«Tot-Svet@mail.ru»

Владимир Ионов Tot-Svet@mail.ru Глава 1.

Дежурный редактор Агентства новостей стремглав откатился от рабочего стола и крикнул:

– Сюда братцы! Смотрите, что выпало на экран!

– Чего там? Читай, – вяло откликнулись коллеги, привыкшие к любым сообщениям репортеров.

– Не! Во, чего пишут: «сегодня в 10 часов 56 минут ушел из жизни известный журналист, писатель, психолог Владимир Волгарь». А глянте адрес отправителя: «totsvet@mail.ru», – нараспев прочитал дежурный.

– А подпись чья? – спросил кто-то.

– Только адрес: Тот свет, собака, мэйл точка ру.

– Туфта, – заключила пухленькая Ира Вечерняя, зам главного редактора Агентства. – Я вчера с ним разговаривала, обещал интересный текст.

– Ну, может, вот он и есть, – сообразил дежурный.

– Надо проверять. Волгарю пока не звоните, – мало ли что? – Прозвоните редакции, где он работал, нет ли чего у них? – распорядилась Ира и раздраженно задавила в пепельницу недокуренную сигарету.

– А, может, его жене? – осторожно спросила молоденькая практикантка Агентства и виновато прикусила уголок нижней губы.

– Обалдела что ли? – вскинулась на нее Вечерняя. – А если это чья-то идиотская хохма? Представляешь, что может случиться с человеком?

– Ну, как бы, может быть, да, – согласилось «юное дарование», как кликали в Агентстве практикантку.

– Ира, скажи Максу, пусть он распорядится, а я пока выйду на это «мыло», может, чего и прорежется, – решил дежурный. Он вообще парень молодой и решительный до наглости.

Вечерняя, ничего не сказав, пошла в каморку Главного.

– Привет, Влад! Ну, и как ты там? – отстучал дежурный на адрес отправителя. И, откинувшись на спинку видавшего виды кресла, уставился на экран монитора.

Глава 2.

– Я не «там», я Здесь. Это вы еще «там». Не знаю, что будет дальше, а пока здесь любопытно. – Всплыл на экране ответ к изумлению коллег, сбившихся вокруг монитора дежурного.

– Ну, ты чумишь или как? Тогда отпиши, что видишь и где конкретно находишься? И можно ли это выдать на ленту? – с нервной дрожью в пальцах отстучал дежурный.

– Конкретно, я нахожусь Здесь, где все будут. Ещё не огляделся, получил только адрес, с которого пишу, и видел издалека нескольких знакомых. В разное время вы писали о них. Про ленту… Я для чего сообщил вам первым? Вывешивайте текст. А если вздумаете что-то подробнее сообщить, пусть кто-то заглянет на сайтпочитает там мои дневники. Это, как я понимаю, Арсений сейчас на выпуске? Передавай от меня привет Ире и Максу. И скажи, что не жду скорого свидания с ними. Влад.

К столу выпускающего подлетел Макс, высокий, тонкий, потемневший от азарта погони за новостями главный редактор Агентства. Растолкал сбившихся у стола коллег.

– Эй, вы чего тут? Какой на хрен ТОТ СВЕТ, если он сам пишет?

– Он еще и отвечает мне, – хмыкнул Арсений, покрасневший от репортерского нетерпения. И без того рыжий, он теперь пламенел, как цветущий боярышник. – Вот читай! – И укрупнил текст.

– Хочет опять нас под монастырь подвести… Ладно, сохрани всё и – в свет! Только не в Тот, а в этот. Пусть потом сам расхлебывает, – решил Макс и убежал в свой закуток, где одним махом сдвинул со стола бумаги и вызвал на свой монитор тексты Влада. Обалдеть! Волгарь вроде серьезный человек, а выдает черте что. На смех хочет поднять? Вот сейчас будет звону! – И застучал по клавиатуре: – Владимир Борисович, мы выдали ваше сообщение с адресом отправителя, так что расхлебывать эту кашу будете сами. Но если Вы это серьезно – во что мне трудно поверить – слезно прошу Вас иметь нас в виду первыми – мы ведь живем информацией, а это была бы бомба. Обещайте!!!

– Привет, Максим! Что тебе обещать? – всплыло на экране.

– Как жи…, – хотел написать «живешь» и осекся. – Это что, какое-то другое измерение, где ты сейчас находишься? И вообще, в чем дело? Если можно, если не вздуваешь нас, пиши подробно и комментируй всё, что видишь вокруг себя. А я гарантирую всё собрать и отдать кому-нибудь для отдельного издания. Оторвут с руками. Ты не представляешь, что ты заварил… Вот уже звонят с выпусков. Минуту! Кто вас дурачит? Не верите, не давайте, – прокричал в трубку. – Извини, Влад. В каком ты хоть там состоянии? Я чего-то ничего не понимаю и понять пока не могу… Для связи у тебя только этот адрес? А телефон?

– Мобильником не снабдили. А свой не знаю где. Но электронную почту, как видишь, получаю. Я тебя понял, и буду пробовать писать на твой адрес. До связи, Влад.

Глава 3.

Как не трудно догадаться, новость, выданная Арсением, вызвала сущий гвалт в редакциях газет, радио и телевидения. Волгаря знали все как самого опытного репортера, аналитика и комментатора из всей когорты региональных журналистов. Его уважали, ему завидовали, его тихо ненавидели. И потому сообщение Агентства никого не оставило равнодушным. Были охи сожаления, растерянность и ехидство, и никто не знал, что делать – ставить в номер или бросить в корзину. Если ставить, то на какую полосу, голым сообщением Агентства или с комментарием, в какой выпуск и с картинкой или без… И как во всё это поверить? Стали запрашивать: блеф это или серьезно? На что Макс ответил за собственной подписью: «Коллеги, я понимаю ваше смятение, сам был в таком же состоянии, пока не получил от Влада подтверждение и текста, и адреса отправителя. Так что действуйте по своему усмотрению. Мы свое дело сделали. Максим Калачев».

Легко сказать «по своему усмотрению», если РАН – агентство частное, а у нас в учредителях то правительство, то законодательное собрание, пресс-службы которых, обычно гораздые чего-нибудь указать или навязать, теперь отмахиваются, не зная что предпринять.

Вскоре в редакциях получили авторитетную точку опоры: ИТАР-ТАСС, со ссылкой на региональное Агентство новостей, выдало уже известный всем текст с добавлением, что в 70–80 годы Владимир Волгарь работал собственным корреспондентом ТАСС в ряде регионов страны и за рубежом и был одним из лучших журналистов, опыт работы которого Коллегия ТАСС рекомендовала для изучения всем корреспондентам своей системы в Советском Союзе.

Это уже – первая полоса и ближайший выпуск новостей с повторением ее в главном вечернем блоке. Закавыка только в том, надо ли добавить к сообщению собственный комментарий или еще ждать какого-то подтверждения?

Пока ответственные секретари и редакторы выпусков проявляли решительность или преодолевали сомнение, в «Сточной яме», как в шутку именуют сайт региональных СМИ, появилась реплика некоего «Наблюдателя»:

«Братцы по оружию, плюнте мне в монитор, если я не прав: старина Волгарь нутром почуял угасание интереса к себе и выдал вам эту лажу, чтобы вы окропили умильными слезами его светлую память. Помяните мое слово, он всплывет, как только вы уйметесь со своими всхлипами.»

Естественно, «Наблюдатель» поднял этим шквал осуждения, одобрения и рассуждений о скверне и цельности души человеческой, о позорной практике прятаться за «никами».

И вдруг: «Коллеги! Я хочу вмешаться в ваш шум не для того, чтобы прекратить его – шумите сколько угодно, но хочу, чтобы вы знали: я улавливаю здесь и мыли, которыми вы прикрываете поток слов или строк, чувствую даже ваши помыслы, еще неясные вам самим, и предугадываю слова, которые вы скажете, оказавшись Здесь. Помните, ваши мысли материальны, а помыслы – подсудны. Владимир Волгарь».

– А я положил на то, что ты сейчас баешь, Волгарь. К сему, Наблюдатель.

– Саша, убери, то, что ты «положил», иначе может больше не пригодиться. Повторю: помыслы подсудны. Влад.

– Да шел бы ты! – сорвался Наблюдатель.

– Моменте море, Саша. Привет Нине и Костику!

Глава 4.

Выпускник отделения журналистики Нижегородского университета Александр Сарафанов был недоволен своей внешностью: слишком приземист, широк в талии, круглолиц, краснощек, словом, не «мачо», и положением, которое занимал в региональном профессиональном цехе, ибо считал себя явно недооцененным. Поэтому лез в стрингеры столичных изданий. Не во внештатники, потому что «внештатный корреспондент» звучит как-то унизительно, а именно в «стрингеры». Хоть это те же штаны, только назад пуговкой, зато звучно и модно. Пробовал он себя в любых жанрах и направлениях журналистики. Кое-что у него действительно получалось и в информационной поденке, и даже в аналитике. Пару раз его напечатала претенциозная газета «Сегодня», почившая вскоре в Лету, но это не помешало Сарафанову присвоить себе псевдоним «Александр Крутой», узаконить его в членском билете Союза журналистов и, вследствие этого, быть снисходительным и даже слегка надменным по отношению к коллегам, занимающим равное с ним положение в региональном пишуще-снимающем братстве, но ставящим под своими текстами унылые собственные фамилии. Перед журналистами, заезжающими в регион из центра, и местными собкорами столичных изданий Саша заметно заискивал, видя в них возможных сталкеров его восхождения к высотам отечественной Четвертой власти.

Нину, рыжую восторженную дурнушку Сарафанов-Крутой подцепил в университете, где сразу после окончания вуза попытался преподавать на том же отделении мастерство репортажа. В большинстве там сейчас девчонки – журналистика вообще активно феминизируется – и Александр Васильевич ходил в аудитории гоголем, рисовался мастером популярного жанра. Но примеры приводил из других авторов, небрежно сообщая, что в них, на его просвещенный взгляд, достойно похвалы или порицания. Девчонки же тоже кое-что читали и имели о прочитанном мнение, с Крутым они не соглашались, над его напыщенностью похихикивали. Только Нина, в недавнем прошлом литсотрудник районки, защищала Сарафанова до покраснения ушей, отмечая неординарность его собственных публикаций и оценок коллег. Как-то Сарафанов подслушал их спор, остался доволен Нининой позицией, после лекции попросил её остаться в аудитории, без обиняков признал своей лучшей ученицей и в подтверждение сказанного предложил продолжить разговор в кафе «Театральное». С этого у них и начались отношения, быстро переросшие в ведение совместного хозяйства на съемной квартире преподавателя. Впрочем, преподавал Сарафанов недолго. Его курс занятий закончился, а на новый почему-то не пригласили.

– Сашок, ты чего это у меня пуганый какой-то сегодня? Случилось что? – встретила Нина Сарафанова, когда он приплёлся домой.

– Да так…, – вяло отозвался Сарафанов.

– Чего так-то? Я, чай, вижу какой ты. Влетело от кого?

– Что за речь, Нинок, «влетело», «чай»?… Ты забывай свой районный «воляпюк». Чай, в приличном месте теперь живешь.

– Ну, так и объясни прилично, что там у тебя случилось?

– С Волгарем инцидент вышел. АН сегодня выдал его собственный текст, что, мол, ушёл из жизни и обратный адрес: «Тот свет» Представляешь, дуба дал, а пишет мыло в АН? Ну, я и сбросил в «яму», что Волгарь и оттуда себя пиарит. Дал под ником «Наблюдатель», а он, прикинь, и отвечает: «Моменто море», Саша, и привет Нине с Костиком».

– И чего?

– Чего-чего? Дура, что ли? Говорю, он сам пишет, что дубанулся, помер, значит. А пишет! И меня сразу угадал под ником. Врубилась?

– Нет, чегой-то. Как помер? Волгарь помер? Я его вчера по телеку видела, выглядел хорошо… А от чего помер, не сказали? Сколько же ему было? – И Нина присела на стул, будто ноги перестали её держать.

– От чего, от чего? Я откуда знаю? От воспаления ушлости. Ты чего, не врубаешься? Умер, а пишет! Такой хипишь поднял – на всю Ивановскую. В редакции все в осадок выпали. Ну, я и врезал в «яме». Там гвалт, знаешь, какой был? Ах, Волгарь, ох, Волгарь… Да, Володя, где ты и как? А он – «я там, где все будут»… Мне тошно стало, я и отбацал: «Плюнте мне в монитор, если Волгарь не дурит всех». Как он понял, что я не верю – не представляю. И, главно, «моменте море»…

– Что это значит? – спросила Нина.

– Словарь расхожих фраз возьми! – И Сарафанов ушел в свою комнату с мыслью: «и чего я в ней тогда нашел?»

Нашел-то он в ней, конечно, много всего. Нина выправилась внешне – похудела и постройнела, макияж научилась класть на лицо так, что он красил её, не бросаясь в глаза. На работе её ценили, потому что одна тянула целый отдел общественных связей и политики. Обычно в редакциях на этом отделе минимум двое крутятся, а она и одна управлялась вполне пристойно. Правда, Волгарь ей время от времени помогал комментариями, когда освободился от постоянной работы в своём еженедельнике. И дома она оказалась хозяйкой на зависть. Крутой при ней был сыт, выглажен и мог кого хочешь привести в дом: там всегда чисто, уютно, приветливо.

Как переводится «мементе море» она, конечно знала, но что это значит в применении к Сарафанову? Расхожая фраза или предупреждение?

– Сашок! – крикнула Нина мужу, – если Волгарь действительно уже на том свете и пишет оттуда электронные послания, это же сенсация! Такого нигде не было! Какой у него обратный адрес?

– Откуда я знаю? Мне он ответил на форуме «ямы». Зайди на АН, там вся информация. Они уже раскручивают это на всю катушку, – отозвался из своей комнаты Сарафанов.

– Как плохо, что дома у нас нет компьютера! – буквально взвыла Нина. – Мы когда-нибудь заведём его? Я хочу ноутбук!

– А я хочу кабриолет, – появился в гостиной Сарафанов. – На кой ляд тебе компьютер дома, если их в редакции навалом? Чтобы Костик потом сутками торчал у экрана?

– Сравнил тоже – ноутбук с кабриолетом!

– И ты тоже сравнила… – Сарафанов хотел, было, сказать «Крутого с Сарафановой», но осекся, поняв, что Нине есть, что ответить на это. Она – уже завотделом, а он – все еще корреспондент, хоть и стрингер тоже.

– Неужели тебе не интересно, что происходит сейчас вокруг Волгаря? Это же мировая сенсация. Если только он действительно не перепутал февраль с 1-м апреля.

– Вот именно!

– А если перепутал, это же классный сюжет фантастической повести!

– Ну, он же у нас писатель, вот и дурит всем головы «классным сюжетом». Одного не пойму, как он раскусил, что это я «Наблюдателем» прикрылся?

– Это тем более интересно. Я – в редакцию! – решила Нина.

Глава 5

Он понимал всех, кто осыпа́л его одним и тем же вопросом: «Где вы, что можете нам рассказать»?

«И впрямь – где я, что собой представляю? Почему отвечаю: «там, где все будут?», тогда как о себе говорю: «Я – Здесь»? Почему мне дали адрес: «Totsvet@mial.ru»? Значит это только для оставшихся «там». И только для связи со мной? Интересно, имеют ли какой-то адрес те, кого я уже видел Здесь, Иван Петрович, например? Или – отец и мать? И почему, я кого-то уже успел заметить, а их – нет? Здесь разные пространства для тех, кто появился раньше и кто позже? Или действительно есть АД и РАЙ, как об этом говорят ТАМ? Тогда где же я?»

Он огляделся. Вокруг прозрачное голубое марево. Но стоит о чем-то подумать, и оно проявляется сквозь голубизну пространства: вот дерево, вот цветы, вода плещет мелкой волной. А вот улыбается сквозь усы Отец. Совсем не изменился – такой же бравый «Чапай». Интересно, а сам Василий Иванович здесь? Ну, вот: тоже проявился из марева… Значит, существует то, о чем ты мыслишь. «Я мыслю, значит, существую!» – утверждали когда-то идеалисты. Я – идеалист? Но существую ГДЕ, в каком пространстве или в какой плоскости? О! здравствуйте, Иван Петрович!

– Здравствуй, Борисыч! – появился совсем рядом. – Ну, вот и ты здесь. Какими судьбами? – И замерцал, как бы удаляясь в пространство, из которого только что образовался.

– Не знаю… Я ехал на машине… Помню, засмотрелся на поезд, шедший по насыпи, параллельной дороге. Хотел прочитать табличку: откуда он и куда… Потом был встречный КАМАЗ. И вот я здесь… А где мы, Иван Петрович?

– Мы – ЗДЕСЬ, ГДЕ ВСЕ БУДУТ. Разве ты еще не понял?

– Я тоже так отвечаю на вопросы, но где ИМЕННО мы?

– Кому ты отвечаешь? – приблизился вплотную Иван Петрович.

– Коллегам. Я им сообщил, что ушел из жизни, и они спрашивают, где я теперь?

– А как они спрашивают? Ты их слышишь или тебе дали Адрес? – И цвет Ивана Петровича стал более ярким, чем был только что.

– Дали. Разве его не всем дают?

– У меня пока нет. Хотя я – бывшее высшее должностное лицо, как ты знаешь. Мне вопросов не задают. Я еще не осмысливал и не переоценивал, что делал «там». А ты когда успел?

– Когда писал мемуары. Недавно.

– Да-да, Адрес получают только осмыслившие себя «там». – И собеседник растворился в голубизне.

«Ясно, Иван Петрович до самого появления Здесь считал, что все делал правильно и мыслил верно. А я переосмыслил свою жизнь. И мне дали Адрес, чтобы я помогал переосмысливать её другим? Или для чего-то ещё? И кто дал? Создатель? Или кто-то от Его Имени? Но я не верю попам, выступающим от Его Имени. Они торгуют Его благодатью, устрашают Его Именем, учат льстить. А я просто верю Ему, не льстя и не подкупая. Верю, что Он создал мир, зародил жизнь, наделил разумом и учредил Заветы, по которым надо жить в Его мире, который делится на Там и Здесь. Но там и здесь не обязательно крестить лбы, ставить свечи – ведь Он наделил мир светом. Надо просто знать и помнить, что Он есть и поступать по Заветам».

– А как ты получаешь послания на Адрес? – с трудом разобрал он вопрос отца.

– Послание или вопрос я слышу как голос, выделяющийся из шума других голосов. Они шумят, как море во время шторма, а некоторые можно понять, они звучат отдельно. И вместе с голосом, я вижу образ говорящего. Иногда очень ясно и близко, или как из тумана и сквозь шум. Ты говоришь сквозь шум… Ответь, у тебя есть Адрес?

– У меня его нет, – донесся удаляющийся голос.

– А у мамы? Ты встречаешь её? – спросил Волгарь.

– Я здесь. И у меня есть Адрес, разве ты не знал? – ответила мать очень ясно и приблизилась.

– Ты же не писала мне раньше…

– А ты ни о чем меня не спрашивал и вспоминал очень редко.

– Я всегда помнил тебя и относился с огромным уважением за твою запредельную самоотверженность, за одарённость, за теплоту.

– И ни разу не был на моей могиле…

– Да я жил в других городах, а когда приезжал в родной, боялся, что не найду её. Когда хоронили отца, я ужаснулся размерами кладбища и частоколом крестов. Их было несметное количество и на них висели венки из цветов, покрытых инеем, и я бы не нашел твою могилку сам, а просить сестер проводить меня к ней постеснялся. Они замерзли и торопились на поминки.

– Я поняла и простила.

– А как тебе Здесь?

– Мне спокойно.

– А мы где, в Раю или еще где-то?

– Мы Здесь. Это совсем не то, о чем говорят в церкви.

– Ты же в неё не ходила…

– Она была далеко, и мне некогда было ходить туда.

– Но у тебя есть Адрес, значит, это не связано между собой – ходила ты в церковь или нет.

– Я не знаю.

Мать окутала его каким-то очень мягким теплом и, наслаждаясь им, они замолчали.

Глава 6.

Голоса по-прежнему сливались в шторм, и он нарастал. Ясного не было ни одного, но понятно становилось только то, что шторм подняло РАН – региональное Агентство новостей, выдавшее его текст и обратный адрес сообщения. Из того, что можно было разобрать, выделялись названия газет, издательских домов, журналов и телевизионных компаний. Понял и несколько фамилий знакомых журналистов. Спрашивали и просили об одном: «Помнишь ли? И можно ли рассчитывать на эксклюзивное интервью?»

– Интервью – пожалуйста, но насколько оно получится эксклюзивным, сказать не могу, потому что вопросы пока одни и те же, – отвечал Волгарь.

– Владимир, это Нина Сарафанова. Спасибо за привет, Сашок передал мне его. Ты, пожалуйста, не обижайся на Сарафанова, что он нехорошо подумал о тебе. Трудно ведь представить, что все происходит на самом деле, что ты не разыграл всех с обратным адресом. Как же может быть такое? Я бы тоже не поверила. Это твоя душа отвечает? Всем же интересно. Я ужасно волнуюсь… А Сарафанов сник совсем. Он сильно тебя оскорбил? Прости его. Можно, я задам несколько вопросов?

– Ты уже их задаешь, я хорошо тебя слышу.

– Ты слышишь меня или читаешь – я ведь пишу тебе on line.

– Я слышу. У меня нет компьютера. И отвечаю мысленно.

– Владимир, а какой ты? Как был в жизни?

– Я не вижу себя, только ощущаю.

– Это твоя душа говорит со мной?

– Да, это Душа. И она видит твою Душу. Я узнал и Душу Сарафанова.

– Какая она? Мне это важно.

– Там много пятен.

– Она грязная?

– Нет. Просто много темных пятен. Их можно очистить, если он осознает свои мысли и поступки.

– А как это делается? Подскажи, пожалуйста, а то ведь он наверно не знает.

– Человек сам себе учитель. Просто он должен советоваться с собственной Душой, спрашивать у нее прав он или нет. Создатель наделил каждую Душу пониманием того, что такое Совесть.

– Это трудно – жить по совести?

– Не легко. Но человек призван так жить, и он должен осознать это. Тогда не будет пятен на Душе.

– А если не осознает, он попадёт в Ад?

– Я этого не знаю. Мне кажется, он сольется с шумом. Его Душу никто не увидит и не различит в пространстве. И он не получит обратного Адреса.

– И любой вопрос к нему останется без ответа?

– Да.

– Интересно!..

– Владимир, а можно я спрошу про свою Душу, какая она?

– На ней одно пятно. Оно у вас общее с Сарафановым. Но у тебя чуть светлее.

– А что они означают, если общие? Муж и жена – одна сатана?

– Ты сама знаешь, что оно значит.

– Догадываюсь. Это… аборт?

– Да.

– Сашок тогда настоял… Извини, Володя, еще один дурацкий, наверно, вопрос: ты Ленина там не видел?

– Здесь я его не видел. Потому, что не думал о нем, а может быть потому, что он не похоронен.

– Но ведь тебя тоже… не хоронили…

– Крематорий я заказывал сам. Давно. Извини, Нина, меня ждут.

– Владимир, а можно я опубликую нашу беседу? И как подтвердить, что она была?… Что я её не выдумала?

– Беседа с Душой не требует подтверждения. Всяк, имеющий Душу, знает это.

Глава 7.

Голубое пространство сгустилось и подтолкнуло Волгаря вперед – туда, где светился образ давнего задушевного приятеля, отца Павла, которого Волгарь поминал во многих спорах с другими священнослужителями или часто и с удовольствием просто вспоминал встречи с ним.

…Павел не знал другой стези, кроме служения церкви. Он вырос в монастыре при сестрах – послушницах, принятый туда в младенчестве, как сирота. Когда Мологский женский монастырь вместе с древним городом Молога пошел под воды рукотворного Рыбинского моря, сестры пошли «помиру», а Павла – чистую душу – вместе с другими молодцами из Мологи отправили в ремесленное училище учить строительному делу. Всего год он держал топор в руках, да такие же «мастера», как он, подбили сигануть на войну. Ночью пробрались на баржу, уходившую из Рыбинска под Сталинград. Голодные, под брезентом, укрывавшим груз, доплыли до Костромы. Там их сняла охрана, неделю мурыжили в военной комендатуре, потом с обратной баржой отправили в тот же Рыбинск, в то же ремесленное заведение.

После второго года обучения Пашку отписали в Ярославль на постройку окопов по крутому берегу Волги. А вот дружков его забрали в лётную школу. Пашка туда не подошел, потому что замечен был за молитвой в кладовке общежития, и ему записали в личном деле: «склонен к вере и пропаганде религиозного дурмана». С такой записью Павла не только в лётную школу не взяли, а даже на стройке не двигали ни в бригадиры, ни в мастера, хотя на работе его слушались и постарше его люди.

Так и откопал да оттяпал он всю войну. И никогда не отрицал записанной ему склонности. Только вот насчет «дурмана» готов был спорить с кем угодно. «Я склонен не к дурману, я верую, – говорил он, – верую в Творца всего сущего на земле, вдохнувшего в меня да и вас тоже бессмертную Душу, и в сына Его – Иисуса Христа».

Однажды после воскресной службы в храме Крестовоздвижения на окраине Ярославля, куда Павел приходил в каждый выходной, его поманил к себе проводивший богослужение владыка Никодим.

– Кто ты? – спросил он мягко и благословил, привычно коснувшись головы Павла.

– Раб Божий Павел. Я плотник здешнего стройтреста, в младенчестве – сирота при женской обители в Мологе, – торопливо сообщил Павел.

– То-то, я вижу, службу знаешь.

– Так ведь я с самого детства…

Они еще поговорили о вере Павла и его знаниях в церковном служении. Оказалось, парень в Мологе словно курс семинарии прошел.

– Ты вот что, – сказал в итоге владыка, – если хочешь, увольняйся со строки и приходи ко мне. Знаешь, где Федоровский собор? Посмотрим, что тебе дальше делать.

Так Павел стал послушником при архиепископе Ярославском и Ростовском Никодиме, от него же принял монашеский постриг и послан был служить иеромонахом в глухой приход епархии, в сохранившийся от разгрома и затопления храм на берегу моря, поглотившего родную Мологу.

Жизнь он вел простую, деревенскую. Приход свой любил, знал каждого прихожанина от имени до умысла, был с ними прост и помогал, чем мог, и одинокой бабке, и председателю колхоза, когда тот просил повлиять на кого-то словом пастыря. В свободное от святых треб время охотно плотничал и в колхозе, и у колхозников, принимая за работу разве что лукошко яиц или молока кринку. Председатель как-то отвалил ему целую сотню рублей за то, что Павел один поставил стропила и обрешетку на колхозном клубе. Так он и эти деньги истратил на ту же крышу – купил два воза еловой дранки. Зато потом Павла пускали без билета на любой киносеанс. А однажды по его заказу киномеханик передвижки лишний раз привез индийское кино «Зита и Гита», и Павел просидел на нем три сеанса кряду, всякий раз умываясь слезами горя и радости.

Вот уж верно говорят, что не всякий чернец в игуменах ходит. А Павел уже ходил в этом сане, а потом и дальше пошел. Когда владыку Никодима возвели в сан митрополита русской православной церкви и отдали ему в ведение отдел внешних сношений, он вызвал Павла в Святоданиловский монастырь. Но не для сослужения, а для более великой миссии: принять исповедь самого Патриарха Московского Алексия. Павел и тут не оробел, провел таинство честь по чести и просто, будто у себя в храме исповедал прихожанина. Алексию это пришлось по душе, и Павла стали раз в год перед Рождеством Христовым вывозить в Москву, в Елоховский собор для сослужения с Патриархом и исповеди раба Божия Алексия. А на каждое Воскресение Христово Патриарх присылал игумену Павлу поздравление с собственноручной подписью.

– Другим монашествующим и клирикам открытку шлют с печатной росписью Святейшего, а мне он сам руку прикладывает, – хвастал Павел Волгарю, всякий раз доставая из-за иконы Спаса дорогие ему открытки. – Гляди, как рука дрогнула у Святейшего. На печатной росписи такого не бывает, – доказывал он.

После кончины Алексия вывозили Павла и на Поместный собор для выборов местоблюстителя патриаршего престола.

– Церковь-то хотела митрополита Никодима поставить на святое место. А в ЦеКа решили, что Святейшим быть Пимену. А больше-то я и не ездил в первопрестольную, не звали. Только когда Никодима хоронили, сам напросился у Ювеналия. Тоже ведь митрополитом стал, а я его послушником знал у Никодима. Золотой был человек владыка! Сколько добра для матушки-церкви сделал, Царство ему Небесное! – И Павел трижды осенил себя крестным знамением.

– Я тоже помню его – молодого, красивого за рулем ЗИЛа, – сказал Волгарь.

– Да уж, погонять владыка любил! Бывало, как в Москву соберутся, за Кресты выедут, он парня – на заднее сиденье, сам за руль и – только, бывало, ветер свистит!

…Волгарь часто тогда бывал у Павла. Заворачивал к нему, даже если командирован был в соседний район. Павел радовался гостю, хотя и выговаривал:

– Ты чего же это не на Троицу явился? Мы б с тобой законьячили. А теперь чемергесить будем. – И он быстро раскочегаривал керогаз, ставил на него чашку луженой меди, выливал туда четверку водки, бросал ложку засахаренного меда и ждал, когда это варево взбулькнет первым пузырем.

Горячая сладковатая водка с первого же глотка развязывала языки, и они болтали всякий о своем. Питье это было странное: хмель накатывал моментально, и так же быстро голова становилась ясной до следующего глотка.

Волгарь признавался, что не отрицает Бога, понимая многосложность и многообразие мира, но попов почему-то не жалует. Видно это пришло ему от деда, не признававшего ни бога, ни черта. Не верили и мать с отцом, ибо росли в самые богоборческие времена. А Волгарь закончил философский факультет университета, и безбожие у него не стыковалось с тем, что видел и понимал.

– Ты уж, отец родной, прости меня за такое отношение к попам, – говорил он, обнимая худенькие плечи Павла. – Я не тебя имею в виду. Ты, во-первых, не поп, а монах, а плохих монахов в игумены не возводят. Во-вторых, ты по-человечески мне по душе.

– Бог простит, Володюха. Попы-то тоже люди, и бывают разные. Один поп кружечник, ему бы только в кружке звенело, другой – чистый пономарь, отмахал кадилом и вся недолга, а есть поп – пастырь. Это другое дело. Вот владыка Никодим был пастырем. А нонешний – только бы ездить по епархии, да чтобы встречали хорошим столом.

– И ты – пастырь! – горячо сказал Волгарь.

– Да ведь кому пастырь, кому – перцовый пластырь.

– Не! Ты – пастырь! – стоял на своем Волгарь. – Ты простой, бесхитростный, настоящий. И веришь глубоко.

…Последний раз Волгарь заехал к Павлу, когда работал уже в другом городе. Специально дал крюка на машине, чтобы повидать старого друга. На стук в дверь из дома вышла дородная молодуха с вопросом:

– Чего надо?

– Отец Павел дома?

– А ты кто будешь?

– Если он дома, скажи, что Волгарь его просит.

Павел вышел на голоса, суетно ощупал рукой ближнее пространство, нашел лавку, тяжело сел. «Ослеп?!» – изумился Волгарь, не веря собственной догадке.

– Отец Павел, это я – Владимир Волгарь, Володюха! Помнишь ли? Давно я у тебя не был, работаю теперь далеко в другом городе. А вот случилось поближе приехать – сразу к тебе. Как ты?

– Не помню такого, – глядя широко открытыми помутневшими глазами мимо гостя, твердо сказал Павел.

– Ну, как же? Мы же, бывало, не одну черепеньку чемергеса с тобой опростали! Неужели не помнишь?

– Не помню.

– Ну, хорошо. А как ты жив-то?

– Слава Богу…

– Обворовывали его тут три раза, – сказала молодуха. – Вот так приедут к старому знакомому, да и увезут всё, что могут у слепого. Однех книжек скоко, икон… Евангелие, на кончину приготовленное, и то уперли. Не помнит он тебя. И ступай с Богом, откуда пришёл. – И она сильной рукой подцепила Павла подмышку. – Пойдем, батюшка.

А спустя ещё какое-то время, разбираясь в споре между музеем и местной епархией из-за икон, Волгарь увидел на столе хранительницы музея фотографию монахини и монаха. И что-то знакомое мелькнуло в лике старца с глазами, вперенными в дальнюю высь.

– Не знаете, кто это? – спросил он хранительницу.

– Это Матушка Варвара, игуменья Толгского монастыря и архимандрит Павел. Очень интересный был священнослужитель. Монах, служивший в глухом сельском приходе и одновременно личный духовник Патриарха Алексия Первого. Недавно похоронили в Толге. А пока жив был, приезжал к нам с матушкой игуменьей смотреть иконы бывшего Мологского монастыря. Верите или нет – слепой уж совсем, а узнал иконы Спаса и Богородицы из иконостаса главного собора монастыря. Сразу нашёл в запаснике, будто ему показал их кто.

– Я знал его еще иеромонахом, потом игуменом, дружил с ним несколько лет. А потом он меня не узнал. Фотографию не можете подарить?

– Возьмите. Мы ещё напечатаем.

Глава 8.

– Неужели ты теперь меня узнал? – удивился Волгарь, рассматривая свечение отца Павла. – Мы же столько лет не виделись и, когда я последний раз заезжал к тебе, ты меня не узнал. А теперь я наверно уже старше тебя. И все равно узнал?

– Здесь, брат, все узнают друг друга. Это божье место, Господь помогает Душе увидеть другую Душу.

– Интересно, что представляет собой моя Душа? Я другие вижу, а свою – нет.

– Правильно. Ты свою Душу должен знать, а не видеть. Её другие видят. Уж хоть и говорят: чужая душа – потёмки, а ведь это только про тёмные души. Светлую-то Душу всегда видно. Твоя Душа, хоть не как фонарь горит, а всё ж светлая. Пятна есть на ней, – как не быть, коли не святой? – а и не такие тёмные, чтобы Душу застить. Ты ведь веришь в Творца, живешь по его заветам, а это главное.

– Но я даже не крещёный,… – смутился Волгарь.

– Ну, так что же? Иной и крёщеный хуже нехристя. Не это, Володюха, главное перед Создателем. Главное жить по Совести. А ты её не кривил, как сейчас видно.

– Спасибо, Павел. Я старался. Хотя, наверно, бывали какие-то случаи…

– Были, были! – хитро улыбнулся Павел, словно знал, что и когда Волгарь делал или говорил, не замечая упрека Совести.

Слышать голос Совести было для Волгаря главным с тех пор, как он стал осознавать себя. Сначала, наверное, как и всякий человечек, он ощущал только справедливое и несправедливое по отношению к себе, потом осознал, что есть в нём нечто, что не велит ему что-то делать или как-то поступать по отношению к другим. Позже понял, что это самый важный для него голос – голос Совести, и всегда внимал ему.

– Скажи, отец Павел… Вот мне дали обратный адрес, я сообщил его друзьям, и теперь меня спрашивают: где я, есть ли Здесь ад и рай, а я не знаю, что ответить. Мы с тобой где? – Ты верно сказал – Здесь. А про ад и рай и я не знаю, хотя и поминал их сам, когда служил. Это выдумки тех, кто Там. Писателей разных, попов. Здесь, говорю, Божье место. А уж как его каждая Душа видит, знать дано только Создателю.

– Но ведь церковь постоянно говорит про ад и рай. Рая достойны только те, кто спасется, люди верящие в Спаса и ведущие праведную жизнь. Всем остальным уготован ад.

– Ой, Володюха! Я думал, ты умнее, – засмеялся Павел. – Это нужно, чтобы держать людей в узде, чтобы они Бога боялись. А кто не боится, тому, мол, уготован Страшный Суд и гиена огненна. А то ещё говорят про чертей со сковородкой. А это страшит. Надо грехи замаливать. А замаливают где? В церкви. Каются где? В церкви. Туда люди и идут. А куда идут, туда и несут.

– Но ты же сам призывал и покаяться, и помолиться.

– Звал. Звал верить в Создателя, чтобы Душа прониклась Им, чтобы знала Совесть свою и вселенскую. И про Страшный Суд говорил, чтобы опамятовался кто-то, чтобы Совесть в нем заговорила. Мы с тобой сколько разговоров вели, а ты про ад от меня слышал? Неет. Ад нужен, чтобы пугать, а рай, чтобы соблазнять вечной жизнью Души в Царствии небесном, райским пением и сладкими плодами. Это и церкви надо, и власть предержащим. Думаешь, зачем царя-батюшку называли помазанником Божьим?

– Чтобы любили его и боялись, – вставил Волгарь.

– Вооот! И всякая власть этого хочет, поэтому поддерживает церковь. А церковь всякую власть славит. А чуть разойдутся, церковь власть проклянет, а власть её – прижмет. Вот и нужны друг другу.

– Что-то ты, отец мой, навалился на свою же жизнь. Ты же, как я помню, с малых лет при монастыре да при церкви её провел…

– Я, дураха, провел её при вере в Творца, в поклонении святым Его служителям, в любви к совестливым людям. Я чего тебя люблю? Ты Совесть во всём знал и теперь по Совести говоришь. Поэтому в Святом месте со светлой Душой витаешь. А моя Душа не потемнела ли от нашего разговора?

– Да вроде нет. Все также светится.

– Ну, и слава Богу.

Глава 9.

Душа отца Павла растворилась в пространстве, и Волгарь почувствовал настойчивый вопрос Иры Вечерней.

– Владимир Борисович, мы тут с ума сходим от вопросов и просьб дать ваш обратный адрес, хотя мы же и не скрывали его. Вы не всем отвечаете или до вас не доходят чьи-то послания? Вот Дмитрий Диванов, который уже раз спрашивает, как связаться с вами. Говорит, что он давний ваш знакомый, работали несколько лет вместе.

– Знаю и помню его. И тоже недавно писал ему, но не получил ответа. Наверно его голос как-то сливался с общей массой вопросов, как и мои к нему вопросы. Он сейчас у тебя на связи, скажи, что я слышу его.

– Здравствуйте, Владимир свет Борисович! Или как Вас теперь называть? Это некто Диванов Дмитрий, если помните такого. Мы с Вами когда-то работали в ТАСС. Вы – собкорили в Горьком, а я сидел в Конторе, правил заметки…

– Узнаю Димитрия Диванова! Много лет наблюдал его в телеящике. Что ты хотел, Дима?

– Я? Мне трудно во всё это поверить… Ты действительно там, где все будут?

– Я действительно ЗДЕСЬ, ГДЕ БУДУТ ВСЕ.

– И что ты Там из себя представляешь? Я имею в виду зрительный образ.

– Это моя Душа. Я не могу тебе её описать. Я вижу только другие Души в виде свечения. У кого-то оно светлее, у кого-то в пятнах. Вижу и земные Души. Твою, например, если подумаю о ней.

– Это интересно! И что же она собой представляет?

– Тебе это действительно интересно?

– Ну, ты что?! Конечно, и ещё как!

– Она… не очень светлая. Есть несколько расплывчатых пятен, пара довольно темных.

– И что сие означает?

– Это тебе лучше самому определить. Задумайся над тем, как жил, что делал или говорил и поймешь… Я мог бы подсказать. Но лучше ты сам. Если правильно осмыслишь свою жизнь, Здесь получишь обратный Адрес для связи с миром живых.

– Ну, не торопи, не торопи. Я ещё тут не всем надоел!.. Слушай, есть идея! А что если я устрою с тобой сеанс моего телешоу?

– Зрители поймут это как очередную шутку Диванова. Как ты покажешь мою Душу?

– Но я же читаю тебя на мониторе! Поставим в твоё кресло большой монитор, и ты будешь сообщать на нём свои ответы… Или рассуждения…

– Это будет воспринято как твой розыгрыш. Но ты же не Пельш. Нет, Дима, мои земные игры закончились. И тебе пора уже подумать о получении обратного Адреса…

– Ты хочешь сказать…

– Я хочу сказать, что никогда не поздно осмыслить свою жизнь. – И Волгарь отвлекся к другим вопросам.

Диванов откинулся в кресле, нащупал в кармане упаковку гигиенических салфеток, вытер лоб и шею, шумно захлопнул ноутбук. «Называется поговорили… Обломил идею и озадачил на всю оставшуюся жизнь. На всю оставшуюся… На всю… Хотя!.. Вопросик для кого-то… «Тот свет – это: а) – ад, в) – рай, с) – чистилище? Или d) – некое светящееся пространство?» – «C!» – «Вы потеряли вторую несгораемую сумму! Источник? Так пишет мне известный в прошлом журналист Владимир Волгарь, находящийся ныне Там, где все будут. Для недоверчивых сообщаю его адрес для общения on line… Так…, а если он это слышит?» – Диванов открыл компьютер – экран вспыхнул.

– Да, я слышу тебя, Дмитрий, – отозвался Волгарь.

– Оппоньки! От вас не спрятаться, не скрыться?

– Не спрятаться, не скрыться от себя, от собственной Души. От Совести. Она засомневалась в ценности твоей идеи, и я услышал её голос.

– С ума сойти! Послушай, Владимир! Это же моя работа, моя жизнь – продуцировать идеи. И так большинство вопросов для шоу пишут редакторы. А тут ты подкинул такую разгадку вечных вопросов. Неужели нельзя?

– Можно, если позволяет голос Совести.

– Но что же здесь преступного, не понимаю. Ссылка на твой адрес? На то, что твоя душа витает в каком-то недоступном пространстве и может вести диалог online? Это что, божественная тайна?

– Нет, Дима, Божественных тайн я не знаю. Скорее это вопрос твоей Совести.

– Черт возьми, как у тебя всё сложно. Но моя совесть ничего мне не говорит!

– А ты часто прислушиваешься к её голосу? Она ведь может и уснуть без постоянных нагрузок. А Душа со спящей Совестью не может быть светлой. – И экран лежащего на коленях ноутбука погас.

Дмитрий поднял голову, в зеркале, занимающем полстены гостиной, увидел обескураженную улыбку. Не часто он видел себя таким. «Ну, Волгарь… Зачем я набрал твой адрес? Так всё было легко. Жил… Рвался из гужей, придумывал, пробивал, наконец прорвало. Жизнь понесла! Известность, масса приятных знакомств, женщины, деньги… Нелегкие, но деньги, позволяющие жить в своё удовольствие. И дёрнуло же меня ухватиться за сенсацию. А она, оказывается, жжётся… Теперь, оказывается, надо слушать голос Совести. Ау, Голос! Где ты? Проснись. И скажи, должен ли я тебя слушать всегда, везде и во всем? И не пошел бы ты туда, где Волгарь? Мне всего ещё пятьдесят. И как говорил Гор Видал, в жизни нельзя отказываться только от двух возможностей – заняться сексом и выступить по телевидению, что я с успехом и делаю. А эти голоса и эти адреса оставим Волгарю. Ему было за семьдесят? Вот этому сроку пробужу голоса и получу адреса! Аминь.» – И Диванов подмигнул своему изображению в зеркале.

Глава 10.

Он обычно не лез за словом в карман, чтобы удивить или озадачить приглянувшуюся ему девицу. Старался быть легким, находчивым и с Александрой – какой-то дальней-дальней его родственницей, знакомство с которой произошло не на привычной тусовке или корпоративе, а в Интернете. Обычно в порталах, где посетители сайтов ищут коллег, сослуживцев, однокурсников или одноклассников и предлагают друг другу продолжить давнюю дружбу, Диванов запрещал администраторам напрямую открывать его личную страницу для любого желающего. Администратор должен был сначала представить гостя: кто, что и зачем, и Диванов уже потом давал согласие или отказывал открывать его страницу. Иначе, считал Дмитрий, его бы завалили предложениями начать или продолжить отношения. Особенно часто он отказывал второй половине человечества, поскольку и в реальной жизни хватало претенденток на его холеную руку и сердце, уже уставшее любить.

Настойчивым требованием допустить её в страницу Диванова Александра преодолела запреты. Начались воспоминания о школе, о городе, обмен фотографиями. Александра присылала кадры из портфолио, исполненное мастером. Диванов обращал её в своё прошлое, где выглядел юным шалопаем или добрым молодцем, поскольку, как он теперь смотрится, она должна знать, если смотрит его телешоу.

После пары месяцев платонического общения в мировой сети, Диванов, пообещав ей снять отдельную квартирку где-нибудь в Арбатских переулках, вытащил Александру в столицу. Когда встретил в аэропорту и вёз через всю Москву в машине, он, часто поглядывая в зеркало заднего вида, понял, что живая Александра куда проще, прекрасней и трепетней той, что видел на роскошных фотографиях. А, ведя её на этаж, держа узкую, чуть влажную девичью ладонь, понял, что сегодня у него не получится познакомиться с ней близко, тело в тело, как он давно привык. Ему показалось, что он оскорбит её этим и отвернёт от себя. Показалось необходимым быть с этим милым существом простым, благородным и нежным.

Александра тоже увидела Дмитрия отнюдь не добрым молодцем или шалопаем и даже вовсе не таким, как на экране – мэтра с обескураживающей или хитрой улыбкой всезнающего человека. Теперь он виделся ей старше и суетливее, без налёта его простодушного превосходства над собеседником.

В квартире, отделанной в стиле барокко (теперь и это умеют), их ждал столик с шампанским, фруктами и свечами, миловидная домохозяйка средних лет и тихая музыка – что-то из сонат Шопена.

– Мило, – сказала Александра оглядевшись. – Ты здесь живешь?

– Нет. Это для тебя. – Диванов обвел рукой пространство. – Здесь небольшая, как видишь, гостиная, там дальше – твоя спальня и маленький кабинет. Кухня – налево от прихожей. Это царство Натальи Васильевны. Кстати, – Диванов выдал свою фирменную улыбку. – Знакомьтесь: Наталья Васильевна, хранительница твоего очага. А это – Саша, моя кузина, обнаруженная на счастье в интернете и, будь я на …дцать лет моложе, несомненно – светлая любовь.

– Очень приятно, – сказали дамы в два голоса. Располагайтесь, – добавила домохозяйка. – Приятного вечера. Если захотите поужинать, всё приготовлено на кухне. А я должна уехать. Как, Дмитрий Александрович?

– Да-да. Ради бога. Скажите Константину, чтобы отвез вас, – распорядился Диванов.

После пары бокалов сухого шампанского Диванов почувствовал, что у него начинают сужаться глаза, что, как он знал, предшествует пробуждению в нём извечного охотничьего инстинкта. Чтобы не дать ему волю среди хрупкой барочной мебели гостиной, он предложил гостье поближе познакомиться с квартирой. Но начинать не со спальни (все-таки он приличный человек), а с кабинета.

– Здесь есть всё, что тебе может быть нужно – книги, музыкальный центр, два «окна в мир»: телевизор и ноутбук с подключением к интернету. Кстати! Через «второе окно» я недавно заглянул на тот свет в прямом смысле этого понятия. – Диванов указал пальцем в потолок.

– Это как? – удивилась Александра.

– Фантастика какая-то! Мне удалось связаться с человеком, кремированным после автокатастрофы и действительно находящимся сейчас Там, ткнул он пальцем в потолок и подумал: «Ну, вот есть повод не бросаться на неё сразу!»

– Ничего не понимаю, – гостья присела к столику с компьютером и тоже с некоторой тайной благодарностью Дмитрию, что он нашёл способ оттянуть неизбежное.

– И я понимаю не больше. Хотя СМИ просвистели уже все уши. Представь: человек погибает в автокатастрофе, его душа отлетает туда, где все мы рано или поздно будем, получает там адрес электронной почты и выходит на связь с миром живых. На счастье это мой бывший коллега по работе. И у меня, конечно, сразу идея – вытащить его на игру.

– Гениально! – восхитилась Александра.

– Гениально было задумано. А покойный взял и обломал проект. Ты представляешь, что бы было – Диванов общается с иным миром!? Отказался, стервец. Говорит, не поверят. Мол, Диванов шутки шутит.

– А таам теперь все имеют адреса? Возьми кого-нибудь другого. Есть же бывшие знакомые. Вспомни Сашу Абдулова или ещё кого-то. Можно какого-нибудь известного политика, они любят появляться на экране.

– Сашка, ты у меня умница! – В порыве благодарности Диванов дал волю рукам, прижал девушку к себе, поцеловал в щеку, в шею…

Она ответила затяжным, горячим поцелуем в губы. Дальше само собой случилось то, что должно было случиться, ради чего Диванов звал её в Москву, снимал для неё квартиру на Арбате, и… ради чего она приехала к нему.

Утром, ещё до завтрака Диванов потащил Александру в кабинет, распахнул ноутбук, набрал адрес Волгаря.

– Вот так просто? – удивилась Саша, повиснув на его плече, чтобы было удобнее видеть экран.

– Просто, если ответит… У него, наверно, там очередь на связь…

– Доброе утро, Дмитрий, – всплыло на экране. – Я тебя слышу.

– Володя, со мной Саша, моя кузина, умная девочка. Она подсказала мне выход из нашего первого разговора… Помнишь, ты отказался появиться у меня в игре? Тогда, может быть, подскажешь мне адрес кого-то из интересных людей?

– Здесь нет людей. Люди остались там, где похоронены. А Здесь их Души.

– Конечно-конечно! Извини, я не так выразился. Меня интересуют Души интересных людей. Ну, например, Саши Абдулова. У него… пардон… С его Душой можно как-то связаться? У неё есть адрес?

– Я ещё не думал о нём, поэтому не видел его Души. Она должна сейчас слышать тебя, и, если есть Адрес, может ответить.

– А из политиков? – отодвинув руку Диванова, быстро напечатала Саша. – Ну, кого? Леонида Ильича, например. Или Никиты Сергеевича?.. А из других стран? Ой! Майкла бы Джексона!

– Саша шутит, – отстучал Диванов. – Володя, мне нужен Адрес Души любого в прошлом известного человека.

– Любая Душа тебе и ответит, если ей интересен твой проект. Но ждать ответа политиков, я думаю, не стоит. У них нет Адреса, потому что в жизни они руководствовались не Совестью, а интересами. Чаще – собственными. И потом, будь у них Адрес, живые люди давно захлебнулись бы в их посланиях. В этом мудрость Творца… А насчет Абдулова или Майкла Джексона – подождите, может Душа кого-то из них и отзовется на ваше предложение.

– Спасибо, друг. Я могу продолжить считать твою Душу другом? – отстучал на клавиатуре Диванов.

– Спроси об этом свою Душу.

Экран ноутбука погас.

– Милый, а тебе не кажется, что это какая-то афёра? – спросила Александра, опять повиснув на плече Диванова.

– Не знаю… Надо придумать что-то другое, как-то использовать хотя бы этот разговор… Он сохранился на экране?… А, чёрт! Все ушло куда-то… Пусто! – Диванов с досады хлопнул ладонью по ноутбуку. – Неужели и впрямь кто-то вздумал дурить Диванова? Старый козёл!

Глава 11.

Идея пришла ночью. Диванов не мог уснуть, даже утомившись обладанием молодым, отзывчивым телом Александры. Она ушла в небытие сна сразу, как только успокоилось её дыхание, и сердце вернулось в обычный ритм. А он не мог отогнать мысли о предстоящем разговоре с женой. Лез в голову и Волгарь. Тоже мне – ангельская душа! Сам не ам и другим не дам? А вообще, он всегда был занудой: то нельзя, это – не красиво… Красавец! Не Диванова тебе учить, что можно, а что нельзя. Убрал с экрана переписку? А техника на что? На что внутренняя сеть студии? Вспомнить имя… Чьё? Джексона? Нужны детали… Материала в архиве много… Текст. Важен текст… И родственники… Потащат в суд. Или можно будет договориться? Сколько возьмут?… Сколько возьмут?… Спонсоры. Важно, как им подать идею… И это уже не Игра… Другой проект. Другой… Отдельный… Сенсационный… Проект Диванова!

Утром он в нетерпении распахивал створки кухонных шкафов. Дурак, не позаботился ни о чем, кроме столика для первой встречи. И Наталья – дура. Где завтрак делового человека? Одни объедки ужина… А что подать в постель женщине?.. Кстати, Сашка – женщина, а не девушка. Опытная женщина. Где успела и с кем? Может Волгарь знает? Чушь. Чушь всё, кроме проекта. Проекта Дмитрия Диванова, креативного продюсера канала и лучшего ведущего!

Генеральный был уже на месте, когда Диванов, без доклада секретарши, вошел в кабинет.

– Извини, я не надолго, – сказал он. – Есть горячая идея.

– Проходи уж, если ворвался, – отозвался Генеральный, пряча уличную обувь в ящик стола. – Что там у тебя горит?

– Помнишь, неделю назад мы давали сообщение о пишущем покойнике?

– Чушь какая-то?

– Не чушь. Мне удалось выйти на него. Оказался моим бывшим коллегой. Я хотел втянуть его в моё шоу, он эту идею обломил.

– Извини, как ты хотел втянуть его в игру?

– Он отвечает только через компьютер. Поставили бы в кресло большой монитор, пусть себе пишет… Но это уже неважно. В общем, он отказался сам, не дает адреса других таких же пишущих. И хрен с ним! Есть другое предложение. У нас много других покойников, чей голос с того света был бы интересен зрителю. И, если даже мы не найдем пишущих, как Волгарь, мы скажем или напишем за них сами. Такой спиритический сеанс в эфире…

– Подожди, – остановил Генеральный поток мысли Диванова. – Все же знают, что блюдечки крутят одни идиоты. Хочешь превратить канал в клуб шизанутых?

– Здесь другой случай. Все же слышали или читали, что объявился пищущий жмурик… Напишем за него короткий текст, выдадим на монитор, а дальше будем вызывать любого, кто интересен зрителю… Майкла Джексона, например, или… Да хоть Брежнева! На монитор крупно выводим его текст, а на голос посадим актера.

– Афера чистой воды?

– Игра! Чистой воды игра, – возразил Диванов. – Очередная игра Дмитрия Диванова. Так и объявим: «Медиум Диванов вызывает Души»!

– А рвать уши будут мне? – спросил Генеральный. – Нет, дорогой мэтр, это не формат для нашего канала. Предложи кому-то другому.

– Ну да, «Большая разница» – формат, а «Медиум Диванов» – не формат…

– Ты что, не улавливаешь разницы? Мало мы «нагрелись» на «Розыгрыше»? Так там реальные люди попадают в предлагаемые обстоятельства. А ты собираешься дурить зрителя загробным миром? Я понимаю, что был бы рейтинг… Клюнули бы рекламодатели… Но я ещё не полный кретин, чтобы повелся на такую аферу. Привет, Дима, у меня дела. – Генеральный сел за свой широченный рабочий стол, показав этим Диванову, что разговор закончен бесповоротно.

Глава 12.

Волгарь хорошо помнил Диванова и понимал, что тот не упустит случая выступить с новым проектом. И разговор с ним о Совести сейчас – пустой звук. Он ухватился за новый проект, и осуществит его, хотя понимает, что эта авантюра может обернуться для него скандалом. Так уже было, когда он первым на бесплатном отечественном телевидении придумал средство выкачивания денег из телезрителей. Он заключил негласный договор с междугородней телефонной станцией о том, что поднимет количество звонков в разы, но станция должна будет платить ему процент за посредничество. И в одном из своих проектов он установил, что победу участникам шоу присуждают телезрители – надо только позвонить в студию. Звонки потекли рекой, резко поднялось благосостояние Диванова, что не могло остаться незамеченным. Появились завистники. Дело дошло до руководства каналом и кончилось судом: Диванова обвинили в использовании государственного телевидения в запрещенном предпринимательстве.

Срок дали условный, Дмитрия убрали с экрана, но не уволили, поскольку телевизионщики увидели в идее Диванова «жемчужное зерно», которое вскоре проросло солидными доходами для новых владельцев телеканалов и продюсеров теле-шоу. За счет «эсэмэсок» и звонков с мобильных телефонов стали окупаться самые высокобюджетные проекты. В нынешней Игре он не пользовался этой схемой – в ней бюджет делается за счет рекламы, а вот разговор с Тем Светом мог принести большие деньги не только от спонсоров и рекламодателей, но и от зрителей. Деньги же Диванову были сейчас очень нужны на семью, на Александру, на себя, и он «закусил удила».

Волгарь понимал это и оставил попытки образумить старого знакомого в надежде на то, что рано или поздно тот сам переосмыслит свою жизнь, как это сделали ещё более давние коллеги Волгаря Герман Бабанов, Олег Скоротаев и другие, чьи Души только Здесь осмыслили, что голос Совести, это Голос Творца.

Душу Бабанова Волгарь распознал в темном колеблющемся пятне, которое однажды позвало его к себе.

– Э-эй! Волгарь, это ты? – тихо спросило пятно. – А я – Бабанов. Помнишь такого? Наконец-то и тебя бог прибрал? Подвинься поближе, а то мне трудно кричать и слышать тебя. Пожалуйста. Мне надо, чтобы ты услышал нас. Здесь Скоротаев, Иванников, Капитанов, Струков – давние твои знакомые. Пожалуйста…

– Узнаю. Вы хорошо выделяетесь на светлом фоне. У вас какая-то нужда ко мне? – спросил Волгарь, подвигаясь ближе.

– Ты неплохо здесь устроился – светлый такой и, говорят, приобрел Адрес. Не скажешь, как его получить? – спросил Бабанов.

– А вам надоело быть тёмными? Я знаю, кто просветляет Души… По-моему, это сам человек за время земной жизни.

– Теперь мы тоже это понимаем. Ты лучше скажи, кто бы мог свидетельствовать за нас, чтобы получить Адрес? Ты не можешь?

– В мире один Свидетель. Свидетель каждой минуты нашей жизни – земной и вечной.

– Да это мы и сами понимаем, – сказал за всех Иванников. – Скажи, если знаешь, что мы такого сделали Там, если Здесь нас оставили без Адресов?

– Спросите у вашей Совести – она должна это знать.

– Что ты все заладил: Совести, Совестью? – заколебалось пятно Иванникова. – У тебя Там много Совести было?

– Об этом не мне судить.

– А твое зазнайство, твой выпендрёж – это по Совести? – спросил Бабанов.

Волгарь увидел, как ещё больше темнеют Души Иванникова и Бабанова и ушёл от них в светлую сторону пространства, размышляя, почему они – все пятеро – так рано, один за другим покинули земной мир.

Он вспомнил, как это было, как резко изменилось их отношение к нему, когда быстро и ярко стали проявляться профессиональные успехи Волгаря не только в журналистике, но и в писательстве. После выхода первой же книги о его работах заговорили, его стали приглашать на встречи с читательской публикой, просили автографы. А их публикации воспринимались как обычная газетная подёнка, хотя на должностной лестнице все пятеро стояли выше и могли печататься чаще его. Но он уже публиковался в толстых журналах, а они всё в той же газете… Значит, это была Зависть. Зависть, мешавшая объективно оценивать уровень чужого творчества, Зависть, рождавшая настоящую агрессию по отношению к нему. Они устно и печатно поносили книги Волгаря, его публикации в журналах, клеймили на собраниях его взгляды на проявления жизни. Иногда кто-то из них говорил Волгарю добрые слова, а буквально на следующий день обрушивался с критикой на то, что вчера хвалил. Зависть давила просыпавшуюся в них Совесть, мешала проявлению хотя бы капли раскаяния. Любопытно, что лишь трое – Иванников, Бабанов и Скоротаев – по очереди гробили Волгаря в газете, где вместе работали. Капитанов и Струков были даже как бы приятелями Волгаря, и портили ему жизнь на собраниях, где с праведным гневом в глазах клеймили его взгляды на происходящее вокруг.

Волгарь тяжело переносил всё это, но живущая в нем жажда творчества не позволяла опустить руки. Она понуждала его писать ночами, сидеть за столом в выходные дни. Она заставляла его читать, думать, выстраивать тексты в таком звучании слов, чтобы они глотались читателем как напиток чистейшей свежести. И лишь иногда срывался, спрашивая оппонента: неужели это по Совести?

Злобные нападки длились несколько лет, и Волгарь дрогнул, уехал из родного города в другой, где его тоже знали и приветствовали так, будто давно звали и ждали. И уже там из случайных публикаций и весточек от друзей он узнавал, что Бабанов и Скоротаев умерли один за другим, что тяжело болен Иванников, в отпуске сорвался с горы и погиб Струков, совсем не от того несколько месяцев лечили и не спасли Капитанова… А ведь им еще не было и сорока…

«Мысль материальна, злой умысел подсуден, а голос Совести – это голос Творца, одарившего ею всякую Душу», – записал однажды Волгарь в дневнике.

А теперь, покидая давних знакомых, он понял, что в последние дни своей жизни, каждый из них как-то пытался ответить на вопрос своей Совести, что неправедного сделал, кого предвзято судил? И почему-то никто из них не нашел в Душе полного ответа. Потому и не очистились, не просветлились Души, не получили Адреса, чтобы сохранять память о себе в покинутом мире.

Глава 13.

Уже который день Дмитрий наведывался к генеральным продюсерам телеканалов и не находил у них понимания своему «потрясающему проекту».

– Ну, что вы, Дмитрий Александрович!? – говорили ему. – Мы – канал развлекательный или Мы – канал фантастический, но не мистический же! А вы нам что продаете? Спиритический сеанс? Увольте! Это не наш формат.

В последний заход он сидел за накрытым столиком в углу большого кабинета маленького, горбатого Владимира Кожарина, слывущего в телевизионном мире талантливым и своенравным продюсером канала, весьма не почитаемого в официальных кругах. В сетке его вещания было несколько забойных программ, ведущие которых на все имели собственную точку зрения, далекую от общепринятой или официальной, а привлечённые комментаторы не раз заставляли поперхнуться сидельцев высоких кабинетов.

Дыша тяжело, даже с каким-то хрустом, продюсер разлил по бокалам коньяк, легко покачивая свой, уткнулся в него большим хрящеватым носом и, втянув аромат напитка, тихо сказал:

– Я в курсе вашего проекта, Дима, и долго размышлял о нём. Заманчиво, сознаюсь, тем более, что зритель уже подготовлен сообщениями о Душе, пишущей с того света. Странно, что она пока одна. И вы, значит, хотите расширить этот фантастический ряд? Узнаю Димитрия Диванова! Но вопрос: за счет кого расширять? Майкл Джексон, царство ему небесное, был прекрасным парнем. Но у него осталась уйма алчных родственников. Представляешь, что начнется? Они влепят нам такой иск, что от канала ничего не останется, кроме долга им же!

– А если договориться с главным наследодержателем? С остальными он пусть сам разбирается, – предложил Диванов.

– Дима, вы же умный человек… Это же вам не Россия-матушка, где можно с кем-то договариваться. Штаты! Они вывернут нас наизнанку…

Диванов и сам понимал это.

– Можно предложить кого-то другого… Давайте подумаем, – попытался он спасти проект.

– Надо сначала определиться с кругом вопросов. Не будем же мы, как другие идиоты спрашивать: «Вы в раю или в аду? И что вы видите вокруг себя?» – Кожарин приподнял бокал, приглашая Диванова сделать по глотку.

– А знаете что? – Диванов прищурился, глядя в большие слезящиеся глаза маленького продюсера. – Публику больше всего интересует её будущее. Закрутим вокруг него?

– Пригласим Нострадамуса и спросим: «что нас ждет впереди»? – грустно улыбнулся Кожарин, и сам же ответил: – Соседние нары? Или, что там у твоего знакомого?

– А Нострадамус – это идея! – подхватил Диванов и загорелся: – Глобальные прозрения по странам и континентам! Студия – сплошной хайтек. Огромные плазменные экраны, мерцающий текст на фантастических планах…

– И на все это вы найдете спонсоров? – собеседник уперся острой грудью в столик, давая понять, что он – весь внимание.

– А, представляете, сколько будет вопросов у публики, у политиков, у футурологов? Какие контракты можно завернуть со связистами, с провайдерами и прочей братией!? Мы сможем продавать вопросы крупнейшим компаниям… К примеру: «Российский «Газпром» интересует, что станет с Ямалом, когда из-под него выкачают все триллионы кубометров газа?» И что, компания не оплатит нам студию за такой вопрос?

– Дима! Она-то может и оплатит, но что ты ей ответишь?

– Надо подумать, полистать литературу… А можно предварительно посоветоваться с кем-то из видных геофизиков или как их там?…Важно обставить картинку… «Эх, если бы можно было подснять тебя, – подумал Диванов. – Маленький человек с огромным горбом спереди и сзади, с длинными ногами… Ведь был бы великаном, если бы в младенчестве не обзавелся горбами…» – Интересно спросить у Волгаря, – сказал он вслух, – встречал ли он там Душу великого провидца? Не рассыпалась ли в прах или наблюдает над миром и сейчас?

– Если верить теологам, Душа – вечна. Вот только какой образ она принимает, находясь перед Богом? – спросил продюсер скорее себя, чем Диванова.

– Волгарь говорит, что это световое пятно разной интенсивности, – поспешил с ответом Диванов. – Типа солнечного зайчика…

– Тем более… В общем, Дмитрий Александрович, готовьте подробнейший проект, бизнес-план и всё такое. Будем рассматривать на коллегии канала. – Кожарин мягко хлопнул узкой худой ладонью по столику, одним глотком допил коньяк и поднялся, давая понять, что разговор окончен.

Глава 14.

Потом Диванов метался по столице в поисках встреч с финансовыми директорами компаний, банкирами и держателями крупных счетов. До боли в скулах расписывал им оформление студии, как будут звучать и изображаться вопросы и ответы, в каком образе предстанет перед зрителем он, Диванов, и его Собеседник, почему он предлагает именно Нострадамуса, спрашивал, какие вопросы Душе Провидца предложили бы они – участники Проекта.

Это были тяжелые для Дивнова дни, потому что кто-то из намеченных им спонсоров, партнеров или рекламодателей отмахивались от идеи и предложения участвовать в проекте, и Дмитрию приходилось убеждать, в десятый или в сотый раз погружая оппонента в мир своих фантазий. От постоянного творческого напряжения у него кружилась голова, ощущалась противная дрожь в теле. Чтобы поднять тонус в разговорах, он пил много кофе и приезжал домой совершенно разбитым. Александра встречала его свежая, молодая, обворожительно пахнущая, начинала щебетать, куда возил её Константин, что она видела и купила, бросала упавшему в кресло Диванову жесткие красочные пакеты с покупками, требовала открыть их, выхватывала у него из рук содержимое пакетов, убегала в спальню или, сбрасывая с себя только что надетое, ныряла в новый топик или платье. Диванов, конечно, замечал при этом её игриво изогнутую точёную фигуру, но был не в силах протянуть к ней руки.

В эти дни он и на свой канал приезжал измотанным и раздраженным. На записи программ он уже не мог быть столь же непринужденным и искрометным, каким привыкли видеть его участники Игры и зрители. И однажды во время записи очередной программы в студии появился Генеральный. Извинившись перед участником, он сел на его место прямо напротив Диванова, посмотрел на него долгим требовательным взглядом и тихо, чтобы не слышали остальные, спросил:

– Что с тобой, Димон? Землячка оказалась слишком лихой любовницей? Не тянешь? Нелады в семье? Ты совершенно другой на экране.

– Да как-то навалилось всё сразу – и жена, и Сашка, черт её принес не во время… И проект… Кожарин уцепился, но всё свалил на меня. Мне бы в отпуск сейчас,… – неожиданно признался Диванов.

– Поздно, Дима, поздно… Отпуск ты уже отгулял. И, по-моему, хорошо отгулял на Дону, – стал жестче Генеральный. – Может, отдохнешь от программы? Порешай пока свои дела. На программу мы пока посадим Скворцова, просится парень… Да и просит тут кое-кто за него. Твоя соседка, например… А Кожарин что, серьезно клюнул?

– По-моему, да. И даже усилил идею: предложил заменить Майкла Нострадамусом. Представляешь, на какой глобальный уровень можно выйти! – Диванов начал загораться замыслом, но Генеральный тут же остудил:

– Клюнул, говоришь? Ну, лис он ещё тот. Если бы он не только клюнул, но и заглотил, бросил бы на твой проект все свои службы. А если ты крутишься один до потери лица, он тебя просто прикупает: принесешь жирных котов в клюве, даст экран. Нет? – Значит, нет!

– Мне его службы на фиг нужны, чтобы лезли. Я всё уже вижу сам. Нужны бабки, чтобы всё было как надо…

– А с бабками туго? Мало, кто ведется на мистику?

– Да нет, вообще-то есть и немало. Остается самый жирный кот. Если ухватится, всё будет о’кей.

– Кто это?

– Потом поймешь… Встречаемся с ним сегодня вечером в Президент-отеле.

– Ну-ну… Дописывай Игру, не буду мешать. И успехов на вечер.

Вечером Диванов обнаружил, что пропуск в отель на него не заказан, хотя «Судак», с которым он должен был встретиться, обещал это сделать, и сам был уже на месте. Хорошо, что охранники знали Диванова, разрешили позвонить прямо из рецепции, а то бы и вынесли вон.

«Судак» сухо извинился перед гостем, дал команду на пропуск. Диванов прошёл в лифт, ткнул клавишу нужного этажа, и пока его мягко несло вверх, подумал: «Вот так, наверно, улетает Душа… Черт бы её побрал… Крутись тут теперь… Интересно, что означает забывчивость «Судака»? Хочет показать, что Диванов с его проектом его Конторе не интересен? Плохо, если так…»

«Судак» встретил Дмитрия в своей манере – сухо глядя выпуклыми карими глазами, без тени улыбки во взгляде и голосе, отчего и Диванову не захотелось выдать свою фирменную бесшабашно-доброжелательную улыбку… Но все-таки выдал.

– Приветствую вас, Дмитрий Александрович, чем можем служить?

Диванов в очередной раз пустился расписывать суть и детали проекта и когда сообщил, что главным ответчиком в сеансе будет Нострадамус, его вечная и всепровидящая Душа, «Судак» насторожился:

– И что это означает для нас?

– Вы будете задавать ему вопросы… Ну, например: «Что ждет полуостров Ямал, когда из-под него выкачают все его триллионы кубометров газа?»

– Избавь нас бог от такого вопроса, – быстро отрезал «Судак».

– Почему? Он скажет, что полуостров превратится в цветущий регион на берегу океана…

– А если скажет, что Ямал уйдет под воды океана?

– Но мы же сами пишем ответы. Что нам надо, то и появится на экранах студии…

– Таак… Это афера. И руководство компании вряд ли согласиться участвовать в ней. Я даже не стану докладывать предложение…

– Но, согласитесь, это же прекрасная идея! Поверьте мне, у проекта будет огромный рейтинг… Мы перехватим тучу рекламодателей. Можем даже выйти на международный уровень – я это чувствую, а чувство меня никогда не обманывало… Поверьте Диванову! – горячо возразил Дмитрий.

– На сей раз чутьё вас подводит, Дмитрий Александрович. Ни одна серьезная компания не захочет участвовать в мистификации такого масштаба. Авантюристы, конечно, могут найтись, вот их и поищите, а нас увольте от вашего предложения. – «Судак», имеющий среди журналистов это прозвище за извечную сухость и выпуклые глаза, встал из-за стола: – Извините, не провожаю. Мне надо дать здесь кое-какие распоряжения. Всего доброго.

Мягко спускаясь в лифте вниз, Диванов почувствовал себя воздушным шариком, из которого медленно выходит воздух. «Вот так… «Судак» увернулся от подсачика, на Игре – Скворцов, на руках – семья, дом, дача, Сашка… И туго с бабками… Привет, Диванов, ты, кажется, приехал…»

Дома он, чуть взмахнув жене рукой, молча прошёл в кабинет и, не снимая кашемирового пальто, рухнул без сил на диван.

– Дима, ты где столько времени был? – спросила из-за двери жена.

– Потом, – протяжно ответил Дивнов.

В кармане пальто завибрировал мобильный телефон. Дивнов глянул на экран – Сашка!

– Потом, – сказал он и ей, но она прощебетала:

– Дима, это я. Что с тобой?

– Хандра! – раздраженно ответил он и отключился, понимая, что это теперь надолго…

Глава 15.

Недовольный разговором с главным редактором еженедельника, Сарафанов лежал на диване, сонно осмысливая замечания главного к его последнему обзору предвыборной войны за место мэра областного центра. Суть замечаний состояла в том, что Сашок в материале свалился в сторону откровенной поддержки действующего мэра, возжелавшего выдвинуть свою кандидатуру на второй срок. Собственно, односторонность проявилась в том, что в обзоре Сашок, давал выдержки из программ соперников мэра, а у того взял пространное интервью, из которого было явственно видно, что мэр не дурак, и топор себе на ногу не уронит. Соперники, естественно, выразили недовольство, пожаловались главному, пригрозив подать в суд на еженедельник, а главный излил их обиду на Сарафанова.

«И какого рожна ему надо? – мыслил Сашок. – Сам же однопартиец мэра, как миленький пойдет за него голосовать, а тут, вишь ли, ему нужен баланс и равенство возможностей… Небось, когда с этими кретинами встречался, никто из них не думал о балансе журналиста… Ведущего журналиста области… Мэр подумал… Неплохо подумал… Итак я урезал его интервью. Но должен же он как действующий глава города иметь преимущество перед этой шпаной… Равенство… Хрен вам не равенство! Молоды ещё! И не цените силу СМИ… Четвертой власти…»

Бурчание прервала Нина. Раскрасневшаяся на мартовском холодке, она прибежала с дежурства по номеру на обед, принеся с собой свежесть весеннего дня, от которого Сарафанов, прилежавшися в тепле квартиры, даже слегка поёжился.

– Привет! – сказала она. – Ты все ещё лежишь? А перекусить что-нибудь приготовил? У меня всего десять минут.

– Не было света, – соврал Сарафанов. – Вот только что дали. Плита же не работала…

– Ладно. Зато я такое тебе принесла! – И бросила на диван скрепленную большой скрепкой пачку листов. – Это книга профессора Максимова. Представляешь, она вышла тиражом всего 200 экземпляров. В Иванове студенты переписывают её от руки. А какой-то умный выставил её на своем сайте, и мы сегодня распечатали десяток копий. Представляешь, ерунду какую-то можно гнать стотысячными тиражами, а для умнейшей книги нашелся только мизер.

– А чего тут такого? – лениво спросил Сарафанов.

– Это философское осмысление человека и того, что его окружает.

– Еще один Гегель нашелся? Я и первого-то не потянул…

– Нет, это больше Сократ, чем Кант или Гегель. Вот слушай: – Нина взяла у мужа распечатку. – «Глух и слеп не тот, у кого поражены уши и глаза, а тот, кто их имеет обращёнными только внутрь себя . Моё Я и есть то дерево, за которым не видно леса». – Или вот: – «Почти каждый человек знает, что он способен на большее, но редкий индивид откликается практически на это собственное знание. Мы хотим стать лучше, но пугаемся дороги к совершенству».

– Тоже мне Сократ! Сократ выворачивал наизнанку помыслы собеседника. А этот что? – поморщился Сашок.

– Чтобы быть собеседником, надо уметь слушать другого. Ты почитай на досуге, чтобы судить. Кстати, Максимов по-моему был однокурсником Волгаря. В одни годы учились на одном факультете.

– И тоже что-нибудь бает про Душу, про Совесть и про Творца?

– Чудак ты! – И Нина вышла на кухню.

«Жизнь человека – это то, что он воспринимает и знает о себе и реальности и как оценивает это воспринятое и узнанное», – стал медленно читать Сарафанов. – «Ну, и что тут нового? – спросил он себя. – Куда интереснее кто-то сказал: «Вся жизнь – театр, и люди в нём – актеры!» А тут?… «А знание, как известно, это внутренняя личная собственность каждого человека. Вот мы и несём по жизни наше знание и отношение к нему, которые вместе образуют сущность «Я» каждого из нас. Внешний же мир и события в нём – это всего лишь источники знания, некие толчки, побудители нашего «Я» и вряд ли разумно полагать, что только этот мир и формирует наше «Я».

– Ну, правильно, – подумал Сашок, – человек – это продукт желаний… Во, как завернул! Хоть и не профессор… «…До определённого момента влияние окружающей среды на личность, скорее всего, является решающим или хотя бы равнозначным с влиянием наследственности (ген). Но у каждого человека наступает момент в развитии, с которого начинается уже саморазвитие. Я полагаю, что таким моментом, такой точкой отсчёта бывает возникновение «самосознания», т. е. отделение себя в сознании от других людей, даже противопоставление собственного Я остальному миру.» – О! Точно! Кто толкал меня в журналистику? Батя хотел сделать из меня врача… И заткнули бы бедного Сарафанова в сельский фельдшерский пункт… А я раз и вывернулся! И теперь – Александр Крутой, обозреватель лучшего еженедельника области, колумнист столичных изданий!.. Чего там ещё пишет «Сократ?» – «Я – это не только продукт чего-то, а открытая, непрямолинейная, самоформирующаяся и саморазвивающаяся система. С момента возникновения такой системы (что случается исключительно индивидуально), жизненная траектория любого человека, т. е. кем он станет, чего добьётся в будущем, начинает зависеть главным образом от него самого.» – Молодец, «Сократ» сто крат! – «Беда наша в том, что слишком долгое время мы оглядываемся по сторонам, придаём очень большое значение внешним обстоятельствам и мнениям окружающих, тогда как лучше было бы в возможно раннем возрасте заглядывать повнимательнее в самих себя, в свою душу и пытаться оценить непредвзято именно её.» – И этот о Душе? Явный однокурсник Волгаря. Дальше про Совесть будет? – Он перекинул сразу несколько страниц.

«Покопайтесь в своей душе, взгляните пристально на себя как бы со стороны, уясните, чего вы больше всего хотите и вы увидите в какой степени вы лжец и лицемер», – прочитал дальше Сарафанов и спросил: – «Значит, если я откопаю в себе, что хочу быть богатым и здоровым, значит – я лжец? А если я действительно хочу быть богатым, здоровым да ещё и знаменитым, то, что – лицемер? Да, шел бы ты, Сократ местечковый!» – И Сарафанов отбросил листы. Взял «толстушку» КП, пробежал глазами по странице описания похорон Япончика.

– Нин! – заорал он. – Иди глянь: Иванькова братва хоронила в дубовом гробу для VIPов и, прикинь, гроб со светом внутри и с кондиционером! Никогда даже не слышал про такое. Королей, султанов разных раньше хоронили с женами и охраной, но чтобы кондишен и свет там был – представить не мог. Спроси Волгаря, как там Японец смотрится на фоне других жмуриков? И ты читай: Японец ворочал общаком в миллиарды долларов!.. Во, блин! Во, чего делать-то надо по жизни! Воровать! Тогда и гроб будет с кондиционером.

– Саша, что ты мелешь? Ты ещё сыну не скажи! – откликнулась Нина. – С ума люди сходят, и ты туда же? Гроб ему с кондиционером… Слушать смешно.

– А чего?! Я бы хотел… Думаешь, твоего «Сократа» так похоронят? Нееет! В политику или воровать! Только там теперь деньги, слава и гроб с кондиционером!

– Дурак ты, Сарафанов, – заключила Нина. – Куда ты денешься? Для политики – туповат, воровать – трусоват. Сиди уж…

– Ах, так да? – Сарафанов вскочил с дивана. – Тогда – развод и девичья фамилия!

– А я не возражаю, – тихо ответила Нина и увидела, как Сарафанов от неожиданности опять сел на диван.

Глава 16.

Сарафанов быстро шёл по длинному коридору редакции, коротко заглядывая в каждый кабинет, пока не сообразил, что свободным сейчас должен быть кабинет Нины, если кто-то уже не устроился там раньше него. Заглянул – пусто. Сел за её стол, включил компьютер. И, пока ждал, когда загрузится программное обеспечение, успел поругать и Нину, и хозяина еженедельника за то, что она не требует, а он жидится потратиться на более совершенную технику. «Ну, давай, давай, – подгонял он меняющий форму курсор. – Волгарь у неё на «Рабочем столе», в «Адресах» или в «Контактах»? И кто у неё там?» – Он побежал курсором по открывшемуся окну «Контактов». – Администрация… правительство… мэрия… минсоц… личное! Вот это мы и проверим! И чего я, дурак, не заглядывал сюда раньше? Она, видите ли, не возражает пересесть на девичью фамилию! А на какую потом?»

В убегающем вверх списке мелькали знакомые фамилии депутатов, клерков, директоров предприятий, но ни одну из них он почему-то не примеривал в качестве замены для своей. Ага, вот и адрес почты Волгаря! Он дважды кликнул его мышкой и стал ждать открытия окна почты. «Не возражает… А кому ты на хрен нужна? Оперилась с моей помощью и готова сорваться? Ну-ну! Посмотрим, где ещё водятся кретины, вроде меня?»

Открылось окно почты.

– Здравствуйте, Владимир! Это Сашок Сарафанов на связи. Есть пара свободных минут?

– Есть. Здравствуй, Саша, – выплыло на экране. – Что у тебя случилось?

– Слушай, я тут в «толстушке КП» вычитал, как хоронили Япончика, вора в законе. Он там у вас не появился?

– Не знаю, не видел.

– Ну, ты что? Его вчера на Ваганьковское несли. Представляешь, в дубовом гробу с кондиционером! Ты только прикинь – дубовый ящик с кондиционером и со светом внутри… А ты не в курсе?

– Саша, у нас Здесь Души. А гробы остаются за порогом, в земле. С кондиционерами они или с простыми рюшками. И Душу твоего Япончика это уже не волновало – как его несли, в чем и с чем. Появилась она Здесь или нет, сказать не могу – не я думал о ней.

– Неужели не интересно? – спросил Сарафанов.

– Интересно было бы видеть, насколько она чиста, получит ли Адрес для обратной связи с миром живых. Но пока не вижу её, значит что-то мешает ей появиться в пространстве Вечных Душ.

– Ну, все равно, я тебе расскажу. Представь: толпа народу у Ваганьковского, одни братки с пудовыми цепями на шее, тьма венков и букетов, нашего брата близко не пускают. Не видел никогда, чтобы так кого-то хоронили. Ну, разве раньше генсеков так носили. И что выходит? Хочешь иметь приличные похороны, будь политиком или вором?

– Это, если ты хочешь жить только ради похорон. Но от человека должна оставаться память. Для этого ставят памятники на кладбищах и на площадях. У кого-то остаются книги, картины, научные разработки, музыка – да много всего может оставить человек на память о себе. Что оставил Япончик? Пышные похороны и имя среди воров?

– Слушай, не только среди них. Говорят, вся знатная Москва приезжала прощаться с ним ночью. И не только Москва. Но они светиться не хотели.

– Значит, Совесть не позволяла им прощаться с ним днем. И это говорит о том, что Совесть покойного была не чиста.

– Совесть… Совесть… Много ты получил со своей Совестью? – раздраженно спросил Сарафанов.

– Я получил то, что имеет моя Душа.

– И много?

– Вечность, Саша. Вечность. И возможность отвечать на вопросы живых, видеть их Души, знать помыслы, предупреждать… То есть быть Здесь и как бы оставаться Там, среди вас. Разве мало?

– Ладно. А там-то, у себя, ты чего видишь?

– Всё, о чем подумаю, что захочу видеть.

– Вообще, это класс! А о чём люди думают, можешь понять? Вот о чём сейчас Нинка думает?

– Вижу, что у неё сейчас тяжело на Душе и виной тому ты, Сашок.

– Да ладно! Что я такого ей сказал?

– Тебе лучше знать. Почаще, Саша, спрашивай себя, в чем ты неправ. Извини, мне надо ответить на другие вопросы, – сказал Волгарь, и экран монитора у Сарафанова погас.

«Старый козёл!» – вырвалось у Сарафанова, и он хлопнул ладонями по клавиатуре, от чего экран сразу вспыхнул, и на нём всплыли слова:

«А вот этого лучше не надо, Саша». – И экран снова погас.

– Эй, чего не надо-то? – спросил Сарафанов пустой кабинет. И, поняв, что Волгарь слышит всё, даже когда нет прямой связи с ним, Сарафанов зажмурился от ужаса, подумав: «Это что же, теперь слова не скажи? А почему я раньше ничего об этом не слышал? Ну, Волгарь устроился…»

Глава 17.

– Дима, ты зачем меня сюда привез? – раздраженно спросила Александра, едва он появился на пороге её съемного гнезда. – Чтобы вывести тебя в люди, – спокойно ответил Диванов, сбрасывая пальто и обувь. – А что не устраивает мою птичку? – Твоя «птичка» заперта здесь, как в клетке. Ты совсем не уделяешь мне внимания. Привез, бросил, носишься где-то целыми днями, а я – довольствуйся кампанией шофера? – Саша, у меня сейчас трудное время. – Он присел на подлокотник её кресла, притянул к себе за плечо, скользнул рукой ниже, к груди. Она остановила его холодную ладонь: – Мне холодно! – сказала капризным тоном. – А мне и холодно, и голодно. У нас есть чего-нибудь перекусить? Как пес голодный носился полдня и ни одной косточки никто не бросил… Так, есть чего-нибудь пожрать? – А ты приготовил? – резко спросила Александра. – Сам унесся с утра пораньше, домработница еще не появлялась… Я тут одна и тоже голодная, как сыч. – Извини, я забыл предупредить, что отпустил Наталью на сегодня. Но ты бы могла заказать обед в ресторане, а Константин бы привез… – Но и ты бы мог побеспокоиться, зная, что человек один в пустом доме. Раньше ты такого не допускал. Скажи, я тебе надоела? – Саша, это не разговор… – А что у нас с тобой «разговор»? То ты бежишь к жене с ребенком, то у тебя запись, то какая-то встреча. Я нужна тебе только на ночь и то не на каждую… Мне надоело быть птицей в клетке. Хочу на волю, слышишь? На волю. Купи мне билет, и я уеду. – Она говорила это так резко, будто постороннему человеку, толкаясь с ним в очереди. – Ну, если ты не можешь или не хочешь понять, что мне сейчас тяжело и, если так ставишь вопрос, возьми деньги, какие там есть, и купи себе билеты сама. Хоть на поезд, хоть на самолет. – Диванов опустился в другое кресло, уронил голову в ладони. «Черт бы всех побрал! И меня тоже! Жил бы себе спокойно, делал бы тихо свое дело… Играл себе в волю, любил молодую стерву… Ведь стерва же Сашенька? Стерва… Нет, захотел сенсаций. Разговоров. Всхлипов: «Ах, каков Диванов!.. И что там какой-то Мессинг!? Диванов управляет другими мирами…» – Диванов, так я уезжаю, – услышал он её голос с порога и, не глядя, устало махнул рукой, мол, скатертью дорога. – Костю я забираю? – спросила она. – Нет, оставь. Я поеду домой. Вызови себе такси. – Ну, если поедешь, может, вы меня завезете куда-нибудь в клуб? – в вопросе был вызов и намек, что уезжать домой сегодня же, сейчас же, она не собирается, и ей нет дела до состояния Диванова. – Ладно, бери Константина. Я обойдусь, – сказал он. Нарочито громко хлопнув дверью, Александра ушла. Диванов поглубже втерся спиной в мягкое кресло, закрыл глаза. «Так,… – подумал он. – Она еще вернется. А что делать мне? Действительно ехать домой? Жена тоже устроит скандал. Вытащит из постели детей… Ох, эти бабы!.. А что скажу я? Что мне плохо? Что был Диванов, на которого молились целыми командами, и нет Диванова? Зарвался и пошел вон? Но я же хотел принести каналу славу, какой он не знал… Ладно. Давай будем думать, что делать и кто виноват? Третий русский вопрос «ты меня уважаешь?» здесь уже не пляшет… Тебя уважают, когда ты во всём и со всеми согласен,… когда плывешь в одной струе… Ты хотел вырваться, и вот сидишь на берегу… Без бабок и без баб. «Деньги есть, так бабы любят, на полати спать зовут… А денег нет, так хер отрубят и собакам отдадут»… Не я это первым сказал… Все началось с Волгаря, будь он неладен. Откуда он взялся, я почти забыл про него… Торчал где-то в провинции, а объявился с того света, и смутил Диванова… Сколько раз он и раньше портил мне кровь! – то у него не убери, это ему не добавь, иначе – подписывай сам… На том-то свете ему не все равно, кто за него отвечает?.. Ну-ка, где ты там?» Диванов подвинул к себе роскошный 17-дюймовый ноутбук, набрал адрес. – Слушаю тебя, Дмитрий. Здравствуй, – отозвался экран. – Привет. Слушай, там у вас кто-нибудь может сказать, почему мне так хреново? – Мог бы и я, но сторонний совет никогда не бывает точнее собственного осознания. Покопайся в Душе, что ты сделал вопреки ее воле. Честное осознание этого помогает вернуть равновесие… – Да я ее уже наизнанку вывернул и выскреб до дыр – ничего не пойму, что хотел или делал не так. – Не торопись, Дима, подумай. – Да я хоть лоб расколи!.. Ты дай мне ещё какой-нибудь Адрес, может, кто другой чего подскажет, – попросил Диванов, в запале не осознавая, что оскорбляет этим Душу Волгаря. – У меня для тебя один адрес: Душа Дмитрия Диванова, его Совесть. Других нет, – ответил Волгарь. – Значит, ни хрена вы там не понимаете в вашем далеке. – И Диванов захлопнул крышку ноутбука. Отодвинув его на край стола, Дмитрий закинул голову, уставился взглядом в центр лепного потолка и приказал: – Ну, давай, Совесть, кори гениального телеведущего, что он сделал не так? – Подождал, прислушиваясь к вялому биению сердца. – Молчишь? Или тебя нет у меня? Вот сердце чего-то выстукивает, а ты молчишь. Значит, дорогой Волгарь, Диванов был прав во всем. И всегда! – Сказав это, он встал, быстро оделся и вышел в ночь ловить «левака», чтобы доехать до дома. В старенькой, холодной и скрипучей «копейке» добрался сквозь светящуюся огнями Москву до громадины своего дома, поднялся лифтом на этаж и увидел возле внушительных дверей своей квартиры три плотно стоящих чемодана, на одном из которых лежала записка. «Диванов, ты здесь больше не живешь, – было написано нервным почерком жены. – Уезжай откуда приехал». Позвонил в дверь. Ни шороха за дверью. Нащупал в кармане ключи, попытался отпереть замок снаружи – ключ не подошел. «Ну, что же, я поступил бы так же, купи она особняк любовнику и проживи там с ним неделю», – подумал он и стал звонить, чтобы вызвать такси. Распахнулся лифт. Вышла яркая Матрона в распахнутом норковом манто. – Ба! Кого мы видим! Наш переселенец собственной персоной! – пропела она низким голосом. – Уезжаешь, или приехал? – Меня выгнали, – признался Диванов. – Правильно сделали. Ты где пропадал? На канале вместо тебя пишут Скворцова, на других каналах тебя не видно. Где ты? – допытывалась она таким тоном, словно не догадывалась, что её Скворцова пишут на канале вместо него, в том числе и по её милости. – Я, как видишь, на лестнице, – вяло пошутил Диванов. – Где мне ещё быть, безработному и бездомному? Канал меня больше не хочет, жена выгнала, деньги кончились, любовница ушла к другому… – Прекрасно! Есть повод начать жизнь сначала, – пошутила она. – Возьмешь гитару, начнешь петь. Ты это умеешь. На хлеб и на угол заработаешь. – Спасибо! – шутовски поклонился Диванов. – В какой подземный переход изволите встать? – Где не выгонят. А хочешь, возьму в свою группу? У меня сейчас намечается тур, и ты мог бы пригодиться. Давай я позвоню директору? – А звони, мать! Где наша не пропадала! – неожиданно согласился Диванов и спросил: – А переночевать пустишь? Или и там уже Скворцов? – Скворцов там, где ему положено. Но коврик найдется и для тебя, – пропела Матрона.

Глава 18.

– Нет, нет, – остановила его Матрона. – Чемоданчики ты оставь, где стоят. А то поселишься с чемоданами, потом тебя не выгонишь. А так – зашёл и зашёл. Посидим, поболтаем, по бокальчику с устатку дёрнем… Не бойся, никто их не унесет, чай не в Черёмушках живем, – болтала она, давая домработнице снять с себя шубу и сапоги. – А ты сам разденешься, не маленький. И проходи вперёд.

Матрона жила на широкую ногу: лимузин для поездок, пентхаус почти в 700 квадратов с зимним садом, антикварная венецианская мебель… Впрочем, всё это не свалилось на неё с неба и не подарено безумным поклонником – сама скопила, заработала голосом, трудом, талантом, мятежной, рвущейся в каждой спетой песне душой.

– А скажи-ка мне, дружок, как ты докатился до жизни такой, что чемоданы оказались за порогом? – спросила она, вальяжно устроившись на огромном диване возле подвезённого домохозяйкой столика с напитками.

– На Руси же не все – караси, есть и ерши. Я из таких, – ответил Диванов, присаживаясь в кресло напротив.

– И кого же ты теперь «наершил»? Говорят, привез из своих степей молоденькую кузину. И что, закружила? Любите вы, старые ерши, молоденьких плотвичек…

– Молоденьких-то не только плотвичек, но и птичек любят, – улыбнулся Диванов, давая понять, что тоже кое-что знает о новом увлечении Матроны. И как бы, между прочим, спросил: – А где Скворцов, я что-то давно его не видел.

– А бес его знает, где его ветер носит? Приедет, расскажет, если ещё лыко вяжет.

– А что, дело так плохо? – участливо спросил Диванов. – Насколько я знаю, он, вроде, знал меру…

– А ты думаешь, я зря его к себе поселила и упросила Костю подменить тебя на Игре? Там хоть постоянно будет занят на записях, а не болтаться по корпоративам… Ладно, это моя забота, ты о себе давай: за что тебя выставили?

– Да, так… Сплелись любовь со страстью. Со страстью самовыражения, – уточнил он. – С одной стороны кузина, с другой – жажда сотворить на канале небывалое. Семья отошла на задний план. А когда одно рухнуло, другое обломилось, задний план поддал под зад. И теперь Диванов оказался на твоём коврике в прихожей, – горько ухмыльнулся гость.

– Ну, уж коврик-то я найду и не в прихожей. А ты поподробней-то не можешь?

– Да все банально. Кузина ехала на деньги и рассчитывала, что поведу под венец. Так бы, может, по глупости моей, и было, но у меня затеялся грандиозный проект. Я закрутился, она не поняла, что, в общем-то, я рабочая лошадь, а не магнат и не герой-любовник – фыркнула, как все фурсетки: «Ах, ты не уделяешь мне внимания? Я не на то рассчитывала…» И улетела в ночной клуб. И чтоб она там пропала…

– Окстись! А если и верно с ней там что-то случится?

– Не дай бог, конечно. Всё равно завтра же оправлю к маме.

– А что за проект и что с ним? – заинтересованно спросила Матрона.

– Задумано было по-взрослому, мог большие бабки срубить, но не поняли. Один сразу обломил, другой проект принял, но оставил меня одного, некоторые отмахнулись, как от чертовщины. Измотался я биться лбом об стенки…

– Знакомо… Но пока лоб не разобьешь, хлебца икрой не намажешь. Должен, вроде, и сам знать. Тоже ведь битый…

– За битого обычно больше дают, а тут гоняли, как пацанчика.

– Но, может, ты все-таки скажешь, что за проект? – настояла Матрона, согревая в ладонях недопитый бокал коньяка.

– В двух словах так: у меня на ТОМ СВЕТЕ появился знакомый, который, представь, отвечает на вопросы электронной почтой.

– Господи! Какие у тебя знакомые-то! – вскинулась Матрона. – Я скольких знакомых уже проводила и ни один чего-то не пишет…

– Ну, и я хотел закрутить вокруг него грандиозное шоу: вопросы, ответы, ну, ты представляешь, как я умею. Но знакомый оказался занудой, отказался участвовать сам и не дал больше никого, с кем бы можно было связаться. Я плюнул на него и хотел сделать полностью постановочный вариант. Но наш Канал отказался от идеи, я сунулся к горбуну Кожарину, тот, вроде согласился, но всё свалил на меня, не дав в помощь ни одного продюсера. И я спекся. Пару недель побегал по котам, но не поймал ни одного жирного. За это время Александра успела надуть губы, а супруга – собрать чемоданы и выставить их за порог. И вот я весь перед тобой. Помятый, как использованный презерватив.

– Как говорят, «картина маслом!» …Ну-ка, поподробнее о знакомом на том свете…

– Да!.. Зануда один. Вместе когда-то работали. Тогда был занудой и теперь – «Всё должно быть по совести!.. За всё человек отвечает при жизни!» Ну, и прочую муть несёт.

– А чего? Все правильно: всё должно быть по совести. И за всё человек платит сам. А ещё чего твой знакомый пишет?

– А хрен его знает! Я плюнул и больше ни разу на него не выходил, – отмахнулся Диванов, чувствуя, как тяжелеет от коньяка его блистательно подвешенный язык. – Я устал. Где лежит твой коврик?

– Про коврик пока забудь. Сейчас ты мог бы выйти на своего знакомого? Я бы с ним поболтала…

– Выходи на него сама. Вот его простой до безобразия адрес, – Диванов протянул ей скомканный листок. – А я пошел искать коврик… или лучше диван?

– Черт с тобой. Там, в комнате Скворцова есть свободная кушетка, – отмахнулась Матрона.

– А если я упаду в его кровать? – пьяно спросил Диванов.

– Падай, хоть за кровать. Если явится сегодня, разберётесь, где кому спать.

Что-то ещё бормоча, Диванов уплёлся вглубь квартиры, а Матрона, оставив коньяк, пересела за рабочий столик в углу гостиной, где под розовой атласной накидкой у неё стоял видавший виды стационарный компьютер. Все, кому доводилось видеть его, говорили, что пора эту рухлядь выбросить, сейчас ведь столько новых стильных аппаратов. Но Матрона, при всей широте своей натуры и внешней склонности к шику, любила некоторые старые вещи и никак не поддавалась на уговоры и подначки. К ним относился и почтенный НР. В этом же доме, этажом ниже, у нее была студия звукозаписи, напичканная самой современной техникой. Есть там и мощные компьютеры для монтажа звука и клипов. Но она любила домашний НР, в памяти которого хранила много личного, по сути, весь свой архив, с тем расчётом, чтобы, если когда-то засядет писать мемуары или кто-то другой возьмётся за её жизнеописание, всё было у него под рукой.

Вообще, она уже чувствовала приближение этого времени, когда оставит свою публику другим, не менее настырным и заряженным на успех, а сама переберется в загородный дом. И там без суеты, без нужды каждодневно выглядеть королевой, в одном халате и мягких тапочках сядет у экрана старого друга и будет думать, с чего ей начать писать. Приближение этого времени она ощутила недавно, когда ни с того, ни с сего вдруг начала оценивать каждый свой поступок: так ли он совершён и почувствовала потребность советоваться с кем-то, скорее даже не с друзьями, а с кем-то более добрым и мудрым. С мамой, например, давно уже покинувшей этот мир. Именно перед ней она недавно почувствовала потребность оправдаться за то, что привела в дом молодого, талантливого и избалованного всеобщим вниманием Скворцова. «Ты не подумай, я не для постели его привела, – говорила она. – У него нет никого из близких, а парень срывается, мне просто жалко, если погибнет. А меня он уважает почти как мать, и я стараюсь повлиять на него, если ещё смогу…»

А вот Диванов подкинул возможность поговорить с человеком с ТОГО СВЕТА. Странно, что она ничего не знала о таких его связях. Чертовы гастроли, с ними потеряешь всё на свете!

Она осторожно набрала оставленный Дивановым адрес и дрожащими пальцами отбила по клавиатуре:

– Здравствуйте. Мне сказали, что я могла бы… – она остановилась: «Что я могла бы?» и продолжила: – посоветоваться с Вами… Правда, я не знаю, как обращаться к Вам… Дима Диванов дал мне только этот адрес… А я – Альбина Мирная… И ещё все зовут меня «Матрона».

– Здравствуйте, Альбина Ивановна, – отпечаталось на экране. – Я знаю Вас. И даже когда-то брал у Вас интервью. Если вспомните, это было после Вашей победы на фестивале «Золотой Орфей».

– Если честно… Я тогда очень многим давала интервью…

– Да, конечно. Всех невозможно запомнить. А я – Владимир Волгарь, точнее Душа Владимира Волгаря, погибшего в автокатастрофе. Чем могу быть полезен?

– Душа… Это что такое, как она, или, вернее, Вы выглядите?

– Как выглядит моя Душа, я не знаю. Её видят только другие Души. А их я вижу как пятна света. Что-то вроде солнечных зайчиков. Отличаются они интенсивностью света и пятнышками на нем. Есть совершенно светлые Души и есть запятнанные, почти темные. Как у живущих в вашем, мире. Там же говорят: «Светлой Души человек» или «У него Душа чернее ночи». Здесь всё так же, как жил человек в земной жизни, такая у него и Душа.

– Меня интересует Душа моей мамы. Она где? И какая?

– Точно могу сказать: она, должно быть, Здесь, в Пространстве. А в какой его точке, надо искать. Вы представляете, сколько здесь Душ, если от сотворения мира на Земле жили более ста миллиардов человек, и все они переселились сюда.

– Все-все? – вырвалось у Матроны.

– Нет. На Земле сейчас живут шесть с чем-то миллиардов их потомков, чьи Души постепенно тоже прибудут сюда, а их место на Земле займут их продолжения. Жизнь непрерывна, вернее даже вечна, принимая только разные формы бытия – или в виде вашей частицы на Земле, или в форме Души – в Пространстве.

– Господи, как всё сложно, – отстучала Матрона.

– Скорее, как все мудро, – поправил Волгарь. – Ничто не исчезает, бесконечно обретая иные формы… Даже то, что сгорело в огне, превратилось лишь в иную форму материи…

– В солнечный зайчик? – спросила Матрона.

– И в солнечный зайчик. Это высшее творение Создателя, – подтвердил Волгарь.

– А почему моя мама мне ничего не пишет?

– Ну, почему же? Общаются ваши Души. Мама вам снится, вы мысленно говорите с ней. Вы – часть её, а ваша живая Душа – часть её Души. И вы же понимаете друг друга? Для этого разве обязательно писать так, как я? Я пишу скорее для нечутких Душ, чтобы пробудить в них голос Совести. А вы слышите его и без меня.

– Спасибо, – тихо сказала Матрона, уже не печатая слово на экране, и он погас.

Глава 19.

Ночь после выборов в предвыборных штабах всех кандидатов проводят одинаково – пьют: за явку избирателей, за результаты экзитпула, за подсчет первых процентов голосов, за то, что «наша берёт!» или за «мы ещё себя покажем!». В общем, была бы охота, а причину всегда найдём. И в качестве причин оказываются здоровье кандидата, славная работа команды, её отдельные недостатки, непременное желание исправить их в следующий раз и за третий русский вопрос: «ты меня уважаешь?»

Обстановка в штабе действующего мэра отличалась от остальных только количеством пьющих и суровостью лица главного пиарщика его предвыборной кампании Александра Крутого. Пил Сарафанов-Крутой не меньше других, закусывал исключительно фруктами, по сему к полночи был уже изрядно пьян, но держался и, чтобы не выдавать себя заплетающимся языком, изо всех сил сдерживал клокочущее желание сказать, кому эта кампашка обязана грядущей победой. Но к полуночи, когда предварительно подсчитанные голоса, поданные за действующего мэра, уже тяжелым валом накатывались на показатели соперников, Сарафанов, требуя всеобщего внимания, поднял вверх руку с бокалом.

– Я знал, – начал он, нарочито напрягая голос. – Я знал, что мы раздавим всех. И на что бы там ни надеялась остальная шелупонь, я знал, что у нас будет не менее семидесяти процентов и полная… виктория в первом туре. И заслуга в этом не только нашей пиар-кампании, – хотя мы были на три головы выше всех – и человека, вокруг которого мы сплотились, но и наших избирателей, которые поверили нам и были с нами… Пьём, друзья! – скомандовал Сарафанов неожиданно подсевшим голосом.

– А за что или за кого пьем? – спросил голос с дальнего конца стола. – Выражайся яснее!

– Кто не понял, может идти вон, – разозлился Сарафанов.

– Пьем за сказанное, – поправил его мэр.

Разом опрокинув содержимое бокала, Сарафанов почувствовал, что из недр его нетощего живота начинает подкатывать тошнота. «С чего бы это?» – подумал он и, сняв с плеча руку мэра, пошёл на выход к балкону: надо было отдышаться на свежем воздухе, иначе ему не дотянуть до объявления победных результатов народного волеизъявления.

Балкон ресторана «Верхотура» – любимого места загулов мэра – тянулся вдоль всего семнадцатого этажа городской высотки и служил чем-то вроде смотровой площадки для тех гостей города, которых мэр считал нужным угостить хорошим ужином или обедом. Обычных гостей ресторана сюда не пускали, чтобы, не дай бог, у кого-нибудь ни закружилась голова, и он ни перевалился бы через довольно низкую ограду. А гости мэра специально приглашались сюда, чтобы могли окинуть взглядом огромную панораму города и восхититься владениями молодого хозяина крупнейшего на Волге мегаполиса. В таких случаях на балкон выгонялась и вся обслуга ресторана, чтобы, во-первых, во-время предложить кому-то бокал, а во-вторых, предупредить об опасности головокружения, если слишком близко подойдут к барьеру.

Предупредить об этом Сарафанова было некому, он оперся локтями на барьер, глянул вниз и отшатнулся назад – так пугающе поманила его к себе открывшаяся перед ним едва освещенная пустота. Сашок прислонился спиной к кирпичной стене и, чтобы унять страх, прикрыл глаза. В них всё поплыло как при сильном головокружении. «Хмель или страх?» – спросил он себя и открыл глаза. Решил: «Хмель!» – чтобы не признаться в боязни высоты. И даже снова шагнул к барьеру, но оперся об него уже вытянутыми руками и не стал заглядывать вниз. Город уходил вдаль сияющими нитями уличного освещения, и редкими прямоугольниками окон среди темных громад спящих домов. «Во, блин! Все уже дрыхнут, и им похеру, кто к утру станет их градоначальником!.. Вот и вся демократия! Бейся, Крутой, лбом об стенку, вешай лапшу на уши – им до лампы: спят или строгают потомство… Ну, кто-то пьет, кто-то в ящик глядит… Там вон танцуют, где-то зажимаются в подъездах, и никому не интересно, где и как считают голоса… А я знаю, где и как их считают и сколько их будет в итоге! Мне даже у Волгаря не надо спрашивать, чья сегодня была виктория? …Потому что Викторию делал Крутой!» – Сашок хлопнул ладонью по барьеру и повернулся, чтобы вернуться в зал, но на балкон вышел мэр.

– Вот ты где мерзнешь, – сказал он и протянул Сарафанову открытый портсигар: – Перекурим что ли тревоги наши?…

– У меня тревог нет и я не курю сигареты, – откликнулся Сарафанов. – Сегодня я заработал и хорошую сигару.

– Пока трудно сказать, что мы с тобой заработали. Ясно только сколько потратили. Подсчитано-то ещё всего ничего, и отрыв не такой значительный. Экзитпулу на все сто я поверю, когда перевалим за половину… Вот когда перевалим, будет тебе и сигара, и всё остальное. А пока пошли в зал, хватит мёрзнуть, и не нырни за барьер, – мэр взял Сарафанова за локоть: – Пошли. А то народ там заскучал без твоих тостов.

– Перебьются. Надраться и без меня смогут. – Он помолчал, потом решился спросить: А ты скажи, мы что – много потратили?

Сколько потратил ты – не знаю. А мне эта компания влетела в хорошую кучу баксов, – сухо сообщил мэр.

– Там же Едра платила и спонсоры, – поправил его Сашок.

– Отбивать всё равно придется мне… Всё до цента. И всем.

– Как это? – спросил Сашок. – Хотя… Чего это я? Не знаю, что в бедной России два общака? У воров и у власти?

– Пойдем, пойдем! А то ты уже хорош и разболтался. В зале только не вякай много. – Мэр крепко подхватил Сарафанова под руку и потащил к выходу. Но Сарафанов резко вырвался, попятился назад, ударился спиной о барьер, откинулся головой назад, и она оказалась слишком тяжёлой, потянула его вниз. Он судорожно стал хвататься за кирпичный барьер, ловить руками пиджак отпрянувшего мэра, но в пальцах оставалась только пустота. Эта звёздная пустота морозного неба билась и в запрокинутые глаза. Он услышал визг мэра: «Эй-эй! Сюда! Все сюда!» Почувствовал, как кто-то пытается выхватить его из пустоты за брючину, за ботинок, но это уже не мешает ему развернуться лицом к темноте и почувствовать открытым для крика ртом упругость ночного морозного воздуха.

«Я падаю? – спросил он себя. – Лицом вниз? Чтобы оно вдрызг? А кто же меня узнает?» – И он инстинктивно отбросил одну руку в сторону под упругую струю ветра, а другую прижал к себе, как это делают парашютисты в свободном парении, и его развернуло лицом к небу, улетающему выше балкона «Верхотуры», в темную синь, куда взлетел и его последний выдох.

Распахнутыми руками мэр сдержал вбегающих на его крик людей, вдавил их обратно в зал. В руках у него был узконосый черный ботинок.

– У нас беда. Саша Крутой нырнул вниз, я не успел его удержать, – сказал мэр глухо и, поймав взглядом пробивавшегося к нему директора «Верхотуры» выдавил: – Ты за это ответишь… Сто лет назад ещё надо было сделать ограждение.

– Но мы же всегда принимали меры… Вы же знаете, – заговорил директор, взвинчивая голос почти до плача.

– Допринимались. Вызывай скорую и милицию, – Испортили гады всё, что могли…

Глава 20.

Диванов не слышал, как пришел Скворцов, как его отчитывала Матрона, как тяжело и несуразно тот раздевался и нырнул к нему под одеяло. Он только почувствовал тяжелый запах перегара, ударивший в нос, и перевернулся на другой бок. Спал тревожно, но не настолько, чтобы перебраться на кушетку от надоевшего Скворцова, норовившего во сне обнять или завернуть на него ногу. Снилась какая-то чепуха, вроде легкой драки с женой, да вполне живой Волгарь, который молча грозил ему пальцем. «Сердится зануда, а на что или за что – молчит. А что значит молчание покойников или их душ? – соображал он, ещё не открывая глаз. – Они, как совесть – или осуждают, или молчат, или молча осуждают… За что? За то, что выставили из дома или, что хотел отправить Александру к маме? Вот так всегда: влюбляешься в личико, а в дом приводишь всю девушку… А девушка требует сверх меры…»

Мысли прервал голос Матроны: «Подъем, гомики!» И грохот включенного «на всю катушку» проигрывателя: «Если вы в своей квартире, лягте на пол – три-четыре…»

– А если я в чужой квартире, ранний подъем обязателен? – пробубнил Диванов, скинув ноги на пол.

– Какой ранний!? Ты глянь на часы, Диванов. Не только петушок давно пропел, но и пушка в Питере отстреляла. Скворушка-птичка пусть дрыхнет – у него сегодня нет записи, а у нас, Димон, дела. Скоро приедет директор, будем решать, что ты сможешь делать в туре. Так что быстро встать, умыться и собрать мысли в пучок, – мягко распорядилась она.

Толстый, но весьма расторопный дядька – арт-директор Матроны – плюхнулся в широкое кресло и расплылся в дежурной улыбке:

– Мои приветы и полный респект гениальному телеведущему, – развернулся он всей массой в сторону Диванова, кисло жующего овсяное печенье.

– Респект ему сейчас ой, как нужен, – добавила Матрона. – После полного облома на всех фронтах полный респект – это самое то. И я думаю, у нас это получится. Давай возьмем его в группу пока хотя бы на бас-гитару, а там поглядим, на что он ещё способен…

– Обижаешь соседа? – обиделся Диванов. – Или никогда не слышала ни Диванова гитариста, ни Диванова вокалиста?

– Слыхивала. Но у нас же не шоу «Две звезды», а гастрольный тур последней народной артистки СССР.

– Да? И куда мы едем? – спросил Диванов.

– Мы едем по городам и весям матушки России. Великой и необъятной. Устраивает? Должно устраивать. Вдали от дома грызут не только тоска, но и совесть. Одно из двух тебе полезно, – скороговоркой отчеканила Матрона.

– Любо… Но если б вы знали, госпожа Матрона, как мне надоели разговоры об угрызениях совести! Согласен повесить на шею не только бас-гитару, но и пионерский барабан, лишь бы, госпожа, вы не уподоблялись Волгарю с его душенадрывающими нравоучениями.

– Вот и ладненько. А кто у нас из группы ещё не законтрактован? – спросила она арт-директора. – Фома? Вот и возьмешь на его место Димона. Поедем без Фомы. Меньше будет надираться, а если очень будет нужен и не сойдет совсем с катушек, вызовем в любой город.

– Мой вам респект, – ответил толстяк.

– Ладно. И позвони Кочумаю, пусть распорядится, чтобы в вагоне было тепло. Всё. Идем к столу и готовимся к отплытию. А ты свисти всех наверх. Кто не успел, тот, считай, опоздал.

…Диванов не обиделся, что Матрона не пригласила его в свой белый лимузин. Понятно было, что отныне он с ней не на одной ноге и даже в чем-то зависим, а значит место его не рядом, а там, где остальная группа – в общем автобусе. И на вокзале, когда грузились, она никак не выделила его из группы, взяла в свой персональный вагон только арт-директора и стилиста. По самолюбию Диванова это слегка шлёпнуло, но в его суматошной жизни бывало и не такое. Тем более что предаваться обидам было некогда, надо вливаться в группу и, хотя все музыканты давно знакомы, находить среди них свое место.

Дело это оказалось не из легких. Отменно пьющий Фома был любимцем и заводилой группы, а тут появился, хоть и знаменитый, но чужак, которого много раз видели в «ящике», но ни разу – с бас-гитарой в руках.

– Ты вообще-то лабаешь на басе? – спросил его ударник, самый молодой и шустрый из группы.

Панибратство парня резануло Диванова, но он почел за благо не обидеться:

– Я больше на классике люблю. А бас есть бас – струн меньше, звук глуше, ритм четче. Где наша не пропадала…

– Да «ваша-то» не пропадёт, – ехидно обнадежил ударник. – Но тут главное – слушать меня, а глядеть на Матрону. И не приведи бог, если она упрется глазом в тебя.

– Что это значит? – спросил Диванов. – Мы, вроде часто с ней видимся, рядом живём.

– Знаем, слышали…. Всё равно запомни: на репетиции, если пару раз посмотрит, на третий – в морду даст. А если на концерте, то в первом же антракте скажет: «гуд бай, май лав, гуд бай!» И без выходного пособия.

– Ну, это кто – кому, – не сдержался Диванов.

…Первая остановка случилась в Ростове Великом. Поезд встречали четверо мужчин в легких дубленках и норковых шапках и дама в сереньком потертом каракуле. У мужчин в руках были два свёртка из розовой гофры – букеты, прикрытые от забористого мартовского утренника. Дама прижимала к груди нечто похожее на старинный фотоальбом. Все смотрели в открывшуюся дверь личного вагона Матроны. Но первым, совсем не почину из соседнего вагона вышел, ошалевший от духоты Диванов. Дама в каракуле узнала его и, отодвинув в сторону мужчин, кинулась к нему с громоздким альбомом:

– И вы здесь, Дмитрий Диванов!? Какая радостная неожиданность,… сюрприз для нас какой! Пожалуйста, автограф для жителей древнего города. Не для меня лично, хотя я безумная ваша поклонница, а для города, для музея… Здесь все исторические личности, – тараторила она, суетно перелистывая фолиант и не отрывая взгляда от Диванова.

– Спасибо. Чуть позже. Встречайте гостью сначала, я потом, – сказал он и подался к VIP-вагону, откуда, подхватывая подол шубы, выплывала Матрона. Диванов протянул ей руку, чтобы поддержать, но она, не глянув на неё, подала свою одному из встречавших мужчин.

– Боже, какая красота кругом! – протянула Матрона чуть хрипловато. – Куполов, куполов сколько! Я первый раз у вас и не прощу себе, что раньше проезжала всё как-то мимо.

– Да, здесь живая история России, – сказал тот, на чью руку она оперлась. – Нам уже более тысячи лет. Не мне в смысле, а городу. Великое княжество Ростовское, если помните…

– Не помню. Я чуть помоложе! – нашлась Матрона. – Кто там просил автограф?

– Вот пожалуйста… Здесь все исторические личности… Это для музея города с тысячелетней историей, – радостно проканючила дама в каракуле.

На перроне начал толпиться народ, сдерживаемый милицией. Тесня фанатов, подъехали лимузин, отправленный в Ростов ещё с вечера, пара местных черных иномарок и бело-синяя машина сопровождения.

– Так. Вы с нами, или мы с вами? – спросил тот, что подавал Матроне руку и преподносил букеты.

– Вы – со мной. Остальные за нами. Группа – в автобус, – распорядилась она. – Кстати, где он?

– Автобус на площади, – сообщил объявившийся тут же подполковник милиции. И колонна легковых машин тронулась с перрона.

А группа и Диванов начали перетаскивать инструменты, ящики с оборудованием и чемоданы с костюмами в автобус.

«Вот такая начинается жизнь», – думал Диванов, таща свою долю общего груза.

Глава 21.

Душа Сарафанова отлетела ещё до того, как тело его ударилось о затянутый ледяной коркой тротуар, небрежно посыпанный крупным песком и солью. Какое-то время она витала над балконом «Верхотуры», присматриваясь к тому, что творится внутри ресторана, потом пролетела над домом, где жил Сарафанов с женой и сыном, отметила, что сын безмятежно спит, а Нина ворочается в кровати. «Чует что ли, что я раньше ушёл от неё, чем она от меня?» И, наконец, унеслась в пространство, где нет ночи, а есть вечное сияние голубизны.

– Здравствуй, Сашок! – приветствовал душу Сарафанова Волгарь. – Ну, вот и ты Здесь. Рановато, конечно, но всё равно приветствую.

– Привет. Согласен, рано, но сам же говорил: всему своё время. Вот моё и пришло. Не без твоей, наверно, помощи… Memento mori кто мне писал?

– Писал я. А приближал этот час ты уж сам. Все его приближают сами, Саша. Не ты один.

– Интересно, чем? – спросил Сарафанов.

– Ты же себя умным человеком считал. Наши разговоры помнишь?

– Толку-то теперь от этих разговоров… Всё равно уже Здесь. Ты лучше скажи, где Адрес дают, мне мэру надо «мыло» отстучать, чтобы Нинке отдал всё, что должен мне за выборы.

– Адрес, Саша, дают не Здесь. Он зарабатывается всей земной жизнью, осмыслением и осознанием её, и получает его Душа ещё на пути Сюда.

– Привет! Я, что, так и буду Здесь торчать, не имея возможности слова кому-то сказать? – завибрировала всеми своими пятнами Душа Сарафанова.

– Давай-ка я призову Душу, знающую больше меня. Это Душа моего давнего знакомого, в миру архимандрита Павла.

– Он, чего, поможет?

– Мне помогал… А вот и Душа его светлая. Здравствуй, отче!

– Не шутите, так и вам дай, Господь! – приветствовал Павел Волгаря и Сарафанова. – Чем могу?

– Да вот коллега мой бывший прибыл Сюда без Адреса, интересуется, как получить.

Павел всмотрелся во вновь прибывшую Душу, глянул на Волгаря, сравнивая их свечение.

– Чего же ты так попустил Душу-то коллеги? Где она у него так испятналась? – спросил он.

– Прости, не досмотрел. Да он и сам большой, мало кого слушал.

– Из ранних, значит, был? Ну, теперь пускай перебирает каждое пятнышко, соображает, откуда взялось и чем его оттереть. Каким осознанием и раскаянием. А иначе и не придумаю, как обрести ему свет Души. И ты помогай… Коллега, значит?… Я по тебе считал, что у вас почище нутро-то. Других ведь наставляете…

– Профессия была одна, отношение к ней разное, – сказал Волгарь.

– Ну, и что мне теперь: креститься, молиться, святую воду пить? Мэр ведь, сволочь, ничего Нинке не отдаст. А я ему, считай, победу сделал…

– И это для тебя пятно. Ты же знал, почему я отказывался идти к нему в команду. Не он городу нужен, а город ему.

– А мне это до лампы было. Чего соваться в чужие дела? Обещал хорошие бабки, тачку из своего гаража списать для меня… Теперь ведь запросто кинет Нину… Жлоб-то тот ещё …Господи, как она там без меня?! Я-то с Костиком едва справлялся… А она? Ну, хоть бы одну строчку им отстучать. Неужели нельзя? Сделайте же вы чего-нибудь!

– Нине я объясню, где ты и что с тобой. Поможем разобраться и с мэром. А с Адресом не знаю, как теперь помочь, – сказал Волгарь. – Как ты все-таки советуешь, отец Павел?

– Единственно – это думать о жене. Не со злом и не с похотью, а со всей любовью Души, с нежностью, с добром и с пожеланиями вынести всё, чего избежать нельзя. Она, если не каменная у неё Душа, всё почует и поймет. И ответит тем же.

– Через Волгаря ответит?

– Через твою же Душу, неслух! Если очищаться начнёшь… – Светлая Душа Павла сверкнула на прощание и растаяла в пространстве.

Оставил Сарафанова и Волгарь.

«И это всё? – подумал Сарафанов. – Думай сам, делай всё сам, и сам же за всё отвечай? Так и устроен мир? Тот и Этот свет?»

Глава 22.

Инаугурация переизбранного мэра прошла успешно. Губернатор, правда, сказался больным и не присутствовал на торжестве. Зато было много гостей из Москвы, (и старый лысый барбос просчитался тут со своей мигренью!), коллег из областных центров федерального округа. Почтил вниманием и полпред президента, преподнеся, как у него заведено, подарок со значением: свёрнутый кольцом кнут и мешок пряников. Мол, вот так и управляй мегаполисом – кнутом и пряником. Было много речей, цветов и сувениров. Чего ещё надо тридцатипятилетнему хозяину полуторамиллионного города, чтобы чувствовать, что жизнь удалась, карьера набирает обороты! Удался и банкет, на сей раз не в любимой «Верхотуре» (надо же, как испортил место этот придурок!), а в ресторане за городом.

Утром следующего дня в сопровождении секретаря, помощника и председателя городской думы он вошел в свой кабинет, остановился у порога, оглядел пространство, подумал: «Надо бы что-то поменять из мебели и планировки… Пожалуй, углубить немного за счет комнаты отдыха… А под неё – переселить куда-нибудь пресс-центр …И незачем здесь устраивать зал заседаний, а то духотища после совещаний… Пусть ищут новое место. И будет прекрасный рабочий комплекс Главы города…»

С порога же он заметил, что на рабочем столе открыт ноутбук. Странно, уезжая вчера на инаугурацию, он выключал его и закрывал крышку. Это точно – закрывал. «Кому ещё там чего понадобилось?». Мэр стремительно прошёл к столу. Экран компьютера светился открытым окном Ofise, по центру которого жирным шрифтом сорок восьмого кегля было написано: «Деньги, заработанные в Вашей предвыборной кампании Александром Сарафановым, должна получить его семья».

– Кто вчера вечером или утром сегодня заходил в кабинет? – быстро спросил он у секретаря.

– Никого не было! – вытянувшись по стойке «смирно» ответил тот. – Вечером я запирал кабинет, а открыл только перед вашим приходом.

– А кто же включал ноутбук?

– Не могу знать! – отчеканил секретарь, отставной штабной служака. Мэр заменил им секретаршу предшественника сразу после первого восшествия в этот кабинет. Так распорядилась жена, заявившая тогда вместо поздравления с победой: «Чтобы никакой курвы в приёмной у тебя не сидело!» Ослушаться он не мог, ибо была она не просто чьей-то там дочерью, а взбалмошной любимицей ну очень влиятельного чиновника из администрации премьера страны, который обеспечивал зятю практическую независимость от губернатора и поддержку в столичных коридорах.

– Не будешь знать, пойдёшь грядки копать, – бросил мэр секретарю и распорядился: – Все свободны. Я – работаю. А ты, – сказал он председателю думы, – готовь повестку дня заседания по утверждению администрации. Свои соображения я пришлю сегодня позже. – И сел за стол.

Он привычно, одним движением «мышки» выделил текст, стукнул пальцем по клавише «Delete» и привстал от удивления: текст не исчез с экрана, лишь переместился выше, шрифт стал чуть мельче и окрасился в бледно-голубой цвет.

– Что за твою мать!? – фыркнул мэр и повторил операцию удаления.

Текст остался на месте.

– А так!? – он торопливо постучал по двум-трем буквам и послал страницу на распечатку. Принтер отозвался и, страница выплыла из его недр. Мэр схватил её. Выше его набора бледно, но достаточно читаемо смотрелся все тот же текст. – Мать! Мать! – прокричал мэр и набрал номер финансиста предвыборного штаба: – На сколько мы контрактовали Сарафанова?… А разве я подписывался на такую сумму?… Ты что-нибудь уже платил ему? Не-ет!?… А сколько мы можем отдать сейчас?… Ты соображаешь? У него жена журналистка. Нам с тобой хай нужен?… Найдёт, где нагадить. Им только повод дай… Ну, исключи, что потратили на гроб, на поминки… Подожди, это же не штабные – бюджетные затраты были. Все равно исключай! Кто там будет разбираться?… Но, вообще-то не торопись, поглядим, как будут развиваться события. Москвичам не забудь отдать, что положено… Как не хватит? Не знаешь, где взять? Обзвони всех, найди и отправь всё до цента!

Отключившись от финансиста, мэр откинулся на мягкую спинку кресла, шумно выдохнул и сцепил пальцы рук чуть ниже затылка, что делал всегда, когда искал выход из трудной ситуации. «Чертовщина какая-то! Что за дела пошли? Один жмурик пишет – всех с ума свел, и другой туда же? Ну и ну!..»

Мэр вызвал секретаря.

– Слушаю! – вытянулся тот, переступив порог.

– Соедини меня с владыкой.

– Насколько я знаю, архиепископ Евсевий должен быть в отъезде. Соединить по мобильной связи?

– Ладно, оставь его, – отмахнулся мэр. – Пригони сюда системщика. Вернее, так: этот ноутбук я забираю домой: мало ли что потребуется записать, на вечер глядя? Распорядись, чтобы он поставил мне что-нибудь подходящее. Экран – не меньше этого, и чтобы была контрастная клавиатура.

– Слушаюсь!

Уже через час системщик, молодой веснушчатый выпускник мехмата местного университета, бережно разместил на рабочем столе мэра новый компьютер.

– Всё, как вы просили. Экран семнадцать дюймов, новейшая операционная система, мощный процессор, оперативная память два гига, жёсткий диск – двести, видеокарта может принимать online любую трансляцию, – рассказывал парень, подключая к ноутбуку путаницу соединений с принтером, звуковой системой, внутренней сетью. – И, наверно, нужно перегнать информацию со старого компа? – спросил он.

– Ты за кого держишь мэра? Я что, не тот же университет кончал? Принеси мне пару-тройку ёмких флешек, сам управлюсь. Свободен. Нужен будешь, позову.

– Хорошо-хорошо. Извините. – И парень унёс ноги из кабинета.

Оставшись один, мэр бережно погладил темно-синюю крышку ноутбука. Она казалась замшевой, мягкой и теплой, хотя была стальной и холодной.

– Ну, а ты мне друг или враг? – спросил он и поднял крышку аппарата. Тот быстро отозвался ровным свечением экрана, на котором ясно проступили слова: «По долгам надо платить».

– Мать! Мать! – заорал мэр и захлопнул крышку.

В кабинет влетели секретарь и помощник.

– Что-то случилось? – спросили они в два испуганных голоса.

– Нет! Свободны! – гаркнул на них мэр.

Глава 23.

– Здравствуйте, Владимир, – услышал Волгарь знакомый голос. – Нина Сарафанова вас беспокоит. Встречали ли вы Там у себя Сашу? Если встречали, как он? Я почему спрашиваю? Мне он ничего ещё не написал. Он, что, не может? – торопливо, чуть захлебываясь, спросила она.

– Здравствуй, Нина. Рад тебя слышать. Сашка твоего встречал. Говорил с ним. С одной очень светлой Душой мы объяснили, почему он остался без Адреса. Но он же у тебя упрямый, пока не хочет понимать… Здесь много таких… Очень переживает за вас с Костиком. Это хорошо. Значит у него ещё не всё потеряно, и он когда-нибудь сможет очистить Душу от пятен, от которых не сумел защититься при жизни. – Волгарь помолчал, ожидая вопросов. Потом продолжил: – Тебе я сочувствую, Нина, и стараюсь помочь, чем могу… А ты думай о нём, вспоминай всё самое светлое, что было в вашей жизни. Это нужно ему, и тебе поможет пережить горе.

– Я понимаю, понимаю… Сашок не выходит у меня из головы. Даже ничего пока не могу делать на работе. Редактор уже ругается. Сначала сочувствовал, потом начал скрипеть, а теперь на летучках стучит кулаком и велит уходить в отпуск или совсем из редакции. – Голос у Нины стал срываться.

– Вот тоже!.. Кто же разбрасывается такими журналистами? Хотя… «Незаменимых у нас нет?» А зарплату урезать не грозил? Если только посмеет, уходи. Жлобов, не понимающих горе, надо учить. Без работы не останешься – я помогу.

– Спасибо за заботу и доброту, – всхлипнула Нина. – Да, вот ещё что… Звонили от мэра, спрашивали: знаю ли я о контракте Саши на выборы?… Он что-то говорил мне ещё зимой, но я не помню сейчас…

– А что ты ответила на звонок? – быстро спросил Волгарь.

– Я сказала, что поищу договор.

– Молодец. Именно так и надо было сказать. Пусть думают, что контракт был, и ты всегда сможешь заявить свои права на него. Иначе мэр «забудет» обязательство, которое давал Саше. Насколько я знаю, обещания были немалые.

– Могу представить… Мэр – специалист по обещаниям. Перед выборами он обещал вернуть редакции наше старое здание, но пока так и сидим в полуподвале…

– И редактор у него на «поводке», – продолжил её мысль Волгарь. – И, может, даже в строгом ошейнике. На втором сроке такие, как ваш мэр, матереют быстро… Был «Женя десять процентов», теперь доберётся в «откатах» до двадцати. Но это зависит и от вас, насколько честными вы окажетесь в освещении жизни города и работы мэрии.

– Ой, не знаю, не знаю… По-моему, у нас нет таких, каким был ты. Вот честно: городу очень не хватает тебя… Это правда.

– Ладно, Нина, – остановил ее Волгарь – Держись. И включайся в работу. «Ведь жизнь кончается не завтра», как писал поэт. А я сегодня могу сказать: она не кончается никогда.

Душа Волгаря поднялась в прозрачную синеву, легко покружила в ней, оглядывая пространство. Заметила запятнанную Душу Сарафанова, опустилась рядом.

– Нина думает о тебе. И ты продолжай думать о ней. И осмысливай прошлую жизнь. Осмыслишь, будешь видеть всё, что оставил там.

– Тебе легко говорить, – отозвался Сарафанов. – Да и хрен ли было не жить при защите столичных брэндов…

– Каждый, Саша, по-своему проживает жизнь. Я прожил её так, как считал нужным. Ты – как хотел. И каждого из нас узнали Здесь по делам нашим… Думай. А я присмотрю, чтобы мэр не обидел Нину.

Волгарь сосредоточился на мэре, и увидел его в комнате отдыха за кабинетом. Градоначальник сидел на диване, держа на коленях изящный черный ноут и не решался его раскрыть: а вдруг и на его маленьком, всегда таком отзывчивом экране всплывет нечто непрошенное, как на тех двух ноутбуках в кабинете?…

«Да ладно, – успокаивал себя мэр. – Ну, пишет кто-то… Пусть пишет! Читает-то это кто? Вот возьму сейчас и открою. И что? – Зажмурившись, как шкодливый пацан, он откинул крышку ноута, и осторожненько, искоса заглянул в экран. – Мать! – вырвалось у него со стоном. – Достали вы меня! – Но быстро взял себя в руки: – Это вам кажется, что достали!.. Этот Крутой-Сарафанов и не работал у меня в штабе. Попробуйте доказать! А докажете, есть закон – наследник первой очереди может претендовать на что-то только через полгода. Через ПОЛГОДА! А за полгода или шах… возглавит другое ведомство, или ишак сдохнет!.. Чёрт, а что же я ему обещал на самом деле?»

Не пытаясь стирать пульсирующую на экране фразу «По долгам надо платить», мэр нашел папку с файлами предвыборного штаба, щёлкнул курсором в фамилию «Крутой» и к немалому удивлению прочитал совсем не тот текст, что когда-то набирал сам: «Ты обещал Александру Сарафанову за работу в твоей предвыборной кампании 10000 (десять тысяч) долларов наличными и продать по балансовой стоимости BMV из гаража мэрии. В связи с обстоятельством, которому ты был свидетелем, долг без лишней волокиты должна получить его супруга Нина Сарафанова».

– А ты кто такой? – в замешательстве отстучал мэр по клавиатуре.

– Я тот, кто, зная тебя, отказался работать в твоём предвыборном штабе. В миру меня звали Владимир Волгарь, – высветилось на маленьком экране.

– Помню такого. Ну, и что? Ты пугать меня вздумал?

– Я никогда никого не пугал. Но, кто заслуживал, всегда получал от меня по заслугам.

– Интересно. И что же ждет меня, если я не поведусь на угрозу?

– Сообщение на всех электронных билбордах города, что мэр – бесчестный человек. И перечень выкрученных откатов: с кого, за что и сколько.

– Ну, ты только попробуй! Я весь ваш Тот Свет переверну!

– Для этого надо быть Здесь и обладать волей Создателя. У тебя есть три дня, чтобы заплатить по всем долгам. – И Волгарь погасил экран ноута, отброшенного мэром на диван.

«Делааа! – пробормотал мэр. – Позвонить тестю? Примет за сумасшедшего…» – На ослабевших ногах он перешёл в кабинет, вызвал финансиста штаба и заведующего общим отделом мэрии.

– Так. Я, кажется, уже говорил вам, что надо вызвать журналистку Сарафанову и рассчитаться с ней по обязательствам предвыборного штаба. Насколько я помню, мы были должны её мужу деньги и списанный автомобиль. Его балансовую стоимость вычтите из денежного долга. На всё про всё даю вам два дня.

– А как мы всё это будем оформлять? – спросил зав общим отделом?

– Ты, что, пацан? Мне учить тебя надо? – взорвался мэр.

– Всё будет нормально. Мы проведём это через предвыборные расходы, – поспешил успокоить финансист.

– Свободны. – Отпустил их мэр.

Глава 24.

Тур «последней народной артистки СССР по городам и весям матушки России» оказался совсем не таким, как представлял себе Диванов, когда соглашался пускаться в него с Матроной. Ему-то думалось, что соседка по дружбе возьмет его в свой вагон, что будут они колесить исключительно по большим городам, где их станут встречать цветами первые лица, устраивать в лучших отелях, принимать после концертов в загородных резиденциях за хорошо накрытыми «полянами», одаривать на прощание совсем непростыми сувенирами. А они с Матроной будут широко улыбаться и обещать ещё и ещё раз вернуться в такой прекрасный город, к таким чудесным людям.

На деле всё вышло иначе. Вот уже второй месяц они колесят по стране, и «веси» встречают их куда чаще, чем большие города. А это клубы какой-нибудь бывшей фабрики или завода, в лучшем случае – зал провинциального театра на пятьсот-шестьсот мест, полупьяная публика. В областных центрах – концертные залы местных филармоний, иногда – дворцы спорта с холоднющими подмостками, неистребимыми сквозняками и всё с той же беснующейся публикой.

«Голодна и неказиста жизнь народного артиста!» – повторял Диванов до и после каждого концерта, когда переодеваться приходилось в тесноте мало приспособленной гримёрки, жить в гостиницах, где понятие о горячей воде истреблено, как класс, и питаться отнюдь не в «Арагви». «Ну, народные-то артисты и сыты, и казисты, – отвечал ему никогда не унывающий ударник, намекая на то, что у Матроны и на гастролях иная жизнь. Её, как правило, встречают едва ли ни первые лица города или региона, куда-то увозят от группы, и появляется она на прогон или перед самым концертом вполне довольная жизнью. Это не мешает ей быть до чертиков строгой на репетициях и до самозабвения отдаваться песне на концертах.

К чести Диванова надо сказать, он ни разу не лажанулся ни на репетициях, ни тем более на концертах, и у Матроны не было к нему претензий, она не обзывала его кретином и не налетала ястребом, как однажды налетела на клавишника. Но походная жизнь уже надоела ему до чертиков, и в гостинице, на ночь глядя, он, чтобы побыстрее забыться, надирался с кем-нибудь из музыкантов. Однако даже спьяну не позволял себе осуждать за что-либо Матрону. Она, правда, как-то спросила его:

– Вы там, наверно, языки уже исчесали об меня?

– Не знаю. Я не чешу, тех, кто чешет, не слушаю. Не любо это мне, – ответил он.

– А что ещё тебе не любо, казаченько?

– Да казаком-то, видать, был мой дед. Отец – сын казачий. А я, как хвост собачий… Болтаюсь тут…

– Э, Димоон! – протянула Матрона. – Не нравятся мне такие разговоры. – Присела напротив. – Ну-ка, рассказывай, чего у тебя не так?

– Не так я представлял себе твою жизнь. И свою – тоже, – признался Диванов.

– Ты думал, я в шоколаде по самые некуда?… А я уже падаю после концерта. Хорошо, мягкий диван подставляют… Такова наша жизнь, Дима.… Что сделаешь, если уродились такими… Уходить на покой? Выставлять на аукционы барахло и брюлики? Не в той стране живем: больше будет разговоров, чем денег. Хорошо ещё, что завела магазин, пустила свою линию духов на фирме приятеля, радио чего-то бормочет… Оплатить счета хватит. А жить-то на что?

– «Как все, как все», – вспомнил Диванов слова её старой песни.

– Это, может быть, было бы и лучше. Да ведь черт занёс нас в другую сторону…

– Занёс, – согласился Диванов. – Но, как занёс, так пусть и выносит… Ты не обижайся, если я скажу, что уже наелся. Я, оказывается, мало приспособлен быть летучим голландцем…

– И что ты этим хочешь сказать, соседушка, дорогой? – насторожилась она.

– Хочу сказать: вызывайте-ка Фому! А я – домой. Поплачусь жене в жилетку, попытаюсь помириться, – на шумном выдохе сказал Дивнов.

– Вот такие вы, мужики, да? Чуть что – и плакаться? А мотай хоть сейчас! Скажи Кочумаю, пусть рассчитает. – И она ушла от него.

Кочумай рассчитал только к вечеру, деньги выдал сплошь десятками – целый полиэтиленовый пакет, причем, прозрачный и мятый.

– В каком бомжатнике ты это взял? – фыркнул Диванов.

– Не нравится? А других в кассе не было! Так ты оставь их, пригодятся. И скажи ещё спасибо, что билет удалось ухватить на ближайший проходящий, а то торчал бы здесь ещё сутки, – без обиды ответил администратор.

Апрель!.. Но откуда-то взялась метель, и ветер, какой-то совсем не весенний, по-февральски злой, так густо гонит хлопья снега, что, кажется, хочет замести грязную колею железнодорожного пути, чтобы оставить Диванова в холодном вокзале до утра. «Эх, Вологда – гда-гда, Вологда – гда…» – притопывая подмерзающими ногами в тонких концертных ботинках, вспомнил Диванов нелепую строчку из чьей-то песни. А через полчаса он уже сидел в шумной кампании рыбаков «из Мурмана», едущих куда-то «к югам вызволять своего «Сеньку», в смысле, сейнер». Диванова они узнали, как только он вошел в купе и поприветствовал «честную кампанию», выдав ей на замерзшем лице свою фирменную телеулыбку.

Рыбаки – трое заросших щетиной здоровых мужиков, молча сдвинулись на лавках, освободив для Диванова место у столика. И самый крепкий и бородатый из них, тот, что остался за столиком напротив, без слов налил из заварного чайника полстакана, считай, чефира, бросил туда сколько-то кусков сахара, из высокой бутылки долил до полного прозрачного до синевы «капитанского» спирта и подвинул стакан Диванову:

– Это тебе нашего, морского, рыбацкого – за встречу. И вот – закусить, что бог послал, и море дало, – сказал он неожиданно мягким голосом.

– А что это? – спросил Диванов.

– Ты не спрашивай, ты давай! Замёрз ведь. А это морской душегрей. Любую простуду вышибает. Лучше бы с водкой, конечно, но и «капитанский» голландский спирт ничего… Даже крепче получается. Давай, давай – не отравим! И тресочка вот, по-домашнему изготовлена.

– Мы загадок не загадываем, мы – «подсказки из зала» даём, – поддержал старшего ещё один.

Дивнов поставил стакан на согнутый локоть, тугими медленными глотками опорожнил его и, не морщась, с улыбкой оглядел рыбаков: мол, вот так мы пьем!

– Вкусный у вас душегрей, надо запомнить способ! – И он приступил к «тресочке». – У! И это – язык проглотишь! Славно живете, рыбаки! – восхитился Дивнов.

– Эт-точно. Пьем и жуем славно, – сказал бородатый. – Только вот жулья на земле стало больше, чем рыбы в море. Мы чего на юга-то катим? «Сеньку» нашего у нас чисто из-под жоп выдернули. Прямо в море. «Не ваш, – говорят, – сейнер. Сойдите с него по-хорошему.» И сплавили к себе. Вот едем судиться. В Новороссийск. Ничем не поможешь из Москвы? Наш был сейнер по всем документам. Мы его у рыбхоза за свои выкупали, доводили до дела. А эти подчалили: «Арестовано судно. Вам приказ сойти на берег, а нам – в другую сторону». Хорошо ещё в трюм не законопатили гнить с треской…

– Да, мужики… Бардак в стране …Жалко, я не по этой части и сейчас в простое… Не придумаю, чем помочь…

– А ты задай вопрос залу: кто бардак-то устроил в России – Горбачёв? Ельцин? Гайдар? Березовский?

– Все вместе и каждый по-своему… Жалко, зала у меня теперь нет…

– Тоже кресло из-под жопы выдернули?

– Не совсем так, но, в общем – похоже. Я, правда, сам в чём-то виноват…

– Это бывает… И где теперь, кому вопросы задаешь?

– Сам себе. С ответами только что-то хреново.

– Это – да, согласился бородатый. – Как говорится, знал бы прикуп, жил бы в Сочи… – И предложил: – Ну, чего? Еще по одной, и на бок?

– Извиняйте, рыбаки, я уже тёплый… Которую полку могу занять? А то билет дали даже без места, – устало выговорил Диванов.

– Раз без места, выбирай любое, – сказал бородатый. – А мы ещё по чуть-чуть…

Диванов тяжело взгромоздился на верхнюю полку и, пока стаскивал там свитерок и брюки, думал, что уснет сейчас, едва коснется подушки. Он лег, вытянулся, расслабил тело и мысленно, в такт дыханию начал считать: вдох – один, выдох – два, вдох – три,… дав себе команду забыться ещё до тридцати. Но странно… счёт уже перевалил за сорок и ни разу не спутался, открываются и глаза… Рыбаки тактично не гудят голосами, шепчутся хрипловатым шёпотом, а сна нет. «Чефир или полусухое белье? – спросил он себя и сбился с размеренного счета. – Или жизнь, в которой теперь одни вопросы и никто не пишет на монитор ответов?.. Приеду, спрошу у Волгаря: кому и чем я перешел дорогу? Он опять затянет: «ответь себе сам…» Ау, Диванов! Что ты сделал такого, что жизнь платит тебе теперь одними мятыми червонцами?… А дома, на Дону – весна… Играет солнце… Пышут желанием казачки – одна краше другой… Какая была жизнь!.. И «черт занес в другую сторону…» Ладно. Занёс и занёс. Сам хотел. Гордился перед однокурсниками, полз по ступенькам должностей… И, кажется, не делал подлостей… Разе что по-мелочи, прости меня, Господи… Неужели за это за всё так щекочет меня судьба?… Хороша щекотка – плакать хочется… Спи, Диванов, спи. Вдох – раз, выдох – два…»

В купе погас свет. Кто-то из рыбаков ушёл, остальные с тяжелыми вздохами и бормотанием улеглись по местам, и через какие-то секунды купе наполнилось крепким мужским храпом.

Глава 25.

Заседание Совета мэров крупнейших городов России прошел для Евгения Буланова беспокойно. Хотя докладчик от федеральной исполнительной власти несколько раз ссылался на опыт его администрации по привлечению инвестиций в развитие мегаполиса, Буланову казалось, что вот-вот кто-то скажет, будто не совсем гладко обстоят там дела с выделением земли под строительство, что прижимает город ритейлеров, требуя с них взносов «на социальные нужды» и что, мол, надо ещё посмотреть, куда эти взносы уходят. Казалось ему, что коллеги вполне могут заговорить с ним и о – дай бог памяти – каком-то журналисте, который что-то там пишет с того света. Могут ведь даже спросить: не был ли Евгений знаком с ним лично и не ведёт ли теперь переписки с потусторонними силами? Сказать: «Не знаю, не веду и вообще не имею с чертовщиной ничего общего?» Но ведь Сарафанов-то чего ему говорил? Говорил, что Волгарь каким-то макаром всё видит, за всем следит и всё знает: «Прикинь – в черепушку ещё только лезет, а он уже стучит тебе на комп: «моменте море!» «Вдруг и я у него теперь на крючке?.. Это же кошмар какой-то!» Спрашивал у архиепископа: может ли быть такое? Старый балбес одно твердит: «Пути Господни неисповедимы!» Как хочешь, так и понимай. Пробовал поговорить на ту же тему с начальником «серого дома», генерал только улыбается: «Слышал. Сам не сталкивался, но докладывают: это интересно…» И этого понимай, как знаешь – сговариваются они что ли?! С женой Сарафанова, вроде рассчитался… В билбордах по городу ничего не было, но в компьютерах – в большом, маленьком и домашнем – до сих пор, как заповедь, торчит «По долгам надо платить».

На вечер тесть пригласил «отужинать и поболтать». Отказаться Буланов не посмел, но поехал к нему в Серебряный бор, только дав себе зарок: ни слова о Волгаре и вообще об этой чертовщине. Однако под уточку по-пекински, да под горячее сакэ, которое так ловко подставляла гостю домработница, зарок как-то затуманился, и «зять-дорогой» поведал «дорогому тестю» о том, что мучило его последние недели. Рассказал, правда, осторожно, опуская кой-какие детали… Но главного своего опасения не удержал:

– И выходит, что я теперь у этого жмурика под колпаком – он всё видит и всё знает. И чуть что – пишет прямо в компьютер…

– И что он там пишет? – полюбопытствовал тесть.

– Пишет, что по долгам надо платить!

– Очень правильно. А ты чего испугался? Платить надо не только по долгам, но и за услуги. Насколько я помню, даже в Священном писании сказано: «Узнай его по трудам его». А что значит «узнай»? Это значит повернись к нему лицом, оцени его услугу и воздай, как положено… – Тесть бережно влил меж полных губ ещё одну чашечку сакэ и наставительно продолжил: – Что касается долгов, тут надо помнить – какие они. Есть обязательные, вроде карточных или по кредитам банка. Там могут и на «счётчик» поставить. А это ни к чему. Если же просто обещал чего… Тут ещё можно посмотреть: кому обещал, чего обещал… Мало ли кому и что мы обещаем? Нам вон коммунизм построить обещали, и где он?… А насчет «колпака», ты бы посоветовался с кем-нибудь. Всё видит и всё знает только Господь, иже еси на небеси. А у тебя же не Иисус Христос на проводе. Может, это провокация твоего писателя? У них модно «менять профессию». Спрятался где-то и стучит… Стучит-то только тебе на компьютер или ещё и в газеты пишет?

– Не… Только мне!

– Значит, это кто-то из твоих заклятых друзей решил потешиться.

– Хорошо бы! Но об этом же писала едва ли ни вся мировая пресса: погиб в автомобильной катастрофе, кремирован, и пишет с того света.

– Интересно. Не читал. Служба проклятая – одни бумажки листаешь целый день…

– О, представляю! У меня и то, сколько всяких просьб, заявок, жалоб каждый день. А уж у вас-то, конечно, – горы!

Тесть Буланова – Федор Александрович Горин – приметный внешне мужчина, не растерявший импозантности и к шестидесяти годам, с незапамятных советских времен ходит в начальниках секретариата первого «вице» в правительстве страны. Получил он эту должность ещё в возрасте зятя и закрепился в ней, сознательно не помышляя о переменах в карьере. Лишь однажды в ней случился перерыв. Это когда от СССР осталась одна Россия с её малыми народами, и в правительство пришли молодые, горячие ребята. Тогда на место его многолетнего шефа призвали провинциального губернатора, а тот притащил с собой на секретариат молоденького физика Гошу. Парень был сподвижником губернатора на митингах, пока тот пробивался в политики, потом сидел у него в качестве помощника и пресс-секретаря. А теперь вот выпало заведовать секретариатом при разогнанных канцелярских работниках. Он хорошо управлялся с техникой, завел электронный учет входящих документов, но явно терялся в оценке их важности, а бегать с каждой бумагой к шефу не решался, поскольку тот в новой должности становился всё более крут характером. Вот почему, когда Федор Александрович пришел к Гоше подписать акт о передаче оставшихся документов, тот явно обрадовался возможности получить консультацию у канцелярского зубра, да и пожаловаться на судьбу.

– И как вы только управлялись с монбланами бумаг? Геракл не вычистил бы эти конюшни! Несут и несут. И всем надо… И у всех срочно… А я даже не Ахиллес, – сообщил Гоша упавшим голосом. – Помогите разобраться, что нести шефу в первую очередь, что во вторую,… а что вообще – потом?

– Ну, во-первых, огромная ваша ошибка состоит в том, что вы, молодые люди, разогнали канцелярию. Это не борьба с бюрократизмом, это борьба с разумной организацией дела. У меня в секретариате было двадцать человек, каждый из которых чётко знал, что он делает и за что отвечает. Вы почему-то… – наверно по молодости – решили, что первому вице-премьеру хватит секретариата из двух человек: заведующего и регистратора. Глупость, если не сказать – вредительство или саботаж работы члена правительства. Но это претензия не к вам. Это – незнание дела руководителем аппарата, – «рубил с плеча» Федор Александрович.

– И что теперь делать? Бежать?

– Зачем бежать? Соображать! Я думаю, что все вы, молодые и горячие, очень скоро сообразите, что наломали дров, и пора складывать поленницу, как положено. Ну, а вам лично, напомните, как вас зовут…

– Можно просто – Гоша…

– А вам, Гоша,… вы мне чем-то очень симпатичны, напоминаете моего сына в ваши годы… Вам, Гоша, я хочу пожелать полюбить эту вашу работу, увидеть в ней высокий смысл и большую пользу.

– Да уж, смысла в ней хоть отбавляй! – съехидничал Гоша.

– Высокого смысла! – поправил гость. Он умел подпустить пафоса в речь. – Вы участвуете в строительстве новой России на очень важном участке. От вас зависит, как скоро будут приниматься решения по направлению сил и средств этого процесса. Это вам не звезды считать или ловить элементарные частицы… Вы ещё научитесь управлять потоками больших средств, если, конечно, они у вас будут… И увидите большую пользу от этого. В том числе и личную…

– Например? – спросил Гоша.

– Беда мне с вами, молодой человек! Как говорил мой дед, «вас не научи, да помиру пошли, дак хрен не кусочки». Вы же только что говорили: «идут, несут и всем надо». А в ваших силах и в вашем праве регулировать эти потоки. И от того, в какую очередь вы поставите документ на подпись, зависит скорость его прохождения, сроки принятия решения и возможно даже объемы финансирования. А это значит… Ну, что, по вашему, это может значить?

– Сумма взятки за услугу? – простодушно спросил Гоша.

– Грубо, молодой человек. И считайте, что я ничего вам не говорил, – нарочито обиделся Федор Александрович и подал Гоше авторучку, чтобы тот подписал акт.

С тех пор прошло немногим более полугода, Федор Александрович даже не успел сдать казенную дачу в Серебряном бору. «Молодые и горячие» завели страну в тупик, их попросили «на выход», а Федору Александровичу к его большому удовольствию предложили вернуться в прежнюю канцелярию в той же должности. Первым «вице» стал, правда, не его прежний шеф – тот уже рулил даже не правительством, а своим независимым государством. Но и новый оказался человеком немолодым, с большим государственным опытом и пониманием дела.

…Оба, и тесть, и зять, уже изрядно подпили «этой японской отравы», разогрелись, обоих потянуло на откровенность. Но рассудок ещё работал, и зять, обведя гостиную взглядом, спросил:

– А здесь ничего? Не это…?

Горин понял и заверил, что недавно спецы проверяли все углы и закоулки дачи – чисто – ни «жучков», ни «глазков» не обнаружено.

– Уж, если ещё за нами будут смотреть да слушать, то куда мы катимся? – прогудел он басом.

– А я боюсь, – признался зять. – И не этого хмыря, который пишет, а в принципе… Нет, конечно, не без «того» – вы же меня знаете… Я чистыми – ни копейки. Откат – другое дело. Но – предметный. Поставь мне в гараж какой-нибудь «Хаммер» или «Бэху», можешь акции на меня переписать, ну, в крайнем случае – перевести на счет или подарить кредитку жене…

– Может, оно и правильно, – согласился тесть. – Я тоже никогда в руки не беру и не сую по карманам. Принес в папке с документами или с письмом, я бумаги оттуда – на свое место, а что там осталось – в банк – прямо в папке, чтобы никаких «пальчиков». А уж на чей счет – это когда – как.

Но доверительный этот разговор, хоть и требовал некоторого напряжения ума, всё-таки не помешал мужчинам начать позёвывать, а потом и перебраться к ночлегу.

Утром, зайдя в душ, Буланов увидел себя в большом зеркале, и прежде чем успел оценить степень помятости собственной физиономии, различил в нём мерцающие слова: «Momento more, господа!»

– Чо-о-ёрт! Чёрт! – заорал Евгений на всю дачу и принялся что есть силы сдирать ногтями слова со стекла.

– Чего у тебя стряслось? – появился за спиной испуганный тесть.

– Ну, вот же! – ткнул кулаком в зеркало Буланов.

– Чего там?

– Вот! «Momento more»! А говорили – «чисто» в доме!

– Было чисто, пока ты не занёс сюда свою заразу! – хрипловатым басом пророкотал тесть и цепкими пальцами сдавил сзади шею гостя.

– Эй! Больно же! – стал выкручиваться из его рук Буланов.

– Больно ему!.. Убить тебя мало за это. Чтобы ноги твоей в моём доме… Слышишь? – И ещё сильнее сдавил шею.

Глава 26.

«Когда сидишь в пустом доме один, и перед тобой камин колышет языками пламени, и дом освещается, по сути, только этими всполохами, и всполохи эти играют рубиновыми извивами в бокале прекрасной «Хванчкары», самое время подумать о всполохах счастья, что мелькали в твоей жизни и, к сожалению, вот так же улетали куда-то в темное пространство. К звездам? Или туда, где ты? И заметны ли они там – искры именно моего счастья? У меня ведь их было много… Или вы там видите только тёмные пятна на фоне, как ты говоришь, «солнечных зайчиков» человеческих душ? А ты знаешь, я вот тут подумал о том, что ты мне писал – сейчас у меня для этого масса времени: я свободен от работы, от семьи, от любовниц, от друзей, от паскудства подёнщины – от всего! Со мной только пустой дом, поленница дров из ольхи и два кувшина чудесного вина… Так вот, я подумал и, ты знаешь, я заблудился в дебрях, которые могу определить только как «моя жизнь». В ней было все – высокие стремления, безобразные поступки, преодоление, карабканье вверх, падения, любовь, предательства, самолюбование и самоуничижение, радость и слезы… Словом, дебри! Но не так ли может сказать о себе и любой человек на земле? Не так ли и ты метался по жизни?! И что? Мы за это наказаны – ты автокатастрофой, я – выпадением из круговорота друзей, творчества и забот – к камину в пустом доме?»

Отстучав этот сбивчивый поток мысли, Диванов набрал адрес Волгаря и отправил текст.

– Я тебя слышу. Здравствуй, Дмитрий! – высветилось на экране. – Какой-то ты новый сегодня…

– Наоборот. Я – старый. И годами, и итогами жизни…

– Странно, лет тебе – всего ничего. Но я говорю о твоих мыслях. Они для меня новы. Это итог поездки с Альбиной Мирной? Или начало осознания прожитых лет? – спросил Волгарь.

– А что? По-твоему, мне рано их осознавать?

– В осознании жизни не бывает понятия «рано». Бывает – «поздно».

– Ты не ждал, что оно вообще ко мне придёт?

– Не ждал. Я – верил, что придет. Может быть, не так скоро. Там или Здесь оно приходит в каждую Душу. И если ты уже ощущаешь его приход, это огромное благо. Ты почувствуешь, как обновляется твоя Душа, как она услышит голос Совести и станет наполняться благостью…

– И я, задрав штаны, помчусь… во храм божий?

– Не ёрничай, пожалуйста. Никто тебя не гонит в храм. Благость – это любовь. Но не та, как ты её понимал или понимаешь сегодня. Это не Саша и не Маша, не Витя и не Митя… Это не страсть к гламуру или накоплению капитала… Это любовь ко всему окружающему тебя, это отзывчивость, это творение Добра как высшего начала…

– Красиво! – отбарабанил по клавиатуре Дивнов. – Но, увы, мне! Я – сторонник конкретной любви. К Саше и к Маше, меньше – к гламуру и больше – к капиталу. Он, однако, не отвечает мне взаимностью. Из окружающего – люблю свой большой дом в лесу, огонь в камине и кувшин «Хванкчары» на столе. А больше у меня ничего нет. Даже любимой работы в эфире. И я подозреваю, что потерял её, пообщавшись с тобой. Прости!

– Прощаю. И хочу сказать, что тебе очень полезно побыть в твоем большом доме ещё несколько дней. Он очищает твою Душу. И эфир вернется, но не на уровне вопросов, а ответов.

– А что, отвечать на вопросы лучше, чем их задавать?

– Во всяком случае, полезнее. Ты же знаешь, что выигрывали у тебя только те, кто давал правильные ответы. А жизнь – больше, чем игра. Она иногда задаёт такие вопросы, ответ на которые стоит жизни.

– Ага! – оживился Диванов: – Значит и вопросы бывают ценою в жизнь!?

– Бывают. Но стоит-то жизни – ответ.

– Не хочешь ли ты, дорогой друг, сказать, что сейчас передо мной стоит именно такой вопрос? – с нетерпением азартного игрока отстучал Диванов.

– Хочу. И скажу: этот вопрос ты сейчас задаёшь себе сам. И ответ на него – за тобой.

– Ты хорошо устроился, дорогой друг! У тебя на всё про всё один ответ: «САМ». Сам спросил – сам ответил. Попал – живи, не попал – пропал?

– Я знал, что ты когда-нибудь поймешь это. Ты понял. И выиграл жизнь. До встречи!

– Э-э! Подожди! До встречи как? Я – с тобой или ты – со мной? – нервно застучал по клавиатуре Дивнов.

– Ты же САМ теперь знаешь ответ, – высветилось у него на экране.

Глава 27.

Волгаря поджидала Душа отца Павла. Она витала в пространстве, за которым Волгарь разглядел знакомые когда-то очертания тихой реки, несущей рыжие торфянистые воды среди низких берегов, отороченных у воды старыми ветлами. Берега иногда взбегают пологими взгорками, на одном из которых торчит остов порушенной когда-то колокольни, разобранной потом по кирпичику на сельские нужды. Дальше – широкий омут, поднятый над уровнем речки заросшими валами берегов с остатками какого-то строения, ниже которого, как гнилые зубы торчат поперек речки отдельные пеньки бывшей запруды при мельнице. «Господи, да это же мельница у Рябины! – узнал картину давнего своего детства Волгарь. – Вон там дальше село Берег, а это – бывшая церковь и кладбище где-то за ней…»

– Отец Павел, ты чего здесь делаешь? – спросил Волгарь. – Откуда ты знаешь эти места? Ты же из Мологи… А здесь, чуть ниже по течению, жил мой дед, тезка твой Павел Алексеевич. Мама моя отсюда. И я здесь гостил у деда каждое лето до школы.

– А я, дураха, нарошно здесь. Тебя жду. Ты в моих местах бывал и все про них знаешь. И я в твои наведался. Благо, легко это Здесь – вздумал – и оказался… Гляжу, благодатное место прежде было.

– Красивое было место! – со вздохом согласился Волгарь. – Да, видишь, быльём заросло. А чего меня здесь ждал?

– Да то и ждал, чтобы ты поглядел на него и пожалел маленько. Красота ведь была! Река, лес, луга… Деревни и села какие были – по сотне дворов! Куда всё делось?

– По сотне я не помню. Пожалуй, только Берег был где-то около этого… А вот наши деревни – Ладейки, Никулино, Рябина, Праулино – дворов по тридцать – не больше. В Ладейках – точно – было тридцать дворов вдоль Ухры. И домишко деда – чуть в стороне. Кузница его – рядом. Да всё здесь было рядом – речка под боком, лес – за овином. В Ухре – окуньки, в лесу – грибы, ягоды… Прекрасное было детство!

– Вернулся бы? – неожиданно спросил Павел и засиял ярче.

Поняв причину вспышки Души Павла, Волгарь осторожно спросил:

– А можно?… Вернее, когда?

– Да ведь родить – нельзя погодить. Сейчас вот и пора!

– Куда?

– Да Господь отнесёт, куда ему надо.

– Я, вроде, не всё ещё сделал…

– Будет ещё у тебя дел!

– Тогда «от винта!», – сказал Волгарь и растворился в пространстве.

…Фельдшер Шаготского фельдшерского пункта тетка Надёна обрядила новорожденного и вернулась к роженице в палату. Молодая мама, скинув одеяло ниже груди, смотрела в потолок, оклеенный чуть пожелтевшими обоями, и слабо улыбалась каким-то своим мыслям.

– Ну, вот… И взвесила, и упеленала, спит теперь, – сказала она. – Хороший мужичок будет. Почти четыре кило. И пяточки – за корытце весов вышли, значит пятьдесят с лишком сантиметров. Всё слава тебе, Господи… Ты прикройся одеяльцем-то, не студись. На воле-то, хоть и солнышко, а всё не лето ещё, – говорила Надёна, походя поправляя салфетки на тумбочках при кроватях, на которых давненько уже не было молодых мам.

Мало нынче рожают в деревне. И фельдшерский пункт чуть, было, не закрыли при сельской больнице Шаготи. Чуть удержался. Да вот и эту мамочку Господь принес из города. Может, и ещё продержится. В деревнях-то есть кандидатки, да ведь они всё в город смотрят… Знамо-дело, там за мамочкой с ребенком на такси, да не на одной ещё пригонят. А здесь чего? На тракторе, если зимой или по весне?

– Мне встать, или вы принесёте покормить? – спросила роженица. – Я посмотреть на него очень хочу.

– Да отдохни пока! И ему дай очухаться. Знамо принесу. …Звать-то будете как парня?

– Ой, спорим ещё… Я бы Мишей хотела. А муж – в честь друга, погибшего в армии – Константином. Родители,… мама моя – Коленькой, в честь моего папы…

– А лучше-то, и чтобы не спорить, в святцы надо поглядеть. Там как раз Владимир должен быть завтра или другого дня…

– Решим. Думаю, не раздерёмся из-за этого.

– Ну, и ладно! А ты, мамочка, скажи, чего вас принесло сюда из города? Все, вроде, туда глядят, а вы – обратно? Или гостите здесь у кого?

– Нет, мы работать приехали. Я – могу учителем в школе. А муж – он вообще-то инженер. Но может и на тракторе… Как ему обещали…

– Ну-ну… Только трактора-то у нас все теперь по дворам раскуплены или вон хламом стоят.

– Не знаю… Ему обещали. Мне тоже в районо сказали: после декрета можно сразу выходить, хотя будут каникулы…

– А жильё какое дали? Или где сама найдешь? Куда ребёночка-то понесешь?

– Мы в Ладейках остановились. Там прадедушкин домик сохранился. Старенький, правда, но жить пока можно.

– Это не Павла ли Алексеевича изба при кузнице? – спросила Надёна, остановившись среди палаты.

– Она.

– Вон чего!.. Настоящий-то его дом на другом конце Ладеек, где потом контора колхоза и почта была. Да тоже теперь скосился весь на сторону. Большой был дом. Господский. Дед-то твой, если не знаешь, барчуком был. Это уж потом, при колхозах, он кузнецом работал… Вона вы из каких!.. Ну ладно… Пойду жениха твоего принесу кормиться. А тебе вот полотенчико, оботри грудь пока. – И Надёна шустро засеменила из палаты.

В окно палаты постучали. Молодая мама повернулась. За широким окном, прижавшись к нему, стоял муж. Он сложил руки козырьком, чтобы из яркого дня получше видеть жену. Она помахала ему рукой.

– Ну, как дела?! – кричал он сквозь двойное остекление широкой рамы.

Она показала большой палец и пошевелила опущенным вниз указательным, мол, сын. Кричать-то из палаты нельзя. Показала и второй большой палец, а потом развела руки на полметра примерно. Дескать, большой!

А тут и Надёна внесла в палату свёрток. Улыбаясь, подошла поближе к окну, приподняла на локте голову свёртка: вот гляди, папаша! Отец совсем влип лицом в стекло. За его головой сияло весеннее солнце. Яркий свет упал на лицо ребенка, он почувствовал его лучи закрытыми ещё глазами, прижмурился сильнее и приоткрыл рот в улыбке.

– Гули-гули! – пропела Найдёна. – Гляди, уже улыбаемся, солнышко глотаем!.. Ну, давай, от мамки кормись. – И положила сверток рядом с мамой.

А где-то высоко в голубом сияющем пространстве всё это видела ставшая совсем прозрачной Душа архимандрита Павла.

– Вот и с новосельем тебя, Володюха! Живи на радость миру. Творить тебе Добро среди людей, – шептала Она.

ОглавлениеГлава 1.Глава 2.Глава 3.Глава 4.Глава 5Глава 6.Глава 7.Глава 8.Глава 9.Глава 10.Глава 11.Глава 12.Глава 13.Глава 14.Глава 15.Глава 16.Глава 17.Глава 18.Глава 19.Глава 20.Глава 21.Глава 22.Глава 23.Глава 24.Глава 25.Глава 26.Глава 27.