«Огненный столп»

Огненный столп (fb2) - Огненный столп [Pillar of Fire-ru] (пер. А. В. Чикин) (Брэдбери, Рэй. Сборники рассказов: 09. К — значит космос - 3) 291K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Рэй Брэдбери

Рэй Брэдбери Огненный столп

Ray Bradbury Pillar of Fire

© Перевод: А. Чикин.

Рей Брэдбери для поклонников жанра «чёрной фантастики» превратился уже в некоторое современное подобие Эдгара Аллана По. Его без малейших сомнений можно назвать ведущим современным писателем этого жанра. В своих произведениях он проявляет такую изобретательность, что даже великий По мог бы позавидовать его мастерству и яркости изображения, разнообразию форм, которыми пользуется Брэдбери. Несмотря на большую занятость в работе над новым фильмом, пьесой или романом, Рей всё же выбрал время, чтобы прислать приведённую ниже повесть, которая ранее в Англии не публиковалась. Он характеризовал её как «специальная-в-своём-роде-о-Вампирах-но, — в-сущности-не-совсем-о-Вампирах-история». Я думаю, не ошибусь, если скажу, что эта повесть является венцом данной антологии, но помимо этого, несомненно, занимает одно из самых достойных мест в современной классике литературы о Вампирах.

I

Он вышел из земли, готовый ненавидеть. Ненависть была ему отцом, ненависть была ему и матерью.

До чего же приятно было снова идти на своих двоих! Как приятно было выпрыгнуть из могилы, растянуть сведённые судорогой, затёкшие от столь долгого лежания на спине конечности, распрямить в яростном размахе руки и попробовать набрать полную грудь свежего воздуха!

Он попробовал. И чуть не заплакал.

Он не мог дышать. Он закрыл лицо руками от отчаяния и попробовал ещё раз. Нет, невозможно. Он ходил по земле, он вышел оттуда, из земли. Но он был мёртв. И не мог дышать. Он мог набрать в рот побольше воздуха и усилием воли протолкнуть его внутрь горла, лишь наполовину, замедленными слабыми движениями давно бездействующих мускулов, вот так, вот так! А потом крикнуть на выдохе, заплакать… Да, но слёзы он тоже не мог выдавить. Всё, что он о себе знал, — это то, что он может стоять на собственных ногах и что он мёртвый. А раз он мёртвый, он не должен ходить! Он не мог дышать и всё-таки стоял на ногах.

Запахи окружающего мира были со всех сторон. Тщетно он старался учуять запахи осени. Осень сжигала в своём пламени землю до полного уничтожения. Повсюду, куда доставал его взгляд, лето лежало в руинах и готовилось к уничтожению: широкие лесные-просторы полыхали ярким пламенем, в которое природа постоянно подкидывала одно дерево с облетевшей листвой за другим. Дым от этого пожара был могучий, голубой и видимый глазу.

Он стоял на кладбище и ненавидел. Он шёл по этому миру и не в силах был его попробовать на вкус, не в силах ощутить обонянием. Слух? Да, он слышал. В его заново открывшихся ушах гудел ветер. Но он был мёртвый. Несмотря на то что он мог ходить, он знал, что он мёртвый и, следовательно, не должен ожидать слишком многого от этого ненавистного мира живых.

Он дотронулся до надгробной плиты, водружённой на его собственной опустевшей могиле. Теперь он снова будет знать своё имя. Резчики по камню хорошо поработали, надо отдать им должное.

УИЛЬЯМ ЛЭНТРИ

Так было написано на плите.

Пальцы его дрожали, ощупывая холодную поверхность камня.

1898–1933 годы

Родился заново в…?

А какой сейчас год? Он уставился на небо и увидел полночные осенние звёзды, кружащиеся в медленной иллюминации подёрнутой осенними ветрами черноты. Он читал в расположении звёзд панорамы столетий. Орион находится здесь и имеет вот такой наклон, Возничий — вот он! А где Телец? Ага, вот он.

Глаза его сузились, а губы неслышно произнесли:

— 2349 год.

Какое странное число. Будто абстрактный ответ в школьном учебнике, Раньше считалось, что нормальному человеку не под силу ориентироваться в числах, превышающих одну сотню. После этого предела начиналась уже полностью абстрактная галиматья, так что считать не имело смысла. Значит, на дворе у нас 2349 год от Рождества Христова! Очаровательно, бесподобно! Какое-то отвлечённое число, просто сумма. И, извольте полюбоваться, вон он, человек, долго-долго лежавший в этом ненавистном ему тёмном гробу, которому ненавистно было, что его похоронили, а другие — там, наверху, — продолжали всё жить и жить, и он их изо всех сил за это ненавидел, столетия за столетиями люди всё жили, жили; но вот сегодня ночью он родился из своей неукротимой ненависти, он стоял у края собственной разрытой могилы, должно быть, пахнувшей свежей землёй в свежем ночном воздухе — да только запахов-то он не мог обонять!

— Я, — сказал он, обращаясь к терзаемому порывами ветра тополю. — Я есть анахронизм. — И рассеянно улыбнулся шутке.

* * *

Он окинул взглядом кладбище. Оно было холодным и пустым. Все надгробия, снятые с разрытых могил, были составлены в аккуратные штабеля, одно поверх другого — ни дать ни взять, кирпичная кладка — в дальнем углу у кованой железной ограды. Этот нескончаемый болезненный процесс продолжался вот уже две недели. В глубине своего — нет, не сердца, а гроба — он лежал и прислушивался к тому, что бесцеремонные и грубые люди ковырялись бесчувственными холодными лопатами в земле, выковыривали древние гробы и уносили жалкие останки погребённых прочь, где несчастные и ни в чём не повинные покойники подлежали обязательному сожжению. Ворочаясь от страха в гробу, он всё ждал, когда же дойдёт очередь и до него.

Что ж, сегодня они добрались и до него. Но слишком поздно. До крышки гроба оставался всего лишь какой-то дюйм или около того, но пробило пять часов — конец трудового дня, всем домой и ужинать. И рабочие ушли прочь. Завтра они закончат работу, так они сказали, залезая в свои тёплые куртки и поёживаясь от резкого осеннего ветра.

И на опустевшем, разорённом кладбище воцарилась могильная тишина.

Осторожно, тихо, только негромкое шевеление комьев земли нарушало тишину, крышка его гроба приподнялась.

И вот Уильям Лэнтри собственной персоной стоял теперь, весь дрожа от возбуждения, на последнем кладбище, оставшемся на Земле.

— Помнишь? — вопрошал он себя, глядя на сырую землю. — Помнишь те многочисленные истории о последнем человеке, оставшемся на Земле? Ну, все эти истории о том, как он бродит среди руин один-одинёшенек? Так что, Уильям Лэнтри, ты вовсе не оригинален. Да только тут получилась та же история, но шиворот-навыворот. Это хоть ты осознаёшь? Ты последний, самый последний мертвец во всём этом чёртовом мире!

Не было больше здесь мертвецов. Не было — и всё! Нигде ни одного нормального мертвеца! Что, невероятно? Невозможно? Этой шутке Лэнтри даже улыбаться не стал. Ничего подобного! Очень даже возможно в этом дурацком, неизобретательном и лишённом всяческого проблеска воображения, антисептическом веке дезинфектантов и научных подходов! Люди умирали — Боже праведный, да конечно же, умирали, как всегда. Но мертвецы? Трупы? Нет, они не существовали!

А что же с ними произошло? Куда они все подевались?

Кладбище располагалось на холме. Уильям Лэнтри шагал по нему под ночным небом, пока не достиг края и не взглянул на панораму раскинувшегося внизу нового города Сэлем, расцвеченного огнями. Над праздничной разноцветной иллюминацией то и дело взлетали ракетные корабли, направлявшиеся с пассажирами в самые отдалённые ракетные порты планеты, прочерчивая в небе яркие линии.

Ещё там, в могиле, до Уильяма Лэнтри доносились отзвуки этого шумного и беспокойного мира будущего. Они тревожили его покой и мучили своей загадочностью многие годы. Но он угадывал о них из-под земли очень многое и, имея в своём распоряжении вечность для размышлений, в значительной мере успел подготовить себя к этому зрелищу, заранее возненавидеть этот мир суетливых и беспардонных живых людей.

И самое главное, он точно знал, что эти идиоты творят с телами покойников.

Он поднял глаза. В центре города высился к звёздам огромный каменный палец: триста футов высотой и пятьдесят в поперечнике — воистину исполинское в своей неподражаемой глупости сооружение. У основания трубы имелся широкий вход, перед ним большая площадка для транспорта, к которой вели многочисленные подъездные пути.

Представим себе, думал Уильям Лэнтри, что вы живёте в городе и в вашем доме лежит умирающий человек, который вот-вот отдаст Богу душу. И что же происходит? Покойник ещё не успел остыть, как для вас изготовляется надлежащими службами свидетельство о смерти, присылается, вручается родственникам, которые без промедления загружают несчастного в машину-фургончик и быстро-быстро привозят его в…

В Крематорий!

Этот функциональный каменный палец, этот Огненный Столб, уткнувшийся в звёздное небо, — это он, Крематорий. Какое ужасное, по-идиотски функциональное название. Но в этом мире будущего всё называется функционально, без всяких тебе благозвучных эвфемизмов.[1]

И вот, подобно какому-то полешку, щепочке, вы, мистер Покойник, отправляетесь в печку, идёте, так сказать, на растопку этого монстра.

Пых — и нету вас, мистер Покойник!

Уильям Лэнтри пригляделся к дулу этого гигантского револьвера, нацеленного на звёзды. Из отверстия наверху вырвалось небольшое облачко дыма. Вот так!

Вот куда деваются все мертвецы.

— Будь осторожен, Уильям Лэнтри, береги себя, не рискуй попусту, — пробормотал он. — Ты ведь последний, ты редкая диковинка, последний на Земле покойник. Все, до единого, кладбища на планете перелопатили и взорвали к чёртовой матери. Это кладбище самое последнее, а ты — последний за столетия мертвец, появившийся из земли. А эта публика не любит покойников, тем более таких, что бродят на свободе. Всё, что им не годится в дело, идёт на растопку и сгорает как спичка. Суеверия, между прочим, тоже!

Он смотрел вниз, на город, и думал: ладно же, погоди! Я тебя ненавижу, и ты меня тоже. Или, вернее, ты возненавидел бы меня, если бы знал, что я существую. Ты не веришь в такие вещи, как Вампиры и привидения. Ярлыки, не соответствующие самому наличествующему продукту, говоришь? Ты презрительно фыркаешь и хохочешь? Ну ладно, смейся, смейся! Если быть честным, я тоже не могу поверить в твоё существование, ясно? Ты мне не по душе, не нравишься, и всё! Ни ты, ни твои Крематории!

Он вздрогнул. Нет, он и вправду был на волосок от физического уничтожения. День за днём эти гробокопатели выдёргивали из земли других покойников, одного за другим, бесстрастно и методично отправляя их в печку как поленья. По радио, видите ли, объявили такой указ — он слышал, как рабочие переговаривались.

— А я думаю, неплохая это всё-таки мысль — все кладбища под гребёнку подчистить, — говорил один из рабочих.

— Н-да, эт-точно, — откликался другой.

— Поганая, между нами, манера. Нет, представляешь? Чтоб тебя взяли и в землю закопали! Жуть! А главное, нездоровые у них тогда обычаи были — полное отсутствие стерильности. А микробы!

— Даже стыдно за них становится. Нет, не за тех, я про начальство. Тоже мне, романтики вшивые! Оставили одно-единственное кладбище — больше уже несколько веков подряд нигде нет, а это вот оставили. Эй, Джим, в каком это году они там закончили расчистку всех погостов?

— Кажись, году этак к 2260. Ага, точно к 2260, почти сто лет уже прошло. Но где-то я слышал, нашёлся здесь, в Сэлеме, какой-то комитет, так они там завыпендривались, поганцы: оставьте, говорят, одно-единственное кладбище, чтобы оно, видите ли, напоминало всем нам об обычаях, говорят, варварских времён. А правит-с-ство, оно что? Оно и есть правит-с-ство. Они там башку почесали, помозговали, да и отвечают тому, значит, комитету:

— А-а, ладно, хрен с вами. В Сэлеме так в Сэлеме. Но чтоб все остальные кладбища убрать подчистую — ни одного не оставить, понятно? Чтоб все под нуль! Да-а.

— Ага, все под нуль и вычистили.

— Ну да, сначала все перерыли, потом, эта, огнём, значит, прошлись, паром — дезинфекция такая. Но это всё больше техникой. А ежели, положим, знают, что на коровьем, значит, выпасе какой одиночка похоронен, так его вручную эвакуировать приходилось. Жестокий, между нами, труд. Ну прям как у нас.

— Да и вообще не по душе мне эта морока. Я, понятное дело, не желал бы прослыть консерватором каким старомодным, но ведь сюда какой всегда наплыв туристов-то был. Съезжался народ толпами поглядеть, полюбоваться, как, значит, настоящее-то кладбище выглядит.

— Точно. За последние три года чуть не три миллиона туристов было. А чего? Нормальное времяпрепровождение. Пришёл, посмотрел культурно, дальше поехал. Но раз правительство сказало надо — значит, надо. Начальству виднее. Нечего тут, говорят, антисанитарию да меланхолию разводить! Они приказали — мы сделали. Подай-ка мне сюда лопату, Билл.

* * *

Уильям Лэнтри стоял на осеннем ветру на холме. Нет, всё-таки здорово снова ходить по земле, ощущать дуновение ветерка, слышать, как шуршат впереди на дороге листья, прямо как мыши. Здорово задрать голову к небу и наблюдать за холодными звёздами, которые того и гляди сдует прочь ветром.

Приятно снова испытывать эмоции, даже такие, как страх.

Потому что страх овладевал постепенно всем его существом, и никуда от него он подеваться не мог. И ведь никто не утешит, не придёт на помощь, некому протянуть дружескую руку собрата-покойника. Ни одного нормального мертвеца не оставили, мерзавцы, на всём белом свете. Теперь он один, Уильям Лэнтри, должен противостоять в своей мелодраматической схватке с целым миром живых людей. Всей этой не верящей в Вампиров, сжигающей останки умерших, уничтожающей с лица земли кладбища, трезвой до тошноты братии. Он, человек в тёмном костюме, стоящий на сумрачном осеннем холме. Он протянул бледные холодные руки к освещённому яркой иллюминацией городу. Так вы вытаскиваете надгробия на кладбищах подобно тому, как дантист рвёт у пациентов зубы, бесстрастно и со знанием дела? Ладно же, тогда я превращу ваши идиотские Крематории в груды бесформенных камней. И тоже бесстрастно, тоже со знанием дела. Я создам новых мертвецов и обзаведусь новыми друзьями и собратьями по ходу дела. Но чем быстрее я начну, тем лучше. Я ненавижу этот мир, обрёкший меня на полное одиночество. Но я недолго буду скучать. Я начну сегодня же ночью.

— Война объявлена, — произнёс он торжественным тоном и засмеялся: действительно ведь глупо. Один человек объявляет войну целому миру.

А мир не отвечал на брошенный им вызов, мир молчал. Только одна ракета прочертила по небу свой огненный след. Будто взлетел в воздух Крематорий.

Шаги! Лэнтри услышал приближающиеся шаги и ретировался к ограде кладбища. Может, это вернулись могильщики? Решили довести до конца начатую работу? Нет, просто человек, обычный прохожий.

Когда прохожий поравнялся с ним у ворот кладбища, Лэнтри проворно ступил в сторону, давая ему дорогу.

— Добрый вечер, — с улыбкой поздоровался с ним незнакомец.

Лэнтри ударил его в лицо. Человек упал. Лэнтри нагнулся и молча нанёс ему смертельный удар ребром ладони по горлу.

Оттащив мёртвое тело в сторону от дороги, подальше в тень, он раздел беднягу догола и поменялся с ним одеждой. Право же, не годится гулять по будущему миру в древнем костюме. В кармане пиджака убитого Лэнтри обнаружил небольшой перочинный нож. Не Бог весть что, конечно, но всё-таки оружие, если знать, как с ним правильно обращаться. Лэнтри знал как.

Он оттащил тело в одну из уже вырытых могил, пустовавшую после эксгумации, и прикрыл его сверху тонким слоем земли. Вся операция заняла у него буквально несколько минут. Землёй он не стал засыпать могилу основательно, только чтобы труп не был виден. А шансов на то, что труп обнаружат, было немного: не станут же они копать одну и ту же могилу дважды.

Он пошевелил плечами, потом конечностями в новом, просторном для него, металлическом костюме. Ну что ж, неплохо, совсем неплохо.

Уильям Лэнтри, полный ненависти и готовый ненавидеть вечно, пошёл вниз по дороге, ведущей к городу. Он шёл на войну со всем миром живых людей.

II

Крематорий был открыт. Он вообще никогда не закрывался. Там имелся широкий вход со скрытыми осветительными приборами, посадочная площадка для вертолётов и широкая площадка для средств наземного транспорта с подъездными путями. Город затихал после очередного дня нескончаемой круговерти повседневных забот. Яркие огни приглушались и гасли, и только Крематорий светился спокойным ровным светом, единственная яркая точка в городе, на которую он прилетел как мотылёк на свет в ночи. Крематорий. Господи, ну что за уродливое, прагматическое название! Никакого воображения у этих злосчастных идиотов.

Уильям Лэнтри прошёл сквозь широкие, хорошо освещённые входные двери. Хотя собственно дверей, как таковых, он не увидел, их никто не открывал, не закрывал, не вертел — ты просто входил, и всё. Входил и сразу, независимо от погоды, от того, зима ли, лето на улице, оказывался в тепле, шедшем от высокого дымохода, в котором вентиляторы, пропеллеры и газовые турбины с тихим шелестом выкидывали на десятимильную высоту в небо серые хлопья пепла.

А здесь, внизу, где бушевало пламя, было тепло, как в пекарне. Коридоры были устланы резиновыми покрытиями, так что даже если бы вы и пожелали, вам бы не удалось нарушить мир и покой, предусмотренные распорядком работы этого заведения. Единственным нарушителем тишины была тихая музыка, которая раздавалась из спрятанных в стенах динамиков. Она вовсе не была какой-то особенно похоронной — нет, это была музыка жизни и солнца, горевшего в недрах Крематория, или по крайней мере родственника солнца, если уж не его самого. Дыхание этого светила вы могли слышать через толстую кирпичную стену, отделявшую его от посетителей.

Уильям Лэнтри начал спускаться вниз по аппарели,[2] когда за его спиной послышалось шуршание шин «таракана», основного средства наземного транспорта. «Таракан» остановился перед входом. Прозвучал звонок, надо отдать должное, довольно благозвучно, и как по сигналу музыка заиграла слышнее, достигая страстного накала. Она будто предвещала некий момент экстаза.

Из «таракана», открывшегося с задней стороны, вышли несколько работников похоронной службы и извлекли золотистый ящик, футов пяти длиной, украшенный по бокам эмблемой солнца. Из другого «таракана» ступили на землю родственники усопшего и проследовали за служащими вниз по аппарели к своего рода алтарю, рядом с которым виднелась величественная надпись:

«РОЖДЁННЫЕ СОЛНЦЕМ, МЫ ВОЗВРАЩАЕМСЯ К СОЛНЦУ»

Золотистого цвета ящик установили на алтарь, и музыка тотчас взмыла до эмоциональных высот. Смотритель Крематория произнёс весьма краткую прочувственную речь, служащие подняли золотистый ящик и отнесли его к прозрачной стене, с прозрачным же замком в ней. Стена раздвинулась, ящик положили на стеклянный по виду жёлоб. Через мгновение, когда присутствующие покинули помещение за прозрачной стеной, открылись внутренние двери, и гроб, скользнув в них, исчез в неистовом пламени искусственного солнца.

Служащие ушли прочь. Родственники кремированного без единого слова повернулись и пошли к своему «таракану», музыка продолжала тихо играть.

Уильям Лэнтри приблизился к прозрачным дверям и загляделся сквозь их прозрачные стены на бушующее огромное сердце Крематория. Пламя ровно и неумолчно пульсировало, не давая и намёка на какие бы то ни было перебои и остановки, из недр земли будто лилась к небу ровная и могучая золотая река огня. И всё, что ни попадало в эту реку, неотвратимо сгорало и уносилось вверх, исчезая высоко над землёй.

Рядом с Лэнтри остановился человек.

— Чем могу быть вам полезен, сэр?

— Что? — резко повернулся к нему Лэнтри. — Что вы сказали?

— Могу ли я чем-нибудь быть полезен вам, сэр?

— Я… это… то есть… Лэнтри кинул быстрый взгляд на вход и на аппарель — никого не видно. — Видите ли, я здесь никогда ещё не бывал, вот интересуюсь.

— Никогда не бывали, сэр? — Служитель явно был озадачен.

Лэнтри сразу сообразил, что сморозил глупость. Но что сказано, то сказано, обратно не вернёшь.

— Я хочу сказать, — попытался он исправить положение, — всерьёз, по-настоящему не бывал. Знаете, в детском возрасте частенько воспринимаешь всё не так, понарошку. И вот сегодня вечером я неожиданно вдруг понял, что не знаю Крематорий по-настоящему, как полагается знать каждому человеку.

Служащий вежливо улыбнулся:

— Ну да, разве кто-нибудь из нас может поручиться за то, что знает всё досконально. Я буду рад показать вам, как он функционирует.

— Ну что вы. Не стоит беспокоиться. Это… это замечательное место, как мне кажется.

— О да, — засиял от гордости за своего монстра служитель. — Самое лучшее на Земле — я в этом уверен.

— Я… — Лэнтри чувствовал, что придётся продолжать этот фарс. — Видите ли, у меня не так уж много было родственников, точнее, их не было вовсе, начиная с раннего детства. И соответственно не было удобного случая посетить Крематорий уже много лет подряд.

— Понятно. — Но лицо служителя свидетельствовало об обратном: что-то явно недопонял в объяснении Лэнтри.

Господи, да что же я такого сказал, недоумевал тот. Ну что здесь такого? Ну не был человек в Крематории много лет, так что же? Нет, надо быть осторожней, следить за своими словами. Иначе возьмут и кинут в эту огненную ловушку. Да что это с парнем произошло? Он вроде как присматривается ко мне, изучает.

— Скажите, — обратился к нему служитель, — а вы случайно не из тех ли будете, что совсем недавно возвратились с Марса?

— Нет. А почему вы спрашиваете?

— Да так, ничего. — Служитель собирался уже отойти от него. — Если вам понадобится что-нибудь узнать, вы спрашивайте, не стесняйтесь. Я вам всё покажу и расскажу.

— Только один вопрос, можно? — спросил Лэнтри.

— Разумеется. Что вы желали узнать?

— Вот что.

Лэнтри оглушил его сильным ударом по шее, поперёк горла.

Он ведь не зря так пристально наблюдал за действиями служащего, управлявшего стеклянными дверьми. И теперь, с обмякшим у него на руках телом этого слишком наблюдательного энтузиаста, Лэнтри дотронулся до кнопки, открывавшей внешние прозрачные двери, услышал, как громче заиграла музыка, и положил тело в стеклянный жёлоб. Потом вышел и увидел, как распахнулись внутренние дверцы печи. Тело служащего скользнуло в огненную реку. Музыка заиграла тише.

— Отлично, Лэнтри, молодцом, — похвалил он себя.

* * *

Не прошло и секунды, как в помещение заглянул другой служитель. Лэнтри даже не успел стереть со своего лица выражения самодовольства и возбуждения, которыми был охвачен. Служитель растерянно огляделся, словно ожидал увидеть кого-то ещё кроме Лэнтри. Затем подошёл к нему.

— Чем могу быть-полезен вам, сэр?

— Да нет, я просто так смотрю, — ответил Лэнтри.

— Довольно поздно для визита, — заметил служитель.

— Не мог заснуть.

Ещё один неправильный ответ. Оказывается, в этом чёртовом мире все по ночам обязаны спать. Ни у кого не может быть бессонницы. А если такое с вами вдруг случится, вы просто-напросто включаете аппарат с гипнотическим излучателем — и готово: через шестьдесят секунд, секунда в секунду, вы уже храпите во всю носоглотку. Ох, он определённо был человеком, способным только на неправильные ответы. Сначала он попал впросак, заявив, что никогда раньше не бывал в Крематории, а ведь ему было давно известно, что дети, начиная с четырёхлетнего возраста, ежегодно ходят сюда на экскурсии, — чтобы привить им правильные мысли о чистой смерти в огне и приучить к самому Крематорию. Смерть в их понимании должна непременно ассоциироваться с ярким огнём, смерть — это тепло и солнце, а не какая-то тёмная непонятная штука. Для образования подрастающего поколения совершенно непреложный фактор. И он, безмозглый бледнолицый идиот, взял и сразу купился, выболтал при первой же предоставившейся возможности о своём невежестве.

Да, кстати, о его бледности. Он взглянул на свои руки и с нарастающим ужасом осознал, что в этом мире нет таких бледных людей, как не существует покойников. Его всегда будут подозрительно оглядывать из-за его неестественной бледности. Именно поэтому ведь его тот, прежний, служитель спросил, не из тех ли он людей, что вернулись с Марса. Вот, полюбуйтесь, милости просим, на этого, второго: блестит как новёхонький медный пенни, щёки розовые, весь аж лоснится от здоровья и избытка энергии. Лэнтри спрятал мертвенно-бледные кисти рук в карманы брюк, Но всей кожей лица ощущал испытующий взгляд служителя. Лицо ведь не спрячешь!

— Я хотел сказать, — произнёс Лэнтри, — что не хотел засыпать. Я собирался поразмышлять ночью.

— Скажите, сэр, не проводилась ли секунду назад в этом зале погребальная служба? — спросил его служитель, оглядываясь.

— Не знаю, я только что вошёл.

— Мне казалось, я слышал, как сработало устройство предания огню.

— Я не в курсе, — повторил Лэнтри.

Мужчина нажал кнопку переговорного устройства.

— Андерсон?

— Да, слушаю, — ответил голос.

— Отыщите мне, пожалуйста, Сола.

— Я прозвоню по коридорам. — Пауза, затем тот же голос: — Никак не могу его найти.

— Спасибо. — Служитель выглядел растерянным и даже вроде засопел носом от полноты чувств. Нет, это он начал принюхиваться. И точно:

— Вы, вы ничего не чувствуете?

Лэнтри поводил носом и отрицательно покачал головой:

— Нет, а что?

— Я ощущаю какой-то странный запах.

Рука Лэнтри нащупала в кармане нож. Он ждал, что последует дальше.

— Я помню, как-то раз в детстве, — пояснил мужчина, — мы нашли в поле мёртвую корову. Она уже два дня как лежала там под жаркими лучами солнца. И у неё был точно такой же запах. Только никак не возьму в толк, откуда ему взяться здесь.

— А я знаю откуда, — тихо произнёс Лэнтри и протянул вперёд руку: — Вот, понюхайте.

— Что… понюхать?

— Да меня, конечно.

— Вас?

— Несколько сот лет, как мёртвый.

— Странные у вас, однако, шутки. — Служитель был полностью обескуражен таким оборотом.

— Очень странные, — признался Лэнтри и вынул нож. — Вам известно, что это за предмет?

— Нож.

— Вы что, больше не пользуетесь ножами по отношению к людям?

— То есть? Не понял.

— Я имею в виду, чтобы убивать их из пистолета, или, скажем, при помощи ножа или яда.

— У вас и вправду очень странные шутки! — сказал мужчина и неловко попытался хихикнуть.

— Я собираюсь убить вас, — пояснил этому непонятливому человеку Лэнтри.

— Но никто никого теперь не убивает, — возразил тот.

— Теперь, может, никого и не убивают, а раньше, помнится, вовсю убивали, — заупрямился Лэнтри.

— Ну да, конечно, раньше… вроде бы.

— Вот вам и будет первое убийство за триста лет. Я только что убил вашего товарища. И отправил его в печку.

Этот демарш произвёл желаемый эффект, настолько ошарашив и полностью выведя из-под контроля этого человечишку своей полной алогичностью и неправдоподобностью, что у Лэнтри появился необходимый ему момент, чтобы сделать шаг вперёд. Он приставил нож к груди служителя и пообещал:

— Я собираюсь вас убить.

— Но это же глупо, — отвечал перепуганный служитель. — Люди больше не убивают друг друга!

— Делается это так, — продолжал свой наглядный урок Лэнтри. — Понятно показываю?

Нож воткнулся в грудь мужчины. Тот какое-то мгновение с недоверием глядел на него, потом рухнул на подставленные руки Лэнтри.

III

В шесть часов утра дымовая труба сэлемского Крематория взорвалась. Огромная каменная труба разлетелась на десять тысяч кусков по всем направлениям: в небо и на землю, на дома безмятежно спавших жителей города, никак не ожидавших подобной катастрофы. Грохот взрыва был ужасен, ужасен был и огонь, более яркий, чем тот, который разбросала по окрестным холмам осень.

Уильям Лэнтри в момент взрыва находился уже далеко — в пяти милях от Крематория. Он наблюдал, как город заполыхал в огне быстро расползающихся волн массовой кремации. Он довольно качал головой, смеялся и хлопал в ладоши.

Всё делается, в общем-то, относительно легко. Просто ты ходишь и убиваешь людей, которые не верят в убийство: они о нём только слышали что-то невнятное, как о каком-то давно отжившем обычае древних варварских цивилизаций — но всё это только понаслышке, не всерьёз. Приходишь в центральную операторскую Крематория и говоришь:

— Объясните мне, пожалуйста, принцип работы Крематория. Как он функционирует?

И оператор подробно объясняет и показывает тебе, как работает эта штука, потому что в этом мире все говорят только правду и никогда не лгут, нет смысла лгать, что-то от кого-то утаивать, скрывать. Не от кого вообще что-то скрывать. Нет преступников, никто ещё не знает, что существует один лишь преступник — он.

Да, невозможно даже поверить в то, как идеально он всё сработал. Главный оператор подробно объяснил ему принцип работы Крематория, по каким манометрам контролируется подача газов от сгорания тел в выхлопную трубу, какими приборами и как производится управление всей системы. Они с Лэнтри очень мило побеседовали, оператор очень был рад помочь Лэнтри удовлетворить его любопытство. В этом мире будущего всё делается очень легко и свободно. Люди ведут себя очень доброжелательно по отношению друг к другу, доверчиво, если не сказать по-дурацки доверчиво. Потому что Лэнтри, усвоив все необходимые ему познания, тут же воткнул в простосердечного оператора ножик и, поставив манометры с тем расчётом, чтобы через полчаса произошла перегрузка, отправился восвояси по залам и переходам Крематория, беззаботно насвистывая какую-то развесёлую мелодию.

И вот теперь даже всё небо затянуло чёрным дымом от взрыва.

— Это лишь первый, — сказал Лэнтри, глядя на небо. — Я уничтожу и все остальные, прежде чем они начнут подозревать, что в их идеальное общество затесался субъект, руководствующийся в своём поведении совсем другими нормами этики и морали. Они не рассчитывают на появление людей, подобных мне. Я выше их понимания. Моё появление невероятно, невозможно, следовательно, я не существую. Господи, да я могу убить сотни тысяч людей, прежде чем они осознают, что убийство снова стало реальностью. Я в состоянии представить это как несчастный случай каждый раз, когда я этот несчастный случай буду подстраивать. Да-а, даже не верится!

Огонь пожирал беззащитный город, а он, подыскав пещеру на холмах, решил передохнуть.

* * *

На закате солнца он проснулся от неожиданно посетившего его кошмара: ему привиделось, что он оказался в гигантской дымовой трубе, огонь пожирал его по частям и превращал в ничто, в пепел, который устремляется высоко-высоко над землёй. Он очнулся и, сидя на полу пещеры, весело посмеялся над своими страхами. В голову ему пришла новая идея.

Он спустился в город и зашёл в аудиобудку. Набрал номер телефонного коммутатора.

— Соедините меня с полицейским управлением, пожалуйста, — попросил он телефонистку.

— Извините, не поняла, — откликнулась та.

Он попробовал ещё раз, по-другому:

— Силы закона, пожалуйста.

— Я соединю вас с Управлением по контролю мира, — наконец ответила она после продолжительной паузы.

Где-то внутри него начал тикать, как крохотный будильник, страх. А вдруг телефонистка распознала термин «полицейское управление» как анахронизм, засекла его аудиономер и выслала кого-то для выяснения обстоятельств? Да нет, так она не поступит. У неё нет для этого никаких оснований. А параноиков в их цивилизации не водится.

— Управление по контролю мира. Именно так, — сказал он.

Гудок. Ответил мужской голос:

— Управление по контролю мира слушает. На проводе Стефенс.

— Дайте мне, пожалуйста, подразделение по расследованию убийств, — попросил он, не переставая улыбаться.

— Что-что, какое?

— То, что расследует убийства.

— Простите, о чём это таком вы говорите?

— Извините, ошибся номером. — Лэнтри отключил связь, довольно похохатывая. Это ж надо у них даже нет такого подразделения, чтобы расследовало убийства! Никаких убийств у них не бывает, значит, не нужны и люди, которые бы их расследовали. Вот это здорово, просто здорово!

Аудио вдруг зазвонило. Лэнтри сначала поколебался, потом решился и ответил на вызов.

— Скажите, — произнёс голос на том конце, — кто вы такой?

— Человек, который звонил, только что ушёл, — ответил Лэнтри и отключил связь.

Он бежал от будки, бежал изо всех сил. Они распознают его по голосу и вышлют людей проверить, кто он такой на самом деле. Люди в этом мире не привыкли лгать, а он только что солгал. Они это узнают по его голосу. Любой, кто способен на ложь, нуждается в заботе со стороны психиатра. Они приедут сюда, чтобы выяснить причину, по которой он им солгал. Только эту причину. Больше им не в чем было его подозревать. Отсюда следует… что надо поскорей уносить ноги.

Теперь ему придётся вести себя предельно осторожно. Он ничего толком не знает об этом мире, с его странными этическими нормами и нездоровой прямотой. Ты подпадаешь под подозрение уже оттого, что ты слишком бледен, только потому, что ночью не спишь, потому что не моешься, потому что от тебя идёт запах, как… как от дохлой-коровы. Тебя начинают подозревать просто так — из-за ничего.

Он должен сходить в библиотеку. Но это тоже опасно. Какие они сегодня — эти библиотеки? Чем они теперь там пользуются, в библиотеках? Читают книги или проецируют на экран микрофильмы? А может, люди теперь располагают свои библиотеки на дому, избавляясь таким образом от необходимости держать большие централизованные библиотеки?

Всё-таки, наверное, стоило рискнуть. Пускай он будет вызывать подозрительность у людей тем, что пользуется давно вышедшими из употребления терминами, но упускать возможность что-то узнать о мире, гнусном и бестолковом мире, в который он вынужденно окунулся и должен был существовать, было просто нелепо. Он нуждался в знаниях как никто и никогда. На улице он остановил какого-то мужчину и задал вопрос:

— Простите, где здесь ближайшая библиотека?

Странно, мужчина даже не удивился.

— Два квартала на восток, затем один на север.

— Спасибо.

Надо же, как, оказывается, просто.

Спустя несколько минут он был уже в библиотеке.

— Могу ли я быть вам чем-нибудь полезна?

Он посмотрел на библиотекаршу. Могу ли я быть… чем-нибудь полезна! Могу ли… полезна! Ну что за идиотский мир услужливых людей!

— Я бы хотел иметь Эдгара Аллана По. — Он очень осторожно выбирал глагол для своей фразы: он не сказал «почитать» — слишком уж сильно боялся того, что книгами теперь не пользуются, что книгопечатание ушло в далёкое прошлое и воспринималось как утерянное ремесло; вдруг теперешние «книги» это не что иное, как полностью воспроизведённые кинокартины в трёхмерном изображении. Да нет, какого чёрта, попробуйте в трёх измерениях воспроизвести труды Сократа, Шопенгауэра, Ницше или Фрейда!

— Повторите, пожалуйста, ещё раз.

— Эдгар Аллан По.

— Извините, но в нашей картотеке такой автор не значится.

— Мог бы я вас попросить проверить точно?

Она проверила.

— Ах, да. На карточке стоит красная помёта. Это означает, что он был одним из авторов, чьи книги подверглись Великому Сожжению в 2265 году.

— Какое невежество с моей стороны.

— Нет-нет, всё нормально, — утешала она. — А вы о нём много слыхали, да?

— У него встречались весьма любопытные идеи насчёт смерти и загробной жизни, — сказал Лэнтри.

— Любопытные? — удивилась она. — Да скажите просто ужасные, ни на что не годные.

— Да-да, конечно, ужасные. Гадкие и отвратные, если быть честным. Как прекрасно, что его книги сожгли. Нечистая литература. Между прочим, а Лавкрафт у вас есть?

— Это что, руководство по сексу?[3]

Лэнтри весело рассмеялся:

— Да что вы, нет. Лавкрафт — это имя мужчины.

Она покопалась в картотеке.

— Его книги тоже сожжены. Тогда же, вместе с книгами По.

— Полагаю, что это касается и книг Махена, человека по имени Дерлет, и ещё одного, которого звали Амброуз Биерс, не так ли?

— Именно так. — Она захлопнула картотеку. — Все сожгли. И правильно сделали: туда им и дорога. — Она с интересом взглянула на него, но без подозрительности, которой он так опасался. — Ручаюсь, что вы только что прилетели с Марса.

— Почему вы так говорите?

— Вчера у нас побывал ещё один исследователь. Он только что летал на Марс и обратно. Его тоже, знаете ли, очень интересовала литература о сверхъестественном. Впечатление создавалось такое, что там на Марсе до сих пор сохранились надгробия, представляете?

— Что это за «надгробия» такие? — Лэнтри начинал приучать себя держать язык на привязи.

— Ну это такие плиты, под которыми хоронили людей.

— Какой варварский обычай! Страшно и подумать!

— Ну да, жуткий, правда? Так вот, когда он встретил там на Марсе надгробия, он очень заинтересовался этим вопросом. Пришёл к нам и всё спрашивал, нет ли у нас тех авторов, которых вы перечислили. Но мы, разумеется, ничем не могли быть ему полезны. От их книг и гари-то давно уж не осталось. — Она пригляделась к мертвенной бледности его лица.

— Всё же вы, наверное, меня разыгрываете. Вы точно один из астронавтов, летавших на Марс. Ведь правда?

— Да, — солгал он. — Только вчера с корабля.

— Того молодого человека звали Бёрк.

— Ну конечно же, Бёрк! Добрый мой приятель!

— Мне очень жаль, что я не могла быть вам полезна. А вам я бы посоветовала уколы витаминов и позагорать под ультрафиолетовой лампой. Вы выглядите просто ужасно, мистер…

— Лэнтри. Ничего, скоро всё вернётся в норму. Я вам очень признателен за вашу любезность. Что ж, до следующего кануна Хелоуин![4]

— Ах, какой же вы шутник! — с готовностью засмеялась она. — Если бы и в самом деле остался Хэлоуин! Тогда бы я назвала это свиданием.

— Но они сожгли и его, не правда ли? — спросил Лэнтри.

— Ой, они сожгли все-все, ничего не осталось, — посочувствовала девушка. — Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — попрощался он и вышел из библиотеки.

* * *

Ох, до чего же осторожно ему приходится балансировать, вращаясь, будто некий тёмный гироскоп, в этом мире: он должен вращаться и вращаться, не скрипнув, не прошелестев ни на мгновение. Поневоле станешь молчуном, будешь молчать как могила, из которой вышел на свет. Проходя по вечерним восьмичасовым улицам, он особо заинтересовался их освещением: освещены были улицы в основном на перекрёстках и на углах, а сами кварталы освещались довольно скупо. Неужели эти удивительные люди совсем не боятся темноты? Нет, это невозможно, абсурд! Каждый человек боится темноты. Даже он, когда был маленький, он тоже боялся. Это является такой же естественной и неотъемлемой чертой человеческой натуры, как необходимость есть и спать.

Проходя по парку, он обратил внимание на маленького мальчугана, во весь дух улепётывавшего от компании преследователей такого же, как он сам, возраста. Преследователей было шестеро, они кричали и носились по лужайке, барахтаясь среди опавшей листвы, под тёмным и холодным октябрьским вечерним небом. Несколько минут Лэнтри наблюдал за их весёлой кутерьмой, прежде чем улучил момент и обратился к одному из мальчишек, который тяжело дыша остановился на мгновение, чтобы передохнуть. Он так усердно глотал свежий вечерний воздух, что казалось, набирает его побольше в маленькие детские лёгкие, чтобы вслед за этим надуть бумажный пакет и торжественно хлопнуть его на радость всем сорванцам на лужайке.

— Эй, — окликнул его Лэнтри. — Ты быстро так выдохнешься.

— Ага, — ответил мальчишка, — точно.

— Слушай, — продолжал Лэнтри, — ты мне не скажешь, отчего это улицы посредине кварталов совершенно не освещаются фонарями?

— Чего? — изумился сорванец.

— Ну, понимаешь, я учитель и решил вот так неожиданно, врасплох, проверить твои знания, — придумал отговорку Лэнтри.

— Ну-у, потому что, — воспринял всё за чистую монету парнишка, — потому что не надо никаких фонарей посреди кварталов — вот почему.

— Но ведь на улице становится совсем темно, вечер-то уже поздний, — в свою очередь недоумевал взрослый дяденька.

— Ну и что? — опешил мальчишка.

— А разве тебе не страшно?

— Чего бояться-то? — не понял тот.

— Ну, темноты, например.

— Эва, с какой это стати?

— Пойми, — растолковывал Лэнтри. — Сейчас уже темно, ничего не видно. В конце концов, уличные фонари для того и придумали, чтобы они разгоняли тьму и люди не боялись.

— Хм, глупость какая. Фонари придумали, чтобы было видно, куда ты идёшь, и больше ни для чего.

— Да нет же, ты не понимаешь, — терпеливо добивался вразумительного ответа на свой вопрос Лэнтри. — Ты что же, хочешь меня убедить, что можешь просидеть в пустом парке всю ночь напролёт и так ничего и не испугаться?

— А чего пугаться-то?

— Чего, чего, дурачок ты этакий. Темноты, конечно!

— Вот ещё!

— И можешь, скажем, отправиться вечером на холмы, провести там всю ночь?

— Конечно!

— Можешь остаться один в пустом, брошенном доме?

— Понятное дело, могу.

— И тебе не будет страшно?

— Ни капельки не будет.

— Ну ты и врунишка!

— Вы чего обзываетесь, дядя? — возмутился сорванец. Очевидно, назвать человека лжецом было верхом непристойности. С ума сойти можно от их дурацких порядков!

Лэнтри был вне себя от негодования, хотя и понимал, что глупо сердиться на уличного мальчишку.

— Ладно, — попробовал он ещё раз. — Ну-ка, погляди мне в глаза, но только не отводи взгляда…

Мальчишка послушно поглядел.

Лэнтри слегка оскалил зубы, растопырил пальцы наподобие когтей и принялся гримасничать пострашнее, рычать и жестикулировать — всё что угодно, только бы напугать этого маленького ублюдка.

— Хо-хо, здорово, — оценил маленький ублюдок его старания. — Дядя, а вы забавный.

— Что? Что ты сказал?

— Я говорю, вы забавный, дядя. Здорово это у вас получается. Эй, пацаны, давай сюда! Здесь один дяденька отличные штуки показывает!

— Перестань!

— Сделайте, пожалуйста, ещё разок, сэр.

— Сказал же, хватит! Спокойной ночи! — И Лэнтри поспешил уйти.

— Спокойной ночи, сэр. И будьте поосторожней в темноте, сэр, — напутствовал вдогонку сорванец.

* * *

Какой идиотизм, мерзкий, ползучий, желтобрюхий и сопливый идиотизм! Да такой поганой штуки, как эта, ему в жизни видеть не приходилось. Они растят своих идиотов-ублюдков без единой извилины в голове, как у ёжика, — у кроликов, к сожалению, есть одна — ответственная за такую элементарную штуку, как воображение! Что за удовольствие в детстве и в том, что ты ребёнок, если у тебя отсутствует воображение?

Он сбавил шаг — чего бежать? Переключил скорость и занялся самоанализом. Провёл по лицу рукой, укусил себя за палец, обнаружил, что стоит как раз посредине квартала, и почувствовал себя неуютно. Прошёл по улице немного вперёд, поближе к горящему на углу фонарю.

— Так-то будет лучше, — отметил он и протянул к фонарю руки, растопырив пальцы, будто согревал ладони у костра.

Лэнтри прислушался. Ни звука, только дыхание ночи да извечные сверчки. Отдалённый шипящий выхлоп прочерчивающей небо ракеты. Похоже на звук несильно размахиваемого в темноте факела.

Он прислушался к себе и в первый раз за всё время осознал, что же в нём есть такого особенного, чего ни у кого нет: внутри него царила полная тишина — ни звука. Те негромкие звуки, которые полагалась производить лёгким и ноздрям, отсутствовали. Лёгкие не вдыхали кислорода и не выдыхали углекислого газа, они замерли на месте. Реснички эпителия в его ноздрях, которые должен был овевать тёплый поток воздуха, не шевелились. И мягкое мурлыкание производимое в носу процессом дыхания, тоже отсутствовало. Странно. Даже не странно — забавно. Шум, который ты никогда не воспринимал сознательно, когда ты был жив, теперь начал тебя беспокоить, тогда как ты уже мёртв. И ты уже скучаешь по нему.

Бывало иногда, очень редко, глубокой бессонной ночью, раньше, лежишь с открытыми глазами, очнувшись от какого-то смутного кошмара, прислушиваешься в ночь и в себя — и тогда вдруг, кажется, начинаешь слышать сначала лёгкое посапывание: вдох-выдох, вдох-выдох, а потом начинает мерно и глухо стучать в висках кровь, отдаваться в барабанных перепонках, в вене на горле, в ноющих тупой болью запястьях, в промежности, в груди. Нынче же все эти малые ритмы твоего тела канули в далёкое прошлое, ушли безвозвратно. Удары крови в висках и запястьях пропали, на горле не пульсирует вена, не поднимается ритмично грудь, не ощущается равномерно циркулирующая по всему организму кровь, производящая неуловимый уху, но такой явственный для тебя звук. Теперь — что же теперь? Теперь это почти то же самое, что прислушиваться к мраморной статуе.

Всё равно он же жил. Или по крайней мере существовал: думал, перемещался в пространстве, действовал. А как, благодаря чему? Каким образом всё это соотносимо с научными теориями и физическими, химическими постулатами? Как объяснить загадочное это явление? Где же движущая сила его существования?

Да чего там, понятно, где эта движущая сила.

— Это его ненависть.

Ненависть была в его жилах, заменив собой кровь в его мёртвом теле, теперь она циркулировала по всему организму, толчками пробегала живительным потоком по всем холодным членам. Ненависть была его сердцем, она ровным теплом грела грудь. Что он, в самом деле, такое, если подумать? Негодование, материализовавшееся в его оболочке, зависть. Они сказали, что он не имеет права больше лежать в могиле. Он ведь не собирался вылезать на поверхность и разгуливать на свободе — они его заставили, вынудили на этот шаг. Да прекрасно он довольствовался своим отдыхом в зарытом глубоко в землю деревянном ящике, ощущая и не ощущая в то же время шорох мириадов бодрствующих и вечно копошащихся в земле насекомых, шевеление червей, глубоких, как его мысли.

Так нет же, они пришли и приказали: «Нечего тебе здесь делать, пошёл вон, в печку!» А это самая мерзкая штука, которую можно предложить сделать мужчине: человеку нельзя так безапелляционно приказывать жертвовать собой во имя их дурацких идей. Если вы будете человеку твердить, что ему всё равно, он же мёртвый, тогда он не захочет быть мёртвым. Если начнёте утверждать, что нет, слава Богу, Вампиров, клянусь, он постарается стать таковым — хоть на время. Вы скажете, что мертвецы не могут ходить, он обязательно попробует, как функционируют его конечности. Вы будете разглагольствовать о том, что в вашем мире совершенно отсутствует феномен убийства, будьте покойны, он обеспечит вам наличие упомянутого феномена. Потому что он есть средоточие и предельная концентрация всего невозможного, на которое только способно ваше воображение — если оно у вас есть. Своей бездумной и нерасчётливой практикой вы сами его и породили. Ну что ж, он вам покажет, где раки зимуют. Сами виноваты: нечего было его трогать. Вы не оставили ему выбора, он вынужден показать вам, почём фунт лиха. Солнце — это благо, ночь — тоже, ничего дурного в темноте нет, и страшного в ней ничего нет, говорите.

Темнота — это страх, это ужас, выкрикнул-он в сторону домишек, притаившихся в вечерней тьме, выкрикнул молча. Она, эта тьма, эта ночь и придумана для контраста. Её надо бояться, ей надо ужасаться, понятно вам, олухи, кретины? Всегда так было, с самого сотворения мира. Вы, подлые сжигатели книг Эдгара По и чудесного многословного Лавкрафта, вы, гнусные ханжи, хулители и гонители славного праздника Хэлоуин и его сделанных из тыквы фонарей! Я превращу ночь в то, чем она когда-то всегда была, в то, для защиты от чего человечество и придумало города с фонарями, чтобы не боялись дети.

Будто в ответ на его мысли низко на небосклоне пророкотала ракета, оставляя за собой неровный шлейф пламени, заставив Лэнтри вздрогнуть от неожиданности и отшатнуться назад.

IV

До Научного Порта было не больше десяти миль ходу. Но ему и тут не повезло. Он пришёл в научный городок к рассвету, а часа в три утра его нагнал на шоссе серебристый «таракан».

— Хэлло, — окликнул его водитель.

— Хэлло, — устало откликнулся Лэнтри.

— Почему вы идёте пешком? — спросил мужчина.

— Я направляюсь в Научный Порт.

— А почему вы не едете, а так, на своих двоих?

— Мне нравится ходить пешком.

— В первый раз слышу, чтобы кому-то нравилось ходить пешком. Может, вам нехорошо? Давайте я вас подвезу.

— Нет, спасибо, я пройдусь пешком. Мне это нравится.

Водитель после некоторого замешательства захлопнул дверцу «таракана», пожелав ему на прощание спокойной ночи.

Когда «таракан» скрылся из виду за холмом, Лэнтри ступил с дороги на землю, в близлежащий лесок. Ох уж мне этот дурацкий мир услужливых идиотов, думал он. Господи, тебя считают умалишённым уже из-за того, что ты не разъезжаешь на их приспособлениях для шуршания по дорогам, а просто-напросто идёшь пешком. Это наводит на единственную в такой ситуации логическую посылку: ему нельзя больше разгуливать пешком, он должен раскатывать на их «тараканах». Надо было соглашаться, когда тот малый предлагал его подвезти.

Остаток ночи он продолжал шагать вдоль дороги, сворачивая в подлесок всякий раз, когда появлялась очередная машина. На рассвете он забрался в сухой водосток и смежил веки.

* * *

Сон, приснившийся ему, был совершенен, как бывает совершенна по своей кристаллической структуре снежинка.

Он увидел кладбище, в могиле которого он лежал глубоко под слоем земли и дозревал до судьбоносного момента в течение целых столетий. Он услышал шаги возвращающихся ранним утром на работу могильщиков, пришедших довести до конца начатое вчера.

— Передай мне, пожалуйста, лопату, Джим.

— Держи. Ну что, поехали?

— Погоди-ка, погоди!

— Ну что там ещё?

— А ну глянь сюда. Мы ж с тобой вчера ушли, а жмурика оставили на утро, так?

— Так.

— Гроб оставался тут, присыпанный немного, так?

— Ну так.

— А теперь, глянь-ка сюда, он пустой и раскрытый!

— Да мы, небось, могилой ошиблись.

— Как там на надгробии написано?

— Лэнтри. Уильям Лэнтри.

— Он самый. Я точно запомнил. Удрал наш Уильям Лэнтри. Смылся!

— А чего с ним, с жмуриком, могло такого приключиться?

— Откуда я знаю. Вчера вечером тут было тело.

— Но мы ж с тобой наверняка-то не знаем: было — не было. Мы внутрь не заглядывали.

— Не будь дурнем! Кто ж станет пустой-то гроб закапывать? Нет, он в этом самом ящике точно лежал, я знаю. А теперь не лежит.

— Я ж тебе талдычу: ящик запросто мог быть и пустым.

— Нет уж, дудки! Ты только понюхай, чем пахнет. Был он тут, был.

Пауза.

— Но не мог же кто-нибудь взять и выкрасть тело, правда?

— А зачем?

— Из любопытства, например.

— Не болтай глупостей. Люди никогда не занимаются воровством. Чтобы кто-то вот так взял и выкрал тело? Полный абсурд. Люди не привыкли воровать.

— Н-да, что же, у нас остаётся только один вариант.

— И это?..

— Это значит, что он вылез и ушёл себе подобру-поздорову.

Пауза. В своём чёрном сне Лэнтри ожидал, что за таким предположением последует смех собеседника, но смеха не последовало. Вместо него после продолжительной задумчивой паузы голос второго могильщика произнёс:

— Да, действительно. Так оно, видно, и есть: поднялся и ушёл. Интересная мысль, надо бы хорошенько её обмозговать.

— Не правда ли?

Молчание.

* * *

Лэнтри очнулся. Да, конечно, это был только сон, но, Боже, до чего же реалистичный! Странно они разговаривали, эти двое могильщиков. Но отнюдь не неестественно для сложившейся ситуации, нет, нет. Примерно так они, люди будущего, и должны разговаривать, очень на них похоже. Лэнтри скупо усмехнулся, поймав себя на очередном анахронизме: будущее, как он его определял в мыслях, на поверку оказывалось настоящим, всё это с ним происходило в данный момент. Не через триста лет в будущем, а сейчас. Это было не двадцатое столетие. Как же спокойно эти двое мужчин обсуждали его исчезновение и как легко восприняли этот парадокс: «Вылез и ушёл подобру-поздорову, не правда ли?» Даже голос не дрогнул, — не оглянулись через плечо, руки крепко держат инструмент, и мозги у них тоже крепкие, как орешек, совершенные в своей простоте; и логичности. Нет другого объяснения, ведь не мог же, в самом деле, кто-то украсть в мире, где никто ничего не крадёт. Так и сказал: «Полный абсурд».

Значит, мертвец за здорово живёшь поднялся и ушёл. Только само мёртвое тело могло себя украсть. Вот умники! Из некоторых слов, обронённых могильщиками, Лэнтри мог уяснить, что они при этом думали. Вот лежал, лежал себе человек в состоянии анабиоза, никакой не мёртвый, а почти что, можно сказать, живой лежал. И не год, не два — сотни лет пролежал. А принялись они ворошить всё кругом, шуметь, суетиться и разбудили человека.

Кто ж не слыхал про тех зелёных лягушек, которые на столетия были заключены в грязевые комья и заморожены в лёд, и ничего с ними, с зелёными, не сделалось. Когда учёные выколупнули их и согрели, как камешки в ладонях, эти мелкие земноводные запрыгали как ни в чём не бывало, глазёнками заморгали, квакать начали. Так что нетрудно представить, следуя логике этих кладбищенских пролетариев, что Лэнтри мог повести себя в строгом соответствии с известными им понаслышке законами природы.

Но если им придёт в их тупые головы сопоставить дату таинственного исчезновения жмурика и «несчастный случай», незапланированную аварию в Крематории? Денёк-другой шариками покрутят и дойдут. Что, если этот бледнолицый парень с Марса, Бёрк, кажется, придёт снова в ту же библиотеку, а молоденькая библиотекарша, когда он попросит ещё какие-нибудь книжки, ему выдаст:

— Ах, знаете, на днях заходил к нам ваш добрый приятель по имени Лэнтри.

А он только удивится:

— Лэнтри? Что за Лэнтри такой? Не знаю никакого Лэнтри!

Тогда придёт черёд удивляться уже ей:

— А, так он мне соврал?

Они ведь, кретины безмозглые, друг другу вообще не врут. Вот так, из маленьких эпизодов и частей у них сложится единая картина. Человек с бледным лицом, а люди такими бледными не бывают, солгал, а люди теперь никогда не лгут; человек, идущий пешком по уединённой ночной дороге, а люди никогда не ходят пешком на большие расстояния; на кладбище неожиданно пропадает покойник из могилы, и Крематорий вдруг ни с того ни с сего взлетает на воздух…

Они будут выслеживать его, охотиться за ним. Они его вычислят, это нетрудно: пешком разгуливает, всё время врёт и к тому же бледный. Они его вычислят, схватят и засунут в ближайшую же топку как полено. И будь здоров, Уильям Лэнтри, с праздником Независимости тебя!

Остаётся одно: делать то, зачем он появился снова на белый свет. Он разволновался и заворочался на импровизированном ложе. Губы его растянулись в хищном оскале, глаза горели ненавистью, всё мёртвое тело пылало и трепетало в одном только страстном желании. Убивать, убивать и продолжать всё время убивать, убивать, убивать. Он должен превратить своих врагов в союзников и друзей, в людей, которые ходят, хотя не имеют права ходить, в бледнолицых, разгуливающих по миру розовощёких. Он должен убивать, убивать и ещё раз убивать. Он должен совершать посев драконовских зубов, плодя всё больше себе подобных. Нужны новые и новые мертвецы, покойники, мёртвые тела, трупы. Он обязан уничтожать один чёртов Крематорий за другим. Пусть взлетают на воздух бесперебойно. Пусть растут ряды мертвецов. И когда все Крематории будут лежать в руинах и все наскоро сооружённые морги будут переполнены телами пострадавших при взрывах, тогда он начнёт приобретать всё новых и новых друзей и соратников в его благородной миссии.

Прежде чем им удастся выследить, обнаружить и уничтожить его, он должен позаботиться, чтобы они уже сами были мертвы. Пока будет так, он в безопасности. Он будет убивать, а они не будут отвечать убийством на убийство. Не принято у них, видите ли, убивать. И это даёт ему очевидное преимущество в объявленной войне. Он выкарабкался из заброшенного водостока и вышел на дорогу.

Из кармана он вынул нож и остановил первую же попавшуюся на шоссе машину.

* * *

Точно как День Независимости — не меньше! Самый здоровый из всех!

Крематорий Научного Порта разломился где-то посредине и затем, осев, развалился на части. Сначала было очень много небольших взрывов, за которыми последовал главный, страшный в своей оголтелой ярости, по неожиданной мощи и неистовству. Обломки разлетелись над научным городком, разрушая всё подряд: дома с людьми, деревья, технику. Он пробудил людей от сна и тут же успокоил навеки, принеся с собой летающую по городку смерть.

Уильям Лэнтри, сидя в «таракане», не принадлежавшем ему, лениво крутил ручку настройки аудиосвязи, поймал какую-то станцию. В результате аварии в Крематории погибло около четырёхсот человек. Большая часть из них была расплющена в своих домах разбросанными вокруг гигантскими обломками трубы Крематория, других настиг металл, свистевший в воздухе. Временный морг оборудован на…

Прозвучал адрес морга.

Лэнтри ждал наготове с блокнотом и карандашом, быстро записал адрес.

Можно продолжать двигаться тем же путём, размышлял он, переезжая из города в город, из страны в страну, уничтожая по пути эти монстры-топки, Огненные Столбы, до тех пор, пока вся идеально отлаженная система прижигания и аннигиляции следов преступления огнём не будет уничтожена окончательно. Он сделал грубый подсчёт: каждый взрыв в среднем уносил с собой около пятисот жертв. Он буквально в считанные дни и недели может дойти до ста тысяч человек.

Он надавил ногой на педаль газа, и «таракан» тронулся с места. Лэнтри, с улыбкой на бледных губах, катил по улицам города.

Главный городской следователь по делам, связанным со скоропостижной смертью, провёл реквизицию старого складского помещения. С полуночи и до четырёх утра во двор склада, шурша по омытым дождём сверкающим покрытиям дороги, заезжали серые «тараканы», из них вынимали тела погибших и укладывали на цементный пол морга. Тела укрывались белыми простынями. Основной поток мертвецов продолжался непрерывно до половины пятого, затем прекратился. Более двухсот трупов разместилось на холодном цементном полу бывшего склада. Они лежали ровными рядами — холодные и бледные.

Мертвецы были предоставлены сами себе, никто не остался за ними приглядывать, да они и не нуждались теперь ни в чьей заботе, вполне могли обойтись собственными силами.

Около пяти утра, с первыми лучами солнца на востоке, в сарай потянулся первый, пока тонкий, ручеёк посетителей: родственники и сыновья, дочери погибших, их отцы и матери, дяди и тёти приходили, чтобы быстро засвидетельствовать факт опознания погибших и не мешкая покинуть мрачное помещение и двинуться дальше по делам.

Уильям Лэнтри пересёк широкую мокрую улицу и вошёл в здание бывшего склада.

В одной руке он держал голубой мелок.

Он проследовал мимо городского следователя, занятого беседой с двумя посетителями у входа во временный морг.

— …отвезти тела в Крематорий города Меллин Таун, завтра, — донёсся до него обрывок их разговора, и голоса стихли.

Лэнтри шёл дальше, его шаги по холодному цементному покрытию пола отдавались в гулком помещении слабым эхом. Его охватила и понесла волна неопределённого облегчения, когда он шагал между укрытыми простынями фигурами. Наконец-то он был среди своих! И ведь что самое приятное: он их создал сам, своими, так сказать, собственными руками! Вот этими руками он превратил их в покойников, в собратьев, в своих друзей. Вот они лежат ровными рядами, твои соратники!

Как там, законник не глядит? Лэнтри обернулся. Нет, не смотрит. Складское помещение было погружено в тишину, спокойствие и сумрак хмурого октябрьского утра. Городской следователь вообще уходил прочь, на улицу в сопровождении двух своих помощников. На противоположной стороне улицы припарковался «таракан», и начальство отправилось выяснять, в чём тут дело.

Уильям Лэнтри нагнулся и начертил пентаграмму[5] на цементном полу рядом с одним телом, другим, третьим. Минут через пять, непрестанно оглядываясь, не пришёл ли кто, он успел пометить голубым мелком около ста тел: работал он быстро, бесшумно и оперативно. Исполнив задуманное, он выпрямился и спрятал мелок в карман.

Время настало всем добрым людям присоединиться к их празднику, время настало всем добрым людям присоединиться к их празднику, время настало всем добрым людям присоединиться к их празднику, время настало всем добрым…

Он лежал в земле столетия кряду, и сквозь толщу земли до него доходили мысли и самые сокровенные желания людей, которые копошились там, на поверхности. Он жадно их всасывал, подобно большой подземной губке. Из тёмных глубин его памяти той смерти, глубоко зарытой и увенчанной, придавленной надгробием, он извлекал преследовавшее его видение: чёрная пишущая машинка печатает на белой бумаге ровные чёрные строчки его заклинания:

«Время настало всем добрым людям…

Уильям Лэнтри».

Другие слова…

Прыг-скок, обвалился потолок. Нет, не так. Покойник раз-два, прыг-скок, обвалился Крематорий, раз-два…

Лазарь, восстань же из мёртвых…

Он знает все правильные слова. Осталось только произнести их, как произносили эти заклинания одно столетие за другим. Он лишь взмахнёт руками и произнесёт свои заклинания, магические слова, вызывающие к жизни тёмные силы, и тогда мёртвые содрогнутся, восстанут и пойдут.

А когда они восстанут из праха, он поведёт их в город, и они будут убивать, убивать всех подряд на своём пути, и те тоже будут восставать и идти. К исходу дня в их рядах будут тысячи и тысячи новых соратников, они вольются в их шеренги и будут шагать вместе с ним, сея повсюду новую и новую смерть. А что же эти наивные, бестолковые обыватели? Они будут совершенно не подготовлены к их триумфальному шествию, они будут растеряны и беззащитны. Они будут обречены на поражение в войне, которую он им объявил, но о которой они ничего не подозревают. Они не верят в то, что такое вообще возможно, всё будет кончено прежде, чем они успеют осознать, что не всё на свете подчиняется логическим законам, что их хвалёный здравый смысл может быть грубо растоптан.

Он воздел кверху руки. Губы его шевелились. Он промолвил заклинания. Начал с заунывного шёпота нараспев, затем голос его окреп, громче, громче. Он твердил слова заклинания снова и снова. Глаза его были крепко зажмурены, брови насуплены, тело раскачивалось в монотонном ритме. Он заклинал мёртвых, всё убыстряя и убыстряя поток речи. Он двинулся вперёд, проходя между рядами мертвецов, безотчётно твердя одно и то же. Его уже самого начала околдовывать придуманная им формула, он как зачарованный нагнулся и стал метить мелком следующие и следующие тела: возле каждого трупа он выводил правильную пентаграмму на цементном полу, на манер древних колдунов и шаманов. Он улыбался и был уверен в своих силах, в своём могуществе. Вот сейчас, ещё одно мгновение, и мёртвые тела задрожат и медленно поднимутся, зашевелятся и спадут их смертные покровы, они восстанут, чтобы присоединиться к нему в его борьбе.

Руки его были воздеты к потолку, голова ритмично кивала в такт тарабарщине, он творил пассы над рядами мертвецов. Он говорил всё громче, почти кричал, впадая в экстаз, напрягшись всем своим существом, сияя глубоко запавшими в глазницах, исполненных истовой верой глазах.

— Теперь, — воскликнул он, — восстаньте из мёртвых, все вы, восстаньте!

И… ничего не случилось.

— Восстаньте! — кричал он с мукой и мольбой отчаянным голосом.

Простыни не шелохнулись, продолжали лежать, драпируя голубоватыми складками мёртвые тела.

— Слушайте и повинуйтесь! — приказывал он.

И снова, и снова призывал их и молил. Сначала всех скопом, а потом перешёл к индивидуальному подходу к каждому покойнику. Покойники не отвечали на его призывы и заклинания. Его одинокая фигура шагала по цементному полу бывшего склада, размахивала руками, кланялась и помечала жмуриков голубыми пентаграммами.

Лэнтри был бледен. Он облизнул губы и зашептал пересохшим горлом:

— Ну же, вставайте, не медлите, вставайте! Они же вставали, всегда вставали, целые тысячелетия они всегда повиновались и восставали из могил! Когда ты рисуешь знак — вот так, когда произносишь слово — вот так, они всегда восстают! А вы-то, вы-то почему не повинуетесь? Давайте, живее, пока они не вернулись!

Помещение бывшего склада было погружено в глубокие тени, перегороженные стальными балками и стеллажами. В сумраке пустого склада, под гулким потолком только отзывалось эхом его страстное бормотание и мольбы бессильного в ярости и отчаянии ожившего мертвеца, одинокого на тропе войны с целым миром.

Через широко раскрытые ворота склада он увидел, как на небе гаснут последние бледные звёзды.

Шёл 2349 год.

Глаза его потухли, руки бессильно опустились. Он стоял неподвижно, погружённый в пучину отчаяния.

* * *

Были времена, когда люди вздрагивали от звука хлопающих на сквозняке ставен и дверей в пустом доме, раньше люди суеверно крестились распятием и аконитом,[6] верили в то, что мертвецы могут свободно расхаживать по земле, верили в оборотней-Вампиров, в вислоухих белых волков. И пока люди будут продолжать в них верить, Вампиры, вурдалаки и белые волки будут продолжать существовать в природе. Человеческий разум порождал их и придавал им материальное воплощение.

Однако…

Он окинул взглядом ровные ряды укрытых простынями тел.

Эти люди не верили во всякую чертовщину.

Никогда не верили и не могли верить. При жизни им и в голову-то не могло прийти, что мертвецы могут ходить. Они передвигались иным способом: улетали в трубу Крематория. У этих людей не было ни времени, ни места для суеверий, они никогда не вздрагивали от необъяснимых явлений, не боялись темноты. Мертвецы не умеют ходить, это лишено всякой логики и смысла. Сейчас всё-таки 2349 год на дворе!

Отсюда следует логическое заключение, что лежащие перед ним мертвецы не могут восстать и пойти. Они будут лежать такими же мёртвыми, плоскими и холодными, как сейчас. И ничто — ни начертанные мелком пентаграммы, ни мольбы, ни проклятия, никакое порядочное суеверие не могло вдохнуть в них жизнь и заставить встать и пойти. Они были покойниками в полном смысле этого слова, а главное, они знали, что они покойники, и вели себя, как положено покойникам.

Он был совершенно одинок.

На свете было много живых людей, которые передвигались по поверхности в своих «тараканах», попивали прохладительные и горячительные напитки в небольших полутёмных придорожных барах, целовали своих женщин и вели долгие добропорядочные трезвые разговоры дни напролёт, они всё говорили и говорили, эти живые люди.

А он? Он был неживой.

Всё тепло, что у него имелось, появлялось в нём благодаря трению, производимому движениями.

Вот лежат здесь, в этом складском помещении, две сотни хладных трупов на цементном полу. Первые за добрую сотню лет покойники, которым позволили в силу сложившихся обстоятельств побыть самими собой, покойниками то есть, лишний часок-другой. Первые трупы, не отправленные немедленно в топку, чтобы там сгореть как спички, один за другим.

Он должен был радоваться их компании, чувствовать себя не так одиноко, ощущать себя одним из них.

А он не радовался, не чувствовал и не ощущал.

Они ведь были безнадёжно и бесповоротно мертвы. Они же не верили в то, что мёртвые могут разгуливать на свободе. Сердце перестало биться — значит, человек окончательно умер. Он мертвее его, мертвеца.

Итак, он в полном одиночестве. Наверное, не было ещё на земле более одинокого, чем он, человека. Это одиночество ширилось, заливая ему грудь, поднималось к горлу, душило его.

Уильям Лэнтри неожиданно оглянулся и оторопел.

Пока он тут стоял, погружённый в переживания, в помещение бывшего склада кто-то вошёл. Седовласый высокий мужчина в рыжевато-коричневом демисезонном пальто, без шляпы. И как долго он уже здесь находился, определить не было никакой возможности.

И непонятно, что он вообще здесь делал. Лэнтри развернулся всем корпусом и направился Медленным шагом к выходу из морга. Проходя мимо незнакомца, он невольно оглянулся на него и встретил любопытствующий ответный взгляд того, устремлённый прямо на него, Лэнтри. Интересно, слышал ли он что-нибудь? Все его заклинания, мольбы и проклятия, которые он кричал этим жмурикам? Подозревает ли что-то нехорошее? Лэнтри ещё больше замедлил шаг. Видел ли этот седой, как он, Лэнтри, рисовал на цементном полу голубым мелком таинственные знаки? И потом, способен ли незнакомец ассоциировать их с древними предрассудками? Скорее всего нет, не способен.

Дойдя до двери склада, Лэнтри остановился. На какое-то мгновение ему вдруг остро захотелось, чтобы он сейчас тоже лежал на цементном полу, чтобы он снова оказался холодным и мёртвым, чтобы его окостеневшее тело подняли и унесли к какой-нибудь далёкой-предалекой топке, чтобы он превратился в шипящих языках пламени в горстку пепла. Если он действительно остался один-одинёшенек, если не может созвать под свои знамёна армию мертвецов, чтобы повести её на священную войну… тогда стоит ли продолжать борьбу? Убивать и убивать? Да, он может отправить на тот свет ещё несколько тысяч живых людей. Но ему этого вовсе не достаточно для достижения намеченной цели. Он может только стараться унести как можно больше жизней, прежде чем его возьмут под белы руки и потащат в огонь.

Он посмотрел в холодное утреннее небо.

В сумрачных высотах ракета прочертила своим огненным языком яркий след.

Марс горел красной точкой среди других утренних звёзд.

Марс. Библиотека и та разговорчивая библиотекарша. Их беседа. О том о сём. И о людях, возвращавшихся с Марса. Могилы, надгробия.

Лэнтри вдруг словно осенило, он чуть не закричал от радости. Усилием воли он сдержался и не протянул руку к этой горящей красным цветом точке. Прекрасная алая звезда на тёмном небосклоне. Чудесная далёкая звезда, заново подарившая ему надежду. Если б в его груди билось живое, горячее сердце, оно бы неистово заколотилось в этот момент, он бы вспотел, пульс его застучал бы как кузнечный молот и слёзы бы навернулись на глаза.

Он должен отправиться немедленно, тотчас же, в то место, откуда стартуют к звёздам ракеты. Он обязательно улетит на Марс, так или иначе, но улетит, доберётся до Марса и нетронутых могил. И тогда, да помогут ему силы небесные, он поставит на них свою последнюю ставку, свою жгучую, неукротимую ненависть: они восстанут и пойдут, они будут делать всё, что он прикажет! Они будут представителями иной цивилизации, чем та, которая правит на Земле, более древней культуры, построенной по образцу Древнего Египта. А культура строителей египетских пирамид, каким клубком, средоточием самых тёмных суеверий и мракобесия она была! Итак, на Марс. Вперёд, вперёд к чудесной красной планете. О, как ты великолепен, Марс!

Но он должен стараться не привлекать внимания к своей персоне, должен соблюдать предельную осторожность. Этот седой всё время поглядывает на него сквозь распахнутые двери временного морга. Да и вообще, здесь слишком людно. Один он со всеми справиться не может — возьмут числом. Прежде ему приходилось сталкиваться со своими жертвами всегда один на один.

Лэнтри приказал себе остановиться и немного успокоить расшалившиеся нервы, постояв на ступеньках входа в морг. Ему хотелось сорваться с места и бежать, бежать, но это вызвало бы подозрительные взгляды окружающих. Человек с седыми волосами и без шляпы присоединился к нему, стоя рядом, на ступеньках, и тоже уставился в небо. Казалось, он вот-вот заговорит с Лэнтри. Вот он пошарил по карманам, вынул пачку сигарет.

V

Они стояли вдвоём у входа в морг: Лэнтри и этот высокий седовласый и розовый незнакомец. Лэнтри прятал руки в карманы брюк. Был прохладный предрассветный час, с бледным ликом луны в тёмном небе, отбрасывающим призрачный свет и глубокие тени на дома, улицы и видневшуюся невдалеке реку.

— Хотите сигарету? — предложил Лэнтри седому.

— Благодарю.

Они закурили. Мужчина пригляделся к губам Лэнтри и произнёс:

— Свежо на улице.

— Свежо.

Они немного попереминались с ноги на ногу.

— Ужасное происшествие.

— Да, ужасное.

— Так много мёртвых.

— Много.

Какое-то шестое чувство предупредило Лэнтри, что здесь что-то не так. Этот незнакомец проявляет к нему не обычное любопытство праздного зеваки, отнюдь нет: он вроде как бы смотрит на Лэнтри и не смотрит вовсе, а прислушивается к нему, всё чего-то принюхивается, ощупывает, что ли? Это странное его поведение, тонкий какой-то нюанс заставляли зреть внутри Лэнтри ощущение глубокого беспокойства, дискомфорта. Высокий седовласый мужчина представился:

— Меня зовут Маклюэр.

— У вас там кто-нибудь из близких или друзей? — поинтересовался Лэнтри.

— Нет. Только случайный знакомый. Какое страшное несчастье!

— Ужасное.

Теперь они уже взаимно оценивали друг друга. На своих семнадцати колёсах тихо прошуршал на повороте очередной «таракан». Лунный свет очертил дальнюю перспективу города, раскинувшегося среди чёрных холмов.

— Вот я и говорю, — промямлил этот Маклюэр.

— Да?

— Вы бы не сочли за бестактность, если бы я попросил вас ответить мне на один вопрос?

— Буду только рад, — ответил Лэнтри и приготовил, нащупав в кармане, нож.

— Ведь вас зовут Лэнтри? — наконец задал вопрос мужчина.

— Да.

— Уильям Лэнтри?

— Да.

— Значит, вы именно тот самый человек, который исчез позавчера ночью с сэлемского кладбища, не так ли?

— Да.

— Спасибо Всевышнему, как я рад, Лэнтри! Мы с ног сбились, разыскивая вас повсюду последние двадцать четыре часа!

— Что-что?

— Господи, ну зачем же вы сбежали? Разве вы не понимаете, что это для нас уникальная возможность так много узнать нового? Нет, вы обязательно должны с нами поговорить!

Маклюэр улыбался, он сиял от счастья. Ещё одно рукопожатие совершенно обалдевшему от всего этого Лэнтри, ещё разок похлопал его по плечу.

— Я, представьте себе, так сразу и подумал: это он!

Нет, он точно сбрендил, думал Лэнтри. Совсем рехнулся. Я громлю и взрываю его Крематории, убиваю множество людей, а он стоит и жмёт мне руку. Сумасшедший какой-то!

— Вы же не откажетесь проехать со мной в Холл? — уговаривал его этот шизик, беря под локоть.

— Какой ещё холл? — отшатнулся Лэнтри.

— Научный, конечно! Сайенс Холл. Не каждый же год нам так сильно везёт, что мы сталкиваемся со случаем пролонгированного оживления покойника, с анабиозом. В мелких тварях — да, бывает. Но чтобы с человеком! Это такая редкость! Ну как, пойдёте со мной?

— Да что вы себе позволяете? Что за чушь вы несёте? — сияя глазами, возопил в притворном негодовании Лэнтри.

— Ну что вы, что вы, Бог с вами, я не собирался вас оскорблять, — уверял его растерявшийся от столь бурной реакции Маклюэр.

— Я-то ничего. Это что же, единственная причина, по которой вы желали меня видеть, да?

— Разумеется, по какой же ещё? Вы не поверите, мистер Лэнтри, как я счастлив, что наконец вижу вас. — Он только что не приплясывал от радости, — Я подозревал, я нутром чуял, что это вы и есть. Ещё когда мы оба были там, в помещении склада. А потом то, как вы курите сигарету. Нет, это трудно передать словами. Ну, вы ещё такой бледный, и прочие всякие детали — много чего, всего не перескажешь! Это надо чувствовать, подсознательно ощущать. Но ведь это же вы, вы и никто другой, правда?

— Да, представьте себе, я это я. Уильям Лэнтри, — сухо раскланялся пролонгированный оживляж.

— Ну вот и чудненько, вот и молодец! Идёмте же, идёмте!

* * *

«Таракан» быстро мчался по рассветным улицам города. Маклюэр болтал, ни на минуту не умолкая.

Лэнтри сидел и слушал, ошарашенный обрушившимся на него потоком слов. Ну и чудак же этот Маклюэр, право слово! Раскладывает ему все карты для его мрачного пасьянса. Совершенно безмозглый учёный — или кто он там в действительности? — воспринимает Лэнтри, похоже, не как какой-нибудь подозрительный предмет багажа, не как орудие убийства. Ничего подобного: всё как раз наоборот! Видите ли, только случай пролонгированного оживления, анабиоза его и интересует. И больше ничего! Никакого преступника он в нём не видит — какое там!

— Ну конечно же! — во весь свой зубастый рот скалился ему Маклюэр. — Вы же не знали, куда пойти, к кому обратиться. Вам, наверное, глазам своим трудно было поверить: так всё изменилось за столетия.

— Да, пожалуй, — согласился Лэнтри.

— А я как чувствовал, что вы придёте сегодня в морг, — говорил счастливым голосом Маклюэр.

— Вот как? — насторожился Лэнтри.

— Ну да. Не знаю, как вам это и объяснить попонятнее. Но вы, — как бы поточнее выразиться, — вы, древние американцы, раньше очень своеобразно относились к смерти, забавные у вас, прямо скажем, были на этот счёт идеи. А вы же так долго находились среди мёртвых. Ну я и подумал, что вас потянет в этот морг, к несчастным жертвам этого происшествия и всё такое. Звучит, конечно, не очень логично — признаюсь. Но у меня было какое-то предчувствие. Я в такие штуки не очень-то сам верю. Но вот было такое предчувствие — и всё тут. Пришёл сюда в надежде вас повстречать прямо-таки по наитию, что ли.

— Можно сказать и так.

— Пришёл, а вы уже тут как тут!

— Да, я уже тут как тут, — признал Лэнтри.

— Вы не голодны?

— Спасибо, я ел.

— А как же вы туда-сюда переезжали?

— Голосовал.

— Что вы делали?

— Меня по дороге подвозили разные люди.

— Интересно.

— Я полагаю, это может прозвучать довольно странно для вашего уха. — Лэнтри смотрел на пробегающие за стеклом улицы и дома. — Значит, это и есть та самая эпоха полётов в космическом пространстве, так я понимаю?

— Да-да, та самая. Мы уже сорок лет как на Марс летаем, знаете?

— Поразительное дело. А ещё у вас торчат эти огромные трубы, прямо башни из камня в центре каждого города.

— Ах, эти? Разве вы ещё не в курсе? Это наши Крематории. Ах, ну да, ну да, разумеется, в ваше время их ещё не было. Да и к тому же они что-то в последние дни приносят одни только несчастья. Надо же, сначала взрыв в Сэлеме, теперь здесь — и всё за сорок восемь часов. Просто голова от всего этого идёт кругом. Извините, мне показалось, вы что-то хотели у меня спросить, не так ли?

— Да нет, это я просто подумал, — откликнулся Лэнтри. — Как же я, можно сказать, вовремя вылез из гроба. Ведь могло статься, засунули бы меня в какой-нибудь ваш Крематорий и сожгли бы за милую душу.

— О, это было бы просто ужасно, правда?

— Что правда, то правда.

Лэнтри задумчиво покрутил ручку настройки аудио-связи на приборной панели. Нет, он не полетит на Марс, у нега изменились планы. Если этот чёртов кретин не в состоянии признать наличие факта убийства и насилия над мирными жителями, даже когда он буквально спотыкается об этот факт — что ж, пусть и остаётся чёртовым кретином, если так ему нравится. Если им не приходит в голову связать воедино два взрыва подряд в соседних городах и исчезновение покойника с кладбища, тогда всё в порядке, ему нечего волноваться. Пусть и дальше продолжают обманывать самих себя. Да помогут им силы небесные в славном их заблуждении, коль у них не хватает воображения придумать что-то настолько ужасное, гадкое и убийственное, как их покорный слуга. Он удовлетворённо потёр ладони. Нет, Лэнтри, дружище, пока ещё не время тебе лететь на Марс. Сперва надо посмотреть, что ты можешь сделать ещё здесь, подрывая систему изнутри. У тебя полно времени в запасе. Дурацкие их Крематории могут и подождать с недельку. Только действовать тебе придётся тонко, с умом. А то ещё и вправду начнут задумываться, чем чёрт не шутит?

А Маклюэр этот всё болтал и болтал без умолку.

— Разумеется, вам совсем необязательно сразу же подвергнуться научной экспертизе. Надо же вам и отдохнуть, правда? Я вас устрою у себя дома, со всеми удобствами.

— Спасибо. Мне что-то не улыбается сейчас, чтобы меня дёргали в разные стороны и подвергали всяким там анализам. Времени ведь предостаточно, можно было бы и подождать с неделю или около того с этим делом.

Они остановились перед домом и выбрались из «таракана» на тротуар.

— Вы, наверное, не прочь доспать немного, точно?

— Я спал целые столетия подряд. Спасибо, отоспался. Предпочитаю бодрствовать. И я ничуть не устал.

— Отлично. — Маклюэр открыл входную дверь и пригласил гостя в дом. Перво-наперво он направился к бару со спиртным. — Как насчёт чего-нибудь выпить?

— Вы давайте, — ответил Лэнтри. — Я немного попозже. Я пока так посижу.

— Ради Бога, ради Бога, присаживайтесь, прошу вас, — Маклюэр смешал себе коктейль, потом с высоким стаканом в руке обвёл глазами апартаменты, посмотрел на Лэнтри, затем склонил голову немного набок и, подоткнув языком щёку, состроил лукавую физиономию. Пожал плечами и встряхнул стакан с коктейлем. Он неторопливо подошёл к ближайшему стулу и уселся на него, спокойно прихлёбывая из стакана. Казалось, он к чему-то прислушивается, только непонятно к чему, — Сигареты на столе, — предложил он, — курите, пожалуйста.

— Благодарю. — Лэнтри взял со стола сигарету и закурил. Некоторое время он молчал, занятый этим давно забытым процессом.

Он размышлял: а не слишком ли я всё это легко и просто воспринимаю? Может, следует убить его и убежать? Ведь он, по сути, первый из встреченных мной людей, который посмел оказать мне какое-то сопротивление. Может быть, всё это подстроено как ловушка для него, Лэнтри? Может быть, мы здесь рассиживаемся и ожидаем, когда приедет полиция? Или что у них там теперь заместо полиции? Он изучающе посмотрел на Маклюэра — нет, они не ожидают приезда полиции. Они сидят и ждут чего-то совсем другого.

Маклюэр тоже хранил молчание. Он внимательно разглядывал лицо и руки Лэнтри. Потом упёрся взглядом в грудь Лэнтри и сосредоточенно молчал довольно долгое время. Снова отхлебнул из стакана. Уставился на ноги Лэнтри.

Наконец он прервал затянувшуюся паузу:

— А где вы раздобыли одежду?

— Свет не без добрых людей. Я попросил — мне дали вот это. Удивительно милые люди.

— Вот-вот, вы ещё убедитесь, что у нас так оно и есть: только попроси, и любой сразу же с готовностью придёт тебе на помощь.

И снова замолк. Только глазами и обшаривает тебя, одними только глазами. И сидит как истукан, разве только стакан свой поднесёт к губам, отхлебнёт и снова сидит, молчит.

Где-то за стенкой тикали негромко часы.

— Расскажите мне о себе, мистер Лэнтри.

— Да и рассказывать-то особенно не о чем.

— Ну-ну, не скромничайте, прошу вас.

— Я и не скромничаю. Про прошлое вы знаете. А я вот абсолютно ничего не знаю о будущем или, правильнее будет сказать, о «настоящем» и позавчерашней ночи. Лёжа в гробу, знаете ли, мало чего нового узнаёшь.

Маклюэр ничего на это не ответил. Только вдруг выпрямился на стуле и обратно откинулся на спинку, покачивая головой.

Они меня ни за что не заподозрят, думал Лэнтри. Они же никакие не суеверные типы, они же никогда не додумаются до того, чтобы покойник вдруг встал себе и пошёл. Следовательно, я в безопасности. Буду пока изо всех сил оттягивать момент, когда они примутся за свои физические тесты да химические анализы. Вон они какие вежливые и воспитанные. Эти не станут силком заставлять подвергаться нежелательной процедуре. А я тем временем обмозгую свои планы и приготовлюсь дать дёру на Марс. А там меня ждут надгробия и могилы, всё в своё время, не торопясь, там я приступлю к осуществлению своего плана. Боже ты мой, до чего всё просто. И какие они наивные стали — даже не верится!

* * *

Маклюэр уже добрые пять минут сидел напротив него и молчал. Он застыл на стуле будто ледяное изваяние. От лица его медленно отливала кровь, становясь из жизнерадостно-розового бледным. Похоже, как, бывает, нажмёшь на резиновую часть пипетки, и цвет лекарства вдруг пропадает в стеклянной трубочке как по волшебству. Нет, вот наклонился вперёд, предлагает Лэнтри ещё одну сигарету.

Лэнтри поблагодарил и взял. Маклюэр, похоже, удобно там расположился на своём мягком стуле, явно наслаждается собой и ситуацией, ишь, ногу на ногу закинул. На Лэнтри впрямую вроде и не пялится, а всё ж таки смотрит. Опять возвратилось давешнее ощущение, когда взвешиваешь и уравниваешь на чашах весов себя, противника и всё-всё. И Маклюэр этот тоже как бы прислушивается к никому неведомым звукам — ни дать ни взять, вожак своры гончих собак на охоте, тощий, поджарый, настороженно следящий за всем происходящим вокруг него. Раньше ещё были ма-аленькие серебряные свисточки: дунешь, бывало, в такой — только собаки и услышат звук свистка. Этот Маклюэр и точно, как гончая, прислушивается, готовый сорваться с места в любой момент, к невидимому свистку. Слушает всем своим существом: и ушами, и глазами, и пересохшим полураскрытым ртом, и нетерпеливо раздуваемыми ноздрями.

Лэнтри всё сосал сигарету, мусолил и сосал, всасывал дым внутрь мёртвых лёгких и выдыхал дым, выдыхал, выпускал изо рта клубы табачного дыма, как от сигары — затягиваться он не мог. Маклюэр, точно рыжая с подпалинами поджарая гончая, всё прислушивался к какому-то сигналу, скосив на сторону прищуренные глаза, с такой микроскопической точностью определяя малейшее движение руки охотника, что прямо-таки видишь этот незримый свисток, чуешь его нутром, подсознанием, а не глазом, не ухом, не нюхом. Маклюэр чёртов, не человек, а антенна какая-то, лакмусовая бумажка в химическом опыте.

В комнате царила такая тишина, что, кажется, можно было слышать, как кольца табачного дымка поднимаются к потолку. И ещё этот Маклюэр, термометр несчастный, справочная таблица, обратившаяся в слух гончая, лакмусовая бумажка, идиотская антенна, и всё это, вместе взятое. Лэнтри сидел, не шелохнувшись. Может быть, это ощущение всё-таки пройдёт. Ведь проходило же раньше.

Маклюэр после продолжительной паузы молча же сделал приглашающий жест в сторону сосуда с шерри, Лэнтри так же молча отказался. Вот так и сидели, не глядя друг на друга, сидели и молчали, будто соревновались, кто кого пересидит и перемолчит.

Маклюэр начал выходить из оцепенения, на его впалых щеках медленно разливалась синеватая бледность, он весь напрягся, побелели костяшки пальцев, сжимавших стакан с шерри, глаза властно засверкали, притягивая как магнит взгляд Лэнтри, не позволяя ему отвернуться в сторону, встать и уйти.

Лэнтри сидел неподвижно, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Взгляд сидевшего напротив человека настолько сковал его волю, загипнотизировал и околдовал, что единственное, чего он желал, было узнать, увидеть собственными глазами и слышать своими ушами, что же последует дальше. Начиная с этого момента это уже было шоу Маклюэра.

Маклюэр нарушил молчание:

— Сначала я было подумал, что имею дело с самым изощрённым видом психопатии. Это я о вас. Я думал: да нет же, это он себя убедил так, этот Лэнтри просто шизанулся, у него крыша совсем съехала, он себя там уговорил, убедил в возможности подобных вещей.

Маклюэр говорил спокойным, ровным голосом, словно во сне, всё говорил и говорил. Речь его лилась безостановочно, свободным, ровным потоком.

— Я себе тогда сказал: да он же специально не дышит через ноздри. Я наблюдал за вашими ноздрями, Лэнтри. За прошедший час крохотные волоски в ваших ноздрях ни разу не затрепетали. Но из одних этих волосков шубы не сошьёшь. Я только заметил про себя этот фактик и подшил его к вашему досье. Я себе сказал: ну ладно, не носом дышит, значит, ртом. Нарочно ртом дышит. И тогда я предложил вам сигарету. А вы его, этот дым, вдыхали и выдыхали, втягивали и выпускали. А из ноздрей дым не шёл. Ну, я сказал себе: всё в порядке, он просто не затягивается. Что, не нравится? Какая ужасная подозрительность с моей стороны! Всё — через рот, только через рот. А потом я стал приглядываться к вашей груди. Я следил очень внимательно, ничего не пропуская. А и пропускать-то было нечего: ничего ведь не происходило, грудь ваша не поднималась и не опускалась при дыхании. Нет, это он себя так настроил на этот лад, говорю я Себе, это он перевоплотился мысленно в покойника, потому и дышит тихо-тихо, практически незаметно для глаза окружающих. И то только тогда, когда вы не смотрите. Вот так я себе говорил.

Слова срывались с губ седого и падали в тихий воздух комнаты. Он не делал между фразами остановок, всё выговаривал на одном дыхании, как сомнамбула.

— А потом я предложил вам выпить, и вы отказались. Ну что же, не пьёт человек, не принимает спиртного ни капли — и ладно. Что в этой привычке может быть такого уж страшного? А я всё следил за вами, следил внимательно всё это время. Значит, что мы имеем? Лэнтри незаметно сдерживает дыхание, обманывает сам себя. Однако нет, я знаю, в чём разгадка, теперь я всё понимаю. И знаете как, откуда? Я не слышу звука вашего дыхания. И притаиваюсь и слушаю дальше: ничего. Ни биения сердца, ни вдоха лёгких — ничего. А в комнате очень тихо, правда? Абсурд, чушь какая! — сказал бы кто-нибудь на моём месте. Но я знаю. Я уже там, на месте взрыва крематория уже всё знал. Понимаете, тут есть большая разница. Вот вы входите в комнату, где на постели Лежит человек, и вы сразу же точно знаете, поднимет ли он голову и заговорит ли с вами, или, наоборот, не поднимет и не заговорит. Можете смеяться надо мной, если хотите, только это так. Это существует на уровне подсознательного. Это как свисток, который слышит собака, а вы не слышите, и ни один человек на свете не может различить его звук. Это как тиканье часов, которые тикают уже так долго, что перестаёшь их слышать, забываешь о них. Когда человек, живой человек, находится в комнате, там есть и кое-что ещё, а когда мёртвое тело находится в комнате, там больше ничего уже нет.

* * *

Маклюэр на секунду смежил веки, рука его опустила стакан с шерри на стол. Он выждал короткую паузу. Взял со стола сигарету, затянулся дымом и опустил её в чёрную пепельницу.

— Я один в этой комнате, — сказал он.

Лэнтри не шелохнулся.

— Один. Вы ведь мёртвый, — констатировал Маклюэр. — Мой мозг не в состоянии это постигнуть. Да это пища вовсе не для мозга, а для других органов чувств, для подкорки, для подсознания. Сначала я думал, этот человек выдумал, что он мёртвый, восстал из могилы, считает, что не человек, а настоящий Вампир. А что, разве не логичное объяснение? Да любой другой на вашем месте, пролежав вот так в земле несколько столетий кряду, воспитанный в тёмных веках варварских предрассудков и бредовых поверий, восстав из гроба, тоже бы себя принимал за Вампира. Конечно же, это логично! Этот человек подверг себя самогипнозу, заставил все функции своего тела подчиняться новым для него, выдуманным им обстоятельствам, так, чтобы они не противоречили слишком явно его фантазиям, его паранойе. Он управляет своим дыханием. Он говорит себе: я не слышу своего собственного дыхания, следовательно,я мёртв. Он не разрешает себе есть и пить. Этим он занимается, очевидно, когда спит или находится в состоянии полубодрствования-полусна, когда функционирует только какая-то часть мозга, заботливо скрывая от другой все признаки его человеческого существования.

Маклюэр практически уже закончил монолог.

— Так вот, я ошибался. Вы не сумасшедший. И не занимаетесь самообманом. Меня вы тоже обмануть не можете. Всё в вашем конкретном случае слишком уж лишено всякой логики и — должен вам признаться — просто пугает. Вам что, доставляет какое-то удовольствие знать, что вы пугаете меня? Я теряюсь в догадках, как вас классифицировать, к какой группе странных индивидуумов отнести. Вы очень, очень странный тип, Лэнтри. Я рад, что повстречал вас. У меня получится очень любопытный доклад для Сайенс Холла.

— А разве так уж нехорошо, что я оказался мёртвым? — полюбопытствовал Лэнтри. — Это считается преступлением?

— Вы не можете не признать, что это совершенно экстраординарное явление.

— Вы всё же ответьте, это что, преступление — быть мёртвым? — настаивал Лэнтри.

— Да нет у нас теперь ни преступлений, ни судов, чтобы их разбирать. Мы собираемся вас хорошенько исследовать, дабы уяснить, как вы вообще стали возможным в природе, как вы получились. Это как с тем химическим веществом, которое в одну минуту является инертной материей, а уже в следующую — это живая клетка. Бог его знает, как оно там получается, но ведь факт отрицать не станешь. Вот и вы тоже, такая же невозможность по всем законам логики, но ведь существуете. И этого тоже нельзя отрицать. С вами вообще с ума можно сойти!

— А отпустите вы меня на свободу, когда всё про меня вычислите?

— Вас не станут задерживать. И если вы не пожелаете подвергаться экспертизе, то и с ней мы не станем вас насиловать. Но я почему-то уверен, что вы не откажетесь предложить свои услуги во имя научных целей.

— Быть может, и так. Посмотрим, — отозвался Лэнтри.

— Но вы всё же признайтесь, прошу вас, — не выдержал Маклюэр. — Что вы там делали, во временном морге?

— Ничего такого особенного я там не делал.

— Но когда я вошёл, вы что-то там произносили.

— Просто мне было любопытно.

— Не лгите мне. Очень нехорошо с вашей стороны лгать мне. Правда всегда лучше. Разве не правда, что вы мертвец, вы единственный в своём роде, и вам очень одиноко на белом свете. И потому-то вы всех и убивали, чтобы у вас была компания.

— Это вы ещё из чего заключили?

Маклюэр засмеялся.

— Самая элементарная логика, дорогой мой, обычная логика. Когда я буквально только что, минуту назад, понял, что вы действительно мёртвый, как вы там это называли? Вампир, кажется? Совершенно дурацкое слово! Ну так вот, я незамедлительно связал вашу персону со взрывами в Крематориях. А до того момента у меня не было ни малейшего повода так плохо о вас думать. Но потом всё в головоломке стало укладываться на свои места: то, что вы мертвец, что очень легко догадаться по снедающей вас одинокой ярости и ненависти ко всем живым людям, о вашей зависти к ним, потому что вы ведь в сущности что такое на самом деле? — ходячий труп, и ничего больше. Ну а дальше всего один шаг до логического умозаключения о том, что Крематории взорвались отнюдь не случайно, это ваших рук дело. Вы стоите среди мёртвых тел в морге и ищете у них поддержки в исполнении своих мрачных планов, вы ищете друзей и подобных себе зомби…

— А вы шустрый какой, оказывается! — Лэнтри встал со стула, но не успел пройти и полпути до собеседника, как Маклюэр, оправдывая данную ему характеристику и опрокидывая свой стакан с шерри, быстро ретировался. Полный отчаяния, Лэнтри осознал, что он как полный идиот упустил единственную возможность расправиться с Маклюэром: ушами прохлопал, надо было раньше действовать — теперь момент безвозвратно упущен. Это было единственным оружием, единственным способом выживания Лэнтри в обществе, где никто никого не убивал. Эти кретины даже заподозрить друг друга в подобном грехе не смеют. К любому подходи и убивай себе на здоровье.

— Эй вы, вернитесь! Куда вы смылись? — И Лэнтри кинул в Маклюэра ножиком.

Но шустрый Маклюэр уже укрылся за креслом. Сама идея, что от этого зомби надо куда-то прятаться, защищаться — уже сама такая идея была для него слишком нова. То есть, в принципе, он вроде уже начал что-то соображать, но ещё не полностью, так что у Лэнтри ещё оставался какой-то, пускай мизерный, но шанс. Если, конечно, ему достанет ума и ловкости воспользоваться им.

— О нет, — сказал Маклюэр, укрываясь за креслом от надвигающегося на него Лэнтри. — Вы, верно, хотите убить меня. Это очень странно, однако, тем не менее, так оно и есть. Вы пытаетесь зарезать меня перочинным ножом или сотворить что-нибудь в том же роде. Так что не обессудьте, но мне придётся воспрепятствовать вам совершить подобное злодеяние, потому что оно слишком странное, чтобы иметь место в нынешнем здравом мире, оно противно человеческому разуму.

— Я и вправду убью вас, — признался Лэнтри и тут же пожалел, что у него вырвали это признание, даже ругнулся про себя за подобную неосторожность: ничего более худшего в этой обстановке он и произнести не мог.

Лэнтри сделал выпад через кресло, пытаясь достать противника по нелепому единоборству его нелогичной по всем нынешним меркам ненависти.

А Маклюэр, напротив, был до противного логичен.

— Вы ничего хорошего не добьётесь, если убьёте меня. И вы сами об этом отлично знаете.

Они схватились не на шутку в рукопашной схватке, переворачивая столы и разбрасывая на пути все предметы обстановки в комнате.

— Вы разве не помните, что произошло в морге?

— Я плевать хотел на то, что там происходило! — закричал Лэнтри.

— Вы же не смогли заставить тех мертвецов восстать из их неживого состояния, правда?

— А я плевать на всё хотел! — голосил в отчаянии Лэнтри.

— Да поймите же вы, наконец, — урезонивал его Маклюэр. — Таких, как вы, уже больше никогда не будет. Все ваши старания обречены на провал, что бы вы ни предпринимали.

— Я всё равно уничтожу вас, всех, всех вас! — кричал Лэнтри.

— А потом что? Вы же всё равно останетесь в полном одиночестве, подобных вам больше не будет. Никого рядом с вами не будет.

— Я улечу на Марс. У них там ещё есть могилы, есть надгробия — не то что у вас. Я там обнаружу для себя новых друзей, таких же, как я сам, найду себе новых соратников.

— Да ничего подобного, — обескуражил его Маклюэр. — Только вчера выпустили новый декрет, который немедленно был принят к исполнению. В тех могилах вы уже не застанете покойников. Их тела будут на следующей же неделе преданы огню.

Они уже катались по полу в яростной схватке. Лэнтри удалось вцепиться руками в горло противника.

— Да послушайтесь же, пожалуйста, слова здравого смысла, — умолял его Маклюэр. — Поймите же, вы всё-таки умрёте.

— Что вы там мне толкуете, чёрт бы вас подрал? — недоумевал Лэнтри, поражённый нелепостью такого заявления.

— Ну вот перебьёте вы всех на свете, останетесь в полном одиночестве, и тогда вы умрёте. Умрёт ваша ненависть. Вами же движет одна только ненависть, и ничего больше. Вами движет зависть ко всем нам, ничто другое. И вы неизбежно должны будете погибнуть, когда умрёт она. Никакой вы не бессмертный. Вы даже не живой человек, вы просто одна только голая ненависть на двух ногах.

— Ну и наплевать! — взвизгнул Лэнтри и стал душить за горло поверженного противника, колотить его кулаками по лицу, намертво вцепившись в беззащитное тело последнего. А Маклюэр смотрел на него снизу вверх умирающими помутневшими глазами.

Вдруг открылась входная дверь и в комнату вошли двое мужчин.

— Ну и ну, — прокомментировал странную сцену один из вошедших. — Это что, игра такая новая?

— Ага, новая игра! — откликнулся Маклюэр, с трудом высвобождаясь от мёртвой хватки Лэнтри, который сразу же, перепугавшись новых действующих лиц вскочил и бросился наутёк. — Игра, точно. Поймайте его, и вы выиграли.

Те двое, не теряя времени, поймали Лэнтри.

— Вот мы и выиграли в эту новую игру, — заключили они.

— Отпустите меня! — вырывался из их рук Лэнтри, нещадно разбивая им в кровь лица.

— Держите его, держите покрепче! — советовал Маклюэр.

И те двое держали, крепко держали, на совесть.

— Ну и крутая же это игра, — не мог не признать один из вошедших. — А теперь-то что с ним делать?

* * *

Их дурацкий «таракан» шуршал по мокрому шоссе. С неба на землю непрерывно падали дождевые капли, а порывы резкого ветра трепали тёмно-зелёную листву мокрых же деревьев. Сидя за штурвалом «таракана», Маклюэр всё говорил и говорил тихим, журчащим, гипнотическим голосом, почти шёпотом. Двое его визитёров разместились на заднем сиденье салона машины, а Лэнтри сидел или даже полулежал впереди, откинув на спинку сиденья голову. Глаза его были полураскрыты, на щеках играли зелёные отсветы от круговых шкал на приборной панели, губы безвольно распущены. Он молчал.

Маклюэр спокойно и логично говорил о жизни и движении, о смерти и отсутствии движения, о солнце в небе и огромном величественном солнце Крематория, об опустошённых кладбищах, о ненависти и о том, как эта ненависть возрождается, заставляя глиняного человека оживать и начинать двигаться по земле. Подумать только, человеческий прах вдруг восстаёт из могилы — как это нелогично всё, как безумно и глупо! Если ты мёртв, значит, мёртв — и всё тут, и всё тут. Так и должно быть, иначе нельзя. Машина шуршала монотонно по убегающей назад дороге, дождь мерно колотил по ветровому стеклу. Мужчины на заднем сиденье тихо о чём-то разговаривали между собой. Куда же они едут, куда, зачем? Ну конечно же, к Крематорию — куда же ещё. Дым от сигарет неспешно поднимался кверху, завиваясь в серые спирали, причудливые узоры. Вот так, если ты мёртв, то будь добр подчиняться общим правилам, веди себя достойно, подобающим мертвецу образом.

Лэнтри сидел неподвижно, напоминая марионетку, у которой обрезали нити, за которые её прежде дёргали, Только в глубине мёртвого сердца, в глазах его ещё теплилась не остывшими углями ненависть. Теплилась слабо, едва заметно, постепенно угасая.

Я есть По, думал он. Я есть всё, что осталось от Эдгара Аллана По, всё, что осталось от Амброза Биэрса, что осталось от человека по имени Лавкрафт. Я серая ночная летучая мышь с острыми как бритва зубами, и я тот самый чёрный квадратный монстр-монолит. Я Озирис, я Балъдр, я Сет. Я Некрономикон, Книга Мёртвых. Я дом Ашера, падающий в пламя, Я есть Красная Смерть. Я человек, заброшенный в катакомбы с бочонком… Я танцующий скелет. Я гроб и я саван, яркая молния, озарившая ночное окно старого дома. Я по-осеннему облетевшее под ветром дерево, хлопающая и скрипящая на сквозняке ставня. Я пожелтевшая от времени магическая книга, чьи страницы переворачивает иссохшая рука мертвеца. Я-тот орган, который играет по ночам на чердаке. Я маска, маска в форме черепа, лежащая под старым дубом в последнюю ночь октября. Отравленное яблоко, плавающее в пруду с тем, чтобы дети наткнулись на него, чтобы запустили в него детские свои зубки… Я чёрная свеча, зажжённая перед оборотным крестом. Я есть крышка гроба, простыня с глазами, я звук шагов в лестничном колодце, гулкие шаги в его чёрной пустоте. Я Дансани и Махен, я Легенда Спящей Пещеры. Я Обезьянья Лапа и Фантом Рикши. Я Кот и Канарейка, Горилла, я Летучая Мышь. Я привидение отца Гамлета на стене замка.

Я — все эти вещи, вместе взятые. И теперь все эти остатки былой славы будут преданы огню. Пока я существовал, существовали и они. Когда я ходил по земле, ненавидел — они ещё не умерли. Они жили, потому что в моём лице их ещё помнили. Я воплощал в себе те силы, которые продолжали их дело. А теперь они умрут окончательно, умрут сегодня вечером вместе со мной. Сегодня вечером мы будем гореть все вместе: Эдгар По и Биэрс, отец Гамлета — все, все. Они соберут нас в большую бесформенную кучу и разложат из нас один большой костёр, как всё, что относилось к временам Гая Фоукса, обольют бензином и поднесут факел, не обращая ровным счётом никакого внимания на наши крики. Всё, всё пожрёт ненасытный и безжалостный костёр!

А какой же вой мы поднимем, когда будем уходить!

На прощание мы им всё расскажем: и про их дрянной мир, в котором нет места страхам, где тёмное изощрённое воображение не связывают с тёмным временем суток, где навсегда утрачено мрачное очарование конца октября, чтобы никогда больше не потревожить их снова. Растоптано и поругано, предано огню в языках пламени их дурацких топок, сожжено в ракетном горючем идиотских и претенциозных монстро-Крематориев, когда самодовольные невежды навеки уничтожают, глумясь над суевериями, — навеки стирают из памяти людской сокровища прошлых времён. И только затем, чтобы не запирать ни от кого двери своих домов, чтобы не бояться темноты. Да если бы только знали, презренные глупцы, как мы жили когда-то, что для нас значил праздник Хэллоуин, чем для нас был По и как мы красиво веселились над мрачными историями и розыгрышами. Ну что ж, друзья мои, выпьем посошок на дорожку, ещё немного — амонтильядо, прежде чем мы отправимся в огонь. Ведь все эти чудесные вещи сохранились в одном лишь экземпляре, в мозгу единственного человека на земле. Сегодня вечером должен умереть целый мир. Так что, прошу вас, выпьем напоследок.

— Вот мы и приехали, — произнёс Маклюэр.

* * *

Крематорий был ярко освещён, где-то неподалёку тихо играла умиротворяющая музыка. Маклюэр вышел из машины и обогнул её, подойдя к противоположной дверце. Открыл. Лэнтри практически уже лежал на сиденье. Все эти бесконечные разговоры о том, что логично, а что нет, постепенно обессилили его, лишив последних признаков жизни. Он был теперь бледный и неживой как воск, только слабый свет в глазах и напоминал о том, что совсем недавно этот человек боролся, сопротивлялся законам этого будущего мира, а они своими разговорами, своими нескончаемыми ссылками на логику просто лишили его всех сил на сопротивление, отговорили от жизни. Они в него отказывались верить, и сила их неверия заморозила его. Он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Мог только бессвязно бормотать, холодно мерцая глазами.

Маклюэр и те двое вынули его из машины, погрузили в золотистый ящик и откатили на каталке в тепло внутреннего помещения Крематория.

Я Эдгар Аллан По, я Аброуз Биэрс, я славный праздник Хэллоуин, я гроб и саван, я Обезьянья Лапа, я Фантом, я Вампир…

— Да-да, конечно, — увещевал его Маклюэр, склоняясь над его телом.

— Я знаю. Всё знаю.

Каталка мягко скользила по полу, стены раздвигались и сдвигались над ним, раскачивались и проносились мимо, тихо звучала музыка. Ты мертвец, по всем законам логики ты мертвец.

Я Ашер, я Мальстрем, я Рукопись, найденная в бутылке. Я Колодец и Маятник, я Сердце-обличитель. Я Ворон, каркающий «никогда» в ответ на все вопросы.

— Да, да, — твердил на это Маклюэр. — Я знаю, знаю. — А каталка всё плыла и плыла.

— Я заточён в катакомбы, — в отчаянии кричал Лэнтри.

— Да-да, именно в катакомбы, — подтверждал идущий рядом мужчина.

— Меня приковали цепями к стене, и здесь нет ни одной бутылки амонтильядо! — слабо возмущался с закрытыми глазами Лэнтри.

— Да, — ответил ему кто-то.

Потом он ощутил движение впереди. Открылась дверь, ведущая в огонь.

— Сейчас меня заточили в камеру и замуровали!

— Да-да. Я знаю. — Какой-то шёпот рядом.

— Меня заживо замуровали! Что это ещё за шутки такие? Отпустите меня отсюда! Всех на волю! — Безумный крик и снова смех.

— Мы всё знаем, мы всё понимаем…

Открылась внутренняя дверца, ведущая в топку, и золотистый гроб покатился прямо в огненную пасть Крематория.

— Во имя Господа Всемогущего! Во имя Господне!

Примечания

1

Воздержание от употребления неподобающих слов.

(обратно)

2

Наклонная платформа.

(обратно)

3

Лавкрафт — букв, «искусство любви».

(обратно)

4

Праздник, когда устраиваются весёлые карнавалы со страшными масками.

(обратно)

5

Пятиугольник. Распространённый магический знак.

(обратно)

6

Священная трава.

(обратно)

Оглавление

Ray Bradbury Pillar of Fire

I

II

III

IV

V Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg