«Огненная пора»

Халу Клементу, кователю миров

Страшно попасть в руки абсолютно справедливого человека.

Даже в суде от его вида холодило кровь, а нас повезли к нему домой. Мы вышли из флаера в тусклые сумерки, охватившие нас серо-голубым маревом, сгущавшимся в черноту на обрамлявших долину горных склонах и чуть-чуть фиолетовым вокруг ранних звезд. Между звездами блеснул сторожевой спутник и скрылся в тень Земли, будто его задул налетевший с дальних снегов порыв холодного ветра. Пахло ледниками и просторами.

Дом, построенный из натурального камня, подавлял своей громадой, как и окружавшие его горы. Мало кто из людей на планете-матери человечества мог позволить себе роскошь уединения. Президент Трибунала — мог. Над окованной железом дубовой дверью горел в бронзовой раме светильник. Пилот указал нам дорогу, всем своим видом свидетельствуя, что Даниэля Эспину не следует заставлять ждать.

Сердце у меня замирало, но мы шли уверенно. Дверь отворилась. За ней стоял служитель, живой, хотя и не человек.

— Buenas tardes, — произнес часовой-робот. — Siganme ustedes, por favor.[1]

По обшитому темными панелями коридору мы прошли в комнату, очевидно, предназначенную для подобных встреч.

Она была высокой и просторной, наполненной древностями и тишиной. Ковер на полу гасил звук шагов. Возле инкрустированного слоновой костью тикового стола стояли кожаные кресла и диван. Напротив резной мраморной совы невозмутимо тикали Дедовские часы, помнящие несколько столетий. На полках вдоль стек стояли сотни книг — не микрофильмы, а печатные тома. Каким-то необъяснимым образом современный письменный стол и терминал на нем — для коммуникаций, работы с данными, записи, ведения проектов, печати документов и тому подобного — не нарушали гармонии.

Дальняя стена комнаты была прозрачной. За ней высились горы с лесистыми склонами и заполненными вечерней мглой долинами, дальше угадывались снежные пики, и с каждой минутой над ними загоралось все больше звезд. Перед стеной в своем передвижном кресле сидел Эспина. Как всегда, в своей черной хламиде, скрывавшей все, кроме обтянутого кожей черепа и костлявых рук скелета. Нас остановил взгляд его живых глаз.