«Эра Водолея, или Каждый имеет право знать [СИ]»

Эра Водолея, или Каждый имеет право знать [СИ] (fb2) - Эра Водолея, или Каждый имеет право знать [СИ] 1158K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Сергей Владимирович Галихин

Сергей Галихин ЭРА ВОДОЛЕЯ или КАЖДЫЙ ИМЕЕТ ПРАВО ЗНАТЬ

Не говорите, что мне делать,

И я не скажу, куда вам идти.

Часть первая. «Розовое на голубом»

Глава 1 Нас утро встречает прохладой…

«…я-адь!» — послышалось из глубины темного подъезда.

Деревянный ящик, в котором Рома хранил картошку, захрустел досками и сдвинулся к лестнице еще сантиметров на десять. Прихрамывая на правую ногу, Константин Зубков вышел на улицу, остановился у открытой двери подъезда, поднял вверх голову и, прищурив глаза, посмотрел на синее, безоблачное небо. Ослепительное солнце растворилось в прохладном утреннем воздухе и добавило ему легкий оттенок желтизны. День обещал быть жарким.

— Ну что, Костян, не переломал ноги? — улыбаясь, крикнул Славик.

Костя вернул взгляд с небес на землю, посмотрел на Славика и, повернувшись, толкнул правой рукой дверь подъезда. Металлические петли лязгнули, дверь громыхнула о магнитный замок и закрылась. Все еще прихрамывая, он спустился с трех ступенек лестницы и направился к Славику, стоящему возле поднятого капота желтой «Волги» и проверяющему свечи.

Славику было тридцать восемь лет, Косте тридцать. Славик раньше работал в таксопарке, а теперь взял машину в аренду. Еще со школы Костя не любил его. Вроде бы парень как парень, на восемь лет старше, но что-то было в его словах, во взгляде… неприятное, липкое. Он очень любил использовать людей и очень не любил делать что-то хорошее просто так. Даже не хорошее, а обычное, нормальное для нормального человека. Костя слышал, как мать Славика говорила про него своим товаркам, что он вечно чем-то недоволен, что у него кругом сплошная несправедливость. При этом Славик не стремился что-то предпринимать, чтобы изменить жизнь. Он не любил богатых, потому что был бедным, не любил образованных, потому что сам был недалеким человеком. Он знал, как сделать так, чтобы все было по справедливости, но только кто же ему позволит это сделать.

— Тебе что, лень дверь прикрыть? — спокойно спросил Костя.

— А я сейчас домой пойду.

— Пойдешь — откроешь. Код, что ли, забыл?

— А чего ее туда-сюда гонять? — улыбнулся Славик. — Петли отвалятся.

— Ты же громче всех на собрании кричал, что надо кодовый замок ставить, чтобы порядок в подъезде был. Сам же первый и перестал дверь закрывать.

— Сильно ногу зашиб? — продолжал улыбаться Славик.

— Сильно, — ответил Костя. — Неделю назад деду сказал, чтобы сменил ящик! Обещал другой сделать.

— Вот он и сделал, — хихикнул Славик. — Ты разве не заметил, что он больше стал? Я деда тоже предупреждал. Еще раз споткнусь о ящик, сам лично на помойку отнесу.

— Это ты перегибаешь, — сказал Костя. — Где деду картошку хранить? Балкона у него нет, этаж первый. Ладно. В выходные я ему сам ящик сделаю.

— Ну, делай, — усмехнулся Славик. — Не слышал, вчера по телевизору рассказывали… в «Очевидном — невероятном»… астролог известный выступал… черт, забыл фамилию… в общем, скоро Земля войдет в созвездие Водолея и наступит Эра Водолея. Как он сказал, эра всеобщего процветания и благоденствия.

— Да, Славик, — со вздохом ответил Костя, — коммунизма ты не дождался, но вот до Эры Водолея дожить можешь. Он не сказал, когда точно эта эра наступит?

— Нет. Сказал, что, в общем-то, мы уже начали в нее входить, а когда окончательно войдем, тогда все и случится. А чем тебе коммунизм не нравится? Разве плохо, когда каждому по потребности, от каждого по способности?

— Конечно, хорошо, — согласился Костя. — Только потребности и способности у всех разные.

— Ну, не знаю… Я бы пожил при такой житухе. Конечно, и поработать тоже нужно, но зато имеешь все, что хочется. А то вкалываешь весь день, как проклятый, света белого не видишь, а какой-нибудь Семенов из сорок второй квартиры весь день кофе на работе попивает. В результате у меня «Волга», а он на «БМВ» ездит, дачу в прошлом месяце купил. Я в отпуск под Псков, а он в Турцию. Зимой в Альпы ездил на лыжах кататься. Здесь ему снега мало, что ли?

— Ты тоже сравнил, — ответил Костя. — Семенов в банке системным программистом работает. Причем самым главным. На нем вся сеть держится. Если умеешь компьютерные программы писать, так найди себе работу как у Семенова. В отпуск тоже к пальмам поедешь.

— Да я понимаю, что он башковитый, — почесывая в затылке, согласился Славик. — Но я тоже на печи не лежу. А разница в доходах вон какая.

Зубкову порядком надоел этот разговор, и он посмотрел на часы. Стрелки показывали половину девятого.

— Ладно. Пошел я. На работу опоздаю.

— Давай, — прощаясь, поднял руку вверх Славик и захлопнул капот машины. В утренней тишине стук капота был чистым и звонким.

Константин Зубков работал в газете журналистом. Работал уже шесть лет. Нельзя сказать, чтобы работа ему очень нравилась, но неприязни к ней он тоже не испытывал. Изо дня в день он ходил на работу и зарабатывал на хлеб насущный. Специальность Зубков выбрал, можно сказать, случайно. Друг детства всю жизнь мечтал стать журналистом, и когда они получили в школе аттестаты, Константин вместе с ним подал документы в приемную комиссию. В школе он учился хорошо и поэтому вступительные экзамены сдал легко. А дальше, как говорится, пошло-поехало. Зубков не заметил, как сдал последний экзамен, получил диплом журналиста и место в частной газете городского значения.

На автобусной остановке народу было как всегда много. Странное дело. Количество машин в городе за последние семь лет увеличилось в десять раз, но клиентов у общественного транспорта меньше не стало. В чем тут была причина, Костя ответить не мог.

Автобус подошел через десять минут. Привычно взяв его штурмом, москвичи по обыкновению сначала потолкались в дверях и на подножках, а затем равномерно распределились по всему салону. Зубков любил ездить экспрессом. Остановок поменьше, да и толкотни.

— …ой, и не говори, — донесся до Зубкова справа высокий и не очень приятный женский голос. — Со следующего месяца опять квартплату поднимут. И проезд, говорят, подорожает.

— Совсем, сволочи, обнаглели, — отозвался голос тоном пониже, но тоже малоприятный. — На что жить людям? Пенсии, правда, грозятся поднять… да что толку-то с этого. Кто копейки-то получал, им все равно жить не на что будет. Цены-то вон как растут. Нет чтобы подравнять людей немножко… а они всем одинаково… Тем, у кого побольше пенсия, тоже увеличивать надо, но все же тем, у кого совсем маленькая, прибавили бы побольше. Хоть чуть-чуть подравняли бы людей. А с нового года еще и телефон обещают сделать с повремённой оплатой.

— Совсем мэр с ума сошел, — снова заговорила первая тетка. — Дорогами хвалится, окружная, центральные проспекты, так что с них толку-то?.. Он бы по дворам прошел посмотрел. У нас во дворе как после бомбежки… И так уже десять лет. Ямы только глубже становятся.

Костя стоял, держась за поручень, посреди переполненного автобуса и бесцеремонно разглядывал симпатичную девушку. Ее изящная головка со светлыми волосами, едва не касавшимися плеч, была чуть наклонена в сторону. Девушке было лет двадцать, может, чуть больше. Она была юна, стройна и прекрасна.

— Вот так вот, — послышался еще один женский голос, только теперь уже слева. — При социализме нас равняли, теперь при капитализме тоже равнять собираются.

— Не говорите. Я с вами полностью согласна. Как можно равнять пенсии… Один ничего не делал всю жизнь, а другой горбатился. А по старости всем одинаково! Конечно же, на те деньги, что платят, жить невозможно, но только что же получается… кто-то полы мыл, тряпку гонял, а другой поезда водил. Одна ни о чем не думала, а на втором ответственность какая лежала.

Костя осторожно покосился влево. Возле дверей стояли две пожилые женщины. Судя по всему, женщины были образованными, на вид им было около шестидесяти лет, но выглядели для своего возраста они очень прилично. Только та, что отвечала, была немного полнее первой.

— Вот именно, — подтвердила первая. — Мы с мужем все время хорошо зарабатывали, и я не стыжусь этого. Так мы и налог какой государству платили с шести сотен. А кто, спрашивается, моей соседке мешал учиться? Я тоже не на всем готовом выросла.

У нас в деревне была только восьмилетка. В десятый класс за восемь километров ходила. Восемь туда — восемь обратно. И так каждый день. А домой придешь — матери помочь надо.

— Кто хотел учиться, тот учился…

Прелестная девушка подняла головку на тонкой шейке, пытаясь что-то разглядеть за окнами. Костя почувствовал легкое головокружение. Автобус остановился, двери открылись, и прелестная девушка в голубом ситцевом платье с зелеными цветами вышла из автобуса. Когда Зубков пришел в себя, он тут же двинулся к выходу, но двери закрылись, и автобус плавно тронулся с места. Костя обернулся, провожая взглядом незнакомку, стоявшую теперь на остановке автобуса, выругал себя за медлительность и согласился, что такой шанс судьба дает если не раз в жизни, то не больше двух уж точно.

— Остается только ждать Эры Водолея, может, тогда что изменится, — сказала самая первая тетка, та, что возмущалась неравенством.

Эта незамысловатая фраза вернула Зубкова с небес на землю. Он повернулся в сторону людей, жаждущих справедливости. «Мда. С такими мыслями на Эру Водолея только и надеяться… — подумал Костя. — Какого черта они сегодня все как будто сговорились? Эра Водолея, Эра Водолея… Какой идиот это придумал? Хотя… в общем-то, люди всегда чего-то ждут. Плохой погоды, конца света, лотерейного выигрыша, победы коммунизма… Люди имеют право на надежду. Только если и на работе кто-нибудь мне скажет про эту эру, я ему нос откушу».

С такими мыслями Зубков вышел из автобуса и через пятнадцать минут вошел в здание редакции газеты. На втором этаже возле общей пепельницы стояли четыре сослуживца и о чем-то спорили. Точнее, спорили Егоров и стажер Олег. Егорова Костя считал типичным подлецом. Олег был молод и горяч. Только поэтому он пытался что-то доказать Егорову. Разговаривали они спокойно, но в каждой фразе было по нокауту. Третий из стоявших — Андреич — за свои пятнадцать лет редакторства изучил Егорова достаточно хорошо и поэтому с удовольствием наблюдал, как Олег объясняет взрослому дяде, что такое хорошо и что такое плохо. «Ах, молодость, молодость… — думал он. — Ничего. Это пройдет. С годами». Четвертым был руководитель отдела информации Пал Палыч Пасечник, который, в общем-то, мало обращал внимания на беседу, а просто стоял и курил. Костя не слышал начала разговора, поэтому не сразу уловил его смысл.

— В конце концов я гражданин, — сдержанно сказал Олег.

— Я тоже гражданин, — также спокойно ответил Егоров, затягиваясь сигаретой. — И я имею право знать правду, что там у них случилось на этой стартовой площадке.

— Вы знаете, гражданство кроме прав дает еще и обязанности. Вы считаете, что государство не имеет права на секреты?

— Ну конечно… — воздел руки к потолку Егоров. — Проще всего засекретить все на свете.

— Ну вы-то уж точно знаете, что должно быть секретом, а что нет. Вам не приходило в голову, что своей необдуманной болтовней вы можете нанести вред стране, в которой живете? Как-то сам собой вопрос напрашивается: все ли вы делаете без умысла?.. Налицо все симптомы синдрома переходного возраста.

«Я зол на своего отца». Вам столько лет говорили, что можно писать, а что нельзя… а теперь что хочешь, то и пиши. Вот вы и пинаете больную собаку, потому что уверены, что она вас не сможет укусить. Мне тоже не нравилось, что здесь было при коммунистах. И не нравится, что с моей страной сделали «демократы». Но все равно это моя страна. И если понадобится, я возьму в руки автомат, чтобы защищать ее.

— Хм-хм-хм, — хмыкнул Егоров. — Оратор. В твоих глазах так и светится пионэрский задор. Ну а я никому не давал присягу, поэтому делаю то, что считаю нужным в данной ситуации.

— Кто бы сомневался. В «Венской конвенции» есть категория людей, на которых она не распространяется. Слышали про таких? У них нет ни родины, ни флага.

— Я не наемник, а свободный художник. Хотя не вижу ничего плохого в наемниках. Есть работа, за которую платят деньги. Они ее выполняют. Ты что, за идею работаешь или тоже за деньги? Олег как будто этого не слышал.

— Конечно, свободный. От чего? От предрассудков вроде совести и морали.

— Ты еще пацан, чтобы учить меня, — с легким презрением сказал Егоров. — Вот попишешь с мое, пороешься в помойке по самые уши, тогда будешь мне советы давать.

— Вот и я о том же, — согласился Олег. — Каждый, кто отсидел на стуле в редакции десять лет, считает себя уже акулой пера.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Что слишком часто журналисты вроде вас берут на себя роль политологов, философов, искусствоведов и вообще специалистов в любой области человеческой деятельности. Вас послушать — так никто кроме вас не знает, как лучше наладить экономику и что при плоскостопии раньше вырезать — аппендицит или гланды.

— Ты еще сопляк, чтобы мне советы давать… Я журналист, а ты еще…

— А я репортер, — перебил Олег. — И всегда им останусь.

— И в чем разница между журналистом и репортером? — спросил Костя.

— Репортер сообщает факты, — повернув голову, ответил Олег, — а журналист учит всех жизни. Вы со мной не согласны?

— Отчасти, — сказал Зубков. — В одном вы правы, Олег. Со словом нужно обращаться аккуратно. Перо — страшное оружие.

— Особенно когда длина лезвия сантиметров двадцать, — уточнил Андреич.

Все сдержанно засмеялись. Даже Олег улыбнулся. Он чувствовал, что разговор зашел слишком далеко, и был рад его прекратить.

— Возьми у Петрова материалы, — сказал Зубкову Пасечник. — Через два дня мне нужна статья.

— Пал Палыч…

— Ну что Пал Палыч? Мне нужна статья. У нас новый президент, а про него до сих пор никто толком ничего не знает. Про своего банкира напишешь на следующей неделе.

Делать нечего. Придется отложить статью про финансового гения и заняться президентом. Зубков прошел в отдел в расстроенных чувствах. Не успел он сесть за стол, как зазвонил телефон.

— Алло.

— Костя?

— Привет, Андрюха, — признал Костя институтского приятеля. — Как дела?

— Нормально. Если не считать того, что я три недели безра-ботный.

— Да ты что? Тебя уволили, что ли? За что?

— Да нет, журнал закрылся.

— Надо же… Кто бы подумал… У вас такие тиражи были…

— Тиражи-то были, только кому они нужны.

— Не понял. Вы что, их не распродавали?

— То-то и оно.

— Так зачем столько печатали?

— Реклама. Имидж создавали. Хозяин у нас, сам знаешь, француз, а у них свои методы.

— А теперь что же?

— Деньги кончились. Француз сказал, что в нашей стране нормальный бизнес существовать не может. Сказал и уехал в Лион. За две недели работы не заплатил. Гаденыш.

— Ну да… все они так говорят… А на самом-то деле… дело не в бобине… хотя тебе это теперь все равно. У нас с вакансиями тоже непросто. Я спрошу у знакомых.

— Собственно, я тебе потому и звоню. Если что-то появится — свистни.

— О чем речь. Хотя… я слышал, сейчас непросто работу найти.

— Это я знаю.

— Чем думаешь заняться?

— Не знаю. Была идея любовные романы пописать.

— За них копейки платят.

— Я тут полистал пяток книг. Таких я за месяц пару состряпаю, не напрягаясь. Простенько и без затей. А на хлеб с маслом хватит.

— Да это конечно… у нас тут тоже две недели слухи ходили, что закрывать будут.

— А у вас чего?

— Нелояльность к мэрии.

— Ну это вы зря. С мэром ссориться не стоит, иначе пожарники с санэпидстанцией замучают. Ладно, Костя. Не буду тебя отвлекать. Если что появится на горизонте — шепни.

— Обязательно, Андрюша. Я думаю, что-то найдется. Удачи.

— Пока.

Зубков положил трубку и задумался. «Надо же, Андрюха почти месяц без работы. Классный журналист, написал два великолепных романа. Но кого сейчас это интересует? Полтора года он пытается их издать — и все впустую. Действительно, кроме простеньких любовных романов и детективов, издателей сейчас ничего не привлекает. Впрочем, дело больше не в издателях, а в читателях».

После разговора Зубков с головой зарылся в бумаги, но статья не клеилась. Часы показывали шестнадцать ноль-ноль. Сидеть дальше было бессмысленно. Собравшись, Зубков ушел с работы немного раньше обычного. По дороге домой зашел в магазин и купил бутылку шампанского.

Во дворе дома играли ребятишки, молодые мамаши выкатили свои коляски и, как обычно, обменивались новостями. Зубков поднялся на третий этаж старого пятиэтажного дома и зашел в свою двухкомнатную квартиру. Сбросив ботинки, он прошел в большую комнату, открыл настежь балконную дверь, включил телевизор и выкатил кресло на середину комнаты.

Зубков достал фужер, опустился в кресло и выстрелил пробкой в потолок. Из горлышка бутылки потянулся вкусный дымок. Наполнив фужер до краев, Костя откинулся на спинку кресла и, сделав два глотка, прикрыл глаза, не обращая внимания на мерное бормотание телевизора. Сегодня было двенадцатое июня. Четыре года назад этот день был самым светлым в его жизни. Слабеющий вечерний ветер дышал в комнату, надувая штору, словно парус. Костя сделал еще несколько глотков и снова наполнил фужер.

Четыре года назад, шестнадцатого июня, они расписались с Мариной, самой прекрасной женщиной в мире. А два года назад расстались. До чего же странно порой складываются отношения между людьми. Еще в институте, когда они с Мариной просто дружили, никто не верил в то, что дело кончится свадьбой. Слишком уж разными они были. Все говорили, что под одной крышей они не проживут и недели. А они поженились и два года прожили душа в душу. И кончилось все тоже как-то неожиданно, в течение двух дней, и повод для скандала был пустяковым… Два раза Костя делал попытку помириться, и во второй раз ему даже показалось, что все наладится, но непостижимая женская логика и почти фанатичное упрямство помешали двум половинкам снова стать одним целым.

Зубков приоткрыл глаза и наклонил бутылку, доливая себе шампанского. Бутылка была пуста. «Черт, вот так у меня всегда, — подумал Костя. — Вся жизнь… Думаешь, еще что-то осталось, а там уже пустота. Хорошо еще, что детей не было. А может, наоборот? Были бы дети, ничего бы и не произошло? Ну нет, это не аргумент. Сколько таких примеров перед глазами. Был бы ребенок, остался бы с матерью. А мне, как бывает в таких случаях, достались бы одни воскресенья. Все-таки она хоть и умная баба, но дурочка. А вот такой красивой я уже больше не найду. И такой настоящей…»

Солнце клонилось к горизонту. Телевизор тихо брюзжал последними новостями. Тяжелый сон — на закате сон всегда тяжелый — коснулся Зубкова своим мягким крылом и налил свинцом его веки. «Сходить, что ли, еще за одной? — подумал Костя. — Что-то лень… Нет… Сейчас вздремну часок и схожу еще за парочкой. Пожалуй, надо сегодня напиться… А все-таки обидно. Такой, как Маринка, у меня уже не будет никогда… Вот интересно, когда наступит эта Эра Водолея… или их гребаный коммунизм… каждому по потребности — это будет касаться и душ людей тоже? У всех все будет в порядке? Или так же, как и раньше, будем гадить друг другу и страдать оттого, что кто-то нагадил нам? Будут ли тогда люди вообще что-то чувствовать? Ведь человек без чувств и переживаний становится машиной…»

Ветер еще раз глубоко вздохнул и колыхнул штору. Пустая бутылка из-под шампанского выскользнула из рук Зубкова и гулко стукнула по паркету. Костя заснул глубоким сном.

Глава 2 Тук-тук-тук… Я твой глюк…

Что-то мокрое и шершавое дотронулось до лица Зубкова. Костя сначала подумал, что это ему снится. В голове у него отчаянно гудело, как будто вчера он выпил озеро водки. Он поморщился от очередного прикосновения все того же шершавого и мокрого и повел головой в сторону. Затылок лежал на чем-то твердом, а в правый бок упиралось что-то похожее на острый камень. У Кости защекотало под носом, и все то же шершавое снова прикоснулось к его подбородку. Зубков глубоко вздохнул, отмахнулся левой рукой и чуть приоткрыл глаза. Яркое солнце ослепило его. Костя проморгался, потер лицо левой ладонью и, прищурившись, наконец смог что-то разглядеть. На него наглыми глазами в упор смотрела крупная рыжая кошачья морда. В первые секунды Зубков оцепенел от увиденного и просто лежал и смотрел на кота. Кот тоже замер, приподняв лапу. Где-то сверху ворона захлопала крыльями и, сев на ветку березы, каркнула. Кот дважды понюхал Костю, отвел морду и, тихо мяукнув, сделал шаг назад. На несколько секунд Зубков перестал дышать, а когда пришел в себя, резко поднялся.

В голубом небе не было ни облачка. Солнце грело своими лучами свалку металлолома, которая была позади помойки, за невысокой кирпичной стеной, выкрашенной в грязно-серый цвет. Кое-что теперь стало понятным. Правый бок Зубкова болел оттого, что он спал на старых водопроводных трубах, а то твердое, что было под головой, оказалось обычным куском бетона.

От резкого движения человека кот втянул голову, пригнулся к земле и пустился наутек. Зубков не то удивленно, не то испуганно оглянулся вокруг и медленно приподнялся на ноги. Кругом никого не было. Костя медленно отряхнул с брюк пыль и ржавчину. Голуби мирно завтракали, отыскав что-то в мусорном контейнере, зеленые листья шелестели от слабого ветерка, слева шумела оживленная дорога.

— Ни фига себе, сходил за хлебушком, — тихо прохрипел Костя, прокашлялся и еще раз придирчиво осмотрел себя со всех сторон. — Как же я сюда попал?

Одежда была относительно чистой. Что бы ни случилось вчера вечером, какой бы ни была причина ночевки на свалке, нужно было возвращаться домой. Зубков проверил карманы рубашки и брюк. Ни денег, ни документов у него с собой не было. Решив, что уж как-нибудь доберется до дома, Костя вышел из-за невысокого кирпичного заборчика и увидел, что слева от него проходит оживленное шоссе. Справа тянулась тихая улочка. «А все-таки интересно, как я сюда попал?» — подумал Костя и повернул в сторону шоссе.

Через несколько шагов перед Зубковым вырос памятник героям Великой Отечественной войны, и он сразу же определил свое местонахождение. Развилка Большой Дорогомиловской улицы и Кутузовского проспекта. На прошлой неделе он встречался возле этого памятника с бывшим альпинистом, у которого однажды брал интервью, а в этот раз тот привез Косте фотографии. Знакомых в этом районе у Зубкова не было, и поэтому вопрос, каким образом и зачем он здесь оказался, все еще оставался открытым.

Выходя к шоссе, Костя обратил внимание на вывеску, висевшую на углу дома, на которой было написано: «1407, Большая Дорогомиловская улица, дом 7». Она была новая, хотя еще и полугода не прошло, как во всем городе их меняли. Навстречу Зубкову шла бабуля, держа за руку светловолосого внука. По дороге проехали два красных автобуса причудливой формы, которой Зубков раньше не видел. Следом за красными автобусами проехал зеленый. Все автобусы и троллейбусы были красного, желтого или зеленого цветов.

Выйдя к дороге, Костя оглянулся в поисках подземного перехода. Переход был левее, метрах в пятидесяти. По нему Зубков перешел на Кутузовский проспект и направился к автобусной остановке. Практически сразу к остановке подошел автобус красного цвета. Костя вошел в среднюю дверь и остановился на площадке возле ступеней. Водитель объявил следующую остановку, двери закрылись, и автобус плавно тронулся с места. Зубков прислушался и не поверил своим ушам. Двигатель автобуса был электрическим. Конечно, он мог ехать в троллейбусе, но Костя точно помнил, что садился в автобус.

— Молодой человек, вы не оплатили проезд. Костя обернулся и увидел мило улыбающуюся женщину лет сорока.

— Так получилось, что мне нечем заплатить, — вздохнув, ответил Зубков с выражением сожаления на лице.

— Если нечем заплатить, тогда почему вы сели в автобус? — спросил мужчина тех же лет, сидевший на соседнем сиденье и также сладко улыбавшийся.

— Потому что мне необходимо ехать, — ответил Костя.

— За проезд нужно платить, — продолжила женщина. — Если вам нечем платить, ходите на работу. А пока вам лучше выйти.

— Такой молодой, крепкий мужчина — и чтобы не мог заработать? — Костя обернулся и увидел старушку, укоризненно глядевшую на него. — Ни за что не поверю в это. А не оплатить свой проезд… как вам не совестно.

Автобус остановился, двери открылись. Не говоря ни слова, Зубков вышел из автобуса и быстрым шагом пошел в сторону Садового кольца. Автобус, тихо урча, обогнал его, набирая скорость.

— Едрёна Матрёна… — сам себе сказал Зубков. — Первый раз в жизни хотел проехать зайцем, и меня чуть не приговорили к расстрелу. Да я из принципа теперь платить не буду! Тем более что заплатить штраф гораздо дешевле.

В какой-то момент в голову Зубкову пришла мысль доехать на такси. У дома можно будет предложить таксисту подняться с ним в квартиру и заплатить в два раза больше. Но за полчаса возле Кости не остановилось ни одной машины. Махнув рукой на эту идею, он продолжил движение в сторону Садового кольца. По дороге Зубков обратил внимание на автоматы непонятного назначения, которых раньше он не встречал и даже не слышал про них. Между тем они стояли через каждые сто метров и были похожи на обычные телефонные будки. Костя подошел к следующему стоявшему на его пути автомату и с любопытством осмотрел его. В ту же секунду у автомата вспыхнул монитор.

— Здравствуйте, — приятным женским голосом поздоровался автомат.

— Привет, — ответил Зубков.

— Пожалуйста, активизируйте свою магнитную карточку и выберите режим работы, — продолжил ворковать автомат.

На мониторе появился список возможных режимов работы: «Справочная», «Сбережения», «Розыск», «Новости», «План города», «Экстренные сообщения». Зубков внимательно оглядел автомат со всех сторон. Кроме монитора у него были клавиатура, шарик управления курсором и, судя по всему, приемник магнитной карточки, которую автомат просил активизировать. Костя положил пальцы на шарик, стрелка курсора пересекла монитор по диагонали и остановилась на графе «Справочная». После этого Костя нажал клавишу «Ввод».

— Пожалуйста, активизируйте свою магнитную карточку, — повторил автомат.

Зубков услышал легкое жужжание электропривода и, не двигая головой, скосив глаза, посмотрел в правый верхний угол автомата. Он не ошибся. В углу просматривался глазок видеокамеры. Карточки у Кости не было, поэтому он развел руками и пошел дальше. Переходя Москву-реку по Новоарбатскому мосту, он размышлял, что за странные автоматы появились на улицах города и как так получилось, что он, журналист, ничего об этом не знает.

На пересечении Нового Арбата и Садового кольца стоял еще один автомат загадочного происхождения и непонятного назначения. На углу дома висела такая же квадратная вывеска, что и на доме возле свалки, с непонятным номером вверху 1404. Зубков повернул направо и пошел в сторону автобусной остановки. Справа от себя он увидел магазин «Продукты». Костя точно помнил, что еще на прошлой неделе здесь было что-то другое, но только не продуктовый магазин.

Возле автобусной остановки был еще один загадочный автомат с монитором и клавиатурой. Возле автомата стояли молодая женщина и девочка лет девяти. Женщина вращала шарик, выбирая режим работы автомата. Костя медленно подошел к остановке и остановился, беззаботно облокотившись о черную трубу ближней к автомату стойки. До автомата было не более метра, поэтому Костя, не привлекая внимания, мог следить за действиями женщины.

— Мама, ну где же папа? — проверещала девочка. — Он же обещал, что мы пойдем в кино.

— Юля, подожди, — жестко ответила мама. Очевидно, девочка не первый раз уже задавала этот вопрос. — Сейчас узнаем, где папа. Мама нажала клавишу «Ввод».

— Пожалуйста, активизируйте магнитную карточку, — уже знакомым голосом сказал автомат.

Мама вспомнила, что еще этого не сделала, и, открыв сумочку, достала карточку красного цвета. Вставив ее в автомат, она повторила свои манипуляции с клавиатурой.

— Выберите режим работы.

Ловкость, с которой мама управлялась с клавиатурой и шариком, говорила о том, что она пользовалась им регулярно.

— Введите цифровой код, — проворковал автомат.

Мама набрала цифровой код, и через несколько секунд на мониторе высветился план города и несколько строчек текста.

— Водку пьет наш папа, — спокойно выдохнула мама. — В своей любимой рюмочной.

— А как же кино? — начала кукситься девочка.

— Сходим без него, — ответила мама. — Пошли, вот наш автобус. И даже зеленый. Быстро доедем.

К остановке подкатил зеленый автобус сорок первого маршрута. Одни пассажиры вышли из него, другие вошли. Зашли и мама с дочкой. Зубков остался стоять там, где стоял. Автобус закрыл двери и с легким жужжанием тронулся с места. Костя проводил его взглядом и медленно пошел в сторону Парка культуры и отдыха. В голове был кавардак. Главный вопрос, который не давал покоя: за каким лешим он поперся вчера на «Киевскую»? Что ему там было нужно? Вечер он помнил. Помнил, что шампанское пил. Помнил даже, что хотел сходить в магазин и купить что-нибудь для продолжения. Но вот как он вышел из дома, Зубков вспомнить не мог. Не мог! Как ни старался. И уж ночь на помойке совсем ни в какие рамки не лезла! Идиотизм какой-то. Бывало, конечно, пару раз напивался до бессознательного состояния, но чтобы на улице ночевать… и что вообще было вчера на «Киевской»?..

Впереди шли два молодых парня. Из разговора Зубков понял, что они студенты. Молодые люди решали очень важный вопрос: в каком пивном баре им лучше отметить день рождения приятеля.

— А че ты на «Каширку» ехать не хочешь? — спрашивал один студент.

— От их пива у меня изжога, — ответил второй. — И кофе там не варят, а растворимый я не пью.

— А куда тогда?

— Давай лучше в Парк культуры.

— Это в ту кафешку… там же красенькие не принимают. А у нас всего пять желтых карточек. Ну и у вас с Егором две зеленые…

— Ну и что. Думаешь, не осилим?

— На девятнадцать-то человек?

— Не боись. Мне отец за окончание третьего курса балабашек подкинул. Можем хоть неделю гудеть. Кстати, давай зайдем в магазин. Мне сандалии купить надо. В башмаках жарко.

— Пошли, — согласился первый студент. Молодые люди зашли в обувной магазин. Зубков зашел за ними следом.

В обувном магазине было четыре отдела, два мужских и два женских. На одном из отделов мужской обуви висела небольшая табличка, на которой было написано, что к оплате принимаются карточки желтого и зеленого цвета. В другом отделе принимались карточки исключительно зеленые. Студенты зашли в «зеленый» отдел. Зубков автоматически зашел следом за студентами. Пока они выбирали обувь, Костя без всякой цели осмотрел ассортимент. Увиденное ему понравилось. Обувь была превосходного качества и фасонов. Самое поразительное заключалось в том, что большинство моделей было отечественного производства и по качеству они не уступали импортным образцам, стоявшим на соседней полке.

Закончив с «зеленым» отделом, Костя зашел в «желто-зеленый». Тут ассортимент был пожиже и совсем не было импорта. Но даже та обувь, что стояла на полках, была весьма приличного качества. Просто выглядела она попроще. В женских отделах ситуация была та же: в «желто-зеленом» зале продавали высший сорт, а в «зеленом» — обувь экстра-класса.

Выйдя на улицу, Зубков остановился у дверей магазина и задумался. Увиденное минуту назад его сильно озадачило. Особенно деление кредитных карточек по цвету. Конечно же, он знал, чем отличается серебряная VISA от золотой или платиновой, но никогда не слышал о красных и зеленых. В магазине, в кафе… Костя вдруг почувствовал, что цветовое деление карточек подразумевает некое подобие классового деления их владельцев. От этой догадки Зубкову сделалось нехорошо. Он подошел к лавочке, стоявшей напротив магазина под кленом, и сел в тени под его ветвями. Костя почувствовал, что сходит с ума. Обрывки догадок, как пчелиный рой, сновали в его голове: «Где я?» Ночь на помойке, загадочные автоматы, выдающие местонахождение человека, странные автобусы разных цветов, цветные карточки…

— Общество, у которого нет цветовой дифференциации штанов, — одними губами прошептал Зубков, тупо глядя перед собой и растирая правой ладонью левую часть груди, — обречено на вымирание.

По Садовому кольцу шли люди. Женские ножки сменялись мужскими брюками. Детишки, собаки… опираясь на палочку, проковыляла старенькая бабушка. В голове что-то шумело, в ушах появился слабый звон, в глазах — легкая серая рябь.

— …молодой человек? Вам плохо? — донеслось до Зубкова.

Костя только сейчас почувствовал, что кто-то трясет его за плечо. Он поднял глаза и увидел седовласого старичка, который с тревогой смотрел на него. Несмотря на жаркую погоду, на старичке была серая тройка и фетровая шляпа, в руках он держал трость.

— Вам плохо, молодой человек? — еще раз повторил старичок.

— Да… — задумчиво сказал Зубков. — Как-то не очень хорошо.

— Вот, возьмите, — возбужденно сказал старичок. — Это нужно положить под язык. Я сейчас… Одну минуту… Я сейчас!..

Старичок заспешил к ларьку и тут же вернулся с пластиковой бутылкой холодной воды в руках. Зубков тупо смотрел перед собой и думал, что именно так с ума и сходят. Сначала все становится с ног на голову, потом забываешь назначение предметов, а дальше и собственное имя.

— Мне пло-хо, — медленно проговорил Костя, подняв брови и наморщив лоб. — Да, мне пло-хо… Мне прак-ти-чес-ки кран-ты…

— Вот вода. Попейте, — сказал старичок.

Костя поднял глаза и, рассеянно улыбнувшись, принял из рук старичка пластиковую бутылку с водой. Он сделал несколько глотков, и ему немного полегчало. В глазах перестало рябить, шум в ушах практически исчез. Из киоска вышла женщина лет сорока. Она подошла к лавочке и протянула старичку пластиковую карточку желтого цвета.

— Возьмите свою карточку, — сказала женщина.

— Спасибо, — все еще с тревогой на лице сказал старичок, повернувшись к продавщице, и коротко кивнул головой.

— Как он?

— Вроде бы немножко отошел, — ответил старичок и снова повернулся к Зубкову.

— Да, спасибо, — сказал Костя, осознавая, что привлек к себе много внимания. — Мне уже лучше…

— Ох, — вздохнула продавщица, — какой молодой, а сердце уже ни к черту.

Она развернулась и пошла к ларьку, что-то бурча под нос и покачивая головой.

— Нельзя так, молодой человек, — укоризненно сказал старичок, надевая шляпу и перекладывая трость в правую руку. — За здоровьем следить надо.

— Спасибо, — еще раз поблагодарил Костя заботливого старичка. — Завтра же схожу в больницу и проверюсь.

— Непременно сходите. Будьте здоровы, — улыбнулся старичок, дотронулся до полей своей шляпы и пошел дальше по дороге.

Зубков проводил дедушку взглядом и залпом выпил полбутылки воды. Вода была простая, холодная и вкусная. Через несколько минут Костя поднялся с лавочки и медленно побрел дальше, по направлению к Парку культуры. С рекламного щита, скалясь белозубой улыбкой, на него смотрел все тот же манекенщик в шикарном пиджаке. На следующем плакате обворожительная девушка, мило улыбаясь, держала в руке три пластиковые карточки красного, желтого и зеленого цвета. Надпись на плакате гласила:

Стремление к смене цвета карточки достойно уважения.

Зубков вдруг предположил и сразу же обрадовался своей догадке, что он вовсе не сошел с ума. Просто в какое-то время общество разделилось по цветам, а он этого не заметил. И то, что можно носителю карточки одного цвета, недоступно носителю другого. Но вот когда это произошло, он вспомнить не мог. Солнце зашло за крышу жилого дома, от которого теперь падала тень. Костя подошел к стене и прислонился к ней спиной.

Студенты, пьющие пиво, доступное только цвету их карточки, мамаша с дочкой, при помощи загадочного автомата и цифрового кода за две секунды узнавшие местонахождение отца. Ну не может такого быть, чтобы он просто забыл о времени тех перемен, что сейчас заметил на улицах города. Если только память отшибло… и карточки почему-то у него с собой не оказалось… А как же тогда одежда? Ведь вчера он уснул в кресле в тех же самых брюках и рубашке, в которых ходил на работу. И синяк на ноге от ящика… Зубков судорожно задрал правую штанину и увидел вместо синяка темно-коричневую ссадину. Она была на том же самом месте, что и вчера утром. Но Костя не испытал от этого ни облегчения, ни досады. Как будто он надолго отвлекся от приключенческого фильма и теперь, потеряв нить развития сюжета, просто досматривал финальную часть картины, не понимая смысла поступков героев.

— А я сош-ла с ума-а-а… — тихо сказал Костя и, прикрыв глаза, коснулся затылком холодной стены. — Какая досада.

Легкий теплый ветерок приятно дотронулся до щеки Зубкова и полетел дальше. Костя стоял с закрытыми глазами и ни о чем не думал. Ему вдруг стало все равно, сошел он с ума или только еще сходит. Говорят, психи тоже бывают счастливы, только по-своему. Живут, как и остальные люди, дышат кислородом, ходят на двух ногах, гадят в белые унитазы. И плевать, если однажды решу, что я Гагарин. Зато это я первым в космос слетал.

Костя открыл глаза и увидел надпись на доме через дорогу — «Комбинат бесплатного питания». В животе у Зубкова что-то зашевелилось, булькнуло и издало загадочный звук. Костя сглотнул слюну и почувствовал, что проголодался. Он посмотрел на часы. Стрелки показывали без пятнадцати три.

«Подумаешь, бесплатное питание, — сам себе сказал Костя, оттолкнувшись от стены дома и делая первые шаги к подземному переходу. — Невелика птица. Если крыша съехала, и с бомжами не западло за одним столом посидеть. Конечно, с одной стороны первому космонавту это как бы и не пристало… но с другой — еще не до конца все доказано, может, и не первый. А раз не до конца, то и нечего привередничать. Карточки нет, до дома добраться непросто, жрать нечего, а очень хочется. Может, я просто все забыл и меня где-то ждут, надеются и верят? Вот сейчас съем чего-нибудь, если дадут, и пойду в милицию».

Утвердившись в этой мысли, Костя перешел через дорогу по подземному переходу, потянул на себя дверь и вошел в комбинат бесплатного питания.

Сразу же за дверью оказался небольшой коридорчик с гардеробом самообслуживания с правой стороны и двумя белыми дверьми с левой. На дверях были буквы «М» и «Ж». За коридором начинался светлый зал столовой, обычной совковой столовой где-нибудь на ЗИЛе или в НИИ. Столов в зале было не более двух десятков. Они стояли тремя ровными рядами, при каждом из них было по четыре пластмассовых стула. Стены столовой были выкрашены в приятные светлые тона. Внимание Зубкова сразу же привлек один странный персонаж. На вид ему было не более сорока лет, но седые волосы и уставшие глаза говорили о том, что пятидесятилетний юбилей он уже отметил. Одет он был в обычный черный комбинезон рабочей одежды. Его ботинки своей массивностью смахивали на строительные. Мужчина подошел к столику, на котором стояли подносы и два пластиковых корытца с одноразовыми вилками и ложками, взял поднос, столовые приборы и встал в хвост очереди в кассу. Зубков сделал то же самое. Перед седовласым стояли еще четыре человека. Пышная бабуля за кассовым аппаратом лихо колотила по клавишам. Костя почувствовал слабую дрожь в коленях. Очередь двигалась быстро. Из-за стойки вкусно пахло щами и вареными сосисками.

— Вам чего? — добродушно спросила бабуля.

— Первое, второе и стакан молока, — сказал седовласый в комбинезоне.

— А не пронесет? После капусты… — с улыбкой спросила бабуля, шевельнув бровью.

— А у вас капуста?.. — задумался на секунду седовласый и замотал головой. — Не, молока. Чай надоел.

На стойку поставили тарелку щей, порцию сосисок с тушеной капустой и стакан молока. Все было в одноразовой посуде. Седовласый равнодушно переставил еду себе на поднос.

— Карточка есть? — спросила бабуля.

— А как же, — ответил седовласый и передал бабуле желтую карточку.

«И здесь карточки! — заволновался Зубков, но быстро взял себя в руки. — Если она спросила, есть ли карточка, значит, ее наличие желательно, но совсем не обязательно. Тем более что нигде не написано, какого цвета карточки здесь принимаются к оплате. И все это называется комбинатом бесплатного питания. Бес-плат-но-го». Додумать Костя не успел.

— Вам чего? — добродушно спросила бабуля.

— Первое, второе, чай, — ответил Зубков.

— Зря чай берешь, возьми лучше молока, — сказал седовласый.

Он стоял возле кассы и никак не мог убрать карточку в левый нагрудный карман комбинезона, из которого торчали бумаги разных цветов, сложенные в несколько раз.

— Тогда молока, — сказал Зубков.

— Ну-у… значит, дуэтом споете, — захихикала бабуля, молотя по клавишам. — Карточка есть?

— Нет, — ответил Костя и приготовился к нравоучениям.

Нравоучений не последовало. На стойку поставили тарелку щей из кислой капусты, сосиски с тушеной капустой и стакан молока. Костя все еще в ожидании продолжения разговора с кассиршей переставил обед на свой поднос.

— Вам чего? — спросила бабуля следующего посетителя.

Костя повернул голову направо. Там стояла пожилая женщина с очень грустными глазами.

— Пошли вон за тот стол, — сказал седовласый, мотнув головой в сторону. Он наконец справился с бумагой в кармане, убрал карточку и уже держал в руках поднос.

Костя молча пошел за ним следом. Седовласый провел Зубкова между рядами к столику, стоявшему в дальнем углу, поставил поднос на стол и сел на стул. Зубков переставил обед на стол, отложил поднос в сторону и сел напротив незнакомца. Не успел он взять в руку ложку из белой пластмассы, как к столу подошла бабуля и поставила тарелку с четырьмя кусками черного хлеба.

— Жора, — сказал седовласый и протянул через стол руку.

— Костя, — ответил Зубков и пожал протянутую руку.

— Ты зря карточку не показал, — сказал Жора, с шумом втягивая с ложки горячие щи. — Подумаешь, в компьютер бы занесли. Ну, узнали бы все, что ты в халявке ешь, и что с этого?

— А что с того, что я не дал карточку? — спросил Костя и осторожно попробовал бесплатные щи.

Щи оказались очень вкусными. Возможно, это показалось Зубкову оттого, что он очень проголодался, но тем не менее Костя успел проглотить три ложки, прежде чем Жора ему ответил.

— Хорошо, если бабке все по барабану. А то вызовет наряд. Пока проверять будут, вопросы задавать… к вечеру обязательно отпустят и даже до дома довезут, но смотреть на их улыбчивые рыла… знаешь, занятие не из приятных для нормального человека.

— А с чего ты взял, что я нормальный? — спросил Костя, доедая щи. — Я что, похож на нормального человека?

Жора открыл рот и уже поднес к нему ложку, да так и замер, глядя на Костю. Зубков вдруг испугался. И зачем надо было это говорить… Ну зачем, спрашивается, он задал этот вопрос? Его что, за язык тянули? Жора внимательно посмотрел на странного нового знакомого, затем отправил в рот ложку со щами и равнодушно продолжил трапезу.

— Журналист, что ли? — спросил Жора, помешивая ложкой в тарелке.

Костя проглотил комок в горле, два раза, словно лошадь, мотнул головой и, отодвинув пустую тарелку из-под первого, приступил к сосискам с тушеной капустой.

— А как ты догадался? — спросил он.

— Работа у меня такая, — сказал Жора, наклонив к себе тарелку и доедая щи. — Опер я. По особо важным. Зубков медленно стал помешивать капусту и разглядывать сосиски.

— Ты че, парень?! Испугался? — улыбнулся Жора и пододвинул к себе второе блюдо.

— А чего нам, психам, бояться, — ответил Костя, вспомнив, что он уже решил дожить свои дни в приюте мудрецов. — Я вот даже какой год сегодня не знаю.

— Да-а, — вздохнул Жора и, отпихнув тарелку с капустой, сложил руки перед собой на столе. — Многие со счету сбились…

А ведь уже двадцать шестой год Эры Водолея. Подумать только, двадцать шестой…

Жора повернулся к окну и долго смотрел на проезжавшие по Садовому кольцу разноцветные автобусы. Зубкову на секунду показалось, что в этом взгляде присутствует какая-то трагедия.

И ведь действительно, что, как не трагедия, может заставить опера по особо важным питаться, как он сам выразился, в халявке, да еще, судя по всему, регулярно?!

— Мда-а, — еще раз вздохнул Жора. — Двадцать шесть лет… как все начиналось… А теперь…

Жора махнул рукой и поднялся из-за стола. Зубков, не зная, что делать, на всякий случай тоже встал.

— Ладно, Костя, побрел я. Что-то аппетит пропал… Жора протянул руку. Костя пожал ее.

— Будешь рядом, заходи в гости. 1406, Серпов переулок, дом 36, квартира 11. И в следующий раз бери с собой карточку. Проблем меньше будет.

Жора выбросил в мусорный ящик посуду, отнес поднос и, рассматривая пол под ногами и о чем-то размышляя, медленно направился к выходу. Зубков проводил его взглядом и сел за стол. Поковыряв капусту вилкой и съев одну сосиску, Костя выпил молоко и вытер рот салфеткой. Постепенно обеденный зал комбината бесплатного питания заполнялся посетителями. Зубков отнес посуду с остатками пищи в мусорный ящик и направился к выходу.

— Сержант Юшкин, — приветливо сказал Зубкову на выходе молоденький парнишка в милицейской форме, приставив руку к фуражке. — Вашу карточку, пожалуйста.

За спиной сержанта стояли двое рядовых, как показалось Зубкову, солдат срочной службы.

— Карточку? — с удивлением спросил Костя и похлопал себя по карманам. — Дома карточка. Забыл на рояле.

— Вам придется проехать с нами, — также приветливо сказал Юшкин.

— Можно и проехать, — сказал Зубков. — Можно и с вами.

Жестом руки сержант Юшкин показал Косте на микроавтобус, стоявший напротив дверей комбината, раскрашенный в синий и желтый цвета. Один из рядовых проворно открыл перед Зубковым дверь. Костя покорно зашел в автобус. Двое рядовых милиционеров сели рядом с ним, сержант Юшкин занял место с водителем. Двери закрылись, и микроавтобус плавно тронулся с места.

Глава 3 Доброе слово и кошке приятно

В отделении милиции, куда привезли Зубкова, было чисто и светло. Костя даже не сразу понял, куда попал. На стенах висели небольшие картины с миленькими пейзажами, дежурный восседал в кожаном кресле за роскошным офисным столом и очень вежливо отвечал на телефонные звонки. Каждый сотрудник отделения милиции имел отдельную комнату, четыре на пять метров, со стенами из непонятного прозрачного материала, с компьютером на столе и кондиционером под потолком. В некоторых комнатах сидели посетители.

Подошла очередь Зубкова. У него спросили фамилию, имя, отчество и зарегистрировали в журнале. После первичной регистрации его подвели к прозрачной стене с дверью посередине и надписью над ней «Зал ожидания».

— Проходите, — сказал сержант, открыв дверь зала. — Минут десять посидите, я оформлю задержание и передам дело следователю.

— Я что-нибудь нарушил? — удивленно спросил Зубков, перешагнув через порог.

— Административный раздел закона, — добродушно ответил сержант. — У вас есть адвокат?

— Нет.

— Вам предоставят общественного защитника.

Юшкин закрыл дверь и пошел оформлять задержание. Зубков окинул зал ожидания взглядом. В правом дальнем от входа углу стоял цветной телевизор с большим экраном и четверо «ожидавших» смотрели футбол. Левее стояли два стола с шахматными и шашечными досками, но за ними никого не было. Зато за соседним столом галдели человек десять. Из обрывков фраз Костя сделал вывод, что там играли в преферанс. За дверью в правой стене зашумела вода. Через несколько секунд дверь открылась, из нее вышел мужчина в роговых очках.

— Ни фи-га се-бе клет-ка, — выдохнул Зубков, сравнивая увиденное с тем местом, куда он попал два месяца назад, когда его забрали для выяснения личности с места аварии очистных сооружений одного загадочного завода. Тогда предъявленное Зубковым удостоверение журналиста не глядя объявили фальшивкой, а ему заломили руки за спину и, надавав подзатыльников, затолкали в «газик».

— С окраины? — добродушно спросил мужчина в роговых очках. — В рабочих кварталах любят называть вещи старыми именами.

— Смотря из какого центра смотреть, — ответил Костя, облизал сухие губы и сглотнул. — Все относительно…

— Хм-хм… Согласен с вами. Ну что же, будем знакомы. Николай Петрович Федотов.

— Зубков, — сказал Костя и добавил после паузы: — Константин. Федотов нажал кнопку переговорного устройства.

— Василь Петрович, будь добр, принеси водички.

— Минералки или простой? — отозвался динамик.

— Тебе какой?

— Холодной.

— Просто холодной, Василь Петрович, — сказал Федотов и, отключив селектор, добавил: — Тезки мы. По отцу, правда, но тем не менее… Он хороший дядька. За что задержали?

— Питание без карточки.

— Забыл? Или в знак протеста? — спросил Федотов.

— Забыл.

— Ну, если первый раз, покапают на мозги и к вечеру отпустят, — махнул рукой Федотов и направился к столу, за которым играли в карты. — А если не первый, — добавил, обернувшись, — все равно вечером дома будешь.

Дверь открылась. В зал ожидания вошел седовласый капитан. Ему было около пятидесяти лет, но двигался он по-спортивному легко и выглядел достаточно свежим. В его лице было что-то… человеческое, то, что заставило Зубкова подумать: эх, капитан, жаль, не успеешь стать майором.

— Кому воды? — спросил капитан.

— Мне, — протянул руку Зубков. — Спасибо.

— Зубков? Давай-ка, сынок, пальчики прокатаем, — сказал капитан и поставил на маленький столик странную черную коробочку прямоугольной формы.

Костя открутил у пластиковой бутылки крышку, сделал четыре больших глотка, глубоко вздохнул и перевел дух. Вода была холодной и очень вкусной. Костя сделал еще два глотка, затем поставил бутылку на столик, достал из заднего кармана брюк носовой платок и протер им влажные от запотевшей бутылки руки. Пока он пил воду, капитан терпеливо ждал, сидя на стуле, откинув у черной коробочки крышку. Под ней оказалось стекло обычного сканера.

— Положи руки на экран, только сильно не дави. Немного разведи пальцы в стороны.

Костя выполнил все инструкции. Машинка тихо загудела, и голубая полоска света медленно проползла слева направо и обратно.

— Все, пока свободен. Капитан закрыл крышку сканера и вышел из зала ожидания.

Зубков взял со стола бутылку воды, отхлебнул из нее, с минуту посмотрел на Федотова и, не торопясь, подошел к игрокам. За игровым столом сидели четверо. Остальные стояли рядом и наблюдали. На столе лежал лист бумаги, разлинованный под преферанс. Круглолицый крепыш со шкиперской бородкой и трубкой в зубах ловко тасовал колоду. Судя по тому, как непринужденно держались игроки, они были частыми гостями этого зала ожидания и ничего страшного для себя в происходящем не видели. Да и сами они вовсе не походили на забулдыг и дебоширов. Скорее наоборот. Шестеро из них были облачены в приличные костюмы, остальные одеты были просто, но со вкусом. Среди зрителей футбольного матча прощелыг тоже не наблюдалось. Два клетчатых пиджака висели на спинках стульев, а болельщики, ослабив узлы галстуков и расстегнув воротники, оживленно обсуждали между собой только что назначенный штрафной удар. За карточным столом снова стасовали колоду.

— На прошлой неделе стою в банке, — рассказывал «шкипер», — открываю в карточке сына дебитную строчку…

— Твоему Сашке уже двенадцать? — перебил его второй игрок.

— А ты думал, — не то с гордостью, не то с грустью сказал «шкипер».

— Да, время бежит… — протянул второй.

— Так вот… Стою заполняю бланк заявления, а у соседнего окошка дедок разбирается со счетами за телефон. Что-то ему там напутали. То ли он в Африку звонил, то ли ему из Японии… Кассирша смотрит распечатку перемещения средств вклада и говорит деду: «У вас расходы все время небольшие были, а в прошлом месяце на счет Хацкевича вы три тысячи перевели. Прикупили что-нибудь?» — и улыбается. «Да, — говорит дед, — прикупил… Два туза на мизере».

Игроки дружно захихикали. Зубков знал этот анекдот. Правда, звучал он как-то иначе, но смысл от этого не изменился.

Магнитный замок на двери щелкнул, и она распахнулась. Играющие в карты и телезрители обернулись.

— Зубков, вас ждет следователь, — вежливо сказал стоявший в дверях сержант Юшкин.

Все, кто был в зале ожидания, посмотрели Зубкову в спину, но через пару секунд вернулись к своим занятиям: картам и футболу. Сержант посторонился, пропустил задержанного и закрыл дверь. Юшкин провел Костю по коридорам в кабинет следователя и, откозыряв, ушел.

Следователем оказалась симпатичная женщина. На вид ей было около тридцати лет. Светлые, коротко стриженные волосы усиливали то очарование, которое вызывали ее серые глаза. Зубков посмотрел на следователя очень внимательно. Она явно смутилась от столь пристального взгляда задержанного и чуть-чуть покраснела.

— Здравствуйте, присаживайтесь, — сказала следователь, показывая рукой на стул напротив своего стола.

— Здравствуйте, — сказал Зубков и сел на предложенный стул.

— Я буду вести ваше дело. Моя фамилия Ветрова, зовут Елена Николаевна.

— Очень приятно. Константин Зубков, — также вежливо ответил Костя.

— А отчество?

— Для отчества я еще молод.

— Хорошо, — сказала Елена Николаевна и раскрыла синюю папку. — Скажите, Константин, вы проходили регистрацию?

— Какую именно регистрацию вы имеете в виду?

— М-м-м… видите ли, Константин… Как известно, все граждане России при рождении проходят регистрацию, одним из пунктов которой является дактилоскопия. Ваших отпечатков пальцев в компьютере не обнаружено. Скажу больше, в компьютере не обнаружено ни вашей фамилии, ни имени. Вы просто не существуете. Как вы можете это объяснить?

— М-м-м… Я мыслю, значит, существую.

— То есть никакой вразумительной информации вы нам дать не можете? — скорее утверждала, чем спрашивала Елена Николаевна.

— Мне бы кто объяснил, что это еще за регистрация.

— Обычная регистрация, — снисходительно улыбаясь, сказала Елена Николаевна. — При рождении ребенка ему выдается свидетельство о рождении, снимаются отпечатки пальцев, а через три месяца в левое плечо вживляется маяк розыска.

— Это еще зачем? — удивился Костя.

Сколько всего удивительного за сегодня увидел и услышал Константин, но маяк… это уже ни в какие ворота не лезет.

— Чтобы облегчить розыск потерянных детей, для получения информации о местонахождении родственников, для опознания сильно обгоревших или изуродованных тел при катастрофах…

То, что Елена Николаевна сказала последнюю фразу все с той же приветливой улыбкой, что и раньше, Зубкова просто убило. У него появилось ощущение, что у этой женщины отсутствуют все чувства. Хотя нет. В начале разговора она немного покраснела.

— Ну что же, — подвела черту в разговоре Елена Николаевна. — Поскольку вы не можете дать разъяснения, моя миссия на этом заканчивается. Вас отправят в другую службу.

— Минуточку, — сказал Константин. — Мне обещали общественного защитника. Я его настойчиво не наблюдаю.

— Наша беседа была предварительной и ознакомительной, — ответила Елена Николаевна все с той же улыбкой. — Уголовный кодекс на этот случай не предусматривает присутствия адвоката, ведь это не допрос.

— А какой службе меня собираются передать?

— Медицинской.

Зубков приоткрыл рот, чтобы выразить протест, но от удивления так и замер. Следователь Ветрова заметила это и поспешила дать разъяснение.

— Возможно, вы пережили стрессовую ситуацию и получили психологическую травму. Постарайтесь припомнить: в последнее время у вас не было чувства, что вы не узнаете окружающий мир, не понимаете предназначения вещей, не помните, как оказались в каком-либо месте?

— М-м-м… возможно, вы и правы… — задумчиво ответил Зубков, услышав из чужих уст подтверждение своей версии о сума-сшествии.

— Вот видите. Очень тяжело поверить, что в стране живет человек, не имеющий маяка и вообще не имеющий о себе информации в центральном компьютере.

Елена Николаевна сняла трубку и набрала номер. Ей ответили почти сразу.

— Я закончила, — сказала Елена Николаевна. Через минуту пришел Юшкин.

— Следуйте за мной, — сказал сержант.

Юшкин вывел Зубкова на улицу. Здесь их ждали те же двое рядовых, что сопровождали Юшкина раньше. Зубков и милиционеры сели в такой же микроавтобус, на котором его привезли из столовой, только теперь он был серого цвета. Как только двери захлопнулись, микроавтобус плавно тронулся с места и через минуту выехал на шоссе. Стражи порядка, как и прежде, вели себя предельно корректно.

Через тридцать минут он остановился у ворот психиатрической клиники номер четырнадцать и подал два длинных гудка. Ворота со скрипом отворились, микроавтобус въехал на территорию больницы. Через минуту машина остановилась перед шестым корпусом, и водитель заглушил двигатель. Первым вышел сержант, за ним Зубков. Увидев вывеску, он только теперь до конца осознал, что это за медицинская служба. Юшкин проводил нового пациента в приемный покой. Рядовые остались стоять на улице.

В приемном покое Зубкова ждали два санитара и доктор. Санитарами, как и в любом уважающем себя сумасшедшем доме, были два амбала ростом под два метра и весом за сто килограммов. Доктором оказалась женщина лет сорока пяти. У нее было сухое вытянутое лицо, глубоко посаженные глаза и черные, как смоль, волосы, слегка тронутые сединой. Она расписалась в сопроводительных документах, Юшкин козырнул, пожелал Косте скорейшего выздоровления и ушел. У нового пациента забрали все ценные вещи и убрали в сейф. Затем его переодели. Цивильную одежду поместили в персональный шкафчик и попросили Зубкова закрыть кодовый замок. В шлепанцах и пижаме и в сопровождении санитара Костя пошел в девятое отделение.

Отделение располагалось на четвертом, последнем этаже шестого корпуса четырнадцатой психиатрической больницы. Внешний вид корпусов больницы, приемного покоя, лестницы уже не удивлял Зубкова. Он много успел увидеть за этот день, поэтому больница, скорее похожая на хороший отель, воспринималась как само собой разумеющееся. Остановившись на верхней лестничной площадке возле двери, санитар нажал кнопку звонка. Вот этот факт никак не вписывался в очертания отеля. Но черт его знает, какие здесь, или теперь, бывают отели.

Через минуту в коридоре за дверью послышались быстрые легкие шаги. Дверь открыла молоденькая санитарка. Та самая девушка, что ехала в автобусе. Только теперь ее красивая головка с волшебного цвета волосами была забрана под белую шапочку и одета она была не в голубое ситцевое платье, а в коротенький белый халатик.

— Здравствуйте, — поздоровалась девушка с пациентом и перевела взгляд на санитара.

— Наташа, получай новенького, — сказал санитар и передал ей папку с бумагами.

— Мария Федоровна звонила, предупреждала, что сегодня должны привезти нового пациента, — сказала Наташа, чуть качнула головкой и, взяв бумаги Зубкова, перевела взгляд на него.

Костя продолжал стоять с чуть приоткрытым ртом и смотрел на ту самую девушку, которую однажды увидел в автобусе или ему приснилось, что он ее видел… Теперь эта девушка стояла перед ним во всем своем очаровании. От нескромного взгляда нового пациента Наташа немного смутилась, и через несколько секунд ее прелестные щечки тронулись розовой краской.

— Проходите, — сказала Наташа, улыбнувшись и чуть наклонив набок голову. Костя очнулся и сделал шаг вперед. Дверь за его спиной захлопнулась.

— Пойдемте, я покажу вам палату, — сказала Наташа и, все еще сдерживая улыбку, пошла по коридору.

Костя пошел следом. У нее была совершенная по формам фигура, а коротенький белый халатик как минимум вдвое усиливал эротизм этого зрелища. И как Костя ни старался смотреть по сторонам, время от времени маленькая попка чаровницы все-таки попадала в поле его зрения.

— А вы правда ничего не помните? — вдруг спросила Наташа, пропуская вперед Зубкова.

— Что? А-а-а… да. Практически ничего, — растерянно ответил Костя.

— Удивительно, в медицинской практике похожие случаи встречаются, я читала об этом, частичная амнезия или полная… Но вот чтобы человек не был зарегистрирован… я впервые слышу.

— Может, сбой в компьютере, файл и потерялся?

— Исключено. Информация дублируется несколько раз. Плюс мировой банк данных… нет, это в принципе невозможно.

— Значит, амнезия. А это лечится?

— Ну конечно, — улыбнулась Наташа. — Сейчас почти все лечится, даже рак. Завтра с утра вас осмотрит профессор Яншин и проведет сеанс гипноза. В подсознании обязательно должна остаться информация. Узнаем причину заболевания — можно будет подобрать оптимальный метод лечения.

— Наташа, если вы лично будете принимать участие в лечении, то я точно скоро поправлюсь.

— Нет, я всего лишь медсестра, — улыбнулась Наташа, остановившись у входа в палату.

— Но хотя бы присутствовать вы будете?

— Тоже нет. Завтра у меня выходной. Вот ваша палата. Свободная кровать у правого окна.

Только теперь Зубков отвлекся от медсестры и заметил, что вход в палату не закрывается дверью. Ее просто нет. Во всех палатах отделения не было дверей. Зубков медленно прошел на середину просторной светлой комнаты и посмотрел на кровать, которая на неопределенное время должна была стать его. Стены палаты были обтянуты клетчатой тканью темно-синего оттенка. Вдоль стен стояли кровати, по четыре в ряд. Слева от каждой кровати была тумбочка. У противоположной от входа стены между двух окон стоял круглый стол. На нем лежали шахматная доска и коробка с домино.

Зубков прошел к своей кровати и присел на нее. Пружины под ним мягко прогнулись и тихо скрипнули.

— Жить можно, — сказал Костя и улыбнулся Наташе.

— Я рада, что вам понравилось, — улыбнулась в ответ Наташа. — Скоро будет ужин.

Сказав это, она ушла. Костя посидел на кровати минут пять, затем поднялся и подошел к окну. На улице, на скамейке под березами, рядом с женщиной сидел пациент в сером халате. Очевидно, жена пришла навестить мужа.

В коридоре послышался шум. Зубков обернулся. Через минуту в палату шумной гурьбой вошли постояльцы. На Костю они обратили внимания не больше, чем на соседа в трамвае. Некоторые из них легли на кровати, другие сели и открыли тумбочки. Зубков с некоторым волнением наблюдал за ними. «Приглашаем всех на ужин», — сказал по радио приятный женский голос.

Больные поднялись и, продолжая обсуждать что-то свое, направились к выходу.

— Ты что, есть не идешь? — спросил молодой парнишка.

— Иду, — ответил Костя и улыбнулся.

В каждом отделении была своя столовая — просторная светлая комната со столами и телевизором под потолком. За стойкой-раздачей была небольшая кухня с двумя раковинами, электрической плитой и тремя шкафчиками на стене. На ужин в этот раз давали гречневую кашу с молоком, стакан какао и сдобную булочку. Зубков поставил ужин на поднос и, развернувшись, увидел за ближним столом двух пациентов, с аппетитом поедающих кашу.

— У вас не занято? — спросил Костя.

— Садись, — ответил толстячок в очках и, освобождая Зубкову место, передвинул ближе к себе стакан с какао.

— Новенький? — спросил второй. Он был постарше и тощий.

— Да. Час назад привезли.

— Чего такой грустный, первый раз, что ли? — спросил толстячок.

— Умгу… первый.

— Не переживай, — подмигнул второй. — И здесь жить можно.

Я вот, например, уже почти двадцать лет сюда ложусь каждый год. Тихо, спокойно. Контингент в основном смирный, кормежка хорошая. Опять-таки законный повод ничего не делать. Отдохнуть месячишко. Плюс к отпуску.

Тощий и толстый допили какао и, пожелав Зубкову приятного аппетита, встали из-за стола. Костя проводил их взглядом и вернулся к тарелке с гречневой кашей. Ел он медленно и без аппетита. Когда пришла очередь какао и булочки, столовая была уже пуста. Няня протирала столы влажной тряпкой и ставила на них перевернутые ножками вверх стулья. Зубкова никто не подгонял. Он спокойно допил какао и, поставив тарелки к мойке, сказал нянечке «спасибо».

Напротив столовой располагался небольшой зимний сад с диванами, креслами, журнальным столиком, заваленным прессой, столами для игры в шахматы и бильярд. Зубков не торопясь подошел к своей палате. Как только он появился в дверном проеме, его тут же усадили играть в домино. Костя любил домино и играл довольно сносно. Из разговоров он понял, что пациенты достаточно хорошо знают друг друга и относятся к пребыванию в клинике как к ежегодному медосмотру.

В домино играли шумно. Костяшки весело колотили по столу, и время от времени кто-нибудь выкрикивал волшебное слово «рыба». Веселье продолжалось до тех пор, пока не пришла медсестра Галя. Она сегодня дежурила по отделению, и пациенты отзывались о ней как о генерале в юбке.

— Господа больные, игра окончена, — с расстановкой провозгласила Галя. — Отбой.

Доиграв партию, пациенты оставили неубранное домино лежать на столе, разошлись каждый к своей койке и начали раздеваться. Когда Галя шла назад по коридору, все уже лежали в кроватях. Она окинула палату взглядом, пожелала всем спокойной ночи и выключила свет. Пациенты заерзали, почти хором глубоко вздохнули и, укутавшись в одеяла, сделали вид, что заснули. Галя постояла у входа в палату почти минуту и ушла. Через пять минут входная дверь в отделение щелкнула замком и скрипнула петлями.

— Хахали пришли, — сказал Вася.

— Я бы тоже к ней сходил, — вздохнул Витя.

Палата захихикала, скоро хихиканье переросло в дружный гогот. Зубков не знал причины всеобщего веселья, но психи смеялись так заразительно, что и он улыбнулся.

— Куда бы ты сходил? — сказал кто-то из дальнего угла. — Ты же вчера рассказывал, что у тебя уже пять лет как не стоит.

— Ну и что, — ответил Витя и добавил мечтательно: — Хоть подержался бы… Палату захлестнула новая волна смеха.

— Права Мария Федоровна, шизик ты, — сказал Вася.

— А сам-то, а сам-то, — огрызнулся Витя, — четвертый месяц лежишь.

— Зато у меня не лежит, — заметил сквозь гомерический смех Вася. — Кто же тебе даст подержаться, если ты импотент? Ты же… не отработаешь…

— А откуда она об этом узнает? — оживился Витя, сел на кровати и продолжил мечтательно: — Это же потом только ясно станет…

— Нет, Витя, если сейчас не стоит, потом уже не встанет, — сказал все тот же голос из дальнего угла палаты.

Палата уже не смеялась, а откровенно ржала. Честно говоря, Зубков пару раз задавался вопросом, о чем разговаривают психи в дурдоме, но как-то не предполагал, что их интересуют все те же житейские вопросы, что и остальных людей.

— Ну-ка быстро все спать! — раздалась от двери команда.

Психи мгновенно притихли и засопели. От неожиданности Зубков сделал то же, что и все, но прежде чем закрыть глаза, он заметил вошедшего в палату громадного мужика, под два метра ростом. Зубков натянул одеяло до глаз и сквозь неплотно закрытые веки наблюдал происходящее. Здоровяк неторопливо обошел палату, проверяя сон пациентов, методично раздавая подзатыльники и щелбаны. Пациент у правого окна, очевидно, не понравился ему больше всех. Он подошел к кровати Зубкова, склонился над ней и прорычал:

— Ты чего, не понял? Спать!

Зубков медленно стянул с лица одеяло и, смотря прямо в глаза громиле, тихо, но выразительно прошептал:

— Хочешь, нос откушу?

Громила отдернул голову и задумался над услышанным. Молодой парнишка с соседней кровати дернул громилу за штанину. Тот резко обернулся.

— Этот может, — кивнув головой, доверительно сообщил парнишка.

— Это… тихо чтоб было, — сказал громила и, выйдя из палаты, добавил уже из коридора: — Смотрите у меня.

Глава 4 Жизнь прекрасна!

Проснувшись утром, Зубков открыл глаза и еще долго лежал на спине, глядя в белый потолок. Он искренне надеялся, что все, что он помнил как вчерашний день, было обычным сном. Но что-то внутри него говорило об обратном. Зубков боялся повернуть голову и увидеть слева от себя кровать, а на ней того самого молодого парнишку, соседа по палате. И потолок почему-то был высокий… Выше, чем у него в квартире.

— Па-адъё-ом, — зычно гаркнула пожилая медсестра.

Зубков зажмурил глаза, как бы пытаясь отогнать от себя дурное видение, и снова открыл их.

— Доброе утро, — сказал молодой парнишка. Зубков повернул голову.

— Доброе, — ответил он хрипло и два раза кашлянул. Парнишка откинул одеяло, сел на кровати и опустил ноги в шлепанцы.

Палата наполнилась шорохом одеял и наигранным кряхтением. Пациенты одевались молча. Перед завтраком все направились чистить зубы. Зубков надел пижаму и посмотрел на тумбочку возле своей кровати. На ней лежали маленький тюбик зубной пасты, новая, в упаковке, зубная щетка, мыло и белоснежное полотенце с фиолетовым штемпелем клиники в углу. Костя повесил полотенце на плечо, сгреб туалетные принадлежности и последовал за всеми в ванную комнату.

Перед завтраком все дружно приняли лекарства — разноцветные шарики, диски и цилиндрики. Зубков подошел последним. Толстая тетка, та, что всех разбудила утром, сказала Косте, что лечение ему еще не назначено. Поэтому пока нужно проглотить только витамины для аппетита. Костя на всякий случай спрятал таблетки под языком, выпил глоток воды и пошел на завтрак. По пути в столовую ему встретилась Наташа.

— Здравствуйте, Наташа, — с улыбкой сказал Костя.

— Здравствуйте, Константин, — улыбнулась в ответ Наташа. — Как спалось на новом месте?

— Замечательно. А почему вы сегодня на работе? У вас же должен быть выходной.

— Ленка заболела, Валентина к сестре уехала. Пришлось мне выходить.

— У вас, наверное, были планы на сегодняшний день? — спросил Костя. — Но, признаться, я рад, что вам пришлось выйти на работу.

Щечки медсестры тронулись розовым цветом, и она, чуть улыбнувшись, сказала:

— Идите в столовую, на завтрак опоздаете. А после завтрака ждите меня в палате. Я за вами зайду и провожу на осмотр. Пал Егорыч уже спрашивал про вас.

— А кто такой Пал Егорыч?

— Наш профессор. Мировое светило. Ну идите, а то завтрак остынет. А мне в процедурную нужно бежать, лекарства для уколов готовить.

Сказав это, Наташа пошла по коридору в процедурную. Костя проводил взглядом ее прелестную фигурку и пошел на завтрак.

Столовая была полна голосами и запахами. Взяв тарелку манной каши, чашку крепкого кофе и два бутерброда с сыром, Костя отошел от раздачи и окинул небольшой зал взглядом. За столиками, рассчитаными на четверых, уже сидели по два-три человека. Возле второго слева окна стоял единственный пустой столик. Зубков направился к нему.

— Моисей, иди к нам, — услышал Костя, присаживаясь на стул. — У нас место есть.

Костя поднял глаза и увидел у раздачи коренастого мужчину лет пятидесяти. Очевидно, обращались к нему. В руках у него была тарелка манной ка-ши и стакан кефира.

— Семенов, отстань, — сказал Моисей, наморщив лоб и сдвинув брови. — Твои сексуальные истории за месяц так надоели, что от одного твоего вида подташнивает. Еще с утра их слушать… Вон молодежь развлекай, — кивнул он на двух соседей Семенова по столику.

Семенов с улыбкой что-то буркнул в ответ, но за всеобщим гомоном одобрения разобрать было ничего нельзя. Зубков понял, что Семенов своими рассказами успел достать практически всех. Моисей окинул столовую взглядом и направился к столику, за которым сидел Костя.

— Свободно?

— Да, — сказал Костя и передвинул тарелку с бутербродами.

Моисей поставил на стол завтрак и сел напротив Зубкова. Не поднимая на Костю глаз, он разорвал маленький пакетик и, высыпав в стакан с кефиром сахарный песок, размешал его маленькой ложкой. Костя пару раз украдкой взглянул на него. Опытный взгляд журналиста подметил в лице соседа по столику усталость. Как будто человек очень долго выполнял работу, требующую постоянного и сильного умственного напряжения. Моисей заметил, что его украдкой рассматривают, и спросил все с той же усталостью в голосе, о которой только что подумал Зубков.

— Новенький?

— Да… Вчера вечером привезли.

— С улицы, что ли?

— От дверей халявки.

— Ясно. Карточку нужно с собой носить — проблем меньше будет… Дядя Юра, — после паузы сказал вдруг мужчина и протянул руку.

— Костя, — сказал Зубков и пожал протянутую руку.

Дядя Юра сделал два глотка кефира и приступил к манной каше. Косте показалось, что он очень любит ее, но то ли место пребывания, то ли еще какая-то причина мешала дяде Юре полностью насладиться любимым блюдом. Зацепив кашу в очередной раз, дядя Юра вдруг замер с ложкой у рта.

— Погоди, а чего же тебя сюда привезли? А-а-а… тебя, наверное, вообще первый раз забрали… — после этих слов ложка с кашей отправилась в рот.

— В первый, — ответил Костя.

— Значит, к вечеру все равно отпустят. Постращают малость, галочку в журнале поставят — и свободен.

В ответ Зубков лишь пожал плечами. Ему нечего было сказать. Он мало что понимал в происходящем с ним, а дядя Юра после короткого разговора сосредоточился на манной каше и больше вопросов не задавал. Последний раз Зубков имел дело с манной кашей в школе, и тогда она была отвратительной. Сейчас же он ел ее с удовольствием. Каша была не просто вкусной, а фантастически вкусной. Кофе тоже был превосходным. Настоящий молотый, только что сваренный.

После завтрака Костя пошел в свою палату, и только он сел на кровать, как за ним пришла Наташа.

— Пойдемте. Пал Егорыч вас ждет, — сказала она, оживленно размахивая руками.

Костя поднялся и пошел за медсестрой на встречу с профессором, который должен сотворить с ним чудо.

Зубков любил красивое женское тело, можно сказать, он даже был идейным борцом за женскую красоту, но он никогда не был самцом, свистящим вслед каждой красивой паре ножек. Костя наслаждался красотой, но всегда держал себя в рамках приличия. Сейчас же он ничего не мог с собой поделать. Круглая попка в коротком белом халатике легонько покачивалась из стороны в сторону. Пациент шел следом и пожирал глазами хрупкую женскую фигурку.

Наташа постучала в дверь, приоткрыла ее и просунула в образовавшуюся щель голову.

— Разрешите, Павел Егорович?

— Да-да, Наташенька, — с улыбкой ответил профессор. — Давайте сюда своего Аполлона. Посмотрим, что за недуг у него. Наташа кокетливо улыбнулась и повернулась к Косте:

— Заходите. Медсестра распахнула дверь, и Зубков вошел в комнату.

В комнате было темно. Плотные шторы были тщательно задернуты. Лишь настольная лампа освещала бумаги на столе и рассеянным светом касалась рук сидевшего за столом профессора. Рядом со столом стояло кресло с высокой спинкой и с подвижным сочленением с «ногой». Левее кресла стоял загадочный агрегат с множеством съемных модулей. Из двери в дальней стене комнаты вышел санитар, медленно подошел к загадочному агрегату и, заложив руки за спину, остановился возле него.

— Здравствуйте, — сказал Костя.

— Здравствуйте, молодой человек, — приветливо улыбнувшись, отозвался профессор. — Проходите, присаживайтесь в кресло. — Меня зовут Павел Егорович. Не волнуйтесь. Процедура безболезненная и без каких-либо последствий. Мы просто попробуем помочь вам вспомнить то, что вы не можете вспомнить сами.

— Да я и не волнуюсь, — ответил Зубков, стараясь не показывать естественного волнения.

— Вы знаете, что такое гипноз?

— Немного.

— Вот к его помощи мы и прибегнем.

Зубкова усадили в кресло. Санитар пристегнул его руки к подлокотникам, закрепил голову и наклонил кресло на сорок пять градусов. К голове, рукам и груди Кости санитар подключил датчики, от которых тянулись тонкие разноцветные проводки.

— Я буду задавать вопросы, а вы должны отвечать на них, — начал говорить профессор. — Не волнуйтесь, процедура абсолютно безболезненная. Расслабьтесь. Итак, приступим. Закройте глаза. В комнате кроме нас с вами больше никого нет. Вы слышите только мой голос… Только мой голос… На счет три вы откроете глаза и будете правдиво отвечать на мои вопросы. Итак… Раз… Два… Три…

Зубков открыл глаза. Он смотрел прямо перед собой, не моргая и не шевелясь. Профессор установил нужные параметры на приборной панели и задал первый вопрос.

— Как вас зовут?

— Константин.

— Где вы живете?

— В Москве.

— По какому адресу?

— Кантемировская улица, дом тридцать три…

— Вы знаете, кто такие крикуны?

— Нет.

— Где вы познакомились со Штыревым?

— Я с ним не знаком.

Профессор повернулся к своему хитроумному агрегату и, переключив два тумблера, продолжил:

— Вы знаете Зарокова?

— Нет.

— Кто еще с вами работает?

— У нас в газете большой штат, всех сразу и не вспомнишь.

— Вы агент ЦРУ?

— Нет.

— Кто вы по профессии?

— Журналист.

— Какой у вас стаж работы?

— Пять лет.

— Вы знаете Штырева?

— Нет.

— На какую разведку вы работаете?

— Ни на какую.

— Какого цвета ваша карточка?

— Не понимаю вопроса.

— С какой целью вы ездили за границу?

— Я не был за границей.

— У вас есть брат или сестра?

— Нет.

— Когда впервые вы услышали о крикунах?

— Только что от вас.

— Сколько вам лет?

— Тридцать.

— Вы знаете Мукина?

— Нет.

— Чему равен метр?

— 100 сантиметрам, 1000 миллиметрам, или 1650763,73 длины волны оранжевой криптоновой линии в вакууме.

— Ого… — удивился Яншин неожиданному ответу на, казалось бы, простой вопрос. Он еще раз сменил параметры на приборе и продолжил:

— Вы знаете Федотова?

— Да.

— Как его зовут?

— Николай Петрович.

— Где вы с ним познакомились?

— В зале ожидания.

— Вы разделяете взгляды крикунов?

— Не имею о них представления.

— Ваш любимый сорт сигарет.

— Я не курю.

— Вы были участником какой-либо катастрофы?

— Нет.

— В последнее время у вас было психологическое потрясение?

— Нет.

— Вы знаете Штырева?

— Нет.

— Расскажите о своем детстве.

Разговор с профессором продолжался больше часа. Все это время Зубков сидел в кресле, глаза его были открыты и он спокойно отвечал на вопросы профессора. Постороннему человеку, зайди он сейчас случайно в восьмую комнату, невозможно было бы догадаться, что человек, сидящий в кресле, находится в гипнотическом сне. Зубков смотрел прямо перед собой, и мимика его лица была вполне естественна. Профессор Яншин считался непревзойденным специалистом в области работы с подсознанием. Еще никому ни разу в жизни не удавалось его обмануть. Время от времени Павел Егорович прерывал беседу с пациентом, щелкал переключателями, нажимал кнопки, крутил ручки. Шкала индикатора постоянно меняла свои показания, самописец монотонно чертил на бумаге диаграмму.

После полуторачасовой беседы Зубкова вывели из состояния гипноза и проводили в палату. Костя понятия не имел, о чем его спрашивали. Он лишь спросил профессора, как все прошло, на что тот ответил, что ничего серьезного нет.

Как только Зубков ушел, профессор записал что-то в общую тетрадь и, сняв телефонную трубку, набрал номер. На другом конце провода трубку взяли не сразу.

— Владимир Ильич, Яншин беспокоит. Я только что поработал с Зубковым… Ты сейчас не занят? Я зайду к тебе, есть интересные детали.

Яншин пришел через двадцать минут. Владимир Ильич Шваркин был не только профессором, директором психиатрической клиники, но и членом комиссии по контролю за работой психиатрической медицины города. Должность в комиссии у него была не бог весть какая, но все-таки дорога на повышение была уже открыта. Со времени начала Эры Водолея область психиатриче-ской медицины была выведена из Министерства здравоохранения и подчинена напрямую Службе государственной безопасности. Многие, на ком был белый халат, носили погоны, но практически все, кто в той или иной степени занимался психиатрией, имели синие петлицы.

Шваркин принял гостя с дежурной улыбкой на устах. Он предложил Яншину сесть в кресло, достал из шкафчика бутылку коньяку и, разлив его по рюмкам, сел в соседнее кресло. Яншин передал Шваркину результаты теста. Профессор Шваркин принял бумаги с легкой настороженностью. Он видел в Яншине соперника. Их борьба за руководящую должность продолжалась полтора десятилетия. Бегло просмотрев тесты, он понял, что не ошибся в истинных мотивах предстоящего разговора.

— Ты действительно так уверен в своей машине, Пал Егорыч? — спросил Шваркин и сделал маленький глоток коньяка.

— Я понимаю весь твой скепсис, Владимир Ильич… ты вообще больше склонен доверять ощущениям людей, нежели показаниям машин. Отчасти я согласен с тобой. Человеческий фактор и все такое, но…

— Перестань, Пал Егорыч. Если все обстоит так, как ты говоришь, то… дело-то нешуточное получается.

— А о чем я тебе говорю? — вспыхнул Павел Егорович. — Нет об этом человеке данных в компьютере! Никаких. Как будто и не жил совсем.

— Да. Я тоже навел справки, — согласился Владимир Ильич. — Данных действительно нет.

— А между тем его подсознание прозрачно. Его рассказ не вызывает ни малейшего сомнения. Этот человек говорит правду. То есть из тестов следует, что это правда. Если это болезнь, то он болеет с рождения. Если он притворяется, то он гений. Если его обработали… то гений тот человек, который обработал его.

— И что ты намерен делать?

— Я должен поработать с ним. Его нужно отпустить.

Шваркин оторвался от распечатки тестов, поднял брови и удивленно посмотрел на Яншина.

— Куда отпустить? Психа в город? Он же не в состоянии даже пропитание себе добыть.

— Не переживай так сильно за него. В подсознании наш пациент журналист. А они, сам понимаешь, народ живучий. Да и взяли его на выходе из халявки. Так что твой неандерталец очень быстро приспособился к технократическому обществу. И вообще я не имею права упускать такой экземпляр! Если не разрешишь, то я пойду наверх. И добьюсь своего, ты меня знаешь.

— Ишь ты… разошелся, — огрызнулся Владимир Ильич. — Думаешь, я не знаю, чего ты так суетишься? Боишься, что твоя технология стерилизации крикунов на сторону ушла?

— Да не моя это технология! — крикнул Павел Егорович. — Потому что нет у меня никакой технологии! Пока нет. Ее сейчас ни у кого нет!

— Так откуда же он взялся?! — тем же тоном ответил Владимир Ильич.

— Не знаю! Отпустим на волю, проследим, может, что-то и выясним.

— Как ты собираешься это сделать?

— Его нужно выписать, сказать, что у него временная потеря памяти. Через полгода все начнет восстанавливаться. А пока устроить на работу в газету, дать желтую карточку второго уровня, однокомнатную квартиру поближе к Садовому кольцу. На нашу медсестру он глаз положил. Да и она на него тоже. Попросим ее… приглядеть за ним, что ли…

— В постель лечь? — улыбнулся Владимир Ильич.

— Помочь в нужную минуту, — жестко ответил Павел Егорович. У него были серьезные виды на работу с Зубковым, и насмешка Шваркина его сильно уколола. — Я думаю, она это сделает с удовольствием.

— Ну, допустим, выпустим мы его… — сказал Шваркин, подняв брови, и добавил после паузы: — И что ты надеешься получить?

— Как человек неглупый, он не будет ждать полгода, а попытается сам во всем разобраться, попытается что-нибудь вспомнить… Очень скоро Зубков будет делать то же самое, что и большинство простого народа. Начнет ходить на посиделки, может, даже к крикунам попадет. А мы присмотрим за ним, проанализируем…

А для верности поручишь Моисею взять над ним шефство. Поводить его по городу, объяснить основы нашего общества. Заодно и самого Моисея еще раз проверим.

— Так Моисей и согласился.

— Никуда он не денется и сделает все, что нам надо, даже не по-дозревая об этом. Он же давно бросил подрывную деятельность. Официальная версия нашей просьбы — болезнь Зубкова. Это и так видно. Наше общество переполнено гуманностью, так что эта прось-ба весьма банальна. Тем более что Моисей тоже работает в газете.

— Не в газете, а на складе расходных материалов, — поправил Шваркин.

— На складе при газете, — уточнил Яншин. — Он начальник отдела снабжения газеты. Что в конечном счете одно и то же.

Владимир Ильич встал со стула и молча подошел к окну. Мимолетный летний дождь намочил лишь асфальт и закончился. Солнце снова щедро припекало асфальт и бетон.

— Хорошо, — сказал от окна Шваркин и повернулся к Яншину. — Но запомни. Если через полгода у тебя не будет результатов… пощады не жди.

— Поживем — увидим, — ответил Яншин и вдруг, прищурив глаза, добавил: — Когда я сменю должность, тебя я уволю первым.

Сказав это, он улыбнулся сладкой улыбкой, поднялся со стула и неторопливой походкой направился к двери. Шваркин молча смотрел ему вслед и, сильно стиснув зубы, играл желваками. Уже полтора десятка лет они работали вместе и все это время вели скрытую борьбу друг с другом. Их служебное положение практически всегда было одинаковым. Время от времени кто-то из них вырывался вперед, но второй почти сразу же догонял его. Сейчас же «лестничный марш» закончился. Промежуточная площадка — кресло директора психиатриче-ских клиник города Москвы. А дальше новый «лестничный марш» — служебная лестница Министерства Службы государственной безопасности.

Когда Яншин ушел, Шваркин подошел к столу, снял трубку с телефонного аппарата и попросил вызвать Чуева. Через десять минут санитар постучал в дверь и, получив разрешение, ввел пациента. Кивком головы Шваркин отпустил санитара. Тот развернулся и вышел из кабинета, плотно закрыв за собой дверь.

— Садись, Моисей.

— Спасибо, Владимир Ильич, — сказал Чуев, усаживаясь на предложенный стул. — Уже месяц сижу.

— Сидят в тюрьме, а ты лежишь в больнице, — многозначительно сказал Шваркин. — Здоровье у тебя слабенькое, психика пошаливает… Ну да ладно. У меня к тебе просьба. Тут у нас есть один пациент… с памятью у него плохо. Так-то он мужик головастый, а вот что было до вчерашнего утра, не помнит вообще. Естественно, не понимает происходящего вокруг. Не знает, как пользоваться информационным автоматом, как делать покупки, как найти работу…

— Ну а я здесь при чем? — не понял Чуев.

— Ты расскажешь этому сумасшедшему все, что он спросит.

— С какой это радости?

— По доброте душевной, — повысил голос Шваркин. Профессор посмотрел на Чуева так, что тот все понял без слов.

— В принципе ты можешь отказаться, — продолжил Шваркин. — Тем более что твое здоровье, как я уже сказал, оставляет желать лучшего. Тебе еще лечиться и лечиться.

— Цивилизованному человеку не пристало разговаривать с позиции силы, — нравоучительно заметил Чуев. — Что за манеры! Угрожать беззащитному человеку — это гадко!

— Это кто здесь беззащитный? — усмехнулся Шваркин. — Человек, взорвавший вычислительный центр госбезопасности в Зеленограде? Или, может, участник июньского мятежа? Я бы даже уточнил: один из организаторов июньского мятежа. Подумать только… Прошло всего двадцать лет… За двадцать лет идеолог новой революции превратился в примерного гражданина и смиренного послушника. В это трудно поверить. Ты часом на постриг не готовишься?

— Все беды человечества от насилия, — вздохнув, сказал Чуев. — Еще Джим Моррисон говорил: «Мир хочет трахаться и убивать».

— Два основных инстинкта зверя-хищника, — равнодушно подметил Шваркин. — Что тебя в этом не устраивает?

— Что очень часто эти понятия смешиваются. Секс переходит в насилие, а насилие доводит до экстаза.

— Дядя Юра… Я тебя очень прошу… Пожалей меня, — вздохнул Шваркин. — Устал я сегодня. Продолжим эту философскую дискуссию в следующий раз. Значит, так… тебя выпишут вместе с Зубковым. Предложи ему сходить куда-нибудь, расслабиться. Кстати, он тоже не любит коктейли и тоже работает в газете. Расскажешь ему все о нашем общественном строе. Что у нас хорошего, что плохого. Как… в общем, все, что спросит.

— Мне нечего ему рассказывать.

— Ты думаешь, что есть что-то, что мы про тебя не знаем? — осторожно поинтересовался Шваркин.

— Нет.

— Ну вот видишь, тебе нечего бояться.

Чуев надулся как мышь на крупу. Он понимал, что отвертеться от уготованной ему роли невозможно.

— Кто он? — спросил дядя Юра.

— Больной человек. Помочь больному — святое дело.

— И когда нас выпишут?

— Сегодня к вечеру. Жить ему есть где. Кстати, квартиру ему поменяли, переселили поближе к тебе. У него желтая карточка второго уровня. Так что моя просьба ничем тебя не обременит. Ну разве что свободного времени немного отнимет. Как я говорил, соображалка у него работает превосходно. Он только не понимает, в каком мире живет. Амнезия. Оставишь ему свои координаты, любезно предложишь звонить, если что. Время от времени будешь отвечать на его идиотские вопросы: что это такое и для чего. Зато я на время забуду, что ты есть в моей картотеке.

— А по мне хоть каждый день вспоминай.

— Это не ответ. Чуев молчал. Шваркин терпеливо ждал, когда он примет решение.

— Хорошо. Я согласен.

— Только не говори ему, что я тебя заставил это сделать.

— Хорошо.

— Все. Свободен. Можешь собирать вещи. Документы на выписку сейчас оформим.

Шваркин снял телефонную трубку и начал неторопливо набирать номер. Чуев встал со стула и направился к выходу.

— Мария Федоровна? Шваркин говорит. Готовьте на выписку Чуева и Зубкова. Павел Егорович принес бумаги?..

Чуев закрыл дверь и продолжение разговора уже не слышал. Санитара у дверей не было. Он прошел по коридору до лестницы, спустился по ней и вышел на улицу. День клонился к вечеру. Чуев поднял глаза вверх и посмотрел на облака, плывущие по небу. Раз в год его, как и многих в этой стране, направляли в психиатрическую клинику на обследование. Тех, кто не представлял опасности для государства, а следовательно, и для общества, через три-четыре недели отпускали домой. Если у врачей в погонах возникали сомнения, то обследование продлевалось еще на месяц. И так до полного выздоровления. Закон не оговаривал максимального срока пребывания в клинике. Все решал лечащий врач.

«Интересно, чего это вдруг меня заставляют нянчиться с каким-то придурком? — думал Чуев, поднимаясь по лестнице в свое отделение. — Может, Шваркин просто решил поиздеваться надо мной? Да нет, чушь собачья. Я не обязан ничего делать. А все-таки интересно, кто он, этот больной».

В пять часов вечера Зубков сидел в кабинете Марии Федоровны в одежде, в которой его привезли в больницу. На столе перед ним лежала желтая карточка с двумя тонкими поперечными полосками черного цвета.

— Эта карточка, Константин, заменит вам и кошелек, и паспорт, — объясняла Мария Федоровна. — Постарайтесь ее всегда носить с собой. Костя взял в руки карточку и повертел в руках.

— Зубков Константин Михайлович, — прочел Костя. — А фотография откуда? Да еще и палец?

— Вас к нам из милиции привезли…

— А-а-а… Понятно.

— Правильно, — подтвердила Мария Федоровна и, вздохнув, продолжила: — Значит, так, Константин Михайлович. Как я вам уже говорила, у вас временная потеря памяти. Профессор Яншин считает, что в течение полугода память должна восстановиться полностью. Или как минимум на восемьдесят процентов. А пока вы вернетесь в привычную среду.

— Это в какую? — несколько насторожился Костя.

— Из результатов тестов и обрывков ваших собственных воспоминаний следует, что вы пять лет работали журналистом.

— Ну-у да, работал, — все еще настороженно подтвердил Зубков.

— Так вот. Вам будут предоставлены место журналиста в газете «Труд», отдельная квартира. Поживете, поработаете. Не случайно говорят, что клин клином вышибают.

В дверь постучали, и она открылась. Зубков обернулся, Мария Федоровна подняла глаза. В комнату вошел дядя Юра. Следом за ним вошла Наташа. В ее руках была синяя папка.

— Вот бумаги, Мария Федоровна, — сказала Наташа и положила синюю папку на стол.

— Спасибо, Наташа, — ответила Мария Федоровна.

Взгляды Наташи и Константина встретились. Наташа чуть улыбнулась и, потупив серые глаза, вышла из комнаты. Чуев краем глаза заметил это. Как только он увидел Костю, ему сразу же немного полегчало. Судя по всему, это и был тот человек, над которым ему предлагали взять шефство. Знакомство за завтраком было очень коротким, но, увидев Зубкова во второй раз, Чуев не почувствовал ничего, что чувствовал раньше, когда встречался со скользкими людьми или профессиональными стукачами. И потом, у этого парня в глазах постоянно читалась растерянная усталость. Сумасшествие можно симулировать, но вот усталость…

А психи, кажется, не устают. А может, парень очень хороший актер… Просто гениальный.

Подписав бумаги, Зубков и Чуев попрощались с Марией Федоровной и вышли на улицу. В двадцати метрах мимо центральной кухни в сторону второго корпуса прошла Наташа.

— Глаза сломаешь, — сказал дядя Юра.

— Есть от чего, — ответил Костя, провожая Наташу взглядом, пока она не скрылась за углом серого здания.

— Ладно, печальный влюбленный. Пошли сбросим напряжение.

— Можно и выпить, — шумно вздохнув, ответил Костя и повернулся к дяде Юре. Дядя Юра молча посмотрел на него и уточнил:

— Я про девок. Костя ответил спокойно, но не сразу:

— Или так…

Через пятнадцать минут дядя Юра вывел Зубкова к парикмахерской у метро «Кантемировская». Костя знал этот район. Когда-то он здесь жил. Или ему так казалось. Парикмахерской здесь теперь не было. Надпись над дверью гласила «Комбинат сексуального обслуживания». Костя четыре раза прочитал надпись, и каждый раз смысл ее оставался прежним.

— Ты идешь? — устав от ожидания, недовольно спросил дядя Юра.

— Спрашиваешь, — все еще растерянно ответил Костя.

Он не верил своим глазам. И если что-то влекло его войти в эти стеклянные двери, то практически голое любопытство — профессиональная болезнь репортера. Зубков первым сделал шаг, и стеклянные двери распахнулись. Дядя Юра спокойно вошел следом и через секунду натолкнулся на Костину спину. Зубков стоял у дверей и разглядывал помещение, которое все время считал парикмахерской. Изменений было не так уж и много. Вместо стен, на два метра обшитых деревом и выше выкрашенных в светло-серый цвет, были стены, обтянутые темно-малиновым бархатом. На месте гардероба был гардероб, мужской зал направо от входа, женский, как и прежде, налево. Разве что вместо убогих лавочек, обшитых дерматином, теперь стояли удобные кресла. А там, где раньше стоял кассовый аппарат, чуть левее гардероба, теперь стоял низкий стеклянный столик, за которым сидела симпатичная девушка.

Толчок в спину подтолкнул Костю к столику с девушкой. Дядя Юра легонько отстранил его и сделал два шага вперед.

— Здравствуйте, — негромко поздоровалась девушка за столиком и приветливо улыбнулась.

— Здрасте, — так же тихо, но без стеснения ответил дядя Юра.

— Что вы желаете? — продолжая улыбаться, поинтересовалась девушка.

— Тебе чего? — спросил дядя Юра Костю, продолжавшего разглядывать комбинат изнутри. Зубков обернулся, явно прослушав вопрос.

— Что?.. — растерялся он. — А-а-а… Того же самого.

— Два минета, — сказал дядя Юра и достал из кармана желтую карточку. Костя перехватил его руку.

— Я угощаю, — многозначительно сказал он и положил на стол перед девушкой свою карточку.

Дядя Юра посмотрел на него, чуть улыбнулся и, все же положив на стол свою желтую карточку, сказал с легкой усмешкой:

— Квитанции не забудь взять.

Сказав это, он подошел к креслам, где была очередь из четырех человек.

— Кто последний?

— Я, — ответил старичок лет семидесяти. Он был лыс и бодр.

В его левом ухе была серебряная серьга, на шее наушники, а на поясе проигрыватель компакт-дисков. Одет он был в синие джинсы, белые кроссовки и темно-зеленую майку. На майке красовалась надпись «Гинеколог-любитель».

Девушка повернулась вполоборота и пододвинула к себе клавиатуру компьютера, стоящего на соседнем столе.

— Будьте любезны, ваши карточки, — сказала девушка, набирая что-то на компьютере.

Зубков пододвинул по столу свою карточку и повернул голову в сторону женского зала. Там очередь была побольше. И что больше всего удивило Костю, женщины и девушки в большинстве своем были фигуристыми и симпатичными.

— Пожалуйста, вторую карточку, — сказала девушка.

— Зачем? — спросил Костя. — Я же сказал, что угощаю.

— Я помню, — улыбнулась девушка. — Но мне нужно считать данные.

Костя отдал вторую карточку. Девушка по очереди вставила карточки в специальную машинку, проделала еще какие-то манипуляции с компьютером и через минуту вернула Зубкову обе карточки и две квитанции. Взяв их, Костя подошел к дяде Юре и, опустившись в соседнее кресло, протянул Чуеву его карточку и квитанцию.

Минут через десять подошла их очередь. Дядя Юра отложил в сторону журнал «Кино», встал с кресла и, отодвинув тяжелую плюшевую штору, первым вошел в зал. Еще через минуту пригласили Костю.

По размерам зал был таким же, как когда-то в парикмахерской. Только теперь в нем было восемь отдельных кабинок, по четыре с каждой стороны, со звуконепроницаемыми стенами. Возле открытой двери кабинки, дальней с левой стороны, стояла женщина лет сорока, приятной внешности, в салатовом халатике, с визиткой на левом кармане, надпись на которой гласила «Татьяна Ивановна. Мастер второго класса». Зубков протянул ей квитанцию.

— Прошу вас, — с улыбкой сказала Татьяна и взглянула на квитанцию.

Костя прошел в кабинку. Признаться, там было немного тесновато. У противоположной от входа стены стояло кресло, нечто среднее между парикмахерским и гинекологическим. Зубков стоял перед креслом, не зная, что здесь принято делать дальше.

— Присаживайтесь, — добродушно сказала Татьяна.

Костя опустился в кресло, положил руки на подлокотники и, немного смущаясь, водрузил ноги на специальные подставки в нижней части кресла. Татьяна Ивановна подошла к креслу и что-то нажала на его спинке. С легким жужжанием кресло начало опрокидываться назад. Наверное, на лице Зубкова была написана гораздо большая растерянность, чем он думал.

— Вы первый раз пользуетесь услугами комбината? — вежливо спросила Татьяна.

— Д-да. Как-то раньше не доводилось, — ответил Костя.

— Закройте глаза и постарайтесь расслабиться, — почти прошептала Татьяна на ухо Зубкову, расстегивая ремень на его брюках.

Костя послушно закрыл глаза, и немного запрокинув голову, положил ее на подголовник. Через несколько минут по всему телу пробежала приятная дрожь. Его пальцы запутались в кудряшках, изредка поглаживая маленькие теплые ушки…

Когда Зубков вышел из-за плюшевой шторы, перед мужским и женским залами практически не было свободных кресел. Окинув всех присутствующих взглядом и не заметив дядю Юру, Костя вышел на улицу. Чуева и на улице не оказалось. «Наверное, еще не вышел», — подумал Костя. На улице было тихо и свежо. Конец рабочего дня. Вечерний город спешил домой. Через минуту вышел дядя Юра.

— Ну что, домой? — спросил дядя Юра.

— Да. Пожалуй, — ответил Зубков.

После виртуозной работы мастера второго класса у него появилась некоторая уверенность, что и квартира по указанному Марией Федоровной адресу окажется именно его, и ключ к замку подойдет. Костя достал из кармана рубашки сложенный вдвое листок бумаги и прочел адрес.

— Мне на Лефортовский вал.

— Мне тоже, — сказал дядя Юра. Костя вопросительно посмотрел на него.

— Только ты в конце улицы живешь, а я в начале.

— А откуда вы знаете?

— Наташка сказала. Мы с ней на одном этаже живем. Соседи. И слушай, давай на «ты». Если, конечно, не возражаешь.

— Не возражаю, — ответил Костя. Но его больше волновало не обращение на «ты» или на «вы», а соседка дяди Юры. Наташа живет на той же улице, это же дает огромные шансы.

— Ну что, на такси? — спросил дядя Юра. — Теперь угощаю я. Тем более что в одну сторону едем.

— В горле пересохло, — сказал Костя. — Я бы пивка выпил.

— За углом, — сказал дядя Юра, показывая рукой на кафе, расположенное между аптекой и продуктовым магазином.

Взяв по паре кружек «Жигулевского», Зубков и Чуев стояли возле круглого столика и, облокотившись на него, чистили фисташки. Дядя Юра с большим удовольствием расправлялся со скорлупой орехов.

— И давно такие комбинаты появились? — спросил Костя и сделал большой глоток пива.

— Со второго года Эры Водолея, — ответил дядя Юра, медленно пережевывая орех. — Почти две сотни комбинатов по всему городу.

— Вот никогда бы не подумал, что такое возможно. Ну, узаконить проституцию, выделить улицу под публичные дома, как в Голландии, например, это еще куда ни шло. Давно об этом говорили. Но чтоб вот так…

— Ничего удивительного в этом нет, — ответил дядя Юра. — На то и Эра Водолея, чтобы все было правильно, все для народа. Провели опрос, выяснили общественное мнение. Потом через прессу и телевидение обсудили правила, регламентирующие работу комбинатов. И все.

— А зачем она твою карточку у меня спрашивала, какие-то данные заносила в компьютер?

— Ну, во-первых, контрольная информация. Отслеживая обстоятельства жизни гражданина, его потребности, система составит оптимальный индивидуальный рекламный план новых продуктов потребления. И для безопасности опять же полезно. Попадешь под подозрение в совершении преступления — не придется вспоминать, где ты был второго января три года назад и кто это может подтвердить. Машина ответит на все вопросы. А во-вторых, проверка семейного положения. В этот раз, даже если бы мы были женаты, нас, конечно же, обслужили бы. Ведь мы только облизать зашли, так сказать, за удовлетворением первой степени. А вот если по полной программе заказать, вот тут да. Семейных обслуживать не станут.

— Почему это?

— Комбинаты открыты, чтобы помогать людям, а не разрушать семьи. Есть жена, вот к ней и иди.

— Значит, женатых здесь все-таки могут обслужить?

— Ну а почему нет. Первая степень, пожалуйста. Может, жена заболела или супруги в ссоре третий месяц. Разводиться не собираются, а мириться никто первым не решается. В такой ситуации комбинат поможет. Благодаря этим комбинатам, и только им, нам удалось полностью изжить такое явление, как изнасилование.

— Конечно же, так и должно быть, — согласился Зубков. — Но все равно мне с трудом верится, что правительство прислушивается к чьему-либо мнению, кроме своего. Захотели открыть публичные дома и открыли. А кто и что об этом думает, дело десятое. Ну согласись, какая баба смирится с тем, чтобы ее мужик еще с кем-то там общался. Пусть даже в первой степени.

— Хм-хм-хм, — засмеялся дядя Юра. — Ты что, женский зал не заметил? Они соглашались не для нас, а для себя. Мужья ведь разные бывают. И тех, от кого толку никакого, тоже хватает. А так заплати двадцать рублей — и сбрось напряжение. При средней зарплате в полторы, две с половиной тысячи это немного.

— А сколько стоит по полной программе? — поинтересовался Костя.

— В восемь-двенадцать раз дороже, — ответил дядя Юра. — В за-висимости от класса мастера. Он отодвинул пустую кружку и придвинул полную.

— Ого. Какая разница, — удивился Костя. — В четыре, в пять раз дороже — это еще куда ни шло, но чтобы в десять…

— А если это будет стоить копейки, зачем тогда, спрашивается, жениться и замуж выходить? А как же тогда продолжение рода? Нет, брат. Все продумано.

— Ну-у-у. Ты тоже скажешь. Семья — это совсем другое. Нормальные люди женятся не для того, чтобы на проституток не тратиться, а чтобы детей рожать, жить рядом с любимым человеком.

— М-м-м, — промычал дядя Юра. — Наверное, ты прав. Я, честно говоря, не вдавался в подробности этой темы. Когда закон принимали, у меня жена была и мне ее хватало под самый не балуй. Это уж потом…

Дядя Юра не договорил. Он сделал пару больших глотков и, отвернувшись, начал разглядывать прохожих. Костя понял, что эта тема для него до сих пор больная, и не стал расспрашивать.

— А почему бы не совместить приятное с полезным? — спросил Костя.

— Что?.. — не понял дядя Юра. Он повернул голову и посмотрел на Костю.

— Совместить две очереди, — пояснил Зубков. — Мужскую и женскую. Плату брать умеренную, только за предоставление помещения, санитарных услуг, ну и прочее. Все-таки первая степень, если постоянно, тоже… не того. Да и по полной программе… за деньги или по обоюдному согласию — большая разница.

— Ну-у-у… Ты фантазер… Во-первых, это же уже разврат получается, а во-вторых, подобные комбинаты дают несколько тысяч рабочих мест. Вот так-то.

Пиво кончилось, фисташки тоже. Костя порядком устал за этот день и с превеликим удовольствием упал бы сейчас на кровать. Дядя Юра испытывал то же. Костя не удивился тому, что такси подъехало, как только дядя Юра поднял руку.

Машина с замысловатым дизайном — табличка на крышке ее багажника утверждала, что это «Волга», — мягко катила по улицам странной Москвы. Дядя Юра дремал, склонив голову влево и уткнувшись виском в стекло задней двери, Костя смотрел по сторонам. Внешний вид города практически не изменился. Разве что в изобилии появились те самые непонятные автоматы. Да еще рекламные плакаты и лозунги в духе социализма, призывавшие повышать качество, соблюдать чистоту на улицах, бороться за почетные звания, стремиться к смене цвета карточки и прочее, прочее, прочее. На улицах действительно было непривычно чисто. Даже вызывающе чисто. Так и хотелось куда-нибудь плюнуть, чтобы асфальт не блестел на солнце, как новенький «Мерседес». Проезжавшие мимо автомашины не рычали двигателями внутреннего сгорания, как это было прежде, и не чадили выхлопными газами, а всего лишь приглушенно жужжали электромоторами.

Справа от водителя, развернутый к нему под небольшим углом, находился экран с планом города и желтой линией, указывающей маршрут. О подобных штуках Костя узнал еще в прошлом году на автошоу, и назывались они навигационными компьютерами. В их обязанность входило выводить на экран план заданного населенного пункта или территории. Через спутник система производила ориентацию на местности, с точностью до метра определяла свое местонахождение и выдавала оптимальный маршрут в любую заданную точку. Водитель явно скучал. Время от времени система предупреждала его о предстоящем перекрестке, цвете сигнала светофора на нем и необходимости повернуть в ту или иную сторону.

— И как только нефтяные шейхи согласились на переход с бензинового топлива на альтернативное?.. — осторожно спросил Костя.

— А их никто и не спрашивал, — ответил водитель. — Всемирный совет поставил их перед фактом перехода на водородное топливо и предложил долю — ровно половину от того, что они имели в процентном отношении от мировой добычи нефти.

«Вот оно что, — подумал Зубков. — Водородные двигатели, а не электрические».

— Те, конечно, покочевряжились немного, но разве со всем миром поспоришь?

— Против лома нет приема.

— Точно. Поначалу шейхи пригрозили подать в Международный суд, дескать, монополию собираетесь создать, а Мировой совет за два дня принял новые законы. И все. ООН штука серьезная. Да и правда, сколько можно гарью дышать? Все-таки не звери какие-нибудь, а люди. Понимать должны.

— Это точно. Тяжелая работа?

— Да так… с навигатором, конечно, сподручнее, не заблудишься, но иной раз хочется педаль надавить, а он, зараза, уменьшает подачу топлива.

— Но на жизнь-то хватает?

— А кому сейчас не хватает? — спросил водитель. — Не хочешь работать — питайся в халявке. Хочешь жить получше — работай побольше. Подработать всегда можно. Включил ящик, выбрал работу по душе и поближе к дому — и готово дело. Появилось свободное время или желание потрудиться — пожалуйста. Оплата по окончании работы. Так что на жизнь всем хватает, только жизнь у всех разная. Машина сбросила скорость и остановилась.

— Приехали, — сказал водитель.

Дядя Юра поднял голову и огляделся. Машина стояла возле дома, в котором жил Костя.

— Вот твоя деревня, вот твой дом родной, — сказал Чуев, взглянув на дверь подъезда. Костя прочел название улицы и понял, что он приехал. — Держи телефон. Звони, если что.

Зубков убрал клочок бумаги, на котором был записан телефон Чуева, в карман и, попрощавшись, вышел из машины. «Волга» тихо заурчала и медленно тронулась с места. Костя поднял голову и посмотрел на последний этаж. Архитектура оставалась практически такой, какой он ее и помнил. Разве что стиль немного изменился.

Опустив голову Костя достал из кармана ключи. На них был пластиковый жетон с адресом и номером квартиры. По тем меркам, которые Костя помнил из своего «странного сна», квартирка была вполне приличной. Комната двадцать два метра, кухня одиннадцать, санузел раздельный, телефон, окна во двор. К удивлению Зубкова, в квартире уже стояли телевизор, диван-кровать, небольшой сервант с простеньким сервизом на шесть персон и платяной шкаф. Костя взял пульт с журнального столика и включил первый канал телевизора.

«…Для приготовления блюда „Борщ киевский“, — сказал с экрана молодой человек в белых одеждах и белом колпаке, — нам понадобится: двести граммов говядины, двести граммов бараньей грудинки, — Зубков сел на диван и, словно завороженный, слушал повара. Он надеялся услышать что-то необычное. — Четыреста граммов свежей капусты, четыреста граммов картофеля, двести пятьдесят граммов свеклы, две столовые ложки фасоли, — внизу экрана побежали красные буквы, дублирующие список перечисляемых ингредиентов. — Сто граммов томатного пюре, два свежих помидора, два моченых яблока…»

Зубков поднялся с дивана и вышел на балкон. Во дворе гомонили дети. На лавочке возле подъезда сидели бабушки в платочках и разговаривали, наверное, о чем-то важном. При легком дуновении ветра деревья тихо шелестели зеленой листвой. Костя вернулся в комнату, оставив дверь балкона открытой.

«Говядину нужно залить свекольным квасом и горячей водой, — продолжал рассказывать повар, демонстрируя у плиты, как и что делать. — Варить до готовности. После чего мясо нарезать кусочками, а бульон процедить. Промытые помидоры нарезать, потушить в масле и протереть через сито. Свеклу нарезать соломкой, потушить с мелко нарезанной бараньей грудинкой, залив бульоном. Коренья и лук нашинковать и слегка обжарить в масле. Двадцать граммов сала растолочь с луковицей и зеленью петрушки».

Костя выключил телевизор и пошел на кухню. Если он и услышал что-то удивительное, так это то, что для приготовления киевского борща требуется всего двадцать граммов сала.

На кухне присутствовал необходимый минимум: холодильник, электроплита, стол, шкафчики. Зубков открыл кран, из него потекла вода. Он взял стакан, налил себе воды и осторожно сделал глоток. Вода была чистейшей. Костя закрыл кран и поставил стакан на стол.

Из кухни Зубков прошел в ванную вымыть руки и умыться. Но когда увидел душевую шторку и дотронулся рукой до нежного махрового полотенца ослепительно белого цвета… недолго думая, Костя разделся и залез под душ. Теплые струйки воды забарабанили по макушке, плечам, спине… От этого он испытал блаженство: стоял, закрыв глаза, смывая с себя сумасшествие двух дней. Ему было хорошо. Сейчас он вымоется и ляжет спать.

А когда проснется, то первым делом побреется. Потом обязательно сходит в парикмахерскую и подстрижется, вон как зарос. Хотя нет, в парикмахерскую он пока не пойдет. Если в старом здании цирюльни сейчас расположился форменный бардак, то совсем неизвестно, что у них принято делать в парикмахерской. Запросто могут сделать обрезание. Нет, для начала нужно проконсультироваться с дядей Юрой. Дескать, а не знает ли он приличного парикмахера…

В голову Зубкову снова пришла мысль, что все это действительно сон и этот сон заканчивается. Сейчас он домоется, постелит постель и ляжет спать. А проснется уже в реальной жизни.

А как же иначе! Если сон начался с того, что ты в нем проснулся, то закончиться он должен тем, что ты в нем ляжешь спать. То ощущение, которое Костя испытал, входя в квартиру, говорило ему, что эта квартира действительно его. Психологи объясняют это работой подсознания. Раз все хорошо, человек пришел домой, значит, путь его окончен. Очередная стадия внутренней трансформации завершена.

Предчувствуя скорый конец странной сказки, Костя вылил на голову шампунь, заботливо кем-то купленный, и неторопливо взбил пену. После мытья головы в дело пошла мочалка. Зубков смаковал каждое ее движение по спине. Вверх, вниз. Вверх, вниз. Вправо, влево. Вправо, влево. Пар приятной пеленой окутывал все тело. Расслабление наступало медленно и неотвратимо.

Растеревшись полотенцем, Зубков провел по запотевшему зеркалу рукой и взглянул на свое отражение. Небритое два дня лицо выглядело настолько измученным, что Костя не стал одеваться, а так голяком и пошел в комнату. Постельное белье он нашел сразу же. Не раскладывая диван, Костя накрыл его белоснежной простыней, бросил поверх подушку и в буквальном смысле рухнул, накрывшись тонким летним одеялом. Господи, какая же это прелесть вот так упасть дома после душа в свежую постель и заснуть.

Зубков перевернулся на правый бок, лицом к спинке дивана, и, глубоко вздохнув, отдался всевластию Морфея. Во сне он гулял с Наташей по Сокольникам. По сценарию сна они собирались через неделю пожениться, и поэтому, медленно вышагивая по парку, Костя был счастлив.

Глава 5 Сытый голодного не разумеет

Телефон звонил противно и настойчиво.

— Какая сволочь?.. — сонным голосом прохрипел Зубков и выругался.

Лежа на спине и все еще не открывая глаза, Костя вытянул левую руку в сторону, но она почему-то не нашла тумбочки. Пошарив рукой в пространстве, Зубков открыл глаза и, повернув голову налево, тупо посмотрел на сервант с простеньким сервизом на шесть персон. Телефон истошно звенел, а сон продолжался. Рывком Костя поднял корпус и сел на диване. Оглядевшись, он понял, что находится не в своей московской квартире, а в той же, где заснул. Он снова проснулся во сне. Часы показывали без пятнадцати восемь. Завернувшись в простыню, Костя вышел в коридор и снял телефонную трубку.

— Костя? — спросила трубка.

— Да.

— Дядя Юра говорит. Ты спал, что ли?

— Да… прилег на диван и задремал.

— Приходи ко мне, отметим выписку.

— Хорошо… — согласился Костя. — Сейчас… только умоюсь.

— И вот что, по пути зайди в булочную, купи пару черного хлеба, а то я зевнул, у меня четвертинка осталась.

— Хорошо.

— Записывай адрес.

Чуев жил на той же улице, что и Зубков, поэтому Костя записал лишь номера дома и квартиры. Через десять минут он вышел на улицу, а еще через десять звонил в квартиру дяди Юры. Дверь открыла Наташа.

— Привет, — сказала она, улыбнувшись.

— Привет, — ответил Костя, несколько растерявшись. Дядя Юра говорил, что Наташа живет в квартире напротив, но Костя совсем не ожидал ее встретить на пороге его квартиры.

— Проходите, — сказала Наташа.

Квартира Чуева имела точно такое же расположение, как и квартира Зубкова, и являлась точной ее копией. Разве что меблировка была побогаче. Костя отдал Наташе сумку с хлебом, снял ботинки и вошел в комнату.

Посреди комнаты стоял большой стол, заставленный разнообразной снедью и напитками. За столом кроме дяди Юры сидели еще три человека.

— Проходи, не стесняйся, — сказал хозяин.

— Здравствуйте, — поздоровался Костя.

— Здравствуйте, — ответили все трое.

Костю усадили с правой стороны стола, напротив Чуева. Наташа принесла плетенку с нарезанным хлебом и чистую тарелку для Кости, после чего обошла стол и села рядом с дядей Юрой.

— Знакомься, — сказал дядя Юра и представил своих гостей. — Борис Евгеньевич Мухин, подполковник Службы государственной безопасности.

Широкоплечий мужчина сорока лет поднялся из-за стола и пожал Зубкову руку. Рукопожатие было крепким.

— Константин.

— Иван Данилович Богатырев. Слесарь. Если есть на свете механизм, то он его обязательно сломает. Простите, — поправился дядя Юра, — я хотел сказать, починит.

Ивану Даниловичу было за пятьдесят, но выглядел он довольно бодро. Богатырев легко поднялся из-за стола, дожевывая копченую колбаску, пожал Косте руку и сел на место.

— Евгений Владимирович Лукошкин. Доктор наук, историк.

— Очень приятно, — сказал доктор, пожав руку Зубкову.

— Взаимно, — ответил Костя.

— Наталью ты знаешь, — продолжал дядя Юра, повернувшись в сторону соседки, — ну а это, господа, Константин Зубков. Журналист.

Костя окинул стол взглядом, и в животе у него подло булькнуло. Еще бы! Последний раз он ел в больнице, за обедом, а сейчас уже давно прошло время ужина. Да и на столе тоже было что откушать: салат крабовый, салат мясной, бульон с профитролями, поросенок с хреном, голубцы под грибным соусом, гусь, запеченный с яблоками и картофелем. Холодная телятина, горячие котлеты, картошечка отварная рассыпчатая. А также икра черная, помидоры красные, огурчики маринованные, грибки соленые.

А уж что касается колбасы копченой, ветчин и сыров… не перечесть.

— За встречу? — сказал Лукошкин и потянулся к бутылке. Костя еще раз оглядел стол, не решаясь, с чего начать.

— Возьмите грибочки, очень вкусные, — сказала Наташа, протягивая Косте лоток с солеными груздями.

— Спасибо, — сказал Костя и переложил себе в тарелку четыре пятачка молодых черных груздей, засыпанных репчатым луком и залитых подсолнечным маслом.

— Наташка, ты прям как я не знаю… — сказал дядя Юра. — Мужик не жрамши с обеда, а она ему грибочки… Константин, давай налегай на мясо. Поросенок, телятина, гусь сегодня замечательный. Конечно, Наташу тоже понять можно, грибки-то она сама солила…

— Дядя Юра… — чуть повысив голос, сказала Наташа, глядя на соседа.

— А что дядя Юра? — Чуев посмотрел на соседку и тут же повернулся к Зубкову. — Константин, накладывай мясной салат. Его, между прочим, тоже Наталья делала.

Наташа сдержанно улыбнулась и, бросив на Костю быстрый взгляд, снова опустила глаза. Костя заметил этот взгляд. Его тарелка уже была полна, так как за ним ухаживали со всех сторон, но он не мог не положить еще хотя бы ложку салата.

Рюмки дзынькнули. Прохладная водка горьким ручейком стекла по пищеводу. Костя закусил груздем и приступил к поросенку. На его тарелке лежали два сочных куска с румяной корочкой. Запах жареной свинины вызвал обильное выделение слюны. Водка приятно зажгла в желудке. Костя почувствовал мягкое головокружение и с большим аппетитом начал ужин.

— Мда, — сказал Богатырев, с улыбкой глядя на Костю. — Система. Карточку дали, квартиру. Выдали телевизор, холодильник поставили, а наполнить забыли. Все одобрительно замычали, не переставая жевать.

— Итак, господа, минуточку внимания, — дожевывая, сказал дядя Юра, положив вилку зубьями на край тарелки. — Константина я вам уже представил. Теперь я хочу вам про него немного рассказать. Ты не возражаешь? — спросил он Зубкова.

— Да нет… рассказывай. Может, и я что-нибудь интересное узнаю.

— Так вот… — сдержанно начал дядя Юра. — С Костей мы познакомились в клинике, где я проходил обследование. Выписали нас вместе. Но у Кости остались некоторые провалы в памяти.

— И большие? — спросил Мухин.

— Последние тридцать лет он не помнит. То есть он достаточно адекватно оценивает действительность, и в принципе он ничем не отличается от нас с вами, но из того, что касается Эры Водолея, он не помнит ничего. То есть как будто в другой мир попал. Я ничего не напутал?

— Нет, ничего… все в точку, — сказал Костя, расправившись с поросенком.

Если выпивать на пустой желудок, то водка действует в два раза быстрее. Зубков немного опоздал к началу застолья, но после второй рюмки уже в меру захмелел, немного насытился и размяк. Все, кто сидел за столом, за исключением Наташи, уже успели изрядно откушать и сейчас находились в сытой неге, откинувшись на спинки стульев.

— Мда, — промычал захмелевший Мухин. — Другой мир — это серьезно. Ну и как тебе у нас? — спросил он с улыбкой.

— Ничего, — ответил Зубков, — жить можно.

— Как я уже тебе говорил, — напомнил дядя Юра, — если есть вопросы — не стесняйся, спрашивай.

— Что за автоматы стоят на улицах? — спросил Костя.

— Эти автоматы, — начал объяснять Лукошкин, — в техниче-ской документации называются СЭС-2000. СЭС — Справочная электронная система. Справочная система является основой всего общественного и государственного строя. Как известно, наше общество, и не только наше, не в последней степени держится на полной, так сказать, открытости и свободе слова. «Каждый имеет право знать все обо всем и о каждом» — вот главный лозунг Лебедева.

— Кто такой Лебедев? — спросил Костя.

— Лебедев — это бывший президент России, — пояснил Мухин. — На втором году его правления было официально объявлено о наступлении Эры Водолея — эры всеобщего процветания и благоденствия.

— Так… — сказал дядя Юра и, на несколько секунд задумавшись, развернул тему в аспекте ее целесообразности. — Остановимся на машине подробнее. При помощи СЭС-2000 каждый гражданин страны может получить практически любую информацию. Ну вот, к примеру, тебя как журналиста заинтересовал некий Иванов, который является государственным чиновником и подозревается во взяточничестве. Ты делаешь на машине запрос, и она выдает тебе всю информацию на интересующего человека. Это если на улице. Дома можешь сделать запрос, войдя в систему через Интернет со своего компьютера. Все, что с этим человеком было в течение жизни, хранится в Государственной базе данных. Причем информация доступна, я подчеркиваю, практически любая. Частной тайны не существует. Я не зря привел пример с журналистом. Они этой системой пользуются чаще всех. Выйдешь на работу — сам ощутишь всю прелесть.

— Как же это так? — удивился Зубков. — Ведь частная жизнь священна и неприкосновенна.

— Глупости, — махнул рукой Лукошкин, — сказки крикунов. Именно тот факт, что про тебя всем все известно, и останавливает от совершения преступления или аморального поступка.

— Еще одна возможность СЭС-2000, - продолжил дядя Юра, — это розыск людей. После рождения ребенка, если желают его родители, ему под кожу вживляется электронный чип. Своим цифровым кодом он как бы дублирует отпечатки пальцев. Этот чип используется и как радиомаяк. С его помощью разыскивают потерявшихся детей или же просто узнают их местонахождение. Родители заходят в систему, набирают код доступа. На мониторе высвечивается карта, и на ней показано, где сейчас находится ребенок. Многие из взрослых людей после наступления Эры Водолея тоже вживили себе такой маяк.

— Зачем? — удивился Костя.

— С помощью маяка опознают тела погибших в катастрофах, разыскивают оставшихся в живых после землетрясений или просто узнают местонахождение того или иного человека. Если, конечно, он даст код доступа. Ведь, как я уже сказал, доступность любой информации о человеке — это основа нашего государства и страховка от нарушения закона. Да и для спокойствия граждан тоже нелишне… Задерживается, допустим, один из супругов, другой легко узнает, где он сейчас находится.

— Значит, все-таки если кто-то не хочет вживлять себе чип, его никто не заставит? — уточнил Зубков.

— Естественно. Чип даже можно удалить, если захочется. Свобода выбора.

— Только желающих удалить чип очень мало, — уточнил Лукошкин.

— А у вас он есть? — спросил Костя.

— Нет, молодой человек, у меня его нет и никогда не было, — сказал Лукошкин, положил себе на тарелку кусок гуся и, протянув руку к бутылке, спросил присутствующих: — Повторим?

Водку снова разлили по рюмкам. Наташа положила Косте два голубца и полила их сверху грибным соусом. Дядя Юра подложил ему бутерброд с икрой и кусок холодной телятины. Зубков поблагодарил за заботу и зацепил вилкой маринованный огурец. Соприкоснувшись, рюмки издали чистейший звук. Костя закусил маринованным огурцом и принялся за голубец.

— Магнитная карточка является и удостоверением личности, и средством платежа, это я уже понял, — сказал он, пережевывая. — Но, как я заметил, есть какое-то различие карточек в зависимости от цвета. Я видел надписи в магазинах, где одни карточки принимают, а другие — нет.

— Каждому по потребности, от каждого по способности, — ответил дядя Юра. — В этом старом лозунге есть большая доля истины.

— Потребности индивидуума в прямой зависимости от его способностей, — вставил Лукошкин и отправил в рот кусочек салями. — Цвет карточки обозначает уровень твоих потребностей.

— Условно говоря, есть три основные ступени, — продолжил дядя Юра. — Первая ступень — красный цвет. Это рабочие, служащие первого уровня и иждивенцы — люди, которые не хотят работать. Живут они, как правило, от окраины и до первого автомобильного кольца. В народе его называют кольцом «благополучия», официально — красным сектором. Каждый цвет имеет пять степеней. Вот у меня, например, кстати, и у тебя тоже, желтая карточка второй степени. Мы служащие второго уровня. Обладатели желтых карточек живут, как правило, между первым и вторым кольцом. У Бориса Евгеньевича зеленая карточка первой степени. Он военный, и не просто военный, а полковник, и не просто полковник, а полковник СГБ. Владельцы зеленых карточек, как правило, живут за вторым кольцом, то есть внутри Садового кольца. Зеленые карточки имеют руководящие работники высшего звена, ученые со степенью не ниже кандидата в доктора, военные в чине не ниже генерала. Для СГБ планка ниже. В зеленом секторе также живут художники, писатели, актеры, имеющие знаки отличия или государственные награды.

— Идея введения карточек тоже принадлежит Лебедеву, — добавил Мухин. — Их введением был нанесен сокрушительный удар по незаконной торговой деятельности. Чтобы производить денежные расчеты, нужен приемник карточек. А для его получения нужно оформить лицензию на торговлю. Вся информация с приемника мгновенно поступает в вычислительный центр.

— У нас нет бездомных, — сказал Лукошкин, — у нас нет голодных. Если ты не можешь работать или не хочешь, государство предоставит тебе прожиточный минимум. Тем самым у человека нет необходимости задумываться, где и как добыть себе пропитание. Тем самым человека не подталкивают на путь преступления. Если ты не имеешь источника дохода, два раза в месяц на твой счет перечисляется по двести восемьдесят пять рублей — минимальное пособие. Питаться можешь бесплатно, а пособие потратишь на одежду. Но таких, кто живет на пособие, очень мало. Меньше одного процента. Подавляющее большинство трудоспособного населения работает. А те, кто поначалу сидит на голом пособии, в конце концов тоже начинают работать. Берутся за неквалифицированную или за временную работу. Видя, что твои соседи живут совсем неплохо и могут себе многое позволить… не многие остаются лежать на диване. Так или иначе, они все равно приносят пользу обществу.

Лукошкин замолчал и вернулся к жареному гусю. Зубков обдумывал полученную информацию, гости, хозяин квартиры с сытым снисхождением наблюдали за ним.

— Лебедев великий человек, — провозгласил Лукошкин, поддев вилкой лепесток сыра. — Он привел наше общество к процветанию, социальной справедливости и полному удовлетворению потребностей.

— Какая же это социальная справедливость? — возразил Зубков. — Одним можно жить в желтом секторе, а другим только в красном. Налицо как раз социальная дискриминация.

— А с чего ты взял, что с красной карточкой нельзя жить в желтом или зеленом секторе? — удивился дядя Юра.

— Ты сам сказал, что с красной карточкой живут…

— Я сказал «…как правило, живут», — перебил дядя Юра. — Живи где хочешь, никто тебе ничего не запрещает. Только стоимость жизни в каждом секторе разная. Доходов красной карточки с трудом хватит на жизнь в желтом секторе, а про зеленый вообще говорить не приходится. Между прочим, не для всех платежей в красной зоне принимаются желтые и зеленые карточки.

— Непонятно, — удивился Костя. — А почему?

— Цены в красном секторе ниже, чем в желтом. Естественно, возникает желание делать покупки там, где дешевле. А на дешевый товар тратишься легче, даже, можно сказать, играючи. Граждане с более низкими доходами, видя, как легко тратятся суммы, которые они не всегда могут себе позволить, будут относиться к этому с недовольством. Зависть, недовольство и как результат — волнения. А лучше от этого никому не станет. Так разумнее уж не искушать. С той же целью и распределение мест проживания — отсутствие ненужного искушения, зависти и соблазна. Но государство призывает к смене цвета карточки, всячески приветствует и поощряет это стремление. По телевидению показывают документальные фильмы, рекламные ролики. Они правильно выстроены с психологической точки зрения и вызывают не зависть, а ощущение, что каждый может жить лучше и достоин этой жизни.

Почти час Зубкову объясняли, что в этом обществе к чему относится и почему все именно так, а не иначе. Дядя Юра терпеливо и доходчиво отвечал на вопросы. Через час компания уже изрядно набралась, трезвой оставалась одна Наташа. Вскоре разговор перешел на обычную житейскую тему — обсуждение преимуществ и недостатков существующего строя. После восхваления существующих порядков и воспевания гения Лебедева Зубков с интересом слушал разговоры об отдельных, но постоянных «идиотизмах» Эры Водолея.

Еще через час Наташа ушла домой. Костя было собрался ее проводить, но ему напомнили, что она живет в квартире напротив. Он несколько смутился своей забывчивости, но Мухин успокоил его, сказав, что по сравнению с тридцатью годами, которые он абсолютно не помнит, забыть такой пустяк просто ерунда.

Когда все расходились, дядя Юра вышел на улицу, чтобы проводить гостей. У подъезда все остановились и никак не могли закончить начатый разговор. Костя извинился, сказал, что сильно устал за сегодняшний день, поблагодарил всех за приятное времяпрепровождения, Чуева за угощение, выразил надежду, что эта встреча будет не последней, и, попрощавшись, ушел домой.

Ночь была тихой и теплой. С безоблачного неба смотрели ярко-белые звезды. Чуев, Мухин, Богатырев и Лукошкин сидели во дворе дома Чуева под раскидистым кленом за столиком для игры в домино и обсуждали свои наблюдения за Зубковым.

Когда дядя Юра, приехав домой из больницы, вышел из такси, он первым делом позвонил из телефона-автомата друзьям и вкратце объяснил им ситуацию. Было решено устроить маленький ужин и всем лично познакомиться с человеком, которого приставили к Моисею и который ничего не помнит из прошлого.

— Ну что, господа, как вам наш мистер Икс? — спросил дядя Юра старых друзей. — Что скажет разведка?

— М-м-м, — промычал Мухин. — Беседу вел спокойно. Не переигрывал, эмоции выражал адекватно, похоже, был искренен.

Я проверю его по нашей картотеке, но на это уйдет время. Если он провокатор — данные будут спрятаны, придется искать.

— Наташка сказала, что в информационной машине о нем нет никаких данных, — сказал Чуев.

— В дурдоме уровень доступа к информации, конечно, достаточно высок, но все же… мне нужно время.

— Интересно, — сказал Лукошкин, — зачем все-таки Шваркин его к тебе приставил?

— Понятия не имею. Может, правда он больной? Издевается Шваркин…

— А может, просто провокация, — сказал Лукошкин. — Подкинули нам дурачка и наблюдают за нами, что мы будем делать.

— А смысл? — спросил Богатырев. — Они и так про нас все знают.

— А это мысль, господа, — сказал Мухин с такой интонацией, как будто обо всем догадался. — Крикуны последнее время заметно активизировались. Возможно, есть информация, что Моисей тоже что-то затевает. Именно в этот момент к нему подсовывают топтуна. Что он тогда должен сделать? По крайней мере насторожиться. Потому что им заинтересовались как раз тогда, когда он что-то затевает.

— А дальше?

— А дальше они будут наблюдать за ним, оценивать его поведение. Если он засуетится, значит, их предположения верны.

— Не нравится мне все это, — замотал головой Богатырев.

— Ладно, — сказал Чуев, вставая из-за стола. — Утро вечера мудренее. Ясно одно. Нужно быть осторожнее.

Глава 6 Свой среди чужих

С утра шел дождь. Серое небо было затянуто тучами, мелкие капли монотонно стучали по стеклам и карнизам. Люди прятались от дождя под зонтами и плащами. Воробьи, голуби и вороны прятались по чердакам в ожидании солнца, бездомные кошки и собаки укрывались от дождя кто где мог. Природа нахмурилась и притихла.

Старенькие «Жигули», которые достались Косте вместе с квартирой, неторопливо ехали по шоссе в среднем ряду. Выдерживая паузу, щетки смахивали с лобового стекла капли дождя и снова замирали в горизонтальном положении. Зубков включил правый поворот и свернул с Каширского шоссе на Пролетарский проспект. Он не знал, каким образом попал в этот мир, но ничего другого, кроме как приспособиться к нему и выжить, Зубкову не оставалось. Прошло уже две недели с того утра, как Костя проснулся на свалке, за кирпичной стеной помойки. Он много пережил за это время и многое узнал. И, просыпаясь по утрам, Костя почти перестал надеяться, что странный сон кончится и все вернется на круги своя. Новый, чужой мир постепенно становился своим, знакомым и привычным.

Зубков включил левый поворот и свернул на Кантемировскую улицу. Внутри у него что-то шевельнулось, к горлу подкатил комок, дыхание перехватило. Память настойчиво заявляла, что он прожил на улице с таким же названием тридцать лет. Какой бы реальной ни была действительность, странные подробности то и дело всплывали в мозгу и безапелляционно утверждали о себе как о прошлом…

Когда Зубков окончил институт и, на взгляд родителей, мог сам зарабатывать себе на жизнь, отец и мать, оставив сыну двухкомнатную квартиру, уехали жить в деревню, на родину к отцу. Костин дед погиб на войне, бабушка умерла восемь лет назад. Дом в деревне был еще вполне пригоден для жизни. Сделав небольшой ремонт, отец и мать за год наладили хозяйство, завели корову, овец, поросят, не говоря уже о домашней птице. Костя остался жить в городе, женился и успел развестись…

Дождь закончился. Серые облака неспешно расползались в разные стороны, открывая голубое небо. Зубков медленно въехал во двор дома, который когда-то считал своим, и остановил машину у второго подъезда. Костя был немного взволнован. На уровне подсознания он чувствовал, что сейчас должно произойти что-то важное. То, что даст ему ниточку, потянув за которую, он, возможно, сможет распутать этот странный клубок.

В пяти метрах от второго подъезда стояла желтая «Волга» с черными шашечками на дверях и на белом фонаре, прикрепленном на крыше. Капот у «Волги» был поднят, и под ним возился человек. Костя медленно вышел из машины, не отрывая взгляда от «Волги». Дышать стало тяжелее. На заднем правом крыле была вмятина. Точно такая же вмятина. На том же самом месте…

Костя хлопнул дверцей, человек, копавшийся под капотом, распрямился. Костя замер, не имея сил сделать ни малейшего движения, как будто его парализовало. Водитель такси расценил взгляд незнакомца как странный и насторожился. Костя стоял возле своих «Жигулей», хлопая глазами и не зная, что ему делать дальше.

На Кантемировскую улицу Зубков приехал, получив редакционное задание написать статью о жизни простой московской семьи, что в этой жизни хорошего и что плохого. Редактор требовал честного, объективного взгляда на действительность. Без ретуши и недомолвок. Через справочную систему Костя еще в первые дни после выхода из больницы навел справки и узнал, что по этому адресу живет семья Ивановых. Егор Кузьмич с женой Анной Петровной и сыном Павлом. Получив от редактора задание, Костя специально поехал писать именно о семье Ивановых. Он знал, кто живет в этой квартире, и был готов к встрече. Но сейчас на него смотрел Слава. И не просто смотрел. Слава стоял возле желтой «Волги» такси и, как всегда, проверял свечи. Слава не входил в его расчеты.

— Кого-нибудь ищете? — спросил человек, словно отражение в зеркале похожий на Славу, вытирая руки тряпкой.

«Господи! Он еще и разговаривает, — подумал Костя. — Черт, а вот я вроде разучился». Человек, похожий на Славу, насторожился еще больше.

— Семья Ивановых здесь живет? — наконец выдавил Костя.

— Д-да, — ответил таксист. — Двадцать девятая квартира.

— Спасибо, — сказал Костя и вошел в подъезд.

Слава проводил взглядом странного гражданина и вернулся к своей машине.

На втором этаже в правом углу была дверь, обитая красным дерматином. Точно такая же дверь. Это добавило смятения. Зубков боялся встретиться с самим собой. Он не мог объяснить это с точки зрения ядерной физики, но из кино и книг знал, что такое в принципе возможно. А когда человек встречается сам с собой, всегда происходит катастрофа.

Поднявшись на третий этаж, Зубков остановился перед квартирой с номером двадцать девять и замер в нерешительности. Его бил легкий мандраж. А пока Костя в нерешительности топтался на коврике, за дверью шумели.

«Какого черта я должен переться в выходной на другой конец Москвы и сидеть весь вечер с пердунами, возомнившими себя великими учеными?» — надрывался мужской бас. «Ты не спросил меня, хотела ли я ехать к твоей тетке на прошлой неделе», — орал в ответ женский, наверное, миленький, когда не ревет, как реактивный самолет, голос. «Дура! Это же было семейное торжество. Тетке стукнуло девяносто пять…» — «А это банкет. Дед доктор-скую защитил». — «Докторскую защитил… да ему самому доктор уже нужен». — «Минуту, — вмешался в спор голос подростка. — Это все ваши разборки! Какого лешего я должен в этом участвовать? Как будто мне заняться…» — «Заткнись!» — хором ответили родители.

Зубков нажал кнопку звонка. Ругань прекратилась. Послышался звук приближающихся шагов. Волнение усилилось. Костя снова представил, что может встретиться лицом к лицу с самим собой и случится это уже через секунду.

Дверной замок щелкнул, и дверь распахнулась. На пороге стоял небритый мужчина в белой майке и синих трениках. Его брюшко начало расти еще лет двадцать назад.

— Здравствуйте, — мягко поздоровался пузан и, заметив, что гость растерялся, приветливо улыбнулся. — Чем могу?..

Когда дверь открылась и Костя не увидел себя, ему стало намного легче.

— Егор Кузьмич?

— Да, это я, — ответил хозяин квартиры.

— Моя фамилия Зубков, я журналист.

Костя протянул удостоверение. Егор Кузьмич внимательно посмотрел его.

— М-м-м, — оживился Иванов и жестом предложил пройти в квартиру. — Прошу.

— Благодарю, — сказал Костя и шагнул за порог.

— Анюта, у нас гости, — крикнул Егор Кузьмич жене.

В жилище был легкий бардак. Нет, не свинарник, а именно бардак. Люди творческих профессий называют это художественным беспорядком. Большинство же семей это называют бардаком. Квартира не была запущена. Обои, судя по всему, переклеили месяц назад, потолок белили чуть раньше. Вот только паркет был немного зашаркан.

На зов мужа из комнаты вышла жена, завязывая на ходу новый цветастый халатик. Про таких женщин обычно говорят: ей за тридцать и все при ней.

— Здравствуйте, — сказала Анна Петровна, мило улыбаясь.

— Здравствуйте, — улыбнулся в ответ Зубков.

— Вот, Анечка, — сказал Егор Кузьмич, — познакомься. Зубков…

— Константин, — представился Зубков.

— Константин… м-м-м, — снова взял паузу Егор Кузьмич.

— Просто Константин.

— Ну, просто — так просто, — улыбнулся Егор Кузьмич. — А это моя жена, Анна.

— Очень приятно, — продолжал улыбаться Зубков.

Гостю предложили пройти на кухню. Кухня была маленькой. Холодильник, стол, газовая плита. На стене шесть шкафчиков.

— Вы завтракали? — спросила Анна Петровна.

— Да, спасибо, — ответил Костя.

— Ну от чая-то не откажетесь? — настаивал Егор Кузьмич все с той же «милой» улыбкой.

— Не откажусь, — улыбнулся Зубков.

Чайник оказался горячим. На стол поставили три чашки, чайник с заваркой, плетеное блюдо с кусками домашнего яблочного торта.

— Чем обязаны неожиданному визиту? — спросил Егор Кузьмич.

Анна Петровна присела рядом с мужем. Зубков отхлебнул из чашки и, поставив ее на блюдце, чуть-чуть отодвинул от себя.

— Наша газета хочет напечатать интервью с обычной москов-ской семьей, — начал Костя. — Рассказать, о чем думают москвичи, чем живут… Компьютер выбрал вас.

— Надо же… — Анна Петровна, продолжая улыбаться, посмотрела на мужа, — но это так неожиданно…

— Перестань, дорогая. — Егор Кузьмич взял супругу за руку и ответил чуть ли не с восхищением: — Газете нужна наша помощь, и наш долг…

— Нет-нет, — заторопился Зубков. — Вы можете отказаться.

— Я гражданин своей страны, — со сдержанным достоинством заявил Егор Кузьмич. — Если стране нужна моя помощь, она ее получит. Поэтому спрашивайте. Я готов ответить на все вопросы.

— Спасибо, — поблагодарил Костя, и включив диктофон, положил его на стол. — Для начала… откуда вы? Где родились?

— Я коренной москвич, — первым начал рассказывать Егор Кузьмич. Голос его был тихим, слова мягкими, как будто обмазанные топленым маслом. — Всю жизнь прожил в Москве. В армии служил на подводной лодке электриком. Сейчас работаю на ЗИЛе, тоже электриком.

— А вы, Анна Петровна? — спросил Костя.

— Я родилась под Тамбовом, — с таким же воодушевлением ответила Анна Петровна. — Приехала в Москву после школы поступать в театральное училище, да по конкурсу не прошла. Честно сказать, и не жалею, не получилось бы из меня актрисы. Когда не поступила в институт, домой возвращаться не хотелось. Пошла на ЗИЛ. Работала сначала нормировщицей, потом перешла на склад, сейчас в четвертом цехе кладовщицей работаю.

— Тяжело было? — спросил Костя и сделал глоток.

— Да не то чтобы тяжело… — улыбнулся Егор Кузьмич.

— Да и не шибко просто, — перебила его жена. — Когда расписались, дали нам комнату в общежитии. У родителей Егора была двухкомнатная квартира, да сестренка подрастала, сами понимаете, две семьи… тесновато. А тут как раз указ президента вышел о предоставлении отдельного жилья всем молодоженам. Через месяц мы и переехали. Сперва в однокомнатную квартиру, а потом и в двухкомнатную.

— Ну зачем ты так? — улыбнулся Егор Кузьмич. — Не в этом дело было, не в тесноте… Просто захотелось сразу жить самостоятельно. Ну а какая самостоятельность с родителями? Они, конечно, добра желают, но все-таки хочется в своей семье самому порядки устанавливать.

— Да-да. Вы только не подумайте ничего… — забеспокоилась Анна Петровна. — Мы очень хорошо к ним относимся. Все праздники вместе отмечаем, и Новый год, и дни рождения.

— Да-а, — подтвердил муж. — Это само собой. Под Тамбов каждое лето в отпуск ездим.

— У вас сын есть? — спросил Зубков.

— Паша, иди сюда, — крикнул Егор Кузьмич.

— Ну, че-о! — послышалось из дальней комнаты.

— Зайди на кухню, сынок, — ласково позвала Анна Ивановна.

Через минуту в дверях кухни появился Павел Егорович. Мальчику было четырнадцать лет. Вид у него был вполне хулиганистый. Черные, как смоль, взъерошенные волосы торчали в разные стороны. Черные кожаные штаны слегка блестели. На загадочного цвета майке был изображен портрет какого-то модного музыканта. В глазах Иванова-младшего читалось презрение ко всему и уж тем более к тем, кто только что оторвал его от любимого занятия.

— Ну? — недовольно и лениво выдавил из себя сын.

— Поздоровайся, сынок, — сказала мать. — Это Константин Зубков — корреспондент из газеты.

— Здравствуйте, — мягко улыбаясь, ответил Паша, на глазах превращаясь в мальчика-паиньку.

— Константин хочет написать про нас статью, — продолжила мать. — Как мы живем, как работаем.

— Извините, я сейчас вернусь, — вежливо сказал Паша и ушел в свою комнату.

— А о втором ребенке не думали? — спросил Костя и допил чай.

— Ну что вы, — улыбнулся Егор Кузьмич. — Когда первого рожали, все еще не верилось, что Эра Водолея надолго. Сами знаете, какая раньше жизнь была. А хотя… Вы, наверное, не захватили старые времена… сколько вам лет?

— Тридцать, — ответил Зубков. — Сам я, конечно, почти ничего не помню, но родители рассказывали…

— Ну вот, — как будто услышав подтверждение, сказал Егор Кузьмич. — Все всегда к худшему готовились. Оно, конечно, можно бы и второго ребенка, да вроде поздно уже или нет, мать? Егор посмотрел на жену. Та как будто немного смутилась.

— Хотите еще чаю? — спросила Костю Анна Петровна.

— С удовольствием, — ответил Костя, улыбнувшись. — Яблочный торт у вас очень вкусный.

— Аннушка сама печет, — не без гордости подметил Егор Кузьмич.

— Хотите, я вам рецепт дам? — сказала Анна Петровна, разливая чай, и, не дожидаясь ответа, начала диктовать. — Значит, так. Для начала возьмите семь яиц, триста граммов тертых яблок, триста граммов сахара, двести граммов орехов, две столовые ложки какао, шесть чайных ложек молотых сухарей, полпакетика разрыхлителя и полстакана сливок. Зубков вежливо слушал рецепт торта, то и дело кивая головой.

— Желтки нужно растереть с сахаром до образования пены, — продолжала хозяйка, — затем смешать измельченные орехи, какао, тертые яблоки, разрыхлитель и осторожно влить взбитые белки. Выпекать лучше в духовом шкафу на слабом огне в течение 30 минут.

— Спасибо, — улыбнулся Костя и кивнул головой. — Когда буду расшифровывать интервью, обязательно перепишу рецепт.

В этот момент в коридоре появился Паша. От неожиданного зрелища Костя даже немного приоткрыл рот. В кухню зашел симпатичный мальчик в черных отглаженных брюках и белой рубашке с короткими рукавами. Ребенок был тщательно причесан и добродушно улыбался. Костя взял себя в руки и, сделав вид, что ничего странного не произошло, потянулся за очередным куском торта.

— Садись, Паша, — сказала Анна Петровна, показав глазами на табурет, и поставила перед сыном чашку. — Вам подлить?

— Да, спасибо, — ответил Зубков.

Хозяйка в очередной раз разлила чай по чашкам, и присев рядом с сыном, несколько раз погладила его по волосам. Очень скоро Костя начал чувствовать себя пузырем.

— В каком классе учишься? — спросил Зубков.

— В седьмом «А», 577-я школа, — бодро ответил Паша.

— Нравится?

— Конечно. Столько нового каждый день рассказывают.

— А когда вырастешь, кем будешь?

— Летчиком, — ответил Паша.

— У меня отец летчиком был, — сказал Егор Кузьмич. — Теперь здоровье не то, в Домодедове, в службе управления полетами работает.

— А вы не хотели быть летчиком? — спросил Костя Егора Кузьмича.

— Хотел, до пятого класса. Потом хотел стать моряком. А когда на лодке отслужил, понасмотрелся всякого разного… Нет, думаю, армия не для меня. Я рабочий класс.

— Ну а теперь, в Эру Водолея, если бы помоложе были, пошли бы на флот?

— Однозначно, — твердо заявил Егор Кузьмич. — Это раньше в армии был бардак. А теперь-то все по уму. Теперь вообще все по уму. Вот сейчас закончит Пашка школу, и в армию его. А как же иначе? Молодежь воспитывать надо. Это в мою молодость было так, что каждый сам по себе. Отсюда и наркотики, пьянство, паскудство всякое. А сейчас стукнуло парню восемнадцать лет — в армию его. Если кто в институт поступит — в школу выживания, а девушку — на женские курсы. Зачем нужны пустые люди и неудачники? Парня научат родину защищать, правда, теперь это вряд ли пригодится, но все равно дух нужно воспитывать. А девушку подготовят к самостоятельной жизни и материнству. Тест пройдут — получат карточку. Свою собственную. Вернутся, кто из армии, кто из школы или с курсов, по однокомнатной квартире получат. Пусть привыкают жить и думать самостоятельно. Совет, конечно, им поможет. Да и родители всегда рядом. А дальше будут жить, стремиться к смене цвета карточки. Женятся, дети пойдут, им сразу дадут двухкомнатную квартиру. Вот это жизнь. А у моих стариков как было? По коммуналкам да по общагам мотались всю жизнь.

— Да-да, — кивала головой Анна Петровна. — Как Эра Водолея наступила, так, можно сказать, люди первый раз свободно и вздохнули. А ведь как не пускали Лебедева в президенты. И в тюрьму сажали, и убийц подсылали…

— Но он выстоял и победил, — твердо заявил Егор Кузьмич. — Потому что всегда уважал народ, думал о нем, то есть о нас.

О нашей свободе, о нашем благополучии. А народ, то есть мы, поддержали его в трудную минуту. Его победа — это наша победа.

Разговор длился еще около часа. Вторая половина его была почти полностью посвящена восхищениям делами Лебедева и тому, как легко стало жить с наступлением Эры Водолея. И как хорошо, что Верховный Совет продолжает курс, обозначенный Лебедевым, а Советы на местах координируют жизнь горожан.

Прощание затянулось минут на десять. Ивановы приглашали Зубкова заходить к ним в гости, приехать на завод, посмотреть, как там трудятся рабочие, в каких условиях. Поговорить с ними. Иванов-младший приглашал Костю приехать в школу. Зубков обещал поговорить об этом с редактором и сделать целую серию репортажей. Начиная случайным знакомством с семьей до полного изучения условий ее жизни, учебы и работы. А также жизни людей, с которыми члены этой семьи каждый день общаются.

Наконец дверь захлопнулась. Костя глубоко вздохнул и пошел вниз по лестнице. На втором этаже он вспомнил, что забыл на вешалке свою кепку. Возвращаться ему не очень хотелось, уйти из этой семьи стоило большого труда, но и кепка ему очень нравилась. Костя никогда не носил кепок, а тут попробовал и прямо влюбился в нее. Через минуту вещизм взял верх, и Зубков снова поднялся на третий этаж. Как и прежде, он услышал громкие голоса, доносившиеся из-за двери двадцать девятой квартиры, и отдернул руку от звонка.

«…Вы что, хотите, чтобы мне балл добронамерения снизили?» — чуть не плакал Паша. «Ты, дура, не могла за парнем сходить, чтобы он не выперся в кожаных портках? Обязательно орать надо было через всю квартиру?» — «Не ори! Ты сам его позвал…»

Зубков развернулся и медленно пошел вниз по лестнице. Он уже привык, что здесь люди меняются в течение десяти секунд. Собственно, ничего нового не случилось, он об этом знал уже двадцать лет. Просто здесь все стало как-то более выраженно, сконцентрировано, что ли. И что самое страшное — общепринято.

На первом этаже Костя остановился и внимательно осмотрел площадку перед квартирой двадцать один. Деревянного ящика, о который он регулярно бился правой ногой, когда утром шел на работу, не было.

Выйдя из подъезда, Зубков сел в машину и долго не запускал двигатель. На него нахлынули странные чувства. Как будто он очень долго не был здесь и вот теперь вернулся.

Покружив немного по знакомым с детства улицам, Костя подъехал к школе N 577, в которой он когда-то учился. Зайти в нее он не решился и через пару минут снова выехал на Кантемировскую улицу. Справа от дороги тянулись новые кварталы. Раньше на этом месте был пустырь. В детстве Костя любил с друзьями играть на этом пустыре, печь в овраге картошку. Мама почему-то всегда была категорически против этих игр. Очевидно, у нее были свои причины для этого. Когда пустырь начали застраивать, Костя с друзьями, шутя, чуть не спалил экскаватор.

Проезжая мимо столовой N 122, Зубков почувствовал, что проголодался. Он остановил машину, сдал немного назад и, припарковавшись, выключил двигатель. День был субботний, стрелки на часах показывали десять минут второго. Зубков направился к дверям столовой. Рядом с дверью висела табличка: «Принимаются только красные карточки».

Зал столовой был заполнен лишь наполовину. Костя взял пластиковый поднос светло-коричневого цвета и встал в хвост очереди. Впереди Зубкова стояли человек десять, но двигалась очередь достаточно быстро. Костя с интересом разглядывал витрину, пытаясь определить, что же он хочет сейчас съесть. Выбор был небольшой, но все-таки остановиться на чем-то было непросто. Из первых блюд посетителям предлагались суп гороховый, суп молочный и борщ. На второе были котлеты жареные, треска отварная и антрекоты. Гарнир — макароны, гречка и отварной картофель. На третье чай, кофе и компот из сухофруктов. Также в продаже были капуста квашеная, свежие огурцы с помидорами под сметаной и свежий редис с зеленым луком с подсолнечным маслом.

— Слушаю вас, — приветливо улыбнулась Зубкову стоявшая за стойкой женщина лет тридцати пяти.

— Борщ, котлеты с картошкой, капуста и компот, — сказал Костя и положил поднос на стойку.

Совсем молоденькая девушка за кассой пробежалась пальчиками по клавишам и выдала чек. На стойку поставили заказанный обед в одноразовой посуде и положили рядом с тарелками одноразовые приборы в целлофановой упаковке.

— Вашу карточку, пожалуйста, — улыбаясь, сказала кассирша.

Зубков положил на стойку карточку и начал переставлять обед на свой поднос. Котлеты дразнили ароматом и возбуждали ап-петит.

— Обнаглели совсем, — откуда-то сзади послышался возмущенный женский шепот. — Так и норовят на халяву что-нибудь сграбастать.

— И ведь не лень из желтого сектора сюда переться, — поддержал тихий мужской баритон.

Костя понял, что это все о нем, и обернулся. Очередь или смотрела в сторону, или добродушно улыбалась.

— Извините, но у нас принимаются только красные карточки, — вежливо сказала кассирша. — Столовая, обслуживающая желтые карточки, здесь неподалеку, на Пролетарском проспекте.

Зубков посмотрел на кассиршу, затем опустил глаза на карточку и сразу же понял, что произошло.

— Извините, ошибся, — сказал Костя и положил на стойку красную карточку, а желтую убрал во внутренний карман пиджака.

Красную карточку Костя получил в редакции специально для поездки в красный сектор, чтобы, не привлекая внимания, наблюдать за москвичами в естественной обстановке.

— Ты смотри, у него две карточки, — тихо зароптали в конце очереди.

— Кому шиш с маслом, а кому сало в шоколаде, — чуть громче отозвались ближе к кассе.

Кассирша сняла с карточки деньги и передала ее хозяину. Зубков положил красную карточку в карман рядом с желтой и, отойдя от стойки, поставил поднос на первый свободный стол. Обед вкусно пах. Костя сел на стул и принялся с аппетитом есть.

Несомненно, были в этом мире и плюсы. Хотя бы тот факт, что здесь не было голодных, Зубкову очень нравился. Если ты живешь, значит, у тебя как минимум есть красная карточка первого уровня. Даже если ты нигде не работаешь, на нее два раза в месяц перечисляется пособие. Этого пособия хватает, чтобы оплачивать квартиру в красном секторе, сносно одеваться и питаться. Питание в желтом и зеленом секторах, как и другие товары, отличались от красного сектора только ассортиментом и ценой. Качество продуктов, вещей и услуг было везде практически одинаковое. Разница была лишь в выборе. В желтом секторе он был больше, нежели в красном, а в зеленом больше, чем в красном и желтом вместе взятых.

Зубков отодвинул пустую тарелку из-под борща и поставил перед собой квашеную капусту и котлеты с картошкой. От котлет поднимался ароматный парок. Костя взял вилку и, придерживая котлету, разделил ее ножом на две части.

— Сержант Дюбин. Вашу карточку, пожалуйста, — донеслось откуда-то сверху.

Зубков отвлекся от котлеты и поднял глаза. Перед ним стоял молодой круглолицый милиционер с плотно прижатыми ушами. Костя не расслышал фразу и поэтому немного стушевался.

— Вашу карточку, пожалуйста, — спокойно и с легкой улыбкой повторил сержант.

Зубков достал желтую карточку и передал ее сержанту. Сержант, внимательно наблюдая за подозреваемым, вставил карточку в приемник портативной информационной машины. Костя вернулся к котлете. Он еще раз разделил ее и отправил кусочек в рот. Милиционер втянул носом воздух, сглотнул слюну и что-то набрал на клавиатуре информационной машины. Костя равнодушно продолжал обедать, аппетитно заедая картошку квашеной капустой. Машинка наконец выдала искомую информацию. Сержант Дюбин сначала был недоволен тем, что сказала машина, но потом переменился в лице и улыбнулся еще шире.

— Извините за беспокойство, — сказал сержант, возвращая Зубкову карточку и присаживаясь за стол.

Костя, не переставая жевать, мотнул головой и, убрав карточку во внутренний карман пиджака, продолжил обед.

— Значит, с редакционным заданием к нам… карточки ваши ввели их в заблуждение, — сказал сержант, кивнув головой в сторону раздачи. Костя понял, что настучал кто-то из персонала столовой. — Сами понимаете, карточки двух цветов у одного человека… это настораживает.

— Я учту, — ответил Зубков, проглотив тщательно пережеванную капусту, — в следующий раз буду внимательнее.

— Как вам у нас? — добродушно улыбаясь, спросил сержант.

— Мне нравится, — ответил Костя, продолжая трапезу. — Простые рабочие люди, нормальные семьи. В общем-то, что я предполагал увидеть, то и увидел.

— Ну а иначе и быть не могло, — согласился Дюбин. — Здесь хорошо кормят. Это лучшая столовая округа.

Тут Зубков заметил, что Дюбин неравнодушен ко второй котлете, которую Костя только что расчленил и собирался уже съесть.

— Может… тоже пообедаете? — осторожно спросил Зубков, пережевывая картошку.

— Нет-нет, — заторопился Дюбин и встал из-за стола, — мне еще рано. Обед по смене только в три часа будет.

Зубков пару секунд сидел в нерешительности, затем, не выпуская из рук вилки, тоже поднялся со стула.

— Всего хорошего, — сказал Дюбин, козырнул и протянул Зубкову руку. Костя переложил вилку в левую руку и пожал руку Дюбина. — Удачной вам статьи.

— Спасибо, — сказал Костя, проглотив недожеванную картошку.

— В следующий раз будьте поосторожнее с карточками.

Дюбин развернулся и неторопливой походкой пошел к дверям. Зубков сел на свой стул и, уже сидя, проводил его взглядом. Лишь когда милиционер скрылся за дверью, Костя вернулся к котлете.

После обеда Зубков решил покрутиться по району и посмотреть на его жизнь. Проезжая мимо небольшого сквера, он увидел что-то похожее на митинг. Припарковав машину, Зубков подошел поближе.

Посреди сквера на небольшой разборной сцене стоял человек в пенсне и, оживленно жестикулируя, объяснял собравшимся свои взгляды. Рядом с ним на сцене стояли еще четверо. Слушали оратора около пятидесяти человек. В основном это были пожилые люди и мамаши с колясками. Оратор не нарушал сон их чад, так как надрывался «вживую», без громкоговорителя. По закону митинги на улицах и в городских парках проводить разрешалось, но только без использования звукоусиливающей техники, дабы не мешать своей болтовней жителям близлежащих кварталов. Если организаторы митинга планировали участие до трехсот человек, то разрешения на его проведение не требовалось. Если ожидалось, что участников будет больше, необходимо было согласовать мероприятие с мэрией. Мэрия не могла воспрепятствовать проведению митинга, если на нем не звучали призывы к насилию и неконституционной смене власти, и она во всех случаях была обязана обеспечить порядок и безопасность его участникам. Поэтому у входа в сквер стояли две патрульные машины, с десяток милиционеров откровенно скучали, стоя за спинами митингующих.

— Что здесь происходит? — спросил Зубков первого попавшегося милиционера и предъявил ему удостоверение.

Милиционер лениво обернулся, бросил быстрый взгляд на удостоверение, затем также лениво посмотрел на Зубкова и ответил:

— Крикуны митингуют. Возмущаются нерациональным использованием налога на экологию. Зубков подошел ближе к сцене.

— Вместо того чтобы тратить миллионы на ликвидацию последствий промышленной деятельности человека, — надрывался оратор в пенсне, — не проще ли изменить законы, регулирующие истребление всего живого.

— Да что там законы, власть менять надо, — крикнул кто-то справа от Зубкова.

Костя повернул голову. В двух метрах от него стоял старичок в сером плаще и фетровой шляпе и, краснея от натуги, пытался перекричать профессионального оратора. Старичок достал из-за пазухи красную тряпицу и, присобачив ее к своему костылю, в секунду соорудил знамя.

— Даешь власть народу!

— Клику Лебедева под суд! — поддержал его одинокий голос из толпы, размахивая над головой портретом Сталина. — Вся власть народу!

— Правильно, — согласился оратор, указывая перстом на старичка. — Основа экологической проблемы, как и большинства проблем нашего государства, лежит в бездарном управлении ставленников Лебедева. Болезнь легче предупредить, чем лечить.

— А опухоль нужно вырезать! — едва не срываясь на писк, орал старичок со знаменем. — Даешь диктатуру пролетариата!!!

Костя заметил движение в рядах милиции и, обернувшись, посмотрел на патрульную машину. Зевая на ходу, милиционер лениво шел к пенсионеру со знаменем, неторопливо раскрывая блестящие наручники.

— Это е-есть на-аш после-е-едний и ре-ши-итель-ный бо-о-ой!.. — затянул старичок, потрясая над головой портретом Сталина.

Толпа пришла в движение. Заметив приближение милиции, старичок втянул голову в плечи и, складывая на ходу портрет вождя всех времен и народов вчетверо, рванул к ближайшей подворотне. Молодой парнишка с погонами рядового пробежал за революционером два десятка метров и пошел обратно к митингующим. Он и не собирался его ловить, просто спугнул. Заметив, что его уже не преследуют, революционер остановился, перевел дух и сделал несколько осторожных шагов в сторону митингующих.

— Ленин умер, но дело его живет! — издалека заорал он, подняв над головой портрет Сталина. — Товарищ, верь, взойдет она, звезда пленительного счастья…

В этот момент революционер осекся, заметив, что справа и слева, прикрываясь кустарником боярышника, к нему крадутся два милиционера. Он сорвался с места и, петляя между деревьями, побежал к жилым домам. Милиционеры вышли из-за кустарника и быстрым шагом пошли в сторону буревестника революции.

— Нас миллионы! — кричал старик в фетровой шляпе, когда у него отбирали знамя и надевали наручники. — Эту песню не задушишь, не убьешь…

Сержант с любопытством рассматривал крепление полотнища к костылю. Деду надели наручники и повели к патрульной машине.

— Куда его? — спросил Зубков, на всякий случай предъявив удостоверение журналиста еще раз.

— В отделение, — ответил сержант, не вдаваясь в подробности, что за документ ему показали. Его больше интересовало крепление стяга.

— Что будет дальше? — спросил Зубков.

Сержант оторвался от костыля и с некоторым удивлением посмотрел на Костю.

— А что с ним можно сделать? Выпишут штраф в три сотни за нарушение общественного порядка и срыв митинга оппозиции, продержат часа два и выпустят.

Митинг продолжался. Сержант начал сматывать флаг и медленно двинулся к сцене. Зубков постоял еще пять минут и пошел к своей машине.

Домой Зубков возвращался не через город, а по кольцевой дороге. На Садовом кольце, как всегда, будут пробки, а по кольцевой хоть и крюк большой, но все равно получится быстрее. Дорожное полотно МКАД было в идеальном состоянии. Движение по полосам было дифференцированным, и это сильно способствовало увеличению машинопотока. При движении в крайнем левом ряду скорость не должна была превышать сто пятьдесят километров и не могла быть ниже ста двадцати. Седьмой ряд от ста двадцати до ста, шестой — от ста до восьмидесяти и так далее по всем рядам. Те, кто не торопился или любил ездить медленно, не мешали движению, а спокойно ползли в трех правых рядах. Те же, кто считал, что тормоза придумал трус, были избавлены от необходимости маневрировать между тихоходами. Казалось бы, пустяк, а как упрощает движение. И самое главное, снимает ненужную нервозность за рулем автомобиля.

Вообще правительство делало упор на то, чтобы не нервировать своих граждан. Если была хоть малейшая возможность успокоить нервы народа, эта возможность использовалась по полной программе. Все, что оставалось гражданину, так это жить и радоваться. За тебя уже все продумано и решение принято.

В этих размышлениях Зубков включил правый поворот и свернул на свою улицу. Он не обратил внимания на летнее кафе, мимо которого проехал на перекрестке. За четвертым от входа столиком сидели и ели мороженое Чуев и Мухин. Они же, напротив, признали машину Зубкова и, проводив ее взглядом, вернулись к мороженому.

— Твой крестник поехал, — качнул головой Мухин.

— Так что скажешь? — спросил дядя Юра. — Узнал что-нибудь?

Мухин положил ложечку в чашу с мороженым и, отодвинув ее от себя, замолчал в поисках подходящих слов для начала серьезного разговора.

— У меня две новости, хорошая и плохая, — наконец сказал Мухин и как-то странно посмотрел на Чуева.

— Тогда, как всегда, начинай с плохой.

— Нет. В этот раз я лучше начну с хорошей. Про Зубкова в компьютере на самом деле нет никакой информации. И это, на мой взгляд, хороший знак. Значит, он не подослан к нам правительством. Я проверил все базы данных. Даже по фотографии и отпечаткам пальцев я не смог ничего найти. Еще две недели назад этот человек просто не существовал.

— Странно. Я думал, что сейчас такое невозможно, — в задумчивости сказал Чуев. — Это дает некоторые, пусть и призрачные, шансы.

— Ну а теперь плохая новость, — продолжил Мухин. — Информация по делу Зубкова поступает напрямую к Шваркину и Яншину.

— Ого, — сказал Чуев и скривил губы.

— Даже Печора ничего не знает об этом деле.

Чуев оторвался от мороженого и поднял глаза на Мухина. Он больше не произнес ни слова. Его глаза за него все сказали. Чуев был ошарашен этой новостью. Печора в этой стране знает все. Поэтому он до сих пор и министр СГБ. Тем более он не мог не знать, что отыскался на свете человек, о котором нет никакой информации в центральном компьютере.

— Вот теперь можешь говорить «ого», — сказал Мухин и вернулся к мороженому.

— «Ого»? Нет, Боря, это уже не «ого». Это «о-го-го». Оставить в неведении Печору — это, знаешь ли… чревато. Тем более в таком деле.

— Вот и я так подумал. За Зубковым постоянно следят.

— Это не столь важно, — сказал Чуев. — За нами за всеми следят.

— Филеры докладывают напрямую Яншину и Шваркину. Минуя обычную регистрацию. Для всех в стране Зубков просто странный сумасшедший.

— Ты думаешь… Яншин и Шваркин играют на себя? — спросил Чуев.

— А ты исключаешь такую возможность?

— В этом мире я давно ничего не исключаю. Возможно, они и играют сами на себя, только тогда каждый из них надеется в финале кинуть другого.

— С чего ты взял?

— То, что они заклятые «друзья» еще с института, знает даже ребенок, — сказал Чуев. — Но все это, как говорится, бантики. Они могут просто прикидываться. Пока все думают, что они враги, никто не заподозрит их в игре в одни ворота. А это дает некоторые преимущества. Когда меня вызвал к себе Шваркин, чтобы обрадовать крестником, у дверей корпуса я столкнулся с Яншиным. Он просто кипел от злости. Шваркин же тоже особенно не вдавался в рассуждения и слезно попросил меня оставить его в покое, сказав при этом, что ему только что чуть плешь не проели. Спрашивается, кто покушался на плешь, если не Яншин?

— Логично, — согласился Мухин. — Тем более что звание у них одно, а взгляды на мир разные. Яншин больше психиатр, а Шваркин больше цербер. Со слов Натальи именно Яншин высказал идею отпустить странного пациента, так сказать, в мир, а Шваркин настаивал на его изоляции.

— Как бы там ни было, все равно я не очень-то верю, что Зубков просто пациент, потерявший память, — сказал Чуев. — Я скорее поверю, что он пришелец из галактики NHC-5128 в созвездии Центавра. Есть в нем что-то странное, не от мира сего. Вроде бы и размышляет на свои тридцать лет, но иной раз вопросы задает прямо как школьник, ей-богу. Он не просто псих, это точно. И на стукача не похож. Уж на стукачей я насмотрелся, поверь мне. Правда, с одной стороны настораживает отсутствие о нем информации в компьютере. С другой — если бы он был провокатором, могли бы сочинить ему такую легенду, что любо-дорого посмотреть.

— А чем тебе не нравится легенда о его амнезии? — спросил Мухин, доедая мороженое. — Чем не легенда? Во-первых, концов никаких, во-вторых, будь о нем хоть что-то известно, ты бы насторожился, проверять начал. Ты человек неглупый, обязательно нашел бы неувязочки, неточности. А так… Одно любопытство, самое банальное, заставляет с ним общаться. Да и сам факт, что правительством признается отсутствие у человека зафиксированной истории жизни, кажется настолько неправдоподобным, что ты готов в него поверить.

— Возможно, ты и прав, — согласился Чуев. — Но мне кажется, что они сами его боятся.

— Ну что же… значит, путь себе живет, — заключил Мухин. — Только вот еще что. Яншин вел разработки по стерилизации сознания. Так он собирался бороться с крикунами.

— Насколько мне известно, он уже год как зашел в тупик, — перебил Чуев.

— Возможно, и так, — согласился Мухин. — Но кроме теории стерилизации сознания существует еще и теория блокировки. Нажали кнопочку, и ты на время забыл, что ты разведчик. Потом нажали второй раз, и ты все вспомнил.

— Борь, я не крикун и не Робеспьер, — ответил Чуев. — Планов переворота я не вынашиваю. Об этом знают те, кому это знать по службе положено. Поэтому… даже если ты прав… я живу в рамках закона.

— Поживем — увидим, — многозначительно сказал Мухин.

Глава 7 Первый закон паровозного свистка

В комнате главного редактора было просторно и прохладно. Зубков сидел за длинным столом и слушал очередное ценное указание правительства. Газета была государственной, и подобные мероприятия проходили здесь раз в неделю. Сегодня государство просило обратить внимание на состояние медицинских учреждений и домов престарелых. Месяц назад был принят новый закон о пенсиях. Его освещение как в государственной прессе, так и в частной было очень хорошим и положительным. Да иначе и быть не могло. Кто же будет возмущаться после повышения пенсионных выплат до восьмидесяти пяти процентов от среднего заработка гражданина за время его трудоспособности?! Закон в народе прошел «на ура», но теперь, как говорится, не мешало бы закрепить это «ура», для чего следовало дать серию статей о том, как этот закон плавно и своевременно вошел в жизнь.

Зубкова эти указания напрямую не касались. Он работал в отделе городской хроники. К тому же прямо напротив Кости сидела Лена Пышкина, журналистка из того же отдела. Лена была хороша. Прекрасно сложенная женщина двадцати пяти лет от роду. Неглупа. Красива. В помыслах у Зубкова, каким бы невероятным это ни казалось, в эту минуту не было пошлости. Он смотрел на красивую женщину и получал от этого большое эстетическое удовольствие. Наверное, Костя предпринял бы шаги для того, чтобы их знакомство стало более близким, но в газете поговаривали, что Игорь Шишкин и Виктор Мышкин давно и с переменным успехом ухаживали за Леной. Игорь был журналистом в отделе городской хроники, а Виктор — заместителем редактора этого же отдела. Насколько Зубкову было известно, никто из них не достиг больших успехов, но и сдаваться они пока что не собирались. Тем более что все они оказались очень хорошей компанией, в которую с первого же дня Зубков и вошел.

Наконец представитель правительства изложил все, о чем хотел бы прочесть в газете, и закрыл папочку. Редактор объявил, что совещание окончено. Журналисты шумно задвигали по паркету стульями и направились к выходу. Зубков вздохнул, сказав себе в мыслях, что хороша Маша, да не наша, и тоже поднялся из-за стола.

— Стоп, — сказал Виктор, поймав Костю за рукав, как только он вышел из комнаты главного редактора, и махнул рукой Шишкину. — Игорь!..

Игорь кивнул головой и, сказав пару слов корректору, подошел к Виктору с Костей.

— Итак, господа, — объявил Виктор, — есть мнение сегодня сходить в кино.

— Какие варианты? — спросил Игорь.

— Вариант один, в «Художественном» сегодня первый день показывают новые «Звездные войны».

— Ну да. Конечно, — саркастически сказал Игорь. — Первый день показывают, и ты собрался билеты достать.

— Билеты на себя берет Ленка, — ответил Виктор. — И вообще это ее идея. Она нарыла аж пять штук. К билетам также прилагается ее школьная подруга Марина. О-бал-ден-ная барышня.

— Ну ты-то откуда все знаешь? — с сомнением спросил Игорь.

— Я сам видел, — стукнул себя кулаком в грудь Виктор. — Ленка фотографию в журнале показывала. Марина победила в какой-то викторине и выиграла туристическую путевку в Японию.

— Нет, господа, сегодня я не могу, — сказал Костя.

— Бунт? — спросил Виктор.

— Бунт, — подтвердил Игорь.

— Я правда не могу. Дядя Юра пригласил составить ему с Наташкой компанию в Большой театр.

— И что нынче дают в Большом? — жеманно спросил Игорь.

— «Щелкунчика».

— И ты хочешь сказать, что новые «Звездные войны» променяешь на «Щелкунчика»? — продолжал Игорь. — С каких это пор ты стал ценителем балета?

— К балету я почти холоден, — ответил Костя, — я люблю Чайковского. Обещаю закрыть глаза и слушать только музыку.

— Сдается мне, мил-человек, — прищурив глаза, сказал Виктор, — что дело вовсе не в Чайковском, а в девушке с именем Наташа.

— А кто такая Наташа? — подыграл Виктору Игорь. — Это та самая соседка дяди Моисея?

— Нет, — ответил Виктор. — Это та самая медсестра, что сидела у койки умирающего Зубкова.

— Да нет, ребятки, Наташа — это не медсестра и не соседка, — сказала незаметно подошедшая Лена. — Наташа — это девушка из снов. Все обернулись.

— А-а-а… — всплеснул руками Игорь, в почтении понизив голос. — Так это та самая фея?..

— Все, мне пора, — не ответив на вопрос, сказал Костя. — Покеда.

— Ну иди. Дезертир, — многозначительно сказал Игорь. — Мы тебе это еще припомним.

— Да уж не забудьте, — согласился Костя. — Вы даже лучше запишите, как я добровольно отошел в сторону. Теперь у вас леди две и джентльменов двое. Уравнение сходится.

— Что касается меня, так я с тобой полностью согласен, — сказал Виктор. — Но вот Лена нас с Игорем все время считает за полтора джентльмена. Так что получается недобор.

Костя развел руками и ушел, а его друзья еще какое-то время стояли в коридоре и обсуждали детали предстоящего похода в кино.

Часы над входом в газету показывали пять минут пятого. У Зубкова было два часа на то, чтобы съездить домой, переодеться для похода в театр, заехать за Наташей и дядей Юрой. Через полчаса Костя открывал дверь своей квартиры.

Когда Зубков первый раз осматривал свое новое жилище, он нашел в нем кроме телефона, холодильника, телевизора и мебели еще и пару рубашек, брюки, простенький костюм, пару ботинок. Каким бы странным это ни казалось, но все было впору. Это был еще один аргумент в пользу существующих общепринятых порядков. Первый пункт Конституции гласил, что человек имеет право на жизнь. В шестом говорилось, что человек должен иметь отдельную квартиру и предметы первой необходимости в ней, средства к существованию и возможность выбора между трудом и проживанием на пособие. Список предметов первой необходимости, по мнению Зубкова, был сильно расширен.

Узнав о походе в театр, Костя утром следующего дня заехал в магазин и купил себе приличный выходной костюм. Стоя сейчас перед зеркалом и еще раз, и не без удовольствия, оглядев себя, он отметил, что костюм сидит превосходно. Зубков позвонил Чуеву и сказал, что выезжает через минуту.

Когда Костя подъехал ко второму подъезду дома номер четырнадцать, из него уже выходила Наташа. Она была в роскошном вечернем платье темно-красного цвета, с глубоким вырезом на спине, на ногах были туфельки на таком тонюсеньком каблуке, что было непонятно, как это он не ломается. Чуев, облаченный в смокинг, шел следом. Он держал себя с достоинством и без пафоса. Выглядел дядя Юра на миллион, но, судя по выражению глаз, его что-то беспокоило. Было в них какое-то опасение, что ли.

Дядя Юра открыл перед Наташей заднюю дверь авто, помог ей сесть и сам сел рядом. Зубков включил первую передачу и плавно тронулся с места. Всю дорогу Костя поглядывал в зеркало заднего вида. Его беспокоило волнение в глазах Чуева, но спросить об этом он так и не решился. Подъезжая к театру, Чуев пожаловался, что его желудок некстати зашалил. Проблема была хоть и жизненная, но достаточно серьезная.

В фойе Большого театра было, что называется, не протолкнуться. Дамы блистали нарядами, сверкали золотом и бриллиантами. Мужчины гордились своими спутницами и, как ни странно, их нарядами. Дядя Юра, Костя и Наташа присели за столик в буфете, чтобы скоротать ожидание начала балета за коктейлем. Точнее, коктейль пила Наташа, Костя пил апельсиновый сок. Дядя Юра вообще ничего не стал пить.

За соседним столиком сидел поп в рясе и со всеми причитающимися причиндалами. Он откушал рюмку коньяка, закусил ее черной икрой, и когда к нему подошла молоденькая официантка, передал ей карточку серебряного цвета. Официантка вставила карточку в приемник расчетного мини-аппарата и сняла причитающуюся буфету сумму.

— А это еще что такое? — спросил Костя.

— Что? — не сразу понял дядя Юра. — А-а-а… Это серебряная карточка. Духовенство средней ступени, персональные пенсионеры, Верховный Совет, высший генералитет.

— А золотая у президента?

— Угадал. Также у премьер-министра и остальных министров.

После расчета официантка поблагодарила клиента за посещение, батюшка поднялся со стула, перекрестил чадо, позволил поцеловать руку и направился в зал. В этот момент на лице дяди Юры появилась маска обреченности, и он, сказав «встретимся в зале», быстрым шагом ушел в сторону двух больших букв «М» и «Ж», блестевших золотом в противоположном от буфета конце фойе.

Спустившись на цокольный этаж, Чуев оказался в небольшом коридорчике с множеством дверей, на каждой правой красовалась буква «М», на каждой левой — «Ж». Дядя Юра дернул на себя первую, и она распахнулась. Туалетная комната по обыкновению была разделена на две части. Прямо перед дверью был умывальник, слева, за небольшой перегородкой, стоял розовый унитаз. Вбежав в туалетную комнату, дядя Юра ловко развернулся и попытался закрыть дверь на замок. Замок заело, и он категорически не желал запирать дверь. Желудок напомнил о себе, дядя Юра удвоил усилие. В какой-то момент Чуев осознал, что краем глаза он что-то заметил за перегородкой. Замок щелкнул и закрылся. Дядя Юра медленно повернул голову и увидел сидящего на унитазе человека в концертном фраке. Напротив него, в углу, стояли скрипка и смычок. Человек во фраке тужился, наморщив вспотевший лоб и прищурив глазки.

— За-а-ня-а-то, — выдавил из себя человек.

Комнатка наполнялась темой из концерта для унитаза с пищеводом. В животе у дяди Юры что-то снова забурчало, и он втянул его в себя. Сравнение пропорций музыканта и дяди Юры явно было не в пользу последнего, а добром скрипач, судя по всему, уходить пока не собирался.

— Извините, — сказал дядя Юра и принялся судорожно трясти вороток замка. Точно так же, как не хотел закрываться, он не хотел и открываться.

— Закрываться надо! — сквозь зубы выдавил из себя Чуев.

— Не ус-пе-е-ел, — прокряхтел человек и прикрыл от удовольствия глаза.

Выбежав из кабины скрипача, Чуев бросился к соседней, но ее дверь была заперта, на следующей двери висела табличка «не работает». Страшное предчувствие появилось в голове Чуева. Не хватало ему, легендарному Моисею, обосраться на шестом десятке. И где! В Большом театре! Но катастрофы не случилось. Последняя кабинка оказалась свободной, и, вбежав в нее, дядя Юра с силой захлопнул дверь. Вышел он через десять минут счастливый и просветленный.

Когда Чуев пробирался к своему креслу, в зале выключили свет. Дирижер взмахнул палочкой, и первые аккорды разлились по залу.

— С облегчением, — прошептал Костя, когда дядя Юра сел рядом с ним.

— И ты не чихай, — ответил дядя Юра.

Балет был великолепным. Большой театр он и в Африке Большой. После окончания спектакля зрители аплодировали стоя, в течение получаса не давая артистам уйти, непрерывно вызывая их на бис. Хрустальная люстра под потолком, состоявшая из тринадцати тысяч подвесок, отзывалась нотами «ля» и «соль» и «пела».

— Ну что, сходим на вечерние посиделки? — спросил дядя Юра, когда Костя вез их с Наташей из театра домой.

— Нет уж, без меня, — как показалось Косте, недовольно сказала Наташа.

Костя бросил быстрый взгляд в зеркало заднего вида и увидел в нем прелестное личико и недовольные глазки. Дядя Юра развернулся на переднем сиденье вполоборота и с легкой улыбкой посмотрел на Наташу.

— Вот это новости! — сказал он. — И с чем это связано?

— Надоели, — сказала Наташа и добавила: — Болтуны. Дядя Юра хмыкнул и сел прямо.

— Кто болтуны-то? — спросил Костя. Он не понимал, чем вызвана такая резкая перемена в настроении Наташи.

— У нас очередная переоценка ценностей… — ответил Чуев и добавил, обращаясь уже к Наташе: — А два дня назад ты мне доказывала, что в этом истина. В свободе выражения мыслей и идей.

— Вот пусть и выражают, — спокойно ответила Наташа. — А я слушать не хочу.

— Вы о чем? — еще раз спросил Зубков.

— Потерпи немного и все узнаешь, — сказал Чуев, взглянул на часы и включил радио. — Новости послушаем.

После последних новостей передали прогноз погоды на завтра и, как обычно, в завершение дали кулинарную минутку.

«А сейчас еще один простой рецепт вкусного блюда, — проворковал радиоведущий. — Шницель из сыра. Возьмите восемь ломтиков сыра, полстакана молотых сухарей, яйцо, три столовые ложки растопленного сливочного масла, две столовые ложки измельченного зеленого лука.

Ломтики сыра обваляйте в яйце, запанируйте в сухарях, обжарьте с обеих сторон в сильно разогретом масле до золотистого цвета. После чего посыпьте мелко нарезанным зеленым луком. Блюдо готово к употреблению. Приятного аппетита».

— Хм, — усмехнулся Зубков, — попробовать, что ли…

— Фондю лучше, — сказала Наташа.

— Фондю это прекрасно, — вздохнул дядя Юра.

Костя ничего не ответил. Он давно заметил, что здесь самая любимая тема светского разговора — кулинарная. Порой ему казалось, что даже ребенок, как только научится говорить, сможет рассказать что-нибудь эдакое на тему приготовления пищи.

Доставив домой Наташу и дядю Юру, Костя поехал переодеваться. Через полчаса они встретились с Чуевым возле булочной.

— Так куда мы идем? — спросил Костя, когда они шли с дядей Юрой по ночному городу.

— Мы идем на вечерние посиделки.

— Вас ист дас?

— Как ты уже понял, — Чуев взял тон учителя, — в нашем обществе, кроме многих других свобод, одной из самых главных является свобода слова. И в этом мы достигли совершенства.

У нас нет закрытых тем. И государство к тому же создает все условия для того, чтобы граждане могли обсудить все, что их волнует.

— А… если попроще, — сказал Костя, не понимая смысла последней фразы.

— Если хочешь выпить в шумной компании — ты идешь в бар или ночной клуб. Если хочешь посидеть в компании интересных тебе людей, поговорить на волнующие тебя темы и при этом немного закусить, ты идешь в столовую. Там не гремит музыка и тебе создадут все условия для комфортной беседы. После восьми столовые переходят на коллективное обслужи-вание.

— Мда. Это действительно оригинально, — оценил идею Костя. — Государство не просто разрешает пилить сук, на котором сидит, но еще и следит за тем, чтобы пила была острой.

Через десять минут они вошли в двери комбината общественного питания. Большинство лампочек в столовой было потушено, свет горел непосредственно над столами, добавляя штришок интимности в доверительные разговоры. Ночные посетители сидели за большими столами, собранными из четырех обычных обеденных столов, сдвинутых вместе. Таких больших столов Костя насчитал шесть. Они были беспорядочно расставлены по залу, и компании, сидевшие за ними, увлеченно беседовали каждая о своем. Между столами ходили две официантки. Они разносили еду и напитки.

По пути к одной из таких шумных компаний дядя Юра остановил идущую ему навстречу официантку и заказал две порции пельменей. Когда они с Костей подошли к столу, Чуева заметили и начали узнавать. Кто-то кивал головой, кто-то поднимал в приветствии вверх руку.

— Привет честной компании, — поздоровался дядя Юра, и все присутствующие ответили ему неровным хором. — Это Константин, мой приятель. Мы с ним вместе процедуры принимали.

Зубкову показалось, что эта рекомендация не произвела на компанию ровным счетом никакого впечатления и она продолжила начатый спор.

— Нас даже пьянствовать загнали в специально отведенные места.

— А разве это плохо?

— Почему я не могу пригласить друзей домой и там выпить с ними? В конце концов это похоже на отстойник, — сказал длинный и тощий малый, раскинув руки в стороны. Очевидно, он имел в виду столовую. Почему-то Костя решил, что он аспирант.

— Отчего же, ты можешь пригласить друзей и выпить дома, — отвечал ему крепыш средних лет с висками, уже тронутыми сединой.

К столу подошла официантка, поставила перед Костей и дядей Юрой по тарелке дымящихся пельменей и прошла к дальнему, стоящему возле окон, столу. Услышав слово «пьянка», Костя окинул стол взглядом, но не заметил ничего, даже отдаленно напоминающего бутылку.

— Ну конечно, две-три сходки у меня дома, и на работе мне поставят на вид, что пить нужно в спецзалах. В тюрьму не посадят, но нервы потреплют.

— Но согласись, в существовании спецзалов есть некоторое удобство. Поместятся все, кто захочет прийти. Не нужно готовить, не нужно мыть посуду.

«А выпить было бы не грех», — рассуждал Костя. Но водки на столе не было. Перед поздними посетителями столовой стояли или пивные кружки, или стаканы с апельсиновым соком, как предположил Костя, разбавленным водкой. Однако странный подход к пьянке.

— Да Бог с ним, с отстойником, мы стали ленивы, — перебил круглолицый. Ему было за тридцать, уши его смешно шевелились при каждом слове.

— Лень — двигатель прогресса, — ввернул еще один круглолицый мужичок с окладистой бородой и в очках в толстой оправе. — Именно благодаря лени мы пытаемся облегчить себе жизнь, придумывая новые машины.

— Не в самой лени дело, а в сытости, — сказал сидевший напротив Кости старичок. — Сытый человек ленив, ему хочется спать и совсем не хочется думать.

Дядя Юра с аппетитом ел пельмени, с интересом слушая беседу и переводя взгляд с одного оратора на другого. Мимо с подносом грязной посуды проходила официантка. Костя остановил ее и, перекинувшись с дядей Юрой парой жестов, заказал два по сто «Столичной».

— И огурчик, — крикнул Чуев вдогонку официантке.

Через две минуты официантка принесла две стопки, полграфинчика водки и два соленых огурца на блюдечке. Дядя Юра разлил водку, и они с Костей выпили. Все присутствующие за компанию отхлебнули из своих стаканов, кто пиво, кто коктейли, кто сок. Закусив огурчиком, Костя отправил в рот тройку пельменей и положил вилку зубьями на тарелку. Вскоре легкое опьянение окутало его тело приятной пеленой. Костя приосанился и теперь слушал разговор, облокотившись одной рукой о спинку стула.

— Ну а как же быть с совестью? — продолжил круглолицый, обращаясь к Чуеву, и его уши снова зашевелились.

— Совесть? — переспросил дядя Юра. — Да, в наше время совесть — это улика.

— К сожалению, ни один суд не примет ее к рассмотрению, — вставил Костя, но ожидаемого эффекта эта фраза не произвела.

— Нет, Моисей, не финти, — настаивал аспирант. — Вспомни, кем ты был двадцать лет назад, и посмотри, кем ты стал теперь.

— Во-первых, я постарел, — спокойно ответил дядя Юра, — а во-вторых, жизнь претерпела колоссальные изменения. Мир изменился.

— То есть ты хочешь сказать, что тебя все устраивает в твоем теперешнем существовании?

— Нет, не все, — спокойно ответил дядя Юра. — Но я не вижу ничего такого, из-за чего можно было бы поднять вооруженное восстание. Из-за чего можно повести людей на смерть.

— Ты перегибаешь палку, Моисей, — сказал бородатый очкарик. — Мы не призываем к мятежу. Мы не крикуны, а воспитанные и образованные люди.

— Нет, господа, не надо уходить в сторону, — контратаковал дядя Юра. — Вы мне поставили на вид, что раньше я был другим, не таким, как сейчас. Я ответил, что сейчас можно обойтись и без кровопролития. Есть законы, есть выборы, есть свобода слова. Если у кого-то есть идея или программа — никто не мешает ему заниматься их пропагандой.

— И это говорит человек, три недели назад вышедший из больницы, — укоризненно сказал аспирант и показал на Чуева рукой с повернутой вверх ладонью.

— Юноша, а что вы уже сделали для того, чтобы то, о чем вы говорите, стало реальностью?

— А что я должен сделать?

— А что он может сделать? — спросил кто-то из дальнего угла стола. — Общество имеет свое представление о собственном благополучии. Если ты сможешь ему гарантировать, что все, что ты обещаешь, в точности воплотится в жизнь, оно, может быть, и пойдет за тобой. Но если останется хотя бы один шанс, что затея не удастся, тебя никто не станет даже слушать.

— Но ведь дорогу осилит только идущий, — еще раз встрял Костя.

— А всем на это плевать. Никто не хочет никуда идти. Всех и здесь неплохо кормят.

— Но предела совершенству нет. Нельзя стоять на месте, — продолжил Костину мысль аспирант. — Общество должно развиваться. А иначе оно погубит себя. Если технический прогресс опережает развитие личности и самосознания — катастрофа неизбежна. Это как если мартышке дать гранату. Очень скоро она выдернет предохранительную чеку и взорвется. Добро бы только себя убила, но ведь и другим достанется.

— Но как это объяснить человеку, который считает теперешнее свое состояние вершиной развития, а себя счастливым? Какой был у нашего общества девиз?

— «Сытость, благонравие, семейные ценности».

— Кстати, что в этом плохого? — спросил круглолицый.

— Да ничего. Если только эти понятия не вытесняют десять заповедей.

— А разве это не одно и то же?

Дискуссия продолжалась еще полчаса, перескакивая с одной злободневной темы на другую. Еще какое-то время Костя слушал с интересом и даже время от времени пытался участвовать в беседе, но скоро ему это наскучило. Как-то однообразно противники менялись местами со сторонниками. И всегда главным аргументом было то, что только благодаря президенту и его Верховному Совету общество достигло тех вершин, о которых раньше могло только мечтать.

— Закрываемся, — объявила официантка, проходя мимо стола.

Все подняли глаза и посмотрели на цифры электронных часов, висящих над дверью. Часы показывали двадцать минут первого.

— Ну что же, по пилюле счастья? — спросил круглолицый.

Все одобрительно загалдели, доставая карточки для расчета. Официантка подошла к столу, выслушав последний заказ, высыпала из белого пузырька в блюдце шестнадцать розовых таблеток и принялась за расчеты с клиентами.

— А ты чего? — спросил аспирант.

— Чего? — не понял Зубков.

— Розовую таблеточку.

— А-а… нет, спасибо. Я наркотой не балуюсь.

— Перестань, — улыбнулся аспирант, — она же абсолютно безвредна для организма, к ней нет привыкания.

— Нет, ребята. Допинг в колесах я не принимаю.

— Напрасно. Успокаивает нервную систему, дает отдых мозгу, и спится после нее просто изумительно.

На выходе из столовой все попрощались и разбрелись в разные стороны. Костя и дядя Юра медленно шли по опустевшей ночной улице.

— Что за гадость они сожрали в самом конце? — наконец спросил Костя.

— Пилюля счастья, — ответил дядя Юра. — Слабый наркотик. Дает эффект ощущения счастья. Чем больше доза и чаще применение, тем дольше действие, соответственно — меньший расход.

— И что, много у этих пилюль поклонников?

— Да нет. Не очень. Чуть больше полстраны.

На перекрестке они свернули на свою улицу. Мимо них проехала патрульная машина милиции.

— Как тебе мероприятие? — спросил дядя Юра.

— Мероприятие… — протянул Костя. — Был у меня приятель, учились в школе вместе. У этого приятеля была девушка. Милая барышня, в библиотеке потом работала. Любовь у них была. Мда, — сказал Костя и замолчал. — Как-то звоню ему по телефону, аккурат месяц прошел, как я их вместе видел, спрашиваю, как дела. Он мне говорит, что дела идут, много перемен. Женился, что ли, спрашиваю. Да, говорит, женился. Я его поздравил. Он меня в гости пригласил. Я через неделю заехал и смотрю — барышня не та. Я сначала думал, может, забыл чего-нибудь, лица спутал. Да нет, вроде бы ничего не спутал. Когда он меня провожал до метро, рассказал, что женился, потому что так получилось. Неожиданная беременность.

— Ну что же, поступил как мужчина.

— Не спорю, — согласился Костя. — Встретил я его через год. Как, говорю, жизнь? Нормально, говорит, сынишка растет. И так, как бы невзначай, расписывает мне прелести своей семейной жизни. А я слушаю и не пойму: кого он в этом убедить хочет — меня или себя?

— Хм, — улыбнулся дядя Юра. — В точку попал. Значит, я не ошибся и вечер не зря прошел.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Костя.

Дядя Юра в ответ лишь улыбнулся и, попрощавшись, пошел домой. Костя еще немного постоял на углу своего дома, пытаясь понять смысл сказанных ему на прощанье слов, но вскоре махнул рукой и вошел во двор.

«А я-то думаю, чего они все с такими довольными мордами ходят… — рассуждал Костя, стоя на кухне и наливая себе грейп-фрутовый сок. — А ларчик-то просто открывался. Обожрутся таблеток и счастливы. Чем чаще жрешь, тем дольше счастье. У нас тоже не без этого, любит народ засадить стакашек-другой. Но у нашего ухода от суровой действительности к блаженству есть хороший тормозящий фактор. Это похмелье. В общем-то, это даже как-то честнее. Хочешь сегодня искусственной радости, значит, завтра расплатишься головной болью».

Войдя в комнату, Зубков включил телевизор и начал разбирать постель. «Приготовить буженину очень просто, — объявила телеведущая. — Для этого вам понадобится один килограмм свиной вырезки, головка чеснока, одна-две луковицы, перец, соль, лавровый лист, сухая мята, поллитра уксуса или хлебного кваса».

— И это на ночь-то глядя? — сказал сам себе Зубков, повернувшись к телевизору. — Теперь понятно… То-то я смотрю, какие-то они все гладкие и упитанные.

«Вырезку нужно нашпиговать чесноком и луком, посыпать молотым перцем, натереть солью и положить в приготовленную посуду. Затем добавить лавровый лист, сухую мяту, залить уксусом или хлебным квасом и поставить мариноваться на двенадцать часов, не забывая через каждые три-четыре часа переворачивать. Затем маринованный окорок нужно поставить в горячую духовку и обжаривать до готовности, поливая выделяющимся соком».

Зубков выключил телевизор и лег в кровать. Как только его голова коснулась подушки, Морфей напустил на него свой туман, и Костя мягко провалился в сон. В этот раз ему приснилось, как он шестилетним ребенком едет на своем трехколесном велосипеде, а мама идет рядом. Дома их ждет папа с мороженым, которое он должен был купить.

Глава 8 Проект «Чужой»

Говорят, что понедельник — день тяжелый. С этим сложно не согласиться. Как много людей едут в понедельник утром на работу и не знают, зачем они туда едут. Сколько времени проходит с начала рабочего дня, прежде чем человек войдет в свой обычный трудовой ритм. В этом отношении Шваркину было проще. Он не любил выходные и поэтому даже субботу и воскресенье проводил на работе. Но когда сегодня утром ему позвонили из Министерства Службы госбезопасности и предложили приехать к десяти часам на прием к министру, Владимир Ильич, мягко говоря, растерялся и, конечно же, вспомнил, что действительно понедельник — день тяжелый. Совещания в министерстве проводятся обычно по средам раз в месяц. Если министр хочет что-то обсудить лично, то, как правило, об этом сообщается за день до встречи. Но чтобы вот так… «Вам предлагается явиться к десяти часам», — сказал адъютант министра, позвонив Шваркину без пятнадцати девять. «Яншин, старый пердун, — догадался Шваркин о причине столь неожиданного приглашения… — Не выдержал, дурак, наябедничал». Но делать было нечего. Нужно ехать к министру и с ходу давать выскочке отпор.

— Мариночка, машину к подъезду, — сказал Шваркин, нажав кнопку селектора.

— Машина ждет вас, Владимир Ильич, — ласково проворковала Мариночка.

Шваркин переоделся в мундир сотрудника госбезопасности, взял с полки фуражку и вышел из кабинета. Как только он открыл дверь, Марина встала из-за стола и сделала шаг навстречу шефу.

— Будут какие-нибудь распоряжения, Владимир Ильич?

— Да, — ответил Шваркин. — Перенеси совещание главврачей на три часа, потом позвони в лабораторию и скажи, что я не смогу присутствовать на испытаниях. Пусть начинают без меня.

— Хорошо, Владимир Ильич, — ответила секретарша.

Как только Шваркин вышел в коридор, Марина снова сняла телефонную трубку и набрала номер.

— Он выехал, — тихо сказала Марина.

Шваркин вышел из второго корпуса психиатрической больницы номер четырнадцать, огляделся и, надевая на ходу кожаные перчатки, направился к распахнутой дверце «Мерседеса». Тело-хранитель закрыл дверцу, «Мерседес» тронулся с места. Сам он сел в машину сопровождения и закрывал дверь уже на ходу.

По дороге в министерство Шваркина не покидала мысль о том, что Яншин слишком рано пошел в лобовую атаку. Тут варианта два. Или он наконец разработал технологию стерилизации, и тогда ему могут многое простить, или вариант с освобождением Зубкова дал какие-то результаты. Но это невозможно. Если бы были результаты, то он об этом узнал бы первым. «Что же произошло?» — думал Шваркин, поднимаясь по ступеням министерства на третий этаж.

В приемной министра было прохладно и тихо. Лишь легкое стрекотание от клавиатуры компьютера, по которой ловко молотила секретарша, нарушало тишину. Слева от двери, ведущей в кабинет министра, за небольшим столом сидел его адъютант, рослый подполковник. Справа, на одном из стульев, стоящих вдоль стены, сидел Яншин. Шваркин смотрел на него не более десяти секунд, но и этого было достаточно, чтобы сделать вывод.

— Полковник Шваркин, — сказал Владимир Ильич адъютанту. — Мне назначено на десять.

Адъютант прекрасно знал полковника, но устав требовал совершенно определенных действий.

— Присаживайтесь, — сказал адъютант, встав с кресла и показывая рукой на место, где можно присесть. — Вас вызовут.

Шваркин развернулся и пошел к стульям. Он не ошибся. Взгляд Яншина был полон растерянности и гнева. Было ясно, что этот вызов для него также оказался полной неожиданностью и, скорее всего, он во всем винит своего оппонента.

— Здравствуй, Павел Егорович, — сдержанно поздоровался Шваркин и протянул руку.

— Здравствуй, Владимир Ильич, — пробурчал Яншин, вставая со стула.

— И тебя к десяти?

— Как видишь.

Полковники сели и продолжили разговор полушепотом, глядя прямо перед собой.

— В чем дело, не в курсе?

— Так… — сказал Яншин, теряясь в догадках, — я думал, ты все лучше меня знаешь…

— Это зависит от того, что знаешь ты, — ответил Шваркин. — Если ты думаешь, что это я на тебя накапал, то ты сильно ошибаешься.

Полковники повернули головы и посмотрели друг на друга. Они оба были в одинаковом положении, и оба подозревали в этом участие оппонента. И, как теперь становилось понятным, оба же и ошибались.

На столе у адъютанта зазвонил телефон, он снял трубку, ответил «есть», поднялся и вышел из-за стола.

— Господа офицеры, — сказал адъютант, подходя к двери и открывая ее. — Вас ожидают.

Полковники поднялись и вошли в кабинет министра Службы государственной безопасности. Первым шел Шваркин.

Кабинет министра был большим и светлым. На паркетном полу лежали красные ковровые дорожки, посреди комнаты буквой «Т» стоял большой дубовый стол. Министр встретил гостей с кислой миной на лице, медленно шагая им навстречу. Войдя в кабинет, полковники остановились в метре от входной двери, вытянулись по струнке и щелкнули каблуками. Адъютант тихо закрыл за ними дверь. Министр сделал еще несколько шагов и, не доходя до полковников, остановился.

— С каких это пор, господа, вы перестали меня информировать о ходе ваших исследований и о чрезвычайных происшествиях в центральной клинике? — грозно спросил министр. — Что за бардак?!

— Господин министр… — начал Шваркин, догадываясь, что именно явилось причиной вызова.

— Я дал вам шанс, — перебил министр, — выдержал паузу в три недели. Я надеялся, что вы мне сами обо всем доложите.

— Сидор Карлович… — осторожно заговорил Яншин. — О чем речь?

— Меня интересует информация по проекту «Чужой», — сказал министр Службы госбезопасности. — Почему вы ничего не доложили об этом случае?

— Случай весьма спорный, — залепетал Яншин. — Много противоречий…

— Полковник Шваркин, — прервал министр. — Яншин понятия не имеет, что такое военная дисциплина. Он полковник только по должности. Но вы-то кадровый офицер.

— Виноват, господин министр, — без эмоций ответил Шваркин.

— Меня интересует все, — жестко заявил министр. — Что это за человек? Кто он? Откуда?

— Господин министр, — отвечал Шваркин. — Мы не хотели беспокоить вас раньше времени. Мы практически ничего не знаем, а то, что знаем, нуждается в тщательной проверке. Нам нужно время.

— Но какая-то информация у вас все-таки есть? Я жду объяснений.

— В поле нашего зрения «Чужой» попал утром двенадцатого июня, — начал Шваркин. — После предварительной оценки его действий было принято решение о задержании. Константин Зубков, так он сам назвал себя, был задержан в комбинате бесплатного питания. Повар оценил его поведение как странное и сообщил в службу надзора. Первоначальной версией являлось психическое заболевание одного из жителей нашего города. В отделении милиции его дактилоскопировали и проверили по компьютеру. Никакой информации ни на Константина Зубкова, ни на владельца тех отпечатков пальцев, что мы сняли, найдено не было.

В тот же день задержанный, будем называть его Зубков, был доставлен в мою психиатрическую клинику.

— Нам лучше присесть, господа, — сказал министр и жестом пригласил полковников сесть за стол.

Все подошли к столу, шумно задвигали стульями по паркету. Министр открыл бутылку минеральной воды «Боржоми» и налил себе полстакана.

— Прошу вас, полковник, продолжайте.

— Далее разработка пошла по двум направлениям, — продолжил объяснения Шваркин. — Первое — психиатрическое заболевание, второе — незаконное проникновение на территорию государства с целью сбора разведывательной информации. Я сделал запрос в международную базу данных и получил отрицательный ответ. Такой человек на планете Земля не числится.

— Но ведь этого не может быть… — удивился министр.

— В том-то и дело, Сидор Карлович, — оживился Яншин. — Этого просто не может быть, чтобы на Земле жил человек, которого нет в базе данных…

— Господин Яншин, — сказал министр и выразительно посмотрел на полковника.

— Извините, — смешался Яншин. Министр перевел взгляд на Шваркина.

— Продолжайте.

— Далее к делу подключился профессор, простите, полковник Яншин, — Шваркин намеренно спутался, подчеркивая граждан-ский статус оппонента. — Полковник провел некоторые исследования, и у него появились предположения.

— Понятно, — сказал министр. — Что можете добавить вы, господин Яншин?

— Я провел серию опытов и тестов, — сказал Яншин, — и их результаты меня несколько озадачили. Я провел сеанс гипноза и… не нашел никаких воспоминаний о реальности, только сны. Я бы добавил, странные сны. Они наполнены насилием, войнами, катастрофами, террором. И это в то время, как уже более двадцати лет не было ни одного военного конфликта. Между тем его подсознание прозрачно. В подсознании Зубкова я не заметил никаких признаков чужого вмешательства. Возможно, он просто больной человек. В подсознании Зубков считает себя журналистом. Есть еще и другая версия. Ему могли стерилизовать подсознание. Но это всего лишь версия. У меня на данный момент, к сожалению, нет подобной технологии. Насколько я знаю, этой технологии вообще не существует. Более точного ответа о том, что это за человек, человек ли он вообще или откуда он, я пока что дать не могу.

— Что вы собираетесь делать дальше? — спросил министр.

— Мы решили отпустить его, — сказал Шваркин.

— Козленок в охоте на льва… — задумчиво сказал министр.

— Именно так, — продолжил Яншин. — Мы создали ему стандартные условия для жизни, устроили работать в газету, ведь он считает себя журналистом. Дали желтую карточку второго уровня. Постепенно он адаптируется к окружающему миру, который до этого считал чужим. Ходит на вечерние посиделки, как и все, кто считает себя цивилизованным и образованным человеком. Треплет языком, начинает увиваться за девушкой.

— За ним постоянно следят, — добавил Шваркин. — К военным объектам он не приближается, в контакт с известными нам агентами не входил.

— Если я вас правильно понял, господа, — сказал министр, — стерилизация сознания — основная ваша версия.

— Если мои подозрения оправдаются, — сказал Яншин, — то было бы нелишним узнать, кто это с ним сделал и как. Узнаем автора — будем думать, как получить технологическую информацию.

— Технология стерилизации сознания была бы кстати, — сказал министр после недолгого размышления. — Как вам известно, крикуны активизировали свои выступления. Теперь уже и в рабочих слоях замечено брожение. Кстати, полковник Шваркин, вы заставили Моисея приглядеть за Зубковым. В этом есть умысел?

— Господин министр, — сказал Яншин, — это я настаивал, чтобы попросить Моисея опекать нашего подопечного.

— Объясните.

— Видите ли, в любом случае Зубков понятия не имеет, в каком мире он находится. Не важно, что было причиной, болезнь или умысел. Он человек неглупый, легко обучаемый. Ему нужен проводник. Моисей, то есть Чуев, давно живет один. В соседней квартире живет Наталья Колесникова, сирота. Родители погибли в автокатастрофе. Чуев, как бы это сказать, покровительствует ей. Наш расчет оказался верным. Он взял шефство и над Зубковым. В первый же день, как их выписали из больницы, он сводил его в комбинат сексуального обслуживания, вечером пригласил на ужин, и вместе с друзьями объяснил Зубкову основы общества. То есть сделал то, что нам было нужно. К тому же на всякий случай мы подстрахуемся с вариантом Моисея. Если он намерен участвовать в волнениях, то неожиданное появление нового человека насторожит и собьет его с толку. Как только он попытается от Зубкова отделаться, мы тотчас же узнаем об этом.

— Хорошо, — одобрил план министр. — Как сейчас ведет себя Зубков?

— Как обычный гражданин, — сказал Шваркин. — Работает журналистом. Быстро завел знакомства в коллективе. Недавно ездил по адресу, где, по его псевдовоспоминаниям, жил раньше.

— Вот как?

— Конечно же, мы все проверили еще в первый день. Это чистейшей воды фантазия. Семья Ивановых проживает по этому адресу четырнадцать лет. Повод для визита Зубков нашел банальный. Редактор дал ему задание написать статью об обычной семье, и, якобы покопавшись в базе данных, Зубков выбрал эту фамилию. На самом деле он неоднократно делал запрос на этот адрес. Статья у Зубкова получилась неплохая. Два дня назад он вместе с Чуевым и Колесниковой ходил в театр. После театра Чуев с Зубковым завезли Колесникову домой, а сами отправились на вечерние посиделки. Зубков даже участвовал в спорах, пытался острить. После посиделок разошлись по домам. Да, вот еще, когда все решили принять по розовой пилюле, Зубков отказался.

— Ну что же, господа, — сказал министр, выдержав после рассказа Шваркина небольшую паузу. — Надеюсь, впредь вы будете меня информировать своевременно. А иначе пеняйте на себя.

Глава 9 На благо человечества

Прошел месяц с тех пор, как Зубков узнал, что положение людей в обществе может определяться цветом карточки. Он почти свыкся с мыслью, что дальнейшая его жизнь пройдет в этом мире. Действительность была несколько странной, но, если не вдаваться в подробности и не забивать себе голову ненужными вопросами, в ней можно было прекрасно жить и наслаждаться этой жизнью. Здесь все было правильно и рационально по определению. Неправильного и нерационального быть просто не могло.

Костя, Лена и Игорь сидели в отделе городской хроники и пили армянский коньяк. Бутылка постепенно пустела, а Виктор все не шел. Журналистам, конечно же, было хорошо и без замредактора, но все же они сочли его поступок хамским. У Лены сегодня был день рождения, к концу рабочего дня друзья условились сесть где-нибудь в уголочке и отметить это дело. Часы уже показывали половину пятого. Полчаса как прошло условленное время, а Мышкин еще не пришел. Игорь в очередной раз разлил коньяк по рюмкам и отставил бутылку в сторону.

— Леночка, — сказал Игорь, сладко улыбаясь. — Как всегда сегодня, и не только сегодня… за тебя. Желаю тебе и дальше цвести на радость поклонникам и на зло врагам. А те, кто сейчас не с нами… — Игорь погрозил поднятым вверх указательным пальцем, — пусть пожалеют о том, что пренебрегли нашим обществом.

— Спасибо, — сказала Лена, улыбаясь и краснея.

Коньяк сегодня закусывали черной икрой, красной рыбой, голландским сыром, балтийскими шпротами и фруктовым ассорти. Зубков сделал глоток коньяка, насладился вкусом напитка, после чего открыл глаза и отправил в рот маленькую ложечку зернистой икры.

— Какая прелесть, — масляно пропел Игорь, и оторвав от веточки винограда одну ягодку, отправил ее в рот.

— Да… — подтвердил Зубков. — Изумительно.

В комнату заглянула уборщица, но увидев, что журналисты еще не разошлись по домам, сказала, что зайдет позже, и закрыла дверь.

— Нет, ну это уже наглость! — заявил Костя и снял телефонную трубку.

— Ты куда звонишь? — спросил слегка захмелевший Игорь.

— Главному, — ответил Костя. — Хватит совещаться, коньяк выдохнется.

— Не успеет, — улыбнулся Игорь.

В кабинете главного редактора было накурено. Утверждался план газеты на август. Мнений по поводу того, какой быть газете, существовало много, и каждый стоял на своем, приводя раз от раза все более убедительные аргументы. Как всегда, за спорами не заметили, сколько прошло времени.

— На том и порешим, — провозгласил Кондрат Филимонович. — С августа отменяем рубрику «Новости мэрии» и вводим новую, под названием «Я заявляю протест». С Министерством печати появление рубрики согласовано.

Зазвонивший телефон никто не услышал, кроме секретарши Юли, на столе которой стоял телефонный аппарат.

— Алло, — сняв трубку, сказала Юля.

— Здравствуйте, — понизив голос, сказал Костя. — Вас беспокоят из мэрии. Могу я поговорить с Кондратом Филимоновичем?

Игорь и Лена, раскрыв рты, смотрели на Костю. Его шутка могла закончиться совсем не смешно. У Кондрата Филимоновича отсутствовало чувство юмора.

— У него совещание, — сказала Юля. — Минуточку, я спрошу, сможет ли он подойти.

— Что значит сможет ли? — удивился представитель мэрии. — Это говорит инструктор Угрюнский.

Юля нажала кнопку на телефонном аппарате и отключила микрофон. Положив трубку на стол, она заторопилась к редактору. В трубке у Зубкова заиграла музыка.

— Кондрат Филимонович… Кондрат Филимонович…

— Что значит нет информации? — продолжал греметь Кондрат Филимонович. — Ты кто, журналист или дворник?

— Кондрат Филимонович, — еще раз повторила Юля.

— Что тебе?

— Вам из мэрии звонят. Галдеж сразу же прекратился. Все посмотрели на редактора.

— Кто именно и что надо? — спросил Кондрат Филимонович.

— Инструктор Угрюнский, — ответила Юля.

— Новенький, — подметил фотограф.

— Землю рыть будет, чтобы выслужиться, — добавил Виктор.

— Вот ты с ним и разговаривай, — быстро сориентировался редактор.

— Я? — удивился Мышкин. — Почему я?

— Потому что ты заместитель редактора.

— И что я ему скажу?

— Что хочешь. Главное, что меня здесь нет.

Виктор понял, что он обречен на общение с инструктором Угрюнским, и начал пробираться к телефону. Все, кто был в комнате, проводили его сочувственным взглядом.

— Алло, здравствуйте, — заговорил Виктор. — Редактор сильно занят, у нас номер под угрозой срыва, моя фамилия Мышкин.

Я заместитель главного редактора. Я могу вам чем-нибудь помочь?

— Если через десять минут ты не придешь, — внятно сказала трубка голосом Зубкова, — мы с Игорем сначала допьем коньяк, а потом поймаем тебя и дадим тумаков.

— Но… — Виктор делал вид, что пытается спорить, но ему не дают и слова вставить. — Нет, вы совсем не так все поняли. У нас нет сейчас свободного корреспондента.

Все молча сидели и смотрели на то, как Мышкин защищает честь газеты, право на свободу выбора событий, достойных освещения на ее страницах.

— Извините, здесь шумно, я сейчас переведу звонок к себе в комнату, и мы сможем продолжить разговор.

Виктор нажал на телефонном аппарате несколько кнопок и положил трубку.

— Что ему надо? — спросил редактор.

Виктор ответил одной фразой, заранее зная, какую реакцию она вызовет у сослуживцев.

— Детские площадки.

— Манумба! — хором провозгласила комната и подняла вверх руку с указательным пальцем, направленным вниз.

Уже месяц мэрия наседала на газету, пытаясь заставить ее освещать городские события, которые сама же мэрия и сочтет нужными. То есть каждый ее чих. Сейчас была компания по обновлению инвентаря детских дворовых и игровых площадок. До этого мэрия считала важным сообщать горожанам об обновлении дорожного полотна окружной автодороги.

— Я у себя поговорю, — сказал Виктор и направился к двери.

— И не давай им спуску! — напутствовал редактор. — Еще не хватало разрешения у них спрашивать, что печатать.

Мышкин кивнул головой и вышел из кабинета редактора. Когда он появился в дверях отдела городской хроники, Игорь уже в очередной раз разливал коньяк по рюмкам.

— Штрафную мне! — с порога заявил Виктор.

— Дырку тебе от бублика, — сказал Игорь, долил остатки коньяка в третью рюмку и поставил пустую бутылку возле правой ножки стола.

— Я не виноват, — притворно захныкал Виктор. — Меня на совещании задержали.

— Ну, раз задержали, — сказал Игорь и достал вторую бутылку.

Шишкин «свернул» бутылке голову и налил еще одну рюмку. Виктор сел на стул рядом с Леной.

— А поцеловать? — сурово спросил Костя.

— Леночка, прости меня, пожалуйста, — оправдывался Виктор. — Поздравляю тебя с днем рождения. Расти большая-пребольшая. Лена приоткрыла рот и уже собралась что-то ответить.

— Я в том смысле, что хорошего человека должно быть много, — быстро добавил Виктор.

Сказав это, он извлек из-за спины маленький букетик васильков и преподнес его Лене.

— Ой… Какая прелесть, — сказала Лена. Виктор потянулся рукой к рюмке.

— А поцеловать? — грозно спросил Игорь.

Лена тотчас же подставила розовую щечку. Виктор вытянул губы дудочкой и чмокнул подружку. На столе у Зубкова зазвонил телефон. Костя повернулся в его сторону и задумался, стоит ли снимать трубку.

— Это тебе мэр звонит, — сказал Игорь. — Хочет спросить, договорился ли ты насчет статьи. Все засмеялись.

— Раз мэр звонит, придется взять трубку, — сказал Костя и пошел к телефону. — Хелло-о-у, — сказал он развязно.

— Константин? — послышался в трубке знакомый хрип.

— Да, — ответил Зубков, мгновенно переменившись в голосе. Друзья перестали улыбаться и, посмотрев на Костю, затихли.

— Сидоров звонит.

— Здравствуй, Саша, слушаю тебя.

— Пять минут назад в Институте экспериментальной химиче-ской технологии произошел взрыв с выбросом в атмосферу отравляющего вещества. Прилегающая территория не заражена. Пострадали только сотрудники института.

— Спасибо, Саша, — поблагодарил Костя за информацию и положил трубку.

Журналисты продолжали молча смотреть на приятеля в ожидании объяснений.

— В НИИЭХТе был взрыв с выбросом какой-то дряни, — объявил Костя. — Извини, Лена, я еду.

— Мда, — вздохнул Виктор, вставая из-за стола. — Не быть мне сегодня пьяным. Источник достоверный?

— Сержант МЧС.

— С тебя статья, — сказал Виктор. — Я к главному, биться за первую полосу.

Проходя к двери, Костя на ходу снял с вешалки пиджак и скрылся в коридоре.

Пьян Зубков был хоть и слегка, но все же сам сесть за руль не решился. Пришлось брать такси. Только он поднял руку, как возле него остановился желтый автомобиль с черными шашечками на двери. Зубков сел на переднее сиденье и закрыл дверцу.

— Каширское шоссе… — объявил он адрес.

— Хм… Не-е-ет. Не поеду, — улыбнувшись, ответил таксист и в подтверждение сказанного отрицательно закачал головой.

— Почему? — возмущался Костя. — Вы работаете в такси и в черте города обязаны ехать туда, куда захочет клиент.

— Сказал же, не поеду. Освободи машину.

— Ты что, Кодекс о труде не читал?

— Читал. А еще я слушал радио. Там у них в институте чего-то бабахнуло, — водитель повернул голову и посмотрел на пассажира. — Так что отвали. А не то сейчас выйду и ноги выдерну. Морда пьяная.

Можно было, конечно, и поскандалить, вызвать инспектора ГАИ, составить протокол и подпортить водиле жизнь, но у Зубкова не было времени. Поэтому он не сказал больше ни слова и вышел из машины. Ехать на Каширку отказался и второй водитель, и третий, и восьмой. Только через десять минут Костю согласились отвезти по нужному адресу. Молодой парнишка вместо радио слушал компакт-диск.

У проходной института уже собралась порядочная толпа из пишущей и снимающей братии. Подъезжая к месту, Зубков про себя выругался, что опоздал, и, быстро расплатившись с таксистом, буквально выбежал из машины. Но когда он подошел к проходной и прислушался к гомону коллег, то понял, что еще ничего не упустил. Через минуту вышел пресс-секретарь института и, подняв руки, попросил внимания. Гомон сразу же стих.

— Господа. Приготовьте свои документы. Сейчас мы вам оформим пропуска — и вы пройдете на территорию института. Там я отвечу на все вопросы и покажу место происшествия.

— А это не опасно? — спросил кто-то из толпы.

— Кто боится, — улыбнулся пресс-секретарь, — может остаться у проходной.

Желающих остаться не нашлось. Через полчаса в актовом зале состоялась пресс-конференция, на которой сообщили, что в лаборатории 241 произошел взрыв камеры высокого давления. Проще говоря, очень большой скороварки. Из-за чего в лаборатории вылетели стекла из шести окон и была разбита треть стеклянного оборудования. Причина взрыва выясняется, но по предварительным данным, ею стал брак в аварийном клапане сброса давления. На пресс-конференции присутствовали директор института, начальник химзащиты, главный технолог, начальник лаборатории, где произошел взрыв. После пресс-конференции всех проводили в лабораторию 241 и продемонстрировали взорвавшуюся камеру. Она была еще теплой. Когда гостей провожали, Зубков шел последним и случайно услышал обрывок диалога двух сотрудников института. Уже спускаясь с четвертого этажа на лифте, он смог выстроить услышанное в логическую цепочку. Один спрашивал, что там, другой ответил: ZX-612. Конечно, тема разговора могла быть какой угодно, но когда журналист работает над статьей, первое, что он делает, это проверяет любую новую информацию на связь с темой основных событий. Пока Зубков ехал в редакцию, загадочная аббревиатура ZX-612 не давала ему покоя.

— Место я выбил, — заявил Виктор, как только Костя показался в отделе городской хроники. — У тебя на столе копия факса из института о случившемся. Всю полосу тебе не дали, так что готовь материал на четверть.

— Что-то не так, Костя? — спросила Лена, заметив на лице Зубкова сильную задумчивость.

— Мать, ты на прошлой неделе разродилась опусом о достижениях Службы гражданской обороны… Я видел у тебя на столе справочник по химзащите… Там еще что-то было написано на обложке…

— Для служебного пользования, — помогла вспомнить Лена.

— Тащи его сюда.

— Может, толком объяснишь, что произошло? — спросила Лена.

— Так… догадка, — сказал Костя. — Случайно услышанная фраза… Я, помнится, полистал тот справочник, и, если мне не изменяет память, там еще была таблица химических веществ, используемых в военных целях. Может, там есть что-нибудь про ZX-612…

— А не проще ли проверить через СЭС? — спросила Лена. — Там такая база данных, что…

— Не-ет, — ехидно ответил Костя, все еще продолжая обдумывать свою догадку. — Я не знаю, как у вас, а у нас в сумасшедшем доме подобные вещи не обсуждают по телефону.

— Ну хорошо, сейчас посмотрю, — сказала Лена. — Если только я его не сдала.

Лена села за свой стол и погрузилась в раскопки. На удивление, справочник отыскался в первом же ящике.

— Вот он, — сказала Лена.

Зубков вскочил со стула и почти подбежал к столу Лены. Виктор и Игорь подошли следом. Лена открыла книгу на предметном указателе, отыскала нужную аббревиатуру и зашелестела страницами.

— Ну вот и твой газ, — сказала Лена, открыв книгу на нужной странице, и прочла: — ZX-612 — отравляющее вещество класса «А». Нервно-паралитический газ… в капельно-жидком виде… смерть в течение четырех секунд…

— Вот! — почти крикнул Костя.

— Что вот? — спросил Игорь.

— В слабой концентрации вызывает сильное удушье, способное привести к смерти, — прочел вслух Костя. — При ничтожно малой концентрации проявляется как симптомы ангины.

— Ты толком объяснишь что-нибудь или нет? — спросила Лена.

— По официальной версии, в институте взорвалась камера высокого давления. Нам ее предъявили. Только это «кукла».

— Фантазии, — лениво сказал Игорь.

— Вот и развей их, — ответил Костя. — Рядом с институтом находится медсанчасть номер одиннадцать. Проверь через СЭС, были ли там в отделении ЛОР свободные места вчера, позавчера, сегодня…

— Тоже мне диссидент, — бросил Игорь. — Возьми и сам проверь.

Лена посмотрела на Костю, потом перевела взгляд на Игоря и пододвинула к себе клавиатуру компьютера. Экран вспыхнул. Лена вставила в приемник свою магнитную карточку и активизировала ее. Игорь, Костя и Виктор встали у нее за спиной. Через СЭС Лена сделала запрос на статистику свободных мест в отделении больницы за три дня и получила ответ. На двенадцать часов двадцатого июля было свободно сорок шесть койко-мест. Девятнадцатого июля — сорок два, восемнадцатого — сорок семь.

— А теперь сделай запрос на завтра, на десять ноль-ноль, — сказал Костя. Лена ввела данные запроса.

«Свободных мест нет, — высветилось на экране. — Воспользуйтесь другими больницами округа».

— Сорок шесть мест в течение шести часов… — пробормотал Игорь, — это же нереально…

— Еще вопросы у кого-нибудь есть? — спросил Зубков.

Все молчали, Лена посмотрела на Костю, ожидая его дальнейших поступков. У Зубкова был торжествующий и несколько напуганный вид. Он никогда не был борцом за истину. Он просто всегда писал то, о чем думал, под чем мог подписаться. Статья на подобную нестыковку государственной версии и настоящего положения вещей могла обернуться большими проблемами, невзирая на любую свободу слова.

— Что ты будешь делать? — спросила Лена.

— Писать статью.

— Я к редактору, — сказал Виктор. — Четверть полосы мало. Сказав это, Мышкин вышел из комнаты.

— Ну что же, — протянул Игорь, — я с тобой согласен. Но, честно скажу, я бы не рискнул.

— А ты, Игорек, оказывается, трусоват? — скорее утверждала, нежели спрашивала Лена.

— Да, Леночка, — согласился Игорь. — Я предпочитаю не бросать в медвежью берлогу камни. Именно потому я об этом честно и сказал. Но если меня спросят, я отвечу, что был согласен с Костей.

— Спасибо за поддержку, господа, — сказал Костя. — Мне пора попытаться узнать хоть какие-то подробности.

— У меня в Горздраве школьная подружка работает, — сказала Лена. — Я попробую узнать точный диагноз и список фамилий пострадавших.

— Ленка, я тобой горжусь, — сказал Костя.

Применив в МЧС всю свою хитрость и изворотливость, задействовав всех своих информаторов, через несколько часов Зубкову удалось узнать некоторые подробности происшествия в институте химических технологий. Взрыв в лаборатории 241 был искусственным и имел своей целью отвлечь на себя внимание общественности.

В 14 часов 23 минуты на пульт дежурного по чрезвычайным ситуациям поступил сигнал о сработавшей сигнализации химической угрозы в НИИЭХТ. Система обеспечения безопасности лаборатории 16–34 сработала идеально. Пострадали только люди, находившиеся в момент аварии в помещении лаборатории. Их точное количество Зубкову узнать не удалось. Причиной чрезвычайной ситуации оказалась идиотская случайность. С полки упал неаккуратно положенный справочник. Падая, он опрокинул колбу с кислотой Q-29. Эта гадость с удовольствием прожгла стол доцента и проела ножку обоймы, в которой стояли пустые баллоны из-под ZX-612. Естественно, баллоны рассыпались. По закону падающего бутерброда один баллон упал вентилем вниз и сорвал его. Газа в баллоне оставалось ничтожно мало, но и этого хватило, чтобы чуткая автоматика сработала и возвестила о химической опасности. Дальше предстояло самое главное. Узнать, кому и зачем понадобилось скрывать это происшествие, подменяя его ложным. Никто не застрахован от случайностей. Естественно, здоровью сотрудников лаборатории был нанесен серьезный ущерб, но, слава Богу, все обошлось. Тем более что лаборатория находится на глубине шести метров под землей. Городу ничего не угрожало. Именно это и было главным, что спрашивал Зубков в своей статье.

«Я гражданин, и я имею право знать правду» — гласил заголовок. Основу статьи составлял хронометраж восстановленных событий. После чего задавался вопрос: что, черт возьми, произошло и почему это понадобилось скрывать? Если произошла нештатная ситуация, так нужно честно в этом признаться и сделать все, чтобы подобного впредь не повторилось. Но сразу же, как только появляется ложь, возникает вопрос: почему? Немного порассуждав на эту тему, Зубков привел в конце список фамилий сотрудников института, пострадавших при аварии и госпитализированных с диагнозом ангина. Лена была рада помочь в этом деле.

В одиннадцать часов вечера Виктор пробежал статью и откинулся на спинку кресла, заложив руки за голову.

— Ну как? — спросил Игорь, прочитавший до этого статью раз пять.

— Красиво, — ответил Виктор. — Ха-ароший такой удар в печень.

— Что с местом? — спросила Лена.

— Редактор свинтил сразу же, как только я ушел от него с четвертушкой, — ответил Виктор. — Я пытался его найти, но он как в ил зарылся.

— Мне четверти не хватит, — сказал Костя.

— Четверть — это только вставить обойму и передернуть затвор, — заметил Игорь.

— А в статье, — добавила Лена, — вся прелесть в контрольном выстреле. Виктор измученными глазами посмотрел на собратьев по перу.

— Что вы на меня насели? Я и сам понимаю, что полоса нужна.

— Ну так дай полосу, — сказала Лена.

— Я тебе ее из кармана, что ли, достану? — огрызнулся Виктор. — Филимоныч как чувствовал… урезал до четверти и растворился в воздухе.

— А ты? — спросил Игорь.

— Что я?

— Ты заместитель редактора или автоответчик? — продолжила мысль Лена.

— С ума, что ли, сошли? — удивился Виктор услышанной глупости. — Вы хотя бы представляете, что будет, если я самолично изменю формат?

— Что будет… ну поорет дед Кондрат пару часов, — ответил Игорь.

— Почитай устав газеты, — предложила Лена. — В отсутствие редактора его заместитель принимает на себя всю полноту власти. Ситуация изменилась, нужна целая полоса. Ты принял единственно верное решение, и только наша газета задаст самый главный вопрос года. Ты понимаешь, что это значит для лица газеты?

— Я? Я понимаю. А вы? Вам все в игрушки играть. А это пахнет…

— Хватит ныть! — оборвала Лена. — У тебя пять минут для принятия решения. Иначе материал не попадет в номер. Даешь полосу?

— Конечно, даю!

— Молодец, — спокойно и тихо сказала Лена. — Я тебя потом поцелую. Виктор, кряхтя, встал со стула и ушел сдавать статью Зубкова.

После работы Костя заехал в дежурный магазин, купил вареники и поехал домой. Холодильник был пуст, а готовить ему сегодня совершенно не хотелось. Приняв душ, Зубков сварил себе два десятка вареников и откушал их, щедро сдобрив сметаной. Запив все это ряженкой, Костя «дополз» до дивана и включил телевизор.

«Для приготовления мясной окрошки нам потребуется полтора литра хлебного кваса, четыре сваренных вкрутую яйца, двести граммов вареной говядины…» Костя переключил канал.

«…один цыпленок, две столовые ложки сметаны, восемь долек чеснока, черный молотый перец и соль. Подготовленную тушку разрезать вдоль грудки, посолить, смазать сметаной и жарить с обеих сторон под прессом…»

Узнав, как готовить «Цыпленка табака», Зубков снова переключил канал. Кроме глупых сериалов, однообразных боевиков и кулинарных программ, по двадцати шести каналам ничего не показывали. Зубков заметил, что после десяти вечера более-менее неглупому человеку смотреть вообще нечего. Бесцельно понажимав кнопки на пульте еще пару минут, Костя выключил телевизор. Воображение рисовало красочные картины того, какой эффект завтра произведет его статья.

Глава 10 Когда кругом все каркают…

Утром, выходя из подъезда, Зубков открыл почтовый ящик, достал из него сложенную вчетверо газету и развернул ее. «Комета Герострат приближается. До катастрофы осталось меньше года» — прочел он заголовок. Костя тупо смотрел на передовицу и хлопал глазами. Он посмотрел на номер газеты и число. Газета была сегодняшняя. О происшествии в химическом институте было написано лишь на шестой странице, в разделе городской хроники. «Невнимательность — причина несчастного случая» — гласил заголовок. Костя прочитал статью. В ней говорилось о том, что брак аварийного клапана мог стать причиной трагедии. И лишь по счастливой случайности рядом с камерой высокого давления никого не оказалось. Вторая часть статьи была полностью посвящена призывам крепить трудовую дисциплину и ответственность каждого на своем рабочем месте. Потому что вся страна делает одно общее дело, и если один человек отнесется к своим обязанностям халатно, то другой, а может, даже и другие могут расплатиться за эту халатность жизнями. Под статьей стояла подпись — Константин Зубков.

Кровь прилила к голове Зубкова, желваки на скулах заиграли. Больше всего его разозлило не то, что статья не попала в номер, а то, что бред неизвестного сумасшедшего был подписан его именем. Зубков скомкал газету в небольшой комочек и, как заправский баскетболист, бросил этот комочек в корзину для бумаг, стоящую рядом с почтовыми ящиками. Постояв немного в раздумье, что делать дальше, Зубков вышел на улицу, но тут же вернулся в подъезд. Отыскал в корзине свой комочек, развернул его, как смог расправил и поехал в редакцию с твердым намерением закатить грандиозный скандал.

Проходя по коридорам редакции, Зубков коротко отвечал на приветствия, иногда пожимал протянутые руки, раскланивался. Костя просчитал всевозможные ответы на его вопросы и основательно готовился поскандалить. И плевать, чем это обернется. Все можно стерпеть, но позволять говорить от своего имени он не собирался.

В кабинете главного редактора, как всегда по утрам, шло маленькое производственное совещание. Зубков резко распахнул дверь в приемную, окинул ее взглядом и, не заметив никого, кроме секретарши Юли, направился к заветной двери. Не обращая внимания на выходившую из-за стола Юлю и на ее восклицания, что Кондрат Филимонович занят, что у него совещание, что нужно иметь совесть и вести себя прилично, Костя постучал в дверь, открыл ее и, сделав шаг вперед, поздоровался. Все, кто был на совещании, сразу же замолчали и посмотрели на Зубкова. Костя окинул присутствующих взглядом. За большим столом сидели редактора отделов, Виктор, адвокат газеты Александр Петрович. Всего человек пятнадцать.

— Константин, у нас совещание, — недовольно сказал Кондрат Филимонович. — Зайдите позже.

— Костя, позже, — повторил Виктор.

— Кондрат Филимонович, я, конечно, понимаю, что вы все здесь сильно заняты, — старался спокойно говорить Костя, быстро подходя к столу, растянувшемуся во всю длину кабинета главного редактора, — но я не отвлеку вас надолго.

— Что еще случилось? — спросил Кондрат Филимонович.

— Я вчера написал статью, а сегодня утром… Кондрат Филимонович кивнул головой и прервал Зубкова:

— Писал передовицу, а попал на шестую страницу, в городскую хронику? Ну, мальчик мой, это бывает.

— Хм… Конечно, досадно, что меня запихнули в хронику, ну да бог с этим, я работаю в отделе хроники. Главное в этом фокусе совсем другое. Главное то, что написал я, и то, что напечатали…

— Обыкновенная редакторская правка, — снова не дал договорить Кондрат Филимонович. — У тебя все? Мы заняты.

— Нет, у меня не все, — начал кипеть Костя. — Это не моя статья. Я не писал этого бреда.

— Нет, голубчик. Ты-то как раз и написал бред, а редактор довел его до формы более или менее нормальной статьи. Понапридумывал, понимаешь ли, какие-то жертвы, приплел ZX-612. Это, между прочим, химическое вещество оборонного значения, и просто так…

— Об этом химическом веществе написано в любом справочнике по гражданской обороне. Это раз. И ничего я не придумывал. Информация достоверная и проверенная. Вот распечатка запроса, сделанного через СЭС. Тут и про аварию, и про пострадавших. Это два.

— Наш отдел проверил эти факты, — сказал Александр Петрович. — Министерство по чрезвычайным ситуациям никогда не размещало подобных фантазий в справочной системе, а вспышка ангины — банальный сбой в базе данных медсанчасти. Вот официальные ответы на все наши запросы.

— Вот видишь? — сказал Кондрат Филимонович. — Наш адвокат дал заключение, после которого материал нужно было просто снять с публикации.

— Но ведь это же неправда! — чуть понизив голос, сказал Костя.

— Ну и что, — неожиданно спокойно ответил Кондрат Филимонович. — Ты считаешь, что будет лучше, если все узнают правду? Жертв нет. Если уж какой-то идиот сразу сказал, что взорвалась камера высокого давления, то пусть будет камера. Нечего раскачивать лодку. Хватит с нашей страны и крикунов. Ну что случится, если все узнают правду? Суть ее ничтожна. А вот крикуны непременно этим воспользуются. И продолжат расшатывать устои нашего общества. И поверь мне, кроме беспорядков и последующего за ними террора ничего из этого не получится.

— Люди ночью привели его статью в порядок, — сказал начальник отдела редакторской правки, — подчистили за ним… да за такую статью с работы уволить можно. Он обделался, люди прикрыли его… А в качестве благодарности плевок в лицо.

— Ваш же товарищ, — Кондрат Филимонович показал глазами на Виктора, — Мышкин, сделал все, чтобы статья вышла в свет, труд не пропал даром, и он согласен с нами… Зубков повернулся и посмотрел на Виктора.

— Извини, старик. Я бился до последнего.

— Мя-а-ау-у! — издал Зубков громкий и удивительно похожий звук.

— Вы где находитесь?! Что это еще за выходка?

— Когда кругом все каркают, так хочется мяукнуть… — с горькой улыбкой сказал Зубков и посмотрел на Мышкина.

Виктор опустил глаза. Костя молча развернулся и вышел из кабинета. Его пару раз окликнули, но он не обернулся.

Зубков ушел не только из кабинета главного редактора, но и из газеты. Вечером позвонила Лена. Она долго объясняла, что Виктора никто и не спрашивал, в каком виде эта статья должна была выйти в свет. Его просто поставили перед фактом. Он попытался возразить, но ему сказали, что если он не хочет этим заниматься — статью передадут другому. Костя и сам понимал, что зря наговорил гадостей приятелю. В сущности, Виктор ничего не мог сделать, кроме как высказать свое мнение. И он его высказал. Главный ответил, что ему на это плевать. После разговора с Леной Костя позвонил Виктору и извинился. Тот сказал, что все нормально. Конечно, не каждый день друзья уходят с работы… Главное, чтобы с работой не менялись и друзья.

Глава 11 Безработный в раю

Зубков проснулся в половине восьмого. Вчера он весь день отдыхал, собирался с мыслями. В общем, устроил себе отпуск за свой счет. К вечеру позвонили из многотиражки Электромеханического завода и из областной газеты; предлагали работу. Костя сказал, что подумает. Поначалу он несколько растерялся от такой информированности работодателей, но потом понял, что информация о нем в базе данных изменилась и заинтересованные лица тут же позвонили и предложили работу. Все-таки есть разумное зерно и в сумасшедшем доме.

Сегодня Зубков собирался сам заняться поиском работы. Выйдя из ванной, он поджарил яичницу с помидорами, сварил кофе и теперь, сидя перед телевизором, завтракал. Шестнадцатый канал телевидения был отдан бирже труда. Каждый желающий мог просмотреть вакансии и выбрать работу по душе. Почти сразу же Косте попалась интересная вакансия. Он отложил вилку и, сняв телефонную трубку, набрал номер магазина, расположенного в соседнем доме.

— Магазин, — сказала трубка ласковым женским голосом.

— Здравствуйте. Я по объявлению.

— Здравствуйте. Разгрузочные работы?

— Да.

— Нужно разгружать упаковки с компотом, зеленым горошком, тушенкой. Машина придет в десять часов.

— Это надолго?

— Я думаю, на два-три часа.

— Сколько это будет стоить?

— Тридцать.

— Я согласен.

— Прекрасно. Как ваша фамилия?

— Зубков.

— Постарайтесь не опаздывать.

— Я живу в соседнем доме.

Положив трубку, Костя потер руки и отхлебнул горячего кофе. Происходящее развлекало его, ему было интересно. Он ни разу не пользовался услугами телебиржи. Этот опыт мог дать материал для статьи. Работать так или иначе все равно придется в газете. По крайней мере не хотелось бы менять профиль. А статья о бирже будет весьма нейтральной и как первый или второй шаг нового сотрудника может запросто пройти.

Зубков доел яичницу, вымыл посуду и вернулся к телебирже. У него был еще час свободного времени, и поэтому он продолжил поиски, листая страницы телетекста при помощи пульта. Все-таки нужна постоянная работа. Тридцатка за три часа — это очень неплохо, но с таким уровнем доходов и квалификацией труда можно запросто перейти в «красный цвет», и тогда придется съезжать с квартиры, которая ему очень нравилась.

Через двадцать минут Костя нашел новое объявление. В 316-й биб-лиотеке требовался помощник с высшим образованием, с неплохими познаниями в области литературных жанров и классификации писателей до пятидесятого года. Костя немного сомневался в своей способности классификации здешних писателей, но все же решил рискнуть. Телефон в библиотеке ответил не сразу, и голос у него был старым и гундосым.

— Здравствуйте, я по объявлению.

— Здравствуйте. Какое у вас образование?

— Я журналист.

— Превосходно. Один вопрос. Какая разница между Чеховым и Чехонте?

— Никакой.

— Почему? — удивленно прогундосила трубка.

— Потому что Чехонте — это псевдоним Чехова в первых публикациях.

— Прекрасно. Я думаю, вы нам подойдете.

— Что нужно делать и, простите, сколько это будет стоить?

— В библиотеке был пожар. Спасая книги от огня, их сваливали в одну кучу. Сейчас мы разбираемся в этом бедламе. Нужно сортировать книги по времени жизни писателей и по жанру. Работа с половины второго и… мы надеемся закончить к восьми. Стоит это семьдесят.

— Хорошо, — сказал Костя после небольшой паузы.

— Мы на вас надеемся.

День складывался неплохо. И хотя Костя не нашел работу по профилю, временный заработок на сегодня ему был гарантирован. Досмотрев вакансии до конца, Зубков оделся и вышел из дома. В запасе у него было двадцать минут. Костя зашел в магазин, представился товароведу и сказал, что будет возле справочной машины. Каждый магазин в обязательном порядке имел СЭС-2000. При их помощи покупатель мог в ту же минуту проверить состояние своего счета, правильность произведенных расчетов, навести справки о предполагаемых поставках товара. Костя вставил свою карточку, вошел в базу данных городской биржи труда и, чтобы не терять времени в ожидании грузовика, оставил запрос на работу журналистом.

Как только он отошел от справочной машины, пришла машина грузовая. Ситуация несколько усложнилась. Желающих разгружать больше не нашлось. Поэтому коробки с тушенкой, компотом и зеленым горошком носили втроем — Костя, магазинный грузчик и товаровед.

— А чего это ты так быстро уволился из газеты? — спросил товаровед, неся следом за Зубковым говяжью тушенку.

— В каком смысле? — спросил Костя.

— Я проверил тебя через базу данных, — пояснил товаровед, ставя коробку в штабель. — Ты позавчера уволился по собственному желанию. Странно, что тебя отпустили в течение одного дня. Обычно, когда увольняются по собственному желанию, нужно отработать две недели, чтобы на твое место могли кого-нибудь подыскать.

— Наверное, у них уже был кандидат на мое место, — предположил Костя, принимая из машины новую коробку.

— Понятно, — сказал товаровед и протянул руки к коробке с зеленым горошком.

— А у вас что за срочность такая? Вчера вроде бы не было объявления. Костя не знал этого наверняка и сказал наобум.

— Утром позвонила жена Тюлькина. Сказала, что муж вчера снова напился. А когда он пьяный, у него приступ хозяйственности начинается. В этот раз он полез чинить дверцу на антресолях. Ну и навернулся со стула, естественно. Товаровед поставил горошек и тяжело вздохнул.

— Шабаш, — объявил он. — Перекур.

Он сел на скамейку, стоявшую возле дверей склада, и вытер платком лицо.

— А когда этот балбес падал, ухватился рукой за антресоль. Ну и разворотил ее, естественно. Падая, заработал трещину в тазобедренной кости, а трехлитровая банка с вишневым вареньем размолотила ему коленную чашечку. Так что я без грузчика. Ты вот что, Константин… Сразу работу ты вряд ли найдешь, а мне еще один грузчик дозарезу нужен. Я, конечно, желаю всяческих успехов в твоих поисках, но если не найдешь ничего за сегодня-послезавтра, то приходи ко мне. Три тысячи, как в газете, я тебе, конечно, не заплачу, но и работа тоже через день. Стандарт у нас 1350 в месяц. Оплата раз в неделю. Добавлю тебе десять процентов за образование плюс еще десять за порядочность. Уже 1620 получается. По итогам месяца премия. Так что 1800 вытянем. А работа не только бери больше — неси дальше. На базу съездить, товар получить, то-се… в общем, скучно не будет. А? Что скажешь?

— Спасибо, — ответил Зубков, немного задумавшись над неожиданным поворотом судьбы. — Я подумаю.

— Подумай-подумай, — сказал товаровед, вставая. Костя поднялся следом.

После магазина Зубков пошел домой обедать. Выпив для аппетита рюмку водки, он хладнокровно расправился с куриным супом, прикончил две котлеты с макаронами и запил все это компотом из сухофруктов. Посидев после обеда пятнадцать минут на балконе, Костя собрался уже идти в библиотеку, сортировать классиков, как зазвонил телефон.

— Как жизнь, безработный? — спросила Лена.

— Привет, Лена, — улыбнулся Костя. — Нормальная жизнь.

С утра, как и полагается, поработал физически. А сейчас иду работать умственно.

— Как это?

— С утра в магазине разгружал машину. Сейчас иду в библиотеку помогать разбирать книги.

— Понятно. Можешь меня поздравить, я тоже ушла из газеты. Костя онемел, услышав эту новость.

— Интересные шляпки носила буржуазия… — наконец выдавил он из себя. — Ты-то с какой радости?

— А-а… надоело все. Вчера с утра собрание было на тему твоего ухода. Послушала я их и сказала сама себе: а не пора ли тебе, девочка, двигать отсюда? Да и подружка давно меня к себе звала. Так что работаю теперь в рекламном агентстве.

— Слушай, мне пора бежать, ты меня в дверях поймала. В девять встретимся в «Ландыше», расскажешь про свои новости, про собрание.

— Договорились. Игорь с Виктором там с половины девятого будут. Узнаешь много интересного. Попрощавшись с Леной, Костя поехал в библиотеку.

Работа в библиотеке закончилась в восемь. Купив по случаю зарплаты на новом месте работы бутылку хорошего красного вина, Зубков возвращался домой. На лестнице он встретился с соседом по этажу.

— Здравствуйте, Константин.

— Здравствуйте.

— Я слышал, что вы с работы ушли? «Надо же, как информация распространяется», — подумал Костя.

— Да. Пришлось.

— Ну и правильно. Работа должна приносить радость. Тем более что найти работу сейчас пара пустяков. Зашел на телебиржу и самое большое за час подобрал подходящие варианты. А все Эра Водолея. Нет, все-таки Лебедев великий человек. Я в Москву из Сызрани приехал. Учился в вечернем и работал курьером в газете. Зарплата была… как раз на пару ботинок хватало. А еще есть что-то нужно было, одеваться.

— Уставали за день, наверное, сильно? — посочувствовал Костя, надеясь, что разговор на этом и закончится. — А вечером еще и учиться…

— Да нет… не так чтобы… в общем-то, были дни, когда приходилось и побегать, а в основном поручений не очень много было. С другой стороны, грузчики тоже не перенапрягались, а получали в три раза больше меня.

— Так что же вы… — удивился Костя, — шли бы в грузчики.

— Да как-то не принято было у нас на курсе грузчиками работать… Ну ладно, заболтал я вас. Вы, кажется, торопились, — улыбнулся сосед. — До свидания.

— До свидания, — ответил Костя.

Сосед пошел вниз по лестнице, а Зубков вверх. Костя так и не понял, что хотел сказать ему сосед. Бессмысленный разговор начался случайно и оборвался на полуслове. Вроде бы ничего особенного не сказал человек, а уже чувствуешь к нему легкое презрение. Да почему этим людям все всегда должны? Не нравится работа — смени ее. Найди такую, где тебя оценят и заплатят все, что ты заслуживаешь. Как-то отец рассказывал, он тогда электриком на стройке работал, в одном институте они лабораторию переоборудовали. Стоят в курилке, треплются с учеными. Один деятель от науки спрашивает его: «Миша, вот почему я имею высшее образование, ученую степень, а зарабатываю меньше тебя?» — «Так в чем же дело, — ответил отец. — После обеда мы пойдем землю копать. Пошли с нами, я тебе лопату дам». — «Не-ет, — обреченно промычал деятель, — я мечтал провести всю жизнь в науке».

Несомненно, это дикость, когда человек с высшим образованием зарабатывает меньше сапожника, но ты уверен, что твоя наука кому-то нужна? А главное, нужен ли ты науке? Мало платят — меняй работу. Не редкий случай в истории, когда после института мужик к токарному станку становился. Потому что ему семью нужно содержать. А этим все время кто-то что-то должен. Сначала коммунизма ждали, теперь Эра Водолея наступила. А они все равно чем-то недовольны. Опять их обделили.

Глава 12 Крикуны

В «Ландыше» было весело и шумно. Большая компания молодых людей, человек пятнадцать, что-то отмечала, распевая песенки и запивая их пивом. Официантка, пухленькая тетенька, принесла на подносе еще восемь кружек янтарного напитка. Компания отозвалась возгласом одобрения. Официантка поставила на поднос пустые кружки и отошла от компании.

— Колобок, еще сосиски три раза, — крикнул ей «фитиль» с круглыми очками на переносице. — И две закуски из курицы. Колобок улыбнулась, кивнула головой и продолжила свой путь на кухню.

В противоположном от шумной компании углу кафе сидели Игорь и Виктор. На их столике стояли початая бутылка вина «Алазанская долина», блюдце с колечками копченой колбасы, два салата из красного болгарского перца, паштет из птицы и утка по-пекински. Зайдя в кафе, Костя заметил друзей сразу, они всегда садились за один и тот же столик. Странно было другое. За столиком не было Лены. Приходить раньше всех было ее коньком. Она очень любила этим ставить кавалеров в неловкое положение.

— Привет, писаки, — поздоровался Зубков, подходя к столику.

— На сва-дьбу груз-чи-ки на-де-ли, — пропели хором Игорь и Виктор, — со стра-шным скры-пом баш-ма-ки.

Проходившая мимо официантка получила указание принести еще один бокал для вина, чистую тарелку и приборы.

— А где Ленка? — спросил Костя, присаживаясь на стул.

— Мы думали, вы вместе придете, — ответил Игорь.

— Женщина меняет работу, меняет место жительства, привычки… — загадочно улыбаясь, философствовал Виктор, протягивая руку к бокалу вина. — Главное, чтобы она не поменяла друзей.

— Она съехала с квартиры? — удивился Костя. — Я с ней в обед разговаривал, она ничего не говорила про квартиру.

— Хо-хо… — развеселился Игорь. — Да у них роман…

— Во-от оно в чем дело, — принял его настроение Виктор. — Пудрил нам мозги Наташей, а сам из-под носа Ленку увел.

— Мда, молодые люди, — снисходительно сказал Костя. — Работа в городской хронике выстраивает мозги строго в определенном направлении.

— Да где же ее носит? — пробурчал Виктор и посмотрел на часы.

Колобок принесла бокал, чистую тарелку с приборами и поставила перед Костей. Игорь налил ему вина.

— Предлагаю выпить мировую, — сказал Виктор, поднимая бокал. — Извини, старик, но я правда сделал все, что мог. Главный очень щепетильно относится к достоверности информации. Если факты не проверены, то газета придерживается официальной версии событий.

— Ладно, — сказал Костя, — проехали. Приятели звякнули стеклом и сделали по глотку.

— Почему она ушла из газеты? — спросил Костя, отправляя в рот копченую колбаску.

Виктор поднял голову и посмотрел на Игоря. Игорь принял его взгляд, улыбнулся и чуть качнул головой вперед. Костя заметил эти переглядки, посмотрел сначала на одного, потом на другого и, намазывая на кусок белого хлеба паштет, спросил:

— Вы о чем, ребятки?

— Странный взгляд на очевидные вещи, — ответил Виктор, — скорее нужен специалисту по рекламе, нежели журналисту.

— А все подвергать сомнению, — продолжил Игорь, — лучше адвокату.

Виктор и Игорь не сговариваясь взялись за бокалы с вином и сделали по глотку. Костя снова посмотрел сначала на одного, затем на другого и начал тихо злиться. Кроме того, что они что-то знают, Костя больше ничего не понял.

— Идиотский город, — выдохнул он и повысил голос. — Хватит разговаривать загадками и намеками! Игорь выдержал паузу и все так же загадочно продолжил:

— Конечно, все может быть… мир полон совпадений…

— Три месяца назад Лена написала статью, — сказал Виктор. — Говорят, мэр пришел в восторг, когда прочел ее. Он смеялся полчаса не переставая. Секретарь даже испугался, не случилась ли с ним истерика.

— Что было в статье? — спросил Костя.

— Так… мусор, — продолжил Игорь. — Обычная городская хроника. Но Лена редко делает что-то просто так. Она во всем видит подвох и провокацию. Она считает, что на прошлогодней реконструкции города мэр нажил немножко денег.

— Жена мэра немножко занимается коммерцией, — рассказывал Виктор. — Владеет фирмой по продаже лампочек. По плану реконструкции города должны были заменить шестьдесят девять процентов ламп для освещения улиц на более современные. Город провел конкурс. Участвовали солидные компании с громадным опытом работы. Победила маленькая молодая компания, которая и получила подряд. Угадай с трех раз, кто ею владеет?

— Жена мэра, — не задумываясь, ответил Костя.

— Что в этом незаконного? — спросил его Игорь. — Жена мэра что, не имеет права заниматься коммерцией? У всех равные права и возможности. У нас все люди равны.

— Но согласись, — возразил Костя, — это совпадение наводит на мысли.

— Да глупости это все, — сказал Виктор. — В конкурсе участники обезличены. Победителя определяют эксперты, к мэру не имеющие никакого отношения. Я не буду объяснять тебе всю технологию, но поверь мне, там все честно.

— Как в случае со мной? — спросил Костя.

— Да перестань ты, — сказал Игорь. — С тобой как раз все иначе. Почти вся газета на твоей стороне относительно содержания скандала.

— Так почему же статья не пошла?

— Я же тебе сказал, доказательств нет. Сплошные предположения. А следствие — удел прокуратуры, а не журналиста. Кстати, на собрании главный редактор так и сказал, что собранные тобой предположения направлены в прокуратуру.

— Что еще было на собрании? — поинтересовался Костя. — Я так понял, собрание было по поводу моего ухода.

— Ничего особенного, — сказал Виктор. — Все как всегда.

— А как бывает всегда? — спросил Костя.

— Собрали всех в актовом зале. Сообщили о твоем поступке, назвали его необдуманным и истеричным, что ты пошел на поводу у крикунов. Твоя непроверенная информация кроме паники и необоснованных подозрений ни к чему не приведет. И так далее и тому подобное. Игорь разлил по бокалам остатки вина и посмотрел на часы.

— Половина десятого, — сказал он.

— Похоже, Лена сегодня не придет, — медленно произнес Виктор.

— Что будем делать? — спросил Игорь, сделав глоток, и повернулся к Косте: — Пойдем баиньки или… Кстати, ты слышал когда-нибудь крикунов?

— Нет, — ответил Костя.

Он давно хотел побывать на их собрании, но у него это пока что не получалось. Вопрос был невинным и ни к чему не обязывающим, но Зубков понял, что сегодня этой мечте суждено сбыться.

— Есть одно местечко, там соберется теплая компания.

— Я пас, — сказал Виктор. — Завтра с утра в Тверь ехать, в командировку.

Выйдя из кафе, Виктор попрощался с друзьями и пошел домой. Игорь и Костя зашагали в противоположную сторону. За их спиной раздался звонок трамвая, предупреждавший о его приближении. Игорь обернулся. Трамвай, глухо постукивая колесами на стыках рельсов, проплыл мимо.

— Бежим, это наш.

До трамвайной остановки было не более тридцати метров. Костя и Игорь без труда его догнали. Вагон был практически пустой. Они прошли в середину вагона и сели на диванчик. Игорь поднялся и, вставив карточку в гнездо приемника, расплатился за проезд. Кассовый аппарат пискнул и выплюнул два красных билета.

— Плохо, что красный, — сказал Игорь. — На каждой остановке будет останавливаться.

— Так куда мы едем? — спросил Костя.

— У крикунов сегодня диспут в Доме культуры швейной фабрики, — ответил Игорь. — Правда, они уже заканчивают, но это не важно. Они всегда говорят почти одно и то же. Я их уже сто раз слышал. А тебе и этого хватит, чтобы получить о них представление.

— А почему они не собираются в спецзалах? — спросил Костя.

— Не знаю. Наверное, хотят показать свою полную независимость от властей. Ведь эти залы государство ввело. Оно же финансирует их содержание, чтобы, так сказать, облегчить своим гражданам свободу мысли и выражения. А крикуны претендуют на полную независимость от властей.

— А почему все собираются по ночам?

— Потому что днем все работают. Да и помещения, в которых они собираются, днем, как правило, заняты. Ну не на улице же сидеть…

— А в выходные?

— В выходные все отдыхают. Да нет, днем тоже собираются потрепаться… в кафе, в парках… но это все небольшие компании. А чтобы вот так… На дискуссию, оратора послушать, вопросы позадавать… Наша остановка, выходим.

Трамвай остановился, двери открылись. Игорь вышел первым, за ним Костя. Дом культуры швейной фабрики находился рядом с остановкой. У дверей Дома культуры стоял патрульный «газик», а рядом с ним — милицейский наряд. Костя и Игорь прошли мимо них, открыли двери и вошли. У входа за столом сидела вахтерша, сухая бабушка с каштановым париком на голове. Увидев посетителей, она поднялась со стула и пошла навстречу.

— Так… к кому? — спросила вахтерша и преградила своим телом дорогу.

— На диспут, — ответил Игорь.

— Поздновато пришли, — сказала вахтерша, освобождая проход. — Они уже два часа говорят. Скоро закончат.

Игорь провел Костю на второй этаж, а оттуда на балкон. Зал Дома культуры был на две трети пуст. Первые четыре ряда были заполнены практически полностью и гораздо активнее принимали участие в диспуте. Остальные зрители, как показалось Косте, сидели в зале из любопытства. В одиннадцатом ряду, ближе к правому краю, целовалась молодая пара. Возле левого прохода сидели трое мужчин средних лет и под маринованные грибочки распивали водочку.

Оратор уже закончил говорить и уходил с трибуны. Собравшиеся неровно аплодировали ему. Посреди сцены стоял стол, покрытый зеленой материей, за которым сидели три человека — президиум. На балконе же вообще никого не было. Костя с Игорем прошли на первый ряд и сели, облокотившись о перила.

— Слово предоставляется Ивану Павловичу Штыреву, — объявил в микрофон председательствующий.

Первые четыре ряда заметно оживились и приветствовали Штырева с воодушевлением, остальной зал похлопал так же равнодушно, как и предыдущему оратору.

— Большой человек у крикунов, — сказал Игорь. — Правая рука Мукина. Штырев поднялся на трибуну, и зал умолк.

— Раньше я знал три беды, — начал Штырев, — которые могут уничтожить мир: коммунизм, национализм и феминизм. Теперь я знаю и четвертую. Имя ей Эра Водолея. — Первые четыре ряда взорвались аплодисментами и через пять секунд утихли. — Нас превратили в бесчувственные машины для поглощения пищи. Мы лжем друг другу. Мы лжем нашим детям. Мы лжем сами себе. Свобода. Равенство. Братство. Лебедев ловко манипулировал этими святыми для каждого человека понятиями. Через своих наемников он всю страну подчинил своей воле. И главную роль в этом сыграли средства массовой информации. Его средства. Первые четыре ряда снова взорвались аплодисментами.

— Купленные журналисты и продажные политики с восторгом несли знамена, на которых были начертаны эти слова, не задумываясь о морали, а просто фанатично повторяя их. При каждом упоминании о том, что они переходят все границы приличия, Лебедев и его клика кричали об угрозе свободе слова. Свобода, равенство, братство. Этим словам отвели роль термитов, подточивших мироустройство и государственность. Наши политики лгут своему народу, заботясь только о своей выгоде. Иными словами, они просто стремятся прийти к власти.

— Политика не имеет ничего общего с моралью, — крикнул кто-то из зала. — Если политик руководствуется моралью, он перестает быть политиком.

— Вы хотите сказать, что у них нет другого выхода? — спросил Штырев.

— Да.

— И я соглашусь с вами. Кто хочет править, должен использовать хитрость, лицемерие и ложь. Заоблачная идея свободы и справедливости дала Лебедеву возможность убедить электорат в том, что пресса и телевидение не что иное, как слуги народа.

— Так оно и есть, — крикнули с другого конца зала. — Только благодаря прессе, телевидению, радио и свободе слова мы можем узнать правду. Только потому, что газеты и телеканалы Лебедева, невзирая на угрозы, продолжали говорить правду и вести нас к идеалам цивилизованного общества, мы достигли тех вершин общественного строя и социальной справедливости, которые имеем.

— Вы считаете, что роль прессы — указывать якобы необходимые критерии жизни, передавать жалобы народа, высказывать от его имени неудовольствия?

— Да, — сказал тот же голос. — В средствах массовой информации выражается торжество свободы слова.

— Но кто сказал, что журналисты знают истину? — с чувством спросил Штырев. — Кто дал им право взять на себя роли пророков и судей? Со страниц газет мы слышим оценку событий, которую дают люди, понятия не имеющие об этой области человеческой деятельности, люди, руководствующиеся своими эмоциями, основанными на личных условиях существования в обществе. Журналист запросто сегодня может рассуждать на тему повышения урожая зерновых, завтра давать советы, как правильнее организовать процесс обучения детей в школе, а послезавтра с легкостью рассуждать о градоустройстве. При этом автор газетной статьи или телерепортажа умышленно опускает факты, опровергающие или ставящие под сомнение его доводы, и многократно, с разных сторон, повторяет факты, подтверждающие их. Так где же беспристрастность? А если нет беспристрастности — значит нет истины.

— Правосудие слепо, — сказал кто-то со второго ряда. — Его глаза завязаны, а в руках оно держит меч и весы.

— Так как же оно увидит результаты взвешивания? — спросил один из распивавших водочку у левого прохода. В зале послышался легкий смех.

— А ему не надо смотреть, — ответил его товарищ. — Правосудию скажут, кто виноват, и подведут к нужной голове.

Первые четыре ряда молча повернулись и посмотрели на подвыпивших работяг, все остальные, сидевшие в зале, снова захихикали, и кто-то даже пару раз хлопнул в ладоши.

— Именно, — сориентировался Штырев. — Нашим газетам говорят, кто виноват, и они реагируют по утвержденной Верховным Советом схеме. И не нужно ссылаться на призрачные теории.

В нашей повседневной жизни достаточно фактов. На этой неделе в Научно-исследовательском институте экспериментальных химических технологий произошла авария. Городу угрожала опасность химического заражения. Чья-то безалаберность заставила людей стать героями, и как всегда посмертно. Зал притих. Костя и Игорь переглянулись.

— Вот это новость, — сказал Костя.

— Я тоже первый раз слышу о жертвах, — ответил Игорь. — Врет небось, как всегда.

— Нашлись два человека, которые написали об этом правду. Это Зубков и Скрябин. И что же? Газеты не напечатали их материал, а под их именем сообщили всем официальную версию аварии — взрыв парового котла. А журналистов уволили с работы. Так в чем же истинная причина этой цепочки событий и сокрытия информации? Сегодня мне принесли документы, проливающие свет на эти события. Причина в химическом оружии, разрабатываемом в НИИЭХТ. Смешивание двух газов в результате дает третий. Мы уже имеем розовые пилюли. Но их действие не поголовное. Есть очень много людей, которые не принимают эти таблетки. Поэтому правительству приходится придумывать что-то такое, что действовало бы поголовно на всех граждан, независимо от их воли. Во время аварии в институте проводили испытание газа «Дельта 601». Этот газ мгновенно действует на центральную нервную систему, усиливает ощущение радости и безразличие к негативным моментам внешнего окружения.

В зал вбежал человек и, поднявшись на сцену, подошел к Штыреву. Он что-то сказал ему на ухо и тут же пошел обратно.

— Господа, — сказал Штырев. — Нужно немедленно расходиться. Только что отдан приказ о моем аресте и задержании всех присутствующих на нашем диспуте. В районе облава.

Первые четыре ряда и президиум поднялись как по команде и двинулись к выходу. Зал пустел на глазах.

— Это правда? — спросил Костя.

— Все может быть, — ответил Игорь и поднялся с кресла.

Шишкин и Зубков ушли с балкона и остановились у лестницы, ведущей со второго этажа вниз. На первом этаже Дома культуры слышался легкий гомон и шарканье обуви по дубовому паркету. Как только шум немного стих, они спустились на первый этаж.

У входной двери, за столом, сидела бабушка-вахтерша и вязала шерстяной носок. Возле зеркала стояла девушка, рядом — коренастый мужичок. Костя без труда признал дядю Юру и Наташу. Чуев обернулся на шум, донесшийся со стороны лестницы, и улыбнулся.

— Вот он, — провозгласил дядя Юра. — Рыцарь, лишенный работы, наследства и памяти. Наташа обернулась и, увидев Костю, улыбнулась.

— Привет, — сказала Наташа. Костя и Игорь поздоровались.

— А ты уже диссидентствуешь… — сказал дядя Юра, протягивая руку.

— Слово не воробей, — ответил Костя, пожимая руку. — Поймают — и вылетишь. Знакомьтесь. Игорь, мы работали вместе. Наташа и Юрий… а как тебя по отчеству?

— Дядя Юра, — ответил Чуев, пожимая руку Игоря.

— Очень рад, — ответил Игорь с наипочтеннейшей улыбкой. — Для меня честь пожать руку Моисею…

— Стоп, — сказал дядя Юра. — Давай на этом и остановимся. Автографы я не даю.

— За тобой кто-то гонится? — с улыбкой спросила Наташа.

— Совсем забыл, — спохватился Костя. — Наверное, нам лучше уйти.

— Ты что, поверил в облаву? — спросила Наташа.

— Я? Ну… откровенно говоря… да.

— Ну и напрасно, — сказал дядя Юра. — Если милиция и приедет, то они ее сами вызвали. Ну да ладно. Все равно диспут закончился, а значит, нам здесь делать нечего. Первым из Дома культуры вышел Игорь, за ним все остальные.

На улице было свежо. Патруль, который Костя с Игорем видели полчаса назад, мирно стоял возле дверей и о чем-то беседовал. Вся компания прошла мимо «газика» и направилась к Садовому кольцу. Вдалеке послышался вой милицейской сирены. Все обернулись. В конце улицы показалась патрульная машина с включенным проблесковым маячком. Почти сразу же послышался вой сирены с противоположной стороны улицы.

— Кто бы их ни вызвал, — сказал Игорь, — но ночь в зале ожидания не входит в мои планы. В ваши, я думаю, тоже.

— Вы на редкость проницательны, молодой человек, — ответил дядя Юра, осматриваясь по сторонам и прикидывая шансы. Машины медленно приближались с двух сторон улицы.

— Значит, так, — негромко сказал Игорь. — Мы стоим в тени, и им нас пока что не видно. Я перебегаю улицу и делаю ноги. Они двинут за мной. Вы подождете немного и уйдете в противоположную сторону. Счастливо добраться.

Сказав это, Игорь вышел на свет, остановился на мгновение и, рванув в противоположную от милицейской сирены сторону, вскоре скрылся за домами. Наташа, Костя и дядя Юра развернулись и медленно пошли прочь от перекрестка. Через несколько секунд по перекрестку, набирая скорость, проехала патрульная машина, вой сирен постепенно начал удаляться и наконец совсем стих.

— Серпов переулок где-то рядом? — спросил Костя.

— Два квартала прямо по курсу, — ответил дядя Юра.

— Пошли, у меня там знакомый живет.

— Неудобно. Он, наверное, уже спит, — сказала Наташа.

— Нам все равно нужно где-то переждать облаву. И потом, он мне говорил, что ложится поздно.

Отыскав нужный дом, Костя, Наташа и дядя Юра прошли через темный двор и вошли во второй подъезд. Костя шел первым. На звонок дверь открыли почти сразу. Хозяин квартиры в столь поздний час был одет совсем не по-домашнему. Казалось, он собирался куда-то идти или только что вернулся с какого-то свет-ского раута.

— А-а… сумасшедший… — сказал Жора. — Заходи. Гостем будешь.

— Извини, что поздно…

— Все нормально, не переживай, — махнул рукой Жора, отходя от двери.

— Я не один.

— Заходи не один, — сказал Жора уже из комнаты. — Я только шмотки в шкаф уберу. Костя пропустил вперед Наташу и дядю Юру и закрыл дверь.

— Проходите в комнату, — крикнул Жора.

Квартира у Жоры была однокомнатная и вполне уютная. В ней было прибрано, но чувствовалось, что женская рука этой квартиры не касалась уже давно. Гости сняли обувь и надели тапочки, которых оказалось превеликое множество. Жора вышел из комнаты в коридор.

— Добрый вечер, — сказала Наташа.

— Добрый… — ответил Жора.

Взгляды дяди Юры и Жоры встретились. Они несколько секунд стояли и молча смотрели друг другу в глаза.

— Если гора не идет к Моисею, то Моисей идет к горе, — наконец сказал Чуев.

— И не говори… — ответил Жора, и они пожали руки.

Наташа и Костя молча смотрели на них. Получалось, Жора и дядя Юра были давно знакомы.

— Это Жора, — представил Костя хозяина квартиры. — Наташа.

— Проходите в комнату, — сказал Жора и жестом показал на открытую дверь.

Поздние гости вошли в комнату и непроизвольно остановились возле дверей.

— Силком, что ли, вас заталкивать? — спросил Жора. — Проходите. Садитесь за стол.

Посреди комнаты стоял круглый стол, накрытый белоснежной скатертью и заставленный всевозможными яствами. Тот стол, что увидел Костя на вечеринке у дяди Юры по случаю своего выздоровления, казался жалким в сравнении с тем, что он видел сейчас.

— Ну ничего так опера ужинают… — сказал Чуев, обходя стол и садясь на стул.

— Это не ужин, это банкет, — ответил Жора, доставая из серванта рюмки, тарелки, вилки.

— И по какому поводу? — спросила Наташа.

— День рождения, — ответил Жора.

— А где же гости? Не пришли? — удивилась Наташа.

— А вы что, не гости? — спросил Жора, расставляя тарелки. — Я когда Моисея поймал, три дня ребят в ресторан водил. А тут он сам пришел.

— Что ты сделал? — спросил Костя.

— Посадил, — равнодушно ответил дядя Юра и подцепил вилкой семгу.

Костя и Наташа в очередной раз переглянулись и посмотрели на Жору и дядю Юру. Жора достал из бара бутылку коньяка, дядя Юра положил себе на тарелку два колечка копченой колбаски и, рассматривая стол, размышлял, что бы еще откушать… взгляд его остановился на розетке с черной икрой. Он взял маленькую галету и чайной ложкой водрузил на нее небольшую горку. Жора неторопливо разливал по рюмкам коньяк. Наташа продолжала смотреть то на Чуева, то на Жору.

Жора улыбнулся и, закончив разливать коньяк, поставил бутылку на стол. Когда коньяк был у всех в рюмках, а закуска в тарелках, дядя Юра кашлянул, намекая, что он берет слово.

— Ну что же, — сказал он. — Так по какому поводу, говоришь, мы вовремя зашли?

— День рождения у меня, — напомнил Жора и еле заметно улыбнулся.

— Хороший повод, — согласился дядя Юра и добавил: — Только он у тебя, кажется, в июне.

— Ну и что? — ответил Жора. — Я в июне и начал.

— И сколько тебе стукнуло? — спросил дядя Юра.

— Сорок лет, — не то с гордостью, не то с грустью ответил Жора.

— Значит, празднуешь уже сорок дней… ну что же, за твои сорок лет. Расти, не чихай.

— С днем рождения, — с улыбкой сказала Наташа, протягивая рюмку.

— Поздравляю, — сказал Костя.

Рюмки соприкоснулись. Тихий звон наполнил комнату. Со вкусом выпив коньяку, гости приступили к закускам. Жора был чем-то озадачен, но после прихода гостей заметно оживился.

— Ты все там же? — спросил дядя Юра, закусив коньяк икрой.

— Почти.

— То есть не решил еще, возвращаться или нет?

— Почему, решил. Если я не вернусь, кто эту мразь ловить будет?!

— Простите, Жора, вы работаете в уголовном розыске? — спросила Наташа.

— В некотором роде.

— Он работает в СГБ, в особом отделе, — сказал дядя Юра. — Начинал с политических, меня посадил. А когда политических не стало, да и Жора заматерел, перешел на террористов и маньяков. Теперь он самый главный опер из особо важных.

Наташа хлопала своими наивными глазками и смотрела на Жору как на живого персонажа из легенды. Костя тоже был удивлен услышанным, но старался не выдавать своих эмоций. Он знал, что Жора работает в органах, но не знал, в каких именно. И уж тем более неожиданностью стало то, что Жора однажды посадил дядю Юру в тюрьму. Сказанное же дядей Юрой льстило Жоре, ему даже стало немного неловко от этого. Он стушевался, словно школьник, и его щеки чуть тронулись краской. Но было заметно, что ему нравится, как на него посмотрела Наташа.

— Что-то вы не едите ничего, — сказал Жора и потянулся к бутылке.

Вторую рюмку выпили за знакомство, третью — за прекрасных дам. От третьей Наташа отказалась. Костя заметил, как Жора посматривает на Наташу, и почувствовал легкий укол ревности. По выходным они с Наташей ходили гулять в парк, но все это было, как говорится, без последствий. При всей своей расположенности к Косте Наташа держала его на дистанции и не подпускала к себе очень близко. Иногда она забывала об этом, но быстро спохватывалась и всегда говорила, что «ей уже пора». Костя чувствовал, что Наташа чего-то боится. Порой ему казалось, что она боится его.

— Что нового в мире? — спросил Жора, несколько захмелев.

— Все по-старому, — искренне, без злобы, ответил дядя Юра. — Уходили от облавы, решили отсидеться у тебя.

— Облава действительно была, — вставил Костя. — Но я забыл, что ты опер. Извини, если подвели.

— Я ушел с работы, начальство считает, что я в отпуске, так что все нормально, — сказал Жора. — А что, в городе теперь снова облавы?

— Ну… вроде того, — ответил дядя Юра. — И давно ты в отпуске?

— С весны, — сказал Жора. — Извините, я на минуту.

Он поднялся из-за стола, вышел в коридор и по памяти набрал номер. Гости молчали в ожидании хозяина.

«Привет, — послышалось из коридора. — Что там на улице? Понятно. Да нет, у меня тут гости засиделись. Когда закончите, позвони. Ну все. Привет жене».

— Сами же и вызвали, — сказал Жора, вернувшись за стол.

— Кто? — не понял Костя.

— Крикуны. Был звонок по ноль-два, беспорядки в Доме культуры швейной фабрики во время диспута крикунов. Пьяные рабочие ворвались в зал и затеяли драку.

— Ну, мы так и подумали, — согласился дядя Юра. — Просто не хотелось объясняться с милицией.

— Доведут страну, сволочи, — вздохнул Жора. — Сами же в той крови и утонут.

— Вот тут я с тобой согласен, — сказал дядя Юра.

— Ну а у тебя как дела? — спросил Жора Зубкова.

— Работал в газете, — ответил Костя. — Позавчера уволился.

— И правильно сделал, — заметил Чуев.

— Что так? — спросил Жора.

— Не сошлись с главным редактором в понимании принципов журналистики, — ответил Костя.

— Бывает. Как говорится, с кем поведешься… — Жора посмотрел на Чуева.

— Положим, он сам до этого додумался, — сказал дядя Юра. — В принципе уходить надо было давно, но в этой ситуации я бы на его месте не ушел. А вот через неделю было бы в самый раз.

— А что это за фотографии на стене? — спросила Наташа.

— Где? — Жора обернулся. — А-а. Это так… на память. Те, кого я посадил.

— Как интересно… Можно я посмотрю?

— Конечно, — улыбнулся Жора. — В этом доме вам можно все.

Костя в очередной раз почувствовал укол ревности. Жора заметил его косой взгляд и, в душе улыбнувшись этому, решил при случае сказать что-нибудь еще. Наташа вышла из-за стола и подошла к стене, на которой висели фотографии в черных деревянных рамках.

— Может, помочь с работой? — спросил Жора, отвернувшись от Наташи и взглянув на Костю.

— У него уже есть работа, — сказал дядя Юра. — Будет работать в нашей газете.

— Разумно, — согласился Жора. — Дашь ему пару советов, как не лезть на рожон.

— А ты?

— Что я?

— Ты не лезешь на рожон?

— Это разные вещи.

— Нет, Жора, вещи не разные, — сказал Чуев. — Каждый делает то, что считает нужным и важным.

Жора замолчал и опустил взгляд на жареную индейку. Дядя Юра смотрел на него, а Костя следил за обоими. Ему показалось, что хоть эти два человека и не встречались около двадцати лет, все равно они следили за судьбами друг друга. Как будто невидимая нить связывала их на уровне подсознания. На уровне судьбы.

— Ты больше не женился? — вдруг спросил Жора.

— Нет.

— Почему?

— Второй такой не будет, ты сам знаешь. А те, что есть, даже если сделать на это скидку, недотягивают и до половины, что значила она. Так что лучше уж никак вместо как-нибудь. Наташа посмотрела фотографии и, возвращаясь к столу, спросила Жору:

— А вы не женаты?

— Таким, как я, нельзя жениться, — ответил Жора.

— Что еще за новости? — удивилась Наташа. — Вы очень интересный мужчина.

— Не в этом дело.

— А в чем? — настаивала Наташа, видя, как Костя нервничает.

— Не приставай к человеку, — сказал ей дядя Юра.

А потом пили чай. Жора оказался хоть и замкнутым, но очень милым человеком. Дядя Юра на него зла не держал. Он прекрасно понимал, что в то время был опасен для существующего государственного строя, а Жора как раз и работал для того, чтобы опасные люди сидели в тюрьме. Просто работа. Ничего личного. О чем и было очень давно сказано вслух.

Гостей Жора отпустил лишь под утро. На улицах города было светло и пустынно. Чуев сразу же поднялся в квартиру, а Костя с Наташей задержались у подъезда еще на несколько минут. Вернувшись домой, Костя первым делом включил компьютер и сделал запрос о новом адресе Лены. Компьютер выдал ответ через полминуты. Получалось, что Лена, поступив на новое место работы, сразу же была отправлена в командировку. На ее имя был заказан билет на самолет до Мадрида. Остальная информация значилась как коммерческая тайна и была закрыта. Требовался специальный допуск. Выключив компьютер, Костя лег спать. Завтра, точнее, уже сегодня в десять часов утра дядя Юра должен зайти за ним и отвезти к своему начальству. Возможно, его возьмут на работу. «Интересно, когда он решил, что работать я буду в их газете? — рассуждал Зубков, засыпая. — До встречи сегодня вечером или раньше? Или только когда Жора предложил свое содействие…»

Часть вторая. «Черным по белому»

Глава 1 Машенька

День был пасмурным и грустным. Небо, затянутое свинцовыми тучами, монотонно опрыскивало землю мелким дождем. Костя сидел в стареньком автомобиле и смотрел на подъезд шестнадцатиэтажного дома, стоящего в ста метрах от кольцевой дороги. Он ждал уже четвертый час. Двигатель тихо урчал, вентилятор печки мерно шелестел, наполняя салон теплым воздухом. Костя достал термос, налил в крышку чаю и, разорвав пластиковую упаковку, обнажил половину булочки с маком. Чай был горячим, Костя сделал маленький глоток, затем еще один…

Дверь подъезда открылась. Костя перестал жевать, отставил крышку в сторону и, прильнув к стеклу, забрызганному мелким дождем, попытался разглядеть человека, вышедшего из подъезда. Он был в сером плаще с поднятым воротником, в руках у него было мусорное ведро. Костя достал фотографию и сравнил ее с оригиналом. Несомненно, это был Синицын. Костя открыл дверь, вышел из машины и сделал шаг навстречу профессору, неторопливо идущему к мусорному контейнеру и смотрящему под ноги.

— Михаил Игоревич, — сказал Зубков, кутаясь в кожаную куртку. Синицын поднял глаза, посмотрел на незнакомца и остановился.

— Константин Зубков, корреспондент газеты «Новости дня». — Костя достал удостоверение и протянул его профессору. Синицын бросил короткий взгляд на документы Зубкова.

— Мы можем поговорить?

— О чем?

— О вашей диссертации, о хирургическом отделении, из которого вы ушли в заводскую медсанчасть, о переезде в красный сектор, о вашей жене, о сыне, который был вынужден оставить математическую школу.

— Вы знаете ответы на все вопросы, — сказал Синицын. — Так что наша беседа бессмысленна. До свидания.

Синицын сделал шаг, чтобы продолжить путь к мусорному контейнеру, стоящему в другом конце двора, но Костя преградил ему дорогу.

— То, что вам теперь живется несладко, ясно как божий день. Но ведь вы же еще и писатель… — пытался возразить Костя.

— Молодой человек, я же вам сказал, наша беседа не имеет смысла.

— Я вам не верю, — жестко сказал Костя. — Я никогда не поверю, что человек, написавший «Сказку о радуге»…

— У вас есть дети? — спросил Синицын.

— Нет.

— Вот когда появятся, спросите себя, во что вы верите. До свидания.

Чуть отстранив Зубкова, Синицын продолжил свой путь, ступая резиновыми сапогами по мелким лужам на тротуаре. Зубков смотрел ему в спину. Косте говорили, что Синицын сломался, что он не скажет ни слова, что он бросил писать. А если и не бросил, то никогда никому об этом не расскажет. Будет складывать пухлые и тонюсенькие папочки в ящик. И лишь в завещании напишет, что передает свои сочинения в собственность кому-либо с непременным условием, что это будет напечатано.

Зубков сел в машину и медленно поехал прочь со двора. В зеркало заднего вида он видел, как Синицын открыл дверь подъезда и остановился, провожая машину взглядом.

По дороге в редакцию Костя думал, что ему здесь нравится все меньше и меньше. Практичность и разумность в жизнеобеспечении граждан и их социальной защите граничила с невероятным цинизмом права сильного, вытекавшего из безусловного приоритета большинства перед меньшинством, права решать что-то за другого, объясняя это его же собственным благополучием, совершенно не задумываясь, а нужно ли ему это благополучие. И все это было в скрытой форме, под личиной всеобщего блага, с лежащим на витрине уважением чужого мнения и чужих свобод.

Профессор Синицын был хирургом от Бога. Он брался оперировать пациентов, которых его коллеги считали безнадежными. Если был хотя бы один шанс достать человека из могилы, Синицын его использовал. Но у профессора было хобби. Он сочинял сказки для взрослых. Верховному Совету и президенту эти сказки не нравились. В течение полугода, вдумчиво и с расстановкой, Синицына вынудили уйти с работы. В результате его семье пришлось переехать жить в красный сектор, ребенок не смог больше посещать ту математическую школу, которая ему нравилась, жене пришлось уйти из ателье при киностудии, и теперь она работала дворником.

По возвращении в редакцию Костя зашел к главному редактору и сказал, что разговор не получился. Главный решил пока эту тему отложить на неделю, а за это время подумать, как уговорить Синицына дать интервью. Костя же должен был зайти к секретарю отдела, взять очередное открытое письмо Гуньдяева и слов на триста размазать манной каши по тарелке по поводу очередного выступления правозащитника. Он обещал сделать это к двенадцати часам завтрашенго дня, зная, что открытые письма Гуньдяева были достаточно похожи.

В приемной главного редактора Костя взглянул на часы. Половина третьего. Не мешало бы и пообедать. А уже после обеда зайти к секретарю. Костя вышел в коридор и пошел в столовую, раскланиваясь и здороваясь со встречавшимися знакомыми журналистами и техническими работниками газеты.

В газете «Новости дня» Костя работал уже вторую неделю. Как и обещал Чуев, проблем с трудоустройством не было. Газета была частной, и нового смелого журналиста приняли с радостью. Зубков быстро влился в дружный коллектив и принялся за работу. По большому счету он не мог сказать, что новая работа чем-то отличалась от старой. Разница заключалась лишь в том, что раньше газета была государственной, а теперь частной. Но и здесь был человек, который принимал решения: пойдет материал в номер или не пойдет. Разве что объяснения отказа были более честными. Когда материал был неинтересным или газета не хотела ввязываться в какую-нибудь склоку, главный редактор так и говорил, что газете это не интересно. Статью, ставшую причиной увольнения Зубкова из государственной газеты, он согласился напечатать, но предварительно заставив Костю избавиться от эмоций и опустить два на самом деле сомнительных факта. Когда же Костя сказал, что хочет продолжить тему несчастных случаев и попробовать найти их истинную причину, редактор ответил, что газете это не интересно. «Вот будут новые происшествия, пиши, напечатаем. А ковыряться в прошлом… Не наш стиль. Наш девиз — новости дня». Зубков с этим спорить не стал, справедливо рассудив, что кто платит, тот и музыку заказывает.

Спустившись в подвал, он прошел по длинному коридору, свернул налево и остановился перед дверью с табличкой «Начальник отдела снабжения Чуев Юрий Александрович». За дверью слышались голоса. Костя два раза стукнул в дверь костяшками пальцев. Голоса затихли, их сменил легкий звон бутылок и шуршание газеты. Послышались шаги. Замок щелкнул. Дверь открыл Чуев.

— Здрасте, — сказал Зубков.

— Привет. Заходи.

Костя прошел в кабинет начальника отдела снабжения. Дядя Юра закрыл за ним дверь. За столом сидели еще двое — Картошкин и Лобачевский. Оба они были журналистами, ветеранами «Новостей дня». Первый специализировался на экономической тематике, второй — на социальной.

— Присаживайся, — сказал Чуев, показывая на стул.

Костя взял стул за спинку и пододвинул его к столу. Картошкин достал закуску, завернутую в газету, Лобачевский — полупустую бутылку вина и три стакана. Дядя Юра достал из шкафчика четвертый стакан, поставил его на стол и сел в свое любимое кожаное кресло на крутящейся ноге. Картошкин развернул газету, Лобачевский разлил остатки вина по стаканам. На закуску были нарезанные толстыми ломтями сыр и тоненькими ломтиками суджук.

— И по какому поводу? — спросил Костя.

— Без повода, — ответил Лобачевский.

— Мы, Константин, когда собираемся втроем, чаще пьем для души, — добавил Картошкин.

— Алексеич на выходные к сестре в Грузию летал, — сказал Чуев. — Привез гостинчик, по паре бутылочек «Киндзмараули».

— Ну, господа… — сказал Картошкин, подняв стакан с вином. — Чтобы все у нас было и за это нам ничего не было. Выпили. Закусили.

— Так вот, — дожевывая сыр, продолжил прерванный разговор Лобачевский. — Человек по природе своей не является самим собой. То есть независимой, самостоятельной единицей. Он часть. Вселенной. Общества. Часть массы. Но в подсознании он осознает себя этой единицей. Он нуждается в сказках, посредством которых эта единица становится частью чего-то. Пусть даже это «что-то» существует лишь в вымысле. Телешоу — одна из таких сказок.

— Не могу с тобой до конца согласиться, Николай Алексеевич, — ответил Картошкин, медленно пережевывая суджук. — Человек — животное, но на очень высокой стадии развития… Согласен. То, что телевидение забивает мозги выдуманными и пустыми моральными ценностями… Согласен. Но нельзя грести все под одну гребенку. Человечеству нужна мечта. Она как надежда. Если нет надежды, жизнь теряет смысл. А то, что кто-то распорядился телевидением или вообще идеей сказки по своему усмотрению… Так это он мразь, а не сказочник, который придумал сказку. Убийство посредством бытового молотка или кухонного ножа происходит достаточно часто. Но никому и в голову не пришло продавать их по специальному разрешению. А то, что человек становится частью какого-то сообщества… еще первобытные люди объединялись, когда собирались охотиться на мамонта.

— Да, — сказал Лобачевский. — Согласен. Но! Тогда люди объединялись, чтобы добыть пищу, которую поодиночке не могли добыть. То есть объединение для действия. Сейчас же все происходит, как говорят в геометрии, от обратного. Объединение для бездействия.

Картошкин и Чуев переглянулись. Зубков с интересом слушал разговор и при этом не забывал наслаждаться вином.

— Ты что-нибудь понял? — спросил Картошкин.

— Смутно, — ответил Чуев. — Алексеич… а попроще?

— Хорошо, — сказал Лобачевский, открывая новую бутылку. — Попробуем с самого начала. Группа, а в нашем случае общество, может помочь человеку осознать себя равным среди подобных. Оно может дать слабому человеку мужество и достоинство, к чему слабый и стремится, объединяясь с такими же слабыми. Чтобы удержать общество в однажды определенной форме, на сцене появляются дары. Ну, скажем, в виде социальной помощи. Человек, принимая дары, очень быстро начинает воспринимать их как должное и при затруднении перестает добиваться чего-либо сам. Он требует, совершенно не задумываясь, что государство состоит из таких же, как он сам, граждан, которые так же, как и он, требуют и ничего не отдают. Из этого логично вытекает самый банальный социализм. Государство выступает рабовладельцем, по своему усмотрению раздающим блага, а гражданин — рабом, потребляющим их. Теперь тебе понятно? — спросил Лобачевский Картошкина.

— Нет истины, пока нет людей, готовых ее принять, — ответил Чуев. — Был у меня в юности приятель Мишка Абакумов. Так вот, он любил повторять: жила-была девочка, сама виноватая.

— Каждый человек имеет то правительство, которое он заслуживает, — монотонно процитировал Картошкин.

— Именно, — подтвердил Чуев. — Вспомни, что мы сделали в молодости, когда нам все это надоело. Я не вижу причины, оправдывающей бездействие сегодняшнего общества. То есть ее нет. А раз так, значит, общество это все устраивает. А раз его все устраивает…

Чуев замолчал в поиске более подходящего выражения. По его лицу было видно, что он знал, что сказать, но это вдруг вылетело у него из головы.

— Если ты женщина, сиди и грызи кость, — сказал Костя и отправил в рот ломтик сыра. Дядя Юра посмотрел на него.

— Что?.. — спросил Костя, перестав жевать, и чуть улыбнулся. — Старая чукотская поговорка.

— Да, — сказал Чуев, оставив надежду вспомнить свою мысль. — Суть именно та. Хочешь что-то изменить, так хотя бы попробуй. А если ты даже и не пытаешься, наверное, тебя все устраивает.

А я не собираюсь делать кого бы то ни было счастливым насильно. И вам не советую.

Сказав это, Чуев поднял стакан, приветствуя собеседников, и сделал глоток. Все сделали то же самое.

В дверь постучали. Лобачевский протянул руку к бутылке, Картошкин начал сворачивать газету с закуской.

— Это я, Моисей, — послышалось из-за двери.

Все угадали голос Михалыча и вернули все на прежнее место. Чуев поднялся со стула и быстро пошел к двери. Михалыч работал в газете плотником, слесарем, электриком, но для хороших людей оказывал еще одну маленькую, но очень важную услугу.

— Ну как? — спросил Чуев, выйдя в коридор и прикрыв за собой дверь.

— Держи, — ответил Михалыч.

— Сколько?

— Пока как всегда. В следующий раз на треть дороже.

— Завтра рассчитаемся.

Михалыч ушел, а Чуев вернулся в свой кабинет. Он просто светился от счастья.

— Вот тебе загадка для твоей диссертации, — сказал Картошкин, повернувшись к Лобачевскому. — Живет человек в желтом секторе, имеет карточку второго уровня и все, что в связи с этим полагается. А купив на черном рынке красную карточку, радуется как ребенок.

— Ну так!.. — сказал Чуев. — Я ее месяц ждал. Ну что, диссидент, составишь вечером компанию? — спросил он Костю. — А то что-то ты загрустил последнее время. Я тебе кое-что покажу. Отдохнем по полной программе. Ну как, едем?

— Куда? — спросил Костя, хотя был заранее согласен. Воодушевление дяди Юры его по крайней мере заинтриговало.

— К блядям… — ответил Лобачевский.

Чуев посмотрел на него укоризненно и, склонив голову набок, спокойно сказал:

— Вот ведь, Николай Алексеевич. Два высших образования у тебя, пятьдесят шесть лет прожил, про общественный строй докторскую написал, правда, защищаться не рискнул. А простой истины не знаешь. Проституция — это профессия, а блядство — это образ жизни.

— И мысли, — добавил Картошкин.

— И мысли, — подтвердил Чуев.

— Напротив газеты есть великолепный комбинат сексуального обслуживания, — сказал Зубков. — Чем тебя не устраивают проститутки в желтом секторе?

— Своими постными рожами. Задору в них нет. А цена запредельная. И правила поведения меня тоже не устраивают. Я не пионер в Музее Ленина.

— Цена, согласен, высоковата, — согласился Костя, — а вот насчет рож и задору… недалеко от твоего дома есть одно заведеньице… Накинь малость — они забудут про параграф сохранения семьи, и ты получишь по полной программе.

— Еще не хватало проститутке взятку давать, — возмутился дядя Юра. — Знаю я, о чем ты говоришь… шик там есть. И лоск… аж кровь в жилах стынет. Но там, куда я тебя отведу, она у тебя закипит. Ближе надо быть к народу, к традициям.

Костя не стал спорить о преимуществах и недостатках местных борделей. На вкус и цвет товарищей нет. И к чему спорить, все равно вечером все разъяснится. Решено было встретиться у дяди Юры в восемь.

Допив вино, все пошли в столовую. После обеда Зубков зашел к секретарю, взял открытое письмо Гуньдяева и поехал домой писать статью. Включив дома компьютер, Костя первым делом, как обычно, проверил, нет ли новой информации о Лене. Новостей не было. Зубков без настроения прочитал открытое письмо и за полтора часа написал статью. Сделав всю работу по дому, Костя легко поужинал и в назначенное время появился у дяди Юры. Чуев был уже одет, и через пять минут они вышли из подъезда.

— Привет, — сказала Наташа, столкнувшись с Костей нос к носу в дверях подъезда.

— Привет, — улыбнулся в ответ Костя.

— Куда это вы собрались?

— На экскурсию, — ответил дядя Юра и легонько подтолкнул Костю в спину.

Наташа еще раз улыбнулась и, пожелав приятных впечатлений, вошла в подъезд. Костя с дядей Юрой сели в машину и выехали со двора. По дороге дядя Юра расспрашивал Костю, как ему работается на новом месте, как вообще жизнь, как продвигаются отношения с Наташей. Костя отвечал односложно. Что все нормально, работа как работа, а главный редактор везде главный.

С Наташей же все несколько хуже, чем ему хотелось бы, но в последнее время наметился прогресс.

Еще не доехав до увеселительного заведения, Зубков услышал музыку, доносившуюся из распахнутых дверей под неоновой вывеской «Кабак». Среди откровенного автохлама и недорогих машин красного сектора Костя заметил два БМВ и один дорогой «Мерседес». Очевидно, не одни они приехали сюда с купленной красной карточкой. Зубков поставил машину на стоянку и следом за Чуевым вошел внутрь заведения. На входе два амбала проверили протянутую Чуевым красную карточку и только после этого пропустили посетителей внутрь.

Именно так и представлял себе Зубков провинциальный кабак конца восемнадцатого — начала девятнадцатого века. В сизой пелене табачного дыма, сгущавшегося под потолком, витал стойкий дух винного перегара. Три дородные красотки, стоя на большом дубовом столе, лихо отплясывали канкан под одобрительные аплодисменты и свист сидящих за тем же столом посетителей. Еще одна красотка на небольшой низкой сцене ловко перебирала ножками в такт простенькому мотивчику, размахивая направо и налево складками широкой юбки.

Навстречу Зубкову и Чуеву выкатилась пухленькая тетка лет сорока, с боевой раскраской на лице и в достаточно откровенном сарафане. Она именно выкатилась, потому что ее очертания имели почти правильной формы шар.

— Знакомься, — сказал дядя Юра, пытаясь перекричать оркестр. — Это Алла Шухер.

— Ух ты мой сладенький, — кровожадно простонала Алла, вытянула губки дудочкой и двинулась на Костю, выставив вперед пухленькие ручонки с растопыренными пальцами.

— Предпочитаю воздушные поцелуи, — мгновенно среагировал Костя и приставил большим пальцем к переносице правую кисть с плотно сжатыми пальцами, как будто ему пытались выколоть глаза.

Но это ему не помогло. Алла знала свое дело. Она шлепнула пухлой ладошкой по Костиной руке и впилась в его уста. Костя пробовал сопротивляться, но у него ничего не получилось. Алла отпустила Зубкова, лишь когда он почувствовал, что теряет сознание от нехватки кислорода.

— Представь меня своему другу, — аристократично сказала Алла, глубоко вздохнув и облизав губы.

— Константин, — улыбнулся дядя Юра. — А это Алла. Она здесь за главного по части отдельных кабинетов.

— Интересный мужчина, — сказала Алла, просканировав Костю взглядом от пяток и до макушки.

— Нам бы столик где потише, — сказал дядя Юра. — Два по сто, чего-нибудь закусить и пару номеров почище… Стелла сегодня работает?

— Конечно, — улыбнулась Алла.

— Свободна?

— Для тебя она всегда свободна, — продолжала улыбаться Алла и перевела взгляд на Костю. — А твоему другу?..

Алла протянула к Зубкову руку, взялась за пуговицу на его рубахе и чуть высунула кончик язычка. Мороз прошел по спине Зубкова.

— А моему другу Машеньку, — сказал Чуев и добавил Косте: — Образование восемь классов и ПТУ, но мозги… профессорские. И из себя богиня. А уж вытворяет что…

— Пойдемте провожу вас к столику, — сказала Алла и покатилась между стульями, показывая дорогу.

Девчонки закончили танец, с визгом спрыгнули со стола и приземлились на крепкие мужские руки. Оркестр взял тайм-аут. Посетители свистели, хлопали в ладоши и просто толкались в проходах, обнимая продажных женщин, которые то и дело хохотали с переходом на визг. Алла катилась, словно шар в лузу, расчищая проход. Возле свободного стола она остановилась и жестом руки пригласила гостей присесть. Чуев и Зубков сели на деревянные стулья с высокими спинками.

— Я не прощаюсь, — томно сказала Алла и, подмигнув Косте, удалилась.

Оркестр ударил по струнам, клавишам и в барабаны. Громкая музыка ударила по ушам, и желающие потанцевать высыпали на пятачок перед сценой. Невыразительная официантка принесла графинчик с водкой, две рюмки, два салата из свежих помидоров и огурцов, два антрекота и блюдце с четырьмя кусочками черного хлеба. Чуев расплатился красной карточкой, и официантка ушла.

— За столиком здесь принято расплачиваться сразу же, — пояснил Чуев, перекрикивая оркестр и разливая по рюмкам водку. — Давай, — сказал он, поднимая рюмку, — за приятный вечер.

Рюмки звякнули, но из-за гремящей музыки никто этого не услышал. Чуев открыл рот и начал запрокидывать голову, чтобы опрокинуть рюмку.

— Оглох на радостях, что ли? — раздалось за спиной у Зубкова.

Оркестр в этот момент закончил песню и затих на несколько секунд. Костя от неожиданности вздрогнул и чуть не подавился водкой. Чуев вернул голову на место, закрыл рот и недовольно взглянул Зубкову за спину. Разглядев в табачной дымке того, кто кричал, Моисей снова прикрыл глаза, и открыв рот, все-таки опрокинул в него водку. Оркестр грянул. Скушав водку, Чуев закусил ее долькой помидора в подсолнечном масле, Зубков прокашлялся и обернулся. За его спиной стояли Богатырев и Мухин. Они оба были навеселе. И если Мухин был пьян слегка, то Богатырев уже набрался основательно. Под мышкой Мухин держал полупустую литровую бутылку мутного самогона, прижимая ее правой рукой, в которой еще была тарелка с тремя солеными огурцами, двумя свежими помидорами, несколькими кусками шашлыка, черным хлебом и двумя вилками. Левой рукой он поддерживал Богатырева.

В красном секторе каждый желающий мог гнать самогон. Нужно было лишь купить лицензию у государства. И, как ни странно, даже то, что гнали не для себя, на продажу магазинам и барам, было отменного качества. Покупатель, то есть бар, проводил анализ в течение минуты при помощи электронного анализатора, в который вставлялась карточка производителя, и если качество было низким, после третьего предупреждения лицензия аннулировалась.

— Мо-и-се-ей! — улыбаясь, гаркнул Богатырев, пытаясь перекричать оркестр, пока Чуев закусывал, и упал на соседний стул.

— Дядя Ваня, — недовольно и назидательно сказал Чуев. — Когда человек пьет, его даже змея не кусает.

Мухин поставил на стол литровину, тарелку с закуской, сел рядом с Зубковым и пожал ему руку. Костя повернулся и посмотрел куда-то в сторону сцены.

— Куда прицелился? — спросил Мухин слегка опьяневшим голосом.

— По-моему, этого человека я где-то видел, — в задумчивости ответил Костя.

Богатырев обнял Чуева за шею и что-то с чувством объяснял ему. Дядя Юра с тенью мучения на лице слушал старого, но уже пьяного друга. Костя смотрел на толстенького мужичка с бородой, одетого в потертые синие джинсы, темно-красную майку и коричневый замшевый пиджак. Мужичок сидел недалеко от сцены, пил «Смирновскую», закусывал жареным поросенком и, чуть покачивая головой в такт музыке, следил за кордебалетом на сцене, размахивающим ногами.

— Точно, — утвердительно сказал Зубков. — Это священник из 349-й церкви. Я у него интервью брал три недели назад. Мы его с Моисеем еще в Большом видели.

— Ну и что? — улыбнулся Мухин.

— Ну… священник и в борделе…

— Оставь его, — махнул рукой Борис, — может, он ищет.

— Кого?

— Не к-кого, а ч-чего, — поправил Зубкова Богатырев и обнял теперь его за шею. — Ись-сину…

Костя посмотрел на Ивана Даниловича и не мог не улыбнуться. Глаза его были чуть прищурены, лицо раскраснелось. Было ясно, что они здесь с Мухиным уже пару часов. Что, собственно, и подтверждала на две трети пустая литровая бутылка.

— Моисей, — невнятно сказал Данилыч. — Надо отметить твое пос-сещенье этого злачного з-заведенья. Борис, наливай.

Мухин оглянулся направо, налево, и увидев за пустым столом два граненых стакана, взял их и поставил перед собой. Мутный самогон забулькал, благоухая только ему одному присущим запахом. Качество продукта, наверное, было хорошим, но вот запах… Запах сшибал с ног. Зубков испугался, что сейчас и ему нальют этого загадочного пойла, и протянул руку к графину с водкой. Пока разливали напитки, Данилыч, не переставая улыбаться, смотрел на Костю, поддерживая голову левой рукой, локтем опиравшуюся о стол.

— Кстян… — сказал Данилыч, взяв наполовину наполненный стакан и уронив голову. — Скажи ме чессно. А-а… ткуда ты взялса?

— Не помню, — искренне ответил Костя.

Взгляды Зубкова и Богатырева встретились. Сквозь пьяную пелену глаз Данилыча Костя прочел, что вопрос этот осознанный и задан не по пьянке. И ответ для Богатырева очень важен.

— Уажаю, — мотнул головой Данилыч. — Чессно сказал.

Богатырев в два глотка выпил самогон, взял соленый огурец и, с силой втянув его запах ноздрями, откусил половину. Мухин за один глоток проглотил отмеренную дозу, поставил стакан на стол и, закусив помидоркой, отправил в рот кусочек шашлыка.

Оркестр перестал играть. Зал галдел, повизгивал, заливался женским смехом и оглашался пьяными выкриками. Одним словом, жил своей обычной вечерней жизнью.

— Моисей, — заплетался языком Данилыч, — я тя люблю… пень ты старый…

— Я тебя тоже, — улыбнувшись, ответил Чуев и обнял друга.

— Давай на хрен взорвем чё-нить… — улыбнулся Данилыч. — Я знаю одно здание… Если его под корень… все карточки сотрутся. Прикинь, весело будет…

— Однажды, двадцать лет спустя, — улыбнулся пьяный Мухин. — Я так понимаю, здесь рождается революция. За это надо выпить стоя.

Мухин встал со стула и, взяв бутылку за горлышко, разлил по стаканам самогон.

— Ах ты, морда эсгэбэшная! — прорычал кто-то за спиной у Зубкова.

Над его головой пролетела пивная бутылка, чуть задела Мухина по носу и, встретившись со стеной, разлетелась брызгами осколков. Зубков непроизвольно втянул голову в плечи и вскочил со стула. Боря повернул голову в сторону метателя бутылок. Им оказался крепкий мужик средних лет, среднего роста и животом явно больше среднего размера. Мужик был заметно пьян, но шел на Мухина уверенной походкой, сжав кулаки. За мужиком шел еще один, такой же пузанчик, только ростом он был на голову выше. Богатырев и Чуев поднялись из-за стола. Мухин, окинув взглядом стол, убедился, что у всех налито, после чего сделал шаг навстречу контрагенту и, держа литровину за горлышко, так же, как когда разливал самогон, с размаху опустил ему на голову. Контрагент остановился, обтекая остатками самогона и осыпаясь осколками, похлопал глазами, после чего закрыл их и упал на спину. Мухин удовлетворенно посмотрел на поверженного врага и, улыбнувшись, перевел взгляд на его приятеля. Приятель контрагента посмотрел на лежащего на полу друга и поднял на Мухина злобные глаза. В зале воцарилась тишина. Все смотрели на представление, которое входило в стоимость напитков.

— Не люблю пролетариат, — прошипел Богатырев, медленно сжимая кулаки размером с пивные кружки и приподнимая их до уровня груди.

Тихо вдарила барабанная дробь. Зубков не успел опомниться, как Чуев повис на плечах Богатырева.

— Данилыч, я тебя умоляю, — уговаривал его Моисей. — Нас опять полгода сюда не пустят.

— Уди, Моис-сей, — промычал Данилыч, — он в меня целил.

— Не в тебя, а в Борю, — не отставал Чуев. — Боря сам разберется. Он аккуратно работает, а ты опять мебель поломаешь.

Зубков уже хотел ударить гада в ухо, но тут загремела мебель и пузана схватили за руки два молодых парня, у которых голова, минуя шею, сразу переходила в плечи. Пузан было дернулся, но его мягко стукнули тыльной стороной кулака по макушке, и он повис на молодых и крепких руках.

— Это что еще за бардак? — гремела на весь зал Алла, быстро приближаясь к эпицентру беспорядка.

За Аллой шли еще двое крепких молодых ребят. Только сейчас Зубков заметил, что они были одеты в одинаковые белые футболки и тренировочные штаны с белыми полосками во всю длину штанин. Объяснения были получены вместе с удостоверением полковника СГБ и улыбкой дяди Юры. Инцидент был исчерпан. Возмутителей спокойствия взяли за руки и за ноги и понесли к выходу. Юморист трубач медленно заиграл похоронный марш.

В нужный момент вступили литавры.

Через минуту оркестр снова заиграл задорную мелодию, и ночная жизнь вошла в привычное русло.

— Уроды, — обиделся Боря. — Зачем бутылку-то кидать было?

А если бы в голову кому попали?

— Кстян, — промычал уже сильно пьяный Данилыч и про-тянул к нему расто-пыренную пятерню. — Уажаю.

— Ну что, — сказал Боря, — на посошок? И надо Данилыча домой отвезти…

Выпив, Боря попрощался и практически поволок Данилыча к выходу. В этот момент по лестнице со второго этажа спускались две женщины, и, заметив их, дядя Юра расплылся в улыбке. Одной из них было лет сорок, другой, наверное, не больше двадцати. Дама постарше была одета в черное платье до колен с глубоким вырезом на пышной груди. Ее молоденькая спутница смахивала на школьницу. Клетчатая темно-красная, со складками, юбочка чуть выше колен, белая блузка с расстегнутыми на груди пуговками. Круглое личико, светлые волосы, схваченные на затылке черной резинкой.

— Стел-лоч-ка, — пропел Чуев, когда женщины подошли к столу. — Как же я по тебе соскучился.

— Иду, мой хороший, — ласково ответила та, что была постарше. — Иду.

Костя понял, что вторая — это Машенька. Машенька была весьма хороша, только красной шапочки не хватало и лукошка с пирожками для бабушки. Чуев поднялся навстречу к Стелле. Костя посмотрел на него и тоже встал. Дядя Юра поцеловал Стеллу в щечку, а затем и Машеньку.

— Давно тебя не было видно, — сказала Машенька.

— Лечился. Познакомьтесь. Мой товарищ по лечению — Константин.

— Какой красавчик, — улыбнулась Стелла. — Стелла.

— Маша.

— Номера готовы? — спросил Чуев.

— Конечно, готовы, — улыбнулась Стелла.

— Так чего же мы стоим? — удивился дядя Юра и повернулся к Маше: — Машенька, очень тяжелый случай, — кивнул он на Костю. — У человека отшибло всю память. Тридцать лет прожил и ничего не помнит. Ты уж постарайся…

Дядя Юра не договорил. Он лишь улыбнулся и, обняв Стеллу за талию, пошел к лестнице, ведущей на второй этаж.

— Счет мне, — крикнул дядя Юра с лестницы и поцеловал Стеллу в шею. Машенька кивнула головой и посмотрела на Костю.

— Ну что, — улыбнулась Машенька, — пошли восстанавливать память?

Машенька взяла Костю за руку и повела на второй этаж. В зале народ веселился от души. Оркестр весь вечер выдавал заводные мотивчики.

Комнатка, в которую Машенька привела Зубкова, была оклеена дешевыми, но не противными обоями и имела размер три на пять метров. Посреди комнаты стояла кровать. Плафон с одной лампочкой, висящий под потолком, давал слабое освещение. Рядом с входной дверью были двери в туалет и ванную, а напротив небольшое окно, плотно занавешенное шторой. Зубков подошел к окну, чуть отодвинул штору и, взглянув на улицу, отошел от него и сел на кровать. Кровать без скрипа туго прогнулась под ним. Машенька закрыла дверь на щеколду, обошла вокруг кровати, распустив волосы, села Косте на колени, качнув своей молодой, упругой грудью к его носу. Костя посмотрел ей в глаза и, взяв руками за попку, притянул к себе поближе. Внутри у него что-то зашевелилось, появилось приятное головокружение. Машенька расстегнула пуговицу его рубашки. Затем вторую…

— Как зовут твоего приятеля? — спросила Машенька, продолжая неторопливо расстегивать пуговицы на Костиной рубашке.

— Ты же его знаешь, — ответил Костя, чуть сжимая пальцами упругие ягодицы.

— Да нет, — усмехнулась Машенька, — я про половой член.

— А-а… — понял Костя. — Его зовут член. Или, если официально, пенис.

— Пенис?.. — задумалась Машенька и, посмотрев в потолок, перестала расстегивать пуговицы. — Как же ты с ним разговариваешь?..

— Что? — опять не понял Зубков. — А что, с ним нужно разговаривать?

— Ну… некоторые разговаривают. Дают имена…

— Какие, например?

— Ну, там… Железный Феликс, Шалунишка, — не спеша перечисляла Машенька, напрягая память, — Келдыш, Солдат, Малыш, Кегля, Тушканчик, Бориска, Живчик.

— Хм-хм. Ну… Феликс — еще куда ни шло, а вот насчет железного… это он тебе приврал.

— Я и сама знаю, — сказала Машенька. — Две минуты — и на боковую.

— Ну а у тебя как ее зовут? Дразнилка?

— Киска, — улыбнулась Машенька, кокетливо склонив голову набок.

— И о чем же вы с ней беседуете?

— Так… о разном… я ее люблю… глажу…

— Гладишь? — поднял брови Костя. — Вообще-то это называется мастурбацией, а не беседой. Хотя… — вздохнул он, — какой собеседник попадется. В этом обществе мастурбация и дискуссия, судя по всему, обозначают одно и то же.

— Как это? — удивилась Машенька.

— Движение есть, а дети не рождаются.

— Как в буддизме, — сказала Машенька и нежно поцеловала Костю в нижнюю губу. — Главное — процесс.

— Че-го? — от услышанного Костя перестал мять Машенькины ягодицы и чуть не открыл рот.

— Я сейчас тебе все объясню, — прошептала Машенька и мягко повалила Костю на кровать.

В зале уронили что-то тяжелое, и грохот смешался со звоном стеклянных осколков. За стеной послышалось рычание. Зубков успел разобрать голос Чуева. Со следующей секунды он перестал воспринимать окружающий мир, кроме того, что было в этой маленькой комнатке.

Глава 2 Загадка с тремя неизвестными

Недалеко от стен Кремля, напротив Большого Каменного моста, закрытый белой материей, стоял памятник последнему императору. Справа от памятника за ночь выросла временная трибуна. Открытие памятника должно было состояться через полчаса. Журналисты толпились возле трибуны с самого утра. Десять минут назад начали подтягиваться официальные лица. Префекты, супрефекты, министр культуры, президент Академии изящных искусств, он же и автор памятника. Все ждали приезда мэра. Ходили даже слухи, что на открытие памятника обещал приехать президент. Освящать памятник должен был сам патриарх. Толпа зевак и идейных зрителей каждые полчаса увеличивалась вдвое. Телевизионщики устанавливали и настраивали телекамеры, кинохроникеры — киношную аппаратуру, фотокорреспонденты занимали удобные для съемки места. Газетчики кучковались по интересам, курили и просто трепались.

«…Я видел эскизы памятника. Кошмар». — «Не кошмар, а ужас». — «Ужас будет, когда с покойника простынку сымут. Ты посмотри, какие размеры». — «А почему его в Москве поставили, а не в Питере?» — «Потому что в Питере уже есть один император». — «О чем ты говоришь… какой император… просто автор дружит с московским мэром, а не с питерским». — «Да. Такого монстра только по знакомству можно поставить. Говорят, ночью шутники к нему табличку присобачили». — «Точно. Написали, что это Змей Горыныч. У того тоже было три головы». — «Какие три головы, они назвали этот памятник Бармалей. Предполагается водить к нему непослушных детей». — «Нет уж, пусть лучше непослушные растут, чем заики». — «Господа, не святотатствуйте. Забыли, что императора причислили к лику святых?» — «Это чем же он так свят?» — «Великомученик-с. Смерть принял от нехристей». — «Эти нехристи тридцать миллионов расстреляли. Что же одного его-то канонизировали…»

Где-то вдалеке завыли сирены. Все пришло в движение. Объективы кино-, видео- и фотокамер развернулись в сторону приближавшегося кортежа. Дорогой «Мерседес» подкатил к памятнику и остановился. Охрана вышла из машин сопровождения и аккуратно оттеснила толпу. К задней двери «Мерседеса» раскатали красную ковровую дорожку. Кто-то из свиты мэра открыл дверь. Зубков уже видел местного мэра, но до сих пор не переставал поражаться сходству: невысокого роста толстячок вынырнул из машины. Он был лыс и улыбчив. Казалось, все его лицо превратилось в улыбку. Толпа взорвалась гулом приветствия. Мэр помахал всем присутствующим поднятыми вверх руками, повернулся вокруг себя, одаривая каждого улыбкой. Навстречу ему шел скульптор. Он был почти такого же роста и той же комплекции, разве что волос на его голове было больше. Они обнялись, пожали друг другу руки, в обнимку прошли по ковровой дорожке и поднялись на трибуну. Толпа ликовала. Стоя на трибуне, мэр поднял вверх руки со сжатыми кулаками, потом хлопнул над головой в ладоши и, продолжая потрясать ими, сцепил их в замок. Скульптор стоял рядом и улыбался, довольный происходящим.

— Костя, — прошептал кто-то на ухо.

Зубков обернулся и увидел Игоря. Вид у него был помятый и какой-то пришибленный. Кроме того, Зубков заметил, что Игорь часто смотрел по сторонам.

— Привет, — улыбнулся Костя. — Ты чего… Игорь перебил его.

— У меня неприятности. Можно у тебя переночевать?

— Не вопрос, — ответил Костя. — А что случилось? У Зубкова появились плохие предчувствия.

— Ты уверен? За мной могут прийти. Тогда и тебе достанется.

— Когда придут, тогда и поделим, — ответил Костя. — Что случилось?

— Вечером расскажу. Спасибо.

Игорь чуть хлопнул Костю по плечу, и нырнув в толпу, растворился в ней. «Что еще могло случиться?» — подумал Костя.

Милиция оттеснила зрителей с дороги и поставила ограждения. Через минуту показался кортеж патриарха. Его «Мерседес» не уступал роскошью президентскому. Разве что был на несколько сантиметров короче. И машин охраны было на две меньше.

Патриарх величаво вышел из машины, окинул всех присутствующих взглядом и, опираясь на посох, не торопясь пошел к трибуне. За ним шла свита. Мэр и скульптор припали к его руке и получили благословение.

Первым заговорил директор Исторического музея. Он рассказал о всей важности открытия памятника, о том, что нельзя забывать прошлое, потому что тогда не будет будущего. Рассказал об огромном культурном значении этого произведения искусства. Правда, при этом он забыл упомянуть, что первоначально памятник делали герою Первой мировой войны, полковнику русской армии Кронбергу и хотели поставить его в Германии, где теперь жили его потомки. Но потомки почему-то не оценили гениальности творения скульптора и воспротивились. Потом у памятника сменили голову и хотели поставить его в Париже как памятник эмиграции, но во Франции, кроме самих эмигрантов, точнее — их потомков, эту потрясающую идею тоже почему-то никто не одобрил. А когда встал вопрос о канонизации императора, скульптор в очередной раз сменил голову и предложил памятник столице. Мэр принял эту идею с восторгом, как принимал все идеи президента Академии изящных искусств.

После митинга патриарх самолично окропил бронзового великана святой водой и в сопровождении мэра и скульптора отправился на банкет, который давала мэрия по случаю столь знаменательного события.

Костя был переполнен впечатлениями и сел за статью прямо в машине, не отъезжая от памятника. Сначала он передал разговоры, услышанные в ожидании начала мероприятия, потом в хронометрическом порядке процитировал само действо и в заключение дополнил все это тройкой своих мыслей. После этого, довольный написанным, Зубков поехал в газету.

Прочитав статью, главный редактор сказал, что она ему, Косте, еще аукнется, но в номер все же поставил. Зубков был доволен. Утро не прошло даром. Как только он вышел из редакции, сразу же вспомнил об Игоре, о его странном поведении и предстоящем вечернем визите. В холодильнике было пусто, и Костя поехал в магазин за продуктами.

Игорь пришел ровно в восемь. Выглядел он гораздо хуже, чем утром. Костя пропустил его в квартиру, дал тапочки и провел на кухню.

— Есть хочешь?

— Спрашиваешь.

Костя налил тарелку куриного супа и поставил ее перед Игорем. Сам он уже поел, поэтому налил себе лишь чаю и сел напротив гостя.

— Водка есть? — спросил Игорь.

— Конечно.

Зубков достал из холодильника начатую вчера бутылку водки, поставил на стол пиалу с солеными опятами и две рюмки. Задумавшись на секунду, он взял тарелку, положил себе котлету и разлил водку по рюмкам. Они молча выпили. Игорь, не закусывая, сразу же налил себе вторую рюмку и выпил ее. Костя скушал соленый опенок и, плеснув на тарелку кетчупа, вилкой разделил котлету на три части. Игорь съел несколько ложек супа и отодвинул тарелку.

— В общем, влип я, приятель, — вздохнув, сказал Игорь. — Сначала Ленка. А теперь и я.

— Что случилось? Костя не на шутку испугался. Взгляд у Игоря вдруг стал блуждающим.

— Я посмотрел Ленкины черновики. Она советовалась со мной по поводу одной статьи. Ее главный тогда вызвал к себе, и она забыла папку у меня на столе… Я сначала значения этому не придал, думал, обычные ее фантазии. Но когда она пропала, я еще раз просмотрел ее бумаги. Готовится переворот. Крикуны разработали план захвата власти. Сначала будет авария на цементном заводе и митинг. Их люди в МВД дадут команду на его разгон. Будут жертвы. Когда прольется кровь, Штырев призовет всех на баррикады.

— Что с Леной? — спросил Костя со слабой надеждой услышать о ней хоть что-то новое.

— Не знаю, — ответил Игорь, чуть двинув плечами. — Ее больше никто не видел. Я проверил телефонные звонки. Тебе она звонила последнему.

— Может, тебе в СГБ сходить? — предложил Костя.

— К кому?

— Ты ешь давай, ешь. Весь день, наверное, не ел.

— Утром перекусил, — ответил Игорь и пододвинул к себе тарелку с супом. — Самое главное, не ясно, кто за кого играет.

— А может, это и правда всего лишь ее фантазии? — предположил Зубков.

— А обыск у меня в квартире?

— У тебя был обыск? — удивился Костя.

— Вчера днем я зашел домой… Дверь цела, замки не сломаны. А в квартире все верх дном.

— А бумаги?

— Они у меня с собой были. Я сразу же ушел из квартиры и больше не появлялся там. Бумаги спрятал.

Игорь доел суп и отодвинул тарелку. Костя положил ему три котлеты и макароны.

— Так что ты сейчас тоже рискуешь, — сказал Игорь, беря в руки вилку. — Если… я все пойму. А за ужин спасибо.

— Сиди, не дергайся, — повысил голос Костя. — Поймет он. Если бы все было так просто, ты бы еще вчера свое получил. А раз ты здесь сидишь, значит, руки у крикунов коротки. Отсидишься у меня пару дней. Я с одним человеком посоветуюсь.

— С Моисеем, что ли?

— Нет. Есть у меня знакомый генерал, — соврал Костя.

— Вот он нас обоих и прихлопнет.

— Я же не скажу ему, что ты у меня.

— А что ты скажешь? Да он и сам обо всем догадается.

— Не знаю. Придумаю что-нибудь. Чай будешь?

— Нет. Спасибо, — сказал Игорь, положив вилку в пустую тарелку.

— У тебя глаза красные. Ночью не спал, наверное?

— Прикорнул пару часов.

— Иди ложись, — сказал Костя, — я тебе на диване постелил. А завтра разберемся, что к чему.

Игорь лег спать, а Костя прибрался на кухне и задумался над услышанным. Все, что рассказал Игорь, Зубкову казалось малореальным. Скорее всего, здесь замешана какая-то маленькая преступная группа, нежели организация. Кто-то проник в их секреты, и они начали защищаться. Нет, это не государство и тем более не крикуны. Эти ребята вообще ни на что, кроме митингов, не способны. Причем митинговать они могут по любому поводу. Вечная оппозиция. Завтра попробуем узнать, что у них происходит. Костя разобрал раскладушку и уснул практически сразу.

Проснулся он около восьми часов. Игоря дома не было. К зеркалу была прикреплена записка:

Спасибо за кров и еду. Не хочу подвергать тебя опасности. Никому не говори о том, что я у тебя ночевал. Для твоей же безопасности. Я сам во всем разберусь. Еще раз спасибо.

Игорь

Костя выругался и пошел в ванную умываться.

В газете его встретили аплодисментами. Статья удалась на славу. Первыми отреагировали представители мэрии. Через сорок минут как газета поступила в продажу, они позвонили главному редактору и заявили, что этот пасквиль оскорбляет мэра и всю мэрию, что они не будут сидеть сложа руки и подают в суд иск о защите чести и достоинства мэра. Из пожарной инспекции тоже позвонили и предупредили, что с противопожарной безопасностью в газете не все в порядке. Следом за пожарными звонили из санэпиднадзора. Через полчаса позвонил представитель патриарха по связям с общественностью, выразил предположение, что эта статья досадное недоразумение, а не спланированная акция по дискредитации его святейшества, и попросил впредь более тщательно отбирать материал, касаемый личности патриарха. Несомненно, есть некоторые недостатки у религиозных деятелей, но они ничтожно малы и относятся лишь к священникам на местах. Патриарх же наичестнейший и наипорядочнейший человек. Потом позвонили из фонда имени императора, Министерства культуры, Академии изящных искусств. Редактор лично разговаривал с ними, соглашался практически со всеми аргументами и в конце разговора напоминал о таком пустяке, как свобода слова и мнений. Бесчисленные звонки общественных организаций и просто возмущенных граждан доставались секретарше. Но самое интересное — это то, что тиража газеты не хватило. Пришлось после обеда допечатать еще сорок тысяч, чтобы все желающие смогли удовлетворить свое любопытство.

За статью Зубкову выписали премию в размере половины месячного оклада. Главный вызвал его к себе, лично похвалил и предупредил, что подобные статьи, как он уже говорил, могут сослужить ему плохую службу. Все-таки нужно более взвешенно подходить к выбору своих врагов. Руководители Церкви не любят, когда простые смертные сомневаются в их святости. И если уж дергаешь тигра за хвост, не забывай, что у него есть клыки и когти. Костя сказал, что никогда об этом не забывает, и поблагодарил за премию.

Глава 3 Слово дворянина и история Моисея

Премию было решено обмыть в ресторане напротив редакции. По пути к гардеробу Зубков заглянул в кафетерий. Там завязалась нешуточная дискуссия.

«…И все равно я не понимаю, за что императора причислили к лику святых, да еще мучеников. За то, что он отрекся от престола и бросил свою страну на произвол судьбы? Дескать, извините, ребята». — «Так какая ситуация была в стране, помнишь? Если бы не отрекся, может, было бы еще хуже». — «Возможно. Но каждый солдат давал клятву на верность царю и отечеству. И если он уходил с поля боя без приказа и говорил, что так будет лучше, его объявляли дезертиром и расстреливали. У императора ответственность еще больше. Он главнокомандующий, в конце концов! Так что же получается? Что он предал свою армию, свой народ?» — «Не о том вы, господа, говорите. Его объявили мучеником. Но ведь его просто застрелили. После этого последовали десятилетия террора и были уничтожены десятки миллионов людей. Вот кого действительно мучили в лагерях, над кем издевались. Что-то я не помню, чтобы хоть одного из них канонизировали». — «Я согласен с тобой. Конечно же, он безвинно пострадал. Но разве он один? Так почему же такая избирательность?..» — «Потому что нужен новый идол…»

Зубков недослушал спор. Он спустился вниз и стоял возле барьера гардероба в ожидании дяди Юры, когда в дверях появился элегантный старичок в строгом черном костюме, белой рубашке и галстуке-бабочке. Старичок снял шляпу и о чем-то осведомился у секретаря-распорядителя. Тот показал на Костю, и старичок, раскланявшись, пошел в его сторону.

— Ну что, идем? — спросил подошедший дядя Юра.

— Секунду. Очевидно, это ко мне. Чуев посмотрел на старичка. Тот подошел ближе.

— Простите, вы Константин Зубков? — нараспев спросил старичок.

— Я.

— Член Дворянского собрания Олдищев-Снежин-Вольский, — расправив плечи, отрекомендовался старичок.

Электрик, менявший в фойе лампочки, уронил лестницу, и Костя не расслышал фамилию дворянина.

— Ваша статья — гнусная отрыжка Ивана, не помнящего родства, — торжественно провозгласил старичок. — Вы хам и мерзавец, — добавил дворянин и отвесил Косте смачную пощечину. — Как вы посмели своими грязными руками касаться имени этого человека?! Ваше счастье, что сейчас не те времена. Я бы вас просто убил на дуэли.

— Извините, что вмешиваюсь, — втиснулся плечом между спорщиками Чуев, видя в глазах Кости если не желание ответить оппоненту с правой, так, по крайней мере, надрать ему уши. — Вы, наверное, и в Бога веруете…

— Да как вы посмели… — вознегодовал Олдищев-Снежин-Вольский. Чуев продолжил так же сдержанно, как и начал:

— Сказано в Евангелии: не сотвори себе кумира… Не собирайте себе богатства на земле, но на Небе… Вы готовы из-за слова убить человека… А Христос учил прощать.

— Милостивый государь…

— Вере он учил, а не слепому поклонению идолам…

— Хамы, — сдавленно прошипел дворянин.

Олдищев-Снежин-Вольский развернулся и, гордо подняв голову, пошел прочь. Чуев смотрел ему вслед с какой-то грустью.

— Ты чего? — спросил Костя, заметив, как погрустнели глаза дяди Юры.

— Мир хочет трахаться и убивать, — тихо сказал Чуев и, вздохнув, добавил, повернувшись к Зубкову: — А я хочу есть. Пошли.

Ресторан был наполовину пустым. Распорядитель проводил новых посетителей к столику, окруженному пальмами в бочках, и, щелкнув пальцами, подозвал официанта. Тот вырос словно из-под земли с рябчиками на подносе, сыром, вином.

Чуев предусмотрительно позвонил в ресторан еще из газеты, заказал столик и обед. Когда они с Зубковым вошли в голубой зал, все уже было приготовлено. Чуть позже должны были принести баранью ногу, соленую оленину, черную и красную икру, заливное из телятины, жульен, фрукты. Зубков разлил вино по бокалам.

— За удачу, — сказал Чуев, подняв бокал. — Только будь осторожен.

Вино было превосходным. Оценив размер премии, дядя Юра заказал сорокалетний «Мускат красного камня».

— Вчера, когда открывали памятник, ко мне подошел Игорь и попросился переночевать, — сказал Костя, подливая вино в бокалы.

Дядя Юра, не отрываясь от рябчика, поднял на него глаза, бросил короткий взгляд и снова опустил их на птицу.

— Вечером он рассказал мне, что Лена не в командировке, — продолжил Костя.

— И что тебя смущает? — спросил дядя Юра, обсасывая косточки рябчика.

— Ленка раскопала информацию, что крикуны готовят переворот. Игорь сказал, что у них есть свои люди в МВД и Лену просто убрали. У него остались какие-то ее бумаги. И когда он в обед заехал домой, то увидел, что там все перевернуто вверх дном.

— Искали бумаги? — равнодушно спросил Чуев, вытер руку салфеткой и протянул ее к бокалу с вином.

— Он думает, что да. Я оставил его переночевать, а утром он ушел и оставил записку, что не хочет меня втягивать в эту историю.

Дядя Юра сделал два глотка, поставил бокал на стол и, делая короткий перерыв перед бараниной, откинулся на спинку диванчика.

— Ты думаешь, это реально? — спросил Костя.

— Что именно? Переворот крикунов или обыск у Игоря и пропажа Лены?

— А разве это не связано?

— Я не знаю, откуда ты взялся, — сказал дядя Юра, — но, насколько я понял, ты на самом деле ничего не помнишь. Так вот. Крикуны не способны на переворот. Они потому и называются крикунами. Вечная оппозиция. А что касается Лены и Игоря… всякое, конечно, бывает… но я думаю, что это игра. Провокация.

— Против кого?

— Против тебя. Так что не принимай близко к сердцу.

— Как это не принимай, если против меня? — удивился Костя.

— Я же сказал, что игра, — улыбнулся дядя Юра. — Понимаешь? Наживка. Главное — не клюнуть. Каждый делает вид, что делает свое дело.

К столику подошел тот же официант и принес жареную баранину, нарезанную кусками, соленую оленину, красную и черную икру, заливное из телятины, жульен, фруктовое ассорти и вторую бутылку «Муската…».

Через полчаса Чуев с Зубковым сидели уже приятно захмелевшие. Костя несколько успокоился, получив простое объяснение из уст авторитетного человека. Теперь непонятное становилось понятным. А может быть, обильный обед сделал свое дело. Когда желудок полон, мысли становятся слегка ленивыми.

— А здесь вкусно кормят, — сказал Костя и сделал глоток вина.

— У нас вообще все построено на еде.

— Как это? Хотя… — Костя понял, о чем говорит дядя Юра, и согласился с этой мыслью.

— Основной фетиш любого общества — это потребление, — объяснял дядя Юра, откинувшись на мягкую спинку диванчика. — Если ты делаешь все, что от тебя хочет государство, то получаешь косточку послаще. А самое страшное, что люди уже на генетическом уровне знают, что будет правильно, а что нет. Не сговариваясь, массы поддерживают общую идею. Никто не говорит об этом вслух, никто не обсуждает это с родственниками. Все просто делают то, что, по их расчетам, должно быть одобрено. И, как правило, они не ошибаются.

— А если кто-то не угадал, что будет в данной ситуации правильным?

— Он будет предупрежден. Если это повторится, то он будет предупрежден уже серьезно. Ну а в третий раз — наказан. Только репрессии применяются в скрытой форме. Очень редко когда людей сажают в тюрьму. У нас в тюрьмах сидят только уголовники. А те, кто с чем-то не согласен, в крайнем случае просто исчезают.

— Как Лена?

— Ну… если это не игра… почерк тот же. Не исключено, что с ней именно это и произошло. Всем объявляют, что ты переходишь на новое место работы или едешь в командировку. Там тебя никто не знает, а здесь тебя больше никто не увидит. Подставное лицо поболтается немного по стране, сменит еще пару мест работы. Только человека уже давно нет. И редко кто исчезает поодиночке, обычно семьями. Но это крайняя мера. Если всех стрелять, скоро это станет слишком очевидно. Есть более простая схема. Машина объявляет, что твоя карточка не читается. В течение двух часов тебе выдается временная карточка. Она красного цвета, имеет второй уровень, и по ней ты можешь получить минимум.

А проверка и экспертиза файла с твоими данными может занять и полгода. Тем временем тебе достается работа попроще и, естественно, подешевле. Ты съезжаешь со старой квартиры, поскольку не можешь ее оплачивать, переходишь на другое питание, покупаешь другую одежду. Все эти товары превосходного качества, но возможность выбора ограничена, у одежды фасон попроще, у продуктов — ассортимент. Тебя никто не сажает в тюрьму, ты не чувствуешь себя лишенным свободы. У тебя никто не отнимает последнего. Потому что человек, когда ему нечего терять, становится опасным. Просто с определенного момента ты не можешь сделать то, что мог раньше, к чему привыкли ты и твоя семья. Твои дети. Соседи начинают шептаться, их дети, естественно, все слышат. Они посмеиваются над твоим ребенком. Это очень страшно, когда тебя начинает ненавидеть твой ребенок.

— Но ведь есть еще и наличные деньги. Можно хранить сбережения в наличных. И тогда поломка карточки не так опасна.

— Ты не понял. Карточка определяет твой статус. Даже если у тебя на счете миллион, но твой цвет красный, ты не сможешь даже пообедать в желтой столовой. Точно так же как с желтой карточкой мало что можно сделать в красном секторе. Да и вообще… Жители красного сектора утешают себя тем, что жизнь в желтом и зеленом секторах гораздо дороже, чем у них. И когда из желтого сектора приезжают в красный, те воспринимают это как покушение на собственность. А наличные… ты их когда-нибудь видел?

— Нет.

— Наличные представляют собой монету из чистого золота с номиналом в полторы тысячи. У тебя, конечно же, их примут в любом магазине, но сдача будет только цифровая. Ее можно зачислить на карточку, но нельзя потрогать. Понимаешь? Наличные нельзя разменять. А если у тебя карточка «усредненный дубликат», то все, что превышает лимит этого среднего минимума, будет просто заморожено.

— Господи, что же за общество вы построили?

— Наступила Эра Водолея, — улыбнулся Чуев и сделал глоток вина.

— Этому есть и другое определение — тоталитарный режим. Почему же никто не уезжает отсюда?

— Куда и зачем?

— За границу.

— За границу? Там та же задница, только вид сбоку.

— Что же, везде одно и то же? Этого не может быть.

— Может. На мой взгляд, Лебедев был просто куклой на ниточке. Он делал то, что ему говорили. За это его сделали президентом.

— Наместник… — невесело добавил Костя.

— Именно так. Правда, выборы были, как и положено. Предвыборная борьба, война компромата. А на деле все обстояло гораздо проще. Государства договорились между собой. «Лучше водку пить, чем воевать…» Вот они и пришли к компромиссу. Появился Мировой совет. И очень скоро бытие везде стало почти одинаковым. Законы, условия жизни, распределение благ. Нет искушения — нет и греха. Ты думаешь, что оппозиция что-то изменит? Она просто играет отведенную ей роль, а руководитель получает за это самую банальную зарплату. Как любой служащий в госаппарате. Но только об этом мало кто знает. Ты же слышал, как они бескомпромиссно спорят до хрипоты и даже выводы делают. Только ничего не меняется, потому что большинство в стране, да и в мире, не хочет ничего менять. Церковь перешла на службу государству. В храмах проповедуют, что Эра Водолея — благо, что президент получил благословение небес. В общем, обычная отработанная технология агитации. Правда, не все священники думают так же, как и патриарх. Но их не так много. Они пытаются что-то объяснить людям, но их мало кто слушает. Основная проповедь строго регламентирована и утверждена начальством. На проповедь после проповеди остаются единицы. Тех же священников, кто видит в религии источник дохода и власти, гораздо больше, чем настоящих. Так что, как видишь, все до страшного просто.

Костя первый раз разговаривал с Чуевым так откровенно. Он вообще первый раз разговаривал откровенно с тех пор, как осознал, что за мир его окружает. И Чуев, казалось, первый раз не боится сказать ему правду. Как будто он прошел проверку и теперь заслуживает доверия.

— Почему тебя зовут Моисеем? — спросил Костя.

— Это было очень давно, — улыбнулся дядя Юра. — Я был молод и глуп. Когда я понял, к чему нас ведет Лебедев, я начал бороться с этим. Писал статьи, выступал на митингах. В знак протеста против идей и пропаганды Лебедева предлагал всем москвичам на сутки выйти из города. С тех пор меня и прозвали Моисеем. Потом я понял, что люди всегда ищут гарантии. Чтобы подтолкнуть их к действию, мы с друзьями взорвали вычислительный центр госбезопасности и подняли восстание. Теперь о нем говорят как об июньском мятеже. Но мои друзья были слишком агрессивны. Когда они почувствовали запах крови, их уже было невозможно остановить. Но что я мог сделать? Сначала я призывал выйти на улицу, а потом просил всех тихо разойтись по домам? Ну что же, я сделал это. Я выступил по телевидению, рассказал, что идеалы свободы подменены целью слепого убийства. Ночью мятеж был подавлен. Организаторов восстания, как и участников преступлений, арестовали. Кого-то посадили в тюрьму, кого-то, в том числе и меня, закрыли в психушку. Продержали два с половиной года. Теперь я официальный сумасшедший. Раз в год ложусь на обследование. При случае меня закроют надолго — диагноз уже готов.

— Что стало с твоими друзьями?

— Их обвинили в организации сотен убийств и казнили.

— Почему не посадили тебя? Ты, можно сказать, был идеологом.

— Во-первых, я не призывал к насилию и не организовывал убийства. Если я и был организатором, то только протеста. Они не трогают меня, потому что такие, как я, создают подпольные организации. А тогда, да и сейчас, им только это и нужно. Если есть Мы, значит, у Них есть работа. Значит, Они нужны. Только я уже давно не играю в сопротивление. Я устал от человеческой подлости и глупости. Я просто хочу дожить свой век.

— Когда мы после больницы пили пиво, ты сказал, что у тебя была жена… сейчас ты живешь один…

— Была жена, были и родственники… а теперь, ты прав, я один. Наташка вот еще есть. Теперь ты…

— Спасибо, — сказал Костя и немного растрогался.

— Слушай, — сказал дядя Юра и подался вперед. — Ответь мне: откуда ты такой взялся?

— Не знаю, — ответил Зубков. — Ей-богу не знаю. Есть какие-то воспоминания, которые я считал раньше настоящей жизнью, а теперь сном. Или же наоборот. Я сейчас сплю. Только что-то уж очень долго.

— Мда. Память значит многое. Нет памяти — нет прошлого, а нет прошлого — невозможно и будущее.

— А с чего все началось? Вся эта Эра Водолея…

Чуев взял бутылку и, разливая вино по бокалам, начал рассказывать с интонацией сказочника:

— Однажды, давным-давно, Лебедев владел четырьмя телеканалами, пятком радиостанций, полутора десятками газет. Кто-то считал, что он сам по себе идет к власти, кто-то думал, что он марионетка в руках недоброго и ненасытного соседа и просто отрабатывает заказ. А может, правы были и те и другие, просто однажды чужие интересы и личные пересеклись и обнаружили много общих целей. Не важно. Важно то, что под прикрытием свободы слова телевидение, радио и газеты Лебедева, сообщая новости, интерпретировали их в нужном заказчику ключе, делали заказные передачи. Ставили под сомнение любое действие правительства, президента, государственных органов. Сам понимаешь, средства массовой информации сильное оружие, и через несколько лет посеянное зерно сомнения дало всходы. Лебедева выбрали президентом. Кстати, крикуны не придумали ничего нового. Они пользовались методикой Лебедева. За два года люди Лебедева заняли все ключевые посты. А между тем в мире наблюдалось странное явление. Государства вдруг начали договариваться между собой. Появился Мировой Совет, который начал с того, что поставил нефтяных шейхов на колени. А через два года было объявлено о наступлении Эры Водолея. Мир переступил черту, за которой началось всеобщее процветание и благополучие. И вот уже двадцать пять лет ничего не меняется.

— Но были же восстания… — сказал Костя.

— Ну-у, хм… Это было давно… и неправда… Конечно, в самом начале были люди, которые выступали против такого рая. Но… Кто-то переменил точку зрения, кто-то просто исчез, кто-то решил, что раз кругом такой кошмар, так лучше уж заработать деньги и быть богатым, а не бедным, и начал работать на систему. А кто-то просто перешел на розовые таблетки, чтобы ни о чем не думать.

— А что же ты…

— А я и без таблеток не мучаюсь. Я достаточно неглуп, чтобы не пытаться пробить стену головой. Есть, конечно, и такие любители, но, как говорится, флаг им в руки и возглавлять колонну…

А что они думают обо мне — мне как-то плевать. Я не хочу осчастливить мир. Я просто хочу жить. Тихо и спокойно.

Костя пришел домой пьяный, сытый и довольный. Довольный тем, что наконец-то с ним перестали говорить полунамеками, недомолвками и общими выражениями. Несомненно, он о многом догадывался или, по крайней мере, предполагал. Но сейчас ему все это разложили по полочкам и расфасовали по кастрюлькам.

И та пощечина, что была получена в редакции газеты, казалась такой обыденной издержкой производства, что Костя забыл про нее, как только вошел в ресторан.

Дядя Юра сегодня был совсем другим. Он выглядел обреченным на спокойствие, ему было скучно жить в этом обществе. Ему было противно участвовать в дрязгах, в этих чудовищных игрищах и обрядах. Он уже никому ничего не хотел объяснять. Костя знал, что, просыпаясь, каждое утро Моисей кричал, надрывая связки: «Дайте жить, гады!» — но никто его не слышал и не слушал. Каждый грыз свою кость.

Закрыв дверь квартиры, Зубков снял ботинки и, не включая свет, пошатываясь, прошел к компьютеру. Экран вспыхнул, машина возвестила о готовности работать. Костя проверил информацию о Лене. Все было без изменений. Когда он сделал запрос об Игоре… Костя долго смотрел на экран, перечитывая справку.

В ней говорилось, что Игорь Шишкин уже три дня в командировке и на данный момент находится во Владивостоке. Попробуй после этого поставить под сомнение слова Моисея.

Глава 4 Основа основ, или Нам же будет лучше

Яркое утреннее солнце не пробивалось сквозь задернутые шторы, а лишь подсвечивало их рисунок, окрашивая красную материю синими и зелеными цветами. Слабые вздохи ветра через приоткрытую форточку чуть колыхали занавеску на кухне. Кто-то настойчиво звонил в дверь. Без надрыва, но с завидным упорством. Зубков проснулся, но еще какое-то время не открывал глаза, переходя от феерии сна к реальности. Тот, кто стоял за дверью, повторил попытку в очередной раз. Костя открыл глаза, задумался и пришел к выводу, что кто-то звонит в дверь его квартиры. Этот кто-то снова нажал кнопку звонка.

— Минуточку! — лениво крикнул Костя. — Сейчас открою! Звонки прекратились.

Кряхтя и морщась, Зубков поднялся с постели, надел широкие домашние штаны, накинул рубаху и босиком пошел в прихожую. Когда он открыл дверь, вопреки его предположениям, звонивший не ушел, а стоял возле двери. Им оказался низенький высохший старичок лет шестидесяти. Он был седой, но не горбился. Руки и губы у него вовсе даже не тряслись.

— Константин Зубков? — с некоторым почтением осведомился старичок.

— Он, — мотнул головой Костя, морща лоб и чувствуя в голове остаточное влияние сна после восхода солнца.

— Вам заказное письмо, — сказал старичок и протянул Косте конверт. — Распишитесь.

Зубков взял предложенную ручку и поставил напротив фамилии «Зубков» в подсунутом старичком бланке свою подпись.

— Всего хорошего, — сказал старичок и ушел прочь.

Костя машинально взглянул на конверт и вошел в квартиру. Закрыв дверь, он рассмотрел конверт более детально.

На конверте стоял вчерашний штемпель и был написан его адрес. Адреса отправителя не было. Костя разорвал конверт и достал из него приглашение.

Уважаемый господин Зубков. Служба государственной безопасности приглашает вас в течение семи календарных дней в любое удобное для вас время посетить собеседование, которое проводится ежедневно с 10 до 18 часов по адресу: Лубянская площадь…

Капитан Шушукин

Костя пару раз отрешенно хлопнул глазами и тут же окончательно проснулся. Он перечитал приглашение еще раз. Когда он понял, что именно у него в руках, то вновь перечитал приглашение, переводя с официального языка на нормальный, человеческий.

Гражданин Зубков. Вам надлежит сегодня в десять часов ноль-ноль минут явиться в СГБ к капитану Шушукину для дачи разъяснений.

Число. Подпись.

«Ну вот, — рассуждал Костя. — Коротко и ясно. А то, понимаешь ли, свобода слова, каждый имеет право на свои взгляды… Коротко и ясно: явиться и дать разъяснения. Только непонятно, зачем повестку, пардон, пригласительный билет, нужно было вкладывать в конверт».

Зубков взглянул на часы. Половина девятого. «Ну что, сразу же и заеду. А потом, если отпустят, поеду на работу». Наверное, получив такую повестку после его статьи о мэре и патриархе, Зубкову нужно было бы испугаться, но он почему-то не испугался. Возможно, потому, что дядя Юра сказал вчера, что здесь принято сначала предупреждать, а уже потом принимать меры. Что ни говорите, а выстрел в воздух штука замечательная. Особенно когда мишень — ты.

В назначенное время Зубков вошел в приемную Службы государственной безопасности. Там его ждал пропуск, в который дежурный вписал сегодняшнее число и проставил время. Он объяснил Зубкову, как найти кабинет Шушукина, и Костя ступил в лабиринт коридоров. Дверь капитана отыскалась сразу. Увидев посетителя, Шушукин улыбнулся и, встав из-за стола, вышел Косте навстречу.

— Я так и предполагал, что вы придете сегодня же, — улыбался Шушукин, пожимая Косте руку.

— Сделал дело — гуляй смело, — ответил Костя, наигранно улыбаясь в ответ.

— Прошу вас, присаживайтесь, — сказал Шушукин, показывая рукой на стул.

— Благодарю, — ответил Костя и присел.

— Константин, — сразу же начал Шушукин, — я ознакомился с вашим делом и… не нашел в нем ничего неразрешимого. Вы со мной согласны?

— В некотором смысле, — ответил Зубков.

— Люблю журналистов, — улыбался Шушукин. — С вами работать одно удовольствие. Не даете зачахнуть. Простую мысль так витиевато выскажете, что прямо и не знаешь, поблагодарили тебя или послали. Ну что же, перейду сразу к главному. Не люблю я все эти реверансы и намеки.

— Простите, как вас по имени-отчеству? — спросил Костя.

— Это как раз совсем не обязательно, но если вам так удобнее… Иван Иванович.

— Иван Иванович, я с вами полностью согласен, — сказал Зубков.

— Ну вот! — воскликнул Шушукин и продолжил все с той же улыбкой. — Итак… Из-за своей болезни вы наверняка не помните, что у нас принято, чтобы каждый человек вел дневник наблюдений.

— Как юный натуралист? — спросил Костя, не переставая улыбаться.

— Д-да-а… Это очень похоже. Вас это ничем не обременит, потому что наблюдения свои вы должны делать, как говорится, «мимоходом».

— Извините, я не совсем понял.

— Да. Простите. М-м-м… В интересах безопасности каждому гражданину поручается наблюдать за двумя-тремя соседями по дому или сослуживцами по работе. То есть от вас ожидаются ежедневно сделанные заметки о том, что наблюдаемый объект делал за сегодняшний день, если, конечно, вы его видели. Еще раз повторю: ни за кем специально следить не надо.

— То есть увидел, записал, не увидел — тоже не беда, — улыбнулся Костя.

— Совершенно верно, — улыбнулся Шушукин. — Встретили в коридоре редакции, назовем его условно Петров, Петрова, ну и встретили. Что делает Петров? Разговаривает с Сидоровым. Ну и пусть разговаривает. Вы прошли мимо по своим делам. Идете домой и видите, как соседка провожает кого-то на синих «Жигулях» — счастливого пути. Пришли домой и вечером сделали коротенькие пометки. Зафиксировали эти пустяки, и все дела. А раз в неделю отправили этот дневник заказным письмом на адрес, который я вам дам, и все. Ваш гражданский долг выполнен. Пересылка, естественно, за счет Службы государственной безопасности.

— То есть вы предлагаете мне стучать? — все с той же улыбкой спросил Зубков.

— Нет, — улыбнулся Шушукин. — Стучать — это когда донос или когда вы агент. Вы же будете просто делать наблюдения. И чтобы предупредить ваши моральные терзания, хочу проинформировать вас о том, что это делают все граждане. Все без исключения. Понимаете?

— Что же тут не понять… — улыбался Костя. — Все — значит все.

— Вот и ладушки, — улыбался Шушукин. — В подтверждение моих слов вот вам распечатка вашего вчерашнего дня. Утром вы получили одобрение сослуживцев за свою статью, некто пожилой дал вам пощечину, домой пришли поздно и были, судя по всему, пьяны. Никаких комментариев. Сухие факты.

Продолжая улыбаться, Шушукин передал Зубкову лист бумаги. Улыбаясь в ответ, Костя принял лист и прочел несколько строк, что были там написаны.

— Что же это получается, — продолжал улыбаться Костя. — Что-то вроде коротенькой аннотации ко вчерашнему дню?

— Совершенно верно, — улыбнулся Шушукин. — А случись беда, не дай Бог, конечно, милиции не нужно восстанавливать день потерпевшего месячной давности. Допустим, по приметам подозревается юноша на красном «Москвиче». А из дневников наблюдений следует, что потерпевший несколько раз встречался с этим человеком. Сразу ясно, что это не случайный знакомый. Потом компьютер в автоматическом режиме выберет всех, кто ездит на красных «Москвичах», и в течение получаса круг подозреваемых сужается до десятка человек.

— Какая прелесть, — еще шире улыбнулся Зубков и от восторга поднял брови.

— Все гениальное просто, — сказал, улыбаясь, Шушукин. — Объекты наблюдения пересекаются. За каждым наблюдают два-три человека. Это дает возможность избежать путаницы и нежелательных ошибок, совпадений. Вот вам карточки наблюдений на первое время, а потом вы будете получать их по почте раз в месяц.

Зубков принял карточки и адрес, по которому их нужно будет отправлять после заполнения.

— Если вопросов больше нет, то у меня все, — улыбнулся Шушукин.

— Да нет, — улыбаясь, сказал Костя, — все более чем понятно.

— Ну что же, желаю удачи, — улыбнулся Шушукин и протянул руку.

— Всего хорошего, — улыбнулся в ответ Зубков, пожал руку Шушукину и вышел из кабинета.

«Твари, играющие на дудках! — размышлял Костя, идя по коридорам СГБ и по инерции продолжая улыбаться. — Что же это получается? Здесь все стучат на всех? И этот засранец из МЧС наверняка с ними заодно. Он говорит только санкционированную государством информацию, делая видимость ее утечки. Вот она иллюзия всеобщего равенства, свободы слова. Каждый имеет право знать все про каждого. На деле это оправдание того, что каждый имеет право доносить на каждого».

Зубков с трудом добрался до работы. Два раза он не замечал, как светофор переключался с красного на зеленый, и приходил в себя, лишь услышав истошное гудение сзади стоящих машин. Один раз чуть не проехал на красный, в последний момент заметил пешеходов, вышедших на полосатый переход.

Сидя за своим рабочим столом, Костя порылся в черновиках, пытаясь чем-нибудь заинтересоваться, но вскоре бросил это занятие. После разговора с Шушукиным работать ему совсем не хотелось. Одна мысль вернула его к жизни. Они договорились с Наташей сходить сегодня погулять в парк. Уже шла вторая неделя, как отношения с Наташей сдвинулись с мертвой точки и активно двигались в сторону улучшения. Признаться, предвкушение этой встречи вскоре вытеснило утренний разговор из памяти. Костя убрал черновики в стол и позвонил Наташе на работу. Она сказала, что через десять минут заканчивает и едет домой. Было решено встретиться у входа в парк через полтора часа.

Ровно в два Костя увидел идущую от автобусной остановки Наташу. На ней был простенький сарафан, что только подчеркивало стройность ее фигуры, женственность и красоту.

— Привет, — сказала Наташа и поцеловала Костю в подставленную щеку.

Костя подарил ей букет полевых цветов, и они пошли по тенистым аллеям парка.

День был жарким. В парке прогуливались пожилые люди, влюбленные пары, мамаши с маленькими детьми. Деды резались в домино, играли в шахматы и шашки.

На маленькой голубой сцене проводился конкурс на звание лучшей хозяйки микрорайона. Шесть десятков зрителей, половина которых вдумчиво записывали в блокноты кулинарные рецепты, с интересом следили за происходящим на сцене.

— Послушаем… — предложила Наташа.

Постепенно Костя начал привыкать к всеобщему интересу к кулинарии, и они с Наташей остановились возле невысокого заборчика.

— Итак, — сказала ведущая конкурса, — сейчас Мария Леопольдовна поделится с нами рецептом приготовления баранины с грибами.

К микрофону подошла нескладная женщина лет пятидесяти. Она была изрядно напудрена и, как показалось Косте, носила парик.

— Для приготовления баранины с грибами, — начала с удовольствием и громко рассказывать Мария Леопольдовна, — нам необходимо взять восемьсот граммов баранины, полстакана жира, четыреста граммов свежих грибов, одну столовую ложку муки, черный молотый перец, соль, укроп или петрушку.

Мария Леопольдовна великодушно сделала паузу, чтобы все желающие успели записать ее слова, и продолжила:

— Мясо нужно нарезать кусочками и обжарить в жире. Затем, добавив очищенные, промытые и нарезанные грибы, припустить на слабом огне, время от времени подливая теплой воды, и довести до мягкости. Готовое мясо заправить мукой, разведенной в воде, и черным перцем. После чего варить еще пять-шесть минут, пока не выпарится вся вода.

— Она забыла про сок половины лимона, — повернувшись к Косте, сказала Наташа. Костя посмотрел в ее глаза и улыбнулся.

После рецепта баранины настало время конкурса «Кто быстрее сделает салат „Оливье“».

На сцену вынесли четыре стола и поставили их на расстоянии трех метров друг от друга. Через минуту на столах стояло по белому эмалированному тазику, лежали все необходимые для приготовления салата продукты и инструменты. Четыре участницы в белых фартуках подошли к столам и приготовились к соревнованию.

— На старт, — сказала ведущая, подняв вверх правую руку с секундомером. — Внимание… Марш!

Остро отточенные ножи гулко застучали по дощечкам для резки. Каждая из участниц была настроена на победу. В качестве призов выступали кухонный комбайн, моечная машина и шестиконфорочная плита.

Через минуту Костя и Наташа пошли дальше по тенистой аллее парка. Костя обнял Наташу за талию, она чуть наклонила к нему свою прелестную головку и коснулась виском плеча. Августовское солнце щедро одаривало мир своими теплыми лучами.

Аллея незаметно перешла в тропинку. Попетляв немного между высоких деревьев и густого кустарника, тропинка закончилась небольшой полянкой с невысокой травой. Наташа и Костя присели на поляне.

— Почему ты пошла в медучилище? — спросил Костя.

— Не поступила в театральный, — ответила Наташа с улыбкой.

— Ничего себе альтернатива. Или роли играть, или людей резать.

— Почему обязательно резать? Болезнь предпочтительнее лечить медикаментозно.

— Да. В вашем отделении любят таблетки. Кстати, а почему психиатрия?

— Очень тяжело смотреть в глаза смертельно больному человеку. А у нас в отделении все больные добрые и беспомощные, как дети.

Костя лег на спину и, раскинув руки, закрыл глаза. Наташа посидела немного и легла на траву рядом, положив голову на правую руку Кости.

— Если бы тогда, у Жоры, ты еще минут десять построила ему глазки, — сказал Костя, — я бы стал пожизненным пациентом вашего отделения.

— А я специально, — тихо сказала Наташа. — Чтобы ты ревновал.

Костя повернул голову и посмотрел на Наташу. Она улыбалась безобидной улыбкой ребенка.

— Почему ты так на меня смотрел тогда в больнице, в первый день? — спросила Наташа.

— Я видел тебя во сне, — тихо ответил Костя.

Он долго смотрел в ее глаза, потом нежно поцеловал чуть дрогнувшие губы. Наташа прикрыла глаза и ответила тем же нежным поцелуем. Костина рука скользнула пальцами по тонкой нежной шее, задержалась на упругом мячике груди, по изгибам талии прошла до бедра. Наташа, прикрыв глаза, принимала поцелуи любимого человека. Через минуту Костина рука спустилась ниже и остановилась на колене, у края подола сарафана. Кожа у Наташи была как будто бархатной. Костя нежно погладил ногу под коленом и осторожно начал продвигаться вверх, увлекая за рукой сарафан. В этот момент кустарник хрустнул. Наташа и Костя вздрогнули, как будто их окатили ледяной водой. Костя обернулся на резкий звук и увидел чуть качающиеся ветки сирени. За ними кто-то был.

Резким движением он оттолкнулся от травы и бросился к кустарнику, сквозь него… Обломок ветки оцарапал щеку, но Зубков не заметил этого — он хотел поймать того, кто был в кустах, и разбить ему нос. Хорошо разбить. В лепешку. Или лучше даже сломать. Чтобы опух на неделю.

За кустами сирени стояли два сорокалетних мужика. Они оба были среднего роста, небриты, в руках держали по бутылке крепкого пива «Эра Водолея» и по пакетику соленых орешков. Один из них был тощ и, как показалось Косте, сморщен. Второй был толстоват. Из-под его застиранной майки, выбившейся из спортивных штанов, выглядывало брюшко.

— А вы че, уже все, что ли? — удивился толстячок, перестав жевать орешки. Он был явно огорчен неожиданным финалом.

Зубков открыл рот, чтобы сказать, как гомосексуалист называется где-нибудь на металлургическом заводе или на стройке, и уже отвел плечо, чтобы размах был побольше, но на его правой руке повисла Наташа.

— Да, мы уже уходим, — быстро и спокойно сказала она зрителям и посмотрела на Костю. — Пошли. Я же тебе сказала, что у меня сегодня мало времени.

Зубков хотел сказать «погоди» и начал освобождаться от ее рук, но Наташа дотянулась до его уха и прошептала:

— Быстро пошли отсюда. Нас могут арестовать.

Косте пришлось подчиниться, хотя его возмущение переливалось через край.

— За что же нас могут арестовать? — тихо прорычал Костя, когда они вышли на поляну.

— За то, что ты хотел их прогнать, — все еще шепотом ответила Наташа, уводя Костю все дальше от поляны.

— Че-го?! От услышанного глаза у Кости увеличились до невероятных размеров.

— Каждый имеет право знать все про каждого, — сказала Наташа. — Это парк, общественное место. Ты не имеешь права мешать кому-либо получать в нем информацию.

Осознав, что именно имела в виду Наташа, Зубков открыл рот, чтобы сказать что-то в ответ, но никак не мог подобрать слов.

— А что же стулья с собой не принесли?.. — с удивлением сказал Костя.

Через пять минут они шли по аллее парка и хохотали. Наташа смеялась над тем, что Костя при всей своей проницательности и незаурядном уме порой бывает неуклюж в обычных житейских ситуациях, не понимает и не знает простых истин, которые понятны даже первокласснику. Костя смеялся тому абсурду, до которого может дойти общество, если не задумываясь будет тысячи раз твердить благие призывы и лозунги. И оправдывать ими любые свои поступки. Даже самые нелепые.

Из парка они прямиком направились домой к Наташе. Было решено пригласить в гости дядю Юру и дать праздничный ужин. Пока Костя блуждал между рядами в винном магазине, выбирая, какое вино купить к рыбе, Наталья с удовольствием суетилась на кухне. Готовить она умела и любила. Дядя Юра был рад видеть Наталью счастливой. Он был рад и ее выбору. Костя, конечно, непонятно откуда взялся, но человек он, судя по всему, порядочный. Странный только какой-то, но… это не страшно. Главное, что он не сволочь. А все остальное… Все мы не без странностей.

После ужина пили чай. Наташа испекла замечательный яблочный торт. Она была очаровательна, и Зубков был горд тем, что у него есть такая женщина. Наташа была рада, что теперь у нее есть такой мужчина. Дядя Юра сидел в кресле возле журнального столика и, откинувшись на спинку, ел торт. Он был горд собой, справедливо рассуждая, что его участие в этой истории было цент-ральным.

Наташа ушла на кухню. Телевизор монотонно бубнил о том, какой хороший человек мэр. У неподготовленного зрителя могло сложиться впечатление, что если бы не мэр, то вообще неизвестно, всходило бы утром солнце или нет.

Дядя Юра доел второй кусок торта и взялся за третий. Костя сидел в соседнем кресле.

«…С наступлением Эры Водолея, — сказал мэр, — человечество сделало гигантский прыжок вперед. Оно построило подобие рая на Земле своими собственными силами. Силами мысли и труда…»

— Какая дикость, — сказал дядя Юра, — утверждать, что ты лучше кого бы то ни было знаешь, каким именно образом можно сделать человечество счастливым.

— Дикость?.. — усмехнулся Костя. — Сегодня меня пригласили на беседу в СГБ. В машине осталась пачка карточек… Слушай, как вы до этого докатились? Вся страна добровольно стучит друг на друга.

— Каждый имеет право знать все про каждого, — с иронией ответил дядя Юра и, откусив торт, сделал глоток горячего чая.

— Я это уже слышал сегодня, — сказал Костя, но дядя Юра не знал о случае в парке, поэтому подумал совершенно о другом.

— Когда это начиналось, — сказал дядя Юра, — все выглядело достаточно безобидно и поэтому никто не сопротивлялся. А в результате… ты прав, все стучат на всех.

— Благими намерениями вымощена дорога в ад.

— С одной стороны, ты абсолютно прав, а с другой — есть в этом и некоторый плюс. Государство требует от тебя выполнения определенных правил игры. Например, присылать дневники наблюдения. Пожалуйста. Вечером пять минут потратил, в понедельник заказным письмом отправил и все, живи спокойно. И волки сыты, и овцы целы.

— Как все просто, — грустно усмехнулся Костя. — Вас заставляют переступить черту в малом, а дальше… когда девушка теряет девственность, на все последующее она смотрит уже гораздо проще.

— Ты намекаешь, что нас отымели? — спокойно спросил Чуев. — Возможно. Но это вопрос весьма спорный. Порядочные люди стараются не замечать лишнего и пишут в отчетах о мелочах. Но это чистая правда, и при перекрестном сравнении она подтверждается.

— Порядочные люди не стали бы вообще ничего писать.

— Порядочных людей очень мало, и они должны помогать друг другу. Сам знаешь, основной закон человека — кто сильнее, тот и прав. Что ты предлагаешь? Поднять восстание? Собственно, это не сложно. Только зачем? Чтобы какая-нибудь сволочь воспользовалась этим и, вывернув все наизнанку, наживалась на чужой крови? Нет уж, увольте. Ты не понимаешь главного. Человек по натуре существо рабское. Оно не может жить самостоятельно. Ему обязательно нужно подчиняться кому-нибудь. Чтобы кто-то принимал за него решения, говорил, что делать. Может, поэтому возникают некоторые легенды? Атлантида — страна, где вершины технического и морального развития человечества сделали всех счастливыми.

— Ты веришь в Атлантиду? — удивился Зубков.

— Я живу в Эру Водолея, — ответил Чуев. Через час дядя Юра ушел, оставив Костю и Наташу одних.

Зубков лежал в кровати, заложив руки за голову, укрывшись одной простынкой. Было слышно, как на улице лаяла собака. Наташа выключила свет, осторожно ступая, прошла к кровати и нырнула под простыню. Костя обнял свою мечту и вдохнул пьянящий запах ее мокрых волос. Он потерся носом о ее левое ушко, затем коснулся его кончиком языка. Его руки медленно заскользили вниз, от плеча по ключице, и задержались на несколько мгновений на правой груди. В темноте что-то зажужжало. Костя насторожился.

— Слышишь? — прошептал Костя. — Что это?

— Камера безопасности, — также шепотом ответила Наташа и коснулась губами его прикрытых век.

— Что? — чуть ли не крикнул Костя.

— Видеокамера наблюдения, — улыбнулась Наташа. — Для защиты от нападения на жилище.

— А может, потому, что каждый имеет право знать все про всех? — громко спросил Костя.

— И это тоже. Только чтобы получить запись из частного жилища, нужен специальный допуск. А его без уголовного дела никому не дают. И звука у записи нет.

— Цивилизация извращенцев! Как же вы по нужде ходите? Как можно мыться, зная, что на тебя кто-то смотрит да еще и записывает все на видео?!

— В ванной и туалете нет камер, — сказала Наташа и осторожно поцеловала нижнюю губу возлюбленного.

Головокружение вернулось к Косте. Он ответил на поцелуй. Наличие камеры на мгновение стало не таким уж и важным.

— Тогда пошли в ванную, — пробормотал Костя, на секунду оторвавшись от губ возлюбленной.

— Зачем? — удивилась Наташа.

— Потрешь мне спинку.

Глава 5 Оглянись вокруг себя…

Зубков сидел за своим рабочим столом и в последний раз проверял только что написанную статью. В ней он с наслаждением рассказывал о том, как мэрия пытается заставить газеты печатать о своей работе. Все бы было не так страшно, если бы не то, с какой педантичностью мэрия требовала освещать свою деятельность. Вплоть до того, сколько саженцев сегодня высадила служба озеленения и сколько мусора вымели с улиц дворники. А уж дела мэра кроме как эпохальными называть не рекомендовалось. На столе зазвонил телефон. Не отрывая глаз от текста, Зубков снял трубку.

— Алло.

— Привет, это я.

— Привет. Как дела?

— Нормально. Сегодня после обеда большая выписка. А с завтрашнего дня неделя санобработки. Будем все мыть и чистить.

— Почему так скоропостижно?

— Ничего не скоропостижно. Просто я забыла тебя предупредить. Я, наверное, немного задержусь.

— Понятно. Не забудь позвонить перед уходом. Я тебя встречу.

— Хорошо.

Положив трубку, Костя вернулся к статье. Через пятнадцать минут он закончил над ней работать и с удовольствием откинулся на спинку кресла. Голове требовался отдых, и Зубков включил телевизор.

— …вчера прошло сообщение, — спрашивал кто-то патриарха, — что Папа Римский ответил положительно на просьбу мэра города Осокино вернуть городу икону Осокинской Божией Матери. Что это за икона?

— Первое упоминание об иконе Осокинской Божией Матери относится к шестнадцатому веку, — сдержанно и тихо заговорил патриарх. — В начале войны тысяча восемьсот двенадцатого года, во время штурма Осокино армией Наполеона, икона была утрачена. До последнего времени считалось, что она сгорела во время пожара в монастыре. Пять лет назад прошла информация о том, что икона якобы обнаружена в Ватикане. Я не знаю, что происходит у мэра Осокино с Папой Римским, — голос патриарха вдруг стал сдавленным и явно недовольным, — но религия — это не заводская самодеятельность. Нечего прыгать через голову. Если и просить о возвращении иконы Русской Православной Церкви, то это дело Церкви, а не какого-то там мэра. И вообще я сильно сомневаюсь в ее подлинности.

— Но разве есть какая-то разница в том, кто попросил вернуть святыню? — спросил все тот же голос. — Мэр, патриарх или доярка… главное, чтобы возвращение иконы состоялось.

— Я вам уже сказал: это дело Церкви, и самодеятельности здесь не место… Зубков выключил телевизор и, заложив руки за голову, закрыл глаза.

— Конечно, это дело Церкви, — тихо бурчал он себе под нос. — Наше дело аттестацию по Закону Божьему проходить, строем ходить на проповеди, а там нам скажут, где наше место. Нам и нашей самодеятельности.

Зубков вдруг вспомнил, что собирался позвонить Виктору на работу. Трубку взяла секретарша Юля. Она сказала, что Виктор уехал в командировку в Бельгию. Положив трубку, Костя задумался над услышанным. Слово «командировка» за последнее время в его сознании стало обозначать то же самое, что и арест. Неужели и Виктор тоже? Костя пододвинул к себе клавиатуру и вошел в справочную систему. Система ответила, что Виктор Мышкин уже два дня находится в Бельгии, в городе с красивым названием Льеж. «Стоп! — сказал себе Костя. — Слишком много совпадений.

В течение недели Лена, Игорь и Виктор убыли из города в командировки. Все трое водили одну компанию, соответственно, могли советоваться, рассказывать друг другу новости, планы. Но это косвенные доказательства. Хотя… выстраивается все достаточно стройно. Лена узнала о чем-то таком, о чем ей лучше было бы не знать. Ее тут же изолировали. Если вообще не убили. Потом исчезает Игорь, он видел Ленкины черновики и сами документы, которые, судя по всему, и являются причиной всей истории. Виктор — заместитель редактора. Он видел Ленкину статью и поэтому тоже может быть опасен. Круг замкнулся». Костя откинулся на спинку кресла и испугался своей догадке.

«Что же получается, — продолжал он рассуждать. — Они вели Игоря с самого начала. Игорь ночевал у меня, он попал в объектив камеры безопасности. Тогда почему я сам до сих пор на свободе? И почему за Игорем не приехали в тот же вечер? Может, просто хотели проследить и узнать все связи? Но ведь Игорь должен был знать о камерах. Почему он об этом ничего не сказал и не побоялся прийти? Чуев прав! Это все игра! Но зачем? Зачем нужно было приходить ко мне и все это рассказывать? А может, все дело не в перевороте? Может, причина исчезновения Лены совсем в другом? Вот именно. В чем-то другом…»

Зубков спустился в подвал и постучал в дверь начальника отдела снабжения.

— Открыто, — сказал дядя Юра.

Костя вошел в комнату. Дядя Юра сидел за своим столом, поедал эклеры и запивал их чаем.

— Присоединяйся, — промямлил дядя Юра с набитым ртом. — Кружка в шкафчике.

Костя налил себе чаю и взял пирожное. Он знал, что для Чуева эклеры были любимым лакомством. Судя по упаковкам, он съел уже шесть штук. Оставалось еще девять.

— Рассказывай, — сказал Чуев, проглотив пирожное и наклоняясь за следующим. — Зачем пожаловал?

— Ты был прав. Игорь приходил ко мне не прятаться.

Дядя Юра хотел было откусить от пирожного, но, услышав, что сказал ему Костя, замер и вынул изо рта эклер, которого уже коснулись зубы. На несколько секунд он задумался, после чего его лицо приняло обычную маску беспечности и эклер был хладнокровно надкушен.

— Ты считаешь, что ничего особенного не произошло? — несколько удивился Костя.

— Именно так, — ответил Чуев и с шумом втянул губами горячий чай.

— Но Виктор и Лена… машина говорит, что они в командировке.

— Не это главное.

— А что?! — не выдержал Костя.

— Не ори, — равнодушно сказал дядя Юра и взял очередное пирожное. — Главное, что ты никуда не уехал. А Лене с Витей ты уже ничем не поможешь. Конечно, это очень грустно, что их жизнь так повернулась, но… ты здесь бессилен. А тебя не тронули, потому что ты ничего не знаешь. Игорь за этим и приходил. Он все проверил и ушел. Да тебя в любом случае не тронули бы.

— Почему это? — удивился Костя.

— Ты для всех загадка. Феномен. Тебя изучать надо. Это, конечно, если не варвары придут к власти. Вот тогда действительно можешь бояться.

— Как же вы можете спокойно смотреть, как собаки грызут вашего соседа? — удивился Костя. — Или что, главное, чтобы не тронули тебя самого?

— Я сидел и ел любимые пирожные, — тем же тоном, но с налетом грусти ответил дядя Юра. — Получал удовольствие. Тут приходишь ты и начинаешь мне рассказывать страсти, стыдить меня, призывать к гражданскому самосознанию. А ты уверен, что с ними что-то случилось? Может, они заодно? Тебя, дурака, просто проверяли, что ты будешь делать в той или иной ситуации, а ты и рад броситься на сыр в мышеловке. Или ты думаешь, что раз провокатор один, то и в провокации будет участвовать он сам?

— Ты что, хочешь сказать, что все это спектакль? — спросил Зубков, пугаясь своей собственной догадки.

Чуев уже успел открыть рот и собирался направить в него эклер, но ему пришлось отложить его.

— Я хочу сказать, что не надо делать скоропалительных выводов. Ты журналист или кухарка? Любой источник информации должен быть для тебя всего лишь очередным источником информации, а не носителем истины.

— Так оно и есть, — оправдывался Костя. — Но…

— Что но? — перебил его Чуев. — Ситуация нестандартная? До этого твоих друзей никогда не арестовывали, они не исчезали и ты не был пешкой в чужой игре? Ну, брат, это все пустое.

Зубков молчал, а Чуев откусил от эклера и с наслаждением начал жевать. Костя понял, что на самом деле поторопился сделать выводы. Бог его знает почему. Неплохая работа, нормальная квартира, новая машина. Дома ждет женщина из снов. Действительно он расслабился, стал легковерным. Может, здешняя атмо-сфера жизни к этому располагает. Но если некоторые вещи довести до абсурда, совсем не обязательно, что все остальное до того же абсурда дойдет само.

— Н-да, — невесело сказал Костя. — Наверное, ты прав. Что-то я расслабился… Оглянись вокруг себя, не имеют ли тебя, — вздохнул он.

Дядя Юра доел очередной эклер и допил еще теплый чай. На его лице было блаженство насыщения. Он откинулся на спинку кресла и с легкой улыбкой рассматривал Костю.

— Ты кто? — спросил дядя Юра. — Журналист. Репортер. Твоя работа — рассказывать людям новости. Новости без домыслов. Моя работа — помогать тебе и остальным рассказывать новости. Перемены — те же самые новости. А перемены скоро будут. В этом я уверен.

Костя поднял глаза и посмотрел на дядю Юру. Чуев уже не улыбался. Складывалось впечатление, что он что-то знает, о чем остальные даже не догадываются. Чуев не мог остановить извержение вулкана. Он мог лишь стоять в стороне и наблюдать.

Домой Зубков решил ехать на такси. Он немного устал, и крутить баранку ему сейчас совсем не хотелось. Костя вышел на дорогу и осмотрелся в поисках такси. Через пять секунд он увидел желтую «Волгу» и поднял вверх правую руку. Машина тут же моргнула правым поворотником, подъехала к краю тротуара и остановилась.

— На Лефортовский вал, — сказал Костя, склонившись к опущенному стеклу правой двери.

— А-а, журналист… садись, поехали.

Водителем такси оказался Слава. Он широко улыбнулся пассажиру как старому знакомому. От этой улыбки Зубкова чуть не передернуло. Как будто детали ночного кошмара начали воплощаться в реальной жизни. В растерянности от неожиданной встречи он открыл дверь и сел в машину.

— Без машины сегодня? — спросил Слава.

— Да, — ответил Костя. — Устал немного.

Слава вывернул руль влево, обернулся, бросил быстрый взгляд на дорогу и ловко вписался в образовавшуюся в плотном потоке брешь. Машина шла плавно. Зубков бесцельно смотрел в окно, облокотившись о дверь правой рукой и подпирая щеку ладонью. Однообразная городская картинка мелькала за окном, с магиче-ским эффектом уводя сознание в размышления.

— Получилась статья? — с улыбкой спросил Слава, на секунду повернувшись к пассажиру.

— Да. Даже премию выписали, — соврал Костя, оторвавшись от размышлений.

— Как вам у нас?

Вопрос был как удар. Короткий и в печень. Зубков еле заметно вздрогнул, как будто его ударил слабый, но ощутимый разряд тока. Он медленно повернул голову к водителю и, наморщив лоб, спросил, делая вид, что не понял вопроса.

— Где у вас?..

— Ну… в красном секторе… и вообще в нашем районе.

— Хм… замечательно… — улыбнулся Костя. — Как и везде в красном секторе.

— Ну а район вам понравился?

— Хороший район. Хороший город, хорошая страна.

Это было смешно, но где-то в глубине души Зубков заподозрил Славу в банальной провокации. Бесхитростность поступка Костю несколько развеселила. Он тут же решил подыграть Славе и посмотреть, что будет дальше.

— Вы так спросили… вам что-то не нравится? Я что-то упустил?

— Не нравится… — без интонации выдохнул Слава, глядя на дорогу. — Когда чувствуешь себя бараном в загоне, в этом мало хорошего. Сюда можно, туда нельзя…

— Что-то я не пойму вас…

— Я вам объясню, — спокойно сказал Слава. — Видите этот рыболовный магазин? Что там написано на вывеске?

— Принимаются желтые и зеленые карточки.

— Правильно. Крутишь целый день баранку как проклятый.

А зайдешь крючков для рыбалки купить, тебе скажут: смотреть можно — купить нельзя.

— Но ведь здесь дороже, — заметил Зубков. — На проспекте, рядом с вашим домом, прекрасный магазин. Там великолепный выбор.

— Но мне нужна катушка, которой там нет. Я люблю ловить «Фениксом», — несколько возбудился Слава.

— Вы можете заказать ее по каталогу.

— А почему я должен заказывать ее по каталогу, если она продается в магазине рядом с моим таксопарком?

— Согласен, — сказал Костя, — это несколько нелепо…

— Хм, нелепо… сидим как звери в клетках. Ну и что с того, что прутьев нет? Выйдешь за черту и не выживешь.

— Слава, вы преувеличиваете, — улыбнулся Костя. — С красной карточкой можно прожить и в желтом, и в зеленом секторах. Только зачем? Ведь это будет намного дороже, чем жить в секторе с цветом твоей карточки.

— Затем, что мне так хочется. Дело не в цвете карточки и сектора, в котором ты живешь. Кто-то, кто решил, что поумнее остальных, оценил свою работу дороже, чем физический труд.

И все… Он плюет в потолок и имеет хорошие деньги.

— Кто вам мешал получить образование и зарабатывать сейчас больше?

— Те, кто решил, что их труд дороже. Пусть попробуют весь день покрутить баранку или простоять у станка.

— А вы пробовали весь день просидеть в лаборатории, смешивая реактивы? Или смогли бы весь день принимать больных в клинике?

— А почему не смог бы? Научиться всему можно.

— Но ведь вы же не стали учиться. Вы пошли работать шофером.

— Правильно. Потому что у меня это лучше получается. И мне это больше нравится.

— А у вашего соседа лучше получается программы писать.

Сказав это, Зубков испугался, как пугается человек, когда задает вопрос и боится получить на него ответ. Он сам не знал, зачем сказал это.

— Ну и что. Я не вижу, чем его работа дороже. Просто однажды кто-то решил, что работа шофера дешевле, чем работа программиста. Мир полон дурацких предубеждений, и в нем совсем нет справедливости.

Машина остановилась у подъезда. За разговором Зубков не заметил, как они подъехали к его дому. Он передал Славе карточку, тот вставил ее в приемник портативной расчетной машины и снял плату за проезд.

— Спасибо, — сказал Зубков, открывая дверцу машины.

— Всего хорошего, — улыбнулся Слава. — Заезжайте к нам. Зубков улыбнулся в ответ, кивнул головой и вошел в подъезд.

«Господи, — думал он, поднимаясь по лестнице, — почему же они всем недовольны? Все время им кто-то что-то должен… Мир полон условностями и несправедливостью… Так измени этот мир!»

Глава 6 Доброе утро, страна!

Зубков проснулся рано. Он открыл глаза и повернул голову налево. Наташа еще спала, положив голову на его левую руку. Осторожно, чтобы не разбудить ее, Костя чуть приподнял голову и посмотрел на будильник. Было без пятнадцати шесть. Спать больше не хотелось. Зубков осторожно освободил руку и встал с кровати. Наташа спала, тихо посапывая, как ребенок. Костя улыбнулся этому и, надев штаны, вышел на балкон. Утро было прохладным и свежим, небо — безоблачным и голубым. Костя вернулся в комнату и осторожно закрыл балконную дверь. Он поправил одеяло, сползшее с плеча Наташи, и пошел в ванную чистить зубы.

Через десять минут на плите стояла турочка с кофе. Его ароматный парок дразнил аппетит. Костя зашел на кухню с красной конторской папкой в руках, положил ее на стол, открыл холодильник и достал из него кусочек голландского сыра. Сделав себе два бутерброда, он налил минуту назад сваренный кофе и, удобно пристроившись на табурете, развязал у папки тесемочки. Вчера после работы он заехал на свою квартиру и забрал папку, чтобы сделать в ней новые записи.

В красной папке Зубков хранил листы бумаги, которые с большой натяжкой можно было назвать дневником. Скорее это были путевые заметки. Костя не мог сказать, зачем он однажды начал делать эти записи. Наверное, в какой-то момент ему захотелось зафиксировать те мысли, что мучили его первые недели. Зафиксировать для того, чтобы позже к ним вернуться.

Вчера Костя почувствовал сильное желание перечитать свои записи. Так, за чтением этих заметок, кофе и бутербродами с сыром, прошли первые два часа. Без двух минут восемь Костя допил вторую чашку кофе и включил маленький телевизор, стоявший на кухне на холодильнике. Экран вспыхнул, по циферблату ползла секундная стрелка. Пошла заставка программы новостей.

Грянул знакомый с детства гимн с незнакомыми словами, за ним появилась милашка телеведущая.

«Доброе утро, дамы и господа, — со сдержанной улыбкой сказала ведущая. — Передаем экстренное сообщение!»

Костя оторвался от заметок и насторожился. Картинка скакнула, ведущая исчезла, и появилось изображение четырех мужчин, сидевших за столом, накрытым зеленой материей. Лицо одного из них Зубкову показалось знакомым. Только сейчас он заметил таблички с фамилиями собравшихся за столом. Ну конечно же, это был Штырев.

«Доброе утро, дамы и господа, — сказал Штырев. — И оно на самом деле доброе. Сегодня в шесть часов утра президент подал в отставку. Режим ставленников Лебедева пал. — Костя не мог поверить в только что услышанное, но чувствовал, что это случилось на самом деле. — На время переходного периода, до новых демократических выборов, власть переходит к Комитету национального спасения. Всем государственным чиновникам и служащим предлагается продолжать исполнение своих служебных обязанностей вплоть до особого распоряжения. Любые беспорядки будут пресечены и в случае необходимости милиции и внутренним войскам будет отдан приказ о наведении порядка более жест-кими способами». Камера немного отъехала назад и сделала наезд на Мукина.

«Доброе утро, страна, — воодушевленно сказал Мукин. — Сегодня мы все проснулись в новом, светлом государстве. Государстве, в котором больше не будет лжи, тотальных слежек, доносов, репрессий инакомыслящих. Отныне в психиатрических клиниках будут лечиться только больные люди, а не треть населения страны. В командировки будут ездить только по служебным делам, а не по приговору особой комиссии. Отныне свобода слова будет основываться на праве каждого говорить то, что он хочет, а не то, что разрешает Служба государственной безопасности».

На кухню вошла Наташа и, встав у Кости за спиной, положила руки ему на плечи.

— Доброе утро, — сказала она сонным голосом. Костя поднял глаза и посмотрел на нее снизу вверх.

— Привет, — сказал он без эмоций.

— Что передают?

— Наши в городе.

— Что? — не поняла спросонок Наташа.

— Президент подал в отставку. Власть перешла к Комитету национального спасения. Наташа медленно села на табурет.

— Спокойствие. Только спокойствие, — сказал Костя с улыбкой. — Ничего страшного не произошло. По крайней мере пока. В стране всего-навсего переворот.

В дверь длинно позвонили. Наташа и Костя перевели на нее взгляд, потом посмотрели друг на друга.

— За тобой или за мной? — спросил Костя, подняв брови и перестав улыбаться.

Наташа сидела белая, как снег. Ее прелестный ротик чуть приоткрылся, а в глазах читался испуг. Повторного звонка не последовало. Костя встал с табурета и пошел открывать дверь. Наташа хотела остановить его, сказать, чтобы он не открывал, но не смогла этого сделать. Казалось, силы покинули ее. И что будет лучше, она тоже не знала. От двери Костя подмигнул ей и щелкнул замком. Он чувствовал легкий мандраж в коленях, но не открывать было глупо. Если это новая власть, то при необходимости она просто высадит дверь.

На пороге в халате и шлепанцах стоял дядя Юра. На его лице, от правого уха до левого, растянулась улыбка. В руках он держал бутылку шампанского.

— Я пришел к тебе с приветом рассказать, что солнце встало! — радостно и с выражением сообщил дядя Юра и вдруг, посерьезнев, добавил: — А чем это у вас пахнет?

Он заглянул Косте за спину, очевидно, пытаясь разглядеть, что у него со штанами. Костя отошел в сторону, пропуская в квартиру раннего гостя, и закрыл за ним дверь.

— Здравствуй, мой цветочек, — улыбнулся Наташе дядя Юра и поцеловал ее в щечку.

— Здравствуй, — испуганно ответила Наташа. — Это ты…

— Бутылка шампанского, — объявил дядя Юра, подняв руку с бутылкой вверх. — Привез из Франции пять лет назад. Спецом, чтобы выпить по случаю и в хорошей компании.

— Ты думаешь, сейчас как раз тот случай, когда пьют шампанское? — наморщив лоб, спросил Костя.

— Ну… откровенно говоря… да, — ответил дядя Юра, срывая фольгу. — Во-первых, шампанское сегодня выпьют Штырев и его команда. Во-вторых, шампанское сегодня выпьют те, кто прежнюю власть тихо ненавидел. В-третьих, сегодня выпьют просто умные люди. Потому что еще неизвестно, чем все это кончится и придется ли еще когда-нибудь пить шампанское. Проволочка была откручена, пробка ослаблена.

— Как будем открывать? — спросил дядя Юра. — По-гусарски или с высшим образованием?

— С высшим, — сказал Костя.

Дядя Юра осторожно придерживал пробку, вращая ее на сорок градусов по часовой стрелке и против, не давая выстрелить. Наконец послышалось резкое шипение, и бутылка была открыта.

— У вас принято пить из горлаR? — с издевкой спросил дядя Юра и положил пробку на стол.

Наташа, все еще растрепанная после сна, поднялась с табурета, и достав из шкафчика три бокала, поставила их на стол. Чуев разлил пенящийся напиток по бокалам.

— Я только не пойму, чему ты так радуешься? — спросил Костя.

— Быть может, это последний бокал шампанского в моей жизни, — ответил дядя Юра. — Могу я выпить его с приятными мне людьми и в хорошем настроении?

Стекло дзинькнуло нежной и чистой нотой. Словами Чуева Наташа была еще раз напугана, а Костя озадачен. Сам же дядя Юра был как-то неестественно весел. Сделав по глотку, все сели на табуреты. В прихожей зазвонил телефон.

— Я возьму, — сказала Наташа и, поставив на стол бокал, вышла из кухни.

— Скажи, пожалуйста, — снова спросил Костя, — чему ты так рад?

— А с чего ты взял, что я рад? — удивленно спросил Чуев, допив шампанское и налив себе еще.

— Да потому, что ты просто сияешь от веселья, — ответил Зубков. — У тебя даже сейчас глаза смеются.

— Смеются… Я смеюсь, чтобы не заплакать.

В кухню вошла Наташа. Как показалось Косте, она была напугана еще больше, чем прежде.

— Звонили из больницы, — тихо сказала Наташа. — Попросили срочно прийти.

— Ничего удивительного, — пытаясь ее успокоить, сказал дядя Юра. — В стране власть меняется. У кого-то сердце не выдержит. А у кого-то и психика. Сейчас все службы города приведут в полную готовность.

Слова дяди Юры вовсе не успокоили Наташу. Она быстро оделась, поцеловала Костю и дядю Юру и ушла. Зубков и Чуев остались сидеть на кухне, допивая «Дом Периньон».

— Нет, родной. Крикуны — это не те люди, которые принесут обществу желаемые перемены, — сказал Чуев, как только входная дверь хлопнула. — Их поэтому так и называют: крикуны. Другое дело, что они сыграли отведенную им роль. Сдвинули процесс с мертвой точки. Вода в нашем озере покоя давно зацвела и протухла. У меня двойственные чувства. С одной стороны, я рад, что началось хоть какое-то движение, с другой — мне страшно, потому что я предвижу большую кровь.

— Ты думаешь, их кто-то специально выпустил наружу, как чертика из коробочки? — спросил Костя.

— Не исключен и этот вариант, — ответил дядя Юра. — Я все же склонен считать, что они сами все это затеяли, хотя и с трудом могу поверить в то, что крикуны на такое решились. Но беда даже не в этом, сейчас крикуны не знают, что делать дальше. Они так долго стремились к перевороту, что перестали задумываться о программе действий, на случай если он действительно произойдет. Для них был важен сам процесс. — Дядя Юра встал с табурета. — А теперь пора и нам на работу. В такое время журналисту дома сидеть грех. Встретимся внизу.

Через полчаса Зубков и Чуев вышли из подъезда. Неизвестно откуда доносилась музыка. Когда они вышли со двора на улицу, их взору открылось массовое веселье. Люди не торопясь прогуливались по улицам, как будто сегодня был национальный праздник. Они пели, пили, отплясывали. Молодежь кружила прохожих в хороводе. Казалось, на город опустилось безмерное счастье. В кафе и барах с большой скидкой разливали спиртные напитки. В глазах хозяина одного из заведений Зубков прочел испуг. Костя понял, что щедрость идет не из-за праздника, а из-за боязни погромов. Это был второй испуг, который в тот день увидел Костя.

На перекрестке произошло слияние двух праздничных колонн в одну. С транспарантами и бумажными цветами, с детьми, сидящими на плечах пап, и воздушными шарами на ниточках счастливая масса двигалась к центру города. Атмосфера праздника усиливалась. Появились ряженые. С бутылкой вина и стаканом в руке навстречу Зубкову шел человек со знакомым лицом и сияющими глазами. Костя быстро вспомнил его. Это был Федотов. Первый раз они встретились в зале ожидания, когда его забрала милиция у выхода из халявки. Еще один раз они встречались на вечерних посиделках.

— Если не ошибаюсь… Константин? — спросил захмелевший Федотов.

— Да. Здравствуйте, — чуть улыбнулся Костя.

Чуев кивнул головой и тоже улыбнулся. Федотов налил полстакана вина и протянул его Косте.

— За свободу! — провозгласил Федотов.

Окружающие их люди хором крикнули «За свободу!», и в воздух полетело конфетти. Зубкову показалось, что все смотрят на него и ждут, выпьет он за свободу или нет.

— За свободу, — сказал Костя и выпил вино. Затем за свободу выпил и дядя Юра. Только он пил молча.

Вокруг Федотова, Зубкова и Чуева образовался хоровод. Подвыпивший Федотов поднял вверх руки с бутылкой и стаканом и отплясывал вместе с хороводом. Все просто светились от счастья. Дядя Юра и Костя, улыбаясь в ответ прохожим, пробирались сквозь толпу. Откуда-то взялся человек с аккордеоном. Хоровод распался на пары, и они закружились в ритме «Голубого Дуная».

Словно из-под земли появился Мухин. Он поздоровался с Чуевым и Зубковым. Как показалось Косте, Мухин не сильно радовался происходящему, но и не сильно переживал. Возможно, он был просто спокоен.

— Ну, что ты думаешь по поводу всего этого безобразия? — спросил Мухин, перекрикивая музыку.

— Я думаю, что город, как и вся страна, сегодня нажрется, — ответил Чуев. — А завтра будет опохмеляться.

— У тебя есть знакомые, которые могут достать оружие? — спросил Мухина Костя.

— Зачем? — удивился снова возникший Федотов. — Ведь это ре-во-лю-ци-я. Режим клики Лебедева пал. Свобода, равенство, братство. Бог создал человека…

— А Смит и Вессон сделали людей равными, — перебил его Костя.

В редакцию Чуев и Зубков попали только к обеду. Костя ожидал увидеть там вавилонское столпотворение, но его ожидания не оправдались. По коридорам никто не ходил, почти все корреспонденты были на улицах. Они собирали информацию. Людям нужны новости — они их получат. Большинство же из тех, кто был в редакции, сидели в зале для совещаний. Кто-то курил, запрет на курение в общественных местах почти единогласно на сегодня было решено отменить, и в задумчивой беседе каждый высказывал свои догадки и предположения.

— Не верю я в Это, — сказал Лобачевский. — Слишком неожиданно все Это произошло.

— А ты что, ждал революционную ситуацию? — спросил Новиков, ответственный секретарь. — Верхи не могут, а низы не хотят.

— Да, если угодно. В природе существуют некоторые правила. Все это сильно смахивает не на революцию, а на самопровозглашение. А раз так, то и принимать происходящее нужно соответственно.

— Николай Алексеевич, ты своими заявлениями, ей-богу, порой в тупик ставишь, — сказал Брюхин, начальник транспортного отдела. — Какая тебе в этом обществе может быть ситуация? Все не то что могут, а даже очень хотят.

— Нет, не все могут и не все хотят! — негромко, но с акцентом на последнем слове сказал Лобачевский.

— Уж не сам ли ты готовил маленький переворот? — спросил Картошкин.

— Ничего я не готовил. Просто я констатирую факт, что не всем прежняя жизнь нравилась.

— Так ты думаешь, большие перемены произойдут? — спросил Михалыч. — Свобода, равенство, братство?

— Я не сказал, что перемены будут в лучшую сторону. Но как прежде уже тоже не будет. Так что мало не покажется.

Дверь открылась, и в зал вошел Филатов, владелец газеты. За ним шел главный редактор. Все с ними поздоровались. Редактор, как всегда, был сдержан, но не высокомерен. Всем предложили сесть в кресла. Главный редактор и владелец газеты поднялись на сцену, сели за стол и пододвинули к себе микрофоны.

— Итак, господа, — сказал главный редактор, — поздравляю вас с «поющей революцией».

— И пьющей, — крикнул кто-то из задних рядов. Все заулыбались, захмыкали, но быстро успокоились.

— Я вам говорю официальные сведения, — продолжил главный. — Именно так назвал Это действо Мукин. Если кто-то еще не в курсе — объясняю. Власть перешла к Комитету национального спасения. Председателем комитета является всем известный Штырев, заместителем председателя — Мукин. Из комитета с курьером нам было доставлено письмо. Сейчас я его зачитаю.

Главный редактор достал из внутреннего кармана пиджака продолговатый конверт, извлек из него сложенный втрое лист бумаги, развернул и, откашлявшись, зачитал:

Уважаемые дамы и господа. От лица Комитета национального спасения позвольте поздравить вас с августовской революцией. В народе ее уже назвали поющей. Именно это еще один аргумент в пользу того, что все происходящее является не путчем группы заговорщиков, а волеизъявлением подавляющего большинства граждан. В нашей стране произошли большие перемены. И не в последнюю очередь от вас, журналистов, зависит то, как будут развиваться дальнейшие события. Слово может привести не только к миру, но и к войне. Мы призываем вас быть выдержанными, осмотрительными в выборе выражений и эпитетов, не делать скоропалительных выводов, всегда сообщать только факты, без оттенка эмоций. Ваша газета всегда придерживалась этой позиции. Мы надеемся, что и впредь вы не измените своего лица. Завтра будет созвана большая пресс-конференция, на которой председатель Комитета национального спасения господин Штырев ответит на все вопросы. Надеемся на вашу мудрость и гражданскую позицию.

Председатель Комитета национального спасения Мукин Заместитель председателя Комитета национального спасения Штырев

Главный редактор закончил чтение, положил письмо перед собой и сцепил пальцы рук в замок. Все присутствующие молчали.

— Вот это то, что новая власть сказала нам, — проговорил главный редактор. — Теперь о том, что ответим мы. Господа, я тысячу раз призывал вас к хладнокровию. Сейчас я готов повторить свои слова еще тысячу раз. Я настаиваю, чтобы вы ни во что не вмешивались и не участвовали ни в каких политических партиях или движениях. Я настаиваю, чтобы вы оставались нейтральны и беспристрастны. Если, конечно, хотите работать в нашей газете и далее. Любая борьба за власть рождает тысячи провокаторов.

Я настаиваю на том, чтобы каждая информация тщательно перепроверялась. Газета должна оставаться нейтральной к переменам. По крайней мере первое время.

— Да, господа, — сказал Филатов. — Как владелец газеты я могу сказать то же самое. Если вы собираетесь и дальше работать в газете, вам придется оставаться нейтральными. Кто не уверен, что сможет это сделать, должен уйти. Я не позволю превратить газету в рупор какой-либо партии. Наше дело — новости. Новости и еще раз новости.

После короткого совещания все занялись делом. Чуев стал выяснять, кто из бывших поставщиков продолжает работать, Зубков собирался ехать в центр города.

У выхода из гардероба Костю окликнул дядя Юра и сказал, что звонил Богатырев. Данилыч предложил встретиться вечером у него дома. Часиков в восемь. Костя сказал, что будет обязательно. Выйдя из газеты, он достал мобильный телефон и позвонил Наташе на работу. Она сказала, что сегодня домой не придет. Из министерства пришла бумага, в которой говорилось, что все медицинские учреждения переводятся на круглосуточное дежурство. Костя предупредил, что после работы поедет к Богатыреву, и если что, чтобы Наташа звонила туда.

Машина Зубкова так и осталась стоять возле газеты. Он решил, что метро в данной ситуации будет наиболее безопасным видом транспорта и уж точно более скоростным. Город в одночасье превратился в пешеходную зону. Все вышли на улицы.

Вечером в квартире Богатырева собрались старые друзья: Чуев, Лукошкин, Мухин, Лобачевский. Компания собиралась регулярно раз в месяц, чтобы поиграть в преферанс. Относительно новым был только Костя. Он и пришел последним.

С улицы доносилось пьяное пение, где-то надрывалась гармошка. В этот вечер решили обойтись без спиртного. Слишком серьезное событие произошло. Его осмысление требовало трезвой головы. Все сидели за столом и пили чай. На столе стояли три начатых торта: «Чародейка», «Птичье молоко», «Ландыш». Один лишь Богатырев был пьян. Он набрался еще днем, на улице.

— У тебя не видно видеокамер… — сказал Костя, когда огляделся в квартире Данилыча.

После казуса в квартире Наташи он всегда, когда оказывался в помещении, первым делом искал камеры.

— Камеры безопасности дело добровольное, — ответил Данилыч. — Я их ставить не просил. А на Советы… В общем, я их послал.

Костя вошел в комнату, поприветствовал присутствующих и положил на стол пакет с кремовыми пирожными. Все кивнули ему в ответ и продолжили слушать Лобачевского. Николай Алексеевич как всегда блистал глубиной мысли и красноре-чием.

— Идея безграничной свободы неосуществима, потому что никто не умеет ею пользоваться в меру. Что заявляет Комнацспас? Полное самоуправление? У-то-пи-я! Стоит только народу на некоторое время предоставить самоуправление, как это самоуправление тут же превращается в распущенность. А так все и будет. Очень быстро возникнут междоусобицы, которые быстро перейдут в погромы. На почве все той же социальной справедливости. История знает сотни примеров, когда в подобных битвах сгорали государства. Значение самого слова «государство» превращалось в пепел.

— Алексеич, от твоих слов сильно отдает монархией.

— Да. Я заявляю, что кухарка не может управлять государством, но и право управления по крови — тоже недопустимо. А вот когда кухарка пойдет учиться управлению и если она научится чему-нибудь… Если найдется достаточно желающих доверить ей управление страной, тогда пожалуйста. Только нужно уметь отвечать за последствия своего выбора.

— Я согласен с Алексеичем, — сказал Мухин. — Ведь никто толком так и не сформулировал определение демократии.

— Демократия — это форма общественного строя, в котором свобода одного человека ограничивается свободой другого, — сказал Лукошкин.

— Да, — согласился Мухин. — Но это определение больше претендует на лозунг.

— Почему?

— Оно неточно, даже аморфно. Это то же самое, что и заявление: все металлы электропроводны. С этим никто не спорит, но вода тоже электропроводна. Однако от этого она не стала металлом.

— Не все то золото, что с воза упало, — сказал Чуев.

— Вот! Это очень точно. Именно об этом я и говорю. Конечно, замечательно, когда человек свободен в поступках ровно настолько, чтобы не мешать другому, но как определить эту грань?

— По-моему, ты заблудился в своих мыслях, — сказал Чуев, доставая из бумажного пакета пирожное.

— Ничего подобного, — возразил Мухин. — Представим свободу человека в виде окружности. Берем циркуль и чертим две наползающие друг на друга окружности. Налицо конфликт свобод граждан. Теперь попробуем определить, где ограничивается свобода каждого. У нас три варианта. Первое: через точки пересечения окружностей проводим прямую. Тем самым мы ограничиваем свободу каждого. Второе: мы определяем зону интересов в момент их столкновения. То есть кто первый, тот и прав. Тем самым одна окружность занимает часть другой. И третье: ограничиваем свободу каждого началом интересов контрагента, создавая тем самым некоторую зону отчуждения.

— Конечно же, первое, — сказал Лукошкин. — Правило «кто первый встал, того и тапки» здесь не сработает.

— Но окружности бывают разных размеров, — заметил Мухин.

— Если я тоньше, мне что, меньше есть надо? — спросил Лукошкин. — Нет. Так дело не пойдет. Каждому предоставляются равные права и свободы. Поэтому разграничение определяется правилом.

— Значит, нам нужен свод правил, — сказал Мухин. — А свод правил — это уже не та демократия. Свобода каждого ограничивается не свободой другого, а определением, то есть законом. Закон принимают представители, а не каждый гражданин в отдельности. То есть вероятность того, что закон не соответствует волеизъявлению народа, а всего лишь желание избранных, которые руководствуются своими интересами, достаточно велика.

— Константин, какое твое мнение? — спросил Лобачевский.

— Утопия. Лобачевский немного улыбнулся и чуть развел руки в стороны.

— И он прав.

— С другой стороны, я согласен с Черчиллем, — сказал Мухин. — Кажется, это он сказал: «Демократия — это дрянная система, но ничего лучшего люди еще не придумали».

— С этим сложно спорить, — согласился Чуев, — да и не хочется. Но если я правильно тебя понял, ты просто предлагаешь называть вещи своими именами, а не прятаться за красивые фразы, смысл которых не соответствует действительности. В этом я тебя поддерживаю.

— Костя, мы здесь давно сидим, что там, на улице? — вдруг спросил Лукошкин.

— Весь город упивается в полном смысле слова «пить». Как будто бы винные склады открыли и бочки выкатили на улицу.

— Классическая схема, — сказал Лобачевский. — От того, как предсказуемо развивается ситуация, даже страшно становится.

— Как работа начинается с перекура, — заметил пьяный Богатырев, — так и новая власть начинается с банкета.

— Начнется все с поисков виноватого, — сказал Лобачевский. — Как всегда это будут евреи. Моисей, ты готов?

— Я не еврей, — ответил Чуев и откусил пирожное.

— Как это? — удивился Лобачевский. — Ты же Моисей. И не докажешь ты ничего. Не успеешь. Так что, батенька, ты еврей. Смирись с этим.

— Мукин и Штырев, конечно же, болтуны, — сказал Лукошкин, — но… они же цивилизованные люди. Образованные и воспитанные.

— Моисей, давай взорвем че-нить на хрен, — сказал пьяный Богатырев.

— Подожди, — ответил Чуев, как бы остановив Богатырева ладонью левой руки.

— Да их никто и не спросит, — улыбнулся Лобачевский. — Их поставят перед фактом, что охлос требует жертву. Если никто не виноват, никого не накажут, значит, все останется, как и прежде. Ничего не изменится. Тогда зачем было все это затевать? Так что им просто придется кого-нибудь убить.

— Но ведь крикуны не единственная партия в стране, — заметил Лукошкин. — Теперь, когда нет тотального контроля, партий станет еще больше. В конце концов найдутся люди, которые покажут, насколько абсурдны идеи крикунов.

— Именно потому, что однажды вдруг все стало можно, и начнется настоящая грызня, которая непременно перерастет в бойню.

— Господа. Вы слишком сильно сгущаете краски, — сказал Лукошкин. — Всегда найдутся умные люди, которые понимают, что разрешение споров, пусть политических, с помощью кровопролития недопустимо.

— Всегда найдутся недовольные, — уточнил Чуев. — Точно так же, как найдутся и те, кто будет подначивать их, не забывая при этом делать ставки.

— А остальным в это время будет на все плевать, — добавил Мухин.

— Кстати, о многопартийности, — сказал Чуев. — Действительно, партии теперь будут плодиться как кролики. Вопрос, сколько из них готовы строить государство, а не играть в политику.

У нас Петрович, из четвертого подъезда, между прочим, тоже большая партийная величина дворового масштаба. Во времена его героической зрелости он был секретарем первичной организации на заводе «Красный трансформатор». После прихода Лебедева к власти актуальность компартии упала. На продвижение по службе членство в ней больше не влияло. За нелояльность к стенке не ставили. Вот и разбежались кто куда. Эти дворовые деятели через пять лет собрались и постановили восстановить первичную организацию. Сурин — секретарь партячейки, Иванов — заместитель секретаря, Сидоров — культмассовый сектор, а перечница Коллонтай — сектор пропаганды и наглядной агитации. Печать у Петровича еще заводская осталась. Заплатили взносы за пять лет. С тех пор раз в месяц собираются, платят взносы, Петрович в партийные билеты печать ставит, Сидоров, как культмассовый сектор, организует закусон, а Коллонтай бежит в магазин за красненьким. Вот это наглядная агитация. Вот это я понимаю. Между прочим, за пятнадцать лет в их ячейку вступили еще трое. Так что это у них теперь что-то вроде закрытого клуба. И кого попало они не принимают. Кандидатский срок как минимум полгода.

Так вот. Пока все это организуется стараниями Коллонтай и Сидорова, Иванов составляет протокол заседания. С постановлениями, на что тратятся партийные деньги. Тратятся они, естественно, на агитацию, канцтовары, поход в Музей Ленина. Даже билеты где-то нарыл и приколол к протоколу.

— Какие билеты? — спросил Костя.

— Железнодорожные. Что они в Шушенское ездили. А ты говоришь: митинг, флаги… их бронепоезд на запасном пути. Можешь не сомневаться. А случись так, что с каждого спросится: «Товарищ, а где ты был в трудный для родины час?» — у них готово дело. Быстренько представят отчет о проделанной подпольной работе. С подписями и штемпелями. А теперь скажи мне: что они смогут противопоставить желающему в диктаторы? Ничего. По привычке соберутся на пару митингов и по той же самой привычке уйдут в тихое подполье. Взносы пропивать.

— Ну так че, взорвем или нет? — повысил голос Богатырев. Все посмотрели на него.

— Чем?! — не выдержал Чуев.

— Спокойно, — сказал Иван Данилович. Язык его перестал заплетаться, слова стали внятными и весомыми.

Опираясь двумя руками о стол, он поднялся со стула и медленно подошел к серванту, стоящему посреди двух платяных шкафов. Все присутствующие наблюдали за ним с интересом. Богатырев вдруг замер, как будто никак не мог что-то вспомнить. Через несколько секунд, очевидно, что-то прояснилось в его сознании, он подошел к правому шкафу и раскрыл дверцы. Мухин выронил чайную ложечку, и в возникшей тишине она смачно звякнула по блюдцу. Богатырев расплылся в улыбке и довольно икнул.

— Пжалста, — сказал он, показывая на пластид, который занимал все пространство шкафа без остатка.

Все молчали. Было слышно, как над пирожными жужжит неизвестно как попавшая в комнату пчела.

— Ты откуда это взял? — через минуту спросил Мухин.

Задать этот вопрос хотели все, но выговорить смог только он. Очевидно, сказались годы службы.

— А… твои корочки больш не дес-ствительны, — улыбнулся Богатырев. — Так что з-запросто могу не отвечать.

Больше никто не проронил ни слова. Иван Данилович понял, что его фокус должного эффекта не произвел, вздохнул разочарованно, закрыл шкаф, обошел стол и занял за ним свое место.

— Ты стал много пить, Данилыч, — мрачно констатировал Чуев.

— Я знаю, — ответил Богатырев. — Только, наверное, не много, а часто. Скучно как-то стало последнее время.

— А ты женись, — предложил Мухин. — Не соскучишься. Богатырев ответил не сразу.

— Нет, ребята. Мы с Моисеем как доказательство от обратного.

— В каком смысле? — не понял Лобачевский.

— Должен же быть у вас перед глазами пример неженатого мужика. Должны же вы с чем-то сравнивать свое счастье. — И добавил с усмешкой: — Или несчастье.

На улице что-то бабахнуло, и гулкое эхо отозвалось многократным повтором. Все повернулись в сторону балкона и медленно начали вставать с мест. На балконе у Богатырева было тесновато, но поместились все. Через несколько секунд томительного ожидания небо с треском разорвалось тысячей огней праздничного фейерверка. На улице послышались крики. После каждого нового букета огненных цветов народ с самозабвением кричал «Ура!». На Костю накатило воспоминание, как в детстве на Седьмое ноября или Девятое мая вечером с родителями и знакомыми они ходили на пустырь смотреть салют. В те дни тоже все были искренне счастливы. И если не все, то многие.

Так же по одному все вернулись в комнату. Между тем небо снова и снова освещалось яркими разноцветными вспышками. Так продолжалось около часа.

После фейерверка гости помогли хозяину квартиры убрать со стола, вымыть посуду и разошлись по домам. Народ продолжал гулянье, начатое утром. Кругом слышались песни и смех. Проехав две остановки на метро, Костя и дядя Юра неторопливо шли от станции до дома.

— По пиву? — предложил Костя, когда они проходили мимо шумного кафе.

— Не возражаю, — ответил дядя Юра.

Они купили по пластиковому стакану светлого «Тульского» и той же неторопливой походкой пошли дальше в сторону дома.

— Ты коренной москвич? — вдруг спросил Костя.

— Нет. Мать с отцом приехали на стройку. Там и познакомились. У меня вообще занятная родословная.

— Ты сын турецко-подданного? — улыбнулся Костя.

Дядя Юра сделал большой и вкусный глоток янтарного напитка, облизал губы и глубоко вздохнул.

— Начнем с отца. Его отец, то есть мой дед, познакомился с моей бабкой в Первую мировую войну. Дед у меня был донским казаком. Как-то они ворвались на плечах противника в его лагерь, и тут-то он увидел молодую докторшу. Не знаю, что он ей там рассказал, и главное, как она его поняла, но с войны дед привез жену-немку. Вот отсюда, наверное, все и пошло. Представляешь, какая смесь…

— Что русскому хорошо, то немцу смерть, — согласился Зубков и запил эту мысль пивом.

— Матушка у меня тоже была дай Бог каждому. Ее отец, мой дед, был грузином. Потомственный князь. Женился на хохлушке. В общем, коктейль Молотова. Детство мое прошло в коммуналке. Так что вспомнить есть что.

На перекрестке человек сорок весело отплясывали под местный духовой оркестр. Милицейские патрули миролюбиво прогуливались по городу, не мешая народу веселиться. Городские власти принимали в веселье самое непосредственное участие. До поздней ночи по городу ездили передвижные магазинчики и продавали напитки и легкую закуску.

Оказавшись дома, Костя позвонил Наташе и спросил, как у нее дела. Наташа сказала, что все в порядке. День прошел спокойно. Сейчас они с девчонками сидят и пьют чай в столовой. Ночевать она останется в больнице. Домой придет не раньше чем завтра вечером.

Положив трубку, Костя развалился в кресле и включил телевизор. Делать было вроде как нечего, а спать ему пока не хотелось. Экран еще не загорелся, но Зубков уже услышал неспешную, отрывистую речь Компотова. Костя взглянул на часы. Компотов не изменил своему стилю. Он, как и всегда, говорил, делая секундную паузу почти после каждого слова.

«…Как бы там ни было на самом деле, — говорил Компотов, — народ, общество приняло так называемую поющую революцию достаточно спокойно. Весь день на улицах города продолжались праздничные гулянья, к вечеру перешедшие в карнавал. Люди собираются большими группами, танцуют вальсы, поют песни. Мэрия позаботилась о том, чтобы праздник был полноценным. По городу курсирует несколько сотен автолавок, прямо с колес снабжая людей напитками, закусками и мороженым. Спонтанный праздник был обеспечен всем необходимым. Милиция не вмешивается и спокойно наблюдает за происходящим, пресекая редкие случаи нарушения общественного порядка.

Праздник продолжается. Новая власть обещает настоящую демократию, свободу слова, свободу мысли. Ну что же, посмотрим. Еще ни одна власть не объявляла, что с первых же дней ее правления начнется террор. В конце концов, история знает сотни примеров…»

Зубков не дослушал, какие же примеры знает история, и выключил телевизор.

Глава 7 Постоянное среди переменного

Адъютант Печоры вошел в кабинет своего начальника — министра Службы государственной безопасности через полчаса после отречения президента от власти и долго топтался возле большого кожаного дивана, на котором, укрывшись пледом, спал Печора. По уставу ему отводилась одна минута на то, чтобы сообщить о государственном перевороте, но… адъютант не мог в это поверить. В конце концов, справедливо решив, что даже если это идиотский розыгрыш или учение, то он действует строго по уставу и в любом случае получит благодарность за службу, протянул руку к пледу. Растолкав министра, адъютант на одном дыхании выдал полстраницы машинописного текста. Печора решил, что спросонок не понял, что ему сказали, протер глаза и попросил повторить. Адъютант испугался пуще прежнего и повторил текст слегка дрожащим голосом. Печора сильно удивился, услышав фамилии руководителей переворота. Во-первых, крикуны в принципе на подобное не способны. Во-вторых, они ручные и делают то, что он, Печора, им приказывает. В-третьих… то, с какой легкостью президент низложил с себя полномочия и перед кем, перед крикунами… Но все это было мелочью по сравнению с тем, что у него под носом был заговор, а он даже и не подозревал об этом. В произошедшее невозможно было поверить. Только через двадцать минут Печора узнал о настоящих обстоятельствах отречения президента. Это его несколько реабилитировало в своих глазах.

На восемь часов было назначено экстренное совещание начальников отделов и командиров подразделений. Генералы и полковники быстренько сообразили, что в создавшемся бардаке им лучше держаться друг друга, и поэтому подтвердили свое полное и безоговорочное подчинение министру. Еще через полчаса все объекты Службы государственной безопасности были взяты под усиленную охрану. Печора ждал погромов и волны самосуда, а получил всеобщую пьянку. К одиннадцати часам приехал Штырев и очень долго объяснял ему, что смена власти никоим образом не скажется на сотрудниках Службы государственной безопасности. Напротив, Комитет национального спасения просит помощи у Службы государственной безопасности в поддержании порядка. Расстались они мирно. Штырев был уверен, что выиграл время и позже обязательно свернет шею СГБ, а Печора был уверен, что крикуны долго не продержатся.

Около двенадцати ночи Яншин сидел в кабинете Шваркина и обсуждал с ним возможное развитие ситуации. Шваркин немного нервничал. Все-таки он был кадровым офицером СГБ. Яншину было проще. Ему присвоили звание, так как он был психиатром.

Жалюзи на окнах были опущены. Свет настольной лампы освещал стол Шваркина, на котором стояла початая бутылка коньяку, две рюмки и блюдце с лимоном, нарезанным колечками.

— Да успокойся ты наконец, — сказал Яншин. — Чего дергаешься? Он положил в рот колечко лимона и, чуть морщась, начал жевать его.

— С чего ты взял, что я дергаюсь? — удивился Шваркин. — Я совершенно спокоен. Печора прав. Наша работа нужна при любой власти.

— Умгу, — сказал Яншин и мотнул головой. — Только новая власть имеет обыкновение отстреливать руководство прежней Службы государственной безопасности. Так, на всякий случай. Шваркин улыбнулся, взял бутылку и разлил коньяк по рюмкам.

— А ты, Павел Егорович, смотрю, совсем не беспокоишься о будущем, — сказал он. — Ты часом не договорился уже с ними?

— Все может быть, Владимир Ильич. Все может быть, — улыбнулся в ответ Яншин. Они подняли рюмки и выпили коньяк.

— Я, Владимир Ильич, врач. Психиатр. И, смею заявить, психиатр хороший. Я людям помогаю. Не будет меня, таких, как я, психи по городу разбегутся.

— То-то и оно, Павел Егорович, что психиатр. Чем психиатры занимались, вся страна знает.

— Вся страна знает, что стучала друг на друга, причем стучала не всегда добросовестно. Государство знало, что народ врет, и ничего не делало. Народ знал, что государство знает и ничего не делает, и продолжал врать. Так что психиатры делали то же самое, что и народ.

— Ты так говоришь… как будто знаешь, что у них в голове.

— Работа у меня такая, — улыбнулся Яншин, — знать, что у пациентов в голове. Ты окошко открой и послушай. Страна гуляет. Плевать она хотела на тебя, когда есть повод для праздника. Самое главное в этой ситуации — не делать резких движений и необ-думанных поступков.

— Как твои испытания по новым технологиям обработки сознания? — вдруг переменил тему Шваркин.

— Испытания? — удивился Яншин. — Испытания в стадии испытания. Вот, кстати, тебе еще один аргумент в нашу пользу. Сколько лет мы эту тему разрабатываем? И что теперь… нас к стенке, а тему в другие руки?

— Они могут просто закрыть ее и все.

— Кто, Штырев?

Яншин так сильно удивился, что брови его поднялись, глаза округлились, а лоб наморщился.

— Господь с тобой, Владимир Ильич.

— Ну что же… Возможно, ты и прав.

Шваркин снова взял бутылку и разлил коньяк по рюмкам. Яншин взял в одну руку рюмку, в другую колечко лимона.

— Давай, Павел Егорович, выпьем. За нас.

— Давай.

— Все-таки… какие бы трения у нас ни случались по работе, в трудную минуту мы не станем стрелять в спину друг другу. Правители приходят и уходят, а СГБ вечно.

Глава 8 В большой семье клювом не щелкают

В булочной никого не было. Зубков купил две булочки с маком, батон белого и полкаравая черного. Выйдя из магазина, он прошелся до перекрестка, купил литр деревенского молока и пошел домой. Ровно в девять Зубков вышел из подъезда, чтобы ехать на работу. За доминошным столиком, под деревьями напротив подъезда, опохмелялись три мужика, со второго, шестого и девятого этажей. Дрожащими руками Коля со второго этажа наливал из бутылки в граненый стакан лекарство. Юра с девятого вцепился в этот стакан глазами, словно бультерьер зубами.

Дорога к метро проходила мимо хозяйственного магазина. Из его дверей вышла кривоногая старушенция и поволокла за собой две сумки-тележки, забитые чем-то под самый не балуй. Следом за бабушкой вышел ее дедушка. За плечами у него был рюкзак, который в народе с любовью называют «мечта оккупанта». Чтобы не упасть под тяжестью своей ноши, дед наклонился вперед на тридцать градусов и чесал за бабкой с крейсерской скоростью. В качестве правого и левого противовеса выступали все те же сумки-тележки. Зубков замедлил шаг, наблюдая за семейной парой. В этот момент из дверей хозяйственного магазина выбежала еще одна бабка и рванула в противоположную сторону. Сумки оттягивали ее руки и почти доставали асфальта. Зубков остановился. В какой-то момент бабка оступилась, чиркнула сумкой по асфальту, и из нее что-то вывалилось. Не сбавляя скорости, бабка бросила взгляд на свою потерю и продолжила путь.

Зубков не вытерпел и из любопытства — что же такое все тащат? — перешел дорогу. Пока он приближался к непонятной коробочке розового цвета, к ступеням магазина подбежали две женщины и мужчина и скрылись за стеклянными дверьми. Улица вдруг начала оживляться. Стараясь не привлекать к себе внимания, народ потянулся к магазинам, очень быстро переходя с быстрого шага на рысцу.

Розовой коробочкой, оброненной бабушкой на марш-броске, оказалось обычное туалетное мыло. Через секунду Зубков все понял. Он зашел в магазин и в подтверждение своих предположений увидел, что народ метет с прилавков все подряд. «Быстро ребята сориентировались», — подумал Костя и достал телефон.

— Моисей? Привет, — сказал Костя, выходя из магазина. — Я тут проходил мимо хозяйственного магазина и заглянул внутрь. Народ метет все подряд.

— Долго спишь, молодой человек, — ответил Чуев. — Я уже… — он замолчал на секунду, — десять минут как встал под погрузку. Так что можешь смело ехать на работу. Набор первой необходимости я тебе гарантирую.

Признаться, Костя вздохнул с облегчением. Когда он понял, что город, опасаясь перебоев в снабжении магазинов, причем справедливо опасаясь, смена власти все-таки, запасается всем чем только можно, он тоже подумал: а не купить ли ящичек чего-нибудь? Просто так, чтобы было. И Чуеву он звонил в надежде услышать одобрение своих намерений. Что, собственно говоря, и услышал.

Только мудрый Моисей еще вчера поздно вечером позвонил главному редактору и спросил: а не сделать ли нам НЗ на всю газету? Переходный период может ведь во что угодно перейти.

А главный редактор на то и главный, чтобы отвергать глупости и одобрять разумное, доброе, вечное. Услышав: «Молодец, Моисей», дядя Юра позвонил в транспортное агентство, благо были такие, что принимали заказы круглосуточно, и заказал к восьми часам восьмифутовую фуру. Затем позвонил на оптовый склад и заказал предметы первой, второй и третьей необходимости из расчета грузоподъемности машины. Третий звонок решил проблемы с разгрузкой. И осечки не случилось. Потому что война войной, а коммерция коммерцией. К утру заказ был собран, машина пришла вовремя, и когда позвонил Костя, она уже стояла под погрузкой, а в редакцию выехала бригада грузчиков. Свободное место на складе было, но Чуев был уверен, что к вечеру каждый перевезет свою долю домой. Как говорится, поближе к сердцу. И не важно, что от кровати и до кухни пройти можно будет только бочком. А если все обойдется и запас не понадобится, то все можно будет запросто спихнуть в магазины. Благо возле редакции их был полный спектр. Да и на такой объем покупки полагается как минимум месячная отсрочка платежа и солидная скидка, что тоже, в общем-то, нелишне.

Но всего этого Зубков не знал. Он вздохнул с облегчением, как вздыхают люди, когда кто-то принимает за них пусть несложное, но неудобное решение, и положил телефон в карман. Он улыбнулся той разумной суете, которая с каждой минутой все усиливалась на улицах, и продолжил путь к метро.

В том самом пивном баре под открытым небом, где вчера по пути домой они с дядей Юрой купили по стакану пива, сидели два десятка посетителей — исключительно мужчины. Они сидели по одному, по два за столиками и пили пиво. Костино внимание привлек второй от входа столик под зеленым зонтиком. За ним сидели пять джентльменов от тридцати до сорока лет и тоже опохмелялись. Почти синхронно они поднимали кружки, сделав по глотку, опускали их на стол, чуть запрокидывали головы назад и, прикрыв опухшие веки, блаженно затягивались сигаретами.

«А неплохо вчера город погулял», — подумал Зубков, глядя на контейнеры, полные пивной, винной и водочной тарой. Каждый третий встречный подтверждал эту мысль своим внешним видом. Нельзя сказать, что утро далось городу тяжело, но то, что нелегко, это точно.

Зубков вошел в редакцию в половине десятого. Газета бурлила, как улей. Все уже знали перечень и количество купленных Чуевым товаров, к секретарше пришел факс, и рассуждали, как их лучше поделить, по-честному или по справедливости. Зубков не стал отвлекаться на хозяйственные разговоры, знал, что сильно не обделят, и прямиком направился к своему столу. У Кости был материал для статьи, и он горел желанием выплеснуть наблюдения наружу. Сегодняшний номер газеты действительно придерживался сухих статистических фактов: что произошло, кто как отреагировал, кто что заявил, кто о чем предупредил, как принял перемены народ. В завтрашний номер Костя готовил статистическую справку, полученную им из справочной системы. В ней говорилось, сколько и какого алкогольного напитка было продано магазинами за вчерашний день. Проделав нехитрые математические вычисления, Зубков вывел таблицу «употребленного градуса» на душу населения в общем, а затем и по разделам. Статья вышла с юмористическим оттенком. В общем и целом получалось, что город перекрыл свою дневную норму по алкоголю почти в четыре раза.

К трем часам Чуев закончил разгрузку фуры, а Зубков в четвертый раз перечитал статью и отдал ее корректору. После разговора с корректором он позвонил Наташе на работу, справился, как у нее дела, и через пять минут спустился в столовую съесть заработанный обед.

В столовой было как всегда немноголюдно. Зубков взял куриный суп с гренками, салат из свежей капусты, жареную баранину на ребрышках, отварной рис, два стакана сока грейпфрута. Он с трудом уместил свои тарелки на подносе и двинулся в обеденный зал. Возле окна сидели Чуев и Михалыч. Суп они уже съели и только что приступили ко вторым блюдам. Дядя Юра пережевывал двойную порцию жареного куриного филе и запивал все пивом. Михалыч приступил к жареной треске, собираясь запивать ее «Цинандали». Зубков подсел за их столик и бросил в тарелку с супом горсть гренок.

— Слышал, сколько город выпил за вчерашний день? — спросил Чуев, почувствовав начало насыщения.

— Даже написал, — ответил Костя.

— А чего же не бухнуть-то по хорошему случаю, — равнодушно заметил Михалыч.

— Да еще и со скидкой, — согласился дядя Юра. — Мэр двадцать пять процентов отклячил, городской налог сократил.

— Да одним-то днем дело не ограничится, — заметил Костя. — Утром весь город опохмелялся.

— Как Наталья? — спросил Костю дядя Юра.

— Нормально. Политических выпустили, оставили только клинических больных. Все перемыли. Ночевали в больнице. Из министерства пришел приказ подготовить места на случай беспорядков. Сегодня вечером их должны сменить, ночевать будет дома.

— Ты-то сам как думаешь? — спросил Михалыч.

— По поводу? — не понял Костя.

— Понадобятся места или нет?

— Не знаю. Я не местный.

— А ты? — спросил Михалыча Чуев.

— Сам подумай, — сказал Михалыч, отправив в рот кусочек рыбы и сделав глоток вина. — Что, плохо было раньше? Тихо, спокойно, сытно. Кто крикунов слушал? Да никто. Они просто были частью пейзажа. Теперь этот пейзаж говорит, что пришел к власти. Абсурд. Ну, попьет народ пару дней, из предосторожности. Посмотрит, что к чему. Завтра суббота, выходной. А к понедельнику видно станет. Странно, конечно, как это президент отрекся от трона. Даже если это факт… Как говорит мой сосед-следователь: «Факты, конечно, упрямая вещь, но и мы, слава Богу, тоже не лыком шиты».

— Кстати, о Боге, — вставил Зубков. — Патриарх уже что-то сказал по поводу происходящего?

— Он не настолько глуп, — ответил Чуев, — чтобы сейчас что-то говорить. Вот когда ситуация прояснится, станет ясно, кто кого победил, он как всегда призовет всех к человеколюбию, спокойствию и терпимости.

После обеда делили НЗ. Свою долю в основном Костя оставил на складе, прихватив домой лишь коробку макарон, два ящика тушенки и один ящик сгущенного молока. Соль, муку и сахар он собирался перевезти завтра.

Вечером Костя пошел к метро встречать Наташу. Праздник продолжался. Действо перешло в новое качество. Если вчера основной причиной всеобщего веселья в большей степени была идея смены власти, то сегодня просто алкогольное опьянение. Пьяные люди шатались по улицам, сидели в барах и кафе и горланили песни. Казалось, что вчера не сменилась власть, а отменили сухой закон, и страна сломя голову кинулась наверстывать все, что упустила за десятилетие воздержания от алкоголя.

До метро было не более пятнадцати минут размеренного шага, но даже за столь короткий путь Зубков раз пять слышал выяснение самого главного вопроса: ты меня уважаешь? Милиция несколько устала от этого праздника жизни и постепенно начинала звереть. То там, то тут слышались грозные окрики и обещание что-то показать. Спонтанно возникающие драки жестко пресекались посредством резиновых дубинок, про существование которых граждане города за время Эры Водолея успели подзабыть.

Проходя мимо хозяйственного магазина, Костя услышал звон разбитого стекла. Четверо подростков с наслаждением метали в витрину камни. Из обрывков фраз Зубков понял, что матери одного из подростков утром не досталось мыла, потому что продавцы притырили его на складе.

Не доходя до метро двух десятков шагов, Костя увидел Наташу, поднимавшуюся из подземного перехода. Она сразу заметила и помахала рукой. Наташа выглядела уставшей, но не напуганной, как вчера утром, а счастливой. Костя обнял ее и поцеловал в правый висок. Только сейчас, закрыв глаза, он понял, как же сильно по ней соскучился за эти два дня.

— Как работалось при новой власти? — спросил Костя, когда они шли домой.

— Очень хорошо.

— Были поступления?

— Нет, что ты! Наоборот. Сегодня стольких выписали… — Наташа заметно оживилась и начала увлеченно рассказывать о прошедшем дне. — Сначала никто не знал, что делать. Вчера почти до самого вечера с девчонками чай пили. А сегодня утром приехал представитель Комитета национального спасения… как его… Сойкин… и рассказал нам, что творилось раньше в нашей клинике. Слушай, я и представить не могла. Оказывается, президент нашими руками боролся с инакомыслящими. У нас столько умных и порядочных людей лежали с диагнозом шизофрения…

— А что, шизофреник не может быть порядочным? — спросил с улыбкой Костя.

— Перестань. Я не об этом. Оказывается, тех, кто был не согласен с президентом, не сажали в тюрьмы, а клали в психиатриче-ские клиники. Мы сегодня весь день дела проверяли. Почти у всех пациентов нашего отделения никаких признаков сумасшествия нет. А лежали они, потому что так решило СГБ. И директор наш, Шваркин, был, кажется, генералом. Представляешь? Дядю Юру к нам каждый год клали на обследование из-за того, что он двадцать лет назад участвовал в акциях протеста. А я всегда знала, что он нормальный. Ну ничего, теперь всех выпустят. Мы сегодня столько бумаг проверили…

— Подожди, — прервал Костя Наташин монолог. — Что значит почти всех выпустят? Я же лежал в вашем отделении. Там как минимум каждый третий самый настоящий шизик. Их что, тоже выпустят?

— Да никакие они не сумасшедшие, — объясняла Наташа с улыбкой. — Их просто держали в клинике как в тюрьме. А теперь, после выступления Сойкина, замглавврача пересмотрел все истории болезней и выписал почти всех. Теперь не больше десяти пациентов осталось.

— Это из шестидесяти четырех, лежавших еще на прошлой неделе?

— Да.

— Господи, — тихо сказал Костя. — Вот это птенцы Керенского…

— Что ты сказал? — переспросила Наташа.

— Да нет, ничего.

Навстречу шла компания из трех мужчин и трех женщин. Зубков заметил их еще когда шел к метро. Они были сильно пьяны и пытались угостить его армянским коньяком. Им всем было немного за сорок, и вели они себя чрезвычайно развязно. Если десять минут назад Косте с трудом, но все же удалось от них отвертеться, то теперь контакт был неизбежен. Раскинув руки и мыча что-то невнятное, пьяная женщина криво улыбнулась и пошла на Зубкова. Наташа настороженно посмотрела на Костю и обхватила его правую руку чуть выше локтя.

Справа послышался звук разбитого стекла. Пронзительный женский голос истошно завизжал, пьяная компания и Костя с Наташей обернулись на крик. Мужчина, очевидно, о его голову разбили бутылку, обхватил ее руками и медленно встал на колени. Женщина выдержала ноту, сколько смогла, затем прервалась на короткий, но глубокий вдох и снова истошно завизжала. Рядом с ней несколько крепких мужиков самозабвенно валтузили друг друга. Пьяная компания, что шла Зубкову навстречу, хоть и с трудом держалась на ногах, но все же двинулась в сторону потасовки, очевидно, собираясь в ней поучаствовать.

— Ты куда? — одернул Костя Наташу, шагнувшую в сторону драки.

— Ему голову разбили, надо помочь, — с суровым состраданием ответила Наташа. — Я медсестра.

Из свалки кулачного боя вывалился невысокий крепыш, женщина, оглашавшая округу криком, получила короткий удар справа, отшатнулась и села на асфальт, а крепыш буквально нырнул в самую гущу мероприятия. Через пару секунд женщина встала на четвереньки, затем поднялась и сквозь слезы сплюнула кровью. Она, как и все, была пьяна.

— Одна уже помогла. Мне твоя голова важнее, чем все головы этого города вместе взятые.

— Но ведь им нужна помощь! — пыталась высвободить руку Наташа.

— Им нужно проспаться.

Со всех сторон послышались милицейские свистки, за спиной завыла сирена, прохожие стягивались к центру событий. Подоспевшие стражи порядка, долго не разбираясь, начали разгонять толпу при помощи резиновых дубинок.

— Бежим, — скомандовал Костя и потащил Наташу за собой.

Уставший сержант хотел было отвесить им за компанию и уже замахнулся дубинкой, но, видя, что влюбленные сами решили покинуть место беспорядка, лишь махнул левой рукой, подгоняя их.

Только закрыв дверь квартиры, Костя вздохнул с облегчением. То, чего он боялся, уже случилось. Народ постепенно начинал бить друг друга. Зубков был уверен, что сегодняшняя ночь для милиции будет непростой. И он не ошибся.

Наташа весь вечер рассказывала ему «настоящую правду» о режиме свергнутого президента и его злодеяниях против человечества. О том, что теперь все будет по-другому, потому что к власти пришли новые и честные люди. Костя несколько раз осторожно пытался ей объяснить, что все не так просто, но Наташа была опьянена переменами и той «правдой», которую она узнала за два последних дня.

Глава 9 Добро пожаловать в революцию

Настало еще одно утро новой власти. Солнцу было все равно, кто сегодня считает себя отцом всех народов, и оно равнодушно выползло из-за горизонта. Зубков проснулся в восемь часов и первым делом включил телевизор. Наташа тихо посапывала рядом, отвернувшись к стене. Была суббота.

«…убирали мусор, осколки битых витрин, — заговорила девушка из телевизора. — Убирали с улиц сожженные автомобили. Министр Службы государственной безопасности Сидор Карлович Печора привел вверенные ему подразделения в готовность номер один. Председатель Комитета национального спасения Штырев и заместитель председателя Комитета национального спасения Мукин расценили его действия как паникерство и политическую близорукость. В их совместном заявлении сказано, что услуги, оказанные Печорой стране, трудно переоценить. Он и сейчас является наилучшим кандидатом на занимаемый пост. Но если министр Службы государственной безопасности чувствует, что он не в состоянии контролировать ситуацию в стране, то ему лучше уйти на заслуженный отдых и уступить место людям с более выдержанной нервной системой и холодным рассудком. Время тотального контроля и подавления свободы граждан безвозвратно ушло в прошлое. Вчерашние беспорядки не что иное, как хулиганская выходка криминальных элементов, надеющихся половить рыбку в мутной воде, а также провокации прихлебателей идей Лебедева, цель которых посеять панику и хаос. В связи с чем министру внутренних дел приказано в кратчайшие сроки навести порядок на улицах, жестко пресекать любые хулиганские выходки, всеми возможными способами защищать покой и безопасность граждан.

И вот только что получен ответ министра Службы государственной безопасности Печоры. Он советует Мукину и Штыреву не заниматься демагогией, а ввести в город войска и объявить с двадцати одного часа комендантский час.

Мировое сообщество отреагировало на последние события в нашей стране созывом экстренной сессии Мирового совета. Было выслушано заявление представителя России. Мировой Совет принял резолюцию, в которой высказываются озабоченность происходящим и надежда на мирное разрешение ситуации. Между тем Мировой совет оставляет за народом России право на самоопределение. Теперь о вчерашнем урагане на Дальнем Востоке…»

— Однако… тенденция… — проговорил Зубков после увиденных кадров разрушений в городе и услышанного комментария.

— Что ты сказал? — сонным голосом спросила Наташа и перевернулась на правый бок.

— Я говорю, что…

Костя не договорил, его прервал телефонный звонок. Он нехотя поднялся с кровати, натянул штаны и, протирая глаза, подошел к телефону.

— Алло, — сказал Зубков.

Звонил дядя Федор. Спросонок Костя не сразу узнал его голос. Дядя Федор просил приехать к нему в деревню, во Владимирскую область. Рассказать по телефону, что случилось, он отказался.

Говорил лишь, что дело срочное, и просил поторопиться. Зубков боялся оставлять Наташу одну дома, на дворе как никак революция, но отказать дяде Федору не смог.

Костя дал Наташе строгие инструкции, как вести себя в его отсутствие, предупредил дядю Юру и в девять часов вышел из дома. На улице было неестественно тихо. Только метла дворника мерно шаркала по асфальту.

Двигатель промычал и мерно затикал, словно часы. Зубков с удовольствием включил первую передачу, выехал со двора, затем на Красноказарменную улицу и направил автомобиль в сторону окраины. Он ехал со скоростью сорок километров в час, осматриваясь по сторонам. Кафе на перекрестке было сожжено, стекла проходной Института высоких напряжений были разбиты, трое рабочих заколачивали пустующие проемы фанерой. Рядом с ними скучал милицейский патруль, чуть левее дворники заметали осколки стекла в железные совки и ссыпали в пластмассовый мусорный бак. Практически все автобусные остановки, что попадались Зубкову на пути, были разбиты и покорежены.

— Мда, — выдохнул Костя, выезжая на шоссе Энтузиастов. — Народ отдохнул по полной программе.

Через тридцать минут Зубков выехал из города, нашпигованного милицией, как салат зеленым горошком, и поехал в сторону области. Министр внутренних дел выполнил распоряжение Комитета национального спасения и вывел на улицы всех, кто только носил милицейскую форму. Но это Костю совсем не успокаивало. Скорее даже наоборот. Он переживал, что оставил Наталью дома одну. Дядя Юра рядом, но он уже не молод. Да и что вообще он может сделать?! Нет, зря он уехал один. Надо было взять Наташу с собой…

Деревня Мычалово, в которой жил дядя Федор, была странной «смесью» колхоза и фермерского хозяйства. Стояла она на берегу небольшой реки, имела целых три улицы и сто восемнадцать домов. С экологией здесь было все в порядке. У каждого члена этого сообщества была собственная роль. Один растил баранов, другой доил коров, третий держал маленький комбикормовый заводик, четвертый — картофельное поле… У каждого дела был хозяин, который имел пятьдесят один процент акций. Остальные сорок девять в равных долях принадлежали всем членам колхоза. Каждый был заинтересован в прибыли каждого и поэтому всячески старался способствовать процветанию чужого бизнеса. Все перерабатывающие заводики деревни Мычалово работали практически на собственном сырье. Государство помогало в сбыте продукции. Если в каком-то районе Владимирской области появлялся переизбыток сельхозпродукции, ее тут же перебрасывали в другой район или в соседнюю область. Все были довольны. Крестьяне трудились и имели за свой труд достойное вознаграждение. Горожане имели возможность покупать недорогие продукты. Дней пятнадцать назад Костя и дядя Юра гостили у дяди Федора…

Жил дядя Федор в большом двухэтажном каменном доме. Ему было пятьдесят шесть лет. Здоровый мужик, больше двух метров ростом, с голосом, похожим на гудок тепловоза. Несмотря на возраст, здоровье его было в полном порядке. Два года назад по пьяной лавочке он поспорил на мотоцикл «Урал», что сшибет кулаком трехлетнего бычка. Может, конечно, и бычок был хиловат, но мотоцикл дед выиграл.

По приезде гостей дед завалил молодого кабанчика, пригласил пяток приятелей-соседей. Пока гости парились в бане, стол под яблонями заставили дарами деревни. Первая ночь прошла за красным вином местного изготовления и анекдотами. На следующий день Костя и дядя Юра проснулись около двенадцати часов. Пока умылись, позавтракали, прошлись по владениям хозяина — три часа. К четырем часам организовалась рыбалка с бредешком с последующим купанием в сумерках и местными девками. А девки были, что называется, кровь с молоком. Еще не дошедшие до блядства, но и не монашки. Дядя Юра специально затеял эту экскурсию в деревню, чтобы еще раз доказать Косте, что главное в этой жизни: чем ближе к простому народу, тем жизнь прекрасней. Ночью на берегу реки варили уху. Ели ее там же, на берегу, запивая легендарным самогоном дяди Федора. Гнал он его уже без малого тридцать два года и никому не признавался из чего. Костя проснулся в саду, в шалаше под яблонями. Рядом с шалашом кто-то заботливо поставил половину трехлитровой банки огуречного рассола. Через полчаса, лежа на травке, раскинув руки в разные стороны и глядя в небо, Зубков почувствовал, что жизнь действительно прекрасна…

Через три часа, попетляв немного по Владимирской области, Зубков въехал в деревню Мычалово. Дом дяди Федора стоял вторым от края. Костя остановил машину и заглушил двигатель. Возле соседского дома играли ребятишки, по дороге на телеге проехал зоотехник. Зубков открыл дверь и вошел в дом. Половицы поскрипывали под ногами, часы с маятником мерно отсчитывали секунды. Костя снял ботинки и вошел в комнату, застланную цветастыми половиками.

— Есть кто живой? — крикнул Костя.

— Проходи, я сейчас, — послышался далекий голос дяди Федора.

Костя почесал за ухом Матроскина, спящего на комоде, и прошел к столу. Занавеска, отделявшая кухню от комнаты, была отдернута, и Костя увидел, как из лаза подпола показалась рука с трехлитровой банкой огурцов и поставила ее на пол. Следом за банкой показалась голова хозяина.

— Быстро приехал, — сказал дядя Федор, кряхтя выбираясь из подпола.

— Что случилось? — спросил Костя, подойдя к хозяину и помогая ему подняться по лестнице.

— Во-первых, здравствуй.

— Здравствуй.

— Во-вторых, проходи к столу, сейчас закусим.

— Что случилось? — спокойно повторил вопрос Костя.

— Ничего не случилось. Разговор есть. Ставь на стол и открывай.

Зубков поставил на стол банку с огурцами, дядя Федор вышел из комнаты. Вернулся он через минуту с куском копченой свинины и бутылкой самогона. Еще через минуту на столе появилась миска с вареной картошкой. Дядя Федор достал два граненых стакана.

— Я за рулем.

— Полстакашка можно.

— Еще двенадцати нет…

— Не ной, — отрезал дядя Федор.

Костя сходил на кухню и вернулся с деревянной доской и буханкой черного хлеба. Пока самогон разливался по стаканам, соленые огурцы извлекались из банки, Зубков нарезал свинину.

— Ну, дай бог не последнюю, — сказал дядя Федор, подняв стакан.

Выпили, закусили соленым огурцом. Зацепили вилками копченую свинину и положили в тарелки.

— Что ты хотел сказать? — спросил Костя, очищая картошку «в мундире» от кожуры.

Он переживал, Наташа осталась одна. Костя надеялся вернуться как можно быстрее. Дядя Федор отложил вилку и встал со стула.

— Пошли, — сказал он, хрумкая соленым огурцом.

Костя встал и прошел за хозяином дома. Дядя Федор подошел к двери чулана и, сняв щеколду, распахнул ее. На удивление, дверь не издала ни малейшего скрипа. Дядя Федор включил свет. Чулан был обычным собранием деревенского барахла. В нем пахло дрямом и пылью. В углу валялся старый брезент. Дядя Федор дернул за кольцо в полу и откинул дверцу лаза в погреб.

— Смотри, — сказал он.

Зубков встал на колени, опираясь руками о края лаза, и заглянул в погреб. Дядя Федор включил в погребе свет. Вдоль стен тянулись бесконечные полки с трехлитровыми банками.

— Тушенка, соленья, варенье, — комментировал дядя Федор. — Тут нам всем на пять лет хватит.

Зубков поднялся с колен и отряхнул брюки. Дядя Федор выключил свет в погребе и закрыл люк.

— Дом большой, места всем хватит. А смутное время всегда спокойнее в деревне переждать.

— Спасибо за предложение, — с улыбкой благодарности и растроганности сказал Костя. — Я уже думал, куда бы Наташку отправить от греха подальше. А насчет пожрать… дядя Юра в первый же день на всю газету затарился. Так что на первое время хватит.

— Дядя Юра… А этим дядя Юра тоже затарился?

Сказав это, дядя Федор прошел к углу чулана и отдернул в сторону брезент. Пыль взлетела к потолку и закружилась в воздухе. Костя зажмурился и чихнул. Пыль была ядреная, десятилетней выдержки. Зубков повел носом и приоткрыл рот, чтобы чихнуть еще раз, да так и замер. Из угла на него смотрел черный ствол пулемета Гочкиса. Рядом с пулеметом, словно банки с атлантической сельдью, ровными стопками стояли патронные коробки. Пулемет сошками стоял на ящике с лимонками, из-за которого выглядывали четыре ствола автомата Калашникова.

— А вот с этим проблема, — наконец выговорил Зубков. — Я последнее время вообще подозреваю, что Моисей пацифист. А все разговоры про июньский мятеж и взрывы — сказки.

Еще час дядя Федор убеждал Костю на время смены власти перебраться к нему в деревню. Он сделал расчеты по продуктам, и получилось, что четыре человека запросто смогут прокормиться пять лет. И это при условии, что ничего не будут делать. А если трудиться на огороде, то срок этот увеличивается до бесконечности. Деревня небольшая, стоит на отшибе. А в случае осложнений вчетвером в каменном доме продержаться можно очень долго. Если, конечно, не будет артиллерии и авиации.

Костя согласился с аргументами дяди Федора и обещал еще раз все обдумать и поговорить с дядей Юрой. Только после клятвенного обещания сделать это дед отпустил его.

К Москве Зубков подъехал около четырех часов вечера. Погода уже начала портиться. Небо затянулось тяжелыми тучами, ветер стал холодным. На въезде в город его остановили. Дорога была перекрыта самосвалом, на обочине лежали бетонные блоки с привязанными к ним тросами. К машине Зубкова подошел невысокий мужчина сорока лет в сером плаще и серой же кепке. За ним шел второй, с резиновой дубинкой в руках. На первом бетонном блоке стоял пулемет. Кто-то взял его в руки и навел на машину Зубкова. Чуть в стороне стояли еще четыре человека. В плащах, штормовках и куртках. У всех, кто находился на блокпосту, на левой руке были белые повязки.

— Добрый вечер, — сказал человек в плаще и кепке. — Вашу карточку, пожалуйста.

Человек с резиновой дубинкой чуть нагнулся, взглянул на Зубкова и начал медленно обходить машину сзади.

— Что случилось? — добродушно спросил Костя, протягивая свою карточку. Спорить с пулеметом ему очень не хотелось.

— Регистрация транспорта, — ответил человек в плаще и кепке и вставил карточку в приемное гнездо справочной машины.

Процедура регистрации транспорта была весьма банальной. При въезде в город сотрудник ГАИ раз в пятнадцать минут останавливает любую случайную машину и вносит данные на машину и на водителя в базу данных, проставляя время регистрации.

В самой регистрации не было ничего странного. Странным было другое. Человек в плаще не был инспектором ГАИ.

— Странно, — сказал Костя. — Почему этим занимаются гражданские, а не милиция?

— Потому что министр внутренних дел подал в отставку, а его заместитель отдал приказ всем вернуться в казармы, — ответил человек в плаще, что-то набрал на клавиатуре и вернул карточку Зубкову.

Человек с резиновой дубинкой обошел машину и вернулся на прежнее место, за спину первого.

— В городе организованы отряды самообороны, — пояснил человек в плаще и кепке. — Мы относимся к префектуре Восточного округа.

— Будьте осторожны, — добавил второй, — в городе полно людей, которые никому не подчиняются.

— Счастливого пути, — сказал человек в плаще и кепке и отошел от машины.

Самосвал отъехал в сторону, люди из самообороны разошлись по разные стороны дороги. Зубков включил первую передачу и въехал в город.

Он ехал по Москве и не узнавал ее. Почти возле каждого большого перекрестка горели костры. Рядом с кострами стояли люди с железными прутьями и деревянными колами в руках. Возле кинотеатра собралась небольшая группа с транспарантами и красными флагами. У входа в парк митингующих было чуть меньше и в руках они держали флаги с ликами патриарха, иконы и хоругви. Выступал перед ними человек в рясе. Зубков достал телефон и позвонил Наташе.

На телефонный звонок никто не отвечал. Выслушав пятнадцать длинных гудков, Костя пололжил трубку. Наташи дома не было.

Перед кинотеатром «Факел» Зубков не спеша съехал с шоссе Энтузиастов на Красноказарменную улицу. Не успел он убрать телефон в карман, как ему перегородили дорогу два стареньких «Москвича». Костя ударил по тормозам, и его бросило вперед. Ремень безопасности неприятно уперся в грудь. Двери машин раскрылись, и из них вышли десять человек. Вид их настораживал. Одеты они были в большинстве своем в стеганые телогрейки, брюки от спецовки, резиновые или кирзовые сапоги. В скверике правее перекрестка горел костер. Люди, гревшиеся возле огня, повернулись на визг тормозов и насторожились, хотя отходить от костра не стали. Белых повязок ни у кого из них не было.

К машине Зубкова подошел низенький чернявый мужичок в кожаной куртке и кепке. За ним следом шел здоровяк в прорезиненном плаще. Первый был опрятно одет, второй, как и большинство пассажиров машин, перекрывших дорогу, был небрит и заметно пьян. Люди с недобрыми лицами окружили машину Зубкова. Костя приготовился к худшему.

— Кто таков? — осведомился человек в кожанке.

— А вы, собственно, кто и что вам нужно? — как можно нейтральнее спросил Зубков.

— Председатель комсамобора Зайцев. Что вам здесь нужно?

— Я здесь живу. На Лефортовском.

— Пусть ксиву покажет, — прохрипел кто-то за спиной у Зубкова.

— Документы есть при себе? — спросил Зайцев — Выходите из машины.

— Мне его рожа не нравится, — прогремел помощник Зайцева.

— Вытряхнуть его из машины и шмон навести, — предложил здоровяк в телогрейке, надетой на голое тело.

— Вы че, мужики, — пьяно промямлил кто-то сзади толпы, — это же журналист из моего подъезда.

Через несколько секунд говоривший пробрался сквозь собратьев по самообороне и оказался рядом с Зайцевым. Зубков чуть рот не открыл от удивления. Передним стоял Рома. Правда, стоял он с трудом, потому что был пьян. Но это был он. Вне всяких сомнений.

— Так есть карточка? — спросил Зайцев.

— Есть, — ответил Костя и, не сводя глаз с Ромы, передал свою желтую карточку председателю комсамобора.

— Проверь, — распорядился Зайцев, отдав карточку кому-то за спину, и перевел взгляд на Рому. — Ты же всего две недели как к нам переехал, а уже знаешь, кто в каком подъезде живет.

— Да знаю я его. В моем доме живет.

Костя смотрел на Рому, ошарашенный неожиданной встречей. Как и в той жизни, что теперь он считал полузабытым сном, Рома был пьян и слегка развязан. Он безобидно улыбался, показывая желтые от табака зубы, прищурив чуть мутные серые глаза.

На шоссе Энтузиастов кто-то крикнул «стой», раздался визг тормозов, закончившийся через две секунды сильным ударом, скрежетом металла и звоном разбитого стекла. Люди, стоявшие у костра, подхватили колья и железные прутья и побежали в сторону грохота и матерных криков. Все, кто стоял вокруг машины Зубкова, обернулись на шум и посмотрели на бегущих людей.

«Вытаскивай эту сволочь», — орал кто-то за углом дома. «Тащи сюда его. Осторожно, машина горит», — отвечал второй. «Багажник проверьте, багажник. Что он там вез…»

— Разберись, — сказал Зайцев здоровяку в прорезиненном плаще и кивнул в сторону шума на шоссе.

Здоровяк сказал «умгу» и побежал выполнять приказ. Следом за ним побежали еще четыре человека. Зубков повернул голову и взглянул на дорогу, по которой он ехал и на которой теперь никто не стоял, мешая проезду посмотрел на Зайцева, на толстячка, пытавшегося проверить его карточку через допотопную модель компьютера. Затем снова взглянул на дорогу.

— Даже и не думай, — сказал выросший словно из-под земли молодой панк с обрезом двустволки в руках и разноцветным ирокезом на голове. — Поедешь тогда, когда тебе скажут.

— Ну что там? — крикнул Зайцев мужику, мучавшему компьютер.

— Да не работает эта хреновина, — заорал тот в ответ и саданул кулаком по информационной машине. — О! Зашуршала…

Из-за угла кинотеатра появился помощник Зайцева. Шел один, без компании, ушедшей с ним.

— Есть такой, — крикнул проверяющий Костину карточку, вынул ее из машинки и пошел к Зайцеву. — Он правду сказал. Даже числился в неблагонадежных.

— Что, сволочь, родину не любишь? — выдавил сквозь зубы мужик в телогрейке, надетой на голое тело, и взглянул на Зубкова глазами, полными ненависти и презрения.

— Отпусти его, — распорядился Зайцев.

Панк опустил обрез и отошел в сторону. Зубкову вернули карточку. Костя медленно убрал ее во внутренний карман куртки в надежде дождаться помощника Зайцева и услышать подробности происшествия на шоссе.

— Ну? — спросил Зайцев.

— Шоссейные самооборонщики директора овощного магазина взяли, — ответил помощник, тяжело дыша. — Скотина! Сбежать хотел с ключами от подземных складов. А в багажнике тушенка. В машине чемоданчик нашли. Золотишко, камешки… Не остановился на приказ. Ребята его грузовиком оттеснили, а он, дурак, в столб влетел. В общем, постановили кончить его, чтобы другим неповадно было. А золото в штаб самообороны отправили. Пикетчикам по две банки тушенки в счет премии выдали.

— Нда, — задумчиво сказал Зайцев. — Жалко не через нас поехал.

— Точно, — подтвердил помощник. — Теперь золотишко им достанется. Хм, в штаб повезли…

— А ты чего стоишь?! — гаркнул мужик в телогрейке, одетой на голое тело. — Тебе сказали канай отсюда! Пока не передумали.

Раздался выстрел. Мурашки пробежали по телу Зубкова от мысли, что только что самооборона без суда и следствия приговорила человека к смерти и расстреляла его.

— О! — сказал помощник Зайцева. — Приговор приведен в исполнение. А с этим чего?

— Все в порядке, пусть едет, — ответил Зайцев и медленно пошел в сторону костра, к которому уже возвращались его подчиненные.

— Жалко, — вздохнул помощник, уходя от машины. — Машина у него хорошая. Я давно такую хотел. И цвет мой.

Недолго думая Костя сел в машину и не спеша, чтобы не вызывать подозрений, отъехал от пикета. Он вдруг почувствовал привкус крови во рту. Вся эта самооборона напомнила ему революцию семнадцатого года. Скорые суды самозваных уполномоченных, слепую месть толпы, жаждущей крови. Школьную программу истории дополнили воспоминания девяносто третьего года, когда толпа штурмом пыталась взять телецентр, перестрелка на Краснопресненской набережной… Как будущий журналист Зубков в те дни мог остаться в стороне. Он не задумываясь нырнул в гущу событий, прихватив с собой диктофон, буханку хлеба и противогаз.

Подъезжая к дому Наташи, Костя увидел, что на стадионе собрался еще один митинг. Присутствующие на нем люди наполовину были вооружены подручными средствами уличного боя: палки, железные прутья, обрезки труб, камни. Несколько человек держали в руках автоматы. Зубков вдруг поймал себя на мысли, что лица у людей стали озлобленными. Даже во время вчерашней потасовки недалеко от метро их глаза не пылали такой ненавистью, как сейчас. Косте стало страшно. Сердце забилось в груди быстрее. Он вдавил в пол педаль газа и с визгом от колес на повороте влетел во двор.

Наташа. Что с ней? Костя хлопнул дверью машины, не закрывая ее на ключ, и вбежал в подъезд. Прыгая через две ступеньки, он поднялся на четвертый этаж. Еще не добежав до двери, начал искать ключи от квартиры, судорожно проверяя карманы. Костя почувствовал внутри небольшую дрожь, проверил карманы еще раз. Ключей нигде не было. Страх пронизал все его тело. Зубков с силой вдавил кнопку звонка и выжал длинную трель. Потом две короткие. Еще одну длинную. Секунды ожидания казались вечностью. Дверь никто не открывал. В квартире было тихо. Зубков выдал еще несколько коротких звонков и сразу же, не дождавшись ответа, забарабанил по двери кулаком. Комок подступал к горлу, кровь застучала в висках, дышать стало тяжело, в глазах появилась легкая серая рябь.

Кто-то положил руку на плечо Зубкову. Костя резко обернулся и увидел Наташу, смотревшую на него испуганными глазами. Наташа взяла Костю своими маленькими ручками за окаменевшие предплечья и два раза встряхнула.

— Костя! Ты слышишь меня?! Что случилось?

Секунду он смотрел на Наталью, потом тяжело вздохнул и, притянув к себе, крепко обнял. На пороге своей квартиры в халате и шлепанцах стоял дядя Юра. Он что-то медленно жевал, настороженно созерцая картину на лестничной площадке.

— Наташка, — еще раз вздохнув, прошептал Костя и закрыл глаза. — Как я рад тебя видеть. Если бы ты только могла себе представить.

— Ничего себе, если бы могла, — пробурчал дядя Юра. — Я, признаться, от твоей радости немножко испугался. Ладно, пошли в дом. Там все наши.

Зубков поцеловал Наташу в лоб, обнял за плечи и повел к открытой двери. Наташа все еще с испугом смотрела на Костю. Дядя Юра вошел последним и закрыл дверь. Мухин сначала стоял в прихожей рядом с дверью, но, увидев, что причиной шума был Костя, вернулся в комнату. Картошкин, Лобачевский, Лукошкин, Богатырев — все, кто сидел за столом, молчали и ждали, что скажет Мухин, Чуев с Наташей вышли проверить, что за шум возле ее двери.

— Костя пришел, — сказал Мухин и сел на свой стул.

В комнату вошел Зубков, за ним шла Наташа. Дядя Юра, закрыв дверь, сходил на кухню и вернулся через минуту с трехлитровой банкой вишневого компота. Костя поздоровался со всеми и прошел на свое любимое место, под часами с кукушкой. Справа от него сидел Лобачевский, слева — Богатырев. Наташа сидела на противоположной стороне круглого стола, дядя Юра — левее Богатырева.

Гости, как и хозяин квартиры, успели выпить по паре рюмок водки, и это было видно по их глазам.

— Штрафную, — провозгласил Лобачевский.

Богатырев с готовностью налил Зубкову рюмку водки. Костя не стал разбираться в разносолах на столе, а просто положил себе в тарелку колесико копченой колбасы и дольку лимона. Все с торжественным видом наблюдали за ним. Проглотив одним глотком водку, Костя закусил ее лимоном, после чего отправил в рот колбаску.

— А теперь еще по одной, — сказал Лобачевский.

Пока разливали водку по рюмкам, Костя положил себе в тарелку ложку крабового салата, кусок курицы и две вареные картофелины.

— Тебе слово, — сказал дядя Юра.

— Слово… — растерялся Костя, вставая со стула. — Дай Бог не последнюю.

— Между прочим, совсем нелишнее пожелание, — заметил Лукошкин, тоже встал и соприкоснулся с Костей рюмками.

Выпив водку, все вернулись к закускам. В тишине было слышно, как мерно щелкает механизм маятника в часах и приборы стучат по фарфору.

— Как на улице? — спросил Мухин.

— Страшно, — ответил Костя и зацепил вилкой соленый огурчик. — Кругом отряды самообороны. По городу невозможно проехать и километра, чтобы тебя не остановили и не спросили: а ты кто такой?

— Пока мы с Алексеичем к вам добирались, у нас два раза проверили карточки, — сказал Картошкин.

— А я, дурак, после поездки в зеленый сектор не сдал зеленую карточку, — добавил Лукошкин. — Ну и вынул их все сразу. Прицепились. Кто да откуда… почему две карточки… рожи у всех, опухшие от пьянства…

— Между прочим, и грохнуть могли, — заметил Мухин.

— Какой-то сумасшедший дом, — выдохнул Лобачевский. — Власть в городе, а я думаю, что и во всей стране, никому конкретно не принадлежит.

— Ошибаетесь, милейший, — заметил Лукошкин. — Власть принадлежит отрядам самообороны. Я не удивлюсь, если завтра у них появятся списки. И тогда будет столько крови, что…

— Крови уже немало, — сказал Зубков. Лукошкин замолчал и посмотрел на него. — При съезде с шоссе Энтузиастов меня в очередной раз остановили. Пока их доисторический компьютер пытался найти на меня данные в справочной системе, расстреляли директора овощного магазина.

— Нашего овощного? — испуганно спросила Наташа, прикрыв рот ладошкой.

— Мда, — вздохнул дядя Юра. — Скотина он, конечно, был редкостная. Но чтобы за это к стенке…

— Я слышал разговор, — продолжил Костя, — его пытались остановить. Он попер напролом. Тогда его машину прижали грузовиком. Он не справился с управлением и влетел в столб. Самооборонщики нашли в машине чемоданчик с золотишком. И полный багажник тушенки. Золото реквизировали на нужды самообороны, а директора расстреляли.

Костя замолчал. Все пытались осмыслить первую смерть знакомого им человека. Директора овощного магазина в той или иной степени знали все присутствующие.

— Первобытная дикость истребления себе подобного не растворяется в пространстве, а уходит в глубь подсознания и ждет своего часа, — нарушил тишину Лукошкин. — Сегодня история повторяется на новом витке спирали. Все цивилизации уничтожили себя сами или сгорели в войнах, которые сами же развязали. Человечество прячется за стенами культуры и самозабвенно верит, что ушло от средневековой дикости. Оно каждый день само себе внушает это и наконец верит, что так оно и есть на самом деле. Вкус, стиль, мода, культура… всего лишь идолы, с которыми большинство не то что не хотят спорить, а даже, наоборот, делают вид, что преклоняются, пытаясь использовать в своих целях и попутно мешая с грязью несогласных. — Лукошкин замолчал на несколько секунд, затем продолжил: — Но вот кто-то объявляет о начале новой оргии жертвоприношения. Люди самозабвенно впиваются зубами в горло ближнего своего и требуют все большей крови. И все равно люди не хотят верить, что это они сами. Наоборот. Все ищут виновных и находят их. Деньги, тайные общества, сумасшедшие диктаторы. И в этот момент появляется человек, который знает путь к спасению. Чтобы понять этот нехитрый фокус, нужно просто не быть глупцом. Но во все века те, кто злоупотреблял разумом, вызывали у толпы подозрение. Поэтому тот, кто мог бы отвести слепцов от края пропасти, будет молчать из-за страха быть убитым этой толпой. Людьми недалекими и откровенно глупыми.

— Я согласен с тобой, Евгений Владимирович, — сказал Лобачевский. — Мы кичимся знаниями, которые без проверки их логикой приведут в действие все почерпнутые из науки сведения, скомбинированные слугами новой или старой власти с целью воспитания умов в нужном для нее направлении. Мы сами толкаем себя к самоуничтожению.

— Только то, что может разрушить само себя, по сути, и есть живое, — сказал Картошкин.

— Так что же спасает человечество от самоуничтожения, а человека — от самоубийства?

— На веру в разум надеяться не приходится, — сказал Лобачевский. — Насчет человечества не скажу, а человека… только страх. Страх обречь душу на вечные муки.

— Занятно, — сказал Зубков. — Христос основывал свое слово на любви к ближнему и вере. Человечество же все перевернуло с ног на голову, запихнуло в привычные для него рамки и от имени Христа веками обещало кару смертью всем, кто слепо не подчинится.

— Человек, не верующий в Бога, скажет, что это всего лишь религиозная догма, — сказал Картошкин.

— Догма, независимо от того, религиозная она или научная, является защитой от саморазрушения, — сказал Лукошкин.

— А ты что скажешь? — спросил Чуева Лобачевский.

— Минус на минус дает плюс, — ответил Чуев. — Ловко манипулируя отрицательными фактами, можно представить их как третий, положительный факт.

Костя снова посмотрел на Наташу и увидел в ее глазах тревогу. Ей было страшно от того, что происходило в стране, от того, что жизнь, о которой мечтала, могла кончиться, едва начавшись. Она прекрасно понимала, что такой человек, как Костя, не будет сидеть дома. Очень скоро он выберет себе сторону и примет участие в борьбе за то, что считает истиной…

Однажды она вдруг почувствовала, что точно так же, как и появился, Костя должен будет уйти. «Он пришел ниоткуда и уйдет в никуда». Как будто бы ничего и не было. Он говорил, что все происходящее порой ему кажется обычным сном. В какую-то минуту она даже поверила, что все это на самом деле всего лишь его сон. А она часть этого сна. Или это ее сон. Ее или его… не важно. Важно то, что все это слишком хорошо, чтобы оказаться реальностью. Ей стало жутко. Ведь сон всегда кончается. Она проснется, и кончится все, что она считала реальной жизнью.

— Что дед говорит? — тихо спросил дядя Юра, нагнувшись к Косте за спиной Богатырева.

— Приглашал приехать к нему и отсидеться, — также тихо ответил Костя. — Показал свои запасы. Жратвы у него действительно на пять лет хватит.

— А пулемет показывал? — спросил дядя Юра.

— А как же. И ящик гранат.

— Моисей, — оживился Богатырев и развернулся на стуле. — Давай взорвем че-нить на хрен?

— Слушай, ты сегодня вроде не сильно пьяный. Чего тебе все время хочется взорвать?

— Да что угодно!

— Зачем?!

— Чтоб до костей пробрало, — не то грустно, не то зло ответил Богатырев и опустил голову. — Если бы взорвал раньше, глядишь, и не было бы ничего этого. Зацвело наше озеро, протухла водица.

— А вы обратили внимание, как вдруг все притихли? — громко сказал Лобачевский.

Все посмотрели на него. Николай Алексеевич был явно горд своим замечанием.

— Ну, ты-то как раз, наоборот, разошелся пуще прежнего, — подметил Картошкин.

Тяга Лобачевского к размышлениям вслух, да в хорошей компании, да под хорошую закуску, была всем известна. Особенно он был в ударе, если ему попадался неглупый оппонент. Такой, чтобы и вопрос заковыристый задать мог, и утверждение попытаться опровергнуть.

— Не обо мне речь, — отмахнулся Лобачевский. — Я простой смертный. Мне вообще многое чего можно, как и другим людям Земли. Я говорю о политиках, политологах, бизнесменах, известных телеведущих. Они каждый день учили народ жизни, а когда народу потребовался их совет, да что совет… просто информация, чтобы попытаться разобраться в происходящем, они как в воду канули.

— Ты как всегда недалек от истины, — ответил Чуев. — Некоторые уже канули. Кого-то закопали. Те же из политиков, кто еще остался, бегают, суетятся по консультациям. Пытаются разобраться, чем все это безобразие им может выйти: червонцем золотым или пеньковым галстуком. Кое-кто просто притаился и ждет, когда откроют еще одну букву в слове. Политологи тоже не дураки. Им нужно разобраться, что именно предсказывать народу, и не только ему. А то так пропоешь долгая лета, а окажется, что покойнику. Согласись, неудобно получится. Бизнесмены… одного Костя видел, на шоссе. Точнее, слышал его конец. Остальные же, скорее всего, расползлись по норам. Затаились, навострили ушки и ждут, когда определенность появится. Принюхиваются, с какой стороны мясцом пахнет. Тут тоже сноровка нужна. А по поводу телекомментаторов… — Чуев взглянул на часы на стене и встал со стула. — Сейчас включим эту волшебную коробочку и посмотрим.

Чуев подошел к телевизору и включил его. Экран вспыхнул, через секунду на нем появился Компотов. Судя по всему, он только что показывал телезрителям кадры, отснятые на улицах города.

«…Ну что же, — сказал Компотов, как обычно выдерживая паузы после каждого слова. — Как говорится, кадры говорят сами за себя. Если это демократия, то что же тогда террор? Улицы перегорожены баррикадами. Самозваные комитеты самообороны никому не подчиняются и творят на улицах форменный произвол. Власти, если таковые вообще существуют, бездействуют. По улице нельзя пройти, не опасаясь за собственную жизнь. Громятся витрины магазинов. С наступлением темноты город как будто вымирает. Самооборонщики вершат свой скорый суд над всеми, кто им не нравится. Невольно вспоминаются строки великого писателя: „Да со всеми я не согласен. Говорильня одна… Нет чтобы по-настоящему“».

— Вот это он в точку! — воскликнул Картошкин. — Прямо про себя.

— А еще два дня назад он возмущался, что так жить нельзя, — сказал Чуев. — Что страна хочет перемен. Что, мол, доколе? Наконец-то пришли мыслящие люди, настоящие политики… А теперь, как выясняется, они тоже дерьмо.

— Все дерьмо, кроме мочи, — заметил Лобачевский. — Это мне один химик сказал.

Через открытую дверь балкона пахнуло гарью. На перекрестке солдаты самообороны подпалили автопокрышки. Где-то вдалеке послышался женский крик. У булочной двое пьяных разбили витрину, бросив в нее по камню, и осколки белым ковром, сверкающим в свете фонаря, стоящего напротив магазина, засыпали тротуар.

Глава 10 Кто есть кто

Ночью в городе члены отрядов самообороны убили сто семьдесят два человека. Эти новости утром промычал Компотов, с обычным равнодушием растягивая фразы и двигая головой. Зубков лениво ел яйцо всмятку, лишь изредка переводя взгляд на телеэкран. Наташа уехала на работу, когда он еще спал. В половине десятого позвонила секретарша главного редактора и сказала, что Костю ждут в редакции. Закончив завтрак и выслушав последние новости, Зубков оделся и вышел из дома.

Стрелки на часах показывали десять часов утра. Несмотря на то что солнце светило ярко и в голубом небе не было ни облачка, на улице все же было прохладно. Когда Зубков шел к метро, на том самом месте, где вчера остановили его машину, он увидел два больших пятна крови на асфальте. Чуть в стороне лежали два тела, накрытые серо-зеленым брезентом. Из-под брезента торчали четыре босые ноги, две мужские и две женские. Рядом стояли три милиционера, четыре самооборонщика. Лейтенант о чем-то спокойно разговаривал с Зайцевым. У панка, что вчера целился в Костю из обреза двустволки, на ногах были дорогие, явно не по его достатку, ботинки. У мужика в телогрейке, надетой на голое тело, из кармана торчали белые женские босоножки. Когда Зубков проходил мимо брезента, порыв ветра рассыпал веером светлые женские волосы, выбившиеся из-под страшного покрывала.

Несмотря на выходной день, пассажиров в метро было много. Почти у всех были напряженные, чем-то недовольные лица. Такие лица Костя видел очень давно, в своем сне. В этом же городе все всегда улыбались друг другу и прямо-таки светились доброжелательностью.

Спустившись в метро, Костя заплатил за проезд со своей карточки и прошел на платформу. В тоннеле показался свет. Электропоезд подал гудок и подкатил к платформе. Двери открылись. Люди с угрюмыми лицами вышли на платформу, с недовольными зашли в вагон. Костя остановился у противоположной двери и взялся за поручень.

— …а их свободу я видел в гробу и белых тапочках, — просипел пропитой голос за спиной Зубкова.

— Действительно, чего не нравилось?! — ответил ему бас. — Голодных не было, бездомных тоже. У всех была работа.

— Подумаешь, карточки наблюдения раз в неделю на почту отнести, — продолжил сиплый. — Ну и что? Все же об этом знают, значит, никакой подлости в этом нет. А то что преступность из-за этого снизилась — это факт.

— Крикуны они и есть крикуны, — ответил бас. — Что нужно нормальному человеку? Работа. Работа, чтобы он мог прокормить свою семью, и крыша над головой. А эти горлопаны теперь начнут все ломать. Новая метла по-новому метет.

— Это уж хрена лысого, — возразил сиплый. — Рабочий класс еще не сказал своего слова. Не зря появилась самооборона. Это только сейчас она охраняет кварталы от мародеров. Еще день-два, и терпение кончится. Кто пойдет за крикунами? Да никто, кроме вонючих интеллигентов. Им только дай поговорить о свободе личности. Что вылупился? Морда очкастая. Не так, что ли?

— Если вы подойдете к зеркалу, — сдержанно заговорил кто-то, — то непременно увидите, что подобное отражение и есть морда. Потому что лицо таким быть не может.

Зубков неторопливо обернулся и увидел справа от себя мужчину лет тридцати пяти, в черном плаще, с кейсом в руках. Он носил очки, из чего Костя сделал предположение, что именно с ним и разговаривал пролетарий.

— Видал? — сказал сиплый, кивнув головой. — Ну ничего. Через пару дней твоим крикунам свернем рыло набок. И до тебя доберемся.

— Во-первых, крикуны скорее ваши, нежели наши, — спокойно ответил человек в плаще. — Они тоже любят рассуждать о том, что лучше для народа, и во всем винить существующие порядки. Но дальше слов у них дело не пойдет. Да, мне не нравилось то, что сделал с моей страной Лебедев. И уж тем более не нравится, что собираются делать Штырев с Мукиным.

— Во-во, — вставил бас. — Кто виноват и что делать. Ничего. Мы еще покажем, кто виноват. А что делать-то, мы тоже знаем.

— Правильно, — вставила бабка, сидевшая возле двери. — Судить их надо. Провокаторы. Надо еще выяснить, кто платит этим крикунам.

— Дура, ничего ты не выяснишь, — сказал дед, сидевший напротив бабки, — потому что…

Почему бабка дура и ничего не выяснит, Зубков так и не узнал. Двери поезда открылись, и он вышел на платформу.

А в газете царил обычный творческий беспорядок. Кто-то бегал с листами бумаги в руке и искал наборщицу. Кто-то курил, сидя у окна на кожаном диване с видом философа и беседуя с коллегами о судьбах человечества. Несмотря на последние события, или вопреки им, газета жила обычной жизнью. Необычным был лишь утренний звонок секретарши. Когда Костя спросил, что случилось, она ответила, что главный редактор просит всех выйти на работу и, пока ситуация в стране не прояснится, работать без выходных. Костя в глубине души был согласен с этим. Когда в стране происходит революция, журналисту просто глупо уходить на выходные. Настоящему журналисту.

По дороге в редакцию Зубков видел и слышал то, что можно было дословно передать в статье и выдать как борьбу и единство противоположностей: трупы на асфальте с бандитами, стоящими рядом и примерявшими трофейную обувь, ликующая и пьющая, толпа, разговоры в метро о том, что кому-то эта революция на фиг не нужна, так же как и гребаная свобода слова. Главное, чтобы было что жрать и что одеть. Жили нормально, а лучшего и не надо. Подумаешь, камера наблюдения в квартире… да так даже и безопасней. Микрофонов-то нет. А смотреть пусть смотрят. Да и анкеты СГБ мешают жить только предателям и продажным говорунам о свободе личности.

Костя вошел в свой отдел, поздоровался с верстальщицей, больше почему-то никого не было, и, сев за стол, за час написал статью. После этого он зашел к редактору «на подпись».

— Добавь, что этой ночью люди из самообороны убили девяносто шесть человек, — сказал главный, ставя на статье резолюцию.

— Компотов утром сказал, что сто семьдесят два, — заметил Костя. — Я подумал, что он опять замечтался, и не стал его цитировать. Сказал лишь о том, что видел сам и что есть в справочной.

— И правильно сделал, что не стал. Мои цифры точные. Замначальника гормилиции держит меня в курсе по некоторым вопросам.

— Хорошо, — сказал Костя. Он взял подписанную в номер статью и направился к двери.

— Подожди. Есть задание. Сейчас сдашь статью и к часу будь в мэрии.

— Неужели мэр решил сделать заявление?

— В час у него пресс-конференция.

— Хорошо, — ответил Зубков и вышел в коридор.

В отделе, кроме верстальщицы, по-прежнему никого не было. Костя отдал ей статью и позвонил Наташе в больницу. Телефон не отвечал. Тогда он набрал номер Чуева. Дядя Юра, на счастье, был дома.

— Слушай, хорошо, что ты позвонил. Тут что-то происходит.

— Что еще происходит? — насторожился Костя.

— Возле вашей двери кто-то крутился, — ответил дядя Юра. — Во дворе сейчас двое ошиваются. Где Наталья? Я звоню, она не берет трубку.

— Ушла на сутки, — ответил Костя. — Я тоже только что звонил ей в клинику — там никто не берет трубку.

— Да?.. — задумался дядя Юра. — Да нет, вряд ли. Если бы с ней что-то случилось, то к телефону все равно кто-нибудь подошел. Наверное, что-нибудь с телефонной станцией. Или на линии.

В любом случае не дергайся. Я сам все выясню. Ты сейчас занят?

— Да. Есть одна идейка, нужно поучаствовать.

— В четыре освободишься?

— Не уверен. В пять попробую.

— Давай тогда так. В шесть часов я тебя жду там, где ты мне предлагал очереди объединить. Помнишь?

— Да.

— Все. Я буду тебя ждать до восьми. И домой не суйся. Понял? Ни в коем случае.

— Хорошо, — согласился Зубков и повесил трубку.

По дороге в мэрию он пытался осмыслить происходящее. За ним следят? Ну что же… Кто за ним следит? Новые власти или старые? Вообще он так и не разобрался, кому именно сейчас принадлежит власть в стране, и не только он один. Армия молчит. Руководство СГБ весьма сдержанно в высказываниях, ссылаясь на просьбу новых властей не провоцировать вооруженные столкновения. Кое-где на улицах видно милицию, но далеко не везде. По городу организованы отряды самообороны. Когда Зубков выходил из редакции, он встретился с Лобачевским. Перебросились парой слов. По имеющейся у Лобачевского информации, отряды самообороны не имеют централизованного руководства и никому конкретно не подчиняются. То есть в каждом отряде свой командир, который больше похож на атамана. И если на границах города в пикетах стоят представители крикунов, то в самом городе баррикады контролирует тот самый рабочий класс, который сегодня в метро обещал еще сказать свое слово. А периферия вообще не воспринимает происходящее всерьез. Девяносто процентов населения страны как-то прохладно приняли те перемены, про которые им сообщили однажды утром с экрана телевидения.

Так кто же за ним следит? Новые или старые? Что они собираются делать? Только следить или арестовать его? Или же это чья-то местечковая самодеятельность? Кстати, запросто. Возомнил себя какой-нибудь батька народным мстителем и решил под шумок прищучить языкастого репортера. Кто следит? Ответ на этот вопрос в создавшейся в городе ситуации может иметь решающее значение. Что с Наташей? Может, дядя Юра и прав… если бы что-то случилось, телефон в больнице работал бы. А тут… вот уж действительно, как говорили китайцы: чтобы ты жил в эпоху перемен.

У входа в мэрию, когда Зубков туда подошел, уже собралась порядочная толпа. Кого здесь только не было. Знакомые и коллеги Кости по работе, иностранные журналисты, телевидение, радио. Рядом с огромного роста милиционером стоял длинный и сухой немец Ганс — свободный художник. Не заметить его было так же невозможно, как и предположить, что его здесь не будет.

— Привет, Ганс, — сказал Костя, подняв вверх правую руку.

— Здравствуй, — со слабым акцентом ответил Ганс.

— Слушай, — вдруг спросил Костя, — скажи мне как человек посторонний: что в этой стране происходит?

— Мне плевать, я просто зарабатываю деньги, — сказал Ганс и сделал небольшую паузу. — Ты только не обижайся, но мне на самом деле пока что все равно. Я вообще стараюсь быть вне политики. Иначе придется принять чью-то сторону, а тогда я не смогу быть объективным.

Толпа оживилась, чуть подалась вперед, фотокамеры защелкали, засверкали вспышками. На ступенях мэрии появился пресс-секретарь. Он подошел к микрофону, выдвинул стойку на необходимую высоту.

— Раз, раз… Дамы и господа, прошу внимания. Через минуту вы сможете задать несколько вопросов мэру Москвы. У вас будет не более десяти минут.

В дверях показался мэр. За ним из мэрии вышли девять человек из его свиты. Мэр улыбнулся присутствующим и поднял вверх руки. Костя еще раз удивился сходству этого невысокого лысоватого толстячка с оттопыренными ушами, лукавыми глазками и широченной улыбкой. Практически все присутствующие журналисты одновременно задали свой вопрос, который слился в один. Получился кошмар.

— Вы были в Кремле?

Этот вопрос прозвучал громче остальных. К тому же его задал журналист городского телеканала. У мэра была традиция первым отвечать на вопрос своего канала.

— Нет, меня туда еще не приглашали, — сказал мэр.

— Как вы относитесь к новому правительству?

— Я за любое правительство, которое думает не о своем кармане, а о нуждах народа.

Мэр, как обычно, отвечал на вопросы не сразу, обдумывая каждое слово.

— Так вы поддерживаете Штырева и Мукина?

— Я пока что не слышал от новой власти ничего конкретного. Когда они представят свою программу, я смогу ответить на этот вопрос.

— Вы знали о готовящемся перевороте?

— Боюсь, вы подобрали неудачное определение. Скорее это революция.

— Кто отдал приказ о снижении налога на алкогольные напитки и вывел на улицы города автолавки?

— Очевидно, мой заместитель по экономике. Коммерция — это его компетенция.

— С какой целью это было сделано?

— Народ вышел на улицы… — Было заметно, что мэр растерялся. Он не был готов к этому вопросу. — Спонтанно возникло народное гулянье. Город поддержал в этом своих горожан… К вечеру гулянье переросло в карнавал… С блинами и…

— Вы не ответили на предыдущий вопрос. Вы были в курсе готовящейся акции Штырева и Мукина?

— Скажем так. Идея витала в воздухе. Только недалекий человек… совсем не интересующийся политической жизнью страны, мог ничего не почувствовать.

— Как долго будет продолжаться разбой отрядов самообороны? Почему на улицах города практически нет милиции?

— Извините, господа, у меня закончилось время. Мэр развернулся и пошел к дверям. За ним двинулась свита.

— Вы не ответили на вопрос. Ваш уход можно считать отказом? Когда улицы города станут безопасными?

— Господа, господа, — улыбнулся пресс-секретарь. — На этот и многие другие вопросы в скором времени вы получите ответ в официальном заявлении мэра на ситуацию в стране. А сейчас пресс-конференция закончена. Спасибо за внимание.

Пресс-секретарь подал рукой знак рабочим, и они подошли к микрофону, чтобы убрать его. В толпе собравшихся у ступеней мэрии послышался гул. Все были недовольны тем, что мэр так и не ответил на главный вопрос: когда город снова станет безопасным?

— Выпьем кофе? — спросил Ганс, собирая телескопическую штангу от своего микрофона.

— Согласен, — ответил Костя.

Через пятнадцать минут Костя и Ганс сидели под зонтиком в кафе недалеко от мэрии и пили кофе. Народу было немного.

Костя заказал бутерброды с сыром, Ганс — булочку с маком.

По наблюдению Ганса, после обеда улицы города заметно опустели. Еще утром было непросто сесть в автобус, как будто был час пик. Но после обеда ситуация кардинально изменилась.

— И правильно делают, — сказал Костя и откусил от бутерброда с голландским сыром. — Дома сидеть нужно. Сейчас не знаешь, у какой стенки тебя поставят.

— Это верно, — согласился Ганс. — Город стал небезопасен. Вчера французам у Парка культуры разбили камеру… Кстати, ты знаешь Дюбари? — Костя кивнул головой, так как рот его был полон. — Он со своими ребятами снимал, как самооборонщики остановили машину и откровенно грабили пассажиров. Жерару пробили голову куском трубы.

— Меня самого на днях чуть не пристрелили, — дожевывая, сказал Костя и, сделав глоток кофе, поставил чашку на блюдце.

— Плохо, что власть никому не принадлежит, — вздохнул Ганс. — Очень тяжело работать. Непонятно, с кем и как себя вести. А договариваться на каждом перекрестке… так никаких денег не хватит.

В сумке у Ганса что-то запищало. Он отложил булочку, достал из сумки квадратной формы телефонный аппарат и, отщелкнув замок, снял трубку.

— Хелло, — сказал Ганс и тут же наморщил лоб. — Я. Я-я… натюрлихь. Ауфидерзейн.

Ганс положил трубку на аппарат, щелкнул замком и убрал его обратно в сумку.

— А у меня сотовый с утра не работает, — сказал Костя и сделал глоток подостывшего кофе.

— Это не сотовый, — ответил Ганс, — это спутниковый. Извини, мне пора. Есть заказ.

— Все нормально, — сказал Зубков, подняв вверх правую руку. — Волка ноги кормят.

Ганс встал из-за стола и направился к стойке бара рассчитаться за кофе и булочку. Костя проводил его взглядом и, допив свой кофе, поставил чашку на блюдце. «Вот уж действительно им всем плевать, — думал Зубков об иностранцах, и о Гансе в частности. — С другой стороны, он прав. Это не его история, не его страна. Он здесь только гость. Кроме того, он классный репортер. А репортер должен сообщать новости. Новости без эмоций. Да и мне, наверное, было бы плевать на судьбу Германии, окажись я там с редакционным заданием во время переворота. А это переворот. Никакая это не революция. А мэр — жучара. Он еще не доторговался, поэтому не знает, как ему высказаться о новой власти. Так вот обольешь ее помоями, а она возьмет и к вечеру пост предложит. Например, министра какого-нибудь. И что тогда делать?»

— Желаете еще что-нибудь? — с улыбкой осведомилась очаровашка-официантка, прервав размышления Зубкова.

— Нет, спасибо. Счет, пожалуйста.

Расплатившись и оставив щедрые чаевые, Зубков вышел из кафе. Хорошо еще, что карточки принимали и банки не заморозили счета окончательно. Улицы действительно были пусты. Редкие прохожие торопились куда-то по своим делам.

«Они наверняка прослушивали телефон, — рассуждал Зубков, медленно шагая по тротуару. — Новые или старые, не важно. До этого они не следили. Значит, заинтересовались недавно. Найти меня в городе не могут и поэтому ждут, когда приеду домой. Хотя почему не могут? Карточка. Они уже отследили ее, и сейчас кто-то едет в кафе, чтобы показать мою фотографию и задавать вопросы. Черт, что с Наташей? Стоп. Если они прослушали телефон, значит, теперь знают о разговоре с дядей Юрой. Раз так, то следить теперь они будут за ним, чтобы через него выйти на меня. Дядя Юра, как старый террорист, конечно же, не приведет за собой хвоста. Он наверняка заметит топтунов и за полчаса до встречи попытается оторваться. Значит, есть шанс, что они ушли от квартиры. Если, конечно, дядя Юра уже ушел из дома. А это мы сейчас проверим. В квартире у Кости лежала красная карточка. Михалыч сделал ее две недели назад. Карточка всегда делалась на чужое имя, и поэтому с ней можно было более-менее безопасно передвигаться по городу. Расплачиваться красной, а для удостоверения личности предъявлять самооборонщикам настоящую, желтую. Красную карточку обязательно нужно забрать».

Шанс невелик, но попробовать воспользоваться им было не грех. Зубков подошел к ближайшему телефону-автомату и позвонил Чуеву домой. Костя понимал, что его карточку обязательно отследят, и поэтому не вставил ее в телефонный аппарат. Ему не нужно было разговаривать, ему нужно было узнать, дома дядя Юра или нет. К телефону никто не подходил. Костя повесил трубку. Чуева нет дома. Будем надеяться, что они ушли за ним.

Уже через двадцать минут, бросив машину у перекрестка, Зубков шел по своей улице. У поворота во двор он осторожно огляделся. Ничего странного не заметил. Двор тоже был пуст. Лишь столетняя бабка, местная достопримечательность, сидела на лавочке под раскидистым кленом. Когда Костя свернул в подъезд, он краем глаза заметил человека, медленно вошедшего во двор. Ему вдруг показалось, что этот человек ему кого-то напоминает. Он раньше его где-то видел.

«Неужели это они? — подумал Зубков, входя в темный подъезд. — Значит, все-таки квартира осталась под наблюдением. Глупо было надеяться на обратное, но… теперь уже поздно пить боржоми — почки отвалились».

Оказавшись в подъезде, Зубков вбежал на площадку первого этажа и юркнул в левую нишу, из которой в квартиры вели две двери. Костя затаился, прижавшись к стене спиной, и практически перестал дышать. Он надеялся, что в темноте подъезда его не заметят. И как только они поднимутся наверх, он сможет выскочить на улицу.

Кто-то схватил Зубкова за левый рукав и с силой дернул. Прежде чем Костя опомнился, входная дверь тихо закрылась и он оказался в квартире. Человек, закрывший дверь, развернулся, и Костя увидел, что это Рома. Тот самый пьяница, который встретился ему на баррикаде самооборонщиков. Тот самый, что жил в его сне на первом этаже и о чей ящик с картошкой он всегда спотыкался, когда проходил по лестнице.

— Тс-с-с, — сказал Рома, приложив к губам указательный палец, и добавил шепотом: — Давай в комнату.

Рома махнул рукой вдоль коридора, и Костя прошел по нему на цыпочках. Рома прильнул к дверному глазку и перестал дышать. В подъезде послышались тихие, осторожные шаги.

Войдя в комнату, Зубков остановился у двери с разбитым стеклом и огляделся. Комната выглядела удручающе. На стенах обшарпанные, засаленные обои, железная кровать в правом углу, телевизор в левом. Круглый стол, два стула. На столе лежала старая газета с нехитрой закуской и стояла полупустая бутылка водки. Рядом — два граненых стакана. Если бы здесь телевизор не выдавали, наверное, Рома его пропил бы. Но реальность была такова, что номерной телевизор, государственный, невозможно было продать в частные руки. Его можно было только обменять в жэке на более новую модель. Окно комнаты было закрыто куском грубой темно-серой ткани, чем-то похожей на брезент. Зубков осторожно подошел к окну и чуть отодвинул «штору». Оно выходило на противоположную сторону дома и располагалось как раз между окнами транспортного агентства и булочной.

— Уйди от окна, — тихо сказал Рома и взял в руки бутылку.

— В квартире еще кто-то есть? — шепотом спросил Костя, показав глазами на два стакана.

— Нет, но я всегда кого-то жду.

Рома налил водку в два стакана и, взяв нож, отрезал от копченой колбасы несколько неровных кругляков.

— Давай. По соточке, — сказал Рома, протягивая Зубкову стакан.

В первую секунду Костя хотел отказаться, но решил, что это будет некрасиво — отказаться выпить с человеком, который тебе, можно сказать, жизнь спас. Он подошел к столу, взял в правую руку стакан, а в левую кусочек «Одесской». Рома прильнул к своему граненому кубку губами и начал цедить водку сквозь зубы. От этого зрелища Костю даже передернуло. «Что же ты ее все время так мучаешь?» — подумал он. Рома же принимал муку стойко. Поставив на стол пустой стакан, он понюхал рукав и крякнул. Зубков продолжал следить за Ромой, отмечая удивительное сходство в голосе, движениях и привычках. Крякнув еще раз, Рома закусил плавленым сырком. Костя посмотрел в стакан, сделал глубокий вдох и в два глотка выпил водку. Наблюдая за ним, Рома перестал жевать и улыбнулся. Костя выдохнул, поставил на стол пустой стакан, вытер губы большим пальцем правой руки и отправил в рот кусочек колбасы.

— Красиво, — улыбнулся Рома. — Так это тебя, значит, менты пасут? Костя кивнул головой и спросил, неторопливо пережевывая колбасу:

— Откуда ты знаешь, что это менты?

— Хм. У меня нюх на ментов. На любых.

Рома сказал это с таким выражением, что Костя перестал жевать. Ему вдруг показалось, что Рома знает в сто раз больше, чем говорит.

— Натворил что-нибудь?

— Да вроде нет, — сказал Костя, пожав плечами.

— Мда, — вздохнул Рома. — Менты — они везде менты. Волки позорные.

— Из окна высоко прыгать? — спросил Костя.

— Нормально, — ответил Рома.

Он подошел к окну и отвел ткань в сторону. Несколько секунд Рома наблюдал за улицей, после чего дернул ткань, и она упала на пол. Рома открыл окно и выглянул на улицу. Улица была пуста.

— Давай быстрей, — сказал Рома и отошел в сторону.

От окна до асфальта было около трех метров. Зубков перебрался через подоконник и, держась за него руками, спустил ноги вниз. Его ботинок уперся о какой-то выступ в стене, и, полуразвернувшись, Костя отпустил одну руку. Ботинок вдруг соскользнул, и, шлепнувшись на асфальт, Костя повалился на спину. Он вовремя успел выставить руки и только поэтому не ударился затылком. Рома, прощаясь, поднял правую руку вверх и закрыл окно.

Костя быстро встал на ноги и, чуть прихрамывая, пошел к перекрестку, осматриваясь на ходу, не испачкал ли он брюки. Руки его были в асфальтовой грязи, ссадина на правой ладони сильно болела.

— Стой, — сказал тихий властный голос.

Зубков поднял глаза и замер. Перед ним стоял милиционер. Увлекшись разглядыванием ссадин на руках, Костя не заметил, как нос к носу столкнулся со стражем порядка. От неожиданности Зубков икнул, и милиционер поморщился. Он увидел Костины руки, грязные и в ссадинах, испачканные брюки, учуял пьяный запах и задумался на секунду.

— За что, начальник? — быстро сориентировался Зубков.

— Вали отсюда, — прошипел милиционер, и взяв Костю за воротник пиджака, толкнул его дальше по ходу.

Зубков, чуть пошатываясь, пошел в заданном направлении. Ему казалось, что он слышит дыхание милиционера, который не отвернулся, а смотрит ему в спину, решая: а не зря ли я его отпустил? На перекрестке Костя обернулся. Милиционера не было. Костя заметил подходивший к остановке трамвай и побежал за ним.

В вагоне сидели восемь человек. Зубков прошел в самый конец и сел на боковое сиденье. Вдруг он понял, на кого был похож тот человек, что вошел во двор следом за ним. Этого не могло быть. Игорь. Нет. Наверное, показалось. Не может быть.

— Молодой человек, вы не заплатили за проезд. Молодой человек, я к вам обращаюсь.

Зубков обернулся и увидел небольшого роста крепкую бабушку, сидевшую у противоположного окна. Бабушка смотрела на Костю строгими глазами, как будто он кот и съел ее сметану.

— Революция — это не повод для проезда зайцем, — назидательно сказала бабушка. — Потрудитесь заплатить за проезд.

Платить за проезд Зубкову было нельзя. Везде, где он расплачивался карточкой, оставался цифровой след. Несмотря на все перемены в стране, система осталась работоспособной. «Чтоб вы сдохли со своей электроникой!» — мысленно выругался Костя и сошел на следующей остановке.

Трамвай прошипел, словно змея, закрыл двери, звякнул «колокольцами» и мягко покатил, постукивая колесами на стыках рельсов. Зубков размеренным твердым шагом пошел в сторону метро, обдумывая на ходу, а стоит ли туда идти. Передвижения на транспорте теперь были совершенно невозможны. Шансы на выживание уверенно приближались к нулю.

— Стоп, себе думаю, а не дурак ли я… — прошептал Костя.

Зубков остановился и еще раз прокрутил в голове мысль, только что посетившую его. Неприкосновенный запас… Есть! Есть карточка! И не просто карточка, а обезличенная. После первой поездки в бордель в красном секторе дядя Юра рассказал, что в самом пиковом случае, когда другого выхода не будет, можно воспользоваться так называемым неприкосновенным запасом. Сейчас как раз тот самый случай.

Для секретных агентов СГБ был выпущен особый разряд карт. Карты, не поддающиеся идентификации. Они были многослойными, со встроенным микрочипом. При помощи этого микрочипа можно было менять цвет карточки в зависимости от сектора, в котором ее собирались использовать. Эти карточки назывались обезличенными и выдавали только кодовый номер владельца. Задавать вопросы в подобных случаях было не принято. Чтобы узнать, кто скрывается за этим номером, нужно было зайти в базу данных СГБ и использовать специальный код доступа. А это было непросто даже для сотрудников СГБ. Министерство свято хранило имена своих провокаторов и агентов.

К тому же существовали и одноцветные обезличенные карточки. Выдавались они не только сотрудникам внешней и внутренней Службы госбезопасности, но и гражданам, чья жизнь или деятельность имели отношение к государственной тайне: ученым, военным, инженерам, советникам. Этот факт позволял использовать карточку, не привлекая особого внимания гражданского населения. Если только в происходящем не замешано СГБ, то Костя сможет беспрепятственно передвигаться по городу и делать покупки. По крайней мере какое-то время. А СГБ, судя по всему, не спешило переходить на сторону восставших. К ним вообще никто не спешил переходить.

Обезличенную карточку добыл Мухин. Теперь она покоилась в сквере, в пластиковом контейнере, приклеенном снизу к одной из скамеек. Оставалась одна проблема. Рядом с парком была баррикада самооборонщиков. Та самая, на которой остановили его машину и чуть было не расстреляли.

Подходя к скверу, Зубков перешел на противоположную сторону дороги. Самооборонщики не заметили его, они досматривали старенький «Мерседес» и были увлечены содержимым багажника. Зубков не торопясь шел по тротуару и спокойно свернул на дорожку сквера. Еще издали он заметил нужную скамейку. Поблизости от нее никого не было. Только возле памятника горел костер, рядом с которым стояли две женщины и человек десять мужиков, решивших, что власть теперь принадлежит народу, то есть им. Мужики о чем-то спорили, время от времени дублируя слова жестами.

Зубков подошел к скамейке и сел на ее левый край. Он нашарил под скамейкой контейнер и достал из него карточку. Внешне она отличалась от стандартных карточек лишь отсутствием фотографии владельца и двенадцатизначным номером вместо имени и фамилии.

Посидев несколько минут на скамейке, Зубков поднялся и не спеша пошел в сторону метро. Когда он проходил мимо самооборонщиков, его никто не остановил. Лишь один из них проводил его взглядом до ступеней подземного перехода. В метро все тоже обошлось без особенных приключений. Дежурный, следивший по монитору за карточками пассажиров, лишь на мгновение поднял голову, бросил на Зубкова быстрый взгляд и тут же вернулся к исполнению служебных обязанностей.

За полчаса до назначенного времени для подстраховки Зубков ехал к месту встречи на автобусе и строил догадки: что с Наташей? Что делал во дворе его дома Игорь, если это был он? Чем эта история может закончиться?

Автобус был полон. Зубков стоял возле окна, с левой по ходу автобуса стороны, и смотрел на медленно плывущий за окном пейзаж. Пассажиры, как и прежде, разговаривали о еде. Только теперь они обсуждали не рецепты приготовления того или иного блюда, а как сложно будет в ближайшее время достать тот или иной продукт. Если вообще что-то можно будет достать. Революция — дело нешуточное.

Автобус выехал на Кантемировскую улицу и притормозил, подъезжая к остановке. Костя подошел к двери и замер. На тротуаре стоял Игорь и что-то, оживленно жестикулируя, объяснял двум невзрачным субъектам. Те стояли опустив глаза и соглашаясь с Игорем, то и дело кивая головами. Зубков сделал шаг назад и отвернулся. Встреча с дядей Юрой отменялась. Значит, они все-таки проследили за Чуевым. Или же им было известно, где они договорились встретиться. При всеобщей наблюдательности в Эру Водолея его первый день после выхода из сумасшедшего дома мог быть запротоколирован дословно и разными людьми.

Зубков проехал до предпоследней остановки автобуса и перешел на противоположную сторону дороги. Теперь, когда встреча с Чуевым отменялась, оставался единственный вариант. Был только один человек, у которого можно было попросить помощи.

Глава 11 Откровения и предложения

Сумерки на цыпочках подкрались к городу и мягко спустились на площади, проспекты и дворы. Улицы заметно опустели. Граждане, любившие вечерние и ночные прогулки, неожиданно их разлюбили и в темное время суток теперь предпочитали сидеть дома. Двери квартир были закрыты надежными замками, но тем не менее каждый шорох во дворе или на лестнице заставлял затихнуть, прислушаться, насторожиться.

Костя сидел на кухне, прислонившись спиной к холодной стене, и наблюдал за хозяином квартиры. На плите стояли две кастрюльки. В первой варилась гречка, во второй разогревалось мясо с подливкой. Пахло все очень вкусно, и Костя, в очередной раз сглотнув слюну, перевел взгляд с плиты на кухонные шкафчики. Последний раз он перекусил парой бутербродов с сыром и кофе, когда они с Гансом после мэрии зашли в кафе.

— Что собираешься дальше делать?

— Не знаю, — пожав плечами, ответил Костя. — Вот переночую у тебя сегодня, а там…

— У меня ты можешь ночевать сколько угодно. Я тебя спрашиваю, что ты собираешься делать дальше.

— Спасибо, — сказал Костя, повернувшись к хозяину квартиры. — Дальше… черт его знает, что делать дальше. Хотелось бы, конечно, понять, что происходит… Кто следит, почему? Но вот Игорь… откуда он взялся?.. Я ведь считал, что его больше уже никогда не увижу. Как и Виктора с Леной.

— Игорь, говоришь… — протянул Жора и встал с табурета. — Сейчас узнаем, что там за Игорь.

Жора вышел в коридор и закрыл за собой дверь кухни. Костя проводил его равнодушным взглядом и снова стал лениво рассматривать шкафчики. Все-таки хорошо, что в тот странный день он встретил Жору в халявке. Казалось бы, случайность, а второй раз приходится просить у него помощи. Прав был тот, кто первым заметил, что ничего случайного в жизни не происходит. Все случайности закономерны.

Через пять минут дверь открылась и в кухню вошел Жора. Вид у него был, как и всегда, безрадостный, печально-задумчивый.

И было отчего задуматься. Если попытаться одним словом охарактеризовать жизнь Жоры, то все, что он делал, было не «потому что», а «вопреки». Вопреки здравому смыслу работал в сыске, когда другой уже давно бы махнул на все рукой, трижды плюнул на начальство через левое плечо и занялся бы частной практикой. Вопреки общим правилам и порядкам начальство терпело его, хотя давно уже должно было бы сожрать вместе с ремешком и часами. И здесь две случайности вылились в закономерность. Жора не представлял себя на другой работе, руководство не могло найти ему достойную замену. Жора был не просто сыщик, а настоящий охотник. Государство же поощряло его охоту. Оно в ней нуждалось.

Жора подошел к плите, выключил ее и снял кастрюльку с гречкой. Он от души навалил гречку в Костину тарелку и залил ее подливкой с мясом. В таких случаях принято говорить, что порция слишком большая, и делать вид, что возмущаешься этим, но Зубков молча следил за задумчивым радушием хозяина и нетерпеливо ждал, когда тот наконец сядет за стол. В животе у Кости уже давно урчало.

Разложив по тарелкам ужин, Жора достал из холодильника запотевшую бутылку «Столичной» и разлил водку по рюмкам. Затем он достал из морозилки кусок сала и нарезал его ровными ломтиками. Следом за салом на столе появилась банка болгар-ских маринованных огурчиков.

— Давай, — сказал Жора, подняв рюмку. — За мир во всем мире и чистоту в сортире.

Выпили. Закусили маринованным огурчиком из банки. Жора молча поставил на стол рюмку и также молча приступил к ужину. Ел он с аппетитом, хотя и работал вилкой в два раза реже, чем Костя, и пережевывал несколько медленнее.

— Значит, так, — наконец заговорил Жора и взял ломоть черного хлеба. — Попытка твоего ареста — это самодеятельность Игоря. Он сейчас занимает небольшой пост в сыскной полиции. Тебя никто не собирался арестовывать, с тобой просто хотели поговорить. Прозвучала твоя фамилия, мол, не мешало бы поговорить с этим человеком по душам. Тебе хотели предложить сотрудничество. Игорь услышал это и понял по-своему. Говоря вульгарно, он решил выслужиться перед новой властью.

— Так это он сдал Виктора и Лену?.. — спросил Зубков, опуская руку с вилкой, и ужаснулся своей догадке.

— Вот тут ты попал в точку, — сказал Жора, взял бутылку и снова разлил по рюмкам водку. — Игорь уже второй год работает штатным осведомителем СГБ. Кстати, как и Штырев, и Мукин. Костя открыл рот и, хлопая глазами, смотрел на Жору.

— Ты что хочешь сказать, что вся эта революция — спектакль… провокация?..

Жора поднял рюмку, но, задумавшись, поставил ее обратно на стол и, не выпуская из рук, ответил:

— Хм… Тут разговор отдельный. Все бы было так смешно, если бы не было так грустно. — Он снова поднял рюмку. — Ну, будь здоров.

Снова выпили, снова закусили маринованным огурчиком. Вслед за огурчиком Жора отправил в рот полосатый ломтик сала. Костя еще минуту сидел с открытым ртом, удивляясь, с каким равнодушием Жора выпил водку, рассуждая на тему провокаторов и революции. Как будто это на самом деле было штатным мероприятием. Что-то вроде утренника в детском саду. Жора тем временем вернулся к гречке. Костя проглотил водку, не чувствуя ее вкуса, и, поставив рюмку на стол, снова посмотрел на Жору.

— Ты чего не ешь? — спросил Жора, перестав на время жевать. — Давай, не стесняйся. Закусывай.

— Так что там за отдельный разговор… — спросил Костя и взял в руки вилку.

— Ты только не подавись, — предупредил Жора. — Крикуны получили власть на халяву.

— Что, президент пригласил крикунов вечерком чайку попить и сказал: а не хотите ли, ребята, поруководить? — съерничал Костя.

Он и сам понял, что сказал что-то не то: не в его ситуации посмеиваться над тем, что тебе говорят осведомленные люди. Но сдержаться Зубков не смог. Жора взглянул на него без тени каких-либо эмоций и снова вернулся к гречке.

— Два быка, — сказал Жора, продолжая ужин, — из охраны президента поспорили по пьянке, что власть сменить в современном государстве пара пустяков. И не надо никакого штурма «Зимнего». Кореша им не поверили. Тогда два этих… карбонария ввалились к президенту в кабинет и объявили: «Ты свое покомандовал, хватит. Теперь здесь будем мы. А ты самораспускаешься». Президент быстро все понял и все подписал. Через пять минут у ребят на руках была бумага с добровольным отречением президента от власти и полный мини-бар алкоголя. Ребятам стало еще веселее, и они отметили это событие. А президент не стал дожидаться окончательных разборок, а тихо свинтил из Кремля. Кстати, до сих пор никто не знает, где он.

В этот же вечер кто-то настучал Мукину. Тот, нужно отдать ему должное, не растерялся и быстренько все обтяпал, потому что этим двум… чудакам на букву «м» власть была не нужна. Они просто сыграли в «слабо», выиграли и продолжили пьянку. А когда им утром все рассказали, они до обеда не верили своим ушам. Крикуны же просто оказались в нужном месте в нужный момент. Дальше все пошло по обкатанной схеме. Еще водочки?

— Нет, спасибо, — ответил Костя. — Наверное, мне на сегодня хватит. Жора задумался на секунду с бутылкой в руках.

— Че-то одному не хочется, — сказал он, поставил бутылку на стол и продолжил: — Та же технология пропаганды, только с другими именами и акцентами.

— Что-то я не пойму, — сказал Костя. — Раз эта революция чистая случайность и на фиг никому не нужна, раз прежняя жизнь всех так сильно устраивала, то почему же никто не протестует, не выходит на улицу, чтобы защищать свой образ жизни?

— Во-первых, уже начинают выходить. Кто же знал, что было на самом деле? Да и сейчас мало кто знает. Во-вторых, люди настолько привыкли получать с экрана телевизора разъяснения, как им оценивать что-либо и что им следует делать, что отвыкли думать сами. А в том, что эта революция, кроме крикунов, на фиг никому не нужна, ты не прав. Это только в первый день все растерялись и не знали, как поступить. По привычке решили возрадоваться. Тем более что алкоголь подешевел. Сейчас большинство уже хочет назад, меньшинство радо переменам, но не знает, что будет дальше, и поэтому заранее боится. И есть еще одна группа людей. Их совсем немного, но гораздо больше, чем хотелось бы. Те просто пытаются нащупать, как бы использовать ситуацию с максимальной пользой для себя. И в смысле коммерции, и в смысле обретения власти. Последние — страшнее всего. Они понимают, что такой шанс бывает раз в жизни, и, чтобы не упустить его, по трупам пойдут.

— Откуда ты знаешь про Игоря?

— Служебная информация. А по поводу твоих гостей — позвонил сейчас знакомому, навел справки. Он в курсе происходящего в городе. Работа у него такая.

— А про революцию когда узнал?

— Я не лежу целыми днями на кровати. Тем более когда в доме пожар.

Зубков замолчал, пытаясь собраться с мыслями, но это у него не получалось. В услышанное очень сложно было поверить. Ведь не банановая республика, а гигантская страна… И чтобы так вот, по пьяному делу, свергнуть президента… да еще чтобы общественность не возражала, а всего лишь ждала, что будет дальше, запивая все шампанским… в это действительно поверить не просто.

— Что же мне теперь делать? — не то сказал, не то спросил Костя.

— Иди домой. Только настоящую карточку показывай, когда кто-то захочет ее проверить. А то с твоей обезличенной поставят тебя к стенке как шпиона президента. В одиннадцать часов к тебе придут трое. Генерал Жердин, полковник Сиверин и Сойкин. Они тебе все расскажут.

Зубков поднял голову и посмотрел на Жору глазами, в очередной раз говорящими красноречивее любых слов.

— Что ты так смотришь? — поднял брови Жора. — Думаешь, я с ними заодно? Ну так можешь не ходить домой. Хотя я мог просто привести их сюда. Пока ты ужинал, им это сделать было пара пустяков.

— А с кем ты заодно? — спросил Костя.

— С правосудием, — ответил Жора. — Я сыщик. Если есть убийца, значит, я его найду.

Через полчаса Зубков вышел на улицу. На город опустилась ночь. В соседнем дворе кто-то горланил на три голоса пьяную песню про танки, что по полю грохотали, где-то рядом лаяла собака. Костя вышел со двора и направился к метро. Улицы были пусты, редкие машины проезжали по шоссе. У костра кучковались темные фигурки самооборонщиков. Когда Костя подходил к баррикаде, они замолчали и посмотрели на него. Зубков почувствовал себя голым на сцене театра во время аншлага. Но другого пути к метро не было. Чувствуя мелкую дрожь во всем теле и неуверенность в ногах, Костя все же шел вперед. Самооборонщики молча проводили его взглядом. Когда Зубков прошел мимо них, ему показалось, что он даже слышал их недоброе сопение.

В метро было немноголюдно. Что опять-таки показалось Зубкову неестественным, так это всеобщее молчание. Одиноких пассажиров было немного, большинство ехали семьями и компаниями, но никто ни о чем не разговаривал. Еще неделю, да что неделю, несколько часов назад все было совсем наоборот. Граждане самой свободной в мире страны не упускали возможности подискутировать по любому поводу. Порой эти беседы заходили очень далеко. И даже существование карточек наблюдения никого не смущало. Очень редко государство шло на крайние меры защиты. Священная корова «свобода слова» паслась себе на лужайке и мирно пощипывала травку. Она регулярно поднимала голову, чтобы промычать свое мнение, и снова опускала ее к сочному клеверу. Пастух говорил, что это совершенно справедливое замечание, для порядка щелкал кнутом, делая вид, что отгоняет волков, и, умиленно улыбаясь гармонии мироздания, опускался в свое кресло. Все шло своим чередом.

Еще утром все было как прежде. Народ имел что сказать относительно происходящего и, не стесняясь, говорил это. Сейчас же все притихли. Что-то за эти несколько часов случилось такое, что заставило всех прикусить язык. Что-то, чего Зубков не знал.

Домой Костя добрался без происшествий. Несмотря на то что волнение переполняло его, он размеренным шагом поднялся на четвертый этаж и позвонил не в Наташину квартиру, а в квартиру Чуева. Было слышно, как по паркету шаркали шлепанцы, приближаясь к двери. Дядя Юра посмотрел в глазок и распахнул дверь. Правой рукой схватил Зубкова за отворот пиджака и в полном смысле слова вдернул его в прихожую.

— Ты с ума сошел! — сдавленно прорычал Чуев, закрывая дверь. Не снимая обувь, Зубков медленно прошел в комнату и опустился на диван. — Меня сегодня весь день пасли. А вокруг кафе шпиков было столько, что я почувствовал себя Борисом Савинковым.

— Наташа не звонила?

— Нет, — ответил Чуев уже менее возбужденно. — На работе никто не берет трубку. Я проверил. На телефонной станции действительно авария, но… Она не приходила на работу. Домой не возвращалась.

Зубков резко повернул голову и взглянул на Чуева. Дядя Юра чувствовал себя неловко, хотя его вины в происходящем не было. Что-то действительно случилось.

— Я напряг все свои знакомства, — сказал Чуев, садясь рядом с Зубковым. — Ее нигде нет. Ни в милиции, ни в морге.

— Повеситься, что ли, ради смеха… — грустно усмехнулся Костя. — Сначала пропадает жена, потом за тобой кто-то охотится.

К вечеру узнаешь, что твой друг — стукач и его не убили. Даже наоборот. Это он собирался тебя… потом тебе говорят, что ночью к тебе приедут новые «шишки», чтобы что-то предложить. Чуев особенно удивился последним словам, и взгляд его прищурился.

— А ты как дурак болтаешься между небом и землей, — продолжил Костя, — и понимаешь, что твоя жизнь ну ничегошеньки не значит в этом пасьянсе. Да и в следующем тоже. Ты никто. И имя твое — никак. Как же тошно…

Костя замолчал. Он опустил голову к коленям и обхватил ее руками. Его тело медленно раскачивалось из стороны в сторону.

— Кто тебе сказал про предложение? — спросил дядя Юра.

— Жора. Я только что от него. Костя поднял голову и посмотрел на дядю Юру.

— Ты был прав. Игорь стукач и провокатор. Извини.

— Ну-ф-ф… — вздохнул Чуев. — Это была всего лишь догадка.

— Точно так же, как и Штырев, и Мукин. Они все работали на СГБ.

— А вот про крикунов я как раз и не сомневался. Но бывших агентов не бывает. Разве что после смерти… Костя посмотрел на часы на левой руке и поднялся с дивана.

— Мне пора, — выдохнул он. — Через полчаса придут уполномоченные делать предложение о сотрудничестве. Хочу в душ залезть. Я сегодня столько дерьма видел и слышал, что, кажется, сам провонял.

— Главное, не говори им «нет», — посоветовал дядя Юра. — Если тебе что-то не понравится, скажи, что ты подумаешь.

— Я постараюсь, — чуть улыбнулся Костя.

Зубков ушел, а Чуев зашел на кухню и включил чайник. Он сел на табурет и еще раз обдумал только что состоявшийся разговор. Его сильно волновала предстоящая встреча Кости. Тем более что он еще молод и невыдержан. Может что-нибудь сказать в сердцах, не подумав. Наташа… что бы там ни было, это с ней уже произошло. Оставалось только надеяться. С Костей же все только должно было случиться. Возможно, и судьба Наташи будет зависеть от его ответа. И такое бывало в истории. За жизнь одного человека другого заставляли расплачиваться поступками. Что же им надо?

Ровно в одиннадцать часов в квартиру Зубкова позвонили. Костя встретил гостей в шлепанцах, подаренных дядей Юрой по случаю новоселья, и в халате, подаренном Наташей по тому же поводу.

— Добрый вечер, — приветливо улыбнувшись, сказал симпатичный молодой человек в строгом костюме и белоснежной рубашке.

— Спорный вопрос, — ответил Костя, делая шаг в сторону. — Проходите.

За молодым человеком вошли два пенсионера. Зубкову даже показалось, что они похожи друг на друга. Однообразно тучные фигуры, одинаковые формы залысин, вторые подбородки… словно близнецы-братья. Различались они лишь тем, что один из них носил милицейский китель, а другой — серый костюм. Гости прошли в комнату, не снимая обуви. Когда Костя закрывал дверь, то заметил, что на лестнице стояли еще люди. Половина из них были в штатском, половина — в милицейском обмундировании. В руках у милиции были автоматы. Костя закрыл дверь, гости присели на предложенный диван.

— Извините, — сказал Костя, имея в виду свой внешний вид. — Я не успел подготовиться. День выдался тяжелый.

— Никаких проблем, — улыбнулся молодой. — Все мы, как говорится, люди, все человеки. А день у вас действительно был непростой.

Зубкову показалось, что в этом ответе есть некоторая издевка, и он спросил с угрозой в голосе:

— Что с Наташей?

— А что с ней? — искренне удивился молодой.

— Значит, так. Или мы разговариваем без дураков, или не разговариваем вовсе.

— Ей-богу, не понимаю, о чем вы, но, судя по тону, что-то действительно случилось, — сказал молодой и повернулся к своим спутникам. — Господин полковник. Выясните, что с Колесниковой.

Пенсионер с погонами полковника милиции встал с дивана и, достав из внутреннего кармана кителя радиостанцию, отошел к балкону.

— Ну что же, не будем терять время, — сказал молодой человек. — Для начала познакомимся. Моя фамилия Сойкин. Я советник Комитета национального спасения. Это генерал Жердин и полковник милиции Сиверин. Простите, Сиверин, — поправился Сойкин, делая ударение на второй слог.

— А генерал? — спросил Костя.

— Служба безопасности, — ответил Жердин.

— У нас нет никакой информации, — сказал Сиверин, подходя к дивану. — Колесникова нами не задерживалась и в сводках не значится.

Костя лишь повел бровью. В глубине души он был уверен, что никто ему ничего не расскажет про Наташу. По крайней мере сразу.

— Судя по всему, у вас действительно что-то случилось, — выдохнув, сказал Сойкин. — Как бы цинично это ни звучало, но… лес рубят — щепки летят. Именно поэтому мы и пришли к вам. Нам нужна ваша помощь. Не буду уверять вас, что мы здесь ни при чем. Вы все равно не поверите. Но тем не менее это так. Будем надеяться, что все обойдется. Со своей стороны, несомненно, мы тоже займемся этим вопросом, постараемся прояснить ситуацию. А сейчас постарайтесь меня внимательно выслушать и…

— Я буду очень стараться, — оборвал Сойкина Зубков. Сойкин выдержал короткую паузу и продолжил:

— У нас к вам предложение. Но для начала ответьте на вопрос: что вы думаете о своей первой газете?

— Дерьмо.

— Хотите сделать из него конфетку?

— Нет.

— Почему? — искренне удивился Сойкин.

— Фантиков не хватит.

Гости смотрели на Зубкова, не совсем понимая, что он имеет в виду, затем переглянулись между собой. Сойкин кивнул головой, словно именно такого ответа и ожидал, и продолжил:

— Не торопитесь с ответом. Я согласен с вами. У газеты было множество негативных особенностей. Именно поэтому мы и предлагаем вам взять управление в свои руки. Частично.

— И какую часть?

— Мы хотели бы видеть вас главным редактором. Комитет национального спасения гарантирует подлинную свободу слова и независимость. От вас потребуется всего лишь дать слово.

— Присяга на верность родине?

— Нет. На верность совести. Вы должны дать слово, что газета будет говорить правду, только правду и ничего кроме правды.

Сойкин замолчал, оценивая эффект от сказанного им, Зубков делал вид, что эффект есть и он задумался над услышанным.

— Почему именно я?

— Во-первых, вы работали в этой газете и знаете ее коллектив. Во-вторых, вы незаслуженно пострадали за выполнение своего профессионального долга. В-третьих, в этом и есть высшая справедливость. Комитет национального спасения не просто реабилитирует ваше честное имя, а еще дает возможность восстановить эту самую справедливость на деле. Дерзайте. Заместителей подберете себе сами. Штат тоже можете формировать на свое усмотрение. Темы публикаций выбирайте, какие захотите. У нас лишь одна просьба… Не перебивайте меня. Пока идет переходный период, постарайтесь давать о нем как можно больше информации.

— Вы не сказали, что она должна быть объективной, — заметил Костя.

— Ваша работа в газете уже подразумевает, что информация будет объективной. Поймите. В сложившийся ситуации, когда большинство людей заняли откровенно выжидательную позицию, как никогда важна информация. Комитет отменил доносы — пишите об этом. Комитет отменил налоги — пишите об этом. Кто-то из новой администрации начал злоупотреблять служебным положением — пишите об этом. Полковник Сиверин и генерал Жердин окажут вам всяческое содействие. И я, естественно, тоже. Вот наши телефоны, — Сойкин передал Зубкову три визитки, — звоните в любое время.

Костя взял в руки три прямоугольника белой плотной бумаги, оформленных в одном стиле, с надписями темно-синим цветом. «Интересно, куда делось прежнее руководство?» — подумал Костя.

Сойкин при этом пытался изобразить покровительственное уважение к журналисту, но это у него плохо получилось и выглядел он смешно.

— Но у меня есть работа, — наконец сказал Зубков.

— Вы свободный человек, — ответил Сойкин. — У вас есть право на выбор. Смотрите, думайте, прикидывайте. Несомненно, все граждане равны, но получается, что вы выполняете государственное задание особой важности. Вы вместе с нами пытаетесь предотвратить кровопролитие. Поэтому у вас будут некоторые привилегии. Возьмите пропуск. — Жердин протянул Зубкову пластиковую карточку серебряного цвета. — Она действительна в течение трех дней. В городе еще не безопасно. Мэр не спешит помогать нам. А силы МВД пока что не полностью подчиняются Комитету национального спасения. Но тем не менее нам удалось договориться со многими отрядами самообороны. Теперь на каждом центральном перекрестке будет дежурить один представитель СГБ или МВД. Вам гарантируется неприкосновенность. До сведения остальных самооборонщиков доведено, что, если представитель новой власти подвергнется нападению или ему будут чинить препятствия, возмездие будет однозначным, обязательным и незамедлительным. В ближайшем будущем мы надеемся полностью овладеть ситуацией.

С завтрашнего дня вводится комендантский час. Ваша карточка дает право передвигаться по городу в любое время.

— Хорошо. Допустим, я скажу «да». Как вы сказали, я могу собрать любую команду. Мне нужны Мышкин и Пышкина. Вы можете найти их?

— Мы знаем, почему вы назвали эти фамилии. Они попали в командировочные списки. Если они живы, мы их обязательно найдем. Поймите, информация закодирована. Мы еще не полностью овладели вычислительным центром. Не все его сотрудники готовы сотрудничать с Комитетом национального спасения.

— У меня есть еще один вопрос. Шишкин. Кто он?

— Наш штатный сотрудник, — ответил Жердин. — Секретный агент, если хотите.

— Бывший или настоящий?

— И бывший, и настоящий. Он хороший профессионал в своей области. А профессионалы всем нужны. Для вас это все, конечно же, глубоко личное, но… среди служивших в СГБ во времена президента было много порядочных людей, поверьте мне. Кто-то подал в отставку, большинство дали присягу на верность Комитету национального спасения и сейчас честно выполняют свою работу.

«Президенту присягали на честную службу, теперь комитету…» — подумал Костя, но вслух сказал:

— Хорошо. Я должен подумать.

— Думайте, — одобрил Сойкин и встал с дивана. Его спутники поднялись следом за ним. — У вас три дня. Я искренне надеюсь, что вы скажете «да».

Пожав руку Зубкову, поздние гости ушли. В глазах офицеров была смесь какой-то собачьей преданности с суровостью полярника. Похоже, они понимали, что предали своего президента, но всем своим видом пытались показать, и в первую очередь доказать себе, что приняли сторону революции по идейным соображениям.

Закрыв дверь, Зубков прошел на кухню. На душе у него было гадко. «Как просто… — думал он. — Приходишь к человеку ночью домой, при параде, с сопровождающими лицами… И под предлогом справедливости предлагаешь отомстить низложенной власти. Дескать, она вас пинала и нас тоже. Так не желаете ли ответить? Нет-нет, никакого хамства! Все интеллигентно. По правилам. Все в дерьме, а вы весь в белом. Посмотрите, многие уже с нами. И какие все люди. Сплошная совесть нации и честь эпохи. К тому же это все не бесплатно. Как осторожно и грамотно здесь власти подходят к вопросу склонения гражданина к сожительству».

— «Слабит мягко, не нарушая сна», — тихо вслух сказал Костя. Главное, чтобы оппонент был уверен, что порядочные люди поступают именно так.

Костя включил чайник и снял телефонную трубку. Телефон в клинике не отвечал. Наташа до сих пор не дала о себе знать.

Глава 12 Нарушение конвенции о биологическом оружии

Индустриальный город. Два часа дня. Жара. Августовское солнце расплавило асфальт, и он стал мягким. Хозяин кафе подметал с пола стекла от разбитой ночью витрины. Милицейский патруль из пяти человек в полном спецобмундировании с поднятым забралом из небьющегося пластика, обильно потея, мерно вышагивал по тротуару. Сержант непринужденно поглаживал пальцем спусковой крючок автомата. Шел третий день, как Наташа ушла из дома и не вернулась.

Зубков сидел в пустом летнем кафе и допивал вторую бутылку «Боржоми». Переполненный автобус, первый за два часа, подкатил к остановке, фыркнул, и его двери с трудом открылись. Люди, стоявшие на остановке, ринулись к автобусу, когда тот еще до конца не остановился, и попытались опровергнуть утверждение водителя, что машина не резиновая. Штурм сопровождался отборным матом и банальными бытовыми оскорблениями. Автобус был зеленого цвета, но сейчас это не имело ни малейшего значения.

Еще неделю назад цвет автобуса определял количество остановок, которые он сделает на своем маршруте. Красный останавливался на каждой остановке. Желтый — через одну, зеленый — через две. Еще неделю назад в этом была своя прелесть. Теперь же это было неважно. Наземный транспорт стал ходить крайне нерегулярно. В магазинах опустели полки, а то, что на них еще осталось, стоило в двадцать раз дороже, чем неделю назад. Большинство горожан сидели дома и ждали хоть какой-то ясности. Комитет обещал порядок и закон, но не было видно ни того, ни другого. По стране поползли слухи, что вклады населения будут полностью заморожены до окончания переходного периода, а зарплата будет выплачиваться карточками на продукты. С продуктами у народа было все в порядке, по крайней мере на ближайшие два месяца, и возможно, поэтому большинство работоспособного населения воспользовалось конституционным правом раз в год взять десять дней дополнительного отпуска за свой счет в любое удобное время. Конституцию пока еще не отменили.

Костя допил минералку и взглянул на часы. Восемнадцать минут третьего. Человек, обещавший принести документы, обличающие, по его словам, новую власть во всех смертных грехах, опаздывал почти на полтора часа. Ждать дальше не было смысла. Костя подозвал хозяина кафе и, расплатившись за минералку, поднялся со стула.

Неторопливо вышагивая, Зубков перешел через дорогу и направился в редакцию. Он был небрит и выглядел невыспавшимся. Ему навстречу пробежали четверо мальчишек с потрепанным футбольным мячом в руках. Вчера Костя ездил в клинику. Ответ, услышанный там, был как приговор, окончательный и не подлежащий обжалованию. Колесникову не видели уже несколько дней. Когда Костя вернулся домой и прислонился спиной к закрытой двери, его затрясло от страха, что он больше никогда не увидит Наташу, и от бессилия что-то изменить.

До редакции Зубков добрался через сорок минут. В дверях он столкнулся с каким-то капитаном внутренних войск. Костя обернулся, держась за дверную ручку, и проводил капитана взглядом. Ему показалось, что он где-то его видел, но, так и не вспомнив, вошел в здание. Встреча не состоялась, и, не заходя в свой отдел, Костя спустился в подвал к дяде Юре.

— Уроды! — в сердцах высказался Михалыч, выйдя из дверей чуевской коморки и, хлопнув дверью, пошел прочь по коридору, в противоположную от Зубкова сторону. Костя проводил его взглядом и открыл дверь начальника отдела снабжения.

— Чем это ты его так обидел? — лениво спросил Костя, войдя в кабинет Моисея.

— Это не я, это Мукин.

Дядя Юра бросил на стол городскую газету и, встав с кресла, подошел к холодильнику.

— Пива хочешь? — спросил он, открыв белую дверь.

— Давай, — ответил Костя, присаживаясь в кресло.

Чуев достал две бутылки холодного пива и, открыв их, передал одну гостю. Зубков сделал несколько глотков и взял со стола газету. На первой полосе красовался заголовок «Ложь — основа разложения нации». Под заголовком помещалась статья, сообщавшая горожанам о том, что новая власть намерена прекратить порочную практику использования незаконно приобретенных карточек, а позже вообще отменить деление на сектора.

— А что его так расстроило? — спросил Костя.

— Бордели в красном секторе обслуживают только владельцев красных карточек, — напомнил дядя Юра, — настоящих карточек.

— Вот это проблема, — согласился Костя и сделал глоток пива. — Как же народ будет сексуально обслуживаться?

— Строго по закону.

— Чего они прицепились к этим карточкам? — удивился Костя. — Насколько мне известно, подделывали только красные карточки. Но деньги-то на них переводились с настоящих счетов. По магазинам с ними никто не ходил. Только по борделям. Так что экономического урона никакого.

— Правильно, — подтвердил дядя Юра. — Компьютер легко распознавал «левую» карточку. Стоило тебе пару раз отовариться в магазине вне сектора проживания, и ты получал штраф. А в следующий раз могли и посадить.

— Так в чем же дело?

— Ложь — основа разложения нации.

— Они даже не представляют, чем эта борьба за чистоту помыслов обернется.

— Вот именно, — согласился Чуев. — Государство годами разрабатывало схему невинного обмана, втягивало в него население.

И всем было хорошо, все были в выигрыше. Одни обманывали закон и делали вид, что верят в то, что государство об этом и не подозревает. А государство подыгрывало им и делало вид, что действительно не подозревает об этих махинациях. Вот ведь идиоты, не могли ничего лучше придумать, как посягнуть на половой инстинкт.

Сложив газету пополам, Зубков швырнул ее на стол и, закрыв глаза, чуть сполз вниз по спинке кресла. Вчера он вдруг почувствовал, что устал от этого сна. Если выразить его ощущения точнее, то скорее он чувствовал то же, что чувствует человек, которому не давали заснуть целую неделю.

— Новостей не было? — спросил Костя, не открывая глаз.

— Нет, — невесело ответил дядя Юра. — Ничего нового. Но трупа не нашли. Есть шанс, что она еще жива.

— Шанс… он не получка, не аванс… Кстати, о деньгах. Что думает начальство? Не мешало бы прибавить на инфляцию.

— Ты только не вздумай у него спросить об этом, — посоветовал Чуев. — У хозяина и так нервы на пределе. Счета частично заморожены, запасы кончаются. Типографии закрываются одна за другой, бумагу не достать.

— А я и не думаю, — ответил Костя. — Это я так… бубню с горя.

Костя снова вернулся к мыслям о Наташе. Она была единственным человеком в этом сумасшедшем доме, которому можно было открыть душу, не стыдясь, что это будет выглядеть как слабость. Она была юна, красива и наивна как ребенок, но в этом и заключалась ее великая сила. В душевной чистоте и непорочности.

Дверь распахнулась, и словно ураган в комнату ворвался Лобачевский. Костя приподнял левое веко и, увидев, кто именно вошел, снова прикрыл его. Глаза Лобачевского кричали о сенсации.

— Слышали, что совесть нации удумала?

— Слышали, — промямлил Костя, — газеты читаем.

— Полчаса назад у Дома правительства начала собираться толпа. По радио сказали, что сейчас там больше ста тысяч. Они вооружены арматурой и камнями. У некоторых автоматы. Толпа требует отменить «карточные» репрессии и в противном случае угрожает изнасиловать комитет.

— Мир хочет трахаться и убивать, — громко профилософствовал Чуев и сделал два больших глотка из своей бутылки.

— Сто тысяч крепких мужиков — это серьезно, — сказал Лобачевский, доставая из холодильника бутылку пива.

— Заметьте, сексуально неудовлетворенных мужиков, — пробурчал Костя, не открывая глаз. — Это обстоятельство удваивает их разрушительную силу.

— Господа, я серьезно. Дело пахнет восстанием, — сказал Лобачевский и сделал глоток. — Мало того что в магазинах шаром покати, по улице пройти страшно не только ночью, но уже и днем, так эти умники еще и бордели прижать решили.

— Ходи в своем секторе, — посоветовал Чуев.

— Ну да. С тем лимитом, что разрешается тратить, даже на минет не хватит. Нет, господа. Дело пахнет мордобоем.

— Ты мне сам недавно пытался прочитать лекцию о низости походов «желтого» или «зеленого» гражданина в бордель красного сектора. А сейчас…

— Моисей, — не открывая глаз, поежился в кресле Костя. — Давай взорвем че-нить на хрен. Мало того что жрать нечего, так еще…

— Во-от… — протянул Чуев. — Еще одного Богатырева нам только недоставало.

— Нет, господа, — сказал Лобачевский. — Дело определенно пахнет кровью. Большой кровью.

Лобачевский не ошибся. В семь часов вечера Комитет национального спасения принял самый необдуманный шаг за все время своего короткого правления. К Дому правительства подъехали машины с внутренними войсками. Толпа не стала дожидаться, пока войска выгрузятся из машин, встанут в каре и начнут размахивать демократизаторами направо и налево. Кто-то крикнул: «Бей ментов — спасай Россию», и толпа бросилась на неприятеля. Два опрокинутых грузовика были пустяком по сравнению с той рекой крови, что залила асфальт в следующие два часа. К девятнадцати ноль-ноль бунтовал весь город. Верным комитету войскам был отдан приказ жестко пресечь беспорядки. Но вдруг выяснилось, что неверных не так уж и мало. По городу прокатилась новая волна погромов. Комитет национального спасения в срочном порядке подтягивал к Москве войска и бронетехнику.

Народ двинулся к Кремлю в половине восьмого. Все, кто еще считал себя журналистом, были в эпицентре событий. Проходя по Новому Арбату, толпа била все витрины, которые попадались на ее пути. Не доходя до «Новоарбатского» гастронома ста метров, Костя услышал, как осыпались стекла. Несколько человек отделились от общего потока и нырнули внутрь магазина. Проходя мимо, Зубков повернул голову и увидел, как крушат пустые прилавки и бьют стекла холодильных шкафов. Когда магазин уже был за спиной, Костя услышал душераздирающий женский крик. Он обернулся. Женский крик сливался с плачем ребенка. Скорее это был даже не плач, а смесь визга с ревом. От услышанного он вздрогнул и ужаснулся. Не видя перед собой ни бушующей толпы, ни разгромленных витрин, он шел на жуткие крики, заранее боясь того, что сейчас ему доведется увидеть.

В бывшем торговом зале два мародера короткими и частыми ударами — у одного была милицейская резиновая дубинка, у другого кусок трубы — осыпали женщину, лежавшую на полу и закрывавшую собой двенадцатилетнюю девочку.

— Ну что, сука, — зло шипел тот, что был ростом пониже, — кончился, значит, вчера сахар! Или зверенышу своему скормила?

Откуда-то изнутри темного зала появился высокий бородатый человек в белом балахоне с красным крестом на спине и сумкой, перекинутой через плечо. Он схватил двумя руками за воротник одного мародера и отшвырнул его в сторону, словно пушинку.

— Что же вы творите, нелюди! — крикнул человек в белом балахоне и развернулся ко второму мародеру.

Тот пнул его ногой в живот, и бородатый согнулся пополам. Мародер ростом пониже поднялся на ноги, держа дубинку двумя руками, отвел ее далеко за правое плечо и что было силы опустил на спину бородатому. От удара белая ткать лопнула чуть выше нашитого на нее красного креста и разошлась в разные стороны, открывая на спине кровавый рубец. Выгнув спину, бородатый упал на колени и тут же получил трубой по голове. Лицо женщины перекосилось от ужаса, и она снова завизжала, надрывая связки. Уже теряя сознание, бородатый повалился на нее, пытаясь закрыть собой и женщину, и ребенка. Мародеры с остервенением принялись пинать ногами всех троих.

Все произошедшее заняло чуть больше десяти секунд, но в эти секунды Зубков стоял в оцепенении и не мог пошевелиться. Не в силах выговорить ни слова, Костя взревел, словно раненый медведь, и, подняв над головой помятый сорокакилограммовый холодильник для продажи мороженого, двинулся на выродков. Те повернули головы в его сторону и замерли на секунду от увиденного зрелища. Зрелище не предвещало ничего хорошего. С холодильником над головой на них шел человек со звериным оскалом и белым, как у смерти, лицом. Мародеры сделали шаг назад, развернулись, побежали в глубь торгового зала. Добежав до поднимавшейся с пола женщины, Костя запустил им вслед холодильником и, тяжело дыша, остановился. Его била мелкая дрожь. Он в полном смысле слова готов был перегрызть им горло зубами.

В пылу ярости он не заметил, как из-за его спины выскочили несколько человек и бросились вдогонку за мародерами.

Сидя на полу, скулящая женщина левой рукой перевернула бородача набок и протянула дрожащую левую руку к своему ребенку. Ее правая рука была неподвижна. Хнычущая девочка с перемазанным кровью из разбитой головы лицом протянула к маме руки и, обняв ее за шею, припала правой щекой к груди. Женщина дотронулась дрожащими пальцами до мокрых от крови волос ребенка и, зажмурив глаза, заскулила. Костя перевернул бородача на спину и подложил ему под голову белого плюшевого медведя, по которому сразу же начало расползаться красное пятно. Костя узнал бородача. Это был священник из двести десятой церкви. Слова его второй проповеди в тот день, когда Зубков делал репортаж о церковных службах, понравились Косте, и он поверил, что еще не все потеряно, что еще есть шанс остаться людьми, а не животными, пожирающими пищу за выполненную работу.

И он не ошибся.

Сзади загремели обломки мебели, скрипнули осколки стекла. Зубков обернулся и увидел идущих к ним монашку и двух бородатых мужчин. Все они были в белых балахонах и с сумками с красными медицинскими крестами. Именно эта монашка позвала на помощь, когда увидела, как убивают женщину и ребенка, а священник пытался закрыть их собой.

Пострадавшим начали оказывать первую помощь. Встав на ноги, Костя, рванув ворот рубашки, пошел прочь из магазина. Ему было тяжело дышать. За четыре дня из благонравных и сердобольных людей горожане превратились в полную противоположность. До остервенения озлобленную толпу. «Нет, это не правда, что люди стали злыми, — рассуждал Костя, двигаясь в нескончаемом потоке восставших к Красной площади. — Это все сидело в них, как диверсант, и ожидало благоприятного случая. Случая остаться безнаказанными…»

Красная площадь и крыши стоящих рядом домов кишели объективами фото- и видеокамер. Зубков стоял на площади недалеко от Исторического музея и лично видел, как восставшие кинулись на штурм Кремля. На площадь въехали машины с подъемниками, в люльки которых тут же полезли разъяренные дядьки с арматурой в руках. Откуда-то в огромном количестве появились раздвижные пожарные лестницы. Машины с подъемниками подъехали вплотную к стене, выдвинули для устойчивости лапы и начали подъем. В считанные секунды стены древней крепости превратились в муравейник.

Не успели пожарные лестницы приставить к стенам, как раздались первые автоматные очереди. Солдаты получили приказ на Красной площади стрелять только в воздух. Восставшие, как спелые яблоки, посыпались с лестниц и подъемников. Все, кто был на площади, бросились врассыпную. Низко пригибаясь, Костя забежал за угол Исторического музея и продолжил наблюдения оттуда. Через секунду он заметил идиота, оставшегося на площади и снимавшего на видеокамеру все происходящее. Сумасшедший был высоченного роста, тощий, как черенок от лопаты. Двух мнений быть не могло. Это Ганс. Казалось, чувство страха у него просто отсутствовало. Наркотик профессионального азарта подталкивал его в спину и шептал на ухо: снимай, снимай, снимай…

Ворота Кремля открылись, и на Красную площадь высыпали солдаты внутренних войск. Они были в бронежилетах и шлемах с опущенным забралом из пуленепробиваемого пластика. В руках у них были короткоствольные автоматы Калашникова. Солдаты постреливали в воздух, щедро осыпая булыжник гильзами, и передвигались неспешно, давая восставшим возможность покинуть площадь. Следом за пехотой на брусчатку выкатили бронетранспортеры. Солдаты прошли мимо немца и не тронули его. Бронетранспортеры веером разошлись по площади и втянулись в прилегающие улицы. Зубков не рискнул рассчитывать на свою мифическую неприкосновенность, хотя и проверил серебряную карточку, лежавшую в кармане рубашки, застегнутом на пуговицу. Да и смысла оставаться на Красной площади уже не было. Восставшие отступили.

Два мотострелковых взвода, подошедших со стороны Лубянки, оттесняли толпу в сторону Садового кольца. Втянув голову в плечи и прижимая правой рукой предусмотрительно захваченную в редакции противогазную сумку, Зубков побежал к Крымскому мосту. Автоматная очередь хлестанула по старенькому «Москвичу», брошенному на Манежной площади, его стекла с «шорохом» осыпались на асфальт. Зубков увеличил скорость и запетлял по Моховой, словно заяц.

«Внимание! — разнесся по воздуху суровый голос диктора. — С двадцати одного часа и до семи утра в городе вводится комендантский час. Все передвижения без специального разрешения комендатуры запрещены. Сохраняйте спокойствие. Ситуация в городе находится под контролем». Костя взглянул на часы. Двенадцать минут десятого.

Зубков был одним из последних, кто бежал от Красной площади. Еще пересекая Большой Каменный мост, он видел впереди около двух десятков затылков. У развилки Большой Полянки и Большой Якиманки взорвались два дымных снаряда, один дальше другого на десять метров, и все затянуло серым вонючим дымом. Когда Костя выбрался из дымовой завесы, впереди уже никого не было. Очевидно, все побежали по Большой Полянке, а Костя незаметно для себя взял гораздо правее.

За двести пятьдесят метров до пересечения Большой Якиманки с Садовым кольцом, ощетинившись кусками ржавых труб и прочего металлолома, возвышалась баррикада самооборонщиков. Над баррикадой развевался Андреевский флаг. Размышляя о его происхождении в этом конкретном месте, Зубков споткнулся и упал на асфальт от сильного толчка в спину. Толчок в спину был взрывной волной от танкового снаряда, разорвавшегося где-то рядом. Прокатившись кубарем по инерции несколько метров, Костя попытался подняться на ноги и снова упал. От легкой контузии в голове у него что-то звенело. Над баррикадой виднелись несколько голов в каких-то одинаковых шапочках. Кажется, беретах. И кажется, черного цвета.

Ударила длинная пулеметная очередь. Головы, торчавшие над баррикадой, исчезли. Не замечая ссадин на локтях и ладонях, Зубков влип в асфальт и внутренне сжался, словно пружина, в ожидании паузы. Над баррикадой поднялся человек в черном бушлате и бескозырке, с самодельным гранатометом на плече. Шайтан-труба гулко ухнула и выплюнула начинку. За спиной у Зубкова что-то бабахнуло, и выстрелы прекратились. Как только пулемет замолчал, Костя подскочил с асфальта и, вложив всю свою энергию в ноги, бросился к баррикаде. Его сердце было готово выпрыгнуть из груди и убежать вперед.

— Давай, братишка, давай! — орал человек в бушлате, размахивая бескозыркой над головой.

«Это не береты, а бескозырки», — думал Костя, с немыслимой скоростью переставляя ноги.

Из последних сил, словно спринтер на олимпийском финише, Зубков вбежал за баррикаду сквозь узкую брешь. Пока он, тяжело дыша, опускался на колени, за его спиной упал холодильник и закрыл проход. На холодильник легли два огромных электродвигателя и смятая телефонная будка.

— Ну что, успел? — улыбнулся человек в бушлате с погонами старшины второй статьи. — Не дрейфь, братишка. Балтика не подведет.

Старшина нацепил бескозырку и встряхнул сидящего на асфальте Зубкова за плечи. Он коряво улыбнулся в ответ и огляделся. В ушах у Кости по-прежнему звенело. Рядом с ним стояли полтора десятка матросов при полном параде. В черных бушлатах с горящими огнем пуговицами и пряжками ремней в якорях и, естественно, в роскошных клешах. Их черные короткие сапоги были надраенными до блеска.

— Полундра! — крикнул молодой, коротко стриженный матросик, стоявший на верху баррикады. — Коробочки идут.

— Свистать всех наверх! — гаркнул старшина и заиграл на боцманской трубке. Матросы сорвались с места и зашуршали клешами.

Костя поднялся с асфальта и огляделся. Самооборонщиками здесь и не пахло. Баррикада была во власти матросов Балтийского флота. Счетом их было двадцать один. Баррикада полностью перегораживала Большую Якиманку, от стены дома на левой стороне до стены магазина на правой. В десяти метрах от баррикады, на автобусной остановке, сидели два связанных человека. Очевидно, это были представители новой власти, чье присутствие на блокпостах было практически обязательным. За остановкой стоял «газик». От Садового кольца к баррикаде двигался бензовоз. Шел тяжело. Зубкову показалось, что на подножке бензовоза кто-то стоит.

— Слушать в отсеках! — гаркнул старшина.

Зубков обернулся. Все матросы осторожно выглядывали из-за баррикады, а старшина стоял в полный рост, поставив одну ногу на корпус разбитого телевизора, и в морской бинокль разглядывал неприятеля.

— По местам стоять, с якоря сниматься! — скомандовал старшина, чеканя каждое слово. — Прямо по курсу восемь дымов. Шесть катеров и два линкора. За ними до роты пехоты. Дистанция два кабельтова.

Сзади два раза прокряхтел осипший от возраста автомобильный клаксон. Все обернулись. В пятнадцати метрах от баррикады останавливалась машина ассенизаторов. Цвета она была оранжевого, и лет ей было никак не меньше тридцати. С подножки спрыгнул молодой матросик со смешно оттопыривающимися ушами. От прыжка его бескозырка, которая была ему явно велика, чуть не упала. Матросик успел ее поймать и засеменил к старшине. Все матросы сползли вниз к машине.

— Слушай мою команду! — продолжил старшина. — Из всех калибров, залпом, заряд дымный! Пли!

Два матроса прижали к бедру ружья для стрельбы дымовыми шашками и дружно «плюнули» в сторону неприятеля.

— Повторить три раза! — скомандовал старшина и начал спускаться вниз.

Матросы, галдя, суетились возле большой оранжевой бочки с дерьмом. Зубков стоял в некоторой растерянности от завораживающего зрелища военной субординации. И не просто военной, а военно-морской. И не просто военно-морской, а балтийской. В ушах у него гудело уже меньше.

— Товарищ старшина… — затараторил матросик, приложив руку к бескозырке, но старшина оборвал его.

— Где тебя три часа носило, краб обглоданный?!

— Машину сразу нашли, — оправдывался матрос, — вызвали на аварию и реквизировали. А переходник долго сделать не могли.

— Пустую пригнали?

— Никак нет, — улыбнулся матросик, — больше половины.

— Железняк!

— Я, — отозвался матрос двух метров ростом и не менее метра в плечах. Голова его, минуя шею, переходила в плечи.

— Тащи машинки.

— Есть. Железняк развернулся на каблуках и побежал к «газику».

— Ну что стоишь, сухопутный? — сказал старшина, повернувшись к Косте. — Помоги братве. Если не успеем, то всем нам амба.

Костя мотнул головой и пошел к бочке. Через две секунды он замер с открытым ртом.

На левом борту машины стояла большая коробка презервативов. Матросы приладили к сливному крану переходник и наполняли противозачаточные средства дерьмом. Работа спорилась. Матросик, что пригнал цистерну, вентилем дозировал величину заряда.

— Куда ты столько льешь, салага! Не больше чем полкило. Не долетят.

Зубкову, как человеку абсолютно гражданскому, доверили разрывать индивидуальную упаковку, извлекать презервативы и разматывать в полную длину. Через пару минут дюжина снарядов биологического оружия была готова к применению.

— Тащи, — скомандовал один из матросов, и Зубков в коробке из-под обуви осторожно понес боеприпасы на передовую.

От остановки бежал Железняк с какими-то хитроумными механизмами в руках. Он остановился в трех метрах от баррикады и положил механизмы на асфальт. Это были обычные катапульты высотой чуть больше метра. Их было четыре. За дымом со стороны «Президент-отеля» послышался лязг гусениц и рычание мотора.

— Двое ко мне, — сказал Железняк.

Два матроса подбежали к нему и помогли привести орудия в боевую готовность. Стальную станину при помощи монтажных пистолетов закрепили на асфальте. Зубкову показалось, что эти машинки переделаны из каких-то строительных механизмов. Слишком заводской у них был вид.

— Заряжай! — скомандовал старшина, выглядывая из-за бруствера и разглядывая неприятеля в морской бинокль. Презервативы с дерьмом легли в метательные чаши.

— Взвод — до деления девять. Поправка на ветер — два.

Матросы при помощи редуктора натянули пружины катапульт до девятого деления на хромированной линейке. За спусковое кольцо карабином зацепили веревочку.

— Залпом…

Все притихли. Матросы у бочки перекрыли вентиль, перестали наполнять презервативы и обратили суровые взоры в сторону неприятеля.

— Огонь! — гаркнул старшина и продублировал команду взмахом руки.

Четыре катапульты вздрогнули и запустили заряды в воздух. Матросы замерли, как замирает в ожидании экипаж подводной лодки, выпустив по цели торпеду. Секунды казались минутами. Старшина отслеживал траекторию полета снарядов и вел хронометраж.

— Четыре… три… два… Заряды скрылись в пелене дымовой завесы.

— …один. Контакт.

Тишину ожидания нарушали лишь лязг гусениц и рокот танковых двигателей.

— …вашу мать! — послышались из дыма нестройные вопли, пробиваясь сквозь гул танковых моторов. — …арасы!

— Ур-р-ра! — гаркнули матросы и подбросили вверх бескозырки. — Ур-ра! Ур-ра!

— Заряжай! — скомандовал старшина.

Матросы замолчали и снова засуетились возле катапульт. Самодельный гранатомет был единственным боевым оружием на этой баррикаде, а к нему была всего одна граната. Кроме как дерьмом матросам, приехавшим в Москву на недельную экскурсию, было нечем отбиваться от двух мотострелковых взводов внутренних войск. Пробные стрельбы прошли успешно, и теперь в каждую чашу положили по шесть зарядов.

— Взвод — восемь-десять, — скомандовал старшина. — Ветер — один. Беглым… Огонь!

Катапульты вздрогнули. Заряды поднялись в воздух. Матросы забрались на баррикаду, чтобы своими глазами увидеть разрушительную силу биологического оружия.

Первыми из дыма вышли два танка, следом показалась пехота и бронетранспортеры. Пеший неприятель заметил полет «валькирий» и заметался по дороге… Забрызганные и злые солдаты открыли шквальный огонь из всех стволов. Матросы посыпались вниз. Баррикада взорвалась в двух местах, разлетаясь в разные стороны ржавыми железяками и старым холодильником. Четверо моряков были убиты, пятеро легко ранены. Самого молодого, того, что пригнал цистерну, разорвало в клочья на глазах у Зубкова. Прямое попадание танкового снаряда в цистерну предрешило исход баталии.

Лежа на асфальте лицом вниз, Зубков подумал сначала, что ранен в голову. По его виску что-то стекало. Он перевернулся набок и поднес к голове руку, но тут же отдернул ее. Рука была в дерьме. Голова тоже. На шоссе стоял горящий остов грузовика. Все прилегающее пространство было забрызгано его недавним содержимым.

— … и ржавый якорь в жопу, — выплюнув, просипел старшина, вытирая губы тыльной стороной ладони.

Моряки оттаскивали трупы и помогали раненым. Железняк сидел на асфальте, прижимая к себе лежавшее на его коленях тело мертвого матроса, и медленно покачивался из стороны в сторону.

— Сеня… Братишка… — стонал Железняк. — Да как же это?.. Что же я деткам твоим скажу… Жабы, — выдавил вдруг Железняк, вставая с асфальта, и зарычал, выпуская из рук тело друга. — Я вас на ленточки для бескозырок порву! Жабы!

Гордость Балтийского флота, матрос Железняк стоял как гора. Глаза его налились кровью. Пудовые кулаки посинели от того, с какой силой он их сжимал. Железняк достал из-за спины черную ленточку с золотым якорем, сжал ее зубами и, нагнувшись, достал из сапога великолепный финский нож.

— Слушай мою команду! — крикнул старшина. — Поворот фордевинт… Триста метров прямо по курсу… Самый полный… вперед!

Матросы подхватили раненых под руки и побежали по указанному курсу. Железняк сделал несколько шагов и уперся в мощный корпус старшины, вставшего у него на дороге.

— Мы отступаем, — тихо сказал Афанасьев.

— Уйди, старшина, — прорычал Железняк.

— Отступаем для сохранения личного состава и подготовки контрудара, — повысил голос Афанасьев и продолжил уже тихо: — Давай, братишка, не дури. Проигранное сражение не значит, что проиграна война. Мы еще шарахнем по ним из главного калибра. А за Сеню они мне ответят. Штырев ответит. Персонально.

Рокот усилился, и баррикада вздрогнула. Танк уперся в груду мусора и после небольшого усилия развалил ее. Матросы отступали. Старшина бросил две дымовые шашки, прикрывая отход балтийцев. На столбах вспыхнули фонари, освещая желтым светом слабые сумерки. Защитники баррикады погрузились в «рафик», стоявший возле выхода метро «Октябрьская», и ретировались, получив вслед длинную очередь из танкового пулемета.

Недалеко от места боев жил родной брат мичмана с крейсера, на котором служили балтийцы. Отмывшись у него и перевязав раненых, Зубков уговорил Железняка и старшину Афанасьева пойти с ним в редакцию газеты. Моряки отказывались сначала наотрез, потом все менее убедительно, но Зубков стоял на своем. «Об этом нужно рассказать. Люди должны знать о случившемся». В конце концов матросы согласились. Раненых и группу прикрытия оставили на квартире брата мичмана, благо жена его и дети все лето жили у бабушки под Новороссийском, а старшина Афанасьев и Железняк общим собранием были командированы в народ, то есть в газету.

Через пятнадцать минут «рафик» не спеша ехал по ночной улице. За рулем сидел старшина. Железняк тяжело сопел рядом, на пассажирском сиденье. По дороге в газету Костя набросал черновик статьи под заголовком «И падет дерьмо с небес на ваши головы…».

— Тебя как звать-то? — спросил старшина, не поворачивая головы.

— Константин.

— Андрей, — сказал старшина и, не поворачиваясь, протянул через плечо Косте руку. — А это Сашко.

Железняк протянул Косте ладонь размером с бескозырку. После рукопожатия он снова вернулся в прежнюю позу и продолжил бесцельно смотреть на улицу, ползущую за окном авто.

— Ты на Красной площади был, когда все началось? — спросил старшина.

— Да. Как раз за десять минут до штурма стен подошел.

— По идейным соображениям или из любопытства?

— Скорее по работе, мне нельзя быть идейным. Я репортер.

Я обязан быть объективным.

— То есть ты наблюдатель? — сказал Железняк. — Пока… Он не договорил, осекся и снова отвернулся к окну.

— Остынь, Саша, — сказал старшина. — Не все журналисты сволочи. Он ведь тоже рискует сейчас. Привезет нас в газету, а кто-нибудь возьмет и стуканет. И как пособника не только его, но и всю газету. К стенке.

— Я не наблюдатель, — уточнил Зубков, — я репортер. И за мной уже приходили, и в розыске я был.

— Почему был? Костя не успел ответить. Дорога была перегорожена самосвалом.

На перекрестке машину остановили самооборонщики. Чуть в стороне стояли трое солдат в полном вооружении с автоматами наперевес и разговаривали с владельцем желтой «Волги»-такси. К «рафику» подошел человек в серой тройке и черной широкополой шляпе. За ним шли двое небритых самооборонщиков. Все остальные обитатели блокпоста встали с ящиков, на которых сидели, и перевели свое внимание на подъехавшую машину. Костя открыл дверь и вышел из «рафика».

— Документы, — скомандовал тот, что был в серой тройке.

Костя передал ему серебряную карточку, оставленную Сойкиным. Срок ее действия заканчивался, но попробовать все же стоило.

— А остальным что, особое приглашение нужно?

— Они со мной.

Представитель Комитета национального спасения посмотрел на Костю, как бы оценивая, по Сеньке ли шапка, и отошел к справочной машине. Самооборонщики медленно подошли к «рафику» и окружили его. Солдаты взяли из рук водителя «Волги» две банки тушенки. Самосвал завелся. Солдаты передернули затворы и перевели свое внимание на «рафик». Самосвал освободил дорогу и, когда «Волга» проехала, снова перегородил ее. Через минуту представитель вернулся и отдал Зубкову его карточку.

— С тобой все понятно. Где документы остальных?

— Я же сказал, что они со мной, — терпеливо повторил Костя.

— Твоя карточка не дает тебе права на сопровождающих лиц. И форма у них морская. А от тебя, — принюхался представитель, — говнецом попахивает. Не ты ли на Большой Якиманке с морячками был?

— Если уверен, что не дает, тогда позвони кому-нибудь из них и скажи то же самое.

Зубков протянул представителю три визитные карточки: Сиверина, Жердина и Сойкина. Судя по изменившемуся лицу представителя, Зубков понял, что для него эти фамилии одна другой страшнее.

— Ладно, пропусти их, — сказал представитель сержанту и повернулся к человеку у компьютера. — А номер карточки «этого» зафиксируй. Разберемся еще. Свободны.

Самосвал снова завелся и освободил дорогу. «Рафик» медленно тронулся с места и проехал мимо недовольных лиц самооборонщиков. «Значит, можно и без разрешения ездить, если в багажнике десяток банок тушенки», — отметил про себя Костя.

В газете появление матросов произвело почти такой же эффект, как появление Ленина на Путиловском заводе. Все, включая уборщицу тетю Клаву, собрались в актовом зале. Охрана сразу же прекратила пропуск в газету посторонних. Через полчаса у проходной собралась небольшая, человек в тридцать, группа журналистов из других изданий. Они ни в какую не хотели уходить и просили разрешить присутствовать на пресс-конференции. Вскоре после просьб послышались обвинения в нарушении закона о свободе получения информации и угрозы, что за это придется ответить по закону. Назревала маленькая буза. Хозяину газеты пришлось выйти и успокоить толпу. В конце концов «чужих» журналистов пустили на пресс-конференцию при условии, что они обязательно укажут, где услышали информацию, когда и при каких обстоятельствах. За пять минут до этого Зубков предложил дождаться, когда матросы расскажут все, что знают, а потом, когда «чужие» журналисты разойдутся, он сам выступит и расскажет все, что с ним было за этот вечер. Так и сделали. Оставался неясным один вопрос: откуда «чужие» узнали о поздних гостях? Главный редактор распорядился отключить все телефоны сразу же, как только Зубков вошел в его кабинет и сказал, кто ждет в приемной. Сотовая связь не работала уже который день. Да и передвигаться по городу во время комендантского часа и без специального разрешения…

Загадку помогла решить служба внутренней безопасности. Среди «чужих» журналистов они узнали пару кадровых осведомителей СГБ. Значит, новая власть решила не до конца отказываться от старых методов. Ложь не всегда основа разложения. Есть очень старый лозунг: «Если не можешь предотвратить, то возглавь». Люди Комитета национального спасения, получив информацию с блокпоста, посоветовались и передали ее в другие издания. Только для какой цели они это сделали? Как только одна загадка была разгадана, тут же появилась другая. Не менее сложная.

Глава 13 Кто не с нами — тот против нас

Косте было хорошо. Он сидел в глубоком кресле, откинувшись на спинку, и, прикрыв глаза, пил из горлышка холодное пиво. Халат его был не завязан и даже несколько растрепан. С мокрых волос по вискам стекали редкие капли воды. Часы показывали десять ноль-ноль. Утро было свежим и теплым. Вчерашний день сумбуром всплывал в памяти.

После пресс-конференции, когда «чужие» разошлись, матросов отвели спать в комнату отдыха. Обычно там ночевали журналисты, засидевшиеся в редакции и неожиданно для себя обнаружившие, что общественный транспорт уже не работает. Матросы сказали, что производственное совещание газетчиков их вряд ли заинтересует, и, поблагодарив за внимание и предоставленную возможность выступить перед народом, ушли спать. Через полчаса Костя рассказал коллегам, что с ним произошло с четырех часов вечера и до приезда в газету. Он рассказал про толпу, готовую разорвать продавщицу и ее двенадцатилетнюю девочку, которая, по их мнению, спрятала сахар; про штурм Кремлевских стен и про комендантский час, который легко можно «обойти» имея при себе несколько банок тушенки или сгущенного молока.

Ночевал Костя в газете, вместе с матросами и другими журналистами. Утром балтийцы уехали. Старшина второй статьи Афанасьев и матрос Железняк пожали на прощание Косте руку и сказали, что продолжат борьбу за свободу народа. Кровь их товарищей будет обязательно отомщена.

Сейчас Зубков сидел дома и еще не знал, что газета все-таки вышла с его передовицей. «И падет дерьмо с небес на ваши головы…» — вспомнил свой заголовок Костя и улыбнулся. Несомненно, та кровь, что пролилась вчера, была ужасной, как и любая кровь, но додуматься до того, чтобы кидаться дерьмом… солдаты явно растерялись, когда поняли, чем именно в них запустили. Интересно, что они думали в первые секунды? Что это не по правилам, что это чересчур? А что бы вы почувствовали? Представьте себя на их месте.

Идете вы по проспекту шеренгой, очищаете улицы столицы от бунтующих. Можно сказать, весь в белом — выполняете святой долг. У бедра автомат. От этого самого бедра вы постреливаете в разные стороны для острастки, почти не целясь. И в следующую секунду получаете себе на голову… (Вот уж действительно хорошо, что коровы не летают.) Во-первых, от вас теперь жутко воняет. Новенькая форма в дерьме, надраенные сапоги в дерьме. И вы уже вроде как совсем и не в белом, а… А если кому-то не повезло и он получил в лицо…

Зубков открыл глаза. Он вспомнил, что сказал ему главный редактор через минуту после возвращения в редакцию. «В крупных городах прокатилась целая волна вооруженных столкновений с войсками Комитета национального спасения. В Питере, Екатеринбурге, Владивостоке… По предварительным данным, погибли более тридцати тысяч человек. Страна на пороге гражданской войны». Нужно ехать в редакцию.

Дорога от его квартиры до редакции газеты «Новости дня» проходила почти через весь центр города. И хотя машин на дороге было немного, езда осложнялась последствиями ночных столк-новений. В спешном порядке с улиц города убирали сгоревшие и разбитые машины, заколачивали фанерой разбитые витрины. Поваленные троллейбусные и фонарные столбы оттаскивали в сторону, а на их место ставили новые. Меняли оборванные провода. Трупы с улиц убрали еще ранним утром, и теперь дворники смывали из шлангов с асфальта кровь. Следы взрывов гранат и танковых снарядов были огорожены невысокими заборчиками. Словно в слаломе, закладывая руль то вправо, то влево, Зубков ехал по Садовому кольцу со скоростью не более тридцати километров.

До работы Костя добрался только в половине первого. Подъезжая к редакции, он понял, что что-то случилось. Переулок был перегорожен патрульной машиной, за ней виднелась лента ограждения милиции. Чуть дальше вдоль тротуара стояли две пожарные машины, пять карет «скорой помощи». Недалеко от входа в газету стояли человек двадцать.

От патрульной машины медленно отошел мордатый сержант ГАИ и поднял вверх руку с полосатым жезлом. Зубков остановил машину и опустил ветровое стекло. Сержант медленно подошел к нему.

— Проезд закрыт, — сказал сержант, приложив правую руку с болтавшимся на ней жезлом к каске.

— Что случилось? Я здесь работаю.

— Документы есть какие-нибудь? — спросил сержант, как показалось Зубкову, с некоторой осторожностью.

Именно это «показалось» чуть ли не испугало Костю. Просьба предъявить документы могла значить как банальное удостоверение личности, так и желание арестовать значившегося в розыске преступника.

— Пожалуйста, — сказал Зубков и передал гаишнику желтую карточку вместе с удостоверением репортера газеты «Новости дня».

Сержант взял документы и, переложив карточку вниз, раскрыл удостоверение. Вариантов у Зубкова не было. Если бы он отказался предъявить документы, его могли заподозрить в чем угодно. А при сложившейся в стране ситуации кончиться это могло пулей в спину. Но тем не менее Костя не собирался поднимать руки вверх, если его захотят задержать. Умереть он всегда успеет. Лучше уж при побеге, чем у стены. Пока сержант рассматривал удостоверение, Зубков осторожно включил заднюю скорость и взглянул в зеркала заднего вида. Дорога была пуста, шанс на побег, пусть один из тысячи, все же оставался.

— Возьмите, — сказал сержант, возвращая Зубкову карточку и удостоверение. — Машину поставите у этого столба. Вон капитан стоит, видите? — показал сержант в другую сторону.

— Да.

— Капитан Иванченко. Он здесь главный. Подойдете к нему — он вам все расскажет.

— Спасибо, — сказал Костя и сдал машину задом к указанному столбу.

«Скорая помощь» взвизгнула сиреной и сорвалась с места. Пропуская ее, сержант еле успел отцепить от заборчика ленту ограждения.

Зубков захлопнул дверь машины, не закрывая ее на ключ, и неторопливым уверенным шагом пошел к входу в редакцию. Капитан Иванченко стоял к нему спиной метрах в пятнадцати и о чем-то разговаривал с четырьмя мужчинами в штатском и женщиной в белом халате. Кое-кто из стоявших у входа в газету беседовал между собой, кто-то показывал собеседнику на разрушения здания и записывал что-то на бумаге.

У входной двери, широко расставив ноги и заложив руки за спину, стоял милиционер с погонами старшины. Как только Зубков приблизился, он преградил ему путь правой рукой и сказал:

— Сюда нельзя.

— Я здесь работаю, — ответил Костя, протягивая свое удостоверение. — Иванченко разрешил, — мотнул он головой в сторону капитана. — Да я заходил уже сегодня.

Старшина не видел, чтобы Зубков подходил к капитану, но он держался уверенно и знал фамилию капитана… удостоверение в порядке… наверное, и проходил уже. В такой суматохе всех не упомнишь. Старшина вернул удостоверение и, чуть качнув головой, показал, что можно пройти.

Оказавшись в фойе редакции, Зубков остановился сразу же за дверью и, стоя на битом стекле, замер от увиденного: стол, за которым всегда сидела секретарь, милая девушка Вера, — в больших пятнах крови; телефон и монитор компьютера разбитые валялись на полу, бумаги разбросаны, подвесной потолок, на треть черный от копоти, местами разрушенный, зиял уродливыми дырами, кругом везде следы крови и части поломанной мебели, на полу чернели лужи воды. Двух мнений быть не могло, здесь был погром.

Зубков медленно шел к лестнице на второй этаж, осматриваясь по сторонам и хрустя битым стеклом. Если на втором этаже было то же самое, то… газета уничтожена. Мимо проходили пожарные, милиционеры, врачи. Они машинально выполняли свою работу, и им не было дела до того, что раньше здесь была газета, а теперь ее нет. И люди… что с людьми?! Чуев, Лобачевский, Михалыч…

— Костя… — послышалось за спиной.

Зубков резко обернулся. На диванчике возле небольшого журнального столика на спине лежал дядя Юра. Вид у него был страшный. Лицо в ссадинах и кровоподтеках, правая нога по всей длине примотана бинтом к обломку доски, рядом стояла стойка капельницы, прозрачная трубочка от которой тянулась к его левой руке. Уставшие глаза дяди Юры говорили, что ему очень больно. Больно дышать, пошевелить глазами. Больно смотреть на все, что осталось от газеты, которой он отдал четверть своей жизни. Костя кинулся к диванчику и замер в метре от него, захлебнувшись словами. Он хотел спросить, но понял, что вопрос будет звучать глупо. Он задыхался от злобы и бессилия.

— Возьми эти бумаги. Дядя Юра протянул тонкую, листов в пятьдесят, папочку.

— Что здесь? — спросил Костя дрогнувшим от волнения голосом.

— Это не важно. Сделай одолжение, сожги их. Не читай, а просто сожги.

— Хорошо. Что здесь произошло? Дядя Юра поморщился от боли и прижал правую ладонь к левому боку.

— Номер был готов к девяти вечера, оставалось только вставить твою статью. В общем-то, только тебя и ждали… В семь утра газета уже поступила в продажу. Все было как всегда. После твоего отъезда с матросами мы собрались в столовой выпить кофе. Кто-то ушел домой. Кто-то, наоборот, уже вышел на работу. В половине девятого пришли трое. Один в штатском и два лейтенанта внутренних войск. Они принесли предписание, что по указу Комитета национального спасения газета объявляется закрытой. В течение трех часов нам предписывается покинуть помещение, двери опечатать, печати предъявить специальным представителям и до особого распоряжения не срывать их.

Мы собрали в актовом зале общее совещание, обсудить, что нам делать дальше. Около девяти снизу позвонила охрана и сообщила, что у дверей газеты собирается толпа. Что-то вроде демонстрации. Только кроме плакатов «долой лжецов» и тому подобных они вооружены кольями, арматурой. Мы вызвали милицию и хотели забаррикадироваться на втором этаже, но не успели. Толпа ворвалась в газету. Тут такое началось… вспомнить страшно. Потом бутылки с бензином полетели, пожар начался.

— А что милиция?

— Милиция приехала. Через пятнадцать минут. Начала работать дубьем направо и налево, без разбору. Да только что толку.

В здании уже был пожар. Теперь сам видишь. Нет больше газеты. И страховку сейчас не получишь. А если даже и получишь, пока все отстроишь, столько времени пройдет, что… Ладно. Мне бы только на ноги встать. А там посмотрим.

— Ты что, мстить решил? — улыбнулся Зубков.

— Нельзя прожить жизнь в надежде, что если ты никого не трогаешь, то и тебя никто не тронет. Да я, собственно, и не надеялся, я был к этому готов. Но когда меня бьют по правой щеке, я не подставляю левую. А теперь вот что. Домой не ходи. К Жоре я бы тоже не пошел, за ним могут наблюдать. Скорее всего, нас самих же и объявят виновниками погрома и поджога. Назовут все это провокацией, а всю газету объявят в розыск. Ты, главное, бумаги сожги.

— Сожгу, сожгу. Не переживай.

За спиной у Зубкова хрустнули стеклянные осколки и послышались шаги. Он обернулся и увидел двух санитаров и женщину-врача.

— О-о… — поднял брови Чуев, — архангелы. Это за мной. Костя встал с диванчика и сделал шаг в сторону.

— Как вы себя чувствуете? — спросила врач.

— Как цыпленок табака, — ответил Моисей.

Женщина улыбнулась ему и вынула иглу из вены Чуева. Санитары с каменными лицами отставили в сторону стойку капельницы и переложили Чуева на носилки. Женщина-врач взяла стойку капельницы, санитары подняли носилки и вынесли дядю Юру из здания газеты. Бывшего здания бывшей газеты.

Провожать больного до машины Зубков не рискнул. Чуев прав. Срок, отпущенный ему новой властью на размышление, истек. Плюс статья. Погром не случайность, комитет начал действовать. Теперь его снова объявят в розыск.

Зубков осторожно подошел к двери и увидел, как дядю Юру погрузили в машину. Задняя дверь закрылась, санитары погрузились через боковую и захлопнули ее. Машина включила проблесковый маячок и, не включая сирену, тронулась с места.

— Осторожно, — послышалось за спиной.

Зубков обернулся. Шестеро рабочих выносили сейф. Это был сейф главного редактора. Старшина, увидев рабочих, несущих сейф, открыл защелку и распахнул вторую створку двери. За рабочими шел младший лейтенант. В руках у него было несколько разноцветных папок, финансовые документы из кабинета главного редактора. Значит, ребята взялись за дело всерьез. На улице сейф пронесли метров десять и поставили его в вертикальное положение. Лейтенант подошел к капитану Иванченко и что-то сказал ему. Тот сразу же подошел к сейфу. За ним последовали его собеседники и лейтенант. Костя спокойно вышел на улицу и направился к своей машине. Старшина не сразу заметил его, он смотрел на то, что происходит возле сейфа. Возле ленты ограждения стоял мусоровоз. Гаишник нехотя отбивался от водителя мусоровоза, несмотря на то, что они оба давно перешли на крик.

— Я тебе русским языком говорю, проезд закрыт.

— Я тоже не по-китайски объясняю. Если я мусор не заберу, на меня жалобу напишут и с работы вышибут.

— Вечером заберешь.

— Вечером у меня другой район.

Костя подошел к машине и открыл багажник. Он не видел, как старшина подошел к капитану и, что-то говоря ему, показал рукой в сторону машины Зубкова. В багажнике лежал небольшой рюкзачок с десятком банок тушенки и пятью сгущенного молока. Война была объявлена. Костя хотел переложить рюкзак в салон, на пассажирское сиденье, чтобы иметь под рукой, на случай если придется неожиданно бросить машину. Когда он начал закрывать крышку багажника, то заметил, что в его сторону идут старшина с капитаном и двумя здоровыми молодцами в штатском.

— Эй! — крикнул Зубкову капитан.

Костя оставил крышку багажника открытой и, спрятавшись за ней, намотал лямки рюкзака на правую руку. Он прижал рюкзак к груди двумя руками и, низко пригнувшись, засеменил в противоположную от капитана сторону. Капитан, старшина и два молодца в штатском не видели отход Зубкова.

— Ничего не станется с твоим мусором, — заорал гаишник на водителя мусоровоза.

— Это с твоим мусором ничего не станется, — показал водитель на капитана, — а мой вонять начнет.

— Эй! Я вам говорю! — крикнул Иванченко, прибавляя шаг.

Гаишник повернул голову, посмотрел на капитана и обернулся в поисках человека, которого тот хотел задержать. Бегство Зубкова осталось незамеченным. На дороге стоял огромный мусоровоз, а справа от него рос пышный куст боярышника. Иванченко шел по дороге и не видел, как Костя нырнул в кусты.

— Стой здесь, — сказал гаишник водителю и быстрым шагом двинулся к машине Зубкова.

В машине никого не было. Сержант на всякий случай расстегнул кобуру, осторожно обошел машину и заглянул в багажник. Багажник был пуст. Когда к машине подошел Иванченко, Костя уже выбежал на соседнюю улицу и двигался в противоположном направлении. На определение владельца машины ушло всего несколько минут, но Зубкову этих минут хватило, чтобы смешаться с прохожими и уйти от редакции достаточно далеко.

Город переходил в руки внутренних войск. Навстречу Зубкову шли патрули, редко прохожие. На больших перекрестках стояли бронемашины. На одной из остановок автобуса Зубков нашел объявление о сдаче квартиры. Небольшая и недалеко отсюда, можно дойти пешком.

Как только власть перешла к Комитету национального спасения, на остановках общественного транспорта, водосточных трубах, углах домов, дверях подъездов начали появляться бумажные объявления. Раньше это было запрещено законом и наказывалось солидным штрафом. Несомненно, объявление, помещенное в справочной системе, имело больший эффект, и поисковая система его найти могла, и прочесть имел возможность любой желающий. Но как только комитет объявил об отмене тоталитарного контроля за личностью, город тут же обклеили бумажными объявлениями. Закон, запрещающий это делать, пока что никто не отменял, но и применять никто не спешил.

В одном из магазинов за банку сгущенного молока Зубков получил разрешение позвонить по телефону. Хозяин сдаваемой квартиры, точнее, хозяйка, к счастью, была дома и сказала, что квартиру можно занять хоть сейчас. Костя спросил точный адрес, уточнил, как лучше ему добраться, и договорился о встрече через час. До квартиры было не более тридцати минут пешего хода, но Костя решил не спешить. Тем более что по пути могли возникнуть непредвиденные случайности. И он не ошибся.

На перекрестке Зубков сверился со схемой, продиктованной ему по телефону, нашел два желтых дома и свернул направо. Первое, что он увидел, оторвав взгляд от клочка бумаги, на котором была нарисована схема, было несколько бетонных блоков, массивный шлагбаум из раскрашенной белыми и красными полосками ржавой трубы и шестеро самооборонщиков, сидевших в некотором отдалении на старом диване и пьющих пиво с фисташками. Рядом со шлагбаумом в кресле-качалке сидел невысокий абсолютно седой старичок. Старичок пил портвейн и курил сигару, пуская вверх дымные кольца. Слева от него на маленьком столике с гнутыми ножками стояла пепельница и полупустая бутылка портвейна «три топора». Зубков замедлил шаг, но сворачивать не собирался. Во-первых, было уже поздно, его заметили, а во-вторых, невозможно обойти все посты.

Заметив приближение прохожего, старичок поставил на столик бокал, затянулся сигарой и, положив ее в пепельницу, сплел пальцы на животе. Мерно покачиваясь, он оценивал прохожего взглядом. Самооборонщики перестали смеяться и недобро взглянули на Зубкова. Костя пытался не волноваться и, чтобы успокоиться, сделал несколько глубоких вдохов.

— Куда путь держите? — сладко пропел старичок и, положив ногу на ногу, ласково улыбнулся.

— Прямо, — спокойно ответил Зубков и улыбнулся в ответ.

— Не всякая прямая короче кривой, — сказал старичок, взял в руки бокал и, сделав глоток портвейна, добавил, — если кривая в обход начальства. Документики есть какие-нибудь?

— Дома забыл, — вздохнул Костя. — На рояле.

— М-м-м… это нехорошо, — ласково сказал старичок, поставил на столик бокал и взял сигару. — Присядьте на диванчик. Ваше лицо мне кажется знакомым. Вы случаем не в розыске? Минут через пятнадцать подъедет представитель Комитета национального спасения и…

— Вы любите сладкое? — перебил старичка Зубков.

— Это намек или праздное любопытство?

Зубков поставил на столик рюкзачок, одну за одной достал из него две банки сгущенного молока и поставил их рядом с бутылкой портвейна. Старичок следил за действиями прохожего, не переставая улыбаться, и когда понял, что это все, что ему собираются предложить, затянулся сигарой.

— От сладкого портится аппетит, — сказал старичок, покачиваясь в кресле, и выдохнул струйку дыма. — А я очень люблю поесть.

Зубков запустил руку в рюкзак и рядом со сгущенкой поставил на столик три банки тушенки.

— Возможно, я буду здесь часто ходить, — сказал Зубков. — Надеюсь, это плата с авансом на будущее?

— М-м… да, — сказал старичок. — С небольшим авансом.

Не вставая с кресла, он отвязал шлагбаум, и тот взмыл вверх. Зубков закинул рюкзак на плечо и прошел через пост. Самооборонщики проводили его взглядами и вернулись к пиву и орешкам.

Дом, в котором Зубков собирался снять квартиру, был обычной пятнадцатиэтажкой, ничем не отличавшейся от своих соседей. Двор был тихим и чистым. Много зелени, некоторое удаление от оживленной дороги, рядом маленький парк. В кармане у Зубкова были три золотые монеты. Все счета в банках сейчас были практически заморожены. Что будет с ними дальше — непонятно. Еще в прошлом месяце по совету дяди Юры Костя снял со своего счета немного наличных. Во-первых, золото — это не «цифра», вес другой, а во-вторых, золото можно тратить бесконтрольно. В работе журналиста это порой бывает важно. Сейчас же присутс-твие наличных позволяло снять квартиру и быть уверенным, что никто, кроме хозяйки квартиры, не будет знать об этом.

Квартира находилась на пятнадцатом этаже. Костя, как было условлено, позвонил двумя длинными звонками. Дверь открыла крепкая старушенция лет восьмидесяти. Она была мила и подвижна. Звали ее Ольга Петровна.

— Проходите, Константин… — Ольга Петровна замолчала, ожидая услышать отчество.

— Для вас просто Костя, — улыбнулся кандидат в постояльцы, пытаясь произвести благоприятное впечатление.

— Ну хорошо, Костя. Проходите, смотрите, думайте.

Зубков снял обувь, несмотря на возражение хозяйки, и прошел в комнату. Квартира была однокомнатной, чистой. Еще стоя в коридоре, Зубков понял, что она его устраивает, и только чтобы не возникло лишних подозрений, он сейчас осматривал ее.

Комната была светлой. В углу стоял платяной шкаф, рядом с ним диван. У противоположной стены небольшой стол, два стула. В углу, у окна, телевизор. На кухне были трехконфорочная электроплита, холодильник, на нем — микроволновая печь. У окна стояли стол, два стула, возле раковины на стене висели два шкафчика. В ванной была стиральная машина. Камер наблюдения нигде не было видно.

— Мило, — улыбнулся Зубков, закончив осмотр помещения.

— Я рада, что вам понравилось.

— Сколько вы хотите?

— Квартира, сами видите, светлая, чистая… Соседи тихие, район спокойный… Мебель в комнате и на кухне… Тысячу двести…

— Тысячу двести… — протянул Зубков, давая понять, что цена высокая.

— Возможно, немного я смогу уступить, — улыбнулась Ольга Петровна, ломая руки, — но… я сдаю квартиру на длительный срок, и мне потребуется предоплата.

— Какая предоплата и сколько вы готовы уступить? — чуть подняв брови, спросил Костя.

— Три месяца. А уступить… скажем, тысячу сто.

— Ольга Петровна, — улыбнулся Костя, — давайте округлим до тысячи, и я готов внести плату прямо сейчас.

Ольга Петровна для приличия задумалась на несколько секунд и сказала с улыбкой:

— Хорошо. Тысячу в месяц.

— Я хотел бы переехать сегодня же, — сказал Костя.

— Как угодно, но…

— Что-то не так?

— Есть еще одно условие… мне хотелось бы получить наличными. Сами понимаете, с банками сейчас большие проблемы…

— Я с вами полностью согласен, — улыбался Зубков. — Все в мире непостоянно, а золото вечно.

Получив плату за три месяца вперед, Ольга Петровна ушла. Костя закрыл за хозяйкой дверь и вышел на лоджию. С пятнадцатого этажа весь район был как на ладони. Даже блокпост, где пришлось расплатиться тушенкой, был виден. Небо постепенно затягивалось тяжелыми серыми тучами. Наверное, будет дождь.

В лицо Зубкову мягко толкнул слабый поток прохладного ветра.

Вернувшись в комнату, Костя включил телевизор. На городском канале он набрел на новости. Холеный журналист в атласном костюме и с упругими круглыми щечками самовлюбленно рассуждал о президентских наймитах и провокаторах, которые ни перед чем не остановятся, чтобы очернить истинных патриотов, ведущих народ к свободе, Мукина и Штырева. Только когда камера дала панораму и показала вход в газету «Новости дня», Зубков понял, что это все о нем. Это он сволочь, предатель и наймит. Гнида, скотина, мразь и враг народа.

Костя перешел на информационный канал и, манипулируя телетекстом, нашел полный текст заявления Комитета национального спасения об инциденте в редакции газеты «Новости дня» и список виновных в этом происшествии. Его фамилия значилась под одиннадцатым номером. Больше половины журналистов были объявлены в розыск.

Прочитав заявление до конца, Зубков выключил телевизор и, сев на диван и откинувшись на его мягкую спинку, закрыл глаза. В рюкзаке оставалось еще семь банок тушенки и три — сгущенного молока. Вода в кране, без хлеба, в общем-то, можно обойтись. Если быть неприхотливым, то неделю можно было протянуть, не прикасаясь к золотой монете. А дальше… а дальше будет видно.

Глава 14 Король умер… Да здравствует король!

По карнизу стучали редкие капли дождя. В открытую форточку дышал свежий ветер, заставляя колыхаться тонкую прозрачную занавеску. Дождь был несильным, он лил всю ночь, до рассвета. Теперь дождь закончился, и неспешные ручейки тянулись по асфальту к стокам. Эхо далекого грома последний раз прогудело под облаками и затихло. Зубков лежал в постели на животе, повернув голову направо. Он открыл правый глаз и, не отрывая головы от подушки, посмотрел на окно. Голова немного болела, наверное, от смены давления на улице. Всякий раз, когда погода резко менялась, у Кости болела голова. Сегодняшнее утро не было исключением, и он закрыл правый глаз в надежде, что еще немного подремлет и, может быть, боль пройдет.

Зубков пошарил по полу рукой, и нащупав под кроватью пульт от телевизора, включил его. Настенные часы показывали без пяти минут девять. Экран вспыхнул, и через секунду комната заполнилась чудесной мелодией Чайковского. Костя снова приоткрыл правый глаз и посмотрел на экран телевизора. Показывали балет «Лебединое озеро» из Большого театра. «И погодка, и голова, и музыка… полный комплект, — подумал Зубков. — Музыка, конечно, хорошая, только не вовремя». Костя поперебирал каналы и, не отыскав ничего интересного, кроме симфонических концертов и кинозарисовок о природе и Москве, вернувшись к «Лебединому озеру», отвернулся к стене. На улице, где-то вдалеке, послышался вой сирен. Через несколько секунд он стих. Ветер снова дохнул в комнату. Внизу что-то бабахнуло, сильно напоминая пистолетный выстрел, и сразу же залаяла собака.

Музыка закончилась, и комната наполнилась тишиной. Костя начал дремать. В его голове возник феерический коллаж из странных образов, пейзажей, лица Наташи и прекрасной цветовой гаммы.

«Доброе утро, страна! — сказала симпатичная девушка-диктор по телевизору. — Передаем последние новости. Сегодня в четыре часа тридцать минут министр внутренних дел генерал Алферов объявил, что правительство Комитета национального спасения низложено. На шесть месяцев власть переходит к временному правительству во главе с министром внутренних дел генералом Алферовым. — Зубков открыл глаза и медленно повернул голову к экрану телевизора. — Объявляется амнистия всем политическим заключенным, которые были посажены в застенки Штыревым и Мукиным или объявлены в розыск. Отменяются все распоряжения и постановления, сделанные Комитетом национального спасения за время правления. С восьми ноль-ноль по московскому времени отряды самообороны объявлены вне закона. Комендантский час будет действовать в течение недели. Во время комендантского часа запрещены любые передвижения, кроме передвижений военнослужащих внутренних войск и сил специального назначения. Временное правительство выражает надежду, что граждане не сделают необдуманных поступков и проявят мудрость и выдержку. Это поможет избежать ненужных жертв. Сегодня во время штурма Кремля Штырев и Мукин погибли от взрыва ручной гранаты. Инцидент произошел случайно, что позволило Мукину и Штыреву избежать суда. Анатолий Алферов в своем заявлении отметил, что бездарное и опереточное правление Штырева и Мукина поставило страну на край гражданской войны. Он был вынужден взять управление страной в свои руки, чтобы навести порядок…»

Костя слушал диктора, лежа на диване и глупо хлопая глазами. Такое иногда бывает, когда, проснувшись, человек пытается сообразить, какой сегодня день, который час и куда он уже опоздал… Когда в голове появилась догадка, что именно он услышал, Зубков откинул одеяло и медленно сел на кровати. По телевизору показывали видеожурнал, снятый утром на улицах города, в сопровождении величественных распевов мужского хора. На перекрестках стояли танки, по улицам ходили военные патрули. Подъемные краны грузили бетонные блоки с блокпостов, рабочие разгребали баррикады и увозили металлолом на грузовиках. Затем показали трупы Штырева и Мукина. У Зубкова мелькнула мысль, что все это может быть обычной провокацией, цель которой заставить разыскиваемых людей обнаружить себя, но отмел ее. Слишком масштабная получалась акция. Не по временам.

— Господи… Опять… Да что же это такое… — хлопая сонными глазами, бубнил Костя, сидя на диване и неспешно надевая брюки.

По телевизору передали прогноз погоды и продолжили трансляцию балета.

Перед выходом на улицу Зубков подошел к окну и отдернул занавеску. Подъемный кран грузил бетонные блоки на грузовик. Рядом с краном стояли бронетранспортер и четверо солдат. У одного из них за спиной была полевая радиостанция с длинной тонкой антенной. Костя зашел на кухню, на всякий случай переложил консервы из холодильника в рюкзак и, закинув его на плечо, вышел из квартиры.

На улице было сыро и холодно. Дождь закончился. Стоя у подъезда, он огляделся и, не заметив ничего настораживающего, сделал шаг вперед.

Костя шел уверенной походкой, не обращая на солдат никакого внимания. Кран закончил уже погрузку бетонных блоков, и крановщик убирал опорные лапы. Солдаты бросили на Зубкова быстрый взгляд и отвернулись к крану. Через несколько секунд Костя сделал глубокий вдох и ускорил шаг. Вскоре он вышел на проспект и повернул в сторону метро. Риск? Ну что же… не первый на этой неделе.

Редкие прохожие, встречавшиеся Зубкову, шли опустив глаза. При встрече они поднимали их на пару секунд и тут же снова опускали. Лица прохожих были озабочены. По проспекту шла колонна грузовиков и бронетехники. Патрули медленно вышагивали по тротуарам, изредка проверяя у населения карточки.

У входа в метро Зубкова остановили трое военных: два сержанта и лейтенант. Все они были в форме внутренних войск, в бронежилетах, касках, вооружены автоматами Калашникова. За спиной у одного сержанта была полевая радиостанция.

— Здравствуйте, — мрачно сказал лейтенант. — Проверка документов.

Зубков достал желтую карточку и передал ее лейтенанту. Лейтенант вставил карточку в приемник портативной справочной машины и сделал запрос.

«Ну вот и все, — подумал Костя. — Сейчас они меня заберут и отправят к остальным. А вечером крикуны выпьют шампанского, рассуждая, какие же мы были наивные».

— Все в порядке, — сказал лейтенант, возвращая карточку. — Поздравляю с амнистией.

— Спасибо, — сказал Костя, убирая карточку во внутренний карман. Лейтенант отдал честь, и патруль медленно пошел дальше.

Оказавшись в Наташиной квартире, Костя первым делом через компьютер сделал запрос о ее судьбе. Приговор, вынесенный несколько дней назад, остался без изменений. Никаких сведений. Ни о живой, ни о мертвой. И это было самым страшным.

Первые два часа Зубков провел за компьютером. Он нашел списки реабилитированных, новые списки объявленных в розыск за преступления против народа собственной страны. Был опубликован доклад обо всех преступлениях крикунов за время существования их партии, об их содержании бывшим президентом. Все повторялось. Виновные уже были найдены, пути выхода из создавшейся ситуации обозначены. История всегда повторяется. И, как правило, на новом витке спирали. Именно это заставило Зубкова задуматься. Так ли безобидно начался сегодняшний день, как его пытаются преподнести?

Он еще раз сделал запрос о Наташе. Машина не сказала ничего нового. Лена и Виктор тоже до сих пор значились в командировке. Зубков узнал про дядю Юру. Справочная система выдала, что Чуев был доставлен в тридцать четвертую клинику вчера в половине второго. Диагноз — трещина в правом бедре, два сломанных ребра, побои. В пять часов его доставили домой на дежурной машине. Дышать стало немного легче.

Закончив возиться с компьютером, Зубков снял трубку и набрал номер спутникового телефона Ганса. Трубка ответила практически сразу же.

— Здравствуй, Ганс, — с легкой хрипотцой в голосе поздоровался Костя.

— О-о-о! Костя, — обрадовался Ганс. — Доброе утро. Рад тебя слышать. У тебя все в порядке?

— Да, вроде все нормально.

— Чудесно. Я за тебя сильно переживал. Когда тебя объявили в розыск, я думал, что больше тебя не увижу.

— Спасибо, Ганс.

— Как у вас дела в газете? Я слышал, был пожар?

— Был погром, — уточнил Костя. — Но теперь, я думаю, все наладится. Ты как думаешь?

— Не знаю, Костя. Пока не могу разобраться. Военные у власти — это всегда небольшая опасность. Даже скорее большая, чем небольшая. Но все равно… как это по-русски… прошло очень мало времени, чтобы делать выводы. Пока что очень мало информации.

— Я знаю, — улыбнулся Костя. — Я видел тебя на Красной площади, во время штурма.

— Ты тоже был там? — удивился Ганс. — У меня получились прекрасные кадры. Их показали по всему миру. Правда, меня чуть не расстреляли… но все обошлось.

— Мне тоже там чуть не обломилось… Матросы выручили.

— Подожди… ты что, был на той самой баррикаде?

— Ну… да, на какой-то был.

— Грандиозно! Ты должен дать мне интервью. И не говори «нет». Ты просто не имеешь на это права. Тем более что твоя газета наверняка уже получила эксклюзивный материал, так что по отношению к ней все будет абсолютно честно. К тому же расскажешь о погроме в вашей редакции.

— Хорошо. Наверное, ты прав. Но мне нужно будет посоветоваться. Сам понимаешь.

— Конечно, конечно. Только постарайся это сегодня сделать.

Я тебе вечером перезвоню.

— Постараюсь.

— Тогда до вечера. Удачи тебе.

— И тебе, Ганс.

Повесив трубку, Зубков задумался: зачем он все-таки звонил Гансу? Услышать о том, что он переживал за него? Да, наверное, нет. Спросить, что он думает по поводу последних событий? Так можно было и не звонить. Ганс всегда осторожен в выводах. Если случается что-то непредвиденное, то он отвечает, что мало информации. Нужно время, чтобы разобраться. Вот именно разобраться. Костя посидел несколько минут в тишине и пошел к Чуеву.

Когда дверь открылась, дядя Юра предстал перед Костей в гипсе и на костылях. Он был весел и слегка пьян. Из квартиры доносились пьяные голоса.

— А вот и он, больной зуб, — с улыбкой сказал дядя Юра. — Заходи, гостем будешь.

— Привет, — без эмоций сказал Костя и вошел в квартиру.

Увиденная картина его не удивила. За столом сидели Мухин и Богатырев. На столе стояли три бутылки водки, одна была почти пустая, блюдце лимонных долек, трехлитровая банка черной икры и батон белого хлеба. Классическая картина «на троих» времен апокалипсиса Эры Водолея.

— Здрасте, — устало сказал Костя на пороге комнаты.

— Привет.

— Ты вовремя. Косте были рады.

Дядя Юра «прикостылял» в комнату и сел на свой стул. Костя сел рядом с Мухиным. Богатырев разлил водку по рюмкам.

— Итак, господа… — сказал пьяный Богатырев, наливая водку в свою рюмку, — давайте выпьем за нас. За то, что мы еще есть.

И будем надеяться, что и завтра еще будем. Что мы, в сущности, теперь можем еще сделать? Молиться. Но это позже. А сейчас… за вас, господа. И да здравствует начало того конца, коим оканчивается это начало.

Чокаться не стали, а лишь подняли рюмки вверх и молча выпили. Пока Костя закусывал лимоном, Мухин поставил перед ним чистую тарелку и навалил в нее черной икры.

— Откуда икра? — спросил Зубков, подцепив вилкой черную зернистую горочку.

— Так… — сказал Чуев, — держал на черный день. Пардон за каламбур.

— Костян, — сказал Богатырев, — что ты думаешь по поводу новой власти?

— Я ее боюсь.

— Почему? — удивился Мухин.

— Я вообще боюсь военных. Тем более тех, что у власти.

— Но он не военный… — уточнил Мухин, но Чуев перебил его.

— Раз есть внутренние войска, значит, военный. А если прибавить сюда всех служащих МВД и СГБ да плюс всех стукачей и агентов… получится такая армия, что министр обороны от зависти удавится на своих любимых камуфлированных подтяжках.

— Ничего подобного, — возразил Богатырев. — Два часа назад министр обороны сказал, что бардак всех достал и он полностью поддерживает действия Алферова.

— Вот так вот… — сказал Чуев и скривил губы.

— Слушай, у ваших ребят столько работы… Что ты здесь делаешь? — вдруг спросил Мухина Костя.

— Я вчера подал в отставку.

— Все мы проститутки, — тихо сказал Богатырев. — В глубине души. И наша главная мечта — продаться подороже. — Он уронил голову, а когда поднял, мотнул ею и сказал с выражением мольбы на лице: — Моисей, давай взорвем че-нить на хрен.

— Извини, Данилыч. Но если ты заметил — я сейчас вне игры.

— А когда поправишься? — заинтересовался Богатырев.

— Возможно, мы обсудим эту тему.

Богатырев улыбнулся и даже приосанился. Наконец-то Моисей перестал играть в святошу и сделал шаг, чтобы вернуться к тому Моисею, которого страна знала двадцать лет назад.

— А ты не поторопился с отставкой? — спросил Костя.

— А какая теперь разница? — улыбнулся Мухин. — Если я поторопился, то меня вместе с вами поставят к стенке. Если бы немножко обождал, поставили бы отдельно.

— Почему это нас к стенке? — спросил дядя Юра.

— Таких, как вы, военные, придя к власти, всегда ставят к стенке. Со временем. А иногда и сразу. На всякий случай. Естественно, пистолет дадут мне, чтобы проверить лояльность. А мне в вас стрелять не хочется. По уху некоторым штатским, — Мухин посмотрел на Богатырева, — порой хочется съездить, а стрелять… Мне вообще ни в кого стрелять не хочется. А если я ошибаюсь… Я уже два года подумываю об отставке. Старею, наверное.

— Чем заниматься думаешь? — спросил Зубков.

— Частный бизнес. Сначала думал пивнячок открыть. А месяц назад приятеля школьного встретил. В морской пехоте до капитана дослужился. Откроем с ним на пару школу безопасности. Будем учить обывателей, как защищать свою жизнь от постороннего вмешательства, как выживать в экстремальных ситуациях. Для желающих недельные походы с тренировками в полевых условиях.

— За новый бизнес, — провозгласил Чуев и поднял рюмку.

В дверь уверенно позвонили, и как раз в тот момент, когда рюмки поднесли к губам. Все замерли, посмотрели в сторону двери, а затем друг на друга. Второй звонок был вдвое длиннее первого.

— Я открою, — сказал Зубков и хотел поставить рюмку на стол, но дядя Юра остановил его.

— Сначала выпьем, — сказал он как-то уж совсем неоднозначно. — Как узнать, что там, за дверью?! Борис, за тебя и твой бизнес.

Выпив водку, дядя Юра отправил в рот дольку лимона, после чего начал вставать на костыли, но Костя остановил его:

— Сиди, одноногий.

Чуть захмелевший Зубков вышел из-за стола, протиснулся между стульями и сервантом в прихожую, подошел к двери и, не взглянув в глазок, открыл ее. В секунду хмель улетучился, как будто бы и не было его вовсе. На пороге стоял лейтенант внутренних войск. Из-за его спины выглядывали два солдата в полном обмундировании с автоматами наперевес. Костя открыл рот, но не смог ничего сказать. От волнения у него перехватило дыхание.

— Чуев Юрий Александрович здесь живет? — спросил лейтенант.

Его вопрос был хорошо слышен в комнате. Все отвлеклись от икры и перестали жевать.

— Вот тебе и амнистия, — тихо сказал Мухин.

— Может, мы что-то упустили? — так же тихо спросил Чуев. — Ее случаем не посмертно объявили? — И добавил громко: — Здесь. Здесь живет. Иду.

Дядя Юра встал на костыли и, медленно переставляя ногу, поковылял к двери. В комнате задвигали стулья, костыли застучали по паркету прихожей. Костя посторонился и сделал шаг назад.

— Я Чуев, — сказал дядя Юра, подходя к двери. — Чем обязан?..

— Вы меня не узнаете? — спросил лейтенант и, не в силах больше сдержаться, улыбнулся.

— А должен? — удивился дядя Юра.

— Я Алексей, племянник дяди Федора.

— Племянник?.. — наморщил лоб дядя Юра, явно что-то припоминая. — А-а-а. Твою маму Надей зовут.

— Узнали, — улыбнулся лейтенант шире прежнего.

— Скорее догадался… Я же тебя десять лет не видел. Так что же ты на пороге-то… проходи. И ребяток своих зови. Дядя Юра отошел в сторону, пропуская гостя в квартиру.

— Спасибо, — сказал лейтенант. — Мы на минуточку. У нас очень мало времени… Давайте, ребята.

Два солдата внесли в прихожую холщовый мешок и поставили его под зеркалом. За ними вошли еще двое, с корзинками и кошелками в руках. Мухин и Богатырев по радостным возгласам Чуева догадались, что это не арест, но никак не могли понять, что за суета происходит в прихожей. Зубков хоть и находился в центре событий, но, кроме того, что лейтенант является дяде Федору племянником, больше ничего не понимал. Солдаты тем временем толкались в дверях, занося в квартиру картонные коробки и деревянные ящики. Закончив, они вышли на лестничную площадку. Лейтенант хотел сказать что-то еще, но, похоже, растерялся и переминался с ноги на ногу. Дядя Юра наконец пришел в себя от странной карусели.

— Что это?

— Гостинец, — улыбнулся лейтенант. — Дядя Федор передал. Когда нас в Москву перебрасывали, мне разрешили на полчаса заехать домой. Он сказал, что в Москве в магазинах сейчас шаром покати. Деньги отменили. Вот, говорит, отвези гостинчик Юре с Костей. Привет передавай и напомни, что в гости обещали заехать.

— Ну… спасибо. За гостинец. Не забывает, значит, старый партизан. Как он?

— Нормально, — улыбнулся лейтенант. — Да я его и сам больше года не видел. Только вот сегодня на минутку домой заскочил. Ну… — вздохнул Алексей, — мне пора. Служба.

— Да… служба, — посерьезнел дядя Юра. — Удачи тебе, лейтенант. Положение у тебя — не позавидуешь.

— Я знаю. Вы тоже будьте поосторожней. И дядя Федор об этом просил… Чтобы я вам передал.

Дядя Юра обнял Алексея и похлопал его по спине. Алексей улыбнулся, прикрыв глаза, качнул головой, как будто говоря, что все будет хорошо, и ушел вниз по лестнице. Чуев вышел из квартиры. Эхо шагов лейтенанта еще было слышно в подъезде, когда хлопнула входная дверь.

Проводив Алексея, дядя Юра вернулся в квартиру, закрыл дверь и посмотрел на коробки в прихожей. Богатырев и Мухин вышли в прихожую. Костя и дядя Юра молча смотрели на гостинец.

— Так это не арест? — спросил Мухин.

— Нет. Это Федор, — ответил Чуев. — С оказией посылочку передал.

— Ничего себе оказия, — сказал Богатырев и икнул. — Я с тобой уже простился.

— Насколько я понимаю, в мешке картошка. — Зубков перевел разговор в интересующее всех русло. — Проверим содержимое коробок или так и будем стоять?

Через несколько секунд прихожая наполнилась свистами восхищения, улюлюканьями, выкриками «опаньки» и «так-так-так…». В общем и целом гостинец состоял из мешка картошки, трех роскошных кусков сала, огромного окорока, корзины помидоров, корзины огурцов, двух килограммов творога, двух крынок молока, большого куска парной вырезки и большого количества банок с вареньем, солеными огурцами, помидорами, маринованными грибами и компотом. Довершала картину четверть мутного самогона.

В конце концов было решено все перенести в комнату и дополнить скромный городской стол дарами деревни. Справедливо решив, что пить самогон из рюмок — это пошлость, гости потребовали стаканы. Зубков сходил на кухню и принес их. Мутный нектар забулькал в граненые кубки. Банки открывались одна за другой, мясные деликатесы резались и раскладывались по тарелкам, черные грузди сменили надоевшую черную икру.

— Господа, — сказал Мухин, встав со стула и подняв стакан. — Я хочу предложить вам выпить за дядю Федора. Человека, два десятка лет назад пославшего Лебедева и его Эру Водолея к свиньям и уехавшего разводить этих самых свиней. Все мы обещали сделать то же самое, но нам не хватило духу. А он сделал. И уехал! Над ним все посмеивались, а он плевать на всех хотел! А мы здесь… Так выпьем же за людей, сильных духом.

Стаканы соприкоснулись и звякнули. Весь вечер дарам деревни воздавали должное. Их ели, пили, ими закусывали и запивали. И диктатор, пришедший утром к власти, был уже не так страшен, как всего четыре часа назад. Вот уж правду говорят: помирать на полный желудок гораздо веселее.

Проигрыватель надрывался весь вечер. Хотели пригласить девчонок, но вспомнили о комендантском часе. Все с сожалением махнули рукой на эту светлую идею, как вдруг Богатырев начал смеяться. Сначала он тихо хихикал, потом все сильнее и сильнее и в конце концов стал откровенно ржать. Через минуту Данилыч уронил голову на стол, отчего на нем подпрыгнула его тарелка, и, вздрагивая от хохота, начал постукивать по нему кулаком. Все сначала насторожились, но, видя, как искренне Данилыч хохочет, тоже начали улыбаться и хихикать.

— Ты чего? — не выдержав, спросил Мухин.

— Смотри, Карлсон сидит.

— Где?

— Да вот, на диване.

Мухин перевел взгляд на диван и, прыснув, залился смехом. Теперь уже гоготали все.

— А че он один пришел?.. — вздрагивая от смеха, спросил Мухин. — Карлсон, ты чего один пришел?.. Где твой друг Энгельсон?..

Пьянка продолжалась до двух часов ночи. Четверть опустела только наполовину. Мухин и Богатырев остались ночевать у Чуева. Зубков попрощался со всеми, кто еще не спал, и пошел домой. Оказавшись в квартире, он закрыл замок и, не зажигая света, простоял несколько минут у двери, прислонившись к ней спиной. Как и его друзья, он был сильно пьян. Шатаясь из стороны в сторону, Костя дошел до кровати и, не раздеваясь, рухнул на нее лицом вниз, распластав руки.

Зубков не знал, сколько прошло времени с той минуты, как он вернулся в квартиру Наташи, но ему вдруг показалось, что в комнате есть кто-то еще. Костя поднял голову и увидел женщину, сидевшую за столом. Лунный свет, изредка пробиваясь сквозь рваные, плывущие по небу облака, освещал ее изящный силуэт. Он был прикрыт белоснежной одеждой из материала, тоньше, чем шелк, а голову покрывал такой же белый шарф с перекинутым левым концом через правое плечо. Лик ее был прекрасен. Гостья сидела неподвижно, положив ногу на ногу, и смотрела на Костю. Руки ее покоились на правом бедре, чуть выше колена. Гостья отняла правую руку и положила ее на стол. Костя перевернулся набок, не отрывая взгляд от гостьи, с трудом поднялся на руках и сел на кровати, опираясь спиной о стену. Женщина смотрела на него, чуть наклонив голову вправо.

Словно завороженный, Костя смотрел на гостью, не в силах ни отвести взгляд, ни сказать слова. Из-за облаков вышла луна и залила комнату холодным светом. Когда гостья заговорила, слова ее были похожи на тихое журчание ручейка, неспешно бегущего в зеленой лощине. Косте показалось, что он и не отвечал ей, а только думал, как казалось, что и она не сказала вслух ни слова. Но как бы там ни было, они не спешили задавать друг другу вопросы и отвечать на них.

— Я за тобой.

— Я готов.

— Ты все успел, что должен был сделать?

— Не знаю… Наверное, нет… Я не уверен…

— Почему?

— Не знаю.

— Неправда. Знаешь. Просто боишься в этом сам себе признаться. Люди часто боятся признать свою слабость и трусость. Но ведь это не страшно. Страшно другое. Еще чаще этим оправдывают свое бездействие.

— Не все зависит он нас самих.

— Неправда. Люди сами творят историю и способны изменить судьбу. Как свою, так и чужую. Но для этого нужно иметь желание. Есть много дорог, по которым можно идти, но выбрать надлежит одну. И не стоит надеяться увидеть море, если уходишь от плеска волн.

— Но почему? Земля ведь круглая.

— У каждой дороги есть начало, но не у каждой есть конец. Не поняв начала, не заметишь конца.

— Возможно, ты и права.

— Я всегда права.

— Конечно.

— Вы часто силитесь понять то, что нужно просто принять, и всего лишь принимаете то, что необходимо понять.

— Остается пустяк… Понять, что не принять, и принять, что не понять.

— Ну что же, раз ты готов — нам пора в путь.

— Постой! Я не готов. Наташа… Я не нашел ее!

— Ты так уверен в том, что это необходимо?

— Да. Я уверен.

— Быть может, она уже ждет тебя там, куда ты только придешь?

— Нет.

— Почему? Ты чувствуешь это? Или только так думаешь?

— Я знаю.

— Хорошо. Я подожду. Недолго.

Облако закрыло луну, и холодный свет ушел из комнаты, оставив место лишь ночи. Ветер что было силы дунул в открытое окно и исчез. Занавеска взлетела к потолку и медленно поплыла вниз. Все стихло, как будто бы ничего и не существовало.

Глава 15 Выход часто там же, где вход

Проснувшись, Зубков попытался открыть глаза, но у него это получилось не сразу. Наконец веки расклеились, и Костя взглянул на мир. Мир был прекрасен, хотя чувствовал себя Костя отвратительно. Голова разламывалась на сотню малюсеньких кусочков. Во рту было противно, как будто кошки нагадили, и сухо, как в пересохшем арыке. В открытое окно дул холодный ветер, занавеска от его дуновений плавала в воздухе.

Зубков перевернулся с живота на бок и, сильно морщась от боли, сел на кровать. Оглядев себя, он без удивления заметил, что спал в одежде. Вчерашний день всплывал обрывками. «Утром сменилась власть… после обеда все собрались у дяди Юры…

Посидели неплохо… Потом дядя Федор харчей подбросил… Самогоночки… — импульс боли стукнул в лоб и отрикошетил в затылок. Костя зажмурил глаза и чуть сдавил виски ладонями. — А хорошо вчера посидели!.. Данилыч Карлсона видел… Да и я вроде как тоже…»

— Что ж ты так болишь, зараза! — простонал Зубков, обхватив голову двумя руками и медленно вставая с кровати.

Встав, он пошел на кухню, одной рукой опираясь о стенку. На кухне, в холодильнике, стояла бутылка водки. Одна рюмочка, и жизнь должна была снова расцвести всеми цветами радуги. Всего один глоток. Как часто жизнь зависит всего лишь от одного глотка. Воды или воздуха.

Поправив здоровье, Костя сидел на кухне и, помешивая ложечкой крепкий чай, смотрел по седьмому каналу национального телевидения одну из лучших картин Чаплина «Огни большого города». Зазвонил телефон. На третий звонок Зубков протянул руку и снял трубку.

— Да.

— Лобачевский убит.

Прежде чем Зубков понял, что звонит дядя Юра, прошло несколько секунд. На то, чтобы понять, что он ему сказал, времени понадобилось в три раза больше.

— Как убит… когда?

— Утром. У подъезда. Жена только что звонила. Телевизор включи. Я зайду к тебе.

Зубков не стал спрашивать, какой именно канал, а сразу же включил первый. Передавали новости. Комментарий ворвался в комнату на полуслове. Единственное, что приходило Зубкову в голову, — началось. Милый женский голосок со всей строгостью, на которую только был способен, сообщал о раскрытии крупной коррумпированной организации, в которую входили как бывшие члены правительства, госслужащие и сотрудники СГБ, так и простые смертные граждане, продавшие свой народ за тридцать сребреников.

«Вроде и миры разные, — подумал Костя, — а схемы одинаковые. Следственные органы фабриковали дело, судебные выносили приговор, а печатные доводили информацию до сведения общественности в нужном свете».

— …Но справедливость восторжествовала. Виновные найдены, арестованы и скоро будут наказаны… — воинствовал женский голосок.

Не выключая телевизора, Зубков вскочил со стула и кинулся к компьютеру. Экран вспыхнул, на черном фоне побежали белые строчки. Казалось, компьютер никогда не загрузится. Потом система дважды не определяла карточку и не принимала пароль. Наконец доступ был разрешен. Зубков без труда нашел нужную информацию. В списке из шестисот двадцати четырех фамилий Лобачевский значился под номером двести семьдесят один. Мухин был триста девятым. Зубков сделал общий запрос на розыск. Больше никто из его знакомых ни в чем не обвинялся. Информации о Наташе, как и прежде, не было никакой.

В дверь позвонили. Костя поднялся со стула и пошел открывать. Он никак не мог понять, почему Лобачевского убили у подъезда. Наверное, он пытался бежать. Жаль. Хороший был дядька. Открыв дверь, Костя увидел на пороге Славу. Того самого таксиста, что вез его однажды. Того самого, что когда-то приснился соседом. Слава тоже не ожидал увидеть своего интересного пассажира и несколько озадачился.

— Константин Зубков? — спросил Слава. В руках у него была какая-то бумага, до этого неоднократно в несколько раз складываемая.

— Да. Вы ко мне?

— Вы арестованы.

— Что?..

Вместо Славы ответил приклад автомата. Он угодил Зубкову точно в лоб. Костя сделал несколько шагов назад, оступился и упал. Он лежал на полу, потеряв сознание, чуть повернув голову и раскинув руки. Кровь стекала по брови и от виска капала на паркет. Слава быстро вошел в квартиру, перешагнул через хозяина и прошел в комнату. Следом за ним в квартиру ввалились шестеро автоматчиков. Двое остались стоять на лестничной площадке.

— Кухня, — скомандовал Слава, махнув рукой в ее сторону.

Двое прошли на кухню, двое — следом за Славой, двое остались стоять возле Зубкова. Один из них наклонился к Косте и обшарил карманы. Слава осмотрел балкон и вернулся в прихожую. Часы Зубкова уже были в кармане у одного из автоматчиков.

Очнулся Костя в дороге. Он сидел на боковом сиденье микроавтобуса, кровь на лбу запеклась, голова сильно болела. Руки его были в наручниках. Зубков повернул голову и осмотрелся. Водитель и пассажир рядом с ним были отгорожены от салона железной перегородкой с небольшим окном, затянутым стальной сеткой. Окон в задней части автобуса не было вовсе, задние двери открывались только снаружи. Напротив Зубкова сидел Слава, по бокам — два автоматчика. Еще трое сидели у перегородки. Лица их явно не были изуродованы интеллектом. Слава, очевидно, был здесь за главного. Он не скрывал своего удовольствия от происходящего. Лицо его снисходительно улыбалось, глаза смеялись.

— Что происходит? — тихо спросил Костя и от боли закрыл глаза.

— Ты арестован, — улыбнулся Слава.

— На каком основании?

— По списку, — ответил Слава, делая вид, что сильно удивился этому вопросу.

— По какому еще списку?

— Ну хватит! — Слава повысил голос, но сделать суровым лицо у него не получилось. — Меньше нужно было заниматься антинародной пропагандой! Каждая сволочь считает, что может делать все что захочет, а потом еще удивляется. Что, порядки наши не нравятся? Ну так мотай отсюда.

— С удовольствием, — сказал Зубков. — Останови машину.

— Ага. Разбежался. Раньше нужно было думать. А теперь все. Терпение у народа кончилось.

— В чем конкретно меня обвиняют?

— В измене родине.

— Интересно, с кем это я ей изменил…

— Люблю вас, образованных, — улыбнулся Слава. — Смешные вы. Все хорохоритесь, чего-то требуете. А сделать ни хрена не можете. Да и не хотите. А иначе о чем возмущаться будете? В чем будет смысл вашей жизни? Вся ваша жизнь — сплошное возмущение. «Так жить нельзя… Это оскорбление человеческого достоинства… Страна, которую мы потеряли…» Сами жрете в три горла, и плевать вы хотели и на страну, и на народ. А народ — это я.

И пока ты философствовал, я взял автомат и пришел к тебе. И теперь будет все так, как я хочу. Понял ты, писака?!

— Конечно, понял. Как не понять… Когда людей у подъездов расстреливают.

— А ты что думал, я с тобой водку пить буду? Стрелять вас надо. Сволочи продажные.

— И что, лично стрельнул бы?

— Коля, на перекрестке налево и во двор дома! — крикнул Слава и, улыбнувшись, прошептал в лицо Косте: — Сейчас узнаешь.

Машина свернула на светофоре налево и въехала в ближайшую подворотню. Зубков вдруг понял, что сильно погорячился. «А ведь этот и выстрелит. Не по злобе, а чтобы доказать, что может. Не себе. А мне. Только ведь мне потом будет все равно. Черт! Ошибка. Не надо было этого говорить».

Автобус плавно остановился. Слава улыбнулся и, наклонившись к Косте, снова шепнул ему в лицо:

— Пошли…

Задние двери открылись. В бок Зубкову уперся автоматный ствол. Солнце ударило по глазам, и он зажмурился.

— Шевели помидорами, — сказал Слава, толкнул Костю в спину и добавил, обращаясь к своим: — Ждите здесь.

Глаза Зубкова немного привыкли к яркому солнцу, и он, все еще щурясь, смог открыть их. Костя сразу же узнал это место. Большая Дорогомиловская. То самое место, где два месяца назад он проснулся, не помня, как он сюда попал и что было до этого утра. Только подъехали они как-то сбоку. Сомнений быть не могло, Слава вел его к помойке. К той самой. Зубков хотел крикнуть, позвать на помощь, но потом понял, что это будет бесполезно. Никто все равно не выйдет. Максимум, на что можно было рассчитывать, — на зрителей у окна. Да и не солидно как-то… Господи. Как же страшно…

— Лицом к стене, — скомандовал Слава, показывая «вальтером» на боковую стену железного гаража, стоявшего за помойкой.

— За что? — спросил Костя.

— Просто так, — улыбнулся Слава. — Что-то ты мне не нравишься.

Зубков подошел к стене, выкрашенной в грязный красно-коричневый цвет, и остановился. Рыжий кот, сидевший на крыше гаража, тихо, почти шепотом, мяукнул и, низко прижавшись к крыше, засеменил прочь.

«Хоть кому-то меня жалко, — подумал Зубков. — Что же ты, обещала подождать…» — «Я всегда держу слово…»

И не было ничего из того, о чем все любят говорить. Вся жизнь не пронеслась перед его глазами за одну секунду. Он не почувствовал удивительной гармонии мироздания, не оценил красок, которыми была раскрашена природа. Он не слышал, как боек ударил по капсюлю, как раздался выстрел. Как ствол выплюнул пулю. Как не до конца сгоревший порох вылетел из ствола следом за пулей и шипящие искры сгорели в сотую долю секунды. Как пуля со слабым шепотом летела по воздуху, вращаясь вокруг своей оси…

Слава улыбнулся тому, как мозги веером разлетелись по стенке гаража, посмотрел на бездыханное тело и быстро зашагал в сторону автобуса, на ходу убирая пистолет в кобуру. «Столько дел еще… список и на треть не освоен. А все-таки, что бы там ни говорили, а разрывная пуля — это вещь».

Глава 16 Второй шанс в жизни

Зубков вздрогнул и проснулся, как ему показалось, оттого, что его кто-то громко окликнул. В комнате никого не было. Костя осмотрелся, пытаясь понять происходящее, и через несколько секунд осознал, что он как будто бы сидит в кресле в своей московской квартире. В открытую балконную дверь осторожно вошел ветер, чуть шелохнув занавеску. Костя опустил взгляд и увидел в правой руке бокал. На полу, слева от кресла, лежала пустая бутылка из-под шампанского. Сознание Зубкова было ясным, но он никак не мог до конца понять, где находится. Две жизни, одна из которых была реальностью, а вторая — сном, переплелись так тесно, что практически невозможно было понять, какая из них какая. Обои, мебель, телевизор… все говорило за то, что перед глазами его реальная жизнь. Жизнь, которую он принимал за сон, когда на самом деле спал. Подобная загадка может запросто свести с ума. Костя физически почувствовал, как это с ним происходит. Трясущейся рукой он суетливо нашарил пульт и включил телевизор. Через несколько секунд президент сообщил, что борьба с терроризмом будет продолжена до полного его искоренения.

— Господи, — сказал Костя и вздохнул с облегчением.

Он встал с кресла, оставив на нем пустой бокал и пульт от телевизора, и, растирая лицо ладонями, вышел на балкон. В небе светило утреннее солнце. Деревья ласково шелестели молодой листвой, птички весело пели, радуясь очередному летнему дню. Костя облокотился о перила балкона локтями и уронил голову.

— Приснится же такая гадость. И выпил-то всего ничего… бутылку шампанского.

Костя был рад, что все связанное с Эрой Водолея оказалось всего лишь сном. Ярким, захватывающим, переполненным приключениями, страшным сном. В это было невозможно поверить, но Костя помнил все, что видел во сне, как будто действительно прожил этот кусок жизни. Он даже поймал себя на мысли, что немного жалеет о нереальности событий. Тех людей, с которыми он хотел бы встретиться, теперь не существовало.

Еще раз улыбнувшись своим мыслям, Зубков пошел в ванную бриться и умываться. Переодевшись, он сварил кофе, съел четыре бутерброда с «Брауншвейгской колбасой» и отправился на работу.

Наверное, из-за размышлений о странном сне Зубков забыл про ящик дяди Ромы. В этот раз он ничего не сказал, а лишь, прихрамывая, вышел из подъезда.

Прохладный утренний воздух через ноздри проник в легкие и доставил наслаждение, словно стакан воды в пустыне. Константин поднял вверх голову и, прищурясь от солнца, посмотрел на синее безоблачное небо. День обещал быть жарким.

Опустив глаза, Костя посмотрел на Славика с некоторой любовью. Все-таки лучше слушать его вечно недовольное бурчание, чем чувствовать его за спиной, стоя у стены. Прихрамывая на правую ногу, Костя спустился с трех ступенек лестницы. Он шел мимо Славика, стоявшего возле желтой «Волги» с поднятым капотом и проверявшего свечи.

— Привет, Костян.

— Привет.

— Сильно ногу зашиб?

— Не очень, — ответил Костя с легкой улыбкой и пошел дальше своей дорогой.

— Помнишь, я тебе вчера рассказывал об Эре Водолея?.. Ну, эра всеобщего процветания и благоденствия. Так вечером…

Костя изменился в лице, развернулся и быстрым шагом вернулся к Славе. Увидев эту перемену в лице Кости, Слава замер на полуслове с открытым ртом. Костя подошел к нему вплотную и со сдавленной злобой, почти шепотом, выдохнул в лицо:

— Да пошел ты на хрен со своим утюгом!.. Справедливости ему захотелось… Всеобщего благоденствия и процветания… Автомат тебе хочется… и списков. Тоже мне борец за социальную справедливость.

— Ты чего, Костян, не выспался?.. — наконец смог выговорить Слава. Он настолько растерялся от услышанного, что в первую секунду даже испугался.

Зубков развернулся и, все еще прихрамывая, пошел на автобусную остановку. Слава зло посмотрел ему вслед и, прищурив глаза, сказал еле слышно:

— Автомат-то было бы неплохо. Уж я бы сквитался… Со всеми…

Костя шел на остановку автобуса и с сожалением думал о том, что идея справедливости у большого количества людей ассоциируется с расстрелом. С самым банальным. Без суда и следствия. Собственными руками. Чтобы еще и удовольствие получить. Наверняка в медицине есть название и такому комплексу. Этих людей в процентном отношении, конечно же, мало, но для того чтобы эту идею при случае воплотить в жизнь, больше чем достаточно. Гораздо больше.

— Извините, вы не подскажете, как пройти к одиннадцатой медсанчасти?

Костя обернулся, чтобы ответить на вопрос, и замер с приоткрытым ртом. Он смотрел на прекрасную девушку и не мог произнести ни слова. То, что он видел, не могло быть реальностью. Это противоречило всем законам его жизни, теории случайных чисел и закону падающего бутерброда. Это могло произойти с кем угодно, но только не с ним.

— Я иду именно туда, — наконец ответил Костя, чувствуя, что его ноги вполне могут и не сдвинуться с места. — Если вы не против, я провожу вас.

— Спасибо, — ответила девушка.

Она улыбнулась и, видя реакцию молодого человека, в смущении чуть опустила глаза.

— Как вас зовут?

— Наташа.

Оглавление

Часть первая. «Розовое на голубом»

  Глава 1 Нас утро встречает прохладой…

  Глава 2 Тук-тук-тук… Я твой глюк…

  Глава 3 Доброе слово и кошке приятно

  Глава 4 Жизнь прекрасна!

  Глава 5 Сытый голодного не разумеет

  Глава 6 Свой среди чужих

  Глава 7 Первый закон паровозного свистка

  Глава 8 Проект «Чужой»

  Глава 9 На благо человечества

  Глава 10 Когда кругом все каркают…

  Глава 11 Безработный в раю

  Глава 12 Крикуны

Часть вторая. «Черным по белому»

  Глава 1 Машенька

  Глава 2 Загадка с тремя неизвестными

  Глава 3 Слово дворянина и история Моисея

  Глава 4 Основа основ, или Нам же будет лучше

  Глава 5 Оглянись вокруг себя…

  Глава 6 Доброе утро, страна!

  Глава 7 Постоянное среди переменного

  Глава 8 В большой семье клювом не щелкают

  Глава 9 Добро пожаловать в революцию

  Глава 10 Кто есть кто

  Глава 11 Откровения и предложения

  Глава 12 Нарушение конвенции о биологическом оружии

  Глава 13 Кто не с нами — тот против нас

  Глава 14 Король умер… Да здравствует король!

  Глава 15 Выход часто там же, где вход

  Глава 16 Второй шанс в жизни Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg