«Небо, небо»

Эрик Френк Рассел

"Небо, небо..."

Он широко распахнул литые чугунные дверцы, всмотрелся в открывшееся огнеупорное чрево печи и вздохнул полной грудью. Словно глядишь в машинный отсек космического корабля. Тут, за дверцами, должны быть пламя и грохот, а по другую сторону огня - звезды. Пол ногами сотрясается. На куртке у него - серебряные пуговицы, на воротнике и погонах - маленькие серебряные кометы. - Ну вот, - рявкнуло над ухом. - Опять ты как открыл дверцы, так сразу и остолбенел. Что же такого необыкновенного в этой печи? Куртка с серебряными пуговицами и кометами исчезла, остался лишь замасленный белый халат. Пол под ногами больше не сотрясался, только скрипели половицы. Звезды погасли, точно их никогда и не было. - Ничего, мосье Трабо. - Тогда внимание! Разведи огонь, как тебя учили. - Сейчас, мосье Трабо. Он взял охапку душистых сосновых веток, сунул их в печь и длинной железной кочергой затолкал поглубже. Потом подобрал с пола десяток маленьких, клейких от смолы сосновых шишек и по одной закинул туда же, в самую середину. И задумчиво оглядел дело рук своих. Ракета, заряженная сосновыми иголками и шишками. Вот глупость-то! - Жюль! - Сейчас, мосье Трабо. Он стал поспешно хватать сосновые ветки, сучки и крохотные поленца и засовывать их в печь, пока она не наполнилась до отказа. Ну вот, все готово. Теперь, чтобы взлететь, кораблю нужна одна только искра. Кто-то на самом верху должен зорко следить, разбежалась ли вся наземная команда, не попадет ли кто под пламя, которое сейчас вырвется из дюз. Вот искусная многоопытная рука чуть тронула пурпурную кнопку. И сразу где-то под ногами рев, яростное содрогание и подъем, сначала медленный, потом быстрее, быстрее, быстрее... - Вот горе-то! Опять он словно окаменел! И за что только судьба послала мне такого разиню! Трабо рванулся мимо него к печи, сунул в нее пылающий бумажный жгут и захлопнул дверцы. Потом обернулся к своему помощнику, грозно сдвинул косматые черные брови. - Жюль Риу, тебе уже шестнадцать. Так? - Да, мосье Трабо. - Значит, ты уже достаточно взрослый и должен понимать: для того чтобы хлеб испекся, в этом пекле должно быть по-настоящему жарко. А для этого нужен огонь. А для того, чтобы был огонь, его нужно зажечь. Верно я говорю? - Да, мосье Трабо, - пристыжено согласился он. - Так почему же ты заставляешь меня повторять тебе все это тысячу раз подряд? - Я болван, мосье Трабо. - Если бы ты был просто болван, все было бы понятно и я бы тебя простил. Господь бог для того и создает дураков, чтобы людям было кого жалеть. Трабо уселся на доверху набитый, припорошенный мукой мешок, волосатой рукой притянул к себе мальчика и доверительно продолжал: - Твои мысли блуждают, как отвергнутый влюбленный где-то в чужой стороне. Скажи мне, дружок, кто она? - Она? - Ну да, эта девушка, это божественное создание, которое тебе заморочило голову. - Никакой девушки нет. - Нет? - Трабо искренне изумился. - Ты томишься, страдаешь и здесь не замешана девушка? - Нет, мосье. - Так о чем же ты мечтаешь? - О звездах, мосье. - Сто тысяч чертей! - Трабо беспомощно развел руками и с немой мольбой уставился в потолок. - Подмастерье пекаря. И о чем же он мечтает? О звездах! - Я ничего не могу с собой поделать, мосье. - Ясно, не можешь. Тебе всего шестнадцать. - Трабо выразительно пожал плечами. - Я задам тебе два вопроса: как жить людям, если никто не станет печь хлеб, и как лететь к звездам, если на свете не станет людей? - Не знаю, мосье. - Среди звезд летают космические корабли, - продолжал Трабо. - А почему? Да только потому, что на Земле есть жизнь. - Он наклонился и поднял длинный-предлинный отлично выпеченный хлеб с золотистой корочкой. А жизнь поддерживает вот это! - Да, мосье. - Думаешь, мне бы не хотелось постранствовать среди звезд? - спросил Трабо. - Вам, мосье? - Жюль вытаращил на него глаза. - Разумеется. Но я уже старый и седой и по своей части тоже прославился. Много есть такого, чего я делать не умею и никогда уже не научусь. Но я стал мастером: я пеку прекрасный хлеб. - Да, мосье. - И не забудь, - Трабо выразительно погрозил пальцем, - это не какая-нибудь размазня машинного замеса в безансонской электрической пекарне. Нет, это самый настоящий хлеб, на совесть приготовленный живыми человеческими руками. И я пеку его старательно, пеку с любовью - вот в чем секрет. В каждую выпечку я вкладываю частицу своей души. Вот потому-то я и мастер. Тебе понятно? - Понятно, мосье. - Так вот, Жюль: люди приходят сюда не просто купить хлеба. Конечно, на вывеске над моим окном сказано: "Пьер Трабо, булочник". Но это всего лишь подобающая скромность. Ведь что отличает мастера? Скромность! - Да, мосье Трабо. - Только я открою печь, по всей улице пойдет дух горячего хлеба - и уже со всех сторон ко мне спешат люди со своими корзинками. А знаешь почему, Жюль? Потому, что у них отличный вкус и их просто тошнит от этих сырых кирпичей, которые выдает электрическая пекарня. И они приходят сюда покупать плоды моего искусства. Верно я говорю? - Да, мосье. - Тогда будь доволен: в свой срок и ты станешь мастером. А пока забудем о звездах: они не про нас с тобой. Тут Трабо поднялся с мешка и стал посыпать цинковый стол тонким слоем муки. Жюль молча глядел на дверцы печи; там внутри что-то гудело, трещало, шипело. Запах горящей сосны наполнил пекарню и заструился по улице. Через некоторое время Жюль открыл дверцы, и в лицо ему пахнуло жаром, яростным и удушающим, как пламя, что вырывается из ракеты. Небо, небо, я пройду из края в край, я пройду из края в край небо, небо...

Блеснув моноклем, полковник Пине перегнулся через прилавок и ткнул пальцем в наполовину скрытый противень. - И, пожалуйста, один такой. - Эти хлебцы не продаются, господин полковник, объявил Трабо. - Почему же? - Это все промахи Жюля: еще минута - и они превратились бы в уголья. Я продаю только настоящий товар. Кому охота есть уголья? - Мне, - сообщил Пине. - Тут мы с женой никак не сойдемся во вкусах. Вечно у нее недожарено и недопечено. Хоть бы раз в жизни полакомиться чем-нибудь эдаким, пропеченным до хруста! Так что уж позвольте мне насладиться одним из промахов Жюля. - Но, мосье... - И не спорьте! - Мадам ни за что не примет такой ужасный хлеб. - У мадам свидание с парикмахером, и она доверила мне все покупки, объяснил полковник. - И уж тут я распоряжусь, как мне хочется. Поймите же, дорогой Трабо, не могу я упустить такой случай! Так что же, будете ли вы так любезны и продадите мне этот аппетитный уголек, или мне придется пойти в электрическую пекарню? Трабо вздрогнул, как от боли, насупился, выбрал на противне наименее подгоревший хлеб, старательно завернул его, чтобы спрятать от нескромных взоров, и неловко подал полковнику. - Помилуй бог, этот Жюль добыл мне одного покупателя, но сто других я наверняка из-за него потеряю. - Он вас огорчает? - осведомился Пине. - С ним одно мучение, господин полковник. Ни на минуту нельзя спускать с него глаз. Только повернусь к нему спиной, вот так, - Трабо показал, как именно, - и на тебе! Он уже забыл про свою работу и витает где-то среди звезд, как сорвавшийся с нитки воздушный шарик. - Среди звезд, говорите? - Да, господин полковник. Мой Жюль - покоритель космоса и прикован к Земле одним лишь неблагоприятным стечением обстоятельств. И из такого теста я должен сделать пекаря! - Какие же это обстоятельства? - Мать ему сказала: "В пекарню Трабо нужен подмастерье. Лучшего случая у тебя не будет. Бросай школу, станешь пекарем". И он пришел ко мне. Понимаете, мальчик-то он послушный, только редкий час не витает в облаках. - Ох, уж эти матери... - сказал Пине. Он протер свой монокль и опять вставил его в глаз. - Моя матушка желала, чтобы я стал собачьим парикмахером. Она говорила, что это очень благородное занятие и к тому же доходное. У ее светских приятельниц с пуделями да болонками я, конечно, буду нарасхват! - Его длинные гибкие пальцы словно стригли и завивали воображаемую шерсть, а на лице выразилось отвращение. - И я спросил себя: что же я такое, если соглашусь делать педикюр собакам? Завербовался в Космический корпус, и меня послали служить на Марс. Когда моя матушка об этом узнала, ее чуть не хватил удар. - Еще бы, - сочувственно вставил Трабо. - А сегодня она гордится, что ее сын офицер и на погонах у него четыре кометы. Матери все таковы. Полное отсутствие логики. - Пожалуй, это даже к лучшему, - заметил Трабо. А иначе некоторые из нас никогда бы и не родились на свет. - Покажите-ка мне этого звездного мечтателя, - приказал Пине. - Жюль! - завопил Трабо, обернувшись к пекарне и приставив ладони рупором ко рту. - Жюль, поди сюда! Никакого ответа. - Видите? - Трабо беспомощно развел руками. Просто не знаю, что и делать. - Он пошел в пекарню, и оттуда донесся его громкий, нетерпеливый голос: Я тебя звал. Почему ты не откликаешься? Господин полковник желает сейчас же тебя видеть. Пригладь волосы да поторапливайся. Появился Жюль. Шел он нехотя, нога за ногу, волосы и руки в муке. Ясные серые глаза его смотрели прямо и открыто и не опустились под испытующим взглядом полковника. - Итак, ты тоскуешь по звездам, - сказал Пине, с интересом разглядывая юношу. - Почему бы это? - Почему человеку чего-нибудь хочется? - отвечал Жюль и недоуменно пожал плечами. - Наверно, так уж я создан. - Прекрасный ответ, - одобрил Пине. - Так уж человек создан. Тысячи людей ежечасно вверяют свою жизнь одному-единственному пилоту. И ничего плохого с ними не случается. А почему? Да потому, что так уж он создан - пилотом. - Полковник медленно оглядел Жюля с ног до головы. - И, однако, ты печешь хлеб. - Должен же кто-то и хлеб печь, - вмешался Трабо. - Не всем же летать к звездам. - Молчать! - приказал Пине. - Вы вступаете в заговор с женщиной, чтобы убить душу живую, - значит, вы убийца. Впрочем, этого следовало ожидать. Ведь вы уроженец берегов Роны, а там убийц полным-полно. - Господин полковник, я оскорблен... - Хочешь ты и впредь служить этому убийце? - спросил полковник, обращаясь к Жюлю. - Мосье Трабо был так добр ко мне. Вы меня простите... - Еще бы ему не быть добрым, - прервал Пине. - Он хитрец. Все Трабо всегда были хитрые. - Он весело подмигнул пекарю. Жюль это заметил, и у него сразу стало легче на душе. - Но от всех новобранцев непременно требуется одно, - продолжал полковник уже более серьезным тоном. Попробуй догадаться, что именно. - Сообразительность, господин полковник? - рискнул Жюль. - Да, конечно, но одной сообразительности мало. Требуется, чтобы новобранец всем своим существом рвался в космос. - Да ведь так и во всем, - опять вмешался Трабо. - Если любишь свое дело, работаешь старательнее и лучше. Вот взять хоть меня: если бы мне было все едино, что хлеб, что не хлеб, я бы, верно, жевал сейчас табак в электрической пекарне и рук бы никогда не мыл. - Каждый год в Космический колледж поступают десять тысяч юношей, сказал Пине Жюлю. - И более восьми тысяч его не заканчивают. У них не хватает пороху выдержать четыре года упорного труда и сосредоточить все помыслы и все силы души на одном. Так что многие бросают его на полпути. Стыд и срам! Ты согласен? - Да, господин полковник, стыд и срам, - подтвердил Жюль, сдвинув брови. - Ха! - сказал Пине, очень довольный. - В таком случае давай лишим этого кровопийцу Трабо его добычи. Мы найдем ему другого парня, созданного для того, чтобы стать пекарем. - Но, мосье... - Я дам тебе рекомендацию в Космический колледж и взамен прошу тебя только об одном. У Жюля перехватило дыхание. - О, господин полковник! О чем же? - Всегда будь таким, чтобы мне не было за тебя стыдно!

Он сидел у себя в кабине, глаза его ввалились и покраснели от усталости, а "Призрак" стремительно прорезал пространство. За двадцать напряженных, мучительных лет он выстроил целую лестницу и ступень за ступенью поднялся до чина капитана. Теперь он славился как один из самых знающих и добросовестных командиров Космической службы. И все это незыблемо покоилось на одной заповеди, которая поддерживала его в самые тяжкие минуты: "ВСЕГДА БУДЬ ТАКИМ, ЧТОБЫ МНЕ НЕ БЫЛО ЗА ТЕБЯ СТЫДНО!" Его мать и полковник Пине давно умерли, но до последнего своего часа они им гордились: ведь он стал капитаном. Он был штурманом, вторым пилотом, потом первым, и место его было на носу корабля, как он всегда мечтал, и он действительно погружался в необъятный звездный мир, который так любил. Размеренно чередовались часы, отведенные на сон, отдых и работу, и, когда он работал, его постоянно переполнял неослабевающий восторг перед тем, что ему доводилось видеть, наблюдать, изучать. А теперь он променял все это на добровольное заключение в недрах корабля и вокруг уже ничего не было одни лишь тусклые стены из сплава титана да стол, заваленный бумагами. Всякую минуту бодрствования, всякую минуту отдыха, а нередко и отрываясь от сна, он отвечал на вопросы, принимал решения, делал записи в специальных книгах, заполнял тысячи деловых бланков. Как говорится, одна сплошная писанина... Через час после ужина: - Прошу прощения, капитан. Этот толстяк из Дюссельдорфа опять напился до зеленых чертиков. Ударил стюарда, который попытался его урезонить. Прошу разрешения запереть его на гауптвахте. - Разрешаю. Или среди беспокойного, чуткого сна кто-то решительно трясет его за плечо: - Прошу прощения, капитан. У десятой и одиннадцатой дюз треснула прокладка. Прошу разрешения отключить энергию на два часа, пока будет производиться ремонт. - Разрешаю. Пускай дежурный штурман сообщит мне о координатах, как только вы сможете продолжать полет. Два часа спустя снова трясут за плечо: - Прошу извинить за беспокойство, капитан. Ремонт окончен. Вот наши координаты. Вопросы. Заполнение бланков. Просьбы, доклады, требования, происшествия, решения, ответы, распоряжения, приказы. Ни минуты покоя. И опять бумаги. - Прошу прощения капитан. Двое пассажиров, Уильям Арчер и Мэрион Уайт, желают вступить в брак. Когда вам будет удобно совершить обряд? - Медицинское освидетельствование прошли? - Да, капитан. - Кольцо у жениха есть? - Нет, капитан. - Выясните точный размер и выдайте ему кольцо из корабельных запасов по обычной цене - двадцать долларов. - А когда будет обряд, капитан? - В четыре склянки. Сообщите мне, подходит ли им это время. И опять бумаги. Два свидетельства о рождении и их копии, два удостоверения об эмиграции, два медицинских свидетельства, два разрешения на въезд. Свидетельства о браке в трех экземплярах - для правительства Земли, для правительства Сириуса и для Учетного отдела Управления космической службы. И один оригинальный экземпляр для новобрачной. И так без конца, все дела, какие только можно вообразить, крупные и мелкие, в любое время дня и ночи, без всякой передышки. Когда корабль после долгого полета наконец приземлялся, один лишь капитан спускался вниз по трапу неверными шагами, голова у него кружилась от постоянного нервного напряжения и недосыпания, и это никого не удивляло, словно так и надо. Временами его одолевало искушение подать рапорт с просьбой понизить его в чине, но ведь "ВСЕГДА БУДЬ ТАКИМ, ЧТОБЫ МНЕ НЕ БЫЛО ЗА ТЕБЯ СТЫДНО!" "Призрак" совершил посадку в Баталбаре, на планете Дейсед системы Сириуса. Полет продолжался двести восемьдесят пять земных суток. Когда были закончены все формальности, связанные с посадкой, капитан Жюль Риу сошел с корабля и как в тумане побрел к гостинице мамаши Кречмер. Так было заведено, и так советовали поступать самые лучшие психологи. Командиру корабля необходим глубокий освежающий сон, притом сон долгий и непрерывный. Но прежде всего ему нужно начисто избавиться от всяких мыслей о корабле, о полете и обо всем, что с этим связано. Он должен настроиться так, чтобы уснуть безмятежным младенческим сном и проспать по крайней мере сутки. Для этого надо первым делом выкинуть из головы все недавние заботы и укрыться в своем собственном уголке рая небесного. Мамаша Кречмер, полногрудая хозяйка гостиницы родом из Баварии, дружески кивнула ему. - Герр капитан Риу. Я ошшен рат. Подать фам фсе, как обышно? - Да, пожалуйста, мадам Кречмер. Он прошел в комнату за баром. В ресторане, большом, многолюдном и шумном, сидели командиры кораблей, которые приземлились уже несколько дней назад и успели совсем оправиться от полета. А комнатка позади была звуконепроницаемой, в заваленных подушками шезлонгах распростерлись в полузабытьи еще трое таких же, как он, капитанов. Он с ними не заговорил. И они с ним не поздоровались, видно, даже не заметили его прихода. Они уже стучались в двери рая. Скоро мамаша Кречмер принесла ему стакан чистого крепкого рома, слегка подогретого и сдобренного несколькими каплями коричного масла. Жюль Риу откинулся в шезлонге, устроился поудобнее и предался долгожданному покою. От приправленного пряностями рома внутри разливалось тепло и чуть кружилась голова. Тишина сомкнула ему веки. Медленно, очень медленно он отдалился от своей непомерной усталости и вступил в тот, другой мир. Широколицые румяные крестьянки в кружевных чепцах, в руках корзинки. Длинные железные противни скользят по душистой сосновой золе и выплывают из печи, нагруженные хлебами - длинными, плоскими, фигурными, плетеными. Звонкое щебетание женских голосов, перебирающих все деревенские новости, и непередаваемый аромат догорающих смолистых ветвей и свежеиспеченного хлеба. Небо, небо...