Где-то уже в поезде, услышав в перестуке колес "торопись-торопись!", Юля заторопилась. Ей стало стыдно, что она, здоровая, так весело проводила время у костра, когда папа чувствовал себя плохо, посылал отчаянную телеграмму. И совесть начала ей твердить, что она виновата тоже: ради безалаберной вольности своей оставила в одиночестве больного отца, никто за ним не ходит, никто не помогает. Может, он и выздоровел бы, если бы дочь была рядом. И Юля не могла усидеть на своей полке, все стояла у окна, высматривала километровые столбы: сколько осталось еще до Москвы? У проводницы спрашивала, не опаздывает ли поезд. В Москве, не заезжая в общежитие, оставила вещи в камере хранения, с вокзала побежала на другой вокзал. Охваченная тревогой, простояла всю дорогу в тамбуре, от станции через перелесок бежала бегом, обгоняя прохожих, справлялась, где тут дача Викентьева, пока какой-то парнишка с корзиной грибов, прикрытых кленовыми листьями, не переспросил ее:
- Это который Викентьев? Кого хоронили позавчера?
В душной непроветренной комнатке пахло цветами и лекарствами. Склянки стояли на тумбочке возле кровати и на письменном столе, на полках и на шкафу. Всю комнату заполонили лекарства, которые не помогли человеку... и пережили человека. Под смятой кроватью валялись куски ваты и вафельное полотенце с бурыми пятнами крови. Казалось, больной недавно встал с кровати, перешел в соседнюю комнату. И только зеркало, занавешенное платком, напоминало, что человек ушел навсегда.
Терзаясь запоздалыми угрызениями совести, Юля сидела на стуле, всхлипывая, держалась пальцами за виски. Теперь она корила себя за черствость и бессердечие, со стыдом вспоминала хор у костра. Может быть, папа умирал в тот самый час, когда она веселилась и хохотала. Может быть, думал о ней. А она ничего не чувствовала, ничегошеньки. А еще говорят, что сердце - вещун.
- Он ничего мне не передавал? - спрашивала она снова и снова.
У дверей, скрестив под передником руки на животе, стояла хозяйка соседней дачи, дородная неряшливая женщина с волосатыми бородавками, Сердитым голосом с неприятными подробностями рассказывала она, как тяжко умирал отец и как трудно было ухаживать за ним ей - детной матери, отрываться от хозяйства и сада без надежды на благодарность, зная, что родственники к больному равнодушны, палец о палец не ударили, копейки не заплатят...
- А мне он ничего не передавал? - допытывалась Юля, готовясь услышать самые горькие упреки.
Комментарии к книге «Опрятность ума», Георгий Иосифович Гуревич
Всего 0 комментариев