«Метро»

Есть линия волшебная,

  Поверьте мне, ребята!

  В какую сторону ни сядь -

  Приедешь куда надо.

  (Странички истории Московского метро)

  Глава первая. Призрачный поезд

  Пронзительно-желтый глаз, разбрасывающий огненные искры, осветил все вокруг, пронесся мимо, и тоннель вновь нырнул в густую темноту. Вдоль стен неярко светились редкие лампочки, одетые металлической сеткой, как паутиной, и от этого тьма казалась еще плотнее, подступала с неприятной угрозой. Леха проводил поезд сердитым жестом.

  - Разъездились тут, - бормотал он, выбираясь из тесной ниши. - Делать им нечего. Ездят и ездят. Приличному человеку уже и пройти невозможно...

  Злоба грызла его изнутри, плескалась тошнотно в горле. Все эти люди, торопящиеся куда-то, бегущие к вагонам, протискивающиеся в них, вызывали у Лехи яростный протест. Ему-то спешить было незачем и некуда.

  - Говорят - работать иди... - ворчал он, медленно шагая вдоль убегающего во тьму рельса, едва освещенного налобным фонариком. - Работать... Мысль, конечно, хорошая, а куда? Никто не берет. Выгляжу, видите ли, непрезентабельно... А откуда ж презентабельности взяться? Костюма, мол, приличного нет. А на какие шиши я его куплю? Вы мне денег дайте, а я уж такую презентабельность обеспечу, будьте-нате! Получше, чем на рекламных плакатах зубной пасты...

  Он споткнулся, едва не упал, ноги заплелись нелепо, взмах рук удержал равновесие, но фонарик свалился с кепки - лопнула хлипкая веревочка, которой он был привязан, - звякнул, покатился, погас, оставив Леху в глухой, непролазной темноте. Он выругался, шаря под ногами. На счастье фонарик откатился недалеко, быстро нашелся. Правда, когда Леха щелкнул кнопкой, загорелся как-то неуверенно, будто даже со всхлипом, замигал, но потом отошел, воспрял, и рельсы вновь заблестели в голубоватом свете.

  - Ну, слава всем святым! - Леха даже перекрестился с усмешкою - верующим-то он никогда не был, но иногда находило что-то непонятное. Он называл это генетической памятью и рассказывал всем, что бабка его была из староверов и очень уважала двоеперстный крест. - Вот кабы в темноте остался, тогда полный гамон! Хоть под поезд кидайся.

  Он развернул карту, нарисованную неловким, расплывшимся карандашом на обрывке бумажки, посмотрел, водя по неровным линиям пальцем задумчиво.

  - Блин, не мог Толян уже на чем-то человеческом изобразить! - сплюнул он, когда от карты отслоился клочок, улетел в тоннель. - Обязательно нужно кусочки подбирать. Не иначе, как колбасу в магазине в эту бумажку заворачивали. Вот ведь люди, вот люди... На ровном месте сэкономить пытаются. А сам сейчас, небось, с Веркой сидит, Толян-то. А я тут, по метро лазить должен. В темноте и грязи. Потом, конечно, вид непрезентабельный будет. И чего, спрашивается, ради?

  Ну, чего ради - Леха знал точно и ругался больше для порядка. Какие-то диггеры знакомые - нет, ну надо же такое название придумать! сказали бы по-простому, что любители лазить по подземельям, так нет, выпендриться нужно! - подсуетили Толяну эту карту. Мол, склад на ней изображен, чуть не стратегический. На случай войны, значит. Запас лет этак на двадцать пять вперед, ежели экономить. А на складе консервы, да и вовсе море всяких разностей. Тушенка, макароны, крупа всякая, концентраты. А когда зима уже наступила, бутылки по скверам попадаются все реже, а работы так и вовсе никакой, складик с кормежкой представляется куда как соблазнительным.

  - Что не сожрем - продадим, - порешил Леха, представляя уходящие вдаль штабеля консервных банок с нарисованной коровьей головой. Он даже облизнулся, представив такую банку, вываленную в кастрюльку с разваренными до блеклой белизны макаронами. - А, может, и продавать не будем. Про запас отложим. На следующую зиму. Эти запасы стратегического назначения - все на длительное хранение рассчитаны. Так что самое то будет. Не бегать же каждый раз на склад.

  То ли от мечтаний о макаронах с тушенкой, то ли еще от чего, но в животе у Лехи заурчало утробно, взвизгнуло даже. Захотелось есть так, что хоть рельсу грызи от голода.

  - А еще хорошо взять суп харчо в пакетике, сварить, да туда тушенки побольше. Вкусно... А Верка колбасу сейчас, небось, жарит... - размечтался Леха, не замечая, что разговаривает вслух. - Верка бутылки сдала, купила в магазине. Свежую. Грамм триста, не меньше.

  Небольшая бурая крыса, выглянувшая из щели в стене, вздрогнула от неожиданности, услышав человеческий голос, прищурила крохотные глазки, мотнула головой - свет, даже слабенький, от фонарика, ей не нравился. Щелкнула зубами, дернула голым, мерзостным хвостом с кровоточащей болячкой - след от укуса товарки, нырнула обратно в щель. Пусть пройдет человек, а уж там посмотрим.

  - Колбасу. Точно, - сказал Леха, щелкая пальцами. - Докторскую. Режет ее толстыми ломтями, бросает на сковородку. И вот ведь, скотина какая, жир жалеет. Всегда-то у нее эта колбаса в угли пережаренная. А все почему? Сковородка-то поцарапанная, а жир Верка экономит. Говорит, что в колбасе сала хватает. А его там и вовсе нет! Вот и горит продукт зазря.

  Всплыл перед глазами уютный, почти что родной подвальчик, у которого по зимнему времени было неоспоримое достоинство - тепло. Летом там тоже было неплохо, прохладно и спокойно. И Верка, с вечно подбитым глазом, расплывшаяся бабища, переворачивала ножом на крохотной алюминиевой сковородке ароматный колбасный кружок. Толян сидел рядом на хлипком ящике - всегда-то он там, где появляется колбаса, - глотал голодные слюни, пялился жадно то на сковородку, то на Верку. А она, картинно отведя грязный мизинец, теребила верхнюю пуговку некогда розовой, а теперь буроватой кофты, дергала ее, и пуговка выскальзывала из петли, становилась видна сероватая, дряблая Веркина кожа на груди, и Толян тянул руки...

  - Тьфу! - в который раз сплюнул Леха. - Да я б к этой Верке не подошел бы, даже когда б заплатили! Еще подхватишь какую заразу, а уж вшу - так точно.

  - Больно гордый! - заявил Толян, выступая из тоннельной темноты. - Все забыть не можешь, что диплом у тебя есть. Вот еще новости - высшее образование! Да кто из нас без него?

  Фыркнула насмешливо Верка, подхватывая Толяна под руку, махнула синенькой книжечкой. Бухгалтер дипломированный, ага. Так ведь бухгалтеры нынче в моде, на работу устроиться без проблем. И что ж она по подвалам делает? Бутылки по паркам собирает, с алкашами водку из горла хлещет, сидя на лавочке у какого-нибудь подъезда, распугивая местных бабок.

  - А мне так нравится, - пропела Верка, пританцовывая. - Ты что думаешь, Лешенька, так весело каждый день на работу бегать? А с налоговой разбираться? А как в документах бяка обнаружится, кто виноват? Правильно! Бухгалтер и виноват. Не хочу! Надоело! - она топнула ногой, и от старенькой, растрескавшейся босоножки отлетел каблук, стукнул звонко по рельсу - искра взлетела вверх, высветила паутину, опутавшую тускловатую лампочку, мотающуюся взад-вперед на проводе. Зашипела колбаса, подгорая на алюминиевой сковородке, потянуло душной, горелой вонью.

  - Верка, ты за колбасой смотри! Сгорит на фиг! Что жрать-то будем? - воскликнул Леха, сожалея об изгаженном напрочь продукте. Фонарик, закрепленный на его кепке повернулся, высветил болтающийся у стены кабель, сыплющий искрами. Воняло горящей проводкой. - Ох, блин! - Леха растерялся. Что делать-то? Куда бежать? Да и сказать что? Мол, шел я, шел по тоннелю, мерещилось мне в темноте всякое. А оказалось, что не Верка это колбасу жарит, а кабель у вас сорвало. Бегите, ребятки, ремонтируйте! Хорошо, если это дело просто психушкой закончится. А можно и загреметь туда, куда только дяде Макару ход есть с его стадом. Мало ли, какую статью можно впаять, если решат, что это Леха кабель сорвал. Порча государственного имущества. Чуть не терракт. Нападение на метрополитен. Гнилое дело получается.

  Леха задумчиво почесал затылок. Кабель продолжал разбрасывать искры, в точности, как праздничный фейерверк, что запускают ребятишки под Новый год, устанавливая толстую, тяжелую свечу в сугробе. Вдали послышался грохот - приближался поезд.

  - Ну и ладушки, - забормотал Леха, отыскивая нишу поглубже. - Бегают поезда, значит - в порядке все. Нечего и суетиться. Пусть сами разбираются. А вот не проходи я тут? Все равно кто-нибудь сообщил бы о кабеле. Так что меня тут не стояло, да и вовсе не было. И все дела.

  Мимо вновь полетели вагоны. Леха вглядывался в ярко освещенные окна, будто искал кого-то знакомого. Пассажиры казались ему одинаковыми, будто даже на одно лицо. И действительно, у них было то общее, что объединяет в слитную массу: им всем было куда спешить; и сосредоточенность, углубленность в собственные, недоступные другим, мысли, делала их почти что похожими друг на друга. Только один выбивался из дружной компании, и Лехин взгляд выделил его за то мгновение, пока проносился поезд. Пьяненький мужичок, спавший, откинувшись на спинку сиденья, показался Лехе родным и близким, чуть не другом детства. Его распустившиеся на слабом лице мокрые губы, причмокивающие во сне, казалось, говорили приветственные слова, и Леха даже помахал рукою вагону, отмечая этого мужичка, пересчитывая мысленно все его морщины и фиолетовые расплывчатые пятна на блеклой, незначительной и незаметной совсем физиономии.

  Леха побрел дальше, ища нужное ответвление тоннеля, а в душе его проворачивалась копейным острием зависть к тем, уехавшим на поезде. Он тоже хотел быть таким, хотел быть с ними, сидеть с мрачною сосредоточенностью, вглядываясь в книгу или газету, иногда поднимать голову, смотреть за темное окно, ловить взглядом мелькнувшие по стене кабеля, или просто свое отражение, чуть перекошенное в темном стекле. Леха хотел спешить куда-нибудь по делу, чтоб его ждали, нетерпеливо смотрели на часы, переживали, что он опаздывает. Вот только дела никакого у него не было, и никто не ждал его нигде, разве что в теплом подвале Толян, постукивая рваным кедом по плиточному полу, скажет Верке, прожевывая с трудом жесткий колбасный кусок:

  - Я знаю, как жить вечно! За смертью Леху посылать нужно. Вот, послал дурака за консервами, и где этот дурак? Обжирается, наверное, как крыса какая. Вечно он жаловался, что голодный. А мы тут сиди, жди, пережевывай язык со слюнями... - и Верка нежно погладит Толяна по голове, будто ребенка, проворкует на ухо что-нибудь утешительное и подаст кусок хлеба. С хлебом даже горелая колбаса не в пример приятнее.

  Нет, не всегда было так. Когда-то и у Лехи была работа, и он спешил по утрам в точно таком же поезде метро, боясь опоздать, волнуясь из-за каждой минуты задержки. Тогда же у него была жена, сын, квартира, всегда больная мама, постоянно сердитая на весь белый свет теща. В общем, все было как у людей, и он чувствовал себя человеком. Водил жену в театр иногда, покупал матери лекарства, виновато сопел перед ругающейся тещей, сам поругивал сына за двойки, торопился на работу, опаздывая иногда и получая нагоняи от начальства, - жил изо дня в день, втянувшись в эту жизнь привычно, как в разношенные тапки. И все представлялось правильным, другого просто не могло быть, да и не хотелось.

  Жизнь развалилась не в один день, и даже не в два. Просто когда-то появилась крохотная трещинка, в нее просочилась вода, хлорированная густо, как и всегда в Москве. Уволили с работы - сокращение, под которое попадали в те времена многие. Не стало денег, и теща начала ворчать куда как громче, и к этому ворчанию все чаще и чаще стала присоединяться жена. Даже сын иногда кричал на Леху, попрекая никчемностью и приводя в пример отцов одноклассников, которые, конечно же, имели и прекрасную, престижную работу, и замечательную зарплату, которой хватало на все, особенно - на детей, и даже возили этих самых детей в школу на роскошных иномарках с тонированными стеклами. Жидкая московская хлорка - безденежье хроническое, - разъела семью, и жена с сыном пошла в одну сторону, прихватив с собою тещу, а Леха с матерью - в другую, успев откусить при разъезде однокомнатную квартирку в спальном районе. Мать вздыхала печально, глядя на растерявшегося сына, совала ему жалкие копейки от собственной пенсии. Мол, иди, Лешенька, устройся куда-нибудь, а это тебе для того, чтоб нищим не выглядел. Леха послушно кивал и шел. В ближайший гастроном, где всегда находились приятели, такие же, как он - безработные и никому не нужные, готовые потрепаться о жизни за бутылкой и посочувствовать кому угодно, лишь бы не пустел стакан. Мать так и умерла, вздыхая о сыне неприкаянном, думая о том, как будет он жить, когда не станет ее пенсии. А Леха поначалу даже и неплохо жил. Приятели гастрономовские в гости забегать начали, кто с бутылкой, кто с колбасою в бумажке, кто с банкой огурцов - до смерти матери не заходили, стеснялись, что ли. Пили, закусывали, наливали хозяину, лепили неловкие бутерброды, ставили затертые кассеты в старенький магнитофон, с изумлением слушали Бетховена, веселились чуть не до утра. Лехе только с непривычки было немного одиноко, когда уходили друзья-товарищи, но после прибилась к нему лохматая собачонка с надорванным ухом, названа была Шерри - за необычайно густой, вишневый цвет всегда печальных глаз, и он перестал ощущать одиночество. Шерри стала его семьей, неодобрительно тявкала, когда он маялся похмельным синдромом, бодро виляла хвостом, собираясь на прогулку, доедала присохшие к сковородке макароны, отдирая их зубами и лапами - гости хохотали, глядя на это зрелище, вот только отчего-то отказывались с завидным постоянством что-то жарить на этой сковороде. Но зеленый змий уже обвился вокруг шеи, душил тяжко, муторно, и Леха начал пить все больше и больше, уже не дожидаясь приятелей. Собирал по скверам бутылки, научился выпрашивать у гастронома недостающие деньги - сердобольные старушки, глядя на его унылую, очкастую физиономию, давали, и глаза у них становились в точности, как у Лехиной матери перед смертью. Шерри все чаще и чаще недовольно тявкала, а бодрое виляние хвоста сменилось сумрачным подрагиванием. Однажды, когда Леха вернулся домой после трехсуточного загула со знакомыми бомжами - у него появились и такие знакомые, - Шерри не выбежала навстречу привычно, не залаяла. Она лежала на узкой кушетке, невесть с какой свалки занесенной в квартиру, такая тихая, смирная, с пенным оскалом на страдальческой, застывшей морде. Окостеневшие лапы были скрючены, будто тянулись куда-то в последнюю минуту. Леха плакал, унес собачий труп к кладбищу, закопал у ограды, даже цветок положил - подобрал где-то обломанную гвоздику. А потом запил совершенно по-черному, не выходя из глухого запоя ни на день. Если раньше бывали у него мысли о работе, новой жизни - все пропало, растворилось в стакане, будто пил царскую водку, что, говорят, и золото жидкостью бесполезной делает. Мерещились ему в водке печальные вишневые глаза, слезно смотрящие с непонятной укоризной, и Леха наливал себе еще, желая утопить жутковатое видение. Друзья, остававшиеся еще со старых, семейных времен, брезгливо отвернулись, вычеркнув Леху из своей жизни, только говорили иногда между собой:

  - А ведь хороший был человек. Жаль, спился. Не нашел себя в этой жизни. Бывает... А какие надежды подавал! Изобретения, внедрения, статьи... Нет, не надо было ему разводиться. Все с этого и началось.

  Хорошие слова, правильные, только Лехе от их правильности легче не становилось, тем более, что говорили о нем друзья, как о покойнике уже, словно зарыли Леху там, рядом с Шерри, на кладбище, и самое время произносить хвалебные речи, поминая дорогого усопшего добрым словом.

  Квартира ушла за бесценок, и вскоре Леха обнаружил себя просто на улице, без копейки денег, с дико болящей, похмельной головой. Знакомые бомжи приютили в подвале, научили уличной жизни, и Леха даже удивлялся иногда - почему это раньше он так боялся остаться без своего угла? Есть место у отопительной трубы в подвальчике - оно и ладно. Вот только голодно бывает, а так даже и неплохо. Никто не зудит над душой, как светлой памяти теща, никто не требует зарплаты побольше, работы получше, как исчезнувшая в неведомых далях жена, никто не выпрашивает деньги на мороженое и игрушки, как пропавший вместе с женой сын. Легко, светло и бездумно жилось Лехе. Маруська - Веркина приятельница, костлявая баба неопределенного возраста и неведомого цвета волос, - грела бок по ночам, на бутылку как-то да наскребалось, а больше ничего ему и не надо было. Пока не притащил Толян этот странный план от диггеров - лазальщиков по метро.

  - Не будь идиотом, Леха! - восклицал Толян, ероша и без того непричесанную, редеющую от бесприютной жизни шевелюру. - С таким складом мы годами будем безбедно жить! Неужто тебе Веркина колбаса не надоела?

  Колбаса надоела до изжоги, и Леха, запасшись стареньким фонариком, побрел в метрополитеновские катакомбы, сверяя свои шаги по затертой бумажонке. Он отсчитывал повороты и думал, что ж сделает со своей долей консервного клада. "Ну, на еду оставлю, конечно, - размышлял он лениво. - Еще можно продать. Вот только кому? Оптовика какого найти, что ли? К знакомым старым обратиться? Так они в мою сторону и плюнуть постесняются. Да и потом, много ли на своем горбу унесешь?". Мысли скользили пузырьками, лопались, не складывались ни во что вразумительное. Давненько уже Леха не был собственником ничего, кроме драной одежонки.

  - Здесь! - Леха уперся пальцем в стену, глядя в возникшее сбоку ответвление тоннеля. - Точненько вышел! Теперь сюда, а вскорости уже и склад. Надо ж как, не обманул Толян! Диггеры его эти вполне приличными ребятами оказались. А я уж думал, что посмеялись над бомжами, не иначе. Этим только дай козу состроить!

  Новый тоннель действительно оказался в точности на том месте, как и указано было в карте. Что больше всего обрадовало Леху - в этом тоннеле не было никаких рельс, значит, не нужно будет прятаться от поездов, втискиваться в узкие ниши, пахнущие застарелой пылью и крысиным пометом. "Главное, чтобы охраны там не было, - мыслил Леха, почесывая занывшее отчего-то плечо. - А то знаю я эти дела. Как где тушенка, так тут же и морда с телескопической дубинкой неподалеку шьется. Разве ж можно тушенку без охраны оставлять? Правда, диггеры говорили, что тут - тишь, гладь да Божья благодать... Ну, ежели не обманули, сам, лично им бутылку проставлю...".

  Леха поправил за спиной рюкзачок - а как же, запасся, чтоб было куда консервы грузить, еще и свернутый мешок из-под картошки, ветхий до неприличия, лежал в кармане, - и потопал в темную дыру, где не горели почему-то привычные уже, синеватые метрошные лампочки, затянутые поржавелой металлической сеткой. Небольшая буроватая крыса, испугавшаяся раньше света Лехиного фонарика, скользнула следом, шурша лапками в темноте. Лысый, гладкий хвост ее тащился по кафельному полу с тихим, едва слышным скрипом, подергиваясь, когда болячка проезжала по камушкам, в изобилии валяющихся кругом.

  Леха пошлепывал драными кедами, крутил головою, освещая фонариком темные углы. Казалось, что весь тоннель состоит из таких углов, не успеешь в один луч забросить, как другой угрожающе скалится черной, мрачной полосою, в которой может затаиться какая-нибудь мерзость.

  - Крысы, - бормотал Леха, вспоминая ужастики, читанные в подвале - Верка любительницей была подобных историй, подбирала то книжечки, то газеты, где могла, читала вслух со вкусом, жмурясь и охая в самых неправдоподобных местах. - Нет, не крысы, - решил он. - Щупальца. Вот в точности такие... - лампочка выдернула из темноты провисший синусоидой кабель, и Лехе на мгновение померещилось, что толстая веревка шевельнулась, и будто бы раскрылась на ней круглая пасть, усеянная мелкими, острыми зубами, напоминающими зубья пилы. В пасти этой мелькнул быстро, по-змеиному острый язычок, противно багровый, покрытый желтоватым, нездоровым налетом. - Тьфу! Лучше не думать, а то видится всякое. Так можно зайчиком на всю жизнь остаться... - представление себя с заячьими ушами и пушистым хвостом вызвало у Лехи хихиканье, в котором исчезло шуршание крысиных лапок. - Это ж надо такое придумать - щупальца! Рассказ написать, что ли? Может, напечатает кто... Маруське бы понравилось... - Леха вновь захихикал.

  Желтый, широкий световой конус резво метнулся по тоннелю, и Леха обернулся, вздрогнув от неожиданности. Но нет - все было темно и пусто, ни шороха, ни звука не доносилось ниоткуда. Даже не слышно было привычного уже стука и грохота поездов, оставшихся позади.

  - Лампы перегорают. Потому их тут и нет. Просто не видно. Одна осталась, вот и искрит, как ненормальная, - решил Леха и пошаркал дальше, иногда дотрагиваясь рукою до стены - так казалось спокойнее и надежней. Из-под ног поднимались маленькие облачка пыли, хотелось чихать, и Леха в конце концов чихнул - оглушительно громко, до звона в опустевшей вмиг голове. Бурая крыса, подобравшаяся было совсем к нему близко, шарахнулась в сторону с пронзительным испуганным писком.

  Вдалеке что-то засопело, зашевелилось, будто двигалось огромное нечто, и двигалось прямо к Лехе. Он замер, прислушиваясь, насторожившись, все тело его напряглось, готовясь к броску. "Бежать надо!" - билась в висках паническая мысль, но он еще не шевелился, надеясь, что это большое, неизвестное направляется куда-то в другую сторону.

  - Шшшшш-шшшш... чух-чух-чух... - послышалось Лехе, и вновь желтый свет залил тоннель, уже не мотаясь бесцельно, а упираясь в стены, уходя в черную, неосвещенную еще глубь. Лехины ноги ослабли, затряслись в коленках, и он прислонился к стене, навалился тяжело, обдирая ноющее плечо.

  Буроватая крыса подбежала к Лехе поближе, почти что прижалась к его ногам, словно защиты искала. Хвост ее мелко вздрагивал от испуга. Он не заметил зверька, все смотрел - откуда льется свет, явно приближаясь.

  - На поезд похоже, - сказал Леха задумчиво. Страх ушел. Ничего удивительного, что в тоннелях метро бегают поезда. Поезда, а не монстры! И, главное, никаких щупалец. Правда, по диггерской карте в этом тоннеле не должно быть ничего подобного, но может быть ошибся поворотом. Да и рельсов, вроде, не было. Но мог ведь в темноте свернуть в сторону? Вполне мог. - Блин, ниша-то где? Вот когда надо, так никогда нет!

  Леха заозирался, отыскивая углубление в стене. Нужно было спрятаться. Вдруг да заметят. Минимум - по морде надают. А зубы и так побаливают, пломбы надо бы ставить, но стоматологи нынче дороги - не укусишь. А еще пятнадцать суток работ на благо родного города могут влепить. Подметать же тротуары Лехе не хотелось еще больше, чем получить в зубы.

  - Чух-чух-чух... - продолжал приближаться невесть откуда взявшийся поезд, и Леха неожиданно сообразил, что вовсе не так звучит метро, оно грохочет, вздрагивая всем тоннелем, и фонари вовсе не тепло-желтые, а холодные, голубые, будто лунный свет. Да и рельсов нет и в помине в этом тоннеле! Не свернул он никуда, так и шел прямо, как по линеечке! Леха с ужасом уставился себе под ноги. Следы от рельсов были, но давние. Будто когда-то собирались пустить тут поезда, да забросили эту мысль за ненадобностью или еще по какой причине.

  - Мама... - тихо сказал Леха. Голос его сел, горло сжало спазматически, в сердце запульсировала тяжесть, во рту стало горько. - Да что ж такое делается?

  Свистнуло, как чайник, переполненный закипевшей уже водой. "Паровоз! - сообразил Леха. - Только откуда ж тут паровозу взяться? Может, какой обслуживающий, потому и без рельсов бежит? На колесах... Ведь зачем колесо изобрели, а? Правильно, чтоб на нем ездить...". Эта мысль показалась здравой и, отбросив напрасные страхи, проклиная метрополитеновских работников, Леха понесся вдоль стены тоннеля, высматривая вожделенную нишу. Буроватая крыса мчалась следом, резво перебирая когтистыми лапками. Лысый хвост ее оставлял в пыли волнистый, неровно прерывистый след, словно змея проползла.

  Ниши все не было, а таинственный паровоз, не видимый еще за слепящим желтым светом, приближался. Леха остановился, тяжело дыша, вжался в стену. "Пронесет! - решил он. - Не заметят. В конце концов, что у них, дел других нет, как все время в окна пялиться?"

  Паровоз накатился, выбрасывая из трубы плотные, белые комья дыма, будто облаками заполняя тоннель. Похожий на старую "овечку", тащил он за собой три вагончика, разукрашенные празднично, явно не русского вида. Люди, высовывающиеся из окон - чернявые, смуглые, будто загорали поколениями на морском берегу, - висящие на подножках, замахали Лехе руками, закричали приветственно и радостно, словно приглашали присоединиться к ним. Один даже протянул руку, предлагая помощь - забраться в вагон, пока разгоняется поезд. Леха уставился на них, выпучив глаза. Странный, странный поезд, странные люди, вопящие непонятное. Некоторые слова, мягко-певучие, вызывали что-то в памяти, перещелкивали, как кнопки нажимали. Почему-то вспомнилась итальянская опера, которую так любила Лехина мать.

  - Ах ты ж! - воскликнул Леха, шлепнув себя ладонями по бедрам. - Итальянцы! Интуристы поганые! Вот ведь, их, оказывается, и на такие экскурсии возят. Метрополитен наш показывают со всех сторон. Может, еще и пикнички устраивают в заброшенных тоннелях на радость крысам...

  А три таинственных вагона все покачивались напротив Лехи, словно и не двигался поезд, хоть и крутились колеса, выбивая из пола искры, натужно пыхтел паровоз, дым валил из трубы, да пронзительно взвизгивал свисток. Леха шагнул вперед. Казалось - вот впрыгнет сейчас в вагон, и увезет его паровоз в невозможные дали, к солнцу и свету, к счастливой жизни, о которой только мечталось длинными ночами в подвальчике, когда Маруська сопела аденоидно в ухо, дыша застарелым перегаром и кариесом.

  Буроватая крыса, ослепленная окончательно ярким, желтым светом, перепуганная насмерть непонятными шумами, метнулась из-под Лехиных ног, бросилась к вагону, не соображая, куда бежит. Металлическое колесо, подернутое ржавчиной, чавкнуло, придавливая крысу. Но зверек пищал, дергал лапками. Леха отшатнулся. Поезд уже не казался идущим к счастью, а вызывал отвращение. Крыса дернулась еще, ее отбросило к следующему колесу, брызнула кровь, размолотое буроватое тельце откатилось в сторону. Леха выматерился злобно, вновь прижимаясь к тоннельной стене. Крысы ему всегда казались противными тварями, но вот эту, погибшую так по-дурацки и страшно, отчего-то было жалко до слез.

  Итальянцы все тянули руки, недоуменно переглядывались. Никак не могли понять, почему человек, которого они зазывали к себе в вагон, не хочет разделить с ними праздник.

  - Езжайте, езжайте, - слабо махнул Леха. - Не поеду я с вами. Мы в гимназиях не обучались, политесу не обучены. Нечего мне с вами делать.

  А ноги вдруг пошли, неся Леху к вагону, и руки его тянулись к итальянцам, словно обретя собственную волю. Из вагонной двери высунулся мужичок, курносый, веснушчатый, с взъерошенными рыжеватыми волосами.

  - Год, год какой сейчас?! - закричал он на чистейшем русском языке, чуть пришептывая. - Эй, мужик, слышь чего спрашиваю?

  - Девяносто второй... - растерянно отозвался Леха.

  - Ох ты ж... - мужичок схватился за голову, растрепывая густую, кудреватую шевелюру. - Слышь, парень, беги отсюда! - крикнул он Лехе неожиданно. - Я в девяносто первом прыгнул в этот проклятый вагон, с тех пор выбраться не могу. Беги! Или призрак тебя затянет!

  Под Лехиными ногами уже посвечивала бледным золотом воронка, углубляясь, закручиваясь радужной спиралью. Внутри воронки плыли медленно тени, изредка фокусируясь в ясное изображение. Вот показалась давешняя мертвая крыса, но там, в бледном золоте, она была вполне живой, блестела острыми, черными глазками, крутила хвостом, на котором не было и следа болячки. А вот забили крыльями толстые, раскормленные куры, пытаясь взлететь, только перья полетели во все стороны. Опустился шлагбаум, и у семафора замерла баба в телогрейке, выронив из ослабевших пальцев фонарь. Глаза бабы пучились изумлением. Леха сделал еще шаг вперед. Баба показалась ему похожей на Верку, и он удивился несказанно: что Верка-то тут делает? Ей вовсе положено в подвале сидеть, для Толяна колбасу жарить.

  - Беги-ииии! - дико вскрикнул мужичок, и сам попытался спрыгнуть с подножки. Итальянцы загомонили, втолкнули его обратно, повернулись, скалясь Лехе довольно, опять замахали приглашающе. Тот шарахнулся в сторону, оскользнулся на крысином трупике, упал, покатился вдоль вагонов, обдирая в кровь руки.

  Золотистая воронка двинулась за Лехой, подхватила упавшую с его головы кепку, чавкнула жадно. Кепка появилась на голове у бабы в телогрейке, поверх теплого, пухового платка. Курица взлетела над ее головой, отчаянно маша крыльями. Леха подскочил, оттолкнулся мячиком от тоннельной стены и, крича дико, отчаянно, бросился бегом. Призрачный поезд довольно засопел, бросил из трубы сразу пачку клубков, развернувшихся змееобразно под потолком, покатил следом за Лехой.

  Леха бежал по тоннелям, оглядываясь, всхлипывая слезно на бегу. Желтый, яростный свет метался позади, догоняя. И, видя этот свет, Леха бежал все быстрее и быстрее, не обращая внимания на колотье в боку и стучащее шально сердце. Он сворачивал беспорядочно, перепрыгивал из тоннеля в тоннель, протиснулся однажды в решетку с обломанным прутом. А свет странного паровоза преследовал его. "Лучше бы щупальца, - шптал Леха, задыхаясь. - Господи, лучше бы щупальца! Там все быстро, по крайней мере...".

  Бетонная плита, невесть каким манером попавшая в тоннель, подвернулась Лехе под ноги, он споткнулся, упал, распластался на сыром полу, ткнувшись носом в вонючую лужицу гнилой воды, подернутой масляной, радужной пленкой. Силы оставили Леху, и он лежал, тяжело дыша и закрыв глаза.

  - Фиг с вами, забирайте! Только поганое я приобретение... - всхлипнул он в темноту тоннеля, и тут же открыл глаза, озираясь. Желтый паровозный луч оставил его, не метался больше под потолком, не слышно было бодрого "чуханья", не было резкого, до боли в глазах, дымного запаха. Тусклые красноватые лампы, редко разбросанные вдоль стен, освещали мрачноватый, заброшенный тоннель, с потолка которого монотонно сыпалась водяная капель, в точности, как с крыш по весне.

  Леха поднялся, припадая неловко на подвернутую, болящую ногу. Застонал, ощутив внезапно все боли и усталость измученного тела. Прислушался. Нет, ничего, тишина. Только "кап-кап-кап" водяное слышалось, будто тают лениво сосульки под прохладным еще весенним солнцем. Он вздохнул с облегчением. Обернулся, скорчил рожу в тоннельную даль, высунул язвительно язык.

  - Хрен вот вам, выкуся! - и скрутил дулю невидимому, далекому уже призрачному поезду. - Не поймаете, интуристы!

  Плита, о которую Леха споткнулся, показалась удобной, и он присел на нее, с трудом сгибая костенеющие, болящие колени, кряхтя стариковски. Сам не заметил, как задремал, раскачиваясь взад-вперед, суча ногами, размазывая по тоннельному полу лужицу гнилой воды.

  Снился Лехе привычный, уютный даже чем-то подвальчик, и Верка вновь жарила докторскую колбасу, забывая переворачивать ее на алюминиевой сковородке - уж очень увлеклась Толяном, то на колени к нему присаживалась, то прислонялась грудью к его плечу, мурлыкая, как сытая кошка. Голая лампочка моталась под потолком, закручивая спирально провод, и Маруська прижималась к Лехиной груди затылком, сглатывая слюни: очень ей колбасы хотелось. Леха тоже жадно смотрел на сковороду, и в животе его урчало от голода, под ложечкой посасывало до боли. Толян, усмехаясь, достал из-за пазухи бутылку, взболтнул ее картинно.

  - Ну что, ребятки, выпьем за помин Лехиной души? - предложил. - Хороший был человек Леха, вот только по карте ориентироваться не мог. Заблудился в метро.

  - Это чего за помин моей души? - удивился Леха. - Я ж живой еще.

  - Ну, это временно, - расхохотался Толян, и голос его отразился гулко от подвальных стен, будто в пещере, заметался гудящим эхом.

  - Погоди, Толян! Я ведь выберусь, - пообещал Леха. - Доберусь до тебя, все тогда припомню. И карту эту, по которой ты меня в путь отправил. И щупальца, что в тоннелях извиваются. А особо - поезд этот дурацкий. Не иначе, как ты, Толян, его на меня натравил.

  - Мечтай, Леха, мечтай, - искривил губы усмешкой Толян, и водка из бутылки с отбитым горлышком плеснула Лехе в глаза, вызывая жгучую, разъедающую боль.

  Леха закричал во сне, вскидывая руки, защищаясь от неведомой опасности. А Толян все смеялся и смеялся, и Веркино лицо расплывалось колбасным куском, а Маруська подпрыгивала неловко, пытаясь добраться до сковородки, уже полнящейся дымным запахом подгорелой докторской колбасы.

  Глава вторая. Осторожно, двери закрываются. Следующая станция - "Коммуна".

  Леха проснулся от собственного крика. Показалось даже на мгновение, что чует колбасный запах, но нет, пахло лишь гниловатой водой, сыростью, плесенью, и еще чем-то неизвестным, но представляющимся заброшенностью и ненужностью. Точно так пахнут все дома, назначенные на слом, когда жильцы уже давно выехали, часть стен разрушена, и из прорех в дырявой крыше льет в квартиры осенний, мерзостный дождь, размывая остатки штукатурки.

  Леха огляделся. Тоннель простирался в обе стороны, казалось, бесконечно. Не было видно ни поворотов, ни ответвлений - ровная, прямая линия, будто выгрызенная гигантским кротом в скале. Присмотревшись, Леха сообразил, откуда появились у него мысли о кроте: стены были бугристы, никакого намека на отделочную плитку или даже обычную штукатурку и в помине не было, лишь неровный, растрескавшийся кое-где камень, покрытый липкими потеками плесени.

  - Это не похоже на метро, - заявил Леха вслух, чтоб только услышать свой голос. Внутри противным комариным писком зудел страх. Не хватало еще заблудиться под землей. А в этом милом местечке, похоже, нога человека не ступала лет сто. А, может, и все двести. Так и будет лежать Лехин труп на радость окрестной живности, вроде крыс. То-то порадуются - столько еды. Правда, костлявой, но крысы, говорят, и кости разгрызают с удовольствием.

  Леха вздрогнул и зашарил по карманам, ища карту. Хлипкой бумажонки не было. Видно, обронил где-то, когда удирал, не чуя ног, от призрачного паровоза. Да и чем могла помочь эта карта? На ней ведь всего лишь и был нарисован проход к мифическому складу консервов. Ныряешь, значит, в люк у "Красносельской", в тот, что неподалеку от школы, двигаешься по тоннелям в сторону "Комсомольской", пять поворотов пропускаешь, на шестом сворачиваешь... И, главное, старайся не попадаться ни ментам, ни кому еще на глаза. Склад, особо стратегического назначения - это дело тонкое, почти как Восток. Вот и все инструкции.

  Леха стукнул кулаком по стене, но и это не помогло, лишь содрал кожу с костяшек пальцев. Боль вспыхнула ослепительным пламенем.

  - Толян, скотина безрогая! - и Леха добавил еще несколько эпитетов, подхваченных им уже в бомжиной жизни. В семейно-инженерной он и не подозревал о существовании подобных слов. - И сдались тебе эти консервы? Неужто так не прожили бы? Бутылки, старушки опять же сердобольные. Не пропали бы с голоду. А коли понадобился склад, так и шел бы сам!

  Леха еще долго высказывался, дискутируя с отсутствующим Толяном, поминая ему все прегрешения, в том числе и воображаемые, какие только мог вспомнить и придумать. Особенно обидно было то, что в тоннеле этом сидит не кто-либо, а именно он, Леха, и выхода что-то не предвидится.

  Желудок заурчал, сворачиваясь болезненным комком, когда Леха помянул консервы в сотый раз. Организм, видно, реагировал на упоминание пищи и удивлялся, что столько раз повторив слово "еда", хозяин не оделил собственное тело чем-нибудь существеннее слов. К примеру, теми же консервами. Можно даже и без макарон. И без хлеба тоже.

  - Жрать-то как хочется... - тоскливо протянул Леха и пнул небольшой камушек. Подошва кеда отстала от верха и начало казаться, что обувь издевательски ухмыляется. Из дыры высунулся палец, обтянутый грязным носком. - А-аааааа! - махнул рукою Леха. Жизнь стала совершенно беспросветной.

  Он еще немного посидел на плите, задумчиво потирая подбородок. Колючая щетина неприятно царапала ладонь. На щеке прощупывался толстый бугор проклевывающегося прыща.

  - Нет, ну высидеть тут ничего не получится, - сделал вывод в конце концов, когда начала болеть спина. Все же плита оказалась не столь удобной. - Нужно идти. Вот только куда?

  Выбор был не очень-то и велик: либо направо, либо налево, других направлений не предусматривалось. Поразмышляв над преимуществами того или другого пути, Леха похромал налево, вспомнив отчего-то старое правило прохождения лабиринта: всегда сворачивать налево.

  - Вот я и сверну, - бормотал он, дотрагиваясь пальцами до стены. - Как настоящий мужик. Только налево, и никаких больше гвоздей! Как это там было... у Пушкина... пойдет направо - песнь заводит, налево - сказку говорит... Охренительные сказки получаются! Там чудеса, там леший бродит... Вот если из-за угла сейчас какой лешак появится, то буду в точности знать, что место мое - в Кащенко. А, может, я уже там?

  Леха продолжал держаться за стену, надеясь, что вот-вот ощутит знакомое подрагивание, услышит вдалеке грохот, стук колес по рельсам. Тогда точно будет известно, куда идти. Однажды напряженным слухом Леха уловил что-то вроде грохота метрополитена, рванулся на звук, вскрикивая от радости, но за поворотом оказалась глухая стена. За ней дрожал, грохотал и мчался поезд, и Леха почти что видел сквозь камень, как холодно и лунно светит огромный голубоватый фонарь, выхватывая из темноты извивы кабелей по стенам, стремясь к яркой, праздничной станции. Но стена не пускала его, перегораживая выход. Леха замолотил кулаками по камню, закричал, словно мог его кто услышать, будто пассажиры того поезда могли ему чем-то помочь, и долго потом стоял еще у этой стены, прижавшись ухом. Слушал, как через равные промежутки времени раздается дрожащий грохот - мчится метрошный поезд, увозя куда-то торопящихся, вечно сосредоточенных на себе людей. Мчится, вот только Леха никак не может попасть ни в один вагон, а лишь провожает каждый из них голодным взглядом.

  Еще дважды Леха так же бросался на звук, и вновь упирался в глухую стену. Ему начало казаться, что тоннели насмехаются над ним, уводят куда-то в темноту. И действительно, лампочек становилось все меньше, и светили они все тусклее.

  - Электричества им не хватает, что ли? - шептал Леха, спотыкаясь на неровном полу, натыкаясь на разбросанный мусор. - Экономят. Все экономят. Как Толян на бумаге. И лампочки вкручивают совсем слабенькие.

  Леха по-прежнему брел, держась рукою за стену, поворачивая налево каждый раз, когда попадалось ответвление тоннеля. Мерещилось, что он бродит так уже долгие годы, а время тянется медленно и вяло, как густо льющаяся патока.

  Ничего не изменялось. По-прежнему капала с потолка вода, а лампы едва освещали тоннели, тянущиеся в бесконечность. Леха поворачивал бессчетное количество раз, иногда казалось ему, что слышит голоса людей, и он бежал, выкрикивая невнятицу, прося о помощи, но голоса затихали, и опять вокруг была лишь пустота и темнота.

  Из тоннельной стены выходила мать, укоризненно качала головою. Из-за ее плеча выглядывало поблекшее лицо жены, и Леха болезненно кривился, видя морщины на ее лбу и бледные, словно даже бесцветные глаза.

  - Ну что же ты, Лешенька... - спрашивала мать, и фоном к ее словам была тихая музыка итальянской оперы. - Как же так случилось? Такой был хороший мальчик...

  - Вот, посмотри, что ты со мной сделал! - восклицала жена. - А сын-то... Школу бросил, с компанией нехорошей связался. То ли пьют они там, то ли курят, то ли колются чем. А все ты, все ты! Был бы отцом, как все нормальные люди, с мальчишкой ничего бы не случилось!

  - Виноват, кругом виноват, - шептал Леха видениям, но они не слушали его оправданий, лишь двигались не переставая бескровные губы на очень белых, будто меловых лицах. Да поднимались худые руки, густо оплетенные венами, отчетливо видными под тонкой кожей.

  Впереди скрипнуло, и Леха пошел быстрее. Может, там, за поворотом, что виднеется в тусклом свете умирающих ламп, выход? Может, лестница и люк, ведущий на какую-нибудь свалку? Ведь сам он спустился в тоннели метро именно по такой лестнице, найдя во дворе заброшенного дома заветный люк. А скрипит крышка люка, да-да! Плохо закрепленная, болтается, не смазывали давным давно, вот и скрипит, как телега разваливающаяся.

  Вновь скрипнуло, и Леха зацепился отставшей подошвою кеда за решетку, удивительно блестящую, будто новенькую, не тронутую ржавчиной в этих коридорах, где была лишь пыль, грязь, сырость и крысы.

  - Во, ну и дела... - удивился Леха, присаживаясь на корточки. Он ощупал решетку, изумленно округляя рот, почесал небритый подбородок, тронул будущий прыщ, скривившись от отвращения. Ни следа грязи не было на стальных прутьях. - Ее тут что, моют, что ли? Чистят зубными щетками. Обрабатывают. Антикоррозийное покрытие напыляют... - Леха мелко затрясся от беззвучного смеха. Голова его запрокинулась, кадык ходил вверх-вниз, а в груди разболелось так, словно сердце разрывалось на части.

  Скрип раздался прямо у него под ногами, и Леха подпрыгнул от неожиданности, перестав смеяться. Блестящая решетка повернулась, открывая уходящий вниз, бездонный провал, и Леха, вопя от ужаса, провалился в темноту, покатился по широкой стальной трубе, гладкой и ровной, как горки в детском аттракционе. Решетка с удовлетворенным лязгом стала на место, резко щелкнув. Несколько крыс высунулись из трещины в стене, зашевелили нервно носами, хвосты их дергались возбужденно. Одна, мелко перебирая лапками, подобралась к самой решетке, обнюхала ее, даже попыталась укусить - только зубы взвизгнули по стали. Всхрюкнула разочарованно и убралась обратно, в свой угол. Ждать.

  * * *

  Очнулся Леха от тепла, поднимавшегося откуда-то снизу, оглаживающего его исцарапанное, в синяках лицо. Решетка, на которой он лежал, мерно подрагивала, а внизу что-то бухало гулко и доносилось монотонное пение, будто молитву читали. Леха разлепил глаза, провел рукою по лбу - ладонь окрасилась кровью, но особой боли не было, всего лишь шишка и небольшая ссадина, кровоточащая так, словно кран забыли завернуть.

  - Мать вашу! - нехорошо помянул Леха родственников строителей тоннеля. - Неужто нельзя было решетку закрепить нормально? Так споткнулся... И кровищи столько! Всегда-то раны на голове кровоточат. Сосуды, что ли, близко к коже подходят. А... фиг с ними, с сосудами... - промокнул кровь рукавом, размазал по грязному лицу.

  Он глянул вниз, и его замутило. Далеко, далеко внизу был громадный зал, выложенный черными, мраморными плитами, блестящими в ярком электрическом свете. Колонны, отделанные лабрадоритом - таким же черным, как мрамор, с густо-фиолетовым пейзажным рисунком, - уходили к высокому потолку. Одна из колонн была совсем рядом с Лехой, и он явственно видел деревце, выступающее из гладкой, каменной глубины, тонкий серпик месяца и мазки ночных облаков. А внизу, посреди этого черного зала, стояла прозрачная, то ли стеклянная, то ли пластиковая прозрачная капсула, в которой лежал покойник. С чего Леха взял, что это покойник - неведомо. Может, навела на подобную мысль слишком уж умиротворенная поза человека в капсуле, сложенные традиционно на груди руки - из ладони одной высовывался носовой платок. Да еще глаза - закрытые плотно, запавшие в глазницы, и явственно видимый цвет лица - белый, мертвенный, с недвижимой кожей. Вокруг капсулы стояли люди, торжественно пели низкими голосами.

  - Крематорий! - решил Леха, разглядев тонкие алые линии пентаграммы на мраморном полу. - Вот туточки и проваливается гробик, прямо в печку. Только что ж он такой жутковатый, зальчик-то? Никакого успокоения отлетающей душе. Эк меня угораздило свалиться. Ну да ладно, чего уж там, по крайней мере - живые люди, уже хорошо. Всяко лучше метрошных тоннелей. Ну а крыс-то - однозначно!

  Первый порыв его: закричать, привлечь как-то к себе внимание собравшихся внизу, прошел. Леха решил подождать окончания церемонии. И в самом-то деле, неловко врываться со своими воплями поперек скорбящих родственников и знакомых. Ежели бы, к примеру, хоронили самого Леху, он бы ни за что не захотел, чтоб кто-то начал орать дурным голосом во время прощания с дорогим покойником.

  - Вот уйдут родственнички, придут уборщики, - решил Леха, - тогда-то и заору. Этим все привычно, их не напугаешь. А у скорбящих и кондрашка может приключиться от таких дел. Мало ли, решат, что покойник восстал из мертвых. Пока догадаются наверх посмотреть, так инфаркт у кого приключиться может. Отвечай потом за это безобразие.

  Он ждал, рассматривая собравшихся, удивляясь все больше и больше. Странно выглядели скорбящие. Одежда их была совершенно киношной, невозможной, будто перенесли в зал массовку из фильма сороковых годов. Леха даже засомневался: на похоронах ли присутствует. Может, действительно на какие съемки попал?

  - Френчи какие-то... - поражался он. - Галифе... Да сапожки мягкие, еще Сталин в таких бегал. Ичиги, что ли?

  Леха закрутил головой, разыскивая кинокамеры. Но нигде не суетились режиссеры, ниоткуда не лился пронзительный свет софитов. Все было благостно и церемонно. Стоящие у капсулы все пели, и никто не снимал эту фантастическую, невозможную в жизни сцену.

  - Может, баптисты какие? Секта... А одежка эта у них - для особо тожественных церемоний. Ну, вроде похорон, - буркнул Леха. - Ну да в любом случае, ждать надобно, пока они дела свои не закончат. Нервы ни у кого не казенные. Даже у баптистов.

  Он уже потряс решетку, на которой лежал. Прочная, куда как прочнее той, наверху, повернувшейся от легкого толчка. А глянув вниз внимательнее, Леха и вовсе перестал встряхивать стальные прутья. Еще свалишься, не приведи Бог, а высота не мелкая. Так и рассыпешься кровяными брызгами по черному мрамору. Будет прям Стендаль - "Красное и черное", красиво, но самому посмотреть не доведется.

  Скорбящие все пели, и Леха, дойдя уже до предела изумления, вдруг узнал "Интернационал", только как-то искажена была мелодия, растянута, словно замедлили старую пластинку, да еще и заедает, прыгает игла на царапинах.

  Алые линии пентаграммы задрожали мелко, как хвост крысиный, и мраморный пол начал разламываться. Собравшиеся отошли чуть в сторону, неторопливо и без суеты, а из пола вынырнул манипулятор, новенький и блестящий, смахивающий на руку Терминатора, подхватил капсулу с покойником, утащил вниз. Из разлома полыхнуло желтоватым жаром, будто солнце вспыхнуло, пентаграмма вновь дрогнула, и пол встал на место, даже видно не было - где же был тот разлом. У Лехи челюсть отвалилась от таких чудес. Случалось ему бывать в крематориях, но такое видывать не приходилось. "Вот это технология... - подумал он. - Чисто, красиво... Интересно, чья разработка? Штатовцы, что ли, сделали? Так это я на элитные похороны какие попал...".

  Люди же внизу, не выказывая никаких признаков удивления, пожали друг другу руки с печальной торжественностью, приличествующей случаю, и гуськом потянулись в сторону виднеющейся справа от пентаграммы двери. Леха затаился, стараясь даже не дышать во внезапной тишине. Когда дверь захлопнулась, он вздохнул с облегчением.

  - Ну, сейчас уборщики придут, выпустят! - радостно сказал он.

  Время потянулось медленно в ожидании, Леха все поглядывал вниз, прислушивался, чтоб не пропустить вожделенных уборщиков. Никого не было, только мелкие пылинки кружились вокруг ярких ламп, как насекомые вокруг костра.

  - Совсем мышей не ловят! - возмутился Леха. - Зарплата, видно, маленькая. А зальчик-то ничего по оформлению. Богатый... Что ж обслуживающему персоналу не платят, экономисты?

  Он присмотрелся к пентаграмме, и показалось ему, что линии вздрогнули вновь, выпуская желто-солнечные пламенные языки. Леха помотал головою, но пол продолжал вздрагивать. Выдвинулся манипулятор, потянулся к решетке, на которой лежал Леха, жадно зачавкал стальными зубьями и, вроде даже, мелькнул меж этих зубьев красный, мотающийся язык. Леха завопил, перепугавшись, и больно ударился щекою о решетку.

  - Тьфу, напасть! Приснится же такое! - он глянул вниз. Пентаграмма спокойно переливалась алыми линиями, никаких разломов в полу и манипуляторов видно не было. Тем более - никаких зубастых языков не наблюдалось. Тишина окутывала зал плотным одеялом. - Ну, где ж эти чертовы уборщики? - Леха потряс решетку, постучал по ней. Эхо грохотом метнулось по залу. - Э-эээй! Ребя-аааата! Вытащите меня отсюда!

  Тишина, казалось, стала еще гуще, плотнее. Лампы под потолком, освещавшие зал, начали медленно гаснуть, и вскоре лишь несколько красноватых огоньков горели на лабрадоритовых колоннах. Черный мрамор пола выглядел так, будто был залит кровью.

  Леха крикнул еще раз, постучал по решетке, бухнул кулаком в стенку стальной трубы, в которой лежал. Кроме эха не ответил никто, и он пополз влево - все по той же привычке, заставлявшей его поворачивать только налево в тоннелях метро.

  - Ну, ежели тут люди есть, то найдутся в конце концов, - бормотал Леха, поддерживая себя. Он сообразил уже, что попал в систему вентиляции, но вот где находилась эта вентиляция - даже не мог предположить. - Город тут, что ли, подземный? Вроде, писали, под Раменском что-то такое есть... Но там жителей сроду не было. Планировалось только. Странное дело... Секреты кругом. Может, и вправду что стратегического назначения? Москва-фиг-знает-какая? Типа КБ Курчатовское. Для космоса работают и на оборонку. Блин, да куда ж я вляпался? Ну, Толян, погоди, выберусь - все тебе припомню...

  Он ворчал и ворчал, разговаривая сам с собою. Так было не настолько страшно, чтобы кричать, закатывая глаза, заходясь темным ужасом. Труба, по которой полз Леха, становилась то уже, то шире, можно было то ползти на четвереньках, но были и такие места, где приходилось распластываться и протискиваться с трудом, стукаясь то затылком, то подбородком о стальные, гладко сваренные листы. Иногда попадались решетки, вроде той, над похоронным залом. Под ними даже были помещения, но - пустые, освещенные мигающими красными лампочками.

  - Аварийки, что ли? И здесь электричество экономят, - поднимал брови Леха задумчиво и на всякий случай выкрикивал несколько слов в красный полумрак. Однажды вроде зашевелился кто-то в небольшой комнате, когда Леха гаркнул свое "Ау!". Но нет, померещилось, лишь тень небольшая метнулась и растворилась в сумеречном свете, да отдаленно хлопнула невидимая дверь. - Да где ж вы все? - он жалел уже, что не завопил тогда, на похоронах. По крайней мере там были люди, точно были. Ну, испугались бы немного, но достали бы из этой осточертевшей трубы, из-за которой уже локти и колени Лехи были покрыты кровоточащими ссадинами и синяками. Старенькие джинсы порвались, и Леха оставлял за собою неровный, прерывистый кровяной след.

  - Чисто солдат раненый, - усмехнулся он невесело, обернувшись и увидев черную в тусклом свете кровь. - Ползу, значит, через вражеские позиции к своим окопам. Только не хватало, чтоб какие гады стрельбу начали прямо над головой.

  Впереди разлилось желтое сияние, отражаясь бликами от гладких, стальных стен трубы. Леха заторопился, пополз быстрее, жадно вглядываясь в свет.

  - Ну, там-то люди! - восторженно шептал он, решив для себя твердо: даже если какие похороны, если опять зал крематория, не будет уже ждать уборщиков, сразу вопить начнет. Пусть вытаскивают. А возможные инфаркты... ну, Бог простит. Нельзя ж допустить, чтоб Божья тварь погибла, особенно, если эта тварь - сам Леха.

  Гул голосов донесся из вентиляционной решетки, и Леха приник к прутьям, заглядывая вниз. Множество людей сидело за длинными столами, уставившись в металлические, неглубокие тарелки. Негромкие разговоры сливались в монотонный, низкий звук, мечущийся меж стен, взлетающий к потолку.

  - Столовая... - Леха сглотнул голодную слюну. - Жрут. Да еще как неохотно... Вот ведь, сразу видно, что не голодали. Им бы по тоннелям побегать, так сразу начали бы уплетать в три горла. А тут с ленцой, да вилками ковыряют. Зажрались! Хотя нет, пайку свою быстро убирают, не задерживаясь. Видно, спешат куда-то.

  Он попытался разглядеть: что же такое в тарелках, но так и не понял, что видит. Содержимое тарелок напоминало однородное месиво, вроде размякшего пластилина, присыпанного разноцветной пудрой. Люди деловито и быстро ели, но не было на лицах удовольствия и улыбок. Одежда показалась Лехе такой же странной, как у тех, в крематории. Гимнастерки форменные, разных цветов, кепки да пилотки, галифе и брюки с лампасами. Только на женщинах были платья, но и те - тусклых, невыразительных цветов. И лица людей - бледные, даже белые, - напоминали непропеченные блины, и дрябловатая кожа складчато провисала под подбородками. Леха дернулся, ударившись коленом о стенку трубы, когда увидел огромный, светящийся плакат, украшавший стену столовой. "НЕ БОЛТАЙ! НЕ ТРАТЬ ВРЕМЯ ПОПУСТУ!" - было написано на нем, и строго смотрел с плаката очкастый мужичок, хмурящий брови с отеческой сердитостью.

  - Вот ведь... - Леха поморщился, потирая многострадальное колено. - Ладно, вам не болтать, а мне тоже жрать охота! Пусть даже эту пластилиновую кашу. Все что-то новенькое, после Веркиной-то колбасы...

  И он завопил как можно громче, перекрывая сразу тихие разговоры внизу, заколотил по стальной трубе, и по залу столовой разнесся металлический, протяжный гул. Люди растерянно заоглядывались, некоторые подняли головы вверх, тыкали пальцами в Леху. Но на удивление не было ни суеты, ни бестолковых метаний, ни криков. Просто раздалась отрывистая команда, которую Леха толком и не расслышал за собственными воплями, и люди быстро, оставив тарелки, пошли из столовой, даже не оглядываясь. Вновь медленно начал гаснуть свет, загорелись знакомые уже красные аварийные лампочки, замигали, и очкастый мужичок на плакате искривил нарисованную физиономию, сморщился презрительно и злобно.

  - Эй! Куда же вы?! - Леха сбил кулаки в кровь, в груди закололо от криков, горло сжималось. - Куда?! Достаньте меня отсюда! Я ж тут подохну! Лю-ууууудииии!

  Он все еще кричал и стучал, когда чавкнула дверь, и в красном свете появились силуэты, заполняющие быстро помещение столовой. Леха притих, всматриваясь. Вроде, люди, но странные какие-то. С хоботами, что ли? Гибрид со слоном, не иначе. Вот тут что делают - эксперименты по скрещиванию человека с животным проводят!

  "Противогазы! Блин, противогазы это! Военные! И никаких слонов..." - сообразил Леха и рванул было по трубе от страшноватой решетки, но поздно. Через решетку поднялось легкое, влажное облачко, подплыло к Лехе, прилипло к его лицу тонкой, противной маской. Леха вдохнул, выкрикивая матерные проклятия, и ощутил темноту, настойчиво заполнявшую все его тело.

  - С-ссу-кииии! - заорал он, ныряя в липкую мглу. - Что ж вы делаете-то?

  - Давай, давай быстрее! - кричал кто-то снизу. - Лестницу давай! Да свинтите вы эту решетку! Что стоите, как неживые? Давайте, пошевеливайтесь! Двигай, двигай лестницу, сопляк!

  Леха почувствовал, как его тянут за ноги, попытался дернуться, ударить по цепким рукам, но тело уже не слушалось, обвисло вяло, прильнуло к стальной трубе. Темнота, заполнявшая его голову, показалась уютной и безопасной.

  - Тащи! Тащи его! И откуда ж он, гад, взялся? Первый раз такое...

  - Ничего, разберутся где надо...

  - А вот интересно...

  - Ну а мне нисколечко не интересно! И ты не интересуйся.

  - Это почему еще?

  - Сам знаешь, чем интересы заканчиваются. Так что давай, запихивай его, не пялься.

  Леху сунули в плотный, пластиковый мешок и потащили в неизвестность, обращаясь не слишком бережно, но все же достаточно аккуратно.

  "Ну и хрен с вами... - лениво думал он, плавая в черноте. - По крайней мере накормите, а ежели в морду... Ну так что ж... мне не привыкать... От кого я только в морду не получал... Ленивый только не бил, а так - все кушано, все попробовано...".

  * * *

  - Двадцать пятого революция семьдесят пятой коммуны... Записал? - нудно диктовал тусклый, равнодушный голос над головой, и Леха застонал. - О! Очухался, шпион поганый?

  Леха распялил туманные глаза. Все покачивалось перед ним, заплывало серостью. Тело ломило, каждая косточка, казалось, напоминала о себе мерзким нытьем. Ссадины вспыхивали острой болью. Жесткие нары впивались в бока, скулила печенка, как ударенная. Бледное, блинное пятно приблизилось, сфокусировалось в лицо.

  - Ну? - черный провал открылся в белом блине - рот. - Что скулишь, гаденыш? Отвечай! Для кого шпионил? Какие объекты изучал?

  - Дожились... - пробормотал Леха. - Вовсе никакой вежливости у людей не стало. Хамы... Ну да, бомж я, бомж! Но это ж не причина, чтоб хамить вот так, прямо в глаза! Мало ли, что у меня квартиры нет... Ну, жизнь так сложилась, бомжевать пришлось. Я один, что ли, такой?

  - Бомж? - переспросил бледнорожий хам. - Запиши! Теперь они так шпионов называют... - и вновь к Лехе: - Говоришь, не ты один тут у нас шпионил? Где остальные?

  - Да какой я к хренам шпион? - возмутился Леха и попытался даже привстать, но был опрокинут на спину сильным ударом. - Эй! Вы что это? Я жаловаться буду! Вам тоже мало не покажется! Погоны сдерут к такой-то матери! Будете, как и я, по подвалам с Маруськами лизаться! И колбасу пережаренную есть, - добавил злорадно.

  - Подготовлен неплохо, - констатировал бледнорожий. - Но все ж не особо как. Видали и получше. Погоны... Запиши! Потом разобраться нужно будет, что это такое.

  - Да идите вы... - Леха ослаб внезапно, ощутил вселенское равнодушие ко всему, в том числе и к собственной судьбе, повернулся на бок, уткнулся лицом в ладонь. - Вовсе разговаривать с вами не буду. Пусть пришлют кого повежливее. Я все ж человек, а не вша подзаборная.

  - Ишь, нежный какой! - усмешливо присоединился к бледнорожему другой, бодрящийся, звонкий голос. - Повежливее... - и невидимый хмыкнул. - Еще и поклониться попросит.

  - А ты вовсе молчи! - бледнорожий отчего-то набросился сердито на товарища, перекосился черным провалом рта. - Твое дело записывать. С остальным я сам разберусь! Тебе по должности не положено мнение высказывать. Да и вообще иметь его еще не положено. Вот подрастешь до высших чинов - тогда милости просим.

  - Да, товарищ комиссар! - потухнув, отозвался звонкий. - Конечно, товарищ комиссар, я тут писарем при вас. Горжусь оказанным доверием. Но вот вспомнил я про погоны...

  - Что? Ну, говори, не тяни! Да сказано говорить - значит, говори. Это не мнение, это информация. А за утайку информации знаешь, что бывает?

  - Да дед еще мой рассказывал, что собирались, вроде, что-то такое сделать для армии. Давно уже. Вместо петлиц, значит, - пояснил звонкий, окончательно затухнув и даже отодвинувшись куда-то в сторону, подальше от бледнорожего. Слова его вылетали торопливо, чуть не сталкиваясь друг с другом. Видно, перепугался - решил Леха, прислушиваясь к интонациям собеседников.

  - Хм... вместо петлиц? Собирались? - бледнорожий вдруг засуетился как-то, задвигал руками растерянно, будто пряжу сматывал. - Значит, так... Этого - охранять, чтоб муха тут не пролетела. Разговаривать с ним строго запрещено. Запиши! Кормить, значит, поить. Не бить! А я доложусь куда следует. Дело тут не такое уж простое, как кажется. Вместо петлиц...

  - Да что ж тут не простого? - вновь осмелел звонкий. - Шпион это. Сами знаете. Не первый он у нас. Порядков толком не знает, сразу ж видно. А вы говорите - не бить...

  - А вот это точно не твоего ума дело! - рявкнул озлобленно бледнорожий. - И не моего даже. Это туда следует! - и он поднял вверх палец, значительно расширив глаза и округлив рот. - Туда! Понял?!

  Звонкий задавленно ойкнул.

  Леха слушал весь этот бред, усмехался в ладонь. Похоже, перепились господа менты. И здорово перепились. Глюки у них потешные. Чес-слово, как в кино! Вот ведь игрушки у них какие по пьяни случаются. Ну да ладно, либо эти протрезвеют, либо начальство явится. Не жить же в обезьяннике этом. Влепят, конечно, пятнадцать суток, не без этого. Ну да ладно. Улицы подметать - тоже занятие. К тому же, кормят... Хоть и не очень важно, но все не колбасой. И Леха, поерзав немного на жестких, ребристых нарах, удивившись еще тому, что из металла они сделаны, устроил ладонь под щеку поудобнее и уснул, не обращая внимания на ноющее тело - пройдет, бывало и хуже. Совесть его была чиста.

  Снилась Лехе костлявая Маруська, сидящая с тоскливой физиономией перед пустой алюминиевой сковородкой. Маруська вытерла сероватую щеку грязной ладошкой, провела пальцем по дну сковородки, рассмотрела черное, сажное пятно, вздохнула. Побрела в угол, собрала в кучу тряпки, вытащила из-под скамейки рваный ватник, постелила, взбила даже на манер подушки, разгладила рукой с непонятной бережностью.

  - Ну, Лешенька, подь сюды... - позвала даже и ласково, нежно подмигнув подбитым, посинелым глазом. - Подь, подь, не лежи тамочки на железе. Причинное место заболит. Застудишься...

  Глава третья. "Мы наш, мы новый мир построим..."

  Маруська трясла Леху за плечо, кривила губы в гримасе. Подбитый глаз ее заплыл окончательно, выглядывал из-под брови узкой щелкой. На щеке расплывалось синевато-желтое пятно застарелого синяка, посреди которого алым цветком полыхал фурункул. Картина была фантастическая.

  - Вставай! - кричала она Лехе в ухо. - Да вставай же! Чего разлегся? Тут не положено!

  - Отвяжись... - бормотал Леха, отталкивая Маруську. Ее костлявые руки цепко держались за него, не выпускали, и он сердито сучил ногами. - Я ж не тороплюсь никуда. Ладно бы, на работу вставать. Да где ж та работа...

  - Вставай! - продолжала настаивать Маруська, встряхивая Леху все сильнее. - Сказано - не положено. Кому сказано?!

  Леха не выдержал. Подскочил, размахнулся уже было, думая навесить Маруське еще один синяк для симметрии, да так и замер с занесенной дурацки рукой.

  - Вот никогда не мог женщину ударить... - пробормотал он, глядя в сероватые глаза паренька, одетого в старомодную гимнастерку и мешковатые, серо-зеленые штаны. Из-под штанов высовывали облупленные пластиковые носы ботинки, такого же гнусного цвета, вмиг напомнившие Лехе о стенах общественных туалетов. - И сейчас не получилось. А так хотелось! Чего тебе, убогий?

  - Вызывают вас, - едва слышно произнес паренек, одергивая гимнастерку, вспучившуюся из-под широкого, жесткого ремня. В голосе его возникла непонятная робость, будто и не с бомжом арестованным разговаривал, а с начальством каким.

  - Куда вызывают? Зачем? - удивился Леха. - Впервые слышу, чтоб из обезьянника еще и вызывали. Выводят, это да. Но вызывать...

  - Не положено... - промямлил паренек, тыча Лехе под ребра что-то вроде рукояти от швабры. На таинственном предмете тревожно мигал алый огонек. - Разговаривать с заключенными не положено. Так что давай, иди, куда сказано.

  - Не заключенный я! - огрызнулся Леха. - Заключенные на зоне. А я тут проездом. Ну, прогулялся по метро, и что с того? Вон диггеры почитай каждый день в тоннели эти лазят, так их никто никуда не заключает! Наехали, паразиты! Совести нет. Лишь бы только дело пришить. А у меня, может, душа горит! И жрать нечего. Я, почитай, вторые сутки не жрамши.

  - Не положено... - тоскливо протянул паренек и вновь ткнул Леху непонятной штуковиной. - Иди, а то стрелять буду! Честное слово, буду! - его глаза моргнули испуганно, бровки реденькие, белесые, дернулись.

  Леха растерянно глянул на трубку, что огимнастеренный пихал ему в бок. Алый огонек не понравился, наводил на нехорошие мысли. Отчего-то вспомнился красный сигнал светофора, слушаться которого приучили еще во времена детсадовского горшка.

  - Ладно, хрен с тобой. Нервный какой-то, - Леха решил идти все же. А то мало ли, вдруг да стреляет эта запчасть от швабры. Вон как подмигивает злобно. Да и мальчонка какой-то сильно встревоженный. Может, псих? К психам Леха относился с опасливым бережением - никогда не знаешь, чего от них ждать. - Куда идти-то надо? Веди, раз вызывают.

  Парень облегченно вздохнул, вытер мелкие бисеринки испарины со лба и нажал едва заметную кнопочку в пряжке ремня. Стена перед Лехой с противным, ржавым скрипом распалась на две половины, открывая серый, обитый стальными плитами, коридор, смахивающий на вентиляционную трубу, по которой Лехе уже довелось ползать, только не в пример шире и выше.

  - Туда, - кивнул парень. - Прямо иди. Там встретят? Ждут тебя там.

  - А ты? - с подозрением обернулся к нему Леха.

  - Мне не положено, - привычно уже заявил паренек, и в глазах его метнулась тоска такого же серого цвета, как и уходящий вдаль коридор.

  Леха пожал плечами. Мало ли, куда психам не положено - решил он и зашлепал по стальному коридору, оскальзываясь рваными кедами на гладких плитах. Стена, скрипнув ехидно на прощанье, захлопнулась за его спиной. Леха вздрогнул, метнулся обратно, но никаких следов разлома не было, будто и не расходилась стена - монолит, даже швов сварных не видно. Он стукнул пару раз кулаком по загудевшему металлу, но ничего не произошло.

  - Чудные дела творятся... - задумчиво сказал Леха, почесывая затылок. - Может это я, все же, к военным случайно свалился? Говорят, какие-то генштабовские бункера под Москвой прячутся. Типа сразу от всех врагов хоронятся. Чуть не с тех времен, когда с хвостами еще бегали. Всегда-то начальству спрятаться где-то нужно было, с хвостом оно или без.

  Эта идея показалась ему привлекательной. Правда, оставалось непонятным - при чем тут гимнастерки и галифе, которые только в фильмах о второй мировой увидеть можно. Но все остальное было ясным. Даже объяснялась шпиономания, сквозившая в странноватом допросе.

  - Всю жизнь мне не везло, - буркнул Леха, мрачнея. Ситуация его не порадовала. Обычная милиция представлялась уже родной, знакомой, привычной. Почти что желанной. Пятнадцать суток манили обязательным казенным пайком, прилагающимся к метле и лопате. А военные... Кто их знает. Еще в самом деле в шпионы запишут. Руби тогда елочки где-нибудь в сибирской тайге, прокладывай новые узкоколейки. И ведь не на пятнадцать суток пошлют. Могут и на всю жизнь отправить, и не докажешь, что не верблюд.

  Он подвязал разлохмаченным шнурком отстающую подошву кеда, постаравшись придать себе как можно больше солидности, и зашаркал вперед, втягивая голову в плечи. Вдоль коридора тянуло прохладным ветерком, забирающимся под Лехину хлипкую курточку, ерошащим волосы, и Леха ежился, сочиняя покаянную речь на случай возможных неприятностей.

  - Не жрамши... сутки... нет, неделю! - шептал Леха едва слышно. - Же не манж па сис жур... - хихикнул он, вспоминая "Двенадцать стульев". - А что? Если там прошло, то почему у меня не получится? Точно. Не ел. Шесть дней. Подайте бывшему члену Государственной Думы... Да посмотрите ж, ребята, меня ж за шваброй спрятать можно, так исхудал без харчей. Что мне делать было? За жрачкой лез, а секреты ваши мне по барабану...

  Боковая стена разломилась почти что бесшумно, мягко, с масляным, вязким шорохом. Ржавого скрипа и в помине не было, за этой стеной трепетно ухаживали. Из открывшегося проема выступили два здоровяка - явно охранники, на Лехин взгляд. Надоевшие уже галифе пузырились у них на коленях, гимнастерки были выглажены до хруста, воротнички оставляли красные, вдавленные глубоко полосы на могучих шеях, а на поясах висели знакомые палки с тревожными, алыми огоньками.

  - Ну? Чего надо? - спросил Леха, наглея. Он посчитал, что чем независимее будет вести себя, тем меньше шансов, что в самом деле упрут в далекую Сибирь на лесоповал. Шпионы ведь не нахальны, напротив, вкрадчивы и сладки в обращении до аллергии. "Главное - не показать, что я их боюсь, - думал Леха. - Нет, ну боюсь на самом деле, но все равно, им об этом знать не обязательно...".

  Один из здоровяков протянул лопатообразную руку - Леха успел заметить густую, рыжую шерсть, росшую даже на пальцах, - ухватил Леху за плечо, дернул в стенной разлом, не отвечая.

  - Эй! - воскликнул Леха, потирая заболевшее плечо. - А сказать нельзя было, что ли? Я бы и сам пошел. Что я, неграмотный? Слов не понимаю?

  Здоровяки, все так же молча, без единого слова, втолкнули Леху за серую, металлическую дверь.

  - Хамы! - сказал Леха захлопнувшейся двери. - Чему их в школе учат только? Тяжело рот раскрыть! Получается, кто сильнее - тот и прав. Нечестно как-то...

  - И не говорите... - мягко вздохнул кто-то за Лехиной спиной, и он обернулся чуть не кошачьим прыжком. За массивным, полированным до мягкого, густого блеска столом, сидел тощеватый мужичок, стряхивающий мелкими движениями пальцев пылинку с рукава френча. - Но их понять можно. У них, понимаете ли, приказ. А приказам они вот с той самой школы подчиняться приучены безоговорочно... - продолжал так же мягко говорить мужичок, и стекла очков его блеснули. - А вы не стойте, присаживайтесь, - он кивнул на жесткий, прямой стул. - В ногах, как знаете, правды нет. Вот только в чем она есть?

  Леха плюхнулся на стул, озираясь. Сводчатый потолок кабинета показался ему слишком низким, так и хотелось пригнуться. В углу стоял небольшой диванчик, обтянутый тускло поблескивающей кожей, деревянные подлокотники его были потерты, только кое-где виднелись следы лака. Рядом - книжные полки, тянущиеся вдоль стены. Леха дернул уголком рта, увидав золотое тиснение на томах Маркса, Энгельса, Ленина. Но больше всего поразили его книги Сталина - великое множество их теснилось на полках, куда как больше, чем всех остальных классиков марксизма, вместе взятых. "Блин, откуда? Не писал он столько! Ни в одной библиотеке такого нет!" - подумал Леха, засовывая руки в карманы курточки. Внезапно ему стало холодно, показалось, что даже позвоночник превратился в льдистый столб. Что-то было неправильно, и в висках у Лехи застучало от страха.

  Переведя взгляд на хозяина кабинета, Леха вовсе открыл рот. Над полированным столом, прямо под сводами потолка, висел удивительный портрет. При всех регалиях генералиссимуса, в сером, наглухо застегнутом френче, смотрела с портрета невозможно рязанская физиономия, с курносым носом, обсыпанным веснушками, с белесыми ресницами, как у давешнего паренька в обезьяннике, вот только взгляд прозрачных, водянистых глаз был таким же, как на портретах Сталина - безусловно уверенно упертым вдаль, будто видел там что-то, недоступное обычному человеку. Леха охнул.

  - Давайте знакомиться, - предложил хозяин кабинета, поблескивая очечками. Он внимательно наблюдал за Лехой, и улыбочка тонкая, искривленная, бродила по его бледному лицу. - Дзержинский, - он протянул через стол узкую, влажноватую ладонь.

  - Феликс Эдмундович? - съязвил Леха, отвечая на рукопожатие, и тут же засунул руку обратно в карман, вытирая ее о подкладку курточки.

  - Совершенно верно, - кивнул Дзержинский. - Председатель Чрезвычайной Комиссии. Специалист, понимаете ли, по чрезвычайным ситуациям, генеральным планом не предусмотренным. А, простите, вы?

  - Светлов Алексей Валерьевич, - представился Леха, лихорадочно прокручивая в мозгах идею о ЧК. Ситуация казалась все более мрачной. "Вояки тут, в подземельях, совсем спятили!" - подумал было Леха, но тут же в голову его пришла другая идея: - "Издеваются! Просто издеваются! Хотят посмотреть, как я на все это отреагирую. Может, это тесты такие новые в Кащенко. Так вот хренушки вам! Выкуся!". И он скрутил в кармане дулю, продолжая смотреть на Дзержинского ясным взглядом.

  - Светлов... - задумчиво протянул Феликс Эдмундович. Покрутил в руках карандаш, черкнул что-то в блокноте и неожиданно сказал: - Хорошая фамилия, правильная, коммунистическая. Вот так и мы должны - к светлому будущему, без остановок!

  В глазах его зажегся фанатичный огонек, и карандаш хрустнул, ломаясь в пальцах. На блокнотном листе осталась жирная, черная полоса. Леха икнул, и челюсть его отвалилась.

  - Да вы чайку не желаете ли? - неожиданно суетливо предложил Дзержинский. - У меня есть хороший. Очень даже хороший!

  - Конечно, - тупо кивнул Леха. - Хороший чаек - это дело хорошее. Желаю, конечно же, - желудок его заурчал недовольно и громко. - И, коли можно, булочек каких. Или пряников. Можно даже сушек. Их, если в чай предварительно макать, можно даже без зубов съесть, - в животе буркнуло еще раз, с подвизгом и скручиванием кишок. Леха смущенно отвел глаза в сторону.

  - Вы не беспокойтесь, - засмеялся Дзержинский. - Чайку будет вполне достаточно. Сладкий! Да сейчас и распробуете.

  Он пощелкал кнопками на столе, пошептал что-то в допотопного вида микрофон, выдвинувшийся из полированной столешницы, часть книжных полок повернулась, выпуская металлический столик на колесиках. Серебристые, чеканные подстаканники позвякивали, стеклянные стаканы, полные густо-коричневой, больше похожей на кофе, жидкостью, разбрасывали в стороны отраженные лучики света. Из-под столика выдвинулся клешнеобразный манипулятор, неприятно напомнивший Лехе о крематории, водрузил рядом со стаканами вычурную вазочку с прозрачными, льдистыми кристаллами. Столик бодро подъехал к Лехе, остановился перед ним. Манипулятор извлек салфетку, протянул настойчиво.

  - Ну, это уж лишнее. Я ж не дитя малое, чтоб салфетку за воротник заправлять, - заметил Леха, но салфетку взял, расстелил на коленях. Он все больше переставал понимать происходящее. Все возможные версии захлебнулись, осталось лишь изумление и темный, подсознательный страх, заставляющий вздрагивать.

  - Знаете, эти автоматы... Им один раз прикажешь, да и все. Никаких отступлений не понимают. Это ж не человек. Очень, очень ограничены, - протянул Дзержинский, принимая такую же салфетку от манипулятора и бросая ее рядом с собой на стол. - Вы берите себе стаканчик. Пробуйте. Поверьте мне, вкусно! - и он причмокнул, поправив очки. Глаза за стеклами смотрели остро, въедливо.

  Леха осторожно взял в ладони подстаканник, стакан покачивался в нем, постукивал по металлу - руки у Лехи подрагивали. Он понюхал темную жидкость. Пахло странно: чем-то терпким, с примесью мяты и кардамона. Отчего-то вспомнился бабкин погреб, где в углу проросла как-то ароматная травка, бледно-золотистая, вялая, с длинными, белыми корнями, пахнущая сыростью, плесенью и невесть почему - теплой тряпкой с примесью камфары.

  - Рафинад берите, - Дзержинский тоже раскачивал в ладонях подстаканник, улыбался умильно. - Когда чай не сладкий, то не так вкусно. Да и энергии для организма меньше. Сахар - первейшее питание для мозга. Заряд для него, так сказать.

  - А вы что ж? - с внезапным подозрением покосился Леха. - Вам, что ли, энергия не нужна? Для мозга.

  - На диете я, - вздохнул Феликс Эдмундович, подвигая поближе к Лехе вазочку с льдистыми, прозрачными кристаллами. - Врачи, понимаете ли, сладкое не советуют. То ли в печенке что нашли, то ли в желудке. Разве ж этих врачей поймешь? Говорят, что нельзя, да и точка. А что да как... толком не объясняют, а я их латыни напрочь не понимаю.

  Леха кивнул, чуть растерянно. Ну, не походил никак его собеседник на больного печенкой. Или желудком. Да вообще на больного не походил! Разве что бледность странная, ненормальная какая-то. Леха послушно потянулся к вазочке. Как бы там ни было, а обижать гостеприимного хозяина неловко. Манипулятор, тут же высунувшийся из-под стола, протянул Лехе небольшие щипчики.

  - Ишь, техника какая, - щелкнул Леха ногтем по манипулятору. Тот отдернулся и тут же вновь потянулся со щипчиками. Леха покорно взял, уцепил ими прозрачный кристалл из вазочки, выронил, ухватил опять. - А вот это не продумали, - усмехнулся. - Надо бы сразу в чай класть. Допотопная какая-то техника, - и он покрутил в воздухе щипчики. - Программа плохая. Видно, программист ленивый попался.

  - Иногда приятно, - не согласился Дзержинский. - Консерватизм - это одно, а вот сохранение традиций... Сами понимаете, как в старые времена - рафинад щипчиками...

  Кристалл мгновенно растворился, оставив на поверхности чая тонкую, радужно переливающуюся маслянистую пленку, как от бензина, разлитого по воде. Леха взболтнул чай, глотнул. Странная легкость разлилась по его телу, желудок было отозвался протестующей болью, но тут же утих, и Леха почувствовал, как ледяной стержень в позвоночнике тает.

  - Действительно вкусный чай, - кивнул Леха, разулыбавшись. Страх исчезал вместе с ледяным стержнем, оставалась лишь приятность от общения с хорошим человеком. - А, простите, это какой сорт? Не индийский, я уже понял. Может, травяной какой? Нынче модно травяные чаи пить, прям вся Москва спятила на этих чаях. Друг перед другом выпендриваются, у кого травянее. Магазины специальные пооткрывались, клубы какие-то. Там, знаете, целые ритуалы с чаепитием. Чуть не девицы в кимоно с подносиком, на коленях к клиенту ползут по мягкому полу. Вроде, в Японии или Китае так положено...

  - Вы б еще попили, - предложил Дзержинский, внимательно вглядываясь в Леху. - Я так понял, что голодны? Так этот чай очень хорошо голод утоляет. Особо ежели с рафинадом. В этом рафинаде все питательные вещества есть, что организм требует. Даже соли и минералы.

  Леха закивал часто, приник к стакану. Сам не заметил, как выпил все. Стукнул донышком подстаканника по столику требовательно.

  - Ну, где ты там? - позвал манипулятор. Тот вынырнул послушно. - Еще давай!

  - Да-да, - тут же подтвердил Дзержинский, улыбаясь совсем уж отечески и ласково. - Еще надобно.

  Манипулятор вытянул чайничек небольшой из-под столика, наполнил стакан. Леха, совсем уж перестав смущаться, взял сразу два кристаллика рафинада. Голодные спазмы, мучившие его уже давно, затихли совершенно, и он ощущал теплую сытость и странную, никогда не испытанную им прежде, уютность.

  - Нет, такого чая мне еще не доводилось пробовать, - сказал Леха одобрительно. - Вот если бы у нас в подвале такой был, так скольких проблем бы не было! Стаканчик выпил - и уже сыт! А то, знаете, частенько приходится на голодный желудок спать ложиться. А мы ведь не на диете. Нам голодать вредно даже. Но иногда, чем Веркиной колбасой давиться, лучше уж вовсе ничего не есть. А то гастриты, холециститы всяческие...

  - Ну, если врач не рекомендует голодать, то действительно... - взгляд Дзержинского вновь поострел, зрачки сузились, как игольные острия - вот-вот вопьются. - А вы немного о себе расскажите, Алексей Валерьевич. Нехорошо ведь получается. Вроде, представились друг другу, чай вот вместе пьем. А я о вас ничего и не знаю. Нет, нехорошо... - повторил Феликс Эдмундович, покачивая головою укоризненно.

  Леха смутился чуть не до слез. И в самом-то деле, разве ж так можно? Человек к нему - прям как к родному, а он... Даже о себе ничего не рассказал. Мама бы не одобрила такое поведение, нет.

  Леха почувствовал себя маленьким мальчиком, и мамино одобрение стало самым важным в его жизни. Он посмотрел прямо в колючие глаза Дзержинского, всхлипнул горестно и начал рассказывать о своей жизни.

  Он рассказал все, торопясь и брызгая слюною. Рисовал на услужливо подсунутых бумажках картинки, которые любил рисовать в детстве. Пытался изобразить фасад школы, где отучился десять лет, даже начертил схему институтских коридоров, тыча неловко карандашом в бумагу и взахлеб объясняя, где были какие лаборатории.

  - А жена что ж? - иногда задавал вопросы Феликс Эдмундович, сочувственно перегибаясь через стол. - Сын? Неужто они вас не понимают? Родные ж люди...

  - Хорошая жена была. Честное слово, хорошая! Лучше не бывает, - размазывал слезы по щекам Леха, и рассказывал, как развалилась их счастливая семья, как испортился окончательно характер у сына, как неотвратимо упал на голову развод. - Работы у меня не было, - плакал Леха. - Денег - ни копейки! Ну скажите, как можно семью содержать в таких условиях? Да это ж ни одному человеку не под силу!

  - Ах, как нехорошо-то... - соболезновал Дзержинский, а манипулятор все подливал и подливал чай.

  Леха рассказывал о Маруське, тыкал пальцами себе в глаза, показывая, как выглядят Маруськины синяки, невесть откуда берущиеся.

  - И ведь я ее никогда пальцем не тронул! - истово бил себя в грудь Леха. - Я вообще женщину ударить не могу, а уж если сплю с ней, тогда тем более - ни-ни! Понять не могу, почему она все время с подбитым глазом. Словно сама себя бьет, чтоб так выглядеть!

  Он еще пытался описать, как пахнет подгорелая докторская колбаса, которую вечно жарит Верка, как, отставив картинно и глупо мизинец в сторону, наливает чернила в пластиковые одноразовые стаканчики Толян, когда разломилась стена за его спиной, почти что бесшумно, и задыхающийся, торопливый голос выкрикнул:

  - Феликс Эдмундович, ЧП у нас!

  - Что еще? - мягкий, ласковый голос Дзержинского внезапно построжел, прорезались в нем стальные нотки, и Леха дернулся, зацепив ногою за столик. Вазочка с рафинадом рухнула на пол, разбилась, льдистые кристаллы раскатились по полу, посверкивая, будто сыпанули по полу снежной, алмазно блестящей пылью. Манипулятор суетливо задергался, выуживая из невесть каких глубин столика веник и небольшой, металлически блестящий совок.

  Человек, вбежавший в кабинет, вытянулся в струнку, нервно цепляясь пальцами за галифе, зачастил скороговоркою:

  - Крот, который к фрицам в Антарктиду шел, опять свернул не туда. Реактор рвануло, землетрясение теперь. На твердые породы нарвался. Там, вроде, жертвы. Радисты говорят, что наверху все с ума посходили, на каждой волне кричат о том, что столько-то пострадавших, такие-то здания разрушены. В общем - жуть что творится!

  - Та-ааак... - Дзержинский задумчиво потер пальцем переносицу. - Значит, опять в счетном отделе напортачили. Рассчитали траекторию неверно. Ладно. Разберемся, - в голосе его возникла нехорошая угроза. - Тут еще посмотреть нужно, просто ли ошиблись, или умысел злостный в этом деле присутствует.

  - Компьютер глюканул? - посочувствовал Леха. - Или в программе ошибка какая? Это бывает. Постоянно что-то глючит. Установочник с вирусом попадется, и пиши пропало.

  - Компьютер? - удивился Дзержинский, а докладчик растерянно выпучил глаза. - Компьютер, говорите, Алексей Валерьевич? А, простите, что ж это такое?

  Леха даже не удивился такому потрясающему невежеству, а тут же начал рисовать на салфетке монитор, квадратики клавиатуры и серую, мохнатую мышь с проводом вместо хвоста. Мышь потешно оскаливалась, и черная пуговка носа ее была чуть свернута на сторону, как у неудачливого боксера.

  - Это счетчик такой? - спросил Феликс Эдмундович, наклоняясь к рисунку и недоуменно вздергивая брови. - Какая странная конструкция!

  - Ну да, счетчик! - засмеялся Леха. Такое название для компьютера показалось ему нелепым, но было весело, и он добавил: - Счетная машинка такая. Чего хочешь - считает, и даже не жалуется на переработку. С утра до ночи работать может. Есть не просит, только вот электричество жрет.

  - Машина? - прибежавший человек подошел поближе, вытянул шею любопытно. Дзержинский мигом поднял голову, цыкнул, и того снесло, будто ветром, за захлопнувшуюся стену. - Машина, значит, Алексей Валерьевич? Машина - это хорошо...

  Манипулятор тут же вынырнул из-под столика, держа в клешне новую вазочку с кристаллами рафинада. У Лехи в руках мигом оказался стакан густо-сладкого, до приторности чаю.

  - Именно что хорошо! - радостно подтвердил Леха, с радостью уловив одобрение в голосе Дзержинского - давненько уже никто его не одобрял. - Тут вот - транзисторы всякие, - он потыкал карандашом в изображенный на салфетке кубик. - А здесь - микросхемы... Тут, значит, шлейф, платы соединяет...

  Леха говорил еще и еще, но его уже никто не слушал. Феликс Эдмундович быстро жал на кнопки у себя на столе, бормотал что-то едва слышно в микрофон, а глаза его не отрывались от улыбающегося счастливо Лехи.

  * * *

  Леха лениво ковырял густую, желеобразную массу, гонял кусочки по тарелке, сопел недовольно. Было прохладно.

  - Чайку бы сейчас... - он вспомнил изумительный чай в кабинете Дзержинского и вздохнул. - А то что принесли? Воду! Холодную, причем...

  Стало тоскливо. Вновь начал мерещиться теплый подвальчик, Маруська с подбитым глазом, докторская колбаса. Леха еще раз ковырнул неведомо что в тарелке, сморщился. Нет, есть это, конечно, было можно. Но - ни вкуса, ни запаха, только слабый, едва заметный привкус корицы. Можно подумать, нельзя что-то более человеческое приготовить. Мясо там, тушеное, к примеру. С картошечкой. И присыпать все это счастье укропом и зеленым лучком. Леха мечтательно закатил глаза, принюхался к клочку желе, зацепленному вилкой, сморщился. Нет, не помогает воображение. Никак не удается представить, что вот эта дрожащая дрянь - мясо с картошкой.

  Стена разломилась, и Леха поднял голову, отставляя тарелку. Давешний паренек с белесыми ресницами вошел, уже доброжелательнее поглядывая на Леху. В глазах его засветилось даже что-то вроде боязливого уважения.

  - Собирайся, - скомандовал отрывисто. - Вызывают. Немедленно, говорят.

  - Опять к Феликсу Эдмундовичу? - глумливо искривился Леха и отхлебнул холодную, безвкусную воду из эмалированной кружки.

  В лице паренька изобразилось почтение.

  - Нет! - ответил он, а голос аж звенел напряженно. - Куда там! Совнарком собирают. Тебя туда требуют. Ради тебя собирают! Впервые такое на моей памяти. Да и не только на моей, я думаю.

  - Совнарком? - Леха поперхнулся водою, закашлялся. Вновь показалось, что он окружен окончательно спятившими людьми. А этот паренек - ну точно псих. А, может, все же тест в Кащенко?

  - Именно! Совнарком! - паренек светился от восторга. Бросил Лехе узел. - Переодевайся. В твоей-то одежонке и на гидропонных плантациях стыдно работать, не то что на заседание Совнаркома являться.

  Он с таким восхищенным почтением выговаривал слово "Совнарком", что у Лехи закололо сердце.

  - Ну давай, давай, переодевайся, - заторопил паренек. - Не сиди, как неживой. Ты задержишься, а меня накажут. Мужик, не подводи!

  Леха растерянно развернул узел и ошалел вконец. Гимнастерка, галифе с лампасами - чисто как у генерала! - низкие, мягкие сапожки. Все было сделано будто по его мерке, сидело, как влитое. Леха передернул плечами, устраиваясь в одежде поудобнее. Приятно было одеть чистое, не драное, не штопанное белье, а гимнастерка была сшита из какой-то незнакомой, очень мягкой, ласковой даже ткани - у охранника одежонка была явно классом куда как ниже.

  - Ремня пока что тебе не положено, - заявил паренек, с гордостью дотрагиваясь до массивной металлической пряжки на поясе. - Но если так дела твои дальше пойдут, то скоро и ремень будет. Ишь ведь, Совнарком!

  На этот раз распалась другая стена, и за ней Леху уже ждали.

  - Надо же, теперь с сопровождением. Не придется одному коридор топтать, - ухмыльнулся он, разглядывая мордоворотов, сжимающих в руках толстенькие, черные стержни. - И такие рожи! Нет, чтоб девочек каких подсуетили. Эскорт-услуги, мини-бикини, ножки от ушей и каблучки по полметра... Эх, вояки!

  В коридоре, по которому вели Леху, лежала толстая, ковровая дорожка пролетарски-красного цвета с веселой салатовой каемочкой. Вдоль стен изредка попадались мягкие диванчики, покрытые таким же, как дорожка, пролетарским плюшем с фестончиками внизу. Длинные, желто-розовые лампы, укрытые вычурными абажурами, разливали мягкий свет.

  - Ишь ты... - Леха представил такую лампу в родном подвальчике и позавидовал. - Красиво-то как... Хорошо живете, ребята.

  Сопровождающие втолкнули его в высокую, узкую дверь, но сами внутрь не пошли.

  - Эй! А дальше что? - возмутился такой бесцеремонностью Леха.

  - Жди. Вызовут, - ответили ему из-за двери.

  Леха присел на стул и огляделся. Помещение, куда его привели, было маленьким, но в стенах - аж три двери. И это там, где никаких дверей никогда не было, только раздвижные стены! - сообразил Леха, удивляясь все больше. Он подошел к одной двери, к другой - тишина. А вот за третьей раздавались голоса, громкие, уверенные, хорошо слышные. Леха насторожился.

  - ... так что прав был Верховный Комиссар товарищ Сталин! Во всем и абсолютно прав! - вещал голос Дзержинского, тут же узнанный Лехой. - Гениальным прозрением увидел он мир грядущего. Вот, посмотрите, что там, наверху, происходит...

  Донесся Лехин голос, взахлеб рассказывающий о голодных днях в подвале, о подбитых Маруськиных глазах, о драном ватнике, на котором он спал... Леха поморщился. Неужто наговорил такое? Тьфу, даже о санобработке от вшей разболтал. Вот ведь дурак! Позорище сплошное, как мама покойная говорила.

  - Мы здесь блюдем свято чистоту коммунистической идеи! Разве возможно у нас подобное? Вы только представьте - рабочий человек живет в подвале! - продолжил Дзержинский, и Леха икнул, тут же закусив ладонь - не приведи Господь, услышат еще. Он даже отошел чуть от двери, прислонился к стене, растерянно покусывая ноготь. "Чистота коммунистической идеи? - Леха потер подбородок изумленно. - Ну, чистый бред! Палата номер шесть. Психи, сбежавшие из-под надзора!".

  Рядом с ним что-то шевельнулось, из стены выдвинулся манипулятор, протянул стакан с чаем и кусочек рафинада в салфетке. Леха благодарно кивнул, отхлебнув чаю. Он продолжал прислушиваться.

  - В нашем же мире нет ни голода, ни болезней! - восторженным голосом вещал Дзержинский. - Мы создали идеальное коммунистическое общество под руководством товарища Сталина! - раздались аплодисменты, громкие, выплескивающиеся даже за закрытые двери. - Но! - дождавшись окончания овации, воскликнул Дзержинский. - Но человек, пришедший сверху, обладает знаниями, которые могут очень и очень пригодиться нам...

  Леха протянул опустевший стакан манипулятору. Булькнул чай, наливаемый из чайничка, в свежей салфетке появился еще один кусочек рафинада. Леха ощутил благостность, задумался. И действительно, что такого он услышал? Ну, коммунистическое общество. Но - ни голода, ни болезней. Да и с квартирами у них, наверное, проблем нет. По подвалам никто не живет. Вон как Феликс Эдмундович этим подвалом проникся, до изумления даже.

  Леха захихикал, мелко постукивая зубами по краю стакана. Конечно же, по подвалам не живут. Да они похлеще любого подвала закопались! Под метро! Офигеть можно!

  И все же, все же... - продолжала скрестись мысль. Хорошо у них тут. Еды - навалом. Работа, наверное, у каждого. Живут, как у Христа за пазухой. И никаких войн, ничего подобного. И жены от безденежья не сбегают...

  Леха вновь приблизился к двери, даже ухо приложил, отбросив всяческие опасения.

  - ... вы только представьте, как возросла бы мощь нашего оружия, если бы мы могли применить те счетные устройства, о которых говорит этот человек! И точность наводки. Вспомните недавнюю катастрофу. Подобного нельзя допустить!

  - Да, но действительно ли он может их сделать? - с сомнением спросил старческий, скрипучий голос. - Может, просто хвастает? Откуда у вас такая уверенность в его возможностях? Наговорить можно всякого.

  - И-и-и, батенька! Что ж вы меня совсем за глупца принимаете! - засмеялся Дзержинский. - Мы же чай вместе пили. Ну и сами понимаете...

  Ему ответил дружный смех, а Леха отхлебнул еще чаю. А что, хороший чаек. Он даже не заметил, что пьет уже третий стакан. Жаль только, что компании нет. Вот тот же Феликс Эдмундович. Приятно с хорошим человеком хороший чаек похлебать. И поговорить приятно. А то пей тут один... Лехе мучительно требовался собеседник. Слова рвались из него, кипели на губах горячими пузырьками.

  - Немцы, подло окопавшиеся под Антарктидой, уже давно являются угрозой для нашего общества! - заявил Дзержинский, и Леха дернулся, разливая чай. Вот оно что, оказывается! Не только коммунисты спустились вниз, фашисты, оказывается, до того же додумались! Ничего удивительного, если подумать хорошенько. Гитлер, конечно, был полным психом и параноиком, но дураков у него в Генштабе не водилось. - Подумайте, товарищи, с помощью новой техники мы могли бы окончательно ликвидировать эту угрозу! Ведь только опасность немецкой экспансии держит нас под землей.

  Леха понял, о чем идет речь, и радостно осклабился. Грех не помочь святому делу! Еще в детстве мечтал он о подвигах, зачитывался военными мемуарами. И вот - надо же, такой случай! - может действительно принять участие в войне. Да не в какой-нибудь, а в той самой, второй мировой! Перед Лехиными глазами замелькали кадры кинохроники: стреляющие огненно "Катюши", летящие в сероватом небе бомбы, взрывающиеся здания. И над всем этим катаклизмом парил воздушно громадный памятник - его собственная фигура, картинно протянувшая руку вперед, ладонью вверх, словно предлагала что-то или просила, в точности, как памятник Ленину.

  Дверь, у которой он стоял, распахнулась. Узкая рука Дзержинского приветливо взмахнула, приглашая Леху внутрь. Он зашел, поклонился неловко, не зная, куда девать стакан с недопитым чаем. За длинным, обитым красным сукном, столом сидели люди, смотрели на него внимательно. Древний старичок, пристроившийся сбоку, откашливался с сомнением, поглядывая на Леху без доброжелательности, строго. А во главе стола сидел тот, чей портрет Леха видел на стене кабинета Феликса Эдмундовича.

  Человек в одежде генералиссимуса поднялся, заложив привычно руку за борт френча, улыбнулся доброжелательно, и веснушки на курносом лице его дрогнули.

  - Ну что, Алексей Валерьевич, - сказал он весело. - Будем знакомы. Иосиф Виссарионович Сталин, - Леха выронил стакан, темная лужа растеклась по ковровой дорожке, но этого, казалось, никто не заметил. - Вон Феликс Эдмундович говорит, что вы можете оказать нам помощь. Помочь нашему делу.

  Леха пытался ответить, но из горла вырывалось лишь нечленораздельное сипение, да растекалась по телу блаженная, теплая легкость.

  - Конечно, товарищ Сталин! - справившись с минутной слабостью, гаркнул Леха. - Как не помочь? Что ж я, не понимаю, что ли? Я со всей душой! Со всем нашим удовольствием! - Леха смешался, слова сбились в кучу, застряли в горле. Он восторженно смотрел на Сталина, впитывая в память курносый нос, яблочную красноту налитых щек, вздернутую лохматую бровь.

  - Вот и замечательно! - улыбнулся Иосиф Виссарионович, доставая из кармана коротенькую трубочку.

  Леха зачарованно разинул рот, когда открылась в клешне манипулятора коробка "Герцеговины Флор", и стальные пальцы начали высыпать на круглый, маленький подносик табак.

  Глава четвертая. Архивная пыль

  У Лехи была теперь своя квартира, которой он очень гордился. Правда, квартира эта состояла всего из одной маленькой комнатки, в которой помещались кровать, шкаф, умывальник, да стол. Между мебелью нужно было протискиваться, и был бы Леха чуть поплотнее фигурой, то это представляло бы немалые трудности. Еще была кухонька, размером не многим больше платяного шкафа, но Леха был рад и этому. Ведь в последнее время у него не было ничего, кроме рваного ватника в углу подвальчика, да хлипкой одежонки, которая не спасала не только от зимних холодов, но даже и от осеннего, мозглого ветра.

  - Вот погоди, Алексей Валерьевич, - говорил ему Дзержинский, лукаво улыбаясь и помахивая пальцем перед носом. - Лиха беда начало. Побудь с нами немного, поработай, а там увидишь - мы можем быть благодарными. Такого ты не видывал еще! Квартира отдельная? Да что квартира! Мелочи это. Вот посмотришь, Алексей Валерьевич...

  - Да понимаю я все, Феликс Эдмундович, - Леха стряхивал с плеча гимнастерки пылинку несуществующую и поправлял широкий, натуральной кожи - редкость большая под землей, - ремень. - Обещания мои недорого стоят. Вот как сделаю свою машинку, сами увидите! И не в благодарности дело. Я не за благодарность, - Леха смущался, краснел, начинал заикаться в тщетных попытках выразить свою мысль.

  - Делай, делай, Алексей Валерьевич, - одобрительно кивал Дзержинский, а манипулятор из-под столика подавал очередной стакан чаю. - Давай-ка вот еще чайком побалуемся. Для питания мозга, чтоб гениальные идеи в нем не застаивались, не загнивали, а расцветали пышно, как роза в саду.

  Очень Лехе этот чай нравился. Особо когда с рафинадом. Правда, странным ему казалось, что рафинад прозрачный до льдистости, раньше такого не видывал, но - мало ли какие технологии неведомые в подземном городе имеются. Такие, о которых на поверхности и слыхом не слыхать.

  - А вот скажите, Феликс Эдмундович, давно ли вы тут живете? - любопытствовал Леха. - Обустроились хорошо.

  - Да почитай что с двадцать четвертой коммуны, - отвечал Дзержинский и, заметив недоумение Лехи, добавил: - С сорок первого года, ежели по-вашему считать. Год первой коммуны, Алексей Валерьевич, это 1917, в вашем летоисчислении.

  - И... и товарищ Сталин? - шепотом, оглядываясь через плечо, поражаясь собственному кощунству, спрашивал Леха. - Он тоже с сорок первого года, да?

  - Особенно - товарищ Сталин! - строго говорил Дзержинский, а в глазах его светилась улыбка. - Ну, ты ж понимаешь, Алексей Валерьевич, двойники, то-се... У каждого руководителя страны двойники есть. Опасность всегда существует, что убьют. Бывало такое, сам знаешь. А товарищ Сталин... Страной там, наверху, было кому руководить. А здесь - чистоту идеи коммунизма хранить нужно было! Кто лучше него мог справиться с такой задачей? Вот он и ушел. Вместе с другими, с избранными... - глаза председателя ЧК заволокло воспоминаниями историческими, прямо видно было, как в зрачках книжные листы шуршат.

  - Я вот только чего не понимаю... - окончательно смутился Леха и тут же отхлебнул еще чаю, чтоб скрыть виноватые глаза. - Вот как это получается, что товарищ Сталин до сих пор жив? Да еще и на грузина совсем не похож. Ну, ни капельки! Я и фильмы смотрел, и книг читал исторический массу. Везде фотографии были, ну и кинохроники всякие. Но - ничего ж похожего! - и Леха переводил взгляд на портрет над головою Дзержинского, пожимая плечами. - Да и вы, уж простите, Феликс Эдмундович, на свои изображения совсем не смахиваете. Даже и близко! Разве что вот очки. Очки да, похожи. Или это методика продления жизни так действует?

  Дзержинский смеялся, а Леха от этого еще больше пил чаю, и холодок странный бродил вдоль позвоночника. Вроде как от страха. А, может, от удовольствия: хорошо сидится под чаек с наркомом, не в пример лучше, чем под чернила в подвале с бомжами. И беседа куда как душевнее.

  - Портреты - дело десятое, - говорил Дзержинский, отсмеявшись. - Разве ж изображение и личность изображаемая суть одно и то же? Просто Сталинградом всегда товарищ Сталин руководит. Ну а ЧК - всегда товарищ Дзержинский, вот и все. Иначе и быть не может. Это - тоже часть чистоты коммунистической идеи.

  - Так вы... вы вовсе не Дзержинским раньше были?! - восклицал Леха, восторженно блестя глазами от такой невозможной догадки. - Раньше другое имя было, да?

  - Ну, то раньше было, - строжел Феликс Эдмундович. - Ты только вот что, Алексей Валерьевич... Не вздумай с нашими людьми об этом говорить. Оно-то дело всем известное, но обсуждать его не принято. Еще поймут не так. Мало ли. Не обижайся. Сам понимаешь, традиции святы.

  - Я понимаю, понимаю! - частил Леха, а в глазах не утихал восторженный блеск, казалось - вот-вот, и даже искры посыплются.

  Очень ему такое доверительное отношение нравилось. Давненько никто с ним не разговаривал уважительно. Шпыняли все. Бомж, бомж! Грязная морда! А он все время хотел себя вновь человеком ощутить. Так сказать, единицей общества. Одним из, а не просто так - сам по себе и на помойке. Хотелось, чтоб как в прежние времена - и место в метрошном вагоне, и жена, встречающая у порога, и сын, искательно заглядывающий в глаза. Даже скандалы с тещей казались привлекательными, потому что у других - так же. Из таких несущественных, казалось бы, мелочей, хотелось Лехе сложить свою жизнь, вот только мелочи эти никак не давались в руки.

  В подземном же городе перспективы для него открывались просто сказочные. Не раз, напившись сладкого до приторности чаю, Леха жмурился, чтоб даже глаза не выдали удивительных мечтаний - стеснялся. А видел он себя в сером, наглухо застегнутом френче, с рукою, заложенной привычно за борт. В другой руке была короткая трубочка, и Дзержинский, почтительно склоняясь, изгибаясь прямо спиною, говорил:

  - А вот табачку, товарищ Сталин, - и в руках его раскрывалась сама собою коробка "Герцеговины Флор", пахнущая мягко и резко одновременно.

  - А что?! И очень даже просто! - вскрикивал Леха, бегая по своей комнатенке. Он выхватывал из манипулятора стакан сладкого чаю, размахивал им, как скипетром, представляя себя во главе длинного, крытого густо-красным сукном стола Совнаркома. - Компьютеры - страшная сила! Коли я им компьютер сделаю, так они в благодарность мне не только френч Сталина, но и кресло его отдать могут! Почему б нет? К тому же, я в современном мире куда как лучше, чем они ориентируюсь. Вон сколько лет они тут просидели! А я... Ну, может ведь мне повезти хоть когда-нибудь?

  И в возбужденном его воображении такой поворот событий представлялся вполне возможным и даже желанным.

  Леху сделали главою специально созданного комитета, призванного соорудить счетную машину, которой еще Сталинград не видывал. Особо Леху радовало, что ученые, работающие под его началом, понимали все с полуслова, с полувзгляда. Правда, беспокоился поначалу о материалах. Из чего, спрашивается, микросхемы делать? О микросхемах под землей не знали, все на лампах работали. Правда, лампы у них замечательные были. Но для компьютера микросхемы нужны. А вот те же полупроводники где брать? Да и вовсе, есть ли такое понятие под землей, как полупроводники?

  - Мне б таблицу Менделеева глянуть, - сказал как-то Леха, пребывая в задумчивости. - Тогда выбрать бы могли, из чего и что делать.

  Секретарь его - назначенный лично товарищем Дзержинским - улыбнулся тонко и повел Леху в бункер, закрытый наглухо, с охраною у разламывающейся стены. Показал охранникам какой-то значок, они мигом в стороны отпрыгнули, а стена разошлась, пропуская Леху внутрь. Вот тут-то Леха и обалдел окончательно, раскрыв глаза и рот в полнейшем изумлении.

  Посреди комнаты крутилось трехмерное изображение, напоминающее одновременно кубик Рубика, японскую цветную головоломку и стандартную таблицу Менделеева. В кубиках, уходящих вглубь таблицы, были названия, которых Леха в глаза никогда не видывал: Сталиний, Лений, Фейербахий, Марксий, Орджоникидзий, Кировий, и множество других.

  - Это что? - спросил Леха, с трудом закрывая рот и нервно сглатывая загустевшую вмиг слюну. Пожалел в этот момент, что нет под рукою стакана с чаем. Сладким, очень сладким. Но в бункере чая не полагалось.

  - Таблица Менделеева, Алексей Валерьевич, - кивнул на изображение секретарь. - Как вы и просили. Тут - все элементы, которые нам известны на настоящий момент. Выбирайте. Если уж тут не найдете, что требуется, то его и вовсе на свете не существует.

  Леха ошарашено помотал головой и вышел из бункера, так и не придя в себя окончательно. Долго думал потом - как же быть? В таблице, ему показанной, он ничего так толком и не понял. Химию, конечно же, он изучал и до этого момента считал, что знает неплохо. Однако странная таблица Менделеева поставила его в тупик. Но, когда изложил своему комитету требования к материалам, необходимым для производства, решение было найдено буквально на следующий день. Правда, полупроводники, предложенные для микросхем, были ему неизвестны, но это уже было неважно.

  - А рассчитывать как будем? - осторожно поинтересовался Леха у секретаря, предвкушая новые чудеса. - Я, знаете, на бумажке не смогу это рассчитать. В столбик, конечно, можно и кратный интеграл раскрыть, но уж очень долго будет.

  - Пойдемте, Алексей Валерьевич, - ответил секретарь, не переставая улыбаться. Он вообще часто улыбался прозрачной, будто невесомой улыбкой Чеширского кота.

  Леха дернул плечом и пошел следом, размышляя о небывальщине, происходящей под землей.

  И действительно, в счетном комитете, куда привели Леху, он понял, что Менделеевская таблица - наименьшая диковина, виденная им в Сталинграде. На подставках, опутанные трубками, закрытые прозрачными колпаками, под которыми переливалась перламутровая, поблескивающая жидкость, лежали мозги, соединенные проводами.

  - Нужно только задачу поставить, - сказал секретарь. - Они все посчитают.

  - А откуда они взяты? - опасливо спросил Леха, представив сразу хирургов, взрезающих его голову. - Неужто у людей забираете? - сразу на память пришли фантастические романы, читанные в детстве. "Да тут сплошные Доуэли сидят!" - панически вздрагивал Леха.

  - Выведены специально, выращены гидропоникой. У людей брать незачем. Образец, значит, берем, кусочек ткани, а на основе этой и выращиваем, - пояснил секретарь. - Подробнее - это к биологам нужно. Они все обскажут до последней точки, - Леха помотал головою. К биологам ему не хотелось, да и не смыслил он ничего в биологии. Не у людей головы режут - и ладно. - Так задачу ставить будем, Алексей Валерьевич?

  - Позже чуть, я еще не сформулировал...

  Из счетного комитета Леха вышел, пошатываясь. Много пил чаю, думал, рассуждал сам с собою, вышагивая по крошечной своей квартирке. Три шага в одну сторону, четыре - в другую. В конце концов, пришел к выводу, что удивительны достижения науки в подземном мире. Одно плохо - такие счетчики, из живых мозгов, за собой не потаскаешь. Калькулятор на них не сделаешь. И еще больше захотел создать компьютер, подарить его Сталинграду.

  Работа продвигалась быстро, да и странно было бы, если б случилось иначе: комитетчики, работающие с Лехой, мгновенно находили решения, знания их оказывались на недосягаемой для Лехи высоте, и даже иногда ему стеснительно было командовать ими.

  - Ну, я подарочек для вас припас, Алексей Валерьевич, - заявил как-то Дзержинский, вызвав Леху в свой кабинет. По щелчку его пальцев немедленно вкатилась тележка, на которой стоял массивный ящик с маленьким экранчиком, сантиметров двадцать в диагонали.

  - Вольтметр, что ли? - Леха погладил пластиковый бок ящика. - Это хорошо, это нам надо.

  - Да нет, что вы! - засмеялся Дзержинский. - Это дальновизор, Алексей Валерьевич. Специально для вас. Будете теперь наши сталинградские новости смотреть. Да и фильмы иногда показывают.

  Аппарат поставили в Лехиной квартирке, подключили к каким-то проводам, дивным образом появившимся из стены. Леха покрутился вокруг, открыл заднюю панель, почесал затылок. Дальновизор оказался телевизором, но почему-то с механической разверткой, об электронно-лучевой трубке и речи не было.

  - Блин! Диск Нипкова! Да мы такое только на истории радиотехники видали... Ну, я балдею с вас, ребята! - Леха аж сел от неожиданности. - И как мы монитор-то для компьютера склепаем? Таким манером не получится...

  Тем не менее, получилось. Что-то вроде лазера - только называлось это гиперболоидом, соединили с дальновизором, и получился вполне пристойный черно-белый монитор. Вот только экран был небольшой, а само сооружение - достаточно массивным.

  - Да тут все сплошь гении! - говорил Леха, отхлебывая горячий, сладкий чай. Комитетчики его отводили глаза. Вроде, смущались похвалами.

  Дни шли, и опытная модель компьютера была почти готова к демонстрации. Леха нервничал, будто жених, опаздывающий на свадьбу. Удивляло его лишь то, что комитетчики совершенно не волновались. Да они вовсе никогда не волновались, даже не смеялись ни разу. Никогда не было слышно анекдотов, никто ни с кем не ссорился. Только лишь работа занимала их.

  - Эх, вот кабы в наших НИИ так могли работать! - говаривал иногда Леха. - А то половину времени кофепития, вторую половину - вышибание денег на какую-нибудь примочку, необходимую для работы. И, что паршиво-то, никогда-то денег этих не дадут!

  - Да разве так можно? - секретарь, выслушав как-то Лехины жалобы, был поражен. - А когда ж работать, если все время бегать?

  - В оставшееся время, - невесело усмехнулся Леха и попытался рассказать анекдот. Никто не засмеялся, посмотрели только удивленно, даже с испугом странным. Леха вздохнул. Ему самому этот анекдот внезапно показался вовсе не смешным, а плоским и пошлым, совершенно не стоящим внимания. Странно, что раньше хохотал бы до упаду.

  Демонстрация прошла весьма успешно. Сам товарищ Сталин пришел посмотреть на компьютер, долго бродил вокруг модели, трогал пальцем бугристый, странно шершавый пластик, одобрительно хмыкал, пускал табачные кольца в потолок.

  - Что ж, Алексей Валерьевич, хорошая работа! - хлопнул он по плечу Леху, и тот выпрямился, гордо выкатывая глаза. - Теперь вот надо бы это все покомпактнее сделать. Справитесь?

  - Бу-сде-ваш-бродь! - выкрикнул Леха, млея от преданности. И тут же поправился: - Конечно, сделаем, товарищ Сталин. Не извольте беспокоиться даже. Вот еще чуть доработаем, и сразу же сделаем.

  - Ну-ну... - кивнул Иосиф Виссарионович, морща картофельный, веснушчатый нос и закладывая руку за борт френча. Ичиги его мягко прошуршали по стальному полу. - Не забывайте, на благо идеи стараетесь! А уж мы оценим, да...

  И на лицах совнаркомовских комиссаров расцвели улыбки.

  Леха выпросил себе разрешение в архивах покопаться.

  - Понимаете, товарищ Сталин, я к вашей системе информационной еще не привык. Мне б по старинке... в бумажках порыться.

  Иосиф Виссарионович, глянув искоса на председателя ЧК и дождавшись его одобрительного подмигивания, кивнул.

  - Да это не вопрос даже, Алексей Валерьевич! - сказал. - Мы вам и пропуск сделаем, чтоб могли везде ходить, все смотреть. Мало ли, какая мысль свежая вам в голову придет. Вы ж у нас - уникум просто. Единственный такой, других нет.

  Леха чуть не расплакался в умилении. Наконец-то! Оценили! Сколько лет в загоне был, никто и доброго слова не сказал. Разве что Маруська изредка. А тут... Почет, уважение, даже пропуск туда, куда Макар с телятами сроду не доходил. Приятно!

  * * *

  Архивариус оказался дедочком, из которого даже песок давно высыпался.

  - Это ж годов вам сколько? - спросил Леха, глядя на подрагивающие, высохшие руки старика, покрытые фиолетово-бурыми пятнами. - Нет, вы не обижайтесь только, но все же...

  - Годов? - ухмыльнулся щербато дед, демонстрируя несколько уцелевших, пожелтелых давно зубов. - Ну, считай, парень. Родился я за пятнадцать лет до первой коммуны. Сейчас у нас - семьдесят пятая идет. Значит, ежели по-твоему считать, то - девяносто уже сравнялось, да еще годик проходит.

  - Ничего себе! - восхитился Леха. - А выглядите не больше, чем на семьдесят!

  Дед лохматой бровью дернул, но видно было, что комплимент ему понравился.

  - Поживу еще, - заявил. - Вот как раз до того времени, когда на свои годы выглядеть начну, и поживу.

  В архивах Лехе понравилось. Сергей Александрович - дедок-архивариус, - к Лехе нежными чувствами проникся:

  - Ты, Алексей, внука мне напоминаешь, - сказал.

  - А внуки ваши где?

  - Какие там внуки! - рассмеялся Сергей Александрович. - Не было у меня внуков никогда. Вовсе ничего не было, кроме работы.

  Леха ему посочувствовал, но дед только рукою махнул.

  - Все лучше, чем в детский сад ребенка отдавать. Тут же, сам видишь, Алексей, система строгая. Родили ребенка - а больше его и не видели. Сразу в спецясли. Там уж выращивают, воспитывают.

  - А семьи как же? - удивился Леха. С этой стороной подземной жизни за работой он как-то не познакомился. А ухаживать за женщинами времени решительно не было.

  - Семьи есть, - важно кивнул Сергей Александрович. - Как же без семьи-то? У меня тоже жена была, пока не померла. Давно уже... Коммун двадцать назад.

  - На кладбище, небось, ходите, - предположил Леха. - Так тут даже цветочка не принести на могилку... - внезапно слезы навернулись на его глаза, и так стало тоскливо, так нехорошо, и так жалко старика, что Леха заплакал, неловко размазывая слезы ладонью по лицу, в точности, как в детстве.

  - Кладбище? Могилки? - Сергей Александрович отчего-то засмеялся, мелко вздрагивая всем телом, потом глянул на Леху внимательно, и распустившийся было смехом его рот отвердел белой ниткою. - Парень, ты чего это? Что хнычешь? Али жену мою жалеешь? Так ведь не знал ее вовсе. А я свое уже отплакал.

  - Не-еееет! - заныл Леха. - Просто вот подумалось... Ну как же так... Ни цветочка, ни памятника-ааааа... - и слезы потекли неудержимо.

  - Так. Ясно, - старик нахмурился, глаза почти что скрылись под лохматыми, белыми с прожелтью бровями. - Водички тебе надобно, парень.

  Побежал куда-то, вернулся, неся в далеко отведенной руке стакан воды.

  - На! - сунул в Лехины руки. - Пей!

  - Чайку бы... - попросил Леха, оскальзываясь пальцами по гладкому стаканному стеклу. Во рту пересохло, а на языке появился сладковатый привкус, смешанный то ли с травами, то ли с корицей, то ли с ванильным мороженым. Леха аж кончик языка прикусил. - Сладенького... Если у вас, Сергей Александрович, рафинаду нет, так я из своих запасов взять могу. У меня - неограниченная выдача! - не удержался, похвастался своей привилегией.

  - Оно и видно, что неограниченная выдача, - понурился старик. - Нет уж, Алексей. Не надо мне рафинада. А чай пить в архивах не положено. Сам понимаешь, ежели водой бумагу зальешь - пятно останется, да и только. А чаем... так можно и ценного текста лишиться.

  - Понятно, - согласился Леха. Всхлипнул еще разок-другой, глотнул тепловатую воду, скривился. Невкусной показалась вода, все о чае сладком думалось. Ну да ладно, нельзя так нельзя.

  Зачастил Леха в архив. Уютно ему там было. Вот только обидно, что чай пить нельзя, а так бы совсем хорошо. Со стариком долгие разговоры заводил, интересовался: как и что в подземном городе происходит.

  - Я ж в делах этих вовсе человек темный, - признавался. - А понять очень бы хотелось. Мне же тут жить...

  - Ну да, ну да, - кивал Сергей Александрович и смотрел на Леху жалостно. Блеклые глаза его заплывали влагой. - Жить тебе тут до самой смерти.

  - А вот скажите, вы же, наверное, и революцию видели? - любопытствовал Леха, откладывая в сторону пачки чертежей, что рассматривал постоянно. - Интересно, наверное, было?

  - Чего там интересного! - отмахивался дед, подсовывая Лехе очередной стакан воды. - Бежали, стреляли... Я, знаешь, тоже бегал и стрелял. Молодой совсем был, дурной. Не соображал ничего. А так - вроде как романтика! Приключения даже.

  - Сейчас жалеете, что ли? - поражался Леха. - Нет, ну вы посмотрите, какие достижения! Чего понастроили! - и обводил рукою вокруг, указывая на Сталинград. - Я вон таблицу Менделеева как увидал, так до сих пор шерсть дыбом стоит. Наверху такого и не видели, и не слышали, и неведомо, когда еще увидят и сделают.

  - Правильно, - соглашался Сергей Александрович, а в глазах его таилась тоска. - Не видывали такого наверху, как в нашем Сталинграде понаделали.

  Как-то Леха рассказал старику о чудном поезде, виденном им в метрошных тоннелях.

  - Драпал я от этого поезда, Сергей Александрович, - признавался Леха. - Ног не чуял, так драпал. Собственно, кабы не поезд, так я, может, к вам бы и не попал. Из-за беготни суматошной и заблудился, а потом и вовсе провалился в вентиляцию вашу.

  - Поезд, говоришь? - заинтересовался старик, поскреб подбородок, гладко выбритый, пошевелил желтоватыми усами. Достал папку ветхую, пыльную. - Вот, Алексей, тут про твой поезд написано.

  Леха читал и глаза его расширялись все больше. Он-то последнее время уж думал, что привиделся ему поезд, да и пассажиры его странные. Ан нет. В 1911 году с римского железнодорожного вокзала вышел прогулочный поезд, в круиз отправился. И было в нем сто шесть пассажиров, итальянцы богатые, собиравшиеся развлечься. Да только дошел поезд до тоннеля и наплыл невесть откуда молочно-белый туман. Все заволокло этим туманом, а как поезд начал в тоннель входить, туман загустел, стал почти что жидкостью, засветился голубовато, и - пропал в нем поезд. В тоннель, вроде, вошел, а вот обратно не вышел. И пассажиры исчезли вместе с ним. С тех пор призрачный поезд гуляет по железным дорогам. То там объявится, то сям. Где рельсы есть или были - выныривает из временного небытия.

  - У нас тут тоже бегает, - сказал Сергей Александрович. - Особо там, где металлы добывают. Рельсы, вагонетки всякие, а нет-нет, да и появится итальянский поезд. Весь праздничный, как с картинки. Итальянцы с подножек свешиваются, хохочут, шары воздушные, разноцветные, пускают. Приглашают с собой в путешествие отправиться. Наши поезд недолюбливают. Говорят - от работы отвлекает, да еще и чистую идею коммунистическую обгаживает всякими буржуазностями, вроде шаров. Тебе еще повезло, Алексей, что ты в этот поезд не сел. А то остался бы там, прыгал бы по времени, к нам бы проездом только заглядывал.

  - А ловить не пробовали? Вон технологии какие! Могли б и призрак поймать.

  - Так ведь не совсем призрак, - пожал плечами старик. - Ты сам рассказывал, что крысу задавил. Призрак же - создание нематериальное, невесомое. Сквозь призрак крыса б пробежала, даже не чихнула бы. Ну, может, перепугалась, да и только.

  - Значит, ловили, да не поймали, - сделал вывод Леха.

  - Не поймали, - кивнул Сергей Александрович. - Видно, такая тонкая субстанция, как время, нашим технологиям еще не подвластна. Вагончики эти, судя по всему, через время бегают. Потому и выныривают, где ни попадя. Ты о поезде лучше никому не рассказывай. Не любят у нас о нем говорить. Сейчас считается - суеверие.

  - Ну да, ну да. Все, что нельзя руками потрогать - суеверие... - нахмурился Леха.

  Старик только хмыкнул, да глянул остро, оценивающе.

  - Слушайте, Сергей Александрович, а у немцев в Антарктиде не появлялся ли поезд этот?

  - Ну, об этом мне ничего неизвестно. Мне ж допросные листы шпионов не приносят. У Дзержинского спросить надо бы. Но я б тебе не советовал. Нет, никак бы не советовал, - и вновь остро, по-птичьи голову к плечу склонив, на Леху глянул.

  Леха задумался, но к Феликсу Эдмундовичу с вопросами не пошел. Свербило что-то внутри, блохою мелкой кусалось. Вот и не пошел.

  - Ведь не боюсь я его? - спрашивал сам себя Леха, вымеряя в очередной раз свою комнатенку шагами. Три да четыре, ничего не изменилось. - Нет, не боюсь. Отчего ж тогда не спрошу? А не хочу просто! - и, придя к такому мнению, в согласии сам с собою, пил очередной стакан чаю.

  Странное дело, но после визитов к архивариусу, рафинад казался слишком приторным, а чай имел какой-то привкус, напоминающий почему-то о высохшей крови. А раньше ведь нравилось.

  Чаю Леха стал пить меньше, а настроение его ухудшилось непонятным образом. Квартирка, столь привлекательная вначале, представлялась убожеством.

  - Да у нас коммуналки паршивые и то лучше! - ворчал Леха, стуча кулаком по каменной стене. И тут же спохватывался: - Коммуналки, правда, под землей не строят. А здесь сколько труда вложено! - и на какое-то время возвращалась былая восторженность. Но уже не так, как раньше. На ясном Лехином солнце обнаружились пятна.

  - Что-то скучаю я, Сергей Александрович, - говорил он архивариусу, уныло опустив голову. - То ли по дневному свету стосковался, то ли еще что. Может, мне тут бабу какую завести? Я в столовой видел - некоторые очень даже из себя. Кабы наверх их, так сей же момент - на подиум можно. Фигурки, личики... Бледноваты только малость. Ну да на это косметика есть.

  Старик смеялся, шевеля желтоватыми бровями. И сказал как-то, оглянувшись опасливо через плечо:

  - Ты бы, Алексей, не о бабах думал, а о чайке.

  - А что такое? - не понял Леха. - Чай как чай. Ну и потом, я ж к вам в архив со стаканом не прихожу. Что ж вы смотрите на меня, будто не чай я пью, а спирт неразведенный?

  - Лучше бы спирт, - все так же оглядываясь, почти что прошептал старик. - Ты б полюбопытствовал как-нибудь, из чего рафинадик делают. Да что в чаек добавляют. Так, за ради собственного душевного спокойствия.

  - Да что ж вы загадками говорите? - озлился Леха. В последнее время стал он раздражителен без причины, сердит и хмур. - Хотите что сказать, так внятно изложите! А то - полюбопытствовал бы... Ну и полюбопытствую!

  И ушел от архивариуса, гулко хлопнув тяжелой дверью. Старик только головой покачал.

  Интересоваться рафинадом Леха не стал. Постарался смутную мысль из головы выбросить. "Это завидует дед просто, - говорил себе Леха, прищелкивая пальцами. На щелчки эти отзывался манипулятор, тащил уже вазочку с очередной рафинадной порцией. Леха отворачивался, делал вид, что не замечает. - Завидует... Точно. У него-то неограниченной выдачи нет, вот и мутит, крутит что-то". Придя к такому выводу, брал рафинад, вертел в пальцах прозрачно-льдистый кусочек, да и клал обратно в вазочку.

  - Не хочется что-то, - сообщал растерянно подрагивающему манипулятору. - Видно, аллергия какая-то. Вишь, даже пятнами покрываться начал, - и демонстрировал роботу белый живот без всякого намека на аллергическую сыпь.

  Манипулятор, покачав еще немного вазочкой, убирался в стену, и слышался Лехе разочарованный скрип.

  - Да что ж такое с этим рафинадом? - не выдержал Леха, пошел спрашивать у архивариуса. - Ну, не понимаю я! Говорят все - гидропоника сплошная, а на сами плантации не допускают, да и в лаборатории биологов заглядывал - ничего не понял. Зверюшек режут, да и только!

  - Не так смотрел, Алексей, - усмехался старик. - Ладно уж, не дело это, но скажу... Наркотик добавляют в чаек. А больше всего - в рафинад. И в еду тоже. Ты вот в лабораториях был, каких там зверюшек режут?

  - Да больше лягушек всяких, - морщился Леха брезгливо.

  - То-то же! - архивариус важно поднимал скрюченный палец, махал им перед Лехиным носом. - А в лягушках, к твоему сведению, всякое разное содержится. В том числе и галлюциногены. Понял?

  - Так что ж это? Мы тут что, лягушек едим? - Леха ахнул, почувствовал, как съеденный недавно завтрак подкатил к горлу. Во рту появился мерзкий, кисловатый привкус.

  - Кабы только лягушек, так не беда... - вздыхал Сергей Александрович, и брови его опускались печально. - Вон французы всю жизнь лягушачьи лапки едят, деликатесом почитают.

  - Так что ж? Русский организм французского хуже? - смеялся Леха. Хорошее настроение вмиг вернулось к нему, и рассказы архивариуса представились всего лишь страшными сказками, которыми старик решил его напугать по одной ему ведомой причине. Может, лояльность проверял таким образом, кто знает.

  - Организм не хуже, - хмурился Сергей Александрович. - Лягушки другие, Алексей. Слизь у них какая-то... Я, в общем, сам не особо разбираюсь, не биолог все же. Но одно твердо знаю - ежели хочу мир видеть таким, каким он в самом деле есть, то не должен я чай тут пить. А уж с рафинадом - тем более.

  - Что ж пить тогда? - Леха вновь помрачнел, страх вполз внутрь, свернулся склизким, холодным червем. - Другого-то и нет ничего. Компот, что в столовой, тоже с рафинадом.

  - А вот пойдем...

  Повел архивариус Леху в санузел, кивнул на высоко задранный сливной бачок, влез на унитаз бодро, пошаркав для надежности подошвами по белому, фаянсовому краю. Да и зачерпнул водички из бачка, протянул Лехе стакан. Тот сморщился, отвел руку старика в сторону.

  - Что вы, право, Сергей Александрович! - решил, что у старика маразм по случаю возраста начинается. Это ж додуматься надо - такую воду пить!

  - Зря ты, Алексей, морду кривишь, - засмеялся архивариус. - С моими мозгами все в порядке. А перестанешь ты совсем чаек пить - и с твоими тоже норма будет. Водичка-то в бачке - чистенькая до кристальности. Лучше и не придумать.

  - Из бачка сортирного... Тьфу! - сплюнул Леха. - Да я лучше подохну!

  - Ведь и подохнешь! - сказал сердито старик. - Думай же головой, Алексей!

  Леха долго сомневался, мучился, но все же решил попробовать. В квартирке у себя тоже начал воду в бачке унитазном набирать. Манипулятор, что чай подавал, только скрипел сердито, будто ржавый.

  - А ты на меня не скрипи! - покрикивал Леха, все больше и больше мрачнея. В унитазной воде словно вирус депрессивный находился. Чем дольше ее Леха пил, тем меньше нравился ему подземный город, не восхищали уже и гениальности ученые, без восторга смотрел в экран дальновизора, кривился злобно, слушая "Интернационал". - Хоть бы "Лебединое озеро" показали, что ли... - тосковал Леха, и все чаще вспоминался ему подвальчик, думалось о Маруське, и вечный синяк под ее глазом представлялся чуть ли не эталоном женской красоты.

  Глава пятая. Рио-Рита

  - Поздравляю! - радостно сказал сухощавый доктор, поправляя старомодные круглые очки в толстой оправе. - Вы, Алексей Валерьевич, просто чудо, как здоровы. И годны по всем статьям.

  - Это куда я годен? - подозрительно покосился Леха, застегивая гимнастерку.

  Но доктор будто и не услышал вопроса, собрал быстренько папки, заталкивая в них торопливо листы, еще раз кивнул Лехе и вышел. Стена, закрываясь, сухо чавкнула.

  - Вот, блин, хоть бы слово кто сказал! - рассердился Леха.

  Жизнь Сталинградская в последнее время стала для него утомительной. Единственным развлечением были походы в столовую, но и там поговорить решительно не с кем. Люди сидели над тарелками молча, сосредоточенно поглощая почти безвкусную массу. Вездесущие плакаты призывали оставить пустую болтовню, сосредоточиться на деле. Вот они и сосредотачивались. Лехе же требовалось нечто большее для счастья, чем коммунистический идеал. Он заходил к архивариусу, жаловался, но старик только хмыкал. Во взгляде его появилось сочувствие. А тут еще ни с того ни с сего подземные коридоры заполнились патрулями. Здоровяки с синими петлицами вышагивали попарно, пронзительными взглядами провожая редких прохожих. Леха пробовал заговорить с ними, узнать - что ж это за странности такие, может, немцев ожидают, но наткнулся на железобетонное: "Не положено!". По дальновидению упрямо крутили речи Сталина, и в столовой люди даже забывали о еде, глядя на небольшие экранчики остановившимися, экстатическими глазами. Леха вздрагивал от отвращения и отодвигал стакан с чаем в сторону.

  - Что происходит? - спрашивал у архивариуса.

  Сергей Александрович, вздрагивая и опасливо моргая полуслепыми, бледными глазами, отвечал:

  - Сталин помирает, очередной Иосиф Виссарионович, - и заливался сухим, дробным смехом, будто радовался старик, что вот, кто-то умирает, а он еще живет, и жить будет.

  - Жалость-то какая... - всплеснул руками Леха. Ему и в самом деле стало горько и обидно. Только-только устроилась жизнь, только почувствовал какую-то уверенность, и вот - все вновь изменяется. Нет стабильности, даже под землей нет.

  - Для тебя - особая жалость, - архивариус засуетился вдруг, вытащил невесть откуда старенький, облезлый и исцарапанный до невозможности граммофон, достал маленькую пластинку, агатово блеснувшую в слишком ярком, электрическом свете. - Музыку сейчас слушать будем, - заявил, отметая разом все Лехины вопросы и недоумения.

  Мягко зазвучала "Рио-Рита", и Леха даже начал пристукивать ногою в такт. Носки мягких сапожек его морщились, галифе вздувалось пузырями.

  - Всяко лучше "Интернационала"! - воскликнул Леха, подпевая похрипывающей пластинке.

  - Для тебя - так точно, - архивариус подпер щеку ладонью, задумался. - Знаешь, Алексей, вот эту музыку жена моя, покойница, очень любила. Чуть настроение становилось у нее грустное, сразу просила: "Сережа, "Рио-Риту""... Уж не знаю, чем ей так нравилось, да и я привык. Тем более, тут другого и нет ничего. А "Интернационал" - прав ты, - на зубах уже навяз.

  - Что ж вы под землю отправились? - удивился Леха. - Зачем вам нужен был этот Сталинград? Ни детей теперь, ничего...

  Сергей Александрович посмотрел на Леху странно, боком как-то, потом встряхнул лохматой головой, развеселился.

  - Да что ж ты думал, Алексей, я тут доброй волей оказался, что ли? - он, смеясь, потер руки, будто мерзли, хоть и тепло было в комнате, душновато даже. - Не-ет, милый ты мой. Выбор мелкий был. Либо под расстрел, либо сюда.

  У Лехи глаза расширились испугом. Не ожидал такого. Хоть и помнил старые рассказы о репрессиях, но считал это чем-то далеким, почти что и неправдоподобным. Вроде страшных сказок про Карабаса-Барабаса, или историй про буку, что рассказывают друг другу все детишки.

  - Ну, наконец-то до тебя доходить начинает! - заулыбался архивариус. - А ты что ж, считал, что все тут такие уж борцы коммунистические? Нет, Алексей, нет. И ученых много было, которых так же, как меня, загнали под землю, угрожая и им, и семьям, даже родственникам дальним. Понял? Живут они теперь вечно... - и Сергей Александрович неожиданно перекрестился. Размашисто, далеко отводя руку, плотно сложив щепотью пальцы. Леха и вовсе рот раскрыл.

  - Как это, вечно? - не понял Леха, удивляясь мутным словам архивариуса все больше. А Сергей Александрович, вздрагивая, прибавил граммофонной громкости. Тянущие за душу звуки "Рио-Риты" потонули в хрипении и треске.

  - Про мозги слышал? - спросил архивариус, подмигивая почти что лукаво. - Ну, про те, что в счетном отделе? Должен был слышать, даже и видеть должен был. Тебе ж счетный отдел позарез нужен для машинки этой, для компьютера.

  - Видел, конечно, - согласился Леха. - Удивительнейшее достижение! Надо ж, чтоб мозги почти что человеческие выращивать гидропоникой! Вот для чего лягушек резать надобно, да и червей всяких.

  - Почти что... - фыркнул Сергей Александрович, наклонился почти что к Лехиному уху и зашептал жарко: - Дурень ты, Алексей. Мне б плюнуть на тебя, доживать оставшиеся дни спокойно, да не могу. Ты в наших делах человек темный, вот тебя и используют. Мозги эти не почти что, а как есть - человеческие. Вот тех самых ученых, что спустились в Сталинград по приказу. Ясно тебе, дураку?

  Леха помертвел, побледнел, тошнота закрутилась у горла. Архивариус встряхнул его с силою за плечи, сунул прямо в лицо стакан с водой.

  - Не вздумай блевать тут! - рявкнул строго. - И вообще, не вздумай! Не кисейная барышня, чтоб в истерике биться. Смотри, Алексей, для тебя не то страшно, что мозги эти - человеческие, а то, что и ты там оказаться должен.

  - К-как это? - Леха заикаться начал, зубы отбивали "Рио-Риту" по краю стакана. - Чего это?

  - А ты что думал, тебя руководителем Сталинграда сделают? - неприятно ухмыльнулся архивариус. - Нет, милый мой, нет. Висеть тебе под колпаком одними мозгами, подсчитывать всякие разности для военных надобностей. Так же, как и другие висят. А остальное - на утилизацию пойдет. Что в реактор ядерный, а что в кашку народной массе.

  - В кашку? В реактор? - Леха ослабел окончательно, обвис на жестком стуле со слишком прямой и строгой спинкой. - Не могу поверить вам, Сергей Александрович. При всем уважении - не могу.

  - Ты уж лучше поверь, - архивариус стал мрачен, нахмурился, потер с силою переносицу пальцем. Осталось красное пятно, будто кровь разлилась. - Тот Сталин, что нынче помирает, еще б тобою попользовался. Повытянул из тебя все, что ты знаешь. Но вот кто взамен будет... Это неведомо.

  Перед Лехиными глазами возник вдруг давешний доктор, поправляющий очки в толстой оправе, прозвучало прямо в уши, громко и внятно непонятное слово: "Годен!", вдруг ставшее понятным, ясным до невыносимости.

  - Годен, значит... - шептал Леха немеющими губами. - Так вот куда я им годен...

  И злоба неимоверная поднималась в его душе. В самом-то деле, обидно как. Только поверил в лучшее, людям доверять стал - и вот, на тебе, кушай полной ложкой. Э-эх... Наверху и то лучше было. Ну, подвал, ну, Маруська. Так ведь надежда была. А здесь как сунут под колпак, проводами опутают, и - все, прощай надежды, не видать больше и Маруськи...

  Мысли Лехи крутились, наползали одна на другую, сбивались в кучу. Лицо его распустилось, изо рта вытекала слюнная струйка, глаза хлопали беспорядочно, а руки мяли гимнастерку, будто душила его плотная ткань

  - Что ж делать-то? Что делать? - бормотал Леха, не слыша сам себя. Положение представлялось кошмарным и безвыходным. Вспомнились мрачные патрульные в подземных коридорах, их бесцветные, пустые взгляды, как сквозь воздух, а не на человека, и в то же время - колючие, все замечающие. - Что делать? - повторил Леха, и из глаз его потекли обиженные, почти что детские слезы.

  - Бежать тебе надобно, - зашептал архивариус. - Бежать отсюда. Сам подумай, инженер, если вход есть, так и выход быть должен.

  - А вдруг выход этот завалили давным давно? - засомневался Леха. Он уже начал составлять совершенно другой план избавления от страшного колпака. "К Дзержинскому пойти надо! - решил про себя Леха. - Точно, к Феликсу Эдмундовичу! Рассказать ему, что множество еще всего знаю. Компьютер что... Фигня это! А вот как насчет атомной энергии? А?", - всплыли тут в памяти слова архивариуса про ядерный реактор, и Леха замер.

  - Выход не завалили, - твердо сказал Сергей Александрович. - А ты что сидишь, глаза раскрывши? Али увидал что интересное?

  - Вы вот говорили про ядерный реактор... - Леха робко откашлялся. Представилось внезапно, что ослышался он, придумал то, чего не было. - А, Сергей Александрович? Ядерный, да?

  - Ну да, да, - нетерпеливо хлопнул ладонью по столу архивариус. - Ядерный, конечно же. Ты думаешь, энергия откуда? Лампочки эти все? Остальное... Еще в двадцатых годах в Питере опыты проводились. Построили этот самый реактор. Усовершенствовали потом, конечно. Так что ядерный, не сомневайся даже.

  Леха охнул. Разговор с Дзержинским, так явственно рисовавшийся уже перед его мысленным взором, стал вмиг бесполезным, и даже вредным. "Если у них и атомная энергия есть, то куда я лезу? Нет, прав старик, прав. Бежать надобно. И чем быстрее - тем лучше. Пока еще тот Сталин не помер, а другого не назначили. А то очухаются, а я и взвизгнуть не успею, как уже буду два на три умножать по команде..."

  - Вы откуда знаете, что выход не завалили? - Леха вдруг стал собран, деловит и сух. В глазах его не было уже слез, и лицо отвердело, как у человека, увидевшего ясно перед собою цель. - Может, сказки все это, про выход-то? Зря время потрачу.

  - Не сказки, - помотал головой архивариус, и желтоватые волосы его метнулись вуалью. - Думаешь, тут внизу так и сидим безвылазно. Не-ет, Алексей. Командиры-то наши контакт с поверхностью поддерживают. Я точно знаю.

  - Докладывали вам, что ли? - у Лехи проснулась подозрительность необычайная. "Если тут никому доверять нельзя, так чего я старику этому жизнь свою доверю?" - подумалось ему, и сам устыдился такой мысли.

  - Почти что докладывали, - Сергей Александрович довольно улыбнулся, перебросил иглу на начало пластинки, крутанул лихо граммофонную ручку. Вновь захрипела, закричала "Рио-Рита", утихшая было. - Музычка-то пусть поиграет. Не положено здесь, конечно. Но мне по старческой немощи прощается многое. И неположенная музыка - тоже.

  - Так что с поверхностью? Докладывать вам никто не докладывал, это я и так могу сказать. Откуда ж узнали?

  - Гости заходили! - сердито рявкнул архивариус. - А ты думал, откуда? Ведь любой, кто сверху приходит, сразу ко мне попадает. Приводят, видишь ли, как на экскурсию. Тут же документы все!

  - Все? - не поверил Леха. - Ой ли?

  - Ну, партийные документы, конечно, в другом месте хранятся, - опустил голову старик. - В личном ведении Дзержинского находятся. У него исторический архив. У меня-то технический...

  - А кто сверху был? - Лехе стало любопытно, аж шею вытянул, интересуясь.

  - Да разные, - махнул рукою архивариус. - Сначала-то частенько бегали. На консультацию к товарищу Сталину. К тому самому, первому. Тех я знал еще до того, как под землю спустился. Хоть на портретах, да видел.

  - Угу, - кивнул Леха. - Вроде Берии, да?

  - Точно. Заходил Лаврентий. Ну, его-то техника мало интересовала. Забрел как-то в архив, покрутил носом: пыльно, мол; поблестел очечками, да и убрался. Мне и хорошо. Видеть его рожу не особо хотелось. Да еще забегал какой-то неизвестный. Все копии ему снимали с планов Сталинградских. Вроде, собирался строить такой же город в Сибири. Ну, наши, конечно, рады стараться были.

  - А потом кто?

  - Да разные! - архивариус пожал плечами, вновь поставил "Рио-Риту", погладил граммофонный раструб. - Одного запомнил хорошо. Смахивал он на нынешнего Сталина. Такая ж морда укормленная, нос картошкою. Никитой звали. А вот фамилию не знаю, не говорили мне.

  Леха ахнул.

  - Точно ли?

  - Куда уж точнее! - засмеялся старик. - Этот, Никита-то, все хотел, чтоб дали ему технологии гидропонные. Говорил, что с такими технологиями он овощи за Полярным кругом выращивать будет. Как, Алексей, вырастил?

  - Пытался, - Леху душил нервный смех, он даже подхрюкивал от странного веселья. - А кроме гидропоники его ничего не интересовало?

  - Как и всех - оружие, - поскучнел архивариус. - Ну да это первый их вопрос, верхних-то. Обскажите, мол, какие у вас достижения по вооружениям. Почти что в рифму говорят, да так одинаково! Подземный танк им нужен. Для какой надобности, правда, понять не могу.

  - Нда... А я-то думал... - что думал Леха, так и не сказал, только повздыхал немного, а после вновь спрашивать начал: - Сергей Александрович, так планы города-то у вас есть? Там же и выход должен быть указан.

  - Планы есть, - согласился старик. - А выход... Ну, давай посмотрим. Может, и выход найдем.

  Вытащил полуистлевшие, плесенью пахнущие остро, папки. Развернул чертежи на тонкой, хрустящей бумаге.

  - Вот, ищи...

  В чертежах Леха рылся долго.

  - Эх, был бы я конструктором каким... Строителем, желательно, - вздыхал невесело. - Вмиг бы разобрался. А так - хрен поймешь, чего тут начерчено!

  - Ты, Алексей, запоминай, где места подозрительные, - советовал архивариус. - А потом ножками, ножками... Да и смотри, как оно выглядит. Если увидишь что, на дверь в лифт похожее, значит - оно и есть.

  - Ножками... - расстраивался вконец Леха. - Ножками не очень-то и побегаешь. Патрули кругом. Остановят. Не пустят.

  - У тебя ж пропуск универсальный, - удивился Лехиной наивности Сергей Александрович. - Вот! - и ткнул пальцем в металлическую радужную пластинку, закрепленную на кармане гимнастерки. - С таким пропуском ты везде пройти можешь.

  - Надо же! А я и не знал...

  Леха начал бродить по уровням Сталинграда, совал нос во все углы, даже в гидропонные помещения смог попасть. Раньше-то охранники у двери смотрели пронзительно-строго, и Леха отходил с извинениями в сторонку. Сейчас пер нагло, буром, выставив вперед переливчатый кусочек металла. Его никто не останавливал, только провожали настороженными взглядами. Леха видел диковинные растения - наверху о таких и понятия не было, - растущие ровными рядами. Перистые, похожие на пальмовые, листья блеклого - как и все под землей, - лиловатого цвета, укрывали плоды, грушевидные, мягкие, будто водою заполненные. Рабочие, одетые все в те же вездесущие гимнастерки и серо-зеленые, полуформенные брюки, ходили меж рядов, ощупывали дряблые мешочки плодов, опрыскивали их какой-то вязкой, серебристой жидкостью.

  Видел Леха на гидропонных плантациях и кучи червей, которые сгребали в чугунные чаны с острыми лопастями внутри. Когда чан заполнялся, взвизгивали сердито лопасти, перемалывали червей в однообразную кашицу.

  - Удобрение, - пояснил неохотно один из служащих плантаций, когда Леха уж очень настойчиво пристал к нему с вопросами. - Тут же везде камень. А на камне даже наши растения, что Вавилов еще придумал, расти не особо хотят.

  Посмотрев на эти удобрения, Леха несколько дней вообще есть не мог. В каждой ложке питательной смеси, что давали в столовой, видел бледно-розового червя, размалывающегося бритвенной, визжащей от жадности лопастью.

  Очень не понравился Лехе подземный город, когда он познакомился с ним поближе. Нижние уровни - жилые, заполненные людьми, больше походили на казармы: теснились одна к другой комнатки, в которых жило по пять-шесть человек. Семей почти что и не было. "И в самом-то деле, - думал Леха, - если детей воспитывать не нужно, то откуда семьи? Для чего?". И вспоминалась ему бывшая жена, сын, даже теща вызвала теплые чувства, когда смотрел он на ясельные помещения, в которых крошечные детишки пялились водянистыми глазами на громадные портреты Сталина.

  Пробовал Леха с людьми разговаривать, расспрашивать их о жизни. Но никто не отвечал, проходили мимо, будто и не слышат вопросов. Каждый стремился к своему рабочему месту. "Да уж... - рассуждал Леха сумрачно. - У них ведь ничего нет, кроме работы. Что ж еще делать остается?". И вновь представлялась ему Маруська, ласково подмигивающая подбитым глазом, Верка, жарящая докторскую колбасу. И колбаса эта, вкус которой вызывал раньше отвращение, чувствовалась на языке деликатесом.

  - Не ценил раньше. Вот ведь баран! Зажрался... - бормотал Леха, проходя тесными, серыми коридорами, увешанными плакатами. Под каждым плакатом горела синеватая, яркая лампочка, высвечивая выпукло лицо вождя - товарища Сталина, в неизменном френче и с носом картошкою.

  - Это не город, Сергей Александрович! - восклицал Леха, прибегая после таких походов к архивариусу. - Это муравейник какой-то! Не люди - винтики машинные. У них и потребностей-то нормальных нет!

  - Ну, потребности, положим, есть, - не соглашался старик. - Просто задавлены, загнаны вглубь воспитанием. Их же с младенчества, с пеленок к такой жизни готовят. Да что я говорю, ты сам видел!

  Леха вспоминал строгие маленькие лица, сосредоточенные детские глазенки, уставившиеся с жутковатой целенаправленностью в портрет Сталина, и тряс головой, силясь забыть увиденное.

  Как-то в одном из коридоров наткнулся на нечто непонятное. Прямо из стены вылетел слепящий, сине-зеленый луч, влепился в противоположную стену, выплавляя в ней нишу. Камень стены засветился алым, потом побелел и потек медленно, важно, а из разлома вслед за лучом выполз металлический крот, чавкая, скрипя и похрипывая. Леха чуть не на четвереньках уполз за угол, перепугавшись до дрожи в коленках.

  - Это и был подземный танк, - пояснил архивариус, когда Леха описал ему страшноватый механизм. - Луч - это из гиперболоида. Прогрызет все, что угодно. Броневую сталь режет, как нагретый нож масло.

  - Понятно теперь, почему верхние наши так этими танками интересовались, - почесал затылок Леха. - А вот скажите, Сергей Александрович, в последнее время никто не заходил к вам оттуда? - и ткнул пальцем в потолок.

  - Давненько уже никого не было. Понимаешь, тут дело такое... У каждого из наших-то командиров свои контакты наверху были. Сменяется, скажем, товарищ Сталин, значит, следующий и не ведает, с кем он там беседовал. Предпоследний Дзержинский, как раз тот, которого хоронили, когда ты у нас появился, еще с кем-то общался, да только преемнику своему ничего не передал. Так что и не знаю, как будет. Может, вовсе теперь связь с поверхностью утеряна.

  Леха испугался. Если никаких контактов с верхним миром нет, так могли и лифтовые шахты взорвать, с них станется. Чтоб не пролез кто неподходящий. Леха начал прислушиваться - не взрывают ли чего, и при каждом дрожании стены обливался холодным потом.

  Как-то забрел Леха в дальний коридор. Там, в самом конце, по плану должна была быть дверь в лифт, ведущий - по Лехиным предположениям, - к поверхности. Прямо в тоннели метро. Леха шел и мечтал, что вот он, совсем поблизости, вожделенный выход. Резкий окрик остановил его.

  - Нельзя дальше! - восклицал щупловатый, бледнокожий - как и все в Сталинграде, - охранник. - Не положено!

  - Это почему еще не положено? - возмутился Леха, помахав у охранника перед носом радужным металлическим пропуском. - Мне везде положено. Должность у меня такая.

  - Никому не положено, - отрезал охранник, наводя на Леху трубку - электрический пистолет. - Ни с пропуском, ни без. Личный приказ товарища Дзержинского!

  Вспомнил тут Леха, что день этот начался отчего-то без надоевших уже речей Сталина. А когда шел он неспешно коридорами Сталинградскими, видел, как сдирают со стен плакаты с портретами, моют стены, смывая даже мелкие бумажные кусочки. "Помер! - сообразил Леха. - Помер товарищ Сталин! Теперь нового сажать начнут...".

  - Ну, если Феликс Эдмундович сам приказал... - Леха бочком пошел вдоль коридорной стены, опасливо поглядывая на электрическое оружие. Видел такое на испытаниях - в клочья мишень разрывает. - Так я пойду, пожалуй...

  - Стой! - скомандовал охранник, и глаза его зажглись подозрением. - Документы предъяви, товарищ! Велено у всех, кто этим коридором ходить будет, документы спрашивать.

  "А Железный-то Феликс не такой и железный, оказывается! - сплюнул мысленно Леха. - Верно, сам Сталиным новым быть хочет, вот и перекрывает все ходы-выходы...". Обернувшись, он увидал уже вожделенную дверь в стене. Обычную, крашеную унылой зеленоватой краской, как там, наверху, красят общественные туалеты. Краска уже пооблупилась местами, из-под нее выглядывал поржавелый металл. Около двери возились мужички со сварочным аппаратом. "Заварят! Сейчас заварят!" - жуткая мысль ударила Леху, он даже покачнулся. И тут же метнулся к заветной двери, за которой, конечно же - он уверен был абсолютно, - был тот самый нужный лифт, который мог унести к нормальной, привычной жизни, к уютному, теплому подвальчику, к Маруське с подбитыми глазами... в общем, к тому, что он так не ценил раньше и внезапно начал понимать, что именно это и было самым лучшим для него.

  - Сто-ооой! Стой, гад! Куда-аааа?! - истошно завопил щуплый охранник, и ослепительно-белый, рассыпающийся искрами луч ударил в стену над Лехиной головой.

  - Куда надо! - огрызнулся Леха, ударяя плечом одного из мужичков со сваркой. Сварочный аппарат выпал у того из рук, ляснул негромко по полу. Второй же, расставив медвежьи руки, рванул к Лехе - вот-вот схватит. - Накося! Выкуся! - Леха ударил плечом в дверь, предвкушая уже, как уедет нагло на лифте прямо из-под носа охраны.

  Дверь даже не дрогнула, только отозвался теплом свежий сварной шов, попав Лехе под пальцы.

  "Заварили уже! И что ж теперь делать?" - паническая мысль билась в висках, а ноги уже сами уносили Леху по коридору, мимо щуплого охранника, тупо давящего на кнопку электрического пистолета. Яркая, белая дуга расчерчивала коридор фейерверками, но Леха успел свернуть за угол.

  Бежал он долго, сбивая людей. За спиной его звучали недоуменные выкрики. Кто-то додумался, завопил:

  - Шпион! - и Леха едва успел укрыться в стенной нише.

  Потом плакал, размазывая грязными ладонями слезы по щекам. "Куда идти теперь? Что делать? - спрашивал он себя, не находя ответа. - Феликсу-то доложат о том, что я там был. Ну ладно, имени не знают, так он враз догадается. Пропуск один чего стоит!". Неожиданно подумалось, что в пропуск может быть и следящее устройство вмонтировано, и Леха выбросил металлическую, радужную полоску, ставшую предательской.

  Так, не зная, куда деваться и как быть дальше, побрел, таясь от всех, прячась за углами, к архивариусу.

  - Хана мне, Сергей Александрович! - заявил сразу, ввалившись к старику. - Напортачил я. Теперь только прятаться.

  - Да уж, Алексей, наделал ты дел... - задумался архивариус, выслушав сбивчивый Лехин рассказ. - Если поймают, так без разговоров сразу - мозги вон, да и под колпак. А дверь, говоришь, заварена?

  Леха уныло кивнул.

  Долго еще потом, напившись чистой, прохладной воды из унитазного бачка, Леха со стариком раскладывали планы подземного города, рассматривали хрупкие, похрустывающие в руках листы. Другой двери на поверхность не было.

  - Будешь прятаться здесь, - кривоватый, в пятнах палец архивариуса ткнул в небольшую полость на карте. - Тут и не ходит никто, пылью все давно заросло. Раньше была комната для развлечений. Ну так это сразу, когда только под землю спустились. С тех пор развлечения отменили давно, а про комнату только я и помню из ныне живущих.

  - А жрать что? - истерически выкрикнул Леха, и тут же оглянулся с испугом: не слышит ли кто сквозь каменные стены, не подсматривает ли?

  - Еду я для тебя достану. А там подумаем. Может, как-то справимся со сваркой. Эх, Алексей, Алексей... Не надо было тебе к той двери лезть. Хотя... И так и этак клин...

  - Да нет, не полез бы, так сидел бы себе спокойненько, в потолок плевал бы...

  - Друг ты мой хороший! - чуть не прослезился архивариус. - Да в кого ты такой наивный? Твой-то Дзержинский спит и видит, как бы тебя под колпак приспособить. Пока ты свободно по Сталинграду разгуливаешь, все ЧК спать не может, стережет - не расскажешь ли кому о жизни на поверхности. А под колпак одними мозгами - очень даже удобно получается. Знания все - в их распоряжении, а никаких контрреволюционных разговоров и быть не может.

  Леха нехорошо выматерился, поминая злобно и маму товарища Дзержинского, и всех его возможных и невозможных родственников.

  - Так их, так! - посмеивался старик. - Ах, жаль, что и действительно нельзя так...

  В лице архивариуса нарисовалось нечто мечтательное, он, прищелкнув пальцами, завел граммофон, и резковатые, хрипящие звуки "Рио-Риты" заполнили помещение, заметавшись меж каменных, холодных стен.

  Глава шестая. "Ах, Арбат, мой Арбат, ты мое отечество. Никогда до конца не пройти тебя".

  Леха потерял счет дням. Лампы под потолком светили равномерно и тускло - помещение не использовалось давно, а в Сталинграде был принят режим жесткой экономии, оправдывающийся постоянно тем, что под землей все сложно достать, в том числе и энергию. Хотя, оправдываться не было необходимости: люди принимали все, как должное, и радовались любому заявлению вышестоящих, будь то объявление войны или сообщение о новом виде овощей, выведенном на гидропонных плантациях.

  - Да сколько ж я буду здесь сидеть? - возмущался Леха, вышагивая взад-вперед по комнате. Она была куда как больше, чем его Сталинградская квартирка. Можно было сделать целых пятнадцать шагов. - Сергей Александрович, надоело!

  Архивариус только вздыхал. Сколько он ни пересматривал чертежи, выхода не находилось.

  - По вентиляции подняться, что ли... - раздумчиво говорил старик. - Но это приспособления нужны всяческие. Алексей, ты как в альпинизме?

  - Да никак, - опускал голову Леха. - Я и высоты-то с детства боюсь. Чуть выше третьего этажа - голова кружится и тошнит неимоверно со страху.

  - Мда-ааа... - тянул архивариус. - А там еще и трубы гладкие. И как по ним вверх? Это ж не гора, где можно опору в скалу вбить.

  - Может, присоски какие вакуумные? - с надеждой спрашивал Леха, вспоминая виденные боевики. - Знаете, есть такие. На башмаки цепляются.

  - Фантастики ты обчитался, Алексей, - и старик грустно топорщил желтоватые усы. - Не знаю даже, что и делать. В столовой на меня уже смотрят с подозрением. С чего бы это, - сами себя спрашивают, - у старика такой аппетит проснулся. Раньше-то я без особой охоты это месиво местное ел. Только чтоб силы поддержать. А теперь съедаю все, что дают, да еще и добавку выпрашиваю.

  - Так ведь не положено добавки! - ужасался Леха, понимая, что не только сам влип в историю нехорошую, да еще и человека за собой тащит. - Как же вы, Сергей Александрович?

  - Почти что молча, - отмахивался архивариус. - Они мне снисхождение оказывают. Я ведь тут - самый старый. Еще первого Сталина помню. Вот и уважают. Морщатся, конечно, но старческие причуды не осуждают особенно. Правда, поговаривают иногда, что неплохо бы меня реактору скормить. Он же у нас, Алексей, на чем хочешь работает. И на неорганике, и на органике. На покойниках, к примеру, вполне благополучно работает.

  Леха кривился сердито. Не нравились ему такие разговоры, а делать все равно было нечего. Когда не было архивариуса, он бродил по комнате, дотрагивался до холодных каменных стен, рассматривал свои ладони, будто в линиях, прочерченных в коже, таился ответ на все его вопросы, перебирал в который раз уже планы Сталинграда, оставленные ему Сергеем Александровичем, но по-прежнему не находил в них ничего утешительного. Устав от бесконечного кружения меж каменных стен, засыпал, свернувшись в углу, подложив под голову скрученную комом гимнастерку.

  - В подвале на ватнике уютнее было, - ворчал. - И Маруська, опять же...

  Все чаще и чаще снилась Лехе прошлая его жизнь, раскручивающаяся во сне наново, будто пустили сначала фильм. Видел он свои ошибки, сожалел о пустых словах, сказанных невзначай. Теперь-то он понимал, что многие такие слова разрушили его мир, подтачивая постепенно, как падающие в камень капли. Вспоминал, как ругался с тещей, кричал на сына, просил прощения у жены, захлебываясь слезами. Просыпался от собственного крика, зажимая рот гимнастеркой: не приведи, Господи, услышит кто. Зайдут, проверят, возьмут тепленького. А там и до колпака с вынутыми мозгами недалеко.

  Однажды Сергей Александрович не пришел. Леха ждал, в желудке уже урчало голодно, и он даже начал грызть рафинадный кристаллик, оставленный как-то архивариусом.

  - Ежели вдруг что, Алексей, ты вот это поешь, - сказал тогда старик. - При всей мерзости галлюциногенной, что здесь есть, силы эта штука поддерживает хорошо. А тебе мало ли, понадобится...

  Вот и понадобилось.

  Сначала-то Леха думал, что просто ошибся со временем. Спал мало совсем, а посчитал, что проспал несколько часов. Бывало такое. Но от голода уже сводило скулы, и рафинадный кристаллик разрастался в глазах, просился в рот, а Сергей Александрович все не появлялся.

  Леха сгрыз почти что весь рафинадный запас, запивая скудными глотками воды. Он чувствовал взлетающую эйфорию, от которой весь мир казался сплошным праздником, а тусклые лампы на стене представлялись воздушными шарами, яркими и разноцветными, взлетающими к голубым небесам. Думалось даже, что самое верное - это пойти к Дзержинскому, покаяться в ошибках, просить прощения.

  - Феликс Эдмундович простит... - шептал Леха, глядя на дверь расширившимися, блестящими глазами. - Он - мужик понимающий. Интеллигентный. Не то что этот дед трухлявый...

  Сергей Александрович представлялся ему уже чуть ли не врагом, который только и мечтает, чтоб сотворить какую пакость.

  - Стоп! Что ж это я делаю? - Леха стучал себя кулаком по лбу, ерошил волосы. - Куда собрался? - а и в самом деле, уже почти вышел из комнаты, стремясь быстрее попасть к Дзержинскому. - Жизнь надоела? - но все страшилки, что рассказывал ему архивариус, были уже почти что неважными, несущественными.

  Когда рафинадный запас почти что закончился, а воды не осталось совсем, и Леха голодными глазами смотрел на последний прозрачный кристаллик, пришел Сергей Александрович. Пугливо оглядываясь, плеснул он Лехе воды из старой, довоенной еще фляги.

  - Попей, Алексей, а то вижу, почти совсем ты уже дошел.

  Леха, выпив воды, почувствовал себя легче. В голове прояснилось, и он с ужасом думал, что действительно мог помчаться к Дзержинскому, да и вовсе наломать невесть каких дров, под действием рафинада.

  - Где ж вы были, Сергей Александрович? - только и спросил, наливая себе еще один стакан.

  - Да безобразие сплошное приключилось, - поморщился старик. - Как ты исчез, охранники словно озверели. Заглядывают за каждый угол, чуть не за пазухой у всякого тебя разыскивают. Дзержинский по дальновидению объявил, что ты - немецкий шпион, мерзостно втершийся в доверие и предавший свою страну и коммунистические идеалы, - Леха только усмехнулся, выслушав эту фразу. Шпионом он себя не чувствовал нисколько, а уж предателем страны и идеалов - тем более.

  - И что?

  - Ну как что? - пожал плечами архивариус. - Режим ужесточили, а за мной так и вовсе следить начали. Ты ж у меня большую часть свободного времени проводил. Вот и приставили двух мордоворотов, чтоб глаз с меня не спускали. Только я их обманул! - старик гордо заусмехался. - Поставил, понимаешь, "Рио-Риту", а пока они незнакомую музыку слушали, сбежал потихоньку. Они и не расчухались даже.

  - Искусство - великая сила! - расхохотался Леха. - Надо же, оказывается и эти муравьи хотят слушать что-то, кроме "Интернационала".

  Архивариус достал узелок с вязкой, загустелой уже массой, протянул Лехе.

  - Вот, еды чуть больше взял, но все равно не вышло, сколько хотел. Следят. Так что ты, Алексей, поэкономнее.

  - Ну, похудею малость, мне не повредит. Когда бомжевал, и не такое случалось. Вовсе тощал до того, что можно было использовать как рекламу отдыха в Дахау.

  Старик не очень-то Леху понял, но смолчал. Покрутил головой только.

  - Слушай, Алексей, я тут штучку нашел одну в архиве, - он достал из кармана гимнастерки что-то, напоминающее милицейский свисток. - Похоже, может пригодиться.

  - А что за штучка? - Леха недоуменно посмотрел на свисток, и на всякий случай отодвинулся в сторону. Кто его знает, может, оружие какое новомодное. Здесь, под землей, всякое видеть уже приходилось.

  - Я думаю, она вон ту стенку открывает, - кивнул архивариус. - Там проход должен быть к шахтам. Может, оттуда как-то можно выбраться?

  Леха потянулся было к свистку - испытать, да за дверью зашумели, завозились. Он огляделся панически. Спрятаться было решительно негде, голые стены равнодушно источали холод. Сергей Александрович поднес свисток к губам, но выронил из задрожавших рук. Дверь треснула протестующе, и в комнату ввалилось несколько мордоворотов с синими петлицами, а за ними - сам товарищ Дзержинский, поправляющий изящным, интеллигентным жестом очки на заострившемся носу.

  - М-мать... - только и сказал Леха, закрывая глаза. - Чтоб их... Все же был хвост, Сергей Александрович.

  - Прости, Алексей, не досмотрел я... - понурился архивариус.

  Дзержинский, улыбаясь тонко и вежливо, будто на приеме великосветском, вальяжно приблизился к старику, посмотрел на него сверху вниз. Тот даже сжался как-то, стал ростом меньше, суше, будто всю плоть этот взгляд с него соскребал.

  - Ну вот, Сергей Александрович, и свиделись мы с вами, - заявил Дзержинский, вновь поправляя сползающие на кончик носа очки. - А я ведь помню, вы говорили когда-то, что в верхнем мире по мне тюрьма плачет. Еще тогда, когда у нас в классе преподавали. Я потом в архивах партийных порылся. Узнал, что такое тюрьма. Да...

  Архивариус сжался еще больше, желтоватые брови его нависли уныло, почти что закрывая поблекшие, ставшие бесцветными глаза.

  - Ну а вы, Алексей Валерьевич? - Дзержинский повернулся к Лехе, покачал головою укоризненно. - Мы ж вас, бездомного, приютили. Скажите, чем вам наверху лучше было? Захотели бы, завели бы здесь жену, детей. И - заметьте! - никакой тещи. Отдельная квартира, все удобства. Работа почетная. Что ж вы так-то с нами?

  - Знаю я ваши квартиры! - огрызнулся Леха, сердито скалясь. Двое мордоворотов, переглянувшись с нервностью, подошли к нему поближе. Вот-вот руки ломать начнут. - Думаете, не знаю я, что за судьбу вы мне наметили?! - продолжал брызгать слюною Леха, бледнея от бешенства. - Знаю! Все давно понял! А наркотики ваши? Это ж вообще... ни в Красную Армию!

  Дзержинский, услыхав о наркотиках, нахмурился, лицо его перекосилось. Он почти неприметно щелкнул пальцами, и мордовороты с синими петлицами подхватили Леху под руки. Один закрыл ему рот ладонью, воняющей отчего-то чесноком. "И откуда чеснок они здесь берут?" - успел удивиться Леха и, сам не соображая как и зачем, укусил прочесноченную ладонь. Здоровяк взвизгнул тонко, противно, словно по стеклу гвоздем скребанули, выпустил Леху. Тот сразу повернулся, действуя удивительным наитием, пнул коленом меж ног второго и, когда тот согнулся, постанывая от невыносимой боли, метнулся к стене.

  - Сергей Александрович! Давайте за мной! - закричал Леха, напрыгивая на серый, пористый камень. - Давайте, ну же!

  Старик, воспользовавшись растерянностью общей, наклонился быстро, поднял свисток, дунул в него. Стена перед Лехой разломилась надвое, разъехалась, открывая проход.

  - Иди один, Алексей! - крикнул архивариус. - Я уж тут... Ничего мне не будет.

  Он свистнул, и Леха через закрывающийся стенной пролом увидел, как уронил старик свисток себе под ноги, наступил ногою, растер даже. Охранники было кинулись - отобрать, да куда там! - рассыпался свисток мелким крошевом.

  Дзержинский опомнился, начал командовать, даже ногами затопал, но стена почти что закрылась. Один из охранников-таки полез следом, но камень, сходясь монолитом, раздавил вытянутую к Лехе руку. Только кисть упала на пыльный, гладкий пол, да кровь растеклась у стены причудливо-алым цветком. Из разжавшихся, мертвых пальцев, покрытых кровяной пленкой вперемешку с каменным крошевом, выпал коротенький, толстый черный стержень с неприметной почти, сероватой кнопкой на боку.

  - Спасибо, Сергей Александрович... - прошептал Леха, подбирая стержень. Появилась было у него мысль вернуться за стариком, но даже представить не мог - как это сделать. Коридор, простершийся перед ним, был не похож на виденные раньше. Камень стен был необработанным, будто прорубили тоннель, да так и бросили, даже не отделывая, а еще вдаль уходили рельсы. "Может, если пойду по рельсам, прямиком к метро и выйду?" - подумал Леха и решительно затопал вперед. Стержень он надежно упрятал в карман. Показать там, наверху. Интересная же штучка.

  * * *

  Коридоры тянулись бесконечно, словно был Леха проглочен огромным зверем и бродил в его внутренностях, натыкаясь иногда на тупики, поворачивая обратно, и вновь блуждая, в поисках выхода. Иногда он видел людей, волочащих какие-то странные инструменты, напоминающие банальные дачные тяпки, толкающих машины, застрявшие в узких проходах. Двигатели гудели натужно, с подвыванием тоскливым, и Леха кричал так же тоскливо и громко, но его никто не слышал. Через некоторое время он вовсе перестал понимать: где живые люди, а где просто видения, являющиеся ему от безысходного одиночества. Несколько раз Леха порывался вернуться к Сталинградской стене, искал дорогу, но коридоры все были похожи один на другой, и он вновь блуждал, не соображая толком, где находится. Иногда казалось ему, что лучше было бы даже висеть под колпаком в счетном отделе, по крайней мере - не голодно и не одиноко, вокруг - такие же мозги, опутанные проводами. Но он тут же отбрасывал эту мысль и брел дальше, крича иногда в переплетение коридоров, призывая на помощь.

  В громадном зале, усыпанном землей и камнями, вырвался из стены знакомый сине-зеленый луч, и Леха бегом рванулся в ту сторону, желая увидеть подземный танк, выжигающий в камне полости гиперболоидом. Но пустота и тишина встретили его, лишь по стене плыл, остывая, вязкий, тускло-багровый ручеек.

  - Опоздал! Опять опоздал! - Леха забарабанил кулаками по стене, крича и плача. - Ну где же вы все?

  Никто не ответил, а расплавленный камень застыл слезами на гладкой стене.

  Леха потерял счет времени. Узелок с едой давно опустел, закончилась и вода. Рафинад он берег, доставая иногда из кармана гимнастерки прозрачные кристаллики, с налипшим на них непонятным мусорным крошевом, крутил в пальцах, обнюхивал, вновь прятал. На людей, попадавшихся в коридорах, уже не обращал внимания, иногда только смотрел унылыми глазами, получая в ответ такие же безнадежные, усталые взгляды. Может, то и были настоящие люди, не призраки подземных тоннелей, но Леха так никогда об этом и не узнал, да и не стремился.

  Иногда Леха доставал из кармана трубку, подобранную, казалось, в другой жизни, наводил ее на стены, жал на неприметную серую кнопку. Ослепительно белый, как молния, луч вырывался из трубки, тыкался в глухие стены, оставлял на них неприглядные, черные разводы и склизкие, стеклянистые потеки камня. Леха глупо улыбался, вновь бережно заталкивал трубку в карман. Пригодится еще. Правда, невесть зачем.

  Он спал, свернувшись в стенной нише, вскрикивая и всхлипывая во сне. Приходила Маруська, гладила жалостливо по плечу, похлопывала по щеке. Присаживалась рядом жена, держа на руках отчего-то маленького совсем, в пеленках, сына. Заглядывал и Толян, размахивал картой, нарисованной синим, толстым карандашом на обрывке бумаги, кричал:

  - Леха! Да что ж ты сотворил такое? Трудно, что ли, было просто склад найти? Там же все нарисовано, вот посмотри сам! - и водил грязным пальцем с обкусанным до мяса ногтем по бумажке, рассыпающейся в пыль от прикосновений.

  - Отстаньте все... - просил Леха, сворачиваясь плотным клубком. - Оставьте меня в покое. Дайте сдохнуть, ни о чем не думая...

  Но все же думалось. Вспоминались книги, читанные, казалось, давным давно, и они шелестели страницами, разворачиваясь на гладких, лоснящихся атласно, картинках. Представлялся парк, по которому так любил он гулять осенними светлыми днями, когда небо прозрачно, а тонкие, мотающие беспорядочно ветвями, березы осыпают на землю желтые листья, похожие на грибные шляпки. Вся жизнь прокручивалась в Лехиных снах, и он то стонал от невыносимого стыда, то улыбался сквозь слезы, радуясь.

  - Шшшшш-шшшш... Чу-ух... чух-чух-чух... - послышалось Лехе во сне, и он отмахнулся небрежно:

  - Толян, паразит, ну, как человека прошу же... отстань... и хватит изображать из себя поезд...

  Мысль о поезде покрутилась в голове, пристраиваясь поудобнее, а заманчивое чуханье все приближалось, и Леха прыжком вскочил на ноги, протирая слипающиеся от тяжелого сна глаза. Мимо него, по пыльным, заброшенным рельсам, катил веселый паровоз, похожий на старую "овечку", выбрасывающий из трубы плотные, белые дымные комочки, напомнившие Лехе плывущие по небу летние облака.

  - Ох ты ж! - восхищенно воскликнул Леха и сунул в рот рафинадный кристаллик. Сладость потекла по языку, обволокла горло, и радостное, праздничное настроение обняло Леху, приглашая на карнавал. - Итальянцы!

  Будто следуя призыву, с подножек трех круизных вагонов тут же свесились люди, черноволосые, усатые, хохочущие счастливо, замахали Лехе руками, закричали на чужом, певучем языке, зовя его с собой.

  - Интуристы поганые! - завопил Леха, такой же счастливый, как и едущие в поезде итальянцы. - Где ж вы были столько времени, гады?!

  Он рванулся к поезду, желая лишь одного - уцепиться за протянутые к нему руки, вскочить на подножку, войти в уютный, теплый вагон, куда, конечно же, принесет красивая проводница стакан чаю в металлическом, узорчатом подстаканнике.

  - А сахару мне не нужно! - выкрикивал Леха, медленными, плывущими шагами продвигаясь к поезду. - Не нужно сахару, я говорю! У меня рафинад с собой есть! - и протягивал итальянцам на чумазой ладони, покрытой ссадинами, кристаллические, льдисто блестящие кусочки рафинада.

  Веснушчатый, курносый мужичок, напомнивший Лехе покойного товарища Сталина, высунулся из окна, закрутил головою отчаянно, завращал выпучившимися глазами.

  - Ку-уда? - заорал он на Леху, некрасиво разевая перекосившийся рот. - Куда прешь, дурень? Назад ведь ходу не будет! Я тебя предупреждал!

  - Да иди ты... - Леха красочно добавил точный адрес, по которому посылал мужичка. Сходство того с товарищем Сталиным лишь сообщило дополнительную описательность данному месту. - Чего раскричался? Ты вон какой, голодным не выглядишь, чистенький... А я, значит, в коридорах этих проклятых подыхать должен? - такая несправедливость необычайно возмутила Леху, и он даже всхлипнул от полноты чувств.

  - Ох и дурень... - безнадежно сказал рыжеватый мужичок, взъерошил свою растрепанную шевелюру и убрался в вагон.

  - Вот и ладушки, - кивнул Леха.

  Колеса поезда резво крутились, дым выплевывался из трубы, и под потолком тоннеля собралось уже изрядное его количество. Белый сначала дым густел, появлялась в нем какая-то запредельная, светящаяся голубизна, и сверкающие лазурно - как Средиземное море в солнечный день! - решил Леха, - вязкие капли текли уже по стенам коридора.

  Леха пошел быстрее, но поезд, казалось, не приближался вовсе, лишь стоял на месте, деловито пыхтя, словно двигался куда-то в неведомое и невидимое. Паровоз вдруг зачухал на другой, пронзительной ноте, и вагоны дернулись вперед. Итальянцев, протягивающих к Лехе руки, качнуло. Вагоны поползли мимо Лехи, и он почти что застонал, плача:

  - Куда? Ну куда ж вы все? А я? Как же я? Забыли... бросили... - он побежал, но ноги будто вязли в тягучем лазурном мареве. - Да подождите же!

  Светящаяся голубизна окутала коридор, поезд ускорился, но Леха последним усилием, напрягаясь каждым мускулом, каждым нервом, успел ухватиться за поручень задней площадки последнего вагона. Втянул усталое тело на бугристую, металлическую поверхность, сел, прислонясь спиною к вагонной стенке.

  - И фиг вы меня отсюда выгоните! - сказал, и тут же провалился в сон, пришедший внезапно, как удар по голове, больше похожий на потерю сознания.

  Что виделось Лехе в этом сне, он потом никак не мог припомнить, хоть и старался неоднократно. Сверкающая лазурь заполонила все, закрыла, словно театральный занавес, скрывающий унылую, обшарпанную сцену, на которой только что разворачивалось феерическое, волшебное действие. Когда же Леха открыл глаза, сквозь синеватый сумрак увидал он стены тоннеля, со свисающими с крепежей кабелями. Издали донеслось до него знакомое до душевной боли грохотание, и стены вздрогнули.

  - Метро! - зашептал Леха, как в лихорадке. - Вот чес-слово, ребята, это метро наше, родненькое!

  Он почти что видел синие метрошные вагоны, теплый желтый свет, струящийся из них в темноту тоннелей, людей, сидящих, висящих на поручнях, их сосредоточенные в себе лица. Он хотел к ним! Хотел так отчаянно, что лазурь расступилась.

  Леха рванулся, выдираясь из голубой, блестящей паутины, крутился, как перламутровые черви, которых размалывали на гидропонных плантациях Сталинграда, и в какой-то момент сияющая лазурь дрогнула, отбросила его в сторону.

  Он упал, расшибаясь в кровь, на плиточную площадку, тесно прижатую к стене, а поезд помчался дальше, и неправдоподобная, яркая, морская синева сопровождала его. С Лехиных рук стекали голубоватые капли, собираясь лужицей у его ног. Лазурная лужица вспыхнула электрически, исчезла.

  Из глубины тоннеля вырвался, освещая унылые, сыроватые стены желтоватым, солнечным фонарем, поезд метро, промчался мимо Лехи, и он с наслаждением заглядывал в вагонные окна, почти что узнавая пассажиров. Леха готов был поклясться, что вон ту девушку с крохотным - в ладошку - томиком стихов он видел уже где-то на станции, а вон тот хлипкий мужичок, пьяненький, сонный, что покачивается на заднем сиденье, определенно ему знаком.

  - Слава те, Господи! - перекрестился Леха, всхлипывая.

  * * *

  На поверхность он выбрался на "Арбатской", имея самый бомжиный вид, какой только возможно. Гимнастерка его растрепалась, изодралась, галифе висели неопрятным, грязным мешком, и даже на ичигах были видны дыры, а лицо так и вовсе - с окровавленным, расшибленным при падении с итальянского поезда, носом, с синяком, наливающимся багровостью, под глазом.

  Леха, не видя ничего почти вокруг себя, шалея от прозрачного неба, от солнца, вытирая заслезившиеся глаза, побрел вперед. Кто-то дернул его за рукав, крикнул в ухо прямо:

  - Куда прешь, придурок?! Снайперы там!

  - Какие еще снайперы? - не понял Леха. Ерунду говорил человек. Откуда бы взяться снайперам в центре Москвы? Но невдалеке муторно и страшно грохотали танковые гусеницы, слышалось буханье выстрелов, и Леха втянул голову в плечи.

  - Белый дом обстреливают... - почти что шепотом заявил нежданный советчик и выпустил Лехин рукав. Лицо его было растерянным, тревожным, и глаза блестели нехорошо, болезненно.

  - Год какой нынче, а? - спросил Леха, озираясь. Сквозь слезную пелену он видел толпы людей, возбужденно орущих, бегущих куда-то, казалось - во все стороны сразу. Изредка сухо потрескивали винтовочные выстрелы, и тогда толпа кричала слитным бульканьем, словно захлебываясь кровью.

  - Девяносто третий! Да ты что, мужик, перепился, или прямым ходом из Кащенко? - удивился Лехин собеседник. Леха не ответил, развернулся, побрел прочь, оглядываясь иногда на бурлящий Арбат, но видел уже не людей, а медленно, плавно опадающие осенние листья, алые и солнечно-желтые, подернутые летней еще зеленью по краям.

  Глава седьмая. Под сенью "Интернационала"

  Грязные бумажки, перемешанные с палой листвой, взлетели, вздернутые порывом ветра, метнулись в Лехино лицо. Он машинально отмахнулся ладонью, заслоняя глаза. Острый солнечный луч сверкнул, вонзаясь в зрачки, вызывая дикую, режущую боль. Леха охнул. В толпе перед ним мелькнуло знакомое лицо, круглый, картошкою нос, бледная кожа. Неправдоподобно белая, как мукой обсыпанная, рука поднялась, поправляя фасонистый галстук. Леха дернулся, прижимаясь к стене. "Товарищ Дзержинский! И одет-то как... Ну чисто бизнесмен на прогулке! - закружились, забегали амбарными мышами мысли. - Что же он тут делает?". И нежданным озарением Леха решил, что это охотятся на него. Специально вылезли из подземелий, чтобы поймать ослушника, вернуть туда, вниз, в страшные катакомбы, выдрать мозги, поместить их под стекло. "К тому же, они все в тайне хотят держать, - думал Леха, вытирая мокрые, вспотевшие мигом ладони о драные галифе. - Им мой побег - ну чисто кость в горле. Не могут позволить на свободе оставаться. Вдруг да расскажу всем? В газетах хай поднимут...". Мысль казалась логичной и жуткой. Как спрятаться?

  Вместо того, чтоб бежать, не чуя ног, Леха заторопился следом за Дзержинским, решив, что надобно проследить - куда тот направится. "А, может, и не за мной... - думал он, скользя меж торопящимися куда-то людьми. - Может, у него свои тут какие дела есть. Тем более, товарищ Сталин умер! - вспомнил Леха. - Точно! Явился, не иначе, контакты налаживать. Им тоже с поверхностью связь нужна...".

  Дзержинский остановился, не дойдя немного до американского посольства. Леха отметил в толпе несколько знакомых бледных рож - охранников, помнящийся еще по Сталинграду. Вечно торчали у дверей кабинета, даже подмигивали приветственно, когда Леха приходил. "Если заметят - точно узнают, - подумал Леха, плотнее прижимаясь к шершавой стене, жалея, что не может слиться с ней полностью. - Вон глазами как зыркают!". Охранники, неразличимо от остальной толпы одетые в кожаные куртки и джинсы, действительно хмуро крутили головами, всматриваясь в окружающих людей. Если бы не бледные, покойницкие лица, никогда не видавшие солнца, они вовсе незаметны были бы на улице.

  Вальяжный мужчина в костюме-тройке, с золотой, вычурной булавкой в галстуке, подошел к Дзержинскому, с дружеской интимностью подхватил его под руку, отвел чуть в сторону. Леха замер, кусая губы - парочка стояла совсем неподалеку, и если бы не шум людской толпы, можно было бы почти что не напрягаясь услышать, о чем говорят. "Влип! Как кур в ощип влип! - запаниковал Леха. - Эх, надо было бежать подальше. На любой вокзал, там в поезд, и - поминай, как звали. Ловите, граждане-товарищи. Россия велика...".

  Пока Леха перебирал возможные варианты бегства, разговор закончился. Дзержинский, поправив очки, кивнул важно, видимо, соглашаясь в чем-то с собеседником. Тот, рассмеявшись, хлопнул Сталинградского руководителя по плечу совсем уж приятельским жестом, да и пошел прочь, отдавая по пути приказы подбегающим к нему людям. Леха, наблюдая с испуганной остротой, за его движением, заметил ненароком, что на крышах посольства вдруг начали возникать фигуры в черном, с лицами, укрытыми масками. Дзержинский, глядя в том же направлении, одобрительно заулыбался, еще раз кивнул, уже своим собственным мыслям, потер с нервностью ладони.

  "Не, это не за мной, - с облегчением вздохнул Леха. - Тут какая-то своя игра. Ну, пусть играют. Мне до этого дела нет". Приняв такое благоразумное решение, Леха двинулся было по улице, оглядываясь беспрестанно - попасться на глаза охранникам Дзержинского все же не хотелось. Понятно, что сейчас они наверху по другому случаю, но не упустят и его, если увидят. Он ухмыльнулся, когда бледнорожие окружили своего начальника, повели с бережением в сторону станции метро. "Без охраны ходить боится, - с презрением думал Леха. - А еще распинался о величии идеи, о стране... Тьфу!".

  Засмотревшись, он налетел на кого-то, чуть не упал, споткнувшись.

  - Ох, простите, пожалуйста... - пролепетала женщина, на которую наткнулся Леха. - Такое столпотворение...

  За край ее плаща цеплялся мальчонка лет четырех, мучительно напомнивший Лехе сына. Руки женщины оттягивали увесистые пакеты.

  - Может, проводить вас? - неожиданно предложил Леха. - Тут, похоже, не очень-то безопасно.

  - Да мне недалеко, - растерялась женщина, и в глазах ее мелькнул настороженный испуг. "Ну да, видок у меня еще тот", - уныло подумал Леха. - Я в магазин вышла... А здесь черти что делается. Но стреляют в стороне. Разве что людей многовато...

  - Я бы пакеты поднес, - сказал Леха. Отчего-то показалось ему необычайно важным довести домой именно эту женщину, убедиться, что с ее сыном все в порядке. - Тяжелые, сразу видно... - он с безнадежностью понял, что женщина откажется от его помощи, испугавшись непрезентабельного и даже дикого Лехиного вида. И действительно - она отрицательно мотнула головой, а когда он попытался подмигнуть мальчонке, тот искривил губы плачуще и крепче вцепился в материн плащ. - Ну да ладно, - отступил Леха, не желая пугать женщину еще больше. - Тогда удачи вам всяческой...

  Она улыбнулась с облегчением, явственно радуясь, что избавилась от неожиданного и странного ухажера. Встряхнула пакеты в руках, пристраивая их поудобнее. Леха печально заметил вспухшие на ее ладонях красные рубцы - от тяжести сумок.

  - Вам тоже удачи, - сказала женщина, улыбаясь на этот раз Лехе. Он замотал головой в ответ.

  Она шагнула вперед, и улыбка сменилась удивлением, глаза широко распахнулись, рот открылся, округляясь неслышным криком. Женщина покачнулась, роняя пакеты. По асфальту глупо запрыгала банка шпротов, крутясь и поблескивая под неярким солнцем.

  - Эй, вы чего? - бросился к женщине Леха. - Вам плохо? Что сделать-то? - а сам уже видел черное, как обугленное, пятно, возникшее на светлом плаще, прямо под сердцем, и пятно это набухало кровью.

  Мальчонка закричал пронзительно, заплакал, потянул мать за рукав, дернул изо всех своих крошечных сил.

  - Мама! Вставай! Встава-ааааай! - можно было разобрать в этом плаче.

  Люди торопились мимо, бросая иногда заинтересованные взгляды, а Леха смотрел на крыши, прищуривая болящие от солнца глаза, отвыкшие от света. Увидал за выступом черную маску, и показалось даже, что смог различить лицо - обычное, ничем не примечательное, с сероватыми, водянистыми глазами, сейчас горящими любопытством. Леху перекосило бешенством, на губах выступила пена. Черная трубка с неприметной серой кнопочкой сама скользнула в ладонь.

  - У-ух, гады! - взвыл Леха, с ненавистью глядя на посольскую крышу, с которой, как казалось ему, скалился снайпер, гордо опираясь на винтовку. - Ну, щас я тебя... - и нажал на серую кнопку, поводя раструбом из стороны в сторону. Ослепительная, молниевая вспышка резанула по глазам, но Леха успел с удовлетворением заметить, как качнулась, отделяясь голова в черной маске, а из обрубка шеи хлестнула кровь. Безголовое тело покачнулось, медленно завалилось на бок, и Лехе померещилось, что он среди шума толпы услышал отчетливо, как стукнулась о крышу винтовка, выпущенная из разжавшихся пальцев.

  Мир мигнул и вновь стал прежним, кто-то пронзительно кричал, люди бежали, сбивая друг друга от спешки и страха. Рядом с Лехой заходился в крике мальчонка, не перестающий теребить рукав светлого плаща.

  - Ты это... ты не плачь, - неловко присев на корточки рядом с мальчиком, сказал Леха. - Мы сейчас пойдем отсюда. И мамка твоя придет. Потом... - он бросил еще один взгляд на лежащую женщину и с тоской подумал, что она, конечно, никуда больше не придет. Но не говорить же об этом мальчишке. - Давай руку, - Леха протянул грязную ладонь, смущенно откашливаясь. - Ты же совсем уже большой. Мужчина.

  Мальчуган его словно и не слышал. Продолжал кричать, сморщившееся личико его налилось ало-фиолетовым, щеки лоснились от слез, глаза распухли. Мелькнула острая, белая молния, коротко и быстро. Мальчонка упал рядом с матерью, резко оборвав плач. На лбу его, среди собравшихся от крика морщинок, виднелось красное, как обожженное, пятно. Маленькое, какое-то несерьезное на вид, с копеечную монетку.

  - Эй, парень! - отчего-то шепотом позвал Леха. - Ты это чего валяешься?

  Но он уже все понял. Подняв голову, обшарил взглядом толпу, поймал насмешливую улыбку на бледном, белесом, как рыбье брюхо, лице. Увидел широкую ладонь, бережно укладывающую в карман черный, небольшой совсем стержень.

  - Ах ты ж тварь! - зарычал Леха, вскакивая на ноги. - Это мой город! Это был мой мальчишка! - чужой мальчик представлялся ему уже чуть не собственным сыном, убитым подземным монстром. - Да я тебя... - и Леха выругался витеевато, страшно, плюясь от бессильного бешенства горькой, как слезы, слюной.

  И так жутко было выражение Лехиного лица, что пробегавший мимо мужчина, смахивающий статью на циркового атлета, попятился, наткнулся на стену дома, чуть не упал. Потом "циркач", бывший всего-то школьным учителем, благополучно добрался домой и долго еще рассказывал всем, кто желал его слушать, что был в тот октябрьский день на Арбате, даже неподалеку от Белого дома был, и все было в порядке.

  - Постреливали, конечно, - говорил он, значительно поднимая брови. - Но в общем-то спокойно. Ну, толпа, конечно, побушевала. Крики там, вопли. Да что вы хотите - толпа... Народ в массе своей страшен, - широкие плечи учителя подрагивали от сдерживаемого смеха. - Но ведь не убили никого, да! - и он хлопал ладонью по колену, словно подтверждая фразу, утверждая правильность того, во что он очень хотел бы верить. А по ночам иногда снилась ему женщина, лежащая на тротуаре, банка шпротов, катящаяся по асфальту, и маленький мальчик, прильнувший к матери. А еще в этих снах он слышал проклятия, которые выкрикивал грязный, оборванный мужичок, страшно исхудавший, со слезящимися, красными глазами, словно обожженными неярким, осенним солнцем. И тогда учитель всхлипывал во сне, по-детски утирая катящиеся по лицу слезы.

  * * *

  Леха бежал следом за товарищем Дзержинским, уже почти что и не скрываясь. Ему как-то враз стало все равно: увидят, узнают - наплевать! Главное - догнать и убить. Он отталкивал людей, попадающихся на дороге, не обращая внимания на несущиеся вслед ругательства. Все - ерунда! Догнать и убить - эта мысль вызывала ломоту в затылке и гнала вперед. Лехе было наплевать на то, что стреляют по Белому дому, чхать он хотел на парламент и политические игры. В конце концов, он - всего лишь бомж, потерявший все в этой жизни, даже надежду на то, что когда-нибудь будет лучше. Но это был его город, а мальчишка, оставшийся лежать на тротуаре... ведь этот мальчишка знать не знал, что бывает на свете парламент, он и слов таких еще не слышал. "Хаос! Им просто нужен хаос! - думал Леха на бегу. - Им плевать, в кого стрелять будут. Им главное, чтоб толпа растерялась... Ах, сволочи!..".

  Вбежав в небольшой дворик, Леха растерянно остановился. Никого не было. С улицы доносились выстрелы, где-то тяжко бухнула пушка, громыхнули танковые гусеницы, разбивая мостовую, прокатился вал людского крика. В домах со стуком захлопывались окна. Уловив движение за кустами, Леха бросился туда, не думая, что там его поджидают.

  Дверь будки, украшенная черепом и костями, плавно закрывалась, тихо и бесшумно.

  - А-ааааа! Морды паскудные! Вот вы где! - пробормотал Леха, перехватывая трубку поудобнее. Пластик скользил в мокрой ладони.

  Леха, выждав несколько минут - не хотелось сразу за дверью наткнуться на товарища Дзержинского, - нырнул в темный проем, осторожно прикрыв за собой дверь. Затхлый воздух заполнил легкие, как тягучий, густой кисель. Леха сплюнул.

  - Вот он, подземный рай, - шептал он, пробегая длинными коридорами, уходящими вниз. Далеко впереди видно было световое пятно, обшаривающее стены, и Леха старался ступать как можно тише.

  Сколько продолжалась погоня - он не знал. Поворот сменялся развилкой, развилка - очередным коридором, а свет впереди двигался все дальше. Те, за кем торопился Леха, шли спокойно, переговариваясь, не снижая голоса. Они явно никого не боялись, да и не ожидали никого увидеть в этих тоннелях. И в самом-то деле, кто сунется в трансформаторную будку?

  - Я сунусь, я, - говорил Леха, с ненавистью наблюдая за прыгающим светом. - Я ваши повадки насквозь знаю. Не думайте, что сбежать получится. Твари!

  Невдалеке забрезжил сероватый, дневной свет. Фонарь выключили, и Леха осторожно, прижимаясь к стенам, прокрался поближе. Почти что рядом с ним маячили широкие спины сталинградцев. Леха поднял трубку, передвигая рычажок на ее боку, устанавливая на максимальную мощность луча.

  - Ну, прощайтесь с жизнью! - торжественно шепнул он, поглаживая пальцем кнопку.

  Что-то стукнуло, кто-то негромко выругался, и Леха опять вжался в стену, потом и вовсе лег на каменный, сочащийся сыростью пол тоннеля. Кто-то приближался, загораживая свет. Леха пополз назад. "Много сволочей, - думал он, отползая за угол. - Стаей собираются, скоты. Ладно. Я подожду. Мы не гордые. Я вот тут пристроюсь и подожду. Я их всех отловлю! А то что ж... После первого же выстрела и меня уложат. А остальные так и сбегут. И пакостить будут. Ну уж нет...". Мысли его были сбивчивые, злобные, захлебывающиеся яростью.

  - ... может и не получиться, - донеслось до Лехи. - Вам хорошо говорить. У вас там никто и пикнуть не смеет. А здесь... - говоривший фыркнул с сомнением. - Одно слово - быдло.

  - А кто вам мешает сделать так, чтоб здесь тоже пикнуть не смели? - голос Дзержинского звучал с презрительной ленцой. - Главное - у кого сила. Хотите - поможем вам, если сами не справляетесь.

  - Да поймите же, революция будет, если на них еще сильнее нажать! - воскликнул почти что в отчаянии неведомый собеседник наркома. - Народ - страшная сила!

  - Кто ж его спрашивает, народ-то? - искренне удивился Дзержинский. - Честное слово, я вам удивляюсь! Вы что, обязаны чем-то этому народу? Долг за собой чувствуете?

  Леха зашипел от бешенства. Алая волна накрыла его, и он выскочил из-за угла, уже не думая ни о какой маскировке, давя в беспамятстве на кнопку трубки. Белые лучи зашипели, сталкиваясь с влажными стенами. С мерзостными, хлюпающими звуками начали падать тела, искромсанные в клочья. Тот, кто разговаривал с Дзержинским, взвизгнул тонко, пронзительно, как свинья, побежал к выходу не оглядываясь. А Леха все полосовал перед собой лучом.

  - Ну все уже, все, Алексей Валерьевич, - почти ласково сказал Дзержинский, поднимаясь. - Хватит уже. Охрана моя даже шелохнуться не успела. Надо же, какие у вас таланты. Даже не подозревал.

  Бешенство схлынуло. Леха стоял посреди коридора, бессильно уронив руки вдоль тела. Он часто моргал, морщась от боли в глазах. Все расплывалось, заливалось слезами. На полу, отвратительно воняя горелым мясом, валялись куски плоти, еще дымящиеся от невыносимого жара. Прямо под ногами Лехи тлел клетчатый рукав рубашки, иногда ярко вспыхивая.

  - У-у-ууууу, гнида! - скрипнув зубами, Леха навел раструб на Дзержинского. - Ща я тебя успокою на все времена разом.

  - А смысл? - пожал равнодушно плечами Феликс Эдмундович. Глаза его блеснули за стеклами очков доброжелательно и весело. - Ну, не будет меня. Так другой придет. И неизвестно еще, кто хуже окажется. Шило на мыло променяете, Алексей Валерьевич.

  - А плевать! - рявкнул Леха, но первоначальный запал уже прошел. В ноздри забивался муторный, тошнотный запах паленого. Казалось, что все измазано гарью от искореженных тел. Леха почувствовал, как скручивается тошнотой желудок. - Плевать! - повторил он уже не так уверенно.

  - А помните, как мы с вами чаевничали, Алексей Валерьевич? - спросил Дзержинский, прищелкивая пальцами. - Ах, хорошие времена были! И товарищу Сталину, покойнику-то, вы нравились.

  - Угу, - буркнул Леха, опуская трубку. Палец сам соскользнул с кнопки, и в глазах Дзержинского мелькнуло удовлетворение. - Чаек с наркотиком! - озлившись вновь выкрикнул Леха. - Вы меня всякой дрянью поили!

  - А разве ж вам плохо было? - удивленно дернул уголком рта Феликс Эдмундович. - Так сказали бы, что ли. Зачем же стулья ломать?

  Леха хотел было ответить, да только рукой махнул. Не силен он был в таких дуэлях. Даже теще бывшей всегда проигрывал, а что уж говорить о профессионале идеологии.

  - Знаете, Алексей Валерьевич, я вот тут подумал... - будто вдохновясь неожиданной идеей, быстро заговорил Дзержинский. - А пойдемте-ка обратно. Ну что вам тут? Да и вообще, наверху скоро ничего хорошего не будет. Разброд и шатание. Вы вот о демократии говорили как-то... - нарком помолчал, начищенные до блеска туфли его скрипнули новой, не разношенной еще кожей. - Ну так гляньте там, на площади, какова она, демократия. Стреляют. Слышите, танковая пушка выстрелила! - словно подтверждая его слова громыхнуло, с потолка посыпалась пыль, полетела липкая паутина. - От парламента скоро и воспоминаний не останется. И вы что думаете, кто-нибудь шелохнется? Да не нужно это никому. И демократия не нужна. Сильная рука стране требуется. Товарищ Сталин нужен! - Дзержинский сжал кулак так, что натянулась почти что до прозрачности бледная кожа, потряс им перед Лехиным носом. - Кнут и пряник. Но в первую очередь всегда - кнут! Пойдемте, Алексей Валерьевич. Плюньте вы на все. Это уже не ваш город. Да у вас тут даже квартиры нет. Хотите опять по подвалам чернила пить?

  - Все лучше, чем ваш рафинад, - язвительно отозвался Леха. Он почти и не слушал, что говорил Дзержинский. Отключился, разглядывая вонючие куски мяса, перемешанные с джинсом и кожей, на полу. С любопытством углядел адидасовскую кроссовку, закатившуюся к стене. Странно, кроссовка сохранилась почти что нетронутой, лишь на самом носке было пятнышко сажи. Маленькое совсем, несерьезное, с копеечную монету. Неожиданно вспомнилось такого же размера пятно на лбу мальчонки там, на Арбате, и Леха решительно поднял трубку.

  - Да что вы, Алексей Валерьевич?! - Дзержинский мягко отступил на шаг назад, пожал плечами. - Ну, не хотите рафинада, так никто и не заставляет. Не хотите со мной идти - Бога ради. Оставайтесь тут. Я вас силком тащить не буду. Колхоз - дело добровольное! - он засмеялся весело, толкнул носком туфли кисть, вцепившуюся в каменный пол прямо у него под ногами. - Эх, руки не моют... - вздохнул укоризненно, вновь толкая оторванную руку. - Никакой гигиены. Вот уж истинно - быдло.

  - Ну вы и гнус, Феликс Эдмундович! - с чувством сказал Леха. - Я с вами, конечно, никуда не пойду. Да и вы никуда не пойдете. Лежать вам тут, вместе с вашими мордоворотами. А то как-то не справедливо получается. Ребятки мертвые, а вы вон какой живчик.

  - Ах, Алексей Валерьевич! - всплеснул руками Дзержинский. - Я-то, с вашей точки зрения, гнус. Но вы - идеалист в чистом виде! Даже удивительно, что такие люди еще бывают. Ладно, недосуг мне тут с вами разговаривать. Пора возвращаться. У нас, знаете ли, сегодня выборы. Вполне демократические, - он расхохотался, потирая руки с довольным видом. - Новый товарищ Сталин сегодня появится! - нарком выпрямился, расправляя гордо плечи, и Лехе померещился серый френч, обтянувший пухлую фигуру Дзержинского.

  - Я ведь молчать не стану, - предупредил зачем-то Леха. - В газеты обращусь. К людям. Пусть знают, что вы там, внизу сидите, как пауки в паутине. За ниточки дергаете.

  - Да кто вам поверит? - пренебрежительно отмахнулся нарком. - Вы на себя-то посмотрите, Алексей Валерьевич! Бездомный нищий, вот вы кто такой. С вами даже уборщица в редакции разговаривать не будет, разве что прикрикнет, чтоб по вымытому ею полу не топтались в грязной своей обувке. А вы - обращусь... к людям... Повеселили вы меня изрядно.

  - Ну хорошо же... - процедил Леха сквозь стиснутые зубы. - Может, вы и правы. Но по крайней мере, вы, дорогой Феликс Эдмундович, отсюда все равно не уйдете.

  Он поднял трубку решительно, готовясь к выстрелу.

  - Ах, Алексей Валерьевич, я бы даже испугался, но, как и было сказано, вы - идеалист. Посему... - оборвав фразу, нарком повернулся спиной к Лехе и не спеша пошел в боковое ответвление коридора. - Стреляйте, ежели желаете, - бросил он, обернувшись через плечо.

  Леха стоял, растерянно и сердито моргая. Пальцы стискивали черный, лоснящийся стержень, прижимали серую кнопку. Но выстрелить он не мог. Как Леха себя ни уговаривал, объяснял сам себе, что уходящий человек - зло, подлежащее истреблению, но кнопка не вдавливалась, кисть словно окостенела, застыв в неподвижности.

  Дзержинский скрылся за углом, все еще посмеиваясь. Словно колдовские чары спали с Лехи, как только нарком исчез.

  - Твою ж мать! - выругался он. - Надо было стрелять!

  Леха бросился бегом за угол, поводя перед собой трубкой, готовясь выстрелить, как только увидит спину Дзержинского. Но того не было. Только повернулась медленно, как с насмешкою, ручка неприметной двери в боковой стене. Леха всем телом ударился в дверь, но она даже не дрогнула. Загудели бронированные листы, замаскированные обычной, серо-зеленой масляной краской. Леха дергал за ручку, крутил ее - бесполезно.

  - Действительно, идеалист слюнявый! - сплюнул Леха, ругая сам себя. - И ведь знал, гад, знал...

  Леха побрел вперед, к неверному, дрожащему осеннему свету, видному за поворотом коридора.

  - В другой раз не буду рассусоливать, - пообещал он себе. - Видишь врага - стреляй!

  В ответ этой мысли громыхнула пушка, земля вздрогнула, закачалась под ногами. Леха упал, разбивая колени и локти.

  - Да что ж такое творится?! - воскликнул он в отчаянии.

  * * *

  Леха вышел из трансформаторной будки и огляделся. Невдалеке стреляли, и выстрелы были частыми. Бухали пушки, кричали люди. Лехе показалось, что он попал в фильм времен второй мировой войны, вот только декорации не соответствовали: по двору, испуганно озираясь, скользнул парнишка в джинсах, с сережкой в ухе.

  - Черт знает что! - высказался Леха и пошел прочь. Его тянуло к выстрелам, хотелось собственными глазами посмотреть, что происходит. - Эх и кашу заварил Феликс Эдмундович, - ворчал Леха на ходу. - Горячая, разваристая, кипятком аж плюется. Кастрюля на плите подпрыгивает. Надо было застрелить ублюдка, ах, надо было...

  Вынырнув из дворика, Леха застыл на месте, раскрыв в изумлении рот. По Белому дому стреляли танки. Хоть и говорили Лехе об этом, но не верилось ему, что подобное возможно, пока не увидел собственными глазами. Под плотным автоматным огнем полз человек, извиваясь, как полураздавленный червяк. За ним тянулся густо-багровый, кровавый след, правая нога подергивалась лихорадочно. Он явно был ранен, но никто не обращал на него внимания. Вокруг зданий бегали люди, размахивая руками, что-то выкрикивая, и тут же стреляли в окна - уцелевшие невесть каким чудом стекла осыпались льдистыми, сверкающими осколками. Из окон изредка, огрызаясь, плевали свинцом автоматы.

  - Не устоят, - оценил ситуацию Леха. - Куда ж они с такой мелочевкой против танков...

  Словно подтверждая его слова, громыхнула пушка, и жаркое пламя лизнуло белый бок здания, оставляя сажный, грязный след. Куски бетона засвистели, как шрапнель. Ползущему человеку один из кусков попал в голову, брызнула кровь. Измазанное лицо приподнялось, выкатывая побелелые от боли глаза, ткнулось в пыль. Руки дернулись, пытаясь уцепиться за землю, замерли, только пальцы подрагивали еще недолго, царапая разбитый асфальт, но вскоре застыли и они, скрючившись, как паучьи лапы.

  - Мама дорогая! - ахнул Леха, глядя на открывшуюся ему картину. - Совсем с ума посходили. Переворот там или еще что, но людей-то зачем?

  Ответа, конечно, он не дождался, хоть с надеждой и посмотрел на небеса, словно в редких осенних облачках должно было быть написано то самое, главное знание, которого Леха и требовал.

  - Сваливать нужно, - решил Леха, увидав в руках ползущих солдат гранатометы. Один из них плюнул огнем, и в окно обстреливаемого здания влетел ком пламени, выжигая все подчистую. - Бли-иииин! Напалм!

  Чувствуя темный ужас, охвативший его холодными лапами, Леха уже повернул прочь, но уловив краем глаза движение у главного подъезда Белого дома, задержался.

  - В ответную атаку, что ли, пойдут? - хмыкнул он, нелестно и матерно отозвавшись о защитниках. - Поздновато дергаться как бы.

  Однако, об атаке и речи не было. Леха увидал цепочку женщин, некоторые из них вели за руку детей, испуганно сжимавшихся, дрожащих, с неправдоподобно огромными, расширенными глазами. Несколько мужчин сопровождали их, размахивали руками, кричали что-то в сторону атакующих.

  - Ну, хоть этих выведут, - покачал головой Леха. - Но вообще, конечно, кошмар. Там женщины, дети, может, больные еще. Домина-то ого-го! Там всякие есть. И - танками? Напалмом? Нет, чего-то я в этой жизни не понимаю...

  Неожиданно Сталинградские будни показались ему привлекательными, простыми и ясными. Но, вспомнив о счетном зале и наркотическом, Леха топнул ногой. Нет, в Сталинграде тоже не сахар, даже еще больше. К тому же, к этому бардаку явно Сталинградское ЧК руку приложила. По всему видать.

  - ... выводят женщин и детей... - донеслось до Лехи, и он повернулся на неожиданный голос. За невысоким холмиком, усаженным цветами, притаилась рация, и какой-то военный, с погонами, запорошенными густо пылью так, что и не разобрать звания, склонившись над ней выкрикивал обрывистые фразы.

  Леха резво упал на живот, пополз в сторону. Ему совсем не хотелось, чтобы кто-то обратил на него внимание. В горячке пристрелят сначала, а уж потом разбираться будут. Если будут, конечно.

  - ... повторяю, женщин и детей! - выкрикнул военный. В ответ раздался громкий треск. - Понял!

  - А вот я не понял, - буркнул Леха, но, увидав взметнувшуюся перед цепочкой людей землю, разбросанную взрывом, добавил ошарашенно: - И я понял... Ох, мать вашу...

  Он поднялся и побежал, не соображая уже ничего, желая лишь одного: убраться как можно дальше от этого жуткого места. Родная и знакомая Москва в один момент стала монстром, показавшим ему звериный оскал, страшные клыки.

  Леха споткнулся, упал, покатился в разверстую яму - воронку от снаряда. На него сыпалась земля, и мерещилось, что уже закапывают заживо, хоронят в братской могиле. Он завопил, зажмуриваясь, слепо поднимая голову вверх, и в ответ услышал пронзительный, испуганный крик. От этого чужого, насмерть перепуганного голоса, Леха как-то разом опомнился.

  - Эй, кто тут? - негромко спросил он, оглядываясь. Крик уже утих, но поблизости кто-то сопел, отчаянно пытаясь сдержать дыхание. - Я ничего не сделаю, - пообещал Леха, пытаясь проморгаться - глаза, и так неважно видевшие в дневном свете, запорошило пылью. - Я не с этими... Тьфу, да что я вообще говорю! Я ни с кем. Сам по себе. Случайный прохожий...

  За торчащими в углу ямы, как щупальца осьминога, корнями розового куста кто-то всхлипнул. Леха метнулся туда.

  - А вы действительно не с этими? - тихо спросила женщина, и Леха увидел старушку в изодранном платье, прижимающую к себе мальчишку лет десяти.

  "Ну, везет мне на женщин с детьми, - невесело подумал Леха. - Правда, на этот раз и она, и пацан постарше будут".

  - Действительно, - кивнул он бабке. - Я, понимаете ли, приезжий. Шел на Москву полюбоваться. Арбат там, то да се. Ну вот и полюбовался.

  Старушка облегченно вздохнула, и блеклые глаза ее заволокло слезами.

  - Вот не надо плакать, не надо, - растерялся Леха. - Давайте лучше выбираться отсюда. Здесь как бы нездоровое место, - неловко пошутил он. Бабка мучительно напоминала ему мать, хоть и совершенно не была на нее похожа. Но что-то в движениях, в повороте головы, в дергающемся уголке рта, а больше всего - в печальных, слезящихся глазах, дергало Леху за душу, не позволяло уйти, бросив ее в снарядной воронке.

  - А как выбраться? Мы все вместе шли... А потом стрельба... Я не помню даже, как здесь оказалась... Вот я да он, - она кивнула на мальчишку, скорчившегося у ее ног. На измазанном детском лице отчетливо видны были дорожки слез, припухшие от плача губы тряслись беззвучно.

  - Ничего, ничего, - бормотал Леха, дергая плечом. - Все уже кончилось. Сейчас выберемся. Тут вход в бомбоубежище есть? - он вспомнил о карте, случайно виденной в Сталинграде, и тихо вознес молитву к небесам, чтобы эта карта оказалась правильной. Там были обозначены бомбоубежища, окружающие Белый дом, и из каждого вел тоннель, позволяющий пройти под землей довольно далеко. Да и вообще, весь центр Москвы, если верить Сталинградским картам, был источен подземными ходами, похлеще муравейника.

  - Есть, конечно, - старушка махнула рукой, указывая направление. - Вон там, совсем недалеко. Вы спрятаться хотите? - она неодобрительно нахмурилась. - Нельзя там сидеть, вон с мальчиком нехорошо.

  - Да нет, не спрятаться, - рассеянно отозвался Леха, вглядываясь в указанном направлении. Вроде, все было тихо, и он даже уловил за пылевой завесой утопленную в буро-зеленый холм дверь. - А что с мальчиком?

  - Похоже, нога у него сломана. Ну, я-то, конечно, не врач, но стоять он не может. Да и вообще...

  - Покажи ногу, - попросил Леха, присаживаясь на корточки рядом с мальчиком. Тот послушно закатал штанину, морщась от боли. Но не закричал, с надеждой смотрел на Леху. Тот скривился. Нога выглядела нехорошо: распухшая, посиневшая, вывернутая как-то странно. В медицине Леха не разбирался абсолютно, разве что аспирин знал, но в этом случае не нужно было быть врачом. Он удивился, что мальчишка не плачет. "Видно, перепугался так, что и кричать боится, - сообразил Леха. - Эх, люди, что ж вы делаете-то?".

  - Перелом? - спросила старушка. - Да?

  - Похоже на то, - неохотно отозвался Леха. - Действительно, пересидеть мы нигде не можем. Пацану в больницу надо.

  - Вот и я о том говорю, - кивнула бабка. - Ладно, говорите, в бомбоубежище? Так давайте пробираться, пока нас никто не заметил.

  Леха кивнул и осторожно взял мальчишку на руки. Тот прильнул доверчиво, обнимая за шею, и Леха скрипнул зубами: вновь показалось, что он пытается защитить собственного сына, а враждебный мир тщится его отнять, устроить какую-нибудь пакость.

  - Ну уж нет, - заявил Леха невесть кому. - На этот раз не отберете!

  Старушка покосилась на него с недоумением.

  Они ползли, прижимаясь к земле, боясь поднять голову - вдруг да заметят, стрелять начнут.

  - Вы ж видите, они не разбирают, кто перед ними, - говорила негромко бабка, резво продвигаясь к бомбоубежищу. - Мы вышли, ни оружия, ничего. Женщины и дети. Я вот, к примеру, вовсе уборщица. Ну, скажите, какую опасность и для кого я представляю? А вот этот мальчонка? Он-то причем? Вы подумайте! Из пушек!

  - Да, я видел, - кивал Леха, пробираясь следом за ней. Мальчика он тащил на плечах, как в виденных давным давно военных фильмах. Действительность оказалась страшнее, непригляднее, и не было в ней никакой романтики, сладким флером покрывающей кинозалы. Парнишка постанывал, обвисал тяжело, цеплялся за Леху, а потом враз затих, ослаб, и Леха увидел, как закатились его глаза.

  - Сознание потерял, - пояснила старушка, приподняв вялое веко мальчишки. - Ну, это даже и к лучшему. Не закричит. А сейчас ему не больно по крайней мере.

  - Надеюсь, - с сомнением протянул Леха, перехватывая паренька поудобнее.

  Они уже почти добрались до входа в бомбоубежище, и Леха с тоской предвидел узкие, темные тоннели. "А ведь ни фонаря, ничего. А там темно, сыро, холодно. Мальчишке однозначно вредно. Да и ни хрена не разглядеть в темноте. А как заблужусь?" - мучился он.

  - Может, у вас фонарик есть какой? - спросил он на всякий случай у бабки, но та только головой мотнула отрицательно. - И действительно, что я ерунду спрашиваю, - вздохнул Леха.

  Перед лицом взорвалась земля, осыпая спину жесткими комьями. Леха мгновенно оглох, ослеп, но успел перекатить мальчишку под себя. "Хорошо бы, чтоб ногу его не зацепил", - думал Леха, вытирая заслезившиеся глаза. Из-за пылевой завесы вышел мужичок в камуфляже, с автоматом в руках.

  - Ну, что тут у нас? - поинтересовался он, упирая кулак в бок, явно рисуясь. - Выползки, ага...

  Леха начал сбивчиво объяснять, что он вовсе прохожий, гость города, а документы у него в гостинице, и если его отпустят, то он тотчас же их принесет. А бабуля с ним - так это его собственная мамаша, которую он привез Москву посмотреть. Ну и сынка взял, да.

  На середине душещипательной истории, которую Леха сочинил сходу от неожиданности, он обнаружил, что смотрит прямо в черное, ночное автоматное дуло, показавшееся ему тоннелем в далекую неведомость.

  - Гость, значит? - с угрозой переспросил автоматчик. - С матерью и сынком... Ну-ну... - и вдруг завопил, брызгая слюной, выкатывая побелевшие в ярости глаза: - Ты меня что, за придурка держишь?! - и добавил столь изощренно-паскудную матерную фразу, что Леха порадовался - мальчишка без сознания, не слышит.

  - У мальчика нога сломана, - торопливо заговорила старушка. - Отпустите. Ему врач нужен...

  Леха с отчетливостью увидел, что слова не доходят до автоматчика, и он вот-вот начнет стрелять. Чернота автоматного дула разрослась до неимоверных размеров, закрыла собою весь мир, и Леха, с трудом осознавая, что делает, выхватил из кармана трубку, навел ее дрожащей рукой на военного, нажал на кнопку. Старушка взвизгнула, когда из развалившегося надвое тела хлынула кровь.

  - Никто не помешает, - шептал Леха, отползая от трупа. - Не позволю и этого убить...

  Из подземелий выбрались только под вечер, намучившись в темноте необычайно. Леха был измотан до предела, шел, пошатываясь, не видя перед собой ничего. Старушка семенила рядом, поглаживала его по плечу, говорила что-то ободряющее. Но он ее почти что не слышал, главным было - ощущать вес мальчишки на руках, чувствовать на ладони его дыхание. Прислушиваясь к слабым стонам парнишки, Леха мутно думал, что не зря прожил жизнь, можно и умирать теперь.

  - Этого - не дал, - сказал он старушке, но она его не поняла, вновь зашептала успокоительно, похлопывая по руке.

  В таком муторном состоянии Леха и не углядел оцепления, схоронившегося за обломками бетонных плит.

  - Кто такие? - строго вопросил военный, возникая перед Лехой, как ему показалось, прямо из воздуха.

  - В больницу, нога сломана, - только и смог сказать Леха, проваливаясь в обморок. Из кармана его выкатился черный стержень с неприметной почти серой кнопкой на боку. Военный, пожав плечами, шагнул к непонятному мужику, вышедшему от Белого дома с больным мальчишкой на руках.

  - Гляньте, еще беженцы объявились! - глумливо-насмешливо протянул кто-то за его спиной. - А с этим что?

  - Да сдох, кажется, - военный лениво ткнул Леху ногой в бок, но тот даже не пошевелился. - Подстрелили, наверное. Чудо еще, как до нас добрался.

  - Ладно. Сдох так сдох. Не он первый...

  * * *

  Леха долго болел в теплом подвальчике, и Маруська, устав ухаживать за ним, сбежала к другому бомжу, который был абсолютно здоров и каждый день приносил бутылку и завернутую в бумажку докторскую колбасу. Все, что видел Леха в Сталинграде, да и потом тоже, начало представляться ему горячечным бредом, забываться, стираться из памяти постепенно. Ну, брел по Арбату не вовремя, получил по голове, вот и примерещилось. Смешно представить, чтобы он, Леха, людей убивал! Бабка еще какая-то приснилась с раненым пацаном. Ну, смех кому рассказать! Ведь ни имени, ни фамилии в памяти не осталось. Да, кажется, Леха их и не спрашивал. Еще бы, бред ведь! А гимнастерку и галифе выбросить пришлось из-за невыносимой изорванности. Остались ичиги, но их можно было подобрать и на помойке.

  В один день жизнь его изменилась неожиданно и к лучшему. Слабый еще после болезни, стоял он у пивного киоска, мечтая о кружке пива и провожая каждого жаждущего голодным взглядом. "Вдруг да нальет кто? - думалось почти что лениво, безнадежно. - Ну может же такое чудо случиться, что угостят? Хотя, кому я такой нужен? Вон, даже Маруська сбежала... Дура...".

  - Алексей! - институтский еще приятель налетел неожиданно, и, что особо польстило Лехе, совершенно не обратил внимания на его явно бомжиный вид. - Слушай, Лешка, я ж тебя искал! Ты - именно тот, кто мне нужен!

  Приятель был ухожен, чисто выбрит, узел галстука наводил на мысли о чем-то импортном и очень, очень дорогом. Он налил Лехе пива, повел в ближайшую кафешку обедать, и Леха очень смущался, заталкивая ставшие непослушными ноги под стул - прятал дырявые сапожки со стоптанными, потрескавшимися каблуками.

  - Лешка, дело есть, - сообщил приятель, разливая по низким, пузатым стопкам холодную водку. Леха заворожено смотрел на запотевший графин, неплотно закрытый высокой пробкой. Он уже забыл, что такие чудеса бывают на свете, и тихо изумлялся нежданной удаче. - Нам свой человек нужен, Лешка, чтоб доверять могли. Ты, насколько я помню, всегда кристальной честностью отличался. Как, не растерял еще идеалы? - и приятель хохотнул, поправив с небрежением сбившийся на сторону галстук. - Давай, Лешка, за идеалы выпьем! Не так и много их осталось в нашей жизни.

  Леха, задумчиво кивнув, опрокинул стопку. Водка провалилась в желудок, согревая его. По телу растеклась блаженная легкость.

  - Есть еще идеалы, - сказал он, неожиданно икнув и покраснев от такой неловкости. Подцепил вилкой кусок огурца, посмотрел на него с недоумением, куснул - понравилось. - Не все растерял. А что за работа?

  - Вот за это ты мне всегда нравился! - воскликнул приятель со счастьем в глазах. - Сразу к делу! Ну так слушай...

  Не успел Леха опомниться, как стал завскладом на фирме, где директорствовал приятель. В его ведении было пять грузчиков и вечно усталая кладовщица. Находился склад этот в тоннелях метро, под землей, и Леха каждый раз думал, что, возможно, именно это место он и искал по давно потерянной карте в невесть какой жизни. Тем более, что хранились на складе консервы, и длинные ряды тушеночных ящиков зачаровывали Леху, он вздыхал, на них глядя, вспоминая голодные бомжиные дни.

  - Мне б тогда хоть пару ящиков, - шептал Леха, трогая пальцем разноцветные этикетки. - Ну, один хотя бы!

  Но вот теперь, когда тушенка была со всех сторон, Лехе ее совершенно не хотелось. Иногда ловил себя на том, что мечтает о жареной докторской колбасе. Шел в магазин, покупал кусок, приносил домой, нюхал долго, потом отдавал подъездной кошке, которая недавно окотилась и выкармливала свое семейство, выпрашивая еду у жалостливых жильцов.

  Фирма предоставила ему комнатку в коммуналке, а соседкой оказалась очень даже приятная женщина, теплая и уютная, совсем не похожая на костлявую Маруську. И синяков у нее не было. А кровать у нее в комнате была совсем уж роскошная: широкая, с мягкими матрацами, укрытая легким цветастым покрывалом - Леха видел, когда лампочку соседке в люстре менял. Посмотрел он на это роскошество и размечтался. Начал приходить домой то с цветочком, то с пирожным в кармане. Ухаживал. Даже купил несколько раз билеты в театр, водил соседку, сидел рядом с ней в неудобном, слишком узком и жестком кресле, брал ее за руку осторожно, не сводя глаз со сцены. Женщина делала вид, что тоже не замечает, где находится ее рука, и Леха был ей за это благодарен - уж очень смущался, особенно, когда вспоминал подушечную мягкую гору на широкой кровати.

  Как-то Леха принес домой бутылку вина и роскошный торт, весь покрытый пышным, как летнее облако, кремом.

  - Вот, Галочка, - сказал, расшаркиваясь перед соседкой. - Праздник у меня. Повышение, знаете ли. Отметим, что ли?

  Никакого повышения, конечно же, не было, но нужно ведь на что-то сослаться! Галя не стала выяснять до точности - куда повышение, зачем повышение, - просто обрадовалась нежданному празднику. Торт оказался изумительно вкусным, а от вина у Лехи приятно зашумело в голове, и он сам не заметил, как оказался на уютных подушках, о которых столько мечтал одинокими ночами. Проснувшись наутро, погладил Галю по плечу и почувствовал, что счастлив.

  Жизнь стала прекрасной - так думал Леха, обходя свое складское царство. Но однажды, пересчитывая ящики с тушенкой, он обнаружил в дальнем углу склада дверь. Обычную металлическая дверь, крашеная болотной краской, в точности, как стены общественных туалетов. Дверь была надежно заварена, да еще и завалена пустыми ящиками. Но, увидев ее, Леха обомлел. Сразу вспомнились Сталинградские коридоры, угрюмые охранники, вооруженные коротенькими, черными стержнями, выплевывающими белые молнии, товарищ Дзержинский, тонко улыбающийся над стаканом чаю...

  - Этого ничего не было, - сказал себе Леха, пятясь от унылой двери, в которой не было ни замка, ни ручки - гладкая стальная плита. - Не было! Так, приснилось по пьяни. Или в горячке привиделось. Такого и быть не могло.

  А перед глазами крутились подземные танки, выплавляющие отверстия в камне, бежали яркие вагоны туристического поезда, светилась трехмерная таблица Менделеева, наполненная незнакомыми элементами.

  - Фигня! - твердо сказал Леха.

  - Нехорошо вам, Алексей Валерьевич? - забеспокоилась кладовщица, увидав побледневшую физиономию начальника. - Может, чайку сделать? Я мигом...

  - Не-еееет! - взвыл Леха, но тут же опомнился. - Нет, спасибо, Леночка, но мне бы кофе сейчас. Давление, видно, упало. Погода там, то да се. Метеозависимость, короче говоря.

  - А! Это бывает, - кладовщица будто даже обрадовалась, завела длинную и нудную историю о подруге, страдающей чем-то похожим. Леха ее не слушал - ему все мерещились странное постукивание из-за таинственной двери. Будто лезет кто-то.

  - Леночка, а почему дверь без ручки? - невпопад спросил он, прерывая душещипательный рассказ кладовщицы. Та обиженно поджала губы.

  - Это ж понятно, - неохотно объяснила она, сожалея о нерассказанной истории. - Она с другой стороны открывается. Что-то вроде аварийного выхода из метро.

  Лехе стало трудно дышать.

  В этот день он принес домой бутылку водки и мрачно пил на кухне, закусывая квашеной капустой, что подставила ему Галя, печально вздыхая.

  - Что с тобой, Лешенька? - спросила она, садясь напротив и подпирая ладонью подбородок так уютно, по-женски, что у Лехи слезы на глаза навернулись. - Неприятности какие на работе?

  - Ты знаешь, Галочка, я вот тут думаю... - Леха размазал пальцем водочную лужицу по обтянутому пестро-клетчатой клеенкой столу, нахмурился строго. - Нет, ну действительно. Болел я, Галочка. Как получил по голове там, у Белого дома, так не в себе был долго. Что называется, влез не туда и не вовремя. Даже не помню, как к себе добирался, все в тумане да беспамятстве осталось. Ну да ты знаешь, рассказывал. Бред был, горячка. Столько провалялся! Сам даже с трудом вспоминаю. В горячке всякие видения были... - Галя понимающе покивала, чуть ерзая на неудобной, слишком жесткой табуретке. - Да, так вот... Я тут сегодня подумал... - Леха поднял голову, посмотрел Гале в глаза пронзительно, почти что сердито. - Слушай, Галочка, а вдруг не горячка? Вдруг не бред? Может, все это и в самом деле было, а? И Сталинград, и товарищ Дзержинский, и поезд с итальянцами... ВДРУГ ОНИ И В САМОМ ДЕЛЕ ТАМ СИДЯТ, ГАЛЯ?!

  * * *

  - Ну, каковы успехи? - строго спросил человек начальственного вида, постукивая пальцем по краю стола, на котором были разложены странного вида детали, пластиковые обломки и разбитая стеклянная колбочка электронной лампы с непостижимым хитросплетением каких-то проволочек. - Есть что новенькое?

  Костлявый мужчина в лабораторном халате пожал плечами.

  - В общем-то работа продвигается, - осторожно сказал он, засовывая руки в карманы халата. Увидев недовольно нахмурившиеся брови начальства, заторопился: - Ну, вы же понимаете, эта штука досталась нам в таком состоянии... - он махнул рукой, сделав неопределенный жест пальцами. - Вашим людям следовало быть осторожнее. Аккуратнее, что ли.

  - Уж как смогли, - сердито буркнул его собеседник. - Вы лучше скажите: что-то будет? Сможете восстановить?

  - Восстановим! - с воодушевлением воскликнул "халатный", размахивая руками. - Вы только посмотрите, какая тонкая работа! Тут такие принципы заложены, что я не все даже понимаю. Это японцы делали? Или американцы?

  - А вот это вам без разницы должно быть, - с угрозой в голосе произнес начальственный. - Ваша задача - восстановить прибор. Улучшить, если сможете.

  - Потрясающе интересная вещь! - заявил "халатный", перебирая детали на столе. - Вот, посмотрите, эта штука... - и он углубился в описание научных принципов, положенных в основу прибора. Начальственный слушал внимательно, уголок рта его подергивался - он не понимал ни слова, но старательно делал вид, что рассказ ученого для него не является китайской грамотой.

  "Ничего, пусть болтает, - думал он, поглаживая диктофон, уютно упрятанный в карман пиджака. - Там, где надо - разберутся в лучшем виде. А пока пусть болтает..."

  - ... и какая простая система запуска! - восхищенно ахнул "халатный", поднимая небольшую черную трубку, бережно склеенную из кусочков. - Смотрите! Всего лишь навести на цель, да кнопку нажать, - он нежно погладил пальцем неприметную серую кнопку на боку трубки. - Вот только разберемся с некоторыми элементами, которые тут задействованы. Похоже, неизвестный тяжелый металл присутствует. Новый элемент таблицы Менделеева! Это ж Нобелевская, не меньше!

  - Вы не о Нобелевской думайте, - оборвал его начальственный. - Если сможете сделать прибор, так Нобелевская вам будет - как кошка чихнула. Все тогда у вас будет, не сомневайтесь, - и вновь погладил диктофон в кармане.

  - Да не волнуйтесь вы, - "халатный" посмотрел на собеседника с непонятной, странной жалостью. - Будет у вас электрическое оружие, точно говорю. Обязательно будет.

  Небольшой черный стержень, положенный на стол среди кучи деталей и обломков, покатился лениво, масляно поблескивая под яркими лампами. "Халатный" неожиданно почувствовал себя неуютно, словно что-то склизкое и мерзостное заползло за шиворот. "Ерунда, - решил он, передернув плечами. - Всегда так с этими проверяющими. Придут, нервы вздернут. А сами - ни ухом, ни рылом. Но какой переворот в науке!..". Он качнул пальцем стержень, коснулся серой кнопки на его боку и залюбовался жирным блеском черного пластика.

.

Реклама на сайте