«Лихорадка»

Его уложили между свежими чистыми простынями, а рядом на столе под неяркой розовой лампой всегда стоял наготове стакан с отжатым апельсиновым соком. Стоило Чарльзу позвать, и голова папы или мамы тут же просовывалась в дверь и они проверяли, как у него дела. В комнате была прекрасная акустика: отсюда он хорошо слышал, как прокашливает каждое утро свое фарфоровое горло унитаз, как стучит по крыше дождь, как бегают по своим тайным ходам за стенкой хитрые мыши и как внизу на первом этаже поет в клетке канарейка. Если ты внимателен, болеть не скучно.

Ему, Чарльзу, было тринадцать. Стояла середина сентября, и природа уже занялась осенним пожаром. Ужас охватил его на третий день болезни.

Стала меняться его рука. Его правая рука. Он глядел на нее, а она лежала совершенно отдельно, покрываясь капельками пота и полыхая от жара. Вот она задрожала и чуть передвинулась. И тут же застыла, меняя цвет.

После обеда снова пришел доктор и простучал его тонкую грудь, ударяя в нее пальцами, как в маленький барабан. «Как вы себя чувствуете?» — спросил доктор, улыбаясь. «Знаю, знаю, можешь не говорить: простуда чувствует себя отлично, а я — хуже некуда! Ха-ха-ха!» — засмеялся он своей дежурной шутке.

Но Чарльз не смеялся: для него это ужасное затертое присловие оборачивалось реальностью. Шутка неотступно преследовала его: мысли постоянно то и дело возвращались к ней и каждый раз в бледном ужасе отшатывались. Доктор понятия не имел, как жестоко шутил! «Доктор, — прошептал Чарльз, побледнев и не поднимая головы, — что-то происходит с моей рукой. Она мне как будто не принадлежит. Сегодня утром она изменилась, стала какой-то другой, чужой. Я хочу свою руку обратно — чтобы она снова стала моей, старой. Доктор, сделайте что-нибудь!»

Широко улыбнувшись, доктор похлопал его по руке.

— У тебя прекрасная рука, сынок! Тебе в лихорадке что-то привиделось.

— Она изменилась, доктор, я говорю, изменилась! — крикнул Чарльз, жалостливо поднимая свою бледную непослушную руку. — Она изменилась!

В ответ доктор подмигнул:

— Мы избавим тебя от таких сновидений вот этой розовой пилюлей, — и он положил на язык Чарльзу таблетку. — Проглоти!

— И рука переменится, снова станет моей?

— Конечно, станет.

В доме царила тишина, когда доктор покидал его на своем автомобиле под спокойным голубым сентябрьским небом. Где-то внизу, в мире кухонной утвари, тикали часы. Чарльз лежал и смотрел на свою руку.