«Болевой прием»

Сергей Чекмаев Болевой прием

Изделие оказалось на удивление лёгким. Марк без посторонней помощи доволок контейнер до грузового люка, поставил на подъёмник и махнул водителю: поднимай, мол. И рывком запрыгнул в кузов. Снаружи фургон выглядел заслуженным ветераном, даже слоган «Еда всегда рядом, только позвони» чуть выцвел от солнца. На бампер нацепили какую-то побрякушку из тех, что вешают суеверные шоферюги, а поперёк заднего крыла красовалась надпись по грязи: «Помой меня!»

И хорошо, наверное, что ширма прячет внутренности фургона от любопытных взглядов. Иначе контраст стерильной, набитой странной машинерией испытательной камеры с обшарпанными боками грузовичка вызовет массу неудобных вопросов.

Богдан обернулся на шорох, устало махнул Марку:

— Разрешение получено?

— Да. Едем в Парк Славы.

— Ох ты… — Богдан от удивления даже присвистнул. — А мощности хватит?

* * *

Олеська с утра встала не с той ноги. Сама она называла такое состояние «наступила на ежа», но мне временами казалось, что она его не только раздавила, но освежевала, проглотила и сейчас примеривается, что бы ещё сгрызть. Мою шею, например…

— Почему вчера брюки в стиралку не закинул? Да ещё оставил на полу! А если Мышка найдёт и устроит там гнездо?

Спору нет, малая любит ковырять все вещи, до которых способна дотянуться, но я вчера припёрся едва не заполночь и раздевался уже в полусне, на автомате. Хорошо, что не развесил одежду на люстре. Или ещё где. А Мышка уже благостно спала в манеже, ей до моих джинсов — никакого интереса.

— Сегодня никому не звони даже!

— Но мы с парнями…

— Переживут твои друганы одно воскресенье без тебя. Мышка в четырёх стенах сидит целыми днями, поедем развеяться.

Понимай так: пока ты болтаешься неизвестно где, я тут с ребёнком пропадаю. Хочу праздника и развлечений — и вообще: мужик ты или так, чучело в штанах?

Что тут скажешь? Ворчит не ворчит, а своя, родная. Люблю её, а для Мышки так и вовсе готов в лепёшку расшибиться. Когда Олеся ушла в декрет, пришлось взять на себя больше работы. А как же — кредит за квартиру с нас никто не снимал. Госпомощь по второму ребёнку нам бы не помешала, но после тяжелейших первых родов, когда Мышка появилась вопреки всем прогнозам врачей, я боялся даже заговаривать об этом.

— Хорошо, твой верный оруженосец готов к путешествиям, благородная леди. Куда ты хочешь поехать?

— Я ещё не придумала.

Ну да — ты мужик, ты решай. А я ещё подумаю: соглашаться или покапризничать…

— Помнишь, вчера реклама была по «Прайм-ТВ»? Парк Славы открыли после реконструкции. Цветные фонтаны обещают, аттракционы и бесплатное мороженое.

— Да какая там реконструкция! Сначала одни идиоты три месяца жгут покрышки и гадят вокруг своего лагеря, а ещё один потом под расчистку выписывает половину городского бюджета!

Ого! Не знал, что моя жена интересуется политикой. Обычно, когда я включаю новости, она морщится, словно от зубной боли, и уходит в другую комнату. Особенно когда слышит красивые байки про нашего мэра. До декрета Олеська работала в городской администрации, так что на фамилию Головня у неё некоторая идиосинкразия.

— …а Мышке сейчас в самый раз мороженое! С её-то горлом.

Ага, поуговаривай меня, а я поломаюсь.

— Поехали, Лисичка. За город сейчас не резон выбираться — сама знаешь, что творится в пригородах. А в парке чисто, спокойно, кругом охрана в три кольца. Мэр же обещал, что больше никаких революций не допустит…

* * *

— …у тебя есть другие варианты? Иди на приём к Головне, он выслушает. Ему сейчас кровь из носу надо, чтобы никаких больше протестов. А то с площади Независимости по шапке настучат.

Богдан устало отмахнулся:

— Слушай, всё это вообще не наше дело. Экспериментальный аппарат, действие основного излучателя нестабильно, мы не сможем гарантировать даже самоподдерживающий эффект. Нужно ещё как минимум полгода испытаний.

— А мы чем занимаемся, дорогой мой? — Марк азартно настраивал верньеры, но графики активности плясали, то и дело уходя от нормали, так что приходилось всё начинать с начала. — Следующий этап вслед за испытательным стендом — эксперимент в полевых условиях. Мы же не атомную бомбу сделали, в конце концов. Невада и Семипалатинск нам не нужны, можно хоть на собственной кухне проверять.

— Но что с калибровкой? Мы ведь не знаем, сколько там будет людей, их эмоциональный рисунок, общий настрой, возбудимость и внушаемость каждого… Всё наспех, всё в последние минуты.

Марк загнал-таки график в нужный коридор и удовлетворённо откинулся на неудобном алюминиевом стульчике. Эйфория от хорошо сделанной работы, мандраж перед испытательным пуском, интерес к проекту, который в последние месяцы шёл с самого верха… Год назад лаборатория сидела на голодном пайке, а после «революции недовольных» он вообще думал уйти в патрульные или даже на подпольные IT-фермы. Там хоть деньги платили.

— Потому и наспех, Багдад, — большие дяди дают нам деньги, но хотят результат немедленно. Думаешь, просто так вчера полдня по всем каналам верещали про открытие парка? Рабочее поле для нас готово, начинаем. Или ты снова хочешь лабораторных мышей по клеткам распихивать?

* * *

Моисей наверняка не потратил столько усилий, чтобы убедить евреев двинуть через безводную пустыню, сколько я уговаривал Олеську на променад в парк. Мышка успела немного поспать, повопить, добраться до мамкиной груди и теперь приветливо гугукала, удовлетворённая, что видит нас обоих. Чтобы не испугать малую, мы старались не повышать голос, но попробуйте уговорить женщину шёпотом! Впрочем, дочка мне как раз и помогла: после кормления Олеся немного оттаяла, да и коляску я обещал везти сам. Для усиления эффекта я вспомнил студенческое прозвище жены, когда она покрасила хной кончики волос. Лисичка моя. И куда ей деваться, скажите на милость, если атака ведётся по всем правилам?

До Парка Славы от нашего дома всего пара кварталов, но после всех перекрытий центра пришлось топать в обход. Дорого встали городу горящие покрышки «народного гнева», на покраску закопчённых стен, ремонт магазинов и замену остановок уйдёт не один годовой бюджет. Пока же чёрные фасады стыдливо прятались за фальшивыми ширмами весёленького розового цвета. Нарисованные окна слепо и ненатурально пялились с брезентовой ткани, и казалось, что вместо дома стоит накрашенный в морге мертвец.

Тьфу, что за глупости лезут в башку утром в выходной! Если не соврал прогноз, то денёк обещал много солнца. Коляска весело пощёлкивала погремушками на спицах, Мышка пускала пузыри — и даже Олеся вроде забыла о том, что должна быть всем недовольна. То и дело теребила меня с очередным вопросом, напевала что-то под нос и даже иногда пританцовывала, будто школьница на выпускном вечере. Красивая у меня жена, ребята.

— Слу-у-шай, а ведь правда — смотри, как здорово!

По сравнению с той загаженной помойкой, в которую превратили дорожки и газоны протестующие, Парк Славы и в самом деле выглядел нарядным. С перебором, не без того — как первоклассник на Уроке Независимости: отмытый до блеска, причёсанный, прилизанный, едва только не накрашенный маминой помадой. Не человек — образ, витрина семейной гордости и негласного соревнования с другими родителями.

Дёрн положили новый, и под осень он даже переигрывал с изумрудной зеленью травы. А в клумбах плескалось целое море цветов, и — слава богу — без оглядки на колер национального флага. Просто красивые бутоны самых разных оттенков, так что вазы вдоль аллей больше напоминали палитру сумасшедшего художника, решившего разом смешать все краски.

Народ, конечно, подтянулся после вчерашнего репортажа. Не одни мы решились выбраться из безопасного квартирного заключения — в парке было на удивление многолюдно. Вездесущие велосипедисты и роллеры выписывали традиционные кренделя, скейты грохотали по бордюрам, жертвуя подшипниками ради красивого трюка. На лавочках щурились пенсионеры. А заметив очередного мускулистого бегуна, что рассекал обнажённым торсом плотный воздух, Олеська ехидно напомнила:

— Ты вроде хотел в зал записаться? Ну и когда?

Ох уж эти кубики на прессе! Женские журналы наконец убедили читательниц в бодипозитиве и переключились на сильную половину. Как сделать из вашего спутника настоящего ламберсекусала, да. Мачо — перегар, табак, щетина? Нет, не слышали. Теперь только барбершоп, фитнес, веганская еда и мужская косметика.

* * *

На внешнем мониторе показалась ажурная арка — символ городского парка, но фургон не остановился у главного входа, свернул в боковой проулок и покатился вдоль недавно покрашенной ограды. Окошко в перегородке открылось, охранник рядом с водителем коротко бросил в салон:

— Машина на месте.

— Есть добро на запуск? — спросил Богдан.

— Пока нет. Ждём докладов наблюдателей.

Марк покосился в сторону напарника, пожал плечами и включил звук общего канала.

— …Я четвёртый, занял позицию на парковке…

— …Внимание, седьмой! Смените дислокацию!

— …Седьмой принял.

— …Я второй, двигаюсь вдоль центральной аллеи…

Последний голос прозвучал немного сдавленно, словно «второй» слегка запыхался. Похоже, агенту пришлось изображать бегуна. Ну да, глядя на их могучие фигуры, мало кто поверит, что эти здоровяки зашли в парк покушать бесплатного мороженого и полюбоваться на фонтаны.

— Внимание, общий. Всем приготовиться! Получен сигнал «осенняя гроза». Повторяю: получен сигнал «осенняя гроза».

Богдан сжался, будто в ожидании удара. Затравленно посмотрел на Марка и несмело улыбнулся. В окошке снова показался охранник.

— Добро получено. Начинаем.

* * *

Мороженое и в самом деле раздавали бесплатно. Обычный пломбир в цветастых стаканчиках и фруктовый лёд в прозрачной упаковке. Самое эротичное изделие, на мой взгляд: нельзя спокойно смотреть, как его облизывает девушка. Особенно если она твоя жена, а вчера ты так ушатался на работе, что не было сил даже обнять.

Олеська щёлкнула меня по носу:

— Прекрати так смотреть, а то я покраснею!

Ну конечно, а для чего же тогда я принёс ей именно апельсиновый айспоп? Мышка тянула ручки к моему пломбиру, я дал ей лизнуть разочек, и малая, разумеется, вся перемазалась. Белые капли на носу смотрелись особенно смешно, но маме почему-то не понравилось.

— Ну что ты устроил, на кого она похожа теперь! Тебя, конечно, не волнует, что я её полчаса умывала перед прогулкой!

Нет, она точно ежа проглотила. Мышка всегда испачкается, сколько её ни умывай, и что теперь: совсем ребёнка не кормить? Сейчас ещё и про диатез вспомнит.

— Хочешь, чтобы у неё опять диатез вылез? Кто его знает, что они кладут в это мороженое!

Сказать по правде, я начал закипать. Понимаю, у женщин бывают такие дни, когда абсолютно всё раздражает, надо относиться к этому спокойно. Но сегодня что-то уж совсем сильно. Семейный психолог, помню, советовал сдерживаться и терпеть. Я и так терпел всё утро.

— Слушай, жена, а когда будет такой день, что я не окажусь виноватым? Ты просила развеяться — мы пошли. Ты просила развлечений — вот они. Дай уж и Мышке оторваться, она тоже человек, а не выставка твоих достижений!

Сказал — и понял, что постыдно сорвался. Глаза Олеськи стали вдруг большими и влажными: вот-вот заплачет. Смены настроения как по учебнику — терпи, глупый муж.

Она склонилась над малой и принялась стирать платком липкую сладость. Доча радостно гугукала, но мне почему-то явственно слышалось, как всхлипывает старшая из моих женщин. Какое-то время мы оба молчали, коляска катилась по дорожке, весело щёлкая погремушками, а очищенная Мышка беспокойно ёрзала на сиденье и тянулась ручками ко всему, что ей казалось интересным.

С фонтанами нам не повезло: когда мы подошли к гранитной балюстраде пруда, представление закончилось и взбудораженные зрители потянулись к площадке аттракционов. Расписание на интерактивной тумбе обещало повтор инсталляции только через час.

— Долго жать, — наигранно ровно сказала Олеся. — Покатили домой.

Надо было соглашаться, конечно. Но демон противоречия уже вцепился в меня крохотными коготками, да и зря что ли я всё утро представлял Мышкины восторги, когда она увидит сказочное фонтанное шоу?

— Да ладно, час подождём, недолго ведь. Кто говорил, что малой надо на воздух? Смотри, как ей здесь нравится!

Мышка и вправду выглядела необычно оживлённой. То и дело подпрыгивала, дёргала за подвешенные к ручкам коляски кожаные хвостики «от сглаза», куда-то порывалась, словно ей не давало покоя шило в одном месте. Возбуждённо болтала без умолку на своём непонятном языке, только вот почти не смеялась. Потому, наверное, я и хотел дождаться фонтанов.

* * *

Марк слушал, как гудит за спиной генератор, выводя прибор на пик мощности. Разовый тестовый пуск прошёл хорошо, интенсивность излучения на 20 процентов превысила расчётное. Теперь — согласно программе испытаний — пора было переходить к созданию постоянного подавляющего поля.

— Там же люди, Марк… — сдавленно произнёс вдруг напарник.

— Да и мы не звери. Не понимаю, о чём ты?

— Люди пришли отдохнуть в парк, расслабиться, некоторые вон с детьми. — Богдан нервно дёрнул головой в сторону обзорных мониторов. — А мы их…

— Что «мы»? Не убиваем, не бросаем дымовые бомбы, не жжём покрышки под носом. Ты забыл, Багдад, это испытание нелетальных средств. Сам же писал в докладной: не-ле-таль-ных, — Марк повторил по слогам, будто читал урок нерадивому ученику. — Время революций закончилось, и лучше если государство сможет подавить очаг выступления в самом начале, иначе повторится всё то, что было тут полгода назад. Ты этого хочешь?

— Нет, но…

— Никаких «но», дружище. Либо мы сдаём установку, либо следующий вал недовольных прокатится не рядом, а прямо по нам с тобой. По твоим близняшкам. По Марике и её старенькой маме. Ты этого хочешь?

Богдан втянул голову в плечи и ничего не ответил.

— Вот и я думаю, что не хочешь. Мы ни в кого не стреляем, не жжём, даже не поливаем из брандспойтов на морозе и не распыляем слезоточивый газ. Только эмоциональный всплеск… и эффект толпы. Нам надо доказать, что излучение одинаково хорошо работает в полевой обстановке на неподготовленных людей. Как ты верно заметил, там — они. Простые люди, которых мы должны защитить. И давай без рефлексий, пожалуйста. Если ты думаешь, что мне это нравится, значит, ты очень плохо меня знаешь.

* * *

На первой выбранной скамейке ощутимо пекло, поэтому я перекатил малую в тенёк и усадил туда же Олеську. Она более-менее успокоилась — по крайней мере, мы болтали уже двадцать минут и ухитрились ни разу не поругаться. Но первым его заметила именно она.

Жена ткнула меня в бок, так что я замер посреди какой-то очередной шутки и недоуменно покосился на неё. Олеся молча показала рукой вдоль аллеи. Из глубины парка шёл, да что там — практически бежал, едва касаясь палкой гравия, седой и сухонький старичок. При каждом шаге он едва не спотыкался, оглядывался испуганно и снова двигался вперёд. Когда он промчался мимо нас, я заметил расстёгнутый ворот с вырванными пуговицами, будто ему не хватало воздуха и он со всех сил дёрнул тонкую застиранную ткань. Я хотел было помочь, даже привстал со скамейки, но Олеська удержала меня за рукав.

— Не надо, не вмешивайся.

Вот уж не знаю, во что можно вмешаться, когда видишь, как от чего-то бежит пожилой человек. Может, задремал на лавочке и ночной кошмар снова догнал его во сне?

Парочка на противоположной скамье тоже о чём-то спорила. Потом мужчина встал и пошёл прочь, не оглядываясь, а женщина плотнее укуталась в лёгкую прогулочную накидку. Приглядевшись, я понял, что её бьёт крупная дрожь.

Прошагал совсем юный паренёк, лет пятнадцати, не больше. Он тоже ёжился, словно от промозглого зимнего холода, и на ходу рассказывал кому-то в телефон, что замёрз как цуцик и лучше посидит дома за «хорошей игрулей», чем снова попрётся на улицу стучать зубами.

Не знаю, с чего вдруг он собрался мёрзнуть. Лично мне было жарко. Я оглянулся на Олеську и только теперь с удивлением заметил, что она тоже дрожит. Но не как женщина напротив, а наоборот — мелко, едва заметно, но я-то свою жену знаю!

— Тебе холодно, Лисичка?

— Не знаю… Как-то странно себя чувствую.

— Держи, — я стащил жилетку и накинул её на плечи жены. Но одежда не провисела и нескольких секунд. Вдруг громко, навзрыд, зашлась плачем Мышка, и Олеся бросила к ней, забыв про всё на свете. Я подобрал упавшую джинсовку и с недоумением обнаружил, что у меня, оказывается, трясутся руки. Что ещё за ерунда! Нет, отмечая пятницу в баре, мы, конечно, ржём про алкогольный тремор, но не всерьёз же! Десяток «дринков» вряд ли сделает из простого офисного сидельца запойного пьяницу!

Две девчонки торопливо процокали туфельками по боковой дорожке. Одна вдруг неловко покачнулась на каблуках, нагнулась, сбросила обувь и дальше почти побежала босиком.

* * *

— Внимание, второй! Доложите обстановку.

— Фиксирую хаотичное, но уверенное движение к выходу из парка. Большая часть посетителей по-прежнему остаётся на своих местах, но дети, молодые люди и старики уже потянулись к выходу.

— Здесь четвёртый. На стоянке замечено несколько конфликтов — люди пытаются выехать поскорее, задевают соседей. Один даже едва не снёс шлагбаум: так торопился, что забыл оплатить парковку.

После первых же докладов Богдан словно застыл перед пультом. Побелевшие пальцы держались за верньеры точной настройки, но не шевелились.

— Внимание, фургон! Полную мощность разрешаю. Удивите нас, парни.

Марк ухватил напарника за ворот и столкнул со стула. Тот неловко сполз на пол и так и остался сидеть на грязном ламинате фургона. Он безучастно смотрел, как график резко полез вверх, за красную линию, а где-то за спиной зашёлся в пиковой нагрузке генератор…

* * *

— Пойдём… пойдём, скорее… — Олеська уже не просила, не требовала, она просто шептала одни и те же слова, как молитву. Мы шли в общей толпе, впереди маячили чужие спины, по обочинам пробирались велосипедисты, и над всем этим людским морем висел неумолчный гул, как будто тысячи пчёл разом собрались на медоносное пастбище.

Я не слышал их слов, точнее — не слушал специально, но время от времени обрывки разговоров настигали меня, как автонастройка старого лампового радиоприёмника. Девушка, что почти бежала рядом, приговаривала без остановки «холодно-холодно-холодно», но на её лице блестел и крупные капли пота. Невысокий дядька с лысиной бормотал какие-то проклятия и что он больше «никогда, ни одной ногой, да пусть они его хоть всем отделом уговаривают!»

А девчонка лет четырнадцати со смешными африканскими косичками, гордая и неприступная с виду, страшно гримасничала накрашенным лицом и приговаривала что-то вроде «мамочка, мама, я не хочу, нет, мама…»

На повороте к центральной аллее Олеська вдруг стащила меня на траву.

— Сумочку… я забыла…

Она задыхалась, будто только что пробежала не меньше полумарафона. Слова давались ей с трудом, и я понимал далеко не каждое. Но уловил в конце концов, что, когда мы уходили с облюбованной скамейки, Олеся забыла висящую на спинке сумочку с документами. Пришлось выкатить коляску подальше от людского потока — Мышка ревела в три ручья, но мы на это махнули рукой. Лишь бы только какой-нибудь чайлдфри в ярости не перевернул коляску. Я почти силой воткнул пластиковые ручки с висюльками в мокрые Олеськины ладони.

— Стойте здесь. Никуда не двигайтесь и ждите меня, я быстро. Поняла?

Она подняла на меня глаза, и я только сейчас заметил, какие они большие. Чёрт, толку с неё немного, похоже, она просто обезумела от страха. Бедная моя девочка…

Пришлось встряхнуть её за плечи:

— Поняла?!

Олеська промычала нечто нечленораздельное, но у меня уже не было времени разбираться. Я поставил их к дереву и рванул против людского потока.

То и дело меня задевали плечами, сталкивали в сторону колёсами велосипедов, едва не опрокинули на спину, когда я попытался прорваться в образовавшийся просвет. В итоге я плюнул на запреты, перешагнул через заградительный бордюр и побежал по траве, сокращая путь. Даже если и попаду в объективы камер, пусть пришлют штраф — ничего, не разорюсь. А ещё я заклинал себя не оглядываться. Быстренько сбегаю и вернусь, вряд ли Олеся без меня успеет влипнуть в крупные неприятности. Главное — бежать. Не останавливаться. И тогда я всё успею, абсолютно всё…

Сумочка висела там, где мы её забыли, а вот у дальнего края нашей скамьи сидел, обхватив руками колени, пацанёнок лет десяти и даже не плакал, а тихонько выл, как попавший в западню волчонок. Я сорвал ремешок, зацепился за кованую завитушку, дёрнул и сломал крепление — а он всё так же выл и выл с абсолютно сухим лицом.

Я сделал из порванного ремня петлю, накинул на запястье и нагнулся над мальчиком. Он меня не видел. Похоже, он вообще ничего вокруг не видел и, даже когда я потряс его за плечо, не шелохнулся, лишь продолжал монотонно голосить. На несколько мгновений я застыл, не зная, что с ним делать. Не тащить же пацана с собой!

— Ян! Янек! Вот ты где! Боже мой, я тебя обыскалась!

Миловидная, хотя и несколько растрёпанная женщина за тридцать бежала к нам по тропинке между клумбами, но мальчишка не очнулся даже при звуках её голоса. Не знаю, шевельнулись ли у меня волосы на затылке, но, пробираясь обратно через примятую уже траву к нашему дереву, я мельком подумал, что так, наверное, сходят с ума.

Я поспел вовремя — Олеська уже порывалась куда-то катить коляску. Она даже дёрнула её пару раз, намереваясь попасть в прорехи посреди людского моря. В первый раз ткнулась в чью-то ногу и отступила, а когда я уже был рядом, рванула снова.

Раздражённый помехой крепыш в зауженном пальто пнул ведущее колесо. Малая взревела, жена от неожиданности выпустила ручки — и сбитая с дороги передняя ось наехала на шершавый камень бордюра. Разумеется, она не выдержала и треснула.

Благодарение всем небесным силам — я уже был рядом. От рывка мог не выдержать поясной ремень, и тогда Мышка полетела бы точно под ноги толпы. Но я успел подхватить дочку на руки и устоять на ногах, несмотря на ощутимые толчки и крепкий ботинок, что едва не пнул меня в висок, когда я наклонился над коляской.

* * *

— Внимание, общий. Всем отходить! Повторяю: срочно всем отходить! Седьмой, четвёртый, доложите обстановку.

— Здесь седьмой. Охрана парка сбежала, турникеты в спешке оставили заблокированными. Тут начинается серьёзная давка. Прошу помощи…

— Уходить, седьмой. Внимание, четвёртый! Доложите обстановку!

— Четвёртый!

— Четвёртый, на связь!

* * *

Марк безучастно сидел на жёстком алюминиевом стуле, положив на колени разодранные ладони с сорванными ногтями, которыми он выцарапал из гнезда кнопку аварийной блокировки. На обзорных мониторах мелькали новостные блоки центральных каналов. Тревожные голоса ведущих перебивали друг друга.

— В хаотично возникшей давке пострадали несколько десятков человек, многие серьёзно. На данный момент сообщается о десяти погибших. Ещё семнадцать пострадавших до сих пор находятся в реанимации. Мэр Головня приехал на место трагедии и приказал развернуть кризисный штаб…

Камера показала красное лицо чиновника, несколько растерянных полицейских из оцепления, вереницу машин скорой помощи. Потом в кадре мелькнули сломанные зонтики, изорванная в клочья одежда, опрокинутая и растоптанная коляска. Вдруг объектив качнулся в сторону, показав на мгновение прикрытые простынями тела. Странно плоские тела и пятна крови на покрывалах, напоминающие пятна Роршаха из психологического теста. Потом объектив закрыла властная ладонь, и репортаж оборвался.

Богдан встал напротив друга и резко схватил его за грудки. Тот не сопротивлялся. Маленький и тщедушный инженер вдруг рывком сдёрнул с сиденья почти двухметрового Марка, притянул к себе и прошипел:

— Нелетальное, да? Ты вот этого хотел?! Скажи, этого?!

Но напарник молчал, лишь едва заметно шевельнул губами. Богдан знал, что он хотел сказать. Цитата. Та самая цитата, которая не давала покоя и ему самому: «Даже когда нет прямого поражающего действия, нелетальное, по сути, оружие может привести к большим жертвам, чем традиционные боеприпасы».