«Голос ветра в Мадакете»

Люциус Шепард Голос ветра в Мадакете

1

…Тихонько, на заре, шелестя сухой листвой в водосточных желобах, похлопывая проводом телевизионной антенны по обшитой рейками стене, шелестя осокой, раздвигая голые ветки боярышника, чтобы ухватиться за дверь сарая, игриво стряхнув прищепку с бельевой веревки, порывшись в мусоре и растрепав полиэтиленовые пакеты, породив тысячи вибрирующих завихрений, тысячу еще более трепетных шепотков, затем набираясь сил, завывая в оконных щелях и дребезжа стеклами, с хлопком швырнув оземь прислоненный к поленнице лист фанеры, разрастаясь до шквала с открытого моря, чей стон артикулируют глотки тесных улочек и зубы пустующих домов, пока вам не привидится исполинский невидимый зверь, запрокинувший голову и ревущий, а дом не заскрипит, будто обшивка старого корабля…

2

Проснувшись с рассветом, Питер Рами еще немного полежал в постели, слушая вой ветра и вдыхая зябкий воздух выстуженной комнаты, затем, собравшись с духом, сбросил одеяла, торопливо натянул джинсы, теннисные туфли и фланелевую рубашку, после чего направился в гостиную, чтобы развести в печи огонь. Деревья обрисовывались черными силуэтами на фоне свинцовых туч, но еще не настолько рассвело, чтобы перекрестье оконной рамы отбросило тень на стоящий под окном садовый столик; остальная мебель — три потрепанных плетеных стула и кушетка — угрюмо громоздилась в своих темных углах. Растопка занялась, и скоро в печи потрескивал огонь. Все еще не согревшийся Питер принялся хлопать себя ладонями по плечам и перескакивать с ноги на ногу, на что посуда и шкафчики отозвались дребезжащим звоном. Питер — бледный, тяжеловесный тридцатитрехлетний мужчина с косматыми черными волосами и бородой, слишком рослый, чтобы войти в дверь коттеджа не пригибаясь — из-за своих габаритов так и не смог приспособиться к этому дому и теперь чувствовал себя будто бродяга, забравшийся в брошенный детский шалаш, чтобы там перезимовать.

Кухня располагалась в алькове при гостиной, и, согревшись, с пылающим от жара лицом, Питер зажег газовую плиту и принялся готовить завтрак. Прорезав в ломте хлеба отверстие, он положил хлеб на сковороду, разбил яйцо и вылил его в отверстие (обычно он ограничивался консервами и кашками или разогревал свежемороженые блюда, но Сара Теппингер, его нынешняя любовница, научила его готовить это блюдо, отчего Питер возомнил себя таким умудренным холостяком, что продолжал стряпать). Хлеб с яйцом он съел, стоя у окна кухни и наблюдая, как серые деревянные дома через улицу проступают из сумерек, как темные растительные массивы распадаются на отдельные кусты мирта и овечьего лавра с шеренгой японских сосен позади. Ветер стих; судя по всему, весь день будет пасмурно, что Питеру пришлось по душе. Сняв коттедж в Мадакете восемь месяцев назад, Питер узнал, что упивается скверной погодой, что неистовство стихий и хмурые небеса питают его воображение. Здесь он уже дописал один роман и собирается задержаться до окончания второго. А глядишь — и третьего. В самом деле, какого черта? В общем-то возвращаться в Калифорнию особо и незачем. Питер открыл воду, чтобы вымыть посуду, но от мыслей о Лос-Анджелесе ему расхотелось быть умудренным. А ну ее! Пусть себе тараканы плодятся. Натянув свитер, он сунул блокнот в карман и вышел на холод.

Порыв ветра налетел из-за угла коттеджа, словно специально дожидался Питера; нос и щеки сразу заледенели. Питер уткнул подбородок в грудь и повернул налево, зашагав по Теннесси-авеню в сторону мыса Смита, мимо обшитых серыми рейками домов с четырехугольными досками над дверями, объявляющими миленькие названьица, вроде «Морской лачужки» или «Зубастых акров» (как окрестил свою дачу дантист из Нью-Джерси). Только-только приехавшего на Нантакет Питера весьма позабавил тот факт, что все строения на острове — даже склад фирмы «Сирс, Робак» — обшиты серыми рейками, и он написал своей бывшей супруге длинное, полное юмора примирительное письмо о рейках, о всех чудаковатых типах и прочих странностях местной жизни. Бывшая супруга письмо ответом не удостоила, и упрекать ее тут не за что если учесть, как поступил с ней Питер. В Мадакет он переехал якобы в поисках уединения, хотя правильнее было бы сказать, что он бежал прочь от руин собственной жизни. Он вел богемный образ жизни, был вполне доволен своим браком, кропая сценарии детской передачи для Пи-би-эс, когда вдруг страстно влюбился в другую женщину, со своей стороны состоявшую замужем. Дошло до совместных планов и обещаний, в результате чего Питер покинул жену, женщина же — ни разу не обмолвившаяся о муже добрым словом — вдруг порешила соблюсти супружескую клятву, так что Питер остался в одиночестве, чувствуя себя круглым дураком и подлецом одновременно. Впав в отчаяние, он попытался бороться за нее, но потерпел неудачу, попытался возненавидеть, но и в этом не преуспел, и в конце концов отправился в Мадакет, питая надежду, что смена обстановки скажется на чувствах — либо его, либо ее. Случилось это в сентябре, сразу после исхода отпускников; уже наступил май, и, хотя холода еще держатся, дачники начали помаленьку просачиваться обратно. Но чувства остались прежними.

Двадцать минут энергичной ходьбы привели его на вершину дюны с видом на мыс Смита — песчаный бугор, выдающийся в море ярдов на сто, с тремя крохотными островками, выстроившимися за ним в ряд; ближайший из них был отделен от мыса ураганом, но будь он еще частью мыса, то вместе с Угревым мысом, расположенным в трех четвертях мили подалее, придавал бы западной оконечности суши вид крабьей клешни. Далеко в море луч солнца, пробившийся сквозь пелену туч, зажег верхушки волн ослепительным сиянием, словно на воду излился поток свежих белил. Чайки кружили над головой, взмывая вверх и сбрасывая морских гребешков на прибрежную гальку, чтобы разбить раковины, после чего резко пикировали вниз и принимались выклевывать мясо моллюсков. Порывы ветра, оглашая окрестности горестными стенаниями, вздымали в воздух мельчайший песок.

Питер уселся с подветренной стороны дюны, выбрав такое место, чтобы видеть океан между стеблями блекло-зеленой осоки, и открыл блокнот. На внутренней стороне обложки было отпечатано заглавие «Голос ветра в Мадакете». Питер не питал иллюзий на предмет титула; издатели наверняка изменят его на «Завывание» или «Охи и вздохи», втиснут роман в броскую, крикливую обложку и пристроят его рядом с «Мучительным зудом любви» пера Ванды Лафонтен на полках бакалейных магазинчиков. Но все это не имеет ни малейшего значения до тех пор, пока находятся нужные слова, а они находятся, хотя поначалу дело не заладилось, пока Питер не начал приходить каждое утро на мыс Смита и писать от руки. И тогда все обрело отчетливость. Питер осознал, что история, которую он хочет поведать — о женщине, о своем одиночестве, о своих духовных озарениях, о твердости своего характера, — целиком укладывается в трансцендентную метафору ветра; повествование лилось настолько легко, что казалось, будто ветер соавторствует в написании книги, нашептывая на ухо и водя его пером по бумаге. Перелистав страницы, Питер углядел абзац, написанный чуточку слишком формально, который нужно разбить на части и раскидать их по тексту:

_Сэдлер провел большую часть жизни в Лос-Анджелесе, где звуки природы почти не слышны, и неутихающий ветер стал для него наиболее характерной чертой Нантакета. Утром и вечером, ночью и днем струился ветер над островом, порождая у Сэдлера ощущение, будто он обитает на дне воздушного океана, сражаясь с течениями, долетающими из самых экзотических уголков земли. Ему было одиноко, и ветер подчеркивал его одиночество, напоминая о громадности мира, отторгшего Сэдлера от себя; мало-помалу он ощутил с ветром душевное родство, стал считать его спутником на стезе, ведущей сквозь пустоту и время. Он даже отчасти проникся верой, что невразумительный говор на самом деле — вещий глас, чья способность к внятной речи еще не совсем развилась, и вслушиваясь, Сэдлер все более проникался ощущением, что грядет нечто из ряда вон выходящее. Он не отмахивался от этого ощущения, потому что всякий раз, когда оно приходило, приходило и реальное подтверждение. То не было великим даром прорицания, способностью возвещать грядущие катаклизмы или покушения; вернее было бы назвать это недоразвитыми парапсихическими способностями — провидческие озарения часто сопровождались дурнотой и мигренями. Порой, притронувшись к предмету, он мог узнать что-нибудь о его владельце, порой мог разглядеть абрис надвигающегося события. Но эти предчувствия никогда не были достаточно ясными, чтобы принести какую-то пользу: предотвратить перелом руки или — как выяснилось впоследствии — эмоциональную катастрофу. И все же Сэдлер прислушивался к ним. И теперь он проникся убеждением, что ветер, должно быть, на самом деле пытается поведать ему что-то о его будущем, о каком-то новом повороте судьбы, грозящем усложнить его жизнь, потому что всякий раз, расположившись на вершине дюны у мыса Смита, Сэдлер ощущал_…

По коже побежали мурашки, накатила дурнота, в голове возникло чувство коловращения, словно мысли вдруг вырвались из-под контроля. Питер уткнулся лбом в колени и принялся глубоко, ритмично дышать, пока приступ не пошел на убыль. Подобное происходило все чаще и чаще, и, хотя это скорее всего результат самовнушения, побочный эффект работы над столь личной историей, Питер все же не мог отделаться от ощущения, что ситуация попахивает иронией «Сумеречной зоны»,[1] что по мере написания романа выдумка воплощается в реальность. Питер откровенно надеялся, что до этого не дойдет: сюжет намечается не слишком-то приятный. Когда тошнота окончательно прошла, Питер достал синий фломастер, открыл чистую страницу и начал подробно излагать неприятные ощущения.

Два часа и пятнадцать страниц спустя, потирая окоченевшие руки, он услышал донесшийся издали оклик. Сара Теппингер взбиралась по склону дюны, увязая в рыхлом песке. Не без самодовольства Питер отметил, что она чертовски привлекательна — тридцатилетняя, с длинными рыжевато-каштановыми волосами и очаровательными скулами, да еще одаренная тем, что один из здешних знакомых Питера нарек «скульптурными излишествами». Тот же знакомый поздравил его с покорением Сары, сообщив, что после развода она поотбивала мошонки половине мужского населения острова — мол, Питер просто-таки везучий сукин сын. С последним Питер от всей души согласился: Сара остроумна, смышлена, жизнерадостна, независима (она руководит местной школой Монтессори) и совместима с Питером во всех отношениях. Однако всеохватная страсть между ними не вспыхнула. Их связывали дружеские, удобные отношения, и это тревожило Питера. Хотя близость с Сарой лишь скрашивала его одиночество, он впал в зависимость от этой связи и теперь беспокоился, что это свидетельствует об общем снижении его запросов, а оно в свою очередь говорит о наступлении среднего возраста — состояния, к которому Питер совершенно не готов.

— Салют, — сказала Сара, плюхнувшись рядом и запечатлев на его щеке поцелуй. — Хочешь поиграть?

— Ты почему это не в школе?

— Сегодня пятница. Ты разве забыл, что я тебе говорила? Родительские собрания. — Она тряхнула руку Питера. — Ты же в ледышку превратился! Давно здесь?

— Пару часов.

— Сумасшедший, — рассмеялась Сара, восхищенная его безумием. — Я немного понаблюдала за тобой, прежде чем окликнуть. С развевающимися волосами ты смахивал на большевика, вынашивающего планы заговора.

— На самом деле, — отозвался он, имитируя русский акцент, — я пришел сюда, чтобы вступить в контакт с нашими подлодками.

— Ого! И что же затевается? Агрессия?

— Не совсем. Видишь ли, у нас в России не хватает очень многого зерна, высоких технологий, синих джинсов. Но русский дух выше подобных мелочей. Однако у нас в дефиците один товар народного потребления, который мы должны раздобыть немедленно, потому-то я и заманил тебя сюда.

Она изобразила замешательство:

— Вам нужны школьные администраторы?

— Нет-нет. Это куда серьезнее. По-моему, американское слово, обозначающее это… — Ухватив Сару за плечи, он повалил ее на песок и навалился сверху. — …звучит как «путаны». Без этого нам никуда.

Улыбка ее стала неуверенной, а потом и вовсе уступила место выражению восторженного предвкушения. Питер поцеловал ее, сквозь пальто ощутив упругость ее грудей. Ветер трепал его волосы; у Питера сложилось впечатление, что ветер подглядывает за ними через плечо, и он оборвал поцелуй. Снова накатила дурнота. И головокружение.

— Ты вспотел. — Она утерла его лоб рукой, одетой в перчатку. — Снова один из этих приступов?

Кивнув, он улегся спиной на песок.

— Что ты видишь? — Сара продолжала промокать его лоб. На ее лице появилось озабоченное выражение, обозначив крохотные морщинки в углах ее рта.

— Ничего, — отозвался он.

Но на самом деле он увидел кое-что. Нечто поблескивающее" по ту сторону пелены облаков. Нечто привлекательное и пугающее в одно и то же время. Нечто такое, что, несомненно, скоро само ляжет к нему в руки.

Хотя никто не понял этого сразу, первым признаком беды стало исчезновение тринадцатилетней Эллен Борчард вечером в четверг 19 мая событие, записанное Питером в блокнот как раз накануне визита Сары в пятницу утром; но на самом деле все началось для него лишь в пятницу вечером, когда он выпивал в кафе «Атлантика» в Нантакете. Он отправился туда с Сарой пообедать, но, поскольку зал ресторана был полон до отказа, они предпочли ограничиться напитками и сандвичами у стойки бара. Не успели они усесться на табуреты, как на Питера набросился Джерри Хайсмит блондин, проводящий велосипедные туры по острову ("…самозваный всем Аполлонам Аполлон", как описала его Сара), завсегдатай кафе и начинающий писатель, не упускающий ни одного случая спросить совета у Питера. Как всегда, Питер ободрил его, хотя в глубине души хранил убеждение, что любителю выпивать в «Атлантике» почти нечего сказать читающей публике это типичная для Новой Англии туристская ловушка, украшенная бронзовыми барометрами и старыми спасательными кругами, забитая толпой молодых отдыхающих, многие из которых (приметные по багамскому загару) сгрудились у стойки. Вскоре Джерри двинулся вдогонку за рыжеволосой чаровницей с протяжным медоточивым акцентом, членом последней туристской группы, а на его табурет уселся Миллз Линдстром, рыбак на пенсии и сосед Питера.

— Чертов ветер продирает до костей, как наждак, — произнес он вместо приветствия и заказал виски. Этот крупный краснолицый старик по своему обычаю был одет в комбинезон и куртку «ливайс», из-под фуражки у него выбивались седые кудряшки, а сетка лопнувших сосудов на щеках бросалась в глаза сильнее обычного, потому что Миллз уже успел порядком загрузиться.

— Что вы тут делаете? — Питер удивился, что Миллз заявился в кафе, хотя считал туризм смертельной заразой, а кафе — ее рассадником.

— Выводил сегодня баркас. Впервые за два месяца. — Миллз одним духом влил в себя полпорции виски. — Думал, что смогу забросить пару-тройку удочек, но потом напоролся на эту штуковину с мыса Смита. И рыбачить как-то расхотелось. — Он опорожнил стакан и дал знак бармену наполнить его. — Карл Китинг уже давненько говорил мне, что она формируется, но оно как-то вылетело у меня из головы.

— Что за штуковину? — не понял Питер.

Миллз отхлебнул виски и мрачно пояснил:

— Свободно плавающий грязевой агрегат. Название диковинное, но вообще-то плавучая помойка. Чуть не квадратный километр воды покрыт мусором. Мазут, пластиковые бутылки, плавник. Собирается в более или менее стоячей воде во время прилива, но обычно не так близко от земли. А эта в каких-нибудь пятнадцати милях от мыса.

Услышанное заинтересовало Питера.

— Вы говорите о чем-то вроде Саргассова моря, а?

— Оно, наверно. Только вот оно не такое большое, да и водорослей нет.

— А они устойчивы?

— Эта-то новенькая, которая у Смитова мыса. А вот в милях в тридцати от Виноградника держится уже лет несколько. Крепкие шторма ее раскидывают, но она завсегда возвращается. — Миллз принялся хлопать себя по карманам, безуспешно разыскивая трубку. — Океан превращается в застойное болото. Дошло до того, что закинешь удочку, а вытащишь драный башмак заместо рыбы. Помнится, лет двадцать тому, когда макрель шла косяком, так от рыбы вода казалась черной на цельные мили. А теперь как углядишь темное пятно, так можешь быть уверен, что какой-то чертов танкер опять напустил дерьма!

Сара, беседовавшая с подругой, обняла Питера за плечи и поинтересовалась, в чем дело. Выслушав объяснения Питера, она театрально содрогнулась.

— Какая жуть! — и перешла на замогильный тон. — Странные магнетические зоны, завлекающие моряков навстречу погибели.

— Жуть! — усмехнулся Миллз. — Уж тебе-то след быть умнее, Сара. Скажешь тоже, жуть! — Чем дольше он раздумывал над репликой, тем больше возрастало его негодование. Встав, он широким жестом обвел кафе, попутно оросив алкоголем загорелого юношу; пропустив возмущенную реплику юнца мимо ушей, Миллз гневно воззрился на Сару. — Может, ты и это заведение считаешь жутким?! Что тут, что там — та же чертовщина! Помойка! Вот только этот мусор расхаживает да мелет языком, — он обратил взор на юнца, — и считает, что все на свете принадлежит ему, дьявол ему в печенку!

— Черт, — буркнул Питер, провожая взглядом Миллза, рассекающего толпу, будто портовый буксир. — Я как раз собирался попросить его отвезти меня поглядеть на нее.

— Завтра попросишь, хоть мне и непонятно, чего на нее смотреть. — Сара ухмыльнулась и выставила перед собой ладони, словно загораживаясь от объяснений. — Извини. Мне следовало сообразить, что человек, целыми днями глазеющий на чаек, должен счесть помойку в квадратный километр прямо-таки эротическим зрелищем.

Питер сделал выпад, пытаясь ухватить ее за грудь:

— Ну, сейчас я тебе покажу эротику!

Сара со смехом поймала его руку и — настроение ее вдруг разительно переменилось — прижала костяшки пальцев Питера к губам.

— После покажешь.

Они выпили еще по паре бокалов, поговорили о работе Питера, о работе Сары и обсудили идею совместно провести выходные в Нью-Йорке. Питер помаленьку распалялся. Отчасти виной тому был алкоголь, но и Сара тоже сыграла какую-то роль. Хотя у него и были другие женщины после развода, Питер почти не обращал на них внимания; он пытался проявлять честность по отношению к ним и растолковывал, что любит другую, но скоро понял, что это лишь ловкий способ слукавить, ведь как бы откровенно ты ни выкладывал свои чувства, укладываясь с женщиной в постель, она просто откажется верить, что существуют преграды, одолеть которые ее любви не по силам; так что, получается, он просто-напросто провел этих женщин. Но Сару он заметил, оценил по достоинству и не стал говорить ей о женщине, оставшейся в Лос-Анджелесе; поначалу Питер думал, что обманывает ее, но теперь начал подозревать, что это первый признак угасания страсти. Он так долго любил женщину издали, что даже поверил, будто разлука — непременное условие силы чувств, и потому, наверное, проглядел зарождение вблизи куда более реальной, но не менее пылкой страсти. Вполуха слушая болтовню Сары о Нью-Йорке, Питер изучал ее лицо. Она красива — но не яркой, броской красотой; такая красота открывается исподволь, обнаруживаясь в том, что ты считал заурядной миловидностью. Но затем, заметив, что ее губы чуточку полноваты, решаешь, что она интересна; затем обращаешь внимание, какой внутренней энергией сияет ее лицо, как вспыхивают ее глаза во время разговора, как выразительны ее губы, и начинаешь черточка за черточкой постигать ее красоту. О да, Питер разглядел ее на совесть. Беда лишь в том, что за месяцы одиночества ("Месяцы?! Господи, да прошло больше года!") он отстранился от собственных эмоций, выстроил в душе целый комплекс средств наблюдения и всякий раз, когда начинал уклоняться в какую-нибудь сторону, вместо завершения действия принимался анализировать его и тем самым обрывал. Вряд ли ему теперь когда-нибудь удастся прекратить самонаблюдение хоть на время.

Сара подняла вопросительный взгляд на кого-то за спиной Питера. Это оказался шеф полиции Хью Уэлдон. Кивнув им, Хью пристроился на табурете.

— Сара, мистер Рами, хорошо, что я вас застал.

В глазах Питера Уэлдон всегда воплощал в себе архетип обитателя Новой Англии — сухопарый, обветренный и суровый. Обычно он настолько мрачен, что можно счесть, будто он подстриг свои седые волосы под машинку во исполнение какой-то епитимьи. На самом деле ему чуть за пятьдесят, но привычка втягивать щеки старит его лет на десять. Обычно Питер находил его забавным, однако на сей раз ощутил дурноту и смутное беспокойство, предвещающие приступ.

Обменявшись любезностями с Сарой, Уэлдон повернулся к Питеру:

— Вы только не подумайте чего не того, мистер Рами, но я должен спросить, где вы были в прошлый четверг часов в шесть вечера.

Ощущение окрепло, перерастая в вялую панику, затаившуюся в груди мутным комком, будто побочный эффект скверного лекарства.

— В четверг, — повторил он. — Это когда пропала дочка Борчардов.

— Бог мой, Хью, — вспылила Сара, — что это значит?! Будешь хватать за жабры бородатого чужака всякий раз, когда какой-нибудь ребенок сбежит из дому? Ты же чертовски хорошо знаешь, что именно так Эллен и поступила. Будь Этан Борчард моим отцом, я и сама бы сбежала.

— Не исключено. — Уэлдон одарил Питера безучастным взглядом. — Вы, случаем, не видали Эллен в прошлый четверг, мистер Рами?

— Я был дома, — с трудом выдавил из себя Питер. Его прошибло испариной с головы до ног, пот выступил на лбу крупными каплями; Питер понимал, что выглядит со стороны чертовски виноватым; но это не играло ни малейшей роли, потому что он почти въяве видел, что должно случиться. Он сидит где-то, а чуть ниже, вне досягаемости, что-то блестит.

— Тогда вам бы след ее видеть, — продолжал Уэлдон. — Свидетели говорят, что она болталась у вашей поленницы почитай что час. В ярко-желтой куртке. Такую трудно не углядеть.

— Нет, — проговорил Питер. Он потянулся к блеску, зная, что исход будет скверным в любом случае, очень скверным, а если коснуться этой вещи, все обернется много хуже, но все равно удержаться не мог.

— Чего-то тут не сходится, — донесся издали голос Уэлдона. — Этот ваш коттедж такой тесный, что оно бы натурально углядеть девчушку у поленницы, покудова передвигаешься туда-сюда. В шесть народ обедает, а поленница распрекрасно видна вам из кухонного окна.

— Я ее не видел. — Приступ пошел на убыль, и Питер ощутил ужасное головокружение.

— В толк не возьму, как оно может так получиться. — Уэлдон принялся цедить в себя воздух сквозь зубы, и от назойливого сверчания желудок Питера вяло трепыхнулся.

— А тебе не приходит в голову, Хью, — сердито вклинилась Сара, — что он мог заниматься чем-то другим?

— Если ты чего знаешь, Сара, так чего ж не скажешь прямиком?

— В прошлый четверг с ним была я. Он двигался туда-сюда будь здоров, но в окна не пялился. Это достаточно прямое заявление?

Уэлдон снова принялся цедить воздух.

— Пожалуй, оно и так. А ты ничего не путаешь?

— Хочешь видеть мои засосы? — саркастически хохотнула Сара.

— Нечего вскидываться, Сара. Я же не для собственного удовольствия. Уэлдон встал и поглядел на Питера сверху вниз. — Вы вроде как не в себе, мистер Рами. Надеюсь, вы не скушали ничего нехорошего.

Он не спускал с Питера глаз еще мгновение, потом двинулся через толпу прочь.

— Боже, Питер! — Сара взяла его за щеки. — Выглядишь ты просто ужасно!

— Голова кружится, — пробормотал он, нашаривая бумажник; потом швырнул несколько банкнот на стойку. — Пойдем на воздух.

Добравшись вслед за Сарой до входа, он вышел на улицу и оперся о крышу стоявшей рядом машины, повесив голову и заглатывая холодный воздух. Рука Сары, крепко обнимавшая его за плечи, помогла ему справиться со слабостью; через несколько секунд Питер почувствовал себя лучше и смог поднять голову. Улица, мощенная булыжником, щеголяющая старинными фонарями и деревьями с набухшими почками, казалась декорацией для игрушечной железной дороги. Ветер выметал тротуары, гоняя подпрыгивающие бумажные стаканчики и хлопая навесами. Сильный порыв поверг Питера в дрожь, внезапно возвратив головокружение и видение. И снова тянется он к тому блеску, только на сей раз блеск очень близко, настолько близко, что источаемая блеском энергия щекочет кончики его пальцев, притягивает его, и если ему удастся вытянуть руку еще на дюйм-другой… Все перед глазами поплыло, Питер едва успел опереться о машину, но рука подломилась, и он повалился вперед, щекой ощутив холод металла. Сара звала кого-то, умоляя о помощи, и Питер хотел успокоить ее, сказать, что через минуту оправится, но слова застряли в горле, и он просто лежал, наблюдая, как мир раскачивается и кружится волчком, пока чьи-то руки, более сильные, чем руки Сары, не подняли его, и мужской голос произнес:

— Эгей, мужик! Ты кончай падать лицом в салат, а то мне захочется отбить у тебя даму.

Свет уличного фонаря падал на изножье кровати Сары желтым прямоугольником, озаряя ее одетые в чулки ноги и бугор одеяла, прикрывающего Питера. Совсем пропащий. Она закурила, но тут же, рассердившись на себя за бессилие перед дурной привычкой, раздавила сигарету и повернулась на бок, глядя, как вздымается и опадает грудь Питера, и гадая, с какой стати ее так тянет к мученикам. И тут же засмеялась над собой, заранее зная ответ. Ей просто хочется быть той, которая заставит их забыть о душевных ранах, обычно нанесенных другими женщинами. Уж такова она по натуре, сочетая в себе Флоренс Найтингейл и сексопатолога, и ни за что не может устоять перед искушением принять вызов. Хоть Питер и не признавался, но Сара и сама видела, что половина его сердца отдана какому-то лос-анджелесскому призраку. Все симптомы налицо: внезапные приступы молчания, блуждающий взгляд, и то, как торопливо Питер бросался к почтовому ящику при появлении почтальона, но всегда оказывался разочарован полученной корреспонденцией. Сара верила, что завладела второй половиной его сердца, но стоило Питеру ненадолго забыться, отринуть прошлое и отдаться мгновению, как призрак взбрыкивал, и Питер снова отдалялся. Взять хотя бы его подход к любовным утехам. Начинал он нежно, ласково, а затем, когда оба уже находились на грани нового этапа близости, он вдруг отстранялся, отпускал шуточку или делал что-нибудь грубое — как схватил ее сегодня утром на пляже, — отчего Сара вновь начинала чувствовать себя неопрятной дешевкой. Порой она думала, что правильнее всего было бы послать Питера к чертям, велев возвращаться, когда в голове у него прояснится. Но пороху на подобное у нее никогда не хватит — Питер занимает куда больше половины ее сердца.

Она осторожно, чтобы не разбудить его, спустилась с кровати и сбросила одежду. Стукнувшая о стекло ветка напугала ее, и Сара подхватила блузку, чтобы прикрыть грудь. Ага, как же! Кто же станет подглядывать за ней в окно третьего этажа? В Нью-Йорке такое возможно, но только не в Нантакете. Швырнув блузку в корзину для грязного белья, Сара заметила собственное отражение в высоком зеркале дверцы гардероба. В призрачном полусвете отражение казалось удлиненным и незнакомым, и у нее сложилось впечатление, что на нее с другого края материка, сквозь другое зеркало взирает призрачная женщина Питера. Сара почти явственно увидела ее: высокая, длинноногая, с печальным лицом. Вовсе незачем видеть ее воочию, чтобы понять, что у той печальное лицо: именно печальные особы разбивают сердца, и мужчины, чьи сердца они разбили, остаются позади, словно окаменелости, запечатлевшие их натуру. Они выставляют свою печаль напоказ, чтобы ее утолили, хотя на самом деле жаждут отнюдь не утешения, а нового повода для печали, щепотки перца для супа, который они баламутят всю жизнь. Сара приблизилась к зеркалу, и иллюзия другой женщины сменилась реалиями ее собственного тела.

— Вот как я поступлю с вами, дамочка, — шепнула она. — Вытесню вас.

Слова прозвучали как-то неубедительно.

Откинув одеяло, она скользнула в постель, пристроившись рядом с Питером. Он издал какой-то неясный звук, и Сара увидела блики уличных фонарей в его глазах.

— Извини за давешнее, — проронил он.

— Ничего страшного, — жизнерадостно отозвалась она. — Боб Фрэйзер и Джерри Хайсмит помогли мне дотащить тебя до дому. Ты разве не помнишь?

— Смутно. Поразительно, что Джерри оторвался от своей рыженькой. Чтоб он покинул свою Джинджер?! — Питер приподнял руку, чтобы Сара смогла пристроиться у него под мышкой. — Наверно, твоя репутация лежит в руинах.

— На сей счет мне ничего не известно, но она определенно приобретает все более и более экзотическую окраску.

Он рассмеялся.

— Питер!

— Ага?

— Меня тревожат эти твои приступы. Ведь у тебя был приступ, да?

— Ага. — Питер помолчал. — Меня они тоже тревожат. Они случались по два-три раза на дню, но такого еще не бывало. Да только я ничего не могу поделать — разве что перестать о них думать.

— Ты видишь, что произойдет?

— Не совсем, и разбираться в этом без толку. Я даже не могу воспользоваться тем, что вижу. Все происходит в свой черед, как и должно было, и только задним числом я понимаю, что же именно прорицало видение. Совершенно бесполезный дар.

Сара прижалась к Питеру потеснее, положив ногу ему на бедро.

— А не отправиться ли нам завтра на Кейп-Код?

— Я собирался посмотреть на Миллзову помойку.

— Ладно. Мы можем сделать это утром и все равно успеть на трехчасовой катер. Может, тебе пойдет на пользу провести денек подальше от острова.

— Хорошо. Может, это не такая уж плохая мысль.

Передвинув ногу, она обнаружила, что Питер возбудился, и убрала руку под одеяло, чтобы прикоснуться к нему, а он повернулся, чтобы ей было удобнее. Дыхание Питера участилось, он принялся целовать Сару — ласково, смакуя ее губы, горло, веки, двигая бедрами в противофазе с ритмом ее ладони, поначалу медленно, но мало-помалу все настойчивее, нетерпеливее, и в конце концов прижался к ее бедрам, отведя ее руку в сторону, чтобы открыть ее лоно и войти в нее. Сознание ее помутилось, мысли бесследно растворились в ощущении лихорадочной спешки, жара и пляски теней. Но как только Питер приподнялся, этот краткий миг существования по отдельности развеял чары, и Сара вдруг отчетливо услышала капризные сетования ветра, разглядела каждую морщинку на лице Питера и кутерьму теней на потолке. Питер вдруг насторожился, черты его обострились, стали жестче, и он раскрыл рот, чтобы заговорить, но Сара прижала палец к его губам. "Пожалуйста, Питер! Никаких шуточек. Это серьезно". Она изо всех сил пыталась внушить ему свои мысли, и, может быть, это удалось. Черты его снова смягчились, и, когда она направила его, Питер издал жалобный стон, под стать призраку, покидающему земную юдоль; и тогда Сара впилась в него пальцами, заставляя войти глубже, беседуя с ним, но не словами, а гортанными стонами, вздохами и полушепотами, полными значения для тех, кто поймет.

3

В ту же ночь, пока Питер и Сара спали, Салли Макколл вела свой джип по асфальтовой дороге, ведущей к мысу Смита. Спьяну ей было абсолютно наплевать, куда ее занесет. Выписывая бесконечные кренделя, она озаряла мечущимся светом фар обступающие дорогу невысокие холмы, поросшие дроком и карликовым боярышником. Правой рукой Салли цепко сжимала пинту шерри-бренди, третью за вечер. Ну и пусть ее кличут Сайасконсетской Салли, Чокнутой Салли! Семьдесят четыре года, а она до сих пор вскрывает морских гребешков и гребет получше большинства мужиков на острове. Закутанная в пару платьев Армии Спасения, пару побитых молью свитеров, твидовую куртку с прорехами на локтях, в рыбацкой шляпе, нахлобученной на свисающие сосульками седые космы, она порядком смахивала на подзаборницу побирушку из адовых трущоб. Из динамика радио несся треск помех, и Салли в лад ему то ворчала, то изрыгала проклятия, то горланила обрывки песен, разражаясь всей путаницей звуков, эхом перекатывающихся среди свистопляски ее мыслей. Когда асфальт кончился, Салли остановила машину, выбралась из кабины и заковыляла по песку к вершине дюны. Там она постояла, покачиваясь; голова у нее пошла кругом от напора ветра и всеохватной тьмы, нарушаемой лишь несколькими одинокими звездочками на горизонте.

— Ио-ху-у-у!!! — крикнула она; ветер подхватил крик и усилил его. Салли накренилась вперед, сорвалась и покатилась по склону дюны. Потом села, отплевываясь от набившегося в рот песка, и обнаружила, что каким-то чудом удержала бутылку, и даже непрочно завернутый колпачок остался на месте. Внезапный приступ мании преследования заставил Салли задергать головой из стороны в сторону. Еще не хватает, чтобы кто-нибудь шпионил за ней и распускал сплетни о пьяной старухе Салли. И так уж невесть чего про нее болтают. Половина вранье, а остальное перекручено, чтобы она выглядела свихнувшейся: вроде той басни про выписанного по почте мужа, который сбежал от нее через пару недель и, напуганный до потери пульса, спрятался на катере, а она носилась верхом по всему Нантакету в надежде притащить его домой. Недомерок чернявый, итальяшка, по-английски ни в зуб ногой, а в постели путал дерьмо с конфеткой. Уж лучше самоудовлетворяться, чем путаться с прыщом вроде этого. Ей только-то и нужны были чертовы штаны, в которые она же его и нарядила, а эти пустобрехи расписали ее эдакой мегерой. Ублюдки! Стадо дерьмовых…

Поток мыслей Салли ушел в трубу, и она устремила бездумный взгляд в темноту. Чертовски холодно, однако, да и ветрено. Салли дерябнула бренди, и, как только оно докатилось до желудка, сразу стало градусов на десять теплее. Еще глоток поставил ее на ноги, и Салли двинулась по пляжу прочь от мыса, отыскивая чудненькое уединенное местечко, куда никто не забредет. Только этого она и хотела — просто посидеть, поплевывая и чувствуя ночь всей кожей. В наши дни такое местечко сыскать трудновато, когда море все лето несет с материка эту дрянь, этих стиляг из Гуччи-Пуччи и шикарных сисястеньких курочек, готовых заголиться и лечь под первый встречный пятисотдолларовый костюм, если тот проявит хоть каплю интереса, под какого-нибудь заплывшего жиром молодчика из администраторов, который ни на что не годится и женится на них только ради привилегии проходить через унижение каждую ночь: Мысли вошли в штопор, и Салли вместе с ними. Плюхнувшись на землю, она хихикнула, звук ей понравился, и она захихикала громче. Потом глотнула бренди, жалея, что не прихватила еще бутылку, и позволила мыслям низойти до полуоформившихся образов и воспоминаний, будто бы навеянных ветром. Когда глаза приспособились к темноте, Салли разглядела пару домов, обрисовавшихся на фоне чуть более светлого неба. Пустующие дачи. Нет, погодите-ка! Это эти, как их там: Кондоминиумы. Что там парнишка Рами про них толковал? Иниумы с натянутыми на них кондомами. Контрацепция жизни. Хороший он мальчик, этот Питер. Первый человек с талантом слухача, повстречавшийся ей, и дар у него сильный, сильнее, чем ее талантишко, годящийся разве что на предсказание погоды, а нынче она уже так стара, что суставы годятся на это ничуть не хуже. Он рассказывал, как некоторые люди в Калифорнии взрывали кондоминиумы, чтобы отстоять красоту своего побережья, и эта идея пришлась Салли по душе. Мысль об острове в осаде кондоминиумов заставила Салли прослезиться, и в приступе пьяной ностальгии она припомнила, каким чудесным было море во времена ее детства — чистым, прозрачным, изобилующим духами. Салли чувствовала этих духов…

Откуда-то послышались звон и грохот. Салли поднялась, покачнувшись, и навострила уши. Снова звуки разрушений. Она двинулась на шум — в сторону кондоминиумов. Может, бесчинствуют какие-нибудь юные вандалы. Если так, она им поаплодирует. Но как только она вскарабкалась на вершину ближайшей дюны, шум стих. Потом ветер окреп, но не завыл, не заревел, а завел какую-то жуткую руладу, чуть ли не музыку, будто истекал из отверстий некой чудовищной флейты.

Волосы у Салли на затылке встали дыбом, по спине зазмеился холодный липкий червяк страха. Она уже подошла достаточно близко к кондоминиумам, чтобы различить абрис их крыш на фоне неба, но больше ничего. Только жуткая мелодия ветра, снова и снова выводящего один и тот же пассаж из пяти нот. Потом стихла и она. Салли тяпнула глоточек, собираясь с духом, и зашагала снова. Покачивающаяся осока щекотала ей тыльные стороны ладоней, и от этой щекотки по рукам побежали мурашки. Футах в двадцати от первого кондоминиума Салли остановилась с отчаянно колотящимся сердцем. Страх обратил плещущееся в желудке бренди в скисшее пойло. Да чего тут бояться, обрушилась она на себя, ветра, что ль?! Вот же уродство! Она клюкнула еще разок и пошла вперед. Было настолько темно, что приходилось пробираться вдоль стены на ощупь, и Салли порядком напугалась, обнаружив прямо посередке дыру. Да чего там дыру — дырищу, побольше двери будет, а вокруг обломки досок да щепа, будто чудовищный кулак прошиб ее насквозь. Во рту у нее пересохло, но Салли все равно ступила внутрь. Пошарив по карманам, она извлекла коробок спичек и зажгла одну в чаше ладоней, чтобы та получше разгорелась. В комнате не оказалось никакой мебели — только ковровое покрытие, телефонные розетки, заляпанные краской газеты и тряпки. В противоположной стене были стеклянные раздвижные двери, но почти все стекла оказались выбиты и хрустели под ногами; когда Салли подошла поближе, удержавшийся в раме треугольный осколок стекла отразил свет спички и мгновение сверкал на фоне мрака, будто огненный клык. Спичка обожгла пальцы, Салли бросила ее, зажгла новую и перешла в следующую комнату. Снова проломы и разлитая в воздухе тяжесть, будто дом затаил дыхание. Нервы, подумала Салли. Чертовы старушечьи нервы. Может, это и правда какие-то подростки залили зенки да врезались на машине в стену. Вывернувшийся откуда-то ветерок задул спичку, и Салли зажгла новую. Ветерок задул и эту, и тогда Салли осознала, что подростки ни при чем, потому что на сей раз ветерок не ускользнул прочь, но принялся порхать вокруг нее, задирая ей платье, играя волосами, извиваясь вокруг ног, охлопывая и обшаривая ее со всех сторон, и в нем угадывалось чувство, осведомленность, отчего кости Салли обратились вдруг в осколки черного льда. Нечто пришло с моря, некое злобное существо, воплотившееся в ветре, проломившее стены, дабы исполнить свою отвратительную музыку, леденящую кровь, и оно окружало Салли со всех сторон, забавлялось ею, готовясь унести ее к чертям и скрыться. Оно источало липкий, едкий запах, льнувший к ее коже во всех местах, где оно коснулось.

Салли попятилась в первую комнату, испытывая желание закричать, но не находя голоса и издавая лишь слабый скрежет. Ветер потек следом, вздымая газеты и швыряя их в Салли, будто складчатых белых нетопырей, облепляя ими ее лицо и грудь. И тут она завизжала. Шмыгнув сквозь пролом, Салли очертя голову ринулась в бегство, чувствуя, как сердце подкатывается под горло, спотыкаясь, падая, вскакивая снова, размахивая руками и вопя. За ее спиной ветер с ревом хлынул из дома, и Салли привиделось, как он принимает облик циклопического черного демона, насмехающегося над ней, позволяющего ей думать, будто удастся улизнуть в целости и сохранности, прежде чем наброситься на нее и разодрать в клочья. Она скатилась по склону последней дюны, со всхлипами втягивая воздух измочаленными легкими, рванула дверцу джипа, трясущейся рукой ткнула ключ в замок зажигания, в душе вознося молитву, пока двигатель не завелся, и под натужный скрежет коробки передач свернула на Нантакетскую дорогу.

Лишь промахнув полдороги до Сайасконсета, она успокоилась настолько, что смогла пораскинуть умом, соображая, что предпринять, и первым делом решила катить прямиком в Нантакет и выложить все Хью Уэлдону. Хотя Господь ведает, как он себя поведет. Или что скажет. Кремень худосочный, а не человек! Скорее всего расхохочется ей в лицо и помчится к своим собутыльникам, чтобы растрепать свеженький анекдотец про Сайасконсетскую Салли. Нетушки, постановила она. Больше никаких историй про то, как старуха Салли налакалась до чертиков и давай нести околесицу про ветряных жупелов. Злоба вспыхнула в ее душе миниатюрным солнцем, бесследно выжигая страшные тени и распаляя кровь почище дозы бренди. Будь что будет, пусть себе идет, как пошло, уж тогда-то истории будет сказывать она, тогда-то она возвестит, мол, я бы и раньше сказала, да только вы бы меня записали в чокнутые. О нет! Уж на сей-то раз она не станет мишенью для их шуточек. Пусть узнают сами, что из моря вышел новый дьявол.

4

Баркас Миллза Линдстрома оказался крашенным в синий цвет тупоносым бостонским китобойцем, футов двадцати в длину, с парой сидений, рулевой колонкой и пятидесятипятисильным навесным мотором, тарахтевшим позади. Саре пришлось пристроиться у Питера на коленях, и, хотя он был бы не против этого в любом случае, на этот раз он с радостью принял капельку дополнительного тепла. Несмотря на штиль, по морю катились длинные валы, над попавшим в холодный фронт островом нависли тяжелые тучи; далеко в открытом море проглядывающее солнце играло бликами на волнах, но ближе к берегу над водой стлался белесый туман. Однако пасмурная погода не угнетала Питера; он предвкушал приятные выходные в компании Сары и почти не думал о цели нынешней экскурсии, поддерживая неумолчную беседу. Миллз же, напротив, всю дорогу был молчалив и задумчив; когда же впереди замаячил свободно плавающий грязевой агрегат — грязно-бурое пятно, раскинувшееся на сотни ярдов во все стороны, — он достал из-под бушлата трубку и яростно закусил чубук, словно сдерживая страстную тираду.

Позаимствовав бинокль Миллза, Питер посмотрел вперед. Поверхность агрегата испещрили тысячи белых предметов, с такого удаления казавшиеся костями, торчащими из-под тонкого слоя почвы. Пласты тумана клубились над ним, а край агрегата вяло шевелился, будто непотребная лепешка, елозящая по зыбкой припухлости воды. Ничейная земля, омерзительная клякса на поверхности океана, и по мере приближения все более тошнотворная. Чаще всего белыми объектами оказывались пластиковые бутылки от ядохимикатов и моющих средств, нередко используемые рыбаками в качестве поплавков сетей; хватало и люминесцентных трубок, всяческого пластикового хлама, рваных сетей и плавника, увязших в рыжевато-буром желе разлагающихся нефтепродуктов. Экая Голгофа неорганического мира, подумал Питер, равнина крайней духовной немощи, триумфа энтропии; быть может, в один прекрасный день такой станет вся земля. От едкого солоноватого запаха по коже поползли мурашки.

— Боже, — выдохнула Сара, когда баркас повернул и пошел вдоль периметра; она раскрыла рот, словно собираясь продолжать, но так и не нашла слов.

— Понимаю теперь, с чего вас вчера потянуло на спиртное, — сказал Питер Миллзу, но тот лишь хмыкнул, покачав головой.

— А туда зайти нельзя? — поинтересовалась Сара.

— Обрывки сетей мигом опутают винт, — косо глянул на нее Миллз. — А чего, с отсюдова недостаточно погано смотрится?

— Можно поднять мотор и подойти на веслах, — предложил Питер. — Ну же, Миллз! Это же все равно что высадиться на Луне.

И в самом деле, когда они сели на весла и баркас вошел в агрегат, рассекая рыжевато-бурое месиво, Питер ощутил, что они пересекли некую невидимую границу, вторгнувшись на территорию, куда не ступала нога человека. Воздух стал тяжелее, словно наполнился сдерживаемой энергией, тишина стала более осязаемой, и нарушал ее лишь плеск весел. Миллз сообщил Питеру, что образование приблизительно спиральной формы из-за действия встречных течений, и это усилило ощущение вторжения в неведомое; Питер представлял себя и своих спутников персонажами фантастического романа, ползущими по поверхности циклопического аппарата, встроенного в пол заброшенного храма. Мусор побрякивал о борта. Бурая жижа смахивала на неправильно приготовленное апельсиновое желе, и когда Питер макнул в нее пальцы, на них повисли желтоватые капли. Некоторые образования на поверхности обладали отталкивающей, почти органической красотой: обесцветившиеся, червеобразные жгутики сетей, пропитанные слизью, напоминающие нездоровые погадки какого-то животного; похожие на опарыша щепочки, приткнувшиеся на подстилке из блестящего целлофана; синяя пластиковая крышка с личиком девочки в широкополой шляпке, виднеющаяся среди спагетти стиропоровых лент. Пассажиры баркаса с удовольствием указывали бы друг другу на подобные диковинки, но говорить никому не хотелось. Исходящее от агрегата ощущение безнадежности давило на душу, и даже солнечный луч, ощупывающий лодку, будто прожектор из реального мира, не мог рассеять тяжкую мглу. Затем, ярдах в двухстах от края агрегата, Питер заметил нечто блестящее в темном пластиковом футляре, наклонился и подхватил находку.

И мгновенно осознал, что взял тот самый предмет из видения, и уж хотел было отшвырнуть его, но ощутил сильнейшую тягу к нему и вместо этого снял крышку и вынул пару серебряных гребней, вроде тех, которыми испанки украшают волосы. Коснувшись их, Питер мысленным взором увидел яркий образ молодой женщины: бледное, бескровное лицо, которое могло быть красивым, если бы не было так истощено и состарено печалями. Габриэла. Это имя выступило в его сознании, как вмерзший в землю след весной проступает из-под тающего снега. Габриэла Па… Паско… Паскуаль. Его палец скользил по узорам гребня, и каждая завитушка несла в себе отпечаток ее личности. Уныние, одиночество и — сильнее всего — ужас. Она очень долго жила страхом. Захотевшая разглядеть гребни Сара взяла их из рук Питера, и призрачное видение жизни Габриэлы Паскуаль растворилось, как пена, совершенно сбив его с толку.

— Какие красивые! — проговорила Сара. — Должно быть, старинные.

— Смахивает на мексиканскую работу, — заметил Миллз. — Хмм… А чего это у нас тут? — Он вытянул весло, пытаясь что-то подцепить; потом поднес весло Саре, и она сняла находку с лопасти — тряпку с проступающими из-под слизи желтыми полосками.

— Блузка. — Сара вертела тряпку так и этак, брезгливо сморщив нос из-за вынужденного прикосновения к слизи; потом вдруг прекратила это занятие и вскинула глаза на Питера. — О Господи! Это блузка Эллен Борчард.

Взяв у нее блузку, Питер обнаружил под фабричной этикеткой ярлык с именем Эллен Борчард и закрыл глаза в надежде воспринять какие-то образы, как с серебряными гребнями. Ничего. Дар покинул его. Но его охватило гнусное ощущение, что он в точности знает судьбу девочки.

— Оно лучше отвезти ее к Хью Уэлдону, — сказал Миллз. — Может… — Не договорив, он уставился на агрегат.

Поначалу Питер не понял, куда устремлен взгляд Миллза, но затем заметил, что поднялся ветер. Ветер весьма специфический. Он медленно огибал баркас по дуге, держась футах в пятидесяти от суденышка; его путь четко прослеживался по пляске мусора в том месте, где он проходил; ветер шептал и вздыхал, потом две пластиковые бутылки, чмокнув, вырвались из слизи и взмыли в воздух. Всякий раз, завершая очередной круг, ветер становился чуточку сильнее.

— Что за дьявол! — Кровь отхлынула от щек Миллза, и сеточка лопнувших сосудов проступила на них, как алая татуировка.

Ногти Сары впились в запястье Питера, и его вдруг оглушило сознание, что именно против этого ветра и предостерегало его предчувствие. В панике он стряхнул руку Сары, пробрался на корму и опустил винт навесного двигателя в воду.

— Сети… — начал было Милз.

— В задницу сети! Надо убираться отсюда!

Ветер взвыл, и вся поверхность агрегата вздулась. Скорчившемуся на корме Питеру опять бросилось в глаза сходство агрегата с кладбищем, где кости торчат из-под земли, вот только теперь все кости извивались, стремясь вырваться на свободу. Некоторые пластиковые бутылки, вихляясь, катились по поверхности, подскакивая высоко в воздух при каждом ударе о препятствия. Это зрелище на миг парализовало его, но, как только Миллз завел двигатель, Питер пробрался на свое место и потянул Сару за собой. Миллз направил баркас к Мадакету. Слизь чавкала и шлепалась о борта, падающие на ветровое стекло бурые кляксы вязко сползали вниз и в стороны. Ветер с каждой секундой становился мощнее и громче, взмыв до воя, заглушающего рокот мотора. Люминесцентная трубка заскакала вокруг баркаса, как дирижерская палочка; бутылки, целлофан и брызги нефтяной слизи летели в него со всех сторон. Сара уткнулась лицом Питеру в плечо, и он крепко прижал ее к себе, вознося молитвы, чтобы мотор не подвел. Миллз заложил резкий вираж, чтобы разминуться с доской, проскочившей у самого борта, баркас вырвался на чистую воду, прочь из объятий ветра — хотя его неистовый рев по-прежнему доносился до них, — и заскользил вниз по длинному валу.

Испытывая безмерное облегчение, Питер погладил Сару по волосам и порывисто перевел дыхание, но, как только оглянулся, облегчение его как рукой сняло. Сотни, тысячи пластиковых бутылок, люминесцентных трубок и прочих отбросов кружили в воздухе над агрегатом безумным столбом, подпирающим хмурое небо, а у самых его пределов вода вздымалась узкими полосками, будто клинок ветра хлестал ее, в нерешительности мечась туда-сюда, не зная, продолжать ли преследование.

Хью Уэлдон как раз выехал из Мадакета, чтобы расследовать выходку вандалов в кондоминиумах, и, получив радиовызов, добрался до коттеджа Питера всего минут за пять. Он сидел рядом с Миллзом за садовым столиком, слушая их рассказ. С кушетки, где в обнимку с Сарой сидел Питер, силуэт шефа полиции на фоне серого окна напоминал богомола; кряхтение и вскрикивание полицейской рации казалось неотъемлемой частью его личности, исходящей от него эманацией. Выслушав их рассказ, он встал, подошел к плите, поднял конфорку и плюнул внутрь; плита с треском плюнула в ответ искрой.

— Будь вы вдвоем, — повернулся Хью к Питеру и Саре, — я бы засадил вас обоих да поглядел, чего вы там утаиваете. Но вот у Миллза не хватит фантазии на подобные глупости, так что, пожалуй, придется поверить. — Он с лязгом опустил конфорку на место и с прищуром взглянул на Питера. — Вы говорите, что писали чего-то насчет Эллен Борчард в своей книжке. Чего?

Питер подался вперед, опершись локтями о колени.

— После наступления сумерек она пришла на мыс Смита. Она сердилась на родителей и хотела напугать их. Так что она сняла блузку — у нее с собой была сменная одежда, потому что она собиралась убежать из дому — и хотела ее изорвать, чтобы они подумали, будто ее убили, когда ветер действительно сделал это.

— И каким же способом? — осведомился Уэлдон.

— В книге ветер выступает в роли стихийного протосущества, жестокого и капризного. Оно играло с ней. Повалило и протащило по гальке. Потом отпустило и снова повалило. Она изрезалась ракушками, была с головы до ног залита кровью и кричала. В конце концов оно сорвало ее в воздух и унесло в море.

Питер не отрывал взгляда от своих рук, чувствуя непомерную тяжесть в голове, будто заполненной ртутью.

— Боже правый! — проронил Уэлдон. — Миллз, ты-то что на это скажешь?

— Что ветер не был нормальный, чего я еще могу сказать.

— Боже правый! — повторил Уэлдон, потер шею ладонью и уставился на Питера. — Я двадцать лет на этой работе, понаслышался всякого. Но чтоб такое… Как вы сказали? Протосущество?

— Ага, только наверняка сказать не могу. Может, я узнаю о нем побольше, если смогу подержать эти гребни снова.

— Питер. — Сара положила ладонь ему на предплечье. — Может, лучше предоставить это Хью?

Уэлдона идея Питера позабавила.

— Не-а, Сара. Пускай себе мистер Рами поглядит, чего может сделать. Он хмыкнул. — Может, он мне поведает, как "Ред Сокс" отыграют в нынешнем году. А мы с Миллзом можем еще раз поглядеть на это морское непотребство.

Миллз втянул голову в плечи:

— Я туда не пойду, Хью. А если хочешь знать мое мнение, так и тебе нечего туда соваться.

— Черт побери, Миллз! — Уэлдон хлопнул ладонью по бедру. — Я ведь просить не буду, но ты можешь избавить меня от кучи хлопот, это уж как пить дать. У меня уйдет целый час, чтобы стащить ребятишек из береговой охраны с насеста. Погодите-ка! — Он обернулся к Питеру. — Может, вам всем это померещилось? Эта дрянь наверняка испаряет кучу всякой химической пакости. Может, вы надышались всей толпой.

На улице взвизгнули тормоза, хлопнула автомобильная дверца. Через пару секунд неряшливо одетая Салли Макколл мелькнула за окном и постучала в дверь.

— А ей-то какого рожна надо? — спросил Уэлдон.

Питер открыл дверь, и Салли одарила его щербатой улыбкой.

— Добренькое утречко, Питер. — Поверх обычного ассортимента платьев и свитеров на ней был надет перепачканный плащ и мужской галстук веселенькой расцветочки вместо шарфа. — А этот костлявый старпер Хью Уэлдон тута?

— Салли, сегодня у меня нет времени на твою ерундистику, — отозвался тот.

Салли протиснулась в дом мимо Питера:

— Добренькое утречко, Сара. И Миллз.

— Слыхал, одна из твоих псин как раз ощенилась, — сказал Миллз.

— Угу. Шесть ворчливых ублюдочков. — Салли утерла нос рукавом и обозрела манжету, интересуясь итогом. — На тебя рассчитывать?

— Может, забегу кинуть взгляд. Доберманы или овчарки?

— Доберманы. Злющие будут.

— Салли, ты чего замыслила? — перебил их Уэлдон, становясь перед Салли.

— Хочу сделать признание.

— Чего ты натворила на этот раз? — хмыкнул Уэлдон. — Магазин одежды ты не обворовывала, это ясно как день.

Салли нахмурилась, отчего морщины на ее лице проступили еще резче.

— Ты узколобый сукин сын, — отрезала она. — Клянусь, когда Господь тебя делал, у Него уже все вышло, окромя навозу.

— Слушай, ты, старая…

— А наместо мозгов Он натолкал тебе дерьма, — не унималась Салли, а…

— Салли! — Втиснувшись между ними, Питер взял старуху за плечи. При взгляде на него ее остекленевшие глаза обрели осмысленное выражение. Наконец она стряхнула его руки и поправила волосы движением на диво женственным для столь бесформенной и опустившейся старухи.

— Надо б сказать тебе раньше, — заявила она Уэлдону, — но у меня в печенках сидят твои насмешки. Потом я решила, что это может быть важно и следовает рискнуть выслушать твое дурацкое ржание. Вот я и говорю. — Она посмотрела в окно. — Я знаю, кто разворотил эти кондоминиумы. Это ветер. Она опалила Уэлдона ненавидящим взглядом. — И никакая я не чокнутая, вот оно как!

У Питера подкосились колени. Его охватило ощущение, что беда окружила их со всех сторон, как тогда в море за мысом Смита, только ощущение более сильное, словно Питер сделался более восприимчивым к нему.

— Ветер, — ошарашенно повторил Уэлдон.

— Именно, — с вызовом бросила Салли. — Проломил дыры в ихних треклятых стенах и свистал сквозь них, будто музыку наигрывал. — Она свирепо воззрилась на шефа полиции. — Чего, не веришь?

— Верит, — подал голос Питер. — Мы считаем, что это ветер убил Эллен Борчард.

— Только не разносите об этом по округе! Мы еще не уверены! — с отчаянием в голосе попросил Уэлдон, цепляясь за неверие, как за соломинку.

Салли пересекла комнату и остановилась перед Питером:

— Это правда насчет девочки Борчардов, а?

— По-моему.

— И эта штуковина, что ее убила, она здесь, в Мадакете. Ты ведь ее чуешь, так ведь?

— Ага, — кивнул он.

Салли направилась к двери.

— Ты куда? — спросил ей вслед Уэлдон. Пробормотав нечто невразумительное, она вышла; Питеру было видно, как она вышагивает взад и вперед по двору. — Психопатка старая!

— Может, оно и так, — откликнулся Миллз. — Да только не след бы ее травить опосля всего, что она сделала.

— А что она сделала? — заинтересовался Питер.

— Допрежде Салли жила в Мадакете, — пояснил Миллз, — и когда какой корабль налетал на Сухую банку или какую прочую мель, Салли отправлялась к месту крушения на своей старой посудине. Обыкновенно она обставляла береговую охрану. За эти годы спасла душ пятьдесят — шестьдесят, выходя в море в самую наихудшую погоду.

— Миллз! Отвези меня на эту свою помойку, — настырно попросил Уэлдон.

Миллз встал и подтянул штаны.

— Хью, ты чего, глухой, что ли? Питер и Салли талдычат, что это самое слоняется где-то окрест.

Расстроенный Уэлдон снова потянул воздух между зубами; лицо его отражало напряженную работу мысли. Он взял футляр с гребнями, бросил взгляд на Питера и снова отставил футляр.

— Хотите поглядеть, что я по ним узнаю? — напрямую спросил Питер.

— А чего, вреда-то никакого, — пожал плечами Уэлдон, устремив взгляд в окно, будто ему нет до того никакого дела.

Взяв футляр, Питер сел подле Сары.

— Постойте, — встрепенулась она, — я что-то не поняла. Если это существо где-то поблизости, разве не следует побыстрее убираться отсюда?

Никто не отозвался ни словом.

Футляр на ощупь был холодным, а когда Питер приподнял крышку, оттуда пахнуло холодом, будто из морозильника.

В комнату тут же влетела Салли.

— Чего это? — ткнула она пальцем в футляр.

— Старые гребешки, — пояснил Питер. — Но когда я их нашел, ощущение было другое. Не такое сильное.

— Ощущение чего? — спросил Уэлдон, все более выходивший из себя с каждой новой тайной; Питеру подумалось, что, если тайны в ближайшее время не раскроются, шеф полиции проникнется к ним недоверием из сугубо практических соображений.

Подойдя к Питеру, Салли заглянула в футляр.

— Дай-ка один. — Она протянула грязную руку. Уэлдон и Миллз подтянулись следом, став по бокам от нее, словно старые вояки, эскортирующие свою безумную королеву.

Питер неохотно взял гребень. Пронизывающий безделушку холод заструился в руку, в голову, и на миг Питер оказался посреди бушующего моря, испытывая ужас перед волнами, перекатывающимися через палубу рыбачьей шхуны, и перед ревущим вокруг ветром. Гребень тут же выпал из ослабевших пальцев. Руки Питера дрожали, а сердце молотом колотилось о ребра.

— Тьфу, дерьмо, — ни к кому не обращаясь, вымолвил он. — Не уверен, что мне хочется это делать.

Сара уступила Салли место рядом с Питером, и, пока они занимались гребнями, поминутно откладывая их, чтобы рассказать об увиденном, Сара грызла ногти и терзалась беспокойством. Она вполне разделяла расстройство Хью Уэлдона — сидеть без дела и наблюдать за ними было просто невыносимо. Всякий раз, когда Салли и Питер брались за гребенку, дыхание их учащалось, глаза закатывались, а откладывая ее, они казались изнеможенными и напуганными.

— Габриэла Паскуаль была из Майями, — сообщил Питер. — Не могу точно сказать, когда это случилось, но знаю, что прошел не один год… потому что ее облик, ее одежда выглядят несколько старомодно. Скажем, лет десять — пятнадцать назад — что-то около того. В общем, на суше ее ждали какие-то неприятности, что-то связанное с чувствами, так что брат не хотел оставлять ее одну и взял с собой на рыбную ловлю. Он был профессиональным моряком.

— У нее был талант, — подхватила Салли. — Потому-то ее так много в этих гребешках. А еще потому, что она порешила себя и умерла, держа их в руках.

— А чего она покончила с собой? — поинтересовался Уэлдон.

— От страха, — пояснил Питер. — И от одиночества. Пусть это и кажется бредом, но ветер держал ее в плену. По-моему, она не выдержала пребывания на дрейфующей шхуне наедине с этим протосуществом, порождением стихии.

— Наедине? — переспросил Уэлдон. — А что стряслось с братом?

— Погиб. — Голос Салли дрожал. — Ветер накинулся на них и поубивал всех, окромя этой Габриэлы. А она была нужна ему.

Пока все это выяснялось, дом начал содрогаться от порывов ветра, и Саре стоило немалого труда не задумываться, природное ли это явление. Оторвав взгляд от окна, от раскачивающихся деревьев и кустов, она сосредоточилась на рассказе, но тот сам по себе был настолько жутким, что она поневоле вздрагивала, стоило лишь зазвенеть стеклам. В путешествии Габриэла Паскуаль частенько страдала от морской болезни, рассказывал Питер; она боялась матросов, почти единодушно считавших ее дурным предзнаменованием, и была одержима предчувствием неминуемой катастрофы. И предчувствия ее не обманули, добавила Салли. Одним ясным, тихим днем демон обрушился на них и убил всех до единого. Всех, кроме Габриэлы. Подняв матросов и ее брата в воздух, он разбивал их о переборки и ронял на палубу. Габриэла тоже ждала смерти, но ветер ею вроде бы заинтересовался. Он ласкал ее и играл с ней, сбивая ее с ног и катая туда-сюда, а ночью он вливался в коридоры и разбитые иллюминаторы, производя заунывную музыку, которую Габриэла начала отчасти понимать по мере того, как шел день за днем, а корабль дрейфовал все дальше на север.

— Она не считала его духом, — промолвил Питер. — Она не видела в нем ничего мистического. Ей казалось, что он что-то вроде…

— Зверя, — подсказала Салли. — Большого, глупого зверя. Кровожадного и норовистого, это да. Но не злого. То бишь она в нем злобы не чуяла.

Габриэла, продолжал Питер, никогда толком не знала, чего он от нее хочет — наверное, было довольно одного лишь ее присутствия. Он ее почти не беспокоил, позволяя большую часть времени проводить в одиночестве. А потом внезапно появлялся из ниоткуда, чтобы пожонглировать осколками стекла или погоняться за Габриэлой. Однажды течение вынесло шхуну к побережью, и Габриэла попыталась выпрыгнуть за борт, но ветер поколотил ее и загнал в трюм. Поначалу он направлял дрейф судна, но постепенно утратил интерес к Габриэле, и несколько раз шхуна была на грани потопления. Наконец, не желая больше оттягивать неизбежное, Габриэла вскрыла себе вены и скончалась, сжимая футляр с самым ценным своим достоянием — бабушкиными серебряными гребнями, сопровождаемая воем ветра до самого конца.

Питер привалился к стене, прикрыв глаза, а Салли вздыхала и похлопывала себя по груди. На долгую минуту все погрузились в безмолвие.

— Любопытно, а с чего он болтается там среди мусору? — нарушил молчание Миллз.

— Может, просто так, — апатично проговорил Питер. — А может, его привлекают стоячие воды или какие-нибудь атмосферные условия.

— Чего-то до меня не доходит, — вымолвил Уэлдон. — Что это за черт? Не зверь же, в самом-то деле.

— А почему бы и нет? — Питер встал, покачнулся, но тут же оправился. По сути, что такое ветер? Ионизированные, подвижные воздушные массы. Кто сказал, что определенные конфигурации стабильных ионов не могут приобрести подобие жизни? Быть может, подобные образования таятся в сердце каждого шторма, а их всегда принимали за духов из-за антропоморфности их характера, вроде Ариэля.[2] — Он издал печальный смешок. — Он не дух, это уж наверняка.

Глаза Салли сверкали неестественным блеском, будто влажные самоцветы в оправе ее обветренного лица.

— Море плодит их, — твердо заявила она, словно находя это объяснение исчерпывающим.

— Книга Питера права, — заметила Сара. — Это протосущество — во всяком случае, судя по вашим описаниям. Яростное, неистовое творение, полу дух-полуживотное. — Она засмеялась, но смех прозвучал слишком тонко, на грани истерики. — В такое с кондачка не поверишь.

— Верно! — воскликнул Уэлдон. — Чертовски правильно! Полоумная старуха и мужчина, которого я знаю без году неделя, твердят мне…

— Слушайте! — Подойдя к двери, Миллз распахнул ее.

Саре потребовалась секунда, чтобы сориентироваться на звук, но потом она поняла, что ветер стих, крепкие порывы в мгновение ока сменились игривым ветерком, а вдали, надвигаясь с моря, а то и поближе — возможно, не дальше Теннесси-авеню, — нарастает рев.

5

А за несколько минут до того Джерри отрабатывал свой заработок и предвкушал ночь экзотических удовольствий в объятиях Джинджер Маккарди, стоя перед одним из домов на Теннесси-авеню — с доской, гласящей «У-дача», и коллекцией старинных гарпунов и китового уса, укрепленных по всему фасаду. Его велосипед был прислонен к забору, а перед ним стояли, опираясь на свои велосипеды, двадцать шесть членов Клуба велобродяг «Персик», наряженные в спортивные костюмы пастельных тонов. Десять мужчин, шестнадцать женщин. Все женщины в хорошей форме, но большинству уже за тридцать — на вкус Джерри уже переспевшие. Зато Джинджер в самом соку. Двадцать три или двадцать четыре года, рыжие волосы длиной до самой попки, да и фигурка будь здоров. Она уже стащила куртку и длинные брюки и теперь щеголяла лифчиком и шортами, обрезанными настолько высоко, что всякий раз, когда она покидала седло, взгляду открывалась перспектива вплоть до самых Жемчужных врат. Притом она понимала, что вытворяет: каждое колебание двойных завлекалочек было нацелено прямиком ему в пах. Протиснувшись в первый ряд, она с преувеличенным вниманием выслушивала его разглагольствования об этих паршивых временах китобойного промысла. О да! Джинджер дозрела. Парочка омаров, бутылочка винца, прогулка по набережной — а потом он вдует ей нантакетских воспоминаний по самое некуда, чтоб у нее из ушей пошло. Пока она на фиг не лопнет!

— Итак, усем вам… — начал он.

Слушатели захихикали — им пришлось по вкусу, как Джерри передразнил их акцент. Он сконфуженно ухмыльнулся, будто оговорился нечаянно.

— Наверно, случайно подцепил. Словом, вам вряд ли подвернулся шанс заглянуть в музей китобойного промысла, не так ли?

Слушатели хором подтвердили его догадку.

— Что ж, тогда я проведу для вас курс гарпунного искусства. — Он указал на стену «У-дачи». — Верхний гарпун с одним зубцом, торчащим в сторону, использовался в эпоху китобойного промысла чаще всего. Древко из ясеня, которому отдавали предпочтение перед прочими породами дерева. Он стоек к непогоде, — Джерри многозначительно посмотрел на Джинджер, — и не гнется под нагрузкой. — Джинджер старательно сдерживала улыбку. Не сводя с нее глаз, он продолжал: — А некоторые китобои предпочитали вот такие гарпуны с острым наконечником и без зубцов, утверждая, что они проникают глубже.

— А как насчет гарпуна с двумя зубцами? — послышался голос из задних рядов.

Джерри посмотрел поверх голов и увидел, что вопрос исходил от кандидатки номер два. Мисс Селена Персонс. Миловидная тридцатилетняя брюнетка, плоскогрудая, зато с убийственными ногами. Несмотря на очевидное предпочтение, отданное Хайсмитом рыженькой, эта не утратила интереса к нему. Кто знает? Двузубый тоже может подойти.

— Им пользовались под конец эпохи добычи китов, — пояснил Джерри. — Но вообще-то двузубые гарпуны считались менее эффективными, чем однозубые. Уж и не знаю в точности почему. Может, виной упрямство китобоев, приверженность их к традициям. Они знали, что старый добрый однозубец вполне способен доставить удовлетворение.

Мисс Персонс встретила его взгляд проблеском улыбки.

— Конечно, — Джерри вновь обращался ко всем велобродягам, — теперь на гарпун насаживают гранату, которая взрывается у кита внутри. — Подмигнув Джинджер, он добавил пианиссимо: — Наверно, прошибает до мозгов.

Она прикрыла рот ладонью.

— Ладно, народ! — Джерри откатил велосипед от забора. — По седлам, поехали к следующей потрясающей достопримечательности.

Переговариваясь, они со смехом принялись садиться на велосипеды, но в это самое время могучий порыв ветра пронесся вдоль Теннесси-авеню, срывая головные уборы. Женщины встретили его визгом, несколько человек свалились, еще несколько едва удержались на ногах. Споткнувшаяся Джинджер шагнула вперед и прильнула к Джерри, слегка помассировав его грудью.

— Отличная поддержка, — произнесла Джинджер и отступила, покачивая бедрами.

— Отличный прыжок, — парировал он.

Джинджер улыбнулась, но улыбка тотчас же померкла, уступив место озадаченному выражению:

— Что это?

Джерри обернулся. Ярдах в двадцати от них над асфальтом вырастал тонкий столб из кружащейся листвы; в нем было не более пяти футов высоты, и, хотя Джерри ни разу не видел ничего подобного, воздушный столб напугал его ничуть не более, чем внезапный порыв ветра. Однако столб за считанные секунды вырос до пятнадцати футов, всасывая листья, гравий и ветки и завывая, как миниатюрный торнадо. Кто-то закричал. Джинджер прильнула к Джерри в неподдельном ужасе. Ноздри щекотал какой-то резкий запах, уши вдруг заложило. Из-за стремительного вращения столба разглядеть его толком не удавалось, но Джерри показалось, что темно-зеленая фигура, слепленная из растительного мусора и камешков, обретает человекоподобную форму. Чувствуя внезапную сухость в горле, Джерри усилием воли сдержал желание оттолкнуть Джинджер и убежать.

— Поехали! — крикнул он.

Двое велобродяг ухитрились взобраться на свои машины, но окрепший ветер с ревом навалился на них, велосипеды завихлялись и врезались в кусты. Остальные, сбившись в кучу, с развевающимися на ветру волосами, в изумлении смотрели на громадное друидское существо, формирующееся и покачивающееся над ними, доставая макушкой до вершин деревьев. Рейки отлетали от стен, взмывали вверх и втягивались в фигуру, и, пока Джерри пытался перекричать ветер, приказывая велобродягам лечь ничком, китовый ус и гарпуны у него на глазах сорвались с фасада «У-дачи». Стекла дома разлетелись, будто выбитые изнутри. Один из мужчин испуганно прижал кровавый лоскут щеки, отхваченный осколком стекла; женщина ухватилась ладонью за икру и рухнула на землю. Джерри выкрикнул последнее предупреждение и потянул Джинджер за собой в кювет. Охваченная паникой девушка извивалась и отбивалась, но Джерри силком пригнул ее голову к земле и не отпускал. Фигура взвихрилась намного выше деревьев, и, хотя продолжала покачиваться, форма ее немного стабилизировалась. Теперь у нее появилось лицо — кладбищенский оскал серых реек и два круглых пятна из камешков вместо глаз; казалось, этот жуткий пустой взгляд и был повинен в нарастающем давлении воздуха. Пульс грохотал у Джерри прямо в ушах, кровь стала вязкой, как кисель. Фигура продолжала вздыматься все выше и выше; рев уступил место пульсирующему гулу, сотрясающему землю. Камни и листья начали разлетаться из нее в разные стороны. Джерри понимал, знал, что должно произойти, но не мог отвести глаз. Среди кутерьмы кружащихся листьев один из гарпунов пронесся по воздуху, пронзив женщину, попытавшуюся встать. Сила удара тут же отбросила ее за пределы поля зрения Джерри. А затем чудовищная фигура взорвалась. Джерри зажмурился. Прутья, комья земли и гравий больно забарабанили по спине и ногам. Джинджер отскочила в сторону и рухнула на него сверху, впившись пальцами ему в бедро. Джерри ждал чего-нибудь похуже, но ничего не происходило.

— Ты цела? — спросил он, беря девушку за плечи и переворачивая.

И тут же понял, что нет.

Прямо в центре лба у нее торчал осколок китового уса. Взвыв от омерзения, Джерри вывернулся из-под нее и поднялся на четвереньки. Стон. К нему полз мужчина с залитым кровью лицом — на месте правого глаза зияет рваная дыра, а уцелевший глаз кажется стеклянным, как у куклы. В ужасе, не зная, что делать, Джерри вскарабкался на ноги и попятился. Все гарпуны нашли свои мишени. Большинство велобродяг лежали неподвижно, залив кровью асфальт, остальные сидели, истекая кровью и ошалело озираясь. Запнувшись обо что-то каблуком, Джерри стремительно обернулся. Доска «У-дачи» пригвоздила мисс Селену Персонс к земле у дороги, как в фильме ужасов; доска ушла в землю настолько глубоко, что из напитанных кровавой грязью останков ее спортивного костюма торчала только буква «А», будто ярлык вещественного доказательства. Джерри затрясло, из глаз его полились слезы.

Ветерок ерошил его волосы.

Чей-то надрывный вопль подействовал на Джерри, как пощечина, приведя его в чувство. Надо звонить в больницу, в полицию! Но где тут телефон? Большинство домов пустует в ожидании дачников, и телефоны отключены. Но кто-то ведь должен был увидеть, что тут стряслось! Надо просто принять все возможные меры до подхода помощи. Взяв себя в руки, Джерри двинулся к мужчине, лишившемуся глаза; но не успел пройти и пары шагов, когда порыв ветра ударил его в спину, опрокинув ничком.

На этот раз рев окружил его со всех сторон, давление мгновенно подскочило, прошив голову болью, будто добела раскаленная игла, пронзившая его от уха до уха. Джерри зажмурился и зажал уши ладонями, пытаясь унять боль. Потом ощутил, как подымается в воздух. Поначалу он просто не поверил своим чувствам. Даже распахнув глаза и увидев, что медленно описывает круги над землей, Джерри не сразу осознал это. Он оглох, и тишина лишь усилила ощущение нереальности происходящего, да еще вдобавок мимо проплыл, вращая педалями, велосипед без седока. Воздух был заполнен ветками, листьями и щебнем, застившими мир от Джерри, будто истоптанный до дыр ковер; ему вдруг представилось, что он поднимается вверх по глотке этой ужасающей темной фигуры. Джинджер Маккарди летела футах в двадцати повыше; ее рыжие волосы струились по плечам, а раскинутые руки плавно покачивались, будто в танце. Она кружилась быстрее Джерри, и он понял, что с высотой скорость вращения возрастает. Дальнейшее очевидно: ты поднимаешься все выше и выше, быстрее и быстрее, пока смерч не изрыгнет тебя, свергнув с небес. Рассудок взбунтовался против перспективы смерти, и Джерри попытался плыть против ветра вниз, молотя по воздуху руками и ногами, потеряв голову от ужаса. Но вихрь уносил его все выше, кружа и переворачивая; стало трудно дышать, думать, и Джерри впал в ступор, утратив способность бояться. Еще одна женщина проплыла в нескольких футах от него. Рот ее был разинут, черты искажены, волосы слиплись от крови. Она простирала руки к нему, и Джерри потянулся ей навстречу, даже не понимая зачем. Их пальцы разминулись самую малость. Мысли вяло ворочались в голове, приходя по одной за раз. Может, он упадет в воду. "Чудом выживший в центре торнадо". Может, его пронесет над островом, и он мягко приземлится на вершину дерева в Нантакете. Сломанная нога, один-два синяка. Будут угощать выпивкой в кафе «Атлантика». Может, Конни Китинг наконец-то подойдет, наконец-то признает чудесный потенциал Джерри Хайсмита. Может. Его завертело кубарем, выворачивая суставы, и Джерри отказался от мыслей. Перед глазами сумасшедшим калейдоскопом мелькали дома внизу, прочие воздушные плясуны, дергающиеся в судорожном самозабвении. Вдруг неистовый восходящий поток резко перегнул его назад, внутри вспыхнула пронзительная боль, скрежет, а затем позвонки сдвинулись, избавив его от боли. О Господи Боже! О Иисусе! Позади глаз вспыхнул ослепительный фейерверк, мимо промелькнуло что-то ярко-синее, и Джерри умер.

6

Как только нависший над Теннесси-авеню столб из листьев и веток исчез, как только смолк рев, Хью Уэлдон бегом кинулся к своей полицейской машине. Питер и Сара не отставали от него ни на шаг. Когда они втиснулись в машину, Хью нахмурился, но не обмолвился ни словом; должно быть, он прекратил попытки рационально истолковать происходящее и признал ветер силой, подходить к которой с привычными мерками бессмысленно. Включив сирену, Хью погнал машину вперед. Но, не проехав и полусотни ярдов, ударил по тормозам. На ветвях растущего у дороги боярышника висела женщина; грудь ее навылет прошил старомодный гарпун. Проверять, жива ли она, было совершенно бессмысленно. Даже поверхностному взгляду было ясно, что у нее переломаны почти все кости; кровь заливала ее с головы до ног, придавая погибшей сходство с жуткой африканской куклой, вывешенной в знак предупреждения желающим вторгнуться на чужую территорию.

— Тело в Мадакете, — сообщил Уэлдон по рации. — Пришлите фургон.

— Боюсь, одним не обойтись. — Сара указала на три ярких мазка дальше по дороге. По лицу ее разлилась страшная бледность; она так стиснула руку Питера, что оставила на его коже белые отпечатки.

За следующие двадцать пять минут они нашли восемнадцать сломанных, изувеченных тел. Некоторые были вдобавок пронзены гарпунами или обломками китового уса. Питер никогда бы не поверил, что человеческое тело может быть низведено до столь нелепой пародии, если бы не увидел это своими глазами; и, хотя тошнотворное зрелище ужаснуло его, мало-помалу чувства Питера онемели. В голове царила сутолока странных мыслей, и самой навязчивой была мысль о том, что это насилие свершилось отчасти ради него. Он пытался отделаться от этой болезненной, омерзительной идеи, но через какое-то время стал воспринимать ее в свете прочих мыслей, навеянных на него тоской. Взять хотя бы рукопись романа "Голос ветра в Мадакете". Хоть это и звучит неправдоподобно, трудно уклониться от вывода, что ветер сам посеял все эти мысли в мозгу Питера. Питеру не хотелось в это верить, но вот же она, столь же достоверная, как и все случившееся. А если так, неужели последняя мысль менее правдоподобна? Он начал постигать последовательность событий, постигать ее с той же внезапно пришедшей ясностью, которая помогала ему решить все проблемы с книгой, и Питер от всей души жалел, что не послушался предчувствия и взял гребни. До той поры протосущество не было в нем уверено, обнюхивая Питера со всех сторон, как, по словам Салли, большой и глупый зверь, почуявший в человеке что-то знакомое, но не способный припомнить, что именно. А когда Питер нашел гребни, когда открыл футляр, между разорванными контактами проскочила искра, дар Питера отождествился с даром Габриэлы Паскуаль, и оно сделало выводы. Питеру припомнилось, как взбудоражился ветер, как метался он туда-сюда у границы агрегата.

Когда машина свернула обратно на Теннесси-авеню, где небольшая группа местных жителей покрывала погибших одеялами, Уэлдон снова включил рацию, вырвав Питера из раздумий.

— Куда, к черту, подевались "Скорые"? — сердито бросил Хью.

— Полчаса как выехали, — раздалось в ответ. — Должны уж быть.

Уэлдон бросил угрюмый взгляд на Питера с Сарой и велел оператору:

— Попробуй связаться с ними по радио.

Через пару минут поступил рапорт, что ни одна из машин на вызовы не отвечает. Уэлдон велел подчиненным сидеть на месте, сказав, что посмотрит сам. Когда они свернули с Теннесси-авеню на Нантакетскую дорогу, солнце пробилось сквозь облачность, осияв пейзаж жиденькими желтыми лучами и прогрев салон автомобиля. Солнце словно высветило слабости Питера, заставив его осознать, как он напряжен, как ноют мышцы, отравленные избытком адреналина и усталостью. Сара с закрытыми глазами привалилась к нему, и тяжесть ее тела подействовала на него благотворно, вызвав прилив энергии.

Уэлдон вел машину с постоянной скоростью миль тридцать в час, поглядывая налево и направо, но не обнаруживая ничего необычного. Пустынные улицы, пустые глазницы окон. Многие дома в Мадакете только ждут постояльцев, а жители остальных ушли на работу или по делам. Машины "Скорой помощи" они увидели милях в двух от поселка, перевалив через невысокий подъем сразу за свалкой. Уэлдон съехал на обочину, не заглушив двигатель, и уставился на открывшуюся картину. Четыре машины были завалены поперек дороги, образуя надежную преграду в сотне футов впереди. Еще одна была опрокинута кверху колесами, словно мертвый белый жук; другая врезалась в фонарный столб и запуталась в проводах, оборванные концы которых комом торчали в окне водителя, извиваясь и с шипением рассыпая искры. Еще две машины столкнулись и теперь пылали; прозрачные языки пламени лизали закопченные кузова, воздух над ними трепетал от жара. Но Уэлдон остановился так далеко не из-за разбитых машин, не из-за них все трое умолкли, погрузившись в бездну отчаяния. Справа от дороги раскинулся луг Эндрю Вьета, поросший белесой прошлогодней травой и бурьяном, вызолоченный блеклым солнцем. Обозначенный несколькими чахлыми дубками луг взбирался на обращенный к морю холм, где на фоне тусклой синевы небес обрисовались три серых домика. Хотя вокруг машины плясали лишь слабенькие ветерки, луг свидетельствовал о крепких ветрах — трава то стелилась по земле, то вдруг вскидывалась, закручивалась жгутом, металась туда-сюда, словно в ней носились из стороны в сторону тысячи крошечных зверьков, и от ее неустанной, неистовой пляски казалось, что облака крепко стоят на месте, а прочь уплывает сама земля. Горестный посвист ветра сливался с тростниковым шелестом. Питер оцепенел. Угрожающая мощь этой сцены навалилась на душу непомерной тяжестью, и на миг у него занялось дыхание.

— Давайте уедем, — дрожащим голосом попросила Сара. — Давайте… — Она устремила взгляд мимо Питера, и на лице у нее отразились наихудшие опасения.

Ветер взревел. В каких-нибудь тридцати футах от машины трава пригнулась к самой земле, и, медленно описывая спираль, в воздух взмыл человек в одежде санитара. Голова у него моталась, как у тряпичной куклы, а халат спереди насквозь пропитался кровью. Машина затряслась в турбулентных потоках.

Сара с визгом уцепилась за Питера обеими руками. Уэлдон попытался включить заднюю передачу, но промахнулся, и мотор заглох. Шеф полиции повернул ключ зажигания, мотор чихнул, захлебнулся бензином и снова заглох. Санитар продолжал подниматься, приняв вертикальное положение. Он кружился быстрее и быстрее, размазавшись от скорости, как фигурист, завертевшийся волчком, одновременно подплывая все ближе к автомобилю. Сара кричала во весь голос, и Питеру тоже хотелось закричать, чтобы хоть как-то избавиться от стиснувших грудь обручей. Двигатель наконец завелся, но не успел Уэлдон включить передачу, как ветер внезапно стих, выронив санитара над капотом. Кровь забрызгала все ветровое стекло. Мгновение покойник лежал, раскинув руки и устремив на сидящих в машине взгляд мертвых глаз. Затем, с тошнотворной медлительностью улитки, втягивающейся в раковину, сполз на дорогу, оставив на белой эмали широкий красный мазок.

Опустив голову на руль, Уэлдон делал глубокие вдохи. Питер баюкал Сару в объятиях. Секунду спустя Уэлдон откинулся на спинку сиденья, взял микрофон рации и нажал кнопку передачи.

— Джек, это Хью. Как слышишь?

— Громко и ясно, шеф.

— У нас в Мадакете проблема. — Дернув головой, Уэлдон не без труда сглотнул. — Я хочу, чтоб вы перекрыли дорогу милях в пяти от поселка. Нипочем не ближе. И никого не пускать, ясно вам?

— А чего там стряслось-то, шеф? Элис Кадди звонила и сказала что-то про диковинный ветер, но связь сорвалась, а пробиться к ней я не смог.

— Ага, без ветра не обошлось. — Уэлдон переглянулся с Питером. — Но главная проблема в утечке химикатов. На сейчас все под контролем, но ты никого и близко не подпускай. Мадакет на карантине.

— Помощь не нужна?

— Нужно, чтоб ты выполнял, что велено! Труби в трубу и звони всем, кто живет между заграждением и Мадакетом. Вели им во весь дух мотать в Нантакет. И по радио передай.

— А как насчет тех, кто приедет из Мадакета? Их-то пропускать?

— Отсюдова никто не приедет, — отрезал Уэлдон.

Молчание.

— Шеф, вы в порядке? — раздалось после затяжной паузы.

— Да, черт возьми! — Уэлдон отключил рацию.

— Почему вы им не сказали? — поинтересовался Питер.

— Не хочу, чтоб они удумали, будто я рехнулся, и примчались проверять. Смыслу нет еще и в ихних смертях. — Уэлдон включил задний ход. — Велю всем забраться в погреба и переждать, пока эта чертовщина не уберется. Может, поимеем какие-нибудь дельные мысли. Но сперва отвезу вас домой, чтоб Сара передохнула.

— Я не устала. — Она подняла голову с груди Питера.

— После отдыха тебе полегчает. — Питер пригнул ее голову обратно, не только из нежности, но и стараясь помешать ей увидеть луг — накрытый клубящейся тенью и озаренный бледным сиянием. Свет над ним чем-то отличался от солнечных лучей, освещавших автомобиль; луг вдруг как бы оказался в недосягаемой дали, став кусочком пейзажа параллельной вселенной, где все похоже на наше, но иное. Травы бушевали, стелясь по самой земле, рывком вытягиваясь в струнку и завиваясь жгутом; то и дело к небу возносился столб желтых стеблей и рассыпался во все стороны, будто чудовищный ребенок бегал по лугу, от избытка чувств набирая полные пригоршни травы и швыряя ее высоко в воздух.

— У меня сна ни в одном глазу, — пожаловалась Сара; румянец все еще не вернулся на ее щеки, а одно веко нервно подергивалось. Питер сидел у ее постели.

— Все равно ты ничего не можешь поделать, так не лучше ли поспать?

— А ты чем займешься?

— Подумываю, не пройтись ли по гребням еще разок.

Эта идея огорчила Сару. Он было начал растолковывать, почему должен на это пойти, но тут же оборвал объяснения на полуслове, наклонился и поцеловал ее в лоб.

— Я люблю тебя. — Слова эти вырвались у него как бы сами собой с такой легкостью, что Питер изумился. Уже давным-давно он не произносил их даже мысленно.

— Вовсе незачем говорить это лишь потому, что дело обернулось скверно, — нахмурилась Сара.

— Может, именно сейчас я сказал как раз поэтому, да только тут ни капли лжи.

— Как-то ты в этом не очень уверен, — уныло рассмеялась она.

Питер поразмыслил над ее словами:

— Я любил другую женщину, и эта связь сказывалась на моем восприятии любви. По-видимому, я проникся уверенностью, что она должна всегда приходить одинаково, как термоядерный взрыв. Но теперь я начинаю понимать, что любовь может приходить иначе, помаленьку разгораясь и перерастая в бурную страсть.

— Приятно слышать. — Сара помолчала. — Но ты ведь все еще любишь ее, не так ли?

— Я все еще вспоминаю о ней, но… — Питер покачал головой. — Я пытался выбросить ее из сердца, и, может быть, мне это удалось. Сегодня под утро она мне снилась.

— О-о? — приподняла брови Сара.

— Сон был не из приятных. Она мне рассказывала, как зацементировала в сердце свои чувства ко мне. "От них остался только этот твердый бугорок на груди", — сказала она. А еще рассказала, что порой он начинает двигаться, куда-то рваться, и показала мне его. Я видел, как эта чертова отверделость дергается у нее под блузкой, а когда прикоснулся к бугорку — этого хотела она, — он оказался невероятно твердым, точно всаженный под кожу булыжник. Камень в сердце. Вот и все, что от нас осталось — одна лишь окаменелость. Он так меня разъярил, что я бросил ее на пол. А потом проснулся. Смущенный признанием, Питер поскреб подбородок. — До сей поры я и в мыслях не позволил бы себе дурно обойтись с ней.

Сара смотрела на него совершенно бесстрастно.

— Не знаю, означает ли этот сон что-нибудь, — неуверенно проронил он, но смахивает на то.

Сара хранила молчание. От ее взгляда Питер почувствовал себя виновным за такой сон и начал раскаиваться в том, что рассказал о нем.

— Я не часто вижу ее во сне, — добавил он.

— Это не важно.

— Ну, — Питер встал, — попытайся немного поспать, ладно?

Сара взяла его за руку:

— Питер!

— Да?

— Я люблю тебя. Но ты ведь знал об этом, так ведь?

Он ощутил боль от той поспешности, с какой Сара проговорила это, потому что понимал, что в этой поспешности надо винить только его. Наклонившись, он еще раз поцеловал ее.

— Спи. Поговорим об этом после.

Выходя, он тихонько прикрыл дверь за собой. Миллз сидел у стола, глазея на Сайасконсетскую Салли. Та меряла двор шагами, шевеля губами и размахивая руками, словно препираясь с невидимым приятелем.

— Старушенция за последние годы явно сдала, — заметил Миллз. — Допрежде у нее ум был быстрый, как ветер, но теперича вовсе ополоумела.

— Тут нет ее вины. — Питер сел напротив Миллза. — Я и сам чувствую, что совсем ополоумел.

— Так. — Миллз взялся набивать трубку. — Так ты раскумекал, что это за тварь?

— Быть может, дьявол собственной персоной. — Питер привалился к стене. — Толком не знаю, но начинаю склоняться к мнению, что Габриэла Паскуаль была права. Он зверь.

Миллз сжал чубук трубки зубами и принялся нашаривать в кармане зажигалку.

— Как это?

— Я же говорю, толком не знаю, но становлюсь все более и более чувствительным к нему с той самой поры, как нашел гребни. По крайней мере мне так кажется. Словно связь между нами все более упрочняется. — Питер углядел под сахарницей спички и пустил их по столу к Миллзу. — Я начинаю понемногу постигать его. Только что, когда мы стояли у дороги, я ощутил в его поведении черты, характерные для животного. Оно помечает свою территорию и охраняет ее от захватчиков. Посмотрите, на кого оно напало на «Скорые», на велосипедистов — на людей, вторгнувшихся на его территорию. Атаковало нас, когда мы посетили агрегат.

— Но нас-то оно не поубивало, — возразил Миллз.

Логичный ответ тут же всплыл на поверхность, но Питер не захотел принять его и отогнал на второй план.

— Может, я и заблуждаюсь.

— Ну, раз зверь, то может попасться на крючок. Надобно только отыскать его рот. — Миллз коротко хохотнул, раскурил трубку и с пыхтением выпустил голубоватое облачко дыма. — Как побудешь в море неделек с пару, начинаешь чуять, когда что-то странное под боком… даже если его не видать. Я не из психов, но, сдается мне, раз или два я натыкался на эту животину.

Питер поднял на него глаза. Хотя по виду Миллз — типичный завсегдатай пивнушек, морской волк с запасом экзотических побасенок, время от времени Питер ощущал в его поведении тяжеловесную серьезность, выдающую людей, много времени проводящих в одиночестве.

— Вас оно как будто и не пугает.

— В самом деле, что ль? — Миллз хмыкнул. — Я боюсь. Просто я чересчур старый, чтоб носиться с этого кругами.

Дверь стремительно распахнулась, и в комнату вошла Салли.

— Жара у вас тута. — Она подошла к печи и потрогала ее пальцем. — Хм! Надо думать, это со всего этого дерьма, что я на себя напялила. — Она плюхнулась рядом с Миллзом, поерзала, устраиваясь поудобнее, и с прищуром поглядела на Питера. — Меня чертов ветрюга знать не желает. Он хочет тебя.

— В каком это смысле? — испугался Питер.

Салли поджала губы, будто отведала чего-то кислого.

— Он бы взял меня, кабы тебя тута не было, да ты больно силен. Ума не приложу, как тут выкрутиться.

— Оставь мальчика в покое, — проговорил Миллз.

— Никак, — вызверилась на него Салли. — Он должен.

— Ты понимаешь, что она толкует? — осведомился Миллз.

— Да, черт! Понимает! А если не понимает, так ему всего-то и делов выйти да поговорить. Ты ведь понял меня, мальчик. Он хочет тебя.

У Питера по спине прокатилась ледяная волна.

— Как Габриэлу, — вымолвил он. — Это вы имеете в виду.

— Ступай. Потолкуй с ним. — Салли ткнула костлявым пальцем в сторону двери. — Просто стань там, он сам к тебе придет.

Позади коттеджа была полянка, обрамленная двумя японскими соснами и сараем, при прежнем владельце служившая огородом. Питер махнул рукой на посадки, и теперь всю делянку заглушили сорняки и завалил мусор: на подстилке из засохших лоз теперь покоились канистры, ржавые гвозди, игрушечный пластмассовый грузовичок, сопревшая оболочка мяча, обрывки картона и многое другое. Это место, напоминающее агрегат, показалось Питеру вполне подходящим для встречи и общения с ветром… если только подобное общение не является порождением воображения Сайасконсетской Салли. В глубине души Питер продолжал надеяться, что это именно игра фантазии выжившей из ума старухи. Солнце клонилось к закату, и стало холоднее. Серебряная оторочка лучей негреющего солнца обрамляла иссиня-серые тучи, стремительно гонимые по небу крепким ветром с моря. Не улавливая в ветре ни малейшей искры разума, Питер уже начал чувствовать себя круглым дураком и подумывать о возвращении в дом, когда едко пахнущий ветерок пробежался по его лицу. Питер оцепенел. И снова ощутил его: пришелец действовал независимо от морского ветра, нежными пальцами касаясь его губ, глаз, лаская его, как слепец, намеревающийся запечатлеть твое лицо в памяти. Ветерок легонько взъерошил волосы Питера, забрался под клапаны его армейской куртки, как ручная мышка в поисках сыра; побаловался со шнурками и потрогал между ног, отчего мошонка Питера мучительно сжалась, а по всему телу прокатилась леденящая волна холода.

Питер толком не понял, каким образом ветер заговорил с ним, но у него сложился образ процесса, подобного тому, как кошка трется о руку, передавая ей статический заряд. Заряд был самым настоящим, вызвавшим покалывание и пославшим мурашки по коже. Каким-то образом — несомненно, благодаря таланту Питера — заряд переродился в знание, знание персонифицированное, и Питер понял, что суть постижения заключается в человеческой трактовке нечеловеческих побуждений, и в то же самое время он ни на гран не сомневался, что трактовка эта почти точна. Изрядную часть составляло чувство одиночества. Он единственный в своем роде; если другие и существуют, то он их ни разу не встречал. Питер не сопереживал его одиночеству, потому что ветер не сопереживал Питеру. Он просто хотел заполучить Питера, но не в роли друга или спутника, а просто в качестве очевидца его могущества. Он с наслаждением будет рисоваться перед Питером, пускать пыль в глаза, притом потираясь о его чувствительность и извлекая из этого некое непостижимое удовольствие. Он чрезвычайно могуществен. Хотя прикосновение его кажется воздушным, сила его несомненна, а над водой она возрастает еще более того. Суша отнимает у него силы, и ему не терпится вернуться в море с Питером в поводу. Мчаться вместе сквозь дикие ущелья волн, среди хаоса грохочущей тьмы и соленых брызг, странствовать по безраздельнейшей из всех пустынь — синим небесам над морем — и мериться силами со слабаками штормами, подхватывать летучих рыб и жонглировать ими, как серебряными клинками, свивать гнездышки из плавучих сокровищ, неделями забавляясь с трупами утопленников. Жить, играючи, всегда играючи. Возможно, «играючи» — не то слово. Вечно стремясь выразить капризную тягу к насилию, составляющую самую суть его естества. Быть может, Габриэла Паскуаль назвала его зверем не без натяжки, но разве иначе его назовешь? Он — порождение природы, а не преисподней. Воплощая эго без мысли, силу без нравственности, ветер взирает на Питера, как на умную игрушку: поначалу ее холят и лелеют, потом начинают ею пренебрегать и наконец забывают.

И теряют.

В сумерках Сара проснулась от удушья и резко села в постели, вся липкая от пота. Грудь ее порывисто вздымалась, сердце отчаянно колотилось. Через минуту, успокоившись, она спустила ноги на пол и села, устремив взгляд в пространство. В призрачном полусвете волокна досок словно сплетались в узор звериных морд, проступающих из стены; за окном виднелись трепещущие кусты и стаи несущихся по небу облаков. Все еще не в силах стряхнуть с себя вялость, Сара вышла в гостиную, намереваясь умыться, но дверь ванны была заперта, а Сайасконсетская Салли каркнула изнутри, что занято. Миллз похрапывал на кушетке, а Хью Уэлдон сидел за столом, прихлебывая кофе; в блюдце рядом с ним дымилась сигарета, и это показалось Салли забавным она знала Хью сызмальства, но ни разу не видела его курящим.

— А где Питер? — поинтересовалась она.

— За домом, — угрюмо отозвался Хью. — Если хочешь знать мое мнение, так оно чертовски безрассудно.

— Что?

Хью фыркнул:

— Салли твердит, что он толкует с чертовым ветром.

Сердце у Сары мучительно сжалось.

— То есть как?

— А черт его знает! Снова бредни Салли, и только, — сказал Уэлдон, но, когда глаза их встретились, Сара ощутила охватившее его отчаяние и страх.

И бросилась к дверям. Уэлдон ухватил ее за локоть, но она стряхнула его руку и бросилась к японским соснам, растущим позади дома. Раздвинув ветки, она внезапно застыла, будто громом пораженная. Раскачивающаяся, пригибающаяся к земле трава отмечала медленное кружение ветра, словно по ней волочилось брюхо исполинского зверя, а посреди поляны стоял Питер. Глаза его были закрыты, рот разинут, а взлохмаченные пряди трепетали над головой, как волосы утопленника. Это зрелище отозвалось в душе Сары такой болью, что, забыв о страхе, она бросилась к Питеру, громко выкрикивая его имя. Она не пробежала и половины разделяющего их расстояния, когда порыв ветра швырнул ее на землю.

Оглушенная и сбитая с толку, Сара попыталась встать, но ветер снова опрокинул ее плашмя, вдавив в сырую землю. Потом, как в агрегате, из бурьяна начал взмывать мусор — обрывки полиэтилена, ржавые гвозди, порыжевшие от непогоды газеты, тряпки, а прямо над Сарой взлетело полено. Все еще не пришедшая в себя, Сара с удивительной отчетливостью увидела, что обращенный вниз конец полена расщеплен и покрыт пятнами белесой плесени. Полено тряслось, словно схвативший его с трудом сдерживал ярость. Сара вдруг осознала, что невидимый кулак вот-вот обрушится на нее, чтобы выбить ей глаза и обратить череп в кровавое месиво, и тут Питер бросился на нее сверху, накрыв собой. От навалившейся тяжести у нее перехватило дух, но сознания она не потеряла и слышала, как полено с тупым стуком ударило его по затылку. Натужно втянув воздух в легкие, Сара столкнула Питера с себя, перевалила его в сторону и поднялась на колени. По лицу его растеклась смертельная бледность.

— Как он там?

Оглянувшись, Сара увидела Миллза, ковыляющего через поляну. Следом шагал Уэлдон, волоча за собой Сайасконсетскую Салли, тщетно пытавшуюся удрать. Миллз прошел почти треть пути, когда мусор, осыпавшийся обратно в бурьян, еще раз поднялся в воздух, кружась и подскакивая, и — вместе с мощнейшим порывом ветра — устремился к Миллзу. На секунду старик скрылся в коловращении картонных и пластиковых обрывков, когда же те упали, он сделал заплетающийся шаг вперед. Лицо его испещрили темные пятнышки. Поначалу Сара приняла их за грязь, но затем из-под них выступила кровь, и вдруг она поняла, что это ржавые шляпки гвоздей, прошивших его лоб, скулы, прибивших верхнюю губу к деснам. Миллз не издал ни крика. Глаза его выпучились, колени подломились, и с неловким пируэтом он повалился в бурьян.

Сара тупо смотрела, как ветер покружился около Хью Уэлдона и Салли, вздув их одежду колоколом, потом двинулся дальше, хлестнул воздух сосновыми лапами и скрылся. Из бурьяна бугром торчал живот Миллза. Сбежавшая по щеке Сары слеза будто оставила за собой холодный порез. Икнув, Сара подумала, что это весьма трогательная реакция на смерть. Потом икнула еще раз, и еще. И никак не могла остановиться. И с каждым последующим спазмом она слабела, теряла устойчивость, словно всякий раз извергала крохотную частичку собственной души.

7

С наступлением темноты ветер потек по улицам поселка, разыгрывая шуточки и над живыми, и над мертвыми — предметами и телами, без какого-либо разбора. Он не отдавал предпочтения никому и ничему предельно свободный дух, вершащий дела по собственному произволу, — и все же в его действиях угадывалось раздражение. Над Уорреновским летным полем он превратил чайку в кровавые ошметки, возле устья Ближнего ручья раскидал по воздуху мышей-полевок, прокатил запасное колесо вдоль всей Теннесси-авеню и унес в небеса дранку с крыши «У-дачи». Какое-то время он бесцельно плавал туда-сюда, затем, взвинтившись до мощи торнадо, выкорчевал японскую сосну, просто выдернув ее из земли вместе с клубком корней, помахал ею, а затем вонзил, как копье, в стену дома на противоположной стороне улицы. Потом повторил ту же процедуру с двумя дубами и боярышником. В конце концов он начал пробивать дыры в стенах и выволакивать наружу извивающихся обитателей. Он вышиб дверь погреба старухи Джулии Стэкпол, снес дверь на забитые консервами полки, за которыми пряталась хозяйка, затем взметнул битое стекло ножевым ураганом, порезавшим ей руки, лицо и — главное — горло. Он отыскал еще более древнего Джорджа Коффина (не собиравшегося прятаться, потому что Хью Уэлдон, по его мнению, чертов дурачина) на кухне; тот только-только разжег жаровню; ветер сгреб угли и швырнул их в старика со сверхъестественной точностью. В течение получаса он истребил двадцать одного человека, побросав их трупы на их собственные газоны истекать кровью в сгущающихся сумерках. Затем — очевидно, поумерив свой гнев — стих до легкого ветерка и заскользил среди кустов и сосновых веток обратно к коттеджу, где дожидалась его во дворе игрушка, которую ему так хотелось заполучить.

8

Сайасконсетская Салли сидела на поленнице, потягивая пиво из бутылки, изъятой из холодильника Питера, и прямо-таки кипела от возмущения, потому что у нее был план, хороший план, а этот скудоумный чудик Хью Уэлдон и слушать не стал, ни словечка дерьмового не выслушал. Приспичило ему лезть в герои, и все тут.

Синева небес сгустилась до цвета индиго, и большая, скособоченная серебряная луна плотоядно пялилась на Салли поверх крыши коттеджа. Салли не понравился этот взгляд, и она плюнула в его сторону. Протосущество поймало плевок и закружило его высоко в воздухе, обратив в сверкающий кусочек янтаря. Безмозглая тварь! На одну половину чудовище, зато на вторую — непоседливая невидимая псина. Смахивает на ее старого здоровенного кобеля Роммеля. Только что он был готов вцепиться почтальону в глотку и вот уже опрокинулся на спину, размахивая лапами и умоляя о ласке. Она ввертела бутылку донышком в траву, чтобы пиво не пролилось, и подобрала щепку.

— Эй, — она швырнула щепку в воздух, — ну-ка принеси!

Протосущество поймало щепку, пару секунд повертело ее в воздухе и уронило к ногам Салли. Она прыснула.

— Глядь, мы с тобой поладим, — произнесла она в воздух. — Потому как нам обоим на все начхать!

Бутылка взмыла с земли. Салли попыталась ее ухватить и промахнулась.

— Черт тебя дери! — взвизгнула она. — Неси ее взад!

Бутылка поднялась футов на двадцать и перевернулась; пиво вылилось, собравшись в полудюжину крупных капель, одна за другой взорвавшихся мелкими брызгами, окатив Салли с головы до ног. Брызгая слюной, она подскочила и принялась утираться, но Протосущество сбило ее с ног. В душе Салли шевельнулся страх. Бутылка по-прежнему парила над ней, но через секунду плюхнулась в траву, а демон обвился вокруг Салли, ероша ей волосы, дергая за воротник, проскользнув под плащ; потом внезапно умчался прочь, словно его внимание привлекло что-то другое. Она увидела, как стелется трава, отмечая его путь в сторону улицы. Привалившись спиной к поленнице, Салли закончила утирать лицо; потом заметила за окном Хью Уэлдона, выхаживающего из угла в угол, и гнев ее вспыхнул с новой силой. Значит, вообразил себя таким знатоком, а? Да ни хрена он не знает о протосуществе, а туда же, смеяться над ейным планом.

Ну и в задницу его!

Скоро он увидит, что его план не сработает, а вот ейный как раз вполне сносный, здравый, осечки не даст.

Может, конечно, жутковатый, зато осечки не даст.

9

Когда Питер очнулся, на улице совсем стемнело. Попытка приподнять голову отозвалась такой пульсацией в затылке, что он едва не потерял сознание снова и больше не повторял попыток, лежа без движения и стараясь сориентироваться. Сквозь окно спальни вливался лунный свет, и блузка Сары, прислонившейся к стене у самого окна, сияла фосфорической белизной. Судя по наклону головы, Сара к чему-то прислушивалась, и вскоре Питер расслышал необычную мелодию ветра: пять нот, завершающиеся глиссандо, приводящим к повтору пассажа. Эта тяжеловесная, мучительная музыка, этот зловещий рефрен напоминал сирену, возвещающую приближение убийцы. Вскоре мелодия рассыпалась тысячей улюлюкающих волынок, словно ветер вырывался сквозь трубы целого органного хора. Потом зазвучал новый пассаж, на этот раз из семи нот, более стремительный, но не менее зловещий. Питера накрыл холод и ощущение беспомощности, словно накинутая на лицо простыня морга. Эта духовая музыка звучит для него. Громкость ее возросла, как будто — а Питер не сомневался, что именно так и есть, — протосущество возглашало о его пробуждении, снова проникшись уверенностью в его присутствии. Оно беспокоится и долго дожидаться не станет. Каждая нота недвусмысленно твердила об этом. Мысль об одиночестве в открытом море наедине с ветром ужаснула Питера — но выбора у него нет. Победить ветер невозможно; тот просто будет чинить все новые и новые убийства, пока Питер не подчинится ему. Если бы не другие, Питер отказался бы идти, предпочитая смерть этому мучительному противоестественному союзу. Полно, а такому ли уж противоестественному? Он вдруг осознал, что история ветра и Габриэлы Паскуаль имеет очень много общего с историями взаимоотношений многих человеческих пар. Вожделение — обладание — пренебрежение — забвение. Возможно, что протосущество воплощает некую соль жизни, что в основе всех взаимоотношений лежит воющая пустота, музыка хаоса.

— Сара, — вымолвил он, желая опровергнуть все это.

Она обернулась, и лунный свет окутал ее. Подойдя к Питеру, она села рядом.

— Как ты себя чувствуешь?

— Мутит. — Он указал в сторону окна. — И давно это?

— Только-только началось. Он пробил дыры во множестве домов. Хью и Салли недавно ушли. Были новые жертвы. — Сара отвела прядь волос с его лба. — Но…

— Но что?

— У нас есть план.

Ветер наигрывал потусторонние триоли; от его взбудораженного посвиста у Питера заныли зубы.

— Тут нужно что-нибудь из ряда вон.

— Правду сказать, это план Хью. На поляне ему кое-что бросилось в глаза. Как только ты прикоснулся ко мне, ветер отпрянул от нас. Если бы не это, если бы он метнул эту дубину в тебя, а не просто выронил, ты бы уже был на том свете. А он этого не хотел… во всяком случае, по словам Салли.

— Она права. А она сказала вам, чего он добивается?

— Да. — Сара отвела взгляд, и глаза ее влажно заблестели в лунном свете. — В общем, нам кажется, что он впал в замешательство, что, когда мы близко друг от друга, он не способен нас различить. А поскольку он не хочет причинить вреда ни тебе, ни Салли, мы с Хью в безопасности, пока находимся поблизости от вас. Если б только Миллз оставался на месте…

— А что с ним?

Сара рассказала о случившемся.

После паузы, все еще видя мысленным взором утыканное гвоздями лицо Миллза, Питер осведомился:

— И в чем же состоит план?

— Я поеду в джипе с Салли, а ты с Хью. Мы поедем в сторону Нантакета, а когда доберемся до свалки… знаешь ту грунтовку, что ведет к вересковым пустошам?

— Идущую к Алтарному камню? Да.

— Тут ты запрыгнешь к нам в джип, и мы направимся к Алтарному камню. Хью доедет дальше в Нантакет. Поскольку ветер вроде бы пытается отрезать эту оконечность острова, Хью полагает, что ветер погонится за ним, и мы сможем выйти за пределы его территории, а поскольку мы поедем в разных направлениях, то сможем сбить его с толку настолько, что ветер чересчур замешкается и Хью тоже сумеет сбежать. — Сара выпалила все это одним духом, как подросток, пытающийся выпросить у родителей разрешение задержаться допоздна, огорошив их всеми разумными доводами, прежде чем у них найдутся возражения.

— Может, вы и правы насчет его неумения различать нас, когда мы держимся обок. Бог ведает, как оно воспринимает мир, и такая гипотеза представляется вполне правдоподобной. Но все остальное — сущая чепуха. Вовсе не доказано, что его территория ограничивается этим концом острова. А что, если оно действительно потеряет наш с Салли след? Как поведет себя тогда? Просто смоется? Как-то я сомневаюсь. Оно может направиться в Нантакет и повторить там все сначала.

— Салли говорит, что у нее есть запасной план.

— Господи, Сара! — Питер осторожно принял сидячее положение. — Салли тронутая. Она сама не знает, что городит.

— Ладно, и что же нам тогда остается? — голос ее сорвался. — Не идти же тебе с ним!

— А по-твоему, мне хочется? Господи!

Дверь спальни распахнулась, в комнату ворвался размытый оранжевый свет, от которого у Питера зарябило в глазах, и на его фоне обрисовался силуэт Уэлдона.

— Готовы прокатиться? — спросил он. За его спиной Сайасконсетская Салли ворчала, мычала и издавала прочие звуковые помехи.

Питер спустил ноги с кровати.

— Это безумие, Уэлдон. — Встав, Питер вынужден был ухватиться за плечо Сары, чтобы не упасть. — Вы просто-напросто погибнете. — Он указал на окно, где неумолчно тянулась мелодия ветра. — По-вашему, его можно обогнать на автомобиле?

— Может, план ни черта не стоит… — начал Уэлдон.

— А вот тут вы совершенно правы! — оборвал его Питер. — Если вам хочется сбить протосущество с толку, почему бы нам с Салли не разделиться? Один едет с вами, второй с Сарой. В этом по крайней мере хоть какая-то логика есть.

— Как я понимаю, — Уэлдон подтянул брюки, — оно не ваше дело голову подставлять. Это по моей части. Скажем, Салли поедет со мной, тут уж вы правы, оно опешит. Но и по-моему может выйти. Сдается мне, оно ни в грош не ставит нас, нормальных людей, зато души не чает в уродах вроде вас с Салли.

— Да как…

— Заткнись! — Уэлдон подступил на шаг ближе. — Ну, если по-моему не выйдет, попробуем по-вашему. А уж если и это не сработает, тогда можете отправляться в круиз с этим окаянным. Но у нас никаких гарантий, что он оставит кого-нибудь в живых, как бы вы ни старались.

— Нет, но…

— Никаких но! Тут моя епархия, и будете делать, как я скажу. Если дело не пойдет — что ж, поступайте как знаете. Но до того…

— До того вы будете упорно выставлять себя ослом, — парировал Питер. Верно? Человече, да вы же целый день выискивали способ воспользоваться своей дерьмовой властью! Да только в этой ситуации нет у вас никакой власти, неужели вы не понимаете?

Уэлдон остановился грудь в грудь с ним.

— Ладно, ступайте, мистер Рами. Валяй, парень. Прогуляйся пешком. Можете взять баркас Миллза, а если хотите чего-нибудь покрупнее, как вам насчет судна Салли? — Он искоса оглянулся на Салли. — Как ты смотришь, Салли? — Она продолжала ворчать, мычать и кивать. Уэлдон обернулся к Питеру. — Видите? Она не против! Так что ступайте. И уведите этого сукиного сына от нас подальше, если сумеете. — Он подтянул брюки и дохнул Питеру в лицо. От него пахло чашкой кофе, набитой окурками. — Но на вашем месте я бы с готовностью попробовал что другое.

Ноги Питера будто приросли к полу. Он внезапно понял, что при помощи гнева только подавлял страх; сумеет ли он набраться отваги выйти навстречу ветру, чтобы отплыть в ужас и пустоту, окружавшие Габриэлу Паскуаль?

— Пожалуйста, Питер. — Сара взяла его под руку. — Попытка не пытка.

Уэлдон отступил на шаг.

— Никто не хулит вас за страх, мистер Рами. Я и сам боюсь. Но иного способа выполнить свои обязанности не вижу.

— Вы погибнете. — Питер сглотнул застрявший в горле ком. — Я не могу позволить вам идти на верную смерть.

— Вас про это никто и не спрашивает. Потому как у вас тут власти не больше моего. Разве что вы можете попросить эту тварь оставить нас в покое. Можете?

Сара непроизвольно сжала руку Питера, но расслабилась, как только он сказал: "Нет".

— Тогда поступим по-моему. — Уэлдон потер ладони, будто предвкушая удовольствие. — Салли, ключи взяла?

— Ага, — раздраженно буркнула она, подошла к Питеру и вцепилась в его запястье костлявой рукой, напоминающей птичью лапу. — Не психуй, Питер. Если номер не пройдет, у меня в рукаве кое-что припасено. Мы облапошим этого дьявола. — Она хихикнула и присвистнула, будто попугай, радующийся угощению.

Пока они медленно катили по улицам Мадакета, ветер распевал в разрушенных домах, исполняя горестные, недоуменные пассажи, словно был озадачен движением джипа и полицейской машины. Свет перевалившей за третью четверть луны озарял следы погрома: зияющие в стенах дыры, оголенные кусты, вывороченные с корнями деревья. Один из домов приобрел удивленный вид — на месте двери круглая дыра рта и два выбитых окна по бокам. Газоны покрывал мусор — шелестящие страницами книги, одежда, мебель, пища, игрушки. И трупы. Серебристый свет делал их кожу бледной, как швейцарский сыр, и темные раны контрастно выделялись на ее фоне. Тела казались какими-то нереальными, словно элементы омерзительной декорации, сотворенной скульптором-авангардистом. По дороге несся разделочный нож, и на мгновение Питеру казалось, что нож взмоет в воздух и устремится к нему. Он бросил взгляд на Уэлдона, чтобы увидеть его реакцию. Тот не отрывал глаз от дороги, являя взору невозмутимый индейский профиль, будто вырезанный из дерева. Питер позавидовал целеустремленности шефа полиции, жалея, что сам лишен подобной роли, способной занять и поддержать его, потому что каждый порыв ветра ввергал его в панику.

Они свернули на Нантакетскую дорогу, и Уэлдон сел попрямее. Поглядывая в зеркало заднего обзора, чтобы не упустить из виду Салли и Сару, он держал стрелку спидометра на двадцати пяти.

— Ладно, — бросил он, когда впереди показалась свалка и дорога к Алтарному камню. — Я не стану тормозить до конца, так что по моему сигналу двигайте.

— Хорошо. — Питер взялся за ручку дверцы и перевел дыхание, чтобы успокоиться. — Желаю удачи.

— Ага. — Уэлдон цедил в себя воздух сквозь зубы. — Вам того же.

Стрелка спидометра сползла к пятнадцати, к десяти, к пяти; залитый светом луны пейзаж едва двигался за окном.

— Вперед! — гаркнул Уэлдон.

Питер выскочил. Уже мчась к джипу, он услышал визг покрышек автомобиля, с места рванувшего прочь; Сара помогла Питеру вскарабкаться в задок, и машина свернула на проселок. Питеру пришлось ухватиться за спинку сиденья Сары, потому что машину бросало вверх и вниз. Вересковые кусты подступали к самой дороге, и ветки их хлестали по бортам джипа. Сгорбившись над рулем, Салли гнала как сумасшедшая, перескакивая через рытвины, срезая углы и срывая верхушки мелких холмиков. Раздумывать было некогда, оставалось лишь держаться и бояться, ожидая неизбежного появления протосущества. Страх металлическим привкусом чувствовался во рту, страх сверкнул в глазах Сары, когда она оглянулась на Питера, и в мечущихся по бортам машины бликах лунного света; страх таился в каждом вдохе, в каждой трепещущей тени, попадавшейся на глаза. Но когда минут через пятнадцать они добрались до Алтарного камня, Питер начал надеяться, чуть ли не верить, что замысел Уэлдона удался.

Расположенная почти в самом центре острова скала является его высшей точкой. Это голый холм; на его вершине стоит камень, на котором индейцы некогда совершали человеческие жертвоприношения — и этот экскурс в историю подействовал на Питера отнюдь не успокоительным образом. С вершины открывается обзор на многие мили вересковых пустошей, холмиков и ложбинок, напоминающих море, навечно остановленное в момент неистовства стихий. Кусты — мирт и прочие — были припорошены серебряной пыльцой лунного света, а в неизменном ветре не было ничего сверхъестественного.

Сара и Питер выбрались из джипа, а через секунду за ними последовала и Сара. Колени у Питера дрожали, и он прислонился к борту машины; Сара пристроилась рядом, соприкасаясь с ним бедрами. Питер ощутил запах ее волос. Салли всматривалась в сторону Мадакета. Она все еще бормотала, и Питер разобрал отдельные слова.

— Безмозглый… слушать меня не хотел… ни за что… сукин сын… буду держать это про себя, черт меня подери…

Сара подтолкнула его локтем:

— Ну, что скажешь?

— Остается только ждать.

— Все будет хорошо, — решительно сказала Сара и потерла костяшки пальцев левой руки основанием правой ладони. Этот трогательно детский жест, призывающий удачу, пробудил в Питере нежность. Притянув Сару к себе, он заключил ее в объятия. Глядя поверх ее головы на перекаты холмов, Питер вообразил себя и ее типажами влюбленных с обложки женского романа, прильнувших друг к дружке на вершине одинокого холма, а впереди у них целое будущее. Банально, что тут говорить, но Питер не находил в этом фальши, потому что ощущал головокружительную всеохватность чувств, полагающихся персонажу женского романа. Конечно, чувства не настолько отчетливы, как раньше, но, может статься, отчетливость более недоступна для него. Быть может, прошлая отчетливость объясняется просто-напросто его духовной незрелостью, юношеским недомыслием, искаженными представлениями о том, как это бывает на самом деле. Но так это или нет, самоанализ тут из тупика не выведет. Подобное мышление просто учит тебя закрывать глаза на окружающее, отбивает охоту идти на риск. Примерно так и произошло с учеными, потому-то они настолько замкнулись на своих теориях, что начали отвергать факты, противоречащие им, стали консервативны в суждениях вплоть до отрицания необъяснимого, сверхъестественного. И если сверхъестественное существует — а Питер в этом ничуть не сомневался, — то подходить к нему надо, отринув путы логики и полученных знаний. Более года Питер не помнил об этом и воздвиг оборонительный вал против веры в сверхъестественное; но всего за одну ночь этот вал развеялся во прах, и ужасной ценой Питер вновь приобрел право рисковать собой, питая надежды.

И тут же внимание его привлекло обстоятельство, не оставившее от надежд ни следа.

К обычным звукам морского ветра добавился новый голос, и со всех сторон, насколько хватало глаз, посеребренные светом луны окрестные кусты заволновались, выдавая куда более сильный ветер, чем овевающий вершину холма. Питер отстранил Сару. Проследив направление его взгляда, она зажала рот ладонью. Колоссальность протосущества поразила Питера. Они словно стояли на утесе посреди бурного моря, затерявшегося в межзвездной тьме. И тогда, несмотря на испуг, Питер впервые осознал красоту протосущества, точность и замысловатость подвластной ему мощи. Только что оно было веянием ветерка, способным к нежнейшим прикосновениям, и вдруг обратилось в создание величиной с город. Листья и ветки срывались с кустов и взвихривались черной метелью, вставая столбом, будто шесть обелисков, выстроившихся через равные интервалы вокруг Алтарного камня ярдах в ста от него. Свист ветра перешел в вой, вой сменился ревом, столбы потянулись кверху и начали утолщаться. Они росли прямо на глазах — через считанные секунды их верхушки уже затерялись во тьме — и ничуть не походили на приземистые, конические торнадо; они даже не извивались и не дергали своими хвостами, лишь слегка покачиваясь — стройные, грациозные и грозные. Лунный свет делал их кружение почти незаметным, и они казались выточенными из блестящего эбенового дерева, будто шестеро чудовищных дикарей, изготовившихся к нападению. Долго ждать не пришлось. Обелиски двинулись к холму. Кусты у их подножия разлетались вдрызг, пулей взмывая вверх, рев слился в диссонансный аккорд, зарокотавший, как сотни органов — но намного, несравненно громче.

При виде Сайасконсетской Салли, метнувшейся к джипу, Питер вышел из оцепенения; втолкнув Сару на заднее сиденье, сам он уселся рядом с Салли. Мотор работал на полные обороты, но за ветром его натужный рев был совершенно не слышен. На сей раз Салли вела машину еще небрежнее, чем прежде; остров покрыт сетью узких проселков, и Питеру показалось, что все они до единого состоят из одних колдобин. Юзом сквозь сумятицу кустов, перелетая через вершины холмов, ныряя вниз по склонам. Заросли почти все время заслоняли окружающий пейзаж от взора, но неистовство ветра окружало машину со всех сторон, а один раз, когда она пересекала участок, где кусты выгорели, Питер мельком заметил ярдах в пятидесяти сбоку эбеновый обелиск. И понял, что ветер движется рядом, терзая, изводя, загоняя их до полного изнеможения. Питер совершенно утратил ориентацию; весьма сомнительно, что Салли сама знала, куда едет. Пытаясь совершить невозможное, она силилась обогнать вездесущий ветер, оскалив зубы в гримасе ужаса. И вдруг — они только что свернули на восток — ударила по тормозам. Сара до пояса вылетела на переднее сиденье, и, если бы Питер не держался, он непременно вылетел бы сквозь ветровое стекло. Чуть дальше на проселке стоял эбеновый обелиск, заступая им дорогу. Питеру пришло в голову, что обелиск похож на бога. Эбеновая башня, вознесшаяся от земли до неба, вздымающая у основания тучи пыли и растительного мусора, двинулась к ним. Медленно — пару футов в секунду, — но совершенно явственно. Джип затрясло; рев исходил отовсюду от земли, от воздуха, от самого тела Питера, словно атомы, составляющие предметы, со скрежетом терлись друг о друга. Салли с окаменевшим лицом никак не могла одолеть трансмиссию. Сара закричала, а вслед за ней и Питер, когда ветер высосал ветровое стекло из рамы и швырнул его прочь. Питер уперся в приборную доску, но руки совсем ослабли, и сразу же Питера охватил стыд, потому что мочевой пузырь тоже сдал. До обелиска оставалось уже менее сотни футов. Он неуклонно подступал громадной вихревой колонной тьмы, и стало видно, что составляющий ее материал разделен на плотно сбитые кольца, подобные сегментам червя. Воздух загустел, как кисель, стало нечем дышать. И тут машина каким-то чудом ускользнула от черного столба, от рева, подав задом по проселку. Проскочив поворот, Салли включила переднюю передачу, джип начал взбираться по склону высокого холма… но тут же она ударила по тормозам и в безысходном отчаянии повалилась лицом на руль. Впереди был Алтарный камень.

И Хью Уэлдон дожидался их там.

Он сидел, опершись затылком о валун, давший холму свое имя. Глаза Хью наполнял мрак, рот был разинут, грудь порывисто вздымалась и опадала. Дышал он тяжело, словно только что пробежал длинную дистанцию. Полицейская машина куда-то запропастилась. Питер попытался его окликнуть, но язык прилип к небу, и стиснутое горло издало лишь невнятный клекот. Питер предпринял еще попытку:

— Уэлдон!

Сара зашлась рыданиями, Салли охнула. Питер не знал, что их напугало, да и не придавал этому значения; поток его мыслей обмелел, обратившись в узенький ручеек, способный следовать лишь одним руслом. Выбравшись из джипа, Питер заковылял к шефу полиции, снова повторив:

— Уэлдон!

Тот лишь тяжело вздохнул.

— Что случилось? — Питер опустился рядом с ним на колени и положил ладонь ему на плечо; послышалось шипение, и тело Уэлдона прошила дрожь.

Правый глаз шефа полиции начал выпучиваться. Потеряв равновесие, Питер с маху шлепнулся на задницу. Глаз выскочил и упал в пыль, а из пустой глазницы с тонким свистом и потоком кровавых брызг вырвался ветер. Питер повалился на спину, заелозив по земле от усилий отодвинуться подальше от Уэлдона. Труп завалился на бок, и голова его затряслась, потому что ветер продолжал истекать из глазницы, бурля в пыли под ней. На валуне осталась темная клякса в том месте, где покоился затылок убитого.

Пока сердцебиение успокаивалось, Питер лежал, устремив взгляд на луну, яркую и далекую, как мечта. Хотя рев ветра, окружавший его со всех сторон, стал громче, Питер упорно отказывался признать это. Однако в конце концов он все-таки встал и оглядел холмы.

Он словно стоял в центре невообразимо громадного храма, подпирающего небеса десятками и сотнями черных колонн, возносящихся с темно-зеленого пола. Ближайшие, отдаленные всего ярдов на сто, хранили неподвижность, но на глазах у Питера дальние заскользили назад и вперед, вплывая в порталы неподвижных колонн и выплывая обратно, как танцующие кобры. Разлившееся в воздухе ощущение горячки, пульсация жара и клокочущей энергии вкупе с необузданной, чуждой величественностью пейзажа опутали Питера чарами, обратив в соляной столп. Заглянув к себе в душу, он обнаружил, что переступил за грань страха. От протосущества не спрячешься, как не скроешься от глаз Бога. Оно уведет Питера на погибель в море, и могущество его столь необоримо, что оно почти заслужило такое право. Питер забрался в джип.

— Можешь взять мою шхуну. — Салли дотронулась немощной рукой до его ноги.

По пути в Мадакет Сара сидела, зажав ладони между коленей, храня внешнее спокойствие, хотя в душе ее царила полнейшая сумятица. Мысли метеорами проносились в голове, оставляя по себе лишь мимолетные впечатления, да и те мгновенно угасали среди ослепительных вспышек молний ужаса. Ей хотелось сказать Питеру что-нибудь, но слова не способны были выразить охватившие ее чувства. В какой-то момент она решила отправиться с ним, но это решение внезапно воспламенило в ней негодование. Ведь он не любит ее! С какой же стати жертвовать собой ради него? Затем, осознав, что он жертвует собой ради нее, что он любит ее — то есть по крайней мере это именно деяние любви, — она решила, что если пойдет с ним, то перечеркнет сам смысл его подвига. Это решение заставило ее задаться вопросом, не пользуется ли она его самопожертвованием, чтобы откреститься от истинной причины своего желания остаться — от страха. А так ли уж непогрешимы ее чувства к нему? Неужто они до такой степени нестойки, что страх способен поколебать их до основания? Во вспышке абсурда ей вдруг показалось, что Питер вынуждает ее отправиться с ним, доказать свою любовь, хотя сама она не требовала от него ничего подобного. А по какому праву?! Половиной рассудка понимая, насколько безосновательны эти рассуждения, Сара все равно не могла отмести их в сторону. Она ощутила, как все чувства развеялись прахом, оставив в ее груди пустоту… как в Хью Уэлдоне, заполненную лишь ветром, подпиравшим Хью и наделявшим его подобием жизни. Чудовищность сравнения заставила ее еще глубже уйти в себя, потускнеть и ощутить страшную опустошенность, замкнувшись в молчании.

— Не вешай нос, — вырвал ее из удрученных раздумий голос Салли, похлопавшей Питера по колену. — У нас припасена еще уловка. — А затем, изумив Сару неуместным весельем, старуха добавила: — Но если она не сработает, на борту есть снасти и пара ящиков шерри. Я вчера так обалденно назюзюкалась, что мне было не до разгрузки. Бренди будет получше водицы там, куда ты намылился.

Питер в ответ не обмолвился ни словом.

Когда они въехали в поселок, протосущество подступило к ним вплотную, кружа обломки, взметая листву, подбрасывая предметы высоко в воздух. Играет, подумала Сара. Оно играет. Резвится, будто счастливый щенок, как капризный ребенок, добившийся своего и теперь расплывшийся в улыбке до ушей. Ненависть к нему обрушилась на нее с оглушительной силой, и Сара впилась ногтями в обивку сиденья, от всей души жалея, что не в состоянии причинить ему ни малейшего вреда. Когда они проезжали мимо дома Джулии Стэкпол, труп старухи сел. Повесив окровавленную голову на грудь, безвольно хлопая руками по бокам, тело затряслось, а потом, вытворяя в сопровождении кружащихся рядом бумажек и мусора жуткие расхлябанные кульбиты, покатилось по газону, пока не наткнулось на сломанный стул. Сара еще глубже забилась в угол сиденья; хриплое, частое дыхание с шумом вырывалось из ее груди. Прозрачное облако проплыло невдалеке от луны, сразу стало куда светлее, и серые стены домов вдруг стали призрачными, бесплотными, зато зияющие в них черные дыры обрели вещественность, словно стены, двери и окна являли взору лишь фасад, таящий пустоту.

Салли затормозила в паре сотен ярдов от мыса Смита, у лодочного сарая хлипкого деревянного строения размером с гараж. По ту сторону сарая протянулась полоска черной воды, играющей бликами в лунном свете.

— До шхуны пойдешь на веслах, — сказала Салли Питеру. — Весла вот туточки.

Она отперла дверь и включила свет. Внутри сарай оказался ветхим и обшарпанным, как сама Салли, — необструганные доски, опутанные паутиной банки от краски и сломанные ловушки для омаров, сваленные как попало доски. Салли принялась копаться в рухляди, ворча себе под нос и пинками расшвыривая предметы в поисках весел; от ее шагов висящая под потолком голая лампа начала раскачиваться, и желтый свет заплескался по стенам, как грязная вода. Конечности Сары налились свинцом. Она была не в силах шевельнуться — должно быть, потому что уже исчерпала свою квоту движений. Питер сделал пару шагов к середине лодочного сарая и остановился, растерянно озираясь и беспомощно подергивая повисшими вдоль туловища руками. Саре подумалось, что в его чертах, как в зеркале, отражается ее собственное лицо — безжизненное, с обвисшими, дряблыми щеками и черными полумесяцами синяков под глазами. И тогда шагнула вперед. Дамба, сдерживавшая ее чувства, рухнула, и вот уже ее руки обвились вокруг него, а из уст вырываются горячечные, бессвязные, обрывающиеся на полуслове признания в том, что она не может его отпустить в одиночку.

— Сара, — только и выговорил он. — Господи!

И очень крепко прижал к себе. Но в следующую секунду она услышала тупой стук, Питер вдруг обмяк и съехал на пол, едва не свалив ее с ног. Подкинув на ладони брус, Салли наклонилась к нему, примерилась и еще раз огрела Питера по затылку.

— Да вы что?! — вскрикнула Сара, бросившись на старуху. Руки их сплелись, и несколько секунд они кружились по сараю, будто вальсируя в лад неистовой пляске голой лампочки под потолком. Салли брызгала слюной и раздраженно ворчала, роняя пену с губ. В конце концов, сердито хрюкнув, она оттолкнула Сару прочь. Та попятилась, пытаясь удержаться на ногах, споткнулась о Питера и растянулась рядом с ним.

— Слушай, ты! — Салли склонила голову к плечу, ткнув дубиной в сторону крыши. — Черт побери! Сработало!

Сара осторожно встала:

— Это вы о чем?

Салли подняла свою рыбацкую шляпу, свалившуюся с головы во время борьбы, и нахлобучила ее себе на макушку.

— Да ветер, дьявол его разбери! Я ж говорила этому сукиному сыну Хью Уэлдону, так нет же! Нипочем не хотел никого слушать.

Громкость ветра вздымалась и опадала с такой регулярностью, что создавалось впечатление, будто сотворенное из ветра существо неистово мечется туда-сюда. Что-то с хрустом сломалось вдали.

— Не понимаю, — проронила Сара.

— Беспамятный для него все одно что мертвый. — Салли указала брусом на Питера. — Я знала, что оно так, потому что, когда оно покончило с Миллзом, оно ринулось ко мне. Оно общупало меня всю, и я уразумела, что, раз так, оно согласное на меня. Да только этот безмозглый ублюдок и слушать не хотел. Ему, видите ли, все надо было сделать по-своему, дьявол ему в печенку!

— Оно согласно на вас? — Сара бросила взгляд на недвижного Питера. Из его рассеченной головы сочилась кровь. — То есть вместо Питера?

— А как же еще? — нахмурилась Салли. — Какой толк ему идтить? Мужик молодой, у его еще все впереди. Ну а я… — Салли ухватила себя за лацкан плаща, будто собиралась швырнуть себя прочь. — Мне-то чего терять? Пару лет одиночества. Оно меня тоже не прельщает, понимаешь ли. Но наоборот еще хужее. Я все пыталась втолковать это Хью, но его заколодило, чтоб быть чертовым героем.

Ее блестящие птичьи глаза сверкали из паутины морщин, и Сара вдруг взглянула на нее тем же взглядом, что и в детстве, увидев сумасбродную старуху, полоумную, но одним глазком взирающую на некий уголок мироздания, недоступный более ничьему взору. Ей вспомнились все байки о Салли. Салли пытается подавать знаки луне при помощи фонаря "летучая мышь"; Салли гребет наперекор северо-восточному ветру, чтобы снять шестерых моряков с Китовой банки; Салли, пьяная в стельку, является на церемонию, устроенную береговой охраной в ее честь; Салли спускает собак на только что избранного сенатора от Массачусетса, приехавшего наградить ее медалью. Чокнутая Салли. Внезапно она показалась Саре бесценной.

— Вы не можете… — начала она, но тут же осеклась и поглядела на Питера.

— Не не могу, — Салли цокнула языком. — Пригляди, чтоб мои псы не остались без присмотра.

Сара кивнула.

— И позаботься о Питере. Боюсь, я приложила его чересчур крепко.

Сара почти было уступила, когда ей в голову пришла неожиданная мысль:

— А оно не поумнело на этот раз? Питер уже отключался один раз. Оно не учится на опыте?

— Наверно, учится. Только оно взаправду дурное и навряд сообразит про это. — Она указала на Питера. — Валяй. Глянь, как он там.

Волосы на голове Сары встали дыбом, когда она опустилась на колени рядом с Питером, и она не сразу осознала, что в глубине души загодя знала, что будет. Но удар все равно ошарашил ее.

10

Лишь под вечер следующего дня доктора допустили к Питеру других посетителей, кроме полиции. Он все еще страдал от головокружения и расстройства зрения, а в отношении психики попеременно впадал из эйфории в депрессию и обратно. Видел мысленным взором изувеченные тела и кружащиеся черные колонны. Вскидывался при малейшем шелесте ветерка вдоль стен больницы. Вообще-то он как бы отгородился от эмоций толстыми стенами безучастности, но, когда Сара зашла его навестить, эти стены рухнули. Он привлек Сару к себе и зарылся лицом в ее волосы. Они долго лежали, не обменявшись ни словом, но в конце концов Сара прервала молчание.

— Тебе поверили? — поинтересовалась она. — По-моему, мне не поверили.

— У них нет особого выбора. По-моему, им просто не хочется в это верить.

Помолчав, она спросила:

— Ты уедешь?

Питер отодвинулся от нее. Еще ни разу не видел он Сару более красивой глаза широко распахнуты, губы поджаты; пережитое словно вытопило лишнюю унцию пухлости из ее лица.

— Это зависит от того, уедешь ли ты со мной, — ответил он. — Оставаться я не хочу. Стоит ветру изменить направление, и каждый нерв во мне вопит, как сирена воздушной тревоги. Но тебя я не оставлю. Я хочу жениться на тебе.

Ее реакция оказалась совсем не такой, как он ожидал. Закрыв глаза, она запечатлела на его лбу нежный материнский поцелуй, потом вновь устроилась на подушке, спокойно глядя на Питера.

— Это предложение, — сказал он. — Ты что, не уловила?

— Выйти замуж? — Казалось, эта идея поставила ее в тупик.

— А почему бы и нет? Мы с тобой одного поля ягоды. — Он ухмыльнулся. Оба контуженные.

— Вот уж не знаю. Я люблю тебя, Питер, но…

— Но не доверяешь мне?

— Наверно, не без этого, — с досадой отозвалась она. — Не знаю.

— Послушай… — Он пригладил ее волосы. — Ты знаешь, что на самом деле произошло вчера ночью в лодочном сарае?

— Что-то я не пойму, куда ты клонишь.

— А я тебе скажу. Произошло то, что эта старая женщина отдала свою жизнь ради того, чтобы у нас с тобой появился шанс. — Сара хотела заговорить, но Питер оборвал ее. — Это только костяк. Признаю, что на самом деле все обстоит куда туманнее. Бог знает, почему Салли так поступила. Быть может, спасение жизни — отражение ее безумия, а может, она устала от жизни. Или эта мысль просто показалась ей очень удачной. Что же до нас, то мы не очень походили на Ромео и Джульетту. Я был сбит с толку и сбил с толку тебя. К тому же, не считая проблем, которые у нас могут возникнуть в совместной жизни, нам еще многое надо забыть. Пока ты не появилась, я был как пыльным мешком стукнутый, и, наверное, это чувство еще какое-то время продержится. Но, как я уже сказал, суть дела заключается в том, что Салли умерла, чтобы дать нам шанс. Каковы бы ни были ее мотивы или наши обстоятельства, случившегося уже не поправишь. И мы будем круглыми дураками, если упустим такой шанс. — Он провел указательным пальцем по ее щеке. — Я люблю тебя. Я полюбил тебя уже давно, но пытался отрицать это, цепляясь за призрак минувшего. Но с этим уже покончено.

— Мы не можем принять подобное решение сейчас, — пробормотала она.

— Почему это?

— Ты же сам сказал. Ты как пыльным мешком стукнутый, я тоже. А я еще не разобралась в своих чувствах к… ко всему.

— Ко всему? То есть ко мне?

Сара издала невнятный звук, закрыла глаза, помолчала мгновение и проронила:

— Мне нужно время, чтобы подумать.

Питер по опыту знал, что, если женщина просит время на размышления, ничего хорошего из этого не воспоследует.

— Господи! — взъерепенился он. — Неужели же люди не могут иначе? Сначала один другого обхаживает, а тот отвиливает, потом наоборот. Как насекомые, у которых инстинкт размножения свихнулся от загрязнения среды обитания. — Тут до него дошел смысл собственных слов, и в душе Питера вспыхнул ужас. — Ну же, Сара! Мы уже переросли подобные игры, правда ведь? Пусть не женитьба, но давай же остановимся на чем-нибудь конкретном! Может, все и кончится провалом, может, мы наскучим друг другу, но давай все-таки попытаемся! Может, нам не придется прикладывать никаких усилий.

Он обнял Сару, привлек ее к себе и отдался ощущению тепла и истомы. Теперь Питер понял, что любит ее, любит со всем пылом страсти, на какой уже считал себя неспособным. Его язык оказался умнее мозгов — а может, он просто сам себя заговорил. Как бы то ни было, важен лишь итог.

— Ради Христа, Сара! Выходи за меня. Живи со мной. Сделай со мной хоть что-нибудь!

Она молчала, ласково поглаживая левой рукой его волосы — легчайшими, рассеянными касаниями. Отвела прядь за ухо, распушила бороду, разгладила усы, будто хотела придать ему пристойный вид. Питеру вспомнилось, как та давняя женщина становилась все более молчаливой, рассеянной и нежной в аккурат перед тем, как дать ему от ворот поворот.

— Черт побери! — взъярился он, ощутив нарастающее в душе чувство беспомощности. — Да ответь же ты мне!

11

На вторую ночь Сайасконсетская Салли заметила красный мигающий огонь справа по носу. Ходовые огни какого-то судна. От этого зрелища в уголке глаза набрякла слеза; Салли вдруг потянуло домой. Но она утерла слезу тыльной стороной ладони и тяпнула еще глоточек шерри. В тесной рубке шхуны было уютно и относительно тепло; по раскинувшейся вокруг морской глади, посеребренной светом луны, бежали длинные валы. Даже если тебе некуда податься, подумала Салли, от килей, рулей да крыльев становится как-то лучше на душе. Она рассмеялась. Особливо, если ты припас бренди. Она клюкнула еще разок. Обвившись вокруг запястья, ветерок потянул бутылку за горлышко.

— Черт тебя дери! — взвизгнула Салли. — Пшел отсюдова!

Она замолотила кулаком по воздуху, будто хотела прогнать протосущество, крепко прижав бутылку к груди. Ветер размотал лежавшую за ее спиной бухту троса и заныл в трюме. Салли, покачиваясь, заковыляла к двери.

— Фху-у-у-ух! — передразнила она. — Нечего тут на меня хухухать своим бандитским утробным голосом, ты, ублюдок фигов! Ступай прикончи еще одну чертову рыбину, если уж заняться нечем. Дай мне спокойно выпить.

По правому борту вскипели волны — большие, будто черные зубы. От неожиданности Салли едва не выронила бутылку, но после разглядела, что это и не волны вовсе, а водяные образы, слепленные протосуществом.

— Облажался, задница! — гаркнула она. — В киношке я видела и получше!

Она сползла спиной по косяку и уселась в двери рубки, вцепившись в бутылку. Слово «кино» навело ее на воспоминания о виденных фильмах, и Салли принялась распевать песни из них. Она пропела "Пою под дождем", "Голубую луну" и "Нежно меня люби". Между куплетами она отхлебывала бренди и, когда достаточно разогрелась, завела свою любимую.

— Трель, что ты слышишь, — взревела она, — то Салли поет! Радость, что тысячу лет не умрет! — Она рыгнула. — Эхо подхватит песню ее… Следующую строчку Салли позабыла, и концерт окончился.

Ветер взвыл вокруг, и мысли ее стремительно пошли ко дну, где остались лишь неясные стремления, издерганные нервы и кровь, звенящая в ушах. Мало-помалу она вынырнула на поверхность и обнаружила, что от всех ее чувств осталось лишь сожаление — не о чем-нибудь конкретном, а так, вообще; генеральные сожаления. Генеральские. Ей представился старый служака с моржовыми усами, в опереточном мундире, с эполетами, как суповые тарелки. Она никак не могла отделаться от этого видения и начала гадать, не означает ли оно что-либо важное. Если да, то она не в состоянии добраться до смысла. Как строчка ее любимой песни, он вытек сквозь одну из брешей, зияющих в ее памяти и рассудке. И жизнь вот так же утекла, оставив по себе лишь неразбериху одиноких ночей, болеющих собак, морских гребешков и полуутопших моряков. И среди этого болота не торчит ни одна веха, отмечающая что-либо важное. Ни одного памятника свершению или роману. Ха! Ей так и не встретился мужчина, способный на то, что они якобы могут. Самые рассудительные, кто ей повстречался, это потерпевшие кораблекрушение; глаза у тех были большие и темные, словно они заглянули в жуть хляби морской, бесследно смывшую с них гордыню и недомыслие. Голова у Салли пошла кругом от попыток распутать клубок собственной жизни, насадить жизнь на булавку, будто мертвую бабочку, и вникнуть в ее узоры; но скоро Салли осознала, что кружится на самом деле. Сперва медленно, а там все быстрее и быстрее. Ухватившись за дверь рубки, она встала и поглядела за борт, вцепившись в дверь обеими руками. Шхуна описывала круг за кругом по краю черной водяной чаши диаметром в несколько сотен ярдов. Водоворот. Лунный свет помуравил его угольные стены, но дна не достиг. Его оглушительная, неукротимая мощь напугала ее, вызвав головокружение и тошноту. Но уже через миг Салли отогнала страх. Так вот она, смерть. Она просто разевает свою пасть и заглатывает тебя целиком. Вот и хорошо. Салли привалилась к стенке рубки и основательно приложилась к бутылке, прислушиваясь к ветру и трубному гласу крови в ушах, мало-помалу скатываясь до полнейшего наплевательства. Так оно даже лучше, чем выблевывать из себя жизнь капля по капле на больничной койке. Салли продолжала наливаться бренди по самые уши, заглатывая его, чтобы надраться до чертиков, когда час пробьет. Но час все не бил, и вскоре она заметила, что судно перестало кружиться. Ветер стих, море успокоилось.

Ветерок обвился вокруг ее шеи, скользнул вниз по груди и закружился вокруг коленей, поигрывая подолом платья.

— Ублюдок, — заплетающимся языком пролепетала она, чересчур отяжелев от алкоголя, чтобы шевелиться. Ветер юркнул под юбку, вздув платье колоколом, и потрогал ее между ног. От его прикосновения Салли стало щекотно, и она безуспешно попыталась шлепнуть ветер, будто расшалившегося пса, тыкающегося в нее мордой. Но через секунду он снова ткнулся туда же, на сей раз чуточку настырнее, потираясь туда-сюда, и Салли прошил трепет возбуждения. Это ее так напугало, что Салли покатилась по палубе, каким-то чудом не опрокинув бутылку. Однако трепет остался при ней, и на мгновение жар страсти возобладал над расколотой мозаикой ее мыслей. Салли вскарабкалась на ноги и навалилась на перила, хихикая и почесываясь. Протосущество отплыло ярдов на пятьдесят вперед по правому борту, вздыбив безмятежную поверхность моря смерчем, выросшим в колонну черненого лунного серебра.

— Эй! — гаркнула Салли, вихляющей походкой направляясь вдоль перил. Щас же иди сюда! Я тебе покажу новый фокус!

Смерч вырос еще больше, обратившись в блистающую черную змею, с шипением всасывающую воздух и подтягивающую к себе шхуну, но Салли это ничуть не встревожило. В ней зрела дьявольская радость, а в мозгу с грохотом вспыхивали молнии чистейшего безумия. Ей казалось, что она кое-что уразумела. Наверно, никто никогда не проявлял к демону настоящего интереса, и потому он утратил интерес к людям. А фигли?! Она-то проявит к нему интерес. Чертов зверюга наверняка не глупее иных из ее доберманов. А мордой тыкался точь-в-точь как они, это уж верняк. Она научит его служить, приносить тапочки и Бог знает чему еще. Принеси-ка мне вон ту рыбку, скажет она ему. Сдуй-ка меня в Хайянис,[3] вышиби окно винного магазина и принеси мне шесть бутылок бренди. Она ему покажет, кто тут главнее. Может статься, в один прекрасный день она заявится в Нантакетскую гавань с этой зверюгой на поводке. Сайасконсетская Салли с ейным ручным штормом, Бичом Семи Морей.

Шхуна начала крениться и боком заскользила навстречу смерчу, но Салли и ухом не повела.

— Эй! — снова гаркнула она и хихикнула. — Может, оно и утрясется! Может, мы созданы друг для друга!

Она споткнулась о перлинь на шкафуте, и рука с бутылкой промахнула высоко над головой. Лунный свет влился в стекло, воспламенив бренди, засиявшее, как волшебный эликсир — зажатый в старушечьей ладони рубин. Маниакальный смех Салли взмыл под небеса.

— Щас же сюда! — хрипло гаркнула она на протосущество, упиваясь дикими резонансами собственной жизни — подумать только, она заодно с этим богоидиотом — и не обращая внимания на окружающее, на оглушительный вой стихии и смерч, подтягивающий к себе крохотное суденышко. — Иди же сюда, черт возьми! Мы с тобой одним миром мазаны! Мы птицы одного полета! Я буду каждый вечер петь тебе колыбельную песенку! Ты будешь подавать мне ужин! Я буду твоей чокнутой невестой, и мы устроим себе офигенный медовый месяц, а там хоть трава не расти!

Примечания

1

антология фильмов ужасов, построенных на ощущении недосказанности и неопределенности, где источник ужаса по большей части остается "за кадром"

(обратно)

2

дух воздуха из пьесы Шекспира "Буря"

(обратно)

3

поселок на полуострове Кейп-Код; популярное место летнего отдыха

(обратно)

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

Реклама на сайте