«Раз солдат, два солдат...»

Наверное, он оказался на небесах. Во всяком случае, уж точно не в Испании и вряд ли — в Перу. Он как будто парил, плыл в пустоте. Высоко над ним раскинулось золотистое небо, а далеко внизу колыхалось туманное море белых облаков. Его руки и ноги свисали в бездонную пропасть, словно он был безвольной тряпичной куклой. От такого зрелища к горлу подступила тошнота, но в желудке было пусто. Он вообще чувствовал себя совершенно пустым, словно сотканным из воздуха. И не было застарелой боли в колене, и прошло постоянное жжение в руке, куда угодила короткая индейская стрела — еще давно, на берегу жемчужного острова к северу от Панамы.

Было такое ощущение, что он родился заново: хоть ему все те же шестьдесят, но тело освободилось от всех болезней и бесчисленных ран, да и сам он почти освободился от тела.

— Гонзало? — позвал он. — Эрнандо?

Ему ответило лишь неясное слабое эхо. А потом вновь стало тихо.

— Матерь Божья, я умер?

Нет. Нет. Он никогда не мог представить, что такое смерть. Конец всех стремлений? Место, где ничто не движется? Безбрежная пустота, бездонная пропасть? Значит, вот это место, где он сейчас оказался, и есть смерть? Он не мог ответить на собственный вопрос. Нужно было спросить у святых отцов.

— Эй, слуга, где мои священники? Слуга!

Он поискал глазами мальчика-слугу. Но увидел только ослепительные световые спирали, со всех сторон убегающие в бесконечность. Это было красиво, но жутковато. Тяжело отрицать, что ты умер, если вот так паришь в царстве воздуха и света. Умер и попал на небеса. Да, это небеса, конечно же, конечно! А что же еще, если не Царствие Небесное?

Значит, и вправду, если не пренебрегал мессой, и преданно хранил Христа в своем сердце, и верно Ему служил, то избавишься от грехов, будешь прощен и очистишься. А раньше он в этом сомневался… Но все-таки он еще не был готов умереть! Мысль об этом была отвратительной и приводила в ярость. Столько еще надо сделать. Он даже не мог припомнить, что болел.

Он осмотрел себя в поисках ран. Да нет, никаких ран. Ни одной царапины. Странно. Он снова обвел взглядом окружающее. Он был здесь один. И никого другого — ни слуги, ни родного брата, ни Де Сото, ни священников. Вообще никого.