«Лана»

Нет, мне кажется, тогда я не потерял сознания. Возможно, даже не почувствовал, как с её губ что-то вошло в мои и на первом же вдохе проникло внутрь, изменив меня. Незаметно, без боли, скользящим лезвием опасной бритвы, косо ласкающей горло. Я не слышал хруста разрезаемой плоти, из повреждённой гортани не вырвалось свищущее тепло, и рубашку не залило красным. Это было бы слишком просто, её урок был иной — и тоньше и откровеннее.

Впрочем, если бы я тогда знал, как часто она сама стояла на той грани, где собственное перерезанное горло является единственной лучистой улыбкой всем проклятиям этого мира, я бы…

Я не осуждал её за то, что она сделала со мной. Не осуждал, частично из высокомерия и, может быть, гораздо более из-за наивности. Или глупости! Возможно, это будет честнее…

Зло, лежащее на поверхности бытия, безобразно, в какие бы красивые философские откровения ни облекала его человеческая трусость. Но глубинное Зло, тайное, не видимое глазом, не осязаемое руками, страшно именно тем, что путь к его познанию завораживающе долог…

Так начались дни, месяцы и годы моего обучения. Я раскрывал ей душу, а она, вооружась циркулем и резинкой, кроила в ней какие-то собственные схемы, решала свои уравнения, доказывала непрописные истины и каждый раз заставляла меня начинать мою жизнь с чистого листа. Тот, что она считала испорченным, навеки исчезал в топке её презрительного взгляда, хороших отметок я не получал никогда, а её уроки были порой абсолютно бесчеловечны. И полем битвы служила только моя душа, потому что душа Ланы была уже проиграна. Тогда я ещё не знал, КОГО она хочет из меня воспитать и её ли это желание…

Она раскрывалась не сразу, если, разумеется, раскрывалась вообще хоть кому-нибудь. Её рассказы о себе были одновременно предельно шокирующими и максимально откровенными. Каждый раз она словно искушала меня — а смогу ли я и дальше общаться с человеком, прошедшим такую грязь, совершившим страшные поступки, не ведающим различия между болью и лаской, отвергающим любую человеческую мораль и принимающим лишь один закон — Космического Сверхабсолюта!

Примерно в этом ключе и велись наши беседы. Обычно я заказывал столик в угловом отделении маленького полуподвального кафе, где посетителей было немного, она скидывала под столом обувь и забиралась на скамью с ногами, на нас не обращали внимания, и говорить можно было почти обо всём…

— Давай по порядку. Кто сотворил мир?

— Господь Бог, — послушно отвечал я.