«Деревня дымов»

Стефан Грабинский «Деревня дымов» Stefan Grabiński «Osada dymów» (1920)

Отойдя от берега в Сан-Франциско, наш корабль направился на север, вспарывая вдоль побережья спокойные волны Тихого океана. Мы миновали последний калифорнийский мыс и плыли параллельно выщербленной цепочке Берегового хребта, пока не влезли в запутанный лабиринт Архипелага Александра. Поскольку пароход направлялся на север, мы хотели высадиться в краю краснокожих тлинкитов — поэтому сошли в порту на Островах королевы Шарлотты, чтобы дождаться судна, курсировавшего между островами и побережьем. Воспользовавшись перерывом в путешествии, мы закупились в портовых складах, восполнив пробелы в нашем снаряжении для поисков золота.

Бен Хединг, мой приятель и единственный товарищ в этой авантюре, продемонстрировал ловкость и практичность янки. Он впервые попал в эти края, но чувствовал себя также уверенно, как в центре родной Филадельфии, где проводил большую часть своей беспокойной жизни.

Удача была к нам благосклонна, через четыре неполных часа после отплытия парохода отчаливал небольшой торговый бриг, груженый кожаными изделиями индейцев хайда. Экипаж был малочисленным, и кроме нескольких местных в диковинных одеяниях на корабль никто не садился. Поэтому капитан не старался причинить нам трудности и за умеренную плату взял нас на борт. Еще до вечера мы высадились в одной из тех уютных маленьких уединенных пристаней, которыми изобилует прибрежная линия земли тлинкитов. Оттуда мы должны были продолжить наш путь пешком через стремящиеся к небу горы и девственные леса Америки.

Целью нашей экспедиции был золотой песок. Утратив в рискованном предприятии почти все наследство, я поддался уговорам Бена, и решил поискать счастья в золотодобыче. Хотя я не одобряю этого способа добычи богатства, под давлением обстоятельств я был вынужден принять быстрое, но твердое решение.

Пересекая земли тлинкитов, мы добрались до узкого перевала Ментаста, направляясь к золотоносным рекам Юкон и Танана, в пограничную область между английской Канадой и юго-восточной частью Аляски. Это был первобытный, малоисследованный, но очень богатый край.

Трудности усугублялись по мере того, как мы углублялись в земли воинственных атапасков. Племя это дикое, сочетающее в себе черты индейцев Центральной Америки и своих северо-западных побратимов, неблагосклонное к белым чужакам. На их землях надо было быть настороже, чтобы не оказаться в ловушке. Особенно опасны были чиппересы и так называемые йеллоунивсы[1], часто наносившие удары по белым поселенцам.

Хутора скваттеров[2], изредка попадающиеся в округе, не были достаточно укреплены. На многие мили тянулись платановые леса с подлеском из лещины, опутанные диким вьюнком, без тропок, без просек. Время от времени можно было наткнуться на индейскую деревушку, укрытую в лесной глуши, дикую, гремящую звуками боевых песен или причитаниями похоронных плясок. Несколько раз мы чуть не расстались с жизнью, убегая от раскосых кучимов, в другой раз только чудом выбрались из плена свирепых охотников на бобров.

Большим подспорьем было то, что Хидинг был давно известен в этих краях как «Серый глаз». Бен поддерживал приятельские отношения с несколькими вождями местных племен, обеспечив их дружбу охотничьими подвигами или участием в войнах против враждебных племен. Несмотря на это, наш путь через пущу был тяжел и опасен, так как на каждом шагу нас подстерегали не всегда приятные сюрпризы. Наконец-то мы добрались до Тананы, точнее, до одного из самых больших его притоков. После исследования русла реки и прилегающей территории Бен решил, что это подходящее место для поисков золотого песка. Его не только обильно приносило течение, но и расслоение берегов позволяло предположить, что здесь есть месторождение драгоценных металлов. Мы решили здесь задержаться. Разбили палатку, распаковали снаряжение, но прежде всего устроили удобную россыпь тут же, у реки.

Вокруг было тихо и уютно. Куда ни глянь — леса, ольховники, рощи, всюду леса, дубравы, заросли кустарников. Неподалеку от нашей одинокой протоки в спокойных водах озера отражались прибрежные ясени и грабы. Оно блестело в полуденном зное, гладкое и золотисто-зеленое. Среди бурых, темно-серых и бело-серебристых стволов то там, то тут расцветала красная усмешка рябины, перепахивал пространство испуганный полет чирков, звучал резкий хор мошкары либо группа бродячих пчел в поисках дикой борти. Иногда из зарослей выглядывали хитрые глаза лиса, зыркал дикий кот, время от времени в чаще мелькал смутный силуэт косули. Время шло тихо и спокойно. Подходил жаркий полдень, немного охлажденный колыханием верхушек деревьев. Ощущение безмерного облегчения шло из глубины чащи, им веяло из тенистых зарослей.

Работа шла споро. Двумя поперечными дамбами мы отрезали русла, чтобы вода отстоялась и начала испаряться. К тому же они прогоняли быстрое течение через промывочный лоток. Разработка оказалась на редкость удачной, особенно после того, как следуя мудрому совету Бена, мы переправились на другой берег и стали копать там. Монотонный труд мы разнообразили охотничьими вылазками, добывая дичь для пропитания. Вооружившись ружьями, мы выбирались на день-два в глубь леса.

Окрестности были дикими, буквально куда не ступала нога человека, были непроходимые заросли, куда и лучик солнца не проникал, мрачные лесные закоулки, куда человек не забредал испокон веков, буреломы с гниющими стволами, замкнутые вековыми кедрами, — замшелые, полностью покрытые мхом. Мы были в огромной, безлюдной, бескрайней чаще.

Однажды, проходя по одному из таких медвежьих углов, мы почуяли смрад, а вскоре Бен, идя на запах, указал на клубы дыма, перебирающиеся через стену столетних дубов. Мы оказались вблизи какой-то деревушки. Нужно было соблюдать осторожность. Молча, крадучись мы шли среди старых деревьев. Дубрава оканчивалась широкой солнечной поляной. С нее и шел дым. Мы притаились за стволами и с интересом посмотрели на поляну. По гладкой низкой траве, покрывающей поляну, плотно окруженную стеной леса, бродили серые клубы дыма. Дым был густой и застилал собой все, так что мы сразу и не поняли, где его источник.

— Похоже, это пожар, — прошептал я на ухо Бену.

— Угу, но пламени не видать. Мы бы почувствовали горение и жар, пока есть только смрад.

— И треска огня не слышно. Дым идет тихо и единообразно.

В этот момент ветер понес дым в противоположную от нас сторону. Дым понесся на восток и мы увидели пару индейских строений, из которых вырывались пепельные клубы. Но вскоре картину скрыли новые клубы, окутавшие дома, сквозь туман проглядывали несколько кедров, стоявших за домами. Здесь царила абсолютная тишина. Ни один голос не доносился со стороны поселения.

— Что за чертовщина? — пробормотал Хидинг, склонившись ко мне. — Деревенька кажется вымершей. Не видно ни одного человеческого лица. Брошенное поселение? А может, жители ушли, вышли на тропу войны?

— Тогда бы, по крайней мере, остались старики, женщины и дети. А там, кажется, совсем никого.

— Вот этого нельзя поддерживать из далекого далека. И прими во внимание, что дым, стелющийся по всей округе, может скрыть от нас присутствие людей.

— Угу…может. — Бен признал мою правоту. — Если есть дым, должны быть и люди. Давай приблизимся к тому торфянику. Может, что и разузнаем.

Осторожно, не издавая ни единого шороха, мы переползали от куста к кусту, ежесекундно прислушиваясь, не раздастся ли какой-то подозрительный звук. Но вокруг царила невероятная тишина, накрепко связанная дымами.

Так мы доползли до первого домика. Бен втиснулся в растущий неподалеку куст, я притаился за углом.

Понемногу мы смогли детальнее рассмотреть окрестности.

Дым вырывался из домов непрерывно, мешал оценить картину в целом. Приходилось фантазировать, добивать домыслами, которые можно было проверить, когда дымовое одеяло рвалось то здесь, то там.

Домик, ставший нашим оплотом, кажется, был одним из нескольких десятков построек, раскинувшихся на широкой поляне. Пространство вокруг было пустым и бесплодным. Ни одна травинка не выделялась зеленой свежестью на песчано-гравийной почве. Только за линией строений появлялись тонкие кедры, врезавшиеся в небо.

На фоне абсолютной тишины танцы клубов дыма удивляли. Полное отсутствие следов человеческой жизнедеятельности диссонировало с их танцем, то сужающимися, то расширяющимися кольцами.

Я посмотрел на Бена и осторожно пополз к порогу здания. Я оглядывался в поисках товарища. Густой дым отрывался от стен хижины и заслонял Хидинга. Затем его рука опустилась на мое плечо.

— Задымление усиливается. Мгла как в порту или над Блэкберном.

— Угу. Заглянем внутрь.

Мы вытянули шеи и заглянули за порог. Несколько ступеней сходили к четырехугольнику, выложенному камнями и глиной. Это был очаг. Из него шел вверх толстый столб дыма, выходил в отверстие и исчезал снаружи. Единственная комната была абсолютно пуста. На стенах висели скрещенные томагавки, пара поношенных мокасинов и выцветшие военные трофеи.

Мы озадачено посмотрели друг на друга.

— Где обитатели деревни? Кто-то же развел огонь?

— Может они в каком-то соседнем доме.

В порыве непроизвольного любопытства мы разошлись в разные стороны, чтобы подкрасться к соседним мазанкам. В случае малейшей опасности каждый из нас предупредил товарища протяжным свистом.

Я полз на коленях, замирая через каждые несколько футов.

От одного домика к другому вела узкая тропа из песка и гравия. Такие тропки шли от домов, стоящих по кругу, к дому, находившемуся в центре, вероятно, обиталищу вождя, служившим и местом собраний. Я это предполагал, так как дом в середине был не виден, поселок заволокло густым дымом.

Я добрался до соседнего домишки. Одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться — здесь никого нет. Только в очаге посредине комнаты бушевал огонь, зажженный неизвестной рукой, сложенные кедровые поленья и высохшие прутья лещины подпитывали коптящее пламя, отсюда пушистый дым волок свое тяжелое вялое брюшко под потолок и там вырывался наружу.

Усталый, я зажег трубку от огня и сел передохнуть у входа. Тут все двигалось быстрее, хотя я все еще ничего не видел на расстоянии нескольких шагов. Покуривая трубку, я присматривался к деревянному столбу, вбитому в землю прямо перед входом в дом. Это был четырехгранный тотем, покрытый культовой резьбой от основания до вершины. Я не раз видел подобные столбы в разных индейских деревеньках, они изображают священных предков племен или кланов. Но тотем этого места так сильно отличался от обычных образцов, что я всматривался в его узоры с возрастающим вниманием. Поражало отсутствие племенного животного или растения, практически обязательного на подобного рода стелах. Зато часто повторялся узор клубящегося дыма. Я был не в силах прочитать надписей и поэтому наощупь отправился к третьему домику. И здесь никого не было. Как и в двух предыдущих домах горел и дымил очаг.

Отсутствие хозяев успокаивало, позволяло безнаказанно шататься там-сям, но одновременно пробуждало любопытство не без ноток страха. В хижинах не было никакой утвари, ни малейшего следа приготовления пищи. В конце концов, огонь в очагах не горел ярким ясным пламенем, скорее, тлел, придушенный слоем листьев и мокрых веток, создалось впечатление, что огонь развели, чтобы выпустить эти клубы дыма бродить между хижинами. «Странное место», — подумал я, отправляясь на дальнейшие поиски. Сильный теплый ветер дул мне в лицо, серая волна тумана ослепляла меня. Я протер глаза и продолжил продираться сквозь молочный туман. Я блуждал во тьме как слепец с вытянутыми руками, обошел еще три хижины, чтобы убедиться, что нигде нет ни души. Всюду были пустые хижины и загадочные очаги. На пути от шестой хижины я услышал тихий свист: Бен напоминал о себе. Я ответил так же и вскоре мы встретились. В этом странном месте лучше было держаться вместе. Мы говорили шепотом, и я узнал, что мой товарищ также обошел шесть домов и пришел к тем же выводам, что и я. Мы были в каком-то заброшенном поселении, жители которого по неизвестным причинам зажгли огонь в каждой хижине.

Мы стояли, окутанные туманом, почти не видя один другого, пытаясь решить, что же предпринять: убраться подобру поздорову или остаться и ждать появления дикарей. Хидинг был человеком практичным и не хотел тратить время на бесцельное ожидание. Я же предпочитал остаться, питая надежду, что после того, как очаги потухнут, я сумею разобрать знаки на тотемических столбах, так удививших меня. Сказались увлечение этнографией, прошлые исследования первобытных культур, научные изыскания, которые мне пришлось оставить из-за тяжелых жизненных обстоятельств.

— Мне кажется, — прошептал, удерживая Бена, почти вышедшего за пределы деревеньки, — что мы не обошли все хижины.

— Как так? Мы обошли все по кругу, ты одну половину, я — вторую. Доказательство — то, что мы пришли навстречу друг другу с разных сторон.

— Ты забываешь о центре круга, в котором наверняка стоит дом вождя. Его не видно потому что окружность большая, а дым в центре самый густой. Что там что-то должно быть свидетельствуют тропки, ведущие от каждого дома.

— Может, ты и прав, — он не был полностью убежден, — я тоже видел эти тропки. Если тебе так любопытно, можем исследовать и средину. Только быстро, уже поздно и надо возвращаться в лагерь.

— Шшшш, — предостерег я его, — ты говоришь слишком громко. Как знать, не встретим ли там жителей деревни, собравшихся на совет? Может у них предвоенная сходка?

Бен замолчал и мы осторожно пошли по одной из тропинок, часто проверяя путь, чтобы по ошибке не вернуться на периметр. Так мы двигались четверть часа, в полной тишине.

— Черт подери, нетерпеливо пробормотал Бен, — там ничего нет. За каким чертом мы полезли в эту тьму? Мы прошли середину и вновь приближаемся к периметру.

И тут мы увидели черный силуэт на расстоянии нескольких шагов. Я сжал плечо Хидинга, указывая на темный контур. Мы упали на землю и проползли остаток пути на коленях. Вскоре мы наткнулись на мощный ствол кедра, ветви которого растворялись в молочном море тумана. Очевидно, мы оказались за задней стеной дома, кедры находились за, а не перед домами.

Бен приложил ухо к стене, сбитой из тяжелых колод, и несколько минут слушал, затаив дыхание. Потом сделал жест, показывая, что ничего не услышал.

— Пойдем к входу, — предложил он шепотом, мы осторожно обошли угол дома и вдоль стены пошли к отверстию. Я прислушался.

— Посмотри там, — прошептал Бен, показывая на вход.

В глубине, у квадратного очага, из которого вырывались мощные клубы дыма, я увидел старого индейца, сидящего на корточках. Он был одет празднично, в боевые одежды. Над продолговатой, благородной головой в дыхании огня колыхались перья. Кожаные штаны, обитые золотистыми бляшками, на бедрах были покрыты узорчатой вышивкой. Грудь цвета бронзы была обильно татуирована. На худой жилистой шее висел драгоценный амулет.

Особый характер выдавало продолговатое лицо с мощным орлиным носом. Верхняя часть лица, выше носа и глаз была раскрашена красноватой глиной, что резко контрастировало с выцветшими глазами, подернутыми дымкой меланхолии и бессильного смирения. Эти глаза, печальные и старые, пристально вглядывались в очаг.

— Запомни, — прошептал Бен. — Он сейчас ничего не видит. — Если хочешь с ним поболтать, нам нужно войти и отвлечь его от дум. Нам никто не помешает — он единственный обитатель этой деревни. Одинокий пережиток или свихнувшийся сторож брошенных домов. Давай войдем.

Хотя Хидинг говорил в полголоса, чуткие уши сына лесов предупредили его о присутствии непрошенных гостей. Глаза индейца перестали быть стеклянными и уставились на нас.

— Здоровья тебе, во имя великого Маниту, — поздоровались мы, приближаясь к сидящему. Предполагая, что старик относится к одному из алгонкинских племен, я обратился к нему на языке чиппева, который выучил в предыдущих путешествиях. Индеец покачал головой, давая понять, что не понимает меня, и ответил на странном языке, в котором я услышал отзвуки языка делаваров, смешанного с чем-то совершенно чуждым мне. Этот индеец не принадлежал к известным мне племенам. Несмотря на это, прислушавшись, я, знающий немало индейских языков, смог его понять.

Из моего приветствия он понял только имя бога, и ответил дрожащим, грустным голосом:

— Маниту оставил своих детей. Вигвамы квапну пусты, ржавчина покрыла томагавки воинов этого племени. Ворон Ешель позабыл о своих детях и не приносит им в клюве священной воды. В лесу не слышна поступь воинов — не пугают больше врагов их громкие крики. Маниту истребил квапну.

Старик опустил голову и уставился в огонь.

— Почему ты сидишь в дымной хижине, старый охотник? — прервал молчание Хидинг. — Кто разжег все эти очаги? Почему дым гуляет по всей деревне?

Глаза старика приобрели таинственное выражение.

— Черная Пума, — сказал вождь в своем живописном стиле, — последний из великого племени. — Духи его воинов отправились в великие леса с другой стороны земли, а души все еще блуждают среди родных вигвамов.

— Замечательное разнообразие, — сказал я Бену.

— Гм…существенное, — ответил непримиримый скептик, — детские бредни людей первобытного мира.

— Мое мнение прямо противоположно, — ответил я, намереваясь продолжить беседу с Черной Пумой.

— Почему Черная Пума не сожжет эти мокрые мокасины?

Я намеренно задал этот вопрос, чтобы убедиться, что речь идет о душах умерших, которых индейцы отгоняют, сжигая старые мокасины.

Старик пренебрежительно пожал плечами.

— Пума не боится мертвых. Пума их друг и охранник.

— А что души ищут в старых хижинах? — спросил Бен, которого веселили ответы вождя.

— Вспоминают ушедшие года, которые не вернуть, и ждут беременных женщин.

— Что он сказал? Слышал, ты это слышал? Ха, ха, ха, — рассмеялся Хидинг. — Это какая-то запутанная история.

Старик не мог понять, что Бен сказал мне, но несвоевременный приступ веселости его оскорбил. Индеец сурово взглянул на меня и пожурил:

— Белый, зачем ты пришел из-за великой реки? Затем ты вторгся в землю мертвых, чтобы потешаться над их старым слугой? Постыдись, бледнолицый!

Хидинг, сбитый с толку мощью голоса старика, хотел ответить нечто ехидное, но я сумел его удержать, дав знак успокоиться.

— Серый Глаз, — сказал я мягко, стараясь умилостивить старого индейца, — так зовут моего приятеля, не понял слов Черной Пумы. И для меня они темны и загадочны. Почему души умерших из поколения великих квапнасов ждут беременных невест?

— Чтобы войти в них и вновь родиться.

— Надо признать, — пробормотал Бен, — что у этого полусумасшедшего отшельника буйное воображение.

— Это не фантазия, а глубокая и оригинальная вера.

— До сих пор, — старик продолжил, — со времени, когда погиб великий Текумзе, самый старший в племени Квапну после Пумы, ни одна женщина не прошла мимо мертвой деревни. А Пума уже стар и жену заводить не будет.

Тут старик обернулся, достал что-то из угла и бросил пожелтевшую большую берцовую кость в огонь.

— Вот горит кость Текумзе, — сказал старик, указывая на огонь, — и оплодотворяет дым его душу.

— И вновь слова Черной Пумы непонятны и темны, они слишком странны для моих ушей. Как душа связана с костью, и как берцовая кость может оплодотворить дым от костра, в котором сгорает?

— Потому что принадлежала когда-то живому человеку и притягивает его душу после смерти, — спокойно пояснил старик.

— Значит, Текумзе покоится в этой хижине? Здесь его могила?

— Тело сожгли несколько лет назад. Пума вынул обгоревшие кости и спрятал здесь, чтобы подпитывать ними огонь и душу Текумзе.

Этот ответ проливал свет на то, что старый индеец делал в деревне.

— Пума делает то же самое с костями остальных воинов своего поколения?

Старик кивнул.

— Значит, — подытожил я, — все эти костры — дело рук Пумы?

— Ты же сам сказал. С того дня, как Пума остался последним из племени, он разжигает огни во всех 13 хижинах и подпитывает их костями. И так будет до конца его дней. А когда придет последний день, когда солнце последний раз уйдет за берега богов, и дух Пумы уйдет, чтобы воссоединиться с Великим духом — погаснут огни, рассеется дым и ничего не останется от племени Квапну.

Последние слова, произнесенные с неописуемым сожалением о племенах, исчезнувших безвозвратно, произвели на меня глубокое впечатление. Мы умолкли. Только огонь потрескивал, переваривая топливо, швырялась искрами пожелтевшая кость Текумзе.

Бен медленно согнулся к старика и присмотрелся к амулету на его груди.

— Золото, — прошептал он.

Приземистые языки пламени вдруг затрещали и взвились, лизнув светом темный угол хижины позади нас. На стенах замерцало. Хидинг подошел к стене и к чему-то напряженно присматривался. Когда он вернулся к огню, то выглядел огорченным.

— Золотые томагавки, — прошептал он мне на ухо. — Где-то здесь должно быть золото. — В глазах моего товарища появился хищный блеск.

— Возможно, — равнодушно ответил я и обратился к индейцу. — Перед вигвамами стоят тотемы племени Квапну. Хотя я не раз видел священное письмо других племен Маниту, знаки воинов Квапну мне чужды и непонятны. У вашего племени были священные звери, растения или предметы?

Пума пренебрежительно усмехнулся:

— Люди квапну пренебрегали праотцами своих краснокожих братьев, ведущих свой род от низших существ.

— Кто же был предком племени квапну? — Я действительно заинтересовался.

Пума взял пальцами амулет и поднес к моим глазам:

— Бледнолицый лекарь, всмотрись в эти знаки, и прочти то, о чем ты спрашиваешь Черную Пуму.

Я склонился над золотым кружком и несколько минут изучал горельеф. Я был удивлен, увидев на амулете изображение дымящегося костра, совсем такого же, как костры на тотемных столбах.

Я поднял глаза на старика:

— Значит твое племя произошло от очагов с огнем?

Пума покачал головой:

— Бледнолицый Лекарь, ты плохо смотрел. Огня там мало. Ты его почти не увидишь.

— Значит дым? — Спросил я.

— Это ты сказал. От него мы и происходим. Квапну вышли из дыма и в дым обратились.

Тут я понял, что значит название племени и слов, которые часто употреблял старик: квап, квапа, квапну и т. д. Это все значит дым, давший название племени.

Это необыкновенно! — сказал я Бену. — Слово «дым» в этом странном языке звучит очень похоже на греческий «Kapnos»[3].

— Гм… — задумчиво ответил Хидинг, которого обуяла золотая лихорадка. Увидев амулет, он начал составлять план действий, — гм, возможно. Не могу это оценить, не зная греческого. Да мне и плевать.

Индеец крутил в пальцах амулет и загадочно смеялся. Бен потянулся за амулетом, наверное, хотел его взвесить. Старик заметил движение и торопливо отодвинулся.

— Бледнолицым нельзя прикасаться к священному знаку!

— Почему? — иронически усмехаясь спросил Хидинг. — Золото сынов Квапну обожжет белые руки?

— Нельзя оскорблять святой знак Квапну, над которым великий шаман Урус семикратно произнес заклятие.

— А если бы прикоснулся? — раздраженно подразнил его Бен.

— Черную Пуму и Серого Глаза постигло бы большое несчастье. Пуму за то, что позволил прикоснуться, бледнолицого за то, что протянул руку к святыне.

Бен пренебрежительно махнул рукой.

— Бредни, — сказал он по-английски, обращаясь ко мне. — Этот дедок — неисчерпаемая сокровищница диких суеверий и предрассудков.

— Ты очень категоричен, мой дорогой, — сказал я, вспоминая все, что когда-либо слышал об амулетах. — Проблемы амулетов и талисманов интересны и глубоки. Видел уже не раз, как эти невинные, по-детски смешные бляшки и знаки, проявляют свою силу. Иногда они бывают опасны.

Хидинг рассмеялся:

— Вечно тот же неисправимый мистик и любитель чудес. Что может кусок металла или дерева сделать разумному, хладнокровному человеку?

— Да нет, речь о материале, из которого создан амулет либо талисман, о вере в его чудодейственную силу, которая связывает целые племена. Долгие годы, иногда столетия, его полируют людские души своей верой, из тысяч грудей к нему тянутся психические ниточки, наполняя его могучим содержанием. Вот так камушек, ничтожная бляшка, обрывок сукна становится сосудом, собирающим годами накапливающиеся в нем силы, вытянутые из тысячи верящих сердец. Талисман — это колоссального напряжения концентрат неизмеримой энергии потенциальной веры — как аккумулятор духовных токов, который при определенных условиях может начать действовать. Опасно приближаться к нему с грязными руками и нечистыми помыслами. Против святотатца восстают затаившиеся до определенного момента силы и раздавливают его, мстя за пренебрежительное отношение.

Бен с жалостью кивал головой:

— Я не буду спорить о том, что считаю химерами мистически настроенного мозга. Суть в том, что амулет и томагавк из чистого золота, и что в округе есть залежи золота.

— Черная Пума разжигает огонь под вечер? — обратился я к стражу деревни.

В ответ Пума поднялся с камня перед очагом и сказал напевным, немного дрожащим голосом:

— В вигвамах квапну огонь горит днем и ночью. Дымы возносятся над деревней непрерывно.

— Проклятье! — сквозь зубы прошипел Бен. — Это вечный дым. Не будет возможности исследовать территорию.

— Значит, Черня Пума заботится об огнях днем и ночью? — задумчиво спросил я.

— Дым не требует этого от Черной Пумы. Последний воин племени насыщает костры дважды в день: когда солнце встает из-за великой реки и когда оно опускается в темный лес. Вот и пришел вечерний час. Пума идет положить свежих веток кедра, сухих прутьев лещины и выбеленные кости. Потом Пума пойдет положить уставшую голову в вигваме за пределами деревни, живым нельзя спать в месте, принадлежащем мертвым. — Последние слова старик произнес с нажимом, давая нам понять, что на ночлег в деревне мы рассчитывать не можем. Затем он выпрямился и пошел к выходу. Мы последовали его примеру.

Внезапно стемнело. Мы зажгли фонари и, следуя за индейцем, вышли на границу деревни. Здесь Пума с нами коротко попрощался, пожелав опеки Великого Духа и ночного спокойствия, а затем он вошел в ближайшую хижину. Отойдя немного дальше, мы видели на фоне входного проема, освещенного огнем, его черный силуэт, хлопотавший возле костра. Индеец раздувал огонь, подбрасывал дрова. Его тень, отбрасываемая на стены хижины, выглядела дико и таинственно. Я долго молча присматривался, пока Бен не позвал меня ужинать. Он успел разбить палатку и разжечь костер. Вскоре уставшие после знойного дня мы крепко уснули…

Когда я утром проснулся, Бена в палатке уже не было. Я позавтракал и принялся ждать возвращения приятеля.

В каких-то 50 футах от меня дымила всеми своими отверстиями деревня. Сегодня дым казался другим. Если когда мы легли вчера спать, они переплетались беспорядочно, то теперь дым каждой хижины устремлялся ввысь.

Утро выдалось хорошим, воздух был чистым и прозрачным. Серые перья явственно выделялись на фоне голубизны неба. Я приблизился к деревне и задержался неподалеку от кольца хижин. Из одной хижни вышел Черная Пума с охапкой хвороста, пробежал по улице и вошел в соседний дом. Совершал свой утренний обход.

Я начал изучать дым. При рассмотрении сблизка он поражал формой. Казалось бы прямые облачка принимали форму человеческой фигуры. Из каждой хижины выходил индейский воин. Неровные линии пепельного дыма старательно рисовали головы, украшенные веерами перьев, развевающиеся плащи, наброшенные на плечи, копья, дрожащие в руках.

От этих образов веяло фантастической угрозой. Двенадцать туманных созданий, двенадцать человекообразных образов и тринадцатый, нечеловеческий, посредине. Они вырывались из отверстий, росли, а затем истончались в вышине, чтобы затем переплетаться вновь. Вдруг от боков дымных фантомов отделились чудовищные косматые руки, они вытянулись, простерли руки над деревней. Вдруг яростный рывок сотряс туманных существ, над деревней началась боевая пляска. 13 людодымов танцевали, и неистово подпрыгивали.

Увлекшись необычным зрелищем, я не заметил присутствия Хидинга, стоявшего рядом и даже дернувшего меня несколько раз за плечо. Я оторвался от уникального спектакля и задумчиво посмотрел на Бена:

— Ты это видел?

— Видел, видел, конечно. Интересная игра дыма и ветра.

— Ветра? — ужаснулся я. — Но сейчас полный штиль. Посмотри на деревья — ни один листок не шевельнется.

— Ну ладно, ладно. Удивляйся и делай предположения, если есть желание. У меня есть кое-что поважнее. У границы деревни я нашел золотую жилу. По всей видимости, она проходит под деревней.

— И что с того?

— Как это что? Черт побери! Ты свихнулся? Мы останемся здесь и будем разрабатывать залежи.

— Это невозможно. Если жила проходит под деревней.

— Мы перекопаем деревню.

— Исключено. По крайней мере, для меня. Я этого делать не буду.

— С ума сошел? Почему?

— Из-за Пумы и этого места. Обещаю помогать тебе только до линии хижин. Если жила пересекает границу деревни, я умываю руки и отказываюсь от своей доли.

— Как пожелаешь, — сухо сказал Бен. — Выдумал, потерять такой заработок из-за химер.

— Я не могу иначе. — На этом и порешили.

Бен принес из нашего первичного лагеря необходимое оборудование и мы принялись за дело. Золотоносная жила начиналась неподалеку от западной стороны деревни, у пригорка, поросшего кедрами, и тянулась в сторону хижин. Жила была компактной и узкой, она залегала вдоль, а не в ширину. Через две недели наши кирки рубили породу у самой деревни.

Все это время Пума не напоминал о себе, не выходил из деревни, разве что отправлялся по вечерам в свой вигвам с другой стороны деревни. Он очевидно избегал нас. Старик издали следил за нашей работой, с беспокойством наблюдая, как линия рытвин приближается к хижинам.

Наконец наши кирки увязли в глинистой почве одной из хижин на западной стороне деревни. И я сказал Бену, что отныне он будет работать один. Хидинг ругался, но переубедить меня не смог.

На следующий день я уже только из палатки следил за работой моего товарища. Поскольку залежи золота шли за границу деревни, нужно было сделать подкоп, а возможно разрушить часть дома. Хидинг выбрал подкоп.

Кирка только погрузилась в земную насыпь у хижины, когда из-за угла появилась высокая фигура Пумы. Индеец скрестил руки на груди и сказал голосом, клокочущим от гнева:

— Зачем Серый Глаз беспокоит обитель мертвых? Зачем ударами железа разрушает тишину ушедших воинов? Зачем бледнолицые пришли из-за большой соленой реки в страну краснокожих сыновей Маниту? Великий Дух разгневался на своих детей и наслал на их земли бледное и жадное племя, чтобы уничтожать их леса, убивало их зверей, крало их золото. Зло и грех принесли бледнолицые краснокожим, огненная вода отняла у воинов силу предков, иных истребили громовым оружием или превратили в рабов. А женщин соблазнили мишурой и красивыми одеяниями. Проклятие на ваши головы и вечная месть.

Старик поднял руки и протянул их на восток. Хидинг сказал несколько резких слов и продолжил копать, не обращая на индейца внимания. Вскоре Пума опустил руки и шагами немощного старика исчез между хижинами.

Тем временем Бен как раз подрыл уже под стену хижины. Короткий, поблескивающий в свете утра топорик принялся рубить балки основания стены. Я подошел и попытался отговорить его от этой затеи, но Хидинг гневно рявкнул на меня, и сказал, чтобы я хотя бы не мешал. Я отошел.

Среди тишины летнего утра гулко гремел по лесам отзвук ударов топорика и треск дерева.

Вдруг, глядя поверх хижни, я увидел что-то необычное. Пляшущие дымные фигуры прервали свой танец в хороводе. Фантомы вместо того, чтобы взвить в небеса, склонили головы к середине деревни, и выгнулись дымными дугами к дому, где проходили советы племени. 12 худых, чудовищно удлиненных шей вытянулись по направлению к центральной хижине, 12 мощных спин согнулись и собрались вокруг вождя. В середине поднимался сочный молочно-белый клуб дыма, он беспокойно завертелся в своеобразном вихре. Из хаоса плоти высунулись крепко сжатые кулаки и погрозили неизвестно кому. Дрожь внезапного решения сотрясла разгоряченное хаотичное переплетение, и 13 разрозненных фигур сплелись в тугой узел. Он начал вытягиваться и ползти к западному краю деревни. Было что-то жуткое в этом медленном, неумолимом движении серой воронки, приближающейся к хижине, которой угрожал Бен. Я хотел встать и предупредить его, но странное одеревенение сковало мои ноги и парализовало голос.

Тем временем дымный смерч достиг хижины и перебирался через крышу прямо над Хидингом. Тот, казалось, не замечал молочной бури и с энтузиазмом продолжал рубать бревна основания. Пепельная лавина полностью закрыла заднюю стену хижины.

Стук топора прекратился, воцарилось глухое молчание. Преодолев оцепенение, я вскочил и помчался к хижине. Из-под серой дымной массы раздались приглушенные ругательства и крики, а через несколько секунд из клубов дыма выскочил Бен, задыхающийся, с каплями пота на лбу и бешенным огнем в глазах. Я поспешил к нему — подать флягу с водой. Он выпил залпом.

— Проклятый дым, — процедил Бен сквозь зубы.

— Они тебя душили? — спросил я, забирая у него топорик.

— Да где там! ты это хорошо знаешь! Этот дым не душит, можешь дышать в нем как в густом тумане или облаке.

— Почему ты такой красный?

— Попарился, — прошипел он, указывая на следы на руках, груди и лице. — Они не душат, но опаляют.

— Странно, — заметил я. — Когда мы двумя неделями ранее бродили по деревне, я не почувствовал жара.

— Да и я тоже. А вот сегодня…Чертово направление ветра или другое топливо для костров? К черту! У тебя есть масло?

— Неприкосновенный запас в палатке.

— Щедро вотри в кожу, печет дьявольски. Придется отлежаться пару деньков, но потом! — Он погрозил дыму кулаком: — Посмотрим, кто отступит.

Мы пошли в палатку, где Бен осмотрел свои раны. В тот день и несколько следующих Хидинг отдыхал и обливал раны маслом. Я подумал, что этот случай убедит его не копать на территории деревни и мы вернемся в базовый лагерь, но я ошибался. Хидинг хотел любой ценой настоять на своем. Алчность и упрямство поглотили его полностью, и через неделю, не прислушиваясь к моим увещеваниям, Бен с топором и лопатой пошел к хижинам. Лишь только острие коснулось бревен хижины, среди дымов началось нервное движение, они начали сплетаться, явно ориентируясь на строение, которому угрожала опасность. Я пронзительным свистом предупредил Бена. Хидинг пренебрежительно пожал плечами, но когда раскаленный дым лизнул его руку, он отложил топор и отступил. Он еще несколько раз попытался копать в деревне. Но результат всегда бал один и тот же. Дымы защищали священное место.

Мне показалось, что Бен отступился, он перестал копать и даже не приближался к деревне. Лишь крепко сжатые губы выдавали его решимость. Хидинг относился к тем людям, которые легко не сдаются. Сейчас дело было не столько в золоте, сколько в снесении преграды, имевшей для меня мистическое значение, а для него — всего лишь упорной игрой случая. Со временем, возможно, он изменил точку зрения, по иному взглянул на свою битву с дымами, но амбиции не позволяли ему отступить, а поражения только подпитывали упрямство. Бен стал неразговорчивым и мрачным, перестал делиться со мной планами на будущее. Несколько дней он не дразнил противника, избегая контакта с деревней и хижинами. Он вырыл у поврежденной хижины что-то вроде водосборника, и от ручья прокопал к нему канал. Тяжелый труд занял два дня. Но Бен был доволен результатом. Когда он вечером вернулся в палатку, то лучился юмором и потирал руки. Я сделал вид, что не вижу его. Мне надоело упрямство товарища, и я решил работать в других местах, подальше от этой деревни.

В тот вечер после ужина я лег спать, чтобы отдохнуть хорошенько перед намеченным марш-броском. Но уснуть я не смог. Бен сидел у входа в палатку, глядя на деревню. Ночь была лунной, все было видно как днем.

13 четко различающихся дымов неслись в глубокую синь пространства. Бен выбил пепел из трубки в костер и стал бродить по палатке. Вытянув из кучи вещей в углу ведро и баклагу, он пошел к деревне. Заинтересовавшись, что мой приятель намерен делать, я встал с лежанки и выбрался из палатки. Хидинг дошел до искусственного пруда, нагнулся, набрал воду в оба сосуда и пошел между хижин. Его стройная и крепкая фигура чернела длинной тенью на фоне светлого дыма, его шаги, уверенные, мужские, хрустели на гравии. Он поставил ведро на землю и снял кожаный мешок со спины. Бен стал перед входом в хижину, пригнулся, будто изготовившись к прыжку, отвел назад руку с мешком, а затем резко выбросил ее перед собой. Серебряная струя воды блеснула серебряной дугой в лунном свете и исчезла внутри хижины. За ней последовала вторая, третья и следующие. Бен, опустошив мешок, схватил ведро и залил ним другой костер. Затем отбросил пустое ведро и со стремительностью хищника наполнил кожаный мешок в пруду. Через минуту он уже был в третьей хижине и поспешно заливал тлеющий огонь. Гигантская тень, извивающаяся как демон, скользила по деревне, пробегала по тропкам, врывалась в хижины…

После первого удара, когда Бен залил ближайший костер, тихо уносящиеся в небо дымы заколебались, будто шок потряс воинскими уборами из перьев, будто болезненная судорога скрутила дымные фигуры. Когда Хидинг возвращался от пруда с новым запасом воды, дымы стали исчезать. Зелено-серые клубы сжались, уменьшились и втянулись вглубь хижин. Бен это заметил и с триумфальным криком бросился к ближайшему строению. В ту же секунду 13 дымных шей высунулись из входов в хижины, 13 жутких лап вырвались наружу. В мгновение ока деревню окутала непроглядная мгла. Деревня превратилась в клубящийся хаос. Тишину разодрал отчаянный звериный рык, нечеловеческий вопль. Это кричал Бен, он звал на помощь. Я пополз между хижин, вслепую, ориентируясь по направлению, где Бен исчез среди дыма. Я уже подобрался к первой линии их обороны, уже собирался погрузиться в мягкое молочное тело дыма — когда мощный порыв как ураган либо тайфун отбросил меня на несколько метров. Падая, я еще раз услышал этот жуткий вопль, только более тихий, будто утомленный борьбой. Я поднялся и вновь кинулся в направлении, откуда доносился голос Бена. Но снова невидимый циклон с удвоенной энергией свалил меня на землю — железная граница отбивала все попытки пройти. А тем временем у четвертой хижины бурлили взлохмаченные дымные волны, доносился дикий шум тумана, бесновались души безумцев. Среди шипения гаснущих костров, среди шепота извивающихся связок я снова поднялся и попытался прорваться сквозь тьму.

В этот раз я не встретил ни малейшего сопротивления. Все заволакивал дымный туман, за шаг ничего не разглядеть. Я двигался наощупь, весь пропитавшийся гарью и чадом. Несколько раз я рукой нащупал тотемный столб, один раз едва не разбил голову об угол дома. Я не знаю сколько длилось мое путешествие — час, два или дольше. Не ориентируясь в дымной мгле, я наверное обполз деревню несколько раз, возвращаясь время от времени на тоже место. Однажды, проползая мимо одной из хижин, я попал ногой во что-то мягкое. Я пригнулся и нащупал человеческое тело. Страх пронизал меня до костей. Приподнял тело за плечи и, склоняясь под тяжестью, выволок его за пределы круга хижин. Здесь я взглянул на лицо своего товарища. Оно было жутким. Вылезшие из орбит глаза выражали адский испуг, натянутые как струны бедра готовы были лопнуть от усилий, кожа, перенесшая страшную обработку, отделялась от мяса, на шее виднелись темно-синие отпечатки пальцев. Из широко раскрытого рта свесился черный, мясистый, опухший язык…

Я беспомощно оглядывался, не зная как перенести останки в палатку. Тут я вспомнил о старом Пуме, который наверняка спал в своем вигваме. Я оставил труп на траве возле деревьев, и пошел разбудить старика и попросить его о помощи. Я застал вождя в его вигваме спящего глубоким сном. Сначала он не мог понять о чем идет речь, только когда я рассказал старику о событиях заканчивающейся ночи, когда представил ему всю правду о святотатстве Бена, лицо индейца выразило такое безграничное отчаяние, что я невольно отшатнулся от этого пространства страдания и боли. Пума выдавил из груди звук, похожий на жалобы ворона, побежал к деревне. На его помощь рассчитывать не приходилось. Я вернулся к останкам приятеля и с трудом отволок их к подножью ближайшего холма. Тут я выкопал могилу, чтобы при свете дня похоронить своего злосчастного товарища по экспедиции. Рассвет приближался. В лесу уже слышались голоса пробудившихся птиц, закончились ночные полеты нетопырей. Среди перламутровой серости зари стояла глухая и мертвая деревня. Ни один дым не вился над крышами хижин. Через час мстительные клубы исчезли бесследно. Ни один завиток не бродил по оскверненному поселению.

Я опустил останки в могилу. Пусть покоятся в мире. Среди нарастающего шума дня я тяжелым шагом пошел к деревне, хотел попрощаться с Пумой и убраться отсюда подальше. Я приблизился. Из-за тотемного столба выглядывал темный зев входа. Рядом валялись несколько несгоревших поленьев, свежая ветвь лещины и брошенный томагавк. Я нагнулся и сделал несколько шагов внутрь. Вдруг я распрямил согнутую спину, ударившись головой о свисающие ноги. Я поднял взгляд во мрак потолка, чтобы встретиться со взглядом старых, уставших уже от обязанностей глаз висельника..

Перевод с польского Александра Печенкина.

Примечания

1

Йеллоунивсы - желтые парни

2

Скваттеры - нелегальные поселенцы

3

Kapnos - дым по-гречески

Оглавление