«Абсолютная Энциклопедия. Том 2»

Хэл снова закрыл глаза; изолировав сознание от стен своей камеры, он попытался сконцентрироваться на поэтических образах для новых стихов, способных принести ему новые ответы.

Но стихи не возникали. Вместо них в сознание вошло нечто настолько мощное, что оно не укладывалось в понятие «сон» или «видение». Это было воспоминание об однажды услышанных звуках, таких ясных и чистых, как если бы он вдруг снова услышал их здесь, в этой камере, своими собственными ушами. Звучала музыка — играли на волынке. И он плакал.

Он плакал не только из-за самой музыки, но и из-за того, что она означала — боль и горе. Звук и боль слились для него в одно целое, словно две переплетенные между собой нити — золотистая и алая, и повели его сначала во тьму, а затем снова к свету, в холодный осенний день, под низко нависшие облака, к высоким людям, стоящим вокруг свежевырытой могилы под ивами, с которых уже успела облететь листва, и к устремившимся ввысь холодным вершинам гор.

Он понял, почему люди, его родные, показались ему такими высокорослыми: ведь он находился среди них, когда был ребенком. В могиле лежал гроб, правда пустой, но эту пустоту заполняла музыка, она заменяла собой тело, для которого этот гроб предназначался. Человек, игравший на волынке и стоявший напротив него, приходился ему дядей. Его мать и отец стояли позади надгробного камня, а двоюродный дед — напротив дяди. Еще одного его дяди, близнеца того, кто играл на волынке, здесь не было. Он не мог возвратиться сюда даже по такому случаю. Из остальных членов семьи среди собравшихся находился только его единственный брат, шестнадцатилетний юноша, считавшийся по сравнению с ним, десятилетним, почти взрослым, тем более что через два года ему тоже предстояло покинуть родной дом.

На похоронах присутствовала небольшая группа друзей. Как и члены семьи, они были во всем черном, за исключением пятерых, с восточными чертами лица, белоснежные траурные убранства которых резко выделялись на фоне темной одежды окружающих.

Музыка смолкла; его отец, заметно хромая, выступил на полшага вперед, опустил свою широкую ладонь на закругленную вершину надгробия и произнес те слова, которые всегда говорит глава семьи на похоронах одного из ее членов.

— Он дома. — Голос отца звучал хрипло. — Спи рядом с теми, кто любил тебя, Джеймс, брат мой.