«Серые земли Эдема»

Серые земли Эдема (fb2) - Серые земли Эдема (Избранники Армагеддона - 1) 1266K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Евгений Владимирович Кривенко

Евгений Кривенко Избранники Армагеддона. Книга 1. Серые земли Эдема

Посвящается Рае

Пролог

Мне стоило немалого труда восстановить эти заметки, созданные в давно забытом редакторе «Word». Но я надеялся, что они помогут мне найти ответ на некоторые вопросы. Если перефразировать название знаменитой картины Гогена, то они будут звучать так:

«Откуда я? Кто я? Куда я иду?».

И я бы ещё добавил: «Свободен ли я?».

Конечно, это старые вопросы, и над ними ломали головы многие философы, художники и писатели. Неожиданно эти проблемы стали важными и для меня…

Вот наконец загрузилась операционная система. Это «Windows 7 Starter Edition» — дешёвая версия, которую выпускали для бедных стран. Она была установлена на моём купленном из вторых рук ноутбуке, и я снова увидел, только теперь на новом дисплее, Красную площадь на фоне фиолетового неба, пятиконечную звезду с надписью «Приступая к работе», и значок мусорной корзины на здании ГУМа.

Я оцепенел…

Я забыл об этой заставке, а ведь иногда посещаю Красную площадь, только выглядит она теперь по-другому. Хотя цвет неба угадан верно — даже днём солнце не рассеивает фиолетового сумрака. Но храм Василия Блаженного лишён подсветки, в тёмных зданиях нет ни одного огня, а кремлёвские звёзды не красны, а черны…

Возможно, поэтому я предпочитаю бывать здесь зимой, когда лежит снег. Он не поглощает солнечный свет целиком, как асфальт и брусчатка.

И тогда голубые сугробы покрывают площадь, розовый свет окрашивает стены Кремля, серо и призрачно выступают стены ГУМа, чуть зеленеют маковки Василия Блаженного…

Обычно я медлю возле Лобного места, откуда хорошо видны антрацитовые уступы Мавзолея. Два чёрных пса, мои обычные спутники, предпочитают ждать именно там, пока я оглядываюсь и размышляю. Не знаю, чем привлекает их это место, но они всегда садятся по обе стороны двери, где когда-то стоял почётный караул. Появись на площади туристы, они упали бы в обморок при виде громадных тварей — даже сидя, они выше меня ростом.

То ли это телохранители, то ли тюремный конвой. До сих пор не знаю…

Но туристы не появятся, город пуст. Разве что другие призраки, подобные мне, — возможно, именно на этот случай меня сопровождают псы.

Поверх кремлёвской стены желтеют стены здания — бывшая резиденция Президента. Когда-то я там побывал…

Впрочем, я редко размышляю о прошлом, хватает забот о будущем. Ведь город пуст, но не мёртв. Когда-нибудь снега растают. Когда-нибудь солнце засветит ярче. Когда-нибудь…

Но я не имею права выдавать эту тайну.

Всё, что могу сказать — когда-нибудь снова начнётся бой…

А пока я ухожу. Скольжу над сугробами, не касаясь ногами. Не такое уж хитрое искусство, оказывается. Огромными прыжками следуют чёрные псы. Эти оставляют ямы следов, но до следующего раза всё заметут метели.

Много снега должно накопиться, чтобы весной потекли реки живой воды, и расцвёл Сад…

1. Столица мира

В лицо тянуло холодом, и я долго не мог открыть глаз, а когда поднял тяжёлые веки, то увидел лишь серую пелену. Поморгал, и постепенно в ней проявились тёмные пятна — совсем как на фотобумаге, сунутой в проявитель. Когда-то я забавлялся старым фотоаппаратом отца, снимая на чёрно-белую плёнку и сам печатая снимки.

Наконец изображение стало отчётливым, словно бумага окончательно проявилась, и я увидел горы. Вечерело — на дне тёмных долин клубились облака, протягивая белёсые пальцы к розовеющим в высоте снегам.

Я долго глядел на горы, не понимая, где нахожусь. Потом попробовал оглянуться, но голову словно пронзил раскалённый гвоздь, а перед глазами всё поплыло. Всё же успел понять, что лежу в полутёмной комнате — лицом к открытому окну, в нём и видны горы.

Открытому?

Несмотря на боль в глазах, я попытался сфокусировать взгляд. Какие-то тени маячили на фоне гор, и вдруг скачком пришли в резкость — окно загораживала решётка из вертикальных прутьев.

Сумрачные долины, розовые горы над ними, решётка в окне…

Кавказский пленник?

Возникло впечатление, что вижу это не в первый раз. Я потряс головой, надеясь что-нибудь вспомнить, но в памяти лишь распахнулся тёмный провал, и огненное озеро боли выплеснулось из него…

Снова серая пелена.

Потом что-то скрипнуло, раздались шаги, и я смутно различил белую полу.

Белый халат? Я в больнице?

Похоже на то: взяли руку, возникло чувство холода, а потом лёгкая боль от укола. Очень медленно перед глазами прояснилось, боль ушла, и я смог повернуть голову.

Вошедший действительно был в белом халате, а лицо типично кавказское — горбоносое, с чёрными усиками…

— Вставай, — безразлично сказал он. — Пошли к доктору.

Уже лучше, а то я испугался, что попал в плен к каким-нибудь чеченцам.

Встать оказалось нелегко: ноги подгибались, а санитар не подал руки. Но я удержался на ногах и сделал шаг к двери. Она оказалась массивной, с глазком наподобие тюремного, и я ощутил холод в животе.

Неужели всё-таки плен?

В коридоре пришлось упереться рукой в стену, чтобы не упасть. Некоторое время я тупо глядел на рукав из желтоватой ткани — похоже, больничная пижама, — но потом головокружение прошло. Я заковылял мимо побелённых стен: штукатурка потрескалась, слева мутные окна, а справа через равные интервалы — двери.

Мимоходом заглянул в окно: внизу двор, на клумбе из жёлтых и лиловых цветов лежит длинная тень от ограды.

Спустились по скрипучим ступеням, и попали в устланный ковром коридор. Перед дверью из тёмного дерева санитар придержал меня. Он не стал стучать, а приставил пальцы к металлической пластине, и спустя несколько секунд дверь отворилась.

Я вяло удивился: дактилоскопический замок в обыкновенной больнице?

Вошли в полутёмный кабинет: шторы задёрнуты, тускло светит настольная лампа, за письменным столом женщина в белом халате.

— Садись! — равнодушно буркнул санитар, подталкивая меня к кожаному креслу.

Дверь закрылась, и я с облегчением сел, ноги опять подкашивались. Попробовал рассмотреть женщину: лицо припухлое и без следа косметики, только голубые глаза немного оживляли его.

— Как самочувствие? — нейтральным тоном спросила она.

Снова сюрприз: в голосе отчётливо слышался акцент — так наша преподавательница порой выговаривала русские слова, чтобы показать особенности английского произношения.

Англичанка? Или американка?

Я облизнул губы:

— Слабость. И ничего не помню. Как я попал сюда? И где я?

Женщина помедлила с ответом, оглядывая меня. Голубые глаза на миг сделались жёсткими, но тут же обрели прежнюю безмятежность.

— Вы участвовали в научном семинаре, — равнодушно сообщили она. — Во время горной прогулки упали в трещину на леднике. Нарушение мозгового кровообращения и, как следствие, частичная амнезия. Надеюсь, она окажется временной. Инъекции эуфиллина, процедуры и горный воздух творят чудеса.

Снова акцент. Затруднённый подбор слов и слишком правильная грамматика…

В голове стало проясняться, и я кое-что вспомнил. Неожиданное приглашение на международный семинар с громким названием «Перспективы будущего». Семинар проходил в Грузии, оплату расходов брал на себя какой-то фонд, а я был небогатым студентом (свою первую работу опубликовал только в Интернете), и не стал отказываться от дармовой поездки. Но вот что было дальше…

— Если забыли, то меня зовут Сибил. — Женщина слегка повернулась, и в свете лампы замерцали раскинувшиеся по плечам серые волосы. — Я одна из организаторов семинара, по специальности врач и не захотела бросить вас в таком состоянии. Давайте проверим, как обстоит дело с памятью.

Она вытянула руку — пальцы без колец, а ногти не слишком ухожены, — и повернула ко мне монитор компьютера. Зажёгся огонёк веб-камеры, и на экране, словно в магазине, торгующем видеотехникой, появилось моё лицо. Щёки впалые, непричёсанные чёрные волосы падают на лоб, глаза смотрят из-под густых бровей настороженно, над верхней губой лежит тень — давно не брился.

Не слишком бодрый вид.

А Сибил пробежала пальцами по клавиатуре, откинулась, и глаза поплыли в сумраке голубыми льдинками.

Настольная лампа погасла, с экрана монитора брызнул яркий свет. Под аккомпанемент странных музыкальных аккордов я увидел калейдоскоп чистых красок, но в их быстрой смене таился какой-то смысл…

Я не успел разгадать его: багровое солнце стало подниматься над кромкой тёмного льда. Кровавый диск выбрасывал протуберанцы, и в их сложном танце чудился некий ритм…

Я почти уловил его, но тут солнце исчезло, и появился сумрачный зал. Музыка стала вкрадчивой и таинственной. Густо стояли колонны то ли из стекла, то ли из льющегося синего света, и в их расположении тоже чувствовался какой-то порядок…

Казалось, я вот-вот разгадаю его, но вдруг зал изменился… Я снова в кабинете, только он сумрачнее и обширнее, а за столом ни Сибил, ни её кресла. Лишь непроглядная тьма.

— Эй! — неуверенно сказал я. — Что за шутки?

Ни звука в ответ, стылая тишина, словно в подземелье.

А потом сзади раздался кашель. Мороз прошёл по коже, и я быстро обернулся.

В дверном проёме стоял человек. Одежда тонула в темноте, виднелись только белые перчатки и такое же белое лицо.

— Я ваш проводник, — сказал человек. — Идёмте.

Голос глуховат, но прозвучал с повелительной интонацией.

— Какой проводник? — в панике спросил я.

Незнакомец некоторое время молчал:

— Вы каждый раз забываете… — вздохнул он. — Вы ведь хотели увидеть будущее. А я должен был позаботиться о транспорте. Расстояния и здесь велики, пешком далеко не уйдёте.

По спине протёк холодок, и я вдруг вспомнил, что на семинаре проводили какие-то эксперименты по моделированию будущего.

Значит, я в виртуальной реальности? Но тогда мне ничего не угрожает.

Всё же я встал неохотно:

— Идёмте!

Коридоры пусты, в них царит странный сумрак, лампы еле тлеют. Во дворе те же лиловые и жёлтые цветы, но теперь у крыльца стоит чёрная «Волга»…

Я чуть не рассмеялся:

— Неужели нельзя было придумать чего-нибудь посолиднее, вроде «Мерседеса»? В виртуальной реальности это ничего не стоит.

Белая перчатка проплыла во тьме, шофёр открыл передо мной дверцу.

— Вы не в созданном компьютером мире, — ответил он сухо. — Это реальность, хотя другая. А вы тут не особо важная персона, так что не стоит привлекать лишнего внимания.

Я почувствовал холод внутри, словно в желудок медленно опустился ком льда. Что за другая реальность?

Глянул на небо: почему так темно? Солнца не видно — то ли успело сесть, то ли здесь ещё не всходило. В темноте горело всего несколько звёзд, словно красные от бессонницы глаза смотрели на Землю. Я поспешил забраться в машину.

Шофёр повернул ключ зажигания, и мотор завёлся почти бесшумно, как в дорогой иномарке. Тронулись тоже плавно, не раздалось даже шороха гравия под колёсами. Беззвучно распахнулись ворота, тёмные холмы потекли назад. Вскоре мне стало не по себе от молчания.

— Куда мы едем?

Водитель повернул голову и долго смотрел на меня, я даже испугался — не врезались бы во что-нибудь. Наконец отвернулся.

— Откуда мне знать, — сказал тускло. — Я лишь проводник. Проводник по снам. Направление задаёте вы, а я только доставляю на место. И потом забираю. Если человек в состоянии вернуться.

Снова холодная змея проскользнула по пищеводу.

— А что, некоторые не возвращаются?

Шофёр пожал угловатыми плечами, и у меня мелькнула нелепая мысль: какой старомодный костюм!

— Умирают даже в обычном сне. А вы выбрали более опасный — такой, что может легко обратиться в действительность.

— Вы назвали себя проводником, — хрипло сказал я. — Посоветуйте что-нибудь. Я не понимаю, где оказался. Какой-то санаторий, фокусы с компьютером…

— Вы участвовали в семинаре, где рассматривались варианты будущего, — глухо заговорил мой проводник. — Такова была тема вашей курсовой работы, которую вы неосмотрительно поместили в Интернете. Вот и получили приглашение. Один из участников семинара выдвинул гипотезу, что все варианты уже существуют в информационном поле Земли, его ещё называют ноосферой. А другой продемонстрировал компьютерную программу, которая облегчает выход сознания в это пространство. Раньше было сложно: приходилось прибегать к медитации, наркотикам, сочетать эманации различных веществ. Теперь всё стало проще…

Проводник помолчал, а я сильно ущипнул себя за руку. К своему удивлению, почувствовал боль. Разве астральное тело испытывает её?.. И тут появилась неприятная мысль: а вдруг всё вокруг — только иллюзия? Может, сосед по общаге подсунул ЛСД?

Из такого путешествия можно и не вернуться…

— Правда, оба допустили ошибку, — снова заговорил проводник. — Во-первых, варианты существуют не в информационном поле, а вполне материально — только в многомерном пространстве-времени. Обычно вы видите самый проявленный и единственно реальный для вас, и называете Землёй, хотя правильнее будет Энроф… Во-вторых, компьютерная программа не выводит сознание в астральный план. Она перестраивает восприятие времени. Вы не задумывались, что течение времени в значительной мере иллюзия? Это, скорее, способность наших чувств воспринимать события в определённой последовательности и темпе, о чём догадывался ещё Иммануил Кант. Сейчас вы воспринимаете вариант, отличающийся от вашего временными координатами — ещё не проявленное будущее. Поскольку человеческий рассудок способен воспринимать лишь одно измерение времени, для вас это выглядит, как пребывание в неком параллельном мире.

М-да, по немецкой классической философии у меня была тройка.

— А Сибил меня видит? — уныло поинтересовался я.

— Для неё вы погружены в транс — сухо ответил проводник. — Напоминаю, сместилась по временной шкале лишь точка восприятия, а не ваше физическое тело. Хотя, используя особую ментальную технику, вы можете перейти в иное измерение времени целиком. Немало людей из вашего мира проделывали это, иногда случайно — в этом причина многих необъяснимых исчезновений. Только вернуться будет трудно…

Успокоил. Я вернулся бы прямо сейчас.

— Советую посетить одну из мировых столиц, — так же скучно продолжал шофёр. — Какой город предпочитаете?

Я чувствовал пронизывающий холод, пальцы ног и рук онемели. С трудом выговорил:

— Пусть это будет Москва… — Всё-таки не утратил способности соображать, потому что добавил: — А вдруг я увижу только то, что нарисует моё воображение?

— Нет, — шофёр небрежно повернул руль, и я вдруг стал различать дорогу впереди: тусклая металлическая полоса тонула во мраке. — Вы увидите то, что наиболее вероятно.

— Почему именно я?.. — вырвалось у меня. На ответ не надеялся, но шофёр оказался неожиданно словоохотливым.

— Вы талантливы. Эту программу использовали многие, в том числе и Сибил, однако результаты получались скромные: точка восприятия легко смещалась в иное измерение времени, но разум начинал хаотически блуждать, не в силах справиться с другим темпом ощущений… Занимались йогой, ДЭИР, или чем-то подобным?

Я молчал, потусторонний спутник попался на удивление болтливый. Или ему поговорить не с кем? А никакой йогой я не занимался: родители небогатые, денег на модные игрушки вроде смартфона не было, вот и пытался поразить девчонок памятью на всякие мелочи.

«Андрей, во что я вчера была одета?».

«В синие джинсы, голубую блузку и лазоревый лифчик».

«Хи-хи, а откуда знаешь про лифчик?».

Сама напоказ и выставила — когда нагнулась за ручкой и больно долго её подбирала.

Так что натренировал внимательность, в учёбе это потом здорово пригодилось…

Я вздрогнул, впереди замигал красный глаз. Вскоре мы оказались на развилке: одна металлическая полоса уходила направо, другая налево, а посередине мигал красный шар, хотя никакой опоры для него не было видно.

— Что это? — спросил я.

Шофёр остановил машину, и меня слегка потянуло вперёд.

— Мир здесь более пластичен и легко подстраивается к нашему восприятию, — вяло сказал он. — Это зрительный образ исторической альтернативы. Вы ведь знаете, что будущее многовариантно. Здесь представлены два наиболее вероятных. Классическая бифуркация реальности…

— Какая забота о путниках, — вырвалось у меня. — И что посоветуете?

— Правую дорогу, она шире, поэтому данный вариант наиболее вероятен. Собственно, я по ней уже ездил. Огромный город, большое движение. Но вы будете наблюдать со стороны, так что приготовьтесь побыть призраком.

Про призрака мне не очень понравилось.

— И много вы так трудитесь? — осведомился я.

— Порядочно, — сухо сказал шофёр. — Есть работы и похуже, но распространяться об этом не положено. Так едем?

Снова тёмные холмы поплыли назад, и я постепенно задремал, смутно удивляясь тому, что засыпаю во сне…

— Проснитесь!

Опять красный свет озарил темноту. Я открыл глаза шире и увидел, что край неба светится багровым — и здесь восходило солнце.

Сумрачный пожар охватил полгоризонта, когда мы пересекли по мосту пустынную кольцевую дорогу. Вскоре огромные здания заслонили солнце, и лишь в окнах загорались багровые отсветы. Я почувствовал смутную тревогу: улицы, на которых даже в раннее утро обычно хватало автомобилей, в этот раз были пусты. Лишь иногда попадались явно брошенные машины: у одной открыт капот, другая с помятым боком приткнулась к тротуару. Что здесь произошло?

Я покосился на шофёра: в белых перчатках и с бледным лицом, тот поворачивал руль, объезжая стоящий троллейбус.

Наконец дорогу перегородили сбившиеся в кучу автомобили: чёрный «УАЗ-Патриот» подмял иномарку, другая машина лежала на боку, да ещё троллейбус развернуло поперёк улицы. Пришлось остановиться.

Водитель повернулся ко мне.

— Не понимаю, — тускло сказал он. — В прошлый раз это был оживлённый город. Видимо, произошло смещение вероятностей. Такое случается, хотя редко… Дальше вам придётся идти одному. Посмотрите на газеты в киосках. Не знаю, получится ли взять в руки, но хотя бы прочитайте заголовки. Когда узнаете, что случилось, то воспользуйтесь этим, — шофёр протянул смартфон с большим дисплеем. — Здесь спутниковый телефон и навигатор.

Проводник выжидающе глядел на меня, а я взял смартфон. Сначала он показался странно невесомым, но вдруг налился тяжестью, а на дисплее возникла карта Москвы. Шофёр удовлетворённо кивнул:

— Значит, сможете вызвать меня. Достаточно нажать клавишу звонка.

Выйдя из машины, я огляделся: не горит ни одного фонаря, окна темны, и только серый рассвет разливается по улице. Мне вдруг показалось — это волосы Сибил окутали город пепельным саваном.

Я зябко передёрнул плечами и посмотрел на дисплей. На нём была карта центрального района Москвы, а на одной из улиц красная точка — видимо, моё местоположение. И в этом странном мире вокруг Земли кружат навигационные спутники.

Так, эта улица должна привести к Кремлю…

Сзади зафырчал мотор, и я оглянулся — привёзший меня автомобиль разворачивался, шофёр даже не помахал на прощание.

Я вздохнул и поплёлся в другую сторону. Уже ясно, здесь что-то произошло. Война? Но тогда почему никаких разрушений? И ни следа людей?..

Миновал дом за домом: стеклянные стены чисты, словно только что вымыты, но по-прежнему никого. Я снова почувствовал озноб.

Справа открылся сквер, в сумраке за деревьями забелела колоннада церкви. И тут я вздрогнул: на паперти стояла фигура в тёмном балахоне, с непокрытыми чёрными волосами и чёрной бородкой. Монах?..

Фигура скользнула за колонны и скрылась.

Я подождал, пока успокоится сердце, и пошёл дальше.

А вот и газетный киоск — закрыт, но сквозь стекло можно прочитать заголовки и даже текст на первых страницах.

Ничего особенного: большинство фамилий незнакомы, хотя пару раз попались привычные звёзды эстрады. Президент, к сожалению, не упоминался: интересно, кто у них сейчас? Ах да, надо посмотреть дату выпуска…

Я не успел.

Протяжный скрип раздался за спиной, словно отворилась древняя дверь…

Я поспешно оглянулся — никого.

Снова скрип, а затем снова. Я закрутил головой, и меня прошиб холодный пот. Хищная тень нырнула за чёрный «БМВ», замерший у тротуара.

Вот они, стражи мёртвого города! То ли брошенные хозяевами чёрные псы, то ли волки — уже несколько бегут, мелькая за брошенными машинами.

Я мигом забыл о газетах и тоже пустился бежать, хотя ноги заплетались…

Чёрные тени мелькают справа и слева, каблуки неслышно ударяются об асфальт, холодный воздух обтекает разгорячённое лицо. Проснусь ли, если меня загрызут в этом жутком сне?..

Слева красные стены Кремля, а впереди спуск к Москве-реке. Золотом горит купол Христа Спасителя, в тёмной воде змеится красный огонь — над зданиями восходит солнце.

Куда теперь, броситься в воду?

На подгибающихся ногах я сбежал по ступеням, а псы вдруг замедлили бег и разом сели, обратившись в чёрные статуи. Я тоже остановился, и словно застыло время, только сильно билось сердце, да горели щёки.

На набережной вдруг появилась странная фигура — человек в тёмном одеянии, с ножнами на желтоватом поясе. Я даже не заметил, откуда взялся, лишь слегка задрожал воздух. Следом возникла женщина с пышными волосами и в зелёной полупрозрачной одежде. Третьим материализовался некто в синем плаще, со смуглым, будто обожжённым лицом.

Я цеплялся за остатки самообладания. «Это всего лишь призраки, — отчаянно внушал себе. — Призраки, рождённые твоим мозгом, который пытается хоть как-то справиться с неизвестным».

Чтобы не поддаться безумию, я заговорил.

— Кто вы? — голос прозвучал хрипло. — Что случилось с городом?

Я надеялся, что не получу ответа и призраки растают как дым над тёмной водой, но женщина оглядела реку и здания, а потом повернулась ко мне. Когда заговорила, в голосе прозвучало холодное очарование, словно зазвенели ледяные колокольчики, и моё сердце заныло.

— Была война, но воля Владык сохранила город. Будущая столица мира может погибнуть лишь вместе с миром.

— Кто вы? — мой голос дрогнул.

Человек в тёмной одежде опустил руку на ножны, слова прозвучали как свист меча:

— Кто ты, что первым явился в сердце мира? Хочешь участвовать в игре Владык?

— Первые станут последними, а последние первыми, — глумливо заметил третий, в синем плаще.

Я задрожал, увидев его глаза: тигриные, с вертикальным чёрным зрачком.

— Какая игра? — выговорил я с трудом. — Не хочу участвовать ни в какой игре. Я случайно оказался здесь…

— Тогда ты умрёшь, — словно выплюнула фигура в синем. — И не только ты. Оглянись!

Я глянул на реку, но по другую сторону не увидел ничего: водная гладь тонула в сумраке, и даже солнечный свет не рассеивал его. Вдруг голубые линии рассекли воду, превращая в подобие шахматной доски. И фигуры появились на ней — половина красные, как кровь (и каким-то образом я понял, что это мои фигуры), а половина белые.

Вот взвился бледный конь — первый ход…

Доска оказалась рядом, я неуверенно протянул руку к своей королеве. И испытал шок: точёная фигура повернула голову, печально поглядев на меня. У меня потемнело в глазах, я видел только серые глаза, светлые волосы и огненно-рубиновое платье…

Что-то изменилось вокруг. Я оторвал глаза от королевы: три человека (если только это были люди) и город — всё исчезло. Я стоял на шахматной доске и вдруг почувствовал прикосновение — это королева в красном положила руку мне на плечо. Доска поплыла по чёрной реке, и на нас двинулся белёсый строй.

Всё погасло…

Хотя нет, я снова сидел в кабинете, голова страшно болела, а глаза Сибил были холодны, как лёд.

— Что вы видели? — потребовала она.

Как на допросе.

Но я был слишком ошеломлён и только вяло спросил:

— Разве вы не слышали разговоров?

— Нет! — глаза Сибил сверлили голубыми буравчиками. — Это ваш личный опыт.

Я нехотя рассказал о поездке на призрачной «Волге», сумрачном городе и трёх странных фигурах. О шахматной доске и королеве почему-то не смог сказать ни слова.

Глаза Сибил постепенно расширились — голубой свет загорелся в них, а на лице резче выступили скулы.

— Какой-то бред, — уныло закончил я.

— Не обязательно. — Сибил отодвинулась в тень. — Возможно, вы действительно видели проекцию одного из вариантов будущего. Посредством зрения и слуха в мозг внедряется программа, замаскированная под зрительные образы. Программа подавляет контроль разума и высвобождает ту часть психики, которая напрямую связана с информационным полем Земли. Главная трудность в том, чтобы не блуждать без цели, а сконцентрироваться на поиске нужной информации. У индийских йогов на овладение подобным умением уходила вся жизнь. А сейчас нужен только компьютер с частотой процессора не менее трёх гигагерц, соответствующая программа и… умение видеть. У вас последнее качество есть.

Проводник по снам объяснял иначе. Хотя… я решил кое-что проверить.

— И многие уже пользовались этой программой?

В глазах Сибил промелькнула досада.

— Немало, — проронила она. — Я сама несколько раз. Беда в том, что восприятия слишком хаотичны. Программа открывает дверь, но не может сориентировать в непривычном мире. Нужна редкая внимательность, развитое воображение и… что-то ещё, иначе путешествие превращается в кошмар.

Я поёжился:

— Почти так и было.

— Ну-ну, — довольно улыбнулась Сибил, становясь похожей на домохозяйку: вот-вот начнётся любимый телесериал. — У вас всё неплохо получилось.

Она моргнула:

— Думаю, скоро вы совсем поправитесь. До завтра.

Нажала кнопку, и сзади потянуло холодом — открылась дверь. Санитар молча подождал, пока я встану.

На этот раз прошли через веранду. В полутёмном дворе два охранника с автоматами направлялись к воротам, впереди бежала чёрная собака.

— Хорошо нас охраняют, — обратился я к провожатому.

— На Кавказе неспокойно, сам знаешь, — равнодушно ответил тот.

Поднялись по лестнице, и я узнал дверь своей палаты. На пороге замялся, не хотелось входить. Вдруг ярко вспомнил, как всю прошлую ночь падал в чёрную бездну.

Санитар открыл дверь.

— Заходи. Укол придут сделать позднее.

Дверь защёлкнулась, с этой стороны ручки не было. Мне снова пришло в голову, что палата смахивает на тюремную камеру. Забыл спросить у Сибил, почему такая обстановка. Я огляделся, и сходство с камерой стало ещё заметнее: забранное решёткой окно, узкая кровать, тумбочка, стул. Я приоткрыл дверь в боковой стене — там туалет с водопроводной раковиной и унитазом. Над кроватью пощёлкивают часы.

Я сел на кровать.

Итак, кое-что мне удалось вспомнить. Я изучал футурологию в университете, на четвёртом курсе разместил в Интернете курсовую работу о возможных вариантах развития современной цивилизации, потом меня пригласили на семинар…

Голова заболела — передо мной снова приоткрылась бездна, куда падал всю прошлую ночь, и где плавали как пряди тумана обрывки воспоминаний.

Я стиснул ладонями виски. Пришла жуткая мысль: а вдруг такое повторяется каждую ночь? Возможно, я не раз забывал всё, что сумел вспомнить за день? Что за укол, о котором говорил санитар? Может, не эуфиллин, а что-то другое?..

Вдруг меня похитили? Но кто, Сибил? Смешно подумать, похожа на домохозяйку. И зачем? У меня ни денег, ни богатых родственников, с которых можно потребовать выкуп…

Я встал, чтобы ещё раз осмотреть окно. Рама открывалась внутрь, холодный воздух тронул лицо, пахнуло сырым железом. Прутья решётки вделаны в бетон, вряд ли выковыряешь. Где-то я читал, как герой расшатал решётку ножкой от кровати, но моя сделана из дерева и для этого не годится. Снова заглянул в туалет — там окна нет вообще. Подошёл к двери — ручки тоже нет, и открывается внутрь, так что не выбьешь.

На то, чтобы выбраться, моих способностей явно не хватит. Или…

Я снова сел на кровать. Стиснул голову руками: придумай же что-нибудь!

Сначала пришло воспоминание: красный фонарь над сумеречной развилкой, белые перчатки шофёра на руле.

А потом появилась идея…

Способ странный, но чем я рискую?.. Только есть одно «но». Если догадка верна и мне колют какой-то препарат, стирающий память, как я завтра вспомню то, что сейчас пришло в голову?

Нет, надо запомнить. Надо запомнить. Надо запомнить…

Я ещё повторял про себя эти слова, когда снова открылась дверь. Санитар грубо закатал рукав пижамы.

— Эуфиллин, — в голосе прозвучало злорадство.

Я снова падал в тёмную бездну, но на этот раз меня догоняли, отдаваясь эхом от невидимых стен, чьи-то слова:

«Помни проводника по снам… помни проводника по снам… помни…».

2. Безенгийская стена

К вечеру подножия гор заволокло облаками — они клубились в тёмных долинах, тянули белёсые пальцы к розовеющим в высоте снегам…

Я сидел на дощатой веранде, прихлёбывал кислый айран и пытался понять: как здесь оказался? А заодно вспомнить, кто я такой? Хороший набор вопросов. Но туман окутывал память плотнее, чем горные долины…

Я огляделся: по веранде расставлены столы, покрытые клеёнкой, за ними несколько мужчин. Каждый за своим столом, все в желтоватых пижамах, как и у меня. Все молчат: кто пьёт айран, кто откинулся на спинку плетёного стула и смотрит на розовые вершины. Лица вялые и безучастные, неужели такое и у меня?..

Наверное, это больные.

За перилами двор: жёлтые и лиловые цветы на клумбах, высокая ограда, за ней поросший соснами холм. По склону вьётся дорога, подходя к железным воротам. Они заперты, рядом будка, и сквозь окошко видно, что там кто-то есть.

Санаторий? Психбольница?..

По этой дороге меня должны были привезти, но я ничего не помню. Неужели какая-то болезнь привела к потере памяти?.. Хотя умственные способности, кажется, не пострадали: быстро понял, где нахожусь.

Что на Кавказе — понял сразу, санитары на вопросы отвечали уклончиво, но с неистребимым кавказским акцентом. Поначалу удивило, что солнце стоит не над снежными вершинами и ледниками, а плавится в синеве с другой стороны небосвода. Потом сообразил, что нахожусь к югу от Кавказского хребта и судя по высоте гор — уж не Безенгийская ли это стена? — скорее всего в Грузии. Но как я попал сюда?..

Не поговорить ли с соседом? Хотя пока расспросы ни к чему не привели, получал односложные ответы, как от санитаров: «Лечусь… Не помню… Отвали…».

Всё же я открыл рот, но спросить ничего не успел.

Подошёл санитар — крупный черноволосый мужчина в белом халате — и с акцентом сказал:

— Пошли. Тебя доктор спрашивает.

Я уныло подумал, что мог участвовать в горном походе по Кавказу, произошёл несчастный случай, и товарищи оставили в больнице.

Встал и пошёл за санитаром.

Коридор, холл, опять коридор, звук шагов тонет в ковре. Остановились перед массивной дверью, санитар приставил пальцы к вмонтированной пластине, и спустя несколько секунд дверь открылась.

Дактилоскопический замок, вяло отметил я. И слегка удивился, но не замку, а скорее тому, что не испытываю особого удивления, хотя зачем дактилоскопический замок в обыкновенной больнице?..

За столом сидела женщина в белом халате, в свете лампы красиво мерцали серые волосы. Оглядев меня, кивнула провожатому:

— Можешь идти.

Снова акцент, хотя уже не кавказский.

Дверь закрылась, и докторша указала на кресло.

— Садитесь.

Я сел, пытаясь разглядеть глаза собеседницы: словно голубые льдинки плавали в сумраке.

— Как себя чувствуете? — Скучный голос, ни тени доброжелательства.

Будто стук послышался вдалеке. Я моргнул.

— Вроде неплохо. А что со мной? Я ничего не помню.

Женщина-врач внимательно оглядела меня, потом повернула голову к компьютерному дисплею. Лицо слегка осветилось: немного припухлое, без всякой косметики.

— Вы упали в ледниковую трещину, — равнодушно сообщила она. — Удар головой, нарушение мозгового кровообращения и, как следствие, частичная амнезия. Надеюсь, потеря памяти окажется временной…

Снова стук, но теперь отчётливее — словно кто-то постучал молотком посереди комнаты. Странно, докторша как будто ничего не услышала. Развернула ко мне монитор:

— Давайте проверим, как обстоит дело с памятью…

Ритмичные удары раздались прямо в ухо:

«Помни… проводника… по снам!».

Что они значат?..

Странная музыка… калейдоскоп чистейших красок… багровое солнце, встающее над кромкой тёмного льда… зал с колоннами из льющегося синего света…

И вот я снова в кабинете Сибил, только он обширнее и сумрачнее, а за столом непроглядная тьма.

Но теперь я вспомнил, что хотел спросить, и у кого!

Я медленно обернулся.

В открытой двери стоит человек, во тьме виднеются только белые перчатки и такое же белое лицо.

— Здравствуйте! — сказал я. — Могу я задать вам несколько вопросов?

— Слово «здравствуйте» здесь уже не подходит, — глухо отозвался гость. — Но вопросы задавать можно. Это мой долг — отвечать и показывать.

— Где я и что со мной?

— Вы в бывшем санатории, который обращён в лабораторию и частную тюрьму. Вас доставили сюда после семинара, где изучали варианты будущего.

— Кто доставил? — В голове начала пульсировать боль, я попытался сфокусировать глаза на белом лице, но не мог.

— Я не вправе отвечать на вопросы о других людях.

— Тогда подскажите, как выбраться отсюда, — сердито сказал я. Видно зря надеялся, что в этом сумрачном мире — я вспомнил его! — могу получить ответы на все вопросы.

— Пожалуйста, — темнота в двери всколыхнулась. — Следуйте за мной.

Снова полутёмные коридоры (я уже видел их!) и едва тлеющие лампы. Как-то неожиданно мы оказались в моей комнате, а точнее тюремной камере.

— Смотрите, — бесстрастно сказал проводник.

Я чуть не ахнул, стены внезапно сделались прозрачными, а точнее полупрозрачными — как зеленоватое стекло. Слева в другой камере кто-то лежал на койке, а справа помещение было пусто и за ним, как сквозь зелёные занавеси, виднелся верх каменной стены и качающиеся верхушки сосен.

— Здорово, — хрипло сказал я. — Как вы это сделали?

— Я ничего не делал, — слегка пожал плечами проводник. — Этот мир подчиняется силе мысли.

Ну и ну…

— Всё равно не вижу, как выбраться отсюда. Пусть наружная стена близко, но как попасть в коридор? И там, наверное, охрана.

Действительно, в конце коридора виднелась неясная человеческая фигура.

— Смотрите внимательнее, — в голосе проводника послышалось нетерпение.

Вот оно: в зелёной занавеси, что отделяет комнату справа, просвечивает прямоугольник. Видимо, обе комнаты соединяла дверь, а потом её забили досками и оклеили обоями. Будем надеяться, забили не слишком крепко.

— А как?.. — я обернулся к проводнику.

И замер, никого не было. А затем сумрак просветлел, и я снова оказался в кабинете Сибил.

— Что вы видели? — потребовала она. — На этот раз сеанс был очень короткий.

Голова раскалывалась от боли, я поднял руки и помассировал виски ледяными пальцами.

— Ничего, — вяло соврал я. — Какие-то световые эффекты, а потом страшно разболелась голова.

Сибил долго в упор смотрела на меня, так что мне сделалось неуютно.

— Ладно, — в её голосе прозвучала досада. — Может быть, другой раз окажется результативнее.

Она даже не пыталась хитрить, никаких разговоров про амнезию! Видимо, была уверена, что за ночь я всё забыл.

Тот же молчаливый санитар проводил меня обратно в комнату.

Я надеялся, что из-за краткости визита к «доктору» у меня останется больше времени до укола. Сразу направился к водопроводному крану, открутил изогнутую трубку, из которой вытекает вода, и стал осматривать стену. Металлическим предметом легче колупать её, чем голыми пальцами.

Скоро нашёл слегка выпуклый шов и принялся за работу. Только бы никто не посмотрел в глазок! Но кавказцы казались не особо рьяными надзирателями.

Обои отдирались легко, а кускам штукатурки я не давал упасть на пол и складывал в стороне. Довольно скоро оголил доски, и тут пришлось попотеть: железной трубкой никак не мог отковырнуть первую из них. К счастью, вторая оказалась прибита всего одним гвоздём. Работали здесь спустя рукава.

Наконец я пролез в соседнюю комнату, тут пахло пылью. В окне уже стемнело, но его не загораживала решётка, и я осторожно выглянул.

Я находился на третьем, верхнем этаже. Ограда здесь подходила к самой стене здания и казалась легко доступной — метра два по карнизу (здание было старой постройки, с карнизами и лепниной). Лишь бы никто не посмотрел вверх. Безопаснее было подождать полной темноты, но я не хотел рисковать: в мою камеру могли зайти для укола.

Я открыл раму, петли завизжали, и я снова взмок от пота. Но никто не стал ломиться в дверь, я ещё раз оглядел двор и взобрался на подоконник. Потом, стараясь не глядеть вниз, вылез на карниз.

Оказалось даже удобнее, чем ожидал: руками можно было придерживаться за водосточный жёлоб вдоль крыши, а вниз я по-прежнему не смотрел. Только сразу повеяло холодом, и мокрая от пота майка прилипла к спине.

Я довольно быстро добрался до верха стены, но там оказалась колючая проволока. Пока перебирался, разорвал штанину и оцарапал до крови ногу. Наконец повис на руках по ту сторону стены, глянул вниз на кусты, где уже сгущался сумрак и разжал пальцы.

До сих пор я гордился собой: сумел воспользоваться помощью таинственного проводника, разобрал перегородку, выбрался из комнаты и вот-вот окажусь на свободе. Прямо агент национальной безопасности. Но на этом моё везение кончилось…

Наверное, пресловутый агент приземлился бы беззвучно, а рядом оказалась бы какая-нибудь блондинка на иномарке. Я же вломился в кусты с громким треском, на миг меня задержала зацепившаяся пижама, а потом почувствовал боль от удара пятками и крепко приложился боком о какую-то корягу.

После такого шума можно было лежать спокойно и отдыхать. За стеной взвыла сирена, залаяли собаки. Но я как дурак вскочил и, прихрамывая, пустился бежать по скользкой от хвои земле.

Очень скоро сбоку метнулось что-то чёрное, сбило с ног и жарко задышало в лицо разинутой пастью. Я представил, как сейчас овчарка вцепится мне в горло, и постарался лежать тихо. Где-то слышал, что лежащих собаки не трогают.

Или действительно так, или собачка решила растянуть удовольствие, но в горло не вцепилась, а оглушительно залаяла, обрызгав мне лицо горячей слюной. В ответ послышался скрежет бегущих по гравию ног, непонятные, но явно недоброжелательные возгласы, а затем кто-то саданул в больной бок.

Хотя сильно меня не били: рёбра, похоже, остались целы. Только когда вздёрнули на ноги, я получил такую плюху, что перед глазами заплясали искры, а рот наполнился солёным. Затем меня отволокли обратно, но не в родную камеру, а на второй этаж. Бросили как мешок на пол и оставили размышлять, что агента национальной безопасности из меня не получилось.

Через некоторое время я попытался встать и с удивлением обнаружил, что ноги держат, а кости как будто целы. В этой комнате тоже был умывальник с зеркалом, так что я подковылял и стал обмывать лицо, временами шипя от боли.

Тут в двери щёлкнуло, и я повернул голову: неужели пришли добавить? Или уже с уколом?

Дальнейшее помню обрывочно, словно слайд-шоу на экране монитора. Теперь-то понимаю, почему…

Вошедший мне незнаком, и на нём не белый халат, а чёрный подрясник. Моё сердце делает перебой, сразу вспоминаю фигуру на паперти в безлюдной Москве. Вдоль лица старомодные бакенбарды, переходящие в бородку клином, а тёмные волосы спадают на плечи. Глаза под ровными густыми бровями отсвечивают зелёным, как у кошки.

Посетитель кладёт на тумбочку какой-то предмет и внимательно смотрит на меня.

На всякий случай я решаю быть вежливым и говорю шепеляво:

— Добрый вечер.

— Здравствуйте, Андрей, — отзывается гость. В голосе нет кавказского акцента, который звучал у других санитаров, но что-то в нём кажется странным.

— Вы с уколом? — я испытываю неприятное чувство от близости чёрной пропасти.

Но посетитель медленно качает головой и говорит довольно фамильярно:

— Тебе и так досталось. Ложись, я тебя осмотрю.

Я плетусь к кровати, на ходу стягивая разорванную пижаму. Обижаться на «тыканье» нет сил.

— Вы из монастыря? Служите при этом… санатории?

Монах снова качает головой:

— Разве проводник не сказал? Это не санаторий. А я… в некотором роде действительно из монастыря. Про Новый Афон слышал?

— Он вроде не действующий, — я со стоном забираюсь на кровать.

— Неужели?.. — в голосе гостя слышится удивление. — Хотя в последние годы мне пришлось странствовать, так что новостей не слыхал.

Он проходится жёсткими пальцами по бокам и спине. Я снова шиплю от боли.

— Тебе повезло. Рёбра целы и внутри как будто ничего не отбили. Впрочем, им не было резона тебя калечить.

— Кому «им»? — бормочу я. — А вы кто, врач?

Я испытываю странное чувство щекотания по всему телу, и боль уходит, сменяясь чувством облегчения и покоя.

— Мир имеет нужду во враче, — туманно отзывается монах, — вот и пришлось им стать… А тебе нельзя спать. Бодрствуй.

— Почему? — вяло спрашиваю я. Неудержимо накатывает сон.

— Проводник сказал, что вряд ли выберешься сам. А ты ходил по странным дорогам и видел то, чего ещё не видел никто. Другие не должны узнать, что скрывается за завесой, поэтому оставлять тебя здесь нельзя.

— Я уже пробовал выбраться, — сердито отвечаю я. — Так накостыляли…

— Тише, — говорит гость и почему-то глядит на часы, висящие над кроватью.

Я тоже смотрю на стрелки: девять. В прошлый раз мне сделали укол примерно в это время и ушли, оставив падать в тошнотворную темноту…

Часы издают «тик», а потом ещё раз. Странно, между звуками как будто проходит много времени.

Я жду нового щелчка, но монах трогает за плечо.

— Пора. Надевай пижаму и идём!

Наконец-то я понимаю, что странно в его голосе — словно посвист ветра слышится в нём. Удивлённо спрашиваю:

— Куда? Опять к доктору?

— Нет, — говорит монах. — Разве тебе не сказали, что держат в плену? Хотя да, ведь кололи этот препарат…

— Кто держит в плену? — бормочу я. — Чечены?

— Нет, другие. — Голос звучит глухо в полной тишине. — Может быть, вспомнишь кое-что по дороге. А сейчас нам пора.

— Почему я должен верить вам? Как вас зовут? — я безуспешно оглядываюсь в поисках пижамы и при этом чувствую странное оцепенение: мысли еле ползут, а глаза никак не фокусируются…

Монах сильно дёргает меня за руки — и я оказываюсь сидящим на кровати, с пижамой на плечах.

— Меня зовут Симон, — словно ледяной ветер свистит в ушах. — Считай, что меня попросили освободить тебя. В бумажнике твои документы, я кладу его в карман пижамы.

«А как же другие в этом санатории?» — хочу спросить я, но язык не повинуется, а руки едва попадают в рукава пижамы. Я теряю способность размышлять, даже сердце бьётся редко и глухо. Едва могу встать и последовать за своим проводником, двигаться почему-то очень трудно. Симон уже у двери…

Залитый электрическим светом коридор кажется пуст. Но только кажется. Когда подходим к выходу в холл, я вижу охранника в камуфляже. Сидя за столом, тот равнодушно смотрит в нашу сторону. Глаза широко открыты, однако нас двоих словно не замечают.

— Он… спит, — свистящим шёпотом произносит Симон. — Пошли быстрее.

Косясь на охранника, я обхожу стол. Нарастает странное ощущение: что-то вокруг не так… Мы минуем выход на веранду и спускаемся по лестнице в другой коридор.

Здесь охранников двое. Сидят возле двери — наверное, выхода наружу — и глядят прямо на нас. Я прячусь за угол: вдруг сейчас начнётся стрельба?

— Не останавливайся, — холодно звучит голос.

Я боязливо выглядываю: Симон идёт прямо на охранников, а те внимательно смотрят на него, но почему-то не двигаются…

С трудом переставляя ватные ноги и не отрывая глаз от стражей, я иду к двери. Охранники не кажутся сонными: взгляд цепкий и пристальный — но неподвижный… Симон ждёт, держа ладонь на пластинке замка. Что-то неуловимо меняется, тянет ночной свежестью, и мы оказываемся на крыльце.

Я чувствую себя всё более странно, будто всё-таки сделали укол: перед глазами плывёт, и меня словно втягивает в тёмный водоворот…

— Быстрее! — шипит Симон.

Чёрная яма двора, острый запах прелой листвы, потом сырого железа — мы у ворот… Только запахи ещё поддерживают моё сознание на плаву.

Я не слышу скрипа ворот (и вдруг осознаю, что не слышал ни звука, кроме голоса Симона, с тех пор как покинул палату), но ограда вдруг оказывается за спиной, а впереди тёмными великанами маячат сосны. Ещё несколько шагов, и почва под ногами плывёт, мир несколько раз поворачивается вокруг, а потом исчезает…

Когда я очнулся, то почувствовал влажный щебень под щекой и услышал монотонный шум ветра в соснах. Сразу вспомнил — почему-то раньше его не было слышно. Кто-то тряс за плечо.

— Пришёл в себя?

Я с трудом встал на колени, а потом на ноги. Меня качало, всё тело болело, а голову словно набили ватой — ничего не мог сообразить.

— Что со мной? — дрожащим голосом спросил я.

— Мы вышли из санатория, — голос спутника сливался с шумом ветра. — Моё имя Симон. Потерпи, скоро темпоральный шок пройдёт.

— Какой шок? — переспросил я. Чувствовал себя настолько беспомощным, что едва не заплакал.

— Неважно. — Свежий воздух постепенно вымывал дурноту из моего сознания. — Без специальной подготовки это трудно перенести.

Тело ещё била дрожь, но в голове постепенно прояснилось. Я вспомнил доктора, свою палату, появление странного монаха… Что было до этого, окутывал туман забвения.

— Но как мы выбрались? Там же полно охранников.

— Ты пока не поймёшь, — равнодушно сообщил Симон. — Но мы ещё не выбрались. Этот «санаторий» находится в Грузии, а тебе надо в Россию. Через Грузию опасно, из гор ведёт всего одна дорога и её легко перекрыть. Проделать такой трюк во второй раз не могу — смертельно опасно для тебя… Ходил по горам?

— Немного, — пробормотал я. — Был в походе по Приэльбрусью, поднимались до «Приюта одиннадцати»…

Вихрь мыслей закружился в голове. Зачем меня держали в этом странном санатории. Кто на самом деле Симон? Сотрудник российской спецслужбы? Но что за фантастический способ он использовал, чтобы вывести меня на глазах у охраны?

— Тогда идём. — Лицо Симона едва белело в темноте. — До рассвета надо пройти километров двадцать. Утром тебя хватятся и тропы перекроют, но мы уже будем на подступах к перевалу. А сейчас надо найти место, где я спрятал снаряжение, там переобуешься. В больничных тапках далеко не уйдёшь…

В тапочках действительно было неудобно, так как мы сразу свернули с дороги и стали карабкаться по скалам вверх. К счастью, вскоре разлился бледный свет, из-за холма вышла полная луна, и я даже приостановился, залюбовавшись призрачно-белой стеной гор.

— Идём! — резко поторопил Симон.

Камни были скользкими от опавшей хвои, сосны шумели вокруг. Вскоре мы достигли гребня холма, и начался спуск. Впереди снова забелела дорога — мы срезали её зигзаг. У большого валуна Симон остановился и вытащил из щели рюкзак.

— Обувайся, — бросил мне горные ботинки. — Куртку надень прямо на пижаму, а то наверху будет холодно. Захватил тебе джинсы и рубашку, но переоденешься потом, сейчас нет времени.

Сам так и остался в подряснике и бесформенных гамашах, лишь накинул рюкзак и, достав из щели два ледоруба, подал один мне.

— Пошли!

Ботинки оказались впору, что меня слегка озадачило: неужели таинственный спутник справлялся о моих размерах? Но вскоре стало не до вопросов, начался почти бег по залитой лунным молоком дороге. Далеко внизу показалось селение с чёрными пальцами башен, потом пропало за отрогом, и мы пошли вверх по грунтовой дороге. Я догадался, что переваливаем через отрог главного Кавказского хребта, тот льдисто мерцал слева.

Наконец дорога вышла на сереющий в лунном свете горный луг. Две собаки с лаем кинулись от темневшей невдалеке кошары, и меня пробрала холодная дрожь: недавно такая скалила клыки у моего горла. Но, подбежав ближе, собаки вдруг умолкли, нерешительно завиляли хвостами и подались обратно — странное поведение для злобных пастушьих овчарок.

Я глянул на Симона — что так озадачило собак? — однако тот не обратил на них внимания, только ускорил шаг по неровной дороге. Ледяной ветер задувал с белеющих ледников, но я всё равно взмок, такой темп задал спутник. Может, у них в монастыре устраивали состязания по спортивной ходьбе?

Наконец я прохрипел:

— Давай отдохнём… Не могу больше.

Симон с сожалением оглянулся и сел на придорожный камень. Я последовал примеру, но быстро перебрался на кочку: холодные камни годились разве что для монашеского зада.

— Надо спешить, — равнодушно сказал Симон. — Они могут послать вертолёт.

— Кто это «они»? — разозлился я. — Террористы? Заговорщики? Бандиты? — Хотя на последних не похоже. Вряд ли бандиты станут интересоваться вариантами будущего.

— Они просто заблудшие люди, — так же равнодушно ответил Симон. — Аки овцы без пастыря. А если пастыря нет, то овец начинает пасти кто-то другой.

— Вы бы и пасли. — Я почувствовал себя немного лучше, дыхание восстанавливалось.

— Мой духовный отец так и говорил, — с грустью сказал Симон. — Но у меня не достало терпения, ушёл странствовать.

— И долго путешествовали? — вяло спросил я. Подумаешь, со странствующим монахом встретился.

— Порядочно, — вздохнул собеседник. — Куда дольше, чем собирался.

Дальше я расспросить не успел, Симон решительно встал.

— Пошли!

Теперь дорога спускалась, петляя по скату холма, а впереди вырисовались смутные обрывы другого хребта. Сзади встал тёмный бугор, заслонив луну. Я начал спотыкаться, но вскоре заметил, что под ногами спутника словно скользит слабый свет и, если идти вплотную, то дорога кое-как видна.

Какой-то светящийся состав на рантах ботинок?

Так мы и шли — углубляясь в тёмное ущелье, навстречу нарастающему шуму реки. Я не заметил, как оставили дорогу, и пошли по каменистой морене. Стали попадаться озёра серебристого света — это лунный свет падал на тропу сквозь провалы в изрезанном гребне. Опять начался подъём, а справа запрыгали белые гребни — мы вышли к реке.

Я очень устал. С трудом переставлял ноги по камням, всё тяжелее опирался на ледоруб, а Симон горным козлом прыгал впереди — чёрное пятно на фоне чего-то тёмного и высокого.

Это тёмное медленно приближалось, и внезапно превратилось в сложенную из камней башню. Симон остановился.

— Здесь передохнём, — словно издалека сказал он. — Ты слишком устал, а впереди ещё долгий подъём.

Мы вскарабкались по грубым каменным ступеням в небольшую комнату, где пахло старой золой. Вытащив из рюкзака пенопластовый коврик, Симон расстелил его на полу. Я почти упал на него и сразу погрузился в забытьё.

Проснулся от острого желания справить малую нужду.

Слабый свет серебрился на каменных плитах пола, край узкого как бойница окна сиял белизной. Монах посапывал рядом, задрав чёрную бородку к невидимому потолку. Я встал и, придерживаясь за неровную стену, стал спускаться.

Входной двери у башни не было, и всё вокруг казалось заброшенным. Наверное, здесь давно никто не жил, и забредали только редкие туристы. Всё-таки я немного отошёл, прежде чем расстегнуть пижамные штаны.

И замер, забыв сделать своё дело.

Поодаль виднелась грубая загородка из камней, наверное, для скота. Местами она была разрушена, и внутрь по траве затекал серебристый свет. В одном из проёмов стоял камень чернее и выше других. Что-то странное было в его форме: верх — словно лобастая голова, а выступающие треугольники — будто уши…

Камень шевельнулся, и блеснули два зелёных изумруда — глаза!..

Я опомнился уже в комнате, когда тряс Симона за плечо.

— Там… — еле выговорил я. — Там огромный пёс.

Монах сел, глянул на меня, а потом одним прыжком оказался у окна. Долго смотрел, и лицо было очень бледным в свете луны.

И осталось совершенно спокойным.

— Ты уже видел таких, — чуть погодя сказал он. — Со мной тебе нечего бояться. Скоро утро, пора собираться в путь. Поешь.

Он нарезал на полиэтиленовый пакет куски белого сыра — тот был упругим и приятно солоноватым. Запивали из фляги Симона — к моему удивлению, там оказалась не вода, а терпкое красное вино.

— Из новоафонских виноградников, — вздохнул в ответ на мой невысказанный вопрос Симон. — Тебе надо побывать там, Андрей. Конечно, в гостинице лишь монастырский комфорт: жёсткие постели и несколько кроватей в комнате. Зато, как красиво вокруг! Дорога к Афонской горе идёт в тени кипарисов, над тёмно-зелёным лесом голубеют маковки монастырских церквей. Возле ворот дорога вымощена разноцветной плиткой, а весь двор устлан камнем, словно ковром. Стены собора святого Пантелеймона украшены изумительными фресками голубых и золотистых тонов. Выше светятся белизной стены Нагорного монастыря, к нему ведёт портик, украшенный прекрасными изображениями святых. Дальше виден холм, засаженный масличными деревьями, и ещё один храм — апостола Симона Кананита. По преданию, на этом месте погребён сам апостол, один из учеников Иисуса Христа. Неподалёку изумительной красоты водопад, струи воды вьются как кудри девушки, он устроен искусственно и служит для получения электрической энергии. Весь монастырь освещается ею после захода солнца — белые здания посреди тёмной южной ночи…

Лицо Симона слабо светилось, а мечтательный голос звучал всё тише и наконец умолк.

Я слушал с удивлением: неужели столь райские уголки сохранились в разрушенной войной Абхазии?

Симон убрал остатки сыра в рюкзак.

— Пора! — голос снова звучал по-деловому. — Переоденься, но пижаму здесь не оставляй, спрячь в рюкзак.

Когда мы вышли из древней башни, я боязливо поглядел в сторону загородки, однако проём между камней на этот раз был пуст. Симон сделал мне знак подождать и зашагал в ту сторону по росистой траве. Наклонился и как будто что-то поднял. Косясь на него и не отходя от башни, я справил малую нужду, а когда Симон махнул мне рукой, поторопился следом.

Симон зашагал прочь от башни по едва намеченной тропке. Луна светила уже тускло, туман поднимался снизу, монотонно шумела река. Вскоре тропа круто пошла вверх, и у меня опять заболели икры, а дыхание стало с шумом вырываться из груди. Хоть я взмок от пота, но чувствовал, как становится всё холоднее.

Наконец выбитая меж камней тропка стала положе, мы снова оказались на морене, в волнах тумана впереди что-то засветлело. Я сделал ещё несколько шагов и остановился. Ледяная стена перегораживала ущелье, а снизу из чёрной расселины вырывался бурный поток. Я понял, что мы подошли к языку ледника.

Симон деловито протянул мне альпинистские кошки, дальше предстояло карабкаться по льду.

Грязный лёд подтаял, по нему стекали ручейки. Днём они, наверное, превращались в бурные потоки. Ледяной склон был не особенно крут, и зубья кошек легко входили в ноздреватую поверхность, но подъём на высоту в несколько десятков этажей оставил меня совсем без сил.

Как в тумане я увидел наконец обширную белёсую поверхность. Симон уже пересекал её, но у тёмной трещины остановился, поджидая меня.

— Мы почти пришли, — сказал он. Дыхание его было совершенно ровным.

Ещё несколько десятков метров, и впереди показался каменистый склон. Я взобрался на четвереньках, волоча ледоруб, и упал лицом в откуда-то взявшуюся густую траву.

Очнулся от тепла на спине и сразу почувствовал боль во всём теле, словно меня во второй раз избили. Перед глазами покачивались крупные жёлтые цветы, которые почему-то не пахли. Я со стоном перевернулся на бок и увидел, что солнце стоит высоко в небе, а я лежу на заросшей травой и альпийскими цветами террасе над грязно-белой поверхностью ледника.

На фоне живописной картины появились грязные гамаши, так что я нехотя перевёл взгляд выше.

Симон изучающее рассматривал меня, и вид у него был недокормленный, но весьма решительный: смуглое лицо (от горного солнца?), чёрные усы и бородка, ввалившиеся глаза. А я-то думал, что все монахи толстые.

— Надо идти? — вяло поинтересовался я.

— Пока нет. — Симон присел на корточки и указал пальцем на соседний хребет. На нём блестели ледяные полосы, а выше будто ползла чёрная муха.

— Вертолёт, — пояснил Симон. — Ищут, куда высадить засаду.

Я испугался:

— А вдруг полетит в нашу сторону?

— Возможно, — так же равнодушно сказал Симон.

Вертолёт покружил и скрылся за гребнем.

— А теперь быстрее! — прошипел Симон, вздёргивая меня на ноги. — Надо переждать, пока не улетит к другим перевалам. Ледник замаскирует тепловой след, но у них есть фотоэлектронные датчики движения. И, конечно, бинокли.

Я вяло удивился эрудиции монаха — с чего это он изучал технику для слежения? — но встал и поплёлся за Симоном.

Под скалами проходила еле заметная тропка, и лежали большие валуны, под бок одного мы и забрались. Что-то меня обеспокоило…

— А почему тропа мало хожена? — наконец сообразил я. — По ней ведь много туристских групп должно проходить к перевалу.

Симон глянул на меня, и в глубоко посаженных глазах мелькнул зелёный огонёк.

— Этот перевал… посещается редко, — наконец сказал он.

— А мы пройдём? — встревожился я. Читал описания сложных перевалов, без специального альпинистского снаряжения там делать нечего.

Странный монах медлил с ответом, а потом вдруг повернул голову.

Вибрирующий гул наполнил ущелье. Тёмная туша вертолёта с обманчивой лёгкостью выплыла из-за гребня, повиснув над грязной поверхностью ледника. Я сжался, а машина поводила тупым носом, будто принюхиваясь, и я различил даже лица пилотов за ромбовидными стёклами.

Симон потащил меня глубже под валун.

— Мы на фоне нагретой солнцем скалы, — прошептал мне в ухо. — Аппаратура нас не видит.

А я и не понял, почему мы втиснулись между скальным откосом и валуном.

Вряд ли нас легко было различить среди камней ледниковой морены даже в бинокль. Вертолёт недовольно взревел, наклонился и ушёл вниз между скальными гребнями.

— Пошли! — дёрнул за рукав спутник.

Мы двинулись вверх по наклонной террасе. Вскоре трава поредела, а тропа потерялась на камнях. То и дело приходилось взбираться на скальные уступы. Я недоумевал: к знакомым мне перевалам вели чуть ли не дороги, выбитые ботинками бесчисленных туристов. Ледник тянулся слева и приобрёл заметный уклон, а зеленоватый лёд рассекли трещины.

Наконец мы вышли на небольшую площадку. Вверху высились две скальные башни, словно остатки разрушенных зданий, а между ними спускался длинный снежный язык. Слева творилось что-то неладное: над бездонными трещинами громоздились ледяные утёсы.

— Не останавливайся, — буркнул монах и в своих чудных гамашах стал ловко взбираться по крутому склону. Я вздохнул и пошёл следом, вбивая ранты ботинок в подтаявший снег. Порыв холодного ветра коснулся волос.

Сзади донёсся механический гул. Я в очередной раз воткнул ледоруб в снег и, держась за холодный металл головки, оглянулся.

Мы поднялись уже высоко. Слева от нас ледяная река стекала к серым осыпям и бесчисленным зелёным холмам, а над горным пейзажем блистали облака, словно ещё одна снежная цепь.

И как уродливый чёрный лыжник, с этих призрачных гор к нам скользил вертолёт!

— Всё-таки углядели, — недовольно сказал Симон.

Мы застыли, по крутому склону не побежишь.

Вертолёт подплыл совсем близко — от грохота винтов заложило в ушах, белые вихри понеслись по снегу, и моё лицо закололи снежинки. За стёклами маячили лица, кто-то выставил руку в окно и красноречиво потыкал пальцем вниз.

— Не дождётесь! — зло крикнул монах.

Вряд ли его услышали, но под днищем угрожающе сдвинулись в нашу сторону сдвоенные стволы. Оттуда вылетела череда вспышек, снег повыше с грохотом взорвался, и я едва успел закрыть глаза: по щекам больно секанул ледяной град.

Пулемёт!

Меня прошиб холодный пот: вот и конец! Уж лучше сидел бы в этом проклятом санатории.

Но вертолёт неожиданно развернулся, тугая волна воздуха едва не смела нас со склона, а машина стала быстро проваливаться.

— Высадят группу захвата, — прокричал Симон, едва гул стих. — Хотят взять живыми.

Ну и ладно, мне уже было всё равно. Колени ослабели, я стучал зубами, а промокшая майка липла к телу. Но Симон повелительно указал вверх, и я нехотя сделал шаг.

Их оказалось слишком много, этих шагов. Я едва не утыкался носом в снег, ноги то и дело соскальзывали, противно дрожа. Один раз я глянул вниз, но лучше бы этого не делал: едва не сорвался в головокружительную пустоту. Всё же успел заметить, что вертолёт сел на ровном участке ледника — чёрная клякса в белой бездне, — а вокруг копошится несколько фигурок. Я повис на ледорубе и стал ошалело подтягиваться дальше.

Наконец склон стал положе, и я обрадовался, но тут что-то противно просвистело возле уха.

— Стреляют, — спокойно сказал Симон и покопался в снегу. — Быстрее!

Перегиб склона на время скрыл нас, и монах протянул ладонь. На ней лежала странная пулька с концом в виде иглы.

— Наверное, что-то снотворное, — дрожащим голосом предположил я.

Симон равнодушно кивнул и оборонил пульку в снег.

— Ты представляешь для них ценность, убивать пока не хотят. Но вряд ли это профессионалы, если бы в кого-нибудь из нас попали, вниз долетел бы только мешок с костями.

Про «мешок с костями» мне не понравилось, но тут мы сделали последние шаги и оказались на площадке.

Стыдно признаться, но я издал жалкий писк. Вместо ожидаемого перевала я увидел жуткое сверкание льда, чуть не вертикально уходящего к небу. Нагромождение ледяных утёсов, а между ними голубые и чёрные тени. Будто исполинская лестница из расколотого льда вела к призрачно нереальной кромке снегов.

— Что это? — сипло спросил я.

— Адишский ледопад, — в голосе монаха прозвучало странное восхищение. — Самый большой на Кавказе.

— Мы тут не пройдём, — уныло сказал я.

— Пройти можно, — не согласился Симон. — Если подняться выше, то можно перейти на скалы, а потом траверсировать склон Катынтау.

— Катынтау… — мой голос упал. — Это же Безенгийская стена!

Безенгийская стена — самый высокий участок Главного Кавказского хребта. Скальные отвесы и грандиозные ледопады с юга, и двухкилометровая снежно-ледовая стена с севера. Все маршруты высшей категории сложности! Куда меня завёл Симон?

— Надо спешить! — глаза монаха под прямыми бровями приобрели цвет зеленоватого льда. — За нами гонятся опытные люди с альпинистским снаряжением.

Он повернулся и легко зашагал по снегу. Даже не проваливался при этом, и я вспомнил эльфа Леголаса из фильма «Властелин колец»…

— Надень кошки, — повернулся монах. — Снег слишком плотный.

Я прицепил кошки, хотя не видел большого смысла. Нас скоро догонят, альпинист из меня неважный. Вдобавок снежный склон сужался вверху, заканчиваясь клином под ледяными утёсами. Там нас и возьмут.

Всё же я потащился вверх, вбивая передние зубья кошек в снег и опираясь на ледоруб. Снова холод коснулся волос, и я понял, что это ветер переваливает через закованный в лёд гребень Безенгийской стены. Снежные флаги веяли там в вышине…

На подступах к серакам я оглянулся снова.

И испытал шок — четыре тёмных пятнышка уже приближались к площадке, где мы были недавно. Рассмотреть их чётко не удавалось: глаза резал свет, отражённый от ледяных глыб.

Ещё с десяток метров, и на нас упала холодная голубая тень — мы оказались у подножия ледяных утёсов.

— Постой здесь, — коротко сказал монах и пошёл в сторону по повисшему над пустотой ледяному гребню. Я даже ахнул.

Через минуту монах появился и со странной улыбкой подошёл ко мне.

— Держи. — На ладони у него лежал красивый фиолетовый цветок. — Это большая редкость.

Таких цветов я раньше не видел — нежно-фиолетовые лепестки и пушистая зелёная сердцевина. От цветка исходил тонкий аромат, что необычно для горных цветов.

А Симон замер, оглядывая ледяные утёсы, и лицо в голубоватом свете сделалось необычным — жёстким и мечтательным одновременно. Словно в храме, где вместо свечей на солнце горят ледяные острия.

Фигурки появились на площадке внизу, снова прозвучал выстрел, и на нас брызнули осколки льда. У меня ослабели колени.

— Быстрее за мной, — деловито сказал монах. — Спрячемся в бергшрунде.

Я потащился следом, вяло высматривая, где он добыл цветок, но видел только снег и лёд… Когда оказались перед тёмной пастью трещины, я оглянулся, и склон чуть не уплыл из-под ног, по столь узкой тропе мы прошли. В белёсой бездне под нами ползли чёрные фигурки.

Бергшрунд — трещина между ледником и скалой — в этом месте напоминал ледяную пещеру, но ниже расширялся и зиял чернотой. Повинуясь жесту Симона, я забрался под каменный свод. Хотя какой в этом смысл? Нас легко найдут.

Мой проводник не спешил следом, нелепые гамаши и потрёпанный край подрясника маячили прямо перед моими глазами.

— Зря они стреляли в этих горах… — непонятно к чему произнёс он. А потом вдруг… запел.

Странная это была песня — без слов. И странные звуки — гортанные, резкие, от которых по телу побежали мурашки. Где-то я читал об особом крике горцев, которым они переговариваются на больших расстояниях…

Но этой песне ответил гром!

Меня затрясло: я понял, что собирается сделать Симон. Но затрясло не только от этого — весь ледник содрогнулся. Раздался страшный треск и свет померк, когда мимо стали падать ледяные глыбы. Симон юркнул в пещеру, прикрыв меня своим телом, но всё равно град острых льдинок осыпал лицо и руки, а воздух наполнился снежной пылью.

Грохот стоял неописуемый, словно вся исполинская ледяная лестница пришла в движение. Нас кидало так, что казалось — то ли размозжит головы о каменный свод, то ли улетим в раскрывшуюся бездну.

Но постепенно тряска стихла, грохот перешёл в недовольный рокот и наконец смолк. Только иногда в наступившей ватной тишине раздавался треск.

Вслед за монахом я кое-как вылез из щели. Нам здорово повезло, этот край ледника не пришёл в движение. Но остальная поверхность сильно изменилась: исчезла большая часть сераков, всё было покрыто битым льдом, а вверху курилась снежная дымка, не давая рассмотреть верхнюю ступень ледопада.

Я глянул вниз и испытал шок, только снежная пыль веяла из белой пропасти. Ни людей, ни вертолёта — на пологой части ледника просто появился холм.

«Зря они стреляли в этих горах», — вспомнил я слова Симона. Хотя лавина могла сойти и раньше, от шума вертолётных винтов или звука выстрелов. Тогда и мы оказались бы погребены под жутким холмом. Я содрогнулся, потом стал вытрясать снег из карманов куртки, и вместе со снегом на ладони оказался лиловатый цветок. Я полюбовался им, отряхнул и заботливо спрятал в бумажник. Потом оглянулся: где монах?

Тот стоял повыше у сохранившегося ледяного утёса. Видимо, его раскололо пополам, так что остаток торчал мутновато-голубым зеркалом.

Я тоскливо поглядел вверх. Снег курился всё сильнее, и где-то на километр выше мимолётно проглянул страшной крутизны склон Катынтау.

«И нам туда лезть?», — панически подумал я.

Монах обернулся и помахал рукой:

— Поднимайся, Андрей!

Я стал взбираться к нему. Вот влип — со спятившим монахом на самом грандиозном ледопаде Кавказа! Но тут стало не до рассуждений. Ветер словно сорвался с цепи: сёк снегом глаза, раздувал куртку, пытался сбросить в бездну, где уже бесновалась белая круговерть. Ясная погода в одну минуту сменилась пургой.

Наконец обледенелые гамаши монаха оказались на уровне моих глаз, но тут яростный порыв ветра буквально сдул меня — ноги заболтались в пустоте, одна рука сорвалась с ледоруба, и я отчаянно пытался удержаться за металлический клюв другой. К счастью, ледоруб был плотно вбит в снег, но потерявшие чувствительность пальцы уже соскальзывали…

Меня рванули за шиворот так, что я буквально взлетел, и лицо монаха оказалось напротив моего. И в самом деле спятил: глаза блестят зелёным, как у кота, волосы и усы белые от инея, а губы кривятся в сумасшедшей улыбке.

— Лёд! — провозгласил он. — Ты, наверное, не знаешь, но это самое странное вещество во Вселенной. Даже простое зеркало обладает необычными свойствами, а уж ледяное…

Я не знал, что ответить, пытаясь прийти в себя. А монах пристально поглядел на меня, и лицо из оживлённого вдруг сделалось прежним — худым и жёстким.

— Посмотри в это зеркало, — потребовал он. — Скажи, что ты видишь в нём.

Я оглянулся — но вокруг никого, лишь летящий снег. Как хотел бы снова оказаться в том «санатории», пусть и на положении пленника!.. Потом, почти помимо моей воли, глаза обратились к ледяному зеркалу.

Это действительно было зеркало! Из мутноватой глубины выплыло искажённое, но явно моё лицо. За ним я разглядел причудливо искривлённый пейзаж, но это были не горы, да их и не увидеть из-за метели. Я стал вглядываться…

Странно, что вроде железнодорожной станции, отражённой в кривом зеркале. Пути, платформа с карикатурными людьми, изогнутые дугой вагоны…

Я хотел оглянуться, но услышал только удаляющийся голос монаха:

— Береги цветок.

И всё исчезло…

Интерлюдия. Сибил

Вот я и прочёл первые файлы.

Тогда я впервые посетил другой мир. Хотя почему другой — ведь то была лишь тень, которую наш мир отбрасывает в будущее…

Но лишь недавно я стал понимать это, а тогда был моложе, и окружающее казалось мне простым и ясным. Теперь мне известно больше, и понятнее стали слова царя Соломона: «В многой мудрости много печали».

И всё равно я знаю недостаточно. Хотя моё нынешнее положение позволяет докопаться до любых событий прошлого, но информации слишком много. Так что подборка будет во многом случайной…

Сибил ведёт машину по городу, когда раздаётся сигнал мобильного телефона. Это особая мелодия, и Сибил чувствует приятный холодок возбуждения. Она не касается кнопки ответа, а вместо этого включает навигатор. На дисплее появляется схема улиц — это Сан-Франциско, — и стрелка начинает прокладывать курс. Я не очень понимаю английские названия и слежу невнимательно. Наконец прибыли.

Сибил оставляет машину на стоянке, тёмно-зеркальная стена небоскрёба нависает над ней. Похоже, здесь какая-то финансовая компания, со швейцаром у входа, но Сибил идёт не к парадной двери, а огибает здание.

Здесь швейцара нет, а неприметная дверь открывается автоматически.

В холле чёрный и белый мрамор, яркие точки светильников, ни души. Сибил неуверенно оглядывается и нажимает кнопку лифта. Дверь открывается, в кабине Сибил не трогает ничего, но лифт сразу приходит в движение.

Наконец останавливается, коридор также пуст. На стене загорается жёлтая стрелка, после секундного колебания Сибил следует за ней. Вскоре стрелка замирает у двери — массивной, из тёмного дерева. Ни ручки, ни звонка, и Сибил терпеливо ждёт. У неё появляется неприятное ощущение, что несколько пар глаз разглядывают её. Наконец дверь уходит в стену.

Комната лишена окон, её наполняет холодный белый свет. За столом — тоже из тёмного дерева — двое мужчин. Один в деловом костюме, но без галстука, со смуглым, будто обожжённым лицом. Сибил словно пронзает электрический ток от взгляда жёлтых тигриных глаз.

Всякий раз такое ощущение.

— Привет, Растус, — делает она шаг вперёд, едва кивая второму, в тёмной рубашке и с узким бледным лицом.

Разговор идёт по-английски, мне переводит нейтральный голос. Когда я интересуюсь, что означает имя «Растус», буквы почему-то всплывают на фоне потолка — «милый, любимый». Что-то не похоже.

— Здравствуйте, доктор! — отзывается первый мужчина, указывая на чёрное кожаное кресло. — Присаживайтесь. На этот раз вы, кажется, хотите перераспределить пакет своих акций? Не забудьте подписать бумаги, когда будете уходить.

Он широко улыбается, но улыбка смахивает на тигриный оскал.

Сибил (она в сером деловом костюме) устраивается в кресле, закинув ногу за ногу. Лицо внимательное и собранное.

— Хорошо сказано, — улыбается она уголками губ. — Я и в самом деле вкладываю в будущее.

Заговаривает человек в тёмной рубашке. Голос холоден, как свист лезвия, и даже сейчас у меня по спине пробегают мурашки.

— Мы внимательно изучили ваш отчёт о семинаре. Может, вы тратите деньги зря? Важна не зелёная молодёжь, а люди на ключевых постах.

— Вы не заманите таких на сомнительное мероприятие, — парирует Сибил. — Масса усилий для аккредитации, проверки служб безопасности. А из молодёжи порой получаются ценные сотрудники. Или они уходят с имплантированными в подсознание программами. В нужный момент их можно активировать через смартфон… И, конечно, я проводила собственные исследования. Там есть любопытные результаты — например, по вариантам будущего…

— Меня заинтересовало описание сумеречного города — Москвы, кажется, — вступает Растус. — Если там было… точнее, будет применено некое новое оружие, мы хотим узнать о нём подробнее…

— Это не оружие, хотя может быть использовано в качестве такового, — Голос человека в тёмном звучит надменно. — В будущем его будут называть «чёрный свет».

— Откуда вы знаете? — хмуро спрашивает Сибил, искоса разглядывая второго собеседника.

Но отвечает Растус:

— У нас есть источники информации. И немалые средства. Но мы заинтересованы в единомышленниках. У нас ведь общая мечта, Сибил — изменить мир.

Взгляд словно мёдом обволакивает Сибил, и она начинает дышать чаще.

— Ещё неизвестно, насколько наши взгляды совпадают, — пробует сопротивляться она.

— Совпадают в том, что нынешний мир должен быть уничтожен, — улыбка Растуса снова похожа на тигриный оскал. — Так что попросите этого молодого человека приехать и в следующий раз. Он может оказаться ключом. Очень попросите.

Сибил неопределённо кивает.

Если бы я знал всё это раньше…

А Растус продолжает:

— Однако от себя замечу, что ваш подопытный кролик сбежал. В следующий раз больше полагайтесь на… моего компаньона. — Он кивает в сторону соседа.

— Хорошо, — пожимает плечами Сибил. — А этот от нас не уйдёт.

Растус внимательно глядит на неё:

— Сибил, вы вкладываете много сил в сотрудничество. Мы могли бы увеличить денежное вознаграждение…

— Не надо, — холодно улыбается Сибил. — Мне достаточно, если наша деятельность окажется… эффективной.

Растус слегка моргает:

— Хорошо. Я склонен одобрить вашу работу, Сибил. Мы получили десятки людей, запрограммированных на подсознательном уровне, причём людей в важных для нас областях. При подготовке следующего семинара учтите…

Но дальнейшее меня не интересует, уже знаю про этот «следующий». А вот как уважаемая доктор Сибил познакомилась с этими… не совсем людьми — любопытно. Так что снова поиск.

Сибил останавливает машину и глядит на мост «Золотые ворота», перекинутый через морской залив. Окрашенные в красный цвет конструкции эффектно смотрятся на фоне голубой воды, но Сибил не до красот, слёзы застилают глаза. Не прыгнуть ли ей с высоты двухсот двадцати футов — может быть, она окажется юбилейной, 1500-й по счёту?

Она слышит странный звук и не сразу понимает, что это стучат её зубы. Не только от отчаяния, но и от ярости. Но что она может сделать, заурядный доктор психологии против государственной машины, этого чудовищного Левиафана?

Слышится вкрадчивый шорох подъехавшей машины. Сибил торопливо вытирает платочком глаза и недовольно косится — опять туристы хотят сфотографироваться на фоне моста.

Но машина необычна для туристов: ярко-жёлтая, приземистая, с узкими окнами. Кажется, «Ламборгини» — нечастый гость в Америке. Ну и кто выложил за такую полмиллиона долларов?

Поднимаются клиновидные крылья, придавая машине вид зловещей птицы. Из неё выходит мужчина в белом костюме и смотрит на Сибил. Лицо смуглое, будто обожжённое, а глаза странного жёлтого цвета. «Как и машина, — автоматически отмечает Сибил. — Ну и пижон».

Мужчина заговаривает, и голос приятен — странная смесь вкрадчивости и лёгкой надменности:

— Здравствуйте, Сибил. Меня зовут Растус. Выражаю вам свои соболезнования.

ОТКУДА ОН ЗНАЕТ?

— Безмолвные вопли отчаяния разносятся далеко, — будто отвечая, говорит Растус. — Я слышу многое, чего не слышат другие. И знаю тоже. Я знаю, что вы ненавидите, и знаю, что чувствуете бессилие. Но вы сильная женщина, Сибил. Вы ещё не знаете, какая сильная. Вам не хватает только единомышленников.

У Сибил звенит в голове, будто её оглушили. Сумасшедший? Но откуда сумасшедший может знать, что она чувствует? И часто ли сумасшедшие разъезжают на «Ламборгини»? Сибил ощущает, будто ледяной холод мимолётно касается её волос.

— Что вам от меня нужно? — выдавливает она.

Растус оказывается рядом и кладёт ладонь ей на плечо. Сибил невольно дёргается, но от ладони исходит умиротворяющее тепло.

— Найдите старых друзей по университету, — почти в ухо шепчет он Сибил. — Найдите недовольных. Помогите обиженным, я оставляю вам деньги. Пока не будьте конкретны, но начните создавать организацию из лучших компьютерных специалистов. Небольшую и сугубо частную. Когда у вас получится, а у вас обязательно выйдет, я помогу. Вместе мы сломаем хребет Левиафану.

Даже про эти мысли он знает!

— А если я сообщу о вашем предложении… кому следует? — севшим голосом спрашивает Сибил.

— ФБР не сможет причинить мне вреда, — беззаботно отвечает Растус. — Они не подозревают о наших возможностях. А вы многое упустите. Но вас я не трону, делайте что хотите.

Как сквозь туман, она видит, как опускаются хищные крылья. Мягко рыкнув, «Ламборгини» срывается с места. Он что, собирается делать двести миль в час по обычному хайвэю?

Правой руки Сибил касается что-то твёрдое. Обычный дипломат, но только что его не было. Сибил механически открывает замки. Весь набит стодолларовыми купюрами! Как в фильмах про мафию.

Сибил закрывает дипломат и глядит на мост. Слёзы высохли, оставив сухое жжение в глазах. Мост красен, как кровь. Откуда ты, Растус? Не прямо ли из ада?

Но она пойдёт по этой дороге, куда бы она ни вела. Как её…

ЗАМОЛЧИ!

Всё меркнет, видимо мне показали достаточно.

3. Парк в сумерках

Дальнейшее надолго оставило меня в тоскливом недоумении. Я сидел на платформе, опираясь спиной на рюкзак, струйки пота щекотали спину, а я не мог оторвать глаз от надписи на здании вокзала — «Минеральные воды». Как я здесь оказался? Со страхом понял, что ничего не помню после этого чёртова Адишского ледопада.

Перед глазами замаячило тёмное — это оказался Симон в неизменном подряснике. Присев на корточки, протянул мне паспорт.

— Кажется, приходишь в себя, — одобрительно усмехнулся он. — Бери, я взял тебе билет до Москвы.

— А как?.. — еле выдавил я.

— Как сюда добрались? — зелёные глаза монаха скользнули по моим. — Ну, наверху ты простыл. Когда спустились на Безенгийский ледник, плохо соображал. Хорошо, встретились пограничники и помогли дотащить до заставы. А как тебе стало лучше, я нанял машину…

— Спасибо, — пробормотал я. — Возьмите деньги, если в бумажнике остались.

Симон отмахнулся:

— Бескорыстная помощь благотворно влияет на карму. Это я должен быть благодарен.

Карма? Странные слова для православного монаха…Но тут Симон вздёрнул меня на ноги.

— Пошли, посадка уже объявлена.

Ноги в самом деле еле держали, я доехал до Москвы как пришибленный. На Курском вокзале первым делом зашёл в Интернет-кафе и набрал в поисковой строке «Новый Афон». Вывалилась куча ссылок: история монастыря, прейскуранты пансионатов, рассказы туристов, фотографии…

Моя догадка подтвердилась: когда-то монастырь и в самом деле был великолепным, но долгое время оставался в запустении, и лишь недавно его начали восстанавливать. А пока над буйной зеленью поднимались облезлые стены собора, торчали какие-то ржавые трубы, монастырских виноградников не было и в помине, и туристы делились впечатлениями только о знаменитых новоафонских пещерах. Водопад сохранился, и падающая вода действительно походила на кудри девушки (опять, странное сравнение для монаха), но вокруг царило запустение…

Кто же ты, Симон? Если не монах, то и не сотрудник спецслужб — иначе меня задержали бы для допроса. С тяжёлым сердцем я вышел из Интернет-кафе и поехал в общежитие.

Некоторое время думал, не заявить ли в полицию, но отказался от этой мысли — будут смотреть как на психа. В сопровождении странного монаха перемахнул через Безенгийскую стену, а потом начисто забыл, как это сделал…

Последний год в университете прошёл скучно. В аспирантуру меня не взяли, не было денег заплатить, кому следует, но пригласили и дальше посещать заседания рабочей группы по футурологии. И на том спасибо. Работу преподавателя подыскал в институте подмосковного города Р. Платили там немного, но я надеялся подрабатывать в Москве, а потом и совсем туда перебраться.

Зимой получил «мыло» от той же сомнительной организации под громким названием «Международный фонд изучения будущего» — с предложением поехать на другой семинар, в этот раз на Украину. Словно меня не держали в тюрьме, а потом не пытались убить…

Я не стал отвечать, и вскоре про это предложение позабыл…

Последний год в университете работал над дипломной работой о вариантах будущего развития России. Со своими мнениями не лез, просто старался перечислить имеющиеся сценарии, а их хватало. Обзор начал с планов, а скорее мечтаний российской политической элиты.

Естественно, преобладал административный восторг. Предполагалось, что Россия на равных войдёт в мировое разделение труда и отвоюет долю рынка высоких технологий. Вооружённые силы останутся надёжным щитом от враждебных посягательств, население будет расти, а республики бывшего СССР в основном перейдут на дружеские позиции.

Американские исследователи относились к этой возможности скептически. Как Россия, отставая в экспорте высокотехнологичной продукции в 14 раз от маленькой Кореи, сможет хотя бы сократить этот разрыв? Догнать Францию, Германию и тем более США, представлялось вообще утопией. Поэтому прогнозировалось, что из-за всевластия бюрократии и размаха коррупции планы развития высоких технологий останутся на бумаге, и Россия останется сырьевым придатком развитых стран. А поскольку коррупция будет по-прежнему разъедать страну, и этот вариант представлялся американским футурологам лишь сползанием к полному краху. Контроль над богатыми сырьём Сибирью и Дальним Востоком будет утерян, и они войдут в сферу влияния Китая. Чтобы предотвратить столь нежелательное усиление Китая, США должны принять меры для укрепления своих позиций в Сибири. Вкладывать капиталы в добычу сырья и подкуп тамошней элиты, а в перспективе объявить Сибирь общим достоянием человечества и ввести международное (читай, американское управление)…

Работая, я вспоминал сумеречную Москву — а вдруг там было применено неизвестное оружие? — но в дипломе об этом не написал. Не хватало прослыть сумасшедшим.

Защита прошла успешно: учёные мужи покивали, хотя не обошлись без каверзных вопросов. Хоть студентам можно продемонстрировать, что с мнением учёных в России ещё надо считаться. Получив диплом, я покинул Alma mater. А чтобы отдохнуть, договорился с приятелем о поездке на юг. Только на сей раз в Крым, хватит с меня Кавказа.

Мы зря думаем, что сами выбираем путь…

Вещи отвёз к дальним родственникам, которые снисходительно терпели мои редкие визиты, а деньги и паспорт переложил из барсетки в старый бумажник, что брал ещё на Кавказ — удобнее в дороге.

Заехал за Малевичем, и отправились в аэропорт.

В Грузию я летел ночью и ничего не увидел, так что теперь приник к иллюминатору. Чудесной показалась облачная страна внизу: белоснежные замки, фантастические ватные звери, и над всем — тёмная синева небосвода. Странно манила эта синева, но одновременно и пугала, неземным холодом тянуло от неё.

Я прикрыл глаза и вскоре задремал, убаюканный гулом моторов…

И привиделся другой пейзаж: снежные горы над заиндевелым лесом. Что-то упорядоченное виднелось у их подножья — на открытой площадке среди леса рядами стояли металлические мачты. Надо всем тоже висела тёмная синева небосвода. Вдруг в ней появилось голубоватое свечение и быстро охватило полнеба. Словно громадная птица била призрачными крыльями над горами, и волны голубого пламени бежали по белым склонам…

Я вздрогнул и проснулся. Сердце сильно билось: что я видел?.. Но самолёт уже проваливался в воздухе, мы прилетели. В Симферополе обменяли рубли на местную валюту, цены показались соблазнительно низкими, и к морю поехали на такси.

Когда въехали на перевал, голубой туман охватил полнеба, и я не сразу догадался, что вижу море. Вспомнилось:

«Мы вольные птицы; пора, брат, пора! Туда, где за тучей белеет гора, Туда, где синеют морские края, Туда, где гуляем лишь ветер… да я!». [1]

Свобода… Мы мечтаем о свободе, только есть ли она?

Белая дорога среди гор, каменный медведь Аю-Дага пьёт синюю воду, зелёная чаша с россыпью белых зданий — Ялта. И тут я испытал странное беспокойство: будто кто-то постучал в невидимые стены сознания. Словно опять явился тот проводник…

Камни, сосны, горячий блеск воды. Никого…

Город объехали стороной, ощущение пропало, и я забыл о нём. А ещё считал себя наблюдательным.

За Ялтой шофёр показал на белеющий среди зелени царский дворец — Ливадия. Более двух веков назад Россия пришла на эти берега, но, не сумев связать концы огромной империи воедино, отступила от тёплого моря на хмурый север.

Наконец приехали.

Искать жильё не пришлось. Едва такси остановилось, вокруг собралась кучка людей — предлагали квартиры, комнаты, веранды. Мы растерялись и быстро капитулировали перед напористой женщиной с большим носом и чёрными волосами.

Женщина забралась в такси и стала по-хозяйски показывать, куда ехать. Остановились перед двухэтажным домом: внизу ворота гаража и входная дверь, наверху веранда, за садом блеск моря.

Выскочила большая чёрная собака и молча обнюхала нас. Следом появился хозяин: среднего роста, тоже горбоносый, с густой проседью в чёрных волосах.

— Гела, лежать! — приказал он.

Собака легла, продолжая разглядывать нас. Мужчина белозубо улыбнулся и протянул руку.

— Нестор. А это моя жена Зинаида. На собаку не обращайте внимания, своих не тронет.

Мы тоже представились, и хозяин показал нам жильё — опрятную белую постройку в саду. На ведущей к ней дорожке валялись спелые вишни, к стене был прикреплён рукомойник, а внутри стояли две кровати, стол и кое-что из столярного оборудования.

— Если хотите, можете занять комнату наверху. — Нестор махнул рукой в сторону дома. — Но тут свободнее, никто мешать не будет. — И подмигнул.

Жильё показалось подходящим, мы договорились о цене и заплатили за две недели вперёд. Довольный хозяин разрешил рвать вишен, сколько захотим, и ушёл. Мы побросали вещи и отправились к морю.

Вода была голубой и вначале показалась холодной, но потом стала обнимать тело с такой лаской, что долго не хотелось выходить на берег. Мы купались и загорали до одури, а потом побрели по каменной лестнице вверх. С веранды помахал Нестор:

— Эй, ребята, поднимайтесь! Вином угощу.

Мы ополоснулись под летним душем, и пошли к дому. Навстречу вышла собака и, проводив через двор на веранду, легла на дощатом полу.

— Гела вам ещё не доверяет. — Нестор был в майке, курчавые волосы на груди тоже тронула седина. Кивнул на стулья вокруг покрытого клеёнкой стола:

— Усаживайтесь.

Ловко разлил из кувшина огненно-красное вино по стаканам:

— С приездом в Крым. И с днём военно-морского флота. Сегодня будет праздничный салют в Севастополе. Когда-то и я в советском флоте служил.

— А кем? — вежливо поинтересовался я, пробуя вино, оказалось нежным и сладким на вкус.

— Подводником. — Нестор выпил стакан до дна и поставил на стол. — Нам тоже вино давали, только сухое. Такое полагается на атомных подлодках, а я служил на дизель-электрической. Такие трудно обнаружить, почти бесшумны. Ходили к берегам Америки, там ложились на дно и дежурили с ракетами наготове. По лодке передвигались в войлочных тапках, чтобы американцы по звуку не засекли. Отбывали дежурство и уходили, а на грунт ложилась другая подлодка. Интересно, сейчас туда ходят?

— Вряд ли, — сказал я, чувствуя сонливость, в голове словно отдалённо шумело море. — Не на что, все деньги разворовали.

— Да, — усмехнулся Нестор. — Это раньше американцы нас опасались. Мне замполит по секрету сказал, что если начнётся война и нас подобьют, то у него и командира есть приказ — взорвать ядерные боеголовки. Пол-Америки смыло бы к чертям собачьим. Хотя, наверное, травил — боеголовки на ракетах так устроены, что если и подорвать, ядерного взрыва не получится. Сначала взрыватели должны стать в боевое положение при запуске… А может, проверял: не сболтну ли кому? Любили у нас проверки устраивать.

Стёкла веранды были горячими от солнца, но из открытого окна вдруг словно потянуло морозным воздухом. На миг мне сделалось зябко, представилась сцена из американского же фильма: гигантская волна, рушащаяся на небоскрёбы. Но я отогнал видение прочь.

Не знал ещё, что таким холодом веет ветер из будущего…

Вино разморило, и мы подремали в своём сарайчике. Проснулись к вечеру — на тёмно-синем небе появились звёзды, а море спряталось в темноту. Мы приоделись и вышли, приятелю не терпелось завести знакомство с девушками.

В парке горели фонари, гремела музыка. Мы сели на скамейку возле танцплощадки, и я вдруг испытал странное чувство — не то ожидание, не то страх… В темноте светились красные огоньки. Цветы?

На соседней скамье сидели две девушки, одна временами покашливала, и Малевич оживился.

— Знак подаёт, — прошептал он.

Поднялся, подошёл к девушкам и о чём-то спросил. Послышался смех, одна из девушек ответила. Вскоре Малевич обернулся и махнул мне рукой.

Одна девушка оказалась брюнеткой, а другая блондинкой. Надо было разговаривать, но я не мог ничего придумать и спросил о красных огоньках. Светлая — оказалось, что её зовут Кира [2] — несколько надменно ответила, что это цветут кактусы.

Мы отправились танцевать. Малевич не отходил от брюнетки, та была развязнее и казалась легко доступной, а мне досталась блондинка. Она танцевала слишком хорошо для меня: светлые волосы метались в такт движениям гибкого тела, серые глаза смотрели насмешливо, и я чувствовал себя неловко.

После танцев пошли гулять. Парк был разбит вокруг старинного дворца не то восемнадцатого, не то девятнадцатого века. Тонко пахли цветы, из-за чёрных ветвей блестела луна.

Мне не хотелось разговаривать, Кира тоже молчала. Мы шли по тропке меж кустов роз, и неожиданно просветлело — мы оказались на верху мраморной лестницы.

Лестница спускалась во мрак, словно земля тут обрывалась в темноту космоса. Над белыми ступенями высились чёрные кипарисы, а по сторонам лежали и сидели, глядя на серебряную луну, мраморные львы.

Мы остановились…

И вдруг я испытал странное чувство: мне почудилось, будто мы оказались в заколдованном саду на краю земли, где никогда не бывает дня. Вечно луна сияет над белым каскадом ступеней, и вечно на неё глядят мраморные львы…

Кира вздохнула, наваждение исчезло, и мы продолжили прогулку. Вскоре парк остался позади, вокруг засияли огни, у входа на полутёмную улочку девушки остановились — они были из пансионата неподалёку. Мы с блондинкой простились довольно сухо, а Малевич возвращался домой взбудораженный, явно получил от брюнетки какие-то авансы.

На следующий день мы долго лежали на пляже, а потом до вечера отсыпались. На улицу вышли, когда закат уже розовел на белых утёсах Ай-Петри. Скоро угас, и сумерки накрыли серым пологом причудливые башни дворца.

Малевич потащил меня к пансионату. Я не особо хотел снова видеть девушек, но вышло так, что светловолосая Кира опять оказалась рядом со мной, а Малевич со своей более податливой спутницей скрылись в тёмной глубине парка.

Мы пошли гулять по оживлённым улицам. Я купил Кире мороженое и, когда вытрясал мелочь, на ладонь случайно вывалился фиолетовый цветок — так и пролежал всё это время в бумажнике. Кира склонилась к моей руке и осторожно взяла засохший цветок, волосы мимолётно пощекотали мою ладонь.

Лёгкий электрический ток…

— Какой красивый. Где ты его нашёл?

— Подарили, — неуклюже ответил я, думая, что последуют расспросы, но Кира молча разглядывала цветок.

Он хорошо сохранился, и мне показалось, что лепестки замерцали, а на лицо Киры упал слабый свет, но, скорее всего, это рядом вспыхнул фонарь.

Кира вернула цветок и после неловкого молчания предложила пойти за алычой в заброшенный сад. Мы поднялись по тёмной улице, калитка оказалась запертой, и надо было перелезать через полуразрушенную стену. Я перепрыгнул первым, подал девушке руку и с досады на бездарно потраченное время дёрнул Киру так, что она ударилась коленкой о камень.

— Ой! — вскрикнула она, присев на корточки и обхватив колено руками.

Я нехотя открыл рот, чтобы извиниться…

И замер.

Свет фонаря едва пробивался сквозь листву над нами, но лицо Киры словно озарилось. Непонятно, откуда взялся этот свет — в темноте тонула земля, стволы деревьев, даже платье девушки, и только её лицо казалось светоносным овалом. И в глазах возник таинственный блеск — то ли выступили слёзы, то ли в глубине замерцали огни…

Моё сердце захолонуло. С непонятным чувством я тоже опустился на корточки, опёрся рукой на землю и ощутил упавшие с дерева круглые плоды алычи.

— Какой ты жестокий, — сказала Кира. Но в её голосе не было раздражения, лишь нездешней красотой светилось её лицо в этом тёмном саду, куда больше ни на что не падал свет…

Я тогда не знал, что впервые увидел свет Сада. Тому, кто увидит его, никогда не стать прежним — даже если захочет. Отныне ему идти по иным дорогам, где будут странные встречи. И путь он закончит не скоро.

Но ничего этого я тогда не знал…

Алычи мы так и не набрали, я проводил Киру обратно к пансионату. Она слегка прихрамывала и опиралась на мою руку.

На следующий день я проснулся с непонятным томлением, без особой радости поплавал в море, а после обеда, купив букет роз, поспешил к пансионату, где жила Кира.

Наверное, в советские времена тут был санаторий: дощатая веранда, обшарпанные стены. Никого — все отдыхали. Тёмные кипарисы стояли вокруг, загораживая море.

Я отыскал окно Киры (вчера помахала из него рукой) и, сорвав несколько стручков акации, бросил в стекло. Некоторое время ничего не происходило, затем в окне появились светлые волосы и улыбающееся лицо Киры. Она кивнула, и я вернулся к теннисному столу под шелковицей, сердце сильно билось.

Наконец Кира сбежала по лестнице. В тени шелковицы её серые глаза приобрели зеленоватый оттенок.

— А где твой неразлучный Малевич? Ну, не обижайся! Это ты мне принёс? — Она взяла букет. — Одна жёлтая, знак измены! Но всё равно, спасибо. Пойду, поставлю в воду.

Она зашлёпала сандалиями вверх по ступеням. Я присел на стол, сердце билось ровнее, стал слышен мерный шум моря. Кира вернулась, я вскочил и взял её под руку.

— Из-за тебя не сплю после обеда, — тихо рассмеялась Кира.

Мы пошли вниз по тропинке, перелезли через каменную ограду и оказались на песчаной дорожке парка. Она была обсажена розами, в конце сияло море, среди блёсток двигался силуэт катера. При ярком свете глаза Киры стали серо-голубыми. Она оглядывалась и слегка кивала розам, будто здороваясь с ними.

— Поплывём завтра в Ласточкино гнездо? — предложил я.

— Поплывём, — согласилась Кира. Освободив руку, потянула меня за локоть. — А сейчас пойдём в парк!

Я уже знал, что парк раскинулся вокруг дворца бывшего царского вельможи и был устроен ещё в пушкинские времена. Мы увидели высокие пилоны и ажурный портал дворца, а потом вышли на пальмовую аллею. Аллея вывела на широкую лестницу, по сторонам которой лежали и стояли мраморные львы.

Словно прохладный ветерок тронул волосы, напомнив о залитых лунным светом ступенях…

За лестницей потянулись песчаные дорожки среди деревьев. Словно замок горного духа, высились над зеленью выбеленные солнцем зубцы Ай-Петри. Открылась поляна, в тени могучих кедров стояла скамейка.

Мы сели. К запаху хвои примешался другой аромат — это пахли нагретые солнцем волосы Киры. Она взяла меня за руку:

— Андрей, смотри!

На лужайке перед нами, распустив синий хвост с золотыми лунными полукружиями, выступал павлин…

Мы не поехали на следующий день в Ласточкино гнездо. Случилось странное.

В обед я возвращался с моря (Малевич куда-то исчез) — и наверху лестницы присел на остановке маршрутного такси, бездумно глядя на серые зубцы Ай-Петри. Подкатила маршрутка в сторону Ялты, я так же бездумно сел и, только оплатив проезд, спохватился: куда еду? Вроде бы никуда не собирался.

Но машина уже петляла по горной дороге, вскоре внизу забелели многоэтажные здания, и я пожал плечами: погуляю по Ялте и вернусь.

От многолюдного автовокзала пошёл вниз к морю и машинально свернул в улочку, где показалось меньше народу. Прохладный ветерок с гор коснулся волос.

Здесь стояло несколько частных отелей — с тёмно-зеркальными окнами, крышами из красной черепицы и спутниковыми антеннами. Я смотрел равнодушно, мне эта роскошь была не по карману.

Но вдруг из дворика, где цвели розы, меня окликнули:

— Андрей?

Имя прозвучало с английским акцентом, скорее как Andrew.

Теперь уже мороз прошёл по спине, и я обернулся.

Меж двух кустов роз — жёлтым и красным — стояла Сибил. Мешковатое платье в цветочек, серые волосы и рыхлое белое лицо, словно впервые выбралась на солнце.

— Здравствуйте, — неохотно сказал я, подходя к изгороди. Откуда здесь взялась моя тюремщица?

— Рада, что вы всё-таки приехали на семинар. А где ваш багаж?

— Какой багаж? — глупо спросил я. И тут наконец понял…

Хитрое мне пришло электронное письмо. Я равнодушно прочитал приглашение, полюбовался красивым фоном — что же там было изображено? — и стёр из памяти ноутбука. Только вот из моей памяти оно никуда не делось. Наоборот — хитро спряталось в глубине, а теперь подтолкнуло поехать в Ялту и зайти именно в эту улицу. А ещё раньше… не потому ли я решил поехать именно в Крым?

Так что не приглашение это было, а скорее закодированный приказ. Непростая организация устраивала эти семинары. Я-то думал, что такими штучками балуются только спецслужбы…

Мне захотелось бежать во все лопатки, но дурацкая гордость не позволила. Видно, мало меня ещё били.

— Нет у меня багажа, — сказал я. — И вообще к вам не собирался.

Но Сибил ничуть не смутилась:

— Если вам неприятно то, что произошло в прошлом году… — она аккуратно построила предложение, только глаза чуть остекленели от напряжения, — то это недоразумение. Вас уже собирались отправить домой.

Не вполне уверена, что именно я запомнил. Ну и не буду ей ничего раскрывать. Ледяная корка стягивала корни волос, и теперь я понимал, что это вовсе не ветер.

— Я всё помню смутно, — пожаловался я. — Держали в каком-то санатории, пичкали лекарствами…

— Немного подлечили после падения в трещину на леднике… — с готовностью подхватила Сибил.

Мне стало ещё холоднее — вспомнился вздыбленный к небу Адишский ледопад и сумасшедший монах в чёрном подряснике на белом снегу…

А Сибил оборвала предложение на полуслове и покосилась назад, неуверенность мелькнула в вяло-спокойных глазах.

К нам подходила женщина в зелёном платье и с распущенными волосами.

— Здравствуйте, — сказала она. — Что стоите на солнце? Пройдёмте в тень…

Она говорила что-то ещё, но я почти перестал слышать. Женщина была необычайной красоты: сочно-красные губы, точёные дуги бровей, мелко завитые каштановые волосы. Платье травянистой зеленью обтекало полные груди.

Что-то тихо заскулило в глубине моей памяти, словно испуганный зверёк…

Я почувствовал, что тону в зелёных глазах этой женщины — они становились всё темнее и что-то напоминали…

Оказалось, что мы уже сидим за пластмассовым столом во дворе. Официант в белой рубашке с галстуком-бабочкой поставил перед нами бокалы с рубиновым вином. Сибил не притронулась к своему, а женщина подняла бокал к губам:

— За знакомство, Андрей.

Я взял бокал:

— К сожалению, нас не представили…

И испытал гордость, получилось прямо по-светски.

Сибил поколебалась и исподтишка глянула на женщину.

— Аннабель, — тихо сказала она.

Я вспомнил преподавательницу английского, которая замучила нас переводами из английских и американских поэтов.

— У вас красивое имя, совсем как в стихотворении Эдгара По. Он написал стихи про Аннабель Ли, которая жила в королевстве у моря…

Женщина улыбнулась — медленно и чувственно. Каштановые волосы рассыпались по смуглым плечам, а глаза стали совсем тёмными.

— И я когда-то жила на берегу моря…

Что-то напомнил мне её голос. Холодноватое очарование звучало в нём…

Но я не смог вспомнить и смешался:

— А вы хорошо говорите по-русски, без акцента.

— Я знаю много языков, — сообщила она, и красный кончик языка скользнул по краю бокала. — Было много свободного времени.

Я не знал, что ещё сказать. Молчание становилось напряжённым, а вокруг будто слегка потемнело — возможно, набежала тучка.

— Э-э, — подала голос Сибил. — Андрей, может быть, пройдёте в свою комнату?

— Какую комнату? — удивился я. — Я здесь случайно.

И опять мороз пробежал по коже: совсем не случайно…

Краем глаза заметил, что некто в тёмной длинной одежде появился во дворе и глянул на нас. Не то японец, не то китаец, чёрт их разберёт. Следом высыпала шумная компания, все с сумками. Кое-кого я узнал — знакомые по прошлогоднему семинару. Один — программист из-под Новосибирска — направился ко мне, широко улыбаясь.

— Привет, Андрей! Едешь с нами?

Оказалось, что все направлялись на Ай-Петринскую яйлу — встречать восход солнца. Организаторы умели чередовать работу и развлечения.

— Нет, — буркнул я. — Вообще в семинаре не участвую.

Сибил моргнула и запустила руку в сумочку. Зазвучала довольно странная мелодия — скорее всего, обрывок какой-то современной музыки. Мобильный телефон? Однако Сибил ничего не достала…

Весёлая компания стала грузиться в микроавтобус с затемнёнными стёклами, а я встал, чтобы уйти. Как бы ни так — непонятно почему, но и я оказался в автобусе. Только когда тот покатил по улицам Ялты, я сообразил, что музыка могла оказаться с секретом, как и зимнее приглашение на семинар. Очередной сюрприз. Но не спрыгивать же на ходу? Лучше подождать более удобного случая…

Я вспомнил про Малевича и, попросив у программиста из Новосибирска мобильник (своим не пользовался из-за дорогого роуминга), сообщил, куда меня пригласили и что вернусь только завтра.

Малевич довольно хмыкнул — освобождалось место для свидания с брюнеткой, — а я протянул мобильник обратно.

Хотя бы Малевич поднимет тревогу…

— Я слышал, ты в прошлом году упал в трещину на леднике. Как сейчас, в порядке? — поинтересовался сосед.

— Подлечили, — буркнул я. И в свою очередь спросил:

— Витя, а ради чего вас здесь кормят и развлекают? Такой семинар влетает устроителям в копеечку.

Сосед ухмыльнулся:

— Относись к этому как к передаче «Алло, мы ищем таланты!». Наверное, надеются потом использовать наши светлые головы. Что-то вроде Фонда Сороса.

Такое мнение мне приходилось слышать от участников семинара. «Brain-drain» — утечка мозгов из России. Организаторы семинара упирали на свою заботу о молодых талантах, о равных возможностях для всех, но я не особо верил. Какой может быть альтруизм в современном мире? Все преследуют свои интересы. Вот и здесь: эксперименты по контролю над сознанием, обострённый интерес к новым технологиям, весьма беззастенчивые методы. Не пора ли удирать…

Но автобус уже петлял по горной дороге, внизу распахнулась туманная гладь моря. Вскоре зелёное одеяло лесов оказалось внизу, и на скалах повисли искривлённые ветрами сосны.

Когда машина взобралась на край плоскогорья, слева открылся какой-то восточный базар: павильоны, прилавки с бочонками и почему-то лошади.

— Это татары устроили, дерут деньги с туристов, — пояснил сосед. — Тут конечная станция канатной дороги.

Мы проехали дальше и скоро оказались среди безлюдья: зелёные холмы, искрошенные временем зубцы скал, буковые рощи. У подножия одного из склонов показалось двухэтажное здание, стёкла горели в лучах нисходящего солнца. Неподалёку уходили вверх мачты подъёмника — видимо, зимой здесь был горнолыжный курорт.

После ужина в уютном ресторанчике состоялось первое заседание. В зимнем саду расставили стулья, с приветствием выступила Сибил.

Она переоделась в деловой костюм, который всё равно сидел мешковато, и говорила по-английски — о том, что современный мир стал крайне нестабилен. Благосостояние так называемого «золотого миллиарда» куплено ценой бедности половины земного шара. Менее развитые страны вынуждены продавать невосполнимые ресурсы порой за бесценок. Стоит попытаться вырваться из резервации для бедных — и смельчакам устраивают финансовый, а то и военный кризис. В угоду нефтяным компаниям убивают людей на Ближем Востоке. Неудивительно, что многие пытаются бороться с таким порядком, а их тут же объявляют террористами. Нависла угроза войны за очередной передел мира… В заключение Сибил призвала участников семинара искать пути к новому, более справедливому мироустройству.

Хорошие слова, только не очень верится. Как там у принца Гамлета: «Слова, слова, слова…».

Затем с докладом выступил молодой китаец. По его расчётам, мир вступил в полосу турбулентности. Уже в 2017–2020 годах может произойти решающая битва за мировые ресурсы. К 2020 году закончится перевооружение армии США, окончательно устареет ядерный потенциал России, и Китай останется единственной преградой на пути Америки к мировому господству. В отношении Китая выработан такой же план действий, как против бывшего СССР. Во-первых, максимально подогреть потребительские настроения в китайском обществе, превратив население в массу обывателей. Во-вторых, нравственно разложить правящую элиту, чтобы захотела променять партийную дисциплину на вседозволенность по примеру правящих кругов России. В-третьих, окружить кольцом военных баз с высокоточным оружием, чтобы держать китайскую элиту в страхе перед молниеносным уничтожением. Таким образом, не прибегая к открытым военным действиям, США хотят добиться фактической капитуляции Китая. Он должен отказаться от глобальных амбиций, как была вынуждена сделать в своё время Япония. Если этого не удастся достичь мирным путём, не исключён и военный вариант. Его китаец собирался проанализировать во второй части доклада.

— Зачем Америке воевать? — спросил кто-то. — Она и так может всё купить, напечатав побольше долларов.

— Ресурсы, — пожал плечами китаец и склонился над ноутбуком. — Чем их становится меньше, тем дороже приходится платить. Даже богатая Америка не может себе этого позволить. Вот послушайте, что писал американский военный аналитик ещё в 1979 году. «Мы стоим перед мрачной перспективой мира, в котором слишком много людей и слишком мало ресурсов. Обостряется противоречие между стремлением высокоразвитых стран поддерживать свой высокий уровень жизни и стремлением других стран просто выжить. Это будет мир, где силой и только силой можно будет обеспечить неравное распределение ресурсов, которых не хватает…». [3]

Китаец саркастически улыбнулся:

— Сейчас мы оказались именно в таком мире. Пройдёт полвека, мы овладеем термоядерной энергией и сможем добывать ресурсы на дне океана и даже на других планетах. Но до этого ещё надо дожить.

Началось бурное обсуждение, в основном упирали на то, что в постиндустриальном мире нужно меньше ресурсов. Докладчика даже обвинили в паранойе. Я тоже отнёсся скептически: такого удобного партнёра, как Китай, западникам ещё поискать. Туда вынесены грязные производства, там трудолюбивые китайцы собирают массу бытовой техники — Западу остаётся только снимать сливки. Конечно, это тоже создаёт проблемы, но вполне решаемые. Куда серьёзнее проблемы у стран, которые не смогли толком вписаться в мировое разделение труда — как, например, Россия…

Я не стал участвовать в дискуссии, очень хотелось удрать, так что покинул оживлённую компанию и с банкой пива вышел на веранду.

Сделать вид, что пошёл прогуляться по окрестностям?

Но перед входом прохаживалась парочка явно не участников семинара. Следов интеллекта на их бычьих физиономиях не просматривалось. Пришлось открыть пиво.

По обширному плоскогорью чернели рощи. Вдали на холме виднелись белые яйца — словно огромная птица снесла их посреди темнеющего поля. Наверное, колпаки над антеннами радиолокаторов.

Воспоминание о не состоявшейся войне. Или предчувствие будущей?..

Да, любопытная организация положила на меня глаз. То ли в самом деле скупает интеллектуальные ресурсы России и других стран, то ли что-то другое…

И, скорее, другое. Слишком беспардонные методы: держать в санатории-тюрьме, применять оружие, использовать психотехнологии…

Кто за всем этим стоит?

Становилось холодно, остро запахло полынью. Только зубцы Ай-Петри и зловещие яйца розовели над уходящим в ночь плоскогорьем.

Я допил пиво и вернулся в холл, откуда уже разбрелись спорщики. Симпатичная горничная дала мне ключ от номера. Мельком подумал: почему не видно ни Сибил, ни Аннабель, хотя обе ехали в автобусе? Насвистывая, поднялся на второй этаж.

Почему я поехал тогда в Грузию? Хотя понятно, почему. Падки русские на халяву, не воспитаны на пословице, что бесплатный сыр бывает лишь в мышеловке.

Я открыл дверь номера, но включать свет не стал. В окне рисовались силуэты сосен, а за ними чернела бездна с гирляндами огней — Ялта. Не попробовать ли уйти, когда все уснут?

Откуда-то доносились голоса. Я на цыпочках подошёл к окну, рядом оказалась дверь на балкон. Она не скрипнула, когда я осторожно открыл её.

К счастью для меня.

Балкон шёл вдоль второго этажа отеля и был разделён перегородками на отдельные секции. Голоса доносились снизу — наверное, из номера подо мной.

Один был женским, и сердце у меня заныло — он звучал холодновато, но странно чаруя:

— Не суетись. Ты на свободе, а это главное. Ещё найдёшь возможности для развлечений.

Ему ответил мужской голос, и я вздрогнул — слова прозвучали резко, как свист клинка:

— Он обманул нас! Столько лет в заточении — и что? Наши руки связаны.

— Поле боя вокруг тебя, — холодно возразила женщина. — Просто отложи меч и воюй руками других.

— Этих? Они много болтают и не знают, что прочно лишь основанное на крови.

— Они знают, — смех женщины ледяными колокольчиками прозвучал в темноте. — Пока теоретически, но из таких выходят лучшие. Рарох указал именно на них.

Холодом потянуло из темноты. Я ничего не понял, но осторожно отступил. На этот раз под ногой скрипнуло — наверное, рассохшийся паркет. Сразу настала тишина.

Я нащупал кровать и лёг, не раздеваясь. Сердце сильно билось, окно походило на чёрную яму — огни Ялты скрылись за подоконником…

Вскоре я понял, что в комнате кто-то есть.

Не раздалось ни единого звука, но будто красноватый отсвет разлился по полу, и я стал различать предметы. Серый прямоугольный глаз телевизора, подсвеченный снизу торшер, а рядом кресло…

В кресле кто-то сидел.

Я хотел вскрикнуть, но горло перехватило, и не смог выдавить ни звука. Как в кошмаре.

— Не бойся, — прозвучал тихий голос. — Почему люди такие пугливые? Я просто Аннабель…

Не досказав, она встала, и платье зеленоватой волной упало со стройной фигуры, открыв тёмные холмики грудей. Во рту у меня сразу пересохло.

А женщина приблизилась — теперь тёплый розовый свет струился по её груди и бёдрам, стекал на пол красноватой лужицей.

Красное и зелёное…

Аннабель наклонилась, и пышные волосы упали вокруг моего лица, скрыв даже этот слабый свет. Её глаза казались чёрными провалами, едва видимые губы приблизились к моим, а рука проникла под рубашку и легла на грудь.

Она показалась ледяной, но всё тело затрепетало…

И вдруг Аннабель отпрянула.

Свет снова упал на её лицо, и было видно, как расширились зрачки и ноздри. Она отняла руку, и ледяные пальчики скользнули по моему животу, так что меня бросило в жар.

Но Аннабель резко выпрямилась, держа в руке бумажник.

Я поразился: неужели меня банально хотели ограбить?

Если бы так…

Аннабель перевернула бумажник — со слабым звоном посыпалась мелочь, а следом выпал засохший цветок.

Засохший?

От фиолетового сияния тени прыгнули на стены, и тень Аннабель показалась самой огромной и грозной изо всех. Упав, цветок немного померк, но всё равно на него было больно смотреть — словно горящий аметист лежал на полу.

— Где ты?.. — свистящим шёпотом начала Аннабель, но вдруг резко повернулась и выбежала.

Я вскочил, сердце отчаянно билось, нагнулся и подобрал бумажник. Что происходит? Боязливо протянул руку к цветку…

И замер.

Словно прошелестел воздух, и цветок распался на две половинки — я успел заметить только туманную полосу. Судорожно вспыхнул фиолетовый свет — и померк.

Меч!

Весь в холодном поту, я поднял глаза и увидел тёмную фигуру — но это была не Аннабель.

— У тебя было оружие, но ты не воспользовался им, — раздался свистящий голос, и я сразу узнал только что слышанный под балконом. — Кто ты, второй раз встретившийся на пути?

Меня словно обдало морозом — я всё вспомнил! Мёртвый город, чёрную реку и три фигуры на гранитном берегу. Так вот почему знакомым показалось холодное очарование в голосе женщины…

Я не стал тратить времени на ответ. Выскочил на балкон и, перемахнув перила, покинул негостеприимный отель. Сильно ударился пятками, но это лучше, чем быть проткнутым насквозь. Меч у этого господина явно был хорошо наточен. Интересно, как он его провёз на Украину? Впрочем, и нас пограничники не досматривали. И ещё, кто он по национальности? Вроде бы не японец: я где-то читал, что японцы не выговаривают букву «л»…

Конечно, я не стоял как пень, а улепётывал со всех ног. Похоже, это становилось моим привычным занятием.

И, конечно, далеко не убежал. За оградой отеля оказалась бетонированная площадка — наверное, для приёма вертолётов VIP-персон, — и там в свете фонаря меня ждали.

Высокая фигура — женская, и пониже — мужская. Как они успели оказаться здесь?

Я тоскливо оглянулся на отель, но все окна были темны. Ведь недавно ещё горланили, приканчивая пиво! Впрочем, кто меня станет спасать — бедного Буратино от лисы Алисы и кота Базилио? Хотя моя ситуация хуже, тут болотом с лягушками не отделаешься.

Я поглядел по сторонам: ложбины с прядями тумана, чёрная роща, яркие белые яйца на холме. Над тёмным морем встаёт луна.

Помощи ждать не от кого.

— Он опять бежит, — презрительно сказал женский голос, фигуры были уже в нескольких шагах. — Разве это противник?

— Как знать? — задумчиво произнёс мужчина. — Мы встречаем его во второй раз. Но третьего не будет.

Он сделал лёгкое движение, и из-под тёмного широкого рукава заструилось слабое свечение. Снова меч!

Ноги у меня ослабели, а мышцы живота судорожно сократились, словно холодная сталь уже пронзила их.

— Постой, — обеспокоено сказала женщина. — А вдруг правила уже действуют? Мы не можем убивать никого… из тех.

— Ты сама сказала, что он слабак, — рот мужчины раздвинулся, словно чёрная щель. — А тот осмелился бы скрестить оружие с Тёмным воином, пусть и без надежды на победу.

— Как знаешь, — пожала плечами женщина. — Ты будешь наказан, а не я.

— И тогда ты станешь менять любовников чаще, — расхохотался мужчина.

— Скорее реже, — слова прозвенели как ледяные колокольчики. — Пока ты убиваешь их слишком быстро.

Меня затошнило: перебранка шла, словно уже над моим трупом. А мужчина шагнул вперёд, даже не поднимая меч…

Я так и не заметил размаха. Что-то просвистело, как в прошлый раз, и я опустил глаза, страшась увидеть кровь, льющуюся на грудь из рассечённого горла. Где-то читал, что в первое мгновение человек ничего не чувствует.

Но ничего такого не увидел, зато услышал странно изменившийся голос женщины.

— Смотри!

Я поднял голову и увидел, что Аннабель отвернулась от меня, а мужчина с кривой улыбкой глядит на обнажённый меч.

— Странно… — начал он. Потом тоже повернул голову.

На холме с белыми яйцами что-то двигалось. Я вгляделся, и вдоль позвоночника словно прошлось ледяные когти — чёрная собака бежала вниз по слабо освещённому склону. В этом не было бы ничего странного, но холм находился в нескольких километрах отсюда, а значит, собака была величиной с дом!

Она мячом перекатилась через серую равнину и, странное дело, не выросла в размерах, а словно уменьшилась по пути (я обалдело вспомнил «Чёрного монаха» Чехова) и села на границе освещённого пространства — огромный чёрный пёс.

Я изумлённо вскрикнул:

— Гела!..

Но второй окрик застрял у меня в глотке. Гела показалась бы щенком по сравнению с этим псом: морда на уровне моего лица, зеленовато-жёлтые блюдца глаз, красный язык свешивается из раскрытой пасти. И ещё я вспомнил, что уже видел такого пса — задолго до Гелы, возле каменной башни у подножия Безенгийской стены.

Тот странный камень — чернее и выше других, с двумя зелёными изумрудами глаз…

— Это твоя собачка? — нервно рассмеялась Аннабель.

— Нет, — коротко ответил мужчина. — Хотя не прочь завести такую. Мы уже видели их, помнишь?

— Значит… — голос женщины будто растаял вдали.

— Да, — согласился мужчина. — Она проделала долгий путь, с самых границ…

— Замолчи! — резко оборвала его Аннабель.

Наступило молчание, и в этой тишине собака зарычала. Сначала рык возник где-то в глубине горла, но всё вокруг задрожало, словно поезд приближался из туннеля метро. Потом вырвался… У меня заныли кости и ослабли колени, а женщина прижала ладони к ушам. Казалось, сотряслась вся сумрачная равнина и полегла трава. Мужчина отступил, но поднимая меч.

— Опусти оружие, — сказал тихий женский голос, и всё опять смолкло. Я обернулся, но никого не увидел.

— Время ещё не пришло, — столь же тихо и мелодично прозвучало в темноте.

— Так это твой пёс? — хрипло сказал мужчина.

— Конечно, Тёмный, — с лёгкой насмешкой произнёс голос. — Разве на Земле есть такие?

— Они не должны появиться до самого дня… — яростно начал мужчина.

— Ты неуважительно обошёлся с моим подарком, Тёмный. — На этот раз в голосе прозвучала угроза, а темнота неуверенно поколебалась вокруг. — И вдобавок обнажил оружие на моего стража.

Меч скрылся в ножнах, а поза мужчины стала не такой горделивой.

— Извини, Владычица, — наконец с иронией произнёс он. — Твои подарки плохо хранят. Но мы уходим.

Он повернулся к Аннабель, которая за всё время не произнесла ни слова. Зелёное платье теперь охватывало её от шеи до щиколоток, и женщина как бы растворялась в темноте.

— Идём, дорогая, — галантно произнёс мужчина.

Странная пара прошествовала к отелю, а в другую сторону двинулось будто серебристое сияние, но тут же погасло. Так что со мной никто не попрощался, а когда я обернулся, то оказалось, что и собачка пропала.

Я особо не расстраивался. Ничего не понял, да и не пытался понять. Голова разболелась, и я весь дрожал, так что быстро пошёл прочь от отеля, надеясь согреться ходьбой. Где-то там должна быть станция канатной дороги…

Ночью она, естественно, не работала, а возле базара меня остервенело облаяли собаки — к счастью, вполне обыкновенные. Пришлось отойти подальше и устроиться на склоне холма под скальным навесом.

Ночь была бесконечной: мучил холод, и невнятно бормотали деревья. Утром солнце поднялось не из моря, а над пологом туч, словно мглы от мирового пожара. Оно висело напротив меня, как красный воспалённый глаз. Наконец я увидел первый вагончик, ползущий вверх под серебристыми нитями тросов, и поспешил к станции. Когда начал спуск — один в пустом вагоне, — солнце поднялось выше, и над лесом зарозовели каменные колени скал.

Дома я поспал, и всё случившееся — Аннабель, мужчина с мечом, громадный пёс — стали казаться обыкновенным кошмаром. Была ли поездка в Ялту вообще?

Я умылся и пошёл к Кире. Она встретила меня как ни в чём ни бывало, и мы отправились в парк. Там набрели на стену со сводчатой нишей. В нише по камню шла надпись «TRILBY», а под надписью были барельефы: каменная собака прыгала на каменную кошку. Из ниши струилась вода.

— Совсем как у нас дома! — рассмеялась Кира. — У нас чёрная собака по кличке Пират, и важный сибирский кот. Как начнут порой драться! Пират наскакивает на кота, а тот бьёт собаку лапой по морде: Фыр! Фыр!..

Будто чуть потемнело в парке, но тут же вновь засияло солнце. Кира продолжала говорить, сжимая прохладными пальцами мою руку. Мы спустились на загромождённый камнями пляж, скинули одежду, и я всей кожей ощутил палящее и ласковое прикосновение солнца. Мы брызгали друг в друга, и Кира смеялась в водяном фейерверке…

К обеду она ушла в пансионат, а я отправился домой и снова поспал. Малевича всё ещё не было. К вечеру я проснулся, сходил на море, и опять побежал к пансионату.

Порозовел и медленно угас скалистый замок Ай-Петри. Солнце скрылось, мягкий полусвет разлился по парку, таинственно преобразив его. Тёмными драконами простёрлись над серой травой ветви ливанских кедров. Жёлтые цветы выглядывали из чёрных крон магнолий. Тихо журчала вода под аркой, словно боясь разбудить от каменного сна кошку с собакой. И я снова ощутил странное чувство — что здесь не бывает ни солнечного дня, ни смены сезонов. Вечно сумерки стоят на этой лужайке, и вечно цветут магнолии…

Единственная скамейка была занята, так что мы спустились по склону и присели между корней исполинской сосны. Кире я постелил пляжное полотенце. Мы долго молчали, потом я протянул руку и дотронулся до гладкого плеча Киры. Попытался привлечь девушку к себе, но Кира со смешком отодвинулась.

— Не распускайте рук, молодой человек.

Тогда я сказал то, что изумило меня самого. Как-то не говорил этого раньше.

— Я люблю тебя.

Кира опять рассмеялась, но как-то глухо:

— Вам это только кажется, молодой человек.

Я молчал, опустошённо глядя, как песчаные дорожки, трава и деревья приобретают одинаково серый цвет и постепенно тонут во тьме. Вдруг тонким ароматом повеяло в воздухе. Я почувствовал тёплое дыхание на щеке и повернулся. Лицо Киры оказалось рядом — она незаметно придвинулась — и я поцеловал её прямо в дрогнувшие губы…

Мы целовались до изнеможения, и под конец оба тяжело дышали. В отдалении монотонно шумело море, хотя скорее это шумела кровь в ушах. От мягких прикосновений губ Киры, её щекочущих волос и скрытых лёгким платьем грудей по телу разливалось сладостное томление. В парке сгустилась темнота, яркие звёзды взошли над чёрными верхушками деревьев. Глаза Киры были полузакрыты и чуть блестели.

Моя рука сама опустилась и двинулась вверх по бедру девушки, сдвигая лёгкое платье. Кира ничего не сказала, только задышала чаще. Шелковистость её кожи совсем опьянила меня, и будто палящий огонь разгорелся внизу живота. Уже плохо соображая, что делаю, я рванул трусики Киры вниз, а потом свои шорты. Кира продолжала молчать, только безвольно откинула голову на корень. Я лёг сверху и ощутил, как часто бьётся сердце девушки. Хотя Кира разомкнула ноги, было не очень удобно, и только после нескольких попыток я вошёл в неё, ощутив горящей плотью нежность и как бы прохладу. Кира застонала, прижав голову к моему плечу, и чуть оскалила зубы. Казалось, вся земля мягко трепещет, когда я поспешно двигался вверх и вниз. Я ободрал локти о куски коры, и эта боль слилась с нарастающей сладостной болью. Лицо Киры зажглось пунцовым светом, глаза закрылись, и мы оба вскрикнули, когда пульсирующее пламя излилось из меня…

Огонь угас, но из обволакивающей нежности ещё долго не хотелось выходить. На щеках Киры блестели слёзы, и я поцелуями слизал несколько солёных капель.

Наконец я нехотя отстранился. Кира нервно рассмеялась:

— Тебе придётся постирать полотенце. У меня ведь в первый раз. Я и не думала, что так получится.

Она встала и, спотыкаясь, пошла к скамейке. Мне пришлось придерживать за локоть. Кира вздохнула:

— Чувствую такую слабость.

Склонив голову мне на плечо, она затихла. А меня переполняли покой и нежность, я слушал лепет листьев, плеск моря внизу и прерывистое дыхание Киры.

Наконец она подняла голову и хрипловато рассмеялась:

— Вообще-то давно пора в пансионат.

На ногах она держалась неуверенно, и я провожал её, взяв под руку. У пансионата мы поцеловались, а потом Кира поднялась по ступенькам. Я постоял и отправился домой. Меня переполняли теплота и нежность, я словно плыл по тёмной улице, а внизу шумело море, ворочая белки бесчисленных глаз.

Но по мере приближения к дому я шёл всё медленнее, а возле ворот остановился: за стеной угрожающе заворчала собака. Словно холодом дохнуло из темноты, вспомнились события прошлой ночи. Днём они стали казаться нереальными, а чудесно закончившееся свидание с Кирой вообще заставило забыть обо всём, но теперь вдруг показалось, что кто-то подкарауливает в темноте — то ли мужчина с мечом, то ли чёрный громадный пёс…

А если меня не оставили в покое? Ведь выследить при желании было нетрудно…

Я пробовал успокоиться — это ворчала Гела, нас в комнате двое, хозяева рядом. Что может случиться?

Вошёл в калитку.

Гела возникла чёрной тенью, несколько шагов сопровождала меня, а потом опять растворилась в темноте. Малевича не было, вместо него оказалась записка: на несколько дней снял другое жильё. Всё ясно, брюнетка…

Я разделся и лёг. Попытался вспоминать Киру и то наслаждение, что испытал, но мысли мешались: перед глазами появлялась то Аннабель, склонившаяся надо мной в зелёном ореоле, то тёмная фигура с блестящим мечом…

Чего они привязались ко мне? Кто такие, что преследуют в странных снах и наяву?

Мне становилось всё более не по себе, я в сарайчике один и без оружия. В поведении той странной парочки чувствовалась неуверенность, но кто знает, что им придёт на ум? Вот только где я им перешёл дорогу?.. Нет смысла гадать, всё слишком странно. Я спустил ноги на прохладный пол, тихо прокрался к двери и включил свет. Оконные рамы массивные, с частым переплётом — наверное, переставлены откуда-то. Я тщательно задвинул шпингалеты, теперь так просто не влезешь.

В углу лежала груда деревянных брусков — наверное, припасены для ремонта. Я выбрал один поувесистее и прислонил к кровати.

Затем осмотрел дверь, вот где слабое место. Сделана из фанеры, хлипкий крючок вместо запора. Разве подпереть чем-то?.. Я попробовал сдвинуть кровать Малевича, но тщетно: деревянный топчан был приколочен боковиной к стене. При этом задел рукой электрическую розетку, и появилась другая идея. После школы, пока не поступил в университет, мне пришлось поработать дежурным электриком, и там надо мной зло подшутили…

По окончании курортного сезона хозяин, видимо, использовал сарайчик как мастерскую: возле двери стояла циркульная пила, а к ней шёл кабель от электрического щитка. Сейчас автомат на щитке был выключен. Я нажал кнопку, и зажёгся красный огонёк сигнальной лампочки — ток пошёл.

Выключив автомат, я повернулся к двери, и снова мне повезло: она закрывалась поворотной ручкой из металла, хотя и довольно разболтанной. Я поспешно приступил к работе: достал из сумки складной нож и, обрезав кабель, зачистил концы. Чтобы найти фазу, пришлось снова включить автомат и проверить на искру. Автомат со щелчком вышибло, а я вздрогнул и как можно плотнее намотал оголённый конец на дверную ручку. Потом закрепил другой провод, опять нажал на кнопку и, несколько успокоенный видом красного глазка, вернулся к своей кровати. Для большего эффекта выплеснул на пол воду из чайника. Интересно, сработает ли? Хотя, скорее всего, беспокоюсь зря. Самому бы не забыть утром, что тут наворотил.

В тишине громко трещали цикады, сквозь открытую форточку из посеребрённой тьмы тёк прохладный воздух. Неподалёку тихо взвизгнула Гела. Я вспомнил ласковые губы Киры и, улыбаясь, стал задрёмывать…

Очнулся от скрипа дверных петель, треска вырванного крючка и оборвавшегося стона. Из открывшейся двери пахнуло ночной свежестью, что-то тяжело рухнуло на пол.

Сердце сильно забилось, я вскочил, но к счастью сохранив способность соображать — не сделал ни шага. Нашарил фонарик (незаменимая вещь для ночных походов в уборную) и в жёлтом пятне разглядел на полу скорченную человеческую фигуру.

Я схватил припасённый брусок, но к двери приблизился осторожно, приставляя ступню к ступне, чтобы самому не получить шагового удара током. Оказалось, что рука непрошеного гостя уже соскользнула с дверной ручки. Я угостил его несколькими ударами по голове, а когда взломщик с хрипом вытянулся на полу, нажал кнопку автомата и нагнулся. Сердце отчаянно стучало.

Но это оказался не тот, с мечом…

Обыкновенный громила: с короткой стрижкой, белки глаз закатились, зубы оскалены. К моему облегчению, хрипло дышит — не так много времени пробыл под током, а мои интеллигентские удары вряд ли сильно повредили его черепушке. Кстати, моя идея могла не сработать, но ночной гость был в одних носках — наверное, снял обувь, чтобы ступать потише. В общем, дуракам везёт, а я тогда был порядочным дураком. И даже не испугался, увидев на полу нож…

Это теперь я понимаю, что тогда меня спасло только чудо. А за чудеса приходится платить.

Я пнул нож под кровать и осторожно выглянул за дверь: никого, только светлеет дорожка. Едва сделал несколько шагов, как шарахнулся от тёмного пятна, а сердце подпрыгнуло — чёрная собака лежала на траве. Но тут же понял, что это Гела. Неужели убита?

Я глянул на окна второго этажа: не позвать ли Нестора? Но не успел: в угольно-чёрной тени под воротами что-то шевельнулось, и тёмная фигура выступила из неё — с лучиком серебристого света в руке.

Мне казалось, что я никак не очнусь от кошмара. Это сейчас я бы только улыбнулся: подумаешь, подослали двух громил. А тогда колени ослабли, я отчаянно взмахнул руками, пытаясь удержаться за одну из нависших над тропинкой ветвей.

…И ударился костяшками пальцев о перекладину турника — Нестор по утрам делал зарядку и подтягивался на нём. Тут же возникла идея, хотя тоже не оригинальная: я схватил перекладину обеими руками и, когда фигура кинулась на меня, подтянулся и с силой выбросил ноги навстречу.

Удар пришёлся будто в каменную стену, фигура с хрипом отлетела и грянулась о створки ворот, так что те загремели. Я опустился на землю и, сунув ногу в сорвавшуюся сандалию, подошёл. Похоже, нападавший пока не собирался вставать, так что я выглянул в приоткрывшуюся створку.

Гравийное покрытие казалось белой рекой в лунном свете, и (в который раз за последние дни?) я ощутил, как ледяной холод коснулся мокрой от пота спины. Ещё одна тёмная фигура стояла на другой стороне улицы. Пока я смотрел, она подняла руку, будто салютуя, и холодный алмазный свет брызнул с длинного лезвия…

Потом фигура пропала. Я стоял, ошалело моргая, а в доме начали хлопать двери и загорелся свет.

Нестор выбежал в одних трусах и первым делом нагнулся над Гелой. Стал трясти, замер и выпрямился, держа между пальцев маленькую пулю с иглой на конце.

— Ну и дела, — озадаченно протянул он. — Первый раз вижу, чтобы воры использовали такое…

Он искоса поглядел на меня, а я содрогнулся, вспомнив Адишский ледопад. Но промолчал, что мне оставалось делать?

Обоих нападавших Нестор ловко, по-матросски, связал. Когда приехала полиция, они уже пришли в себя и хмуро озирались. Полицейские даже не стали составлять протокол. Затолкали злоумышленников в фургон, Нестор вынес бутыль вина, милиционеры выпили по стакану и, забрав бутыль, уехали.

— Выпустят этих обломов, — задумчиво сказал Нестор, трепля загривок очнувшейся Гелы. — Откупятся. Знаю их, на рынке всегда пасутся. И чего ко мне полезли? Да ещё с усыпляющими пулями?..

Он снова испытующе поглядел на меня, и снова я промолчал.

Побрёл к своему сараю и, не рискнув включать свет, ощупью нашёл топчан. Посидел, пока сердце не стало биться ровнее. Оказалось, что в помещении не совсем темно, пол отсвечивает красноватым…

Я едва сдержал лязг зубов. Уже не удивился перезвону ледяных колокольчиков.

— Он опять не достал тебя, — промурлыкала Аннабель. Она сидела на топчане Малевича, тёмная фигура со слегка выступающими грудями. — Но не надейся, что оставит в покое.

— Кто вы? — тоскливо спросил я. — Почему преследуете меня?

Аннабель помолчала. Неожиданно встала, сделала шаг и коснулась пальцем моего лба. Я почувствовал словно разряд электрического тока, и в голове посвежело. Оказалось, что Аннабель снова сидит.

— Хорошо, я отвечу тебе, — задумчиво произнесла она. — Нас можно назвать метагомами, следующей ступенью человеческой эволюции. Одна древняя цивилизация мечтала о бессмертии и могуществе. Их учёные овладели искусством биоконструирования — и создали нас. Однако этим перешли грань, их цивилизация была стёрта с лица земли. Но нас невозможно уничтожить, поэтому только заточили. Лишь недавно удалось разрушить энергетические стены…

Что за бред? Я облизал пересохшие губы.

— Допустим. Но что столь могущественным существам нужно от меня?

Слова Аннабель будто холодными пальцами трогали мой мозг.

— Мир не останется прежним. Наше появление сместило вероятности. Ты многое видел, хотя и не понял. Но ты знаешь, что будет война. Ты знаешь, что будет применено новое оружие. По твоему описанию физики могут разгадать принцип его действия. Ты стал опасен.

— И вы хотите меня устранить? — уныло спросил я.

— Я хочу, чтобы ты шире открыл дверь, — непонятно ответила Аннабель. — Но ты оказался между волком и собакой, Андрей. Мой спутник хочет убить тебя, у него есть веские причины, и ты ещё узнаешь о них. Люди из организации Сибил будут контролировать тебя и тоже убьют, если сочтут опасным.

— Чего они-то хотят? — буркнул я.

— Изменить мир, — серебристо рассмеялась Аннабель. — Ты для них лишь орудие. Похоже, одна я хочу помочь тебе.

— Почему? — устало спросил я. Сплошь загадки в темноте.

— Возможно, я испытываю к тебе симпатию. А возможно, я самая коварная из всех. Кто может знать сердце женщины?

Я скрипнул зубами:

— Буду рад помощи, тем более от такой красавицы.

Аннабель снова рассмеялась, на этот раз резковато.

— Оказывается, ты умеешь льстить. Неплохо, это тебе тоже понадобится. Так вот, чтобы выжить, тебе нужно прикинуться, что ты на нашей стороне. Потом сам будешь решать. Но от моего спутника это не спасёт. Ты должен увидеться с Рарохом.

— С кем? — приуныл я.

— Увидишь. Только приходи на встречу. — Аннабель снова оказалась рядом, и в мою руку скользнуло что-то продолговатое.

Странный пьянящий аромат. Мимолётное жгучее прикосновение к щеке. Стук открываемой двери и порыв холодного ветра из темноты. Словно я не на юге…

Я сидел без сил, но потом всё-таки встал и включил свет. На ладони лежал плотный конверт необычного вида — с тиснёной зелёной вязью буквой «L». Конверт был открыт, внутри лежал листок бумаги и карточка красноватого цвета, тоже с зелёной единственной буквой «L».

На листке с удивлением прочитал:

«Тот, кому выпала эта карта, приглашается на встречу с Прекраснейшей». Тут же был адрес со схемой проезда с Садового кольца. Можно было и пешком от станции метро «Смоленская». Указывалась дата — на следующий день после моего возвращения в Москву, а время стояло странное: «в час после заката». Карточку следовало показать охране на входе.

Я заснул только под утро. И увидел сон…

Стены сарайчика постепенно сдвигаются, и я оказываюсь как в тёмном ящике. Ящик потряхивает, словно он куда-то едет. Понемногу я различаю голоса, будто отдалённо звучит радио. Мужской говорит:

— Проще всего сбросить его со скалы. Тут как раз подходящее место. Гулял и сорвался. Никакого расследования.

— Нет, — отвечает женский голос. — Мы встретились с уникальным источником информации. Имплантированная программа действует, раз он приехал в Ялту. Мы лишь модифицируем её, чтобы быть уверенными…

Молчание, будто выключили звук…

— Не настаивай. Иначе я сообщу Растусу, что создаёшь нам трудности.

Мужчина буркает в ответ, и снова молчание.

Немного светлеет. Я сижу в помещении, на голову надето что-то холодное. Передо мной в темноте роятся светляки, вот они упорядочиваются, вот меняют строй. Такое впечатление, что на грани слышимости звучат слова, но я не улавливаю смысла…

Снова темно.

Просыпаюсь на своём топчане, а в голове всё ещё звучит, удаляясь:

— Ты видел сон… видел сон… сон.

Что меня теперь удивляет, я не унёс ноги сразу, а остался до дня, на который был куплен обратный билет. Сейчас-то я научился удирать, камуфлируя это изящным термином «тактическое отступление». А тогда из меня только начали выбивать дурь. Но меня совсем очаровала Кира…

Днём мы лежали на пляже или прогуливались по крутым улочкам, а вечерами шли в парк. На траву и цветы опускались сумерки, таинственный полусвет разливался среди деревьев. Мы находили какую-нибудь скамейку и садились. Целовались сначала робко, оглядываясь по сторонам. Но ливанские кедры укрывали нас своей глубокой тенью, и мы распалялись…

Но дальше поцелуев Кира, к моей досаде, больше не шла. Между тем подходило время отъезда. В последний день моего пребывания в Крыму собрались наконец в Ласточкино гнездо. Катер оставлял пенный след, Кира прятала лицо от брызг за моей спиной.

Наконец высокая скала выросла над взбаламученным морем, катер вошёл в прохладную тень зубчатых стен, и я вспомнил, что уже видел этот причудливый замок — в старом детском фильме «Синяя птица». Там это был замок Ночи.

Мы поднялись по каменной лестнице. Кира перелезла через парапет и на самом краю обрыва сорвала красный цветок на длинном ворсистом стебле. Покачала его перед глазами, а потом бросила. Цветок падал долго — красноватое пятнышко над синей бездной вод. Кира задумчиво смотрела ему вслед.

В Алупку возвращались на такси — почти беззвучный полёт среди тёмных сосен. Убывающая луна слабо выбелила обрывы Ай-Петри. После оживлённого кафе, где нам хорошо танцевалось вдвоём, Кира притихла.

У пансионата сели на теннисный стол в густой тени шелковицы, и я обнял Киру. Она покорно прижалась, позволив моей руке пробраться под платье. Я ощутил пальцами шелковистую гладкость внутренней стороны бёдер и мигом возбудился…

Вдруг Кира надавила рукой сверху так, что кончики моих пальцев, будто раздвинув лепестки скрытого цветка, погрузились в мягкую глубину. Кира прерывисто вздохнула, а потом резко отодвинулась.

— Что?.. — начал было я.

И умолк.

От стола спускалась тропинка, по ней я впервые проник в этот заброшенный сад. Сквозь чёрную крону шелковицы сквозил свет, осветляя выщербленные плиты. Между деревьев был проём, где днём виднелось море. Сейчас море исчезло, зато горели звёзды. Они образовали что-то вроде яркого венца, и я подосадовал, что не знаю, какое это созвездие.

Что-то вроде серебристого сияния поднималось над тропинкой к нам. Моё сердце замерло, потом начало прерывисто стучать.

Листва шелковицы над нами сделалась как серебряная филигрань…

И вдруг всё погасло. Исчезло серебристое сияние, а звёздный венец рассыпался на тусклые угольки.

Много раз я потом искал это созвездие в звёздных атласах через Интернет. Но не нашёл…

— Ты видел? — странным голосом спросила Кира.

— Да, какой-то свет… — пробормотал я.

Кира долго молчала.

— Это была женщина, — наконец прошептала она. — Женщина необычайной красоты, вся будто сотканная из света. У меня до сих пор мурашки бегут по коже. Кто это мог быть?

Я не ответил. Ещё недавно я остро хотел Киру, но теперь всё ушло. На душе стало тревожно, темнота и звон цикад угнетали. Я поцеловал Киру и простился. Она, кажется, недоумевала. Адресами обменялись ещё днём.

Я уехал утром, простившись с Нестором и потрепав за ухом Гелу. Странно, на сей раз она приняла это благосклонно. Малевич уехал ещё два дня назад, похудевший, но довольный брюнеткой. Крым разворачивал за окном автобуса свои открыточные красоты, а потом застучали по рельсам колёса.

Я жевал купленные дёшево груши и, глядя сквозь пыльное стекло, с досадой вспоминал Киру. Всего-то раз и был секс. Ну что же, скоро я забуду её. Женщин будет много в моей жизни…

Любовь — это нежный цветок и, когда срываем его, быстро вянет. Вянет и тогда, когда не срываем. Увядает от разлуки, от каждодневных семейных будней… Так думают обычно люди, и в общем правы. Я тогда не знал, что иные цветы клонятся, но не горят даже под огненным дыханием Армагеддона.

4. Ветер будущего

В Москве поезд прибыл на Киевский вокзал. Я вышел на просторную площадь — к искрящемуся на солнце фонтану, стеклянному мосту через Москву-реку, и вновь ощутил холодное дуновение: этот город я видел безлюдным и под покровом вечных сумерек. Что с ним может произойти?..

Переночевал у родственников, долго ворочался на неудобной раскладушке. Наконец заснул.

И, подобно Алисе, очутился в очень странном месте…

В обе стороны уходит песчаный пляж, на него набегают тёмные волны, омывая ноздреватые льдины. Кроме застрявших торосов и редких камней на песке ничего нет. Чуть поодаль от берега вода растворяется в сумраке.

Сзади раздаётся стеклянный звон, я оглядываюсь.

И едва не сажусь на песок: ледяной замок возносится надо мною. Угрюмым синим светом тлеют шпили башен, холодный голубой свет стекает с витых лестниц, красные огоньки горят в тёмных узких окнах. Жутью веет от этого здания, построенного будто не людскими руками.

Вот он, истинный Замок Ночи!

К чёрной воде спадает лестница из голубого льда, по бокам её сторожат химеры, а на площадке стоит женщина. Я сразу узнаю Аннабель. Но сейчас её лицо гордое и жестокое, и напоминает высеченную изо льда маску.

А ещё отчаяние застыло в изломе бровей…

Женщина напряжённо смотрит во мрак, словно что-то заставило её выйти из заколдованного замка, и не замечает меня.

А во мраке начинает происходить какое-то брожение. И вдруг словно распахивается окно, и я с содроганием вижу уже знакомую картину: снежные горы, металлические острия на обширной площади среди леса, и надо всем синеву небосвода. В нём разгорается призрачное зарево, словно огромная птица взмахивает крыльями из голубого пламени…

Что-то заставляет меня обернуться.

Женщина уже не стоит, а спускается по ледяной лестнице. На лице теперь недоверие и жестокая радость. На последней ступеньке женщина колеблется, но вдруг шагает прямо на воду, и та выдерживает — только от каждого шага распространяются серебристые круги. Женщина проходит совсем немного — и исчезает в сумрачных парах. И сразу словно задёргивается занавес, пропадает зрелище заснеженных гор.

Я поворачиваюсь, но замка уже не видно — лишь песок, камни и ноздреватые льдины. А потом начинает темнеть, и будто чьи-то холодные пальцы пробегают у меня в голове…

Я проснулся и долго лежал, приходя в себя. Птицы чирикали за окном, в комнате был полумрак. Что за страсти мне стали сниться после того злосчастного «семинара» в Грузии? Словно компьютерная программа взломала замок двери, ведущей в глубину подсознания, а то и ещё дальше. Не про этот ли берег говорила Аннабель? Но где может находиться такой?..

Я побродил по Москве, и мне казалось, что даже сквозь карман жжёт конверт Аннабель. Идти или нет? А через некоторое время поймал себя на том, что постоянно оборачиваюсь: не следит ли кто?

Я плюнул — чего мучаюсь? — и зашёл в ближайшее Интернет-кафе. На этот раз заглянул на официальный сайт ФСБ. Может быть, эта организация поможет?

На сайте обнаружил заманчивое предложение стать двойным агентом: всем завербованным иностранной разведкой гражданам предлагалось сотрудничать с ФСБ, причём с сохранением выплачиваемого иностранной спецслужбой денежного содержания.

Я некоторое время думал, подходят ли таинственная организация Сибил под понятие иностранной спецслужбы, но решил не выяснять, и только скопировал вывешенный адрес электронной почты. Бдительным гражданам предлагалось описать подозрительное событие и, указав его дату и участников, отправить сообщение в ФСБ, конфиденциальность гарантировалась.

О денежном вознаграждении не упоминалось, но я ведь не за-ради денег, а как патриот России…

Я создал почтовый ящик на бесплатном сервере и пару часов трудолюбиво составлял первый в жизни донос: «семинар» в Грузии, какие темы обсуждались, кто участвовал. Долго думал, описывать ли картину сумрачной ирреальной Москвы, но решил, что не стоит — примут за психа. В это учреждение и так, наверное, обращается уйма шизофреников. Кратко рассказал о своём бегстве и таинственном Симоне. Потом о втором семинаре в Крыму и опять задумался: сообщать ли про Аннабель и её напарника? Решил, что тоже не стоит. Зато подчеркнул, что эта таинственная организация интересуется новейшими технологиями и может строить враждебные планы — как в отношении Запада, так и России…

Отправил письмо, и даже почувствовал гордость: как бы меня не пытались программировать, а свободу выбора я сохранил.

И бывают же такие олухи на свете!..

Долго сидел в Интернете, наконец настал вечер. Я вдруг со смущением понял, что нетерпеливо жду назначенного времени.

Несмотря на схему, не сразу нашёл место. Язычки закатного пламени уже потухли в окнах высотного здания на Смоленской, когда отыскал нужный подъезд. Под ничего не говорящей вывеской тускло блестели стеклянные двери. На автостоянке теснились иномарки. Когда я вошёл в полутёмный холл, меня оглядел охранник в чёрном костюме, и я протянул карточку с буквой «L».

Охранник глянул на карточку и пошевелил пальцами. Я вспомнил о листке с адресом и отдал его. Возвращая карточку, охранник указал:

— Это внизу.

Я миновал закуток с туалетами и стал спускаться по лестнице, покрытой красным ковром. Спуск был на удивление долгим, внизу оказалась массивная дверь из тёмного дерева со стальными полосами. Я надавил на золочёную ручку, и дверь неожиданно легко открылась.

Открылось обширное помещение со скучными бетонными колоннами — скорее всего, бомбоубежище советских времён, устроенное под одним из административных зданий. Зал был тускло освещён, стены ярко и грубо расписаны, среди колонн разбросаны столики. Люди за ними походили на посетителей ресторана, да и вообще всё производило впечатление третьеразрядного ресторана — я думал, что в столице таких не осталось.

У входа оказалась раздевалка, и тут я вздрогнул: там стояла девица, словно сошедшая со страниц «Мастера и Маргариты» — вся голая, кроме кружевного фартучка. Только цвет фартучка был не белый, а зелёный, и на голове вместо белой наколки серебряный обруч с зелёным же камнем.

Я смутился и вспомнил читанное про тайные московские клубы для избранных. Хотя публика не казалась избранной: вторая девица, столь же раздетая, проводила меня к столику, где сидел юнец с бледным лицом и мужчина, которому больше пошла бы камуфляжная форма — непроницаемое лицо под ёжиком волос и слегка свёрнутый нос. Впрочем, тёмный костюм сидел ладно.

Оба глянули на меня равнодушно, представляться здесь явно не было принято. Не спрашивая, официантка поставила передо мной запотевший графинчик с водкой и рюмку. Ни закуски, ни вилки. Я огляделся: неужели и дам потчуют подобным образом?

Оказалось, что женщин немного, а поблизости всего две. Первая одета вычурно: шляпка с перьями и длинное зелёное платье. Перед ней бокал, до краёв наполненный красным вином. Ближе к колонне сидела другая женщина, и я не сразу понял, что это скорее девочка, только одетая как взрослая дама — красное платье утопает в тени колонны, лишь лицо и плечи белеют.

Я поглядел на стены, моргнул и отвернулся. Рисунки были выполнены в стиле граффити, с преобладанием зелёных и красных цветов, и изображали совокупляющиеся пары. Словно порезвилась сексуально озабоченная молодёжь…

Юнец глазел то на изображения, то на меня, мне стало неуютно, и я налил водки. Челюсти свело от холода и горького вкуса. Зачем я сюда пришёл? Какой-то притон.

Раздался странный звук, словно в глубине запели трубы — томительно и печально. Я огляделся и только тут заметил синтезатор и молодого человека за ним, в строгом тёмном костюме. Звуки наплывали, становясь громче и тревожнее, к ним присоединился ритм барабанов, от которого холодок пробежал по спине.

В центральном проходе вдруг стало темно, и луч света выхватил то, что я раньше не заметил — чёрный треножник с двумя рогами. Музыка стала тише, но барабаны продолжали рокотать.

Перед треножником появился человек — лысый и в багряном плаще. Смахивал на римлянина из какого-то фильма.

— Господа! — произнёс он, и слова падали мерно и властно. — Мы собрались для встречи, о которой долго мечтали. Некоторые из поколения в поколение приходили на наши тайные службы, посвящённые Прекраснейшей. Другие появились здесь впервые. Это Её выбор, и мы не смеем перечить ему. Сегодняшний вечер необычаен. Она посетила нас в мощи и славе. После ритуала каждый удостоится аудиенции. Каждый может стать избранником. Приступим же!

Человек шагнул в сторону и исчез. К моему удивлению, поднялась девочка в красном вечернем платье. На руках были перчатки до плеч, и чёрными пальцами она сжимала красную розу. Девочка подошла к треножнику, взялась свободной рукой за рог и оглянулась — лицо было испуганное и торжествующее одновременно. Удары барабанов сделались громче и размереннее, от них по телу распространилось томление.

Я оглянулся: женщина в зелёном, стиснув край столика, подалась вперёд. Наверное, мать девочки. Для какого зловещего ритуала её сюда привела?..

Лёгкий шум проходит по залу, и я снова гляжу на треножник. Из темноты выступает женщина. Сердце у меня замирает — это Аннабель!.. Только совсем другая Аннабель! Такое впечатление, что она стала выше, красивее и грознее. Волосы каштановой волной падают на обнажённые плечи, на властно изогнутых алых губах ни следа улыбки, глаза под дугами бровей кажутся чёрными. Платье зеленью обтекает груди, их поддерживает золотой поясок, и одной рукой женщины касается этого пояска, а другую держит на втором, что свободно охватывает бёдра.

Девочка приседает и протягивает ей розу.

— Прими от меня дар, Прекраснейшая! — говорит она.

Опять что-то начинает скулить в глубине моей памяти, словно перепуганный зверёк.

Женщина берёт розу рукой, что поддерживала верхний поясок. Платье расходится, приоткрывая груди с красными сосками, и во рту у меня сразу пересыхает. А женщина обнимает девочку другой рукой и оборачивается.

— Рарох! — громко зовёт она.

Смолкает музыка, гаснет свет, но красноватое свечение распространяется из-за треножника. Облитая им, появляется нагая мужская фигура, и Аннабель отступает, освобождая место. Мужчина юношески строен, но мускулист и, видимо, обладает немалой силой, потому что раздирает платье девочки надвое одним рывком. Подхватив за худенькие бёдра, поднимает вверх, и по залу проходит вздох — становится виден огромный чёрный пенис. Мужчина резко опускает на него девочку, та кричит и выгибается, а мужчина, сделав несколько мощных движений ягодицами, ненадолго замирает и отбрасывает девочку в сторону. Та ударяется плечами и головой о колонну, а Рарох ещё некоторое время стоит, красуясь мужской силой, затем отступает в темноту.

Некоторое время ничего не происходит, я слышу только шум крови в ушах. Свидетелем чего я стал? Театрального представления для пресыщенной публики? Тайного обряда какой-то секты?..

Девочка начинает шевелиться и с трудом встаёт. Лицо блестит от слёз, но выглядит торжествующим. К ней торопливо подходит мужчина в багряном плаще, накидывает такой же, а потом отводит к столику, где женщина в зелёном платье хватает бокал и выпивает до дна. Красные струйки текут по подбородку как кровь.

Меня знобит: на театральное действо это не похоже. Наливаю водки и проглатываю, на этот раз не ощутив вкуса. Тем временем снова начинают вести ритм барабаны, но уже медленнее и чувственнее. Человек в красном плаще возвращается к треножнику.

— А теперь можете выразить свою любовь и преданность Несравненной, — объявляет он. — Каждый следующий входит после удара колокола.

Чуть светлеет, и за треножником обнаруживается багровый занавес. С минуту никто не двигается, затем решительно встаёт мой сосед со спецназовской внешностью. Он быстрым скользящим шагом минует столики и, отвернув край занавеса, исчезает…

Я начинаю гадать — сколько он там пробудет? — но уже через пару минут звучит колокол. Томительный гул раздаётся, будто из бездны, и в глубине моего существа что-то отзывается — словно некто, запертый в клетку, вдруг просыпается, поднимает тяжёлую голову и принюхивается к запаху воли, — а сердце начинает биться сильнее в неясном предвкушении.

На этот раз встаёт женщина в зелёном и девочка. Они идут, гордо взявшись за руки, и только возле треножника расходятся в стороны, касаясь рогов руками.

Две минуты — и снова томительный звон. Довольно скоро зал пустеет, и я начинаю думать: чем они там занимаются? Групповая оргия или коллективный транс?..

Юнец за моим столиком несколько раз порывается вскочить, но каждый раз садится обратно. Лицо его постепенно краснеет от возбуждения, и наконец при ударе колокола он кидается к занавесу.

А следом иду я. Даже не знаю, почему. Наверное, не хочу праздновать труса, сидя перед пустой рюмкой в обезлюдевшем зале. Проходя мимо треножника, гляжу на рога: они тёмно лоснятся, и тронуть их желания не возникает. Отворачиваю тяжёлый занавес, делаю шаг и останавливаюсь.

Здесь гораздо роскошнее: пол укрыт багровым пушистым ковром, стены увешаны картинами и гобеленами, а на массивных подсвечниках горят десятки свечей. Но самое блистательное украшение — сама Аннабель…

Она сидит в кресле, платье свободно обтекает груди и двумя зелёными водопадами струится с бёдер, оставляя их обнажёнными. Её кожа жемчужно светится, на коленях красная роза, и такого же кроваво-красного цвета соски грудей.

В голове у меня начинает шуметь, а сердце трепетать.

— Как ты хочешь приветствовать меня? — раздаётся глубокий мелодичный голос. — Поцелуем или только поклоном?

Мысли у меня путаются, и я неловко кланяюсь.

— Только это? — тень разочарования звучит в голосе. — Ну что ж, для начала и это неплохо.

Я с трудом отрываю глаза от её груди и оглядываюсь.

— А где остальные?

— Другие? — Аннабель тихо смеётся, и опять будто вторят ледяные колокольчики. — Они внизу и ждут начала вечери любви.

Не поворачиваясь, она поводит обнажённой рукой, и я вижу за креслом широкий проём, куда уходит ковровая дорожка. Я подхожу, стараясь держаться подальше от Аннабель, но всё равно ощущаю душный и пьянящий аромат духов.

Вниз уходит винтовая лестница, затянутая красным ковром. Она тускло освещена и последние ступени словно растворяются в багровом сумраке. Почему-то мне очень не нравится вид этой лестницы.

— А что там? — мой голос звучит хрипло.

Глаза Аннабель похожи на зелёные омуты, она проводит по губам красным кончиком языка.

— Другой этаж, — её голос звучит отдалённо. — Кажется, ещё ниже есть специальная станция метро, но входы заварены. Нам она ни к чему.

Я чувствую себя странно. Хочется сделать шаг вниз по мягкому ковру — некто внутри меня пробудился окончательно, вцепился угрюмой хваткой и тащит туда, — но одновременно что-то тянет назад. Что за вечеря любви?..

— Ты боишься? — Аннабель наклоняется, и платье струится прозрачной зеленью, ещё больше обнажая грудь.

— Там будет и Рарох? — бормочу я, не зная, что сказать.

— Нет, — губы Аннабель раскрываются как красный бутон. — Я сказала о тебе, но придётся подождать. Он нигде не задерживается надолго. Приходит и почти сразу уходит. А мы не будем спешить.

Словно незримая тяжесть наваливается мне на плечи, огоньки свечей меркнут, существо внутри начинает рычать от вожделения и буквально волочит меня вниз. Отчаянным усилием воли я встряхиваюсь и вижу, каким тяжёлым стал взгляд Аннабель.

— Кто ты? — с трудом спрашиваю я. — Почему тебе поклоняются, если ты… просто продукт биоконструирования? Что означает буква «L»?

Сразу всё меняется. Словно порыв ветра проносится по комнате, язычки свечей трепещут, Аннабель оказывается сидящей прямо. Цвет платья тускнеет, и теперь она кажется тёмной статуей с заострёнными грудями.

— Не оскорбляй меня! — холодно звучит голос. — Я прекрасна и могущественна. И я носила много имён. В древности меня звали Лилит, и мне нравится это имя. Но не указывать же его в анкете для загранпаспорта? — Снова ледяной перезвон. — Лилит, первая жена Адама, разведена. К тому же я никогда не была чьей-то женой.

Я испытываю чувство, будто меня оглушили, а в комнате усиливается ток холодного воздуха.

— Я читал про Лилит, — бормочу я. — Её считают демоном.

— Ты не знаешь, о чём говоришь, — высокомерие и насмешка сливаются в голосе Аннабель. — Мы не даймоны. Когда-то мы потерпели поражение от их рук и оказались в заточении. Но теперь мы вернулись.

— Я видел твой ледяной замок, — тихо говорю я. — Во сне. Ты сходила по лестнице между химер…

— Вот как? — смех Аннабель отдаётся звоном в моей голове, а свечи вдруг начинают гаснуть одна за другой. — На самом деле это не лёд, там застыло само время. Я жила словно в беспамятстве и тоже видела сны — сны о том, как мне поклоняются и меня любят. Верные не забыли меня в изгнании, и даже туда доходил ток поклонения… А вот ты не хочешь подчиниться мне, и за это достоин смерти. Но ты не так прост, коли видел. Считанные люди удостоились лицезреть мой замок. И, пожалуй, я пощажу тебя, просто из любопытства. Всё равно это ненадолго…

Аннабель умолкает. В комнате становится темно, горят всего две свечи, над чёрным ковром поднимается белёсый пар. Меня начинает знобить.

— Подойди к стене, — раздаётся из сумрака голос Аннабель. — Посмотри на картину.

Я бреду к стене и останавливаюсь перед картиной в массивной золочёной раме. Хотя, возможно, рама из чистого золота…

— Гляди, — отдалённо звучит голос.

Сначала изображение видно смутно, но вдруг приходит в резкость. Я вижу себя. А точнее, своё тело, и с содроганием понимаю, что вижу себя мёртвым. Какой-то сумрачный зал, на заднем плане неясное мерцание, а на переднем лежу я — в луже крови. Горло рассечено и словно ухмыляется чудовищными кровавыми губами, а рядом стоит мужчина в тёмном халате и с блестящим мечом в руке.

Тот самый незнакомец!

— Всё-таки он настиг тебя, — холодно говорит Аннабель. — Теперь ты видел своё будущее и можешь иди… Хотя нет, постой!

Она встаёт и медленно приближается. Лицо всё ещё красиво, но теперь застыло, словно отлитое изо льда. Глаза светятся двумя изумрудами, а волосы охватывает золотой обруч с зелёным камнем. Она протягивает руку:

— Дай карточку.

Я не сразу понимаю, но потом достаю из кармана красноватую карточку. Аннабель кладёт её на свою ладонь и резко сжимает пальцы. Потом протягивает руку, на ладони лежат две половинки:

— Возьми ту, где буква «L». Покажешь охраннику на выходе. Не забудь.

Когда я беру свою половину, пальцы словно обжигает лютым холодом. Я сглатываю, поворачиваюсь и еле нахожу за ковром выход. Зал тускло освещён, гардеробщица глядит на меня пустыми глазами. Я поднимаюсь по лестнице, миную охранника (тот внимательно глядит на меня) и кое-как открываю стеклянную дверь.

На улице идёт дождь, машины на стоянке блестят в сумраке. Когда я прохожу мимо, одна из них начинает урчать мотором, но фары не зажигаются, а стёкла темны.

Ноги почему-то отказываются идти, а потом я вспоминаю…

Торопливо возвращаюсь к дверям офиса, но те уже заперты. Я молочу кулаками, а когда появляется охранник, то прижимаю к холодному стеклу половинку карточки.

Охранник вглядывается, слегка кивает и отступает в темноту. Я ещё минуту стою, потом поворачиваюсь и бреду мимо стоянки, сердце сильно бьётся.

На этот раз всё тихо.

Метро ещё работало. Голова болела, я тупо смотрел на мелькающие огни. Всё можно было объяснить двояко. Или я попал на обряд тайной секты, где Аннабель исполняла роль мифической Лилит — я знал, что подобные секты с кровавыми или сексуальными обрядами стали популярны в современном мире…

Или всё, что она говорила, было правдой…

В это не очень верилось: люди вокруг сонно кивали, тусклые огни проносились за окнами.

Но вдруг я в самом деле видел самую прекрасную и обольстительную из женщин? Ту, что не подчинилась Адаму, и за это была изгнана из рая. Любовницу Люцифера и мать демонов. Сама ставшую демоном, чтобы приходить по ночам к мужчинам. Вдруг я видел Лилит?..

Я усмехнулся и вышел из вагона.

Утром проверил свой почтовый ящик и обнаружил известие, что моё письмо получено — меня благодарили и просили продолжать сотрудничество.

А я-то надеялся, что мне предложат защиту…

Несколько огорошенный, я забрал свои пожитки, отправился на вокзал и купил билет на пригородный экспресс до города Р.

Поезд шёл быстро. Среди леса проплывали солидные красные особняки, суетливыми толпами пробегали дачки попроще. Я не смотрел по сторонам, достал из чемодана ноутбук и с головой погрузился в игру. Я был секретным агентом и пробирался по закоулкам Тёмной империи, чтобы проникнуть во дворец её властелина. Наконец попал туда — но был убит, и возродился к жизни снова. Когда поезд прибыл в Р., я вышел уже на третий уровень сложности.

В институте, большом здании с радиотехническим гербом на фронтоне, мне долго выписывали пропуск, а потом я отыскал заведующего кафедрой философии. Плотная фигура и выпяченные губы придавали ему сходство с жизнерадостным поросёнком, он сидел в маленьком кабинете и что-то чиркал в конспекте.

— Футурология? — он сдвинул очки на лоб, разглядывая мой диплом. — Ну, у нас будешь преподавать что-нибудь попроще. Здесь радиоэлектронный институт, студентам читаем только философию и социологию с политологией.

Он сразу стал обращаться ко мне на «ты». Я моргнул — похоже, придётся терпеть.

Комнату выделили в преподавательском доме. Комендантша привела меня в подъезд пятиэтажки, покоробленная дверь со скрипом распахнулась, и я увидел внизу прихожую с несколькими дверями. Достав из кармана кофты ключ, комендантша отперла дверь налево.

— Вот твоя комната, — сказала она.

Мне показалось, будто заглянул в гроб. Покрытые жёлтой краской стены с двух сторон сдавливали окно. Сквозь кроны тополей сочился зеленоватый свет.

— Ничего, — добродушно сказала комендантша. — Год-другой поживёшь, а там и однокомнатную квартиру дадут. О молодых специалистах сейчас заботятся.

Комендантша ушла, а я уныло оглядел захламлённую прихожую. Вспомнились слова Щапова:

«Боже, как жутко жить взаперти русской душе! Простору, воздуху ей надо! Потому и спит русский человек и схвачен ленью, что находится взаперти и опутан тройными верёвками; потому и чудится ему вавилонская блудница!».

Так я устроился. Лёжа на кровати, слышал за дверью смех и возню играющих детей. Один из вечных контрастов России: между безбрежностью её пространств и скученностью людей в маленьких квартирах. Может, потому и стремится к воле русская душа?..

Незаметно я задремал.

И увидел второй сон…

На этот раз ни чёрной воды, ни жуткого ледяного замка. Я стою на красной равнине и чувствую, что воздух здесь очень разрежен, хотя для меня это почему-то не создаёт затруднений. Такое впечатление, что я не дышу вовсе. Над головой чернильно-тёмное небо, и в нём сияет маленькое солнце. Я опускаю глаза и вижу только камни и красный песок.

«Это Марс!» — почему-то сразу понимаю я.

Впервые вижу сон про чужую планету. И даже во сне испытываю смутное удивление: подсознание обычно оперирует знакомыми образами, а я никогда не вглядывался в фотографии поверхности Марса — скучная пустыня.

Но эта пустыня не пуста.

Человеческая фигура появляется вдали и быстро приближается. Она вырастает гораздо быстрее, чем на Земле, и я вспоминаю, что радиус Марса меньше земного и поэтому линия горизонта расположена ближе.

Странное правдоподобие для сна.

Я вижу облачка красной пыли из-под ног, и они тоже опадают медленно: сила тяготения на Марсе меньше земной.

Фигура уже близко: тёмный плащ слегка развевается, а лицо явно человеческое — измождённое и жестокое. Откуда-то приходит знание, что существо странствует по Марсу уже тысячи лет и не находит покоя.

Яростные глаза смотрят в упор, но не видят меня, а я начинаю дрожать — это спутник Аннабель, который обнажил на меня меч.

Вот он останавливается и кладёт руку на пояс, где тускло блестит золото. Но глядит не на меня, а в сторону горизонта.

Я тоже поворачиваю голову: голубая звезда висит над сумрачно-красной равниной, и я понимаю, что это Земля. Она красива и одинока в тёмной пустоте.

Внезапно от звезды во все стороны брызгают голубые лучи. Несколько падает на песок между мной и фигурой в тёмном плаще, и песок начинает искриться фиолетовыми огоньками. А на месте Земли словно распахивается окно, и я опять вижу знакомые снеговые горы, заиндевелый лес и правильные ряды металлических мачт на обширной вырубке. Над всем этим мерцает голубое зарево.

Что-то заставляет меня опустить глаза на тёмную фигур-у. Лицо её искажается свирепой радостью. Она поднимает руки, словно приветствуя кого-то, а потом делает шаг на фиолетово искрящийся песок.

…И тут же скрывается из виду. А вскоре гаснет и голубое зарево.

Снова сумерки, красный песок, печальная голубая звезда в тёмном небе… Тихо шелестит женский голос:

— Третий сон ты увидишь позже.

Я обмираю: уже слышал раньше этот мелодичный и слегка насмешливый голос. А красная пустыня вокруг тихо гаснет…

Утром я встал сумрачный и, отстояв очередь в туалет, побрился. Позавтракал вчерашними бутербродами и отправился в институт. Уже через несколько дней работа превратилась в рутину: на лекциях я рассказывал о Конте и Дюркгейме, а на семинарах студенты косноязычно выговаривали «Дюргейм», и в глазах была тоска.

Как-то после работы обнаружил на полу в прихожей письмо Киры, пришедшее из далёкого Крыма. Округлым старательным почерком она писала о разных мелочах, а в заключение — что уезжает, и давала адрес своего студенческого общежития. Я пожал плечами — мне это нужно?

Но во сне увидел её — как мы купались на каменистом пляже. На морском дне мерцала галька, Кира наклонялась и пригоршнями кидала в меня воду. Прекрасной и гибкой была линия её плеч, а глаза смеялись и звали к себе, в мир солнца и моря.

Я проснулся. Сумрачно желтели стены, и мне вспомнился другой пляж — где ленивые волны омывали песчаный берег, льдистый замок уходил в тёмное небо, а женщина в зелёной полупрозрачной одежде сходила на воду. Я снова ощутил промозглый холод и содрогнулся: две женщины и два моря — одно солнечное и тёплое, а другое мрачное и ледяное. Что всё это значит?

Рано пришла осень, зарядили дожди, работа не радовала. Как-то в холле института увидел объявление: американская христианская миссия приглашала на занятия по изучению Библии. Мне была нужна практика в английском для сдачи кандидатского минимума, так что решил сходить.

Занятие оказалось не первое, присутствовало несколько русских и трое американцев. Попили чаю, познакомились. Невзрачную девушку с золотистыми волосами звали Кэти, она приехала из Южной Каролины. Высокий молодой человек по имени Рон прибыл из Колорадо, а коротко стриженый Дэйв из Калифорнии.

После чая Дэйв с Роном раздали увесистые Библии на русском языке, и мы занялись тем, что американцы называли «изучением Библии». Выглядело это так: кто-нибудь читал кусочек текста вслух, а потом обсуждали. Я попал на изучение «Откровения Иоанна Богослова», причём с середины, так как на первых главах отсутствовал.

Эту книгу, последнюю в Библии, я читал ещё в университете, когда проходили историю религии. Поскольку в ней говорится о последних событиях мировой истории — появлении Антихриста и втором пришествии Христа, кое-кто считает Иоанна первым в мире футурологом.

Вела занятие Кэти, ей помогала русская переводчица. Я старательно вслушивался в английскую речь, хотя мало что понимал, даже знакомые слова звучали смазано. Казалось, американка говорит на каком-то варварском диалекте английского языка.

Во время перерыва я сказал об этом переводчице, та улыбнулась.

— Такое произношение типично для южных штатов Америки, — объяснила она. — Тягучее и менее чёткое, чем стандартное южно-английское.

Да, произношению тут не поучишься.

Библию читали по очереди, и вновь передо мной прошли необычайные видения «Апокалипсиса»…

Саранча в железной броне затмевает солнце, и шум её крыльев как шум от боевых колесниц. На диковинных конях мчатся всадники в огненной броне, и пасти коней изрыгают огонь и дым. Из земли поднимается зверь и творит великие знамения, число его 666…

Начали обсуждать.

Мужчины обычно скептически относятся к мистике, вот и у нас русский участник задал вопрос: не устарели ли все эти пророчества? Доказано, что числом 666 Иоанн зашифровал имя тогдашнего императора Нерона, а тот умер две тысячи лет назад, так что время прихода Антихриста и, следовательно, Армагеддона давно просрочено.

Кэти заволновалась и показалась даже красивой — в зелёном платье, на фоне золотого осеннего света из окна.

— Нет, — заговорила она, и переводчица еле успевала за ней. — Вот, прочитайте это: «всем… дали клеймо на руку их правую или на лоб их, и чтобы никто не мог ни купить, ни продать, кроме того, кто имеет клеймо…». В Америке обсуждают идею, чтобы каждому имплантировать электронный чип. Это якобы облегчит идентификацию личности, что важно для борьбы с терроризмом, а вдобавок позволит перейти на электронные деньги. Подделать электронную подпись будет невозможно. Наиболее удобное место для импланта — как раз лоб. Палец или даже руку можно заменить протезом, а с головой это сложнее. И обратите внимание на слово «всем». Для этого должна существовать единая мировая экономическая система и единое всемирное правительство, а они пока не возникли. Так что речь идёт о будущем…

«Занятно, — подумал я. — А ведь я тоже, как Иоанн, видел будущее. Правда, всего одну картину, а тому показали больше. Возможно, отсюда и спутанность видений: те события, что будут происходить раньше и те, что позже, смешались у него воедино. Как дома накладываются один на другой, когда смотришь вдаль».

Но этой мыслью я делиться не стал, нескромно сравнивать себя с Иоанном.

Одна из русских женщин стала допытываться: кто такая жена, облечённая в солнце? Кем может быть красный дракон с семью головами? Кто такие три бесовских духа, собирающие царей всей вселенной на великую битву Армагеддона?..

Кэти, похоже, устала и печально глядела в окно. Свет золотился в её волосах, а платье казалось зеленоватым облаком. Слово взял Рон.

— Под женой, облечённой в солнце, многие богословы понимают Израиль, — сказал он, более чётко произнося слова, чем Кэти. — Еврейский народ, согласно Библии, является богоизбранным. Но кого именно она рожает, неясно… Дракона обычно отождествляют с Сатаной. Про трёх бесовских духов толкований нет. Многое пока скрыто, и важно знать не детали, а готовиться к приходу Господа Иисуса Христа. Мы приехали, чтобы помочь вам в этом.

— У нас для этого есть своя церковь, православная! — возразила другая русская.

— В ваших церквах очень красиво, и мы за мирное существование с православием, — бодро улыбнулся Дэйв и снова стал разливать чай. — Мир быстро становится единым, зачем враждовать?

«Только США хотят, чтобы мир объединился по их сценарию», — кисло подумал я, но прикусил язык. Всё-таки эти американцы видели в будущем не благостную картину устроенного по-американски мира, а приход Антихриста, ужасы мировой войны и конца света. Саранча в железной броне, с шумом крыл затмевающая солнце — не полчища ли это штурмовых вертолётов?..

Так что на языковую практику рассчитывать было нечего, изучать Библию особенно не хотелось, и на занятия больше не ходил.

Близились осенние праздники. По утрам в тумане чернели деревья. Я стал часто видеть во снах Киру — то в солнечном ореоле на берегу моря, то с манящей улыбкой в сумраке парка, — и стал подумывать: не съездить ли к ней? Вдруг повторится тот чудесный миг: трепещущее дерево, пунцовый свет на лице Киры, и сладостное пламя, что пронизало меня…

Но останавливала боязнь, что увязну в отношениях. Кто-то писал, что люди вговаривают себя в любовь — как и в гнев. А я подумывал устроиться на работу в Москве и там жениться…

Не знал ещё пословицы: «Человек так, да Бог не так…».

В общем, решил не ездить к Кире, а хорошо прогуляться. Уже совершал экскурсии по окрестностям, так что сел в автобус, вышел в какой-то деревне и углубился в лес. Хмурые ели стояли вдоль малоезженой дороги, белёсый туман стлался над землёй.

Я сошёл с дороги, вокруг ног зашуршала сухая трава. Холодный осенний свет наполнял лес, ветви деревьев образовывали меняющийся сложный узор. Лес покорно ждал прихода зимы, и моя душа тоже проникалась сонным равнодушием…

Зачем мне Кира?..

И вдруг заметил, что неподалёку идёт другой человек.

Я остановился, и будто промозглый холод протёк за воротник. Как-то перестал я доверять ближним своим. Человек успокаивающе приподнял руки. Он был без головного убора, в тёмном плаще. Высокий лоб с залысинами, вытянутое лицо. Постояв, пошёл в мою сторону. Я рассмотрел, что глаза у него голубые — чересчур голубые для сумеречного леса. Контактные линзы?

— Здравствуйте, — довольно небрежным тоном сказал незнакомец. — Извините, если напугал. Осень прекрасное время для прогулок, не так ли?

— Пожалуй, — пробормотал я, возобновляя ходьбу. Был так растерян, что забыл поздороваться. Незнакомец пошёл рядом, сунув руки в карманы плаща.

— Вас ведь зовут Андрей? — непринуждённо спросил он. Чувствовалось, что в ответе не нуждается.

Я вздрогнул: откуда он знает моё имя?

— Вы писали письмо в ФСБ, — словно услышал мой вопрос незнакомец. — Кстати, называйте и меня по имени — Глеб.

Мне резануло слух это «называйте». Намёк, что имя не настоящее? И как меня вычислили? Хотя… при включённом мобильном телефоне это нетрудно. А «Глеб» продолжал:

— Хорошее место для разговора. В Москве слишком много народу, да и вообще людей на Земле становится многовато. Вы не находите?

— Планета перенаселена, предел экологического равновесия уже перейдён. — Я был здорово испуган неожиданной встречей, но почувствовал гордость за чёткость формулировки. — А зачем я вам вдруг понадобился?

Спутник некоторое время молчал, плащ посвистывал по траве.

— Давайте объяснимся, — наконец произнёс он. — Из письма следует, что вас пытались завербовать. Этот фонд по изучению будущего довольно странная организация. С одной стороны как будто мирная — собирает молодых учёных со всего света, занимается прогнозированием будущего. А с другой — не брезгует похищением людей и ведёт странные исследования. Не исключено, что за этим стоит некая спецслужба.

И на кой чёрт я написал в другую спецслужбу? Не хотят ли от меня избавиться? Удобное место, и труп вывозить не нужно.

— Гм, — я храбрился. — Только вряд ли американская. Любимой темой дискуссий было, как сменить нынешний миропорядок на более справедливый.

Собеседник хмыкнул.

— Справедливость можно понимать по-разному. Например — несправедливо, что богатая ресурсами Сибирь принадлежит одной России. Надо поделиться… Вокруг России роится много всяких организаций. Мы стараемся их отследить, но возможностей не хватает. Так что и нам нужны специалисты в аналитический центр. Программисты, системные аналитики, футурологи… Вы можете подойти — университет закончили с отличием, руководитель высоко оценил вашу дипломную работу. Добавлю, что наши рецензенты оценили её ещё выше.

Я не сдержал самодовольной улыбки. Выходит, кое-кто меня ценит. Но всё же испытывал беспокойство. Ветви перестраивали узор на фоне серого неба, шуршала и стегала сухая трава.

Кое-кто уже оценил меня. Приглашал на семинары, а потом пытался убить…

— А почему вы не встретились со мной в городе? — поинтересовался я.

Глеб коротко взглянул на меня, и снова поразила голубизна его глаз.

— В Москве мы, пожалуй, побеседовали бы в ресторане, — ответил он со смешком. — Есть заведения с уютными, а главное, приватными уголками. К сожалению, в вашем городе все на виду, а мы не хотели привлекать внимания.

Словно колокольчик прозвенел вдалеке. Я почувствовал раздражение.

— С чего это сотрудник ФСБ тратит время на вчерашнего студента? Выгоднее разрабатывать богатого коммерсанта…

Глеб вынул руку из кармана. Я споткнулся, и колени ослабли — вдруг вынимает пистолет? Вполне мог быть причастен к организации Сибил.

Но он только сломал прутик с куста.

— Хотите верьте, хотите нет, но мы таки занимаемся борьбой с несправедливостью, — и взмахнул прутком так, что засвистел воздух.

Я чуть успокоился:

— В России многие боролись за справедливость, только потом от неё оставались рожки да ножки. И понятие справедливости относительно, сами сказали.

Мой спутник покривился:

— Сразу видно философа. Но критерий имеется, и вам известен. Общее благо…

— То есть наибольшее количество добра для наибольшего количества людей, — раздражённо подхватил я. — Старая песня, только это не удалось ни христианам, ни коммунистам. И никому не удастся, возможности планеты ограничены, на всех не хватит.

Собеседник поморщился:

— Не надо про всех. Мы говорим о России. И у нас был период величия, когда большинство людей жило неплохо, и нас уважали в мире…

— Советский Союз? — перебил я. — Читали Льюиса Кэрролла? Шалтай-болтай сидел на стене, Шалтай-болтай свалился во сне, а теперь вся королевская конница и вся королевская рать не может Шалтай-болтая обратно собрать.

Свистнул рассекаемый прутиком воздух.

— Верно. Но согласитесь, тогда мы были ближе к общему благу, чем сейчас.

Я пожал плечами:

— Возможно. Некоторые даже уверяют, что Советский Союз стоял на пороге новой цивилизации…

Спутник остро глянул на меня.

— Выходит, вам известна эта точка зрения, — сказал он. — Я её разделяю и считаю, у нас было всё для небывалого рывка в будущее. Хотя почему «было»? И сейчас есть… Отрадно слышать. Согласно психологическому профилю, для вас более характерна скептическая установка.

Про психологический профиль мне не понравилось. Кто это озаботился составлением моего профиля?..

Чтобы скрыть растерянность, я пробормотал:

— Вы считаете, что СССР был разрушен в результате заговора? Но это же миф, как и общее благо…

— Вы ведь футуролог, — возразил Глеб. — Любая попытка заглянуть в будущее оборачивается созданием мифа о нём. А мифы способны кардинально изменить действительность. Возьмите миф об Иисусе Христе — мы и представить не можем, каким стал бы мир без него. Или миф о коммунизме, который повлиял на всю историю двадцатого века… Люди не могут жить без мифов — так они пытаются понять действительность. А затем изменить её. И в России настало время для нового мифа…

Я фыркнул. Белые пряди тумана потянулись между деревьев.

— А этот фонд по изучению будущего. Вы что-нибудь узнали о нём?

— Ничего интересного, — поморщился Глеб, — Разведкой за рубежом занимаются другие службы. Кстати, дурацкое разделение в эпоху сетевых войн… Да и в ФСБ кадры сейчас недостаточно профессиональные.

Я хмыкнул — ещё жалуется!

— Кстати, та организация… — продолжал Глеб, — явно носит сетевой характер. И как будто тоже собирается переделать мир.

— Широко замахнулись, — пробурчал я. — Мир — слишком сложная система, на ситуацию в нём влияет множество переменных.

Мой спутник помолчал.

— И очень хрупкая система, — сказал он наконец. — Вот недавний пример: несколько масштабных операций на биржах плюс пропагандистская компания — и вся мировая экономика сваливается в кризис.

Полосы тумана, словно белые призраки, всё гуще крались между деревьев.

Я пожал плечами:

— Чтобы организовать подобный кризис, нужны немалые средства.

— Есть силы, которые заинтересованы в изменении нынешнего мирового порядка. — Голос Глеба звучал холодно, как холоден был встающий навстречу туман. — Особенно в Азии, где накопилось много обид по отношению к Западу. На Востоке обид не прощают… Вы сами писали, есть всего несколько важных переменных: Можно разработать алгоритм воздействия на них и запустить сетевую атаку. Возможно, что организация, о которой вы сообщили, планирует именно это…

Глеб замолчал. Мох зачавкал под ботинками, пришлось свернуть на дорогу. В глубоких колеях поблёскивала вода. Как раз место, чтобы закопать, если кто путается под ногами.

— Нам важно знать, как реализация подобных планов отразится на России? — продолжал мой попутчик. — Тут вы можете помочь. Пытались построить синергетическую модель взаимодействия русского и восточного менталитета, и у вас получились интересные результаты.

На душе немного полегчало.

— Это была наивная попытка, — со стыдом сказал я — Нужна обкатка модели на компьютере, а у меня ни знаний программирования на таком уровне, ни доступа к суперкомпьютерам.

— Если будете сотрудничать, такой доступ у вас появится, — пообещал Глеб. Он размахивал прутком направо и налево, словно расчищая дорогу от тумана. — Не все же в ФСБ крышуют коммерсантов. Немало и патриотов России.

— Вроде все за процветание России, — с сомнением сказал я. — И президент, и правительство, и депутаты Думы. Только говорят одно, а делают совсем другое…

— В этом-то и дело, — подхватил Глеб. — В разрыве между словом и делом, что типично для российских чиновников. Мы хотим преодолеть этот разрыв.

Я рассмеялся, но смех перешёл в кашель: от промозглого воздуха запершило в горле.

— Ничего себе, — наконец выговорил я. — Пока у людей не отрастут ангельские крылышки, это невозможно.

— А для всех людей это необязательно, — безмятежно промолвил мой спутник. — Только для тех, кто принимает решения. Для политиков, чиновников, военных.

Уже целая рать белых призраков двигалась навстречу, истончаясь между деревьями и вспухая на открытых пространствах.

— Чихать они на вас хотели, — устало сказал я. Что за странный разговор? — Будут и дальше набивать карманы. Кот Васька слушает, да ест…

— Пока да, — неожиданно легко согласился Глеб. — Пока к власти не придёт организация наподобие Братства.

— Что за Братство? — хмыкнул я. — Хотя да, читал… Ну и что? Так же будут воровать. Как сказал один наш соотечественник, всю историю России можно выразить одним словом: «Воруют-с».

— А это вряд ли, — мягко возразил мой спутник. — Уже после столь замечательного высказывания был в истории России период, когда перестали воровать. Ну, почти перестали.

— При Сталине, что ли? — вяло поинтересовался я. — Всё прошло и быльём поросло.

— Вы изучали историю России, — насмешливо сказал собеседник. — Неужели не усвоили, что всё в ней повторяется? Сначала период анархии — Смута или 1917-й год, когда рушатся старые формы. Потом приходят деятели наподобие Петра I или Сталина, и Россия вступает в период создания новых государственных форм и обретения новой мощи. Сейчас закончилась очередная российская смута, и мы стоим на пороге нового созидательного этапа.

— Вряд ли получится, — ответил я. — Пока Россия раскачивается, мир вступил в совершенно новую эпоху. И потом, порядок в России всегда наводили сверху. А сейчас кто будет? Для наших государственных деятелей политика стала личным бизнесом.

Глеб повернулся ко мне, на щеках блестели капельки влаги.

— Я не могу рассказать всего, — тихо произнёс он. — Но поверьте, кое-что готовится. Вам пока предлагаю только войти в аналитическую группу. Но для этого нужно, чтобы вам стали доверять. Первый шаг — подробнее опишите всё, что с вами произошло. Вы о многом умолчали, а дьявол, как известно, прячется в деталях. Отчёт пошлите по тому же адресу, только в теме укажите — «от странника»…

Мой собеседник остановился. Путь пересекала дорога с глубокими колеями, в них стояла вода с радужной плёнкой. За дорогой начинались болота — сквозь туман виднелись высохшие деревца и мох. Я знал, что в тумане прячутся озёра с чёрной стоячей водой. Здесь обычно заканчивались мои прогулки, и я поворачивал обратно.

Глеб кинул прутик и наконец-то вынул из кармана другую руку. Снова пробрало холодом, но в руке оказался обыкновенный мобильник.

— Подъезжайте, — сказал Глеб коротко и спрятал телефон. А потом глянул на меня. — Если хотите, подброшу до дороги. Вы мне немного нравитесь. Такой же идеалист, как я был когда-то…

— Я ещё прогуляюсь, — хмуро сказал я. Вечно меня норовят куда-нибудь завезти.

— Как знаете, — пожал плечами Глеб.

Из леса послышался шум мотора, и вскоре громоздкий джип с затемнёнными стёклами выплыл из-за деревьев.

Остановился по ступицы в воде, мой собеседник осторожно забрался внутрь, и машина тронулась. Я попытался рассмотреть номерной знак, но он отсутствовал. Выплёскивая из колеи радужную грязь, джип свернул в сторону и уехал.

Скатертью дорога! Пусть считают, что завербовали. Даже кличку присвоили! Ну, в России к этому не привыкать.

Я повернул от сумрачного болота и пошёл обратно. Туман окутывал деревья белым саваном, и на душе было противно.

Вдруг показалось, что кто-то идёт впереди, волнуя туман. Словно гибкая фигура мелькала среди прозрачных волн… Скорее всего, это был обман зрения. И всё же с губ сорвалось:

— Кира?..

Когда я вышел на шоссе, холодный ветер подул навстречу, и первые снежинки закружились в темнеющем воздухе.

Зима в этом году пришла рано. Как-то я поехал посмотреть местный кремль и специально прошёл мимо здания ФСБ: решётки на окнах, переплёт антенн на крыше. Здание показалось каменным псом, который вот-вот вскочит из вихрей позёмки и разразится лаем. Но здание молчало: пёс то ли обленился, то ли одряхлел.

С обрыва открылся широкий вид: церкви над тёмной рекой, белые поля, далёкая полоса леса. Церквям было по триста и более лет, но лёгкая метель окутывала их словно подвенечной фатой, и за них становилось тревожно: серая мгла наступала по снежным полям с востока.

Я всё думал о разговоре с «Глебом». У меня давно возникли подозрения, что под маской фонда изучения будущего скрывается другая организация — то ли разведка, то ли террористы. Возможно, семинары проводились с целью найти сотрудников… Хотя на террористов не походило. Там были образованные люди из разных стран, никто не говорил о терактах, а обсуждались новые технологии. Хотя возможно, заговорщики хотели изменить мир посредством информационных технологий. Как известно, логические бомбы могут оказаться эффективнее обычных…

А вдруг эта организация от меня теперь не отстанет? Да и предложение Глеба работать в аналитическом центре ФСБ выглядело заманчиво. Зарплата должна быть повыше, чем в институте.

Так что через пару недель после разговора я вышел на своём старом ноутбуке в Интернет и составил подробное донесение.

На этот раз описал всё — и проводника по снам, и сумрачную Москву, и странное поведение Симона. Даже Аннабель с её жутковатым напарником…

До сих пор порой думаю, обратили ли тогда в ФСБ серьёзное внимание на мои послания? Может, им просто надо было выполнить план по вербовке.

Зато обратили другие…

Я шёл на работу. За ночь похолодало: красный шар солнца поднимался над заиндевелыми деревьями, и тротуар обледенел. Вдруг будто чёрная собака метнулась ко мне от забора. Меня пробрало морозом, и я шарахнулся в сторону. Не удержав равновесия, поскользнулся и, уже падая, почувствовал под ногами что-то вроде взрыва. В щёку вонзились холодные иголки — брызги льда и бетона.

Я обмер и остался лежать: неужели стреляли? Хотя не слышал звука выстрелов, но насмотрелся фильмов, где оружие часто с глушителем. А странности продолжались: тротуар медленно повернулся и стал вертикальной стеной, моё тело утратило вес, я стал падать. Казалось, мимо проносятся угольно-чёрные стены. Будто издалека, почувствовал ещё один мягкий удар возле головы. Меня охватил ужас: а вдруг я уже убит и это туннель, о котором рассказывают пережившие клиническую смерть?..

Но вдруг уткнулся лицом во что-то пушистое, всё тошнотворно покачалось, а потом я увидел красноватый свет. Осторожно приподнял голову.

И окончательно ошалел.

Я лежу на ковре. Две свечи догорают коптящим пламенем. Положив руку на перила, вполоборота ко мне стоит Аннабель.

— Ты? — голос странно колеблется, словно в фильме, когда нарушена синхронизация. — Ах да, тебя послали назад…

— Куда? — бормочу я, вставая на четвереньки и пытаясь понять, цел ли? Как будто всё в порядке.

— На этот раз в прошлое. — Голос Аннабель звучит уже нормально, с лёгкой насмешкой. — Вставай.

Она протягивает руку и, хотя та обжигает холодом, её не хочется отпускать. Я оказываюсь на ногах, лицо Аннабель совсем близко, и нет сил сопротивляться призыву алых чувственных губ.

На этот раз я целую Аннабель.

Поцелуй долог и жгуч, и тело слабеет, наливаясь истомой, а разум кружит как обессиленная птица во тьме, пронизанной лучами кровавого света.

Наконец Аннабель отталкивает меня.

— Ступай вниз! — приказ бьёт как бич, но всё тело сладостно содрогается, и я начинаю послушно спускаться по лестнице, крытой красным ковром. Рука Аннабель огненным обручем охватывает мою, я не чувствую ног, а сердце бешено бьётся.

Внизу открывается тёмное помещение: слабо белеют человеческие тела, из чаш струится сладковатый дым, а в столбе багряного света под завораживающую музыку танцует нагая девушка. Похоже, та самая, с которой так грубо обошёлся Рарох. Красный свет стекает по грудям и лоснящемуся животу…

— В другой раз! — голос Аннабель будто ледяным лезвием касается шеи, а рука отталкивает меня. — Ниже!

Я вижу другую лестницу: узкие железные ступени спускаются в темноту. В глубине чёрного зева голубеет свет, и мне очень не хочется спускаться туда. Что-то жуткое притаилось внизу. Но воли уже не осталось, и я делаю первый шаг…

Их оказывается много, этих шагов. Ноги скользят по ступеням, я хватаюсь за грубо оштукатуренные стены, лестница делает зигзаг, потом другой… Я спускаюсь будто в вертикальный колодец, и зловещий голубой свет становится всё сильнее.

Но его источником оказывается обычная электролампа, обмазанная синей краской. Лампа освещает железную дверь, и я вспоминаю слова Аннабель, что внизу заваренный вход на спецстанцию метро.

Я толкаю дверь, она не подаётся, и я облегчённо вздыхаю, можно вернуться. Но чёрт дёргает потянуть ржавую ручку на себя…

Дверь неожиданно легко отворяется.

Скрип петель угрюмо раздаётся в подземелье, и за дверью я вижу обыкновенный, хотя и мутный электрический свет.

Я перешагиваю высокий порог, пол коридора завален кабелями. Воздух затхл и холоден, пахнет старым дерьмом. Может, окаменел кал тех заключённых, что строили эту ветку метро при Сталине?

Кого я встречу? Гигантских крыс или омоновцев, стерегущих подходы к Кремлю?..

Я оказываюсь на обычном перроне.

Это в самом деле метро: в обе стороны уходит туннель с ржавыми рельсами, но убранство станции не напоминает аляповатую роскошь московского метро. Грязно-серый бетон, мусор под ногами, унылый перестук водяных капель… Но воздух свеж, хотя это почему-то неприятно.

Скоро я понимаю причину свежести — из левого туннеля вытекает холодный воздух, и его ток становится всё сильнее.

Словно по заброшенному туннелю приближается поезд.

Это в самом деле оказывается поезд, только никого нет в тёмной кабине машиниста. Три голубых вагона архаического вида — наверное, из тех времён, когда строили глубокие бомбоубежища и прокладывали специальные ветки метро в ожидании большой войны.

Поезд останавливается, с шипением открываются двери.

Хотя мне всё более жутко, я улыбаюсь — надо же, персональный поезд.

Войти? Или не стоит?..

Поезд терпеливо ждёт, и мне кажется, что стоять так он может целую вечность. Действительно, куда спешить? Других пассажиров не видно…

Я решаюсь войти, и сразу с шипением закрываются двери. Поезд трогается и тонет в темноте туннеля — фонарей на стенах нет, лишь в вагоне тлеет несколько плафонов.

Слышится унылый вой, состав набирает ход. Я сажусь на диванчик и чихаю от поднявшейся пыли.

Сажусь вовремя! Меня прижимает к боковому поручню — несмотря на старинную внешность, поезд быстро ускоряет ход. Вой меняется в тональности, становясь всё выше и пронзительнее, и мне вспоминается начало «Стены» Pink Floyd.

Помнится, там в конце заплакал ребёнок. А что будет тут?

Вой поднимается до немыслимо высокой ноты и обрывается, только закладывает уши. Я замечаю, что по вогнутым стенам туннеля уже не бегут отсветы из вагона: остались ли вообще эти стены? Что-то странное происходит и с вагоном: он будто сделался выше, а проход между сиденьями уже…

Постепенно в вагоне темнеет, и у меня возникает ощущение, что поезд с сумасшедшей быстротой втягивается в чёрную вертикальную щель. Стены туннеля будто из угля, они безжалостно расплющивают вагон и меня вместе с ним. От прохода уже ничего не остаётся, я едва могу дышать, в груди нарастает крик, но не может вырваться. От удушья мутится в глазах.

Но вдруг щель будто распахивается, синяя вертикальная молния озаряет её. Слышатся грубые и торжественные звуки — словно фанфары из фильма о Древнем Риме. За окнами светлеет, поезд сбавляет ход и останавливается. Снова шипят двери.

Я не спешу выходить, озадаченный пейзажем снаружи: какие-то мерцающие серые холмы. Не похоже на станцию метро, хотя может быть, поезд вышел на поверхность в районе новостроек?

В конце концов, приходится выйти, не сидеть же вечно. Я шагаю на грубый бетонный перрон и первым делом гляжу назад. Пара рельсов уходит в чёрную щель туннеля, выше закругляется вершина холма, а ещё выше…

Я едва не сажусь на бетон.

Выше в тёмном небе сияет Земля. Совсем как на снимках, сделанных с Луны: голубой шар с синими океанами и белыми завихрениями облаков.

Я что, на Луне? Хотя… ведь уже побывал на Марсе. В некотором смысле.

Забавными кажутся на фоне висящей над горизонтом Земли голубые вагончики. Хотя нет… ведь они из той эпохи, когда готовились настоящие полёты на Луну и на Марс. Пузатые вагончики, пузатые автомобили, и одновременно титанические стрелы ракет…

Я лишь жалкий наследник той великой эпохи.

Мне становится всё холоднее, словно космический холод уже коснулся незащищённой кожи. Впрочем, будь я на Луне в самом деле, то уже погиб бы от удушья. Да и Луна ли это?

Слишком велика Земля, с настоящей Луны она кажется гораздо меньше. Слишком странные холмы, они словно мерцают и переливаются в голубоватом свете. Пусть холодный и разреженный, но имеется воздух. И ещё…

Здесь кто-то есть, я чувствую на затылке пристальный взгляд.

Оборачиваться не хочется, но ничего не поделаешь…

И опять у меня подкашиваются ноги.

Хотя стою на перроне, но ещё не видел вокзала. А тот достоин столицы: высокие мраморные колонны, грандиозные арки, только вот крыши нет — лишь чёрно-лиловое небо.

«А зачем крыша? — мелькает сумасшедшая мысль. — На Луне не бывает дождей».

Гладкий пол тоже из мрамора, и в центре этого сумрачного великолепия высится подобие трона из груды самоцветов. Там сидит некто — с лицом юноши и чёрными волосами до плеч. Сцепив мускулистые руки на синей ткани, что покрывает колени, в упор глядит на меня. Руки и обнажённый торс смуглы, будто обожжены огнём.

Что-то напоминает мне всё это. Где-то я уже видел эти фиолетовые и зелёные сколы камней, это лиловое небо, этот тёмный лик…

«Демон» Врубеля! Значит, сумасшедший художник тоже побывал здесь?..

Я вдруг понимаю, кто сидит передо мной — вижу уже в третий раз! — и облизываю пересохшие губы.

— Приветствую тебя, Рарох.

— Привет и тебе, — медленно произносит холодный звучный голос. — Кто бы ты ни был, посетивший меня в заточении.

Похоже, Рарох впервые видит меня. Ах да, меня же отправили в прошлое…

— Тебе недолго осталось, — хрипло говорю я. — Что-то происходит, и вы обретаете свободу.

— Знаю, — тяжко падает слово. — Вы, люди, слишком неосмотрительны с энергиями. Впрочем, какой смысл в осмотрительности? Это не приводит к величию.

Прямо светская беседа, но что поделаешь? Я немного размышляю — что ещё сказать? — и указываю на вагончики.

— Странный способ путешествия.

— Не особенно, — глаза Рароха не отпускают меня. Странный у них цвет, янтарно-жёлтый. — По этой линии прибудут многие, ты лишь первый.

Я оглядываюсь:

— Не вижу второго пути. Или тут однопутное движение?

Слышится рокот, словно удары грома отражаются от чёрного неба — Рарох смеётся.

— Отсюда никто не возвращается, — отсмеявшись, говорит он. — Движение только в одну сторону.

— А как же?.. — растерянно начинаю я, но Рарох не даёт закончить.

— Началось! — Он встаёт во весь исполинский рост, синяя ткань соскальзывает, и мне снова является тёмная мускулистая фигура, которую уже видел в подземельях Москвы.

Голубой шар Земли начинает мерцать, и я опять вижу странное зрелище. Серые холмы Луны искрятся фиолетовыми огнями, в тёмном небе словно распахивается окно, и я с содроганием вижу знакомую картину: снежные горы, заиндевелый лес и ряды металлических мачт на обширной вырубке.

Губы Рароха, будто высеченные из тёмного камня, медленно расходятся, приоткрывая белые зубы. Он делает несколько шагов, колонны и арки содрогаются от гулких ударов, угловатая чёрная тень ложится на мраморный пол… и Рароха уже нет. Помедлив, исчезает и тень, а следом гаснут фиолетовые огни. Я остаюсь один.

Оглядываюсь по сторонам: жуткий вокзал с чёрным небом вместо крыши, угрюмый огонь самоцветов, неподвижные голубые вагоны. Мне приходит в голову, что всё это только сон и пытаюсь проснуться.

Безрезультатно.

Наверное, есть сны, от которых не пробуждаются — недаром Рарох сказал, что отсюда нет возврата. Правда, если верить ему, то я не вечно буду один, появятся и другие…

Мне делается так тошно, что хочется задрать голову к голубому шару и завыть, как это делают собаки. Только те воют с Земли на Луну…

Хоть бы кто помог!

Сзади раздаётся кашель.

От радости перехватывает дух, и я резко оборачиваюсь. Это опять он — проводник по снам. Тот же тёмный костюм, то же бледное лицо и белые перчатки, только машины на сей раз нет.

— Здравствуйте! — довольно ошалело говорю я. — Не вытащите меня отсюда?

— Для этого меня и послали, — сухо отвечает он. — Это чрезвычайное поручение, вас занесло в очень непростое место. Но помните, что теперь у нас осталась лишь одна встреча. Не потратьте её впустую.

Я пропускаю это мимо ушей.

— А что мне делать? — спрашиваю глупо.

— Садитесь в поезд, — пожимает плечами проводник. — Дорог всегда больше, чем говорит Рарох.

Я устало захожу в вагон и плюхаюсь на сиденье.

Не знаю, что сделал проводник — возможно, сел вместо машиниста, но поезд трогается, за окнами почти сразу темнеет, а меня начинает укачивать. Сначала я то и дело киваю головой, а потом ложусь на пыльный диванчик и проваливаюсь в сон…

— Вам плохо? — раздалось над головой.

Я с трудом приподнял голову: возле меня стоял прохожий.

— Н-нет, — выговорил я, садясь. Зубы стучали, и я со стыдом почувствовал мокроту в брюках. — П-просто поскользнулся.

Мужчина протянул руку — очень холодную и будто когтистую. Я оказался на ногах, совсем близко увидел лицо прохожего, и чуть не завопил. Янтарно-жёлтые глаза, вертикальные щели зрачков. Снова он!

Но одет на этот раз обычно, в чёрную кожаную куртку.

Глаза Рароха прожигали меня насквозь.

— Так-так, похоже, моя сестричка не ошиблась, — услышал я насмешливый голос. — До новых встреч.

Ледяная рука оттолкнула мою, и я едва не плюхнулся обратно на тротуар. А Рарох сделал несколько скользящих шагов — оказалось, что у обочины стоит машина. Приземистая и ярко-жёлтого цвета — похоже, очень дорогая.

Поднялась клиновидная дверь, Рарох исчез за ней, и машина отъехала.

Мою щёку пекло, я потрогал её. На пальцах осталась кровь — видимо, разлетевшиеся льдинки рассекли кожу. Только теперь я увидел, что меня испугало — чёрный полиэтиленовый пакет прибило к троллейбусной опоре. А если бы я не поскользнулся и не упал?..

Я поглядел на часы — сколько осталось до начала занятий? — и опять испытал шок. Уже десять часов, а только что было восемь! Разве я мог пролежать на тротуаре так долго?

Я снова почувствовал мокроту в брюках, стиснул зубы и поплёлся обратно домой.

Там сменил брюки и промыл щёку, а на работу явился с большим опозданием. Сделал крюк через парк, не мог заставить себя идти по тротуару. К счастью, в расписании были одни семинары, я дал студентам задание конспектировать и сидел, тупо глядя в книгу. Кто-то пытался меня убить. Неужели это связано с тем злосчастным электронным письмом? Обратиться в полицию? Но какой смысл, если даже ФСБ не может защитить меня?

На следующий день тоже пришлось пойти в обход: улица и тротуар были перегорожены красными флажками, шли какие-то ремонтные работы, всех заворачивали на параллельную улицу.

Я вяло удивился, но тогда не придал этому значения. Ходил как оглушённый, и всё время оглядывался, хотя понимал, что это бессмысленно. От тоски захотелось поплакаться, и я написал довольно бессвязное письмо Кире.

Вскоре получил приглашение на заседание рабочей группы по футурологии. Она проходила в подмосковном пансионате, сквозь стеклянные стены была видна речка с заснеженными берегами.

Я поболтал со знакомыми по университету и немного пришёл в себя. Когда подошла моя очередь, выступил с тезисами будущей кандидатской диссертации. В общем, скоро забыл о неприятном происшествии и возвращался довольный.

На местный экспресс опоздал, так что пришлось взять билет на поезд дальнего следования. В купе оказался один — то ли народ осенью меньше ездил, то ли места были забронированы. Я убавил свет, но, едва устроился в уголке, лязгнула открываемая дверь.

Я открыл глаза, и мне отчаянно захотелось, чтобы уже спал и видел сон. В дверях стоял мой спутник по лесной прогулке. С испуга мне показалось, что даже плащ на нём тот же — тёмный и неприятно посвистывающий. Но нет, на этот раз был в длинном пальто.

— Не ждали? — спросил он язвительно.

За его плечами маячил кто-то ещё, однако незваный гость шагнул внутрь один и захлопнул дверь.

— Разрешения не спрашиваю, — довольно неприятно улыбнулся он. — Ваши желания мало что значит.

Он расстегнул пальто, уселся напротив и пристально поглядел на меня. Глаза показались мертвенными в крадущемся голубом свете — поезд как раз тронулся.

— Боюсь, что сотрудничества у нас не получится. По какому адресу вы послали письмо?

— По тому же, — пробормотал я. — И в теме указал, как вы сказали: «от странника».

— Да ну? — неприятно осклабился «Глеб». — А наши компьютерщики выяснили, что вы отправили ещё и копию. Почтовый ящик на иностранном сервере, и кто туда заходит, выяснить практически невозможно.

Меня будто оглушили. С трудом выдавил:

— Никакой копии я не отправлял.

— В том-то и дело, что отправляли, — собеседник отвёл глаза. — Только сами об этом не знаете. На бытовом языке это называется зомбированием. Вы прилежно оповещаете Сибил и кого-то ещё обо всех своих действиях. Возможно, в подсознание вам впечатали список адресов. Так что сотрудник из вас получился бы хреновый. У этой организации действительно хорошие специалисты.

Меня затошнило, едкая горечь подступила к горлу.

— В том числе и киллеры? Я бы не сказал, что это специалист высокого класса. Два раза промахнулся.

На миг почувствовал себя глупо: а вдруг просто показалось, что в меня стреляли?

Но «Глеб» снова внимательно поглядел на меня.

— Не думаю. Пули выпущены из серьёзного оружия — снайперской винтовки «Винторез». Из такой обычно не промахиваются.

Мне стало действительно страшно: выходит, я ничего не придумал. Прислонился головой к окну, стекло показалось очень холодным.

— Тогда почему?.. — мне отчаянно хотелось, чтобы голос звучал ровно, но получился жалкий писк.

— Не попал? — усмехнулся «Глеб». Странно, на его лбу и залысинах выступили бисеринки пота. Неужели тоже чего-то боится?.. — Любопытный вопрос. А также любопытно, как это вы сумели перебраться через Безенгийскую стену без всякого альпинистского снаряжения. Конечно, у вас был довольно странный проводник, но всё же… Я узнавал про погоду в тот день: на высоте более четырёх тысяч метров дул ураганный ветер. Вас бы просто смело с гребня, а там падать два километра.

У меня пересохло горло. Ведь чувствовал, с Симоном было что-то не так…

А попутчик откинулся, и лицо оказалось в глубокой тени, только глаза казались голубоватыми льдинками. Как у Сибил…

— Вообще, очень много странностей, — голос «Глеба» прозвучал отдалённо. Видели, как после покушения на вас перекрыли улицу?

Я смог только кивнуть.

— Не скрою, мы за вами следили. Хотели проконтролировать, не проявит ли себя та организация?.. — «Глеб» почему-то помолчал и продолжил:

— Так что сразу узнали о покушении. Были проведены замеры, — тут его голос стал уплывать куда-то. — Похоже, в первый раз вы поскользнулись и, падая, ушли с траектории пули. Повезло… Но второй выстрел — снайпер должен был попасть вам точно в голову. Очень лёгкая цель. Похоже, вы просто исчезли с линии огня. И весьма странно, что в тот раз опоздали на работу на два часа…

Действительно! Я шёл на работу в восемь, а потом на часах вдруг стало десять!.. Но тут я перестал слышать голос, снова скользил куда-то по наклонному тёмному льду, а голова кружилась всё сильнее…

Тут же она дёрнулась от удара, а из глаз посыпались искры.

— Извините, — сказал мой допросчик, опускаясь на лавку. — Кажется, вы собирались упасть в обморок. Пришлось дать пощёчину.

Он поглядел на меня с сомнением.

— Странно, — проговорил медленно. — Вы слабы. Вы совершенно не подготовлены. И, тем не менее, дважды ушли от настоящих профессионалов. Причём в обоих случаях совершенно фантастическим образом. Такое впечатление, что снайпер видел вас в одной точке пространства, а вы находились в другой. Или что-то, ещё более странное…

— Я вас не понимаю, — пробормотал я, и самому стало противно, до чего жалко прозвучал голос.

А «Глеб» снова непринуждённо откинулся к стене.

— Знаете, — сказал со смешком. — А ведь я побаивался этой встречи. Не выходило из головы: вдруг и я окажусь в результате… где-нибудь на гребне Безенгийской стены? Представляете, в таком пальтишке на ураганном ветру?

Что за бред? Я продолжал испытывать странное ощущение, будто куда-то падаю. Нет, надо успокоиться!..

Я сильнее прижался виском к окну и ощутил, что стекло источает промозглый холод. Но в голове прояснилось, и почему-то вспомнился Симон: как он шёл, словно танцуя, по повисшему над бездной ледяному гребню.

Чёрный монах!

— Я никуда не смогу перебросить вас, — моя улыбка, наверное, получилась жалкой. — Даже если очень захочу.

Глеб смотрел на меня (я вдруг понял, что это его настоящее имя), не мигая.

— Значит, вы догадываетесь, — тихо сказал он. — Власть над пространством… это почти абсолютное оружие. Можно сделать так, что пуля пройдёт по кривой, скользнув по изогнутости пространственно-временного континуума. Можно шагнуть в ледяную стену, и оказаться за сотни километров, по другую сторону гор. Можно вообще временно исчезнуть из нашего пространства… А можно сделать ещё больше! Целые армии будут вести огонь, но пули и ракеты уйдут в пустоту. Или вернутся и поразят стрелявших… Считается, что такое невозможно. Нигде не ведётся даже экспериментов. Слишком много энергии надо, чтобы хоть слегка искривить пространство. Но, выходит, есть и другой путь…

Я промолчал, чувствуя виском ледяной холод. А попутчик наклонился ко мне, обжигая глазами, которые вдруг стали иссиня-чёрными.

— Только вы не сможете сделать этого, Андрей. — Я машинально отметил, что впервые за время этой встречи он назвал меня по имени. — И никто не сможет. Похоже, это вообще не людская игра. Мой совет: пока не поздно, выйдите из неё. Неужели вам хочется быть пешкой в чужой и очень опасной игре?

«Ну да, — кисло подумал я. — Чтобы стать пешкой в вашей…».

Купе омыло голубым мелькающим светом из встречного поезда, гость вдруг встал и принялся застёгивать пальто.

— Всё же буду приглядывать за вами одним глазом. Вы в смертельной опасности — те, кто организовал покушение, опасаются вас. Не уверены, что вы собираетесь делать. На вашем месте я бы исчез, пока всё не уляжется. А вообще с вами сложно. Вы одной ногой здесь, а другой — в каком-то ином мире. Хотя тут мы похожи — и я живу не столько в этом мире, сколько в другом, будущем…

Криво улыбнулся и неожиданно продекламировал:

«Звук шагов, тех, которых нету, По сияющему паркету И сигары синий дымок, И во всех зеркалах отразился Человек, что не появился И проникнуть в тот зал не мог». [4]

Лязгнула дверь, и он исчез. Я уныло глядел в окно, через некоторое время в темноте появились огни, поезд приостановился на какой-то станции и поехал снова.

Мне очень не понравился этот разговор. Итак, за мной следит та организация, что приглашала на семинары. Мало того, после неосторожного письма в ФСБ пыталась убить. А теперь за мною будет присматривать ещё и Глеб с сотоварищи…

Нет, больше не буду делиться опасениями, своя шкура дороже. Если эта «организация Х» и планирует диверсию, то мишенью, судя по всему, явится Запад. На семинарах были русские, но больше азиатов, хотя и американцы присутствовали. Сибил-то чем родная Америка не угодила?.. Может, планируется чисто коммерческое предприятие: устроить грандиозный обвал акций, а потом скупить по дешёвке? Что-то подобное говорил Глеб во время лесной прогулки. Тогда разговоры о справедливости лишь приманка, и за всем стоят очень большие деньги. Тем более не стоит связываться, а то потом уберут исполнителей…

Темнота убегала назад, но продолжала стоять за окном. В голове мучительно ныло, что-то не укладывалось в эту простую схему. Ах да, странная парочка: Аннабель и её спутник с мечом. Вдобавок Рарох. Да ещё необычные сны.

Но что я тогда мог понять?..

Жизнь стала тоскливой: утром я шёл на работу, а вечером жарил картошку на коммунальной кухне и ужинал под прикреплённой к стене фотографией Киры — той, где она манила в мир солнца и моря.

На улице всё время оглядывался.

Как-то возвращался через парк. Облачный замок из раскалённого железа, призрачная копия зубцов Ай-Петри, плыл в глубокой синеве. И я снова вспомнил серые лужайки парка и мягкие губы Киры…

Огненная башня померкла, основание утонуло в лиловой тени, а потом всё стало расплываться. Остался только облачный гриб, вершина которого тревожно горела красным огнём…

Я больше не колебался и, вернувшись в свою комнату, написал Кире, что собираюсь приехать. А вскоре получил ответ, что во время практики она будет дома, и давала адрес.

Я пошёл отпроситься к заведующему кафедрой. Тот странно поглядел на меня:

— Ты знаешь, что у нашего института есть филиал на севере?

От «ты» я поморщился, но шеф словно не заметил.

— Слышал, — неохотно сказал я. — Но он как будто исследовательский, студентов там нет.

— Ну да, — завкафедрой пожевал губами. — Мне позвонил тамошний директор: у них несколько человек работает над диссертациями, надо подготовить к сдаче кандидатского минимума по философии. Да и для сотрудников почитать лекции по социологии и политологии, сам знаешь — политическое образование снова вводят. Обещал хорошо заплатить, у них контракты с Минобороны и зарубежными фирмами.

— Вы предлагаете мне поехать? — удивился я. — А кто здесь будет вести семинары?

— На этот год мы обойдёмся. — Босс глядел на меня с явным любопытством, и я вдруг вспомнил Глеба: не он ли походатайствовал?

— Так что съезди куда хочешь, а потом сразу на север. Подумай.

Я вернулся за свой стол поразмыслить и вспомнил предостережение Глеба. Работа в аналитическом центре ФСБ мне не светит, а вот убраться подальше следует. Может, там меня не достанут. А главное, можно съездить к Кире. Так что я согласился…

И снова поезд, только за окном не жаркие степи Крыма, а заснеженные леса.

Я сошёл на промёрзший перрон, потом долго ехал в автобусе. Сумерки сгущались среди мелькающих елей, наконец лес сменился огнями посёлка. Я отыскал нужный дом, поднялся на второй этаж и позвонил. Сердце сильно билось.

Открыла Кира. Она была в голубом халатике, серые глаза радостно расширились.

— Ой! — она обхватила меня руками, и я снова ощутил то мягкое, ласковое, что было летом и, казалось, навсегда ушло.

Мать Киры — крупный нос придавал лицу несколько суровое выражение — накрыла стол, и меня покормили рассыпчатой картошкой и сочными горячими колбасками.

На ночь затопили печку — отопление почти не грело, — и постелили мне на узком диване. Я следил за красными отсветами на потолке, когда вошла Кира. Она присела на краешек дивана, нагнулась, и её волосы затмили неверный свет. Губы были мягкими, поцелуй долог, и моё тело снова нежилось, как когда-то в сумраке парке.

Но когда я стал настойчивее, Кира отодвинулась.

— У меня отец с матерью за перегородкой спят, — рассмеялась тихо.

Так и ушла. Я испытал лёгкую досаду, но чувство уюта не проходило, и вскоре заснул. Во сне я словно плыл над дорожками парка, и мне было радостно, потому что где-то среди деревьев меня ожидала Кира.

Мы встали поздно и после завтрака отправились гулять в лес. Было морозно, сосны отбрасывали на дорогу голубые тени. Я остановился и попробовал обнять Киру, однако она увернулась и побежала среди сосен. Когда я всё-таки нагнал, то ухватилась за низкую ветку и обрушила на меня целый ворох пушистого снега.

Я поймал девушку, прижал к стволу и стал целовать. Щёки и губы Киры были тёплыми, и вскоре я перестал чувствовать холод от попавшего за шиворот снега — лишь нежные прикосновения, словно лепестков цветов…

И воздух странно потеплел, и на шершавой коре за смутно видимым лицом Киры лёг необычайный золотой свет, и чей-то тихий смех прозвучал среди деревьев.

Я отстранился, слегка задыхаясь. Сердце то начинало сильно биться, то словно проваливалось в пустоту. Странное ощущение посетило меня — что на миг мы оказались в ИНОМ лесу.

— Что с тобой, Андрей? — спросила Кира.

— Ничего, — с трудом сказал я. И, неожиданно для себя, добавил: — Я люблю тебя.

Не сделал ли я тогда ошибку?..

Впрочем, мы сплошь и рядом совершаем ошибки. Часто сами появляемся на свет в результате ошибки: будущие папа с мамой слишком увлеклись. Так что грех жаловаться.

Испанский философ Орега-и-Гасет писал — неверно, что любовь иногда совершает ошибки. Сама любовь, по существу, является ошибкой. Мы влюбляемся, так как наше воображение проецирует несуществующие совершенства на другую личность. Однажды фантасмагория исчезает, и вместе с нею умирает любовь…

Согласитесь, без таких ошибок жизнь была бы скучна.

И вдобавок я начинаю сознавать, что дело может обстоять совсем наоборот. Что скорее мир исчезнет как фантасмагория, а любовь останется…

На ночь снова затопили печь, и снова пришла Кира. На этот раз прилегла, мы уместились на узком диване, лишь тесно прижавшись. Рыжеватые блики, постепенно тускнея, трепетали в волосах девушки. Я пуговку за пуговкой расстёгивал её халатик, и всё сильнее разгорался другой, невидимый огонь желания.

Вот и Кира задышала чаще, и вдруг протиснулась вниз, позволив мне утонуть в блаженной тесноте меж своих бёдер. Её нежная кожа обожгла мой живот, и я понял, что между нашими телами больше нет ночной рубашки.

От волнения не сразу получилось войти, и она помогла — тонкие пальчики мимолётно, словно приветствуя, сжали мою отверделую мужскую суть. Мягкое прикосновение, словно лепестков цветов, скольжение в таинственную глубину, обволакивающая нежность, будто ты вернулся домой… Я торопливо задвигался, рыжие завитки волос Киры тоже двигались перед глазами, и это усиливало возбуждение — очень скоро я ощутил, как изливаюсь сладостной истомой.

— Я люблю тебя, — выдохнул я, отстраняясь.

— Уже всё? — тихо рассмеялась она.

Я стеснительно улыбнулся, но для ответа не хватило сил, навалилась приятная и неодолимая дремота.

Кира прижала меня к себе, жарко поцеловала, а потом ушла.

За ночь потеплело, и утро было неожиданно хмурым, чуть не дождь шёл за окнами. Мать Киры накормила нас на кухне и ушла по делам. У меня было тоскливо на душе — и от испортившейся погоды, и оттого, что надо уезжать. Глядя на серые облака, я вдруг сказал:

— Кира, давай поженимся летом.

Кира глянула на меня, отвернулась и стала водить пальцем по оплывающему стеклу.

— Ну, если ты хочешь, — немного погодя сказала она.

5. Путешествие на север

Рельсы лежали в грязи и воде. Хвостовой вагон надвигался, неотличимый от темноты, и только два красных фонаря делались ярче. Посадка была скорой и молчаливой, мягко тронулись вагоны в свой далёкий путь. Я устроился на верхней полке, слушая шёпот ветра по крыше вагона.

По питерской дороге поезд пошёл скоро, с гулом бесконечного падения в горизонтальную пропасть, разделившую две столицы России. Временами вагон кренило, по постелям мелькал голубой свет из окон встречного экспресса.

Ночью я ненадолго проснулся. Поезд стоял, раздавался скрип шагов и неразборчивые голоса. Сквозь замёрзшее стекло смутно виделся высокий свод.

Петербург!

Сюда, на рубеж России, когда-то пришёл Пётр, чтобы основать новую столицу. Что за смысл в этом был? Чтобы Россия вдохнула освежающий воздух Запада через серые хмари Финского залива? Или наоборот, распахнуть для Запада дверь в необозримые природные кладовые России?..

Но разве даст ответ Петербург? Я был здесь на экскурсии и помнил надменные дворцы над Невой, грозящий низкому небу шпиль Петропавловской крепости, и статую одинокого всадника на взвитом на дыбы коне.

Столица империи поднялась на этой болотистой окраине — и выпивала живительные соки из русской земли, перекачивая их в Европу, соревнуясь с ней в роскоши. В конце концов истощённая страна взбунтовалась, попытка Петра потерпела крах, и столица опять возвратилась в Москву.

Где-то здесь была шведская крепость, которую штурмом взял Пётр и переименовал в Шлиссельбург — «город-ключ»… И Петербург был построен как город-ключ… А может быть, вся Россия — это тоже ключ?.. Только к чему — к Западу или Востоку?..

Какая-то мысль настойчиво стучалась мне в голову. Но я снова заснул.

Когда окончательно проснулся, поезд шёл медленно, за окном синел снег. Мало было селений в этом краю. Поезд ненадолго останавливался у деревянных вокзалов, потом дёргался, будто отдирая примёрзшие колёса, и ехал снова.

В вагоне просыпались. Полку внизу занимала полноватая девочка лет пятнадцати. Вчера её провожали родители, а она поглядывала на солдата, занявшего боковую полку. Когда ночью я ненадолго просыпался, то видел, как солдат сидит рядом с девочкой, и что-то всё нашаривает под одеялом. Но тогда было гробовое молчание, а сейчас слышалось хихиканье — солдат, маяча передо мной затылком, что-то ворковал девочке.

Напротив меня лежал кто-то, с головой накрытый белой простынёй, а внизу сидел седой старичок. В Москве эти полки остались пустыми — видимо, пассажиры сели по дороге. Старичок доброжелательно поглядел на меня и, словно не замечая парочку, стал читать что-то в тетради.

Нехотя рассвело. Сначала изредка, а потом чаще замелькали хлопья снега. Я свесился с полки: девочка накрылась до подбородка и маслеными глазами следила за солдатом, который поглаживал круглящиеся под простынёй колени.

Наконец девочка выбралась из-под простыни, и оба куда-то ушли. Я слез и стал нарезать колбасу. Сосед напротив тоже достал свёрток, выложил на газету хлеб и сало. Пригласил и меня присоединиться, так что я нарезал ещё колбасы. Поглядывая в окно, старик спросил:

— Тебя как зовут?

— Андрей, — ответил я.

Старичок кивнул и внимательно оглядел меня. Глаза были удивительные: будто с каждым прожитым годом они вваливались всё глубже, и теперь смотрели на мир из колец высохшей плоти — два чистых голубых родника. Поев, старик завернул оставшееся в белую тряпицу и неожиданно заговорил:

— По этой дороге, Андрюша, после войны на каторгу возили — тех, кто в немецком плену побывал. Теплушки забивали досками наглухо, и порою месяц везли. Бывало, увидят сердечные сквозь щёлку снежок да болота, как взвоют! Как начнут кидаться от одной стены к другой, чтобы вагон с рельсов свалить. И другие вагоны подхватывают. Колёса с рельс приподымаются, конвоиры подогадливее в снег спрыгивают, а там и весь эшелон с насыпи летит. Кто в той мясорубке выживал, в лес бежали. Порой их староверы прятали. Кровищи и трупов покромсанных было жуть…

— И тебе, дедуля, видно досталось, — посочувствовал я. — Поизмывалась власть над русским народом.

Но старик погрозил мне пальцем, а потом вздохнул.

— Сподобил и меня Бог пострадать. Я к немцу в плен не попал, молод был воевать. Мальчонкой на работу в Германию угнали. Ну а после войны сюда отправили… Озеро такое есть, Колвицкое. По берегам мы лес валили для социалистических строек. Голодно было, цингой болели. Как-то к весне я совсем ослаб. Как лёд сошёл, свезли нас, доходяг, на Рищев-остров посреди озера и там оставили. Вместо кладбища тот остров был. Лежу я на мху под ёлочкой, и даже пошевелиться нет сил. Умираю. Как сейчас помню, вода о камушки плещется, над озером тучи ползут. И вдруг будто просветлело. Гляжу — женщина по бережку идёт. Откуда взялась, у нас только две фельдшерицы, а те на Рищев не приезжали? И одета чудно — что-то светлое и туманное. До мыска дошла — и тут у меня сердце стало, а потом снова затрепыхалось. Не по бережку она идёт, а над водой скользит. С молодых лет попам не верил, а тут Бога вспомнил, молиться начал…

Тут старик медленно перекрестился:

— Женщина куда-то делась, но вдруг вижу, словно солнышко за ёлкой всходит. Вся она стала изумрудная, шишки жёлтым огнём горят. А из-за этой ёлки девочка выходит. Волосики жёлтые, в косички заплетены, сама в телогрейке, а на ногах ботинки высокие зашнурованные, какие сейчас солдаты носят. В наряде вроде ничего особого. Да только глаза у неё таким голубым огнём горят, что я сразу понял, кто она. Перекрестился и забормотал: «Свят Господь, свят!». В народе ведь бают — кто ангела Божьего увидит, помрёт скоро… А девочка ничего не сказала. Только наклонилась и ладошку мне на лоб положила. И так хорошо мне стало, будто мама баюкает, заснул я. А когда очнулся — девочки нет, но я уже на ноги встать могу. Прошлогоднюю клюкву нашёл, ею питался. Дни стали тёплые, а на ночь я мхом укрывался. Через неделю приезжают с другими доходягами, удивляются. «Везучий ты, — говорят, — первый с Рищева живой ворочаешься»… А вскоре освободили нас подчистую. Оказалось, враги народа это над нами устроили.

— А дальше как было? — помолчав, спросил я.

— Да как-то само сложилось. Вернулся в свою деревню, женился, а потом с женой снова на Север уехал, социалистический город строить. Голодно тогда было в наших краях. Когда церковь открыли, прислуживать начал, заочно питерскую семинарию окончил. Ребятишки давно выросли, жена померла, живу один. Вот ездил в Питер с подарками, что по приходу собрали: сёмга, брусничка, грузди солёные. Власти, и светские, и церковные, подношения любят. Слабы люди, ох слабы…

Тут старичок остро поглядел на меня:

— Только ты, Андрюша, не думай, что церковь слаба, коли ей немощные люди служат. Через наши немощи мы силу от Бога получаем, а то демоны страшную бы власть имели… И тебе не зря про свою жизнь сказываю. Редко это говорю, не всем.

Старик замолчал и прилёг. Вскоре стал посвистывать носом, и тут перед моими глазами возникли обтрёпанные края брюк, а затем на пол спрыгнул пассажир с верхней полки. Он нагнулся, отыскал под полкой потрёпанные гамаши, сунул в них ноги, выпрямился…

Меня словно обухом ударили по голове. Симон!

— Вот и свиделись, — усмехнулся тот.

Он не изменился: те же чёрные волосы до плеч и глаза с зеленоватым отливом. Монах сел в ногах посапывающего старика, а я глупо спросил:

— Вы с ним едете?

— Слабенький он, — вздохнул Симон. — Впрочем, других мне не поручают. Дай Бог ему до дома добраться.

Я прокашлялся, но всё равно заговорил сипло:

— Узнавал я про Новоафонский монастырь. Таким, как вы описываете, он был ещё до революции 1917-го. А сейчас только начали восстанавливать. Развалины, ободранные стены, всё заросло. Лишь водопад и в самом деле красивый.

Симон поглядел в окно, где мелькал снег, и вздохнул:

— Ну и что? Я ведь сказал, что давно там не был.

— Похоже, что очень давно. — То ли холодным сквозняком потянуло от оконного стекла, то ли пахнуло ветром с Безенгийской стены… — Вы таким старым не выглядите.

— А ты дотошный, — усмехнулся монах. — Хотя иначе бы меня за тобой не послали.

Хотя он обращался ко мне на «ты», я не почувствовал обиды, скорее азарт охотника.

— Так откуда вы на самом деле?

Симон поморщился:

— Можно сказать, что командированный.

Я хмыкнул:

— Выходит, монахи тоже врут?

Симон покосился на спящего старика:

— В книге Екклесиаста написано: «Кто умножает познания, тот умножает скорбь». Очень верно написано, мёд знания поначалу сладок, но потом оставляет во рту всё больше горечи. Ты это ещё узнаешь… А я и в самом деле мотаюсь по командировкам. Как послали когда-то, так и конца нет.

Я вздохнул: похоже, этого монаха нелегко расколоть. А тот ехидно усмехнулся:

— Лучше сам расскажи, что у тебя нового. Вдруг смогу дать совет. А то Екклесиаст говорил ещё так: «Сыны человеческие не знают времени своего и уловляются в бедственное время, когда неожиданно находит на них».

Про бедственное время мне не понравилось. Но была, не была — спутник мне попался явно не простой. Я вдруг решился и стал рассказывать всё подряд, начиная со стычки с Аннабель и её тёмным спутником в Крыму, и кончая встречей с ней же и Рарохом в подземельях Москвы. Только про Глеба и покушение предпочёл промолчать…

Симон слушал, сдвинув густые брови, и лицо всё мрачнело.

— Да, взяли тебя в оборот, — сказал он, когда я закончил. — Похоже, и у тебя будет неспокойная жизнь. А что до этих… существ, то они недавно в нашем мире и пока осторожничают. Вообще-то время на исходе, и тебе прямая дорога к нам. Но ты ведь почти женат.

И как-то странно поглядел на меня.

— Про это я слышал, — попробовал отшутиться я. — У вас говорят, что холостой старается угодить Богу, а женатый — жене.

— Дело не в этом… — в раздумье начал Симон. — Вот что, расскажу-ка я тебе одну притчу.

Он слегка наморщил лоб, словно вспоминая, и начал:

«Вот настал день, когда снова пришли Сыны Божьи, чтобы предстать Господу, и Противоречащий пришёл с ними. Человеческий язык не в силах описать это место среди великолепия многомерных пространств, так что назовём его точкой Омега.

И спросил у Противоречащего Бог над богами:

„Откуда ты пришёл?“.

И ответил Противоречащий, и сказал:

„Я ходил по Земле и обошёл её. Там много мест хуже, чем уничтоженные Тобой Содом и Гоморра“.

И спросил Живущий в средоточии энергий:

„А обратил ты внимание на людей в стране Моей, что поносили Меня семьдесят лет, но раскаялись и в столице восстановили храм возлюбленному Сыну Моему?“.

И ответил Противоречащий, и сказал:

„Не к Тебе они обратились, но к деньгам. Не Иешуа служат, а Маммоне“.

И сказал Сущий из сердца галактической бури:

„Ты князь мира сего, и время его на исходе. Связанный в бездне отныне свободен, и все люди в руке твоей. Но город тот сохрани“.

И переместился Противоречащий из точки Омега …».

Симон замолчал, глядя на меня зеленовато-чёрными глазами, а я лишь пялился в ответ. Похоже на начало Книги Иова, но многомерные пространства и «точка Омега»?.. Где Симон отыскал столь странную притчу?

Но тут снова появился солдат с девочкой, и я не сдержал усмешки: лицо у девочки раскраснелось, губы распухли, и она еле переступала. Видно, солдат добился-таки своего, пригвоздив её где-нибудь в туалете или к промёрзлой двери.

Симон вздохнул и полез на полку. Я забрался на свою.

Девочка легла и накрылась с головой, а солдат походил по проходу и тоже лёг. Вагон трясло, колёса стучали по железным полозьям. Всё кружил по белым полям и серым перелескам поезд, и не было им конца.

Я думал про девочку — каково это, елозить спиной по промёрзшему стеклу от толчков горячего солдатского члена внутри живота? — а потом вспомнил про нас с Кирой… Похоже, секс — единственное, что связывает мужчин и женщин, и велико должно быть могущество Аннабель-Лилит, если она действительно та, за кого себя выдаёт.

Хотя кроме секса есть и другая сила — оружия. Похоже, тёмный воин с мечом олицетворяет её. А что за силу представляет Рарох? И кто этот связанный в бездне, о ком упомянул Симон?..

Бесплодные размышления утомили, и я задремал.

Когда открыл глаза, за окном плыл изъеденный зимней стужей кустарник. На горизонте угрюмо синело небо. Уже вечер.

Я отлежал бок, а вдобавок хотелось есть, так что слез с полки и развернул колбасу. Что сейчас делает Кира?

Поев, забрался на полку. Думал, что теперь долго не усну, но глаза закрылись почти сразу. Мне снился Крым…

Утром за окном по-прежнему синел снег, а потом поезд въехал в белый пар. Внизу плыли заиндевелые камни, сквозь скрип колёс слышался однообразный шум воды — поезд взошёл на мост. Чёрные потоки низвергались среди белых клубов в серую пустыню моря…

И почти рассвело, когда поезд, тукая колёсами по мёрзлым рельсам, подтянулся к деревянному вокзалу. Здесь железный путь поворачивал от Белого к холодному Баренцеву морю.

Кандалакша.

— Она потому так называется, Андрей, — объяснил старичок, глядя, как я собираюсь, — что до неё арестантов в кандалах везли, а тут снимали, отсюда не убежишь. Они и радовались: «Кандалам ша!» — конец, значит. Но это так говорят, а нам кандалов не надевали. Ничего, и тут жить можно. Ангела тебе!

Симон не выглянул из-под простыни. Девочка посмотрела припухшими глазами и тоже спряталась под одеяло. Я подхватил чемодан и спустился в промозглый холод. Огляделся.

За путаницей рельсов поднимались лесистые холмы, а над ними снежные горы. Две были особенно красивы — словно нагие женские груди выступали из тёмной одежды лесов.

В деревянном здании вокзала было тепло. В кассе потребовали паспорт и командировочное удостоверение.

Повезло, местный поезд уже стоял у дальней платформы. В нём было всего четыре вагона, внутри оказалось на удивление комфортно: ковровые дорожки, мягкие кресла, а пассажиров немного — в основном военные.

Внимательно проверив билет, проводница приветливо сказала, что в первом вагоне работает буфет. Когда поезд тронулся и в окне поехал заснеженный лес, я отправился завтракать.

Взял сосиски с зелёным горошком, бутылку «Балтики» и чашку кофе, унёс на столик. Поезд шёл по безлюдью, над седой щетиной лесов блестели снежные склоны. Остались позади две сопки, похожие на женские груди. Даже колёса стучали тихо, поезд погружался в белое безмолвие. Поев, я вернулся в свой вагон и задремал.

Разбудила меня проводница, встряхнув за плечо. Затем пошла дальше, бодро выкрикивая:

— Рудник! Кому в институт, собирайтесь!

Колёса завизжали по рельсам, и поезд остановился.

Снаружи обжёг мороз, над путями громоздились фабричного вида здания с выбитыми стёклами. В их тени приютился каменный вокзал, возле него попыхивал сизым дымком автобус. Сошедшие с поезда направились к нему. На полоске бумаги за стеклом было написано: «Институт». Я почти бегом пустился по скрипучему снегу и залез в пахнущее бензином тёплое нутро.

Тепловоз засвистел и потянул вагоны дальше. Двери со скрипом затворились, и автобус покатил мимо заброшенных зданий и присыпанных снегом рёбер каких-то механизмов. За производственной зоной начался заброшенный посёлок: ни пешеходов, ни дыма из труб. У группы пятиэтажек снег был расчищен. Автобус сбавил ход и остановился у здания казённого вида — с колоннами, российским флагом и доской с золочёными буквами:

«РАН

Институт земного магнетизма

Заполярный филиал»

Лара стала моим проводником в этом лабиринте зданий. Выйдя из автобуса, я увидел женщину в меховой шубе, с пухлым личиком и чёрными глазами-пуговками. Она оглядела пассажиров и безошибочно направилась ко мне.

— Лариса Михайловна, секретарь-референт, — она протянула руку с пальцами, унизанными перстнями. — Поселю вас.

Схватила меня за руку, отмахнулась от охранника на входе и повлекла по коридорам, где проход загораживали деревянные ящики, а в открытых дверях виднелись нагромождения аппаратуры. На шутливые приветствия парней в замызганных халатах Лара мотала головой, словно отгоняя мух, и задержалась лишь у двери, похожей на вход в физкультурный зал.

— Столовая, — она приоткрыла дверь, и я увидел столы, а на стене выцветший плакат: «Дадим стране больше никеля!».

— Раньше тут был рудник, — пояснила Лара. — Потом месторождение выработали и бросили. Институт занял здание бывшего управления.

Через другую дверь вышли на улицу, пересекли засыпанный снегом двор и оказались возле пятиэтажек. Вошли в подъезд, где Лара постучала в дверь с табличкой «Кастелянша» и, не дождавшись ответа, стала подниматься по лестнице. Остановилась на площадке последнего этажа.

— Ну вот, — сказала она, слегка задыхаясь. — Квартира не прибрана, зато мебель есть.

От связки ключей отделила один и, открыв дверь, сунула мне.

— Постельное бельё возьмёшь у кастелянши на первом этаже, — отбарабанила она. — Вот талоны в столовую, ужин с шести до восьми. Завтра, — она обернулась к лестнице, — с утра зайди к директору. Климент Иванович, главный корпус, комната 107. Пока отдыхай.

Снова бесцеремонное обращение на «ты». Видимо, не произвожу впечатления: дешёвая китайская куртка, потёртый чемодан в руке…

Лара медвежонком скатилась по ступеням, и я остался один. Было тихо — видимо, по соседству никто не жил. Я внёс чемодан, закрыл дверь и обошёл квартиру. В ней оказалось две комнаты, в книжном шкафу лежали древние журналы «Вокруг света», на кухне осталась кое-какая посуда. Тахта испустила облачко пыли, когда я сел. Из пяти рожков в люстре желтовато горели два, за окном виднелось здание управления, в снежном сумраке маячили горы. Я вспомнил, что в это время года на севере рано темнеет.

Я спустился по лестнице и на этот раз застал кастеляншу — в окружении шкафов, из которых высовывались белые простыни. Она покачала головой, узнав, куда меня поселили.

— У нас обычно не селят выше третьего этажа, — сказала она.

Я наскоро разложил вещи из чемодана и пошёл ужинать. Люди сидели кучками, весело разговаривая, и я чувствовал себя чужим.

Когда возвращался, во дворе мертвенно белел снег — над снежными горами взошла луна. Я поднялся в квартиру и подошёл к окну: стекло было черно, в нём отразились только жёлтые рожки люстры и моё лицо.

Я постелил на тахте. От нечего делать стал копаться в стенном шкафу, нащупал продолговатый чехол и вытащил. Там оказалось ружьё для подводной охоты — с зазубренной на конце стрелой и обвислой резиновой пружиной. Я попробовал натянуть её и едва смог, пальцы задрожали от напряжения. Спуск побоялся нажать, с трудом спустил пружину и спрятал ружьё в шкаф. Наверное, купили для отдыха на юге, в здешней воде не поныряешь.

Лёг спать, но сон долго не шёл. Широкая тахта скрипела, когда я ворочался — телу не хватало уютной тесноты дивана, на котором спал с Кирой…

Утром пронзительно зазвонил телефон. Я спрыгнул на холодный пол и подбежал к аппарату, но уже раздавались длинные гудки. В окне алели снежные горы. Я оделся, сполоснул лицо холодной водой и стал бриться. За шумом электробритвы не сразу расслышал другой звонок, на этот раз в дверь.

На пороге стоял кряжистый мужчина в тёмном костюме. Мой прежний шеф напоминал жизнерадостного поросёнка, а этот — медведя. Лицо топорной работы, глаза серые и неприятные. Он пристально оглядел меня, и только потом протянул руку.

— Быстров Климент Иванович, — пробасил он. — Заведующий лабораторией, пока замещаю директора. Как устроился?

Он прошёл в квартиру — оттопыренный на заду пиджак и косолапая походка придавали ещё больше сходства с медведем — и остановился у окна. Оно выходило на заднюю стену управления, через которое вчера провела меня Лара. Глухая кирпичная кладка, несколько окон забито фанерой. Мужчина провёл пальцами вдоль оконной рамы и задумчиво сказал:

— Щели надо заклеить, а то дуть будет. — Потом обернулся: — Пойдём завтракать.

Меня снова покоробило фамильярное обращение, но я ничего не посмел сказать. Закончил бриться, и пошли.

В столовой среди шума и гама — те же парни, только пока без халатов — нас поманила Лара:

— Климушка, сюда?

Тот недовольно покосился на меня, подошёл к раздаче и вернулся с полным подносом. Я вспомнил, что в московской «альма-матер» администрацию в общей столовой не видел. А этому явно было плевать на условности: когда я подошёл с подносом, он и Лара ели одинаково быстро и жадно.

Вытерев губы салфеткой, Клима — в отместку и я стал про себя называть его так — задумчиво сказал:

— Ну что же. Пошли… футуролог.

Лара доедала пирожное и не подняла головы. На лестничной площадке миновали бюст Ленина — бывший вождь смотрел на нас задумчиво и без интереса. В коридоре Клима пнул загородивший проход ящик.

— Вот обормоты, — проворчал он, — До сих пор не установили. А сколько труда стоило это оборудование выбить. Погоди, зайдём.

Из стены торчал вертикальный ряд кнопок. Толстый палец Климы ловко — я и не заметил, в какой последовательности — нажал несколько, и дверь открылась. От нагромождения приборов поднял голову белобрысый парень.

Я чуть не ахнул — Роман, старый приятель! Сколько лет не виделись. Со школьных лет в сонном городке на берегу спокойной реки. Мы тогда купались до одури, читали фантастику, любили смотреть «Звёздные войны» и спорить о будущем…

Роман тоже меня узнал — в голубоватых глазах что-то мелькнуло, — но приветствовал отчуждённо, кивком. То ли показалось, то ли в самом деле предостерегающе повёл глазами в сторону Климы.

Клима открыл было рот, но Роман перебил.

— Ничего не получается, Климент Иванович, — сказал он слегка развязно. — Всё та же ерунда.

Клима нахмурился, и тему обормотов поднимать не стал.

— Дай глянуть, — буркнул он. Отодвинул Романа локтем и стал разглядывать кривые на дисплее компьютера. — А ты пробовал…

Но тут дверь приоткрылась, и показалась голова Лары.

— Климушка, Москва вызывает.

— Чёрт! — Клима косолапо заторопился из комнаты.

Когда дверь закрылась, я сказал:

— А я думал, ты в офицеры подался. Хотел ведь в военное поступать.

— Не прошёл, — усмехнулся Роман, глядя мимо меня. — Много желающих стало. Но и так всё нормально. Закончил физфак, кандидатскую сделал. А ты, я слышал, по гуманитарной линии пошёл. Непонятно только, зачем Климе понадобился.

Ну и ну! Выходит, не один я так его называю.

— Я учился на философском, специализация по футурологии. Сюда пригласили, чтобы подготовил ребят к сдаче кандидатского минимума.

Роман снова усмехнулся и потрогал паяльник.

— Может и так. Но ты Климе особенно не доверяй, он просто так ничего не делает. Сейчас под директора копает. Пока тот пороги в Москве обивает, Клима в его кресло сел и свои незапланированные эксперименты толкает. А Ларка его…

Дверь скрипнула. Роман умолк, внимательно разглядывая приборы. Бодро потирая ладони, вошёл Клима и цепко глянул на нас.

— А вы, похоже, знакомы. — Кажется, ни капли не удивился и навис над столом Романа: — А почему не поставишь японский генератор, вдруг окажется лучше?

Роман хмыкнул:

— Лучше нашего «Марабу» пока ничего не придумали, но попробовать можно. Только мне одному не справиться, а ты ребят на другой проект снял.

— Скоро верну, — буркнул Клима и покосился на глухую стену лаборатории. — Включён?

Роман кивнул, а Клима плотно уселся на стул и поманил меня пальцем.

— Давай, покажем товарищу. Раз уж вы знакомы.

На столе, в мешанине проводов, лежала конструкция из замысловато прилаженных штырей и проволок, немного похожая на шлем. Меня попросила надеть её на голову, Роман щёлкнул выключателем, и по экрану осциллографа побежали зеленоватые всплески.

— А максимумы высокие, — заинтересованно сказал Клима. — Ну-ка Андрей, попробуй замедлить движение.

— Как? — удивлённо спросил я, но, к моему удивлению, всплески тут же пошли медленнее и сделались выше. Роман опять щёлкнул выключателем, и экран погас. Некоторое время сидели молча.

— А экстрасенс из тебя вышел бы неплохой, — наконец рассеянно сказал Клима. — Таких максимумов мы ещё не видели.

— Это ведь что-то электромагнитное, — неуверенно сказал я. — Мозг создаёт электромагнитное поле, его даже фотографировали в виде ореола вокруг головы…

Роман вздохнул:

— Как говаривал герой одной моей любимой книжки, это ясно и ежу. Тут другая проблема…

Клима недовольно засопел, и Роман умолк.

Клима встал, опять поманил меня пальцем, и мы вышли в коридор. Вскоре оказались у двери с табличкой «Заведующий лабораторией № 2 Быстров К.И.». Рядом была другая дверь, из морёного дерева. Клима отомкнул её и повёл в воздухе ладонью, будто подталкивая меня в спину. Я вошёл.

Комната выглядела как гостиная в деревенской избе. Вместо обычного институтского линолеума в солнечном свете лоснились половицы, стены имитировали бревенчатые, в окнах голубело небо. Вокруг массивного стола стояли деревянные табуреты, а с пола стеклянными глазами глянула медвежья шкура. Пахло почему-то женскими духами. Вдоль стены стояла современная техника: ЖК-телевизор и музыкальный центр с чёрными массивными колонками. Клима уселся на край стола.

— Садись, — махнул рукой на один из табуретов. — Насчёт занятий по кандидатскому минимуму договоришься с Ларой, она составит расписание, у неё и тематический план возьмёшь. Обычно до обеда она в моём кабинете. Нагрузка небольшая, так что оформлю тебя ещё консультантом по коммерческим НИОКР… Только какой профиль написать, чтоб помудрёнее? Не футурологию же.

Слово «коммерческие» звучало заманчиво, и я тут же нашёлся:

— Консультантом по феноменологии. Может, и в самом деле принесу пользу.

— Это что такое? — нахмурился Клима. — Ах да, слышал. Ладно, так и запишем. Зарплату будешь получать в кассе, а как консультант — у меня… — он слегка поморщился и назвал цифру, которая мне весьма понравилась.

Даже не вспомнил, где бесплатный сыр бывает.

А Клима поглядел в окно, и в глазах появилась холодноватая голубизна.

— Ну и к Роману заглядывай, вдруг чем поможешь. У него интересный проект, только сейчас упёрся в глухую стену. Раньше тема была закрытой, а теперь… — Клима опять махнул рукой.

Я вышел в коридор радостный, прикидывая, что за год смогу накопить на первый взнос за квартиру. Лары в соседнем кабинете не оказалось, так что решил опять заглянуть к Роману.

Кода не знал, и пришлось стучать. Роман, не сказав ни слова, вернулся к столу перебирать какие-то бумаги. Наверное, у него шёл творческий процесс, поэтому я решил не мешать и бесцельно прошёлся по лаборатории.

И возле стеллажа с приборами остановился как вкопанный…

К стене была пришпилена фотография: ряды мачт на заснеженном поле, крестовидные антенны на верхушках, а вдали белые горы. То самое, что я видел во снах!

— Что это? — спросил я сипло.

Роман оторвался от бумажек и удивлённо посмотрел на меня. Потом глянул на стену:

— Американская установка ХААРП на Аляске. Одно из антенных полей. А что?

Я добрёл до стола и сел.

— Видел её во снах. Никак не мог понять, что это такое.

Роман поглядел пристальнее, будто перед ним начался любопытный эксперимент. В голубых глазах запрыгали искорки:

— Вообще-то тебе не полагается знать, но чёрт с этими секретами… Американцы построили на Аляске установку ХААРП для опытов с плазменным оружием. Наш филиал и создавался для изучения того, как ХААРП будет действовать на ионосферу. Подыскали близкое по географической широте место, привезли на брошенный рудник оборудование и принялись экспериментировать. До американских масштабов, конечно, далеко, но у нас свои методы. Американцев это видно беспокоит — надавили на кого следует, и нас хотят прикрыть. Прежний директор уже лапки кверху поднял, но Клима всё ездит и пока чего-то добивается…

Я прокашлялся:

— А что такое ХААРП?

Глаза Романа повеселели:

— Люблю нашу гуманитарную интеллигенцию, ни черта о науке не знает и знать не хочет. Если коротко, то оружие Армагеддона. Библия упоминает, что Бог поставил у ворот рая ангела с плазменным мечом, чтобы не допустить обратно Адама и Еву… ХААРП не просто экспериментальная установка. Это несколько антенных полей, которые посредством высокочастотного излучения создают в верхних слоях атмосферы плазменные образования диаметром в десятки километров. В случае войны ХААРП может запросто сбивать ракеты, которые полетят на Америку с северо-западного направления. Плазмоиды разрушают электронику, снижают прочность материалов, так что ракеты и самолёты будут просто разваливаться в воздухе. Есть и другие эффекты, не очень понятные. Их мы и изучали…

Роман поскучнел и умолк.

— Да уж, — неопределённо сказал я, а Роман поинтересовался:

— С чего ты такие сны видишь? Ладно я, у меня эти проблемы в голове сидят. А тебе скорее бабы должны сниться, всякие там Афродиты.

Вечное противостояние технарей и гуманитариев, физиков и лириков… Но всё-таки Роман был свой в доску: с кем ещё поговорить? Да и задела меня его колкость.

— Тебе такие сны и не снились… — едко ответил я.

И стал рассказывать о своих приключения подряд, начиная с «санатория» у подножия Безенгийской стены. С удовлетворением отметил, как глаза Романа постепенно делаются круглыми, и не стал скрывать ничего, даже странные сны описал в подробностях.

Так что я его уел. Под конец рассказа Роман выглядел ошалело. Он потёр плохо выбритый подбородок:

— Ну, Андрей! Ты либо психом от своей философии сделался, либо…

Он вдруг поднялся:

— Обдумать всё это надо. Где-то я вычитал мудрую мысль, что случайностей не бывает. Раз уж тебя сюда занесло, должна быть какая-то цель… Пойдём, покажу одну вещь. Хоть Клима мне за это голову оторвёт… — Тут Роман запнулся, почесал лохмы и словно про себя добавил:

— А может, и не оторвёт.

Идти было до соседней двери. Роман ловко набрал комбинацию кнопок, и мы оказались почти в такой же лаборатории. Отличала её только стеклянная стена, за которой над столом был подвешен блестящий металлический цилиндр, да ещё здоровенный кот, что сразу стал тереться о ногу Романа и громко мурлыкать.

— Дам я тебе корму, — рассеянно сказал Роман. — Погоди немного.

Я заметил, что лаборатория без окон, а точнее окна забиты фанерой. Роман постоял у собранного наспех пульта, потом щёлкнул выключателем. Ничего не произошло, вокруг ярко белели стены. Роман щёлкнул ещё раз, и помещение погрузилось во тьму.

Не совсем во тьму…

Призрачное голубое свечение исходило от торца цилиндра, протягиваясь на метр или полтора, а потом истончалось, сходя на нет. Словно фантастический меч из голубого света висел в темноте.

— Вот это да, — выдохнул я. — Словно меч из «Звёздных войн».

— Только рукоятка тяжеловата, — хмыкнул Роман. — Килограммов под шестьдесят. Это плазмогенератор, такие разрабатывали для самолётов. Создаёт сильно ионизированную воздушную оболочку, и радары такой самолёт не видят. На постройку антенных полей, как у американцев, у нас денег нет. Хотя пара антенн имеется. А эту штуку мы немного модифицировали. В принципе обычный плазмотрон. Электронный пучок нагревает электроны в газоразрядной камере и ионизирует рабочее вещество. Образуется плазма, которая ускоряется за счёт перепада электрического давления и вытекает вдоль магнитных силовых линий…

Он поглядел на меня, ухмыльнулся и замолк.

Я подошёл к стеклу, от которого сочился холод, и коснулся пальцами. В воздухе повисло пять туманных пятнышек, они быстро таяли.

— А перегородка зачем?

— Внутри атмосфера сильно разрежена, — объяснил Роман, переводя взгляд на заострённое голубое сияние. — Хорошо бы ещё меньшую плотность, как в высших слоях атмосферы, но на такую камеру денег нет.

— Бедная у нас наука, — машинально сказал я. Что-то завораживающее было в этой призрачной голубизне среди темноты. И что-то тревожащее…

— Зато у американцев богатая, — фыркнул Роман. — Теперь вот над плазменным оружием работают, чтобы никто не мог их достать. А они кого угодно…

— А это действительно можно использовать как оружие? — поинтересовался я. — Ну, кроме невидимости для самолётов…

— Вряд ли, — неохотно сказал Роман. — В отличие от меча из «Звёздных войн» этот ничего не рассечёт, плотность ионизированного газа слишком мала. Электронику действительно вырубает, но всего на несколько метров. А надо на сотни или тысячи километров. К тому же американцы переходят на оптоэлектронику, чтобы даже оружие ЭМИ на бортовые системы не действовало, а они бомбили, кого хотели.

Я пожал плечами:

— Будто они воевать с нами собираются.

— А то нет? У юсовцев одна цель — новый мировой порядок с Америкой во главе.

— Гм, — только и сказал я. Типично русская черта — вину за собственный бардак сваливать на других.

Роман щёлкнул выключателем, и голубое свечение стало не видно в желтоватом электрическом свете.

Помедлив, щёлкнул ещё.

Лёгкое содрогание пробежало по стенам лаборатории, и — или это мне только показалось? — свет разгорелся ярче.

Со странным выражением Роман поглядел на меня:

— Заметил что-нибудь?

— Что? — удивился я. Кот с требовательным мяуканьем стал тереться о мою ногу, и я добавил: — Ну и здоровый у вас котяра.

— И это тоже, — непонятно сказал Роман. — А насчёт света ничего не заметил?

— Вроде стал ярче, — вяло ответил я, стала одолевать усталость. — А что?

Роман вздохнул и сказал, будто про себя:

— Освещённость слегка падает, когда генератор включён. А когда выключаешь, соответственно увеличивается. Не очень заметно для глаз, но приборы регистрируют.

Я зевнул:

— Когда-нибудь назовут эффектом Славского. Когда во всём разберёшься и получишь Нобелевскую.

— А что? — хмыкнул Роман. — Это идея. Тут можно и Нобелевку отхватить. Вот с чего ты зеваешь?

— Не знаю, — пожал я плечами. — Вроде выспался.

— А это всегда так, — ещё шире ухмыльнулся Роман. — Сначала происходит угнетение нервной системы, а потом активизация. То же и с другими биологическими процессами. Думаешь, отчего у нас кот такой здоровый? Всё время живёт в лаборатории, не выпускаем. И здоровеет не по дням, а по часам. Так что тут такие эффекты могут быть…

И в глазах Романа появилась мечтательность, словно представил, как ему вручают Нобелевку.

Я решил кое-что выяснить:

— По этой линии у вас какие-то коммерческие проекты?

— Да, — неохотно отозвался Роман. — Клима наладил сотрудничество с одним азиатским концерном. Мы сначала получили низкотемпературную плазму, с концентрацией ниже, чем создаёт ХААРП. Так вот, действие у неё оказалось прямо противоположным. Она улучшает прочностные характеристики материалов и вдобавок производит некий консервирующий эффект. Это ещё надо изучать, но практические выходы наклёвываются. Сейчас остальные лаборатории ведут плановые исследования, изучают воздействие ХААРПа, и только мы продолжаем эксперименты с низкотемпературной плазмой. Пытаемся построить установку помощнее. Но многое непонятно… — И Роман досадливо потёр лоб.

В этом состоянии творческого кризиса я его оставил и снова наведался в кабинет Климы. На этот раз там оказалась Лара, оглядела меня глазами-пуговками и быстро отпечатала на принтере несколько листков.

— Вот планы занятий, один для аспирантов, а другой для сотрудников. Подкорректируешь и дашь на подпись Клименту Ивановичу. Лекции будешь читать в актовом зале, а занятия с аспирантами вести в комнате возле библиотеки. Если нужной литературы не окажется, можешь выйти в Интернет и распечатать на принтере. Только имей в виду, что все соединения идут через прокси-сервер.

Отбарабанив это, она игриво улыбнулась, так что я даже не обиделся на очередное «ты». Видимо, переняла манеру общения у Климы.

Остаток дня провёл, дорабатывая планы, подбирая литературу и общаясь с миром через прокси-сервер. Хотел отправить письмо Кире, но вспомнил, что у неё нет компьютера, а попытку выйти на мобильник зловредный прокси блокировал.

Мобильной связи не оказалось вообще, так что пришлось звонить из почтового отделения. Я сообщил, как доехал и устроился. Голос Киры звучал печально, да и мне к вечеру стало тоскливо…

Я сижу у окна: сереет корпус лаборатории, зеленью светятся окна. От стекла тянет холодом, я грею руки на батарее. В стылую тишину врывается крик — над розовыми перьями заката кружит стая птиц. Куда они собрались, может быть на далёкий юг? Я вспоминаю, как согревал своим телом холодные руки и ноги Киры, и как потом нам стало тепло. Почему мы не вместе?..

Время потянулось скучно. Только занятия разгоняли тоску: каждую неделю я читал лекции по истории социального и политического устройства России для сотрудников, а два раза в неделю проводил семинары по философии для будущих кандидатов наук. Заходил даже Роман, который кандидатскую защитил.

Как-то я рассказывал об иерархии бытия у греческого философа Плотина. Превыше всего он ставил непознаваемое Единое. Поскольку природа Единого творит все вещи, оно само не есть что либо из них. Единое переполняется самим собою и изливается в Ум, а тот творит Душу. Душа производит все живые существа, вдыхая в них жизнь. Без Души мир «не более как мёртвый труп, земля и вода, или даже нечто худшее — тёмная бездна вещества и небытие, — нечто такое, чего ужасаются даже боги». [5]

Идеи, содержащиеся в Уме, согласно Плотину воплощаются в божественные существа — так, идея любви и красоты воплощается в Афродиту, причём высшая часть в Афродиту Небесную, а низшая в Афродиту Пандемос, земную или всенародную…

Один парень поднял руку:

— Я читал, что ей поклонялись довольно занятно, устраивая сексуальные оргии.

Аудитория явно устала от тонкостей неоплатонизма и желала развлечься. Я пожал плечами:

— Культ Афродиты очень древний. Ещё до расцвета греческой цивилизации её почитали в Финикии как Астарту, а в Вавилоне как Иштар. Наверное, вы имеете в виду вавилонскую Иштар. В её храмах имелись роскошные покои, где жрицы отдавались пришедшим на поклонение мужчинам. Не только жрицы-проститутки, но и каждая женщина в Вавилонии должна была время от времени участвовать в таких обрядах.

— И я бы не прочь, — заржал парень. — Вообще, почему бы опять не ввести культ Астарты, а то наше православие больно скучно. Посты да молитвы.

Я поспешил закончить занятие.

Но вечером, изнывая от тоски по Кире, вспомнил появление Аннабель в московском бомбоубежище. Похоже, наше пресыщенное общество и в самом деле соскучилось по языческим культам.

По мнению древних, боги состоят из особого вида материи, настолько тонкого, что обычно не воспринимаются органами чувств. Так что они материальны и могут рождаться, а также умирать, если их не питать веществами столь же тонкими, как они сами: запахами благовоний, цветов и, в особенности, жизненной энергией живых существ, находящейся в крови. Отсюда человеческие жертвоприношения…

Теперь экстрасенсы нашли другое слово — эгрегоры. Некие энергоинформационные сущности, которые возникают из психических излучений людей. Пишутся даже книги, как управлять эгрегорами, добиваясь таким путём богатства и власти. Полагают, что эгрегоры безличны, но может быть, греческие мудрецы больше знали о таких вещах, а мы утратили это знание, погрузившись в умствования и бесконечные эксперименты наподобие тех, какими занимался Роман.

Что сказала Аннабель?.. «Я жила словно в беспамятстве и тоже видела сны — сны о том, как мне поклоняются и меня любят. Верные не забыли меня в изгнании, и даже туда доходил ток поклонения»… А до этого говорила, будто они метагомы. Что были созданы когда-то, и их нельзя уничтожить. Не чувствовали ли древние бытие этих существ?..

В общем, я долго ворочался, пока не заснул.

Роман всё не мог выйти из творческого кризиса. Как-то я зашёл в гости — он жил в другом корпусе, соединённом с моим крытым переходом. Наверное, чтобы удобнее переходить во время снежных буранов.

Роман выставил на стол бутылку водки и нарезал солёной сёмги (эту рыбу продавали в местном магазине довольно дёшево).

— Так и не выпили за встречу. Давай навёрстывать.

Выпил полстакана, закусил сёмгой и посмотрел в тёмное окно.

— Рано стало темнеть. Работать бы и работать, но лабораторию уже видеть не могу. Что толку аппаратуру переналаживать вслепую…

Вид у него и в самом деле был измученный: светлые волосы торчат лохмами, под глазами тёмные впадины, один рукав рубашки застёгнут, другой закатан по локоть.

Я попробовал отвлечь его воспоминаниями: спросил о школе, был ли на встрече выпускников?

Роман отвечал односложно, пил водку и мрачнел. Потом всё-таки заговорил, но опять про работу:

— Ты знаешь, у меня ощущение, что мы наткнулись на что-то важное. Нигде не встречал упоминаний о затемнении света в фокусе плазменных образований. Наверное, всё дело в характеристиках плазмы, с которой мы работаем. Случайно на них набрели. Фотоны словно куда-то исчезают, а вместо них появляются другие элементарные частицы. Но какие? Зарегистрировать не можем, у нас даже пузырьковой камеры нет. Может, это частицы тёмного вещества Вселенной, о котором так много гадают. Тогда и в самом деле может потянуть на Нобелевку.

Оставалось поддержать умную беседу.

— Понятно, вы регистрируете некий феномен, но его причины неизвестны. Обычное дело. А если попробовать выявить другие феномены, влияющие на этот эффект? Чтобы он то усиливался, то ослабевал…

Роман поставил пустой стакан и ухмыльнулся.

— Тоже мне, глубокая философия на мелком месте! Этим я и занимаюсь. Беда в том, что надо подобрать много параметров. Тут и электронная температура, и ионная, и плотность плазмы, и плотность магнитного поля… У меня такое впечатление, что если всё совпадёт, возникнет эффект резонанса, пойдёт лавинообразное выделение новых частиц, и мы сможем их наконец зарегистрировать. Только для подбора нужных параметров и суперкомпьютера не хватит. Даже классическая задача трёх тел неразрешима, а тут четыре или пять факторов…

И Роман стал грызть сёмгу.

Но отчаявшимся он не выглядел, в глазах была некая весёлая бесшабашность, и я внимательно на него посмотрел. Знал приятеля как облупленного, всегда сумеет вывернуться. Почему-то в душе появилось нехорошее предчувствие.

— Вот бы попасть в мир, о котором ты говорил, — продолжал разглагольствовать Роман. — Я кое-что прочитал, это называется астральным поиском. Выходишь в энергоинформационный слой, его ещё называют ноосферой, и там можешь отыскать любую информацию.

— Попробуй, — промямлил я. — Может, у тебя талант обнаружится. У меня получалось только с помощью специальной компьютерной программы.

Роман не отступал:

— Можно попробовать её найти. Парни, о которых ты рассказывал, вряд ли связаны корпоративными нормами. Сделали интересную программу и наверняка вывесили где-нибудь в Инете. Себя показать, и людям посмотреть.

— Поищи, — я наконец прожевал сёмгу и вздохнул. Неприятное чувство усилилось. — А насчёт астрального поиска, сам хочешь сходить или меня послать?

Роман хмыкнул и разлил остатки водки.

— А тебе не хочется? Скучно тут, особенно если настоящего дела нет. У тебя там даже проводник есть. Только непросто будет программу найти. Что ты о ней вообще знаешь?

Я вздохнул и стал вспоминать. Требования: процессор с частотой в три гигагерца или более, гигабайт оперативки, минимум 800 мегабайт на жёстком диске. В общем, как для обычной игры. Автор — молодой программист из Барнаула, имя естественно не запомнил…

Ушёл от Романа с тошнотой от выпитой водки и неприятным осадком на душе, а «дома» долго глядел в тёмное окно: над белёсыми сопками качались светлые полосы, неужели полярное сияние? Потом провалился в сон, где бесконечно блуждал по какому-то странному лесу.

Утром о разговоре забыл и несколько дней не вспоминал, занятый конспектами лекций. Но после очередного семинара Роман подстерёг меня в коридоре.

— Я кое-что нашёл, — он как-то странно поглядел на меня. — Не заглянешь в лабораторию вечерком?

Я кивнул. Настроение было отвратительное, получил грустное письмо от Киры и оставаться одному в пустой квартире не хотелось.

Вечером коридор был пуст и еле освещён, только из приоткрытой двери лаборатории падала полоса света — как обнажённый клинок. Но установка была выключена, я не увидел голубого меча в темноте.

Роман возбуждённо ходил возле стола с монитором.

— Отыскал несколько программ в глубоком Инете. Все из разряда психоделических, использовать на свой страх и риск. Насмотрелся, чуть крыша не поехала, хотя и установил автоотключение. Садись поудобнее, я кресло из приёмной припёр.

Какая трогательная забота. В том «санатории» тоже было удобное кресло.

— Включай!

Я погрузился в кресло, а экран полыхнул зелёным и стал затягивать взгляд в тёмную глубину, где колыхались и росли какие-то паучьи тени…

Я поспешно махнул рукой:

— Не то!

Долгая перезагрузка. Затем в темноте стали загораться звёзды, всё шире раскидывая радужные оболочки. Фиолетовые и голубые туманности поплыли через экран в сопровождении холодной электронной музыки…

Я внезапно обнаружил, что не в силах оторвать взгляд, и с трудом выговорил:

— Не она. Хотя чем-то похожа.

Скоро и наркотики не понадобятся, садись перед монитором и лови кайф…

Долгая темнота. А потом раздались странные музыкальные аккорды, и багровое солнце стало подниматься над кромкой чёрного льда… Я быстро закрыл глаза. Стало жутко — я снова в том «санатории», и серые волосы Сибил опутывают меня, увлекая во тьму.

Сибил, кто ты?..

— Выключай! — хрипло выдавил я. — Это та самая. Где её нашёл?

Роман опять странно поглядел на меня — похоже, прикидывая, как ловчее соврать. Но врать всё-таки не стал.

— Ты знаешь, очень странно. Первые две нашёл в глубоком Инете, а ссылка на эту оказалась в моём почтовом ящике. С пометкой: «для Андрея». Только теперь поверил в твои россказни. Похоже, кто-то тебя отследил.

Словно ледяные когти прошлись по моей спине, и я стиснул зубы, чтобы не застучали. Беги, кролик, беги…

Говорить ничего не стал, да и что тут скажешь? Неужели организация Сибил?.. А глаза Романа голубовато заблестели, он сунул пальцы в разлохмаченные волосы.

— Ну как, сходишь?

Словно просил за пивом сходить. К страху добавилось раздражение: почему меня всё время используют?

— Послушай, я даже не знаю, что тебе надо. Это как в сказке: «Пойди туда, не знаю куда; принеси то, не знаю что…».

Роман растерянно присел на край стола и опять стал терзать волосы.

— Я же тебе говорил. Электронная температура, ионная, плотность плазмы, плотность магнитного поля… какие параметры нужны для усиления эффекта затемнения. Хочешь, на бумаге напишу.

— Что толку от твоей бумажки? — фыркнул я. — Так в моём кармане и останется. Ты бы ещё предложил пива на дорожку взять.

Роман ошалело поглядел на меня, а потом расхохотался и спрыгнул со стола.

— Извини, Андрей! Я видно не сообразил, в какую авантюру тебя втягиваю. Загрузил своими проблемами. Давай забудем про всё и в самом деле пойдём пиво пить. В левом крыле бар до полуночи работает.

Знал, подлец, чем меня взять. Хотя, возможно, говорил искренне. И тут моё отчаяние сменилось на злость. Все думают, что буду послушно играть по их правилам. Ну, посмотрим!..

— Нет уж, — я скрипнул зубами. — Сначала погуляю. Давай включай.

Роман с сомнением поглядел на меня и потянулся к мышке.

— Ну, тогда с Богом! — серьёзно сказал он.

С Богом ли?.. Но меня уже понесла, повлекла за собою череда картин: калейдоскоп чистых красок… багровое солнце… зал с колоннами из льющегося синего света…

И снова загадочный сумрак, лаборатория пуста, только с тёмных стеллажей боязливо глядят стеклянные личики осциллографов — и мёртвая тишина.

Тишина?

Грозный рык раздаётся снизу. Будь я в обычном состоянии, наверное покрылся бы холодным потом, а так просто пробирает озноб. С чего я взял, что буду в безопасности? Ведь видел чёрных псов на улицах ирреальной Москвы.

Мой потусторонний знакомый на этот раз не спешит появиться, поэтому я встаю и крадусь к двери. Хотя самому становится смешно: кто может услышать шаги призрака? Выглядываю в коридор, но вижу только тлеющие лампы и глубокие тени за ящиками. Может быть, проводник ждёт на улице?..

Идти одному не хочется, где-то там рычал неведомый зверь. Но делать нечего, приходится сойти в холл, хотя ноги подгибаются на ступеньках. На площадке удивлённо приостанавливаюсь: бюста Ленина нет, словно вождь мирового пролетариата тоже вышел прогуляться куда-то. Наконец сквозь стеклянные входные двери с облегчением вижу чёрную «Волгу» и лицо шофёра за ветровым стеклом. На улице тоже сумрак, снега белеют над тёмной щетиной лесов.

От рыка за спиной отнимаются ноги. Я хватаюсь за ручку двери, чтобы не упасть, и оборачиваюсь.

Во второй раз вижу этого пса, только теперь куда ближе: чёрная морда с оскаленными зубами нависает над моим лицом, горят жёлтые блюдца глаз, красный язык свешивается из раскрытой пасти.

«Сейчас загрызёт!», — мелькает жуткая мысль.

Ручка выскальзывает из ладони, я начинаю падать вперёд, дверь поворачивается и вышвыривает меня на крыльцо. Я устремляюсь к «Волге», снова едва не падаю на ступеньках и со злорадством вижу, как громадный пёс бьётся в дверях. Как раз успеваю сесть в машину, прежде чем он выпрыгивает на крыльцо.

— Вы зря боитесь, — говорит проводник сухо. — Этот мир очень пластичен и подчиняется силе мысли. Если испытываете страх перед кем-то, то он немедленно станет вашим врагом. А может стать и другом. Похоже, это судьба.

— Кто? — хрипло спрашиваю я.

— Пёс, конечно. — Проводник сидит прямо, пиджак угольно-чёрный на фоне снегов.

Я скашиваю глаза назад и содрогаюсь — огромная собака, глухо рыча, спускается по ступеням.

— Он последует за нами? — сипло осведомляюсь я.

— Зачем? — пожимает плечами шофёр. — Вам стоит только позвать, и он окажется рядом.

— Позвать? — Меня бьёт дрожь. — Я даже не знаю его клички.

— Теперь знаете, — безразлично говорит проводник. — Только по-русски он не поймёт, привык к более древнему имени.

— Какому? — Мне становится очень холодно. Холод струится от снега, от чёрного неба с редкими звёздами. И такой же холод звучит в голосе шофёра.

— Его зовут Рок, — говорит он.

Пёс прыгает, и от скрежета когтей по металлу меня пронизывает озноб, а зубы начинают ныть. Машина только покачивается на рессорах. Пёс разочарованно садится рядом, кошмарная голова выше «Волги».

— Куда поедем на этот раз? — как ни в чём не бывало, осведомляется шофёр. — Вы неосмотрительны в желаниях, я больше не приду на зов. Если куда-нибудь снова влипнете, выпутывайтесь сами.

Чёрт! Я и забыл, что в прошлый раз меня предупредили.

— Три желания? — криво улыбаюсь я.

— Примерно так, — сухо говорит мой проводник. — Первый раз не считается — я выполнял приказ, а вот потом дважды являлся на зов. Сегодня в третий раз.

— А чей был приказ? — спрашиваю я. Мы уже едем, собаки не видно, тёмный лес беззвучно скользит назад.

— Может быть, вам скажут, — глухо отзывается шофёр. — Может быть, нет. Так куда мы едем?

Я вздыхаю: мой ответ, наверное, покажется дурацким.

— Сам не знаю. Мой друг Роман просил выяснить некие оптимальные характеристики плазмы. Те, что дают эффект затемнения в фокусе плазменных образований…

«Волга» рыскает в сторону, шофёр долго молчит.

— Чёрный свет, — наконец роняет он. — Теперь понятно.

— Что понятно? — я начинаю сердиться. — И что такое чёрный свет?

— Узнаете, — горько говорит шофёр. — Всё в своё время… Выходит, это и в самом деле судьба.

— Вы говорите загадками, — бурчу я.

— А вы слишком жаждете разгадок. Не живётся спокойно.

Возможно, он прав. Я откидываюсь на спинку сиденья, мрачно оглядывая пейзаж.

И поражаюсь, как всё изменилось. Совсем светло, заснеженный лес куда-то исчез, слева стоит густой туман, а справа тянется ограда из дикого камня.

— Где мы? — спрашиваю я.

Мой спутник криво улыбается:

— Я путешествую с вами в последний раз. Вот и решил сделать небольшой подарок. Мы проедем у самых границ Сада.

— Чего? — удивляюсь я.

Шофёр молчит. В тумане начинает разливаться жемчужное сияние, словно там восходит солнце. На каменной ограде блестят капли росы. Мы едем по изумрудной траве, и всё больше цветов появляется по сторонам. Я хочу открыть окно, но оно само уползает вниз, и я поражаюсь свежести воздуха. Грудь непроизвольно расширяется, пытаясь полнее вобрать волшебные ароматы.

Туман становится золотым. Водитель останавливает машину и поворачивает голову к ограде. Над ней поднимаются деревья, а ещё выше встаёт стена неимоверной голубизны, по ней катятся пенные гребни. Я с шоком понимаю, что вижу море, и только тогда оно опрокидывается к горизонту. Но шофёр смотрит на что-то ближе, и я тоже перевожу взгляд.

Сначала мне кажется, что это большая красивая птица. Но чем дольше смотрю, тем более странно себя чувствую. Вдруг на какой-то миг птица оказывается женщиной в роскошном изумрудном плаще: она сидит на ограде, небрежно свесив босые ноги, а волосы золотятся как птичье оперение…

Затем она начинает петь, и я перестаю чётко видеть. Только нечто изумрудно-золотое, потому что на глаза сразу навёртываются слёзы.

Пение завораживает, но мелодию я не могу запомнить, что-то прекрасное и печальное одновременно. Песня завершается стоном, от которого трепещет сердце, и сквозь слёзы я вижу, что женщины-птицы уже нет. Мрачные туманные волны накатываются через стену, волшебная голубизна моря быстро меркнет, и вот уже только тёмные стены тумана стоят с обеих сторон.

— Что… кто это был? — с трудом выговариваю я.

— Вам повезло, — шофёр трогает машину, в голосе слышится горечь. — Мало кто из живущих слышал пение птицы Гамаюн. Оно приносит счастье.

— Мне песня показалась скорее печальной, — вздыхаю я.

— Кто не испытывает печали, не испытает и радости, — глухо отзывается шофёр. — Сейчас мы поедем по земле, где одна печаль, а радости нет.

Понемногу опять светает — тёмный туман превращается в серый полусвет. Мы едем по сумрачной равнине без всякой дороги. В траве растут бледные цветы на высоких стеблях, но их вид не радует. Низко нависает серое небо, на горизонте маячат горы.

— Где мы теперь?

— В окрестностях Стикса, — спокойно говорит проводник. — Не знаю, позволят ли вам узнать то, что хотите, это запретное знание. Им ведает одна из Вечных — та, кого египтяне называли Эсетой, а греки Изидой. На вашем языке имя пока скрыто. Нам надо в Исейон.

И куда меня только несёт!

— Странно всё это, — бормочу я, тоскливо озираясь.

— Привыкайте, — буднично говорит проводник. — Раз уж повадились странствовать по иным измерениям времени. Здесь средство передвижения не ноги, не автомобиль, а сила мысли. Как-то вы спрашивали, почему «Волга», а не «Мерседес»? В «Мерседесе» вы вряд ли ездили, а вот интерьер «Волги» представить значительно легче. Ваше сознание не может адекватно воспринять другой мир, тут слишком много нового, вот и подставляет привычные образы. Для вас это в значительной мере мир иллюзий, и иллюзии создаёте вы сами. Важно среди них не потеряться.

Только теперь я догадываюсь оглядеть себя: та же рубашка и джинсы, те же туфли, даже немного жмут. И это лишь плод моего воображения?

Тем временем горы вырастают фиолетовыми тенями в сером небе. Цветы становятся крупнее, походя на белые лилии. Однообразный шум слышится вдали. Машина легко катит под уклон и останавливается.

— Мы почти приехали, — сообщает шофёр.

Впереди обрыв — в глубине мрачного ущелья катится поток чёрной воды. Он гладок как стекло, над ним струятся белые пары, порой поднимаясь до края ущелья.

— Не вдохните их, — предостерегает шофёр. — Иначе на свой свет не вернётесь.

— Это Стикс? — хрипло спрашиваю я. — Никогда не думал, что эта река существует на самом деле.

— Так называли её греки, — равнодушно говорит шофёр. — Каждый народ знал о мёртвой реке, просто давал ей разные названия. Финны звали её Туонелой, а славяне Чёрным ручьём…

На другой стороне ущелья у подножия гор виднеется здание с широко раскинувшейся колоннадой, и я киваю в его сторону:

— Нам туда?

— Нет, — насмешливо отзывается шофёр. — Разве что хотите остаться здесь навсегда. С другого берега Стикса не возвращаются… — тут его голос вздрагивает и становится еле слышен. — Или возвращаются уже другими.

— Тогда куда? — хмуро спрашиваю я.

— Знаете, куда впадает Стикс? — вопросом на вопрос отвечает странный проводник.

Вот зануда. Почти как профессор, которому я сдавал экзамен по греческой философии, тот тоже заставлял описывать в деталях космографию Платона.

— В Тартар, — сухо отвечаю я. — Надеюсь, в эту дыру мы не поедем. Бензина не хватит.

Водитель издаёт сухой смешок.

— Вы молодец, сохранили чувство юмора. Верно, нам не так далеко. Исейон стоит там, где кончается мир, на краю бездны Тартара.

Звучит не очень вдохновляюще, но шофёр уже трогает машину и, повернув близ кремнистого края, ведёт её вниз по пологому скату.

Всё больше бледных цветов, всё выше лиловые горы за тёмной рекой, но впереди гор нет. Странная серая пустота возникает впереди, и в ней растворяется даже хмурое небо. Постепенно обозначается дорога из чего-то похожего на асфальт, а в конце начинают вырастать странные формы — то ли скалы, то ли хаос башен…

Но прежде, чем они обретают чёткость, дорога ныряет в лес.

Настоящие джунгли обступают машину: жёлтые и красноватые растения переплетаются в жутком хаосе, а среди них высятся красные скалы с изваяниями не то людей, не то фантастических птиц.

— Что это? — потрясённо спрашиваю я.

— Лес, где разум спит, — непонятно отвечает шофёр. — И видит сны. Прогулка по этому лесу может затянуться на вечность.

Наконец в диких зарослях появляется разрыв, и мы выезжаем на открытое пространство. От изумления я втягиваю воздух, хотя и беззвучно.

Велик и жуток дом Изиды — Исейон! Словно исполинские сгустки крови застыли хаосом багровых и бурых башен. Жёлто-зелёные цветы вскидываются на красные террасы, кишат под чёрно-синими лентами стекла. Некоторые формы странно расплывчаты, и у меня начинают болеть глаза.

— Здесь хранится то, что скрыто, — буднично поясняет шофёр, направляя машину к левому крылу. — Разумеется, это упрощённый зрительный образ того, что вы не в силах воспринять. Сооружение существует в пяти измерениях пространства, то есть одновременно во многих мирах. Хотя можно сказать иначе — Исейон один, но отбрасывает тень на все миры. А вот ещё одна местная достопримечательность.

В голосе слышатся нотки заправского гида. Он останавливает машину и выходит, я неохотно следую за ним.

Воздух по-прежнему холоден, от душного аромата цветов начинает кружиться голова. Мы стоим на площадке над обрывом: внизу черноватым стеклом несётся Стикс… и вдруг заканчивается, обрываясь в бездну серыми космами. Странная эта бездна — мутная, бесформенная, от неё мороз бежит по коже. Сознание словно растворяется в ней…

— Очнитесь! — проводник трясёт меня за плечо. — Это бездна небытия, уходящая в Тартар… Как вам сегодняшняя экскурсия?

Шутник хренов.

— Да уж, — бормочу я. — Пора бы и за дело.

Шофёр широко ухмыляется, наверное, в первый раз за время нашего знакомства. Хотя почему знакомства?.. Я даже имени его не знаю! Он провожает меня к центральной части здания, машет рукой в сторону стены и, не прощаясь, возвращается к «Волге».

Входом в фантастическое сооружение оказывается заурядная дверь из зеркального стекла. Я напоминаю себе, что такой её рисует мой рассудок, недолго смотрю на своё отражение — на лоб падает прядь чёрных волос, взгляд озадаченный, но настырный — и нажимаю кнопку звонка.

В Древней Греции электрических звонков не было. А тут меня, возможно, разглядывают через телекамеру, с дверью долгое время ничего не происходит.

Наконец она медленно отворяется.

Я переступаю порог из чёрного мрамора и автоматически гляжу направо, ожидая увидеть будку охранника. Но там оказывается лишь моё отражение в зеркальной стене… И не одно — целая вереница фигур с озадаченными лицами, становясь всё меньше, уходит в тёмную глубину.

Я гляжу вперёд, потом налево. И мне становится зябко.

Все стены как тёмные зеркала, и во всех толпятся мои отражения. В глубине зеркал они становятся всё мельче, и их всё больше…

Я задираю голову, но чёрное зеркало потолка не отражает вообще ничего.

Гляжу вниз: пол тоже из тёмного стекла, и возникает ощущение безмерной глубины, так что кружится голова.

Не на что смотреть, кроме себя. Безумный архитектор словно взял девизом надпись над входом в храм Аполлона в Дельфах: «Познай самого себя».

Я нервно сглатываю: куда идти? А потом слышу чей-то тихий речитатив:

«Я покинул Боди, Что стоит средь цветных облаков, Проплывём по реке мы До вечера тысячу ли…».

Я иду на голос, и толпа призраков движется вместе со мной, обступая со всех сторон. Назад не смотрю, боясь не увидеть дверь, через которую вошёл в Исейон.

Слова звучат громче:

«Не успел отзвучать ещё Крик обезьян с берегов — А уж чёлн миновал Сотни гор, что темнели вдали». [6]

Голос смолкает, а отражения впереди начинают пропадать одно за другим. Когда исчезает последнее, я вижу перед собой тёмную завесу.

Что-то я читал о покрывале Изиды…

Но вспоминать уже поздно, я поднимаю ткань (она невесома и холодна) и ступаю внутрь.

На миг становится жутко: не поджидает ли меня сфинкс или другое чудище? Так что я вздыхаю от облегчения, увидев обыкновенную комнату. Хотя… не совсем обыкновенную. Стены увешаны картинами в тяжёлых серебряных рамах, уходят ввысь и теряются в непроглядной тьме. В центре комнаты — стол с горящими свечами, вокруг несколько кресел с резными спинками, в одном кто-то сидит…

У меня замирает сердце: неужели опять увижу Аннабель?

Но навстречу встаёт обыкновенный человек и даже кажется немного знакомым. Худощавое лицо, чёрная бородка и небольшие усы, тёмное монашеское одеяние… Неужели Симон?

Конечно, это не Симон!

Слишком проницательный взгляд из-под густых бровей. Слишком суровое и одновременно одухотворённое лицо. К тому же Симон не кланялся, а меня приветствуют изысканным и небрежным поклоном.

Я не привык к поклонам и отвечаю неуклюже. Потом вспоминаю, что надо представиться:

— Андрей… Двинский Андрей.

В этой странной комнате моя фамилия звучит нелепо, но человек слегка кивает:

— Очень приятно. Моё имя Александр. Садитесь, пожалуйста.

Я пытаюсь проявить вежливость, хотя имею смутное представление об этикете.

— После вас.

— Нет, — мягко, но настойчиво отвечает тот. — Вы у себя дома, а я в гостях.

— Как это? — удивляюсь я, но всё-таки сажусь на жёсткое сиденье. Ответа не получаю и, чтобы смягчить возникшую неловкость, задаю другой вопрос:

— Это вы читали стихи?

— Да, — отзывается Александр. Он снова садится, и я непроизвольно отмечаю, сколько властности и одновременно непринуждённости в его позе. — Это стихотворение древнего китайского поэта Ли Бо, и оно весьма точно описывает вашу ситуацию. «Боди» означает тело на одном из земных языков.

Меня пробирает холод, не в первый раз за сегодня. Мой собеседник говорит так, будто не относит себя к земным жителям. Да и человек ли он? Не надо забывать, куда я попал…

— Не беспокойтесь, — улыбается мой новый знакомый. В глубоко посаженных глазах мерцают отражения свечей, и лицо кажется молодым. — Ваши сегодняшние приключения скоро закончатся, а до новых успеете отдохнуть. Лучше выпейте шампанского.

Я гляжу на стол и лишь теперь понимаю, почему в комнате сумрачно: единственным освещением являются свечи в серебряном канделябре. Странно, я не могу сосчитать, сколько их — то кажется много, то гораздо меньше… Я моргаю, но чёткости не прибавляется.

Хлопает пробка, и шампанское с лёгким шипением льётся в хрустальные бокалы. Александр поднимает свой и глядит сквозь бегущие пузырьки на колеблющееся пламя свечей.

— Неважно, сколько свечей горит, — произносит он непонятно. — Важно, кто придёт на свет… Как вам шампанское?

Я пробую. Вкус оказывается тоньше, чем помню у шампанского, а пузырьков больше, вино словно испаряется во рту.

— Восхитительно, — искренне признаюсь я. — А мой спутник ещё говорил, что здесь удовольствий не испытывают.

— Где «здесь»? — поднимает брови собеседник. — Пространство странная вещь, страннее его только время.

— Разве мы не в Исейоне? — удивляюсь я. Вкус шампанского медлит во рту, и голова слегка кружится.

— И да, и нет. — Мой собутыльник ставит бокал. — Это дом, который всегда с вами, вечный и призрачный дом. Но я надеюсь, что когда-нибудь вы пригласите меня в свой дом на Земле.

Опять на Земле…

— Куда? — невесело спрашиваю я. — В институтскую квартиру? Я там временный гость.

Собеседник медлит с ответом, а в глубоко посаженных глазах снова вспыхивают огоньки.

— Знаете, откуда это шампанское? — Похоже, ему нравится отвечать вопросом на вопрос. Моего ответа не дожидается и продолжает:

— Из Нового Света в восточном Крыму. Это чудесный уголок Российского Союза, и я рекомендую побывать там. Ведь вы посещали только западный Крым.

Я удивляюсь: какой ещё Российский Союз? Но перебивать не осмеливаюсь…

— Конечно, это эфирная сущность настоящего шампанского, но в ней собрано всё лучшее: солнечный свет, свежесть виноградной лозы, бодрящее дыхание моря. Мне кажется, ваш дом будет где-то в тех местах, и мы ещё побеседуем на террасе над морем.

У меня кругом идёт голова: откуда у меня возьмётся дом в Крыму? И вообще, слишком много вопросов вызывают странные речи нового знакомого…

А тот встаёт:

— К сожалению, время течёт даже здесь, — грустно говорит он. — Хотя и медленнее. Нам пора.

Я с удивлением вижу, что чёрную хламиду перехватывает потёртый кожаный пояс, а на нём висят ножны с выступающей рукоятью меча. Не за плечами, как описывают в фантастических боевиках, а просто на поясе…

— Я уже видел одного… с мечом, — сипло выговариваю я.

— А, — слегка улыбается Александр. — Да, у него много имён. Тёмная воинственность, Сюань-У, есть и другие. А у меня за тысячу лет не прибавилось ни одного.

Моё сердце словно стискивают ледяные пальцы. Ну и собеседник попался мне!..

Я ошалело иду следом, и снова невесомая ткань холодно касается моего лица.

Миновав завесу, я останавливаюсь. Холл неузнаваемо изменился: вместо тёмных зеркал — разливы стекла и света, только пол остался из гладкого чёрного камня. Вверх спиралями уходят стеклянные пандусы, с них открываются входы в призрачные анфилады помещений. В вышине спиральные витки смыкаются — наверное, это те конусы, что я видел снаружи. Помнится, конусов было много.

В начале ближнего пандуса переливается светом арка в первую анфиладу. Что-то кажется мне смутно знакомым…

Длинный проход с полупрозрачными сундуками по сторонам, и в них разноцветно лучатся какие-то предметы.

Ба! Похоже на компьютерную игру, где надо отыскивать снаряжение, оружие, аптечки и прочие важные для игрока предметы обихода.

Я поворачиваюсь к спутнику, и тот кивает:

— Исейон меняет облик, приспосабливаясь к восприятию посетителя. Если только это не нежданный гость.

Я не спрашиваю, что здесь случается с нежданными гостями. Возможно, коридоры Исейона наполнены астральными скелетами.

А мой новый знакомый бодро идёт вперёд, только полы одеяния слегка посвистывают.

— Если не хотите долго плутать, следуйте за мной, — бросает он.

Что я охотно делаю. Стеклянные стены и лестницы плывут назад, и непонятно — поднимаемся мы или спускаемся. Но очень скоро мой спутник застывает на месте.

— Вот то, что вам нужно.

Странная интонация звучит в голосе, и я приглядываюсь: такой же полупрозрачный сундук, а сквозь стенки светится что-то вроде спирали и занятной безделушки…

— Постойте! — говорю я. — Откуда вы знаете, что именно мне надо?

Тот, будто в раздумье, кладёт ладонь на рукоять меча, и я вздрагиваю — ощущение такое, будто ледяная сталь уже коснулась моей шеи. Впервые мой попутчик дотронулся до оружия.

— Ваш друг неосмотрителен. Он вслух сказал о своих желаниях.

— Ну и что? — Меня всё сильнее пробирает неприятная дрожь, хотя источник как будто изменился: словно чьи-то мерзко холодные пальцы шарят по телу, протягиваясь сквозь стеклянную крышку. Во мне нарастает злость, шарахнуть бы по этому стеклянному гробу камнем! Сдерживая лязг зубов, я продолжаю: — У всех людей есть желания, и они нередко говорят о них. Обычно даже близкие не обращают внимания.

Александр слегка улыбается.

— Это не исключает того, что могут услышать… другие. Знаете о ноосфере?

— Да, — буркаю я. Снова походит на экзамен, только теперь по истории русской философии. — Это Вернадский сделал открытие, что вокруг Земли образовалась оболочка разума…

— Ни слова, ни мысли не пропадают бесследно, — тихо подхватывает мой спутник. — Людям следует быть осторожнее в желаниях. К счастью, когда даётся возможность удовлетворить их, этого обычно не замечают. Но вашему товарищу не повезло.

Я удивляюсь и киваю на светящуюся безделку. Неприятный холод как будто начинает отступать.

— Почему не повезло? Получит свою игрушку.

— У исполнения желаний есть цена, — жёстко роняет собеседник. — Но теперь говорить об этом поздно.

— А мне повезло? — вырывается у меня. — Попадаю во всякие чудные места, встречаюсь со странными собеседниками. За это тоже придётся платить?

Мой спутник неожиданно благодушно улыбается:

— Повезло или нет, это пока неясно. Может быть, ещё вам заплатят… Ладно, тяните жребий — так это, кажется, называется в ваших глупых передачах.

Он что, и телевизор смотрит?

Я пожимаю плечами и касаюсь крышки — она тоже оказывается неприятно холодной. Замка не видно.

— А как?.. — начинаю я, но вдруг чувствую, что пальцы проникают сквозь стекло. Их начинает ломить от холода, я вздрагиваю и пытаюсь ухватить светящуюся спираль. Но та упорно проскальзывает мимо пальцев, или скорее сквозь них…

— Не так, — голос Александра звучит сурово. — Это астральный образ, и его нельзя взять в руки. Прикоснитесь и замрите, он сам проникнет в ваше сознание.

Трясясь от холода, я удерживаю пальцы на светящейся спирали. Вдруг чувствую содрогание, в затылке появляется тупая боль, а спиралька исчезает.

— Теперь формула, — приказывает мой спутник.

Вот эта безделка? Я пытаюсь прикоснуться и чувствую, как от неё исходит мертвящий холод. Неожиданно в глазах темнеет, я теряю равновесие и едва не падаю. Сильная рука спутника поддерживает меня.

Некоторое время всё плывёт перед глазами, а затем я вижу, что стою перед тёмным пустым сундуком. Провожатый сумрачной тенью высится рядом.

— Всё закончено, — глухо произносит он. — Надо возвращаться.

Не помню, как мы оказываемся у двери. Мой проводник к ней не подходит. Останавливается — чёрный силуэт на фоне стеклянных лестниц и каскадов света, — и поднимает руку.

— До встречи.

А затем растворяется в ниспадающих радугах.

Я тупо поворачиваюсь к двери, та оказывается распахнутой, и выхожу на солнечный свет. Хотя он тускл и безрадостен, я испытываю облегчение. Словно в Исейоне меня придавили тяжёлым мешком, а тут он свалился с плеч.

«Во многом знании много печали», — вспоминаю я. И оглядываюсь, надо отыскать шофёра.

Над шестиугольными плитами площади колеблются жёлто-зелёные грозди растений, но чёрной «Волги» не видно. Наконец замечаю своего водителя вдали, на смотровой площадке.

Подхожу и впервые в этом странном мире чуть не смеюсь. Стоя на краю серой бездны, шофёр курит и стряхивает пепел в Стикс. Наверное, только русский способен покуривать на самой грани небытия.

— Вот не знал, что здесь можно курить.

Тот оборачивается и внимательно оглядывает меня.

— Похоже, достали что хотели. Тогда моя миссия закончена. А курнуть здесь можно, любые сигареты доступны. Ведь этот мир подчиняется силе мысли. Другое дело, что здесь не бывает желаний. Да и удовольствия от курева тоже не испытываешь.

Он щелчком отправляет окурок в Стикс:

— Ладно, разбегаемся. Ты теперь и без «волжанки» доберёшься. Просто представь отчётливо, куда ты хочешь. Всё равно придётся привыкать.

— А ты куда? — я тоже с готовностью перехожу на «ты». — Даже не знаю, как тебя зовут.

— Неважно, — пожимает плечами собеседник. — Здесь обычно не бывает имён. И куда попадёшь, тоже не знаешь. Мало кто сам выбирает путь, и такие в Лимб обычно не попадают.

Не подав руки на прощанье, он идёт прочь, что-то насвистывая, а я вдруг замечаю, что прохода в зарослях, через который мы проехали к Исейону, больше нет. Но моего спутника это, похоже, не беспокоит, где-то посередине площади он просто исчезает. Я вздрагиваю, а потом вспоминаю его совет.

Так, попытаемся представить: заснеженная площадь перед институтом, колонны у входа…

И почти утыкаюсь носом в одну из них. Площадь сумрачна и безлюдна, огромного пса не видать. Я боязливо поднимаюсь по ступеням…

Пёс выпрыгивает откуда-то со стороны, и раздаётся такой рык, что я обмираю. Снова кошмарная чёрная морда у моего лица! Я хочу повернуться, чтобы бежать, но ноги не слушаются…

«А куда бежать? — мелькает сумасшедшая мысль. — Он везде догонит».

А следом в голову приходит другая…

«Вы зря боитесь. Этот мир очень пластичен и подчиняется силе мысли. Если испытываете страх перед кем-то, то он немедленно станет вашим врагом. А может стать и другом…».

Один раз у меня уже получилось!

— Привет, Рок, — сипло говорю я собачине, готовой откусить мне голову. — Не скучал без меня?

И продолжаю нести всякую ахинею.

Пёс придвигается вплотную, утробно рыча, обдавая жаром из пасти, а потом вдруг поворачивается и толкает плечом. Шерсть оказывается жёсткой, от толчка я едва не падаю. Пёс повторяет странное действие, и безумная догадка приходит мне в голову — огромный зверь просто хочет потереться о мою ногу, как простая собака.

Только для этого он слишком велик.

— Хорошая собачка, — трясущимся голосом говорю я, запуская пальцы в похожую на спутанную проволоку шерсть.

А пёс снова рычит и кладёт тяжеленную голову мне на плечо, язык горячо скользит по щеке.

— До свидания, Рок, — бормочу я, пробираясь вдоль собачьего бока к входу.

И юркаю в дверь.

Будка охранника пуста, лампы в коридоре еле тлеют. В дверях лаборатории я приостанавливаюсь, боясь увидеть в кресле своё распростёртое тело.

Делаю шаг… но в кресле никого нет. Я на миг пугаюсь — вдруг полностью перешёл в этот мир и теперь продолжу существование в виде призрака? — но потом вспоминаю, что сместилась лишь моя точка восприятия, а не само тело.

Всё гаснет, будто выключили свет…

Я очнулся, полулёжа в кресле: майка прилипла к спине, тело била дрожь. Надо мною нависла какая-то тень.

— Наконец-то! — я с трудом узнал голос Романа. — Ты был в обмороке так долго, что хотел вызвать врача…

Я кое-как сел, зубы стучали так, что боялся откусить язык. Всё-таки сумел выговорить:

— П-пить.

Роман отодвинулся, и я смог сфокусировать взгляд: замызганный халат, лохматые волосы, лихорадочно блестящие глаза. Он наморщил лоб и решительно сказал:

— Вот что. Выпей-ка спирту. Быстрее придёшь в себя.

Скрылся куда-то и вернулся с полным стаканом.

— Это чистый, я немного разбавил.

Я взял стакан, но рука тряслась так, что пришлось брать обеими. Прижал к губам и выпил словно воду, глоток за глотком.

Роман глядел с изумлением:

— Ну, ты даёшь… — выдохнул он.

Горячая волна прошла по телу, и в глазах окончательно прояснилось. Снова лаборатория: тусклый экран монитора, озабоченное лицо Романа.

— Всё, — упавшим голосом сказал я. — Больше туда ни ногой.

— Узнал что-нибудь? — прошептал Роман.

— А… — я потёр лоб ледяными пальцами. Снова всё померкло на миг, и я увидел светящуюся спираль, а рядом яркую безделушку, похожую на странное ювелирное украшение. — Дай карандаш и бумагу.

Роман выхватил из ящика лист бумаги и авторучку.

— Вот… — я с возможным тщанием нарисовал спираль, а потом стал перерисовать безделушку. Занятно — то, что я считал финтифлюшками, оказалось цифрами, и вообще получилась некая формула. — Не понимаю, что всё это значит, и знать не хочу. А ты, мне сказали, за эту ерунду здорово поплатишься.

Наконец-то стало тепло, я почувствовал приятное расслабление. Похоже, спирт начал действовать.

Роман с недоумением посмотрел на меня, потом на бумажку.

— Действительно, ерунда, — согласился он. — Я понимаю смысл, но такая низкая концентрация… И значения — бред какой-то, ничего не получится. А спираль зачем?..

Он тоже потёр лоб и нахмурился.

— Ладно, — я с трудом встал, и пол мягко попытался уйти из-под ног. — Из-за этой ерунды я побывал, чёрт знает где. Сначала меня чуть не сожрала псина вроде описанной в сказке Андерсена, с глазами как тарелки. Потом я слышал пение птицы Гамаюн и, по-моему, оно сулило мне одни неприятности. Затем любовался цветочками на берегу реки мёртвых. Ещё попал в какой-то сумасшедший музей и беседовал с типом, который носит на поясе меч и говорит загадками… С меня хватит, иду спать.

Роман оторвался от бумажки:

— Может, тебя проводить?

— Дошёл до хранилища Изиды, дойду и до кровати, — упрямо сказал я.

Не без труда отыскал дверь и оглянулся. Роман опять склонился над листком, ероша волосы. Вот ведь ничего человеку не надо: хлебом не корми, а дай раскрыть очередную загадку природы. Но это хотя бы благороднее, чем торговать водкой. А у меня какая цель?..

Я вздохнул и побрёл по пустынным коридорам, словно опять возвращаясь в сумрачный сон. В окна светила луна, смутно белели сопки, и казалось — снова огромная собака крадётся за мной, а впереди ожидает проводник с меловым лицом…

Но я добрался до квартиры без приключений и, не раздеваясь, завалился на диван. К счастью, ночь прошла без снов.

6. Хижина в снегах

Минуло несколько дней. Роман на занятиях не показывался, хотя и раньше бывал редко, а я вёл студентов сквозь дебри средневековой философии. Чтобы показать извилистые пути становления европейской науки, выбрал трактат Лудовико-Мария Синистрари «О демониалитете и бестиалитете инкубов и суккубов». Заодно и развлекутся.

Не от хорошей жизни я стал интересоваться всякой чертовщиной…

С точки зрения того времени, Синистрари был учёным: он собирал факты и пытался их истолковать, опираясь на логику и суждения таких авторитетов, как Аристотель и Фома Аквинский. Правда, факты он собирал с современной точки зрения странные — о сношениях людей с суккубами и инкубами. Синистрари пересказывал истории о женщинах, которых домогались инкубы — демонические существа мужского пола, и о суккубах, которые в облике прекрасных женщин соблазняли мужчин.

Иногда инкубы невидимы, и женщина лишь слышит страстный голос и ощущает лёгкие прикосновения. Иногда появляются, обычно в виде молодого человека необычайной красоты: с золотистыми кудрявыми волосами, серо-зелёными глазами и в изящной одежде. Они пытаются обворожить женщин и всячески склоняют к соитию.

Синистрари описывал, что иногда от сношений с ними рождаются дети, и делал вывод, что инкубы обладают собственной спермой. Так что с его точки зрения инкубы и суккубы — просто необычные существа, которые обладают более тонким телом, чем люди, но обуреваемы теми же телесными страстями.

«Что, если существует иной мир, — предполагал Синистрари, — нежели тот, который мы населяем… или что в том же мире, который мы населяем, существуют другие разумные существа… которые обыкновенно невидимы и не открываются людям иначе, как при особых случаях?». [7]

Один из моих студентов, тот, что спрашивал об Афродите, опять поднял руку:

— Ну что же, — сказал он глубокомысленно. — Мы видим стремление накопить факты, сделать логические выводы, построить гипотезу, есть даже описание своеобразных экспериментов. Всё, чем и мы занимаемся. Жалко только, что возимся с физическими фактами, а не хорошенькими суккубами.

Аудитория заржала. А я опять вспомнил Аннабель: не о подобных ли ей существах сложились такие легенды? Пусть и сказала, что они метагомы — похоже, ничто человеческое им не чуждо…

Ближе к вечеру позвонил Роман.

— Зайди в лабораторию, — сказал он, на мои расспросы отвечать не стал и положил трубку.

Пришлось пойти.

— Чего звал? — недовольно спросил я. — Только хотел прогуляться на лыжах…

Роман поднял от бумаг красные глаза — похоже, недосыпал в последнее время.

— Получилось, — сказал глухо. — Никак не ожидал. Пойдём, один из первых увидишь.

— Что получилось?!

Но Роман отмахнулся, и мы вышли в коридор, где мой приятель снова отомкнул дверь соседней лаборатории. Полумрак, тусклые блики на циферблатах… и вдруг что-то тяжёлое и мягкое сильно ударило меня в грудь.

— А!.. — вырвалось у меня, и я весь обмер.

— На место, Макс! — устало приказал Роман, и я со стыдом понял, что испугался обыкновенного кота.

Котяра фыркнул, выгнул спину горбом и скользнул в сторону. Здоровенный зверь.

Загорелся желтоватый свет, и я снова увидел стеклянную стену, а за ней металлический цилиндр над столом. Лишь одно изменилось: один торец цилиндра обвивала сверкающая спираль.

Точно такая, как я видел в Исейоне.

Сердце всё ещё колотилось, я придвинул стул и сел. Роман уже колдовал над приборами.

Без предупреждения погасли лампы, и засветилась пара дисплеев. В полутьме я увидел, что по спирали течёт голубоватое мерцание, но гораздо слабее, чем исходило от цилиндра в прошлый раз. Голубой меч на этот раз не появился.

Я моргнул: что за чёрт?

Мерцание распространялось за пределы спирали, образуя что-то вроде призрачной линзы, а за её размытым краем возникло… нечто, похожее на тёмный сгусток.

Я всмотрелся пристальнее — глазные яблоки будто закололи мелкие иголки, а потом слегка закружилась голова.

У туманной линзы начиналась полоса непроницаемой тьмы. Словно безумный строитель поставил дверь не перпендикулярно, а параллельно полу, и теперь горизонтальная щель приоткрылась в помещение, где никогда не бывало света, а то и прямо в черноту космоса.

Тёмный луч доходил до стены и погружался в неё как нож из воронёной стали.

— Каково? — хрипло прошептал Роман.

— Это и есть твой эффект затемнения? — я постарался сдержать дрожь в голосе.

— Ага, — снова шёпотом подтвердил Роман. — Похоже, что плазменная линза концентрирует некое излучение. Спираль помогает фокусировке…

Я прокашлялся:

— А почему оно тёмное?

Вместо ответа Роман щёлкнул выключателем. Холодок протёк по моей спине. В электрическом свете голубой ореол не был виден, от спирали просто начиналась полоса тьмы, вонзаясь в стену. Даже свет в помещении показался тусклым, словно темнота выпивала его. Так же тускло прозвучал голос Романа:

— Не знаю. Фотоны просто исчезают. То ли их выбивает это излучение, то ли превращаются в другие частицы. Возможно, это та тёмная энергия Вселенной, которую все ищут. Вот она, нобелевка! А у нас даже пузырьковой камеры нет.

— Да уж, — пробормотал я, а потом вспомнил: — Ты хотел исследовать влияние на электронику. Есть что-нибудь?

Роман странно поглядел на меня, ну и вид у парня. Лицо измождённое, глазные яблоки в кровяных прожилках, волосы разлохмачены.

— Есть, — глухо ответил он. — Электронику вырубает почти мгновенно, даже сквозь стену. Пока не знаю, на каком расстоянии действует, попросил оптические схемы, проверю и на них. Голову совать категорически не советую. Уж не знаю, ставить опыт на Максе или нет?

Я глянул на довольно урчащего под боком Романа кота:

— Жалко. Лучше бездомных собак поищи.

— Белых мышей заказал, — вздохнул Роман. — Но для биологических опытов наш институт мало приспособлен… Только ты не болтай о результате, Андрей. Ребят, что помогали оборудование собирать, Клима тоже попросил рот на замке держать. Мы наткнулись на что-то серьёзное.

Клима вызвал меня в тот же день. Сидел в кресле и хмуро смотрел на меня, будто что-то прикидывая.

— Андрей, — наконец угрюмо заговорил он. — Я знаю, что Роман тебе всё показал. Возможно, это правильно, ты нам здорово помог. Но помни, это секретная тема. Никому ни слова. Обсуждать можно только с теми, кого я вечером соберу. Встретимся после работы, в шесть часов.

Так я попал на эту странную вечеринку…

Собрались там же, в комнате, отделанной под деревенскую избу, с медвежьей шкурой на полу.

Присутствовали Клима, Лара, Роман, и кряжистый мужчина с короткой стрижкой и блёкло-голубыми глазами, единственный при галстуке.

— Марат Григорьевич Барков, — представил его Клима. — Начальник охраны.

— Просто Марат, — поправил тот, крепко пожимая мне руку.

Вокруг стола суетилась Лара, расставляя несколько сортов водки, распластанную сёмгу, грибочки, красный брусничный морс…

— Жареную треску подам позже. — Она села, кокетливо стрельнув в мою сторону глазами-пуговками.

Застолье начал Клима, предложив тост за замечательного учёного Романа — несомненно, будущего нобелевского лауреата. Тот сегодня выглядел неплохо: наконец-то подстриг светлые волосы и надел серо-голубую рубашку под цвет глаз.

Роман снисходительно улыбнулся, выпили.

Второй тост Роман предложил за меня.

— Всегда думал, что философия далека от науки, этакая интеллектуальная забава. А оказывается, эти миры могут пересекаться. За Андрея, странника по мирам.

Лара посмотрела озадаченно, Марат бросил внимательный взгляд, а я, наверное, покраснел. Дружно выпили.

Потом, естественно, выпили за очаровательную хозяйку — Лару, и процесс пошёл…

— Климент Иванович, — наконец оторвался от сёмги Роман. — Когда будем подавать заявку? Чем раньше, тем вероятнее, что хоть на будущий год выделят финансирование.

Клима нахмурился. Подцепил вилкой белый груздь и похрустел им.

— Там настоящая мафия, — сказал неохотно. — Делают деньги на продаже государственных секретов. Твоя разработка живо уплывёт к американцам. Так что надо подумать…

Марат иронически улыбнулся, за столом ненадолго стало тихо. Клима плеснул всем водки:

— За то, чтобы русская наука служила России.

— В современном мире трудно контролировать распространение информации. Интернет и всё такое… — Я хотел показаться умным, но заработал только подозрительный взгляд Климы.

— Америкосы своими разработками ни с кем не делятся. Это русские дураки…

— Не такие уж дураки, — мягко возразил Марат. — Скорее от жадности в мозгах закоротило, всё продать готовы.

— И что же делать? — ехидно осведомился Роман.

Марат отхлебнул брусничного морса и вытер салфеткой губы.

— Извечный русский вопрос. А поскольку он философский, то уместно предоставить слово философу.

Вот скотина! А Лара воззрилась с любопытством, так что пришлось напрячь уже размякшие мозги.

— Ответ на вопрос «Что делать?» не так сложен, — бодро начал я. — Просто каждый хочет, чтобы ответ получился в его интересах, а точнее, в интересах его домена. Бизнесмены говорят, что Россией должны управлять толковые менеджеры, военные предлагают «сильную руку», и так далее. Русские мыслители давно дали теоретический ответ — для русского народа больше всего подходит соборное правление. А политики ещё раньше дали ответ практический — в России всегда правили партии. Конечно, если понимать партию широко, как организованное сообщество. Так, Иван Грозный для борьбы с боярской партией создал свою — опричную. Дворянская партия блокировала попытки Александра I и Александра II провести реформы. Традицию продолжили большевики, создав коммунистическую партию. И сейчас Россией правит не президент, а партия чиновников. Нужна партия нового типа, которая будет заботиться не о собственных интересах, а общем благе…

— Как просто! — с издёвкой заметил Клима, прожёвывая очередной груздь.

А Лара надула губки:

— Умный мальчик. Только я не поняла, что такое домен?

— Это группа людей с общими интересами, — хмуро ответил я. — В основе обычно семейное родство, хотя не обязательно. Типичный уклад русской жизни, раньше его называли общиной. На Западе встречается реже, там преобладает эгоизм отдельных семей…

— Всё понимаем, — вздохнул Марат. — А почему ничего не делаем? Русская лень?

— Пока гром не грянет, мужик не перекрестится, — скучно ответил я, прикидывая, что поддеть вилкой. Роль умного мальчика стала надоедать. — Только когда русский осознает, что угроза нависла над его доменом, он начинает действовать. Так было во время Смуты, Великой Отечественной…

— И сейчас наши противники это учли, — охотно подхватил Марат, — и действуют так, чтобы русские даже не понимали, что их уничтожают.

Я прожевал маринованный гриб (вкусно!) и вяло поинтересовался:

— Вы думаете, что нас уничтожают?

— Для американцев мы как кость в горле, — проворчал Клима. — Огромные ресурсы, да ещё умеем дёшево делать то, на что они затрачивают огромные средства, и то не всегда получается. Взять хотя бы Романа.

Тот сощурился, словно кот, а я не сдержал усмешки. Что бы ты без меня делал?

Лара вскочила:

— Мальчики, про рыбу забыли!

Укатилась колобком и скоро возникла с огромной сковородой. Аппетитный дух жареной с луком рыбы распространился по комнате, и под это дело снова выпили.

— Ну ладно, — проворчал Клима. — Допустим, создадим партию, которая провозгласит целью общее благо, и что потом? Эта партия опять всё под себя подгребёт. Коммунисты хоть о державе заботились, а нынешние чиновники норовят всё распродать.

Я неохотно оторвался от трески:

— Во-первых, децентрализация. Когда все деньги уходят в один центр, у чиновников появляется соблазн урвать от пышного пирога — отсюда практика откатов. Во-вторых, свод жёстких правил для элиты…

— Вроде морального кодекса строителя коммунизма? — насмешливо поинтересовался Клима.

— Лучше наподобие кодекса бусидо, — вздохнул я. — Если нарушил, лучше сам сделай харакири. Хотя у русских офицеров тоже был свой кодекс чести…

Марат сощурился:

— США отводят России чисто сырьевую роль. Чтобы взять под контроль её ресурсы, планируют развалить на шесть или даже пятнадцать независимых государств. Как это сделали с СССР, только на этот раз поэтапно, чтобы всё не досталось Китаю. Местные правительства окажутся у них в кармане и станут надсмотрщиками над вымирающим населением. Американская элита считает, что само слово «славянин» происходит от «slave» — раб. Пусть качают нефть, валят лес и добывают алмазы для Америки. Так что децентрализация на руку американцам. Разве не так?

Клима крутил рюмку, и выражение у него было, как у мордастого кота — увидел мышь и дёргает хвостом от плотоядного возбуждения. Вот невзлюбили Америку. И меня заодно…

— Вы меня не так поняли, — уныло сказал я. — Не надо становится пленниками мышления по принципу «или — или». Третьего, мол, не дано. Так и здесь — или распад страны, или империя. Надо мыслить по иному принципу — «не то, и не другое». В истории России были примеры сочетания централизованной власти с развитием местного самоуправления. Американцы просто прогнозируют развитие ситуации. С усилением централизма вырастает роль бюрократии и размах коррупции, а это верный путь к распаду страны. Так уже произошло с СССР…

Но меня не слушали. Только Клима презрительно оттопырил губу.

— России нужен вождь! — заявил он. — Такой, как Сталин. Пускай много народу пересажал, зато создал великую державу. А ты про децентрализацию…

Роман громко постучал вилкой по столу:

— Что всё-таки будем делать? Без финансирования не сможем работать.

Клима покосился на меня.

— Кое-что дадут азиаты. Продемонстрируем самые эффектные образцы и скажем, что нужны деньги для дальнейших исследований. А насчёт продолжения экспериментов попробую договориться с одним институтом. Если там получат стабильные результаты, то можно будет выйти на президента напрямую. Ничего, прорвёмся.

За это выпили. Потом начался сумбур: танцы с Ларой (она прижалась ко мне пухлыми грудями), какие-то дурацкие игры, снова выпивка… Уже ночью я очутился у двери своей квартиры и стал искать по карманам ключ, но того не оказалось.

Квартиру я закрывал только из-за ноутбука — не хотел, чтобы кто-нибудь прочёл мои записи, — и теперь тупо соображал, где мог потерять ключ? Наверное, оборонил во время гулянки, когда соревновались, кто изящнее поцелует толстоватые ножки Лары.

Я вздохнул — хорошо, что не видела Кира! — и побрёл обратно.

Чёрная лоснящаяся дверь приоткрылась, едва тронул её. В нос ударило спёртым воздухом, в окно глядела белая луна. Я толкнул дверь дальше и замер: до пояса прикрытая простынёй, на медвежьей шкуре лежала Лара. Слабо блестели подушечки грудей с тёмными сосками, пухлое личико казалось нахмуренным. Рядом лежал Клима — совершенно голый, закинув ногу на Лару. Вдруг он пошевелился, и я увидел, как приоткрылись и стеклянно заблестели глаза — будто у медведя. Во рту у меня пересохло, и я поспешно отступил.

Хлипкую квартирную дверь пришлось просто выбить.

Долго не засыпал — лунный свет блестел на половицах, и мне вспомнился греческий миф об Актеоне. Тот случайно вошёл в грот, где купалась богиня охоты Артемида, и в наказание за то, что увидел её нагой, та обратила юношу в оленя. Его загнали и растерзали собственные собаки. Но ведь Лара не Артемида…

На следующий день голова болела, с трудом комментировал доклады студентов на семинаре.

Во время обеденного перерыва в коридоре собрались люди: возле столовой стояли клетки с белыми мышами, и какой-то парень совал сквозь сетку кусочки хлеба. Мыши обнимали их передними лапками и ели, благодарно блестя чёрными глазами.

К вечеру я заглянул на почту и обнаружил в своём ящике письмо от Киры. Она жаловалась на скуку и тревожные сны: какая-то непонятная война, бегство через мёртвые леса и города…

И я томился по ласковым объятиям Киры. Подолгу не мог заснуть, ворочаясь на скомканной простыне. Иногда вставал и подходил к разрисованному морозом окну. Тёмное небо временами озарялось: возникали светящиеся столбы, трепетали и распахивались голубые завесы. Словно жемчужные двери приоткрывались в другие миры…

А дни шли, хотя правильнее сказать, что тянулась долгая полярная ночь. Лишь ненадолго на востоке появлялась красная полоса. Романа больше не видел, тот пропадал в лаборатории. Зайти туда не получалось: кода не знал, а на стук не открывали — похоже, поставили видеокамеру. Чтобы не скучать, я стал делать вылазки на лыжах. Взял напрокат лыжи (в институте была лыжная база), и в короткое светлое время выходил во двор. Защёлкивал крепления и скользил по скрипучему снегу. Лыжня начиналась у институтских зданий и уходила в лес.

Изредка попадались другие лыжники, но чаще я один взбирался по склону среди шумящих елей. Лыжня поднималась на вершину холма с большими валунами и редкими соснами, дальше был спуск в лощину и подъём на высокую сопку с безлесным верхом. Я туда не ходил, опирался на палки и оглядывал вереницу бледных сопок, тёмные леса, полотно замёрзшего моря.

Быстро смеркалось, снежинки секли разгорячённое лицо, и я отправлялся обратно. Спуск не занимал и двадцати минут, я быстро скользил среди сумрачных елей, а навстречу перемигивались жёлтые огоньки института.

Так проходили дни, незаметно приблизились новогодние праздники. Я вдруг сообразил, что могу на неделю съездить к Кире. Пошёл отпрашиваться у Климы — тот всё ещё исполнял обязанности директора, — но Клима неожиданно отказал.

Поглядел на меня стеклянным взглядом (я машинально покосился на медвежью шкуру), отвёл глаза и стал объяснять, что у нас режимный объект и нечего шастать туда-сюда. Жди, мол, окончания контракта.

Я вышел взбешённый. Лара начала было игриво улыбаться, но сразу сникла. На фига мне такая работа! Столько для них сделал, а теперь воротят нос. Всё равно уеду, пускай хоть увольняют.

Но в железнодорожной кассе без подписанного обходного листа билет не продали.

Я вернулся в свою квартиру, лёг на жёсткий диван и стал глядеть в окно на белые сопки. От злости даже перестал думать о Кире. Опять пытаются ограничить мою свободу. Сначала эта хренова организация Сибил в Грузии, а теперь этот хренов директор.

Ну и чёрт с ними! Опять уйду, и на этот раз обойдусь без посторонней помощи. Как там сказано у Ницше: «Хотение освобождает: это есть истинное учение о воле и свободе».

Я встал и развернул карту-двухкилометровку — купил, чтобы лучше ориентироваться на лыжных прогулках. Когда разглядывал её раньше, обратил внимание, что железная дорога на Мурманск проходит не так далеко, за грядой сопок. На местном поезде пришлось долго ехать в обход горных отрогов.

Так, надо подняться на холм, куда забирался на лыжных прогулках, а потом перемахнуть сопку и спуститься к железной дороге. Всего-то километров двадцать. Только надо дождаться выходных, чтобы не сразу заметил Клима.

То-то засуетится…

В субботу светало медленно, с тёмного неба слетали снежинки. Я вышел пораньше, чтобы в предрассветные сумерки миновать знакомый участок пути. Лёгкий рюкзак елозил по спине, лыжня еле виднелась. Когда над замёрзшим заливом покраснело небо, я был уже на вершине холма.

Ветер шумел среди деревьев, и всё чаще падали снежинки. Я оттолкнулся палками и медленно съехал в лощину. Дальше в лес уходила заросшая просека, судя по остаткам опор, бывшая линия электропередач. Я развернул карту, просека вела в нужном направлении…

Спрятал карту за пазуху, оттолкнулся палками и сразу налетел на еловую ветку. Та сыпанула за шиворот снега, по спине потекли холодные струйки.

В укрытой от ветра лощине стало видно, что снег падает всё гуще. Я начал подъём по пологому склону и оглянулся: летящий снег сглаживал ломаную лыжню.

Через некоторое время решил передохнуть и оглянулся опять. Только слабый след от лыж виднелся среди окутанных белой дымкой елей. Просека уходила вниз, теряясь в снежной круговерти.

Склон стал круче, я снова остановился, чтобы перевести дух. Позади меня белая вьюга сгладила все следы. Не было видно ни построек института, ни других сопок.

Ну и ладно. Надо продолжать подъём, а когда достигну верха, то начнётся спуск в долину речки. По ней и выйду к железной дороге.

Я взбирался всё выше, деревья стали приземистыми и скрючились под белыми одеяниями, мороз щипал щёки.

Последние деревья остались внизу, лыжи застучали по насту, под ногами закурились струи позёмки. Я ориентировался по ветру, чтобы всё время дул в левую щёку.

Наконец подъём закончился, лыжи легко заскользили по ровной поверхности. Похоже, я достиг вершины — жалко, что ничего не видно.

Вдруг почва ушла из-под ног, сердце замерло, и я стал падать куда-то. Тут же лыжи ударились о снег и заскользили дальше. Я еле удержал равновесие и оглянулся: позади был небольшой обрыв над белой гладью.

Видимо, берег замёрзшего озера.

Стало зябко: а если бы обрыв оказался выше? Похоже, ситуация опаснее, чем я предполагал. Надеялся, что горы тут не чета Кавказу. Надо скорее вниз!

Я выбрался на другой берег озерка и попал в лабиринт заснеженных камней. Все выглядели одинаково в наползающих сумерках и, хотя ветер утих, я всё сильнее стучал зубами. Не только от холода — надо же, не взял компаса! Как теперь найду дорогу?

Наконец склон пошёл вниз. Я заскользил под уклон, но скорость нарастала слишком быстро, в ушах стал злорадно посвистывать ветер. Пришлось притормозить и соскальзывать боком. Так было труднее удержать равновесие — я то и дело падал, снег набился за шиворот, в рукава, в ботинки.

Всё ещё ничего не было видно, только в ватной тишине густо падали снежинки. На куче снега я сполз в какой-то овраг и здесь рискнул поехать быстрее, дно казалось относительно ровным. Оттолкнулся палками раз, другой…

Зря!

Раздался хруст, и носок правой лыжи неестественно задрался — меня угораздило налететь на скрытый под снегом камень. Задрожал от испуга: так можно и ногу сломать.

Положение становилось опасным: я одолел едва половину пути, как буду пробираться на сломанной лыже по глубокому снегу?

Я хмуро отломил еле державшийся носок лыжи и сунул в рюкзак. Не вернуться ли?

Но попытка подняться по своему следу не удалась: конец сломанной лыжи сразу увяз, и я ткнулся лицом в снег. С трудом встал и мрачно побрёл вниз, стараясь приподнимать сломанный конец лыжи над предательской снежной гладью.

Наконец согбенные деревца в белых саванах выступили из снежной мути, а затем хмурые высокие ели. Ни следа просеки, хотя она должна была продолжаться по эту сторону сопки. Заблудился!

Да, недооценил я северные леса.

Почти стемнело, а я ещё пробирался среди елей, утопая выше колен в снегу. Вытаскивать сломанную лыжу становилось всё труднее. Так не добраться до железной дороги. Да и где она, в каком направлении?

Я остановился и, хотя взмок от тяжёлой работы, сразу почувствовал, как мороз коснулся щёк цепкими пальцами. Стоит постоять подольше, и замёрзнешь.

Я скрипнул зубами, вот нарвался на очередное приключение. Надо разводить костёр, иначе не переживу ночь. А вдруг здесь водятся волки?

Но пока не слышалось ни звука, только ели обступали всё теснее…

Понемногу склон сделался пологим, а потом выровнялся совсем. Окрестностей я почти не видел из-за летящего снега. Еле полз, с трудом выдирая лыжу, как вдруг лес расступился.

Наверное, старая вырубка: деревца далеко разбежались в сизых сумерках. Ветер сёк лицо снежинками, низко нависло тёмное небо, а ноги сделались будто свинцовые.

Надо перекусить, в рюкзаке есть немного хлеба и колбасы, а потом заняться костром…

Стал снимать непослушными руками рюкзак, и тут в волнах позёмки у края леса промелькнуло что-то квадратное.

Я застыл, не веря глазам: неужели жильё?.. Порыв ветра словно отдёрнул снежный занавес, и стало видно — избушка, наверное, срубленная охотниками или лесорубами. Она сгорбилась под белой шапкой среди елей.

Я свернул к чудом появившемуся дому, с трудом пробираясь по рыхлому снегу. Вовремя оно попалось, из серой мути над вырубкой наползала густая мгла.

Изба оказалась больше, чем подумал сначала — настоящий деревенский дом. Брёвен явно не жалели. Дверь до половины занесло снегом, так что пришлось снять лыжи и использовать сломанную вместо лопаты.

Замка не было, но из-за мешавшего снега я с трудом оттянул дверь. Из темноты пахнуло гнилым деревом и сушёными травами. Когда глаза привыкли, внутри оказалось не так темно: в противоположной стене тускло светилось оконце. Я различил довольно большую комнату — с нарами и печью. Перед печью, по таёжному обычаю, сложена куча поленьев. Если доберётся замерзающий путник, ему будет чем затопить печь.

Я ощутил горячую волну благодарности к тому, кто оставил дрова. Вдруг почувствовал, насколько устал. Сбросил рюкзак на пол, отряхнул с себя снег и занялся печью.

Внутри уже лежала береста для растопки, а рядом с печкой коробок спичек. Я воспользовался своим, хватило ума взять. Когда береста занялась, стал подкладывать тонкие полешки, и скоро в печи загудело яркое пламя, а по бревенчатым стенам замигали красные сполохи.

Я снял отсыревшую куртку и сел на нары, покрытые рваным тюфяком. Из дыр вылезал остро пахнущий мох.

Очень хотелось пить. В мигающем свете я разглядел полку, а на ней закопчённый чайник. С трудом встал, взял чайник и направился к двери. Лицо обожгло холодом, белые искры летели из тьмы. Я набил чайник снегом и поставил на печь. Развернул свёрток с провизией, колбаса и хлеб показались очень вкусными, но было мало. Ничего, завтра доберусь до железной дороги. Как повезло, что наткнулся на избу!

Наконец-то я напился тепловатой воды, затем натолкал в печь толстых поленьев. Сняв промокшие ботинки и носки, пристроил сушиться, а сам лёг на нары и укрылся курткой. Всё тело ныло, но постепенно наползало приятное расслабление. Глядя на сполохи, я вспомнил, как топили печь с Кирой, и вскоре провалился в сон.

Проснулся оттого, что замёрзли ноги.

В печи тлели угли, на полу лежал молочно-белый квадрат, пересечённый крестом. Я встал и подошёл к окну…

Метель перестала, над елями фонарём висит луна. Снег на поляне голубовато искрится. Поверх леса выгибает белую спину сопка, словно огромная ангорская кошка нежится в лунном сиянии.

Снежный мир… Я застываю, очарованный.

А затем слышу звук. В груди холодеет — вдалеке торжественно поют фанфары. Звук близится, становясь оглушительно грубым. На склоне сопки возникает жемчужно-белый столб. В сердцевине сквозит тьма — словно нечто закручивает снег. Снеговой столб тараном ударяет в лес, быстро приближается, и я с ужасом вижу, как несколько деревьев спичками отлетают в стороны.

Стена взвихрённого снега закрывает ели. Я едва успеваю отпрыгнуть в сторону — осколки оконного стекла со звоном проносятся мимо. В лицо ударяет морозная свежесть и… что-то ещё.

Неужели аромат духов?..

Я кидаюсь к нарам и сажусь, накинув на плечи куртку. Сердце бешено бьётся: что это было? Снежный смерч?

Но пока ничего не происходит, лишь из разбитого окна тянет морозным воздухом. Я начинаю дрожать, поднимаюсь на ноги и после долгих поисков нахожу старый мешок. Кое-как затыкаю окно — ели совсем чёрные, а луна светит тускло — и подкладываю в печь дров.

Снова ложусь, всё ещё стуча зубами от холода. Пламя разгорается с трудом, оно угрюмо-красного цвета. Багровые отсветы колышутся по стенам, и я тоже колеблюсь на грани сна и бодрствования…

Слышится чьё-то бормотание. То ли мне снится, то ли на самом деле, невидимые в темноте, двое спорят о чём-то.

— Он видел птицу Гамаюн. К чему бы это? — клекочет один голос.

— Не всех трёх, а только вещую. Но ему не добраться до Сада, глаза выклюем, — со скрежетом отвечает другой.

Снова клёкот:

— Косточки бы ему обглодать.

— Ещё успеем, — скрипит второй. — Может быть, даже этой ночью. Если Госпожа позволит…

— Тише! Она идёт…

Всё смолкает. Огонь в печи совсем никнет, а потом вдруг ярко разгорается. На бревенчатые стены падает красный свет, словно их в мгновение ока увешивают багряные гобелены. Дверь беззвучно отворяется, но оттуда тянет не морозом, а тем же терпким ароматом духов.

Словно на миг падает, и тут же отдёргивается чёрный занавес. Дверь закрывается. Посреди комнаты возникает тёмная фигура: заострённые груди, плавный изгиб бёдер, два зелёных огонька на месте глаз.

Словно ледяная игла вонзается в моё сердце, а зубы ноют. Но я сразу понимаю, кто передо мной, и встаю.

— Ты учтив, — раздаётся грудной голос Аннабель. — Перед женщинами принято вставать. Но перед Владыками положено вставать на колени.

Меня бьёт дрожь, однако я растягиваю губы в улыбке. Вот уж не собираюсь ни перед кем вставать на колени.

— Тут кто-то говорил про госпожу. Пусть ты и госпожа, но не моя.

Аннабель делает движение вперёд, и глаза загораются изумрудами. Чёрная копна волос, красноватый свет обтекает груди, слегка подрагивает на животе…

Аннабель явилась обнажённой, и у меня пересыхает во рту.

— Ах да, — задумчиво произносит она. — Ведь я так и не поцеловала тебя наяву …

— Откуда ты явилась? — хрипло спрашиваю я. — Или ты призрак?

Аннабель улыбается — и зубы вспыхивают, как острые рубины во рту.

— Тот, кого ты зовёшь Климой, послал вслед тебе тёмный луч. Твой начальник не знает, что «чёрный свет» открывает запретные двери. Мне достаточно сделать несколько шагов из своего мира. По этому лучу мы и вернулись на Землю. Это тайна, но ты ни с кем не поделишься.

— Почему? — вяло спрашиваю я. Меня охватывает странное оцепенение, я вижу только колдовские глаза Аннабель и груди, с которых стекает красный свет.

Светящееся лицо Аннабель приближается из темноты, пальцы пронизывают мою рубашку и язычками пламени бегут по груди, горячо касаются бёдер. На моё лицо чёрной завесой падают волосы. Словно огонь охватывает всё тело, и у меня вырывается стон, настолько острое возникает желание.

— Потому что мои волосы коснулись тебя! — слышу я торжествующий голос Аннабель.

И она впивается мне в губы.

Поцелуй — как во сне, что я видел когда-то: долгий и жгучий, и моё тело слабеет, наливаясь истомой, а разум тонет в пронизанной багровыми сполохами темноте. В паху горит, и словно огненная пика встаёт из него.

— Потому что я поцеловала тебя! — доносится издалека.

Я чувствую, как меня кидают навзничь, и ощущаю жгучее прикосновение грудей и бёдер Аннабель. Сердце бешено бьётся. Я непроизвольно выгибаюсь всем телом, толчком проникаю в нечто обжигающее, и всё тело сотрясает ослепительная судорога оргазма.

— Потому что я овладела тобой! — раздаётся ликующий возглас Аннабель.

Наступает покой и блаженство, я будто лежу на чёрно-бархатном ложе, плывущем куда-то. Не хочется шевелиться. Потом брезжит карминовый свет, и я словно издалека вижу комнату, багровые сполохи по стенам, тёмный женский силуэт на высоких каблуках. Он поворачивается и исчезает. Комната постепенно приближается, и стены снова обступают меня.

Я обнаруживаю, что лежу на спине совершенно голый. Меня трясёт от холода, тело покрыто липким потом. С трудом встаю и принимаюсь собирать разбросанную одежду.

Но и одетый продолжаю чувствовать пронзительный холод. Сворачиваюсь под курткой и еле сдерживаю лязг зубов. Только голова пылает, и несутся бредовые мысли. Неужели я только что имел сношение с суккубом? В Средние века верили, что суккуб соблазняет спящих мужчин, принимая в себя их сперму, а затем меняет обличье и становится инкубом. В виде обольстительного любовника является во сне какой-нибудь женщине и овладевает ею, изливая заимствованную сперму. Потом женщина рожает демоническое существо. А если Аннабель сейчас отправится к Кире?..

В панике я пытаюсь успокоить себя доводами Синистрари, что суккубы и инкубы — не демоны, а особые тонкоматериальные существа, причём инкубы не заимствуют чужую сперму, а обладают собственной, от которой у женщин рождаются необыкновенные, но отнюдь не демонические дети.

Постепенно прихожу в себя… И ухмыляюсь.

Человек с университетским образованием, и готов поверить в средневековые сказки! Просто давно не спал с женщиной, вот и увидел эротический сон. Хватит фантазировать, лучше встань и подложи в печь дров…

Я поднимаюсь, подкладываю дрова и ложусь снова. Но сон не приходит. По телу пробегают волны озноба, вновь и вновь вспоминается огненное прикосновение бёдер и груди Аннабель. А темнота сгущается — пламя еле вскидывает чадные языки над поленьями…

Постепенно начинает казаться, что бревенчатая стена, на которую я смотрю, куда-то исчезла. Мерещится угрюмый берег, а за ним чернильная гладь со светлыми пятнами льдин. Три уродливые тени проступают чёрными кляксами. Я с содроганием понимаю, что вижу громадных птиц. Смахивают на грифов, крылья сложены как плащи, а головы похожи на человеческие.

Только с огромными разинутыми клювами…

Становится жутко, я вспоминаю таинственный клёкот и скрежет. Неужели это птицы Лилит, она насладилась мной и оставила им на растерзание?..

Нет, это всё сказки…

Ближайшая крылатая тень медленно поворачивает голову, и я вижу глаза — будто красные угли. Противно начинает дёргаться живот, словно загодя ощущая, как в него вонзается уродливый клюв…

Вот и вторая тень неуклюже оборачивается ко мне.

И вдруг раздаётся неистовый галдёж и клёкот, в них слышится панический страх. Клювы закрываются, огромные крылья простираются чёрным пологом и…

Мрачный берег исчезает.

Снова комната, но на полу появился слабый жемчужный свет. Странно, ведь окно заткнуто мешковиной. Неужели сквозь неё проникает лунный свет?

Я опасливо поднимаю глаза, вдруг жуткие птицы вернутся?.. Да, вокруг мешковины и сквозь дырочки в ней пробиваются жемчужные лучи.

Я спускаю ноги на пол и замираю, ощутив некую странность. Ах да, прежде пол был ледяным (только что ползал, собирая одежду), а теперь он тёплый.

Сердце почему-то начинает биться сильнее, про птиц забываю. Подхожу к окну, выдёргиваю мешковину.

И застываю…

Яркий, но не слепящий свет озаряет лес. Свет какой-то перламутровый, снег в нём голубовато мерцает, а ели светятся нежной зеленью. Сопка сияет живой белизной, словно и впрямь превратилась в ангорскую кошку.

Неудержимо хочется увидеть больше, и я иду к двери. Открываю и сам не замечаю, как оказываюсь снаружи.

Деревца на вырубке сияют серебром, словно одетые в филигрань. Небо голубое, словно летнее небо Крыма… нет, ещё голубее. Я не чувствую холода, хотя стою босиком на снегу. Только нежное прикосновение к ступням, словно лепестков цветов. И воздух странно тёпел, и на стволах ближайших елей мерцает необычайный золотой свет…

Где-то я видел это. Когда-то уже побывал в этом лесу…

Ах да, на зимней прогулке с Кирой.

И снова я слышу чей-то смех среди украшенных бриллиантами елей. Но на этот раз не только смех. Тихо доносится:

— То, что случилось, неважно. Всё неважно. Только помни обо мне на тёмной дороге.

Где-то я читал подобное. «Бегущая по волнам»?..

Всё гаснет.

Снова темно: сумрачные ели, сереющая вырубка. И карминовая полоса на горизонте — близится рассвет.

Я долго стою на снегу и понемногу начинаю чувствовать холод. Возвращаюсь в дом, чтобы обуться. Слышен какой-то рокот, а потом стены начинают сотрясаться. Я выхожу снова…

Снежный вихрь ослепляет меня. Грохот раздаётся из тучи взметённого снега. Что-то вроде чёрного креста кружится среди летящей метели.

На поляну садится вертолёт!..

Наконец винт пошёл медленнее, взметённый снег осел, и стало видно, что машина имеет камуфляжную окраску — белую с тёмными пятнами. Когда вертолёт замер на широко расставленных лыжах, то открылся люк, и выскочило несколько фигур, тоже в зимнем камуфляже.

Они оказались вооружены автоматами, приблизились полукругом, и я испытал неприятное ощущение, когда наставили на меня стволы.

Один был без автомата, судя по нашивкам — капитан.

— Вы арестованы за проникновение в погранзону, — молодцевато объявил он. — Пройдёмте в вертолёт.

Похоже, во вчерашней метели я свернул не в ту сторону. И откуда мне было знать, что тут начинается погранзона?

Я хмуро потащился к машине, стараясь ступать в оставленные пограничниками следы, но всё равно набрал полные ботинки снега. Ледяной ветер от винта трепал волосы, а шапку забыл в избе. Хорошо, хоть наручников не надели…

Возле вертолёта стояла кряжистая фигура в полушубке — Клима! Я вспомнил слова Аннабель, что это он послал мне вслед тёмный луч. Эксперименты на мне ставит, скотина!

А Клима недобро прищурился и, не размахиваясь, врезал мне кулаком по скуле.

— В Финляндию решил сбежать, сволочь? — прошипел он.

Не удержав равновесия, я упал и забарахтался в снегу — наверное, жалкое зрелище. Подоспевший капитан схватил Климу за руку.

— Ну-ну, хватит! — заявил он.

Потом противно ухмыльнулся и протянул мне руку. Я не стал отказываться, очень хотел поскорее добраться до зубов Климы. Но тот уже косолапо полез в вертолёт, а меня затолкали на дальнее сиденье.

Машина затряслась сильнее, ещё мгновение я видел сквозь летящий снег хижину на фоне елей, а потом дверь захлопнулась, и пол надавил на подошвы.

Вытянув шею, я смог заглянуть в иллюминатор. Внизу плыла заиндевелая щетина леса, потом пошли снеговые откосы и овраги — вертолёт переваливал через сопку. Где-то тут я блуждал вчера. Эх, тогда бы сегодняшнюю погоду…

Я увидел, как Клима наклонился к уху капитана, но ничего не расслышал сквозь шум винтов. Капитан странно поглядел на меня, а потом покачал головой и тоже что-то сказал. Клима отодвинулся, явно недовольный.

Внизу снова начался лес, а потом появились чёрные отвалы и строения рудника. Я думал, что меня доставят на погранзаставу, но не удостоился — вертолёт грузно сел на площадь перед институтом.

Вихри позёмки побежали в стороны, винты пошли медленнее и наконец остановились. Клима вылез первым, а потом выпустили меня. Я дёрнулся в погоню за кряжистой фигурой, но капитан крепко схватил за плечо.

— Вот гнида! — сообщил он, глядя вслед Климе. — Предлагал выбросить тебя над сопкой. Дескать, замёрз в горах и дело с концом. Я сказал, что снег глубокий, ты не разобьёшься, а машину там сажать не буду.

Я слегка ошалел, но потом нашёл силы улыбнуться в ответ на ухмылку капитана:

— Спасибо. — Не мог придумать, что добавить ещё, а капитан добродушно похлопал по плечу:

— Оформлять задержание не станем. Потерял ориентировку из-за метели, бывает. Не раз выручали туристов. А сейчас пойду завтракать. Не успел поесть, подняли по тревоге.

Я уныло поплёлся к себе. Да, с Климой надо держать ухо востро, какая-то патологическая подозрительность.

Весь этот и следующий день я провалялся на диване с грудой старых журналов «Вокруг света», занятия на понедельник отменил ещё до побега. Знобило так, что боялся заболеть. Но вроде обошлось — приключение не имело серьёзных последствий. Только занозой засели воспоминания.

Огненный лик и тело Аннабель. Таинственно-жемчужный лес и тихий голос…

Где же я был?

Между волком и псом ты побывал, Андрей.

7. Тёмные двери

Я остыл и не стал бить морду Климе, просто не здоровался. Тот тоже воротил рыло, так что все контакты шли через Лару. Новый год я встретил одиноко, в своей квартире. В институтском дворе покричали, запустили несколько фейерверков. Как бы в ответ на вспышки, в тёмном небе заколебались голубовато-зелёные сполохи полярного сияния.

Словно таинственно замерцали двери куда-то…

Роман первое время глядел настороженно, но потом оттаял.

— Здесь хорошо работать, только с бабами плоховато. Одна Ларка на всю лабораторию, а за неё Клима голову оторвёт. Ладно, пойдём, покажу, что у нас получилось. Хоть Клима на тебя волком смотрит, но хрен с ним. Без твоей подсказки ничего бы не вышло.

Снова лаборатория и блестящий цилиндр, обвитый спиралью — и снова меня приветствовал урчанием лишь котяра. Я огляделся:

— Ты что, всё один работаешь?

— Нет. — Роман сел за пульт. — Но ребята здесь без нужды не появляются. Никто не знает, какой будет долговременный эффект от излучения. Вон на мышах проверяем.

Он кивнул в угол, где громоздились клетки с белыми мышами, что я раньше видел в коридоре. Пара клеток стояла в стороне на полу.

— Ах да, совсем забыл! — Роман вскочил, подхватил одну из клеток и перенёс на стол возле стены. Я заметил на полу рельс и подобие экрана из стального листа на колёсиках.

Роман уселся опять.

Снова погас свет, снова таинственное голубое мерцание окутало спираль, снова у туманной линзы возникла полоса непроницаемой темноты и вонзилась в стальной лист. У меня сильно забилось сердце, и закружилась голова. Словно залпом выпил стакан шампанского…

Тёмный луч продержался недолго, секунд пять. Роман щёлкнул выключателем и зажёг свет.

— В последнее время занимался подстройкой параметров, — буднично сказал мой приятель, запуская пятерню в волосы. Часто делает это, наверное больше никто не гладит его по волосам… — Уйма тонкой работы, но кажется, действительно возникает эффект резонанса. Для получения эффекта хватает нескольких секунд. Раньше надо было куда больше.

Он кивнул в сторону стены, я повернулся…

И почему-то вздрогнул.

На стальном экране появилось овальное чёрное пятно. Словно дверь в другую комнату, где царила полная тьма…

Перед глазами расплылось, а в ушах зазвучал голос: «Тот, кого ты зовёшь Климой, послал вслед тебе тёмный луч. Твой начальник не знает, что „чёрный свет“ открывает запретные двери. Мне достаточно сделать несколько шагов из своего мира. По этому лучу мы и вернулись на Землю…».

— Что с тобой, Андрей? — донеслось издалека.

Я заморгал, и лаборатория вернулась. Медленно, словно проступая на фотобумаге.

— Ничего, — хрипло выговорил я. — А знаешь, нобелевка тебе обеспечена.

— Да ну? — хмыкнул Роман. — Вот только Клима не даст результаты опубликовать. А может, и правильно. Электроника идёт в разнос через пару-тройку секунд. От компьютеров искры сыплются, как при взрыве электромагнитной бомбы. Попробовали оптоэлектронные схемы, то же самое. Великолепное получается оружие. И дешёвое. Только ты никому ни слова, лады?

— Ладно, — буркнул я. В голове что-то мучительно ныло, и я покосился на клетку с мышами, именно её только что пронизывал луч тьмы. Две мышки оживлённо возились. — А мыши как?

— Ничего особенного, — пожал плечами Роман. — Когда генератор работает, то сидят и дрожат. А потом быстро приходят в норму. На полу стоят клетки с теми, кто побывал под излучением. Ничего с ними пока не сделалось. Конечно, нужны долговременные наблюдения…

— А это? — я кивнул на тёмное пятно. — Словно выжжено.

Роман хмыкнул:

— Что-то меняется в структуре поверхности. Возможно, на уровне элементарных частиц. Только не представляю, как подступиться к исследованиям. У нас ни специалистов по физике твёрдого тела, ни денег, ни аппаратуры. Это пока задача на будущее.

Мне стало зябко: каким будет это будущее? Открытие, к которому сам приложил руку, начало казаться зловещим.

Роман встал, подошёл к экрану и с усилием откатил, колёсики завизжали по рельсу. К стене был прислонён деревянный щит, и на нём оказалось такое же тёмное пятно, только больше и неправильной формы.

— Очень высокая проникающая способность, — выдохнул Роман. — Или возникает вторичное излучение, подобно наведённой радиации. Но для его изучения оборудования тоже нет. Разве что Клима с кем-нибудь договорится…

Я вернулся к своим лекциям и семинарам. Беспокоил вопрос о зарплате, ведь отношения с Климой испортились. Но деньги в конвертике передала Лара.

— Тебе премия, — игриво улыбнулась она. — Мог бы пригласить даму в ресторан.

— А что тогда со мной Клима сделает? — поинтересовался я, пересчитывая деньги. Очень даже неплохо! — И так волком смотрит. Да и ресторана тут нет.

Лара надула губки, на том и расстались. Больно ты мне нужна, у меня есть Кира.

И была Аннабель…

Мне даже хотелось, чтобы она явилась снова — пусть во сне, так не хватало женщины! Только звёзды в тёмном окне, да порой трепетные занавесы северного сияния…

Но Аннабель не приходила. И в унылые часы бессонницы я пытался понять, как дошёл до жизни такой. Организация Сибил, Глеб, Клима… Однако ещё больше меня занимали Аннабель, Рарох и этот третий, с мечом. Александр как-то назвал его, но я не мог вспомнить.

Ах да, ещё и Александр!..

Видимо, Синистрари прав, и помимо людей на Земле обитают и другие существа — более могущественные и наделённые необычайными способностями. Может быть, сотканные из психических излучений людей, как считают современные экстрасенсы. А может, созданные исчезнувшей цивилизацией, как говорила Аннабель. Хотя обитают, скорее всего, не на Земле, а в смежных пространствах, где и мне случилось побывать гостем.

В странных снах и наяву…

Аннабель была заточена в ледяном замке над тёмным морем, а когда открылась дверь, то вернулась в наш мир.

Тёмный воин находился в плену на красной планете, но и перед ним отворилась дверь.

Рарох пребывал на Луне (хотя, наверное, это Луна в другом слое пространства-времени), дверь распахнулась и для него.

Голова заболела, я встал с постели и прижался лбом к холодному стеклу. Лента северного сияния разворачивалась бесконечной дорогой…

И я как будто догадывался, как это могло случиться. Роман ещё не начал опытов с тёмным излучением, когда эксперименты уже вовсю шли с установкой ХААРП на Аляске. Видимо, это была простая случайность. В одном из режимов возник резонансный эффект, о котором упоминал Роман, в Космос хлынул тёмный свет и открыл запечатанные двери. Где-то я читал, что ещё эксперименты с атомной энергией приводили порой к очень странным результатам…

Интересно, заметили что-нибудь американцы? Не обязательно: Роман говорил, что нужен исключительно точный подбор параметров. Если бы не мой визит в Исейон, ничего бы не вышло.

Так или иначе, эти существа получили свободу. Наверное, они и раньше могли являться в наш мир, но скорее как призраки. А теперь явились реально, хотя материальность их тел иная, чем у людей, и об этом тоже догадывался Синистрари. Тоньше, и словно ближе к огню…

Зачем они явились? Для развлечений? Наверное, и за этим тоже, после тысяч-то лет одиночества. Но возможны и другие цели. Например, они как-то связаны с организацией Сибил. Хотя даже невозмутимая американка явно чувствовала себя неуютно рядом с Аннабель…

Я замёрз, стоя на ледяном полу, и запрыгал к постели. Вот до чего доводит бессонница. Днём такие мысли казались бредом.

Вновь увидел Романа спустя несколько дней: тот хмуро разглядывал тарелку с борщом. Я поставил поднос на его столик:

— Что приуныл?

Роман поглядел исподлобья:

— Скоро пожалуют гости из министерства. На тему, стоит ли продолжать финансирование. А вместе с ними делегация из американских университетов. Шастают по России под видом научного обмена, а на самом деле глядят, чем поживиться… В общем, Клима приказал опыты прекратить. Экспериментальную установку отправляем в закрытый институт под Москвой, там продолжат исследования. Клима молодец — не из тех, кто продаётся за зелёные. А вот американцы засуетились — видно, что-то пронюхали.

Я пожал плечами:

— И что вы так американцев не любите? — Но особого значения словам Романа не придал: обидно человеку, что приходится прекратить исследования.

Американцев оказалось шесть человек: молодые и не очень, каждый со своим переводчиком. Видел я их только в столовой, где они обычно занимали два сдвинутых вместе стола, да иной раз в коридорах. Пару раз пообщался ради практики в английском — и заработал подозрительный взгляд Климы. Ну и пусть, патриот хренов. От одного российского чиновника вреда зачастую больше, чем от нескольких американских шпионов. Американцы болтали со мной охотно, но в друзья не навязывались.

А вот один из переводчиков стал ко мне почему-то приглядываться. Был он старше меня, ниже ростом, с небольшим брюшком. Старался часто улыбаться, копируя американцев, но всё равно вид имел настороженный и будто голодный. Волосы ёжиком, чёрные глаза навыкате, назвался Павлом. Как-то подсел ко мне, пока гости шумно обедали в своём углу.

— Хорошая здесь сёмга, Андрей, — он сразу стал называть меня по имени. — Недавно навещал родителей в Штатах, там такой нет.

— Они что, эмигрировали? — равнодушно спросил я. — А куда?

— В Калифорнию, пригласили на работу в Кремниевой долине… — Павел отгрыз ещё сёмги, и продолжал:

— В Калифорнии тоже есть рыбалка, но скучнее. Едешь на обустроенный форелевый ручей, а там плати деньги и гуляй с удочкой.

Я пожал плечами:

— Комфортно живут.

Что тут скажешь? Надоело людям получать гроши в России, а теперь у них хороший дом и какой-нибудь джип, на котором культурно ездят на рыбалку.

Павел вытер салфеткой масляные губы:

— И почему у нас многие не любят Америку, Андрей? Ведь этой стране выпала великая роль. Именно благодаря Америке возник современный мир — мир высоких технологий, комфорта и индивидуальной свободы. И Америка же создаёт завтрашний мир. Он вполне может состоять из множества культур, но при этом будет основан на общих ценностях, так что противостояние цивилизаций и войны останутся в прошлом…

Красиво говорил. Я немного удивился, как ловко Павел нашёл ко мне подход — я не говорил, что занимаюсь футурологией.

— А где здоровая конкуренция? Ведь есть и другие варианты будущего, но Америка навязывает всему миру свои ценности — индивидуализма и потребления. И думать не хочет, что другие народы могут иметь свои идеалы…

Павел откинулся на спинку стула и сложил руки на животе.

— Почему? — удивился он. — Возьмите, к примеру, японцев. У них свои комиксы в стиле аниме, среди бизнесменов популярно фехтование на мечах, проводятся национальные поэтические конкурсы… Это совсем не Америка.

Я досадливо отмахнулся:

— Японцы держатся за свою культуру, пытаясь хоть в этом противостоять США. Им пришлось позаимствовать американские ценности, чтобы догнать Америку экономически и тем сохранить лицо после позора поражения 1945 года… Главное, у планеты просто не хватит ресурсов, чтобы все могли перенять американский образ жизни: большие дома, уйма бытовых приспособлений. Даже уровень Японии недостижим, хотя там живут скромнее. А это означает, что население планеты надо сильно убавить. Целые цивилизации должны исчезнуть, чтобы процветала одна западная. Не этого ли хочет кое-кто в Америке?

Собеседник по-птичьи склонил голову набок и принуждённо улыбнулся.

— Это интересная тема, Андрей. Но она требует более обстоятельного разговора. Может, как-нибудь встретимся вечерком?

Я пожал плечами: переводчик был не особо симпатичен, истина в спорах рождается редко, но дискуссии полезны — учишься понимать других людей.

— Ладно.

Встреча состоялась на следующий день. С утра шёл снег, рано стемнело, а к вечеру поднялась вьюга. Ветер наметал в институтском дворе сугробы, уныло завывал за окном.

Павел тщательно отряхнулся от снега и запер за собой дверь. Пройдя в гостиную, достал из «дипломата» бутылку водки, поставил на стол, а следом появился большой кусок сёмги. Пока я, отвернувшись, нарезал хлеб, Павел разлил водку по стаканам.

— За знакомство, Андрей.

Почему бы и нет? Этот хотя бы не зануда. Так что выпили, и гость сразу начал дискуссию.

— Я обдумал то, что вы сказали, Андрей. — Он слишком правильно строил предложения, словно уже стал подзабывать русский. — Ваши аргументы в целом справедливы. Верно, что другие цивилизации имеют свои ценности, и верно, что ресурсы планеты ограничены. Но ведь из этого можно сделать разные выводы. Один, что западная цивилизация или пресловутый «золотой миллиард» эгоистично расточает ресурсы, губит планету, и этому надо любыми способами положить конец…

Я вспомнил, что уже встречал тех, кто хотел положить этому конец и, похоже, как раз любыми способами. А Павел погладил подбородок и продолжал:

— Но можно сделать и другой вывод. При нынешних темпах роста потребления всё равно скоро наступит истощение ресурсов и крах мировой цивилизации. Только Запад имеет технологии, которые позволят выйти на принципиально новый уровень — когда не понадобится много полезных ископаемых, когда всё будет подвергаться вторичной переработке, а недостающее можно будет добывать в глубинах океана или в космосе. Но для этого нужно время. И Америка пытается установить контроль над оставшимися ресурсами, сконцентрировать у себя научные достижения и таланты не в эгоистических целях, а чтобы успеть с технологическим прорывом до тотального краха. То есть фактически пытается спасти человечество.

— Какие альтруисты, — фыркнул я. — Бывший Советский Союз тоже имел такие чудесные технологии. Почему же с ним не стали сотрудничать во имя спасения цивилизации, как в своё время предлагал Горбачёв, а предпочли развалить?

Павел откусил сёмги, и губы залоснились от жира.

— Просто русских боялись и всё ещё боятся на Западе. И не без причин. В «Братьях Карамазовых» есть интересное место. Там во время суда над Дмитрием Карамазовым прокурор в обвинительной речи вспоминает, как Гоголь изобразил Россию — в виде скачущей к неведомой цели удалой тройки, перед которой почтительно сторонятся все народы. И далее прокурор говорит, что народы, пожалуй, и сторонятся перед Россией, но скорее от ужаса и омерзения. И уже давно подумывают, как защититься от её варварства и чудовищных пороков? Как остановить сумасшедшую скачку русской разнузданности ради спасения европейской цивилизации?.. Написано более ста лет назад, но словно про современных российских олигархов.

Да, подкованным оказался Павел… Я насупился и налил ещё водки. Выпили, и я заговорил, даже не закусывая:

— В романах Достоевского всегда спорят. Прокурор высказывает точку зрения западников. Запад традиционно не понимает Россию. А из непонимания вытекают две вещи. Первая — страх и желание отгородиться барьером. Вторая — агрессия, и она тоже традиционна для Запада. Ливонцы нападали на Россию в тринадцатом веке, поляки в семнадцатом, французы в девятнадцатом, а немцы — дважды в двадцатом. Германский император Вильгельм как-то заявил, что славяне — вообще не нация, а только удобрение для настоящей нации, немецкой. Но немцам дали по зубам, и теперь эстафету переняли американцы.

Мой собеседник улыбнулся и погладил круглую проплешину на макушке.

— Зачем всё валить на американцев? Дескать, развалили Советский Союз согласно «плану Даллеса». СССР сам уничтожил себя как великая держава. У нас дерьмовая правящая элита, Андрей. Распродала всё, что смогла, и притом по дешёвке. Скатилась на позицию Смердякова из тех же «Братьев Карамазовых». Помните: «Россия-с, Марья Ивановна — одно невежество. Россию завоевать нужно. Придут французы и покорят её: а тогда я в Париже открою парикмахерскую»… А в современном мире с побеждёнными не церемонятся. Для сравнения, правящие круги Америки гораздо больше думают о своём народе. Даже войны начинают, чтобы бензин стал дешевле…

Тут мне крыть было нечем, а у Павла заблестели глаза:

— Андрей, в мире животных есть успешные и слабые особи. Слабые вымирают. Так и народы — есть успешные, и есть те, что вырождаются. Мне горько говорить об этом, но в современном мире русские оказались неконкурентоспособны. Нация быстро вырождается, сравните уровень рождаемости в Америке и России. Скоро уменьшившийся русский народ не сможет контролировать огромные территории Сибири и Дальнего Востока. И гораздо лучше будет, если они отойдут Америке, а не Китаю. Америка — более гуманная страна, талантливым и энергичным русским позволят стать частью великой американской нации, а слабым дадут возможность спокойно доживать свой век на пособии…

«К талантливым и энергичным Павел, видимо, относит и себя», — зло подумал я.

Я уже некоторое время чувствовал себя странно: голова слегка кружилась, мысли прыгали, а от желания говорить прямо зудел язык. Так что я перебил Павла:

— Насчёт конкурентоспособности! Наша космическая техника и самолёты часто лучше американских, и в Штатах внимательно изучают то, на что могут наложить руку. В электронике у нас создали суперпроцессор, превосходящий продукцию Intel, и американцы его тотчас перекупили. И таких примеров много…

Павел покачал головой, а потом отвёл маслянистые чёрные глаза. Моя голова кружилась всё сильнее, неужели от выпитой водки?..

В комнате совсем стемнело, только мутно белело окно. Переводчик налил ещё и усмехнулся, белозубая улыбка повисла в сумерках подобно улыбке Чеширского кота.

— В современном мире мало придумать, надо уметь продать, — донёсся будто издалека голос Павла. — Взять хотя бы вас. По слухам, вы сделали необычное открытие, где-то на стыке физики и феноменологии. А что за это получите? Да, скорее всего, ничего. Его прикарманит какой-нибудь чиновник от науки или генерал. И потом продаст той же Америке, округлив свой счёт в западном банке. Там таких дельцов презирают, но услугами пользуются. Почему не купить, если дёшево? Порой секреты, стоящие миллиарды долларов, уходят за цену одного, пусть и роскошного автомобиля.

— Вешать таких надо, — вырвалось у меня. — На столбах напротив их учреждений, чтобы другим неповадно было.

Собеседник внимательно посмотрел на меня, лицо всё больше растворялось во мраке.

— Кто будет вешать, Андрей? Российские верхи делают бизнес на распродаже собственной страны. И может быть, они правы? Россия всё равно утратила будущее, как великая держава, вот они и заботятся лишь о собственном будущем…

— Рано списываете Россию, — заупрямился я. — Не раз её ставили на колени, но после этого она всегда поднималась. И плохо было тем, кто унижал её.

Павел скушал ещё кусочек сёмги, а потом тщательно вытер пальцы салфеткой. Глянул в окно, где белые вихри бились о стекло.

— Да вы патриот, Андрей, — вздохнул он. — Редкое качество в наши дни. И не особо прибыльное. Жаль, я надеялся, что вы трезво мыслящий человек. Такие всегда могут договориться.

— О чём договориться?.. — пробормотал я.

Но тут меня словно понесло куда-то по тёмной воде…

Постепенно забрезжил желтоватый свет. Я с трудом поднял голову: свет приобрёл форму полукруга, на фоне которого раскачивалось тёмное пятно. Словно капюшон приготовившейся к броску кобры…

Я отчаянно попытался сфокусировать взгляд.

Оказалось, что мой гость включил настольную лампу, и на стене покачивается тень от его головы. Павел водрузил на стол мой ноутбук и сосредоточенно вглядывался в дисплей.

— Эй! — хрипло позвал я. — В чём дело?

Тень метнулась ко мне по стене — Павел обернулся.

— Слабеет русский народ, — насмешливо обронил он. — И выпили-то немного…

Я понял, что лежу на тахте. С трудом сел, и возникло странное ощущение, будто парю в воздухе и ноги не касаются пола.

— Выключите ноутбук, — хрипло потребовал я. — Кто вам позволил…

Ведь там личные заметки и даже формула, которую принёс из Исейона! Пусть я её и зашифровал.

— Просто выяснилось, что наша беседа вряд ли приведёт к практическим результатам, — снисходительно пояснил Павел. — Стало очевидно, что вы не согласитесь. А зря, могли хорошо заработать. Всё-таки лучше, когда у человека есть здоровое стремление к деньгам. Всегда знаешь, чего от него ждать. А тут…

Павел махнул рукой и отвернулся от ноутбука. Пока я пытался сообразить, что переводчик имел в виду, выложил на стол коробочку и что-то нажал. Диктофон?..

— Ну, раз вы пришли в себя, то поговорим о более важных вещах. Меня интересует, чем на самом деле занимается институт? И в чём заключается ваше сотрудничество с Романом?

Вот оно что! Значит, разговоры о судьбах России были только прикрытием, из меня банально пытались вытянуть информацию! Я хотел возмутиться, но почему-то не смог. Голова кружилась, а настроение было какое-то… на всё наплевать. Я не успел опомниться, как стал говорить: язык болтал, словно сам по себе:

— Насколько я понял, в институте изучалось воздействие американской установки ХААРП на ионосферу. Механизм образования плазмоидов, их характеристики, влияние на объекты наподобие летящих ракет. Проводились разные эксперименты, и во время одного Роман заметил странное явление — затемнение света в фокусе плазменной линзы…

Я спохватился: зачем рассказываю, ведь Клима предупредил, что это секретная информация! Официально институт занимался исследованием земного магнетизма и процессов в ионосфере. Перед приездом американцев Клима ещё раз напомнил об этом, и вообще посоветовал меньше болтать. Я еле сдержал язык, и вдруг до меня дошло, что вместе с водкой мне дали какую-то химическую гадость. Наверное, скотина Павел плеснул что-то в стакан, пока я нарезал хлеб. Где-то читал, что достаточно капнуть в спиртное барбамил, чтобы человек потерял бдительность.

От ярости по телу прошла горячая волна, и я попытался вскочить, чтобы добраться до горла недавнего собутыльника. Но ноги подвели, оказались как ватные. Я зашатался и ещё вытягивал руки, а Павла уже не было за столом: он быстро встал и, зайдя назад, так рванул меня за локти, что плечи пронзила боль. Стул упал, зацепив при этом электрический шнур, старая настольная лампа со звоном разбилась, а я перелетел обратно на тахту. Не успел опомниться, как почувствовал, что меня связывают. Похоже, верёвка была припасена заранее — на случай, если клиент окажется несговорчивым.

Щёлкнуло, под потолком загорелись жёлтые рожки люстры. Павел придвинул к тахте стул и сел, ухмыляясь.

— Вот так будет лучше. Руки вам всё равно не нужны, раз денег брать не хотите. Хотя нет, кое для чего понадобятся…

Шутник хренов!

Я скрипнул зубами от бессильной злобы, а Павел потянулся за дипломатом и достал коробочку. Не спеша, извлёк из неё шприц и ампулы, отломал кончики и наполнил шприц, после чего пристально посмотрел на меня, зрачки маслянистых глаз чуть расширились.

— А теперь продолжим нашу беседу. Только не дёргайтесь, а то ненароком распорю вену!

Может, следовало дёрнуться, чтобы патриотично истечь кровью, но мне почему-то не хотелось. Так что Павел спокойно наложил жгут, вонзил во вздувшуюся вену шприц и стал медленно давить на поршень.

— Лежите спокойно, — докторским тоном посоветовал он. — Водку пить всё равно больше нельзя, от сочетания алкоголя и препаратов можно отдать концы, а это несколько преждевременно.

Я почувствовал себя странно: тело стало как будто меньше весить и едва касалось тахты; голова засвербела, словно начали быстро расти волосы; прежде неяркий свет люстры резал глаза. Я с трудом сообразил, что это, должно быть, побочный эффект от наркотика. Кургузая фигура Павла словно отделилась от стула и нависла надо мной.

В какой-то книжке я читал о медикаментах для наркодопроса, но названий не помнил. Кажется, эти препараты растормаживают сдерживающие центры мозга и вызывают неудержимую болтливость. Можно ли как-то противостоять их воздействию? Наверное, есть какие-то специальные методики, но я не агент ФСБ и меня никто не готовил. Хотя…

Слава Богу, сохранилась и даже обострилась память. В той же книге я прочёл, что нужно найти какой-нибудь ориентир и цепляться за него, как привязку к реальности. А также настроиться на воспоминания, в которых нет ничего секретного и, когда желание говорить станет неодолимым, извергать поток слов на эту тему…

Хорошо, пусть ориентиром станет люстра — жёлтый свет режет глаза и не похож на волшебный свет, в котором я когда-то увидел лицо Киры, но вдруг он удержит меня на краю пропасти, куда я опять начал падать? И вспоминать я буду Киру…

Реальность ускользала: исчезли стены, воздушным шаром заколыхалось и уплыло куда-то лицо Павла, остался лишь нездоровый жёлтый свет. Я смутно почувствовал, как выдернули шприц.

Я отчаянно пытался вспомнить Киру, но перед глазами словно взмахнуло крыло, отдалённо прозвенели ледяные колокольчики, и пришла Аннабель!

Ноги её не касались пола, нагие груди и полупрозрачную ткань на бёдрах обтекал желтоватый свет, а глаза были цвета болотной ряски и затягивали как бездонная топь.

Тебе некуда бежать, Андрей! С одной стороны волчий оскал, а с другой манящая улыбка демона. Но пусть лучше будет Аннабель! Та, что когда-то носила имя Лилит…

Я дал волю языку и, и слова полились сами собой:

— Привет тебе, о первая жена Адама! Гордая и своевольная, ты не захотела подчиниться ему и потребовала равенства во всём, включая брачное ложе. Но Адам упивался властью над Землёй, которую дал ему Бог, и не захотел уступать. Тогда ты бежала, и божьи ангелы гнались за тобой, наконец настигнув на границе ночи. Однако ты отказалась вернуться и снова стать рабою Адама. За это по велению Господа ты была обращена в призрак и заточена в море паров. И призраком ты пребывала доселе, демоном с женским ликом, длинными волосами и чёрными крыльями. Но ты сохранила силу, и часто являлась во сне мужчинам, даря наслаждение…

Слова с лёгкостью всплывали в памяти из какой-то энциклопедии по мифологии, которую я проштудировал после встречи с Аннабель в Москве. Кроваво-красные губы Аннабель раздвинулись шире, огненная змейка языка пробежала по ним, и лицо стало приближаться ко мне. На мгновение в воздухе возникло изумлённое лицо Павла, потом я почувствовал, как снова перетягивают руку — наверное, чтобы ввести ещё порцию наркотика…

— Прекратить! — раздался спокойный голос.

Божественно прекрасное тело Лилит замерцало — и исчезло. Я напрягся, пытаясь преодолеть оцепенение, и наконец огромным усилием воли вырвался из транса. Стены комнаты тошнотворно подвигались, приходя в фокус, а потом послушно застыли. Свет всё ещё больно резал глаза, я поморгал…

В дверном проёме стояла кряжистая фигура. Костюм сливался с темнотой в прихожей, но по узкому горбоносому лицу я узнал Баркова. Он сделал шаг вперёд, Павел тут же выронил шприц и вскочил.

— Так-так, — насмешливо произнёс Барков. — Значит, работаем по совместительству? За одни переводы мало платят?

Мой допросчик не ответил и сделал небольшой шаг в сторону. То, что последовало, я воспринял смутно. Во-первых, восприятие было ещё затуманено, а во-вторых, противники двигались чересчур быстро.

Павел сунул руку в карман, а Марат пружиной метнулся от двери. Похоже, он схватил противника за запястья и одновременно ударил коленом в пах. Павел издал жуткий вопль и упал как куль. Вся схватка оказалась молниеносной, куда короче, чем обыкновенно показывают в кино.

Марат наклонился и быстро обшарил тело. Выпрямился с забавным пистолетиком в руке, больше похожим на инструмент из химической лаборатории: маленькая рукоять и два синеватых коротких ствола. Ловко вынул патрон и вгляделся в пульку с иглой на конце.

— Надо же, — хмыкнул он. — Наверное, нервно-паралитического действия. Разновидность не смертельного оружия, ЦРУ часто пользуется таким.

На меня будто дохнул снежный вихрь с Адишского ледопада: там в меня уже стреляли похожим…

Я с трудом кивнул на свернувшегося калачиком Павла:

— Он что, из ЦРУ?

— Кто его знает, — Марат ловко снимал с меня верёвки. — Визитной карточки у него нет. Но явно не агент: боевая подготовка слабая, выстрелить не успел. Скорее всего, обыкновенный сотрудник — завербовали и провели ускоренный курс обучения. Чаще всего секреты просто покупают, а для этого Джеймсы Бонды не нужны. Ну-ка посмотрим, чем вас накачали…

Марат стал рассматривать и нюхать пустые ампулы, а потом порылся в «дипломате».

— Надписей на ампулах, естественно, нет. Но, скорее всего, тиопентал натрия, плюс ещё кое-что. Хорошо бы положить вас под капельницу, но придётся потерпеть, незачем привлекать внимание. Ничего, выживете.

Успокоил, называется. Я с трудом привстал и тут же прислонился к стене, так сильно закружилась голова. Кивнул на Павла:

— А с ним что?

Марат глянул на переводчика:

— Болевой шок. Таким ударом и убить можно: в паху нервов на квадратный сантиметр больше, чем в любом месте тела, кроме мозга. Но не переживайте, ваш Павел этого не стоит.

Меня затошнило, и я сглотнул едкую горечь:

— Что, потом убил бы?

В серых глазах Марата плеснулось веселье:

— Ещё пара уколов, и вас бы обнаружили мёртвым, никаких следов борьбы и насилия. Диагноз — употребление некачественного алкоголя. Частая причина смерти молодых мужиков в России.

Перед глазами поплыло, а затем я ощутил два болезненных удара по щекам. Сразу прояснилось, и я увидел, что Марат потирает руку.

— Не падайте в обморок, — сказал он жёстко. — Вам здорово повезло, что я решил установить наблюдение. Уж извините, не поставил в известность. И не думайте, что наш друг совсем уж бездарь. Он наведался в ваше отсутствие, чтобы проверить квартиру, а заодно скопировал содержимое ноутбука на флеш-драйв. Перед сегодняшним визитом перерезал телефонный кабель — хорошо, что я установил камеру с беспроводной связью…

— Скопировал жёсткий диск? — вяло забеспокоился я.

— Значит, кое-что там держите, — усмехнулся Марат. — Хотя бы шифруйте, программу я дам… К великому сожалению тех, кто будет изучать вещи своего незадачливого сотрудника, а их придётся вернуть, компьютерные вирусы давно освоили флеш-драйвы… В общем, навязал я вам свои непрошенные услуги. Но теперь мне нужна помощь.

Я облизал губы:

— Конечно. Что надо делать?

Марат встал:

— Я отлучусь ненадолго, а вы постарайтесь прийти в себя. Пройдитесь по комнате, выпейте воды. Понимаю, вам тошно, но сила воли творит чудеса.

— А этот не придёт в себя? — кивнул я на Павла.

— Добавьте, — равнодушно отозвался Марат. — По тому же месту. Ручаюсь, отключится сразу.

Я содрогнулся, а Марат сложил шприц и ампулы в коробочку, сунул в карман и, насвистывая, покинул квартиру.

Встать оказалось невероятно трудно, перед глазами плыло, но, в конце концов, я слез с тахты и доплёлся до кухни. Там долго пил холодную воду, пока не унялся пожар в гортани.

Обратный путь оказался легче. Павел лежал в той же позе, и мне стало немного жаль его. Сунул нос в чужую игру, и вот к чему это привело. Впрочем, и я осмотрительностью не отличался — похоже, тоже влез в чью-то игру… Хотя мог ли я выбрать другой путь? Есть ли вообще свобода выбора в этом мире?

Я сел на тахту и стал массировать виски, голова кружилась меньше. Попытался уловить дыхание Павла, но ничего не услышал. Возможно, тот нуждался в медицинской помощи. Неужели действительно собирался убить меня?

Что-то многие пытались это сделать…

Марат вернулся неожиданно быстро. Оценивающе глянул на меня, бросил на тахту полиэтиленовый пакет и склонился над Павлом.

— Жив, собака. Ничего, мы это поправим.

Я отнял пальцы от висков:

— Вы что, не собираетесь приводить его в чувство?

Марат сощурился:

— Зачем? Он сразу начнёт кричать от боли, понадобится новокаиновая блокада, а я не хирург, чтобы попасть шприцем в семенной канатик. Придётся вызвать врача и вообще дать делу ход. А потом… Ну, очухается он и расскажет своим хозяевам всё, что узнал. А это не так уж мало, он подкатывался не только к вам.

Марат замолчал и, к моему удивлению, достал из пакета обыкновенную грелку. Зачем-то надел резиновые перчатки, открутил пробку и, взяв со стола бутылку, вылил остаток водки в грелку. Потом достал из пакета ещё литровую бутылку водки, опорожнил туда же, а затем присоединил к грелке резиновый шланг.

Меня затрясло: понял, что собирается делать.

Марат положил грелку так, чтобы водка не выливалась из шланга, развернул тело Павла и усадил на полу, привалив плечами к тахте.

— Придержите ему голову, — приказал властно. — И помните, он собирался убить вас, как только получит нужную информацию.

Мои руки дрожали, но я взялся за жёсткие чёрные волосы Павла, а Марат тем временем засунул шланг ему в рот и приподнял грелку. Послышалось бульканье, от которого меня едва не стошнило. Марат сердито поглядел, и я судорожным усилием сдержал рвоту.

Наконец бульканье прекратилось. Марат сделал знак, и я отпустил голову. Та безвольно упала на грудь, и Павел тихо застонал. Марат выпрямился надо мной пружинисто, как кобра:

— Помогите спустить его вниз. Вынесем на задний двор. Там пурга и температура минус двадцать, так что к утру закоченеет. И не распускайте сопли, именно это он собирался проделать с вами. Когда обнаружат тело, вас могут допросить. Так вот, меня здесь не было. Вчера вы выпили две бутылки водки, а потом визитёр ушёл. Вы сразу легли спать и больше ничего не помните. Ясно?

Горло перехватило, я смог только кивнуть.

— Тогда берите за ноги! Хорошо, что он не снял ботинки, а то пришлось бы обувать. Спускаемся без шума!

Ботинки у Павла были хорошие, на толстой подошве, и я подумал, что мои-то прохудились. И в ремонт отдать некуда…

Наверное, эти мысли крутились в голове, лишь бы не думать, что оказался соучастником убийства. Что тащу по лестнице мёртвое тело. Правда, пока ещё оно не было мёртвым — Павел хрипло дышал, но вряд ли это продлится долго.

Всё когда-нибудь делаешь в первый раз…

Я покрылся потом, дыхание со свистом вырывалось из груди. Мы проволокли обмякшее тело мимо запертой квартиры кастелянши, и мне впервые пришло в голову: а случайно ли меня поселили отдельно от всех?

Внизу мы положили груз на пол, и Марат открыл заднюю дверь. На площадку ворвался снег и разбойный свист метели. Мы снова взялись за беднягу переводчика, выволокли наружу и прислонили к стене. От двери за бетонной перегородкой его не видно, да и темно, только налетают белые вихри.

— Бедняга ошибся дверью, — неприятно осклабился Марат, — вот и закоченел немножко.

У меня мелькнула неуютная мысль: сколько покойничков он так пристроил?

Спрашивать я не стал. Ветер леденил волосы, лицо Павла быстро залепляло снегом. А ведь ещё недавно рассуждал о Достоевском. Очнётся ли хоть ненадолго? Увидит ли последнее в своей жизни зрелище — летящую метель?

Многие приходили в Россию с мечом и последнее, что они видели, была эта белая русская метель…

Поднялись наверх. Марат деловито покидал в пакет свои медицинские принадлежности, взял дипломат Павла и, повторив наставления, ушёл. Я прилёг на тахту, меня трясло. Жаль, что не осталось водки.

Смерть Павла не вызвала шума, американцы её словно не заметили. Правда, приехал следователь, и я дал показания в кабинете Климы, стараясь строго следовать инструкции Марата. Несколько человек в столовой слышали, как Павел набивался ко мне в гости. Мы много выпили. Павел ушёл, а я отключился и дальше ничего не помню… Я подписался под протоколом, и меня отпустили, сказав, что вызовут, если понадоблюсь. Похоже, не понадобился, дело заглохло.

Наверное, у русских и в самом деле необыкновенная широта натуры. Как заметил один из героев Достоевского: «я бы сузил». Кто-то хочет дружить с американцами, чтобы получать их зелёные бумажки. Кто-то, наоборот, ненавидит.

Например, Клима.

Он вызвал меня сразу после отъезда следователя. Солнце только взошло, и диск рдел сквозь морозную дымку. Клима сидел в кожаном кресле, хмуро глядя на меня.

— И о чём тебя расспрашивал этот… Павел? На самом деле?

— Говорили о России, — скучно повторил я сказочку Марата. — Павел доказывал, что нам надо сотрудничать с американцами: мол, за ними будущее. Ну а я сомневался. Америка вошла в акматическую фазу этногенеза, а при ней неизбежны большие потрясения. Вдобавок грядёт крах долларовой системы и всего индустриального мира в придачу. Скоро американцам будет не до нас, так что надо устраивать свою жизнь самим.

— Так-так, — побарабанил пальцами Клима. — А он ни о чём… не расспрашивал?

Я призадумался, Клима явно что-то подозревал. Не рассказал ли ему Марат обо всём? Тогда, если буду врать, только усилю подозрительность Климы.

— Спрашивал, какие ведутся исследования, — принуждённо ответил я. — Но я сказал, что философ по образованию и в физике не разбираюсь. Да и вообще плохо помню, о чём говорили, слишком много выпил.

Клима неуклюже повернулся к окну, и по щеке словно протекла струйка крови — солнце робко заглянуло в кабинет.

— Ну, смотри, — неопределённо буркнул он и взмахом руки отпустил меня.

Похоже, Марат ничего не рассказал ему. А зря…

При встречах Клима смотрел на меня подозрительно, но денежки платил исправно. Я особо и не горевал.

Пару раз заглянул к Роману — теперь в его лаборатории работало несколько парней, а в соседнее помещение, где раньше стоял плазмотрон, снесли разный лабораторный хлам. Сам Роман обычно резался в какую-нибудь компьютерную игру или уныло слонялся по коридорам. Разговаривать со мной явно не хотел.

А вот Марат неожиданно взял меня в оборот.

Как-то подошёл в столовой и пригласил в свой кабинет. Тот был скудно обставлен: стол без единой бумажки, простые стулья, портрет президента на стене. Марат усадил меня на жёсткий стул и попросил рассказать о своих, как он выразился, «боевых контактах».

— Извините, но я порасспросил Романа, — сказал он, постукивая пальцем по столу. — Не обижайтесь, речь идёт о вашей собственной безопасности. То, что я услышал, меня заинтриговало. А теперь вы стали обладателем важной информации, так что к вам и дальше могут проявлять нездоровый интерес. Не обязательно рассказывать о ваших… потусторонних похождениях. Те опасности не по моей части. Расскажите только кто, когда и каким образом пытался вступить с вами в силовой контакт? Повторяю, я забочусь прежде всего о вашей безопасности.

«Ну и скотина этот Роман, всё разболтал», — вяло подумал я.

Хотя, возможно, мне это на пользу…

Так что не стал особо ничего скрывать, и попробовал добросовестно перечислить все случаи, когда ко мне «проявляли нездоровый интерес». Когда закончил, то поразился: меня пытались пленить или просто вульгарно убить раз шесть.

Похоже, я удивил даже Марата. Один раз он меня перебил:

— Вы действительно отправили мэйл в ФСБ?

В ответ на мой кивок качнул головой и пробормотал что-то нелестное — то ли о данном учреждении, то ли обо мне самом. Когда я умолк и откинулся на спинку стула, долго смотрел на меня. Зрачки напоминали нацеленный на меня ружейный ствол.

— Да, что-то не везёт вам, — наконец поморщился он. — Или наоборот, чересчур везёт. Это как посмотреть. Не стоило бы вам испытывать судьбу и далее, но, похоже, не выйдет.

А ведь я не всё ему рассказал. Язык не повернулся описать обольстительную Лилит и её тёмного спутника с мечом. Ещё направит на обследование в психушку…

Так что мои дела были ещё хуже, чем он предполагал.

А Марат продолжал разглядывать меня, словно что-то прикидывая.

— Умеете стрелять из пистолета? — неожиданно спросил он.

— Что? — заморгал я.

— Стрелять из пистолета, — терпеливо повторил Марат. — А также обороняться от ножа и другого оружия. Знаете ли болевые приёмы? Можете ли отбиться от нескольких противников сразу?

— Ну, на военной кафедре учили стрелять из пистолета Макарова, — пробормотал я. — Из автомата Калашникова тоже.

Марат хмыкнул:

— Это уже кое-что. А вообще-то странно, что смогли выжить. Ну, иной раз проявили сообразительность, а иной раз вам явно помогли. Только за помощь нужно расплачиваться. Вот окажетесь в неоплатном долгу, тогда вам и предъявят счёт…

«Интересно, кто?» — хмуро подумал я.

А Марат продолжал:

— На то, что везение будет продолжаться, лучше не рассчитывать. Вы ведь философ и знаете, что с каждым надо уметь разговаривать на его языке. И это вполне может оказаться язык оружия или рукопашного боя. История с Павлом, да и ваш рассказ не оставляют в этом сомнений. Кстати, рассказ необычен и, я думаю, далеко не полон. Возможно, это разумно, а возможно и нет…

Он помолчал, глядя в окно. Солнце стало вставать раньше, и сопки обливал нежный розовый свет.

— Если хотите, кое-чему вас научу, — внезапно предложил Марат. — У вас всё равно много свободного времени.

Я опешил и невольно проболтался:

— А чему? На меня нападал ещё один, с мечом. Учиться и на мечах?

Марат пристально поглядел на меня, а потом усмехнулся:

— Нет. Я не умею биться на мечах. Это особое искусство, и в наших условиях не очень нужное. Если есть пистолет, то у противника с холодным оружием мало шансов приблизиться. Вам лучше научиться стрелять, пистолет в России добыть не трудно. Так как?

Я подумал, да и кивнул. Может, смогу отбиться от этого нахала с мечом, если снова полезет.

— Тогда пошли! — распорядился Марат.

Мы отправились в спортзал, а там по лесенке спустились в подвальный тир. Давно не был в таком заведении. На стене красовалась не совсем обычная надпись: «Si vis pacem — para bellum». Древнеримская мудрость: «Хочешь мира, готовься к войне».

Марат отомкнул оружейную комнату и подал мне пистолет Макарова со снаряжённой обоймой.

— Будете осваивать ПМ и его гражданский вариант, ИЖ-71. Из второго легче попасть в цель, но начнём с «пээма». Покажите, чему вас научили.

Я осмотрел пистолет, тот был на предохранителе. Вставил магазин, повернулся к мишеням (показались очень далеко), большим пальцем правой руки снял пистолет с предохранителя и взвёл курок. Начал целиться…

— Чего закрыл один глаз? — рявкнул под самым ухом Марат.

Я стал поворачиваться, чтобы объяснить…

И получил такую оплеуху, что в ушах зазвенело.

— Почему?.. — обиженно начал я.

— Чтобы не направлял ствол на людей, — прорычал Марат, — а только в сторону мишени. Отвечай на вопрос!

— Так в книжке написано, — хмуро сказал я. — В «Наставлении по стрелковому делу, пистолет ПМ». Нас по ней учили.

— Плохо учили, — недовольно буркнул Марат. — Это хорошо только для соревнований. А в бою, если хочешь выжить, держи открытыми оба глаза…

Так мы перешли на дружеское «ты»…

Результаты первой стрельбы оказались плачевны и, чтобы не травмировать моё заболевшее запястье дальше, Марат стал учить меня стойкам: стойке Вивёра, фронтальной стойке, стойке для стрельбы от бедра… Затем перешли к прицеливанию, и под конец я снова пострелял, только теперь из пневматического пистолета, точной копии Макарова…

Из тира ушёл весь в поту, а вдобавок Марат дал список упражнений для утренних тренировок и сказал, что будет заниматься со мной по два часа вечером. Хорошо ещё, через день.

Так что загрузил меня по полной программе.

Прелести вечерней тренировки я вкусил в тот же день. Сначала разминка, потом на мороз для лыжной пробежки. Настоящей пробежки, так что пот заливал глаза, а Марат вдобавок заставлял разговаривать на бегу. Затем снова спортзал: прыжки с разбега, через стул, через пригнувшегося Марата… Потом падения и кувырки, упражнения с гирями, махание обрезком стальной трубы… Про отжимания с приседаниями говорить нечего.

До квартиры я еле дополз и распластался на тахте. В голове болезненно стучало: на кой чёрт это надо? Ответ напрашивался: терпи, если хочешь выжить.

Жизнь пошла странная: до обеда лекции и семинары (как раз стали проходить Фридриха Ницше), а вечером занятия с Маратом — или тренировка на два часа с лишним, или занятия по стрельбе и разным зубодробительным искусствам. Американцы отбыли, Марату видно нечего стало делать, вот и обрадовался ученику.

После занятий в спортзале я часто вспоминал Ницше: «Поистине, друзья мои, я хожу среди людей, как среди обломков и обрубков человеческих тел». Таким обломком я себя чувствовал, ковыляя домой на одеревенелых ногах. Хотя Ницше имел в виду другое: современные люди — лишь жалкие обрубки того грядущего Сверхчеловека, о котором он мечтал…

Как-то после лекции о влиянии Ницше на мировую культуру я отправился в спортзал, где Марат стал учить меня прикладной философии: как помочь ближнему если не стать Сверхчеловеком, то хотя бы вернуть человеческий облик.

— Если собеседник не понимает слов, то хорошим аргументом, особенно когда полезут в забегаловке — является обыкновенная бутылка. Хватаешь за горлышко, разбиваешь, и получается «розочка». Кстати, обо что лучше разбивать?

Я пожал плечами, которые побаливали после стрельбы с обеих рук:

— Ну, о край стола.

Марат неодобрительно хмыкнул:

— Сразу видно, что учился на философском. Там учат абстрактному гуманизму, а гуманизм должен быть конкретный. Одному человеку ты не уродуешь лицо, а гуманно отключаешь бутылкой по голове. Когда бутылка разбивается, один твой противник лежит и отдыхает, а ты с «розочкой» в руке готов продолжить разъяснительную беседу. Только осторожнее с шампанским, бутылкой из-под него и убить можно. Лучше тара из-под крепких напитков: водки, коньяка, на худой конец пива… А теперь займёмся применением «розочки». Ею можно поймать лезвие ножа, ткнуть противника в лицо…

Для практики я разбил с десяток бутылок (пришлось сходить домой за пивными) — к сожалению, не о голову Марата, а безответного манекена.

Подметая осколки, я размышлял, как уязвим человек и как много придумано способов, чтобы убить его или искалечить. Недаром Ницше писал: «Зло есть лучшая сила человека». Но таков наш мир, весь соткан из противоречий. Утром философствуешь, а вечером учишься, как пырнуть человека ножом.

— Убивать без нужды не надо, — продолжал втолковывать азы прикладного гуманизма Марат. — Сунь нож в промежность лезвием кверху, что-нибудь да разрежешь. А с рассечёнными яйцами агрессия сразу пропадает…

Я сразу и практиковался — естественно, на манекене, благо ему между ног отрезать было нечего.

Но всё-таки главное внимание Марат уделял стрельбе из пистолета. В основном пневматического, но иногда из «Макарова» или ИЖ-71… Сначала запястья сильно болели, потом стали привыкать.

В общем, я возвращался измотанный, но на следующий день снова заставлял себя идти на тренировку. Повторял про себя слова Ницше: «Тому будет приказано, кто не может повиноваться самому себе». Чем хороша философия — всё можно обосновать.

Болевшие мышцы донимали настолько, что даже тоска по Кире отступила.

Зима подходила к концу, солнце всё дольше стояло в голубом небе, но как медленно тянулось время! «То, что она не может разрушить время и жадность времени — вот в чём уединеннейшая скорбь воли».

Время… Кто-то говорил мне о власти над временем…

Поскольку я общался в основном с Маратом и безголосыми манекенами, то почти забыл о Романе. Но как-то мой истязатель уехал на очередные сборы, и я, купив вяленого сига и пива, нагрянул к приятелю в гости. Солнышко стало пригревать, с крыши капало, и карниз за окном мокро блестел.

Я отхлебнул «Балтики»:

— Как твоя работа? — Сколько сортов пива в магазине, и все на один вкус.

— Нормально. — Роман разодрал сига, янтарно лоснящегося под солнцем. — Ту установку мы отправили, но сейчас собираем другую. Клима выписал новый плазмотрон, ребята паяют схемы, а я занимаюсь теорией.

— Не теорию единого поля ваяешь? — Я с удовольствием закусил пиво желтоватым полупрозрачным балыком.

Роман глянул настороженно:

— Может и так. Это вполне может оказаться базовой энергией, только характеристики частиц не могу экспериментально исследовать. Строю теоретическую модель. Похоже, есть два вида частиц. Первые составляют тёмный луч и живут относительно недолго. Но при взаимодействии с поверхностью образуется второй вид частиц, эти живут гораздо дольше. Ещё я как будто нащупал механизм их связи с фотонами, но это такая заумная математика… В принципе возможна система уравнений, которая свяжет все элементарные частицы.

Я допил пиво и пробормотал:

— То, что не удалось Эйнштейну?

Роман махнул рукой:

— В его время не накопили достаточно материала. Сейчас такую теорию создать легче.

Я поглядел на него внимательнее. Лохматые светлые волосы, серо-голубые глаза, лицо треугольное и грубо вытесанное — красавцем не назовёшь. Девчонки в нашем классе игнорировали Романа, хотя и он не обращал на них внимания, погружённый в книги. И всё же было в его лице что-то, наверное, ещё от древних арийцев — бесшабашность и упрямство. Пожалуй, он лучше смотрелся бы не за компьютером, а на коне и с мечом в руке…

— Ладно, Нобелевку ещё обмоем, — спохватился я. — А как дела в институте, куда отправили установку?

Роман доедал сига, желваки ходили под бледной кожей.

— Всё путём, — промямлил он. Отложил обглоданный хребет и надолго припал к пиву. Потом продолжал: — Спасибо Климе, у него там директор закадычный приятель. Нашу конструкцию доработали и испытали, причём с самолёта. Действует! А теперь собираются поставить на спутник. Чтобы установить дальность действия, у нас это так и не получилось. А заодно произвести впечатление на правительственную комиссию. Как раз есть квота на один запуск. Подробностей не знаю, но как будто поработают с орбиты по двум или трём полигонам. — Он мечтательно поглядел в голубое весеннее небо. — Хотел бы там оказаться, но меня скорее всего переведут позже… Только никому не говори, это секрет. Клима меня живьём съест. Спит и видит, как ему сам президент орден вручает.

Я тоже потянул пиво, закусил сигом.

— Да кому я скажу?

И вспомнил Павла: сколько бы ему заплатили за такую информацию? Вот только кто?..

Меня слегка затошнило, и я поспешно спросил:

— А твоя установка сможет работать на орбите? Как я понял, там главную роль играет плазменная линза. Для неё нужен газ, пусть и разреженный. А ведь на орбите почти вакуум!

Роман допил пиво и ухмыльнулся:

— Кое-что ты соображаешь. Тут есть два варианта. Первый — поместить рабочее вещество в шар из кварцевого стекла. Так попробовали делать, и получилось. Только мощность излучения как будто упала. Второй вариант — использовать наработки ещё советских времён. Тогда были сконструированы малогабаритная установка «Триггер» и плазменно-паровой генератор «Иллюзион», аналоги только сейчас появились у американцев. Эти установки создавали плазменные облака прямо в космосе, и те жили около часа. Нашей установке надо мало рабочего вещества, так что плазменную линзу можно будет поддерживать несколько часов. Столько и не требуется, установку будут включать только на время прохождения спутника над полигоном, а потом сразу выключать. Мало ли что…

Так что комплимент я получил, хотя и сомнительный — и на том спасибо.

Мы ещё поболтали, а когда сиг и пиво закончились, разошлись.

Через неделю вернулся Марат и стал обучать меня технике нанесения ударов. Сначала я работал с манекеном, а потом с реальным противником. Роль противника великодушно взял на себя Марат. В отличие от манекена, он ловко увёртывался и давал сдачи, так что к болям в мышцах у меня добавились синяки. После спарринга я часто ковылял домой весь избитый, зато, когда удавалось достать Марата, то испытывал чистую радость. Даже большую, чем после удачного толкования тёмного места у Гуссерля, которого сейчас проходили.

В очередной раз уложив меня на мат, Марат присел на корточки. Поджарое тело лишь слегка лоснилось от пота, а у меня даже капли падали с кончика носа.

— Отдохни, — посоветовал он. — Слабая у тебя физическая подготовка. В армии не служил, а в университете небось всё за книжками сидел.

— Была военная кафедра, — хмуро сообщил я, садясь и облизывая кровь с разбитой губы. — И вдобавок сборы.

Марат хмыкнул:

— Ещё одна кормушка для вороватых генералов… Я тут прочитал в книжке по русской истории, как при Екатерине II храбрый офицер, полковник Самойлов, получил орден Георгия 2-й степени. Как положено, приехал во дворец и стал ждать выхода императрицы. Его оттеснила толпа придворных и генералов, впереди которых ему, полковнику, стоять было не по чину. Но когда Екатерина вышла, то заметила Самойлова и сказала ему: «Граф! Ваше место здесь, впереди, как и на войне». Ведь женщина, да ещё немка по происхождению, а хорошо понимала, кто достоин первых мест. При ней выдвигались люди чести, привыкшие к дисциплине и орудийному грому. Когда надо, становились замечательными дипломатами и администраторами. Тогда в Европе уважали Россию. А сейчас у нас нет настоящей элиты. Боевых офицеров, талантливых учёных и промышленников оттеснило ворьё без чести и совести. А значит, скоро не станет и самой России. Такую обширную и богатую территорию просто отберут у нашей сволочной власти. Растащат по кускам американцы, немцы, китайцы, и даже турки, которых при Екатерине били в хвост и гриву…

Я даже забыл, что этот любитель истории только что врезал мне по носу.

— Ну да, — я проглотил солоноватую слюну. — Историк Тойнби тоже считал, что судьба стран зависит от элиты. Если она находит ответы на вызовы времени, то страна развивается и процветает. А если элита деградирует и не в состоянии найти достойный ответ, то страна приходит в упадок и, в конце концов, погибает.

Марат оскалил белые зубы:

— Похоже, наша дерьмовая элита уже втихую согласилась с разделом России. Только хочет урвать за это побольше зелёных. Ты не согласен?

Я задумался и неохотно признал:

— Вполне возможный вариант.

Марат пружинисто вскочил:

— Ну, тогда вставай! Может быть, из тебя ещё выйдет толк.

И стал вколачивать в меня этот толк посредством спарринга…

Хромая домой, я размышлял, что подготовка элиты часто бывала жестокой, и это имело смысл. Если не научишься переносить боль, лишения, преодолевать трудности на грани возможного, подчинять себя суровой дисциплине — то как сможешь повести за собой людей? Но теперь у нас сформировалась совсем другая элита…

Вскоре Роман опять поставил в лаборатории плазмотрон, но включал редко, в основном сидел за расчётами. Снег начал таять, иногда шёл дождь, и сопки прятались в грязно-серые облака. Лыжи пришлось оставить и, если бы не изнурительные тренировки, я бы выл от тоски — так не хватало Киры.

Как-то за ужином произошла странная сцена: Роман пришёл в компании двух лаборанток, налил девушкам коньяку и ухарски подмигнул:

— Выпьем за мучениц науки!

Девушки, наверное, подумали, что тост за них, и с хихиканьем выпили.

А Роман со стуком поставил опустевшую рюмку, достал пластмассовый футляр, скорее всего из-под картриджа, и открыл крышку…

Девушки с визгом шарахнулись, одна рюмка со звоном разбилась. Из футляра выпала дохлая мышь.

Наскоро высказав Роману, что они думают о мужиках вообще и о нём в частности, девушки удалились. Роман продолжал скорбно разглядывать мыша, я тоже посмотрел внимательнее.

Похоже, одна из тех белых мышей, что жили в лаборатории. Только эта уже не была белой: шёрстка пепельно-серого цвета, зубки оскалены, а глаза-бусинки потускнели.

Подошла раздатчица и строго сказала:

— Что за безобразие! Уберите немедленно.

Роман уложил мышь в футляр и поглядел на меня:

— Приглашаю на поминки.

Встал из-за стола и качнулся. Я оставил недопитый компот и уже в коридоре поинтересовался:

— Что за представление ты устроил?

Роман плёлся, не отвечая, и вдруг остановился.

— Надо ещё водки взять. А потом пошли ко мне.

В его квартире вещи были разбросаны, опять сели на кухне. Мы выпили, и Роман открыл банку рыбных консервов. Потом опять достал футляр и вытряхнул мышку, на этот раз на пол. Меня снова поразил серый, будто пепельный цвет. Мордочка была чем-то испачкана.

— Что с ней случилось? — удивился я. — Вроде были белые.

— Были, — пьяно сказал Роман. — Жили-были белые мыши. Жили, не тужили. Пока не пришёл злой дядя…

Он налил чуть не полстакана водки, но мне не предложил. Выпил залпом и скривился.

— Этих в клетке было две. Их первыми под луч поставили. Сегодня утром подхожу: одна чуть не разорвана пополам. А у этой рыльце в крови, пена изо рта, и вся серая. Ещё немного подрыгала лапками и тоже сдохла.

Наступило тягостное молчание. Потом я спросил:

— А другие?

— Пока ничего, — поморщился Роман. — Но одна тоже стала сереть и зачахла. А эта, похоже, взбесилась и загрызла другую. Не знал, что мыши на такое способны. Видимо, излучение действует не только на электронику.

— Ну и дела, — пробормотал я. От окна тянуло холодом, и я тоже плеснул себе водки. — Надо предупредить тех, кто готовит экспериментальный запуск.

— Уже сделал, — мой приятель пнул дохлую мышь носком ботинка. — Но они и не собираются лезть в зоны поражения, будут управлять из подмосковного центра. Меня беспокоит другое — спутник делает восемь километров в секунду, так что воздействие луча будет кратковременным и может вообще не проявиться. Зря они это затеяли, сразу с орбиты… А на полигонах под луч никто не попадёт — там тайга, и вокруг обычно ставят оцепление.

Похоже, люди его волновали меньше, чем лабораторные мыши.

Впрочем, не его одного. Мне наскучило читать записи и захотелось ещё раз испытать свои новые возможности. Что, например, в это время поделывала Сибил?

Смещаемся…

Сайда, Ливан.

Попались…

Впрочем, этого следовало ожидать.

Стоя на коленях, Сибил приподнимает голову над подоконником и тут же падает на бок. Звон разбитого стекла, сухой треск врезавшейся в стену пули, облако извёстки…

Сибил закашливается от едкой пыли, дом старый. К счастью, рядом нет высоких зданий, так что снайперы не могут простреливать всю квартиру. Впрочем, передышка будет короткой — в дом под прикрытием снайперов ворвётся штурмовая группа. Может быть, одновременно высадят десант на крышу.

Проклиная неуклюжесть собственного тела, Сибил ползёт к двери. Неважная физическая форма для работы в поле. Но кто знал, что простая операция так обернётся?

Хотя… Возможно, так и было спланировано.

За дверью Сибил выпрямляется и, хватая ртом пыльный воздух, вваливается на кухню. Окно выходит на глухую стену соседнего дома. Заложники — пожилая американская пара — привязаны к спинкам стульев. У мужчины лицо бледное и напряжённое, у женщины мокрое от слёз. Рты заклеены скотчем. Сибил морщится: заложники не входили в планы, но без них не выбрались бы из Бейрута. Она поворачивается к Хасану.

— Не трогай их, даже если начнётся штурм.

Хотя её арабский оставляет желать лучшего, Хасан понимает. Он хмуро поигрывает огромным ножом с зазубринами. Несколько лет воевал на Кавказе и любит строить из себя головореза.

Американцы вряд ли понимают. Глаза женщины выпучиваются, а мужчина мычит и дёргается — наверное, хочет что-то сказать.

Сибил пожимает плечами и, пригибаясь, минует замусоренный холл. В другой комнате нагибаться необязательно — за небольшим пустырём открывается морской простор.

Сибил сдвигает маску на волосы.

Джафар у окна с автоматом, а Саид за раскрытым ноутбуком.

— Телефонный кабель перерезан, — поворачивает он к Сибил смуглое мальчишеское лицо. — Спутниковая связь слишком рискованна, против компьютеров АНБ наш алгоритм шифрования не устоит. Остаются только сети операторов сотовой связи.

Да, АНБ здесь лишнее…

Сибил смотрит в расширенные зрачки Саида, концентрирует всю силу воли во взгляде, и понемногу глаза юноши снова обретают осмысленное выражение.

— Вот и хорошо, — одобряет она. — Умный мальчик. Пока есть связь, всё в порядке. Набери-ка мне этот номер.

Она пишет на бумажке вереницу цифр и, проследив, как Саид торопливо набирает их, поджигает листок.

Глядя, как бумажка превращается в обугленный клочок, усмехается. Или ей ответят, или через час и её жизнь обратится в пепел. Что же, взрывчатки достаточно. А может, сдаться и тем сорвать чей-то хитроумный план?

«Не глупи, тебя пристрелят в первую очередь!».

Саид протягивает трубку.

— Это Сибил, — говорит она, ныряя в туалет. Закрывает дверь и пристраивается на крышке унитаза. — Растус, помнишь наш разговор? Мы и в самом деле попались. Нас явно подставили… Мы на окраине Сайды, а чтобы узнать точно, используй систему определения местоположения, только сотовую… Времени у нас осталось час или немногим больше. Столько дали на размышление, потому что мы взяли заложников. Потом начнут штурм, но мы устроим им фейерверк… Не спешить? А что ты можешь? Здесь спецназ и скоро будет бронетехника… Ладно, подождём.

Сибил кладёт трубку на пол и, стянув чёрную маску, вытирает ею пот со лба. Ну и жара, надо будет хорошенько вымыть волосы — если останется жива, конечно. Выходит из туалета и останавливается перед сгорбившимся Саидом.

— Сотри всю информацию, связанную с разговором. Активируй заряды на обоих жёстких дисках, чтобы хватило одного нажатия кнопки. Не паникуй, это обычная предосторожность. Скоро придёт помощь.

Снаружи слышно лязганье гусениц, и она поворачивается к Джафару.

— Ложись на пол! Всем лечь на пол! Они могут начать стрелять без предупреждения.

Сама ложится на грубый ковёр и морщится — пахнет клопами. Суёт руку в нагрудный карман — пульт управления взрывным устройством на месте. Вытаскивать не стоит, мужчины могут впасть в панику. И так удобно надавить нужную кнопку.

Какую помощь обещал Растус? И кто он на самом деле?..

Время идёт, с улицы раздаётся шум моторов и лязг гусениц, иногда приглушённые команды.

— Внимание! — гремит металлический голос. — Вы окружены. Сложите оружие и выходите поодиночке, руки за голову. Если заложники останутся живы, вас пощадят. Иначе через десять минут начнём штурм…

Привычным усилием воли Сибил отключает слух и начинает разглядывать солнечное пятно на ковре… Где-то читала о приговорённом к смерти, который в последний момент зачарованно смотрел на золотой солнечный луч. Кажется, у какого-то русского писателя…

— Внимание!.. — снова громыхает голос. Но дальше слова тонут в нарастающем механическом рокоте…

Вдруг Сибил взлетает на воздух, а потом ударяется подбородком о жёсткий ковёр. В ушах закладывает от грохота, её швыряет, и она слышит тонкий писк Саида, хотя, наверное, тот кричит во весь голос.

Стёкол в окнах не остаётся, а оконные рамы разлетаются в щепки. Комнату наполняет едкая гарь, и Сибил мучительно кашляет, пытаясь очистить лёгкие. Механический шум то приближается, то удаляется, и она вдруг понимает, что это злобный клёкот вертолётных винтов. Взрывы на время прекращаются, но доносится треск пулемётных очередей.

Снова грохот, и снова неуклюжее тело Сибил швыряет как детский мячик. Кажется, так продолжается бесконечно долго…

Наконец адский шум стихает, а угрожающий гул удаляется…

Саид (белое от известковой пыли лицо делает его похожим на американца) припадает к окну.

— По-моему, это штурмовые вертолёты «Апач», — едва слышно блеет он. — Похоже, израильские. Уходят. А что делается внизу!

Сибил суёт обратно пульт, до того стиснутый в кулаке, с трудом встаёт на ослабевшие ноги и подходит к окну. Вертолёты кажутся чёрными точками в небе, а вокруг дома царит разгром: перевёрнутые и горящие бронемашины, окровавленные тела в лохмотьях камуфляжной формы…

Сибил сглатывает и отворачивается.

— Пошли! Берём только оружие и компьютеры.

Снова натягивает маску и заглядывает на кухню: белые от извёстки заложники валяются на полу, а Хасан сидит над ними на корточках.

— Хасан, оставь пленников. Мы уходим.

Наёмник недовольно кривится и подносит зазубренный клинок к горлу женщины — та в ужасе закрывает глаза, а лицо жалко морщится. Сибил усмехается: ничего, теперь останутся живы. Хасан прячет кинжал, картинно выпрямляется и идёт вслед за Сибил.

Входная дверь выбита, от едкого дыма першит в глазах. На всякий случай Сибил достаёт пистолет, а Джафар берёт наизготовку автомат, но вокруг никого нет — выжившие после налёта разбежались. Фургон, на котором прибыли в Сайду, лежит на боку, от горящих колёс поднимается чёрный дым. Сибил недовольно морщится, но тут замечает движение на улице…

Мимо обезлюдевших зданий (местное население привычно попряталось в подвалы) едет открытый красный автомобиль. Рядом с шофёром сидит некто в белом костюме, и вскоре становится видно, что это мужчина со смуглым, будто обожжённым лицом. Автомобиль останавливается, и Сибил пронзает взгляд жёлтых тигриных глаз.

Всякий раз такое ощущение…

— Привет, Растус! — делает она шаг навстречу…

8. Царевна-лебедь

Вот и последний файл…

Наступила северная весна. Снег сошёл, остался только в ложбинах по склонам сопок. Появилась первая зелень. В коридорах и столовой мне стали попадаться два азиатских лица — возможно, очередная делегация по линии коммерческих контактов Климы.

Один азиат, высокий и худой, неожиданно появился перед занятием и стеснительно попросил разрешения присутствовать. Довольно гладко представился по-русски:

— Ли Шэнь, из Китайской народной республики. Окончил МГУ, интересуюсь философией и вообще всем, связанным с Россией.

Занятый конспектами, я не обратил особого внимания и пожал плечами:

— Пожалуйста.

Сидел он тихо, вопросов не задавал.

Программа занятий подходила к концу, и я с радостью думал, что скоро срок контракта закончится, и я снова увижу Киру. А может, разрешат съездить на майские праздники? Я решился зайти к Климе: не отпустит ли хоть теперь на неделю? Клима заворочался в кресле как потревоженный медведь и проворчал, что подумает.

А вечером явился неожиданный гость.

Раздался звонок, я пошёл открывать, но вспомнил о визите Павла и прежде посмотрел в глазок. На тускло освещённой площадке стоял давешний китаец.

Я застыл в нерешительности, но тот видно заметил, что глазок потемнел, и поклонился.

— Можно поговорить с вами? — донеслось сквозь дверь.

Интересно, включилась ли камера Марата? Он сказал, что должна реагировать на каждое движение возле двери. Но тут мне стало стыдно: что я, как пуганая ворона, боюсь каждого куста? Впустил китайца, и тот ещё раз поклонился:

— Это опять я, Ли Шэнь. Прошу извинить за беспокойство…

Извинялся он так долго, уважительно называя меня по имени-отчеству, что я перебил:

— Зовите меня просто Андрей. — И поинтересовался: — Чем могу служить?

Ещё и китайцы на мою голову.

Ли Шэнь потоптался в тесной прихожей и достал из пакета то, что можно было ожидать заранее — бутылку в форме небольшого дракона. Да, хорошая репутация у русских в мире…

— Вот, — сказал он стеснительно. — В благодарность за лекцию по философии.

Молодец, и по-русски знает, и обычаи соблюдает. Но на душе у меня заскребли кошки, точно так когда-то явился Павел…

— Ну что же, проходите, — вздохнул я.

Ли Шэнь, больше не церемонясь, прошёл на кухню и водрузил дракона на стол, добавив ещё две картонных коробочки.

— Говядина в томатном соусе, — объяснил он. — Одно из любимых китайских блюд. Надеюсь, вам понравится.

Павел тоже притащил водку с сёмгой… Что же это со мной всё повторяется? Но, может быть, на этот раз допрашивать и убивать не будут? На всякий случай я пресёк робкую попытку китайца перейти в гостиную, и мы остались на кухне.

Ли Шэнь разлил по стаканам напиток (оказалась рисовая водка) и чокнулся, причём коснулся верхней частью своей рюмки ножки моей. Наверное, это должно было означать уважение.

— Кан пей! — произнёс он. — По-вашему это означает «пей до дна», а в дословном переводе с китайского — «чтобы река обмелела».

И у китайцев есть слово «пей»…

Водка показалась мне крепче нашей, и я закашлялся. Спохватившись, Ли Шэнь быстро открыл картонные коробки и даже предупредительно подал вилку, а то я стал было опасаться, что придётся есть палочками. Говядина оказалась острой и густо залитой кисло-сладким томатным соусом.

Довольно вкусно.

Но что-то продолжало беспокоить меня. Словно зверёк скрёбся в глубине памяти. И вдруг холодом дохнуло из сумерек за окном. Уходящая в ночь крымская яйла, отель и молодой китаец с докладом. Мой нынешний гость!.. Добрались-таки до меня.

— Как там поживает Сибил? — криво улыбнулся я.

Что-то мелькнуло в глазах собеседника, но разве прочитаешь мысли азиата? Лицо стало слегка озадаченным, китаец внимательно поглядел на меня:

— Мы встречались? Извините, но я не помню.

Я передёрнул плечами:

— Прошлогодний Крым, семинар, ваш доклад о вариантах будущего. Кстати, довольно неплохой.

— А, — протянул Ли Шэнь. — Вспоминаю, но только семинар. Простите меня за плохую память, никак не могу вспомнить вас.

Что ж, довольно правдоподобно.

— Я пробыл недолго, — принуждённо улыбнулся я. — Пришлось э… уехать.

Ли Шэнь наморщил лоб:

— Ещё раз извините. Всё равно, я мог быть внимательнее. А про Сибил, к сожалению, ничего не знаю. Мы простились, и больше я с этим фондом не переписывался… Поделюсь информацией — мне посоветовали не иметь с ним дело. Что-то нечисто.

— Кто посоветовал? — полюбопытствовал я. Меня-то никто не опекал.

Но Ли Шэнь только широко улыбнулся и развёл руками. Мол, и рад бы, но…

Ну что же. Возможно, он и в самом деле не связан с организацией Сибил — мало ли в семинарах участвовало молодых учёных из разных стран? Тоже польстился на бесплатный сыр.

Всё же на сердце было тяжело, и я налил ещё по одной.

Выпили, заодно я обучил китайца русскому присловью: «между первой и второй промежуток небольшой». Постепенно разговорились. Ли Шэнь служил переводчиком (меня опять передёрнуло) при боссе, который представлял крупную китайскую фирму по производству плазменных телевизоров и прочей электроники. Небольшой состав делегации Ли Шэнь объяснил конфиденциальностью переговоров:

— Вы, русские, порой разрабатываете уникальные вещи, американцам такие и не снились. Всего-то не хватает умения организовать производство и рекламу.

Уже и китайцы нас учат.

— Желания не хватает, — хмуро пробормотал я. — Наши якобы бизнесмены предпочитают гнать сырую нефть за границу. А кто к трубе не сумел пристроиться, торгует лесом-кругляком и металлоломом. Будут они капиталы в современное производство вкладывать!

Не очень патриотично, но наболело.

Ли Шэнь поцокал языком:

— Жаль. Значит, надо заинтересовать их в этом. Наш великий Дэн Сяопин…

И пошёл рассказывать про свободные экономические зоны, привлечение иностранного капитала и стимулирование собственных промышленников.

Я слушал без энтузиазма.

— У нас наверху шушера с крысиными мозгами и одной мыслью, как бы урвать побольше. Где им до вашего Дэн Сяопина.

Ли Шэнь вздрогнул и даже пугливо оглянулся. Я и забыл, что у них там не особая демократия.

— У нас говорить можно всё, — горько сказал я. — Вот только сделать ничего не дадут. Нашим властям на Россию давно наплевать.

Ли Шэнь совсем смешался, так что пришлось налить по третьей.

— Вы всё ещё социализм строите? — спросил я, прожевав мясо.

Ли Шэнь вежливо улыбнулся:

— Это далёкая перспектива. Сначала нужно догнать Запад. Я очень надеюсь на сотрудничество наших стран. У вас, например, мы купили технологию, которая позволит повысить надёжность электронных схем. А в Сибири могли бы совместно разрабатывать месторождения полезных ископаемых.

«Пусти козла в огород, — подумал я. — Мигом всю Сибирь оттяпаете. Вон сколько вас, и народ до чёрта трудолюбивый. А у нас…».

Но про козла говорить не стал, ещё обидится. Поговорили о китайском пути строительства социализма, и Ли Шэнь откланялся. Вполне мирно, в отличие от Павла. Связывать и допрашивать меня, похоже, не собирался.

И всё-таки на следующий день я рассказал о визите Марату. Тот слушал, полузакрыв глаза:

— Китайцы прямой угрозы не представляют. Скорее всего, тебя навестили, чтобы сформировать хорошие личные отношения — «дух дружбы», есть у них такое понятие. Возможно, со временем попытаются перетянуть на работу в свою фирму. Ты всё-таки поосторожнее, но больше из-за Климы — тот боится, что его секреты выдашь. Ты для него какой-то непонятный, не то, что Роман. Философ, одним словом. Ну что, продолжим занятия?

Словно не услышал, что я видел этого китайца на семинаре Сибил. К чему бы это? Не хочет вмешиваться или подождёт, пока меня снова начнут убивать?.. Хотя скорее всего, он прав и мне нечего опасаться Ли Шэня. Такой же бедный вчерашний студент, как и я…

Снова стрельба, разминка, снаряды… Во время передышки Марат вернулся к любимой теме, про себя я мстительно называл её «философией рукоприкладства».

— Ты заметил, что я не учу тебя боевым искусствам? Они слишком скованы правилами и утратили ориентацию на реальный бой. А даже обычная уличная драка — это бой без правил, когда используются самые коварные уловки. Так что правило здесь — никаких правил! Чем больше «подлянок» ты применишь, тем лучше. В одной неглупой книжке даётся совет вообразить себя крысой, которую загнали в угол, чтобы убить. Ну и поступай, как загнанная в угол крыса. Например, тебя свалили на землю?.. Если нет ножа, вцепись в яйца нападающего и хорошенько крутани, чтобы завыл от боли. Мигом утратит к тебе интерес.

После этого теоретического вступления Марат стал описывать этапы боя. Первый — оценка врага и ситуации. Второй — завязка…

— Тут важно хоть чем-то вооружиться. Классик марксизма Фридрих Энгельс правильно писал: человек отличается от обезьяны тем, что умеет не только применять орудия, но и создавать их…

Марат с ухмылкой глянул на меня, проверяя, какой эффект произвела его философская эрудиция. Я изобразил на лице восхищение, авось мордовать станет меньше.

— Оружием может быть что угодно, — продолжал довольный Марат. — Вот мы тренировались с разбитой бутылкой, но кроме неё сойдёт осколок оконного стекла, кусок кирпича, ржавый гвоздь, лопата — короче, всё что угодно. Сумеешь пустить с их помощью кровь, и многие от тебя сразу отстанут. Почаще думай, каким из окружающих предметов ты сможешь воспользоваться в качестве оружия. Ходи по институту и представляй…

Вскоре удобный случай представился. Насупившись, Клима не разрешил уехать на праздники. Мол, и так скоро срок моего контракта закончится. Вспомнив совет Марата, я живо представил, как хватаю со стола ножницы и втыкаю раскрытыми лезвиями в шею Климы, прямо над узлом галстука. Не забыть потренироваться в быстром открывании…

Подействовало успокаивающе, а на физиономии Климы появилась неуверенность, и он слегка отодвинулся.

Весь май я промаялся. Северная природа просыпалась от зимнего сна: бежали ручьи, зеленели первые листья, ночь стала прозрачной и короткой. А я подолгу не мог заснуть, ворочался и думал о Кире.

Однажды наводил порядок в кладовке, и за ружьём для подводной охоты наткнулся на резиновые сапоги. Попробовал надеть, оказались лишь чуть велики, так что решил прогуляться по лесу. На месте бывшей лыжни оказалась едва заметная тропка, по её извивам я поднялся на холм. Как и зимой, шумели сосны, но теперь в лицо бил свежий тёплый ветер. Из-за сопки, через которую зимой пытался перевалить, блестела полоса морского залива. Налево она расширялась в тусклое серебряное пространство.

Белое море. Гиперборея, откуда ушли на юг арийские племена, оставив по берегам загадочные каменные спирали.

Я долго сидел на камне в компании сопок и бескрайнего неба, потягивая пиво. Когда пиво кончилось, ещё немного посидел и пошёл вниз. Скрылся за деревьями серебряный простор моря, отступило ввысь небо.

Ненадолго мы приближаемся к любви, ненадолго приближаемся к небу. А потом всегда спускаемся вниз.

Китайцы задержались в институте, и меня ещё несколько раз навещал Ли Шэнь. Приносил блюда китайской кухни и подолгу сидел, рассказывая о разных уголках своей родины.

Описывал Куньлунь: жёлтые горные хребты с серпантинами гравийных дорог, ирреально мерцающие снега и ледники на самых высоких вершинах, массивные стены буддистского монастыря в пустынном ущелье… Но тут почему-то осёкся, в глазах промелькнул испуг. Сразу перешёл к рассказу о южных островах — с рощами пальм и голубым простором Тихого океана за ослепительно-белыми пляжами.

И мне хотелось туда: к синим волнам, пальмам и сияющему голубому небу. Полежать бы на белом песке рядом с Кирой… Но по окну стекал дождь, а над лесом уныло тянулись серые облака.

Роман снова безвылазно торчал в лаборатории, но меня туда не пускал. Мавр сделал своё дело, мавр может уйти.

Ну и пусть, мне остался месяц…

Финал наступил неожиданно. Всё в нашем мире заканчивается неожиданно — и иначе, чем мы предполагали.

Я сидел в своей квартире, уныло глядя на зеленеющие склоны сопок. Занятия окончились, ребята уехали сдавать экзамены в Петрозаводский университет. Когда вернутся, моя миссия будет закончена. Я рассчитаюсь, упакую чемодан и наконец-то поеду к Кире…

Моя жизнь радикально изменилась за одну минуту.

Прозвучали странные аккорды, словно вдали торжественно и вместе с тем печально запели охотничьи рога (слышал в какой-то симфонии). В окне стало темнеть, сопки таяли в сумраке, напоследок вспыхивая изумрудно-зелёными склонами. Небо почернело, в нём зажглась фиолетовая дуга.

Солнечное затмение?

Что-то произошло с глазами, я никак не мог сфокусировать взгляд. А когда, наконец, смог видеть, то пейзаж за окном полностью изменился.

Собственно, окна больше не было. Да и стены тоже.

Половину комнаты словно обрезало, и передо мной открылся хмурый простор моря. Небо из дневного превратилось в вечернее — с тяжёлыми облаками над багровой полосой зари. Серых пятиэтажек института не стало — вдаль протянулся тёмный берег, где на скалах таинственно тлели красноватые отсветы. Я ощутил порыв свежего ветра и запах водорослей…

Багровая полоса быстро гасла, и вдруг на её месте вспыхнул изумрудно-зелёный луч. Наполовину охватил горизонт, словно фантастическая диадема, и… застыл.

А затем я увидел ту, для кого он возник столь царственным украшением.

Не один я странствовал по странным мирам. Снова мне открылось то, что когда-то видел полубезумный художник.

Женщина в платье, похожем на лебединое оперение, стояла то ли на берегу, то ли на тёмной воде — ног не было видно. И лицо я видел неясно: серебряный венец на голове то жемчужно мерцал, то вспыхивал зелёными искрами, и это затуманивало черты. Я понял только, что оно прекрасно, а потом огромные чёрные глаза уже не отпускали меня.

Машинально я встал.

Послышался голос, и я не понял: пришёл со стороны моря, или зазвучал у меня в голове?

— Привет тебе, путник на тёмной дороге. Вот ты и достиг развилки пути.

— Кто… вы? — с трудом выговорил я. Бешено застучало сердце.

— Говори мне «ты», — тихо раздалось в ответ. — Мало верных среди людей, и всё же друзья предают реже.

Я сглотнул:

— Но я не знаю… тебя.

Никогда не встречал такой красоты. Лишь один художник когда-то увидел и попытался изобразить на холсте загадочный облик, но вскоре сошёл с ума. Да на иконах можно увидеть столь таинственные и прекрасные женские лики. Впрочем, чем религия отличается от живописи? Всё это лишь неумелые наброски той грандиозной реальности, уголки которой и я посетил.

— Моё имя не может быть называемо, — словно ветер пропел над зыбью моря. — По крайней мере, пока. Просто говори мне «ты».

Ничего себе! Я с трудом подавил желание стать на колени. Хорошо ещё, что вспомнил Ницше: «Все вещи крещены у истока вечности и по ту сторону добра и зла». Раз уж оказался у истоков вечности, то забудь привычки раба.

— Зачем… ты явилась? — выдавил я.

Белая пена расцветала на прибрежных камнях, со мной словно разговаривал ветер.

— Мне нужен помощник и друг из твоего времени и пространства.

Я машинально отметил, что слово «помощник» она произнесла первым. Всё-таки женщина.

— Как я могу помочь? — горько спросил я. — Я живу в стране, которая потеряла себя. Планета быстро меняется, и Россия вскоре может исчезнуть с карты мира.

Ответ пришёл неожиданно ясный, слова холодом входили в мозг.

— Ты близко подошёл к пониманию, но не додумал. Для каждой страны и народа есть замысел. Иногда — внести новый фрагмент мирового узора. Иногда — ввести новый организующий принцип для всего человечества. Россия была создана столь беспримерно обширной, чтобы произвести синтез мировых Начал. Поэтому одним краем она примыкает к Китаю и Японии, другим должна была коснуться Индии, третьим вышла к мусульманскому миру, а четвёртым открылась Западу. Она мыслилась как страна-ключ к будущему всего мира. Но замысел был осознан немногими, а потом извращён. Сейчас возникла угроза победы лишь одного из Начал, а это означает гибель планеты. Мы не допустим этого — хотят люди или нет, мир будет изменён. Если понадобится, то через очистительное пламя. Но мы давно покинули Землю, и нам нужны союзники.

Как говорится, клин клином вышибают. У меня даже столбняк прошёл, настолько ошеломила неожиданная лекция по политологии. Так что не удержался и вставил:

— Или наёмники. У нас это обычное дело.

В ответе прозвучала грусть, и моё сердце сжалось.

— Потому я и хочу быть на «ты». Ты не наёмник. Можешь стать другом, а можешь отказаться. Ставки слишком высоки.

Наконец-то я сумел оторвать взгляд от её глаз и перевести на зелёный луч. Он не мерк, изумрудной дугой обтекая горизонт. Моё сердце то начинало отчаянно биться, то сжималось в тоске.

— Ты говоришь об очистительном пламени. Неужели будет война?

В ответе просквозил холодок:

— Люди не желают понять, что необходима гармония Начал. То одни, то другие пытаются устроить мир по-своему, а это неизбежно ведёт к войнам. Но мы не хотим, чтобы уже сейчас случился Армагеддон. Поэтому я и пришла к тебе.

Словно льдом сковало корни волос. «Вот ты и достиг развилки пути», — вспомнил я. Между Кирой и разлукой. Между собакой и волком. Между Лилит и… кем?

А ведь мне даже не пришлось ничего делать. Хотя Ли Шэнь как-то сказал: «Сиди на крыльце, и рано или поздно мимо пронесут труп твоего врага». Похоже, имея в виду Америку.

Но теперь выбор придётся сделать. Я до крови закусил губу и наконец решился.

— У меня есть одно условие, — хрипло выговорил я. — Пусть даже буду считаться наёмником. Я не хочу разлучаться с Кирой. Хотя бы весь мир погиб в пламени. Я знаю, что ты можешь…

Словно ветер подул с моря, неожиданно ласково пошевелив мои волосы.

— В моей власти пространство и время, — тихо прозвучало в ответ. — И ваш мир не погибнет, и условие принято. И я по-прежнему буду считать тебя другом.

— Я буду служить тебе, — страшная усталость навалилась на меня. — Пусть я не знаю, как. И всё равно, сколько времени.

— Помни, что слово сказано, — словно прохладные пальцы пробежали у меня в голове. — А срок не такой уж долгий. Спустя несколько часов начнётся очередная великая битва. А ещё через некоторое время неизбежно наступит Армагеддон. Я освобожу тебя от слова, когда он закончится.

Я потерял способность удивляться и глупо спросил:

— А когда он начнётся?

— Через столетие или два. Неясно, какой вариант осуществится.

Тут я всё-таки удивился:

— Я проживу два столетия?

Молчание в ответ. А потом словно шорох снежинок, еле слышный и грустный:

— Ты должен знать, что на этом пути легко погибнуть. Всё равно ты увидишь Киру — слово Владык незыблемо, даже если рухнет мир. Но тогда вы встретитесь под стенами Исейона. Умершие не возвращаются в этом эоне, разве что в виде призраков. И твоя служба на этом закончится.

Да уж. Спасибо, что предупредила.

— А что я должен делать?

— О многих вещах ты узнаешь позднее. И научишься многому тоже. Пока важно одно, ты должен оставить Землю и отправиться в Сад — это мой мир. Сейчас ты видишь один из его уголков. Я уверена, что Кира последует за тобой… — Тут чудесная гостья слегка улыбнулась, и будто жемчужный свет замерцал на воде. — Проблема в том, что в Сад нельзя попасть напрямую, он четырехмерен, и вы не сможете существовать там. Лишь по окраинам у него три измерения, но чтобы добраться туда, нужно пройти через особый мир — Мир между мирами. Попасть в него несложно, он сдвинут относительно вашего во времени, и некоторые догадливые люди проникали туда. В этом мире надо идти день или два по направлению к солнцу, оно там неподвижно, пока тебя не подхватит поток времени Сада… Вторая проблема в том, что этот мир открыт для каждого и может случиться всё. Там равны Владыки и люди, и это будет твоё первое испытание — просто дойти…

Зря не дослушал, слишком поторопился с вопросом:

— Кто-то ещё пойдёт через этот мир?

На этот раз послышался будто ласковый шелест берёз:

— Я открою двери для части людей. Тех, кто будет нужен в изменившемся мире, а здесь могут погибнуть. Для них откроется путь в страну тихих сумерек, где солнце вечно садится и не может сесть, у вас её называют Китеж-град. Но твоя дорога лежит в другую сторону, в направлении солнца.

— А война?.. — начал я.

Незнакомка поднесла палец к губам, и перстень таинственно замерцал зелёным.

— Война — не моё дело, — донеслось с вечернего моря. — О планах и сроках с тобой поговорят другие. А пока… остаётся одно. Подойди ближе, но не пересекай границы миров, твоё сердце остановится мгновенно. Протяни руку над гранью, и пролей каплю крови на почву моего мира. У Владык незыблемо слово, но у людей прочно лишь основанное на крови.

Читал про такое. Что же, классический способ подписания контракта. Я поискал глазами что-нибудь острое.

— Нет! — женщина подняла руку к волосам под серебристой короной. — Только протяни руку.

Я сделал пару шагов, и голова закружилась. Совсем близко на камнях распускались пенные цветы, но одновременно казалось, что они расцветают в бездне. Я протянул руку ладонью вверх и почувствовал, как кожу закололи ледяные иголки, рука сразу онемела.

А женщина вынула из волос серебряную шпильку и посмотрела мне прямо в глаза…

Я не могу описать этот взгляд — он был как чёрная молния. Словно отдёрнулась завеса в некий сверкающий мир… Но тотчас всё погасло, я покачнулся и ощутил боль в пальце.

Моргнул и поглядел.

Капля крови набухла на кончике пальца, помедлила и сорвалась. Проплыла в воздухе, коснулась камня и превратилась в облачко розоватого пара, которое сразу развеял порыв холодного ветра.

— Я освобождаю тебя от зла, — тихо прозвенело в ушах. — Ты свободен. И ты дал слово.

Женщина отступила, поднимая руку, и вложила шпильку обратно в волосы. На миг я отчётливо увидел лицо — оно было несказанно прекрасно и немного грустно. В следующий миг у меня перехватило дыхание — она как лебедь заскользила к багровеющим скалам.

— До свидания, — услышал я. — Не печалься на тёмной дороге…

Зелёный луч погас, накатила тьма. Снова фиолетовая дуга промелькнула в небе. Скачком возникла из небытия стена комнаты.

Окно почему-то осталось чёрным.

Я отвернулся, чувствуя лёгкую тошноту и усталость. Сходить за бутылкой пива?

Не скоро доведётся снова его попробовать. Я застыл в полуобороте.

Или не все гости разошлись, или этот только явился — за столом сидел старый знакомый. Он поставил меч вертикально, будто крест, и обхватил пальцами рукоять.

Александр!

— Здравствуй, — вежливо произнёс он, но кланяться на сей раз не стал. Я мимолётно отметил, что в этот раз обратился ко мне на «ты».

Выглядел он так же: худое обветренное лицо, чёрная бородка, пронзительный взгляд из-под густых бровей. Только одежда как будто другая, не похожая на монашеское одеяние.

Впрочем, у меня всё ещё кружилась голова. Я сел на тахту и вяло пробормотал:

— Извините, я несколько выбит из колеи.

Гость едва заметно улыбнулся.

— Понятно, — проронил он, но больше говорить не стал.

Я с трудом взял себя в руки и попытался завести светскую беседу:

— Как-то встретил человека, похожего на вас. Помог мне бежать и представился Симоном, из Ново-Афонского монастыря. Но я узнавал, монастырь давно разрушен.

Александр слегка пожал плечами:

— Да, это один из моих сотрудников, а они нередко перенимают манеры и даже отчасти облик… Но лучше поговорим о другом. Ты хотел узнать, когда начнётся война?

Он не спросил, а скорее констатировал. Я вздохнул:

— Ну да. Всё-таки большой войны давно не было.

Мой гость невесело улыбнулся:

— Скоро столетие, как война не кончается. Она просто приняла иные формы. Ещё в Древнем Китае был написан трактат «Искусство войны». Там сказано: «Подчинить армию врага, не сражаясь, — вот подлинная вершина превосходства. Поэтому высшее пресуществление войны — разрушить планы врага; затем — разрушить его союзы; затем — напасть на его армию; и самое последнее — напасть на его укреплённые города… Тот, кто преуспел в военном деле, подчиняет чужие армии, не вступая в битву, захватывает чужие города, не осаждая их, и разрушает чужие государства без продолжительного сражения». [8]

Хорошая память у моего собеседника. А Александр стиснул рукоять меча, даже пальцы побелели.

— Разве не это случилось с Россией? Разрушены её планы и союзы, по сути захвачены города… Только наше время подправило Сунь-Цзы, захватывать можно не войсками, а посредством денег и информационного оружия.

Мне стало тоскливо:

— Многие считают, что для России нет места в будущем. Лишняя страна, как выразился один американский политик.

В этот раз мой гость улыбнулся шире, но от этой улыбки у меня почему-то заныли зубы:

— «Знающие не говорят, говорящие не знают». Это из другого китайского трактата, «Даодэцзин». Печально, что приходится напоминать людям истины, высказанные тысячи лет назад. Кто говорит, не имея знания, глуп. Сильные мира сего так и не поняли, что миром правят не только они. А пора бы увидеть, что планета никогда не становилась такой, как они хотели — лежащей у их ног. Но ты только что видел и другую Силу.

Мне становилось всё больше не по себе: сердце ныло и то колотилось, то почти замирало.

— Если вы всемогущи, — раздражённо сказал я, — то почему не избавите мир от войн?

— Мы способны на многое, — холодно молвил Александр. — Но войны прекращать не станем, таков уж мир. Ты видишь, что и я ношу меч. Напротив, мы вложим оружие в руки тех, кто достаточно отважен, чтобы его принять.

— Сами, значит, не хотите, — слегка огрызнулся я.

Похоже, я его задел: на лице появилась печаль.

— Мы не можем вступить в бой, — помолчав, сказал он. — Чуждые энергии разрушат планету. Мы давно оставили Землю, и наши тела сотканы из иных энергий, чем ваши. Недаром ты чувствуешь себя плохо в нашем присутствии.

Верно, меня подташнивало. Похоже, Александру и меч не понадобится, чтобы меня доконать.

— Поэтому и подбираете сотрудников? — вяло поинтересовался я. — Таких, как Симон?

Гость странно поглядел на меня: такие же чёрные глаза, как у незнакомки. И такие же бездонные.

— Симон на послушании. И он монах.

Я потёр лоб:

— Ну и что?

Наверное, я чего-то не понимаю. И тону в глазах Александра, словно в чёрном колодце.

— Такие, как Симон, не могут управлять космическими энергиями, — донеслось до меня. — Для этого нужны двое. Только мужчина и женщина вместе могут сбалансировать энергии так, чтобы они превратились в разящий меч, не обратив при этом планету в пыль. Мы уже миновали этот порог силы, и я могу обнажать меч лишь в других мирах. Вот почему Владычица берёт тебя в Сад, и ты уже одной крови с ним. Вот почему тебя будет ждать Кира.

Не очень-то я понял, голова кружилась всё сильнее. Вдруг почувствовал, как мне разжимают зубы, и в горло потекло что-то обжигающее. Я закашлялся, зубы ляскнули о металл, и Александр убрал фляжку.

— Извини, на сей раз обычное вино, — с ноткой юмора заметил он. — Не переливать же во флягу шампанское.

Я почувствовал себя лучше, туман развеялся.

Александр убрал фляжку, но остался стоять. Лицо изменилось, посуровело:

— В ближайшее время ты должен оставить институт. Это место будет… заклято. К сожалению, у вас нет более подходящего слова. До захода солнца, а лучше раньше, ты должен произнести слова: «Открой для меня дверь». Тогда тебе откроется дорога в Сад, и ты уже не сможешь вернуться. Возвращаться и не стоит. В вашем мире есть силы, которые готовят войну, но планируют её на более отдалённый срок. Однако мы не сторонники лишних страданий — поэтому то, что назовут Третьей мировой, начнётся раньше и пойдёт иначе, чем они предполагают. Если ты вернёшься на Землю, то увидишь её другой.

Мне не понравилось это «если». Но меня, похоже, не спрашивали, так что я только пожал плечами:

— Хорошо.

А Александр стоял задумчивый, поставив меч в ножнах перед собой. Кого-то он мне смутно напомнил…

Тут он поднял голову, и неясное воспоминание улетучилось.

— У меня есть ещё одно дело, — объявил он. — Ты станешь свидетелем того, что происходит редко. И, быть может, начнёшь понимать, как творят Владыки — словом!

Он повернулся к окну. Я заметил, что оно так и осталось чёрным.

А потом и окна не стало.

Снова как обрезало пол, снова мглою заволокло стены комнаты, снова у меня закружилась голова.

Преодолевая внезапную слабость, я глянул на своего гостя.

И не узнал.

Сумрачный воин стоит на фоне громоздящихся туч. Он опирается на меч, клинок отчасти выдвинут, и светится голубым пламенем. Теперь я понимаю, почему показалась странной одежда Александра — он в металлических латах. Только без шлема, и чёрные с проседью волосы развеваются на нездешнем ветру. И я, наконец, вспоминаю эту позу и этот взгляд, и меня в один миг прошибает ледяной пот. Великий воин не впервые посещает Землю.

Сзади доносится приглушённое восклицание, и я оборачиваюсь.

На этот раз пол не обрывается к сумеречному морю, а продолжается, только дальше покрыт ковром с красивым серым узором. Я вижу стол, зелёную настольную лампу — похоже, из малахита.

Наверное, удивляться у меня не осталось сил. Подумаешь, рабочий кабинет президента в Кремле, сколько раз видел по телевизору…

Вот только сам президент, похоже, ошеломлён, потому что медленно встаёт из-за стола.

Сбоку открывается дверь, человек в тёмном костюме быстро пересекает пространство пола и останавливается, словно упёршись в невидимую преграду. Совсем близко я вижу настороженные колючие глаза и понимаю, что это кто-то из охраны.

Но тут воин начинает говорить, и президент непроизвольно вытягивается по-военному, не отрывая глаз от фигуры с пламенным мечом. От того, кто тоже был лидером страны, пусть и давным-давно.

Слова падают тяжело.

— Наше предупреждение может быть дано лишь раз в столетие. Люди отказались от мудрого использования тонких энергий. Планета тяжело больна, её ресурсы истощаются, за них идёт отвратительная грызня. Близится всемирное правление жестокой олигархии, а следом гибель планеты. Мы не допустим мучительной агонии, пусть лучше мир будет очищен пламенем… Но вам Мы дарим надежду. Вот-вот с небес прольётся чёрный свет, вы не готовы к этой грозной энергии. Немедленно эвакуируйте всех, кто попадёт в зоны поражения. Пройдут годы, прежде чем люди смогут вернуться туда. В обстановке хаоса Россия подвергнется нападению. Отражайте атаку, избегая широкого использования ядерного оружия. Война не получит развития. По её окончании мир переменится: ваша страна и многие другие будут рассечены необитаемыми зонами, и вы не сможете управлять по-старому, из единого центра. Не противьтесь этому, продумайте новое устройство власти. Мы знаем, что вам известны идеи Братства. Если будете строить управление на их основе, то получите всю Нашу поддержку. Да пребудут с вами труд, радость, надежда и любовь.

Кабинет и ошеломлённое лицо президента медленно тают. Исчезает и воин с огненно-голубым мечом. Сумрак обступает меня. Моих сил хватает только на то, чтобы добраться до стола. Там я падаю на стул и роняю голову на руки, весь мокрый, будто ненароком свалившаяся в ванну мышь.

Бедная мышка, а кошка близко…

Наверное, я просидел так долго. Слышал какой-то далёкий заунывный звук, но не было сил поднять голову. Потом зазвонил телефон, и я нащупал трубку.

— Привет, Андрей! — раздался взбудораженный голос Романа. — Ты идёшь в бомбоубежище?

— Куда? — вяло спросил я.

— Ты что, не слышал сирены? Объявлена тревога, все должны укрыться в бомбоубежище.

— Очередные учения?

Я едва мог сосредоточиться: сердце то замирало, то начинало отчаянно биться; перед глазами всё плыло. Я дрожал от холода, майка насквозь промокла.

Роман помолчал:

— Вряд ли, — сказал осторожно. — Это что-то серьёзное. Так ты идёшь?

Я внезапно вспомнил — мне приказано в ближайшее время покинуть институт… А вдруг всё, что я видел — галлюцинация и бред? У меня возникло жуткое ощущение, что содержимое моей головы готово разлететься во все стороны роем кричащих чёрных птиц. Наверное, так приходит безумие.

Я стиснул зубы: надо держаться за то, что услышал! Надо верить, что Великие говорили со мной! Иначе сойду с ума. Иначе не выживу.

— Н-нет, — было впечатление, что зубы выбивают дробь о телефонную трубку. — У меня д-другие дела. Прощай, Роман.

— Ну, тогда… — удивлённо выдохнула трубка, и вдруг смолкла. Я раздражённо потряс трубку, но не услышал ни звука, только возникло неприятное впечатление, будто в ухо потянуло мертвенным холодом. Наконец послышалось какое-то бряканье и учащённое дыхание.

— Что там у тебя? — крикнул я.

Раздался сдавленный смешок.

— Извини, Андрей. Наблюдаю очень любопытный феномен. Кажется, я тоже не пойду. У меня… гость.

Длинные гудки.

Не потусторонние ли гости явились, как и ко мне? Но нет времени выяснять. Встречусь ли вообще с Романом?

Всё! Я должен уходить. Мне сказано идти в некий Сад, чтобы там встретиться с Кирой. Позвонить бы ей, но сейчас явно не подходящее время заглядывать на почту. Буду надеяться на данное мне слово.

Я с трудом поднялся, содрал мокрые от пота рубашку и майку, наскоро обтёр спину полотенцем и стал одеваться. Надо по-походному: кто знает, куда заведёт дорога? Так, джинсы, плотная рубашка, кепка, куртка через руку…

И фотография Киры — та, где она смеётся на фоне сверкающего моря.

Снова резко зазвонил телефон.

Я недовольно глянул на аппарат, но всё-таки взял трубку.

— Андрей? — напряжённый голос Марата. — Я знаю, что ты не спустился в бомбоубежище. Это ошибка. Клима отслеживает каждый твой шаг, а в условиях чрезвычайного положения у него есть особые полномочия. Сейчас он идёт к тебе.

— Зачем? — спросил я. Наверное, это прозвучало глупо, потому что Марат издал какой-то горловой звук.

— Лучше вспомни, чему я учил тебя. Имей в виду, у него «Макаров».

Он помолчал и неожиданно добавил:

— Удачи тебе. Привет от Глеба!

Положил трубку, а я так и остался стоять, тупо глядя на телефон. Выходит, и Марат из той же компании! Хотя чёрт с ними со всеми, у меня сейчас другая проблема — Клима. Похоже, совсем спятил. Положим, на его здоровье мне наплевать, но вот моё собственное явно под угрозой.

Может быть, успею сойти вниз и незаметно исчезнуть в лесу?

Я сделал пару шагов к окну и осторожно выглянул.

Вот чёрт! Похоже, это он — чёрным колобком катится через двор. Сверху кажется совсем не опасным.

Но у него пистолет…

И в голове идея-фикс, что я один из тех предателей России, которых он ненавидит. Как часто русских губит взаимное недоверие!

Но сейчас не до рассуждений. А когда Клима появится здесь, будет не до философских дискуссий. Вряд ли он позволит мне уйти.

А значит, я не увижу Киру.

Я закусил губу и огляделся. Марат учил, что любой предмет можно использовать как оружие. На кухне есть ножи, можно взять один и спрятаться за дверью.

Нет, прихожая слишком тесна, а Клима наверняка будет настороже. И я ещё не пришёл в себя после пережитого.

И вдруг меня осенило.

Я бросился к кладовке и вытащил чехол с ружьём для подводной охоты. Вставил стрелу, упёрся рукоятью в живот и с трудом натянул резиновую тетиву. Только бы не лопнула!

Потом поспешил на кухню и спрятался за полузакрытой дверью. Но тут же задумался: как я увижу Климу, когда он появится из прихожей?..

Я метнулся обратно в комнату и слегка приоткрыл зеркальную дверцу шифоньера так, чтобы в ней отражался проём, ведущий из прихожей в гостиную. Бросился обратно на кухню и подвигал дверью так, чтобы видеть зеркало через щель.

Я еле успел, раздалось щёлканье открываемого замка.

Даже ключ припас! Да, похоже, не получится у нас разговора.

Я замер, почти перестав дышать.

И вот очень медленно, словно в картинную раму, в зеркало шифоньера стал вплывать какой-то предмет. Я пригляделся и чуть не ахнул — ствол пистолета. А следом стала выдвигаться и насупленная физиономия Климы.

Он что, собрался сразу стрелять? Вряд ли подозревает, что хоронюсь тут с оружием. Я-то думал, что просто собирается присоединить меня к коллективу.

Мало ли что думал! Лучше вспомни наставления Марата: если достали «ствол», исходи из того, что будут стрелять.

Причём в тебя!

Пока ситуация не стала безвыходной, нужно стрелять самому. Клима как раз перевёл взгляд от кухни на дверь в другую комнату. Дуло пистолета тоже стало поворачиваться и вдруг остановилось — похоже, Климу заинтересовало зеркало…

Я выступил из-за двери, одновременно поднимая ружьё.

И нажал спуск, почти не целясь.

Стрела сорвалась с чмоканьем, и тут же последовал удар, словно в доску. Я невольно поискал глазами: не врезалась ли в дверь?

Хотя сразу сообразил, что если бы промазал, то разглядывать что-либо не смог.

Что-то стукнуло об пол — пистолет Климы. Сам Клима сползал по дверному косяку, держась рукой за металлический стержень, торчащий из пиджака. Словно пытался вытащить, но зазубренная стрела глубоко вошла в живот. На искажённом лице выкатились налитые кровью глаза, но он не кричал, а только стонал.

Я отвернулся, и меня согнуло пополам — поток едкой рвоты обжёг горло.

В кино противники умирают красиво, а в реальной жизни такое зрелище надолго отобьёт аппетит. Почему мы, русские, часто убиваем друг друга? Почему нам не хватает терпимости и желания понять других?

Я выпрямился и дрожащей рукой отёр пот со лба. Клима уже не стонал, лицо стало белым, и он часто, словно задыхаясь, дышал.

Я сделал шаг к телефону, чтобы позвонить в медчасть, но остановился. Лучше позвонить снизу, а то можем встретиться по дороге. Что им тогда скажу?

Я торопливо накинул куртку, подхватил ноутбук (вряд ли понадобится, но не хочу, чтобы в нём рылись) и уже протискивался мимо Климы к двери…

И тут заметил на полу пистолет.

Вспомнились слова Марата: «Пистолет в России добыть не так трудно». Похоже на то.

Я нагнулся, стараясь не смотреть на Климу, и поднял оружие. Пистолет ИЖ-71, гражданский вариант пистолета Макарова, несколько раз стрелял из такого в тире. С предохранителя снят, так что я запросто мог получить пулю в живот. Сам сейчас корчился бы на полу.

Я хмуро поднял флажок предохранителя и сунул пистолет в карман куртки. В прихожей натянул ботинки и вышел на лестницу. На первой же ступеньке ноги подогнулись, и едва не упал. Пришлось сползать по ступеням, цепляясь за перила рукой.

Хреново началось моё путешествие.

Да так и продолжилось.

Правда, на площадку первого этажа я спустился уже довольно бодро. Повернул не к выходу во двор, а налево, где в начале перехода к другому зданию висел телефон — надо же позвонить, чтобы Климе оказали помощь. Человеколюбие обошлось мне дорого: едва я открыл дверь, как увидел, что навстречу спешит Ли Шэнь. За ним торопился другой китаец, так и не запомнил его имени.

Я застыл, вряд ли меня собирались угощать очередным китайским блюдом. Ли Шэнь тоже остановился и изобразил широкую улыбку. Напарник встал рядом, лицо ничего не выражало.

Как будто я в состоянии понять, что выражает лицо китайца? Совсем другие люди…

— Рад вас видеть, Евгений, — доброжелательно приветствовал Ли Шэнь. — Боюсь, происходит что-то непонятное. Тоже торопитесь в убежище?

— Ну да, — соврал я. — А вы почему в другую сторону?

Ли Шэнь стеснительно пожал плечами:

— Хотели позаботиться о вас.

Я нахмурился, вот нашёлся помощник. Мне бы позвонить, да рвать когти.

Его напарник смотрел, сжав губы в ниточку, и мне стало не по себе. А Ли Шэнь так же стеснительно продолжал:

— Мы подумали, что вам лучше уехать с нами. Это не похоже на учебную тревогу. Мы только что получили информацию, что на Россию может быть совершено нападение. Здесь вы не будете в безопасности. Вертолёт доставит нас в Мурманск, а там уже готово к отплытию зафрахтованное судно. Вы сможете работать в Центре российских высоких технологий в провинции Шаньдун. Шестьдесят тысяч долларов в год и хорошая квартира. У нас есть возможность вывезти вашу невесту из России, только позвоните ей по спутниковому телефону, чтобы предупредить. Встретитесь уже в Китайской Народной Республике.

Ли Шэнь вынул из кармана телефон и протянул мне.

Я обалдел.

Оправдались мои подозрения насчёт Ли Шэня. Может, он и вправду не стал сотрудничать с Сибил — китайцы себе на уме, — зато участвовал в другой игре. Читал я о таинственной Комиссии КНР по науке, технике и оборонной промышленности — как она всеми путями, не брезгуя ни подкупом, ни промышленным шпионажем, добывает новейшие западные разработки, чтобы внедрить их в промышленность Китая. Возможно, что действует и в России. А почему бы и нет, не одним американцам выкачивать открытия и технологии из нищих русских учёных?

Только и с китайцами мне не по пути, пусть строят свой социализм без меня. У русских, как говорится, собственный путь.

Только вот дадут ли сделать по нему хотя бы шаг?

Ли Шэнь всё ещё дружелюбно протягивал телефон, но его спутник как будто слегка напрягся…

— Это очень неожиданное предложение, — я изобразил удивление. — Давайте обсудим его позднее.

Ли Шэнь опустил телефон, а потом с явным сожалением сунул в карман.

— Вы не поняли, — в голосе неожиданно прорезались жёсткие нотки. — Времени не осталось. Либо вы пойдёте добровольно, либо мы заберём вас силой. Вы представляете ценность для той борьбы с американским империализмом, которую вынуждена в одиночку вести наша страна. Россия позорно капитулировала, оставив нас без союзника, так что мы имеем полное право не церемониться с вами.

Ай да стеснительный переводчик!

Я покосился на окно — вряд ли успею выпрыгнуть, тут же схватят. Просто стащат обратно за куртку. Кинуться к выходу во двор, но там дверь на засове, пока открою… Пистолет достать не успею, сразу скрутят. Похоже, это профессионалы.

«Бедный Клима, — промелькнуло в голове. — Не дождаться тебе помощи».

А кто меня пожалеет?

Я огляделся: нет ли здесь подручных средств, о которых все уши прожужжал Марат?

Но коридор пуст: окна, отопительные батареи, кабели под потолком… Хотя нет — вон огнетушитель на стене!

А если так?.. Предложить китайцам взять ноутбук, но не отдавать, а поставить на подоконник. Продолжая движение рукой, сорвать огнетушитель, направить струю на спутника Ли Шэня, тот кажется более опасным, и сразу выхватить пистолет.

Вряд ли успею. Но в худшем случае просто вырубят, убивать вроде не собираются…

— Возьмите ноутбук, — удручённо сказал я. — Там всё записано.

И вытянул руку с чемоданчиком в сторону подоконника…

Раздался омерзительный визг. Я встречал в книгах выражение «кровь застыла в жилах», но впервые сам испытал, как кровь во всём теле будто обращается в лёд. Серая полоса метнулась с карниза, где под потолком проходили кабели. На голове Ли Шэня возникла мохнатая шапка, но она не была неподвижной, а бешено крутилась, разбрасывая клочья и красные струи. Визг превратился в кровожадный вой, с ним мешались дикие вопли человека. Ноутбук упал на подоконник, я зажал ладонями уши, но звуки всё равно терзали слух. Китаец осел на пол, шапка приостановила вращение, и на этот раз крик ужаса вырвался у меня.

На окровавленной голове Ли Шэня, выгнув спину и неистово сверкая глазами, сидел кот! Тот самый котяра Макс из лаборатории Романа, но в каком виде! Шерсть вздыблена и будто обсыпана пеплом, зубы оскалены, когти вцепились в окровавленную голову Ли Шэня. Кажется, с одного свисал вырванный глаз.

Меня опять едва не стошнило: что стало с добродушным котом? Не облучение ли подействовало?

Что же делать, как помочь несчастному китайцу? Если попытаться отодрать кота, он вцепится в меня. Спутник Ли Шэня пятился назад и всё не мог вытащить руку из кармана. Тоже мне, профессионал.

И тогда моя рука, словно действуя сама по себе, сорвала с крепления огнетушитель…

К счастью, он содержался в исправности. Пенная струя с фырканьем ударила в кота, мигом облепив его пеной. Кот завизжал нестерпимо, как циркульная пила, и метнулся вверх. Одним скачком взлетел на двухметровую высоту, опять на карниз, и, роняя клочья пены, бросился наутёк. Визг стал удаляться и смолк.

У меня стучали зубы и тряслись руки, я едва смог сфокусировать взгляд на окровавленном Ли Шэне. Истошные вопли сменились душераздирающими стонами. Похоже, один глаз китаец действительно потерял.

И вдруг я заметил будто тень движения и поспешно повернул голову: неужели опять кот? Но нет — это другой китаец устремился ко мне. Пришёл-таки в себя!

Я не раздумывал: пенная струя ударила в китайца, тот поскользнулся и стал падать навзничь, похожий на облепленную ватой куклу. Но я вспомнил, как он копался в кармане! Если там пистолет, выстрелить сумеет и лёжа.

Страх придал мне скорости — я выпустил огнетушитель, сунул руку в карман куртки за пистолетом и, ещё спуская предохранитель, нажал спусковой крючок.

Слава Богу, Марат заставил меня тренироваться в этом. Мой противник уже поднимался, но грохнул выстрел — и китаец дёрнулся, снова упал на колени в розовую пену, а потом завалился на бок. Я бросил взгляд на Ли Шэня.

Тот скорчился, обхватив руками голову и визжа как подстреленная собака. Между пальцев текла кровь, а от вида красно-блестящей черепной кости я снова согнулся пополам в приступе тошноты.

Но видно, опустошил желудок ещё наверху. Я несколько раз сглотнул остатки горечи и кое-как выпрямился. Огнетушитель пошипел, выдавливая остатки пены, и смолк. Я глянул на второго китайца, тот лежал неподвижно. Не притворяется ли?.. Как быстро всё произошло, не похоже на долгие перестрелки в кино. Я вспомнил слова Марата, что настоящий, а не киношный бой, как правило, молниеносен.

Хватит! Не распускай сопли, сюда могут прибежать люди!..

Я попятился и, всё ещё не осмеливаясь убрать пистолет, другой рукой сорвал телефонную трубку. Кнопки пришлось нажимать стволом пистолета, к счастью второй гость из Поднебесной не шевелился.

— Алло, — выдохнул я. — Медчасть?.. В переходе ко второму корпусу одного задрал кот, а другой с огнестрельной раной. И наверху, в восемнадцатой квартире, ещё один. Поскорее.

Произнеся этот бред, я бросил трубку и, схватив ноутбук, выбежал обратно на площадку. Когда распахнул дверь на улицу, в лицо ударил свежий ветер, и я чуть не заплакал от облегчения. А потом сунул пистолет в карман и побежал.

Не в первый и, похоже, далеко не в последний раз.

Чтобы поскорее уйти от института (вдруг будет погоня), я избрал тропку, что осталась на месте зимней лыжни. Но там, где зимой легко скользил на лыжах, теперь спотыкался о камни и торчащие корни. Всё же идти было легче, чем напрямую, и я поднимался довольно быстро. То и дело оглядывался на уходящие за ели постройки института: не спешат ли по следу? Небо хмурилось, на лицо порою падали капли дождя, всё шире раскидывалась панорама сопок. Наконец я поднялся на вершину холма — холодный ветер взъерошил волосы, а из облаков на серебряную гладь залива упал солнечный луч.

Я постоял, успокаивая дыхание, но вскоре двинулся дальше: институт был слишком близко. Медлить рядом с местом, где могли остаться два трупа, не стоило. Хоть бы Клима и китаец выжили… Правда, Александр сказал, что это место будет заклято. Интересно, что сие значит?..

Может быть, увижу.

Я спустился в низину, под ногами зачавкал мох, а вокруг заныли комары. Только что появились и жалили остервенело, так что я поспешно выбрался из лощины и пошёл по заросшей берёзками просеке. Кое-где стояли полусгнившие остатки опор. Всё ниже становились деревья, всё сильнее задувал холодный ветер, в лощинах появились пятна зимнего снега.

Я запыхался и решил передохнуть. Внизу раскинулось лесное море с плешинами болот, по вершинам сопок серели осыпи. Кое-где остались поля снега. Еле виднелись здания института и железная дорога.

А ведь в разгаре весна, и в Крыму цветут розы.

Снова холодок безумия повеял у меня в голове. Кому я поверил? Куда иду? Может быть, попытаться дойти до железной дороги? Теперь не зима, к вечеру дойду…

«До захода солнца, а лучше раньше, ты должен произнести слова: „Открой для меня дверь“. Тогда тебе откроется дорога в Сад, и ты уже не сможешь вернуться…».

Какой-то бред.

Я устало брёл по мху среди валунов. Между скал заблестело озеро, не на его ли застывшую гладь я свалился зимой?.. Озеро я оставил справа и стал подниматься на сопку. В отличие от Кавказа вершины здесь плоские: мхи, да облизанные древними ледниками камни.

На самом верху изо мха выступала странная скала — словно слоник склонил голову с хоботом и застыл, любуясь пейзажем. Серебряным простором морского залива, сопками по берегам.

Откуда ты, слоник? Из каких краёв забрёл на холодный север? Неужели я тоже стану странником и забуду родные места?

А где они, мои родные места? Где я только не был, но куда хотел бы вернуться?

Хотя… такое место есть.

Я устало опустился на мох возле скалы и втиснул в углубление спину. Хотя дул ледяной ветер, стало не так холодно, словно в камне теплилась жизнь. Я положил на колени ноутбук.

Взять его с собой? Но зачем ноутбук в том таинственном Мире между мирами? Похоже, там у меня будет одна задача — выжить.

Придётся оставить здесь. Но на всякий случай запишу всё, что случилось сегодня. Я открыл крышку ноутбука и положил пальцы на клавиатуру, ожидая, пока загрузится «Windows 7 Starter Edition».

«Я набираю эти строки, а вокруг свистит ветер, обтекая вершину горы. Это невысокая гора, её не сравнить со снежными исполинами Безенгийской стены, где начался мой путь. Но и тут в воздухе мелькают снежинки — то ли запоздалые из прошлой зимы, то ли первые той, что грядёт. Вдали серебрится морской залив, который я пересёк в поезде по дороге сюда. Я забился в расщелину, но ото мха всё равно тянет холодом.

И всё-таки я не встаю.

Скоро мир переменится. Не знаю, прочитает ли кто мои записи? Возможно, мир погрузится в сумрак и люди забудут всё, к чему шли тысячелетия. Хотя вряд ли, человечество крепкий орешек.

Сейчас я выключу компьютер и упакую в несколько слоёв полиэтиленовой плёнки, что припас на случай дождя. Расщелина глубокая, полиэтилен разрушается медленно и, быть может, кто-нибудь прочтёт то, что я записывал в последние месяцы. Надежды на это мало, но компьютер мне больше не понадобится…».

Я хорошо помню, как это было. Нет смысла прокручивать запись…

Что-то отвлекло меня. Я поднял глаза и сощурился на морскую гладь. Какое-то быстрое движение… Или, скорее, тень движения…

Тень птицы, слишком стремительной, что её саму разглядеть.

И опять ничего. Солнце выглянуло из-за облаков, и уже несколько косых лучей залили море серебром.

Несмотря на холодный ветер, мне почему-то страшно захотелось спать. Хотя бы пять минут подремлю. Я закрыл ноутбук и положил на мох, глаза неудержимо слипались…

Мне даже стал сниться какой-то сон, но вдруг я увидел во сне яркий свет. А потом меня подбросило в воздух, и я на мгновение повис, а затем больно ударился спиной о скалу. Хорошо, что на голове была кепка, а то крепко приложился затылком. Меня продолжало швырять, и вокруг стоял чудовищный треск, словно рвался миллион простыней. Или трескался каменный костяк горы.

С трудом открыл глаза. Всё плясало перед ними, но я сообразил, что вижу в основном небо. Оно быстро меркло, и я вспомнил, что только что видел свет, хотя глаза были закрыты. Облака кипели, их дымным полукругом уносило к горизонту. Солнце превратилось в тусклое слепое пятно, его на глазах заволакивала тёмная пелена. Гору продолжало трясти, хотя уже меньше. Я встал на четвереньки, так меньше били спрятанные подо мхом камни. Чудовищный треск сменился рёвом, а тот перешёл в глухое рычание…

Наконец всё стихло. Во рту было солоно — наверное, прикусил язык. Я очумело покрутил головой и огляделся.

Всё изменилось.

Точнее, сопки и залив остались прежними, но их словно придавило непередаваемо мрачное небо. В нём не осталось ни единого просвета, на землю и воду пали глубокие сумерки, только на боках каменного слоника почему-то плясали красноватые отсветы…

Я кое-как встал на ослабевшие ноги и машинально расстегнул куртку, стало жарко. Решил посмотреть, что делается по другую сторону сопки, и сделал шаг…

Что-то мягкое упало на голову и, царапнув, скользнуло за расстёгнутый ворот. По телу пробежала холодная дрожь, я поспешно сунул руку за пазуху, наткнулся на что-то мягкое и достал… мёртвую птичку. Клювик был раскрыт, глаза затягивала мутная плёнка. Ничего не понимая, я положил тельце на мох и шагнул дальше…

Вторая птица бесшумно упала рядом.

Что-то забрезжило в голове…

Я облизал пересохшие губы, прижался к каменному слонику, теперь ощутимо горячему, и осторожно выглянул…

А в следующий миг отпрянул: лицо обожгло, как из раскалённой печи. Я побежал по склону вниз с единственным желанием — оставить между тем, что увидел, и собою как можно большую толщу камня.

Далеко внизу влетел в кусты, повис на ветвях и, тяжело дыша, присел на камень. Был весь мокрый от пота, а перед глазами стояло одно…

Бушующее море огня в долине, где стоял институт. Хотя почему «стоял»? Кажется, часть зданий так и остались нетронутой, только их словно густо полило кровью, а вокруг под пологом чёрного дыма яростно металось пламя.

Хорошо, что я вспомнил — при ядерном взрыве от радиации первыми погибают птицы.

Теперь-то я знаю, что это был заряд не особо большой мощности. А радиацию хорошо задерживает земля и камень, так что под защитой сопки мне ничто не грозило.

Но тогда я был в панике.

Скорее!

Я обернул полиэтиленом ноутбук и затолкал в щель между камнями. Может быть, в новом сумрачном мире кто-то найдёт его. Тоскливо глянул на угрюмо-стальной залив.

А потом раздвинул запёкшиеся губы и хрипло выговорил:

— Открой для меня дверь!

Помнится, ещё успел подумать: «Господи, помоги России! Сколько раз ополчались на неё…».

9. Оседлавшие бурю

Вот я и просмотрел свои старые файлы, созданные в редакторе «Word». Иногда не удержался от комментариев.

Теперь у меня другое средство для записей, хотя привыкать особо не пришлось. Передо мной лист полупрозрачного материала с буквами. Стоит коснуться одной из них, и эта буква появляется на экране монитора, похожего на огромный кристалл голубого топаза. Вряд ли он собран из отдельных частей, как наши — мне кажется, что скорее выращен, наподобие тех каменных цветов, какими я иногда любуюсь неподалёку. В целом, похоже на планшетный компьютер.

Я сижу на террасе, передо мной открывается простор морского залива — от лилового мыса слева до чёрно-фиолетовых скал справа. Солнце только взошло, и над стеклянистой водой лёгкая дымка. Прохладный ветерок ласково трогает лицо.

Мой дом…

Но лучше в другой раз расскажу о доме и удивительной местности вокруг него. Собственно, мне было предсказано, что я поселюсь здесь.

Предсказано?..

Это не то слово.

Скорее, увидено.

Но это лишь временный дом, а будущее по-прежнему застилают грозовые тучи, как те, что иногда поднимаются над заливом, подступают иссиня-чёрной стеной, и тогда голубые молнии бьют в выпрыгивающие из сумрака скалы, а тугие струи дождя хлещут по гальке на берегу.

И всё же мне повезло больше, чем другим.…

Далее я расскажу о некоторых из своих расследований. Слишком многое в прошлом осталось мне непонятным, и немалую часть появившегося времени я потратил на поиски ключевых событий. Не только из любопытства или желания испробовать свои новые возможности. Мне важно понять: свободен ли был мой выбор? Или, быть может, меня просто использовали?

А если так, что я тогда буду делать?..

По ту сторону добра и зла

Запись этой встречи удалось получить с огромным трудом. Возможно, это даже не запись, а мне позволили присутствовать при реальном событии. Пусть оно произошло в прошлом, но что такое прошлое? Застывшая тень, которую отбрасывает вспять настоящее. Мы влачим эту тень за собой, когда бредём в неопределённый сумрак будущего, и при желании можем вновь и вновь окунаться в неё.

Признаюсь, после просмотра я был озадачен, и у меня возникло ещё больше вопросов, чем было прежде. Так, мне остались неизвестны имена Тех, кто вёл эту беседу. Хотя кое о ком догадываюсь… Впрочем, я начинаю привыкать, что ответы на подобные вопросы придётся искать по дороге в будущее. Конца этой дороге не видать, но начало, похоже, было здесь…

Мне так и не удалось установить, где находится это место, что странно при моих нынешних возможностях. Выглядит оно довольно обычно — песчаный пляж на берегу моря. Хотя почему-то сразу кажется, что это не море, а океан. Ночь, серый песок, а за ним тёмная гладь воды сливается с небом. Вода мерцает, но это отсветы не Луны, а звёзд. Их гораздо больше, чем бывает на земном небе, они ярче и окружены мерцающими ореолами. Однако можно уловить очертания знакомых созвездий, так что это всё-таки Земля. Сзади слышен лёгкий шум деревьев, но самих в темноте не видно.

Сначала пляж пуст.

Тёмные фигуры появляются неожиданно. Их три: одна стоит, другая сидит на песке, третья прогуливается взад и вперёд. Разговор начинается сразу. Я не могу понять слов — звуки странны и, сопровождая их, перед глазами вспыхивают световые узоры. Но тут же следует синхронный перевод. Он бесстрастен и не позволяет понять, кто говорит — мужчина или женщина.

— Прогресс человеческой техники привёл к тому, что Трое вырвались на свободу. Они уже могут облекаться в тела из уплотнённого эфира. Их сотрудники множатся. Мир скатывается к разгулу насилия и мутных страстей. Для нас губительны столь тёмные излучения. Твоя мечта так и не осуществится.

— А твоя? Хотя да, ты не мечтатель. Ты всегда суров, Страж равновесия.

— Равновесие необходимо. Долгое время Начала уравновешивали друг друга, и это способствовало более или менее мирной эволюции. Но теперь начало Ян в его примитивной западной форме перешло в наступление. Если не принять мер, то менее чем за столетие возникнет мировое государство, основанное на голом рационализме, агрессии и эгоизме. Абсолютную власть получат люди с низким моральным уровнем. С помощью биоконструирования они продлят себе жизнь на столетия, окружат преданными слугами и любовницами, а потом попытаются стать, как известные нам Трое. Женское начало Инь будет подавлено, а значит интуиция, гуманизм и коллективизм почти исчезнут из сознания людей. Воцарится культ тьмы. Разве ты хочешь этого, сестра?

— Конечно нет, брат. Но ты знаешь, что мы не можем обнажить оружие на Земле. Планета обратится в пыль, а виновник будет стёрт из Мироздания.

— Взявшие меч, мечом погибнут. Большая война опасна, потому что тогда Трое обретут исполинскую мощь. Нам нужен Удерживающий — народы, которые смогут поддержать угасающее многообразие. Если мировое государство возникнет на несколько десятилетий позже, к власти в нём придут не только банкиры и технократы, но духовные лидеры Индии, Японии, стран Ислама.

— Но кто это будет? В Америке ещё сохраняется демократия, но именно там закладываются основы мирового тоталитарного государства. Европа идёт к упадку, не так давно она со свирепой радостью растерзала одну из собственных стран. Обновление возможно за счёт свежей крови Азии, но это долгий процесс. Китай поднимается как молодой лев, однако ему ещё предстоит выбор. Конфуцианский рационализм почти столь же опасен, как западный. Народы Ислама молоды и недостаточно терпимы, при их главенстве вряд ли сохранится культурное многообразие. В Индии возводится храм будущего, её дух утончён и откажется от применения оружия. Россия переживает глубокий кризис, народ только начал отстраивать свой дом заново. Другие страны Востока имеют либо недостаточное население, либо мало ресурсов. А у нас нет времени создавать новый народ и неоткуда взять ресурсы для него. Мы должны выбирать из существующих.

— Значит, остаются страны Ислама и Россия.

— В странах Ислама слишком высок уровень энергии. Мы получим эпоху религиозных войн и откат эволюции. К России уже был обращён Зов, и она встала на путь создания новой цивилизации, но поддалась соблазну бездуховного потребления и рухнула.

— Спустя столетие Зов может быть повторён. Размыслите, брат и сестра! Нам нужна страна с большими ресурсами, а они есть только у России. Нужен народ, способный построить государство на основе братства, и такой исторический опыт есть у России. Нынешний упадок не препятствие, а скорее возможность. Встать может лишь тот, кто упал. Воскреснуть может лишь тот, кто умер. Чем грязнее почва, тем прекраснее цветок. Вы знаете это.

— Наш Хранитель неравнодушен к этому народу. Он уже помог одному из них.

— У него Дар, и он может быть полезен для нас. Нам нужны помощники — ты сама сказала, что мы не можем взяться за оружие.

— У тебя немало сотрудников.

— Как и у тебя, сестра. Но нужны те, кто сможет балансировать космические энергии на лезвии меча. Только ты можешь подобрать таких.

— Их судьба будет нелёгкой, — печаль слышится в голосе. — Однако я позабочусь о награде.

Следует молчание. Только шелест деревьев, всплески волн, да танцующий звёздный свет. Трое, видимо, размышляют или что-то созерцают.

Снова раздаётся голос:

— Мы избрали страну. Зов будет вторично обращён к России. Но ей нужно оружие, помимо ядерного.

— Человечество давно подбирается к тонким энергиям. Мы препятствовали овладению ими, направляя усилия людей по более трудному пути. Слишком велика опасность, что кто-то с лёгкостью создаст оружие, по мощи сравнимое с ядерным. Но теперь я приоткрою дверь.

— А я подберу людей, способных применить оружие Армагеддона, не разрушив при этом мир.

Хотя перевод подчёркнуто нейтрален, мне кажется, что это говорит женщина. И я догадываюсь, Кто это…

— Тёмные непременно вмешаются.

— Это неизбежное зло. Закончим молитвой Всевышнему.

Снова молчание, ещё более глубокое. Теперь все трое стоят. А я не могу сдержать улыбки: оказывается, даже от Них до Всевышнего дистанция немалого размера.

Вот так по крупицам и собираешь информацию.

А ведь я только начал подбирать странные камешки на берегу великого океана…

Как объяснил когда-то Проводник по снам, происшедшее никуда не исчезает, течение времени в значительной мере иллюзия. Это скорее способность нашего рассудка воспринимать события лишь в определённом темпе. Такой темп, или иными словами размерность времени, имеет основу в свойствах элементарных частиц и может быть разным. Время течёт десятками, а то и сотнями потоков, но поскольку человеческий рассудок в состоянии воспринимать лишь один, это выглядит как несколько миров, сдвинутых относительно друг друга во времени. Таких миров отнюдь не бесконечно много, как иногда воображают фантасты — каждый требует тщательного конструирования, поскольку надо согласованно изменить основные константы. Я пока не в силах понять, как это делается.

Выбрав определённый поток, можно скользить по нему назад или вперёд, наблюдая ход событий. Повлиять на них, разумеется, нельзя, так что это больше походит на изображение — хотя и трёхмерное, со звуками и запахами. При этом будущее разглядеть труднее, оно как бы тонет в своеобразном тумане, и лишь наиболее вероятные для реализации варианты просматриваются более отчётливо. Именно такой вариант будущего я видел во время визита в астральную Москву, так что зря боялся, что меня загрызут чёрные псы.

Кстати, моя собачка по имени Рок, похоже, из них.

Чтобы исследовать ход событий, мне пришлось воспользоваться поисковыми системами Сада. Они похожи на поисковые машины Интернета (или были сконфигурированы так специально для меня), только поиск идёт не по ключевым словам, а по вибрациям — они неповторимы как у слов, так и событий. Всё равно, я увидел и услышал слишком много. Поэтому приведу лишь несколько историй — тех, что прояснили для меня многое.

Размышляя над ними, я пришёл к неожиданному для себя выводу, что по настоящему долговременны не вещи, а результаты людских деяний. Особенно таких, как предательство, героизм и любовь. Хотя, казалось бы, они забываются так быстро…

Если есть доля истины в истории об Адаме и Еве, то земная история началась с предательства. Поэтому моя первая история о нём.

Лэнгли, штаб-квартира ЦРУ. (Прежняя датировка потеряла значение, поэтому скажем так — за месяц до начала Армагеддона)

Шпионское гнездо оказалось приятным местом. Я немного «побродил» там, любуясь то лужайкой с тюльпанами у застеклённой арки над входом, то элегантным куполом конференц-зала под сенью могучих деревьев, то уютным зелёным двориком в окружении стеклянных стен зданий, то прудом с красноватыми рыбками. Увидев мимоходом ещё один садик, решил потом заглянуть и туда.

Конечно, «побродил» — неточное слово. Я по-прежнему сидел в своём кресле на террасе, хотя больше её не видел. Меня не замечали встречные — кто в строгих костюмах, а кто в одних рубашках. На постах охранники смотрели сквозь меня. Все казались призраками, но призраком скорее был я. Всё вокруг было реальным, но именно «было» — я наблюдал прошлое.

Из Сада нетрудно наблюдать прошлое — неважно, далёкое или близкое. Только изменить ничего нельзя, всё ушло.

Я «вошёл» внутрь. Прочитал изречение на стене: «And ye shall know the truth and the truth shall make you free» John VIII–XXXII

«И вы познаете истину, и истина сделает вас свободными» — цитата из Евангелия от Иоанна. Что ж, и я хочу узнать истину. Хотя на стену этого учреждения, наверное, следовало бы повесить слова и другого библейского персонажа, Понтия Пилата: «Что есть истина?».

Кажется, я выбираю не тот вход. Передо мной загорается красная стрелка курсора, и меня влечёт по одному коридору, затем по другому, с портретами важных джентльменов на стенах. Потом выносит в просторный холл с несколькими скульптурами. Вид одной заставляет меня остановиться, курсор уплывает вперёд, но послушно возвращается.

Над постаментом парит бронзовый орёл, и мастерство скульптора таково, что кажется — неистовый ветер отбрасывает птицу назад, и она кренится в немыслимом вираже. Но в то же время чувствуется, что именно орёл — владыка ветров, и ураган послушно понесёт его, куда тот захочет.

Скульптура называется Windwalker, и мне шепчут перевод: «Оседлавший бурю». По-моему, достаточно вольный, но я не придираюсь. Наверное, такими хотят видеть себя сотрудники заведения.

Меня увлекает дальше, в другой холл, где над полом висят модели хищных серых самолётов, а потом я начинаю «всплывать» мимо лестниц и эскалаторов.

Длинные светло-серые коридоры, светильники на стенах, изредка попадаются люди. У всех на груди болтаются карточки с фотографиями, слышны приглушённые звуки шагов — звуки далёкого прошлого.

Наконец стрелка поворачивает к двери, по инерции меня проносит в приёмную, где я неловко улыбаюсь секретарше средних лет. Но та не обращает внимания, так что я проплываю сквозь другую дверь прямо в кабинет.

Точно призрак.

Эта мысль в очередной раз беспокоит меня: как бы в стремлении к истине не стать призраком без всяких кавычек, видел таких в своих путешествиях. Но теперь ничего не поделаешь: назвался груздем, полезай в кузов.

В одной стене кабинета широкое окно с видом на лесистую долину, часть другой стены занимает экран, а людей всего трое. Они располагаются за столом модернистского вида (стекло и металл) — один человек в кресле, а двое на стульях. У окна пустует диван и ещё несколько кресел — тоже изыски современного дизайна.

Я встаю со своего невидимого кресла и пытаюсь пересесть на диван, чтобы со всеми удобствами наблюдать за этой секретной встречей. Но управлять фактурой поверхностей у меня пока не получается, так что позорно «проваливаюсь» до пола. Собравшиеся моего конфуза, естественно, не замечают. Да и меня тоже. Приходится вернуться на место.

Во главе стола — явно хозяин кабинета. У него беловатый пушок вокруг лысины и старческое, но бодрое лицо: плоский лягушачий рот, глубокие морщины от носа к уголкам рта, близко посаженные водянисто-голубые глаза. Начинает говорить немного скрипуче, и тут же включается невидимый переводчик:

— Вижу, как ты озираешься, Дэйв. Но сегодня не будет папки с бумагами, всё только на словах. Обычно название операции выбирает компьютер, но имя этой в компьютере фигурировать не должно. Сразу скажу, что дело довольно щекотливое. Послушай, а потом можешь отказаться. Но ты хорошо показал себя, и я думаю, что это твой шанс…

Я перевожу взгляд на его собеседника, который и в самом деле только что шарил взглядом по столу. Приятное розовощёкое лицо, причёска с пробором, небрежно повязанный галстук. Больше похож на свободного художника, чем на сотрудника ЦРУ…

Человек в кресле продолжает:

— Вообще-то тебе отведена чуть не главная роль, а в планы посвящают одним из последних. Но, как говорится в Библии, «последние будут первыми». Это раньше в бой первыми вступали рыцари, за ними шли солдаты, а по пятам следовали мародёры. В двадцатом веке к мародёрам присоединились журналисты. А теперь, сам знаешь, войны начинают журналисты и телевизионщики. Хотя и без рыцарей не обходится…

Человек во главе стола приостанавливается, а тот, кого назвали Дэйвом, непринуждённо вставляет:

— Как я понимаю, о рыцарях особенно распространяться не станем?

— Работа такая, Дэйв. Мы делаем историю, но редко удостаиваемся даже сноски в учебнике…

Хозяин кабинета ставит локти на стол, и лоб прорезает вертикальная морщинка.

— Извини за небольшой экзамен, Дэйв. Я ценю, как ты показал себя в прошлом деле, но здесь нам нужен первоклассный игрок. Более смелый, чем мы, ветераны, — тут он слегка щурится, — но при этом расчётливый. Если хорошо сыграешь, то и дальше будешь работать на этом направлении… Ответь мне на один вопрос. Планируемая операция связана с Россией. Но почему, собственно? Многие считают, что эта страна больше не представляет интереса. Жалкий осколок Советской империи, который заслуживает внимания лишь из-за остатков ядерного потенциала, но тот быстро деградирует. Сырьевая экономика, полунищее население, коррумпированное государство. Так называемая элита у нас в кармане, поскольку хранит наворованные деньги в западных банках. Она бросится выполнять всё, что ей прикажут. Так почему нас вообще должна интересовать Россия, Дэйв?

Тот моргает длинными ресницами, но не теряется. Склонив голову набок, как примерный студент, начинает перечислять:

— По нескольким причинам, Бен. Во-первых, конечно, из-за нефти. Как ни богат район Персидского залива, но его запасы к концу века истощатся. Сланцевый газ — временная альтернатива, слишком страдает экология. Так что после Персидского залива настанет очередь Восточной Сибири и шельфа Ледовитого океана. Пока там нефть добывать слишком дорого, однако это последние крупные месторождения в мире, и Америка должна их получить. Для этого желательно установить полный контроль над Россией и, возможно, даже присоединить Сибирь к Соединённым Штатам. Жителей там осталось немного, и они с радостью станут американцами… Вторая причина — наше противостояние с Китаем. Чтобы он чрезмерно не усилился, его надо отрезать от ресурсов Сибири, а если дело дойдёт до войны, то желательно иметь базы не только в Центральной Азии, но и на русской территории вдоль Амура…

— А ещё, Дэйв? — «Лягушачий рот» прищуривается. — Всё это банально. Нефть и базы.

— Ещё?.. — розовое лицо Дэйва ненадолго теряет безмятежность, однако он тут же бодро продолжает:

— Есть одна тревожная тенденция, Бен. Русские пытаются делать ставку на высокие технологии. Кое-что у них осталось со времён СССР. Не только космос. Новые источники энергии, «хай-хьюм». Да ещё пытаются продавать их по всему миру, усиливая тем потенциальных врагов Америки…

— Достаточно, Дэйв, — Хозяин кабинета улыбается, показывая крепкие зубы. — У тебя талант аналитика, и я думаю, что не ошибся в выборе. Только у России остались неподконтрольные Америке высокие технологии. Часть нам удалось скупить, но далеко не все. Наши политики в основном боятся, что к нашим врагам попадут ракетные или ядерные технологии русских. Но есть и более изощрённые вещи — например, средства ведения радиоэлектронной войны. Представляете, джентльмены, если во время очередной операции выйдет из строя электроника армии США? Главная ударная сила современной Америки — аэрокосмические группировки, а их мощь напрямую зависит от компьютеров и информационных сетей… Так вот, мы обнаружили у русских нечто, нас весьма обеспокоившее.

Он кивает третьему участнику совещания.

— Джон, введи в курс дела.

Это имя, похоже, широко распространено в Америке, да и внешний вид кажется типично американским: короткая стрижка, волевой взгляд. Сидит, развернув плечи, словно больше привык к военной форме, а не гражданской одежде. Только вокруг блёклых глаз что-то много морщинок…

Он кладёт мосластые руки на стол и начинает размеренно говорить:

— Ситуация такова. У нас есть данные, что в России появилось новое средство для ведения радиоэлектронной войны, по эффективности сравнимое с ЭМИ-импульсом, но более дешёвое и простое в использовании. Что-то на основе плазменных технологий…

Он скептически глядит на молодого человека напротив:

— Знаете, что такое ЭМИ?

Дэйв слегка поводит плечами:

— Электромагнитный импульс, сжигающий электронику, — небрежно отвечает он. — Есть обычные электромагнитные бомбы, которые может нести любой истребитель-бомбардировщик, там взрыв обычной взрывчатки преобразуется в разрушительный электромагнитный импульс. Если нанести массированный удар такими бомбами, то выйдут из строя все электрические устройства, и страна будет отброшена в каменный век. А ещё есть ядерные бомбы, в которых энергия взрыва трансформируется в электромагнитное излучение огромной мощи.

«Лягушачий рот» усмехается:

— Дэйв работает со СМИ и на все вопросы должен знать ответ, иначе журналисты заклюют. Так что его не собьёшь, Джон.

Джон выпячивает нижнюю губу:

— Отлично. Так вот, мы узнали, что такое оружие было разработано в одном институте на севере России. Там пытались воспроизвести наши эксперименты с установкой ХААРП и наткнулись на что-то весьма любопытное. Один человек попытался узнать секрет, но его убили…

Дэйв наклоняется вперёд:

— Убили американского агента?!

— Это был не американец, — хмуро отвечает Джон. — Если бы знали, что дело так серьёзно, действовали бы осторожнее. Русские пытались выдать всё за несчастный случай, однако наши эксперты установили, что это неправда. Беднягу сначала избили, а потом ввели большую дозу алкоголя и оставили замерзать на снегу.

Я смущённо ёрзаю в кресле.

Дэйв качает головой:

— Ну и сволочи!

Хозяин кабинета хмурится:

— Деградирующая нация, не умеют работать тонко.

Джон выжидает секунду и говорит дальше:

— В общем, пока удалось выяснить немногое. Экспериментальную установку передали для продолжения исследований в институт радиоэлектроники под Москвой. Этот институт входит в систему РВСН, ракетных войск стратегического назначения, и у нас там есть человек, но, к сожалению, не в самом конструкторском бюро. Всё же мы узнали, что установка весьма эффективна как при наземном, так и при воздушном применении. При этом компактна, потребляет мало энергии, и вскоре планируется её испытание со спутника…

Дэйв кривит губы:

— Только подумать, что русские ещё кружат над нашими головами.

— Это даёт нам шанс, — усмехается Джон. — Спутники будут пролетать не только над русскими полигонами, но над Европой и Америкой. Если сделать так, что установка не выключится после полигона, а продолжит работу, то у нас появится возможность изучить её действие и эффективность.

Дэйв хмыкает:

— Спутники?.. Я понял, что запустят один.

— Согласно нашему источнику, их будет два, один для подстраховки. Запуск бывшей военной ракетой, снятой с боевого дежурства. Она может вывести на орбиту и больше, но у русских, как всегда, проблемы с финансированием.

Джон показывает желтоватые зубы в усмешке и трогает панель на столе. Большой экран загорается, на нём возникает карта земного шара. По карте плавно изгибается пунктирная линия.

— Вот так пройдёт траектория спутников во время второго витка, когда начнут испытания. Удобно для нас — сначала над Уралом, где у них два полигона, потом над северной Атлантикой, Лабрадором, и зацепит северо-восточное побережье США. Стоит расположить в тех местах передвижные станции слежения, и мы увидим, что русские нам припасли.

— Спутники пойдут с востока на запад, — бормочет Дэйв. — Необычно.

В блёклых глазах Джона впервые мелькает тень одобрения.

— Да, — соглашается он. — Конечно, при таком запуске на орбиту выводится меньше полезного груза. Но ракета достаточно мощная, а эта траектория лучше накладывается на их полигоны.

Дэйв откидывается на спинку стула и, похоже, хочет положить ногу на ногу, но стол мешает.

— Джон, а у вас не боятся, что это оружие причинит ущерб соседней Канаде? Да и нашему штату Мэн может достаться. Сгорят компьютеры, пойдёт лавина коротких замыканий. Вдруг случится что-то вроде Великого затмения?.. Хотя для телевизионщиков это будет как манна небесная, станут показывать, как во тьму погружаются целые города…

Человек в кресле скупо улыбается:

— Верно подмечено, мой мальчик. Мы очень надеемся на подобные эффекты. Тут ты и вступишь в игру. Конечно, всё должно быть подготовлено заранее. Что СМИ станут говорить о России, когда узнают, кто во всём виноват?

Дэйв даже привстаёт:

— Шеф! И вы ещё говорите, что вам не хватает смелости. Да это будет гениальная операция. Руками самих русских так скомпрометировать Россию!

«Лягушачий рот» щурится, словно кот на мышь.

— Не спеши с оценками, Дэйв. Многое будет зависеть от тебя. Надо спланировать подачу информации: что сообщать, в какой последовательности? Надо провести предварительную работу с журналистами, чтобы как можно больше оказалось в предполагаемой зоне поражения или около неё. Надо иметь заготовки на непредвиденные случаи. Вдруг один или два самолёта разобьются, попав под излучение со спутников?..

Тут Дэйв моргает, а его шеф прерывает речь, вглядываясь в лицо собеседника. Но пауза длится недолго.

— Атомные электростанции в этой зоне есть? — деловито осведомляется Дэйв.

Хозяин кабинета улыбается чуть шире, чем раньше.

— Ни одной, на такой риск мы бы не пошли. Угроза может возникнуть лишь на пятом витке, но наш источник заверяет, что энергия на спутниках кончится раньше. Энергоустановки у русских слабые. А вот авиакомпании предупредить едва ли удастся, это приведёт к утечке информации. Однако мы не собираемся сильно рисковать — как только спутники окажутся над сушей или акваторией США во второй раз, их собьют. Ведь это равнозначно нападению на Америку. Военные будут держать противоспутниковые системы наготове. Заодно попрактикуются.

Дэйв смеётся, показывая белые зубы, и я думаю, что он редко встречает отказы у женщин.

— Это здорово! Одним выстрелом мы убиваем двух зайцев. Узнаем характеристики их нового оружия, а заодно… Если эффектно подать, то СМИ втопчут Россию в грязь. Мы сможем потребовать международного контроля над вооружениями русских.

«Лягушачий рот» потирает руки:

— Рад видеть такой энтузиазм. Завидую тебе, Дэйв. Раньше мы думать не смели о таких вещах, а теперь невозможное становится возможным. Потребуется дерзость и точный расчёт, но в итоге мы хорошо прижмём русских. Даже если их президент заупрямится, на него надавит окружение. Мы одновременно начнём кампанию по разоблачению связей российской элиты с международной мафией, а под угрозой конфискации капиталов они запляшут под нашу дудку как миленькие. Для тебя там будет много работы, но это позже. А пока задавай вопросы, тебе надо знать всё досконально. На основе полученной информации составь план работы со СМИ и снова приходи ко мне. Всё в голове, никакого компьютера, не пользуйся даже механической пишущей машинкой. Скорее всего, понадобится несколько встреч, чтобы утрясти все детали.

Дэйв подбирается:

— Будет сделано, шеф…

А потом глядит на третьего участника беседы:

— Итак, Джон, ваш человек сделает так, что спутники не выключатся, когда уйдут за пределы российской территории? Я слышал, это уже удавалось с русскими спутниками, и мы получали ценную информацию…

Тот с сожалением качает головой:

— Придётся действовать тоньше. Спутники экспериментальные и управлять ими будут из ОКБ — это аббревиатура для конструкторского бюро. — Он снова касается панели, и вместо земных полушарий на дисплее появляется карта России.

— Нужный нам институт находится здесь. — Поблизости от Москвы начинает мигать яркая точка. — У нашего человека нет доступа к управлению, но если устроить сбой в электроснабжении, спутники уйдут за пределы российской территории с не выключенными установками… Так что всё будет выглядеть довольно скучно. Накануне наш человек введёт в систему компьютерного «червя». Когда начнутся испытания, он получит СМС-сообщение и внешне безобидной командой активирует вирус. Система электроснабжения выйдет из строя, и подать команду на спутники не удастся. Пока всё восстановят, спутники выйдут из зоны радиовидимости, а океанских судов космической связи у русских больше нет.

— Здорово… — с сомнением говорит Дэйв. — Но ведь отключение электроснабжения нужно организовать в точно определённый момент, когда спутники уже начнут работать по полигонам.

Его собеседник вопросительно глядит на человека в кресле, и тот пожимает плечами.

— Дэйву надо знать всё. Он должен составить не только план взаимодействия со СМИ, но информационные заготовки на случай, если что-то пойдёт не так.

Джон глядит на молодого человека, словно прицеливаясь:

— Чтобы перехватить сеанс связи, пришлось бы раскрыть карты перед АНБ, а это лишнее звено. Мы воспользуемся тем, что при работе установки возникает плазменное образование, которое может засечь спутник разведки «Key Hole». Лучше КН-12, он способен передавать информацию в реальном масштабе времени и позволяет скорректировать орбиту для лучшего обзора Северного Урала. Обычно «Key Hole» работают по земной поверхности, но можно запрограммировать и на космические цели. Сигнал со спутника получит наш сотрудник в Москве и пошлёт SMS-сообщение исполнителю.

И Джон широко ухмыляется.

— Что-то ещё хочешь узнать, Дэйв?

— Неужели у русских можно проносить на секретный объект свои смартфоны?

— Нет, — качает головой Джон. — Но СМС-сообщение он получит. Как, это наша забота…

Мне это любопытно, так что «смещаюсь» на семь тысяч километров, в Подмосковье. Инженерный отдел, невзрачный человек в очках за компьютером. Так… очки непростые, что-то вроде «очков Google», какими баловались мои сокурсники. Антенна в дужке, миниатюрный приёмник, на стёкла можно проецировать текст или изображения. Причём вижу это только я, используя свои новые возможности. А так очки надо изучать под микроскопом. Мастеровитые ребята собрались в ЦРУ. Хотя им далеко до изощрённой психотехники Трёх. Ну и сколько «наш человек в России» получит за работу?.. Оказывается, не так много. Понятно, в Америке бюджетный кризис. Но на квартирку на Кипре хватит.

«Возвращаюсь», мне интересно, о чём ещё спросит Дэйв? Захочет ли например узнать, есть ли санкция президента на эту рискованную затею? Хотя, похоже, участникам совещания она не кажется рискованной. Обычные игры секретных служб.

И действительно, Дэйв лишь поводит плечами:

— Всё здорово придумано. Я-то думал, что Россией мы пока заниматься не будем, она и так у нас в кармане…

Шеф хмыкает:

— Русские неспособны к анализу реальной ситуации и потому непредсказуемы. Ясно ведь, что побеждённая страна, надо сидеть тихо и не высовываться. Так нет, мечтают снова стать великой державой…Кстати, если всё пойдёт по плану, к этому случаю мы приурочим раскрытие террористического заговора против Запада… Джон, расскажи-ка о группе «Мидас».

Джон снова нацеливает взгляд на молодого человека:

— Собственно, «Мидас» — это название операции, которую планирует некая террористическая группа. Массированная хакерская атака на корневые серверы Интернета с целью выведения их из строя. Причём Интернет не главная цель, а скорее прикрытие. Одновременно будет предпринята атака на корпоративные сети — банковские, биржевые и прочие, чтобы нанести удар по финансовой системе Запада. Мы уже некоторое время отслеживаем действия, которые, скорее всего, являются репетицией глобальной атаки. Видимо, эта группа планирует заработать большие деньги на обвале акций. Но главные мотивы действий террористов не экономические, а политические — ненависть к Западу и, особенно, к Америке. К сожалению, в эту организацию входят и американские граждане…

— Возьми на заметку, Дэйв, — перебивает хозяин кабинета. — Про американцев в СМИ не должно появиться ни слова. Только официальная линия, что террористы — это невежественные мусульманские фанатики и русские.

Дэйв слегка улыбается:

— Надеюсь, вы облегчите мне эту задачу.

Джон хмуро улыбается.

— Постараемся. Мы давно следим за этой группой и, конечно, не дадим провести «Мидас». Террористы будут схвачены, а предатели американцы уничтожены на месте. В группе есть программисты из России, их нетрудно обработать, чтобы дали нужные показания. В совокупности обе акции дадут синергетический эффект, показав миру, что русские всё ещё представляют угрозу для Запада. Можно будет так усилить давление на Россию, что она будет вынуждена согласиться на наши условия, иначе столкнётся с угрозой бойкота со стороны развитых стран…

— Постойте-ка, — возбуждённо поворачивается к шефу Дэйв. — Это скольких же целей мы собираемся достичь?

Он начинает один за другим распрямлять ухоженные пальцы:

— Во-первых, узнать о новом русском оружии. Во-вторых, показать, что русские военные технологии представляют угрозу для Запада. В-третьих, доказать, что русские причастны к международному терроризму… Не слишком ли много целей сразу?

«Лягушачий рот» довольно кивает:

— Знаешь, Дэйв, я некоторое время изучал русских, когда они ещё представляли реальную угрозу. Так вот, у них есть пословица: «За двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь». Она хорошо отражает особенности их национальной психологии. Русским трудно преследовать несколько целей сразу, у них нет системности американцев. Может, и была раньше, но утрачена этой деградирующей нацией.

Наступает молчание. Солнечный свет тускло блестит на металлических частях мебели, словно на ружейных стволах.

— Итак, Дэйв, — снова говорит хозяин кабинета, — хорошенько продумай план информационной кампании, и через три дня приходи ко мне. Тут есть свои проблемы. Если излучение губительно для электроники, то у телевизионщиков может выйти из строя аппаратура. И фотокорреспондентов надо сориентировать, чтобы имели камеры с простой механикой. Возможно, журналистов вообще следует держать в стороне, чтобы быстро перебросить в нужное место. Уточнённую схему траектории спутников я тебе передам. В общем, подумай. Заодно обсудим круг лиц, которые будут посвящены. Этот круг будет очень узок. Отныне ты подчиняешься непосредственно мне, хотя числиться будешь по-прежнему в Office of Public Affairs… — тут невидимый переводчик почему-то спотыкается и не переводит название учреждения на русский язык. Видимо, не ориентируется в дебрях американской бюрократии. — Я оповещу директора. Для тебя будет разработана устная инструкция, при общении с журналистами придерживайся её. Утечка информации абсолютно недопустима.

Последние слова он произносит с задушевной улыбкой. Дэйв только пожимает плечами: «Обижаете, шеф».

Я думаю: а что с ним будет, если утечка всё-таки произойдёт? Скорее всего, обойдутся без особых изысков. Дэйв просто попадёт под машину, и в газете появится краткая заметка, что-то вроде: «Сожалеем о преждевременной смерти перспективного молодого сотрудника». Скорее всего, даже и заметки не появится.

— Ещё вопросы, Дэйв?

«Лягушачий рот» снова оценивающе щурится, но Дэйв держится молодцом. Из молодых, да ранних, ненужных вопросов не задаёт. Про президента так и не было сказано ни слова, и я гадаю, будет ли он вообще в курсе?

Придётся узнать…

Хозяин кабинета делает прощальный жест, и участники совещания одновременно встают со стульев. Направляются почему-то не в сторону двери, а к стене кабинета. Я моргаю от неожиданности: там открывается дверца лифта, проглатывая обоих. Прямо шпионские штучки, хотя чего и ждать в стенах ЦРУ? Я предоставляю им уехать, мне дверь тоже без надобности. Перед тем как покинуть кабинет, ещё раз смотрю на его владельца.

Тот откинулся в кресле, и глаза, похожие на обкатанные голубые камешки, скрылись под набрякшими веками. Морщинки, ведущие от носа к уголкам рта, разгладились, и лицо приобрело почти добродушное выражение — этакий любящий дядюшка, только что решивший очередную семейную проблему. Только обтянутые желтоватой кожей пальцы несколько раз глухо стукнули о край стола.

Словно начали отсчёт…

Конечно, я навожу справки. Информация появляется прямо в воздухе, как на дисплее компьютера — результат трогательной заботы обо мне…

Так… Бен Холлидей, заместитель директора ЦРУ по оперативному планированию. Член Закрытой Сети США и одновременно…

Но тут словно тёмное облако заволакивает надпись, и я ощущаю болезненный укол в мозг. Опять вторгся в нечто запретное. Ладно, с этим придётся подождать.

Кто-то сказал, что мы думаем одно, говорим другое, а делаем третье. Пожалуй, это можно сформулировать и иначе. Люди говорят одно, подразумевают другое, а делают нечто третье.

Я наблюдал начало сложной игры, но известен ли игрокам её тайный смысл?..

Интересно, сколько людей знает об операции? Полной информацией, похоже, владеют только эти трое и, возможно, директор ЦРУ — вряд ли подчинённые действуют по собственной инициативе. Скорее всего, тот просто не снисходит до детального планирования. А вот в курсе ли американский президент?.. Когда я изучал новейшую историю в университете, преподаватель упоминал, что далеко не всегда президенты США знали о планируемых тайных операциях. Иногда их просто обманывали, как в вопросе об оружии массового поражения в Ираке… Итак, попробуем подсчитать. Во-первых, эти трое. Во-вторых, ещё несколько человек нужны, чтобы работать с «Key Hole». В-третьих, придётся оповестить операторов противоспутниковых систем… Но, скорее всего, эти люди будут посвящены только в свою часть плана.

Вот каков наш мир: оказывается, десятка людей достаточно, чтобы перевернуть его!

Пока с меня довольно.

Я проплываю сквозь стену и «спускаюсь» в садик, куда с самого начала хотел заглянуть. Табличка поясняет, что это «Сад памяти» и посвящён тем, кто погиб при исполнении долга. Белая и розовая плитка, зелёная листва над спокойной водой бассейна, журчание воды по камням. Спокойно и красиво…

Значит, это мемориал офицерам ЦРУ и тем, кто сотрудничал с ними. Только как отличить тех, кто честно выполнял долг перед страной, от тех, кто вёл игру, обернувшуюся для неё катастрофой?

Это не моё дело…

Ну что же, теперь многое стало понятным. Приобрели смысл картины, которые я раньше наблюдал, теряясь в догадках. Попробую расположить их по порядку. Сначала вернусь к Сибил…

Море, недалеко от Бейрута

Она цепляется за поручень, укрывая лицо от тугого ветра. У серых скал взлетают фонтаны пены, за полосой взбаламученной воды удаляются белые здания Бейрута. Сибил снова ныряет в рубку, здесь относительно тихо.

— И всё-таки, Растус, — ей приходится повысить голос. — Как ты это сделал? Подсунул «Моссад» информацию, что на окраине Сайды готовится ракетный удар по Израилю?

Её спутник поворачивает лицо от штурвала, но отвечает не сразу. Странные у него глаза: мало того, что ярко-жёлтые, так ещё и зрачки неправильной формы, будто чёрные щели…

— Я же говорил, Сибил, — голос звучит неспешно и с чувственной интонацией. — У меня есть друзья в ЦРУ, и я иногда снабжаю «Моссад» ценной информацией. Так что мне доверяют.

— Но с вертолётов должны были вести видеосъёмку. И пилоты наверняка доложили, что никаких ракетных установок не было.

— Ну и что, — с кошачьей грацией потягивается Растус. — Мои информаторы на этот раз ошиблись. Военная техника там имелась, а налёты на базы террористов для израильтян обычное дело.

— Только на этот раз слегка промахнулись, — растягивает губы в улыбке Сибил. — Террористы были внутри, а не снаружи.

— Превратности войны, — тоже усмехается Растус. Его желтоватые глаза скользят по Сибил, и она снова чувствует лёгкое волнение.

— Ты не похож на агента ЦРУ, — продолжает она, силясь сохранить отстранённость на лице. — Те какие-то стандартные, словно их вырастили в Лэнгли из пробирок, а ты выглядишь более… реальным.

— Я не говорил, что являюсь агентом ЦРУ, — пренебрежительная нотка звучит в бархатном голосе Растуса, и Сибил снова настораживается. — Они ведут свою игру, а я свою. Сотрудничаю, только когда мне это выгодно.

— Большая игра, — понимающе кивает Сибил. — Мужчины любят играть.

— А разве вы не ведёте игру? — жёлтые глаза Растуса на миг становятся колючими, и Сибил чувствует себя неуютно. Но он отворачивается и внимательно смотрит вперёд, хотя там одни волны.

— Конечно, веду, — она поудобнее устраивается в пассажирском кресле. — Это мужской мир, и правила в нём устанавливают мужчины. Но я мечтаю о другом мире…

— В этом мы схожи. — Растус снова поворачивается, взгляд словно мёдом обволакивает Сибил, и она начинает дышать чаще. Возможно потому, что катер то и дело взлетает на волнах. — Я тоже мечтаю, чтобы мир изменился. Поэтому мы и играем вместе?

— А зачем это тебе, Растус? — она пытается холодно улыбнуться. — Ты очень помог мне, а сегодня вообще вытащил из огня. Но я не понимаю, в чём цель твоей игры?

Её спутник поглаживает штурвал смуглыми пальцами.

— Ты читала «Сильмариллион» Толкина?

— Что? — удивляется Сибил. — Хотя да, читала. Ещё студенткой.

— Тогда, может, помнишь, что творец Арды, Илуватар, сначала создал величественную музыку, и именно она стала тем планом, по которому творилась Земля. Однако один из будущих Владык, Мелькор, вплёл в музыку мелодию собственных дум. И музыка стала более величественной, хотя и скорбной… Так вот, нечто подобное происходит и сейчас. Началась реализация плана, который изменит мир. Не мы составили этот план, он продуман и изощрён. Зато мы в состоянии привнести в него собственные думы, собственные мелодии, и постепенно изменить его так, как нам будет угодно. Разве не обидно, что с нашим мнением не посчитались, когда сочиняли великую симфонию? Ведь мы тоже, пусть и невольно, оказываемся частью этой музыки…

Сибил искоса глядит на Растуса: в своём ли он уме? То и дело приходится иметь дело с психами или наркоманами. Хотя… на этот раз не похоже.

Растус словно читает её мысли и снисходительно улыбается.

— Я осведомлён несколько больше тебя, Сибил. — На этот раз голос звучит отстранённо, а глаза словно подёргивает желтоватый ледок. — Думаю, ты согласишься, что большую игру ведёте всё-таки не вы, а эти пробирочные парни из Лэнгли. Вот-вот наступит её новый этап, и вам тоже отведена роль.

Сибил чувствует холодок в животе. Ну и скотина этот Растус, с лёгкостью играет на её эмоциях.

— Что ты об этом знаешь? — требует она. — И откуда?

— Откуда — это секрет, — слегка улыбается собеседник. Его губы тёмные и чувственные. — А вот некоторыми сведениями готов поделиться.

Катер продолжает швырять, ледяной ветер ерошит волосы Сибил и пробирается за воротник. Растус слегка поворачивает штурвал, его голос звучит небрежно.

— Речь идёт о новом оружии. Его открыли в России… почти случайно. Хотя, конечно, случайных тем в такой симфонии не бывает. Это оружие способно разрушать радиоэлектронное оборудование намного эффективнее, чем ЭМИ-импульс, и при этом не требуется ни специальных бомб, ни ядерного взрыва. Вскоре три спутника с такими установками будут выведены на орбиту для испытаний. Военный потенциал русских устаревает, они опасаются нападения с применением высокоточного оружия, каким располагает НАТО, а это средство может с лёгкостью выводить такое оружие из строя…

Сибил хмурится:

— Снова русские обставили американцев?.. Впрочем, наш народ слишком обленился. Выезжают за счёт эмигрантов… Но при чём здесь мы? Скорее всего, парни из Лэнгли попытаются завладеть этим оружием и, скорее всего, им это удастся. Русские продадут что угодно, стоит помахать перед их носом долларами. А наше правительство напечатает этих грязно-зелёных бумажек, сколько понадобится.

Растус слегка поворачивает голову туда, где в тёмную воду погружается распухшее солнце. На горбоносый профиль словно проливается кровь.

— Завладеть пока не сумели, и в России люди разные. Но тогда разработали изощрённый план, на это они мастера… — в жёстком голосе Растуса звучит тень одобрения. — И роли распределили. Там будут злые террористы, которые хотят уничтожить цивилизованный мир. Вдобавок русские, которые заодно с террористами.

Руки Сибил зябнут, она суёт пальцы под кофту.

— А при чём тут мы? — повторяет она. — О нас тоже знают в ЦРУ? — Хотела, чтобы прозвучало беззаботно, но голос уныло падает.

Растус пожимает чёрными угловатыми плечами, в Бейруте сменил костюм на тёмный.

— Знают, и немало, — в голосе звучит отеческая укоризна. — Вы ведь иногда сотрудничали с ЦРУ, иначе не получить необходимых разрешений. Они зафиксировали ваши контакты с исламскими организациями, это отслеживается особо тщательно. Потом подсадили пару «кротов». Вас пока не трогают по нескольким причинам. Во-первых, вашу организацию можно использовать, чтобы создать повод для военного вмешательства. Представьте себе заголовки: «Ещё двое невинных американцев стали жертвами исламских террористов!». Во-вторых, в вашей организации есть американцы, а это противоречит официальной линии, что против Запада выступают только фанатики мусульмане. Вот сегодня попробовали избавиться от одной неугодной американки, да не вышло. Ничего, получится в другой раз. В-третьих, и это главное, разработан план, как вас использовать в большой игре…

Растус вдруг осекается и поднимает глаза. На лобовом стекле, где снаружи сползают клочья пены, появляется какая-то схема, выполненная разноцветными линиями. Сибил с удивлением понимает, что стекло одновременно служит информационным дисплеем. Как в боевом самолёте…

— Кажется, за нами погоня. — Голос Растуса звучит почти весело. — Не успел выправить разрешение на выход в открытое море. Скорее всего, договоримся, но надо посмотреть…

Он касается пульта управления, крыша рубки уползает назад, и Сибил съёживается под каскадом брызг.

Растус достаёт из ящичка бинокль и оглядывает сумрачное небо. Катер продолжает мчаться прямо, края облаков слева горят красным.

Сибил пытается разглядеть что-нибудь среди туч, но получает очередную пригоршню холодной воды в лицо.

— Есть! — спокойно сообщает Растус. — Только это не береговая охрана. Снова «Апач» со звездой Давида и, похоже, на этот раз по наши головы. Ему всего двадцать минут лёта с израильской базы в Хайфе. Похоже, я недооценил «Моссад».

— Да уж, — фыркает Сибил, дрожа от холода. — От твоего катера останутся одни щепки. А мы пойдём на корм акулам.

— Акул тут нет, — морщится Растус. — И насчёт щепок посмотрим, от кого останутся.

Слышится зловещий механический рокот, от которого мороз пробирает внутренности Сибил. Что же, таковы будни террористов. Не одни высокие технологии…

Игнорируя брызги, что секут шею и ледяными струйками стекают на грудь, она задирает голову и видит вертолёт. Всё небо тёмно-фиолетовое с чёрными пятнами туч, только на западе рдеет багряная полоса, и на её фоне приближается уродливая стрекоза — с расставленными под углом ногами и чёрными коробочками под короткими крыльями.

«Контейнеры для ракет, — вспоминает Сибил. — Интересно, у них управляемые или НУРСы?».

И едва не смеётся, не всё ли равно?

— Странно, что только один, — хрипло выговаривает она. — Обычно на задания летают звеньями.

Растус глядит искоса:

— Ещё один прячется за облаками. А ты хладнокровная женщина, Сибил.

Скорее, вконец замёрзшая! Ветер швыряет водяную пыль со всех сторон, и Сибил чувствует, что превращается в ледышку. А скоро для разнообразия её поджарят, после ракетного залпа катер наверняка запылает. Красиво, наверное, будет смотреться для пилотов костёр посреди мрачного моря…

Вдруг к рокоту добавляется гремящий звук, навстречу несётся вереница фонтанов. Растус слегка поворачивает штурвал, и Сибил едва не выкидывает в бурлящее море.

— Это 30-миллиметровая автоматическая пушка М230 «Chain Gun», — кричит Растус. — 625 выстрелов в минуту. Занятные у вас игрушки.

«Почему это у вас?» — хмуро думает Сибил. Кофту впору выжимать.

Ураганный ветер от винтов вдавливает её в сиденье, море вокруг вскипает, и вертолёт уходит вверх, едва не прихлопнув их хвостом. Сбоку он походит на хищную рыбу со зловеще-синими выпуклыми глазами.

— Достаточно, — жизнерадостно объявляет Растус. — А то у них есть ещё ракеты «Hellfire» с лазерным наведением. Хотя до настоящего адского огня им далеко, но нам хватит…

Он оставляет штурвал (катер продолжает идти, как ни в чём не бывало) и чем-то манипулирует на пульте. В носу катера с жужжанием отходит в сторону панель, и из отверстия поднимается… не пулемёт или ракетная установка, как ожидала Сибил.

Что-то вроде металлического цилиндра около метра длиной, со стеклянным шаром на торце. В шаре загораются мрачные красные огоньки.

— Что это? — сипит Сибил.

Растус не отвечает, сосредоточенно разглядывая цветные линии на лобовом стекле. Вертолёт разворачивался, снова превращаясь в уродливую стрекозу. От заката остаётся сумрачно-красная черта. Зубы Сибил выбивают дробь.

Растус пробегает пальцами по пульту.

Цилиндр поворачивается на шарнире, стеклянным шаром в сторону вертолёта. Красные искры гаснут, шар освещается изнутри призрачным голубым светом. И вдруг… будто тёмное крыло взмахивает перед глазами Сибил, а сердце сжимается от приступа внезапной тоски. Это длится мгновение, потом снова голубое сияние возникает между катером и вертолётом, и тот кажется ещё чернее и уродливее в мертвенном свете.

А затем…

Всё словно гаснет: рдяная полоса заката, белое кружево пены на волнах, да и сама вода растворяется в темноте. Сбоку ещё продолжают белеть пенные гребни, но от катера словно устремляется конус тьмы. Вертолёт ещё виден, но теперь кажется игрушечным — будто вырезан из картона и пришпилен к чёрному холсту. Он по-прежнему вырастает на глазах, но…

Что-то странное…

Ах да, неслышно грома винтов, раздаётся лишь шипящий свист. Сибил вдруг понимает, что лопасти крутятся вхолостую. Вертолёт неумолимо надвигается — серый и безмолвный, и Сибил видит белые искажённые лица пилотов за стеклом кабины. Потом ощущает мертвящий холод корнями волос — одно колесо едва не задевает её головы, и слышит нестерпимый скрежет — это машина косо врезается в воду за кормой катера. Во все стороны летят обломки, и остатки вертолёта быстро тонут, лишь волна подбрасывает лёгкий катер.

Сибил переводит дыхание.

— Что это было? — шепчет она.

И вновь не получает ответа — лишь жёлтая вспышка озаряет низкие облака, затем другая…

— «Hellfire»! — сквозь зубы произносит Растус, не отрывая глаз от пляшущего цветного узора на лобовом стекле. Тёмные пальцы опять исполняют замысловатый танец.

Снова призрачный свет, от которого меркнет в глазах, снова приступ тёмной тоски у Сибил. Слышен нарастающий механический вой, а затем ночь празднично озаряется. Потом ещё раз, и уже запоздало докатывается грохот двух взрывов…

— Опять мимо! — злорадствует Растус.

Сибил бьёт крупная дрожь, она обхватывает плечи онемевшими руками. Почти безразлично глядит, как из туч падает ещё одна механическая стрекоза. Медленно, плавно, по спирали скрываясь в непроглядной тьме…

Наверное, она теряет сознание. Приходит в себя от ощущения обжигающей жидкости в горле, дёргается и в тусклом свете лампочки видит над собой чугунно-серое лицо Растуса. Зрачки сузились и опять кажутся Сибил чёрными щелями.

Её окутывает тёплый плед, крыша рубки задвинута, катер прыгает на волнах.

— Всё позади. — Растус отодвигается и завинчивает плоскую фляжку. — Ты согрелась?

Сибил кашляет и с трудом выговаривает:

— Что это было?

Кажется, уже в третий раз.

Растус устраивается в кресле поудобнее:

— Оружие, о котором я говорил. Благодаря московским друзьям я получил опытный образец. Именно такое оружие, только более мощное, собираются испытывать русские.

— И за сколько ты собираешься продать этот секрет ЦРУ?

«Интересно, хватит у неё сил убить Растуса? Вряд ли, руки онемели. Да и не владеет она рукопашным боем».

— Что ты, Сибил? — добродушно улыбается Растус. — Оружие Армагеддона не продаётся. Я добыл его для личного использования и, как видишь, пригодилось. Конечно, можно было использовать и другие средства, но они пока… преждевременны.

«Армагеддона?» — Сибил вздрагивает, а Растус спокойно продолжает:

— Так вот, во время испытаний произойдёт авария в исследовательском институте системы РВСН — ракетных войск стратегического назначения. Пункт управления будет обесточен, спутники потеряют управление и уйдут за пределы России с не выключенными установками. А трасса пролегает над северо-востоком Канады и атлантическим побережьем США, так что спутники наделают немало бед…

— И какой во всём этом смысл? — горько спрашивает Сибил.

— Чтобы подставить русских, — пожимает плечами Растус. — Мол, представляют угрозу для Запада. Поднимется шум, Америка сделает ещё один шаг к контролю над Евразией и мировыми ресурсами. Планируется достижение и других целей. Так что одним выстрелом собираются убить несколько зайцев.

— Зачем ты рассказываешь мне? — почти шепчет Сибил. — А вдруг я обнародую эту информацию.

— Это обернётся для тебя крупными неприятностями, — бодро отвечает Растус. — Вашу лавочку сразу ликвидируют. Лучше подумай, как использовать ситуацию в своих целях. Как вплести свою мелодию в планируемое шоу. Ты ведь умная женщина, Сибил, даже твоё имя говорит об этом. Мальчики из ЦРУ не предполагают, к чему может привести их очередная шалость. А вот ты это только что видела…

Что-то брезжит в памяти Сибил. Словно багряный луч скользит по кромке чёрного льда. Один из семинаров, где подбирали сотрудников. Молодой человек под компьютерным гипнозом, со странным рассказом о погружённой в сумрак одной из мировых столиц…

До Сибил наконец доходит!

— Подобные аппараты будут установлены на спутниках? — сипло осведомляется она.

— Да, — кивает Растус.

— Спутники потеряют управление? — голос Сибил звучит совсем хрипло.

— Так планируется, — снисходительно подтверждает Растус, и горбоносый профиль кажется совсем чёрным в слабом свете.

Сибил долго молчит. Уже не холодно, растущее возбуждение охватывает её. Ритмичные удары волн о днище катера вдруг кажутся вступительными тактами из «Полёта валькирий».

Грозные девы воительницы несутся над волнами, как прекрасно стать одной из них!..

— Куда мы плывём? — наконец спрашивает она.

— Через пару часов высажу тебя на Кипре, — спокойно отвечает Растус. — Там ты сможешь начать собственную игру. И учти, в ЦРУ знают про операцию «Мидас»…

Кипр

Они проходят по узкой улочке с жёлобом для стока воды посередине, и оказываются на набережной. Садятся за столик в безлюдной таверне, и хозяин приносит им по стакану вина. Море всё ещё вспенивается на волнорезах, из бойниц старого форта выглядывают чёрные стволы пушек.

Сибил оглядывается, но больше в таверне никого.

Обрин подносит стакан к губам, расстёгнутый ворот рубашки открывает волосатую грудь. Сибил слегка краснеет, вспоминая, как однажды решила проверить, насколько далеко вниз простирается эта волосатость. Обрин едва ли замечает, хмуро разглядывая стакан.

— Не понимаю, — жалуется он. — К операции «Мидас» всё готово. Расчёты показывают, что для уничтожения Сети достаточно вывести из строя 13 корневых DNS-серверов. Пробные атаки уже проведены. Если к этому добавить разгром нескольких биржевых и банковских сетей, то обвал финансовой системы Запада гарантирован. На выход из кризиса понадобятся месяцы, если не годы. А мы ещё и хорошо заработаем на этом.

Сибил смакует сладкое вино.

— Нас не подслушивают? Ты уверен?

Обрин даже не оглядывается:

— Аккумуляторы из телефонов вынуты, а сканер помалкивает — прослушки нет. Наши враги слишком обленились, полагаются на электронную слежку и суперкомпьютеры.

Сибил медлит, глядя на море. Словно пенные цветы распускаются на волнорезах. Всегда любила свободную стихию, и вот, наконец, шанс вернуть миру свободу. Достаточно сказать лишь несколько слов, а Обрин и его друзья давно жаждут действий…

Она ставит стакан и улыбается.

— Про нас знают в ЦРУ, и «Мидас» провести не удастся. Надо залечь на дно, а напоследок устроить такой переполох, чтобы им стало не до нас. Так что это будет «Мегиддо».

Обрин в упор смотрит на неё. Грубоватое лицо спортсмена, а за ним холодный и острый ум, с таким на бирже деньги гребут лопатой.

— «Мегиддо», — медленно произносит он, словно пробуя слово на вкус. — Мы всегда относились к этому, как интеллектуальной игре. Слишком сложно, никакой выгоды, и после этой операции нас наверняка прихлопнут. Такое осиное гнездо растревожим…

Сибил щурится, под солнцем сияют белые стены зданий.

— Некому будет прихлопывать. В осином гнезде будет суматоха почище, чем от дымовой шашки.

Обрин допивает вино и со стуком ставит стакан.

— Для этого мир должен оказаться на грани войны, Сибил. Большой войны, только тогда операция «Мегиддо» приобретает смысл.

Сибил глядит ему в глаза — серые и более мятежные, чем у неё. Они всегда ей нравились…

— Так и будет, — вздыхает она. — В рамках проекта «Мегиддо» мы просчитывали три варианта: Северная Корея, Китай и Россия. Так вот, Обри, это будет Россия. ЦРУ готовит против неё сложную операцию, но результаты выйдут за рамки их прогнозов. Произойдёт жуткий переполох…

Сибил чувствует озноб, снова видя, как из туч падает механическая стрекоза. Медленно, плавно, по спирали скрываясь в непроглядной тьме…

Она привычным усилием воли берёт себя в руки и продолжает:

— Стоит лишь подтолкнуть… Трудно будет подключиться к SBIRS?

— К спутниковой системе раннего обнаружения пусков ракет? — серые глаза Обрина темнеют. — Это сложно, да и нерационально. Хотя дезинформацию придётся подбросить, чтобы потратили время на анализ. В основном поработаем с линиями передачи данных с радаров NWS и JSS [9].Там легче исказить информацию в нужную сторону и сгенерировать ложные сигналы о нападении. Потом, надо обновить программы, призванные обмануть компьютеры в центре управления NORAD… Самое слабое звено системы, как всегда, — принимающие решения люди. Они просто не успеют осмыслить ситуацию, для них всё будет разворачиваться с молниеносной быстротой. Если наша атака произойдёт во время реального кризиса, то даже USCYBERCOM [10] не успеет ничего предпринять: вероятность возникновения войны-судороги почти стопроцентная…

— Да, мы это просчитывали. — Сибил не оставляет дрожь, но теперь скорее от возбуждения. — Есть ли прогноз по военному потенциалу России?

— Только двухлетней давности, мы ведь практически отказались от «Мегиддо». Средства гарантированно успешного нападения у Штатов развёрнуты не полностью, и русские смогут ответить. Они способны лишь на ограниченный ответный удар, но грабительская западная цивилизация серьёзно пострадает.

— Ты молодец, Обри! Сколько времени нужно для подготовки?

Обрин медлит:

— Это зависит от того, сколько средств нам выделит руководство. Чтобы купить бот-сети для распределённой атаки, нужно немало.

Сибил горько улыбается. Если бы он знал, что всё руководство — это она. Но нельзя доверяться даже Обрину, иначе возникнет слишком много вопросов! Хотя всё сводятся к одному: кто ты, Растус?..

Она не может отказать себе в удовольствии, обмакивает палец в вино и пишет цифру на поверхности стола. Сразу стирает салфеткой.

— В течение двух-трёх дней, на разные счета.

Обрин втягивает воздух и вертит стакан, костяшки пальцев белеют. Сибил пугается, что сейчас брызнут осколки стекла, но Обрин осторожно ставит стакан обратно.

— Ничего себе! — выдыхает он.

— Они рассчитывают получить больше на падении фондового рынка. Не забудьте про себя. Пусть ребята по-прежнему играют на понижение, только готовятся к ещё более грандиозному краху. Никаких долларов и ценных бумаг. Золото, алмазы, платина, и тому подобное. Отчёта от вас не потребуют.

Она видит, как ошеломлён Обрин. И как быстро берёт себя в руки. А ведь здесь не дипломат со стодолларовыми купюрами.

— Сколько времени до той операции ЦРУ?

— Около месяца. — Сибил допивает вино и чувствует, как из желудка распространяется приятное тепло, а следом расслабляется и всё тело. — Точнее сообщу позже. Будем общаться в режиме реального времени через глубокий Инет, но никаких упоминаний о «Мегиддо». Детали связи оговорим подробно, поэтому и вызвала тебя на Кипр. Заодно отдохнёшь пару дней.

— Только для этого? — в голосе Обрина слышится разочарование, и Сибил чувствует горячий ток сквозь тело… Жаль, что не сделала причёску поэффектнее.

— Посмотрим, — лукаво улыбается она.

Снова глядит на белеющие гребни волн. Наверное, такой же чередой они шли, когда на эти берега из морской пены выступила Афродита. А потом, должно быть, вернулась обратно в море, потому что мир сделался унылым и серым…

— А ты… это всё из-за сына?

Вопрос Обрина отдаётся болезненным эхом в пустоте внутри, которую она долго училась не замечать. Но Обрин получил право прикоснуться к этой пустоте.

— Не только, — неохотно говорит она. — Конечно, это отвратительно, когда люди гибнут из-за интересов нефтяных магнатов. Но вспомни, студентами мы мечтали о справедливом и радостном мире, а вместо этого получили мир, где господствует плутократия и идут нескончаемые войны: нефтяные, финансовые, информационные… Совсем не тот мир.

Она хочет добавить: «где Афродита снова бы вышла из пены», но не решается. Слишком много времени и сил ушло, чтобы научиться всегда выглядеть бесстрастной. Однако теперь близится конец, и она позволяет себе горько улыбнуться:

— Скоро наш мир переменится, Обри. Надеюсь, в этом новом мире мы встретимся. Не знаю только, будет ли он прекрасным…

Словно чёрное крыло взмахивает перед глазами, снова холодом трогает корни волос, и она медлит.

— В тот день, если увидишь чёрный свет, то беги. Не оставайся в сумраке.

Брови Обрина недоуменно сдвигаются, а потом он улыбается — грустной и бесшабашной улыбкой, которую так любит Сибил.

— Не останусь, Сибил. Но битва при Мегиддо пока не началась, и у нас ещё есть время. Пойдём.

Они встают, и косой солнечный свет падает на волны и белый город. Идут по набережной, держась за руки, — пара средних лет, ненадолго сбежавшая от мирской суеты на остров богини любви Афродиты…

Но теперь я знаю, кто на самом деле оседлает бурю…

Тихо журчит вода, бледные цветы покачиваются под ветерком. Немного похоже на заросли асфоделей по берегам Стикса. Никогда не думал, что штаб-квартира ЦРУ находится в таком красивом и безмятежном месте.

Точнее, находилась.

Больше я не вернусь в эту безмятежности кладбища. Здесь зародились планы тех, кто хотел оседлать бурю, и здесь они покоятся…

Я «смещаюсь» в своё время, а точнее — в поток времени Сада, который течёт синхронно земному. В точности синхронным он не бывает, разница составляет от нескольких минут до нескольких часов, но это уже другая история…

Сразу становится зябко, хотя наружная температура здесь ни при чём. В сумраке над землёй неприятно серебрятся щупальца тумана. И здесь перед застеклённой аркой входа растут цветы, но они чёрные и сумрачной волной захлёстывают двери. Под аркой непроглядная тьма, а над головой мрачным пологом нависает небо.

Тёмная зона, жуткая реальность новой Земли!

Случайно чёрный свет упал сюда, или так было задумано? Но кем?..

Да, мне надо узнать ещё много. Так что отправлюсь я в Белый дом.

Забавно, в прошлом мне так и не удалось посетить Америку: не было денег, да и американцы пускали русских с разбором. Зато теперь могу увидеть любое место.

Только это не радует.

Вашингтон, Белый дом

Овальный кабинет… Плавные изгибы стен, высокие окна, огромный стол. В кабинете двое: сам президент (хорошо помню его внешность по телевизионным новостям, которые смотрел ещё на Земле), а напротив лысоватый мужчина. Я навожу справки — это помощник по национальной безопасности.

Разгар оживлённой беседы, говорит президент. Мне заботливо переводят.

— Вилли, русский президент уверяет, что это случайность, результат аварии. У него подозрения, что её устроил наш агент. Что вы узнали?..

Я отмечаю, что на этот раз английское «you» переводят как «вы», нет такой фамильярности, как на встрече в ЦРУ.

— Господин президент, — голос помощника слегка дрожит. — Операция действительно могла быть санкционирована ЦРУ, однако с какой целью — неизвестно. Руководил ею заместитель директора Бен Холлидей, но его нигде не найдут…

Президент ударяет кулаком по столу:

— Вечно у них правая рука не знает, что делает левая! Не могут найти одного из руководителей ЦРУ! Давно пора реорганизовать эту лавочку!

Мне становится любопытно: Бен заварил кашу и исчез? Что за игру он затеял? Придётся оставить на время кабинет.

Людей найти легко — у каждого человека индивидуальный набор вибраций на энергетическом плане, так что это напоминает молниеносный перебор изображений. Вот и аура Бена — что-то совсем бледная…

В комнате полумрак, но сквозь огромное окно открывается грандиозная панорама: частокол зданий бросает стреловидные тени на сизую гладь моря. Горизонт тонет во мгле, над тёмной водой пылает угрюмый красный огонь. Ах да, это же Статуя Свободы. То ли факел в её воздетой руке, то ли корона горит в последних лучах заходящего солнца.

Значит, это Нью-Йорк!

У окна за круглым столом три тёмные фигуры. У меня холодок проходит по спине, когда узнаю старых знакомых. Рарох в синем одеянии, какое видел на нём ещё в призрачной Москве, а лицо словно вырублено из тёмного камня. Аннабель, как обычно, в зелёном платье, которое не скрывает роскошных грудей и бёдер. Её глаза сверкают изумрудами. Третий в чёрном халате, лицо бледное, тонкие пальцы на рукояти меча.

Рарох что-то говорит, мерно двигая челюстями, но я ничего не слышу.

Это сюрприз: за последнее время я привык, что могу видеть и слышать ВСЁ.

Выходит, и мне не всё позволено.

Аннабель встаёт, и я перевожу взгляд на неё.

Она идёт в мою сторону, и я замечаю в полу комнаты большое круглое отверстие, куда льётся спираль ступеней. Уже видел такое в Москве.

Что же, вниз, вдоль красновато блестящих перил в обширный зал…

Здесь интерьер роскошнее, чем в задрипанном бомбоубежище под Москвой, хотя тоже темно. Соблазнительно глубокие диваны и кресла, золочёные (а может быть и золотые) канделябры с горящими свечами, отражения огненных язычков в глубине зеркал. Золотистые блики мерцают на рамах картин, но сами полотна тонут во тьме.

Что-то с подозрением я стал относиться к картинам…

Зал пуст.

Хотя нет, на диване, под картиной в золотой раме, лежит человек. Он гол, однако по беловатому пушку вокруг лысины и лягушачьему рту я узнаю Бена. Глаза широко открыты, но, похоже, ничего не видят, а на лице застыло блаженство. Рот приоткрыт, из уголка свешивается ниточка слюны. Умер сладкой смертью?..

Тень Аннабель накрывает его.

Значит, и Бена втянули в эту игру. Наверное, Рарох давал советы, а Аннабель явилась наградой. И больше заместитель директора ЦРУ не понадобился…

Больше здесь нечего делать, я только бросаю взгляд на картину: из фиолетовой тени спиралью вздымается изумрудный змей с красной разинутой пастью. Он словно собирается проглотить лежащего на диване человека.

Похоже на Гойю — напоминает его офорт «Сон разума вызывает чудовищ»…

Навожу справки, но это оказывается картина Одильона Редона.

Постепенно всё меркнет.

Я снова синхронизируюсь с Белым домом…

— Ладно, — президент откидывается в кресле. — Потом поговорю с Генри насчёт его сотрудников. Вернёмся к русским. Их президент заверил, что не применит оружия против Америки, но мы только что получили сообщение из группы объединённых спецслужб, что как минимум одна русская подлодка приближается к атлантическому побережью. Что у них на уме?

— Вряд ли они собираются нападать на нас из-за этой дурацкой операции ЦРУ, — пожимает плечами помощник. — Скорее всего, хотят продемонстрировать, что с ними ещё нужно считаться. Может быть, поход запланирован давно, и это случайное совпадение. Русские вновь стали появляться у наших берегов после того, как мы усилили активность нашего флота в их внутренних морях. Нам и раньше случалось засекать подлодки в этих районах, но обычно их теряли. Это бесшумные субмарины нового поколения. Казалось, военная промышленность русских разрушена, но видно не до конца. Подождём, пока будет готов аналитический доклад…

Резко звонит телефон.

Президент берёт трубку и манит пальцем советника, тот хватает наушник.

— Выходят из строя радары NWS? Система NORAD наполовину парализована?!.. Что за ерунда насчёт тёмного света?.. Немедленно систематизируйте информацию и включите в доклад. Хоть на что-то годятся ваши чёртовы компьютеры в центре управления?!..

В голосе президента слышна паника. А я, кажется, начинаю понимать… Первая фаза тщательно продуманного плана ЦРУ (или кого-то ещё!) увенчалась успехом — экспериментальные установки на спутниках не были выключены. Летя с огромной скоростью в космической пустоте, спутники прошли над северной Атлантикой и обрушили потоки тёмного излучения на Гренландию и Ньюфаундленд — туда, где располагаются радары раннего обнаружения. Нежные электронные микросхемы стали массово выходить из строя — наверное, с треском и копотью, как загорается масло на сковороде — и в этот момент Обрин с товарищами запустили беспрецедентную хакерскую атаку на компьютерные сети Пентагона…

«Мегиддо» — так называлась долина в древнем Израиле, место кровавых битв. Американцы из христианской миссии полагали, что именно там состоится завершающая битва земных царей с Богом — Армагеддон.

Может быть, он ещё произойдёт.

А может, начался в этот момент…

Похоже, все тщательно продуманные планы летят к чёрту. В игру вступают новые игроки и путают карты. Обстановка в Овальном кабинете накаляется. Снова звонок, президент глядит на зажёгшуюся лампочку и делает нетерпеливый жест помощнику. Тот хватает трубку и спустя несколько секунд поднимает глаза на президента. Зрачки расширены, голос дрожит.

— Это из группы объединённых спецслужб. Удалось определить местоположение русской субмарины — той, что на континентальном шельфе Атлантического побережья. Она прошла заградительные рубежи и находится всего в ста милях от береговой линии. На перехват из Норфолка вышло надводное соединение и подлодка класса «Виргиния».

Президент устало прикрывает глаза, и я ощущаю мимолётное сочувствие: нелегко пожилому человеку принимать решения в таком цейтноте. Но пауза длится недолго, президент встаёт и слегка отодвигает штору: монумент Вашингтону вонзается в зеленоватое вечернее небо розовой стрелой.

— Вот видите, Вилли? Ещё и подлодка…

— Гм, — механически говорит советник. — Как я уже говорил, возможно, это просто демонстрация силы… — Он спохватывается: — Господин президент, даже если эта подлодка не связана с тем, что творится с NORAD, вам лучше немедленно оставить Белый дом. С этой подлодки могут быть запущены крылатые ракеты РКБ-500. Опасность в том, что они имеют малый уровень радиолокационной заметности, всего в сотую долю фута, и высокую точность попадания — около 20 футов. Они могут поразить вашу резиденцию и Пентагон через считанные минуты после пуска. К счастью, вашей жены и детей сейчас нет в Белом доме, но вам следует поспешить…

Президент резко оборачивается от окна:

— Вилли, я не крыса, чтобы первым бежать с тонущего корабля. Пусть вертолёт подождёт, я пока остаюсь здесь.

Снова звонок. Президент берёт трубку, но тут же бросает её.

— Предварительный анализ готов. Идём в ситуационный центр!

Я невнимательно гляжу, как эти двое в сопровождении ещё нескольких человек спешат по коридорам и лестницам. Ситуационный центр оказывается где-то внизу, в нём несколько человек в гражданской одежде и военной форме, на стене большой экран. Обстановка слегка сумасшедшая, все на ногах, но военные вытягиваются и отдают честь при появлении президента.

На экране карта Северной Америки: разноцветные огоньки, пунктирные трассы. Один из офицеров, с указкой в руке, немедленно начинает доклад. Голос звучит размеренно и чётко.

— Сэр, система NORAD подверглась атаке в этой полосе, — указка скользит от Гренландии к Ньюфаундленду. — Предварительный анализ показывает, что полоса совпадает с траекторией полёта трёх русских спутников. По информации из ЦРУ, на них установлены экспериментальные ЭМИ-установки для подавления электроники. Русские заверяют, что спутники вышли из-под контроля во время эксперимента, и такую вероятность ЦРУ подтверждает, но это пока невозможно проверить. Образовались дыры в ПВО на северо-восточном направлении, через которые может просочиться немало воздушных целей. Спутники разведки зафиксировали, что по меньшей мере пять русских бомбардировщиков «Блэк Джек» подняты в воздух, их текущее местонахождение неизвестно. Каждый способен нести двенадцать крылатых ракет большой дальности. Две атомные подлодки вышли на ударные позиции близ атлантического и тихоокеанского побережья. Судя по спутниковым данным, стратегические ядерные силы России приведены в состояние боевой готовности. В аналитическом центре считают, что всё это может быть началом упреждающей атаки против США. Цель — разрушить нашу систему быстрого реагирования и подорвать возможность вести широкомасштабные боевые действия. О возможных причинах этой акции ЦРУ готовит доклад, он будет готов в течение получаса…

Офицер великолепен: форма отутюжена, голос не дрогнет, говорит коротко и ясно. Наверное, в такой ясности и нуждается президент большой страны — у него слишком много забот, чтобы самому вникать во все детали.

Президент поворачивается к советнику:

— Что у нас припасено на этот случай?

Тот бледен, но пытается сохранить уверенность.

— Господин президент, это как раз та ситуация, о которой мы не раз говорили. Наступила эпоха молниеносных войн. Скорость эскалации конфликта настолько велика, что мы не успеваем проанализировать поступающую информацию. Остаётся всего два варианта. Либо ничего не предпринимать до прояснения ситуации — но тогда мы рискуем оказаться побеждёнными, не успев нанести ответный удар. Либо спустить с цепи псов войны — возможно, мы при этом окажемся нападающей стороной, но зато разгромим вероятного противника. Напоминаю, господин президент, что такие планы разработаны, и вы были ознакомлены с ними при вступлении в должность.

— Да-да!.. — президент поворачивается в человеку в штатском и щёлкает пальцами.

Тот открывает дипломат и протягивает президенту папку.

— Вот этот, — советник переворачивает несколько листов. — Нам не нужна полномасштабная ядерная война.

После минутной паузы президент поднимает голову и в смятении глядит на советника:

— Но эти значки означают, что будет применено ядерное оружие!

— Господин президент, — на лбу советника выступают бисеринки пота. — Этот план предусматривает гуманное использование ядерного оружия, только против командных пунктов и военных объектов. Заряды малой мощности будут взрываться прямо в подземных бункерах противника, так что радиоактивное загрязнение окажется минимальным. Даже в их столице большинство населения должно уцелеть. Зато военная инфраструктура будет разрушена, и потом мы сможем без особых проблем ввести в Россию международные силы, чтобы обеспечить порядок…

— А каково ваше мнение?.. — президент поворачивается к одному из военных, но я перестаю следить за несколько истеричным обсуждением, заворожённый появлением всё новых значков на экране. Кажется, я нахожу тот, что означает HAARP — он пульсирует как лиловый цветок. К нему приближаются красные пунктирные трассы: неужели и в самом деле запущены ракеты?.. Или данные, которые я вижу на дисплее, ловко подтасованы группой Обрина?

Надо отдать должное людям в центре: они прекрасно подготовлены, никто не теряет самообладания, все говорят коротко и ясно. Не их вина, что мир вступил в зловещую эпоху молниеносных войн.

Ненадолго я вслушиваюсь…

— Директор ЦРУ опасается, что кризисную ситуацию могла усугубить хакерская атака. У него есть несистематизированная информация из дата-центра в Юте, что…

Президент машет рукой, и все замолкают.

— Мне очень жаль, джентльмены, что мы вынуждены принимать решение в такой спешке. И при таком дефиците информации. А вдруг Генри прав, и всё это подстроено?.. Вилли, ты высказываешься последним.

Советник говорит торопливо, щека слегка дёргается.

— А если Америка действительно подверглась атаке? Цена ошибки может быть высока, но цена не принятого решения — ещё больше. Господин президент, вы давали присягу американскому народу. Лично я за немедленную реализацию плана «Интеллектуальная картечь».

Президент вздыхает, и в глазах странно расплываются красные, жёлтые и зелёные огоньки. Возможно, президент носит контактные линзы и это отражения огней с экрана…

— Хорошо. План «Интеллектуальная картечь», пятнадцатиминутная готовность. Если ЦРУ подтвердит, что информация о нападении сфабрикована, я успею дать приказ об отмене.

Следует возня с ядерным чемоданчиком, которую я не раз наблюдал в старых фильмах. Он больше похож на ноутбук, но меня это уже мало интересует, и я отступаю — сквозь стены, сквозь перекрытия, сквозь залы — на свежий воздух.

И оказываюсь на лужайке — кажется, у южного фасада Белого дома. В тени стоит вертолёт, неспешно вращая лопастями, и волны разбегаются от него по тёмно-зелёной траве.

Я наблюдаю, как по этой траве почти бегут пятеро: сам президент, его советник, человек с чемоданчиком, и ещё двое — наверное, из охраны. Президенту помогают подняться, и лопасти набирают ход.

Вертолёт тяжело вздымается в воздух, прибивая винтами траву. Ему всего десять минут лёту до аэродрома, где президент пересядет на свой «Боинг», борт № 1. Там по-прежнему будет в курсе всех событий и сможет отдавать или отменять любые приказы…

Вот только последний он отменить уже не успеет…

Я был предупреждён — шёл синхронный отсчёт времени, — но всё равно это происходит неожиданно.

Сумерки будто взрываются. Призрачной голубизной вспыхивает свет ярче дневного — и сразу меркнет. Снова бело-голубое полотно хлещет по глазам — и снова полная тьма…

Неистовый свет — тьма! Неистовый свет — тьма! Какой-то нечеловеческий ритм — возможно, глаза не могут воспринять этот небывалый свет, и поэтому мозг отключает зрение на короткий момент, пытаясь осмыслить, что видит…

И включает снова, не в силах ничего понять.

Я испытываю нестерпимую тоску. Свет и тьма вращаются перед глазами, постепенно сливаясь в серую пелену и затягивая в беспросветную пропасть. Неведомая сила давит на плечи, пригибая к земле.

А ведь я вижу только изображение. Или мне дали прочувствовать, как это было на самом деле?.. Никто тогда не знал, насколько усиливается излучение, приходя из открытого космоса, где бьют неисчерпаемые фонтаны энергии.

Всё это длится то ли несколько секунд, то ли несколько часов — время словно остановилось. А потом, наконец, брезжит мутный свет.

Но над головой уже нет тёмной синевы неба, а вокруг сочной весенней зелени. Словно пепельный полог накрыл мир.

По тёмно-серой траве бегут серые волны, винты вертолёта — он висит в воздухе какой-то ненастоящий, словно вырезанный из картона, — ещё вращаются, но уже видно, что машина начинает крениться. И шума двигателя больше не слышно, всё происходит в мёртвой тишине.

Видимо, отказало зажигание…

Всё-таки у американских президентов хорошие вертолёты: летательный аппарат кое-как выравнивается; замедленно крутя винтом, падает с высоты пятиэтажного дома, и основная сила удара приходится на шасси. Во все стороны летят обломки, вертолёт будто сплющивается о землю, но взрыва не происходит — то ли такова конструкция, то ли белая пена, которая сразу облепляет машину, гасит пламя. Приглушённо воют сирены, но ни один автомобиль не несётся по серой лужайке, лишь бегут люди. Похоже, все двигатели внутреннего сгорания отказали одновременно…

Скорее всего, президент останется жив. Только вряд ли сможет отдавать распоряжения какое-то время, вряд ли сумеет отменить отданный в спешке приказ. Сибил может радоваться — всё получилось даже лучше, чем она надеялась.

Она обрушила-таки небесную кару на свою родину…

Я увидел достаточно и оставляю это место. Если в нашем мире вечны три вещи — предательство, героизм и любовь, — то довольно о предательстве. Пусть следующая история будет о героизме.

Атлантический океан, примерно в 200 километрах от побережья США

Здесь, в океанских глубинах, темно. Вечерний свет не проникает сквозь трехсотметровую толщу воды, лишь сочится слабое зеленоватое сияние — возможно, это подсветка специально для меня. Континентальный шельф здесь уходит вниз двухкилометровым обрывом, и на склоне в сине-зелёном сумраке маячит какая-то громада. Точка зрения смещается, и становится видно, что это затонувшее судно — скорее всего, американский пароход, потопленный немцами во Вторую мировую войну. Косо торчат обломки мачт, чернеют жерла упавших труб.

«Огибаю» судно, и в тёмной глубине различаю воткнувшуюся хвостом в склон большую рыбу…

Вряд ли эта подлодка ещё сможет плавать. Несколько раньше я наблюдал атаку: как летят на огненных хвостах ракеты, как вываливаются из них и начинают погружаться глубинные бомбы. Похожие на неуклюжие бочонки, они как-то обнаруживали подлодку и старались приблизиться. В носу лодки открылось отверстие, откуда вынесся стремительный тёмный силуэт — наверное, имитатор шумов. Несколько бомб отвернули за ним, но одна всё-таки задела корму. Взрыв взбил на поверхности пенный бугор и, видимо, пробил корпус. Лодка стала проваливаться в глубину кормой, отчаянно маневрируя, чтобы подойти ближе к давно затонувшему пароходу и укрыться от магнитометров противника за стальным корпусом. Это ей удалось, но плавно опуститься на грунт уже не получилось. Хвостовыми рулями лодка врезалась в дно, глубоко пробороздила его и зарылась кормой в донный ил. Так и замерла в наклонном положении, выпуклым носом к далёкой поверхности океана, которой больше никогда не увидит.

Тёмный корпус, рубка невысокая — не чёрный парус, как обычно показывают в фильмах, а скорее наплыв над корпусом. Я заранее ознакомился с данными по российскому подводному флоту и сразу опознал лодку проекта 885 — «Ясень». Уровень гидроакустических шумов у них был так низок, что могли незаметно преодолевать американские заградительные рубежи и выходить на дистанцию удара крылатыми ракетами по США.

Первую начали строить ещё в конце прошлого веке, но в те годы Америку из вероятных противников перевели в разряд друзей, и строительство подлодок этого типа заморозили.

Однако сомнительный друг стал всё теснее окружать Россию военными базами, а подлодки и надводные корабли зачастили к её берегам. Так что пришлось возобновить строительство «Ясеней», и они тоже стали патрулировать чужие берега. Снова, как в советские времена, пробирались на континентальный шельф к военно-морским базам в Норфолке, Чарльстоне и Сан-Диего, снова таились под покровом водорослей в Саргассовом море. Пусть заокеанская держава не считает Россию совсем уж бессильной.

Но если у России всего несколько таких подлодок, то у США десятки! Да ещё стая спутников над планетой, следящая за океанами. Возможно, и эту засёк спутник по тепловому следу — скорее всего, когда была ещё в походе и не успела лечь на грунт.

А может, её обнаружил самолёт-разведчик «Орион» или один из бесчисленных буёв, раскиданных по всем морям. Так что, когда поступил отчаянный приказ президента, американские противолодочные корабли загнали лодку к берегу и закидали глубинными бомбами.

Но не добили. Похоже, лодка всё-таки сбила хищную стаю со следа. Заглушила реактор и как раненая рыба, в которой ещё теплится жизнь, укрылась на дне…

Ну что же, вперёд!

Броневой корпус мне не преграда. Долгая темнота — наверное, корпус двойной, но наконец я внутри.

Вода!..

И темнота, подсвеченная зелёным — то ли от цилиндрического сооружения, похоже, реактора, то ли это таинственный полусвет, что сопровождает меня в глубинах.

Но если реакторный отсек затоплен, то дело плохо. Он велик: можно ли откачать воду, чтобы всплыть?

Вниз, к корме, спускаться вряд ли стоит, и я поворачиваю налево. Сплетение трубопроводов, задраенный люк, а за ним открывается обширное помещение, уже без воды. В сумраке зеленовато отсвечивают массивные колонны, будто глубоко под водой сокрыт таинственный зал — видимо, это ракетные шахты.

Я скольжу над решётчатым полом, внизу разлита тьма, и я замечаю, что пол поднимается навстречу. Значит, колонны расположены чуть наклонно и только кажутся вертикальными…

Снова люк и, наконец, красноватый свет. Коридор с двойным рядом дверей, а вскоре попадается первый человек — в синем комбинезоне, с блестящим от пота лицом. Дышит тяжело — наверное, не хватает воздуха.

Вот и центральный пост: свисает металлическая тумба перископа, блестят поручни, на стенах бесчисленные приборы, в креслах перед пультами — двое людей. К сожалению, я не служил в армии и не очень разбираюсь в званиях. Человек в синей куртке с желтоватыми погонами на плечах, скорее всего командир, говорит в микрофон.

— Акустик, что слышно? Прекратили разворот?

— Центральный! Шум винтов по пеленгу девяносто градусов, цель та же — надводная групповая, дистанция шестьдесят кабельтовых. Только что снова начала приближаться.

— Всем отсекам, прекратить ремонтные работы! Режим «тишина».

Человек отворачивается от микрофона. На лице выпирают скулы, щёки и дерзко выступающий подбородок блестят от пота, серые глаза прищурены и жёстки. Снова нажимает на кнопку:

— Командира БЧ-2 в центральный пост!

Через короткое время из люка выныривает ещё один офицер. У этого подчёркнуто безмятежное лицо, словно он на морской прогулке, синяя пилотка сдвинута на затылок, и только карие глаза встревожены.

— Товарищ капитан первого ранга… — начинает он, но первый машет рукой.

— Вольно!

Какое-то время смотрит на вошедшего, и глаза немного теплеют.

— Пошли ко мне, Геннадий. Надо кое-что обсудить.

Оба скрываются за дверью, отделанной под дерево, и я после некоторого колебания следую.

Каюта невелика: койка, стол, два металлических стула, несколько полок. Капитан садится и хлопает ладонью по второму стулу.

— Ну, Геннадий, что будем делать? Скоро нас засекут и ещё добавят. Разнесут вдребезги вместе с той старой жестянкой по соседству.

Второй медлит садиться, зябко передёргивает плечами:

— Ракеты с такой глубины всё равно не запустить. И лодку вряд ли поднимем. Так что остаётся одно — набиться всем в спасательную камеру и всплывать. Будем болтаться на волнах, как кильки в банке — прямо к столу господ американцев.

Капитан достаёт белый платок и промокает лицо.

— А что? — усмехается он. — Может быть, не потопят. А может, ещё и премию дадут. Не надо будет бомбить лодку, так что реактор и ракеты целыми останутся. Избавим их воды от радиоактивного загрязнения.

Его собеседник, наконец, садится и кривит губы в усмешке, но в глазах тоска.

— Нам двоим, так вообще по гроб жизни будут обязаны. Ты знаешь, о чём я…

Похоже, это старые друзья, в разговоре обходятся без званий.

— Да уж, — хмурится капитан. — Ты и в самом деле так считаешь, насчёт спасательной камеры?..

— А что, Михаил? Читал я один американский роман, где наш командир-предатель атомную подлодку угнал. Выдумка, конечно. Описывается, как хорошо американцы русский экипаж приняли, как в конце русские перед американским теликом слюни распустили. И мы так можем. Получим в награду по особнячку где-нибудь на Гудзоне, жён выпишем…

— Если они живы останутся, — отрубает капитан. — Раз мы получили такой приказ, то это война. Настоящая война! Всё-таки решили окончательно разделаться с Россией.

— А может быть, приказ уже отменили? Знаешь ведь, как бывает. Во время войны в Ираке янки заплатили командующему обороной Багдада, и тот отдал приказ прекратить сопротивление. И у нас, возможно, кое-то из генералов сейчас прикидывает, на сколько округлился его счёт в западном банке.

— Отставить разговорчики! — взрывается капитан. Но тут же машет рукой:

— Ладно. Может быть, ты и прав. Связи всё равно нет, не проверишь. На такую глубину даже сигналы со станции «Зевс» не доходят. Лучше взгляни на карту.

Он разворачивает на столе лист, тот помещается не полностью, большая часть голубая, и только по краю зелёное с коричневым.

— Из-за преследования мы отклонились от курса на Норфолк и оказались ближе к Нью-Йорку. До города всего 100 миль. Сейчас лодка на склоне подводного каньона, вершина выходит как раз к Нью-йоркской бухте. Неплохая позиция, а?..

На карте прочерчена прямая, начинаясь на синем и утыкаясь в коричневое. Второй офицер бросает взгляд на карту и некоторое время молчит.

— Да уж, — говорит нехотя. — Нас инструктировали, что в крайнем случай возможен и такой вариант. Но ведь там не военно-морская база, а гражданский порт. И большой город…

Оба вздрагивают, по корпусу разносятся хлёсткие удары. Капитан ударяет по столу обоими кулаками.

— Гена, и мне не нравится такой вариант! Там живут простые люди, там дети… Но мне также не нравится, когда хладнокровно уничтожают Россию. У нас под видом реформ загубили миллионы человек. Мне рассказывали про офицеров, которые стрелялись, потому что не могли прокормить семьи и жёны падали в голодные обмороки. А сколько невинных детей и стариков умерло? Американцам на это наплевать, они гордятся победой над Советским Союзом. А теперь, видно, решили окончательно разделаться с нами…

Другой офицер надвигает пилотку на красивые дуги бровей.

— Это старая задачка, Михаил, — медленно произносит он. — Ещё Достоевский в «Братьях Карамазовых» задавал вопрос: стоит ли всеобщая гармония слезинки замученного ребёнка?.. Просто выглядит этот вопрос сейчас по-другому. Стоит ли всеобщее счастье под водительством Америки слёз детей, что умерли от ран и голода после её гуманных бомбардировок? И ещё умрут? И вдобавок, достанется ли это счастье всем, или только немногим? Только арифметики, чтобы подсчитать это, ещё не придумали…

— А я не хочу считать! — взрывается капитан. — Если страдают русские дети, то пусть страдают и американские. Вот такая простая арифметика, и я готов взять всю ответственность на себя! — Он смолкает, тяжело дыша, и с явным усилием берёт себя в руки. — Но в этой ситуации остальные могут сделать выбор: исполнять приказ или спасаться? Что скажешь ты?..

Мёртвое молчание в каюте, только где-то вдали хлещет вода. Корпус снова звенит от хлёстких ударов. Капитан сумрачно улыбается:

— Думай быстрее! Возможно, нас уже обнаружили. Мне нужно отдавать приказ: или всем собираться в спасательную камеру, или…

— Или «врагу не сдаётся наш гордый Варяг…», — тихо заканчивает его собеседник. И горько добавляет:

— Я выполню твой приказ, Михаил… Ведь остаётся только это. Мы даже не знаем, уцелели у нас другие лодки или нет? Может быть, все потоплены, за каждой следила целая американская эскадра. А вот это может заставить их прекратить военные действия. Даже наверняка заставит. А то рассчитывают победить малой кровью…

Капитан заносит над картой кулак, но спохватывается и медленно разжимает пальцы:

— Это у них не получится! Будут знать, как нападать на Россию… Ладно, Геннадий, спасибо. Бери карту, тут уже нанесены все данные. Иди к себе и готовь всё, что у нас есть, к пуску. Я знаю, что на такой глубине вода может прорваться в лодку, однако рискнём. Скорее всего, мины не дойдут до цели, но это неважно. Пусть взорвутся, когда исчерпают запас хода. Одновременно запустим торпеды, причём в максимально быстрой последовательности. Надо, чтобы вражеские акустики запутались. А я пока проведу совещание.

Оба выходят в центральный пост, и красавец командир БЧ-2 сутулится, словно под невидимой тяжестью, а потом неуклюже ныряет в люк. Капитан смотрит ему вслед, а затем громким шёпотом приказывает:

— Помощник! Собери старших офицеров в кают-компании.

Это помещение рядом с командным постом, и, пока мимо пробегают люди, я с любопытством осматриваюсь. Нахожу циферблат глубиномера: 350 метров! Я не знаю предельной глубины погружения для лодок этого типа. Выдержит ли корпус?

Хотя на оставшееся время его хватит…

Кают-компания тесна и, если бы все места были заняты, вряд ли офицеры смогли встать, приветствуя командира. Но свободных мест много — присутствует всего шесть человек, — и люди встают. Возможно, некоторые офицеры погибли в затопленных кормовых отсеках, или не имеют права оставить посты. Я «вплываю» следом, чувствуя себя весьма неловко: мало того, что подглядываю за гибнущими людьми, так ещё чуть не толкаю их локтями.

На всех синие робы, испачканные маслом или мокрые, на пол стекает вода. Капитан не садится, а наклоняется, упираясь руками в стол. Сразу начинает говорить — тихо и жёстко:

— Товарищи офицеры! Не все в курсе, так как были заняты борьбой за выживание корабля. Поэтому даю вводную. В 8.40 мы начали получать радиограмму по каналу сверхнизкой частоты. Корабельная ЭВМ сопоставила кодированный сигнал с тем, что введён в её программу, и выдала сообщение, что получен боевой приказ. Вот распечатка, — капитан кидает на стол полоску бумаги с вереницей цифр, и к ней сразу тянутся руки.

— Первая цифра означает, что Россия подверглась массированному нападению США, скорее всего, с ограниченным применением ядерного оружия. Желающие могут проверить по книге кодов, — капитан кивает на сейф в углу кают-компании. — Вторые две цифры означают номер операции, а далее идёт код на запуск ракет. Нам предписано атаковать ядерными минами военно-морскую базу США в Норфолке, а крылатыми ракетами командные пункты и другие военные объекты в Вашингтоне… Приказ не был выполнен, поскольку в этот момент лодка была атакована надводным соединением противника. Мы были вынуждены погрузиться ниже пусковых глубин и отклонились от курса. Одна торпеда попала в корму, и лодка получила серьёзные повреждения. Мы заглушили реактор, запустили имитатор шумов и на некоторое время избежали обнаружения. Но, по всей видимости, ненадолго. Скорее всего, противник зафиксировал удар лодки о грунт, и надводное соединение снова идёт в нашу сторону. До Норфолка осталось двести миль, для минной атаки слишком далеко, а запуск ракет с такой глубины невозможен.

Один офицер, с дерзким весёлым лицом, передёргивает плечами:

— Это и треске понятно.

— Отставить шуточки! Стармех, можно ли поднять лодку до пусковых значений?

Этот офицер постарше, без пилотки, с наспех перевязанной головой.

— Вряд ли, товарищ командир, — медленно говорит он. — Пробоину во внутреннем корпусе можно попытаться заделать, но шум от работ наверняка привлечёт противника. Нам просто не дадут закончить ремонт…

Снова доносятся хлёсткие удары, весь корпус гудит. Даже моим барабанным перепонкам достаётся, а собравшиеся морщатся и прижимают ладони к ушам. Лица расплываются в красноватом свете, всё тяжело дышат. Один из офицеров стискивает кулаки:

— Жаль, что на боеголовках инерционные взрыватели. Взорвать бы их разом, и хана всему атлантическому побережью Штатов!

Капитан внимательно смотрит на него, потом опять поворачивается к старшему механику:

— А спасательная камера в порядке?

— Можно попытаться всплыть, — устало отвечает тот. — С такой глубины не гарантировано, но, скорее всего, достигнем поверхности в целости… Только я лодку не оставлю.

— И я тоже, — застенчиво говорит кто-то другой.

— Нашлись герои, — зло хмыкает капитан. А потом обводит всех хмурым взглядом. — Мы ещё поборемся! Открою маленький секрет, у нас в 650-миллиметровых аппаратах два «ерша». Слыхали про таких?

Отвечает молодой офицер с дерзким лицом:

— Это самодвижущаяся мина СМДМ-3. Масса шесть тонн, боеголовка весом 800 килограммов. Двигательная часть разработана на базе ядерной торпеды 65–76, так что дальность должна быть более ста километров… Это ими мы должны были атаковать американскую базу в Норфолке? Здорово, после такого взрыва на плаву не осталось бы ни одного корабля.

— Такой и была наша боевая задача, — медленно говорит капитан. — Однако…

И осекается, свет медленно меркнет, и лица начинают тонуть в сумраке. Словно тёмная вода уже заливает лодку…

Но свет разгорается снова, хотя более тускло, и капитан продолжает:

— Мы должны были атаковать Норфолк и Вашингтон. При удаче Америка потеряла бы на некоторое время способность вести боевые действия. Возможно, полностью бы их прекратила. Но они прекрасно подготовились к войне и перехватили нашу лодку, а может быть и другие. Связи на этой глубине нет…

Капитан опять молчит, щека подёргивается, под глазами глубокие тени. Потом медленно выговаривает:

— В этой ситуации я принял решение атаковать минами Нью-Йорк. До него всего сто миль, и мины почти дойдут. Где именно они взорвутся, особого значения не имеет…

Сдержанный шум за столом, и капитан повышает голос:

— Я знаю, что погибнут гражданские лица. Но напомню вам арифметику, которой пользуются господа американцы. Во время Второй мировой войны они не решились вести наземные военные действия против Японии, так как прогнозировались миллионные потери. И тогда сбросили атомные бомбы на два японских города — Хиросиму и Нагасаки. Погибли сотни тысяч мирных жителей, зато Япония капитулировала, а жизни американских солдат были сохранены. Вот и мы поглядим, продолжат ли американцы войну с Россией, если погибнет Нью-Йорк?..

Мёртвое молчание.

— Ну, мы этого уже не увидим, — бормочет кто-то.

Капитан выпрямляется, почти достав головой потолка.

— Почему же? — невесело усмехается он. — Кое-кто может и увидеть… Товарищи офицеры, на этот раз я не стану отдавать приказ. Для пуска мин мне нужно только два добровольца. Командир БЧ-2 уже готовит мины и торпеды к запуску. Мы выпустим весь боезапас сразу — может быть, несколько торпед поразят корабли противника и в любом случае это запутает его акустиков. Все остальные офицеры свободны. Скажите подчинённым, что командир будет продолжать бой, а все желающие могут пройти в спасательную камеру и попытаться всплыть. Только один, последний приказ: если вас сразу же подберут американцы, не говорите о моём плане, иначе они могут перехватить мины на пути к Нью-Йорку.

Некоторое время молчит.

— Это всё! Благодарю за службу, товарищи офицеры!

Нестройный хор «Служу Российской Федерации!» раздаётся в ответ, но люди не спешит расходиться. Только старший механик поднимается и быстро уходит — снова начинает меркнуть свет. Кто-то (я не могу разглядеть в полутьме) негромко говорит:

— Мы остаёмся с вами, товарищ командир…

У меня смешанные чувства: не знаю, восхищаться этими людьми или осуждать? Приходится напомнить себе — это офицеры, элита России, и превыше всего для них долг перед своей страной. Если она подверглась нападению, то враг должен получить урок, пусть и жестокий урок…

Так или иначе, мне становится неловко подглядывать дальше, и я возвращаюсь в центральный пост, а оттуда «плыву» к носу лодки. И здесь полумрак, но, наверное, я всё-таки попал в торпедный отсек: на стеллажах вдоль стен лоснятся массивные длинные туши, впереди видны зелёные люки, целенаправленно суетятся люди.

Я нахожу молодого командира БЧ-2, он колдует над небольшим пультом, изредка поглядывая на карту. Но вот как будто всё завершено, он нажимает кнопку и говорит в микрофон:

— Боевая часть к пуску готова. В спасательную камеру не пошёл никто.

Все поворачиваются к нему — красноватые пятна лиц в меркнущем свете. Я несколько раз моргаю — вас загнали в угол, ребята. На самое океанское дно, где нет солнца, только чугунная тяжесть воды. Но даже здесь вы принимаете бой.

Я отдаю им честь, как меня учили на военных сборах. И «спешу» обратно в центральный пост.

Это система была придумана в первые десятилетия «холодной войны». Уже казалось, что она никогда не будет применена, ведь «холодная война» закончилась разгромом Советского Союза…

Командир и два офицера подходят к боковой стене рубки, где находятся три панели с прорезями для ключей. Каждый вставляет свой ключ.

Красный свет. Гудок.

И ещё какой-то звук…

Я прислушиваюсь, и слегка поворачивают головы офицеры.

Видимо, включена система трансляции, потому что нестройно, но отчётливо из отсеков доносится:

«Вставайте, товарищи, все по местам. Последний парад наступает. Врагу не сдаётся наш гордый „Варяг“, Пощады никто не желает…».

Три человека одновременно поворачивают ключи.

Вспыхивают жёлтые лампочки, затем зелёные. Корпус лодки содрогается, слышен шум воды. Я кидаю последний взгляд на рубку, ненадолго празднично озарённую огнями, и сквозь стену «выплываю» наружу, в сумрачные глубины океана.

Вокруг носовой части лодки бурлит вода — из закруглённого носа один за другим вырываются стремительные тёмные силуэты, почти сразу исчезая во мраке. Первый, второй, третий… я быстро теряю счёт. Лодка в отчаянной спешке выстреливает весь боезапас, кроме ракет.

И торопится она не зря.

Сверху начинает медленно падать чёрный дождь. Крупные капли словно сами чуют добычу, словно невидимый ветер относит их к силуэту затонувшего парохода и к лодке. Красные вспышки разрывов, отдалённый грохот. Наверное, он страшно ударяет по стальному корпусу подлодки, но мои уши защищены.

Первым достаётся пароходу: его обломки, неспешно переворачиваясь, исчезают во мраке океанских глубин. Затем и корпус лодки разламывается пополам. Вверх устремляется бурлящая колонна пузырей и дыма. Кормовая часть, с разбитым реактором, остаётся на месте, а носовая, с так и не повреждённой рубкой, начинает медленно скользить в непроглядную тьму.

Но мне кажется, что я ещё слышу, хотя всё дальше и дальше:

«Не думали с вами мы только вчера, Что нынче умрём под волнами…».

Прощайте, товарищи! Раньше я сказал бы: «Спите с миром», но теперь знаю, что нет ни вечного сна, ни вечного мира.

Что же, посмотрим этот невесёлый фильм дальше. Я не «выныриваю» на поверхность, меня мало интересует судьба надводной эскадры. Вместо этого даю мысленный приказ и «устремляюсь» на запад.

А ведь у меня наконец стало получаться — управлять чудесной «техникой» Сада лишь силой мысли!..

Скоро «настигаю» двух огромных рыб. Они мчатся прямо на запад, выполняя последний приказ своего командира, и вода кипит за турбинами, а вокруг становится немного светлее, океанское дно постепенно поднимается.

Но механические рыбы не одни в этих враждебных глубинах. Курсор указывает в сторону, и океанский сумрак исчезает, сменяясь трёхмерной проекцией. В сетке координат я вижу рыбину гораздо больших размеров, скользящую на перехват.

Мне выдают краткую информацию — наверное, из какого-то справочника по подводным лодкам. «ПЛ класса „Виргиния“, приспособлена к действиям в условиях мелководья, предназначена для массированных ракетных ударов по наземным целям противника, ведения разведки и обеспечения деятельности подводно-диверсионных подразделений. Способна обнаружить атакующие торпеды на предельных дистанциях. Для уничтожения торпед и подлодок противника вооружена интеллектуальными роботами-торпедами „Манта“. Скорость под водой до 65 километров в час…».

В общем, идеально приспособлена для военных действий против далёких от Америки заморских стран.

Но лодка явно не успевает догнать мины, идущие со скоростью 90 километров в час. И тогда от неё отделяются хищные силуэты поменьше — роботы «Манта» пошли на перехват.

Некоторое время я наблюдаю за соревнованием в скорости. Глубина уже невелика, сверху брезжит зеленоватый свет. Пожалуй, «Манты» успеют…

Но это уже бессмысленно. Первая рыбина резко сбавляет ход и опускается ко дну — видимо, кончился запас топлива. Другая перегоняет её, но ненадолго. Лопасти крутятся всё более вяло, и рыба начинает клевать носом. Вот уже обе идут ко дну, а «Манты» и «Виргиния» совсем близко.

И в этот момент глубоко запрятанные процессоры обеих мин отдают свою последнюю команду…

Я лишь раз осмелился наблюдать это зрелище — наверное, самое жуткое в истории Земли после гибели Атлантиды.

Хотя однажды такое было, но те испытания проходили у безлюдных берегов Новой Земли…

Двойное солнце вспыхивает в мрачных глубинах, и от взрыва мощностью в несколько мегатонн кубические километры воды обращаются в пар, обнажая дно океана. Я не слышу ни звука, мой слух милосердно щадят, но звуковая волна, наверное, катится на сотни километров. Другие фильтры сохраняют мне зрение, но и в сумраке можно различить, как подводная лодка класса «Виргиния» водоизмещением восемь тысяч тонн птицей взлетает к небу, разламываясь и испаряясь на лету. Её остатки низвергаются кипящим дождём, чтобы, остыв, стальными слитками усеять внезапно обмелевшее дно океана.

Обмелевшее, ибо водяная гора — кольцевая наподобие тех, что окружают лунные кратера, встаёт над кипящим морем. А затем медленно опадает, и сквозь багровую завесу пара видно, как выпуклостью начинает разбегаться в стороны.

Волна кажется не такой уж высокой, но движется со скоростью тысяча километров в час!

До Гренландии она дойдёт спустя четыре часа — и взметнётся исполинскими белыми фонтанами в фиордах, а тысячи айсбергов с неимоверным грохотом отколются от ледяного щита.

Путь до Африки и Европы дальше, но там преобладает выровненный коренной берег, и сотня прибрежных городов испытает лишь внезапное наводнение.

До Антарктики пятнадцать часов, и мощь волны иссякнет в просторах Атлантики.

До побережья Соединённых Штатов волне идти пять минут, а берег там изрезан заливами…

Подальше от берега на волне лишь поднимутся и через некоторое время опустятся корабли, но чем ближе к суше, тем глубина меньше, и волна начнёт вырастать, как бывает при цунами. В заливах её стиснут берега, и в бухту Нью-Йорк-Бей ворвётся клокочущая стена высотой в 30-этажный дом…

Я не хочу наблюдать, как гибнет Нью-Йорк, сами американцы не раз смаковали это в своих фильмах.

Предвидели?

Возможно, Сибил с радостью смотрела бы, как исполинская волна поглощает город, ставший для неё олицетворением библейского Вавилона. А возможно, плакала бы…

«Не мстите за себя, — сказал Господь. — Аз воздам!». Только кто хочет ждать…

Я снова у себя дома и смотрю на море. Мыс Хамелеон приобрёл зловещий фиолетовый оттенок, и над морем, которое на Земле называют Чёрным, встаёт тёмная туча. Сегодня будет гроза.

Снова дождь будет хлестать по дощатому полу веранды, и ручьи побегут по гальке во взбаламученные волны. Снова молнии — они грознее и ослепительнее, чем на Земле — будут ударять в чёрные скалы Кара-Дага.

В этом месте часты грозы, а зимой свирепые волны как тяжёлые молоты ломают скалы, чтобы потом устилать берег лиловыми аметистами, тёмными агатами и многоцветной яшмой.

Сад — это не Рай, и никогда им не был. Многоцветные камни некому собирать, кроме меня и Киры. А я подниму один или два во время прогулки, окуну в воду, чтобы полюбоваться игрой света на влажной поверхности, а потом швырну обратно в море.

Не собирайте себе сокровищ на земле. Никто ничем не владеет, и никто не свободен — все мы чем-то связаны.

Офицеры из ЦРУ хотели управлять мировой бурей, но были пленниками старой идеи «Пакс Американа» — мира под господством Америки…

Террористы стали заложниками другой идеи — что всё зло исходит от Запада и особенно из Америки…

Клима — третьей, о возрождении имперской России. Как будто не закончился век империй!..

Одни люди повинуются своим желаниям, другие чувству долга, а некоторые… любви. Ведь желание денег, власти и даже любви привязывает нас к другим людям — и так мы обретаем любимых и врагов. Враги чаще приносят страдания, но любимые порой тоже. И те, и другие ограничивают нашу свободу…

Похоже, даже Бог несвободен — очертил Себе границы и не переступает их, дабы не мешать свободной воле людей и Владык.

До тех пор, пока они сами не переступят границ…

Впрочем, что тут нового? Всё давно сказано Буддой и, если хочешь быть свободным, то уйди из этого мира. Тем более что для меня путь открыт.

Но мне не хочется.

Я слышал пение птицы Гамаюн. Я знаю, что мир прекрасен, и даже в бою можно найти упоение. Я чувствую себя в долгу перед Той, кто открыла мне дверь. Несмотря на всё могущество, Она тоже в тисках необходимости и тоже порой испытывает отчаяние. Если свобода лишь в том, чтобы выбирать себе оковы, то пусть это будут оковы любви. Потому что только они могут превратиться в крылья, уносящие в иные миры.

И я продолжу путь в надежде, что всегда останется радость возвращения в Сад.

Хотя бы только в памяти, хотя бы в последний миг…

Так что моя последняя история о любви. Пройдут тысячи и тысячи лет, и даже предательство будет искуплено, а героизм забыт, перейдя в величие духа.

Но любовь пребудет вечно.

10. Возвращение в Сад

Я не был первым странником в измерениях времени и пространства, но тогда об этом не знал. Уже потом стал разыскивать сведения о случаях, подобных моему, и мне попалась любопытная книга Феликса Пита Родригеса «Забытые страницы», с рассказом «Людовико Амаро — путешественник во времени». Там даны даты жизни Людовико Амаро: 1600–1648 годы, но если верить рассказу автора, последняя цифра сомнительна. В книге приводится отрывок из сочинения Амаро «Исследования по поводу Рудольфовых таблиц» (тех, что были составлены Кеплером и Тихо Браге).

«Можно было бы сказать (ибо это так и есть), что надо сделать один только шаг, только один, и порог останется позади. Но где надо находиться, чтобы сделать этот шаг, в какой именно момент надо его сделать… и как должно быть произведено начальное движение этого шага, в котором всё и заключается, — это неизвестно. Место, момент, и в какой форме это делается, судя по всему, определяются со столь жёсткой точностью, что даже невозможно предположить никакого допуска. Однако совершенно очевидно, что столь чудовищная точность невообразима без какого-либо руководящего закона. Мне кажется, что если однажды будет найден утерянный секрет (а может быть, он никогда и не был известен), этот секрет будет обладать свойствами математической теоремы. И её жуткой красотой. Но секрет неизвестен. И думаю, каким-то образом, по какому-то решению, природу и происхождение которого нам не суждено познать, этот секрет навсегда останется нераскрытым. Возможно, что он был построен в таком измерении мышления, которое несовместимо с возможными измерениями человеческого интеллекта…».

Похоже, однако, что Людовико Амаро сумел-таки вычислить это место и этот момент. Проходя мимо таверны «Солнце» в Сиене 19 июля 1648 года, он лёгким взмахом руки приветствовал двух знакомых и, не останавливаясь, исчез…

Возможно, эта история вымышлена Питом Родригесом, но вымысел иногда срывает покровы с таинственных глубин реальности.

Я не обладаю гением Людовико Амаро, мне помогли. Но со стороны это, наверное, выглядело точно так же — я просто исчез со склона сопки.

Я думал, что откроется некая дверь — то ли в скалах, то ли на фоне угрюмой глади залива, но всё оказалось иначе. Свет стал меркнуть. Странно — скалы и кустарник вокруг быстро высветлялись, а небо, напротив, наливалось тьмой. Я оказался в странном, будто вывернутом наизнанку мире. Затем от почвы стал подниматься туман. Он затопил мои лодыжки, поднялся до пояса, и вот я уже стоял по грудь в серых волнах.

Волны тумана, налитое темнотой небо… от мира осталась лишь серая щель. Вот туман холодно и невесомо коснулся моего лица. Всё исчезло — не стало тусклого света, не стало даже тьмы. Только мысли ползли с трудом.

Наверное, это и есть ничто…

И ещё остался холод. От него онемели ноги, а потом заломило пальцы рук. Я с ужасом понял, что когда холод доберётся до сердца, я умру. Или смерти здесь тоже нет? Только пустота, адский холод и бесконечность времён?

Зелёный луч рассёк эту бездну небытия. Он засиял в бесконечной дали, словно воздетый меч. Стремительно приблизился, и вдруг распахнулся зелёным простором с обеих сторон. Я почувствовал стеснение в груди, и закружилась голова. А в следующий миг всё стало, как прежде.

И по-другому.

Я неуверенно огляделся: такой же склон, только даль закрыли невесть откуда взявшиеся берёзы. Небо не сумрачно-тёмное, а глубоко-синее, трава изумрудно-зелёная. В ноздри проник пряный аромат каких-то цветов. В одно мгновение робкая северная весна сменилась разгаром лета.

Снова другой мир…

Но раньше я был гостем в астральных мирах — а скорее миражах с постоянно меняющимися странными пейзажами, быть может, в разных местах одного и того же мира. Здесь же я был в физическом теле (из-под мышек уже начинал стекать пот), и этот мир очень походил на наш.

Просто сдвинут во времени, как сказала Владычица.

Я глубоко вдохнул воздух, он был буквально напоен (иначе не скажешь) ароматами цветов, запахом берёзовой листвы и свежей травы — а потом сделал первый шаг. Где-то позади остался Китеж-град, но моя дорога лежала в другую сторону, в направлении солнца.

Хотя дороги, собственно, не было — мурава полян, белая колоннада берёз, пышная листва не колышется в знойном воздухе.

Вскоре я почувствовал, что по спине текут струйки пота, снял куртку и перекинул через руку. Бросать не стоило: был предупреждён, что путешествие может продлиться долго. Наверное, и другие идут через эти леса, но вряд ли кто встретится. Хотя кто знает?..

«Тебя ждёт не тихий Китеж, — напомнил я себе. — Впереди опасная дорога, и на ней можно всё выиграть — или всё потерять. Почему ты согласился?».

Известно, почему. Иначе не увижу Киру.

Я усмехнулся: отсюда возврата не было. Да возвращаться, судя по всему, было и некуда… Поглядел вверх: непривычно золотое солнце сияло на синем небе. Я расстегнул воротник рубашки и зашагал дальше. Куртка с пистолетом в кармане оттягивала руку, мягкая трава путалась под ногами, мешая идти.

Я не старался особо выдерживать направление, просто шёл в сторону солнца, выбирая прогалины между берёз. Постепенно деревья становились выше и сумрачнее, несколько раз будто паутина липла к лицу.

Я приостановился, выбирая путь.

И холодная струйка пота протекла меж лопаток, несмотря на жару.

Вокруг был уже не берёзовый лес. Какие-то джунгли: красноватые и жёлтые растения переплетаются в жутком хаосе, а в просветах виднеются красные скалы, похожие на изваяния то ли людей, то ли фантастических птиц…

Я уже видел такое. И надеялся не увидеть больше.

Я стиснул зубы — ох, непрост этот Мир между мирами. Продрался сквозь цепкие лианы и остановился вновь.

Площадь, как чёрное зеркало. Хаос из багровых и бурых башен, словно застыли исполинские сгустки крови. Жёлто-зелёные цветы вскидываются на красные террасы, кишат под чёрно-синими лентами стекла. Исейон!

И солнце как воспалённый глаз, прямо над тёмно-зеркальной дверью. А это значит, что мне снова туда.

Помнится, проводник по снам говорил, что Исейон отбрасывает тень на много миров…

Ох, как не хочется идти — с трудом волочу ноги…

Опять порог из чёрного мрамора, опять толпы моих отражений роятся в тёмной глубине. Снова что-то невесомое холодно касается лица. Но теперь нет каскадов льющегося света, и ничей речитатив не приветствует меня.

Сумрачный обширный зал. Только одно светлое пятно впереди, и я с трудом тащусь туда, куртка оттягивает руку.

Светлое пятно оказывается экраном, и я на миг испытываю облегчение: вдруг мне хотят показать какой-нибудь учебный фильм, например, о выживании в многомерных мирах?.. Но меня подташнивает, и я с горечью понимаю, что просто в панике цепляюсь за привычные образы.

Забудь про привычное. И про безопасное тоже.

В кресле перед экраном — едва различимая в сумраке фигура, она встаёт и слегка кланяется мне. Только это не Александр. Белое узкое лицо, словно маска, и зелёные искры брызгают с пояса.

Опять будто ледяной обруч стягивает голову. Удирать поздно, да и некуда. Я неуклюже отвечаю на поклон и хрипло выговариваю:

— Приветствую тебя, Тёмный Воин!

Надеюсь, получилось хоть отчасти в китайском духе. Или японском?

Свет с экрана становится ярче, и я могу разглядеть нового хозяина Исейона.

Я встречаюсь с ним в третий раз, если не считать видения в марсианской пустыне. На мужчине восточное одеяние: чёрный халат, перехваченный золотым поясом с зелёными пластинками. Похоже на нефрит… Чёрные волосы падают на плечи, ноги босы, в руке откуда-то взялся обнажённый меч. Черты лица изысканны и тонки, без следа измождённости, что когда-то поразила меня, а выражение спокойное и надменное…

Я ловлю себя на том, что не могу отвести взгляд от меча, и с трудом перевожу взгляд на экран.

Вот так сюрприз. Похоже на большой монитор, а на нём изображены два круга — это же полушария Земли! Зелень лесов и желтизна пустынь, голубая океанская гладь… Но что-то не так.

Какие-то чёрные полосы пересекают полушария, и по мере того, как гляжу, мне кажется, что они медленно удлиняются…

— Ну как, Андрей? — от издёвки в холодном голосе у меня начинают ныть зубы. — Поздравляю. Куда мне с моим мечом.

— Что это? — сипло выговариваю я.

— Чёрный свет, — небрежно говорит собеседник. — Пришлось взять управление спутниками на себя. А то выключили бы установки слишком рано.

Перед монитором я различаю пульт — почти как в лаборатории Романа. Дичь какая-то. Хотя… Исейон ведь способен меняться, подстраиваясь к мыслям.

— Зачем вам это? — я всё ещё ничего не понимаю.

— Ну как же, — губы собеседника раздвигаются в улыбке, и зубы сверкают подобно лезвию ножа. — «И солнце стало мрачно как власяница, и луна сделалась как кровь». Вы долго ждали обещанного Армагеддона, вот он и наступил. Правда, это только преддверие… Но и так неплохо. Начнётся война, потом воцарится хаос. Тёмные зоны разделят Землю на множество карликовых государств. Ваш сумасшедший прогресс приостановится, и вы не успеете дойти до источников силы. Вполне приемлемо, пока…

— Чёрный свет? — тупо выговариваю я…

Но вдруг понимаю и делаю рывок в сторону пульта. Так значит, убийственное излучение всё же вышло из-под контроля?..

Останавливает меня холодок у горла. Я скашиваю глаза — лезвие меча коснулось моей кожи. Нажим усиливается, и я поспешно делаю шаг обратно. Так как владелец меча следует за мной, приходится сделать ещё несколько шагов в том же направлении. К моему облегчению (очень недолгому) мужчина тоже останавливается. Приподнимает меч и светски замечает:

— Неплохое место для поединка.

— Какого поединка? — хмуро осведомляюсь я. Хотя мог и не спрашивать, меня явно собирались изрубить на куски посреди этого сумрачного зала.

Мой неприятель качает головой:

— Я был предупреждён, что мне попытаются помешать. Но не ожидал такого жалкого противника. Ты не готов, а значит, уже проиграл.

Голос звучный, таким бы стихи читать. И тут я вспомнил Александра — тоже любитель китайской поэзии и тоже не расстаётся с мечом.

— Может быть, разойдёмся мирно, — предлагаю я. — Мы вроде не ссорились.

Мой противник усмехается, опять показав крепкие белые зубы.

— Покой превращает мужчин в рухлядь. Я недаром выбрал этот облик, японцы лучше других понимают истину. Вот послушай: «Самурай должен прежде всего постоянно помнить — помнить днём и ночью, с того утра, когда он берёт в руки палочки, чтобы вкусить новогоднюю трапезу, до последней ночи старого года, когда он платит свои долги — что он должен умереть. Вот его главное дело». [11]

— Я не самурай, — тоскливо возражаю я, одновременно прикидывая: успею ли выхватить пистолет из кармана куртки? Ну и жизнь наступила, ни шагу не сделать без оружия…

Нет, вряд ли успею. Пока дотянусь до кармана, пока вытащу пистолет. Хоть бы догадался снять с предохранителя, входя в Исейон: ведь ясно было, что ничего хорошего тут не ждёт. Хотя… всё равно не помогло бы: десять раз зарубят, пока достану. Этот явно мастерски владеет мечом — вон, даже самурайским духом проникнулся.

— Ну и зря, — пожимает плечами мой супостат. — Ты вступил на путь служения и беспрестанного боя, а это путь самурая.

Холодный пот стекает по спине. Я лихорадочно соображаю, как выиграть время.

— Послушай! Я не знаю точно, но вроде бы меня нельзя так просто убить… по крайней мере, одному из вас.

Собеседник презрительно кривит губы:

— Не думал, что встречусь с такими жалкими увёртками. И это говорит один из Избранных? На Земле это действительно так, там вы сойдётесь друг с другом. Если доживёшь до того дня, что очень сомнительно. Но здесь другой мир, и тамошние правила не действуют. Тут может появиться, кто хочет, и всё дозволено. Разве тебя не предупредили?

Вообще-то да. И даже предостерегли, что здесь легко погибнуть. Только я как-то не вник.

В общем, надо срочно избавляться от этого хренова самурая, пока не изрубил меня в капусту. Даже если он окажется таким великодушным, что предложит для поединка меч — проку мне от этой железки будет, как от палки. Надо что-то придумать. К чёрту самурайскую этику: лучше оставаться живой собакой, чем стать мёртвым львом.

Собакой!..

«Вам стоит только позвать, и он окажется рядом…».

На раздумья не остаётся времени, самурай ленивым движением приподнял меч.

— Рок! — громко зову я. И содрогаюсь: пока пёсик соизволит явиться, мою голову успеют снести с плеч…

Но на этот раз собачка обошлась без обычного моциона. Меня толкает в лицо жарким воздухом, даже колени подгибаются от рыка, и я в третий раз вижу этого пса, только теперь чёрная морда нависла над макушкой моего противника. Янтарно-жёлтые блюдца глаз, красный язык почти касается завязанных узлом чёрных волос…

Мой враг даже не поворачивает головы — я замечаю, что смотрит на зеркальное лезвие меча.

— Неплохо придумано, — одобряет он. — Значит, тебе дали охрану. Эта зверюга действительно способна отхватить мне голову. Но это только пёс и, хотя он достойный противник, не чета мне. Так что просто придётся зарубить сначала его. А ты подожди своей очереди.

Он красиво разворачивается, уходя от страшных челюстей. Те клацают, словно стальные засовы. Я замечаю туманную полосу меча, но пёс тоже начеку и отпрыгивает, пол даже вздрогнул.

Зрелище великолепное: чёрный воин и чёрный пёс кружатся в смертельном танце на тёмном полу, а экран бросает на них холодные отсветы. Только заглядываться особо не стоит: и пёсика жалко, вдруг зарубят, да и о собственной голове следует позаботиться.

Так что я немного жду, пока мой ворог в развевающемся чёрном халате не окажется в стороне от собаки, сую правую руку в карман куртки, которая так и продолжала висеть на сгибе левой, неудачно цепляю ногтем за шов, но всё равно быстро выдёргиваю пистолет.

Пистолет ИЖ-71, гражданский вариант пистолета Макарова, очень просто снять с предохранителя: большой палец сам ложится на флажок и опускает его. Я не принимаю ни одну из стоек, которым учил Марат — из опасения, что мой противник успеет среагировать и переключится с собаки на меня. Для экономии времени не поднимаю оружие, а только плотно прижимаю локоть к поясу.

Действительно, Тёмный воин замечает появившийся в моей руке пистолет и разворачивается… Опасаясь, что он может метнуть меч, я нажимаю спуск, ещё продолжая поднимать ствол. Нажимать приходится сильно, я стреляю самовзводом. Оглушительно хлопает, и первая пуля выбивает плитку из пола рядом с босой ступнёй противника. К счастью, сила отдачи подкидывает ствол вверх. Я, не переставая, давлю на спуск, едва не глохну от грохота и не задыхаюсь от пороховой гари, так что едва ли все пули поразили цель.

Но несколько попали наверняка. На такой дистанции трудно промазать шестью выстрелами, если хоть сколько-нибудь тренировался.

Меч в руках моего противника замирает. Лицо становится белым, как снег, а открывшийся рот кажется чёрной дырой. Потом губы судорожно двигаются:

— Неплохие у вас… погремушки. Недооценил.

Меч выпадает. Прижимая руки к животу, Тёмный воин падает боком на пол, но, полежав немного, приподнимает голову. Струйка крови стекает изо рта.

— А ваши тела… слишком хлипкие. Только не думай, что убил меня.

Он сказал это и умер. Голова упала, тело уродливым цветком распласталось по чёрно-зеркальному полу, лезвие меча как стальной лепесток.

Я вытер заливавший глаза пот и сунул пистолет в карман. Хотя какая от него теперь польза, патронов не осталось? Было муторно, я снова убил человека… Или не совсем человека?

По чёрному халату пошла рябь, и меня бросило в жар: а вдруг Тёмный воин очнётся? Но рябь перешла в мерцание, а потом поверженная фигура вдруг рассыпалась — словно пепел полетел на ветру. Как в компьютерной игре! То же произошло и с мечом.

Я перевёл дух. Хотя плясать от радости было рано. Скорее всего, тело состояло не из плоти и крови, а чего-то другого. Тёмный воин, похоже, мог менять тела, а вот я нет. Так что надо скорее сматываться из Исейона.

Я поглядел на огромного пса: тот сидел, свесив язык и тяжело дыша. Я подошёл на цыпочках и погладил по грубой шерсти. Пёсик с вздохом положил огромную голову мне на плечо.

Хорошо, что сразу поднял: мои ноги подогнулись от тяжести.

— Молодец, Рок, — сипло сказал я. — Можешь возвращаться домой.

Жаль, что нечем угостить. Но пёс и не выпрашивал, ещё раз вздохнул и просто исчез. Меня качнуло порывом ветра, и я ошалело попытался ухватиться за пустоту.

Да, привыкать придётся ко многому. И узнавать тоже. Где, например, водятся такие собачки?

Я немного пришёл в себя. Слабый ток холодного воздуха, словно в глубине Исейона работают вентиляторы. Голубоватое мерцание дисплея…

Ах да!..

Я подошёл к пульту (ноги пару раз подкосились) и поглядел на дисплей. Чёрные полосы впились в полушария, будто пиявки. К счастью, их было не так много. Я перевёл взгляд на пульт. Обычная мешанина кнопок и индикаторов. Разбираться долго, но я был в Исейоне раньше и помню, что здесь всё подчиняется силе мысли. Вот они, две красные кнопки. То ли уже были, то ли появились в ответ на мой мысленный призыв. Два нажатия. Две бесшумные вспышки в чёрной пустоте над Землёй…

Помню, я гордо подумал: не сыграл ли роль Удерживающего?

Скорее идиота! Спутников-то было три, а не два — мне ловко отвели глаза. И третий ещё долго делал своё чёрное дело.

Я беспрепятственно вышел из Исейона и будто перешёл на другой уровень компьютерной игры. Ни леса, ни фантастического здания: передо мной расстилался обширный луг с крупными жёлтыми цветами, а вдали сверкала серебряная полоса — возможно, тот самый морской залив, что я видел с сопки на покинутой Земле. Густой пряный аромат наполнял воздух, я глубоко вдохнул, и сладостная дрожь пробежала по телу, словно в предвкушении чего-то.

Я снова пошёл по направлению к солнцу.

Трава шелковисто обтекала ноги, и мне захотелось пойти босиком, но пришлось бы нести ботинки в свободной руке. А кто знает, что мне ещё может встретиться?

Но вскоре льдистое мерцание возникло над серебряной гладью залива, и я стал догадываться, кто будет следующим. Этот мир и в самом деле был перекрёстком, любой мог заглянуть сюда.

Конечно, если умел открыть дверь.

Постепенно цветов стало так много, что от аромата начала кружиться голова. Всё яснее вырисовывался льдистый замок, но на этот раз от него не веяло холодом. Хрустально сияли шпили башен, голубой свет стекал по витым лестницам, золотые огоньки дрожали в окнах.

Луг перешёл в песчаный пляж, и я вновь увидел голубую лестницу с химерами по сторонам. Та, кто носила много имён — Аннабель, Лилит, Афродита Пандемос… — сходила навстречу мне. На этот раз она была в серебристо-мерцающем одеянии, которое почти не скрывало блистательной наготы. Облик слегка изменился: волосы чёрной волной спадали на плечи, таинственно мерцали изумруды глаз, а в белой руке покачивалась та же бордово-красная роза…

Мужчины мечтают обладать такой женщиной, и многие женщины хотели бы стать такой — способной менять наряды и облики, сохраняя вечную молодость. И быть совершенно свободной…

Только почему химеры — с львиным телом, головой дракона и змеиным хвостом — сторожат её замок?

Аннабель не сказала ни слова, лишь слегка разошлись розовые губы, и между ними скользнул красный кончик языка.

Я слегка поклонился:

— Здравствуй, Аннабель. Так это и есть твой замок у моря?

Черноволосая женщина слегка наклонила голову набок, всматриваясь:

— Ты изменился, — тихо прозвучал грудной голос. — Не могу понять, в чём дело.

— Я только что повстречался с Тёмным воином, — не без гордости объявил я.

Смех Аннабель прозвучал вкрадчивым колокольчиком:

— И победил его. Теперь он будет уважать тебя, что весьма опасно.

Я замялся:

— Как я понял, ваши тела состоят не из обычной плоти и крови. Сколько времени ему понадобится?..

— Чтобы обрести новое тело? — подхватила Аннабель, всё ещё вглядываясь в меня. Зелёные глаза колдовски мерцали. — Не беспокойся: чтобы соткать новое тело из уплотнённого эфира, нужно несколько дней. Даже если отыскать место, где поток времени течёт быстрее.

Аннабель слегка улыбнулась, и снова красный язычок промелькнул между губ:

— Так что пока у тебя есть время. Побудь моим гостем. А потом сможешь продолжить путь.

Не ожидая ответа, она повернулась к лестнице. У меня перехватило дыхание, сзади Аннабель оказалась совершенно нагой: словно выточенная из слоновой кости спина красиво изгибалась под водопадом чёрных волос, ягодицы слегка колыхались, а бёдра томно двигались, намекая на то наслаждение, что испытаешь, утонув между ними.

Захочешь ли выбраться из той бездны?..

Будто околдованный, я пошёл следом и опомнился, лишь ступив ногой на первую ступень. Она показалась холодной даже сквозь подошву ботинка. Я тяжело дышал, не в силах был сказать ни слова, во рту пересохло.

Аннабель сразу остановилась, и словно чёрное крыло взмахнуло в воздухе — она повернулась ко мне. Вдруг оказалась совсем близко, и меня словно пронизал электрический ток — это её волосы упали мне на лицо.

— Ты принадлежишь мне! — холодно и торжественно прозвучал её голос. — Мои волосы коснулись тебя! Я поцеловала тебя! Я овладела тобой!

Её губы приникли к моим, и холод в моём теле обратился в жгучий огонь желания, а мысли исчезли, словно растворились в пронизанной багровыми сполохами темноте.

Хотя нет… Что-то было иначе, чем тогда, в занесённой снегом хижине. Пусть руки Аннабель огненным кольцом охватили меня, пусть раздвоенное пламя её бёдер обжигало, а от аромата волос всё сильнее кружилась голова…

Что-то мешало мне окончательно потерять голову. Словно невидимая рука удерживала на краю той бездны, которой была Аннабель.

Меня раздирали противоречивые желания: то ли упасть в объятия Аннабель и без остатка раствориться в сладостно жгучем пламени, то ли вырваться на свободу… как вдруг я расслышал смех. И понял, что он раздавался всё это время, только на грани слышимости. Сначала он показался мне презрительным, но нет, был скорее грустен и тих. Будто серебряный колокольчик с тёмного моря…

Меня словно обдало ледяной волной. Лёд и огонь!.. Но огонь стал быстро гаснуть, и я рванулся прочь от Аннабель. Разрывая оковы её рук. Обрывая путы её волос. Размыкая стальной захват её бёдер…

Аннабель пошатнулась, как от удара, и с трудом устояла на голубой лестнице. Теперь я понял, что она и в самом деле сделана изо льда. Глаза вспыхнули гневными изумрудами, а язык мелькнул как красная молния. В руке чёрной змеёй взметнулся хлыст, и я понял, что это её волосы…

Но хлыст опять рассыпался на пряди, а губы сомкнулись — печальным розовым бутоном.

Понимание, а затем сожаление появились в глазах.

— Мои волосы не удержат тебя, — грустно произнесла она. — Мои губы не удержат тебя. И даже моё тело не удержит тебя. Но ты не свободен. Ты надел другое ярмо.

Я всё ещё тяжело дышал, а вдобавок был задет. Немного подумав, сказал:

— Ницше написал: «Немало и таких, что утратили свою последнюю ценность, когда сбросили с себя ярмо своё».

Аннабель обидно рассмеялась:

— Ты упустил наслаждение, которое редко даруется мужчине. И ради чего? Я способна видеть будущее, и вот то, которое ты выбрал. Твой иссохший труп будет лежать в горящем лесу, и это случится очень скоро. Прощай!

Порыв холодного ветра поколебал её фигуру и замок. А следом случилось то, что я уже видел. Фигура Аннабель, а следом и замок подёрнулись рябью, та перешла в мерцание, а потом всё рассыпалось — словно пепел полетел по ветру.

Залив остался, но заблестел сталью, словно лезвие ножа, а берег приуныл — песок и кустарник.

Я вздохнул и вяло наклонился, чтобы подобрать куртку. Один раз Аннабель уже предсказала мне будущее, но ошиблась: мне всё же не перерезали горло на чёрном полу. Будем надеяться, что ошиблась и в этот раз… Я стряхнул с куртки песок и пошёл дальше. Ноги вязли в песке, солнце тусклой монетой висело в сером небе. Я шёл и глуповато улыбался: надо же, разговаривал с Аннабель, как равный!..

Только слишком рано я стал улыбаться. И слишком самодовольно.

Справа тянулись унылые кусты, слева поблёскивало море. Вскоре к серому мельканию кустарника добавился другой цвет, как будто желтоватый… Я нахмурился, но продолжал идти — мало ли какие сюрпризы ещё встретятся на пути.

Когда мелькание стало слишком настойчивым, я пригляделся…

А потом с удовольствием кинулся бы наутёк, но было некуда — слева море.

Огромный тигр — жёлтый, с чёрными полосами, — мягко скользил среди кустарников. Не приближаясь и не удаляясь, просто двигался в том же направлении, что и я.

Я облизал пересохшие губы, ничего себе попутчик! Вот уж не думал, что здесь есть какая-то фауна. А моё оружие бесполезно! Не позвать ли опять на помощь собачку по имени Рок?..

Хотя как-то неловко снова расписываться в собственной беспомощности.

Но тут тигр повернул прямо ко мне, оскалив при этом огромную красную пасть, и я в панике уже открыл рот…

И, по-моему, забыл закрыть.

Ко мне приближался уже не тигр, а высокий юноша — с обнажённым мускулистым торсом и дочерна загорелым лицом. Ниже пояса на нём было что-то вроде синих шаровар.

Когда он подошёл близко, по моей спине протёк холодок — глаза у юноши были жёлтые, тигриные, с вертикальным зрачком. И не юношеские это были глаза, щели зрачков пылали тёмным огнём — словно горечь и ярость столетий, если не тысячелетий, скопились в них.

Снова я видел Рароха — и совершенно не знал, чего от него ждать. Тёмный воин и Лилит были как-то понятнее.

— Простите, если напугал вас, — голос Рароха оказался вполне доброжелателен. — Я люблю бродить в таком обличье, и упустил из виду, что могу испугать вас.

Что же, довольно вежливо. Только как-то не верится.

— Ничего, — бодро отозвался я. — Назвался груздем, полезай в кузов. Мне придётся мне ко многому привыкать.

— Я видел, как вы избавились от моих… родственников. — Рарох приноровил шаг к моему и пошёл рядом, небрежно отшвыривая песок босыми ногами. — Ловко. Сестричка никак не придёт в себя от разочарования. А другому так вообще пришлось взять отгул.

Я искоса поглядел на попутчика — слишком легкомысленно тот выражался для сверхъестественного существа.

— Вы родственники? — Надо же было что-то сказать.

— В некотором роде, — поморщился Рарох. Вертикальная черта на миг прорезала надменный высокий лоб. — Точнее можно было бы объяснить, используя термины квантовой физики или философии неоплатонизма, но это как-нибудь в другой раз.

Я вздохнул и поглядел на солнце, не понадобилось даже щуриться. Мир вокруг словно поблек.

— Похоже, вы все пытаетесь задержать меня. Каждый старается по мере своих возможностей. Но как я могу помешать? — Мне вспомнилась сумрачная ирреальная Москва и видение шахматной доски на тёмной воде… — У меня нет ваших способностей, я всего лишь начинающий игрок. И не понимаю даже сути игры.

Рарох глянул на меня, и уголки чувственных губ презрительно опустились.

— Вы вступили в игру. И подписали контракт. А тем самым заставили принимать себя всерьёз.

Слова упали как тяжёлые камни, и по моему телу пробежала холодная дрожь. Тем временем в море выдвинулся унылый песчаный мыс, и мы стали уходить от залива, выбирая свободные промежутки между кустов. Солнце по-прежнему светило впереди, так что беспокоиться было не о чём.

— По сути дела, у меня не было выбора, — почти что пожаловался я. — Я хотел увидеть Киру и боялся, что иначе мы не встретимся.

— Выбор есть всегда! — Глаза Рароха вспыхнули как чёрные молнии. — А вы не думали о своих шансах выжить? Ведь речь идёт об Армагеддоне, последней и самой страшной битве всех времён. Она неоднократно откладывалась, но неизбежно наступит. Нам запрещено участвовать в сражении, ибо наша мощь столь велика, что в этом случае планета разлетится на атомы или частицы, ещё более мелкие. Поэтому исход сражения решат двенадцать человек с одной стороны и двенадцать с другой. Похоже на древние гладиаторские бои. Каждый пройдёт подготовку в течение десятилетий, а то и столетий, и станет непревзойдённым бойцом. Возможно, выживет лишь один, и даже он, скорее всего, погибнет от ран. Кира должна будет сражаться тоже, таков закон. Равное количество мужчин и женщин. Она наверняка погибнет одной из первых, и вам придётся смотреть, как она умирает. Вам не говорили об этом, когда кровью подписывали контракт?

— Нет, — прошептал я. Кусты расплывались в серое марево, и тоска стиснула сердце. — Но что я теперь могу сделать?

— Да что угодно! — надменно прозвучал голос Рароха. — Например, просто выйти из игры. По сути дела, вам навязали выбор — и вы сделали его из страха, что больше не увидите Киру. Но теперь можете сделать подлинно свободный выбор — скажем, остаться здесь. Этот мир обширен, и для всех тут найдётся место. Он пластичнее земного, им можно управлять силой мысли, и вы легко научитесь создавать всё необходимое. Только представьте, что у вас будет прекрасный собственный дом в приятном уголке морского побережья. Можно будет не обливаться потом и кровью, а целые дни проводить в блаженном безделье. И рядом с вами будет Кира! Ведь ей тоже предстоит пройти через этот мир. Я могу сделать так, что вы встретитесь всего через несколько часов…

Кто-то уже говорил, что у меня будет дом на берегу моря. Только ничего не говорил о безделье. Тот, кто всю жизнь провёл в трудах и сражениях и, похоже, продолжает вести такую же жизнь на других уровнях бытия…

И всё же слова Рароха звучали заманчиво. Почему меня всё время втягивают в какие-то истории? Не хочу я быть чьим-то избранником и сражаться в каком-то Армагеддоне, вообще думал, что это библейская сказка.

Кусты стали гуще, я уже с трудом пробирался между колючими ветвями. Мой спутник скользил рядом непринуждённо, словно едва касаясь земли. Смерклось, и небо приобрело розовый оттенок, будто где-то вдали полыхал лесной пожар. Солнце едва виднелось, как воспалённый глаз.

Я вздохнул:

— Звучит заманчиво. Но не наскучит ли скоро такая жизнь? Вот вы — живёте столетия, а может быть, и тысячелетия. Наверное, всё изведали. Не бывает порой скучно?

Кошачья грация изменила Рароху, он слегка споткнулся и метнул на меня пронзительно-жёлтый взгляд.

— Бывает, — голос прозвучал вкрадчиво и осторожно. — Вы видели меня на Луне, хотя это и не ваша Луна. Это лунный ад. Там было скучно, но на свободе другое дело. Вы не знаете собственной природы, Андрей, да и большинство людей не знает. Люди — не представители вида Homo Sapiens, как они гордо себя называют. Во Вселенной много рас, куда более разумных. Природа людей другая. Высший Дух — не стану отрицать, что Он существует, — действительно создал людей по собственному образу и подобию, но это означает совсем другое, чем думают ваши богословы. Человек создан как Homo Ludens — человек играющий, именно в свободной игре он полнее всего выражает своего создателя. Как Высший Дух устанавливает законы для Вселенной, так и вы можете устанавливать законы для себя. Но вы вечно связываете себя понятиями о каком-то долге. Оставьте это! Примите дар свободы, Андрей! Скоро вы научитесь менять тела и странствовать из мира в мир, как и мы. Обретёте мощь и испытаете несказанные наслаждения. Зачем связывать себя только с одной женщиной, с одной идеей или страной?..

— Достаточно! — прервал я. На сердце будто лежал тяжёлый камень, и слова выходили с трудом. — Возможно, вы правы. Возможно, Бог полностью поглощён своей игрой и нам остаётся только брать с Него пример. Но в игре бывают правила. Я принял их, пускай это было неосмотрительно. Теперь я пойду по дороге, которую выбрал. Пока не дойду до конца, а там посмотрим…

Рарох рассмеялся — тихо, но зловеще. Пошёл медленнее и неожиданно повернулся ко мне. Лицо его совершенно изменилось: щели зрачков пылали неистовым жёлтым огнём, а улыбка походила на тигриный оскал.

— Ты глупец, — прошипел он как разъярённая кошка. — И вдобавок упрямый глупец. Эта игра идёт уже слишком давно, и новички в ней, как правило, не задерживаются. Посмотри вокруг!

Я оглянулся. Мы забрели в какой-то сумрачный лес — вместо кустарников кругом стояли чёрные, без просвета между стволов деревья, они казались окаменевшими, и лишь над головой сквозь ветви виднелось багровое небо…

Солнца не было видно!

Сердце словно стиснули ледяные когти — мне было сказано идти по направлению к солнцу, а я сбился с дороги.

— Рарох!.. — я в бешенстве повернулся.

Тот стоял поодаль, на тёмной груди и лице трепетали красные отсветы, а зрачки казались щелями, ведущими в красновато-жёлтую бездну.

— Да? — спокойно сказал он.

— Куда ты завёл меня? — в ярости я тоже стал обращаться к нему на «ты».

— Ты плохой игрок, — Рарох повёл плечами, словно чёрными глыбами. — Я ведь дал подсказку, упомянув, что этот мир подчиняется силе мысли, и в нём можно делать, что угодно. Так что я просто создал дверь, через которую прошёл в тот мир, где ты когда-то видел меня. В лунный ад.

— Прихватив меня? — горько спросил я.

— А почему бы и нет? — насмешливо осведомился Рарох. — Ты можешь воспользоваться своими талантами и выбраться отсюда, ведь это всего лишь игра. Всё в мире — игра. Только поспеши, твоё время ограничено. В отличие от вашей Луны, здесь есть воздух, но нет ни капли воды.

На тёмном лице Рароха играли красные отсветы, и я разглядел, что между стволами деревьев всё-таки есть промежутки. В них горел угрюмый красный огонь.

И такой же красный огонь ярости застлал мои глаза. Я схватился за карман куртки, где был пистолет, но вспомнил, что патроны кончились. Тогда изо всех сил крикнул:

— Рок! — И прислушался, не раздастся ли в ответ громовой лай?

Но ничего не произошло. Так же багровело небо, так же трепетали красные отсветы на стволах окаменелых деревьев, так же насмешливо улыбался Рарох.

— Это мой мир, — тяжко молвил он. — Твоей собачке не найти дорогу сюда. И дороги отсюда тоже нет!

Он сделал шаг назад и исчез среди тёмных стволов. Словно его и не было, словно меня сопровождал лишь призрак, порождённый моим воспалённым умом. Я попытался сглотнуть, но слюна едва смочила пересохшее горло. Я вдруг осознал, что здесь очень жарко. Багрянец просвечивал отовсюду, и создавалось впечатление, что со всех сторон надвигается лесной пожар. Не об этом ли горящем лесе говорила Аннабель? Неужели и в самом деле здесь останется лежать мой иссохший труп?

Под ногами было мягко, землю покрывал пепел. Мне уже сильно хотелось пить, а вскоре жажда сделается нестерпимой. Где же выход из этого леса? Как вернуться на дорогу, ведущую к солнцу?..

Я бросил куртку возле дерева, обхватил руками чёрный ствол и стал подтягиваться вверх. Ладони стало жечь, и вначале приходилось сжимать ствол коленями, чтобы удержаться, но потом я дотянулся до первой ветки. Она оказалась хрупкой, хрустнула у меня в руке и сломалась, но я успел схватиться за торчащий сучок. С трудом продолжил карабкаться вверх, то и дело чихая из-за попадавшего в ноздри пепла. Вокруг стоял запах гари, горький смрад давней смерти.

Наконец я добрался почти до самого верха, но не рискнул ступить на тонкие последние ветви. Горизонт и так стал виден из-за бесчисленных чёрных стволов — и я едва не выпустил из рук обгоревшую ветку. Сплошная полоса багрового огня — и мгла над нею. Подёрнутое пологом пепла небо — и ни следа солнца.

Даже дуновение ветерка не коснулось моего потного, обсыпанного пеплом лица…

«Иди по направлению к солнцу». Она даже повторила это. А здесь нет солнца! Наверное, это в самом деле ад — окаменелые леса, тянущиеся к мутному огненному горизонту, и ни капли воды. Хотя нет — скорее преддверие ада. В нём самом я окажусь, когда умру от жажды, и моё тело будет лежать на испепелённой земле. Интересно, как выглядит настоящий ад?

Похоже, что скоро узнаю.

Перехватывая ветви саднящими ладонями, я кое-как спустился и сел, привалившись спиной к дереву. Земля тоже была горячей, ладони погрузились в мягкий пепел, а губы совсем запеклись. Перед глазами маячили чёрные обгорелые кусты, местами из-под пепла выглядывали багряные камни.

Мне вспомнилось:

«…Тут лишь Тень этой багровой скалы (Встань в тень этой багровой скалы), Я покажу тебе нечто иное, Нежели тень твоя утром, что за тобою шагает, Или тень твоя вечером, что встаёт пред тобою; Я покажу тебе страх в горсти праха». [12]

Похоже, что и этот поэт побывал здесь. Ну что же, наверное, скоро смогу спросить у него самого. Мне захотелось плакать, но из воспалённых глаз не выдавилось ни слезинки, глазные яблоки будто царапал раскалённый песок. Прощай, Кира. Даже Владычица не поможет мне здесь.

Всё безжалостнее раскалённые пальцы стискивали мне горло, и вдруг что-то запорхало перед глазами, будто тёмная бабочка…

Я с трудом поморгал: бабочка, откуда ты в этом мёртвом мире?

И вовсе она не тёмная — наверное, темнота только в моих глазах, а тут прозрачно трепещут голубые крылышки, и на них словно мигают, тревожно глядя на меня, серые глаза…

Совсем как глаза Киры! Словно она сама в облике бабочки ищет меня в этом испепелённом мире!

И тут я понял нечто столь важное, что у меня замерло сердце, а мир перед глазами пошёл трещинами, как красное стекло, готовое вот-вот разбиться вдребезги.

Мои запёкшиеся губы раздвинулись в улыбке, хотя их пронзила боль, и я ощутил солоноватый привкус.

Есть Сила превыше силы. Превыше коварства и безмерной власти, потому что сама есть Власть.

Мир снова вернулся в фокус — угольно-чёрные деревья на багряном фоне, — но это уже ничего не значило. Я с трудом встал. Меня качнуло, а грудь словно перехватило огненным обручем. Но я сделал шаг в сторону бабочки, а потом другой…

Она словно ждала этого, легко и неспешно запорхала прочь.

Уже сделав несколько шагов, я вспомнил, что забыл куртку с пистолетом.

Но возвращаться не стал, боясь потерять свой единственный ориентир, да и зачем мне теперь пистолет?

Я спотыкался об упавшие обгорелые стволы, увязал в зыбучем пепле. Ветви мёртвых, возможно, миллионы лет деревьев цеплялись за пропотевшую рубашку и рвали её в клочья. Этот мир не хотел меня отпускать — наверное, он никогда и никого ещё не отпускал. Но бабочка тихо порхала впереди, и я из последних сил тащился следом.

И внезапно потянуло прохладой, будто наконец и пальцы Киры дотронулись до моего пылающего лба. Я ощутил, что под ногами сухая, ломкая, но всё же трава. А потом услышал звук падающих капель и остановился.

Бабочка кружилась у дерева над лужицей голубой воды. Капля за каплей падали туда из-под корней, словно слёзы по тем, кто ещё, кроме меня, скитался в этих мёртвых лесах. Но когда я бросился ничком и приник к воде, она оказалась чистой и сладкой.

Огонь нехотя затухал в моей груди и животе. Когда я наконец смог оторваться от воды и встать, меня переполняла блаженная лёгкость. Я огляделся.

И уже не увидел чудесной бабочки. Но не увидел и мёртвого леса, не ощутил запаха гари. Вокруг стояли хмурые величавые ели, меж стволов мерцал таинственный полусвет, а воздух был чист и смолист. Чем-то смутно знакомым повеяло в воздухе. Я облегчённо вздохнул и пошёл наугад.

И понемногу стало смеркаться в лесу. Увеличилось расстояние между елями, появились заросшие травой лужайки, а под ногами обозначилась тропка. Становилось всё теплее. Постепенно истончился запах смолы, и какие-то другие ароматы наполнили воздух, снова затронув что-то в памяти. Ели стали выше, их ветви закрывали небо…

Хотя нет — уже не ели, а совсем другие деревья, с тёмными пышными кронами, обступили тропинку.

А потом на лужайке я увидел цветы. Не смог различить их цвета — сумерки быстро сгущались, и всё становилось одинаково серым: раскинувшиеся как драконы ветви деревьев, гладкие лужайки, обложенные камнями дорожки. Другие цветы неярко забелели у берега пруда, и гладь воды красиво замерцала в свете внезапно высыпавших на небо звёзд.

Впереди забелело ярче. Тропка ушла в тень и вынырнула на открытое пространство. Сердце у меня забилось отчаянно и глухо.

Залитая лунным светом лестница спадала к тёмному морю. Чёрные кипарисы сторожили её, и мраморные львы лежали и стояли с обеих сторон.

И я понял — луна здесь и вправду вечно льёт свет на белый каскад ступеней, и мраморные львы никогда не видели иного света, и я уже за пределами земного времени и пространства…

Рядом с одним изо львов сидела женщина, прислонив голову к оскаленной пасти. Завидев меня, встала.

Я вздрогнул — слишком красивым и стремительным было её движение, а волосы будто взмыли жемчужной волной. Вспомнилась прекрасная и жутковатая гостья, пришедшая ко мне с вечернего моря…

Но потом я вздохнул с облегчением.

— С возвращением, Андрей! — сказала Кира.

Примечания

1

А.С.Пушкин. «Узник»

(обратно)

2

Кира — Госпожа (греч.)

(обратно)

3

Strand Strategy for the 1980-s. Washington, 1979, стр. 61–62

(обратно)

4

А.Ахматова. «Поэма без героя»

(обратно)

5

«Эннеады» V, цит. по А.С.Богомолов. «Античная философия». — М.: Изд-во Московского университете, 1985, с. 327–328

(обратно)

6

Ли Бо. «Рано утром выезжаю из города Боди». «Поэзия эпохи Тан». — М.: «Художественная литература», 1987

(обратно)

7

В.Скотт. «Письма о демонологии и колдовстве». — М.: «Изд-во Эксмо»; СПб.: «Terra Fantastica», 2002

(обратно)

8

Сунь-Цзы. «Искусство войны». По «У-Цзин. Семь военных канонов Древнего Китая». Пер. с англ. Котенко В.В.-СПб.: «Евразия», 1998

(обратно)

9

NWS — North Warning System (Северная система предупреждения). JSS — Joint Surveillance System (Совместная система наблюдения).

(обратно)

10

USCYBERCOM — Кибернетическое командование Соединённых Штатов.

(обратно)

11

Юдзан Дайдодзи. «Будосесинсю». По «Книга самурая». — СПб.: «Евразия», 2001

(обратно)

12

Т.С.Элиот. «Бесплодная земля». Пер. с англ. С.Степанова. Т.С.Элиот «Избранная поэзия». — СПб.: «Северо-Запад», 1994

(обратно)

Оглавление

Пролог

1. Столица мира

2. Безенгийская стена

Интерлюдия. Сибил

3. Парк в сумерках

4. Ветер будущего

5. Путешествие на север

6. Хижина в снегах

7. Тёмные двери

8. Царевна-лебедь

9. Оседлавшие бурю

По ту сторону добра и зла

Море, недалеко от Бейрута

Кипр

Вашингтон, Белый дом

Атлантический океан, примерно в 200 километрах от побережья США

10. Возвращение в Сад Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg