дверь дома Рейни в этом захолустье образца западной окраины штата Мэн, выглядел лет на сорок пять. Он был очень худым. Выражение лица спокойное, почти безмятежное. Глубокие морщины горизонтальными волнами пересекали его лоб, вертикально опускались от уголков губ к скулам и крошечными лучами разбегались во все стороны вокруг светлых, ясно-голубых глаз. О цвете его волос Рейни мог только догадываться, потому что большую черную шляпу с круглой тульей незнакомец надвинул так низко, что она касалась кончиков его ушей. Раньше такие шляпы носили квакеры. Баков у него тоже не было, и вполне возможно, что он мог оказаться абсолютно лысым, как Телли Савалас, прятавший свою лысину под круглой фетровой шляпой.

На нем была голубая рабочая рубашка, аккуратно застегнутая на все пуговицы до отвислой, покрасневшей от бритья кожи на шее, хотя галстук он при этом не надел. Полы рубашки исчезали под голубыми джинсами, которые были ему немного велики. Джинсы оканчивались манжетами, аккуратно лежавшими на паре выгоревших желтых рабочих туфель, годных, пожалуй, лишь для ходьбы по вспаханной борозде в трех с половиной футах от задницы мула.

— Так что же? — спросил он, глядя на продолжающего молчать Рейни.

— Я вас не знаю, — наконец сказал Рейни. Это были его первые слова с тех пор, как он встал с кушетки и открыл дверь. Писатель и сам почувствовал, как невероятно глупо они прозвучали.

— Это мне известно, — сказал человек. — Это не имеет никакого значения. Достаточно того, что я знаю вас, мистер Рейни. — И он снова повторил:

— Вы украли мой рассказ.

Человек вытянул вперед руку, и только теперь Рей и заметил, он что-то держал. Это была стопка листов. Причем не просто какая-то стопка старых бумаг, а рукопись. «Те, кто связан с литературным трудом, — подумал он, — узнают рукопись с первого взгляда. Особенно невостребованную».

Скажи спасибо, старина Морт, что это не пистолет, пронеслась запоздалая мысль. Ты попал бы в ад, даже не успев понять, что тебя убили.

Наконец, с еще большим запозданием, писатель понял, что, по всей видимости, перед ним представитель Племени Безумцев. Ну вот это и случилось; несмотря на то, что три его последних романа были бестселлерами, с посланцем этого легендарного племени он встретился впервые. На Рейни накатило смешанное чувство страха и досады, и все мысли сосредоточились только на одном: как можно скорее и как можно безболезненнее избавиться от этого человека.

— Я не читаю рукописей… — начал Морт.

— Эту вы уже читали, — сказал человек со спокойствием честно отработавшего на поле фермера. — Вы украли ее. — Он повторил это, будто констатируя очевидный факт. Так можно было бы отметить, что солнце уже взошло и начался прекрасный осенний день.

Кажется, сегодня Морта посещали только запоздалые мысли; именно теперь он впервые подумал о том, как ему здесь одиноко. Писатель переехал в дом у озера Тешмор в начале октября, после двух ужасных месяцев в Нью-Йорке. Его бракоразводный процесс подошел к концу только на прошлой неделе.

Дом был большой, но жить, как оказалось, в нем хорошо только летом. Да и сам Тэшморйен — летний городок. Вдоль дороги, огибающей северный берег озера Тэшмор, стояло по меньшей мере двадцать коттеджей, и в июле или августе в большинство из них жили люди.., но сейчас был не июль и не август. Стоял конец октября. «Пожалуй, никто вокруг не услышал бы даже выстрела, — подумал Рейни. — А если бы кто и услышал, то решил бы, что кто-то охотится на перепелов или фазанов — сейчас как раз начался охотничий сезон».

— Я могу уверить вас…

— Я знаю, что вы можете, — сказал человек в черной шляпе все с тем же неземным спокойствием. — Я знаю об этом.

За спиной незнакомца Морг видел его машину. Это был старый фургон, который, судя по внешнему виду, исколесил на своем веку немало дорог но редко имел дело с нормальным асфальтовым покрытием. Он разглядел, что номера на машине были не местные, но так и не понял, какого они штата, — Морг уже давно знал, что ему пора пойти к окулисту и поменять очки. В начале прошлого лета он было собрался совершить эту процедуру, но тут ему позвонил Генри Янг и спросил, кто этот парень, с которым Эми гуляла в парке, — может быть, какой-нибудь родственник? И началась цепь подозрений, которая ужасно быстро и незаметно переросла в бракоразводный процесс. На Морта обрушился целый поток дерьма, и в течение нескольких месяцев ему пришлось тратить все свое время и энергию на отвратительные выяснения семейных отношений. Хорошо было, если он в те времена не забывал сменить нижнее белье. А уж такие эзотерические предприятия, как поход к окулисту, пришлось отложить на неопределенное будущее.

— Если вы хотите высказать кому-нибудь свою обиду, — неуверенно начал Морт, ужасаясь своему голосу, булькающему как паровой котел, — то можете обратиться к моему аген…

— Это дело касается только нас с вами, — терпеливо объяснил стоящий в дверях человек.

Бамп, кот Морта, свернувшись в клубок, лежал на низком мусорном ящике возле дома — в этих местах мусор лучше держать закрытым, иначе еноты растащат его по всему двору. Кот потянулся, спрыгнул на землю и грациозно проскользнул под ногами незнакомца. Тот даже не отвел глаз от лица Рейни.

— Посторонние тут ни при чем. Это касается исключительно нас с вами, — повторил странный мужчина.

— Если вы намерены обвинить меня в плагиате, то предупреждаю, что мне это не нравится, — сказал Морт.

Он старался говорить как можно осторожнее, так как знал, что представители Племени Безумцев могут быть опасны. Не стоит с ним спорить, пожалуй. Но, судя по всему, пистолета у этого человека не было, и Морт прикинул на глаз, что веса в нем фунтов пятьдесят. Кажется, я лет на пять — десять моложе его, подумал Рейни. Он читал где-то, что некоторые душевнобольные обладают невероятной физической силой, но все-таки — будь он проклят, если собирается просто стоять и молча слушать, как этот человек, которого он видит впервые в жизни, утверждает, что он, Мортон Рейни, украл его рассказ. Он не позволит издеваться над собой.

— Я понимаю, что вам это не нравится, — снова заговорил человек в черной шляпе, все так же спокойно и безмятежно; как терапевт, которому нужно успокоить ребенка, прежде чем сделать ему укол. — Но ведь вы это сделали. Вы украли мой рассказ.

— Вам придется уйти, — сказал Морт; он окончательно проснулся и уже не испытывал смущения и неудобства. — Мне нечего вам сказать.

— Да, я уйду. — согласился человек. — Мы поговорим позже.

Он протянул свою рукопись, и Морт машинально чуть не взял ее, едва успев опустить руку, прежде чем его незваный и нежданный гость попытался положить в нее свои бумаги, — как судебный исполнитель, вручающий повестку в суд человеку, долго от нее скрывавшемуся.

— Я не буду это брать, — сказал Морт. И изумился самому себе — насколько все-таки велика приспособляемость человека: стоит кому-то что-то вам протянуть, и ваша первая реакция — взять это. Не важно, чек ли это на тысячу долларов или связка динамита с подожженным фитилем, ваша первая реакция — взять.

— Если вы вздумаете шутить со мной, ничего хорошего из этого не выйдет, — мягко объяснил человек. — Это дело нам придется уладить.

— Вряд ли я смогу вам чем-то помочь. — Морт закрыл дверь перед этим изборожденным морщинами, подержанным и каким-то безвременным лицом.

Писатель испугался всего на секунду или на две. Это произошло, когда до его еще чуть затуманенного сном сознания наконец дошло, что именно говорил этот человек. Потом страх уступил место гневу — гневу из-за того, что его потревожили, когда он спал, и потревожил не кто иной, как представитель Племени Безумцев.

Едва щелкнул замок, страх вернулся. Морт плотно сжал губы, ожидая, что сейчас этот человек снова постучит. Но этого не произошло, и Морт решил, что незнакомец по-прежнему стоит на веранде, спокойный и терпеливый, дожидаясь, когда писатель снова откроет дверь. Ведь рано или поздно он все равно это сделает.

Затем раздался глухой стук и скрип удаляющихся по половицам веранды шагов. Морт прошел в спальню, откуда можно увидеть дорогу. Здесь было два больших окна, одно выходило на дорогу, за которой высился холм, из другого открывался вид на склон, полого опускающийся к безмятежной голубой поверхности озера Тэшмор. В окнах стояли зеркальные стекла, а это означало, что если кто-то попытается затянуть в дом, то не увидит ничего, кроме своего искаженного отражения, пока не уткнется носом в стекло и не прищурит глаза.

Человек в рабочей рубашке и голубых джинсах с манжетами шел к своему старому фургону. Из окна Морт наконец разглядел номера на машине — они принадлежали штату Миссисипи. Ах черт, подумал Морт, когда человек открыл дверцу машины, он оставил пистолет в машине. Он не взял его с собой, так как надеялся, что сможет меня урезонить… Хотя неизвестно, что он имел в виду под этим словом. Сейчас он возьмет пистолет и вернется. Наверняка пистолет в бардачке или где-то под сиденьем…

Но человек сел за руль, помедлил ровно столько, сколько понадобилось ему, чтобы снять свою черную шляпу и бросить рядом на сиденье, затем захлопнул дверцу и завел мотор. В нем что-то изменилось, мгновенно отметил Морт. Но лишь когда нежданный посетитель двинулся по дороге и исчез из поля зрения за густыми кустами, которые писатель вечно забывал подстригать, он понял, что именно изменилось.

Человек возвращался к машине, и в его руке уже не было рукописи.

ГЛАВА 2

Она лежала на веранде. У двери был камень, которым прижимали почту, чтобы газеты и письма не разлетались от ветра по всему двору, глухой стук, который писатель услышал, подтверждал, что незнакомец опустил этот камень на свою рукопись.

Морг стоял в дверях и смотрел на нее, не вынимая рук из карманов штанов цвета хаки. Он знал, что сумасшествие не заразно (за исключением редких случаев длительного контакта с безумцами, предположил он), и все-таки ему совсем не хотелось трогать эту проклятую вещь. Однако, так или иначе, сделать это придется. Рейни пока не знал, сколько времени ему предстоит провести здесь — день, неделю, месяц, год — сейчас все казалось одинаково вероятным, — поэтому он не мог просто оставить эту дурацкую рукопись на веранде. Скоро придет Грег Карстейерс, местный рабочий, ремонтировать крышу и непременно поинтересуется, что это там такое лежит. Хуже того, рабочий наверняка решит, что это бумаги Морта, и придется вдаваться в длительные объяснения, которых дурацкая рукопись вовсе не стоила.

Морт простоял в дверях, пока звук мотора автомобиля посетителя не растворился в мягкой полуденной тишине, затем вышел на веранду, осторожно ступая по ней босыми ногами (крыльцо давно нуждалось в покраске, сухие доски потрескались, и, наступая на них, можно было занозить ногу), и откинул камень в заросшую можжевельником канаву. Поднял небольшую стопку бумаг, сверху лежал титульный лист. Он прочитал:

ДЖОН ШУТЕР

СЕКРЕТНОЕ ОКНО, СЕКРЕТНЫЙ САД

Невольно Морт почувствовал облегчение. Он никогда не слышал о Джоне Шутере,[13] никогда в жизни не читал и тем более не писал рассказ с названием «Секретное окно, секретный сад».

Он направился в гостиную, по дороге бросил рукопись в мусорное ведро, снова лег на кушетку и через пять минут заснул.

Ему приснилась Эми. В эти дни он очень много спал и очень часто видел во сне Эми. После этого Морт часто просыпался от своего хриплого крика и уже перестал этому удивляться. Просто надеялся, что когда-нибудь это пройдет.

ГЛАВА 3

На следующее утро он, как обычно, сидел за компьютером в углу гостиной, специально оборудованном для работы. Компьютер был включен, но Морт смотрел в окно, на озеро. Две моторные лодки прорезали на голубой воде широкие белые полосы. Сначала он решил, что это рыбаки, но лодки ни разу не сбавили ход, а носились по озеру, нарезая круги друг перед другом. «Дети, — решил писатель. — Просто веселятся».

Они не делали ничего интересного, впрочем, как и он сам. С тех пор, как Морт расстался с Эми, он не написал ничего хоть мало-мальски ценного. Правда, как обычно, с девяти до одиннадцати он просиживал перед компьютером, как делал это каждый день в течение последних трех лет (и еще тысячу лет до этого просиживал два часа за старой пишущей машинкой «Ройял»), но с тем же успехом он мог бы все это время носиться с детьми на моторных лодках.

Сегодня за два часа работы Морт Рейни создал следующие бессмертные строки:

Через четыре дня после того, как Джордж окончательно выяснил, что жена изменяет ему, он взглянул Эбби прямо в лицо.

— Я хочу поговорить с тобой, — сказал он.

Это было из рук вон плохо.

Это было слишком похоже на настоящую жизнь, чтобы быть хорошо. В реальной жизни Морт никогда не был так решителен. Может быть, в этом и была его проблема.

Он выключил компьютер и, щелкнув кнопкой, понял, что забыл сохранить текст в памяти. Что ж, это к лучшему. Наверное, в его подсознании жил критик, который подсказал, что такой текст и сохранять не стоит.

Миссис Гавин, видимо, уже закончила уборку на лестнице: жужжание пылесоса наконец стихло. Она приходила убираться каждый вторник. Две недели назад Морт сообщил ей о разводе с Эми, и миссис Гавин была так потрясена, что надолго погрузилась в несвойственное ей молчание. Мистер Рейни давно подозревал, что Эми нравилась ей гораздо больше, чем он. И все-таки помощница по-прежнему приходила к нему по вторникам, и Морт решил, что это уже немало.

Он встал и вышел в гостиную. Миссис Гавин спускалась по лестнице. Сжимая в руках шланг, она тащила пылесос за собой. Цилиндрический прибор семенил следом за ней, как механическая собачка, глухо стукаясь о ступеньки. Если бы я вздумал спустить пылесос по лестнице, дергая его за шланг, он бы непременно стукнул меня по ноге и перевернулся, подумал Морт. Интересно, как у нее это получается?

— Добрый день, миссис Гавин, — сказал он и пересек гостиную, направляясь на кухню. Он хотел выпить коку. После бездарной работы его всегда мучила жажда.

— Здравствуйте, мистер Рейни.

Писатель пытался заставить миссис Гавин называть его просто Морт, но она не сдавалась, даже не соглашалась звать Мортоном. Миссис Гавин была женщиной с принципами, хотя эти принципы вовсе не мешали ей называть жену Рейни просто по имени.

Может быть, мне следовало сказать ей, что я застал Эми в постели с другим мужчиной? — подумал Морт, толкая шарнирную дверь. Возможно, после этого она снова бы стала называть ее миссис Рейни.

Это были гадкие мысли. По всей видимости, они были как-то связаны с его творческими неудачами, но Морт ничего не мог с собой поделать. Просто надеялся, что и они тоже когда-нибудь пройдут.., как сны. Подумав об этом, Морт почему-то вспомнил наклейку, которую видел как-то раз на бампере старенького «фольксвагена»: «ЗАПОРЫ НЕ ПРОХОДЯТ».

Едва дверь кухни закрылась за ним, как миссис Гавин крикнула:

— Я нашла в мусоре один из ваших рассказов, мистер Рейни. Решила, что это может вам понадобиться, и положила его на буфет.

Морт не имел ни малейшего представления, о чем идет речь. У него не было привычки бросать неудачные рукописи в мусорное ведро на кухне, а если он и писал какую-нибудь ерунду, особенно в последнее время, то сразу же стирал этот текст не распечатывая или откладывал его в специальную папку, лежащую справа от компьютера.

Рейни даже не вспомнил о человеке в черной квакерской шляпе с изборожденным морщинами лицом.

Морт достал из холодильника две тарелки с какими-то бесформенными остатками, обнаружил бутылку пепси и открыл ее. Бросая пластмассовый стаканчик в мусорное ведро, он увидел прикрепленную скрепкой к буфету рукопись — ее титульный лист был забрызган апельсиновым соком, но все остальное было в порядке.

Теперь он вспомнил. Правильно. Джон Шутер. Один из представителей Племени Безумцев, филиал Миссисипи.

Глотнув пепси, Морт взял рукопись, переложил титульный лист лицом вниз и увидел наверху первой страницы:

Джон Шутер

До востребования

Деллакоурт, Миссисипи

30 страниц

Около 7500 слов

Продаются права на первую публикацию, Северная Америка

Джон Шутер

СЕКРЕТНОЕ ОКНО, СЕКРЕТНЫЙ САД

Рукопись набрана на дорогой бумаге и аккуратно переплетена, но пишущая машинка была совсем никудышной — судя по изношенному шрифту, с буквами кривыми, как зубы старика.

Он прочел первое предложение, затем второе, третье, потом остановился на несколько секунд, чтобы встряхнуться.

Тодд Дауни считал, что женщина, укравшая вашу любовь, которая составляла единственную ценность вашей жизни, была уже не совсем женщиной. Поэтому и решил ее убить. Он решил, что сделать это лучше всего в укромном месте, там, где сходились стены дома и амбара, образовывая острый угол. Он решил, что сделать это лучше всего там, еще у его жены был сад.

— Ах черт! — сказал Морт и положил рукопись, задев рукой бутылку пепси. Жидкость вспенилась, зашипела на стойке и потекла вниз по шкафу. — Ах черт! — выкрикнул он.

Миссис Гавин поспешила ему на помощь и быстро все убрала.

— Ничего страшного. Вы так закричали, что я решила, будто вы порезали горло. Вы не могли бы чуть подвинуться, мистер Рейни?

Он подвинулся, и первым делом она взяла со стойки рукопись и сунула ему в руки. Листы совсем не пострадали — вода потекла мимо. Когда-то у него было довольно неплохое чувство юмора — во всяком случае, Морт так считал, — но сейчас, взглянув на пачку бумаг у себя в руках, он лишь скривился в кислой гримасе. «Прямо сказка про белого бычка», — подумал он.

— Если вы хотели испортить ее, — заметила миссис Гавин, кивая на рукопись и доставая из-под раковины тряпку, — то вы были на верном пути.

— Она не моя, — резко ответил Морт и тут же понял, как смешно это прозвучало.

Вчера, когда уже протянул руку, чтобы взять рассказ у того человека, он подумал о том, как велика сила внушения. Очевидно, это относится ко всем чувствам человека, потому как первое, что Морт ощутил, прочитав эти четыре предложения, было чувство вины… А разве не это пытался вызвать в нем Шутер (если это, конечно, его настоящее имя)? Вы украли мой рассказ, сказал он. А вор должен мучиться угрызениями совести.

— Вы позволите, мистер Рейни? — спросила миссис Гавин, держа в руках тряпку.

Он отошел, чтобы помощница по дому могла убрать пролитую воду.

— Она не моя, — повторил Морт, намереваясь все-таки донести этот факт до ее сознания.

— Да, да, — сказала миссис Гавин, вытирая лужи на стойке и отходя к раковине, чтобы выжать тряпку. — Похоже, что действительно не ваша.

— Здесь написано, что ее автор — Джон Шутер, — объяснил Морт, снова перекладывая титульный лист наверх. — Видите?

Она соблаговолила взглянуть из вежливости на титульный лист и принялась протирать дверцу шкафа.

— А я решила, что это один из ваших — как бишь их там? — псевдонимов. Ведь так называются вымышленные фамилии в писанине?

— Я не пользуюсь псевдонимами. У меня никогда их не было.

На этот раз она все-таки взглянула на него — с деревенской проницательностью и едва заметной иронией, — затем опустилась на колени, чтобы вытереть лужи на полу, и пробормотала:

— Вряд ли бы вы сообщили их мне, если бы они у вас были.

— Простите, что я такой неловкий.

— Это моя работа, — коротко ответила она, даже не взглянув на него.

Морт понял намек и удалился. Он остановился на несколько секунд в гостиной, посмотрел на еще не убранный с ковра пылесос, и в голове снова зазвучал голос незнакомца: Это дело касается только нас с вами. Посторонние тут ни при чем, мистер Рейни. Это касается исключительно нас с вами.

Морт постарался вспомнить лицо странного гостя. Сделать это оказалось несложно — благодаря своей профессии писатель хорошо запоминал лица и жесты. Вспомнив все до мельчайших деталей, Морт пришел к твердому убеждению: это не просто невольное заблуждение или причудливый способ знакомиться со знаменитыми писателями. Этот человек еще вернется.

И Морт Рейни решительно направился в кабинет, так же решительно сворачивая на ходу рукопись в трубочку.

ГЛАВА 4

Три стены кабинета занимали книжные полки, и на одной из них, висящей в стороне от других, стояли написанные им книги. Тут были разные издания, американские и иностранные. Всего за свою карьеру Морт Рейни опубликовал шесть книг: пять романов и сборник рассказов. Поначалу его рассказы и первые два романа нравились только родственникам и ближайшим друзьям. Но третий роман, «Мальчик учителя музыки», сразу же стал бестселлером. После того как Морт добился признания, ранние работы были переизданы и хорошо продавались, но не пользовались такой же популярностью, как его поздние произведения.

Сборник рассказов назывался «Каждый бросает по монете», и большинство вошедших в него рассказов первоначально были опубликованы в мужских журналах, где их украшали фотографии женщин, на которых не было ничего, кроме толстого слоя грима. Но один рассказ впервые увидел свет в известном «Журнале мистических историй Эллери Квина». Рассказ назывался «Посевной сезон», и именно его Морт сейчас нашел в своем сборнике.

Женщина, укравшая вашу любовь, которая составляла единственную ценность вашей жизни, была уже не совсем женщиной — так по крайней мере считал Томми Хейвелок. Он решил убить ее. Даже знал место, где бы мог сделать это, очень подходящее место: в маленьком саду, который она устроила в углу, образованном стенами дома и амбара.

Морт сел и медленно перечитал оба рассказа, переводя взгляд с одного текста на другой. Добравшись до середины, он понял, что читать дальше уже не обязательно. Кое-где встречались маленькие стилистические различия, но основная часть текста совпадала полностью, слово в слово. В обоих рассказах герой убивал свою жену. В обоих рассказах жена была холодной стервозной сукой, неспособной на любовь. Ее не интересовало ничего, кроме ее сада и консервирования овощей. В обоих рассказах убийца хоронит супругу в ее саду, а потом заботливо ухаживает за садом и выращивает удивительный урожай. В варианте Мортона Рейни это были бобы. У Шутера — кукуруза. В обеих историях убийца в конце концов сходит с ума, и в момент, когда его обнаруживает полиция, он жадно пожирает свой урожай и объясняет, что должен был избавиться от нее, что рано или поздно неминуемо должен был избавиться от нее.

Морт никогда не считал себя знатоком жанра ужасов — в «Посевном сезоне», по сути, не было ничего ужасного и сверхъестественного, — и все-таки у читателей от этого небольшого рассказа бегали мурашки по коже. Эми, дочитав его до конца, поежилась и сказала:

— Наверное, это действительно хороший рассказ, но слишком мужской… Боже, Морт, какая куча дряни.

У него и самого этот рассказ вызывал подобные чувства. Пейзажи «Посевного сезона» совсем не располагали к путешествиям v вовсе не являлись «сердцем истории», но все-таки Морт считал, что неплохо поработал, а уж описание домашнего быта Тома Хейвелока ему просто удалось. Это признали и редактор «Журнала мистических историй Эллери Квина», и читатели — рассказ вызвал благоприятную почту. Редактор просил написать для них что-нибудь еще, но с тех пор Морт не писал ничего, хотя бы отдаленно похожего на «Посевной сезон».

— Я знаю, что справлюсь с этим, — сказал Тодд Дауни, вылавливая из кипящего котла еще один початок кукурузы. — Я уверен, что со временем все связанное с ней канет в Лету.

Так закончил свой вариант Шутер.

— Я уверен, что смогу справиться с этим делом, — сказал им Том Хейвелок и выловил из переполненного кипящего котла еще одну порцию бобов. — Я уверен, что со временем ее смерть станет тайной даже для меня самого.

Так закончил рассказ Морт Рейни.

Морт закрыл книгу и задумчиво поставил се на полку. Затем он сел за стол и принялся медленно и методично исследовать его ящики. Стол был большим, таким большим, что заносить его в комнату пришлось по частям. Ящиков было огромное множество. Этот стол считался неприкосновенной собственностью писателя: ни Эми, ни миссис Гавин никогда не открывали его, и в ящиках было полно всяческого хлама, скопившегося за многие годы. Прошло четыре года с тех пор, как Морт бросил курить, и если в доме до сих пор остались какие-нибудь сигареты, то они могли быть только здесь. Если бы он их сейчас нашел, то закурил бы. Хотя обычно не переносил запаха дыма. Если бы сигарет не оказалось, тоже ничего страшного: копаясь в этом хламе, Морт успокаивался. Старые письма, которые отложил, чтобы ответить на них, но так и не сделал этого, теперь казались настоящим антиквариатом, от них веяло чем-то таинственным; открытки, которые он купил, но так и не отправил, кипы рукописей, коробка со старыми кнопками, конверты, скрепки, оплаченные счета. Он мог как в срезе земной коры проследить геологические слои — застывшие останки проведенных здесь летних месяцев. Это успокаивало. Он покончил с одним ящиком и перешел к следующему, все время думая о Джоне Шутере и о только что прочитанном рассказе Джона Шутера — своем рассказе, черт побери!

Самым очевидным был тот факт, что после чтения этого рассказа ему необходима была сигарета. Такая потребность за последние четыре года возникала у него не впервые; были времена, когда едва Морт замечал, что кто-нибудь в соседнем автомобиле выпускает клубы дыма, у него моментально возникало яростное желание закурить. Но ключевым словом всегда оставалось определение «моментально». Такие вспышки быстро проходили, как летний шквал дождя: внезапно с неба падала слепая серебристая дождевая завеса, а через пять минут уже снова сияло солнце. Он никогда не испытывал потребности свернуть по дороге к ближайшему магазинчику за пачкой сигарет.., или покопаться в поисках случайной сигареты в бардачке, как рылся сейчас в своем столе.

Морт чувствовал себя виноватым, и это было просто нелепо. Он не крал рассказа у Джона Шутера, он прекрасно знал, что не делал этого, и все-таки рассказ действительно был украден (а иначе быть не могло. Морт не мог поверить в то, что два разных человека могли случайно написать такие похожие тексты), значит, вероятнее всего, именно Шутер украл рассказ у него.

Ну разумеется.

Это было ясно как день, как нос на его лице.., как круглая черная шляпа на голове Джона Шутера.

И все-таки Морт по-прежнему был расстроен, чувствовал себя выбитым из колеи, виноватым… Он ощущал себя проигравшим в какой-то странной игре, для которой не мог найти подходящего слова. Но почему? Что ж.., потому что…

В этот момент Морт достал из ящика ксерокопию романа «Мальчик учителя музыки» и там, под бумагами, обнаружил пачку сигарет «L&M». Интересно, выпускают ли сейчас такие сигареты? Он не знал. Пачка была старой, смятой, но определенно не пустой. Он вытащил ее, осмотрел со всех сторон. Исходя из законов залегания, или, выражаясь научнее, столоведения, он определил, что купил эту пачку в 1985 году.

Он заглянул внутрь пачки и увидел три маленьких гвоздика, какими забивают крышку гроба. Они были уложены в ряд.

Путешественники во времени из другой эпохи, подумав Морт. Он сунул одну из сигарет в рот и отправился на кухню, чтобы взять спичку из коробки на камине. Путешественники во времени из другой эпохи пробрались сюда сквозь года и столетия. Терпеливые цилиндрические странники, чья миссия — ждать, терпеливо ждать подходящего момента, чтобы наставить меня на путь, ведущий к раку легких. Кажется, наконец-то их время пришло.

— Наверняка у них отвратительный вкус, — произнес он в пустом доме (миссис Гевин уже давно ушла) и подпалил кончик сигареты.

Впрочем, сигареты оказались отнюдь не отвратительными. На вкус они были довольно хороши. Морт направился в свой кабинет, выпуская клубы дыма и чувствуя приятное головокружение. Ах проклятая живучесть пагубных привычек, подумал он. Как сказал Хемингуэй? Ни этим августом, ни этим сентябрем — в этом году ты можешь делать все, что тебе угодно. Но придет время. Оно всегда приходит. Рано или поздно ты снова сунешь что-нибудь в свой большой старый рот. Выпивку, сигареты, может быть, дуло пистолета. Ни этим августом, ни этим сентябрем…

…к сожалению, был октябрь.

Исследуя более поздний слой залеганий в столе, он обнаружил старую банку с солеными орешками. Банка была еще наполовину полной. Попробовать орехи он не решился, но крышка банки оказалась отличной пепельницей. Морт сел за стол, посмотрел на озеро (как и миссис Гавин, лодки, которые раньше там плавали, тоже исчезли), насладился своей старой отвратительной привычкой и обнаружил, что теперь может думать о Джоне Шутере и о рассказе Джона Шутера даже не теряя самообладания.

Безусловно, этот человек принадлежал к Племени Безумцев; теперь в этом не было никаких сомнений. Что же касается того, что Морт испытал, когда обнаружил, что рассказы действительно очень похожи…

Что ж, литературное произведение всегда представляет собой предмет. Конкретный предмет — во всяком случае, к нему можно относиться как к конкретному предмету, особенно если кто-то покупает его у вас. Но в другом, более высоком смысле оно вовсе не является предметом. С одной стороны, любой рассказ столь же конкретен, как ваза, стул или автомобиль. Он представляет собой чернила на бумаге, хотя дело вовсе не в чернилах и не в бумаге. Морта часто спрашивали, откуда он берет свои идеи, и хотя писатель посмеивался над этим вопросом, при этом его всегда охватывал смутный стыд. Потому что в глубине души он чувствовал свою неискренность. Казалось, все вокруг думают, будто где-то существует Центральный Склад Идей (точно так же, как существует кладбище слонов или легендарный потерянный город золота), а у Морта есть секретная карта, с помощью которой он может ездить туда и обратно.

Морг Рейни должен помнить, где именно он был, когда к нему приходила определенная идея. Писатель знал, что идея часто появлялась в результате того, что он увидел или почувствовал некую странную связь между предметами, событиями или людьми, между которыми прежде вроде бы и не было никакой связи. Именно таким образом в его голове рождались замыслы, которые позже воплощались в рассказы и романы. Что же касается того, почему именно Морт видел и чувствовал эти связи и почему, заметив их, испытывал желание описать их.., об этом он не имел ни малейшего представления.

Если бы Джон Шутер пришел к нему и, вместо того чтобы сказать: «Вы украли мой рассказ», сказал бы: «Вы укради мою машину», Морт быстро и решительно справился бы с ним. Даже если бы речь шла о машинах одной модели, одного цвета и года выпуска. Он бы показал человеку в черной шляпе паспорт на свой автомобиль, предложил бы ему сравнить номер на розовой карточке с тем, что выбит над дверцей, и прогнал бы этого Шутера прочь.

Но когда у вас появляется идея рассказа, никто не дает вам под нее закладную. Зарождение идеи проследить невозможно. Разве можно получить закладную под то, что нельзя увидеть, потрогать, понюхать? Когда вы продаете свое произведение, вам прежде всего предстоит понять всю систему финансовых взаимоотношений, вам предстоит выдержать множество неприятностей, так как эти ублюдки — из журналов, газет, книжных издательств и кинокомпаний — будут всячески стараться сбавить цену. Но сама идея приходит к вам свободной, чистой и не связанной никакими финансовыми отношениями. «Вот в чем дело», — решил Морт. Вот почему он испытывал чувство вины, хотя точно знал, что ни слова не переписал у фермера Джона Шутера. Он чувствовал вину, потому что творчество всегда чуть-чуть похоже на воровство. И здесь уж ничего не изменишь. Просто случилось так, что Джон Шутер оказался первым, кто бросил ему в лицо это обвинение. Морт понял, что в глубине души уже давно ожидал чего-то подобного.

Морт смял сигарету и решил было вздремнуть, но подумал, что для оздоровления как умственного, так и физического состояния было бы неплохо что-нибудь съесть, почитать часа полтора, а затем немного прогуляться у озера. Он слишком много спал, а это один из признаков депрессии. Но, не дойдя до кухни, он свернул в гостиную и оказался возле длинной кушетки, стоящей у стеклянной стены. «Черт с ним, — подумал Морт, подкладывая одну подушку под шею, а другую под голову. — У меня депрессия».

Перед тем как погрузиться в сон, он мысленно несколько раз повторил: Я ему еще покажу. Не такой уж он и крутой. Просто плагиатор.

ГЛАВА 5

Ему приснилось, что он заблудился в поле, на котором росла огромная кукуруза. Спотыкаясь, пробирался от одной грядки к другой. Над его головой сверкало солнце, отражаясь от наручных часов, по полдюжине на каждой руке, и все показывали разное время.

— Помогите! — закричал Морт. — Кто-нибудь, пожалуйста, помогите мне! Я заблудился! Мне страшно!

Внезапно колосья кукурузы перед ним зашелестели. С одной стороны из них показалась Эми. С другой стороны вышел Джон Шутер. Оба они держали ножи.

Я уверен, что смогу справиться с этим делом, говорил Шутер, когда они оба, подняв ножи, двигались на Морта. Я уверен, что со временем твоя смерть станет тайной даже для нас самих.

Морт бросился бежать, но чья-то рука — он был уверен, что это была рука Эми, — схватила его за пояс, швырнула на спину. И когда ножи сверкнули в горячем солнце этого громадного секретного сада…

ГЛАВА 6

Его разбудил телефонный звонок. С того времени, как он лег на кушетку, прошел час и пятнадцать минут. Морт с трудом вырвался из кошмара — кто-то преследовал его, это единственное, что он мог ясно вспомнить, — и сел. Тело пылало огнем; казалось, каждый дюйм его кожи был залит потом. Пока он спал, солнце переползло на другую сторону дома и бог знает сколько времени поджаривало его сквозь стеклянную стену.

Морт медленно заковылял в коридор, к столику с телефоном. Он чувствовал себя как водолаз, идущий по дну реки против течения, клевал носом при каждом шаге, во рту стоял вкус кошачьей мочи, Казалось, стоило ему приблизиться на шаг к двери, как та отступала на такое же расстояние назад, и Морту уже не в первый раз подумалось, что ощущения в ару, должно быть, очень похожи на то, что испытывает человек после слишком крепкого сна в жаркий полдень. Хуже всего было даже не физическое состояние. Тяжелее всего было невыносимое, лишающее всяческих ориентиров чувство, будто находишься за пределами самого себя — будто ты просто наблюдаешь за самим собой в телекамеру с затуманенными линзами. Морт поднял трубку, ожидая услышать Шутера. Конечно, это будет он — единственный человек, в этом огромном мире, с которым мне не следует говорить сейчас, когда я в таком беззащитном состоянии, когда одна половина моего сознания, кажется, не знает, где находится другая. Конечно, это он, кто же еще?

— Алло?

Это был не Шутер. Но, услышав голос на другом конце провода, мистер Рейни с грустью понял, что существует по крайней мере еще один человек, с которым ему не следует говорить, пребывая в этом расслабленном состоянии.

— Привет, Морт! У тебя все в порядке? — спросила Эми.

ГЛАВА 7

Немного позднее, в этот же день, Морт надел свою большую красную фланелевую рубашку, которую ранней осенью использовал вместо ветровки, и вышел на прогулку, что следовало сделать гораздо раньше. Кот Бамп пошел было за ним, но скоро вернулся к дому.

Морт брел медленно и задумчиво, вдыхая в себя аромат прелестного дня, казалось, целиком состоящего из голубого неба, красных листьев и золотого воздуха. Он брел, засунув руки в карманы, словно пытаясь кожей впитать спокойствие озера, которое всегда действовало на него умиротворяюще. Морг полагал, что именно за этим сюда и приехал из Нью-Йорка, где, как была уверена Эми, он будет страдать по поводу их уже неминуемого развода.

Это было волшебное место, особенно осенью, и именно здесь писатель чувствовал, что если на планете и есть печальный странник, который нуждается в волшебстве, то это именно он, Мортон Рейни, хотя понятия не имел о том, что будет делать, если вдруг обнаружит, что старое доброе волшебство уже не действует и писательство превратилось в обычное неблагодарное ремесло.

Вскоре Морт понял, что беспокоился зря. Приезжающие на лето уже покинули эти края, и тишина и странное состояние безвременья, которое появлялось у озера Тэшмор осенью, все-таки подействовали на него: освободили от напряжения. Воздух будто ласково массировал ему лицо и руки. К тому же теперь он мог подумать не о каком-нибудь Джоне Шутере, а совсем о другом человеке — мог подумать об Эми.

— Разумеется, со мной все в порядке, — сказал ей Морт, осторожно ворочая языком, как пьяница, который пытается убедить людей, что абсолютно трезв.

По правде говоря, он так одурел от сна, что действительно чувствовал себя немного пьяным. Казалось, слова — осколки мягкой, крошащейся скалы — были слишком велики для его рта. Морт прилагал неимоверные усилия, чтобы поддержать разговор, с трудом пробираясь сквозь общепринятый гамбит телефонной беседы.

— А как ты?

— О, прекрасно, я прекрасно! — Ив трубке послышалась легкая трель смеха, которая обычно означала, что Эми либо флиртует, либо чертовски нервничает.

Морт сомневался, что в данных обстоятельствах ей вздумалось флиртовать с ним. Значит, нервничает. И, осознав это, он почувствовал себя чуть лучше.

— Я просто подумала, что ты там совсем один и, если что-нибудь случится, никто даже не узнает… — Она внезапно замолчала.

— Ну, на самом деле я не один, — мягко успокоил ее Морт. — Сегодня приходила миссис Гавин, и Грег Карстейерс всегда неподалеку.

— Да, я же забыла, что ты собираешься чинить крышу, — сказала Эми.

И он вдруг изумился тому, как естественно вели они этот разговор, будто и не было никакого развода. Послушать нас, подумал Морт, никогда не догадаешься, что в мою постель залез вонючий агент по недвижимости… Или, вернее, туда, где должна была бы быть моя постель. Бывший муж ждал, что к нему вернется гнев — боль, ревность, ярость обманутого, — но от всех этих чувств в его душе остался только легкий, неуловимый след.

— Зато Грег об этом не забыл, — заверил Морт ее. — Он приходил вчера и ползал по крыше полтора часа.

— Ну и что же там с ней творится? Они говорили о крыше еще минут пять или больше. За это время Морт почти проснулся. Они болтали так, словно ничего в их жизни не изменилось, говорили о крыше так, будто собирались провести следующее лето под новой кедровой кровлей, как провели последние девять летних сезонов под старой. Ах, как здорово, что у меня есть эта крыша, подумал Морт. Теперь я могу говорить с этой сукой хоть целую вечность.

Прислушиваясь к самому себе, к своим репликам в разговоре, он все сильнее ощущал нереальность происходящего. Он снова возвращался в полубодрствующее, полусонное состояние зомби, в котором находился, когда ответил на телефонный звонок, и в конце концов понял, что продолжать такой бред больше не в силах. Если это было соревнование в том, кто из них сможет дольше притворяться и врать, что за последние шесть месяцев в их жизни ничего не произошло, то он был готов уступить. Более чем готов.

Она спросила, где Грег будет покупать кедровые доски и собирается ли он нанимать бригаду из города, и Морт перебил ее:

— Зачем ты позвонила, Эми?

На несколько секунд в трубке воцарилась тишина, и он почувствовал, как Эми, словно женщина, выбирающая шляпку, оценивает его вопрос, размышляя, принять предложенную интонацию или отвергнуть. Проявлялось одно из тех ее качеств — на самом деле их было несколько, — которые Морт откровенно ненавидел: двуличность Эми, о которой сама она даже не подозревала. От этого в нем снова зашевелился гнев.

— Я ведь уже сказала зачем, — наконец ответила она. — Узнать, все ли с тобой в порядке. — Ее голос звучал взволнованно и неуверенно, это обычно означало, что Эми говорит правду (а когда лгала, говорила так, будто сообщала, что земля круглая). — Просто у меня было предчувствие. Ты в них не веришь, но знаешь, что у меня бывают предчувствия, и я верю в них.., правда, Морт?

Сейчас в ее словах не было ни капли привычного оборонительного раздражения. Напротив, Эми говорила так, будто просила его о чем-то.

— Да, я это знаю.

— Так вот, у меня было предчувствие. Я сделала себе сандвич на ленч и почувствовала, что ты.., что, может быть, у тебя не все в порядке. Я держалась сколько могла — думала, это пройдет, но не прошло. В конце концов я позвонила. С тобой действительно все в порядке?

— Да.

— И ничего не случилось?

— Ну, если честно, то кое-что случилось, — наконец признался Морт.

Он вдруг подумал, что скорее всего Джон Шутер (если это его настоящее имя, настойчиво добавлял внутренний голос), прежде чем приехать сюда, пытался найти его в Дерри. Может быть, это Эми дала ему здешний адрес.

— Так я и знала! — воскликнула она. — Ты поранился из-за этого чертова ремонта? Или…

— Капитализации пока не требуется. — Он даже слегка улыбнулся. — Просто мелкие неприятности. Тебе что-нибудь говорит имя Джон Шутер?

— Нет, а в чем дело?

Он с раздражением выдохнул сквозь сжатые зубы. Эми, конечно, умная женщина, но у нее всегда было нечто вроде короткого замыкания между мозгами и языком. Он вспомнил старую шутку о том, что ей нужно ходить в майке с надписью:

СНАЧАЛА ГОВОРИ, ПОТОМ ДУМАЙ.

— Только не руби сплеча. Помолчи несколько секунд и действительно подумай. Этот парень довольно высокого роста, примерно шести футов, лет ему, пожалуй, сорок пять. На вид он кажется старше, но двигается как человек лет сорока пяти. Лицо деревенское, загорелое, все в морщинах. Мне даже показалось, что он похож на персонажа Фолк…

— Что все это значит, Морт?

И нахлынули прежние чувства: он вновь отчетливо понял, почему, испытывая такие муки, он упорно отвергал терзающие его — как правило, по ночам — мысли о том, а не могли бы они хотя бы попытаться каким-то образом приспособиться друг к другу. Морг полагал, что, если будет просить достаточно долго и достаточно усердно, она согласится. Но факты оставались фактами: в их браке было гораздо больше острых углов, чем в отношениях Эми с этим продавцом недвижимости. Вот и сейчас в ее голосе снова появились сверлящие нотки — еще один симптом взаимонепонимания, убившего их семью. Ну и что же ты теперь собираешься делать? — слышалось Моргу в ее словах, в ее настойчивом требовании ответа: В какую историю ты вляпался на этот раз? Ну-ка объясни!

Он закрыл глаза и снова, прежде чем ответить, со свистом выпустил воздух сквозь сжатые зубы. Затем рассказал ей о Джоне Шутере, и о рукописи Шутера, и о своем собственном коротком рассказе. Эми прекрасно помнила «Посевной сезон», но сказала, что никогда не слышала о человеке по имени Джон Шутер — такое имя нелегко забыть, добавила она, и Морг был согласен с ней. Конечно же, Эми не видела Шутера.

— Ты уверена? — все-таки настаивал Морт.

— Да, уверена. — Судя по голосу, ее раздражали глупые расспросы Морта. — С тех пор, как ты ушел от меня, я не видела никого, похожего на человека, которого ты описал. И прежде чем ты снова скажешь мне, чтобы я не рубила сплеча, позволь уверить тебя, что я очень хорошо помню все, что произошло с тех пор.

Эми замолчала, и он понял, что последние слова дались ей с трудом, возможно, даже с настоящей болью. И в глубине души Морт почувствовал, что радуется этому, хотя сознание его при этом вовсе не испытывало никакой радости — оно испытывало отвращение, обнаружив в себе способность радоваться такому поводу. Подлинного праздника, конечно, не было, чувство радости было едва ощутимым и оказалось абсолютно невосприимчивым к попыткам Морта искоренить его.

— Может быть, Тед его видел? — сказал он. Тед Милнер был тем самым агентом по недвижимости. Моргу по-прежнему с трудом верилось, что ради этого агента Эми бросила его, известного писателя. Морг считал, что в этом-то и заключалась одна из причин его неудач, что в этом проявлялось его самомнение, из-за которого он и докатился до нынешнего состояния. Впрочем, он и не собирался доказывать кому-то, а уж тем более самому себе, что был невинным ягненком, разве не так?

— Ты думаешь, сказал что-то смешное? — В голосе Эми прозвучали злость, смущение, печаль и вызов одновременно.

— Нет. — И Морт снова почувствовал усталость.

— Теда здесь нет, — безжалостно продолжила она. — Тед сюда почти не приходит. Я… Я сама хожу к нему.

Спасибо, Эми, что сообщила мне об этом, чуть не сказал Морт, но вовремя спохватился. Было бы здорово хоть один разговор закончить без взаимных обвинений. Поэтому он не стал благодарить бывшую жену за то, что она поделилась с ним этой новостью, не стал говорить бывшей жене, что все еще можно изменить, и больше того — Морт не стал ее спрашивать: «Что, черт побери, с тобой происходит, Эми?»

Главное, он не стал задавать этот вопрос потому, что затем и Эми могла бы спросить о том же самом его.

ГЛАВА 8

Она посоветовала ему позвонить Дейву Ньюсаму, констеблю Тэшмора, — ведь этот Шутер мог оказаться и опасным. Морт сказал, что пока что не видит в этом необходимости, но если «Джон Шутер» появится снова, то действительно звякнет Дейву. Обменявшись еще несколькими расхожими любезностями, оба повесили трубки. Он понимал, что по-прежнему причиняет ей жгучую боль, намекая на то, что, быть может, в эту минуту Тед сидит на стульчике медвежонка Морти или спит в кроватке медвежонка Морти, но просто не мог удержаться и не упомянуть в разговоре Теда Милнера. В конце концов, этот человек стал частью жизни Эми. И потом, ведь она сама позвонила ему. У Эми появилось очередное предчувствие, и она ему позвонила.

Морт добрался до того места, где дорожка, идущая вдоль озера, разветвлялась на две тропинки. Правая карабкалась по крутому берегу и вновь спускалась к шоссе. Мистер Рейни медленно шел по ней, наслаждаясь многоцветием осени. Миновал последний поворот, и перед ним появилась узкая лента черного асфальта. Увидев пыльный голубой фургон с номерами штата Миссисипи, привязанный, как вечно битый пес, к дереву, а рядом — худощавого Джона Шутера, облокотившегося на бампер и скрестившего на груди руки, писатель почему-то даже не удивился.

Морт ждал, что сейчас его сердце бешено забьется и в кровь мощной волной выбросится адреналин, но, как ни странно, сердце его продолжало работать в нормальном ритме. Морт оставался совершенно спокоен.

Солнце, скрывшееся за облаком, теперь снова улыбалось на небе, и осенние краски, и без того яркие, пламенем разгорелись вокруг. Показалась его тень, темная, длинная и четко обрезанная; круглая черная шляпа Шутера выглядела еще чернее, его голубая рубашка — еще голубее. А воздух был таким чистым, что казалось, будто фигура незнакомца была вырезана ножницами из ткани реальности, причем более яркой и жизнеподобной, чем та действительность, которая обычно окружала Мортона. Неожиданно он совершенно четко понял, почему не стал звонить Дейву Ньюсаму.

Правда заключалась в том, что Морт Рейни хотел разобраться с этим делом самостоятельно. Может быть, просто доказать самому себе, что есть еще дела, с которыми я способен разобраться, подумал он и начал взбираться на холм, туда, где, прислонившись к машине, его ждал этот Джон Шутер.

ГЛАВА 9

Пока Рейни брел по тропинке вдоль озера, перебирался через поваленные деревья или не спеша обходил их стороной, задерживался у воды, чтобы метнуть в нее подвернувшийся под руку плоский камень (мальчишкой у Морта это получалось здорово — назывались такие броски «скакалочкой», и камень у него подпрыгивал на воде целых девять раз, но сегодня его лучший результат был равен четырем прыжкам), он думал не только об Эми. Мысли его были и о том, что он будет делать, когда — и если — снова появится Шутер.

Обнаружив, как похожи их рассказы. Морг действительно испытал мимолетное — а может быть, не такое уж и мимолетное — чувство вины, но быстро избавился от него. Он догадывался, что время от времени подобное чувство испытывали все писатели, работающие в художественной литературе. Что касается самого Шутера, то этот человек вызывал у него лишь гнев и раздражение.., при этом Морт даже чувствовал, что несколько разрядился. За последние месяцы в нем скопился огромный заряд ярости, которую писателю не на кого было направить. Самое время найти козла отпущения.

Морт знал старую поговорку о том, что если четыре сотни обезьян будут четыре миллиона лет стучать на четырех сотнях пишущих машинок, то одна из них напечатает полное собрание сочинений Шекспира, но, конечно, не верил. Даже если это было правдой, Джон Шутер вовсе не был обезьяной и прожил вовсе не четыре миллиона лет, хотя его лицо и было изборождено морщинами.

Значит, Шутер переписал «свой» рассказ у него. Морту Рейни оставалось только догадываться, почему мистер выбрал именно «Посевной сезон»: не было никаких сомнений, что Джон Шутер его переписал, — совпадением это никак быть не могло. Хотя Морт Рейни чертовски хорошо знал, что сам он, возможно, действительно украл этот рассказ, как и все остальные свои произведения, — из Великого Банка Идей Вселенной, но никак уж не у мистера Джона Шутера из Великого Штата Миссисипи.

Но откуда именно Шутер его переписал? Морт решил, что это самый важный вопрос: ответ на него и позволит разоблачить Шутера как лжеца и плагиатора.

Вариантов было два, потому что «Посевной сезон» публиковался только дважды — первый раз в «Журнале мистических историй Эллери Квина», а затем в сборнике Рейни «Каждый бросает по монете». Обычно в начале всех сборников есть специальная страница, на которой указаны даты первых публикаций входящих в сборник произведений. Конечно, такая страница была и в книге «Каждый бросает по монете». Морт уже проверил данные о «Посевном сезоне»: впервые этот рассказ опубликовали в июньском номере «Эллери Квина» за 1980 год. Сборник «Каждый бросает по монете» вышел в издательстве «Санкт-Мартин» в 1983 году. С тех пор он выходил еще несколько раз в мягкой обложке, но это уже не имело значения. Морту достаточно было помнить эти две даты, 1980-й и 1983 годы.., и верить, что, кроме литературных агентов и адвокатов издательских компаний, никто не обращает внимания на ту прекрасно оформленную страницу со сведениями о первых публикациях.

Надеясь с помощью этих двух дат уличить Джона Шутера во лжи и надеясь, что Шутер — как и большинство читателей — наивно полагает, будто рассказы, напечатанные в сборнике, прежде не существовали, Морт приблизился к человеку возле машины и остановился перед ним на краю дороги.

ГЛАВА 10

— Уверен, у вас уже была возможность прочитать мой рассказ. — Говорил Шутер небрежно, как человек, обсуждающий погоду.

— Да, я прочел.

Шутер важно кивнул.

— Воображаю, что вам он показался знакомым, не так ли?

— Разумеется, так, — согласился Морт, а затем спросил с той же нарочитой небрежностью:

— Когда вы его написали?

— Я знал, что вы об этом спросите, — сказал Шутер и вместо ответа загадочно улыбнулся.

Его руки по-прежнему были скрещены на груди, ладони спрятаны под самые подмышки. Он выглядел как человек, абсолютно довольный своим местом в жизни, во всяком случае, до тех пор, пока солнце не скроется за горизонтом и не перестанет греть его лицо.

— Что ж, разумеется, — все так же небрежно продолжил Морт. — Я должен об этом спросить. Когда у двоих парней появляется одинаковый рассказ — это, знаете ли, серьезное дело.

— Серьезное, — задумчиво согласился Шутер.

— И чтобы разобраться в подобной ситуации, чтобы решить, кто у кого содрал, надо выяснить, кто написал эти слова первым. — Морт направил свой строгий и бескомпромиссный взгляд прямо в вылинявшие голубые глаза Шутера. — Надеюсь, вы со мной согласны?

Где-то неподалеку в ветвях деревьев самодовольно защебетала синица, затем все снова стихло.

— Полагаю, что да, — согласился Шутер. — Полагаю, что именно для этого я и приехал из Миссисипи сюда.

Морт услышал шум приближающегося автомобиля. Они оба повернулись на звук и увидели спускающийся с холма старенький «скаут», за которым кружился вихрь опавшей листвы. Том Гринлиф, здоровый и крепкий уроженец Тэшмора семидесяти с чем-то лет, был местным рабочим и делал в округе все, что не успевал Грэег Карстейерс. Проезжая мимо. Том поднял в приветствии руку, и Морт помахал в ответ.

Шутер тоже выпростал из-под мышки руку и поднял палец. В этом дружеском жесте, который каким-то странным образом говорил о несметном количестве лет, проведенных в деревне, о бесчисленных и не умещающихся в памяти случаях, когда он точно таким же небрежным жестом приветствовал водителей проезжающих грузовиков, тракторов, сенокосилок и погрузчиков. Затем, когда «скаут» Тома исчез из поля зрения, Джон вернул свою руку на прежнее место. Едва вихрь листвы шурша опустился на землю, терпеливый, непоколебленный, пронзительный взгляд Джона Шутера снова остановился на лице Мортона Рейни.

— Итак, о чем мы говорили? — почти вежливо спросил он.

— Мы пытались установить происхождение. — ответил Морт:

— Это означает..

— Я знаю, что это означает, — перебил Шутер, смерив Морга спокойным и в то же время слегка презрительным взглядом. — Я знаю, что одет как настоящий говнодав, и машина у меня, как у говнодава, и все мои родственники до тридцатого колена были говнодавами, и, возможно, это означает, что я и сам говнодав, но это вовсе не означает, что я — тупой говнодав.

— Действительно, — согласился Морт, — вовсе не означает. Но если вы умны, это вовсе не означает, что вы и честны. По правде говоря, лично я думаю, что чаще всего случается наоборот.

— Если бы я не знал этого раньше, то понял бы на вашем примере, — сухо ответил Шутер.

Морт почувствовал, что краснеет. Он не любил, когда его поддевали, и мало кому позволял так с собой обращаться, но Шутер только-только проделал это с изящной легкостью опытного стрелка, бьющего птицу влет.

Шансы заманить Шутера в западню снизились. Они еще не упали до нулевой отметки, но значительно уменьшились. Ум и остроумие — вовсе не одно и то же, но теперь писатель подозревал, что Шутер обладает и тем, и другим. Что ж, тем более не имело смысла затягивать это дело. Морт не желал находиться в обществе этого человека дольше, чем это было необходимо. Совсем недавно, прогуливаясь по тропинке вдоль озера, он невольно предвкушал это противостояние — как раньше, когда ему предстояло другое противостояние и он наконец понял, что это неизбежно, — может быть, всего лишь потому, что оно сулило какую-то перемену прежнего образа жизни, который стал уже невыносим. Теперь Морт хотел, чтобы все это поскорее кончилось. Он уже не был уверен в том, что Джон Шутер сумасшедший — во всяком случае, не совсем. Внезапно Морт понял, что этот человек действительно опасен: он был просто неумолим. Морт решил больше не ходить вокруг да около, а сразу зайти с козыря и покончить с этой историей.

— Когда вы написали ваш рассказ, мистер Шутер?

— Возможно, меня зовут не Шутер, — вроде бы забавляясь, ответил он. — Возможно, это просто псевдоним.

— Понимаю. Как же ваше настоящее имя?

— Я ведь не сказал, что это не мое имя; я сказал «возможно». В любом случае к нашему делу это не относится. — Он говорил безмятежно и, казалось, больше интересовался облаком, медленно плывущим по бездонному голубому небу к сияющему на западе солнцу.

— Ладно, но мне все-таки хотелось бы знать, когда вы написали этот рассказ. Это имеет к нашему делу прямое отношение.

— Я написал его семь лет назад, — ответил Шутер, все еще изучая облако, сейчас оно чуть коснулось солнца, и его край позолотился. — В 1982 году.

Попал, подумал Морт. Старый коварный ублюдок, он все-таки шагнул прямо в капкан. Он все-таки взял рассказ из сборника. И поскольку «Каждый бросает по монете» вышел в 1983 году, он решил, что может назвать любую дату до этого года. Тебе следует внимательнее следить за выходными данными в книгах, старина.

Он ждал ощущения триумфа, но его не было. Только чувство легкости. Теперь можно без всяких проблем послать этого умника ко всем чертям. Но тут в Морте заговорило любопытство — вечное проклятие писательской братии. Почему, к примеру, именно этот рассказ, который так не похож на все остальные его произведения и совершенно не типичен для него? И вообще, если уж этот парень решил обвинить его в плагиате, то почему выбрал такую неприметную вещь? С тем же успехом он мог бы переписать какой-нибудь бестселлер, например. «Мальчика учителя музыки». Это по крайней мере было бы эффектно, а так все выглядит какой-то нелепой шуткой.

Видимо, решил, что переписать целый роман не так-то просто, подумал Морт и спросил:

— Почему вы так долго ждали? Я хочу сказать, что моя книга рассказов была издана в 1983 году, и с тех пор прошло уже шесть лет Скоро будет семь.

— Потому что я не знал. — Шутер отвел глаза от облака и посмотрел на Морта все с тем же приводящим в замешательство выражением легкого презрения. — Вы небось уверены, что вся Америка, а может, и весь мир только и читает то, что вы пишете.

— Ну уж об этом мне лучше знать, — сухо парировал Морт.

— Но это вовсе не так, — пропуская слова Морга мимо ушей, самоуверенно продолжил Шутер, по-прежнему невероятно спокойно. — Ничего подобного. Я не видел этого рассказа до середины июня. Этого июня.

Морт вспомнил поговорку: «А знаешь ли, мальчик Джонни, что я тебе скажу? Ни разу я не видел свою жену в постели с другим мужиком до середины мая!» Интересно, как отреагирует Шутер, если услышит сейчас нечто подобное?

Рейни взглянул ему в лицо и решил не делать этого. Безмятежность сгорала в его выгоревших глазах, как в жаркий день испаряется за холмами туман. Теперь Шутер был похож на священника, готового огнем и мечом обращать свою паству; и в первый раз Морт Рейни по-настоящему испугался этого человека. И все-таки в нем пылал гнев. Он снова подумал о том же, о чем размышлял в конце своей первой стычки с «Джоном Шутером»: страшно ему или нет. Будь он проклят, если собирается стоять здесь и слушать, как этот человек обвиняет его в воровстве, — особенно теперь, когда сам же и подтвердил ложность этого обвинения.

— Позвольте-ка, я расскажу немного о вас, — сказал Морт. — Такие парни, как вы, очень разборчивы в своем чтении, и то чтиво, которое пишу я, вас, естественно, не устраивает. Вам по душе парни вроде Марселя Пруста и Томаса Харди, верно? По вечерам, подоив корову, вы разжигаете керосиновую лампу, ставите ее на стол, который непременно покрыт красно-белой клетчатой скатертью, и позволяете себе немного расслабиться, почитывая «Тесе» или «В поисках утраченного времени». Может быть, по выходным на вас накатывает страх чего-то неведомого, вы ходите нечесаным по дому и листаете какого-нибудь Эрскина Колдуэлла или Энни Диллард. Наверняка это кто-нибудь из ваших друзей рассказал вам о том, как я переписал вашу честно написанную сказку. Не так ли развивалась эта история, мистер Шутер.., или как вас там?

Морт едва не сорвался на крик, поразившись тому, сколько же в нем скопилось ярости. Впрочем, удивление его было не слишком сильным.

— Нет. У меня нет никаких друзей. — Шутер говорил сухим тоном человека, просто констатирующего факт. — Ни друзей, ни семьи, ни жены. У меня небольшой домик примерно в двадцати милях к югу от Перкинсбурга, и мой кухонный стол действительно накрыт клетчатой скатертью, как вы только что заметили. Но у нас в городе электрический свет А керосиновой лампой я пользуюсь только во время грозы, когда случаются аварии на линии.

— Рад за вас. Шутер не обратил внимания на сарказм Морга.

— Я получил этот дом от своего отца и вложил в него немного денег, которые достались мне от бабушки. У меня действительно есть молочное стадо, около двадцати голов, в этом вы тоже были правы, а по вечерам я пишу рассказы. Полагаю, у вас стоит какой-нибудь модный компьютер с большим экраном, а я работаю на старой пишущей машинке.

Он замолчал, и в течение нескольких секунд оба они слушали шорох листьев, потревоженных легким ветерком.

— О том, что ваш рассказ как две капли воды похож на мой, я узнал сам. Дело в том, что я решил продать свою ферму. Решил, что если будет немного денег, то смогу работать днем, когда у меня свежая голова, а не только с наступлением темноты. Один торговый агент из Перкинсбурга устроил мне встречу с парнем из Джексона, у которого есть несколько молочных ферм в Миссисипи. Я не люблю делать за один раз больше десяти или пятнадцати миль — начинает болеть голова, особенно если надо ехать через большие города» потому что там на дорогах сплошные придурки, — поэтому я поехал на автобусе. И уже собирался сесть в него, но вспомнил, что ничего не купил почитать. Я ненавижу длинные переезды на автобусе, если мне нечего читать.

Морт поймал себя на том, что невольно даже кивнул. Потому что он тоже ненавидел переезды — на автобусе, поезде, самолете или машине, — если не было при нем какого-то более серьезного чтения, чем ежедневная газета.

— В Перкинсбурге нет автобусной остановки — «Грейхаунд» минут пять стоит на центральной площади и выезжает на шоссе. Я уже поднимался по ступенькам этого «хаунда», когда сообразил, что сажусь с пустыми руками, и попросил водителя подождать меня. Но тот сказал, что будь он проклят, если станет ждать, мол, он и так опаздывает и тронется с места ровно через три минуты по его карманным часам. Если я поеду, он будет очень рад, а если нет, то смогу поцеловать его задницу, когда мы снова встретимся.

А ведь он рассказывает как писатель, подумал Морт. Будь я проклят, если это не так. Он попытался выкинуть эти мысли из головы — зачем ему думать об этом? — но сделать это было не так-то легко.

— Тогда я побежал в ближайший магазинчик. Там были какие-то книги, выставленные на старомодных проволочных стендах, которые крутятся во все стороны, — таких же, какие стоят в магазинчике здесь вверх по дороге.

— У Боуи?

— Да. — Шутер кивнул. — Именно там. В общем, я схватил первую попавшуюся книгу. Она могла оказаться карманной Библией, так как я даже не посмотрел на обложку. Но это был ваш сборник рассказов «Каждый бросает по монете». И, насколько мне известно, в нем действительно были ваши рассказы. Все, кроме одного.

Пора остановить этого Шутера. Он уже выпустил пар, и пора заткнуть его котел.

Но Морт с удивлением заметил, что пока ему вовсе не хочется этого делать. Вполне возможно, что Шутер действительно был писателем. Он обладал двумя главными качествами: умением рассказывать сказку так, что вам хотелось дослушать ее до конца, даже если вы уже знаете, каким будет конец, и был так полон дерьма, что едва не скрипел.

Вместо того чтобы сказать — даже если по какой-то дикой прихоти воображения Шутер говорил правду, — что он, писатель, сотворил этот несчастный рассказ за два года до появления сборника, Морт зачем-то уточнил:

— Так значит, вы прочли «Посевной сезон» прошлым июнем в автобусе «Грейхаунд», по дороге в Джексон, куда отправились, чтобы продать свою молочную ферму.

— Нет. Получилось так, что я прочел его на обратном пути. Я продал ферму и возвращался тем же автобусом, но с чеком на шестьдесят тысяч долларов в кармане. Первую половину рассказов я прочел по дороге туда. Они не стали для меня большим потрясением, но помогли скоротать время.

— Спасибо.

Шутер мельком взглянул на него и процедил:

— Я не собирался делать вам комплимент.

— Я в этом не сомневался. Шутер задумался на минуту, затем пожал плечами:

— В общем, на обратном пути я прочел еще два рассказа.., а потом этот. Мой.

Он посмотрел на облако, ставшее теперь бесформенной воздушной массой мерцающего золота, затем снова на Морта. Его лицо было бесстрастным, как и прежде, но писатель внезапно понял, как жестоко ошибался: в этом человеке не было ни толики покоя и безмятежности. Его ввела в заблуждение ироническая маска, которую Шутер надевал на себя, чтобы сдержать свой гнев и не убить Мортона Рейни сразу, прямо голыми руками. Да, лицо Шутера было бесстрастным, но глаза пылали глубокой, дикой яростью, какую Моргу едва ли доводилось прежде видеть. Он понял, что поступил глупо, свернув у озера на эту тропинку, которая вполне могла привести его к гибели от рук этого парня. Человек, стоящий перед ним, был достаточно сумасшедшим — во всех смыслах этого слова, — чтобы совершить убийство.

— Я удивлен, почему никто не заподозрил, что этот рассказ написали не вы — ведь он совсем не похож на другие, ни капельки.

Голос Шутера звучал по-прежнему ровно, но теперь Морт понимал, что это голос человека, который изо всех сил держал себя в руках, старался не сорваться, не схватиться за дубину, не кинуться на своего собеседника; это был голос человека, который знал, что в любую минуту готов совершить убийство, едва услышав, как его собственный голос выходит из-под контроля и наполняется яростью от обиды: голос человека, который знает, как легко можно превратиться в линчевателя.

Морт неожиданно почувствовал себя так, будто попал в темную комнату, пересеченную тонкими, как волоски, проводами, протянутыми к брикету мощной взрывчатки. Трудно было поверить, что всего лишь несколько секунд назад Рейни казалось, будто он держит ситуацию под контролем. Его собственные проблемы — отношения с Эми, бездарное сидение перед компьютером — казались теперь незначительными деталями незначительного пейзажа. В действительности они вообще потеряли всякий смысл. Теперь у Морта была только одна проблема, и заключалась она в том, чтобы не погибнуть, вернуться домой и дожить хотя бы до захода солнца.

Он открыл рот и снова закрыл его. Морт не посмел сказать ни слова, во всяком случае, сейчас. Комнату пересекали натянутые провода.

— Я очень удивлен, — повторил Шутер все тем же низким, ровным голосом.

Теперь его безмятежность казалась жуткой пародией на подлинное спокойствие. Морт услышал свой голос:

— Моя жена. Ей этот рассказ не понравился. Эми сказала, что он совсем не похож на то, что я писал прежде.

— Как он попал к вам? — грозно растягивая слова, спросил Шутер. — Вот что я действительно хочу знать. За каким чертом такой сытый засранец, как вы, забрался в какую-то вонючую дыру в Миссисипи и украл мой чертов рассказ? Для чего вам это понадобилось — если только вы не украли и все остальные свои писульки? Объясните хотя бы, как он к вам попал, этого мне уже будет достаточно.

Ужасная несправедливость этих слов снова пробудила в Морте угасший было гнев. На мгновение он позабыл, что был здесь совершенно один, не считая этого психа из Миссисипи.

— Прекратите, — грубо сказал он.

— Прекратить? — переспросил Шутер, глядя на Морта с неподдельным изумлением. — Прекратить? Что, черт побери, вы хотите этим сказать?

— Вы сказали, что написали этот рассказ в 1982 году, — произнес Морг. — Я написал свой где-то в конце 79-го. Я не помню точную дату, но знаю, что впервые этот рассказ был опубликован в июне 80-го. В журнале. Я опередил вас на два года, мистер Шутер, или как вас там. Если кто-то здесь и является жертвой плагиата, то это, безусловно, я.

Морг не заметил, в какой именно момент Шутер сдвинулся с места. Только что они стояли у машины Шутера, тогда друг на друга: а в следующее мгновение Морг уже был прижат к водительской дверце, руки Шутера сжимали его запястья, а лицо вплотную приблизилось к его собственному, лоб в лоб. А между этими двумя мгновениями у Рейни было лишь неясное ощущение, что его схватили и резко развернули.

— Ты лжешь, — сказал Шутер, и Морг уловил в его дыхании слабый сухой запах корицы.

— Будь я проклят, если лгу! — ответил Морт и ринулся вперед, отталкивая от себя напирающего на него человека.

Шутер был сильным, почти таким же сильным, как Морт Рейни, но Морт моложе, тяжелее, и сзади у него стоял голубой фургон, от которого можно оттолкнуться. Ему удалось ослабить хватку Шутера и отпихнуть его так, что тот, спотыкаясь, отступил на пару шагов.

Сейчас он бросится на меня, подумал Морт. Хотя он не дрался со школьных времен, когда схватка закипала после слов типа «Ты меня толкнул, а теперь получай». Морт был изумлен, обнаружив, что сознание его остается ясным и холодным. Мы будем драться из-за этого бестолкового, дурацкого рассказа. Что ж, пусть! Все равно сегодня я больше ничего не сделаю.

Но этого не произошло. Шутер поднял руки, посмотрел на них, увидел, что они сжаты в кулаки.., и заставил себя разжать пальцы. Морт видел, какое усилие понадобилось этому человеку, чтобы снова подавить свой гнев, и почувствовал благоговейный трепет. Шутер опустил открытую ладонь себе на рот и очень медленно и осторожно вытер губы.

— Докажите это, — глухо сказал он.

— Хорошо. Вернемся вместе в дом. Я покажу вам примечания в книге на странице с выходными данными.

— Нет. Меня не интересует книга. Мне наплевать на книгу. Покажите мне рассказ. Покажите мне журнал с этим рассказом, чтобы я сам мог его прочесть.

— Но у меня здесь нет журнала. Морт хотел сказать что-то еще, но Шутер закинул голову в небо и засмеялся сухим, лающим смехом, звучащим, как удары топора, раскалывающего сухое дерево.

— Нет журнала? — Ярость по-прежнему сверкала в его глазах, но он держал себя в руках. — Я в этом и не сомневался.

— Послушайте, — начал Морт. — Обычно мы с женой приезжаем сюда только на лето. У меня здесь есть экземпляры моих книг и некоторые зарубежные издания, но я публиковался и во многих журналах — со статьями, эссе и, конечно, с рассказами. Эти журналы хранятся в доме, где мы живем круглый год. Это в Дерри.

— Почему же вы сейчас не там? — спросил Шутер.

В его глазах Морт видел одновременно недоверие и злобное удовлетворение. Очевидно, Шутер давно предвкушал, как писатель станет лгать и изворачиваться, и, по мнению Шутера, именно это Морт теперь и делал. Во всяком случае, пытался.

— Я здесь потому, что… — Он запнулся. — А как вы узнали, что я здесь?

— Я просто посмотрел на заднюю обложку той книги, — сказал Шутер, и Морт чуть не шлепнул себя по лбу от досады.

Ну конечно, там была его фотография. Фотографировала сама Эми, и снимок получился просто превосходным. Впереди стоял Морт, на втором плане дом, а сзади простиралось озеро Тэшмор. Фотографию сопровождала простая подпись: Мор-тон Рейни возле своего дома в западном Мэне. Так что Шутер просто приехал в западный Мэн, и наверняка ему не пришлось долго ходить по барам и аптекам здешних городков, чтобы встретить кого-нибудь, кто сказал бы: «Морт Рейни? А как же, черт побери! Поезжайте к Тэшмору. По правде говоря, он мой личный друг!»

Что ж, стал ясен ответ хотя бы на один вопрос.

— Я здесь, потому что мы с женой разошлись, — сказал он. — Развод только закончился. Она осталась в Дерри. А в прежние времена этот дом пустовал.

— Ага, — сказал Шутер.

Тон его голоса снова привел Морта в бешенство. Ты лжешь, словно говорил он, но это уже не имеет большого значения. Потому что я знаю, что ты лжешь. В конце концов, ведь ложь — это твое обычное занятие, не так ли?

— Что ж, я бы все равно нашел вас, не здесь, так в другом месте. — И Шутер посмотрел на Морта твердым взглядом. — Я бы нашел вас, даже если бы вы переехали в Бразилию.

— Охотно верю, — признался Морт. — И все-таки вы ошибаетесь. Или обманываете меня. Я проявляю к вам уважение, надеясь, что это всего лишь недоразумение, потому что вы кажетесь мне достаточно искренним… — О Боже, совсем не кажетесь, подумал Морт, — ..но я опубликовал этот рассказ за два года до того, как вы, по вашим словам, его написали.

Писатель снова заметил в глазах Шутера сумасшедший блеск, но Шутер тут же взял себя в руки: обуздал себя, подобно человеку, который может усмирить собаку со злым характером.

— Вы сказали, что этот журнал у вас в другом доме?

— Да.

— Ив этом журнале напечатан ваш рассказ?

— Да.

— И этот журнал вышел в июне 1980 года?

— Да.

Во время этой утомительной серии вопросов Морт сгорал от нетерпения: перед каждым вопросом Шутер погружался в долгое, задумчивое молчание. Но затем Морг почувствовал слабую надежду; казалось, этот человек сам пытается убедить себя в том, что Морг говорит правду.., пытается убедить себя в том, что сам он должен был давно знать, потому что почти полная идентичность двух рассказов не была совпадением. Морг по-прежнему твердо в это верил, но ему пришло в голову, что Шутер может и не помнить о том, что совершил плагиат. Ведь все-таки этот человек был сумасшедшим.

Морт уже не испугался, как в первый раз, когда увидел ненависть и ярость в глазах Шутера — будто отблески огня, внезапно охватившего амбар и взвившегося в небо. Морт сумел вырваться из его хватки и решил, что теперь, если дело дойдет до драки, сможет справиться.., по крайней мере ему хватит сил повалить этого человека на землю.

И все-таки лучше, если бы до этого не дошло. Морт почувствовал, что Шутер начинает вызывать в нем какое-то странное и вовсе не уместное чувство жалости.

Однако джентльмен продолжал бесстрастно допытываться до истины:

— Тот, другой дом, в котором сейчас живет ваша жена, он ведь тоже здесь, в Мэне?

— Да.

— Она там?

— Да.

На этот раз наступила более длинная пауза. Сейчас он напоминал Морту компьютер, перегруженный информацией. Наконец Шутер сказал:

— Я дам вам три дня.

— Это очень щедро с вашей стороны. Длинная нижняя губа Шутера обнажила зубы, слишком ровные, чтобы поверить, будто дело обошлось без дантиста.

— Не шути со мной, сынок, — сказал он. — Я стараюсь изо всех сил держать себя в руках, и у меня это хорошо получается, но…

— Вы стараетесь! — закричал Морт. — А что, по-вашему, делаю я? Это невероятно! Вы появляетесь ниоткуда и предъявляете мне самое серьезное обвинение, какое можно предъявить писателю. И когда я объясняю, что у меня есть доказательства того, что вы ошибаетесь или намеренно клевещете, вы принимаетесь гладить себя по животику оттого, что вы, дескать, смогли удержать себя в руках. Невероятно!

Шутер опустил веки, отчего вид у него стал слегка глуповатым.

— Доказательства? — возмущенно спросил он. — Я не вижу никаких доказательств. Я слышу, вы что-то говорите, но разговоры — это не доказательство.

— Я же сказал вам! — заорал Морт чувствующий себя совершенно беспомощным, будто боксировал с паутиной. — Я же все вам объяснил!

Шутер долго и внимательно смотрел на него, затем повернулся и запустил руку в открытое окно машины.

— Что вы делаете? — сдавленным голосом спросил Морт Вот теперь он почувствовал прилив адреналина, вот теперь он был готов драться или умереть, скорее, умереть, если… Шутер достанет из машины огромное ружье, которое неожиданно возникло в воображении Морта.

— Просто беру сигареты, — сказал Шутер. — Даю вам время подумать. — И взял с приборной доски пачку «Пэлл-Мэлл».

— Хотите?

— У меня есть свои, — обиженно буркнул Морт и вынул из кармана красной фланелевой рубашки старинную пачку «L&M».

Iни закурили сигареты, каждый из своей пачки.

— Если будем продолжать таким образом, нам придется драться, — наконец произнес Шутер, — Я этого не хочу.

— Боже, я ведь тоже этого не хочу!

— В глубине души хотите, — возразил Шутер, продолжая изучать Морга из-под опущенных век с хитроватой деревенской усмешкой. — В глубине души вы хотите именно этого. Но не думаю, что из-за меня или из-за рассказа. У вас какие-то свои проблемы, и они усложняют нашу ситуацию. В глубине души вы хотите драться, но не понимаете, что если мы начнем драться, то эта драка будет продолжаться до тех пор, пока один из нас не погибнет.

Моргу очень хотелось разглядеть признаки того, что Шутер преувеличивает, дабы произвести на него впечатление, но этих признаков не было. Неожиданно Морт почувствовал холодок внизу спины.

— Так что я собираюсь дать вам три дня. Позвоните своей бывшей жене и попросите ее прислать вам журнал с рассказом, если этот журнал действительно существует. А я вернусь. Конечно, никакого журнала нет; уверен, мы оба это знаем. Но вы произвели на меня впечатление человека, которому следует многое обдумать.

Шутер посмотрел на писателя с выражением сурового сожаления, чем окончательно привел Морга в полное замешательство, и гак же сурово спросил:

— Вы не предполагали, что кто-то может схватить вас за руку, не так ли? Вы никогда не думали об этом.

— Если я покажу вам журнал, вы уйдете? — спросил Морт. (Он обращался больше к самому себе, чем к Шутеру.) — Я просто хочу понять, действительно ли мне стоит тратить время и разыскивать этот журнал.

Шутер резко открыл дверцу машины и скользнул за руль. Морт обнаружил, что этот человек мог двигаться с невероятной скоростью.

— Три дня. Используйте их как хотите, мистер Рейни.

Он завел мотор. Тот глухо захрипел непритертыми клапанами, и увядающий полдень наполнился резким запахом бензинового дыма.

— Закон есть закон, а справедливость есть справедливость. Прежде всего я должен был дать понять, что на этот раз вам не уйти, хотя вы, вероятно, привыкли прятаться от неприятностей, которые всю жизнь сами и создавали. Это первое. — Он равнодушно посмотрел на Морта через опущенное стекло. — Второе — это основная причина, по которой я приехал сюда.

— И что же это? — услышал Морт свой голос. Все это было странно и приводило его в бешенство. А главное, писатель чувствовал, как в его душу неумолимо заползает уже знакомое ощущение вины, будто он, Морт, действительно совершил то, в чем обвинял его этот деревенский сумасшедший.

— Мы еще поговорим об этом. — И Шутер тронул свой старый фургон с места. — А пока подумайте о том, что такое закон и что такое справедливость.

— Ты псих! — крикнул Морт, но псих уже мчался по шоссе туда, где оно пересекалось с 23-й магистралью.

Мортон Рейни смотрел вдаль, пока фургон не скрылся из виду, затем медленно побрел назад. Чем ближе он подходил к дому, тем болезненнее ощущал, как пусто стало у него на душе. Исчезли ярость и страх. Он чувствовал только холод, усталость и тоску — тоску по семье, которой у него больше не было и которой — как казалось ему теперь — вообще никогда не было.

ГЛАВА 11

Телефон зазвонил, когда он дошел до половины тропинки, спускающейся к дому. Морт бросился бежать, хотя вовсе не собирался этого делать, и несся как угорелый все оставшееся расстояние, проклиная себя за столь дурацкую реакцию. Собакам Павлова с их рефлексами было до него далеко!

Он распахнул внешнюю дверь и уже нащупал ручку внутренней, когда звонки прекратились. Морт вошел в дом, закрыл за собой дверь и посмотрел на телефон, стоявший на маленьком антикварном столике, когда-то купленном Эми на блошином рынке. В этот момент он легко представил себе, что телефон тоже смотрит на него, терзаясь механическим нетерпением: Только ни о чем не спрашивай меня, босс, — я не создаю новости, я только сообщаю о них. Морт подумал, что, пожалуй, ему следовало бы купить новый телефон с автоответчиком.., хотя, может быть, и не надо. Задумавшись об этом всерьез. Рейни решил, что телефон вряд ли можно назвать его любимым изобретением цивилизации. Если ты действительно кому-то нужен, тебе перезвонят.

Он сделал себе бутерброд и подогрел чашку супа, но понял, что не хочет ничего. Морт чувствовал себя несчастным и одиноким. Кажется, он все-таки немного заразился сумасшествием Джона Шутера. А потому не очень удивился, обнаружив, что в сумме все эти чувства вызывали сонливость.

Морт с некоторой робостью покосился на кушетку, и внутренний голос тут же прошептал: Ну ладно, отдохни. Только помни, что ты можешь убежать, но не сможешь спрятаться. Когда ты, проснешься, все это дерьмо по-прежнему будет здесь.

Это было истинной правдой, но со временем все проходит благополучно проходит О сиюминутных решениях можно сказать только одно — они все-таки лучше, чем никакие. Морт решил, что позвонит домой (его сознание настаивало на том, чтобы думать о доме в Дерри как о «доме», и он подозревал, что это пройдет не скоро), попросит Эми найти экземпляр «Журнала Эллери Квина» с «Посевным сезоном» и выслать ему срочной бандеролью. Затем пару часов подремал на кушетке. Поднялся он часов в семь или около того и, бодрый, прошел в кабинет: где написал еще немного дерьма.

С таким отношением, кроме дерьма, ты ничего не напишешь, упрекнул его внутренний голос.

— Пошел ты! — сказал ему Морт Одно из преимуществ одинокой жизни заключается в том, что можно смело и громко разговаривать с самим с собой и никто при этом не заподозрит, что ты сошел с ума.

Он набрал номер дома в Дерри. В трубке раздались гудки междугородной связи, а затем самый ненавистный из всех телефонных звуков: мерзкий сигнал «занято». Эми с кем-то разговаривала, а если Эми всерьез решила с кем-нибудь поболтать, то беседа могла затянуться на несколько часов. Возможно, даже дней.

— Ох, черт побери! — закричал Морт и с такой силой бросил трубку на рычаги, что аппарат жалобно звякнул.

Ну и что теперь, малыш?

Он подумал, что можно было бы позвонить Изабелле Фортин, которая жила через дорогу, но это показалось ему просто бессовестным. Изабелла и так слишком погрузилась в их с Эми проблемы и делала для них все, разве что только не бегала за покупками. К тому же было довольно поздно — журнал все равно пролежит до утра на почте. Он мог позвонить Эми позднее, и если снова будет занято, тогда уж он позвонит Изабелле.

А сейчас Морт вновь услышал призывную песнь кушетки и просто не мог игнорировать ее.

Он выключил телефон из сети — тот, кто пытался дозвониться, пока Морт шел по тропинке, может еще немного подождать, как и его пустые «будьте любезны», «большое спасибо». Затем, вздохнув, побрел в гостиную.

Он уложил подушки как обычно — одну под голову, другую под шею — и взглянул на озеро, в конце сверкающей золотой дорожки которого опускалось солнце. Никогда в жизни я не чувствовал себя так одиноко и так отвратительно, е удивлением подумал он. Его веки медленно опустились на слегка покрасневшие глаза, и Морт Рейни, который все еще не понял, что такое настоящий кошмар, заснул.

ГЛАВА 12

Ему приснилось, будто он в школе. Этот класс был ему знаком, хотя он не мог вспомнить откуда. Вместе с ним здесь находился и Джон Шутер. На руке у него висела сумка бакалейной лавки. Шутер достал из нее апельсин и принялся задумчиво подкидывать его. Вверх — вниз. Шутер смотрел в сторону Морта, но не на самого Морта; его пронзительный взгляд был устремлен на что-то находящееся за плечом Морта. Рейни оглянулся и увидел стену из обожженных досок, черную классную доску. На мутном стекле над дверью — зеркально — было что-то написано, Он с трудом разобрал:

ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ШКОЛУ ТУМАКОВ!

Надпись на доске прочесть было легче.

ПОСЕВНОЙ СЕЗОН

Рассказ Мортона Рейни

Неожиданно почти у самого уха Морта что-то просвистело. Морт сжался от страха. Это был апельсин. Он ударился в доску, лопнул с противным, чавкающим звуком и растекся по написанным на ней словам.

Морт снова повернулся к Шутеру и закричал срывающимся, визгливым голосом:

— Прекрати!

Шутер снова полез в сумку.

— Что такое? — спросил он спокойным, строгим голосом. — Разве ты не узнаешь эти крова вые апельсины? Какой же ты тогда писатель?

Он бросил еще один апельсин. Тот расплылся малиновым пятном на имени Морта и медленно стек вниз по стене.

— Не надо больше! — пронзительно закричал Морт.

Но упрямый Шутер снова полез в сумку. Его длинные мозолистые пальцы впились в очередной апельсин; на его оранжевой кожуре красными каплями выступила кровь.

— Не надо больше! Не надо больше! Пожалуйста! Не надо больше! Я во всем признаюсь, я признаюсь в чем угодно, только прекрати! В чем, угодно, только прекрати! Только…

ГЛАВА 13

— ..прекрати, только прекрати…

Он падал.

Морт успел схватиться за край кушетки и предотвратить стремительный и наверняка болезненный полет на пол. Он перевернулся на другой бок и, схватившись за подушку, дрожал всем телом, пытаясь удержать в памяти смутные обрывки сна. Он пролежал так несколько секунд.

Кажется, ему снились класс и кровавые апельсины. Вроде бы речь шла о какой-то «школе тумаков». Он едва помнил детали, подробности сна исчезли без следа. Но что бы там ни происходило, это было очень реально. Слишком реально.

Наконец Морт открыл глаза, но ничего вокруг не увидел: пока он спал, солнце давно зашло. Все тело его онемело, особенно у основания шеи, видимо, проспал часа четыре, может быть, даже пять. В темноте он осторожно пробрался к выключателю, ухитрившись пройти возле самого края восьмиугольного кофейного столика со стеклянным колпаком {Морт давно был уверен, что этот столик обладал зачатками разума и с наступлением темноты занимал наиболее выгодную позицию для того, чтобы стукнуть его по коленке), и вышел в коридор, собираясь еще раз позвонить Эми.

По дороге посмотрел на часы. Было четверть одиннадцатого. Значит, проспал около пяти часов.., и это случалось с ним не впервые. Удивительно, что ночью его даже не будет мучить бессонница. Он заснет сразу, едва голова коснется подушки.

Сняв трубку Морт удивился, обнаружив, что в ней царит мертвая тишина, затем вспомнил, что вырвал корень этой проклятой штуковины. Он потянул за провод, пока не добрался до вилки, хотел воткнуть ее в розетку.., и замер. Прямо перед его глазами было окно.

Из окна хорошо просматривался угол веранды — как раз тот, на котором таинственный и неприятный мистер Шутер оставил вчера под камнем «свою» рукопись. За верандой стоял мусорный ящик, и на его крышке что-то было — точнее, были два каких-то предмета. Что-то светлое и что-то темное. Темное выглядело гадко; на какое-то ужасное мгновение Морту показалось, что там копошился гигантский паук.

Он бросил телефонный провод и быстро повернулся к выключателю. Затем в течение какого-то отрезка времени — Морт даже не понял, какого именно, и не хотел этого знать — он потерял способность двигаться.

Светлым предметом был лист бумаги — обычный, восемь на двенадцать, лист писчей бумаги. Хотя мусорный ящик находился от Морга в добрых пятнадцати футах, он без труда мог разобрать несколько слов, написанных на листе крупными печатными буквами. И подумал, что Шутер воспользовался либо карандашом с очень мягким грифелем, либо кусочком угля. ПОМНИ, У ТЕБЯ ТРИ ДНЯ, гласило послание. Я НЕ ШУЧУ.

Темным предметом был его кот Бамп. Очевидно, Шутер сломал коту шею, а потом пригвоздил его к мусорному ящику отверткой, хранившейся у Морта в сарае.

ГЛАВА 14

Морг не помнил, как вышел из ступора. Оцепеневший, он стоял в коридоре возле телефонного столика, глядя в окно на старого доброго Бампа, из груди которого торчала рукоятка отвертки, как раз в том месте, где у кота был белый воротничок, Эми называла его «нагрудничком». А в следующий момент Морт уже был на веранде и злобный ветер рвал на нем рубашку, пронизывая до костей.

Он заставил себя остановиться. Разумеется. Шутер уже уехал. Поэтому и оставил записку. Шутер был не из тех психов, которые забавляются, глядя, как кто-то цепенеет от ужаса. Его безумие было совсем другого рода. Он не задумываясь прикончил Бампа только для того, чтобы показать Моргу, насколько серьезны его намерения. И сделал это так легко, как фермер ломом раскалывает камень. В этом не было ничего личного; просто работа, которую нужно было сделать.

Затем Морт вспомнил неистовое выражение глаз Шутера и задрожал. Вот в этом было много личного. Это — исключительно личное.

— Он верит, что я вор, — прошептал Морт в холодную темноту западного Мэна, и слова, ударяясь о дрожащие зубы, вырвались из его горла рваными кусками. — Этот сумасшедший сукин сын действительно верит, что я украл у него рассказ.

Он подошел к мусорному ящику, и его желудок вывернулся наружу. На лбу выступил холодный пот Морт засомневался, что сможет сделать то, что должен был сделать. Голова Бампа была запрокинута набок, отчего кот выглядел несколько удивленным. Его маленькие, аккуратные острые зубки оскалились в смертельной гримасе. На груди, прямо на (нагрудничке) груди, в том месте, где торчала рукоятка отвертки, выступило несколько капель крови. Бамп был дружелюбным котом. «Он наверняка и не подумал бежать от этого психа. Шутеру не составило никакого труда сделать все что нужно, — подумал Морт и вытер со лба болезненный пот. — Этот безумец подхватил кота, легко, как головку ампулы, свернул ему шею и прибил его к мусорному ящику».

А Морт Рейни в это время мирно спал на кушетке. Впрочем, даже если бы не спал, он все равно ничего бы не заметил.

Морт скомкал листок бумаги, сунул его в задний карман, затем положил руку на грудь Бампу. Еще теплое тельце чуть дернулось от его прикосновения. Желудок Морта снова вывернулся, но он заставил себя обхватать другой рукой желтую пластмассовую рукоятку отвертки и выдернуть ее.

Швырнув отвертку на крыльцо, он зажал бедного старого Бампа в правой руке, как пакет с тряпьем. Желудок Морта был уже в состоянии невесомости и беспрерывно выворачивался наружу. Он приподнял крышку мусорного ящика, закрепил ее специальной подпоркой, предохраняющей от падения. Внутри стояли три ведра. Морт открыл среднее и аккуратно опустил туда Бампа. Кот, будто меховая накидка, плавно опустился на зеленую холщовую сумку.

Морта захлестнуло бешенство. Окажись Шутер рядом в этот момент, Морт не раздумывая кинулся бы на него, повалил бы на землю и задушил — если бы смог.

Берегись — это действительно заразно.

Что ж, может быть, он уже заразился. Ему уже все равно. Дело было не только в том, что Шутер убил единственную живую душу, с которой Морт мог разделить свое одиночество в этом пустом доме у озера; дело было в том, что Шутер сделал это, пока Морт спал, и получилось так, что старина Бамп вызвал у хозяина рвоту, отвлек его чувства на себя.

Но хуже всего было то, что Морту пришлось положить своего доброго кота в мусорный бак — как мешок с хламом.

Я похороню его завтра. Слева от дома, в том, месте, откуда видно озеро.

Да, но сегодняшнюю ночь Бампу придется пролежать в мусорном ящике, потому что какой-то человек — сумасшедший сукин сын! — бродит где-то поблизости и у этого человека имеются какие-то претензии по поводу рассказа, о котором Морт не вспоминал уже лет пять. Этот человек был сумасшедшим, и писатель боялся хоронить любимого кота ночью, потому что, замеченный или незамеченный, Шутер мог оказаться рядом.

Я хочу убить его. И если этот сумасшедший ублюдок еще раз приблизится ко мне, я за себя не ручаюсь.

Он вернулся в дом и запер за собой дверь. Затем внимательно обошел все комнаты, старательно запирая все двери и окна. Справившись с этим, вернулся к окну, выходящему на веранду, и задумчиво поглядел в темноту. Морту была видна отвертка, лежащая на веранде, и темная круглая дыра от нее на крышке мусорного ящика.

Наконец он вспомнил, что собирался еще раз позвонить Эми.

Воткнул вилку в розетку и, медленно нажимая давно знакомые клавиши, последовательность которых была для него неотъемлемой частью дома, думал, стоит ли говорить Эми о смерти кота.

После предварительных гудков повисла необычно долгая пауза. Морт уже собирался повесить трубку, когда наконец раздался последний гудок — такой громкий, что показался ему чуть ли не воем, — а следом за ним механический голос сообщил, что этот номер в настоящее время не обслуживается.

— Вот дела, — пробормотал Морт. — Что ты там натворила, Эми? Болтала, пока телефон не задымился?

Он нажал на «отбой», и, пока решал, звонить или не звонить Изабелле Фортин, и вспоминал номер соседки, телефон в его руке зазвонил.

До этого момента Морт Рейни даже не представлял себе, насколько он выбит из колеи. С визгливым криком он отпрыгнул назад, уронил телефон и чуть сам не упал, споткнувшись о дурацкую скамейку, которую Эми специально купила, чтобы поставить возле телефонного столика, и которой никто, в том числе и сама Эми, никогда не пользовался.

Ухватившись рукой за книжный шкаф, Морт все-таки удержался на ногах. Затем схватил трубку и закричал:

— Алло? Ты, Шутер?

В тот момент, когда, казалось, весь мир медленно, но уверенно переворачивается вверх дном, Морт и представить себе не мог, кто бы еще мог звонить, кроме этого психа.

Но раздался голос Эми, и она почти кричала. Такой тон жены был хорошо ему знаком по последним двум годам совместной жизни. Он означал, что Эми была либо в отчаянии, либо в ярости. Скорее всего последнее.

— Морт? Это ты? Ради Бога, это ты или нет? Морт? М…

— Да, это я,. — сказал он и неожиданно почувствовал навалившуюся усталость.

— Где, черт побери, тебя носило? Я уже три часа пытаюсь до тебя дозвониться!

— Спал.

— Ты отключил телефон. — Она сказала это усталым, но обвиняющим тоном человека, который уже не надеется что-либо изменить. — Что ж, милый, ты выбрал для этого самое подходящее время.

— Я пытался позвонить тебе около пяти…

— Я была у Теда.

— Да? Но дома кто-то был, — настаивал Морт. — Может быть…

— Что значит — кто-то был? — резко спросила она, будто стеганула кнутом. — Кто был?

— Откуда, черт возьми, мне знать, Эми? Ты ведь живешь в Дерри одна, помнишь? Тебе Дерри, мне Тэшмор. Я знаю только, что, когда набрал твой номер, телефон был занят. Если ты была у Теда, значит. Изабелла…

— Я до сих пор у Теда, — произнесла Эми, и теперь ее голос звучал удивительно тихо. — Кажется, теперь мне придется остаться здесь надолго, нравится мне это или нет. Кто-то сжег наш дом, Морт. Он сгорел дотла.

И неожиданно Эми заплакала.

ГЛАВА 15

Он был так сосредоточен на Джоне Шутере, что в ту минуту, стоя в коридоре единственного оставшегося у семьи Рейни дома и прижимая к уху телефонную трубку, немедленно решил, что именно Шутер и поджег их дом. Мотив? Будьте любезны, офицер. Шутер поджег этот дом, старинный викторианский особняк стоимостью около 800 тысяч долларов, чтобы избавиться от одного журнала, а точнее, от июньского номера «Журнала мистических историй Эллери Квина» за 1980 год.

Но мог ли Шутер это сделать? Конечно, нет. Между Дерри и Тэшмором около сотни миль, а тело Бампа было все еще теплым, даже капельки крови на груди не успели засохнуть.

Если только он успел…

Да что с тобой, в самом-то деле? Скоро ты обвинишь Шутера в своем разводе и станешь думать, что спишь шестнадцать часов в сутки, потому что Шутер подсыпает тебе в еду фенобар-битал. А дальше? Может быть, ты обратишься в газеты с письмами о том, что королем американского кокаина является некий джентльмен, самое место которому в вороньей заднице, где-нибудь в штате Миссисипи, по имени Джон Шутер, что это он убил Джимми Хоффа и он же был вторым снайпером, стрелявшим в Кеннеди в ноябре 63-го. Хорошо, пусть Шутер сумасшедший… Неужели ты действительно думаешь: он отмахал сотню миль на север и сжег дотла твой чертов дом только для того, чтобы уничтожить журнал? Ведь этот журнал валяется по всей Америке! Будь серьезнее.

И все-таки… Если он каким-то образом успел…

Нет. Это просто смешно! И вдруг Морт понял, что в любом случае не сможет теперь предъявить Шутеру это чертово доказательство. Или все-таки сможет? Нет, если…

Его кабинет в Дерри находился в задней части дома — в пристроенном гараже.

— Эми, — произнес он в трубку.

— Это так ужасно! — заплакала она. — Я была у Теда и позвонила Изабелле.., она сказала, что по меньшей мере пятнадцать пожарных машин.., заливали из брандспойтов.., толпа.., ротозеи.., зеваки.., ты ведь знаешь, как я ненавижу, когда люди глазеют на наш дом, даже когда он не горит…

Моргу пришлось прикусить губу, чтобы подавить дикий приступ хохота. Засмеяться сейчас было бы хуже некуда, просто жестоко, потому что он действительно знал. Много лет он вел неустанную борьбу и все-таки добился успеха в своей профессии; порой он чувствовал себя путешественником, пробравшимся сквозь опасные джунгли, в которых погибло немало искателей приключений, а он преодолел все препятствия и был вознагражден за это. Эми была счастлива за него, во всяком случае, поначалу, но успех мужа означал для нее потерю собственной индивидуальности. Живя с Моргом, ей все труднее было оставаться независимой личностью.

— Да, да, — сказал он как можно мягче, все еще покусывая губу, чтобы не рассмеяться.

Не хотелось обижать Эми, просто рассмешила ее неудачная фраза, но она бы этого не поняла. Когда они жили вместе, жена часто неверно истолковывала его смех.

— Да, я понимаю, дорогая. Расскажи мне подробнее, что случилось.

— Кто-то сжег наш дом! — всхлипывая, повторила Эми. — Вот и все.

— Ничего не осталось?

— Ничего. Так сказал офицер пожарной команды. — Морг слышал, как она глотает воздух, чтобы сдержать рыдания. — Все сгорело до.., до.., дотла!

— Даже мой кабинет?

— Оттуда в-все и н-началось. — Эми снова заплакала. — Офицер сказал, что они так считают. И это совпадает с тем, что говорит Патти.

— Патти Чемпион?

Чемпионы жили в соседнем доме — справа от особняка Рейни; их участки были отделены друг от друга тисовыми деревьями, за которыми ни та, ни другая семья особенно не ухаживали.

— Да. Подожди секунду, Морт — Она громко всхлипнула, высморкалась и заговорила более спокойно:

— Патти сказала пожарным, что как раз вышла погулять с собакой. Только что стемнело. Она проходила мимо нашего дома и заметила возле него какую-то машину. Затем в доме раздался треск, а потом она увидела в окне твоего кабинета огонь.

— Она запомнила, какой марки была машина? — спросил Морт.

Он почувствовал холод в животе. До него постепенно доходило значение происшедшего, и история с Джоном Шутером начала отодвигаться на второй план. Речь шла не просто о проклятом июньском номере «Журнала мистических историй Эллери Квина» за 80-й год. Речь шла почти обо всех его рукописях, уже опубликованных, еще незаконченных, о первых публикациях, о зарубежных изданиях, об авторских экземплярах.

О, но это только начало! Потеряна библиотека, не меньше четырех тысяч томов. Если повреждения действительно столь серьезны, как говорила Эми, значит, сгорел весь ее гардероб: и от античной мебели, которую она коллекционировала — иногда с его помощью, но чаще самостоятельно, — остались лишь угли и зола. Драгоценности и их личные бумаги, вероятно, уцелели (они хранились под лестницей, в шкафу, который считался огнеупорным), зато превратились в пепел турецкие ковры, тысячи видеокассет стали грудой расплавленной пластмассы, аудио— и видеоаппаратура.., его одежда.., их фотографии.., тысячи мелочей…

Боже, а он еще думал о каком-то дурацком журнале!

— Нет, — ответила Эми на вопрос, о котором сам он почти забыл, пытаясь представить себе истинные размеры катастрофы. — Патти не смогла сказать, какой марки была машина. Она считает, что дом подожгли «коктейлем» Молотова или чем-то похожим, потому что сразу же после звука бьющегося стекла вспыхнуло пламя. Патти шла по дороге, а в это время открылась дверь кухни и оттуда выбежал человек. Бруно залаял на него, но Патти испугалась и оттащила его в сторону, хотя, как она говорит, пес чуть не вырвал у нее из рук поводок.

Этот человек сел в машину и включил фары, они почти ослепили Патти. Она подняла руки, чтобы прикрыть глаза, и машина выскочила на дорогу.., а она прижалась к нашему забору и изо всех сил тащила к себе Бруно, иначе он попал бы под колеса. Потом машина свернула за угол и исчезла.

— Значит, она не разглядела, что это была за машина?

— Нет. Во-первых, было темно, а потом, когда в окнах твоего кабинета вспыхнуло пламя, ее ослепил свет фар. Она побежала к себе и вызвала пожарных. Изабелла говорит, что они приехали очень быстро, но ты же знаешь, какой старый у нас дом.., каким он был старым.., и как быстро горит сухое дерево.., особенно если облить его бензином…

Да, он знал. Их старый, сухой деревянный дом был голубой мечтой поджигателя. Но кто это сделал? Если не Шутер, то кто? Эти ужасные новости, добавившись ко всем остальным событиям прошедшего дня, как отвратительный десерт после отвратительного обеда, окончательно парализовали его способность мыслить логически.

— Он сказал, что, вероятно, это был бензин.., то есть офицер пожарной команды.., он приехал туда первым, а потом полиция, и начали задавать вопросы, Морт, в основном о тебе.., о том, какие у тебя могли быть враги.., враги.., и я сказала, что вряд ли у тебя б-были враги.., я попыталась ответить на все их вопросы…

— Я уверен, ты сделала все что могла, — мягко сказал он.

Эми продолжала говорить, будто не слышала его, разрубая фразы, как оператор, сообщающий вслух зловещие новости в тот момент, когда они выскакивают с телетайпной ленты.

— Я даже не знала, как им сказать о том, что мы разведены.., и, конечно, они об этом не знали… Наконец пришлось Теду сказать им об этом… Морт… Библия моей матери.., она лежала на тумбочке в спальне.., там внутри были фотографии моей семьи.., и.., это была единственная вещь.., единственное, что мне от нее остав-валось…

Ее голос растворился в горестных рыданиях.

— Я буду утром, Эми. Если мне удастся выехать в семь, я буду в Дерри в девять тридцать. Может быть, в девять, вроде бы дороги сейчас пустые. Где ты останешься на ночь? У Теда?

— Да, — шмыгая носом, сказала она. — Я понимаю, Морт, что тебе он не нравится, но не знаю, что бы я делала без него сегодня ночью.., я бы не выдержала.., ты понимаешь.., все их вопросы…

— В таком случае я очень рад, что он был рядом с тобой, — твердо сказал Морт и был поражен своим спокойным и интеллигентным поведением. — Позаботься о себе. У тебя есть твои таблетки? — В течение последних шести лет Эми выписывали транквилизаторы, но она брала их с собой, только если предстоял перелет.., или надо было участвовать в каком-либо официальном мероприятии. Когда требовалось присутствие супруги.

— Они остались в медицинском шкафчике, — мрачно ответила она. — Не важно. Я в порядке. Просто болит сердце.

Морт чуть было не сказал ей, что все-таки они очень похожи друг на друга, но решил не делать этого.

— Я приеду как можно раньше. Но если ты думаешь, что мне лучше приехать сегодня ночью…

— Нет, — сказала Эми. — Где мы встретимся? У Теда?

Внезапно вопреки всякому желанию Морт увидел в своей руке служебный ключ от номера в мотеле. Увидел, как этот ключ поворачивается в замке. Увидел, как медленно открывается дверь. Увидел удивленные лица на простынях, лицо Эми слева, лицо Теда Милнера справа. Спросонья он растерял всю свою напыщенность и был похож на злого карлика из детской сказки. Лишь увидев его всклокоченные волосы, Морт впервые воспринял его как реального человека. Он видел их страх и их голые плечи. И неожиданно в его голове прозвучало: Женщина, укравшая вашу любовь, которая составляла единственную ценность вашей жизни, была уже не совсем женщиной…

— Нет, не у Теда. Может быть, в том маленьком кафе на Витчем-стрит?

— Ты предпочитаешь, чтобы я пришла одна? Ее голос звучал не сердито, но в нем была готовность рассердиться. «Как хорошо я ее знаю! — подумал он. — Каждое движение, каждую интонацию, каждый поворот фразы. И как хорошо она должна знать меня!»

— Нет. Приведи Теда. Это будет замечательно.

Замечательно или не замечательно, но Морт сможет это пережить. Он так решил.

— Значит, в девять тридцать, — сказала Эми, и он услышал, как она вздохнула. — В «Марчмане»?

— Это название кафе?

— Да. Ресторан «Марчман».

— Хорошо. В девять тридцать или чуть раньше… Если я приду первым, то сделаю пометку мелом на дверях…

— ..а если я приду первой, то сотру ее, — закончила она их старую семейную шутку, и они оба грустно рассмеялись.

Морт почувствовал, что даже смех причиняет боль. Ну ладно, допустим, они действительно хорошо знали друг друга. Разве не для этого они провели столько лет вместе? И разве не поэтому так чертовски больно ощущать, что эта жизнь уже в прошлом?

Неожиданно он подумал о записке, которую нашел на крышке мусорного ящика: ПОМНИ, У ТЕБЯ ТРИ ДНЯ. Я НЕ ШУЧУ. И Морту захотелось сказать ей: А знаешь, Эми, у меня тут тоже кое-какие неприятности, но он понял, что не в силах усугублять ее страдания. С этими неприятностями ему следовало справиться самому.

— Случись это чуть позже, ты хотя бы сохранил свои рукописи, — сказала она. — Я с ужасом думаю, сколько ты их потерял. Если бы два года назад ты согласился купить те несгораемые ящики, которые предлагал тебе Херб, может быть…

— Ничего страшного, — сказал Морт. — Новый роман у меня здесь. — Он действительно был здесь. Целых четырнадцать страниц дерьма. — А остальное — черт с ним. Встретимся завтра, Эми. Я…

(люблю тебя) Он плотно сжал губы. Они развелись. Разве мог он все еще любить Эми? Это казалось чуть ли не извращением. И даже если так оно и было, имел ли Морт какое-нибудь право говорить ей об этом?

— Я чертовски сожалею, Эми, — вместо этого сказал он.

— Я тоже, Морт. Очень, очень жаль. — Она снова начала плакать, и ему было слышно, как какая-то женщина, вероятно Изабелла Фортин, стала утешать ее.

— Поспи немного, Эми.

— Ты тоже.

Он повесил трубку. Казалось, в доме стало еще тише, чем было в предыдущие ночи, — он не слышал ни единого звука, кроме завывания ветра и далекого крика гагары на озере. Морт достал из кармана записку, расправил ее и снова прочитал. Такие вещи следует хранить до прихода полиции. Лучше всего даже не прикасаться к ним, пока полицейские детально не изучат их. Эта записка была — оркестр, урежьте марш — УЛИКОЙ.

Что ж, хрен с ним, подумал Морт, снова комкая бумагу. Никакой полиции. Дейв Ньюсам, местный констебль, к обеду уже едва ли помнит, что ел на завтрак, и при этом ни за что не согласится передать дело окружному шерифу или полицейскому управлению. Да и на жизнь Морта пока никто не покушался; кто-то убил кота, но ведь кот — не личность. А после новостей, о которых сообщила Эми, появление Джона Шутера вообще перестало быть важным. Да, он был из Племени Безумцев, у него была навязчивая идея, и он мог быть опасен.., но Морту все сильнее и сильнее хотелось уладить это дело самостоятельно, даже если Шутер был опасен. Особенно если он был опасен.

Дом в Дерри оказался важнее Джона Шутера и его навязчивых идей. Дом был важнее даже того мерзавца, который бросил в окно бутылку с зажигательной смесью. Теперь уже все равно, был ли это Шутер или какой-то другой идиот, страдающий то ли от зависти, то ли от умственной неполноценности, или от того и другого сразу.

Дом оказался важнее. И Эми. Сейчас ей было плохо. Им обоим не повредило бы, если бы Морт предложил ей свою помощь. Может быть, Эми даже…

Он запретил себе думать на эту тему. Ни к чему хорошему такое не приведет.

Морт прошел в спальню, разделся и лег, заложив руки за голову. Где-то далеко снова отчаянно закричала гагара. В который раз он подумал о том, что Шутер мог быть где-то рядом. Представил себе, как Шутер пробирается в кустах и луна освещает его бледное лицо, увенчанное дурацкой черной шляпой. Шутер был крепкий орешек, и, хотя с Бампом он расправился голыми руками и отверткой, не исключено, что у него все-таки есть ружье.

«Нет, — подумал Морт, — вряд ли сейчас он где-то рядом».

Надо будет позвонить. По дороге в Дерри мне нужно будет сделать по крайней мере два звонка. Один Грегу Карстейерсу, а другой Хербу Грикмору. Если я собираюсь выехать в семь, то звонить отсюда слишком рано. Значит, надо это сделать по дороге, с заправочной станции.

Морт повернулся на бок, подумав, что вряд ли сможет уснуть после стольких событий… Сон сразу накрыл его мягкой темной волной, и если кто-нибудь приходил, чтобы взглянуть на него, Морт об этом даже не подозревал.

ГЛАВА 16

Будильник разбудил его в шесть пятнадцать. Полчаса он потратил на то, чтобы похоронить Бампа на клочке земли между домом и озером, а в семь, как и планировал, выехал. Он проехал уже десять миль и подъезжал к Механик-Фоллз — суматошному городку, состоящему из текстильной фабрики, закрытой в 1970 году; пяти тысяч жителей и светофора на пересечении 23-й и 7-й магистралей, — когда заметил, что бак его «бьюика» почти пуст Проклиная себя за беспечность. Морг свернул на заправку. Если бы он заметил это, проехав Механик-Фоллс, то пришлось бы возвращаться пешком, и тогда неизвестно, когда бы он попал на встречу с Эми.

Предоставив заправщику возиться со шлангом, Морт подошел к настенному телефону-автомату, достал из левого заднего кармана свою помятую записную книжку и набрал номер Грега Карстейерса. Он надеялся, что в такое раннее время Грег еще дома, и оказался прав.

— Привет, Грег. Морт Рейни.

— Привет, Морт. Кажется, у тебя какие-то неприятности в Дерри, верно?

— Да. Было в новостях?

— По пятому каналу.

— Как это выглядело?

— Никак, — ответил Грег.

Морт вздрогнул.., впрочем, ему так или иначе предстояло от кого-либо услышать об этом — пусть уж лучше расскажет Грег Карстейерс. Он был дружелюбным длинноволосым парнем, бывшим хиппи, который вскоре после Вудстока примкнул к какой-то невразумительной религиозной секте. У Грега была жена и двое мальчишек, один семи лет, другой пяти, и, насколько Морт знал их, вся его семья была такой же неунывающей и покладистой, как и сам Грек Все настолько привыкли видеть улыбку на его лице, что без нее Грег казался голым.

— Совсем плохо?

— Да, — просто ответил Грег. — Видимо, вспыхнуло как молния. Прими соболезнования, старик.

— Спасибо. Я сейчас еду туда, Грег. Звоню из Механик-Фоллз. Ты можешь оказать мне услугу, пока я доберусь?

— Если ты имеешь в виду кровлю, то, я думаю, она будет…

— Нет, не кровлю. Кое-что другое. Последние два или три дня меня доставал один парень. Псих. Утверждает, что я украл у него рассказ, который он будто бы написал шесть или семь лет назад. Когда я объяснил ему, что написал свой рассказ гораздо раньше и могу это доказать, он пришел в ярость. Я надеялся, что больше его не увижу, но не тут-то было. Вчера вечером, пока я спал, он убил моего кота.

— Бампа? — В голосе Грега промелькнуло удивление, но для него это было равнозначно изумленному воплю. — Он убил Болта?

— Вот именно.

— Ты сказал об этом Дейву Ньюсаму?

— Нет, и не собираюсь. Я хочу сам разобраться с этим психом, если смогу.

— Кажется, твой парень не пацифист.

— Все-таки убить кота и убить человека — разные вещи, — сказал Морт, — и к тому же я думаю, что справлюсь с ним скорее, чем Дейв.

— Что ж, может быть, ты и прав, — согласился Грег. — С тех пор, как ему перевалило за семьдесят, Дейв стал немного медлительным. Что я могу для тебя сделать, Морт?

— Прежде всего я хотел бы знать, где этот парень остановился.

— Как его имя?

— Не знаю. На рассказе, который он мне показал, написано «Джон Шутер», но в разговоре ему хватило ума намекнуть, что это псевдоним. Похоже, так оно и есть. В любом случае не думаю, что он зарегистрировался под этим именем, если остановился где-нибудь в здешнем мотеле.

— Как он выглядит?

— Примерно шести футов роста, сорока с чем-то лет. Лицо побито погодой, все в морщинах.

Морт говорил, и перед ним отчетливо встало лицо «Джона Шутера», будто лицо духа, плавающего в искривленной поверхности магического кристалла медиума. Писатель почувствовал, что руки покрываются мурашками, и поежился. Внутренний голос нашептывал ему: он либо ошибается, либо намеренно вводит Грега в заблуждение. Разумеется, Шутер опасен. И чтобы понять это, даже не обязательно было видеть, как он поступил с Бампом. Морт мог понять это вчера по выражению глаз Шутера. Тогда стоит ли изображать из себя героя?

Потому что. В нем заговорил еще один внутренний голос, и с опасным упрямством. Просто потому что, вот и все.

Первый внутренний голос с беспокойством спросил: Ты хочешь показать ему, какой ты сильный? Неужели все дело только в том, что ты хочешь показать ему, какой ты сильный? Но второй голос не стал отвечать и погрузился в молчание.

— Судя по твоему описанию, он похож на добрую половину фермеров, живущих в округе, — с сомнением произнес Грег.

— Есть пара примет, по которым его легко узнать, — добавил Морт. — Во-первых, он южанин и говорит с сильным акцентом. Носит большую черную шляпу — фетровую, кажется, — как у квакеров. И у него голубой фургон «форд» начала семидесятых. Номера штата Миссисипи.

— О'кей, это уже лучше. Я поговорю с людьми. Если он поблизости, кто-нибудь должен об этом знать. Номера другого штата в это время года должны привлечь внимание.

— Я знаю. — Что-то еще медленно всплывало в сознании писателя. — Первым делом поговори с Томом Гринлифом. Вчера, когда я беседовал с этим Шутером у озера. Том как раз проезжал мимо на своем «скауте». Он помахал нам рукой, и мы ему в ответ. Том должен был хорошо его разглядеть.

— О'кей. Я зайду часам к десяти к Боуи, Том наверняка будет там.

— К Боуи мой псих тоже заходил, упоминал о книжном стенде, который там стоит.

— Что мне делать, если я его найду?

— Ничего, — сказал Морт. — Ничего не делай. Я позвоню тебе сегодня вечером. Завтра вечером я буду уже на озере. В Дерри мне теперь делать нечего, разве что посыпать голову пеплом.

— Как Эми?

— Нашла себе другого парня. — Морт постарался произнести это не слишком обреченно, отчего получилось как раз наоборот. — Теперь Эми с ним будет решать, что ей делать дальше.

— Ох, прости.

— Ничего страшного. — Морт оглянулся на свою машину и увидел, что заправщик протирает лобовое стекло, чего Морт никак от него не ожидал.

— Ты действительно уверен, что сам разберешься с этим парнем?

— Думаю, что да. — И Морт неожиданно понял, что Грег будет чувствовать себя виноватым, если не найдет этого человека, а с Мортом что-нибудь случится.

— Послушай, фее когда я пойду к этому парню, ты можешь пойти со мной.

— Я вынужден буду это сделать, — ответил Грег радостно.

— Он хочет увидеть доказательство, — объяснял Морт, — так что мне просто необходимо достать этот журнал.

— Но ты ведь сказал, что он у тебя есть.

— Да, но парень не поверил. Думаю, что нужно просто сунуть ему этот журнал в рожу и тоща он оставит меня в покое.

— Морт. — Грег поразмыслил над его словами. — Похоже, этот тип действительно сумасшедший, верно?

— Да, конечно.

— Что ж, постараюсь его найти. Позвони мне вечером.

— Позвоню. Заранее спасибо, Грег.

— Не за что. Люди должны помогать друг другу.

— Говорят.

Он попрощался с Грегом и посмотрел на часы. Они показывали половину восьмого, значит звонить Хербу Грикмору было по-прежнему рано, если он не хотел вытащить Херба из постели. Морт решил, что необходимости в этом пока нет и что он позвонит со следующей заправки. Спрятав записную книжку в карман и вытащив бумажник, он вернулся к «бьюику» и спросил заправщика, сколько должен.

— Если наличными, то со скидкой — двадцать два пятьдесят:

— Парень застенчиво взглянул на Морта. — Я хотел спросить, мистер Рейни, не дадите ли вы мне свой автограф? Я читал все ваши книги.

Услышав эти слова, Морт снова подумал об Эми и о том, как она ненавидела охотников за автографами. Сам писатель тоже не понимал их, но и не видел в этом увлечении ничего плохого. А жена считала, что эти люди разворовывают по кусочкам их личную жизнь, это приводило ее в бешенство. Морт всегда внутренне съеживался, когда, кто-нибудь в присутствии Эми обращался к нему с такой просьбой. Иногда он буквально читал ее мысли:

Если ты любишь меня, то почему же не остановишь их? Будто он мог это сделать!

Его работа заключалась в том, чтобы писать книги, которые нравились бы таким парням, как, к примеру, этот заправщик.., во всяком случае, Морту так казалось. Если работа шла успешно, люди просили у него автографы.

Морт нацарапал на протянутой кредитной карточке свое имя (во всяком случае, этот парень помыл ему ветровое стекло) и подумал о том, что если Эми не нравилось, когда он потакал своим читателям — а где-то в глубине души ей это очень не нравилось, хотя, наверное, она сама и не отдавала себе в этом отчета, — то, вполне возможно, он действительно был виноват Но так уж Морт Рейни был устроен.

В конце концов, закон есть закон, как говорил Шутер. А справедливость есть справедливость.

Морт завел мотор и поехал в Дерри.

ГЛАВА 17

Он заплатил семьдесят пять центов за въезд на площадь Аугуста и остановился у телефонов-автоматов. День был солнечный, но ветер мчался с юго-запада, со стороны Литчфилда, через открытую равнину, и был достаточно сильным, чтобы выжать из глаз Морта слезы. Он ощутил на губах их вкус. За последнее время этот вкус совсем не изменился. Впрочем, Морту нравилась такая погода — ему казалось, что ветер забирается ему в голову и выметает пыль из самых потаенных и давно забытых уголков.

Он воспользовался своей кредитной карточкой и набрал нью-йоркский номер Херба Грикмора — домашний, а не рабочий. В офисе «Джемса и Грикмора», литературном агентстве Морта Рейни, Херб не появится еще как минимум час, но Морт знал Херба достаточно долго и не сомневался, что к этому времени тот уже принял душ и теперь потягивает кофе, дожидаясь, пока очистится запотевшее зеркало в ванной, чтобы побриться.

Ему повезло. Херб ответил бодрым голосом, в котором не было уже ни капли сонливости. Ну разве сегодня утром я по-прежнему не в ударе? — подумал Морт и усмехнулся, поеживаясь на холодном октябрьском ветру.

— Привет, Херб! Я звоню тебе из автомата с площади Аугуста. Мой развод завершился, мой дом в Дерри вчера ночью сгорел дотла, какой-то псих убил моего кота, и теперь он холоднее, чем пряжка на ремне землекопа, — словом, скучать мне не приходится.

Рейни даже не представлял себе, как абсурдно звучит перечисление свалившихся на него бед, пока не продекламировал их вслух и чуть сам над собой не рассмеялся. Боже, все-таки здесь было ужасно холодно, что не так уж и плохо. Ведь это прочищает мозги!

— Морт? — осторожно переспросил Херб, будто заподозрил, что над ним хотят посмеяться.

— К вашим услугам.

— Что ты там говорил о своем доме?

— Я расскажу тебе обо всем, но только один раз. Если нужно, записывай, потому что я собираюсь вернуться в машину, прежде чем совершенно окоченею в этой телефонной будке.

Он начал с Джона Шутера и закончил вчерашним разговором с Эми.

Херб, который часто бывал в гостях у Морта и Эми (и который, как догадывался Морт, был совершенно обескуражен их разрывом), выразил удивление и соболезнование по поводу их дома. Он спросил, есть ли у Морта хоть малейшая идея о том, кто это сделал. Морт ответил, что нет.

— Ты подозреваешь этого Шутера? — спросил Херб. — Я понимаю, что кот был убит незадолго до твоего пробуждения, но…

— Думаю, что технически это было возможно, так что пока я не отбрасываю эту версию, — сказал Морт, — но я очень сомневаюсь, что это Шутер. У меня не укладывается в голове, что кто-то мог поджечь дом из двадцати четырех комнат только для того, чтобы уничтожить журнал. И все же это странная история. Понимаешь, Херб, он действительно верит, что я украл его рассказ. Он в этом ничуть не сомневается. Когда я сказал, что могу ему предъявить доказательство, он решил, что мне просто хочется потянуть время.

— Ты.., ты ведь позвонил в полицию, не так ли?

— Да, я звонил сегодня утром, — сказал Морт, не уточняя, куда именно звонил.

Получилось, что и не соврал вовсе — ведь он действительно звонил сегодня утром Грегу Карстейерсу. Если бы Морт стал объяснять Хербу Грикмору, которого отчетливо представлял себе сидящим в гостиной своей нью-йоркской квартиры в аккуратных твидовых брюках и в рубашке с многочисленными застежками, что собирается уладить это дело самостоятельно, агент вряд ли бы его понял.

Херб был хорошим другом, но жизнь воспринимал довольно стереотипно. Это был типичный Aiродской Цивилизованный Человек конца двадцатого века. Он принадлежал к тому сорту людей, которые верят в советы. К тому сорту людей, которые верят в пользу размышлений и готовы много размышлять. Он всегда был готов участвовать в дискуссии, если появлялся повод, и всегда был готов сослаться на Признанные Авторитеты, если повод не находился. Херб понимал, что иногда мужчина должен совершить какой-то мужественный поступок.., но для него это было скорее похоже на фильмы с участием Сильвестра Сталлоне, чем на реальную жизнь, — Что ж, правильно, — Херб облегченно вздохнул. — Тебе и без этого психа хватает неприятностей. Что ты будешь делать, если они его найдут? Обвинишь в нарушении спокойствия?

— Постараюсь убедить его убраться отсюда подобру-поздорову.

Морт старательно поддерживал в себе состояние бодрого оптимизма, ничем не оправданного, но, несомненно, искреннего. Наверняка долго оно не продлится, а пока, размазывая манжетом пальто сопли по лицу, он продолжал улыбаться. Писатель уже забыл, как это приятно, когда твой целовальник растянут в улыбке.

— Как ты это сделаешь?

— Надеюсь, с твоей помощью. У тебя ведь есть папка моих работ, верно?

— Верно, но…

— Тогда мне нужно, чтобы ты нашел в ней июньский номер «Журнала мистических историй Эллери Квина» за 1980 год. Тот, в котором был опубликован «Посевной сезон». Мой экземпляр сгорел в пожаре, поэтому…

— У меня его нет, — мягко перебил Херб.

— У тебя его нет? — Морт был обескуражен, этого он никак не ожидал. — Как нет?

— Потому что я стал твоим агентом только в 82-м. Я храню у себя все твои работы, которые продал лично, но тот рассказ ты продавал сам.

— Ах черт! — Перед внутренним взглядом Морта предстала страница из сборника «Каждый бросает по монете» с выходными данными. Большинство рассказов сопровождалось строкой: «Публикуется с разрешения автора и авторских агентов Джемса и Грикмора». Возле «Посевного сезона» (и еще двух или трех рассказов в сборнике) значилось только: «Публикуется с разрешения автора».

— Прости, — сказал Херб.

— Ну конечно, я ведь посылал его сам — я помню, что писал запрос, перед тем как представить рассказ на рассмотрение. Просто иногда мне кажется, что ты всю жизнь был моим агентом. — Морт еще немного посмеялся, затем добавил:

— Никаких претензий.

— Вот и хорошо, — успокоился Херб. — Хочешь, я позвоню в «Эллери Квин»? У них должны быть старые номера.

— Ты сможешь? — с надеждой спросил Морт — Это было бы замечательно.

— Сделаю первым делом. Только… — Херб помедлил.

— Только что?

— Обещай мне, что, когда этот журнал будет у тебя, ты не пойдешь к этому парню один.

— Я обещаю, — немедленно согласился Морт. Он снова соврал, но какого черта! Ведь Морт уже попросил пойти с ним Грега, и Грег согласился, так что он не будет один. А Херб Грикмор был только его литературным агентом, а вовсе не отцом. И в общем-то его не касается, как Морт будет улаживать свои личные проблемы.

— О'кей. Я позабочусь об этом. Позвони мне из Дерри, Морт. Может быть, все не так плохо, как кажется.

— Хотелось бы верить в это.

— А ты не веришь?

— Боюсь, что нет.

— Ну ладно, — вздохнул Херб и неуверенно добавил:

— Ничего, если я попрошу тебя передать привет Эми?

— Ничего, я передам.

— Хорошо. Держись и спрячься от ветра, Морт. Я слышу, как он завывает в трубке. Ты, должно быть, замерз.

— Мне действительно пора. Еще раз спасибо, Херб.

Он повесил трубку и несколько секунд задумчиво смотрел на телефон. Забыть о том, что в «бьюике» нет бензина, было еще не так страшно. Но забыть о том, что Херб Грикмор стал его агентом только в 1982 году, — это уже непростительно. Хотя ничего удивительного, ведь на него обрушилось столько неприятностей! «Интересно, — подумал Морт, — о чем еще я забыл?»

Его внутренний голос, не тот, который звучал обычно, а второй, возникающий из самых потаенных уголков сознания, неожиданно вновь заговорил: Может быть, ты действительно украл рассказ? Может быть, ты просто забыл об этом?

Возвращаясь к машине, Морт даже рассмеялся от неожиданности. Он никогда в жизни не был в Миссисипи и, несмотря на то что уже много лет работал в литературном бизнесе, еще ни разу не испытывал необходимости в плагиате. Он сел за руль и включил мотор, размышляя о том, что с его внутренним миром происходит нечто странное.

ГЛАВА 18

Морт не верил, что люди — даже если они пытаются быть принципиально честными с самими собой — способны вовремя понять: вот какая-то часть их жизни подходит к концу. Даже когда это совершенно очевидно — не как дважды два, а уже как одиножды один, — люди по-прежнему продолжают верить, что все еще можно вернуть. Теряя что-то дорогое, что-то крайне необходимое им, люди готовы обмануть себя, готовы поверить, что в жизни правят те же законы, что и развитием сюжета в телесериале, и что достаточно им совершить еще одно усилие, и все вернется на свои места. «Без этой способности к самообману человеческая цивилизация была бы еще безумнее» — так полагал Морт Рейни.

Но иногда правда прорывается сквозь все барьеры, и если, думая о своем будущем, вы избегали этой правды, результат будет сокрушительным: она нахлынет на вас, как волны прилива, которые сметают воздвигнутую на их пути дамбу и разносят в щепки ваше убежище.

Одно из таких откровений снизошло на Морта после того, как представители полиции и пожарного департамента удалились, оставив его с Эми и Тедом Милнером, и они втроем медленно обходили еще дымящиеся руины зеленого особняка в викторианском стиле, который простоял на Канзас-стрит под номером 92 сто тридцать шесть лет Именно в это время — время скорбного обхода бывших владений — он понял, что его брак с бывшей Эми Доуд из Портленда, штат Мэн, подошел к концу. Это был не «кризисный период в отношениях», не «временный разрыв». Уже не стоило надеяться, что со временем, как это порой случается, обе стороны пожалеют о своем решении и соединят свой жизни вновь. Это был конец. Их совместная жизнь стала историей. Даже дом, в котором они вместе пережили так много хорошего, превратился в груду бревен, похожих на зубы побежденного великана и все еще тлеющих в яме, которая была раньше подвалом.

Их встреча в «Марчмане», маленьком ресторанчике на Витчем-стрит, прошла довольно гладко. Эми крепко обняла его. Морг в ответ тоже обнял, но когда попытался поцеловать ее в губы, Эми ловко отвела голову в сторону, и он ткнулся губами ей в щеку. Как на дружеской вечеринке. Рада тебя видеть, дорогой.

Тед Милнер, который этим утром тщательно уложил на голове каждый волосок, молча сидел в углу за столиком и наблюдал за ними. В руках он вертел трубку — уже года три он не появлялся без этой трубки на людях. Морт был уверен, что она понадобилась ему только для того, чтобы выглядеть солиднее и старше своих лет. А сколько же ему на самом деле? Точно Морт не знал, но Эми было тридцать шесть, а Тед, с его отутюженными джинсами и расстегнутой на шее рубашкой, должен быть по меньшей мере года на четыре моложе. Морт подумал, а понимает ли Эми, что лет через десять, а то и пять у нее могут возникнуть с Тедом проблемы, но не решился намекнуть ей на это.

Морт поинтересовался, не случилось ли после их разговора чего-нибудь еще. Эми заметила, что нет. К ним подошел Тед и заговорил с еле заметным южным акцентом — гораздо более мягким, чем гнусавая картавость Джона Шутера, — сообщив Морту, что с ним хотят встретиться офицер пожарной команды и лейтенант местного отделения полиции — на «месте происшествия», как он выразился, хотят задать писателю несколько вопросов.

Морт ответил, что это будет чудесно. Тед спросил, не хочет ли он выпить чашку кофе — у них еще есть время. Морт ответил; что это тоже будет чудесно. Тед поинтересовался, как он поживает. И Морт снова употребил слово «чудесно». С каждым разом оно все легче слетало с языка, но почему-то казалось ему все более избитым. Эми, понимая щекотливость ситуации, внимательно следила за их беседой. Ничего удивительного. В тот день, когда он застиг их в постели, Морт пообещал Теду убить его. В действительности же он, наверное, грозился убить их обоих. Морт смутно помнил о том, что там происходило, и подозревал, что любовники тоже плохо соображали в той неприглядной ситуации. Он не знал, что чувствовали по этому поводу два других угла треугольника, но ему «смутность» воспоминаний казалась вполне понятной и милосердной.

Они выпили кофе. Эми спросила о Джоне Шутере. Морт заверил, что контролирует ситуацию, не упомянув ни о коте, ни о записке, ни о журнале. Через некоторое время они вышли из «Марчмана» и прошли к номеру 92 по Канзас-стрит, который раньше был их домом, а теперь стал «местом происшествия».

Офицер пожарной команды и полицейский детектив, как и обещали, встретили их там и задали свои вопросы. Большинство из них сводилось к тому, кто из знакомых Морта мог ненавидеть его до такой степени, чтобы швырнуть ему в кабинет техасский коктейль. Будь Морт один, он бы даже не упомянул о Джоне Шутере, но о нем могла заговорить Эми, поэтому Морту пришлось подробно описать свою встречу с этим человеком.

Офицер пожарной команды Викерхем спросил:

— Этот парень действительно был сердит?

— Да.

— Настолько, что мог приехать в Дерри и поджечь ваш дом? — уточнил полицейский детектив Бредли.

Морг был почти уверен в том, что Шутер не делал этого, и не хотел, чтобы они копались в подробностях этой истории. Иначе пришлось бы рассказать и о том, что Шутер сделал с Бампом. А это расстроило бы Эми; это бы очень ее расстроило.., и открылась бы банка с червями, которую он предпочитает держать, закрытой. «Придется снова чуть-чуть соврать», — решил Морт.

— Поначалу парень действительно был очень зол. Но когда я обнаружил, что два рассказа и в самом деле почти целиком совпадают, то проверил дату первой публикации своего.

— Его рассказ не публиковался? — спросил Бредли.

— Уверен, что нет. Вчера этот человек появился снова, и я спросил, когда он написал свой рассказ. Я надеялся, что Шутер назовет дату позднее моей первой публикации. Вы понимаете?

Детектив Бредли кивнул:

— Вы надеялись доказать, что обскакали его.

— Вот именно. «Посевной сезон» опубликован в сборнике рассказов, вышедшем в 1983 году, но впервые рассказ напечатан в 80-м. Мне повезло. Он сказал, что написал его в 1982 году. Так что, как видите, я его поймал.

Морт надеялся, что на этом все кончится, но Викерхем, офицер пожарной команды, настойчиво переспросил:

— Мы-то видим, мистер Рейни, а увидел ли это он?

Морт вздохнул про себя. Маленькая ложь всегда приводит к тому, что рано или поздно, но приходится либо во всем признаться, либо врать уже по-крупному и до конца. Этот момент настал. В конце концов, все это касалось только его, Морта, и никого больше.

— Да. Он понял, что проиграл.

— И что же он сделал? — спросил Тед. Морт взглянул на него с легким раздражением. Тед оглядывался по сторонам, будто искал свою трубку, которая осталась в машине; на его рубашке не было подходящих карманов.

— Он ушел, — сказал Морт.

Раздражение, вызванное вопросом Теда, которому вовсе незачем было вставлять палки в колеса, помогло ему соврать. Оттого, что при этом он врал и Теду, становилось легче.

— Пробормотал какую-то ерунду, дескать, все это невероятное совпадение, потом прыгнул в свою машину, будто ему подпалили волосы или облили задницу скипидаром, и уехал.

— Вы обратили внимание на марку машины и па номера, мистер Рейни? — спросил Бредли и достал блокнот и шариковую ручку.

— Это был «форд», — сказал Морт — Номера я, к сожалению, не запомнил. Это были номера не Мэна, но сказать точнее… — Он виновато пожал плечами.

Ему все больше и больше не нравилось происходящее. Сначала вроде бы все шло замечательно, он был внимательным и избегал совсем уж откровенной лжи — считал, что скрывает подробности только ради Эми, дабы не рассказывать ей о том, как этот человек сломал Бампу шею и проткнул отверткой. В результате Морт был вынужден рассказывать разным людям разные истории. Но если они соберутся вместе и сравнят его рассказы, ему придется туго. Пока это было маловероятно, если только Эми не встретится с Грегом Карстейерсом или с Хербом Грикмором. Но что, если произойдет стычка, когда Морт с Грегом найдут Шутера и сунут ему в лицо журнал?

Не волнуйся, старина, сказал себе Морт. Скоро все будет позади. При этом он снова ощутил прилив ничем не оправданного оптимизма, нахлынувшего на него во время телефонного разговора с Хербом, и, как и тогда, чуть не захихикал вслух, но вовремя сдержался. Они бы очень удивились, если бы Морт сейчас рассмеялся, и были бы правы.

— Я думаю, что Шутер должен был направиться в… — …туда, откуда он приехал, — закончил Морт, едва запнувшись.

— Надеюсь, что вы правы, — сказал лейтенант Бредли, — и все-таки следовало бы его найти. Вероятно, мистер Рейни, вы действительно убедили его в том, что он проиграл, но это не означает, что Шутер покинул вас в прекрасном расположении духа. Он мог в ярости приехать сюда и поджечь ваш дом просто потому, что вы его обкакали, — простите меня, миссис Рейни.

Эми скривила губы в улыбке и отмахнулась от извинений.

— Вы не думаете, что это возможно? Нет, подумал Морт. Не думаю. Если бы он решил поджечь дом, то ему пришлось бы сначала убить Бампа, а потом уже ехать в Дерри, иначе он бы не успел сделать это до моего пробуждения. В таком случае тело Бампа было бы уже окоченевшим и кровь у него на груди была бы засохшей. А на самом деле все было совсем не так… Хотя я при всем желании не могу сказать им об этом. Они станут интересоваться, почему же я сразу не рассказал им о Бампе, и наверняка решат, что я скрываю от них что-то еще.

— Думаю, что возможно, — согласился Морт, — хотя, по-моему, этот парень не похож на поджигателя.

— Ты хочешь сказать, что он не похож на Снупса? — неожиданно спросила Эми.

Морт изумленно взглянул на нее, затем рассмеялся.

— Точно, — сказал он. — Он действительно южанин, но не Снупс.

— Что это означает? — насторожился Бредли.

— Старая шутка, лейтенант, — объяснила Эми. — Снупсы — это персонажи из какого-то романа Уильяма Фолкнера. Они начали свою карьеру с того, что поджигали амбары.

— Поджигателей как таковых не существует, — сказал Викерхем. — Они появляются в самых разных обличьях. Поверьте мне.

— Что ж…

— Если вас не затруднит, опишите подробнее его машину, — попросил Бредли и приготовился записывать. — Я бы хотел предупредить полицию штата.

Морт решил, что ему лучше снова соврать. И соврать как следует.

— Это был седан. В этом я почти уверен.

— Ага, «форд-седан». Да?

— Думаю, что годов семидесятых, — пробормотал Морт (на самом деле он был уверен, что фургон Шутера вышел с конвейера примерно в те времена, когда парень по имени Освальд[14] избрал президентом Соединенных Штатов Линдона Джонсона[15]) и, помолчав, добавил:

— Номера были светлого цвета. Возможно, из Флориды. Не могу поклясться, но, кажется, это так.

— Ага. А как выглядел сам парень?

— Среднего роста. Со светлыми волосами. В очках. С такой круглой проволочной оправой, как у Джона Леннона. Честно говоря, это все, что я пом…

— Ты же вроде говорил, что на нем была шляпа, — внезапно вмешалась Эми.

От неожиданности Морт даже щелкнул зубами, но тут же благодушно добавил:

— Да. Точно. Совсем забыл. Темно-серая или черная. Только скорее это была кепка. Такая, знаете, с козырьком.

— О'кей. — Бредли захлопнул свой блокнот. — Это уже кое-что.

— Может быть, поджог был просто актом вандализма, какой-нибудь демонстрацией протеста? — спросил Морт. — В романах ничего не происходит просто так, но в реальной жизни, насколько мне известно, это иногда случается.

— Возможно, и так, — согласился Викерхем, — и все-таки проверить не мешает. — Он подмигнул Морту и хитро произнес:

— Иногда, знаете ли, реальная жизнь подражает искусству.

— Мы можем быть еще чем-то полезны? — спросил Тед и положил руку на плечо Эми.

Викерхем и Бредли переглянулись, после чего последний покачал головой:

— Не думаю, во всяком случае, не сейчас.

— Я спрашиваю только потому, что Эми и Морт должны еще встретиться со страховым агентом, пояснил Тед. — И возможно, со следователем их компании.

Его южный акцент все больше и больше раздражал Морга. Он подозревал, что родился Тед на юге — всего на несколько штатов севернее страны Фолкнера,[16] но лично ему на это совпадение было наплевать.

Представители властей пожали Эми и Морту руки, выразили свое соболезнование, попросили сообщить, если они что-нибудь вспомнят, и оставили их, предоставив возможность совершить втроем еще один обход остатков дома.

— Я сожалею по поводу всего этого, — неожиданно сказал Морт.

Она шла между мужчинами и посмотрела так, будто что-то в голосе бывшего мужа изумило ее. Может быть, просто искренность.

— Обо всем. Действительно сожалею, Эми.

— Я тоже, — мягко ответила она и коснулась его руки.

— Что ж, Тедди присоединяется к вам, — сказал Тед с торжественной сердечностью.

Эми повернулась к нему спиной, и в этот момент Морт готов был кинуться на Теда и душить до тех пор, пока у того глаза не выскочат из орбит.

Они шли по улице мимо восточной стороны дома. Раньше в этом месте был глухой угол, образованный стеной дома и его кабинетом. Здесь у Эми находился небольшой сад. Сейчас цветы были мертвы, и Морт решил, что это даже к лучшему. Вся трава выгорела в радиусе двенадцати футов от дома. Если бы растения в это время цвели, они бы засохли, и это было бы совсем печально. Это было бы…

Неожиданно Морт остановился. Он вспомнил рассказы. Рассказ. Можно было назвать его «Посевной сезон», или «Секретное окно, секретный сад», — в любом случае, если откинуть все внешнее и заглянуть в самую суть, это был один и тот же рассказ. Смотреть было не на что, кроме как на голубое небо, во всяком случае сейчас, но до вчерашнего пожара здесь было окно, прямо на том месте, куда сейчас смотрел Морт.

Это было окно в маленькой комнатке рядом с прачечной. Маленькая комнатка, которая стала кабинетом Эми. Именно сюда она приходила подписывать чеки, делать записи в своем дневнике, говорить по телефону.., это была комната, в которой, как он подозревал, несколько лет назад Эми начала писать свой роман. А когда роман погиб, именно в этой комнате она тихо и скромно похоронила его в ящике стола. Стол находился возле окна. Эми любила приходить туда по утрам. Она могла начать в соседней комнате стирку, а потом копаться здесь в бумагах в ожидании зуммера, означающего, что пора выключать стиральную машину и включать сушилку. Эта комната была достаточно обособлена от всего дома, и Эми говорила, что ей всегда нравилось, как здесь тихо и спокойно. Тишина, чистота, спокойный утренний свет. Она любила время от времени выглядывать из окна и любоваться на свои цветы, растущие в глухом углу между домом и пристройкой. В голове Морта зазвучали ее слова: Для меня это самая лучшая комната, потому что туда почти никто — кроме меня — не заходит. Получается, что у меня есть свое секретное окно, которое выходит в секретный сад?

— Морт? — Это Эми произнесла сейчас. Но он не сразу понял, что происходит, спутав голос жены в реальности с голосом, звучащим только в его сознании, — голосом памяти. Но истинным или ложным было это воспоминание? Вопрос не из легких. Ему казалось, что воспоминание было истинным, он пережил столько потрясений из-за Шутера, Бампа и пожара. Разве не могли у него появиться.., галлюцинации? Разве не могло оказаться, что он подгоняет события своей прошлой жизни к Эми, к этому дурацкому рассказу, в котором человек сошел с ума и убил свою жену?

Не дай Бог, не дай мне Бог! Или все-таки я на грани нервного срыва?

— Морт, с тобой все в порядке? — капризно спросила Эми и дернула его за рукав, возвращая к действительности.

— Да, — ответил он, но тут же признался:

— Не совсем. Если честно, мне немного не по себе.

— Может быть, из-за завтрака, — предположил Тед.

Эми кинула на него взгляд, от которого Морт почувствовал себя чуточку лучше. Это был не очень любящий взгляд.

— Завтрак тут ни при чем! — возмущенно заявила она и обвела рукой черное пепелище. — Дело вот в этом. Давайте уйдем отсюда.

— В полдень — встреча с представителями страховой компании, — напомнил Тед.

— Что ж, у нас еще больше часа. Пойдем к тебе, Тед. Я и сама чувствую себя не очень хорошо. Мне бы хотелось посидеть.

— Хорошо, — сказал Тед слегка раздраженным тоном, в котором читалось «и-вовсе-незачем-так-орать», отчего Морту стало еще легче на сердце.

И хотя утром писатель сказал себе, что дом Теда Милнера — это последнее место на земле, где бы он хотел оказаться, сейчас Морт без возражений отправился с бывшей женой и ее любовником.

ГЛАВА 19

Они молча ехали через весь город в восточный район, где находилась квартира, в которой Тед наконец повесил свою шляпу. Морт не знал, о чем думают Эми и Тед. Скорее всего Эми думала о доме, а Тед о том, успеют ли они вовремя на встречу с представителями страховой компании. Зато Морт знал, о чем он сам думает. Он старался понять: сходит с ума или еще нет. Что всплыло из глубин его памяти — реальность или ложные воспоминания?

Все-таки он склонялся к тому, что Эми действительно произнесла когда-то такую фразу о своем кабинете, расположенном по соседству с комнатой для стирки, — это не было ложным воспоминанием. Сказала ли она это до 82-го года, когда так называемый Джон Шутер, по его словам, написал рассказ под названием «Секретное окно, секретный сад»? Этого Морт не знал. Как ни пытался он сосредоточиться, как ни напрягал свой перегруженный, измученный болью мозг, он выдавал лишь краткое и категоричное заключение: точного ответа нет. Но если Эми действительно говорила это, не важно когда именно, могло ли название рассказа Шутера быть простым совпадением? Допустим, что могло. Но не слишком ли много совпадений?

Морт уже смирился с тем, что даже пожар был просто случайным совпадением. Воспоминания о саде Эми не давали ему покоя.., становилось все труднее и труднее верить, что все эти события не связаны друг с другом каким-то странным, возможно, даже сверхъестественным образом.

И разве сам лже-Шутер не был точно так же сбит с толку? Как он попал к вам? — спрашивал он, задыхаясь от ярости и изумления. Вот что я действительно хочу знать. За каким чертом такой сытый засранец, как вы, забрался в какую-то вонючую дыру в Миссисипи и украл мой чертов рассказ? Тогда Морт решил, что либо это еще одно проявление его безумия, либо парень чертовски хороший актер.

Теперь, в машине Теда, писатель впервые подумал о том, что окажись он сам на месте человека, называющего себя Шутером, он вел бы себя точно так же. Можно сказать, что он уже оказался в этом положении. Единственное, чем их рассказы совершенно отличались друг от друга, так это названиями. Оба названия вполне соответствовали самому рассказу, но теперь у Морта появился вопрос, очень похожий на тот, что задавал ему Шутер: Каким образом вам пришло в голову это название, мистер Шутер? Вот что я действительно хочу знать. Каким образом вы узнали, что в двенадцати сотнях миль от вашего Богом забытого городишки в Миссисипи, у жены одного писателя, о котором, как вы утверждаете, никогда раньше не слышали, было ее собственное секретное окно, выходящее на ее собственный секретный сад?

Что ж, выяснить это можно было, разумеется, только одним способом: Грег найдет Шутера, и тогда Морт обязательно спросит его об этом.

ГЛАВА 20

Он отказался от чашки кофе, предложенной Тедом, и попросил кока-колы или пепси. От холодного напитка его желудок немного успокоился. Морт ожидал, что, стоит ему попасть сюда, в эту квартиру, в которой Тед и Эми вили свое семейное гнездышко, поскольку теперь им незачем было прятаться в дешевых загородных мотелях, его захлестнет бессильная ярость. Но ничего подобного не почувствовал. Это была обычная квартира, каждая комната которой провозглашала, что ее владелец — Предприимчивый Молодой Холостяк, Которому Удалось Сделать Это. Морт обнаружил, что способен примириться с таким положением дел, хотя, наблюдая за Эми, испытывал легкое беспокойство.

Он думал о маленьком кабинете Эми, чистом и светлом, с сонным жужжанием сушилки, доносящимся из-за стены; о ее маленьком кабинете с секретным окном, с единственным окном во всем доме, выходящим туда, где стена дома и пристройка образовывали глухой угол. Он думал о том, как много связывало Эми с тем домом и как мало связывает с этим. Но пережить это предстояло ей самой. Через пять минут, проведенных в новом доме своей бывшей жены, который оказался вовсе не ужасным вертепом несправедливости, а вполне обычным домом, Морт понял, что сможет примириться и с этим…

Она спросила, останется ли он в Дерри на ночь. — Как только мы закончим со страховой компанией, я собираюсь вернуться в Тэшмор. Если всплывет что-то новое, они свяжутся со мной.., или с тобой.

Морт улыбнулся ей. Эми улыбнулась в ответ и коснулась его руки. Теду это не понравилось. Поигрывая трубкой, он нахмурился и демонстративно уставился в окно.

ГЛАВА 21

К вящей радости Теда Милнера, на встречу с представителями страховой компании они не опоздали. Его присутствие уже не вызывало у Морта большого беспокойства; в конце концов, Теду дом на Канзас-стрит никогда не принадлежал, даже после развода, а Эми рядом с ним вроде бы чувствовала себя спокойнее, так что Морт махнул на это рукой.

Дон Стрик, агент Объединенной страховой компании, еще раз обошел вместе с ними «место происшествия», а затем пригласил их в свой кабинет Там уже находился человек по имени Фред Эванс, который представился следователем Объединенной компании, специалистом по поджогам. Эванс должен был встретиться с ними раньше, но всю ночь с фонариком и фотоаппаратом «Полароид» ползал по пепелищу, а утром вернулся к себе в мотель, чтобы перед встречей с Рейни хоть немного поспать.

Писателю Эванс очень понравился. Казалось, этот человек действительно сочувствовал их потере, в то время как все остальные, включая и мистера Присоединившегося К Ним Тедди, просто произносили традиционные слова соболезнования перед тем, как приступить к тому, что считали своими текущими делами (для Теда Милнера, например, решил Морт, текущим делом было как можно скорее вытолкать его из Дерри и отправить на озеро Тэшмор).

Фред Эванс не называл 92-й номер по Канзас-стрит «местом происшествия», а называл «домом». Его вопросы, по существу, те же самые, что задавали Викерхем и Бредли, были мягче, детальнее и глубже. Хотя Эванс спал не больше четырех часов, во время беседы он был предельно внимателен, говорил четко и ясно, в глазах его светилось понимание. Поговорив с ним двадцать минут. Морг решил, что если бы ему надо было поджечь свой дом, чтобы получить страховку, то он бы предпочел иметь дело с другой страховой компанией или дождаться, пока этот человек уйдет в отставку.

Покончив с вопросами, Эванс улыбнулся им.

— Вы мне очень помогли. Позвольте еще раз поблагодарить вас за продуманные ответы и за ваше отношение ко мне. Часто люди встают на дыбы, услышав слова «страховое расследование». Понятно, все и без того расстроены, и стоит появиться следователю, как они думают, что их пытаются обвинить в поджоге своей собственности.

— При данных обстоятельствах вряд ли мы могли бы рассчитывать на лучшее отношение, — сказала Эми, и Тед Милнер так неистово кивнул головой, будто был марионеткой, управляемой очень нервным кукловодом.

— Теперь нам предстоит самое неприятное, — сказал Эванс, кивнул Стрику, тот открыл ящик стола и достал папку с отпечатанными на компьютере бумагами. — После таких опустошительных пожаров мы обязаны ознакомить клиентов с полным списком застрахованного имущества. Вам следует подтвердить, что все эти вещи по-прежнему принадлежат вам и в момент пожара находились в доме. Если после последней ревизии мистера Стрика что-то из этого списка было продано или какие-то вещи вывезены из дома, помечайте эти пункты галочкой. — Остановившись, Эванс прикрыл губы кулаком и прокашлялся. — Мне говорили, что вы.., больше не живете вместе, поэтому посмотрите внимательно, что из вещей было вывезено перед пожаром из дома.

— Мы разведены, — прямо сказал Морт — Я живу сейчас в нашем доме на озере Тэшмор. Раньше мы пользовались им только летом, но он отапливается, так что там вполне можно жить и в холодные месяцы. К несчастью, я так и не перевез основную часть своих вещей из этого дома. Отложил на потом.

Дон Стрик сочувственно кивнул. Тед закинул ногу на ногу, поигрывая в руках трубкой и напустив на себя вид человека, которому все происходящее смертельно надоело.

— Изучите список внимательно, — повторил Эванс, взял у Стрика папку и положил ее на стол перед Эми. — Понимаю, что это неприятно — вроде охоты за сокровищами наоборот.

Чтобы заглянуть в бумаги, Теду пришлось опустить свою трубку и вытянуть шею. Его скука исчезла, во всяком случае, на время; в глазах появилось оживление, как у прохожих, глазеющих на последствия страшной дорожной аварии. Эми заметила его взгляд и услужливо пододвинула ему бумаги. Морт, сидящий по другую сторону от нее, снова переложил их на место.

— Ты не против? — спросил он Теда, по-настоящему рассердившись, и это было ясно по его голосу.

— Морт… — тихо произнесла Эми.

— Я не собираюсь раздувать скандал, — сказал Морт, — но это было наше имущество, Эми. Наше.

— Я не думаю… — возмущенно начал Тед.

— Нет, он совершенно прав, мистер Милнер, — вмешался Фред Эванс с мягкостью, которая, как уже понял Морт, вполне могла оказаться обманчивой. — Закон гласит, что вы вообще не имеете права заглядывать в этот список. Обычно, если ни у кого нет возражений, мы закрываем глаза на такие вещи.., но, кажется, в данном случае у мистера Рейни возражения есть.

— Вы чертовски правы, у мистера Рейни действительно есть возражения, — ответил Морт и вцепился руками в колени, чувствуя, как ногти врезаются в мягкую плоть.

Эми переводила недовольный взгляд с Морта на Теда. Морт ожидал, что Тед распустит перья, начнет фыркать и как-то еще выражать свое недовольство, но ничего подобного тот не сделал. Морт решил, что несправедлив к этому человеку, ведь знал его не слишком хорошо (хотя успел убедиться, что, внезапно просыпаясь в номере мотеля, Тед похож на злого карлика). Но Морт хорошо знал Эми: если бы Тед был каким-то вздорным ветрогоном, она бы его уже бросила.

Криво улыбнувшись, обращаясь исключительно к Эми e игнорируя остальных присутствующих, Тед спросил:

— Может, мне лучше пройтись? Морт не смог удержаться.

— Может, нам пройтись вдвоем? — спросил он Теда с фальшивым дружелюбием.

Эми смерила его потемневшим прищуренным взглядом и снова обернулась к Теду:

— Ты не против прогуляться? Это было бы лучше…

— Разумеется.

И Тед непринужденно поцеловал ее в щеку, что стало для Морта еще одним прискорбным откровением: этот мужчина действительно заботился о ней. Может быть, не всегда, но, во всяком случае, сейчас. А Морту уже хотелось думать, что Эми была для Теда всего лишь игрушкой, которая в любой момент могла ему надоесть. Впрочем, это не очень соответствовало тому, что он знал об Эми. Его бывшая жена гораздо лучше его разбиралась в людях.., и гораздо больше уважала себя.

Тед удалился. Эми с упреком посмотрела на Морта:

— Ты доволен?

— Вполне. Послушай, Эми, может, я был не очень деликатен, но мои побуждения вполне искренни. Все эти годы нас многое связывало. Это — последнее, что мы должны сделать вместе, и касается это только нас. Ты меня понимаешь?

Стрик чувствовал себя неуютно. Фред Эванс напротив: он переводил взгляд с Морта на Эми и снова на Морта с оживленным интересом человека, наблюдающего по-настоящему хороший теннисный матч.

— Понимаю, — тихо сказала Эми.

Морт коснулся ее руки, и Эми улыбнулась. Улыбка вышла довольно натянутой, но он решил, что это лучше, чем ничего. Придвинул свой стул поближе, и они склонились над списком, сдвинув головы, как школьники, заполняющие тест. Морту не понадобилось много времени, чтобы понять, почему Эванс так настойчиво предупреждал их. Рейни считал, что представлял себе размеры потерь. Он ошибался.

Пробегая глазами колонки сухого компьютерного текста, Морт подумал, что, если бы кто-нибудь вытащил из дома номер 92 по Канзас-стрит все, что в нем находилось, и разбросал по кварталу на глазах у всего света, он не был бы в большем ужасе! В голове не укладывалось, что всех этих вещей, о существовании которых он едва ли не забыл, больше нет Семь музыкальных центров, четыре телевизора, один с монтажной видеоприставкой. Китайский фарфоровый сервиз и настоящий староамериканский гарнитур — Эми собирала их по одному предмету. Спальню украшала коллекция античного оружия, стоимость которой составляла 14 тысяч долларов. Они никогда не коллекционировали всерьез предметы искусства, но считали себя ценителями и хранили в доме около двенадцати оригинальных произведений. В списке они оценивались в 22 тысячи, но Морта не заботила их цена в долларах.

Он думал о рисунке Н. С. Виса, на котором два мальчика выходили в море на маленькой лодочке. Шел дождь, на мальчиках были плащи и галоши, их губы растянуты в улыбке. Морт любил этот рисунок, теперь и его больше не существовало.

Стеклянные изделия фирмы «Вотерфорд». Спортивный инвентарь, сложенный в гараже: лыжи, десятискоростные велосипеды и старое каноэ. В списке перечислялись три меховые шубы Эми. Он увидел, что она поставила галочки напротив бобровой и норковой шубы — очевидно, они все-таки сохранились, — но быстро пробежала, мимо короткого лисьего полушубка, не пометив его. Это был теплый и модный осенний полушубок. Должно быть, он висел в шкафу. Морт вспомнил, что шесть или семь лет назад подарил ей этот полушубок на день рождения. Теперь и его не было. И «целестроновский» телескоп. Пропал, Огромная головоломка, подаренная им в день свадьбы матерью Эми. Мать Эми была мертва, а теперь и ее подарок тоже развеялся прахом по ветру.

Самый страшный пункт, во всяком случае для Морта, был в середине второго столбика, и снова указанная рядом стоимость в долларах больно ранила его. 124 бутылки вина, гласил пункт, стоимость 4900 долларов. Вино они любили оба. Они не испытывали к нему неистовой страсти, но завели в погребе специальный винный шкафчик, где собирали ценные сорта, и вместе распивали время от времени бутылочку.

— Даже вино, — сказал он Эвансу. — Даже это. Эванс бросил на него странный взгляд, смысл которого Морт не совсем понял, затем кивнул.

— Сам по себе винный погреб не сгорел, потому что в стоящем в подвале баке было очень мало топливного масла и оно не взорвалось. Но температура внутри была очень высока, и большинство бутылок лопнуло. А те несколько штук, которые уцелели… Я не слишком хорошо разбираюсь в вине, но сомневаюсь, чтобы его теперь можно было пить. Может быть, я ошибаюсь.

— Вы не ошибаетесь, — сказала Эми, одинокая слеза скатилась по ее щеке, и она с отсутствующим видом вытерла ее.

Эванс предложил ей свой носовой платок. Она отрицательно покачала головой и вместе с Мортом снова склонилась над списком.

Через десять минут все было закончено. Они расписались в нужном месте, и Стрик заверил их подписи. Буквально через секунду появился и Тед Милнер, будто он наблюдал за происходящим по видеосвязи.

— Что-нибудь еще? — спросил Морт Эванса.

— Не сейчас. Возможно, что-то понадобится. Вы оставили свой адрес в Тэшморе, мистер Рейни?

— Да. — И записал его для Эванса. — Пожалуйста, свяжитесь со мной, если я смогу быть вам полезен.

— Хорошо. — Эванс встал, протянул руку. — Это всегда гадкое дело. Сожалею, что вам пришлось пройти через это.

Они пожали всем руки и оставили Стрика и Эванса писать рапорты. Было уже далеко за полдень, и Тед спросил Морта, не хочет ли он пообедать с ними. Морт отказался.

— Я хочу вернуться домой. Немного поработать и постараться хоть на некоторое время забыть об этом.

Писатель направился к своей машине, будто и в самом деле, приехав в Тэшмор, думал сесть за письменный стол. Ничего удивительного в этом не было. Раньше — по крайней мере вплоть до развода, который был исключением из всех правил его жизни, — Морту всегда казалось, что лучше всего в трудные времена писать. Это было ему необходимо. Когда реальность приносила неприятности, он хотел погрузиться в мир, созданный им самим.

Морт ждал, что Эми попросит его передумать, но она этого не сделала.

— Поезжай осторожно, — сказала она и запечатлела в уголке его губ целомудренный поцелуй. — Спасибо, что приехал и что.., что так благоразумно ко всему отнесся.

— Я могу что-нибудь для тебя сделать, Эми? Она отрицательно покачала головой, слегка улыбнулась и взяла Теда за руку. Если Морт и ждал от нее какого-то знака, то знак этот оказался слишком очевиден, чтобы его не заметить.

Втроем они медленно двинулись к «бьюику» Морта.

— У тебя там все в порядке? — спросил Тед. — Что-нибудь нужно?

В третий раз Морт обратил внимание на южный акцент этого человека — просто еще одно совпадение.

— Не могу ни о чем думать. — Морт открыл дверцу «бьюика», выловив из кармана ключи. — Откуда ты родом, Тед? Должно быть, ты или Эми мне об этом говорили, но будь я проклят, если помню. Не с Миссисипи?

Тед искренне рассмеялся.

— Нет, Морт, очень далеко оттуда. Я вырос в штате Теннесси. Маленький городок с названием Шутер-Ноб.[17]

ГЛАВА 22

Морт возвращался на озеро Тэшмор, крепко сжимая в руках руль, выпрямив спину, не спуская глаз с дороги. Он сделал погромче радио и каждый раз, чувствуя в середине лба предательские признаки усиленной работы мозга, изо всех сил пытался сосредоточиться на музыке. Не проехав и сорока миль, он заметил, что в шинах упало давление, но махнул на это рукой, даже не подумав заехать на ремонтный пункт. Чтобы отвлечься от тяжелых мыслей и головной боли, Морт принялся насвистывать себе под нос.

Он подъехал к дому примерно в половине пятого и как всегда припарковал «бьюик» сбоку от дома. Эрик Клэптон запнулся на самом пике пронзительного гитарного соло, когда Морт выключил мотор. И тишина рухнула на него, как камни в пенистую резину. На озере не было ни одной лодки, в траве — ни одного насекомого.

Потребность облегчиться и потребность подумать — очень похожие ощущения, подумал он, выходя из машины и расстегивая ширинку. И с тем, и с другим можно повременить… Но не долго. Морт Рейни облегчался у машины, размышляя о секретном окне и секретном саде.

Он думал о том, кому мог принадлежать этот сад и кто мог смотреть в это окно. Он думал о том, почему волею судьбы журнал, который понадобился ему для доказательства одному парню, что тот либо сумасшедший, либо мошенник, сгорел в тот самый вечер… Он думал о том, что любовник его бывшей жены, человек, к которому Морт испытывал непреодолимое отвращение, вырос в городке с названием Шутер-Ноб — «Холм Стрелка» и что «Шутер», то есть «Стрелок», был псевдонимом вышеупомянутого сумасшедшего-или-мошенника, ворвавшегося в жизнь Морта Рейни как раз в тот момент, когда вышеупомянутый писатель только начал привыкать к тому, что развод не отвлеченное понятие, а необратимый факт его личной биографии. Он подумал даже о том, что этот человек, Джон Шутер, по его собственному утверждению, обнаружил плагиат Морта Рейни примерно в то же самое время, когда Морт Рейни ушел от своей жены.

Вопрос: Могло ли все это быть совпадением?

Ответ: Технически могло.

Вопрос: Верил ли он сам, что все это было совпадением?

Ответ: Нет.

Вопрос: В таком случае верит ли он в то, что сходит с ума?

Ответ: нет. Не верил и не верю. Во всяком случае, пока, — сказал самому себе Морт, застегнул ширинку и, обогнув угол дома, подошел к двери.

ГЛАВА 23

Он достал ключ, вставил в замок и тут же вынул. Прикоснулся пальцами к дверной ручке и понял, что она чуть повернута. Шутер был здесь… был или до сих пор здесь находится. Ему даже не пришлось взламывать замок. Этот негодяй вошел в дом без всякого труда. Ведь запасной ключ от этого дома Морт хранил в старой супнице на верхней полке сарая, а Шутер заходил в этот сарай за отверткой, которой пригвоздил старину Бампа к крышке мусорного ящика. И теперь он был в доме, шарил по углам.., или прятался. Он был…

Ручка не повернулась. Дверь была по-прежнему заперта.

— Ну хорошо, — сказал Морт. — Ничего страшного.

Он негромко засмеялся и повернул ключ в замке. То, что дверь заперта, вовсе не означало, что Шутера в доме не было. Скорее, наоборот — он мог быть в доме именно тогда, когда Морт меньше всего этого ожидал. Он мог воспользоваться запасным ключом, положить его на место, а затем запереть дверь изнутри, чтобы усыпить подозрения своего противника. Изнутри дверь запиралась простым нажатием кнопки под ручкой. Он пытается вывести меня из себя, подумал Морт, заходя в дом.

Дом был залит пыльным солнечным светом и тишиной. Однако тишина отнюдь не казалась необитаемой.

— Ты хочешь вывести меня из себя, не так ли? — выкрикнул Морт.

Он ожидал, что его голос прозвучит в этой тишине безумно: одинокий человек с признаками паранойи обращается к незваному гостю, существующему, судя по всему, только в его воображении. Но голос звучал вовсе не безумно. Ничего подобного — он звучал как голос человека, попавшего в добрую половину расставленных ему жизнью ловушек. Да, быть наполовину неудачником не так уж здорово, но наполовину — это все же лучше, чем стать ничем.

Он прошел в гостиную с высоким сводчатым потолком, со стеклянной стеной, за которой открывался вид на озеро, и, разумеется, со Знаменитой На Весь Мир Тахтой Морга Рейни, также известной под названием «Кушетка Коматозного Писателя». Его губы растянулись в скупую улыбку. Он почувствовал в паху какими легкими и твердыми стали у него яйца.

— Наполовину неудачник лучше, чем ничего, верно, мистер Шутер? — выкрикнул он.

Его крик замер в пыльной тишине. Он ощущал в этой пыли затхлый запах табака. На глаза ему попалась смятая пачка сигарет, которую он откопал в ящике стола. Ему вдруг показалось, что в доме стоит какой-то ужасно неприятный запах — почти вонь. Запах отсутствия женщины. Нет, дело вовсе не в этом, подумал он — женщины тут ни при чем. Запах, который ты чувствуешь, — это запах Шутера. Ты чувствуешь запах этого человека и запах его сигарет. Не твоих, а его.

Задрав голову, Морт медленно огляделся вокруг. Стена с обоями кремового цвета оканчивалась наверху спальней. Пространство от перил до ступенек было закрыто темно-коричневыми деревянными планками. Эти планки уберегали спящего там от опрометчивого падения вниз. Их тени темными полосами лежали на полу гостиной. В этот момент они напоминали Морту клетку или окно тюремной камеры.

— Вы там наверху, мистер Шутер? — выкрикнул он.

Ответа не последовало.

— Я знаю, что вы пытаетесь вывести меня из себя! — Теперь Морт чувствовал себя нелепо. — У вас ничего не выйдет!

Примерно шесть лет назад они построили в гостиной большой камин с печью из черного камня. Рядом, на специальной стойке, хранились каминные принадлежности. Он схватил совок для угля, взвесил его в руке, отложил в сторону и взял кочергу. Взглянув сквозь планки на спальню для гостей, Морт взмахнул кочергой, как рыцарь, приветствующий королеву. Затем стал медленно подниматься по ступенькам. Он чувствовал, как его мышцы охватывает напряжение, но понимал, что боится вовсе не Шутера; он боялся того, что наверху никого не окажется.

— Я знаю, что ты там! Я знаю, ты пытаешься вывести меня из себя! Я не могу понять только одного — зачем ты все это делаешь, милый, и когда я найду тебя, тебе лучше все мне объяснить!

Он остановился на площадке второго этажа. Сердце тяжело стучало в лопатку. Слева от него была дверь в спальню для гостей. Справа — дверь в ванную для гостей. Внезапно он понял, что Шутер действительно был рядом, но не в спальне. Нет. Он всего лишь хотел создать впечатление того, что находится в спальне. Он хотел, чтобы Морт в это поверил.

Шутер находился в ванной.

И тут: стоя на лестничной площадке с крепко зажатой в руке кочергой, взмокший от напряжения, Морт услышал его. Слабый шорох. Он действительно был там. Судя по звуку, стоял в ванной и чуть шелохнулся. Что ж, давай поиграем в прятки. Я тебя слышу, мальчик Джонни! Ты вооружен, ублюдок?

Наверняка вооружен, решил Морт, но вряд ли у него было ружье. Похоже, со стрельбой его сближал только псевдоним. На вид Шутер был из тех парней, которые чувствуют себя увереннее с более примитивным оружием. Об этом можно было судить и по способу, каким он расправился с Вампом.

Держу пари, что это молоток, подумал Морт и вытер пот с шеи. Он чувствовал, что глаза его чуть не выпрыгивают из орбит при каждом ударе сердца. Ляпов поспорить, что у него молоток из моего сарая.

Больше Морт об этом не думал, пока не увидел Шутера; ясно увидел его перед собой, стоящего в ванной в черной шляпе с круглой тульей и в желтых рабочих ботинках. Его губы были раздвинуты в усмешке, обнажив сделанный в рассрочку зубной протез, и это была даже не усмешка, а настоящая гримаса. По его лицу тоже струился пот, капли стекали вниз по глубоким морщинам, как по жестяным желобам, а в руках у него был.., молоток из сарая, закинутый высоко над плечом, как молоток судьи. Он стоял в ванной и ждал подходящего момента, чтобы опустить молоток. Следующее дело, господин судья.

Я знаю тебя, приятель. Я запомнил номер твоей машины. Я запомнил его в первый же раз, как только увидел тебя. Но заметь, ты выбрал не того писателя, с которым стоило связываться. Кажется, с самой середины мая я хотел кого-нибудь убить, и ты ничем не хуже любого другого.

Морт повернул голову к двери в спальню. Одновременно протянул левую руку к двери в ванную и обхватил пальцами дверную ручку.

— Я знаю, что ты там, — закричал он в закрытую дверь спальни. — Если ты под кроватью, лучше вылезай оттуда! Считаю до пяти! Если на счет «пять» ты не выйдешь, я сам войду туда и.., переверну все вверх дном. Ты слышишь меня?

Ответа не было.., хотя на самом деле он и не ожидал никакого ответа. Или хотел его услышать. Морт крепче обхватил пальцами круглую ручку, но не стал открывать дверь, а решил, что будет выкрикивать цифры в дверь спальни. Он не знал, заметит ли Шутер, если он повернет голову в сторону ванной, но подумал, что, вероятно, заметит. Этот человек был умен. Чертовски умен!

За мгновение до того, как начал считать, он уловил еще какое-то слабое движение в ванной. Морт мог бы не услышать его, если бы не прислушивался так напряженно, сосредоточив на звуках все свое внимание.

— Роз! Боже, ведь он весь обливался потом. Как свинья.

— Два!

Ручка двери в ванную казалась холодным камнем в его сжатых в кулак пальцах.

— Тр…

Морт повернул ручку двери в ванную и толкнул ее с такой силой, что она ударилась в стену, порвав обои и слетев с нижней петли. И он действительно был там, он был там, он надвигался на Морта, вскинув оружие, его зубы обнажились в зверином оскале, а глаза были безумными, совершенно безумными. Морт наотмашь рубанул кочергой, со свистом рассекая воздух. Но ему хватило времени понять, что Шутер тоже взмахнул кочергой, понять, что на Шутере не было черной шляпы с круглой тульей, понять, что это был вообще не Шутер, что это был он, что этим сумасшедшим был он сам. А затем кочерга устремилась в зеркало, висящее над раковиной, и вдребезги разбила его, и серебряные осколки брызнули во все стороны, мерцая в темноте, и в раковину со стены упала аптечка. Дверца аптечки распахнулась, и изнутри, как из раскрытого рта, посыпались пузырьки с каплями от кашля и йодом, пачки горчичников и прочие медицинские мелочи.

— Я убил чертово зеркало! — пронзительно закричал Морт и хотел уже отшвырнуть кочергу, когда в ванной комнате, за мутной пластиковой дверцей в душ, что-то шевельнулось и раздался слабый визг. Усмехнувшись. Морт рубанул кочергой по дверце, проламывая ее насквозь. Затем он закинул кочергу на плечо. Его глаза были широко раскрыты, губы растянуты в гримасе, которую он ожидал увидеть на лице Шутера.

Морт вздохнул и медленно опустил свое оружие. Оказалось, для того, чтобы оторвать пальцы правой руки от кочерги и бросить ее на пол, ему нужно воспользоваться левой рукой.

— Маленький, хитрый, трусливый зверек, — сказал он мышке, испуганно мечущейся по дну ванны. — Что случилось с твоей норкой? — Голос у него был хриплым, низким и странным, совсем не похожим на его собственный голос: такое ощущение бывает, когда впервые слушаешь свой голос записанным на магнитофон.

Морт повернулся и медленно вышел из ванной мимо покосившейся двери, висящей на одной петле. Под его ботинками хрустели осколки разбитого зеркала.

Он хотел только одного: поскорее спуститься по лестнице, лечь на свою кушетку и немного вздремнуть. Сейчас он хотел этого больше всего на свете.

ГЛАВА 24

Его разбудил телефон. Сумерки уже превратились в ночь. Он осторожно пробрался в темноте мимо кофейного столика со стеклянным колпаком, которому так нравилось бить его по коленке. У Морта было странное ощущение, что время каким-то образом растянулось. Правая рука чертовски болела. Со спиной было не лучше. Интересно, с какой же силой он рубанул кочергой по зеркалу? Насколько он поддался панике? Ему не хотелось об этом думать.

Он поднял трубку, даже не пытаясь угадать, кто это мог быть. В последнее время у него такая бурная жизнь, что это может оказаться даже сам президент.

— Алло?

— Как поживаете, мистер Рейни? — спросил его голос, и, отшатнувшись, Морт на мгновение отдернул телефонную трубку подальше от уха, будто это была змея, которая могла его укусить.

— У меня все прекрасно, мистер Шутер, — пробормотал он пересохшими губами. — А как вы?

— Лучше всех, — добродушно отозвался Шутер густым, южным карканьем, навязчивым, как непокрашенный амбар посреди поля. — Хотя я не думаю, что у вас действительно все прекрасно. Кажется, вас вовсе не беспокоит, что вы обворовали другого человека. Правда, вас все-таки поймали с поличным.., и, кажется, это повлекло за собой немало неприятностей.

— О чем вы говорите?

В голосе Шутера послышалось легкое удивление.

— Ну как же, я слышал по радио, что кто-то поджег ваш дом. Ваш другой дом. А потом, когда вы снова вернулись к себе, у вас стоял такой шум, будто с вами случился припадок или вы дрались с привидением. Крики.., грохот… Неужели преуспевающие писатели всегда крушат все вокруг если у них в жизни что-то не клеится?

Боже мои, он был здесь. Он был.

Морт поймал себя на том, что смотрит в окно, будто Шутер все еще мог быть там.., притаился в кустах и разговаривал с Мортом по какому-нибудь беспроволочному телефону. Нелепость, разумеется.

— Журнал с моим рассказом скоро будет у меня, — сказал Морт. — Когда я покажу его вам, вы оставите меня в покое?

В голосе Шутера по-прежнему звучало удивление.

— Журнала с вашим рассказом не существует, мистер Рейни. Мы знаем об этом, вы и я. Он не мог появиться в 80-м году. Откуда он мог взяться в этом журнале, если мой рассказ, который вы украли, написан мной только в 82-м?

— Черт побери, я не крал ваш рас…

— Когда я услышал о вашем доме, — невозмутимо продолжал Шутер, — я прогулялся до киоска и купил «Вечерний экспресс». Там есть фотография того, что осталось. Не много. Кстати, там есть и фотография вашей жены. — Наступила длинная, задумчивая пауза, затем Шутер добавил:

— Она хор-рошенькая. — И намеренно подчеркнул свое деревенское произношение, чтобы Морт не мог не заметить сарказма. — Каким образом такой отвратительный сукин сын, как вы, умудрился отхватить такую хор-рошенькую жену, мистер Рейни?

— Мы разведены. Я уже вам говорил об этом. Может быть, она поняла, какой я отвратительный. Почему бы не оставить Эми в покое? Это дело касается только вас и меня.

Он заметил, что уже второй раз за два дня отвечает на телефонный звонок в полусонном и практически беззащитном состоянии. В результате Шутер почти полностью руководил разговором. Он водил Морта за нос, стрелял в него, как в мишень.

Так возьми и повесь трубку.

Морт не мог. Во всяком случае, пока.

— Только вас и меня, верно? — переспросил Шутер. — Значит, вы никому больше обо мне не говорили?

— Что вы хотите? Скажите мне! Какого черта вам от меня нужно?

— Вы хотите узнать вторую причину, по которой я приехал, да?

— Да!

— Я хочу, чтобы вы написали мне рассказ, — спокойно объяснил Шутер. — Я хочу, чтобы вы написали рассказ, поставили под ним мое имя, а потом отдали бы его мне. Вы должны мне рассказ. Закон есть закон, а справедливость есть справедливость.

Морт стоял в коридоре, сжимая в больном кулаке телефонную трубку, и в середине его лба пульсировала вена. На несколько секунд ярость настолько охватила его, что он чувствовал себя похороненным в ней заживо, а в голове его бессмысленно повторялась одна и та же фраза: «АХ ВОТ КАК! АХ ВОТ КАК! АХ ВОТ КАЮ» — снова и снова.

— Вы меня слышите, мистер Рейни? — спросил Шутер своим спокойным, протяжным голосом, — Если вы не оставите меня в покое, то единственным, что я напишу для вас, — очень медленно, вязким, как сироп, голосом произнес Морт, — будет свидетельство о смерти.

— Ты много разговариваешь, бродяга, — терпеливо сказал Шутер тоном человека, объясняющего тупому ребенку простую задачку, — потому что знаешь, что я не смогу причинить тебе большого вреда. Если бы ты украл у меня собаку или машину, я мог бы забрать твою собаку или машину. Сделать это мне было бы так же легко, как свернуть голову твоему коту. Даже если бы ты попытался меня остановить, я бы справился с тобой и все равно забрал бы то, что мне нужно. Но здесь другое дело. То, что мне нужно, находится внутри твоей головы. Твое добро спрятано надежно, как в сейфе. И я не могу просто выломать дверь и все сжечь. В данном случае я должен придумать какой-то другой способ. Ты меня понимаешь?

— Я не знаю, о чем вы говорите, — сказал Морт, — но в тот день, когда вы получите от меня рассказ, статуя Свободы наденет платье. Бродяга.

Шутер продолжал, словно размышляя вслух:

— Я бы, конечно, не тронул ее, если бы мог, но мне начинает казаться, что вы не оставите мне такой возможности.

Рот у Морта внезапно пересох, стал сухим, безжизненным и горячим.

— Что… Что вы…

— Неужели вы хотите проснуться как-нибудь вечером и обнаружить Эми прибитой к мусорному ящику? Или однажды утром включить радио и услышать, что она потерпела поражение, сражаясь с бензопилой, которую вы храните в своем гараже? Или что ваш гараж сгорел вместе с ней?

— Вы понимаете, что вы говорите? — прошептал Морт; от гнева и бессильной ярости у него на глазах выступили слезы.

— У вас осталось еще два дня, чтобы как следует обмозговать ситуацию. Лично я подумываю об этом всерьез, мистер Рейни. Я хочу сказать, что будь я на вашем месте, то действительно бы позаботился о ней. И вряд ли я стал бы говорить об этом кому-нибудь еще: не люблю играть с огнем во время грозы. Разведены вы или нет, но мне кажется, что вы по-прежнему испытываете к этой леди какие-то чувства. Вам пришло время немного повзрослеть. Вы не сможете так просто избавиться от меня. Разве вы еще не поняли этого? Я знаю обо всем, что вы делаете, и не оставлю вас в покое, пока не получу то, что мне причитается, — Вы сумасшедший! — закричал Морт.

— Спокойной ночи, мистер Рейни. — И Шутер повесил трубку.

ГЛАВА 25

Еще несколько секунд Морт простоял возле столика, сжимая трубку в руке. Затем схватил телефонный аппарат и чуть не швырнул его о стену. Но, вовремя спохватившись, поставил аппарат на место и сделал несколько глубоких вдохов — пока голова не стала легкой и чуть-чуть не закружилась. Затем набрал домашний номер Херба Грикмора.

После второго гудка трубку сняла Делорес, подружка Херба, и позвала его к телефону.

— Привет, Морт! Что там за история с домом? — Голос Херба чуть удалился от микрофона в трубке. — Делорес, ты не передвинешь сковородку на дальнюю конфорку?

В Нью-Йорке время ужина, подумал Морт, и он хочет дать мне это понять. Кому, черт побери, какое дело до моих неприятностей? Какой-то маньяк грозит превратить мою жену в телячьи котлеты, но жизнь идет своим чередом, верно? И ответил:

— Дом пропал. Страховая компания возместит убытки. — Морт сделал паузу. — Во всяком случае, денежные.

— Сожалею, — сказал Херб. — Я могу что-нибудь сделать для тебя?

— Что касается дома, то ничего, но спасибо за предложение. А вот с рассказом…

— С каким рассказом?

Морт почувствовал, как его рука снова сжимает телефонную трубку, и заставил себя расслабиться. Херб не знает, какая здесь сложилась ситуация. Ты должен помнить об этом.

— Один мой тронутый приятель роет песок, желая взглянуть на этот рассказ, — объяснил он, стараясь, чтобы его голос звучал не так беспечно. — «Посевной сезон». «Журнал мистических историй Эллери Квина»!

— Ах этот! — вспомнил Херб.

Морт снова почувствовал приступ ярости.

— Ты ведь не забыл позвонить, не так ли?

— Нет… Я позвонил, — заверил его Херб. — Просто сейчас уже забыл об этом. Ведь ты потерял свой дом, и все такое…

— Хорошо. И что же они сказали?

— Об этом не беспокойся. Завтра утром они вышлют мне с курьером ксерокопию, и я сразу же перешлю ее тебе федеральной почтой. Она будет у тебя послезавтра в десять часов.

На какой-то момент Морту показалась, что все его проблемы решены, и он почувствовал облегчение. Но тут же вспомнил о том, как блестели глаза Шутера. О том, как он приблизил свое лицо, пока они едва не соприкоснулись лбами. Он вспомнил о сухом запахе корицы, который уловил в дыхании Шутера, когда тот произнес: «Ты лжешь».

Ксерокопия? Он не сомневался, что Шутеру нужен только подлинник.., но ксерокопия?

— Нет, — медленно ответил Морт. — Так не пойдет. Никаких ксерокопий, никаких телефонных звонков от редакторов. Это должен быть экземпляр самого журнала.

— Что ж, это немного сложнее. Видишь ли, в Манхэттене только издательский корпус, а склад со старыми журналами находится в Пенсильвании. Они хранят только по пять экземпляров каждого выпуска — это действительно все, что они могут позволить себе хранить, если учесть, что «Эллери Квин» выходит с 1941 года, там просто сходят с ума, когда у них просят экземпляр взаймы.

— Действуй, Херб! Этот журнал можно найти где угодно — на распродаже или в какой-нибудь библиотеке!

— В библиотеках никогда не найдешь полных комплектов. — Херб сделал паузу. — Значит, говоришь, телефонный звонок тоже не поможет? Ты думаешь, этот парень такой псих, что решит, будто с ним разговаривает один из тысячи твоих агентов?

В трубке было слышно, как Херба спросили:

— Тебе наливать вина?

А он, чуть отодвинув в сторону трубку, ответил:

— Подожди пару минут. Дел.

— Отрываю тебя от обеда, — сказал Морт. — Извини.

— Я выполняю свои обязанности. Послушай, Морт, давай начистоту — этот парень действительно такой псих? Он опасен?

И вряд ли я стану говорить об этом кому-нибудь еще: не люблю играть с огнем во время грозы.

— Не думаю, но я хочу поскорее избавиться от него, Херб. — Морт помедлил, стараясь выдержать правильную интонацию. — За последние полгода на меня обрушился целый поток дерьма. Пожалуй, это единственная проблема, с которой я в состоянии справиться самостоятельно. И я хочу поскорее избавиться от этого идиота.

— Хорошо. — Херб, видимо, принял неожиданное решение. — Позвоню Марианне Джефери из «Эллери Квина». Мы давно знакомы. Если я попрошу ее обратиться к куратору библиотеки — честное слово, Морт, они так и называют этого парня, «куратор библиотеки», — и прислать нам июньский номер за 1980 год, она сделает это. Ничего, если я пообещаю, что ты в благодарность дашь им что-нибудь новое?

— Конечно, — сказал Морт и добавил про себя: скажи им, что рассказ будет подписан именем Джона Шутера, и чуть не рассмеялся вслух.

— Хорошо. Она попросит куратора послать его тебе по федеральной почте прямо из Пенсильвании. Только верни в нормальном состоянии, или тебе самому придется искать такой же журнал на распродаже.

— Есть шансы, что все это произойдет послезавтра? — спросил Морт, в глубине души чувствуя подлую уверенность, что Херб из-за этой истории сочтет его сумасшедшим.., наверняка он считает, что писатель просто делает из мухи слона.

— Думаю, шансов много. Сам понимаешь, я не могу дать гарантию, но все-таки считай, что я ее даю.

— Спасибо, Херб. — искренне поблагодарил Морт. — Ты просто шикарный парень.

— О, блахдрю вас, ма'ам, — ответил Херб, бездарно копируя Джона Уэйна. Он считал, что у него это прекрасно получается, и был безмерно горд своим талантом.

— А теперь иди обедай. И поцелуй от меня Делорес.

Херб по-прежнему был в роли Джона Уэйна.

— Ни черта подобного. Лучше я разрешу ей поцеловать себя, бродяга.

Ты много говоришь, бродяга.

Морт почувствовал такой приступ ужаса, что чуть не заорал. Тот же акцент, то же ленивое, назойливое растягивание гласных. Каким-то образом Шутер поселился в его телефонной линии, и теперь не имело значения, кому Морт пытался позвонить и чей набирал номер, — ему неизменно отвечал Джон Шутер. А Херб Грикмор был просто еще одним из его многочисленных псевдонимов, и…

— Морт? Ты меня слышишь?

Он закрыл глаза. Стоило Хербу заговорить нормально, и все снова встало на свои места. Это был Херб, все тот же Херб. Просто он произнес то же самое слово, которое…

Что?

Просто это один аттракцион этого бесконечного парада совпадений. О'кей. Никаких проблем. Я буду покорно стоять и смотреть, как они проплывают мимо меня. Ничего страшного, я видел уже целую кучу гораздо более впечатляющих образцов.

— Я слышу тебя, — ответил Морт, открывая глаза. — У меня просто закружилась голова оттого, как сильно я тебя люблю.

— Ты шутишь, — сказал Херб, очевидно польщенный. — Скажи, ты действительно в состоянии уладить это дело осторожно и благоразумно?

— Вполне.

— Тогда я думаю, что мне пора идти ужинать со светочем моей жизни.

— Это хорошая идея. До свидания, Херб.., и спасибо.

— Не за что. Я постараюсь сделать все, чтобы ты получил журнал послезавтра. Делорес передает тебе привет.

— Если она собиралась налить тебе вина, держу пари, что она это уже сделала. — И оба они, засмеявшись, повесили трубки.

Как только Морт дал отбой, к нему снова вернулись терзавшие его кошмары. Шутер. В доме было пусто и темно, и все это, разумеется, способствовало игре воображения. И все-таки он не верил, что Шутер был каким-то сверхъестественным существом или же суперпреступником. Иначе бы Шутер знал, что Мортон Рейни не совершал плагиата — во всяком случае, этот рассказ он написал сам. Иначе бы Шутер грабил банки, а не околачивался бы в западном Мэне, пытаясь заполучить какой-то рассказ от писателя, заработавшего большую часть своих денег на романах.

Морг медленно двинулся в гостиную, намереваясь пройти через нее в кабинет и включить свой компьютер, когда внезапная мысль (во всяком случае, этот, рассказ он написал сам) заставила его остановиться.

Что значит «во всяком случае»? Разве он когда-нибудь воровал другую чужую работу?

Впервые с тех пор, как Шутер появился на его крыльце со своей рукописью, Морт всерьез задумался над этим вопросом. Во многих рецензиях высказывалось мнение, что на самом деле его нельзя назвать оригинальным писателем: что часто Морт Рейни пользуется избитыми сюжетами. Он вспомнил, как Эми читала рецензию на «Мальчика учителя музыки», в начале которой критик признавал, что книга написана динамично и увлекательно, а затем сравнивал ее сюжет с сюжетами других произведений. «Ну и что? — сказала она. — Разве эти люди не знают, что на свете существует не больше пяти хороших сюжетов и писатели просто снова и снова пересказывают их с разными персонажами?»

Сам Морт считал, что сюжетов было по крайней мере шесть: успех, неудача, любовь и потеря, месть, двойники, поиски высшей силы, будь то Бог или дьявол. Сейчас он едва вспомнил первые четыре и тут же понял, что в «Посевном сезоне» использовано по меньшей мере три из них. Но можно ли считать это плагиатом? Если да, то каждый новеллист в мире был виновен в этом преступлении.

«Плагиат, — решил Морт, — это открытое воровство». А он никогда в жизни не делал этого. Никогда.

— Никогда, — сказал он, вскинул голову и с вытаращенными глазами зашагал в свой кабинет, как воин, идущий на поле битвы.

Следующий час он провел за компьютером. И не написал за это время ни единого слова.

ГЛАВА 26

Во время бесполезного просиживания за компьютером Морт решил, что обед лучше не съесть, а выпить. Он приканчивал второй бурбон, когда снова зазвонил телефон. Он осторожно приблизился к аппарату, еще раз пожалев о том, что не поставил себе автоответчик, у которого есть по крайней мере одно важное преимущество: вы можете прослушивать поступающие звонки и отвечать только на те, на какие пожелаете.

Не решаясь снять трубку, Морт стоял возле телефона и думал о том, как сильно ему не нравятся звонки современных аппаратов. Когда-то они звонили — даже весело звякали. Теперь издают какой-то пронзительный улюлюкающий шум, похожий на приближающуюся головную боль.

Ну и что, ты снимешь наконец трубку или так и будешь стоять и слушать эти ужасные звуки?

Я больше не хочу с ним разговаривать. Он вызывает у меня страх, он приводит меня в бешенство, и я даже не знаю, какое из этих чувств хуже.

Может быть, это не он.

А может быть, и он.

Два этих предположения снова и снова повторялись у него в голове, и от них было еще хуже, чем от пронзительных трелей телефона, поэтому Морт все-таки поднял трубку и грубо сказал:

— Алло!

А это оказался абсолютно безобидный рабочий Грег Карстейерс.

Грег задал уже набившие оскомину вопросы о доме, и Морт добросовестно ответил на них, думая о том, что все эти разговоры очень похожи на объяснения по поводу внезапной смерти — бесконечное повторение одного и того же постепенно притупляет чувство потери.

— Послушай, Морт сегодня днем я наконец-то поговорил с Томом Гринлифом. — Морту показалось, что голос у Грега немного странный — какой-то осторожный. — Том и Сонни Троттс красят сейчас фасад методистской церкви.

— Ясно. Ты говорил с ним о моем приятеле?

— Да. Том решил, что, должно быть, ты перепутал дни.

— Перепутал дни? Что это значит?

— Видишь ли, — виновато стал объяснять Грег, — Том действительно проезжал вчера днем мимо озера и видел тебя. Он сказал, что помахал тебе и ты помахал ему в ответ. Но…

— Что? — Морт в страхе понял, что сам уже знал ответ.

— Том говорит, что ты был один, — закончил Грег.

ГЛАВА 27

Морт долго молчал. Он был просто неспособен что-либо сказать. Грег тоже молчал, давая ему время подумать. Конечно, Том Гринлиф старше Дейва Ньюсама по крайней мере на три, а то и на все наесть лет, но при этом вовсе не был дряхлым стариком.

— Боже! — наконец тихо произнес Морт.

— Лично я думаю, — робко сказал Грег, — что Том сам мог что-то перепутать. Ты ведь знаешь, он уже не…

— Зеленый юнец, — закончил за него Морт — Я знаю. Но если кто-нибудь в Тэшморе способен с первого взгляда запомнить чужака, то это только Том. Он всегда запоминал незнакомцев, Грег Это одна из особенностей его профессии, верно? — Он поколебался, затем не выдержал:

— Ведь Том смотрел прямо на нас! Он смотрел прямо на нас двоих} Осторожно, стараясь, чтобы это прозвучало как шутка, Грег сказал:

— Ты уверен, Морт, что этот парень тебе не привиделся?

— Я даже не задумывался над этим, — медленно, очень медленно отвечал Морт, — до сего момента. Если ничего этого не было, а я хожу и говорю всем, что это было, то выходит, что я сумасшедший.

— Ох, я вовсе не это имел в виду, — поспешно заметил Грег.

— А я именно это.

Может быть, он этого и добивается, подумал Морт. Может быть, он хочет, чтобы все вокруг считали меня сумасшедшим, — тогда в конце концов это может стать правдой.

Ну да, конечно, а для этого он подговорил старого Тома Гринлифа, чтобы тот все отрицал. Наверняка он попросил Тома съездить в Дерри и поджечь мой дом, а сам остался здесь, чтобы расправиться с моим котом, верно?

А теперь подумай. ПОДУМАЙ как следует. Видел ли ты его? ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ли ты его видел?

Морт задумался. Никогда прежде он не задумывался так крепко — даже в тот майский день, когда застал Эми в постели с Тедом и пытался решить, что же ему теперь с ними сделать. Неужели Джон Шутер просто привиделся ему?

Рейни снова вспомнил о том, как стремительно Шутер схватил его и прижал к машине.

— Грег?

— Я слушаю. Морт.

— А машину Том тоже не видел? Старый фургон с номерами штата Миссисипи?

— Он говорит, что за весь вчерашний день не видел на дороге у озера ни одной машины. Только твою, она стояла в конце тропинки, ведущей к озеру. Том решил, что ты наслаждаешься пейзажем.

Это реальность или вымысел?

Он снова ощутил на своих плечах крепкие руки Шутера, снова почувствовал, как этот человек в мгновение ока прижимает его к машине. «Ты лжешь», — сказал ему Шутер. Морт видел вспыхнувшую в его глазах ярость, чувствовал в его дыхании запах сухой корицы.

Его руки.

Хватка его рук.

— Грег, подожди секунду у телефона.

— Конечно.

Морт опустил трубку и попытался закатать рукава своей рубашки. Сделать это оказалось не просто, потому что руки безудержно дрожали. Тогда он расстегнул рубашку, стащил ее с себя и вытянул руки перед собой. Сначала он ничего не заметил, но, медленно выворачивая руки, увидел то, что искал: два желтоватых синяка на внутренней стороне каждой руки, чуть выше локтей.

Это отметины от пальцев Джона Шутера, когда он схватил Морта и прижал к машине.

Внезапно Морт Рейни подумал, что может объяснить происходящее, и ему стало страшно. Не за себя.

За старого Тома Гринлифа.

ГЛАВА 28

Он снова взял телефонную трубку:

— Грег?

— Я здесь.

— Том нормально выглядел, когда ты с ним разговаривал?

— Он был каким-то измученным, — быстро ответил Грег. — Старый глупец не нашел себе лучшего занятия, как целыми днями лазить на ветру по лесам и махать кистью. Эта работа ему уже не по возрасту. У меня было такое ощущение, что Том вот-вот свалится в ближайшую кучу листьев, если вовремя не доберется до постели. Я понимаю, Морт к чему ты клонишь. Действительно, он был таким уставшим, что мог о чем-нибудь забыть, но…

— Нет, я о другом. Ты уверен, что он был просто измучен? Может, он был испуган?

Теперь на другом конце провода наступила долгая тишина. Как бы ни терзало его нетерпение. Морт не осмелился нарушить ее. Он готов был предоставить Грегу столько времени для размышлений, сколько тому было нужно.

— Он был сам не свой, — наконец сказал Грег — Будто что-то.., выбило его из колеи. Я решил, что Том просто очень устал, но, возможно, дело было в чем-то еще. Возможно, усталость тут ни при чем.

— Он мог что-нибудь скрыть от тебя? На этот раз пауза не была такой долгой.

— Не знаю. Наверное, мог. Это все, что я могу сказать с уверенностью, Морт. Теперь я жалею, что не поговорил с ним подольше и как следует на него не нажал.

— Думаю, будет неплохо, если мы с тобой зайдем к нему, — решил Морт. — Немедленно.

Все было так, как я тебе рассказал. И если Том сказал тебе что-то другое, то только потому, что мой друг напугал его до полусмерти. Я сейчас приеду к тебе.

— О'кей. — Грег был явно взволнован. — Но знаешь ли. Том не из тех, кого легко напугать.

— Уверен, что так оно и есть, но Тому уже семьдесят пять, если не больше. Чем старее ты становишься, тем легче тебя напугать.

— Почему бы нам не встретиться прямо у него?

— Хорошая мысль. — Морт повесил трубку, вылил остатки бурбона в раковину и отправился на своем «бьюике» к дому Тома Гринлифа.

ГЛАВА 29

Подъехав, Морт увидел, что «скаут» Тома стоял у задней двери дома, а Грег припарковал свою машину на обочине. На Греге была фланелевая куртка с поднятым воротником; с озера дул довольно сильный ветер.

— С Томом все в порядке, — наконец сказал он Морту.

— Откуда ты знаешь?

Оба старались говорить как можно тише.

— Я увидел его «скаут» и подошел к задней двери дома. Там приколота записка, на которой написано, что у него был трудный день и он рано лег спать. — Грег усмехнулся и отбросил с лица длинные волосы. — А еще написано, что если он кому-нибудь понадобится, то пусть они звонят мне.

— Записка написана его почерком?

— Да. Его огромными каракулями. Я, во всяком случае, сразу узнал его руку. Потом я обошел дом и заглянул в окно спальни. Он там. Окно занавешено, но удивительно, как стекло до сих пор не треснуло от его храпа. Хочешь проверить сам? Морт вздохнул и отрицательно покачал головой.

— Тут что-то не так, Грег. Том видел нас. Обоих. Буквально через несколько минут после того, как проехал Том, человек совсем взбесился и схватил меня за руки. У меня даже синяки остались. Если хочешь, я могу показать.

Грег отрицательно покачал головой.

— Я верю тебе. Чем больше я об этом думаю, тем меньше мне нравится, какой у Тома был голос, когда он сказал мне, что ты был на озере один. Здесь действительно что-то.., не то. Утром я снова поговорю с Томом. Или, если хочешь, можем поговорить вместе.

— Обязательно. Когда?

— Давай подойдем к церкви в половине десятого. С утра ему нужно выпить две-три чашки кофе — пока Том их не выпьет, из него слова не вытащить. А потом мы на пару минут снимем его с этих чертовых лесов. Может, спасем ему жизнь. Годится?

— Да. — Морт протянул руку. — Извини, что заставил тебя заниматься этой мышиной возней. Грег пожал ему руку.

— Извинений не нужно. Что-то здесь не так. Времени у меня достаточно, и мне любопытно выяснить, в чем тут дело.

Морт вернулся в «бьюик», а Грег сел за руль своего грузовика. Они разъехались в разные стороны, оставив старика в беспокойном сне.

Сам Морт не мог заснуть почти до трех часов утра. Он ерзал и ворочался, пока простыни не превратились в поле битвы, и оставаться в постели стало выше его сил. Тогда, несколько удивленный, он прошел в гостиную к кушетке. По дороге задел ногой подлый кофейный столик, монотонно выругался, лег на кушетку, поправил подушку под головой и мгновенно провалился в черную дыру.

ГЛАВА 30

Проснувшись на следующее утро в восемь часов, Морг решил, что чувствует себя превосходно. Он думал так до тех пор, пока не скинул ноги с кушетки и не сел, однако, едва сделав это, застонал так громко, что следовало бы назвать этот стон сдавленным криком. Несколько секунд Морг не мог пошевелить ни одной мышцей — спина, колени и правая рука невыносимо болели. С рукой было хуже всего, и он принялся осторожно ее массировать.

Он читал где-то, что в состоянии аффекта люди проявляют иногда невероятную силу: могут поднять машину, под которую попал их ребенок, или голыми руками задушить убийцу-добермана — и только потом, успокоившись, понимают, какое невероятное они совершили усилие. Теперь Морт поверил в это. Вчера он так сильно ударил по двери в ванную на верхнем этаже, что сорвал ее с петли. С какой же силой тогда он рубанул кочергой? Судя по тому, как болела рука, гораздо сильнее, чем он хотел. Ему страшно было думать о том, какое впечатление может произвести эта сломанная дверь, если ее увидит человек с менее воспаленным, чем у него, сознанием. Морт знал, что исправлять все эти повреждения придется ему самому — хотя вряд ли он в состоянии будет справиться с ними.

У Грега Карстейерса наверняка уже появились серьезные сомнения по поводу вменяемости Морта, и стоит ему увидеть покосившуюся дверь, разбитое зеркало и сорванную со стены аптечку, как сомнения перерастут в уверенность. Пожалуй, Шутер и в самом деле стремится создать у всех впечатление, что Морт сумасшедший. Сейчас, при свете дня, эта мысль вовсе не показалась абсурдной: напротив, была очень логичной и убедительной.

В половине десятого он обещал встретиться с Гретом у церкви для разговора с Томом Гринлифом. Времени было еще достаточно, но если он будет сидеть и пересчитывать свои болячки, то никогда и никуда не доберется.

Морт заставил себя подняться на ноги и медленно пройти через весь дом в ванную для хозяев. Там он проглотил три таблетки аспирина, пустил из душа такую горячую воду, что в ванной комнате повисли облака пара, и встал под струю.

Ко времени выхода из дома аспирин подействовал. Морт решил, что все-таки сможет пережить и этот день, хотя денек обещал быть не очень веселым и довольно долгим. Ничего. Морт сможет его пережить.

Это второй день, думал он, одеваясь. По телу пробежала легкая судорога от сознания, что завтра наступит конец. Он подумал об Эми, затем снова вспомнил слова Шутера: Я бы, конечно, не тронул ее, если бы мог, но мне начинает казаться, что вы не оставите мне такой возможности.

Новая судорога вернула Морта к действительности. Сначала этот сумасшедший сукин сын убил Бампа, затем стал угрожать Тому Гринлифу (наверняка угрожал Тому Гринлифу), и — Морт все-таки склонялся к этой мысли — возможно, именно он поджег дом в Дерри. Морт понял, что давно уже знал об этом, но не смел признаться даже самому себе. Ну конечно, Шутер должен был поджечь дом, чтобы избавиться от журнала, — он настолько потерял разум, что даже не подумал: в доме было и нечто более ценное. Сумасшедшие не задумываются о таких мелочах.

А Бамп? Наверное, решение убить кота пришло к нему неожиданно. Шутер подошел к его дому, увидел, что кот сидит на крыльце, дожидаясь, когда его впустят в дом, а Морт по-прежнему спит, и убил ни в чем не повинное животное. Добраться так быстро до Дерри было нелегко, но возможно. Он мог это сделать.

А теперь он грозил добраться до Эми.

Я должен предупредить ее, решил Морт, заправляя рубашку в штаны. Я должен немедленно позвонить ей и обо всем рассказать. Одно дело — я сам хочу разобраться с этим человеком, но совсем другое — ждать, пока этот псих доберется до единственной женщины, которую я действительно любил и которая ничего не знает…

Да. И все-таки первым делом он должен поговорить с Томом Гринлифом и добиться от него правды. Пока Том не подтвердит тот факт, что Шутер действительно бродит вокруг и что он действительно опасен, поведение Морта будет казаться здесь всем подозрительным или просто безумным. Поэтому сначала — Том.

Но перед тем как встретиться с Гретом у методистской церкви, он собирался заехать к Боуи и съесть один из знаменитых омлетов с беконом и сыром, которые готовила Герда. Помните, частный детектив Рейни, голодный солдат — плохой солдат. Так точно, сэр. Он прошел в коридор, открыл маленькую деревянную коробочку, висящую на стене возле телефонного столика, и стал нащупывать ключи от «бьюика». Их в коробке не было.

Нахмурившись, Морт прошел на кухню. Ключи лежали на полке возле раковины. Он взял их и с недоумением подбросил на ладони. Разве, вернувшись вчера от Тома, он не положил их в коробку? Он попытался вспомнить, но не смог — не был уверен. Морт так привык, возвратясь домой, бросать ключи в коробку… Если вы спросите человека, который очень любит яичницу, что он ел на завтрак три дня назад, он не сможет вспомнить — будет убежден, что ел яичницу, просто потому, что всегда готовит ее по утрам. Эта ситуация была очень похожей. Морт вернулся домой усталым, больным и озабоченным. Он просто не мог вспомнить.

И ему это не нравилось.

Ему это совсем не нравилось.

Морт прошел к задней двери и открыл ее. На перилах веранды лежала черная шляпа Джона Шутера с круглой тульей.

Морт остановился в дверях, бессмысленно разглядывая шляпу. В его кулаке были зажаты ключи от машины, и солнце блеснуло на свисающем между пальцев медном брелке. В ушах раздавались удары сердца. Оно стучало медленно и задумчиво. Кажется, он ждал этого.

Шляпа лежала на том самом месте, где Шутер оставил свою рукопись. А на дороге стоял «бьюик». Хотя вчера вечером он оставил машину за углом — это Морт точно помнил, — но теперь она стояла здесь.

— Что ты делаешь? — неожиданно закричал Морт, закинув голову в небо, и птицы, беспечно чирикающие в ветвях деревьев, испуганно умолкли. — Ради Бога, скажи, что же ты делаешь?

Но если Шутер и был поблизости, наблюдая за ним, то ничего не ответил. Возможно, потому, что Морт и сам достаточно скоро получит ответы на все свои вопросы.

ГЛАВА 31

Пепельница в кабине «бьюика» была выдвинута, и в ней лежали два сигаретных окурка. Оба без фильтра. Морт подцепил ногтями один из них, и его лицо исказилось гримасой отвращения — он был уверен, что это «Пэлл-Мэлл», сигареты, которые курил Шутер. Так и оказалось.

Он повернул ключ, и мотор тут же заработал. Выходя, Морт не слышал ни звука, но сейчас он завелся так, будто был еще теплым. Шляпа Шутера лежала теперь на багажнике. Морт поднял ее с тем же отвращением, с каким доставал окурки из пепельницы, подхватил пальцами за самый кончик, чтобы только не выронить по дороге. Под ней ничего не было, и внутри нее тоже ничего, только очень старая, пропитанная потом подкладка. Она пахла потом и чем-то еще — остро и неприятно. Этот запах что-то смутно напоминал Морту, но он так и не мог вспомнить, что именно. Он положил шляпу на заднее сиденье — до встречи с Грегом и Томом осталось меньше часа, и ему показалось, что будет лучше, если они не увидят эту чертову шляпу.

Морт не мог объяснить почему, но этим утром ему казалось безопаснее следовать своим инстинктам, чем пытаться понять их причину, поэтому он переложил шляпу в багажник и поехал в город.

ГЛАВА 32

По дороге к закусочной Боуи он снова проехал мимо дома Тома. «Скаута» у дома уже не было. Морт почувствовал беспокойство, но потом решил, что это вовсе не плохой знак, а хороший: следовательно. Том уже начал свой рабочий день. Или тоже отправился к Боуи — Том был вдовцом и чаще всего завтракал где-нибудь в местных заведениях.

Он увидел в закусочной большинство рабочих Тэшмора — они пили кофе и обсуждали наступающий сезон охоты на оленей, но Том (был мертв он был мертв Шутер убил его и угадайте чьей машиной он при этом воспользовался) почему-то не пришел сюда.

— Морт Рейни! — Гарда Боуи, высокая женщина с копной ярко-каштановых волос и роскошной круглой грудью, приветствовала его своим обычным лошадиным басом, доставшимся ей в наследство от матери-прачки. — Сколько лет, сколько зим! Пишете новую замечательную книгу?

— Стараюсь, — сказал Морт. — Вы не сделаете мне ваш особый омлет?

— Черт побери, ни за что! — сказала Герда и громко засмеялась, чтобы стало ясно, что она шутит.

Следом засмеялись официанты в оливковых комбинезонах. На секунду Морту захотелось иметь при себе большое ружье, какое носил под своим твидовым спортивным пальто Грязный Гарри. Пиф-паф, и порядок был бы восстановлен.

Поставив перед ним омлет с тостами, кофе и положив рядом свежий номер местной газеты, она тихо произнесла:

— Я слышала о вашем разводе. Сожалею. Морт поднес чашку кофе к губам — при этом его рука почти не дрожала.

— Спасибо, Герда.

— Вы заботитесь о себе?

— Ну.., пытаюсь.

— Я спросила, потому что вид у вас немного осунувшийся.

— С трудом засыпаю по ночам. Думаю, просто еще не привык к тишине.

— Ни черта подобного — вы не привыкли спать в одиночестве! Но мужчина не должен спать один, Морт, только потому, что его женщина не могла оценить то, что у нее было. Ничего, что я с вами так говорю…

— Ничего, — сказал Морт, хотя ему было неприятно, и он подумал, что Герда Боуи пытается подражать Энн Ландерс.

— ..но ведь вы единственный знаменитый писатель в нашем городе.

— Может быть, это и к лучшему.

Она засмеялась и ущипнула его за ухо. Морту с гало интересно, что бы сказала она и эти парни в оливковых комбинезонах, если бы он укусил ущипнувшую его руку, и поразился тому, как понравилась ему эта идея. Неужели все здесь обсуждают его с Эми? Кто-то говорит, что жена не смогла оценить то, что у нее было, другие говорят, что бедная женщина не выдержала жизни с сумасшедшим человеком, и никто из них не имеет ни малейшего представления о том, что обсуждает, и о том, как Морт жил с Эми, когда у них все было хорошо. «Конечно, так оно и есть, — устало подумал он. — Больше всего на свете люди любят обсуждать тех, чьи имена можно увидеть в газетах».

Он взглянул на свой омлет, и ему расхотелось есть.

Все-таки он принялся ковырять его вилкой и сумел протолкнуть в горло большую его часть. Впереди у него длинный день. Мнение Герды Боуи по поводу его вида и его личной жизни ничего не меняло.

Покончив с завтраком, Морт расплатился и вышел из закусочной (рабочие дружно поднялись и вышли за пять минут до него, один из них задержался, чтобы получить автограф для своей племянницы, у которой сегодня был день рождения). Было пять минут десятого. Сидя за рулем, Морт пролистал газету в поисках того, что пишут об истории с домом в Дерри, и нашел заметку на третьей странице. ПОЖАРНЫЙ ИНСПЕКТОР ИЗ ДЕРРИ СООБЩАЕТ, ЧТО НИКАКИХ СЛЕДОВ ПОДЖИГАТЕЛЯ ДОМА РЕЙНИ ПОКА НЕ НАЙДЕНО, сообщал заголовок. Сама статья занимала меньше половины колонки. Последнее предложение гласило: «Мы не смогли получить комментарий самого Мортона Рейни, известного автора таких бестселлеров, как „Мальчик учителя музыки“ и „Семья Делакоурт“.

Это означало, что Эми не дала км его местный номер телефона. Очень хорошо. Нужно будет поблагодарить ее за это.

Но сначала — Том Гринлиф. «К тому времени, как я доеду до методистской церкви, будет уже двадцать минут десятого. Почти половина». Морт завел мотор «бьюика» и двинулся в путь.

ГЛАВА 33

У церкви, на обочине, была припаркована одна-единственная машина — старинный «форд» с фургончиком и с надписями на каждой дверце:

«СОННИ ТРОТТС, ПЛОТНИЦКИЕ И МАЛЯРНЫЕ РАБОТЫ». Морт увидел на лесах и самого Сонни, маленького человечка лет сорока с абсолютно лысой головой и веселыми глазками. Он размашисто работал кистью, а из магнитофона, стоящего у него в ногах, неслась бодрая музыка Лас-Вегаса — Эд Аймис или Том Джонс, словом, один из тех парней, которые поют, расстегнув три верхние пуговицы на рубашке.

— Привет, Сонни! — окликнул его Морт.

Сонни продолжал красить, двигая кистью в ритм музыке. Певец вопрошал в песне, кто такой мужчина и как он должен поступать в жизни. Когда-то Морт тоже задавал себе эти вопросы, только без сопровождения группы духовых инструментов.

— Сонни!

Сонни вздрогнул. С кончика его кисти слетела капля белой краски, и на какой-то жуткий момент Морту показалось, что и сам маляр вот-вот свалится с лесов. Но Сонни ловко схватился за веревку, повернулся и посмотрел вниз.

— В чем дело, мистер Рейни? Из-за вас я крутанулся, прямо как балерина.

Почему-то Морт вспомнил гнома из диснеевского мультфильма «Алиса в стране чудес» и едва сдержал невольный приступ смеха.

— Мистер Рейни? С вами все в порядке?

— Да.

Морт глубоко вдыхал воздух. Это был трюк, которому он научился в старой церковной школе, существующей уже тысячу лет. Действительно, он не знал более надежного способа сдержать неожиданный позыв смеха. Хотя, как и любой действенный трюк, он был довольно сложен для исполнения.

— Мне показалось, что вы сейчас упадете, Сонни.

— Я не упаду, — позволив себе рассмеяться, сказал Сонни. Он выключил магнитофон, в котором намечалось новое страстное путешествие. — Вот Том, пожалуй, может упасть, а я — нет.

— А где Том? — спросил Морт. — Я хотел поговорить с ним.

— Он позвонил рано утром и сказал, что не сможет сегодня выйти на работу. Я сказал ему, чтобы он не беспокоился — двоим здесь все равно нечего делать. — Сонни посмотрел на Морга и доверчиво сбавил тон:

— С ним все в порядке, просто он взвалил на себя непосильную ношу. Эта работа ему не по годам. Говорит, что у него что-то со спиной. Может быть. Хотя это на него совсем не похоже.

— Когда это было? — спросил Морт, отчаянно пытаясь, чтобы его голос звучал беззаботно.

— Рано, — сказал Сонни. — Часов в шесть или около того. Я как раз собирался в нужник, для утреннего моциона. У меня все по расписанию. — Сонни был невероятно горд этим фактом. — Конечно, Том хорошо знает, когда я встаю и отправляю свои нужды.

— Но голос у него был не слишком бодрым?

— Нет. Он был совсем не похож на себя. — Сонни сделал паузу, нахмурился, казалось, будто он изо всех сил пытается что-то вспомнить. — Вчера с озера дул крепкий ветер. Должно быть, Том подхватил насморк. Но Томми — железный парень. Дайте ему день-другой, и он будет в норме. Я бы больше беспокоился, если бы он в таком состоянии вздумал лазить по доскам. Я могу чем-нибудь помочь вам, мистер Рейни?

— Нет. — Морт почувствовал, как в груди у него появился твердый комок ужаса — будто кусок скомканного полотна. — Кстати, а Грега вы не видели?

— Грега Карстейерса?

— Да.

— Сегодня утром не видел. Он ведь занимается перевозками. — Сонни засмеялся. — Может спать дольше, чем мы.

— Я просто думал, что он тоже придет встретиться с Томом, — сказал Морт. — Ничего если я немного подожду? Может быть, он появится.

— Будьте моим гостем, — сказал Сонни. — Музыка не мешает.

— Совсем нет.

— Сейчас по телевизору можно заказать потрясные пленки. Нужно просто сообщить им номер своей кредитной карточки. Даже не платить за звонок. — Он склонился над магнитофоном, затем с воодушевлением посмотрел вниз на Морта и благоговейно добавил:

— Это Роджер Уиттекер.

Сонни нажал на кнопку. Роджер Уиттекер сообщил им, что были времена (хотя был уверен, что они и сами об этом знают), когда он пытался откусить больше, чем мог проглотить. Морт тоже переживал нечто подобное, но без сопровождения группы духовых инструментов. Он прогуливался по обочине, с отсутствующим видом рылся в карманах своей рубашки и был немного удивлен, обнаружив, что старая пачка «L&M» все еще была там. Теперь в ней осталась всего одна сигарета. Он закурил, ожидая, что вкус у нее будет противным, и заранее вздрагивая. Но вкус был вполне терпимым. На самом деле вкуса почти никакого не было.., будто бы его украли годы.

Это не единственное, что крадут годы.

Как это правдиво! К делу не относится, но правдиво. Он курил и смотрел на дорогу. Теперь Роджер Уиттекер сообщал ему и Сонни, что корабль стоит в порту и скоро они отправятся торговать в Англию. Сонни подпевал, повторяя последние слова каждой строчки. Не больше; только последние слова. По 23-й магистрали проезжали легковые автомобили и грузовики. «Форд» Грега по-прежнему не появлялся. Морт отшвырнул сигарету, взглянул на часы, увидел, что уже без четверти десять, и понял, что Грег, который был почти религиозно пунктуальным, уже не приедет.

Шутер добрался до них обоих.

О черт!!! Не говори глупостей! Откуда тебе знать?

Я знаю. Шляпа. Машина. Ключи.

Ты не просто спешишь с выводами, ты торопишься как угорелый.

Шляпа. Машина. Ключи.

Он развернулся и снова подошел к лесам.

— Наверное, он забыл, — сказал Морт, но Сонни не услышал его, поглощенный своей работой и песней Роджера Уиттекера.

Морт сел в машину и уехал. Погруженный в свои собственные мысли, он не слышал, как Сонни окликнул его.

Вероятно, его голос перекрыла музыка.

ГЛАВА 34

Он подъехал к своему дому в четверть одиннадцатого, вышел из машины и направился к двери. На полпути повернул назад и открыл багажник. Шляпа по-прежнему лежала там, черная и отвратительная, как жаба в волшебном саду. Подхватив ее, на этот раз не так брезгливо, как прежде, он захлопнул багажник и вошел в дом.

Морт остановился в коридоре, не совсем понимая, что собирается делать дальше.., и неожиданно, без всяких на то причин, надел шляпу себе на голову. Сделав это, он вздрогнул, как вздрагивает человек, хвативший большой глоток чистого спирта. Но дрожь быстро прошла.

И судя по ощущениям, шляпа была ему как раз впору.

Он медленно прошел в ванную для хозяев, включил свет и встал перед зеркалом. Морт чуть не захохотал — в этой шляпе он был похож на мужика с вилами, что на картине Гранта Вуда «Американская провинция». Он похож на персонажа картины, хотя тот парень был изображен с непокрытой головой. Шляпа полностью закрывала волосы Морта, как она закрывала волосы Шутера (если у Шутера вообще были волосы — это был еще не решенный вопрос, хотя Морт предполагал, что при следующей встрече узнает об этом наверняка, поскольку головной убор Шутера был теперь у Морта), и едва касалась верхушек ушей. Это было довольно весело. Просто умора.

Затем неугомонный голос в его голове спросил:

Зачел! ты надел ее? Как ты думаешь, на кого ты похож? На него? — и смех стих. Зачем же он надел эту шляпу?

Он хотел, чтобы ты ее надел, тихо ответил неугомонный голос.

Да? Но почему? Почему Шутер хотел, чтобы Морт надел его шляпу?

Может быть, он хочет…

Ну? — перебил он неугомонный голос. — Хочет что?

Он решил, что голос замолчал, и потянулся к выключателю, когда голос снова заговорил:

…опозорить тебя.

Зазвонил телефон, и Морт подпрыгнул на месте. Виновато стащив шляпу с головы (как человек, который боится, что его застанут в тот момент, когда он примеряет нижнее белье жены), он подошел к телефону, надеясь, что это звонит Грег и что старик у него — рассказал об угрозах Шутера, и Грег забрал Тома к себе. Ради его безопасности. Это было настолько реально, что Морт удивился, как не подумал об этом раньше.

Но это был не Грег. Это звонил Херб Грикмор.

— Все улажено, — весело сказал Херб. — Марианна все сделала. Она просто прелесть.

— Марианна? — тупо переспросил Морт.

— Марианна Джефери из «Эллери Квина»! — напомнил Херб. — «Эллери Квин»? «Посевной сезон»? Июньский номер за 1980 год? Вы понимаете, что я говорю, бвана?

— Ах, — сказал Морт. — О Боже! Спасибо, Херб! Это точно?

— Не сомневайся. Завтра ты его получишь — сам журнал, а не ксерокопию. Он придет утренней почтой. О мистере Шутере что-нибудь слышно?

— Пока нет, — сказал Морт, глядя на черную шляпу в своей руке и по-прежнему ощущая странный, острый запах, который исходил от нее.

— Что ж, отсутствие новостей — хорошие новости. Ты говорил с местными властями?

Разве он обещал Хербу, что сделает это? Точно Морт не помнил, но мог и обещать. В любом случае лучше подыграть ему.

— Да. Старый Дейв Ньюсам решил, что не стоит пока звонить во все колокола, думает, парень просто резвится.

Ужасно гадко врать Хербу, особенно после того, как он оказал такую услугу, но был ли какой-то смысл говорить ему правду? Это было бы слишком безумно, слишком сложно.

— Держи их в курсе. Я думаю, что это важно. Морт, я действительно так думаю.

— Да. Миллион благодарностей за журнал. Ты спас мне жизнь. — И Морт подумал о том, что это была не просто фраза.

— Рад помочь. Помни, что в маленьких городках федеральную почту обычно доставляют прямо на местное отделение. Хорошо?

— Да.

— Как продвигается новая книга? Я давно хотел спросить об этом.

— Отлично!

— Что ж, ладно. Избавляйся от этого парня и возвращайся к работе. Работа спасала и гораздо лучших людей, чем ты или я, Морт.

— Я знаю. Передавай привет своей даме.

— Спасибо. Ты тоже передавай… — Херб внезапно умолк, и Морт буквально услышал, как тот прикусил себе язык.

Трудно привыкнуть к тому, что хорошо знакомые люди уже не общаются друг с другом. Говорят, ч после ампутации болят отрезанные конечности.

— ..привет своим соседям, — закончил он.

— Я понял. Будь здоров, Херберт.

Морт медленно отошел от стола и взглянул на озеро. Сегодня на нем не было ни одной лодки. Похоже, что одной ногой я уже выбрался из этой истории, независимо от того, что еще произойдет. Теперь я могу показать ему этот проклятый журнал. И, может быть, это его успокоит… Хотя, может быть, и нет. Ведь он сумасшедший. О представителях Племени Безумцев никогда не скажешь заранее, что они сделают в следующую минуту. Они способны на все. В этом и заключаются их сомнительные чары. Все возможно.

В конце концов, Грег мог быть и дома — может быть, он просто забыл об их встрече или у него возникли какие-то непредвиденные дела. Чувствуя неожиданную надежду, Морт вернулся к телефону и набрал номер Грега. Когда в трубке раздался третий звонок, он вспомнил, как еще неделю назад Грег говорил ему, что собирается отправить жену и детей к родственникам. На следующий год Меган должна пойти в школу, и уехать им будет уже труднее.

Значит, Грег был один.

(шляпа) Как и Том Гринлиф.

(машина) Молодой муж и старый вдовец.

(ключи) И как же все это произошло? Очень просто — не сложнее, чем заказать по телевизору кассету Роджера Уиттекера. Шутер отправился в дом Тома Гринлифа, но не на своем фургоне — о нет, это было бы слишком похоже на рекламу. Он оставил свою машину припаркованной у дома Морга Рейни или где-то поблизости и отправился к Тому на «бьюике». Там он заставил Тома позвонить Грегу. Может быть, вытащил Грега из постели, но Грег волновался за Тома и поэтому поспешил приехать. Затем Шутер заставил Тома позвонить Сонни Троттсу и сказать ему, что чувствует себя не очень хорошо и не сможет сегодня выйти на работу. Шутер приставил к горлу Тома отвертку и предупредил, мол, не сделаешь все как надо, будешь старым дураком. Том сделал все как надо.., хотя даже Сонни, который был не слишком умен и только вылез из постели, сообразил, что Том говорил как-то странно. Чтобы расправиться с Томом, Шутер воспользовался отверткой. И когда появился Грег Карстейерс, он снова воспользовался отверткой — или чем-нибудь похожим, — чтобы расправиться с ним. И…

Ты должен выбросить это дерьмо из своей головы. В тебе говорят навязчивые воспоминания, а ничего больше. Повтори: и… НИЧЕГО.., больше.

Это, конечно, благоразумно, но не убедило его. Это был не Честерфилд. Это не удовлетворяло.

Обхватив руками голову. Морт медленно обошел весь первый этаж дома.

А как насчет грузовиков? «Скаут» Тома. «рейнджер» Грега? Прибавь сюда еще и «бьюик», и получится, что автомобилей уже целых три штуки — даже четыре, если считать фургон самого Шутера. А Шутер — всего один человек.

Он не знал.., он понимал только одно: что сумасшедшие способны на все.

Снова вернувшись к телефону, Морт вытащил из ящика стола телефонную книгу и принялся искать номер городского констебля. Неожиданно он остановился.

Одним из этих автомобилей был «бьюик». Мой «бьюик».

Он медленно отодвинул телефон и попытался представить себе, как же Шутер справился с таким количеством автомобилей. Ничего у Морта не складывалось. Это было все равно что сидеть перед компьютером, когда идея ускользнула, а перед глазами так и будет мерцать пустой экран. Но он понял, что не хочет звонить Дейву Ньюсаму. Пока не хочет. Морт медленно пошел в кабинет, и тут телефон зазвонил сам.

Это был Шутер.

— Приходите туда, где мы встречались в тот день. Прогуляемся немного. Вы, мистер Рейни, производите на меня впечатление человека, который думает с той же скоростью, с какой старики пережевывают свою кашу, но я готов дать вам столько времени, сколько понадобится. Я еще раз позвоню, позже. Все, кому вы позвоните между этим и следующим моим звонком, будут только на вашей совести.

— Что вы делаете? — Теперь голос Морта едва ли был громче шепота. — Что, черт побери, вы делаете?

В трубке раздались гудки.

ГЛАВА 35

Он прошел к тому месту, где сходились две тропинки, к тому месту, где он разговаривал с Шутером, son когда Том Гринлиф имел несчастье увидеть их. Почему-то он не захотел ехать туда на «бьюике». Кусты по обеим сторонам тропинки были побиты и оборваны, отчего тропинка выглядела диковато. Морт резкими толчками двигался вперед и уже знал, что обнаружит под первым же развесистым деревом… Так оно и случилось: «скаут» Тома Гринлифа; оба его приятеля находились в машине.

Грег Карстейерс сидел, за рулем с откинутой назад головой, и отвертка — на этот раз фирмы «Филипс» — была по самую рукоятку воткнута ему в лоб, над правым глазом. Эта отвертка лежала у Морта в кладовке. На красной пластиковой ручке была большая трещина, и не узнать ее было невозможно.

Том Гринлиф сидел на заднем сиденье. Из его головы торчал кухонный топорик. Глаза были открыты. По ушам струйками стекали мозги. На деревянной ручке топорика красными буквами, полустертыми, но все еще вполне разборчивыми, было написано одно слово: РЕЙНИ. Этот топорик тоже хранился в сарае Морта.

Он не двигаясь стоял возле машины. Вокруг звенели цикады. Где-то над головой выбивал морзянку дятел. Свежий бриз гнал по озеру пенистые волны; вода сегодня была темно-синей, и контрастные белые барашки придавали озеру очень живописный вид.

Позади него раздался шелест. Морт обернулся так резко, что чуть не упал — упал бы, если бы рядом не стоял «скаут», на который можно было опереться. Это был не Шутер. Белка. Она сидела на стволе ветвистого клена, сияющего в красном закатном солнце, и смотрела на него с неприкрытой ненавистью. Морт подождал, пока успокоится его готовое выпрыгнуть из груди сердце. Он ждал, когда белка спрыгнет с дерева. Сердце успокоилось; белка не спрыгнула.

— Он убил их обоих, — наконец сказал он, обращаясь к белке. — Он поехал к Тому на моем «бьюике». Потом поехал к Грегу на «скауте» Тома. Том был за рулем. Он убил Грега. Потом заставил Тома приехать сюда и убил его. Он воспользовался для этого моими инструментами. Потом он пешком вернулся в дом Тома.., или, может быть, поехал туда. Кажется, ему хватило цинизма поехать. Сонни сказал, что голос Тома звучал как-то странно, и я знаю почему. Когда у Сонни раздался этот звонок, солнце уже почти поднялось и Том был уже мертв. Это Шутер позвонил Сонни и говорил с ним, подражая Тому Пожалуй, это было не так уж сложно. Судя по тому, как Сонни сегодня утром врубал музыку, он немного глуховат. После того, как Шутер позвонил Сонни Троттсу, он снова сел в мой «бьюик» и поехал к дому. «Рейнджер» Грега по-прежнему припаркован на обычном месте. Вот так…

Белка стремительно метнулась вверх по стволу и исчезла в горящих красных листьях.

— ..все это и было, — глухо закончил Морг.

Неожиданно он почувствовал на ногах что-то влажное. Он отступил на два шага, вспомнил о стекающих мозгах Тома Гринлифа, ноги его подкосились. Он упал, и мир поплыл у него перед глазами.

ГЛАВА 36

Придя в себя, Морт перевернулся, неуверенно сел и посмотрел на часы. Четверть третьего, но они, должно быть, остановились в это время прошлой ночью. Ведь он обнаружил «скаут» Тома утром, значит, сейчас не мог быть день. Он испытывал неимоверную слабость, впрочем, учитывая обстоятельства, ничего удивительного в этом не было. Но неужели он провалялся без сознания три с половиной часа?

Во всяком случае, секундная стрелка часов по-прежнему бегала по циферблату.

Должно быть, часы завелись, когда я упал, вот и все.

Но это было не все. Солнце изменило положение и уже уходило за облака, заполнившие небо. Цвет озера поскучнел до равнодушной желтизны.

Итак, он почувствовал слабость, упал в обморок, и что дальше? Это невероятно, но, кажется, Морт заснул. За последние три дня он сильно перенервничал и прошлой ночью не мог заснуть до трех часов. Так что это можно назвать комбинацией умственного и психического переутомления. Его сознание просто отключилось. И…

Шутер! Боже, ведь Шутер сказал, что будет звонить!

Он попытался подняться на ноги, но тут же упал и застонал от боли и удивления — ноги подгибались, будто ватные. Казалось, что в них вонзились сотни иголок, икры дрожали от боли и напряжения. Должно быть, Морт упал на какую-то гадость. Какого черта он не приехал сюда на «бьюике»? Если Шутер уже позвонил и Морга не оказалось дома, этот человек может сделать что-нибудь еще.

Он снова попытался встать на ноги, и на этот раз это ему почти удалось. Но когда Морт сделал шаг левой ногой, та отказалась принять на себя вес его тела. Падая, он чуть не ударился головой о борт грузовика и внезапно увидел себя в одном из зеркал «скаута». Выпуклая поверхность превратила его лицо в гротескное чудовище из комнаты смеха. По крайней мере хорошо, что он оставил дома эту проклятую шляпу. «Если бы я увидел ее сейчас на своей голове, — подумал Морт, — я бы закричал, не смог удержаться».

Наконец он вспомнил, что в «скауте» было два мертвеца. Они сидели, медленно коченея, а из их голов торчали его слесарные инструменты.

Морт выполз из тени «скаута», руками закинул свою левую ногу на правую и начал колотить по ней кулаками, как человек, собравшийся зажарить дешевый кусок мяса.

Остановись! — закричал слабый голос — это была последняя крупица здравомыслия в сонме голосов, звучащих в голове Морта, единственный слабый свет разума в том, что казалось теперь громадным вместилищем черных грозовых туч, расположенным между ушами. Остановись. Он сказал, что будет звонить днем, а сейчас только четверть третьего! Еще достаточно времени! Достаточно времени!

А если он позвонил раньше? Может быть, на этом глухом, суконном Юге день заканчивается в два часа?

Если я буду и дальше колотить по своей ноге, то ее окончательно сведет судорогой. Будет интересно посмотреть, как я поползу к своему дому, чтобы успеть ответить на звонок.

Это подействовало. Морт наконец остановился. На этот раз он поднялся на ноги осторожнее и несколько секунд просто постоял (и позаботился о том, чтобы стоять спиной к «скауту» — он не хотел заглядывать внутрь машины) перед тем, как сделать первый шаг Иголки стали пропадать. Сначала он заметно прихрамывал, но постепенно его походка выровнялась.

Он почти миновал кусты, которые Шутер обрезал «скаутом» Тома, когда услышал звук приближающегося автомобиля. Не задумываясь он упал на колени и проследил за промчавшимся мимо ржавым «кадиллаком». Он принадлежал Дону Бейссинджеру, старому алкоголику, который большую часть своего времени проводил пропивая остатки своего когда-то значительного наследства и пользовался дорогой у озера, чтобы срезать угол и добраться до тропы, известной в округе как «дорога Бейссинджера». Морт подумал, что Дон был едва ли не единственным человеком, который жил здесь круглый год.

Как только «кадиллак» исчез из поля зрения, Морт поднялся на ноги и поспешил домой. Теперь он был счастлив, что не поехал на «бьюике». Он знал «кадиллак» Дона Бейссинджера, и Бейссинджер прекрасно знал «бьюик» Морта. Сейчас еще слишком рано, чтобы Дон успел набраться до беспамятства, и он непременно бы запомнил, что машина Морта была припаркована неподалеку от того места, где вскоре обнаружат невероятную, ужасную находку.

Он пытается свалить эти убийства на тебя, думал Морт, хромая по тропинке к дому. Он сделал для этого все: если прошлой ночью у дома Тома Гринлифа стояла какая-то машина, то это наверняка был твой «бьюик». Он убил их твоими инструментами.

Я мог бы избавиться от инструментов, неожиданно подумал он. Я мог бы бросить их в озеро. Наверняка меня бы стошнило, но я бы смог это пережить.

Смог бы? Это еще вопрос. И даже если бы ты это сделал… Шутер наверняка продумал и такую возможность. Кажется, он продумал все варианты. Он знает, что, если ты попытаешься избавиться от топорика и отвертки, а полиция проверит дно озера и все-таки обнаружит их, дело обернется для тебя еще хуже. Ты понимаешь, что он делает? Видишь?

Да. Он видел. Джон Шутер приготовил ему подарок. Это было чучело, вывалянное в дегте и перьях. Большое, блестящее, вымазанное в дегте чучело. Морг шлепнул чучело левой рукой по голове, и рука тут же прилипла. Чтобы отлепить ее, пришлось ударить чучело правой рукой в живот, но от этого правая рука тоже прилипла. Это было… Какое слово он обычно употреблял с этаким самодовольным удовлетворением? «Нечестно», не так ли? Да, именно так. С каждым движением он все больше приклеивался к чучелу Джона Шутера. А теперь?

Что ж, теперь Морт был вынужден врать всем подряд, и, если правда выплывет наружу, ему несдобровать, а в четверти мили от него сидел человек с топором в голове вместо шляпы, и на ручке топора было написано имя Морта. Вряд ли можно было придумать что-нибудь хуже.

Ему показалось, что в пустом доме зазвонил телефон, и он рысью кинулся к крыльцу.

ГЛАВА 37

Шутер не позвонил. Минуты тянулись как конфеты-липучки, а Шутер не звонил. Морт неустанно ходил по дому, дергая и закручивая волосы на голове. Теперь он понимал, что испытывает наркоман, дожидаясь торговца наркотиками.

Дважды он собирался прекратить ожидание и направлялся к телефону, чтобы позвонить властям — не старому Дейву Ньюсаму и даже не местному шерифу, а в полицию штата. Ему вспомнилась старая вьетнамская поговорка: «Убей их всех, и пусть их сортирует сам Бог». Почему бы и нет?

В конце концов, у него была хорошая репутация: он был уважаемым членом двух обществ Мэна, а Джо Шутер был…

Кем же был Шутер?

На ум приходило слово «фантом».

Еще на ум приходило выражение «тень на плетень».

Но не эго остановило Морта. Остановила жуткая уверенность в том, что Шутер позвонит как раз в ту минуту, когда он займет линию.., что Шутер услышит в трубке сигнал «занято», повесит трубку и Морт никогда больше не услышит его.

В четверть пятого начался дождь, крупный отвесный дождь, холодный и мягкий. Он неожиданно упал с белого неба, начал стучать по крыше, листья вокруг дома набухли от влаги.

В десять часов телефон зазвонил. Морт прыгнул к нему. Это была Эми.

Эми хотела поговорить о пожаре. Эми хотела поговорить о том, какой она была несчастной, о том, как она переживала, не только за себя, но за них обоих. Эми хотела сказать ему, что Фред Эванс, следователь из страховой компании, по-прежнему находится в Дерри, по-прежнему роется на месте происшествия, по-прежнему расспрашивает обо всем на свете, начиная с результатов последней ревизии и кончая тем, у кого были ключи от шкафа с вином. И Тед заподозрил в его поведении нечто неладное. Эми хотела спросить у Морта, изменило бы что-нибудь в их жизни, если бы у них были дети.

Морт постарался как можно спокойнее ответить на все ее вопросы и в течение всего разговора физически ощущал, как проходит назначенное Шутером время. Он сходил с ума, думая о том, что сейчас Шутер позвонит ему, услышит, что линия занята, и совершит какое-то новое зверство. Наконец он сказал единственное, что сумел придумать, чтобы закончить разговор и освободить линию: мол, ему нужно в туалет, и если он немедленно не доберется до него, то случится беда.

— Это из-за спиртного? — озабоченно спросила она. — Ты пил?

— По-моему, съел что-то за завтраком, — сказал он. — Послушай, Эми, я…

— У Боуи?

— Да. — И он попытался изобразить, что задыхается от напряжения и боли.

Правда заключалась в том, что он действительно чувствовал, как задыхается. Он и в самом деле захотел в туалет, и это было уже совсем комично.

— Эми, действительно, я…

— Боже, Морт, ведь у нее самый грязный гриль в городе! Иди. Я позвоню позже.

В трубке раздались гудки. Он опустил ее на аппарат, постоял несколько секунд, удивленный и испуганный тем, что его ложные жалобы неожиданно оказались правдой; кишки стянуло в болезненный, пульсирующий узел.

Он побежал в туалет, расстегивая на ходу ремень.

Туалет был близко, и он успел: присел на унитаз, ощущая запах собственных испражнений, со штанами, спущенными до щиколоток, попытался восстановить дыхание и… В это время снова зазвонил телефон.

Морт вскочил, как клоун из коробочки, зацепился коленом за край унитаза и побежал к телефону, придерживая одной рукой штаны и семеня, как девушка в узкой юбке. У него появилось жалкое, стыдливое чувство человека, не успевшего подтереться, и, хотя понимал, что такое может случиться с каждым, Морт неожиданно подумал, что он никогда не читал об этом в книгах — никогда, ни в одной книге.

Ох, жизнь была так похожа на комедию! На сей раз это был Шутер.

— Я видел вас там, — сказал Шутер; голос у него был спокойным и безмятежным, как всегда. — Там, где я их оставил. Со стороны можно было решить, что вас хватил солнечный удар, только ведь сейчас не лето.

— Что вы хотите? — Морт переложил трубку к другому уху Брюки снова соскользнули к щиколоткам. Он плюнул на них. Резинка хоккейных трусов повисла между коленями и бедрами. «Какой прекрасный снимок можно было бы сейчас сделать!» — подумал Морт.

— Я хотел было приколоть на вас записку, но решил не делать этого. — Шутер помолчал, затем презрительно добавил:

— Вас очень легко напугать.

— Что вы хотите?

— Я ведь вам уже сказал, мистер Рейни. Я хочу, чтобы вы написали рассказ вместо того, который вы украли. Разве вы еще не готовы это признать?

Да! Скажи ему «да»! Скажи ему все, что он хочет: что земля плоская, что Джон Кеннеди и Элвис Пресли живы, прекрасно себя чувствуют и дуэтом играют на банджо в кубинском ресторане, что Мерил Стрип — трансвеститка. Скажи ему все, что он ХОЧЕТ.

Но Морт не стал этого делать.

Все неистовство, и крушение, и ужас, и смущение внезапно с воем вырвались из его горла:

— ЯНЕ ДЕЛАЛ ЭТОГО! НЕ ДЕЛАЛ ЭТОГО! Ты СУМАСШЕДШИЙ. И Я МОГУ ЭТО ДОКАЗАТЬ! У МЕНЯ ЕСТЬ ЖУРНАЛ! ПОНЯЛ, ПСИХ? Ты СЛЫШИШЬ МЕНЯ? У МЕНЯ ЕСТЬ ЭТОТ ЧЕРТОВ ЖУРНАЛ!

Ответом на это было отсутствие ответа. Линия стала тихой и мертвой, не слышно даже смутного бормотания фантомных голосов, которые обычно разрывают эту гладкую темноту, похожую на ту, что ползла по стеклянной стене каждую ночь, которую Морт проводил здесь один.

— Шутер? Тишина.

— Шутер, ты меня слышишь?

Снова тишина. Он ушел.

Морт уже медленно опускал трубку, когда голос Шутера, слабый, отдаленный, почти неразличимый, спросил:

— ..сейчас?

Морт снова прижал трубку к уху. Кажется, она весила фунтов восемьсот.

— Что? Я думал, ты повесил трубку.

— У тебя есть журнал? У тебя есть этот мифический журнал? Сейчас? — Кажется, в первый раз Шутер казался расстроенным. Расстроенным и неуверенным.

—Нет. — ответил Морт.

— Ну что же! — с облегчением сказал Шутер. — Думаю, что нам пришло время поговорить…

— Он придет по федеральной почте, — перебил его Морт. — Он будет на почте завтра в десять часов.

— Что будет? — спросил Шутер. — Какая-то мутная бумажка, которую ты сунешь мне в качестве копии?

— Нет, — сказал Морт.

Ощущение, что он все-таки поколебал этого человека, что он прорвался сквозь защитную броню и нанес ему точный и сокрушительный удар, было сильным и убедительным. На какую-то секунду или на две голос Шутера зазвучал почти испуганно, и Морт был несказанно этому рад и подтвердил:

— Журнал. Настоящий журнал.

Наступила еще одна долгая пауза, но на этот раз Морт держал трубку крепко прижатой к уху. Шутер был там. Неожиданно рассказ снова стал центром событий, рассказ и обвинение в плагиате. Шутер пытался помыкать им как мальчишкой из колледжа. Но похоже, что теперь этот человек оставит его в покое.

Когда-то — в той же церковной школе, в которой Морт научился сдерживать смех, — он видел, как мальчик воткнул булавку в жука, ползущего по его парте. Жук был обречен, он извивался под булавкой и медленно умирал. Тоща это зрелище очень опечалило Морта. Теперь он хотел сделать то же самое с этим человеком. С этим сумасшедшим человеком.

— Никакого журнала быть не может, — наконец сказал Шутер. — И рассказа в нем быть не может. Этот рассказ мой!

Морт слышал в его голосе муку. Настоящую муку. Булавка насквозь пронзила Шутера. Теперь он извивался под ней и медленно умирал.

— Завтра в десять он будет здесь, — сказал Морт, — или позже, как только в Тэшмор доставят утреннюю почту. Я буду счастлив встретиться с тобой прямо там. Ты сможешь посмотреть на него. Ты сможешь смотреть на него сколько пожелаешь, ты, чертов маньяк!

— Не там, — сказал Шутер после еще одной паузы. — У тебя дома.

— Забудь об этом. Когда я покажу тебе этот номер «Эллери Квина», я хочу быть в таком месте, где смогу позвать на помощь, если ты кинешься на меня.

— Ты сделаешь по-моему. — Шутер уже вполне контролировал себя.., но еще не так уверенно, как прежде. — А если нет, я увижу тебя в тюрьме штата Мэн по обвинению в убийстве.

— Не смеши меня. — Но Морт почувствовал, как его кишки снова начинают сворачиваться в узел.

— Ты гораздо больше увяз в этих убийствах, чем думаешь, — продолжал Шутер. — И теперь, чтобы выкарабкаться, тебе придется проявить массу сообразительности. Если я просто исчезну, мистер Рейни, то вы обнаружите, что на вашу шею накинута петля, а ноги ласкает костер.

— Ты не испугаешь меня.

— Испугаю. — Шутер говорил почти вежливо. — Хотя и ты тоже начал меня немного пугать. Я никак не могу с тобой разобраться.

Морт молчал.

— Это было бы просто смешно, — сказал Шутер странным, задумчивым голосом, — если бы мы сочинили один и тот же рассказ в разных местах и в разное время.

— Я тоже об этом думал.

— Вот как?

— Но выбросил это из головы, — сказал Морт. — Слишком много совпадений. Если бы речь шла хотя бы об одном и том же сюжете, это было бы еще понятно. Но тот же язык. Тот же чертов стиль!

— Ага. Я думал о том же самом, бродяга. Это уже слишком. Совпадение отпадает. Хорошо, допустим, ты украл его у меня, но будь я проклят, если могу понять, как и когда.

— Перестань! — не выдержал Морт. — У меня есть журнал! У меня есть доказательство! Разве ты не понимаешь? Все кончено! Была ли это какая-то дурацкая игра или просто заблуждение, все кончено! У меня есть журнал!

После долгого молчания Шутер сказал:

— Ну, пока еще его у тебя нет.

— Согласен, — сказал Морт. Неожиданно он почувствовал свою власть над этим человеком. — Так что мы будем делать сегодня?

— Что? Ничего, — сказал Шутер. — Те двое подождут. У одного жена и дети уехали к родственникам. Другой жил один. Завтра утром ты пойдешь и получишь свой журнал. Я приду к тебе где-то в полдень.

— Ты убьешь меня, — сказал Морт и обнаружил, что эта мысль не вызывает у него ужаса — во всяком случае, сейчас. — Если я покажу тебе журнал, твое заблуждение рассеется, и ты убьешь меня.

— Нет! — ответил Шутер, и казалось, что на этот раз он был откровенно удивлен. — Тебя? Нет, сэр! Те двое могли сунуть свой нос в наши дела. Я не мог этого допустить.., и потом, я понял, что могу использовать их, чтобы заставить тебя иметь дело со мной. Увеличить твою ответственность.

— А ты хитрец. Я признаю это. Ты, конечно, псих, но признаю, что ты самый ловкий сукин сын, которого я видел в жизни.

— Что ж, возможно, ты прав, — согласился Шутер. — Если я приду завтра и обнаружу, что ты ушел, мистер Рейни, я посвящу свою жизнь тому, чтобы уничтожить каждого человека в мире, которого ты любишь и ценишь. Я буду жечь твою жизнь, как ветер выжигает тростниковое поле. Ты пойдешь в тюрьму за убийство тех двоих, но тюрьма не будет твоим последним горем. Ты понял?

— Да. Я понял. Бродяга.

— Значит, ты будешь на месте, Морт Рейни.

— А предположи — просто предположи, — что я покажу тебе журнал и там в оглавлении будет мое имя, а в середине — рассказ. Что тогда?

Воцарилась короткая пауза. Затем Шутер сказал:

— Я пойду к властям и признаюсь во всем, что совершил. Но я позабочусь о себе задолго до суда, мистер Рейни. Потому что если все окажется так, как ты говоришь, значит, я действительно сумасшедший. А такой сумасшедший человек… — Он вздохнул. — Такой сумасшедший человек не имеет ни права, ни смысла жить дольше.

Эти слова подействовали на Морта со странной силой. Он не уверен, подумал он. A первый раз он действительно не уверен… Даже я сам никогда не был так не уверен.

Но Морт выкинул эти мысли из головы. У него никогда не было причин быть неуверенным. Это вина Шутера. Шутер сам во всем виноват.

— Откуда мне знать, что ты не заявишь, будто мой журнал — подделка?

Морт ожидал, что ответа не будет или Шутер скажет, что придется поверить ему на слово, но Шутер удивил его.

— Если он настоящий, я пойму. А если он поддельный, мы оба будем знать это. Я не думаю, что ты смог бы за три дня соорудить поддельный журнал, пусть даже в Нью-Йорке на тебя работает целая толпа.

Наступила очередь Морта подумать, и он думал долго, очень долго. Шутер терпеливо ждал.

— Я собираюсь довериться тебе, — наконец произнес Морт. — Сам не знаю почему. Может быть, потому, что теперь у меня самого не так уж много осталось в жизни. Но я не собираюсь доверять тебе очертя голову. Ты придешь сюда. Встанешь на дороге, там, где я смогу тебя видеть и убедиться, что ты идешь без оружия. Я выйду. Это тебя устраивает?

— Вполне.

— Боже, храни нас обоих.

— Да, сэр. Будь я проклят, если до сих пор понимаю, во что я ввязался.., и это не очень приятное чувство.

— Шутер?

— Я здесь.

— Я хочу, чтобы ты ответил на один вопрос. Тишина… «Но приглашающая тишина», — подумал Морт.

— Это ты поджег мой дом в Дерри?

— Нет, — наконец ответил Шутер. — Я был здесь и присматривал за тобой.

— И за Бампом.

— Послушай, — сказал Шутер. — Моя шляпа у тебя?

— Да.

— Мне она понадобится в любом случае.

И линия опустела.

Вот так.

Морт медленно опустил трубку и осторожно пошел в ванную — придерживая штаны рукой, — чтобы закончить свои дела.

ГЛАВА 38

Эми действительно перезвонила, около семи. И на этот раз Морт был способен поговорить с ней почти нормально — так, будто ванная наверху не была разбита и в машине у озера не сидели два мертвеца, коченея в сгущавшихся сумерках.

Эми сказала, что сама поговорила с Фредом Эвансом и у нее сложилось впечатление, будто он то ли знает что-то о пожаре, то ли просто подозревает о чем-то, но не хочет им говорить. Морт попытался успокоить Эми, и до некоторой степени это ему удалось, но сам он при этом снова почувствовал беспокойство. Если Шутер не поджигал дом — а Морт поверил, что этот человек сказал ему правду, — значит, пожар был все-таки.., совпадением?

Рейни не знал, прав он или нет.

— Морт, я так беспокоилась о тебе, — неожиданно сказала Эми.

Это вернуло его к реальности.

— Обо мне? Со мной все в порядке.

— Ты уверен? Вчера мне показалось, что у тебя.., такой странный вид. — Она сделала паузу. — Честно говоря, мне показалось, что ты выглядел как перед.., ну, ты знаешь.

— Эми, у меня не было нервного срыва.

— Конечно, нет, — быстро согласилась она. — Но ты знаешь, что я хочу сказать. Когда эти люди из кино так ужасно обошлись с «Семьей Делакоурт».

Это было одно из самых горьких переживаний в жизни Морта. Кинокомпания «Парамаунт» выплатила аванс в 75 тысяч долларов за приобретение прав на его книгу по самой высокой цене — 750 тысяч долларов — чертовски большие деньги. Они уже чуть было не заплатили эту немалую сумму, когда кто-то вытащил из папок нечто под названием «Домашняя команда», и этот старый сценарий оказался так похож на «Семью Делакоурт», что возникли юридические проблемы. Это был единственный случай в его карьере — во всяком случае, до этого кошмара, — когда над ним нависло обвинение в плагиате. В конце концов было принято решение приостановить выплату аванса. Морт до сих пор не знал, действительно ли на студии забеспокоились по поводу плагиата, или просто им разонравился его роман. Если дело было только в сходстве двух сюжетов, то он не мог понять, как такие чистоплюи вообще могли сделать какое-нибудь кино. Херб Грикмор получил экземпляр сценария «Домашней команды», и Морт обнаружил в нем всего два едва похожих мотива. Эми согласилась с ним.

Эта суета началась как раз в тот момент, когда Морт зашел в тупик, работая над романом, который отчаянно хотел написать. В это же время он должен был совершить рекламный тур по поводу выхода «Семьи Делакоурт» в мягкой обложке. Все это свалилось на Морта Рейни одновременно, и ему пришлось совсем не сладко.

И все-таки у него не было нервного срыва.

— Со мной все в порядке, — настойчиво повторил он, стараясь говорить вежливо.

Много лет назад он заметил в Эми одно удивительное и довольно трогательное качество: если с ней говорить очень вежливо, эта женщина может поверить во что угодно. Он часто думал о том, что если бы эта черта была присуща всем людям — как привыкли мы обнажать зубы, чтобы продемонстрировать ярость или веселье! — войны бы прекратились еще миллион лет назад.

— Ты уверен. Морт?

— Да. Позвони мне, если узнаешь что-нибудь от нашего друга из страховой компании.

— Хорошо.

Он сделал паузу.

— Ты у Теда?

— Да.

— Как у тебя с ним?

Немного помолчав, Эми просто сказала:

— Я люблю его.

— Вот как…

— У меня не было других мужчин, — неожиданно призналась она. — Я всегда хотела сказать тебе об этом. У меня никогда не было других мужчин. Но Тед.., его не ослепило твое имя, просто он увидел меня, Морт. Он увидел меня.

— Ты хочешь сказать, что я не видел?

— Раньше видел. — Голос у Эми был слабый и несчастный. — Но ты так часто покидал меня.

Он вытаращил глаза и моментально приготовился к битве. К битве за справедливость.

— Что? Я не уезжал ни в какие поездки со времен тура по поводу «Семьи Делакоурт»! И та поездка была совсем короткой!

— Я не хочу спорить с тобой, Морт, — мягко перебила его Эми. — Та часть жизни уже закончилась. Я только пытаюсь сказать тебе, что, даже когда ты находился рядом, ты слишком часто уходил. Видишь ли, у тебя была любовница — твоя работа. — Ее голос зазвучал твердо, но Морт чувствовал, что Эми вот-вот заплачет — Как я ненавидела эту суку, Морт Она была симпатичнее меня, умнее меня, веселее меня. Как я могла с ней конкурировать?

— Что ж, давай вини во всем меня, это же так просто, — запричитал он и ужаснулся, чувствуя, что у него перехватило горло. — Чего ты хотела от меня? Чтобы я был водопроводчиком? Чтобы я остался без работы и мы бы жили как нищие? Я больше ни черта не умею делать, неужели ты этого не понимаешь? Я ничего больше не умею!

Морт надеялся, что слезы высохнут, хоть на время, но они не уходили. Кто из них снова потер бок этой ужасной волшебной лампы? Кто виноват на этот раз?

— Я не обвиняю тебя. В этом есть и моя вина. Ты бы никогда не застал нас.., ничего такого не произошло бы.., если бы я не была такой слабой и трусливой. Тед хотел, чтобы мы пришли и обо всем рассказали тебе. Он не раз просил об этом. А я все время его отговаривала. Я говорила ему, что еще не уверена. Я говорила себе, что все еще люблю тебя, что все еще может вернуться на круги своя.., но, наверное, ничего не возвращается. Я… — Она всхлипнула; все-таки она заплакала. — Я никогда не забуду выражение твоего лица, когда ты открыл ту дверь в мотеле. Я унесу твой взгляд с собой в могилу.

Вот и хорошо! — захотелось ему закричать. — Вот и хорошо! Потому что ты просто увидела выражение лица! А мне пришлось все это пережить!

— Ты знаешь о моей любви, — неуверенно сказал он. — Я никогда не таил ее от тебя. Ты знала о ней с самого начала.

— Но я никогда не знала, как крепки ее объятия.

— Ладно, не вешай нос, Эми, Кажется, теперь я с ней расстался. Эми плакала.

— Морт, Морт… Единственное, чего я хочу, это чтобы ты был счастлив. Разве ты не понимаешь этого? Разве ты не можешь быть счастливым?

Но он лишь видел, как ее голое плечо прикасается к голому плечу Теда Милнера. Он видел их глаза, широко раскрытые, испуганные, и волосы Теда, взъерошенные во сне. Он захотел сказать Эми об этом сейчас — хотя бы попытаться, — но передумал. И без того достаточно. Они вдоволь покусали друг друга. Может, когда-нибудь они снова смогут вернуться к этому разговору. Вот только не стоило ей говорить о нервном срыве. У него не было нервного срыва.

— Эми, мне, пожалуй, пора идти.

— Да, нам обоим пора. Тед ушел показывать дом, но он скоро вернется. Я должна приготовить что-нибудь на обед.

— Прости, что спорил с тобой.

— Ты позвонишь, если я тебе понадоблюсь? Я все еще беспокоюсь.

— Да, — сказал он, попрощался и повесил трубку.

Несколько секунд Морт стоял возле телефона, ожидая, что непременно вот-вот разразится слезами. Но слезы ушли. Вероятно, это было по-настоящему ужасно.

Слезы ушли.

ГЛАВА 39

От мерного стука дождя Морт сделался тупым и равнодушным. Он развел в камине небольшой огонь, придвинул стул и попытался прочитать статью в «Харпере», но начал клевать носом, вздрагивая всякий раз, когда его подбородок падал на грудь и из горла вылетал громкий храп. Надо было купить сигареты, подумал он. Несколько затяжек меня бы взбодрили. Но Морт не купил сигарет и вовсе не был уверен в том, что они могли бы его взбодрить. Это была не усталость, а последствия перенесенного шока.

В конце концов он добрел до кушетки, поправил подушки и лег. В темное стекло возле его щеки стучал холодный дождь.

Только однажды, подумал Морт. Я сделал это только однажды. И провалился в глубокий сон.

ГЛАВА 40

Во сне он попал в самый большой в мире школьный класс.

Стены тянулись вдаль на целые мили. Каждая парта была горой, серые квадраты кафеля простирались среди них бесконечной равниной. Часы на стене — огромное холодное солнце. Дверь в коридор закрыта, но Мортон Рейни все-таки прочитал слова; написанные на гофрированном стекле:

УЧЕБНАЯ КОМНАТА ДОМАШНЕЙ КОМАНДЫ

ПРОФ. ДЕЛЛАКОУРТ

Фамилию написали неправильно, подумал Морт. В ней должна быть всего одна буква «л». Но внутренний голос сказал, что он не прав.

Морт стоял на гигантской, простирающейся вдаль канавке для мела, прибитой к огромной доске, и держал кусок мела размером с бейсбольную биту. Он хотел опустить руки, которые ужасно болели, но не мог. Ему нужно было пятьсот раз написать на доске одно и то же предложение: Я не списывал у Джона Кинтнера. Должно быть, он написал его уже четыре сотни раз, но этого было мало. Воровать у человека работу, которая составляла единственную ценность в его жизни, было непростительно. Поэтому теперь он должен был писать, писать и писать и не обращать внимания на голос разума, который пытался прокричать ему, что это всего лишь сон и правая рука болит совсем по другой причине.

Мел скрипел. Отвратительно. Пыль, едкая и почему-то знакомая — очень знакомая, — сыпалась ему на лицо. Наконец Морт окончательно выбился из сил. Его руки опустились, словно их оттянули сумки, набитые свинцовыми ядрами. Он повернулся на канавке для мела и увидел, что в огромном классе была занята только одна парта. За партой сидел молодой парень с деревенским лицом: с такими лицами ходят по борозде за мулами. Светло-каштановые волосы гвоздями торчали на его голове; грубые, побитые и поцарапанные руки были сложены на парте. Он смотрел на Морта бледными, глубоко посаженными глазами. Я знаю тебя, произнес Морт во сне. Верно, бродяга, сказал Джон Кинтнер с протяжным южным акцентом. Только у меня чужие руки и ноги. А теперь продолжай писать. И не пять сотен раз. Пять тысяч.

Морт снова обернулся к доске, но в этот момент его нога соскользнула с края канавки, и, пронзительно закричав, он вывалился из нее наружу и полетел в сухом, пропитанном мелом воздухе, и Джон Кинтнер смеялся, а он…

ГЛАВА 41

…проснулся на полу. Его голова каким-то образом оказалась под подлым кофейным столиком, Морт хватался за ковер и кричал визгливым, пронзительным голосом.

Он был на озере Тэшмор. Не в каком-то таинственном, циклопических размеров школьном классе, а на озере.., и в тумане на востоке всходило солнце.

Со мной все в порядке. Мне просто снился сон, и со мной все в порядке.

Но это было не так. Потому что теперь это был не сон. Джон Кинтнер существовал в реальности. Господи, как же он мог забыть Джона Кинтнера?!

Морт посещал колледж в Бейтсе и специализировался на изучении художественной литературы. Позже, рассказывая о первых шагах молодого литератора, он говорил своим ученикам, что, выбирая такую специализацию, мужчина или женщина совершают самую крупную ошибку в своей жизни, если они хотят писать романы для того, чтобы зарабатывать этим на жизнь. Эти слова он повторял при любой возможности.

— Идите работать на почту. Фолкнер так и сделал.

Ученики смеялись. Они любили слушать учителя, а сам он был доволен, когда ему удавалось развеселить класс. Это было лучше всего — вряд ли он или кто-то другой действительно могли научить их писательскому ремеслу. А когда занятия подходили к концу, учитель всегда испытывал облегчение. Ученики вызывали у него беспокойство. Он полагал, что причиной этому был Джон Кинтнер.

Морт так и не вспомнил, действительно ли Кинтнер был родом из Миссисипи, но полагал, что это было именно так. Впрочем, Кинтнер мог приехать из любого другого южного штата — из Алабамы, Луизианы или из какого-нибудь рабочего городка северной Флориды. Морт посещал колледж в Бейтсе много лет назад, и с тех пор ни разу не вспомнил о Джоне Кинтнере, который теперь — неожиданным и совершенно необъяснимым образом — всплыл в его памяти.

Это неправда. Ты думал о нем прошлой ночью. Хочешь сказать, что он мне снился, быстро поправил себя Морт, но этот противный тоненький голосок внутри него настаивал на своем.

Нет, еще раньше. Ты думал о нем, когда разговаривал с Шутером по телефону.

Морт не хотел думать об этом. Он не должен думать об этом. Джон Кинтнер остался в прошлом:

Джон Кинтнер не имел никакого отношения к тому, что происходило теперь. Морт встал и в молочном предутреннем свете побрел, пошатываясь, на кухню, чтобы сварить себе крепкий кофе. Побольше крепкого кофе. Но противный тоненький голосок не отставал. Морт взглянул на кухонные ножи, подвешенные к магнитной панели, купленной когда-то Эми, и подумал о том, что если бы он мог зарезать этот тоненький голосок, то немедленно бы сделал это.

Ты думал, что поколебал его, что тебе удалось нанести ему сокрушительный удар. Ты думал, что история снова вернулась к главному пункту: к рассказу и обвинению в плагиате. Шутер хотел помыкать тобой, как мальчишкой из колледжа. Как жалким мальчишкой из колледжа. Как…

— Заткнись! — рявкнул Морт. — Убирайся к черту.

Голос замолчал, но Морт уже не мог забыть о Джоне Кинтнере.

Насыпая трясущейся рукой в кофеварку зерна, Морт подумал о том, как настойчиво и упорно он повторял, что не крал рассказ у Шутера и что вообще никогда не занимался плагиатом.

И все-таки он это сделал.

Однажды.

Только однажды.

— Но ведь это было так давно, — прошептал Морт. — И к этому делу не имеет никакого отношения.

Наверное, так оно и было, только остановить воспоминания было уже невозможно.

ГЛАВА 42

Он учился на предпоследнем курсе. Шел весенний семестр. В классе художественной литературы он был посвящен созданию короткого рассказа. Преподавал парень по имени Ричард Перкинс-младший, который написал два романа, получивших очень хорошие рецензии, но так и не признанных читателями, — из всего тиража продали всего несколько экземпляров. Морт попробовал прочесть один из них и решил, что хорошие рецензии и равнодушие читателей вызваны одной и той же причиной: книги были непонятными. Но парень оказался неплохим учителем — во всяком случае, развлекал дюжину своих учеников.

Одним из них был Джон Кинтнер. Кинтнер только что поступил в колледж, но получил специальное разрешение на посещение этих занятий. И Морт не мог не признать, что парень его заслуживал. Пусть он и простой работяга с Юга, но этот простак, несомненно, обладал литературным талантом.

За время семестра каждый из них должен был написать шесть коротких рассказов или три длинных. Раз в неделю Перкинс зачитывал один из рассказов, который, по его мнению, мог вызвать оживленную дискуссию. На следующем занятии студенты должны были высказать свое мнение о прослушанном. Обычная схема. И вот, на какой-то неделе, Перкинс прочел им рассказ Джона Кинтнера. Он назывался… Как же он назывался?

Морт повернул кран, чтобы налить в кофеварку воды, но замер и, прислушиваясь к звуку льющейся воды, невидящими глазами уставился в туман за стеклянной стеной.

Черт побери, ты же прекрасно знаешь, как он назывался. «Секретное окно, секретный сад».

— Ничего подобного! — обиженно завопил Морт на весь дом; потеряв терпение, он преисполнился решимости раз и навсегда заткнуть этот противный тоненький голосок.., и неожиданно вспомнил.

— «Лютик на дороге», — пронзительно закричал он. — Рассказ назывался «Лютик на дороге», и он не имеет никакого отношения.., ни к чему!

Хотя это было не совсем так. Но Морт вовсе не нуждался в том, чтобы какой-то настырный голосок, звучащий где-то в глубине его больного мозга, постоянно указывал бы ему на это.

Позднее в печати появилось три или четыре рассказа Кинтнера, а затем он где-то исчез (Морт догадывался, что во Вьетнаме — именно там все они исчезали в конце шестидесятых, во всяком случае молодые). «Лютик на дороге» был не лучшим его рассказом.., но достаточно добротным. Кинтнер определенно был лучшим писателем в классе. Ричард Перкинс-младший выделял его из всех учеников, и Морт Рейни не мог с этим не согласиться, так как и сам считал, что Кинтнер писал гораздо лучше, чем Ричард Перкинс-младший. А когда все это осталось в прошлом, Морт поверил, что лучшим был он.

Но был ли он лучше Кинтнера?

— Да-а… — промычал он себе под нос, включая кофеварку. — Я был вторым.

Да. Морт был вторым, и это приводило его в ярость. Он знал, что большинство студентов посещают эти занятия только для того, чтобы убить время, потешить свое самолюбие перед тем, как окончательно проститься с детством и осесть в своих кабинетах и офисах, которые и станут для них настоящим рабочим местом. Творческая деятельность большинства из них будет заключаться в написании статеек для местных газет и сочинении рекламных объявлений о моющем порошке. Морт же поступил в класс Перкинса, будучи совершенно уверен, что станет первым, потому как другого пути у него просто не было. По этой же причине появление в классе Джона Кинтнера стало для Морта потрясением.

Он вспомнил, как однажды попытался поговорить с парнем.., но Кинтнер, который общался с одноклассниками только по необходимости, кажется, едва ли был способен произнести что-либо членораздельное. Если ему приходилось говорить вслух, он мямлил и запинался как мальчик испольщика, чье образование закончилось на четвертом классе. Очевидно, литература была для него единственной возможностью общения с миром.

И ты украл у него рассказ…

— Заткнись, — проворчал Морт. — Ради Бога, заткнись.

Ты был вторым, и это приводило тебя в бешенство. Ты был счастлив, когда Кинтнер ушел, потому что после этого ты снова мог стать первым, каким был всегда.

Да. Правда. А как-то, через год, когда Морт уже готовился к получению диплома, он мыл туалет в крошечной квартирке, которую снимал с двумя одноклассниками, и увидел стопку учебных рассказов, оставшихся после предыдущего семестра. В этой стопке оказался и один из рассказов Кинтнера. Как раз тот, что назывался «Лютик на дороге».

Морт вспомнил, как сидел на потертом, пропахшем пивом ковре в своей спальне, читал рассказ и чувствовал, как снова внутри закипает старая зависть.

Он выкинул остальные работы, но этот рассказ оставил себе.., по причинам, в которых ему не особенно хотелось разбираться.

На втором курсе Морт послал свой рассказ в литературный журнал под названием «Осиновый лист». Рассказ вернули с письмом, в котором говорилось, что редакторам рассказ понравился, «хотя финал довольно невнятный». Текст письма показался Морту слегка снисходительным, но удивительно ободряющим: ему предлагали прислать на редакторский суд какое-нибудь другое произведение.

В течение следующих двух лет он послал в журнал еще четыре рассказа. Ни один из них не приняли, но каждый отказ сопровождался персональным письмом. Морт переживал характерную для начинающих авторов смену настроений — от бурного оптимизма до глубокого безверия. Временами он был убежден, что признание его «Осиновым листом» — лишь вопрос времени. Порой приходил к выводу, что весь редакционный совет журнала состоит из отвратительных подонков с карандашными шеями, что они просто издеваются над ним, дразнят, как голодную собаку, показывая ей кусок мяса и убирая его, когда та прыгает. А иногда представлял себе, как кто-нибудь из них достает из конверта его очередную рукопись и кричит: «Еще один рассказ этого придурка из Мэна! Кто на этот раз хочет написать ему письмо?» И все они заливаются смехом, может, даже катаются по полу и утирают слезы с глаз.

Впрочем, Морт не особенно предавался этой профессиональной паранойе. Он понимал, что пишет хорошо и со временем добьется своего. А в то лето, работая официантом в Рокленде, он вспомнил о рассказе Джона Кинтнера и подумал, что этот рассказ до сих пор валяется где-то в чемодане.

Неожиданно появилась идея: он переделает титульный лист и предложит рассказ «Осиновому листу» под своим именем. Морт решил, что это будет неплохая шутка, хотя теперь, оглядываясь назад, с трудом понимал, над кем он хотел посмеяться и в чем именно эта шутка заключалась.

Он помнил, что не собирался публиковать рассказ под своим собственным именем.., если даже в глубине души такое намерение у него и было, то сам Морт о нем не знал. Если бы произошел невероятный случай и рассказ приняли, он бы отозвал его, сославшись на то, что хочет немного доработать текст. А если бы его отвергли, Морт бы чувствовал некоторое удовлетворение, убедившись, что Джон Кинтнер тоже оказался недостаточно хорош для этого журнала.

Словом, Морт Рейни послал рассказ.

И они его приняли.

И Морт Рейни позволил принять его.

И они прислали ему чек на двадцать пять долларов. В сопроводительном письме это называлось «гонораром».

И они опубликовали рассказ.

И Мортон Рейни, преодолевая запоздалое раскаяние по поводу того, что однажды натворил, получил по чеку эти деньги и опустил их в ящик для сбора пожертвований в церкви Святой Катарины.

Но он чувствовал не только раскаяние. О нет.

Морт сидел за кухонным столом, подперев рукой подбородок, дожидаясь, пока сварится кофе. У него отчаянно болела голова. Он не хотел думать о Джоне Кинтнере и о рассказе Джона Кинтнера. История с «Лютиком на дороге» была самым позорным поступком в жизни известного писателя Морта Рейни; ничего удивительного, что он не вспоминал об этом столько лет И сейчас хотел снова забыть об этом. Ему предстоял очень важный день — может быть, самый важный день в его жизни. Может быть, это был последний его день. Моргу следовало бы думать о том, как он пойдет на почту. Морту следовало бы думать о его противоборстве с Шутером, но из головы все не шли события тех далеких лет.

Когда молодой Рейни увидел журнал, настоящий журнал со своим именем над рассказом Джона Кинтнера, он почувствовал себя лунатиком, проснувшимся далеко от своей постели и обнаружившим, что во сне совершил что-то непоправимое. Как он мог позволить этой шутке зайти так далеко? Боже, ведь он всего лишь хотел пошутить, хотел посмеяться…

Но он позволил этой шутке зайти так далеко. Рассказ был опубликован, и в мире существовала по крайней мере еще дюжина людей, которые знали, что это был не его рассказ, — в том числе и сам Кинтнер. И если кому-нибудь из них попадется в руки «Осиновый лист»…

Сам Рейни никому ничего не сказал — разумеется. Он просто ждал, слабея от страха. Все лето и начало весны он ел и спал очень мало; он похудел, и под глазами у него появились темные круги. От каждого телефонного звонка сердце его стучало, как отбойный молоток, он приближался к аппарату на дрожащих ногах и с холодным потом на лбу, уверенный в том, что это звонит Кинтнер, и первые слова, которые он сейчас услышит, будут: Ты украл мой рассказ, и с этим нужно что-то делать. Пожалуй, я начну с того, что расскажу всем, какой ты вор.

Самым невероятным было именно это: Морт прекрасно все понимал. Он прекрасно понимал, что означает такой поступок для молодого писателя, мечтающего сделать себе имя в литературе. Все равно что играть в русскую рулетку с противотанковым ружьем. И все-таки… Все-таки…

Осень догорала, ничего не происходило, и он постепенно начал успокаиваться. Вышел в свет следующий номер «Осинового листа». Предыдущий номер стал реже попадаться в киосках и на библиотечных столах — его похоронили в куче других журналов или перевели на пленку. Хотя по-прежнему в любой момент могло произойти что-то непредвиденное, — и Морт мрачно полагал, что теперь ему предстоит прожить в ожидании катастрофы всю оставшуюся жизнь. Но как это и случается чаще всего, с глаз долой — из сердца вон.

Затем, в ноябре того же года, пришло письмо из «Осинового листа».

Морт держал его в руках, глядя на свое имя на конверте, и дрожал мелкой дрожью. Его глаза наполнились какой-то жидкостью, слишком горячей и едкой для того, чтобы быть похожей на слезы, и конверт сначала удвоил вес в его руке, а затем утроил.

Поймали. Меня поймали. Они хотят, чтобы я ответил на письмо, которое им прислал Кинтнер… Или Перкинс… Или один из студентов класса… Меня поймали.

Он подумал о самоубийстве — очень спокойно и деловито. У его матери было снотворное. Морт мог бы воспользоваться им. Примирившись с этой мыслью, он вскрыл конверт и медленно вытянул канцелярский лист. Он долго держал его сложенным и думал, не сжечь ли не глядя. Морт не был уверен в том, что сможет прочесть свой смертный приговор. Он боялся сойти с ума.

Давай, черт побери! Разворачивай бумагу и читай. Последнее, что ты еще можешь сделать, это хотя бы узнать о последствиях. Ты не можешь избежать их. Но, ради Бога, стоит хотя бы взглянуть, что они пишут.

И развернул письмо.

Дорогой Морт Рейни!

Ваш рассказ «Глаз вороны» был необычайно хорошо принят читателями. Прошу простить, что так долго не сообщали вам об этом, честно говоря, мы ожидали получить сообщение от вас. Столько лет вы так терпеливо предлагали нам свои работы, что ваше молчание теперь, когда вам наконец удалось «сделать это», несколько озадачивает. Если публикация вашего рассказа чем-то вам не понравилась — шрифтом, дизайном, расположением и т, д., — мы надеемся, что вы сообщите об этом. И, кстати, как насчет другого рассказа?

С уважением. Чарли, Чарльз Палмер, помощник главного редактора.

Морт перечитал это письмо дважды, а затем разразился лошадиным смехом, от которого задрожали стены, — к счастью, дома никого не было. Он слышал выражение «живот надорвать от смеха» и теперь испытал это на себе — он чувствовал, что если не остановится, у него действительно надорвется живот и кишки расползутся по полу. Он уже собирался отравиться, а в журнале хотят знать, понравился ли ему шрифт, которым был напечатан его рассказ! Морт ожидал узнать, что его карьера — не начавшись — уже безнадежно загублена, а они хотели новых рассказов! Новых рассказов!!

Он засмеялся — скорее, завыл — и вскоре его смех превратился в истерический плач. Затем сел на софу, еще раз перечитал письмо Чарльза Пал-мера и плакал до тех пор, пока снова не засмеялся. Наконец Морт встал, прошел в комнату, лег на кушетку, подложил под себя подушки так, как ему нравилось, и заснул.

Эта история сошла ему с рук. Так все и кончилось. И он больше никогда не делал ничего даже отдаленно похожего. Все случилось почти тысячу лет назад, и непонятно, почему теперь это снова всплыло в его памяти и преследует его?

Он не знал, он просто хотел прекратить думать об этом.

— И немедленно, — произнес он в пустой комнате и быстро подошел к кофеварке, стараясь не обращать внимания на головную боль.

Ты знаешь, почему ты вспомнил об этом.

— Заткнись. — Он сказал это довольно дружелюбно, даже весело.., но, взяв кофеварку, заметил, что руки у него дрожат.

Невозможно вечно скрывать свои грехи. Ты, наверное, болен, Морт.

— Заткнись, я же предупредил тебя, — сказал он веселым, дружелюбным тоном.

Ты, должно быть, очень болен. Похоже, что у тебя нервный со…

— Заткнись! — закричал он.

И со всей силы швырнул кофеварку о стену. Она перелетела через кухонную стойку в комнату, несколько раз перевернулась в воздухе, врезалась в стеклянную стену, разбилась вдребезги и замертво упала на пол. Он посмотрел на стеклянную стену и увидел длинную серебристую трещину, которая начиналась там, куда попала кофеварка, и зигзагом тянулась к потолку. Морту казалось, что такая же трещина образовалась у него в голове.

Но противный голос действительно заткнулся.

С трудом передвигая ноги, он прошел в ванную, взял будильник и вернулся в гостиную. На ходу поставил будильник на половину одиннадцатого. В половине одиннадцатого он должен пойти на почту, получить свою посылку, и тогда весь этот кошмар останется позади.

А пока надо поспать.

И желательно на кушетке, где ему всегда спалось лучше всего.

— У меня нет нервного срыва, — прошептал он своему тоненькому голоску, но тот и не собирался спорить.

Морт решил, что голосок испугался. «Вот и хорошо, — подумал он, — так ему и надо», — потому что этот голосок пугал его.

Он всматривался в серебристую трещину на стеклянной стене и вдруг вспомнил о том, как позвал горничную мотеля и попросил у нее служебный ключ. Вспомнил о том, как темно было в комнате и как он стоял в дверях, дожидаясь, пока привыкнет к темноте. Вспомнил их голые плечи. Вспомнил их испуганные глаза. Вспомнил, как закричал. Он не помнил, что именно — и так и не посмел потом спросить об этом у Эми, — но, судя по выражению их глаз, он кричал что-то очень гадкое.

Если когда-нибудь у меня и мог быть нервный срыв, подумал он, разглядывая мерцающую трещину то это случилось бы именно тогда. Черт побери! Это письмо из «Осинового листа» не идет ни в какое сравнение с тем мгновением, когда он открыл дверь номера в мотеле и увидел свою жену с другим мужчиной, лощеным торговцем недвижимостью из какого-то дурацкого городишки в Теннесси…

Морт закрыл глаза и открыл их потому, что рядом с ним кричал какой-то новый голос. Это был будильник. Туман рассеялся, солнце уже взошло, пора идти на почту.

ГЛАВА 43

По дороге Морт неожиданно почувствовал уверенность в том, что федеральная почта уже пришла.., и что сейчас он увидит в окошке огорченную физиономию Джульет, которая сообщит, что для него ничего нет. А как же его доказательство? Оно развеется как дым. Эта уверенность была ни на чем не основана — Херб был предусмотрительным человеком и никогда не давал обещаний, которые не мог сдержать, — но чувство было слишком сильным, чтобы с ним бороться.

Он заставил себя выйти из машины, и путь от дверей почтового отделения до окошка, за которым Джульет Стокер сортировала почту, показался ему длиной по меньшей мере в тысячу миль.

Добравшись наконец до окошка, он попытался заговорить, но слова застряли в горле. Его губы двигались, но гортань слишком пересохла. Джульет взглянула на него и чуть отступила назад. Девушка казалась встревоженной. Хотя, конечно, не такой, как Эми и Тед в момент, когда он открыл дверь номера в мотеле и направил на них пистолет.

— Мистер Рейни? С вами все в порядке? Он прокашлялся.

— Простите, Джульет. Кажется, у меня перехватило горло.

— Вы очень бледны.

И Морт услышал в ее голосе знакомые интонации, которые появлялись у многих обитателей Тишмора, стоило им заговорить с писателем, — это была своеобразная гордость, но с едва заметной долей раздражения и снисходительности: будто он был каким-то ребенком-вундеркиндом, нуждающимся в особой опеке.

— Наверное, вчера вечером съел что-нибудь не то, — сказал он. — Мне что-нибудь прислали по федеральной почте?

— Нет, ничего.

Морт отчаянно схватился за край стойки, и на какой-то момент ему показалось, что сейчас он рухнет на пол, но в то же самое мгновение понял, что девушка вовсе не говорила того, что он будто бы услышал.

— Извините?

Джульет уже отвернулась от него, и, пока рылась в каких-то пакетах на полу, к нему была обращена ее крепкая деревенская задница.

— Я сказала, что вам только одна посылка. — И положила перед ним на стойку пакет.

Морт увидел на пакете обратный адрес «Эллери Квина» в Пенсильвании и почувствовал облегчение. Будто в пересохшее горло влилась холодная вода.

— Спасибо.

— Всегда пожалуйста. Знаете, если начальство узнает, что федеральная почта лежит у нас в таком виде, оно с ума сойдет.

— Спасибо еще раз, я ценю вашу заботу, — сказал Морт.

Теперь, когда журнал был у него в руках, Рейни испытывал жгучую потребность поскорее уйти отсюда, вернуться домой. Ему казалось, что он может умереть, если немедленно не окажется дома. Морт не мог понять, почему так спешит — до полудня оставался еще час с четвертью, — но не мог бороться со своим нетерпением. Смутившись, подумал о том, чтобы дать Джульет на чай, — лишь бы только она заткнулась, а та, заметив его смущение, как истинная янки заговорила еще громче и лукаво спросила:

— Вы ведь никому не скажете, правда?

— Ни за что, — пообещал он, выдавливая из себя улыбку.

— Хорошо, — сказала Джульет Стокер и улыбнулась. — Потому что я видела, что вы делаете. Он остановился у дверей.

— Простите?

— Я сказала, что, если вы это сделаете, меня просто застрелят, — сказала Джульет и заботливо взглянула ему в лицо. — Вам нужно пойти домой и лечь в постель, мистер Рейни. Вы в самом деле очень неважно выглядите.

Я чувствую себя так, будто целых три дня не вылезал из постели, — во всяком случае, ничего полезного за это время я не сделал.

— Что ж, — согласился Морт, — пожалуй, это и в самом деле неплохая идея. Мне действительно немного не по себе.

— Сейчас ходит вирус. Вы могли заразиться. На почту вошли две женщины из Кэмп-Вигмора — весь город подозревал, что они лесбиянки, но застать их с поличным никому так и не удалось, — и Морт улучил момент, чтобы удалиться. Он сел в «бьюик», бережно положил себе на колени голубой пакет. Ему не нравилось, что все вокруг говорят, будто он плохо выглядит, еще меньше Морту нравилось, как работают его мозги.

Это уже не имеет значения. Все почти закончилось.

Он начал открывать конверт, но в это время женщины из Кэмп-Вигмора вышли на улицу и посмотрели на него, склонив головы. Одна из них улыбнулась. Другая засмеялась. Морт неожиданно решил, что лучше вскрыть конверт дома.

ГЛАВА 44

Морт припарковал «бьюик» возле дома, на привычном месте, выключил зажигание.., и в этот момент в глазах у него слегка помутилось. Когда все прошло, он почувствовал удивление и испуг. Неужели с ним действительно было что-то не в порядке? Какие-то физические недомогания?

«Нет, просто сказывается напряжение», — решил он.

Морт что-то услышал — или ему показалось — и быстро обернулся. Позади ничего не было. Не давай воли своим нервам, сказал он себе, дрожа всем телом. Вот и все, что ты должен сделать, — просто не давай воли своим чертовым нервам.

Потом подумал: А ведь у меня был пистолет. В тот день у меня в руках был пистолет Но незаряженный. Потом я сказал им об этом. Эми поверила мне. Не знаю, как Милнер, но Эми поверила и…

Это правда, Морт? Он действительно был незаражен?

Он снова вспомнил о трещине на стеклянной стене, бессмысленный серебряный зигзаг похожий на молнию, который тянулся из самого центра к потолку. Вот так это и происходит, подумал он. Так, это и случается в человеческой жизни.

Затем он опустил голову и снова посмотрел на пакет. Вот о чем ему следовало сейчас думать, а вовсе не об Эми и мистере Теде Поцелуй-Мою-Задницу с Холма Стрелка в черт знает какой глуши штата Теннесси.

Конверт был приоткрыт — теперь повсеместно царит беспечность. Он вытряхнул журнал себе на колени. На обложке яркими красными буквами было написано название «ЖУРНАЛ МИСТИЧЕСКИХ ИСТОРИЙ ЭЛЛЕРИ КВИНА». Под ним, шрифтом поменьше, стояла дата: ИЮНЬ, 1980. А еще ниже перечислялись имена некоторых авторов, представленных в этом выпуске: Эдвард Д. Хок. Рус Ренделл. Эд Макбейн. Патрисия Хайсмит. Лоренс Блок.

Его имени на обложке не было.

Ну разумеется. В те времена Рейни вообще был едва известен как писатель, а уж тем более как автор таинственных историй; «Посевной сезон» был его единственным опытом в подобном жанре. Постоянным читателям журнала его имя тогда ничего бы не сказало, вот редакторы и не вынесли его на обложку. Он перевернул обложку.

Страница с содержанием номера отсутствовала.

Эта страница была вырвана из журнала.

Морт с неистовством перелистал весь журнал, отшвырнул его, затем снова поднял со сдавленным криком. Он и не заметил, что где-то были вырваны страницы, но, пролистав журнал во второй раз, понял, что страниц с 83-й по 97-ю в журнале не было.

— Ты их вырвал! — закричал он.

Он закричал так громко, что его глаза чуть не вылезли из орбит. Он принялся стучать кулаками по рулю своего «бьюика», снова, и снова, и снова. Заревел сигнал.

— Ты вырвал мой рассказ из журнала, сукин сын! Как тебе это удалось? Ты вырвал его! Ты вырвал его! Ты вырвал его!

ГЛАВА 45

Он был уже на полпути к дому, когда молчавший до этого тоненький голосок снова поинтересовался, а как же Шутер мог это сделать. Конверт пришел по федеральной почте из Пенсильвании и попал прямо в руки Джульет, и как же, как же, ради всего святого…

Морт остановился.

Хорошо, сказала Джульет. Хорошо, потому что я видела, что вы делали.

Вот в чем дело! Теперь все ясно. Джульет была замешана во всем этом. Если только…

Если только позабыть о том, что Джульет жила в Тэшморе с незапамятных времен.

Если только позабыть о том, что она вовсе не говорила этих слов. Они прозвучали только в его сознании. Легкое помутнение рассудка.

— И все-таки он это сделал, — сказал Морт. Он вошел в дом и, как только за ним закрылась дверь, изо всей силы швырнул журнал, который взлетел как вспугнутая птица, затрепетал страницами и с хлопком приземлился на полу.

— О да, готов спорить, готов поспорить на свою чертову задницу, он сделал это. Не стоит дожидаться его здесь. Я…

Он увидел шляпу Шутера. Шляпа Шутера лежала на полу у двери в его кабинет.

На несколько секунд Морт замер на месте, сердце загрохотало в барабанных перепонках, затем он на цыпочках двинулся вперед, театрально размахивая руками, будто нелепый мультипликационный герой. Он вытащил из небольшой кучки инструментов кочергу и чуть поморщился, когда конец кочерги звякнул о совок для углей. Сжав кочергу в руке, он осторожно вернулся к закрытой двери, как и в тот раз, когда разбил зеркало в ванной. По пути пришлось обогнуть валявшийся на полу журнал.

Он подошел к двери и замер перед ней.

— Шутер? Ответа не было.

— Шутер, лучше выходи по своей воле! Если мне придется войти и расправиться с тобой, то ты уже никогда больше никуда не выйдешь по своей воле!

Ответа по-прежнему не было.

Морт чувствовал, как его охватывает нервное возбуждение (в действительности он уже не был уверен, что у него еще есть нервы), а затем повернул ручку. Толкнул дверь плечом, с криком ворвался внутрь и принялся размахивать кочергой…

А комната была пуста.

Но Шутер все-таки побывал здесь. Да. Компьютер Морта валялся на полу, монитор был вдребезги разбит. Шутер уничтожил его. На столе, на котором прежде стоял компьютер, теперь громоздилась старая пишущая машинка «Ройял». Стальная поверхность этого динозавра была тусклой и пыльной. В клавиши была воткнута рукопись. Рукопись Шутера, та самая, которую тот миллион лет назад оставил под камнем на веранде.

Это было «Секретное окно, секретный сад».

Морт отбросил кочергу. Будто загипнотизированный, подошел к машинке и взял рукопись. Он медленно перелистал страницы и неожиданно понял, почему миссис Гавин была так уверена, что эта рукопись принадлежит ему.., настолько уверена, что вытащила ее из мусорного ведра. Возможно, она сама не отдавала себе отчета, но ее глаза просто узнали этот шрифт. Ведь она многие годы видела рукописи, которые выглядели точно так же, как рукопись «Секретного окна, секретного сада». Компьютер и лазерный принтер появились у Морта сравнительно недавно. Большую часть своей писательской карьеры он пользовался этим «Ройялом». С годами машинка совсем износилась, а теперь и вовсе пребывала в печальном состоянии, с буквами кривыми, как зубы старика.

Разумеется, она все время была здесь — погребенная в самом дальнем углу кабинета под грудами всевозможных гранок и рукописей.., того, что называют «черновиками». Должно быть, Шутер украл ее, напечатал на ней свою рукопись, а затем, когда Морт ушел на почту, притащил обратно. Конечно. Все логично, разве не так?

Нет, Морт. Никакой логики в этом, нет Ты хочешь совершить логичный поступок? Тогда позвони в полицию. Это будет самым логичным из всего, что ты можешь сделать. Позвони в полицию, попроси их приехать и забрать тебя. Попроси приехать побыстрее, пока ты не успел ничего разрушить. Попроси их приехать прежде, чем ты убьешь кого-нибудь еще.

Морт с диким криком бросил страницы рукописи, и они лениво окружили его, как листопад правды, в мгновение ока рухнувшей на него зигзагом серебристой молнии.

ГЛАВА 46

Никакого Джона Шутера вообще не было. Никогда не было.

— Нет, — сказал Морт.

Он снова крупными шагами начал мерить огромную гостиную. Головная боль вернулась и теперь накатывала волнами.

— Нет. Я ни за что с этим не соглашусь. Я ни за что с этим не соглашусь, никогда.

Но его согласие или несогласие не имело никакого значения. Все части головоломки были налицо, и, когда Морт увидел старую пишущую машинку, они вдруг стали складываться в нужном порядке. Теперь, пятнадцать минут спустя, они все еще складывались, и казалось, что у Морта Рейни уже не хватит сил оторвать их друг от друга.

Он снова и снова вспоминал парня с заправочной станции, который протер ветровое стекло его «бьюика». Морт и не надеялся, что кто-то станет протирать ему стекло, и решил, что парень оказал дополнительную услугу только потому, что узнал писателя, чьи книги ему нравились. Может быть, так оно и было, но ветровое стекло действительно надо было протереть. Лето прошло, но если часто и быстро гонять по проселочным дорогам, то стекло быстро пачкается.

А ему пришлось как следует поездить по проселочным дорогам. Ему надо было в кратчайший срок сгонять в Дерри и обратно, задержавшись ровно настолько, чтобы успеть поджечь дом. На обратном пути он даже не остановился на заправку. А после этого нужно было еще пойти и убить кота, разве не так? Он был занят, занят, очень занят.

Морт остановился посреди гостиной и обернулся, чтобы посмотреть сквозь стеклянную стену.

— Если все это сделал я, то почему же я этого не помню? — спросил он, обращаясь к серебристой трещине в стекле. — Почему я не могу вспомнить даже сейчас?

Он не знал.., но теперь понял, откуда взялось это имя, разве не так? Одна половина от южанина, чей рассказ он украл в колледже; вторая половина от человека, который украл его жену. Все это было похоже на причудливую литературную шутку.

Она сказала, что любит его, Морт. Она сказала, что теперь любит его.

— Черт с ним! Человек, который спит с чужой женой, — вор. А женщина — его сообщник.

Морт с вызовом взглянул на трещину.

Трещина ничего не сказала.

Три года назад Морт опубликовал роман под названием «Семья Деллакоурт». В обратном адресе — после рассказа Шутера — значился город Деллакоурт, штат Миссисипи. Это…

Внезапно он рванулся в кабинет за энциклопедией, поскользнулся и чуть не упал на кучу разбросанных по полу бумаг. Он вытащил том с буквой «М» и нашел статью «Миссисипи». Дрожащим пальцем пробежал по списку городов — список занимал целую страницу, — надеясь вопреки надежде.

Ничего хорошего он там не увидел.

Ни Деллакоурта, ни Делакоурта в штате Миссисипи не было.

Он подумал, не поискать ли Перкинсбург, город, в котором Шутер вроде бы купил его сборник «Каждый бросает по монете» перед тем, как сесть на автобус «Грейхаунд». Но просто закрыл энциклопедию. Зачем зря тратить время? В штате Миссисипи действительно мог быть город с названием Перкинсбург, но теперь это ничего не меняло.

Имя романиста-преподавателя, в классе которого Морт встретил Джона Кинтнера, было Ричард Перкинс-младший. Вот откуда взялось это название.

Да, но я ведь не помнил ничего этого, так, каким же образом?..

Ох, Морт, запричитал тоненький голосок. Ты очень болен. Ты очень больной человек.

— Я не согласен с этим, — снова сказал Морт, ужасаясь невероятной слабости собственного голоса, да разве мог он когда-нибудь представить себе, что жизнь может быть похожа на сон, в котором ты совершаешь нечто совершенно непоправимое?

Ты убил двух человек, прошептал ему тоненький голосок. Ты убил Тома, так как он знал, что в тот день ты был один.

А потом убил Грега, пока он не узнал правду. Если бы ты убил только Тома, Грег позвонил бы в полицию.

Ты не мог этого допустить, пока не закончилась эта ужасная история, которую ты всем рассказывал. Проснувшись вчера, ты был в ужасном состоянии. У тебя онемело и ныло все тело. И это было не только потому, что ты сломал дверь в ванной и разбил зеркало, разве не так?

У тебя было гораздо больше дел. Тебе нужно было позаботиться о Томе и Греге. Ты был прав, правильно рассчитав передвижение автомобилей, но.., человеком, который вернулся пешком в дом Тома, чтобы забрать «бьюик», был ты сам.

Это ты позвонил Сонни Троттсу и притворился Томом. Человек, который только что приехал из какого-то городишки в Миссисипи, не мог знать, что Сонни глуховат, а ты знал об этом. Ты убил их, Морт, ты убил этил: людей! — Я не верю, что это сделал я! — пронзительно закричал он. — Все это — часть его плана! Это всего лишь часть его маленькой игры! Его маленькой психологической игры! А я не.., я не верю…

Остановись, прошептал у него в голове тоненький голосок, и Морт остановился.

На какой-то момент наступила полная тишина в обоих мирах: в том, что находился в голове Морта, и в том, что был снаружи.

И тогда тоненький голосок тихо спросил: Зачем ты сделал это, Морт? Зачем ты пролил столько крови? Шутер все время потел получить от тебя рассказ, но ведь никакого Шутера не было.

Что ты хочешь, Морт? Для чего ты создал Джона Шутера?

Снаружи донесся рокот мотора. Морт посмотрел на часы и увидел, что стрелки показывали ровно полдень. Возглас облегчения и рев триумфа вырвались из его груди, как пламя вырывается из трубы дымохода. То, что у него был журнал, но по-прежнему не было доказательств, не имело уже никакого значения. То, что Шутер мог убить его, тоже не имело никакого значения.

Морт Рейни с легким сердцем готов был умереть, если бы просто знал, что Джон Шутер действительно существовал и что сам Морт не несет ответственности за пережитый им ужас.

— Он здесь! — радостно закричал Морт и выбежал из кабинета. Он дико махал руками над головой и даже слегка подпрыгивал, заворачивая за угол и выбегая в коридор.

Остановившись в дверях, он посмотрел на дорогу, лежащую за покатой крышкой мусорного ящика, к которой был прибит Бамп. Его руки медленно опустились. Темный ужас поразил его мозг. Нет, даже не поразил; мозг провалился, будто чья-то безжалостная рука набросила на него огромную тень. Последний элемент мозаики встал на место.

За мгновение до этого, еще в кабинете, у Морта мелькнуло, что он мог совершить все эти невероятные убийства только потому, что ему недоставало мужества покончить с собой. Теперь он понял, что Шутер говорил правду, когда сказал, что никогда не убьет Морта.

К его дому приближался не воображаемый фургон Джона Шутера, а вполне реальная маленькая «субару». За рулем сидела Эми. Она украла его любовь, а женщина, укравшая вашу любовь, которая составляла единственную ценность вашей жизни, была уже не совсем женщиной.

И все-таки Морт по-прежнему любил ее.

Это Шутер ненавидел ее.

Это Шутер собирался ее убить и похоронить на озере, рядом с Бампом, и это место долго бы оставалось тайной для них обоих.

— Уходи, Эми, — прошептал он беспомощно голосом дряхлого старика. — Уезжай, пока не поздно, еще не поздно.

Но Эми вышла из машины, и в тот момент, когда она захлопнула за собой дверцу, чья-то неведомая рука набросила глубокую тень на голову Морта, и он погрузился во тьму.

ГЛАВА 47

Эми толкнула дверь и обнаружила, что та не заперта. Она вошла, начала звать Морта, затем остановилась. Оглянулась пораженная, широко раскрыв глаза.

В доме царил беспорядок. Мусорное ведро было переполнено. Несколько вялых осенних мух ползало по перевернутому набок алюминиевому чайнику. В воздухе стоял затхлый, прокисший запах. Ей показалось, что это запах испорченных продуктов.

— Морт?

Ответа не было. Она прошла, неуверенно переступая с ноги на ногу, очень сомневаясь в том, что хочет увидеть остальную часть дома. Миссис Гавин была здесь всего три дня назад — каким же образом за это время дом превратился в настоящую помойку? Что случилось?

Эми беспокоилась о Морте практически весь последний год их совместной жизни, но после развода стала волноваться еще больше. Она беспокоилась и, конечно, чувствовала себя виноватой. Эми возложила часть вины на себя и полагала, что так будет всегда. Морт действительно никогда не был сильным.., но величайшая его слабость заключалась в его упорном {а иногда почти истерическом) нежелании признать этот факт В это утро у него был голос человека, стоящего на грани самоубийства. И единственной причиной, по которой Эми согласилась с его просьбой не привозить сюда ее, было опасение, что при виде него Морт — если он действительно балансировал на краю пропасти — мог окончательно выйти из себя.

Мысль об убийстве никогда не приходила ей в голову, не пришла, и сейчас. Даже когда в тот ужасный день, в мотеле, он размахивал перед ними пистолетом. Эми не испугалась. Ни, кзопелькы. Морт не был убийцей.

— Морт? М…

Она обошла кухонную стойку — слова замерли на языке — ив изумлении теперь разглядывала большую гостиную. Повсюду были разбросаны бумаги. Казалось, Морт выложил из ящиков и папок все свои рукописи и разбросал их по дому, как конфетти на какой-нибудь нью-йоркской мессе для черных. Стол был завален грязной посудой. У треснутой стеклянной стены валялась разбитая кофеварка.

И повсюду, повсюду, повсюду было одно слово. Это слово было ШУТЕР.

ШУТЕР. Написано на стенах цветными мелками, которые Морт, должно быть, вытащил из ее ящика с художественными принадлежностями. ШУТЕР. Дважды выведено на стене чем-то похожим на взбитые сливки — разумеется, это были сливки, возле печи валялся грязный миксер. ШУТЕР Нацарапано чернилами на кухонной стойке и карандашом на деревянной ножке письменного стола — ровной колонкой, которая аккуратной полосой спускалась вниз и состояла из одного-единственного слова:

ШУТЕР, ШУТЕР, ШУТЕР, ШУТЕР.

Хуже всего, что это слово большими, высотой в три фута, корявыми буквами было нацарапано на полированной поверхности стола вишневого дерева, словно некая гротескная декларация любви: ШУТЕР.

Отвертка, которой он сделал это, лежала рядом на стуле. Ее железное лезвие было испачкано в чем-то красном. Эми решила, что это следы вишневого дерева.

— Морт? — прошептала она, оглядываясь вокруг.

Теперь она испугалась, что может найти его мертвым, погибшим от своих собственных рук. И где? Конечно, в кабинете. Где же еще? Он проводил там самые важные часы своей жизни; конечно, он решил умереть именно там.

Хотя Эми совсем не хотелось заходить туда, хотя Эми совсем не хотелось находить тело Морга, ноги все-таки несли ее к кабинету. По пути она, даже не взглянув на пол, задела ногой присланный Хербом Грикмором «Журнал мистических историй Эллери Квина».

Эми подошла к двери в кабинет и медленно открыла ее.

ГЛАВА 48

Морт стоял перед своей старой пишущей машинкой: компьютер валялся на полу в куче осколков. Выглядел Морт странно, как сельский священник. Наверное, отчасти из-за позы, которую принял, предположила Эми: он стоял вытянувшись в струнку, заложив руки за спину. Но прежде всего странное ощущение возникало из-за шляпы. Черной шляпы, надвинутой так низко, что она почти касалась его ушей. Эми показалось, что он даже немного похож на мужчину с картины «Американская провинция», несмотря на то, что мужчина был изображен без шляпы.

— Морт? — позвала она слабым и неуверенным голосом.

Он не ответил, только пристально взглянул на Эми. В его глазах блестела жестокость. Она никогда не видела у Морта такого выражения, даже в тот ужасный день в мотеле. Казалось, что это был вовсе не Морт, а какой-то незнакомец, лишь немного похожий на Морта.

Хотя Эми узнала эту шляпу.

— Где ты нашел это старье? На чердаке? — В ее ушах громко отдавалось биение сердца, отчего голос слегка дрожал.

Он должен был найти ее на чердаке. Вокруг распространялся сильный запах нафталина, Эми чувствовала его даже на расстоянии. Морт купил эту шляпу много лет назад в подарочном магазине в Пенсильвании. Они путешествовали по Западу страны.

В Дерри у нее был небольшой сад — в углу, который образовывал дом и пристроенный к нему кабинет: Это был ее сад, но Морт часто пропалывал его и выдергивал сорняки — особенно когда застревал на какой-то идее. Обычно, работая в саду он надевал эту шляпу. Называл ее «шляпой для размышлений». Эми вспомнила, как однажды Морг разглядывал себя в зеркало и пошутил, что ему обязательно надо сфотографироваться в таком виде. «Когда я надеваю шляпу, — сказал он, — я становлюсь похожим на человека, родившегося на суровом севере и привыкшего ходить с плугом за задницей мула».

Позже шляпа исчезла. Должно быть, она переехала сюда и была заброшена куда-то на чердак. Но…

— Это моя шляпа, — сказал он наконец смущенно скрипучим голосом. — Кроме меня, никто не смеет к ней прикасаться.

— Морт? Что случилось? Что…

— Вы ошиблись номером, женщина. Морта здесь нет. Он мертв. — Его пронзительный взгляд был тверд. — Он слишком долго изворачивался» но в конце концов больше не смог врать самому себе и оставил меня в покое. Я даже пальцем его не тронул, миссис Рейни. Клянусь вам. Он избрал способ трусов, чтобы уйти.

— Почему ты так говоришь? — спросила Эми.

— Потому что я всегда так говорю, — сказал он с легким удивлением. — У нас в Миссисипи все так говорят.

— Морт прекрати!

— Разве вы не понимаете, что я говорю? — спросил он. — Вы же не глухая, не так ли? Он умер. Он покончил с собой.

— Прекрати, Морт, — повторила Эми и почувствовала, как из глаз у нее потекли слезы. — Ты пугаешь, меня, мне это не нравится.

— Не имеет значения.

Он расцепил руки за спиной. В одной из них были ножницы из верхнего ящика стола. Взошло солнце, и, когда он щелкнул ножницами, на лезвии блеснул солнечный зайчик.

—Больше вы не будете бояться. — И он медленно пошел на Эми.

ГЛАВА 49

Несколько секунд она в оцепенении стояла на месте. Морт не мог убить ее: если он и был способен на убийство, то наверняка совершил бы его в тот день в мотеле.

Она увидела выражение его глаз и поняла, что Морт тоже знал об этом.

Но это был не он.

Эми закричала, развернулась и кинулась к дверям.

Шутер двинулся за ней, и ножницы в его руке описали серебряную дугу Он бы всадил их по самую рукоятку прямо между лопатками, если бы его нога не заскользила по бумагам, разбросанным на деревянном полу Он растянулся во весь рост с криком, в котором смешались растерянность и гнев. Лезвия воткнулись в девятую страницу «Секретного окна, секретного сада», и их концы обломились. Он ударился губами об пол. Во все стороны брызнула кровь. Пачка «Палл-Малл» — сигарет, которые Джон Кинтнер молчаливо курил на переменах той осенью, когда они с Мортом Рейни посещали курс художественной литературы, — выпала из кармана и заскользила по гладкому деревянному полу, как фишка по игровому столу. Он поднялся на колени, зарычал, его окровавленные губы скривились в жуткой улыбке.

— Вам никто не поможет; миссис Рейни! — закричал он, поднимаясь на ноги; посмотрел на раскрытые ножницы, увидел обломанные концы и нетерпеливо откинул их в сторону. — У меня есть для вас место в саду! Я уже выкопал его. Теперь вы от меня не уйдете!

И побежал за ней к двери.

ГЛАВА 50

Посреди гостиной Эми оступилась. Она задела ногой «Журнал мистических историй» и неуклюже растянулась на боку, ударившись правым бедром и грудью. Она закричала.

Шутер бросился к столу и схватил отвертку, которой убил кота.

— Лежите и не двигайтесь, — приказал он, когда Эми перевернулась на спину и уставилась на него широко раскрытыми, вконец обезумевшими глазами. — Если вы двинетесь, вам будет очень больно. Я не хочу причинять вам боль, миссус,[18] но сделаю это, если понадобится. Мне нужно кое-что забрать, видите ли. Я проделал огромный путь, и мне нужно кое-что забрать, чтобы решить свои проблемы.

Когда он приблизился, Эми, приподнявшись на локтях, оттолкнулась ногами и чуть отодвинулась назад. Волосы упали ей на лицо. Кожа покрылась потом; она чувствовала исходящий от нее запах, горячий и зловонный. Лицо, склонившееся над ней, сияло торжеством: осуждающий лик сумасшествия.

— Нет, Морт! Пожалуйста! Пожалуйста, Морт… Он бросился на Эми, занес отвертку над головой и резко опустил ее. Эми вскрикнула и откатилась влево. Лезвие отвертки вонзилось в ее плоть.

Бедро обожгло болью. Но она нашла в себе силы приподняться на колени, чувствуя, как рвется в клочья ее платье.

— Нет, мадам, — задыхаясь, произнес Шутер, и его пальцы сомкнулись у нее на лодыжке. — Нет, мадам.

Эми оглянулась и сквозь паутину своих волос увидела, что он пытается другой рукой выдернуть отвертку из пола. Черная шляпа с круглой тульей съехала ему на затылок.

Он выдернул отвертку и воткнул в икру ее правой ноги.

Боль была ужасной. Боль была целым миром. Она пронзительно закричала и лягнула его ногой, стараясь попасть но лицу. Удар пришелся ему в нос. Кажется, он был сломан. Шутер хрюкнул и, схватившись за лицо, упал на бок. Эми вскочила. Она слышала вой женщины. Так воют на луну собаки. И не сразу поняла, что это не собака. Это она сама.

Шутер тоже встал. Его вытянутое лицо превратилось в кровавую маску. Маска раскололась посередине, обнажив кривые зубы Морта Рейни. Она еще помнила, как когда-то прикасалась к этим зубам своим языком.

— Ах ты, собачонка, — усмехаясь, произнес он. — Все в порядке, мадам. Вы попали прямо в точку.

И прыгнул на Эми.

Она отпрянула назад. Отвертка выпала из ее ноги и покатилась по полу. Шутер чуть отступил, затем снова прыгнул на нее, почти игриво. Эми схватила стул и швырнула в его сторону. Несколько секунд они просто смотрели друг на друга поверх стула.., а затем он схватил ее за платье. Эми успела вырваться и отскочить.

— Касается, я с тобой намучаюсь, — задыхаясь, сказал он.

Эми наконец толкнула дверь.

Он бросился за ней, молотя ее по спинет его ногти скользили по ее затылку, пытаясь зацепиться за воротник. Это ему почти удалось, и все-таки он упустил момент, когда мог схватиться поудобнее и развернуть ее к себе.

Эми бросилась бежать мимо кухонной стойки к задней двери. Ее правая туфля хлюпала на ноге. Она была полна крови. Шутер гнался за ней, задыхаясь и выпуская из ноздрей кровавые пузыри.

Толкнув перед собой прозрачную дверь, она споткнулась и растянулась во весь рост на веранде, окончательно потеряв дыхание. Она упала точно на том самом месте, где Шутер оставил свою рукопись. Перевернувшись на спину, Эми увидела, что он приближается к пей. Теперь он приближался к ней с голыми руками, но казалось, что этого было более чем достаточно. Его глаза под полями черной шляпы были суровыми, неподвижными и ужасными.

— Прошу прощения, миссуе, — сказал он.

— Рейни! — закричал над головой Эми чей-то голос. — Остановись?

Она попыталась обернуться, но не смогла. Кажется, растянула шейную мышцу. Шутер и вовсе не обратил на голос никакого внимания. Он упрямо шел на Эми.

— Рейни! Остановись!

— Рейни здесь н… — начал Шутер, а затем в осеннем воздухе раздался сухой щелчок пистолетного выстрела.

Шутер остановился на месте и с любопытством, почти небрежно, взглянул на свою грудь. Там была маленькая дырка. Никакой крови не вытекало — во всяком случае, пока, — но дырочка была. Его указательный палец был отмечен маленькой точкой крови, напоминавшей знак препинания, которым обычно заканчивается предложение. Он задумчиво глядел на эту точку. Затем опустил руки и посмотрел на Эми.

— Детка? — спросил он и растянулся на дощатом полу веранды.

Она перевернулась, умудрилась подняться на локтях и, задыхаясь от рыданий, поползла к нему.

— Морт? — кричала она. — Морт? Пожалуйста, Морт, попытайся что-нибудь сказать!

Но он не собирался ничего говорить, я через некоторое время Эми осознала это.

В течение следующих недель и месяцев она снова и снова будет отвергать этот простой факт его смерти, а потом снова и снова будет осознавать его. Он был мертв. Он был мертв. Он сошел с ума, и теперь он был мертв.

Он сам и тот, кто в результате болезненного состояния души и мозга поселился у него внутри, оба были мертвы.

Эми положила голову ему на грудь и заплакала. Сзади кто-то подошел и успокаивающе положил ей руку на плечо. Эми даже не обернулась.

* * *

Примерно через три месяца после событий на озере Тэшмор Тед и Эми Милнер приехали, чтобы встретиться с человеком, который застрелил первого мужа Эми, известного писателя Мортона Рейни.

Один раз за прошедшие три месяца, во время следствия, они уже виделись с этим человеком, но встреча проходила в официальной обстановке, и Эми не захотела поговорить с ним лично. Тогда это было невозможно. Женщина была благодарна за то, что он спас ей жизнь.., но Морт был ее мужем, она много лет любила его и в глубине души чувствовала, что в тот ужасный момент на курок пистолета нажал не только Фред Эванс.

Она понимала, что придет время, когда ей станет необходимо выяснить все до конца, через год или два, может быть, даже три. Но тем временем произошло нечто такое, что заставило ее действовать быстрее. Эми надеялась, что Тед позволит ей поехать в Нью-Йорк одной, но он проявил настойчивость. Последнее время Тед никуда не отпускал Эми одну: в тот раз ее чуть было не убили.

Эми довольно резко заметила Теду, что он не хочет отпускать ее одну потому, что в тот раз она не предупредила его о своей поездке в дом на озере, но муж только пожал плечами. Так что они вместе приехали в Нью-Йорк, вместе поднялись на сорок третий этаж огромного небоскреба и вместе вошли в крошечную комнатку между кабинетами Объединенной страховой компании, которую Фред Эванс называл своим рабочим домом и в которой он обитал, когда не выезжал на места происшествий.

Эми села в самом дальнем углу и, хотя в комнате было довольно тепло, укутала плечи шалью.

Эванс вел себя любезно и внимательно — как сельский доктор, принимающий пациентку, которую лечил с самого детства. Он нравился Эми. Но есть кое-что, чего он никогда не узнает, подумала она. Я могла бы набраться смелости и сказать ему, а он кивнул бы мне в ответ, но это вовсе не означало бы, что он мне поверил. Он знает лишь о том, что навсегда останется для меня человеком, застрелившим Морта, человеком, которому пришлось смотреть, как я рыдала на груди у Морта, пока не приехала «скорая помощь» и пока один из санитаров не сделал мне укол. Только после этого я позволила забрать тело. Но он никогда не узнает, что даже после этого по-прежнему нравится мне.

Он вызвал из соседнего кабинета женщину и попросил ее принести три большие чашки очень горячего чая. За окном был январь, стояли морозы, дул сильный ветер. Неожиданно Эми захотелось оказаться сейчас в доме у озера Тэшмор. Она подумала о том, как сейчас выглядит само озеро: вода уже наверняка замерзла, и безумный ветер гоняет по льду бесконечные призрачные змейки снежного порошка. Но тут же в ее сознании возникла смутная, но жуткая ассоциация: она увидела Морта, распростертого на полу, увидела пачку «Пэлл-Мэлл», скользящую по доскам, как фишка на игровом столе. Она поежилась, неожиданное желание оказаться в доме у озера Тэшмор исчезло без следа.

— С вами все в порядке, миссис Милнер? — спросил Эванс.

Она кивнула. Мрачно нахмурившись и поигрывая своей трубкой, Тед сказал:

— Моя жена, мистер Эванс, хочет услышать все, что вам известно о происшедшем. Сначала я пытался отговорить ее, но затем пришел к мысли, что так будет лучше. Ее все еще мучают по ночам кошмары, и…

— Разумеется, — сказал Эванс, не то чтобы полностью игнорируя Теда, но обращаясь преимущественно к Эми. — Думаю, что пройдет это не скоро. Если честно, то меня самого мучают кошмары. Я никогда прежде не убивал человека. — Он помолчал, затем добавил:

— Мне повезло: не хватило года, чтобы попасть во Вьетнам.

Эми ответила ему улыбкой. Бледной, но все-таки улыбкой.

— Во время расследования она уже слышала все подробности, — продолжил Тед, — но хочет услышать все это снова, лично от вас, без формальностей.

— Я понимаю, — сказал Эванс и показал на трубку:

— Если хотите, можете курить.

Тед посмотрел на трубку и, будто смутившись, быстро опустил ее в карман пиджака.

— Я пытаюсь бросить.

Эванс взглянул на Эми и спросил все тем же участливым, даже слегка сладким тоном:

— Скажите, какой цели может послужить наша беседа? А если точнее, зачем вам понадобился этот разговор?

— Я не знаю, — тихо и спокойно ответила Эми. — Но три недели назад мы поехали в дом на озере Тэшмор, чтобы навести там порядок — мы выставили этот дом на продажу, — и кое-что произошло. Точнее, произошло целых два события. — Она взглянула на своего мужа и снова улыбнулась бледной улыбкой. — Тед знает, что случилось нечто необычное, поскольку я позвонила вам и назначила эту встречу. Но он не знает, что именно произошло, и боюсь, сейчас мое поведение его очень раздражает. Наверное, он прав.

Тед Милнер не стал отрицать, что поведение Эми его раздражает. Он опустил руку в карман пиджака, чтобы достать трубку, но передумал.

— Эти два события связаны с тем, что произошло в вашем доме на озере в октябре?

— Не знаю, мистер Эванс… Я не знаю, что именно там произошло. Я бы хотела услышать, что известно вам?

— Что ж, — протянул Эванс, откидываясь на спинку стула и отпивая чай из чашки, — если вы пришли, надеясь получить исчерпывающие ответы, боюсь, вы будете глубоко разочарованы. Я могу рассказать вам про пожар. Что же касается того, почему ваш муж сделал то, что он сделал.., вероятно, вам об этом известно гораздо больше, чем мне. Самое странное в этом пожаре было то, что начался он не в самом доме, а в пристроенном к нему кабинете мистера Рейни. Вероятно, эта акция была направлена конкретно против него, но его самого не было в доме.

На пепелище, в том месте, где находился кабинет: мы нашли крупный осколок бутылки. Когда-то в ней было вино — шампанское, если точнее, — но нет никаких сомнений, что после этого в бутылку был залит бензин. На осколке уцелела часть наклейки, и мы отправили по факсу ее копию в Нью-Йорк. Ее идентифицировали как «Мойе э Шандо» тысяча девятьсот восемьдесят какого-то года. То, что эта бутылка, в которой был коктейль Молотова, именно из вашего бара, не было доказано безусловно, но, по всей вероятности, миссис Милнер, это было именно так. В своем списке вы указали, что дома было больше дюжины бутылок «Мойе э Шандо» восемьдесят третьего и восемьдесят четвертого годов.

Это привело нас к естественному хотя и несколько смелому предположению, что дом подожгли вы или ваш бывший муж. Вы, миссис Милнер, говорили, что ушли и оставили дом незапертым…

— Это до сих пор мучает меня. Уходя ненадолго, я часто забывала запереть дверь. Я выросла в маленьком городке Бангор и так и не избавилась от своих деревенских привычек. Морт часто… — Ее губы задрожали, и Эми замолчала на несколько секунд, сжав их так крепко, что они побелели, но снова взяла себя в руки и тихо договорила:

— Он часто ругал меня за это.

Тед взял ее за руку.

— Это, конечно, не имеет значения, — сказал Эванс. — Даже если бы вы заперли дом, у мистера Рейни все равно была бы возможность проникнуть туда, ведь у него все еще оставались ключи. Правильно?

— Да, — сказал Тед.

— Возможно, если бы вы заперли дверь, наше расследование закончилось бы быстрее, хотя и это вряд ли. Мы никак не можем избавиться от бюрократической текучки. На наших совещаниях рождается масса бесполезных версий. Одна из них заключалась в том, что поджигателем мог быть кто угодно. Ведь у нас были показания миссис Рейни — простите, миссис Милнер — о том, что дом остался незапертым. Но когда мы стали рассуждать исходя из предположения, что бутылка, которую использовали для поджога, взята из бара этого же дома, круг подозреваемых сразу сузился.

— Потому что бар был заперт, — подсказал Тед. Эванс кивнул.

— Вы помните, миссис Милнер, как я спрашивал вас, у кого находятся ключи от этой комнаты?

— Зовите меня Эми, ладно? Он кивнул.

— Вы помните, Эми?

— Да. Мы начали запирать этот бар три или четыре года назад, после того как у нас пропало несколько бутылок с красным столовым вином. Морт решил, что виновата горничная. Мне не хотелось верить в это, потому что мне она нравилась, но я знала, что муж вполне мог оказаться прав. Вероятно, так оно и было. После этого мы начали запирать бар, чтобы ни для кого больше не было соблазна.

Эванс взглянул на Теда Милнера.

— Один ключ от этого бара был у Эми, а второй, как ей казалось, все еще оставался у мистера Рейни. Так что число возможных вариантов было ограниченным. Разумеется, если бы это была Эми, то вы, мистер Милнер, являлись бы ее сообщником, так как вы обеспечивали друг другу алиби на тот вечер. У мистера Рейни алиби не было, но предположительно он находился в это время совсем в другом месте. Но самое главное то, что мы никак не могли найти мотив для преступления. Благодаря его работе и у Эми, и у Морта было хорошее материальное положение. Мы искали отпечатки пальцев, и нам удалось обнаружить два годных образца. Это произошло на следующий день после нашей встречи в Дерри. Оба отпечатка принадлежали мистеру Рейни. Но это тоже нельзя было считать доказательством…

— Нельзя? — изумленно спросил Тед. Эванс отрицательно покачал головой.

— Экспертиза подтвердила, что отпечатки были оставлены незадолго до того, как то, что осталось от бутылки, попало в огонь, но не смогла определить, когда именно. От огня из них испарилось масло. К тому же если наше предположение было верным и эта бутылка действительно хранилась в вашем баре, то кому-то нужно было вынуть ее из пакета или коробки, в которой она продавалась, и поставить на полку. Это могли сделать и мистер, и миссис Рейни, и Морт мог бы утверждать, что отпечатки остались именно после этого.

— Тогда он был уже не в состоянии что-либо утверждать, — мягко сказала Эми.

— Вероятно, вы правы, но тогда мы об этом не знали. Нам известно, что люди, как правило, берут бутылки за горлышко или за верхнюю часть. Эти же два отпечатка находились около донышка и были расположены под очень странным углом.

— Как будто ее несли боком или вверх дном, — вставил Тед. — Разве не так вы сказали на слушании?

— Да. Но те, кто разбирается в вине, обычно так не делают. Чтобы не взболтать осадок. А если это шампанское…

— Его и вовсе нельзя взбалтывать, — сказал Тед. Эванс кивнул.

— Если вы сильно взболтаете бутылку шампанского, она может взорваться от давления.

— Но в этой бутылке было не шампанское, — тихо сказала Эми.

— Нет. Хотя и это по-прежнему не доказано. Я обошел местные заправочные станции и попытался выяснить, не покупал ли в тот вечер кто-нибудь, похожий на мистера Рейни, небольшое количество бензина. Узнать мне ничего не удалось. Я был не очень удивлен, ведь он мог купить бензин в Тэшморе или на любой из сотен заправочных станций по дороге.

Затем я встретился с Патрицией Чемпион, нашей единственной свидетельницей. Я показал ей фотографию «бьюика» выпуска 1986 года — такой автомобиль, по нашим сведениям, был у мистера Рейни. Она сказала, что, может быть, видела эту машину, но наверняка утверждать не может Так что это мне тоже ничего не дало. Я вернулся к дому, чтобы еще раз осмотреть его, и тут пришли вы, Эми. Было раннее утро. Я хотел задать вам несколько вопросов, но вы были очень расстроены. Я спросил, для чего вы пришли сюда, и был очень удивлен вашим ответом. Вы сказали, что собирались поехать на озеро Тэшмор повидать вашего мужа, но перед этим решили взглянуть на сад.

— По телефону Морт все время говорил о том, что он называл моим «секретным окном».., тем, которое выходило в сад. Он сказал, что оставил там что-то. Но там ничего не было. Во всяком случае, я ничего не нашла.

— Во время нашей встречи ваш бывший муж произвел на меня странное впечатление, — медленно сказал Эванс. — У меня сложилось мнение, что он — не совсем в порядке. Дело не в том, что он что-то скрывал от меня, в этом я почти не сомневался. Было в нем что-то еще. Некая отстраненность.

— Да, я тоже это чувствовала. Все сильнее и сильнее. Отстраненность.

— У вас был очень болезненный вид. Я решил, Эми, что, когда вы поедете в Тэшмор, мне лучше последовать за вами, особенно после того как попросили меня не говорить мистеру Милнеру, если он будет искать вас. Мне показалось, вы скрываете от меня истинную причину этой поездки. Я решил, что, поехав за вами, смогу что-нибудь выяснить. И еще я подумал… — Он смущенно замолчал.

— Вы подумали, что со мной может что-нибудь случиться, — продолжила она. — Спасибо, мистер Эванс. Теперь вы понимаете, что он бы меня убил. Если бы вы не поехали за мной, он бы меня убил.

— Я оставил машину на дороге и пошел к дому пешком. Потом я услышал в доме страшный шум и побежал. В этот момент вам удалось вырваться на веранду, а он гнался за вами.

Эванс взглянул на них обоих, внимавших ему с серьезными лицами.

— Я попросил его остановиться, — сказал он. — Я попросил его об этом дважды.

Эми подалась вперед, мягко коснулась его руки, затем снова отклонилась на спинку стула.

— Вот и все, — сказал Эванс. — Все остальное я знаю из газет и из двух коротких бесед с мистером Милнером…

— Зовите меня Тедом.

— Хорошо, Тед. — Кажется, называть по имени Эми Эвансу было намного легче, чем Теда. — Я знаю, что у мистера Рейни было нечто вроде приступа шизофрении и он одновременно представлял себя двумя разными людьми. При этом ни один из этих двоих не догадывался, что оба существуют в одном теле. Я знаю, что одного из них звали Джон Шутер. Из показаний Херберта Грикмора я знаю, что мистер Рейни вообразил, будто Шутер преследовал его из-за рассказа под названием «Посевной сезон», и мистеру Грикмору пришлось достать экземпляр журнала, в котором впервые был опубликован этот рассказ, чтобы мистер Рейни мог доказать факт первой публикации. Мистер Рейни получил этот журнал как раз перед вашим приездом, Эми, — он найден в доме. Конверт федеральной почты, по которой пришел журнал, лежал на сиденье «бьюика», принадлежавшего вашему бывшему мужу.

— Но он вырвал рассказ из журнала, не так ли? — спросил Тед.

— Не только сам рассказ, но и страницу с оглавлением. Он тщательно уничтожил все следы существования этого рассказа. У него был швейцарский армейский нож, которым он, вероятно, и воспользовался. Недостающие страницы были обнаружены в бардачке «бьюика».

— В конце концов существование этого рассказа стало тайной даже для него самого, — мягко заметила Эми.

Эванс, подняв брови, посмотрел на нее:

— Простите?

Она покачала головой:

— Нет, ничего.

— Кажется, я рассказал вам все что мог, — закончил Эванс. — Остальное — лишь домыслы. В конце концов, я ведь страховой следователь, а не психиатр.

— В нем жили два человека, — сказала Эми. — Он сам.., и созданный им персонаж. Тед считает, что имя «Шутер», отложилось у Морта в голове, когда он узнал о том, что Тед родился в маленьком городке под названием Холм Стрелка. Это в штате Теннесси. Я уверена, что он прав. Морт всегда подбирал имена своих персонажей таким способом. Для него эти имена были.., чуть ли не анаграммой.

Больше я ничего не знаю — могу только догадываться. Я знаю, что, когда решался вопрос о съемке фильма по его роману «Семья Делакоурт», у Морта чуть не случился нервный припадок. На киностудии возникли сомнения из-за случайного сходства сюжета романа с другим сценарием, который назывался «Домашняя команда», но тогда там поняли, что Морт не мог видеть их сценарий. И они, и Херб Грикмор все Морту объяснили. Вопрос о плагиате даже не возникал.., разве что только у самого Морта. Он отреагировал на это очень бурно, ненормально. Казалось, эта история распалила в нем давно угасший костер, в котором все еще оставались тлеющие угли.

— А вы не думаете, что он создал Джона Шутера для того, чтобы наказать вас? — спросил Эванс.

— Нет. Шутер возник для того, чтобы наказать самого Морта. Я думаю… — Эми сделала паузу, поправила шаль, плотнее укутывая плечи, и не очень уверенно взяла чашку с чаем. — Я думаю, что когда-то в прошлом Морт действительно украл чье-то произведение. Наверное, это было очень давно, потому что, начиная с «Мальчика учителя музыки», все, что он написал, издавалось большими тиражами, и о плагиате непременно бы стало известно. Сомневаюсь, что Морт вообще опубликовал украденное. Но думаю, что нечто подобное действительно произошло, и именно из той истории и появился реальный Джон Шутер. Не из-за того, что киностудия обратила внимание на его роман, и не из-за.., не из-за моих отношений с Тедом, и даже не из-за развода. Может быть, все это наложилось одно на другое, но думаю, что началась вся эта история еще до того, как мы познакомились. А потом, когда Морт остался один в доме на озере…

— Пришел Шутер, — тихо сказал Эванс. — Пришел и обвинил его в плагиате. Никто так и не уличил мистера Рейни в воровстве, и в конце концов ему пришлось самому наказать себя. Но вряд ли дело только в этом. Ведь он пытался убить вас.

— Нет. — сказала Эми. — Не он, а Шутер. Эванс удивленно поднял брови. Тед с беспокойством посмотрел на нее и снова достал из кармана трубку.

— Настоящий Шутер.

— Я не понимаю вас.

Она снова улыбнулась бледной улыбкой.

— Я сама себя не понимаю. Поэтому и приехала сюда. Не думаю, что наш разговор может иметь какой-то практический смысл — Морт умер, и все кончилось. — но он может помочь мне. Разговор поможет мне спать спокойно.

— Тогда объясните нам, — сказал Эванс.

— Видите ли, когда мы приехали, чтобы привести дом в порядок, по дороге мы остановились на заправочной станции, которая называется «У Боуи». Тед стал заливать в машину бензин — у Боуи самообслуживание, — а я зашла в магазин. Там я встретила человека по имени Сонни Троттс, который обычно работал с Томом. Том был старшим из тех двух рабочих, которых нашли убитыми. Сонни хотел сказать мне, что очень опечален смертью Морта, что он видел Морта накануне его смерти и хотел кое-что рассказать ему, но так и не успел. Речь шла о Томе Гринлифе, точнее, о чем-то, что Гринлиф поведал Сонни, когда они красили фасад местной методистской церкви. Сонни после этого видел Морта, но решил пока что ничего ему не говорить. А потом вспомнил, что это имеет отношение к Грегу Карстейерсу…

— Второму убитому?

— Да. Тогда Сонни обернулся и окликнул Морта, но тот его не услышал. А на следующий день Морт умер.

— И о чем же рассказал этому Сонни мистер Гринлиф?

— О том, что, кажется, видел привидение, — холодно сказала Эми.

Тед и Эванс посмотрели на нее, но не проронили ни слова.

— Сонни сказал, что в последнее время Том стал довольно забывчивым и очень беспокоился по этому поводу. Сам Сонни считая, что это обычный склероз, которым страдают все старики, но Тому пятьдесят шесть лет назад пришлось лечить жену от полной потери памяти, с тех пор он очень боялся, что и с ним случится нечто подобное. Сонни говорил, что когда его приятель забывал дома кисть, то мучился из-за этого весь день. Так вот, Том рассказал Сонни, что Грег Карстейерс спрашивал его, не знает ли он человека, с которым Морт Рейни разговаривал накануне, и сможет ли он узнать его, если увидит снова. Том сказал Грегу, что никого не видел с Мортом, что Морт был один.

Щелкнула спичка. Тед Милнер наконец-то решил разжечь свою трубку. Эванс не обратил на него внимания. Он весь подался вперед и был полностью сосредоточен на рассказе Эми Милнер.

— Говорите прямо. По словам этого Сонни Труттса…

— Троттса.

— Хорошо, Троттса. По его словам. Том Гринлиф все-таки видел кого-то с Мортом?

— Не совсем, — уточнила Эми. — Сонни думает, что если бы Том был уверен, он не стал бы лгать Грегу. Том сказал, что и сам не понял, что именно он увидел. Что он запутался. Что ему показалось безопаснее вообще ничего не говорить об этом. Том не хотел, чтобы кто-нибудь, особенно Грег Карстейерс, с которым они часто работали вместе, узнал, что он не уверен в себе самом. Старик Гринлиф очень боялся, что люди решат, будто он заболел чем-то похожим на то, от чего умерла его жена.

— Простите, я, кажется, не понимаю.

— По словам Сонни, — терпеливо объяснила Эми, — Том проезжал на своем «скауте» мимо озера и видел Морта, который стоял на том месте, где заканчивается тропинка.

— Там, где были обнаружены тела?

— Да. Очень близко. Морт помахал ему рукой. Том тоже помахал в ответ и поехал дальше. А потом Том взглянул в зеркало заднего вида и увидел рядом с Мортом другого человека и старый фургон, стоящий возле них, хотя десять секунд назад ни этого человека, ни машины там не было. И еще: на голове у этого человека была черная шляпа… Но и он, и его машина были прозрачными, и сквозь них все было видно.

— Ох, Эми, — мягко сказал Тед. — Этот человек просто наговорил тебе чепухи. Старческая болтовня.

Она отрицательно покачала головой:

— Не думаю, что Сонни достаточно умен для того, чтобы выдумать такую историю. Он сказал мне, что позже Том все-таки решил связаться с Гретом и рассказать ему, что видел этого человека; но не хотел вдаваться в подробности по поводу его прозрачности. По словам Сонни, старик Гринлиф был просто в ужасе: считал, что у этого события могут быть только два объяснения — либо он все-таки сошел с ума, либо он действительно видел привидение.

— Да, жуткая история, прямо мурашки бегут по телу. — И это было правдой — у Эванса на несколько мгновений руки и лоб покрылись гусиной кожей. — Но все это слухи,., слухи, переданные теперь уже мертвым человеком.

— Да.., но это еще не все. — Эми опустила чашку на стол, взяла свою сумочку и стала в ней копаться. — Я убиралась в кабинете Морта и нашла эту шляпу — эту жуткую черную шляпу. Она валялась за его столом. Я была поражена: я не предполагала, что могу на нее наткнуться, думала, что полиция забрала ее в качестве доказательства или еще для чего-то. Я взяла палку, чтобы вытащить ее оттуда, ткнула в шляпу, и она, перевернулась. Я вынесла ее на палке из дома и выбросила в мусорный ящик. Вы понимаете?

Тед, судя по всему, не понимал. Эванс, очевидно, понял.

— Вы не хотели к ней прикасаться.

— Вот именно. Не хотела прикасаться. Я бросила ее в ящик, и она осталась там, на зеленом пакете для мусора. Я готова поклясться в этом. А потом, примерно час спустя, мне надо было выкинуть старые лекарства, шампуни и прочее, Я открыла крышку мусорного ящика и увидела, что шляпа снова перевернута, а за ленту вставлено вот это. — Она достала из сумочки маленький сложенный лист бумаги и дрожащей рукой протянула его Эвансу. — Когда я нашла эту шляпу за столом, записки в ней не было. Это я точно знаю.

Эванс взял бумагу и несколько секунд держал ее на весу. Ощущение было неприятным. Бумага казалась слишком тяжелой и какой-то странной на ощупь.

— Я думаю, что Джон Шутер все-таки существовал, — сказала Эми. — Я думаю, что он был лучшим созданием Морта — персонажем, который получился настолько живым, что действительно воплотился в реальности.

— А я думаю, что это письмо от привидения. Эванс развернул бумагу. В центре листа было написано несколько строк:

Мадам, прошу простить меня за причиненные неприятности. Ситуация вышла из-под контроля. Теперь я возвращаюсь домой. Я получил мой рассказ, а это все, что мне было нужно. Он называется «Лютик на дороге», и это действительно замечательный рассказ.

Искренне ваш Джон Шутер.

Под аккуратными строками стояла размашистая подпись.

— Это подпись вашего бывшего мужа, Эми? — спросил Эванс.

— Нет. Ничего похожего.

Три человека сидели в кабинете, глядя друг на друга. Фред Эванс чувствовал: надо что-то сказать, но так и не смог придумать, что именно. Через некоторое время тишина и запах табака Теда Милнера стали настолько гнетущими, что никто из них не мог больше этого выдержать. Мистер и миссис Милнер выразили искреннюю признательность, попрощались и покинули кабинет, чтобы как можно лучше распорядиться своими жизнями, а Фред Эванс остался со своей, которой он тоже старался распорядиться как можно лучше.

И иногда, поздно ночью, он и женщина, которая когда-то была замужем за Мортоном Рейни, просыпались оттого, что им снился человек в черной шляпе с круглой тульей, который смотрел на них прищуренными от солнца глазами, и от этих глаз разбегалось множество морщинок. В его взгляде не было любви.., но оба они чувствовали в нем какую-то странную, суровую жалость.

В выражении его лица не было доброты, от него становилось не по себе. Но оба — и Эми, и Эванс, — находясь далеко друг от друга, чувствовали, что, может быть, хоть когда-нибудь сумеют примириться с этим взглядом. И снова возделывать свои сады.

Библиотечная полиция

Посвящается сотрудникам и посетителям Пасадинской публичной библиотеки.

По поводу «Библиотечной полиции»

В то утро, когда началась эта история, я сидел и завтракал со своим сыном Оуэном. Жена уже отправилась наверх принимать душ и одеваться. Как всегда, в семь утра внимание наше было поделено между омлетом и газетой. Уиллард Скотт, привычный гость в нашем доме по будням, вещал с экрана про некую даму из Небраски, которой стукнуло сто четыре года, но ни один из нас внимания на телевизор не обращал. Словом, для семейства Кингов это было совершенно обычное деловое утро.

Оуэн оторвался от спортивного раздела газеты только для того, чтобы спросить меня, не собираюсь ли я сегодня заглянуть в торговый центр — для школьного сочинения ему нужна была книга. Сейчас уже забыл, возможно, речь шла о «Джонни Тримейне» или об «Апрельском утре», романе Говарда Фаста про Войну за независимость. Но помню, что сын мой имел в виду одну из тех книг, которые просто так в магазине не встретишь либо тираж уже распродан, либо ее только собираются допечатывать, либо еще что-то в том же духе.

Я посоветовал Оуэну воспользоваться местной библиотекой, имевшей прекрасную репутацию, так как был уверен, что уж там-то нужная ему книга наверняка найдется. Однако мой отпрыск недовольно буркнул что-то в ответ. Я разобрал всего пару слов, которые сразу привлекли мое внимание. «Библиотечная полиция» — вот что он сказал.

Я отложил свою половину газеты, нажал на пульте кнопку «выкл. звук», удавив Уилларда на полуслове вдохновенного репортажа о конкурсе красоты в Джорджии, и попросил Оуэна сделать мне любезность — повторить сказанное. Парень упирался, но я стоял на своем. Наконец он признался, что библиотекой пользоваться не любит из страха перед Библиотечной полицией. То есть, поспешно добавил мой сын, он прекрасно знает, что никакой Библиотечной полиции в природе не существует. Просто, насколько я понял, давали о себе знать давние детские страшилки, угнездившиеся в глубинах подсознания. Оуэну было лет семь или восемь, когда тетя Стефания, оказывается, поведала ему историю о Библиотечной полиции, и страх перед ней оказался на редкость живучим.

А вот меня рассказ сына привел в восторг. Ведь и я в детстве панически боялся Библиотечных полицейских — безликих и свирепых дяденек, — которые безо всяких там шуточек могли вломиться к тебе домой, если вовремя не вернуть взятые в библиотеке книги. История сама по себе скверная… а что, если книги эти отыскать не удастся? Что тогда? Что сделают с тобой эти громилы? Что заберут взамен пропавших томиков? Я уже давно не вспоминал Библиотечную полицию (хотя лет шесть или семь назад обсуждал эту тему с Питером Штраубом и его сынишкой Беном). Но вот теперь все вопросы, что я задавал себе в далеком детстве, все мои детские страхи снова возвратились ко мне.

В последующие три или четыре дня я постоянно ловил себя на том, что размышляю о Библиотечной полиции, и вскоре у меня стали появляться первые короткие наброски вот этого повествования. Нередко замыслы рождаются у меня именно подобным образом, но, как правило, я их «вынашиваю» намного дольше, чем в данном случае. Как бы то ни было, начав работу над романом, который так и назвал — «Библиотечная полиция», — я еще не слишком ясно представлял, во что это все выльется. Порой даже казалось, что из-под моего пера выйдет нечто забавное, наподобие деревенских кошмариков, которые так удачно лепил Макс Шулман. В конце концов, разве сама идея не забавна? Ну только подумайте — Библиотечная полиция! Чушь какая!

Я окончательно убедился в том, о чем догадывался и раньше: детские страхи поселяются в нас надолго, порой даже навсегда. Сочинительство — это почти всегда самовнушение, и давно забытые страхи, затаившиеся в вашей душе в раннем возрасте, могут неожиданно просыпаться и проявлять себя с необычайной силой.

Именно так и случилось со мной во время работы над новым произведением. А ведь в детстве я обожал посещать библиотеку, не мыслил себя без нее. Где еще можно было раздобыть интересные книги мальчику из довольно бедной семьи? Выстраивая этот роман, я постепенно вспомнил и осознал: когда-то, давным-давно, в глубине души я боялся заблудиться в лабиринте стеллажей книгохранилища, боялся, что меня не заметят в темном углу читального зала и запрут на всю ночь, боялся седовласую старушку-библиотекаршу в пенсне и с почти безгубым ртом; она всегда больно щипалась и шикала на нас, детей, когда мы забывали, где находимся, и начинали разговаривать слишком громко. И конечно же я панически боялся Библиотечную полицию.

В итоге мою новую рукопись постигла та же судьба, что и «Кристину». Написав каких-то тридцать страничек, я заметил, что юмор быстро улетучивается, а еще страниц двадцать спустя повествование уже вело меня по мрачным дебрям подземелья, в которых я так часто блуждал, но самые сокровенные закоулки его до сих пор так и не исследовал. В конце концов мне удалось найти человека, которого я так долго разыскивал, и даже, набравшись храбрости, заглянуть в его безжалостные серебристые глаза. Я попытался набросать его портрет и показать тебе, мой Верный читатель, но не уверен, что мне это удалось.

Дело в том, что, когда я его рисовал, мои руки — как ни совестно в этом признаваться — тряслись от страха.

Глава 1 Замена

1

А виной всему, как решил потом Сэм Пиблс, был этот чертов акробат. Не нажрись он как свинья столь некстати, Сэм никогда не угодил бы в такой переплет.

Это еще полбеды, думал он с горечью, для которой имел уже полное основание, что жизнь подобна узкому бревну, перекинутому через бездонную пропасть; бревну, по которому нам предстоит пройти с завязанными глазами. Это, конечно, скверно, но не безнадежно. Но вот когда при этом еще в спину толкают…

Но обо всем этом потом. Сначала, еще до Библиотечной полиции, был напившийся в стельку акробат.

2

В Джанкшен-Сити последнюю пятницу каждого месяца в местном «Ротари-клубе» проводился традиционный вечер ораторов. В последнюю пятницу марта 1990 года бизнесменов должен был развлекать Невероятный Джо, акробат из странствующего цирка «Карри и Трембо».

Телефон на столе Сэма Пиблса в конторе «Компании по недвижимости и страхованию Джанкшен-Сити» зазвонил в четверг, в 16.30. Сэм снял трубку. Он всегда отвечал на звонки сам — лично или с помощью автоответчика, — поскольку являлся единоличным владельцем и служащим «Компании по недвижимости и страхованию Джанкшен-Сити». Человек он был небогатый, но вполне счастливый. Не уставал твердить, что первый «мерседес» — это дело будущего, и довольствовался почти новым «фордом», в придачу владел домом на Келтон-авеню.

Сэм любил повторять, что благодаря своему бизнесу стал стреляным воробьем, что на мякине его не проведешь, хотя и не представлял, что такое мякина. Полагал, что это нечто вроде пластилина.

— «Компания по недвижимости и…»

— Сэм, это Крейг. Акробат шею сломал.

— Что?

— Что слышал! — нервно проорал Крейг Джонс. — Паршивый акробат свернул себе шею!

— Ага, — выдавил Сэм. — Черт! — Затем, чуть поразмыслив, осторожно осведомился:

— Он умер, Крейг?

— Нет, жив, хотя по мне — так лучше бы сдох. В больнице Сидар-Рапидс его дурацкую шею заковали в двадцать фунтов гипса. Билли Брайт мне позвонил и рассказал, что, оказывается, этот тип заявился на утреннее представление пьяный в сосиску и после первого же сальто плюхнулся прямо на голову, хруст был даже на галерке слышен. Словно кто-то на свежую корочку льда наступил.

— Фу-ты! — поморщился Сэм.

— Лично я ничуть не удивлен. Должен же Невероятный Джо оправдывать свою кличку. И вообще — что за дурацкое имя для циркового артиста? Я понимаю — Невероятный Рэндольф. Или хотя бы Невероятный Тортеллини. Но Невероятный Джо? По-моему, у этого парня давненько неладно с мозгами.

— Господи, скверная история!

— Да уж, мы теперь по уши в дерьме. И между прочим, старичок, остались без выступающего на завтрашний вечер.

Сэм уже жалел, что не ушел из конторы ровно в четыре. Крейгу пришлось бы изливать душу перед Сэмом-автоответчиком, тогда как у Сэма-человека было бы больше времени подумать. А он хорошо понимал, что время на раздумья ему понадобится, и очень скоро. Но еще лучше Сэм понимал, что Крейг Джонс не даст на размышление и минуты.

— Да. Похоже, что это так. — Сэм надеялся, что его слова прозвучали философски и с достаточной долей сочувствия. — Прескверная история.

— Разумеется, — подтвердил Крейг и тут же взорвал бомбу. — Но я знаю, ты с радостью заткнешь брешь своим телом и не дашь нашему кораблю пойти ко дну.

— Я? — в ужасе выкрикнул Сэм. — Крейг, ты шутишь! Я и кувырка-то не могу сделать, не говоря уж о сальто…

— На мой взгляд, ты вполне способен порассуждать о важной роли частного бизнеса в жизни нашего городка, — неумолимо продолжил Крейг Джонс. — Второй вариант на выбор — бейсбол. Если и это не устраивает, то тебе остается только снять штаны и потешить аудиторию своим голым задом. Учти, Сэм, я ведь не просто президент ораторского комитета, хотя и это немало. После того как Кенни уехал, а Карл отошел от дел, весь ораторский комитет — это я. Ты должен мне помочь. На завтрашний вечер мне необходим выступающий. Во всем нашем чертовом клубе можно найти лишь полдюжины парней, на которых я могу положиться, и ты один из них.

— Но…

— Ко всему прочему ты единственный, к кому я еще ни разу не обращался в подобной ситуации. Словом, старина, ты избран единогласно.

— Фрэнк Стивенс…

— …уже подменял в прошлом году парня из профсоюза, которого осудили за мошенничество. Как ни крути, Сэм, — очередь твоя. Ты не имеешь права подвести меня. Ты мой должник!

— Но я занимаюсь страхованием! — взвыл Сэм. — Если не выписываю полисы, то продаю фермы! Причем в основном банкам. Любой скажет — во всем свете нет занятия скучнее. Или даже отвратительнее.

— Пустяки, — отмахнулся Крейг, хладнокровно добивая свою жертву. — Сам знаешь, к концу ужина все уже назюзюкаются в стельку. В субботу утром никто и слова из всей твоей речуги не вспомнит. Но в данную минуту мне необходим оратор на завтрашний вечер, и им будешь ты!

Сэм еще вяло поупирался, но Крейг был непреклонен. Все жалобные стенания и доводы Сэма в пух и прах разбивались о его краткие, но веские приказания. Надо. Должен. Придется.

— Ну хорошо, — уступил наконец Сэм. — Хватит! Сдаюсь.

— Вот и умница! — похвалил Крейг, голос его вмиг сделался масленым. — Помни — не больше тридцати минут. На вопросы можно еще минут десять отвести. Если они возникнут, конечно. Впрочем, при желании задницей тоже можешь покрутить. Сомневаюсь, будут ли они в состоянии ее разглядеть, но…

— Хватит, Крейг! — взмолился Сэм. — Это уже чересчур.

— О'кей. Извини! Закрываю поддувало! — Крейг довольно хихикнул.

— Ладно, давай заканчивать. — И Сэм извлек из ящика стола пластинку «Тамс», пилюли от изжоги; ему внезапно показалось, что в ближайшие часов двадцать восемь ему предстоит поглощать их одну за другой. — Сейчас мне по твоей милости придется засесть за эту чертову речь.

— Умница, — похвалил Крейг. — Запомни только — ужин начинается в шесть, а твое выступление назначено на половину восьмого. Что ж, алоха, как говорят у нас на Гавайях. Пока.

— Алоха, Крейг.

Сэм положил трубку, задумчиво уставился на телефон. К горлу уже подкатила горечь. Он громко рыгнул. Проклятие, а ведь еще пять минут назад в желудке были тишь да гладь!

И он проглотил первую пилюлю. Господи, сколько их еще будет?

3

И вот, вместо того чтобы, как планировал ранее, идти в кегельбан, Сэм заперся дома в кабинете — с блокнотом, тремя остро заточенными карандашами, пачкой «Кента» и полудюжиной банок пива «Джолт». Выдернув из розетки телефон, он закурил и хмуро уставился на желтоватую страничку. Пять минут спустя вывел вверху:

МАЛЫЙ БИЗНЕС: ИСТОЧНИК

ЖИЗНЕННОЙ СИЛЫ АМЕРИКИ

Сэм произнес заглавие вслух, и ему понравилось. Может, и не совсем здорово, но недурно, вполне недурно. Не фонтан, конечно, но куда лучше, чем, скажем: «Коммунизм — угроза и опасность». К тому же прав Крейг — в субботу утром большинство членов клуба будут страдать от такого похмелья, что не вспомнят ни слова из его вчерашней речи. Приободрившись, Сэм начал строчить:

«Когда в 1984 году я переехал в Джанкшен-Сити из могучего и процветающего Эймса…»

4

— «…вот почему сейчас, как и ясным сентябрьским утром 1984 года, я свято убежден, что малый бизнес не просто источник жизненной силы, но и основа процветания Америки, и даже всего Запада». — Сэм замолчал, загасил сигарету в пепельнице на столе своего офиса и выжидательно посмотрел на Наоми Хиггинс.

— Ну как вам?

Наоми была хорошенькая молодая женщина из Провербии, городка, раскинувшегося в каких-то четырех милях к западу от Джанкшен-Сити. Она жила со старенькой мамой в полуразвалившейся хибаре на берегу речушки Провербия-Ривер. Большинство членов «Ротари-клуба» знали Наоми, время от времени предлагая пари на то, какое событие случится раньше — обрушится ее лачуга или протянет ноги старушка-мать. Сэм не был уверен, заключалось ли хоть одно из таких пари на самом деле, но время от времени в чьих-то устах разговоры об этом возникали вновь и вновь.

Окончив колледж бизнеса в Айова-Сити, Наоми не только прекрасно стенографировала, но и быстро расшифровывала свою скоропись. Поскольку никто из женщин в Джанкшен-Сити таким талантом не обладал, немногочисленные бизнесмены буквально разрывали Наоми на части. Вдобавок, что также не вредило делу, у девушки были изумительные ножки. По утрам в будние дни она поочередно работала на пятерых клиентов — четверых мужчин и одну женщину. Среди них были два адвоката, банкир и два торговца недвижимостью. А днем Наоми возвращалась в свою развалюху, ухаживала за матерью и распечатывала надиктованные тексты.

Сэм Пиблс пользовался услугами Наоми по пятницам с десяти утра до полудня, однако сегодня утром он отложил корреспонденцию в сторону — хотя среди писем были такие, на которые требовалось срочно ответить, — и спросил Наоми, не согласится ли она его выслушать.

— Конечно, — кивнула Наоми.

Она немного встревожилась, подумав, не собирается ли Сэм, который одно время приударял за ней, сделать ей предложение. Но как только Сэм пояснил, что от нее всего-навсего требуется прослушать его тексты, Наоми успокоилась и в течение двадцати шести минут слушала речь с неподдельным вниманием.

— Не бойтесь, говорите правду, — потребовал Сэм, не дав ей и рта раскрыть.

— Хорошо, — одобрила Наоми. — Очень интересно.

— Не опасайтесь меня обидеть, — подначивал Сэм. — Выкладывайте все как есть, начистоту.

— Я и говорю. Все вполне нормально. К тому же, когда вы закончите, они уже…

— Наклюкаются и упадут под стол, — перебил Сэм. — Я и сам знаю.

Если поначалу такая перспектива его даже вдохновляла, то теперь немного разочаровывала. Слушая себя, он и сам пришел к выводу, что речь удалась.

— Одно только… — задумчиво начала Наоми.

— Что? — встрепенулся Сэм.

— Текст немного… как бы сказать… Ну, в общем, суховат, — нашлась она.

— Вот как, — огорченно вздохнул Сэм и протер глаза: до часа ночи он не вставал из-за стола, сначала сочиняя речь, а затем исправляя отдельные места.

— Но это легко поправить, — заверила Наоми. — Загляните в библиотеку и возьмите там пару книжек.

У Сэма вновь заныло под ложечкой, и он поспешно схватил пилюли. Только библиотеки ему не хватало! Ради какого-то идиотского выступления в «Ротари-клубе». Он еще ни разу не посещал местную библиотеку и особого желания нарушать свою традицию не испытывал. Однако Наоми слушала с таким вниманием, так старалась помочь, что с его стороны будет невежливым хотя бы не выслушать девушку.

— Что за книжки?

— Ну… всякая ерунда для развлечения. Вроде… — Наоми замялась, подыскивая нужное сравнение. — Помните жгучий соус-приправу, который подают в китайском ресторанчике?

— Да…

— Вот в таком духе. Шутки всякие, анекдоты. Потом еще очень полезная книга — «Любимые стихи американцев». В ней тоже может оказаться что-то полезное. Вдохновляющее по меньшей мере.

— Неужели там есть стихотворения, посвященные малому бизнесу? — усомнился Сэм.

— Стихотворные цитаты поднимают настроение. Неважно ведь, Сэм, о чем идет речь, главное — как их подать.

— Неужели в библиотеке есть сборники анекдотов специально для подобных случаев? — недоверчиво спросил Сэм, но тут же припомнил: в библиотеках попадаются даже книжонки, посвященные мелкому ремонту и модным парикам.

— Да.

— А вы откуда знаете?

— Одно время, когда Фил Брейкман баллотировался в сенат, я перепечатывала его речи. Он пользовался одной из таких книжек. Название только не помню. Почему-то все время на ум приходит «Бульварный юмор», но это точно не так.

— По-видимому, — согласился Сэм, представляя, какого сногсшибательного успеха добился бы, рассказав пару смачных скабрезностей из «Бульварного юмора».

Однако он уже сообразил, к чему клонила Наоми, и ее предложение начинало нравиться ему все больше и больше. В конце концов, почему бы и в самом деле не приукрасить речь, разбросав тут и там несколько изюминок? Тем более что библиотека для того и существует. Когда не можешь чего-то найти, всегда можно спросить библиотекаря. Он ведь не просто так там сидит, разве нет?

— В крайнем случае можно оставить все как есть, — сказала Наоми. — Они ведь и правда упьются в сосиску. — И с сочувствием посмотрела на Сэма, затем, уже строго, взглянула на часы. — Остался всего час. Займемся письмами?

— Нет, — покачал головой Сэм. — Перепечатайте-ка лучше мою речь.

Он уже принял решение, что в обеденный перерыв прогуляется в библиотеку.

Глава 2 Библиотека (I)

1

Хотя за годы проживания в Джанкшен-Сити Сэм проходил мимо библиотеки сотни раз, именно сегодня он впервые как следует взглянул на нее и — что удивительно — тут же ее возненавидел.

Публичная библиотека Джанкшен-Сити — мрачная гранитная коробка с узенькими, как средневековые бойницы, оконцами — располагалась на пересечении Стейт-стрит с Миллер-авеню. Крытая шифером крыша выступала козырьком со всех четырех сторон, поэтому из-за сочетания окон-щелей с тенью от крыши фасад был похож на хмурую физиономию каменного истукана. В Айове подобная архитектура была широко распространена, и Сэм Пиблс, торговавший недвижимостью без малого двадцать лет, окрестил этот стиль Средне-Западным Безобразием. Весной, летом и осенью окружавшие здание клены немного скрадывали его отталкивающий вид, но сейчас, в самый разгар суровой айовской зимы, клены стояли голые, а сама библиотека напоминала гигантский склеп.

Сэму почему-то стало не по себе; он и сам не мог понять, в чем дело. Библиотека как библиотека — не тюрьма же времен инквизиции с камерами пыток. К горлу вдруг подкатила изжога. По какой-то странной причине изжога эта напомнила Сэму нечто… кажется, из отдаленного прошлого. Он положил в рот пилюлю, разгрыз ее. Вдруг принял решение. Его речь и без цитат хороша. Не блистательная, но вполне приличная. Да и выступать ему предстояло не в ООН, а в местном «Ротари-клубе». К чертям все! Лучше вернуться в контору и заняться корреспонденцией, на которую утром не хватило времени.

Сэм уже повернул было вспять, но затем подумал: «Дерьмо все это. Чертовски глупо! Хочешь оставаться болваном? Пожалуйста. Но ведь ты согласился выступить, так почему бы не выступить с блеском?»

Сэм в нерешительности остановился на тротуаре перед входом в библиотеку. Сам он любил подтрунивать над «Ротари-клубом». Как, впрочем, и Крейг. Да и Фрэнк Стивенс. Молодые предприниматели Джанкшен-Сити поднимали встречи в клубе на смех. Но при этом почти никогда их не пропускали, и Сэму казалось, что он знает почему: в клубе заводили связи. Начинающий бизнесмен мог познакомиться здесь с настоящими акулами местного делового мира. Вроде Элмера Баскина, например, банк которого два года назад сыграл главную роль в разорении торгового центра в Бивертоне. Или Джорджа Кэнди, который при желании с помощью одного звонка мог раздобыть трехмиллионные инвестиции.

Основной контингент клуба составляли мелкие сошки, болельщики студенческих баскетбольных команд, ребята, которые посещали парикмахерскую «Джимми», а спать ложились не в пижамах, а в майках и боксерских трусах, парни, способные целую ночь напролет кутить в барах. Но попадались среди них и финансовые гении Джанкшен-Сити, воротилы местного бизнеса. Не из-за них ли, кстати, Сэм с завидным постоянством посещал по пятницам этот клуб? И не из-за них ли Крейг так засуетился, когда паршивый акробатишка сломал свою дурацкую шею? Нет, шанс обратить на себя внимание таких людей дорогого стоит… но только в том случае, если не ударишь лицом в грязь! «К концу ужина все уже назюзюкаются», — сказал Крейг, да и Наоми так говорила, но Сэм вдруг с ужасом припомнил: он еще никогда не видел, чтобы Элмер Баскин пил что-нибудь крепче кофе. Никогда. И, возможно, не он один. Да, некоторые, конечно, упьются в стельку… Но отнюдь не все. А правят бал именно те, кто не упивается.

Сыграй по-умному, Сэм, и устроишь свою судьбу. Ничего невозможного в этом нет.

Да. Маловероятно, конечно, но — возможно. К тому же в «Ротари-клуб» Сэма подталкивало не только желание встретить видных деятелей; он всегда гордился своим стремлением вкладывать душу в любую работу. Пусть даже дело и касалось какого-то пустячного выступления. Какая разница?

А тут, его смутила какая-то задрюченная библиотека. Не пасовать же перед ней, в самом деле? Абсолютная дыра — даже кусты вокруг не растут.

Сэм уже двинулся было к крыльцу, но внезапно остановился как вкопанный. Странно, и почему вдруг ему взбрела на ум эта странная мысль? Да, кусты вокруг библиотеки не растут — и что тут такого? Сэм не мог понять, в чем дело, но почему-то именно отсутствие кустов волшебным образом повлияло на него. Забыв сомнения, он решительно поднялся по четырем каменным ступенькам, на мгновение приостановился. Здание казалось совершенно пустым. Он подумал: «Держу пари, что дверь заперта. В пятницу днем библиотека, наверное, закрыта». Почему-то это предположение его согрело.

Однако старинная ручка поддалась нажиму, и тяжелая дверь бесшумно распахнулась внутрь. Сэм очутился в тесном фойе с мраморным полом в черно-белую клетку. В центре одиноко торчал щит на одноногой стойке. На щите крупными буквами было выведено одно слово:

ТИШИНА!

И все. Даже не

МОЛЧАНИЕ — ЗОЛОТО!

Или

ПРОСЬБА НЕ ШУМЕТЬ!

А одно-единственное слово, сердитое и хмурое:

ТИШИНА!

— Ну-ну… — покачал головой Сэм. Пробормотал он это еле слышно, но акустика была такая, что тихое бормотание разнеслось и многократно усилилось под сводами, заставив его поежиться. Сэм буквально ощутил, как отразилось его «ну-ну» от высоких потолков. Вдруг на мгновение показалось, что он снова учится в четвертом классе, а миссис Гластерс собирается устроить ему нахлобучку за дурное поведение. Он боязливо оглянулся по сторонам, словно опасаясь, что из темного утла вынырнет разгневанная нарушением тишины библиотекарша.

Ладно, хватит дурака валять, приятель. Тебе уже сорок. Ты уже давно отучился в четвертом классе.

Хотя Сэму вовсе не казалось, что это было уж так давно. Именно здесь, в этом странном фойе, четвертый класс представлялся совершенно осязаемым, настолько близким, что его можно было потрогать, лишь слегка вытянув руку.

Осторожно, стараясь не топать, Сэм пересек фойе слева от щита с предупреждающей надписью и вошел в главный вестибюль Библиотеки Джанкшен-Сити.

С потолка (который был футов на двадцать выше, чем в фойе) свешивались стеклянные шары, но ни один из них не горел. Свет проникал через два огромных слуховых окна, прорезанных в крыше. В солнечные дни здесь довольно светло: вестибюль даже выглядел веселым и гостеприимным. Но в эту пятницу небо заволокло свинцовыми тучами, и внутри царил серый полумрак. В углах пугающе темнели неясные тени-паутины.

Сэма Пиблса охватила неясная тревога. Как будто он что-то натворил. Не просто открыл дверь и пересек фойе, а вошел в какой-то незнакомый мир, не имевший ничего общего с захолустным городком в штате Айова, который он порой любил, порой ненавидел, а чаще всего просто воспринимал как должное. Даже воздух в помещении был словно гуще и тяжелее. Тишина же и вовсе казалась материальной — густой, толстой, как одеяло, и ледяной, как снег.

В библиотеке не было ни души.

Со всех сторон высились безмолвные ряды книжных стеллажей. Сэм посмотрел наверх, на зарешеченные окна в крыше, и у него вдруг закружилась голова. На мгновение даже почудилось, что его самого подвесили за лодыжки и он висит вниз головой над глубокой квадратной ямой, заставленной книжными стеллажами.

Тут и там возле стен стояли раздвижные лестницы на резиновых колесах. Посреди обширного пустого пространства возвышались два деревянных островка. Первый — длинная дубовая подставка для журналов. Многочисленные журналы, каждый в пластиковом пакете, стояли в отдельных ячейках. Они чем-то напомнили Сэму шкурки неведомых зверюшек, выставленные на просушку. Плакат на самом верху подставки гласил:

ВОЗВРАЩАЙТЕ ВСЕ ЖУРНАЛЫ НА МЕСТО!

Слева от этого сооружения торчал одинокий книжный шкаф с новенькими книгами; здесь разместились беллетристика и научно-публицистические издания. Плакат на этом шкафу извещал, что все, взятое отсюда, должно быть возвращено не позднее чем через неделю.

Сэм двинулся по широкому проходу между стойкой с журналами и книжным шкафом. Как ни старался он ступать тише, каблуки его звонко цокали, а стук шагов перекатывался эхом под высоченными потолками. Сэм уже жалел, что пришел сюда, а не возвратился в контору.

Все здесь внушало ужас.

На столе библиотекаря мерно жужжал включенный аппарат для просмотра микрофильмов, но и за столом тоже никого не оказалось. Только стояла небольшая табличка, на которой было выведено:

А. ЛОРЦ

Самого же или самой А. Лорц нигде не было видно.

«Должно быть, сидит в каком-нибудь углу, погрузившись в свежий выпуск „Библиотечного журнала“», — подумал Сэм, и ему вдруг захотелось заорать: «Как дела, А. Лорц? Все в порядке?»

Но желание это тут же прошло. Публичная библиотека Джанкшен-Сити совершенно не подходила для подобных ребяческих выходок.

Внезапно Сэму вспомнилась забытая детская считалочка: «Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана. Буду резать, буду бить — все равно тебе водить». «Интересно, — подумал Сэм, — если скорчить рожицу или показать язык — заставит ли тебя водить А. Лорц?» И снова оглянулся по сторонам, каждой клеточкой своей впитывая в себя жутковатую атмосферу.

Позабыв уже о своем намерении взять сборник анекдотов или «Любимые стихи американцев» и вопреки собственным ожиданиям заинтригованный этим необычным местом, Сэм направился к двери справа от шкафа с новинками. Судя по табличке, там размещалась детская библиотека. Брал ли он книги в библиотеке, когда был маленьким и жил в Сент-Луисе? Сэму казалось, что да, хотя воспоминания были неясные, расплывчатые, так и норовившие ускользнуть. Тем не менее Сэму вновь стало не по себе. Ему вдруг показалось, что он снова возвращается туда, где уже когда-то, очень давно, побывал.

Дверь была закрыта. На ней висел плакат, изображающий Красную Шапочку, которая только что поняла, что перед ней Серый Волк, а не бабушка. Волк был облачен в бабушкин чепец и в ночную рубашку. С его оскаленных клыков капала пена. На лице Красной Шапочки застыл леденящий ужас. Смысл этой картинки, видимо, состоял в том, чтобы доказать: счастливый конец такой сказки — выдумка взрослых. Только безмозглые родители могут верить этой белиберде, говорило белое как мел лицо Красной Шапочки, а вот дети — никогда!

Замечательно, подумал Сэм. Самый подходящий плакат, чтобы привлечь детишек в библиотеку. Должно быть, малышня его обожает.

Открыв дверь, он заглянул внутрь. И тут же страхи Сэма рассеялись; он был очарован, и мгновенно.

Эта картинка на двери конечно же ровным счетом ничего не значила. Да и сам он, разумеется, посещал библиотеку, будучи малышом; одного взгляда на этот миниатюрный мирок хватило, чтобы все вспомнить.

Отец умер молодым, и Сэма воспитывала мать. Она столько работала, что мальчик видел ее разве что по воскресеньям и праздникам. Если денег на кино после школы наскрести не удавалось — а такое случалось очень часто, — Сэм отправлялся в библиотеку. И вот теперь комната, в которой он оказался, пробудила ностальгические воспоминания, одновременно милые, щемяще тоскливые и чем-то пугающие.

Да, тогда окружавший мир представлялся Сэму совсем крохотным, как и этот мирок, в котором он оказался сейчас. Как и в детстве, светлом и радостном даже в самые дождливые и пасмурные дни, здесь было светло. И никаких тебе висячих шаров из стекла; нет, эту комнату освещали лампы дневного света, укрепленные на низком потолке под матовыми плафонами; все они горели. Столы здесь были совсем маленькие. Стульчики же казались просто игрушечными. Да, взрослые в этом мирке выглядели бы незваными пришельцами, настоящими чужеземцами. Присев за стол, они непременно поддели бы его коленками, а захотев напиться из фонтанчика в дальней стене — расквасили бы себе носы.

Стеллажи с книгами здесь не подавляли, да и потолки были довольно низкие; не настолько, впрочем, чтобы детишкам тут казалось тесно и неуютно. Отсутствовали здесь и нескончаемые ряды угрюмых корешков, а книжки, напротив, были все как на подбор яркие и красочные: синие, красные, желтые. Правил этой Волшебной страной Оз, а принцесса Дороти с друзьями путешествовала из Страны Гилликинов в Страну Кводлингов, стремясь в Изумрудный Город. Сэм вновь ощутил себя мальчишкой, заглянувшим после школы в библиотеку. Каждая книжка здесь словно молила, чтобы ее взяли в руки, потрогали, посмотрели, полистали. И все-таки во всем этом было нечто отталкивающее.

На стене висела фотография щенка с огромными задумчивыми глазищами. Под трогательной мордашкой щенка была начертана одна из величайших человеческих мудростей:

БЫТЬ ХОРОШИМ ОЧЕНЬ ТРУДНО.

На противоположной стене красовался плакат, на котором была нарисована утка с выводком утят; они ковыляли по берегу к воде.

УСТУПИТЕ ДОРОГУ УТЯТАМ! –

призывала картинка.

Сэм посмотрел налево, и улыбка тут же сползла с его лица. На плакате был изображен огромный темный автомобиль, отъезжающий от школы. К боковому стеклу прижался мальчонка, рот которого был широко раскрыт в безмолвном вопле ужаса. А за ним темнел зловещий силуэт неведомого мужчины, вцепившегося в руль. Подпись гласила:

НИКОГДА НЕ САДИСЬ

В МАШИНУ НЕЗНАКОМЦА!

Сэм понял, что и этот плакат, и картинка с Красной Шапочкой были призваны всего-навсего воспитать в детях чувство опасности, но его это почему-то встревожило. Разумеется, дети не должны подсаживаться в машины к незнакомым дяденькам, приглашающим прокатиться, но разве так следует учить этому?

Господи, подумал он, и скольких ребятишек должны по ночам мучить кошмары после этих плакатов?

При виде же следующего плаката, прямо над столом библиотекаря, по спине Сэма пробежал холодок и поползли мурашки.

Мальчик и девочка, лет восьми, в испуге жались друг к другу и пятились от огромного мужчины в полушинели и серой шляпе. Ростом великан был не меньше одиннадцати футов; тень его зловеще падала на поднятые в страхе детские лица. Тень отбрасывала и широкополая, в стиле 40-х годов, шляпа, а глубоко посаженные глаза угрожающе сверкали. Колючий взгляд, казалось, пронизывал бедных детишек насквозь. В вытянутой руке сверкала бляха со странного вида звездой — Сэму показалось, что у нее девять лучей. А то и десять. Призыв внизу плаката был такой:

НЕ СТАЛКИВАЙТЕСЬ

С БИБЛИОТЕЧНОЙ ПОЛИЦИЕЙ!

ХОРОШИЕ МАЛЬЧИКИ И ДЕВОЧКИ

СДАЮТ КНИЖКИ ВОВРЕМЯ!

Сэм вдруг почувствовал во рту приторный вкус. Странный и неприятный. В следующее мгновение вихрем пронеслась пугающая мысль: Я уже где-то видел этого человека! «Нет, это, конечно, нелепо, — отмахнулся Сэм. — Чушь какая!»

Сэм невольно представил, как испугался бы в детстве при виде такого плаката, сколько радости и удовольствия от посещения библиотеки похитило бы у него столь мрачное предостережение, и почувствовал, как внутри вскипает негодование. Сделав шаг к плакату, чтобы рассмотреть странную звезду поближе, он достал из кармана коробочку с пилюлями и уже отправлял одну в рот, когда сзади послышался голос:

— О, здравствуйте!

Сэм подпрыгнул и развернулся, готовый вступить в бой с библиотечным монстром, вырвавшимся на свободу.

2

Однако никаких монстров не увидел. Перед ним стояла дебелая седовласая женщина лет пятидесяти пяти и придерживала груженную книгами тележку на резиновых колесиках. Ее миловидное, еще не изборожденное морщинами лицо обрамляли серебристые волосы, видимо, после химической завивки.

— Вы, наверное, меня ищете? — спросила она. — Вас мистер Пекхэм сюда направил?

— Нет, я вообще никого не видел.

— В самом деле? Наверное, он уже домой ушел, — развела руками женщина. — Меня это ничуть не удивляет, ведь сегодня пятница. Мистер Пекхэм приходит сюда каждое утро к одиннадцати. Вытирает пыль и читает утреннюю газету. Он у нас вроде вахтера. На сдельной оплате. Иногда, правда, задерживается до часу. Или даже до половины второго — в понедельник, например. В понедельник ведь и пыли больше всего скапливается, да и газеты самые толстые. В пятницу же, сами знаете, совсем тонюсенькие выпуски.

Сэм улыбнулся:

— А вы, значит, библиотекарь?

— Да, — улыбнулась в ответ миссис Лорц. Правда, Сэму показалось, что глаза ее не улыбаются; они смотрели на него пристально и почти холодно. — А вы…

— Сэм Пиблс.

— А, недвижимость и страховка! Знаем, знаем.

— Точно.

— Извините за то, что в главном зале никого не было. Вы, должно быть, решили, что мы уже закрылись, а входную дверь забыли запереть по ошибке.

— Откровенно говоря, — признался Сэм, — я подумал о чем-то подобном.

— С двух до семи — нас здесь обычно трое. В два часа ведь уроки в школах уже кончаются. Дети, видите ли, главные наши читатели. И самые преданные. Лично я в детишках просто души не чаю. Когда-то у меня помощница была, но в прошлом году муниципалитет урезал наш бюджет на восемьсот долларов и… — Миссис Лорц сложила руки вместе и изобразила улетающую птичку.

Жест был забавный и трогательный. «Почему же я не тронут и не улыбаюсь? — удивился Сэм. — Наверное, из-за плакатов», — решил он. Красная Шапочка, кричащий ребенок в автомобиле и хмурый Библиотечный полицейский упорно не шли у него из головы.

Миссис Лорц приветливо и непринужденно протянула ему левую руку — маленькую и пухленькую, как и она сама. Сэм заметил, что кольца на среднем пальце нет; значит, она вовсе не «миссис». Дева. Что ж, обычное дело для маленького провинциального городка. Что-то в этой даме есть карикатурное. Сэм пожал ей руку.

— Вы, по-моему, ни разу у нас не были, мистер Пиблс?

— Да, боюсь, что это так. Прошу вас, зовите меня Сэм. — Он и сам не знал, хочет ли, чтобы эта женщина называла его так, но деловая привычка взяла свое — в маленьком городе легче торговать, когда тебя знают и зовут по имени.

— Спасибо, Сэм.

Он рассчитывал, что и женщина представится в ответ, но та лишь выжидательно смотрела на него.

— Я оказался в затруднительном положении, — начал Сэм. — Наш сегодняшний лектор в «Ротари-клубе» пострадал в результате несчастного случая…

— Ах, какой ужас!

— И не только для него — для меня тоже. Мне придется заменить его.

— О-о-о! — протянула мисс Лорц. Голос ее был преисполнен сочувствия, а вот глаза вдруг как-то странно заблестели. Сэм поймал себя на том, что никак не может подобрать ключик к этой женщине; он, который всегда мгновенно находил контакт с людьми (хотя бы поверхностный); он, почти не имеющий близких друзей, но тем не менее всегда затевающий в лифте разговоры с незнакомцами.

— Вчера вечером я написал речь, а сегодня утром прочитал ее одной молодой женщине, которая стенографирует и перепечатывает…

— Держу пари, что это Наоми Хиггинс.

— Да… откуда вы знаете?

— Наоми ведь у нас завсегдатай. Она кучами берет любовные романы — Дженнифер Блейк, Розмари Роджерс, Пол Шелдон и тому подобное. — Мисс Лорц вдруг перешла на шепот:

— Уверяет, что, дескать, берет эти книжки для матери, но я убеждена, что она и сама их читает.

Сэм расхохотался. Ему не раз приходилось видеть в глазах Наоми мечтательное выражение, столь характерное для поклонниц романтического жанра.

— В любом случае она единственная женщина в нашем городе, обладающая профессиональными навыками секретаря. Так что нетрудно было догадаться, кого вы имели в виду.

— Да, вы правы. Наоми моя речь понравилась — так, во всяком случае, она сказала, — правда, сочла ее несколько суховатой и посоветовала мне воспользоваться…

— «Помощником оратора» — не сомневаюсь!

— Точное название она не вспомнила, но, похоже, имела в виду именно это. — Чуть помолчав, Сэм взволнованно спросил:

— А шутки и анекдоты в нем есть?

— Да, каких-нибудь триста страниц, — ответила мисс Лорц и, вытянув правую руку — тоже без колец, — прикоснулась к его рукаву. — Пойдемте со мной. — Так и провела Сэма до двери, держа за рукав. — Я помогу вам. Надеюсь только, что в следующий раз вы заглянете к нам сами, не дожидаясь критической ситуации. Библиотека у нас, правда, маленькая, но богатая. Впрочем, возможно, я не совсем объективна.

Они вошли в главный зал библиотеки, сразу оказавшись во власти мрачных теней. Мисс Лорц щелкнула несколькими выключателями у двери, и висячие шары вспыхнули, озарив зал мягким желтоватым светом.

— В пасмурные дни здесь бывает довольно мрачно, — доверительно промолвила она, по-прежнему не отпуская рукав Сэма. — Вам-то, конечно, известно, как в нашем магистрате негодуют из-за перерасхода электричества в подобных заведениях… В любом случае об этом несложно догадаться, не правда ли?

— Пожалуй, да, — согласился Сэм, тоже почему-то шепотом.

— Впрочем, это еще пустяки по сравнению со счетами за отопление зимой. — Она закатила глаза. — Нефть у них, видите ли, подорожала. А все эти чертовы арабы… Кошмар, что они вытворяют — нанимают религиозных фанатиков, чтобы убивать писателей!

— Да, тут они, пожалуй, перегибают палку, — согласился Сэм и неожиданно для себя снова вспомнил плакат с высоким мужчиной — тем самым, со странной звездой и зловещей тенью, падавшей прямо на перепуганные детские мордашки.

Он хотел уже спросить про все эти плакаты, но мисс Лорц опередила его.

— Дайте мне одну минутку, — попросила она и вдруг обхватила его за плечи, для чего ей пришлось встать на цыпочки; у Сэма даже мелькнула дурацкая мысль, что библиотекарша собирается поцеловать его, но она лишь таким необычным способом усадила его на деревянную скамью возле шкафа с новинками. — Я знаю, Сэм, где стоят нужные вам книги. Мне даже не надо уточнять это по каталогу.

— Но я бы и сам мог их взять…

— Не сомневаюсь, — сказала мисс Лорц, — но они находятся в справочно-библиографической секции, а я стараюсь по возможности ограничивать доступ туда. Может, я и излишне требовательна, но зато всегда знаю, где что найти. Сами знаете — люди такие неаккуратные, так редко соблюдают порядок. Тяжелее всего, конечно, с детьми приходится, хотя и среди взрослых порой такие хулиганы попадаются. Но вы не беспокойтесь. И глазом моргнуть не успеете, как я вернусь.

Он и не собирался возражать, хотя при всем желании не успел бы этого сделать. Мисс Лорц едва закончила фразу и — была такова. Сэм, сидя на скамье, вновь почувствовал себя четвероклассником, причем почему-то нашкодившим. Словно его наказали за какую-то шалость и запретили играть с другими ребятами.

Сэм слышал, как мисс Лорц возилась в комнатке за абонементным столом. Он осмотрелся по сторонам. Одни книги… ни тебе даже пенсионера какого-нибудь, углубившегося в газету или листающего журнал. Странно. Понятно, что наплыва читателей в такой библиотеке по будням ожидать не приходится, но чтобы совсем никого?

«Был здесь, правда, мистер Пекхэм, — вспомнил он, — но ушел домой, дочитав газету. В пятницу же, сами знаете, совсем тонюсенькие выпуски. Да и пыли — кот наплакал». И тут же сообразил: ведь о том, что мистер Пекхэм и вправду был здесь, он знал лишь со слов мисс Лорц.

Но с какой стати ей понадобилось врать?

Сэм этого не знал, да и сомневался, что библиотекарша солгала; однако сам факт того, что он усомнился в честности столь приятной на вид женщины, удивительным образом подчеркнул главную и странную особенность их знакомства: мисс Лорц не понравилась Сэму с первого взгляда. Даже несмотря на ее улыбки и обходительность.

«Все дело в плакатах. Ты уже заранее невзлюбил ВСЕХ, кто мог развесить подобные творения в детской читальне. Впрочем, не все ли равно? Бери книги и выметайся отсюда».

Сэм беспокойно заерзал на скамье, задрал голову и увидел на стене изречение:

Если хочешь знать, как мужчина обращается с женой и с детьми, посмотри, как он относится к своим книгам.

Ральф Уолдс Эмерсон.

Почему-то и этот афоризм Сэму не приглянулся. Он и сам не знал, по какой причине… возможно, потому, что считал: даже самый заядлый книжный червь должен обращаться с семьей чуточку лучше и бережнее, чем с обычным чтивом. Тем не менее изречение, начертанное золотыми буквами на дубовой панели, по-прежнему бросалось Сэму в глаза, словно призывая поломать голову над этим изречением.

Однако не успел Сэм погрузиться в размышления, как появилась мисс Лорц и приподняла планку, преграждавшую выход из-за стола в читальный зал.

— Кажется, Сэм, мне удалось раздобыть все, что вам требуется, — весело проворковала она. — Надеюсь, вы со мной согласитесь.

И вручила ему две книги. «Помощник оратора» под редакцией Кента Эдельмена и «Любимые стихи американцев». Содержание последней, судя по обложке (облаченной в прозрачную суперобложку), никто не редактировал, в строгом смысле слова; некая Хейзел Феллиман лишь отобрала для нее стихи. «Стихи о любви» — обещала реклама на обложке. «Стихи о матери и родном доме! Шутливые и пародийные! Стихи, которые чаще всего спрашивают читатели „Нью-Йорк таймс бук ревю!“» Из отзывов следовало также, что Хейзел Феллиман «держала руку на поэтическом пульсе всего американского народа».

Сэм воззрился на книгу с некоторым недоверием, но мисс Лорц без труда прочитала его мысли.

— Я понимаю, на первый взгляд они выглядят немного устаревшими, — сказала она. — Особенно в наше время, когда подобной литературы хоть пруд пруди. Не сомневаюсь, что, приехав в Сидар-Рапидс, вы легко в любом магазине найдете дюжину книг для начинающего оратора. Но ни одна из них, Сэм, этой даже в подметки не годится. Лично я считаю, что для любого начинающего лектора эта книга — просто находка.

— Для новичка то есть, — с улыбкой уточнил Сэм.

— В общем, да. Возьмем, скажем, «Любимые стихи американцев». Вторая часть, начинающаяся, если память мне не изменяет, на странице шестьдесят пять, называется «Вдохновение». Здесь вы наверняка найдете изюминку для своего выступления. Кстати, даже в том случае, если ваши слушатели начисто позабудут все остальное, хорошо подобранное стихотворение врежется им в память. Особенно если они слегка…

— Заложили за ворот, — ухмыльнулся Сэм.

— Я хотела сказать — навеселе, — промолвила мисс Лорц с легкой укоризной и протянула ему сборник «Помощник оратора», — хотя не сомневаюсь, вам это лучше известно.

На обложке карикатурист изобразил просторный зал, украшенный флагами. За столами с коктейлями и прочими спиртными напитками небольшими группками сидели мужчины в вечерних костюмах. Все веселились. Мужчина на сцене — тоже в вечернем костюме — радостно ухмылялся. Было видно, что его слушали с восторгом.

— В начале этого раздела приводятся общие советы о том, как строить речь, — сказала мисс Лорц. — Но поскольку мне не кажется, что вы собираетесь сделать риторику своей профессией…

— Это точно! — поспешил согласиться Сэм.

–..то я предлагаю вам начать со следующего раздела, который называется «Речь живая и образная». В нем вы найдете множество шуток и анекдотов, разбитых на три категории: «Как их подготовить», «Как их распалить» и «Как подвести их к финишу».

«Можно подумать, будто речь идет об учебнике для сексуально озабоченных», — подумал Сэм, но вслух, конечно, этого говорить не стал. Однако мисс Лорц снова разгадала его мысли.

— Возможно, это сейчас звучит несколько двусмысленно, но книга была издана в те годы, когда люди были проще и целомудреннее. А именно — в конце тридцатых.

— Да, это точно, — поддакнул Сэм, вспомнив предвоенные фильмы.

— Тем не менее обе книги нисколько не утратили актуальности, — промолвила мисс Лорц, для убедительности постукивая по обложкам костяшками пальцев. — А ведь что, Сэм, главное в бизнесе? Результаты?

— Да… пожалуй, да.

Он устремил на нее задумчивый взгляд, мисс Лорц приподняла брови и спросила:

— О чем вдруг задумались?

— О том, как удивительно это совпадение, — ответил он. — Не сказать чтобы неслыханное, но достаточно редкое. Я пришел сюда, чтобы взять пару книг — просто чтобы расцветить свое выступление, — и вдруг вы приносите мне именно те книги, ради которых я и пришел. Насколько редким можно считать подобное совпадение в жизни, когда даже мясник тебе специально пары приличных телячьих отбивных не подберет?

Она улыбнулась. Искренне на первый взгляд… но только Сэм вновь заметил, что ее глаза не улыбаются, казалось, их выражение не изменилось со времени его прихода — или ее прихода — в детский читальный зал, глаза мисс Лорц пристально разглядывали его.

— Мне кажется, я только что выслушала комплимент!

— Да, мэм. Вы правы.

— Спасибо, Сэм. Большое спасибо. Говорят, лестью можно добиться чего угодно, но, боюсь, мне все равно придется попросить у вас два доллара.

— Вот как?

— Это обычная плата за оформление абонемента для взрослого, — пояснила она. — Он действителен в течение трех лет, а продление обойдется вам всего в пятьдесят центов. Устраивает?

— Вполне.

— Тогда пройдите сюда, пожалуйста.

Сэм проследовал за ней к столу.

3

Он заполнил формуляр — имя, фамилию, адрес, телефонные номера и место работы.

— О, я вижу, вы на Келтон-авеню живете. Замечательно!

— Мне нравится.

— Дома там большие и красивые — жаль, что вы не женаты.

Сэм испуганно вздрогнул:

— Как вы догадались?

— Так же, как и вы, — с хитрецой и чуть-чуть по-кошачьи улыбнулась мисс Лорц. — Кольца на среднем левом пальчике нет.

— Ах вот оно что! — смутился Сэм и выдавил из себя улыбку. Но, почувствовав, что она вышла не слишком лучезарной, покраснел как рак.

— Два доллара, пожалуйста.

Он протянул две однодолларовые бумажки. Мисс Лорц подошла к допотопной пишущей машинке на маленьком столике и быстро напечатала что-то на ярко-оранжевой карточке. Затем принесла ее к своему столу, расписалась с росчерком внизу, протянула карточку Сэму и попросила:

— Проверьте, пожалуйста, правильно ли я все записала.

Сэм проверил.

— Все верно.

Он заметил, что ее зовут Арделия. Красивое имя, хотя и довольно необычное. Мисс Лорц взяла его новенький формуляр — Сэм припомнил, что это его первый формуляр после учебы в колледже, — и положила под аппарат для просмотра микрофильмов рядом с карточкой.

— Поскольку обе книги из справочно-библиографической секции, — сказала она, — держать вы их можете только одну неделю. В этой секции я храню книги, которые пользуются повышенным спросом.

— Неужели подготовка речей у нас сейчас в моде?

— Да, так же, как книги по ремонту сантехники, показу простейших фокусов, овладению хорошими манерами… Вы просто не поверите, за чем порой обращаются люди в трудную минуту. А вот я это знаю.

— Еще бы.

— Я уже давно занимаюсь этим делом, Сэм. Кстати, продлить срок пользования этими книгами я не могу так что постарайтесь вернуть их к шестому апреля. — Она приподняла голову, и в глазах ее не то чтобы мелькнули огоньки, нет — глаза засияли. Торжественно и жутковато. Сэму вдруг ненадолго представилось, что вместо глаз у Арделии Лорц — две блестящие никелевые монетки.

— А если нет? — осведомился он, натянуто улыбаясь.

И она ответила:

— В противном случае мне придется отправить к вам Библиотечного полицейского.

4

На мгновение их взгляды скрестились, и Сэму вдруг показалось, что он видит настоящую Арделию Лорц — женщину, в которой нет ни тени очарования, ни мягкости, ни иных черт, какими могла бы обладать незамужняя библиотекарша как женщина.

«Эта женщина может быть опасна, — подумал Сэм, но тут же, немного сконфуженный, отогнал эту мысль прочь. Мрачный день, а возможно, и волнение из-за предстоящей речи — все это повлияло на его настроение. — Она не более опасна, чем сушеная слива… да и не в погоде вовсе дело, и даже не в этой чертовой речи. Все из-за этих паршивых плакатов».

Зажав под мышкой сборник «Помощник оратора» и «Любимые стихи американцев», Сэм уже у двери заметил, что Арделия Лорц провожает его. Он тут же остановился. Библиотекарша удивленно вскинула голову.

— Мисс Лорц, могу я задать вам один вопрос?

— Конечно, Сэм. Я для того и работаю здесь, чтобы на вопросы отвечать.

— Я имею в виду детский зал, — сказал Сэм. — А именно — вывешенные там плакаты. Некоторые из них меня просто поразили. Точнее, почти шокировали.

Он рассчитывал произнести это нравоучительным тоном баптистского проповедника, обнаружившего на столе у прихожанина свежий выпуск «Плейбоя», но так не удалось. «Потому, — решил Сэм, — что я вовсе не в назидание говорю. Я и вправду был шокирован, безо всяких „почти“».

— Плакаты? — удивилась она, но уже в следующий миг ее лоб разгладился, и мисс Лорц рассмеялась. — Понимаю. Вы, разумеется, подразумеваете Библиотечного полицейского и Растяпу Саймона.

— Какого еще Растяпу Саймона?

— Я имею в виду плакат, на котором написано: «НИКОГДА НЕ САДИСЬ В МАШИНУ НЕЗНАКОМЦА!» А Растяпой Саймоном дети прозвали изображенного на нем мальчишку. Того, что кричит.

Должно быть, прозвище ему дали в знак презрения. Что он разорался-то?

— Он не орет, он кричит от ужаса, — сухо пояснил Сэм.

— Кричит, орет — какая разница? — Мисс Лорц пожала плечами. — У нас таких случаев не бывает. Дети у нас славные — очень воспитанные.

— Не сомневаюсь, — произнес Сэм. Уже в вестибюле Сэм снова увидел щит с надписью. Нет, не

МОЛЧАНИЕ — ЗОЛОТО!

Или

ПРОСЬБА НЕ ШУМЕТЬ!

А лишь повелительное и беспрекословное:

ТИШИНА!

— К тому же это ведь с какой стороны посмотреть, не так ли?

— Наверное, — ответил Сэм.

Он прекрасно понимал, что его умело загоняют в угол и последнее слово при этом останется за Арделией Лорц. Сэму вдруг показалось, что для нее такое занятие привычно, и эта мысль тут же настроила его на боевой лад.

— И все-таки, на мой взгляд, такое недопустимо, — уже в дверях продолжил Сэм.

— В самом деле? — вежливо поинтересовалась мисс Лорц.

— Да. Они просто устрашающие. — Сэм наконец высказал то, что его мучило. — Нельзя вешать такие плакаты в местах, где бывают дети.

Сэм мог только надеяться, что слова его не производят впечатления ханжеских нравоучений. Но с досадой заметил, что мисс Лорц улыбается.

— Вы не первый человек, Сэм, кто говорит мне об этом. Бездетные взрослые хотя и редко, но заходят в этот зал, забирают чьих-то детей — дяди, тети, дружки матерей-одиночек, задержавшихся на работе… или люди вроде вас, Сэм.

Которые обращаются сюда в трудную минуту, добавили ее холодные серо-голубые глаза. Люди, которые обращаются сюда за помощью, а потом, ПОЛУЧИВ ее, начинают критиковать библиотекаршу. И как она управляет Публичной библиотекой Джанкшен-Сити.

— Вы считаете, что я возвожу на вас напраслину? — примирительно промолвил Сэм, хотя на самом деле был готов рвать и метать, но привычка следовать правилам хорошего тона одержала верх.

— Вовсе нет. Просто мне кажется, что вы не понимаете. Прошлым летом, Сэм, мы провели голосование — в рамках ежегодной программы летнего чтения. Любой ребенок получает один голос за каждую прочитанную книгу. Таким образом мы поощряем детей, развивая у них привычку к чтению. Лично я вижу в этом свой основной долг.

Мы прекрасно знаем, что делаем, говорил Сэму ее твердый взгляд. В отличие от некоторых. Я еще держусь с вами вежливо. Хотя вы раньше сюда и не заглядывали, а теперь суете нос не в свое дело и еще критиковать меня вздумали.

Он почувствовал себя обвиняемым. Пока эта Лорц не одержала над ним верх в словесной дуэли, но Сэм прекрасно понимал, что его вынуждают отступать.

— Так вот, в результате последнего голосования любимым фильмом у детей был признан «Кошмар на улице Вязов. Часть 5». Любимой рок-группой стала «Ганз энд роузез», а на втором месте оказался Оззи Осборн, который, насколько я знаю, славится тем, что во время концертов откусывает головы живым зверькам. Любимой книгой избрали роман ужасов Роберта Маккаммона «Лебединая песня». Так вот, Сэм, мы никак не можем запастись этой книжкой в достаточном количестве. За несколько недель дети ее до дыр зачитывают. Я даже отдала переплести одну книгу, так ее тут же украли. Какой-то гадкий ребенок. — Библиотекарша обиженно поджала губы. — Второе место занял другой роман ужасов — про кровосмешение и избиение младенцев — «Цветы на чердаке». Он вообще уже пять лет кряду в лидерах ходит. Несколько человек даже «Пейтон плейс» назвали.

И она смерила Сэма вызывающим взглядом.

— Лично я «Кошмар на улице Вязов» не смотрела и смотреть не собираюсь. Я также никогда не слушала и не испытываю желания прослушать хоть одну пластинку Оззи Осборна, равно как и читать Роберта Маккаммона, Стивена Кинга или В. К. Эндрюс. Понимаете, куда я клоню, Сэм?

— Возможно. Вы хотите сказать, что было бы несправедливо… — Он замолчал в поисках подходящего слова, затем вспомнил его:

— …Навязывать детям свои вкусы.

Она снова улыбнулась — одними губами, но не глазами, в которых опять засияли никелевые монетки.

— В какой-то степени, но это не все. Те плакаты, что вы видели в детском читальном зале, присылают нам из Библиотечной ассоциации Айовы.

Она входит в Библиотечную ассоциацию Среднего Запада, а та, в свою очередь, состоит в Национальной библиотечной ассоциации. Последняя и получает львиную долю бюджетного финансирования. Следовательно, существует за счет налогоплательщиков. То есть нас с вами.

Сэм нервно переминался с ноги на ногу. Ему вовсе не улыбалось потратить день на лекцию по библиотечному делу; с другой стороны, разве он не сам на это напросился? Конечно, сам. Лишь в одном он был твердо уверен: Арделия Лорц с каждой минутой нравилась ему все меньше и меньше.

— Библиотечная ассоциация Айовы каждый месяц присылает нам бюллетень, в котором напечатано около сорока репродукций плакатов, — неумолимо продолжала мисс Лорц. — Любые пять мы можем выбрать бесплатно, а вот за каждый из последующих нужно платить три доллара. Вижу, вы уже торопитесь, Сэм, но вы заслужили того, чтобы я вам все объяснила, а мы уже как раз подошли к сути вопроса.

— Я? — встрепенулся Сэм. — Я вовсе не тороплюсь.

Мисс Лорц понимающе улыбнулась, обнажив два ряда ровных зубов; слишком ровных, чтобы быть настоящими.

— У нас есть специальный детский комитет, — сказала она. — Вас интересует, кто входит в его состав? Разумеется, одни дети! Девять человек. Четверо старшеклассников, трое учеников средних классов и двое из начальных. Привлекаем мы только хорошистов и отличников. Они сами выбирают некоторые книги, прошлым летом выбрали новые обои и столы… ну и плакаты, само собой разумеется, тоже они выбирают. Это, как выразился один из младших членов комитета, «самая потеха». Теперь-то, надеюсь, вы понимаете?

— Да, — кивнул Сэм. — Красную Шапочку, Растяпу Саймона и Библиотечного полицейского выбрали сами дети. А все потому, что дети обожают страшилки.

— Совершенно верно! — просияла мисс Лорц. Внезапно Сэм почувствовал, что все — с него хватит. Он уже досыта сыт этой библиотекой. Не плакатами, нет, и даже не библиотекаршей, а самой библиотекой. Она вдруг представилась ему болезненной занозой в заднице. Нет, что бы это ни было — с него хватит!

— Скажите, мисс Лорц, а держите ли вы в детской читальне копию «Кошмара на улице Вязов. Часть 5»? Или пластинки «Ганз энд роузез» и Оззи Осборна?

— Сэм, вы не поняли, — терпеливо начала она.

— А как насчет «Пейтон плейс»? Эту книгу вы тоже храните в детском зале, потому что кто-то из детишек удосужился ее прочитать? — И подумал при этом: «Неужели кто-нибудь по-прежнему читает такое старье?»

— Нет, — покачала головой мисс Лорц, щеки которой от негодования порозовели; эта женщина явно привыкла к тому, чтобы ее слова принимали на веру. — Тем не менее мы держим книжки, в которых описываются вторжения в чужой дом, жестокое обращение с детьми и кражи со взломом. Я имею в виду «Златовласку», «Гензель и Гретель», а также «Джека и фасольку». Я рассчитывала, Сэм, что вы окажетесь понятливее.

«Конечно, вы ведь меня выручили, — подумал Сэм, — а я еще тут капризничаю. А разве вам платят не за то, чтобы вы советовали, какую книгу выбрать?» Однако он снова взял себя в руки. Кстати, что эта Арделия имела в виду под словами «такой человек, как вы»? Впрочем, вдумываться Сэму было некогда, так как он понял, что их дискуссия вот-вот перерастет в жаркий спор. А ведь он пришел сюда только для того, чтобы немного оживить свою речь, а вовсе не ради пререканий по поводу библиотечных правил, тем более в читальном зале для детей.

— Вы уж извините, если я сказал что-то обидное, — произнес он. — А теперь мне и правда пора идти.

— Хорошо, — ответила она. А глаза поведали:

Я не принимаю ваших извинений. Нечего было грубить.

— Наверное, я просто немного нервничаю из-за предстоящего выступления, — добавил Сэм. — Полночи не спал, пока речь готовил.

И, угостив ее своей фирменной улыбкой, Сэм Пиблс поднял портфель.

Мисс Лорц немного успокоилась, однако глаза по-прежнему метали молнии.

— Понимаю. Мы поставлены здесь для того, чтобы служить людям, и рады любой здравой критике со стороны налогоплательщиков. — Она слегка подчеркнула слово здравой, давая тем самым понять, что критика мистера Пиблса к таковой не относится.

Теперь, когда все осталось позади, Сэму хотелось — его так и подмывало — загладить этот дурацкий конфликт, как морщинки на покрывале. «Деловая привычка, — подумал он, — или защитный рефлекс». Вдруг им овладела странная идея — а не поведать ли сегодня вечером в клубе о знакомстве с Арделией Лорц? Общение с ней позволило бы куда лучше понять, чем живет и дышит их городишко, нежели вся заготовленная с таким тщанием речь. Уж тогда его никто не обвинит в сухости. Вдобавок ротарианцам едва ли не впервые в истории клуба выпадет возможность услышать вполне правдивый рассказ.

— Ну хорошо, мы слегка погорячились, — словно со стороны, донесся до него его собственный голос, и тут же он увидел собственную протянутую руку. — Мне, конечно, не стоило затевать этот разговор. Надеюсь, вы не обиделись?

Библиотекарша прикоснулась к его руке. Легонько и как бы вскользь. Рука у нее была холодная. Сэму было очень неприятно. Словно поздоровался с ножкой торшера.

— Нисколько, — сказала мисс Лорц, но взгляд свидетельствовал об обратном.

— Что ж… Тогда мне пора.

— Да. И помните, Сэм, — не больше недели. — Она назидательно приподняла палец.

Полированный ноготь указывал на книги, которые он держал. Мисс Лорц улыбнулась. Что-то в ее улыбке начинало действовать Сэму на нервы, но он никак не мог решить, что именно.

— Мне бы не хотелось высылать к вам Библиотечную полицию.

— И мне тоже, — кивнул Сэм. — Я постараюсь вернуть книги в срок.

— Вот-вот, — промолвила Арделия Лорц, продолжая улыбаться. — Вы уж постарайтесь.

5

Сэм уже спустился с крыльца, но не прошел и до середины асфальтовой дорожки, как перед его глазами всплыло искаженное ужасом лицо мальчонки (Растяпа Саймон — так его дети прозвали, хотя это не слишком здорово), а с ним нахлынули и мысли; одна показалась Сэму настолько разумной и естественной, что он остановился как вкопанный. Да, предположим, что детский комитет и впрямь способен остановить выбор на подобном плакате… но неужели Библиотечная ассоциация Айовы или какая-либо иная могла отправить такой плакат в детскую библиотеку?

Вспомнив ручонки мальчика, распластавшиеся на стекле автомобиля-похитителя, перекошенный кричащий рот, Сэм вдруг понял, что поверить в такое трудно. Более того — невозможно. А «Пейтон плейс?» Что про нее? Сэм знал, что большинство взрослых уже давно забыли этот роман. Неужели дети могли снова откопать это старье? Нет, и я в это не верю!

Сэм не испытывал ни малейшего желания заполучить вторую инъекцию гнева Арделии Лорц — с него хватило и первой. Но ему вдруг показалось, что сердилась она далеко не на полную катушку. Он машинально обернулся.

Мисс Лорц уже и след простыл. Наружная дверь Библиотеки была закрыта — вертикально прорезанный рот на угнетающе серой и мрачной гранитной физиономии.

Постояв еще немного, Сэм поспешил к машине, которую оставил неподалеку.

Глава 3 Речь Сэма

1

Успех был ошеломляющий. Начал Сэм с парочки анекдотов в собственной интерпретации (из сборника «Помощник оратора», раздел «Как их подготовить») — про фермера, пожелавшего одним махом продать всю свою продукцию, и про эскимосов, пытавшихся всучить замороженные ужины. Третий анекдот из того же раздела он воткнул в самую середину спича, которая была и правда суховата. Еще один забавный анекдотец он нашел в разделе «Как подвести их к финишу» и уже начал было его переписывать, как вспомнил слова Арделии Лорц. «Даже в том случае, если ваши слушатели начисто позабудут все остальное, хорошо подобранное стихотворение врежется им в память», — сказала она. Полистав «Любимые стихи американцев», раздел «Вдохновение», Сэм, как и предсказала библиотекарша, вскоре нашел небольшое стихотворение, показавшееся ему подходящим. Сэм обвел взглядом обращенные к нему лица собратьев-ротарианцев и сказал:

— Я попытался пояснить вам некоторые причины, которые побудили меня жить и работать в таком тихом и маленьком городке, как Джанкшен-Сити. Надеюсь, что кое в чем вас убедил. В противном случае я себе не завидую.

В ответ грянул дружный хохот, щедро замешанный на густом алкогольном духе. Сэм изрядно вспотел, но настроение у него было приподнятое, и уже верилось, что он успешно выберется из этой передряги. Микрофон дал сбой лишь однажды, никто из присутствующих не покинул зал и не пытался швырять в оратора остатками еды, а немногочисленные свистки были явно одобрительными.

— На мой взгляд, все это гораздо лучше сумел выразить поэт Спенсер Майкл Фри, — добавил Сэм. — Ведь ни для кого не секрет, что все, чем мы здесь торгуем, можно купить гораздо дешевле в торговых центрах крупных городов или их предместий. Владельцы таких центров любят похваляться, что у них можно купить все, что только душа пожелает, при этом не забывая заманивать покупателей бесплатными стоянками для автомашин. Пожалуй, они правы. Почти. Есть в крохотных городках нечто такое, чего ни за какие деньги нельзя приобрести в роскошных торговых центрах, и именно об этом говорит мистер Фри. Стихотворение совсем коротенькое, но с глубоким смыслом. Вот оно:

Чем смиренные души живут на земле —

Не тайна для нас с тобой:

Нужнее всего не вода им, не хлеб,

Не крыша над головой —

Хлеб зачерствеет, вода истечет.

Ветер разрушит крыши,

Но пожатие рук и голоса звук —

Вот песнь, что всегда мы слышим.

Оторвавшись от листка, Сэм второй раз за этот день с удивлением поймал себя на том, что говорит абсолютно искренне. Он вдруг почувствовал себя на верху блаженства. До чего славно обнаружить, что у тебя еще есть сердце, что ты не совсем еще очерствел от бесконечной будничной рутины. Но еще приятнее сознавать, что чувства свои ты можешь высказать вслух.

— И мы, местные предприниматели, предлагаем это пожатие рук. С одной стороны, это немного… но с другой — почти все. Большего не бывает. Оно воистину не имеет пределов. — Сэм перевел дух. — В заключение хочу пожелать скорейшего выздоровления Невероятному Джо, которого мне пришлось заменить. Я хочу поблагодарить Крейга Джонса за предложение выступить перед вами и, наконец, хочу поблагодарить вас за внимание к моей нудной болтовне. Огромное спасибо!

Не успел он закончить последнюю фразу, как послышались первые хлопки, которые быстро сменились дружными аплодисментами; когда же, собрав отпечатанные Наоми листочки, озадаченный таким приемом Сэм сел на место, разразилась настоящая овация.

«Это все виски, — говорил он себе. — Такими же аплодисментами меня проводили бы, расскажи я им, как бросить курить».

Затем ротарианцы начали вставать из-за столов, и Сэм решил, что, должно быть, говорил слишком долго, раз всем уже настолько не терпится уйти. Однако гром аплодисментов не утихал, а в следующее мгновение Сэм заметил, что Крейг Джонс отчаянно подает ему какие-то знаки, и догадался: Крейг хочет, чтобы он встал и поклонился. Сэм лишь выразительно покрутил пальцем у виска: мол, ты спятил! Однако Крейг затряс головой и принялся страстно жестикулировать, словно проповедник, призывающий свою паству петь псалом громче. Сэм уступил ему, встал, поклонился и, к своему изумлению, услышал крики «браво!».

Минуту спустя на аналой поднялся Крейг. Аплодисменты и восторженные возгласы улеглись лишь после того, как он несколько раз постучал по микрофону — звук при этом был такой, словно гигантский кулак в перчатке молотил по крышке гроба.

— Думаю, что все со мной согласятся, — сказал он. — Речь Сэма с лихвой возместила нам деньги, выброшенные на жареного цыпленка, который оказался жестким как подметка.

Шутка Крейга тоже вызвала бурную овацию. И он обратился к оратору:

— Знай я наперед, Сэмми, на что ты способен, я бы уже давно тебя заарканил!

И эту реплику встретили одобрительным свистом и аплодисментами. Не дав им стихнуть, Крейг схватил Сэма за руку и энергично начал ее трясти.

— Просто изумительно! Откуда ты содрал эту речь, Сэм?

— Ниоткуда, — ответил раскрасневшийся Сэм, хотя перед выступлением он выпил лишь слабенький джин с тоником; в голове сейчас приятно шумело. — Я сам ее написал. Взял только пару книжек в библиотеке, чтобы кое-что добавить.

Вокруг них собрались и другие ротарианцы, наперебой поздравляли Сэма и поочередно трясли за руку. Он вдруг почувствовал, что похож на водонапорную колонку во время летней засухи.

— Потрясающе! — гаркнул кто-то ему в самое ухо, и, обернувшись, Сэм узнал Фрэнка Стивенса, который как-то раз подменил на ораторской трибуне профсоюзного лидера, осужденного за мошенничество. — Жаль, на магнитофон твою речугу не записали — могли бы потом на всех углах ее продавать! Бабки заколачивать. Обалденное выступление, Сэм!

— Замечательно, Сэм! — вмешался Руди Перлман; его круглая физиономия раскраснелась и блестела от пота. — Я чуть не расплакался! Ей-богу! А где ты такое стихотворение откопал?

— В библиотеке, — признался Сэм. Он был еще немного не в своей тарелке, но облегчение от того, что испытание благополучно завершилось, уже потихоньку уступало место сдержанному ликованию. Он даже подумывал, что не помешало бы вознаградить Наоми. Не успел он сказать Руди название книжки, как Брюс Инголс ухватил его за рукав и потащил к бару.

— Самая блестящая речь в нашем дурацком клубе за последние два года! — проорал Брюс. — А то и за все пять! Да и кому вообще нужен был этот идиотский акробат? Позволь, я угощу тебя стаканчиком, Сэм. Даже двумя, черт возьми!

2

До ухода из клуба Сэм пропустил аж целых шесть стаканчиков — угощение друзей, — а вот завершил триумфальный вечер плачевно, облевав коврик для ног с вышивкой «Добро пожаловать!» перед собственной входной дверью.

Случилось это сразу после того, как Крейг Джонс высадил его перед домом на Келтон-авеню. Сэм как раз безуспешно пытался попасть ключом в замочную скважину — задача не из простых, ведь ему мерещились целых четыре ключа и всего три замка, — когда тошнота подступила к горлу, и он просто не успел спрыгнуть с крыльца. Вот почему, отомкнув наконец дверь, Сэм просто нагнулся, приподнял обгаженный коврик и, аккуратно придерживая за углы, швырнул подальше.

Сэм заварил себе кофе, пытаясь прийти в чувство, но в это время зазвонил телефон. Очередные поздравления. Затем позвонил Элмер Баскин, которого и в клубе-то не было. Сэм ощущал себя примерно так же, как Джуди Гарланд в фильме «Рождение звезды», однако насладиться по-настоящему своим успехом мешали приливы тошноты и раскалывающаяся от боли голова. Такова кара за неумеренные возлияния с приятелями.

Включив в гостиной автоответчик, Сэм поднялся в спальню, выдернул из розетки телефонный аппарат проглотил две таблетки аспирина, разделся и лег в постель. Веки сомкнулись сразу, мысли пьяно разбегались. И все-таки, прежде чем уснуть, Сэм успел подумать: «А ведь своим успехом я обязан Наоми… И еще — этой неприятной особе из библиотеки. Хорст, что ли. Или Борщт. Забыл. Надо бы ее тоже отблагодарить».

Он услышал, как внизу звякнул телефон и тут же включился автоответчик. «Молодчина, — подумал Сэм, засыпая. — Делай свое дело, не подводи меня».

И провалился в небытие до десяти утра.

3

В субботу утром Сэм проснулся с горечью во рту и небольшой головной болью, но быстро утешился тем, что могло быть куда хуже. Коврик было жалко, но Сэм все равно радовался, что успел избавиться от отравы, ведь в противном случае легкой головной болью он бы уже не отделался. Постояв минут десять под душем, вытерся и, обернув голову полотенцем, спустился в гостиную. Горящая на автоответчике красная лампочка напоминала о записи. Сэм нажал кнопку, но лента промоталась назад совсем чуть-чуть; должно быть, записано лишь одно сообщение. Звонок, который слышал Сэм, засыпая. Гудок. Затем:

— Здравствуйте, Сэм. — Сэм, вытиравший голову, нахмурился: женский голос показался ему неуловимо знакомым. — Я слышала, ваша речь удалась на славу. Очень рада за вас.

Это же Лорц, догадался Сэм. Но как она узнала номер моего телефона? Впрочем, его без труда можно было найти в любом телефонном справочнике… да и библиотечный формуляр он ведь тоже заполнил, не так ли? Конечно. И все же по какой-то необъяснимой причине по спине Сэма пробежал холодок.

— Напоминаю, чтобы вы вернули книги к шестому апреля, — продолжала она. И насмешливо добавила:

— Не забудьте про Библиотечную полицию.

Послышался щелчок — библиотекарша положила трубку. На автоответчике замерцала лампочка «Больше сообщений нет».

— Что-то вы мне не нравитесь, мисс Лорц, — пробурчал себе под нос Сэм и направился на кухню делать тосты.

4

Через неделю после блистательного дебюта в роли клубного оратора Сэм вручил Наоми длинный белый конверт, на котором было написано ее имя.

В эту пятницу дождь лил как из ведра.

— Что это? — подозрительно осведомилась Наоми, снимая плащ.

— Откройте и посмотрите.

Наоми вскрыла конверт и увидела красивую открытку со словами благодарности; к открытке была аккуратно подклеена банкнота с портретом Эндрю Джексона.

— Двадцать долларов! — изумилась Наоми. — За что?

— Ваш совет по поводу библиотеки меня просто спас, — сказал Сэм. — Видите ли, Наоми, речь восприняли на ура. Даже не стыдно похвастаться. Будь я уверен, что вы согласитесь, я бы дал вам полсотни.

Наоми наконец поняла, в чем дело, и по всему чувствовалось, что она довольна. Тем не менее деньги попыталась вернуть.

— Я очень за вас рада, Сэм, но не могу принять такой щедрый дар…

— Можете, — твердо сказал он. — И примете. Считайте, что я подрядил вас своим агентом за эту плату.

— Нет, тогда бы у меня тем более ничего не вышло, — махнула рукой Наоми. — Никогда не умела торговать. Даже когда мы в отрядах скаутов занимались благотворительными распродажами, печенье у меня только родная мать покупала.

— Наоми! — увещевающе произнес Сэм. — Девочка моя… Нет, не пугайтесь — я не собираюсь к вам приставать. Мы это уже выяснили два года назад.

— Верно, — согласилась Наоми, однако нервно оглянулась на дверь, словно пытаясь убедиться, что путь к отступлению свободен.

— Между прочим, после этой чертовой речи мне уже удалось продать два дома и заключить страховые договоры на двести тысяч долларов. Пусть даже и по мелочи, но все равно общая сумма набегает почти на новую машину. Так что, если вы не возьмете эту двадцатку, я себя последним дерьмом буду считать.

— Сэм! — уязвленно вскричала Наоми. Убежденная баптистка, она регулярно посещала вместе с матерью церквушку в Провербии, почти такую же развалюху, как и их собственный домишко. Сэм знал это, поскольку однажды побывал в их лачуге.

Летом 1988 года Сэм дважды приглашал Наоми на свидание. При второй встрече попытался дать волю рукам. Не слишком, правда, настойчиво, но сомнений в его намерениях у Наоми не осталось. Впрочем, Сэм так своего и не добился — по части отражать наскоки противника Наоми дала бы сто очков вперед любому защитнику футбольной лиги. Дело не в том, что Сэм ей не нравился, объяснила она потом, просто показалось, что в «этом плане» ничего у них не склеится. Озадаченный Сэм поинтересовался — почему? Но Наоми только покачала головой. «Есть вещи, которые трудно объяснить, Сэм. У нас ничего не выйдет, я это чувствую. Вы уж мне поверьте». Вот и все, чего он сумел от нее добиться.

— Извините, Наоми, это у меня случайно вырвалось. — Сэм говорил сейчас с покаянным видом, хотя в глубине души сомневался, что Наоми и вправду такая строгая, какой пытается казаться. — На самом деле я хотел сказать, что, если вы не возьмете эту двадцатку, я себя последней какашкой почувствую.

Наоми спрятала деньги в сумочку и посмотрела на Сэма. Как ни старалась она выглядеть строгой, но чуть дрогнувшие в последний миг уголки рта выдали ее.

— Ну вот. Удовлетворены?

— Н-да, надо было дать полсотни, — сокрушенно вздохнул Сэм. — Возьмете полсотни, Оми?

— Нет, — ответила она. — И не называйте меня Оми. Ведь знаете, что мне это не нравится.

— Извините.

— Так и быть, прощаю. Только давайте наконец оставим эту тему. Я уже от нескольких человек слышала, как вы замечательно выступили, — сказала Наоми. — Крейг Джонс просто без ума от вас. Вы и правда думаете, что именно из-за этой речи дела пошли в гору?

— Не исключено… — начал было Сэм, но осекся: затем все-таки продолжил:

— Да, я абсолютно уверен. Порой такое, конечно, случается, но быстро проходит. Как бы то ни было, за последнюю неделю показатели всех моих сделок подпрыгнули до потолка. Скоро, конечно, вновь упадут, но не думаю, что совсем уж до нуля. Если новым клиентам понравится, как я веду дела — а я надеюсь, что будет именно так, — то они останутся со мной.

Сэм откинулся на спинку кресла, переплел пальцы на затылке и задумчиво уставился в потолок.

— А ведь когда Крейг Джонс позвонил и предложил мне выступить, я его в первую минуту просто убить хотел. Честное слово, Наоми, поверьте.

— Верю. Вид у вас был совершенно удрученный.

— В самом деле? — улыбнулся он. — Что ж, вполне возможно. Забавно, как порой все оборачивается. Чистейшее везение, конечно. Если Бог и в самом деле существует, то иногда мне кажется, что он просто не успевает следить за своим хозяйством, — Сэм ожидал, что Наоми отчитает его за святотатство (такое уже не раз прежде случалось), но сегодня она, похоже, решила не ступать на тропу войны. Вместо этого только сказала:

— Если вам и правда пригодились книги, взятые в библиотеке, то можете действительно считать себя везунчиком. Ведь обычно по пятницам библиотека открывается лишь в пять часов вечера. Я хотела предупредить вас, но забыла.

— Вот как?

— Вы, должно быть, застали там одного мистера Прайса, который свои бумажки раскладывал?

— Прайса? — вскинул брови Сэм. — Вы имеете в виду мистера Пекхэма? Вахтера, который там вытирает пыль и утреннюю газету читает?

Наоми покачала головой.

— Сколько я здесь живу, но слышала только про одного Пекхэма — старого Эдди, который уже давно умер. Нет, я имею в виду мистера Прайса, библиотекаря. — Она посмотрела на Сэма, словно недоумевала, как можно быть таким тупицей. — Высокий мужчина, худой. Лет пятидесяти.

— Нет, — пожал плечами Сэм. — Я встретил там только даму. Лорц. Маленькая, кругленькая, седовласая: примерно в том возрасте, в каком женщин притягивает ярко-зеленая синтетика.

На лице Наоми отразилась целая гамма чувств: озадаченное изумление, граничащее с легким гневом, вдруг уступило место подозрению; подозрение же, в свою очередь, сменили веселые искорки, заблестевшие вдруг в ее глазах. Такая последовательность всегда означает только одно: человек понял, что его пытаются одурачить. При других обстоятельствах Сэм, возможно, и пораскинул бы мозгами на сей счет, но, пробегав целую неделю по своим делам, он настолько запустил канцелярию, что уже не хотел отвлекаться.

— Понятно, — хихикнула Наоми. — Значит, мисс Лорц? Должно быть, вы получили массу удовольствия.

— Она, конечно, дама со странностями, — признал Сэм.

— Мягко говоря, — согласилась Наоми. — Хотя на самом деле она совершенно…

В это время зазвонил телефон. Договори девушка эту фразу, Сэм Пиблс, возможно, очень и очень испугался бы. Однако фортуна — как он и сам только что подметил — порой вмешивается в дела людей совершенно поразительным образом. Так случилось и на сей раз. Телефон продолжал звонить.

Берт Айверсон, глава местной ассоциации адвокатов, именно сейчас решил обсудить с Сэмом детали колоссальной страховой сделки — предстоящего страхования нового медицинского центра. В итоге, когда разговор закончился, Сэм уже и думать забыл о мисс Лорц.

Возможная крупная операция по страховке завладела им целиком; ведь в случае удачи он точно приобретет «мерседес-бенц», о котором столько лет мечтал. Да и не так уж важно в конце концов выяснение, какой именно части своего успеха он обязан этому удачному выступлению в клубе.

Наоми же была искренно убеждена, что Сэм просто ее разыгрывал: она слишком хорошо знала, что представляет собой Арделия Лорц, и была уверена, что и Сэм знает ее не хуже. Как-никак эта женщина была замешана в самой громкой и скверной истории из тех, что случились в Джанкшен-Сити за последние двадцать лет… а то даже и вообще после второй мировой, когда Моггинс вернулся после войны с помутившимся рассудком, расстрелял всю свою семью, а затем покончил и с собой. Когда Айра Моггинс сделал это, Наоми еще и на свете не было; но ей даже в голову не пришло, что и история с Арделией случилась задолго до того, как Сэм появился в Джанкшен-Сити.

Как бы то ни было, Наоми быстро выкинула эти мысли из головы и к тому времени, когда Сэм положил трубку, обдумывала, что из диетических продуктов купить на ужин. После этого ровно до двенадцати Сэм диктовал ей письма, а затем пригласил Наоми составить ему компанию за ленчем в ресторанчике «Мак-Кенна». Однако Наоми отказалась, сославшись на то, что ее мать за зиму «совсем ослабла, бедняжка». Про Арделию Лорц они больше не вспоминали.

В тот день.

Глава 4 Пропавшие книги

1

Обычно Сэм всю неделю довольствовался легкими завтраками — стаканом апельсинового сока и овсяной булочкой, — а вот по субботам (во всяком случае, по тем субботам, когда не страдал похмельем после слишком бурного ротарианского застолья) любил выспаться всласть, встать попозже, прогуляться пешком до расположенного на площади ресторанчика «Мак-Кенна» и за чтением (а не обычным просматриванием) газеты насладиться горячим бифштексом с яичницей. Именно так сложился его распорядок на следующее утро, седьмого апреля. Дождь, накануне ливший весь день, наконец прекратился, и нежно-голубое небо дышало весной. После завтрака Сэм неспешно двинулся домой, останавливаясь перед каждой клумбой полюбоваться на только что распустившиеся тюльпаны и крокусы. Вернулся он домой в десять минут одиннадцатого. Лампочка на автоответчике горела. Сэм нажал кнопку и достал из пачки сигарету, собираясь закурить.

— Здравствуйте, Сэм. — Спичка застыла в шести дюймах от сигареты: вкрадчивый голос Арделии Лорц он не спутал бы ни с каким другим. — Вы меня крайне разочаровали. Почему вы не сдали книги вовремя?

— О дьявольщина! — вырвалось у Сэма. Целую неделю его преследовала какая-то неясная мысль — так порой вертится на кончике языка забытое слово, выводя вас из душевного равновесия. Книги. Проклятые книги. Эта женщина, должно быть, уверовала, что он истый филистимлянин, который только и знает что лицемерно рассуждать о том, каким плакатам место в детской библиотеке, а каким — нет. Вопрос только, отчитает ли она его прямо сейчас или прибережет это удовольствие для личной встречи.

Сэм бросил обгоревшую спичку в пепельницу рядом с телефоном.

— Мне казалось, что я вам четко объяснила, — продолжал ее вкрадчивый и вместе с тем неумолимый голос, — «Помощник оратора» и «Любимые стихи американцев» — книги из справочно-библиографического отдела, которые выдаются только на одну неделю. Я была о вас лучшего мнения, Сэм. Вы меня чрезвычайно разочаровали.

И тут Сэм, к своей досаде, осознал, что стоит, зажав в зубах незакуренную сигарету, и отчаянно, по-мальчишески, краснеет. Как будто он снова очутился в четвертом классе — только на сей раз в углу, да еще и в нахлобученном на голову бумажном колпаке — позорном головном уборе лодыря.

В голосе Арделии Лорц зазвучали снисходительные нотки:

— Тем не менее я решила простить вас и продлить срок; можете вернуть книги до полудня в понедельник. И пожалуйста — не навлекайте на себя неприятности. — Чуть помолчав, она добавила:

— Помните о Библиотечной полиции, Сэм.

— Арделия, детка, тебе это не надоело? — проворчал себе под нос Сэм, но слушать его было некому: Арделия, напомнив про Библиотечную полицию, повесила трубку.

2

Сэм чиркнул спичкой и закурил. После первой же затяжки его осенило. Быть может, он и проявит некоторую трусость, но зато уладит сложности с мисс Лорц раз и навсегда. Да и вообще — справедливость того требует.

Ведь вознаградил же он Наоми! А теперь отблагодарит Арделию. Сев в кабинете к тому самому столу, за которым сочинял свою знаменитую речь, Сэм придвинул блокнот и начал писать, чуть отступив от фирменной шапки «Со стола СЭМЮЭЛЯ ПИБЛСА»:

Уважаемая мисс Лорц!

Прошу извинить меня за то, что не сдал в срок Ваши книги. Поверьте, мои извинения абсолютно искренни, ведь книги эти очень помогли мне. Прошу Вас принять этот штраф за просрочку. Остальное — в знак моей глубочайшей признательности — оставьте себе.

Искренне Ваш Сэм Пиблс.

Перечитывая записку, Сэм выудил из ящика стола скрепку и подумал было, не поменять ли «Ваши книги» на «библиотечные книги», но решил оставить все как есть. Арделия Лорц, по его глубочайшему убеждению, была из когорты людей, относящих знаменитое высказывание «Государство — это я»[19] целиком на свой счет, даже если «государством» в данном случае и считается местная библиотека.

Он достал из бумажника двадцатидолларовую купюру и прикрепил скрепкой к записке. Затем призадумался, нервно барабаня пальцами по столу. «Эта Лорц может подумать, что я пытаюсь ее подкупить. Обидится и, чего доброго, еще в бутылку полезет».

Впрочем, по большому счету ему было на это наплевать. Сэм прекрасно понимал, что скрывалось за утренним звонком мисс Лорц. Он слегка перестарался, когда высказывал свое мнение по поводу плакатов в детском читальном зале, и теперь библиотекарша пыталась хоть как-то поквитаться с ним. Однако четвертый класс остался в далеком прошлом, да и Сэм уже нисколько не напоминал себя прежнего — запуганного мальчонку, которого ничего не стоило отодрать за уши. Теперь уж он никому не разрешит унижать себя. И тем более не спасует перед какой-то дурацкой старушенцией-библиотекаршей, позволяющей себе выставлять в фойе щиты с наглыми надписями и читать нотации менторским тоном.

— Пошла ты… — громко выругался он. — Не возьмешь у меня деньги — отправь их в библиотечный фонд или еще куда-нибудь.

Сэм положил записку с пришпиленной к ней двадцаткой на стол. Он не питал ни малейшего желания передавать деньги лично, дабы не выслушивать очередную нотацию. Нет, он поступит иначе. Вложит записку с деньгами в одну из книжек, чтобы краешек чуть торчал наружу, сами книжки перетянет парой резинок и сбросит в библиотечный книгоприемник. Прожил же он в Джанкшен-Сити шесть лет, не зная Арделию Лорц; если повезет, то и ближайшие шесть лет обойдется без нее.

Теперь оставалось только найти сами книги.

В кабинете их не было, это точно. Сэм прошел в столовую и посмотрел на журнальном столике, где обычно оставлял вещи, которые должен был возвратить. Там лежали только две видеокассеты из салона Брюса, конверт с грифом «Пейпербой» и две папки со страховыми полисами… Ни «Помощника оратора», ни «Любимых стихов американцев» на столе не было.

— Проклятие, — сплюнул Сэм, почесывая затылок. — И куда, черт возьми, они запропастились?

Он отправился на кухню. В сердцах швырнул свежую газету в картонную коробку и осмотрел стойку. И здесь ничего, если не считать упаковки, из которой он вынул вчера вечером замороженный ужин.

Сэм неторопливо поднимался на второй этаж. На душе у него уже скребли кошки.

3

В три часа дня Сэм был в бешенстве, рвал и метал. Готов был лезть на стенку. Дважды прочесав весь дом вдоль и поперек, во второй раз перевернув вверх дном даже чулан, он отправился в контору, хотя и был абсолютно уверен, что, уходя с работы в понедельник, прихватил книжки с собой. Ясное дело — и в конторе злополучных книг не оказалось. И вот результат — половина прекрасного субботнего утра в разгар весны потрачена впустую на поиски каких-то дурацких библиотечных книжек.

Голос Арделии Лорц звенел у него в ушах: Помните про Библиотечную полицию, Сэм. Он представлял, как бы возрадовалась эта мегера, узнав, сколько неприятных минут доставила ему. Сэм ничуть не сомневался, что, существуй такая полиция на самом деле, эта женщина непременно натравила бы ее на него. Чем больше он об этом думал, тем сильнее злился.

Сэм бросился к себе в кабинет. Со стола на него укоризненно смотрела записка с двадцаткой.

— Дьявольщина! — в сердцах сплюнул Сэм.

Он уже решил было обшарить дом еще раз, но в последний миг передумал. Бесполезно. И вдруг в его ушах зазвенел голос матери, которой давно не было в живых. Мягкий и увещевающий:

«Помни, Сэмюэль: когда долго не можешь чего-то найти, не стоит тратить время на бесполезные поиски. Сядь и как следует все обдумай. Пошевели мозгами, а ноги побереги до лучших времен».

Сэму было десять лет, когда мать дала ему этот совет; что ж, и теперь, когда ему уже сорок, совет ничуть не утратил актуальности. Сэм сел за стол, зажмурился и попытался припомнить все про эти треклятые книжки с той самой минуты, как получил их из рук мисс Лорц и до… неведомо чего.

Из библиотеки он привез книги к себе в контору, заскочив по пути в пиццерию: там взял себе пиццу с грибами и перчиками, которую умял уже в конторе, заодно просматривая сборник «Помощник оратора». Сэм даже вспомнил, как внимательно следил, чтобы ни одна капля кетчупа не упала на страницы «Помощника», — сейчас, учитывая, что книги вообще пропали, это казалось полным издевательством.

Большую часть дня он работал над речью, вставляя куда нужно шутки, а потом полностью переделал концовку, чтобы подогнать ее под стихотворение. Вернувшись в пятницу днем домой, он привез с собой одну только речь, оставив книги в офисе. В этом Сэм был уверен. В «Ротари-клуб» его отвез заехавший за ним Крейг Джонс; Крейг же подбросил его домой и на обратном пути — как раз вовремя, чтобы Сэм успел облевать коврик перед собственной входной дверью.

Субботнее утро ушло на мучительную борьбу с головной болью и крайне неприятным похмельем; остаток уик-энда он провел дома, читая, смотря телевизор и — что уж греха таить — упиваясь своим триумфом. Ни в субботу, ни в воскресенье он к своей конторе и на пушечный выстрел не приближался. В этом Сэм был уверен на сто процентов.

«Ну ладно, — подумал он. — Теперь начинается самое трудное. Попытайся сосредоточиться». Впрочем, особенно напрягаться ему не пришлось. Сэм мигом вспомнил, что в понедельник без четверти пять уже выходил из офиса, когда позвонил Стю Янгман и попросил выписать здоровенный полис на страхование домашнего имущества. (Затем подобные заказы посыплются как из рога изобилия.) Разговаривая по телефону, Сэм краешком глаза видел, что обе библиотечные книжки лежат на краю стола. И, покидая офис во второй раз, он прихватил их с собой, зажав под мышкой. В том, что это было именно так, Сэм нисколько не сомневался.

В тот же вечер он хотел их сдать, но позвонил Фрэнк Стивенс и пригласил его в ресторан отужинать в семейном кругу. Оказалось, что к Стивенсам приехала племянница из Омахи (Сэм давно убедился в том, как трудно жить холостяку в маленьком городке — даже случайные знакомые моментально становятся сводниками). Ужинали они в «Брейдис Рибсе». Домой он вернулся поздно для будней — в одиннадцать, уже (естественно) совершенно позабыв о книгах. И больше про них не вспоминал. Внезапно навалившиеся заказы отнимали столько времени и сил, что он снова вспомнил про проклятые книжки уже только после звонка Лорщ.

«Что ж, вполне вероятно, что я больше к ним не прикасался. Значит, книги должны быть там, где я их оставил, вернувшись в понедельник с работы». На мгновение зародилась надежда — а вдруг книги просто остались в машине? Но в следующую минуту уже встав, чтобы пойти и проверить, Сэм отчетливо вспомнил, как переложил портфель в руку, зажимавшую под мышкой книги, чтобы вынуть из правого кармана ключ. Нет, в машине их быть не может «Ну и чем ты занялся, когда вошел?» — спросил он себя и мысленно представил, как открыл дверь в кухню, вошел, водрузил портфель на табуретку, покрутил книги в руках и…

— О нет! — Он сжал кулаки. — Только не это. В воздухе отчетливо запахло бедой. На полу, в кухне, между столом и газовой плитой, стояла картонная коробка из-под виски. Насколько Сэм помнил, она была там уже пару лет. Обычно люди при переездах складывают в такие коробки всякое барахло, но некоторым они также заменяют мусорные ведра. Сэм использовал эту коробку под ненужные газеты: каждый день, прочитав газету, швырял ее в эту коробку: точно так же, например, он и сегодня поступил с утренней газетой. А раз в месяц…

— Грязнуля Дейв! — пробормотал Сэм, вскочил из-за стола и бросился на кухню.

4

Коробка из-под виски с изображением ухмыляющегося Джонни Уокера в монокле была почти пуста. Роясь в газетах, едва прикрывавших дно коробки, Сэм уже знал, что ничего не найдет, но все-таки для очистки совести проверил. Так обычно ведут себя вконец отчаявшиеся люди, которые втайне надеются, что их желание сбудется, если хотеть по-настоящему. В коробке обнаружились только субботняя «Газетт» — от которой он избавился совсем недавно — и газета за пятницу. Ясное дело — никаких книг, ни внизу, ни в середине. Обуреваемый самыми мрачными предчувствиями, Сэм решил позвонить Мэри Вассер, женщине, которая приходила к нему по четвергам убирать.

— Алло, — послышался в трубке слегка встревоженный женский голос.

— Здравствуйте, Мэри. Это Сэм Пиблс.

— Сэм? — Тревожные нотки усилились. — У вас что-то случилось?

Да! В понедельник за мной начнет охотиться эта стерва, что заправляет нашей библиотекой! Возможно, даже запасется распятием и здоровенными гвоздями!

Разумеется, ничего подобного он сказать не мог, и тем более — Мэри, которая относилась к тем несчастным и загнанным душам, что появились на свет под несчастливой звездой и вели жалкое существование из-за своих вечных страхов. Люди, подобные Мэри Вассер, вообще свято убеждены, что ходить по тротуарам нельзя, потому что на голову вот-вот упадет кирпич. Или тяжелый бронированный сейф. Если не кирпич и не сейф, то тебя непременно собьет пьяный водитель. Или цунами. Цунами — в Айове? Да, цунами в Айове. Если же цунами обойдет стороной, то уж шальной метеорит точно не пощадит. И вообще Мэри Вассер была из тех, кто при каждом телефонном звонке прежде всего думает, что случилась беда.

— Нет, ничего, — поспешно ответил Сэм. — Все в полном порядке. Просто я хотел спросить, не видели ли вы в четверг Дейва?

Вопрос чисто формальный: газет все равно уже не было, а Грязнуля Дейв — единственный Газетный Тролль в Джанкшен-Сити.

— Да, видела, — упавшим голосом признала Мэри; похоже, заверения Сэма, что все в порядке, привели ее в полное смятение, и в голосе уже слышался безотчетный ужас. — Он приходил за газетами. Что, не следовало впускать его? Но ведь он всегда приходил, вот я и подумала…

— Успокойтесь, Мэри, все нормально, — прервал ее Сэм с наигранной беззаботностью. — Просто, не увидев газет, я решил проверить…

— Но ведь раньше вы никогда не проверяли! — Голос Мэри сорвался почти на визг. — Скажите, Дейв жив? С ним ничего не случилось?

— Нет, — ответил Сэм. — То есть я ничего про него не знаю. Я только… — И тут его осенило. — Купоны! — выкрикнул он. — Я забыл вырезать газетные купоны в четверг, вот и подумал…

— Ах вот в чем дело! — Мэри мигом успокоилась. — Могу вам дать свои, если хотите.

— Нет, что вы…

— В следующий четверг принесу хоть целую кипу, — жестко заявила она. — У меня их миллионы. — «Все равно мне столько ни к чему, — угадывалось в ее тоне. — То ли кирпич на голову свалится, то ли сосна под собой похоронит, то ли пылесос взорвется. Жить мне осталось считанные минуты, поэтому на кой черт мне эти паршивые купоны?»

— Хорошо, — поспешил согласиться Сэм. — Спасибо большое, Мэри. Просто не представляю, что бы я без вас делал!

— Но вы уверены, что ничего не случилось?

— Абсолютно, — с готовностью соврал Сэм. И тут же сравнил себя с взбесившимся сержантом, поднимающим оставшуюся горстку солдат в бессмысленную атаку на хорошо укрепленное пулеметное гнездо. «Вперед, парни, — враг наверняка дрыхнет там без задних ног!»

— Что ж, будем надеяться, — неуверенно произнесла Мэри, и Сэму наконец удалось повесить трубку.

Тяжело плюхнувшись на табуретку, он тупо уставился на коробку из-под «Джонни Уокера». Итак, как он и предполагал, газеты унес Грязнуля Дейв, который всегда приходил за ненужными газетами в начале месяца. Однако на сей раз он прихватил с собой и еще кое-что: «Помощник оратора» и «Любимые стихи американцев». Сэм прекрасно понимал, во что теперь превратились эти книги. В бумажную массу. Ту самую, что получали, перерабатывая макулатуру.

Грязнуля Дейв был профессиональным алкоголиком. Не будучи в состоянии удержаться на постоянной работе, он занимался утилизацией отбросов, принося тем самым немалую пользу. Собирал стеклотару, а кроме того, как и двенадцатилетний Кейт Джордан, кормился за счет газет. С той лишь разницей, что Кейт ежедневно развозил «Джанкшен-Сити газетт» по домам, а Грязнуля Дейв Данкен раз в месяц собирал их. Сэм часто видел, как Грязнуля толкает перед собой тележку, набитую бутылками, банками и пластиковыми мешками, по направлению к городскому утилю, который располагался между старым вагонным депо и небольшой ночлежкой для бездомных, в которой, как правило, ночевали Грязнуля Дейв и его собратья.

Сэм посидел еще немного, барабаня пальцами по столу, затем встал, натянул пиджак и вышел к машине.

Глава 5 Ангол-стрит (I)

1

Намерения у изготовителей уличного указателя были, конечно, самые благостные, да вот правописание подвело. Доска эта была прибита к лестничной опоре у входа в дряхлый дом близ железной дороги. Надпись на доске гласила:

АНГОЛ-СТРИТ

Поскольку едва ли в айовском захолустье кто-то мог увековечить таким образом Анголу,[20] Сэм решил, что на самом деле имелась в виду «Ангел-стрит», и великодушно подумал: «Пустяки». Даже если и вправду благими намерениями вымощена дорога в ад, все же люди, просто пытавшиеся хоть немного подлатать на этой дороге выбоины и рытвины, заслуживают доброго словца. Прежде, когда Джанкшен-Сити был крупной пассажирской станцией, в этом доме располагались конторы железнодорожной компании. Теперь же лишь две служебные колеи, протянувшиеся на запад и восток, напоминали о старых временах. На остальных путях рельсы давно проржавели и буйно поросли бурьяном. Да и шпал почти не осталось — бездомные, собиравшиеся на Ангол-стрит, охотно пользовались ими для разведения костров.

Сэм приехал сюда без четверти пять. Клонившееся к закату солнце отбрасывало мрачную тень на пустырь, простиравшийся до самой городской окраины. Вдоль немногих домишек громыхал бесконечный товарный состав. Ветер крепчал. Выйдя из машины, Сэм услышал, как скрипит, раскачиваясь на ветру, древняя вывеска «ДЖАНКШЕН-СИТИ», укрепленная над платформой. Даже знаменитый «Солнечный экспресс» когда-то делал здесь единственную во всей Айове остановку по пути в Лас-Вегас и Лос-Анджелес.

Некогда ночлежка была выкрашена в белый цвет; теперь выглядела грязно-серой. Занавески на окнах были чистые, но застиранные чуть ли не до дыр. Во дворе, черном от золы, какие-то сорные травы тщетно пытались пробиться к свету. Сэм почему-то подумал, что, возможно, к июню это у них и получится; пока же сорняки проигрывали битву. У самого крыльца одиноко торчала проржавевшая бочка. К противоположной от указателя «АНГОЛ-СТРИТ» опоре, поддерживающей крыльцо, была прибита доска с надписью:

РАСПИВАТЬ СПИРТНЫЕ НАПИТКИ

В ДОМЕ НЕЛЬЗЯ!

ПРЕЖДЕ ЧЕМ ВОЙТИ СЮДА,

ВЫБРОСЬТЕ БУТЫЛКИ В ЭТУ БОЧКУ!

Сэму повезло. Хотя наступал субботний вечер, а бары и прочие питейные заведения Джанкшен-Сити уже давно распахнули двери для посетителей, Грязнуля Дейв был здесь, причем трезвый как стеклышко. Он как раз сидел на крыльце с парой своих дружков. Все они что-то рисовали на больших квадратах белого картона, время от времени любуясь своим творчеством. Пьянчужка, сидевший за спиной у Грязнули, безуспешно пытался унять дрожь в правой руке, вцепившись в ее запястье левой кистью. Его приятель трудился, высунув от усердия язык, напоминая преждевременно состарившегося дошкольника, пытающегося изобразить рождественскую елку в подарок мамочке. Лучше всех из троицы выпивох, чем-то напомнивших Сэму сморщенные и высохшие на солнце гороховые стручки, выглядел сам Грязнуля Дейв, сидевший в полуразвалившемся кресле-качалке.

— Привет, Дейв, — крикнул Сэм, бодро взбегая на крыльцо; Дейв приподнял голову, прищурился и робко улыбнулся, обнажив сохранившиеся зубы: все пять.

— О, мистер Пиблс!

— Как дела? — спросил Сэм, приветливо кивая.

— Дела-то? — переспросил Дейв. — Дела как сажа бела. — Он посмотрел на своих дружков. — Эй, парни! Поздоровайтесь! Мистер Пиблс ведь у нас адвокат!

Забулдыга, сидевший с высунутым языком, на мгновение приподнял голову, кивнул и снова погрузился в свое занятие. Из его левой ноздри вылезла и зависла длинная, как сосулька, сопля.

— Вообще-то я занимаюсь недвижимостью, — поправил Дейва Сэм. — И страхов…

— Вы мне конфетку принесли? — спросил вдруг трясущийся субъект.

Головы он не поднимал, но стал еще более сосредоточенным. Сэм посмотрел на его творение — кусок картона был испещрен какими-то оранжевыми каракулями, лишь отдаленно напоминавшими буквы.

— Что-что? — переспросил Сэм.

— Это Льюки, мистер Пиблс, — шепнул ему Дейв. — Сегодня он не в лучшей форме.

— Дайте конфетку, отдайте конфетку, какая дрянь слямзила мою конфетку? — протяжно запел Льюки, ни на кого не глядя.

— Э-э-э, видите ли… — замялся Сэм, не зная, что сказать.

— Нет у него конфеток! — проорал Грязнуля Дейв. — Помалкивай в тряпочку, Льюки, и пиши свое объявление! Саре оно к шести нужно! Она нас по-царски вознаградит!

— Конфетку хочу! — заныл Льюки. — А не дадите, так в штаны наделаю!

— Не обращайте на него внимания, мистер Пиблс, — со вздохом попросил Дейв. — Что вы хотели-то?

— Да так, я просто хотел узнать, не видели ли вы в четверг у меня дома пары книжек, когда за газетами приходили? Я их куда-то засунул и все никак найти не могу. Мне их в библиотеку вернуть надо.

— Четвертак дайте, а? — попросил вдруг выпивоха с высунутым языком. — Этого, как его, туб… Таб-бачку хочется!

Сэм машинально полез в карман. Дейв протянул руку и, словно извиняясь, прикоснулся к его запястью.

— Не давайте ему денег, мистер Пиблс. Это же Рудольф. Ему нельзя курить, только проспаться нужно.

— Извините, Рудольф, — развел руками Сэм. — Деньги дома оставил.

— Да, все вы так говорите, — огорченно процедил Рудольф и, вернувшись к своему занятию, пропел:

— Лишь последний дурачок денег даст на табачок!

— Не, книг я не видел, — ответил Грязнуля Дейв. — Вы уж извините, ладно? Я только газеты забрал. Как обычно. Миссис В. была там, она подтвердит. Ничего дурного я не сделал.

Однако его грустные слезящиеся глаза говорили о том, что он не особенно рассчитывает на доверие со стороны Сэма. В отличие от Мэри Грязнуля Дейв Данкен жил не в том мире, где за каждым углом на голову мог бы свалиться кирпич, нет, в его мире кирпичи и в самом деле падали на голову едва ли не ежедневно. И нес он свою тяжкую долю со всем мужеством, на которое только был способен.

— Я вам верю, — сказал Сэм и положил руку Дейву на плечо.

— Я просто взял вашу коробку и вытряхнул все газеты в свой мешок. Всегда ведь так делаю. — виновато добавил Дейв.

— Эх, будь у меня щас даже тыща конфет, я б их все сожрал! — мечтательно сказал Льюки. — Умял бы так, что за ушами б трещало! Сжевал, сожрал… Эх, жвачка! Жвачка-жрачка!

— Я вам верю, — повторил Сэм.

Он потрепал Грязнулю по плечу, невероятно костлявому. И почти тут же ужаснулся — а вдруг у Грязнули блохи? На смену этой панической мысли пришла вдруг совершенно противоположная: интересно, а заглядывал ли сюда хоть кто-то из сытых и самодовольных ротарианцев, перед которыми он так распинался неделю назад? Догадывались ли они о существовании Ангол-стрит? И еще Сэм представил, что, должно быть, Спенсер Майкл Фри не очень задумывался о таких людях, как Льюки, Рудольф и Грязнуля Дейв, когда сочинял стихи про пожатие рук, которое важнее воды, еды и крыши над головой. Сэм вспомнил свою речь — напыщенную, вычурную и хвастливую, — и ему вдруг стало стыдно.

— Хорошо, — кивнул Дейв. — Значит, я могу снова заглянуть к вам в следующем месяце?

— Конечно, — улыбнулся Сэм и спросил:

— Скажите, Дейв, вы ведь отвезли все газеты в утиль, не так ли?

— Вон туда. Только он сейчас закрыт. — Грязнуля Дейв указал в сторону пальцем, который заканчивался желтым изглоданным ногтем.

Сэм кивнул и полюбопытствовал:

— А вы тут чем занимаетесь?

— Да так, время коротаем. — И Дейв показал Сэму свой плакат.

На нем была изображена женщина, державшая огромное блюдо с жареными цыплятами. Сэм сразу обратил внимание на то, как здорово все нарисовано. Пьяница или нет, но талант у Грязнули Дейва определенно имелся. Над рисунком было выведено четким шрифтом:

БЛАГОТВОРИТЕЛЬНЫЙ УЖИН

С ЦЫПЛЯТАМИ

В ПЕРВОЙ МЕТОДИСТСКОЙ ЦЕРКВИ

В ПОМОЩЬ ПРИЮТУ ДЛЯ БЕЗДОМНЫХ

«АНГЕЛ-СТРИТ»

15 АПРЕЛЯ

С 18 ДО 20 ЧАСОВ

ПРИХОДИТЕ САМИ И ПРИВОДИТЕ

СВОИХ ДРУЗЕЙ!

— Сразу по окончании состоится встреча с «анонимными алкоголиками», — сказал Дейв, — но об этом на афише писать нельзя. Это считается как бы секретом.

— Знаю, — кивнул Сэм и, чуть помолчав, поинтересовался:

— А вы ходите на эти встречи, Дейв? Можете не отвечать, если не хотите. Я понимаю — это вовсе не мое дело.

— Я хожу туда, — ответил Дейв, — хотя это и трудновато. На месяц меня хватает, порой на два, а как-то раз я вообще целый год не пил. Но тяжко это, ох как тяжко. — Он покачал головой. — Многие люди не выдерживают и снова начинают пить. А я вот стараюсь.

Сэм присмотрелся к женщине, которая держала блюдо с цыплятами. Рисунок поразил его — он был, безусловно, выполнен рукой мастера. А вот изображенная женщина показалась Сэму знакомой, и он спросил:

— Вы имели в виду какую-то определенную женщину?

Дейв широко заулыбался. Потом кивнул:

— Да, это наша Сара, мистер Пиблс. Изумительная женщина. Если бы не она, нашу ночлежку прикрыли бы еще лет пять назад. Это ведь она всегда деньги достает, даже в самый трудный час, когда налоги повышают или инспектора чересчур придираются. Она называет людей, которые жертвуют на приют деньги, ангелами, хотя на самом деле настоящий ангел — это она! Мы ведь в ее честь наш приют окрестили. Жаль только, у Томми Сент-Джона с правописанием в школе неладно было… — Грязнуля Дейв приумолк, глядя на свой плакат. — Теперь-то его уже, правда, в живых нет. Прошлой зимой умер. Печенка отказала.

— Вот как? Очень жаль.

— Не стоит. Отмучился ведь как-никак.

— Жвачка-жрачка! — снова выкрикнул Льюки, вставая. — Жвачка-жрачка! Вот ведь где настоящая жвачка-жрачка, мать вашу!

И он показал Дейву свое творение. Под оранжевыми каракулями был изображен какой-то кошмарный уродец на акульих плавниках. Сэм догадался, что это, видимо, ботинки. В одной руке монстр держал кривую тарелку, заполненную чем-то вроде змей — почему-то синего цвета. Во второй руке уродец крепко сжимал какую-то коричневую штуковину цилиндрической формы.

Дейв взял рисунок и рассмотрел повнимательнее.

— Очень здорово, Льюки, — похвалил он, — Молодчина.

Льюки довольно ощерился, ткнул пальцем в коричневый цилиндр.

— Во, смотри, Дейв! Это ведь настоящая гребаная конфетища!

— Точно. Замечательная работа. Иди домой и включи телик, если хочешь. Там сейчас как раз «Стар трек» крутят. А у тебя как дела, Дольф?

— Когда я выпью, у меня лучше получается, — проворчал Рудольф, отдавая Дейву свое творение: он нарисовал огромную куриную ногу, которую окружала восхищенная толпа мужчин и женщин. — Тут я дал волю воображению, — пояснил Рудольф Сэму с неожиданной враждебностью в голосе.

— А что, мне нравится, — сказал Сэм. Он ничуть не покривил душой. Рисунок Рудольфа напомнил ему карикатуры из «Нью-Йоркера», бывавшие порой настолько сюрреалистическими, что даже он не всегда понимал их смысл.

— Ну и хорошо, — пробурчал Рудольф, пристально глядя на него. — Слушайте, у вас точно нет четвертака?

— Увы, — развел руками Сэм.

— Что ж, может, оно и к лучшему, — сказал Рудольф. — А с другой стороны — хреново.

Он проследовал за Льюки в дом, и скоро через распахнутую дверь послышалась мелодия музыкальной заставки «Стар трека».

— Только мы и еще несколько парней из «АА» посещаем эти ужины, — произнес Дейв, — но для нас это хоть какое-то развлечение. Льюки, например, давно уже ни с кем не разговаривает. Разве что когда рисует.

— А вот у вас задатки настоящего художника. Честное слово. Почему вы… — начал было Сэм, но осекся.

— Почему я что, мистер Пиблс? — мягко переспросил Дейв. — Не зарабатываю этим себе на жизнь? По той же причине, что не устраиваюсь на постоянную работу. Ушло мое время, безвозвратно потеряно.

Сэм не нашелся что ответить.

— Я пытался когда-то, было дело. Даже учился в школе Лорилларда в Де-Мойне. Лучшее было художественное училище на всем Среднем Западе. Но меня вышибли после первого же семестра. Виски. Ладно, пес с ними. Не хотите кофейку, мистер Пиблс? Может, подождете немного? С Сарой нашей познакомитесь.

— Нет, мне уже пора. Дела ждут. Сущая правда.

— Ну ладно. Вы и правда на меня не сердитесь?

— Нет, конечно!

— Что ж, тогда пойду к ребятам. — Дейв встал. — Славный был денек. А сейчас что-то похолодало. До свидания, мистер Пиблс.

— Счастливо, Дейв.

На сердце у Сэма словно лежал тяжелый камень. Однако он вспомнил еще одну из любимых присказок матери: «Чем дряннее и противнее снадобье, тем быстрее его надо проглатывать». Именно так он и собирался поступить.

2

Уже подойдя к машине, Сэм вдруг повернулся на 180 градусов и направился к зданию, в котором размещался утиль. Медленно продвигаясь по заросшему бурьяном пустырю, он провожал взглядом товарный состав, исчезающий в направлении к Камдену и Омахе. Красные сигнальные огни на хвостовом вагоне мерцали, как умирающие звезды. По какой-то неведомой причине товарняки всегда нагоняли на Сэма тоску: сейчас же, после разговора с Грязнулей Дейвом, он вдруг почувствовал, и очень остро, свое одиночество. Прежде, встречаясь с Дейвом, Сэм считал его веселым и разбитным парнем. Сегодня же он понял, что впервые увидел истинное лицо этого человека, и Сэму стало совсем грустно и обидно. Жаль Дейва — вконец потерянная личность, и ведь какой одаренный! А талант свой тратит, малюя афишки для благотворительных ужинов.

На подступах к утилю возвышались мусорные завалы. Пожелтевшие газеты, рваные пластиковые пакеты и целый астероидный пояс продавленных пластиковых бутылок и сплющенных жестянок. Окна небольшого дощатого строения были зашторены. Табличка на дверях просто гласила:

«ЗАКРЫТО»

Сэм закурил и повернул назад. Однако не прошел и дюжины шагов, как взгляд его привлекло нечто знакомое. Сердце екнуло. Он наклонился и подобрал обложку «Любимых стихов американцев». На внутренней стороне был проставлен расплывшийся штамп

«СОБСТВЕННОСТЬ ПУБЛИЧНОЙ БИБЛИОТЕКИ ДЖАНКШЕН-СИТИ».

Что ж, теперь Сэм знал наверняка, что положил книги на газеты в коробку из-под «Джонни Уокера» и напрочь забыл о них. Во вторник, в среду и в четверг набросал сверху еще газет. В четверг утром заявился Грязнуля Дейв и не глядя привычно вывалил содержимое коробки в свой мешок. Мешок отправился в тележку, тележка — сюда, и вот все, что осталось — заляпанная обложка с размытым штампом.

Отбросив ее в сторону, Сэм медленно побрел к машине. Предстояло весьма неприятное объяснение.

Да, похоже, он влип по самую макушку.

Глава 6 Библиотека (II)

1

Уже на полпути к библиотеке его вдруг осенило — причем мысль показалась Сэму настолько очевидной и простой, что непонятно, как он до этого не додумался раньше. Да, потерял пару библиотечных книжек; только что узнал, что они уничтожены: придется за них заплатить.

И все!

Сэм с неохотой признался себе, что Арделии Лорц удалось не на шутку запугать его, вернув в давно забытый мир детских страхов. Для младшеклассника, потерявшего библиотечную книгу, мир кончался; ему оставалось только одно — беспомощно дожидаться прихода Библиотечного полицейского. Но ведь на самом деле никакой Библиотечной полиции и в помине не было — и Сэм, став взрослым, прекрасно это понимал. И, вместо того чтобы позволять какой-то мисс Лорц помыкать собой, давно пора поставить ее на место, как и любого наемного служащего, нанятого на деньги честных налогоплательщиков.

«Я войду, извинюсь и попрошу прислать мне счет за возмещение ущерба, — подумал Сэм. — И выкину из головы эту идиотскую историю. Проще пареной репы».

Немного нервничая и чувствуя некоторое смущение (но уже более уверенный в себе), Сэм остановил машину напротив библиотеки. Перед входом горели фонари, мягко освещая ступени лестницы и гранитный фасад здания. Вечером оно уже не казалось Сэму таким мрачным и негостеприимным, как при первом посещении. С другой стороны, такое впечатление могло создаться благодаря прекрасной весенней погоде, столь разительно отличавшейся от хмари того мартовского денька, когда он пришел сюда впервые и познакомился с этим цербером в юбке. Как бы то ни было, но это не мрачная гранитная цитадель с узенькими средневековыми бойницами-окнами, а обычная библиотека.

Сэм уже собрался было выйти из машины, как вдруг замешкался. За какие-то считанные мгновения его осенило. Снова.

Перед его мысленным взором возникло лицо женщины, которую изобразил Грязнуля Дейв. Женщины, державшей блюдо с жареными цыплятами. Дейв называл ее Сара. Она показалась Сэму знакомой, и только сейчас он понял почему.

Это была Наоми Хиггинс.

2

Поднимаясь по ступенькам лестницы, Сэм разминулся с двумя детишками в костюмчиках для посещения воскресной школы и придержал дверь, прежде чем та успела закрыться. Вошел в фойе с мраморным полом в черно-белую клетку. И первое, что его поразило, был шум. Точнее, приглушенный гул, доносившийся из читального зала. Разительное отличие от мертвой тишины, встретившей его неделю назад.

«Что, ж, ведь сегодня как-никак субботний вечер, — подумал Сэм. — Детишек, наверное, много. К экзаменам готовятся. Но неужели Арделия Лорц могла позволить детям шуметь, пусть даже и не громко? И ведь разрешила! Хотя это совершенно на нее не похоже».

А еще это безмолвное напоминание на одноногой стойке.

ТИШИНА!

Оно исчезло! Вместо него на щите висел портрет Томаса Джефферсона. Под портретом красовалась цитата:

Без книг я жить не могу.

Томас Джефферсон

(из письма Джону Адамсу) 10 июня 1815 года

Чуть постояв перед портретом писателя, Сэм подумал о том, как многое изменилось здесь благодаря его появлению; даже вкус во рту.

Если лаконичный призыв ТИШИНА! вызывал тревогу и беспокойство, подобные тем, что возникают порой, когда у тебя болит живот, а ко рту подкатывает желчь, то от слов «Без книг я жить не могу», напротив, появлялось сладостное предвкушение, подобное тому, какое возникает у голодного при виде наконец-то принесенной пищи.

Поражаясь тому, насколько подобные мелочи влияют на настроение, Сэм вошел в библиотеку и… замер как вкопанный.

3

Главный зал был ярко освещен, гораздо ярче… Исчезли раздвижные на резиновых колесах лестницы, достигавшие верхних полок. Да они теперь и не нужны, ведь высота потолка составляла уже всего восемь или девять футов вместо тридцати-сорока. Сейчас, чтобы взять книгу с самой верхней полки, достаточно было встать на один из табуретов, что во множестве стояли вокруг. Журналы веером разложены на широком столе возле библиотечной стойки. Длинной дубовой подставки, в прошлый раз напомнившей Сэму приспособление для просушки шкурок неведомых зверюшек, и след простыл. Не было больше и плаката

ВОЗВРАЩАЙТЕ ВСЕ ЖУРНАЛЫ НА МЕСТО!

Одинокий книжный шкаф с новенькими книгами оставался на месте, однако вместо плаката, который извещал, что все взятое здесь должно быть возвращено не позднее чем через неделю, теперь висел другой:

ПРОЧТИТЕ ЭТИ БЕСТСЕЛЛЕРЫ —

ПОЛУЧИТЕ УДОВОЛЬСТВИЕ!

Повсюду сновали и негромко переговаривались посетители — главным образом молодежь.

Кто-то даже тихонько хихикал — и это никого не заботило.

Задрав голову, Сэм уставился на потолок, отчаянно пытаясь понять, что за чертовщина тут творится. Огромных слуховых окон в крыше больше не было, а потолок из сводчатого сделался самым обыкновенным — ровным и прямым. Висячие стеклянные шары уступили место современным флуоресцентным лампам.

Направлявшаяся к абонементному столу женщина со стопкой детективных романов, увидев изумление Сэма, тоже задрала голову и посмотрела наверх. Затем, не найдя там ничего достойного внимания, теперь уже с любопытством уставилась на самого Сэма. Какой-то парнишка за столом, увидев эту сценку, подтолкнул локтем своего приятеля и что-то шепнул. Тот покрутил пальцем у виска. Послышались смешки.

Но Сэм не замечал ни жестов, ни смешков. Он даже не соображал, что стоит сейчас с разинутым ртом, пялясь на потолок. Он пытался понять, что происходит.

«Как будто они не могли за это время переделать потолок! И что из этого? Должно быть, новая конструкция позволяет лучше тепло экономить. Да, но ведь она и словом не обмолвилась про предстоящий ремонт!»

А с какой стати рассказывать ему об этом? В конце концов, Сэм не относился к числу постоянных клиентов.

«Но она даже не была озабочена. Особе со столь консервативными убеждениями предстоящие перемены вряд ли пришлись бы по душе». Верно, конечно. Но еще более Сэма встревожило нечто другое. Замену потолка при всем желании не назовешь пустячным ремонтом. Нет, одной неделей тут никак не обойтись! Да и потом — куда подевались высоченные стеллажи? А бесчисленное множество книг?

Уже многие посетители в открытую рассматривали Сэма, да и один из библиотекарей поглядывал на него из-за абонементного стола. Шум голосов почти прекратился; глядя на Сэма, все невольно затихали.

Сэм протер глаза — в буквальном смысле — и снова посмотрел на невысокий потолок с лампами дневного света. Нет, потолок остался на месте.

Я попал не в ту библиотеку! — осенило его. — Вот в чем дело!

Однако мысль эта, подпрыгнув в его мозгу, словно котенок, испугавшийся собственной тени, тут же убежала. Хотя, по айовским меркам, Джанкшен-Сити считался не самым мелким городком, но при населении в тридцать пять тысяч человек обзаводиться второй библиотекой было просто нелепо. К тому же внешний вид здания, да и общее расположение помещений не позволяли усомниться: библиотека была та же самая… Но тем не менее все внутри изменилось.

Сэм на мгновение подумал, не сбрендил ли он, но тут же отогнал эту мысль прочь. И, оглянувшись по сторонам, наконец заметил, что почти все читатели оторвались от своего занятия и таращатся на него. Его так и подмывало сказать им: «Занимайтесь своими делами — просто я впервые обратил внимание на то, что библиотека за неделю неузнаваемо изменилась». Вместо этого он подошел к столу с журналами и, взяв один, принялся его листать. Уголком глаза Сэм следил за тем, как мало-помалу посетители вернулись к тому, чем занимались прежде.

Решив, что уже способен передвигаться, не привлекая всеобщего внимания, Сэм положил журнал на место и не спеша направился в детский зал. Он чувствовал себя шпионом, крадущимся по вражеской территории. Табличка на дверях не изменилась — те же золоченые буквы на дубовой облицовке, — а вот плакат уже висел другой. Вместо Красной Шапочки, только что сделавшей свое страшное открытие, на картинке были изображены Вилли, Билли и Дилли — озорные племянники Дональда Дака. В купальных плавках они ныряли в бассейн, заполненный книжками. Призыв внизу гласил:

ЗАХОДИТЕ!

ПРЕВОСХОДНОЕ ЧТЕНИЕ.

— Господи, да что тут творится? — пробормотал Сэм себе под нос.

Сердце его бешено стучало, под мышками и на спине проступил пот. Будь дело только в плакате, он бы еще мог предположить, что Лорц уволили… Но ведь все стало совершенно неузнаваемым.

Открыв дверь в детскую библиотеку, он заглянул внутрь.

Там оказался тот же славный мирок с крохотными столами и стульчиками, ярко-синими шторами и фонтанчиком в дальней стене. Но потолок и здесь был такой же, как в соседнем зале, да и плакаты поменялись. Визжащий от ужаса мальчонка в черном автомобиле-седане (Растяпой Саймоном дети прозвали изображенного на нем мальчишку. Того, что кричит. Должно быть, прозвище ему дали в знак презрения. Чего он разорался-то?) исчез, как, впрочем, и Библиотечный полицейский в полушинели и серой шляпе.

Сэм вернулся в главный зал и медленно подошел к абонементному столу, но вдруг почувствовал, что тело его превратилось в некое аморфное желе.

Помощники библиотекаря — юноша и девушка, студенты — смотрели на него. Сэм с досадой заметил их встревоженные взгляды.

Веди себя осторожнее. Нет… держись нормально. БУДЬ САМИМ СОБОЙ. Они и так уже подумали, что у тебя не все дома.

Он вдруг вспомнил Льюки и в ужасе содрогнулся, представив, как орет во весь голос на этих перепуганных ребят, требуя ответить, какая дрянь слямзила его конфетку, и выпрашивая денег на жвачку-жрачку.

Заговорил Сэм тихо и так спокойно, как только мог:

— Извините, вы мне не поможете? Я бы хотел поговорить со старшим библиотекарем.

— Ой, мне очень жаль, — развела руками девушка. — Но мистер Прайс по субботам не работает:

Сэм кинул взгляд на абонементный стол. Как и в прошлый раз, на нем стояла табличка, но на ней уже не было выведено: А. ЛОРЦ. Вместо этого на табличке значилось: М-р ПРАЙС.

Словно сквозь туман он услышал слова Наоми:

«Высокий такой мужчина. Худой. Лет пятидесяти».

— Нет, — покачал головой Сэм. — Не мистер Прайс. И не мистер Пекхэм. Мне нужна женщина. Арделия Лорц.

Юноша с девушкой обменялись озадаченным взглядом.

— Никакая здесь Арделия Лорд не работает, — сказал наконец юноша. — Должно быть, вам нужна другая библиотека.

— Не Лорд, а Лорц, — поправил Сэм; голос его доносился почему-то глухо, словно из подземелья.

— Нет, сэр, вы ошибаетесь, — подтвердила девушка, и Сэм заметил, что она совсем юная, почти подросток.

Почувствовав с их стороны настороженность, Сэм не стал упорствовать, доказывая, что они ошибаются, а не он, и что он, конечно, встречался здесь с Арделией Лорц каких-то восемь дней назад. Тем более что во всем этом была своя логика. Подобно плакатам, косым окнам и деревянной стойке с журналами Арделия Лорц канула в лету.

В его мозгу опять зазвучал голос Наоми: Значит, мисс Лорц? Должно быть, вы получили массу удовольствия.

— Но ведь Наоми-то поняла, о ком идет речь, — пробормотал он.

Оба юных библиотекаря недоуменно смотрели на него.

— Вы уж извините. — Сэм вымучил из себя улыбку. — Что-то у меня день сегодня неудачный.

— Понимаю, — кивнул юноша.

— Все ясно, — хмыкнула девушка. «Считают меня психом, — подумал Сэм. — Я их ничуть не виню».

— Вы еще что-то хотите? — уточнил юноша. Сэм уже открыл было рот сказать, что нет — он уже собрался уносить ноги отсюда, — но в последний миг передумал. В конце концов — назвался груздем, полезай в кузов.

— Скажите, а давно здесь работает мистер Прайс?

Помощники старшего библиотекаря переглянулись. Девушка пожала плечами и ответила:

— Когда мы сюда пришли, он тут уже работал. Хотя мы здесь и недавно, мистер…

— Пиблс, — подсказал Сэм, приветливо протягивая руку. — Сэм Пиблс. Вы уж меня извините. Что-то совсем сегодня не в форме.

Молодые люди уже смотрели на него чуть менее недоверчиво: сработали профессиональные качества Сэма. Ведь он славился умением располагать к себе людей. В противном случае ему бы давно пришлось подыскивать себе новую работу.

— Меня зовут Синтия Берриган, — представилась девушка. — А это Том Стэнфорд.

— Рад с вами познакомиться. — Тон у юного Стэнфорда был неуверенный, но рукопожатием с Сэмом он обменялся, хотя тут же отнял руку.

— Прошу прощения, — позвала читательница детективов. — Может, кто-нибудь мной займется наконец? А то партнеры по бриджу уже заждались меня.

— Я подойду, — бросил Том Синтии и направился к абонементному столу. Девушка вежливо объяснила:

— Мы с Томом в Чейплтонском колледже учимся, мистер Пиблс. А здесь практику проходим. Я уже третий семестр здесь, мистер Прайс меня еще прошлой весной взял. А Том пришел летом.

— Скажите, а мистер Прайс — единственный ваш штатный библиотекарь?

— Да. — Сэму показалось, что он прочитал в ее красивых карих глазах сочувствие. — А у вас что-то не так?

— Не знаю. — И снова, сам того не желая, посмотрел наверх. — Послушайте, а этот потолок всегда здесь был?

— Точно не знаю. — Синтия проследила за взглядом Сэма. — Я уже застала его таким, какой он сейчас.

— Мне просто казалось, что прежде здесь были окна, прорезанные прямо в крыше. Вроде слуховых.

Синтия улыбнулась.

— Так и есть. Просто отсюда их не видно. А вот снаружи, если обойти вокруг здания, они как на ладони. И из книгохранилища их тоже видно. Но оно наверху, на чердаке. Мне кажется, так всегда было.

Всегда.

— А про Арделию Лорц вы даже не слышали?

Синтия покачала головой:

— Нет, извините.

— А как насчет Библиотечной полиции? — вдруг вырвалось у Сэма.

Девушка звонко расхохоталась.

— Эти байки я только от своей тетки слышала. Она вечно стращала тем, что Библиотечный полицейский заберет меня, если не сдам книжки в срок. Я тогда еще совсем маленькая была и жила в Провиденсе, в штате Род-Айленд. Целую вечность назад.

«Целую вечность, — подумал Сэм. — Лет двенадцать, а то и десять назад. Можно подумать, что по земле тогда бронтозавры бродили».

— Что ж, спасибо за сведения, — сказал он. — И извините, если я вас напугал.

— Вовсе не напугали, — возразила Синтия.

— Напугал немножко. Просто мне сначала показалось, что не туда попал.

— А кто такая Арделия Лорц? — осведомился возвратившийся Том Стэнфорд. — Имя вроде бы мне знакомо, но только никак не могу вспомнить, где я его слышал.

— Да я и сам точно не знаю, — отмахнулся Сэм.

— Завтра у нас выходной, — сказал Том, — а в понедельник выйдет мистер Прайс. Может, он сумеет вам помочь.

— Вполне возможно, что я и правда заскочу к нему. Еще раз спасибо.

— Всегда рады помочь вам, мистер Пиблс, — улыбнулся Том. — Боюсь только, что сегодня у нас это не слишком получилось; не повезло.

— Мне тоже, — вздохнул Сэм.

4

Уже отпирая дверцу своей машины, Сэм вдруг почувствовал, что у него отнимаются ноги. Ему пришлось даже опереться о крышу, чтобы не упасть. Плюхнувшись на сиденье, он сидел, переводя дух и опасаясь, что вот-вот лишится чувств.

«Да что тут происходит, черт побери? Я чувствую себя сродни персонажам Рода Серлинга. „Вашему вниманию представляется Сэмюэль Пиблс, некогда проживавший в Джанкшен-Сити, а теперь торгующий недвижимостью и жизнями в… Сумеречной Зоне“».

Да, с ним происходило нечто подобное. С той лишь разницей, что смотреть по телевизору злоключения героев в «Сумеречной Зоне» было занятно и увлекательно. Но самому оказаться на их месте — совсем иное дело.

Сэм кинул взгляд на здание библиотеки, на входящих и выходящих людей, освещаемых фонарями. Вот и пожилая дама с детективами под мышкой; спешит, должно быть, на свой бридж. Две девчушки сбегают по ступенькам, прижав книжки к груди и весело переговариваясь. Все выглядит абсолютно нормальным… да так оно и есть на самом деле. А вот библиотека, в которой довелось побывать ему неделю назад, была отнюдь не нормальной. Видимо, он так увлекся своей предстоящей речью, что не обратил внимания даже на вопиющие странности.

«Не думай, забудь, — уговаривал себя Сэм, будучи при этом уверен, что на сей раз это будет уже выше его сил. — Вспомни Скарлетт О'Хару: отложи все мысли на завтра. Когда взойдет солнце, все прояснится».

Сэм включил первую скорость и думал о библиотеке всю дорогу домой.

Глава 7 Ночные кошмары

1

Сэм первым делом проверил автоответчик. Сердце его упало, когда он увидел, что горит лампочка записи.

«Это наверняка Лорц. Не знаю, кто она на самом деле, но мне начинает казаться, что успокоится она лишь, когда меня в психушку упрячут». «Так не слушай!» — посоветовал ему другой участок мозга, однако Сэм был уже настолько сбит с толку, что не мог оценить, здравая это мысль или нет. На первый взгляд — здравая, но вместе с тем какая-то трусливая. Более того…

Заметив наконец, что стоит в холодном поту и кусает ногти, Сэм обескураженно хмыкнул и подумал: От четвероклассника и душевнобольного. Нет уж, милочка, я скорее сдохну, чем уступлю тебе! Он решительно нажал кнопку. — Привет! — послышался пропитой мужской голос. — Меня зовут Джозеф Рэндовски, мистер Пиблс. Или — Невероятный Джо. Я хотел просто поблагодарить за то, что вы меня подменили на встрече этих вегеторотарианцев или как там их… Еще хочу сказать, что шея у меня вовсе не сломана, как поначалу думали, — оказалось, только растяжение. Так что мне уже гораздо лучше. Я отправил вам целую кучу контрамарок на наши шоу. Можете всем друзьям раздать. Будьте здоровы. Еще раз спасибо. Счастливо.

Послышался щелчок, и зажглась лампочка «Больше сообщений нет».

Сэм презрительно фыркнул — если Арделия Лорц хотела его запугать, то почти добилась своего; нажал кнопку перемотки и тут же сообразил. Он привык всегда перематывать ленту на начало, а это значит, что новые сообщения записывались поверх старых. Сообщение Невероятного Джо наверняка стерло предыдущее послание Арделии Лорц. Единственное свидетельство того, что эта женщина существует на самом деле, было уничтожено.

Или нет? Оставалась ведь еще карточка читателя. Сэм своими глазами видел, как эта мегера заполняла ее размашистым почерком с завитушками. Он достал бумажник и заглянул внутрь; проверил содержимое три раза, прежде чем окончательно убедился, что карточка тоже исчезла. И, кажется, догадался почему. Он смутно припоминал, что сунул ее в кармашек на внутренней стороне обложки «Любимых стихов американцев».

Для сохранности.

Чтобы не потерять.

Потрясающе! Лучше и придумать невозможно.

Присев на диван, Сэм сжал ладонями виски. Голова раскалывалась.

2

Четверть часа спустя, разогревая на плите суп в надежде, что горячая еда снимет головную боль, Сэм вдруг снова вспомнил о том, как поразительно Наоми похожа на женщину с плаката Грязнули Дейва. Вопрос о том, вела ли Наоми двойную жизнь, скрываясь также под именем Сары, сейчас отступил на второй план. Главным Сэму представлялось другое: она знала Арделию Лорц. Правда, восприняла Наоми упоминание об этой даме довольно странно… даже как-то непонятно. В первое мгновение будто испугалась, а затем поспешила перевести все в шутку, а тут еще и Берт Айверсон позвонил…

Сэм попытался проиграть в уме разговор с Наоми, но, к своей досаде, вспомнил лишь какие-то обрывки. Да, Наоми согласилась, что Арделия — дама со странностями, но больше, как ни старался, ничего припомнить не мог. Тогда ведь ему не казалось, что это важно. В те минуты он упивался неожиданными — счастливыми — изменениями в своей карьере. Это и сейчас не утратило актуальности, но по сравнению со всем остальным как-то ушло в тень. Да и вообще — все сейчас ушло в тень. Его мысли без конца возвращались к низкому потолку и изменившейся обстановке библиотеки. Сэм был уверен, что не сошел с ума, но понимал: именно такая судьба ожидает его в том случае, если он не разгадает эту загадку. Казалось, в черепе вдруг образовался бездонный колодец, в котором беззвучно и бесследно исчезало все, что туда попадало. Сэм надеялся, что со временем это ощущение пройдет, но пока это было ужасно.

Повернув уровень газовой горелки на минимум, он пошел в кабинет и отыскал номер телефона Наоми. После трех звонков ему ответил надтреснутый старческий голос. Хотя Сэм и не видел ее уже пару лет, голос он узнал сразу. Это была престарелая мать Наоми.

— Здравствуйте, миссис Хиггинс. Это Сэм Пиблс.

Он приумолк, ожидая услышать что-то вроде «О, привет, Сэм!» или «Как ваши дела?», но в трубке раздавались только тяжелое прерывистое дыхание и сопение. Сэм никогда не был любимчиком миссис Хиггинс, и, похоже, двухлетняя разлука нисколько не растопила ее сердца.

Не дождавшись ответа, Сэм решил заговорить сам.

— Как ваши дела, миссис Хиггинс?

— По-разному, — недовольно процедила старуха.

Сэм был обескуражен. Реплика миссис Хиггинс выбила почву у него из-под ног. Что можно сказать в ответ на такое? «Ах, как жаль!» — никуда не годилось, а «Рад это слышать, миссис Хиггинс!» — еще хуже.

Он вышел из положения, спросив, нельзя ли поговорить с Наоми.

— Ее нет дома, и я не знаю, когда она вернется.

— А вы не сможете передать, чтобы Наоми мне перезвонила?

— Я ложусь спать. И не просите, чтобы я оставила записку. Артрит проклятый окончательно меня достал.

Сэм вздохнул.

— Хорошо, тогда я завтра перезвоню.

— Завтра утром мы идем в церковь, — проскрипела миссис Хиггинс тем же недовольным, безжизненным тоном. — А днем поедем на первый весенний пикник юных баптистов. Наоми там помогает.

Сэм понял, что больше ничего не добьется. Было ясно, что миссис Хиггинс решила оборонять свои редуты до последнего патрона. Он уже хотел попрощаться, но в последнее мгновение передумал.

— Скажите, миссис Хиггинс, не знакома ли вам фамилия Лорц? Я имею в виду Арделию Лорц.

Тяжелое дыхание вдруг прервалось. На минуту воцарилась могильная тишина, затем миссис Хиггинс отчеканила:

— Господи, и долго еще вы, отступники отъявленные, будете нас доводить? Неужто вас это забавляет? Или вы намеренно издеваетесь?

— Вы не поняли, миссис Хиггинс. — Сэм был ошарашен. — Я хотел только узнать…

В трубке громко щелкнуло. Словно миссис Хиггинс переломила о свое колено сухую тросточку. Послышались короткие гудки.

3

Покончив с супом, Сэм провел полчаса у телевизора. Без толку. Его мысли упорно возвращались к женщине на плакате Грязнули Дейва, перескакивали на обтрепавшуюся обложку «Любимых стихов американцев» или на исчезнувшее изображение Красной Шапочки. Но обрывались неизменно на низком потолке библиотеки.

Наконец Сэм сдался и лег в постель; худшего субботнего дня он и припомнить не мог; мечтал лишь об одном: как бы поскорее уснуть, чтобы забыть об этом ужасе.

Однако сон не приходил.

Вместо сна навалились кошмары.

Самым страшным был тот, в котором Сэму постоянно, навязчиво казалось: «Я теряю рассудок».

Он даже не предполагал раньше, насколько это ужасно. В кино, бывало, герой сидел у психиатра и, схватившись за голову, жалобно причитал: «Ах, доктор, мне кажется, я схожу с ума». А врач утешал его и пичкал таблетками. В действительности же ощущение у Сэма было такое, словно он чесал мошонку и вдруг обнаружил под ней здоровенную опухоль.

Когда стрелки часов едва перевалили за полночь, Сэм пришел к твердому выводу: не могла библиотека настолько преобразиться за какую-то неделю. Но и слуховые окна видеть из читального зала он тоже никак не мог. По словам этой Синтии Берриган, за год, что она проработала в библиотеке, никакого ремонта там не было. Это означало одно: рассудок его помутился. Или в мозгу растет опухоль. А может, у него болезнь Альцгеймера?[21] При одной лишь мысли об этом Сэм похолодел, где-то он вычитал, что сей страшный недуг поражает все более молодых людей. Неужели и его постигла столь чудовищная участь?

Перед его глазами возникла доска объявлений, на которой красными, как корень лакричника, жирными буквами были выведены три слова:

СХОЖУ С УМА

Жизнь у него была самая что ни на есть обыкновенная: заурядные радости и заурядные огорчения: не слишком насыщенная событиями. Пусть он никогда не видел свою фамилию среди рекламных огней, но ведь и повода усомниться в собственном здравомыслии тоже никогда не было. И вот теперь Сэм лежал в смятой постели и силился понять: неужели именно так люди теряют контакт с окружающим миром? С реальным миром. Неужели именно таким образом ты СХОДИШЬ С УМА?

Затем его начали мучить суматошные мысли про Наоми Хиггинс. Неужели она и вправду могла — под вымышленным именем — быть ангелом-хранителем приюта для бездомных Джанкшен-Сити? Нет, невозможно. Или да? Сэм уже начал сомневаться и в своих последних деловых успехах. Неужто все это только плоды галлюцинаций?

Потом он вспомнил про Арделию Лорц, и вот тогда ему стало совсем уже несладко. Сэм вдруг с замиранием сердца представил, что Арделия Лорц прячется в его стенном шкафу или даже под кроватью. Он едва ли не воочию видел, как эта дама, злорадно ухмыляясь, потирает руки с длинными острыми ногтями, как разметались в темноте ее волосы наподобие какого-то причудливого парика. Сэму вдруг показалось, что он рассыплется в прах, если Арделия вздумает прошептать ему на ухо: Вы потеряли книги, Сэм, и теперь вам придется иметь дело с Библиотечной полицией… вы потеряли книги… вы пот-тер-ряли иххх…

Очень скоро Сэм понял, что терпеть эти кошмары больше не в состоянии, и стал нащупывать выключатель ночника. Но тут же оказался во власти нового кошмара: в спальне он был не один, правда, таинственным посетителем оказалась отнюдь не Арделия Лорц. О нет! Перед ним предстал Библиотечный полицейский с исчезнувшего из детской читальни плаката.

Он стоял в полутьме, высокий и бледнолицый, облаченный в полушинель и серую шляпу. Левую щеку зигзагом перерезал зловещий шрам, тянувшийся до самой переносицы. Тогда, в библиотеке, Сэм этого шрама не заметил — возможно, потому, что художник решил не изображать его. Но шрам был. Сэм это точно знал.

«Вы ошиблись насчет кус-стов, — говорил полицейский, слегка присвистывая. — Кус-сты там рас-стут. С-сколько душе угодно. И мы на них с-скоро пос-смотрим. Вмес-сте с вами».

Нет! ПРЕКРАТИТЕ! Пожалуйста — НЕ НАДО!

Сэм наконец нащупал выключатель, но в это мгновение скрипнула половица, и он невольно вскрикнул от ужаса. Вспыхнул свет. В первую секунду Сэму показалось, что он и в самом деле видит высоченного полицейского, но тут же сообразил: это только тень на стене от шкафа. Свесив ноги на пол, Сэм обхватил голову руками. Затем неловко потянулся за пачкой «Кента» на ночном столике.

— Ты должен взять себя в руки, — пробормотал он себе под нос. — Что за дурацкие мысли, черт тебя дери?

Сам не пойму, поспешно отозвался внутренний голос. И не хочу понимать. И кусты эти паршивые хочу навсегда из головы выкинуть. Забыть напрочь. Как и вкус солодки. Ее приторную сладость.

Он закурил и глубоко затянулся.

Страшнее всего было то, что в следующий раз он может на самом деле увидеть полицейского. Или Арделию. Или слово, императора Пеллуцидара. Ведь после такой галлюцинации — а Сэм ничуть не сомневался, что первое посещение библиотеки и знакомство с Арделией Лорц было самой настоящей галлюцинацией, — ему могло привидеться все что угодно. Стоит только представить себе несуществующие слуховые окна и кусты, как уже все становится возможным. Что же делать, когда собственный мозг взбунтовался? Как обуздать его?

Сэм спустился на кухню, по пути везде включая свет и с трудом подавляя желание обернуться и посмотреть, не крадется ли за ним кто. Полицейский с бляхой, например. Сэм понимал, что ему нужно снотворное, но за неимением даже самых обычных успокоительных порошков или таблеток, которые продают без рецепта, — придется обойтись чем-то иным. Он плеснул молока в кастрюльку, подогрел, перелил в кофейную чашку и добавил бренди. Эту процедуру он как-то раз подсмотрел в кино. Попробовав варево, Сэм скривился и хотел было вылить отвратительное пойло в раковину, когда взгляд его упал на электронные часы в панели микроволновой печи. Без четверти час. До рассвета далеко. Долго ему еще представлять, как крадутся по ступенькам его лестницы Библиотечный полицейский и Арделия Лорц — с длинными ножами в зубах.

«Или стрелами, — подумал он. — Длинными черными стрелами. Арделия и Библиотечный полицейский с длинными черными стрелами в зубах. Как вам такая галлюцинация, друзья-приятели?»

Стрелы?

Почему стрелы?

Сэму не хотелось об этом думать. Он уже устал от мыслей, которые вдруг выпархивали из безобидной тени, жаля его, словно шершни.

Я не хочу об этом думать! Не хочу и не буду!

Допив молоко с бренди, он поднялся в спальню и лег в постель.

4

Выключать ночник Сэм на этот раз не стал и почувствовал себя увереннее. Даже показалось, что он сумеет уснуть еще до того, как Вселенная погибнет от теплового кризиса. Натянув на подбородок шерстяное кашне, он сплел пальцы на затылке и уставился в потолок.

Но ведь ЧТО-ТО из всего этого должно было случиться и на самом деле, подумал он. Не может же ВСЕ быть галлюцинацией… Если, конечно, у меня и сейчас не бред и я не брошен в психушку, затянутый в смирительную рубашку, и лишь представляю, что лежу в собственной постели.

Нет, речь свою он в клубе произнес — это точно. Да и шутками из «Помощника оратора» воспользовался. И стихотворение Спенсера Майкла Фри из «Любимых стихов американцев» вставил в текст. Ни той, ни другой книги у него дома никогда не было, значит, он действительно взял их в библиотеке. Да и Наоми знала Арделию Лорц — по крайней мере имя это произвело на нее впечатление. Но особенно — на ее мать! Бррр! Как будто он ей шутиху под кресло-качалку подложил.

«Нужно поспрашивать вокруг, — подумал он. — Если миссис Хиггинс знакомо это имя, то и другие могут его знать. Не подростки какие-нибудь из Чейплтонского колледжа, а люди, которые прожили в Джанкшен-Сити уже много лет. Фрэнк Стивенс, скажем. Или Грязнуля Дейв».

Сэм наконец забылся. Невидимую грань между бодрствованием и сном он переступил, сам того не заметив; полет его мыслей не только не оборвался, но принял самые причудливые и невероятные формы. Которые, в свою очередь, постепенно сложились в сон. А сон превратился в кошмар. Он снова очутился на Ангол-стрит в компании трех пьянчуг, которые сидели на крыльце и, пыхтя от усердия, трудились над рисунками. Сэм спросил Грязнулю Дейва, чем тот занимается.

— Так, просто время убиваю, — ответил Дейв и почти робко показал свой плакат Сэму.

Сэм сразу узнал Растяпу Саймона. Мальчишка был распят над разведенным костром. В одной руке он сжимал кроваво-красный корень солодки, плавившийся от жара. Одежда Саймона уже полыхала, но он был еще жив. Лицо исказилось в безумном крике. Под вселяющим леденящий ужас изображением была подпись:

ДЕТСКИЙ БЛАГОТВОРИТЕЛЬНЫЙ УЖИН

В КУСТАХ ПУБЛИЧНОЙ БИБЛИОТЕКИ

В ФОНД ПОДДЕРЖКИ

БИБЛИОТЕЧНОЙ ПОЛИЦИИ

С ПОЛУНОЧИ ДО ДВУХ ЧАСОВ НОЧИ

ПРИХОДИТЕ САМИ

И ПРИВОДИТЕ СВОИХ ДРУЗЕЙ

НА НАСТОЯЩУЮ ЖВАЧКУ-ЖРАЧКУ

— Боже мой, Дейв, что это за ужас! — воскликнул во сне Сэм.

— Ничего ужасного здесь нет, — возразил Грязнуля Дейв. — Детишки зовут этого малого Растяпой Саймоном. Они просто обожают им лакомиться. На мой взгляд, такая пища им очень полезна. Разве не так?

— Взгляните-ка! — выкрикнул Рудольф. — Наша Сара идет!

Сэм поднял голову и увидел Наоми, которая приближалась по пустырю к Ангол-стрит со стороны утиля. Она шла очень медленно, толкая перед собой тележку, битком набитую десятками экземпляров «Помощника оратора» и «Любимых стихов американцев». Солнце за ее спиной садилось — красная огнедышащая печь, — а длинный пассажирский состав громыхал по рельсам, исчезая в пустоши запада Айовы. В нем было вагонов тридцать, причем все были выкрашены в черный цвет. Из окон свешивались, развеваясь на ветру, траурные полотна. Сэм понял, что это поезд-катафалк.

Повернувшись к Грязнуле Дейву, он сказал:

— Это вовсе не Сара. Ее зовут Наоми. Наоми Хиггинс из Провербии.

— Ничего подобного, — возразил Грязнуля Дейв. — Это сама Смерть идет, мистер Пиблс. Смерть ведь тоже женщина.

И вдруг заголосил Льюки. Он визжал, словно свинья в человеческом облике.

— Уи-ии, она конфетки несет! Уи-ии, она конфетки несет! Теперь никакая сука их у меня не возьмет!

Сэм оглянулся, чтобы посмотреть, кого имеет в виду Льюки. Женщина приблизилась, но это была уже не Наоми. Арделия! Одетая в белесую полушинель. Но в тележке были вовсе не конфеты, как считал Льюки, а корневища солодки, туго переплетенные между собой. На глазах у Сэма Арделия схватила пригоршню корней и принялась жевать. Зубы у нее были длинные и какие-то обесцвеченные. Острые и могучие, как клыки вампира. Арделия ощерилась, и изо рта ее брызнула яркая кровь, заляпав розоватым облачком горизонт с заходящим солнцем. Ручейки крови стекали по ее подбородку, обгрызенные корешки падали на землю, обагряя ее кровавым соком.

Арделия воздела руки, которые вдруг превратились в когтистые лапы.

— Вы пот-тер-ряли КНИГ-ГИ! — истошно завопила она и набросилась на Сэма.

5

Сэм очнулся и подскочил, не смея вздохнуть. Он лежал в самом изножье кровати, сбив в кучу всю постель, мокрую от пота. Из-под приспущенных жалюзи пробивался серый призрачный свет. Часы на столике показывали 5.53.

Он встал и, поеживаясь от прохладного воздуха, прошел в туалет и помочился. Голова немного побаливала — то ли от молока с бренди, то ли от ночных кошмаров. Сэм принял две таблетки аспирина и снова забрался в постель. Натянул одеяло на голову: влажные простыни каждой пропитанной его потом складочкой напоминали о кошмарных сновидениях. Сэм знал, что больше не уснет, но хотел просто спокойно полежать без безумных видений.

Однако, едва коснувшись головой подушки, Сэм вдруг понял: он узнал кое-что еще — не менее поразительное и неожиданное, чем то, что Сара и Наоми — одно лицо. Это было связано с Грязнулей Дейвом и… с Арделией Лорц. Но это был всего лишь сон, подумал Сэм. Я ведь во сне про это узнал.

И погрузился в глубокий, безмятежный сон. Без сновидений. Когда Сэм проснулся, было уже почти одиннадцать. Стоял прекрасный день, и колокольный эвон призывал верующих на молебен. Любуясь свежей травой, залитой ярким солнцем, Сэм не просто взбодрился: он почувствовал себя так, будто родился заново.

Глава 8 Ангол-стрит (II)

1

Он состряпал себе завтрак — омлет из трех яиц с зеленым луком, апельсиновый сок, целый кофейник кофе — и стал раздумывать, а не сгонять ли еще разок на Ангол-стрит. Сэм не мог забыть то удивительное озарение, которое испытал перед тем как уснуть, и был убежден — это неспроста, однако не уверен в том, что ему надо и впредь заниматься этим безумным делом.

При ярком свете весеннего утра ночные страхи показались ему нелепыми и вздорными. Господи, как хотелось выбросить из головы всю эту дурацкую свистопляску! Ну случилась с ним совершенно странная и необъяснимая история… Ну и что из этого? Да гори она синим пламенем!

В свое время он немало начитался про привидения, предчувствия и всякую прочую чертовщину, однако особой тяги ко всей этой чепухе не питал. Да, порой он с удовольствием смотрел в кино какой-нибудь «ужастик» — и только. Как личность сугубо прагматическая, Сэм вообще не питал интереса к паранормальным явлениям… если таковые вообще существовали. Да, пусть с ним и случилось нечто, скажем, сверхъестественное… Но ведь оно уже в прошлом. Так пусть там и остается.

Она же сказала, что хочет получить книги завтра.

Впрочем, это уже его не слишком тяготило. Даже несмотря на послание, оставленное ею на автоответчике, Сэм больше не верил в существование Арделии Лорц.

Но вот что его действительно интересовало, так это собственное отношение к случившемуся. Сэм вдруг вспомнил лекции в колледже по биологии. Преподаватель рассказывал, как здорово научился бороться человеческий организм с болезнетворными микробами. В памяти даже всплыли его слова о том, что из-за раздутых средствами массовой информации слухах о наступлении рака, гриппа и венерических заболеваний люди прониклись паническим страхом перед этими недугами.

«Между тем, — говорил преподаватель. — в нашем теле есть свои спецподразделения „коммандос“, специально обученные бороться с неприятелем. И такие подразделения не знают пощады. Если бы не эта армия вышколенных бойцов, никто из нас не прожил бы и пары месяцев». Насколько Сэм помнил, организм прибегал к тактике изоляции. Неприятеля окружали и отрезали от источников питания, так что ему оставалось только задрать лапки и умереть. Теперь Сэм убедился, что подобной же тактики придерживается и атакованный мозг. Сэму и прежде не раз и не два случалось ложиться спать, подхватив простуду, но уже на следующее утро он просыпался здоровым. Организм за ночь брал свое, уложив микробы на обе лопатки.

Прошлой ночью случилось нечто подобное — только вместо горла нападению подвергся его мозг. Утром вторгшиеся неприятельские войска, грозящие если не уничтожить, то подчинить себе его рассудок, были окружены и отрезаны от источников питания. Окончательная победа была лишь делом времени. Что-то подсказывало Сэму: раздумывая о случившемся, он лишь играет на руку супостату.

«Вот, значит, как это происходит, — подумал он. — Вот почему газеты пестрят сообщениями о загадочных и необъяснимых явлениях. Первым страдает мозг… а затем организм накапливает силы и переходит в контрнаступление».

И все же Сэма разбирало любопытство. Вот в чем его беда! Неспроста ведь говорят, что любопытство сгубило кошку. С другой стороны — говорят, что у кошки девять жизней, говорят, живуч как кошка.

Кто? Кто так говорит?

Этого Сэм не знал, но решил выяснить. В библиотеке, например.

Опуская посуду в раковину, Сэм улыбался. Он дал себе зарок, что все-таки попытается расследовать эту невообразимую историю.

Хотя бы чуть-чуть.

2

На Ангол-стрит Сэм вернулся в половине первого. Старенький голубой «датсун» Наоми у входа не слишком удивил его. Он поставил свою машину сзади и поднялся по скрипучим ступенькам, миновав плакат, призывавший выкинуть в урну любые бутылки, которые ты несешь с собой. Сэм постучал, но ответа не услышал. Толкнув дверь, он очутился в просторной прихожей… совершенно голой, если не считать телефона-автомата. Обои в прихожей были чистые, но выцветшие от времени. В нескольких местах подклеены скотчем.

— Эй, есть здесь кто?

Молчание. Он медленно, чувствуя себя незваным пришельцем, пересек прихожую. На двери в гостиную красовались два плакатика, пришпиленные кнопками.

ДРУЗЬЯ БИЛЛА, ВХОДИТЕ!

А вот второй, прикрепленный чуть ниже, показался Сэму глубокомысленным и одновременно совершенно дурацким. Вот что было на нем начертано:

ВРЕМЯ ЗАНИМАЕТ ВРЕМЯ.

Помимо софы, перехваченной в нескольких местах изоляционной лентой, в гостиной были расставлены стулья — почему-то все разные. Стены были увешаны плакатами. На маленьком столике у телевизора — кофеварка. Телевизор выключен.

Медленно ступая, Сэм пересек прихожую: он уже поймал себя на том, что воровато осматривается, поочередно заглянул в три комнаты, выходившие в общий коридор. В каждой из них стояло по две кровати; нигде не было ни души. Все три спаленки поразили своей опрятностью, и каждая поведала собственную историю. Одна, например, насквозь пропахла мастикой. В другой стоял удушливый запах какой-то тяжелой болезни. «Либо здесь кто-то умер, — подумал Сэм, — либо стоит одной ногой в могиле».

В конце коридора располагалась кухня; в ней тоже никого. От солнечных лучей было просторно и светло: выцветший линолеум горбатился на полу подобно песчаным барханам в пустыне. Печь с вмонтированной в нее газовой плитой размещалась в неглубокой нише. Раковина была глубокая и допотопная, эмаль облупилась и пошла ржавыми пятнами. Возле буфета установлены старенькая моечная машина и газовый сушильный шкаф. Здесь пахло вчерашними тушеными бобами.

Сэму кухня понравилась. С одной стороны, все вокруг говорило о любви, с другой — о заботе и выстраданном счастье. Сэм невольно вспомнил кухню своей бабушки, где тоже чувствовал себя хорошо и спокойно, в безопасности. К дверце огромного холодильника была прилеплена магнитиком табличка с призывом:

ГОСПОДИ, БЛАГОСЛОВИ НАС, НЕПЬЮЩИХ!

Снаружи послышались голоса. Сэм подошел к открытому окну. Дул теплый весенний ветерок. За домом уже пробивалась первая зелень; на деревцах, обступивших Ангол-стрит жиденькой изгородью, распустились почки, а вот грядки в небольшом огородике определенно дожидались более теплых дней. На спортивной площадке была укреплена волейбольная сетка, немного провисшая посередине. Справа, на двух подковообразных грядках, робко зеленели первые травинки. Нельзя сказать чтобы зрелище пленяло воображение — впрочем, ничего иного ожидать в это время года и не приходилось, — однако ухоженность, трогательная забота чувствовались и здесь.

На раскладных стульях, расставленных кругом между волейбольной сеткой и клумбами, расположилось около дюжины человек. Сэм сразу узнал Наоми, Дейва, Льюки и Рудольфа. Мгновение спустя он разглядел также Берта Айверсона, самого известного адвоката Джанкшен-Сити, и Элмера Баскина, банкира, которому не довелось услышать знаменитую речь Сэма, но который тем не менее позвонил и поздравил его с успехом.

Порыв ветра всколыхнул клетчатые занавески на окнах и взъерошил седовласую шевелюру Элмера. Банкир, посмотрев на солнце, улыбнулся. Сэм поразился выражению несказанного удовольствия на лице Элмера. Меньше всего он сейчас напоминал богатейшего в городке банкира: совершенно рядовой обыватель, радующийся долгожданной весне и просто наслаждающийся жизнью.

Нереальность увиденного ошеломила Сэма. Уже одно то, что Наоми Хиггинс якшалась тут с бездомными пьяницами, да к тому же под вымышленным именем, было достаточно странно и необъяснимо: присутствие же в этой компании двух столь уважаемых граждан Джанкшен-Сити выглядело совершенно невероятным. В этот миг незнакомый Сэму мужчина в потертых зеленых брюках и фуфайке с эмблемой бейсбольного клуба из Цинциннати поднял руку. Рудольф кивнул ему.

— Меня зовут Джон, — произнес незнакомец. — Я тоже алкоголик.

Сэм отпрянул от окна, ощущая себя не только незваным пришельцем, но и подлым соглядатаем. Шпионом. Он считал, что по воскресеньям «анонимные алкоголики» собираются в гостиной, но сегодня — должно быть, из-за солнечной погоды — они решили побеседовать на свежем воздухе. Сэм был убежден, что это придумала Наоми.

«Завтра утром мы идем в церковь, — сказала миссис Хиггинс, — а днем — на пикник юных баптистов».

«Интересно, известно ли старой миссис Хиггинс, что ее дочь проводила время вовсе не с баптистами, а с алкашами?» — подумал Сэм. И тут же сам решил, что да. Сэму показалось, что он понял, почему Наоми оказалась сыта по горло им уже после второго свидания. Тогда он подумал, что все дело в религии, да Наоми и не пыталась это опровергнуть. Тем не менее после первого свидания — похода в кино — девушка согласилась встретиться с ним снова. А после второго свидания вдруг резко охладела к нему. Так, во всяком случае, показалось Сэму. Во второй раз он повел Наоми в ресторан. И заказал вино. «Откуда, черт побери, мне было знать, что она алкоголичка? Я ведь не ясновидящий!» Разумеется, знать этого Сэм не мог, но тем не менее лицо его запылало. Или… дело вовсе не в спиртном? Либо не только в спиртном? Может, ее беспокоит еще что-то?

Вдруг Сэму стало не по себе. Что случится с ним, если Берт Айверсон и Элмер Баскин — весьма влиятельные и авторитетные личности — узнают, что агент по недвижимости раскрыл их тайну? Пронюхал, что оба они являются членами самого крупного тайного общества? Возможно, и ничего; впрочем, Сэм мало что знал про «АА», одно, правда, он знал точно — первое «А» означало «анонимные», и этим могущественным людям ничего не стоило развеять в прах честолюбивые стремления Сэма и оставить его без работы. Поэтому он решил незаметно улизнуть. Причем руководствовался Сэм, следует отдать ему должное, не только собственными интересами. Людей, сидевших сейчас на заднем дворе Ангол-стрит, объединяло общее несчастье. Обнаружив это совершенно случайно, Сэм вовсе не собирался оставаться здесь и подслушивать.

Возвращаясь по коридору, Сэм заметил стопку бумаги на полочке у телефона-автомата. Рядышком на веревке болтался огрызок карандаша. Сэм не долго думая схватил карандаш и быстро нацарапал на листке: «Дейв! Я заезжал утром, но никого не застал. Хотел поговорить с Вами по поводу некой Арделии Лорц. Кажется, Вам это имя знакомо, а мне необходимо побольше узнать об этой женщине. Не могли бы Вы сегодня вечером позвонить, если представится случай? Мой телефон — 555-8699. Заранее признателен». Затем собрался было отнести записку на кухню, но в последний миг передумал — ему не хотелось, чтобы кто-то из этих людей, вставших на тернистый, но достойный путь исправления, заподозрил, что за ними подглядывали. Особенно не хотелось беспокоить Наоми. Поэтому он оставил записку в гостиной на телевизоре, сложив ее так, чтобы имя Дейва сразу бросалось в глаза. Сэм хотел было положить рядом двадцатипятицентовик для телефона, но передумал. Дейв мог и обидеться.

Сэм удалился, довольный тем, что никто его не заметил. Уже садясь в свою машину, он увидел наклейку на заднем бампере «датсуна» Наоми:

ВОЗДАЙ БОГУ — И ТЕБЕ ВОЗДАСТСЯ.

— Лучше уж Бог, чем Арделия, — пробормотал себе под нос Сэм и постарался отъехать как можно тише.

3

Ближе к вечеру Сэма стало клонить ко сну — начала сказываться беспокойная ночь. Он включил телевизор, настроился на бейсбол — начинался восьмой иннинг игры «Бостона» с «Цинциннати» — и почти сразу задремал. Вывел его из оцепенения телефонный звонок; Сэм ошалело потянулся к трубке.

— Алло?

— Выкиньте из головы эту женщину! — без всякого вступления заговорил Грязнуля Дейв; голос его чуть дрожал. — Даже не думайте про нее!

— Боже, и долго еще вы, отступники отъявленные, будете нас доводить? Неужто вас это забавляет? Или вы намеренно издеваетесь?

Сонливость Сэма тут же как рукой сняло.

— Дейв, да что же это за женщина такая? Стоит только о ней речь завести, и все тут же шарахаются, словно черти от ладана. Или делают вид, что впервые слышат ее имя. Кто она такая? И чем, черт побери, так запугала всех вас?

Дейв долго не отвечал. Сэм терпеливо ждал, чувствуя, как неистово колотится сердце. Если бы не тяжелое дыхание, которое слышалось в трубке, он бы подумал, что Грязнуля Дейв повесил трубку.

— Послушайте, мистер Пиблс, — наконец заговорил тот, — вы славный человек. Не раз меня выручали в трудную минуту. Без вас и некоторых других я бы не продержался на плаву. Но только не спрашивайте меня про эту гадину! Не могу я о ней говорить. И вам не советую расспрашивать про нее. Вам же лучше будет.

— Звучит как угроза, — промолвил Сэм.

— Вовсе нет! — В голосе Дейва слышалось нескрываемое беспокойство. — Нет, мистер Пиблс, я просто считаю своим долгом предупредить вас — как предупредил бы, увидев, что вы приближаетесь к пропасти с завязанными глазами… Забудьте о ней и никогда больше не вспоминайте. Пусть покойники почивают с миром. Пусть покойники почивают с миром!

Нельзя сказать, чтобы Сэма очень удивили эти слова; ведь все, что с ним случилось, свидетельствовало о том же: Арделии Лорц давно нет в живых. А он — Сэм Пиблс, мелкий агент по страхованию и торговле недвижимостью, — сам того не подозревая, общался с призраком! И ведь не только общался, черт побери! Он уплатил ей два доллара, взял книги, а взамен получил от нее формуляр.

Словом, Сэм не слишком удивился… однако по спине его поползли мурашки. Даже руки покрылись гусиной кожей.

Не надо было тебе соваться в эту историю, твердил кто-то в отдаленном уголке его мозга. Я же тебя предупреждал.

— А когда она умерла? — спросил Сэм; голос его прозвучал глухо и отстраненно.

— Я не хочу это обсуждать, мистер Пиблс! — завопил Дейв и сорвался на визгливый фальцет. — Пожалуйста, не надо!

«Оставь его в покое! — гневно приказал себе Сэм. — У Дейва и без тебя забот полон рот».

Да. Он больше не будет приставать к Дейву — в городе наверняка еще найдутся люди, которые расскажут ему про Арделию Лорц… Нужно только найти правильный подход, чтобы не отпугнуть их. Впрочем, кое о чем ему мог рассказать только Грязнуля Дейв.

— Вы ведь когда-то рисовали плакаты для библиотеки, не так ли? Мне кажется, я вчера узнал вашу руку. Я имею в виду плакат с ребенком в автомобиле. И еще один — с Библиотечным полицейским. Вы ведь са… — Его оборвал на полуслове длинный крик Дейва, полный отчаяния и страха. — Дейв, я хотел только…

— Перестаньте, прошу вас! — зарыдал Дейв в трубку. — Я уже не могу держать себя в руках, и мне остается только умолять вас…

Трубка задребезжала.

— Прекратите! — сказала вдруг Наоми: судя по голосу, она сама готова была расплакаться, тем не менее в ее тоне слышалась ярость. — Оставьте Дейва в покое, вы… чудовище!

— Наоми…

— Когда я здесь, меня зовут Сара, — перебила она. — Но это не важно, Сэм Пиблс, — я одинаково ненавижу вас под обоими именами: и как Сэма, и как мистера Пиблса. Никогда больше не приду к вам. — Голос ее снова повысился. — Ну почему вы преследуете Дейва? Зачем вам понадобилось раскапывать всю эту чертову дребедень? Зачем?

Вконец обескураженный, Сэм спросил:

— Но ведь вы сами послали меня в эту библиотеку, Наоми? Зачем, черт вас побери, если так уж не хотели, чтоб я познакомился с Лорц?

Наоми только ахнула.

— Наоми? Давайте встретимся и…

В ухе больно щелкнуло. Она бросила трубку.

4

Почти до половины десятого Сэм просидел в кабинете, то и дело глотая пилюли от изжоги. Он составлял список имен в том же блокноте, в котором набрасывал первую версию своей речи. Написав то или иное имя, Сэм какое-то время смотрел на него, затем вычеркивал. До сих пор шесть лет, что он прожил в Джанкшен-Сити, казались ему значительным сроком. До сих пор… Сегодня он понял, что срок этот ничтожен — подобно уик-энду.

«Крейг Джонс», — написал он и, уставившись на бумагу, подумал: «Крейг может знать про Арделию… но наверняка захочет выяснить, чем вызвано мое любопытство». Достаточно ли он знаком с Крейгом, чтобы выложить все без утайки? Безусловно, нет. В Джанкшен-Сити Джонса считали одним из самых перспективных адвокатов; его отличало редкостное честолюбие. Да, несколько раз они приглашали друг друга на деловой обед… в «Ротари-клубе», само собой, общались… и еще как-то раз Крейг пригласил его домой к ужину. Встречаясь на улице, они всегда обменивались вежливыми, но ничего не значащими репликами.

Словом, как ни крути, на дружбу их отношения никак не тянули, а если Сэм и был готов поделиться с кем-то своей сумасбродной историей, то только с другом, а не просто с приятелем, который фамильярно хлопал его по плечу после второй выпитой рюмки.

Короче, и Крейга Джонса пришлось вычеркнуть. За все годы, прожитые в Джанкшен-Сити, Сэм обзавелся лишь двумя достаточно близкими друзьями, один из которых был врач, а второй — полицейский. Однако Росс Фрейм, ассистент доктора Мейдена, воспользовавшись случаем, в самом начале 1989 года перебрался в Гранд-Рапидз, где стал высокооплачиваемым семейным врачом. А Том Уайклиф с первого января перешел в управление дорожной полиции штата Айова. И с тем и с другим Сэм с тех пор не общался — друзей он заводил с трудом, да и сохранить их, как выяснилось, толком не умел.

И что ему оставалось делать? Ответить на этот вопрос Сэм не мог. Но он точно знал, что одно только упоминание имени Арделии Лорц действует на некоторых жителей Джанкшен-Сити, как красная тряпка на быка. Он знал также — или думал, что знает, — будто видел Арделию Лорц воочию, пусть даже она и явилась с того света. Сэм не мог даже утешить себя мыслью, что на самом деле познакомился вовсе не с Арделией Лорц, а с ее родственницей или даже с какой-нибудь полоумной самозванкой. Потому что…

Мне кажется, что я столкнулся с призраком. Возможно, даже не с одним. Мне кажется, сама библиотека тоже предстала передо мной в том виде, какой была в то время, когда Арделия Лорц, действительно заправляла в ней. Должно быть, именно поэтому она показалась мне такой зловещей. На путешествие во времени это не похоже — во всяком случае, я представлял его иначе. Скорее это смахивает на кратковременное пребывание в преддверии ада. Хотя и случилось на самом деле. Я убежден, что вся эта история мне не пригрезилась.

Сэм нервно забарабанил пальцами по столу.

Но откуда она мне звонила? Неужто и на том свете есть телефоны?

Он уставился на список вычеркнутых имен, затем выдрал желтый листок из блокнота. Смял его и выбросил в мусорное ведро.

Не следовало тебе ввязываться в эту историю, продолжало звучать в уголке его мозга. Но он все-таки ввязался. И что теперь? Позвони одному из тех, кому можно доверять. Россу Фрейму или Тому Уайклифу. Сними трубку и позвони.

Но Сэму не хотелось звонить им. Не сегодня по крайней мере. Он понимал, что проявлял малодушие, вызванное отчасти суеверием — уж слишком много неприятностей доставил ему телефон в последнее время, — но чувствовал себя слишком усталым и разбитым, чтобы с этим бороться. Вот если он как следует выспится (а Сэм не сомневался, что с включенной настольной лампой проведет ночь спокойно), то утром, на свежую голову, наверняка придумает что-нибудь стоящее. Более того, он попытается наладить отношения с Наоми Хиггинс и Грязнулей Дейвом… только сначала не мешало бы узнать, что именно послужило причиной разрыва их отношений. Если удастся, конечно.

Глава 9 Библиотечный полицейский (I)

1

Спал он и впрямь как убитый. Без сновидений. Уже утром, в душе, его вдруг осенило — так случается порой после хорошего отдыха, когда мозг еще не забит всякой ерундой. Так вот, Сэм неожиданно сообразил: ведь библиотека вовсе не единственное место, где можно почерпнуть сведения из истории города. Более того, учитывая, что Сэма интересовали сведения о событиях не столь давних лет, место это было даже и не лучшим. — «Газетт»! — выкрикнул он, смывая с головы пену.

Двадцать минут спустя он уже сидел в кабинете полностью одетый и потягивал кофе. Перед ним снова лежал раскрытый блокнот, в котором Сэм набросал следующее:

1. Арделия Лорц — кто она? Или кем была при жизни?

2. Арделия Лорц — чем она занималась?

3. Публичная библиотека Джанктен-Сити. Перестроена? Когда? Есть ли снимки?

В этот миг у дверей позвонили. Сэм встал и взглянул на часы. До половины девятого, когда он обычно выходил из дома, оставалось всего несколько минут. Сэм уже решил, что вместо обычного перерыва на чашечку кофе забежит в редакцию и просмотрит старые выпуски. Какие именно? Нащупывая в кармане мелочь для мальчишки — разносчика газет, он продолжал ломать голову над этим вопросом, когда звонок прозвучал вновь.

— Иду, Кейт! — крикнул Сэм, подходя к двери и хватаясь за ручку. — Не пережги мне звон…

Задрав голову, он увидел за занавеской, прикрывавшей прозрачную панель двери, здоровенную тень, совершенно не походившую на хрупкого Кейта Джордана.

Липкие пальцы ужаса сдавили горло Сэма. Ему не надо было смотреть на лицо: легкая занавеска не могла скрыть зловещих очертаний до боли знакомой фигуры… и полушинели, конечно. В ту же секунду Сэм ощутил во рту тошнотворно-сладковатый привкус солодки. Он быстро отпустил дверную ручку, но все-таки — на мгновение — опоздал. Язычок замка щелкнул, дверь резко распахнулась внутрь, и Сэм отлетел в кухню. Нелепо размахивая руками в попытке удержать равновесие, он уронил пальто с вешалки.

Вместе с Библиотечным полицейским в прихожую ворвался холодный воздух. Исполин спокойно и не спеша прикрыл за собой дверь. В руке он держал свежий номер «Газетт», скатанный в трубочку. Приподняв ее, как жезл регулировщика, Библиотечный полицейский сказал:

— Я принес вашу газету. — голос его звучал как-то глухо, словно доносился издалека или через толстенное стекло. — Хотел расплатиться с мальчишкой, но тот почему-то убежал. Куда-то спешил, должно быть.

С этими словами он вошел в кухню. Сэм смотрел на него широко раскрытыми, полными ужаса глазами; точь-в-точь как насмерть перепуганный Растяпа Саймон на плакате.

Мне все это грезится, подумал Сэм. Либо я вижу кошмарный сон, по сравнению с которым предыдущий — ничто.

Но это не было кошмарным сном. Точнее, кошмарным — да, но не сном. Какое-то время Сэм, правда, еще тешил себя надеждой, что он просто сошел с ума. В помешательстве, конечно, радости мало, но ничто на свете не могло быть ужаснее этого человекообразного чудовища, принесшего с собой леденящий холод.

Дом Сэма, выстроенный по старым образцам, отличался высокими потолками, однако Библиотечному полицейскому пришлось пригнуться, чтобы войти, да и теперь, в кухне, верх его серой фетровой шляпы почти касался потолка. А это означало, что ростом он был выше семи футов.

Одет он был в полушинель цвета свинцового сумеречного тумана. Кожа отливала мертвенной белизной. Лицо неподвижное, точно маска. Этот человек не знал ни доброты, ни пощады. Жесткая линия стиснутых губ вдруг напомнила Сэму первое впечатление при виде закрытой двери здания Библиотеки: трещина на лице гранитного утеса. Глаза полицейского были как крохотные серебристые дырочки, пробитые мелкой дробью. Вывернутые веки воспалены, и казалось, вот-вот начнут кровоточить. Ресницы вообще отсутствовали. Но самое страшное заключалось в том, что лицо это было до странности знакомо: да, Сэм его уже видел. Сэму уже приходилось ежиться под этим свирепым, пронизывающим насквозь взглядом, а где-то в отдаленном уголке мозга звучал голос, который повторял, чуть шепелявя:

— Пойдем с-со мной, с-сынок… я полит-сейский.

Зигзагообразный шрам пересекал его лицо именно так, как и представлял Сэм: тянулся через всю левую щеку, проходил под глазом и исчезал за переносицей. Если бы не шрам, то это и был бы тот самый человек с плаката… Или нет? Сэм не был твердо уверен.

— Пойдем с-со мной, с-сынок… я полит-сейский.

И тут Сэм Пиблс, звезда «Ротари-клуба»… намочил в штаны. Сэм почувствовал, как горячие струйки потекли по ногам, но и это показалось ему сущей ерундой. Лишь одно сейчас имело для Сэма первостепенное значение: у него на кухне находилось чудовище, причем — и именно это представлялось Сэму самым страшным — лицо монстра было ему знакомо. Он даже не пытался спастись бегством. Такое ему и в голову не приходило. В воспаленном мозгу Сэма замелькали давно забытые видения. Он вдруг снова стал ребенком, мальчишкой, которого застигли (нет, эта книга не «Помощник оратора») на месте преступления. Вместо того чтобы (нет, эта книга не «Любимые стихотворения американцев») удрать, Сэм сложился в три погибели и свалился между двух табуретов, прикрывая голову руками.

(эта книга…)

— Нет, — еле слышно выдавил он. — Пожалуйста, не надо меня наказывать! Умоляю, не трогайте меня… Я исправлюсь…

Вот до чего он докатился. Впрочем, это не имело значения — гигант в свинцово-серой полушинели (эта книга — «Черная стрела» Роберта Льюиса Стивенсона) высился уже прямо над ним.

Сэм втянул голову в плечи. Ему казалось, что голова стала весить целую тонну. Уставившись в пол, он неистово молился о том, чтобы, подняв глаза — если хватит на это отваги, — убедиться: кошмарное видение сгинуло.

— Посмотрите на меня, — прогудел отдаленный голос.

— Нет! — истошно завизжал Сэм и разразился бессильными слезами.

К охватившему его паническому страху примешалось кое-что еще: безотчетный детский страх и ребяческий стыд. За что-то давно забытое, каким-то образом связанное с книгой, которую он так и не прочитал, — с «Черной стрелой» Роберта Льюиса Стивенсона.

Тюк!

Почувствовав удар по голове, Сэм завопил.

— Пос-смотрите на меня!

— Нет, пожалуйста, не бейте меня! — взмолился Сэм.

Тюк!

Сэм воззрился — со страхом — из-под одеревеневшей руки, и в ту же секунду Библиотечный полицейский снова ударил его скатанной в трубку газетой. Так обычно наказывают безмозглого щенка, напрудившего на ковер.

— Вот, уже лучше, — ухмыльнулся Библиотечный полицейский, обнажив острые зубы, напоминающие клыки.

Он полез в карман полушинели и извлек наружу кожаные «корочки». Развернул их, предъявив Сэму бляху в виде странной многоконечной звезды. Она ярко сияла в утреннем свете. Сэм уже не решался оторвать взгляд от этого безжалостного лица, от серебристых глаз-дырочек; он только жалобно всхлипывал, дрожа от страха.

— Вы задолжали нам две книги, — прогудел Библиотечный полицейский. Голос его по-прежнему доносился как бы издали или из-за толщи стекла. — Мисс Лорц очень недовольна вами, мистер Пиблс.

— Я их потерял, — признался Сэм, плача уже навзрыд.

Он и мысли не допускал, чтобы солгать этому человеку по поводу («Черной стрелы») утраченных книг, как, впрочем, и по любому другому поводу. Перед ним высилась сама власть, сама сила, сама неодолимая мощь. Перед ним был прокурор, судья и палач в одном лице.

«Куда запропастился вахтер? — вдруг ошалело подумал Сэм. — Где этот дурацкий привратник, которому достаточно только нажать пару кнопок, чтобы вернуть меня в нормальный мир, в здравый мир, где ничего подобного случиться не может?»

— Я… я… я…

— Я и с-слышать не хочу ваши жалкие оправдания, — отрезал Библиотечный полицейский. Захлопнув кожаное удостоверение, он вернул его в правый карман. И тут же вынул из левого кармана нож с длинным, остро заточенным лезвием. Сэм, три года кряду зарабатывавший деньги на обучение в колледже, сразу узнал этот нож. Им разрезали картон. Такой нож наверняка имелся в любой американской библиотеке.

— Даю вам с-срок до полуночи. Потом…

И он наклонился, сжимая нож в мертвенно-бледных пальцах. В лицо Сэму дохнул леденящий воздух. Он хотел закричать, но из скованного холодом горла вырвалось лишь сдавленное мычание.

Глава 10 Хро-но-ло-ги-че-ски говоря

1

Кончик лезвия кольнул его в шею. Сэму показалось, что его ткнули острой сосулькой. На коже выступила алая капля, которая тут же засохла, — крохотная кровавая жемчужинка.

–..потом я приду с-снова, — произнес Библиотечный полицейский странным, чуть шепелявым голосом. — Вы уж постарайтесь найти то, что потеряли, мистер Пиблс.

Нож исчез в левом кармане. Библиотечный полицейский снова выпрямился в полный рост.

— И еще, мистер Пиблс, — зловеще добавил он. — Вы задавали лишние вопрос-сы. Впредь воз-держитес-сь от этого. Вы меня поняли?

Сэм попытался ответить, но лишь глухо простонал. Гигант снова склонился над ним, толкая перед собой волну ледяного воздуха, подобно тому, как баржа гонит впереди себя глыбу льда.

— Не с-суйте нос в дела, которые вас не кас-саются. Вы меня поняли?

— Да! — жалобно всхлипнул Сэм. — Да! Да! Да!

— Очень хорошо. Я ведь с-следить буду. И не я один.

С этими словами огромный пришелец повернулся и, не оглядываясь, двинулся к двери. Он пересек залитый солнцем пятачок, и Сэм заметил, что Библиотечный полицейский не отбрасывал тени. Великан взялся за ручку двери и, не поворачивая головы, прогудел негромким, но нагоняющим страх голосом:

— Отыщите эти книги, мистер Пиблс… Если не хотите увидеть меня с-снова.

И вышел.

Вихрем мелькнуло: нужно срочно запереть дверь. Однако Сэм сумел лишь привстать, как вдруг глаза заволокло серой пеленой, и, упав ничком, Сэм потерял сознание.

— Могу я… помочь вам? — осведомилась сидевшая за столом упитанная женщина.

— Да. Я хотел бы, если возможно, просмотреть кое-какие старые выпуски «Газетт».

— Конечно, — сказала она. — Только извините меня, сэр… но с вами все в порядке? Вы очень плохо выглядите.

— Да, мне немного нездоровится.

— Весной простуды самые противные, — посочувствовала женщина, вставая. — Да и сквозняки везде гуляют. Пожалуйста, пройдите сюда, мистер…

— Пиблс. Сэм Пиблс.

При этих словах его собеседница остановилась и наклонила голову набок. На вид ей было около шестидесяти. Приложив палец с накрашенным красным лаком ногтем к уголку губ, она спросила:

— Вы ведь занимаетесь страхованием, не так ли?

— Да, — кивнул Сэм.

— Я вас почти сразу узнала. Ваша фотография была в газете на прошлой неделе. Вы ведь, кажется, какую-то премию получили?

— Нет, мэм, — покачал головой Сэм. — Я читал лекцию. В «Ротари-клубе». — И тут же подумал: «Чего бы я только не отдал, чтобы повернуть время вспять и послать этого Крейга Джонса в задницу!»

— Да, это здорово, — неуверенно ответила она. — Хотя на снимке вы выглядели иначе.

Сэм зашел за перегородку.

— Меня зовут Дорин Мак-Гил, — представилась женщина, протягивая ему пухлую ручку.

Сэм пожал руку и сказал, что рад познакомиться. Для этого ему пришлось сжать в кулак всю свою волю. Сэм невольно подумал о том, что еще долго не сможет спокойно беседовать с людьми и уж тем более — прикасаться к ним. И куда только девалась его былая обходительность!

Дорин Мак-Гил провела его к устланной ковровой дорожкой лестнице и щелкнула выключателем. Ступеньки были такие узкие, а свет такой тусклый, что Сэм словно кожей ощутил, как возвращаются его страхи. Они окружили Сэма, будто толпа зрителей — филантропа, предлагающего всем желающим бесплатные билеты на супермодное шоу. А вдруг именно там, в полумраке, его поджидает Библиотечный полицейский? Наводящий ужас гигант с мертвенно-бледной кожей и серебристыми глазами, окаймленными кровавыми веками.

«Возьми себя в руки, — велел он себе. — Попытайся успокоиться. Иначе нельзя. Тем более, другого случая уже не будет. Что тебе остается делать, если ты даже по какой-то несчастной лестнице спуститься не можешь? Запереться дома и покорно дожидаться полуночи?»

— Это наш морг, — сказала Дорин Мак-Гил, указывая вниз. — Вам нужно только…

— Морг? — Сердце Сэма судорожно заколотилось. — Морг??

Дорин Мак-Гил расхохоталась.

— У нас его все так называют. Ужасно, да? Вообще-то везде так. Какая-то дурацкая газетная традиция. Но вы не бойтесь, мистер Пиблс, — трупов там нет; только тысячи микрофильмов.

«Мне бы вашу уверенность», — подумал Сэм, следуя за ней вниз по ступенькам. Он был несказанно рад тому, что спускается вторым. Сойдя вниз, Дорин Мак-Гил щелкнула несколькими рычажками. Тут же загорелось множество ламп дневного света, спрятанных в футляры, которые напоминали перевернутые формочки для льда, но только куда большего размера. Лампы осветили довольно просторную комнату с низким потолком, устланную ковром того же темно-синего цвета, что и ступеньки лестницы. Вся комната была заставлена стеллажами, на которых выстроились бесчисленные коробочки. Вдоль левой стены расположились четыре прибора для считывания микрофильмов, походившие на какие-то причудливые фены в парикмахерской.

— Вам нужно расписаться в этой книге, — сказала Дорин Мак-Гил, указывая на толстую книгу, прикрепленную цепью к подставке у двери. — Проставьте там дату и отметьте время прихода. Сейчас, — она сверилась с часами. — двадцать минут одиннадцатого. Потом проставите время окончания работы.

Сэм склонился над книгой и расписался в указанной графе. Предыдущего посетителя звали Артур Мичем. Мистер Мичем приходил сюда 27 декабря 1989 года. Больше трех месяцев назад. Похоже, что это хорошо освещенное и неплохо оборудованное помещение пользовалось не слишком большой популярностью.

— Хорошо здесь, да? — безмятежно спросила Дорин. — А все потому, что федеральные власти выделяют средства на поддержку моргов… или библиотек, если вам так больше нравится. Мне, например — да.

Вдруг в одном из проходов между стеллажами образовалась тень, и сердце Сэма оборвалось. Однако оказалось, что тень принадлежала Дорин Мак-Гил — она чуть наклонилась, дабы удостовериться, что Сэм не поленился проставить дату и время прихода.

«…а ведь ОН не отбрасывает тени. Библиотечный полицейский. И вообще… — Сэм попытался прогнать эти мысли прочь, но увы… — И вообще — я не могу так больше жить. В постоянном страхе. Я просто удавлюсь, если так будет продолжаться. Да, ничего другого мне не остается. И дело не только в страхе перед НИМ — перед этим человеком, или кто он там на самом деле есть. Дело в том, что творится с моим сознанием, когда я вдруг с ужасом понимаю, что оно мне изменяет, а все, во что я верил, бесследно исчезает».

Дорин указала на отдельную полочку с тремя объемистыми папками.

— Это последние выпуски, — сказала она. — Январь, февраль и март девяностого года. В июле библиотека отсылает полугодовой комплект «Газетт» в Гранд-Айленд, Небраска, — на микрофильмирование. В следующий раз мы проделываем ту же операцию в январе. — Она снова вытянула пухлую руку и провела ярко накрашенным ногтем справа налево; похоже, собственный ноготь вызывал у нее нескрываемое восхищение.

— Вот наши микрофильмы — в хронологическом порядке. — Она выговорила сложное слово необычайно тщательно, почти по слогам: «хро-но-ло-ги-чес-ком». — Справа — последние выпуски, слева — древние времена.

И застенчиво улыбнулась, словно давая понять: шутка, мол. Хро-но-ло-ги-чес-ки говоря — если верить улыбке, — все это было просто замечательно. Лучше некуда!

— Спасибо, — поблагодарил Сэм.

— Не за что. Мы ведь здесь именно для того, чтобы помогать вам. — Она снова приложила палец к уголку губ и улыбнулась. — Умеете пользоваться этим прибором, мистер Пиблс?

— Да, спасибо.

— Очень хорошо. Если понадоблюсь — я наверху. Не стесняйтесь, зовите меня.

— Вы… — начал было Сэм, но осекся. Он собирался спросить: «Вы наконец уйдете или нет»?

Дорин приподняла брови.

— Нет, ничего, — покачал головой Сэм. Провожая женщину взглядом, он с трудом подавил в себе желание кинуться за ней следом. Ведь как ни крути, но Сэм вновь оказался в библиотеке Джанкшен-Сити.

И называлась она — морг.

2

Сэм медленно побрел вдоль стеллажей, уставленных квадратными коробочками с микрофильмами; он не знал, с чего начать. К его радости, свет был достаточно ярок, чтобы в углах не прятались зловещие тени. Сэм не осмелился спросить Дорин Мак-Гил, значит ли для нее что-нибудь имя Арделии Лорц, или хотя бы — что ей известно о том, когда перестраивали городскую библиотеку. Вы задавали лишние вопросы, сказал Библиотечный полицейский, впредь воздержитес-сь от этого. Вы меня поняли?

Да. Еще как понял! И даже знал, что рискует навлечь на себя гнев Библиотечного полицейского, вороша прошлое… С другой стороны, вопросов ведь он не задавал. Напрямую, во всяком случае. Хотя речь шла вовсе не о пустяке. Речь шла о его жизни или смерти.

Я ведь с-следить буду. И не я один.

Сэм нервно покосился через плечо. Никого. Он не мог принять определенное решение. Он ощущал себя даже не замученным, а раздавленным.

— Ты должен это сделать, — хрипло пробормотал он себе под нос, вытирая губы дрожащими пальцами, — должен.

Сэм с усилием выдвинул вперед левую ногу. Немного постоял в этой позе, словно собираясь форсировать вброд неглубокую речушку. Затем тяжело ступил правой ногой. Мелкими шажками, словно на шарнирах, он продвинулся к ближайшему стеллажу. На карточке в самом конце полки значилось:

1987–1989.

Это, конечно, не годится — перестроить библиотеку могли только до 1984 года, когда Сэм перебрался в Джанкшен-Сити. В противном случае он наверняка обратил бы внимание на строительные работы, услышал какие-то разговоры или вычитал об этом в газетах. Впрочем, судя по потолкам, можно предположить, что ремонт производили лет пятнадцать — двадцать назад. Никаких более точных подсказок у него не было. Господи, хоть бы он соображал получше!

Увы, в голове Сэма царил полный бедлам. От случившегося утром мозги поехали набекрень: так повышенная солнечная активность влияет порой на радио- и телетрансляции. Реальность и иллюзорность переплелись в плотный клубок, а Сэм Пиблс, ничтожное, беспомощное и бренное создание, к несчастью, оказался в самой его сердцевине. Стиснутый, словно между жерновами.

Сэм сдвинулся на два ряда левее — главным образом из опасения, что, останься он на месте, вообще может окаменеть, — вдоль стеллажа, помеченного 1981–1983. Взяв наугад первую подвернувшуюся коробку, он устроился перед аппаратом для просмотра микрофильмов. Включил его и попытался сосредоточиться.

Так, сначала нужно вставить катушку на стерженек, затем размотать и закрепить свободный конец на ведущей бобине. Да, все верно. Приборчик был настолько прост в обращении, что с ним без труда справился бы и восьмилетний мальчуган, однако у Сэма вся процедура заняла почти пять минут: у него тряслись руки, да и мысли блуждали. Затем обнаружил, что ухитрился вставить пленку не той стороной. Изображение оказалось перевернутым. Он терпеливо извлек микрофильм, перемотал его и вставил заново. Почему-то это маленькое происшествие не только не вывело его из себя, но даже немного успокоило. На сей раз в первом же кадре появилась первая полоса «Джанкшен-Сити газетт» от 1 апреля 1981 года. Заголовки кричали о внезапной отставке какого-то важного чиновника, о котором Сэм и не слыхал, но его внимание привлекло неброское объявление в самом низу полосы.

РИЧАРД ПРАЙС И ВЕСЬ ПЕРСОНАЛ

ГОРОДСКОЙ ПУБЛИЧНОЙ БИБЛИОТЕКИ

ДЖАНКШЕН-СИТИ

НАПОМИНАЮТ ВАМ,

ЧТО С 6 ПО 13 АПРЕЛЯ

ПРОВОДИТСЯ

НАЦИОНАЛЬНАЯ БИБЛИОТЕЧНАЯ НЕДЕЛЯ.

ПРИХОДИТЕ К НАМ!

Неужели я об этом знал? — подумал Сэм. Иначе чем объяснить, что я сразу выбрал именно эту коробку? Может, я подсознательно помнил, что вторая неделя апреля — Национальная библиотечная неделя?

Пойдем с-со мной, с-сынок, вновь зашептал ему на ухо зловещий голос. Пойдем с-со мной, с-сынок… Я полит-сейский.

По спине Сэма забегали мурашки: позвоночник стиснули ледяные пальцы. Он поспешил заверить голос и самого себя, что ему абсолютно плевать на то, как он выбрал коробку именно с этим номером «Газетт»; главное, что ему повезло.

Возможно.

Он быстро перемотал микрофильм на выпуск от 6 апреля и почти сразу наткнулся на то, что искал. Над логотипом «Газетт» красовалась броская шапка:

НА ВКЛАДКЕ — СПЕЦИАЛЬНЫЙ

БИБЛИОТЕЧНЫЙ ВЫПУСК!

Сэм не мешкая отыскал вкладку. На первой полосе были помещены две фотографии. На одной он увидел здание библиотеки, а на второй — узнал Ричарда Прайса, которого прежде и в глаза не видел. Старший библиотекарь стоял за абонементным столом, немного нервно улыбаясь фотографу. Он выглядел точь-в-точь таким, как описала его Наоми Хиггинс — высокий и худой, в очках и с тонкими усиками. Лет сорока. Однако Сэма больше заинтересовал не сам Прайс, а вид читального зала. Он разглядел тот самый потолок, который поверг его в ужас при повторном посещении библиотеки. Значит, ее перестроили еще раньше. До апреля 1981 года.

Большинство материалов в точности соответствовали ожиданиям Сэма — он читал местную «Газетт» уже шесть лет и хорошо знал редакционный стиль. Восторженно-информативный.

Сэм остановился на заметке, которую написал сам Прайс. Она помещалась на последней полосе вкладки. И называлась так:

«ПУБЛИЧНАЯ БИБЛИОТЕКА

ДЖАНКШЕН-СИТИ

Столетняя история»

Однако надежды Сэма быстро развеялись. Арделия Лорц в заметке даже не упоминалась. Он уже потянулся было к кнопке «Перемотка», но остановился. Взгляд его наткнулся на упоминание о реконструкции библиотеки. Оказывается, это случилось в 1970 году. И еще…

Сэм погрузился в чтение.

«В конце Великой депрессии городской совет выделил 5 тысяч долларов на устранение последствий затопления библиотеки, случившегося во время весеннего паводка 1932 года. Тогда старшим библиотекарем стала миссис Фелисия Кульпеппер. Она с головой отдалась работе, видя перед собой лишь одну цель: обновленную библиотеку, которая должна служить нашему быстро растущему городу.

В 1951 году миссис Кульпеппер скончалась, а ее пост занял Кристофер Лейвин, первый в Джанкшен-Сити специалист-профессионал с библиотечным дипломом. Мистер Лейвин основал мемориальный фонд имени Кульпеппер, которому уже в течение первого года существования удалось собрать на приобретение книг 15 тысяч долларов. Это послужило мощным толчком к развитию нашей библиотеки.

В 1964 году, вскоре после того, как место старшего библиотекаря досталось мне, я поставил своей главной целью провести реконструкцию здания библиотеки. К концу 1969 года нам удалось собрать необходимые средства и приступить к перестройке, однако считаю своим долгом подчеркнуть, что нашим „книжным червям“ и по сей день не посчастливилось бы работать в полностью обновленном здании библиотеки, если бы не самоотверженная помощь горожан, многие из которых безвозмездно трудились в течение месячника „Отстроим нашу библиотеку заново!“ в августе 1970 года.

Кроме того, в 70-х и 80-х годах мы…»

Сэм задумчиво нахмурился. Ему показалось, что в истории городской библиотеки, столь бережно переданной Ричардом Прайсом, чего-то недоставало. Причем похоже, что Прайс намеренно утаил кое-какие сведения. Хро-но-ло-ги-чес-ки говоря, что-то в его повествовании не стыковалось.

В 1951 году место Фелисии Кульпеппер занял некий Кристофер Лейвин. В 1964 году старшим библиотекарем стал Ричард Прайс. Однако заменил ли он на этом посту именно Кристофера Лейвина? Сэм так не считал. Он был почти уверен: после Лейвина старшим библиотекарем стала Арделия Лорц. Именно ее сменил Прайс. А упоминания в заметке она не удостоилась по той причине, что натворила… нечто. Сэм не представлял, что именно, однако понимал: проступок, совершенный ею, был достаточно тяжким.

Убийство, подумал Сэм. Она кого-то убила. Ничего более страшного…

В этот миг на его плечо легла чья-то рука.

3

Заори Сэм во всю глотку, обладатель руки испугался бы ничуть не меньше, чем он сам, однако Сэм молчал; ужас парализовал его горло. Окружающий мир мгновенно сделался мертвенно-серым, а грудь сдавило, словно на нее наступил слон. Ноги обмякли, превратившись в желе. Если он снова не обмочился, то лишь по какой-то случайности.

— Сэм? — услышал он, голос доносился издалека: приблизительно из Канзаса. — Это вы?

Он круто развернулся, едва не свалившись со стула, и… увидел перед собой Наоми. Сэм попытался хоть что-то сказать, но из сжатого спазмами горла донеслось лишь глухое бульканье. Пол под его ногами покачнулся. Глаза заволокло серой пеленой.

Словно во сне, он увидел, как Наоми отшатнулась назад. Глаза ее испуганно расширились, ладонь взлетела ко рту. Она задела рукой стеллаж с такой силой, что тот покачнулся. Несколько коробочек слетели на пол.

— Оми, — выдавил наконец Сэм.

Собственный голос показался ему комариным писком. Он вдруг припомнил, как еще в детстве, когда жил в Сент-Луисе, поймал бейсбольной шапочкой мышонка, тот так же попискивал, бегая под шапкой в поисках спасительного выхода.

— Сэм, что случилось? — в ужасе спросила Наоми: казалось, она едва удерживается, чтобы не закричать. «Вот славная парочка, — подумал Сэм. — Оба перепугались, словно каких-то монстров вдруг увидали».

— Что вы здесь делаете? — спросил он. — Вы меня чертовски напугали!

Ах, дьявольщина! — вихрем пронеслось в его мозгу. Опять я при ней выражаюсь! И снова назвал ее Оми. Черт знает что!

Почувствовав себя чуть увереннее, Сэм хотел было привстать, однако почти сразу же передумал. Не стоит рисковать. Сердце еще трепетало как сумасшедшее.

— Я заходила к вам в офис, — стала объяснять Наоми. — Кэмми Харрингтон сказала, что вы здесь. Я хотела перед вами извиниться. Видите ли, тогда мне показалось, что вы намеренно изводите Дейва. Но он поклялся, что это совсем не так, да и сама я, поразмыслив, пришла к выводу, что это совершенно на вас не похоже. Вы всегда были так добры…

— И на том спасибо. — вставил Сэм.

— …да и по телефону казались таким растерянным. Я спросила Дейва, в чем дело, но он мне ничего толком не сказал. Так что, кроме обрывков вашего разговора, я ничего больше не знаю. Если, конечно, не считать того, как Дейв тогда выглядел. Словно вдруг привидение встретил.

«Нет, — подумал Сэм, — это я встретил привидение. А сегодня утром и нечто еще. Куда страшнее».

— Сэм, я хотела вам кое-что сказать о Дейве. А заодно и о себе. Впрочем, про Дейва вы уже знаете, а вот я…

— Я догадываюсь, в чем дело, — промолвил Сэм. — Видите ли, Наоми, в записке я известил Дейва, что никого не видел, но это неправда. Я искал Дейва и случайно… увидел вас. Только поверьте Бога ради — это случайно вышло.

— Я верю вам, — кивнула Наоми. — Но… скажите, Сэм, что с вами стряслось? Ваши волосы…

— Что с ними? — резко спросил он. Вместо ответа она порылась в сумочке и достала пудреницу.

— Сами взгляните.

Сэм посмотрелся в зеркальце, хотя уже точно знал, что увидит.

С половины девятого утра он стал седым как лунь.

4

— Я вижу, вы нашли своего друга, — обратилась Дорин Мак-Гил к Наоми, когда та вместе с Сэмом поднялась по лестнице: приложив палец к уголку рта, она снова заговорщически улыбнулась.

— Да.

— И вы не забыли расписаться в книге?

— Нет, — ответила Наоми. — Сэм, конечно, забыл, но я расписалась за нас обоих.

— И вернули микрофильмы на место? На этот раз «да» ответил уже Сэм. Хотя абсолютно не помнил, поставил ли на место коробочку. Он мечтал об одном — как бы побыстрее сбежать отсюда.

Дорин казалась смущенной. Потирая нижнюю губу, она склонила голову набок и промолвила, глядя на Сэма:

— И все-таки на фотографии вы выглядели иначе. Только никак не могу взять в толк, что в вас изменилось.

Уже в дверях Наоми ответила ей:

— Он наконец перестал волосы красить.

На улице Сэма разобрал хохот. Настолько дикий и необузданный, что он согнулся в три погибели. Смех был истерический и визгливый, но Сэма это не заботило. Со смехом пришло облегчение. Очищение от скверны.

Наоми терпеливо стояла рядом, не обращая внимания ни на Сэма, ни на любопытные взгляды прохожих. Она даже поздоровалась с кем-то из знакомых. Сэм беспомощно приседал и хлопал себя по ляжкам, одновременно какой-то здравой частичкой мозга сознавая: Она уже видела нечто похожее. Интересно — где? Впрочем, мысль еще не успела окончательно сформироваться, как его осенило. Когда-то Наоми была алкоголичкой, да и потом часто имела дело с запойными пьяницами. Наверняка она и не такое видывала.

«Сейчас она залепит мне пощечину, — подумал он, покатываясь от смеха при мысли о том, как будет торчать в ванной перед зеркалом, втирая в шевелюру патентованную краску для волос. — Непременно — ведь именно так поступают с истериками».

Однако Наоми, судя по всему, так не считала. Она стояла рядом на солнышке и терпеливо дожидалась, пока Сэм овладеет собой. Наконец приступы безудержного хохота затихли, уступив место тихому поскуливанию. В боках у Сэма кололо, а по щекам катились слезы.

— Теперь вам лучше? — участливо спросила Наоми.

— О, Наоми… — начал было он, но тут же вновь покатился со смеху. — Да… Гораздо лучше. Небо и земля.

— Как я вас понимаю, — кивнула она. — Пойдемте… я отвезу вас.

— А куда… — Он громко икнул. — Куда мы едем?

— На Ангол-стрит, — отчеканила Наоми. — Меня очень тревожит Дейв. Утром я там побывала, но его не застала. Боюсь, как бы он снова к бутылке не приложился.

— А разве такое с ним случается редко? — спросил Сэм, ускоряя шаг чтобы не отстать от нее.

Ветхий «датсун» Наоми был припаркован у тротуара рядом с его собственным автомобилем. Почти впритык.

Наоми оглянулась. Сэм прочитал в ее глазах и негодование, и сочувствие. Словно она хотела сказать: Вы совсем не понимаете, что плетете, но я вас не виню.

— Дейв воздерживается уже почти целый год, да только здоровье его оставляет желать лучшего. Вы правы — запои у него бывали не раз, но очередного срыва он может не перенести.

— И случится это по моей вине, — серьезно констатировал Сэм.

Наоми взглянула на него, немного удивленная.

— Нет, — сказала она. — Ни по вашей, ни по чьей-либо еще… Однако в любом случае нельзя допустить, чтобы это случилось. Быстрее. Садитесь в машину. В дороге поговорим.

5

— И расскажите мне все-таки, что произошло, — попросила она, когда вывела «датсун» на шоссе. — Все без утайки. Дело ведь не только в вашей седине, Сэм. Вы постарели лет на десять.

— Чушь собачья! — фыркнул Сэм. — Скорее на двадцать. А чувствую я себя вообще на все сто.

— Так что же случилось? В чем дело?

Сэм уже собрался было ответить, но, сообразив, что может о нем подумать Наоми, лишь покачал головой.

— Нет, — сказал он, — пока рано. Сначала вы мне кое-что расскажите. Про Арделию Лорц. Я ведь не шутил вчера. И не валял дурака. Все очень серьезно, Наоми. Поэтому прошу вас, расскажите про нее все, что знаете.

Наоми притормозила, свернула к тротуару напротив старого гранитного здания пожарной охраны и пристально посмотрела на Сэма. Даже под слоем косметики было заметно, как побледнело ее лицо.

— Так это правда, Сэм? Вы и в самом деле серьезно?

— Да.

— Но, Сэм… — Она осеклась, словно не зная, как быть дальше, затем заговорила — почти ласково, словно с набедокурившим по незнанию ребенком. — Дело в том, что Арделии Лорц нет в живых, Сэм. Она умерла тридцать лет назад.

— Я знаю, что она умерла. То есть теперь знаю. Но меня интересует все остальное.

— Сэм, даже если вам показалось, что вы видели…

— Я точно знаю, кого я видел!

— Скажите, почему вы считаете…

— Сначала расскажите про нее, — угрюмо настаивал Сэм.

Наоми запустила двигатель, посмотрев в зеркальце заднего вида, она медленно отъехала от тротуара, затем начала:

— Известно мне не так много. Я была пятилетним ребенком, когда она умерла. Поэтому знаю про нее лишь понаслышке. Арделия Лорц посещала первую баптистскую церковь в Провербии, однако моя мать отказывается про нее говорить. Как и остальные старые прихожане. Можно подумать, будто этой женщины никогда не было.

Сэм кивнул.

— Именно такое впечатление сложилось и у меня после статьи мистера Прайса об истории нашей библиотеки. Той самой статьи, которую я читал, когда вы положили мне руку на плечо, напугав так, что я мигом постарел еще лет на двадцать. Да, тогда мне понятно, почему ваша мать рассердилась на меня в субботу вечером, стоило мне только упомянуть Арделию Лорц.

— Господи, вот, значит, вы зачем звонили! О, Сэм… теперь мама и слышать больше о вас не желает.

— По-моему, я и раньше не пользовался у нее особым успехом, но надеялся, что миссис Хиггинс хоть в последнее время подобрела.

Сэм горько усмехнулся, но тут же поморщился — мышцы живота болезненно ныли после приступа истерического хохота. Впрочем, еще час назад Сэм ни за какие коврижки не поверил бы, что способен смеяться. Когда бы то ни было.

— Продолжайте, Наоми, прошу вас.

— Почти все, что мне известно о Лорц, я почерпнула на наших «настоящих» встречах в «АА». Мы пьем кофе, а потом болтаем обо всем, что в голову взбредет.

— Давно вы связаны с «АА», Наоми? — Сэм посмотрел на нее с любопытством.

— Девять лет, — спокойно ответила она. — И уже шесть лет и капли в рот не беру. Увы, я всегда была алкоголичкой. Пьяницами ведь не становятся. Ими рождаются.

— Вот как, — смущенно пробормотал Сэм, но тут же спросил:

— А она тоже была в «АА»? Арделия Лорц.

— Боже упаси! В Джанкшен-Сити она появилась году в пятьдесят шестом или в пятьдесят седьмом. Устроилась работать в библиотеку к мистеру Лейвину. Год или два спустя он внезапно умер — то ли от сердечного приступа, то ли от инсульта, кажется. После этого Лорц заняла его место. Судя по отзывам, обязанности свои она выполняла добросовестно, но вот что касается всего остального… — Наоми болезненно поморщилась.

— Что, что она сделала?

— Она убила двоих детей, а потом покончила с собой. Летом шестидесятого года. Детишек долго искали. Никому и в голову не пришло проверить библиотеку, ведь все знали, что в день их исчезновения она была закрыта. Их нашли только на следующий день, когда библиотека должна была работать, но так и не открылась. В крыше там прорезаны слуховые окна…

— Я знаю.

— …но теперь увидеть их можно только снаружи, потому что изнутри все здание перестроили. Потолки опустили, например. То ли чтобы тепло беречь, то ли еще для чего, не знаю. На этих окнах были здоровенные медные защелки; чтобы их открыть, приходилось дотягиваться шестом. Так вот, Лорц привязала к защелке веревку — должно быть, по раздвижной лестнице наверх залезла — и повесилась. Разумеется, уже после того, как умертвила несчастных детишек.

— Понимаю. — голос Сэма был спокоен, но сердце судорожно колотилось. — А как, каким образом она их убила?

— Не знаю. Никто не рассказывал, а я не спрашивала. Думаю, их смерть была ужасна.

— Да. Наверное.

— Теперь расскажите, что случилось с вами.

— Сначала я хочу узнать, на месте ли Дейв.

— Я сама это проверю. — Наоми сразу нахохлилась. — Вам придется посидеть в машине. Я искренне сочувствую вам, Сэм, и прошу прощения за то, что вчера подумала о вас плохо. Но больше огорчать Дейва я вам не позволю. Даже не рассчитывайте.

— Наоми, но ведь он тоже связан с этим!

— Это невозможно. — отрезала Наоми тоном, не допускающим возражений.

— Черт побери, но ведь в этой проклятой истории все возможно! — взорвался Сэм.

Они уже были недалеко от Ангол-стрит. Впереди громыхал грузовик, направлявшийся, должно быть, в утиль: кузов его был доверху забит ящиками с бутылками и жестянками.

— Мне кажется, вы не поняли, что я вам сказала, — запальчиво произнесла Наоми. — Неудивительно — землянам трудно нас понять. Что ж, Сэм, тогда я скажу это иначе. Все как есть. Так вот: если Дейв еще раз выпьет — он умрет. Теперь ясно?

И метнула на Сэма взгляд, полный ярости, испепеляющий. Настолько красноречивый, что Сэм при всей своей подавленности вдруг осознал нечто, глубоко его поразившее. Прежде он находил Наоми хорошенькой. Сейчас же впервые понял — перед ним по-настоящему красивая женщина.

— А кто такие «земляне»?

— Люди, которым не грозят пьянство, наркотики или даже «травка» и токсикомания, — процедила Наоми, словно нехотя. — Люди, которые могут позволить себе читать мораль и судить других.

Грузовик уже свернул на ухабистую проселочную дорогу, которая вела к возвышавшемуся неподалеку зданию утиля. Напротив дома, на проезжей части, Сэм заметил нечто странное. Но не машину. И в следующий миг догадался: это тележка Дейва.

— Остановите-ка на минутку, — попросил он. Наоми послушно притормозила, но даже не повернулась к нему. Девушка смотрела прямо перед собой. Зубы ее сжались. Щеки покрылись румянцем.

— Вы его любите, — произнес Сэм, — и я рад за вас. А меня, Сара, вы могли бы полюбить? Хоть я и землянин.

— Я не давала вам права называть меня Сарой. Меня крестили под именем Наоми Сара Хиггинс. И они могут звать меня так — ведь они мне ближе, чем родственники. Узы, которые связывают нас, прочнее, чем узы крови. Вы же, Сэм… у вас такого права нет.

— Кто знает, — промолвил Сэм. — Возможно, я тоже стал одним из вас. У вас пьянство. У меня, землянина, — Библиотечная полиция.

— Сэм, я не понимаю… — Во взгляде Наоми читалось недоумение.

— Я тоже. Одно только точно знаю — мне нужна помощь. Отчаянно нужна. Я взял две книги в несуществующей библиотеке, а теперь и эти книги больше не существуют. Я их потерял. Хотите знать, куда они в конечном итоге попали?

Наоми кивнула. Сэм указал налево, где двое мужчин вышли из кабины грузовика и начали его разгружать.

— Вон туда. На свалку. Их перемололи в макулатуру. Стерли в порошок. А после полуночи, Сара, Библиотечная полиция сотрет в порошок меня.

6

Сэму казалось, что он сидит в стареньком «датсуне» Наоми Сары Хиггинс целую вечность. Дважды уже его рука тянулась к дверце, но он сдерживал себя. Наоми все-таки смягчилась… пусть и немного: если Дейв захочет поговорить, она возражать не станет. В противном случае — ни о какой встрече и речи быть не может.

Наконец дверь открылась. Одной рукой Наоми поддерживала Дейва Данкена за талию, он подволакивал ноги. Сердце Сэма оборвалось. Однако когда они вышли на солнце, Сэм понял — старик вовсе не пьян. На мгновение вдруг совершенно необъяснимо почудилось, будто он снова смотрится в зеркальце пудреницы Наоми. Было видно, что с Дейвом неладно: казалось, его только что постиг тяжкий удар.

Сэм выбрался из «датсуна» и в нерешительности остановился.

— Поднимитесь сюда, — позвала Наоми; в голосе ее сквозили отчуждение и страх. — Я не уверена, что он может спуститься сам.

Сэм поднялся по ступенькам. Дейву Данкену было около шестидесяти лет. В субботу он выглядел на семьдесят, семьдесят пять. Должно быть, выпил, решил Сэм. Сейчас же, когда время близилось к полудню, Дейву можно было дать все сто. А то и двести. Сэм понимал — это из-за него. Бедняга Дейв не выдержал внезапного столкновения с давно забытым и похороненным прошлым.

Но ведь я не знал, подумал Сэм, хотя утешением это было слабым.

Лицо Дейва выглядело бы в точности как выцветший от времени пергамент, если бы не лиловые жилки, сеточками разбегавшиеся по носу и щекам. Опухшие глаза слезились. Губы приобрели синеватый оттенок, в уголках губ пузырилась слюна.

— Я пыталась отговорить, — предупредила Наоми. — Хотела отвезти его к доктору Мейдену, но Дейв сам настоял — он хочет с вами поговорить.

— Мистер Пиблс, — еле слышно пролепетал Дейв. — Вы уж извините, мистер Пиблс. Это все я виноват. Я не…

— Вы ни в чем не виноваты, — отрубил Сэм. — Давайте присядем.

Он помог Наоми подвести немощного Дейва к креслу-качалке и усадить. Сэм и Наоми сели по обеим сторонам от него на ветхих плетеных стульях с провисшими сиденьями. Некоторое время все сидели молча, созерцая железнодорожную насыпь и раскинувшуюся за ней пустошь.

— Значит, теперь она вашей крови хочет? — заговорил наконец Дейв. — Эта мерзавка из самого чрева ада.

— Она напустила на меня кое-кого другого, — ответил Сэм. — С одного из ваших плакатов. Это… Я понимаю, насколько дико звучит, но это — Библиотечный полицейский. Он приходил ко мне утром. Он… — Сэм показал на свои волосы. — Это все из-за него. И это тоже. — Он ткнул в место укола ножом на шее, где багровело пятнышко. — Библиотечный полицейский уверяет также, что у него есть сообщники.

Дейв долго молчал, глядя невидящим взором перед собой, туда, где в отдалении одиноко маячило заброшенное здание бывшего элеватора.

— Человек, которого вы видели, на самом деле не существует, — произнес он наконец. — Вообще никого из них в реальности нет. Кроме… этой стервы-дьяволицы.

— Дейв, вы можете рассказать про нее? — тихо спросила Наоми. — Если нет — скажите, мы поймем. Но если это принесет вам хоть какое-то облегчение, то расскажите. Хорошо?

— Милая Сара, — с чувством промолвил Дейв; взяв ее за руку, он улыбнулся. — Как я люблю вас… Я вам говорил когда-нибудь?

Наоми покачала головой, улыбнувшись ему в ответ. В глазах ее заблестели слезы, словно крапинки слюды.

— Нет, Дейв, не говорили. Но я… очень вам признательна.

— Я обязан все рассказать вам, — сказал он. — И дело вовсе не в каком-то облегчении. Этому нужно положить конец. Знаете, Сара, чем мне запомнилась наша первая встреча в «АА»? Тем, как они говорили, что в этой программе все построено на искренности и доверии. Что чистосердечно каяться во всем содеянном нужно не только перед Господом, но и перед людьми. И тогда я подумал:

«Если все это и правда необходимо, чтобы начать трезвую жизнь, то мне тут ловить нечего. Меня засунут в самую мерзкую ночлежку, где я буду гнить бок о бок с последними отбросами рода человеческого. Ведь я никогда не смогу рассказать всего, что видел и испытал».

— Все мы поначалу так думали, — мягко промолвила Наоми.

— Да, я знаю. Но немногим довелось перенести то, что выпало на мою долю. Впрочем, я старался. Делал все, что было в моих силах. Привел дом в порядок. Но вот об этом я никогда и никому не рассказывал. Даже Господу Богу. Отыскал в самом отдаленном уголке своего сердца каморку и запер ее дверь навсегда.

Сэм увидел, как по морщинкам, избороздившим лицо Дейва, катятся слезинки.

— Да, запер. И ключ выбросил. А потом заколотил дверь досками. А поверх досок приладил стальной щит, который накрепко привернул гайками. И еще забаррикадировал вход тяжеленным шкафом. И даже потом еще разок вернулся, чтобы навалить на шкаф кучу кирпичей. С тех пор вот уже много лет я твержу себе, что с Арделией покончено, что я выбросил эту мерзость из головы. Ее и все то, что она со мной сотворила. Чего я только не принимал, чтобы у меня память отшибло, — все без толку! А с тех пор, как в «АА» вступил, меня постоянно тянуло заглянуть в эту каморку. Словно магнитом. У магнита этого даже имя есть — Арделия Лорц. Потом меня по ночам кошмары стали донимать. Все время плакаты снились, что для нее рисовал, — те самые, которые так детишек стращали… Впрочем, бывали сны и пострашнее. С другими кошмарами их и сравнить было нельзя.

Голос его предательски дрогнул.

— Может, вам лучше передохнуть? — предложил Сэм, вдруг поняв, что, как бы ни хотел выслушать признание, какая-то часть его естества бурно восставала против этого: боялась до паники.

— Нет, отдыхать мне некогда, — отмахнулся Дейв. — Врачи говорят, что у меня диабет, поджелудочная ни к черту, да и от печени мало что осталось. Скоро я уже на вечный отдых устроюсь. Не знаю только — в раю или в аду. Лишь в одном точно уверен: хмельного зелья там не продают. И слава Богу. Словом, отдыхать некогда. Если я когда и расскажу об этом, так только сейчас. — Он осторожно посмотрел на Сэма. — Вы уже поняли, что попали в беду, да?

Сэм кивнул.

— Но еще не осознаете всей серьезности своего положения. Вот почему я должен обо всем рассказать. Мне кажется, что порой… Арделия на какое-то время затаивается. Вот и на этот раз все повторилось: она долго пряталась, а потом — выбрала вас, мистер Пиблс. Еще и поэтому я должен выложить все начистоту. Не могу, правда, сказать, чтобы это мне улыбалось. Вчера после ухода Наоми я купил в лавке бутылку дрянного вина. Уединился на старом дворе, посреди всякого мусора, где раньше столько раз сидел. Откупорил бутылку и знаете, чем пахнет эта бурда? Мне всегда казалось, что так воняют обои в дешевой гостинице, где клопы кишат или сточная канава. И все-таки запах этот всегда привлекал меня. Как вечный сон…

Так вот, держу я бутылку перед носом, принюхиваюсь и слышу голос этой стервы из запертой каморки. Запертой и наглухо заколоченной. Голос как у заживо похороненной. Он и сейчас как живой у меня в ухе звучит: «Правильно, Дейв, молодец, это единственный выход для тебя и для всех таких, как ты. Выпей — и никаких забот больше знать не будешь. До самого конца».

Я уж хотел было глотнуть, как вдруг в самый последний миг учуял запах… Ее запах. И сразу вспомнил ее мертвое лицо, испещренное тонкими ниточками… перекошенный рот… И отшвырнул бутылку. А потом и вовсе разбил о кусок рельса. Ведь надо же наконец покончить с этой дрянью! Очистить наш город от этой падали!

Надтреснутый голос Дейва патетически возвысился, и он прокричал:

— Хватит! Пора покончить с этим дерьмом!

Наоми прикоснулась к его руке. В глазах ее застыл испуг.

— Что у нас происходит, Дейв? В чем дело?

— Сперва я хочу сам убедиться, — сказал Дейв. — Расскажите про вашу беду, мистер Пиблс. Обо всем по порядку. Но только ничего не утаивайте.

— Хорошо, — согласился Сэм. — Но при одном условии. Пообещайте звать меня Сэмом… А я, в свою очередь, никогда больше не назову вас Грязнулей Дейвом.

Рот Дейва растянулся до ушей.

— Хорошо, Сэм. Считайте, что договорились.

— Вот и прекрасно. — Сэм глубоко вздохнул. — А началось все, Дейв, с этого чертова акробата…

7

Рассказ занял больше времени, чем он ожидал: зато потом, выложив все как на духу, Сэм испытал несказанное облегчение. Он рассказал про Невероятного Джо, про просьбу Крейга Джонса и про совет Наоми. Рассказал, как выглядела библиотека и как он познакомился с Арделией Лорц. По мере того как он говорил, глаза Наоми становились шире и шире. Когда Сэм описал плакат с Красной Шапочкой, Дейв кивнул и объяснил:

— Это единственный, который не я нарисовал. Арделия его с собой привезла. Наверняка она до сих пор этот плакат при себе держит. Мои работы ей нравились, но этот пользовался особой любовью.

— Почему? — спросил Сэм.

Но Дейв только покачал головой и попросил, чтобы он продолжил. Сэм рассказал им про формуляр, про взятые книги, а также про неприятный спор из-за плакатов, вспыхнувший у него с Арделией Лорц.

— Вот оно что, — глухо произнес Дейв. — Тогда все ясно. Я ведь эту поганку знаю. Вы вывели ее из себя, Сэм. Это как пить дать. Вы ее разозлили… и теперь она собирается вас проучить.

Сэм сбивчиво и торопливо пересказал все остальное, но когда добрался до визита Библиотечного полицейского в мрачном сером френче, голос его дрогнул. Сэм едва не плакал; руки снова охватила мелкая дрожь.

— Не принесете водички? — спросил он Наоми внезапно охрипшим голосом.

— Да, конечно.

Наоми отошла на пару шагов, но неожиданно вернулась и поцеловала Сэма в щеку. Прежде чем уйти за водой, прошептала ему на ухо три благословенных слова:

— Я верю вам.

8

Сэм поднес стакан ко рту — двумя руками, чтобы не расплескать, — и залпом осушил его наполовину. Затем спросил:

— А вы, Дейв? Вы мне верите?

— Да, — кивнул тот. Вид у Дейва был рассеянный, словно он думал о чем-то своем. Сэм понял, что старика его рассказ не удивил. Уж он-то знал эту загадочную Арделию Лорц не понаслышке, и выражение лица его, опустошенного, недвусмысленно свидетельствовало: отношения их были не самыми тесными и дружескими.

Дейв некоторое время сидел молча, но щеки его чуть порозовели. Он смотрел прямо перед собой, туда, где за железной дорогой расстилались бескрайние поля. Месяца через полтора там буйно зазеленеет кукуруза, но сейчас поля выглядели безжизненными и голыми. Дейв проводил взглядом тень облака, похожего на гигантскую хищную птицу, которое медленно скользило по пустырю. Наконец собрался с духом и твердо заявил:

— У моего Библиотечного полицейского — того, что я нарисовал по просьбе Лорц, — никакого шрама на лице не было.

Сэм вспомнил узкое бледное лицо незнакомца, так напугавшего его. Да, шрам у него, безусловно, был — длинный и тонкий: по всему лицу тянулся, от щеки через переносицу.

— И что из того? — спросил он. — Что это может означать?

— Лично для меня — ничего, а вот для вас, мистер… Сэм, может, что-то и означает. Бляху его я знаю… с многоконечной звездой, как вы сказали. Я отыскал ее в одной книге по геральдике, у нас в Джанкшен-Сити, в городской библиотеке. Это Мальтийский крест. Христианские рыцари нашивали его на грудь, отправляясь в крестовый поход. Эти кресты наделялись магической силой. Меня так пленила необычная форма, что я изобразил такой крест на плакате. Но… шрам? Нет. У моего Библиотечного полицейского шрама не было. Кто же тогда ваш полицейский? Кто к вам приходил, Сэм?

— Я не… Я вас не понимаю, — медленно произнес Сэм, но тут же снова услышал зловещий голос:

— Пойдем с-со мной, с-сынок… Я полит-сейский.

И снова почувствовал знакомый привкус во рту. Сладковато-приторный привкус солодки. К горлу подступила тошнота. Чушь какая-то! Он ведь в жизни эту дурацкую солодку не пробовал. На дух ее не выносил.

Откуда ты это знаешь, если и правда никогда ее не пробовал?

— Нет, я вас не понимаю, — неуверенно повторил он.

— Все-таки с вами явно творится что-то неладное, Сэм, — промолвила Наоми. — Вы выглядите так, будто вас ударили под дых.

Сэм метнул на нее раздраженный взгляд. Наоми спокойно посмотрела на него, и Сэм почувствовал, что сердце опять колотится как безумное и грозится выскочить из груди.

— Ладно, оставим пока это, — произнес Дейв. — Хотя откладывать надолго не будем. Вы, Сэм, просто не можете позволить себе такой роскоши. Если хотите выбраться из этой передряги, конечно. Позвольте, теперь я поведаю вам свою историю. Никогда еще об этом не рассказывал, да и не расскажу больше. Но теперь — пора…

Глава 11 Рассказ Дэйва

1

— Меня не всегда называли Грязнулей Дейвом, — начал он. — В начале пятидесятых я был просто Дейвом Данкеном, всеобщим любимцем и баловнем судьбы, посещал тот самый «Ротари-клуб», в котором выступали вы, Сэм. А почему бы и нет? У меня было собственное дело, приносившее весьма приличный доход. Я расписывал вывески, и мои услуги были нарасхват. В Джанкшен-Сити и в Провербии, а порой и в Сидар-Рапидс. Как-то раз мне даже пришлось нарисовать огромную рекламу сигарет «Лаки Страйк» на бейсбольном стадионе в Омахе. Да, я был модным мастером по этой части. Меня считали лучшим рисовальщиком рекламы на всем Среднем Западе. И не без оснований.

Но, оставаясь здесь, я не переставал мечтать о серьезном искусстве, которое меня всегда притягивало. Профессионального образования я так и не получил — меня вышибли, — правда, это не обескураживало; я знал немало примеров, когда талантливые самоучки пробивались на самый верх.

Вполне возможно, что и мне это удалось бы. Я даже продал несколько картин — немного, ведь я не был обременен семьей, да и вывески приносили мне кучу денег. К тому же, как и большинство художников, почти все эскизы я сохранял для персональных выставок. Я не раз выставлялся. Здесь, в нашем городке, в Сидар-Рапидс, да и в самом Де-Мойне. Про эту выставку даже поместили отдельную статейку в «Демократе». Расписали меня как второе пришествие Джеймса Уистлера.[22]

Дейв приумолк, словно раздумывая, что сказать дальше. Затем приподнял голову и снова уставился на пустынные поля за железной дорогой.

— В «АА» любят рассуждать о людях, которые стоят одной ногой в прошлом, а другой в будущем, начисто забывая о настоящем. Однако порой и правда хочется поразмышлять о том, как сложилась бы твоя жизнь, поступи ты в свое время немного иначе. — Дейв виновато посмотрел на Наоми, которая улыбнулась в ответ и легонько пожала его руку. — Ведь я и в самом деле был тогда на коне и мог достичь любых высот. Однако уже в те годы здорово поддавал. Я не придавал этому никакого значения — ведь я был молод, полон сил, да и уповал на то, что все великие художники черпают вдохновение в вине. Так я считал по крайней мере. И все равно, даже несмотря на это, я мог бы добиться успеха, если бы… не Арделия Лорц, приехавшая тогда в Джанкшен-Сити.

И со мной было покончено.

Я узнал ее по вашему описанию, Сэм, хотя в те годы она выглядела иначе. Вы просто сами ожидали увидеть библиотекаршу такой, а Лорц это вполне устраивало. Когда же она впервые появилась в Джанкшен-Сити — это было в 1957 году, — то была пепельной блондинкой с точеной фигуркой и сногсшибательными формами. Я тогда жил в Провербии и посещал баптистскую церковь. Не могу сказать, чтобы отличался особой набожностью, но в церкви всегда можно было встретить красивых женщин. Одной из них была ваша мать, Сара.

Наоми рассмеялась; тем особым смехом, которым женщины умеют демонстрировать свое недоверие.

— Арделия сразу стала для всех своей в доску. Сейчас-то, когда прихожане ее вспоминают — если, конечно, такое случается. — они наверняка утверждают что-то вроде: «Я сразу поняла: с этой Лорц что-то неладное» или «Я ее мигом раскусила», но тогда все было иначе, вы уж поверьте мне. Все вились вокруг нее — и женщины наравне с мужчинами, — как пчелы вокруг первого весеннего цветка. Не прожив в городе и месяца, она устроилась помогать мистеру Лейвину, но еще за пару недель до этого уже преподавала детишкам из воскресной школы в Провербии.

Не знаю уж, чему именно она их учила, но готов биться об заклад на последний доллар — не Евангелию от Матфея. Малыши были от нее без ума…

Так вот, случилось так, что она привлекла мое внимание… да и я ей приглянулся. Сейчас вы, конечно, не поверите, но в те дни я был хорош собой. Крепкий и загорелый от постоянной работы на свежем воздухе, с соломенной шевелюрой и талией, которой, Сара, даже вы позавидовали бы.

Арделия арендовала загородный домик в полутора милях от церкви; небольшой такой курятничек на отшибе. В нем давно никто не жил, и домишко так нуждался в покраске, как одинокий путник среди песков — в стакане воды. Как-то раз — уже сентябрь в разгаре был — я увидел Арделию в церкви и предложил покрасить стены ее обители.

В жизни больше не встречал таких огромных глаз, как у нее. Должно быть, большинству людей они показались бы серыми, но стоило Арделии только посмотреть на вас в упор, и вы бы голову на отсечение дали, что они серебристые. А именно так она на меня в тот день и посмотрела. И запах от нее исходил какой-то удивительный. Неземной. Никогда с тех пор я его больше не улавливал. Нечто вроде лаванды, но не совсем лаванда. Почему-то мне всегда казалось, что именно так благоухают неведомые маленькие белые цветы, распускающиеся только после захода солнца.

Словом, она покорила меня с первого взгляда, сразила наповал.

Мы стояли совсем близко — наши тела почти соприкасались. На Арделии было бесформенное черное платье — в таких часто ходят старухи — и шляпка с вуалью; в руках она сжимала сумочку. Настоящая набожная пуританка. Да вот только в глазах ее ничего пуританского не было. Как раз напротив, сэр.

«Надеюсь, вы не собираетесь расписать стены моего домика рекламой табака?» — спросила она.

«Нет, мэм, — ответил я. — Я хочу только выбелить его как следует. Пару раз. Прежде я таким делом не занимался, но вам, поскольку вы у нас новенькая, готов сделать исключение. По-соседски, так сказать»…

«Это приятно», — сказала Арделия и прикоснулась к моему плечу.

Дейв кинул извиняющийся взгляд на Наоми.

— Может, не стоит вам дальше слушать, Сара? Сейчас самая пакость начнется. Ужасно стыдно, поверьте, но мне надо душу излить. Очиститься от всего, что мы сотворили с этой гадиной.

Наоми погладила его ссохшуюся, морщинистую руку.

— Говорите, Дейв. Не обращайте на меня внимания.

Он глубоко вздохнул и продолжил:

— Едва она ко мне притронулась, я понял: или эта женщина станет моей, или я погибну. Представляете — а ведь она только прикоснулась ко мне. Один-единственный раз! И Арделия тоже поняла, что со мной творится. Я прочел это в ее глазах. Ох и хитрющие же были эти глаза! И недобрые. Но возбуждали они меня неимоверно.

«Да, Дейв, — сказала она, — это будет вполне по-соседски. Я и сама хочу стать вам очень хорошей соседкой».

Я проводил ее до дома. Бросив всех своих приятелей у дверей церкви. Уж как они меня чихвостили! А ведь даже не представляли, насколько им повезло. Всем, кроме меня.

Мой «форд» стоял в мастерской, а у Арделии машины не было, так что нам пришлось идти пешком. Я был не против, да и Арделия не возражала. Мы отправились по Трумэн-роуд, которая в те дни была обыкновенным проселком, и преодолели почти половину пути, когда Арделия остановилась. Представляете нас вдвоем в разгар теплого дня посреди пустынной проселочной дороги? По одну сторону кукурузное поле Сэма Ордэя площадью в добрый миллион акров, а по другую — бескрайние кукурузные плантации Билла Хампа. Кукуруза выше наших голов и таинственно шелестит, хотя ветра нет. Мой дедушка, бывало, говаривал, что этот шелест — звук растущих побегов. Не знаю, правда это или нет, но впечатление завораживающее, скажу я вам.

«Взгляните! — вдруг говорит Арделия, указывая направо. — Видите это чудо?»

Я посмотрел, но увидел только кукурузу. Так и сказал Арделии.

«Сейчас я вам покажу!» — заявляет она и устремляется в самые заросли. Прямо как была, в черном платье и туфлях на каблуках. Даже шляпку с вуалью не сняла. Я чуть постоял, несколько ошеломленный. Потом услышал ее смех. Она забралась в кукурузу и там смеялась. И я очертя голову кинулся следом за ней. Посмотреть, что она там нашла, но главным образом — из-за ее смеха. Даже не представляете, что я в тот миг ощущал!

Вдруг увидел ее перед собой между двумя рядами кукурузы. Я устремился к Арделии, но она со смехом растворилась и возникла уже в следующем ряду, справа от меня. Я тоже смеялся, гоняясь за ней и бесцеремонно топча посадки Сэма Ордэя. Впрочем, он вряд ли хватился бы такой малости. Так вот, всякий раз как я, весь облепленный свежей зеленью, достигал места, где видел Арделию мгновением раньше, ее уже и след простывал.

Мне стало не до смеха.

Мы играли в прятки около получаса, а мне все не удавалось до нее добраться. Я только распалялся все больше и больше. Вот она впереди, прямо передо мной, а в следующий миг — уже позади, за моей спиной. Порой я замечал ее ногу или руку, да и следы в мягкой земле она, конечно, оставляла, но толку от них не было, потому что они виднелись уже повсюду.

Я начал беситься — моя лучшая рубашка взмокла от пота, галстук развязался, а ботинки покрылись грязью, — но тут Арделия снова мелькнула передо мной. Смеющаяся, с развевающейся вуалью.

«Догоните же меня, Дейв!» — звонко выкрикнула она.

Я только успел ее шляпку схватить, как бесовка опять исчезла. Лишь высокие кукурузные побеги колыхались в том месте, где она была секунду назад. Да, и еще обе ее туфельки там остались, прямо на земле. Я ринулся за ней и вдруг остолбенел — с одного из початков прямо перед моим носом свешивался ее шелковый чулок. А серебристый смех все звенел у меня в ушах не смолкая.

Я сорвал галстук и помчался за ней, не чуя под собой ног и высунув язык, как безмозглый пес, который не понимает, что в такой жаркий день лучше спокойно поваляться в тенечке. И знаете что — я повсюду оставлял за собой сломанную кукурузу, увечил ее и затаптывал. А вот она ни одного даже не повредила. Побеги лишь колыхались, как от легкого летнего бриза.

Скоро я нашел ее платье, затем комбинацию и пояс для чулок. Потом — лифчик и трусики. Смех ее затих. Слышался лишь слабый шелест кукурузы. Я беспомощно стоял и дышал как паровоз, прижимая к груди ее одежду. Вся она пропиталась ароматом Арделии, и этот запах кружил мне голову, сводил с ума.

«Где вы?» — заорал я, но мне никто не ответил.

Я уже совсем потерял голову — а она только этого и добивалась.

«Где ты, черт тебя дери?» — завопил я, вконец обезумев.

И в тот же миг ее белоснежная рука вынырнула из-за зеленого побега и погладила меня по шее. Я так и подскочил.

«Я ждала тебя, — сказала Арделия. — Почему ты так долго не шел? Разве ты не хочешь на меня посмотреть?»

Она схватила меня за руку и увлекла в кукурузу… И я ее увидел. Прекрасную и абсолютно голую, с ногами по щиколотку в грязи и с глазищами… серебристыми, как дождь в туманный день.

2

Дейв отпил воды, еще и еще, затем продолжил, закрыв глаза:

— Нет, в тот день мы не предались любви посреди кукурузного поля — за все время, что я ее знал, мы вообще ни разу не предавались любви. Но мы всем этим занимались. Я познал Арделию всеми мыслимыми способами, какие только существуют в отношениях между мужчиной и женщиной. Более того, я познал ее так, как вам показалось бы невозможным. Многое я, конечно, забыл, но прекрасно помню ее белоснежное тело и длинные ноги, помню, как ее пальцы нащупывали и стискивали зеленые побеги у самого основания, как она царапала ногтями мои шею и спину.

Это продолжалось до бесконечности. Не представляю, сколько раз познал ее в тот день, но усталости я не знал. Когда мы начали, я был так возбужден, что мог изнасиловать даже статую Свободы: когда мы закончили, я ощущал то же самое!

Я не мог ею насытиться. Ни тогда, ни когда-либо впредь. Арделия это прекрасно понимала.

И все же настала минута, когда мы остановились. Она закинула руки за голову, повела белоснежными плечами — лежа на спине прямо в грязи, — посмотрела на меня своими удивительными глазищами и спросила:

«Ну как, Дейв? Гожусь я в соседки?»

Я сказал, что хочу ее снова, но Арделия только рассмеялась и ответила, мол, требую слишком многого. Я все равно попытался на нее взгромоздиться, но Арделия оттолкнула меня с такой легкостью, с какой сука отпихивает щенка, не желая больше кормить его. Однако я не унимался, и тогда Арделия вцепилась мне в физиономию, расцарапав ее. Это привело меня в чувство. Она была ловка, как тигрица, но раза в два сильнее. Убедившись, что я все понял, Арделия оделась и вывела меня, на дорогу. Я плелся за ней покорно, как ягненок.

Мы прошли пешком до самого ее дома. По дороге не встретили ни души. И слава Богу, ведь выглядел я хуже пугала — весь в грязи, рубашка торчит наружу, галстук в кармане скомкан, а рожа расцарапана. Арделия же, напротив, чистенькая, свеженькая и искрящаяся, как вода в роднике. Прическа аккуратная, волосок к волоску, туфельки начищены, на платье ни пылинки.

Мы пришли, и я начал осматривать дом, прикидывая, сколько на него уйдет краски, когда Арделия вынесла какое-то питье в высоком стакане. С соломинкой и мятным листочком. Я поначалу подумал, что это охлажденный чай, и попробовал. Оказалось — чистейшее виски.

«Ах ты черт!» — выдавил я, чуть не подавившись.

«Не хочешь? — удивленно спросила она, насмешливо улыбаясь. — Могу предложить взамен холодного кофе».

«Нет, хочу», — пробормотал я.

Но я не просто хотел выпить — я ощущал самую настоящую потребность. До тех пор я пытался не пить днем: по-моему, именно это приводит к алкоголизму. Так вот, именно тогда я и сломался. И, сколько мы были с ней знакомы, я пил днем постоянно, каждый день. Последние два с половиной года президентства Айка[23] я не вылезал из запоя.

Пока красил ее дом — и вообще делал все то, что она мне позволяла, — Арделия устроилась работать в библиотеку. Мистер Лейвин без испытательного срока поручил ей детскую библиотеку. Я проводил там каждую свободную минуту — а их у меня было предостаточно. Видя недоумение мистера Лейвина, я пообещал ему бесплатно выкрасить изнутри все читальные залы, и он больше ко мне не приставал. Это Арделия мне посоветовала — и оказалась права, как всегда.

Я плохо помню то время, так как был целиком во власти чар этой женщины. Вернее — совсем и не женщины. Да, это так — она меня приворожила, заколдовала. Поэтому воспоминания о том времени у меня отрывочные и хаотические. Словно узоры в калейдоскопе. Помню, что за месяц до смерти мистера Лейвина она прикрепила к дверям детской читальни плакат с изображением Красной Шапочки, а затем, взяв за руку, подвела к нему какого-то мальчугана.

«Видишь эту маленькую девочку? — спросила у него Арделия. — А знаешь, почему Волк ее съел?»

«Нет», — пролепетал малыш, глаза его были полны слез.

«Потому что она вовремя не сдала библиотечную книжку, — сказала Арделия. — Ты ведь, Уилли, так не поступишь, не правда ли?»

«Нет, никогда», — пообещал мальчик.

«Смотри мне», — сказала она, а затем отвела за руку и усадила за стол.

Малыш — его звали Уилли Клеммарт, и он потом погиб во Вьетнаме — все озирался через плечо, глядя на меня. А я стоял на раздвижной лестнице с кистью в руках и читал по его глазенкам, как по газете. Спасите меня, мистер Данкен! — молили они. Заберите меня! Но что я мог сделать? Я и себя-то не мог спасти.

Дейв полез в задний карман, извлек из его глубин смятый, но чистый носовой платок и шумно высморкался.

— Поначалу мистер Лейвин боготворил Арделию, души в ней не чаял, но затем мнение свое начал потихоньку менять. Всего за неделю до его кончины они вдрызг разругались из-за этого самого плаката с Красной Шапочкой. Мистер Лейвин его просто на дух не переносил. Возможно, и не знал всего, что творилось в детской читальне, но и слепцом не был: замечал ведь, как взирали детишки на этот плакат. Кончилось тем, что он приказал Арделии снять плакат. Тогда-то спор и вспыхнул. Я был под самым потолком, где слышимость неважная, но все равно до меня донеслось предостаточно. Мистер Лейвин упрекал Арделию, что она запугивает ребятишек, а она уверяла, что, дескать, только напугав можно обуздать «этих несносных проказников». Чего она только не наговорила! Но мистер Лейвин стоял на своем, и в конце концов ей пришлось уступить.

В тот вечер Арделия металась по дому, как разъяренная тигрица, которую дети целый день тыкали сквозь прутья клетки острыми палками. Она, в чем мать родила, мерила спальню длинными шагами, а я валялся на постели, пьяный в стельку. Помню только, что, когда она посмотрела на меня, глазищи ее были уже не серебристыми, а кроваво-красными, словно в голове вспыхнул пожар, да и рот выглядел как-то странно, будто пытался отделиться от лица. Так, во всяком случае, мне показалось. Меня тогда такой мороз по коже продрал, что я мигом почти протрезвел. Никогда не видел ничего подобного. И не хотел бы увидеть вновь.

«Я ему отплачу, — процедила Арделия. — Он у меня поплатится, Дейви. Жирная скотина. Увидишь, что я с ним сделаю!»

Я уговаривал ее не делать глупостей, уверял, что она сама потом пожалеет, — словом, нес всякую ахинею. Некоторое время Арделия меня слушала, а затем вдруг с быстротой молнии метнулась ко мне и оседлала. С горящими глазищами, перекошенным ртом. Жуткое зрелище. Я испугался, что она с меня живого кожу сдерет. Но этого не случилось. Арделия прижалась ко мне и пристально всмотрелась в глаза. Не знаю, может, прочитала в них, насколько я напуган, но увиденное ей так понравилось, что она запрокинула голову назад — ее волосы стали щекотать мои бедра — и расхохоталась.

«Хватит болтать, дурачок, — сказала она. — Засади-ка лучше мне. Больше ты все равно ни на что не годен».

Я послушался. Ведь, кроме самого бесстыдного блуда да пьянства, я уже и в самом деле ни на что больше не годился. В конце 1958-го или в начале 1959 года у меня отобрали лицензию, да и отклики на мою работу все чаще были просто уничтожающие. Но мне было на все наплевать — в моих мыслях безраздельно царила Арделия. По городу ползли слухи, что Дейв Данкен спился, что ему нельзя больше доверять… но причиной моего падения всякий раз называли только мое безудержное пьянство. О наших отношениях с Арделией никто не догадывался. Она была дьявольски хитра. От моей репутации не осталось камня на камне, Арделия же всегда выходила сухой из воды. Чистенькой, как девственница перед алтарем.

Мне казалось, правда, что мистер Лейвин что-то подозревает. Поначалу он, видимо, искренне полагал, что я просто влюбился в Арделию и тайком сохну по ней, но потом явно что-то заподозрил. Вскоре мистер Лейвин умер. Утверждали, что от инфаркта, но я знал истинную причину… Как-то раз мы с Арделией предавались любви прямо в гамаке на задней террасе ее дома, причем на сей раз уже она никак не могла насытиться моими ласками. Она терзала меня, пока я не возопил благим матом. Потом свернулась калачиком рядом, довольная, как кошка, слопавшая миску сметаны: в глазищах опять огонь замерцал. Вы, конечно, не поверите, но отблеск этого огня я на своей голой руке увидел. Так оно все и было, это не плод моего разыгравшегося воображения. И я ощущал жар того пламени. Словно рядом с только что угасшим камином сидел.

«Я же обещала тебе, Дейви, что он свое получит», — вдруг сказала Арделия.

Сознание мое было помутнено от пьянства, да и от упражнений наших я был еле жив, поэтому тогда я и не уразумел толком, что она имела в виду. Мне вообще казалось, будто я засыпаю в яме с зыбучим песком.

«Что ты с ним сделала?» — пробормотал я сквозь сон.

«Обняла его. Особым образом, как только я умею. Ты этого не знаешь, Дейви, и, если тебе повезет, никогда не узнаешь. Так вот, я заманила его в книгохранилище, заключила в объятия и показала, какова я на самом деле. И он расплакался. Так перетрусил, что душа в пятки ушла. Расплакался навзрыд, а я обнимала его и слизывала слезинки. Особенные слезинки. — Она так и сказала — „особенные“. — Когда слизала последнюю, у него сердце остановилось».

И тут вдруг ее лицо… изменилось. Исказилось и поплыло, точно под водой оказалось. И я увидел нечто…

Дейв замолчал, глядя перед собой невидящим взором. Его руки стиснули деревянные перила. Пальцы нервно сжимались и разжимались.

— Не помню, — сказал он. — Или не хочу вспоминать. Кроме двух деталей. Глаза у нее красные были и без ресниц, а вокруг рта пузырились толстые складки… но только не кожи, а плоти. Жуткое зрелище. Потом эта плоть стала растягиваться. Кажется, я завопил от ужаса. И тут же мерзкое видение исчезло. Рядом со мной лежала прежняя Арделия, голая и прекрасная — этакая мурлыкающая кошечка.

«Не бойся, Дейви, — сказала она. — Тебе ничто не грозит. Пока ты будешь меня слушаться, разумеется. Пока останешься пай-мальчиком. Сегодня я счастлива, ведь избавилась наконец от этого старого болвана. Теперь меня назначат на его место, и я уж организую работу библиотеки, как сочту нужным».

«Господи, помоги нам», — подумал тогда я, но промолчал. Вы на моем месте тоже предпочли бы держать язык за зубами. Ведь еще минуту назад рядом с вами лежало чудовище с полыхающими глазами, без век; причем так далеко от города, что даже ори вы во все горло, вас бы никто не услышал.

Потом она пошла в дом и вскоре вернулась с двумя стаканами виски. Я напрочь отрубился и больше ничего о том дне не помню.

Библиотеку она не открывала целую неделю… «дань памяти мистера Лейвина», по ее словам, а потом, когда открытие наконец состоялось, на дверях детской читальни вновь красовался плакат с Красной Шапочкой. Еще неделю спустя она попросила меня нарисовать серию новых плакатов.

Дейв помолчал, затем продолжил, почти шепотом:

— Даже сейчас все во мне восстает против этого рассказа. Против всей правды. Я предпочел бы сказать, как сопротивлялся Арделии, боролся с ней, настаивал, что не хочу запугивать бедных детишек… но это было бы враньем. Нет, я все делал, как она мне говорила. Перед Богом грешил. В какой-то степени — из страха перед ней, но главным образом — из раболепного поклонения. Ведь я все еще был на ней помешан. Какая-то низменная часть моей натуры — это, должно быть, свойственно многим из нас — преклонялась перед Арделией. Ее замысел мне нравился. Да-да, нравился.

Вас, конечно, интересует, что именно я делал по ее наущению, но вот всего этого поведать я и не могу. По той простой причине, что не помню. Все в моей памяти перемешалось, как сломанные игрушки в мешках Армии спасения.

Нет, я никого не убивал. Уж в этом-то я твердо уверен. Она пыталась меня заставить… и я почти уступил… но в конце концов все-таки сумел устоять. Только благодаря этому я и выжил, оставаясь наедине со своей совестью. Арделия отобрала у меня душу — лучшую и большую ее часть, — но все-таки не всю.

Дейв задумчиво посмотрел на Наоми, затем перевел взгляд на Сэма. И показалось, что Дейв уже заметно успокоился; возможно, несчастному даже полегчало.

— Помню, как-то осенью 1959 года — да, кажется, это было именно тогда, — она потребовала, чтобы я нарисовал новый плакат для детской читальни. Объяснила свою задумку, и я согласился. Никакого тайного умысла не увидел. Мне даже показалось, что будет забавно. А хотела она, чтобы я изобразил мальчишку, расплющенного паровым катком прямо на улице. И подпись придумала:

ПОСПЕШНОСТЬ ДО ДОБРА НЕ ДОВОДИТ! ВРЕМЕНИ, ЧТОБЫ СДАТЬ КНИГИ В БИБЛИОТЕКУ, У ВАС ПРЕДОСТАТОЧНО.

Сам не знаю, что я нашел в этом смешного. Но охотно согласился. Арделия радовалась как ребенок. Тут же, прямо у нее в кабинете, я и нарисовал плакат. Буквально за несколько минут, ведь я считал, что это просто карикатура… И был уверен, что Арделии мое творение понравится, но не тут-то было. Она насупилась и поджала губы, так что рот почти исчез. Я изобразил карикатурного мальчишку со щелочками вместо глаз, а еще шутки ради пририсовал к губам водителя катка воздушный шар, на котором было написано: «Если у вас есть почтовая марка, можете отправить его вместо открытки».

«Нет, Дейви. — Арделия даже не улыбнулась. — Ты не понял. Этим детей вовремя возвращать книжки не заставишь. Этим ты их просто рассмешишь».

«Что ж, — ответил я, — значит, я просто тебя не понял».

Мы стояли за абонементным столом, и нас могли видеть только выше пояса. Арделия опустила руку, схватила меня за причинное место и, уставившись на меня в упор своими серебристыми глазами, промолвила:

«Я хочу, чтобы ты нарисовал все, как в жизни».

Я даже не сразу понял, что она имела в виду. Потом, когда до меня дошло, не поверил своим ушам.

«Арделия, ты не понимаешь, что говоришь. Если мальчик и в самом деле попадет под каток…»

Тогда она пребольно стиснула мои причиндалы, словно напоминая, кто в доме хозяин, и сказала:

«Это ты не понимаешь меня. Я вовсе не хочу их смешить, Дейви; я хочу, чтобы они рыдали от страха. Возвращайся на место и сделай все как надо».

Голова у меня кругом шла. На столе в кабинете лежал чистый лист ватмана, а рядом стоял стакан виски с соломинкой и листочком мяты; на ватмане я увидел записку от Арделии:

«Д.! На этот раз не жалей красной краски».

Дейв посмотрел на Наоми и Сэма.

— Самым страшным было то, что в кабинет она даже не заходила. Она ни на минуту не оставляла своего места!

3

Наоми принесла Дейву еще стакан воды. Сэм не преминул заметить, что лицо ее побледнело, а уголки глаз казались красноватыми. Сев рядом, она знаком попросила Дейва продолжать. Старик кивнул и заговорил:

— Я поступил так, как и любой другой алкоголик, окажись он на моем месте. Выпил виски и сделал так, как она хотела. Работал не покладая рук, словно одержимый. Заляпал красками весь ее стол. Мне было на все наплевать. В итоге у меня вышло нечто такое, о чем и вспоминать не хочется… но я помню. От мальчика там мало что осталось. Ботинки валялись неподалеку, а голова была размазана по проезжей части, как блинное тесто по сковороде. А водитель катка — я лишь темный силуэт изобразил — оглядывался через плечо и ухмылялся. Потом я его и на всех прочих плакатах рисовал. Это он, Сэм, сидел за рулем машины, в которой кричал и жался к стеклу похищенный мальчик.

Мой отец бросил нашу семью примерно через год после моего рождения. Мама воспитывала меня в одиночестве. Теперь мне кажется, что на плакатах я рисовал именно отца. В детстве я называл его «темным человеком» и теперь почти уверен: на всех этих плакатах — мой отец. Каким-то таинственным способом Арделия сумела внушить мне его образ…

Так вот, от второго моего плаката Арделия пришла в полный восторг. Развеселилась как дитя.

«Молодчина, Дейви! — вскричала она. — Просто изумительно! Это научит маленьких негодяев уму-разуму. Я повешу его сейчас же!»

И прикрепила прямо над столом в детской библиотеке. И вот тогда меня вдруг как током ударило. Я каким-то образом догадался, что мальчик, которого я изобразил, не кто иной, как Уилли Клеммарт. Сам того не подозревая, я нарисовал его, причем выражение на… на том, что оставалось от лица, было такое же, как в тот день, когда Арделия, взяв Уилли за руку, сама провела его в детский зал.

Я был там во время детского часа и видел, как подействовал мой плакат на пришедших детишек. Они перепугались насмерть. Одна девочка даже расплакалась. А мне было почему-то приятно. Я даже подумал, что, мол, поделом этим проказникам. Пусть знают, что с ними случится, если им вздумается ослушаться Арделию.

Но тут же проснулись совсем другие мысли. «Ты начинаешь думать точь-в-точь, как она, Дейв, — сказал я себе. — А скоро и сам таким, как она, станешь. И вот тогда тебе крышка, парень!»

Тем не менее все продолжалось, как и прежде. Словно я взял билет в один конец и был полон решимости преодолеть этот путь во что бы то ни стало. Ребятишки приходили в библиотеку и пугались до чертиков, а Арделия упивалась страхом детей. Она ведь этим и жила — кормилась их страхом. А я продолжал малевать плакаты. Все я их и не вспомню, но вот Библиотечного полицейского отлично помню. Его я частенько рисовал. На одном плакате, который назывался «И БИБЛИОТЕЧНАЯ ПОЛИЦИЯ ПОРОЙ ОТДЫХАЕТ», я изобразил его на рыбалке с удочкой. Только наживкой на его крючке служил мальчонка — Растяпа Саймон…

Мы превратили детскую читальню в настоящую темницу ужасов. — Голос Дейва предательски дрогнул. — В пыточную камеру для детей. Мы вдвоем — Арделия и я. Но вот что удивительно — дети всякий раз возвращались. За новой порцией страха. И никогда… никогда не рассказывали родителям. Арделия за этим следила.

— Но сами родители! — вдруг вскричала Наоми так, что Сэм от неожиданности подскочил. — Ведь они-то наверняка видели…

— Нет! — прервал ее Дейв. — Родители не замечали ровным счетом ничего. Единственной страшилкой была для них Красная Шапочка. Этот плакат висел у нас постоянно, а вот остальные Арделия вывешивала только перед детским часом, ну и еще в субботу утром. Она ведь, Сара, не людского роду-племени была. Это вы должны себе четко уяснить. Это дьявольское отродье всегда наперед знало, когда зайдут взрослые, и успевало подменить мои творения на невинные плакаты с призывами вроде «ЧИТАЙ И РАДУЙСЯ!».

В те дни я дневал и ночевал в библиотеке. Заказов у меня уже давно не было, и жил я только на старые сбережения. Довольно скоро я начал потихоньку расставаться с вещами: продал телевизор, гитару, машину, а в конце концов — и собственный дом. Но мне это все было до лампочки. Главное, что я был рядом с ней. Ну а будучи все время рядом, я не мог не замечать, что творится в библиотеке. Во время детского часа дети обычно рассаживались вокруг Арделии на стульчиках. А я, небритый, в замызганном комбинезоне, вечно подшофе, устраивался в дальнем углу. Арделия читала вслух — свои излюбленные кошмарные рассказы, — а посередине вдруг умолкала и, наклонив голову, прислушивалась. Детишки начинали тревожно ерзать, но смотрели почему-то в другую сторону, словно просыпались после глубокого сна.

«Сейчас придут взрослые, — говорила она, улыбаясь. — Мы ведь должны как следует приготовиться к их приходу, не правда ли? Есть среди вас хорошие детки, которые мне помогут?»

И все дети как один тут же тянули руки, ибо хотели быть хорошими. Ведь мои плакаты очень недвусмысленно давали знать, какая участь может постигнуть плохих детей. Даже я, пьяный в стельку, послушно тянул руку наравне с ними. Потом одни из них снимали со стен мои плакаты, а другие вынимали из ящиков типографские и развешивали по стенам. Затем Арделия откладывала прочь рассказы-страшилки и начинала читать вслух нечто вроде «Принцессы на горошине». Почти сразу же дверь приоткрывалась и какая-нибудь мамаша интересовалась, как у нас идут дела. Увидев, что детишки слушают Арделию с открытыми ртами, она улыбалась, кивала своему чаду и исчезала.

— А что за рассказы-страшилки вы имели в виду? — поинтересовался Сэм.

Голос его звучал хрипло, а во рту пересохло. По мере того как он слушал, его все больше охватывали страх и гадливость.

— Самые обычные сказки, — ответил Дейв. — Только Арделия переделывала их на свой лад. Для этого ей порой и менять почти ничего не приходилось.

— Я это прекрасно понимаю, — кивнула Наоми. — Читала такие сказочки.

— Не сомневаюсь, — согласился Дейв, — но вы и представить себе не можете, как Арделия ухитрялась извращать их смысл. Причем детишкам все это нравилось; одним — сказки, а другим — сама Арделия. Она ведь притягивала их и очаровывала, как и меня. Не совсем так, конечно, ведь ничего сексуального в их отношениях не было… на мой взгляд. Нет, просто она умела воздействовать на темную сторону натуры, которая дремлет в глубине каждого из нас. Вы понимаете, что я хочу сказать?

Сэм, припомнив, как и сам в свое время был заворожен, читая «Синюю Бороду», решил, что понял. Дети ненавидят и страшатся мрака… но ведь он их чем-то притягивает, верно? Приманивает..

(Пойдем, с-со мной, с-сынок) Не так ли? Как сладкоголосые сирены (Я полит-сейский) спутников Одиссея.

Правильно?

Правильно?

— Я понимаю вас, Дейв, — произнес он. Дейв кивнул и спросил:

— Вы еще не решили, Сэм? Не определили, кто был ваш Библиотечный полицейский?

— В этом я еще не до конца разобрался, — признался Сэм.

Хотя в глубине души считал, что уже близок к разгадке. Как будто мозги его превратились в океанскую пучину, на дне которой покоился, погрузившись в ил, затонувший корабль. Но не простой корабль. Скорее пиратская шхуна, забитая сокровищами и мертвыми телами. И вот сейчас шхуна начала двигаться в придонном иле и — Сэм этого всерьез опасался — готова была вот-вот всплыть на поверхность. Серая, мрачная, облепленная илом и водорослями. С ухмыляющимся скелетом, навеки прикованным цепями к штурвалу.

— Да, мне тоже кажется, что вы начинаете понимать, — заметил Дейв. — Все это должно проясниться, Сэм. Поверьте мне.

— А я все-таки не поняла, какие именно сказки она извращала, — сказала Наоми.

Дейв кивнул и попытался объяснить:

— Одной из ее самых любимых была «Златовласка». Вы, конечно, ее прекрасно помните, но вот многие жители нашего города — банкиры и адвокаты, инженеры и зажиточные фермеры — знают эту сказку в совершенно ином виде. Они хранят в памяти ту версию, что поведала им Арделия Лорц. Вполне возможно, что кто-то из них уже изложил ее своим детям, даже не подозревая, что в подлинной истории все совсем по-другому. Мне не хотелось бы, чтобы это оказалось правдой, но в глубине души я уверен, что дело обстоит именно так.

В изложении Арделии Златовласка была скверной и испорченной девчонкой. Попав в дом к трем медведям, она принялась ломать и портить все подряд. Перепачкала в грязи отложенное для глажки белье Мамы-медведицы, разорвала в клочья газеты и деловые бумаги Папы-медведя, а сиденье его любимого кресла кухонным ножом превратила в решето. В довершение она изодрала все их книжки. Эту часть Арделия особенно смаковала. А вот Мишуткину кашу Златовласка есть не стала — она отыскала на полке стрихнин и посыпала им кашу вместо сахара. Она даже не подозревала, в чей дом попала, но все равно решила отравить хозяев. Такая вот была маленькая дрянь.

— Боже, какой кошмар! — воскликнула Наоми. Впервые на глазах у Сэма она потеряла самообладание. Руки ее тряслись, а глаза едва не вылезали из орбит.

— Да, — кивнул Дейв. — Но это еще не все. Устав от собственных козней, Златовласка поднялась наверх в спальню, устроила погром и там, а затем уснула в кроватке Мишутки. Три медведя вернулись домой, дружно навалились на Златовласку — именно так выражалась Арделия — и сожрали ее живьем вместе с потрохами. Начали пожирать с ног, а дрянная девчонка визжала от боли, тщетно пытаясь вырваться. В конце концов одна голова осталась. Ее медведи приберегли, потому что уже знали, что случилось с кашей. Они учуяли яд. «Медведи на то и медведи», — назидательно говорила Арделия детишкам, а те только послушно кивали. Ну вот, а потом медведи отнесли голову Златовласки на кухню, сварили в котле и слопали ее мозги на завтрак. Мозги оказались очень вкусными, а медведи с тех пор зажили счастливо.

4

На крыльце воцарилось мертвенное, почти осязаемое молчание. Потянувшись за водой, Дейв едва не опрокинул стакан и лишь в последний миг сумел его подхватить. Держа спасенный стакан обеими руками, он принялся жадно пить. Затем обратился к Сэму:

— Вас мой рассказ не удивляет?

Сэм молча помотал головой. Он был в шоке. Дейв перевел взгляд на Наоми.

— Теперь вы понимаете, почему я никогда об этом не рассказывал? Почему предпочел запереть свою тайну в каморку?

— Да, — еле слышно прошелестела Наоми. — И еще, мне кажется, я понимаю, почему дети никогда об этом не рассказывали. Есть вещи, которые слишком… чудовищны. Невообразимы.

— Для нас, возможно, Сара, — промолвил Дейв. — А вот для детей… В этом я не уверен. Дети ведь не сразу понимают, что такое настоящее зло. Родители должны втолковать, как его распознать. Вдобавок Арделия не просто запугивала их. Помните, я говорил, что, услышав о приходе родителей, дети вели себя так, словно просыпались после глубокого сна? Так вот, они и в самом деле спали. Только как-то необычно. Это был не гипноз, нет… но нечто подобное. Возвращаясь домой, они напрочь забывали про эти ужасные сказки и плакаты. А вот в подсознании, и в этом я свято убежден, они все прекрасно помнили… Так же как и Сэму в глубине подсознания известно, кто его Библиотечный полицейский.

И сегодня бывшие хорошие детишки — банкиры, адвокаты и зажиточные фермеры — тоже наверняка все это помнят. Я как тогда вижу их — в детских фартучках и коротких штанишках, — как они сидят на стульчиках вокруг Арделии, таращась на нее выпученными от любопытства и страха глазенками. И сейчас, должно быть, когда по ночам их донимают кошмары, они снова становятся прежними детишками. Словно воочию наблюдают, как ее три медведя пожирают Златовласку, как вычерпывают мозги столовыми ложками и как Мишутка носит на голове скальп плохой девочки, словно золотой парик. Они, наверное, и теперь просыпаются в холодном поту, разбитые и полумертвые. Вот какое наследие оставила Арделия нашему городу…

Но и это не все. Худшее еще впереди.

Сказки и плакаты — но главным образом все-таки сказки — порой доводили бедных детей чуть ли не до истерики. А то и до обморока. В таких случаях Арделия говорила остальным:

«Опустите головки и подождите, пока я отведу Билли… или Сандру… или Томми… в ванную и приведу в чувство».

И все детишки как по команде опускали головки. И сидели не двигаясь, словно мертвые. Когда на моих глазах это случилось впервые и Арделия увела в ванную какую-то маленькую девчушку, я прождал пару минут, а потом подошел к детям. Сначала — к Уилли Клеммарту.

«Уилли, — прошептал я и потряс его за плечо. — Как дела, Уилли?»

Он даже ухом не повел. Тогда я снова потряс его, уже чуть сильнее. Он не шелохнулся. Только шумно дышал, словно у него насморк. Веки чуть-чуть приоткрыты, видны лишь белки глаз. Я испугался и обошел других ребятишек, но ни один из них на меня не взглянул, ни слова не произнес.

— Вы хотите сказать, что они были заколдованы? — спросил Сэм. — Подобно Белоснежке, надкусившей отравленное яблочко?

— Да, — кивнул Дейв. — Дети и правда походили на заколдованных. Как, впрочем, и я, хотя и по-другому. Я уже собрался было схватить бедного Уилли за шкирку и встряхнуть как следует, но услышал шаги Арделии и опрометью помчался на место. И сидел не смея дохнуть — так боялся, что она и со мной что-то сотворит.

Арделия вернулась и привела с собой девочку. Теперь на щечках у ребенка играл румянец, а глаза весело блестели. Арделия шлепнула ее по попке, и девочка побежала на свое место. Потом Арделия хлопнула в ладоши и сказала:

«А теперь, все хорошие дети, поднимите головки! Сонечке уже гораздо лучше, и она хочет, чтобы мы дослушали сказку. Верно, Сонечка?»

«Да, мэм», — радостно прочирикала Сонечка.

И тут же дети как по команде вздернули головы. Невозможно было поверить, что еще пару секунд назад все они сидели неподвижно, как истуканы.

Когда эта история повторилась в третий или в четвертый раз, я потихонечку проследовал за Арделией. Я знал, что она нарочно запугивает детей, и понимал, что тому должна быть причина. Сам запуганный до полусмерти, я хотел все-таки выяснить, в чем тут дело.

На сей раз Арделия отвела в ванную Уилли Клеммарта. Она рассказывала детям «Гензеля и Гретель», когда с мальчиком случилась настоящая истерика. Подкравшись к ванной, дверь которой была распахнута настежь, я разглядел Арделию на коленях перед Уилли. Рядом с умывальником. Мальчик уже не плакал, но толком разглядеть его я не мог. Арделия стояла спиной ко мне и почти полностью его загораживала. Я только видел, что руками он опирается на ее плечи, и все. Затем я услышал какой-то странный звук: посасывание такое, наподобие свиста, который издает соломинка, когда бокал уже пустеет. Мне вдруг почудилось, что Арделия… ну, словом, насилует мальчика. Так оно и оказалось на самом деле, но только… иначе.

Я приподнялся на цыпочки, пытаясь разглядеть, что там у них происходит. Больше всего на свете я боялся, что Арделия меня услышит — у нее ведь уши локаторам не уступали, — обернется и пронзит насквозь своими полыхающими глазищами. Но остановиться я уже не мог. Я должен был выяснить, что она делает. И начал потихонечку, дюйм за дюймом, сдвигаться вперед и вправо.

Постепенно из-за ее плеча передо мной предстало лицо Уилли — словно луна, выползающая из-за туч. Если сначала я мог видеть лишь волосы Арделии — золотые локоны и кудряшки, каскадом ниспадающие на плечи, то вскоре моему взору открылось и ее лицо. И вот тогда я разглядел, что она делает.

Кровь в моих жилах заледенела, а ноги подкосились. Увидеть меня они не смогли бы, разве что вздумай я вскарабкаться по водопроводной трубе и барабанить по ней. Глаза Арделии и мальчика были закрыты, но дело вовсе не в этом. Арделия была настолько поглощена своим занятием, что при всем желании не смогла бы сразу оторваться.

Лицо ее полностью утратило человеческий облик. Оно растеклось, словно патока, и приняло форму трубки с расплющенным носом и вытянутыми глазами-щелочками. Мне это напомнило какое-то насекомое… муху, может быть, или осу. И рот ее снова исчез. Он превратился в эту мерзость, которую я уже наблюдал однажды, когда мы с Арделией лежали в гамаке после смерти мистера Лейвина. Вокруг выпяченного рыла снова пузырились толстые складки плоти, испещренные какими-то красными полосками. Поначалу я подумал, что это кровь или даже набухшие под кожей вены, но потом сообразил — это же помада. Губ у нее больше не было, а помада так расползлась на их прежнем месте.

Кончиком рыла Арделия присосалась к глазам Уилли.

Сэм ошарашенно посмотрел на Дейва и даже спросил себя, уж не рехнулся ли рассказчик, чего доброго. Одно дело — призраки, но такое… И тем не менее лицо Дейва светилось столь одухотворенно, что Сэм подумал: Если он и врет, то сам того не сознает.

— Дейв, не хотите ли вы сказать, что Арделия Лорц пила его слезы? — чуть поколебавшись, спросила Наоми.

— Да… и — нет. Она пила «особенные слезы». Те самые, помните? Но ее лицо… Оно походило на размалеванную маску, которую напяливают на себя ряженые в праздник Хэллоуин.

Из уголков глаз Уилли выделялась какая-то розоватая слизь, этакая мутная и жиденькая кашица. Вот ее-то и высасывала Арделия, громко хлюпая. Но это были не слезы, нет. Она пила страх. Каким-то непостижимым образом сумев сделать его реальным, истекающим наружу в виде этих кошмарных слезинок.

— Вы хотите сказать, что Арделия Лорц была вампиром? — спросил Сэм.

Дейв вздохнул с облегчением.

— Да. Совершенно верно. Уже потом, осмелившись об этом подумать, я догадался, что это именно так. Все эти россказни о вампирах, которые прогрызают жертвам шею и пьют кровь, — досужие бредни. Да, они пьют, но вовсе не из шеи и не кровь. Возможно, потом, когда их жертвы вырастают, это и краснеет и становится похожим на кровь. Может быть, именно так и обстояло дело с мистером Лейвином. Наверное. Но это не кровь.

Это страх.

5

Не знаю, сколько я простоял, не в силах оторвать от них глаз, но вряд ли очень долго — Арделия никогда не уводила ребенка в ванную больше чем на пять минут. Выделения из уголков глаз Уилли начали бледнеть и стали более скудными.

Но вот эта штуковина на конце ее рыла… не знаю, как ее назвать…

— Хоботок, — спокойно подсказала Наоми. — Думаю, это было нечто вроде хоботка.

— Что ж, возможно. Так вот, этот… хоботок на моих глазах начал удлиняться, не желая, видимо, упустить ни одной капли живительной влаги. Я догадался, что процесс подходит к концу. Я также прекрасно понимал, что Арделия убьет меня, если узнает, что я за ней подглядывал.

Я начал медленно пятиться, шаг за шагом. В глубине души я был почти уверен, что спастись мне не удастся, но наконец уперся спиной в косяк распахнутой двери. От ужаса я чуть не заорал, решив, что Арделия каким-то образом оказалась у меня в тылу. Я искренне в это верил, хотя она по-прежнему стояла на коленях прямо у меня на глазах.

Зажав рукой рот, чтобы не взвыть, я ударился в бегство. Мной овладело единственное желание: удрать отсюда, а потом бежать и бежать, не останавливаясь. Пока не упаду замертво.

Я выбрался в то самое фойе с мраморным полом, которое вы видели, Сэм. Где установлен щит с призывом «ТИШИНА!» Там я на мгновение остановился и призадумался. Сейчас Арделия приведет Уилли в детский зал и заметит, что меня и след простыл. Она сразу догадается, что случилось, и устремится за мной в погоню. В том, что она меня поймает, сомнений не было. Я не забыл, как она носилась в зарослях кукурузы.

Словом, я заставил себя возвратиться в детскую читальню. Пожалуй, это был труднейший поступок в моей жизни, но я совладал с собой. Не прошло и двух секунд, как я сел на место, и Арделия вернулась, держа Уилли за руку. Мальчуган, как я и ожидал, сиял и весело смеялся.

«А ну-ка, хорошие дети, поднимем головки! — выкрикнула она, хлопнула в ладоши, и дети дружно уставились на Арделию. — Уилли уже выздоровел и хочет дослушать сказку до конца. Верно, Уилли?»

«Да, мэм», — послушно ответил Уилли. Она чмокнула его в щеку и подтолкнула к стульчику. Затем продолжила рассказ. Я сидел и слушал ни жив ни мертв. И вот когда этот детский час закончился, я запил уже по-настоящему. По-черному. Не зная удержу.

6

— И чем закончилось эта история? — спросил Сэм. — Что вам об этом известно?

— Не так много, как могло бы, не пей я как свинья, но куда больше, чем хотелось бы. Даже не знаю, сколько еще тянулось это дело. Месяца четыре, должно быть, или шесть, а то и все восемь. Я уже совсем потерял счет времени. Не знал даже — лето или зима стоит. Когда пьяница идет вразнос, Сэм, он уже не видит перед собой ничего, кроме донышка бутылки. Одно только помню — кто-то, похоже, сел Арделии на хвост, и пришло ее время уснуть и сменить облик.

Помню, как однажды ночью в ее доме — ко мне она никогда не приходила — Арделия сказала:

«Я ползаю, как сонная муха, Дейв. Никак не могу избавиться от сонливости. Скоро я уже буду отдыхать. Долго-предолго. Когда настанет время, я хочу, чтобы ты уснул со мной. Я ведь так к тебе привязалась».

Я был, как всегда, пьян в стельку, но от этих слов просто похолодел. Мне казалось, я понял, что она имела в виду, и спросил ее об этом прямо в лоб, но Арделия только рассмеялась.

«Нет, глупыш, совсем не это, — снисходительно сказала она. — Я о настоящем сне говорю, а вовсе не о смерти. Только для этого теперь ты будешь питаться вместе со мной».

От этих слов я мигом протрезвел. Арделия даже не подозревала, что я уже проник в ее тайну и знаю, что она замыслила. Затем стала расспрашивать меня про детей. Какие мне не нравились, какие казались самыми вредными, шумными и непослушными. И говорила:

«Они плохие. Таких давить надо. Они чиркают книги карандашами и странички рвут. Как по-твоему, Дейви, кто из них заслуживает смерти?»

Тогда я понял, что должен непременно вырваться из ее лап, пусть даже ради этого мне придется расстаться с жизнью. Арделия начала меняться. Волосы ее потускнели, да и кожа стала портиться. Дряблой какой-то сделалась, морщинистой. А вокруг рта какие-то красноватые жилки появились. Целая сеточка.

Однажды ночью, в постели, Арделия перехватила мой взгляд.

«Ты заметил, что я меняюсь, Дейви? — И потрепала по щеке. — Так надо, не волнуйся. Все идет как надо. Просто я готовлюсь ко сну. Так всегда бывает, когда я собираюсь погрузиться в очередной сон. Скоро. А ты, если хочешь остаться со мной, должен прихватить одного ребенка. Или двоих. А то и троих. Чем больше, тем веселее! — Она расхохоталась, и в глазах снова заплясали язычки пламени. — Впрочем, я тебя в любом случае бросать здесь не собираюсь. Для меня это небезопасно. Ты понимаешь, что я хочу сказать?»

Я сказал, что понимаю.

«Тогда готовься, Дейв, если тебе жизнь дорога. Уже недолго осталось. Совсем недолго. Если ты не готов, то лучше признайся сразу. Мы покончим нашу связь прямо сейчас — быстро и безболезненно. Тебе только приятно будет».

Она наклонилась ко мне, и я вдруг почувствовал, что изо рта Арделии идет трупный запах. Да-да, от нее несло падалью. Мне даже не верилось, что когда-то я мог целоваться с ней… пусть даже пьяный… Однако тогда я согласился на ее предложение. Видимо, в глубине души я все-таки хотел жить и сказал Арделии, что уйду с ней, но только мне нужно немного времени, чтобы подготовиться. Настроиться, иначе говоря.

«Ты просто хочешь упиться впрок, Дейви, — презрительно фыркнула Арделия. — А должен бы на коленях меня благодарить, Дейв Данкен. Без меня ты через год в какой-нибудь вонючей канаве сдохнешь. Со мной же ты обретешь бессмертие».

И тут ее рот вытянулся в трубочку и коснулся моей щеки. Я с трудом сдержался, чтобы не заорать.

Дейви приподнял голову и обвел Сэма и Наоми затравленным взглядом. Затем выдавил вымученную улыбку. Сэм Пиблс навсегда запомнил эту жуткую улыбку, которая до конца дней преследовала его во сне.

— Да, тогда я не заорал, — закончил Дейв. — Но где-то в глубине души крик этот с тех пор звучит не переставая.

7

— Я рад бы сказать, что в конце концов сумел избавиться от ее власти, но это неправда. Скорее мне просто повезло. Я уже окончательно сделался парией в городе. А ведь помните, Сэм, что некогда и я был членом «Ротари-клуба?» Так вот, к февралю шестидесятого года никто из наших славных ротарианцев не доверил бы мне и уборные мыть. В глазах жителей Джанкшен-Сити я превратился в обычного бродягу. Бывшие друзья, завидев меня, спешили перейти на другую сторону улицы. В те дни я был тощ как спичка, пьянство вытягивало из меня последние соки. Пьянство и Арделия Лорц.

Не раз я думал, что она вот-вот начнет пить и из меня, но почему-то так не случилось. Возможно, толку от меня было мало… Или же дело было в другом. Не думаю, чтобы она меня любила — такая вообще не способна на любовь, — но наверняка страдала от одиночества. Думаю, что жизнь ее — если можно назвать это жизнью — тянулась почти бесконечно, и у нее были…

Скрюченные пальцы Дейва вцепились в коленки, а невидящий взор опять вперился в бескрайнюю пустошь за железнодорожным полотном.

— Да, у нее были спутники — пожалуй, это самое точное слово. Не спрашивайте, почему у меня возникло такое ощущение, ответить я все равно не смогу. Просто не помню. Ни этого, ни многого другого. Но я уверен, что прав. Просто случилось так, что на сей раз Арделия выбрала меня. И я наверняка отправился бы с ней в неведомые дали, если бы ее не разоблачили.

— Кто же ее разоблачил, Дейв? — возбужденно спросила Наоми. — Кто?

— Помощник шерифа. Джон Пауэр. Шерифом округа Хоумстед был в те годы Норман Бимен. Ходячее свидетельство в пользу того, что шерифов следует назначать, а не избирать. В 1945 году, когда он вернулся с войны и чемодан его был битком набит медалями, народ проголосовал за него.

Бимен служил под началом Паттона и добрался до самой Германии. Драчун был отменный и стрелял метко, но вот только как шериф гроша ломаного не стоил. Зато ослеплял всех белозубой улыбкой и совершенно виртуозно ругался. Вдобавок он еще был республиканцем, а в округе Хоумстед это самое главное. Уверен, что, не скончайся Норм летом 1963 года от инфаркта прямо в парикмахерской Хьюи, его переизбрали бы и на следующий срок. Этот период я помню совершенно отчетливо: Арделии к тому времени уже не было, а я немного пришел в себя.

Однако секрет успеха Норма заключался отнюдь не в улыбке и умении браниться. Он был по-настоящему честен. И абсолютно неподкупен. Вдобавок он всегда держал при себе хотя бы одного помощника, который, во-первых, быстро соображал, а во-вторых — не метил на его место. И платил таким помощникам добром. Всякий раз продвигал их по службе, когда сам получал повышение. Да, никто так не заботился о своих парнях, как Норм. Думаю, вы и сейчас найдете на Среднем Западе с десяток шефов полиции и шерифов, которые начинали здесь, в Джанкшен-Сити, на побегушках у Норма Бимена.

А вот Джона Пауэра вы уже не увидите. Он мертв. В некрологе сказано, что умер он от сердечного приступа, хотя ему тогда и тридцати лет от роду не было, да и привычек вредных за ним никогда не водилось. Но я-то знаю правду — Джон скончался от того же приступа, что и мистер Лейвин. Это она его прикончила.

— Почему вы так думаете, Дейв? — спросил Сэм.

— Знаю. В тот день мы с ней должны были умертвить в библиотеке не двоих, а троих детей.

Голос Дейва казался спокойным, но Сэм слышал ужас, затаившийся в его жилах с тех давних пор, словно низковольтный ток в электрических проводах. Даже если половина рассказанного Дейвом была правдой, Сэм и представить себе не мог, в каком животном страхе жил — существовал — этот человек в течение последних тридцати лет. Немудрено, что он искал спасения в бутылке.

— Двое детишек поплатились жизнью — Пэтси Харриген и Том Гибсон. Третий ребенок был для меня платой за вход туда, где правила бал Арделия Лорц. Эта смерть была для Арделии самой желанной, потому что она — эта девочка — первой вывела ее на чистую воду. Причем именно в то время, когда огласка была нужна Арделии менее всего. Звали малютку Тэнси Пауэр — дочь Джона Пауэра.

— Вы, случайно, не о Тэнси Райан говорите? — дрожащим голосом спросила Наоми.

— Именно. Тэнси Райан, которая на почте служит и сейчас посещает наши встречи, Сара. Прежде она была Тэнси Пауэр. Многие из бывших детишек, которые слушали сказки Арделии, сейчас ходят на встречи «АА» вместе с нами, Сэм. Выводы сами делайте… Словом, я тогда едва не убил Тэнси Пауэр… Но и это еще не самое страшное. К сожалению.

8

Наоми извинилась и вышла. По прошествии нескольких минут Сэм хотел уже отправиться на ее поиски.

— Посидите, Сэм, — предложил Дейв. — Пусть Сара побудет одна. Она замечательная женщина, но ей нужно время, чтобы прийти в себя после такого удара. Представляете, каково это, когда узнаешь, что один из твоих товарищей по несчастью чуть не убил твою лучшую подругу? Она вернется, вот увидите — ведь нашу Сару так просто не согнуть.

Наоми и в самом деле скоро возвратилась. Со свежевымытым лицом — на висках еще блестели капельки воды — она несла поднос с тремя стаканами холодного чая.

— Что, милая, мы наконец переходим на крепкие напитки? — шутливо спросил Дейв. Наоми вымученно улыбнулась в ответ:

— А что делать? Я уже не могла больше держаться.

Сэм мысленно вознес ей хвалу за мужество. В стаканах, тихонько позвякивая, плавали кусочки льда. Сэм снова привстал и взял стакан из дрожащих рук Наоми.

— А теперь заканчивайте свою историю, Дейв, — твердо сказала она, присаживаясь. — Выкладывайте все до конца.

9

— Осталось рассказать только то, о чем она со мной говорила, — сказал Дейв, — потому как я уже тогда с трудом замечал, что творится вокруг. Так вот, примерно в конце года Арделия сказала, чтобы я больше не появлялся в библиотеке. Заявила, что в противном случае выставит меня вон или даже натравит полицию, если я только посмею слоняться поблизости. Говорила, что уж больно убого я стал выглядеть, а она не хочет, чтобы по городу ползли ненужные слухи.

«Какие еще слухи? — изумился я. — Про нас с тобой, что ли? Кто же такому поверит?»

«Никто, — ответила она. — Но меня вовсе не такие слухи волнуют, дубина ты этакая!»

«А какие?»

«Про тебя и детей», — оказала она.

Вот тогда я, наверное, впервые понял, как низко пал…

Отныне нам оставалось встречаться лишь в ее доме, да и то приходить мне было дозволено лишь с наступлением темноты. Причем я имел право идти по дороге лишь до владений Ордэя. После этого я был вынужден пробираться через поле. Арделия сказала, что мигом выяснит, если попробую ее надуть, и я поверил. Ведь как только серебристые глаза наливались кровью, она видела все! Я приходил к ней между одиннадцатью и часом ночи — в зависимости от количества поглощенного спиртного, — промерзший до мозга костей. А зимы тогда стояли в Айове чертовски холодные. Трезвый человек наверняка не раз и не два замерз бы насмерть прямо посреди кукурузного поля.

Впрочем, в ту ночь, о которой пойдет речь, подобных сложностей не было — в том июле жарища стояла адская. Помню, луна показалась мне какой-то раздутой и почти красной. Все собаки в округе Хоумстед буквально изошлись от лая на нее.

Мне было проще заставить себя шагнуть в жерло вулкана, чем войти в дом Арделии. Всю неделю, да и весь месяц до этого, она еле ползала, едва не засыпая на ходу, но в ту ночь просто рвала и метала. Такой я прежде ее лишь раз видел — в тот вечер, когда мистер Лейвин велел ей убрать плакат с Красной Шапочкой, чтобы детишек не стращать. Поначалу Арделия даже не заметила меня. Без конца бегала взад-вперед по комнате в чем мать родила — если у нее, конечно, была мать, в чем я очень сомневаюсь. Злобная, как тигрица, которой перца под хвост насыпали. Обычно дома она укладывала волосы в пучок на затылке, но сейчас они были распущены и развевались сзади — с такой скоростью она носилась. Даже потрескивали, словно статическим электричеством заряженные. Глазищи полыхали огнем и сверкали, как сигнальные огни на железной дороге, и едва из орбит не вылезали. Все тело лоснилось от пота, и разило от нее — это даже при моем-то притупившемся обонянии! — как из выгребной ямы. С грудей и живота на пол шлепались маслянистые капельки — это я как сейчас помню. Ляжки поблескивали.

Стояла такая удушливая ночь, что воздух, казалось, давит на тебя, как свинцовый. Остается мечтать лишь о грозе или хотя бы о ветерке, но не тут-то было. Только слышно, как кукуруза растет… причем скрипит, словно суставы старика с подагрой, который пытается сам встать ночью, не потревожив жену.

И вдруг я вижу — черт возьми! — а ведь Арделия до смерти напугана! Словно кто-то наконец сумел подселить ей в душу страх Божий. И еще — вся она вдруг сделалась меньше, как-то скукожилась, что ли. Даже волосы стали тоньше, как у ребенка. И поредели — весь череп просвечивал. Поверх старой кожи повсюду нарастала новая — на щеках, вокруг крыльев носа, в уголках глаз и даже между пальцами перепонки образовались. Где только можно, висели и болтались складки. На ходу они даже негромко хлюпали. И вдруг меня осенило. Арделия вела себя как гусеница перед спячкой: она оплетала себя коконом.

Я молча стоял в дверях, наблюдая, как эта бестия носится туда-сюда. Арделия долго меня не замечала, слишком была взбешена. Дважды лупила кулаком стену с такой силой, что пробивала ее насквозь — обои, штукатурку и все остальное. Звук был такой, словно кости трещали, но Арделия и виду не показывала, что ей больно. Да и крови не было. Всякий раз, дубася стену, оно громко вскрикивала, но не от боли. Скорее так вопит разъяренная кошка… но, как я говорил, за ее злостью скрывался страх. И еще: вопила она не просто так, а выкрикивала имя помощника шерифа.

«Джон Пауэр!» — и тут же — бум! И кулак стенку прошибает. «Будь ты проклят, Джон Пауэр! Я покажу тебе, как соваться не в свое дело! Хочешь на меня посмотреть? Прекрасно! Но я тебя проучу, Джон Пауэр! Ты у меня попляшешь!» Она без устали носилась по комнате, а потом снова подпрыгнула к стене, поджала губы и — трах кулаком! Только штукатурка и посыпалась. «Нет, Джон Пауэр, ты не сможешь! — вскричала она. — Ты никогда и пальцем меня не осмелишься тронуть!»

Впрочем, одного взгляда на ее лицо было достаточно, чтобы понять: еще как осмелится. Тем более любой, кто знал Пауэра, мог утверждать: у Арделии есть основания беспокоиться. Помощник шерифа отличался редкой сообразительностью и ничего не боялся. Он был из тех, кому не стоило переходить дорогу.

Пробежав по комнате еще пару раз, Арделия приостановилась на пороге кухни и тут наконец заметила меня. Испепелила взором, свирепо ощерилась, и вдруг губы ее снова стали вытягиваться в длинное рыло — только на сей раз оно было покрыто чем-то вроде паутинки, — и я испугался, что пришел мой смертный час: не в силах наложить лапы на Джона Пауэра, она решила расправиться со мной. Я медленно сполз на пол, прямо в какую-то лужицу. Арделия тут же остановилась. Пламя в глазах погасло, и вся она мгновенно переменилась. На губах заиграла улыбка. Можно было подумать, что я пришел на званый вечер, а сама она не бегала только что голышом, круша все на своем пути и ломая стены.

«Дейви! — воскликнула она. — Как я рада, что ты пришел! Выпей. Для тебя мне ничего не жалко!»

Арделия жаждала убить меня — я прочел это в ее глазах. Но я был ей нужен: не как спутник жизни, нет: она хотела, чтобы я покончил с Тэнси Пауэр. Полицейского Арделия брала на себя, но хотела, чтобы он перед смертью знал: дочери больше нет в живых. Вот для чего я ей понадобился.

«Времени у нас в обрез, — сказала она. — Ты знаешь Пауэра? Помощника шерифа».

Я ответил, что знаю. Добрый десяток раз он арестовывал меня за появление в пьяном виде.

«И как он тебе?» — спросила Арделия.

«Крепкий мужик», — осторожно ответил я.

«К свиньям вас обоих, чертовы ублюдки!» — неожиданно взорвалась она.

Я промолчал. Мне показалось, что так будет разумнее. Арделия сменила гнев на милость и продолжила уже вполне миролюбиво:

«Этот мерзавец сегодня днем пришел в библиотеку и начал копаться в моем прошлом. Буквально бомбардировал вопросами. Хотел выяснить, где я жила перед переездом в Джанкшен-Сити, какую школу посещала… Видел бы ты, Дейви, каким волком он на меня смотрел! Ничего, я его проучу! Будет знать, как вести себя с настоящей дамой!»

«Тебе его не запугать. Пауэр ничего не боится».

«Боится, — ухмыльнулась Арделия. — Меня по крайней мере. Правда, пока полицейский об этом и не подозревает».

Она ухмылялась, но в глазах ее вновь промелькнул страх. Для нападок Пауэр выбрал самое неудачное для «библиотекарши» время — Арделия готовилась к спячке, и сил у нее оставалось меньше обычного.

— Арделия не сказала вам, что побудило Пауэра обратить на нее внимание? — спросила Наоми.

— Это и так ясно, — ответил Сэм. — Дочь ему рассказала.

— Нет, — покачал головой Дейв. — Я ее не спрашивал — боялся даже обратиться к этой фурии, — но почему-то мне не кажется, что она проговорилась. Ведь, покидая библиотеку, дети обо всем начисто забывали… И о сказках, и о том, что вытворяла Арделия в ванной. Впрочем, они не просто забывали, похоже, Арделия обладала способностью внушать им какие-то другие мысли. Во всяком случае, уходили детишки всегда веселыми. И вообще большинство родителей просто боготворили Арделию, готовы были ее на руках носить.

Думаю, Пауэр сам заподозрил неладное, заметив, что Тэнси каким-то образом изменилась. Ведь Арделия, как и любой другой вампир, высасывала из своих жертв нечто вполне осязаемое. Должно быть, Пауэр заметил или как-то почувствовал это.

— Но что заставило его заподозрить именно Арделию? — с недоумением спросил Сэм.

— Я же говорил, Пауэр отличался редкой сообразительностью. Чутье у него было развито, как у настоящей ищейки. Возможно, расспрашивал Тэнси и какие-то ответы дочки ему не понравились. Ведь по приходе в библиотеку он ничего не знал… но явно подозревал что-то. Причем вполне достаточно, коль скоро Арделия на стенку полезла. Помню, больше всего ее вывело из себя — и одновременно испугало — то, как он смотрел на нее. «Я тебя научу, как надо на меня смотреть», — все время повторяла эта бестия. Должно быть, Арделия слишком уверовала в то, что ей ничего не грозит, коль скоро первый же подобный случай выбил ее из колеи. Заставил впервые усомниться в собственной безнаказанности.

— Но ведь он мог поговорить и с другими детьми, — нерешительно предположила Наоми. — А затем сравнил услышанное и подметил какие-то очевидные несовпадения. Наверное, и сами дети смотрели на нее по-разному. Как, например, вы с Сэмом.

— Все может быть, — пожал плечами Дейв. — Как бы то ни было, страх заставил ее поспешить.

«Весь завтрашний день я проведу в библиотеке, — сказала она мне. — Хочу на людях помелькать. Тебе же, Дейви, я поручаю Тэнси Пауэр. Будешь ждать перед домом, пока не убедишься, что девчонка осталась одна. Потом затащишь ее в лес. Можешь делать с ней все что заблагорассудится, но напоследок ты должен перерезать ей горло. И оставь труп там, где его наверняка найдут. Я хочу, чтобы этот ублюдок узнал обо всем до того, как я им займусь».

Я ничего не ответил. Даже рад был, что у меня тогда язык отнялся, ведь я мог такого наговорить, что Арделия вмиг бы мне голову оторвала. Я же сидел за кухонным столом, тупо пялясь на стакан виски, и Арделия, видимо, приняла мое молчание за согласие.

Потом мы перешли в спальню. И легли в постель — последний раз. Помню, я был уверен, что у меня ничего не выйдет; ведь известно, что напуганный мужчина теряет свою силу. Тем не менее все у нас получилось, причем не один раз. Вот как на меня действовала Арделия. Я предавался этим безумным скачкам, пока не лишился чувств. Когда очнулся, Арделия выпихивала меня босыми пятками из постели, и я свалился прямо на залитый солнечным светом пол. Было уже четверть седьмого, рот заливала мерзкая изжога, а голова просто раскалывалась.

«Пора делом заняться, — приказала Арделия. — Только смотри, Дейви, по пути в город никому на глаза не попадайся. Понял? И не забудь: займись девчонкой прямо с утра. Затащи в лес и прикончи. А сам затаись до темноты. Если тебя схватят раньше, я ничем помочь не смогу. Здесь же ты будешь в безопасности. Я устрою так, чтобы завтра утром двое детей оказались в библиотеке, хотя она и закрыта. Я уже выбрала эти отродья — двоих самых мерзких гаденышей во всем городе. Мы отправимся в библиотеку вместе… а потом — нас там найдут. И увидят, что все мы мертвы. Но только мы с тобой, Дейви, вовсе не погибнем; мы освободимся. Славный розыгрыш, верно?»

И она расхохоталась. Сидела на кровати голая и хохотала как безумная, в то время как я извивался у ее ног, словно крыса, проглотившая отравленную приманку. Вскоре ее лицо снова начало превращаться в вытянутое рыло с хоботком, который торчал, как рог на шлеме викинга, а глаза вытянулись в узкие щелочки. Чувствуя, что меня вот-вот вывернет наизнанку, я пулей вылетел из дома, и меня вырвало прямо в палисаднике. А за моей спиной раздавался сатанинский смех Арделии.

Я начал одеваться возле дома, когда вдруг услышал голос Арделии; она обращалась ко мне из окна. Видеть я ее не мог, но каждое слово доносилось отчетливо.

«Не подведи меня, Дейви. Только попробуй меня предать, и тебе конец. И легким он не будет, это я обещаю».

«Я не подведу, Арделия», — пообещал я, не оборачиваясь, чтобы не смотреть на нее.

Знал, что не смогу на нее взглянуть, даже один-единственный раз. Я совсем дошел до ручки. Но все же… какая-то часть моего естества хотела остаться с ней, пойти до конца, даже если это и означало верное помешательство. И я был почти уверен, что пойду с ней. Если, конечно, она с самого начала не замыслила меня подставить. Это было бы вполне в ее духе. Арделия способна на все.

Я пробирался через кукурузное поле в Джанкшен-Сити. Обычно прогулка эта меня отрезвляла и худшие последствия похмелья по дороге исчезали. В то утро все было иначе. Дважды я останавливался поблевать. Во второй раз меня вырвало так жестоко, что я думал, этому конца не будет. Все вокруг было забрызгано моей кровавой рвотой. Когда я снова пустился в дорогу, голова моя болела еще сильнее, а перед глазами плыли круги. Я был уверен, что умираю, но мозг мой так и долбили слова: «Можешь делать с ней все что заблагорассудится, но напоследок ты должен перерезать ей горло».

Я не хотел убивать Тэнси Пауэр, но другого выхода не видел. Противиться Арделии я не мог, ну а потом… всю оставшуюся жизнь готов был нести на себе проклятие. А вдруг Арделия говорила правду и я обрел бы бессмертие? Тогда я обрекал себя на вечные муки.

В те дни железнодорожную станцию окружало множество привокзальных строений: депо, склады, камера хранения. Я забился в старый, почти заброшенный пакгауз на северной стороне и уснул на пару часов. И, очнувшись, почувствовал себя лучше. Я понимал, что остановить Арделию или хотя бы помешать ей невозможно, поэтому устремился к дому Джона Пауэра — за девочкой. Ни на кого не глядя, я прошел через центр города, без конца повторяя про себя: «Я покончу одним махом, чтобы Тэнси не мучилась. Сверну шею, и она даже испугаться не успеет».

Дейв снова вынул носовой платок и дрожащей рукой вытер вспотевший лоб.

— Я дошел уже до грошовой лавчонки, где все продавалось по пять-десять центов; сейчас ее уже нет. Идти мне оставалось всего ничего, и я был уверен, что увижу Тэнси во дворе. Одну… А до леса оттуда рукой подать.

На мгновение я приостановился перед витриной грошовой лавки, и волосы у меня встали дыбом. Там горой громоздились дети! Мертвые дети с выпученными глазами и перепутавшимися и переломанными конечностями. Я невольно вскрикнул и зажал рот ладонью. В ужасе зажмурился. Затем, открыв глаза, понял, что вижу всего лишь груду старых кукол, которые миссис Сигер собиралась рассадить. Узнав меня, старая ведьма замахнулась одной из кукол — убирайся, мол, пьяный дурень! Но я не уходил: не мог оторвать взгляда от кукол. Пытался втолковать себе: это ведь самые обычные игрушки, и больше ничего; любому ясно. Но когда я, снова зажмурившись, открыл глаза, передо мной вновь громоздились мертвые дети. Миссис Сигер, сама того не подозревая, рассаживала за стеклом маленькие трупики. И тут до меня дошло: кто-то пытается передать мне послание; возможно, оно еще не опоздало. Меня вдруг как током ударило: а что, если я еще смогу помешать Арделии? Или по крайней мере сам смогу спастись, пока не поздно.

И вот тогда, Сара, я впервые за всю свою жизнь взмолился Богу. Я молил его дать мне силу. Да, разумеется, Тэнси Пауэр убивать я не хотел. Я мечтал о другом — как бы спасти всех детей.

Я повернул обратно и добрался до ближайшей бензозаправочной станции — сейчас на ее месте универмаг «Три поросенка». По дороге набрал мелких камешков и сунул их в карман. На углу заправки был телефон-автомат… по-моему, он и сейчас там стоит. Я подошел к нему и вдруг сообразил: у меня ведь ни цента при себе нет. Скорее от отчаяния сунул палец в окошечко возврата и — о чудо! — обнаружил там десятицентовик. Теперь всякий раз, когда я слышу, что кто-то не верит в Бога, я вспоминаю то утро и ту десятицентовую монетку.

Сначала я подумал, что надо позвонить миссис Пауэр, но затем сообразил, что лучше связаться с конторой шерифа. Джону Пауэру передадут мои слова, и он обязательно примет какие-то меры: если, конечно, и впрямь подозревает Арделию в… Я плотно прикрыл дверь будки и быстро отыскал нужный номер в справочнике; тогда во многих будках еще лежали телефонные книги. Прежде чем звонить, я набил рот камешками, которые подобрал по дороге.

Трубку снял сам Джон Пауэр… Теперь мне кажется, что именно поэтому погибли Пэтси Харриген с Томом Гибсоном. Да и сам Джон Пауэр — тоже. Я был уверен, что к телефону подойдет диспетчер — тогда это была Ханна Веррил, — и я объясню ей, в чем дело. Услышав же резкий и уверенный голос помощника шерифа, я растерялся и чуть не проглотил камешки. С минуту, должно быть, не мог и слова выдавить.

«Чертовы ребятишки», — проворчал Пауэр, собираясь повесить трубку.

«Постойте! — выкрикнул я. Камешки исказили мой голос до неузнаваемости, словно рот у меня был ватой набит. — Не вешайте трубку!»

«Кто это?» — спросил он.

«Не важно, — ответил я. — Если вам дорога ваша дочь, срочно увезите ее из города и ни в коем случае не подпускайте близко к библиотеке. Я не шучу. Ей грозит серьезная опасность».

На этом все и кончилось. Подойди к телефону Ханна, я сказал бы ей куда больше. Назвал бы имена — Тэнси, Тома, Пэтси… да и про Арделию рассказал бы. Но Пауэр напугал меня; мне почему-то казалось, что, не повесь я трубку, он каким-то образом увидит, что я стою у телефона и трясусь как осиновый лист.

Я выплюнул камешки на ладонь и выбежал из будки. Позвонив, я сбросил с себя заклятие Арделии — так, во всяком случае, казалось, но меня охватила самая настоящая паника. Видели когда-нибудь птичку, которая, влетев в дом, начинает судорожно метаться и колотиться в окна? Нечто подобное творилось и со мной. Я даже позабыл о детях, которым грозила смертельная опасность. Мне вдруг показалось, что Арделия меня видит, что она все время с меня глаз не спускала и теперь хочет со мной разделаться.

Меня обуревало лишь одно желание — спрятаться подальше, с глаз долой. Я быстро пошел по Мейн-стрит. Ближе к ее концу я уже сбился на бег. К тому времени все в моем мозгу смешалось — и Арделия, и Библиотечный полицейский, и темный человек — тот самый, что управлял паровым катком и сидел за рулем автомобиля, увозившего Растяпу Саймона. Я был почему-то уверен, что сейчас все трое преследуют меня в стареньком «бьюике». Добравшись до вокзала, я снова спрятался в уже знакомом пакгаузе. Забился под нижнюю полку стеллажа, весь дрожа в ожидании, что с минуты на минуту нагрянет Арделия. Я был уверен, что стоит мне только поднять глаза, и я увижу ее мерзкое рыло с ободком.

Тогда я ползком выбрался из пакгауза и вдруг прямо посреди кучи прелой листвы у платформы увидел полбутылки вина. Когда-то я сам ее там оставил, а потом начисто позабыл. В три глотка я осушил бутылку, а потом залез под платформу и отрубился. Очнувшись, я решил было, что проспал каких-то несколько минут — освещение и тени ничуть не изменились. Лишь головная боль прошла и желудок от голода подводило.

— Неужели вы проспали целые сутки? — спросила Наоми.

— Нет — почти двое суток! В контору шерифа я звонил около десяти утра в понедельник, а очнулся под платформой, все еще сжимая пустую бутылку, уже в среду, в восемь утра. Да и сон этот был не простой. Не забудьте — я ведь два года почти не просыхал от беспробудного пьянства. Добавьте сюда Арделию, детишек и этот кошмар во время детского часа. Два года я вертелся в настоящем аду. Должно быть, нашлась все-таки здравая частичка моего мозга и сумела неким образом отключить меня на какое-то время… Я был словно в коме.

Так вот, когда я проснулся, все было уже кончено. Мертвых детей еще не нашли, но все уже было позади. Я понял это, как только пришел в себя. Внутри образовалась какая-то странная пустота; такое ощущение возникает, когда проводишь языком по десне, где только что был зуб. Но только пустота эта возникла не где-нибудь, а прямо в моем мозгу. И я понял, в чем дело: Арделии не стало. Дьявольское отродье сгинуло.

Выпрямившись в полный рост, я едва не лишился чувств. От голода, должно быть. И тут увидел Брайана Келли, который служил тогда на станции кладовщиком. Он обходил стоявшие рядком контейнеры и что-то помечал в блокноте. Я с трудом проковылял к нему. Когда Келли заметил меня, лицо его исказила гримаса отвращения. А ведь было время, когда мы с ним распивали на пару в таверне «Домино», которая сгорела дотла за несколько лет до вашего приезда, Сэм. Я не ссорился с Келли — перед ним предстал грязный, вонючий, насквозь пропахший мочой и перегаром оборванец, из волос которого торчали прелые листья.

«Вали отсюда, старикан, не то я легавых позову», — пригрозил он.

Тот день я на всю жизнь запомнил. У пьяницы ведь многое случается впервые. Вот тогда я первый раз в жизни попросил милостыню. Умолял его подать мне четвертак на чашку чая с бутербродом. Келли пошарил в карманах и достал какую-то мелочь. Он даже не отдал мне монеты, а брезгливо швырнул в мою сторону. Мне пришлось ползать и собирать их посреди золы и грязи. Вряд ли он хотел тем самым унизить меня. Скорее просто не желал ко мне прикасаться. И я его не виню.

Увидев, что я собрал деньги, Келли сказал:

«А теперь, старик, проваливай! И помни: я в самом деле позову копов, если ты еще сюда заявишься».

«Не заявлюсь», — пообещал я и поспешил прочь.

Келли так и не узнал меня. К счастью.

По дороге в забегаловку я проходил мимо газетного киоска и, приостановившись, увидел свежий выпуск «Газетт». Вот когда я понял, что проспал двое суток. Число для меня ровным счетом ничего не значило — я уже давно привык без календаря обходиться, — а вот день недели поразил. Я ведь точно знал, что Арделия выпихнула меня ногой из постели в понедельник. А газета вышла в среду. В следующее мгновение я разглядел кричащие заголовки. Оказалось, что я проспал самый громкий день за всю историю Джанкшен-Сити.

«ПОИСКИ ПРОПАВШИХ ДЕТЕЙ ПРОДОЛЖАЮТСЯ»,

гласил один заголовок. Рядом были помещены фотографии Тома Гибсона и Пэтси Харриген. Другой заголовок извещал:

«ВСКРЫТИЕ ПОКАЗАЛО, ЧТО ПОМОЩНИК ШЕРИФА УМЕР ОТ СЕРДЕЧНОГО ПРИСТУПА».

Внизу — фотография Джона Пауэра.

Я взял одну газету, оставил пятицентовик и, усевшись прямо на тротуар, жадно прочитал обе заметки. Первая, про детишек, была короче. Особой тревоги их исчезновение не вызвало. Шериф считал, что они просто сбежали из дома.

Да, Арделия знала, кого выбрать; эти двое и впрямь считались отъявленными сорвиголовами, которые друг друга стоили. Их постоянно видели вместе, они жили по соседству. К тому же, утверждал автор заметки, обоим родители задали нахлобучку после того, как мать Пэтси увидела, что ее дочь и Том раскуривают сигареты. В Небраске у Тома жил непутевый дядюшка-фермер, и шериф, Норм Бимен, был уверен — там-то и следует искать беглецов. Впрочем, что он еще мог подумать? Эти дети были не из тех, кто проваливается в колодец или тонет в речке. А вот я точно знал, где их следует искать. Вместе с Арделией, которой удалось-таки обвести всех вокруг пальца. Там их и нашли, ближе к вечеру. Меня мало утешало то, что я спас Тэнси Пауэр и себя.

Заметка про помощника шерифа была побольше. Его тело нашли в понедельник вечером. Вчера «Газетт» сообщила об этом, но причина смерти к тому времени была еще неизвестна. Обнаружили Пауэра за рулем собственного автомобиля примерно в миле к западу от фермы Ордэя. В том самом месте, где я обычно сходил с дороги и пересекал кукурузное поле, пробираясь к дому Арделии.

Я сразу догадался, что произошло. Джон Пауэр был не из тех, кто сидит сложа руки, и, должно быть, выехал к Арделии сразу после моего звонка. Возможно, сначала позвонил жене и велел, чтобы она пока не выпускала Тэнси из дома. В газете об этом, правда, не было ни слова, но я не сомневался, что Пауэр поступил именно так.

Увидев его, Арделия, должно быть, смекнула, что я на нее донес, что теперь ее песенка спета. И убила Пауэра. Высосала его, наверное, тем же самым способом, что и мистера Лейвина.

Хоть помощник шерифа и крепкий был мужик, но устоять перед Арделией было не под силу даже ему. Возьмите, к примеру, клен — древесина прочная, но начнешь сок цедить, и могучее дерево до смерти истечет.

Умертвив Пауэра, Арделия сама отвезла его в полицейском автомобиле на место, где и нашли тело. Пусть даже тогда по той дороге — Гарсон-роуд — редко кто ездил, все равно этот поступок требовал незаурядного мужества. Впрочем, что ей еще оставалось делать? Позвонить в контору шерифа и известить, что, мол, беседуя с ней, Джон Пауэр только что скончался от сердечного приступа? Звонок вызвал бы массу ненужных слухов и кривотолков, а ей это было совсем ни к чему. Даже Норм Бимен и тот полюбопытствовал бы, зачем вдруг его помощнику понадобилось бросать все дела и сломя голову мчаться домой к хранительнице городской библиотеки.

Итак, Арделия подвезла тело к ферме Ордэя и, съехав в кювет, бросила там полицейскую машину. Затем возвратилась домой тем же путем, каким обычно добирался я. Через кукурузное поле.

Дейв обвел взглядом Сэма с Наоми, потом снова посмотрел на Сэма.

— Держу пари, что сразу после этого принялась разыскивать меня. Не в том смысле, что прыгнула в машину и объезжала Джанкшен-Сити, заглядывая в мои излюбленные места. Нет, это ей было ни к чему. Арделия давно приучила меня к тому, что она всегда знает, где я нахожусь. Когда я был ей нужен, то независимо от того, сидел ли я на ящике позади парикмахерской, рыбачил на ручье или валялся в стельку пьяный под деревом, она подсылала ко мне мальчугана с запиской, призывающей меня срочно явиться. Она всегда знала, где меня искать. Такой уж у нее был дар.

Но именно в этот, последний раз, когда я был нужен Арделии больше, чем когда бы то ни было, этот дар ее подвел. Я ведь, позвонив Пауэру, не просто уснул. Я отключился полностью. Впал в кому, если хотите. И тот особый внутренний взор, которым, несомненно, обладала Арделия, оказался бессилен. Не знаю, сколько раз она шарила своим взглядом-лучом по тому месту, где я валялся, да и знать не хочу. Одно скажу наверняка: найди эта гадина меня тогда, от меня и мокрого места не осталось бы.

Впрочем, будь у нее чуть побольше времени, она бы в конце концов все равно добилась своего. Меня спасло одно — время было на исходе. Арделия уже готовилась к спячке, и каждая минута была у нее на учете. К тому же она была уверена, что когда-нибудь ее время еще придет и она успеет мне отплатить. И вот сейчас, похоже, этот час пробил.

— Не понимаю, что вы хотите этим сказать, — нахмурился Сэм.

— Понимаете, — грустно произнес Дейв. — Кто взял у вас книги, из-за которых весь сыр-бор разгорелся? Кто их в утиль отправил? Я! Или вы считаете, что Арделия этого не знает?

— Думаете, она до сих пор хочет с вами поквитаться? — спросила Наоми.

— Да, но не так, как в прошлый раз. Теперь ей недостаточно убить только меня. — Дейв с нескрываемым сочувствием посмотрел на Сэма. — Но главная ее цель — вы.

Сэм нервно рассмеялся.

— Не сомневаюсь, что тридцать лет назад она была настоящей секс-бомбой, — произнес он. — Теперь же Арделия вряд ли в моем вкусе.

— Вы и вправду ничего не поняли, Сэм. — с грустью промолвил Дейв. — Ее не ваши любовные утехи интересуют. Она хочет стать вами.

10

У Сэма отнялся язык. Прошло, должно быть, с полминуты, прежде чем он заговорил.

— Постойте-ка, Дейв. Что-то я не понимаю…

— Вы просто не хотите понять, — сказал Дейв. — Или боитесь — что вполне объяснимо. Что ж, тогда я расскажу вам кое-что еще.

Расправившись с Джоном Пауэром, Арделия отвезла его подальше от своего дома, чтобы не сразу навлечь на себя подозрение. Затем в тот же день поехала в город и открыла библиотеку. В обычное время. Частично потому, что преступник всегда пытается скрыться подальше от места преступления, частично потому, что старалась держаться как всегда. Но подлинная причина состояла в том, что Арделия уже начинала меняться и для этого должна была умертвить этих ребятишек. Не спрашивайте почему, так как мне это неизвестно. Возможно, она, подобно медведю, набивала утробу перед спячкой. Одно знаю точно: ей было крайне необходимо, чтобы детский час состоялся именно в тот понедельник… И она своего добилась.

Во время этого часа, погрузив детей в транс, она сказала Тому и Пэтси, чтобы во вторник утром они пришли к ней, даже несмотря на то, что летом по вторникам и четвергам библиотека не работала. Дети пришли, и Арделия убила их, а сама погрузилась в сон… слишком похожий на смерть. Теперь же, тридцать лет спустя, появились вы, Сэм. Между прочим, вы знакомы со мной, а у Арделии со мной свои счеты… И вдобавок вам известно про Библиотечную полицию.

— Но я не знаю, откуда…

— Вы не ведаете, откуда вам это известно, что делает вас еще более привлекательной и уязвимой жертвой. К тому же вы молоды, одиноки и не имеете близких друзей. Верно?

— Да, было бы верно вплоть до сегодняшнего дня, — сказал Сэм, чуть подумав. — Мои лучшие друзья разъехались по разным городам. Но теперь, Дейв, я считаю вас и Наоми своими друзьями. Настоящими друзьями. И, безусловно, самыми близкими.

Наоми взяла Сэма за руку и пожала ее.

— Я это очень ценю, поверьте, — сказал Дейв, — но большой разницы для вас от этого нет. Ведь и со мной, и с Сарой она тоже собирается разделаться. «Чем больше, тем веселее». Людские жизни требуются ей перед каждой переменой… Думаю, что выход из спячки для Арделии такая же перемена, как и погружение в нее.

— Вы хотите сказать, что она намерена каким-то образом вселиться в Сэма? — спросила Наоми.

— Боюсь, что на самом деле это обстоит несколько иначе. Думаю, что Арделия собирается уничтожить внутренний мир Сэма — то, что и делает его Сэмом. Она намеревается вычистить его изнутри подобно тому, как дети вычищают тыкву, чтобы сделать из нее праздничный фонарик на Хэллоуин. И потом Арделия натянет эту оболочку на себя; для нее это столь же просто, как для вас — облачиться в новый костюм. Потом, когда это случится, рядом с нами окажется мужчина с внешностью Сэма Пиблса, который на самом деле будет мужчиной в той же степени, в какой Арделия Лорц была женщиной. Ведь я всегда знал, что под ее оболочкой на самом деле скрывается нечто — вовсе не рода человеческого.

Откуда взялась Арделия Лорц? Где она жила, прежде чем переехать в Джанкшен-Сити? Уверен, что все документы и справки, которые она предъявила мистеру Лейвину, на поверку оказались бы подделкой. Думаю, излишнее любопытство, которое проявил по отношению к ней Джон Пауэр, и предопределило его участь. С другой стороны, я так же уверен, что где-то существовала и настоящая Арделия Лорц — в Миссисипи, Пенсильвании или в Мэне — и это нечто приняло ее обличье. Теперь оно собирается это сделать снова. Если мы допустим, чтобы это случилось, то очень скоро в каком-нибудь провинциальном городке Калифорнии, Монтаны или Род-Айленда объявится мужчина по имени Сэм Пиблс.

Большинству людей этот мистер понравится. Особенно — детям… Правда, в глубине души они будут его побаиваться, но ни с кем своими страхами не поделятся. Ну и, само собой разумеется, он будет работать в библиотеке.

Глава 12 В Де-Мойн на самолете

1

Посмотрев на часы, Сэм с удивлением убедился, что уже три часа дня. До полуночи оставалось всего девять часов, а потом… в его дом вернется высоченный мужчина с серебристыми глазами. Или Арделия Лорц. А то и оба вместе.

— Как мне быть, Дейв? Может, прогуляться на кладбище, откопать Арделию и засадить ей в сердце осиновый кол?

— Славный был бы подвиг, — горько усмехнулся Дейв. — Учитывая, что ее кремировали.

— Ах вот как… — Сэм, тяжело вздохнув, откинулся на спинку стула.

— Как бы то ни было, действовать мы теперь будем сообща, — взяв его за руку, твердо сказала Наоми. — По словам Дейва, она собирается разделаться не только с вами, но и с нами, однако не это важно. Главное, что в беде друзья должны держаться вместе. Иначе какие же это друзья?

Сэм поднес ее руку к губам и поцеловал.

— Спасибо, конечно, но я просто не представляю, чем вы можете мне помочь. Или я — вам. Похоже, все мы бессильны. Если только… — Он с нескрываемой надеждой взглянул на Дейва. — А что, если я сбегу?

Дейв отрицательно покачал головой.

— Она… или оно все видит. Я же говорил вам. Пусть даже вы сейчас вскочите в машину и погоните как сумасшедший. Даже если вас не остановят полицейские и к полуночи вы доберетесь до Денвера, Арделия Лорц уже будет ждать вас там. Или же на каком-нибудь пустынном участке вы вдруг обнаружите, что рядом с вами в машине сидит Библиотечный полицейский.

При одной мысли об этом бледном лице и серебристых глазах, тускло освещаемых лишь мерцающими лампочками на приборном щитке, Сэма бросило в дрожь.

— Так как же быть? — судорожно сглотнув, выдавил он.

— Мне кажется, вы оба знаете, что нужно делать в первую очередь, — ответил Дейв и, допив чай, поставил стакан на ступеньку крыльца. — Только пораскиньте чуть-чуть мозгами и сами поймете.

Все уставились на заброшенный элеватор. Мысли Сэма лихорадочно разбегались; всплывали лишь какие-то бессвязные обрывки из рассказа Дейва и звучал зловеще шипящий голос Библиотечного полицейского: Я и с-слышать не хочу ваши жалкие оправдания… Даю вам с-срок до полуночи. Потом… я приду снова.

Вдруг лицо Наоми прояснилось.

— Ну конечно же! — воскликнула она. — И как же я сразу не додумалась! Но… — И задала Дейву вопрос.

— Есть в Де-Мойне одно местечко, — ответил старик. — «Пелл» называется. Если где и могут помочь, так это там. Звоните им, Сара.

2

Проводив ее взглядом, Сэм сказал:

— Даже если «Пелл» и в состоянии выручить нас, вряд ли мы успеем туда добраться. То есть попытка, конечно, не пытка…

— Я вовсе не говорил, что вы с Сарой отправитесь туда на машине. Вы полетите на самолете. Из Провербии.

— Я даже не подозревал, что в Провербии есть аэропорт, — признался изумленный Сэм.

— В строгом смысле слова это, конечно, не аэропорт. — Дейв даже улыбнулся. — Скорее полоса утоптанной грязи длиной около полумили, которую Стэн Соумс горделиво величает взлетно-посадочной. А офис «Воздушных линий Западной Айовы» Стэн разместил в собственной гостиной. Поговорите с ним. У Стэна есть собственный самолетик «навахо». Он доставит вас в Де-Мойн и обратно. Часов в восемь-девять уже вернетесь.

— А вдруг его там не окажется?

— Тогда придумаем что-нибудь другое. Но я уверен, что вы его застанете. Если Стэн и любит что-то больше неба, так это землю. А весной фермера от своей земли палкой не отгонишь. Впрочем, он, разумеется, попытается вам отказать — занят, мол, огород не могу бросить и тому подобное… Но вы скажите, что вас прислал Дейв Данкен, который просил передать: «Пришло время расплатиться за бейсбольные мячи». Запомните?

— Да, но что это значит?

— Не важно, — ответил Дейв. — Главное, это на него подействует. А потом, когда прилетите с ним в Джанкшен-Сити, сюда уже не возвращайтесь. Езжайте прямиком в город.

Сердце Сэма учащенно забилось.

— В библиотеку?

— Именно.

— Послушайте, Дейв, я согласен со словами Наоми про друзей, но действовать я должен в одиночку. Ни вы, ни она тут ни при чем. Арделию вызвал к жизни я, мне и расплачиваться…

Дейв схватил Сэма за запястье и стиснул с неожиданной силой.

— Если вы и вправду так думаете, значит, так ничего и не поняли. Не вы вызвали к жизни Арделию. И даже не я. На моей совести загубленные души Джона Пауэра и двух детей — не говоря уж о страхе, который мои плакаты нагоняли на стольких ребятишек, — но помешать ей было не в моих силах. Тем не менее Арделия вернется, чтобы отомстить мне. Если окажется, что мы с вами порознь, она сначала придет ко мне. А уже потом — к другим. Сара права, Сэм. Мы с ней не вас должны защищать, нет; мы все трое должны держаться рядом, чтобы защитить друг друга. Сара ведь теперь тоже знает про Арделию. Если Арделии еще это не известно, то она мигом смекнет, как только появится здесь сегодня ночью. Из Джанкшен-Сити она собирается выбраться уже под вашей личиной, Сэм. Неужели вы считаете, что Лорц оставит свидетелей?

— Но…

— Никаких «но», — отрезал Дейв. — Выбор у нас только один, и это понятно даже такому горькому пьянице, как я, — либо мы выступаем вместе, либо все падем от ее руки. — Он наклонился поближе к Сэму. — Если хотите спасти Сару, то забудьте о геройстве, Сэм, а попробуйте лучше вспомнить, кто был ваш Библиотечный полицейский. У вас нет иного выхода. Ведь Арделия на первого встречного не бросается. У вас был свой Библиотечный полицейский, Сэм. Иначе быть не может. Вы должны вспомнить.

— Я пытался, — пробормотал Сэм, в глубине души понимая, что говорит неправду.

Ведь всякий раз, как он пытался вспомнить этот голос, звук словно растворялся.

(«Пойдем, с-со мной, с-сынок… я полит-сейский») Во рту оставался лишь приторный вкус солодки, которую Сэм никогда не пробовал, но тем не менее люто ненавидел… И все.

— Вы должны вспомнить, Сэм, — настойчиво повторил Дейв. — Иначе мы пропали.

Сэм глубоко вздохнул. Старик легонько прикоснулся указательным пальцем к его затылку и сказал:

— Это ключ к разгадке всей тайны. А возможно, и к тому, что мучило вас всю вашу жизнь, Сэм. К вашему одиночеству и печалям.

Сэм посмотрел на него с испугом. Дейв грустно улыбнулся.

— Да, — промолвил он, — вы ведь и правда одиноки и несчастны, Сэм. Внешне-то молодцом держитесь, но я вас давно раскусил. Хотя до сегодняшнего дня я был для вас только Грязнулей Дейвом, который раз в месяц заявлялся за старыми газетами, но, поверьте, глаза-то у меня на месте. Да и в людях я разбираюсь.

— Ключ ко всему, — тихонько пробормотал Сэм и невольно подумал, возможно ли, чтобы такая удобная штука существовала и в самом деле, а не только в книжках и фильмах про умных психиатров и несчастных больных.

— Именно, — твердо сказал Дейв. — Это, конечно, страшно, Сэм. И, поверьте, я ничуть не виню вас за нежелание как следует порыться в памяти. Но тем не менее это в вашей власти и, уверен, вполне вам по силам. Словом, у вас есть выбор.

— Скажите, Дейв, этому тоже учат в вашей организации?

— У нас многому учат, — улыбнулся он. — Но то, что вы имеете в виду, я уже давно знаю.

В дверях появилась Наоми. Она улыбалась, глаза ее сияли.

— Прелесть, правда? — тихо произнес Дейв.

— Да, — кивнул Сэм, не в силах оторвать взгляд от прекрасного лица молодой женщины.

Он уже понял, что влюбился в Наоми по уши. И был твердо уверен, что Дейв Данкен знает это.

3

— Он так долго проверял, что я уже забеспокоилась, — сказала Наоми. — Но в итоге нам повезло.

— Замечательно, — сказал Дейв. — Тогда отправляйтесь к Соумсу. Скажите, Сара, библиотека по-прежнему закрывается в восемь вечера?

— Да, в этом я уверена.

— Что ж, тогда часам к пяти я туда подойду. А с вами встретимся за библиотекой у погрузочной платформы. Между восемью и девятью вечера. Но лучше — ближе к восьми. Да и безопаснее. Только, Бога ради, не опаздывайте.

— А как мы войдем? — осведомился Сэм.

— Это уж моя забота, — сказал Дейв. — Поезжайте быстрее.

— Может, позвонить отсюда этому Соумсу? — предложил Сэм. — Узнать хоть, на месте ли он.

— Это без толку. Жена его года четыре назад бросила — к другому ушла. Говорила, что Стэн всегда думал только о своей работе, а ее не замечал — обычное оправдание для женщины, которая уже лыжи навострила. Детей нет. Он сейчас наверняка в огороде трудится. Отправляйтесь, не мешкайте.

Наоми поцеловала Дейва в щеку.

— Спасибо за то, что все рассказали.

— Я и сам рад. Теперь мне гораздо легче, словно гора с плеч свалилась.

Сэм уже собрался было пожать Дейву руку, но в последний миг передумал и тепло обнял старика за плечи.

4

Стэн Соумс оказался высоким и костлявым, с колючим взглядом, который странно контрастировал с добродушным лицом: поражал его загар — весна еще толком не началась, а лицо Стэна Соумса было уже почти коричневым. Сэм дал бы ему на вид лет шестьдесят. Они отыскали Соумса в огороде за домом, как и предрекал Дейв. К северу, ярдах в семидесяти от забрызганного грязью грузовичка, Сэм разглядел нечто, напоминавшее грунтовую дорогу… однако в самом ее конце торчал крохотный самолетик, накрытый брезентом, а на одиноком шесте развевался флюгер в виде ветрового конуса. Это и был местный аэродром.

— Не могу, — покачал головой Стэн Соумс. — Дел у меня невпроворот, а помочь некому. Вы бы хоть заранее позвонили.

— У нас несчастье, — сказала Наоми. — Дело не терпит отлагательства.

Стэн Соумс вздохнул и развел руками, словно показывая им необъятные масштабы своих невозделанных угодий.

— Знаете, что такое настоящее несчастье? — спросил он. — Это отношение нашего правительства к фермерам вроде меня. Вот что такое несчастье. Слушайте, в Сидар-Рапидс есть один малый, который может…

— Мы не успеем добраться в Сидар-Рапидс, — начал было Сэм. — Дейв предупредил, что вы не…

— Дейв? — навострил уши Стэн Соумс. — Какой Дейв?

— Дейв Данкен. Он велел передать вам, что пришла пора расплатиться за бейсбольные мячи.

Брови Соумса взметнулись на лоб, пальцы сжались в кулаки, и на мгновение Сэму даже показалось, что фермер собирается его ударить. Однако в следующий миг он затряс головой и громко, от души расхохотался.

— Господи, и ста лет не прошло, как старина Дейв вспомнил про старый должок! Ну и дела, черт побери!

И Стэн двинулся к работавшей неподалеку поливочной машине. Затем остановился и прокричал, перекрывая голосом ее гул:

— Идите к самолету, а я пока выключу эту хреновину! Только в болото не провалитесь, не то без обуви останетесь!

Соумс завозился с машиной. Несмотря на шум, Сэму показалось, что он снова слышит, как фермер хохочет.

— А в чем дело? — полюбопытствовала Наоми.

— Сам не знаю — Дейв не объяснил. — Сэм предложил ей руку. — Мадам, позвольте вас препроводить.

Наоми с улыбкой взяла его под руку.

— Благодарю вас, сэр.

Они старательно обогнули болотце, на которое указал Соумс, но на самом его краю Наоми все-таки поскользнулась и по колено провалилась в мутноватую жижу. Как и предсказывал Соумс, ботиночек тут же засосало, и Сэму пришлось выуживать его. Достав облепленный грязью предмет, он тут же подхватил Наоми на руки.

— Ой, Сэм, не надо! — запищала она, громко смеясь. — Надорветесь ведь!

— Ничего подобного, — возразил Сэм. — Вы легкая как перышко.

Тяжести он и впрямь не ощущал, однако голова вскоре закружилась, и уже возле самолета Сэм опустил Наоми. Она приподняла голову и посмотрела ему в глаза. Взгляд был удивительно чист и спокоен. Не думая, Сэм поцеловал ее в губы. В следующее мгновение Наоми обвила руками его шею и поцеловала в ответ.

Когда они оторвались друг от друга, Сэм уже тяжело дышал. А Наоми улыбалась.

— Можете теперь звать меня Сара, — сказала она. — В любое время.

Сэм рассмеялся и снова прильнул к ее устам.

5

Лететь в «навахо» за спиной у Стэна Соумса было все равно что трястись по круче верхом на норовистом муле. Самолетик так болтало в воздухе, что Сэму даже подумалось, как они могут провести Арделию: пока та расставляет сети на свою добычу, останки ее жертв могут разлететься по всей Айове.

А вот Стэн Соумс, похоже, ничего не замечал. Не обращая внимания на отчаянную болтанку, грозившую вот-вот развалить его ветхий самолетик, пилот-фермер беззаботно распевал во весь голос. Наоми же, судорожно обхватив лицо руками, разглядывала проплывавшие внизу дороги, поля и домики.

Сэм ласково похлопал ее по плечу.

— Вы ведете себя так, словно никогда не летали на самолете! — крикнул он, силясь перекричать комариное жужжание двигателей.

Наоми вдруг улыбнулась, точь-в-точь как восторженная школьница.

— А я и не летала! — задорно выкрикнула она и снова устремила взгляд вниз.

— Ну надо же, — покачал головой Сэм. В следующую секунду самолет резко дернулся, и Сам поспешил затянуть пристежной ремень потуже.

6

В двадцать минут пятого «навахо» уже катил по взлетно-посадочной полосе окружного аэропорта Де-Мойна. Подъехав к гражданскому терминалу, Соумс заглушил двигатели и открыл дверцу. Увидев, как пожилой летчик обхватил Наоми за талию, помогая ей спуститься, Сэм с изумлением для себя ощутил жгучий укол ревности.

— Спасибо! — поблагодарила Наоми, запыхавшись; щеки ее раскраснелись, глаза сияли. — Это было просто необыкновенно!

Соумс радостно расплылся и вмиг помолодел лет на двадцать.

— Да, я и сам удовольствие получил, — признался он. — Куда лучше, чем на тракторе целый день трястись. — Он перевел взгляд на Сэма. — Слушайте, а что у вас случилось-то? Может, помочь чем могу… как-никак я задолжал старине Дейву нечто большее, нежели разок смотаться в Де-Мойн и обратно.

— Нам нужно побывать в городе, — пояснил Сэм. — В книжном магазине «Пелл». Там для нас пару книжек отложили.

У Стэна Соумса отвалилась челюсть.

— Повторите-ка, — прохрипел он.

— В магазине «Пелл»…

— Я прекрасно знаю, что такое «Пелл», — перебил Соумс. — Впереди новые книги, сзади — всякое старье. Лучшее собрание на всем Среднем Западе, если верить рекламе. Слушайте, не хотите же вы сказать, что оторвали меня от срочных дел и прогоняли сюда из-за пары каких-то книжек?

— Для нас это крайне важно, мистер Соумс. — ответила Наоми. — Для меня сейчас это самое важное в жизни. Да и для Сэма…

— И для Дейва, — вставил Сэм.

— Интересно, смогу ли я понять это, если вы мне расскажете? — с недоумением спросил Соумс.

— Нет, — покачал головой Сэм.

— Вряд ли. — улыбнулась Наоми. Соумс глубоко вздохнул, выпустив воздух через широкие ноздри, и упрятал руки в карманы.

— Что ж, будь по-вашему. Я ведь уже сто лет как Дейву задолжал, а долг платежом красен. К тому же именно со мной эта прелестная девушка совершила свой первый полет. По-моему, первый полет для такой красавицы может сравниться разве что с первой брач…

Он осекся и принялся, понурившись, тыкать носком ботинка в черное покрытие полосы. Наоми, с трудом сдерживая смех, отвернулась. Подмога пришла неожиданно: увидев проезжавший мимо заправщик, Соумс что-то выкрикнул водителю и поспешил к нему.

— Похоже, вы произвели неизгладимое впечатление на нашего доблестного пилота, — заметил Сэм.

— Ну и что? — с некоторым вызовом спросила Наоми. — Мне сейчас так хорошо. Странно, да?

Сэм поправил прядь волос, выбившуюся у нее из-за уха.

— День какой-то безумный. За всю жизнь со мной столько не случалось.

И тут же его внутренний голос вновь напомнил о себе — выплыл из самых отдаленных глубин его сознания и поправил, что это не совсем так. Был уже день и более безумный, чем этот. День «Черной стрелы» и тошнотворного привкуса солодки во рту.

Близкий к панике, Сэм попытался заглушить этот голос.

Если хотите спасти Cаpy, Сэм, то забудьте о геройстве, а попробуйте лучше вспомнить, кто был ваш Библиотечный полицейский.

Нет! Я не могу! Я… не хочу! Мне нельзя!

У вас нет иного выхода. Вы должны вспомнить.

Нет, мне нельзя! Мне запретили!

Вы должны вспомнить, Сэм. Иначе мы пропали.

— Я хочу домой, — пробормотал Сэм себе под нос.

— Вы что-то сказали, Сэм? — спросила Наоми.

— Нет. Просто вырвалось…

— Вы очень побледнели.

К ним подошел Стэн Соумс и, показывая пальцем на водителя заправщика, сказал:

— Доусон разрешил взять его машину. Я отвезу вас в город.

— Мы можем поехать на такси… — начал было Сэм, но Наоми быстро перебила его:

— Время поджимает. Спасибо вам огромное, мистер Соумс.

— Да ладно вам, — отмахнулся тот и вдруг смущенно улыбнулся. — Можете звать меня Стэн. Поехали. Доусон говорит, что из Колорадо циклон идет. Нужно вернуться в Джанкшен-Сити, прежде чем вся эта кутерьма начнется.

7

Здание, в котором разместился «Пелл», напоминало скорее казарму, нежели современный книжный магазин. Наоми спросила, где можно найти Майка. Ее препроводили к столу обслуживания покупателей, который разместился как раз между секциями, где торговали новыми и подержанными книгами: последняя была заметно больше.

— Меня зовут Наоми Хиггинс. Это я вам сегодня звонила.

— Да, да, конечно, — кивнул Майк. Порывшись на одной из полок, доверху заставленной книгами, он достал два томика и протянул ей — сборник «Помощник оратора» под редакцией Кента Эдельмена и «Любимые стихи американцев». Никогда прежде Сэм Пиблс так не радовался при виде книг. Он с трудом подавил в себе желание выхватить их у Майка и прижать к груди.

— С «Любимыми стихами» все было просто, — сказал Майк, — а вот «Помощник оратора» уже давно не переиздается. Должно быть, «Пелл» — единственный магазин на всем Среднем Западе, где сохранилась эта книжка. Да еще в таком приличном состоянии… Не считая библиотек, разумеется.

— По-моему, они вообще выглядят как новенькие, — расчувствовался Сэм.

— Это подарок?

— В некотором роде.

— Давайте я их заверну понаряднее; это не займет и минуты.

— Нет, спасибо, — отказалась Наоми. Обе книги обошлись им в двадцать два доллара пятьдесят семь центов.

— Поверить не могу, — промолвил Сэм, когда они вышли из магазина и направились к машине. — Как все, оказывается, просто…

— Не волнуйтесь, — промолвила Наоми. — Дальше просто не будет.

8

По дороге в аэропорт Сэм спросил пилота, не расскажет ли он им про Дейва и бейсбольные мячи.

— Если это не тайна, конечно. А то любопытство, знаете, разбирает.

Соумс покосился на пакет с книгами, который Сэм держал на коленях.

— Меня вообще-то тоже от любопытства распирает, — признался он. — Давайте договоримся так. История с бейсбольными мячами случилась десять лет назад. Я расскажу ее, если вы обещаете, что через десять лет расскажете мне историю с книгами.

— Договорились, — поспешила согласиться Наоми, сидевшая сзади. И тут же добавила то, что вертелось на языке у Сэма:

— Если, конечно, живы будем.

Соумс расхохотался.

— Точно… Как говорится, человек предполагает, а Господь располагает. Верно?

— Мало ли кому кирпич на голову свалится, — вырвалось у Сэма.

— Вот именно, — сказал Соумс. — На моего единственного сынка в восьмидесятом году как раз такой кирпич и свалился. Под названием белокровие. Или лейкоз, как врачи говорили. Только, на мой взгляд, это и был пресловутый кирпич.

— Господи, какая жалость! — всплеснула руками Наоми. — Как я вам сочувствую!

— Спасибо. Я все себя уговариваю, что уже пережил это, но время от времени тот кошмар возвращается, и мне остается только выть от боли. Наверное, у каждого в жизни есть такое, что остается с ним навсегда.

Такое, что навсегда остается с ним. Пойдем с-со мной, с-сынок… я полит-сейский. Я могу теперь домой пойти, сэр… штраф ведь уплачен, да?

Сэм прикоснулся к дрожащим губам дрожащими пальцами.

— Так вот, с Дейвом мы уже сто лет знакомы, — продолжил Соумс. — Мы выросли бок о бок, в школу вдвоем ходили, да и вообще пуд соли вместе съели. Да и выпивали на пару крепко. Но вот только я потом завязал, а Дейв не сумел… — Соумс сокрушенно покачал головой. — Пьяный или трезвый, Дейв был, пожалуй, лучшим из всех, кто встречался на моем пути. Правда, со временем трезв он бывал все реже и реже, и мы постепенно отдалились друг от друга. Самые тяжкие дни наступили для него в конце пятидесятых. Тогда он вообще не просыхал. Затем стал посещать «АА», и ему чуть полегчало…

Я женился в шестьдесят восьмом. Меня так и подмывало позвать Дейва дружкой на свадьбу, но я не решился. Кстати, заявился он к нам в итоге трезвый как стеклышко, но это было исключение.

— Понимаю, — кивнула Наоми, но Стэн Соумс расхохотался ей в лицо.

— Сомневаюсь, чтобы такая чистая душа, как вы, могла понять проблемы горьких пьяниц, но и на том спасибо. Впрочем, даже пригласи я его дружкой, Лаура — это моя бывшая — костьми бы легла и воспрепятствовала этому. Как бы то ни было, Дейв пришел, а потом, уже когда мой сыночек Джой на свет появился, мы стали встречаться почаще. Дейв вообще всегда относился к детишкам с каким-то удивительным теплом.

Случилось так, что сынишка мой просто бредил бейсболом. Альбомы с наклейками собирал, вкладыши от жвачек… даже просил спутниковую антенну. Чтобы все матчи «Ройалз» смотреть. Он по-настоящему болел за «Ройалз». Уже в восемь лет не только всех игроков наперечет знал, но и их личные достижения, как, впрочем, и игровые показатели едва ли не любого питчера в Американской лиге. Мы с Дейвом несколько раз водили его на игру. Для моего ребятенка это было все равно что по райским кущам прогуляться. Еще пару раз Дейв его сам захватывал — пока я вкалывал. Помню, однажды Лаура мне всю плешь проела, что Дейв напьется как свинья, а ребенка бросит. Но ничего подобного ни разу не случилось. Насколько мне известно, находясь с мальчиком, Дейв за все время ни разу капли в рот не взял.

Мой Джой заболел, но самым страшным для него было то, что он до самого лета на бейсбол ходить не будет, а то и вообще никогда. Это угнетало ребенка куда больше, чем сама болезнь. Когда Дейв пришел его навестить, Джой с плачем в этом признался. Дейв его обнял, как сейчас помню, прижал к груди и сказал: «Ничего страшного, Джой.

Раз ты не можешь пойти на матчи, я тебе сам сюда „Ройалз“ доставлю».

Джой страшно удивился и спросил: «Как, дядя Дейв, — прямо живьем?» Он всегда называл его «дядя Дейв».

«Живьем, наверное, не смогу, — ответил Дейв. — Но особой разницы ты не почувствуешь».

Подкатив к воротам гражданского терминала, Соумс требовательно погудел, и ворота распахнулись. Он проехал прямо к «навахо» и, заглушив двигатель, некоторое время молча сидел, потупившись.

— Я всегда знал, что Дейв необыкновенная личность, — промолвил он наконец. — Но до сих пор не могу понять, как ему удалось сотворить такое и быстро. Знаю только наверняка, что он несколько ночей не спал, ведь за каких-то десять дней управился…

Дейв знал, что мешкать нельзя. Врачи уже сказали: Джою считанные дни жить осталось. У моего малыша шансов не было изначально. Слишком уж поздно поняли, что с ним что-то не то. А эта зараза, она ведь как пожар… Словом, через десять дней Дейв пришел к Джою в больницу с двумя бумажными пакетами.

«Ой, дядя Дейв, что там у вас?» — спросил мой малыш.

Настроение у него было плохое: уже вылезали волосы, а в те дни дети все поголовно носили длинные прически, иначе сверстники их за людей не считали. Так вот, только он увидел дядю Дейва, как щечки сразу зарумянились и глазенки разгорелись.

«Как что? „Ройалз“, разумеется, — невозмутимо ответил Дейв. — Разве я тебе не обещал?» — И высыпал содержимое обоих пакетов прямо на постель.

Господи, я за всю жизнь не видел у своего малыша такой счастливой мордашки! Она засияла, как рождественская елка… и… ох, дьявольщина…

Голос Стэна Соумса с каждой секундой становился все более хриплым. Подавшись вперед, фермер-пилот навалился на рулевое колесо «бьюика» с такой силой, что взревел сигнал. Соумс вынул из заднего брючного кармана клетчатый носовой платок, вытер глаза, а затем с шумом высморкался.

Наоми перегнулась через верх спинки сиденья и прикоснулась к его щеке.

— Мистер Соумс, если вам так тяжело…

— Нет. — Сэм заметил, как по его обветренной щеке скатилась крохотная слезинка: словно капелька росы на утреннем солнце. — Просто воспоминания нахлынули. Какой он был, мой мальчуган! Это больно, мисс, но вместе с тем и радостно. Ведь счастье и боль всегда рядышком.

— Я вас понимаю, — тихонько шепнула Наоми.

— Так вот, когда Дейв перевернул свои пакеты, из них выкатились бейсбольные мячи — их было штук тридцать. Не обычные мячи — на каждом из них было нарисовано лицо игрока бейсбольной команды «Канзас-Сити ройалз» из состава тысяча девятьсот восьмидесятого года. И не просто нарисовано. Это были самые настоящие портреты. Мне не раз приходилось видеть работы Дейва — до того, как он начал пить, — но ни одна не могла сравниться с этими. Все они были как живые — Вилли Айкенс и Фрэнк Уайт, Ю. Л. Вашингтон и Джордж Бретт… Вилли Уилсон и Эймос Отис… Дэн Квезенберри со свирепым взглядом, как наемный убийца из старого вестерна… Пол Сплиторф и Кен Бретт… Всех я сейчас и не вспомню, но Дейв изобразил всю команду, включая тренера, Джима Фрея.

Не знаю, как Дейву это удалось, но он ухитрился смотаться в Канзас-Сити и заполучить у всех игроков автографы — каждый расписался на своем мяче. Кроме Даррела Портера, кэтчера. Он слег с гриппом, но поклялся, что подпишет свой мяч, как только очухается. И подписал.

— Ну и дела, — только и выдавил Сэм.

— Да, и это чудо сотворил Дейв, над которым наши жители посмеивались и которого звали Грязнуля Дейв. Знаете, порой, когда я это слышу, у меня поневоле кулаки сжимаются. Я за Дейва готов кому угодно глотку перегрызть! Как только вспомню, что он сделал для моего сынишки…

Сэм со стыдом подумал, что еще вчера называл Дейва не иначе, как Грязнулей. И посмеивался с Крейгом Джонсом и Фрэнком Стивенсом, глядя, как старик толкает перед собой тележку со старыми газетами. Сэм почувствовал, что щеки его заливает краска.

— Да, это был необычайный поступок. — Наоми снова погладила Стэна Соумса по щеке, и Сэм заметил, что она плачет.

— Видели бы вы лицо моего сынишки! — мечтательно произнес Соумс. — Как он сидел в кровати и разглядывал своих любимцев в бейсбольных шапочках. Описать я это не смогу, но и не забуду до своего последнего вздоха. Да, видели бы вы его мордашку…

Вскоре Джою стало совсем плохо, но он все равно смотрел по телевизору все игры «Ройалз». И с мячиками своими не расставался ни на минуту. Его кровать стояла у окна, и на подоконнике он устроил нечто вроде музея. Выстраивал в ряд девять мячиков с изображениями игроков, которые участвовали в матче. Стоило Фрею произвести замену питчера, Джой тут же убирал один мячик и ставил на его место другой. И всегда сжимал в кулачке мяч с портретом игрока, который стоял с битой, готовый отбить подачу. Так что…

Стэн Соумс осекся и снова спрятал лицо в носовой платок. Сэм видел, как судорожно вздымаются его плечи. Наконец Соумс успокоился.

— Теперь вы знаете, почему я согласился доставить вас в Де-Мойн. Как согласился бы забросить в Нью-Йорк или хоть на край света, если бы только Дейв заикнулся об этом. Таких людей, как Дейв, в нашем мире больше днем с огнем не сыскать. Старина Дейв ведь слеплен из особого теста…

— И вы тоже, — произнес Сэм. Соумс улыбнулся — невесело, криво, — открыл дверцу «бьюика» и сказал:

— Спасибо вам. Только теперь надо поспешить, чтобы с циклоном не столкнуться. Не забудьте свои книжки, мисс Хиггинс.

— Не забуду, — пообещала Наоми, бережно прижимая к груди пакет. — Ни за что.

Глава 13 Библиотечный полицейский (II)

1

Через двадцать минут после взлета Наоми оторвалась от иллюминатора — она не переставала удивляться крохотным машинкам, которые медленно ползли по тонюсенькой ленточке автострады, — и посмотрела на Сэма. Увиденное испугало ее не на шутку.

Сэм уснул, привалившись щекой к панели, но умиротворения в его лице не было; скорее он походил на человека, страдающего от мучительной боли. Из-под плотно смеженных век медленно просачивались слезинки. Наоми хотела растолкать его, как вдруг услышала дрожащий детский голос. Она ушам своим не поверила — так Сэм разговаривал во сне.

— Я в беде, сэр? — пропищал он.

Тем временем «навахо» очутился среди грозовых туч, и поднялась болтанка. Однако Наоми ничего не замечала. Она уже прикоснулась было к плечу Сэма, но в самый последний миг отдернула руку.

«Кто был ВАШ Библиотечный полицейский, Сэм? Это чудовище опять его мучает», подумала Наоми. «Вы уж извините, Сэм, но я не могу вас разбудить. Не сейчас. Мне кажется, вам уж лучше это перетерпеть. Простите меня, но досмотрите этот сон до конца. Только постарайтесь вспомнить его, когда проснетесь. Вспомните.»

2

На глазах у Сэма Пиблса Красная Шапочка вышла из пряничной избушки и заторопилась к своей бабушке; но вместо бабушки ее поджидал там злой Серый Волк. Содрав с девочки скальп, он собирался полакомиться ее мозгами, которые выскребал из черепа длинной деревянной ложкой.

Да только что-то во сне не стыковалось: Красная Шапочка вдруг превратилась в мальчика, а пряничная избушка стала двухэтажным домом, в котором маленький Сэм жил с матерью после смерти отца. И еще — вместо пирожков в корзинке лежала «Черная стрела» Роберта Льюиса Стивенсона.

Сэм прекрасно помнил, что прочитал ее, и очень внимательно. Вдруг он осознал: вовсе не к бабушке торопится, а в Сент-Луисскую библиотеку, причем спешка вызвана тем, что срок сдачи книги истек четыре дня назад.

Сэм как бы наблюдал за всем происходящим со стороны.

Вот Сэм-Красная Шапочка остановился на перекрестке, дожидаясь зеленого света. Вот он идет по Джонстаун-авеню с книгой под мышкой (уже без корзинки). Вот заходит в бакалейную лавчонку и покупает ириски «Солодка». Расплачивается долларовой бумажкой, а продавец отсчитывает девяносто пять центов сдачи. Этого более чем достаточно, чтобы заплатить штраф. И вот он снова идет, жует ириску и приближается к библиотеке.

Сэм попытался криком предупредить мальчика. Осторожнее, мальчуган! Там волк! Не ходи туда! Тебя ждет волк!

Но мальчик продолжает идти, пожевывая свою конфетку. Вот он вышагивает по Бриггс-авеню, а библиотека — мрачная коробка из красного кирпича — высится уже совсем близко.

И тут Сэм-Красная Шапочка попытался вырваться из цепких объятий Морфея. Словно почувствовал близость Наоми и реального мира. Он даже слышал мерный рокот двигателей «навахо», который тут же смешивался с гулом машин на Бриггс-авеню, звяканьем велосипедных звоночков и чириканьем пташек в пышных кронах зеленых вязов. Крепко зажмурившись, Сэм пытался оттолкнуть от себя эти видения и вернуться в реальность: он знал, что способен пробиться сквозь скорлупу иллюзий и вырваться на волю. И вдруг…

— Нет, — сказал Дейв. — Не делайте этого, Сэм. Стисните зубы, и потерпите. Если хотите спасти Cаpy от Арделии, досмотрите сон до конца. Вы должны вспомнить своего Библиотечного полицейского. Узнать, кто это был.

— Но я не хочу! Хватит с меня. Я не могу это вспоминать! Я и так уже настрадался.

— Все ваши прошлые страдания, Сэм, — ничто по сравнению с тем, что ждет вас впереди. Поверьте мне.

Сэм открыл глаза, но продолжал смотреть на происходящее во сне не обычным, а внутренним взором.

Вот Сэм-Красная Шапочка уже приближается к ступенькам лестницы, ведущей в восточное крыло библиотеки; в то крыло, где размещалась детская библиотека. Движения его какие-то плавные, почти замедленные; каждый шаг напоминает покачивание маятника в стеклянной коробке старинных дедушкиных часов. Он видит крохотные искорки — вкрапления слюды в бетонных ступеньках, густые заросли кустов, которыми засажена дорожка, увитые плющом кирпичные стены; непонятный, чем-то пугающий латинский девиз Fuimus, non sumus,[24] высеченный полукругом над застекленными дверями с решеткой.

А вот и Библиотечный полицейский. Стоит прямо на лестнице и загораживает путь.

Только он совсем не бледный, а, наоборот, раскрасневшийся. И не высокий, а среднего роста, но зато с широченными плечами. И одет не в полушинель, а в самое обычное пальто. Правда, это очень странно, ведь в Сент-Луисе лето стоит, да и день знойный выдался. А вот глаз его не видно, потому что на носу у Библиотечного полицейского темные очки с круглыми стеклами — такие носят слепые.

Это не Библиотечный полицейский! Это волк! Берегись его! Это волк! Библиотечный ВОЛК!

Но Сэм-Красная Шапочка не слышит. Он ничего не боится. Ведь день в самом разгаре, а вокруг столько людей — странных и порой даже загадочных. К тому же Сэм всю жизнь прожил в Сент-Луисе — чего ему бояться?

Он приближается к незнакомцу в темных очках и вдруг замечает на его лице шрам: тоненькую белесую ниточку, протянувшуюся через всю левую щеку и исчезающую за переносицей.

— Здравствуй, с-сынок, — говорит незнакомец.

Здравствуйте, — отвечает Сэм-Красная Шапочка.

— Рос-скажи мне немного про эту книжку, прежде чем внутрь зашдес-шь, — просит таинственный незнакомец, как-то необычно шепелявя, словно змея шипит. — Я ведь здес-сь работаю.

— Это «Черная стрела», — вежливо отвечает Сэм-Красная Шапочка, — а написал ее мистер Роберт Льюис Стивенсон. Он уже умер. От тубер-клу-роза. Книжка мне очень понравилась. В ней такие драки!

Мальчик ждет, чтобы мужчина в темных очках отошел в сторону и дал ему пройти, но тот стоит на месте. Только наклоняется, чтобы рассмотреть Сэма-Красную Шапочку получше.

Ой, дедушка, какие у тебя маленькие черные глаза!

— Ес-тче один вопрос, — шипит незнакомец. — Твоя книга не прос-срот-чена?

Сердце Сэма-Красной Шапочки холодеет от страха.

— Да… но только совсем чуть-чуть. Всего на четыре дня. Книжка такая большая, а мне на продленке оставаться приходилось…

— Пойдем с-со мной, с-сынок… я полит-сейский. — Человек в пальто и в темных очках протягивает руку. Сэма так и подмывает удариться в бегство. Но ведь он еще ребенок, а перед ним взрослый. К тому же — сотрудник библиотеки. Незнакомый и в пугающих темных очках, олицетворяющий власть. А от власти не убегают; она всемогуща.

Сэм робко приближается к Библиотечному полицейскому. Протягивает руку — ту самую, в которой держит уже почти пустой пакетик солодковых ирисок, — а затем, в самый последний миг, пытается ее отдернуть. Но — поздно. Библиотечный полицейский хватает ее, а пакетик с ирисками падает на ступеньки.

С той поры Сэм-Красная Шапочка и не выносит вкуса солодки.

Человек в темных очках резко притягивает Сэма к себе, сжимая его руку. Хватка у него стальная, словно тиски. Сэму больно. Он начинает плакать. Весело светит солнышко, зеленеет травка, но мир вдруг становится чужим и отдаленным, словно коварный мираж, только что казавшийся явью.

— Я в беде, сэр? — с замиранием сердца спрашивает Сэм.

— Да, — отвечает Библиотечный полицейский. — Еще в какой. С-слушай меня, с-сынок, ес-сли хочешь цел ос-статься. Понял?

Сэм молчит. Язык отнялся. Никогда в жизни он не был так напуган; в немом ужасе таращится на мужчину в темных очках и потихоньку плачет. А тот встряхивает мальчика за плечи.

— Так понял ты или нет?

— Д-да! — лепечет Сэм, и его вдруг пронзает острое желание опорожнить мочевой пузырь.

— Я с-скажу тебе, кто я такой, — продолжает мужчина. — Я полит-сейский из библиотеки на Бриггс-авеню, и я вс-сегда наказываю мальчишек и девчонок, которые забывают вернуть вовремя книжки.

Маленький Сэм-Красная Шапочка уже плачет навзрыд.

— У меня деньги есть, — вспоминает он. — Я вам все отдам. Девяносто пять центов.

И лезет за мелочью в карман. В эту минуту Библиотечный полицейский оглядывается, и его широкое лицо вдруг заостряется, словно у волка или лисы, забравшейся в курятник, но внезапно учуявшей опасность.

— Пойдем, — зовет он и тащит маленького Сэма-Красную Шапочку в густые кусты. — Ты должен с-слушаться полит-сейского!

В кустах сумрачно и страшно. В воздухе пряно пахнет можжевеловыми ягодами. Сэм громко рыдает, захлебываясь от слез.

— Замолчи! — рычит Библиотечный полицейский и резко встряхивает мальчика за шиворот Сэм вскрикивает от боли. Его голова беспомощно болтается на тоненькой шее. Они выходят на какую-то прогалину, где можжевеловые кусты вытоптаны, а папоротники вырваны с корнем. Сэм понимает: Библиотечному полицейскому не просто знакомо это место; он его сам обустроил.

— Замолчи — иначе одним штрафом не обой-дешьс-ся! Я позвоню твоей маме и с-скажу, какой ты гадкий мальчишка! Ты этого хочешь?

— Нет! — вопит Сэм. — Я уплачу штраф! Я заплачу, мистер! Только не бейте меня!

Библиотечный полицейский разворачивает Сэма-Красную Шапочку спиной к себе.

— Руки на с-стену! Нагнис-сь! Рас-стопырь ноги! Пошевеливайс-ся! Быс-стро!

Не переставая всхлипывать и боясь, что мать узнает о его плохом поведении, Сэм — Красная Шапочка покорно выполняет приказания Библиотечного полицейского. Красные кирпичи такие холодные на ощупь: тенистые заросли можжевельника никогда не позволяют солнечным лучам согревать их. Перед его глазами открылось маленькое оконце на уровне ног. Сэм видит, что внизу находится котельная. Над гигантским бойлером висят лампочки с жестяными абажурчиками, напоминающими по форме шапочки китайских кули: тени от труб складываются в причудливые осьминожьи щупальца. У дальней стены котельной, спиной к оконцу, техник-смотритель разглядывает приборную панель и делает пометки в журнале.

Библиотечный полицейский рывком стягивает с Сэма штаны. Вместе с ними соскальзывают и трусы. Мальчик вздрагивает — воздух непривычно холодит оголившуюся попку.

— С-спокойно, — шипит Библиотечный полицейский. — Не двигайс-ся. Заплатишь штраф, с-сынок, и я тебя отпущу… никто даже не узнает.

Что-то горячее и твердое толкает Сэма-Красную Шапочку в попку. Мальчик снова вздрагивает.

— С-спокойно, — повторяет Библиотечный полицейский. Дышит он уже тяжело, со свистом.

Сэм же стоит, не смея дохнуть, он вне себя от ужаса и стыда. Его затянули в кусты, подвергают какому-то нелепому и непонятному наказанию; и все из-за того, что он вовремя не вернул «Черную стрелу»?! Господи, да знай он наперед, что за штраф здесь взимают…

Твердая штуковина раздвигает его ягодицы, и вдруг нутро Сэма — Красной Шапочки пронзает жгучая, невыносимая боль. Никогда в жизни он не испытывал ничего подобного. Сэм роняет «Черную стрелу» и закусывает зубами собственное запястье, чтобы не кричать от боли.

— С-спокойно, — снова шипит Библиотечный волк. Он уже держит Сэма за плечи и раскачивается взад-вперед, внутрь и наружу, взад-вперед, внутрь и наружу. — С-спокойно… С-спокой-нооооо! О-оо…

Судорожно дыша и рыча, Библиотечный полицейский загоняет в попку Сэма здоровенный железный штырь; Сэм смотрит безумными глазами в котельную — она находится совсем в другом мире, в другой Вселенной, где не случается такое. Он видит, как техник заканчивает вносить записи и направляется к двери. Достаточно ему только повернуть голову, и он увидит в оконце смертельно бледное и измученное лицо страдающего мальчугана с красными от недожеванных ирисок губами. Сэм мечтает о том, чтобы техник увидел его и поспешил на выручку, подобно тому как охотник спас Красную Шапочку, но в глубине души понимает — не бывать этому. Ведь, увидев очередного плохого мальчишку, которого наказывают за несданную в срок книгу, техник-смотритель просто отвернется, с возмущением.

— С-спокой-нооооо! — полушипит-полувизжит Библиотечный волк, а смотритель выходит, так и не обернувшись. Волк загоняет железную палку еще глубже, и на мгновение боль становится такой… что Сэму-Красной Шапочке кажется: все, сейчас его животик разорвется, а железная штуковина проткнет его насквозь и вылезет из пупка.

Библиотечный полицейский наваливается на него, тяжело дыша, у Сэма под его тяжестью подгибаются ноги, и он оседает на колени. При этом железный штырь — нет, он уже не железный — выскальзывает из него, но Сэм чувствует: вся попка промокла. Он боится пощупать ее руками. Боится, что стал уже Сэмом — Кровавой Шапочкой.

Библиотечный полицейский внезапно хватает Сэма за руку и рывком поворачивает лицом к себе. Его физиономия побагровела, на щеках и на лбу выступили пятна.

— Ты только пос-смотри на с-себя! — шипит он, перекосившись от презрения и гадливости. — Тебе не с-стыдно с-стоять передо мной со с-спущенными портками? Или тебе понравилос-сь? Признавайс-ся — понравилос-сь, да? Понравилос-сь!

Сэм молчит. Он только плакать может. Подтягивает кверху трусы вместе со штанами. Попавшая в них трава колет попку. Он пятится от Библиотечного полицейского, пока не упирается спиной в кирпичную стену Библиотеки. Плющ впивается ему в спину, словно костлявые старушечьи пальцы. Но он и этого не замечает. Им владеют лишь стыд, ужас да еще новое, неведомое прежде ощущение своей полной никчемности. Но главное — стыд. Сэм просто не знает, куда от него деваться.

— Ис-спорченный мальчишка! — презрительно фыркает Библиотечный полицейский. — Гадкий, дрянной, паршивый мальчишка!

— Я могу теперь домой пойти, сэр… — Голос Сэма срывается из-за сдерживаемых рыданий. — Штраф ведь уплачен, да?

— Нет, — отвечает Библиотечный полицейский. — Но я тебя отпус-скаю, так и быть. Ес-сли же ты хоть кому-нибудь об этом проболтаешьс-ся — хоть одной живой душе, — я приду к тебе с-снова. И взыщу штраф с-сполна. Ты понял, с-сынок? И не вздумай больше здес-сь околачиватьс-ся! Ес-сли хоть раз попадешьс-ся мне на глаза — тебе конец! Ты понял, с-сынок?

— Да, — отвечает Сэм.

Он прекрасно понимает: стоит ему рассказать о случившемся, и Библиотечный полицейский тут же вернется и снова накажет. По ночам он будет прятаться рядом в стенном шкафу или под кроватью; затаится высоко в ветвях, как гигантская черная ворона. Взглянув на небо, Сэм непременно различит зловещие очертания Библиотечного полицейского, его ухмыляющуюся физиономию со шрамом среди туч. Он будет где угодно; он будет везде.

От этой мысли Сэму делается совсем плохо, и он зажмуривается. Библиотечный полицейский снова хватает его за шиворот и резко встряхивает. Что — да? — шипит он. Что — да? Да, я все понял, отвечает Сэм, не открывая глаз. Библиотечный полицейский отпускает его. Вот и хорошо. Надеюс-сь, ты не забудешь. Когда плохие дети забывают, я их убиваю.

Сэм — Красная Шапочка еще долго сидит с закрытыми глазами, привалившись к кирпичной стене. Ему хочется плакать, но слезы иссякли. На долгие годы, если не навсегда. Наконец он открывает глаза и видит, что рядом никого нет; Библиотечный полицейский его оставил. Возле ног Сэма валяется только раскрывшаяся при падении «Черная стрела».

Сэм ползет на корточках через кусты к свету. Листья щекочут его вспотевшую, замурзанную мордашку, ветви царапают спину и больно хлещут истерзанную попку. Он прихватил «Черную стрелу», но в библиотеку ее не понесет. Он вообще никогда больше не переступит порог библиотеки. Любой — такой уж Сэм дал себе зарок. Он поклялся себе кое в чем еще: никогда никому не скажет про этого ужасного человека и постарается навсегда забыть о случившемся кошмаре.

Сэму кажется, что ему по силам сдержать клятву. Нужно только очень постараться. И он постарается. Достигнув просвета в кустах, Сэм оглядывается по сторонам, словно затравленный звереныш. Смотрит, как на лужайке играют дети. Весело и беззаботно. Библиотечного полицейского поблизости не видно, но это не имеет значения: Библиотечный полицейский все равно следит за ним, незримо и неслышно. Отныне и впредь Библиотечный полицейский всегда будет рядом с ним.

Наконец дети разошлись. Маленький истерзанный мальчик выползает из кустов; рубашка выбилась наружу, в волосах застряли листья, на лице запеклись грязные разводы. Глаза широко раскрыты, в них навсегда застыл страх. Мальчуган карабкается по ступенькам лестницы, бросает испуганный взгляд на непонятные латинские слова, осторожно кладет книгу перед дверью библиотеки и — бросается наутек.

Он мчится, не чуя под собой ног и не разбирая дороги, но это бесполезно — как бы быстро мальчик ни мчался, ему никогда не убежать от сладковато-приторного вкуса солодки на губах. Никогда не удрать от Библиотечного волка, который всегда бежит рядом с ним, невидимый, и нашептывает:

«Пойдем с-со мной, с-сынок… я политс-сейский». Этот зловещий шипящий голос теперь навсегда останется с Сэмом и будет шипеть в темноте и по ночам, а Сэму отныне навсегда суждено в панике бежать от него, крича: «Но ведь я уплатил штраф! Я же расплатился!» И слышать в ответ неумолимое:

— Ты никогда не рас-сплатишься, с-сынок! Никогда!

— Никогда!

— Нико…

Глава 14 Библиотека (III)

1

Последние минуты перед посадкой на утоптанной полосе грязи, которую Стэн окрестил аэропортом Провербии, были весьма непростые. «Навахо» попал в зону вихревых потоков и жестко приземлился, прыгая, как кузнечик. От удара Сэм подскочил и испустил истошный вопль. Глаза его раскрылись.

Наоми уже давно терпеливо дожидалась, когда он проснется. Не обращая внимания на пристегнутый ремень, врезавшийся в талию, она перегнулась и обняла Сэма. А тот, еще не пришедший в себя, отшатнулся в испуге, но уже в следующую секунду узнал Наоми.

— Все в порядке, Сэм, это я. Вы уже вернулись, вы здесь со мной.

Сэм недоуменно заморгал и с тяжелым вздохом откинулся на спинку кресла.

— Господи, Наоми, — прохрипел он, — если бы вы знали, какой это был кошмар!

Стэн связался с кем-то по радио, и на посадочной полосе их уже встречали. Еще минута, и «навахо» плавно покатился на буксире. Все-таки им не удалось удрать от надвигавшегося циклона, и дождь уже барабанил по корпусу самолета. А в пилотской кабине Стэн Соумс громовым голосом распевал разудалую ковбойскую песню.

— Это был настоящий кошмар? — спросила Наоми, отодвигаясь от Сэма и разглядывая его налившиеся кровью глаза.

— Да. Но случился со мной наяву. В далеком детстве.

— Это был Библиотечный полицейский, Сэм? Ваш Библиотечный полицейский?

— Да. — прошептал он и зарылся лицом в ее волосы.

— Вы его узнали, Сэм? Теперь вы поняли, кто он?

После долгого, бесконечно долгого молчания Сэм наконец ответил:

— Да.

2

Стэн Соумс встретил их уже внизу. Увидев измученного Сэма, тут же напустил на себя покаянный вид.

— Вы уж извините, что нам так тяжко пришлось. Я был почти уверен, что мы обгоним этот дождь. Если бы не встречный ветер…

— Ничего, все обойдется, — заверил его Сэм: он и вправду казался уже пободрее.

— Да, — кивнула Наоми, — все будет в порядке. Спасибо вам, Стэн. Огромное спасибо. Дейв тоже будет страшно благодарен вам.

— Ну, коль скоро вы получили то, что хотели, это для меня главное.

— О да, — кивнул Сэм. — Не знаю просто, что бы мы без вас делали.

— Только давайте я провожу вас, — сказал Стэн. — Придется обойти вокруг, иначе трясина засосет вас с головой. Не то что сегодня днем. А еще лучше — давайте ко мне заскочим. Кофейку попьем. Да и кусок яблочного пирога еще, по-моему, остался.

Сэм посмотрел на часы. Четверть восьмого.

— Нет Стэн. Как-нибудь в другой раз. Мы с Наоми должны срочно доставить эти книги в город.

— Но хоть одежду подсушить зайдите. Пока до машины доберетесь, до нитки вымокнете.

Наоми покачала головой:

— Спасибо, Стэн, но мы и правда очень спешим. Для нас это необычайно важно.

— Похоже на то, судя по вашему виду, — согласился Стэн. — Только не забудьте: вы обещали мне все рассказать.

— Непременно расскажем, — кивнул Сэм и, взглянув на Наоми, увидел в ее глазах отражение собственных мыслей: «Если останемся в живых, конечно».

3

Сэм гнал автомобиль по мокрой дороге, с трудом подавляя в себе желание выжать педаль акселератора до отказа. Он тревожился за Дейва. Но прекрасно понимал, что, загнав машину в кювет, помочь Дейву уже не сумеет. Дождь, в который они прилетели, превратился в настоящий ливень, с небес низвергались потоки воды. «Дворники» не справлялись, да и видимость не превышала двадцати футов. Сэм нервно посмотрел на часы, затем перевел взгляд на Наоми, державшую на коленях пакет с книгами.

— Надеюсь, что к восьми доберемся, — промолвил он. — Хотя обещать не могу.

— Постарайтесь, Сэм.

Впереди замаячили огни фар, тусклые и размытые, словно подводные фонарики. Сэм сбавил скорость и дождался, пока мимо не прогромыхал тяжеленный грузовик — махина, едва различимая за толщей дождя.

— Вы не хотите рассказать мне про свой сон, Сэм? Если можете, конечно.

— Могу, но не хочу, — ответил Сэм. — Не сейчас по крайней мере. Еще не время.

— Хорошо.

— Одно могу сказать — Дейв был прав, говоря, что Арделия черпала свои силы из чужого страха. Питалась им. И самый питательный для нее страх — детский.

Они уже проезжали окраину Джанкшен-Сити. Еще один квартал, и позади остался первый перекресток со светофором. Через заливаемое дождем ветровое стекло зеленый сигнал казался блеклым и размытым пятном, матово отражавшимся в лужах.

— Мне только нужно будет разок остановиться, — предупредил Сэм. — «Три поросенка» нам, кажется, по дороге?

— Да, но если мы собираемся успеть на встречу с Дейвом до восьми, времени остается в обрез. В такую погоду не разгонишься.

— Верно, конечно, но я буквально на минутку заскочу.

— А что вам там нужно?

— Точно еще не уверен, но я это узнаю, когда осмотрюсь там.

Наоми внимательно взглянула на него, и Сэм снова поймал себя на том, что любуется ее хрупкой и чистой красотой; он недоумевал, почему не разглядел этого прежде.

Но ведь ты волочился за ней, не так ли? Значит, ЧТО-ТО разглядел!

В действительности же все обстояло совсем не так. Да, Сэм пытался приударить за Наоми, но лишь потому, что она была миленькая, аккуратная, одинокая и примерно одного с ним возраста. И потом, холостякам из разросшихся провинциальных городков было положено ухаживать за женщинами… если, конечно, холостяки эти хотели занять подобающее положение в местном деловом мире. Тех же, кто с женщинами не встречался, некоторые люди… могли счесть… (политс-сейским)…немного странным.

Я и был немного странным, подумал Сэм. Даже не немного. Впрочем, с тех пор я изменился. Теперь по крайней мере. И я разглядел ее. Да, да, я понял, что она для меня значит.

Наоми не могла оторвать взгляда от его мертвенно-бледного лица, от невиданной прежде решимости во взоре и жесткой линии губ. Сэм изменился, но… напуганным больше не казался. Наоми даже подумала: «Он похож на человека, которому разрешили проникнуть в собственный кошмарный сон с мощным оружием в руках». И еще Наоми показалось, что в такого человека можно влюбиться. От этой мысли ей даже стало не по себе.

Пять минут спустя Сэм притормозил у стоянки автомобилей перед детским универмагом «Три поросенка». И не мешкая выскочил под дождь. За несколько ярдов от дверей он остановился. На углу между бензозаправкой и стоянкой автомобилей стоял телефон-автомат — несомненно, тот самый, из которого Дейв много лет назад позвонил в контору шерифа Джанкшен-Сити. Звонок из этого автомата не уничтожил Арделию, но, конечно же, способствовал тому, что она не появлялась здесь столь длительное время.

Сэм забежал в будку. Тут же вспыхнул свет. Внутри ничего примечательного не было, если не считать исписанных телефонными номерами и изрисованных стен. Телефонного справочника не было, и Сэм вспомнил слова Дейва про то, что «в те времена во многих будках еще лежали телефонные книги».

Затем посмотрел на пол и увидел именно то, что хотел найти. Фантик от конфетки. Подобрал его и прочитал: «Ириски „Солодка“». Наоми, уже теряя терпение, нажала на клаксон. Сэм выскочил из будки, помахал Наоми фантиком и помчался в магазин.

4

Заспанный, совсем еще юный продавец уставился на Сэма с нескрываемым недоумением — время было довольно позднее, дождь лил как из ведра, и, кроме Сэма, в универмаге не было ни единого покупателя. Недоумение продавца переросло в изумление, когда на его глазах Сэм разом сгреб с полки все упаковки ирисок «Солодка» — их было около двадцати.

— Вы уверены, что вам этого хватит, папаша? — насмешливо осведомился он, когда Сэм со своей добычей приблизился к прилавку. — У нас на складе еще пара коробок этого добра припасена. Жевать так жевать.

— Нет, мне достаточно и этих, — ответил Сэм. — Пробейте, пожалуйста. Я спешу.

— Все нынче спешат, — философски изрек продавец. — И зачем, главное? Все ведь там будем… — И принялся нажимать кнопки кассового аппарата с мечтательной неспешностью постоянно одурманенного наркомана.

Заметив на прилавке круглую резинку, Сэм задумчиво взял ее, повертел и спросил:

— Можно взять?

— Пожалуйста, папаша, — осклабился продавец. — Считайте ее подарком от меня, Повелителя «Трех поросят», вам, Владыке солодковых ирисок. Подарком в дождливый понедельник.

Сэм натянул резинку на запястье, она повисла, как свободный браслет, и в эту минуту ветер снаружи рванул с такой силой, что стекла универмага жалобно задребезжали, а лампы замигали.

— Вот это да! — воскликнул Повелитель «Трех поросят». — А ведь урагана нам не обещали. Только легкий дождик. Пятнадцать долларов сорок один цент.

Сэм вручил ему двадцатку и криво улыбнулся:

— В моем детстве эти конфетки были куда дешевле.

— Инфляция, папаша, — развел руками продавец. — Ничего не попишешь. Вы ведь тащитесь от этих ирисок, да? А я вот батончики «Марс» предпочитаю.

— Тащусь, говорите? — горько усмехнулся Сэм, пряча в карман сдачу. — Да я эту дрянь на дух не переношу. — И снова усмехнулся. — Нет, это… тоже подарок. Кое-кому.

Что-то в лице Сэма испугало молоденького продавца. Он попятился и едва не опрокинул стойку с сигаретами и жвачкой.

Сэм бросил на него удивленный взгляд и решил, что просить пакет не станет, распихал ириски по карманам старенькой спортивной куртки и поспешил к выходу. При каждом его шаге целлофановые обертки ирисок громко шуршали.

5

Наоми уже пересела за руль. Едва отъехали от стоянки, Сэм вынул обе книги из пакета с эмблемой «Пелл» и с грустью уставился на них. «Боже мой, сколько из-за них неприятностей, — подумал он. — Из-за устаревших стишков и пособия для безмозглых лекторов». Хотя на самом деле виной всему были, конечно, не книги. И Сэм это отлично понимал.

Сняв с запястья резинку, он стянул ею оба томика. Затем извлек бумажник, отделил пятидолларовую бумажку от изрядно похудевшей стопки и засунул ее под резинку.

— Это еще зачем? — спросила Наоми.

— Штраф. За эти книжки и еще одну — «Черную стрелу» Стивенсона. Мой старый должок. Чтобы покончить с этим раз и навсегда.

Он положил книги между двумя сиденьями и вынул из кармана пакетик солодковых ирисок. Разорвал обертку, и тошнотворно-приторный, давно забытый запах шибанул ему в нос гигантским кулаком. Запах этот мигом достиг мозга, а оттуда пробрался и в живот, который тут же схватила жесточайшая колика. В первый миг Сэм даже испугался, что сейчас его вывернет наизнанку. Похоже, он так и не сумел преодолеть в себе детский страх.

Тем не менее он продолжал один за другим вскрывать пакетики с ирисками, раскладывая на коленях красноватые воскообразные столбики. У перекрестка Наоми остановила «датсун» на красный свет, хотя ни справа, ни слева машин не было. Непрекращавшийся ливень и порывистый ветер яростно терзали крохотный автомобильчик. До библиотеки оставалось всего четыре квартала.

— Сэм, что вы делаете? — удивленно спросила Наоми.

Поскольку он и сам толком этого не знал, то ответил так:

— Если Арделия и вправду кормится человеческим страхом, то нужно попытаться подобрать… его противоположность. Для нее это скорее всего окажется ядом. Как по-вашему; что бы могло быть такой противоположностью?

— Не знаю, — пожала плечами Наоми. — Но сомневаюсь, чтобы конфетки с солодкой.

— Откуда у вас такая уверенность? Ведь всем известно, что вампиры-кровососы панически боятся крестов. А что такое крест? Всего лишь пара скрещенных дощечек или железок. Кто знает, может, не менее действенным оказался бы кочан капусты?

Зажегся зеленый свет.

— Соответствующей формы, — задумчиво промолвила Наоми, трогая «датсун» с места.

— Вот именно! — Сэм указал на продолговатые красные конфетины. — Просто ничего другого у меня нет. Возможно, это и нелепо, но мне наплевать. Для меня эти ириски — символ всего того, чего лишил меня Библиотечный полицейский: любви, дружбы, чувства сопричастности. Всю свою жизнь, Наоми, я ощущал себя чужаком, так и не осознав причины этого. Теперь я знаю почему. Ведь он отобрал у меня и эти ириски тоже. В детстве я обожал их. А потом меня от одного их запаха наизнанку выворачивало. До сих пор. Но ничего, я справлюсь. Мне важно только понять, что с ними делать.

Сэм принялся разминать липкие столбики и скатывать их в один комок. Наибольшие опасения у него вызывал тошнотворный сладковатый запах, но вскоре Сэм убедился: самым неприятным оказалось ощущение их липкости… и еще зловещий кровавый цвет, в который окрашивала ладони и пальцы сходящая с конфеток краска. Тем не менее Сэм не бросал задуманного, каждые полминуты прибавляя к комку очередной липкий столбик.

— Возможно, я и пытаюсь прыгнуть выше головы, — промолвил он. — Кто знает — вдруг противовесом страха окажется для нее обыкновенное мужество. Или, если хотите, удаль. Неужели дело может быть только в этом? Как вы считаете? Может ли Наоми отличаться от Сары лишь наличием мужества?

Наоми казалась испуганной.

— Вы хотите спросить, только ли одно мужество заставило меня бросить пить?

— Я и сам не знаю, что хочу спросить, — признался Сэм, — но, похоже, нечто в этом роде. Ведь про страх мне спрашивать не нужно — я и сам отлично знаю, что это такое.

И Сэм вспомнил ту полнейшую апатию, которая охватила его в далеком детстве после того изнасилования в кустах возле библиотеки. Мужчина, назвавшийся полицейским. Незнакомец с больной психикой. А ведь для него случившееся наверняка было лишь мелким, не слишком запоминающимся эпизодом в биографии. Так, очередной безмозглый ребенок, которому удалось с такой легкостью запудрить мозги.

«Впрочем, — подумал Сэм, — я еще легко отделался. Окажись на месте насильника настоящий Библиотечный полицейский, все могло кончиться гораздо хуже». Впереди тускло замаячили две белые сферы — начало подъездной аллеи Публичной библиотеки Джанкшен-Сити. Наоми нерешительно произнесла:

— На мой взгляд, полная противоположность страху — честность. Честность и вера. Как вам кажется?

— Честность и вера, — задумчиво повторил Сэм, словно пробуя ее слова на вкус, при этом не переставая разминать липкий красный комок. — Что ж, вполне возможно. В любом случае выбирать нам уже некогда. Мы приехали.

6

Мерцающие зеленоватые цифры электронных часов на приборном щитке показывали 7.57. Все-таки они успели до восьми вечера.

— Может быть, подождем немного и убедимся, что все уже ушли, а потом пойдем к Дейву, — предложила Наоми.

— Да, пожалуй, так будет правильнее, — согласился Сэм.

Наоми въехала на стоянку, которая располагалась на противоположной стороне улицы. Белые сферы матово мерцали под дождем. Деревья гнулись и жалобно скрипели под напором усиливающегося ветра. Могучие дубы кряхтели и постанывали, словно их мучили кошмарные видения.

В две минуты девятого к библиотеке подкатил фургончик с укрепленной на заднем стекле табличкой

«МАМОЧКИНО ТАКСИ».

Послышались нетерпеливые гудки, а в следующий миг дверь библиотеки распахнулась (даже сейчас, под проливным дождем, она выглядела куда менее зловещей, чем при первом посещении Сэма, когда показалась ему вертикально прорезанным ртом на сером гранитном лице), и из нее гурьбой высыпали ребятишки. Ученики младших классов. Они на бегу прикрывали головы и со смехом забирались в фургончик. Сэм с завистью наблюдал за ними. Какое счастье, должно быть, покидать библиотеку смеясь? Из-за незнакомца в круглых темных очках Сэм так и не узнал этого ощущения.

Тут он все вспомнил. Честность и вера. И подумал: А ведь штраф уже уплачен. Я уплатил его, черт бы их всех побрал!

Разорвав обертки двух последних ирисок, он добавил обе конфетины к липкому, отвратительно пахнущему комку и принялся остервенело мять его. Из выхлопной трубы отъезжающего «МАМОЧКИНОГО ТАКСИ» валил густой белый пар. И до Сэма вдруг дошло, что именно подсказало ему измученное его подсознание.

— Я уже заканчивал школу, — произнес он, — когда ребята как-то решили отомстить парню, которого недолюбливали. Сам-то я, правда, в их затее не участвовал. Только наблюдал. Так вот, мальчишки стащили кусок пластилина из учебной студии и залепили им отверстие выхлопной трубы Понтиака, на котором разъезжал этот малый. Хотите знать, чем это кончилось?

— Чем? — неохотно спросила Наоми.

— Глушитель взорвался, — ответил Сэм. — Сразу в двух местах. Осколки разлетелись, словно шрапнель. Глушитель оказался слабым местом в его автомобиле. В противном случае, думаю, взрывом разворотило бы цилиндры.

— Сэм, зачем вы об этом рассказываете?

— Я говорю о надежде, — пояснил он. — Главное, на мой взгляд, — надежда. А честность и вера могут и подождать чуть-чуть.

«МАМОЧКИНО ТАКСИ» скрылось за плотной пеленой дождя. На часах было 8.06, когда двери библиотеки снова распахнулись. На этот раз вышли мужчина и женщина. В мужчине, который зажимал под мышкой зонтик, на ходу застегивая плащ, Сэм сразу узнал Ричарда Прайса, хотя и видел его лишь раз: на фотографии в старой газете. Сопровождала же его Синтия Берриган, юная помощница библиотекаря, с которой Сэм познакомился в субботу вечером. Прайс что-то сказал девушке. Сэму показалось, она рассмеялась.

Внезапно он осознал, что сидит, выпрямившись, на переднем сиденье «датсуна» в страшном напряжении; попытался расслабиться, но ничего не вышло. Впрочем, Сэма это не слишком удивило.

Прайс раскрыл зонтик и, приподняв над головой, любезно пригласил девушку под его прикрытие. Они поспешили к автомобильной стоянке, где Прайс забрался в допотопную «импалу» размером с фургон, а Синтия села в крохотный «юго». Когда Прайс круто развернул свой автомобиль, осветив фарами старенький «датсун», Наоми испуганно пригнулась, и Прайс, прогудев на прощание Синтии, прокатил мимо. Синтия, отсалютовав ему, тоже умчалась, но в противоположную сторону.

Теперь из всех действующих лиц перед опустевшей библиотекой остались лишь Сэм и Наоми. И, возможно, Арделия, затаившаяся где-то в глубине здания.

Вместе с закадычным другом Сэма — Библиотечным полицейским.

7

Наоми завела двигатель и, медленно обогнув квартал, выехала на Вегман-стрит. Слева, возле поворота, на изгороди висел указатель:

ТОЛЬКО ДЛЯ БИБЛИОТЕЧНОГО ТРАНСПОРТА

Бешеный порыв ветра тряхнул «датсун», капли дождя забарабанили по стеклу, словно камешки. Где-то поблизости послышался оглушительный треск — то ли крупная ветка обломилась, то ли небольшое деревце не выдержало напора разгулявшейся стихии и рухнуло на землю.

— Ну и дела! — упавшим голосом пробормотала Наоми. — Что-то не нравится мне это.

— Да, я тоже не в восторге, — кивнул Сэм, скорее догадавшийся о том, что сказала девушка, нежели расслышавший ее слова: он пытался представить, как выглядел пластилин после того, как его запихнули в выхлопную трубу автомобиля. Словно волдырь на коже.

Перед указателем Наоми свернула влево. По узкой аллейке они въехали на небольшую заасфальтированную площадку перед задним входом в библиотеку. Площадку освещал одинокий дуговой фонарь. В его резком оранжевом свете раскачивающиеся под ветром ветви дубов отбрасывали на кирпичную стену тени, которые причудливо дергались в полумраке, словно отплясывали какой-то сумасшедший танец. На мгновение две из этих теней слились в одну, напоминающую зловещую человеческую фигуру, затаившуюся в угрожающей позе и вот-вот готовую прыгнуть.

Еще немного, подумал Сэм, и этот оранжевый фонарь выхватит из темноты его круглые черные очки. Прямо перед ветровым стеклом. Он будет смотреть на меня в упор. Не на Наоми, а именно на меня. И скажет: «Здравс-ствуй, с-сынок. Я тебя ждал. Вс-се эти годы ждал. Пойдем с-со мной, с-сынок. Я полит-сейский».

Снова послышался оглушительный треск, и тяжеленная дубовая ветвь с грохотом обрушилась на площадку в каких-то трех футах от капота «датсуна»; осколки коры и изъеденной жучками древесины веером разбежались во все стороны. Упади ветвь чуть правее, и от машины осталось бы мокрое место. Наоми в ужасе закричала.

Ответил ей истошный визг ураганного ветра.

Сэм хотел было обнять девушку за плечи и успокоить, но вдруг увидел, как откинулась дверь погрузочного люка и в проеме показался Дейв Данкен. Он с трудом удерживал дверь, которую жестокий порыв ветра грозил сорвать с петель. В лице старика не было ни кровинки, а в глазах застыл безумный страх.

— Наоми, вон Дейв!

— Где? Ах да, вижу! Боже мой, да что с ним? Выглядит так, будто смерть увидел!

Наоми приоткрыла дверцу и выбралась наружу. Волосы ее развевались, а одежда вмиг промокла и прилипла к телу. Вихрь ворвался в щель и, подхватив конфетные фантики, закружил их по салону.

Сэм с трудом открыл дверцу со своей стороны — ветер вжимал дверцу в машину. Он даже успел удивиться разгулу ненастья: ведь, по словам Повелителя «Трех поросят», синоптики обещали всего-навсего легкий дождик.

Арделия. Может быть, это она вызвала ураган?

Словно в подтверждение его догадки, послышался истошный крик Дейва:

— Скорее! Я уже везде ее чертовы духи чую!

Сама мысль о том, что запах духов Арделии предшествует ее появлению, повергла Сэма в панический ужас.

Уже на полпути к разгрузочной платформе он вдруг заметил, что сжимает в кулаке комок из солодковых ирисок, а вот книги забыл в машине. Вернувшись к «датсуну», с неимоверным трудом распахнул дверцу и достал пакет с книгами. В этот миг вдруг изменилось освещение: из ярко-оранжевого стало белым. Сэм заметил это по отблеску на руках и окаменел от страха. Затем попятился от машины и круто развернулся.

Одинокий дуговой фонарь, освещавший площадку, исчез. На его месте теперь возвышался обычный уличный фонарь допотопного образца. А вот деревья, которые раскачивались и жалостно стонали вокруг, заметно сгустились; высоченные раскидистые вязы возвышались над дубами. Изменилась и форма погрузочной платформы, да и кирпичную стену библиотеки, еще только что голую, избороздил спутанный плющ.

Добро пожаловать в 1960 год, подумал Сэм. Добро пожаловать в Библиотеку Джанкшен-Сити: будьте гостями Арделии Лорц.

Наоми уже подошла к Дейву и разговаривала с ним. Тот отвечал, то и дело озираясь через плечо. Вдруг он судорожно дернулся. В тот же миг Сэм услышал истошный вопль Наоми. Не чуя под собой ног, подгоняемый ветром, он помчался вверх по ступенькам. Уже перед входом он увидел, как вынырнувшая из темноты мертвенно-бледная рука схватила Дейва за плечо и рывком втащила внутрь.

— Держите дверь! — закричал Сэм. — Наоми, держите дверь! Не дайте ей захлопнуться!

Неожиданно на выручку им пришел ветер: рванул с такой силой, что дверь распахнулась наружу, отбросив Наоми назад. Сэм подоспел вовремя, чтобы подхватить дверь, прежде чем та захлопнулась, увлекаемая мощной пружиной.

Наоми посмотрела на него расширенными от ужаса глазами.

— Сэм, это был тот самый человек, который приходил к вам. Огромного роста и с серебристыми глазами. Я его разглядела. Он уволок Дейва!

Сэм схватил ее за руку и потащил.

— За мной! Нельзя терять ни минуты!

Дверь за ними с грохотом захлопнулась.

8

Они очутились в справочно-библиографической комнате, где царил полумрак. На столе библиотекаря стояла лампа с резным красным абажуром. Пол вокруг был заставлен коробками и завален упаковочным материалом. Сэм разглядел, что это смятые газеты — полиэтиленовые пакеты в его детстве еще не изобрели. За столом выстроились ряды каталожных шкафчиков, за которыми темнели стеллажи с книгами.

В ближайшем проходе маячила исполинская фигура Библиотечного полицейского. Под мышкой он зажал голову Дейва Данкена; ноги старика беспомощно болтались дюймах в трех над полом. Исполин посмотрел на Сэма с Наоми. Серебристые глаза засверкали, а губы растянулись в зловещую ухмылку. Словно его бледное лицо перерезал хромированный полумесяц.

— Ни ш-шагу больше, — прошипел он. — Или я переломлю ему ш-шею. Услышите, как она хрус-стнет.

Сэм взвесил эти слова. Ноздри ему щекотал удушливый запах лаванды. За дверью завывал ветер. Тень Библиотечного полицейского плясала на стене, сухопарая и угловатая, как строительный кран.

А ведь прежде он тени не отбрасывал, вспомнил Сэм. Что бы это значило?

Возможно, Библиотечный полицейский стал более реальным, чем прежде… потому что Арделия Лорц, Библиотечный полицейский и темный мужчина в старой машине были одним и тем же существом. Только наружности оно меняло, словно маски на Хэллоуин.

— Можно подумать, что вы пощадите его, если мы останемся на месте, — презрительно хмыкнул Сэм. — Чушь собачья!

И сделал шаг вперед.

Вдруг на лице Библиотечного полицейского появилось невиданное раньше выражение: его черты исказились от удивления. Гигант начал пятиться, цепляясь полами полушинели за книжные переплеты по обеим сторонам узкого прохода.

— Я вас в пос-следний раз предупреждаю!

— Да плевал я на вас, — отмахнулся Сэм. — Тем более что он тут ни при чем. Вы ведь с меня собирались должок получить. Что ж, вот он я. Валяйте!

— Это с-старик провинилс-ся перед библиотекаршей, — прошепелявил Библиотечный полицейский, продолжая отступать.

Что-то происходило при этом с его лицом. Приглядевшись, Сэм понял: серебристый свет в глазах Библиотечного полицейского померк и продолжал угасать.

— Так пусть она с ним и разбирается, — отрезал Сэм. — А вот у меня давнишние счеты с вами, приятель. Вот уже тридцать лет. — С этими словами он покинул круг света, отбрасываемого настольной лампой.

— Что ж, будь по-вашему! — прорычал Библиотечный полицейский и отшвырнул Дейва Данкена прочь, как котенка. Старик отлетел, словно тряпичная кукла, и со всего маху ударился о тяжеленный огнетушитель, висевший на стене. Послышался хруст сломанной кости, и Дейв осел на пол; на лице его были страх и удивление. Огнетушитель сорвался и упал прямо на старика.

— Дейв! — Наоми бросилась к нему.

— Стойте, Наоми!

Но она не остановилась. Библиотечный полицейский злорадно ухмыльнулся и, схватив ее за руку, прижал к себе. Он резко опустил голову, и на мгновение скрыл лицо за каштановыми волосами Наоми. Сдавленно кашлянув, гигант принялся целовать ее — так, во всяком случае, это выглядело со стороны. Его длинные белые пальцы впились в плечо Наоми. Она жалобно, по-заячьи, вскрикнула и обмякла.

Сэм уже достиг стеллажей. Схватив первую попавшуюся книгу, он размахнулся и что было силы запустил ею в Библиотечного полицейского. Увесистый том несколько раз перевернулся в полете и угодил прямо в висок великану. Библиотечный полицейский взревел и удивленно приподнял голову. В тот же миг Наоми вырвалась из его рук и, отскочив, налетела на стеллаж. Тот пьяно покачнулся и с грохотом упал. Книги дождем посыпались с полок, где десятилетиями стояли нетронутые. Звук, с которым они шлепались на пол, странным образом напоминал аплодисменты.

Но Наоми ничего этого не замечала. Подбежав к Дейву, она опустилась на колени, снова и снова выкрикивая его имя. Библиотечный полицейский повернулся в ее сторону.

— И она тут тоже ни при чем, — жестко заявил Сэм.

Долговязый противник снова обратил внимание на него. На месте серебристых глаз были теперь маленькие черные очки с круглыми стеклами, придававшие Библиотечному полицейскому сходство с гигантским кротом.

— Нужно было покончить с тобой тогда. — процедил он, приближаясь к Сэму.

Послышался странный шорох. Сэм опустил взгляд и вдруг с изумлением заметил, что полы полушинели уже волочатся по полу. Библиотечный полицейский уменьшался в росте.

— Штраф уже заплачен, — спокойно сказал Сэм.

Библиотечный полицейский замер на месте. Сэм показал ему книги, перехваченные тугой резинкой.

— Штраф заплачен, а книги я возвращаю. Так что ваша песенка спета, мадам Стерва… мистер Гадина… или как вас там еще.

Меж тем ветер снаружи испустил протяжный вопль, который сотряс стекла и эхом прокатился под сводами. Библиотечный полицейский облизнул длинным языком пересохшие губы. Язык был ярко-красный и заостренный. На щеках и на лбу появились синеватые прожилки. Кожа покрылась потом, похожим на слизь. А горьковатый запах лаванды сгустился и стал еще удушливее.

— Вреш-шь ты! — выкрикнул Библиотечный полицейский. — Нагло врешь! Это не те книги! Я это точно знаю! Те книги забрал вот этот забулдыга! И их…

— …уничтожили, — закончил за него Сэм, надвигаясь на своего противника: с каждым шагом горьковатый запах крепчал, а сердце бешено колотилось, птичкой стуча о грудную клетку. — И я знаю, кто это все задумал. Вот замена — заберите их! — Сэм уже не говорил, а рычал. — Заберите, черт бы вас побрал!

Он приподнял книги, и Библиотечный полицейский растерянно протянул руку вперед.

— Нет, не так, — покачал головой Сэм, поднимая книги еще выше. — А вот так!

И с этими словами он изо всех сил вмазал книгами по ненавистной физиономии. «Помощником оратора» и «Любимыми стихами американцев». Чувство, которое испытал Сэм, услышав треск сломанного носа, было сродни экстазу. Черные очки с круглыми стеклами, полетев на пол, обнажили зияющие глазницы, выстланные мутновато-белой пленкой. Скорее даже кашицей, в которой плавали тонюсенькие ниточки. Сэм невольно припомнил слова Дейва: «Поверх старой кожи повсюду нарастала новая — на щеках, вокруг крыльев носа, в уголках глаз»…

Библиотечный полицейский истошно завизжал от боли.

— Ты не смеешь! — выкрикнул он. — Ты не имеешь права! Ты ведь меня боишься! К тому же тебе ведь ТОГДА понравилось! Слышишь, мерзавец маленький, тебе ведь это ПОНРАВИЛОСЬ!

— Врешь, гнида! — процедил Сэм. — Ты меня чуть не убил тогда. А теперь — забирай свои книги и убирайся. Штраф выплачен сполна.

Он ткнул книжками в грудь Библиотечному полицейскому, а в следующее мгновение, когда тот обхватил их руками, со всей силой саданул ему коленкой в пах.

— Вот тебе за всех остальных детишек! И тех, которых ты погубил, и тех, которых съела она.

Чудовище взвыло от боли. Выронив книги, Библиотечный полицейский схватился за мошонку и согнулся в три погибели. Сальные черные волосы заслонили лицо, скрыв от Сэма ужасные пустые глазницы.

Они и должны быть пустыми, вихрем пронеслось в голове Сэма. Я ведь никогда прежде не видел его глаз из-за этих черных очков… значит, и ОНА их не видела.

— А вот твой должок еще не выплачен, — угрожающе произнес Сэм. — Так что это только начало.

Вдруг полушинель Библиотечного полицейского дернулась и начала странным образом извиваться и сползать. Библиотечный полицейский задрал голову, и… Сэм увидел такое, что в ужасе отпрянул.

Зловещий великан, наполовину сошедший с плаката, нарисованного Дейвом, а наполовину воссозданный воображением самого Сэма, превратился в какого-то чудовищного уродца-гоблина. И на глазах у Сэма превратился в гнома. Отвратительного карлика-гермафродита. Перерождение омерзительного создания происходило с ошеломляющей быстротой. Половина шевелюры оставалась черной и лоснящейся, а вторая уже сделалась золотисто-пепельной. Одна глазница зияла черным провалом, а рядом с ней на Сэма с ненавистью смотрел ярко-синий глаз.

— Ты мне нужен, Сэм, — прошипела мерзкая тварь. — И ты мне достанешься.

— Это мы посмотрим, Арделия, — выдавил Сэм. — Сейчас мы с вами станцуем рок-н-ролл…

Он протянул руку вперед, но, прикоснувшись к полушинели, с криком отшатнулся. Вместо плотной материи рука его нащупала омерзительно дряблую кожу; ощущение было такое, словно он схватился за старое папье-маше.

Гнусная масса соскользнула вниз и растворилась в полумраке. Запах лаванды стал удушающим. Из тени послышался сатанинский хохот.

Хохот женщины.

— Поздно, Сэм, — услышал он до боли знакомый голос. — Вы не успели. Дело уже сделано.

Арделия вернулась, только и успел подумать Сэм, когда снаружи послышался страшный грохот.

Исполинское дерево обрушилось прямо на здание библиотеки, и в следующую минуту вырубился свет.

9

Они оставались в кромешной тьме лишь секунду, но и она показалась вечностью. Арделия снова захохотала, и ее жуткий, ухающий смех гулким эхом прокатился под сводами, словно усиленный гигантским мегафоном.

На стене вспыхнула лампочка аварийного освещения, и комнату залил бледный свет, прорезанный причудливыми черными тенями шкафов и стеллажей. Негромко загудели аккумуляторы. Сэм начал пробираться к Наоми, все еще стоявшей на коленях перед Дейвом, дважды чуть не упал, споткнувшись о громоздившиеся на полу книги.

Наоми подняла голову. Лицо ее исказилось от отчаяния и было бледным как полотно, по щекам текли слезы.

— О Сэм! Мне кажется, он умирает.

Сэм опустился на колени. Дейв лежал с закрытыми глазами, дышал хрипло и неровно. Из ноздрей и уха тоненькими струйками сочилась кровь. Лоб над правой бровью был продавлен. Сэм смотрел на старика, затаив дыхание.

— Нужно срочно отвезти его в больницу, Сэм!

— Если она позволит, — прошептал Сэм, и тут же, словно в подтверждение его слов, из темного угла вылетел тяжеленный том «Оксфордского словаря английского языка» с буквой «Т» на корешке.

Сэм схватил Наоми за плечи и опрокинул рядом с собой на пол. Они распростерлись в пыли. Семь фунтов табака, телевизоров, тиранов и трепангов просвистели мимо и расплющились о стену в нескольких дюймах от головы Наоми.

Из угла донесся сатанинский хохот. Сэм поднялся на четвереньки и успел заметить бесформенный сгорбленный силуэт, скрывшийся за упавшим стеллажом.

Она все еще превращается, подумал Сэм. Один Бог знает — во что на сей раз.

— Убейте ее, — хрипло сказала Наоми. — Ради всего святого — покончите с ней!

— Уж постараюсь! — заверил Сэм. И, перешагнув через вытянутые ноги Дейва, устремился в погоню за спрятавшейся тварью.

10

От горьковатого аромата лаванды, смешанного с затхлым запахом вековой книжной пыли, Сэма мутило. Он вдруг ощутил себя путешественником во времени из романа Герберта Уэллса… А эта огромная и мрачная библиотека казалась ему машиной времени.

Сэм осторожно продвигался между стеллажами, нервно разминая в левой руке комок солодковых ирисок. Казалось, что книги, окружавшие со всех сторон, хмуро взирают на него. Туфли Сэма громко поскрипывали на линолеуме.

— Арделия, где вы? — крикнул он. — Если я вам нужен, то выходите, а не прячьтесь! Я здесь!

Молчание. И все же Сэм был уверен: рано или поздно Арделии придется показаться. С момента начала изменений, судя по рассказу Дейва, времени у нее оставалось не так много.

«До полуночи, — подумал он. — Библиотечный полицейский дал мне срок до полуночи. Наверное, и ей отпущено столько же. Но до полуночи еще три с половиной часа… Боюсь, что Дейв столько не протянет».

А затем мелькнула другая, еще более неприятная мысль — вдруг Арделия усыпила его бдительность и сейчас уже подкрадывается к Наоми и Дейву?

На мгновение Арделия представилась ему гигантским ядовитым пауком, и Сэм, вне себя от ужаса и отвращения, круто развернулся и… вновь поскользнулся. Раздался дикий хохот. Покачнувшись, он едва не упал, но успел опереться на полку. И почти тут же хохот сменился воплем ужаса — под тяжестью Сэма стеллаж опрокинулся, и книги водопадом обрушились вниз.

Того, что случилось потом, Сэм не мог предвидеть даже во сне: опрокинутый им стеллаж всей тяжестью рухнул на соседний, а тот, в свою очередь, — на следующий. Все это происходило как в фильме ужасов: тяжелые стеллажи падали друг на друга, складываясь, как исполинский карточный домик. Все помещение заволокло пылью, со всех сторон слышались лязг, грохот и шум опрокидывающихся стеллажей, падающих с полок томов. На полу оказывалось все — от похождений капитана Мариетта до «Полного собрания сказок братьев Гримм». Сэм услышал, как снова завопила Арделия.

Вскарабкавшись по полкам опрокинутого стеллажа, словно по ступенькам трапа, он вдруг заметил, как из-под нагромождения атласов и путеводителей выкарабкивается какая-то мерзкая белесая тварь. Светлые волосы и синие глаза — на этом всякое сходство с человеком заканчивалось. Чудовище походило на четырехпалого паука, вернее, даже на голый пузырь с ручками и ножками, заканчивавшимися острыми когтями. С шеи свешивался омерзительный раздутый мешочек, напоминавший индюшачий зоб. Все тело было покрыто отвратительными белесыми волосками.

При виде этой гадкой пакости Сэма чуть не вывернуло наизнанку. Так вот какая она на самом деле! — визжал он про себя от страха. Господи, помоги мне! Но через минуту чувство омерзения было уже не столь острым: ведь могло быть и хуже!

Однако чудовище вновь начало превращаться, и ужас охватил Сэма с новой силой. Глаза монстра почти вылезли из орбит, а из-под них начал быстро расти покрытый роговыми чешуйками отросток, с каждым мгновением все более походивший на слоновий хобот. Глаза растянулись в косые узенькие щелочки, придавая жуткому созданию сходство с каким-то чудовищным насекомым. Оно стало приближаться к Сэму, поводя вытянутым рылом и хищно принюхиваясь. Роговые чешуйки на хоботе покрылись колышущейся массой длинных волосков.

Кончик хобота прикоснулся к его груди, и Сэм почувствовал, какая от него исходит огромная сила: внезапно накатила сковавшая тело сонливость, отчаянно хотелось расслабиться, отдаться этой блаженной летаргии. Где-то в отдалении завывал ветер. Мерно, успокаивающе. Так в далеком детстве Сэм засыпал под монотонный рев пылесоса.

— Сэм! — окликнула его Наоми.

Голос прозвучал почти из небытия, Сэму не было до него никакого дела.

Неужели ему и правда могло казаться, что он ее любит? Чушь какая! И могло же такое в голову втемяшиться…

А вот это создание… сейчас поведает ему сказку.

Страшно интересную и увлекательную.

Белесый пузырь странного существа начал изнутри как бы всасываться, отчего хобот вытягивался все больше и больше. Тело же превратилось в подобие трубки, ненужной и забытой, словно мешок-зоб, болтавшийся под шеей. Все естество удивительного создания было заключено сейчас в этом длинном хоботе, который собирался присосаться к Сэму, чтобы испить его жизненную силу. И душу. И это было прекрасно.

Хоботок скользнул по коленкам Сэма, мягко ткнулся в пах и пополз выше, щекоча живот. Сэм сам опустился на колени, чтобы хоботку не пришлось тянуться к его лицу. И вдруг с наслаждением ощутил, что в уголках глаз выступила какая-то приятная жидкость. Не слезы, нет — погуще.

Хобот приблизился к глазам; Сэм разглядел, как в отверстии на его кончике жадно расправляется и раскрывается венчик розовой плоти. Всякий раз, как он открывался, внутри появлялось бездонное черное жерло. Затем, когда лепестки розового венчика смыкались, между ними оставалось крохотное отверстие — трубочка в трубочке. Кончик хобота медленно полз вверх по щеке, приближаясь к сладкой жидкости, сочащейся из глаз Сэма. Узкие темно-синие глаза таращились на него с нескрываемой жадностью.

Но ведь штраф был уплачен!

Собрав всю волю в кулак, Сэм наотмашь врезал правой рукой по хоботу. Тот был горячий, скользкий, словно покрытый какой-то ядовитой слизью. Ладонь Сэма обожгло и защипало. Хобот дернулся и пополз вниз. Сэму показалось, что гибкий, как шланг орган вот-вот выскользнет; и он крепче сжал кулак, вонзив ногти в податливую мякоть.

— Вот тебе! — заорал он. — Посмотри, мразь, что я тебе припас! Из самого Сент-Луиса.

И левой рукой с силой вдавил липкий комок в розовый венчик на конце хобота. Наверное, так давным-давно его одноклассники залепили пластилином отверстие выхлопной трубы в «понтиаке» Томми Рида. Мерзкая тварь попыталась взреветь, но из намертво забитого хобота донеслось лишь сдавленное мычание. Чудовище начало пятиться от Сэма. Красный комок солодки торчал из дергающегося хобота, словно огромный кровоточащий нарыв.

Сэм с усилием приподнялся, не выпуская из правой руки скользкий хобот, и навалился на гнусную тварь Арделию сверху. Омерзительное существо отчаянно барахталось, тщетно пытаясь его сбросить. Сэм изрядно струхнул, увидев, какой свирепой яростью горят глаза гадины.

И тут вдруг почувствовал, что чудовище начинает раздуваться. Сэм отпрянул назад, тяжело и судорожно дыша. Тварь походила теперь на огромный детский мячик с хоботом; мячик, густо заросший волосками, которые колыхались, словно водоросли во время прилива. Уродливое существо беспомощно каталось по заваленному книгами проходу; хобот нелепо торчал из него, словно садовый шланг, завязанный узлом. Сэм, не смея дохнуть, следил, как исчадие ада, звавшее себя Арделией Лорц, давится собственными газами.

Белую гладкую шкуру пронизала сеть кровавых прожилок. Глаза страшилища выпучились и в безумии уставились на Сэма. Арделия сделала последнюю попытку избавиться от затычки, но безуспешно — когда Сэм ее залепил, розовое устье было разверсто во всю ширь, и пробка засела намертво.

Сообразив наконец, что сейчас произойдет, Сэм отдернул руки, прикрывая лицо, и в тот же миг услышал взрыв.

Смрадные ошметки дымящейся плоти разлетелись по всему помещению. Руки, грудь и ноги Сэма забрызгало густой алой кровью. Он закричал, не в силах сдержать отвращения и… радости.

Аварийное освещение, мигнув на прощание, вырубилось, снова оставив их в кромешном мраке.

11

Тьма окутала их ненадолго, однако Сэму хватило и этих мгновений, чтобы понять: все вокруг изменилось. В голове вдруг прояснилось и возникло удивительное ощущение, что все встало на свои места. Аварийное освещение зажглось вновь — теперь уже загорелись сразу четыре лампочки, — и свет залил всю комнату целиком, изгнав тени даже из дальних углов. И Сэм сразу понял, что из библиотеки прошлого они вернулись в реальность, в библиотеку сегодняшнюю.

Рухнувшие стеллажи уже стояли вертикальными рядами, как и прежде. В проходе, правда, валялось несколько книг, но Сэм мог и сам их сбросить, пытаясь встать. Да и буря снаружи поутихла, лишь капли дождя мерно барабанили по крыше.

Исчадие ада бесследно исчезло. Вокруг не было ни кусочков плоти, ни следов крови. Нигде — ни на книгах, ни на полу, ни на ногах или руках Сэма.

Лишь одно напоминало об Арделии: одинокая золотая сережка поблескивала на полу.

С трудом сдерживая дрожь в коленках, Сэм с силой пнул ее ногой, и тут же перед глазами его все поплыло. Сэм покачнулся и зажмурился; ему показалось, что он теряет сознание.

— Сэм! — словно сквозь сон услышал он голос Наоми, почти плачущий. — Сэм, где вы?

— Здесь! — Он поднял руку, вцепился в собственную шевелюру и с силой дернул. Дико, наверное, но это сработало. Серая пелена перед глазами рассеялась, хотя и не полностью. Сэм осторожно повел головой, оглядываясь по сторонам.

Тот же стол, но допотопный светильник с красным абажуром уступил место лампе дневного света. На месте разбитой пишущей машинки красовался современный компьютер. И если всего этого было мало, чтобы показать Сэму, в каком времени он находится, то одного взгляда на картонные коробки оказалось достаточно: вместо скомканных газет они были заполнены полиэтиленовыми шариками и прокладками из пенопласта.

А вот Наоми склонялась над Дейвом в прежней позе. Подойдя к ней, Сэм увидел, что огнетушитель (по прошествии тридцати лет абсолютно не изменился) снова висит на стене… но оставленная им на лбу Дейва вмятина сохранилась.

Глаза старика были широко открыты. Увидев Сэма, он улыбнулся.

— Недурно, — прошептал он. — Весьма недурно. Держу пари, что вы даже не подозревали… в себе такой удали.

Сэм почувствовал, как с его сердца свалился камень.

— Вы правы, Дейв. Не подозревал, — ответил он и наклонился, растопырив перед лицом старика три пальца.

— Сколько вы видите пальцев?

— Около… семидесяти четырех, — прошептал Дейв.

— Я вызову «скорую», — сказала Наоми, но Дейв взял ее за руку.

— Нет. Подождите немного. — И перевел взгляд на Сэма. — Наклонитесь ко мне поближе.

Дейв обхватил шею Сэма трясущейся рукой, щекоча губами его ухо. Еле слышно старик прошептал:

— Сэм, она ждет. Не забывайте это… Она всегда ждет.

— Что? — Сэма словно обухом по голове хватило. — Что вы хотите этим сказать?

Но рука Дейва бессильно упала. Грудь его судорожно вздымалась и опадала. Он устремил на Сэма угасающий взор.

— Я сейчас, — сглотнув, пролепетала Наоми. — Здесь на столе телефон.

— Heт. — покачал головой Сэм. Наоми резко развернулась. Глаза ее пылали, кулаки яростно сжались.

— Что вы такое несете? Или вы спятили? У него же череп проломлен! Он может..

— Дейв умирает. — мягко промолвил Сэм. — Не отходите от него, Сара. Вы нужны сейчас Дейву.

Наоми потупила взор и сразу увидела то, что уже заметил Сэм. Левый зрачок Дейва съежился, превратившись в едва различимую точку: правый зрачок был огромный и неподвижный.

— Дейв? — в отчаянии пролепетала она. — Дейв?

Но Дейв невидяще смотрел на Сэма.

— Помните, — еле слышно прошелестел он. — Она жд…

Взгляд его застыл. Грудь дернулась, опала… и замерла навеки.

Наоми зарыдала. Прижав руку старика к своей щеке, она прикрыла ему глаза. Сэм, превозмогая боль, опустился на колени рядом с Наоми и обнял ее за талию.

Глава 15 Ангол-стрит (III)

1

И эту ночь, да и несколько за ней последовавших Сэм Пиблс провел почти без сна. Лежа в постели при свете всех ламп, он неустанно размышлял о последних словах Дейва Данкена: «Она ждет».

На вторую ночь, уже перед самым рассветом, Сэму показалось, что он начинает понимать смысл предсмертного предостережения старика.

2

Сэм полагал, что прощание с Дейвом Данкеном пройдет в баптистской церкви в Провербии, и был немало удивлен, узнав, что Дейв успел перейти в католическую веру. Отпевание состоялось в костеле Святого Мартина 11 апреля, ненастным днем, когда ветер лишь изредка разгонял тучи, позволяя весеннему солнышку хоть ненадолго приласкать землю.

После погребальной церемонии друзья покойного отправились на Ангол-стрит где были организованы поминки. Все помещения внизу заполнили люди, которые разбились на небольшие группки. На первый взгляд Сэму показалось, что собралось человек семьдесят. Все они хорошо знали Дейва и отзывались о нем с теплом, уважением и искренней любовью. Все пили исключительно лимонад, а закусывали тартинками. Сэм переходил от группки к группке, обмениваясь репликами с немногими знакомыми, но старался нигде не задерживаться.

По пути сюда он заехал в универмаг «Три поросенка», где кое-что приобрел, и сейчас его пальцы нащупывали в кармане полдюжины завернутых в целлофан предметов: четыре продолговатых и тоненьких и два квадратных.

Сары нигде не было.

Сэм уже собрался уйти, когда заприметил в углу Льюки с Рудольфом. Они сидели за карточным столиком, но не играли.

— Привет, ребята! Вы меня, наверное, не помните…

— Отчего же, — перебил его Рудольф. — За кого вы нас принимаете? Что мы, слабоумные, что ли? Вы друг Дейва. Приходили сюда, когда мы над объявлениями трудились.

— Точно, — подтвердил Льюки.

— Нашли книжки, которые искали? — осведомился Рудольф.

— Да, — улыбнулся Сэм. — В конце концов нашел.

— Вот и славно! — выпалил Льюки. Сэм достал из кармана четыре тоненьких предмета в целлофане:

— Я вам кое-что принес.

Льюки поднял голову, и глаза его засияли.

— Конфетки! — восхищенно выкрикнул он. — Жвачка-жрачка! Смотри, Дольфи, Сарин дружок нам жвачку-жрачку приволок! Вот это да! Охренеть можно!

— Давайте-ка их мне, друг. — И Рудольф выхватил конфетины у Сэма. — Этот умник их в один присест умнет, а потом всю постель обделает. — Развернув одну конфету, он протянул ее Льюки:

— Держи, лакомка. А остальные я для тебя на потом приберегу.

— Можешь и сам одну съесть, Дольфи. Для друга не жалко.

— Нет, Льюки, мне нельзя. Сам знаешь — у меня от них кишки склеиваются.

Сэм пропустил этот обмен мнениями мимо ушей. Пристально глядя на Льюки, он спросил:

— Кто вам сказал, что я дружок Сары?

Льюки запихал длинную конфету в рот, откусил половину и, смачно чавкая, посмотрел на Сэма. Доброжелательно, но с хитрецой. Почесав кончик носа, он загадочно произнес:

— От нас тут ничего не укрывается, приятель. В «АА», я имею в виду.

— Да ни черта он не знает, мистер, — сказал Рудольф, допивая лимонад из стакана. — Просто нравится ему языком трепать — и все дела.

— А вот и нет! — запальчиво выкрикнул Льюки, отправляя в рот остаток конфетины. — Если хочешь знать, мне это сам Дейв сказал. Так, мол, и так, сказал. У них, дескать, с Сарой по гроб жизни любовь…

— А где сейчас Сара? — перебил Сэм. — Я думал, что застану ее здесь.

— Мы с ней разговаривали после отпевания, — сказал Рудольф. — Просила вам передать, что если понадобится, то вы знаете, где ее искать. Сказала, что однажды вы там ее уже видели.

— Она любила старину Дейва, — сказал вдруг Льюки и, неожиданно всхлипнув, смахнул со щеки слезинку. — Все мы его обожали. А он… Как он жизнь любил. Как старался на путь праведный встать. Господи, до чего несправедливо-то… — И Льюки разрыдался.

— Послушайте… — смущенно заговорил Сэм, с трудом сдерживая слезы. Порывшись в кармане, он нащупал носовой платок и протянул его Льюки. — Но ведь в итоге Дейв добился чего хотел. И умер трезвенником. Да-да, это я точно знаю.

— Аминь, — вздохнул Рудольф.

— Аминь, — эхом повторил Льюки, возвращая Сэму платок. — Спасибо.

— Не за что.

— Слушайте, приятель, а больше у вас нет таких конфеток? — спросил Льюки. — Жвачки-жрачки.

— Нет, — ответил Сэм и улыбнулся. — Но вам Рудольф даст. Попозже.

Рудольф рассмеялся. Льюки же улыбнулся… и снова почесал кончик носа.

— А как насчет четвертачка? Хоть одна лишняя монетка есть?

3

Сначала он решил, что Сара отправилась в библиотеку, но это противоречило тому, что сказал Рудольф. Да, той страшной ночью (казалось, что с тех пор прошло уже лет десять) они были там вместе, но Сара не стала бы говорить, что Сэм там ее «видел»… Видеть можно было через витрину, через окно…

И тут Сэма осенило — он ведь и в самом деле однажды видел Сару в окно. Прямо здесь, на Ангол-стрит. На лужайке за домом.

Уже знакомым путем прошел он прямиком на кухню, где застал Берта Айверсона и Элмера Баскина. Они потягивали молочный коктейль и слушали какую-то старушку, которую Сэм видел впервые.

Дул ветер, а небо снова затянуло тучами. На дворе не было ни души, но Сэму показалось, что в кустах за лужайкой что-то пестреет. Он поспешил туда, подгоняемый судорожными ударами сердца; на ходу вынул из кармана два оставшихся пакетика в целлофановой обертке. Это были ириски «Солодка». Разорвав обертки, Сэм скатал конфеты в комок и принялся мять его. Снова в ноздри шибанул сладковатый запах, по-прежнему вызывавший у Сэма отвращение. Где-то в отдалении грохотал поезд, и Сэм невольно припомнил свой кошмарный сон о том, как Наоми прямо у него на глазах превращалась в Арделию.

Поздно, Сэм. Вы не успели. Дело уже сделано. Она ждет. Помните, Сэм, — она ждет. Да, порой сны и в самом деле сбываются… Каким образом ей удавалось выжить на протяжении стольких лет? Они ведь никогда не задавались этим вопросом. И как Арделия превращалась в какого-то определенного человека? Этого тоже никто не знал. Может быть, это жуткое существо, преображавшееся в женщину по имени Арделия Лорц, было на самом деле чем-то вроде закутанной в кокон куколки, как те, что зимуют в древесной коре… Куколки ведь только впадают в долгую спячку; дожидаясь благоприятной поры, чтобы… претерпеть превращение… Она ждет.

Сэм шел, разминая пальцами липкий комочек, пропахший солодкой, которую Библиотечный полицейский — его Библиотечный полицейский украл из детства Сэма и превратил в орудие запугивания и которую Сэм с помощью Наоми и Дейва использовал как орудие для спасения.

Библиотечный полицейский прижимает Наоми к себе. Тянется губами к ее шее, словно желая поцеловать. Но вдруг начинает кашлять. Висящий зоб у этой гадины. Обмякший. Пустой. Выпотрошенный.

Господи, только бы не опоздать!

Сэм продрался через кусты и увидел прямо перед собой Наоми Сару Хиггинс, которая стояла со скрещенными на груди руками прямо над железнодорожной насыпью. Метнув на Сэма быстрый взгляд, она отвернулась и уставилась на железнодорожные рельсы. Сэма поразила мертвенная бледность Сары. И взгляд ее показался ему каким-то затравленным. Невидимый пока состав быстро приближался.

— Здравствуйте, Сэм.

— Здравствуйте, Сара.

Сэм обнял ее за талию. Сара не оттолкнула его, но держалась отстраненно, словно не замечая его.

Господи, только бы не опоздать! — снова мелькнуло в его мозгу, но мысли туг же перескочили на Дейва.

Тогда, в ту страшную ночь, они оставили его тело в библиотеке, а входную дверь подперли клином, чтобы она не захлопнулась. Затем Сэм позвонил в полицию из автомата, расположенного неподалеку, и сообщил, что задняя дверь библиотеки открыта. И повесил трубку. Как и ожидалось, труп Дейва сразу обнаружили, а смерть приписали несчастному случаю. Следов алкоголя в крови не обнаружили, но и это никого не удивило. Вполне естественно, подумал Сэм. Люди ожидают, что пьянчуга, должен умереть как пьянчуга, даже если он и завязал.

— Как вы себя чувствуете, Сара? — спросил он.

— Неважно, Сэм, — ответила она усталым голосом. — Бессонница… аппетита нет… меня донимают жуткие мысли… причем мне кажется, что это не мои мысли… и страшно, страшно тянет выпить. Дай мне сейчас волю, и я пила бы, не зная удержу. Даже наши встречи не помогают. Впервые в жизни — не помогают.

Она закрыла глаза и заплакала. Бессильно и безнадежно.

— Правильно, — спокойно промолвил Сэм. — Так и должно быть. Ей только и надо, чтобы вы снова ударились в пьянство. Она ждет… но это вовсе не значит, что она тоже лишилась аппетита.

Сара открыла глаза и в недоумении посмотрела на него.

— Что? Сэм… о чем вы говорите?

— Наверное, об упорстве, — ответил он. — О дьявольском упорстве. Вся эта нечисть умеет затаиваться и ждать. Коварство и упорство — вот что делает их такими опасными и всемогущими.

Сэм разжал кулак, показав свою ладонь и липкий комок красной массы на ней.

— Вы это узнаете, Сара?

Она отдернулась, словно ужаленная. Обе руки взлетели к затылку. Глаза ее расширились, вмиг утратив отрешенный вид. В них засверкали ненависть и… страх.

А искорки были серебристые.

— Выбросьте эту гадость! — хрипло прошептала она. — Выкиньте эту дрянь подальше!

— Я ведь с вами сейчас разговариваю, Сара, — твердо сказал Сэм. — Не с ней, а с вами. Я люблю вас, Сара.

Глаза Сары снова были полны печали.

— Да, — промолвила она. — Возможно. Но лучше, наверное, если вы меня разлюбите.

— Сара, я хочу кое о чем попросить вас. Пожалуйста, повернитесь ко мне спиной. Вон поезд идет. Смотрите на него и не оборачивайтесь, пока я вам не скажу. Хорошо?

Вдруг Сара яростно ощерилась, в глазах вновь засверкала ненависть.

— Нет! — выкрикнула она. — Ни за что! Оставьте меня в покое! Уйдите! Убирайтесь отсюда!

— Вы и правда этого хотите? — спросил Сэм. — Подумайте хорошенько, Сара. Вы ведь сами сказали Рудольфу, где я могу вас найти. Так вы хотите, чтобы я ушел?

Она вновь закрыла глаза. Губы предательски задрожали. Затем веки затрепетали и раскрылись. В глазах стояли слезы и немой ужас.

— О, Сэм, помогите мне! — воскликнула Сара. — Что-то со мной творится, и я не могу понять, что мне делать!

— Я знаю, что надо делать. — решительно сказал Сэм. — Положитесь на меня, Сара. Помните, что вы мне говорили тогда, в той библиотеке? Честность и вера. Помните? Полная противоположность страху. Честность и вера. Что скажете?

— Не знаю, — задумчиво прошептала Сара. — Это так трудно. Верить. Верить и доверять.

Сэм смотрел на нее в упор, не отрывая взгляда. Вдруг верхняя губа Наоми вздернулась, а нижняя — на долю секунды — выпятилась в форме трубочки.

— Пошли вы, в задницу! — проревела она. — Понятно вам, Сэм Пиблс? Убирайтесь вон!

Сэм продолжал смотреть во все глаза. Вдруг она вздернула руки и устало прижала пальцы к вискам.

— Господи, Сэм, я не хотела… Простите. Сама не понимаю, что на меня нашло. Голова, Сэм… Господи, она просто раскалывается!

Тем временем поезд, отчаянно гудя, прогромыхал по мосту через Провербия-Ривер. Это был дневной товарняк, который шел транзитом, не останавливаясь до самой Омахи. Сэм уже видел локомотив и первые вагоны.

— Времени у нас в обрез, Сара. Нужно действовать. Отвернитесь от меня и смотрите на поезд.

— Хорошо, — вдруг согласилась она. — Не знаю, что вы задумали, Сэм, но я на все согласна. Если же вдруг поймете, что у вас не получается, то просто столкните меня вниз, под колеса. А остальным скажете, что я сама спрыгнула. — Наоми устремила на него молящий взгляд. — Наши знают: они сами видели, как я себя чувствовала в последнее время. От них ведь ничего не скроешь. Вам поверят, вот увидите. Я ведь и в самом деле не могу больше это вынести. Я не хочу, чтобы так продолжалось. А главное, Сэм, я и на самом деле готова наложить на себя руки.

— Замолчите! — твердо сказал он. — Мы не станем говорить о самоубийствах. Смотрите на поезд, Сара, и помните: я люблю вас.

Наоми отвернулась и посмотрела на поезд; до него было около мили, он быстро приближался. Приподняв обе руки, она снова притронулась к своему затылку. И Сэм… увидел то, что высматривал. Прямо на белоснежной шее. Он знал, что менее чем в полудюйме проходит ствол ее мозга, и содрогнулся от отвращения.

Мерзкое волосистое образование было покрыто паутинкой белых нитей, под которым скрывалось оно — розовая масса, пульсирующее желе, которое сокращалось в такт биению сердца Наоми.

— Оставьте меня в покое! — вдруг завизжала Арделия Лорц голосом женщины, которую так любил Сэм. — Убирайтесь отсюда, вы, ублюдок хренов!

Однако Сэм не обращал внимания. Приподняв сзади волосы Наоми, он спросил:

— Вы можете различить номер на локомотиве?

Она лишь слабо простонала в ответ. Сэм раскатал липкий, пропахший солодкой комок в лепешку размером чуть больше паразита, затаившегося на нежной шее любимой.

— Продиктуйте его мне, Сара. Мне нужны эти цифры.

— Два… шесть… о, Сэм, какая нестерпимая боль… словно кто-то пытается разорвать мой мозг на две половинки…

— Не отвлекайтесь, Сара, — прошептал Сэм, прикладывая красную лепешку к омерзительной пульсирующей массе.

— Пять… девять… пять…

Сэм плотно прижал лепешку к розовой пакости и придавил, чувствуя, как барахтается тварь под липким покрывалом.

А вдруг она вырвется на свободу? Вдруг вылезет, прежде чем я смогу ее отодрать? Ведь вся эта штуковина насквозь пропитана концентрированным ядом… что, если он прольется?

Локомотив пронзительно засвистел. И в этом громком свисте потонул возглас боли.

— Не двигайтесь!

Сэм рванул лепешку на себя, одновременно подворачивая ее края и сжимая. Есть! Тварь была пленена в липкой массе, где извивалась и пульсировала, словно крохотное сердечко. На шее Сары остались три крохотные красные точки, как от булавочных уколов.

— Прошло! — выкрикнула Сара. — Сэм, меня отпустило!

— Нет еще, — с мрачной решимостью произнес он.

Красный комок на его ладони судорожно сжимался и разжимался. Гадина рвалась на свободу. Если она…

Поезд уже миновал депо и платформу, возле которой когда-то человек по имени Брайан Келли швырнул Дейву Данкену несколько монет прямо в придорожную грязь. Состав стремительно приближался.

Сэм побежал к рельсам.

— Сэм, куда вы?

— Сюда, Арделия! — хрипло пробормотал он.

И осторожно положил пульсирующий комочек на рельс. Поезд был уже менее чем в пятидесяти ярдах.

Скорее умом, чем ушами, Сэм услышал вопль ярости и ужаса. Пятясь, он смотрел во все глаза, как отчаянно сражается за жизнь существо — нечто, — заточенное внутри липкой солодковой массы. И вдруг… оболочка лопнула, внутри мелькнуло розовое желе, и в это мгновение дневной товарный поезд на Омаху обрушился на мерзкую тварь всей своей чудовищной массой, дробно гремя колесами, безжалостно перемалывающими розовое нечто.

В ничто.

Истошный вопль в мозгу Сэма оборвался, словно обрубленный топором.

Он повернулся к Саре. Ее взгляд был полон безмерной радости, она была ошарашена, точно не могла поверить в случившееся. Сэм обнял ее за талию и, приподняв, прижал к себе. Товарный состав — вагоны, цистерны, контейнеры на платформах — с грохотом проносился в нескольких ярдах от них.

Так и стояли, молча, прижавшись друг к другу, пока поезд не миновал их. Проводив взглядом удаляющиеся на Запад красные огни, Сара легонько отстранилась и посмотрела на Сэма.

— Боже мой, неужели я теперь свободна? Неужели ее больше нет, Сэм? Я просто поверить в это боюсь.

— Вы свободны. Ваш штраф тоже уплачен сполна. Навсегда и навечно. Понимаете?

Вместо ответа Сара начала покрывать глаза, щеки и губы Сэма быстрыми и нежными поцелуями. И смотрела на него во все глаза.

Наконец Сэм взял ее за руки и произнес:

— Давайте вернемся в дом, Сара. Отдадим последний долг Дейву. Да и друзья ваши, наверное, уже волнуются за вас.

— Они могут стать и вашими друзьями, Сэм… Если захотите.

Он кивнул:

— Да, Сара. Я хочу. Очень хочу.

— Честность и вера, — прошептала она, легонько прикасаясь к его щеке.

— Да, Сара, это святые слова. — Поцеловав ее, Сэм учтиво согнул руку в локте. — Позвольте вас проводить, мэм.

Сара взяла его под руку и улыбнулась.

— Куда угодно, сэр. Хоть на край света.

И они рука об руку побрели через лужайку к Ангол-стрит.

Несущий смерть

Памяти Джона Д. Макдональда

Мне не достает тебя дружище

И ты не ошибался насчет тигров

ПРЕДИСЛОВИЕ

Снова и снова меня спрашивают: «Когда же тебе надоедят эти „ужастики“, Стив, и ты напишешь что-нибудь серьезное?»

Раньше я думал, что оскорбительный намек вкрался в такие вопросы случайно, но с годами понял, что это не так. Я наблюдал за лицами людей, обращающихся ко мне с подобными словами, и они напоминали мне пилотов бомбардировщиков, жаждущих увидеть, упали ли бомбы в болото, поразили завод или склад со снарядами.

Дело в том, что практически все произведения, в том числе и смешные, написаны мною совершенно серьезно. Конечно, я могу вспомнить несколько случаев, когда сидел за машинкой и смеялся как безумный над только что отпечатанным пассажем. Мне не стать Рейнольдом Прайсемом или Ларри Войводом, это не для меня, но сие не означает, что мне безразлично то, что я пишу. Я должен делать то, что могу, как говаривал Ниле Лофгрен: «Я такой, какой есть… я не играю джаз».

Если реальность (НЕКОЕ СОБЫТИЕ, КОТОРОЕ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО МОЖЕТ СЛУЧИТЬСЯ) отождествляется вами с понятием «серьезно», значит, вы попали не по адресу и вам надо немедленно выйти вон. Но, пожалуйста, помните, что я не единственный, кто работает в этом доме. В свое время здесь трудились Франц Кафка, Джордж Оруэлл, Ширли Джексон, Хорхе Луис Борхес, Джонатан Свифт, Льюис Кэрролл. А в списке нынешних жильцов, что висит в вестибюле, значатся Томас Бергер, Рей Брэдбери, Джонатан Кэрролл, Томас Пинчон, Томас Диш, Курт Воннегут-младший, Питер Стра-уб, Джойс Кэрол Оутс, Исаак Башевис Сингер, Кэтрин Данн и Марк Холперн.

Я занимаюсь тем, чем занимаюсь, потому что наша реальная жизнь замешена, если хотите, на любви, деньгах, одержимости. И сказка об иррациональном — самый здравомыслящий из известных мне способов показать мир, в котором я живу. Как мне представляется, таким образом проще всего ответить на вопрос, как мы воспринимаем окружающий мир. И на следующий, вытекающий из первого: что мы делаем или не делаем исходя из наших восприятий. Я изучаю эти вопросы как могу, в рамках дарованных мне таланта и интеллекта. Я не лауреат Национальной книжной или Пулитцеровской премий, но к работе, можете не сомневаться, отношусь очень ответственно. Если вы не верите ничему другому, попробуйте поверить вот чему: раз уж я беру вас за руку и начинаю рассказывать, друг мой, то верю каждому своему слову.

Из того, что я должен сказать, разумеется, совершенно серьезно, многое связано с миром маленького городка, в котором я вырос и где живу до сих пор. Истории и романы — слепки с того, что мы, чуть иронично улыбаясь, называем «реальной жизнью», и я уверен, жизнь, какой живут в маленьких городках, — слепок с того, что мы, посмеиваясь, называем «обществом». Утверждение это можно оспорить, более того: контрдоводы только приветствуются (иначе многие профессора литературы и критики будут вынуждены искать себе новую работу). Я лишь говорю: писателю нужна стартовая площадка, а помимо твердой убежденности в том, что история может существовать сама по себе, мне помогает стартовать и уверенность в том, что маленький городок есть социальный и психологический микрокосм. Мои эксперименты в этом направлении начались с «Кэрри» и продолжились в «Жребии». Но на должный уровень я поднялся, пожалуй, только в «Мертвой зоне».

То была, полагаю, моя первая история о Касл-Роке (и Касл-Рок — тот самый город в «Жребии», только без вампиров). С годами Касл-Рок стал «моим городом», таким же, как Исола — для Эда Макбейна или Глори в Западной Виргинии — для Дэвиса Грабба. Время от времени я вновь заглядывал туда, чтобы посмотреть, как живут его обитатели, не изменилось ли что в его географии, на месте ли Касл-Хиллз и Касл-Вью, Касл-Лейк и выходящие из города дороги.

Меня все больше интересовала, точнее, зачаровывала, тайная жизнь этого городка, и многие скрытые от глаз взаимоотношения я видел все яснее и отчетливее. Многое из истории города осталось неопубликованным: как бывший шериф Джордж Баннерман потерял девственность на заднем сиденье автомобиля своего отца, как мужа Офелии Тодд убила шагающая мельница, как помощнику шерифа Энди Клаттербаку лопастью вентилятора отрубило на левой руке указательный палец и его съела домашняя собака.

Вслед за «Мертвой зоной», в которой рассказывалась история Фрэнка Додда, я написал повесть под названием «Тело» и роман «Куджо», в котором добрый шериф Баннерман превращается в пыль, и несколько коротких рассказов и повестей об этом городе (лучшие, насколько я помню, — «Короткая стрижка миссис Тодд» и «Грузовик дяди Отто». Все это очень хорошо, но состояние зачарованности вымышленным городом не есть положительная черта писателя. Это было плюсом для Фолкнера и Дж. Р. Р. Толкина — иногда исключения только подтверждают правила, — но я играю в другой лиге.

В какой-то момент я решил — сначала подсознательно, но именно там, в подсознании, рождается, по моему разумению, все самое серьезное, — что самое время закрыть книгу о Касл-Роке, штат Мэн, где жили и умирали многие из моих любимых персонажей. В конце концов, все хорошо в меру. И пора переезжать (может, даже в Харлоу, что находился по соседству, ха-ха). Но я не хотел уйти незаметно. В финале я хотел поставить жирную точку.

Мало-помалу мне становилось ясно, как можно это сделать, и последние четыре года я писал «Трилогию о Касл-Роке» — если хотите, последние истории из жизни этого города. Писались они не по порядку (иной раз я думаю, что отсутствие порядка — история моей жизни). Но теперь они написаны, и достаточно серьезны… Я надеюсь, отсюда не следует, что они очень уж реалистичны или скучны.

Первая из этих историй, «Темная половина», появилась в 1989 году. Хотя главный герой там — Тед Бюмонт, а действие разворачивается в городке под названием Ладлоу (том самом, где жили Криды из «Кладбища домашних животных»), Касл-Рок в романе имеет место быть. Роман знакомит читателя с Аланом Пэнгборном, который сменил Баннермана на посту шерифа. Шериф Пэнгборн — главный герой книги «Самое необходимое». Этим длинным романом я завершаю свои изыскания в маленьком, полюбившемся мне городке.

А связующим звеном между двумя названными выше большими романами стала повесть, предлагаемая читателю сейчас. В «Несущем смерть» вам не встретить известных горожан Касл-Рока, но зато вы познакомитесь с Попом Мерриллом, племянник которого, Эйс Меррилл, — городской плохиш (как Горди Лашанс — bete noir[25] в «Теле»). «Несущий смерть» также готовит сцену для последнего фейерверка… и, я надеюсь, имеет полное право на существование как отдельная история, которую могут прочитать с удовольствием даже те, кому не понравятся «Темная половина» и «Самое необходимое».

И вот что хотелось бы заметить еще: каждая история живет своей тайной жизнью, независимой от автора, и «Несущий смерть» — история о камерах и фотографиях — тоже. Примерно пять лет назад моя жена, Табита, заинтересовалась фотографией, поняла, что у нее получается, и занялась этим делом серьезно. Сам я фотографирую плохо (я один из тех, кому всегда удается что-нибудь отрезать объектам съемки, или сфотографировать их с открытым ртом, или… короче, вам все понятно), но уважаю тех, кому удаются хорошие снимки… а сам процесс просто завораживает меня.

Итак, моя жена приобрела камеру настолько простую, что фотографировать ею мог даже такой дундук, как ваш покорный слуга. Я не мог оторвать глаз от этого «Полароида». Конечно, я видел такие камеры и раньше, но как-то на них не обращал внимания. не присматривался к фотографиям. И чем больше я думал о снимках, тем более странным мне все казалось: в итоге-то на них фиксировались не просто образы, а мгновения… и в этом было что-то необычное.

Сюжет возник у меня внезапно, летним вечером 1987 года, хотя идея подсознательно зрела почти год. Но, думаю, хватит обо мне. Приятно было пообщаться, правда, это не означает, что я согласен отпустить вас по домам.

Думаю, сначала нам надо побывать на праздновании дня рождения в маленьком городке Касл-Рок.

ГЛАВА 1

15 сентября Кевину исполнилось пятнадцать лет, и он получил именно тот подарок, о котором мечтал: «Солнце».

Речь идет о Кевине Дэлевене, а «Солнце» — это «Солнце-660», полароидная камера: для начинающего фотографа она сделает все что угодно, разве только не нарежет сандвичи с копченой колбасой.

Разумеется, были и другие подарки: Мег, его сестра, подарила носки, которые связала сама, бабушка из Де-Мойна — десять долларов, а тетя Хильда прислала, как присылала всегда, узенький галстук-шнурок с уродливым зажимом. Первый такой галстук она прислала на трехлетие Кевина; таким образом, в ящике его бюро уже лежали (и ни разу не доставались) двенадцать галстуков с уродливыми зажимами. Теперь к ним прибавился тринадцатый. Хотя мальчик никогда не надел бы ни один, выбросить галстуки ему не разрешали.

Тетя Хильда жила в Портленде. Она не приезжала на день рождения ни к Кевину, ни к Мег, но могла приехать. Действительно могла, ведь от Портленда до Касл-Рока всего пятьдесят миль. А если б она приехала… и попросила Кевина показать один из подаренных ею галстуков (или Мег — один из шейных платков)? С другими родственниками удалось бы и отвертеться. Но с тетей Хильдой такой номер не проходил. От других родственников ее отличало по крайней мере два качества: она была Старая и Богатая.

И мать Кевина не сомневалась: когда-нибудь тетя Хильда ЧТО-ТО СДЕЛАЕТ для Кевина и Мег. Под ЧТО-ТО подразумевался пункт завещания, который станет известен после того, как старуха отдаст концы. И родители наивно полагали, что от детей не убудет, если они поберегут ужасные галстуки-шнурки и не менее ужасные шейные платки. Поэтому тринадцатому галстуку (с зажимом-дятлом) предстояло лечь рядом с остальными двенадцатью, а на следующий день Кевин собирался написать тете Хильде письмо и поблагодарить ее. Не потому, что на этом настояла бы его мать. И не потому, что он думал или надеялся найти упоминание о себе в завещании тети Хильды. Просто он был хорошо воспитанным мальчиком, без дурных привычек.

Кевин поблагодарил всех за подарки. Мать и отец не ограничились одной камерой, но «Полароид», конечно, был главным подарком, и они очень обрадовались, увидев, что сын действительно счастлив. Кевин не забыл поцеловать Мег и сказать, что будет надевать носки на все лыжные соревнования, но взгляд его то и дело возвращался к коробке с камерой и дополнительным кассетам, которые к ней прилагались.

Мальчик высидел за столом, пока ели мороженое и торт, на котором он задул все свечи, хотя ему не терпелось опробовать камеру. Что Кевин и сделал, почувствовав: пора.

Вот тут и начались неприятности. Он внимательно, насколько позволяло его нетерпение, прочитал буклет-инструкцию, затем зарядил камеру под настороженными взглядами всей семьи — по какой-то причине подарки очень часто ломаются. Все шумно выдохнули, даже ахнули, когда камера выплюнула картонный квадрат, который прикрывал кассету сверху, как и указывалось в инструкции.

У камеры были две маленькие лампочки, одна красная и одна зеленая, разделенные серебристым зигзагом молнии. Кевин зарядил камеру, и зажглась красная лампочка, на пару секунд. Вся семья с волнением наблюдала, когда же наконец красная лампочка погаснет и замигает зеленая.

— Готово, — объявил Кевин. — Почему бы вам не встать рядом?

— Я не люблю фотографироваться! — заверещала Мег; наигранно закрывая лицо руками, как удается только девочкам-подросткам да очень плохим актрисам.

— Перестань, Мег — одернул ее мистер Дэлевен.

— Не порть нам праздник, Мег, — поддержала мужа миссис Дэлевен.

Мег опустила руки (упиралась-то она больше для вида), и все трое встали у стола, почетное место на котором занимал недоеденный торт.

Кевин посмотрел в видоискатель.

— Придвинься к Мег, мама. — Он помахал левой рукой. — И ты, папа. — Он помахал правой.

— Вы меня забавите! — пожаловалась Мег Кевин положил палец на кнопку, при нажатии на которую срабатывала камера, потом вспомнил фразу из инструкции, предупреждающую о том, что, дернувшись, можно легко отрезать головы тем, кто находится в кадре. «Отрезать головы, — подумал Кевин. — Забавно, однако». Но его губы не растянулись в улыбке. Напротив, по какой-то непонятной причине он почувствовал, как по спине пробежал холодок. Пробежал и исчез. Кевин чуть поднял камеру. Вот так. Все в кадре. Отлично.

— Приготовились! Улыбнулись и сказали:

«Интеркос!».[26]

— Кевин! — возмущенно воскликнула мать.

Отец расхохотался, и Мег тоже.

Кевин нажал на кнопку.

Вспышка, питание на которую поступало от батарейки, залила комнату ослепительно белым светом.

«Теперь камера моя», — подумал Кевин. Казалось, это мгновение должно было вызвать счастье и радость. Но вместо этого именинник снова почувствовал пробежавший по спине холодок.

Камера то ли пискнула, то ли зажужжала, короче, издала характерный звук, которым сопровождается появление из ее чрева очередного снимка.

— Дай посмотреть! — закричала Мег.

— Не торопись, милая, — остановил дочку мистер Дэлевен. — Изображение проявляется не сразу.

Мег пристально смотрела на серую поверхность, еще не ставшую фотографией. Так женщины при гадании вглядываются в хрустальный шар.

Вся семья наблюдала проявление фотографии с той же озабоченностью, что и церемонию зарядки камеры: обычная американская семья затаив дыхание ждала, что из всего этого выйдет.

У Кевина напряглись все мышцы. Мальчик не мог понять почему… но напряглись. И он не мог оторвать глаз от серого квадрата в белой рамке, отмечающей границы кадра.

— Кажется, я вижу себя! — радостно вскрикнула Мег.

И тут же добавила:

— Нет. Это не я. По-моему…

В напряженном молчании они наблюдали, как серый фон проясняется, точно так же, как, по словам многих, уходит туман из хрустального шара гадалки, а изображение становится все более отчетливым.

Тишину нарушил мистер Дэлевен.

— Что это? — спросил он всех и себя. — Какая-то шутка?

Кевин положил камеру на край стола и тоже смотрел, какая получается фотография. Мег, увидев изображение, отступила на шаг. На ее лице застыло удивление. Обернувшись к отцу, девочка задела камеру рукой и сшибла ее на пол.

Миссис Дэлевен, словно в трансе, не отрывала глаз от фотографии. Звук ударившейся об пол камеры испугал ее. Она вскрикнула и отшатнулась, споткнувшись при этом о ногу Мег и потеряв равновесие. Мистер Дэлевен потянулся к жене, невольно оттолкнув Мег, стоявшую между ними. Он не только поймал миссис Дэлевен, но и сделал это очень элегантно. На мгновение возникло ощущение, что они замерли в танце: рука женщины отброшена назад, спина выгнута. Мужчина же склонился над ней, словно обещал, что защитит и не даст упасть.

Одиннадцатилетней Мег никто ничего не обещал. Она крепко приложилась животом об угол стола. И могла бы получить серьезную травму, если бы последние полтора года не занималась балетом три раза в неделю. Особым талантом девочка не отличалась, но балет ей нравился, да и укреплял мышцы. Так что живот самортизировал удар, как хорошие амортизаторы уменьшают тряску на ухабистой дороге. Однако на следующий день на животе появилась черно-синяя полоса. Такие синяки не проходят почти две недели. Сначала становятся лиловыми, затем желтыми, наконец исчезают… процесс, обратный тому, что идет на полароидной фотографии.

Ударившись об стол, Мег вскрикнула не только от боли, но и от неожиданности. Огромный торт, который должен был проявиться на первой фотографии, сделанной новой камерой Кевина, соскользнул со стола. Миссис Дэлевен не успела даже начать: «Мег, с тобой все в порядке?» — как остатки торта с чавканьем упали на «Солнце-660», а крем полетел всем на туфли и на плинтус.

Из-под торта — как перископ — торчал только видоискатель, залепленный шоколадом. И все.

Счастливого дня рождения, Кевин.

* * *

Тем же вечером сын и отец сидели в гостиной на диване, когда в комнату вошла миссис Дэлевен, размахивая двумя скрепленными листочками бумаги. У Кевина и мистера Дэлевена на коленях лежали раскрытые книги (у отца — «Самые лучшие и умные», у сына — «Перестрелка в Ларедо»), но они не читали, а смотрели на камеру «Солнце-660» и полароидные фотографии. Все они изображали одно и то же.

Мег сидела перед ними на полу, смотрела взятый напрокат видеофильм. Кевин не знал, какой именно, но догадался, что «ужастик», потому что на экране бегали и кричали люди. Меган обожала такие фильмы. Родители считали, что у нее дурной вкус (мистер Дэлевен особенно часто выражал неудовольствие по поводу «этой гадости»), но сегодня никто не сказал ни слова. Кевин догадался, что восторжествовал принцип: чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало. Родители были готовы на все, лишь бы остановить поток жалоб на ушибленный живот.

— Вот! — объявила миссис Дэлевен. — Нашла их на дне сумочки, когда перерывала ее по второму разу. — Она протянула листочки, чек из магазина «Джи. Си. Пенни» и квитанцию «Мастер кард» мужу. — Первый раз ничего не нашла. Наверное, никто бы не нашел. Таков закон природы.

Она оглядела мужа и сына.

— Такое ощущение, будто кто-то убил семейного кота.

— У нас нет кота, — ответил Кевин.

— Вы знаете, о чем я. Безобразие, конечно, но мы наверняка все уладим. В «Пенни» нам с радостью обменяют…

— Я в этом не уверен. — Джон Дэлевен взял камеру, с отвращением посмотрел на нее, только что не фыркнул, и положил на кофейный столик. — Она треснула при ударе об пол. Видишь?

Миссис Дэлевен мельком взглянула на камеру — Что ж, если не обменяют у «Пенни», обратимся в компанию «Полароид». Там отказа не будет. Я хочу сказать, что дефект не связан с падением. Первая фотография такая же, как и остальные, а Кевин сделал ее до того, как Мег сбросила камеру на пол.

— Я не нарочно. — Мег даже не повернулась. На экране злобная кукла по имени Чаки преследовала маленького мальчика. Одетая в комбинезон, кукла размахивала ножом.

— Я знаю, дорогая. Как твой живот?

— Болит. Думаю, мороженое может помочь. У нас осталось?

— Наверное, да.

— Ты не могла бы принести мне немного? — И Мег одарила мать радостной улыбкой.

— Как бы не так, — ответила миссис Дэлевен. — Возьми сама. И что это за ужасный фильм ты смотришь?

— «Детская игра», — ответила Меган. — Об ожившей кукле по имени Чаки. Клевый фильм! Миссис Дэлевен была очень недовольна.

— Куклы не оживают, Мег — вставил отец; твердо и решительно, не терпящим возражений тоном.

— Чаки ожил. В кино всякое случается. — Девочка подняла с пола пульт, остановила картинку и пошла на кухню за мороженым.

— Почему ей нравится смотреть это барахло? — В голосе мистера Дэлевена слышалось недоумение.

— Не знаю, дорогой, — ответила ему жена. Кевин взял со столика «Полароид» и несколько фотографий. Почти дюжину.

— Я не уверен, что хочу поменять камеру, — неожиданно заявил он.

Мистер Дэлевен воззрился на сына.

— Что? Иисус заплакал!

— Я просто говорю, что, может, мы должны об этом подумать. — Кевин словно оправдывался. — Я хочу сказать, это не фабричный дефект. То есть если бы фотографии получались передержанными… или недодержанными… или вовсе без изображения… это было бы одно. Но у нас совсем другое. Одно и то же изображение, раз за разом. Посмотрите сами! Их словно снимали на улице, хотя камеру из дома не выносили!

— Это чья-то глупая шутка, — заявил отец. — Другого объяснения быть не может. Так что надо поменять эту чертову камеру и забыть о ней!

— Едва ли, — покачал головой Кевин, — Слишком уж сложно для шутки. Что надо сделать с камерой, чтобы она выдавала одну и ту же фотографию? И еще. Здесь есть психологический момент.

— Уже и психологический. — Мистер Дэлевен закатил глаза.

— Да, психологический! — твердо повторил Кевин. — Например, если кто-то дает тебе сигару, которая взрывается при первой затяжке, то он непременно хочет при этом присутствовать, чтобы вдоволь насмеяться, не так ли? Но ведь ты или мама не хотели подшутить надо мной так…

— Твой отец не из шутников. — Миссис Дэлевен могла бы этого и не говорить.

Мистер Дэлевен смотрел на Кевина осуждающе, плотно сжав губы. Таким взглядом он всегда одаривал Кевина, когда тот «уплывал» в страну воображаемого. Именно в этой стране Кевин чувствовал себя как рыба в воде. А вот у его отца желание мальчика увидеть то, чего нет, вызывало недоумение и полное неприятие. Мистер Дэлевен не понимал, откуда это в Кевине, но мог с уверенностью сказать, что не от него.

Отец вздохнул и снова посмотрел на камеру. Слева откололся кусочек черного пластика. Тончайшая трещина, с человеческий волос, пересекала линзы. Трещинка исчезала, если поднести видоискатель к глазу и сфотографировать то, что видишь. Только зафиксировать, снять то, что видишь, не удавалось. То, что фотографировалось, лежало на кофейном столике. И еще с десяток дубликатов остались в столовой.

А запечатлевался некий беженец из местного собачьего питомника.

— Ладно, и что же ты собираешься с ней делать, черт побери? — спросил мистер Дэлевен. — Я прошу тебя, давай рассуждать здраво, Кевин. В чем практическая польза от камеры, которая снова и снова выдает одну и ту же фотографию?

Но Кевин думал не о практической пользе. То есть в тот момент он ни о чем не думал. Он чувствовал… и вспоминал. В то мгновение, когда он нажимал на кнопку, одна мысль (она моя) озарила его сознание, точно так же, как вспышка озарила комнату. Мысль эта вызвала столько эмоций, что Кевин до сих пор не мог понять их, но вроде бы доминировали страх и волнение, предчувствие необычного.

А кроме того, отец всегда стремился рассуждать с позиции здравого смысла. Ему были непонятны интуиция и предчувствия сына или увлеченность дочери куклами-убийцами.

Мег вернулась с тарелкой, до краев наполненной мороженым, и снова включила фильм. Кто-то пытался поджечь Чаки с помощью факела, но кукла продолжала размахивать ножом.

— Вы все еще спорите?

— Мы дискутируем, — поправил дочь мистер Дэлевен и еще плотнее сжал губы.

— Да, конечно. — Мег уселась на пол, скрестив ноги. — Ты всегда так говоришь.

— Мег? — Голос Кевина звучал приторно-сладко.

— Что?

— Если ты обрушишь столько мороженого на ушибленную селезенку, то этой же ночью умрешь в страшных муках. Возможно, селезенка у тебя и не разорвалась, но…

Мег показала брату язык и отвернулась к экрану. Мистер Дэлевен все смотрел на сына. Во взгляде отца читались любовь и раздражение.

— Послушай, Кев, камера твоя. С этим никто не спорит. Ты можешь делать с ней все, что пожелаешь. Но…

— Папа, а тебя хоть чуть-чуть интересует, почему я поступаю именно так, а не иначе?

— Нет.

Теперь уже Кевин закатил глаза. Миссис Дэлевен переводила взгляд с одного на другого, словно зритель, наслаждающийся жарким теннисным поединком. Пожалуй, так оно и было. Год за годом женщина наблюдала, как отец и сын оттачивали друг на друге свое мастерство, и зрелище это до сих пор ей не наскучило. Она лишь задавалась вопросом, когда же до отца и сына дойдет, как же на самом деле они похожи.

— Так вот, я хочу об этом подумать.

— Отлично. А я хочу, чтобы ты знал: завтра я могу зайти в «Пенни» и обменять камеру… если, конечно, ты этого хочешь и они согласятся взять поврежденный товар. Если ты решишь оставить подарок — дело твое. Я умываю руки. — И потер ладони, дабы подчеркнуть свое отношение к упрямству сына.

— Полагаю, мое мнение никого не интересует, — подала голос Мег.

— Правильно, — откликнулся Кевин.

— Разумеется, интересует, Мег, — тут же возразила миссис Дэлевен.

— Я думаю, что это заколдованная камера. — Мег слизала мороженое с ложки. — Я думаю, это Знамение.

— Какая нелепость! — тут же возмутился мистер Дэлевен.

— Вот и нет, — стояла на своем Мег — Другого объяснения просто и быть не может. Ты так не думаешь, потому что в это не веришь. Если даже перед тобой возникнет привидение, ты его, папа, просто не заметишь. А ты что скажешь, Кевин?

Сразу Кевин не ответил, не смог. Сверкнула еще одна вспышка, но не перед глазами, а в голове.

— Кев? Земля вызывает Кевина.

— Я думаю, возможно, ты права, — медленно произнес он.

— О Боже! — Джон Дэлевен встал. — Вот она, месть Фредди и Джейсона:[27] мой сын думает, что в подаренной ему камере обретается призрак! Я иду спать, но, прежде чем поднимусь наверх, все-таки выслушайте мое мнение: камера, раз за разом выдающая одну и ту же фотографию, да еще такую примитивную, как эта, — очень уж скучное проявление сверхъестественного.

— Однако… — Кевин пристально вглядывался в фотографии.

— Я думаю, нам всем пора спать, — вмешалась миссис Дэлевен. — Мег, если ты жаждешь досмотреть до конца этот шедевр кинематографии, то можешь это сделать утром.

— Но уже самый конец! — воскликнула Мег.

— Я посижу с ней, а потом мы вместе поднимемся наверх, — пообещал Кевин.

Пятнадцать минут спустя, когда от злобного Чаки отделались (по крайней мере до следующей серии), брат и сестра разошлись по своим комнатам. Но сразу заснуть Кевину не удалось. Он лежал в кровати и долго еще прислушивался к порывам ветра и шелесту листвы, думая о том, как камера может выдавать одну и ту же фотографию и что сие может означать. И уже почти во сне понял, что решение давно принято: он оставит полароидную камеру «Солнце» у себя, во всяком случае, на какое-то время.

Эта камера моя, подумал Кевин, повернулся на бок, закрыл глаза и через сорок секунд крепко спал.

ГЛАВА 2

Среди тиканья и таканья никак не менее пятидесяти тысяч часов, не обращая на них ни малейшего внимания, Реджинальд «Поп» Меррилл с помощью прибора, отдаленно напоминающего офтальмоскоп, просвечивал внутренности полароидной камеры «Солнце-660». Очки Поп сдвинул на лысый череп: вблизи он прекрасно видел и без них.

— Ага, — изрек Поп и выключил свет.

— Значит, вы нашли дефект? — обрадовался стоящий рядом Кевин.

— Нет. — Поп Меррилл захлопнул крышку над гнездом для кассеты. — Понятия не имею, в чем дело. — И прежде чем Кевин что-то сказал, часы начали отбивать четыре часа, так что не оставалось ничего другого, как помолчать.

Я должен об этом подумать, сказал Кевин отцу в тот день, когда ему исполнилось пятнадцать лет. Эта фраза удивила их обоих. Кевин с детства не обращал внимания на вещи, и мистер Дэлевен уже убедил себя, что сын никогда думать о них не будет. Как часто родители и дети убеждены в том, что их поведение и образ мышления никогда не изменятся, соответственно и их взаимоотношения навсегда останутся такими, как есть… Значит, детство продлится до скончания веков. Фраза «Я должен это обдумать» несла в себе намек на потенциальное изменение в их взаимоотношениях.

Более того, до своего пятнадцатилетия Кевин едва ли не все решения принимал, основываясь на интуиции, а не на логике (и относился к тем счастливчикам, кого интуиция практически никогда не подводила, другими словами, обещал вырасти в такого человека, какой обычно сводит с ума здравомыслящих людей). Именно потому, неожиданно для себя, оказался в положении буриданова осла, не знающего, с какой охапки сена начать трапезу.

С одной стороны, Кевин мечтал о полароидной камере и получил ее на день рождения. Но, черт побери, он хотел иметь полароидную камеру, которая бы нормально работала.

С другой стороны, его заинтриговало предположение Мег о том, что камера заколдована и что это проявление сверхъестественного.

Конечно, у младшей сестры хватало закидонов, но вот дурой Кевин ее не считал и твердо знал, что Мег употребила этот термин не с бухты-барахты, а вполне осознанно. Отец, предпочитавший все выверять согласно логике, пренебрежительно фыркнул, а вот Кевин так поступить не мог… пока не мог. И еще одно слово произнесла Мег Удивительное, магическое слово. Оно занозой застряло в его мозгу.

Я думаю, это Знамение.

Кевина не могло не удивить, что только Мег хватило ума, да и смелости тоже, сказать то, о чем наверняка подумали втайне и они, глядя на странные фотографии, вылетевшие из полароидной камеры. Хотя, по правде говоря, ничего странного в этом не было. Религию Дэлевены не жаловали. В церковь на Рождество они ходили раз в три года, когда тетя Хильда проводила рождественскую неделю с ними, а не у других родственников, а также на венчания и похороны, которые случались очень и очень редко, но не более того. Если кто и верил в невидимый мир, так это Меган. Не случайно она не могла оторвать глаз от шагающих трупов, оживших кукол и автомобилей, которые начинали ездить сами по себе и давить не понравившихся им людей.

Родители Кевина не питали слабости и к оккультным наукам. Они никогда не читали гороскопы в газете, не принимали кометы или падающие звезды за некие знаки от всевышних сил. И если какая-то семейная пара видела на энчиладе[28] лицо Иисуса Христа, то Джон и Мэри Дэлевен — только засохшую энчиладу. Поэтому не стоило удивляться тому, что Кевин, который никогда даже не представлял себе человека на луне, потому что отец и мать не удосужились помечтать с ним об этом, не смог разглядеть нечто сверхъестественное.

Например, Знамение в полароидной камере, выдававшей одну и ту же фотографию, где бы ни производилась съемка: в доме, на улице, при ярком солнце или в темном-темном шкафу. Пока Кевину не указала на это сестра. Та самая сестра, которая написала письмо знаменитому хоккеисту и получила цветную глянцевую открытку с автографом, изображающую парня в залитой кровью маске вратаря.

И теперь Кевин уже не мог не думать о словах сестры. Наверное, зная это свойство человеческой психики, Достоевский, этот умный русский старик, однажды сказал своему брату, когда они оба еще были молодыми умными русскими: «Постарайся ближайшие тридцать секунд не думать о синеглазом полярном медведе».

Вряд ли кому удастся выполнить подобную просьбу.

Вот Кевин и проходил два дня с этой занозой в мозгу, пытаясь прочитать иероглифы, которых не было, пытаясь понять, чего же он хочет больше: получить нормальную камеру или засвидетельствовать Знамение. Другими словами, выбирает он «Солнце» или… человека на Луне.

К концу второго дня (даже у пятнадцатилетних, явно тяготеющих к логике, на решение дилеммы редко уходит больше недели) Кевин понял, что хочет взять человека на Луне… хотя бы на испытательный срок.

К этому решению мальчик пришел на последнем уроке и, когда звонок возвестил о его окончании, подошел к мистеру Бейкеру, учителю, которого уважал более остальных, и спросил, не знает ли он человека, который чинит полароидные камеры.

— Не просто обычного мастера по камерам, — объяснил Кевин. — Скорее… ну, вы понимаете… знающего человека.

— Философа фотоаппарата? — спросил мистер Бейкер; уважение Кевина к этому учителю в немалой степени основывалось на умении последнего именно таким образом ставить вопрос. — Мага затвора объектива? Алхимика диафрагмы? Муд…

— Человека, который многое повидал, — уточнил Кевин.

— Поп Меррилл, — без запинки ответил мистер Бейкер.

— Кто?

— Ему принадлежит «Империя изобилия».

— A, тот магазин…

— Да, — заулыбался мистер Бейкер. — Тот магазин. Если, конечно, ты ищешь мистера Умельца.

— Наверное, он-то мне и нужен.

— У него там есть все, что только возможно, — добавил мистер Бейкер, и Кевин не мог с ним не согласиться.

Хотя он никогда не бывал в магазине, но мимо «Империи изобилия» проходил пять, десять, а то и пятнадцать раз в неделю (в таком маленьком городке, как Касл-Рок, мимо всего проходишь не один раз) и заглядывал в витрины. И чего там только не было! Но мать как-то пренебрежительно назвала «Империю изобилия» магазином старья, а отец уточнил, что мистер Меррилл заработал деньги, «обдирая летних туристов», поэтому Кевин туда не совался. Если бы речь шла только о «магазине старья», обязательно зашел бы. Но подражать туристам, приезжающим в Касл-Рок каждое лето, и покупать что-то в магазине, где туристов обдирали… только не это. Не мог же он прийти в школу в блузе и юбке. Туристы могли делать все, что им заблагорассудится (и делали). Они же все сумасшедшие, и вели себя соответственно. Сосуществовать с ними — само собой. Но подражать им? Нет, нет. Только не это.

— Все, что только возможно, — повторил мистер Бейкер, — и большую часть из того, что продается у него в магазине, мистер Меррилл починил сам. Он думает, что избранная им манера поведения, вид чудака, очки на макушке, шутки дурачат людей. Как бы не так! Никого из тех, кто его знает, этот Умелец не одурачит. Я думаю, что вообще мало кто считает этого мистера простаком.

— В каком смысле?

Мистер Бейкер пожал плечами. Легкая улыбка заиграла у него на губах.

— Поп… я хочу сказать, мистер Меррилл… замешан во многих здешних делах. Уверен, ему будет чем удивить тебя, Кевин.

Кевина не интересовало, к каким делам приложил руку Поп Меррилл и в чем выражалось его участие в этих делах. На следующий день мальчик мог проскользнуть в «Империю изобилия» незамеченным, воспользовавшись действующим в школе правилом, согласно которому все учащиеся могли дважды в месяц пропустить часы, отведенные на самоподготовку.

— Мне называть его Поп или мистер Меррилл?

— Я думаю, этот человек убьет любого, кому не исполнилось шестидесяти, если тот назовет его Поп, — без тени улыбки ответил мистер Бейкер.

И Кевин понял, что мистер Бейкер не шутил.

* * *

— Вы действительно не знаете, в чем дело? — спросил Кевин, когда часы начали успокаиваться.

Это только в кино часы, как по команде, одновременно отбивают удары и мгновенно замолкают. В магазине Попа Меррилла стояли настоящие часы, и, как догадывался Кевин, у большинства из них с точностью было не все в порядке: сказывались возраст и вмешательство мистера Меррилла в тонкий механизм. Первые начали бить, когда кварцевые «Сейко» Кевина показали 3. 58. Затем к ним присоединялись остальные, громкость нарастала (словно старый грузовик со скрежетом и стонами переходил на вторую передачу). Может, четыре секунды они били, звенели, клацали, куковали все вместе, одновременно, но более чем на четыре секунды синхронного боя их не хватило. И постепенно часы затихли.

Кевин не мог сказать, почему испытал такое разочарование. А чего он, собственно, ожидал? Неужели рассчитывал, что Поп Меррилл, которого мистер Бейкер назвал философом фотоаппарата и мистером Умельцем, вынет пружину и скажет:

«Вот она. Та самая штуковина, из-за которой всякий раз, когда ты нажимал спуск, на фотографии появлялось изображение собаки. Это собачья пружина, от одной из игрушечных собак. Какой-то шутник на сборочном конвейере полароидных камер „Солнце-660“ вставил ее в твою камеру».

Кевин ожидал этого?

Нет. Но чего-то он ожидал.

— Не имею ни малейшего представления, в чем тут дело, — весело подмигнул мальчику Поп и потянулся за одной из трубок (они стояли в рядок на специальной подставке), начал набивать ее табаком, доставая последний из кисета с надписью на искусственной коже: «ОТРАВА». — И не могу разобрать твой «Полароид», знаешь ли.

— Не можете?

— Не могу, — чирикнул, как птичка. Поп; сунул большой палец под проволочку, соединяющую линзы очков, дернул, и очки с лысого черепа аккуратно упали на переносицу, скрыв два красных пятна на носу. — Разбираются только старые камеры.

Из кармана жилетки (естественно, он носил жилетку) Поп выудил спичку и прижал головку к пожелтевшему ногтю большого пальца правой руки. Да, этот человек мог ободрать туристов, даже если одну руку будет держать за спиной (при условии, что не ту руку, которой достает и зажигает спички). Кевин понял это даже в свои пятнадцать лет. У мистера Меррилла был свой шарм, он мог расположить человека к себе.

— Я говорю про полароидные камеры «Ленд». Не видел этих красавиц?

— Нет.

Поп с первой попытки зажег спичку, как, вероятно, и всегда; поднес ее к трубке. И теперь его слова посылали в воздух кольца дыма, которые выглядели очень мило, но пахли отвратительно.

— Жаль. Выглядели они как старинные камеры, которыми фотографы вроде Мэтью Брейди пользовались в начале века, во всяком случае, до того, как «Кодак» вышел на рынок с камерой-ящичком «Брауни».

— Что я хочу сказать (Кевин уже понял, что это любимая присказка Попа Меррилла), конечно, ей постарались придать нарядный вид: хромовые пластины, настоящая кожа; но она все равно выглядела старомодной, как те камеры, с помощью которых делались дагерротипы. Когда ты открывал полароидную камеру «Ленд», она раздвигалась, словно меха аккордеона, потому что для фокусировки изображения расстояние между линзами не могло быть меньше полуфута, а то и девяти дюймов. Они выглядели ужасно старомодными в сравнении с «кодаками» конца сороковых и начала пятидесятых годов и выдавали только черно-белые фотографии.

— Правда? — Кевин не ожидал, что его так заинтересует рассказ Меррилла.

— Да! — вновь чирикнул Поп, мигнув синими глазками, потому что дым попал под очки. — Что я хочу сказать, люди смеялись над этими камерами точно так же, как смеялись над «жуками-фольксвагенами», когда те впервые поступили в продажу… но они покупали «полароиды» точно так же, как покупали «ФВ». Потому что «жуки» потребляли мало бензина и ломались не так часто, как американские автомобили, а «полароиды» делали то, чего не могли ни «кодаки», ни «никоны», ни «минолты», ни «лейки».

— Мгновенные фотографии. Поп улыбнулся.

— Ну… не совсем. Что я хочу сказать, там требовалось не просто нажать на кнопку, но и самому вынимать фотографию. Никаких моторчиков не было и в помине, и они не повизгивали, как современные «полароиды». И потом, следовало приручить камеру.

— Приручить?..

— О да! — радостно чирикнул Поп, словно птичка, нашедшая жирного червяка. — Что я хочу сказать, никакой автоматики в то время не существовало. Ты выдергивал из камеры длинную полосу и укладывал ее на столе, а потом отсчитывал по своим часам ровно шестьдесят секунд. Точно шестьдесят. Если меньше, фотография получалась недодержанная, больше — передержанная.

— Это же надо! — В голосе Кевина слышалось искреннее уважение.

Не фальшивое, вызванное лишь желанием потрафить старику в надежде, что тот перестанет наконец рассказывать байки и перейдет к делу, то есть вернется от давно забытых моделей, которые в свое время тянули на чудо техники, к его собственной камере, чертовой «Солнце-660», что лежала на верстаке между выпотрошенными часами и чем-то, подозрительно напоминающим искусственный член. Уважение было искренним. Поп это сразу понял и подумал о том, с какой огромной скоростью летит экспресс технического прогресса. У Кевина было такое выражение лица, что можно было подумать, будто ему рассказывают о чем-то очень древнем, вроде деревянных вставных челюстей Джорджа Вашингтона. А речь шла о камере, которую еще тридцать пять лет назад называли уникальной. Но, разумеется, этого мальчика тридцать пять лет назад не было и в помине, ведь еще не произошла встреча того мужчины и той женщины, благодаря которым стало возможно его появление на свет.

— Что я хочу сказать, каждая фотография состояла из двух частей, верхней и нижней, между которыми находилась миниатюрная проявочная лаборатория, — продолжил Поп, сначала медленно, но по мере того, как оживал его собственный интерес к предмету беседы, все увлеченнее и быстрее (хотя мысли о том, кто отец этого мальчика, и какой прок от такого знакомства, и что же неладно с этой камерой, так и не покидали мистера Меррилла). — По прошествии минуты ты разделял эти половинки, снимал верхнюю с нижней, очень осторожно, потому что на нижней был нанесен какой-то липкий состав, который вызывал ожоги при попадании на кожу.

— Потрясающе! — вырвалось у Кевина. Слушал он с широко раскрытыми глазами, словно рассказывали ему о туалетах типа «сортир на два очка», которые Поп и его приятели (почти всех следовало считать приятелями, потому что друзей в детстве у Попа было мало; возможно, потому, что он готовил себя к обдиранию туристов, а ребята каким-то образом это чувствовали, как слабый запах скунса) воспринимали как само собой разумеющееся.

Интересная судьба, у «камеры будущего», подумал Поп. Всего тридцать пять лет, а для этого мальчика она ничем не отличается от сортира во дворе.

— Негатив оставался на столе, а позитив, да, черно-белый, но именно черный и белый, очень четкий, лучше не придумаешь, у тебя в руках. И еще прилагался розовый пузырек размером с большой ластик, из которого следовало выдавить какой-то химический реактив с резким запахом и размазать по позитиву. Причем размазать быстро, иначе позитив сворачивался в нечто похожее на рулон туалетной бумаги.

Кевин расхохотался, сравнение показалось ему чрезвычайно удачным.

Поп помолчал, разжигая угасшую трубку.

— Какая в той камере шла химическая реакция, никто не знал, кроме сотрудников компании «Полароид», разумеется, да и то не всех, а самых доверенных. И еще: этот механизм ты мог разбирать на части.

Старик с пренебрежением посмотрел на «Солнце-660» Кевина.

— И, конечно, они часто ломались, причем в самый неподходящий момент. Однажды пришел ко мне человек с такой камерой, говорит, что она не работает, стонет, мол, теперь придется посылать на фабрику, и пройдет не один месяц, прежде чем ее вернут, и просит посмотреть. «Скорее всего я ничего не смогу сделать, — отвечал я в таких случаях. — В этих камерах разбираются только сотрудники фирмы, но посмотреть, конечно, могу». При этом я знал, что или где-то ослаб винт, или полетела пружина, или кто-то из детей засунул в ячейку для кассеты кусок орехового масла.

Поп Меррилл быстро подмигнул ему ярко-синим птичьим глазом, очень быстро, и Кевин понял, что говорит он о летних туристах.

— Что я хочу сказать, ситуация складывалась идеальная. Если я мог починить, меня восхваляли до небес. Один раз я положил в карман восемь с половиной долларов, вытащив пару ломтиков картофельных чипсов из зазора между кнопкой и пружиной, перемещающей затвор. Так вот, сынок, женщина, что пришла с камерой, еще и поцеловала меня в губы. Да, да, прямо в губы.

И Кевин за пеленой голубоватого дыма заметил, как вновь прикрылся и открылся синий глаз.

— А если починить камеру не удавалось, никто не держал на меня зла. Я хочу сказать, посетители с самого начала не верили, что такое возможно. Я оставался их последней надеждой перед тем, как положить камеру в ящик, набитый смятыми газетами, чтобы она не разбилась при пересылке по почте, и отправить ее в Шенектади.

— Но эта камера… — сказал Поп таким тоном, каким, наверное, все философы, от Афин Золотого века до наших дней, выражали свое отношение к чему-либо абсолютно никчемному. — Она не собирается, сынок, а отливается. Я могу вынуть линзы, если ты меня попросишь. Я уже заглянул в полость, куда вставляют кассету, хотя и знал, что никаких дефектов там не увижу, и не увидел. На этом мои возможности иссякли. Еще могу взять молоток и расколоть ее, но починить? — Он развел руками. — Ничего не выйдет, сэр.

— Тогда, полагаю, мне придется… — Слова «вернуть ее на фабрику» Кевин произнести не успел, потому что Поп вновь заговорил:

— Впрочем, думаю, ты и без меня это знал. Я хочу сказать, мальчик ты умный и наверняка разглядел, что корпус литой. Мне кажется, что ты принес камеру не для починки. Ведь ты знал, что я не смогу ее починить с помощью отвертки, даже если бы камера и разбиралась. Думаю, ты просто хочешь спросить, не знаю ли я, что с ней происходит.

— А вы знаете? — Кевин весь напрягся.

— Возможно, — невозмутимо ответил Поп Меррилл.

Он склонился над стопкой фотографий. Их было двадцать восемь, считая ту, что вынул Кевин, дабы объяснить причину своего прихода в «Империю изобилия», и ту, что Поп достал сам.

— Они разложены по порядку?

— Нет. Примерно. А разве это важно?

— Думаю, да. Они ведь чуть разные, не так ли? Отличия незначительные, но они есть.

— Да, — кивнул Кевин. — Я тоже заметил, что некоторые различаются, но…

— А ты можешь показать мне самую первую? Я, конечно, определю ее и сам, но время — деньги, сынок.

— Это просто. — Кевин выхватил из стопки одну фотографию. — Видите засохший крем? — И ткнул пальцем в маленькое коричневое пятнышко на белой рамочке.

— Да. — Поп не удостоил пятнышко взглядом, зато всмотрелся в саму фотографию.

Минуту спустя он выдвинул из-под верстака ящик, в который были свалены инструменты. Но в углу стоял какой-то прибор, аккуратно прикрытый бархатным чехлом. Поп достал его, снял чехол. Это оказалось большое увеличительное стекло с выключателем на подставке. Поп положил полароидную фотографию под стекло, щелкнул выключателем. Яркий крут света лег на фотографию.

— Здорово! — воскликнул Кевин.

— Да уж, — отозвался Поп. Но Кевин видел, что мастер его больше не слушает: Поп изучал фотографию.

Тот, кто не знал, при каких странных обстоятельствах появилась эта фотография, не понял бы, почему она удостоена такого пристального внимания. Фотография ничем не отличалась от других, сделанных приличной камерой, на хорошей пленке, человеком, которому хватало ума не закрыть пальцем объектив. Четкое, ясное изображение… и, как обычно на полароидных снимках, абсолютно статичное.

Фотография, по которой можно опознать и назвать каждый объект, но начисто лишенная внутренней глубины или настроения. В этой бесчувственной одномерности, возможно, не было ничего плохого. Нельзя же назвать плохим прожитый день только потому, что за это время не случилось ничего достойного телевизионной хроники. Изображенные на фотографии предметы только присутствовали, словно пустое кресло, или качели во дворе, или автомобиль у тротуара, ничем не отличающийся от любого другого, даже спущенным колесом.

И все же хватало и одного взгляда на снимок, чтобы понять: что-то не так. Кевин вспомнил ту тревогу, которую почувствовал, когда указывал, кому где встать, перед тем как сфотографировать всех. Вспомнил тот холодок, вновь пробежавший по спине, как только вспышка осветила комнату, и ту мысль: теперь камера моя. Забыть это он не мог, как не забыл бы силуэт увиденного на Луне человека… Кевин смотрел на эти фотографии и понимал, что предчувствовал беду.

Кажется, дует ветер, очень слабый, но очень холодный, подумал Кевин, взглянув на фотографию.

И впервые мысль о том, что он столкнулся с чем-то сверхъестественным, что снимки эти — действительно Знамение, уже не просто заинтриговала его. Впервые Кевин пожалел о том, что не сдал камеру в магазин или на фабрику. Теперь камера моя, думал он, нажимая на спуск в первый раз. Но сейчас ему хотелось дать задний ход.

Я ее боюсь, признался себе Кевин. До смерти боюсь того, что она делает.

Мысль эта разозлила мальчика. Он навис над плечом Попа Меррилла, мрачно уставившись в увеличительное стекло и твердо решив, что должен смотреть на фотографии, изучать их и ни при каких обстоятельствах не упустить то, что можно на них увидеть. Хотя Кевин и сомневался, что увидит нечто новенькое, потому как достаточно долго уже не отрывал от них глаз.

А видел он большого черного пса перед белым забором из штакетника. Штакетник не мог долго оставаться белым. Он мог быть таковым, только если бы кто-то — в плоском полароидном мире — выкрасил его в белый цвет. Но в это верилось с трудом: уж больно неухоженным выглядел забор. Одни штакетины обломились, другие наклонились.

Пес сидел на тротуаре перед забором. Спиной к фотографу. Хвост, длинный и пушистый, стелился по земле. Пес обнюхивал штакетник. Вероятно, подумал Кевин, забор служит, как говаривал его отец, «почтовым ящиком», возле которого окрестные собачки поднимают лапку и оставляют загадочные желтые послания, прежде чем двинуться дальше.

Кевину показалось, что пес бездомный. Шерсть длинная, спутанная. Одно ухо порвано в жестокой драке. Тень длинная, падающая на заросшую сорняками траву за забором. Кевин решил, что фотография сделана или вскоре после восхода солнца, или незадолго до заката. Понять, как стоял фотограф (какой фотограф!), лицом на запад или на восток, не представлялось возможным.

На лужайке, слева от собаки, лежало что-то напоминающее детский красный резиновый мячик. За забором, среди травы.

И все.

— Ты что-нибудь узнаешь? — спросил Поп, водя увеличительную лупу взад-вперед над фотографией.

Вот задние лапы собаки увеличились до размеров холмов, покрытых черной растительностью. Вот три или четыре штакетины превратились в телеграфные столбы. Внезапно красное пятно в траве превратилось в детский мячик (правда, под увеличительным стеклом он раздулся до футбольного мяча): Кевин различал даже пупырышки на его поверхности. Короче, что-то новое увеличительное стекло все-таки показало, а чуть позже Кевин и сам это уловил. Но позже.

— Конечно, нет, — ответил Кевин. — Почему вдруг, мистер Меррилл?

— Потому что здесь изображены вещи, — терпеливо пояснил Поп.

Его лупа продолжила медленное движение по фотографии. Кевину вспомнился кадр из фильма: луч прожектора, установленного на вертолете, ищет сбежавших заключенных.

— Собака, тротуар, забор из штакетника, который надо покрасить или снести, лужайка, требующая ухода. О тротуаре многого не скажешь. Дома нет, даже фундамент не виден, но я имею в виду собаку. Ты ее не узнаешь?

— Нет.

— А забор?

— Нет.

— А красный резиновый мяч? Что скажешь насчет него?

— Ничего… но вы так на меня смотрите, словно я должен что-то сказать.

— Во всяком случае, можешь, — кивнул Поп. — У тебя в детстве не было такого мяча?

— Кажется, нет. Не помню.

— Ты говорил, у тебя есть сестра.

— Меган.

— У нее не было такого мяча?

— Вроде бы нет. Я не обращал внимания на ее игрушки. Хотя, кажется, красный мяч у нее все-таки был, но более темный.

— Ясно. А это не ваша лужайка?

— Господи, да нет же! — В голосе Кевина прозвучала обида: он и отец холили и лелеяли лужайку у дома, и она оставалась густо-зеленой до середины октября. — К тому же забор у нас не из штакетника. «А если бы и был из штакетника, — подумал он, — то не пребывал бы в таком непотребном виде».

Поп выключил свет, надел на увеличительное стекло чехол, осторожно поставил его в ящик. И пристально посмотрел на Кевина. Трубку мистер Меррилл давно отложил в сторону, так что дым более не скрывал его глаза. Они уже не подмигивали, а буравили мальчика.

— Ну что же, может быть, здесь изображен ваш дом до того, как вы въехали в него. Как по-твоему? Лет десять назад…

— Но десять лет назад мы уже в нем жили. — Кевин не понимал, куда клонит Поп.

— Тогда двадцать. Тридцать. Ты обратил внимание на наклон земли? Вроде бы она чуть поднимается.

— Наша лужайка перед домом… — Кевин глубоко задумался и покачал головой. — Нет, она плоская. Скорее, чуть опускается к дому. Наверное, поэтому весной в подвале иногда скапливается вода.

— Наверное, и поэтому. А как насчет лужайки за домом?

— Там нет тротуара. А по боковым сторонам… — У Кевина перехватило дыхание. — Вы пытаетесь выяснить, не фотографирует ли моя камера прошлое?

Вот когда он впервые по-настоящему испугался. Потрогал языком небо и почувствовал металлический привкус.

— Пока я просто задаю вопросы. — Поп забарабанил пальцами по фотографиям, а когда заговорил, то обращался скорее к себе, чем к Кевину. — На удивление странные происшествия случаются время от времени с двумя изобретениями человечества, которые давно уже вошли в наш быт. Я не говорю, что они действительно случаются. В противном случае очень многих придется назвать лгунами и махинаторами.

— Какими изобретениями?

— Я про магнитофоны и полароидные камеры. — Поп по-прежнему говорил то ли сам с собой, то ли с фотографиями, а Кевина в «Империи изобилия» словно и не было. — Например, магнитофоны. Ты знаешь, сколько людей утверждают, что записывали голоса мертвых на свои магнитофоны?

— Нет. — Кевин не ожидал, что голос у него внезапно сядет, но голос сел, и по каким-то причинам стало не хватать воздуха.

— Я тоже. — Поп рассеянно водил пальцем по фотографиям.

Кевин вдруг испугался, что этот большой неуклюжий палец скинет фотографии на пол; но нет, снимки едва вздрагивали под его прикосновениями.

«Заколдована», — вновь подумал Кевин, и по телу снова пробежала дрожь. Настоящая дрожь. Слава Богу, Поп этого не видел.

— Есть даже особый прием, которым они пользуются.

— Кто? — спросил Кевин.

— Кто? Если б я знал. Некоторые из них называют себя пси-инвестигейтерами, другие — вопрошателями духов, но в основном, я думаю, они валяют дурака, как те, кто балуется на вечеринках ведьмиными досками.

И Поп вновь пристально посмотрел на Кевина, словно заново оценивая его.

— У тебя есть ведьмина доска, сынок?

— Нет.

— Ты когда-нибудь имел с ней дело?

— Нет.

— И не имей. Опасная штука, знаешь. Кевин не решился сказать старику, что понятия не имеет, о какой ведьминой доске идет речь.

— Короче, они включают магнитофон в пустой комнате. Дом должен быть старый, как говорится, с историей. Ты понимаешь, что такое дом с историей?

— Догадываюсь… в котором живут привидения? — предположил Кевин и почувствовал, что немного вспотел, как на уроках алгебры, когда миссис Уиттейкер объявляет результаты контрольной.

— Можно сказать, что да. Эти… люди… им особенно нравятся дома, в истории которых есть насилие, но им сгодятся и обычные истории. Короче, они оставляют включенный магнитофон в пустой комнате, насколько мне известно, всегда ночью, обязательно захватывая полночь. На следующий день прослушивают пленку.

— Записанную в пустой комнате?

— И иногда на ней звучат голоса, — промурлыкал Поп.

Кевина снова пробрала дрожь.

— Настоящие голоса?

— Обычно это игра воображения. — Поп поморщился. — Но раз или два люди, которым я доверяю, говорили, что слышали настоящие голоса.

— А вы сами их слышали?

— Однажды, — коротко ответил Поп и долго молчал; Кевин уже отчаялся что-нибудь услышать, когда старик продолжил:

— Одно слово. Четкое, как удар колокола. Дважды записанное в ванной пустого дома. Мужчина убил там жену в 1946 году.

— Какое слово? — спросил Кевин в полной уверенности, что ответа не получит. Но не спросить не мог.

Однако Поп ответил.

— Раковина.

— Раковина? — Кевин был в недоумении.

— Да…

— Но это ничего не значащее слово.

— Возможно, что-то оно и значит, если учесть следующее: мужчина перерезал ей горло и держал голову над раковиной, чтобы кровь не пачкала пол.

— О Боже!

— Вот-вот.

— Неужели так и было? Поп не удосужился ответить.

— А может, пленку подделали?

— Это тоже подделка? — Поп указал на полароидные фотографии.

— Господи!

— Теперь «полароиды», — по-деловому продолжил Поп, словно писатель, закончивший одну главу и начав следующую фразой: «А тем временем, в другой части леса…» — Я видел фотографии с изображениями людей, а эти люди клянутся, что в момент съемки находились в другом месте. Одну такую фотографию, знаменитую, сделала женщина в Англии. Сняла охотников на лис, под вечер возвращающихся домой. Они видны все, человек двадцать, идущие по маленькому деревянному мосту. Первые охотники уже миновали мост. В правой части фотографии, у самой дороги, стоит женщина в длинном платье и шляпке с вуалью, которая не позволяет увидеть лицо. На груди у нее медальон или часы, в руке книжка.

Когда снимок проявился, женщина-фотограф очень разволновалась. Ведь она хотела сфотографировать охотников на лис, и никого больше. Кроме них, никого около моста не было. А на фотографии появилась эта женщина. Если же приглядеться, то видно, что сквозь ее силуэт проглядывают деревья.

«Он это все выдумывает, вешает мне лапшу на уши, а когда я уйду, посмеется надо мной», — думал Кевин, зная при этом, что Поп Меррилл не из таких.

— Женщина-фотограф приехала погостить в один из больших английских особняков, которые часто показывают в образовательных телепрограммах, и когда показала там свою фотографию, хозяин дома лишился чувств. Вот это могли и приврать. Скорее всего приврали. Похоже на выдумку, не так ли? Но я видел статью, проиллюстрированную этой фотографией и портретом прабабушки хозяина дома. Судя по всему, женщина одна и та же. Хотя точно сказать нельзя: вуаль скрывала лицо. Лично мне показалось, что женщина одна и та же.

— А это не мошенничество? — выдохнул Кевин.

— Возможно, — безразлично пожал плечами Поп. — Людям свойственны всякие глупости. Взять вот моего племянника, Эйса. Отсиживает четыре года в Шоушенке. Залез в «Веселого тигра».

По глупости. А шериф Пэнгборн упрятал его в тюрьму. Хотя парень заслуживал разве что хорошей выволочки.

Кевин, проявив несвойственную своему возрасту мудрость, промолчал.

— Когда призраки показываются на фотографиях, во всяком случае, люди заявляют, что на фотографии присутствуют призраки, в девяноста девяти случаях из ста это «полароиды». И почти всегда такие снимки делаются случайно. А вот фотографии с летающими тарелками и чудовищем Лох-Несс — скорее всего подделки, изготовленные в фотолаборатории.

И мистер Меррилл в третий раз подмигнул Кевину, как бы говоря: ну до чего же глупы эти беспринципные фотографы, имеющие в своем распоряжении отлично оборудованные лаборатории.

Кевин хотел было спросить Попа, а какие глупости проделываются с ведьмиными досками, но в последний момент предпочел не раскрывать рта. И похоже, поступил правильно.

— Вот почему я и спрашивал, не увидел ли ты чего знакомого на этих полароидных фотографиях.

— Не увидел, — с жаром ответил Кевин и испугался, что Поп решит, будто он врет; на этом всегда ловила его мать: он слишком горячо гнул свое.

— Понятно. — Поп, однако, так легко поверил ему, что Кевин даже чуть не обиделся.

— Так что? — Кевин нарушил тиканье и таканье. — Поставим на этом точку, да?

— Может, и нет. Что я хочу сказать, у меня возникли кое-какие идеи. Можешь сделать еще несколько фотографий этой камерой?

— А какой смысл? Они же одинаковые.

— В том-то все и дело. Не одинаковые.

Кевин открыл рот, закрыл.

— Из них вроде бы даже складывается фильм. — И, заметив изумление в глазах Кевина, Поп торопливо добавил:

— Маленький фрагмент.

— И сколько мне сделать фотографий?

— Сколько у нас уже есть? Двадцать восемь, не так ли?

— Да, думаю, что да.

— Еще тридцать, — изрек Поп после короткого раздумья.

— Зачем?

— Не хочу говорить. Во всяком случае, пока. — Он вытащил кошелек, достал десятку, помялся, с неохотой добавил еще две долларовые купюры. — Пожалуй, половину расходов это покроет.

«Да, покроет», — подумал Кевин.

— Если тебя действительно интересует, что за фокус выделывает эта камера, ты внесешь остальную сумму, не так ли? — Глаза Попа поблескивали, как у старого любопытного кота.

Кевин понимал, что Поп не просто ждет его согласия: Поп Мерилл и представить себе не мог, что парень откажется. «Если я скажу „нет“, — подумал Кевин, — он просто меня не услышит. Скажет: „Ну вот мы и договорились“, — и я окажусь на тротуаре с его деньгами в кармане, хочу я того или нет».

Деньги у Кевина были: полученные на день рождения.

И все-таки не следовало забывать о пробегавшем по спине холодке. О том холодке, которым веяло с этих фотографий, несмотря на их обманчиво гладкую, блестящую поверхность. Он чувствовал этот холодок, хотя фотографии, казалось, твердили обратное: «Мы всего лишь „полароиды“, и, по причинам, которые мы не можем высказать и тем более объяснить, мы показываем только статические изображения». Но холодок-то был. Откуда?

Кевин все мялся, а ярко-синие глаза за стеклами без оправы оценивающе оглядывали его. «Я не собираюсь спрашивать, человек ты или мышь, — читалось в глазах Попа Меррилла. — Тебе пятнадцать лет, и, что я хочу сказать, в пятнадцать ты еще, конечно, не мужчина, но уже староват быть мышью, мы оба это знаем. И потом, ты ведь не Чужак: ты из города, так же, как и я».

— Конечно. — Легкость, прозвучавшая в голосе, не обманула ни одного из них. — Пленку я куплю сегодня, а фотографии принесу завтра после школы.

— Нет.

— Завтра вы не работаете?

— Дело не в этом, — ответил Поп, и потому, что он тоже был из города, Кевин терпеливо ждал продолжения. — Ты собрался отснять все фотографии разом, не так ли?

— Да. — Кевин, правда, об этом не думал, но полагал, что по-другому и быть не должно.

— Мне кажется, это не лучший вариант, — покачал головой Поп. — Где ты будешь снимать — не важно, главное — когда. Дай-ка поразмыслить.

Поп подумал, а затем расписал на листке время каждого снимка. Листок Кевин сунул в карман.

— Вот так! — Поп потер руки. — Значит, увидимся… через три дня?

— Да… Похоже на то.

— Держу пари, в понедельник ты будешь тихонько ждать окончания занятий, ничем не выражая своего нетерпения. — Поп в четвертый раз подмигнул Кевину. — Я хочу сказать, твои друзья не увидят, что ты идешь сюда, и не увяжутся за тобой.

Кевин покраснел и начал собирать «полароиды» с верстака, чтобы чем-то заняться.

— Я… — начал было он, но понял, что протест прозвучит неубедительно, и замолчал, уставившись на одну из фотографий.

— Что? — спросил Поп с тревогой в голосе, но Кевин его не услышал. — Такое ощущение, что теперь и ты, сынок, увидел призрак.

— Нет, — покачал головой Кевин. — Не призрак. Я увидел того, кто сделал эту фотографию. Настоящего фотографа.

— Что ты такое говоришь?

Кевин указал на тень.

Он, отец, мать, Мег и даже мистер Меррилл, похоже, принимали ее за тень дерева, которое не попало в кадр. Но тень была не от дерева. Теперь Кевин ни на йоту в этом не сомневался.

— Не понимаю, куда ты клонишь, — вырвалось у Попа.

Но Кевин знал, что старику многое понятно.

— Посмотрите на тень собаки, — показал Кевин. — А теперь взгляните сюда. — Он ткнул пальцем в левую часть фотографии. — На фотографии солнце либо встает, либо садится. Поэтому все тени длинные, и трудно понять, кто их отбрасывает. Но я сейчас взглянул на эту тень, и мне словно открылась истина.

— Какая истина, сынок? — Поп потянулся к ящику, наверное, чтобы вновь достать увеличительное стекло, но… лупа не понадобилась. Истина открылась и ему.

— Это тень мужчины, не так ли? — спросил Поп. — Чтоб мне попасть в ад, если это не тень мужчины!

— Или женщины. Точно не определить. Это ноги. Я уверен, что ноги, но принадлежать они могут и женщине в джинсах. Или даже подростку. С такой длинной тенью…

— Да, точно не определишь.

— Это тень фотографа, не так ли?

— Да.

— Но эта тень не моя, — продолжил Кевин. — фотография сделана моей камерой… как и остальные… но фотографировал не я. Тогда кто, мистер Меррилл? Кто?

— Зови меня Поп, — рассеянно ответил старик, глядя на тень: Кевин аж зарделся от гордости.

И в этот самый момент часы решили, что пора отметить прошедшие полчаса.

ГЛАВА 3

Листья начали менять цвет, когда Кевин снова пришел в «Империю изобилия». А он сам уже свыкся с тем, что ему пятнадцать.

Но вот к заколдованной камере привыкнуть он никак не мог, и это его отнюдь не радовало. Фотографии Кевин отснял точно по графику, составленному Попом, и к концу работы понял, или, во всяком случае, считал, что понял, почему Поп хотел, чтобы они были сделаны с определенными интервалами: первые десять фотографий через час, затем перерыв, чтобы камера отдохнула, вторые десять — через два, третьи — через три часа. Последние фотографии Кевин отснял в школе. И кое-что заметил. Нечто такое, чего в начале не мог увидеть. Особенно ясно это кое-что проявилось на трех последних снимках. Они так испугали его, что Кевин решил — еще до того, как отправился в «Империю изобилия», — обязательно избавиться от «Солнца-660». Не обменять ее, этого он совсем не хотел. Выпускать камеру из своих рук и терять над ней контроль? Нет, такого Кевин допустить не мог.

Теперь камера моя, подумал он, первый раз нажимая на спуск, и мысль эта вновь и вновь возвращалась, несмотря на то, что она не соответствовала действительности. Если бы камера была его, то выдавала бы одну и ту же фотографию — черного пса на фоне белого штакетника, — лишь когда на спуск нажимал он, Кевин. Но такого не происходило. Какая бы там магия ни заключалась в камере, повелевал ею не только Кевин. Такие же (ну почти такие же) фотографии получались и у отца, и у Мег, когда Кевин, точно выдерживая предложенный Попом график, дал ей пару раз нажать на спуск.

— Ты пронумеровал их, как я просил?

— Да, от одного до пятидесяти восьми. — Кевин показал Попу аккуратные кружочки с цифрой внутри в левом нижнем углу. — Но я не знаю, так ли это все необходимо. Я решил избавиться от камеры.

— Избавиться? Вроде бы в прошлый раз таких мыслей у тебя не было.

— Пожалуй, не было. Но теперь я хочу разбить ее кувалдой.

Проницательные синие глазки Попа впились в мальчика.

— Так, значит?

— Да. — Кевин не отвел взгляда. — Несколько дней назад я бы снисходительно рассмеялся над подобным решением, но теперь мне не до смеха. Я думаю, эта штука опасна.

— Вполне вероятно, что ты прав. Можешь прикрутить к ней динамитную шашку и разорвать ее к чертовой матери. Я хочу сказать, камера твоя. Но почему бы не повременить? Мне хочется кое-что сделать с этими фотографиями. Тебе, возможно, будет интересно.

— Что?

— Пока не хочу говорить, вдруг ничего не выйдет. Но к концу недели все будет сделано, и я думаю, что тогда тебе будет проще решить, как поступить с камерой.

— Я уже решил. — ответил Кевин и постучал пальцем по двум последним фотографиям.

— А как быть с этим? — спросил Поп. — Я рассмотрел снимки под увеличительным стеклом и чувствую: должен узнать, что это. Все равно что слово, которое вертится на кончике языка, но никак не вспоминается.

— Полагаю, я могу подождать до пятницы, — согласился Кевин, не отвечая на последний вопрос старика. — Но дольше я ждать не хочу.

— Боишься?

— Да, — честно признался Кевин. — Боюсь.

— Ты сказал своим старикам?

— Нет, разумеется, нет.

— Может, тебе захочется сказать? Захочешь сказать отцу, вот что я имею в виду. Подумай об этом, пока я сделаю то, что хочу сделать.

— Что бы вы ни задумали, в пятницу я намерен разбить эту камеру кувалдой моего отца. Мне больше не нужна камера. Ни «Полароид», ни какая-либо другая.

— Где она сейчас?

— В шкафу. Там она и останется до пятницы.

— В пятницу приходи в магазин. «Солнце» принеси с собой. Мы посмотрим, что вышло из моей идеи, а если желание разбить камеру у тебя останется, я сам дам тебе кувалду. Бесплатно. И колоду для колки дров, чтобы тебе было куда положить камеру.

— Договорились, — улыбнулся Кевин.

— Но что ты скажешь об этом родителям?

— Еще думаю. Не стоит их тревожить. — Кевин с любопытством взглянул на Попа. — Почему вы считаете, что я захочу рассказать об этом отцу?

— Если ты разобьешь свою камеру, отец разозлится на тебя. Это, наверное, и не так страшно, но он может подумать, что ты просто глуп. Или трусишка, вроде старой девы, которая звонит в полицию при каждом скрипе половицы, вот что я хочу сказать.

Кевин чуть покраснел, вспомнив, как разозлился отец, услышав, будто камера заколдована. И вздохнул. Этот аспект он как-то не продумал, но теперь, когда разговор принял такой оборот… ему не оставалось ничего другого, как признать правоту Попа. Если отец просто разозлится, Кевин это переживет. А вот если подумает, что его парень трус, или дурак, или то и другое… это сына Джона Дэлевена никак не устраивало.

Поп пристально смотрел на Кевина, читая его мысли столь же легко, как любой может прочесть газетные заголовки.

— Отец может встретиться с тобой здесь в пятницу, часа в четыре?

— Исключено, — покачал головой Кевин. — Он работает в Портленде. И возвращается домой не раньше шести.

— Если хочешь, я позвоню, — предложил Поп. — Джон придет сюда, если я попрошу. У Кевина широко раскрылись глаза.

— Да, мы знаем друг друга. — Поп сухо улыбнулся. — Давно. Он предпочитает об этом не распространяться, о знакомстве со мной, так же как и ты, и я это понимаю. Но что я хочу сказать, я знаком с твоим отцом. Как и со многими людьми в этом городе. Ты бы удивился, сынок, если бы я тебе их перечислил.

— Как вы познакомились?

— Однажды оказал ему услугу. — Поп чиркнул о ноготь спичкой, укрывшись от Кевина за облаком дыма.

— Какую услугу?

— А вот это касается только его и меня. Как вот это дело… — он указал на стопку фотографий, — касается только меня и тебя. Вот что я хочу сказать.

— Ну… конечно… пожалуй. Должен я ему что-нибудь говорить?

— Нет! — чирикнул Поп. — Я позабочусь обо всем.

Выходя из магазина, Кевин Дэлевен знал только одно: он хотел, чтобы все это закончилось раз и навсегда.

* * *

Поп еще минут пять сидел, глубоко задумавшись. Он вынул трубку изо рта, забарабанил пальцами по столу. Табачный дым рассеялся, и Кевин бы увидел, что глаза у мистера Меррилла сейчас холодные, как декабрьский ветер.

Резким движением Поп снял с рычага телефонную трубку, позвонил в магазин фото— и видеотоваров в Льюистоне. Задал два вопроса. На оба получил положительные ответы. И вновь начал выстукивать пальцами барабанную дробь. Возможно, по отношению к мальчику он собирался поступить несправедливо, но Кевин приоткрыл завесу над тем, чего не только не понимал, но и не хотел понять.

Так или иначе. Поп не мог позволить мальчику сделать то, что тот задумал. Правда, мистер Умелец еще не решил, чего, собственно, хочет он сам, но все равно следовало заранее подготовиться к различным вариантам развития событий.

Подготовка еще никому не вредила.

Он барабанил пальцами по столу и гадал, что же увидел мальчик на фотографиях. Мальчик, вероятно, думал, будто Поп это знает или может знать, но Поп не имел ни малейшего представления, о чем идет речь. Мальчик мог сказать ему в пятницу. А мог и не сделать этого. Но если мальчик не скажет, то наверняка проговорится его отец, которому Поп в свое время одолжил приличную сумму, чтобы тот мог поставить деньги на исход плей-офф. Мистер Дэлевен поставил не на ту команду, но жена об этом так и не узнала.

Понятно, что отцам далеко не все известно о своих сыновьях, после того как им исполняется пятнадцать. Поп, однако, помнил, что Кевину только-только исполнилось пятнадцать, так что его отец знал о нем почти все или… мог выяснить.

Он улыбнулся и продолжал барабанить по столу до тех пор, пока все часы не начали отбивать пять часов.

ГЛАВА 4

В пятницу, в два часа дня. Поп Меррилл перевер. Сунул табличку, что висела у него на двери, с «ОТКРЫТО» на «ЗАКРЫТО», сел за руль «шевроле» выпуска 1959 года. Машина поддерживалась в идеальном состоянии, и совершенно бесплатно, заботами Сонни Джекетта, который заведовал станцией технического обслуживания «Тексако» (и все благодаря небольшому займу, который Поп выдал Сонни в 1969 году и тем самым уберег его от крупных неприятностей. Причем Сонни, как и многие другие жители Кастл-Рока, и под страхом смерти не признался бы, что знаком с Попом, а уж тем более в том, что брал у него в долг).

Поп направился в Льюистон. Город этот он ненавидел, потому что все улицы там, за исключением двух или трех, были с односторонним движением. И в этот раз, как и всегда. Поп, следуя указателям, изрядно покружил по городу. Наконец припарковал машину, причем не так уж близко от магазина, и остаток пути прошел пешком — высокий худощавый мужчина в брюках цвета хаки с отглаженными стрелками и в синей рубашке, застегнутой на все пуговицы.

Витрину магазина кино— и видеотоваров украшала карикатура, на которой человек вконец запутался в рулонах кинопленки. Надпись под карикатурой гласила: «УСТАЛИ БОРОТЬСЯ? МЫ ПЕРЕСНИМЕМ ВАШИ 8-МИЛЛИМЕТРОВЫЕ ФИЛЬМЫ (И ДАЖЕ ФОТОГРАФИИ!) НА ВИДЕОПЛЕНКУ!»

«Еще одно чертово изобретение, — подумал Поп, открывая дверь и входя в магазин. — Только его миру и не хватало!»

Но мистер Меррилл относился к тому типу людей, которые не считали зазорным воспользоваться тем, что осуждали, если это что-то могло принести выгоду. Он бросил несколько слов продавцу, и тот сразу вызвал хозяина магазина. Они знали друг друга много лет (некоторые остряки говорили, что, возможно, с тех пор, как Одиссей отправился в свое плавание). Хозяин магазина пригласил Попа в свой кабинет — где они пропустили по рюмочке.

— Странный подбор фотографий, — заметил хозяин магазина.

— Знаю.

— А на видео они выглядят еще более странными.

— Другого я и не ожидал, — невозмутимо констатировал Поп.

— Это все, что ты можешь сказать?

— Да.

— Тогда катись к черту, — фыркнул хозяин магазина, и они по-стариковски похихикали.

Поп ушел через двадцать минут с видеокассетой и новенькой полароидной камерой «Солнце-660» в нераспечатанной коробке.

Он позвонил Кевину домой и не удивился, услышав в трубке голос его отца.

— Если ты дуришь голову моему мальчику, я тебя убью, старая змея, — без преамбулы прорычал Джон Дэлевен.

Поп услышал и изумленно-обиженный возглас Кевина: «Папа!»

Губы Попа искривились, обнажив зубы, кривые, все в камне, желтые от табака, зато свои, а не искусственные. Если бы Кевин увидел его в этот момент, то был бы очень удивлен: вряд ли он узнал бы в мистере Меррилле доброго мага объектива.

— Значит, так, Джон. Я лишь пытался помочь твоему мальчику с его камерой. Ничего больше. — Поп помолчал. — Точно так же, как когда-то помог тебе, когда ты очень уж уверовал в силу одной баскетбольной команды, вот что я хочу сказать.

Оглушающая тишина в трубке подсказала ему. Джон Дэлевен тоже мог многое сказать по этому поводу, но находившийся рядом Кевин успешно выступал в роли кляпа.

— Твой сын ничего об этом не знает. — Неприятная улыбка Попа стала шире. — Сказал, что это не его дело. Я бы даже не вспомнил о той ставке, если бы знал другой способ привести тебя сюда, вот что я хочу сказать. Ты должен кое-что увидеть, Джон, иначе ты не поймешь, почему мальчик хочет расколотить камеру, которую ты ему купил…

— Расколотить?!

— ..и почему я думаю, что это чертовски хорошая идея. Так ты придешь с ним или нет?

— Я же не в Портленде, черт побери!

— На табличку «ЗАКРЫТО» внимание не обращайте. — Тон Попа ясно указывал, что он привык добиваться желаемого и не собирался менять установившегося порядка. — Просто постучите.

— Кто подсказал мальчику твое имя, Меррилл?

— Я его не спрашивал, — отчеканил Поп, а затем добавил, обращаясь уже к тикающим часам и стопкам старых журналов:

— Я только знаю, что он пришел. Как приходили и еще придут другие.

* * *

Дожидаясь Джона и Кевина Дэлевенов, Поп достал из коробки «Солнце-660», а коробку упрятал на самое дно корзинки для мусора, что стояла у него под верстаком. Не спеша осмотрел камеру, зарядил прилагающейся пробной кассетой на четыре фотографии, открыв объектив. Слева от серебристого зигзага-молнии, выдавленного на корпусе, вспыхнула красная лампочка, погасла и начала мигать зеленая. Поп не удивился, почувствовав неодолимое желание на этом остановиться. «Бог ненавидит трусов», — напомнил он себе и нажал на спуск.

«Империю изобилия» залило море нестерпимо яркого белого света. Камера зажужжала и выплюнула гюлароидную фотографию. Поп смотрел на нее так же зачарованно, как и клан Дэлевенов, ожидая проявления первого снимка, сделанного Кевином.

Старик Меррилл говорил себе, что эта камера совсем другая, самая что ни на есть обычная, но у него все мышцы свело от напряженного ожидания. И если бы сейчас скрипнула половица. Поп наверняка бы вскрикнул.

Но половица не скрипнула, процесс проявления закончился, и на фотографии проявилось то, что и должно было проявиться: часы собранные, часы разобранные, тостеры, стопки старых журналов, перевязанные бечевкой, лампы под ужасными абажурами, оценить которые могли только англичанки из высших сословий, полки с книжками в бумажной обложке (по шесть штук за доллар) с названиями вроде «Черноволосая прелестница» или «Жар плоти», а на втором плане — пыльная витрина. На ней даже читались буквы «ИМПЕР…». Остальное заслоняло бюро.

Никакой зловещей фигуры над могилой, никакой кровожадной куклы в комбинезоне, размахивающей ножом.

И только сейчас, глядя на пробную фотографию, Поп понял, насколько эта история задела его за живое.

Он вздохнул, бросил снимок в корзинку для мусора, выдвинул ящик с инструментами и достал маленький молоток. Крепко ухватил камеру левой рукой, ударил по ней молотком. Не со всей силы, да этого и не требовалось. На века срабатывали вещи в прошлом. Теперь же чудеса современной науки: синтетические материалы, новые сплавы, полимеры — Бог знает что! Как ни назови, все одно — сопли. Вот какие материалы нынче стали самыми ходовыми. И не требовалось больших усилий, чтобы разбить камеру, сделанную из соплей.

Зазвенели линзы, полетели осколки пластика. Вот тут Поп призадумался. С какой стороны отлетел кусок на камере Кевина: с правой или с левой? Он нахмурился. Вроде бы с левой. Но Дэлевены едва ли об этом вспомнят, едва ли что заметят. Однако Поп никогда не надеялся на авось. Лучше заранее подготовиться ко всем неожиданностям.

Целесообразнее.

Он убрал молоток, маленькой щеточкой смел осколки стекла и пластика со стола на пол. Положил щеточку в ящик, достал разметочный карандаш и остро заточенный нож прочной стали. Карандашом обвел тот участок, что откололся от корпуса камеры, которую задела Мег, затем ножом прорезал по контуру глубокую канавку. Убрал нож и скинул новую камеру с верстака, полагая добиться того же результата, что и Мег; к тому же он ослабил пластик в нужном месте.

Все прошло как по писаному. Поп еще раз осмотрел камеру, у которой к разбитым линзам добавилась дыра в корпусе, и засунул ее под верстак.

Теперь оставалось лишь ждать прибытия Дэлевенов. Поп взял видеокассету, поднялся в свою квартирку над магазином и положил ее на видеомагнитофон, который купил, чтобы изредка смотреть порнофильмы, сел в кресло и раскрыл газету. Авиакатастрофа в Пакистане. Сто тридцать убитых. «Эти идиоты постоянно гибнут, — подумал Поп, — но оно и к лучшему. Чего плодить нищету». Он заглянул в спортивный раздел, чтобы узнать, как дела у «Ред соке». Похоже, они сохраняли шансы на победу.

ГЛАВА 5

— О чем вы говорили? — спросил Кевин. В доме они были вдвоем: Мег ушла в балетный класс, миссис Дэлевен играла в бридж с подругами. Обычно она возвращалась не раньше пяти часов, с большой пиццей и последними светскими новостями: кто с кем развелся, а кто только собирался развестись.

— Не твое дело, — резко ответил мистер Дэлевен.

День выдался прохладным. Поэтому мистер Дэлевен стал искать куртку. Но вдруг повернулся к сыну, который стоял в дверях уже в куртке и с полароидной камерой «Солнце-660» в руке.

— Ладно, недоговоренностей между нами никогда не было. Думаю, незачем выходить на эту тропу. Ты знаешь, что я имею в виду.

— Да, — ответил Кевин, подумав: «Я точно знаю, о чем ты говоришь, вот что я хочу сказать».

— Твоя мать об этом даже не подозревает.

— Я ей не скажу.

— Вот этого не надо, — осадил отец. — Не начинай врать, иначе не остановишься.

— Но ты же сам…

— Да, ничего ей не говорил. — Дэлевен-старший нашел куртку. — Она никогда не спрашивала, вот я и не говорил. Если мама никогда не спросит тебя, не скажешь и ты. Ты уловил разницу?

— Да. По правде сказать, уловил.

— Отлично, — кивнул мистер Дэлевен. — Отлично… именно так мы и поступим. Если мама спросит, тебе… нам… придется рассказать. Если нет — не придется. По таким законам живут в мире взрослых. Кому-то это может не понравиться, но жизнь есть жизнь. Ты готов с этим согласиться?

— Да. Полагаю, что да.

— Хорошо. Тогда в путь.

Они вышли из дома, на ходу застегивая молнии. Ветер взъерошил волосы на висках мистера Дэлевена, и Кевин впервые заметил не без удивления: его отец начал седеть.

— Дело-то, в общем, пустяковое. — Похоже, говорил мистер Дэлевен сам с собой. — Как и все, что касается Попа Меррилла. Он всегда работал по мелочам, если ты понимаешь, о чем я.

Кевин кивнул.

— Он человек богатый, но источник его доходов не магазин утиля. В Касл-Роке он играет роль Шейлока.

— Кого?

— Не важно. Рано или поздно ты эту пьесу прочтешь, не такое уж у нас дерьмовое образование. Меррилл ссуживает деньгами под процент, который превышает разрешенный законом.

— А почему люди занимают у него деньги? — спросил Кевин: они шли к центру городка, под деревьями, с которых медленно слетали красные, пурпурные и желтые листья.

— Потому что не могут занять их в другом месте, — мрачно ответил мистер Дэлевен.

— То есть они некредитоспособны?

— Можно сказать, да.

— Но мы… ты…

— Да, сейчас все в порядке. Но так было не всегда. Когда мы с твоей матерью поженились, с деньгами у нас было не густо.

Отец долго молчал, а Кевин не решался задавать вопросы.

— Так вот, один парень ужасно гордился успехами «Кельтов». — Мистер Дэлевен смотрел себе под ноги, словно боялся споткнуться, упасть и сломать спину. — В плей-офф они вышли на «Филадельфийских семидесятников». Они, «Кельты», считались фаворитами, но у меня было такое чувство, что «Семидесятники» их сделают, во всяком случае, в том чемпионате.

Он взглянул на сына. Они уже спускались по склону Касл-Хиллз, направляясь к единственному в городе светофору, висящему над перекрестком Нижней главной улицы и Уотермилл-лайн. За перекрестком Оловянный мост оседлал Касл-стрим. Его металлические фермы четко выделялись на темно-синем фоне осеннего неба.

— В те дни я мог с кем-нибудь поспорить на пять долларов, точнее, на меньшую сумму, на четвертак или пачку сигарет.

Кевин посмотрел на отца, и тот перехватил его взгляд.

— Да, в те дни я курил. Теперь не курю и не делаю ставок. После того самого случая. Излечился; раз и навсегда.

Мы с твоей матерью были женаты уже два года. Ты еще не родился. Я работал помощником землемера и каждую неделю приносил домой сто шестнадцать долларов. За вычетом налогов.

Тот парень, что гордился «Кельтами», работал у нас инженером. Он даже на работу ходил в фирменном свитере «Кельтов», с цифрой на спине. За неделю до плей-офф он только и говорил, что хочет найти глупого смельчака, который согласится поставить на «Семидесятников», потому что иначе четыреста припасенных у него долларов не принесут прибыли.

А мой внутренний голос настойчиво твердил, что выиграют «Семидесятники», поэтому за день до начала стыковочных игр я подошел к нему во время перерыва на ленч. Сердце просто выпрыгивало из груди, такой меня разбирал страх.

— Потому что у тебя не было четырехсот долларов, — кивнул Кевин. — У этого парня они были, а у тебя не было.

Мальчик пристально смотрел на отца, начисто забыв про полароидную камеру. Ее тайна померкла перед откровением: в молодости его отец вел себя глупо, как многие другие. Значит, и он, Кевин, не застрахован от подобных глупостей, и он, Кевин, вступив в мир взрослых, может поддаться безотчетному импульсу. Как поддался его отец.

— Все правильно, сынок.

— И все-таки ты с ним поспорил.

— Не сразу. Я сказал, что, по моему разумению, «Семидесятники» выиграют, но четыреста долларов слишком крупная сумма для человека, который работает помощником землемера.

— Но ты предупредил его, что денег у тебя нет?

— Нет, Кевин. Я намекнул: мол, деньги у меня есть, только не могу позволить себе потерять такую сумму. Я сказал, что ставка в четыреста долларов для меня — слишком большой риск. Вроде бы я не лгал, но и говорил далеко не всю правду. Ты меня понимаешь?

— Да.

— Не знаю, что бы из этого вышло, может, и ничего, но тут звонок возвестил об окончании перерыва. А инженер возьми да предложи: «Я согласен поставить два своих против каждого твоего доллара. Мне без разницы. Мои денежки все равно останутся в моем кармане». И, прежде чем я понял, что происходит, мы ударили по рукам в присутствии десятка мужчин. Когда я в тот вечер возвращался домой и подумал о том, что скажет твоя мать, если узнает обо всем, мне пришлось свернуть на обочину. Я едва успел открыть дверцу машины, и меня вырвало.

Патрульная машина медленно катилась вдоль Харрингтон-стрит. В руках у Энди Клаттербака было ружье. Клат кивнул им, Джон и Кевин Дэлевены дружно его приветствовали. Стояла золотая осень, словно Джон Дэлевен никогда не высовывался из открытой дверцы «форда» и не блевал в дорожную пыль.

Они пересекли Главную улицу.

— Ну… можно сказать, что я едва не выиграл пари. «Семидесятники» в седьмой игре были впереди до последних секунд, а потом один из ирландцев выцарапал мяч у Хола Греера. Бросок достиг цели, и… я потерял деньги, которых у меня не было. Когда на следующий день я расплачивался с инженером, он признался, что «в самом конце немного нервничал». И все. Меня так и подмывало выцарапать ему глаза.

— Ты заплатил ему на следующий день? Каким образом?

— Говорю тебе, я жил словно в лихорадке. А как только мы заключили пари, лихорадка спала. Я очень надеялся на выигрыш, но знал, что надо подстраховаться на случай проигрыша. На карту были поставлены не только доллары. Многое могло случиться, не отдай я эти деньги. Парень этот был инженером, то есть одним из моих боссов. Его стараниями меня могли уволить. Не отдай я деньги в срок, он бы нашел способ отметить это в моей характеристике. Но главное заключалось в другом.

— В чем же?

— Твоя мать ничего не знала. В молодости нужно не так уж и много, чтобы разрушить семью. Не уверен, что она развелась бы со мной из-за этого пари, но очень рад, что мне не пришлось этого выяснять. Когда лихорадка спала, я понял, что на кон поставлены не деньги, а все мое будущее.

Они уже подходили к «Империи изобилия». Джон увидел скамейку, жестом предложил Кевину сесть.

— Осталось немного. — Отец хрипло рассмеялся. — Все равно болит, хотя прошло столько лет.

Они сели, и мистер Дэлевен закончил рассказ о том, как познакомился с Попом Мерриллом.

— Я был у него вечером того дня, когда заключил пари. Сказал твоей матери, что мне надо купить сигареты. Пришел в темноте, чтобы никто меня не увидел. Из горожан, К нему обращались только те, кто попадал в какие-то передряги, а мне не хотелось, чтобы кто-либо знал о моих проблемах. Поп спросил: «Каким ветром вас занесло ко мне, мистер Дэлевен?» Я рассказал. На что он заметил: «Вы только заключили пари, а уже вбили себе в голову, что проиграете его». «Если проиграю пари, — ответил я, — то хочу твердо знать, что не проиграю при этом чего-то еще».

Он засмеялся. «Уважаю мудрых людей. Я чувствую, что могу вам доверять. Если „Кельты“ выиграют, приходите ко мне. Вас я выручу. У вас честное лицо».

— И это все? — спросил Кевин; в восьмом классе они изучали систему ссуд, многое отложилось у него в памяти. — Он не попросил у тебя… э… залога?

— Людям, которые ходили к Попу, закладывать нечего, — усмехнулся отец. — Он, конечно, не из тех ростовщиков, каких изображают в фильмах: не ломает ноги не возвратившим долг. Но у Меррилла есть свои способы взять людей за горло.

— Какие способы?

— Не важно, — уклонился от прямого ответа Джон Дэлевен. — После окончания последней игры я поднялся наверх, хотел сказать твоей матери, что вновь иду за сигаретами. Она спала, и мне не пришлось лгать. Время было позднее, но в окнах Меррилла горел свет. Другого я и не ожидал.

Деньги он дал десятками. Достал их из какой-то жестянки. Одни десятки. Я хорошо это помню. Еще разглаживал мятые. Сорок десяток. Он пересчитывал их, как кассир в банке, попыхивал трубкой, поблескивал стеклами очков. Меня так и подмывало дать ему в зубы. Вместо этого я его поблагодарил. Ты понятия не имеешь, как иногда трудно сказать: «Спасибо вам». Надеюсь, никогда не узнаешь. Он ответил: «Условия вам известны, не так ли?» Я кивнул. «Вот и хорошо, — продолжил он. — В вашем случае я не волнуюсь. Что я хочу сказать, у вас честное лицо. Сначала вы расплатитесь с тем парнем на работе, а потом расплатитесь со мной. А от азартных игр держитесь подальше. Одного взгляда достаточно, чтобы понять: вы не игрок».

Я взял деньги и отправился домой, спрятал их под ковриком старого «форда» и лег рядом с твоей матерью, но до утра не сомкнул глаз. На следующий день отдал десятки инженеру, он аккуратно их пересчитал, сунул в карман рубашки и застегнул пуговицу клапана, словно деньги значили для него не больше, чем какая-нибудь квитанция. Потом хлопнул меня по плечу и сказал: «Ты хороший парень, Джонни. Лучше, чем я думал. Я выиграл четыреста долларов, но проиграл двадцать Биллу Антермейеру. Он говорил, что ты принесешь деньги этим утром, а я думал, только в конце недели. Если принесешь». «Я всегда плачу долги», — отрезал я. «Конечно, конечно», — закивал он, и вот тут я действительно едва не отколошматил его.

— И какие проценты брал с тебя Поп, папа? Джон Дэлевен повернулся к сыну:

— Этот человек разрешил тебе так называть себя?

— Да, а что?

— Будь с ним поосторожнее. Он змея. — Джон вздохнул, как бы признавая, что от ответа ему не уйти. — Десять процентов.

— Это не так уж и мно…

— В неделю.

— Но ведь это нарушение закона!

— Святая правда, — сухо ответил мистер Дэлевен, посмотрел на сына, увидел его изумление, хлопнул по плечу и рассмеялся. — Такова жизнь, Кевин. Все равно умирать.

— Но…

— Какие уж тут «но». Поп знал, что я заплачу. А я уже выяснил, что на сталелитейном заводе в Оксфорде требуются рабочие на смену с трех дня до одиннадцати вечера. Я ведь сказал тебе, что готовился к проигрышу, и не ограничился походом к Попу. Твоей матери я объяснил, что могу какое-то время работать по вечерам. В конце концов, ей хотелось поменять машину, переехать в квартиру получше, положить какие-то деньги в банк на случай финансовых неурядиц. — Он рассмеялся. — Я решил приложить все силы, чтобы твоя мама так ничего и не узнала. Она, конечно, возражала против моей второй работы. Говорила, что я надорвусь, работая по шестнадцать часов в сутки. Что сталелитейные заводы опасны, там вечно кто-то остается без руки или ноги. Я же отвечал, что волноваться не стоит, я, мол, устроюсь в сортировочную, оплата там небольшая, зато работа сидячая, а если мне будет тяжело, уйду. Она все равно не сдавалась, говорила, что сама пойдет работать, но я ее от этого отговорил. Меньше всего мне хотелось, чтобы она работала, знаешь ли. Кевин понимающе кивнул.

— Я обещал ей, что брошу вторую работу через шесть месяцев, максимум восемь. Они меня взяли. Только не в сортировочную, а на прокатный стан, направлять на ролики раскаленные болванки. Работа действительно была опасная: достаточно на секунду отвлечься, чтобы остаться без руки или ноги, а то и без головы. Я видел, как человеку роликами расплющило руку. Жуткое зрелище.

— Господи! — выдохнул Кевин, но мистер Дэлевен его, похоже, не слышал.

— Так или иначе, мне платили по два доллара и восемьдесят центов в час, а через два месяца я уже получал три доллара и десять центов. Это был ад. Утром и днем я работал на строительстве дороги (слава Богу, дело было весной, до наступления жары), а потом, боясь опоздать, мчался на завод. Переодевался и до одиннадцати вкалывал на прокатном стане. Возвращался домой к полуночи. Если мама меня дожидалась, а такое случалось две или три ночи в неделю, то мне приходилось тяжко. Надо было притворяться, что энергия из меня бьет ключом, а на самом деле я едва волочил ноги. Но если бы она это заметила…

— Она заставила бы тебя уйти с завода.

— Да. Заставила бы. Я рассказывал какие-то глупые истории о сортировочной, где я не работал, и гадал: что случится, если она как-нибудь приедет на завод, чтобы покормить меня обедом? Мне, конечно, удавалось дурить ей голову, но она чувствовала, что я устаю, и уговаривала уйти с работы, за которую платят такие гроши. А выходило действительно немного, после того как свои куски отхватывали государство и Поп, — именно столько и получали в сортировочной. Платили всегда по средам, и я обращал чек в наличные до того, как бухгалтерши уходили домой.

Так что твоя мать так и не увидела ни одного чека.

В первую неделю я заплатил Попу пятьдесят долларов: сорок — проценты, десять — в счет основного долга, и остался должен триста девяносто. Я превратился в ходячего зомби.

В конце второй недели я тоже заплатил Попу пятьдесят долларов: тридцать девять — проценты, одиннадцать — в счет основного долга, и остался должен триста семьдесят девять долларов. Я напоминал себе муравья, который должен растащить гору песчинок.

На третьей неделе я чуть сам не угодил в ролики. Как же я тогда напугался! Но нет худа без добра. Я понял, что надо бросать курить. Просто удивительно, как я не подумал об этом раньше. Пачка сигарет стоила сорок центов, а я за день выкуривал две. Тратил на курево пять долларов и шестьдесят центов в неделю!

Перекур у нас был каждые два часа. Я заглянул в пачку, увидел, что осталось сигарет десять, может, двенадцать; растянул их на полторы недели и больше не купил ни пачки!

Первый месяц я еще не знал, выдержу или нет. Бывали дни, когда будильник звенел в шесть утра и я уже не сомневался, что все, сил больше нет, надо обо всем рассказать Мэри, и пусть решает, останется со мной или нет. Когда же пошел второй месяц, я понял, что, наверное, все обойдется. Основной долг уменьшился до трехсот долларов, а это означало, что каждую неделю я могу снижать его еще на двадцать пять, а то и тридцать долларов. Мне до сих пор кажется, что все решили те пять долларов и шестьдесят центов, которые я перестал тратить на сигареты.

В конце апреля мы закончили строительство дороги и получили неделю оплачиваемого отпуска. Я сказал Мэри, что намерен завязать с заводом, и она этому очень обрадовалась. В ту неделю я работал на заводе по полторы смены и отдал Попу Мерриллу сто долларов. Я предупредил администрацию завода, что через семь дней увольняюсь. Мой долг настолько снизился, что я мог незаметно для твоей матери выплачивать проценты из своего обычного жалованья.

Он глубоко вздохнул.

— Теперь ты знаешь, как я познакомился с Попом Мерриллом и почему не доверяю ему. Я провел десять недель в аду, а он пил из меня все соки, чтобы снабдить моими десятками другого бедолагу, который, как и я, попал в беду.

— Как же ты, наверное, ненавидишь его!

— Нет. — Мистер Дэлевен поднялся. — Ненависти к нему у меня нет. Как и к себе. У меня была лихорадка, только и всего. Все могло закончиться гораздо хуже. Мы могли разойтись, и тогда ты и Мег не появились бы на свет. Я мог погибнуть. И вылечил меня Поп Меррилл. Он прописал мне горькое лекарство, но очень эффективное. Труднее было забыть другое: как он записывал каждый цент в бухгалтерскую книгу, которую держал в ящике под кассовым аппаратом, и как смотрел на мешки под моими глазами и на брюки, которые стали мне велики на два размера.

Отец и сын встали, молча направились к «Империи изобилия». Перед соседним домом Полли Чалмерс сметала листья с дорожки, ведущей к крыльцу, и беседовала с шерифом Аланом Пэнгборном. Она выглядела такой молоденькой и свеженькой, с волосами, забранными в конский хвост. И он выглядел молодым и мужественным в отутюженной униформе. Но внешность часто бывает обманчивой. Даже Кевин в свои пятнадцать лет это знал. Этой весной шериф Пэнгборн потерял в автомобильной аварии жену и младшего сына. А мисс Чалмерс, как слышал Кевин, болела артритом и через несколько лет могла превратиться в калеку. Видимость часто бывает обманчивой… Кевин посмотрел на обшарпанный фасад «Империи изобилия», затем на полароидную камеру.

— Он даже оказал мне услугу, — продолжил мистер Дэлевен. — Благодаря Мерриллу твой отец бросил курить. Но я этому человеку не доверяю. Будь с ним осторожен, Кевин. Говорить буду я. Все-таки я хоть немного его знаю.

Поп Меррилл поджидал их у двери: очки вскинуты на лысину, в рукаве — пара тузов.

ГЛАВА 6

— А вот и вы, отец и сын. — Поп улыбнулся, как добрый дедушка, и Кевину подумалось, что чем-то он напоминает Санта-Клауса. — У вас прекрасный мальчик, мистер Дэлевен. Прекрасный.

— Я знаю, — буркнул мистер Дэлевен. — Хочу, чтобы он дальше оставался таким, поэтому и расстроился, узнав, что Кевин связался с вами.

— Печально. — В голосе Попа слышался легкий упрек. — Печально слышать такое от человека, который в трудную минуту…

— На том поставлена точка.

— Да, да, именно это я и хотел сказать.

— А вот на этом нет.

— Мы ее поставим. — Поп протянул руку к Кевину, и Кевин передал ему полароидную камеру. — Поставим сегодня. Кто-то ее сработал. Не знаю кто, но ваш мальчик хочет разбить «Солнце», потому что думает, будто оно опасно. Мне представляется, Кевин прав. Но я сказал ему: «Ты же не хочешь, чтобы твой отец принимал тебя за маменькиного сынка, не так ли?» Это единственная причина, по которой я попросил пригласить вас сюда, Джон…

— Мистер Дэлевен, если можно.

— Хорошо. — Поп вздохнул. — Я вижу, вы все еще держите на меня зло и не хотите забыть прошлое.

— Не хочу.

Кевин переводил тревожный взгляд с одного на другого.

— Это и не важно. — Лицо Попа окаменело:

Санта-Клаус исчез. — Я-то считаю, что не следует копаться в прошлом… правда, случается, оно дает о себе знать в настоящем. Но что я хочу подчеркнуть, мистер Дэлевен: я всегда веду честную игру, и вы это знаете.

Поп лгал великолепно, и Дэлевены — оба — ему поверили. А старшему, так тому даже стало немного стыдно.

— Наше дело касалось только нас. Вы сказали мне, что нужно вам, я — что хочу получить в обмен; вы согласились, мы оба получили желаемое и разошлись. А сейчас у нас совсем другое дело. — Тут Поп и вовсе заврался, сморозил абсолютно уж невероятное. — Здесь я никакой выгоды для себя не ищу, мистер Дэлевен. Только хочу помочь вашему мальчику. Мне он понравился.

Поп улыбнулся, снова превратившись в Санта-Клауса, причем так быстро, что Кевин и забыл про то, другое выражение лица: холодное и расчетливое. Более того, Джон Дэлевен, который чуть ли не три месяца горбатился на этого Попа Меррилла, расплачиваясь за собственную глупость, мистер Дэлевен тоже забыл, что имеет дело с прожженным дельцом.

Поп повел их навстречу запаху газетной краски и тиканью часов, по пути небрежно положил камеру мальчика на верстак, на самый угол (наверное, так же, как положил ее на праздничный стол Кевин, сделав первую фотографию), а затем направился к лестнице, ведущей в его квартирку на втором этаже. Проходя мимо старого, в пыли, зеркала, Поп мельком взглянул в него, хотел посмотреть, не возьмут ли отец или сын камеру или не отодвинут подальше от края. Он сомневался, что возьмут или отодвинут, но ведь могли.

Дэлевены на камеру даже не посмотрели, и Поп, поднимаясь по ступеням, довольно улыбнулся: «До чего же приятно иметь дело с лопухами!»

Хозяин магазина открыл дверь, и гости вошли в его квартиру.

* * *

Ни Джон, ни Кевин Дэлевен никогда не поднимались на второй этаж, и среди знакомых Джона не было ни одного, кто мог бы этим похвастаться. Собственно, ничего удивительного в этом не было: особой популярностью Поп в Касл-Роке не пользовался. Джон вообще сомневался, что у Попа есть друзья, а если и были, то не имел чести их знать.

А Кевин, поднимаясь по лестнице, думал о мистере Бейкере, своем любимом учителе. Неужели мистер Бейкер тоже попал в ситуацию, когда ему потребовалась помощь такого человека, как Поп? Невероятно… но час назад и он, сын, понятия не имел, что его отец…

Нет, лучше об этом не думать.

Один-два друга (вернее, хороших знакомых) у Попа были, но он их в квартиру не приводил. Не хотел. Квартира принадлежала только ему, и желания делить ее с кем-либо не возникало. Он пытался поддерживать здесь чистоту и порядок, но без особого успеха. На обоях тут и там темнели пятна, в раковине лежали грязные тарелки. Хотя на столе была постелена чистая клеенка, а ведро для мусора плотно закрывала пластиковая крышка, в квартире пахло сардинами и чем-то еще, возможно, немытыми ногами. И запахом этим, похоже, пропитался не только воздух, но и стены.

Гостиная у Попа была крошечная. Здесь пахло не сардинами и не (возможно) немытыми ногами, а табачным дымом. Оба окна выходили на проулок за Мелберри-стрит. Стекла Поп вроде бы мыл, во всяком случае, протирал, но в углах оставались пыль и грязь. Потертый ковер, кресло, диван, обитые светло-зеленым ситчиком.

Из всей обстановки новизной выделялись только большой японский телевизор с диагональю экрана в двадцать пять дюймов и видеомагнитофон. Стоящая рядом стойка для видеокассет пустовала. Все семьдесят кассет с порнофильмами на время визита Дэлевенов перекочевали в стенной шкаф.

Лишь одна лежала на телевизоре.

— Присядьте. — Поп указал на диван, подошел к телевизору, достал кассету из футляра.

Мистер Дэлевен с сомнением посмотрел на диван, будто опасался, нет ли в нем клопов, затем осторожно сел. Кевин последовал его примеру. Страх вернулся, более сильный, чем прежде.

Поп включил видеомагнитофон, вставил кассету.

— Я знаю в городе одного человека, — начал он (в Касл-Роке и соседних городках под «городом» подразумевали Льюистон), — который уже двадцать лет торгует фототоварами. Видеобизнес приглянулся ему сразу, он ни секунды не сомневался, что будущее за видео. Даже предлагал мне войти в долю, но тогда я думал, он сбрендил. Что я хочу сказать, в тот раз я ошибся, но…

— Ближе к делу, — прервал его отец Кевина.

— Я постараюсь. — В глазах Попа мелькнула обида. — Если вы не будете меня сбивать.

Кевин легонько ткнул отца локтем в бок, и мистер Дэлевен промолчал.

— Так или иначе, пару лет назад он обнаружил, что прокат видеокассет не единственный способ зарабатывать деньги. Всего за восемь сотен баксов он купил устройство, позволяющее переводить на видеопленки любительские фильмы и даже фотоснимки. На видеомагнитофоне просматривать их куда проще.

Кевин с удивлением посмотрел на Попа, а тот улыбнулся и кивнул.

— Да. Я взял все пятьдесят восемь полароидных фотографий. Ведь мы знаем, что они немного отличаются друг от друга. Я догадывался почему, но хотелось в этом убедиться. Тем более что особых усилий и прилагать не пришлось.

— Вы попытались смонтировать фильм из этих фотографий? — спросил мистер Дэлевен.

— Не попытался, — поправил Поп. — Смонтировал. Вернее, не я, а этот парень из города. Но идея принадлежала мне.

— Так это фильм? — Кевин понял, что сделал Поп, и разозлился: «Почему же я сам не додумался до этого?»

— Посмотрите сами. — Поп повернулся к телевизору. — Пятьдесят восемь фотографий. Этот парень, переводя на видеопленку снимки, выделяет на каждый пять секунд. И наглядишься, говорит он, и не заскучаешь в ожидании следующего. Я попросил, чтобы он дал на каждую фотографию по секунде, и смонтировал их без интервалов.

Кевин вспомнил игру, которая ему очень нравилась в начальной школе. На перемене он брал маленький блокнот со страницами из прозрачной разноцветной бумаги: желтой, розовой, зеленой.

Открывал последнюю страничку и рисовал человечка в боксерских шортах и с разведенными в стороны руками. На следующей страничке изображался тот же человечек, но руки чуть приподнимались. Чуть-чуть. И так на каждой страничке, пока руки не оказывались у боксера над головой. Затем рисовался тот же человечек, только руки его с каждой страничкой опускались все ниже. Если потом странички быстро пролистать, получался мультфильм, изображающий боксера, который праздновал победу: поднимал руки, хлопал ими над головой, затем опускал руки.

По телу Кевина пробежала дрожь. Мистер Дэлевен вопросительно посмотрел на него. Кевин замотал головой и пробормотал:

— Ничего.

— Что я хочу сказать, фильм длится чуть меньше минуты. Поэтому вы должны смотреть внимательно. Готовы?

Нет, подумал Кевин.

— Полагаю, что да, — ответил Дэлевен-старший.

Он еще пытался сохранить безразличный вид, но Кевин видел, что идея увлекла отца.

— Хорошо. — И Поп Меррилл включил видео.

* * *

Кевин снова и снова твердил себе, что бояться глупо. Убеждал себя: мол, толку от этого не будет.

Да, знал, что он сейчас увидит, потому как он и Мег — оба — заметили главное: «Солнце-660» не воспроизводит один и тот же образ, как фотокопировальщик. Брат и сестра довольно быстро поняли, что фотографии фиксируют некий процесс.

— Смотри, собака двигается! — воскликнула тогда Мег.

Вместо того чтобы, как обычно, высмеять младшую сестру, Кевин ответил:

— Похоже на то… но утверждать, пожалуй, нельзя.

— А вот и можно, — возразила Мег. Они сидели в его комнате, и Кевин тупо смотрел на камеру. Она лежала на столе, рядом со стопкой новеньких учебников. Мег наклонила лампу поближе к столу, положила в круг света первую фотографию.

— Сосчитай столбы между хвостом собаки и правым краем фотографии.

— Это штакетины, а не столбы, — поправил ее Кевин.

— Не важно. Считай.

Он сосчитал. Четыре и часть пятой, прикрытой задними лапами собаки.

— А теперь взгляни на эту.

Мег положила перед ним полароидный снимок под номером четыре. Кевин увидел все пять штакетин полностью и часть шестой.

Поэтому он знал, во всяком случае, предчувствовал, что увидит нечто похожее на самодельный мультфильм типа того, какие сам рисовал в начальной школе.

Первые двадцать пять секунд пленка действительно напоминала мультфильм, нарисованный им во втором классе, только качеством ниже… боксер поднимал и опускал руки более плавно.

Однако фильм показывал процесс. Именно это завораживало всех, даже Попа. Трижды они просмотрели минутный фильм, не произнеся ни слова. Слышалось только дыхание: частое и ровное — Кевина, более глубокое — его отца, с легочными хрипами — Попа.

И первые тридцать секунд или около того… Да, конечно, Кевин ожидал увидеть движение, которое присутствовало даже в самодельном мультфильме или в телевизионных утренних сериалах по субботам (являвшихся усложненной версией того же мультфильма), но Кевин и представить себе не мог что в первые тридцать секунд (вернее, в двадцать восемь) полароидные фотографии сольются в единый фильм. Разумеется, не голливудский и даже не малобюджетный ужастик, какие иногда прокручивала на видеомагнитофоне Меган, когда родители уходили в гости. Скорее любительский фильм, снятый человеком, еще не овладевшим камерой с восьмимиллиметровой пленкой.

В эти двадцать восемь секунд черный пес-беспородка перемещался вдоль забора, открывая пять, шесть, семь штакетин. Даже остановился, чтобы еще раз понюхать одну из них, наверное, читал какую-то собачью телеграмму. Затем двинулся дальше, с опущенной головой, вдоль забора, хвостом к камере. На середине первой части Кевин заметил то, что упустил раньше: фотограф поворачивал камеру, чтобы держать собаку в кадре. Если бы он этого не делал, черный пес просто вышел бы за кадр, и на фотографии остался бы только забор. Самые правые штакетины на первых двух или трех фотографиях исчезли за белой кромкой, новые появились у левого края. В этом никаких сомнений быть не могло: одна из правых штакетин, с отломанной верхней частью, исчезла.

Пес вновь начал что-то нюхать, а затем… поднял голову. Неповрежденное ухо поднялось, второе, сломанное, попыталось сделать то же самое, но осталось лежать пластом. Звука, конечно, не было, но Кевин мог поклясться, что собака зарычала. Она что-то унюхала. Или кого-то. Что или кого?

Кевин присмотрелся к тени, которую поначалу принял за тень дерева или столба.

Голова тени начала поворачиваться, и тут… началась вторая часть этого странного «фильма», тридцать секунд отрывочных кадров которого вызвали боль в голове и резь в глазах. «Интуиция не подвела мистера Умельца», — подумал Кевин, ему показалось, что он уже читал о чем-то подобном. Так или иначе, но Поп попал в десятку, и рассуждать на эту тему не имело смысла. Если фотографии снимались одна за другой, то «фильм» получался связный. С минимальными разрывами, но связный. Когда же промежутки между фотографиями увеличивались, начинало резать глаза: то ли они настраивались на определенную скорость фильма, то ли на череду отдельных кадров, а получалось и первое и второе, вместе взятое.

Время текло в том плоском полароидном мире. Не с той скоростью, как в этом (реальном?) мире, иначе солнце бы уже три раза зашло или поднялось, а собака давно бы сделала то, что хотела сделать (если хотела), а если бы ничего не хотела, то просто бы убежала, оставив в кадре белый штакетник и пожухлую траву за ним, но время шло.

Голова собаки поворачивалась к фотографу, хозяину тени, рывками. Одно мгновение морду и даже часть головы заслоняло сломанное ухо. Потом появился черно-коричневый глаз, окруженный какой-то гадостью, напоминающей стухший яичный белок. Вот появилась половина полураскрытой пасти, словно пес сейчас оскалится или зарычит. Белые пятна вдоль морды показывали, что пес немолод, и в самом конце фильма мелькало что-то белое в пасти. Вроде бы зуб или зубы.

Но более всего притягивал внимание глаз. Он нес смерть. Беспородный и безымянный пес жаждал убивать. Кевин это знал наверняка.

У него не вызывало сомнений, что ни одна полароидная женщина, полароидный мужчина или даже полароидный ребенок не давали клички этому полароидному псу. Пес родился бездомным, вырос бездомным и до старости оставался бездомным — воплощение всех собак, которые странствовали по миру, без клички и без приюта, убивали куриц, ели из помойных чанов, спали в канавах и под крыльцом брошенных домов. С мозгами у них было не очень, зато с инстинктами все в порядке. Этот пес…

Кевин так глубоко задумался, что едва не вскрикнул от неожиданности, когда Поп Меррилл заговорил.

— Этот человек, который фотографировал. Что я хочу сказать, если был такой человек. Как по-вашему, что с ним стало?

Поп «заморозил» на экране телевизора последний кадр. По картинке шла полоса. Кевину хотелось, чтобы она проходила через глаз, но нет, полоса осталась ниже. И глаз смотрел на них. Злобный, источающий смерть. Глаз этот не просто наводил страх, а ужасал. Так что ответа на вопрос Попа, пожалуй, и не требовалось. Как и не требовалось следующих фотографий, подтверждающих то, что произошло дальше. Пес, похоже, что-то услышал. Разумеется, услышал, и Кевин это знал.

Очередные картинки показали бы, как собака поворачивается, поворачивается, затем заполняет всю площадь кадра, вытесняя лужайку, забор, тротуар, тень. И наконец в кадре остается только собака.

Нападающая.

Жаждущая убить, если получится.

Кевин не узнал собственного голоса.

— Я думаю, собаке не нравится, что ее фотографируют.

Поп усмехнулся.

— Перекрутите назад, — попросил мистер Дэлевен.

— Вы хотите просмотреть весь фильм? — спросил Поп.

— Нет… только последние десять секунд. Поп Меррилл перемотал пленку назад. Она остановилась и двинулась вперед. Собака поворачивала голову рывками, как робот, но не становилась от этого менее опасной. Кевину хотелось закричать: Остановитесь! Хватит! Достаточно. Остановите пленку, пора разбить эту чертову камеру. Мальчик предчувствовал: что-то должно произойти, чего он совсем, ну никак не хотел.

— Еще раз, — попросил мистер Дэлевен. — Теперь кадр за кадром. Сможете?

— Да, — кивнул Поп. — Чертова машина способна на все, разве что не гладит.

На этот раз кадры пошли с разрывом, один за другим. Теперь пес дергался не как робот, а скорее как какие-то странные часы из коллекции Попа. Дерг. Дерг. Дерг. Голова шла кругом. Скоро перед ними вновь возникнет этот ужасный глаз.

— Что это? — спросил мистер Дэлевен.

— О чем вы? — переспросил Поп, словно не знал, что именно об этом в прошлый раз не захотел говорить Кевин, что именно сей предмет окончательно склонил мальчика к решению разбить камеру.

— Под шеей пса, — уточнил мистер Дэлевен. — Ошейника нет, но у него что-то повязано, шнурок или тонкая веревка.

— Не знаю, — бесстрастно ответил Поп. — Может, знает ваш мальчик. В его возрасте зрение поострее, чем у нас.

Мистер Дэлевен повернулся к Кевину:

— Можешь ты определить, что это?

— Я… — Кевин замолчал. — Что-то маленькое.

Ему вспомнились слова отца: «Если она никогда не спросит тебя, не скажешь и ты… По таким законам живут в мире взрослых». А сейчас он спрашивал Кевина, не знает ли тот, что у собаки под шеей. Кевин не хотел отвечать на этот вопрос, а потому сказал неопределенное: что-то маленькое. Так оно и было. Только Кевин знал, что это.

Отец вроде бы говорил и про это. Пройти по острию, не свалившись в болото лжи.

Но он же не мог видеть, что там. Не мог. Просто знал, что это. Глаз видел, мозг предполагал, а сердце понимало. Вот сердце и поняло, что камеру, если он прав, надо уничтожить. Надо.

В этот момент Попа Меррилла внезапно осенило. Он выключил телевизор.

— Фотографии у меня внизу. Я привез их вместе с видеопленкой. Я видел эту штуковину, разглядывал ее в увеличительное стекло, но все-таки не понимаю, что это… но нечто знакомое, клянусь Богом. Сейчас принесу фотографии и увеличительное стекло.

— Мы тоже спустимся. — Кевин привстал. Вот этого Поп как раз и не хотел, но тут мистер Дэлевен (благослови его, Господи!) сказал, что, возможно, они захотят просмотреть пленку после того, как положат пару-тройку фотографий под увеличительное стекло.

— Вернусь через минуту. — И Поп шустро запрыгал вниз, словно птичка с ветки на ветку, прежде чем кто-то успел произнести хоть слово.

Кевин не протестовал. У него наконец-то созрела чудовищная идея, и не оставалось ничего другого, как обдумать ее.

Идея эта имела отношение к странно плоскому изображению на полароидных снимках. Все запечатленное имело только два измерения. Остальные фотографии тоже имели два измерения, но они как бы предполагали наличие третьего, даже если съемки производились простым «Кодаком-110». И предметы на полученных фотографиях — на которых изображалось то, чего никто не видел в видоискателе или где-то еще, — тоже были плоские, двухмерные. Все. За исключением пса.

Пес плоским не был. Его изображение не только предполагало трехмерность, он действительно обладал третьим измерением, какое было в голограммах или стереофильмах, которые нужно смотреть в специальных очках, чтобы совместить двойные образы.

Это не полароидный пес, думал Кевин. Он не из нашего мира, в котором сделаны эти фотографии. Это безумие, я понимаю, я знаю, что так оно и есть. Только что же это означает? Почему моя камера вновь и вновь фотографирует пса и… что фотографируют полароидный мужчина или полароидная женщина? Он или она видят пса? Если это трехмерный пес, попавший в двухмерный мир, может, он или она не видят жуткого пса… не могут видеть. Говорят, что для нас время — четвертое измерение: знаем, что оно есть, но видеть его не можем. Мы даже не чувствуем, как оно проходит, хотя иногда, когда очень уж скучно, нам вроде бы кажется, что мы чувствуем время.

Вот тут Кевин начал понимать: все, о чем он думал сейчас, не так уж и важно, потому что есть другие, более важные вопросы, можно сказать, жизненно важные.

Например, что делает собака в его камере?

Ей нужен он, Кевин, или все равно кто? Сначала он думал, что все равно кто, так как фотографировать мог кто угодно. Но эта вещь на шее собаки имела самое непосредственное отношение к нему, Кевину Дэлевену, и ни к кому больше. Сие означало: собака хотела что-то сделать только с ним? Если это так, то про все остальные вопросы можно забыть. Намерения пса не оставляли сомнений. Этот жуткий глаз, эта оскаленная пасть. Пес жаждал: во-первых, выскочить из полароидного мира; во-вторых, убить.

Том есть мужчина или женщина, думал Кевин, с камерой в руках, которые даже не видят собаку. А если фотограф не видит собаку, то и она не видит фотографа, то есть последний в полной безопасности. Но если собака действительно трехмерная, может она и видит то, что вне камеры, видит того, кто пользуется камерой. Может, речь все-таки не обо мне. Не только обо мне. И ее цель — тот, кто держит камеру в руках.

Однако… вещь, повязанная на шее. Как насчет этого?

Кевин думал о черных, злобных глазах пса. Бог знает, каким образом в полароидный мир попал этот пес, но, когда его начали фотографировать, он получил возможность заглянуть в наш мир и захотел перебраться сюда. В глубине души Кевин был убежден, что, вырвавшись, пес первым делом захочет убить его, — вещь на шее кричала об этом. А что потом?

После Кевина будет убивать кого угодно.

Любого.

Собака шла вдоль забора. Услышала жужжание полароидной камеры. Повернулась и увидела…

Что? Свой собственный мир или Вселенную? Мир, достаточно схожий с прежним миром пса, где животному нравилось жить и охотиться? Не важно. С каждым новым снимком пес будет подбираться все ближе. Ближе и ближе, пока… пока что? Пока каким-то образом не вырвется наружу?

— Diyno, — пробормотал Кевин. — Так не бывает.

— Что? — Отец оторвался от своих размышлений.

— Ничего. Я говорил сам с со…

Снизу донесся вскрик Попа Меррилла.

— Черт побери!

Отец и сын переглянулись.

— Пойдем поглядим, что случилось. — Мистер Дэлевен встал. — Надеюсь, он не упал и не сломал руку. С одной стороны, хочется на это надеяться, с другой… ты понимаешь.

А если Поп снимал моей камерой, подумал Кевин. Если внизу пес?

Но страха в голосе старика не слышалось, только раздражение и удивление. И, разумеется, внизу они не увидели собаки размером со среднюю немецкую овчарку, выпрыгнувшей из полароидной камеры «Солнце-660» или из какой-нибудь фотографии. С тем же успехом можно пытаться протащить посудомоечную машину через замочную скважину.

Однако страх за себя, за отца, даже за Попа Меррилла, не покидал Кевина.

* * *

Поп Меррилл радостно скатился со ступенек. При необходимости он бы подменил камеры прямо у них под носом. Будь мальчик один, могли бы возникнуть проблемы: Кевин уже вступил в тот возраст, когда кажется, что знаешь все и вся. Другое дело его отец, которого обвести вокруг пальца — все равно что украсть у младенца бутылочку с молочной смесью. Рассказал ли Джон сыну о той передряге в молодости? Судя по тому, как мальчик смотрел на него — иначе, настороженно, — Поп Меррилл решил: рассказал. А что еще сказал отец сыну? Позвольте угадать. «Он разрешил тебе звать его Поп? Значит, собрался обдурить тебя». Это на закуску. «Он змея подколодная, сынок». Это на первое. И уж, конечно, самое главное: «Говорить буду я, парень. Я знаю его лучше, чем ты. Положись на меня». С такими, как Дэлевен-старший, мистер Умелец разбирался, как другие люди — с жареной куриной ножкой: нежной, вкусной, сочной, с мясом, легко отделяющимся от кости.

В свое время, в более нежном возрасте, Джон Дэлевен так и не понял, что совсем не Поп, а он сам загнал себя в угол. Ведь мог пойти к жене, повиниться, и она выцарапала бы эти жалкие четыреста долларов из своей тетушки, буквально набитой сотенными. Да, какое-то время Дэлевену пришлось бы пожить в аду… Но он не просто не видел этого варианта — не мог даже представить себе его существование. А что изменилось с тех пор, кроме времени, которое приходит и уходит, никому не помогая, никого ничему не уча? Однако он думает, что теперь ему все известно о Реджинальде Мэрионе Меррилле.

И Попа это вполне устраивало.

Он мог спокойно поменять камеры перед этим человеком, Дэлевен бы и глазом не моргнул, считая, что видит старика Попа насквозь.

Но все обернулось как нельзя лучше.

Он не приглашал госпожу Удачу на свидание, эта дама частенько динамила мужчин, когда те более всего рассчитывали на нее. Но, раз леди явилась по собственному желанию… что ж, надо брать то, что плывет в руки, и угощать госпожу Удачу по высшему разряду. Эта дрянь всегда расплачивается сполна, если относишься к ней с должным уважением.

Поп быстро подошел к верстаку, наклонился, вытащил из темноты «Солнце-660» с разбитыми линзами. Положил на верстак, выудил из кармана связку ключей, быстро оглянулся, дабы убедиться, что за ним по лестнице никто не последовал, выбрал нужный ключ и открыл левую тумбу. Там хранились пригоршня золотых монет, отчеканенных еще в Трансваале, альбом с марками, одна из которых стоила шестьсот долларов, коллекция монет стоимостью примерно в девятнадцать тысяч долларов, два десятка цветных фотографий женщины с затуманенными глазами, предающейся любовным утехам с шотландским пони, и не меньше двух тысяч долларов наличными.

Деньги, которые лежали в жестянках. Поп давал взаймы. Джон Дэлевен узнал бы купюры: все те же мятые десятки.

В тумбу Поп и положил «Солнце-660», закрыл дверцу на замок, вернул ключи в карман. А затем столкнул камеру с разбитыми линзами на пол и вскрикнул: «Черт побери!» Достаточно громко, чтобы его услышали наверху.

После чего изобразил на лице печаль и сожаление.

— Поп? — позвал Кевин. — Мистер Меррилл? С вами все в порядке?

— Да, ничего не ушиб, разве что свою гордость. Полагаю, вашей камере очень уж не везет. Я открывал ящик с инструментами, неловко повернулся и задел эту чертову камеру. Она упала на пол, только на этот раз линзы разбились. Не знаю, должен извиняться или нет. Что я хочу сказать, ты ведь сам собирался…

Он протянул камеру Кевину, мальчик взял и посмотрел на разбитые линзы, дыру в корпусе.

— Ничего страшного. — Сейчас Кевин держал камеру более уверенно, не так, как раньше. — Я все равно собирался разбить ее.

— Значит, я постарался за тебя.

— Мне бы хотелось… — начал Кевин.

— Да, да. Я точно так же отношусь к мышам. Смейся, если хочешь, но, если какая-нибудь попадается в мышеловку, я бью по ней щеткой, хотя знаю, что она уже мертва. Для гарантии, вот что я хочу сказать.

Кевин чуть улыбнулся, посмотрел на отца.

— Поп сказал, что у него есть колода для колки дров, папа…

— А рядом с ней, в сарае, добрая кувалда, если ее еще никто не унес.

— Ты не возражаешь, папа?

— Камера твоя, Кев. — Мистер Дэлевен подозрительно зыркнул на Попа, но взгляд этот говорил: «Я не доверяю тебе вообще, а не в данной конкретной ситуации». — Но, если тебя интересует мое мнение, я считаю, что ты прав.

— Хорошо. — Кевин почувствовал, как тяжесть свалилась с его плеч, нет, с его сердца. Камера, у которой разбиты линзы, не годилась для съемки… но Кевин знал, что не успокоится, пока не раздробит ее на мелкие кусочки. Он вертел и вертел «Солнце-660» в руках. Очень ему нравилось, что камере уже досталось как следует.

— Думаю, я должен оплатить вам стоимость камеры, Дэлевен, — подал голос Поп, заранее зная, какая последует реакция.

— Нет, — покачал головой Джон Дэлевен. — Давайте разобьем ее и забудем об этой безумной ис… — Он осекся. — Чуть не забыл! Мы же собирались посмотреть несколько фотографий под увеличительным стеклом. Я хочу понять, что же висит у собаки на шее. Вроде бы мне эта вещь знакома.

— Мы можем посмотреть и после того, как разобьем камеру, правда? — спросил Кевин. — Не возражаешь, папа?

— Конечно, нет.

— Может, потом нам стоит сжечь и фотографии? Печь у меня есть, — вставил Поп Меррилл.

— Я думаю, это блестящая идея! — воскликнул Кевин. — Что скажешь, папа?

— Похоже, миссис Меррилл дураков не рожала.

— Да уж! — Поп самодовольно улыбнулся, укрывшись за клубами табачного дыма. — Нас было пятеро, знаете ли.

* * *

К «Империи изобилия» Кевин и его отец шагали под густо-синим небом ясного осеннего дня. Теперь же, в половине пятого, ветром натянуло облака и с минуты на минуту мог пойти дождь. От холодного порыва ветра Кевина пробрала дрожь. Если долго оставаться на улице, можно и замерзнуть. Но таких планов у него не было и в помине. Мать должна прийти через полчаса. Кевин старался предугадать, о чем она спросит, узнав, что отец ушел с ним, и что ответит отец.

Но Кевин отбросил мысли о будущем и вернулся в настоящее. Благо, надо закончить одно дело.

В маленьком дворике за домом Кевин поставил «Солнце-660» на колоду для колки дров, Поп Меррилл протянул ему кувалду. Гладкая, заполированная тысячами прикосновении рукоятка, головка ржавая, словно кувалду не раз оставляли под дождем. «Ничего, — думал Кевин, — сойдет и такая. Ржавчина не помешает». Полароидная камера, с разбитыми линзами, дырой и трещиной в корпусе, выглядела хрупкой и совсем не опасной на иззубренной колоде, предназначенной все-таки для того, чтобы на нее ставили ясеневый или кленовый кругляк и разваливали его надвое.

Кевин взялся за рукоятку кувалды, сжал пальцы.

— Ты уверен, сынок, что это надо? — спросил мистер Дэлевен.

— Да.

— Хорошо. — Мистер Дэлевен взглянул на часы. — Приступай.

Поп стоял в стороне, засунув руки в карманы и попыхивая трубкой. Переводил взгляд с отца на сына и молчал.

Кевин поднял кувалду и со всей силы обрушил ее на камеру, как на самого ненавистного врага.

«Слишком сильный замах, — подумал он. — По камере не попаду, но ногу себе сломаю. А „Солнце-660“ останется на колоде — жалкий кусок пластмассы, который может расколоть и ребенок. Даже если не жахну себе по ноге. Поп все это увидит. Он ничего не скажет, что тут говорить. Достаточно и взгляда».

Промелькнула и другая мысль: Не важно, попаду я по камере или нет. Она заколдована, это волшебная камера, мне ее НЕ РАЗБИТЬ. Кувалда просто отлетит от нее, как отлетают пули от груди Супермена.

Ни о чем больше Кевин подумать не успел: кувалда опустилась точно на полароидную камеру. Он действительно размахнулся слишком сильно, но повезло. И кувалда не отскочила, чтобы треснуть Кевина между глаз и убить его, как часто показывают в «ужастиках».

А вот «Солнце-660» взорвалось. Кусочки черного пластика полетели во все стороны. Прямоугольник с черным квадратом — Кевин понял, что это фотография, остававшаяся в кассете, — упал на землю рядом с колодой.

Какое-то мгновение во дворе стояла такая тишина, что они слышали не только шум машин на Главной улице, но и крики детей, играющих в салки на автостоянке за пустующим «Окружным магазином» Уэрделла, который обанкротился два года назад.

— Вот и все, — первым заговорил Поп. — Ты маханул кувалдой, как Пол Буньян, Кевин! Ютов поцеловать свинью, если это не так. Оставьте. — Теперь он обращался к мистеру Дэлевену, подбиравшему с земли куски пластика. — Каждую неделю ко мне приходит парень, вроде бы особо и делать тут нечего, но если бы не он… боюсь, двор превратился бы в свалку.

— Тогда пойдем в дом и рассмотрим фотографии под увеличительным стеклом. — Мистер Дэлевен выпрямился, бросил осколки в ржавую бочку, переделанную под мусоросжигательную печь, отряхнул руки.

— Не возражаю, — кивнул Поп.

— А потом сожжем фотографии, — напомнил Кевин. — Не забудьте об этом.

— Я не забыл, — ответил Поп. — Мне тоже кажется, что так будет лучше.

* * *

— Господи! — вырвалось у Джона Дэлевена. Он склонился над увеличительным стеклом. В круге света лежала предпоследняя фотография. Та самая, на которой наиболее отчетливо проявился собачий «ошейник». На последнем снимке собака уже чуть повернула голову.

— Кевин, посмотри сюда. Неужели это то, о чем я думаю?

Кевин взглянул. Хотя заранее знал, что увидит. Должно быть, точно так же смотрел Клайд Томбоу на первую фотографию Плутона. Томбоу знал, что она должна там быть, на это указывали изменения орбит Нептуна и Урана. Однако знать — это одно, а увидеть в первый раз — совсем другое.

Кевин выключил подсветку и вернул фотографию Попу. Повернулся к отцу.

— Да. Это то, о чем ты думаешь. — Голос ровный, бесстрастный.

Поп подождал, а потом, чувствуя, что продолжения не последует, взял инициативу в свои руки.

— Не томи! Что там такое?

Мальчику не хотелось говорить об этом раньше. Не хотелось и теперь. Вроде бы причины молчать не было, но…

Хватит упираться, одернул он себя. Когда требовалась помощь. Поп тебе помог, и какая разница, как он зарабатывает на жизнь. Скажи ему, сожги фотографии и выметайся отсюда, пока эти чертовы часы не начали отбивать пять часов.

Да. Если он еще будет здесь, когда они зазвенят, чаша переполнится. Он просто сойдет с ума, и его, кричащего о живых псах в полароидных мирах и о камерах, которые раз за разом выдают одну и ту же фотографию, отвезут в психушку.

— Полароидную камеру мне подарили на день рождения, — сухо ответил Кевин. — А у пса на шее повязан другой подарок.

Поп медленно поднял очки на лысый череп, воззрился на Кевина.

— Что-то я тебя не понимаю, сынок.

— У меня есть тетя. Вернее двоюродная бабушка, но нам ее так называть не велено, потому что она не хочет казаться такой старой. Тетя Хильда. Муж тети Хильды оставил «ей много денег, мама думает, больше миллиона долларов, но тетя очень прижимистая.

Он замолчал, чтобы отец мог с ним не согласиться, но мистер Дэлевен лишь мрачно усмехнулся и кивнул. Поп Меррилл, который все это знал (мало что в Касл-Роке и окрестных городках ускользало от его внимании), терпеливо ожидал продолжения.

— Каждые три года тетя проводит с нами Рождество, и это единственные дни, когда мы посещаем церковь, потому что тетя Хильда ходит в церковь. Когда она приезжает, мы едим много брокколи. У моей сестры от брокколи пучит живот, но тетя Хильда обожает брокколи, так что деваться нам некуда. Летом я прочитал книжку «Большие ожидания», в которой одна дама буквально списана с тети Хильды. Она обожала трясти деньгами перед своими родственниками. Звали ее мисс Хэвишем, и когда она говорила: «Лягушка», люди прыгали. Мы тоже прыгаем, и в этом ничем не отличаемся от остальных родственников.

— В сравнении с твоим дядей Рэнди твоя мать даже не подпрыгивает, — неожиданно вставил мистер Дэлевен; Кевин подумал, что отец шутит, но в голосе слышалась неприкрытая горечь. — Когда тетя Хильда говорит «лягушка» в доме Рэнди, там все взлетают до потолочных балок.

— Так или иначе, — продолжил Кевин, обращаясь к Попу, — на каждый день рождения тетя присылает мне один и тот же подарок. То есть они, может, чем-то и отличаются, но в принципе одинаковые.

— И что она тебе присылает, сынок? — полюбопытствовал Поп.

— Галстук-шнурок. Как тот, какие носили в свое время артисты джаза. Он может отличаться цветом, зажимом, но это всегда галстук-шнурок.

Поп включил свет, схватил увеличительное стекло, прильнул к нему.

— Боже святый! — Он выпрямился. — Галстук-шнурок! Именно так! Почему же я сразу не понял?

— Потому что собакам обычно его не надевают на шею, — ответил Кевин.

Они провели в доме Попа не более сорока пяти минут, но мальчику казалось, что лет пятнадцать. Главное — камера уничтожена, вновь и вновь повторял он себе. Осталась кучка осколков. Нет, нужды вспоминать всю королевскую конницу и всю королевскую рать: даже все работники фабрики по производству «полароидов» в Шенектади не смогут собрать эту крошку воедино.

И слава Богу. Кевину вполне хватило того, что было. И в следующий раз он предпочел бы встретиться с чем-то сверхъестественным лишь на девятом десятке жизни. Но никак не раньше.

— И потом, галстук очень маленький, — заметил мистер Дэлевен. — Из коробки Кевин доставал его при мне, и мы все знали, что там лежит. Занимало нас только одно: какой зажим будет в этом году. Мы еще шутили по этому поводу.

— И что на зажиме?

— Птичка, — ответил Кевин. — Я уверен, что дятел. Это мы и видим на шее собаки. Галстук-шнурок с зажимом в виде дятла.

— Господи! — Попу и не надо было скрывать свое изумление.

Мистер Дэлевен резким движением собрал все полароидные снимки.

— Давайте все это сожжем.

* * *

Отец и сын добрались до дома в десять минут шестого, когда уже начал накрапывать дождь. «Тойоты» миссис Дэлевен на подъездной дорожке не оказалось: она снова уехала. На столе лежала записка, прижатая солонкой и перечницей. Кевин развернул записку, и из нее выпала десятидолларовая купюра.

«Дорогой Кевин!

За бриджем Джейн Дойон пригласила меня и Мег пообедать в «Золотом дне», потому что муж уехал по делам в Питтсбург, а ей не хочется сидеть дома одной. Я, конечно же, согласилась. Ты знаешь, как Мег нравится быть «одной из девочек». И, надеюсь, не будешь возражать против того, чтобы откушать «в гордом одиночестве». Почему, бы тебе не заказать пиццу и газировку для себя, а твой отец сам сделает заказ, когда вернется домой. Он не любит разогретую пиццу, и ты знаешь, что ему захочется запить ее парой банок пива.

Целую, мама».

Они переглянулись, как бы говоря друг другу: что ж, одной проблемой меньше, не надо ничего объяснять матери. Очевидно, ни она, ни Мег не заметили, что машина мистера Дэлевена стоит в гараже.

— Ты не хочешь, чтобы я… — Заканчивать фразу ему не пришлось.

— Да, проверь, — кивнул отец.

Кевин взлетел по лестнице, вбежал в свою комнату и бросился к шкафу. В нижнем ящике он держал ненужные вещи, которые не решался выбросить. Дедушкины карманные часы, красивые, массивные… но такие ржавые, что ни один из мастеров Льюистона не брался за их починку. Компанию часам составляли две пары запонок, две запонки-одиночки, плейер, зажевывавший пленку, и, разумеется, тринадцать галстуков-шнурков, которые тетя Хильда присылала ему на тринадцать дней рождения.

Он вытащил их один за другим, пересчитал. Двенадцать вместо тринадцати. Порылся в ящике, пересчитал вновь. Все равно двенадцать.

— Одного нет?

Кевин, сидевший на корточках, вскрикнул и вскочил.

— Извини. — Мистер Дэлевен застыл на пороге. — Не хотел тебя пугать.

— Все нормально. Я просто… нервничаю. Diyno.

— Отнюдь. — Мистер Дэлевен перехватил взгляд сына. — Когда я впервые увидел эту пленку, то перепугался насмерть. Я уже думал, что мне придется открывать рот и кулаком заталкивать желудок обратно.

Кевин с благодарностью смотрел на отца.

— Его там нет, не так ли? — спросил мистер Дэлевен. — Галстука с дятлом?

— Нет.

— Ты держал «Солнце» в этом ящике? Кевин медленно кивнул.

— Поп… мистер Меррилл… сказал, что камере надо давать отдыхать. И снимки делать по составленному им графику. — Какая-то мысль мелькнула, но тут же исчезла. — Так что я держал ее здесь.

— Сынок…

— Да?

Они встретились взглядом, Кевин неожиданно улыбнулся. Словно луч солнца прорвался сквозь облака.

— Чего улыбаешься? — спросил мистер Дэлевен.

— Вспомнилось, что я при этом чувствовал, — ответил Кевин. — Я так сильно размахнулся кувалдой…

Заулыбался и мистер Дэлевен.

— Я даже испугался, что ты заедешь ею себе по…

— ..а потом БА-БАХ!..

— ..и осколки во все стороны.

— БА-БАХ, и ее нет! — закончил Кевин. Они рассмеялись, и Кевин удивился своим ощущениям: он чуть ли не радовался тому, что все это произошло с ним. Чувство безмерного облегчения — что могло быть приятнее!

— Ее нет, — повторил Кевин. — Не так ли?

— Она уничтожена, как Хиросима в тот день, когда на нее сбросили атомную бомбу, — ответил мистер Дэлевен. И тут же добавил:

— Разлетелась на мелкие осколки, вот что я хочу сказать.

Кевин посмотрел на отца и расхохотался. Мистер Дэлевен присоединился к сыну. Они заказали пиццу. Когда Мэри и Мег Дэлевен приехали в двадцать минут восьмого, отец и сын все еще смеялись.

— Вижу, вы тут неплохо спелись, — не без удивления отметила миссис Дэлевен: что-то в смехе мужа и сына ей не понравилось: примерно так же смеялись люди, чудом избежавшие автоаварии. — Не хотите пригласить в свою компанию дам?

— Холостяки тоже могут хорошо проводить время, — ответил мистер Дэлевен.

— Очень даже хорошо, — поддакнул Кевин.

— Вот что мы хотели сказать, — подвел итог его отец.

Они переглянулись и снова зашлись смехом. Мег, в полном недоумении, посмотрела на мать.

— Мама, почему они так странно ведут себя?

— Потому что у них обоих есть пенисы, дорогая, — ответила миссис Дэлевен. — Повесь в шкаф свое пальто.

* * *

Поп Меррилл проводил Дэлевенов и запер за ними дверь. Выключил все лампы, кроме той, что висела над верстаком, открыл ключом тумбу-сейф и, достав «Солнце-660», пристально всмотрелся в него. Полароидная камера пугала и Джона Дэлевена, и Кевина Дэлевена — в этом у Попа сомнений не было. Камера пугала и его. Попа Меррилла. Но положить на колоду и расшибить в лепешку? Это чистое безумие.

Есть же способ заработать на этой камере.

Наверняка есть.

Поп вернул камеру на место. Пусть полежит, а утром он придумает, что делать с этой странной штукой. Собственно, у Попа уже была чертовски хорошая идея.

Он выпрямился, выключил свет и в темноте без труда нашел путь к лестнице. Но, поднявшись на несколько ступеней, вдруг остановился.

Его охватило желание, необычайно сильное желание вернуться и снова посмотреть на камеру.

Ради чего? Кассет у него не было… да и не хотелось ею фотографировать. Если у кого-то возникнет желание сделать несколько снимков, чтобы понаблюдать за телодвижениями пса, то, пожалуйста, камера продается. Только плати. Он же. Поп Меррилл, скорее согласится войти в клетку со львами. Даже без кнута.

Однако…

— Пусть лежит, — вырвалось у старика, и звук собственного голоса заставил его вздрогнуть.

Поп больше ни разу не остановился, поднимаясь к себе в квартиру.

ГЛАВА 7

Под утро Кевину Дэлевену приснился кошмар. Такой жуткий, что, проснувшись, он мог вспомнить лишь отдельные его части, словно отрывки мелодии, вырывающиеся из поврежденного динамика.

Он вошел в ничем не примечательный маленький городок. С рюкзаком на спине. Назывался городок Оутли, и почему-то Кевин думал, что находится он в Вермонте или северной части штата Нью-Йорк. «Вы знаете кого-нибудь в Оутли?» — спросил он старика, который толкал перед собой тележку с каким-то хламом. Кевин сразу понял, что этот старик — бродяга. «Убирайся! — завопил старик. — Убирайся! Вор! Мерзкий вор! Мерзкий вор!»

Кевин перебежал на другую сторону улицы, испуганный скорее воплями старика, а не тем, что кто-то может принять его за вора. А бродяга кричал ему вслед: «Это не Оутли! Это Хильдасвилл! Убирайся из города, мерзкий вор!»

И тут до Кевина дошло, что это не Оутли, не Хильдасвилл или какой-то другой город с нормальным названием. Но разве может совершенно ненормальный город иметь нормальное название?

Все улицы, дома, автомобили, знаки, редкие прохожие имели два измерения. Высоту, длину… но не глубину. Навстречу шла женщина, похожая на учительницу бальных танцев Мег, только потяжелевшую на сто пятьдесят фунтов. В розовых брючках. Как и бродяга, она катила перед собой тележку. Одно колесо скрипело. В тележку были свалены полароидные камеры «Солнце-660». Женщина подозрительно поглядывала на Кевина, а когда они поравнялись, исчезла. Тень осталась, поскрипывание колеса осталось, а самой женщины будто и не было. Потом она появилась вновь, оглянулась, на плоском лице застыла подозрительность. Тут Кевин понял, почему женщина исчезала: в плоском мире не существовало «бокового зрения», не могло существовать.

Это Полароидсвилл, подумал он и с облегчением, и с ужасом. Значит, все это только снится.

Потом он увидел забор из белого штакетника, пса и стоящего в ливневой канаве фотографа. С очками, поднятыми на лысый череп. Попа Меррилла.

«Что ж, сынок, вот ты его и нашел, — изрек двухмерный полароидный Поп, не отрывая глаза от видоискателя. — Собака здесь, прямо перед тобой. Та самая, что вырвалась из игрушки, сработанной в Шенектади. ТВОЯ собака, вот что я хочу сказать».

И тут Кевин проснулся, в своей постели, испугавшись, что кричал во сне, а еще больше того, что вдруг это вовсе и не сон.

Однако все вокруг него, все имело три измерения.

Он вернулся в свой мир. Но что-то его все равно тревожило.

«Глупый сон, — подумал Кевин. — Почему ты пришел ко мне? Все же кончено. Фотографии сожжены, все пятьдесят восемь. И камера раз…»

Мысль оборвалась, потому что вновь возникло ощущение, будто что-то не так.

Это еще не конец. Не к…

Додумать Кевин не успел, потому что крепко заснул. А наутро помнил лишь обрывки кошмара.

ГЛАВА 8

Это время — две недели после приобретения полароидной камеры «Солнце-660» — стало, пожалуй, самым неприятным и унизительным периодом в жизни Попа Меррилла. Многие в Касл-Роке сказали бы, что так ему и надо. Только в Касл-Роке об этом никто не узнал… да и мнение жителей городка нисколько не интересовало Попа. Ему было на них наплевать.

Но кто бы мог поверить, что Спятившие так подведут его? Поневоле задумаешься, а не теряешь ли ты хватку.

Не дай Бог.

ГЛАВА 9

В сентябре у Попа не возникало сомнений, что он сможет продать полароидную камеру. Его занимало другое: как скоро и за сколько.

Дэлевены что-то говорили про сверхъестественность, и Поп не стал их поправлять, хотя и знал, что «Солнце-660», по классификации пси-инвестигейтеров, относится к разряду паранормальных явлений, а не сверхъестественных. Если бы Меррилл сказал им об этом, то Дэлевены могли задуматься: «А почему, собственно, владелец маленького магазинчика подержанных вещей так хорошо знаком со столь специфической терминологией?» А Поп действительно хорошо знал и терминологию, и весь предмет, потому что это знание приносило большую прибыль: он очень неплохо зарабатывал на группе людей, которых ласково звал «мои Спятившие».

Именно Спятившие прослушивали пустые комнаты с помощью дорогой звукозаписывающей аппаратуры, потому что свято верили в невидимый мир и хотели доказать его существование. Или так же упорно стремились пообщаться с друзьями или родственниками, которые покинули этот мир (они говорили только так: «покинули», поскольку друзья и родственники Спятивших никогда не могли бы просто «умереть»).

Спятившие не только владели и пользовались ведьмиными досками, они регулярно разговаривали с «проводниками» в «ином мире» (не небеса, не ад — только «иной мир»), которые связывали их с друзьями, родственниками, королевами, умершими рок-звездами, даже с архизлодеями. Поп знал одного Спятившего из Вермонта, который дважды в неделю беседовал с Гитлером. Гитлер много чего понарассказывал. Оказывается, он предлагал заключить мир в январе 1943 года, но сукин сын Черчилль отверг его предложение. Гитлер также сказал Спятившему, что Пол Ньюмен — инопланетянин, родившийся в пещере на Луне.

Спятившие так же регулярно собирались на сеансы, как наркоманы посещали своих пушеров. Они покупали хрустальные шары и амулеты, которые гарантированно приносили счастье, они организовывали общества и занимались изучением домов, в которых обитали привидения. Они фиксировали все постукивания, перемещения по воздуху столов и стульев и, разумеется, появление призраков. По дотошности и терпению с ними могли сравниться только орнитологи.

Большинство из Спятивших черпали в своем занятии положительные эмоции. Некоторым не везло. К примеру, одному господину из Уолфборо. Он повесился в знаменитом Текамсе-Хаузе, где в восьмидесятых и девяностых годах прошлого столетия хозяин днем кормил бродяг, а по ночам закусывал кем-то из них в подвале своего дома. Кости бросал на пол. Он убил и съел, по разным подсчетам, от двенадцати до тридцати пяти человек. Этот господин из Уолфборо оставил записку, которую положил на свою ведьмину доску: «Не могу выйти из дома. Все двери заперты. Я слышу, как он ест. Испробовал все средства. Ничего не помогает».

«И ведь бедняга действительно думал, что слышит», — сказал себе Поп, узнав эту историю от человека, которому верил.

Был еще господин из Данвича, штат Массачусетс, которому Поп однажды продал «горн духов». Этот господин отправился с рупором на кладбище. Что он там делал, осталось загадкой, потому что последние шесть лет этот господин провел в Камере для буйнопомешанных в Аркхэме. На кладбище он уходил черноволосым. Утром его нашли кричащим от страха и седым как лунь.

Одна женщина в Портленде потеряла глаз во время сеанса с ведьминой доской. Мужчина в Кингстоне, штат Род-Айленд, потерял три пальца на правой руке, когда неожиданно захлопнулась задняя дверца автомобиля, в котором двое подростков покончили с собой. Старушка оказалась в Массачусетской мемориальной больнице после того, как во время спиритического сеанса взбесившаяся кошка, Клодетт, откусила хозяйке ухо.

Во что-то Поп верил, во что-то — нет. Духи, сеансы, хрустальные шары, горны духов — ему все это было до лампочки. С точки зрения Реджинальда Попа Меррилла, все Спятившие могли бы провалиться в тартарары или улететь на Луну.

Но, разумеется, после того, как один из них выложит энное количество хрустящих купюр за камеру Кевина Дэлевена.

Поп называл этих фанатиков Спятившими потому, что большинство из них (иногда ему так и хотелось сказать — все) вышли на пенсию, купались в деньгах и просто умоляли, чтобы им пощипали перышки. Если ты соглашался потратить пятнадцать минут, кивая и поддакивая заверениям в том, с какой легкостью они могут отличить настоящего медиума от самозванца, если ты соглашался те же четверть часа слушать какие-то малопонятные звуки, доносящиеся из динамиков магнитофона, изображая на лице благоговейный восторг, тогда ты без труда мог впарить им за сто долларов пресс-папье стоимостью в четыре доллара, рассказав, что какой-то мужчина увидел в нем свою умершую мать. Стоило только улыбнуться, и они выписывали тебе чек на двести долларов. Стоило только сказать доброе слово, и они выписывали чек на две тысячи долларов. А если улыбку сопровождало слово, они просто протягивали тебе чековую книжку и просили написать требуемую сумму.

Поп всегда с легкостью обводил Спятивших вокруг пальца.

Но с камерой Кевина вышла осечка.

* * *

Поп не держал в кабинете картотечного ящичка с маркировкой: «Спятившие». Не было у него ящичков «Нумизматы» и «Филателисты». И картотеки не было. В лучшем случае на ее роль претендовала старая записная книжка, которую Поп постоянно носил в заднем кармане брюк и которая, как и бумажник, в конце концов приняла форму его ягодицы. Свои архивы Поп держал там же, где и все подобные специалисты: в голове. Ему приходилось иметь дело с восемью Спятившими. Самым богатым из них был удалившийся от дел промышленник по фамилии Маккарти.

Этот миллионер жил на собственном острове в двенадцати милях от побережья. Он не доверял лодкам, катерам или яхтам, а потому нанял пилота, который при необходимости доставлял его на материк и обратно.

Поп поехал к мистеру Маккарти 28 сентября, через день после того, как приобрел камеру у Кевина (он, конечно, не расценивал сие деяние как ограбление: мальчик в конце концов собирался разнести камеру вдребезги, так что лично Поп ни в чем не ущемил права Кевина). До частной взлетно-посадочной полосы к северу от Бутбей-Харбора Поп добрался на своем стареньком, но отлично работающем автомобиле. Потом, сцепив зубы, прищурив глаза, ухватившись за стальной ящик, в котором лежала полароидная камера «Солнце-660», и сжавшись в комок, он со страхом ждал того момента, когда «бичкрафт» Спятившего, попрыгав по кочкам земляной взлетной полосы, поднимется в воздух. А потом думал только о том, что они вот-вот рухнут вниз. Это путешествие он уже проделывал дважды, и каждый раз клялся себе, что больше на такое не отважится.

Вскоре они уже летели над Атлантическим океаном, от поверхности которого их отделяли какие-то пятьсот футов. Пилот трещал без умолку. Поп кивал и изредка поддакивал, но мысли его были заняты совсем другим.

Наконец впереди показался остров с коротенькой посадочной полосой и просторным особняком, сложенным из блоков известняка и бревен. Пилот бросил «бичкрафт» вниз, оставив желудок Попа трепыхаться в воздухе над ними. Они крепко ударились о землю, но самолет, к изумлению Попа, не развалился, а покатился вперед и замер, не доехав до края полосы.

Убедившись, что остался жив и невредим. Поп прежде всего подумал о том, что Бог — еще одна выдумка Спятивших… по крайней мере на время перелетов в этом ужасном летающем гробу.

— Отличный день для полета, не так ли, мистер Меррилл? — спросил пилот, откидывая трап.

— Лучше не бывает, — буркнул Поп и поспешил к дому, в дверях которого, широко улыбаясь, уже стоял его Спятивший.

Поп пообещал показать «самую удивительную вещь, которую ему довелось видеть», и Седрик Маккарти сгорал от нетерпения. «Ему достаточно одного взгляда, чтобы ухватить наживку», — решил Поп. Однако сорок пять минут спустя он возвращался на материк, не замечая тряски и воздушных ям, в которые то и дело нырял «бичкрафт». Мысли Попа были о…

Он нацелил полароидную камеру на Спятившего и сфотографировал его. В ожидании, пока проявится первая фотография. Спятивший сфотографировал Попа… и когда полыхнула вспышка, не услышал ли Поп Меррилл чего? Не услышал ли он низкого, приглушенного рычания черного пса? Или причиной всему — старческое разыгравшееся воображение? Однако…

Седрик Маккарти, удалившийся от дел промышленник, а теперь номер один в списке Спятивших, с детским любопытством наблюдал за процессом проявления, а когда наконец изображения стали четкими, на его лице отразились недоумение и даже презрение. И безошибочная интуиция Попа, отточенная пятьюдесятью годами уговоров, мягкого убеждения, намеков на наличие другого жаждущего покупателя, подсказала, что его обычно надежные методы на этот раз не сработают. В мозгу Седрика Маккарти вспыхнул большой оранжевый трафарет: НЕ ПОКУПАТЬ.

Но почему?

Черт побери, почему?

На фотографии, сделанной Попом, белый блеск, подмеченный Кевином, превратился в зуб. Только не в зуб, а в клык. На фотографии, сделанной Маккарти, появились и соседние клыки.

«У этой чертовой собаки не пасть, а медвежий капкан», — подумал Поп. Перед мысленным взором возникла своя же рука, попавшая в эту пасть. Собака не кусала руку, не вцепилась в нее мертвой хваткой, а просто отхватила, как отхватывает двуручная пила тонкую ветку. А если собака вцепится ему в пах? Если…

Но Маккарти что-то сказал и ждал ответа. Поп посмотрел на потенциального клиента, и последняя надежда на успешное завершение сделки растаяла как дым.

Спятивший, который мог провести с тобой весь день, пытаясь вызвать дух твоего дорогого, безвременно ушедшего дяди Неда, исчез. Его место занял другой Седрик Маккарти: трезво мыслящий реалист, который двенадцать лет подряд входил в публикуемый журналом «Судьба» список самых богатых людей Америки. И не потому, что ему досталось приличное наследство, которое он не растратил, а приумножил: Маккарти был гением прикладной аэродинамики и с большим успехом реализовывал свои знания на практике. Конечно, по богатству он не мог сравниться с Говардом Хьюзом, но в конце жизни и не обезумел, как Хьюз. Правда, если речь шла о пси-феномене, Маккарти тут же становился Спятившим. Вне этой области он был акулой, рядом с которой Поп Меррилл выглядел жалким карасем, лениво плавающим в мутном пруду.

— Извините. Немного отвлекся, мистер Маккарти.

— Я сказал, что это весьма занимательно. Особенно если учесть, что снимки чуть разнесены во времени. Как это делается? Камера в камере?

— Я не понимаю, о чем вы говорите.

— Нет, не камера. — Маккарти, рассуждая сам с собой, взял «Солнце-660» и потряс у уха. — Скорее какой-то лентопротяжный механизм.

Поп смотрел на Маккарти, действительно не понимая, о чем тот ведет речь… только видел, что трафарет «НЕ ПОКУПАТЬ» все еще стоит перед глазами его Спятившего. Вынести эту чертову тряску в самолете (а ведь скоро лететь назад), и все зря. Но почему? Почему? Он-то был убежден, что клиент купит, на все сто процентов. Маккарти поверил бы Попу, скажи он, что Бруклинский мост — спектральная иллюзия из «потустороннего мира». Так почему?

— Пазы, ну конечно! — радостно воскликнул Маккарти. — Пазы! Кольцевой конвейер на блоках с встроенными пазами. В каждом пазе полароидная фотография этого пса. Временной разрыв предполагает… — он еще раз внимательно рассмотрел фотографии, — ..да, собаку могли снять на пленку, а затем каждый кадр перенести на отдельную полароидную фотографию. Когда нажатием кнопки высвобождается затвор объектива, снимок вываливается из паза и появляется в щели. Затем батарейка поворачивает несущую ленту на один шаг устанавливая следующий паз напротив щели… и voila!

Улыбка сползла с лица Маккарти, и мистер Умелец внезапно увидел человека, который, возможно, шел к богатству по трупам своих конкурентов… причем миллионеру это нравилось.

— Джо доставит вас обратно на материк. — Ледяной, безразличный голос. — Получилось у вас неплохо, мистер Меррилл… — И Поп вдруг понял, что этот человек больше никогда не назовет его просто по имени. — На этот раз вы перегнули палку, хотя уже давно дурачили меня. На сколько вы меня надули? Все остальное, что вы мне продали, такая же дрянь?

— Я не надул вас ни на цент. — Что-что, а лгать Поп умел. — Я не продал вам ни одной подделки и сейчас абсолютно уверен в том, что это действительно необычная камера.

— Меня от вас тошнит. — Маккарти брезгливо поморщился. — Не потому, что я вам доверял, я доверял и другим мошенникам и лжецам. Не потому, что вы брали мои деньги. Слава Богу, их у меня предостаточно. Тошнит меня потому, что такие люди, как вы, в темные века пытались научными методами объяснить пси-феномены. А привело это к тому, что теперь над теми, кто занимается этим серьезно, смеются и считают их чокнутыми. Утешает только одно: такие, как вы, рано или поздно совершают роковую ошибку. Вас обуревает жадность, и вы пытаетесь продать даже такую вот нелепицу, как эта камера. Я хочу, чтобы вы покинули мой остров, мистер Меррилл.

Поп сунул трубку в рот дрожащей рукой достал спичку. И тут же палец Маккарти ткнулся ему в грудь. Глаза Спятившего горели ледяной яростью.

— Если вы разожжете эту гадость, я прикажу Джо вынуть ее у вас изо рта и высыпать угли в ваши штаны. Поэтому, если не хотите покинуть мой дом с поджаренной задницей, я бы рекомендовал…

— Что вы такое говорите, мистер Маккарти? — заблеял Поп. — Эти фотографии выскочили из камеры непроявленными. Проявление шло у вас на глазах!

— Такую эмульсию может составить любой ребенок с помощью набора химических реагентов стоимостью в двенадцать долларов, — холодно ответил Маккарти. — Это не тот состав, который использует фирма «Полароид», но достаточно близкий. Ты экспонируешь полароидные фотографии или изготавливаешь из кадров кинопленки, затем в обычной фотолаборатории покрываешь своей эмульсией. Выскакивая из камеры, они выглядят, как любая непроявленная полароидная фотография. Серый квадрат в белой рамке. На свету эмульсия домашнего приготовления претерпевает химические изменения и становится прозрачной или испаряется, открывая картинку, сделанную заранее. Джо?!

Прежде чем Поп успел произнести хоть слово, сильные руки подхватили его и вынесли из гостиной. Впрочем, он и не хотел ничего говорить. Среди всего прочего хороший бизнесмен должен знать, когда проиграл. Хотя старику и хотелось крикнуть:

«Когда какая-то крашеная дура с хрустальным шаром, заказанным в журнале „Судьба“, заставляет летать книгу, лампу или нотный лист по темной комнате, вы млеете от восторга, а когда я показываю вам камеру, которая выплевывает фотографии из другого мира, вы вышвыриваете меня за дверь! Вы просто спятили, в этом нет ни малейшего сомнения. Ну и черт с вами! В море есть и другая рыбка!» Насчет другой рыбки Поп не ошибся. 5 октября он сел в свой автомобиль и поехал в Портленд навестить Сестер-Вонючек.

* * *

Так он называл двух однояйцевых близняшек, которые жили в Портленде. Лет восьмидесяти, выглядели они старше Стонхенджа, Обе непрерывно курили «Кэмел», с семнадцати лет, о чем с радостью сообщали всем своим знакомым. И никогда не кашляли, хотя на двоих выкуривали в день шесть пачек. Изредка покидая особняк из красного кирпича, они выезжали в свет на «линкольне-континентале» выпуска 1958 года, который очень смахивал на катафалк.

За рулем лимузина сидела чернокожая женщина, ненамного моложе Сестер-Вонючек. Женщина-шофер то ли была глухонемой, то ли обладала талантом, дарованным Богом только избранным: молчаливостью. Точного ответа Поп так и не узнал. У старушек она работала добрых тридцать лет: управляла их автомобилем, что-то стирала, косила траву на лужайке, подстригала зеленые изгороди, иногда относила к почтовому ящику письма, написанные Сестрами-Вонючками бог знает кому. (Поп не знал, допускают ли чернокожую женщину в дом, потому что никогда не видел ее там и за все это время ни разу не слышал, чтобы это удивительное создание произнесло хоть слово.) Особняк красного кирпича располагался в районе Брэм-Холл, который в Портленде играл ту же роль, что Бикон-Хилл в Бостоне. В последнем, как известно, Кэботы говорили только с Лоуэллами, а те — лишь с Господом Богом, но Сестры-Вонючки и их немногочисленные сверстники твердо знали, что Лоуэллы «бросили» себе отводку через несколько лет после того, как Диры и их портлендские одногодки провели в городке основную линию связи.

Разумеется, ни один человек в здравом уме не назвал бы старушек Сестрами-Вонючками, глядя в их одинаковые сморщенные личики. Лишь в той компании, где отсутствовали болтуны и сплетники, они становились Сестрами-Вонючками. Звали же их мисс Элиусиппус Дир и миссис Мелиусиппус Веррилл. Их отец, дабы продемонстрировать, что он не только истовый христианин, но и человек незаурядной эрудиции, назвал дочерей именами двух из трех близнецов, которые стали святыми… только все трое были мужчинами.

Муж Мелиусиппус умер давным-давно, в сорок четвертом году, во время морского сражения в заливе Лейте, но она оставила себе его фамилию, задав этим всем друзьям и знакомым нелегкую задачу: определять, кто из сестер мисс Дир, а кто — миссис Веррилл. Впрочем, старушки предпочитали, чтобы их называли не по фамилиям, а по именам. Причем имена эти должны были слетать с языка так же легко, как дерьмо вылетает из смазанной вазелином задницы. Стоило ошибиться раз, они дергали носиком, и на шесть месяцев такой человек впадал в немилость. После повторной ошибки этого человека в красный особняк больше не допускали.

По пути Поп постоянно повторял про себя их имена: «Элиусиппус. Мелиусиппус. Элиусиппус и Мелиусиппус. Да. Все так». Камера, уложенная в стальную коробку, покоилась на сиденье рядом.

Как выяснилось чуть позже, ему повезло лишь в том, что при обращении к Сестрам-Вонючкам он не допустил ни единой ошибки. Остальное пошло наперекосяк. Желания приобрести камеру у них оказалось не больше, чем у мистера Маккарти… хотя Поп, потрясенный до глубины души встречей с промышленником, с самого начала намеревался снизить цену на десять тысяч долларов, то есть запросить всего лишь пятьдесят процентов от суммы, которую поначалу надеялся выручить за камеру.

Пожилая чернокожая женщина собирала граблями листву, обнажая, несмотря на октябрь, зелененький, как сукно бильярдного стола, газон. Поп ей кивнул. Она посмотрела на гостя, сквозь него, и продолжила свое занятие. Поп нажал кнопку звонка, и в глубинах дома что-то звякнуло. Особняк, в котором проживали Сестры-Вонючки, уступал многим старым домам Брэм-Холла, но все равно производил впечатление. Возможно, своей мрачностью. Звон, казалось, плыл по комнатам и коридорам, вызвав у Попа неожиданную ассоциацию: телега, собирающая мертвецов, медленно катится по улицам охваченного чумой Лондона, и возница бьет в колокол и кричит: «Выносите мертвых из домов! Выносите мертвых из домов! Ради всего святого, выносите мертвых из домов!»

Сестра-Вонючка, открывшая дверь через сорок секунд, казалась не только мертвой, но и набальзамированной: мумия, в рот которой кто-то ради шутки сунул дымящийся «бычок».

— Меррилл. — Темно-синее платье, подсиненные волосы.

Слово это она произнесла тоном, каким великосветской даме положено говорить с торговцем, который забрел в их дом по ошибке. Но Поп видел, что ее, как и этого сукина сына Маккарти, разбирает любопытство. Просто Сестры-Вонючки родились в Мэне, выросли в Мэне и намеревались умереть в Мэне, тогда как Маккарти приехал откуда-то со Среднего Запада, где не учили с детства умению не сказать лишнего слова.

Тень мелькнула в дальнем конце холла. Вторая сестра. Да, уж очень им хочется знать, чего это мистер Меррилл к ним приехал! У Попа даже появилась надежда слупить с них двенадцать тысяч. А может, и все четырнадцать.

Поп знал, что он может спросить: «Имею я честь говорить с мисс Дир или с миссис Веррилл?» Вежливо, корректно. Но, уже имея дело с этими мешками костей. Поп знал, что Сестра-Вонючка, открывшая дверь, ничем не выразит своего неудовольствия, однако на сделке он потеряет никак не меньше тысячи долларов. Они очень гордились своими экзотическими мужскими именами и проявляли большую благосклонность к тому, кто пытался произнести их правильно, чем к трусу, избирающему более легкий путь.

Поэтому, мысленно помолившись Господу, дабы тот не дал языку подвести его. Поп с головой бросился в омут: «Вы Элиусиппус или Мелиусиппус?» Выражение его лица однозначно говорило о том, что ему все одно: Элиусиппус и Мелиусиппус или Джоан и Кейт.

— Мелиусиппус, мистер Меррилл. — Столь быстрый переход от «Меррилла» к «мистеру Мерриллу» совсем убедил Попа, что все пройдет гладко. — Не соблаговолите войти?

— Премного вам благодарен. — И Поп вошел в мрачные глубины особняка Диров.

* * *

— О Боже! — вырвалось у Элиусиппус Дир, когда полароидная фотография начала проявляться.

— Какой же он страшный! — добавила Мелиусиппус Веррилл с нескрываемыми отвращением и страхом.

Пес становился все ужаснее. Поп не мог этого не признать. Заметил он и кое-что еще: время в полароидном мире ускорило свой ход.

Поп усадил Сестер-Вонючек на софе для демонстрационного снимка. Яркая вспышка на мгновение осветила комнату, превратив ее в связующее звено между миром живых и миром мертвых, в последнем из которых существовали два этих реликта.

Только на фотографии, выползшей из щели, проявилось изображение не Сестер-Вонючек, застывших бок о бок на софе, а черного пса, полностью повернувшегося мордой к камере и невидимому фотографу, который продолжал снимать это чудовище. Теперь уже все зубы попали в кадр, пес чуть наклонил голову. «И будет пригибать еще ниже во время прыжка, — подумал Поп, — преследуя две цели: прикрыть уязвимое место на шее и занять наилучшую позицию для того, чтобы безошибочно вгрызться в жертву и вырвать из нее основательный клок плоти и костей».

— Как это ужасно! — Элиусиппус поднесла мумифицированную руку к своему горлу.

— До неприличия! — эхом откликнулась Мелиусиппус, зажигая новую сигарету от окурка; рука ее так дрожала, что она едва не прижгла уголок рта.

— И абсолютно НЕ-ОБЪ-ЯС-НИ-МО! — торжествующе добавил Поп, думая: «Жаль, что тебя здесь нет, Маккарти, говнюк ты эдакий. А так хочется, чтобы был! Вот две дамы, которые много чего повидали, не думают, что эта камера — жалкая подделка».

— Она показывает то, что уже случилось? — прошептала Мелиусиппус.

— Или то, что должно случиться? — спросила Элиусиппус тем же благоговейным шепотом.

— Не знаю, — ответил Поп. — Наверняка я могу сказать только одно: мне довелось много чего повидать, но такое я вижу впервые.

— Меня это не удивляет! — воскликнула Элиусиппус.

— Меня тоже! — не отстала от нее Мелиусиппус. Поп чувствовал, что разговор вот-вот зайдет о цене, а это вопрос деликатный для всех, особенно для Сестер-Вонючек. Когда дело доходило до торговли, они требовали чрезвычайно нежного обхождения, словно две девственницы (впрочем. Поп полагал, что по крайней мере одна в таком состоянии и пребывала). Он уже собирался произнести ключевые слова «У меня и в мыслях не было продать вам эту камеру, но…» (трюк, конечно, старый как мир, но всегда срабатывающий со Спятившими. Им нравилось слышать такие слова, как маленьким детям нравится слушать одни и те же сказки). Но не успел, так как заговорила Элиусиппус:

— Я, конечно, не могу выражать мнение моей сестры, мистер Меррилл, но мне будет как-то не по себе, если вы… — пауза, — будете показывать нам то, что привезли с собой, предварительно не убрав с наших глаз эту камеру… или как там называется эта жуткая штука. Если вас не затруднит, унесите ее обратно в машину.

— Абсолютно с тобой согласна. — Мелиусиппус затушила наполовину выкуренную сигарету в пепельнице, напоминающей рыбу.

— Фотографии призраков — это одно, — продолжила Элиусиппус. — В них есть определенная…

— Величественность. — вставила Мелиусиппус.

— Да! Величественность! Но этот пес… — Старушку даже передернуло. — Он словно готов выпрыгнуть из фотографии и укусить кого-то из нас.

— Нас всех, — поправила сестру Мелиусиппус. До последних фраз Поп уже подумал, что сестры сделали первый ход в тонкой игре, итогом которой станет цена покупки. Да только одинаковый тон, их одинаковые голоса, неотличимые, как фигуры и лица, говорили об обратном. Камера «Солнце-660» — паранормальная, тут сомнений у них не было, но слишком паранормальная для их восприятия. Они не торговались. Сестры-Вонючки не притворялись, не вели сложную игру, чтобы сбросить цену. Когда старушки говорили, что им не нужна камера, производящая на свет Божий такие странные фотографии, сие именно это и означало. И уж естественно, они не хотели верить, что Меррилл намеревался продать им эту камеру и только ради этого приехал.

Поп оглядел гостиную. Совсем как комната старухи в «ужастике», который он однажды смотрел по видео, жуткое барахло под названием «Сожженные подношения», в котором здоровяк средних лет пытался утопить сына в плавательном бассейне, причем оба полезли в воду одетыми. Комната героини была набита фотографиями. Они стояли на столах и каминной доске в разнообразных рамочках, они покрывали стены так плотно, что из-под них едва проглядывали обои.

О гостиной Сестер-Вонючек он такого сказать не мог, но фотографий хватало и здесь. Число их едва ли превышало сто пятьдесят, но в маленькой и темной комнате казалось, что их в три раза больше. Некоторые Поп видел лишь мельком, другие знал лучше, потому что сам же и продал их Сестрам-Вонючкам.

Всего «фотографий призраков», как называла их Элиусиппус, в коллекции сестер было гораздо больше: никак не меньше тысячи. И разместили их в остальных четырнадцати комнатах особняка. Поп видел их все. Он относился к тем нескольким счастливчикам, кому Сестры-Вонючки показали всю экспозицию. Но в гостиной они держали самые ценные фотографии.

Жемчужина коллекции стояла в гордом одиночестве на «стенвее» под высокими окнами. На ней труп левитировал в присутствии пятидесяти или шестидесяти обалдевших от ужаса родственников и друзей, пришедших, чтобы проводить покойного в последний путь. Разумеется, это была подделка. Любой десятилетний ребенок, нет, даже восьмилетний, сразу бы понял, что это подделка. В сравнении с ней фотографии танцующих эльфов, которые так удивили Артура Конан-Дойла в конце его жизни, казались шедевром. В общем, оглядывая гостиную. Поп отметил только две фотографии, которые не попадали в категорию откровенных подделок. Требовалось более тщательное исследование, чтобы определить, как их сработали.

Однако эти две древние старушенции, которые собирали «фотографии призраков» всю жизнь и объявили, что являются ведущими экспертами в этой области, сейчас — когда он показал им не просто паранормальную фотографию, но паранормальную камеру, которая не ломалась после хитрого фокуса, как та, что «сфотографировала» женщину-призрак, наблюдающую за охотниками на лис, — они повели себя как девочки-школьницы на фильме ужасов. Эта камера могла фотографировать и фотографировать. Интересно, сколько денег они потратили на эти подделки? Тысячи долларов? Десятки тысяч? Сотни…

— ..показать нам? — спросила Мелиусиппус. Поп Меррилл заставил свои губы разойтись в улыбке.

— Покорно прошу меня извинить. Засмотрелся на ваши сокровища, вот мои мысли и пошли гулять сами по себе. Наверное, такое может случиться с каждым из нас.

— Нам по восемьдесят три года, но мысли у нас не «гуляют», а разум у нос чист как стеклышко, — с явным неободрением ответила Элиусиппус.

— Свежевымытое стеклышко, — добавила Мелиусиппус. — Я спросила, не хотели бы вы показать нам новые фотографии… разумеется, после того, как унесете отсюда эту ужасную штуку.

— Уж не помню, когда мы видели действительно хорошие новые фотографии. — Элиусиппус закурила очередную сигарету.

— Прошлым месяцем мы ездили в Провидено, на конгресс паранормальных явлений, — начала Мелиусиппус, — и хотя лекции нам понравились…

— ..мы узнали много интересного…

— ..среди фотографий преобладали подделки. Даже десятилетний ребенок…

— ..семилетний'…

— ..понял бы, что это подделка. Вот мы и… — Мелиусиппус запнулась, на ее лице отразилась обида. — Я удивлена, мистер Меррилл. Должна признаться, мистер Меррилл, я даже озадачена.

— И я хотела сказать то же самое, — поддакнула Элиусиппус.

— Почему вы принесли эту ужасную вещь? — дуэтом спросили Мелиусиппус и Элиусиппус.

У Попа возникло такое сильное желание ответить: «Потому что я не знал, какие вы трусливые сучки», — что на какое-то мгновение он даже решил, будто озвучил эту фразу, и застыл в ожидании истошных криков.

Мысль о том, что ужасные слова произнесены, прожила, может, доли секунды. Но потом, когда Поп у себя дома лежал без сна среди десятка тикающих и такающих часов, он часто жалел, что Сестры-Вонючки не услышали и этого, и многого другого.

Разумеется, инстинкт самосохранения не позволил ему раскрыть рта. Да, Поп Меррилл получил бы безмерное удовлетворение, поставив Сестер-Вонючек на место, но удовлетворение это длилось бы очень недолго. А вот если бы погладил их по шерстке, чего, собственно, они и ожидали, потому что всю жизнь этих миллионерш гладили по шерстке и облизывали, у него оставалась бы возможность и дальше всучивать им «фотографии призраков», зарабатывая на этом немалые деньги. Потому как ему не верилось, что в ближайшие годы старухи умрут от рака легких или еще от какой болезни.

В конце концов, в списке были и другие Спятившие, хотя список этот, который Поп освежил в памяти после злополучного посещения Седрика Маккарти, стал намного короче. Двое умерли, а еще один учился плести корзины в роскошной частной психиатрической клинике, куда принимали только баснословно богатых и безнадежно безумных.

— Вообще-то я привез камеру просто чтобы вы смогли взглянуть на нее. Что я хочу сказать, — торопливо добавил он, увидев, что сестры разом подобрались, — мне же известно, сколь сведущи вы в этой области.

Сестрички мгновенно расцвели, обменялись самодовольными взглядами. Попу очень хотелось смочить пару пачек сигарет бензином, засунуть в их тощие старческие задницы и чиркнуть спичкой. «Вот тогда бы вы задымили. Задымили, как заводские трубы» — вот что он хотел сказать.

— Я думал, что вы посоветуете мне, как быть с этой камерой, вот что я хочу сказать, — закончил он комплимент.

— Уничтожьте ее, — без запинки ответила Элиусиппус.

— Я бы воспользовалась динамитом, — добавила Мелиусиппус.

— Сначала кислотой, потом динамитом, — уточнила Элиусиппус.

— Точно, — кивнула Мелиусиппус. — Камера опасна. Не нужно даже смотреть на этого дьявольского пса, дабы понять, что к чему.

Однако она посмотрела. Обе они посмотрели. И у обеих лица перекосило от страха и отвращения.

— Я просто чувствую исходящее от нее зло! — воскликнула Элиусиппус, совсем как школьница, играющая колдунью в «Макбете». — Уничтожьте ее, мистер Меррилл. До того, как произойдет что-то ужасное. До того, как, возможно, я подчеркиваю, мистер Меррилл, возможно, она уничтожит вас.

— Да будет вам. — Попу от этих слов действительно стало как-то не по себе. — Это уж перебор. Что я хочу сказать, вы же видите всего лишь камеру.

— Несколько лет назад планшет оставил нашу бедную Колетт Симиню без глаза. А ведь планшет — это всего лишь кусок фибрового картона, — заметила Элиусиппус Дир.

— Но только до тех пор, пока, глупые, глупые люди не начинают хватать его руками и не пробуждают его, — добавила Мелиусиппус.

Слова иссякли. Поп поднял камеру за ремень, не касаясь ее самой, убеждая себя, что делает это только ради спокойствия Сестер-Вонючек, и встал.

— Что ж, вы — эксперты.

Старушенции просияли.

«Да, — решил Поп, — приходится отступить. Делать нечего… во всяком случае, пока. Но моя песенка еще не спета. Не выгорело здесь, выгорит в другом месте».

— Не смею более отнимать у вас время, и я, конечно же, не хотел причинять вам какие-либо неудобства.

— Но вы и не причинили! — Элиусиппус также встала.

— В эти дни у нас так мало гостей! — Мелиусиппус последовала ее примеру.

— Положите камеру в автомобиль, мистер Меррилл, — продолжила Элиусиппус, — а потом…

— ..возвращайтесь и выпейте с нами чаю.

— Хорошего чаю!

Более всего Попу хотелось выбраться из этого дома, сказав на прощание: «На кой хрен мне ваш чай. Не хочу больше видеть ваши постные рожи». Но он поклонился и ответил вежливым отказом:

— Я бы с удовольствием, но, к сожалению, у меня назначена еще одна встреча. Я бываю в Портленде не так часто, как хотелось бы. («Если уж ты солгал один раз, чего уж на этом останавливаться», — говаривал Попу его отец, и этот совет Поп принял близко к сердцу.) — Он взглянул на часы. — Я уже опаздываю. Вы, девочки, заставили меня забыть о времени, и, по моему разумению, я не первый мужчина, с кем такое случилось.

Сестры-Вонючки захихикали и одинаково покраснели, словно две очень старые розы.

— Да ну что вы, мистер Меррилл! — воскликнула Элиусиппус.

— Пригласите меня еще раз. — Поп улыбнулся так, что едва не достал ушей кончиками рта. — Пригласите меня, и я приеду прежде, чем вы успеете моргнуть.

Он вышел из дома, кто-то из старушек быстро закрыл за ним дверь. «Должно быть, они боятся, что солнечный свет повредит их поддельные фотографии призраков», — мрачно подумал Поп, посмотрел на чернокожую женщину, которая все еще сгребала листья, и нажал на спуск. Импульсивно, как некоторые бросают автомобиль на встречную полосу, чтобы задавить перебегающего дорогу скунса или енота.

Губы у чернокожей женщины дрогнули, и, к удивлению Попа, она начертила рукой в воздухе знак, отгоняющий дьявола.

Он сел в машину и задним ходом покатил с подъездной дорожки. Когда бампер уже завис над мостовой. Поп обернулся, чтобы посмотреть, свободна ли дорога, и его взгляд невольно упал на только что отснятую полароидную фотографию. Она еще не полностью проявилась, еще остался молочный налет, свойственный всем проявляющимся полароидным фотографиям.

Однако Поп Меррилл увидел достаточно, чтобы сердце его чуть не выскочило из груди.

Случилось то, что предугадал Кевин. Собака закончила поворот и теперь двинулась к камере и к тому, кто держал ее в руках… А держал-то камеру он, не так ли? Он, Реджинальд Мэрион Поп Меррилл, поднял камеру и сфотографировал чернокожую женщину, работавшую в саду. Словно обиженный ребенок, которого отец отлупил ремнем, расстреливает из своей мелкашки бутылку, поставленную на заборе, потому что не может пристрелить отца, но должен как-то дать выход распирающей его злости.

Пес приближался. Юный Кевин понял, что произойдет потом, и опытный Поп понял бы, если б призадумался над этим. Но не призадумался, потому что мысли его были заняты одним: как бы заработать на камере. И только теперь ему стало окончательно ясно, откуда исходит главная угроза.

Она приближается. Поп застыл в ужасе. Господи, она приближается! Эта собака приближается.

Но собака не просто приближалась: она нападала.

Тело пса вытянулось. Грудь увеличилась в ширину, грудь с могучими мышцами.

Зубы стали больше. Длиннее. Острее. Попу внезапно вспомнился сенбернар Джо Камбера, Куджо, тот самый, что загрыз Джо, старика Гэри Первера и Большого Джорджа Баннермана. Собака взбесилась. Она загнала женщину и мальчика в автомобиль, и через два или три дня мальчик умер. Вот теперь Поп гадал: не такое ли видели они перед собой теми долгими часами в раскаленном на солнце автомобиле? Не эти ли мутные, красные глаза, длинные острые зубы… Его размышления прервал гудок. Поп вскрикнул, сердце его часто-часто забилось. Фургон по широкой дуге объехал его седан. Водитель высунул в открытое окно кулак с поднятым вверх средним пальцем.

— Сам пошел… сучий сын! — выкрикнул Поп. Начал выворачивать руль, ткнулся задними колесами в бордюрный камень на противоположной стороне улицы, случайно нажал клаксон и лишь после этого уехал. Но, миновав три квартала, остановил машину у тротуара и сидел за рулем минут десять, ожидая, пока руки перестанут дрожать.

На том и закончился визит к Сестрам-Вонючкам.

* * *

Следующие пять дней Поп обдумывал, на ком из оставшихся Спятивших остановить свой выбор. Сумма, которую он рассчитывал получить за камеру (двадцать тысяч долларов — от Маккарти, десять — от Сестер-Вонючек, хотя ни в том, ни в другом случае до обсуждения цены дело не дошло), уменьшалась по мере приближения к концу списка. Наконец он остановился на Эмори Чаффи, зная, что тут он может рассчитывать максимум на две с половиной тысячи.

Чаффи, надо сказать, так и остался для Попа загадкой, как и все Спятившие, с которыми приходилось иметь дело Попу не один десяток лет.

Эмори Чаффи верил в «потусторонний мир», но только его отличало полное отсутствие воображения. И просто удивительно, что в такой голове могли возникнуть какие-то мысли о «потустороннем». Более того, этот человек еще и платил немалые деньги за некие объекты, имеющие отношение к тому, другому миру. Вот это Попа просто поражало. Так что Поп поставил бы Чаффи в начало списка, если бы не одно удручающее обстоятельство: денег у Чаффи было куда меньше, чем у любого из богатеньких Спятивших Попа. От большого семейного состояния, доставшегося Эмори Чаффи, остались самые крохи. Поэтому запрашиваемая за камеру цена снова резко упала.

Поп свернул на заросшую травой подъездную дорожку когда-то одного из лучших летних коттеджей у озера Сибаго, а теперь ставшего одним из самых обшарпанных коттеджей (особняк Чаффи в Брэм-Холле продали для уплаты налогов пятнадцать лет назад) и подумал: Если кто-то и купит эту чертову камеру, так только Эмори.

Единственное, что тревожило Меррилла, и тревожило все больше и больше по мере того, как он опускался по списку потенциальных покупателей, так это демонстрационная часть. Он мог сколько угодно расписывать достоинства камеры, но даже такой болван, как Эмори Чаффи, не стал бы выкладывать денежки только за слова.

Иногда Поп думал, что допустил серьезную ошибку, попросив Кевина отснять все эти фотографии, чтобы сделать из них видеофильм. Скорость времени в нашем мире (как и Кевин, Поп все-таки считал этот мир реальным) и в другом, полароидном, была разной. В полароидном время текло более медленно… Но не ускорялось ли оно по мере приближения собаки к камере? Поп склонялся к мысли, что ускорялось. Чтобы зафиксировать движения собаки вдоль забора, требовалось несколько фотографий. Теперь же каждая последующая не оставляла никакого сомнения в том, что расстояние между собакой и камерой резко сокращается. Словно время в полароидном мире старалось догнать время в мире реальном, стать с ним синхронным.

Конечно, и в этом не было ничего хорошего. Но беда не приходит одна.

Он же имел дело не с бездомным псом, черт побери!

Поп не знал, кто это, но нисколько не сомневался, что совсем не собака.

Он думал, что имеет дело с собакой, когда видел, как та обнюхивала забор, который теперь остался в добрых десяти футах позади. Она выглядела собакой, правда, злобной собакой, и когда повернулась к камере мордой.

Но теперь Поп видел в ней существо, которого никогда не было ни на сотворенной Богом Земле, ни даже в аду Люцифера. Вот это очень тревожило старика: те немногие, кому он показывал фотографии, ничего такого не видели. Они неизменно морщились, говорили, какой же это отвратительный, мерзкий пес, но не более того. Ни один из них не предположил, что пес в камере Кевина превращается в какое-то чудовище по мере приближения к фотографу. По мере приближения к линзам, которые могли служить неким барьером между тем и этим мирами.

Поп вновь подумал (как когда-то Кевин): Но пес никогда не сможет выпрыгнуть в наш мир. Никогда. Потому что эта тварь — ЖИВОТНОЕ, жуткое, страшное, маленьким детям кажется, что такие вот прячутся в шкафах и углах, когда мама выключает свет. Но это всего лишь ЖИВОТНОЕ, а потому случится следующее: будет последняя фотография, на которой получится размытое пятно. Если этот дьявольский пес прыгнет, а именно это он и собрался сделать, то камера или сломается, или в белой рамке будут только черные квадраты, потому что нельзя фотографировать с разбитыми линзами. А тот, кто держит камеру в руках, наверняка ее выронит, когда на него прыгнет этот пес, и камера разлетится на куски. Чего еще можно ждать от пластиковой коробки при ударе о бетонную поверхность?

Эмори Чаффи вышел на облупившееся крыльцо в блейзере, который когда-то был густо-синим, но после многих чисток принял серый оттенок униформы лифтера. Высокий лоб Эмори Чаффи уходил вверх, плавно переходя в лысину и исчезая под редкими волосами. Его широкая улыбка выставляла напоказ гигантские передние зубы, которые придавали ему сходство с Багсом Банни,[29] только катастрофически поглупевшим Багсом.

Поп взялся за ремень камеры (Господи, как же он ее ненавидел!), помахал Эмори рукой и ответил вымученной улыбкой.

Дело, в конце концов, есть дело.

* * *

— Уродливая псина, не так ли?

Чаффи изучал почти полностью проявившуюся полароидную фотографию. Поп, радуясь искреннему интересу и любопытству Чаффи, подробно рассказал, на что способна камера. Потом Поп протянул ему «Солнце», как бы приглашая сделать снимок.

И Чаффи, сверкнув зубастой улыбкой, навел камеру на продавца.

— Только не меня, — затараторил и замахал руками Поп. — Меня фотографировать не надо. Я бы предпочел, чтобы мне в голову целились из ружья, а не из этой камеры.

— Да уж, вы знаете, как продать товар! — восхищенно ответил Чаффи и повернулся с камерой к панорамному окну, из которого открывался великолепный вид на озеро. (За годы, пока семейство Чаффи проматывало накопленные в первой мировой денежки, вид этот нисколько не изменился.) Спятивший нажал на спуск.

Камера зажужжала.

Попа передернуло. Он обратил внимание, что теперь его передергивало всякий раз, когда он слышал это негромкое жужжание. Он еще пытался контролировать себя, но понял, что это бесполезно.

* * *

— Да, сэр, один и тот же ужасный пес, — повторил Чаффи, вглядевшись в проявленную фотографию, и Поп не без удовлетворения отметил, что зубастая улыбка наконец-то сползла с его лица.

Камера умела сгонять улыбки.

И все же он понимал, что Чаффи не видит того, что открылось ему. Попу Мерриллу. Впрочем, он не очень удивился: был к этому готов. Ему, конечно, удалось удержать на лице маску бесстрастности, но внутри все тряслось от страха. Поп отдавал себе отчет в том, что, откройся Чаффи истина, бедняга после первой же фотографии бросился бы со всех ног к ближайшей двери.

Пес (конечно, не пес, но надо же как-то его называть!) еще не прыгнул на фотографа, но уже готовился к этому. Задние лапы напружинились, тело приникло к потрескавшемуся тротуару. Чем-то пес напоминал Попу подростка за рулем мощного автомобиля, стоящего на светофоре. Ему не терпится сразу рвануть с места, он уже давит на педаль газа, чтобы, отжав сцепление, бросить машину вперед, обжигая широкие шины о шершавый асфальт.

Морда собаки стала неузнаваемой. Огромный злобный глаз, черный нос с двумя ноздрями-дырами. И вроде бы из ноздрей валил пар, как дым из жерла вулкана. Может… может быть, у меня опять разыгралось воображение? Какая разница, думал Поп. Ты продолжай щелкать затвором объектива или дозволяй другим людям щелкать затвором объектива, и все узнаешь, не так ли?

Но он не хотел этого узнавать. Поп взглянул на этого черныша, со шкурой в репьях, шерстью, торчащей дыбом, хвостом, похожим на некое средневековое оружие. Взглянул на тень, отбрасываемую фотографом, и увидел, что она тоже изменилась. Одна из ног-теней отступила назад, отступила далеко, даже с учетом восходящего или заходящего солнца. Почему-то Поп решил, что солнце заходит и скоро полароидный мир провалится в ночь.

Фотограф в том мире наконец-то понял, что объект съемки не собирается спокойно позировать; в его намерения это и не входило. Он хочет есть, а не оставаться на месте.

Есть и — возможно, пес сам этого не понимал — покинуть полароидный мир.

А ты это выясни, язвительно сказал внутренний голос. Давай! Продолжай фотографировать! Вот все и узнаешь! В ИЗБЫТКЕ! Мало не покажется!

— И вы, сэр, потрясающий продавец. — Эмори Чаффи, похоже, говорил уже давно, но Поп уловил только последнюю фразу.

И тут же вспомнил о Маккарти.

— Если вы думаете, что это какой-нибудь фокус…

— Фокус? Отнюдь! Ни в коем разе! — Зубастая улыбка снова вернулась к Чаффи, и он развел руками. — Но боюсь, о покупке мною этого конкретного предмета не может быть и речи, мистер Меррилл. Я очень сожалею, но…

— Почему? Если вы не думаете, что эта чертова камера — ловкая подделка, тогда почему не хотите ее купить? — Поп и сам был удивлен своей яростью.

Он никогда так не говорил с потенциальным покупателем. И едва ли заговорит вновь. Но очень уж ему хотелось отделаться от этой хреновины.

На лице Чаффи отразилось недоумение, словно он не знал, какими словами должен объяснить очевидное для него решение. В этот момент он напоминал старательного, но не очень способного учителя подготовительной школы, который старается научить умственно отсталого ребенка завязывать шнурки.

— Но камера же ничего не делает, не так ли?

— Ничего не делает? — Поп уже кричал. Он и представить себе не мог, что способен до такой степени потерять контроль над собой. Что с ним сталось? Или на него так влияла камера?

— Ничего не делает? Вы что, ослепли? Она же фотографирует другой мир! Делает фотографии, которые фиксируют происходящее в другом мире, куда бы вы ее ни наводили в нашем мире. И этот., это… это чудовище…

Ну вот. Все-таки перегнул палку. Слишком далеко зашел. Он это ясно видел по взгляду Чаффи.

— Но снимает всего лишь собаку, не так ли? — спросил Чаффи тихо, успокаивающим тоном. Тоном, которым пытаются умаслить сумасшедшего, пока медсестры бегут к шкафчику, где хранятся шприцы с успокаивающим.

— Да. — В голосе Попа звучала усталость. — Всего лишь собаку. Но вы же сказали, что она отвратительная и злобная.

— Совершенно верно, совершенно верно, сказал, — слишком уж быстро согласился Чаффи, и Поп подумал, что оторвет голову этому болвану, если его улыбка станет еще шире. — Но… вы, конечно, понимаете, мистер Меррилл… какую проблему представляет собой эта камера для коллекционера. Серьезную проблему.

— Нет, боюсь, что не понимаю, — ответил Поп, хотя, пройдя весь список Спятивших, список, который поначалу казался таким многообещающим, уже начал соображать, что к чему. Уже представлял себе, какой букет проблем таит в себе эта полароидная камера «Солнце-660». Что же касалось Эмори Чаффи… кто знает, о чем тот мог подумать?

— Одно дело — фотографии призраков. — Попу хотелось задушить Чаффи за этот педантичный тон. — Но это не фотографии призраков. Это…

— Это и не обычные фотографии!

— Абсолютно с вами согласен. — Чаффи чуть нахмурился. — Но что это за фотографии? Трудно сказать, не так ли? Я вижу перед собой обычную камеру, которая фотографирует собаку, готовящуюся к прыжку. И как только собака прыгнет, она исчезнет из кадра. После этого возможны три варианта. Камера начнет выдавать обычные снимки, фотографировать то, на что ее наводят. Она может больше ничего не фотографировать, потому что ее единственная задача — заснять эту собаку — выполнена. Или она может и дальше фотографировать белый забор и неухоженную лужайку за ним.

Чаффи помолчал. Видимо, подбирал слова, затем продолжил:

— Я думаю, кто-то может появиться на фотографии, через сорок снимков или через четыреста, но только если фотограф не изменит угол наклона камеры, а раньше он этого не делал, и в кадр попадут только ноги. — И тут Спятивший развеял последние надежды Попа. — Разумеется, мистер Меррилл, вы мне показали такое, чего я никогда не видел. Нет никаких сомнений, что это паранормальное явление, но очень уж скучное.

Искренность ответа Чаффи побудила Попа повторить вопрос, хотя он и опасался, а не решит ли Чаффи, что у него помутилось в голове.

— Так вы полагаете, это обычный пес?

— Ну конечно же! — В голосе Чаффи слышалось легкое удивление. — Дворняжка, и с отвратительным характером. — Он вздохнул. — Эти фотографии не будут восприняты серьезно. Я имею в виду, что не будут восприняты серьезно теми, кто не знаком с вами лично, мистер Меррилл. Людьми, которые не знают о вашей честности и надежности в такого рода делах. Это очень похоже на фокус, знаете ли. Причем не очень-то ловкий фокус. Что-то из набора начинающего иллюзиониста.

Две недели назад Поп начал бы яростно возражать. Но случиться это могло лишь до того, как его практически вышвырнули из дома мерзавца Маккарти.

— Ну что ж, раз это ваше последнее слово… — Поп поднялся и взял камеру за ремень.

— Мне очень жаль, что вам пришлось ехать сюда из-за такой мелочи. — Губы Чаффи вновь разошлись, обнажив огромные зубы. — Я как раз собирался приготовить сандвич, когда вы подъехали. Не составите мне компанию, мистер Меррилл? Сандвичи я готовлю очень вкусные. Добавляю хрена и бермудского лука. Это мой фирменный секрет. А потом…

— Я — пас, — с тяжелым вздохом прервал его Поп.

Как и в гостиной Сестер-Вонючек, у него возникло жгучее желание поскорее убраться отсюда. Поп определенно испытывал аллергию на те места, где он играл, но не выигрывал. Что-то в последнее время число таких мест резко возросло. Слишком резко.

— Я уже пообедал, вот что я хочу сказать. И мне пора домой.

Чаффи добродушно рассмеялся:

— Лишняя нагрузка на организм ни к чему.

— Вот-вот, — кивнул Поп и, простившись, покинул дом, сырой и холодный (каково в нем в феврале, Поп и представить себе не мог); казалось, что никогда еще старик Меррилл не испытывал такого наслаждения от свежего хвойного воздуха.

Поп сел в машину, завел мотор. Эмори Чаффи в отличие от Сестры-Вонючки, выпроводившей его за порог и тут же закрывшей дверь, словно она боялась, что солнце превратит ее в пыль, как вампира, стоял на крыльце, раззявив рот в идиотской улыбке, и махал рукой, словно отправлял Попа в океанский круиз.

И тут, не думая, точно так же, как он сфотографировал чернокожую старуху, сгребающую листья. Поп щелкнул Чаффи и разваливающийся дом, последнее, что осталось от семейного состояния. Он не помнил, как взял камеру с пассажирского сиденья, куда с отвращением ее бросил, прежде чем захлопнуть дверцу, не помнил, каким образом «Солнце» вновь оказалось в его руках и как он нажимал на спуск. Услышал лишь жужжание механизма, выталкивающего из корпуса очередную молочно-серую фотографию. Звук этот безжалостно ударил по его нервным окончаниям, заставив Попа взвыть от боли. Такое бывает, когда внезапно касаешься чего-то очень холодного или очень горячего.

До него донесся смех Чаффи; сфотографировать его напоследок — отменная шутка. Но, прежде чем Поп выхватил фотографию из щели, он вроде бы услышал глухое рычание, как если бы он сидел под водой, а невдалеке проплыл мощный катер с мотором, И на мгновение Меррилл почувствовал, как камера раздулась у него в руках, словно ее распирало гигантское внутреннее давление. Поп открыл бардачок, бросил туда фотографию и захлопнул крышку так быстро, что прищемил палец.

Нервно подал машину назад, едва не врезался в одну из елей, что росли вдоль подъездной дорожки, и долго еще в ушах у него стояли раскаты смеха Эмори Чаффи: «Ха! Ха! Ха! Ха!»

Сердце стучало в груди, в голове кто-то колотил кувалдой, вены на висках вздулись и бешено пульсировали.

Постепенно Поп взял в себя в руки. Пять миль, и маленький человечек в голове опустил кувалду.

Десять миль (почти половина расстояния до Касл-Рока), и успокоилось сердцебиение. И тогда Поп сказал себе: «Ты не будешь смотреть на нее. НЕ БУДЕШЬ. Пусть эта чертова фотография там и лежит. Незачем тебе смотреть на нее и незачем тебе делать новые фотографии. Время списать эту хреновину на убытки. Пора сделать то, что ты не позволил сделать мальчику».

Дорога вывела его к Касл-Вью, со стоянкой для автомобилей и обзорной площадкой, с которой открывался незабываемый вид на западную часть штата Мэн и половину штата Нью-Гэмпшир. Поп свернул на стоянку, заглушил двигатель, открыл бардачок, вытащил фотографию, которую сделал помимо своей воли. Точно так же лунатик не знает, что делает во сне. Фотография, разумеется, полностью проявилась. Химические реагенты под молочно-серым квадратом сработали как обычно. Темнота или свет, для полароидной фотографии никакого значения это не имело.

Псевдопес сжался, как пружина, изготовившись к прыжку. Клыки стали до неприличия огромными. Как губы могли скрывать такую пасть? Как пес мог жевать такими челюстями? Не собака, а прямо-таки пещерный медведь. Такой собачьей пасти видеть Попу не доводилось. Заболели глаза, снова начала раскалываться голова. Даже мелькнула мысль, уж не сходит ли он с ума.

Почему бы не избавиться от камеры прямо сейчас? — внезапно подумал Поп. Проще простого. Вылез из кабины, подошел к парапету, бросил вниз. И все. Прости-прощай.

Но сие было бы деянием импульсивным, а Поп принадлежал к племени трезвомыслящих. Душой и телом, вот что я хочу сказать. Он ничего не делал под влиянием момента, чтобы потом не сожалеть, и…

Если ты этого не сделаешь, потом пожалеешь, шепнул внутренний голос.

Но нет. Нет и нет. Человек не может идти против своей природы. Это неестественно. Он должен подумать. Убедиться, что это правильное решение.

Поп нашел компромисс — выбросил фотографию и быстро уехал. Минуту или две его мучил приступ тошноты. Потом ему полегчало. Вернувшись в магазин. Поп достал из кармана связку ключей, нашел нужный, отомкнул дверцу ящика, в котором хранилось «самое дорогое», уже хотел положить туда камеру, но рука зависла на полпути. Перед его мысленным взором возникла колода для колки дров, ясно и отчетливо, словно на фотографии.

Он подумал: «Что значит — человек не может идти против своей природы? Чушь собачья, и ты это знаешь. Человеку не свойственно есть землю, но ты съешь целую миску, если прикажет тебе другой человек, вдавив в твой висок дуло пистолета. Ты прекрасно знаешь, что пора сделать то, что сделал бы мальчик, если б ты ему не помешал. В конце концов, ты в это денег не вкладывал».

Вот тут запротестовала другая часть его мозга: «Вкладывал, конечно, вкладывал, черт побери! Мальчишка разбил совершенно новую полароидную камеру. Правда, по незнанию, но это ничего не меняет. Она же стоила сто тридцать девять долларов!»

— Бред какой-то! — пробормотал Поп. — Дело-то не в этом! Не в деньгах!

Нет, уж конечно, не в чертовых деньгах. Это он мог признать с чистой совестью. Поп мог себе позволить такую трату. Поп многое мог себе позволить, включая собственный особняк в Брэм-Холле, аристократическом районе Портленда, и новенький «мерседес» в гараже. Поп, конечно, никогда не думал о таких покупках, предпочитая складывать свои денежки в кубышку, но это не означало, что он не мог купить дом и автомобиль, возникни у него такое желание.

Нет, дело не в деньгах. Речь шла о том, что важнее денег. Не хотелось выглядеть дураком. Поп принципиально не хотел выглядеть дураком, а если такое случалось, то долго не находил себе места, словно человек, под одежду которого забрались красные муравьи.

Взять, к примеру, тот чертов проигрыватель. Когда Поп выяснил, что торговец антиквариатом из Бостона, по фамилии Донахью, нагрел его на пятьдесят баксов, продав граммофон «Виктор-Графф» модели 1915 года (потом выяснилось, что это более распространенная модель 1919 года). Поп недоспал на добрые триста баксов, строя планы мести (один изощреннее другого). Как же он честил себя! Еще бы, его, Попа Меррилла, какой-то горожанин обвел вокруг пальца, словно мальчишку! Иногда он представлял себе, как этот мерзавец рассказывает своим партнерам по покеру о том, с какой легкостью он все это провернул, что такой деревенщине, как Поп Меррилл, можно всучить и Бруклинский мост, потому что у того не найдется другого ответа, кроме: «Сколько?» А потом они все покатывались от хохота в клубах сигарного дыма (почему-то он всегда видел их сидящими за столом).

Вот и эта история с полароидной камерой ужасно давила на Попа, но он еще не хотел поставить в ней точку.

Пока не хотел.

Ты спятил, корил его внутренний голос. Только сумасшедший может продолжать эти игры.

— Я просто так не сдамся! — пробормотал Поп, окруженный тикающими и такающими часами. — Будь я проклят, если сдамся!

Это не означало, что он и дальше не будет ездить по округе, пытаясь сбыть эту чертову камеру, но вот использовать ее по назначению старик точно не собирался. Поп полагал, что осталось еще три «безопасных» снимка, может, даже и все семь, но лично сам в испытатели не рвался. Отнюдь.

А что-то могло и подвернуться. Как знать. И едва ли камера причинит кому-то вред, если будет лежать в запертом ящике, не так ли?

— Разумеется, нет, — согласился Поп сам с собой, положил камеру, запер ящик, сунул ключи в карман и повернул табличку на двери надписью «ОТКРЫТО».

На данный момент мистер Меррилл решил волнующую его проблему.

ГЛАВА 10

Поп проснулся в три утра, мокрый от пота, со страхом вглядываясь в темноту. Часы только что отбили три, и их стрелки двинулись по следующему кругу.

Его разбудил не бой часов — хотя мог бы, — потому что очнулся Поп не в своей постели, а внизу, в магазине. «Империя изобилия» напоминала пещеру тьмы, по которой гуляли тени, созданные светом уличных фонарей, все-таки проникающим через пыльные стекла витрин.

Разбудил его не бой часов, а вспышка!

Поп ужаснулся, заметив наконец, что стоит в пижаме у верстака с «Солнцем-660» в руках. Он заметил, что открыт и ящик, в котором хранилась полароидная камера. Заметил, что, хотя и сделал только одну фотографию, палец его продолжал жать на спуск, вновь и вновь приводя в действие затвор объектива. Поп сделал бы много фотографий, но ему просто повезло: в кассете оставалась только одна непроявленная заготовка.

Поп навел камеру на витрины, видоискатель с трещинкой-волоском находился на уровне открытого, но спящего глаза. Оказавшись на уровне грудной клетки, руки задрожали, плечи и локти свело. Руки упали, пальцы разжались, камера вывалилась из них в выдвинутый ящик. Фотография, которую он все же успел сделать, уже выползла из щели, зацепилась за край ящика и, покачавшись на нем, полетела не в ящик, а на пол.

Меррилл попытался сесть в кресло на колесиках, стоящее сзади. Ноги начали сгибаться, но на полпути мышцы, подходящие к коленным суставам от голени и бедра, словно замерзли. Так что Поп не сел, а рухнул в кресло. Оно покатилось назад, уперлось в картонную коробку, набитую старыми журналами, и остановилось.

Поп опустил голову, словно борясь с головокружением, посидел не шевелясь. Сколько прошло времени, он потом сказать не мог Может, даже немного поспал. Кровь стучала в виски, билась о лоб. Возможно, Поп слишком долго просидел с наклоненной головой. Но он чувствовал, что может встать, он знал, что должен сделать. Что-то непонятное сумело крепко скрутить его, заставить ходить во сне, заставить (все его существо возмущалось против глагола «заставить», но мог ли он подобрать другой?) делать фотографии. Чего уж больше? Он понятия не имел, что это такое, но в одном сомнений уже не осталось: с этим, следовало покончить раз и навсегда.

Пора сделать то, что следовало с самого начала разрешить мальчику, подумал Поп.

Да. Но не сейчас, не этой ночью. Он совершенно вымотан, взмок как мышь, дрожит. Ему бы забраться по лестнице на второй этаж, не то что махать кувалдой. Конечно, он мог бы обойтись и более простыми средствами: достать камеру из ящика, бросить на пол, поднять, снова бросить… но уж себе-то Поп врать не стал. В эту ночь он больше не хотел иметь ничего общего с камерой.

Для этого будет время утром. Едва ли за несколько часов камера сможет натворить что-то еще: кассета с заготовками опустела.

Поп запер ящик. Медленно, словно глубокий старик, поднялся и, волоча ноги, поплелся к лестнице. Он отдыхал на каждой ступеньке, вцепившись в перила (тоже не слишком прочные) одной рукой, держа связку ключей в другой. Наконец добрался до верхней площадки. Когда Поп закрыл за собой дверь квартиры, ему стало чуть легче. Он сразу лег в кровать, не чувствуя идущего от белья тяжелого запаха: простыни он менял раз в месяц и полагал, что чаще и не надо.

Я не засну, подумал он.

Нет, заснешь, возразил внутренний голос. Заснешь, потому что должен. Иначе утром у тебя не будет сил взять кувалду, разнести, на куски эту чертову камеру и подвести черту под этим кошмаром.

Стоило подумать так, и его тут же сморил сон, остаток ночи Поп провел без сновидений, даже не пошевельнувшись. Он проспал, впервые за добрые десять лет. И, проснувшись, с изумлением услышал, что часы внизу отбили лишний удар: восьмой. Потом ему вспомнилась прошедшая ночь. Теперь, при свете дня, все представлялось ему несколько иначе. Неужели он правда чуть не лишился чувств? А может, это естественное состояние лунатика, которого внезапно будят?

Но нужно ли копаться в нюансах? Яркий утренний свет не изменил главного: он ходил во сне, он сделал по меньшей мере одну фотографию, и сделал бы больше, если б кассета была полной.

Поп встал, оделся, спустился вниз с твердым намерением разнести камеру на куски еще до завтрака.

ГЛАВА 11

Кевину очень хотелось, чтобы его первый визит в двухмерный город Полароидсвилл оказался и последним, но — увы! — такого не получилось. Тринадцать последующих ночей этот сон возвращался. Если же кошмару случалось взять отпуск (мы расстаемся, Кев, но ненадолго, не возражаешь?), то в следующую ночь он посещал мальчика дважды. Теперь Кевин точно знал, что это всего лишь сон, и, как только сон начинался, говорил себе, что для его завершения ему достаточно заставить себя проснуться. Черт, побери, всего лишь заставить себя проснуться! Иногда он все-таки просыпался, иногда погружался в более глубокий сон, но ни разу мальчику не удавалось заставить себя проснуться.

Теперь он бродил только по Полароидсвиллу; ни Оутли, ни Хильдасвилл в его сне более не возникали. И, как на фотографиях, с каждым сном он продвигался все дальше. Он уже разобрался, что же все-таки лежит в тележке мужчины, которого он встретил первым: много всякой всячины, но главным образом часы, все из «Империи изобилия», но не настоящие часы, а как бы их фотографии, вырезанные то ли из журналов, то ли откуда-то еще и каким-то непонятным образом уложенные в тележку. Непонятным, потому что тележка была двухмерная, то есть не имела глубины, как и сами часы. Однако они там лежали, и старик отгонял Кевина, звал вором и требовал, чтобы тот убрался отсюда… Только в одном из последних снов он еще и сказал, что отсюда не выбраться. «Я знаю, что Поп ищет тебя! Значит, дела у тебя плохие!»

Толстая женщина, которая не могла быть толстой, будучи плоской, появлялась следом. Она катила тележку с полароидными камерами «Солнце». И тоже говорила с Кевином, когда он проходил мимо: «Будь осторожен, сынок. — Голос громкий, невыразительный, как у глухого. — Собака Попа сорвалась с поводка, а она очень злая. Загрызла трех или четырех человек на ферме Трентона в Камбервилле, прежде чем прибежала сюда. Ее фотографию сделать очень трудно, и уж совсем невозможно, если у тебя нет камеры».

Она наклонялась, чтобы взять одну из камер, иной раз брала и протягивала ему. Кевин вроде бы от камеры не отказывался, хотя и не понимал, с чего это женщина решила, что он хочет сфотографировать собаку. Он и не хотел ее фотографировать, но отказываться от подарка невежливо, не так ли?

Правда, особого значения его желания и не имели. Они двигались навстречу на удивление медленно, плавно, словно под водой, но всякий раз проходили друг мимо друга. Когда Кевин вспоминал эту часть сна, перед его глазами всплывала знаменитая картина Микеланджело на потолке Сикстинской капеллы: Бог и Адам протягивают друг другу руки, их пальцы совсем близки, но все же не соприкасаются.

Затем женщина на мгновение исчезала, потому что не имела глубины, и возникала вновь уже вне пределов досягаемости. Неплохо бы вернуться к, ней, думал Кевин, когда сон доходил до этого места, но вернуться не мог. Ноги упрямо несли его к забору из белого штакетника, к Попу Мерриллу и собаке… Только черный пес уже не был черным псом, а превратился в какое-то ужасное огнедышащее чудовище вроде дракона. Морда у собаки вытянулась, как у свиньи, а из длинной пасти торчали жуткие клыки. Поп и полароидный пес поворачивались к нему одновременно, и Поп поднимал камеру к правому глазу, камеру Кевина. Мальчик это точно знал — по отбитому куску пластика на боку. Левый глаз он закрывал. Очки, задвинутые на лысый череп, блестели на солнце. Поп и пес были трехмерными. Только они одни во всем маленьком городке из сна.

— Это он! — пронзительно и страшно кричал Поп. — Он — вор! Фас! Что я хочу сказать, выпусти ему кишки!

Выкрикнув эти слова, он нажал на спуск, полыхнула вспышка, и Кевин повернулся, чтобы убежать. Сон прервался на этом во вторую ночь. А с каждой последующей сон чуть-чуть удлинялся. Он снова двигался плавно и медленно, словно под водой. Кевин как бы видел себя со стороны: грациозно поворачивающийся танцор, руки, двигающиеся, словно лопасти пропеллера, подол рубашки, вылезающий из брюк.

И вот он уже бежит, бежит туда, откуда пришел, вот правая нога медленно поднимается и плывет над тротуаром, прежде чем опуститься на него. Теперь левая… Подошвы кроссовок расплющиваются, когда на них ложится вес всего тела, из-под ног летят маленькие камешки.

Он бежал медленно, да, разумеется, медленно, и полароидный пес, безымянная, бездомная дворняга, появившаяся неизвестно откуда, тоже преследовала его медленно… но не так медленно.

На третью ночь кошмар перешел в глубокий сон как раз в тот момент, когда Кевин стал медленно-медленно поворачивать голову, чтобы посмотреть, как далеко от него собака. Четвертая ночь обошлась без кошмара. Зато на пятую он приснился Кевину дважды. Сначала он повернул голову наполовину, так что увидел часть улицы. Во второй раз успел повернуть голову еще на несколько градусов и увидел пса, бегущего по его следу. Передние лапы оставляли зазубрины на бетоне, потому что пес бежал, выпустив когти… а сзади из каждой лапы, чуть повыше ступни, торчала шпора. Красноватые глаза не отрывались от Кевина. Дым с искрами вырывался из ноздрей. Господи, Господи, у него огненная пасть, подумал Кевин, и… тут его разбудил будильник. Весь в поту, мальчик лежал свернувшись клубочком у самой стены, вновь и вновь шепча: «…огненная пасть, огненная пасть, огненная пасть».

Ночь за ночью собака продолжала настигать его, убегающего по тротуару. Даже не поворачивая головы, Кевин на слух определял, что полароидный пес сокращает расстояние. Он ощущал тепло в промежности и понимал, что мог от страха надуть в штаны, хотя все чувства в этом странном мире вроде бы притуплялись. Он слышал, как пес скрежетал когтями по бетону, слышал горячее дыхание, вырывавшееся из пасти, ощерившейся громадными клыками.

И в ту ночь, когда Поп очнулся на первом этаже, во сне спустившись туда, достав камеру и сделав фотографию, Кевин почувствовал дыхание полароидного пса на своих ягодицах. Он уже знал, что пес совсем рядом, что в следующий момент прыгнет ему на спину, а потом острые клыки вонзятся ему в шею, с хрустом сдирая с позвоночника кожу и мясо. Мог ли он по-прежнему думать, что это всего лишь дурной сон? Едва ли.

Кевин проснулся у себя дома в тот самый момент, когда Поп еле-еле поднялся по ступеням и отдыхал на лестничной площадке перед своей квартирой. Проснулся Кевин, сидя на кровати, по пояс обернутый в одеяло, мокрый от пота и весь в мурашках. На животе, груди, спине, руках, даже на лице.

И думал он не о приснившемся кошмаре, во всяком случае, не только о кошмаре. Что-то не так, цифра не та, там была тройка, но ее никак не могло…

Тут Кевин откинулся на подушку и мгновенно заснул.

Будильник разбудил его в половине восьмого, как и в любой другой учебный день. Он сел на кровати, глаза его широко раскрылись, и внезапно все встало на свои места. Он расколотил у Попа не свою полароидную камеру. Вот почему ему из ночи в ночь снился один и тот же кошмар. Поп Меррилл, этот старый добрый кудесник, умевший починить любую камеру, часы или другой механизм, с необычайной легкостью обвел его и отца вокруг пальца, как шулер обыгрывает в карты новичка в каком-нибудь старом вестерне.

Его отец…

Он услышал, как хлопнула входная дверь, и пулей бросился к двери, передумал, подбежал к окну, распахнул его и заорал во все горло:

— Папа!

В тот самый момент, когда мистер Дэлевен садился в машину, чтобы уехать на работу.

ГЛАВА 12

Поп вытащил из кармана кольцо с ключами, отпер «особый» ящик, выдвинул его и взялся за ремень, стараясь не прикасаться к камере. Посмотрел на «Солнце-660» в надежде, что при вчерашнем падении линзы разбились, но, как говаривал его отец, дьявольским созданиям всегда везет. Вот и с полароидной камерой Кевина на этот раз ничего не случилось. Разве что откололся еще кусочек пластика.

Поп задвинул ящик и, поворачивая ключ, увидел лежащую на полу фотографию. Изображением вниз. Не взглянуть на снимок он не мог, как не могла жена Лота не взглянуть на погибающий Содом. Поп неслушающимися пальцами поднял с пола фотографию.

Пружина псевдособаки начала распрямляться. Передние лапы едва оторвались от земли, но в железных мышцах тела и задних лап, скрытых под черной шерстью, накопленная потенциальная энергия уже переходила в кинетическую. Поп отчетливо это видел. Морда и голова собаки стали чуть размытыми, пасть раскрылась еще шире. Он буквально слышал, как нарастало рвущееся из горла рычание.

Тень-фотограф вроде бы попытался отступить еще на шаг. Но что толку? Дым вырывался из ноздрей собаки-чудовища; все точно, дым, клубы дыма валили из уголков пасти, за стеной зубов. Любой человек отступил бы в ужасе от такой зверюги (конечно, это был мужчина, раньше, возможно, мальчик, подросток, но теперь точно мужчина. Так кому же принадлежала камера?)… но у этого человека не было ни единого шанса на спасение. Этот человек мог устоять на ногах или, споткнувшись, упасть на землю. Вся разница заключалась лишь в том, как он умрет: стоя на ногах или плюхнувшись на задницу.

Вот так, держа за ремень полароидную камеру «Солнце-660» Кевина Дэлевена, которая нынче стала его полароидной камерой «Солнце-660», Поп и направился в сарай. Остановиться он намеревался лишь один раз, на секунду, — чтобы подхватить кувалду. Поп уже был у дверей, когда полыхнула мощная, ослепительно белая беззвучная вспышка, но не перед глазами, а за ними, в его мозгу.

Он повернул назад. Теперь глаза Попа были пустыми, как у человека, временно ослепшего от яркого света. Прошел мимо верстака, камеру он теперь держал обеими руками на уровне груди, словно драгоценную вазу или какую-то реликвию. На полпути между верстаком и входной дверью находился шкаф, уставленный часами. Слева от него из стены торчал крюк, а на нем висели еще одни часы, имитация старинных немецких часов с кукушкой. Поп взялся за крышу домика и, не обращая внимания на переплетающиеся цепи противовесов, стащил часы с крюка. Маленькая дверца под крышей домика распахнулась, деревянная птичка высунула клюв, показался удивленный глаз. Прокуковала она один раз, как бы возмущаясь столь грубым обхождением, и вновь спряталась в домике.

Поп повесил полароидную камеру «Солнце-660» на крюк и понес часы с кукушкой к двери в сарай. Глаза его по-прежнему оставались пустыми. Часы он держал за крышу домика, не замечая, что в корпусе что-то гремит и трещит, не замечая, как один из противовесов ударился об угол, отскочил и укатился, оставляя дорожку на слое годами копившейся пыли. Двигался Поп с бездумной целенаправленностью робота. В сарае он задержался ровно на столько, сколько потребовалось для того, чтобы ухватить кувалду за гладкую, отполированную тысячами прикосновений рукоятку. Теперь у него были заняты обе руки, поэтому задвижку подцепил локтем левой, открыл дверь и вышел во двор.

И прямиком направился к колоде, поставил на нее часы с кукушкой, сработанные на манер немецких часов. Постоял над ними, уже обеими руками взявшись за кувалду. Глаза на его ничего не выражающем лице оставались пустыми, ничего не видящими, однако часть мозга сохраняла способность к мышлению и могла отдавать команды к действию. Эта часть мозга видела не старенькие часы с кукушкой, теперь безнадежно сломанные, а полароидную камеру Кевина. Эта часть мозга верила, что Поп спустился вниз, достал полароидную камеру из ящика и прямиком вышел во двор, задержавшись лишь для того, чтобы по пути подхватить кувалду.

И эта часть мозга потом напомнила бы ему о том, что произошло. И напоминала бы до тех пор, пока не возникла бы необходимость напоминать ему что-то другое.

Поп Меррилл занес кувалду над правым плечом и с размаха опустил ее вниз. Не с такой силой, как Кевин, но хватило и этого. Кувалда обрушилась на крышу кукушкиного домика, и куски пластмассы, дерева, пружинки и шестеренки разлетелись в разные стороны. А для той части мозга Попа, которая запоминала увиденное, по двору разлетались осколки корпуса и линз полароидной камеры «Солнце-660».

Поп смотрел невидящими глазами на то, что осталось. Птичка, которая для Попа выглядела как кассета с заготовками фотографий, лежала на боку, похожая на дохлую птичку из мультфильма. Каким-то чудом она совершенно не пострадала от удара кувалды. Наглядевшись, Поп повернулся и зашагал к сараю.

— Вот так, — пробормотал он. — Дело сделано. Кто-либо стоящий рядом мог бы не разобрать слов, но совершенно точно услышал бы безмерное облегчение в его голосе.

— Дело сделано. Теперь волноваться не о чем. Что теперь? Надо купить трубочного табака.

Но когда пятнадцать минут спустя он пришел в аптечный магазин, расположенный на другой стороне улицы, то купил не трубочный табак (хотя потом вспомнил бы, что ходил туда именно за табаком), а кассету.

Кассету для полароидной камеры.

ГЛАВА 13

— Кевин, Я опоздаю на работу, если не уеду…

— Можешь им позвонить? Можешь? Позвонить и сказать, что ты задержишься, а может, вообще не сможешь сегодня выйти на работу? Если дело очень-очень важное?

— Что-то случилось? — спросил мистер Дэлевен.

— Сможешь?

Миссис Дэлевен уже стояла в дверях комнаты Кевина. Из-за ее спины выглядывала Мег. Обе с любопытством поглядывали на высокого мальчика в трусиках.

— Полагаю, что… да, смогу. Но не буду звонить, пока ты не объяснишь, в чем дело.

Кевин понизил голос, стрельнул взглядом в сторону двери.

— Насчет Попа Меррилла. И камеры. Мистер Дэлевен вошел в дом, поднялся на второй этаж, шепнул что-то жене, затем переступил порог комнаты Кевина и, несмотря на протесты Мег, плотно закрыл за собой дверь.

— Что ты сказал маме? — полюбопытствовал Кевин.

— Сказал, у нас мужской разговор. — Мистер Дэлевен чуть улыбнулся. — Полагаю, мама думает, что ты хочешь поговорить со мной об онанизме.

Кевин покраснел.

Лицо мистера Дэлевена вновь стало серьезным.

— Но речь пойдет не об этом, не так ли? Я имею в виду, ты знаешь о том…

— Знаю, знаю, — торопливо оборвал его Кевин.

Он, конечно, не собирался говорить отцу (впрочем, если бы и захотел сказать, то не знал, сможет ли подобрать нужные слова) о том, что его удивило больше всего. Он, естественно, предполагал, что отец знает о суходрочке, пожалуй, об этом не мог не знать ни один мужчина, но вот то, что об этом знает и мать, стало для него в некотором смысле откровением.

Впрочем, сейчас было не до этого. Все эти досужие рассуждения не имели ни малейшего отношения к ночным кошмарам, поэтому Кевин решил вернуться к главному.

— Я сказал, что хочу поговорить с тобой о Попе. И ночных кошмарах, которые мучают меня. Но больше всего о камере. Потому что Поп каким-то образом сумел ее украсть, папа.

— Кевин…

— Знаю-знаю, я сам разнес ее на куски. Разнес камеру, но не свою. И это еще не самое худшее. Беда в том, что Поп все еще делает ею фотографии! И собака вот-вот вырвется! Когда это случится, я думаю, она меня убьет. В другом мире она уже пр… произ…

Не закончив фразу, Кевин… разрыдался. Это для него было неожиданно.

* * *

К тому времени, когда Джон Дэлевен успокоил сына, часы показывали без десяти восемь. Так что Дэлевен-старший смирился с тем, что на работу сегодня опоздает. Он прижимал мальчика к себе, поглаживал по плечу, думая о том, что случилось действительно нечто ужасное. Ему, правда, не верилось, будто все дело в каких-то снах: мистер Дэлевен предполагал, что причина, если хорошенько покопаться, все-таки кроется в сексе.

Теперь Кевин только дрожал да лишь изредка всхлипывал, и мистер Дэлевен подошел к двери, приоткрыл ее в надежде, что жена увела Мег вниз. Так и было: коридор пустовал. «Это нам только на руку», — подумал он, возвращаясь к Кевину.

— Ты уже можешь говорить?

— Поп взял мою камеру, — просипел Кевин, глядя на отца мокрыми, покрасневшими глазами, — Не просто взял, но еще и пользуется ею.

— Это тебе и приснилось?

— Да… и еще я кое-что вспомнил.

— Кевин… это была твоя камера. Извини, сынок, но твоя. Я даже заметил скол на боку.

— Вероятно, он позаботился и об этом.

— Кевин, мне кажется, это довольно…

— Послушай! — с жаром воскликнул Кевин. — Можешь ты меня выслушать?

— Да, конечно. Говори.

— Мне вспомнился тот момент, когда Поп передал мне камеру, перед тем как мы вышли во двор. Помнишь?

— Да…

— Я посмотрел на маленькое окошечко, в котором видна цифра, показывающая число оставшихся кадров. И увидел цифру три, папа! Там была цифра три!

— Пусть так. И что из этого?

— В камере стояла кассета с заготовками фотографий! Стояла! Я знаю, потому что помню, как одна из заготовок выскочила после удара кувалдой. Черненькая такая. Выскочила и упала на землю.

— Повторяю, и что из этого?

— В камере, которую я отдавал Попу, кассеты не было! Вот в чем дело. Я сделал двадцать восемь фотографий. Он хотел, чтобы всего получилось пятьдесят восемь. Я мог бы купить еще кассет, если бы знал, что Поп решил сделать с фотографиями, а может, и не стал бы их покупать. Тогда я уже боялся этой камеры…

— Да, я тоже немного боялся. Кевин уважительно взглянул на отца.

— Боялся, ты?

— Да. Продолжай. Думаю, я уже понимаю, куда ты клонишь.

— Что я хочу сказать, он дал мне деньги на кассеты. Но не на все. Даже не на половину. Он — злой обманщик, папа.

Джон Дэлевен невесело улыбнулся.

— Это точно, сынок. Причем мастер своего дела. Но ты продолжай. Хочу выслушать тебя до конца.

Кевин взглянул на часы. Почти восемь. Никто из них не знал, что через две минуты Поп проснется и будет делать одно, а помнить совсем другое.

— Так вот, дело в том, что больше я купить кассет не мог. И потратил все деньги, которые у меня были, на три кассеты. Мне пришлось даже занять доллар у Меган, за что я разрешил ей сделать несколько снимков.

— То есть ты и Мег отсняли все, что у вас было? До последнего кадра?

— Да! Да! Он же сказал, что фотографий пятьдесят восемь! А после того, как я отдал ему все фотографии, и до того, как мы пришли к Попу, кассет я больше не покупал. Так что камеру я принес в магазин пустую, папа! И в маленьком окошке должен был стоять ноль! Я это видел, я помню! Если я разбил свою камеру, как могла показаться в окошке цифра три?

— Он не мог… — Мистер Дэлевен не договорил, лицо его помрачнело.

Он знал, что мог, конечно. Поп мог, но ему, Джону Дэлевену, очень уж не хотелось верить в то, что Поп поменял камеры. Выходит, предыдущая встреча с Попом не стала ему, Джону Дэлевену, хорошим уроком и старикан вновь, как и в прошлый раз, обдурил его, да еще и его сына.

— Не мог что? О чем ты думаешь, папа? Ты что-то вспомнил?

Все очень просто. Джону Дэлевену вспомнилось, как шустро Поп бросился вниз, за полароидными фотографиями, дабы отец и сын смогли рассмотреть, что болтается под шеей пса. Они таки рассмотрели и увидели, что это галстук-шнурок, последний подарок тети Хильды, с зажимом в виде птички, скорее всего дятла.

Мы можем пойти с вами, вроде бы сказал Кевин, но Поп ускакал один, его прямо-таки как ветром сдуло. Отмахнулся, сказав «я на минуту» или что-то в этом роде. «Дело в том, — не мог не признать мистер Дэлевен, — что я не обратил внимания на слова и поведение Попа, потому что хотел вновь поскорее увидеть этот чертов видеофильм. А вот у нас на глазах Поп никогда не решился бы обменять камеры. Хотя…» С неохотой мистер Дэлевен признал, что не только решился бы, но и обменял. Ведь этот сукин сын сделал все, чтобы задурить голову и ему, и Кевину! А раз они остались наверху, а вниз Поп спустился один, то мог поменять не одну камеру, а двадцать, времени ему хватило за глаза!

— Папа?

— Похоже, мог поменять, — выдавил мистер Дэлевен. — Но зачем?

Кевин лишь покачал головой. На этот вопрос ответить он не мог. Конечно, мальчик не мог. А вот мистер Дэлевен ответ этот нашел, и на душе у него полегчало. Может, честным людям нет нужды вновь и вновь изучать простейшие истины? Может, некоторые из этих истин запоминаются надолго, если не навсегда? И достаточно четко сформулировать вопрос, чтобы ответ выскакивал сам собой. Зачем Попы Мерриллы этого мира что-либо делают? Чтобы получить прибыль. Вот она, эта причина, главная причина, единственная причина. Кевин хотел уничтожить камеру. Мистер Дэлевен, просмотрев видеофильм, сделанный по заказу Попа, согласился с сыном. Из всех троих кто мог заглянуть чуть дальше?

Разумеется, Поп. Только он, Реджинальд Мэрион Поп Меррилл.

Джон Дэлевен сидел на кровати Кевина, обняв его за плечи. Теперь он встал.

— Одевайся. Я спущусь и позвоню на работу. Предупрежу, что могу не прийти совсем.

Мысленно он уже разговаривал с Брэндоном Ридом, но эти мысли не помешали Джону увидеть, как просиял Кевин, как тревога растаяла на лице мальчика. Мистер Дэлевен улыбнулся. Его сын пока не стал взрослым. Отец еще в состоянии и утешить его, и помочь решить возникшие у него проблемы.

— Я думаю, мы должны навестить Попа Меррилла. — Мистер Дэлевен направился к двери и бросил взгляд на часы. (Десять минут девятого. Как раз в это время в «Империи изобилия» кувалда обрушивалась на псевдонемецкие часы с кукушкой). — Обычно Поп открывает магазин в половине девятого. Думаю, к этому времени мы и подъедем. Если, конечно, ты быстренько оденешься.

Джон Дэлевен взялся за ручку двери, губы его изогнулись в холодной улыбке. Улыбался он не сыну.

— Я думаю, этому продавцу придется кое-что объяснить, вот что я хочу сказать.

ГЛАВА 14

Касл-рокский «Супераптечный магазин Ла Вердье» никак не укладывался в категорию аптечных магазинов. Иначе говоря, аптечным он был в последнюю очередь. Словно кто-то перед самым открытием вспомнил, что в названии есть-таки слово «аптечный». Видимо, менеджеры компании, открывая очередной магазин «Ла Вердье», просто поленились чуть изменить вывеску, чтобы она более точно соответствовала предлагаемому набору товаров и звучала как «Супермагазин Ла Вердье». А потом кто-то из ответственных лиц отложил открытие на день или два, чтобы установить в магазине рецептурный прилавок размером с телефонную будку, найдя ему место в самом дальнем и темном углу, до которого добредет лишь самый любопытный из покупателей.

Так что «Супераптечный магазин Ла Вердье» больше смахивал на обычную «центовку».[30] В Касл-Роке последней настоящей «центовкой» был «Магазин Бена Франклина», длинный зал с паркетным полом и свисающими с потолка шарами-люстрами. Он закрылся в 1978 году, уступив место салону видеоигр и видеофильмов, в котором по вторникам проводился «День взрослых», когда в один из залов не допускались покупатели моложе двадцати лет.

В «Ла Вердье» продавалось все то же, что и в прежнем «Бене Франклине», только товары купались в ярком свете флуоресцентных ламп, отражая его своими сверкающими обертками. «Купи меня! — казалось, кричал каждый товар. — Купи меня, или ты можешь умереть! Или может умереть твоя жена! Или твои дети! Или твой лучший друг! Возможно, все сразу! Почему? Откуда мне знать? Я — безмозглый товар, лежащий на полке „Ла Вердье“! Но ты чувствуешь, что это так? Ты знаешь, что так и будет! Поэтому купи меня, и все будет в порядке. Так ПОКУПАЙ! НЕМЕДЛЕННО!»

В одной секции продавалась галантерея, в двух — средства первой помощи и патентованные лекарства, не требующие рецепта врача, еще в одной — видео— и аудиокассеты, как пустые, так и с записями. На длинной полке стояли журналы и книги в мягкой обложке. У одного кассового аппарата покупателя ждал прилавок с зажигалками, у второго — с часами. Третий прилавок прятался в темном углу, где скучал фармацевт. Сладости и игрушки продавались в отдельной секции, за исключением периода от Дня всех святых[31] до Рождества, когда и первые, и вторые отвоевывали у остальных товаров еще два отдела. А в эту осень прямо перед входной дверью, можно сказать, на самом видном месте, в «Супераптечном магазине Ла Вердье» появился еще один красочно украшенный прилавок с ярким, привлекающим взгляды названием «ОСЕННИЙ ФОТОФЕСТИВАЛЬ». Возможно, появление этой секции указывало на наличие «иного мира», о существовании которого Кевин Дэлевен даже не догадывался, а Попа Меррилла мир этот интересовал только в одном аспекте: можно на нем заработать деньги или нет.

Стенд украшали осенние листья, а среди них в ярком свете купались фотоаппараты «Кодак» и полароидные камеры, в том числе и «Солнце-660». Нашлось место и для сопутствующих товаров: чехлов, альбомов, пленок, автономных электрических вспышек. Венчала это все старомодная тренога, напоминающая смертоносные машины марсиан из классического романа «Война миров» Герберта Уэллса. На треноге висела табличка с приятной вестью для покупателей: на этой неделе все полароидные камеры и сопутствующие им товары продаются со значительной скидкой.

В половине девятого утра, через полчаса после открытия «Ла Вердье», единственным покупателем в магазине был Поп Меррилл. Таблички о скидке он даже не заметил, а прямиком прошествовал к единственному открытому прилавку, на который Молли Дархэм как раз выкладывала часы.

«Ага, вот и Старина Глазастик пожаловал», — подумала она и скорчила гримаску. Попу удавалось устраивать целое представление из покупки трубочного табака «Принц Альберт». Старик всегда подходил к ее кассе, даже если приходилось выстоять очередь. Молли думала, что это очень даже его устраивало. Обычно оплата одной покупки занимала максимум тридцать секунд, но когда дело касалось Глазастика, Молли радовалась, если он отходил от кассы через три минуты.

Деньги он хранил в потертом кожаном кошельке, закрепленном на поясе цепочкой. Доставал кошелек, не отрывая взгляда от Молли, можно сказать, разогреваясь, потом открывал его. Наверху у него лежали бумажные деньги, купюры грязные, затертые, такие в руки брать не хотелось, под ними позвякивала мелочь. Поп вытаскивал один доллар, потом толстыми пальцами прижимал остальные бумажки к стенке кошелька (он никогда не доставал два доллара, зачем лишать себя удовольствия?) и начинал выуживать из глубины монеты. В кошелек он даже не смотрел, предоставляя отбор монет пальцам.

Глаза занимались другим делом. Они ползали по ее буферам, животу, бедрам, вновь возвращались к буферам. Никогда не поднимались до лица, даже до рта, хотя именно рот чаще всего привлекает мужчин. Попа Меррилла привлекало другое: ее тело. Когда же он наконец набирал нужную сумму (Молли казалось, что на это уходила целая вечность) и покидал магазин, у нее возникало неодолимое желание принять душ.

Вот и теперь, увидев Попа Меррилла, она вся подобралась, готовясь к очередной экзекуции. «Ничего страшного, — успокаивала себя Молли, — он всего лишь смотрит на меня. Пора бы к этому привыкнуть. На меня все время таращатся». Все так, но не совсем. Потому что Поп Меррилл очень уж отличался от мужчин, которые не отказывали себе в удовольствии полюбоваться ее роскошными формами. И не только тем, что Поп был стариком. Его взгляд, казалось, имел вес. Он давил, а глаза Попа буквально ощупывали ее тело, каждую выпуклость, каждую ложбинку. При встрече с Глазастиком Молли сожалела, что не ходит на работу в монашеском одеянии. Или в броне.

Но она помнила любимую фразу матери: «Чего нельзя избежать, то приходится терпеть, милая Молли». Так что, пока кто-то не придумал способа взвешивать взгляды, чтобы запретить наиболее похотливые, и пока Поп Меррилл не сдох, чем доставил бы немалое удовольствие многим жителям Касл-Рока, Молли не оставалось ничего другого, как мириться с неизбежным.

Правда, в тот день ее ждал приятный сюрприз. Во взгляде Попа она не увидела никаких чувств. Собственно, он смотрел не на Молли, а сквозь нее. Молли показалось, что Поп весь в своих мыслях и ему сейчас ни до чего. А мысли эти были далеко-далеко.

— Могу я вам чем-нибудь помочь, мистер Меррилл? — спросила Молли, а ноги уже несли ее к полке с табаком.

С Мерриллом все следовало делать быстро, потому что, поворачиваясь к нему спиной, девушка чувствовала, как липкий взгляд торопливо ощупывает ее ягодицы, потом пробегает по ногам и вновь принимается за прежнее занятие, чтобы все успеть до того, как Молли повернется к нему лицом.

— Да, — ровным, бесстрастным голосом ответил он, словно обращался к банкомату; сегодня девушка не вызывала у него ни малейшего интереса, и Молли это более чем устраивало. — Я бы хотел… — Тут он произнес слово, которое Молли не поняла.

Слово, которое она никогда не слышала. Какой-то невообразимый набор звуков. Вроде бы он сказал «тойфилмакко». Такого товара у них точно не было. Может, он назвал какое-то новое лекарство?

— Простите, мистер Меррилл?

— Пленку, — ясно и отчетливо произнес он.

Тут Молли решила, что он и в первый раз произнес именно это слово, просто ее уши услышали не пойми что.

— Какую пленку желаете?

— Для полароидной камеры, — ответил Поп. — Две кассеты.

Продавщица, конечно, не могла знать, что происходит, но у нее не осталось ни малейшего сомнения, что старичок, у которого самые грязные мысли во всем Касл-Роке, сегодня явно не в себе. Взгляд его плавал, а голос… почему-то голос напомнил Молли ее пятилетнюю племянницу Эллен, но она никак не могла уловить связи.

— Для какой модели, мистер Меррилл? Пожалуй, спросила она резковато, но Поп Меррилл ничего не замечал. Поп Меррилл потерялся в далеком далеке. Смотрел не на нее, а на полку с сигаретами за левым плечом Молли. Наконец последовал ответ. Слова он будто выплевывал:

— Для полароидной камеры «Солнце». Модель 660.

Тут до нее дошло, откуда эти мысли об Эллен. В тот самый момент, когда Молли сказала ему, что должна взять кассеты с выставочного стенда. У племянницы был большой мягкий плюшевый медведь-панда, которого она, по причинам, ведомым только ей или какой-либо другой маленькой девочке, назвала Полетт. Где-то внутри Полетт стояло электронное устройство с чипом памяти, в котором хранились четыре сотни коротких простых предложений вроде «Мне нравится обниматься, а тебе?» или «Хочу, чтобы ты никогда не уходила». Стоило надавить Полетт повыше пушистого пупка, как после паузы раздавалась одна из этих коротких фраз; слова произносились отрывисто, будто выплевывались, отстраненным, лишенным эмоций голосом, тон которого резко контрастировал со смыслом произносимого.

Молли постоянно ждала от Полетт какого-то подвоха. Всякий раз, когда Эллен надавливала кулачком на мягкий живот медведя, ей казалось, что сейчас медвежонок удивит всех (за исключением тети Молли из Касл-Рока), сказав, что он действительно думает, например: «Этой ночью, после того, как вы уснете, я вас задушу», — или что-нибудь попроще, вроде: «У меня есть нож».

В то утро Меррилл говорил как плюшевый медведь. И пустым взглядом ничем не отличался от него. Молли всегда думала, что хуже похотливого взгляда этого старика ничего быть не могло. Как выяснилось, могло.

Молли направилась к выставочному стенду, впервые не ощущая ягодицами липкого, ощупывающего взгляда, и постаралась как можно быстрее найти то, о чем просил Поп Меррилл. Она нисколько не сомневалась, что смотрит старик куда угодно, только не на нее. Тут Молли не ошиблась. Когда она взяла кассеты (скинув пару листьев с одной из них) и пошла к прилавку. Поп по-прежнему смотрел на стойку с сигаретами, вроде бы внимательно изучая ассортимент. Но через секунду или две Молли поняла, что он смотрит, но ничего не видит. Глаза его наполняла божественная пустота.

«Пожалуйста, скорее уйди отсюда, — мысленно взмолилась Молли, — пожалуйста, возьми эти кассеты и уйди. Пожалуйста».

Если бы Поп прикоснулся к ней с такой пустотой в глазах, Молли бы закричала. Точно бы закричала. И почему магазин так пуст? Почему нет других покупателей? Она бы предпочла шерифа Пэнгборна, но, раз он вроде бы обручился, сошел бы и кто угодно. Молли предполагала, что мистер Константин, фармацевт, где-то в магазине, но рецептурный прилавок находился в доброй четверти мили от нее. Она знала, что рецептурный прилавок не может находиться так далеко, тут она сильно загнула, но мистер Константин ничем не смог бы ей помочь, пожелай старик Поп Меррилл прикоснуться к ней. А если мистер Константин пошел в кафетерий «Нэн» выпить чашечку кофе с мистером Китоном, помощником члена городского управления? Если случается что-то из ряда вон выходящее, почему оно должно случиться в тот самый момент, когда ты одна?

«У него не все в порядке с головой», — подумала Молли и тут же услышала свой наигранно-веселый голос:

— Вот ваши кассеты, мистер Меррилл. Она положила кассеты на прилавок и невольно подалась налево, под защиту кассового аппарата; ей стало чуть легче.

Из брючного кармана Поп Меррилл выудил свой затертый, многое повидавший кошелек, и ее негнущиеся пальцы отбили на кассовом аппарате совсем не ту сумму, которую следовало получить. Правда, со второго раза удалось пробить правильно.

Поп Меррилл уже протягивал ей две десятки. Она говорила себе, что десятки эти просто помялись и истерлись, что они, возможно, не такие старые, хотя и выглядели старыми. На том, правда, бег ее мыслей не остановился. Внутренний голос забубнил, что десятки не просто мятые, они мятые и склизкие. И старыми их назвать нельзя, эпитет «старые» к ним совсем не подходит. Для этих денежных знаков не годился даже термин «древние». Это были доисторические десятки, отпечатанные до того, как родился Христос, до того, как построили Стоунхедж, до того, как первый низколобый, без шеи, неандерталец вылез из пещеры. Десятки эти принадлежали к тому времени, когда Господь Бог еще был ребенком.

Молли не хотела прикасаться к ним.

Но ей не оставалось ничего другого, как прикоснуться.

Покупатель ждал сдачи.

Невероятным усилием воли она заставила себя взять купюры, как можно быстрее затолкала их в ящичек выдвижной панели кассового аппарата, зацепилась ногтем, но даже не заметила пронзительной боли: ей было не до того. «Правда, вести себя как девочка-подросток перед первой менструацией тоже непростительно», — сказала себе Молли.

Теперь она стремилась как можно быстрее набрать сдачу, но, даже вытаскивая другие купюры, она не могла забыть, какие ощущения вызвали у нее две десятки этого Меррилла. Они буквально кишели микробами, которые, казалось, шевелились под подушечками его пальцев. Миллиардами микробов, огромных микробов, видимых невооруженным глазом, и все они хотели переползти на ее кожу, заразить ее неведомыми миру болезнями.

Но покупатель ждал сдачи.

Молли попыталась сконцентрироваться на сдаче, сжала губы так, что они побелели. Четыре долларовые бумажки не хотели, просто не желали вылезать из-под валика, который удерживал их в ящичке. Теперь надо добавить к ним десятицентовик, но… Господи, в кассе ни одного десятицентовика! Да что же это такое происходит, черт побери! Почему она так долго обслуживает этого странного старика, и именно в то утро, когда он, впервые в истории, хочет побыстрее уйти из магазина?

Наконец Молли выудила пятицентовую монету, всем своим существом чувствуя его молчаливое присутствие (она опасалась, что, подняв голову, увидит Меррилла совсем рядом с собой, перегнувшегося через прилавок), потом три по центу, четыре, пять… но последняя выскользнула из ее пальцев и упала в ящичек к четвертакам, и Молли пришлось вновь охотиться за ней похолодевшими, онемевшими пальцами. Пятый цент тоже едва не выпал из дрожащих пальцев, она почувствовала пот на шее и на узкой полоске кожи между носом и верхней губой. И вот, крепко сжимая монеты в кулаке и надеясь на то, что старик не протянет руку, что ей не придется прикасаться к его сухой, чешуйчатой коже, но предчувствуя, что протянет, Молли подняла глаза и натянула на лицо радостную «лавердьевскую» улыбку, от которой едва не лопнули окаменевшие мышцы. Девушка старалась убедить себя, что ничего страшного все равно не произойдет: Поп возьмет сдачу и уйдет. Но внутренний голос твердил другое, и мысленным взором она внезапно увидела, как эта сухая рука, скорее похожая на лапу птицы, хватает не сдачу, а ее руку. Молли гнала от себя эти образы, не желала их видеть, но…

Когда она наконец подняла голову, улыбка исчезла со скоростью курьерского поезда.

В магазине, кроме нее, никого не было.

Поп ушел.

Ушел, пока она уговаривала себя и набирала сдачу.

Молли начала бить мелкая дрожь. Если и требовалось доказательство того, что старик не в себе, то более убедительного она и представить себе не могла. Такое не оставило бы сомнений даже у самого закоренелого скептика. Впервые на ее памяти (и на памяти всего городка, она могла бы на это поспорить и наверняка выиграла бы) Поп Меррилл, который отказывался дать официанту чаевые даже в тех редких случаях, когда обедал в ресторане, ушел с покупкой, не дождавшись сдачи.

Пальцы Молли разжались, четыре долларовые купюры, пятицентовик и пять монет по одному центу упали на стеклянный прилавок. Молли не хотела прикасаться к этим деньгам.

Но более всего не хотела вновь увидеть Попа Меррилла.

ГЛАВА 15

Пустота в глазах Попа сохранилась и после того, как он покинул «Ла Вердье». Оставалась и когда он пересекал тротуар с кассетами в руке. Пустота исчезла, уступив место тревожной настороженности, лишь когда он ступил в ливневую канаву и… замер. Одной ногой на тротуаре, другой — среди окурков и пакетиков из-под чипсов. Поп, которого Молли видела в магазине, уступил место другому Попу, которого Молли также никогда не видела, но которого прекрасно знали те, кого старик без труда обводил вокруг пальца. Не Меррилл-сладострастник и не Меррилл-робот, а Меррилл — хитрый и коварный зверь. И этот Меррилл такой свой образ предпочитал не демонстрировать публично. Поп полагал, что нет нужды всем знать, каков он на самом деле, каково его истинное «я».

Однако в то утро хозяин «Империи изобилия» потерял контроль над собой, да и улица пустовала, так что его никто не видел. А перед тем, кому бы он попался навстречу, предстал бы не Меррилл — философ точной механики, и даже не Меррилл — ловкий торговец. Случайный прохожий увидел бы душу Меррилла. Внешне Поп в тот момент очень уж напоминал голодного бездомного пса, пробравшегося в сарай, где забивают кур, и замершего, навострив уши, чуть склонив голову, оскалив клыки: услышал какой-то звук в доме фермера и думает о ружье с двумя широкими дырами, образующими цифру восемь. Пес, конечно, не знает, что есть цифра восемь, но может предугадать, откуда исходит угроза, на то ему и даны инстинкты.

На другой стороне улицы Поп видел желтоватый фасад «Империи изобилия», чуть в стороне от пустующего здания, в котором раньше находилась «Деревенская прачечная», кафетерия «Нэн», магазина готового платья, в котором хозяйничала правнучка Эвви Чалмерс, Полли (о ней мы поговорим в другой раз).

Стоянки для автомобилей перед каждым из магазинов пустовали… Однако на одну как раз сейчас въезжал «форд». Поп узнал этот автомобиль. В утренней тишине далеко разносился шум работающего двигателя. Затем двигатель заглох, вспыхнули и погасли тормозные огни. Поп вытащил ногу из сливной канавы и попятился к магазину «Ла Вердье». Остановился у самого угла — все тот же пес, настороженно прислушивающийся к каждому звуку, трезво оценивающий, веет от этого звука смертью или нет.

Дэлевены вышли из машины и направились к «Империи изобилия». Старший нетерпеливо заколотил в дверь. Удары донеслись до Попа так же отчетливо, как и шум работающего двигателя. Последовала пауза, Дэлевены прислушались, затем удары вновь посыпались на дверь. Не требовалось большого ума, чтобы понять, что Джон кипит от ярости.

Они знают, подумал Поп. Каким-то образом они узнали. Чертовски хорошо, что я разбил эту чертову камеру.

Он постоял не шевелясь, лишь глаза обшаривали улицу, потом обогнул угол аптечного магазина и скрылся в проулке между «Ла Вердье» и соседствующим с ним банком. Двигался он быстро и уверенно, словно скинул лет пятьдесят.

В это утро, решил Поп, целесообразнее добираться до дома по задворкам.

ГЛАВА 16

Не получив ответа, Джон Дэлевен в третий раз принялся барабанить в дверь, да так, что жалобно задребезжали стекла. Даже отшиб себе руку, и боль заставила Джона почувствовать, насколько же он зол. Гнев этот его не удивил. Если Меррилл сделал то, о чем говорил Кевин, а отец чувствовал, что сын не ошибся, то у Джона Дэлевена были все основания так злиться. Удивило его другое: до этого момента он и не подозревал, что так разгневан. Похоже, я не так уж хорошо себя знаю, как считал. И мысль эта немного успокоила его. Джон даже чуть улыбнулся.

А вот Кевин не улыбался. Его тревога росла. — Вариантов немного. — Мистер Дэлевен повернулся к сыну. — Или Меррилл ушел по делам, или сидит наверху и не отвечает, или понял, что мы обо всем догадались, и удрал с камерой. — Помолчал, а затем рассмеялся. — Впрочем, есть и четвертый вариант. Может, он умер во сне.

— Не умер. — Кевин прижался носом к грязной, пыльной стеклянной панели двери.

Лучше б он никогда не открывал эту дверь! Мальчик заслонил ладонями глаза так, чтобы солнечный свет не мешал видеть то…

— Посмотри!

Мистер Дэлевен так же прижался носом к стеклу. Они стояли бок о бок, спиной к улице, вглядываясь в полумрак «Империи изобилия».

— Что ж, — вырвалось наконец у мистера Дэлевена. — Если он и удрал, то все свое дерьмо оставил…

— Да… но я не про это. Ты ее увидел?

— Увидел что?

— Висит на крюке. Рядом со шкафом, на котором часы.

Мгновение спустя мистер Дэлевен ее разглядел: полароидную камеру, свисающую на ремне с крюка. Ему даже показалось, что он видит дырку сбоку, но, возможно, это лишь почудилось.

Но нет, ему не почудилось.

Улыбка Джона растаяла, как только он осознал, что чувствует то же, что и Кевин: давящую неотвратимость того, что должно свершиться, четкое ощущение того, что этот вроде бы простой, но очень опасный механизм по-прежнему работает… и в отличие от многих часов Попа работает без сбоя.

— Ты думаешь, Меррилл сидит наверху и ждет, пока мы уйдем? — вслух спросил мистер Дэлевен самого себя.

Замок на двери выглядел новым и дорогим, но он готов поставить последний доллар на то, что от хорошего удара замок вылетит из старого дерева. Не зря же говорят: замок хорош только в крепкой двери. Но люди об этом редко задумываются.

Кевин повернулся к отцу. Выражение его лица потрясло Джона Дэлевена. Он подумал: «Интересно, как часто у отца появляется возможность увидеть, каким будет его сын, когда вырастет? Не всегда, конечно, лицо мальчика будет таким напряженным, таким вымученным. Господи, как я на это надеюсь!

Но оно будет выглядеть именно так. Боже мой, в какого симпатичного парня он вырастет!»

На мгновение Джон забыл о настоящем, но только на мгновение. Если и оторвался от реальности, то никогда не забывал, что она здесь, никуда не делась.

— Что будем делать, папа? — прохрипел Кевин. — Что?

— Ты хочешь вломиться в магазин? Я не возражаю.

— Еще нет. Может, мы сможем обойтись без этого. Не думаю, что Меррилл в магазине… но он где-то неподалеку.

Ты же не можешь этого знать, подумал мистер Дэлевен. Не можешь даже предугадать.

Но его сын знал, и почему-то отец верил ему. Какая-то связь установилась между Попом и Кевином. Какая-то? Чушь собачья. Отец прекрасно понимал, что это за связь. Их связывала чертова полароидная камера, висевшая на крюке. И чем дольше она работала, чем дольше вертелись невидимые ему шестерни, тем меньше это нравилось мистеру Дэлевену.

Надо разбить камеру, думал он. Надо скорее разбить камеру.

— Ты уверен, Кев?

— Давай зайдем со двора. Попробуем ту дверь.

— Там ворота. Он их запирает.

— Может, мы сможем перелезть через забор.

— Попробуем, — кивнул мистер Дэлевен и поспешил за сыном в проулок, спрашивая себя при этом: «А не сошел ли я с ума?».

* * *

Ворота открылись от легкого толчка. Так уж получилось, что Поп забыл их запереть. Мистеру Дэлевену не очень-то хотелось лезть через забор, тем более свалиться с него и что-нибудь сломать, но открытые ворота его тоже не порадовали. Тем не менее они вошли во двор Попа, заваленный не пойми чем, не говоря уже об опавших листьях.

Дэлевены оказались у колоды для колки дров как раз в тот момент, когда Поп выходил на Тутовую улицу, в квартале к западу. Он намеревался дойти до здания и участка, принадлежащих лесозаготовительной компании Уолфа Джоу. Хотя грузовики для перевозки опилок уже катили по дорогам западного Мэна, а на лесопилках давно визжали пилы, в конторе первый человек появлялся ровно в девять утра, то есть через пятнадцать минут. Сзади участок лесозаготовительной компании огораживал высокий забор. За забором находился двор «Империи изобилия». Ключ у Попа от запертых ворот был.

Кевин уставился на колоду. Мистер Дэлевен проследил за взглядом сына, и его брови удивленно взлетели вверх. Он открыл рот, дабы спросить, а что все это значит, но закрыл, не произнеся ни слова. Потому как и без Кевина сообразил, что к чему. Мистер Дэлевен уже понимал: творится нечто более чем странное (не хотелось говорить сверхъестественное), и Поп прямым образом во всем этом замешан. Мистер Дэлевен понял еще одно: импульсивные поступки в данной ситуации могут привести к необратимым последствиям. Которых очень хотелось избежать.

Сначала Джону показалось, что он смотрит на остатки полароидной камеры. Разумеется, это подбросил глазам его разум, стремящийся найти рациональное объяснение. Но то, что лежало на колоде и рядом с ней, никоим образом не напоминало полароидную камеру. Все эти шестерни, оси, пружинки скорее были от часов. Тут мистер Дэлевен увидел мертвую мультфильмовскую птичку и догадался, что это было. Хотел уже узнать у Кевина, зачем Поп притащил во двор часы с кукушкой, положил на колоду для колки дров и разнес вдребезги ударом кувалды, но немного подумал и решил не спрашивать. Тем более что ответ становился ясен. Мистеру Дэлевену он не нравился: какой-то безумный получался ответ…

Часы с кукушкой надо куда-то вешать. Этого требовали маятниковый рычаг и противовесы. И куда вешают часы с кукушкой? Естественно, на крюк.

Торчащий из стены крюк.

Такой вот крюк, на котором сейчас висела полароидная камера Кевина.

Вот теперь мистер Дэлевен заговорил. И слова его словно донеслись издалека:

— Что с ним происходит, Кевин? Он сошел с ума?

— Не сошел, — ответил Кевин, не отрывая глаз от разбитых часов, и голос мальчика тоже пришел откуда-то со стороны. — Его свели с ума. Это сделала камера.

— Мы должны ее разбить — воскликнул мистер Дэлевен; слова эти зазвучали в его ушах прежде, чем сорвались с языка.

— Рано, — покачал головой Кевин. — Сначала мы должны пойти в аптечный магазин. У них распродажа.

— Распродажа чего? — спросил мистер Дэлевен. Сын коснулся его руки. Кевин стоял, подняв голову, словно принюхивающийся олень. В этот момент мальчик казался не просто красивым — божественным, напоминая молодого поэта в час его смерти.

— Что такое? — встревоженно спросил мистер Дэлевен.

— Ты ничего не слышал? — Настороженность уступила место сомнению.

— Машину на улице, — ответил мистер Дэлевен. «На сколько я старше сына? — неожиданно подумал он. — На двадцать пять лет? Господи, не пора ли мне вспомнить о том, что я взрослый?» Неординарность ситуации давила на Джона.

Он чувствовал, что зрелостью тут не возьмешь, но предложить ничего не мог.

— Других звуков точно не было, папа?

— Нет. Кевин, ты очень уж нервничаешь. Возьми себя в руки, а не то… — («Что — не то?» Но Джон знал, что хотел добавить, и невесело рассмеялся). — А не то мы убежим, как два перепуганных кролика.

Кевин задумчиво посмотрел на отца, словно пробудился от глубокого сна, точнее, вышел из транса, и кивнул.

— Пошли отсюда.

— Кевин, но зачем? Что ты задумал? Он, может быть, наверху, просто не хочет выходить к…

— Я скажу тебе, когда мы выберемся отсюда. Пошли. — Мальчик буквально тащил отца со двора Попа, а затем и с проулка, ведущего к улице.

— Кевин, ты хочешь оторвать мне руку? — спросил мистер Дэлевен, когда они вернулись на тротуар.

— Он точно там был, — объяснил Кевин. — Прятался. Ждал, пока мы уйдем. Я почувствовал его присутствие.

— Он там… — Мистер Дэлевен остановился, потом снова зашагал. — Хорошо, он там был. Допустим, он был в магазине. Может, нам вернуться и взять его в оборот? — Отец помолчал и, смирившись с тем, что сразу они не вернутся, добавил:

— Где он был?

— С другой стороны забора. — Взгляд Кевина плавал, и отцу это совсем не нравилось. — Меррилл уже побывал там. Получил то, что хотел. Нам надо поторопиться.

Кевин собрался перейти на другую сторону улицы, где располагался магазин «Ла Вердье». Мистер Дэлевен схватил его, как кондуктор «зайца», пытающегося прошмыгнуть в вагон без билета.

— Кевин, что ты такое говоришь? Вот тут Кевин все и сказал. Посмотрел на отца и сказал.

— Пойдем, папа. Пожалуйста. Речь идет о моей жизни. — В его глазах застыла мольба. — Пес уже рядом. Мы не можем просто ворваться в дом и разбить камеру. Уже поздно. Пожалуйста, не останавливай меня. Пожалуйста, не буди меня. Речь идет о моей жизни.

Мистер Дэлевен хотел предпринять еще одну попытку, чтобы устоять перед всем этим безумием, но… сдался.

— Пошли! — Он снова схватил сына за локоть и увлек к аптечному магазину. — Сделаем то, что ты считаешь необходимым… Времени нам хватит?

— Я в этом не уверен, — ответил Кевин и с неохотой добавил:

— Боюсь, что нет.

ГЛАВА 17

Поп ждал за деревянным забором, подглядывая за Дэлевенами через замочную скважину. Пачку табака он засунул в задний карман, чтобы пальцам ничто не мешало сжиматься и разжиматься, сжиматься и разжиматься.

Вы на моей территории, лихорадочно стучало в виски. Попу более всего хотелось добраться до этих Дэлевенов, растоптать, убить. Вы на моей территории, черт побери, вы на моей территории!

Конечно, следовало призвать закон и обрушить его на головы этих негодяев. Вот что следовало сделать. И Меррилл бы это непременно сделал, если бы они не стояли над обломками камеры, которую мальчик должен был собственноручно уничтожить две недели назад. Поп полагал, что и в этой ситуации удалось бы призвать их к порядку, но в то же время старик хорошо знал, как относятся к нему в этом городе. Пэнгборн, Китон, все остальные.

Шваль — вот что о нем думали в Касл-Роке. Шваль. До тех пор, пока сами не загоняли себя в угол и им не требовалось по-быстрому занять деньги. Тогда они ищи ко мне.

Пальцы сжимались и разжимались, сжимались и разжимались.

Дэлевены разговаривали, но Поп их не слушал. Он весь кипел от ярости. Внутренний голос без устали твердил: Они на моей территории, и я ничего не могу с этим поделать! Они на моей территории, и я ничего не могу с этим поделать! Будь они прокляты! Будь прокляты!

Наконец Дэлевены ушли. Как только Поп услышал скрип старых ворот, он сунул ключ в замок и отомкнул его. Проскользнул во двор, миновал дверь черного хода и побежал, как молодой, прижимая руку к правому бедру, словно в этом месте ему досаждала боль. Но ничего не болело. Просто Поп боялся, что у него из кармана выпадут ключи или кошелек, которые и подхватят затаившиеся Дэлевены. Попа не удивило бы, если бы отец и сын спрятались в засаде, поджидая его. «Если имеешь дело с подонками, то надо ожидать от них поведения подонков», — в бешенстве думал он.

Поп вытащил ключи из кармана, они звякнули. Поп — его лицо перекосилось от страха — взглянул через плечо, не высунулась ли откуда глупая физиономия Кевина. Но нет, никто ниоткуда не высунулся. Пока.

Он нашел нужный ключ, вставил в замок, повернул. Дверь в магазин открылась, Поп переступил порог, тут же закрыл ее за собой да еще задвинул засов. Облегченно вздохнул и прошел в свою «Империю изобилия». Тут он чувствовал себя как дома. Мог бы пройти этими узкими коридорами хоть во сне… тот факт, что и ходил, на какое-то время исчез из его памяти, как и многое другое.

Маленькое грязное окошко смотрело на узкий проулок, по которому прошли Дэлевены, чтобы попасть на его территорию. Сквозь немытые стекла виднелась и часть улицы.

Поп пробрался к окну между стопок никому не нужных старых журналов. Увидел спины Дэлевенов. Догадался, что отец и сын идут в «Ла Вердье». Наверное, будут там спрашивать о нем. Но что им сможет сказать эта сучка продавщица? Что мистер Меррилл был и ушел. А что еще?

Что он купил две упаковки трубочного табака.

Поп улыбнулся.

За это его не повесят.

* * *

Поп нашел коричневую сумку, вышел с ней во двор, пошел было к колоде для колки дров, но передумал и повернул к воротам. Зачем повторять допущенные ошибки?

Заперев ворота, он вернулся к колоде, собрал кусочки разбитой «полароидной камеры». Работал он быстро, но старался ничего не пропустить и ничего не оставить. Поднял с земли все, за исключением разве самых мелких осколков и щепочек.

Полицейские эксперты, возможно, смогут идентифицировать валяющийся на земле мусор. Поп видел, как это делается в телевизионных полицейских сериалах (видеофильмы про полицию он не смотрел принципиально): мужчины и женщины с умным видом ползают по месту преступления, с щеточками, пылесосами, даже пинцетами, что-то подбирают, складывают в пластиковые пакетики. Управление шерифа Касл-Рока специального снаряжения не имело. И Поп сомневался, что Пэнгборн уговорит полицию штата прислать своих экспертов, даже если шерифа убедят обратиться в полицию штата.

Да и не смогут Дэлевены обвинить его в краже полароидной камеры. А если начнут объяснять, что к чему, их примут за сумасшедших.

Собрав остатки «камеры». Поп ретировался в магазин, открыл «особый» ящик, сунул в него коричневую сумку, задвинул ящик, запер и убрал ключи в карман. С этим вопрос решен. Поп все знал и об ордере на обыск. Скорее в аду пойдет снег, чем Дэлевены уговорят Пэнгборна обратиться в окружной суд с просьбой выписать такой ордер. Нет, он избавится от остатков камеры задолго до того, как шериф получит-таки ордер на обыск. А избавляться от нее прямо сейчас опаснее, чем упрятать под замок. Дэлевены могут снова прийти и застать его за этим делом. Лучше переждать.

Потому что они обязательно вернутся.

Поп Меррилл в этом ни на секунду не сомневался, как не сомневался в том, что его фамилия Меррилл.

Позже, когда уляжется вся суета, он сможет подойти к мальчику и сказать: Да, все так. Я сделал все то, о чем ты думаешь. А теперь почему бы нам не забыть прошлое? Будем считать, что мы друг друга не знаем… хорошо? Мы можем себе это позволить. Тебе так не кажется, по крайней мере сейчас, но можем. Смотри сам… ты хотел разбить камеру, так как считал, что она опасна, а я хотел ее продать, потому что считал, что она может принести прибыль. Как выяснилось, ты был прав, а я ошибался, по-моему, можно считать, что ты мне отомстил. Если бы ты знал меня лучше, других объяснений тебе не потребовалось бы. Не так уж много наберется людей в городе, перед которыми я признавал свои ошибки. Мне это очень неприятно, вот что я хочу сказать, но не в этом дело. Даже если я ошибаюсь, то предпочитаю никому в этом не признаваться. И потом, парень, я сделал то, что ты хотел сделать с самого начала. Мы прошли один и тот же путь, вот что я хочу сказать, и, считаю, можем больше не поминать прошлое. Я знаю, что ты обо мне думаешь; знаю, что я о тебе думаю; и ни один из нас не будет выдвигать другого на пост руководителя парада в честь Дня независимости. Но с этим можно жить, не так ли? Что я хочу сказать, мы оба рады тому, что проклятой камеры больше нет, так давай поставим на этом точку и разойдемся в разные стороны.

Но такой монолог Поп Меррилл мог произнести позже — при благополучных обстоятельствах, — если бы вообще решился произнести. Сначала все должны успокоиться. А сейчас каждый из них готов вырвать у него из задницы кусок мяса, как (пес на полароидной фотографии) как… ну, не важно, мало ли с кем их можно сравнить. Главное, вести себя как всегда, заниматься обычными делами и изображать из себя невинное дитя, когда Дэлевены вновь появятся в магазине.

Потому что они обязательно появятся. Но бояться этого не стоит. Бояться не стоит, потому что…

— Потому что ситуация под контролем, — прошептал Поп. — Что я хочу сказать, вот так.

Он подошел к входной двери, перевернул табличку с «Закрыто» на «Открыто» (потом вновь повернул ее на «Закрыто», но не заметил этого). Вот так, начало положено. А теперь? Притворимся, что этот день никак и ничем не отличается от любого другого. Изобразим изумление, когда они прибегут, готовые умереть за то, что уже давно мертво и похоронено.

Итак… каким же заниматься делом, когда они явятся с шерифом Пэнгборном или без него?

Взгляд Попа упал на часы с кукушкой, висевшие на крюке рядом с красивым шкафом, который он купил на распродаже в Сибаго месяц или полтора назад. Не очень хорошие часы, дешевка, но если их подновить, то, возможно, удастся продать лыжникам, которые появятся здесь через месяц-другой, кому-нибудь из тех, кому нужны настенные часы для летнего коттеджа. Почему нет? В сельском доме они могут и смотреться. Вряд ли кто из этих лыжников поймет, что покупка таких часов не решение проблемы, а лишняя головная боль.

Поп мог бы пожалеть этого лыжника, но считал своей главной задачей никогда не разочаровывать покупателя. Раз человек хочет что-то купить, значит, ему это надо, а он. Поп, должен зарабатывать на жизнь, не так ли?

Да. Значит, Поп будет сидеть за верстаком и возиться с часами, проверяя, ходят ли они вообще, а если ходят, то как точно. И Дэлевены, появившись в магазине, застанут его за этим занятием. А может, заглянут и другие покупатели. Он на это надеялся, хотя летний сезон уже закончился, а зимний еще не начался. Покупатели, конечно, хорошо, но главное — как будет выглядеть он сам: обычный человек, которому нечего скрывать, занятый привычным делом в самый что ни на есть обычный день.

Поп подошел к крюку, снял «часы с кукушкой», осторожно, чтобы не запутались цепи противовесов. Понес часы к верстаку, что-то напевая себе под нос. Положил их на верстак, потом ощупал задний карман. Трубочный табак. Только что купленный. Хорошее дело.

Поп подумал о том, что неплохо бы покурить, прежде чем браться за работу.

ГЛАВА 18

— Ты не можешь знать, что Поп тут побывал, — неуверенно протестовал мистер Дэлевен, когда они вошли в «Супераптечный магазин Ла Вердье».

Не отвечая, Кевин направился к прилавку, за которым стояла Молли Дархэм. Все ее волнения, связанные с недавним появлением Попа Меррилла, остались позади, чувствовала она себя куда лучше. История эта теперь казалась ей довольно-таки глупой, словно кошмар, после которого просыпаешься и думаешь: И я ЭТОГО боялась? Как я могла подумать, что такое может случиться со мной, даже во сне?

Но когда Молли увидела перед собой побледневшее лицо Дэлевена-младшего, то поняла, что испугаться еще как можно, даже того, что случается только во сне.

— Здесь побывал Поп Меррилл. — В голосе Кевина не слышалось вопросительных интонаций. — Что он купил?

— Пожалуйста, извините, — вмешался мистер Дэлевен. — Мой сын не очень хорошо себя чув…

Тут он взглянул на Молли и замолчал: она выглядела так, словно увидела человека, которому только что оторвало руку.

— Мой Бог! — выдохнула продавщица.

— Он купил пленку? — спросил Кевин.

— Что с ним такое? — ответила Молли вопросом на вопрос. — Я заметила, что с ним что-то не так, как только старик вошел в магазин. Что с ним? Он… что-то сделал?

Господи, подумал Дэлевен. Кевин ЗНАЛ. Значит, все это правда.

И в этот самый момент мистер Дэлевен принял историческое решение: сдаться. Полностью и окончательно. Он, отец, вверил себя в руки пятнадцатилетнего сына.

— Мистер Меррилл купил пленку, не так ли? — настаивал Кевин; у Молли задрожали губы. — Полароидную кассету. Оттуда. — Мальчик указал на выставочный стенд.

— Да. — Теперь Молли побледнела, как и Кевин; на ее щеках остались лишь пятна наложенных утром румян. — Он был такой… странный. Словно говорящая кукла. Что с ним случилось? Почему…

Но Кевин уже повернулся к отцу:

— Мне нужна камера. Немедленно. Полароидная камера «Солнце-660». Такие здесь есть. Они выставлены на стенде. Видишь?

Несмотря на принятое решение, мистер Дэлевен все-таки попытался воззвать к здравому смыслу.

— Зачем… — начал он, но Кевин оборвал его.

— Я не ЗНАЮ зачем'. — выкрикнул он. Молли Дархэм аж подпрыгнула. Кевин Дэлевен пугал ее не меньше, чем Поп Меррилл. Чего ей больше всего хотелось, так это убежать домой, подняться в спальню, залезть в постель и укрыться с головой одеялом.

— Но мы должны ее иметь, папа! Время на исходе!

— Дайте мне одну из этих камер, — попросил мистер Дэлевен, дрожащими руками доставая бумажник и не замечая, что Кевин уже бежит к выставочному стенду.

— Берите любую, — услышала Молли свой дрожащий голос. — Берите любую и уходите!

ГЛАВА 19

А в «Империи изобилия» Поп Меррилл, искренне верящий в то, что чинит дешевые часы с кукушкой, вставил кассету в полароидную камеру Кевина. Захлопнул крышку. Послышалось жужжание, и камера «выплюнула» картонный квадратик. Такое ощущение, что у чертовой кукушки фарингит, подумал Поп. Наверное, где-то проскальзывает шестеренка. Это я вылечу.

— Я тебя починю. — Поп поднял камеру.

Приложился пустым глазом к видоискателю с трещиной на стекле, тоненькой, как волосок. Навел «Солнце-660» на входную дверь, хотя никакого значения это уже не имело. Куда бы он ни направлял ее, нацелена она была на некого черного пса, к созданию которого Бог не имел ни малейшего отношения, в маленьком городке, названном для удобства Полароидсвиллом, который также возник не по воле Господа.

ВСПЫШКА!

С тем же негромким жужжанием из камеры Кевина выползла новая фотография.

— Может, я не только научу тебя говорить, птичка, — удовлетворенно пробормотал Поп. — Что я хочу сказать, может, ты у меня и запоешь. Этого я тебе не обещаю, но попытаюсь.

Поп холодно улыбнулся и вновь нажал на спуск.

ВСПЫШКА!

* * *

На полпути к «Империи изобилия» Джон Дэлевен увидел беззвучную белую вспышку подсветившую грязные витрины магазина. Вспышка была беззвучной, но следом за ней донеслось низкое, глухое громыхание, вроде бы идущее из все того же магазина старика… но только потому, что именно там оно могло прорваться наружу Хотя скорее всего исходило-то это громыхание из-под земли… только в земле хватило бы места тому кто мог так рычать.

— Бежим, папа! — крикнул Кевин. — Он уже фотографирует!

Вспышка повторилась, полыхнув белым в витринах «Империи изобилия». Вновь донесся глухой рев, словно какое-то невообразимо ужасное животное пробуждалось ото сна.

Разум мистера Дэлевена отказывался понимать происходящее вокруг. Он хотел объяснить, что полароидная камера не может дать такой сильной вспышки, но Кевин уже мчался к магазину.

Побежал и мистер Дэлевен, на этот раз совершенно ясно понимая, что ему необходимо сделать: схватить сына за воротник и утащить отсюда, прежде чем случится нечто жуткое.

ГЛАВА 20

Вторая полароидная фотография, сделанная Попом, окончательно вытолкнула из щели первую, и она тяжело упала на верстак. Куда тяжелее, чем мог бы упасть химически обработанный кусочек картона.

Полароидный пес занимал уже весь квадрат фотографии. Огромная голова, черные пещеры глаз, дымящаяся зубастая пасть. Череп напоминал по форме пулю или каплю. В кадр попадали только вершины штакетин, все остальное закрывали мощные плечи этой твари.

Под шеей у полароидного пса болтался галстук-шнурок, подаренный Кевину на день рождения богатой тетей Хильдой.

— Получается, сучье вымя! — воскликнул Поп. Его глаза ослепли от ярких вспышек. Он не видел ни полароидной камеры, ни пса. Только безголосую кукушку, которую он яростно чинил.

— Ты у меня запоешь, черт бы тебя побрал! Я заставлю тебя запеть!

ВСПЫШКА!

Третья фотография вытолкнула из щели вторую. Падала она очень быстро, скорее как камень, а не кусочек картона, и, ударившись о верстак, вышибла из деревянной поверхности несколько щепок.

На этой фотографии голова получилась более размытой, словно не в фокусе, тело превратилось в колонну плоти, странным образом ставшую трехмерной.

С третьей фотографией, все еще торчавшей из щели, случилось невозможное: морда полароидного пса как бы вернулась в фокус. Невозможное потому, что пасть приблизилась к линзам вплотную, напоминая морду какого-то морского чудовища, находящегося под тем тонким слоем воды, который называется поверхностью.

— Все-таки она еще не поет как полагается, — буркнул Поп.

И его палец снова нажал на спуск.

ГЛАВА 21

Кевин взбежал по ступеням магазина «Империя изобилия». Отец потянулся за ним, но, промахнувшись на дюйм, схватил только воздух, а не воротник рубашки. Потерял равновесие, упал, успев выставить вперед руки, и ударился о вторую сверху ступеньку. Маленькие занозы впились в ладони.

— Кевин!

Мистер Дэлевен поднял голову в тот самый момент, когда мир поглотила очередная вспышка. На этот раз проревело громче. Словно обезумевшее животное доламывало клетку, в которой сидело. Джон увидел сына, застывшего в ослепительной белизне, словно превратившегося в фотографию: подбородок прижат к груди, ладонь прикрывает глаза от слепящего блеска. Джон увидел, как зазмеились трещины по стеклу витрин.

— Кевин, оста…

Стекла брызнули дождем осколков, и мистер Дэлевен инстинктивно нагнул голову. Стекло летело, как шрапнель. Осколки попали в волосы, поцарапали щеки, но ни один из них не вонзился ни в мальчика, ни в мужчину: витрины разлетелись чуть ли не в пыль.

Послышался резкий удар, и мистер Дэлевен увидел, что Кевин сделал то, о чем подумал он сам, когда чуть раньше они стояли перед дверью магазина Попа Меррилла: мальчик ударил плечом, и новый замок выломал старое дерево.

— КЕВИН, ЧЕРТ ПОБЕРИ! — проревел мистер Дэлевен.

Он встал, споткнулся, упал на одно колено, но снова поднялся, на этот раз устоял на ногах и бросился за сыном.

* * *

Что-то случилось в этих часах с кукушкой. Что-то нехорошее.

Они били и били, правда, уже плохо, но этим дело не ограничивалось. Прямо в руках Попа они становились все тяжелее… и вроде бы горячее.

Поп посмотрел вниз и чуть не закричал от ужаса. Не закричал только потому, что челюсти ему, казалось, сцепили проволокой.

Внезапно он понял, что до этого ничего не видел. Он вдруг осознал, что держит в руках совсем не часы с кукушкой.

Он попытался разжать пальцы, мертвой хваткой вцепившиеся в камеру, и, к своему ужасу, почувствовал, что не в силах это сделать: пальцы не подчинялись. Камера становилась все тяжелее. А температура ее все нарастала. Между растопыренных, с побелевшими ногтями, пальцев темно-серый пластик корпуса начал дымиться.

Указательный палец правой руки пополз вверх, к красной кнопке спуска, совсем как муха-калека.

— Нет, — пробормотал Поп, потом добавил с мольбой:

— Пожалуйста…

Палец не обратил внимания на его просьбу. Добрался до красной кнопки и лег на нее в тот самый момент, когда Кевин ударом плеча вышиб дверь. Зазвенели разбивающиеся стеклянные панели.

Поп не давил на кнопку. Даже слепой, даже ощущая, как начинают поджариваться и обугливаться подушечки его пальцев. Поп не давил на кнопку. Но его палец лежал на ней, а вес камеры увеличился вдвое, втрое. Он не пытался убрать палец с кнопки. Какой прок от попытки остановить летящую по своей орбите планету Юпитер?

— Брось ее! — откуда-то из темноты донесся крик мальчика. — Брось ее, брось!

— Нет! — крикнул в ответ Поп. — Что я хочу сказать. Я НЕ МОГУ!

Кевин стоял, широко расставив ноги, склонившись над камерой, которую они только что взяли в «Ла Вердье». Он уже нажал кнопку, поднимающую переднюю часть камеры, открыл паз и теперь пытался вставить в него кассету, которая отказывалась влезать. Словно камера предала Кевина, из солидарности со своей полароидной сестрой.

Поп снова закричал, из его горла исторглись не слова, а вопль страха и боли. До ноздрей Кевина долетели запахи плавящегося пластика и горящей плоти. Он увидел, что полароидная камера тает, буквально тает в застывших руках старика. Квадратный силуэт менялся: углы скруглялись. Вместо того чтобы треснуть и выскочить из меняющего форму корпуса линзы удлинялись и загибались, превращаясь в два гротескных глаза, словно на маске жестокой трагедии.

Темный пластик нагрелся до такой степени, что превратился в расплавленный воск. Он тек по пальцам Попа Меррилла, по рукам, оставляя глубокие канавки. Пластик прижигал плоть, и Кевин видел, как по краям канавок выступала кровь и капли, шипя, словно раскаленный жир, падали на верстак.

— Твоя кассета в обертке! — крикнул мистер Дэлевен, выводя Кевина из шока. — Сними обертку! Дай мне кассету!

Дэлевен-старший протянул руку, сильно толкнув Кевина, едва не сбив его с ног. Выхватил кассету, разорвал фольгу и вынул из нее содержимое.

— ПОМОГИТЕ МНЕ! — кричал Поп. Эти слова были последними, которые можно было понять.

— Скорее! — Мистер Дэлевен сунул кассету Кевину в руки. — Скорее!

Шкворчание жарящейся плоти. Горячая кровь на верстаке, отдельные капли сливались в ливень по мере того, как пластик добирался до больших артерий. Пластик окольцевал левое запястье Попа, и лопнули вены, находящиеся у самой поверхности, разгерметизированный поток крови хлынул, а сердце толчками гнало и гнало наружу все новые порции.

Поп завыл, как смертельно раненное животное.

Кевин никак не мог загнать кассету в паз.

— Черт! — вырвалось у него.

— Не той стороной! — завопил мистер Дэлевен.

Он хотел выхватить камеру у Кевина, но тот увернулся, оставив в руках отца клок рубашки, и перевернул кассету. Она чуть не выпала, но Кевин сумел удержать ее, вставил, захлопнул крышку. Камера зажужжала, выплевывая картонку.

Поп завопил вновь и…

ВСПЫШКА!

ГЛАВА 22

На этот раз они словно оказались в центре солнца, которое внезапно стало другим — суперновым. Кевин почувствовал, как его тень отделилась от него и впечаталась в стену. Может, так оно и было, потому что вся стена за мальчиком обуглилась и пошла трещинками, кроме того места, куда легла его тень. На стене запечатлелся силуэт Кевина, с отставленным локтем, — в тот самый момент, когда он поднимал камеру к лицу.

Верхняя часть камеры, которую держал Поп, с чавканьем отскочила. Полароидный пес зарычал так, словно рядом громыхнул гром. Зазвенели разбитые стекла на циферблатах часов, мелкие осколки полетели во все стороны.

На этот раз камера не стонала и не жужжала, она вскрикнула, громко, пронзительно, словно женщина, умирающая в родах. Из щели выползла дымящаяся фотография. Тут же начала плавиться и сама щель, один ее угол потащило вниз, второй — вверх; щель растянулась, словно беззубый рот На блестящей поверхности последней фотографии, еще торчащей из плавящейся щели, начал образовываться пузырь.

Кевин наблюдал как зачарованный, стремясь взглядом прорвать пелену прыгающих белых точек, которую последняя вспышка повесила перед его глазами. Полароидный пес снова зарычал. Чуть тише, но звук этот исходил не из-под земли, а из фотографии, отчего стало только страшнее.

Часть пластика выплеснулась на шею Попа Меррилла, превратившись в ожерелье. Внезапно вскрылись яремная вена и сонная артерия, кровь брызнула вперед и вверх. Голову Попа отбросило назад.

Пузырь на камере рос. Края увеличивающейся фотографии начали раздирать щель. Они расходились и расходились, словно сделана была фотография не из картона, а из какого-то растягивающегося материала. Фотография прыгала взад-вперед, напомнив Кевину ковбойские сапожки, которые ему подарили на день рождения два года назад. Они были узки в голенищах, поэтому ноги приходилось вставлять в них рывками.

Края фотографии прорезали пластик так же легко, как острый нож режет нежное мясо. Дымящиеся капли серого пластика полетели вниз. Одна упала на стопку старых журналов «Популярная механика» и прожгла глубокую дыру.

Пес снова зарычал, злобно, кровожадно. Ясно было, что на уме у него только одно — рвать и убивать.

Фотография уже напоминала бесформенный колокол. Еще мгновение, и она, вырвавшись из щели, полетела на стол со скоростью брошенного в стену камня.

— Что происходит? — просипел мистер Дэлевен. — Господи, Кевин, что здесь происходит?

Кевин услышал свой голос, отстраненный, бесстрастный:

— Он рождается.

ГЛАВА 23

Поп Меррилл умер, откинувшись на спинку стоящего у верстака кресла, в котором просидел, наверное, полжизни, если не больше. Сидел и курил; сидел и чинил часы и прочую механику, которая потом какое-то время работала, во всяком случае, многое он успевал продать; сидел и одалживал деньги, уже под покровом ночи, тем, кто не мог занять их где-либо еще. Поп Меррилл умер, глядя в потолок, с которого его же кровь капала ему на щеки и в широко раскрытые глаза.

Кресло перевернулось и выкинуло хозяина «Империи изобилия» на пол. Из карманов вывалились кошелек и связка ключей.

А на его верстаке полароидная фотография продолжала жить своей жизнью. Ее края продолжали расползаться, и Кевин чувствовал, как неведомое ему существо, одновременно уже живое и еще неживое, стонет в ужасных муках рождения.

— Мы должны отсюда уйти, — выдохнул отец Кевина.

Взгляд Джона Дэлевена не отрывался от этой растущей на глазах фотографии, которая уже скрыла под собой половину верстака Меррилла.

Она больше ничем не напоминала фотографию, раздувалась, словно щеки человека, набравшего полный рот воздуха. Сверкающий пузырь, в фут высотой, ходил ходуном. Его поверхность переливалась странными, невиданными цветами, маслянисто блестела. Раскаты рева, раздраженного, злобного, голодного, накатывали один на другой.

Отец взял сына за плечо, но Кевин резко вывернулся, и пальцы старшего Дэлевена лишь порвали ему рубашку. Голос мальчика звучал предельно спокойно.

— Нет… он бросится за нами. Думаю, ему нужен я, потому что с Попом пес уже разделался. Ведь камера принадлежала мне. Но на этом он не остановится. Пес сожрет и тебя. И это тоже его не остановит.

— Но ты ведь ничего не можешь поделать! — закричал отец.

— Могу, — ответил Кевин. — У меня есть один шанс.

И поднял камеру.

* * *

Края фотографии достигли краев верстака. Вместо того чтобы свеситься вниз, они закруглились вверх, продолжая удлиняться и извиваться. Они напоминали теперь крылья, снабженные легкими, и еще пытались натужно дышать.

Вся пульсирующая поверхность продолжала растягиваться и расширяться. То, что было плоским, превратилось в гигантский нарост, словно наполненный вонючей жидкостью. От нароста тянуло гнилью.

Рев не прекращался, пес рвался наружу, и некоторые из часов только что отдавшего Богу душу Попа Меррилла внезапно начали отбивать то ли полночь, то ли полдень. Словно протестуя против появления пса в этом мире.

Паническое желание бежать из магазина куда глаза глядят оставило мистера Дэлевена. В душе разлилось необъяснимое спокойствие, предтеча летаргического сна.

Кевин держал видоискатель камеры у глаза. Он лишь несколько раз охотился на оленей, но помнил, что испытывает человек, когда приходит его черед ждать. Ждать, затаившись, с ружьем на изготовку, в то время как другие охотники с криками идут по лесу, надеясь выгнать зверя на открытое пространство, где ты поджидаешь его. И не надо бояться, что ты подстрелишь кого-то из охотников, у тебя есть возможность сосредоточиться только на олене.

У тебя есть время спросить себя: «Сможешь ли ты попасть в зверя, когда и если он появится?» У тебя есть время задаться вопросом: «Заставишь ли ты себя выстрелить?» Еще можно надеяться, что олень так и останется гипотетическим и тебе не придется принимать решение, стрелять или не стрелять. Один раз олень появился, вышел на лежащего в засаде Билла Роберсона, приятеля отца. Мистер Робсрсон положил пулю, куда ее и следовало положить, между плечом и грудью оленя, и потом егерь снимал их рядом с добычей, мощным самцом, который делал честь любому охотнику.

Готов спорить, ты жалеешь, что стрелять довелось не тебе, не так ли? — спросил егерь, взъерошив волосы Кевина (ему тогда было двенадцать, он как раз начал вытягиваться вверх, чтобы через семнадцать месяцев дорасти практически до шести футов, то есть его еще не возмущало желание кого-то из взрослых ерошить ему волосы). Кевин тогда кивнул, оставив свой секрет при себе: он радовался, что стрелять пришлось не ему, он не знал, хватило бы ему духу выстрелить, а если б хватило, возникла бы еще одна проблема: уложить оленя одним выстрелом. Опять же, он не знал, сумел бы он выстрелить еще раз, если бы сразу не свалил оленя, хватило бы ему сил на преследование раненого животного.

Поэтому Кевин улыбнулся егерю и кивнул, а отец сфотографировал их в этот момент, и у мальчика отпала необходимость отвечать: «Нет. Не хотел бы я быть на месте мистера Роберсона. Мир предлагает каждому множество испытаний, и в двенадцать лет еще рано показывать, чего ты стоишь. Я рад, что стрелял мистер Роберсон. Я еще не готов к испытаниям, выпадающим на долю мужчин».

А теперь Кевин был в засаде, не так ли? И зверь выходил на него, разве нет? На этот раз не мирное травоядное, а хищник-убийца, огромный и злобный, способный зараз проглотить тигра. Этот зверь хотел убить его, причем это должно стать только началом. И только он, Кевин Дэлевен, может остановить этого зверя.

Мысль о том, чтобы передать полароидную камеру отцу, промелькнула и тут же исчезла. Ведь в глубине души он знал: передать камеру — все равно что убить отца и покончить жизнь самоубийством. Отец не верил в то, что сможет остановить зверя. И камера не сработает для его отца так, как надо, даже если он не будет стоять столбом и сумеет вовремя нажать на спуск.

Камера Кевина сработает только для Кевина.

Вот он и ждал, когда придет время показать, что достоин выдержать испытание, предложенное ему жизнью. Стоял, всматриваясь в видоискатель, как в прицел ружья, наведя камеру на фотографию, которая продолжала увеличиваться, заставляя блестящий переливающийся пузырь расти в ширину и в высоту.

И вот наконец начался переход полароидного пса в этот мир. Камера словно налилась свинцом, когда рев зверя буквально сотряс весь дом. Фотоаппарат задрожал в руках Кевина, он почувствовал, что влажные пальцы готовы вот-вот разжаться. Но он еще крепче сжал камеру; на лице появилась улыбка отчаяния. Пот заливал глаза. Дернув головой, Кевин отбросил со лба волосы, вновь прильнул к объективу, и в этот момент «Империю изобилия» наполнил резкий звук рвущейся ткани, прочной ткани, которую разрывали крепкие руки.

На сверкающей поверхности пузыря появилась щель. Из нее вырвался красный дым.

Зверь взревел злобным, несущим смерть ревом. Гигантская пасть с острыми клыками сунулась в щель — в этот мир.

Отчаянно, безумно били часы.

Мистер Дэлевен вновь схватил Кевина, дернул так сильно, что Кевин ударился зубами о пластиковый корпус камеры, и она едва не выпала из его рук и не разбилась об пол.

— Снимай! — Отец перекричал рев зверя. — Снимай, Кевин, если хочешь снимать, снимай прямо сейчас, СЕЙЧАС, Господи, он же…

Кевин вырвался.

— Еще рано, — возразил мальчик. — Еще не… На голос Кевина зверь откликнулся ревом. Полароидный пес рвался неведомо откуда, раздувая пузырь. Внезапно полароидный пес поднялся, высунув уже всю голову в реальный мир. Голова эта напоминала перископ… только вместо линз на Кевина смотрели безумные от ярости глаза.

Пузырь теперь облегал шею. Пес снова заревел, и из пасти вырвался язык красно-желтого пламени.

Джон Дэлевен отступил на шаг, зацепился за столик, на котором лежали пачки старых номеров журнала «Странные истории и фантастические пространства». Столик покачнулся, мистер Дэлевен потерял равновесие и вместе со столиком рухнул на пол. Полароидный пес вновь заревел, потом опустил голову и рванулся. Щель стала шире. Огненный язык вырвался из пасти зверя, превращая ткань в золу. Кевин увидел, что на шнурке-галстуке висит уже не зажим в форме птицы, а похожий на ложку инструмент, с помощью которого Поп Меррилл чистил трубку.

И мальчик окончательно успокоился. За спиной в изумлении и страхе кричал отец, пытающийся освободиться от столика, с которым повалился на пол, но Кевин не обращал на это ни малейшего внимания. Крик доносился откуда-то издалека.

Все нормально, папа, думал он, держа вылезающую из пузыря тварь в квадрате видоискателя. Все в порядке, разве ты не видишь? Все будет хорошо, потому что… амулет, который висит на шее полароидного пса, изменился.

И еще успел подумать, что у зверюги все-таки был хозяин… и этот хозяин наконец-то понял, что натравливать пса надо не на Кевина.

А может, в этом странном городе Полароидсвилле и живет ловец собак? Должен жить, иначе почему вдруг во сне появилась толстая женщина? Именно толстуха сказала Кевину, что он должен делать, то ли потому, что знала сама, то ли ловец собак подпустил ее в сон, чтобы Кевин увидел толстуху и все понял сам: двухмерную толстую женщину с двухмерной тележкой, наполненной двухмерными полароидными камерами. Будь осторожен, мальчик. Собака Попа сорвалась с поводка, и она очень злобная… Очень трудно сфотографировать ее, и уж совсем, невозможно, если у тебя нет камеры. Что-то такое она сказала.

Теперь мальчик приобрел камеру, не так ли? Он не знал, получится ли все, как обещала женщина, но камера у него теперь была.

Пес повертел головой, пока его взгляд не остановился на Кевине Дэлевене. Губы еще шире разошлись, обнажая страшные клыки, пасть открылась, из горла повалил дым, пес грозно зарычал. Матовые шары ламп под потолком магазина разлетелись вдребезги, усыпав пол осколками. Пес рванулся, широкая грудь прорвала ткань, разделявшую два мира.

Палец Кевина лег на кнопку спуска полароидной камеры.

Пес снова рванулся, теперь высвободились передние лапы, со шпорами, которые тут же вонзились в деревянную поверхность верстака, оставив глубокие дыры. Кевин слышал, как вырываются неизвестно откуда задние лапы, и знал, что в его распоряжении остаются считанные секунды. Еще рывок, и пес прыгнет со стола, в мгновение ока покроет разделяющее их расстояние, своим огненным дыханием подожжет брюки и тут же вонзится страшными клыками ему в живот.

— Скажи: «чи-из»,[32] сучье вымя! — приказал Кевин.

И надавил на кнопку.

ГЛАВА 24

Вспышка была такой ослепляющей, что это мгновение чуть ли не полностью выпало из сознания Кевина: потом — когда все кончилось — он эту вспышку так и не вспомнил. Его камера не выросла в размерах, не начала плавиться. Просто в ней три или четыре раза подряд что-то хрустнуло. То ли трескались линзы, то ли лопались какие-то пружины.

В белом зареве он увидел, как полароидный пес застыл. Идеальная черно-белая полароидная фотография: голова отброшена назад, каждая шерстинка стоит торчком. Клыки сияли белизной костей, пролежавших тысячелетия в стерильной пустоте каверн, оставленных водой. Глаза и те стали белыми, как у греческих статуй. Лишь дымок продолжал струиться из ноздрей и открытой пасти.

Эта фотография была совершенно не похожа на все остальные, виденные Кевином: черно-белая, а не цветная, и трехмерная, а не двухмерная. Он словно видел перед собой живое существо, вдруг обратившееся в камень после взгляда, неосторожно брошенного на Медузу.

— Спекся наконец, сукин ты сын! — истерично прокричал Кевин.

И, словно соглашаясь с ним, застывшие передние лапы оторвались от стола; полароидный пес стал исчезать в дыре, из которой появился; сначала медленно, затем все быстрее. С глухим рокочущим звуком, будто сползающая со склона лавина.

Что я увижу, если подбегу и загляну в тоннель, утягивающий полароидного пса? — подумал Кевин. Увижу я тот дом, тот забор, старика с тележкой, вытаращившегося в изумлении на лицо гиганта, не мальчика, а МАЛЬЧИКА, который смотрит на него из дыры в безоблачном небе? Засосет меня эта дыра? Или случится что-то другое?

Но Кевин не побежал, а выронил «Полароид» и закрыл лицо руками.

Только Джон Дэлевен, лежа на полу, увидел завершающий акт: мембрану, образовывавшую пузырь, тоже стало втягивать. Раздался сильный хлопок. Мембрану засосало в дыру, вслед за ней и лежащие на столе полароидные фотографии, сделанные стариком. Поверхность верстака вновь стала ровной и гладкой.

Его сын стоял посреди магазина, закрыв лицо руками, и плакал.

— Кевин! — Мистер Дэлевен поднялся и обнял мальчика за плечи.

— Я должен был сделать фотографию, — говорил Кевин сквозь слезы и ладони. — Только так мы могли избавиться от него. Я должен был сфотографировать это чудовище. Вот что я хочу сказать.

— Да. — Отец крепче прижал мальчика к себе. — Да, и ты сфотографировал.

— Я все равно что застрелил его, папа. Ты понимаешь? — Взгляд Кевина был полон боли и страдания.

— Да, — кивнул мистер Дэлевен и поцеловал сына в горячую щеку. — Понимаю. Пойдем домой.

И повел Кевина к двери, подальше от окровавленного, обожженного тела старика (мистер Дэлевен надеялся, что Кевин не заметил труп, но знал, что обязательно увидит, если они еще какое-то время пробудут в магазине). Кевин уперся.

— А что скажут люди? — спросил Кевин тоном чуть ли не старой девы, и мистер Дэлевен невольно рассмеялся.

— Пусть говорят что хотят. До правды им никогда не докопаться, да и сомневаюсь, что кто-то попытается. — Он помолчал. — Меррилла в городе не любили, знаешь ли.

— Я бы не захотел докапываться до правды, — прошептал Кевин. — Пойдем домой.

— Да. Я люблю тебя, Кевин.

— Я тоже люблю тебя, — ответил Кевин и, взяв отца за руку, вывел его из дыма и затхлости в яркий свет осеннего дня.

ЭПИЛОГ

Кевину Дэлевену исполнилось шестнадцать лет, и он получил то, что хотел: персональный компьютер и принтер. Игрушка стоила тысячу семьсот долларов. Годом раньше его родители не могли бы позволить такого подарка, но в январе, через три месяца после трагедии в «Империи изобилия», тетя Хильда тихо умерла во сне. Она действительно ЧТО-ТО СДЕЛАЛА для Кевина и Мег, вернее, МНОГО СДЕЛАЛА для всей семьи. После прохождения завещания через суд по наследственным делам и уплаты налогов Дэлевены стали богаче на семьдесят тысяч долларов.

— Как здорово! Спасибо вам огромное! — кричал Кевин и целовал мать, отца и даже сестру.

Мег, повзрослев на год, все так же хихикала, но уже не уклонялась от поцелуев. И Кевин не мог решить, хорошо это или плохо. Вторую половину дня он провел наверху, запуская проверочную программу. Около четырех часов спустился вниз, заглянул в кабинет отца.

— Где мама и Мег?

— Поехали в торговый центр… Что случилось, Кевин?

— Тебе лучше подняться наверх, — пробубнил мальчик.

У двери своей комнаты он повернулся к отцу. Бледный как полотно. «Придется еще приплатить», — думал мистер Дэлевен, поднимаясь на лестнице следом за сыном. Естественно. Разве не этому научил его Поп Меррилл? Долг, который ты берешь, — ерунда.

А вот горбатят тебя проценты.

— Мы можем взять другую машину? — спросил Кевин, указывая на компьютер со светящимся монитором.

— Не знаю. — Мистер Дэлевен подошел к столу. Кевин держался позади, наблюдал. — Наверное, если возникнет такая…

Он не договорил, всматриваясь в экран.

— Я запустил программу текстового редактора. И напечатал: «Быстрая рыжая лиса перескочила через ленивую спящую собаку», — сказал Кевин. — Только принтер выдал мне совсем другое.

Мистер Дэлевен перевел взгляд на распечатку. Его руки и лоб похолодели. Он прочитал:

Пес опять сорвался.

Он не спит.

Он не ленивый.

Он ищет тебя, Кевин.

«Начальный долг — ерунда, — снова подумал мистер Дэлевен. — А вот проценты… тебя ломают проценты».

На листке было еще две фразы:

Пес очень голоден.

И он ОЧЕНЬ зол.

Примечания

1

Послание (фр.). — Здесь и далее примеч. пер.

(обратно)

2

Название ночных рейсов, билеты на которые стоят дешевле.

(обратно)

3

В этой подглавке упомянуты американские киноактеры, часто снимавшиеся в вестернах.

(обратно)

4

Женское имя Лорел и растение лавр обозначаются одним и тем же английским словом — Laurel.

(обратно)

5

Скалистые горы, крупнейшая горная система в Кордильерах Северной Америки, образующая их восточную часть.

(обратно)

6

Федеральное авиационное управление.

(обратно)

7

Еще одно название Скалистых гор, которые являются водоразделом рек, впадающих в бассейны Тихого и Атлантического океанов.

(обратно)

8

Известный скрипичный мастер.

(обратно)

9

«RCA Corp.» — известная фирма по производству электрической и электронной бытовой техники.

(обратно)

10

Пренебрежительное прозвище англичан.

(обратно)

11

Пси (psia) — единица измерения давления.

(обратно)

12

Мэйдэй (mayday) — международный сигнал бедствия.

(обратно)

13

Шутер — Shooter (англ.) — буквально: Стрелок.

(обратно)

14

Осужденный за убийство в Далласе 35-го президента США Джона Кеннеди.

(обратно)

15

36-й президент США.

(обратно)

16

Герой Стивена Кинга имеет в виду родину известного американского писателя Уильяма Фолкнера, лауреата Нобелевской премии (1949), — Нью-Олби, штат Миссисипи.

(обратно)

17

Shooter Knob (англ.) — Холм Стрелка.

(обратно)

18

Произношение, характерное для коренных жителей Юга.

(обратно)

19

Приписывается Людовику XIV.

(обратно)

20

Имеется в виду страна в Африке.

(обратно)

21

Синдром Альцгеймера — психическое заболевание, для которого характерны провалы в памяти и неадекватное восприятие окружающей действительности.

(обратно)

22

Уистлер, Джеймс Эббот (1834–1903) — знаменитый американский живописец.

(обратно)

23

Прозвище Дуайта Эйзенхауэра, 34-го президента США (1953–1961).

(обратно)

24

Мы были — нас нет (лат.) — обычная надмогильная надпись на римских кладбищах.

(обратно)

25

Грязный негр (фр.).

(обратно)

26

Intercourse — совокупление (англ).

(обратно)

27

Герои сериалов «Кошмар на улице Вязов» и «Пятница, тринадцатое».

(обратно)

28

Блинчик из кукурузной муки с мясом, сыром и перцем.

(обратно)

29

Багс Банни — бесстрашный кролик, герой многих мультфильмов.

(обратно)

30

Магазин товаров повседневного спроса типа «Тысячи мелочей».

(обратно)

31

31 октября.

(обратно)

32

сыр (англ.).

(обратно)

Оглавление

Лангольеры

  Предисловие к Лангольерам

  ГЛАВА 1 Плохие новости для капитана Энгла. Маленькая слепая девочка. Банда Долтона прибывает в Тобстоун. Странности рейса 29

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    8

  ГЛАВА 2 Темнота и горы Клад. Нос Водолазки. Нелающие собаки. Паника недопустима! Перемена курса

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

  ГЛАВА 3 Метод дедукции. Случайности и статистика. Возможности для спекуляций. Давление во впадинах. Проблема Бетани. Начало спуска

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

  ГЛАВА 4 В облаках. Добро пожаловать в Бангор. Аплодисменты. Желоб и транспортер. Незвонящие телефоны. Крейг Туми в автономном плавании. Предупреждение маленькой слепой девочки

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

  ГЛАВА 5 Коробка бумажных спичек. Приключения сэндвича с салями. Ещё один пример использования дедуктивного метода. Аризонский Еврей играет на скрипке. Единственный звук в городе

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

  ГЛАВА 6 В западне. Спички Бетани. Впереди участок с двусторонним движением. Эксперимент Алберта. Приход ночи. Тьма и лезвие

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

    13

  ГЛАВА 7 Дайна в долине Теней. Самый быстрый тостер к востоку от Миссисипи. Наперегонки со временем. Ник принимает решение

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

    13

    14

    15

    16

    17

  ГЛАВА 8 Заправка. Слабый свет зари. Приход лангольеров. Утренний ангел. Чистильщики вечности. Взлет

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

    13

    14

    15

    16

    17

    18

    19

    20

    21

    22

    23

    24

    25

    26

  ГЛАВА 9 Прощание с Бангором. Путь на запад сквозь дни и ночи. Взгляд на мир чужими глазами. Дыра во времени. Предупреждение. Решение Брайана. Посадка. Стрельба только начинается

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

    13

    14

    15

    16

    17

    18

    19

    20

    21

    22

    23

    24

    25

    26

    27

    28

    29

    30

    31

    32

Секретное окно, секретный сад

  ЗАМЕТКИ ПО ПОВОДУ РОМАНА «СЕКРЕТНОЕ ОКНО, СЕКРЕТНЫЙ САД»

  ГЛАВА 1

  ГЛАВА 2

  ГЛАВА 3

  ГЛАВА 4

  ГЛАВА 5

  ГЛАВА 6

  ГЛАВА 7

  ГЛАВА 8

  ГЛАВА 9

  ГЛАВА 10

  ГЛАВА 11

  ГЛАВА 12

  ГЛАВА 13

  ГЛАВА 14

  ГЛАВА 15

  ГЛАВА 16

  ГЛАВА 17

  ГЛАВА 18

  ГЛАВА 19

  ГЛАВА 20

  ГЛАВА 21

  ГЛАВА 22

  ГЛАВА 23

  ГЛАВА 24

  ГЛАВА 25

  ГЛАВА 26

  ГЛАВА 27

  ГЛАВА 28

  ГЛАВА 29

  ГЛАВА 30

  ГЛАВА 31

  ГЛАВА 32

  ГЛАВА 33

  ГЛАВА 34

  ГЛАВА 35

  ГЛАВА 36

  ГЛАВА 37

  ГЛАВА 38

  ГЛАВА 39

  ГЛАВА 40

  ГЛАВА 41

  ГЛАВА 42

  ГЛАВА 43

  ГЛАВА 44

  ГЛАВА 45

  ГЛАВА 46

  ГЛАВА 47

  ГЛАВА 48

  ГЛАВА 49

  ГЛАВА 50

  * * *

Библиотечная полиция

  По поводу «Библиотечной полиции»

  Глава 1 Замена

  Глава 2 Библиотека (I)

  Глава 3 Речь Сэма

  Глава 4 Пропавшие книги

  Глава 5 Ангол-стрит (I)

  Глава 6 Библиотека (II)

  Глава 7 Ночные кошмары

  Глава 8 Ангол-стрит (II)

  Глава 9 Библиотечный полицейский (I)

  Глава 10 Хро-но-ло-ги-че-ски говоря

  Глава 11 Рассказ Дэйва

  Глава 12 В Де-Мойн на самолете

  Глава 13 Библиотечный полицейский (II)

  Глава 14 Библиотека (III)

  Глава 15 Ангол-стрит (III)

Несущий смерть

  ПРЕДИСЛОВИЕ

  ГЛАВА 1

  ГЛАВА 2

  ГЛАВА 3

  ГЛАВА 4

  ГЛАВА 5

  ГЛАВА 6

  ГЛАВА 7

  ГЛАВА 8

  ГЛАВА 9

  ГЛАВА 10

  ГЛАВА 11

  ГЛАВА 12

  ГЛАВА 13

  ГЛАВА 14

  ГЛАВА 15

  ГЛАВА 16

  ГЛАВА 17

  ГЛАВА 18

  ГЛАВА 19

  ГЛАВА 20

  ГЛАВА 21

  ГЛАВА 22

  ГЛАВА 23

  ГЛАВА 24

  ЭПИЛОГ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg