«Пятна»

Наталья Егорова Пятна

– Вот здесь…

Водитель изображает небрежный кивок. Едва слышный свист отъезжающей дверцы судорогой сводит лицо, и я неловко вываливаюсь из мобиля.

В затылке привычно ноет, отчего воздух отдает кислым. Пульсация удручает однообразием: полсекунды – всплеск боли и секунда блаженного покоя.

Большое пятно. Мощное.

Я слышу мягкий щелчок: водитель за моей спиной раскладывает планшет. Он давно привык к странностям работы: беспрерывному хаотическому кружению над кварталами, внезапным остановкам и долгому ожиданию… У него красная шея с поперечной складкой и редкие белесые волосы. Я никогда не смотрел ему в лицо.

Прежний косился на меня, как на опасного сумасшедшего и всегда переспрашивал, когда я требовал остановиться. Этот похож на биоробота, и я не знаю, что хуже. При езде он включает музыку, от которой у меня начинает дергаться веко. Когда мы останавливаемся – решает бесконечные японские кроссворды: мешанина цветных квадратиков лепится в странную незаконченную мозаику. Я ни разу не видел, чтобы он разгадал картинку до конца.

Иногда мне кажется: я вот-вот увижу пятно воочию, как заштрихованные клеточки в кроссворде. Увы. Все, что мне дано – это ноющая боль, пульсирующая в такт неслышимой мне музыке озарений. Полсекунды маленького ада и немного кажущегося облегчения. И так восемь лет.

И девяносто семь пятен, между прочим.

Обхожу по периметру. На границе мозги точно выворачиваются наизнанку: дикое ощущение, но после ноющей боли, несомненно, приятное. Пульсация снаружи, странное подвисание на грани и ровный болевой фон внутри – вот весь набор моих инструментов.

Ну, и приборчик, фиксирующий координаты. Точность – полметра.

Уши закладывает, как в скоростном лифте, значит пятно типа "табула раза". Смаргиваю слезы, щурюсь на пожухлые травинки, льнущие к ботинкам, делаю еще шаг и еще. Интересно, что построит здесь "Брайнворлд"? Еще один исследовательский комплекс или школу для вундеркиндов?

Выжатый досуха, на трясущихся ногах возвращаюсь к прозрачной капле мобиля:

– Домой.

Водитель складывает планшет. Хочется рассказать ему, как мне плохо, как мне все хуже, потому что я устал, потому что мне уже много лет, и пятна выедают меня изнутри… Но его затылок вежливо-равнодушен, и я молчу.

Боль отпускает сразу, стоит отъехать метров на пятьсот. Я засыпаю, кажется, еще в дороге.

***

Это только потом понимаешь: был день, когда ты был счастлив…

У меня была жена: хотя и бывшая, зато преуспевшая в жизни. Была дочь Дениза, неожиданно превратившаяся из костлявой девчонки с зелеными дредами в самоуверенную молодую женщину, снисходительно поглядывающую на недотепу-отца. Я с удивлением обнаружил, что она окончила университет, что она подающий надежды химик, и ее жалованье раз в пять превышает мое.

Еще была работа в автомастерской, которую я мало замечал: просто несколько часов в день вылетали куда-то, растворялись в нажимании кнопок и белесых пятнах одинаковых лиц. Была пара приятелей, вечера с дешевым вином и шоу по визору, были книжки в бумажных обложках и белые цветы, выросшие прямо у тротуара.

И были частые головные боли, с которыми не могли справиться выписанные мне анальгетики. Просто вдруг принимался пульсирующе ныть затылок, словно в нем заводился дырявый зуб. Боль могла настигнуть, когда я летел в аэролайне, ехал на машине или шел пешком, но никогда – дома или на работе.

Я к ней привык, как привыкают к отсутствию пальца или глухоте: раздражает иногда, но в целом терпимо. Но однажды Тель затащил меня в ту забегаловку…

Тель… он работал на шоу-студии, но он был мелкая сошка – подай, принеси. Познакомились мы с ним странно: он был пьян, стоял посреди улицы и читал стихи. Люди смеялись, а он думал, что это от расположения, и весь лучился им навстречу. Он всегда был идеалистом.

Я довел его до дома и уложил на продавленный диван отсыпаться, а он через два дня затащил меня в кафе – благодарить. Юлиус Тель, так его звали; он всегда торопился отблагодарить тебя еще раньше, чем ты успевал ему что-то сделать. А кафе называлось "Вишня", я до сих пор помню коричневую вывеску с обугленным краем: то ли вандалы постарались, то ли сам хозяин для пущей оригинальности.

Меня еще на подходе начала мучить головная боль. А прямо перед столиком я в первый раз ощутил это невозможное чувство: как будто голова раздувается, как воздушный шар, и мозги выплескиваются в космос. Тель говорил, что я застыл с разинутым ртом, медленно побелел, словно всю кровь из меня выпустили, а потом только упал.

Пришлось теперь ему вести меня до дома. Ну, я ему и рассказал про эти головные боли, когда в себя пришел и выпил коньяку.

А на следующий день он приходит радостный.

– Знаешь, – говорит. – Мне пришла в голову интересная идея.

Мы с ним ходили по городу и искали пятна. Нашли три штуки, в одном я опять чуть не отключился, Тель меня вытащил. Это после я привык, приспособился, что ли.

Он мне потом рассказывал, он решил, что в пятнах я напрямую подключаюсь к… божественной сущности, вроде, как-то так. Он ее называл "структура мирового разума". Что если меня в таких местах держать, я могу сделать великое открытие.

Только все оказалось наоборот. Открытия делали другие, а я только пятна чуял.

Я до сих пор думаю, что Тель заблуждался. Не в мировом разуме дело, просто в пятнах мозги начинают по-другому работать. Телю вот в пятне идеи приходили для книжек, он книжки писать начал, и тоже все про божественную сущность. Как, например, герой со сломанными ногами попадает на скалистый остров и начинает познавать себя, а потом ему открывается мировой разум.

Ну, а другие, например, шуточки сочиняли для газет, песенки всякие дурацкие для этих девчонок с вертлявыми попками. Или правда открытия делали, но это уже потом было, позже. А пока Тель сказал:

– Старик, ты можешь заработать на этом хорошие деньги!

Я только посмеялся. В тот год по визору как раз показывали шоу предсказателя из Лиона, забыл, как его звали. Наверное, поэтому я решил, что Тель имеет в виду выступления, спектакли.

Но он имел в виду "Брайнворлд"…

Я сейчас думаю: что, если бы Тель оказался не так благодарен и не так щедр? Если бы он пользовался потихоньку моим даром и не стремился устроить мои дела? По визору его, правда, не показывали, но книжки в мягких обложках с его фамилией продавались в каждом магазине и, насколько я знаю, он оставил сыновьям неплохое наследство.

Он через три года погиб. Попал в аварию на собственном аэролайне, говорили, был пьян вдребезги и перед смертью орал бред какой-то про обрезанные крылья.

Тель меня уговорил-таки. Как раз пришло ваше письмо – на индивидуальной планшетке, все в печатях; хотелось вымыть руки прежде, чем идентифицироваться. Тель сказал:

– Старик, ты открываешь человечеству новый век. Ты представляешь, каждый сможет сделать открытие! То, что я пишу – ерунда, чушь, но ты вообрази только миллионы гениальных художников, изобретателей, артистов. Лет через десять мы сможем жить вечно!

Он был добрый малый, Тель.

Здание "Брайнворлда" торчало посреди площади стальным прыщом, и я робел, входя в стеклянные двери, такие высокие, что издалека казались двумя рельсами к небу. Вместо швейцара торчал робот, издевательски одетый в ливрею, вместо конторки во всю стену расползся экран информатора, а охраны не было вовсе.

Мне показалось, я попал внутрь гигантского механизма.

Вы ведь помните, как мы встретились в первый раз, господин Грегориус? Я-то хорошо запомнил и огромный кабинет с окнами на облака, и этот ваш живой ковер с моргающими глазами – мне было бы жутко наступить на них, а вы ходили прямо по разноцветным радужкам; и ваше жесткое лицо. У меня что-то холодное ворочалось внутри еще тогда, может быть, предчувствие…

Нет, я выдумываю. Я просто робел.

Вы говорили:

– Ваша способность чувствовать места, где гипертрофируется подсознательная функция мозга, довольно интересна. Вы не будете возражать, если мы проведем несколько экспериментов?

Ни черта я не понял, кроме того, что меня будут проверять. Ну, этого я не боялся, мне бы собственный затылок не дал ошибиться.

Мы тогда за неделю шесть пятен зафиксировали, да? Пока я в больницу не попал с нервным истощением. Это пятна меня высосали, заразы. Я ж их собственным нутром обнаруживаю!

После-то вы тщательно следили, чтоб я не переутомлялся.

Это здорово было: карты составлять, и пятна делить по группам, а они, оказывается, тоже разные бывают. В тех, что "табула раза", лучше делать всякие научные открытия, на них ученые хорошо реагируют. А те, что "второй подтип" – это для художников, писателей, шоуменов всяких; их еще иногда "лужами" называли или "помойками", но между собой, чтоб никто не обиделся.

А почему назвали так, так это тест у нас был, проверка, на кого какое пятно действует. Дают человеку один планшет чистый, а второй захватанный, где уже кто-то писал, и понарисована всякая чушь. И вот, где он будет мысли свои более связно излагать – на чистом листе или грязном, такой тип пятна на него лучше и подействует.

А что на чистом планшете внятнее ученые думают, а на замызганном писатели – это уже по статистике получилось. Вообще-то, и так, и так бывает. Тель, например, тоже в "табула раза" идеи придумывал.

И я их по-разному чувствую: в первых у меня уши закладывает, а во вторых – дрожь пробирает, аж зубы стучат. Даже смешно бывало: надо координаты фиксировать, а руки трясутся так, что в кнопку не попасть. Я целый год поэтому с ассистентом ездил, потом полегче как-то стало.

Так приятно было по городу ходить и смотреть на те центры, что "Брайнворлд" в пятнах открывал. Думаешь: вот сидят люди, изобретают нужные вещи, а если бы не ты, может, им бы и в голову все это не пришло.

Знаете, господин Грегориус, я верю, что вы тоже хотели, как лучше. Это я, наверное, от Теля нахватался, но мне кажется, вы так и видели это "лучше", эти открытия всякие, и исследовательские центры, которые на пятнах построили. Вы ведь не только ради денег, правда?

Мы с самого начала скрывали, что я пятна ищу. У меня должность была "старший менеджер по территории": понимай, как хочешь. Это вы из-за конкурентов, конечно. Целую теорию придумали, что дескать, мы специальное поле устанавливаем на здание, поэтому такой высокий КПД творческой деятельности получается.

А я и не возражал.

Много ли мне надо-то было: я один жил. Дениза иногда в гости приезжала, так у меня теперь всегда было, что на стол поставить, и в доме чисто – работница приходящая старалась. Иногда хотел у нее про мать спросить, но каждый раз словно пугался чего-то. Как представлю, что она на меня глянет этак свысока, с ненастоящей улыбочкой… и холодок такой, как на границе пятна, честное слово.

Она хорошая девочка, моя Дениза. Ей с кавалерами не везло постоянно: они все были с сальными волосами и так скупо цедили слова, как будто боялись выпустить изо рта солитера. Я, наверное, говорю, как старик, но мне кажется, если мужчина живет на деньги жены, он не должен относиться к ней так брезгливо.

Бедная моя девочка…

Я ведь ничего не подозревал! Я жил себе потихоньку: ездил с водителем по пригородам, это был еще тот, прежний водитель; иногда фиксировал новое пятно, и тогда неделю отдыхал, как велел врач. "Брайнворлд" строил гигантский развлекательный комплекс, где специальный флигель предназначался всяким художникам и композиторам для вдохновения. Это пятно было самым крупным в городе.

Дениза иногда позванивала, голос у нее был усталый, но я думал, она рассталась с очередным сальным дружком, и тихо надеялся, что следующий будет приличнее. Удивительно, как женщины из раза в раз влюбляются в одинаково мерзких мужчин…

– Как ты, пап?

– Работаю… Как у тебя дела?

– Нормально… Как всегда.

– Ты здорова? Что-то голос уставший.

– Да нет, па… нормально. Ну ладно, пока.

Вот и весь разговор.

Я даже ей не говорил о том, что чую пятна. Я вообще ей о пятнах не говорил… до того. А после было уже поздно, и потом мне было невыносимо стыдно, ведь я, выходит, своими руками ей такое устроил.

Но я не догадывался же!

Хотя, как я мог не подумать – знал же, что она тоже по науке работает. Я, правда, думал, она так, ассистент там или лаборант какой. Про своих детей трудно поверить, что они так умны, что ты даже не можешь понять, чем они занимаются…

Когда со мной из больницы связались, я как раз отдыхал – валялся на диване и пялился в потолок с кривой трещиной, похожей на ящерицу. Накануне описал еще одно пятно "второго типа", но прямо в болоте – вряд ли что построят.

Екнуло только, когда на "ответ" жал. До этого никакого предчувствия.

***

Почему в больницах все такого неживого цвета? Почему они так любят холодную белизну и мертвенную синеву, почему не желтый, оранжевый, пусть даже розовый?..

Дениза жалко улыбается мне. Ее лицо среди белых подушек кажется маленьким, словно ей опять десять лет, и кажется, она сейчас приложит палец к губам: "Тс-с, только маме не говори, это будет наш секрет"…

Лучше бы она плакала.

– Папка, – начинает она с обычной снисходительностью, но срывается, и глаза мгновенно наполняются слезами. У меня горло перехватывает от нежной боли.

– Маленькая моя девочка… Что они сделали с тобой?..

Дениза мотает головой, глубоко дышит, загоняя слезы внутрь себя: она всегда старалась быть самостоятельной, сильной. На худой шее пульсирует жилка.

– Папка, я больше не могу думать…

Звучит безнадежно глупо.

– Ты не понимаешь? Не понимаешь… Я не могу сосредотачиваться на чем-то, совсем не могу! Проверить счет, письмо написать… а когда я пытаюсь думать о по-настоящему сложном, все плывет, голова болит. Работать не могу: падаю в обморок, – она нервно смеется. – Ужасно.

У нее жалобно дрожит нижняя губа – невыносимо! Утыкаюсь взглядом в стену.

– Они молчат, но нас уже человек тридцать, я слышала. Они говорят, это феномен, новое заболевание: синдром кого-то-там. Только знаешь, я уверена, это все после того поля в "Витасфере".

Мне кажется, что в груди образовалась пустота.

– В "Витасфере"?

– Я там пять недель проработала всего. Ч-черт, догадаться бы сразу, что такие деньги просто так…

– Ты работала в "Витасфере"? В лаборатории "Витасфера"? – Я чувствую, как стремительно уплывает белая стена. – Ты мне не говорила…

– Ну… какая разница, где я работаю. В этом центре, в том… Они предлагали такие деньги! Перспективы… лаборатория, знаешь, под этим колпаком, полем вдохновения – ужасно глупо звучит. Но там действительно здорово работалось, голова такая ясная делалась, легкая. Уставала здорово, но ты не представляешь: такое невероятное ощущение, когда чувствуешь каждую молекулу, и заранее точно знаешь, в каком месте цепочки…

Она теряет мысль, срывается на шепот и продолжает говорить, как в горячечном бреду:

– Они, наверное, включили слишком большую интенсивность поля. Нет, глупости. Это наверняка из-за тех транквилизаторов, какой-нибудь не до конца исследованный образец… Сочетание лекарства с полем?..

Я с ужасом вижу, как белеет ее лицо.

– Дениза… Дениза!

– Папка… Они же просто нас уничтожили, понимаешь?..

Я понимаю слишком многое и совсем ничего. Лабораторию "Витасфера" построил "Брайнворлд". Не самое большое, но мощное пятно: я после него дня два приходил в себя. И Дениза…

Но так не могло, не должно быть! Пятна несут вдохновение, они не зло… и я боюсь усомниться, потому что Тель сознательно искал озарения в пятнах и погиб, вопя про обрезанные крылья… Что я вообще знаю об их природе? Неужели пятно – род наркотика, дарящего эйфорию созидания, но разрушающего мозг? Или все дело в неведомом препарате, которым подстегивали мозг?

Мы говорили с тобой о прогрессе, Тель. Но я никогда не думал, что на этот алтарь попадет Дениза…

Она плачет.

– Сильная моя девочка, умница, – бормочу я, сам не понимая, что. – Наука жестока, и даже если ученый спасает тысячи жизней, это не перевешивает…

– Жизней? Наука? – она принимается хохотать. Лицо искажается циничной гримасой, я пугаюсь: это лицо незнакомой мне женщины. Я понимаю вдруг, что давно уже не знаю свою дочь.

– Ты что, думаешь, мы там изобретали лекарство от рака, да? – она захлебывается болезненным смехом. – Средство от старости, панацею от маразма? Таблетки гениальности?

– Дениза…

– Мы делали… гормональную подтяжку, – дребезгливо хихикает она. – Для жирных задниц.

И в этот миг я понимаю, что всю жизнь был сумасшедшим идеалистом.

– Это, наверное, смешно… должно быть смешно, черт возьми! Мои мозги, как цена за чью-то задницу!

Она кричит, ее колотит крупная дрожь. В двери появляется тревожное лицо санитара. Меня выставляют в коридор, и вслед мне летит, ввинчивается в стерильный воздух отчаянный вопль:

– Мы просто расходный материал!

Улицы мелькают перед глазами, я не могу сосредоточиться на них, так же, наверное, как Дениза. Я говорю в пустоту, и прохожие шарахаются от меня; если я замолчу, я тут же сойду с ума, потому что мне страшно.

Потому что весь этот всплеск мысли, невероятные разработки в самых разных областях, все, о чем кричит реклама – сколькими мозгами это оплачено?

***

Комнату медленно затапливает сумрак, подбираясь все ближе ко мне. Я сам не знаю, долго ли сижу вот так, неподвижно, уставившись в пустой экран информатора, без горя и без надежды. Без мысли…

Боюсь пошевелиться, словно это разобьет темноту, и она осыплется с меня жалобно звенящими осколками, и откроется за ней то, что еще страшнее.

Когда приходит это сообщение, я заранее знаю, о чем оно.

"Папка, я уезжаю. Я знаю, я сама виновата в том, что все у меня вышло так глупо. Слишком многого хотела, наверное.

Уеду куда-нибудь подальше, сменю имя, найду дурацкую работу: буду выращивать кабачки или разрисовывать толстощеких фарфоровых младенцев. Буду смотреть идиотские шоу и научусь готовить. Может быть, замуж выйду. В конце концов, многие вообще не думают, и им это нисколько не мешает в жизни.

Прости, я знаю, ты за меня переживаешь. Но я не дам тебе ни адреса, ни имени… пока. Когда все устроится, придет к какой-нибудь норме, напишу тебе и маме. Не беспокойся за меня.

Пока,

Дениза."

Новое имя, новая жизнь… мне кажется, я хороню мою маленькую Денизу.

Пальцам холодно, на них капает мокрое. Меня трясет, как в пятне, но лучше бы у меня невыносимо болела голова, чем так раздирает душу. Дениза, отважная моя девочка, убегающая на край света за счастьем, так и не узнавшая, что я ее предал…

Я смотрел и смотрел в эти ровные строчки, и они уже слились в странный японский кроссворд, где нужно было уловить одну мысль, всего одну – которая объяснит все.

Я поймал ее позже, много позже, когда свет истончился и луна мертвенно-бледным краем влезла в окно. Она была очень простой и дурманила вседозволенностью: я понял, что остался совсем один.

И значит, у меня развязаны руки.

***

Я сидел на унитазе и грыз пальцы, чтобы не захохотать в голос. Я чувствовал себя раковой клеткой, сознательно уничтожающей организм хозяина. Я слышал, как там, за белой дверцей затихает "Брайнворлд", словно засыпает до завтрашнего утра.

В тесной белизне кабинки я мысленно рассказывал вам, господин Грегориус, свою жизнь, потому что мне хотелось оправдаться. Мне хотелось… и сейчас еще хочется верить: я делал все это ради того самого будущего, когда все будут жить вечно и каждый станет гением.

Но когда я замолкаю, то вспоминаю Денизу…

Мы с вами работали на прогресс, господин Грегориус, это правда. Вот только это оказался не тот прогресс, о котором мечтал бедняга Тель.

Я стер все данные о расположении новых пятен с сервера "Брайнворлда". Вы всегда боялись сделать лишнюю копию этой секретнейшей информации. Не забавно ли, что до нее добрались не шпионы конкурентов, а единственный человек, на котором держалась ваша корпорация?

Ваша мнительность, господин Грегориус, сыграла мне на руку.

Осталось только уничтожить мемочип – единственную копию. Мне хочется широкого жеста, например, распылить его в молекулярном заборнике или торжественно сжечь на символическом костре. Отправить в огонь восемь лет своей работы и ваши миллиарды.

Второе, несомненно, эффектней, но первое – проще.

Может быть, моя способность чуять пятна вдохновения не так редка. Может быть, вскоре вы найдете нового разведчика, и "Брайнворлд" возродится позолоченным фениксом, чтобы снова осчастливливать человечество… препаратами для гладкости лица и бездумности наслаждений…

Я мечтаю, чтобы он был не так слеп.

И пусть у него не будет дочери…

Мемочип отправляется в молекулярный заборник. Я медлю несколько секунд, прежде, чем нажать на кнопку: я ведь уничтожаю не только ваши деньги, черт побери! Я уничтожаю восемь лет себя…

Белый кругляш утапливается под пальцем, и за прозрачной стенкой заборника клубится тонкий смерчик, стремительно разъедая корпус мемочипа. Я представляю, что так же смываю с поверхности земли пятна озарений – одно за другим.

Но они, конечно, останутся.

Кого-то снова и снова посетит вдохновение – бесплатно.

Я жалею лишь об одном, господин Грегориус. Что вас нет сейчас рядом, и вы не видите, как ваше маленькое прибыльное будущее разлетается на молекулы…

Оглавление