«Под светом двух солнц»

Эраст Маслов Под светом двух солнц

НАУЧНО-ФАНТАСТИЧЕСКИЙ РАССКАЗ

В этот небольшой старинный город я попал в роли участника археологической экспедиции. Здесь мне предстояло прожить несколько месяцев, надо было искать квартиру.

Река разделяла город на две части. Мне посоветовали пойти в тихое, словно дачный поселок, Заречье.

Еще подходя к мосту через реку, я обратил внимание на стоящую неподалеку, среди фруктовых деревьев, вышку обычного ветряка. Занятый своими мыслями, я скачала даже не сообразил, чем она привлекла мой взгляд. Наконец я понял, в чем дело: на вышке не было крыльев, их место заменяла... антенна телевизора. Когда это дошло до моего сознания, я остановился в изумлении. До Киева было несколько сот километров, еще больше было до других крупных городов. Зачем же здесь антенна телевизора? «Возможно, — подумал я, — что в этом городе, как и во многих городах Союза, есть энтузиасты-радиолюбители, соорудившие с помощью ДОСААФа небольшой телецентр для опытных передач». Однако нигде не было видно мачты передающей станции, да и антенна была какого-то сложного устройства, приспособленная, видимо, для дальнего приема. Невольно я вспомнил о моем друге детства Володе Гореве.

Владимира Сергеевича Горева я знал еще в те времена, когда его звали Вовкой; я сидел с ним за одной партой в 5-м классе одной из московских школ. Тогда, высунув язык и пыхтя, он десятки раз переделывал детекторный радиоприемник, пытаясь «поймать» Минск. Страсть к радио со временем не остывала (разгораться дальше было некуда), усложнялись схемы самодельных радиоприемников, и последовавшее вслед за тем увлечение коротковолновыми передатчиками вдруг переключилось на совершенно новое тогда телевидение.

Из рассказов, поступивших на конкурс

Вместе мы оказались в одной пехотной части 22 июня 1941 года, записавшись туда добровольцами, со школьными аттестатами в карманах. Но, как специалиста по радио, Володю направили на курсы радистов. Солдатские пути извилисты: мы потеряли друг друга.

Подошла демобилизация.

На старом месте в Москве Володи я не нашел. Не было и дома, в котором он жил со своей матерью: в дом угодила вражеская бомба.

Так, охваченный неожиданно воспоминаниями о своем старом друге, я шел улицами Заречья, приближаясь к вышке. Она стояла в саду у маленького домика, огороженного плетнем. На крыше сарая ворковали голуби, людей не было видно. От вышки, стоящей почти вплотную к домику, в окно был протянут толстый провод. Какие-то тонкие тросики уходили от вышки прямо в стену.

Да, это, несомненно, была приемная антенна телевизора, причем антенна, способная вращаться и менять направление приема. Тросики, протянутые сквозь стену домика, явно служили для ее поворота. Я так заинтересовался этим оригинальным сооружением, что после недолгого колебания постучал в калитку. Дверь домика открылась. На крыльце стояла Анна Федоровна, мать Володи Горева.

— Боже мой, да это Геня, то-есть Геннадий!.. — Она замялась, вспоминая мое отчество.

— Нет, нет, Анна Федоровна, без то-есть! — вскричал я. — Это именно Геня, и никто другой!

Владимир Сергеевич был жив, здоров, работал здесь на радиоузле. Сейчас он успешно заканчивал радиофикацию района.

Вскоре пришел и он сам. Тут же он потребовал, чтобы я поселился у них. На другой день с помощью Горева я перенес из гостиницы свои вещи.

В доме было три комнаты. Самая просторная была кабинетом и мастерской Горева.

В ней одну стену занимал верстак с тисками и легкий токарный станок с электромотором. Боком к окну стоял чертежный стол, рядом какой-то шкаф специального назначения с радиолампами и переключателями. Полка, подвешенная к стеке, была уставлена шкатулками и коробками: видимо, приборами. Рядом стоял столик на колесиках, обтянутых резиной, на котором блистал лаком, стеклом и никелем телевизионный радиоприемник. Как и любая Володина модель, телевизор и столик могли по отделке служить украшением хорошей комнаты.

В первый же вечер я не мог не вспомнить о давней мечте друга — телевизоре. Владимиру Сергеевичу пришлось рассказать о своих работах.

— Пределом дальности действия современных телепередатчиков, — говорил он, — является расстояние прямой видимости, то-есть линия горизонта. Ведь ультракороткие радиоволны, применяемые для телевизионных передач, распространяются лишь по прямой, не огибая кривую поверхности земного шара, как длинные волны, и не отражаясь от ионосферы, как короткие радиоволны. Таким образом, это расстояние можно увеличить, лишь увеличив высоту мачт, несущих передающую или приемную антенну.

Счастливцы москвичи, ленинградцы! Не выходя из квартир, они могут видеть на экранах телевизоров цветные передачи. Сорок-пятьдесят километров — гарантированное расстояние для приема телевизионных передач...

— Послушай, — перебил я. — Мне известно, что был сделан опыт посылки радиосигнала даже на Луну.

— Правильно, — согласился Володя. — Это была как раз волна ультракоротковолнового диапазона. Такая волна, соответственно усиленная, могла достичь и Марса. Я работаю над увеличением дальности приема передач ультракоротких радиоволн. Интерес к этому делу побудил меня оставить Москву и поселиться здесь, где нет таких помех, нет телевизионных передач и где я или не увижу ничего, или приму на экран и Москву, и Киев, и Ленинград.

— И Варшаву, и Прагу, и Париж, не так ли? — закончил я.

— Будем пытаться, — скромно сказал Владимир Сергеевич. — Но пока хвалиться нечем.

Чувствительность телевизора Владимира Сергеевича во много раз превышала чувствительность обычного. Кроме высокой антенны, в его схему были включены особой системы фильтры, позволяющие резко уменьшать помехи и хорошо отстраиваться от волн, кроме той, на которую был настроен приемник. Многокаскадные усилители, помещенные в отдельном шкафу, о котором я уже упоминал, могли усилить принимаемые сигналы во много миллионов раз без малейшего искажения. Эти сигналы и управляли движением потока электронов, составляющего электронный луч. И этот луч, как карандаш, рисовал цветное изображение на экране.

Телевизор Владимира Сергеевича настраивался на любую волну первого десятка метров, а любое число строк цветного или черно-белого изображения, от 405 до 1200, автоматически преобразовывалось специальным прибором на 625 строк. В числе строк большем, чем 1 200, не было необходимости. Уже при 1 050 строках изображение разбивается почти на полтора миллиона элементов, а сетчатка глаза человека в состоянии различать изображение, составленное не более чем из двух миллионов элементов. Следовательно, дальнейшее увеличение числа элементов не увеличило бы заметно четкости изображения.

Телевизор был установлен на столике с колесиками, так как случалось, что перемещение его в другое место комнаты или даже поворот вокруг оси резко улучшал качество изображения. Небольшой штурвал, укрепленный в стене, поворачивал в нужном направлении антенну сложной конструкции.

Каким же образом радиоволны все-таки доходили до антенны Владимира Сергеевича? Об этом мало знал и он сам. Он мог только сказать о необыкновенной чувствительности своего телевизора. Можно было предполагать, что какая-то часть волны, слишком слабая для того, чтобы ее уловили обычные приемники, все-таки огибала Землю. При благоприятных условиях приемник Горева мог принимать все станции Европы, но были дни, когда приемник вообще не принимал ничего.

Однако такие перерывы становились все реже. Ликвидировать их совсем, сделать возможным прием в любое время любой передачи телевизионных радиостанций пока восточного полушария, а потом и западного было целью работ талантливого инженера-изобретателя.

У Владимира Сергеевича был помощник и ученик — восьмиклассник, сын соседа, Петя. Он вертел штурвал антенны, возил по всей комнате тяжелый столик с телевизором и мастерил, пользуясь консультацией своего шефа, оригинальные радиоприемники.

Однажды вечером мы втроем уселись у экрана телевизора.

— Что будем смотреть? — спросил меня как гостя Володя.

— Конечно, в первую очередь Москву, — попросил я.

Признаться, я немного волновался: мысль о возможности видеть телепередачу на таком расстоянии не укладывалась в голове. Я как будто шагнул через границу реального в другой, фантастический мир.

Орудовал Петя. Он повернул переключатель на небольшом распределительном щитке. Крохотные лампочки осветили шкалу вольтметра, шкалу показателя количества строк разложения и шкалу длины волны. Слабо фосфоресцировали какие-то лампы — индикаторы, как их назвал Владимир Сергеевич. Запел тонким голоском стабилизатор, поддерживающий нужное напряжение. Убедившись в правильности работы включенных приборов, Петя щелкнул включателем приемника. Мигнули лампочки, послышался низкий гудящий звук — «фон» настройки. Пока нагревались лампы, Петя, вращая штурвал, установил в нужном направлении антенну.

С экрана полился мягкий, чуть голубоватый свет, показалась таблица настройки. Начался прием телевизионной передачи из Москвы. Передача шла ровно, без искажений, с изумительной четкостью изображения. Изредка мигал сиреневый глаз индикатора на шкафу усилителя.

— Это мигание, — объяснил Владимир Сергеевич, — означает ослабление силы принимаемых сигналов. Тогда автоматически вступают в действие новые звенья цепи усилителей, и, как видишь, на экране мы не замечаем уменьшения яркости или четкости изображения, или ослабления громкости звука. Звенья цепи усилителей выключаются при увеличении силы принимаемых сигналов. Прежде мы делали это сами, но делали медленно и неточно. Пришлось поработать над автоматизацией.

Мне хотелось воспользоваться удачным для дальнего приема вечером, я попросил Владимира Сергеевича «пройтись» по столицам Европы. Ближайшая была Варшава. В телецентре Варшавы шел концерт, и мы смотрели его до перерыва. В перерыве Петя снова стал у штурвала антенны. Володя вращал рукоятку настройки. Мягко светил экран.

Вдруг послышался слабый мелодичный звук колокола. На экране замелькали какие-то тени. Петя поднял голову, вопросительно посмотрел на Владимира Сергеевича.

— Владимир Сергеевич, опять! — сказал он почему-то шопотом.

Горев, нахмурившись, сидя в каком-то неестественном положении, вертел рукоятки. Я посмотрел на циферблат. Стрелка указателя числа строк разложения стояла на 1100. Передатчика, работающего с таким количеством строк разложения, как я знал, не было еще ни в одной стране.

Я хотел было спросить, какую же станцию они ловят, но, видя насторожившиеся лица Владимира Сергеевича и Пети, промолчал. Прислушавшись к низко и глухо гудевшему динамику телевизора, я снова услышал мелодичный звон-аккорд нескольких хрустальных колоколов. Прыгали разноцветные пятна на экране. Затем экран вдруг разделился по вертикали на три части. На каждой из них двигались одинаковые тени.

— Петя, — почему-то тоже шопотом сказал Владимир Сергеевич, — давай! Только осторожней, не спеши!

Петя кивнул головой, чуть шевельнул штурвал. Экран снова стал цельным. Справа появилась темная полоса. Владимир Сергеевич повернул рукоятку где-то справа, полоса исчезла, кадры экрана побежали сверху вниз. Владимир Сергеевич остановил их. Тени на экране перестали мелькать, но были слишком прозрачны и расплывчаты для того, чтобы что-нибудь можно было разобрать.

Перестали звенеть колокола, раздался новый звук: откуда-то еле слышалась человеческая речь. Говорил человек на незнакомом языке. Голос волнами то исчезал, то появлялся. Ни одного слова нельзя было понять, как я ни напрягал слух. Чей бы ни был этот язык: китайский, малайский — любой язык мира, в нем должны прозвучать слова, одинаково звучащие на многих языках. Однако я не услышал ни одного знакомого слова.

Голос звучал мерно, старательно произнося каждый слог.

В речи явно преобладали согласные, но каждое слово заканчивалось тянущейся гласной. Голос был низкий, с щелкающими, шипящими звуками. Впрочем, необычность тембра можно было отнести за счет искажений в передаче.

Видимость на экране не улучшалась. В середине его не то стоял, размахивая руками в широких рукавах одежды, человек, не то птица, сидя на заборе, хлопала крыльями.

Наладив, сколько мог, телевизор, Владимир Сергеевич подошел к шкафу-усилителю, пытаясь что-то сделать там. Не видя экрана, он смотрел на нас, меня и Петю, желая по нашим лицам понять, не улучшилась ли видимость на экране. Но этого не было. Он отошел от шкафа, снова посмотрел на экран, послушал, покачал с сомнением головой, пожал плечами, потом сел рядом и засмеялся.

— Что это за передача, как ты думаешь? — спросил он.

Я в недоумении пожал плечами.

— Вот такой ерундой нас с Петей угощают уже не первый раз. Но понять хоть что-нибудь невозможно: слишком слабая волна. Хватит, Петя. Давай свет. Все равно и сегодня лучше не будет.

Петя включил свет, засуетился у приборов, выключая их.

— Я слушаю. Продолжай! — напомнил я.

— Да продолжать-то не о чем, — сказал Владимир Сергеевич. — Не первый уже раз мы видим такие прозрачные тени, слышим колокола и эту речь. Очевидно одно: сигналы доходят до нашей антенны без искажений. Но наш усилитель, видимо, для них слаб.

— Послушай, Володя, — воскликнул я, — а может быть, это передача с Марса!

— Видишь ли, — пожал плечами Владимир Сергеевич, — к нашему приемнику Марс, по сути, ближе, чем Англия. Если бы на Марсе шли телевизионные радиопередачи, мы ловили бы их даже легче, чем Лондон. Но мы знаем, что если на Марсе и есть жизнь, то самая элементарная. Ну, а теперь — спать!

Следующий вечер я провел на собрании местных археологов. А через день, заглянув в мастерскую, увидел, что от шкафа-усилителя остались «рожки да ножки». Петя лакировал дверцу нового, увеличенного в объеме шкафа. Владимир Сергеевич, насвистывая, с карандашом и логарифмической линейкой в руках углубился в сложные схемы на чертежном столе.

Через десять дней у стены стоял новенький, пахнущий лаком шкаф-усилитель. Вечером мы переключились на волну таинственной станции. Но она молчала.

Проходили минуты, часы... Бледно светился экран, на нем пошевеливались горизонтальные линии — сплошные и пунктирные. Мы напряженно вслушивались, всматривались в прямоугольник экрана. Напряжение скоро сменилось усталостью. Мы начали переговариваться, усаживаться поудобнее, вставать и ходить по комнате. Аппарат молчал.

Наступила полночь. Несмотря на протесты Пети, он был отправлен домой. Мы с Владимиром Сергеевичем решили посидеть еще часок и итти спать. Прошло с полчаса. Горев стоял у штурвала антенны. Я стоял рядом, глядя на штурвал. Владимир повернул его чуть вправо, потом влево. Послышался знакомый звон-аккорд, на этот раз громко, отчетливо. Мы обернулись к экрану. Он был затенен чем-то расплывчатым и неясным.

Раздался глубокий, хрустально-чистый аккорд и на экране замелькали неясные тени.

— Просто не сфокусирован, — радостно сказал Владимир Сергеевич и бросился к аппарату.

Несколько поворотов рычажков — и мы увидели множество причудливых геометрических фигур и непонятных знаков. Было ясно, что и звон колоколов и эти фигуры передавались специально для настройки приемника. Усилитель работал отлично. Наши сердца замерли. Что мы увидим?

Звон и показ неподвижных знаков продолжался минут десять. Наконец звон стал учащаться, аккорды менялись с каждым ударом колоколов.

Вдруг зашевелились фигуры и знаки таблицы на экране. Поползли, налезая друг на друга, пестрые треугольники, квадраты и круги.

Раздался последний звучный аккорд необыкновенной силы и красоты. Фигурки исчезли. С экрана на нас смотрело лицо человека.

Но какого человека! И какое лицо!..

Мы оба отшатнулись от экрана.

Оно было, если можно так выразиться, ослепительно черным.

Губы и нос были красиво и четко очерчены. На лице и черепе не было ни одного волоска. Темные глаза глубоко сидели в глазницах. В мочке левого уха висела серьга — грушевидный, переливающийся огнем искр камень. Незнакомец поглядел на нас своими блестящими глазами и лукаво улыбнулся. Сверкнул ряд белых зубов.

Наконец улыбка сошла с его лица, и он заговорил медленно, торжественно. Это был уже знакомый нам глубокий, низкий голос. Щелкающие короткие слова, каждое из которых заканчивалось тягучей гласной.

Сначала меня бросило в жар, потом в холод. Нервно дрожали руки, учащенно билось сердце. В мозгу мелькнула догадка, невероятная, фантастическая...

— Володя! — воскликнул я хрипло. — Ведь это житель другого мира, другой планеты!

А таинственный человек продолжал говорить. Вот он остановился, передохнул, показал рукой себе на грудь и произнес несколько раз:

— Горхща-а! Горхща-а!... Горхща-а!..

Было непонятно, то ли он назвал свое имя, то ли выразил на своем языке понятие, соответствующее нашему слову «человек».

Позади него была, очевидно, прозрачная доска. Он взял грифель черного цвета и начертил посреди доски круг, перечеркнув его вертикальной линией. Получилось что-то вроде нашей буквы «Ф». Потом, отойдя в сторону, он прощелкал какое-то слово... Значок, написанный на доске, зашевелился, покачался и пополз в левый верхний угол доски. Затем человек снова подошел к доске и написал на ней другой значок, схожий с нашей печатной буквой «Г», под ним поставил палочку. Значки постояли, пошевелились и тоже поползли в левый верхний угол, заняв место рядом с прежним значком. Человек написал еще новый значок, подобный нашей печатной букве «Т», и поставил под ним две палочки. И эта комбинация знаков уползла к прежде написанным. Так он писал новые значки, ставил под ними ряд палочек, с каждым разом увеличивая их число на одну, оборачивался к нам, говорил какое-то слово; значки уползали, становились в ряд. Стало ясно, что нам демонстрировались цифры. Их оказалось десять. В этом мире, догадались мы, была, как и у нас, принята десятичная система счисления.

Когда значки исчезли, человек отодвинулся в сторону, улыбнулся, взмахнул рукой. На доску, откуда-то сбоку, выполз прямоугольный треугольник и три квадрата. Треугольник остановился, квадраты поползли к его сторонам, и мы увидели графическое изображение известной теоремы Пифагора. В точках пересечения прямых появились значки — буквы. Комбинация этих букв стала в ряд под чертежом. Соединенная какими-то новыми значками, она ясно демонстрировала алгебраическое изображение теоремы.

Следом за этим на доске появилась таблица. Если бы на месте незнакомых иероглифов стояла латынь химического шифра, получилось бы какое-то подобие таблицы Менделеева.

И вдруг мы поняли... Наши далекие собратья разговаривали с нами языком, понятным для всех. Есть истины, общие для всех. Их демонстрировали нам в виде чертежей, формул и таблиц.

Но в языке ни одного знакомого слова! Даже сочетания звуков совершенно чужие.

Мы многого не поняли в основном из-за непонимания знаков букв, но то, что нами было понято, оказалось совершенно таким же, как и у нас на Земле. Можно ли этому удивляться? Может ли на той, далекой планете сумма площадей квадратов, построенных на двух катетах прямоугольного треугольника, не быть равной площади квадрата, построенного на его гипотенузе? Или, например, чтобы результаты в действиях таблицы умножения были иными, чем на нашей, земной таблице?

— Конечно, нет, — ответил Владимир. — Они не могут быть иными. Дважды два будет четыре и на Земле, и на Марсе, и на других планетах.

— Совершенно верно, — вмешался я. — Только эта идея, эта истина может быть иначе выражена. Известно, что не всегда у всех народов Земли была принята десятичная система счисления. В древнем Вавилоне была, например, шестидесятичная система. В написанном числе у нас каждая цифра (значок), поставленный слева, больше правого в десять раз. У вавилонян он был в шестьдесят раз больше. Между прочим, следы этой системы дошли и до нас: мы делим время по вавилонскому образцу. Один час у нас равен шестидесяти минутам, и одна минута равна шестидесяти секундам. Значит, если и по нашей системе счисления и по системе вавилонян дважды два будет четыре, то-есть результат будет в обоих случаях выражен однозначным числом, то для обозначения результата умножения трех на четыре нам потребуется двузначное число, а вавилонянину здесь достаточно, было бы одного знака.

— Но, как мы убедились, — продолжал Владимир Сергеевич, — на этой планете принята именно десятичная система счисления, система наиболее совершенная, принятая сейчас и на всей нашей Земле. И то, что нам показали графическое изображение теоремы Пифагора, доказывает, что и им, как и нам, известно, что она едина для обеих планет, едина для всей вселенной. И те вечные, неизменные законы математики, физики и химии, которые нам были продемонстрированы, являются частью неизменных и вечных законов природы.

Мы сидели ошеломленные...

Владимир Сергеевич встал, выключил аппарат и снова сел, забыв включить свет. Так молча сидели мы в слабом свете ущербной луны, приходя в себя еще минут двадцать.

— Может ли быть, что эта передача чья-то мистификация? — спросил я. — В прошлом веке произвела сенсацию книжка, изданная одним американцем, за подписью крупного ученого-астронома, о будто бы виденных им на Луне разумных существах.

— Делать это, — ответил Владимир Сергеевич, — можно, только предположив, что на нашей планете есть еще несколько телевизоров, принимающих передачу на тысячу сто строк разложения, на волне, не присвоенной ни одному передатчику мира. Зачем же мистификатору понадобилось воспользоваться именно этими неблагоприятными для него обстоятельствами?

Не выяснив окончательно, что за передачу поймал телевизор Владимира Сергеевича, мы решили о виденном молчать. Ведь можно нашуметь и ввести людей в заблуждение, а самим стать посмешищем.

Два вечера дежурств возле включенного телевизора прошли безрезультатно. На третий вечер я предложил дежурить по очереди, по одному часу. Так и порешили. С восьми часов на дежурство стал я. Но и этот вечер прошел безрезультатно. В следующий, четвертый вечер дежурить начал Петя. Он сел у штурвала, потихоньку поворачивая его. Невыспавшиеся в эти дни, мы с Владимиром Сергеевичем валялись на кроватях. Глаза слипались, я засыпал.

Внезапно раздался ясный, чистый аккорд колоколов. Нас словно ветром сдуло с постелей. В две секунды мы были у экрана, вглядываясь в геометрию таблицы настройки.

Лицо Пети сияло. Ведь он первый поймал таинственную станцию! Мы не стали его разубеждать.

Мы рассчитывали, что наша вторая встреча с диктором из «неведомого» пройдет спокойно, но я уже заранее почувствовал сердцебиение, сухость в горле.

Учащаясь, гудели аккорды колоколов, забегали разноцветные фигурки и знаки на экране.

Точно зная, кого увидим, мы все же вздрогнули.

Как и в прошлый раз, помедлив, диктор улыбнулся. Теперь он нам еще больше нравился: весельем, добродушием, уверенностью сияло его лицо.

Но голос, режущие слух звуки и слова! Какая-то смесь шипящих, скрипящих, скрежещущих звуков.

Мы старались не только видеть, но и запоминать.

Телеобъектив, видимо, отодвинулся назад, и мы увидели диктора во весь рост с головы до ног. Он оказался пропорционально сложенным человеком. Одежда его состояла из широких и длинных, собранных у щиколоток шаровар, короткой, с короткими же, до локтя, рукавами куртки и плаща-накидки. Все это было из легкой, похожей на шелк ткани. На ногах было нечто вроде сандалий.

Небольшой астролет готовился к полету.

Полуобернувшись, он что-то произнес, взмахнул рукой и оказался на небольшой площадке, покрытой прозрачным куполом. У пульта с клавиатурой сидел такой же ослепительно черный, безволосый, но совсем еще молодой человек. Диктор сделал широкий жест. Казалось, экран стал передним стеклом автомобиля. Машина сравнительно медленно прошла по улице. По обе стороны величавыми уступами высились дома, словно ступени исполинских лестниц, с рядами колонн. И каждая ступень была чудесным садом, поражавшим яркостью цветов, формой деревьев и темнозеленой блестящей листвой.

Город кончился. Машина прибавила скорость. Вокруг лежали, если можно так их назвать, поля. К изумрудному небу вздымались стройными рядами высокие тонкие стволы, которые венчали широкие кроны, сплющенные сверху, отягощенные длинными гроздьями бирюзового цвета. Изредка появлялись высокие ажурные мачты без проводов. Когда одна из них промелькнула рядом с шоссе, нам показалось, что она почему-то отбрасывала две тени. Справа сверкающей ширью открылся залив моря. Отражая два солнца, он искрился золотом и живой россыпью изумрудов.

Вдали показались громады легких зданий, похожих на ангары. Приближались к аэродрому. Центральным сооружением аэродрома являлась колоссальная, должно быть в несколько километров длиной, эстакада, очень похожая на те, которые я не раз видел на обложках научно-популярных журналов как иллюстрацию к фантастическим рассказам о межпланетных путешествиях.

Космический корабль, по форме напоминавший артиллерийский снаряд, стоял вертикально в центре взлетной площадки, похожей на громадную чашу. Длина астролета была метров двенадцать, диаметр — метра четыре. Коническая часть ракеты была глухая. Вверху цилиндрической части блестел ряд круглых иллюминаторов. Ниже их распахнулась массивная дверь. На высоте одного метра от нижней кромки ракеты в шахматном порядке, кольцами в четыре ряда, темнели овальные отверстия — сопла. К двери вела легкая спиральная лестница, ажурной башенкой стоявшая рядом.

Группа живых существ, оживленно жестикулируя и переговариваясь, подошла к лесенке. Все они были в шароварах и накидках, кроме четырех, одетых в черные комбинезоны и шлемы. Они вошли в дверь корабля. Остальные ушли с площадки. Дверь закрылась, башенка лестницы ушла вниз, в люк. Из овальных отверстий внизу выметнулись струи полупрозрачного газа. Раздался глухой рев. Снаряд закачался, приподнялся, повис в пространстве. Газ завихрился у приподнятых краев площадки. Ракета, плавно увеличивая скорость, помчалась вверх, описывая кривую. Она быстро исчезла из глаз. Призрачной полосой раскаленных газов обозначился ее путь.В этот момент смолкли торжественно звучавшие аккорды колоколов. Передача закончилась.

Мы задумались...

Впервые в истории человечества люди Земли увидели так близко другой, далекий мир. Подтверждалась уверенность лучших умов в том, что обитаемых миров множество.

Молчание нарушил Петя.

— Я читал недавно роман Уэллса «Борьба миров», — сказал он, — люди Марса изображаются там в виде существ, похожих на наших океанских чудовищ — спрутов. В какой-то сказке еще говорится о лунных жителях. Они прыгают на одной ноге и обходятся без головы, или что-то в этом роде.

— Там — выдумка, а тут — реальность, — тихо произнес Владимир Сергеевич. — По размерам видимого горизонта планета приблизительно равна Земле. Состав ее атмосферы, вероятно, схож с земным. Существование разумных существ говорит о возрасте планеты, также приблизительно равном возрасту Земли. Но, возможно, что планета даже моложе Земли. Показавшееся нам отсутствие сезонов — времен года, масса зелени и цветов, черный цвет кожи людей указывает на то, что климат планеты на большей части ее поверхности тропический или даже не такой жаркий.

Жизнь в благодатных лучах двух солнц развивалась быстрее, борьба за существование меньше отягощалась суровыми условиями климата.

Мы разошлись, условившись, что если будет принята хотя бы еще одна передача, сообщить об этом телеграммой в Академию наук СССР.

Не ожидая увидеть передачу космической станции ранее чем на четвертый день, мы все же дежурили у включенного телевизора каждый вечер. Аккорд хрустальных колоколов прозвенел сейчас же после восьми часов на четвертый вечер.

Несколько удивило нас поведение диктора. Иллюстрируя свою речь жестами, он прикладывал обе руки к груди, протягивал их к нам, откидывая назад голову.

Как жаль, что мы не смогли принять первые передачи! Возможно, нам было бы легче его понять теперь.

— Не прощается ли он с нами? — тревожно спросил Владимир Сергеевич.

Было похоже на это.

Экран потемнел, заблистал мерцающими точечками. Приглядевшись, мы увидели звездное небо. Как хорошо, что мы в эти дни порылись в популярных книгах по астрономии, заглянули в звездный атлас, восстановив в памяти школьные сведения. Перед нами было знакомое нам небо Земли. Объектив передатчика обошел вокруг, перешел к южному полушарию, обошел его и остановился.

Со сверхкосмической скоростью созвездия и звезды помчались к нам. Крупным планом показалось созвездие Центавра, но и в нем звезды разошлись в стороны. Усиливая блеск, в центре экрана осталась одна. Теперь она, быстро увеличиваясь, раздвоилась. Оказалось, что это две звезды, два солнца: одно большое, желтое, другое поменьше, белое. Объектив приближал их все больше, и мы увидели темную, освещаемую двумя солнцами планету. Вращаясь вокруг оси, она плыла по обозначенному для нее пунктиром пути, вокруг меньшего из солнц. Оба солнца тоже вращались вокруг своих осей, обращаясь около невидимой точки между ними, должно быть центра тяжести всей системы.

Планета приблизилась, заняла весь экран. Стали видны океаны и материки.

Объектив снова отодвинулся, система двух солнц оказалась в правом верхнем углу, в противоположном показалась знакомая нам наша солнечная система. Обе показывались вместе для сравнения. Все планеты солнечной системы, кроме Земли, растаяли.

Неизвестная планета была немного больше Земли, вращалась вдвое медленнее, дольше был период ее обращения вокруг своих солнц. За пять земных лет она обошла вокруг них четыре раза.

Вращались планеты, величественно плыли вокруг своих светил. Громко звучала музыка: сменяющие друг друга торжественные аккорды труб и колоколов.

Кадр растаял. На экране показалось небольшое, из бетона, стали и стекла (так нам показалось) здание. От него шли толстые провода — кабели — к стоящему рядом какому-то подобию прожектора гигантских размеров, диаметром не менее 150 метров. Я говорю «подобию», потому что ни линз, ни отражательных зеркал в нем не было. Точнее, это был скелет прожектора, исполинская решетчатая чаша, опутанная проводами. Волны, сходясь веером, сжались в луч и уходили в эфир, направляемые прожектором. Он медленно повернулся, меняя направление луча. Это была направленная лучевая радиопередача.

У легкого здания стояло исполинское сооружение, напоминавшее решетчатую чашу.

На экране снова показались две солнечно-звездные системы. На планете, без соблюдения пропорций рисунка, стоял прожектор. Как только он оказался на стороне, обращенной к Земле, из него скользнул в пространство по направлению к ней тонкий светлый луч. Луч оторвался от планеты и понесся в виде черточки в пространство.

Сконцентрированные в виде направленного на Землю луча, волны радиотелевизионной передачи шли от неизвестной нам планеты к нашему телевизору свыше четырех лет.

На экране телевизора прошел еще один земной год — Земля еще раз прошла свой путь вокруг Солнца. И снова и эта планета и Земля, опережающая ее в своем обращении вокруг центрального светила, оказались на тех же местах, что и пять лет назад. И снова с поверхности планеты скользнул в пространство луч телевизионной космической радиопередачи, начиная свой более чем четырехлетний стремительный бег к Земле. Эту передачу можно будет увидеть почти через пять лет.

Вот почему таким необычным было поведение диктора. Он действительно прощался с нами.

Передача подходила к концу. Раздались заключительные аккорды колокола. То крепко прижимая руки к груди, то протягивая их к нам, улыбаясь, на долгие пять лет прощался с нами чернокожий диктор. Нам тоже хотелось обнять его...

Погас экран, умолк динамик. Все было кончено. Следующую передачу надо было ждать через пять лет!

Мы были в этом твердо уверены, однако восемь вечеров дежурили у включенного, но безмолвного аппарата.

Низко гудел динамик. Бесшумно шевелились линии на экране. Напряженно всматривались мы в экран, слушали... Напрасно! Аппарат молчал.

Мы пишем записку в Академию наук. Теперь, придя в себя, мы понимаем, что нужно как следует подготовиться к установлению двусторонней связи с таинственной планетой. Наша наука и техника достаточно уже сильны для этого. Начатому Горевым делу поможет весь народ. Мы горим нетерпением услышать и понять, что покажет и о чем расскажет нам старый черный Горхща-а. Нужно сделать так, чтобы и нас поняли наши далекие друзья.

Осталось ждать уже менее чем пять лет!

И вот тогда снова заработают мощные генераторы космической радиостанции далекой планеты. Станет перед аппаратом в студии диктор. Медленно повернется колоссальный прожектор и пошлет в эфир собранные в тонкий луч мощные волны радиопередачи. Неслышная и невидимая в вечном безмолвии вселенной, отсчитывая по 25 миллиардов километров в сутки, она через четыре года приблизится к Земле, скользнет по проводам антенн телевизоров, и мы вновь увидим знакомое лицо, услышим знакомый голос...

Мы готовимся к этому.   

---

"Техника-молодежи" 1955 г, №3, стр. 31-35

Эраст МАСЛОВ (г. Кунцево)

Рис. К. АРЦЕУЛОВА и Н. СМОЛЬЯНИНОВА

Оглавление