«Конец эры мутантов»

Лидия Ивченко Конец эры мутантов

Самая строгая наука не может обойтись без фантазии.

Автор благодарит доктора медицинских наук профессора А.В.Бутенко, доктора биологических наук члена-корреспондента РАН профессора А.П. Рыскова, кандидата биологических наук А.Г.Бойко за консультативную помощь при подготовке этой книги.

Произведение зарегистрировано в Российском авторском обществе как объект интеллектуальной собственности и находится под охраной Закона о защите авторских прав.

От автора

Дорогой читатель! Если вы открыли эту книгу, значит, вас интересует жанр научной фантастики. И в данном случае его тема – рак, одно из самых массовых и тяжелых заболеваний, прямо-таки проклятие человечества. Поэтому, надеюсь, вы захотите прочесть её до конца.

Идею этой книги мне подсказала журналистика. Проработав много лет в газете «Известия», в том числе и по научной тематике, я получила некоторые знания, которые позволили мне пофантазировать на важнейшую для человечества тему. В самом деле, если в природе существует естественный отбор, в котором побеждает лучший и сильнейший, что благотворно для эволюции, то почему раковый процесс не только не благотворен для эволюции, но уничтожает самые совершенные существа, ставшие таковыми в процессе этой самой эволюции? Ведь там тоже происходит естественный отбор – на клеточном уровне. Раковые клетки – молодые, сильные, более живучие подавляют обычные и, безудержно размножаясь, губят организм. Дело в том, что они работают только на собственное воспроизводство, не взаимодействуя с остальным клеточным сообществом, которое именно благодаря взаимодействию друг с другом при помощи химических реакций поддерживает равновесие в организме.

Молодой ученый сделал гениальное открытие. Он расшифровал последовательность аминокислот на поверхности патологической клетки и посадил вместо них набор аминокислот нормальной клетки. «Нагруженные» таким образом, они приобрели новые свойства, способность взаимодействовать, и тогда из проклятия стали благом – молодые, мощные, они обновляли пораженный орган, в результате чего он лучше и дольше служил, увеличивая срок жизни человека. Но чем обернулось это гениальное открытие – и есть главная интрига романа, в котором есть приключенческий и детективный момент. Хочу надеяться, что читатель оценит также его познавательность…

Автор

Слово к читателю

«Фантас-стика!» – восклицаем мы, очарованные внезапно открывшимся, необычайной красоты пейзажем или рукотворным чудом человеческого таланта. «Фантастика», уважительно констатируем, беря в руки одну из тех книжек, которые с детства пробуждали в нас, как раньше и в наших отцах-прадедах, жажду открытий, приключений, мечту, быть может о несбыточных, но неукротимо желанных свершениях «не ради славы – ради жизни на земле».

«Фан-тас-ти-ка…», – подчас равнодушно роняем мы, проходя в книжном магазине мимо полок, уставленных аляповато раскрашенными томиками, с которых рвутся на свет придуманные кем-то монстры, злобные пришельцы, чудища из потусторонних или подземных миров.

Как много, оказывается, меняется в одном и том же слове даже при смене интонации – не говоря уж о том, как его меняет время! Говорят, что великим фантастам человечества – таким, как Жюль Верн и Герберт Уэллс, Карел Чапек и Владимир Обручев, Иван Ефремов и Александр Беляев – сюжеты и образы иногда приходили во сне. Если эта традиция жива, то при чтении иных «фанта-творений» невольно вспоминается классический афоризм: «Сон разума рождает чудовищ»… Так что Лидия Ивченко сильно рисковала, взявшись писать фантастический роман: согласитесь, невелика была бы честь затеряться среди сонма искателей популярности на желтовато-призрачной ниве «легкого жанра».

Но прежде чем понять, как ей удалось избежать этой западни, задумаемся: что отличает фантастику от «фанта-творений»? Априори – т. е. еще до погружения в хитроумные извивы сюжета, до знакомства с героями и даже до того, как они заговорят на каком-нибудь из земных языков или космотарабарских наречий, – еще до всего этого можно определить, какого сорта книга перед нами. Критерий здесь прозрачный, как родниковая вода. Его оставили нам всё те же мастера-основатели жанра. Критерий этот – гуманизм. Ведь не случайно классическая фантастика нередко на человеческом веку предвосхищала изобретения и открытия, которые делали человека сильнее, богаче, счастливее. И тогда люди уже наяву обретали крылья, проникали в толщи земли, воспаряли в космос, одолевали смертоносные болезни, учились управлять лазером. Фантастика как явленная гуманистическая мечта или бесплодная фантазия на очередную коммерчески заданную тему – вот где, на мой взгляд, проходит непроницаемая граница.

Читателю научно-фантастического романа Лидии Ивченко «Конец эры мутантов» предстоит пережить с героями захватывающие радости и обессиливающие тревоги. Они мечтатели – её питомцы, но мечтатели, вооруженные знаниями. Сделав сенсационное открытие, способное подарить жизнь миллионам обреченных раковых больных, они искренне полагают, что их успех – праздник для всего человечества. Больше того, и нам, читателям, смелая гипотеза, предложенная героями романа при самой деятельной и компетентной помощи автора, не кажется фантастичной. Кто знает – быть может, здесь сокрыто зерно завтрашнего открытия? Но…

Но тут кончается фантастика и начинается реальность – та самая, где высокая материя отступает перед низменными человеческими страстями: завистью и алчностью, тупым равнодушием службистов и кознями политических дельцов.

Кто победит? Прочтите – и, думаю, с выводом не затруднится никто: всё зависит от нас самих.

Владимир Любицкий

«На Хорошевском шоссе произошла авария… – донесся из холла голос ведущего передачу «Дорожный патруль». – Легковой автомобиль марки «Хёндэ» столкнулся с грузовиком. Жертв нет. Гражданин Н., находившийся за рулем иномарки, доставлен в больницу. Второй участник автоаварии скрылся с места происшествия. Свидетели утверждают, что грузовик, похоже, намеренно направился на столкновение…»

Гражданин Н… Это он, Евгений Акиншин, лежащий сейчас в обшарпанной больничной палате, куда вчера вечером его доставила «Скорая». Напичканный лекарствами, он безучастно разглядывал потолок, прослеживая прихотливые узоры трещин на штукатурке и слушая коридорные звуки – шаркающие шаги больных, быстрый перестук каблучков медсестер и позвякивание флаконов с микстурами на провозимой тележке. Толчком в том месте, где билось уцелевшее сердце, отозвалось сообщение телеведущего, возвратив сознание из лекарственной прострации в реальность, где была тревога. Тревога за лабораторию, за брошенные неизвестно на какой срок эксперименты, за подопытных мышей, у которых вот-вот надо будет посмотреть результат, иначе все начинай сначала…

«Неужели намеренно? – проползла усталая мысль. – Свидетели утверждают…» Ему тоже показалось странным это происшествие. Никаких помех не было на шоссе. Грузовик словно нарочно вильнул в его сторону, протаранив дверцу «Хёндэ», и тут же уехал. Номеров, конечно, никто не запомнил, вернее, их вообще не было видно – заляпаны грязью. Нарочно так делают. Значит, намеренно. Кто, зачем? Те, кто звонили ему и развязно-насмешливо намекали на последствия, если не перестанет «возникать»? «Ну ты, мечтатель хренов… Не лезь не в свое дело. Ты лечишь по-своему? И лечи. А в чужие методики не суйся. Ах, ты ученый? И ученых учишь? Ты свое здоровье береги. А то, если не уймешься…» Голос был незнакомый, но словно измененный, как бывает, когда положишь орехи за щеку, и лексика какая-то неинтеллигентная. Он не запомнил всего, но смысл был ясен – с ним посчитаются, если проявит упрямство. Вот и прозвенел обещанный звоночек. Убить хотели или напугать?

Евгений вспомнил напрягшееся лицо и злой взгляд профессора Сухиничева, впившийся в него, когда с трибуны конференции Акиншин заявил о бесперспективности методик лечения стволовыми клетками. Слишком много возложили на них надежд. А эффект лишь временный. Дальше – тупик, стагнация. Этим новомодным изобретением дурачат людей, и вообще, в медицине оно уже вчерашний день.

– А у вас есть что-то лучшее на сегодняшний день? – выкрикнули из зала.

– Есть! – парировал Евгений, вызвав шум и волнение в зале.

– Тогда поделитесь с нами, бездарями, вашим гениальным изобретением… – ехидно поддел Сухиничев.

Не время, ох не время было дразнить эту сплотившуюся вокруг больших денег команду. Говорила ему Лора, чтоб не брякнул чего лишнего, пока не закончит эксперименты. А он брякнул. Покусился на святая святых – на кошелек авторитетных, с учеными степенями, коллег. Сухиничев и все его окружение десятки тысяч рублей берут за имплантацию фетальных тканей и стволовых клеток. Тяжело больные люди машины, дачи продают, чтобы вернуть себе здоровье. А авторы якобы суперсовременных методик покупают особняки, ездят отдыхать в Ниццу, на Багамы… Это возмущало Евгения, но не из зависти, а потому, что лечение мало что давало пациентам, он это знал. Иногда помогало – на начальных стадиях, тем, кто мог бы справиться с болезнью и другими, общепринятыми способами. Но разрекламированное как чудодейственное, средство привлекало массу больных, а значит, массу денег, на которые покупались новые рекламные публикации. Неудачи относили на запущенность случая, индивидуальное состояние и так далее. А Акиншин, кандидатишка, каких миллионы, замахнулся на такие авторитеты! Вздумал открыть людям глаза…

Он уже опубликовал статью в журнале «Врач». Знакомая журналистка крупной газеты обещала раскрутить проблему, провести журналистское расследование. На Пречистенке, куда он вырулил, чтобы отвезти ее домой, догорала на обочине чья-то иномарка. Пожарные уже сворачивали свои шланги, из салона сочился вонючий дым от её пластиковых внутренностей, рядом стоял обалдевший, в какой-то прострации хозяин машины.

– Вот так, наверное, будет и со мной, – сказал Евгений.

– Почему? – спросила журналистка.

– Уже грозили.

Но вышло по-другому. Пока.

Сгоряча объявив на симпозиуме, что владеет чем-то более совершенным и эффективным, чем методики Сухиничева, Евгений покривил душой: его работа не была закончена. И хотя результаты экспериментов обнадеживали, до окончательной победы было еще далеко. Да и будет ли победа? Евгений досадовал на свою неосмотрительность: неизвестно, дадут ли ему теперь закончить эту работу. Над чем он теперь ломает голову, никто, кроме Лоры и Андрея, не знает. Но ведь могут и узнать…Тема, которая числится за его лабораторией, давно выполнена, но Евгений не спешит рапортовать об этом, чтобы под ее прикрытием делать свои тайные, никому не ведомые исследования над бессмертными клетками, великой загадкой природы, которая вот-вот обретет решение. И оно, возможно, окажется простым, как все гениальное…

– Больной, к вам посетители, – заглянула медсестра.

– Кто? – тревога плеснулась в его глазах: уж не те ли, кто его «заказал», решили проведать, каково ему сейчас?

– Родственники.

– А-а… – От сердца отлегло.

Натянуто улыбаясь, с настороженностью в глазах вошли брат и отец.

Рваный, несвежий больничный халат, контрастировавший с белоснежной рубашкой брата, спадал с его плеча, мешая держать сумку с гостинцами. Он поискал, куда ее поставить, и, не найдя, сел, примостив ее на коленях.

– Ничего себе кокон, да? – слабо улыбнулся Евгений. Забинтованный поверх гипса чуть не со всех сторон, он, высокий и стройный, казался сейчас большим тюком.

– Замечательный кокон, – отозвался отец, обрадованный тем, что все не так страшно, как могло бы быть. – Живой, выползешь из него новой бабочкой. И гипотенуза эта, – он ткнул пальцем в подвешенную загипсованную ногу, – зарастет, и привет, скачи дальше! Так что возблагодарим Бога…

– Да уж… – поддержал брат. – Между прочим, вчера на Академической громыхнула машина: столб пламени, залп обломков во все стороны – прямо как в голливудском боевике! – Брат рассмеялся. – Просто счастье, что прохожих рядом не оказалось.

– Ну и что тут смешного? – удивился Евгений.

– А то, что эту машину угнали. Навороченную иномарку у какого-то крутого. Угонщик осмотрелся на дороге, успокоился и остановился по пути перекусить в кафешке. Едва расслабился за столиком, как рванул этот фейерверк. Машина-то с подарком оказалась, подложенным в дружеской разборке! Бедняга даже крестился, говорят, творя молитву, – ну и времена настали, уж и машину нельзя угнать со спокойной душой!

– А уж крутой, наверное, как крестился – миллионы рублей взлетели на воздух, зато сам цел, – покачал головой отец.

– Да-а, – вздохнул Евгений. – Бытие, от которого теряешь сознание…

Поговорили о криминале, прущем изо всех щелей, беспризорщине, о детях и очереди в детский сад, которая никак не подойдет, а Лоре надо на работу…

– Дай-ка я немного проветрю, – предложил отец.

Фрамуга с грохотом поддалась, и прохладный, пахнущий талой водой и тополиными почками воздух ворвался в палату. Он не сразу справился с плотным «коктейлем» из карболки, лекарств, казенных щей, «уток» под кроватями и чего-то еще, трудно определимого, вместе составляющего специфический запах больницы. За окном медленно, крадучись прокладывала себе дорогу весна, слишком ранняя, чтобы ей доверять, и деревья стояли по-зимнему голые, выжидая и не решаясь раскрыть навстречу теплу набухшие, изготовившиеся почки. Кисеей повис над ними мельчайший дождь, невесомый и неощутимый даже для поверхности луж.

– Как там Лора? – спросил Евгений. Он не хотел огорчать жену своим видом, но нужно было дать ей некоторые указания. Он думал о том, на какой срок происшедшее отодвинуло его работу над вечными клетками. А может быть и не надолго, если поможет Лора. Надо подробно рассказать ей, что сделать сейчас, чтобы не пропали результаты. Пусть свяжется с Андреем, он знает, как ставятся опыты, привлечет лаборантов, не надо жалеть на это денег. Их немного, но какая-то заначка у них с Андреем есть…Он, правда, больше думает о своих рыбках, но и мышки тоже в их общих интересах.

– Завтра придет, – ответил отец, покончив с фрамугой. – С детьми мама посидит. А что с машиной – застрахована?

– Да, – кивнул Евгений. – Пусть компания разбирается. Хотя и на нашу долю хлопот хватит.

Брат стал выкладывать на тумбочку виноград и бананы.

– На, порадуй плоть. Хотя есть чем порадовать и душу. Уцелеть в такой передряге – разве не великое счастье?

Евгений поморщился: уже слышал. И вполне согласен.

– Еще у Гомера Одиссей, – продолжал брат, – спустившись в царство Аида, повстречал там тень Ахиллеса, и тот ему «ответствовал, тяжко вздыхая: Лучше б хотел я, живой, как поденщик, работая в поле, / Службой у бедного пахаря хлеб добывать свой насущный, / Нежели здесь над бездушными мертвыми царствовать, мертвый».

– Ну-у интеллектуал… – покачал забинтованной головой Евгений.

– Да-с… – скромно поклонившись, согласился брат. – Я это запомнил еще со студенчества и всегда поздравляю себя с тем, что мне повезло жить на этом свете.

Родные ушли, оставив у Евгения ощущение тихой радости и умиротворения. Он принялся обдумывать, как, находясь на больничной койке, продолжать и даже ускорить работу. Главный потенциал, конечно, в голове, а думать ему ничто не мешает. Но снимки, наблюдения, сравнения… Надо попросить Лору, решил он, принести кое-какие записи.

* * *

Навестив мужа, Лора торопливо покидала больницу, направляясь в институт, где работал Андрей Зотов и где работала она сама до рождения детей. Черный от грязи московский снег проваливался под ногами, заполняя водой отпечатки следов. По обочинам тротуара громоздились тающие снеговые кучи, через которые Лора порой старалась проложить себе дорогу, и, погруженная в свои мысли, вздрагивала от автомобильных сигналов и предупреждающих трелей проходящего трамвая. Господи, не хватало еще ее угораздить…

Лора была напугана, как-то смята случившимся с мужем. Она не сомневалась, что аварию подстроили, вероятно это служило способом надавить на Евгения, избавиться от его разоблачений. А вдруг «они» на этом не остановятся? Ей впервые открылась беспощадная перспектива того, что будет с ней и детьми, если вдруг не станет Евгения, ее любви и опоры в жизни. Она обмирала от ужаса при одной мысли об этом, никогда не приходившей в голову ей раньше, до происшествия. Евгений – крупный, красивый мужской красотой роста, силы, гармоничного сложения, деятельный, словно не знающий усталости, казался ей неподвластным ни старости, ни немощи, ни смерти, о которой она не думала применительно к нему и себе. Оказывается, подвластен, как и все. Слава Богу, все обошлось только переломами, а кости срастутся. И снова молодой, здоровый, захваченный своей фантастической идеей, будет Евгений рассказывать ей по вечерам, как вела себя мышка Гея с перевитой карциномой, какая она умная и как легко идет на поправку после введенной ей субстанции от зотовских рыбок. Но безотчетная уверенность в том, что все будет хорошо, жизнь опять повернется к ним светлой стороной, сменялась тревогой, неясным беспокойством, в истоки которого было страшно вникать, словно заглядывать в пропасть.

Подавляя всю эту мешанину чувств, Лора спешила сейчас к Андрею Зотову, чтобы передать поручение мужа, включиться самой в его работу и обрести в ней душевное равновесие.

Евгений не был ни первой, ни единственной ее любовью. В юности ей часто доводилось увлекаться, и каждый раз ей казалось, что именно эта любовь настоящая, неповторимая, и она навсегда. При мимолетном знакомстве объект ее внимания неизменно восхищал ее впечатлительную натуру, наделявшую избранника всеми мыслимыми достоинствами. Но постоянное общение, как в стриптизе, по частям обнажало его истинную сущность, в которой от мужественного оставалась только внешность. За разочарованием следовал скорбный вывод: нет, это не герой ее романа. Переживания порой затягивались – до нового зигзага ее переменчивых чувств.

Надо сказать, что чувства эти были совершенно безгрешны, в сексуальном плане Лора не была скороспелкой – скорее, наоборот, несколько инфантильна. Она обожала целоваться со своими поклонниками, не подозревая, что этим поощряет дальнейшие решительные действия. Одно из ее любовных приключений едва не кончилось насилием. Вероятно, сказывалась избыточная энергия сангвинического темперамента, толкавшая ее порой на необдуманные и даже двусмысленные поступки. За один из них ей было особенно стыдно впоследствии, когда она повзрослела, вышла замуж и поняла, что к чему.

Со студентом физфака она познакомилась в молодежной агитбригаде, разъезжавшей по деревням Подмосковья. “Физик” был хорош собой, в свою очередь он обратил внимание на Лору, и между ними возникло что-то вроде легкого флирта, в который вмешалась ее однокурсница Ленка. Ленка из кожи лезла, демонстрируя свое остроумие, и добилась-таки своего: парень стал слегка дрейфовать в ее сторону. Лора не смирилась и решила открыто показать ему свои чувства, полагая, что это будет оценено и переломит ситуацию, ибо перед Ленкой у нее было серьезное преимущество – красота. Выбрав момент, когда в общежитии начались танцы и сосед “физика” отсутствовал по этой причине, Лора проскользнула к нему в комнату для объяснений. Признания Татьяны Лариной Онегину ничему ее не научили – наоборот, придавали смелости: даже в те далекие времена женщины решались нарушить всеобщие каноны, по которым инициатором любовных отношений должен быть мужчина.

Но Лора не могла предположить, что парень уже улегся, собравшись ко сну. Она присела на краешек кровати, взяла в свои его руки, холодные и влажные, говорила ласковые слова… Ей хотелось только пошептаться с ним, поцеловаться, услышать что-то хорошее, может быть ответные признания… Но что подумал он? Парень лежал неподвижно, не шевелясь, не говоря ни слова. Может быть, он что-нибудь и сказал бы, но тут вдруг появился его сосед по комнате, который был сам неравнодушен к Лоре и не нашел ее на танцах. По тому, с какой стремительностью она вскочила и вылетела из комнаты, он наверняка решил, что здесь была или готовилась постельная сцена.

Лора выбыла из студенческой агитбригады – от стыда, боясь встречи с ними обоими. Подружка, более опытная в таких делах, успокаивала:

– Да брось ты терзаться! Просто он, наверное, тоже девственник, как и ты, и ошарашенный твоим визитом, не знал, как себя вести.

– Я в их глазах теперь шалава какая-то, шлюха!

– Подумаешь! А кто сейчас не шлюхи? Только уродины да пара-тройка дурочек вроде тебя…

– Но ведь я не такая!

– Не пойдешь же ты к нему объяснять еще и это? Успокойся. Что бы они оба ни думали, ничего ужасного в твоем поступке нет, любовные чувства в равной степени присущи и женщинам, так что не из-за чего переживать.

Но Лора переживала. С “физиком” они больше не виделись, “разлучница” Ленка, по слухам, в свои сети его тоже не завлекла.

До Евгения у Лоры была еще одна любовь, не кончившаяся ничем, но в отличие от других, забытых, не оставивших в памяти ни лиц, ни имен, надолго засела занозой в ее душе. Ибо, как точно подметил кто-то из классиков, велика над нами власть не дающегося в руки. А не дался ей Славка Максимов, однокурсник Евгения, ставшего ее мужем. И тогда власть Славки Максимова над нею кончилась. Однажды вечером, после неожиданного звонка Максимова Лора поняла, что это окончательно и навсегда.

Знакомый глуховатый баритон, поздоровавшись, попросил к телефону Евгения, и пока она соображала, кто бы это мог быть, голос, не дожидаясь ответа, уточнил: “Лора, ты? Максимов говорит.”

Максимов. Вот так дела. Сердце чуть-чуть ускорило темп. Максимов звонил так редко, что можно было бы вообще забыть о нем, если бы он таким вот экспромтом не напоминал о себе и о том периоде ее жизни, частью которой был когда-то он, Максимов. Но он в каждый свой приезд звонил, чтобы задать несколько незначащих вопросов и, обменявшись общими фразами, снова исчезнуть на годы.

– Приве-е-ет… – удивленно протянула Лора после паузы, переключившись на новость.

– Как дела, как жизнь? – продолжал Максимов.

Нелепый вопрос. Тем более бессмысленный для людей, которые о делах друг друга ровным счетом ничего не знают. Это традиционное приветствие всегда ее озадачивало: что ответить на него человеку, отделенному от твоей жизни годами и километрами? Рассказывать с самого начала – долго и вряд ли интересно. Говорить о том, каково сейчас, не пояснив, каково было – непонятно…

– Да ничего, нормально, – ограничилась Лора столь же традиционным, как принято в подобных случаях, ответом и невольно поморщилась: а что, собственно, нормально? Для одного нормально каждый день ссориться с женой или выигрывать в преферанс, а для другого это ЧП…

Исчерпав этими двумя фразами все новости друг о друге, Лора спросила:

– Как я понимаю, ты уже на пути в Питер?

– Да, – подтвердил Максимов. – Генка, не имея от вас информации, поручил мне узнать о вашем решении.

Ну понятно, ему поручили. Как важно ему оправдаться за этот звонок! Не дай бог, она подумает, что он позвонил просто так, чтобы услышать ее голос…

– Ну вы едете? – продолжал Максимов.

– Нет.

– Что так?

Если сказать правду, Евгений просто не хотел, по крайней мере ей так показалось. Может быть до сих пор ревновал ее к Максимову. А может, ему просто больше хотелось к родителям, в деревенскую тишину, чем на шумное сборище, хотя и с однокурсниками. Как бы там ни было, он мог выкроить несчастные три дня на этот юбилей, тем более, что ей очень хотелось увидеть всех, в том числе и его, Максимова, пококетничать: говорят, она похорошела, к тому же имея возможность одеваться. Лучшее средство от морщин, уважаемые, – это хороший муж… Но Евгений заупрямился, а она не настаивала. И теперь бросилась выгораживать мужа:

– Не получается. Женька уехал сейчас к матери, она больна. А через неделю у него командировка за рубеж.

– Ах ты боже мой… – с иронией отозвались на другом конце провода. – Уже по заграницам разъезжаем… Он у тебя еще не академик?

В голосе звучала издевка. Всегда он так: будто бы проявлял живейший интерес к делам товарища и в то же время не упускал случая съязвить насчет этих дел. Скрытая неприязнь к Евгению не имела причин в настоящем – слишком далеко в стороны развела их жизнь, значит, истоки ее следовало искать в прошлом, и это интриговало, будоражило Лору.

– Нет еще, – притворно вздохнула она, – но не волнуйся, он тебя не опередит.

– Да где уж нам, провинциалам… – сказал Максимов так, будто его провинциальностью можно было гордиться.

– Похоже, за столичность уже презирают? – засмеялась Лора.

– Ну почему же, – возразил Максимов. – “Столичная” водка, например, очень неплохая. А кроме шуток: по крайней мере мы дружнее, теплее живем. А вы? Сколько лет вы друг друга не видели, хотя наших в Москве десятка три наберется? Даже на юбилей факультета не вытащишь…

Упрек. Очень хорошо: значит, он хотел, чтобы они с Евгением приехали. Почему? Чтобы снова сторониться ее и добродушно – шутливо отпускать колкости Евгению? Странные это были встречи. Радость вначале и холодность, растущая прямо-таки по правилам сложных процентов, до враждебности – потом, так что, расставаясь, взвинченная Лора давала себе слово отказываться от приглашений к однокурсникам, если в компании будет Максимов.

– Ну ладно. В общем, вы не едете, так и запишем, – заторопился Максимов. – Бывайте здоровы со всеми вытекающими отсюда последствиями. Всех благ.

Ей пришло в голову пригласить его. Так уж складывалось, что за всю жизнь они не пробыли наедине и часа, и может быть именно сейчас, разговорившись, она поняла бы то неясное, неизвестное, что стояло между ними тогда и все эти годы и что было причиной его враждебности.

– Заходи в гости. Еще есть время. Ты ведь завтра едешь?

Она вдруг испугалась, что в ее приглашении можно усмотреть недвусмысленный намек, – ведь Евгения нет дома, и поспешно пояснила:

– Ты у нас так ни разу и не был. С подругой моей познакомишься…

– Спасибо, у меня еще много дел в Москве, – отказался Максимов.

Эти же самые дела, Лора знала, не мешали ему с таким же постоянством бывать у других однокашников.

– И в кавалеры я уже не гожусь…

– И раньше не годился, – засмеялась Лора.

Молчание.

– Для кого как, – нашелся, наконец, Максимов. – Впрочем, ты когда-то считала иначе.

– Ошибалась. Молодости свойственно!

И опять Максимов озадаченно смолк.

– Эй! – окликнула Лора безмолвную трубку. – Уж не боишься ли ты меня?

– С какой стати? – удивился Максимов.

– Тогда – себя?

Максимов хмыкнул:

– Странные вещи ты говоришь…

– Ты тоже. Все звонят, чтобы увидеться, а ты – чтобы демонстративно отказаться. – Она снова засмеялась. – Пора избавляться от комплексов, Слава. Не бойся, я не стану покушаться на твою честь.

– А я, кажется, и не робкого десятка… – Максимов окончательно растерялся и утратил свою всегдашнюю ироничность. О, когда-то все было наоборот – она сама от его присутствия терялась и чувствовала себя неуклюжей, точно морж на берегу. Теперь Лора владела инициативой и орудовала словесной рапирой во всю.

– Еще бы! – с готовностью согласилась она. – Так жениться – смелость нужна!

Грубо. Грубо и пошло – Лора сознавала, что хватила через край. Жена Максимова была некрасива, старше его на несколько лет и вдобавок с ребенком – “с готовым взял”, как шутили товарищи, но какое у нее право его судить? И хотя сказала она это скорее ради красного словца, выглядело оно выплеском старого, наболевшего, ревностью к более удачливой сопернице, которую когда-то предпочли ей, молодой и красивой… Ну и ладно. И пусть. Ей это уже безразлично. Каковы бы ни были нюансы сказанного, довлело чувство мстительного удовлетворения. И не давая Максимову опомниться от своей дерзости, Лора добавила весело:

– Не забудь позвонить в следующий раз – пообщаемся столь же плодотворно. Пока!

Все правильно. Все к лучшему. Долго, очень долго, методом проб и ошибок искала Лора свою половину. Но дело того стоило – она оказалась лучшей.

… До института Лора добралась быстро. Но дверь в корпус оказалась запертой. На звонок по мобильному отозвался Андрей: “Зайди с другого хода, с торца. Здесь ремонт.” Коридор с дверями по обеим сторонам был завален обломками штукатурки, заставлен тумбочками, на которых громоздились реостаты, колбы, разные мелкие приборы, выставленные из лабораторий на время ремонта. Лавируя между баррикадами лабораторного добра, Лора добралась до нужной двери. В ее проеме стоял высокий плотный шатен в синем сатиновом халате, припорошенном известковой пылью, – Андрей Зотов собственной персоной. Он посторонился, давая ей пройти.

– Наконец-то до ремонта дошло, – сказал Андрей, заметив ее страдающий взгляд, которым она окинула комнату. Лаборатория Зотова, подстать всему зданию, выглядела не просто жалко, а ужасающе: разводы грибка на стенах, потеки на потолке, черные от грязи окна, облупленный подоконник… До какого же состояния все дошло с тех пор, как здесь работала Лора…

– Правда, потом это нам вряд ли достанется, – продолжал Андрей.

– А кому же?

– Сдадут некоей фирме. Она давно подбирается к помещению в центре города.

– А вас куда?

– Не знаю, – пожал плечами Зотов. – Шеф носится с идеей согнать все лаборатории в другой корпус, чтобы этот освободить и сдавать в аренду. Мол, будут деньги на науку. Хотя скорее всего они пойдут на нужды начальства. Такие вот времена…

Андрей ходил по лаборатории, собирая и упаковывая колбы, пробирки, связывая в стопки научные журналы. Вынул пробку из надувной лодки, стоявшей в углу, опадали, сморщивались ее формы, с шипением выпуская воздух. Лора подумала, как такой крупный, подстать Евгению, мужик мог помещаться в этой лодке?

– А она не идет ко дну, когда ты в нее садишься?

– Прогибается, но плывет, – улыбнулся Андрей.

Она подошла к зеркалу в металлической, под бронзу, оправе, которое когда-то повесила сама, сидя в этом кабинете. На нее без улыбки смотрела молодая женщина с нежным румянцем на матовых щеках и тревожным выражением глаз. Почему ее считают красивой? Она дотронулась до носа и быстро оглянулась на Зотова: тот сдавленно хихикнул. Ему смешны были ее комплексы относительно носа – курносого, словно надломленного кверху и заканчивающегося каким-то набалдашничком. Конечно, нос немного подкачал, но ничего страшного, на взгляд Зотова, не урод. Зато как хороши глаза – крупные, голубые, обрамленные длинными темными ресницами. Они-то как раз и главенствовали на лице, невольно притягивая взгляд и заставляя не замечать все остальное. Остальное, впрочем, тоже было неплохо, кроме носа, – губы, хоть и не пухлые, но розовые и четко очерченные, русые волосы вились пышно и блестяще. Все вместе, в сочетании с хорошей фигурой – крепкой грудью, крепкими бедрами и округлостью везде, где у женщины положено быть округлым, выглядело красотой и здоровьем, которое тоже атрибут красоты. Женщина смотрится в целом.

Лора провела пальцем от крыльев носа к уголкам рта: время уже начало прокладывать здесь свои русла, еле видные, заметные пока ей одной.

– Ты слишком уж придираешься к себе, – сказал Андрей, наблюдая за ее движениями.

– Мне нужна правда о моем облике.

Она со вздохом сняла зеркало и положила в общую груду вещей. – Андрюша, тебе придется теперь за двоих пластаться, пока Женька в больнице.

– За троих, – уточнил Андрей. – Мою работу за меня здесь никто не сделает…

– Я тоже подключусь. Вот сейчас помогу тебе в сборах. Если хочешь, стану делать твою работу – я все-таки тоже биолог. Объяснишь, что, где и зачем. Женя просил нанять лаборантов из ваших, пусть препарируют погибших мышей, с подробным описанием причин, состояния тканей и прочего, наблюдают за выжившими. Надо не растерять статистику. А нам с тобой предстоит запустить в эксперимент еще одну группу.

Андрей кивнул.

– Нужен еще один микроскоп, – сказал он задумчиво, – помощнее. Уж очень мелкие нейроны у крыс и мышей, и то, что в них происходит, обычным не разглядишь. Надо бы попросить у начальства – а вдруг дадут? А нет – может, у соседей разживемся, на время…

С Андреем, своим сослуживцем, мужа познакомила Лора. К тому времени Зотов уже прогремел открытием целебной субстанции, о нём писали в газетах, рассказывали по телевидению, его изобретением заинтересовались в министерстве. Евгений отнесся к перспективе совместной работы скептически: какой резон Зотову, доктору наук, уже нашедшему нечто, мучиться новыми поисками с “диссиденствующим” медиком? У него авторское свидетельство, успешные испытания на добровольцах…

– Ну и что толку? – возражала Лора. – Все спустили на тормозах – и насчет гранта, и насчет клинических испытаний… Вполне по-нашему. Фармацевтические корпорации никому не позволят препятствовать их сверхприбылям. А с их миллиардами они купят кого угодно. И наши чиновники с готовностью купятся – больших денег сроду не было. Пожить хорошо всем хочется, жизнь-то одна…

– У больных людей тоже одна. Странно, что взяточники не думают, что тоже могут стать серьезно больными, никто ведь не застрахован. Или на деньги полагаются? Жизнь на данном этапе науки и за самые лучшие, дорогие лекарства не купишь.

… Обсудив с Андреем детали работы в связи с новыми, осложнившимися обстоятельствами, Лора тут же принялась за дело: стала быстро укладывать и увязывать оборудование зотовской лаборатории. Нельзя было терять драгоценное время, столь необходимое для научных трудов, на какой-то банальный переезд. Лора включилась в обещанную помощь без промедления.

* * *

К удивлению Евгения, Зотов отнесся к мысли о совместной работе с одобрением, даже в чем-то похожим на энтузиазм. Вот уже который месяц он бился над объяснением лечебного действия своего эликсира и не мог эти причины найти. Его ставили в тупик неожиданный эффект в одних случаях и полная бесполезность в других – при сходных, почти одинаковых патологических процессах. Медицинские заключения людей, избавившихся благодаря его снадобью от, казалось бы, абсолютно безнадежных состояний, соседствовали со свидетельствами о не столь тяжелых диагнозах, где его целебная субстанция не изменила почти ничего. Работа с ученым-медиком могла дать ключ к разгадке. А заодно и новый, безотказно действующий для каждого случая препарат. Обменявшись мнениями с Акиншиным, Зотов пришел к заключению, что разница в их поисках не так разительна, как могло показаться: его задачей было природное средство от тяжелых патологий, в том числе от рака, цель Акиншина – тоже избавление от рака, в том числе обновление органов с помощью раковых клеток. И в том и в другом случае исцеление, продление жизни. Так что Акиншин обратил Зотова в свою веру почти сразу.

– Как ты знаешь, раковая клетка – это мутант, объяснял он свою мысль. – Находясь под воздействием каких-либо неблагоприятных условий – химического вещества, радиации, вируса и тому подобного, клетка начинает меняться – укрупняется, у нее укрупняется ядро, порой съеживаются какие-то ее элементы… Иммунная система распознает эти несуразности, несоответствия тому, что должно быть, бросается на уродов и, пока их мало, легко их уничтожает. Вообще-то дефектные – раковые клетки образуются в организме постоянно, но их единицы, и организм легко с ними справляется. К тому же ген Р53, который отвечает за сохранность ДНК, запускает апоптоз – самоуничтожение поврежденной клетки. Другое дело, когда условия способствуют массовому росту мутантов. Новые клетки агрессивны, берут количеством, быстро размножаясь, в конце концов наступает гибель всего организма, так называемый феноптоз, иными словами, смерть.

– Странно все же, – сказал Андрей. – Разве это естественный отбор, избавление рода человеческого от ненужных особей? Для человека естественного отбора давно не существует, он сам приспосабливает к себе природу. Не говоря уже о том, что от рака погибли многие замечательные, выдающиеся личности… Какой в этом смысл, и есть ли он? Зачем этот феноптоз?

– Не «зачем», а «почему», – поправил Евгений. – О причинах мутации я уже говорил. Но своего рода естественный отбор здесь все же присутствует – на клеточном уровне. Соревнование клеток. Опухолевые клетки гораздо сильнее по сравнению с нормальными, более способны противостоять неблагоприятным воздействиям – не случайно для избавления от них приходится давать такую дозу препарата или облучения, которая для нормальных клеток превышает летальную в несколько раз. И в этом главная трудность: окружающие ткани гибнут, а опухоль едва подавить удается…

– Из этого следует: более стойких и выносливых надо обратить на пользу организма, – подхватил Андрей. – Мне твоя логика понятна.

Евгений молча кивнул. Бесцельно пошагал по лаборатории, взял из ящика белую мышку, утонувшую в его крупных ладонях, погладил, посадил на плечо. Андрей машинально следил за ее движениями – осторожными, изучающими толчками острым носиком по мере карабканья по свитеру розовыми лапками. Мысленно восхитился: какое гармоничное, совершенное, прелестное в своем роде создание! Как и все в природе…

– Но дело в том, – сказал Евгений со вздохом, – что эти мутанты приобретают свойства, не характерные для тех клеток, из которых они развиваются. Нормальные клетки принимают сигналы соседних, вырабатывают в ответ какие-то ферменты, гормоны, секреты – словом, обмениваются своего рода информацией, участвуя в поддержании жизнедеятельности организма, ты как биолог это знаешь. Но опухолевые лишаются этих функций. Это клетки, «сошедшие с ума», они словно психически больной человек: питаются, выделяют, размножаются – и всё. Они не взаимодействуют с другими, не функционируют на благо всего «сообщества» и, разрастаясь в колонии, замещая нормальные ткани, нарушают общее равновесие.

Андрей шумно вздохнул.

– Ну и что тогда делать? Может, все-таки есть способ заставить их работать, взаимодействовать?

– Над этим я сейчас и бьюсь, – ответил Евгений.

* * *

Выйдя из метро, Зотов помедлил в нерешительности, махнул ладонью, словно отгоняя последние сомнения, и взглянул на часы. Он решил пройтись пешком до лаборатории, где они с Акиншиным корпели над клеточными и хромосомными препаратами, – надо успокоиться, дать улечься бушующим чувствам. Улица дохнула теплом, пылью, прелым листом, огуречным духом свежескошенного газона, приправленным бензиновой гарью. Неделя необычного для мая тепла высушила все, и над городскими кварталами повисла пыль, взметаемая тысячами автомобильных колес. Становилось все многолюднее, час пик только набирал силу. Но Андрей не замечал ни пыли, ни толп, поглощенный своими мыслями, он неспешно прокладывал себе дорогу в людском потоке. Он был сильно не в духе. Опять с комитетом по науке в Думе ничего не вышло. Одни обещания – в который раз! «Вот добьемся субсидий…», «Будем добиваться…», «Вам ведь нужна немалая сумма на клинические испытания, не так ли? Что-то около миллиона? Их надо где-то изыскать, ведь бюджет сверстан, все расходы разнесены по отраслям и темам…» А чего изыскивать? Государственный карман трещит от валюты за нефть, а какую проблему ни возьми – средств нет, средств нет, нет, нет…Ему вспомнилась холеная физиономия «народного слуги», невинное выражение – о таких появилась фраза «на голубом глазу», намеки на желание получить эликсир для больного родственника… Само собой, бесплатно. А один из чиновников многочисленных учреждений, где Зотов обивал пороги, сказал ему: «Такое изобретение, как ваше, вредное, потому что начнутся подделки, в каждом киоске под видом вашего эликсира будет продаваться бурда, и хорошо еще, если не смертельная. А за всем жульем не уследишь».

Другой как бы в порядке дружеского участия подсказывал: изобретателю-новичку без поддержки серьезных фирм не пробиться. Намекал на сотрудничество с каким-то своим партнером. Но Зотову подобное уже много раз предлагали. По условиям выходило, что свое изобретение он просто должен отдать в чужие руки. Зотов кипел возмущением…

Дурное настроение усугублялось плохим самочувствием – он сильно не выспался. До глубокой ночи под окнами веселились, гортанно перекрикиваясь, гости с Кавказа, ставшие здесь уже хозяевами, неслась из машин громкая музыка – заунывная, с синкопами ритма. В его доме поселилась целая диаспора «черных», как называли пришлых, не разбираясь кто какой национальности. Вытеснили бедняков в худшие квартиры и худшие районы, дав какую-то приплату, на них же, бедняках, и заработанную. А иных ради жилья вообще отправили на тот свет…

Во дворе стало невозможно пройти из-за машин, часами газующих под окнами, и тихая, укрытая зеленью двора зотовская квартира из-за этих выхлопов стала словно газовой камерой. Вдобавок какой-то разбогатевший торговец, переделывая приобретенное жилье, оставил без отопления целый отсек, и половину зимы жильцы «замороженных» квартир обивали пороги ДЕЗа, управы, префектуры, пока им наладили отопление. Виновнику же ничего не было. Откупился. «Весь криминальный Кавказ уже здесь, Москва скоро их столицей станет, – зло думал Зотов. – Своих, русских власть не защитит, а всю шваль, у которой мысли работают в одном направлении – деньги и бабы, устроили на нашей шее! Неудивительно, что люди сочувствуют тем, кого судят за погромы на рынках, сколько бы политики ни кричали о национализме, шовинизме, толерантности и тому подобном. А пришлое жулье ничего не боится. Не случайно народ требует запретить безвизовый въезд из бывших республик Советского Союза. Да что толку! Власть словно не слышит. За каких-то пару лет население Москвы почти втрое выросло. А московские власти, открывшие этот шлюз, теперь «проявляют озабоченность» – пробки на дорогах. Четвертое кольцо собираются строить. Скоро и пятое не поможет! В метро тоже невозможно стало ездить – вагоны битком, людские пробки… Об этом кто-нибудь думал?»

В этих мрачных размышлениях он незаметно добрел до лаборатории. В просторной, пахнущей виварием комнате с развешанными повсюду фотопленками и рентгеновскими снимками срезов тканей и органов, окруженный электрофоретическими камерами, термоциклерами, весами и предметными стеклами, сидел за микроскопом Акиншин. На звук отворяемой двери он повернулся на вертящемся кресле к вошедшему. Хмурый вид напарника на хорошее не настраивал.

– Ну? Что так траурно? – спросил встревоженно. – Случилось что?

Андрей махнул рукой.

– Да нет. Просто бьюсь, как оса об стекло. Сколько бесполезных усилий, сколько бездарно потраченного времени в чиновничьих кабинетах – и за свое же добро! Одни обещания. Ничего, кроме слов. «Всё слова, слова, слова…» – вдруг пропел он строчку из иронического романса. Прогулка пошла на пользу нервам.

– Пора привыкнуть. – Евгений облегченно вздохнул: значит, ничего чрезвычайного. Он после той злополучной статьи в журнале и загадочной автомобильной аварии стал беспокоиться – чего ещё теперь ждать от недругов? Они с Андреем вроде бы тщательно законспирировались, но все-таки… – Ладно, не расстраивайся. Не журысь, как говорят хохлы. Прорвемся. Послушай, я знаю о твоем открытии слишком в общих чертах. Расскажи-ка поподробнее, что и как ты увидел, нашел, в чем закавыка, что предстоит изучать и доказывать.

Евгений хитрил. Он все прекрасно знал, хоть и без деталей, но хотел возвратить коллегу к его любимой теме. А сев на любимого конька, Андрей окончательно успокоится и укрепится в своей внутренней уверенности.

Андрей подошел к компьютеру, включил, открыл свой сайт.

– Как известно, лососи в массе своей гибнут после нереста, – начал он. – Что служит толчком этой ускоренной программе старения – не совсем ясно, существует несколько версий. Но не в этом дело. Гормональные сдвиги при старении рыб и человека практически совпадают, ведь нейроэндокринная и иммунная система всех позвоночных – от рыб до человека – построена по одному принципу. Разница лишь в том, что у человека во много раз медленнее происходит то, что остро протекает у горбуши. Посмотри, – он вывел на экран крупную уродливую рыбу, – у нее старческий остеопороз, из-за чего появился горб, отсюда и название – горбуша. Но интересно другое, – продолжал Андрей, – это старение отменяет моллюск жемчужница, которая выбрала лосося для паразитирования. Когда в жабрах рыбы поселяются личинки жемчужницы, они не дают ей погибнуть после нереста, действуя на ее кровь какими-то особыми веществами: дело в том, что цикл развития личинок длится около 11 месяцев, им нельзя очутиться в море, где они не живут. И лосось после таких «инъекций» остается зимовать в реке, голодая, потому что его стихия – море и питается он только там. И лишь когда от его жабр отпадут молодые моллюски, лосось уходит в море для нагула, и со временем вновь возвращается в реку на нерест. Некоторые атлантические лососи, зараженные этими паразитами, продлевающими им жизнь, нерестятся по 5–6 раз, достигая почтенного для них возраста – 13 лет.

– Гм…Интересный симбиоз…

– Я обратил внимание еще на одну его особенность: личинки в жабрах рыбы выращивают для себя капсулы, заставляя клетки усиленно делиться, – своего рода опухоль. Но когда они выходят на волю, особый секрет рассасывает без следа эти новообразования, причем моментально – за 1–2 суток. Запускается процесс смерти клеток. Значит, рыба вырабатывает какое-то противоопухолевое вещество? В пик активности я взял эту субстанцию лосося для изучения. Мое предположение подтвердилось: у экспериментальных животных после введения вещества опухоль либо уменьшалась, либо исчезала совсем.

– Стало быть, есть основа для нового противоопухолевого лекарства, – сказал Евгений, – причем природного происхождения. И в этом его огромное преимущество.

– Но это еще не все, – продолжал Зотов. – Я добавил сюда еще одно целебное вещество, которое производит рыбка колюшка. У этой крохотной рыбёшки главная забота о потомстве ложится на самца. Кроме всего он вырабатывает особый секрет – мукус, необходимый для успешного развития зародыша. Это не сперма, мукус «изготовляют» его почки. Рыбка обрабатывает им каждую икринку, а если программа ее развития ошибается, грозя уродством, мукус ее уничтожает, вернее, дает команду на апоптоз. Каково? Я предположил, что сигнальные вещества, действующие на рыб, должны так же действовать и на человека. А мукус, видимо, стимулирует гибель любых «неправильных» клеток. Похоже, имеет и противовоспалительные свойства – это надо доказывать. Но мне же не дают провести клинические испытания! – снова вскинулся Зотов. В досаде он с силой хлопнул кулаком по столу.

– Спокойно. – Евгений выставил вперед ладони, как бы преграждая путь лавине накопившейся у Зотова горечи. – «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами», – процитировал он известное обращение Молотова в начале войны. – Я тоже достаточно бит, причем и в буквальном смысле, – хохотнул он, – хотя пока и не открывал свои карты окончательно. А что будет, когда открою! Вернее, откроем, – поправился он, имея в виду совместную работу. – Так что будь готов…

– В общем, этот мукус показал мне фокус, – срифмовал Андрей. – В северной экспедиции у одного моего рабочего были трофические язвы. Попробовали мукусом, помазали раз, другой… Прошло! Не сразу, конечно, но прошло. Тут уж стали мазать все, у кого были какие-нибудь кожные проблемы. И у всех состояние улучшалось. Решил попробовать лечиться один онкологический больной из местных, упросил меня дать ему целебного вещества. Я, конечно, упирался – я же не врач, не имею права рекомендовать: «Ты что, меня под суд подвести хочешь?» А он: «А что мне терять? В моем положении и навоза съешь, лишь бы помогло. А тут натуральный продукт…». Ну я дал – на его ответственность. И представь себе, через пару месяцев при очередном обследовании врачи опухоли не нашли! Да и употреблял-то непонятно как – с самогоном, что ли…Никто же ничего не знал – как, сколько, по какой схеме…

Евгений рассмеялся. Самые большие надежды в России на водочку. И, главное, не напрасно! Видимо, этот опыт и подтолкнул Андрея к мысли консервировать мукус в коньяке. Полезный спиртсодержащий продукт…

– Присоединил к нему субстанцию из лосося, – рассказывал Андрей, – получился эликсир – три в одном. Предложил его в несколько институтов для экспериментов на животных. Получил положительные заключения. Напечатал статьи в научных журналах – с выкладками, статистикой. В Академии заинтересовались, в Думе пригласили на беседу. На том все и кончилось.

Евгений смотрел на Андрея каким-то отсутствующим взглядом, думая, казалось, о чем-то своем. Потом словно сбросил с себя оцепенение:

– Помнишь, мы говорили о том, как заставить патологические клетки функционировать подобно нормальным? Кажется, я знаю… Надо прочесть «паспорт» клетки. Разгадать ее «пин-код».

– То есть? – вздернул брови Андрей.

– Выделить последовательность аминокислот на ее поверхности и посадить вместо них набор аминокислот нормальной клетки. «Нагруженные» таким образом, клетки, как я предполагаю, будут размножаться уже с новыми свойствами, способные взаимодействовать…

– Но их разрастание все равно не должно быть безудержным! – воскликнул Андрей. – Иначе мы получим детище Франкенштейна! Организм-урод вместо гармоничного, целесообразного, совершенного существа, каким стал в своей эволюции человек, а может быть, был создан. Вместо печени – бесформенная глыба, какая-то трубка или бурдюк вместо желудка и так далее…

– Нет-нет! – замахал руками Евгений. – Этого не произойдет. Ведь в организме останутся обычные клетки в подавляющем большинстве, полного замещения не будет. Да и не надо, требуется заменить новыми, молодыми и сильными клетками пораженный орган.

– А как прекратить бесконтрольный, неуправляемый рост? И в чем тогда моя роль, вернее, задача моей субстанции? – В вопросе Андрея Акиншину почудилась досада.

– В стимуляции апоптоза. Мне только что пришло это в голову – во время твоего рассказа. В твоем эликсире действует апоптоз. А он когда нужен, когда нет.

– Но раковые клетки не слушаются этого сигнала!

– Да. Но чем тогда объяснить, что твой эликсир справляется с опухолями?

– Не знаю. Возможно, в дополнению к апоптозу стимулирует активность иммунной системы…

– В нашей ситуации твой эликсир видимо сможет активизировать апоптоз – в дополнение к действию гена Р53, и тем самым ограничивать рост тех участков, которые уже обновились. Кроме того, бесконтрольного роста по идее не должно быть – мы же снабдим патологические клетки свойствами нормальных. А они и ведут себя соответственно.

Андрей тяжело вздохнул. Какая-то озаренность, осветившая его лицо при словах Акиншина, теоретически уже подобравшегося к решению загадки, сменилась озабоченностью. Легко сказать – разгадать «пин-код», включить-выключить апоптоз…Месяцы, а может быть и годы исканий этого «генетического паспорта» клетки, сотни опытов, пока найдешь оптимальный вариант действия эликсира. Какой должна быть его доза? Капли? Граммы? Впрочем, всего этого следовало ожидать, он к своему открытию тоже шел несколько лет. Но теперь оно было уже так близко к завершению! Хотя, успокоил себя Андрей, одно другому не мешает, он будет одновременно пробивать и свое открытие.

Оба замолчали, погруженные каждый в свои мысли. Шелестели за окном деревья, вымахавшие до четвертого этажа, метавшиеся под ветром ветки бросали на потолок причудливые тени. Шуршали опилками и сеном мыши, устраивая гнезда в темных закоулках клетки. Давно закрыл изображения и пульсировал сигнальными искрами компьютер.

– Послушай, – прервал наконец молчание Андрей, – ведь так можно, наверное, добиться вечной жизни. Один орган поизносился – «засеять» его новыми клетками, обновить или создать заново. И так все время ремонтировать – как автомобиль.

– И как автомобиль он когда-нибудь сломается окончательно, не от одного, так от другого. Когда накопится критическая масса поломок. Я думаю организм на вечность не рассчитан. Но продлить его жизнь вдвое-втрое вполне реально. Дай Бог, если нам удастся это сделать. Пусть жизнь будет не слишком длинной, но здоровой, без немощей. Но вот что меня сейчас заботит: как быть с опухолями мозга? Не станут ли новые клетки причиной его перерождения?

Как быть с мозгом, Акиншин не знал. Он считал, что клетки мозга не должны быть другими, это однозначно. Мозг – всему голова, он генератор тончайших, гармоничнейших, важнейших для организма связей. Не перестанет ли он после вмешательства быть тем, что он есть сейчас?

– А может быть, мутанты и ему пойдут на пользу, – пожал плечами Андрей, – и клетки мозга обретут новые, небывалые свойства? Чем объяснить, например, дар пророчества? Такие же люди, как и все, а предвидят, предсказывают… Пророки Ветхого Завета или наша современница болгарка Ванга… Да тот же Вольф Мессинг. Есть немало других, менее мощных личностей, но к ним даже следователи за помощью обращаются. А феномены, которые насквозь видят все органы тела? Диагностируют сложные заболевания, едва взглянув на человека…

– У них обычный мозг, – уверенно сказал Евгений.

– А кто это знает? Кто препарировал? – не сдавался Андрей.

– Этот дар от Бога. Великая загадка, которую не могли понять даже самые талантливые исследователи мозга. Но это ощущение загадки, по словам Эйнштейна, самое прекрасное и глубокое, что даровано человеку.

– Вряд ли будешь ощущать это прекрасным, если бьёшься над ним всю жизнь, да еще безрезультатно, – пробурчал Андрей.

– Но ты же был заинтригован феноменом колюшки и лосося, не так ли? Разве не впадал в азарт, исследуя, что за этим стоит?

Андрей, соглашаясь, слегка наклонил голову.

– Верно уже то, – сказал он, – что загадка направляет нас на один путь – никогда не сдаваться. Так что давай, друг, изо всей мочи мозга думать о мозге.

* * *

Летели дни, худел, тощал календарь, неделя за неделей стремительно поглощая жизнь. Евгений с Андреем не замечали времени, курсируя между своими институтами и тайной лабораторией, захваченные своими открытиями и «закрытиями» – не поддающимися разгадке причудами поведения клеток. Превращения, происходящие в пробирках и организмах подопытных существ, обнадеживали, восхищали, огорчали и озадачивали, они побуждали экспериментировать все в новых направлениях, выпытывая глубоко спрятанные природой тайны генов. И этим ответвлениям, казалось, не было конца. Варианты сочетаний аминокислот доходили до тысяч, и каждый раз, нанося маркер на клеточный субстрат, Евгений с замиранием сердца вглядывался в микроскоп, ожидая свечения: оно означало попадание в цель. Получилось уже большинство таких попаданий, Евгению повезло: искомая последовательность обнаруживалась довольно быстро, после нескольких десятков вариантов. Работа близилась к завершению, оставалось немногое, что пока не давалось, и Евгений настойчиво вламывался в неведомое, подбодряя себя словами известной песни: «Еще немного, еще чуть-чуть…» Но на это «немного» уходили месяцы.

Их немало прошло с той поры, как они стали шаг за шагом расшифровывать аминокислотные «наборы» клеток каждого органа, ибо у каждого из них клетки были свои, специфические. И наконец настал счастливый день: основная работа удачно закончилась. Аминокислоты здоровых клеток, «пришитые» к опухолевым, заставляли их взаимодействовать с остальным «сообществом» по типу нормальных, а безудержное деление блокировал фермент каспаза-3.

– Лора, запиши в журнал: нематоды 7 м, мыши – 2,1 м, – попросил Евгений.

– Что, фиксируем увеличение продолжительности жизни мышей всего вдвое? – удивилась Лора. – Да наверняка гораздо больше: посмотри, какие они живенькие да энергичные, шерстка «старичков» залоснилась, заблестела, как у подростков, а страсть к размножению просто феноменальная…

– Прослеживать дальше нет времени, – сказал Андрей. – Мыши живут в среднем 700 дней, что же – еще целый год ждать? То, что они проживут дольше, чем два своих века, ясно уже сейчас. А понаблюдать до конца можно и потом, после обнародования наших результатов.

Лора щелкала клавишами компьютера, бродя по Интернету.

– Смотри-ка, американские генетики получили Нобелевскую премию за открытие нового механизма регуляции работы генов, – сказала она, замерев перед экраном. – РНК[1]-интерференция называется…

– Да ты что! – удивился Евгений. – С рибонуклеиновой кислотой работают многие, в том числе и наши генетики открыли массу интересного. Я ведь тоже задействовал РНК в экспериментах – исследовал эпистаз, ну взаимодействие, когда один из генов подавляет проявление другого. И нащупал. С помощью этого механизма можно остановить работу определенного гена, который участвует в развитии болезни.

– Кажется, об этих перспективах здесь и говорится, – продолжала Лора.

Поставив в термокачалку пробирки для наращивания клеток, Евгений подошел к компьютеру, стал читать сообщение.

– Мы шли в том же направлении, – пробормотал он.

– Но это наше попутное открытие, сказал Андрей, отвлекшись от микроскопа. Он чувствовал, что Евгений волнуется – вдруг не успеет, вдруг проблема, над которой они бьются, будет решена по-другому, ибо результаты опытов не так быстро, как хотелось, приближают их к цели. Да и силы неравны: они вдвоем против крупных, мощно оснащенных и щедро финансируемых лабораторий мира. – Наша задача другая, – продолжал он успокаивающе, – и принцип совершенно другой: излечение рака, которое будет не просто безвредным, но и продлит человеческий век – органы-то обновятся! Парадоксально, но рак станет для человека не ужасом, а благом… И, по-моему, мы уже близки к разгадке самых спорных моментов.

– Да-да, – согласился Евгений, – есть еще кое-что хорошее. Я выяснил и как раз собирался тебе сказать, что в твоем эликсире действует разрушитель разрушителя: препарат стимулирует образование каспазы-3 – фермента, который участвует в разрушении клеток. А его в раковых клетках как раз и не хватает. Посмотри. – Евгений протянул пробирку с культурой клеток. – Я ввел в них синтезированный фермент – и сразу начался процесс апоптоза.

Андрей взял мазок на стеклышко, рассмотрел под микроскопом.

– А вот пробирка с твоим эликсиром, – продолжал Евгений. – Вводим его в культуру раковых клеток – та же самая картина… И твой эликсир надо не пить и мазать, а вводить внутримышечно – для должного эффекта.

– Но тогда еще эффективнее будет, если эликсир закапывать в нос! – воскликнул Андрей. – Я синтезировал носитель, с которым он проникает через гематоэнцефалический барьер[2]… Пять минут – и препарат в мозге!

– Но тогда есть искомый ограничитель! – воскликнула Лора. – Безудержное деление блокирует фермент каспаза-3!

Все. Последняя задача с опухолями мозга решена. Теперь пара месяцев на эксперименты с животными – и можно докладывать в Академии медицинских наук. Все трое вскочили, в радостном порыве обнялись и запрыгали как дети.

* * *

– Ах ты мой зайчик…Ах ты мой золотой, ты мой красавец, – приговаривала Лора у клетки подопытного кролика. – Сейчас я твою квартирку уберу, почищу, морковочки сладкой дам…

Она любила всех обитателей их небольшого зверинца, привязывалась к ним, жалела даже мышей особых линий, специально выведенных для опытов, и страдала, когда приходилось кого-то из них умерщвлять ради удовлетворения человеческой любознательности. Это чувство любви и сострадания ко всему живому мешало ей в институте, который она едва не бросила, чтобы уйти в другую область науки, где ей не пришлось бы никого препарировать и причинять страдания живым существам.

– Смотри, как ты у нас похорошел, – продолжала Лора разговаривать с «зайчиком», – шерстка какая нежная, мягкая… – она погладила его, почесала между ушками.

Кролик косил на нее красным глазом и уже не уклонялся от ласки, упрыгивая в другой угол клетки, как бывало раньше, он, казалось, одобрительно реагировал на модуляции ее голоса.

– Женя, Андрей, посмотрите-ка… Вот интересно! У него мех вырос длинный и пушистый, как у ангорского! И пятнышко на ухе появилось почти такое же…

Евгений подошел к клетке. Этому беспородному кролику он вот уже месяц каждую неделю вводил РНК его ангорского собрата. Действительно, изменения произошли разительные.

– А хомячок Патрик! – продолжала Лора. – Был рыженький, а стал коричневый, как его сосед Сёмка…Ах ты мой хомикадзе…

Евгений взял хомячка в руки, рассмотрел. Патрик действительно стал неузнаваемым – все признаки молодого животного, и масть совершенно другая. Он присмотрелся к крысам – такая же картина. Евгений шагал по виварию, размышляя о природе сюрприза, который неожиданно преподнесли его опыты. Почему сходство – это, пожалуй, понятно: матричная РНК – копия ДНК, считывающая с нее наследственную информацию, транспортная РНК тоже в этом участвует. А какова причина столь явного омоложения?

– Видимо, возобновляется нейрогенез[3] – сказал Зотов. – Я даже убежден в этом. Вспомни одну из теорий старения: млекопитающие стареют потому, что перестают вырабатываться нейроны, а это сказывается в первую очередь на синтезе гормонов. Начинается гормональный хаос, нарушается равновесие внутренней среды организма, из-за чего возникают болезни и в конечном счете наступает смерть. А ведь возможности мозга используются всего на 15 процентов! Для чего-то ведь нужен остающийся грандиозный запас? Не на три – четыре ли наших жизни он рассчитан? Это миф, что нервные клетки не восстанавливаются. Возобновляются, делятся, активизируется этот запас, нужен лишь толчок…

– Какой?

– Такой, как экзогенная РНК[4]. Воздействие на гипоталамус, главного «командующего» взаимодействием всех систем. Если поддерживать выработку нейронов, видовая продолжительность жизни высших существ многократно возрастет. Есть немало теоретических работ на эту тему, а мы с тобой видим доказательства данной гипотезы на примере собственных опытов.

– То есть, в стареющем организме воспроизводится гомеостаз[5] молодой особи…

– Но для возобновления нейрогенеза нужны инъекции РНК именно мозга молодого донора, – уточнил Андрей. – А ты именно это и вводил.

– Надо почитать работы Полежаева, Сараева, Смирнова, – сказал Евгений, – я что-то слышал о них.

Но вникать в их труды Евгению не понадобилось: в Интернете он наткнулся на эксперименты англичанина Макса Оденса, который провел опыты не только на животных, но и на себе.

* * *

В старинный особняк на Солянке съехалось на традиционную академическую среду ученое сообщество самое авторитетное. Был академик Демидов, глава республиканского онкологического центра, академик Рогов, прославившийся работами по замедлению старения, известный трансплантолог академик Шумилов, сидел с умиротворенной улыбкой обласканного славой и обеспеченного человека профессор Сухиничев, переговариваясь со светилами кардиологии и хирургии. Друзья и соперники, единомышленники и конкуренты обменивались улыбками и рукопожатиями, одни радуясь встрече, другие изображая радость и используя подходящий момент для льстивых комплиментов нужным людям. Здесь рассматривались кандидатуры претендентов на высшие ученые звания, они присуждались и достойнейшим, и абсолютно недостойным, сумевшим ловкостью и интригами получить нужное количество белых шаров. Здесь избирались и главные боги над всеми богами ученого Олимпа.

Этому конгломерату противоборствующих мнений приверженцев и столь же ярых противников разных теорий и доктрин Акиншину и Зотову предстояло донести свое невероятное, опрокидывающее все нынешние представления об онкологии, открытие.

– Как известно, лечение онкологических больных настолько физически тяжелый процесс, что некоторые зарубежные специалисты считают его вообще бессмысленным, причиняющим человеку лишь дополнительные страдания, – начал свой доклад Евгений. – А иные пациенты умирают не от рака, а от необратимых последствий химиотерапии. Не случайно многие больные при наступлении рецидива отказываются от повторного лечения, не в силах его выдержать, несмотря на то, что современная наука предлагает все новые, более совершенные препараты. И я их понимаю. Я тоже считаю, что от такого лечения нужно отказываться. Нужен другой принцип. То, что раковые клетки, более сильные и жизнеспособные по сравнению с нормальными, – разве не знак человеку, что они могут послужить организму, а не губить его, если заставить их работать в нужном направлении?

Зал замер.

– Нет худа без добра, гласит поговорка, – продолжал Евгений, – и даже такое вековое проклятие, как рак, в итоге обернется для человека благом. Этому я посвятил последние пять лет, и вот что показали мои исследования.

Погас свет, застрекотал проекционный аппарат, посылая на экран иллюстрации к дерзким, ошеломляющим, шокирующим заявлениям оратора. Евгений, стоя с указкой у экрана, комментировал снимки органов, тканей, клеток, цифры и диаграммы на слайдах, которые менял по ходу доклада Зотов. От волнения у него пересохло во рту, он уже с трудом шевелил губами, но не решался подойти к столу президиума и взять стакан с водой. Когда он смолк, закончив выступление, в зале воцарилась гробовая тишина. Через несколько секунд она взорвалась невообразимым гвалтом.

– Это вызов законам биологии! Полный вздор с научной точки зрения!

– Клетки раковой опухоли токсичны! Организм неизбежно угнетается, этого невозможно избежать!

– Токсичны тогда, когда их много, когда уже пул этих клеток! – парировал чей-то голос. – А до этого процесс совершенно неощутим!

– Есть и другие побочные действия! Дурачат людей псевдооткрытиями!

– Тихо, тихо! – взывал председательствующий президент Академии. – Кто хочет высказаться, пожалуйста на трибуну, иначе мы ни к чему не придем!

Но ученые мужи кричали, перебивая друг друга, как школьники на классном собрании.

– Рак – это феноптоз всего организма! Накопившего слишком много «поломок»! Самурайский меч…

– А зачем это харакири? По-вашему, так природа освобождается от ненужных особей? Что, не нужны были многие величайшие умы, гении науки и культуры, умершие от рака?

– Вопрос к докладчику: каков будет лечебный препарат?

– Они будут разными, специфическими для каждого органа, – ответил Евгений.

На трибуну вышел директор известного института.

– Все с детства знают, что то-то и то-то невозможно. Но всегда находится невежда, который этого не знает. Он-то и делает открытие… Это не я сказал – Эйнштейн. Традиционная наука часто отвергает изобретения, если они не укладываются в общепринятые законы и догмы, – начал он.

В душе Евгения взметнулась тихая радость: может и не будет провала…

– Возьмите воду, – продолжал оратор, – это же бесконечный источник чудес, объяснить которые наука пока не может. Вода – это намного больше, чем простая химическая формула. Мысль, что вода обладает «памятью», появилась давно, это подтверждается гомеопатией, когда в препарате нет ни одной активной частицы, а лечебный эффект есть! До сих пор нет объяснения этому. Значит, «помнит» вода? Предположим, в воде есть структуры, поглощающие космическое и солнечное излучение…

– Стойте, стойте, при чем тут вода? – выкрикнули из зала.

– А при том, что гомеопатию до недавнего времени тоже отвергали, – не смутился оратор.

– А вы верите в гомеопатию?

– Да, верю.

– А я верю в то, что можно измерить и обследовать, а не во всякие предположения и предчувствия!

– А разве не с них порой и начинаются открытия? – не сдавался потенциальный союзник Акиншина. – И про воду я не случайно сказал: в фармацевтических препаратах, разработанных в нашем институте на основе регуляторных белков, лечебное действие при крайне малых их разведениях обязано изменению структуры воды, содержащейся в биологических тканях. Это я к тому, что при всех достижениях медицинской науки мы, к сожалению, еще очень мало знаем о механизмах действия тех или иных веществ, и надо с полной серьезностью отнестись к потрясающему открытию наших коллег…

В зале снова поднялся шум, заглушивший его последние слова.

– …Теория лежит на границе науки и псевдонауки…

– …Этот доклад дискредитирует идею…

– Коллеги, коллеги! – звонил в колокольчик председательствующий. – Звание ученого обязывает нас внимательно и досконально разобраться во всем этом. Если открытие уважаемых коллег Акиншина и Зотова вызывает сомнение, надо провести расширенный эксперимент. На заседании президиума мы определимся, что, где, когда… Подготовьте публикации в «Ведомостях Академии наук», – обратился он к авторам, – как положено. Рецензию мы дадим.

Ученый мир, гудя как пчелиный рой, шумя, жестикулируя, гремя отодвигаемыми стульями, потянулся к выходу.

* * *

Через неделю после доклада на Солянке, вызвавшего столько шума, Евгений входил в редакцию журнала «Ведомости Академии наук» со своей статьей, заключенной в красивую розовую папочку, чтобы приятно было в руки взять. Редакционный коридор по контрасту вызвал в памяти недавнее посещение редакции центральной газеты, куда его затащили знакомые журналисты, жаждущие сенсации: там кипела и бурлила жизнь, в лабиринтах коридоров вихрем, спеша в выпуск, неслись сотрудники с набранными текстами в руках, на ходу спорили о сокращениях авторы с дежурными по номеру, курьеры совали свежесверстанные полосы в дверные щели кабинетов, запертых на кофейный перерыв. Здесь же всё, подстать серьезному изданию, было солидно, тихо, фундаментально и несуетно.

Евгений прошел по ковровой дорожке к двери с табличкой «Ответственный секретарь», извлек из кейса розовую папочку и замялся у двери, размышляя, постучать или нет, решил все-таки не стучать – присутственное место такого не предполагало, и уверенно, с достоинством вошел. За дверью оказалась еще одна небольшая приемная, где в свою очередь сидел за письменным столом секретарь ответственного секретаря, помощник, как он себя назвал, вопрошавший, по какому вопросу и какой надобности прибыл посетитель. Евгений доложил свой «вопрос», протянув ему свою розовую папочку, подождал, пока скрывшийся за дверью шефа помощник вернулся с разрешением войти.

Кабинет сотрудника, ответственного за содержание и качество журнала, ничем особенным не выделялся среди множества других того же типа – стол буквой «т», за перекладиной которого находилось кресло самого хозяина, молодого, но уже начинающего полнеть светлоглазого блондина, румяного и веснушчатого. Вдоль ножки «буквы» стояло несколько стульев для посетителей и участников планерок, у стен выстроились стандартные шкафы с научной литературой, окна украшали собранные кверху сборчатые белые шторы.

Румяный распорядитель научных новостей указал Евгению на ближайший стул, взял папку.

– Рецензии есть? Вы наши правила знаете… – Он просмотрел несколько лежащих сверху листков. – М-м… Это не совсем рецензии. Рекомендации… Впрочем, все равно это лишь условие, а не гарантия публикации.

Евгений не ожидал такого оборота дел.

– Но публикация необходима, этого потребовал президент Академии медицинских наук, – недоуменно пробормотал он. – Речь идет об открытии, от обсуждения специалистов зависит его дальнейшая судьба, а значит здоровье миллионов людей…

– Нам каждый день приносят разные открытия. – Секретарь сделал небрежный жест. – Все глядят в Наполеоны… А что в итоге? Есть хоть одно, которое перевернуло бы мир?

– Вот оно, – улыбнулся Евгений, показывая на розовую папочку.

Секретарь не ответил на его шутку. Евгений уже не сомневался, что он присутствовал на академической среде, наблюдал шквальную реакцию на его сообщение и теперь за недоверчивыми и осторожными словами прятал свою нерешительность.

– Оставьте, посмотрим, – после затянувшегося молчания сказал секретарь. Он отодвинул папку, оперся обеими руками о стол и поднял глаза на посетителя. Несколько секунд он молча смотрел на него, этого возмутителя спокойствия размеренной, ничем не потревоженной научной жизни, бросившего камень в ее болотную тишину, и гадал, кто перед ним – гений или очередной претендент на гениальность. – Зайдите через неделю. – Он задумчиво поскрёб пальцем наметившуюся лысину, прикрытую зачесанными с боков прядями. – Или позвоните, – добавил он. – Нет, лучше зайдите.

Евгений от предстоящего визита ничего хорошего уже не ждал. Но последующие события оказались еще неожиданнее.

Неделю спустя редакция еще не была готова дать окончательный ответ – статья изучается, пояснили автору. А спустя две в кабинете ответственного секретаря его ждали уже трое оппонентов.

Все трое были очень колоритны. Один громоздкий, с широким мясистым лицом и сощуренным, слегка косящим глазом, едва помещался в кресле, апоплексический цвет лица наводил на мысль о грозящем инсульте. Другой – рослый, небрежно одетый и до того заросший бородой, усами и бакенбардами, что ассоциировался у Евгения с Бармалеем из детской сказки. Тупой нос, нависший над усами, казался квадратным. Он уставился на Евгения неодобрительным, словно осуждающим взглядом. Третий оппонент, мелкий и тщедушный, выглядел полной противоположностью своим коллегам, каким-то недомерком с лысой дорожкой ото лба до макушки, отчего лоб казался длинным и узким. Мелкий вертелся, что-то говорил тонким голосом то одному, то другому соседу, жестикулировал, своей суетливостью он чем-то напоминал героев известного французского киноактера Луи де Фюнеса. Подумав об этом, Евгений едва сдержал смех, оставив на лице улыбку, что можно было принять за дружелюбие и вежливость.

– Вот посмотрите. – Ответственный секретарь протянул ему свежий номер журнала, открытый на странице со статьей Сухиничева, озаглавленной «В чем ошибка исследователя Акиншина». Жирный, крупный шрифт заголовка не давал статье остаться незамеченной.

Евгений опешил. У него пересохло во рту. Улыбка сползла с его лица, с бьющимся о ребра сердцем он ошарашенно смотрел на броский журнальный разворот, медленно приходя в себя и обретая способность к обороне.

– Вот вы напечатали статью Сухиничева о моих ошибочных доводах и заключениях, – вымолвил он наконец, – ответ на мою работу. Как можно отвечать на то, что не опубликовано? Полемизировать с тем, что никому не известно? Вы же этим заранее предали анафеме мое открытие! И разве Сухиничев – истина в последней инстанции?

– Профессор Сухиничев – известный ученый, признанный всеми специалист и авторитет в данной области знаний, – вклинился “Бармалей”. – А кто вы? Одиночка, ничем не знаменитый и никакими заслугами не отмеченный…

Евгений внутренне подобрался, оскорбленный явной грубостью.

– Я тоже вас не знаю, чем вы знамениты и какими заслугами отмечены, тем более, что вы не представились, – сказал он запальчиво. Агрессия рождала агрессию. – Хотя, судя по всему, вы не одиночка, – он усмехнулся, обведя глазами всю троицу. – А если уж говорить об известности, то как можно ее добиться, если мне даже высказаться не дают?

Ответственный секретарь промолчал. Он ничего в этом не понимал, а после статьи Сухиничева, считавшегося новатором в онкологии, он окончательно определился. На стороне известного специалиста были знания и опыт, а его собственные знания и опыт подсказывали “ответственному”, что не стоит ради сомнительных открытий подставляться и становиться на пути уважаемых людей. У него теперь были веские основания для отказа Акиншину. Он бродил по сторонам ускользающим взглядом, уклоняясь от встречи с глазами собеседника и обдумывая обоснованный ответ.

– Но вы же высказались на заседании Академии? – воздел он брови, глядя куда-то вбок. – И кто вас поддержал?

– Именно там мне предложили напечатать работу в “Вестнике “ – с налету это трудно осмыслить. После публикации появились бы и сторонники и оппоненты, в дискуссии приводились бы обоснованные доводы. А так получается опровержение неопубликованного…

– Ваша статья – опровержение всего, чему меня учили в институте, – строго сказал “ответственный”, решившись наконец взглянуть Евгению прямо в глаза, – я должен все это забыть и отвергнуть.

– Ну, так уж и всё… – усмехнулся Евгений.

– И вообще уходить с этого места. Меня это не привлекает.

– Вот вы считаете, что рак может стать благом, – вмешался “недомерок”. – А при опухолях мозга – тоже благо?

Евгений ждал этого вопроса и проработал его, как самый опасный, наиболее тщательно и доходчиво для изложения.

– Рост опухоли ограничивает фермент каспаза-3.

– А то, что уже выросло?

– Я о выросшем и говорю. Что рассуждать об отсутствующем?

«Недомерок» понял, что сморозил глупость, состроил гримасу и пожал плечами.

– А если вы имеете в виду размер опухоли, – продолжил Евгений, – то ограниченная в росте, она со временем рассосется под воздействием регуляторных механизмов. Их можно усилить субстанцией Зотова. Но даже если она останется, другие участки мозга возьмут на себя функции утраченного.

– А если опухоль большая? – включился краснолицый.

– «Расстрелять» лазерным лучом и воздействовать опять-таки каспазой и регуляторными препаратами.

– И где же тогда обновление органа, омоложение его бессмертными клетками? – ехидно вставил «Бармалей». – Где провозглашенное вами благо?

– Мы пока не знаем, что будет при видоизменении нейронов, поэтому лучше оставить их как есть…

– Ну вот, не знаете, а говорите, – перебил краснолицый. – Не зная броду суетесь в воду! – … пока, на данном уровне развития науки, – повысив голос, продолжал Евгений, едва сдерживая раздражение. – А благо в том, что больной не умрет от этой болезни, не погибнет прежде отмеренного ему века, и ему не понадобится нейрохирургическая операция, мучительная и практически бесполезная при таком заболевании.

Он уже начинал злиться. Он не докторскую защищать сюда пришел. К чему этот запланированный разгром, какая-то облава на научное инакомыслие, если все уже заранее решено? И как бы отвечая на его мысли, «ответственный» взял с края стола его розовую папочку со статьей, протянул Евгению:

– Есть много научных журналов, где вы можете публиковаться. Всего хорошего.

Евгений схватил папку и выскочил в коридор. «Черт бы побрал! Черт бы их всех побрал!» – бормотал он проклятия, торопливыми от нервного возбуждения шагами покидая редакцию журнала научных вестей. Как прав был Гёте, говоря, что наука для большинства лишь средство к существованию, и они готовы обожествлять даже собственное заблуждение, если оно кормит их…И как это актуально даже два века спустя! Но нужно что-то делать. Нужно как-то адаптироваться в тех осложнениях, которыми обернулось его открытие. Неопытный борец, наивно ожидавший всеобщего ликования по поводу победы над раком, обескураженный совершенно противоположным отношением, он начал прозревать. Он понял, что предстоят серьезные схватки и с медицинскими светилами, ревнивыми к чужой славе, и с второразрядными специалистами, кто цепко держится устоявшихся канонов. Но в этой борьбе они с Зотовым не должны быть одиноки, им нужен авторитетный союзник. И он у них будет.

И даже не один. Ими будут вылеченные люди – те, у кого уже не осталось шансов, а среди пациентов есть и высокопоставленные. И за это не привлекут к суду как за эксперименты на людях – главным заступником, сильнее любого адвоката, станет спасенная жизнь. Один такой «эксперимент» уже есть – с женой его шефа, академика Бородина.

При мысли об этом Евгений успокоился и даже приободрился. Самый первый опыт – а какой результат! Он не раз возвращался к этому приятному для себя воспоминанию и сейчас, перебирая в памяти подробности происходившего, он улыбнулся своему тогдашнему волнению, страху, трепету, с которым они с Зотовым проделывали над больной все манипуляции, а убитый горем академик бодбадривал их, зная, что любимой им женщине уже ничто не может навредить.

Они втроем появились тогда в больнице, лучшей из всех, но что это меняло? Исследования показали множественные метастазы, операция была лишена смысла, а препараты даже при оптимальном раскладе могли продлить жизнь на какие-то жалкие месяцы, да и те провлачились бы в таких страданиях, что смерть становится только избавлением…

При виде мужа рот больной задрожал и скривился, силясь сдержать слёзы, но они всё равно выступили. От зрелища этой жалкой, беспомощной, страдающей плоти академик тоже готов был разрыдаться, но приходилось сдерживаться: по лицам посетителей больная не должна была догадаться, насколько плохи ее дела.

– Ну что ты, котик, – деланно бодрым голосом сказал Бородин, целуя её впалые щеки. Лицо еще не старой женщины стало неузнаваемым: желтая, сухая от похудания кожа, вся в коричневых пятнах кератом. «Белая-белая и желтая», как выразилась няня-таджичка, которая силилась передать по-русски понятие «бледная». Он никогда не видел у жены такого лица. Бесцветные губы, запекшиеся от лекарств, вытянулись в ниточку и как-то подвернулись к зубам, обтянутые кожей безгубые челюсти теперь выдавались вперед, обозначивая контуры черепа. Рука женщины лежала поверх одеяла, откинутая в сторону, из вены торчала игла, к которой свешивалась трубка от стоявшей рядом капельницы.

Больная слабо заворочалась: хотелось изменить позу, но не позволяла капельница. В ёмкостях оставалось уже на донышке, и Бородин позвал медсестру. Ему подумалось о том, что вот так лежала на больничной койке двадцать лет назад молодая красивая женщина, бледная, но иной бледностью – от тяжелых трудов разъединения с существом, девять месяцев бывшим с ней единым целым. И этим существом был их сын. И улыбка жены была не мученической, как сейчас, и словно бы виноватой за причиняемые всем хлопоты, а умиротворенной, улыбкой облегчения от того, что столько тревог, волнений, боли остались позади.

Капельницу унесли. Евгений переглянулся с Андреем.

– Ничего этого больше не нужно, – сказал он, обращаясь к Бородину. – Поговорите с врачами о выписке домой. Здесь нам работать не дадут – вмешательство в их лечебный процесс.

И тогда началось дома это священнодействие – лечение по невероятной, невиданной доселе методике. Жена академика стала трудно, медленно, но поправляться. Она похорошела и словно сбросила несколько лет, вернувшись в свои годы. Опухоли и метастазов больше не находили. Сейчас Евгений думал о том, что просьбы такого рода последуют. И тогда посмотрим, кто кого…

* * *

Телефонная трель, внезапная и особенно пронзительная в тишине, заставила Евгения вздрогнуть и с досадой подумать о собственной забывчивости – все никак не соберется отрегулировать звук. Правда, из спальни звонок действительно было бы плохо слышно, зато здесь, в кабинете этот истошный механический вопль действовал на нервы. Он не спеша подошел к аппарату, заливавшемуся во всю, с намерением тут же, после разговора, свести звук до минимума, а в спальне поставить параллельный телефон.

Незнакомый бас с иностранным акцентом попросил Евгения Акиншина, представившись помощником сэра Эдуарда Делано Бэкхема.

– Мы восхищены вашей замечательной работой, – рассыпался в комплиментах собеседник, – и готовы предложить любую помощь. Сэр Эдуард хотел бы с вами встретиться – когда и где вам будет угодно. Мы можем подъехать к вам куда укажете, в удобное для вас время…

Евгений не хотел «указывать» ни свою обшарпанную лабораторию в институте, ни снятое для совместной работы помещение, которое они с Зотовым тщательно скрывали от посторонних глаз, ни тем более квартиру, поэтому он молча слушал, соображая, как быть и нужна ли вообще эта встреча. Ничто даром не дается, и наверняка за обещанную помощь от него что-то потребуют, чего он, возможно, не в состоянии будет дать. Уловив заминку, помощник сэра Эдуарда предложил в качестве варианта встречу в ресторане или в офисе компании. Евгений вздохнул с облегчением: хорошо, он готов приехать в офис.

Условившись о времени и месте, Евгений задумался. «Делано» в фамилии незнакомца что-то ему напоминало. Где он его слышал или о нем читал? Франклин Делано Рузвельт – тоже Делано… Ну не родственник же он в самом деле покойному президенту США… Клан это или распространенное имя? Евгений напряженно ворошил мозги. Есть! Семейство, имеющее отношение к так называемому всемирному правительству, о котором он читал в книге Джона Колемана «Комитет 300». Баснословные богатства, грязные деньги от торговли опиумом…

Он подошел к шкафу, взял книгу Колемана, открыл наугад. «Когда речь заходит о состояниях, накопленных исключительно на торговле опиумом с Китаем, первые имена, которые приходят на ум, – Асторы и Делано…Фактически именно Комитет 300 определял, кто будет участвовать в сказочно прибыльной опиумной торговле с Китаем через свою монополию БОИК (Британскую Ост-Индскую компанию)» – читал Евгений. Полистав, наткнулся на теорию «открытого пространства», «идею лучшего мира», который должен стать намного меньше, чем сейчас: излишнее население, миллионы «бесполезных едоков» должны быть отбракованы и уничтожены. Члены этой тайной элитной группы ставили целью сокращение населения по сценарию, отработанному режимом Пол Пота в Камбодже, планы геноцида для него были разработаны одним из исследовательских центров «Римского клуба» – крупного подразделения Комитета. Путем ограниченных войн в развитых странах, а в странах третьего мира – посредством голода и болезней требовалось уничтожить 3 миллиарда человек, писал Колеман. Задачей Комитета было «не допускать, чтобы народы сами решали свою судьбу, искусственно создавая с этой целью различные кризисные ситуации с последующим управлением этими кризисами…Внедрение подрывных агентов во все правительства..» Планировались прекращение всех научно-исследовательских работ, кроме тех, которые Комитет считает полезными, а также легализация наркотиков и порнографии, в результате чего будут подорваны и разрушены основы семьи.

Евгений захлопнул книгу бывшего сотрудника британских спецслужб. Триста страниц разоблачений тайных козней, заговоров, интриг, массовых убийств, запланированных войн и бедствий, проводимых многочисленными «фондами», «клубами», «институтами» и прочими зашифрованными подразделениями всеохватной сети Комитета. Так вот с кем свела его судьба! Евгений пожалел, что согласился на эту встречу. Но тут же успокоил себя: он вправе ни на что не соглашаться, если это противоречит его убеждениям. Было отчасти и любопытно взглянуть на одного из вершителей судеб человечества.

В назначенный день Евгений шел от метро Октябрьская по направлению к Коровьему валу. Офис, куда он прибыл, оказался корпунктом газеты «Нью-Йорк Дэйли Ньюс». В редакции, занимавшей весь первый этаж, висел дух недавнего ремонта. Коридор, обшитый светлыми деревянными панелями в тон полированным дверям, заканчивался большим открытым настежь кабинетом, в глубине которого виднелась еще одна дверь с табличкой на английском языке. Несколько столов с компьютерами, огороженных барьерами, словно соты, пустовали, перед дверью с табличкой крупный мужчина говорил по мобильному телефону. На солидном, подстать хозяину, письменном столе стояла внушительная, со сковородку, пепельница, полная окурков, а из его проема выглядывали циклопические туфли, внушавшие невольное уважение к обладателю таких нерядовых размеров. За спинкой его кожаного кресла висела огромная, во всю стену, карта России, на которой красными флажками цвели какие-то пункты, лучи, тянувшиеся от них, как спицы помятого колеса, сходились к кружку в центре, где-то внутри которого вероятно находился и кабинет владельца карты. Хозяин быстро закончил разговор, захлопнул крышку мобильника и с улыбкой поднялся навстречу гостю. Дородность, длинный нос и седые волосы торчком над низким лбом делали его удивительно похожим на ежа, вставшего на задние лапы.

– Здравствуйте, здравствуйте, – басисто протянул он, оттопырив нижнюю губу, и Евгений узнал голос, говоривший с ним по телефону. – Джеймс Элиот, сотрудник «Нью-Йорк Дэйли Ньюс», – он протянул руку для пожатия. – Рад познакомиться, мистер Акиншин. – Губа, замешкавшись, вернулась на свое место. – Пройдемте сюда, – помолчав, пригласил он, указав на дверь с табличкой, – там будет удобнее. – Он открыл кабинет, предложил гостю занять место на кожаном диване и позвонил по мобильному. – Сэр Эдуард Бэкхем сейчас подойдет.

В ожидании сэра Эдуарда мистер Джеймс завел разговор о выдающемся открытии Акиншина, обнаружив подробности, которые можно было почерпнуть только из каких-то научных источников, в популярных газетных статьях, рассказавших о сенсационной работе ученого, этого не было. И все это время с его румяного лица не сходила медовая улыбка. Он даже высказал сожаление, сменив улыбку на печальное выражение, что такое эпохальное, судьбоносное для человечества открытие осталось почти без внимания российской научной элиты и властей. «Откуда он это знает? – напрягся Акиншин. – Ах, так это же Комитет 300, от них ничего не укроется… Может, они сами это внимание и заблокировали. Мало, что ли, у них агентов влияния и среди журналистов, и в парламенте, да и в научных кругах». Он не успел ответить мистеру Джеймсу, потому что вошел спортивного вида джентльмен, немолодой, но моложавый благодаря одежде, в темных очках такой черноты, что Евгений удивился, как в них можно обходиться без поводыря. Он протянул руку Акиншину, поздоровался по-английски и назвал себя. Совсем не таким представлял Евгений сэра Эдуарда Делано Бэкхема, явившегося не в строгом костюме, а во вполне демократичном свитере и джинсах.

– Сэр Бэкхем не говорит по-русски, я буду за переводчика, – сказал мистер Джеймс.

Евгений знал английский – столько перелопатить научной литературы на чужом языке, столько прослушать докладов на международных симпозиумах, сколько довелось ему, – это уже и сны на английском можно видеть. Но он промолчал – мало ли что. Вдруг собеседники друг с другом обмолвятся о чем-то таком, что захотят от него скрыть.

– Мы готовы приобрести ваше изобретение, – сразу приступил к делу сэр Бэкхем. – Мы знаем, что ваши власти не спешат осчастливить свой народ спасительным лекарством. У вас всегда – то средств нет, то соответствующего оборудования фармацевтических фабрик, что в общем одно и то же – деньги. У нас все это есть. И для изготовления препарата, и для клинических испытаний. На это миллионы долларов потребуются. У вас такие деньги есть? Нет. А сколько нужно времени и сил, чтобы преодолеть равнодушие!

– Это от недоверия, – ответил Евгений, дождавшись перевода. – Слишком часто люди обманывались в своих ожиданиях от разных многообещающих заявлений.

– Но сколько лет пройдет, пока вам поверят? – настаивал сэр Бэкхем. – А мы сделаем быстро. Вы получите миллион долларов. На хорошую жизнь хватит. И на работу над следующим изобретением.

Евгений качнул головой. Следующего изобретения не будет. То, что он сделал, – огромно и исчерпывающе. Что может быть важнее избавления от тяжелейшей болезни, сохранения жизни и здорового долголетия? Большего он дать не в силах. Сможет лишь совершенствовать и шлифовать уже сделанное.

Собеседники поняли его жест по-своему.

– Вам кажется, что этого мало? Хорошо, два миллиона – мы этот вопрос уладим. – Мистер Джеймс и сэр Бэкхем испытующе смотрели на Евгения, но он молчал. – Или думаете Нобелевскую премию получить? Не получите, – жестко сказал, как отрубил, сэр Бэкхем. – При таком отношении ваших органов здравоохранения, – спохватившись, добавил он.

«Не допустим, не позволим, – угадал его мысли Евгений. – У нас и там свои люди есть…» Он старался сохранять бесстрастное выражение, но от такой наглости уже с трудом справлялся со своим лицом.

– Это вопрос времени, – пожав плечами, ответил он.

– Слишком долгого, – вернулся к прежней теме сэр Бэкхем. – Миллионы больных не дождутся счастья выздороветь и жить.

Евгений хмыкнул. Как же, нужны им эти миллионы! Ничего не сделают для них представители мировой элиты, слишком уж противоположны у нее и автора цели. Акиншин стремился сохранить жизнь несчастным, заболевшим раком, члены Комитета планировали уничтожить миллиарды даже здоровых жителей планеты. Пусть умирают, и чем скорее, тем лучше. К тому же, фармацевтические корпорации выпускают супердорогие онкологические лекарства, реализуя порой с тысячекратной прибылью, и сворачивать их производство они вовсе не заинтересованы.

– А кого вы, собственно, представляете? – Евгений устремил взгляд прямо в темные очки сэра Бэкхема, прекрасно понимая, с кем имеет дело. – Кто вы? Частная компания? Фармацевтический концерн?

– Стенфордский университет.

Так. Раскрылись прямым текстом, уверенные, что большинству он неизвестен как одно из важнейших подразделений Комитета. Сердце ответило мимолетным спазмом. Евгений кивком выразил удовлетворение и попытался улыбнуться. Получилось вымученно, он так и застыл с этой вымученной улыбкой, не зная, что сказать, чтобы выглядеть заинтересованным собеседником. И от напряжения, с которым давалось ему участие в этом разговоре, он почувствовал усталость и досаду на то, что позволил втравить себя в тяжелую внутреннюю работу, пустую и никчемную.

– Хорошо, я подумаю, – с нарочитым спокойствием кивнул Евгений. – Не торопите меня.

– Конечно, конечно! – в один голос воскликнули собеседники, – подумайте, взвесьте… Но время не всегда работает на нас, иногда и против, – с приятнейшей улыбкой снова напомнил журналист и многозначительно взглянул на сэра Бэкхема. Он быстро пробормотал несколько слов по-английски, означавших «Сказать? Не слишком ли?». Сэр Бэкхем сделал едва заметное движение головой, понятное мистеру «переводчику». Лицо его по-прежнему было непроницаемым, темные очки, скрывающие глаза, довершали впечатление.

– Человек смертен, и порой внезапно, – продолжал мистер Джеймс.

– Это что, угроза? – вскинулся Евгений. В нарастающей сумятице чувств он едва не выдал свое знание английского. Сердце билось уже где-то в горле. – Но с моей смертью вам препарата не видать…

– Вот именно! – нашелся сэр Бэкхем. – Этого мы и боимся, ваша гибель нам невыгодна. Я имел в виду непредсказуемость нашей жизни. Сколько в мире несчастных случаев, стихийных бедствий, транспортных катастроф… Особенно в вашей стране – ведь наверняка у вас есть и конкуренты, и завистники…

«И это знают», – обреченно подумал Евгений.

– Я просто хотел подчеркнуть, что не стоит надолго откладывать хорошие дела, – продолжал сэр Бэкхем. – О вашем решении вы дадите нам знать через мистера Джеймса, не так ли? Вот наши визитные карточки…

Евгений согласно кивнул и поспешил распрощаться.

Сильнейшее напряжение разрядилось опустошающей усталостью. Усилия словно выпотрошили его, он чувствовал себя так, будто по нему прошлись асфальтовым катком. Зная из книги Колемана о средствах и возможностях Комитета, Евгений стал впадать в тихую панику. А тут еще этот намек на жизненные случайности… Ясное дело, они не оставят его в покое, если он не согласится на их предложение. А он соглашаться не хотел. Больших денег у него никогда не было, но он к ним и не стремился. Воспитанный в равных условиях с большинством сограждан, Евгений был невзыскателен, не испытывал потребности в роскоши, в вилле на Лазурном берегу или собственной яхте. Его помыслы сосредоточились на науке, он хотел быть автором мирового открытия, и он им стал. А теперь важнейшее дело его жизни у него хотят отнять. Если он поставит иностранцам условие – обнародовать открытие и его авторов, они на это не пойдут, Евгений был уверен в этом. Они потому и стремятся завладеть открытием, чтобы не давать делу ход. «Прекращение всех научно-исследовательских работ кроме тех, которые Комитет считает полезными» – эта одна из многих задач Комитета прочно засела в его памяти. Интересно, думал Евгений, к какому типу они относят наше с Зотовым открытие? К полезным или тем, которые надо задавить на корню? Наверное все-таки к полезным – для себя. Они богаты, счастливы и хотят так жить всегда. Остальное человечество для них мусор. Для «бесполезных едоков» возможность справиться с болезнью и выжить должна быть закрыта. То, что сейчас величайшее достижение науки окружено молчанием, доказывает, что им уже занялись.

Мысли Евгения метались в поисках выхода. Всеобщая заинтересованность здесь, в России могла бы сейчас спасти дело. Субсидии под испытания, фармацевтическое производство, мертвая хватка государства, газетный шум вокруг открытия заставили бы иностранцев отвязаться. Но как всего этого добиться?

Евгений отправился в институт, решив посоветоваться не только с Зотовым, но и со своим директором, особенно расположенным к нему с тех пор, как они с Андреем вылечили его жену.

* * *

В приемной академика Бородина кипела жизнь. То и дело кто-то заглядывал, звонил, секретарша Инга, держа у каждого уха по телефонной трубке, объяснялась с входящими мимикой и жестами. На вопросительный взгляд Акиншина кивнула – «у себя» и, прижав трубку плечом, освободившейся рукой показала на дверь кабинета, выбросив три пальца – это означало, что там трое. Войдя, Евгений увидел там троих сослуживцев, директор сделал отстраняющий жест: «Подожди». Посетители вскоре вышли, и Евгения позвали. Академик встал из-за стола, выпрямился во весь свой гренадерский рост и протянул руку для пожатия.

– Я просил тебя подождать не потому, что не хотел, чтобы ты их слышал, а чтобы они слышали тебя. Ну давай, рассказывай. По лицу вижу, что расстроен.

Евгений Иванович Бородин, тезка Акиншина, был еще не стар, но уже налезал животом на не вмещавшее его чрево брюки, носил по этому случаю просторный пиджак, застегивая его на одну пуговицу, что действительно скрадывало полноту и оставляло впечатление просто крупной фигуры. Над упитанным лицом с курносым носом красовалась шапка волнистых каштановых, чуть тронутых сединой волос. Его можно было назвать даже интересным мужчиной, если бы не сильно выступающие надбровья, переходящие в узкий лоб, – таким в школьных учебниках изображают древнего человека. Он сам подшучивал над этой чертой своей внешности и, разговаривая с хорошо знакомыми людьми, порой передавал кому-нибудь привет «от питекантропа». Несмотря на узкий лоб, что обычно не ассоциируется с высоким интеллектом, он был очень умен, проницателен и, что ценили сослуживцы, добр и отзывчив к чужой беде. «Нормальный мужик», как его характеризовали подчиненные, еще и прекрасно рисовал – стены директорского кабинета и институтские коридоры были увешаны его картинами маслом.

Оба Евгения сели друг против друга, и Акиншин подробно, в лицах рассказал о своем визите в «Вестник Академии наук» и своих тревогах, связанных с интересом иностранцев к его открытию. Бородин молча слушал, полузакрыв глаза и занавесившись надбровьями. Поднял на Евгения проясневший взгляд:

– Не горюй. Публикации у тебя будут. В журнале «Общая биология» – тоже солидное издание. Я там член редколлегии. Поговорю с редакторами и других журналов – пусть публикаций будет несколько. Сделаешь варианты с небольшими изменениями – в зависимости от направленности издания…

– А статья Сухиничева…

– С Сухиничевым шпаги не скрещивай, его статью игнорируй, как будто её и не было. Гни свою линию. На тебя, конечно, оппоненты и тут набросятся – а как же! Монополисты, «цеховики» ревниво охраняют свои методики, написанные по ним брошюры, кандидатские, докторские, и если дать дорогу тебе, признать твой метод – значит всему, что делают они, место на свалке… Думаешь, почему Сухиничев так поспешил высказаться? Он же миллионер! А кто после твоего открытия к нему пойдет? Пойдут к тебе. Между прочим, уже после публикаций к тебе повалят толпы больных – держись тогда!

– А клинические испытания? Их ведь тоже надо добиться? Придется в министерство идти…

– Придется. А там еще те «похоронщики». Они ведь считают себя важными служителями государства и здравоохранения, а на самом деле как посредники между исследователями и пациентами служат только тормозом всего нового. Люди там некомпетентные, специалисты весьма посредственные, многие повязаны личными интересами с определенными фирмами, они вроде бы лояльны, внимательны, дружелюбны к тебе, на самом же деле зорко следят, нет ли косвенной угрозы их собственному благополучию или интересам их деловых партнеров. И если она просматривается, будут месяцами держать заявки, затягивать регистрацию, отказывать по каким-нибудь надуманным поводам – приемов у них достаточно. Но без министерства, к сожалению, не обойтись.

Бородин поднялся, походил по кабинету с сомкнутыми за спиной руками, задумчиво постоял перед одной из своих картин, разглядывая коз на берегу горного потока, и повернулся к Акиншину:

– Ты вот что, зайди к профессору Ямскову Игорю Александровичу, его институт почти по соседству. Сошлись на меня. Клинические испытания когда-нибудь да будут, и нужно подготовить препараты – синтезировать найденную тобой последовательность аминокислот. Он химик и тебе поможет. А я тем временем кое с кем поговорю. Что касается иностранцев – зловещих предзнаменований я здесь пока не вижу, давай подождем, посмотрим, какие действия последуют дальше. Сейчас надо форсировать события.

Евгений ушел ободренный. Обрадованный поддержкой такого крупного ученого, он был сейчас как натянутая стрела, нацеленная на борьбу, победу, успех.

* * *

Надо действовать, действовать! Прав академик Бородин, говоря, что сейчас главное – форсировать события, думал Евгений, без устали прозванивая телефоны министерства. Он был готов умереть, но не сдаться, и несмотря на неопределенные ответы, проволочки, обманчивые обещания, просьбы позвонить в другой раз, потому что шеф занят, в командировке или на совещании, Евгений продолжал упорно добиваться приема. Наконец министр предписал заняться «вопросом Акиншина» своему заместителю, тот спустил эту обязанность еще на одну ступеньку вниз, и через месяц Евгений попал-таки на прием – к начальнику главка.

Хозяин кабинета привстал из-за стола и протянул руку для пожатия. Жестом предложил Евгению сесть и широко улыбнулся, демонстрируя свое дружелюбие. Начальник главка всегда встречал посетителей улыбкой: как знать, что за человек, чего от этого визита ждать? А тем более сейчас, когда сам министр звонил – разберись, мол, там как следует, этот Акиншин нас уже достал… А как разобраться – с плюсом или с минусом?

На этот счет указаний не было. Выходит, на собственное усмотрение… Что там у него – открытие в онкологии? Уже десятки лет ищут и что-нибудь открывают, а тему все никак не закроют. Целые институты, специальные лаборатории над этим трудятся, а тут кустарь-одиночка справился с проблемой всего мира? Сомнительно. Ну да ладно. Время покажет. Он продолжал улыбаться, показывая ровные, слегка порыжевшие от никотина зубы. «Минздрав предупреждает, – подумал Евгений, скользнув взглядом по пепельнице, полной окурков, – всех, только не себя…» Он улыбнулся в ответ, приветливый прием отозвался в душе словно предчувствием удачи. Несколько мгновений они разглядывали друг друга, пытаясь угадать, что предстоящий разговор им готовит.

– Ну-с, чем могу быть полезен? – Чиновник погладил строгих размеров щетину на подбородке и, сложив руки на столе, изобразил полное внимание. Модная небритость вызвала в памяти Евгения слова из старого анекдота: раньше джентльмен с утра был досиня выбрит и слегка пьян, а нынче – слегка выбрит и досиня пьян… Евгений даже головой мотнул – какие глупости порой приходят на ум и совсем некстати!

– Я с просьбой о клинических испытаниях моего метода лечения рака, – в который раз за эти дни повторил Евгений. – Все обоснования, а также публикации в журналах «Общая биология» и «Доклады Академии наук» я принес. – Он стал излагать суть своего открытия.

Начальник главка слушал, временами вздевая брови и склоняя голову набок – при особо любопытных выкладках посетителя. «Черт его знает, может и в самом деле открытие, – думал он. – А нам как быть? Объявлять войну всем лекарствам и облучениям? Впрочем, об этом и речи нет до испытаний. Но о них-то и есть весь сыр-бор, что-то ведь надо решать… Для начала потянем время», – призвал он на помощь извечный прием своего ведомства.

– Давайте пригласим онкологов, – подытожил он свое решение. – Я по специальности флеболог и, честно говоря, мне вникать труднее, чем профессионалам в данной теме. – Он нажал кнопку телефонного аппарата. Вошла хорошенькая секретарша. – Анастасия Антоновна, – нарочито официально обратился он к молодой особе, – пригласите ко мне… – Он назвал нужные фамилии.

Вошли двое сотрудников, вежливо поздоровались, сели напротив. Начальник главка представил им посетителя:

– Вот молодой ученый-онколог, он расскажет вам о принципиально новом подходе в лечении рака. В эксперименте эффективность его доказана.

И Евгений опять принялся за изложение своего открытия.

– Но ведь это рискованно, – сказал, выслушав, один из приглашенных. – Больной и без того деморализован, а тут испытывать на нем какие-то новые, возможно опасные штучки…

– Почему опасные? – изумился Евгений. Он замолк с открытым ртом, ошарашенный такой странной реакцией. Но тут же спохватился. – Нет ничего более безвредного! И даже полезного… Опасно испытывать на наших пациентах новые, порой с серьезными побочными эффектами лекарства зарубежных фирм, как принято в наших больницах!

– Эти испытания проводятся на добровольцах…

– За рубежом тоже есть добровольцы. Только там нельзя это делать без страховки, и в случае ухудшения состояния пациента фирма обязана уплатить ему серьезную сумму за ущерб здоровью. А у нас – пожалуйста! – Он широко развел руки. – Вреди! И без всякой страховки, по официальному разрешению Минздрава! Вот и рвутся к нам, на почти бесплатный испытательный полигон!

Начальник главка ощутил словно толчок в сердце. Это было не в бровь, а в глаз. Он как раз на днях собирался в Париж, где предстояло заключить соглашение на апробацию очередного препарата в российских больницах. Миллионы долларов отпускают там на такие цели, ему от этого тоже кое-что перепадает… Он предвкушал такие командировки в компании с прелестной Анастасией Антоновной, мысленно наслаждаясь свободой от посторонних глаз, приветливейшим обхождением принимающей стороны и возможностью сделать такие приобретения, о которых прежде и мечтать не мог… А если лечению Акиншина дать ход, кто будет приглашать его в эти дивные поездки, где он и радость получает и зарабатывает при этом!

– Надо с Сухиничевым посоветоваться, – сказал он.

Настал черед Евгения вздрогнуть от неожиданности. Сухиничев, опять Сухиничев, везде Сухиничев, нигде без него не обходится!

– Не надо, – сказал он, тяжело вздохнув. – Его мнение вы можете прочесть в «Ведомостях Академии наук». Он мой даже не оппонент, а ярый противник.

– Ну вот видите…

– Но именно клинические испытания докажут, кто из нас прав.

– Да ведь это очень дорогое удовольствие, – вставил один из приглашенных «онкологов». – Вы знаете, сколько оно стоит? – Для наглядности он потер щепотью, изображая счёт купюрам.

– Догадываюсь.

– И у вас есть такие деньги?

– Конечно нет.

– Тогда ищите спонсора.

– Молодой человек, мы имеем дело только с серьезными, известными учреждениями и фирмами, – включился в обсуждение второй «онколог». – Вы кого представляете? Ах, себя? Гм… Советую вам поехать на Запад, там вам всё сделают.

– Почему вы все ссылаетесь на Запад? Мы что, второсортные? – Евгений стал терять терпение. – Да Запад сам меня нашел! И недурную сумму, между прочим, мне предложили за ноу-хау! Вам это ни о чем не говорит?

Собеседники с интересом воззрились на посетителя.

– Ну и что вы ответили? – чуть не хором воскликнули оба. – Согласились?

– Нет! Иначе зачем бы я шел сюда? Отдать – значит потом свое же покупать у них вдесятеро дороже, как произошло со многими нашими изобретениями. Их корпорации не промахнутся! А может и не продадут никуда, ни за какие деньги – используют только у себя, для узкого круга. И такое может быть…

Окинув взглядом «консилиум», Евгений окончательно сник. Удачей тут и не пахло. Он поднялся было, чтобы уйти, но хозяин кабинета остановил его жестом. Растерянность читалась на его лице.

– Подождите. Мы же ни о чем не договорились. Оставьте вашу заявку, мы рассмотрим и сообщим.

Душа Евгения снова всколыхнулась надеждой.

– Сколько придется ждать?

– Разберем в ускоренном порядке, в течение месяца-двух.

Два месяца! Евгений мысленно ахнул. Сколько за это время может произойти непредвиденного!

Он и не подозревал, как был близок к истине.

* * *

Многоэтажный дом, где жил Евгений, стоял на берегу автомобильного потока, и по ночам он нередко просыпался от вздрагиваний кровати, пугливо трясшейся от грохота машин. Сегодня его дважды будило это «домотрясение», и он встал поздно, лишь под утро погрузившись в новый, зыбкий и неуверенный сон. Позевывая, он занялся гимнастикой, силясь разогнать тяжесть в голове. Перед глазами, привыкшими к бесконечной веренице громыхающих, звенящих, гудящих на разные голоса грузовиков, самосвалов и легковушек, за окном предстало полупустое воскресное шоссе. Это примирило его с домом, из которого ему все время хотелось переехать, но мысль, владевшая им с первых дней вселения, так и осталась намерением: его поглощала работа, а теперь и трудное дело внедрения своего открытия. Евгений вынул стопку бумаги, заправил авторучку и проделал другую подготовительную работу на письменном столе, намереваясь приняться за очередную статью в научный журнал, а потом и за обращение к властям – кому и куда именно, он еще не решил. Он не успел придвинуть кресло, как в прихожей трескуче просигналил телефон. «Наверное, Зотов, – подумал Евгений. – Хорошо бы. Сейчас так нужны его идеи…» Но это был не Зотов. – Господин Акиншин, вы уже пришли к какому-то решению? – после вежливых приветствий осведомился мистер Джеймс Элиот. – Мне только что из Лондона позвонили, интересуются… Все. Деваться некуда. Надо что-то сказать. Но что? – Вы ведь знаете, что я не один, – как можно спокойнее ответил Евгений. – У меня есть соавтор.

– Да, знаем. Как и то, что основной разработчик – это вы. Но неважно. Что это меняет?

– Он считает, да и я так же думаю, что наша работа и наши имена должны быть обнародованы.

– Нет, – твердо сказал мистер Джеймс. – Сэр Бэкхем считает, что мы вашу работу покупаем, и на этом все.

– Нет, на таких условиях мы не согласны. Первоначально вы обещали помощь во внедрении открытия. Почему это должно быть анонимно? Не потому ли, что внедрения не будет? Мы разочарованы…

– Мы тоже, – парировал мистер Джеймс. – Я доложу заинтересованным лицам. Но вы все-таки подумайте. Может быть удастся достигнуть компромисса? Подумайте, – настаивали на другом конце провода. – Как бы не пришлось пожалеть…

Евгений бросил трубку, даже не попрощавшись. Вот оно, развитие событий! Сейчас даже не трудились маскировать угрозу… Он обхватил лоб руками. С тоскливой неразберихой в душе, в сумятице чувств, словно сбившихся в клубок, стала обозначаться сперва неясная, как робкое прикосновение, потом все более отчетливая мысль: конец. Конец чего? Почему конец, зачем? Все в нем сопротивлялось этому, а мысли, несшиеся в беспорядке, как отступающее войско, уже не могли ни смести, ни поглотить этот одинокий обелиск.

В дверях показалась Лора.

– Они?

Евгений кивнул.

– Женя, что-то надо делать. – Она подошла к телефону, набрала номер Зотова.

– Андрей, привет. Сможешь сейчас приехать? Давай, ждем.

* * *

«Пом пулям?» – смеясь, сказала Лора, кивнув на дверь. Так звучало «Пойдем погуляем» на языке их детей. Обсуждать сложившуюся ситуацию действительно лучше было на улице, не опасаясь заинтересованных ушей.

Они шли через парк то молча, то высказывая вслух продолжение своей мысли, тут же находившей понимание и отзвук в душе другого.

– Ты знаешь, что они сделают после твоего окончательного отказа? – рассуждал Андрей, когда они втроем прикидывали то одно, то другое решение в поисках выхода. – Похитят твою семью. А после этого ты сам пойдешь и выложишь им все, причем бесплатно. И хорошо еще, если останешься жив. Но скорее всего нет – надо же спрятать концы в воду.

– Но это ведь не так просто – в чужой стране…

– У них чужих стран нет, как ты сам прекрасно знаешь, везде работают свои люди. А в нашей сейчас ничего не стоит и похитителей найти, и убийц нанять, тем более за большие деньги.

– Ты прав, – задумчиво согласился Евгений. – Если уж с итальянским премьером Альдо Моро, человеком высокого ранга, так зверски обошлись, то что тогда говорить о нас, обычных гражданах…

– А разве его убийство – тоже их рук дело? – удивилась Лора.

– Конечно. За смертью Альдо Моро стояли важные члены «Римского клуба». Они не раз угрожали Моро уничтожить его, если он не откажется от своих планов индустриального развития Италии. «Римский клуб» требовал от итальянского лидера «нулевого» экономического роста и сокращения населения страны, а он не подчинился. И его убрали. Точно так же поплатился жизнью за непослушание пакистанский генерал Зия Уль Хак…

Все трое удрученно замолчали – в печальных размышлениях о могуществе и всесилии Комитета 300.

Впереди шла женщина с девочкой в нарядном, с оборками, платье. Евгений с улыбкой посмотрел на ребенка, как всегда с умилением смотрел на всех детей. Девочка держала гладиолус. «Вот я и не заметил, как гладиолусы пришли на смену тюльпанам, – подумал он. – Как быстро пролетело время! Нескольких месяцев как не бывало…» Пик лета был уже позади, цвели и благоухали клумбы, шмели басовито гудели над ними, растерянные от богатства выбора, и, решившись, приникали к цветку, выискивали что-то, перебирая лапками. Дрозды учили летать птенцов, кошки подкарауливали неловких, и с добычей в зубах, воровато оглядываясь, шныряли в кусты.

– Так что выход один – исчезнуть, – подытожил все их рассуждения Андрей. – До лучших времен. Когда будут другие правительства, другие комитеты, другие люди в них.

Оба подумали об одном и том же – об РНК.

Вот и пригодилось им их побочное, попутное открытие, сомкнувшееся по результатам с работами других ученых. От Макса Оденса, с которым Евгений вступил в переписку по интернету, он узнал о таких же результатах. «Из 10 крыс с нормальной продолжительностью жизни 800–900 дней 5 крыс составили контрольную группу, а остальные 5 получали еженедельные инъекции РНК, – писал Оденс. – Все крысы питались одинаково. После 12 недель эксперимента наблюдалась разница в поведении, весе и других показателях. Пять контрольных крыс умерли, не дожив 900 дней. Из тех, которые получали инъекции РНК, четыре умерли в возрасте 1600–1900 дней и одна – в 2250 дней…» Но Евгения поразило другое: Оденс признался, что вводит себе экзогенную РНК мозга погибшего юноши! «Впрочем, история знает немало примеров, когда исследователи вводили себе опасные бактерии или вещества, чтобы знать, как развивается болезнь и что чувствует больной, – думал Евгений. – Кажется, Мечников выпил даже культуру холерного вибриона…»

Оденс сообщал, что чувствует себя так, словно к нему вернулась молодость. А на вопрос о внешности, интересовавший Евгения после его опытов с животными, ответил, что изменился и внешне – в чем-то стал похожим на своего донора. В его ответах были и практические детали: периодичность, дозы инъекций, безвредные для организма и не вызывающие отторжения, выведена даже некоторая закономерность омоложения – если сложить возраст донора и реципиента и разделить пополам, получится примерный срок, на который жизнь возвратится вспять. А если в течение жизни периодически возобновлять инъекции, можно продлевать свой век ещё и ещё…

Но однажды Оденс на связь не вышел. Евгений обращался к нему снова и снова, но ответа не было. А потом на запрос ответила его ассистентка: Оденса нет, он исчез. Куда, где он сейчас – никто не знает…

Теперь все трое всерьез были готовы воспользоваться опытом Оденса.

– Но сначала надо выиграть время, – сказала Лора. – Женя, ты позвони и скажи им, что компромисс возможен, что Андрей как соавтор просит у них каких-то письменных гарантий, что ты позвонишь дополнительно, как только будут собраны для передачи все документы на открытие…

– Я тоже позвоню, – предложил Андрей, – для надежности.

Устрою какой-нибудь торг. В этих препирательствах пройдет пара месяцев, а мы за это время успеем принять меры. Нельзя давать им работать на опережение.

* * *

Пришла беда – отворяй ворота. Не успели они с Евгением выработать программу действий, как пришлось Андрею срочно сорваться на север, к местам своих постоянных экспедиций. Позвонил его ближайший помощник: приезжие «абреки» достали, грозятся погубить всю рыбную молодь, если не откупимся. «Что делать, Андрей Михалыч? Столько лет труда, колюшка уже новой породы вывелась, вдвое крупнее…»

Так. «Черные» уже и до севера добрались. Всюду, как тараканы, расползлись любители халявных миллионов, наглые, жестокие и безнаказанные, сделавшие рэкет и убийства своей профессией. Джигиту работать западло, а жить красиво хочется. Значит, надо отнять у того, кто работает. А у него-то что отнять? Исследования ещё не закончены. Правда, иногда кто-нибудь, прослышав или прочитав о его чудодейственном эликсире, находит автора, умоляет помочь. Деньги за помощь предлагают, сами дают – он не просит. На эти «пожертвования» и держит Андрей садки, небольшую запруду в речке, где выводит с помощью селекции более крупную породу колюшки – работа с обычной, слишком мелкой, требовала больших усилий – и экспериментирует со своим знаменитым эликсиром.

Сейчас Андрей возвращался из своей незапланированной поездки, исчерпав эпизод, ради которого пришлось здесь появиться, и проклинал негодяев, из-за которых он терял драгоценные дни и терпел мытарства, вынужденный добираться до станции на перекладных. Вдобавок уже чувствовалось приближение зимы, погодные сюрпризы никаким прогнозам не поддавались – за день можно было ожидать перемен и дважды и трижды. В средней полосе еще цвели астры и хризантемы, а здесь выпадал снег, напоминали о себе морозы, все реже таявшие в дожде. Вечером на поселок спустился густой туман, он уже подобрался к лесу, стволы огромных елей словно дымились в гигантском пожаре. Огни фонарей растекались в зыбкой пелене, и в каких-нибудь полусотне метров поселок можно было угадать лишь по чуть более светлому пятну в тумане.

Автобусы в межсезонье ходили редко, на последний, не зная расписания, Андрей опоздал, и теперь с тоской думал о предстоящем десятикилометровом «марш-броске» по скользкой разбитой дороге, если не подвернется попутная машина. Надежды же на нее было мало. Днем здесь машины сновали взад-вперед, но к вечеру дорога становилась пустынной: автобусы отвозили немногочисленных пассажиров с вечернего поезда, самосвалы, ссыпав у края дороги последние кучи гравия, устало громыхали в гараж, к этому времени успевали развезти по домам местное начальство вседорожные «уазики» – других легковушек здесь пока не водилось.

Андрей потихоньку шагал, разъезжаясь на кочках мокрыми валенками, прикидывая, сумеет ли вовремя добраться до станции и успеть на проходящий поезд. Неожиданно раскатанная колея перед ним озарилась слабым светом фар, размазанные огни колыхались, ныряли по рытвинам, ощупывая дорогу, становились всё ярче, и вскоре рядом с Андреем притормозил грузовик.

– Далеко тебе, парень? – высунулся из кабины солдат-водитель. В этих краях люди привыкли к взаимной выручке.

– До станции.

– Давай, садись.

В кузове Андрей оказался не один: ещё человек пять солдат в стёганках сидели на груде колотых дров. Андрей тоже разгреб себе местечко и сразу оказался в окружении больших теплых спин, что было весьма кстати – он основательно продрог. Водитель дал ему ватник («Наверху знаешь как свистит!») и Андрей понемногу согревался, тепло стало не только телу, но и душе – от благодарности за отзывчивость и заботу.

Грузовик тряхнуло на выбоине, и пассажиров подбросило вместе с дровами словно вареники в дуршлаге. Следующий толчок швырнул их всех вповалку. Машина накренилась, поленья со звонким стуком посыпались на дорогу. Грузовик, трясясь и подпрыгивая, тормозил скользившими колесами, его вынесло почти поперёк дороги. Позади, метрах в двадцати торчало из-под снега огромное бревно.

– Слава Богу, не перевернулись… – Все вздохнули с облегчением. Отряхиваясь, начали устраиваться поудобнее на прежних позициях.

– Раздолбили уже и настил, – кивнул на бревно немолодой военный, видимо, старший группы. – Осенью для лесовозов мостили. Да разве ж это дорога для таких машин? Эх, дороги… – сокрушенно протянул он. – Сколько здесь техники угроблено! Бетонка и половины этого не стоила бы…

Грузовик медленно разворачивался в прежнем направлении, тяжело вспахивая мостами снежное крошево, с трудом выполз на колею и снова понесся вскачь. Каждый его винтик стонал и дребезжал, казалось, машина вот-вот распадется на все свои составные части, Андрей даже представил, как все они при очередном толчке очутились бы посреди дороги на огромной куче дров и железа.

Он обратился было мыслями к предстоящему вмешательству в свою генетическую программу, пытаясь спрогнозировать, какой в итоге может оказаться его внешность, но отвлекшись на сложности пути, потерял нить и стал безучастно смотреть на столько раз уже виденную дорогу. Сумрачные ели сомкнулись по ее сторонам, тоску нагонял он даже днем, этот угрюмый, полный мрака и сырости лес севера. Могучие ели расступались словно нехотя, цепляясь за отторженное пространство мощными переплетениями корней, нависая ветками. Кто-то не успел пригнуться вовремя, и целый сугроб свалился путникам на головы. Чертыхаясь и отплевываясь, парни неистово забарабанили по крыше кабины: веткой у солдата сбило шапку. Машина, ковыляя, замедлила бег и, переваливаясь, словно хромой с костылём, остановилась. Солдат вернулся, взобрался в кузов. Грузовик вздрогнул, толкнулся было вперед, но тут же откатился снова. Мотор несколько раз натужно взревел, колеса закрутились на месте, выбрасывая фонтанчики снежных комков. Хлопнула дверца – шофер вышел выяснять обстановку.

– И черт нас угораздил именно тут остановиться! – послышался его голос. – Здесь уже до нас кто-то сидел – ишь, как все изрыто! Даже елок накидано…

Мужчины, вздыхая, слезали на подмогу. Грузовик толкали, окапывали колеса, снова толкали… Взвывая, он только качался взад-вперед, как маятник. Машина дрожала от натуги, и Андрей невольно напрягался вместе с ней при каждом рывке мотора, словно это страдало и выбивалось из сил живое существо.

– Давайте попробуем дрова, – предложил он. Взобравшись наверх, сбросил несколько охапок поленьев, спрыгнул и стал мостить вместе со всеми. Мужчины уперлись в борта грузовика:

– Р-р-раз, два – взяли!

Медленно, будто наощупь, машина тронулась по дровяному коврику. Колеса пошли увереннее, рывок – и разметав поленья в стороны, грузовик выкарабкался из ямы. Все бросились по своим местам, владелец дров, торопливо подобрав вдавленные в снег чурки, протиснулся в кабину. Машина заковыляла дальше.

Андрей трясся на дровах, утешая себя тем, что лучше плохо ехать, чем хорошо идти. Он вернулся к мысли об инъекциях чужой РНК. Сходство с погибшим в разборке «братаном» его не коробило, тот был вполне ничего себе, достаточно мужественного обличья, хоть и лысый, но голый череп вовсе не свидетельствовал о скудной шевелюре: у людей его сорта вошли в моду бритые головы. Везет же ему на бандитов, думал Андрей, там «братан», здесь «братан»… Мысли его переключились на недавние события, он в подробностях вспоминал встречу с типом, требовавшим у него деньги. Проанализировав каждое слово и каждый жест, поворачивая так и эдак все оттенки сказанного, Андрей окончательно успокоился, уверенный, что в его сферу вымогатели больше не сунутся.

Их посланец явился к нему, одетый в нечто среднее между камуфляжной формой десантника и охранника на рынке. И чуть не с порога заявил: «Делиться надо».

– Чем делиться? – вскипел Андрей. – Вот этими мальками? Бери, жри! Только когда заболеешь раком, ко мне не приходи…

– Я не заболею.

– Ага. Не успеешь. Жизнь у вас на сюрпризы бога-а-атая!

– А ты не каркай. И вообще поосторожнее со своими прорицаниями!

– Смотри, какие слова знает! – насмешливо покачал головой Андрей. – А что мне с тобой осторожничать? – Андрей уперся в лицо «гордого горца» недобрым взглядом. – Кто вас сюда звал? И чего вам на своем Кавказе не жилось? Припёрлись в чужой монастырь со своим уставом и хозяйничаете… Не ждите, когда с вами тут разберутся!

– Ментам пожалуешься, да? – Пренебрежительная ухмылка, появившаяся на лице рэкетира, не укрылась от Андрея. Не боятся, значит. Запугали или купили.

– Еще чего! Сам не дистрофик, как видишь. А на твою банду у меня своя компания найдется. На хитрую задницу есть хер с винтом, как говорят у нас в Ростове. Слышал про такой город Ростов-папа? Так я оттуда. Только свистну – завтра же здесь мои дружбаны будут…

– Не успеешь.

– Неважно, другие успеют. Есть кому. По стенке вас размажут, ваше счастье, если на свой Кавказ целыми уберётесь… – Андрей блефовал во всю, уже и сам веря в то, что говорил.

Услышав про Ростов, «джигит» поскучнел лицом. Ага, в точку попал, злорадно подумал Андрей.

– И скажи вашим, – продолжал он, – не дай бог, если с этими рыбешками что-нибудь случится, я буду знать, кого искать. И найду, будь уверен!

Андрей встал из-за стола, дав понять, что разговор окончен, а любителям легких денег тут ничего не обломится. То, как он попёр их, инстинктивно взятый им тон оказался единственно верным – сила уступает только силе. Ни к нему, ни к его помощнику больше не приходили – решили, видно, что нарвались. Андрей, успев нанять сторожа приглядеть за садками, поспешил домой.

…Наконец-то! Ожили, весело зашевелились продрогшие на ветру неуклюжие фигуры, завидев теплые окна станционных домишек: основная часть пути пройдена, до военного городка было теперь рукой подать. Андрей посветил зажигалкой на циферблат часов: в запасе до прихода поезда оказалось целых двадцать минут! Грузовик затормозил на асфальтовом пятачке перед перроном. Андрей спрыгнул за борт.

– Счастливо, попутчик! – Высунувшись из окна, водитель сделал приветственный жест.

– И тебе удачи! – откликнулся Андрей. – На вот, согреешься… – Бутылка спирта перекочевала из его сумки в кабину водителя.

– Ххо-о-о! – ахнул тот. – Самая уважаемая здесь валюта! Спасибо, приятель. Ну-у погудим сегодня…

Помахав остальным на прощанье, Андрей быстро зашагал в темноту, предвкушая близкий отдых в убаюкивающем вагоне, где можно оттаять от тепла и выпитой рюмки, с аппетитом навалиться на всю подряд еду и вытянуть наконец на постели усталое, настуженное, намаянное многочасовой работой тело.

* * *

После размолвки с Акиншиным мистера Джеймса Элиота охватило сожаление о сказанном. Все выглядело настоящей ссорой – а что это, если не ссора, когда человек швыряет трубку, не докончив разговора? Не надо было говорить Акиншину о том, что он может пожалеть о своем упорстве. Проницательность, умение разбираться в людях, не чуждые мистеру Джеймсу, подсказывали ему, что угрозами гения не возьмешь. Только неприязни дождешься, а с неприязнью дела не сделаешь. Не так нужно обращаться с подобными людьми, не так…А как? Тон задал сэр Эдуард Бэкхем, слишком круто взял. И его теперь торопит, вынуждает действовать в таком же темпе… А он бы не спешил. Сыграл бы на увлеченности, на интересе: лабораторию предложил, обезьян, испытания на онкологических больных, у которых нет уже шансов выжить…Потом Акиншин уже никуда бы не делся, ловушка захлопнулась. А теперь он, мистер Джеймс, что может сделать? Возможен, конечно, и силовой вариант, сэр Эдуард наверняка его предусматривал, но лучше, на взгляд мистера Джеймса, все же мирное соглашение. И он сейчас именно об этом думал. Как подипломатичнее достичь замирения, расположить к себе, развеять настороженность. Задача теперь, увы, осложнялась.

Мистер Джеймс решил не раздражать Акиншина новыми звонками. Семён, российский служащий корпункта, которого он попросит встретиться с ученым, на первых порах добьется большего. Парламентеру он подскажет, как встретиться, о чем говорить. А там, глядишь, все пойдет как надо, диалог наладится.

В один из вечеров охранник Семён, бывший десантник, караулил Акиншина у подъезда его дома, получив задание затеять с ним разговор по душам. Мистер Джеймс составил целую программу этого чувствительного разговора, начиная с просьбы о помощи, переходящей затем в восторженные отзывы об Акиншине мистера Джеймса, от которого Семён о великом медике узнал, и далее по схеме. И сейчас, шагая у дома в ожидании встречи, Семён мысленно повторял выученные тексты своего монолога.

Ждать пришлось долго. Уже темнело, когда какой-то верзила вошел в подъезд и исчез там. А вскоре Семён увидел человека, по приметам совпадавшего с обликом Акиншина, он направлялся к дому. Семён замешкался, заговорить не успел и пошел следом. Но как только Акиншин (это был он) вошел в подъезд, Семён услышал короткий вскрик. Сноп яркого света от фонаря полыхнул Евгению в лицо, он инстинктивно вскинул руку и получил сильнейший удар – вместо головы он пришелся по руке, защитившей глаза от света. И тут же фонарь полетел на пол, зазвенев разбитыми стеклами, на его владельца кто-то набросился, и они покатились клубком. Евгений не сразу понял, кто из них напал на него, пока насевший сверху не пропыхтел задышливо: «Бандит! Киллер!» Евгений бросился на помощь, вдвоем они почти скрутили верзилу, из его рук выпал пистолет, который он пытался нашарить. В какой-то момент бандит лягнулся длинными ногами, вывернулся и выскочил вон.

– Спасибо! Вы спасли мне жизнь! – горячо благодарил Евгений незнакомца. – Я у вас в неоплатном долгу!

– Пустяки, отряхиваясь, сказал десантник. – Я рад, что помог такому человеку. – И представился: – Семён.

– Евгений. – Он протянул было руку для пожатия, но охнул от острой боли, не в силах ее поднять. – Так вы меня знаете?

– А как же… Я вас и ждал. Но не думал, что все так выйдет. Мне нужно было с вами поговорить.

Евгений решил, что перед ним человек, которому нужна его помощь медика.

– Конечно, конечно! Пожалуйста! – с готовностью отозвался он. – Обязательно помогу – вам или тому, ради кого вы пришли. Ведь я ваш должник на всю жизнь…

Рука невыносимо болела. Она разбухала и наливалась тяжестью.

– Мне надо придти в себя, – почти простонал Евгений. – Давайте встретимся завтра? Приходите ко мне в институт, вот адрес и телефон. – Он протянул визитную карточку. – И возьмите этот пистолет, он ваш законный трофей. Кстати, а кому нужна моя помощь?

– Мистер Джеймс Элиот, у которого я работаю, попросил меня встретиться с вами и поговорить, – забыв все инструкции и наставления, простодушно ответил Семён. Ему тоже требовалось придти в себя.

Евгений ошалело осмысливал сказанное. «Ну и дела! – ахнул он про себя. – Два охотника по мою голову! Убийца и спасатель лицом к лицу…»

– Считайте, что уже поговорили, – сказал Евгений прощаясь. – Передайте ему привет и благодарность за то, что прислал вас. Иначе бы мне не сдобровать!

* * *

«Гарун бежал быстрее лани, быстрей, чем заяц от орла…», – мысленно процитировал Евгений лермонтовского «Беглеца», приближаясь к родительскому дому. Он уже виднелся сквозь зелень садов подмосковного поселка, слегка тронутого урбанизацией, но все еще живописного и привлекательного для дачников. К частному сектору уже подступали многоэтажные громады нового жилого квартала, предрекая милым домикам близкую кончину: в разросшейся Москве уже не помещались людские скопища, в которых растворялись воры, бандиты, мошенники, разъевшиеся на чужом горе и скупавшие целые этажи квартир. «Скоро некуда будет вывозить детей из загазованного города, – думал Евгений, – снесут ведь, найдутся и законы, и поправки, и уловки…»

Он вернулся мыслями к своему опасному положению. Нападение в подъезде не было случайным, это ясно. Ему удалось уцелеть благодаря неожиданной помощи незнакомца, присланного мистером Джеймсом Элиотом. Нападавший видимо не ожидал такого оборота дел, он даже пистолетом не успел воспользоваться. Не успел – в другой раз постарается. В том, что «другой раз» настанет, Евгений не сомневался, как и в том, что «привет» этот от сухиничевской команды, которой надо как-то нейтрализовать конкурента. Теперь даже не знаешь, откуда ждать очередной пакости, от своих или чужих – обложили со всех сторон. Ему открылась печальная истина: внедрить свое открытие им с Зотовым не дадут. Придется временно использовать его иначе, ради чего он и ехал сюда.

Евгений подошел к калитке дворика, усаженного цветами, с удовольствием остановив взгляд на крепком, свежеоштукатуренном доме: его стараниями он, построенный больше полувека назад, выглядел как новый. Почуяв своего, залаял, подвизгивая, Пират, шарахнулись к забору куры, приподнялась со своего места на солнце кошка Муська.

– Глянь-ка, Муська… Все еще живая… Мам, сколько же ей лет, а? Сколько себя помню, здесь всегда Муська…

Мать выпрямилась над клумбой с петуниями и пошла навстречу, радостно раскинув руки для объятий.

– Да ей лет уж двадцать, наверное, – ответила она весело, – она у нас долгожительница. А чего ей? Не пьет, не курит, на свежем воздухе да на хороших харчах…

Это была когда-то красивая, а теперь старая, облезлая, с рваным ухом и прищуренным от старости глазом кошка. На редкость умное и доброе животное. Родная дочь, которую она кормила и облизывала, теперь обижала ее и отбирала лучший кусок, когда Муська медленно мусолила его своими старыми, стертыми зубами. Но она была незлобива, принимала все как должное и покорно уступала молодой и сильной. А забредя куда-нибудь в теплый уголок, с готовностью подставляла свои соски, чаще всего пустые, подрастающим котятам. Своих детей она теперь не имела, разве что изредка, случайно, но не делала разницы между своими и чужими, и охотно кормила внуков и правнуков, пока их молодые мамаши бегали на свидания.

Евгений погладил Муську, приласкал Пирата и пошел за матерью в дом.

– Мам, мне надо на некоторое время скрыться, – начал он, усевшись под божницей. – И чтоб никто не знал, где я. Приходится спасаться. – Евгений рассказал обо всем, что приключилось с ним за последнее время. – Нелепая ситуация: я стал заложником собственного открытия. Сейчас выход один – исчезнуть. Лора с детьми пока в пансионате на море. А там, надеюсь, мой план сработает. Надо папу предупредить. Кстати, где он?

– К брату поехал, вечером вернется.

Евгений задумался.

– Могут, конечно, и сюда добраться, будут искать по всем адресам. – Он тяжело вздохнул. – Не лучше ли к соседке поселиться в качестве дачника? Она здесь недавно, меня не знает…

– Ни в коем случае, – покачала головой мать. – Старуха совсем ополоумела – подглядывает за жильцами, мне молодая женщина жаловалась…

Дачница жила в смежной комнате с хозяйкой, рассказывала мать. Общая дверь была заколочена, а верхняя стеклянная часть завешена газетами с хозяйской половины. Когда молодой человек, снимавший дачу по соседству, заходил к ней в гости, газета на двери сдвигалась, давая место любопытному старухиному глазу. Сначала женщина делала вид, что не догадывается о ее проделках, и, как ни в чем не бывало, вела с гостем дружелюбную, но чинную беседу. Глаз, разочарованный, вскоре исчезал, но стоило голосам смолкнуть, как он появлялся снова. Дачнице было смешно и противно. Порой она нарочно дразнила хозяйку многозначительными паузами и вздохами в разговорах со своим приятелем. Она повесила со своей стороны плотную занавеску, но вскоре просто съехала.

– Останешься здесь, у меня, – подытожила мать. – Для всех, кто увидит, ты мой дачник. Волосики давай подкрасим…Да они и без того у тебя какие-то другие, словно бы не твои…

Евгений улыбнулся. Хорошо. Значит, изменения уже заметны.

– Усы, бороду отпускай, – продолжала мать, – чтобы тебя ни соседи, ни твои «охотники» не узнали. Оборудуй мансарду и работай.

Мать прошла к отгороженному от общей комнаты уголку, где стояла плита с газовым баллоном и вились над раковиной трубки самодельного водопровода, достала из холодильника кастрюли.

– Сейчас подогрею тебе борща, подкрепись. – И обернулась встревоженно: – А как с документами быть? Вдруг участковый заявится – якобы с проверкой…

Евгений положил на стол паспорт. Об этом он тоже подумал. Поэтому заглянул в отделение милиции, пожаловался на утрату всех документов: украли кейс прямо из машины.

– Приехал к другу на день рождения, пошли в ночной клуб, там и украли.

– К кому приехали? – спросил милицейский невозмутимо. Ситуация была слишком обыденной. Да и прилично одетый, интеллигентного вида мужчина подозрений не вызывал.

– К Акиншину. – Евгений назвал свой адрес и телефон. – Позвоните туда, вам подтвердят. – И поставил на стол подарочную коробку коньяка «Хенесси».

– Пишите заявление.

Милиционер ничего проверять не стал. Так Евгений стал Олегом Николаевичем Шашиным, якобы сводным братом Лоры.

Небольшая комнатка в мансарде, которая обычно использовалась как кладовка, была светла, тепла и проветривалась через низкое продолговатое окошко, открывавшееся как фрамуга. Евгений выстроил на столе пробирки с реактивами, включил крохотный холодильник и поставил туда колбы с субстанциями. Достал из сумки термос, вынул обложенный льдом цилиндр с законсервированной РНК, приготовил спиртовку и шприц. Он уже закатал рукав, когда на пороге появилась мать и замерла в дверях с испуганно округлившимися глазами.

– Не пугайся, мам, – засмеялся Евгений, – это не наркотики. Видишь ли, мне нужно радикальное, а не бутафорское изменение внешности. Эти инъекции мне помогут. И я уже начал.

– А-а, вот почему я вижу в тебе что-то другое. Как будто моложе стал, и волосы вьются… Я подумала, может ты специально прическу сделал…

– Помоги лучше, подержи жгут, пока вена обозначится. Все, спасибо. Иди, мама, я отдохну.

Евгений открыл окно и прилег на железную казарменную койку. В мансарду хлынул душистый деревенский воздух и шум близко расположенных жилищ. Двухэтажный соседский дом, полный дачников, которых распихали по углам трое его совладельцев, скрипел, шуршал, стучал, перекликался на разные голоса. В битловские ритмы, исторгаемые магнитофоном на другой половине дома, вплетались вопли Пугачевой, несшиеся из репродуктора, который включала на всю мощь глухая старуха-хозяйка.

– Тли-то, тли развелось, ужас… – причитала она, обходя свою крохотную часть сада. – И куда только воробьи смотрят…

Соседи трясли яблоню, наполняя корзины для базара.

– Куда трясешь на сарай! – кричал со своей половины совладелец. – И так всю шиферь побили! Если ветки не спилишь, я ее вообще срублю!

– Только попробуй, – огрызался хозяин яблони.

– Я тебя… – сыпал нецензурщиной сосед. – Не доводи, когда я из терпения лопну!

– Лопайся, грамотей… Говорить не умеет, а ругаться – прямо виртуоз!

– Я тебе, умник, щас врежу… Я те врежу так, что всех своих умственных чувств лишишься!

Воцарилась зловещая пауза.

– Сергун! – взвизгнул женский голос.

– Я ему щас… – рычал владелец сарая. – Были зубы в ряд, станут в кучку!

– Сергун! – вопила женщина.

Евгений захлопнул окно. Ссоры из-за яблони раздражали и вызывали недоумение: казалось странным, как могут волновать такие пустяки, как падалица на крыше, чья-то грубость или теснота в электричке. Нечувствительный ни к чему, кроме собственных переживаний, он скользил по всем этим житейским мелочам безучастным взглядом человека, которому известна истинная суть страданий. Он устал до безразличия ко всему и теперь думал о том, удастся или не удастся заснуть на этот раз. Все последние недели, взвинченный из-за необходимости постоянно быть начеку, мысленно прокручивая все варианты, при которых удалось бы избежать опасности для себя и семьи, Евгений подолгу лежал без сна, незаметно выключался лишь после снотворного и вставал наутро с тяжелой головой и скверным настроением. Последний сон, который он видел, был странный (как, впрочем, и все сны) – бушующее море, огромные волны, которые мешали двум лошадям выбраться на берег. Они плыли, но едва подбирались близко к берегу, как их накрывала волна, с шумом оттаскивая назад. А на берегу их ждал парень, тот самый, что разбился на мотоцикле и чью РНК Евгений себе вводил, но во сне юноша был живой. Он не был Аполлоном по строгим канонам мужской красоты – худощавый, без рельефных, четко обрисованных мускулов, но было в его облике что-то невыразимо притягательное. Может быть, светлые вьющиеся волосы, густые и тонкие, как руно… Или пушистые ресницы, обрамляющие крупные серо-голубые глаза? Знакомый патолого-анатом выбрал для Евгения именно это молодое, здоровое, красивое тело, так нелепо и так рано закончившее свою и без того короткую земную жизнь.

На этот раз Евгений заснул быстро, словно провалился в небытие: чувство опасности отпустило, растворилось в покое и умиротворении дома его детства. И привиделось ему нечто невообразимое – яркая радуга во мраке ночи.

* * *

Евгений ошибался: Сухиничев не только не собирался больше избавляться от него, но видел Божий промысел в том, что попытки эти не удались – Акиншин теперь понадобился ему самому. Видно, есть доля истины в поговорке «Не рой яму другому, сам в нее попадешь». Сухиничев стремился устранить конкурента, помеху своей славе и благополучию, отчасти по убеждению – он не верил в его открытие и считал, что будущее все-таки за фетальными тканями и стволовыми клетками, а здесь он признанный авторитет. И когда в дальнейших исследованиях выяснится причина нынешних неудач, тогда все недуги будут побеждены. Но на дальнейшие исследования у него теперь не оказалось времени: жизни оставалось от силы два-три месяца, да и те провлачатся в мучениях. И он метался в отчаянии, пробуя и свои, официально признанные методы, и знахарские – в надежде на чудо…

После приема пациентов на Сухиничева снова нахлынули терзания, душевный хаос стал для него уже обычным состоянием. Занятый чужими болезнями, он невольно отвлекался от своей, с беспощадной неотвратимостью напоминавшей ему заповедь древних: «Врачу – исцелися сам». Но исцеление было где-то за гранью не только его собственных знаний, но и всех существующих на этот счет. Мезотелиома, худшее из злокачественных заболеваний, которое уготовила для него судьба. Даже рак легкого – самый зловредный, стремительный, в недели уносящий жизнь, был лучше, от него по крайней мере существовали какие-то лекарства, недавно появились новые, так называемые таргетные препараты, нацеленные точно в мишень. От мезотелиомы же, этой жидкой формы рака, нет ничего. Сухиничев полистал еще одно, новейшее пособие по онкологии, просмотрел свежие номера медицинских журналов. Но и там говорилось, что существующие методы лечения рака дыхательных органов для мезотелиомы неэффективны. Только постоянное откачивание жидкости – в основе своей плазмы крови, содержащей в растворенном виде все питание, необходимое организму, только сброс этой жидкости, которая литрами скапливается в плевральной полости и не дает дышать, на некоторое, очень короткое время отодвигает смерть. Итак, приговор.

Смерть застала его в расцвете возможностей, когда он достиг всего, чего хотел, – имени, признания, безбедной жизни, настолько безбедной, что он мог ни в чем себе не отказывать и даже позволять излишества, доступные лишь богатым людям. Оставалось только звание академика, которое маячило впереди и само собой разумелось, Сухиничев был уверен, что это произойдет уже на ближайшем избрании. Только на что оно ему теперь? Чтобы объявили о постигшей науку тяжелой утрате и похоронили с соответствующими почестями?

Вот и сбылся его тяжелый, навязчивый сон, который виделся ему неоднократно в разных вариациях на одну и ту же тему: он вот-вот должен умереть, за ним уже пришли и собираются вынести гроб, в котором он лежит. Он покоряется, зная, что это неизбежно, но внутренне сопротивляется и лихорадочно ищет способа спастись, избавиться от того, что должно произойти, – ведь он здоров, полон сил и не достиг еще той черты, за которой все предстоящее естественно и закономерно. В поисках выхода ему во сне приходит спасительная мысль, что это всего лишь сон, от чего он пробуждался с чувством облегчения и счастья. Сейчас он вспомнил этот сон, наиболее полную его картину, воспроизведенную памятью среди клочков и обрывков разнородных мыслей, которые возникали, сталкивались, исчезали, порождали новые, в реальности он испытывал то же, что и во сне, – страх, протест, безысходность, надежду, не было только счастливого пробуждения. В реальности продолжал оставаться один ужас.

Он прикрыл увлажнившиеся глаза. Душа была полна непролитых слез – от жалости к себе, обиды на незаметно подкравшийся гибельный финал, на собственное бессилие. Единственная возможность, которая у него оставалась, – это покориться судьбе. Он думал о семье, о молодой жене – с некоторой неприязнью за то, что она остается жить и счастливо пользоваться нажитым им добром. Возможно его смерть станет даже удачей для молодой вдовы, он не обманывался относительно ее чувств к нему. Сухиничев машинально взглянул на себя в зеркало на дверце шкафа, пристроенное медсестрой для постоянного контроля за своей внешностью. Дряблая шея с каким-то куском подкожного жира на ямке ключицы – как у старой курицы. Еще недавно румяное, моложавое для шестидесятилетнего мужчины лицо теперь поражало бледностью, особенно контрастировавшей со слишком темной шевелюрой. У корней из-под краски пробивались седые волосы. Он потрогал их, скривился: «Чёрт… Покрасили, как забор!» Профессор молодился: сбрил усы, бородку эспаньолкой, подправлял кустящиеся брови – вокруг вертелось много смазливых девчонок.

Сухиничев отвернулся. Страдальчески сморщился, удивляясь этой своей привычке, такой нелепой, неуместной в его нынешнем положении: тут жизнь кончается, а он о внешности думает… Пусть бы он был хромым, кривым, горбатым, лишь бы жить, жить! Наслаждаться изысканной едой, роскошью, путешествиями, любовными приключениями с хорошенькими студентками, готовыми на все, лишь бы зацепиться в столице, устроиться в приличном месте и обеспечить себе безбедную, красивую жизнь. Как не хотел он расставаться со всем тем, к чему привык!

Оттянув ворот рубашки, он повел шеей, липкой от пота, всем существом ощутив влажную духоту кабинета. Подступало удушье. Всего неделя прошла, как он вышел из больницы, где ему слили два литра жидкости, и вот опять ему все труднее дышать.

– Агафангел! – позвал он помощника с непривычным для русского уха именем. – Агафангел! – крикнул он уже громче, с раздражением.

– Да-да, шеф, я здесь. – В кабинет торопливо вошел молодой худощавый врач, на ходу натягивая халат. – Сделаем еще одну инъекцию?

– А сколько уже было?

– Десять. По кубику.

– Не надо. – Сухиничев вздохнул, понимая, что одиннадцатая тоже бесполезна. – Я тебя не за тем звал.

Агафангел изобразил почтительное внимание. Он знал, что дни шефа сочтены, но ему было жаль не столько профессора, сколько хорошего, хлебного места, где можно делать деньги и научную репутацию, а у команды Сухиничева все это было. Умрет шеф, кто займет его место? И что будет с ним самим, с остальными? Остальные, правда, его мало интересовали. Поэтому Агафангел был готов сделать все, чтобы оттянуть, отсрочить роковой момент, успеть за это время осмотреться, сориентироваться и определиться со своим дальнейшим положением. Иногда в нем заговаривала совесть – он видел все несовершенство лечебных методов шефа, но социальная приспособляемость брала верх.

– Агафангел, найди способ м-м-м…достать препарат Акиншина, – сказал Сухиничев с запинкой. – Может быть, это меня подправит. Мне, как ты понимаешь, неудобно самому, я его м-м-м…непримиримый оппонент. – Он не сказал «враг» – вряд ли ассистент знает о его роли в попытках «прижать» Акиншина. – И ему не нужно знать, что это для меня, понимаешь?

Агафангел кивнул. Он догадывался, что скрывалось за словом «оппонент»: до него доходили слухи, что в попытках убрать Акиншина замешан сам шеф.

– Подумай, – продолжал Сухиничев. – Может быть, сочинить легенду о некоем пациенте, которому не помогает сухиничевское лечение, а ты, Агафангел, в отличие от других, в методы Акиншина веришь…

– Так не получится, – покачал головой помощник. – Акиншин скажет, что должен видеть пациента и его медицинское заключение, вы как медик это знаете. Любой врач так ответит. А в вашем случае это невозможно. Если, конечно, вы сами не пересилите себя и…

Сухиничев даже дернулся.

– Тогда как это сделать? – продолжал Агафангел.

– Пустись на хитрости. Прикинься единомышленником, задай наводящие вопросы, поговори с Зотовым, польсти ему…Ты что, не знаешь, как это делается? Может быть, удастся тайком скопировать формулу или добыть субстанцию…

Агафангел растерянно кивал, сознавая всю неразрешимость задачи. Но интрига становилась интересной ему самому. Он им наговорит, он наплетёт, он сразится… Кто кого?

* * *

Незадолго до решения Акиншина и Зотова уйти в подполье произошла еще одна странная история, утвердившая их в мысли, что спокойной работы им больше не видать. В кабинете по соседству с их тайной лабораторией появился новый сотрудник приютившего их института – низкорослый человечек с желто-пергаментным лицом, совершенно лишенным признаков мужской растительности, – «крошка Цахес», как мысленно окрестил его Зотов. Говорили, что это новый сменный сторож. И действительно, он появлялся по вечерам и уходил утром. Вскоре Евгений и Андрей заметили кое-какие перестановки на столе, а в ящике стопки записей лежали не в прежней последовательности.

– Андрей, ты брал рабочий журнал номер три, ну тот с записями опытов с активацией белка р53?

– Нет. А что? – насторожился Зотов.

– Он лежал в самом низу, а сейчас третий сверху, – пояснил Евгений. – Значит, кто-то хозяйничает в наших записях…

– И не только в записях, – покачал головой Андрей. – Я заметил, что моей субстанции в бутыли стало меньше – явно отлили. Ну да ничего, я вариант кражи предусмотрел. У меня там маленький секрет – балластное вещество для дезинформации. Оно создает путаницу, любители чужого ноу-хау не разберутся. А я, когда мне надо, убираю этот балласт нейтрализатором, так сказать, открываю «замок». Реактив безвредный, всегда наготове в шкафчике…

В колбах, пронумерованных от 1 до 10 – а в них и находились главные лечебные препараты, – количество содержимого не изменилось.

– Но я теперь боюсь, как бы не добавили туда чего-нибудь, – сокрушался Евгений.

– Не бойся, не добавят, – успокаивал Андрей. – Нет смысла, клинических испытаний пока не предвидится, а эксперименты уже проведены, мы о них доложили.

– Так-то оно так, но…

– Нас вычислили, – закончил его мысль Андрей.

…Директор института академик Бородин сказал на это:

– Давайте-ка, ребята, все важнейшие документы ко мне в кабинет. Не в сейф, нет, сейфы всегда особо привлекательны, а в ящик моего книжного шкафа. Здесь никто искать не будет. А у себя оставьте бутафорию.

Тайная лаборатория перестала быть тайной.

* * *

Вот и еще один ее тоскливый, без Евгения, день, наступивший с поздним рассветом и ничем особенным, как и предыдущие, не отмеченный. Дети уже перестали спрашивать, где папа. Вздохнув, Лора принялась за мытье посуды, оставшейся после детского завтрака. Отскребая кашу с тарелок, она думала о муже, вспоминая, как он, едва проснувшись, с аппетитом поглощал творог, сыр, яйца – все, что найдется в доме. Сама она лишь часам к одиннадцати начинала ощущать первые признаки голода, чему Евгений не переставал удивляться: если она не толста, не худа, не болезненна, если абсолютно в норме и даже энергична, то почему не ест? «Я ем, ем, – смеясь, повторяла Лора, – только позже, когда захочу…»

Зазвонил телефон. Лора пошла к нему нерешительно, с опаской – сюда давно никто не звонил. Со вздохом положила трубку – ошиблись номером. Почему-то подумала о Максимове: не он ли “ошибся номером”?

Она бесцельно прошлась по комнате, машинально переставляя безделушки места на место. Потрогала пестрые хвосты двух стеклянных петухов, застывших друг перед другом в драчливой позе. Когда они в последний раз виделись с Максимовым? Кажется, года три назад. Подвыпившая братия наперебой кричала в трубку, объясняя, куда, когда и к кому нужно явиться немедленно и безотлагательно, и больше всех разорялся Максимов. Когда наконец все всё поняли и Лора с Евгением приехали по названному адресу, там уже дым стоял коромыслом. Их встретили шумным восторгом, заставили штрафными бокалами “догонять” остальных, жестикулировали, хохотали, внося каждый свою лепту в этот невообразимый гвалт. А двое у окна вслушивались в слова и мысли друг друга.

– С чего это ты вдруг стала блондинкой?

Лора невольно тронула завиток возле уха. Отличный парик – никто ничего не заметил. Звонок застал ее врасплох, прическу делать было некогда, и она воспользовалась аварийным выходом. Она ответила с озорной улыбкой:

– В память о прошлом. Когда-то в молодости мне нравились блондины… – И лукаво посмотрела на него.

Максимов молча провел рукой по своей белокурой шевелюре, уже приправленной сединой, собираясь с мыслями.

– Да, лучшее, что дала нам химия, – это блондинок, – сказал он.

– Какой живучий анекдот, – сказала Лора разочарованно: Максимов снова ушел от вопроса. – Ребята, давайте выпьем за то, чтобы хоть когда-нибудь гора всё-таки пришла к Магомету! – Лора подняла бокал и пристально посмотрела на Максимова.

Он отвел глаза. По его лицу она видела, что он помнил. Тот злополучный момент на выпускном балу, когда влюбленная и страдающая, Лора подсела, будто ненароком, к нему, надеясь, что хоть теперь, напоследок, удастся как-то объясниться, тогда он и сказал ей про эту чертову гору и Магомета, который к ней идет… Лора поднялась и вышла. А за дверью, в темноте теплого вечера плакала, затаившись, чтобы не увидел громко звавший ее Евгений.

Евгений замолк – на крыльцо вышел кто-то.

– Спички есть? – по голосу она узнала Максимова.

Слабый сполох огня – и до нее донесся запах табачного дыма.

– Послушай, что между вами происходит? – спросил Евгений каким-то ломким голосом: он пытался придать ему жесткость, но это у него, всегда деликатного, не получилось, и вопрос прозвучал робко.

– Ничего, – после паузы отозвался Максимов. – Не беспокойся, я тебе поперек дороги не стану. “Уйду с дороги, таков закон, третий должен уйти…” – пропел он куплет из популярной песни.

“Дурак!” – едва не крикнула Лора из своей засады. Сердце уже рвалось из груди. “Какой дурак…” – подумалось грустно и обреченно.

… Тост шумно поддержали. – Я тоже “за”, хоть и не понимаю, – смеялась Ланка, хозяйка застолья, и тянулась к ней рюмкой через стол. – Философы кругом, Диогены…Где только ваши бочки?

– Еще не выпиты.

– Люблю за остроумие!

Максимов поставил бокал. Прошлое, освобожденное забвением от ненужных подробностей – смешных, нелепых, печальных или досадных, оставляет от события одну обнаженную суть, привлекательную или неприглядную, а суть была в том, что его когда-то любила интересная и неординарная девушка, ставшая потом женой его товарища, потому что сам он этой любовью пренебрёг. Только ли дело в том, что он не мог предать дружбу ради женщины? Или в том, что она, Лора, этой жертвы не стоила? Трудно сказать. Многое забылось. Помнился лишь вечер, полный таинственного очарования, в доме на Васильевском острове, мытье посуды вдвоем на кухне и разговор взглядов в наэлектризованной атмосфере взаимного притяжения. Их руки касаются, беря одну и ту же тарелку, а в сердце в предчувствии любви закрадывается тревога – сладкая, приятная… Они еще не встречались, но оба как будто ждали взаимовыгодного положения, а взгляды, полные значения и понимания, вели молчаливые разговоры. Бывали даже молчаливые ссоры, от которых портилось настроение обоих, и тогда чувствовалось, будто что-то нарушено, и уже не улавливалось во взгляде полного доверия… Проходили дни тревожного ожидания в преддверии чего-то важного, что вот-вот должно было произойти. Но оно так и не произошло.

– Ребята, ребята, тост был, нечего отлынивать… – взывал тамада.

– Да-да. А что же ты? – сказал Максимов, видя, что Лора поставила рюмку, едва пригубив – Сама провозгласила…

– Здоровье не позволяет.

– Ну и что… У меня порок сердца, и то вот пью.

– А ты не пей. Поживи подольше.

Он пожал плечами.

– Зачем?

Вопрос поразил ее. Неужели для него все уже в прошлом? Сама она была жизнелюбом, неистовым, как Кола Брюньон, и жизнь со всеми ее перепадами радостей и огорчений не потеряла бы для нее привлекательности даже в двести лет.

– Между прочим, у него очень умная, хорошая жена! – тыча пальцем в сторону Максимова, кричала Ланка. – Очень достойная…

– Я ведь не оспариваю, – улыбнулась Лора. – Не сомневаюсь, что она умная, достойная, спокойная и какая там еще? И что Слава с ней счастлив…

– Ну, положим, она вовсе не спокойная, и счастлив я с ней или нет – это другой вопрос, – сказал Максимов резко.

В ее душе взметнулась легкая радость. Вроде бы ничего не сказал, а приятно…

– А я думала здесь вопроса нет, – многозначительно посмотрела на него Лора.

Он промолчал.

– Ты работаешь все там же? – спросила Лора, лишь бы что-то сказать. – Сеешь разумное, доброе, вечное?

– Угу, – кивнул Максимов. – Опытный преподаватель готовит студентов к отчислению… – И усмехнулся невесело.

Ей стало неловко – словно она допустила бестактность, даже тут напомнив человеку о неприятном и досадном. Говорили, что Максимов не нашел себя в науке, разочаровался, столкнувшись с протекционизмом и подсиживанием, его выжили, из гордости он не обратился за помощью к своим и ушел на преподавательскую работу, которой втайне тяготился.

Максимов медленно зевнул, закрыв глаза и загораживая рот рукой. Лора смотрела на него и думала о странностях любви. Неужели это был ее кумир, тот самый объект ее несчастной страсти, из-за которого пролито столько слёз в бессонные ночи? Что она в этом мужчине находила? Вот уж поистине велика над нами власть не дающегося в руки. Она с жалостью думала о том, что он уже не борец, что для него все уже поздно, потому что из множества вариантов, предлагаемых жизнью, не сумел выбрать оптимальный. А может быть, это и есть для него оптимальный… Надо съездить в Истру, навестить мужа, внезапно решила она. Прошел почти месяц со времени их последнего свидания – чаще было нельзя, опасно, но теперь уже можно, успокаивала она себя, к тому же она будет очень осторожной, очень осмотрительной. Она нестерпимо скучала, да и хотелось самой увидеть, узнать, как подвигаются опыты, скоро ли наступит их счастливое завершение. Воодушевленная этим решением, она, вялая с утра из-за сумрачной погоды, ощутила необыкновенный прилив энергии, заторопилась со своим нехитрым завтраком, попутно прикидывая, на кого бы оставить детей.

В этот момент в прихожей коротко тренькнул звонок, заставив Лору вздрогнуть от неожиданности. В облаке прохладного воздуха и французских духов в прихожую вплыла крупная, величественная Инга, секретарша академика Бородина, гордо именовавшая себя его референтом. И судя по словам академика, это было сущей правдой.

– Здорово, подруга! – бодро приветствовала она хозяйку дома. – Как дела, как тут поживают мои хорошие? – И не дожидаясь ответа, чмокнула Лору в щеку.

Лора удивленно вздернула брови: ее поразил не только этот неожиданный визит, но и само приветствие – Инга своей дружбой ее не дарила. Хорошим отношением – да, дружбой – нет. Лора к откровенности – по крайней мере со стороны Инги – не располагала. Уж очень благополучная, что ли… У людей у каждого что-нибудь да есть – болезнь, семейная драма, житейские неурядицы, проблемы, от которых плохо спится… У нее же все в ажуре, все хорошо, все прекрасно и замечательно, всегда веселая, беспечальная, как высказалась однажды Инга, покуривая с сослуживцами на лестничной клетке, где обсуждалось институтское житье-бытье. Для дружбы с Ингой годились родственные души, обремененные такими же, порой неразрешимыми жизненными задачами, что и она сама. Проблема у нее была одна, но стоившая многих, и об этом все знали.

Муж Инги пьет. Согласившись лечиться от алкоголизма, он с «торпедой» под кожей опять набрался, и его едва спасли. Потом он по пьянке сломал ногу, рана не заживала, угрожая гангреной, и Инга все ценности из дому вынесла за лечение «этой шкодливой суки». Энергичная, неглупая, с хорошими внешними данными, она могла бы иметь и выбор, и другой вариант, но терпит. Возможно потому, что водопроводчик, даже трезвенник, ей не нужен, а равный по уровню, которым судьба одарила, оказался с червоточинкой. Каждый раз, когда ее артист напьется, она решительно заявляет: «Все, развожусь. Я не Макаренко, чтобы эту пятидесятилетнюю суку воспитывать!» Но запой кончался, «сука» винился, обещал, клялся – и все начиналось сначала. «А где сейчас другого взять? – говорила она. – Когда была молода, были и поклонники, и мужья… А сейчас… Поезд уже ушел». Избранник Инги «вышел ростом и лицом», находчивый, как и полагалось хорошему конферансье, он за словом в карман не лез и всегда был душой компании. Это его, наверное, и сгубило. До Инги он оставил пять жен, Инга, шестая, порывалась сама оставить его, но всякий раз, когда она собиралась окончательно разделаться, с ним что-нибудь случалось, и ей снова приходилось погружаться в его неприятности – бегать по больницам, доставать лекарства, подключать знакомства и связи, чтобы выручить его из очередной истории, и т. п. Так и тянулась эта канитель.

– Удивлена, да? – щебетала Инга, пока Лора, приветливо улыбаясь, помогала ей снять пальто. – Я давно хотела к тебе зайти, да работа не давала. Все суета какая-то, ничего особенного вроде не совершаешь, а постоянно при деле… Да тут еще мой опять с катушек съехал… – Она покачала головой, завершив это движение шумным вздохом, свидетельствующим, какого мужества ей стоит жизнь с таким человеком. – Все они твари, – прибавила она без видимой связи с предыдущим высказыванием, и ее большие карие глаза прикрылись занавесью длинных, по-коровьи прямых ресниц. – После скандала, бывает, всю ночь не уснешь – вертишься, переживаешь. А он уже через пять минут храпит!

Лора согласно кивала.

– Сочувствую. А теперь и у меня горе, – с печальной улыбкой, словно отвечая своим мыслям, – сказала она. – Теперь я тоже заслуживаю сочувствия…

Инга покосилась на нее – намек, видимо, поняла. Но оставила эту реплику без внимания.

– Тут какой-то мужик к директору заходил – насчет Акиншина, – сказала она, тряхнув освободившимися от берета рассыпавшимися кудрями. Вслед за Лорой она прошла в гостиную, села в предложенное кресло. – Меня тоже расспрашивал…

Лора крутнулась в ее сторону и впилась взглядом в собеседницу. Вот оно что! Связь визита Инги с розыском Евгения безусловно существовала.

– Тебя директор прислал? – спросила настороженно.

– Да нет, я сама решила заглянуть, рассказать тебе, подумала – может ты знаешь, что бы это значило?

У Лоры отлегло от сердца: нет, не подослана, не подкуплена, участие, похоже, искреннее…

– А как он отрекомендовался?

– Представителем какого-то научно-исследовательского института, где якобы готовы провести клинические испытания, и, естественно, сейчас для переговоров нужен автор. Но Бородина не проведешь, ты его знаешь. Задал посетителю несколько вопросов – что за институт и откуда у него, счастливца такого, появилась сотня тысяч долларов на испытания – дескать, поделитесь опытом… Научные институты же, как известно, нищие. Тот нёс что-то невразумительное насчет обещанного гранта, часть которого решили пустить на испытания, и все с разного боку заходил о местонахождении Акиншина и Зотова.

– И что Евгений Иванович ответил?

– Что они в экспедиции. Когда вернутся, ваше предложение передадим. Оставьте свои координаты… Ничего он, конечно, не оставил.

Лора улыбнулась. Настороженность уступила место радости и благодарности академику за такой ответ. Ничего не знал он о двух своих сотрудниках, а ответил правильно. Ведь это пусть ненадолго, но собьет с толку преследователей, даст хоть какую-то отсрочку, может быть на время даже прекратятся поиски… Надо сегодня же рассказать обо всем Евгению.

– Бородин сразу понял, что здесь что-то нечисто, – продолжала Инга. – Это не милицейский розыск, иначе документ предъявил бы, расспрашивал впрямую…

– А я в розыск и не подавала, думала, может и правда в экспедиции внезапно оказались, – соврала Лора. – Но это слабое утешение, нет сейчас таких мест, откуда нельзя подать весточку о себе. Ну а тебе что этот деятель говорил?

– О-о-о! – с чувством даже не сказала, а почти пропела Инга. – Шикарную коробку конфет положил на стол, да все с комплиментами – и мне, и моему коллеге, автору эпохального открытия, для которого у него хорошие новости.

– А ты?

– Улыбалась и щебетала в ответ, что знаю не больше того, что знает начальство, – не положено. А коробку заставила взять обратно – сказала, что у меня диабет, и всем, кто сюда ходит, это известно.

– Смотри не накаркай! – засмеялась Лора.

– А я не суеверная. И в материализацию мыслей тоже не верю.

– Давай по кофейку, а? – предложила Лора.

– Спасибо. – Инга повела головой, словно со всех сторон рассматривая Лору. – Какая-то ты слишком стройная. И как ты умудряешься не толстеть? Мне на эти булки да кексы достаточно посмотреть, чтобы полкило прибавить. Вон живот растет, не живот – комок нервов!

– Не комок нервов, а трудовая мозоль…Сидячка твоя. Ничего, душевная тряска все это быстро съедает. А ты, как я понимаю, сейчас именно в такой фазе.

– Да уж, – согласилась Инга. – Правда, от кофе в любом случае не откажусь, – сказала она, наблюдая за приготовлениями к столу. Молча, задумчиво походила по кухне, достала сигареты. – Можно? Я в атмосферу. – Она подошла к окну, закурила, пуская дым в форточку. – Чем тебе помочь в твоем положении? Что-нибудь надо?

– Спасибо, Инга. В общем-то надо. Я сегодня хочу поехать к свекрови, может ей что-нибудь известно, – отозвалась Лора. – Не хотела прежде времени волновать старушку, но видно иначе не обойтись. Вот думаю, кто присмотрит за детьми? Старшенькому уже шесть, но все равно боюсь оставлять одних.

– И правильно. Не волнуйся, я сейчас отпрошусь у академика и останусь у тебя. Тем более, что своего говнюка не хочу даже видеть.

Через два часа, радостно взбудораженная предстоящей встречей с мужем, Лора сидела в электричке на пути в Истру.

* * *

Автобуса все не было. Лора пришла на остановку загодя, этот вечерний рейс был последним, но, судя по всему, спешила она напрасно. С транспортом за последнее время творилось что-то непредсказуемое, автобусы ходили как придется, сплошь и рядом нарушая расписание, а порой и не ходили вовсе. Объяснялось же всё просто: автобусным паркам было невыгодно возить бесплатных пассажиров – пенсионеров, основное население дачных поселков, и с ними не церемонились. Многие рейсы были отменены вообще.

Лора решила вернуться в поселок и с другого, более дальнего его конца пойти к электричке, но заколебалась, побоявшись оказаться лицом к лицу с мужчиной, который скорым шагом приближался к остановке. Она нащупала в кармане плаща газовый пистолет, чтобы быть готовой в случае необходимости им воспользоваться. Но мужчина, подойдя к остановке и взглянув на расписание, сказал спокойно:

– Ну ничего, на попутке доберемся. Вон, кстати, какой-то грузовичок идет…

Дорожная колея озарилась реденьким светом фар, разбавленным сгущающимися сумерками, послышалось натужное пение мотора, и вскоре он заурчал совсем рядом. Незнакомец бросился голосовать, жестикулируя изо всех сил. Притормозив грузовик, водитель опустил стекло:

– Ребята, я не сразу в Москву, тут надо заехать в сельский магазин, взять заказ. И сесть в кузове не на что…

– Ничего, мы как-нибудь… – сказал незнакомец. – И обратился к Лоре: – Может, ничего другого и не будет…

Это решило ее колебания, и она полезла в кузов. Незнакомец галантно помог даме, подав руку.

Уже очень скоро пассажиры поняли, о чем предупреждал их водитель и на что они согласились. Попуткой оказался продуктовый фургон, металлический и совершенно гладкий – без единого выступа – внутри, в котором их ежеминутно подбрасывало и шарахало по ухабистой дороге, так что им, посторонним друг другу людям, пришлось схватиться за руки и, упершись спинами в противоположные борта, простоять, вернее, пропрыгать всю дорогу, чертыхаясь при особо сильных бросках и хохоча над своей нелепой позой.

– Командировка в район? – спросила Лора из вежливости и изо всех сил вцепилась ему в плечо: на повороте их потащило вдоль борта.

– Угг-гу, – ответил он, словно подавившись, потому что в этот момент их опять тряхнуло, и они наверняка полетели бы в разные стороны, не держись они так друг за друга. – Ездил тут на одно предприятие, оборудование для лаборатории присматривал. Да замешкался, древний храм хотелось осмотреть. А вас что сюда занесло?

Лора ездила навестить Евгения. Но будучи постоянно начеку, она повсюду поддерживала их общую легенду. Поэтому сказала:

– Была у свекрови. Муж пропал. Думала, может, она хоть что-нибудь знает…

– Ну и как? Удалось выяснить? – как-то уж очень заинтересованно спросил попутчик.

– Нет. – Лора скользнула по нему мимолетным взглядом, удивленная подозрительно явным интересом. – Только расстроила мать. – И, изобразив глубокую печаль, горько вздохнула: – Придется подавать в розыск.

Это притворство стоило ей трудов, на самом деле душа ее ликовала: Евгений был здоров, необычно молод и очень хорош. Он уже достаточно изменился, чтобы вскоре выйти из подполья. Следом появится Зотов. А затем настанет и ее очередь, когда подрастут дети. И тогда можно жить и творить хоть триста лет…

Машина свернула с проселочной дороги на бетонку, и оставшиеся до Москвы километры они проехали относительно спокойно. Новый знакомый проводил Лору почти до дома («Время позднее, мало ли что…»), обнаружив при этом хорошее знание дороги. Они распрощались совсем по-приятельски.

* * *

– Мистер Джеймс, Акиншин в самом деле пропал, – докладывал «случайный» попутчик Лоры.

– Откуда такая уверенность?

– Я ездил в Истру вслед за его женой. Она была у свекрови, искала мужа. В дом я не заходил. Но на обратном пути мы ехали вместе, разговорились. Будет подавать в розыск.

– Организуй проверку в Истре. И найди способ попасть в квартиру.

– Слушаюсь. Когда будет заявление о розыске, все будет проще. Лично за всем прослежу.

* * *

Евгений встал из-за стола, потянулся, разминая затекшие члены. Полдень. Пора сделать перерыв – он работал уже с восьми утра, самое продуктивное время, а сегодня ему многое особенно удалось. Среди методов введения препаратов, которые он отрабатывал, самыми эффективными оказались инъекции, правда, для желудка и поджелудочной железы, как выяснилось, предпочтительнее пероральный[6] прием. Евгений систематизировал опухоли, при которых требовались внутривенные вливания, отдельным порядком шли те, где достаточно было внутримышечных, в длинном перечне видов и разновидностей болезни каждому соответствовал его индивидуальный вариант. Теория и практика сомкнулись. И хотя практика отрабатывалась на нескольких мышках, тайно привезенных Лорой в коробке из-под обуви, результаты у онкологических больных, Евгений не сомневался, будут такими же.

Ему захотелось поделиться своими выводами с Зотовым, но тот был далеко. Евгению не хватало товарища, его бесхитростной рассудительности, не доставало долгих разговоров о сокровенном, во время которых рождалось ощущение близости и опоры друг в друге. Он испытывал к Зотову смешанное чувство благодарности и одновременно вины – за то, что их совместная работа, такая плодотворная и нужная, обернулась для его соратника теми же сложными и опасными обстоятельствами, что и для Евгения, с которым он вынужден был эти невзгоды делить. Но кто мог это предвидеть? Евгений часто возвращался к мысли: как там Андрей? Здоров ли, ощутимы ли перемены? Как он выглядит теперь с РНК погибшего в разборке «братана»? В своей полной изоляции Евгений, несмотря на повседневную работу, скучал и по семье, и по товарищу, беспокоился о нем – сам-то он все-таки у родителей… Однако что бы он ни прикидывал для налаживания связи, всё пока казалось ему рискованным. Они договорились созваниваться лишь в крайнем случае и называть друг друга вымышленными именами, но и это было небезопасным: телефонные разговоры отсюда могли прослушиваться и навести на убежище Зотова. Просить съездить к нему кого-нибудь из родных тоже не стоило – они могли допустить оплошность.

Но желание увидеться становилось навязчивым, и Евгений решил съездить сам. Всего одна остановка на электричке. Его здесь никто не знает, документы в порядке. И если нет соглядатая, то…

Он взглянул в окно. У калитки стоял человек. Он узнал в нем парня, которого заметил еще во время визита Лоры. Евгений всмотрелся: да, это был он. Парнем, правда, его можно было назвать с большой натяжкой – седина пробивалась и в темной шевелюре, и в усах, на близком расстоянии от окна это было хорошо видно, но спортивной одеждой и худощавостью его облик работал под парня. Он сел на скамейку у калитки и, сложив руки, устремил взгляд вдоль улицы. Тот, кого он ждал, вскоре появился – к нему подошел участковый милиционер. Сомнений не оставалось – их интересовал именно этот дом.

Евгений быстро убрал в стенной шкафчик пробирки и колбы, сгрёб записи в ящик стола, клетку с мышами поставил в «карман» – чуланчик между стеной дома и комнаты. Он уже слышал голоса посетителей на первом этаже, объясняющих свой визит проверкой проживания нелегалов из соседних республик, но успел наклеить усы и в небрежной позе устроиться с книгой на кровати.

Участковый, представив попутчика как общественника, помощника милиции, попросил документы.

– Шашин Олег Николаевич, – прочел он вслух. – Прописка московская, проживает в Сокольниках. Документы в порядке. Здесь, видимо, на даче?

– Да, подтвердил Евгений. – Скоро съеду, сезон закончился.

«Помощник» раскрыл свою папку, сделал там какую-то пометку и достал мобильный телефон. Евгений заметил, что под видом разговора он украдкой, из-за спины участкового сфотографировал его.

Пока они для правдоподобности заходили в соседние дачи, Евгений спокойно, не опасаясь слежки, вышел из дома и направился на железнодорожную станцию.

Время оказалось удачным – ближайшая электричка на Новый Иерусалим отправлялась через десять минут. В ожидании Евгений прохаживался по платформе, от нечего делать наблюдая станционное житье-бытье. У дверей вокзального помещения расположился овощной ларек, время от времени к нему выстраивалась очередь из пассажиров, наполняющих сумки кто по пути в Москву, кто из Москвы. «Очереди у нас поистине неистребимы во все времена и при всех режимах, – подумал он. – Сейчас вроде бы всего полно, были бы деньги. И все равно…Где-то товар лучше, где-то намного дешевле, кто-то отовариться не успел…»

Очередь галдела. Могучий седой, красный от водки мужик за прилавком едва поворачивался, набирая овощи, и все пыхтел папиросой в крупных зубах, поставленных редко и прочно, как сваи.

– Господи, ну что он так медленно… – досадуют на пожилого продавца замыкающие фланг очереди. – На электричку же опоздаем…

– Доживи до ста лет – и ты будешь так же поворачиваться, – ворчливо острит кто-то.

Баба с рюкзаком встревожена переговорами продавца с кем-то из вновь подошедших. Она вертится, тянет шею, прислушиваясь, и наконец взвизгивает:

– Не давайте там через задний проход!

Очередь взрывается смехом.

– Действительно, почему это вам такие привилегии? – отрываясь от книги, говорит интеллигентка с нотами под мышкой. – Все стоят, а вы глупее себя ищете…

– Не волнуйтесь, а то похудеете, – нахально отвечает подошедшая без очереди, сама тощая, как жердь. Видимо, ее когда-то уязвили именно этими словами, и с тех пор она считает их самыми безотказными по эффекту.

– Мне полезно, у меня лишний вес, – парирует интеллигентка, – а вот для вас это было бы катастрофой…

Пока идет перепалка, очередная покупательница под шумок выбирает из лотка лучшие овощи.

– Вы чего это, гражданка, делаете? Ишь, умныя какая нашлась, одна со всей очереди! – Продавец выхватывает из ее рук огурцы и снова высыпает их в общую кучу.

– По-вашему, это хорошие огурцы?! – Обиженная гражданка поочередно сует под нос продавцу желтые, вялые, морщинистые у хвостиков плоды.

– Товар стандартный…

– Когда он только состариться успел, ваш стандартный, – не унимается покупательница, продолжая быстро ощупывать огурцы.

– Это последние грунтовые, сезон кончился…Чего ты его жмёшь?! Чего ты его мнешь?! – злится мужик. – Это тебе не э-э-э… – ему хочется сказать крепкое словцо, но он сдерживается, – не это самое…пенис, – вспомнил он культурное выражение, – тверже не станет!

Смех, фырканье, возмущенные возгласы сливаются в очереди в общий гвалт.

Евгений взглянул на часы. Вспомнил, что не взял билет, и направился к кассе. Миловидная девушка, ожидавшая электричку, остановила на нем заинтересованный взгляд, улыбнулась, поощряя к знакомству. Евгений изумился было – давно уже хорошенькие девчонки не строили ему глазки, но вспомнил: «Ах да, я же теперь не почти сорокалетний зрелый муж, а юноша, вдобавок симпатичный… Лора, чего доброго, теперь еще ревновать начнет..» Он улыбнулся девушке в ответ, но не подошел.

Это мимолетное молчаливое кокетство окрылило его, исполнило уверенности. Он продолжал улыбаться – теперь уже своим мыслям. Радость переполняла его: всё, он неузнаваем. Можно легализоваться. Евгений сел в электричку с твердым намерением завтра же отправиться домой.

* * *

Сойдя с электрички и на всякий случай осмотревшись, Евгений набрал номер мобильного телефона, специально купленного Зотовым на постороннее лицо.

– Привет, Серега! Это Олег… – По радостному возгласу друга он безошибочно определил, что там все в порядке, и весело продолжал: – Ты правильно понял… Давно не виделись, решил заглянуть к тебе по соседству…Что? Уже иду…Как тебя легче найти?

– Держись по направлению к храму, я тут в переулке рядышком. Очень удобно – на службу частенько хожу…

Андрей назвал свой адрес. Евгений хотел было попросить, чтобы тот вышел его встретить, но спохватился: как он его узнает? Оба они теперь другие…Евгений нашел дом быстро и в приподнятом настроении ввалился в прихожую маленькой, как келья, квартирки, которая, видно, и предназначалась для храмовой обслуги и которую снимал теперь Зотов, прямо в его могучие объятия.

– А поворотись-ка, сынку, – так, кажется, говорил Тарас Бульба? – смеялся Евгений, оглядывая Зотова.

– Какой я тебе «сынку», юнец сопливый, – отшучивался Андрей, толкая, тиская, хлопая Евгения по спине, по плечам. – А вообще-то хорош! Рост твой, стать тоже, но в целом облик совершенно другой!

Андрей тоже совершенно изменился – встретив на улице, Евгений теперь его не узнал бы. Рослый крепкий брюнет с синими глазами – признак породы – донор был что надо. Неотразим для девиц.

– Да тебе же прохода теперь от девок не будет! – любуясь им, качал головой Евгений.

– Скажешь тоже. – Андрей махнул рукой. – Девицы сейчас меркантильные, им олигархов подавай, банкиров, на худой конец фирмачей или что-то в этом роде – словом, денежный мешок. А я что?

– Но и тебе такие не нужны. Есть и те, что ценят голову на плечах…

Они распили бутылочку под деликатесы из соседнего универсама, обсуждая свою предстоящую жизнь.

– Видишь ли, у меня есть девушка, на которой я собирался жениться, – признался Андрей. – Но я-то прежний исчез! А она ничего не знает, я не сказал…

– И правильно сделал, – одобрил Евгений. – Могли бы и за нее приняться, вытрясти все, что известно. И что было бы сейчас с тобой, с нами? А о ней не беспокойся, я думаю она тебя другого тоже полюбит. Начнешь настойчиво ухаживать – не будет же она несколько лет ждать человека, пропавшего бесследно даже не в военное время… Тем более, что и по возрасту ты к ней приблизился. В крайнем случае под большим секретом признаешься, что вынужден был сделать пластическую операцию, чтобы остаться в живых.

– Тут есть еще один важный момент. – Андрей поставил стакан, откинулся на спинку дивана. – Я много об этом думал. Семья предполагает рождение детей. Но введение чужой РНК неминуемо влияет на собственную ДНК, причем это влияние непредсказуемо. И как оно может сказаться на потомстве, науке пока неизвестно. Могут рождаться уроды. Хорошо, конечно, что у нас уже есть дети…

– У нас?

– Да. У меня тоже есть ребенок, дочь. Внебрачная. Я хотел жениться на ее матери, но она какая-то “безбашенная”, совершенно не моего типа, уровня что ли, наш брак был бы мучением. А ребенку я помогаю. Но моя будущая жена наверняка когда-нибудь захочет детей.

– Не обязательно, – возразил Евгений. – В крайнем случае можно пойти и на экстракорпоральное[7] оплодотворение, есть банк спермы от надежных “производителей” – жена и знать не будет, что семя не твоё… Слушай, давай не будем. – Евгений даже замотал головой. – Все предусмотреть и предвидеть невозможно, проблемы надо решать по мере их поступления.

– Но некоторые уже поступили. Надо где-то жить. А по прежней квартире могут выследить.

Евгений пожал плечами. Что за сложности…Можно продать, купить другую. Москва велика, затеряться легко, если нужно. Они с Лорой давно решили, что купят взамен своей две квартиры рядом, одну якобы для сводного брата Олега.

– Найми риэлтора, пусть продаст квартиру и оформит у нотариуса задним числом, когда ты ещё был Зотовым, – сказал Евгений. – Опытный сотрудник фирмы найдет способ сделать все как надо. Он же подберет тебе другую, на новое имя. Прямо сейчас и займись.

– А работать где? Неужели заново поступать на биофак или в медицинский?!

– Да ты что! Зачем?

– А документы, с документами как? С дипломами, с докторской?

– Сообразим. И не такое сообразили!

Оба рассмеялись. Они были молоды, здоровы, образованны и умны, счастливо избежали серьезной опасности и все, чем осложнялось сегодня их новое положение, казалось пустяками.

– К Бородину вернемся, – подытожил Евгений. – Он мужик башковитый, сам знаешь. И справедливый. Не пропадем!

* * *

Закончив прием, Сухиничев углубился в размышления. Да и было над чем поразмыслить. Впервые за последние недели он был в хорошем расположении духа: вот уже месяц, как не было никаких признаков того, что снова потребуется откачивать жидкость (а с ней и плазму, столь необходимую организму!), удушья не наступало. Он со страхом считал дни, и чем больше их набегало, тем явственнее начинал звучать в нем «надежды маленький оркестрик»[8]: а вдруг? Вдруг именно его случай станет исключением из правил, и он, единственный счастливчик, избегнет неизбежного? Мысли толпились в нем, отвлекая от карточек пациентов, он то и дело поднимал глаза от записей и устремлял в окно невидящий взор. Какое все-таки счастье – жизнь! Жизнь сама по себе, даже без тех возможностей, которые дает его высокое положение… Проснулся утром – и это уже радость… Душевная тряска, долгая и мучительная, из-за которой он был не в силах сосредоточиться ни на чем другом, кроме своей болезни, стала стихать, переходя в поиски неких конструктивных действий, которые привели бы к постепенному, незаметному примирению с Акиншиным. Ибо его нынешнее самочувствие, Сухиничев понимал, было связано с таинственной жидкостью, украденной Агафангелом из лаборатории Акиншина.

Правда, принимал он ее фактически наугад: Агафангел и сам не знал, что принес. Растерявшись среди множества колб и сосудов, он остановился на бутыли, найденной в холодильнике – она была тщательно закупорена, чем и привлекла его внимание. Записи в рабочих журналах, которые ему удалось скопировать, тоже ничего не прояснили. Они рассматривали жидкость и на цвет, и на плотность, лизали, нюхали – пахла она приятно, не то коньяком, не то персиком, и успокоились, получив заключение химиков: вещество безопасно. Сухиничев стал пить его, начиная с десятиграммовой мензурки, постепенно увеличивая дозу: а что в его положении могло ему навредить? Но похищенная субстанция кончилась, и теперь он ломал голову, как быть дальше.

Капля закатного солнца просочилась сквозь темную пелену облаков и стала медленно клониться к горизонту. «Странно, – думал он, следя за потугами вечерней зари, – почему-то врачи, лечащие онкологические заболевания, часто сами именно раком и заболевают… Рак не заразен, воздушно-капельным путем не передается. Тогда чем это объяснить? Может быть, это Божья кара за то, что на чужой беде наживаются?» А он наживался…Сухиничев стал состоятельным, очень состоятельным человеком – да и не он один – именно благодаря страшному горю других. А теперь это горе обрушилось на него самого. Не так он жил, не так… Но он изменится. Он уверял себя, что станет другим, если суждено будет выжить. Только бы выжить!

Тихо вошел и сел в кресло напротив Агафангел, дожидаясь, когда шеф освободится. Сухиничев отложил бумаги, снял очки и подпер рукой подбородок. Задумчиво поискал что-то языком за щекой, прежде чем приступить к разговору.

– Надо посоветоваться, – сказал он ласково. – Ты, дружок, до того сметливый да находчивый, что вполне можешь быть моим заместителем, а не помощником.

Агафангел польщенно улыбнулся. «Поздновато признал, – подумал, – впрочем, может быть еще успеет сделать назначение?»

– И я снова на твою сообразительность рассчитываю, – продолжал Сухиничев. – Для начала: нельзя ли умыкнуть еще этого зелья? Мне, как видишь, гораздо лучше. Естественно, хочется закрепить успех…

Агафангел с сомнением покачал головой.

– Не знаю, шеф. Надо бы разведать – вдруг заметили? И, наверное, если все обошлось, придется увеличить гонорар сторожу. Я ведь наврал ему, что поссорился со своим напарником, который намерен всю работу приписать себе, и хочу забрать свои личные отчеты. Триста баксов решили дело.

– Подойди к Елизавете Михайловне, она компенсирует расходы и прошлые и будущие. – Сухиничев черкнул записку для кассира и протянул помощнику.

– А что сочинить на этот раз – ума не приложу, – пожал плечами Агафангел.

– Что не нашел среди взятых отчетов еще какую-нибудь важную бумагу…Предложи сумму, от которой он не сможет отказаться…Впрочем, сейчас важнее другое, что я и хочу с тобой обсудить. Не повидаться ли тебе с Акиншиным?

– В качестве кого? Парламентера? – Агафангел не мог скрыть недовольное выражение: в случае неудачи виноватым окажется он – не сумел договориться.

– Именно, – подтвердил Сухиничев. – Поговорить о возможности совместной работы, о преимуществах такого альянса: у меня имя, моя помощь обеспечит ему поддержку всего научного сообщества… А в итоге выиграет наша наука, страна…

«Наконец-то понял», – отметил про себя Агафангел. Сейчас он и сам был бы не прочь поработать с Акиншиным, но что он, всего лишь помощник всесильного Сухиничева, не имеющий научного имени, мог ему предложить? Чем помочь?

– Правда, Акиншин строптивый, – продолжал Сухиничев, – вряд ли он согласится на то, чтобы группу совместной работы возглавил я. А мне, понятно, не к лицу оказаться на задворках.

Агафангел хмыкнул. Ему были понятны тайные помыслы начальника. Осмелев от его похвал и зависимости от его, Агафангела, усилий, он позволил себе высказаться со всей прямолинейностью.

– Не о том думаете, шеф. Надо жизнь спасать, а не о главенстве беспокоиться. Кто на первых ролях, кто на вторых – сейчас это дело десятое.

Сухиничев насупился. Обсуждать-то обсуждать, но к вольностям в обращении он не привык. В этом кабинете так не разговаривают. Однако внутренне с помощником согласился: в самом деле, чуть легче стало – и он уже расхрабрился, все, прежде неважное, снова в его глазах обретало цену и смысл. Поэтому он не дал своей натуре взять верх, обидеться. Молча взял со стола миниатюрные настольные часы, вставленные в малахитовую полусферу, машинально повертел и поставил на место. Сказал со вздохом:

– Пожалуй, ты прав. Приступай безотлагательно. И немедленно докладывай, что и как. «Действительно, сейчас важно сблизиться, – думал он. – А там, если выздоровею, сумею взять реванш».

Агафангел тут же принялся за дело. Но когда он отправился на переговоры, ни лаборатории, ни Акиншина с Зотовым уже не было.

* * *

– Госпожа Акиншина? Мы по вашему заявлению. – Молодой человек в гражданской одежде предъявил Лоре удостоверение работника милиции, представил в качестве помощника своего спутника. – Надо побеседовать в связи с исчезновением вашего мужа.

– Да-да, конечно. – Лоре даже не потребовалось принимать печальное выражение, лицо у нее невольно вытянулось, едва она взглянула на его напарника: в нем она с изумлением узнала незнакомца, с которым добиралась из Истры в продуктовом фургоне и который провожал ее домой. Попутчик, однако, не смутился, даже улыбнулся ей как старой знакомой:

– А я и не знал, что Акиншина – это вы. Какая приятная неожиданность! Я имею в виду себя, а не ваш прискорбный случай, – поспешно пояснил он.

«Знал, знал, еще как знал, если даже следил, – мгновенно прозрела Лора относительно своего попутчика и любезного провожатого. – Интересно, что он здесь выследил?»

Но тут настал момент удивиться агенту: из кухни, вытирая руки фартуком, появился дачник, которого он видел у родителей Акиншина в Истре.

– И господин Шашин, оказывается, здесь? – воздел брови агент.

– А вы и здесь ищете нелегалов?

– Нет. Просто помогаю милиции в сложных обстоятельствах, – проигнорировав подковырку, ответил сыщик, – в данном случае в розыске ученого.

– А вы его хоть раз видели? – не отставал Евгений. Он хотел выудить что-нибудь полезное для себя, какую-то информацию от этого типа с памятью профессионального шпика.

– Это необязательно. Я психолог. А психология рассматривает и анализирует все возможности и мотивации.

– Ну и каковы мотивации у нелегалов? – спросил с усмешкой Евгений. «Тоже мне, психолог нашелся…» так и читалось на его лице. – А у брата, приехавшего помочь сестре?

Лора метнула на мужа осуждающий взгляд: к чему эти издевки, стоит ли обострять?

«Ах, так это брат…» – с облегчением подумал сыщик, мучившийся предположениями, кто бы это мог быть и какое отношение имеет к Акиншину. И, словно угадав мысли Лоры, сказал с укором:

– Зря вы так. Друзья Акиншина очень обеспокоены его поистине загадочным исчезновением и просили меня помочь.

– А враги? – не унимался Евгений.

– То есть?

И снова Лора посмотрела на мужа предостерегающе, даже головой качнула: так и выдать себя можно, казалось, говорил ее взгляд. И обращаясь к сыщику, пояснила миролюбиво:

– Брат имеет в виду – не происками ли врагов мы лишились отца и мужа…

«Психолог» тем временем старательно прислушивался к звукам, доносящимся из соседней комнаты, но милиционер почему-то не торопился с осмотром квартиры, собираясь, видно, ограничиться расспросами. И не выдержал, предложил сам:

– Давайте начнем с осмотра кабинета, может быть появится какая-то зацепка, что-то послужит толчком в наших поисках.

Все пошли в кабинет через подозрительно шуршавшую комнату, но там просто играли дети. В кабинете на столе громоздились книги и журналы, стоял в готовности микроскоп, перед которым на подоконнике выстроились наполненные чем-то колбы и реторты, что указывало на свежие следы занятий.

– Мы ничего здесь не трогали, – поспешно пояснила Лора, – все осталось как было при муже.

И пока шли расспросы – что, когда, как, кто звонил, приходил, с какого момента и прочее, сыщик сравнивал, сопоставлял, анализировал, и по мере того, как он углублялся в свои размышления, его все больше одолевало беспокойство: «Там Шашин, тут Шашин…» Он действительно не представлял, как выглядел Акиншин, но этот юнец на роль ученого явно не подходил. И все-таки увиденное здесь его настораживало. Казалось бы, ничего необычного: парень жил на даче почти у родственников, приехал помочь сестре… Но почему брат спокойно отдыхал и не помышлял ни о какой помощи, когда все, что называется, стояли на ушах? Почему появился только через три месяца? Что-то было здесь не так, что-то не укладывалось, не связывалось, что-то они знают, что-то не договаривают, и он это чувствовал. Может быть, проверить родственные связи этого Шашина? А заодно и адрес… Вдруг именно там скрываются Акиншин и Зотов? Надо обязательно сказать о своих подозрениях мистеру Джеймсу. Сотруднику милиции он ни словом не обмолвился.

У подъезда их ждала машина. Но от любезного предложения подбросить его домой сыщик отказался:

– Спасибо, я тут должен еще кое-куда зайти, а потом в магазин за провизией. – И после прощального рукопожатия направился к автобусной остановке. В действительности он очень спешил поделиться с мистером Джеймсом своими соображениями. Пусть он по своим каналам выяснит родословную Лоры. «А уж паспорта и регистрацию этого молодца, – думал он, – я сумею проверить и сам.»

На остановке он достал мобильный телефон, но не успел даже набрать номер: в толпу ожидающих транспорта на полной скорости влетела «Тойота», снесла столбы, скамью, стеклянную стенку, распластав попутно несколько человек. Среди груды стекла, металла и человеческих тел в луже крови лежал «психолог», «общественник», помогавший милиции в розыске ученого Акиншина. Он не почувствовал боли от страшного удара, в меркнувшем сознании он вдруг ощутил себя маленькой точкой, одиноко несущейся в черной бездне космоса, звуки, звеневшие на одной высокой ноте, облекли его со всех сторон и чудились ему голосами далеких миров. Давящий, какой-то осязаемый в своей мучительной тяжести мрак навалился и пригвоздил его к земле, с которой ему уже не суждено было подняться.

Вечером в телевизионной передаче «Дорожный патруль» сообщили о ЧП на одной из московских улиц: по вине пьяного водителя автомобиля, врезавшегося в толпу на автобусной остановке, погибли пять человек.

* * *

Мистер Джеймс Элиот шагал из угла в угол своего кабинета, покуривая и обдумывая, что бы еще добавить к тому комментарию, который он только что передал в редакцию «Нью-Йорк Дэйли Ньюс». Довольная улыбка свидетельствовала о хорошем настроении, и было отчего: ему удалось раньше всех отправить поистине сенсационное сообщение из Чечни, добытое по своим каналам, и он ожидал произведенного впечатления. А что оно будет максимально благоприятным, он не сомневался. За последнее время ему все чаще доставались похвалы, вполне заслуженные, ибо он обгонял своих соперников из других иностранных отделений, а восторженные отзывы не только ласкали его профессиональную гордость, но и сулили более серьезную и привлекательную карьеру, чем просто денежная должность в этой безалаберной стране.

Но была и некая неудовлетворенность: несговорчивость Акиншина мешала ему выполнить просьбу сэра Бэкхема. И хотя это никак не зависело от усилий и деловых качеств мистера Джеймса Элиота, но все же портило ему настроение. Едва он подумал о неприятном для себя моменте, как раздался телефонный звонок из Нью-Йорка: звонил сэр Бэкхем.

– Передайте Акиншину, что мы готовы пойти на некоторые уступки, – доносился далекий, но внятный голос. – В конце концов не обязательно их выполнять. Юрист составил договор так, что существуют замаскированные лазейки, которые не сразу заметишь. И даже если заметишь, доказать будет сложно. Когда можно вылететь реально?

– Не знаю, сэр. Акиншин исчез. Мы не можем его найти нигде уже больше месяца. Жена рыдает…

На линии повисло почти минутное молчание.

– А Зотов? – обрел наконец дар речи сэр Бэкхем. – Поговори с Зотовым.

– Я уже думал, босс, но разговаривать не с кем – Зотов тоже исчез.

– А семьи? Что делается в семьях?

– Зотов не женат, а родителей у него нет – он детдомовский. Жена Акиншина подала заявление о розыске. С ней только ее сводный брат, чтобы помочь на первых порах – надо что-то делать с виварием.

Сэр Бэкхем помолчал. – А вы уверены, что это брат? – спросил наконец. – Нет ли там следов пластической операции? – Я сам был там после гибели агента, – с уверенностью в голосе ответил журналист. – Это другой человек. Когда они с сестрой и милиционером пошли осматривать кабинет Акиншина, я успел заглянуть в документы, они лежали на серванте: Шашин Олег Николаевич.

– Открыто лежали…Очень подозрительно. А дети, как дети называют этого сводного брата? – Дядя Олег. Я спросил аккуратно так: «А не знает ли дядя…» – «Дядя Олег», – подсказали дети. «А не знает ли дядя Олег, где папа?» «Дядя Олег говорит, что папа уехал в командировку и там заболел, приедет, как только поправится».

– И все-таки надо еще раз проверить. Разведайте, проверьте все институты, центры косметологии, там фиксируются все пациенты.

– Но он мог оперироваться и по чужим документам, если на то пошло. При таком бардаке, как здесь, все можно купить, вопрос в цене. В конце концов, его могли и пристукнуть где-нибудь, ограбить…

– Что, обоих? И никаких следов? Скорее, в заложники могли взять…Надо найти его во что бы то ни стало. Денег не жалейте. Милицию задарите деньгами и подарками – мол, друзья волнуются, скинулись на тщательный розыск. Топтунов наймите, прослушивание телефонов организуйте…

– Все сделаю, сэр, что возможно и невозможно. Я сообщу.

* * *

Они сидели на кухне обнявшись, как любовники после долгой разлуки. Лора время от времени отстранялась и, вглядываясь в лицо Евгения, улыбалась. Не потому, что в таком облике он ей нравился больше, чем в прежнем, просто она радовалась, что все получилось как надо, и ее любимый мужчина снова с ней, а опасность для семьи осталась позади. Евгений при этом снова притягивал ее к себе и тихо, едва касаясь, целовал в щеку.

– Ну как ты там жил, что поделывал кроме работы? – Лора повертела пальцами прядь его посветлевших волос.

– Да дел было полно – и по дому, и так… – пожал он плечами. – Попугая ловил…

– Попугая? – изумилась Лора. – Откуда там попугаи?

– Наверное вылетел у кого-то из клетки, а дорогу домой, говорят, даже самые умные из них на найдут. А может быть, не хотят в клетку, выбирают свободу. Жаль было беднягу. Пока в садах урожай не убрали, он еще как-то кормился, а когда осень подступила, ничего, кроме рябины, не осталось. Ночи холодные, корма нет, да еще и вороны бьют чужака… Отец наладил ему кормушку, положили туда всего – крупы, семечек, арбуза кусочки, яблоко – в общем, шведский стол ему устроили, мы же не знаем, что попугаи едят. В зоопарк звонили – может, отловят для себя. Там сказали, что возможности нет, но если мы сами поймаем, то возьмут. Орешками, говорят, приманите, ни один попугай перед орешками не устоит. Ну взяли мы клетку, орешков насыпали, не тревожили, чтобы привык там кормиться. А захлопнуть клетку не можем – он и на двадцать метров к себе не подпускает. Мы с отцом целую систему веревочек и блоков соорудили, чтобы опустить дверцу на расстоянии. Поймали-таки беглеца. Брат отвез его в зоопарк.

– Как интересно! – оживилась Лора. – Надо детям рассказать. Давай съездим все вместе в зоопарк, покажем им спасенного попугая.

– Обязательно, – согласился Евгений, – в этот же выходной. Ну а здесь как было без меня?

– Тоскливо, – сказала Лора. – Папы у детей нет, мужа у мамы нет… Я не представляю, как живут одинокие женщины. У меня хоть дети есть…Знаешь, я так неотступно думала о тебе, что даже стихи сочинила.

– Ну-ка, ну-ка… Давай.

– Как дни безрадостно похожи, Скучны, длинны – уехал ты… Мне всё мерещатся в прохожих Твои походка и черты. Ещё хранит твоих объятий Чуть слышный запах табака Моё растрепанное платье, Тебя ласкавшая рука… Прижать бы к сердцу в пылкой ласке Волос пшеничное жнивьё! Ты – мой триумф, моё фиаско, Восторг, отчаяние мое…

– Ах, ты моя Сафо! – растроганный Евгений притянул жену к себе и поблагодарил нежным поцелуем. – Только почему «фиаско», «отчаяние»?

– Это мой страх, боязнь потерять тебя, – помолчав, пояснила Лора.

Евгений широко раскрыл глаза и с удивлением посмотрел на жену.

– Ну ты сейчас молодой, юноша, можно сказать, вдобавок красивый…

– А раньше не был?

– Был, был, конечно, хотя и по-другому, но мы тогда были почти ровесниками, – уточнила Лора. – А сейчас ты чуть ли не на двадцать лет меня моложе.

– Ну это почти незаметно.

– Ещё как заметно! И на тебя будут вешаться девчонки, среди которых есть и смазливые, и хваткие…

– Я же не бабник, ты знаешь, шашни не для меня. И тебя люблю. – Евгений снова, едва касаясь губами, поцеловал щеку жены. – Да и занят я делом поважнее, чем любовные приключения.

– А вдруг в какой-то момент не устоишь…Полигамия у мужиков в крови.

– Ну ты как Умная Эльза из немецкой сказки, которая, спустившись в погреб, видит топор на стене и начинает рыдать, представив, как выйдет замуж, родит ребенка, как ребенок заглянет в погреб, а на него упадет этот топор и убьет его…

Лора рассмеялась. – Критику принимаю.

– Так что выбрось из головы эту муть, – заключил Евгений. Лора погладила руку мужа. Крепкая мужская рука, а кожа нежная-нежная, как у ребенка. Она покосилась на свои руки, безвременно стареющие – вены, вьющиеся синими шнурами, стали явственно обозначивать свои русла под кожей. Бесконечные стирки и уборки, полупудовые сумки с провизией, которые приходилось таскать, особенно за время отсутствия мужа. «Седину можно скрыть подкраской, – думала она, – морщины разгладить кремами и масками, пластической операцией наконец. Руки не обманут никого.»

– Слушай, а нельзя ли и мне «помолодиться»? – вырвалось вслух ее беспокойство.

– Не сейчас, – ответил Евгений. – Мы же это обсуждали, – напомнил он. – Иначе что получится – сначала отца у детей не стало, потом не будет и матери…

– Как это не будет?

– Ну внешне совершенно чужая тётка. Как это детям объяснишь?

Да и подозрительно будет для тех, кто нами интересуется. Живо просекут, в чем тут дело.

– А если немного? Только чтобы по годам до тебя чуть-чуть дотянуться… – Она умоляюще посмотрела на мужа. Что бы он ни говорил, что бы ни обещал, Лора женским чутьем ощущала неоднозначность ситуации.

Евгений задумался. Взгляд стал отстраненным, Лоре хорошо был знаком этот отсутствующий взгляд, обращенный внутрь, в собственные мысли, где шла скрытая и напряженная работа.

– Пожалуй, можно попытаться, – наконец вымолвил он. – Чтобы немного подправить возраст, я думаю нужно сделать не весь курс инъекций, а остановиться на каком-то этапе. Но все равно надо найти женщину, похожую на тебя. Хотя на тебя никто не похож, ты единственная и неповторимая! – весело воскликнул Евгений. – Не волнуйся, – он погладил жену по голове, – я как только оформлюсь на работу, начну регулярно навещать морг – якобы в поисках материала для опытов. Со временем подходящий экземпляр обязательно отыщется – с твоим цветом волос, глаз, типом лица. Это на всякий случай, чтобы избежать заметных изменений внешности.

Лора благодарно обвила руками шею мужа.

– А как ты думаешь, надо ли признаться Бородину в ваших метаморфозах? – спросила она в мыслях об их будущем и в первую очередь о будущем мужа.

– Не надо бы, но придется, – отозвался Евгений. – Мы же устраиваемся к нему на работу и нужно пояснить, кто есть кто. Но раскроемся только в части изменения внешности, не более. – Он тихонько зевнул, прикрыв рот ладонью. – Пойдем, роднулька, уже поздно. Завтра хлопотный день.

* * *

Через несколько дней в институт, возглавляемый академиком Бородиным, были приняты по конкурсу два молодых и талантливых научных сотрудника – Шашин Олег Николаевич и Копонев Сергей Викторович.

* * *

Выйдя из парадной Радиокомитета, Варя побрела к метро. Впереди шумела Пятницкая улица, живя своей обычной суетливой жизнью, много раз виденная, она ничем особенным не останавливала ее внимания. Тяжелый нервный день остался позади, но к облегчению, которое Варя всегда испытывала, закончив трудную работу, сейчас примешивалась тоска от ощущения, что так будет всегда. Изо дня в день. Одно сбросишь с плеч, следующее уже на подступах. В череде ежедневных событий, происходящих в стране, постоянно присутствует нескончаемая цепь ее повседневных обязательств по их отслеживанию, освещению, осмыслению, яркой подаче. Ее добросовестная и обстоятельная натура уныло констатировала, что как бы ни была интересна журналистская профессия, продыха в жизни у нее не будет. Одна отдушина – любовь, Андрей. Но где он?

Держа руки в карманах пальто, Варя слегка приподнимала его полы, чтобы не забрызгать их черной жижей, в которую превращалась наледь, политая от скользоты какой-то химической смесью. Дело шло к весне, в редакции уже составляли графики отпусков, а она все никак не могла определиться. Варя все еще надеялась на появление Андрея, с которым они ездили отдыхать вместе, но о нем так ничего и не удавалось узнать. Поначалу она даже думала, что Андрей ее бросил и не дает о себе знать, избегая объяснений, хотя это казалось невероятным. Но потом, вернувшись с южного курорта, куда она, обиженная, с досады отправилась одна, Варя узнала, что одновременно исчез и Евгений, и это никакому осмыслению не поддавалось. Она встревожилась, с тех пор тревожное ожидание стало постоянной составляющей ее повседневной жизни, отступая лишь на время напряженной, поглощавшей все силы работы, но порой внезапно растворялось в приливе уверенности: скоро все уладится, недоразумение рассеется и все станет на свои места – недаром же говорят, что жизнь идет полосами, сейчас полоса черная, должна же появиться и светлая, и она вот-вот появится. А светлая неизбежно ассоциировалась с Андреем. Не может быть, чтобы впереди снова было одиночество…

Ей вспомнился тот сиротливый отдых на море, где она надеялась отойти от горестных мыслей. Было в том времяпровождении и смешное, и грустное, и занятное, а в целом – ничего хорошего. Отвлечься от переживаний не получалось, она лишь острее ощущала свое одиночество. На курорте жили, как всегда живут на курортах – опережая время, в недели переживая то, на что в обычной жизни отводятся месяцы и годы, вокруг влюблялись, легко сходились, ревновали, разлучались и утешались новой связью… Ее взгляд с завистью задерживался на обнявшихся парочках, и хотя через несколько дней им предстояло расстаться, в большинстве случаев навсегда, от их счастливого вида боль ее, забытая было в сутолоке дня, вновь напоминала о себе. На легкомысленный флирт после всего, что было у нее с Андреем, как-то не тянуло. А для чего тогда она ехала сюда? И отвечая на задаваемый самой себе вопрос, она лишь неопределенно пожимала плечами.

На пляже тесно. Вдоль берега, насколько хватает взгляд, тела, тела, тела… «Как на лежбище котиков», – думала Варя. На «лежбище» из-за близкого соседства тел слышны все разговоры. Мужик, упитанный и овальный, как тюлень, делится с приятелем:

– Я ее вёл-вёл, ища темное и уединенное местечко, а когда пришли, она стала меня отпихивать: «Вам понравилось бы, если бы ваша жена вам изменяла? Вот то-то. И я не собираюсь». Представляешь? Эта дура думала, что я ее на прогулки приглашаю, для интеллектуальных бесед, что ли…

– А ты чё? – лениво отозвался собеседник. Сверкнув зеркальной лысиной, он повернулся на живот, подставив солнцу обильно татуированную спину. – Приступал бы сразу, без обиняков…

– Да хотел обставить как-то романтичнее, посолиднее, что ли…

– Ничего себе посолиднее – в темные кусты, – хохотнул приятель. – Посолиднее – это в ресторан, номер в гостинице или комнату снять, а не пиджак расстелить на чьей-то куче в траве…

С другого боку доносились, хоть и сказанные вполголоса, секреты двух подруг.

– Куда ему… импотенту, – с презрительной злостью говорила дама средних лет, укрытая от солнца огромной шляпой. – А мужик обалденный, – голос стал словно мечтательным, – красавец. Ухаживал – как граф. А потом… Что с тобой? – спрашиваю. А он чуть не плачет: думал, говорит, что это только с женой у меня не получается, а оказывается вообще… Дать бы, думаю, тебе по морде за твои эксперименты с живыми людьми, да уж лежачего не бьют… А он хнычет: если бы знал, лучше пьяницей оставался бы… То есть? – удивляюсь. Пока пил, говорит, всё было нормально, а как лечение от алкоголя принял, так и началось. Думал, человеком стану, а стал импотентом! И самое обидное, говорит, что всё чувствую, и желание есть, а осуществляется только во сне… Что же теперь делать? Не спи, отвечаю, карауль момент…

– Ну и плюнь, – засмеялась подруга. – Тут всяких кавалеров на сезон х…ва туча…

Что верно, то верно. К Варе тоже не раз подкатывались вдохновленные её одиночеством курортные ухажеры. Но не то было у нее настроение. Впрочем, искатели знакомств не оставляли ее и здесь. В людском ручейке, струящемся к метро, она различила парня, шагавшего чуть поодаль, почти вровень с ней и не отрывавшего от нее пристального взгляда. Варя замечала его и раньше, казалось, он как-то подгадывал время, когда она возвращалась с работы. И хотя время это бывало разным, он почему-то всегда оказывался рядом. Может быть, он тоже где-то поблизости работает, размышляла Варя, но складывалось впечатление, будто он ее караулит. Она покосилась на него и отвела взгляд. Наверное, попытается завязать знакомство, подумала она и тут же почувствовала легкий толчок. Парень что-то уронил и, поднимая, будто ненароком задел Варю и стал просить прощения, преувеличенно винясь.

Молодой человек ей понравился. Судя по тому, как он глазел на нее, она тоже была ему интересна. В другое время запросто мог завязаться роман. В другое время. Если бы не Андрей…

А это и был Андрей – в миру Сергей Копонев. Он уже давно исподтишка наблюдал за Варей, бывал и перед её домом, и возле работы. Вскоре ему стало ясно, что она ни на кого другого не переключилась, живет одна, а после того, как несколько раз появлялась в его институте с расспросами о нём, понял, что она всё еще ждет. И решил действовать. Он пока не представлял, как это лучше сделать, но твердо знал – не надо больше мучить ни её, ни себя, в чем-то положившись на волю случая. Он не исключал и того, что, возможно, придется открыть всю правду.

– Надеюсь, я не сделал вам больно? – продолжал свои извинения незнакомец. – Варя устремила на него недоуменный взгляд. – Впрочем, я вижу вы и так будто не в настроении, а тут еще я… Ну да я просто обязан исправить свою оплошность. Хотите, я вам погадаю? Я ведь ясновидящий, правда, правда. Не верите? Дайте вашу очаровательную лапку. – Не дожидаясь её согласия, он взял Варю за руку и повлек за собой в сторону от людского потока. Они остановились под деревьями, по-зимнему голыми, с каркающими перед ночлегом воронами. «Сейчас и этот будет каркать», – подумала Варя, сделав движение освободиться, но парень настойчиво держал ее руку. Повернув её ладонью к себе, он деланно задумался. – Ну вот, первый вывод: у вас душевная драма.

– А у кого их сейчас нет?

– Ну не скажите. Правда, драмы у всех разные – у кого щи жидкие, а у кого жемчуг мелкий. Позвольте я сосредоточусь. У вас исчез любимый человек. Но он вас не бросил…

Варя даже отпрянула. Может, он и в самом деле ясновидящий? Но тут же опомнилась: незнакомец мог узнать об этом от кого-то в том же институте, куда она не раз приходила с расспросами. Поэтому, внутренне напрягшись, но стараясь сохранить бесстрастное выражение лица, Варя согласно кивнула:

– Это правда. Но вы могли об этом откуда-то узнать, может быть, у нас есть общие знакомые…

– Лицо бывает очень выразительным, – прервал её Андрей, – и не только лицо человека, даже морда животного. У моей соседки по коммуналке была кошка, красивая, но несчастная: хозяйка каждый раз топила её котят. Как сейчас вижу эту жуткую картину: хозяйка сгребает веником на совок новорожденных котят и бросает их в ведро с водой, а вокруг с жалобным мяуканьем бегает кошка, на глазах у которой убивают её детей. Я пытался вмешаться, но меня осадили: «Вы что?! Да она через пару месяцев ещё принесет, куда мне их девать?!» Я говорю, потому и принесет так быстро, что вы нарушаете её природный цикл. Пока она кормит хотя бы одного, инстинкт размножения молчит, гормональный баланс в норме. А вы его сдвигаете… Мой друг Евгений, когда был у меня в гостях, сказал, увидев эту кошку: «У неё душевная драма».

Андрей намеренно упомянул Евгения и впился взглядом в лицо Вари. А ее при этом словно толкнули: у Андрея тоже был друг по имени Евгений! Она молчала, переваривая услышанное и не отнимая руки, которую молодой человек снова принялся усердно разглядывать.

– Вы познакомились с вашим другом на одном из ваших заданий, – приговаривал он, со значительным видом водя пальцем по линиям, впадинам и бугоркам её ладони. – Что-то у вас не ладилось, и он вам помог. Вернее, вы воспользовались его присутствием… – Он снова исподлобья взглянул на неё. Хотел добавить про сумку-сундучок, сыгравшую в этом знакомстве основную роль, но решил повременить – не всё сразу, надо постепенно подвести Варю к себе в своем новом качестве.

А она замерла. Откуда у него эти подробности, известные только ей и Андрею? Может быть, это пароль какой-то, попытка Андрея через него дать знать о себе? Варя жадно вслушивалась в его слова, рассчитывая по намёкам и обмолвкам узнать как можно больше, сложить из клочков словесного калейдоскопа нечто целое и важное. Ведь то, о чем сказал этот «ясновидящий», именно так и было!

Всё произошло в тот далекий день, когда она, практикантка, делала свои первые шаги в журналистике. Тогда, получив свое первое задание, Варя пришла в Колонный зал заранее. Взволнованная доверием, гордая своей причастностью к важному делу – с её мнением будут считаться, его ждут! – вошла она в ложу прессы. Там уже сидели корреспонденты некоторых изданий, они были знакомы друг с другом и обменивались сведениями о предстоящем мероприятии. Прислушиваясь к их словам, Варя внимательно следила за происходящим на сцене и вскоре исписала почти половину блокнота, в то время, как ее соседи едва притрагивались к авторучке. Но связного рассказа, лаконичного и схватывающего суть, подобно тем складным текстам, которые она привыкла слышать по радио, никак не получалось. Варя лихорадочно листала записи, пытаясь найти хоть какую-нибудь интересную подробность, зацепившись за которую можно начать заметку, сделать её занимательной, но кроме банальности и скуки, соответствующей тому, что происходило на сцене, ничего не находила. Председатель «дирижировал» собранием, по его знаку все то аплодировали, то вставали, то приветствовали, то всходили на трибуну и произносили нудные, штампованные речи. Публика понемногу перемещалась в фойе, осаждая книжные киоски и буфеты, где в подобных случаях торговали чем-нибудь дефицитным.

Варя взглянула на часы и с ужасом убедилась, что потеряла уже половину отведенного времени. Закравшееся было в душу предчувствие провала вызрело в полную уверенность: она не сможет описать сегодняшнее событие так, чтобы заметка оказалась достойной главного выпуска. Была ли в этом её вина или «натуры», которую порой трудно спасти словесными ухищрениями? Она не знала. Если бы появилась сейчас другая возможность реабилитировать себя…Она вспомнила ещё об одном событии, которое отмечалось в театре по соседству, – она знала это из пригласительного билета, который репортёр отдела на её глазах бросил в корзину – у него было достаточно других заданий на этот вечер.

И она решилась. Но уже по дороге в театр Варя поняла, какую трудную поставила перед собой задачу. Приглашения не было. Подъезд осаждала толпа театралов, карауля «лишний билетик». Время от времени сквозь нее продирался счастливец, размахивая заветным листочком, перед которым все расступались, как перед парламентёрским флагом.

Несколько секунд Варя осматривалась, изучая обстановку, пока не увидела приближающегося к подъезду высокого парня с большой модной сумкой через плечо. Ей сразу бросилась в глаза эта сумка, черная, продолговатая, с боковыми карманами, ремнями и пряжками – отличная сумка-сундучок, похожая на футляр видеокамеры. Как загипнотизированная, не отрывала она глаз от этой сумки, пока парень, придерживая её за ремень на плече, пробирался сквозь толпу. В другой руке он держал наготове приглашение. В мгновение ока Варя очутилась рядом.

– Товарищ…Я вам сейчас всё объясню…

Они были уже у самого входа. Варя выхватила у незнакомца его билет и, приложив к нему своё удостоверение, лихо сказала швейцару:

– Оператор со мной.

Швейцар подозрительно покосился, но ничего не сказал.

– Позвольте… – пробормотал ошарашенный владелец билета, но Варя уже тащила его за руку:

– Скорее…

За дверями, сунув незнакомцу его приглашение, она опрометью бросилась за кулисы.

…Через полчаса, разыскав служебный телефон, Варя продиктовала стенографистке информацию, формулируя некоторые абзацы прямо на ходу.

Всё. Сильнейшее напряжение опустошило её, словно шарик, из которого выпустили воздух. Рассеянно и безучастно следила она за происходящим на сцене, желая только, чтобы всё поскорее кончилось: она не могла уйти, не дождавшись незнакомца. Теперь, когда цель, поглотившая все её душевные силы, была достигнута, Варя почувствовала неловкость и желание оправдаться. Она опасалась, что не узнает его, – у неё осталось лишь общее впечатление о его внешности – и напряженно всматривалась во всех выходящих из зала молодых мужчин. Наконец в гардеробной она увидела его. Высокий симпатичный шатен, заметив её, засмеялся, блеснув великолепными белыми зубами. Варя покраснела.

– Вы на меня не обиделись? – пробормотала она смущенно.

– Что вы! Даже лестно – за оператора сошел, хотя я всего лишь скромный кандидат наук… До сих пор.

– Как это – «до сих пор»? – воскликнула Варя с полной серьезностью, не уловив иронии. – Уже кандидат, – с нажимом на «уже», сказала она, – ведь вы так молоды… – И опустила глаза. Покосившись на незнакомца, она увидела, что он улыбается. – Вы извините меня, – переключилась она на ситуацию, за которую ей теперь было очень стыдно, – я студентка на практике, и сегодня у меня было первое задание. Я не должна была его провалить.

Андрей слушал её, продолжая улыбаться: девушка ему нравилась. Симпатичная, хотя, пожалуй, слишком хрупкая и ростом невелика. Но было в её лице неуловимое, как ощущение, сходство с известной актрисой, признанной красавицей. А рост…Что ж, кому что нравится. Кто-то из писателей, кажется, Мопассан даже сказал, что женщина должна быть такой крошкой, чтобы её нужно было искать в постели…

Он бросил одобрительный взгляд на её ноги и остановил на прическе: это был не кукиш из закрученных на макушке волос, схваченных сборчатой ухваткой, какие сейчас носили модницы, а локоны, собранные на затылке и спадающие на шею, как у древнегреческих красавиц. И это ей очень шло.

Они вышли на улицу. Легкий вечерний мороз подсушил тротуары, растаявшие за день лужи начали снова, как раны рубцами, затягиваться молочным ледком, он хрустел, постреливал под ногами, сочась выступавшей из-под него темной влагой.

– Какая у вас сумка… – сказала Варя, дотронувшись до висящего на его плече черного «сундучка».

– Ей я и обязан вашим вниманием?

– Наверное. Я не очень размышляла, все как-то импульсивно получилось.

– В таком случае вы прирожденный журналист. Не пойму только, – он удивленно пожал плечами, – зачем вам это нужно было – ведь вы могли и так пройти, по удостоверению.

– Могла, но не сразу. А нужно было немедленно. Пришлось бы сначала со швейцаром объясняться, администратора искать, убеждать, оправдываться – билеты ведь всем редакциям посылают. Да и удостоверение моё стажерское, принимать такого немаститого корреспондента, как вы понимаете, им совсем не льстит. В конечном счете я попала бы, но это уже не имело смысла – всё равно в главный выпуск не успеть. А билет остался в редакции – так уж получилось.

– Будем знакомы – Андрей, – представился он.

Как замечательно всё получилось, обрадовалась Варя. Она опасалась неловкости, естественной в такой ситуации, но незнакомец держался очень непосредственно, она тоже успокоилась и почувствовала себя увереннее.

– А я – Варвара. Странное имя, правда?

– Почему? – не согласился он. – Обычное и очень славное имя…

– В нём так и слышится «варвары» – пояснила она свою мысль, – разница в одной букве. Я не люблю своё имя.

– И напрасно.

Варе было приятно, что её разубеждают, но происшедшее не шло у нее из головы и, помолчав, она вздохнула:

– Не знаю, что ждёт меня завтра с этим моим творчеством…

– Не переживайте, наверняка вы справились со своим заданием блестяще. Проявить такую находчивость – одно это уже чего-нибудь стоит!

– В смысле оперативности – согласна. Конечно, это тоже большая сложность – через полчаса-час после начала события дать о нём готовый материал. И я успела. Но всё же сделала не то, что нужно…

Он успокаивающим жестом притронулся к её плечу.

– Вы слишком требовательны. Подходите к себе как к сложившемуся журналисту, тогда как вы всё-таки новичок, заслуживающий скидку на неопытность.

Да, да, он прав. Почему ей это не приходило в голову? Не от непомерного ли самолюбия? Она не хотела быть новичком, не хотела обнаружить неопытность, не могла допустить неудачу – только успех, никаких неудач! Но ведь она действительно была новичком – это факт, от которого никуда не денешься…Она взглянула на попутчика. Лицо его выражало неподдельный интерес и участие. Варе вдруг захотелось поделиться своим сокровенным с этим едва знакомым ей человеком, таким рассудительным, отзывчивым и располагающим к доверию. И она стала рассказывать ему о практике, о своих мечтах, о своей начальнице Дине Еремеевне, о задании, в котором проявила такое своеволие…

Знакомство с Диной Еремеевной, сыгравшей некоторую роль в жизни Вари, состоялось в редакции «Последних известий», когда она, робкая практикантка, с трепетом переступила её порог. В кабинете с табличкой «Редактор отдела внутренней информации» сидела могучая седая женщина с папиросой в крепких, но как бы с ржавчиной, зубах, насмешливо и, как показалось Варе, неодобрительно смотрела она поверх очков на пигалицу, которая стоя была одного роста с ней, сидящей.

– Ну-ну, посмотрим, что нам на этот раз прислали… – басисто протянула она. – В прошлом году такие зануды были – не приведи бог…

Опущенные углы рта и старческое дрожание головы придавали ей вид иронически-укоризненный, словно она и не сомневалась, что Варя тоже была одной из тех зануд, которых вечно навязывают на её, Дины Еремеевны, голову.

В дверь то и дело входили и выходили, репортёры что-то почтительно спрашивали, уточняли, беспрерывно верещали телефоны, Дина Еремеевна отдавала распоряжения энергично и властно. Говорила она медленно, вечная папироса, по-мужски зажатая в углу рта, казалось, мешала ей произносить слова быстрее, но от этого они словно приобретали особую чёткость и вес. Иногда, пробасив в трубку прокуренным голосом свое обычное «слушаю», она досадливо уточняла:

– Нет, я не Марк Борисович… Погодина. Да. Пожалуйста.

Всё это время, пока Варя ждала своей очереди на её внимание, Дина Еремеевна не сводила с практикантки изучающих глаз.

– Так что вы намерены у нас делать? – наконец разглядев её, уже как-то без интереса спросила она.

– Пока – что прикажете.

– Как это – «пока»?

– Пока не освоюсь.

– А потом?

– Потом буду проявлять инициативу.

– Ага… Вот как. Хм…

К скепсису в её взгляде примешалось что-то вроде любопытства. Она помолчала, затянулась папиросой и сказала:

– Тогда на первый случай сделайте в ночной выпуск информацию из Колонного зала, там вечер дружбы. Возьмите пригласительный билет у Максима Семеновича, он вам всё объяснит.

У Вари забилось сердце от радости и страха. Ночной выпуск был самым ответственным, самым «слушаемым», он составлялся из лучших и важнейших материалов, попасть в него было почётно, особенно для новичка. А вдруг она не справится, не оправдает доверия, сорвёт задание? Но отказаться – значило заранее определить отношение к себе как к беспомощному работнику… И маскируя свою растерянность шуткой, Варя приложила руку к груди и поклонилась Дине Еремеевне как восточному владыке:

– Слушаю и повинуюсь.

Дина Еремеевна чуть улыбнулась, что при её сдержанности можно было счесть за одобрение. Поправив очки, она снова склонилась над текстами, а Варя отправилась к Максиму Семёновичу – постигать и вникать.

Трепеща в душе, шла на другой день Варя в редакцию, с полным основанием ожидая выволочки. Она заглянула сперва в репортёрскую – прозондировать почву. В огромной комнате с десятком столов в этот час никого не было, лишь Максим Семенович в наушниках возился у магнитофона в углу, то и дело нажимая на кнопку перемотки. Он обернулся к Варе, когда она подошла уже вплотную.

– А-а, – улыбнулся он и сделал приветственный жест. Видя, что она стоит в ожидании, он остановил вращение диска и снял наушники.

– Ну ты молодец, – сказал он, потирая надавленные уши, – здорово написала. Я как услышал в выпуске, удивился – кто бы это? Посмотрел подшивку – а это ты…

Варя радостно вздохнула – слова Максима Семеновича ее несколько ободрили. Если такому маститому репортеру понравилось, то может быть, всё обойдется. Победителей не судят.

– Как же ты успела? – продолжал мэтр радиожурналистики. – А из Колонного зала – в другом выпуске, что ли? Я не нашел.

– В том-то и всё дело… – Варя запнулась. – Не знаю, как вам объяснить… В общем, не написала я из Колонного. Не смогла. Не вдохновилась, наверное. И побежала в театр – спасать положение.

Она умолкла и испуганно посмотрела на Максима Семеновича, ожидая, как он на это прореагирует.

Брови его слегка поднялись, как бы говоря «Ах, вот оно что…» и тут же вернулись на место.

– Да, это, конечно, хуже, – сказал он, и Варя снова упала духом. – Да ничего, не расстраивайся, – стал успокаивать он, видя, как всё сказанное им отражается на её лице. – Дина тебе, конечно, выдаст, – будь к этому готова, но думаю, что без последствий. Ты рассудила правильно – лучше дать другую заметку, чем никакой, а ты дала к тому же и хорошую. Так что не волнуйся. Однако и не злоупотребляй!

– Это аварийный случай, – пробормотала Варя.

– Не злоупотребляй, – повторил Максим Семенович, качая склоненной головой. – В другой раз не простят… Ну давай, дуй к начальству. Ни пуха тебе ни пера, – он ободряюще хлопнул её по плечу и снова надел наушники.

Оттягивая момент объяснения, Варя ещё послонялась по коридорам, заглядывая то в монтажную, то на выпуск – в надежде встретить там Дину Еремеевну и исчерпать инцидент на ходу. Но начальницы нигде не было видно. Её уже стала утомлять собственная нерешительность, бессмысленное топтание и догадки относительно возможной реакции Дины Еремеевны. «Какого черта! Не съест же она меня в самом деле!» – отругала Варя себя и отважно двинулась к кабинету. У двери она опять было оробела и помялась немного, но накачав себя до ощущения правоты, с безмятежным видом шагнула за порог.

Дина Еремеевна с неизменной папиросой в зубах сидела над заметкой. Она посмотрела на Варю поверх очков как на какую-нибудь невидаль – вроде кенгуровой мыши в зоологическом музее, и всю её безмятежность, точно пену водой, смыло. Варя почувствовала, как краснеет и приобретает виноватый вид.

– Ну что, уважаемая, – наконец произнесла Дина Еремеевна, – сама распорядилась и тематикой и планом выпуска?

– Как это? – недоуменно воззрилась на неё пунцовая от смущения Варя.

– Именно так, – бесстрастно вершила суд начальница. – Ведь в выпуске уже могли быть запланированы театральные новости или юбилеи… – Она сделала паузу, во время которой Варя уже готова была провалиться сквозь землю. – А вы сами решили, что важнее и нужнее…

– Там не было вечера дружбы, – выпалила Варя и протестующе замотала головой, – в смысле такого, каким он должен быть…

– Но ведь «Эпоха» же дала! – Она щёлкнула тыльной стороной ладони по газете, лежавшей с краю стола.

Варя подошла, взяла газету. С последней полосы на неё смотрела группа молодых людей, собранных кем-то у рояля и, судя по разинутым ртам, распевающих песни.

– Фотографию я тоже могла бы дать, – сказала она угрюмо. – Здесь же не информация, а только подпись. А попробуйте дать заметку, если… – И она стала сбивчиво рассказывать о причинах своего поступка.

– Ишь…правдивая душа, – иронически комментировала Дина Еремеевна, – её, видите ли, не вдохновило… Запомните, уважаемая, журналист делает не то, что он хочет или что ему лично интересно, а то, что нужно. То, к чему лежит душа, делайте дома, в нерабочее время…

Но выговаривала она ей как-то вяло, не от души, а скорее для порядка – Варя сразу уловила это. И вид у нее при этом был странный – какой-то весело-ошарашенный, точно у двоечника, вдруг получившего пятёрку по контрольной. Неожиданно Дина Еремеевна расхохоталась басисто и протяжно.

– Нет, вы только подумайте, – говорила она входившим репортёрам, – даже Максиму Семеновичу туда без билета не просочиться, а его, как вы знаете, даже на космодром пускают. А эта пичужка проникла! Да, – качнув головой, подытожила она, – репортёр из тебя получится.

Такой была история её первой заметки. И её первой любви.

Но как, откуда известна этому юноше пусть общая картина её с Андреем знакомства? Теперь она смотрела на него с изумлением и нескрываемым интересом. Она даже не отстранилась, когда он попытался взять её под руку. Правда, не удержалась:

– Вы настолько заняты, что некогда и поухаживать?

– А что я, по-вашему, делаю, если не ухаживаю? – удивился он. – Или слишком необычно, так, что вам даже и не показалось? Правда, некоторые нынче считают, что с умными людьми можно проще…

– Проще можно с проститутками. Андрей замолк, совсем озадаченный. – Ну зачем же так грубо… – И шагнул вперед, оказавшись лицом к лицу с собеседницей. Разволновавшись, любуясь ею, он едва сдержался, чтобы не броситься к ней с объятиями, расцеловать, открыться, признаться, как скучал по ней, как мечтал скорее покончить с этим вынужденным подпольем…

– Меня зовут Сергей, – сказал он хрипло. – Можно я вам позвоню?

– И расскажете, что было, что есть и чем сердце успокоится?

– О, я много чего вам расскажу и предскажу. Например, что вы выйдете за меня замуж.

Он вдруг испугался, что Варя возмутится, пошлет его, и потом непросто будет возобновлять контакты. Но она посмотрела на него расширенными от изумления глазами:

– Ну что ж, как будущему мужу… – и продиктовала телефон.

Андрей решил, что для первого раза достаточно, и с жаром поцеловав Варе руку, быстро распрощался. Она смотрела ему вслед, уже окончательно уверенная, что ей подан какой-то знак от Андрея. Но как этот юноша с ним связан? Что-то неуловимо похожее чудилось ей в них обоих – рост, фигура, голос…Может, это его брат? Но у Андрея, кажется, нет братьев, он детдомовский. Ей вдруг вспомнилось, что Андрей рассказывал о каких-то опытах, которые они с Евгением проводили, Варя даже расспрашивала о них, намереваясь сделать передачу, но Андрей отделывался общими фразами о том, что работа лишь в стадии эксперимента и говорить о ней совершенно незачем. Её въедливый ум улавливал здесь какую-то связь, воображение, которое до той поры блуждало в пустоте, подсунуло вдруг «Странную историю доктора Джекила и мистера Хайда», и хотя она была целиком плодом авторской фантазии, имевшей в основе философский смысл, Варе виделось в ней совершенно другое – превращение. Если не доводить до абсурда, как у Стивенсона, то… Почему бы и нет?

Теперь ей уже не казалось странным и бредовым предсказание незнакомца, что она выйдет за него замуж. Всё как-то намекало, указывало, сходилось. Она все еще не двигалась с места, закрученная смерчем чувств, смешавшихся в растерянность, надежду, удивление, сомнение, среди них преобладала надежда: вот она, кажется, забрезжила долгожданная светлая полоса… Взбудораженная этой интригующей загадкой, Варя в конце концов заставила себя успокоиться и положиться на судьбу. Случай свёл её с Андреем и похожим на него парнем по имени Сергей, случай позаботится и о дальнейшем. Сейчас она хотела одного – чтобы этот таинственный Сергей позвонил как можно скорее.

* * *

Простившись с Варей, Андрей помчался в институт в надежде застать Евгения. Это постоянное ожидание будущего, которое никак не наступало, лишало его душевного равновесия, и он хотел решительно положить ему конец. Рабочий день был уже на исходе, но Евгений часто задерживался. Так было и на этот раз. Правда, Акиншин уже собирался домой и стоял над раскрытым кейсом, куда то укладывал журналы и ксерокопии статей, то после некоторого раздумья вынимал, понимая, что дома прочесть за вечер всё равно не удастся и лучше оставить до утра, когда на свежую голову легче думается. Тем более, что сейчас время есть. Это раньше он жил торопясь, пренебрегая усталостью, корпел над брошюрами и рефератами в библиотеках, часами просиживал за микроскопом даже в выходные и отпуска, носился по организациям, добывая приборы и реактивы для своих опытов, спешил фиксировать результаты, томясь слишком медленным продвижением к цели. Теперь, когда он стал хозяином долгих лет жизни, дни стали спокойными, несуетными, а работа – ровной и обстоятельной. Поэтому заполошность Андрея, ворвавшегося в лабораторию, удивила Евгения, округлившимися глазами он выжидательно уставился на товарища.

– Ну? Что случилось? Немцы под Москвой?

– Да ладно тебе, с твоими шуточками, – отмахнулся Андрей. – А дело, между прочим, нешуточное.

Андрей выдернул вилку из телефонной розетки, подошел к двери и запер её – он хотел поговорить по душам без отвлекающих звонков и снующих туда-сюда институтских лаборантов.

– Поговорить надо.

– Давай. – Евгений сел на краешек стола и, покачивая длинной ногой, приготовился слушать.

Меряя шагами тесный кабинет, Андрей рассказывал другу обстоятельства своих отношений с Варей и подробности сегодняшней встречи.

– Придется, наверное, открыться, – заключил он. – Я не вижу другого выхода.

Евгений соскочил со стола и в свою очередь зашагал по лаборатории, несколько минут молча и сосредоточенно глядя перед собой. Этого времени оказалось достаточно для некоторого размышления, после которого он высказал свое заключение:

– Я, конечно, могу ответить как Суворов, когда его спросили о планах: «О том, что знает моя голова, не должна знать даже моя шляпа». И хотя наша ситуация несколько иная, суть та же. Там, где знают двое, будет знать и третий. Я не говорю уже, что в жизни всякое бывает, – к примеру, размолвка. Ты не допускаешь мысли о том, что вы можете поссориться, расстаться – и что тогда? Зачем ей хранить твою тайну?

Такой вывод не удивил Андрея, он сам не раз об этом думал, другого ответа он и не ждал.

– Но ведь Лора тоже знает! – не сдавался он. – А ты не допускаешь мысли, что и с вами может такое случиться?

– Лора – сама участница, это меняет дело, – возразил Евгений. – Но у нас, к сожалению, достаточно посвященных – Бородин, мои родители…

– Зря мы всё-таки открылись академику…

– А что бы мы сейчас без него делали? – Евгений потёр лоб, словно ища там какой-то иной выход. – Кроме того, мы с тобой вылечили его жену. И, как ты знаешь, бывают рецидивы, так что уж он-то особенно заинтересован хранить нашу тайну и нас. К тому же, Бородин недавно жаловался мне на свои мужские проблемы с простатой. Не исключено, что нам придется и его лечить… Но мы почти засветились или вот-вот засветимся в другом: тайное лечение людей, которых нам по великому секрету присылают, неминуемо обнаружится. Нет ничего тайного, что не стало бы явным – это не я сказал.

– А вот тут-то и незачем беспокоиться, – махнул рукой Андрей. – Можно ссылаться на труды по эво-дево[9], над этим работают во всём мире, и вполне естественно, что мы тоже не в стороне. Если и просочится информация о наших чудесных исцелениях, пусть думают, что в институте академика Бородина есть серьезные исследования и собственные наработки в этой науке.

– Да ведь это грохнет как мировая сенсация! – с сомнением покачал головой Евгений. – На нас насядут ученые авторитеты – что мы скажем?

– Ничего, – пожал плечами Андрей. – Не обязательно раскрывать своё ноу-хау. Не говоря уже о том, что речь не идет о системе, которой пока нет и до неё далеко, а об эксклюзиве, опытах, первых положительных результатах, в которых не исключен элемент случайности.

– Пожалуй, это действительно выход, – согласился Евгений, – хоть и временный. А дальше видно будет. Можно даже напустить туману, своего рода дымовую завесу – опубликовать какие-то работы на эту тему. Давай соорудим что-нибудь в общих чертах, пусть все думают, что мы этим прицельно занимаемся. – Хорошо, хорошо, это не проблема, – досадливо отмахнулся Андрей и тяжело, со всхлипом вздохнул. – Но мне-то что делать? Как мне перед Варей обозначиться? Это что же – будет тянуться вечно? Я жениться хочу!

Ответить на это было нечего. Евгений тоже не был готов к какому-то приемлемому решению, поэтому после некоторого раздумья ответил: – Оставь всё как есть. Звони, ухаживай. Как-нибудь образуется. Может, по каким-нибудь косвенным признакам или намекам сама поймет.

– И что? А если последуют вопросы?

– Пока не знаю. Скажи, что Андрея нет. И всё. В какой-нибудь непредвиденной ситуации от неё ничего нельзя будет добиться, ей ничего неизвестно. А догадки… Догадки это нечто аморфное.

Разговор не принес Андрею ни ясности, которой он так жаждал, ни успокоения. Оставаясь по прежнему в растрёпанных чувствах, он в конечном итоге решил, как и Варя, положиться на волю случая. Он скоро представился: позвонив Варе и услышав ее обрадованный голос, Андрей тут же пригласил её на свидание. А встречу назначил, словно в подтверждение её догадок, у дверей хорошо известного ему Вариного дома.

* * *

Предложение Андрея маскировать лечение их тайных пациентов под эво-дево, такое простое и правдоподобное, успокоило Евгения. Тем более, что этой новой наукой, занимающейся эволюционной биологией развития, они оба заинтересовались с самого начала, с момента появления первых зарубежных трудов и даже сами затеяли некоторые исследования. Евгений не раз задумывался над её возможностями и, анализируя расшифровку генетической программы построения тел живых существ, рассматривал ее в применении к медицине – как перспективу, надежду на избавление от заболеваний, диагноз которых сейчас звучит как приговор. Он не брал в расчёт уже доказанное, ему было ясно, что ген РАХ-6, например, ответственный за формирование глаза и восстановление его тканей, излечит от слепоты, если научиться его включать, когда в старости он зачастую перестает выполнять свою функцию. Евгения интересовал ген, «ведающий» раковыми опухолями. Он был уже близок к открытию этого регулирующего гена, поломка которого вызывала опухолевый рост. Если понять, как «выключить» этот пагубный процесс, не станет ли избавление от рака проще и естественнее, чем его метод? Но размышляя над новыми открытиями, Евгений пришел к заключению, что его принцип превращения раковых клеток в полезные для организма всё же лучше: он не только избавляет от болезни, но и продлевает век, в то время как выключение гена лишь прекратит опухолевый рост. Впрочем, вполне могли существовать параллельно оба метода, признавал Евгений, если бы второй, из эво-дево, не был в далекой перспективе. Над поиском этого второго варианта он и трудился сейчас. Зачем? – порой задавал он себе вопрос. Разве он не добился лучшего, на что способен человеческий разум? Может быть им движет страсть к исследованию непознанного? И это тоже, признавал он, хотя «there is always room for improvеment» – нет предела совершенствованию, в приблизительном переводе, и вообще – два открытия лучше, чем одно. Зотов шутил: человек, который начал думать, не может остановиться.

Мелодично зазвенел – «замурлыкал» телефон внутренней связи. «Давай сюда, – позвал директор института, – благодарный пациент пришел». В кабинете шефа сидел видный деятель Государственной Думы, здоровый и посвежевший, как удовлетворенно отметил Евгений, усы и бородка из седых сделались тёмными, а уцелевший клочок волос на полысевшем лбу завихрялся пушистой запятой. Эта «запятая» смешила Евгения, и хотя он знал наперечёт всех своих пациентов, больной с таким опознавательным знаком особенно запомнился, отвлекая его мысли на разные забавные сравнения, а улыбчивое лицо доктора бодрило больного парламентария, словно именно такое выражение, а не мрачное и сосредоточенное, было гарантией наилучшего исхода.

Гость поднялся из кресла, пошёл навстречу Евгению с раскрытыми объятиями:

– Здравствуйте, здравствуйте, дорогой, как я рад вас видеть, мой спаситель!

– Как вы себя чувствуете? – ответив на приветствие, поинтересовался Евгений, хотя и так видел, что все хорошо.

– Прекрасно, прекрасно! Как никогда… Вот шёл мимо… «Пролетая над дружественной территорией», как пишут в телеграммах с самолетов высокопоставленные визитёры, решил засвидетельствовать вам свое почтение…

– Почтение зашло так далеко, что наш гость решил уговорить тебя баллотироваться в Думу, – подал голос академик. – Вот советовался со мной… А что? Зарплата не в пример твоей, вдесятеро больше.

– А лоббирование чьих-то интересов – разумеется, не криминальных – это же обеспечить себя до конца дней! – подхватил парламентарий. – Вот недавно ограбили одну даму – точнее, вице-спикера нашего – одних драгоценностей на 150 тысяч евро унесли, да наличными столько же, да шуб дорогих, антиквариата… Официально в милиции всё перечислила. Думаете, на зарплату, даже такую хорошую, как у нас, всё это можно иметь?

– Думаю, что она дура, ваша вице-спикер, если так разоблачилась перед всем честным народом, – сказал Евгений. – Была бы поумнее, поставила бы себя выше жадности и не позорилась. – «И здесь деньги решают всё, – подумал про себя. – Рабы денег… И эти люди нас ведут…Господи, куда они нас заведут, если у них самих в душе потёмки! Нет, это не для меня. Барахтаться в этой грязи вместо того, чтобы заниматься наукой… А почему нет? – Его мысли вдруг развернулись в обратном направлении. – Если бороться за финансирование современных технологий…»

– Будешь лоббировать новые изобретения и разработки, – словно откликаясь на его мысли, вставил Бородин, – перекрывать кислород мздоимцам из Минздрава…

– Вот-вот! – с энтузиазмом подхватил гость. – Именно люди такого ума и таланта нужны для управления страной!

– Выборы – это спекуляция и показуха справедливости, – пробурчал Евгений, – сами по себе они вовсе не обеспечивают появления лучших людей у власти. И что я там один сделаю, с такими, как ваша вице-спикер!

– Не один, не один, – горячо возразил депутат, – мы сейчас как раз в поисках достойных кандидатов! Мы чистим свои ряды…

Евгений молча слушал его вдохновенную речь.

– А как это сделать? – после некоторого раздумья, побежденный собственными и приведенными гостем доводами, спросил Евгений. – Я имею в виду депутатство.

– Вот это уже разговор, – удовлетворенно кивнул парламентарий. – Внесём вас в список кандидатов от нашей партии. Выделим средства, расскажем о вас, о вашей замечательной научной работе в газетах и по телевидению. Дальнейшее довершит избирательная кампания. Итак, решено? И еще один вопросик, если позволите, – он поднял на Евгения просительный взгляд. – Не могли бы вы посмотреть моего друга? У него, кажется, онкология… Очень достойный человек, тоже медик, кстати, у него есть научные публикации, Вячеслав Максимов, может, слышали?

Максимов… Неужели Славка? Евгений растерянно смотрел на депутата, пытаясь сообразить, о ком идет речь.

– Я больше никому – ни-ни! – гость приложил палец к губам, по своему истолковав замешательство медика. – Я вас очень прошу… Если вы согласны, я немедленно сообщу ему, он тут же приедет.

– Хорошо, хорошо, – поспешно сказал Евгений, погруженный в собственные мысли. Он никому не отказал бы, достойному и не очень, а тем более своему однокурснику.

Пожав руку академику, приобняв на прощанье Евгения, депутат Думы со счастливым видом откланялся.

* * *

Почти одновременно с действием, участником которого был Андрей, пытавшийся решить свои личные проблемы, разворачивались события с другой любимой женщиной ученого тандема – Лорой. Ещё не был наведен порядок в двух купленных рядом квартирах, куда недавно переехали Акиншины, и Лора в окружении вёдер, веников и тазов стояла на стремянке, развешивая тюлевые гардины. Вчерашним вечером они с Евгением допоздна провозились по дому, обустраивая свое новое жилище, но и на сегодня дел оставалось достаточно. Повсюду лежали неразобранные узлы и коробки, содержимое которых ожидало своего постоянного пристанища. Лора спешила повесить шторы и занавески, планируя побыстрее вымыть пол и постелить ковер, ибо окна и пол были, по её убеждению, доминантой в облике квартиры. С минуту она постояла без движения, глядя в окно и приучая себя к зрелищу панорамы с десятого этажа: с высоты было видно, как далеко внизу разбегаются на перекрёстках сотни красных и желтых автомобильных огней с зелеными вкраплениями светофоров и таксомоторных глазков – издали они похожи на негаснущий фейерверк. И хотя вид был вполне симпатичный, она тут же отвела взгляд: Лора боялась высоты и не без оснований полагала, что никогда не сможет выйти, высаживая цветы, на свою роскошную лоджию.

Прозвенел дверной звонок. Для Евгения вроде бы рано, подумала Лора, но кто тогда это мог быть? В открытых дверях стоял милиционер. С неё разом слетело благодушное настроение, навеянное благополучным разрешением их семейных проблем. Сдунув нависшую над глазом прядь волос, Лора воинственно уставилась на вошедшего.

– Я по поводу проживающего здесь Олега Николаевича Шашина.

– Олег Николаевич Шашин проживает не здесь, а в соседней квартире, – с сильно бьющимся сердцем ответила Лора, не ожидая от этого визита ничего хорошего.

– Но он имеет какое-то отношение к вам…

– Имеет. И что? – Лора сделала приглашающий жест, и участковый вошел в комнату.

– Но вы же подавали заявление о розыске пропавшего мужа…

– Я подавала заявление о розыске мужа, а не Олега Шашина, – стойко оборонялась Лора, собрав в кулак всё своё хладнокровие.

– Но зачем вы ввели нас в заблуждение – солгали, что Шашин ваш сводный брат?

– А какое вам дело до моей личной жизни?

– Мы просто выясняем его личность, – смутился милиционер.

– Нормальная личность, гражданин России… Почему вас клинит куда-то вбок?

– И всё-таки. Должны же мы знать, какое отношение имеет он ко всей этой истории…

– Никакого. Мы познакомились с ним в доме моей свекрови, где он снимал дачу. Он во многом помог мне в трудные для меня дни. Теперь мы в близких отношениях.

– А как же муж? Если он найдется?

– Это уже не ваша печаль. Ищите. А мы уж как-нибудь сами разберёмся.

– Но тогда дело может повернуться так, что вы сами избавились от мужа…

Лора даже задохнулась от возмущения.

– И от Зотова заодно? Вы в своем уме?!

Но хотя довод с Зотовым был безошибочным, Лора чувствовала, что сплоховала, признав Шашина своим любовником: кто знает, какими последствиями это может обернуться в выводах розыскников…

– Послушайте, – сказала она уже примирительно, – мой муж – великий ученый, как и Зотов, их открытие кому-то очень нужно или, наоборот, не нужно. Поэтому их скорее всего похитили, и найти их будет очень трудно, если вообще возможно. «Вероятнее всего их искать вскоре совсем перестанут, – подумала она и почти успокоилась. – Пройдет принятый у них срок – и всё. А нет тела – нет и преступления».

«Вот они, бабы… – думал участковый по пути в отделение, уверенный, что свою задачу по выяснению сомнительной личности выполнил. – Всего несколько месяцев нет мужика, и уже нашлась замена!» На всякий случай он позвонил в институт академика Бородина, получил подтверждение кадровика о том, что такой ученый у них действительно работает, с документами у него всё в порядке. И с чувством выполненного долга отрапортовал заказчикам, что младший научный сотрудник Олег Шашин никакого отношения к разыскиваемому Евгению Акиншину не имеет.

* * *

Да, это был он, Славка Максимов, его однокурсник, с которым столько лет делили комнату в общежитии, аудитории и прозекторские. Похудевший, стройный, несмотря на болезнь и печать прожитых лет, припудривших виски легкой сединой, он был по прежнему хорош собой. Евгений долго смотрел на него с улыбкой, радуясь встрече с товарищем, хоть и не по радостному поводу, но этот повод волновал его меньше всего: раз уж несчастливцу Максимову посчастливилось попасть в его руки, уедет к себе как новый. Максимов даже смутился от его пристального, изучающего взгляда, в особенности от улыбки, неясно чем вызванной и означающей для него непонятно что. Решив, что это просто приветливость, Максимов улыбнулся в ответ и стал выкладывать перед Евгением ворох медицинских заключений, выписок, снимков и томограмм, подтверждающих губительный диагноз.

– Ну рассказывайте – где были, что делали, где эту гадость поймали, – сказал Евгений, просмотрев документы.

– Олег Николаевич, да кто же знает, откуда эта, как вы выражаетесь, гадость берется?

– Ну, кое-что наука все же знает, – по прежнему улыбаясь, продолжал Евгений. – Расспрашивая вас, я имею в виду род деятельности – не связана ли она, к примеру, с радиоактивными веществами, химическими испарениями и тому подобным.

Для его метода лечения это было совершенно неважно, Евгению просто хотелось разговорить Максимова, узнать побольше о нынешней жизни своего товарища, с которым так далеко в стороны развела их судьба.

– Да нет, ничего такого в моей профессии не присутствует, я преподаю, – сказал Максимов. – Хотя, возможно что-то и было, на что я не обратил внимания. – И отвечая на вопросы Евгения, стал подробно рассказывать о себе.

Они проговорили довольно долго, пока Евгений, взяв один из снимков, стал пристально в него вглядываться.

– Вы что-то делали для своего лечения, помимо общепринятой стандартной схемы?

– А почему вы спрашиваете? – Максимов устремил на него настороженный взгляд.

– Я вижу по состоянию ваших клеток – они не такие, как бывают после химиотерапии и облучения.

Максимов был не просто удивлен. Сраженный таким тонким, мастерским владением своей профессией, он решил не запираться.

– Да, делал. Пробовал на себе. Но рецидив все-таки наступил, хоть и с гораздо большим интервалом, чем обычно бывает.

– Ну и что же это? Расскажите.

Максимов замялся.

– Вы извините, Олег Николаевич, пробормотал он, опустив глаза, – это не для разглашения, поскольку всё в процессе эксперимента. Я вообще-то рассчитывал увидеть здесь Акиншина и хотел поделиться информацией, посоветоваться – не обижайтесь, просто он мой однокурсник, в некотором роде друг, это, как вы понимаете, проще. Но его нет… Где он?

– Никто не знает. Не вернулся из экспедиции.

– Неужели? Что вы говорите? Я об этом не слышал…

– А что вы слышите в своей провинции? – придав шутливый тон своей реплике, махнул рукой Евгений.

– Не такая уж мы провинция – академический центр, – возразил Максимов. – И читаем, и следим за всеми научными прорывами. И о работах Акиншина мы знаем… А семья его где сейчас? Я звонил на их квартиру, там другой хозяин.

Евгений на мгновение задумался: давать или не давать адрес? Ведь навестив Лору, Максимов может застать там и его…Но в следующую секунду он решился.

– Она живет сейчас по другому адресу. Вот, – он оторвал и протянул ему листок календаря, на котором написал телефон и адрес Лоры. – Так чем вы себя потчевали? – вернулся Евгений к прежней теме. – Можете рассказать мне. Я в общем-то ученик Акиншина. И за пределы этого кабинета информация не выйдет.

– Это слишком невероятно, Олег Николаевич, – воодушевился Максимов. – Работая с медицинскими приборами, мы наткнулись на одно замечательное свойство лазерной установки. Я говорю «мы», поскольку идея исходила от моего аспиранта, и дальше мы стали работать вместе. Так вот, нам удалось с помощью лазерной аппаратуры считывать информацию с любого вещества. Тотальная информация переносится на какой-то нейтральный носитель, например, воду. И представьте, вода приобретает свойства вещества, с которого снимали информацию! К слову, наверное этим объясняются лечебные качества гомеопатической крупы, когда при огромных разведениях лекарственной субстанции в них не остаётся даже молекулы исходного материала.

У нас уже есть интересные наблюдения, – продолжал Максимов. – У подопытных крыс вызвали диабет. Половину заболевших облучали лучом, пропущенным через селезёнку здорового крысёнка, и в течение месяца животные выздоравливали. Та же часть группы, на которую не транслировали эту целебную информацию, через тридцать дней погибла. И вот ещё что оказалось – возникает словно информационное поле, живительный луч воздействует не только непосредственно на объект, но и в окрестностях: у крысят, которые находились рядом с нашими опытами, произошел гормональный сдвиг, то есть половая зрелость наступила не в три месяца, как обычно, а в шесть… У них, выходит, отдалилось старение, продлилась жизнь. Таким образом, воздействуя на животное, на разные жизненно важные участки его организма, можно «дотянуть» его до глубокой старости, в два-три раза увеличив его век. Это сулит большие возможности для человека. Надо бы как-то выйти на медицинскую промышленность, но как – без разглашения информации?

– Зачем? – отозвался внимательно слушавший Евгений. – Ведь прибор-то уже есть, не так ли?

– Нужен надёжный передатчик, – пояснил Максимов, – не всякий лазер способен работать по снятию информации и воздействию её на другой объект. Мы пробовали разные варианты, нашли один, и его не так-то просто сделать. К тому же, необходим ведь не единичный экземпляр…

Евгению стало ясно, чем пользовал себя Максимов.

– Ну и как он на людях? – спросил осторожно. – Вы ведь пробовали?

– Не только я. Кое-кого из родственников от диабета, гастрита, холецистита избавили, ничего не объясняя, конечно. Но против онкологии он не идет. Улучшение произошло, но не излечение. Вот почему я у вас.

Евгений задумался.

– Вы правильно делаете, что пока держите всё в строгой тайне. Ведь это не только исцеление, но и оружие, не так ли?

Максимов со вздохом кивнул.

– В том-то и дело. Ведь снять негативную информацию и направить её на любой живой объект – так можно целый город заразить какой-нибудь страшной болезнью, эпидемию вызвать. Вот и не знаю, что делать. Правда, пока негатив считывать опасно для самого оператора – он в первую очередь заразу воспримет. Но со временем какая-нибудь защита найдётся… Сложно всё. Может быть, стоит сначала военное ведомство известить?

– Трудно сказать, – покачал головой Евгений. – Надо подумать. А сейчас давайте займёмся вами.

Приступив к лечению Максимова, Евгений, в очередной раз восхитившись гениальными находками своих коллег, окончательно решил, что баллотироваться в Думу будет обязательно.

* * *

Окончив прием пациентов, Сухиничев позвал Агафангела на совет, как делал это часто за последнее время. Обычно они подолгу сидели, обсуждая свои действия, предпринятые и намечаемые в поисках пропавшего Акиншина. И хотя Сухиничев чувствовал себя уже сносно – правда, и времени прошло пока немного – страх возвращения болезни не покидал его, как не покидала мысль, навязчивая, словно идея маньяка, во что бы то ни стало разыскать Акиншина. Или хотя бы какие-то следы его таинственного исчезновения. Что-то здесь не так, пришли они с Агафангелом к обоюдному выводу, и настойчиво искали способ прояснить это тёмное дело.

– Не поставить ли нам охрану у дома родителей Акиншина? – задумчиво пробормотал Сухиничев и поднял на помощника вопросительный взгляд.

Агафангел кивнул. – Было бы хорошо, – согласился он, – какие-то сведения это может принести, а там и толчок более направленным действиям.

– Я думаю о другом, – уточнил профессор. – Не исключено, что в его поисках заинтересованы не только мы – иначе зачем ему скрываться? А значит, могут быть специфические подходы к его родителям – я имею в виду насилие, пытки. Бандитскими приемами что угодно можно выколотить. А этого допустить нельзя.

Если бы он спросил себя, чего больше в таком решении – прагматизма, страстного желания подольше продлить своё земное существование, смирения перед Акиншиным и желания искупить перед ним свою вину, остаться в союзе с ним в истории науки или вызвать расположение Акиншина этой заботой о его родных, он наверное не сумел бы ответить, ибо всё это было для него одинаково важно. С некоторых пор, когда в нем произошел этот перелом, Сухиничев чувствовал себя так, словно испытал сложную хирургическую процедуру, болезненную, но необходимую. Он усмехнулся, вспомнив операцию по живому над петухом, свидетелем которой стал однажды в Казахстане. Петух наклевался ядовитой икры рыбы маринки и распрощался бы с жизнью, если бы не жестокая рука хозяйки, безжалостно вспоровшей его зоб, вычистившей всё оттуда и зашившей рану обычными нитками. Нечто подобное, казалось ему, и над ним проделала судьба. Первое время он ощущал какую-то тоску в душе – от неестественности своего положения, состояния измены собственной натуре, но это вскоре прошло, усилия по розыску Акиншина, занимавшие все его мысли, требующие всё больше изобретательности и предприимчивости, вытеснили мелкие, несущественные эмоции.

– Подбери подходящих парней, – распорядился он, приняв решение. – Не просто качков, а с каким-то интеллектом, чтобы действовали не бездумно.

– Понял, – с готовностью отозвался Агафангел. – А деньги? Это ведь не на один день…

– Конечно. Заплатим, сколько скажут. Кстати, говорил ли ты в Минздраве насчет клинических испытаний?

– А как же, – подтвердил Агафангел. – Провёл соответствующую работу. Сопротивлялись. Но министр, ваш партнер по бизнесу, распорядился. Только главного-то фигуранта нет…

– Ничего, поищем. Может быть, на эту новость как-то отзовётся. Надо бы заглянуть в институт Бородина, закинуть известие. Ну, с Богом.

С той поры, как Сухиничев, обратившись к Богу, начал употреблять это выражение, он стал казаться себе лучше, добрее, отзывчивее, он даже перестал брать деньги с пациентов, довольствуясь доходами своего предприятия. Они, впрочем, были несопоставимы с «благодарностями» больных, выглядевшими грошовыми гонорарами по сравнению с суммами, которые они с министром извлекали на разнице в проставляемой и действительной цене закупаемых для государства лекарств. Теперь он гордился тем, что лечит бескорыстно, не особенно заморачиваясь тем, что в сущности, по-прежнему обирает, только в других масштабах. Как бы то ни было, капитал профессора умножался, требовалось лишь употребить его с наибольшей пользой, в связи с чем на долю Агафангела доставалось все больше новых поручений, которые он, впрочем, исполнял не без удовольствия, ибо сам не только уже вошел в охотничий раж, но и ковал собственную судьбу. Он удивлялся интуиции и проницательности шефа, восхищался его умом, и чем гуще они раскидывали свои ловчие сети, тем больше, несмотря на неудачи, он верил в счастливый исход. А вскоре после того, как хлопотливый Агафангел реализовал их общий замысел по охране дома в Истре, прозорливость Сухиничева принесла и первые результаты.

Однажды, уже к вечеру нанятая команда «качков» увидела группу гражданских, направившихся к калитке.

– Минуточку, – встал на их пути охранник. – Вы кто такие? Что вам здесь надо?

– Мы из милиции, – помедлив, ответил один из направлявшихся к дому. – А вы кто?

– Покажите документы, – не отвечая на вопрос, потребовал охранник. Он протянул руку, слегка растопырив пальцы, и тут же нарвался на насмешку.

– Хх-а, ну понятно, – заржал один из «гостей», – пальцы веером, сопли пузырем, зубы в наколках…

– Вот мы вам сейчас мурло начистим, посмотрим, у кого будет пузырем! И охранники двинулись на пришельцев сплоченной стеной, вызвав среди них явное замешательство. Драка, похоже, была неизбежной. Гости, однако, видя физическое превосходство противника, предпочли не связываться. Они действительно были «от» милиции, но просто исполнители из гражданских, нанятые ею на некое рядовое дело по выколачиванию показаний, и предъявить в качестве документов им было нечего.

– Ладно, ладно, ребята, – миролюбиво увещевал насмешник, – мы ничего, просто нам поручили поговорить со стариками, может чего знают…

– Всё уже говорено-переговорено, – оттеснял их от калитки охранник, – нечего людей беспокоить. Идите себе… И вообще сюда больше не суйтесь, не то по-другому поговорим, – пригрозил он.

Охрану решили пока не снимать. Старший ежедневно докладывал Агафангелу о минувшем дежурстве, порой хохоча над зрелищами, которые приходилось наблюдать на тесно соседствующих дачных делянках.

– Оказывается, выражение «рубить сук, на котором сидишь» – не такая уж абстракция, – смеялся охранник. – Слышу – два хозяина спорят из-за разросшейся яблони, которая нависла над сараем и портит крышу. Один орёт: «Я этот ствол спилю»! Влезает на дерево и начинает пилить, в скандальном запале даже не разбирая, куда взгромоздился и что на самом деле пилит. В общем, вместе со спиленным суком он рухнул вниз с таким жутким грохотом и воплем, что ручная белка, обитавшая на соседнем дереве, от испуга получила разрыв сердца и распласталась замертво рядом с хозяином. Этого отвезли в больницу, говорят, оклемался. Соседи смеялись. Белку, говорили, жалко…

Сухиничев был горд своей предусмотрительностью. Визит незнакомцев к дому Акиншиных укрепил его уверенность в том, что ученый скрывается, и для этого есть серьезные причины. А раз так, то усилия по его поискам следовало продолжить.

* * *

Перед тем, как возвратиться в свой академгородок, Максимов решил позвонить и заехать к Лоре. Все две недели, в течение которых он проходил курс лечения, он раздумывал об этом, и то решался, то сомневался. Нужна ли вообще эта встреча? Но трагическое исчезновение Акиншина ошеломило его, и он не мог уехать просто так, не узнав ничего о Евгении, к которому, несмотря ни на что, в студенчестве был очень привязан. В этих раздумьях – зайти-не зайти главным затруднением была Лора. Ну и что тут такого? – убеждал он себя в минуты колебаний. Разве странно пытаться узнать, как живут теперь его давние друзья? Да, были когда-то какие-то проблемы, но они давно в прошлом, и все эти так называемые моральные препятствия – не что иное, как его собственные комплексы, от которых надо избавляться.

Сейчас Максимов направлялся в далёкий спальный район столицы, намяв бока в толкучем московском транспорте, раздосадованный людскими пробками в метро, удивляясь тому, что многие стремятся сюда, в этот огромный, шумный, жуткий по скученности город, в котором просто нечем дышать.

Он устал и медленно шел по площади. В сумеречном небе ещё виднелся на закате краешек солнца – пурпурный, переходящий в ярко-красный вверху. Кусты стояли точно обрызганные зеленью, уборочная машина, гоняясь по мостовой за клочками бумаги и окурками, обдавала их пылью. Следом ехала поливальная, внося струйку свежести в душный воздух. Фонарные столбы лохматились обрывками объявлений. Он фиксировал взглядом все эти мелкие детали, не останавливаясь на них мыслями, погруженный в свои раздумья, и незаметно оказался на той самой улице, которую искал.

Нельзя сказать, чтобы этот визит обрадовал Лору. «Как некстати, – подумала она, – когда я в таком разобранном виде…» Она бросилась к шкафу, быстро выбрала из своих туалетов скромное платье в черно-белую клеточку с красной отделкой и, отшвырнув халат, сменила домашнее облачение на почти домашнее, но которое было ей очень к лицу. Суетясь у зеркала, она хватала то щетку, то кисточку, то пудру, быстро и деловито приводя себя в надлежащий вид.

Она едва успела прибраться, как гость уже звонил в дверь.

– А вот и я, – начал он непринужденно. – Зашел поздороваться… Прежде чем попрощаться. А также выразить свое сочувствие… – Он поцеловал Лоре руку и протянул пакет с покупками из соседнего универсама.

– Ну зачем это… – запротестовала Лора.

– Как зачем? А гостинцы детям разве не полагаются?

Лора промолчала. Максимов сел, облегченно вздохнул и вытер платком вспотевшее лицо.

– И как вы только тут выдерживаете? – покачал он головой.

– Ко всему привыкаешь.

– А квартиру поменяли – в этом районе лучше?

– Трудно там было с детским садом, а мне теперь без него никак нельзя – работать надо.

– И давно нет Евгения?

– Уже скоро год.

– И никаких шансов?

– Теперь уже почти никаких.

– Да. – Максимов вздохнул. – Кто б мог подумать… А я так надеялся увидеться…

– Все надеялись.

Разговор как-то не складывался.

– Давай чайку попьём, что ли… – предложила Лора.

– Как думаешь жить дальше? Замуж выйдешь?

– Придет время – выйду.

– Мою кандидатуру не рассмотришь? – неожиданно для самого себя выпалил он с легкой улыбкой, словно вел небрежную, полушутливую беседу.

Лора метнула на него ошарашенный взгляд.

– Нет.

– Что так? – все ещё улыбался Максимов, хотя был уязвлён. – В своё время… – начал он с явным намёком на прежнее, известное ему отношение, когда Лора готова была унижаться ради счастья быть с ним.

– Всё хорошо в свое время, – перебила она. – А времена меняются.

Да, времена изменились. Она и сама теперь удивлялась, что когда-то, давным давно были дни, когда каждая мелочь в его поведении становилась причиной её бурной радости или столь же бурного отчаяния. Он на студенческой вечеринке всё время смотрел в её сторону – любит! Какое счастье – он любит! Он спорил с ней, насмехался, даже дерзил – не любит! Он ласково улыбался ей и даже подпевал, когда она заводила песню, – любит! Он отказался идти танцевать, приглашенный ею на белый танец, – о какой любви можно думать при таком унижении! Других причин и объяснений почему-то не находилось. Верно говорят, что от любви глупеют. Все дни её были полны Славкой Максимовым. Она просыпалась с мыслью, что сегодня увидит его, найдёт в его поступках точное и исчерпывающее объяснение всему, над чем она терзалась. Вечера тоже были Славкой Максимовым: сидя в библиотеке за подготовкой диплома, она ловила себя на том, что не читает, а сочиняет стихи о любви к нему. «Где от мыслей покой найти? Как сердечную боль унять? //Мне б хотелось к тебе придти, мне б хотелось тебя обнять…» Ночи тоже были Славкой Максимовым, потому что и в снах он не отпускал её: они сближались, тянулись друг к другу в ожидании поцелуя, который так никогда и не состоялся, даже во сне. – Нет, – повторила она твердо.

Звонок в дверь, к великому облегчению обоих, отвлёк их от этого никчемного, удручающего диалога. В прихожей нарочито громко прозвучал приветливый возглас хозяйки:

– Здравствуйте, здравствуйте, Олег Николаевич! Как славно, что вы нас не забываете…

Евгений понял, что в доме посторонний. Как он и предвидел, им с Максимовым довелось здесь столкнуться. Он ничем не выдал своего удивления или недовольства, приветливо протянул руку своему пациенту:

– Решили навестить давних друзей? Очень правильно. Вот и я зашел – он взглянул на Лору – может, что-нибудь требуется, чем-то надо помочь…

– Да нет, спасибо, все в порядке, – отозвалась Лора. – Но я все равно рада. Сейчас накрою на стол и мы все славненько поужинаем.

Незаметно в беседе о том, о сём проходил вечер. Максимов с новых сторон открывал для себя личность своего врача, зрелый ум и знания которого так контрастировали с его молодостью. Без белого халата и резиновых перчаток, в цивильной одежде он показался Максимову почти юным, а его разговоры с хозяйкой дома свидетельствовали о давнем знакомстве, если не дружбе. И всё это время его не покидало какое-то смутное, неясное ощущение потери. «Так. Здесь, кажется, уже сориентировались, – подумал он, поднимаясь, чтобы попрощаться. И удивился, что такой молодой человек, к тому же интересный и талантливый, присмотрел себе женщину старше себя и с двумя детьми. – Так вот почему она сказала «нет».

* * *

И снова для Евгения, привыкшего к размеренной, неспешной работе ученого, время понеслось вскачь. Звонки из редакций газет, интервью, правка текстов, переговоры с редакторами, фотоснимки, встречи с избирателями… Он уже досадовал на себя за то, что ввязался во всю эту круговерть, именуемую избирательной кампанией, несвойственную ему, чуждую его характеру: наивный правдолюбец, самонадеянно поверивший, что сможет что-то сдвинуть в такой инертной, неповоротливой махине, как государственное здравоохранение. Теперь у него, столкнувшегося лишь с первой фазой вхождения во власть, опускались руки. Бывший пациент, втянувший Евгения в борьбу за депутатское кресло, ободрял, успокаивал, брал на себя какую-то часть этих бестолковых и затратных по времени тягот.

Раздражали предложения оплатить хвалебные статьи в газетах – это же реклама! «Мне реклама не нужна», – отвечал Евгений. «Как не нужна?! – спорил редактор. – Вы же кандидат, если хотите, чтобы за вас проголосовали, вас нужно соответственно преподнести!» Ответ ошеломлял представителя прессы, осведомленного о средствах, выделяемых из бюджета на избирательную кампанию: «Я не букет, чтобы меня преподносить. А не проголосуют – и не надо, переживу. Платить не буду, не хотите – не печатайте». «Вы экономите бюджетные деньги?!» – не унимался требовательный редактор. «Народные, – парировал Евгений, – а вы хотите на них не меня, а себя поддержать». «Ненормальный какой-то», – едва не вслух произнёс редактор, кладя трубку, вряд ли понимая, что наиболее нормальным из них двоих был его оппонент.

Радовали встречи с избирателями. Бедные люди богатой страны, робкие, стесняющиеся своей бедности, узнав, что он онколог, спрашивали, можно ли – в случае чего – к нему лично обратиться. «Конечно, можно», – отвечал Евгений, и это было не просто предвыборное обещание. Он жалел больных, привыкших к тому, что медицина их везде обирает, хотя онкологические заболевания в числе других, пока непобежденных, должна лечить бесплатно. Однако в клиниках и диспансерах за это требовали немалые деньги. Пожилая дама на одной из таких встреч рассказала о соседке, которая, узнав о своем смертельном диагнозе, лечиться не стала – не на что, и решила просто дожидаться конца. Евгений навестил больную на дому и вылечил, вдобавок избавив от непомерных трат. Её дети-подростки были счастливы, если удавалось помочь доктору в разных мелочах – как курьеры, расклейщики предвыборных агиток, посыльные на почту или в редакции научных журналов. На одной из агиток под портретом Евгения кто-то (возможно, сами его добровольные помощники) крупно вывел фломастером «Классный врач!»

Итог избирательной кампании Евгения ошеломил: за него, никому не известного, не «раскрученного» молодого ученого проголосовали подавляющее большинство избирателей. Олег Николаевич Шашин приобщился к еще одной стороне своей жизни – став законодателем.

* * *

Приход неожиданного гостя удивил и озадачил академика Бородина. В руководимый им институт пожаловал неизвестный ему прежде Агафангел, сотрудник некоей прославленной медицинской структуры.

– Я от академика Сухиничева, – отрекомендовался он.

«Гм…Уже академик. Однако… – задумчиво качнул головой Бородин, чей отпуск пришелся на заседание по выборам в высшие научные авторитеты. – Жаль. Не хватило, значит, черных шаров…»

Бородин извинился – якобы в связи с неотложным делом даст распоряжение секретарше, а выглянув в приемную, шепотом поручил Инге срочно вызвать Шашина и Копонева. Вернувшись, сел напротив гостя:

– Слушаю вас. Чем могу быть полезен? – Любезная улыбка не оставляла сомнений в приветливости и расположении хозяина кабинета к посланцу столь известного человека.

Агафангел улыбнулся в ответ. Он не спешил высказываться по интересующему его делу, ограничившись пока приветствиями и поклонами своего знаменитого шефа. Он вообще работал экономно, усвоив для себя простейшую истину, что беготня – дело нехитрое, поэтому был расторопен, но не суетлив, обдумывал и рассчитывал каждый свой шаг, оттого всё получалось действенно и быстро. Он и здесь чувствовал себя как дома, под гипнозом великого, как ему казалось, титула своего начальника он словно накапливал уверенность и на глазах превращался из просителя в хозяина положения. Агафангел едва закончил приветствия и похвалы работам института, как в кабинет без стука вошли Акиншин и Зотов. Они протянули Бородину какие-то бумаги – якобы на подпись, и незаметно, без проявлений недовольства со стороны начальства остались в кабинете, тихо пристроившись в углу.

– Спасибо, приятно слышать, – отозвался Бородин на комплименты гостя, – но ведь вы, наверное, не за этим пришли, не так ли?

– Да, конечно, – согласился Агафангел, – хотя одно с другим связано. Говорят, ваши специалисты даже с онкологией справляются…

Бородин ощутил словно легкий толчок в грудь. Информация, несмотря на строгую конспирацию и конфиденциальность, всё-таки просочилась, и он, как главный «поставщик» особых пациентов, почувствовал себя виноватым. Академик слышал о болезни Сухиничева и теперь уже не сомневался в цели посещения его посланца, что могло обернуться непредсказуемыми последствиями.

– Это не совсем так, – подал голос Зотов-Копонев. – Наши успехи несколько преувеличены слухами. Благодаря эво-дево, этому новому направлению науки, в котором мы сейчас работаем, иногда удается чего-то добиться.

– Вот именно! – с притворным воодушевлением воскликнул Агафангел. – Главное, что получается…

Он был не из тех, кого легко провести. Акиншин и Зотов работали в институте Бородина, и вряд ли здесь не осталось никаких следов их открытия. А уж под каким соусом это подаётся – не суть важно. И Агафангел приступил к главному:

– Хотел попутно спросить вас, нельзя ли помочь академику Сухиничеву…

Евгений с интересом разглядывал помощника своего неприятеля, искавшего его души, его посланец и не подозревал, что сидит в двух шагах от предмета своих поисков. Был он высок и худ, что вызвало в памяти Евгения школьные годы и учителя математики Мясина, комплекция которого была полной противоположностью его фамилии. Однажды, когда на урок анатомии в класс принесли скелет, озорники вставили в его зубы сигарету, надели кепку и чей-то пиджак, а вошедшей биологичке представили: «Мясин Борис Михайлович». Все зашлись от смеха. Учительница, как ни старалась, не смогла сдержать непедагогичной реакции, лишь усилиями сжав свой смех до тихого кудахтанья. Евгений улыбнулся воспоминанию.

… – тем более, что он пересмотрел свои взгляды и признал правоту Акиншина, – продолжал Агафангел. – Больше того, он на свои средства поставил охрану у дома Акиншиных в Истре – во избежание нежелательных визитов и сопутствующих этому эксцессов. И, между прочим, как в воду глядел: к его родителям уже рвались какие-то бандюки, охрана их отогнала…

Евгений слышал от Лоры, звонившей в Истру, и о подаренных кем-то охранниках, и об инциденте, но не знал, кто этот доброхот. Кто рвался к его старикам, ему было ясно, он и раньше постоянно думал о возможности подобных последствий и мучился в поисках решения, которое могло бы их предотвратить. А за него, оказывается, всё уже решили и предусмотрели, и кто бы мог подумать – его давний недруг! Агафангел тем временем выложил последний, самый главный козырь:

– Кроме того, мой шеф, благодаря личным связям, добился в Минздраве назначения клинических испытаний метода Акиншина. Вот. – Он положил перед Бородиным решение коллегии министерства, где были определены сроки испытаний и адреса клиник. – Но как теперь быть? Авторов-то нет…

– Не знаю, – развел руками Бородин. – А что с Сухиничевым? – Он ловко уклонился от развития темы.

– Мезотелиома.

– Вот наши главные специалисты, – сделал академик жест в сторону Акиншина и Зотова, – и, кстати, как раз здесь. Олег Николаевич, что скажете? Какие будут соображения?

– Никаких, – ответил Евгений. – Болезнь редкая, мы ее в своих экспериментах не рассматривали.

– Так рассмотрите! – Агафангел быстро облизнул верхнюю губу. В процессе разговора он делал это довольно часто, Евгений, наблюдая за ним, подметил эту странную, словно змеиную повадку. – Вы же работаете с добровольцами, возьмите и Сухиничева в волонтеры…

– Ответственность большая, дорогой Агафангел Петрович, – сказал Бородин, – тем более, что ничего конкретного по этой теме у нас нет.

– И нигде нет, – ответил Агафангел, – так почему бы не попробовать?

– В любом случае нужны заключение, анализы, выписки, а главное, сам пациент, – сдался Бородин. – Тогда будет ясно, можем ли мы что-нибудь сделать.

Агафангел, удовлетворенный и своей разведкой, и фактическим согласием на лечение шефа, тепло распрощался. Он уже не сомневался, что открытием Акиншина здесь владеют. Значит, и клинические испытания – лишь вопрос времени.

– Ну? Что будем делать? – задал вопрос Бородин, когда за посетителем закрылась дверь. – Я догадывался, зачем он прибыл сюда, потому и вызвал вас…

– А почему мы должны его лечить? – первым усомнился Зотов. – Отказать – и всё. Не знаем, не можем, тем более, что весь мир не может, так что нас в сговоре не заподозришь. Сколько же он нам гадостей сделал!

– Тем, что мы сейчас живем фактически в подполье, мы обязаны Сухиничеву, – поддержал его Евгений. – Он перекрыл мне кислород. Пусть бы хоть нейтралитет соблюдал, и то можно было бы добиться какой-то государственной поддержки, а не оказаться беззащитными перед зарубежными хищниками.

– Но и беда на что-нибудь сгодится, как говорят итальянцы, – заметил Бородин, намекая на сброшенные Зотовым и Акиншиным годы. Он ненужно потрогал карандаши на столе, заботливо отточенные Ингой, и после короткого молчания добавил: – И он, кажется, искренне раскаялся…

– Ага, раскаялся, – гневно воскликнул Зотов, – когда собственной шкуры коснулось!

– А мою сколько раз пытался содрать, – подхватил Евгений. – Сейчас он нас просто покупает…Но с другой стороны, повинную голову и меч не сечёт…

– И опять же – клятва Гиппократа… – добавил Андрей.

– В общем, решайте, ребята, сами, – сказал Бородин. – Хотя пациент – такая одиозная личность, не приведи Бог! И какой будет резонанс после того, как вы его вылечите? Может, лучше, если он умрет?

– В ближайшее время он вряд ли умрет, – ответил Евгений. – Теперь мне понятно, кто браконьерствовал в нашей тайной лаборатории и зачем отливал из бутыли Зотовский эликсир. Без него Сухиничев уже давно был бы на том свете.

– Хорошо, пусть приходит, – подытожил Андрей. – В конце концов после осмотра мы можем сказать, что объективно в данный момент вмешательства не требуется, но в случае ухудшения постараемся помочь. В общем, применить обтекаемую формулировку: надо наблюдать.

Такое заключение устроило всех троих, и разговор перешел на другие темы. Бородин живо интересовался делами Думы и работой новоизбранного депутата Шашина.

– Бумаг много, – сетовал Евгений. – Еще больше, чем в медицине. Законы, поправки к ним, а их прорва, во всё вдумываться надо. Да что толку в этих законах, которые никто не выполняет? И в первую очередь те, у кого есть власть и нет совести. А таких среди чиновничества, увы, много.

– А как наш непотопляемый министр Зарубин?

– Пока сидит. Но думаю, что уже недолго осталось. Мы все так дружно в него вцепились, что теперь и родственные связи с главой государства не помогут. Требуем отставки. Я ещё не встречал человека, настолько бесчувственного, бесстыдного и недоступного никакому воздействию. Представляете, его костерят с трибуны – за закупки лекарств по ценам, даже большим, чем они продаются в аптеках частных владельцев, уличают в махинациях, приводя цифры и доказательства, а он хоть бы что… Впитывает, как памперс. Чтобы выбросить потом как ненужную, но неизбежную неприятность.

– Чему ты удивляешься – это же прирожденный паразит. И вор, – мрачно констатировал Андрей. – Он ничем и не занимается, кроме набивания карманов…

– И не только своих, – продолжал Евгений, – закупками лекарств ведают и фирмы его родственников, так что на этой плодородной лужайке пасётся весь семейный клан! От министра требуют ответа, его обличают, почти напрямую обвиняя в воровстве, а он молча, с непроницаемым видом слушает, не делая даже попыток оправдаться – не снисходит до возражений. Мол, мели, Емеля, твоя неделя. Видно, чувствует себя неуязвимым. Однако зарвался. Такое не прощается, не спасут даже высокие связи…

Говоря о министре, Евгений начинал волноваться и приходить в состояние воинственного негодования. Он долго приглядывался к этому человеку, прислушивался к мнению коллег-депутатов прежде чем возненавидел его, типичного интраверта, поглощенного собой и равнодушного к мнению окружающих. Под стать ему был и подчиненный министерский аппарат, состоявший из неудавшихся врачей, которые и не пытались в своей профессии состояться, ибо здесь они получали хорошую зарплату, гораздо лучшую, чем трудяги-медработники больниц и поликлиник, имели власть и возможность ни за что не отвечать. У Евгения были свои причины для неприязни к этой конторе – личный опыт общения с ней.

Разобравшись в свойствах этого человека с его эластичной совестью, Евгений стал упорно и методично добиваться смещения высокопоставленного чиновника, невзирая ни на какое родство.

– Мы его уже почти доконали, – рассказывал он с интересом внимавшим ему академику и Андрею. – Я же во все дырки лезу. Выступает, к примеру, представитель комитета по региональной политике о финансировании Сахалина и Камчатки: почему не оставляют часть налога на добычу полезных ископаемых в местном бюджете? Я тут как тут: у жителей нет элементарной медицинской помощи, женщинам приходится ехать рожать за десятки километров в ближайший роддом… Роды порой начинаются прямо в поезде! Знает ли министр здравоохранения, что в отдаленных районах нет даже акушерских пунктов? Или докладывает комитет по труду и социальной политике: на Сахалине и Камчатке ведется добыча нефти, золота, платины и других богатств, а условия жизни нечеловеческие… Я тоже подключаюсь: почему Минздрав не внедряет телемедицину для этих отдаленных районов? Ведь с помощью телекоммуникаций можно организовать консультации квалифицированных специалистов из Москвы, вплоть до показа рентгеновских снимков и срочных анализов на телеэкране. Такая медицинская помощь существует уже во многих регионах, но её организовывает кто угодно, только не Минздрав. И это чистая правда. Я обличаю этих дармоедов при каждом удобном случае – капля, как известно, камень точит не силой, а частотой падения. Ну и в собственных докладах о состоянии медицины тоже трясу их, как грушу. В том числе и об их отношении к изобретениям и новациям – мне, как вы знаете, есть что сказать.

– Да уж… – согласно кивнул Бородин. – И ты, как вижу, сдаваться не собираешься…

– Само собой. Мы добьем этого спекулянта на здоровье людей. На днях уже сам премьер-министр высказался намёками о возможной замене руководства здравоохранением… Кстати, на подходе решение о государственном финансировании клинических испытаний новых разработок. Надеюсь, к моему возвращению документ будет подписан.

– К возвращению – откуда? – удивился Бородин.

– Из командировки в Индию. Я опять выбываю из творческого процесса – важная научная конференция по проблемам онкологических лекарств.

* * *

Очутившись в самолете, Евгений с облегчением вздохнул, чувствуя почти радость от того, что проверки, досмотры, нудные ожидания посадки остались позади. Истоки веселого настроения крылись не только в миновавшей, в сущности, пустяковой процедуре, но и в хорошей новости: Зарубина наконец-то сняли. Его, Акиншина, упорством, доказательностью, прямо-таки ломовой настойчивостью, подхваченной и его союзниками – думцами, корыстный министр лишился своего могущественного и кормного положения. Маленькая победа над большой несправедливостью. Сейчас, сидя в кресле набиравшего высоту лайнера, Евгений обдумывал ситуацию с неожиданным открытием, о котором поведал ему Славка Максимов. Где выход, который не повредил бы всему делу? Как добиться только пользы, блокировав возможную опасность? С кем посоветоваться? К примеру, с умным, надёжным человеком из ФСБ – там люди тоже разные… Никого из этого ведомства Евгений не знал и перебирал в уме тех своих знакомых, кто мог бы знать.

Думать мешали пассажиры за спиной. Сосед, судя по речи, финн, громко разговаривавший со своей спутницей, просто не закрывал рта. Его собеседница лишь изредка вставляла одну-две фразы. «Вот и говори после этого о болтливости женщин, – думал Евгений. – В жизни не встречал такого трепача!» Рёв самолета, беспрерывный монолог за спиной порождали шум, при котором, казалось, и собственных мыслей не слышно.

Наконец он не выдержал. Повернувшись к соседям, спросил почти резко: «Вы не устали от беседы?», на что говорун совершенно серьезно отрицательно мотнул головой. «А я устал и хотел бы отдохнуть от вашего разговора». Финн, посовещавшись со своей спутницей, протянул Евгению затычки в уши: «Take it, very good thing!». Евгению ничего не оставалось, как взять беруши и употребить по назначению. Стало и впрямь гораздо лучше, хотя финн продолжал болтать, сквозь пломбы в ушах доносился лишь общий гудящий фон. А вскоре сосед, видимо всё же уставший от своего словесного марафона, обессилев, заснул.

Ученых встретили венками из экзотических цветов, которые приветливые хозяева надевали им на шею. Свой прелестный букет-хомут получил и Евгений. Все улыбались, пожимали руки, вокруг щелкали фотоаппараты, видеокамеры запечатлевали для телевидения кадры готовящегося научного форума. Участников повезли в отель в мягком, как колыбель, автобусе, и Евгений, с любопытством разглядывая в окно незнакомый город, удивлялся непосредственности быта, в котором не считалось неприличным справлять нужду прямо на улице, на виду у всех. «Неудивительно, что у них то и дело вспыхивает холера», – подумал он. И вспомнил наставления коллег: «Не ешь ничего, приготовленного руками, никаких салатов, как бы соблазнительно они не выглядели, – только еду с огня. И никаких напитков со льдом. Им, местным, привычным ко всему, ничего, у них желудки лужёные, а наши могут до госпиталя довести».

На тротуарах и шоссе по-хозяйски разгуливали коровы, отдыхая на газонах, по стенам храмов прыгали обезьяны, промышляя еду в тропических зарослях садов или на жертвенниках богов, где обычно лежали фрукты. Встречались скульптуры этих богов то в обличье слона, то обезьяны, попадались изваяния фаллоса и вагины, культу которых здесь поклонялись, украшая их пышными венками. Жертвенные цветы с аппетитом обгладывали козы…

Отель поразил простором, сверкающей чистотой, прозрачным лифтом посреди роскошно обставленного холла, радушием и предусмотрительностью персонала: Евгения особенно умилили бабочкой выложенное лёгкое покрывало на постели и букетик свежих орхидей на подушке. На столе своего однокомнатного люкса он нашел программу конференции с расписанием работы и именами докладчиков. В списке он увидел и свою фамилию – своё сообщение он посвятил теме эво-дево, чтобы не светиться по основной.

Просмотрев тезисы выступлений, Евгений обратил внимание на одно из них, в котором автор критиковал некоторые онкологические средства. На миг он оторопел: докладчик ссылался на его открытие, сделавшее ненужными эти ядовитые препараты. Откуда этот человек мог знать о его трудах? Неужели он штудировал русские научные издания? Имя доктора Феликса Недоскама было ему незнакомо. Евгений напряженно рылся в памяти, пытаясь уловить истоки этой взаимосвязи и взаимопонимания, интуитивно ощущая, что где-то они с его единомышленником всё-таки пересекались. Фамилия ученого была несколько странной, он повторял её на все лады, пока, вспомнив детскую игру, не прочел наоборот: Макс Оденс! Так вот где он нашелся, его внезапно исчезнувший интернетовский адресат!

Обрадованный открытием, Евгений в перерыве подошел к доктору Недоскаму:

– Я счастлив познакомиться лично, доктор Феликс, – сказал он, пожимая коллеге руку. – Мы знакомы по Интернету, Макс.

Мистер Феликс отпрянул, взгляд из улыбчивого стал тревожным.

– Не волнуйтесь, – успокоил его Евгений, – мы друзья по несчастью, я вынужден скрываться, как и вы.

– Да. Спецслужбы, – с унылым вздохом подтвердил ученый.

А потом, после рабочего дня они гуляли по окрестным улицам, говорили, говорили и не могли наговориться: каждому было что рассказать и чем поделиться за эти полные опасных приключений годы. Доктор Феликс, почувствовав к Евгению безграничное доверие и истосковавшись по искренности, обрушил на него поток откровений о собственных невзгодах, связанных с научными поисками.

Окончание работы конференции пришлось на канун католического Рождества, и хозяева, уважая религиозные чувства гостей, устроили праздничный обед. В кадке стоял кипарис, убранный «под ёлку» игрушками и ватой, имитирующей никогда не виданный здесь снег, из-под кипарисовой ёлки глядел Санта Клаус – Дед Мороз, окруженный, как и полагается, нарядными коробками – подарками. Всё это производило впечатление чего-то фальшивого, опереточного. В этом благословенном краю было достаточно своего, естественного и настоящего, оно коренилось в его дивной природе, чудесных песчаных пляжах с чистейшей и теплейшей водой, в которой кипела жизнь многоцветного тропического моря: сновали оранжевые, в голубую или фиолетовую полоску рыбы, пошевеливали бежевыми иглами морские ежи, величаво плыли сиреневые купола медуз, волнуясь бахромчатыми краями, пятились, прячась в коралловые заросли, терракотовые крабы. И на эту красоту, казалось, невозможно было насмотреться.

Ученые разделились по интересам, за столиками сидели уже сложившиеся группы, в которых разным и разноплеменным представителям медицинской науки было хорошо и интересно общаться. Евгений с Феликсом оказались за двухместным столиком в уютном уголке, где никто не мог им помешать. Невероятно, но за эти несколько дней они словно сроднились, общие интересы и схожая судьба сплотила их будто братьев, готовых во всём помочь и поддержать друг друга. Мистер Феликс жил теперь в ЮАР, спецслужбы потеряли его след, медик, занятый проблемами фармацевтических препаратов, интереса у них не вызывал. Он же втайне, как алхимик, продолжал свои эксперименты, и судя по внешности – на вид ему было не больше тридцати, хотя, по его признанию, перевалило за пятьдесят – в своих занятиях вполне преуспел.

– Посмотри на тех двоих, только незаметно, – Феликс глазами показал на соседний столик, где за бутылкой шампанского сидели крепкие, по виду янки, молодые парни. – Они следят за нами. За тобой охотятся, не за мной. Я краем уха слышал их разговор у буфетной стойки, да они не особенно и маскируются, уверенные, что их задача никому здесь не интересна. Тебя пасут из-за какого-то необыкновенного прибора, созданного в твоей стране, – кажется, лазера с совершенно необычными свойствами. Похоже, его выкрали, но без технической документации не могут разобраться, как он действует.

Евгений обомлел: прибор Славки Максимова уже в чужих руках! Кто-то прошляпил, а может, неосторожно похвалился…

– Так что надо разработать меры спасения, – почти шепотом продолжал Феликс, растянув улыбку до ушей и создавая видимость чудесного досуга.

– Да ведь я ничего не знаю! – в отчаянии воскликнул Евгений.

– Неважно. Они думают, что знаешь. И будь уверен, они выколотят из тебя всё, что возможно и невозможно. А потом, чтобы избежать скандала, сбросят тебя где-нибудь в лестничный пролет, имитируя загадочное самоубийство, как уже бывало. Так что берегись, им надо заполучить тебя любой ценой. Блокируют тихо, изолируют так, что и пикнуть не успеешь…

Кошмар повторялся. Опять спасаться, опять бежать! Опасность крылась и в том, что они, эти заплечных дел мастера, могли выбить из Евгения его собственную тайну, погубив дело всей его жизни…

– Для начала давай разыграем из себя геев, – предложил многоопытный Феликс. – Положи нежно свою руку на мою. Я ласково улыбаюсь. Поверчу у тебя на глазах ключом от своего номера. Потом пойду в туалет, возвращусь и сажусь на место. Мы воркуем. Через несколько минут уходишь ты и не возвращаешься. Хватай вещи и срочно уезжай в другой отель, пока я тут их отвлекаю.

– Думаешь, они не знают, где и как меня искать?! Да у таксиста тут же выяснят!

– По крайней мере выиграешь время. На рецепции скажи, что напоследок надо навестить друзей, а билеты на ближайший рейс пусть принесут в мой номер. Я поеду с тобой – на всякий случай. Позвоню тебе на мобильный – передам цифрами, где встречаемся и когда. Надо сматываться как можно скорее. – И нежно улыбнувшись другу, он вышел.

Соглядатаи даже не посмотрели в его сторону, сфокусировав свое внимание на оставшемся в одиночестве Евгении. Один из них даже привстал, видимо намереваясь приступить к захвату, но другой что-то сказал, и они остались сидеть. Возвратившийся Феликс долго еще мозолил глаза агентам, неторопливо потягивая вино якобы в ожидании друга, давая Евгению время побыстрее скрыться. А когда наконец он поднялся из-за стола, сыщики, почуяв неладное, опрометью бросились в вестибюль.

* * *

Машина мчалась в аэропорт на бешеной скорости. Мелькали пальмы, опунции, огромные мясистые кактусы зловеще целились колючками в любого, кто пожелал бы сунуться. Феликс, сидевший за рулем, временами тревожно вглядывался в боковое зеркало: расстояние между ними и преследующим их автомобилем медленно, но неуклонно сокращалось. Нервничал и Евгений, он то и дело оглядывался назад – успеют ли они домчаться до аэропорта, прежде чем их настигнут? И приходил к неутешительному выводу: нет, не успеют. Машина преследователей была явно новей и мощней, чем арендованная Феликсом. Быстро, слишком быстро сориентировались агенты, разрыв во времени оказался недостаточным.

– Тут по пути должна быть бензозаправка, – сказал Феликс, словно отвечая на его мысли, – я ещё по пути сюда её заметил. Ага, вот она показалась. Сейчас попытаемся предпринять некоторую маскировку.

Он резко затормозил и, въехав под навес, окинул быстрым взглядом придорожное сооружение: здесь, к счастью, не оказалось ни мойки, ни техпомощи, лишь маленький продуктовый магазинчик да кафе предлагали путнику подкрепиться. А поблизости стояло, сияя солнечными бликами, то, что для них в настоящий момент было важнее всего – новенький серебристого цвета автомобиль «Хонда». Всё это мгновенно увидел и оценил находчивый Феликс, крикнув подскочившему заправщику: «Позови хозяина, быстро!»

Владелец бензозаправки вышел из-за стойки бара.

– Выручайте, – торопливо заговорил Феликс, – опаздываем на самолет, а машина что-то не тянет. Может, перегрелась… Не отгоните ли её до ближайшей ремонтной мастерской? А мы доберёмся на вашей. Я на обратном пути её возвращу, как только провожу друга. Вот залог – он сунул в руки опешившему хозяину сумму, от которой тот не мог отказаться. – И пожалуйста поскорее…

Владелец заправки сел в их синий «Пежо», собравшись в ремонт, а Феликс с Евгением, быстро закинув багаж в серебристую «Хонду», во весь опор рванули в сторону аэропорта.

Расчет оказался верным. Агенты по прежнему гнались за их прежним автомобилем, который не очень-то и торопился, не обращая внимания на вынырнувшую с заправки серебристого цвета машину. Ещё один выигрыш во времени. Они уже далеко оторвались от преследователей, когда увидели, как те догнали синий «Пежо» и прижимают его к обочине. Хозяин бензоколонки остановился. Несколько секунд объяснений – и снова погоня, на этот раз уже за ними. Но расстояние, как ни старались агенты, никак не сокращалось. При виде ускользающей цели им оставалось только одно – стрелять по колесам… Машину завертело, она развернулась поперёк дороги, завалилась на бок и рухнула в широкую придорожную канаву, полную грязной воды. И тут издалека, приближаясь, донеслась спасительная полицейская сирена: дорожные патрули, завидев подозрительную гонку с превышением всех мыслимых скоростей, да ещё со стрельбой, бросились вслед. Преследователи пулей пронеслись мимо – связываться с полицией в их расчёты не входило.

Патруль остановился у канавы как нельзя во время: Евгений и Феликс, выкарабкавшись из салона, с ужасом увидели, что в их сторону плывёт крокодил!

Полицейские помогли беглецам выбраться.

– Кто вы, откуда?

Отряхивая с карманов налипшую грязную траву и водоросли, друзья достали документы.

– Почему превышали скорость?

– Спасались.

– От кого? Что эти – полицейский кивнул в сторону умчавшейся погони – хотели от вас?

– Не знаем. Скорее всего грабители, наверное хотели в заложники взять, для выкупа, – врал не растерявшийся Феликс. Объяснять истинное положение дел было бы долго и неправдоподобно. – От самого отеля увязались. И если бы не вы, наши спасители, сидеть бы нам сейчас избитыми и связанными в каком-нибудь подвале…

Солидные документы, жалкий вид попавших в передрягу учёных, стремительное бегство преследователей внушали доверие и сочувствие. Вызвав техпомощь для доставки пострадавшей машины владельцу, патрули распахнули дверцу полицейской машины:

– Садитесь. Доставим вас к самолету под охраной.

И стражи порядка с вывалянными в грязи пассажирами рванули по шоссе с такой скоростью, которая дозволялась только им самим.

Самолёт с заведенным мотором был уже на взлетной полосе, готовый к разбегу, когда Евгений с Феликсом ворвались в зал и бросились к регистрационной стойке. Полицейские попросили на несколько минут задержать вылет. Евгений с Феликсом торопливо обнялись. А двое у газетного киоска с тоской смотрели, как объект, который был у них почти в руках, в сопровождении полицейского эскорта уходит от них навсегда.

Спотыкаясь, роняя пласты высохшей грязи, поднимался Евгений по трапу самолета, оглядываясь на прощальные взмахи Феликса. И лишь заняв кресло под изумленными взглядами пассажиров и бортпроводников, он стал понемногу успокаиваться и приходить в себя после всего пережитого. Стюардесса заботливо предложила ему одеяло, которым он мог укрыться, пока она старалась отряхнуть и почистить его одежду от грязи. Не докучая необычному пассажиру лишними вопросами, но догадываясь о некоем перенесенном им потрясении, она вынесла ему стаканчик водки. Растроганный сочувствием, способностью понять его состояние, Евгений, в принципе непьющий, с благодарностью принял общепризнанное средство. Будь другой на его месте, думал он, и не с таким отменным здоровьем, всё могло кончиться инфарктом: у души тоже есть предел вместимости.

* * *

Дома, наконец-то он дома! Дом, его маленький и одновременно большой мир, где концентрировалось и гармонично уживалось всё, что он любил – жена, дети, работа души и ума, расслабление и покой после дневных трудов, молчаливое понимание того, что намечалось, и шумное одобрение всего важного, чего удавалось добиться. Евгению, обычно чувствительному к постороннему шуму, здесь не требовалось уединяться, чтобы сосредоточиться на своих мыслях – идеи, казалось, еще легче рождались в привычной и любимой обстановке дома, где он ощущал себя избранником счастья, и душевная успокоенность словно генерировала взлёт творческих сил. Его однокомнатная квартира по соседству нынче служила лишь детской, где днем детей укладывали спать. Теперь, когда их с Лорой легенда о родстве была раскрыта и обнаружена, оставалось лишь снести общую стену, и со временем они собирались это сделать: за счёт лишней кухни получалась просторная четырехкомнатная квартира.

Сейчас Евгений рассказывал Лоре и о конференции, и об обретенном там друге, и об опасном приключении, не только не драматизируя особо угрожающие моменты, но даже посмеиваясь над ними. Она слушала молча, ни о чем не спрашивая, но вылавливала, несмотря на юмор мужа, намёки на жуткие состояния, и лишь округлившиеся глаза да складочка, порой появлявшаяся между бровями, выдавали ее волнение.

Лора покосилась на плюшевого крокодила, которым играли дети. Евгений перехватил её взгляд.

– Это я у стюардесс купил, в их валютном магазинчике, – пояснил он, – в память о событии. Хотя… об этом лучше не вспоминать.

Пришел Андрей, и Евгению пришлось вкратце повторить свой рассказ.

– Ну слава Богу, всё тяжкое позади, – резюмировал Андрей. – Хотя жаль, конечно, что чудодейственный прибор уже в чужих руках. – Он прошелся по комнате и остановился у стола, рассматривая без интереса разложенные на нем покупки и сувениры. – Со временем они наверняка разгадают, как он действует – ведь там сейчас наши лучшие умы! Но у меня хорошие новости. – Он снова сел на диван, закинув ногу на ногу. – В Онкоцентре, в Институте онкологии имени Герцена, в хосписе всё профинансировано и там уже ждут нас. Я объявил о готовности начать испытания сразу, как только ты вернешься из командировки. Да, вот еще что: Сухиничев припожаловал – на предмет обследования, а заодно зондировал почву относительно участия в испытаниях и, естественно, не только в качестве пациента. Я его быстренько и вежливо отсёк: Шашин, говорю, как ученик Акиншина, единственный, кто более-менее полно владеет его методикой, и он будет свято чтить память автора, который скорее всего где-то сгинул. Сухиничев стал напирать на то, что именно он добился клинических испытаний, и уже за одно это имеет право быть посвященным, участвуя в руководстве ими. На что я ответил, что Шашин наверняка будет признателен, и в благодарность за вашу благородную роль станет наблюдать за вашим здоровьем особенно тщательно. Согласитесь, это немало, учитывая ваш диагноз, редкий и непредсказуемый, жизнь стоит того. Методики же – ноу-хау автора открытия, поэтому до окончания клинических испытаний и обобщения их результатов они растиражированы не будут. Вы как медик понимаете, что кроме всего прочего нужна чистота эксперимента…

– Замечательно, – одобрил Евгений, – лучше и не скажешь…

– Он, конечно, сник, – продолжал Андрей, – но больше не настаивал. Хотя не исключено, что начнет ещё с тобой торговаться… Между прочим, я приобщил к предстоящим событиям твою знакомую журналистку – пусть разнесёт новость по всему свету.

– Тоже правильно, – кивнул Евгений. – Надо освещать все этапы процесса. Чтобы уж никаких сомнений не оставалось…

Теперь надежды вместе с замыслами и улыбками удачи виднелись уже в ближайшем будущем, в котором можно не опасаться преследований и шантажа – сегодня у них в союзниках было само государство. Наконец-то близилось к благополучному завершению дело, потребовавшее стольких трудов, неимоверных усилий, испытаний, осложнений и проблем, что казалось неразрешимым. Ещё недавно они чувствовали себя словно на дне глубокого колодца, из которого карабкались по веревке к синему клочку неба, маячившему далеко вверху, взбирались мучительно медленно, срываясь и трудно преодолевая каждый метр, приближающий их к свету. Но вот он уже показался. И оттого все были в приподнятом настроении. Наверное и не бывает так, чтобы всё сразу удавалось, рассуждали они, так даже неинтересно было бы жить: только пожелал – и тут же исполнилось. Недаром говорят «сладость победы»: она тогда и сладка, когда для её достижения приходится попотеть и потерпеть. А они терпели достаточно.

Хорошие новости подействовали на всех умиротворяюще и, обговорив главное, они незаметно переключились на повседневность.

– Как у тебя с Варей? – поинтересовалась Лора. – Ты, дружок, нам так ничего и не рассказал…

– Нормально, – отозвался Андрей. – Никаких вопросов не задавала. Решили…

– Ну вот видишь? – прервал его Евгений. – А я что говорил! Это же умная женщина…

– Уже подали заявление в ЗАГС, – со счастливой улыбкой продолжал Андрей, так что скоро свадьба.

– Вот счастье-то! – с искренней радостью воскликнула Лора. И тут же, без всякой связи с предыдущей новостью перешла к тому, что волновало её все прошедшие месяцы: – А когда я дождусь своей радости? – Она укоризненно посмотрела на мужа.

Евгений удивленно поднял брови, не сразу включившись в ход её мыслей.

– Ну ты же знаешь, о чём я… То, что ты намерен сделать для меня и что обещал…

– А-а, да. Дождешься, дождешься. Я с Феликсом советовался на этот счёт, у него есть наблюдения и они почти совпадают с моими соображениями. Так что дело за донором.

– Я тоже время не терял – был на днях в морге университетской больницы, – сказал Андрей, знакомый с тревогами Лоры и подключившийся к поискам. – И по-моему там есть подходящий объект – девушка, погибшая при пожаре в общежитии. Русая, синеглазая – схожий тип. Кажется, то, что надо.

– Тогда всё, проблема решена, – сомкнул ладони Евгений. – И вперед, завтра же займусь.

* * *

Лора с удовольствием разглядывала себя в зеркало, любуясь переменами, наступившими в её внешности после манипуляций Евгения. Едва заметные паутинки морщин, протянувшиеся было от крыльев носа к краешкам губ, исчезли совсем, как и «гусиные лапки», уже намечавшиеся в уголках глаз. Кожа натянулась и приобрела атласную упругость и блеск. «Теперь никаких кремов еще лет десять не понадобится», – с удовлетворением подумала она и переключилась на глаза: их цвет стал явно ярче. Её трудовые руки, предмет особого беспокойства Лоры, тоже помолодели, кольца и браслеты теперь только подчеркивали их природную красоту. Да, девушка, невольно ставшая её скорбным донором, была хороша собой.

Лора улыбнулась, вспомнив удивление родителей мужа, приехавших их навестить. Свекровь в восхищении даже всплеснула руками: «Какая юная красотка! Ты, конечно, и раньше была хоть куда, а сейчас и вовсе загляденье!» Сейчас, когда опробовались в больницах и широко освещались методы лечения их «пропавшего» сына, не было препятствий, ничего подозрительного в том, что старики навещали невестку и внуков, их оживленные голоса доносились из соседней комнаты.

– Мама, у меня осталось после Лоры некоторое количество субстанции, давай я тебе введу, – говорил Евгений. – Это не для красоты, а для продления жизни. А папе я потом подберу.

– Нет, сынок, не надо. Оставь Богу богово.

– Но ведь Бог и отвёл нам по 130–150 лет, а мы живем вдвое меньше, – возразил Евгений.

– Что поделаешь, такие условия. Но когда я думаю о смерти, меня утешает мысль, что с ней придет для меня конец и всем тем ужасам, которые сыплются со всех сторон – грабежам, похищениям людей за выкуп или в рабство, заказным убийствам, насилиям над детьми…

– Но не всегда же так будет. Уже что-то налаживается…

– Что налаживается? Всё становится только хуже! Я вычитала в солидной газете, что преступления в отношении детей за каких-то три-четыре года выросли в шестьсот с лишним раз! Это как? А педофилов продолжают выпускать из тюрем досрочно – за примерное поведение… Ребенка невозможно одного отпустить в школу – неслыханное дело в моё время!

– Да, мама, это так, но…

– …И вообще, что хорошего можно ждать от страны, – продолжала мать, – в которой одни грабанули в личную собственность все её природные богатства и уже не знают, какую бы ещё яхту купить, а другие роются в помойках, чтобы на гроши за собранные пивные банки и бутылки купить хлеба… Да что там говорить! О какой справедливости, о каких моральных устоях речь, если дети убивают родителей из-за квартиры, а молодые мамаши выбрасывают новорожденных в мусорные баки! Слава Богу, когда я умру, я ничего этого больше не увижу и не узнаю.

– Вот не думал, что ты у меня такая пессимистка…

– Будешь тут пессимистом, если каждый день слышишь или читаешь такое, что волосы дыбом! Я к этому привыкнуть не могу. Как-то у нас чинил сарай один приезжий. Так он говорил: вот геронтологи работают над продлением жизни. А зачем мне эти 30–40 лет после 70 – скрипение от вечных болезней и недомоганий, если я в свои 28 лет жизни не рад? Дайте мне человеческие условия, чтобы отведенные мне природой 70 лет прожить нормально, а не кормить клопов в пропитанном туалетными запахами общежитии…

– Ну не все так думают, – вступил в спор отец. – Я, например, не прочь пожить подольше. Я жизнелюб и вдобавок любопытный. Помните фильм «Никто не хотел умирать», там ещё Банионис играет? Он одной фразой высказал отношение к жизни, близкое моему: «Лучше смотреть коню под хвост, чем ангелам в лицо…» И потом, мать, я не хочу похоронить тебя, а сам после этого долго здравствовать. Я не буду счастлив.

– Как славно, что вы до сих пор живете душа в душу! – Вошедшая Лора даже захлопала в ладоши. – Подобное не так уж часто встречается…

– Ну… – замялся свёкор, – перестрелки, конечно, тоже бывают, но в основном холостыми зарядами. Так что давай, мать, – вернулся он к прежней теме, – уж вместе продлим свой век, а?

Мать промолчала. Евгений оценил это как добрый знак и решил не оставлять попыток.

* * *

Мистер Джеймс Элиот готовился к отъезду домой. Вот-вот он должен встретить репортера, прибывающего ему на смену, а сам отправиться на родину, где возглавит солидный журнал, ориентированный на международную политику. Как и рассчитывал сэр Джеймс, он был по достоинству вознагражден за свою оперативную и успешную деятельность в России, и сейчас, находясь в приподнятом настроении, разбирал свой архив, сортируя по темам наиболее важные публикации, которые могли бы пригодиться в дальнейшем.

За этим занятием и застал его телефонный звонок из Нью-Йорка, такого далекого и желанного. Но звонил совсем не тот, кого бы он хотел услышать, – на проводе был сэр Эдуард Делано Бэкхем. Мистер Джеймс замер с напряженным лицом и папкой в руке, которую забыл отложить в сторону, и словно приуныл – он догадывался, о чем пойдёт речь, и ничего хорошего от этого разговора не ждал. А вдруг сэр Эдуард что-то задумал и станет добиваться отсрочки его отъезда? Именно это никак не входило в планы мистера Джеймса, настроившегося на скорейшее возвращение в привычную среду, да ещё с высоким положением в обществе, и уже предвкушавшего такие близкие и заманчивые перемены.

– Я потрясён. – Сэр Эдуард выдержал трагическую паузу. – Идут масштабные испытания метода Акиншина. Вы в курсе?

– Да. – Мистер Джеймс не ошибся в своих предположениях.

– Вы что-нибудь предпринимаете?

– Нет. – «Придурок… – подумал он. – Ну что сейчас можно сделать?»

– Отчего?

– От растерянности. – Мистер Джеймс и в самом деле был сейчас растерян и сказал первое, что пришло в голову. – А что я должен предпринять?

– Ну хотя бы прослушку организовать в квартире жены Акиншина. Интуиция подсказывает мне…

– Могла бы и прямо сказать… – буркнул мистер Джеймс.

– Что?

– Ничего, сэр, это я так, – опомнился он. – А что даст прослушка? И какие сейчас основания вторгаться в чужое жилище?

– Ну не напрямую же… Под видом профилактического осмотра сетей или какого-нибудь ремонта – не мне вас учить.

– Не вижу смысла, сэр. Даже если при этом появилась бы какая-то новая информация, уже ничего нельзя изменить. Испытания объявило министерство, идёт сбор данных, результаты, по сообщениям печати, успешные…

– Но можно было бы с помощью заинтересованных медиков организовать несколько провалов!

– Это невозможно – Шашин и Копонев никого к испытаниям не допускают. Даже авторитетного Сухиничева.

– Сдаётся мне, что этот Шашин и есть Акиншин.

– Каким образом, сэр?

– Не знаю. Но ясно, что он провёл нас. В чем-то мы сильно прошибли.

Иначе откуда его технология досконально известна этим двоим – Шашину и Копоневу?

– Шашин позиционируется как ученик Акиншина. Скорее всего, так оно и есть.

– А как можно было допустить, чтобы он продолжал его дело? И даже довести до испытаний? Неужели нельзя было проследить за работой института?

Мистер Джеймс помолчал, собирая в комок всю свою волю и изо всех сил сдерживаясь, чтобы не взорваться. Упреки сэра Эдуарда, нелепые и несправедливые, раскалили его уже достаточно, и мистеру Джеймсу с трудом удавалось это скрыть. Но отбрить сэра Эдуарда должным образом мешал высокий статус собеседника.

– Я всё-таки не разведчик, сэр, – наконец ответил он как мог спокойнее, – вдобавок такого задания не получал. Кроме того, как вы знаете, у меня есть и свои обязанности.

– Но вы представляете, что будет теперь с нашей фармацевтической промышленностью!?

Мистер Джеймс представлял – сэру Эдуарду принадлежал один из таких концернов.

– И чего теперь ждать? – продолжал он. – Нобелевской премии?

– Не исключено, сэр. Хотя вы можете этого и не допустить… – Скучный тон мистера Джеймса сменился насмешливым, и если бы сэр Эдуард мог видеть, он заметил бы злорадную улыбку на лице журналиста: ещё бы, вам, денежным мешкам, есть отчего волноваться! А нам, скромным гражданам, теперь есть чему радоваться… – Хорошо, сэр, я подумаю над всем этим, кое с кем посоветуюсь. И доложу, если отыщется какой-то шанс.

Мистер Джеймс не собирался искать никакого шанса – он лишь хотел ублаготворить сэра Эдуарда и отвести от себя его агрессию.

* * *

– Ну что, пьём? – Академик Бородин воздел кверху руку и торжественно потряс сжатым кулаком. – Победа! Ни одного провала… Даже в хосписе…Там, где люди доживают последние дни… – Он взял трубку затрезвонившего телефона, заулыбался в ответ на чьи-то славословия: – Да-да, спасибо. Только не мои это заслуги, даром, что академик…Это всё мои ребята… В общем-то, шеф, патрон, конечно, но всё равно. Приходи, если надо.

Молодые триумфаторы тоже не скрывали радости. А Евгений в который раз подумал, какое всё-таки счастье этот дух доброжелательности, взаимовыручки и понимания, который царит в их маленьком коллективе. Они были единомышленниками во всём, что касалось науки, дела, целесообразности, и это создавало атмосферу непринужденности и спокойствия, столь необходимого для слаженных действий.

– А правда, не пойти ли нам в ресторанчик? – предложил Андрей. – Делу венец полагается спрыснуть…Заодно и обсудить, что делать дальше.

Ресторан, в который был превращен старый катер, увенчанный вывеской «Викинг» и рогатой рожей вместо якоря или компаса, покачивался на воде. Зал, разгороженный ажурными деревянными перекрытиями на кабинки, создавал видимость кают, одну из которых они выбрали себе возле самого иллюминатора. Официант принес вино, салаты, фрукты и бесшумно удалился, предоставив гостей самим себе.

«Каюты» постепенно заполнялись посетителями – время приближалось к вечеру. По набережной валила публика, горластая, бренча гитарами и распевая каждый своё под молчаливыми окнами невезучих обитателей этого весёлого квартала.

– И мы такими же были, – рассмеялся Андрей, – такая же шпана. Нисколько солидности. Зато сейчас сплошная солидность – куда что делось!

– Надо включить в список испытуемых и тех, кого пролечили в нашем институте, – вернулся к общей теме Бородин. – Это ведь тоже клинические испытания, хоть и подпольные, не так ли?

– Естественно, – согласился Евгений. – Но метод надо распространять. Как мы будем это делать? Мы же, получается, монополисты. А случись с нами что, всё погибнет. Между прочим, я опять заметил подозрительного типа, который наблюдает за мной и возле клиник и возле института… Что ему теперь-то надо? Не пойму.

– Нужно создать свой крупный центр, – предложил Андрей.

– Но ведь онкологический центр существует – на Каширке, – возразил Евгений.

– Ну и что? И институты есть, и диспансеры, но там, как ты знаешь, по-старому лечат. Пусть учатся у нас, внедряют у себя наши методики. А для этого и нужен свой центр, лучше при институте. Надо добиться финансирования такого центра – в дополнение к ассигнованиям на науку.

– К этому можно прибавить и собственные подработки, – вставил Бородин, – на богатеньких, которые в состоянии заплатить за своё лечение. Возможности сейчас у людей слишком неравные, пусть за счёт толстосумов лечатся побольше бедных.

– А директором центра будете вы, Евгений Иванович, – добавил Евгений.

– Ещё чего! Достаточно того, что я директор института.

– Но раз при институте, то лучше, чтобы всё было в одних руках, – настаивал Евгений.

– И у вас есть опыт административной работы, – вторил Андрей, – знаете все тонкости управления, все чиновничьи фокусы, которые могут возникнуть. Вдобавок у вас имя – вы академик…

– Сухиничев тоже академик, тогда давайте и его задействуем? – сказал с усмешкой Бородин.

– Ни в коем случае! – приняв его слова всерьёз, горячо воскликнул Евгений. – Этот всех подомнёт. Освоит метод, после чего ему больше никто не будет нужен. И поставит себя так, будто он главный над всем и вся. А нам распри ни к чему. Пусть себе радуется, что жив.

– Да это я так, к слову, – довольный произведенным эффектом, улыбался Бородин. – Пошутил. – Он наполнил бокалы. – Академиками и вы скоро станете, уж я позабочусь – специально под вас заявку сделаю. С такими открытиями, как ваши, запросто можно миновать член-кора, перескочить сразу в «дамки».

– Хорошо, вы будете числиться номинальным директором, – продолжал уговоры Евгений. – Шефом. А мы с Андреем – исполнительными директорами. Я буду через комитет Госдумы и Минздрав добиваться создания центров – нужен ведь не один, Москва еще не вся Россия.

– Не хотел раньше времени хвалиться, – сказал Бородин, но я о центре тоже думал. И мне серьёзные люди обещали содействие.

– Ура! – Андрей и Евгений не сдержали эмоций. И подняли бокалы: – За успех, настоящий и будущий!

* * *

Секретарь академика Бородина Инга даже привстала, увидев в приёмной Евгения – Олега Шашина с каким-то странным, как выразилась она сама, словно опрокинутым лицом:

– Что случилось?

Он никак не отозвался на сочувственный возглас и молча прошел в кабинет шефа. Там, в ответ на вопросительный взгляд Бородина, Евгений пояснил:

– При утверждении бюджета на трехлетний срок обещанное финансирование наших центров не предусмотрено. В последний момент министр вычеркнул эту строку. Без всяких объяснений.

* * *

Тем временем сэр Эдуард в своем офисе в Нью-Йорке от удовольствия аж лоснился и едва не потирал руки: его человек во властных структурах России свое дело сделал. Сэр Эдуард не стал дожидаться, пока мистер Джеймс отыщет шанс повлиять на события, он нашел его сам. Он долго думал над всем этим, а если долго направлять все усилия мысли в одну точку, нужный выход обязательно найдется, и сэр Эдуард лишний раз в этом убедился. В какой-то момент его озарило: надо просмотреть список визитёров из России, который по его поручению вёл референт, – для чего, если не для будущей пользы, его создавали? Он вдумчиво изучал этот список, погружаясь в фамилии, должности, положения в социальной иерархии кандидата с его достатком и привычками – о каждом из них было составлено маленькое досье, которое помогало сэру Эдуарду ориентироваться и принимать гостя в соответствии с его рангом. В условия приёма входили и подарки – сэр Эдуард не скупился на эти расходы, создавая видимость простого гостеприимства и дружеского расположения хозяина, поскольку они не предполагали немедленной отдачи. Но в будущем все затраты могли многократно окупиться. Именно на это и рассчитывал сэр Эдуард, просматривая перечень своих гостей.

Он вспоминал, отвлекался, взвешивал возможности того или иного кандидата, делал пометки… Наконец он натолкнулся на фамилию, на которую без колебаний пал его выбор, – человека с достаточно высоким положением, которого и принимал соответственно и даже одарил не мелочью – бриллиантовым кольцом для его супруги. И неважно, что недорогим. Как он был дальновиден тогда, что так его обласкал!

Теперь он позвонил своему знакомцу и попросил о сущей мелочи – на некоторое время приостановить распространение метода безлекарственного лечения рака: ему, сэру Эдуарду, да и многим его коллегам потребуется какой-то срок, чтобы постепенно свести к нулю собственное производство. Сэр Эдуард был услышан и понят.

Ликуя в душе, сэр Эдуард бесцельно шагал по кабинету. Остановился у окна, глядя на бетонное ущелье улицы, вьющееся далеко внизу. Затем нажал кнопку переговорного устройства:

– Алисия, – вызвал он секретаршу, – отправлена ли та свежая партия препаратов в Россию? Проследи…

– Отправлена, сэр, уже был сигнал с таможни.

Сэр Эдуард набил табаком трубку – он презирал сигареты, – сел в кресло и с победоносной улыбкой затянулся ароматным дымом. Рано радовались, господа изобретатели! Мы еще повоюем…

* * *

Ничего этого не знал Евгений, занятый важнейшим для человечества делом – борьба за его внедрение всё ещё продолжалась. Он только что выступил на заседании Госдумы о жалком состоянии здравоохранения, и в очередной раз испытал разочарование: ему показалось, что слушали его невнимательно – депутаты переговаривались, рассматривали какие-то бумаги, и едва наступил долгожданный перерыв, кресла моментально обезлюдели. Участники заседания хлынули в коридоры, на лестницу, в буфет, где за столиками уже формировались группки обедающих и разносился гомон голосов, порой прерывающийся взрывами смеха. «Ладно, – думал Евгений, направляясь к столику, за которым рассаживались свои, – в том, что мы сделали, мы обошлись без вас, обойдёмся и дальше». Под живой шумок из шуток и замечаний по поводу не остывших ещё дискуссий здесь можно было судить об истинном положении дел, скрытом за словами и обещаниями с трибун. Эти «разведданные» помогали спланировать собственные действия и спрогнозировать результаты – Евгений за время своего депутатства кое-чему уже научился, и не оставлял попыток заставить этих бар, аристократов «ловить мышей», не боялся задевать их, хотя как их заденешь, если каждый озабочен лишь своими делами…

Свободного места за столиком не оказалось, но заместитель министра тут же встал и придвинул соседний, давая возможность Евгению присоединиться. И в этой откровенной доброжелательности был добрый знак.

– Старик, скользи по поверхности, – напутствовал коллега. – Take it easy, как говорят англичане, не то в заботах о вселенских скорбях сам до инфаркта докатишься. – Реплика явно относилась к его выступлению и вялой реакции думцев. – Всё идет хорошо…

– Только мимо, – усмехнулся Евгений.

– Да ладно… Просто слово тебе дали уже перед перерывом, и всем кушать хотелось…

– Всё ты говорил правильно. – Председатель комитета успокаивающе дотронулся до руки Евгения. – Я сам недавно побывал в одной из больниц по жалобе граждан. Ужас. Там ничего, кроме тараканов, не было. Ни нужных лекарств, ни приличного постельного белья…Вянущий лимонный куст в кадке, уродец какого-то безлистного растения – жалкая попытка украсить коридор с бугристым рваным линолеумом на полу и облупленными стенами. И это убожество, заметь, в столице, даже за кольцевую ехать не надо… Но мы дожмём и мэра и премьера, уже заручились обещанием включить больницы в план первостепенных задач.

– Я знаю, – отозвался Евгений. – Но меня сейчас больше волнует другое. Ведь онкология у людей выросла в разы, а центров по лечению новым методом нет…На дорогущие импортные препараты, от которых, как правило, мало толку, деньги находят, а на наши методики, которые не только во много раз дешевле, но и жизнь сберегают, денег нет…

– Будут деньги. Если не удастся протолкнуть целевые программы, отщипнём от «социалки». Мы же все с друзьями, чадами и домочадцами в случае чего к тебе придём, куда деваться? Что будет с нами завтра – кто знает, все под Богом ходим… В общем, после перерыва поставим на обсуждение именно вопрос о центрах, я этим займусь. К тому же скоро новые выборы, и в предвыборной программе нашей партии ты со своими центрами – наш главный козырь. Так что выше нос, долой минор! Ты же победил…У тебя точно по схеме, – хмыкнул он, – сначала тебя игнорируют, затем над тобой смеются, затем с тобой борются, затем ты побеждаешь. Закономерность! Которую вывел Махатма Ганди…

* * *

Вскоре ученый мир облетела сенсационная новость: нашлись Акиншин и Зотов. Автор гениального открытия и его друг, участник совместных разработок теперь, под признанием и защитой государства, не нуждались в том, чтобы скрываться дальше. Медленно, натужно, с трёпкой нервов и проклятиями чиновничеству открывали они свои специализированные онкологические центры в огромной России…

ПРИМЕЧАНИЯ

Стр. 23 – РНК – рибонуклеиновая кислота, молекула наследственности.

Стр. 24 – Гематоэнцефалический барьер – своеобразный фильтр крови, не

пропускающий нежелательные для мозга вещества и организмы.

Стр.25 – Нейрогенез – регенерация нервных клеток, их возобновление.

Стр.25 – Экзогенная РНК – взятая у донора.

Стр. 25 – Гомеостаз – поддержание постоянства внутренней среды организма,

способность организма поддерживать нормальную жизнедеятельность.

Стр. 66 – Пероральный прием лекарства – проглатывание.

Стр. 70 – Экстракорпоральное оплодотворение – слияние мужской и женской

половых клеток искусственным путем, в пробирке, с последующей подсадкой

эмбриона в организм матери.

Стр. 71 – «Надежды маленький оркестрик» – слова из песни Булата Окуджавы.

Стр. 90 – «эво дево» – новая наука, занимающаяся биологией развития, расшифровкой генетической программы построения тел живых существ.

Примечания

1

РНК – рибонуклеиновая кислота, молекула наследственности.

(обратно)

2

Гематоэнцефалический барьер – своеобразный фильтр крови, не ропускающий нежелательные для мозга вещества и организмы.

(обратно)

3

Нейрогенез – регенерация нервных клеток, их возобновление.

(обратно)

4

Экзогенная РНК – взятая у донора.

(обратно)

5

Гомеостаз – поддержание постоянства внутренней среды организма, способность организма поддерживать нормальную жизнедеятельность.

(обратно)

6

Пероральный прием лекарства – проглатывание.

(обратно)

7

Экстракорпоральное оплодотворение – слияние мужской и женской половых клеток искусственным путем, в пробирке, с последующей подсадкой эмбриона в организм матери.

(обратно)

8

«Надежды маленький оркестрик» – слова из песни Булата Окуджавы.

(обратно)

9

«эво дево» – новая наука, занимающаяся биологией развития, расшифровкой генетической программы построения тел живых существ.

(обратно)

Оглавление

От автора

Слово к читателю Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg