«Рассказы. Часть 3»

Рассказы. Часть 3 (fb2) - Рассказы. Часть 3 [компиляция] (пер. Анна Домнина,Игорь Шестак,Сергей Фатеев,Амет Кемалидинов) 998K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Бентли Литтл

Бентли Литтл РАССКАЗЫ Часть 3

Составитель и автор обложки: mikle_69

Округа

The Circle (2002).

ХЕЛЕН

Микроволновка громко шумела и Хелен не сразу заметила, что кто-то пришёл, но когда овсянка наконец разогрелась, она услышала быстрый отрывистый стук в дверь и поторопилась из кухни через гостиную в прихожую. Пока она шла, стук становился всё громче, сильнее и быстрее. Кто бы там ни был снаружи, он отчаянно хотел попасть внутрь. И хотя первым её желанием было распахнуть дверь и позволить незваному гостю укрыться в доме, здравый смысл всё-таки взял верх и она спросила:

— Кто там?

— Пустите! — детский голос. Голос мальчика.

Хелен даже не удивилась. Было в этом стуке что-то такое непринуждённое и неистовое, что выдавало стучащего ребёнка.

— Пустите! — ребёнок казался взволнованным, напуганным и ей тут же представилось, как он пытается убежать от хулиганов или укрыться от побоев отца.

Может быть, он только что вырвался из лап маньяка?

Как тот мальчик, которому удалось на время сбежать от Джеффри Дамера, пока идиоты полицейские не отправили его назад к каннибалу.

Хелен сняла цепочку, отодвинула засов и открыла дверь. Она успела заметить, что он был маленький, на вид лет девять или десять, весь грязный и голый, за исключением повязки на бёдрах. Он быстро проскользнул мимо неё, пересёк гостиную и со всех ног помчался по коридору.

— Эй! — она бросилась было за ним, но пока она бежала по коридору, мальчик успел захлопнуть за собой дверь в ванную и запереть её.

Было в этом что-то пугающее.

Ребёнок не замешкался ни на секунду, он словно знал, куда бежать, будто бы не раз бывал в этом доме. Хелен постучала в дверь.

— Эй, ты там в порядке?

Тишина. Она постучала снова.

— Эй!

Ребёнок не отозвался и она подумала, не позвонить ли 9-1-1 и не вызвать ли полицию. Вдруг с мальчиком случилось что-то плохое? Она успела лишь мельком взглянуть на него и, хотя на первый взгляд он не был ранен, у него могли быть закрытые травмы.

— С тобой всё в порядке?

Ответа не последовало и она подёргала ручку. В её голове проносились беспокойные мысли о том, что он мог потерять сознание или даже умереть. И она прислонилась ухом к двери. Мальчик кряхтел, тужился, а затем послышался характерный отвратительный всплеск воды — мальчик использовал унитаз по его прямому назначению.

Может быть, он болен, страдает расстройством желудка?

Она отошла от двери и размышляла не позвонить ли Тони на сотовый, чтобы тот вернулся домой. Он вышел всего десять минут назад и вряд ли успел добраться до офиса. Кроме того, он мог бы подсказать, что делать.

Дверь вдруг распахнулась, ребёнок в набедренной повязке пулей промчался по коридору. Она не слышала, как открылся замок, она вообще ничего не слышала, но размышлять об этом не было времени и она кинулась вслед за ним по коридору, пробежала через кухню и остановилась возле задней двери. Мальчик быстро пересёк двор и скрылся в гараже, захлопнув за собой дверь.

Да какого чёрта здесь происходит?!

Хелен стояла на крыльце и не знала, что делать: вернуться в ванную и проверить всё ли там в порядке или бежать в гараж за мальчиком и посмотреть всё ли в порядке с ним? Наконец — то она сбросила оцепенение и торопливо пошла по лужайке к гаражу. К её удивлению дверь оказалась закрыта. Она даже не думала, что такое может быть. Дверь была старая, еле держалась на петлях, под облупившейся краской виднелись слои прессованного картона. Она попыталась повернуть ручку, но та не поддалась, подёргала дверь, но она была плотно закрыта. Конечно можно было вернуться в дом поискать ключ от навесного замка на большие гаражные двери, но это отняло бы много времени. Гараж у них был старый, с единственным окном сбоку. Она повернула за угол и прильнула к стеклу, силясь разглядеть хоть что — нибудь за многолетним слоем грязи. Она увидела мальчика рядом с инструментами Тони, газонокосилкой и грудой мебели, которую они летом выставляли на террасу. Он свернулся калачиком на полу, скорчился и, судя по всему, снова тужился. На долю секунды Хелен задумалась, затем оглядела двор и увидела то, что нужно — шлакоблоки, которые Тони вынес туда на прошлой неделе. Они валялись у забора и уже были засыпаны опавшими листьями и покрыты паутиной. Она схватила один из верхних блоков и подпёрла им маленькую гаражную дверь. Она открывалась наружу и если завалить её как следует, мальчик не сможет выйти. Шесть раз она бегала туда и обратно, пока не перетащила все блоки к двери. Напоследок она ещё раз заглянула в окно, мальчик всё ещё корчился и тужился, а затем побежала назад в дом. Она направилась прямиком в ванную и заранее сморщившись, заглянула в унитаз, готовя себя к худшему.

Там она увидела… бриллианты.

Хелен молча уставилась на них. Не просто пара камешков, а целая груда. Посреди чистой воды возвышался холмик из камней, поблёскивающий гранями в желтоватом свете ламп. Было лишь одно объяснение их появлению. Они могли попасть сюда лишь одним путём и, как не пыталась она придумать иную версию, на ум ничего не приходило. Мальчик высрал бриллианты — это единственное возможное объяснение. Она протянула руку и взяла один камень величиной с ноготь на её большом пальце. Она не была ни специалистом по огранке, ни экспертом по драгоценным камням, она даже не отличила бы настоящий бриллиант от фианита, но она приложила камень к зеркалу и прочертила линию, на зеркале осталась длинная царапина. Бриллианты режут стекло. Этого оказалось достаточно, чтобы её убедить. Хелен пошла на кухню, схватила трубку беспроводного телефона и, хотя уже опоздала на работу, не стала звонить в офис, а вместо этого набрала номер мужа и поспешила к задней двери. Он ответил после второго гудка и она быстро рассказала ему о том, что случилось. О том, как грязный полуголый мальчик вломился к ним в парадную дверь, как она впустила его, как он рванул в ванную и заперся изнутри.

— Я слышала, как он сидит на унитазе, — сказала она, — я подумала, что он может быть болен, что у него проблемы с желудком, а потом он выбежал через заднюю дверь и заперся в гараже, — она помедлила, — мальчик какает бриллиантами!

— Стоп-стоп-стоп-стоп-стоп!

Ей так и представилось, как муж закрыл глаза и мотает головой, как он обычно делает, когда раздражён.

— Что ты говоришь?!

— Мальчик какает бриллиантами!

Она понимала, как глупо это звучит. Чёрт, да она сама не могла в это поверить! Но как — то оно было. Это произошло, это действительно случилось и никакой холодный анализ и рациональный подход не могли изменить того факта, что у них в унитазе лежит кучка бриллиантов. Хелен глубоко вздохнула.

— Мальчик садится на унитаз, из него выходят бриллианты. Большие, идеальной огранки. Они прямо сейчас лежат в унитазе в гостевой ванной, а сам он в гараже, поэтому я тебе и звоню. Что мне делать?

— Послушай, Хел, у меня сегодня вечером встреча с Финчером, — он вдруг понизил голос до шёпота и она поняла, что к нему зашёл босс, — мне действительно нужно приехать домой? Бросить всё и приехать прямо сейчас?

— Тони!

— Позвони в службу опеки или ещё куда — нибудь, поищи номер в справочнике, пусть они позаботятся о мальчике. Или сходи к соседям напротив, разбуди Джилла Морроту, если тебе так страшно, он днём всегда дома, он тебе поможет.

— Да ничего мне не страшно! Я же говорю, мальчик выкакал бриллианты. Сел на унитаз, сходил по — большому и бриллианты буквально вылезли у него из задницы.

— Хел…

— Я не шучу, — она стала говорить тише, хотя поблизости не было никого, кто бы мог её услышать, — Тони, мы богаты! Я заперла его в гараже.

— Заперла?

— На время, пока мы не решим, что делать дальше.

— Но это же похищение.

Она стояла возле гаража и носком туфли проверяла не сдвинулись ли блоки. К счастью, они не сдвинулись.

— Он там. Он сам туда зашёл и даже не пытался выйти.

— Но если он захочет выйти, он ведь не сможет? Ты ведь удерживаешь его против воли.

— Именно поэтому я тебе и звоню, — на другом конце провода послышался вздох, похожий на помехи на линии.

— Позвони кому — нибудь другому. В городские службы, в окружные, в государственные. Где — то должен быть департамент, отвечающий за сбежавших и беспризорных несовершеннолетних. Пусть они заберут ребёнка. Эти твои бриллианты… — он снова вздохнул и она поняла, что он так ей и не поверил. — Пока. Делай с ними, что хочешь. Я посмотрю, когда вернусь домой.

— Ну и хорошо, пока! — она сбросила вызов, не дожидаясь ответа и несколько секунд тупо смотрела на обшарпанную дверь.

Значит, он ей так и не поверил…

Но тогда, что он подумал?

Единственная альтернатива — это то, что она врёт или свихнулась. Она даже думать об этом не хотела. И без того весь привычный мир полетел ко всем чертям. Не хватало думать будто Тони, с которым она на протяжении последних пятнадцати лет делилась самым сокровенным, с которым они ещё этим утром занялись страстной любовью, не вставая с постели, так быстро поверил, что она лишилась рассудка? Она ходила взад — вперёд возле гаража, пытаясь сосредоточиться на бриллиантах. Наверняка они стоят целое состояние — тысячу долларов, сотни тысяч, может даже миллионы! Но смогут ли они придумать разумное объяснение появлению камней? Придётся ли им перед кем — то отчитываться? Этого она не знала. Она видела такое только по телевизору, в кино. Ювелиры, которым они будут сбывать эти камни, может быть и не станут задавать вопросов, но вот налоговая… налоговая точно заинтересуется. На этот случай им нужно придумать, как объяснить своё внезапно увеличившееся состояние. Всё это было слишком сложно. И Хелен снова заглянула в грязное окно гаража.

Мальчик, скорчившись, лежал на полу и снова испражнялся, на этот раз рубинами. Даже в тускло освещённом гараже было видно, как переливаются красным их грани. И Хелен не понимала, как вообще такое физически возможно. Это было невозможно. Она это знала, но продолжала наблюдать за тем, как рубины сыплются на цементный пол.

Один, другой, третий…

Может быть, это чудо?

Они с Тони были не особенно религиозные и она не из тех, кто верит во всякую сверхъестественную чепуху, но тому, что происходило на её глазах, было невозможно найти разумное объяснение. Она поймала себя на мысли, что быть может это их награда, дар, ниспосланный свыше?

В гараже мальчик снова скривился. Из щели между ягодиц появился очередной рубин.

Тони позвонил после своего совещания, которое закончилось около полудня. И Хелен слукавила, сказав, что вызвала социальную службу и службу опеки и теперь как раз общается с соцработником. На самом деле она по — прежнему караулила гараж, чтобы мальчишка не сбежал, а он спал, свернувшись калачиком возле ящиков с виниловыми пластинками Тони. К этому времени вдобавок к рубинам и бриллиантам на свет появились несколько изумрудов и пара других драгоценных камней, которые Хелен не смогла опознать. Она вынесла во двор складной стульчик, свежую газету, бутылку с водой и пакет картофельных чипсов. Неизвестно, как долго ей придётся проторчать возле гаража, так пусть она хотя бы проведёт это время с комфортом. Поскольку у неё было достаточно времени для размышлений, она снова задалась вопросом: откуда взялся этот мальчик? Разумеется, никакая он не божественная награда. У них в руках оказался природный феномен. Если они проявят должный ум и смекалку, мальчик сделает их богачами.

Но где он был раньше?

Эта мысль не давала ей покоя.

С кем он жил?

Что если эти люди ищут его и хотят вернуть его назад?

Она представила группу мафиози в деловых костюмах во главе с Джо Флинном или Сесаром Ромеро, как в старых диснеевских фильмах.

Тони вышел с работы пораньше и в четвёртом часу был уже дома как раз, когда Хелен отлучилась ненадолго в туалет. Она решила не трогать унитаз с бриллиантами в ванной в конце коридора и воспользовалась унитазом в другой ванной, возле большой спальни. Услышав неуверенное:

— Хелен…

Она быстро оправилась и вышла в гостиную, где встретилась с мужем.

— Ну что, всё в порядке? — спросил он, как только увидел её, — ребёнка забрали?

— Если честно, он всё ещё в гараже, — ответила она.

— Что?

— И теперь у нас есть изумруды, рубины, ещё, кажется, сапфиры и топазы, я сверялась с картинками из энциклопедии, но наверняка сказать не могу.

— Ты что, никуда не звонила? Он до сих пор заперт в этом грёбаном гараже?

Хелен ни разу не видела его таким злым и на секунду ей показалось, что он вот — вот её ударит, но вместо этого он звонко ударил себя ладонью по лбу и запустил пальцы в волосы с такой силой, что брови у него поползли вверх.

— Да что с тобой такое?!

— Иди сюда, — она повела его по коридору в ванную и показала кучку бриллиантов в унитазе.

Он неуверенно протянул руку, взял несколько камешков и поднёс к свету.

— Боже…

— А я тебе говорила! — она улыбнулась, не в состоянии скрыть волнение, — мы богаты.

Тони затряс головой, осторожно положил бриллианты на столик рядом с лаком для волос.

— Но это всё равно не повод держать бедного мальчика в гараже. Он же ведь не бешеная собака.

— Нет. Он какой — то дикий, он…

— Я пойду и выпущу его.

Тони направился к выходу через кухню, на ходу развязав галстук и бросив его на обеденный стол. Хелен последовала за ним со смешанным чувством стыда, смущения и чего — то ещё…

Страха, может быть?

Хотя причины для страха не было. Она стояла на газоне и смотрела как Тони разгребает баррикаду возле двери. Она не помогала ему, но и не мешала.

— Эй! — окликнул Тони, — ты там в порядке?

Но ответа не последовало. Он осторожно приоткрыл дверь и мальчик выскочил наружу.

— Держи его! — инстинктивно выкрикнула Хелен и Тони машинально попытался это сделать, но грязный мальчик в набедренной повязке проскочил между его рук, пролетел мимо лимонного дерева и скрылся в кустах олеандра, за которыми скрывался забор из сетки — рабицы, отделявший их участок от участка соседки.

Тони подошёл к кустам, осторожно раздвинул руками ветки, но ребёнка там, судя по всему, уже не было. Он прошёлся вдоль всего забора, проверил все кусты, но мальчик словно растворился в воздухе.

— Думаешь, он побежал к соседям? — спросила Хелен.

— Да я понятия не имею, как это возможно? В заборе нет ни щелей, ни дырок. Он просто не смог бы попасть на ту сторону. Может быть, где — то есть дырка, а я просто её не заметил?

— И что нам теперь делать? Всё ещё считаешь, что надо куда — то звонить?

На мгновение Тони задумался, а потом покачал головой. Было видно, что это решение далось ему нелегко и что ему не по себе.

— Раз уж ты продержала его весь день взаперти в нашем гараже, — начал он, — я как — то не горю желанием рассказывать, что мы имеем к нему какое — то отношение. Теперь это не наша проблема.

— И теперь мы богаты! — улыбнулась Хелен.

Она вошла в гараж, чтобы подобрать рубины, изумруды и другие камни… Они ещё никому не рассказывали о драгоценностях, они даже не подумали узнать, сколько стоят драгоценные камни на современном рынке. Однако, они уже взвесили свои трофеи, рассортировали все камни по видам, сложили их в отдельные пакетики и на весах в ванной прикинули сколько у них теперь добра. Хелен решила бросить работу и не работать больше никогда в своей жизни. Сегодня она пропустила день, никого не предупредив. Из офиса даже не удосужились ей позвонить и поэтому она решила, что просто больше там никогда не появится. Рассчитаться они могут и чеком. Пускай вышлют его по почте. Тони был настроен менее оптимистично.

— Камни же могут быть поддельными, — объяснил он, — или крадеными.

Он собирался завтра выйти на работу, как обычно. Было уже поздно, они засиделись дольше, чем собирались, обсуждая произошедшее, споря о будущем. Но в итоге так и не пришли ни к чему определённому. Слишком уставшая, чтобы как обычно перед сном принять душ, Хелен переоделась в ночную рубашку.

— Как ты думаешь, а куда он пошёл? — спросила она.

Она подошла к окну, приблизилась лицом к стеклу, приложив ладони ребром по обе стороны головы, чтобы отражение горящей в спальне лампы не мешало. Сначала она видела лишь абсолютную черноту, но по мере того, как её глаза привыкли к темноте, она постепенно разглядела лимонное дерево, навес, олеандры и… мальчика.

Он сидел на корточках в кустах, в упор глядел на дом, на неё и его глаза горели. Она едва не подпрыгнула, сердце бешено колотилось в груди, по спине пробежали мурашки и, сама не понимая почему так испугалась, она подумала:

«Господи, и зачем я только выглянула в окно?!»

Она продолжала смотреть, не мигая, и она подумала, что, наверное, он снова испражняется. То, что днём казалось чудом, теперь приобрело мрачный, пугающий оттенок.

Почему он вернулся?

Почему не ушёл подобру — поздорову?

Чего ему надо?

— Что такое? — спросил Тони лёжа в постели.

Она боялась отойти от окна, боялась потерять его из виду.

— Он там, мальчик, сидит в олеандре и пялится на меня. Я его вижу.

Тони вылез из кровати и бросился к окну, но за те несколько секунд, которые ему понадобились, чтобы преодолеть это расстояние, мальчик успел отвести взгляд, посмотреть куда — то вправо, а затем он просто исчез. Она вглядывалась в то место, где он только что был, смотрела налево, направо, но его нигде не было. На улице было темно и мальчик мог просто спрятаться в тени или скрыться из её поля зрения, но почему — то ей казалось, что дело не в этом. И тут раздался бешеный стук в дверь.

— Не впускай его! — крикнула она Тони.

Она оттолкнула его от себя к двери спальни и он побежал, подгоняемый её взволнованными криками.

— Проверь, всё ли заперто. Убедись, что он не сможет попасть внутрь!

Она не знала, что с ней происходит. Почему она так испугалась этого ребёнка, но она была из тех, кто всегда доверяет своим инстинктам. К тому же некогда было думать над своей реакцией. Она отпрянула от окна и внешний мир преобразился в её собственном отражении в чёрном зеркале, напуганной и похожей на призрак.

Стук в переднюю дверь прекратился.

Она затаила дыхание, вслушиваясь в тишину, нарушаемую лишь биением её собственного сердца, и хотелось заорать, чтобы Тони не открывал двери ни при каких обстоятельствах, даже чуточку, чтобы выглянуть на улицу, но она боялась кричать.

А вдруг он уже открыл?

Что, если мальчик уже в доме?

А что, собственно, такого?

Утром он уже был здесь. Единственное, что он сделал, оставил им столько бриллиантов, что они могут не работать до конца своих дней. Конечно, это было до того, как она заперла его в душном гараже на весь день без еды и воды.

— Пустите! — она подпрыгнула от неожиданности.

Голос был звонким и раздавался совсем рядом и, посмотрев в окно, она увидела за стеклом перепачканное грязью лицо мальчика. Она стала медленно отступать к кровати, боясь отвести взгляд.

— Пустите… — повторил мальчик, на этот раз коварным шёпотом, который никак нельзя было услышать через стекло.

— Нет! — воскликнула она.

— Пустите! — он повторял лишь одно слово. Это было единственное слово, которое Хелен услышала от него. В голове у неё промелькнула мысль о вампирах, ведьмах и другой нечисти, которые не могут войти в дом и причинить вред до тех пор, пока хозяин не позволит это.

Боже, хоть бы и с этим мальчиком это сработало.

На заднем дворе зажёгся фонарь, осветил лужайку и внутренний дворик перед гаражом.

Тони. Он на кухне.

— Не выходи из дома! — закричала она, — не выходи на улицу, не выходи! — ответа не было, но звука открываемой двери тоже не последовало и она предположила, что он её услышал.

В неярком свете фонаря мальчика было видно гораздо лучше. Он отошёл от окон и снова опустился на корточки с неизвестной целью. Он закричал от боли. Похоже, из него выходило что — то большое. И прямо на глазах у Хелен на землю упало что — то наподобие большого чёрного шара. Он откатился на несколько дюймов, после чего остановился. Форма была не идеально круглой.

Мальчик пошарил рукой, схватил это и поднял за… волосы.

Хелен тут же зажала рукой рот и стала пятиться назад, ноги заплетались так, что она едва не упала. Мальчик только что выдавил из себя человеческую голову. Она не успела рассмотреть её, но заметила, что голова была женская. Это точно. И, о Боже, он что, тащит голову к окну, чтобы она рассмотрела получше?

— Пустите… — произнесли губы ребёнка, но либо он говорил беззвучно, либо она не слышала.

Он держал голову высоко на вытянутой руке, словно фонарь, и когда он вышел на свет, Хелен увидела собственное лицо. Широко раскрытые глаза и отвисшая от удивления челюсть. Вне всяких сомнений, она сейчас выглядела именно так. Мальчик швырнул голову в окно и Хелен взвизгнула от испуга, кинулась к двери спальни. Она услышала удар в стекло, приглушённый стук, а вслед за ним отвратительный скрип, будто по стеклу провели резиновым скребком. Это голова медленно сползает вниз. Она обернулась, чтобы посмотреть, но единственное, что она видела, мальчик, который держит в руке голову, её голову, за волосы и замахивается, чтобы бросить её ещё раз.

— Пустите… — беззвучно шевелились его губы.

Она выбежала в тёмный коридор и тут же остановилась. А где Тони? Его нет слишком долго. В доме полнейшая тишина. Она не слышала его голоса, не слышала шагов и скрипа пола.

Может быть, он в ловушке или даже мёртв?

Может быть, этих мальчиков целая армия и все, как один?

Может быть, тот первый, вернулся вместе с друзьями, чтобы отомстить?

За её спиной в спальне голова, её голова, снова ударилась в стекло. Хелен издала истошный утробный крик, полный ужаса и отчаяния, и к ней в коридор тут же прибежал Тони. Он был на кухне. Она бросилась ему на шею и крепко сжала в объятиях.

— Слава Богу… — всхлипнула она, — слава Богу.

— Я всё видел из окна кухни, — сказал Тони дрожащим голосом.

— Он… он высрал голову! — воскликнула Хелен, — мою голову! Теперь он швыряется этой головой в окно спальни и всё пытается пролезть в дом, — она заглянула мужу в глаза, — зачем он это делает? Что он, чёрт знает такое?

— Я не знаю, — признался Тони.

Позади в спальне голова ударилась о стекло.

— Не дай ему войти! — повторяла Хелен, крепко вцепившись в Тони, — делай, что хочешь, но не дай ему проникнуть в дом!

— Я его не впущу.

— Давай вызовем полицию, — предложила она, — я им всё расскажу, я покажу им бриллианты, рубины и… и всё! — она моргнула и замолчала.

Бриллианты, рубины, изумруды, сапфиры, топазы… Все они спрятаны у них в доме, расфасованы по целлофановым пакетикам, но не изменились ли они? Мальчик изменился с наступлением ночи, превратился во что — то страшное. Может быть, с камнями произошло то же самое? Вдруг на их месте теперь лежат глаза, зубы, пальцы? Почему — то эта мысль вовсе не показалась ей бредовой. Вытерев слезы, она глубоко прерывисто вздохнула и отпрянула к Тони, схватила его за руку и потащила в комнату. Она была готова увидеть всё что угодно, но бриллианты по — прежнему оставались бриллиантами, рубины — рубинами, всё было в порядке.

Стук прекратился.

Либо мальчик сумел разбить окно, либо он сменил тактику и решил попытаться попасть в дом другим путём. Она знала, что мальчик просто так не отступит, он может действовать иначе, но конечная цель останется той же, какой бы ни была эта цель.

Тони схватил трубку, чтобы набрать 9-1-1, но внезапно со всех сторон раздался шум, похожий на тихий бумажный шорох. Трубка выпала у него из рук, он выбежал в коридор, но шум был и там, такой же и в гостиной.

— Сюда! — сказал он и побежал на кухню.

За окном они увидели насекомых. Их были сотни, тысячи. Они роились над травой, по всему дворику, вокруг дома, ползали по стенам, постепенно застилали окна. Даже сверху, с крыши, доносился этот шорох и Хелен уже открыла рот, чтобы спросить, что это за странный звук, но наконец до неё дошло, что происходит. Насекомые пытались прогрызть себе путь внутрь.

— Твою мать! — Тони показал за окно.

За окном был мальчик. Он сидел на корточках и тужился и на этот раз из щели между его ягодиц вылетал рой маленьких чёрных жучков с большими клешнями. Они разлетались невероятно быстро и тут же появлялись новые непрерывным потоком. Вот откуда взялись насекомые, облепившие дом. Даже мальчика видно было с трудом сквозь эту живую завесу, ползущую по стеклу. Хелен снова заплакала.

Ну зачем только она открыла утром эту злосчастную дверь?

Зачем впустила мальчика в их дом?

Если бы она проигнорировала его, он ушёл бы к кому — нибудь другому и сейчас вместо того, чтобы бороться за жизнь, они с Тони спокойно спали в своей постели, как все соседи.

Соседи!

Если насекомые облепили весь дом, кто — нибудь должен заметить неладное.

Может быть, соседи попытаются им помочь?

Может быть, они позвонят в полицию?

Правда, на улице уже ночь и шансов, что кому — нибудь в столь поздний час не спится и захочется выглянуть из окна, чертовски мало.

Разве что Джилл.

Он работает по вечерам. Может быть, по дороге домой он увидит, что происходит и позовёт подмогу? Стараясь держаться подальше от чернеющих окон, Тони попытался набрать 9-1-1 с кухонного телефона, но по выражению недоумения на его хмуром лице Хелен поняла, что ничего из этого не вышло. Должно быть, жуки перегрызли провода. Он выругался и бросил трубку.

— Где твой мобильный? — крикнула она.

— В машине. Чёрт! Вот чёрт!

Хелен глубоко вздохнула, пытаясь подавить всхлипывания.

— Что же нам теперь делать?

— Понятия не имею.

Тони достал из верхнего ящика два больших ножа и передал один из них Хелен.

— Пойдём в прихожую. Если получится, попробуем убежать, если нет — попробуем спрятаться в маленькой ванной. Окон там нет, думаю, это самое безопасное место в доме.

Громкий скрежет заглушил гул насекомых, вернее, скрежет раздался одновременно сразу в нескольких местах. Стекла в окнах задрожали, сотни чёрных жучков заполнили раковину, поползли по столешнице, по полу. Хелен успела заметить, что трещины на стеклах были идеально ровными. Жуки облепили столик неотвратимой чёрной волной. Они поползли вверх по стенам, потолку. Левой рукой она крепко вцепилась в Тони, а правой в рукоятку ножа, готовясь защититься от атак. Она так внимательно следила за полчищем насекомых на полу, что не заметила угрозы сверху. Когда Тони сильнее сжал её руку и взметнул нож вверх, она увидела, что жуки уже у них над головой и ползут к дверному проёму. Один из них упал на рукоятку её ножа, яростно щёлкая хелицерами, но боль пришла неожиданно и с другой стороны. Снизу у жука торчал маленький острый бриллиант, он проколол кожу и врезался в плоть.

Так вот значит как они разрезали стекло!

Сверху посыпались ещё жуки. Они падали ей на руки, на плечи, на голову. Она попыталась стряхнуть их, попыталась оторвать одного от своей ладони, но бриллиант вошёл глубоко под кожу и вдруг отвалился. Под кожей остался крохотный бриллиант и за ним последовали другие, непрерывным потоком. Крича, дёргая плечами, дико размахивая ножом, Хелен отчаянно пыталась избавиться от насекомых. Рядом с ней Тони делал то же самое. Жуки впивались в плечи, ползли вниз по рукам и вверх к голове, всю её кожу пронзали болезненные уколы, бриллианты исчезали внутри неё, разрезали её одежду. Нескольких насекомых ей удалось скрести ножом со своей левой руки. Бриллианты оставались под кожей и на место старых жучков тут же опускались новые. Силы покидали её и тут вошёл мальчик. Насекомые пробили дверь и часть стены и он вошёл через неровную дыру в стене. Набедренная повязка развевалась, а его грязная кожа на фоне жуков казалась ослепительной яркой. В руке у него ничего не было, никаких голов. Слава Богу! А на лице застыло выражение абсолютной умиротворённости, полная противоположность утреннему дикому возбуждению. Глаза его по — прежнему устрашающе горели и в его медленном плавном появлении было что — то неестественное. Тучи насекомых перед ним рассеялись, освобождая ему путь и даже на потолке, над его головой, появилась пустая дорожка. Хелен всхлипывала. Она плакала скорее не от боли, а от чувства абсолютного поражения, которое, казалось, вытеснило все другие эмоции. Она закрыла глаза и насекомые исчезли. Она мгновенно почувствовала их отсутствие. Не было больше никакой угрозы, никакого движения вокруг, они словно просто исчезли в один миг. Она открыла глаза, они были закрыты всего пару секунд, и увидела чистую кухню. Хотя следы вторжения всё ещё оставались: проеденные стены, дверь, царапины и укусы на ней и на Тони. Это не было галлюцинацией или обманом зрения. Насекомые побывали здесь, но она понятия не имела, куда они делись.

— Чего ты хочешь?! — крикнула Хелен.

Ребёнок улыбнулся и она подумала, что в жизни не видела ничего страшнее этой улыбки. Он медленно опустился на корточки, приподнял повязку и приготовился снова опорожнить кишечник.

— Нет! — заорал Тони в ужасе.

Они оба понятия не имели, что сейчас произойдёт, но оба знали, что это конец, торжественный финал, кульминация цепочки событий, которая началась этим утром, когда Хелен впустила взволнованного ребёнка в дом. Мальчик скорчил гримасу, его лицо покраснело, вены на шее вздулись и между его ягодиц возникла… красная роза. Она была совершенно чистая. Ни один лепесток не помят, ни один листок не оторвался, хотя Хелен не понимала, как такое вообще возможно. Цветок был цвета бургундского вина, с единственным белым пятнышком на верхнем лепестке и она тут же его узнала. Розы этой редкой расцветки росли у её соседки в саду. Хелен видела их прошлой весной, когда они подравнивали свои олеандры. Она протянула руку и садовыми ножницами срезала розу. Ей показалось, что эта роза будет прекрасно смотреться в центре стола вечером, когда они будут ужинать с Финчером и его женой, но поставив её в вазу, она заметила, что среди лепестков копошатся сотни микроскопических жучков и выбросила её в мусорку. Быть не может, чтобы между этими двумя событиями была связь! Однако, она понимала, что связь эта есть. Мальчик взял розу двумя пальцами и пафосным жестом, который не вязался ни с его возрастом, ни с обстановкой, протянул цветок ей.

«Может быть, это конец? — подумалось ей. — Может быть, теперь всё закончится?»

Она взглянула на Тони, тот едва заметно кивнул. Морщась, пытаясь преодолеть отвращение, она протянула руку и приняла розу. Шип кольнул ей палец и в том месте, куда капнула её кровь, роза завяла и почернела. Она заглянула в середину цветка и увидела внутри множество крохотных насекомых. Прищурившись, она поняла, что это были точные копии жуков, которые атаковали их с Тони. Мальчик пустился в пляс.

— Пустите! Пустите! — кричал или пел он, но теперь это была уже не просьба и не требование, это было ликование, торжественный клич. Они пустили меня! Вот, что он имел в виду, хотя произносил вслух лишь одно слово.

— Пустите! — говорил он, пел, танцевал. Внезапно ребёнок прекратил танцевать и сложился пополам от боли. Сильнейший спазм скрутил его и он повалился на пол, его словно кто — то ударил молотом и, хотя Хелен понимала, что это невозможно, за последний день произошло слишком много невозможного, но это было правдой.

«Да!» — обрадовалась она.

Она надеялась, что этот невидимый молот выбьет из него дух. С каждым новым спазмом ребёнок становился меньше. Он не уменьшился и не съёжился, он просто всё меньше и меньше походил на человека. Его ноги становились всё тоньше, руки укорачивались, мышцы усыхали, черты лица смазывались. Он пополз к дыре в стене, которая зияла на месте двери и через которую он попал в дом, всё ещё корчась от боли, применяемой невидимой силой. И к тому времени как он дополз до выхода, на его лице уже нельзя было различить ни носа, ни рта, ни глаз, он больше напоминал кусок пластилина, из которого слепили подобие человека и облачили в кусок грязной тряпки. Он вышел из дома и пропал. И Хелен с благодарным облегчением отшвырнула розу в сторону, упала в объятия мужа. Тони был измучен, весь в крови, но руки у него были сильные, они не подвели. Оба смотрели на дыру в стене, ожидая, что теперь появится там, если, конечно, появится. Спустя несколько минут, в течение которых с улицы не было слышно ни звука, Тони, крепко держа Хелен, выглянул через дыру на улицу и оглядел задний двор.

Пусто.

Ни мальчика, ни головы, ни жуков, ничего.

Всё закончилось.

Они не знали, что случилось, не знали, как и почему это прекратилось, но оба были благодарны, что всё кончилось и прижимались друг к другу.

Они обошли дом, чтобы убедиться, что не найдут ничего необычного, но их ожидания не оправдались. В комнате на столе Тони лежали нетронутые пакетики с драгоценными камнями, они не исчезли, не превратились в дерьмо, они остались такими же бриллиантами, рубинами, изумрудами, сапфирами, топазами. Хелен даже отказалась прикасаться к ним, она развернулась и вышла в коридор.

— Убери их, — сказала она, — выкинь.

Тони устало кивнул. Они оба не знали, что ещё ожидать. Было уже поздно, они смертельно устали, а ещё нужно было прибраться и обработать раны, прежде чем ложиться спать, но вместо этого они несколько минут стояли в коридоре, прислонившись к стене. Вскоре Хелен почувствовала знакомое потягивание внизу живота, не самый приятный, но очень знакомый позыв. Опустив глаза, она увидела как поблёскивают бриллианты в окровавленных ранах на её руках. Стоявший рядом с ней Тони беспокойно заёрзал, скрестив ноги и слегка согнулся. Она посмотрела на него.

— Мне нужно в туалет, — признался Тони, — но я боюсь.

— Я тоже, — Хелен почувствовала что — то твёрдое в прямой кишке и гадала, что же там и что выйдет из неё.

— Но рано или поздно нам придётся.

Ванная была напротив. Внутри горел свет, но атмосфера от этого не становилась менее зловещей. И она подумала, что никогда не сможет стереть из памяти картину: пирамидка из бриллиантов посреди чистой воды.

— Я пойду первая, — сказала Хелен.

Она подошла к ванной, сделала шаг внутрь. Поглядев на унитаз, она вздрогнула и оглянулась на Тони.

— Пожелай мне удачи, — сказала она ему.

— Удачи, — мягко проговорил Тони.

Она закрыла за собой дверь.

ФРЭНК

— На вкус она как мёд.

— Да не-е-е…

— Но тут так написано:

«Его язык скользнул в её влажную щель и он пил восхитительный нектар, сладкий мёд её любви».

Чейз покачал головой.

— Мой брат сам это делал. Он говорит, что на вкус будто бы потная подмышка.

Джонни и Фрэнк переглянулись.

— Фу! — выдохнули они одновременно.

— Вы, парни, прямо как детский сад, — Чейз выхватил из рук Фрэнка книгу и бросил её в шкаф к остальным, а сверху завалил кучей грязного белья.

Фрэнк поднял с пола банку колы, допил и швырнул пустую банку в мусорное ведро, но промазал. Поэтому он любил тусоваться с Чейзом. Его родителей вечно не было дома, можно делать всё, что хочешь: хочешь — читай порно — книжки, хочешь — сиди в чате в интернете, разыгрывай людей по телефону. У него или у Джонни дома такой фокус не пройдёт. Мама Джонни не работает и постоянно торчит дома. Его же мама работает и приходит только вечером, но вот отец работает в ночную смену и днём он всегда дома, а это хуже всего. А вот у Чейза… У Чейза с этим проблем нет. Они всегда предоставлены сами себе и любят притворяться, будто бы они уже не дети, а студенты колледжа, соседи по общежитию, взрослые парни, которые зависают на своей территории.

— А с чего бы это нам верить твоему брату? — спросил Джонни, — может быть, он врёт? А в книжке пишут правду.

— Потому что я его знаю, потому что однажды я сам застукал его с девчонкой у него в комнате, когда родителей не было дома и потому что он, в отличие от вас, двух «ботанов», не просто болтает, он это делает.

— Двух «ботанов»? — улыбаясь переспросил Фрэнк.

— Ага! — подхватил Джонни, — ты ходишь в школу, дрыхнешь и тусуешься с нами и что — то я не замечал, что у тебя полно свободного времени.

— Ладно — ладно, трёх «ботанов», — сдался Чейз.

Допив колу, он подбросил банку и, изображая каратиста, пнул её через всю комнату. Банка ударилась об угол стола и упала на ковёр. Он посмотрел на Фрэнка, затем перевёл взгляд на Джонни.

— А знаете, мы ведь можем это исправить.

— Что исправить?

— Брат трещал по телефону, а я подслушал. Они с Полом сегодня ночью пойдут к «святилищу». Они хотят попробовать использовать его.

«Святилище»…

Фрэнк взглянул на Джонни, но тут же отвёл взгляд. Никто из них ни разу не видел «святилище», но все они о нём знали, ведь они уже учились в средней школе. Оно было на заднем дворе возле дома той профессорши, соседки Джонни, и ходили слухи будто бы она ведьма. У людей были причины так думать. Дом у неё выглядел так, будто был давно заброшен, что странно для дамы такой профессии, а ещё она была ужасно толстая. Её почти никто никогда не видел, а если видели, то урывками, лишь когда она садилась в машину или выходила из неё. Она преподавала историю древних религий или что — то тому подобное в младшем колледже и говорят, она поставила это «святилище», чтобы молиться своим богам. Керри Армстронг, которая перешла в пятый класс, раньше жила с ней по соседству и однажды даже сбегала к ней на задний двор на спор. Она утверждала, что «святилище» исполняет желания. Если правильно загадать желание и произнести правильные слова, оно даст тебе то, что захочешь. Многие дети не один год обсуждали возможность использования «святилища», но насколько он знал, никто так и не осмелился это сделать.

— А что они хотят попросить? — спросил Джонни.

— Они денег хотят. Чес всё мечтает об этом старом «Dodge Charger». Говорит, что они с Полом его отремонтируют. Они прочитали о нём в рестайлинге и даже специально ходили посмотреть. Стоит две штуки и раздолбан в хлам, так что понадобится ещё штука, чтобы привести его в порядок. Короче, они хотят попросить три тысячи.

Фрэнк присвистнул.

— Ну да, сам знаю, у них ничего не выйдет. Неа, — Чейз плюхнулся на диван, — как думаете, эта старая корова и впрямь ведьма?

— Ведьм ведь не существует.

— Да я знаю, знаю, братан. В смысле она реально думает будто бы она ведьма. Понятно же, что нет у неё никакой магической силы, иначе она не была бы такой жирной и не жила бы в таком бардаке. Но если она считает себя ведьмой, она, наверное, знает всякие там заклинания, варит зелье, всё такое. Пусть даже они не работают. Это как бы часть её религии или что там у неё такое, — он заговорщицки наклонился вперёд, — а что, если она на этом алтаре кошек и собак режет?

— Или детей, — озвучил Джонни их общую мысль.

— Или детей… — зловеще повторил Чейз.

Они на секунду задумались.

— Ну и каков наш план? — оживлённо осведомился Джонни.

Они с Фрэнком оба знали, что у Чейза есть план. Он никогда не предлагал никаких идей, не имея в голове детальной схемы и они знали, что ему будет мало просто проследить за братом и его друзьями. Фрэнк изобразил будто бы ему тоже интересно.

— Ну, да-да-да-да-да-да. Каков план?

Чейз расплылся в улыбке.

— Мы проследим за ними, посмотрим, что будет. Получат ли они деньги. Если да, то закажем у «святилища» горячих тёлочек!

— Но ты же сам говорил, что ничего не выйдет.

— Да наверняка так и будет и тогда мы просто забросаем их камнями, напугаем их. Они от страха в штаны наложат. А вот если сработает… — он картинно поднял брови.

— Ну, насчёт… — Джонни помедлил, — это «святилище». Как оно вообще работает? Нужно что, помолиться? Произнести что — то? Или вообще что?

— Да я сам не знаю, — признался Чейз.

Фрэнку эта идея совсем не понравилась. Он не верил в магию, сверхъестественные силы, но всё же…

— А что это если как с кроличьей лапкой? Она даст тебе то, что ты хочешь, но так, что ты об этом пожалеешь. Ну, например, твой брат попросит денег и тогда ваши родители погибнут в автокатастрофе и он получит наследство, или ты попросишь девочку, а она окажется мёртвая, ну, или что — то в этом роде.

— Я попрошу? Ты хотел сказать — мы попросим?

— Да это же без разницы, — очевидно Чейз о таком варианте не думал.

Но хотя Фрэнк пытался напугать друга, чтобы тот передумал и отказался от этой затеи, по выражению его лица было ясно, что он не станет долго заморачиваться и в итоге просто вернётся к первоначальному плану. Поскольку Чейз не знал, когда именно его брат собирается идти к «святилищу», а знал лишь, что он хочет сделать это, как можно позже ночью, Чейз предложил всем встретиться ровно в девять у него во дворе возле забора, где они постоянно собирались. Фрэнк переминался с ноги на ногу, смотрел в пол, избегая взгляда Чейза.

— Но я вряд ли смогу, — сказал он, — если не приду к девяти, идите без меня.

— Что это ты несёшь? Что это значит не смогу? Братан, это же вечер пятницы и какие это у тебя планы? Сидеть дома и смотреть сериалы вместе с мамочкой?

Даже это казалось куда более заманчивой перспективой, нежели шастать по ведьминому двору и шпионить за братом Чейза, но Фрэнк не хотел, чтобы его до конца жизни дразнили слюнтяем и маменькиным сынком.

— Слушай, — сказал Джонни, — родителям скажем, что идём в кино, — он посмотрел на Фрэнка, — я своим скажу, что твоя мама нас отвезёт, а ты скажи своим, что нас отвезёт моя мама.

О том, что у Чейза таких проблем не возникает он тактично умолчал. Фрэнк фыркнул.

— А ты не думал, что мои родители просто выглянут в окно и увидят вашу машину возле дома? Мы живём через два дома друг от друга. Господи, ну и тупой же план!

— Придумай что — нибудь получше, — сказал Чейз, — да плевать, как вы это сделаете, сами решайте, но чтобы в девять были на месте, — он перевёл взгляд с Джонни на Фрэнка, — понял? — Оба мальчика кивнули. — Ну и отлично, потому что если струсите, вы об этом пожалеете, я вам обещаю.

В назначенное время они встретились во дворе у Чейза, который уже давно поджидал там, поглядывая на окно спальни брата. Чес и Пол были ещё там и Чейз подумал, что они ждут кого — то ещё, но как только он высказал эту свою мысль вслух, свет в окне погас и двое старших ребят вышли через парадный вход.

— Вот просто так взяли и вышли, а мне из окна пришлось лезть, — возмутился Джонни.

Фрэнк тоже вылез через окно и сбежать оказалось проще, чем он предполагал. Он делал это впервые и боялся лишь одного — что в его отсутствие кто — нибудь закроет окно и он не сможет попасть обратно.

— Ну же, — прошептал Чейз, — пойдём.

Они следовали за Чесом и Полом, пока те шли по тротуару, огибая дом. Трое ребят старались держаться в тени, ступать по траве, перебегать от одного куста к другому. Чес и Пол вели себя как обычно, даже чересчур обычно, словно договорились заранее, что говорить и что делать. Поравнявшись с домом ведьмы, они сперва прошли и остановились чуть поодаль, будто бы увлечённые беседой, затем развернулись и снова подошли к дому. Очевидно, это была разведка. Парни убедились, что их никто не засёк и побежали прямо в заросли двора. Их словно поглотила темнота. Фрэнк понимал, что это лишь игра воображения, остатки детских страхов, напоминания о тех временах, когда он боялся даже смотреть в сторону этого дома по ночам, но ему показалось, будто бы свет уличных фонарей не заходит за границу ведьминой частной собственности, будто свет не может преодолеть невидимую преграду.

— Быстрее, — Чейз взял с собой фонарик, но включать его было нежелательно, разве что в крайнем случае. Он не хотел рассекретится.

Они поспешили за братом Чейза и Полом короткими перебежками, прячась то за деревом, то за засохшим кустом, пробираясь сквозь высокую траву по направлению к дому. Когда дорога осталась достаточно далеко позади, Чес и Пол включили фонарики. С этой минуты следить за ними стало значительно проще. Они прошли мимо сломанной газонокосилки и выброшенной стиральной машинки, мимо пенька и груды вёдер и очутились на заднем дворе. Здесь не было никаких ограждений, будь то забор или что — то другое. Они ориентировались по соседской ограде. Завернув за угол дома, они увидели, что там царил ещё больший беспорядок, хотя, казалось бы, куда ещё больше? Теперь Фрэнк понимал, почему соседи подписывали разные бумажки против этой женщины, чтобы заставить её разобрать весь этот хлам. Этот запах… Ради всего святого! Здесь будто бы выходила наружу канализация и все кошки и собаки в округе разом устроили здесь общественный туалет. Он услышал, как рядом Джонни, самый брезгливый из их компании, изображает будто пытается подавить рвотные позывы.

— Тс-с-с!

Куча мусора и заросли становились всё гуще, свет фонарика прерывисто мерцал, а дети изо всех сил старались не упустить его из виду. Фрэнк подумал, что двор очень большой, гораздо больше остальных дворов и он уже совершенно не ориентировался и не знал в какую сторону идёт. Высокие кустарники и груды деревяшек вперемешку со сгнившими газетами мешали обзору и было не видно не только соседних дворов, но и самой чёрной громадины — ведьминого дома. Они миновали гору опавших листьев, свалку металлолома и кусков проволочной сетки, кучу картонных коробок с мусором. Они словно бродили по кругу и ребята подумали, что Чес со своим другом и сами не знают, где находится «святилище». Они просто идут наугад. Наконец они оказались на месте.

Чейз, который шёл впереди всех, остановился и присел, прячась за перевёрнутой купальней для птиц. Фрэнк и Джонни последовали его примеру. Чес направил луч фонарика на «святилище».

Фрэнк не задумывался о том, как оно должно выглядеть, но оно напомнило ему те штуки, которыми был украшен китайский ресторан возле дома его друга Тенна. Красные конструкции с углублениями, внутри которых расположены маленькие пластиковые статуэтки, а сверху свисают яркие азиатские побрякушки и перед всем этим зажжены какие — то палочки с благовониями.

Но это было нечто иное.

Во — первых, оно было гораздо больше, наверное с его ростом, а вовсе не по колено, как те украшения, и оно казалось странной формы, оно напоминало арку или могильный камень, сделано было не то из глины, не то из кирпича, не то из дешёвого цемента. Оно всё потрескалось и местами осыпалось, сверху на этом полуразвалившемся «святилище» были вырезаны какие — то узоры вроде волнистых линий и спиралей. Под ними была впадина с закруглёнными углами, которая либо была выкрашена в чёрный цвет, либо была настолько глубокой, что свет не попадал внутрь. По логике, там было место для статуи Иисуса или Девы Марии или чего — то в этом роде, но впадина была пуста. На небольшой каменной ступеньке перед ней лежали чьи — то срезанные ногти и фотографии, нижнее бельё и шляпы. Всё это, судя по всему, было оставлено прошлыми посетителями. Фрэнк не знал до этого дня, что кто — то осмеливался ходить сюда и теперь подумал:

«А что, если раньше сюда приходили взрослые?»

Эта мысль внушала ему страх. Он представил, как мистер Кристенсон, или мистер Уоллэйс, или даже мама Чейза крадётся сюда в полночь, чтобы попросить повышение на работе, или ребёнка, или новую машину. Папа Джонни прошлым летом обзавёлся новой машиной… Фрэнк попытался отогнать эти мысли, он сконцентрировал всё своё внимание на Чесе и Поле.

Вот чёрт!

Да что они такое творят?!

Оба парня расстегнули ремни брюк, спустили штаны, взяли в руки свои эрегированные члены и встали лицом к «святилищу», принялись дрочить.

— Ха! А твой братец — то педик, — прошептал Джонни.

Чейз толкнул его локтем в бок.

— Ай!

Фрэнк затаил дыхание, уверенный, что старших ребят спугнёт возглас его друга, но те, похоже, были слишком увлечены своим занятием, чтобы заметить это. Все молчали. Чес положил свой фонарик на перевёрнутый мусорный бак так, чтобы фонарик освещал впадину и, ко всеобщему облегчению, свет преспокойно попадал туда. Фрэнк видел, как парни мастурбируют, синхронно двигая правой рукой туда и обратно. Ему захотелось сейчас же пойти домой. В темноте он не мог разглядеть лица своих друзей, но наверняка они тоже были в шоке от увиденного. Они не понимали, что происходит. Вдруг Пол напрягся, а через секунду напрягся и Чес. Их движения ускорились почти до лихорадочных, а затем… всё. Парни от усталости опустили головы, руки бессильно повисли вдоль тела. В чёрной пасти «святилища» что — то шевельнулось и оттуда вперевалку вылезло маленькое неуклюжее существо, похожее на обожжённую куклу «Barbie». Оно источало ужасное зловоние, запах гнилых овощей, а в его чёрном рту, по самой середине, торчал один — единственный ослепительно — белый зуб. При движении оно скрипело. Не пищало как, к примеру, мышь, а именно механически скрипело будто заржавевшая дверная петля. Фрэнк никогда в жизни не был так напуган, это было кошмаром наяву. И даже хуже любого кошмара. Чёрное существо встало прямо перед лучом фонарика и от этого его внешность не стала менее пугающей. Оно прекратило переваливаться с ноги на ногу, остановилось на кучке срезанных ногтей и заскрипело громче и чаще. Вдруг Пол упал на колени, а Чес в ужасе попятился назад. Выглядело так, словно обожжённое существо обращалось к ним и они понимали, что оно говорило. Брат Чейза продолжал пятиться назад, не в силах отвести взгляд от «святилища», пока не наткнулся спиной на куст. Пол пал ниц, как — будто перед ним король, готовый посвятить его в рыцари, но скрутился так, что касался земли лбом и плечами. Существо протянуло руку и погладило его по голове, затем наклонилось над ним и поднесло свой рот с единственным зубом вплотную к уху Пола. Скрип стих до шёпота и Пола начали бить судороги. Луч фонарика едва освещал его спину, но этого было достаточно, чтобы разглядеть конвульсии, сотрясающие его тело. Обожжённое существо продолжало шептать и сквозь его шипение Фрэнк услышал мерзкий хруст. Голова Пола то взлетала вверх, то с силой опускалась на каменную ступеньку. Трусики, бейсбольные фишки, фотографии и ногти разлетались во все стороны. Кровь, чёрная, как нефть, растекалась под разбитым лицом мальчика, заливала весь этот мусор и Фрэнк внезапно понял, что существо… смеётся. Чес рванул прочь. Остальные последовали за ним. Все четверо орали, что есть мочи. Чес забыл включить фонарик, но каким — то чудом дорога назад оказалась гораздо короче. Они бежали сквозь высокую траву и заросли сухих растений, которыми был затянут весь передний двор ведьмы и наконец оказались на тротуаре.

— Твою ж мать! — выдавил Фрэнк, оглядываясь по сторонам.

Он схватил Чейза за ворот, правой рукой перехватил Джонни и потащил обоих друзей к Джонни во двор, всего через один дом от них. Он увидел отца, выгуливающего Арфи.

— Какого чёрта он вышел с ним так поздно?

Брат Чейза тоже заметил отца Фрэнка и бросился к нему с криками:

— Мистер Моррота! Мистер Моррота!

— Твой батя, — сказал Джонни.

— Ни хрена себе ты Шерлок! — Фрэнк укрылся под кустом камелии возле крыльца Джонни и потянул друзей за собой.

Они наблюдали, как Чес, бешено жестикулируя, рассказывает, что произошло. Затем он взял Арфи и побежал к дому Фрэнка, отец Фрэнка поспешил к дому ведьмы.

— Чёрт! — выругался Чейз, — вот теперь твоего батю прикончат!

— Ну уж нет! — возмутился Фрэнк.

Ему хотелось выскочить из кустов и закричать отцу:

«Стой! Вернись! Не ходи туда!»

Но инстинкт самосохранения заставил его сдержаться и он пытался убедить себя, что что бы там ни произошло, теперь уже всё закончилось и папе ничего не угрожает. Джонни встал.

— Всё, я сваливаю. С меня хватит.

— Но ведь надо же узнать, как там Пол, — сказал Чейз.

— Твой брат позовёт на помощь. Наверное, пошёл звонить в полицию. Отец Фрэнка пошёл туда проверить. Больше мы ничего не сможем сделать, так что я пойду спать и носа из — под одеяла до рассвета не высуну.

— Я тоже домой пошёл, — сказал Фрэнк.

— Зассали! — сказал Чейз.

Но это было не важно, он сам был напуган до смерти. Друга его брата убили, но хотя бы брат был жив. Наверное, им всем лучше разойтись по домам и отсидеться в безопасности в хорошо освещённых комнатах, пока эта кошмарная ночь не закончится.

— Да, давайте, увидимся, парни, — сказал Фрэнк.

Он побежал по лужайке Джонни к тротуару, постоянно поглядывая на ведьмин дом, в глубине души надеясь увидеть там отца, но старик уже скрылся из виду и ветхий дом стоял в полной темноте. Вся улица казалась теперь более зловещей, чем раньше, будто бы ночью не только темнее, чем днём, будто с наступлением ночи меняется всё. Время от времени он поглядывал на ведьмин дом.

«И почему я только не крикнул папе?»

Фрэнк бежал по тротуару к себе домой, мыча под нос песенку, чтобы успокоиться.

— Привет! — тоненький голосок, мягкий, едва слышный, явно девчачий и доносился откуда — то из — за живой изгороди двора Миллеров.

— Привет!

Фрэнк сбавил шаг и остановился. Помедлив секунду, он перешёл улицу и обошёл вокруг изгороди. Если там что — то прячется, готовится набросится на него, он не собирался облегчать ему задачу. Вернувшись на то место откуда начал, он заглянул за изгородь. Там действительно сидела девочка и она была голая.

— Привет!

Она сидела на одном из декоративных камней, которыми Миллеры украсили свой двор в юго — западном стиле, и он мог разглядеть буквально всё, она, похоже, даже не стеснялась. Она сидела в свете уличного фонаря, будто бы в луче прожектора и он видел всё: её светлые волосы, маленькие острые соски, треугольник волос между ног. Он словно умер и попал в рай. Он быстро оглянулся. Вдруг Джонни и Чейз ещё недалеко ушли, хотя он не был уверен, позвал бы он их, если бы они были поблизости. В любом случае, друзей видно не было и Фрэнк по асфальтированной дорожке пошёл к дому Миллеров, остановился в пяти футах от девочки. Она посмотрела на него. У неё были огромные голубые глаза.

— Привет! — сказала она тем самым мягким голоском.

— Ну, привет, — отозвался Фрэнк.

Его собственный голос прозвучал чуть тоньше, чем обычно и в горле словно пересохло. Она встала с камня и, осторожно ступая по гравию дорожки, подошла к нему. Острые камешки явно причиняли боль её босым ступням. Скривившись, она наступила на тротуар рядом с ним. Она подошла так спокойно и уверенно, что он бы не удивился, если бы она обхватила руками его шею и поцеловала.

А, может быть, Чейз успел загадать желание там у «святилища»?

Может быть, оно исполнилось?

Но вместо этого она спросила:

— А где я?

Фрэнк не знал, что сказать, не понимал о чём именно она спрашивает.

— Ну, в округе «William Tell Circle» — ответил он.

Она кивнула и огляделась.

— А откуда ты? — спросил он.

Она пожала плечами.

— Не знаю.

— Но где твои родители?

Она посмотрела на него так, будто бы не понимая вопроса.

— Я не знаю, — ответила она.

Наконец, похоже, беседа была окончена. У неё, судя по всему, больше не было вопросов и, хотя это была голая девочка, вернее, из — за того, что это была голая девочка, он её слегка боялся. Он посмотрел в сторону своего дома, жалея, что вообще вышел этой ночью на улицу. Где — то там, хотя отсюда и не видно, был в ведьмином доме его отец.

— А мне… мне домой пора, — сказал он.

Девочка коснулась его руки.

— Меня зовут Сью, — сказала она, — а тебя?

Он с трудом сглотнул.

— Фрэнк, — ответил он.

Впервые к нему прикоснулась девочка, не говоря уже о голых девочках, и он даже представлял, как всё расскажет Джонни и Чейзу. Он снова взглянул в сторону их домов. Вдруг они видят, что происходит? Они ни за что ему не поверят, если не увидят собственными глазами. Девочка Сью убрала руку, нежно проведя пальцами по его запястью тыльной стороной руки.

— Мне надо домой, — повторил он, подгоняемый мыслями об отце и необъяснимым чувством, что нужно поторапливаться.

Она кивнула, но стоило ему сделать пару шагов, как она последовала за ним.

«Как собачка,» — подумал он.

Он остановился, она тоже. Он повернулся к ней и задал тот вопрос, который всё это время вертелся у него на языке:

— А где вся твоя одежда?

Она улыбнулась.

— А у меня её нет.

— Конечно! — саркастически протянул он, подражая старшим ребятам в школе.

Она продолжала улыбаться.

— Слушай, уже поздно и мне правда домой пора, ты понимаешь?

Он обернулся на ведьмин дом. Тишина. Отца нигде не видно.

— Я понимаю, — сказала Сью, но она не только не отстала от него, она взяла его за руку, ладонь в ладонь, как будто бы он был её парнем. Ему хотелось вырвать руку, хотелось, чтобы она убралась подальше. Что скажет мама? Но в то же время ему не хотелось отпускать её руку, напротив, хотелось трогать её, быть может, даже трогать в тех самых местах. Ему начинало казаться, что он влюбился, а она… она что, тоже влюбилась? Очень похоже на то. Вместе они подошли к его дому. Он оставил её во дворе между домом и гаражом, а сам вошёл в дом. Ему казалось, что привести домой голую сумасшедшую, не предупредив сперва маму, это не очень хорошая идея. К счастью, она не стала задавать вопросов и осталась снаружи, как он и хотел.

Мама была в гостиной одна, грызла яблоко и смотрела старый фильм с Харрисоном Фордом. Фрэнк нахмурился.

— Арфи где? — спросил он, — в полицию позвонили?

— Что? — по тону матери он понял, что Чес не приходил, она ни о чём не знает.

Внезапно внутри у него похолодело.

— А где Арфи?

— Ну, папа пошёл с ним погулять, — она прищурилась, будто бы только что заметила, что он в уличной одежде, — а ты где был?

— Там, в ведьмином доме, — чуть не ляпнул он, но вовремя поправился, — у профессорши. Брат Чейза и его друг Пол хотели попросить у «святилища» три тысячи долларов, чтобы купить машину, но Пол умер, а Чес убежал и столкнулся с папой и рассказал всё папе, а папа пошёл туда, а Чесу сказал, чтобы он шёл сюда с Арфи и чтобы ты позвонила в полицию! — всё это вылилось из него бурным бессвязным потоком. А ещё он даже не упомянул о голой девочке, но мама, судя по всему, что — то уловила из его слов.

— И что, Чес Пикман просто перепугался?

— Да нет, мам, мы там были, мы всё видели. Я, Чейз и Джонни.

— Привет!

Ну, вот и отлично! Сью вошла в гостиную, осторожно выглянув из — за угла, прежде чем появиться во всей красе. Только этого ему сейчас не хватало.

— Папу! Папу могут убить! — заорал он, — да звони в чёртову полицию!

Раньше он никогда не ругался в присутствии родителей и мама обратила на это внимание.

— Что ты сказал? — она встала, положила яблоко на стол и уставилась на сына.

Фрэнк готов был разрыдаться от отчаяния.

— Друга Чеса, Пола, убили на заднем дворе у той тётки. Его убило что — то маленькое… обгоревшее чудовище. Я сам видел. Папа пошёл проверять, а я его не остановил, не остановил! И его теперь, наверное, тоже убили! — теперь он действительно заплакал, — да звони в полицию!

Похоже, его страх отчасти передался матери, потому что на её лице выражение злости постепенно сменилось беспокойством. Она прошагала мимо голой девочки, открыла входную дверь и обвела улицу взглядом.

— Джилл! — крикнула она. Ответа не последовало и она крикнула снова, громче. — Джилл!

— Звони, — всхлипнул Фрэнк.

Она побежала на кухню, где был ближайший телефон, а Фрэнк вернулся в гостиную и облегчённо упал в её кресло. На экране телевизора Харрисон Форд прятался в каком — то сарае от плохих парней, которые пытались его убить.

«Как всё просто», — думал Фрэнк, — «от человека можно убежать, можно спрятаться, можно драться, можно одержать победу, но с тем существом из „святилища“…»

Он резко выпрямил спину. А где Сью? Она же была здесь ещё пару минут назад и он думал, что она последует за ним в гостиную, что она сядет рядом. А где мама? Её нет слишком долго, её голоса тоже не слышно. Он взял пульт, убавил звук телевизора. В доме стояла полная тишина.

Нет!

Фрэнк вскочил и бросился на кухню. Нужно было вести себя тише, нужно было проявить осторожность, но о собственной безопасности он заботился в последнюю очередь. Главное, чтобы мама была в порядке и он хотел убедиться в этом немедленно, поэтому он пулей влетел в кухню и заглянул за холодильник, чтобы видеть всё помещение полностью. С мамой было не всё в порядке. Она лежала на полу прямо под телефоном, который висел на стене. Трубка раскачивалась на спиральном шнуре над её головой, глаза были раскрыты, взгляд устремлён в пустоту, а изо рта свисала кровавая слюна. На её спине тоже была кровь. Глубокие порезы, будто бы на неё напал дикий зверь. Фрэнк мог видеть её спину, потому что Сью сорвала с матери рубашку. Голая девочка сидела на коленях за её спиной и пыталась стащить с неё штаны, напевая какую — то детскую песенку, подозрительно похожую на «Встаньте дети, встаньте в круг». Грудь и живот девочки были залиты кровью, хотя сама она была невредима. Фрэнк на секунду застыл на месте, не зная кинуться ли на маленькую сучку, чтобы выбить из неё всё дерьмо, попытаться ли привести маму в чувство искусственным дыханием, или же развернуться и удрать от этого монстра?

Страх победил.

Мама смотрела немигающим взглядом, очевидно, что она была мертва и ей ничем не помочь. Сью умудрилась убить её за каких — то четыре минуты. Если он не успеет убежать, та же участь постигнет и его. Поэтому он выскочил из кухни, выбежал на улицу и побежал по подъездной дорожке к тротуару. Быстро оглянувшись, он убедился, что Сью не преследует его и посмотрел на ведьмин дом. Его опасения подтвердились — папы нигде не было видно. Фрэнк ринулся было в сторону дома Бойкинсов, но в последний момент передумал и побежал через улицу к Миллерам, перепрыгнув через клумбу с невысокими розовыми кустами. На крыльце Бойкинсов горел свет, но казалось, что в гостиной и на кухне темно. Наверное, они уже спят. Они были уже старенькие, ложились рано. Фрэнку не хотелось проторчать под их дверью минут десять в ожидании, пока звонок их разбудит и они впустят его. У него может и не быть таких десяти минут. Эта мысль пронеслась у него в голове и перед глазами снова возникло лицо матери, с немигающими глазами, кровавая слюна и царапины на голой спине. В доме Миллеров тоже было темно и он кинулся к их соседям. Он знал, что можно просто постучаться в окно спальни Джонни, чтобы привлечь внимание друга, поэтому он не стал задерживаться у входной двери, а сразу обогнул дом и заколотил кулаками в окно.

— Открывай! — заорал он, — быстрее! — он глянул через плечо, ожидая увидеть Сью, идущую на него с вытянутыми перед собой руками, всю в маминой крови, но ничего такого не увидел. — Джонни! — позвал он.

Занавески не шелохнулись, свет в комнате не зажёгся, Фрэнк продолжал колотить в окно. В животе неприятно засосало.

— Джонни! — ни звука, ни света.

Он перестал стучаться и прижался лицом к стеклу, пытаясь разглядеть хоть что — нибудь сквозь щёлочку между занавесок. Позади него было окно спальни Миллеров. Их дома были совсем рядом и на мгновение у Фрэнка промелькнула надежда, что мистер и миссис Миллер проснулись от шума, но оглянувшись, он не увидел света в окнах, а ведь он нашёл Сью перед домом Миллеров. Внезапно на заднем дворе Джонни Фрэнк перестал чувствовать себя в безопасности, но ведь здесь живёт его друг, ему был знаком этот дом, эти люди. Он бросился на их задний двор, собираясь выбить окно в спальне родителей, лишь бы они проснулись, но их окно оказалось открытым, а занавески отдёрнуты. В комнате было темно, но в тусклом свете фонаря над крыльцом он увидел их обнажённые тела, распластанные на залитой кровью кровати. Между ними сидело ещё одно голое тело — девочка, блондинка. Это была не Сью, но сходство было очевидно. Она стояла на четвереньках и слизывала кровь с лица папы Джонни. Он услышал хлюпанье её языка, почувствовал ужасный запах смерти. Его тут же вырвало. Инстинкт и правила приличия требовали, чтобы он остановился, наклонился вперёд и подождал, пока содержимое его желудка не прекратит извергаться на землю, но мозг понимал, что это означает мгновенную смерть и заставил его бежать, продолжая блевать, разбрызгивая рвотные массы по рубашке и тротуару. Фрэнк побежал в обратную сторону, откуда пришёл. Родители Джонни мертвы, значит и Джонни тоже мёртв. Ему захотелось завопить от ужаса, бежать по улице, не останавливаясь, пока не добежит до полицейского участка всего в двух милях отсюда. Ну, хотя он и сомневался, что может ещё чем — то помочь своему отцу, если тот действительно попал в беду, Фрэнк знал, что обязан хотя бы попытаться. Он был напуган, как никогда раньше в своей жизни, но без малейших колебаний побежал к чёрному пятну дома профессорши. Он не подозревал, что обладает такой силой. Наверное, это она заставляет спасателей бросаться в огонь, заставляет солдат бросаться под пули, чтобы спасти боевых товарищей.

Он бежал и думал о трёх голых девочках.

Что они такое?

Они как — то связаны со «святилищем»?

В этом он был уверен. Но зачем они шатаются по округе и убивают жителей? Чеса и Арфи они тоже убили. До этой минуты он и думать забыл о брате Чейза и собаке и теперь жалел, что вспомнил. Совершенно ясно, что они исчезли где — то между тем местом, где стоял папа и их домом, куда они направлялись, а это всего в четырёх дворах отсюда. Он бежал, точно зная, что и на него самого могут напасть, будь то голые девочки или что — нибудь ещё, что схватит его и он исчезнет. Он оглянулся на дом Чейза, увидел, что фонарь у входа горит, сквозь тонкие занавески увидел голубоватое мерцание экрана телевизора в гостиной. Казалось, всё было в порядке, но Чес пропал и Фрэнк знал, Чейз и его родители убиты в доме. Остались только их трупы. Он посмотрел на дом Джонни, на дом Миллеров, на свой собственный дом. Все они выглядели как обычно, типичная ночь в их спальной округе. И он ужаснулся, когда понял как обманчиво всё может казаться на первый взгляд. Затем он пересёк тёмный ведьмин двор второй раз за эту ночь и, хотя сердце в груди заходилось от ужаса, хотя ноги противились даже ступать по этой земле, он обогнул угол дома, пробежал мимо газонокосилки, стиральной машины, трухлявого пня, кучи вёдер, оказался на заднем дворе.

Луна была высоко.

Теперь было лучше видно, хотя во дворе всё — таки казалось темнее, чем должно было быть, будто бы двор таил в себе ужасы, которые нельзя ни увидеть, ни вообразить. Он вспомнил ту обгоревшую кривую куклу и ужасный скрипящий звук, который она издавала, и от этого воспоминания кровь застыла у него в жилах. Бежать дальше было нельзя, слишком тесно. Он остановился и огляделся. Ему не хотелось лишний раз привлекать к себе внимание, не хотелось чтобы кто — то или что — то узнало, что он здесь. Но ему нужно было найти отца.

— Пап! — крикнул он, внимательно вглядываясь в темноту, — пап!

Как он и предполагал, как он и боялся, ответа не последовало, но он не мог просто сдаться, он не мог поверить, что отец мёртв. Сделал ещё шаг и снова позвал, но голос прозвучал чуть тише.

— Пап! Пап! — ещё тише, — пап… — глухой хриплый шёпот.

Что — то в этом месте словно заглушало его, здесь стояла какая — то всепоглощающая тишина. Он не хотел подходить близко к «святилищу», но знал, что именно это ему необходимо сделать, если он действительно хочет знать, что случилось с отцом. Он обошёл сухой колючий куст, вышел на узкую тропинку, которая, насколько он помнил, вела как раз к «святилищу».

— Папа! — сказал он и рухнул в траву, поскользнувшись на глине, и не успел сделать ничего, чтобы удержаться на ногах. Он кувырком покатился вперёд и растянулся на земле, его голова ударилась о что — то мягкое и вонючее вроде гнилого арбуза, одну руку сильно ободрал о засохшую грязь, другую придавил всем телом. К счастью, он её не сломал. Коленями и ступнями он упёрся во что — то вроде мешков с песком, и он немедленно поспешил встать на ноги.

Это был не песок.

Это был труп Чейза.

Он лежал на спине лицом вверх. Лицо его было обглодано и на том, что осталось от его лба и щёк, копошились большие чёрные жуки. В лунном свете Фрэнк разглядел, что жуки эти того же цвета, что и обгоревшее существо из «святилища». Инстинктивно поддавшись страху Фрэнк коротко вскрикнул, но немедленно заставил себя замолчать. Что бы это ни было, оно всё ещё здесь и он не хочет, чтобы оно его услышало, не хочет, чтобы оно нашло его. Впереди возвышалось «святилище», но Фрэнк не мог идти дальше, надо было рвать отсюда и звонить копам. Он узнал одно — все вокруг мертвы, а это значит, что никого из соседей разбудить не удастся. Он даже не хотел пытаться этого сделать. Он побежит в город на заправку «Arka», а если на заправке никого не окажется, он найдёт там телефон. Он почти уверен, что набрать 9-1-1 можно даже, не имея ни цента в кармане, а если нет, он побежит на другую заправку — «Circle K». Она чуть дальше, но зато всегда открыта. Он осторожно перешагнул через тело Чейза, стараясь не смотреть на него, и поспешил назад той же дорогой, что пришёл. И тут в доме зажёгся свет. Фрэнк нырнул за колоду старых кирпичей, пытаясь даже не дышать, чтобы ведьма не узнала, что он здесь, не пришла за ним. Он не был уверен, что свет включила сама профессорша, не знал наверняка, что всё происходящее этой ночью её рук дело, но он не хотел искушать судьбу и присел ещё ниже. Паутина щекотала его лицо и руки, ему будто бы даже показалось, что он чувствует, как по запястью ползёт паук, но он оставался неподвижным, сидел тихо, не шевелясь, молясь, чтобы свет погас и она ушла, но свет продолжал гореть. Зажглась ещё одна лампа и входная дверь со скрипом отворилась.

— Мне страшно! — рядом с ним раздался девичий голосок, мягкий и напуганный.

Его сердце бешено заколотилось.

«Сью», — подумал он.

Но это была не Сью. Волосы у этой девочки были тёмные и она была одета, кажется, в форму женской католической школы — белая блузка, голубая юбка. Её лицо казалось ему смутно знакомым и Фрэнк подумал, что наверняка встречал её раньше в библиотеке, или в парке, в продуктовом магазине, но что она делает здесь в это время? Она что, была здесь всё это время? Возможно, но у него было такое чувство, будто бы она вылезла оттуда, где сама пряталась до его появления.

— Мне страшно!

— Тс-с-с! — осадил он её и они оба замолчали, ожидая, что будет дальше, но не было ни звука, ни каких — либо других признаков, что во дворе кроме них кто — то есть. Его правая нога тоже начала затекать, а левое запястье болело в том месте, которым он ушибся при падении. Он переменил позу, повернувшись лицом к девочке, чтобы не нужно было больше поворачивать шею. По её щекам градом катились слёзы, оставляя блестящие в лунном свете следы, словно маленькие прозрачные улитки.

— Ты что здесь делаешь? — прошептал он.

Она тихонько всхлипывала и шмыгала носом. Он попытался взять себя в руки.

— Я пришла сюда с двумя подружками. Я даже не хотела идти сюда, но они собирались попросить что — то у «святилища», ну, кое — что, а теперь их нет. Я думаю, что они мертвы.

У Фрэнка волосы на руках встали дыбом, но он словно не заметил этого.

— А почему ты так думаешь?

— Ну, оттуда вылезла чёрная кукла, живая и она, она… — девочка снова зарыдала.

— Как тебя зовут?

Он подумал, что это отвлечёт её, она перестанет плакать и, может быть, выдаст больше информации.

— Кэс, — ответила она.

— А меня Фрэнк.

Они говорили шёпотом, опасаясь, что их могут услышать и обнаружить. Это делало обстановку интимной. В такое время и при таких обстоятельствах это слово казалось неуместным, но ощущение у него было именно такое. Никогда раньше он не сидел так близко возле девочки, никогда и ни с кем, кроме Сью. Но несмотря на ситуацию или даже благодаря ей, этот разговор был до странности волнующим и возбуждающим.

— Я учусь в школе Джона Адамса, — сказал он.

Она утёрла слезы и вытерла нос.

— Я тоже.

— Мне показалось, будто я тебя где — то видел. А ты в каком классе?

— Я в седьмом.

— А я в восьмом, — Фрэнк посмотрел через её плечо.

Из — за кустов дома не было видно целиком, но он разглядел, что обе лампы всё ещё горят. Было тихо, словно поблизости никого не было, тишину нарушали лишь их собственные голоса и дыхание. Он не знал о чём ещё можно поговорить, да и она, похоже, не была расположена к продолжению беседы, поэтому они сидели молча. Кэс переменила положение, при этом случайно задев пальцами тыльную сторону его руки, и от этого прикосновения его словно ударило током. Он едва сдержался, чтобы не взять её за руку, держать и не отпускать.

«Не время думать об этом, не время!»

Его мама убита, папа тоже наверняка мёртв, меньше чем в пяти футах от него лежит труп Чейза, Джонни и его родителей убили, её подруги пропали и наверняка тоже мертвы. Да что же с ними не так?! Входная дверь снова скрипнула. Кто — то вышел или вошёл. Оба в ужасе застыли и опять никаких звуков, никаких признаков чьего бы то ни было присутствия. Но ещё долго они боялись шевельнуться или сказать хотя бы одно слово. Кэс больше не плакала и не шмыгала и спустя, кажется, целый час абсолютного ничегонеделания они осмелились лишь дышать и то, чтобы только не умереть. Фрэнк немного расслабился.

— Э-эй, — прошептал он.

— Аа-а? — отозвалась она.

— Так что случилось с твоими подружками, ты ведь видела?

Молчание. Он уже подумал, что она не станет отвечать, но наконец она тихонько произнесла:

— Ну, частично.

Когда стало ясно, что она не намерена пояснять, он попытался переменить тактику.

— А чего они хотели попросить?

— Я не знаю, — быстро ответила она, явно засмущавшись.

— Говори!

— А твои друзья чего хотели?

— Я первый спросил.

Даже в тусклом свете он увидел, как покраснело её лицо.

— Мальчиков.

Фрэнк засмеялся. Это было самое смешное, что ему довелось услышать этой ночью. Она тронула его за плечо.

— Ну, а вы?

— Двое из нас пошли просто за компанию, а третий, Чейз, собирался попросить… — настала его очередь краснеть, — девочек.

— Похоже, что наши желания исполнились, да?

Её лицо скрывала тень и он не знал, как реагировать на это замечание. Ему казалось, что на её лице должна быть грустная улыбка, но вдруг это было не так? Против своей воли он почувствовал, как внизу что — то шевельнулось. Что, опять?! Боже мой! Мама мертва, друзья мертвы и половина соседей перебита, отец пропал неизвестно где! Как вообще в такой ситуации можно думать о чём — то подобном?

— Наверное, надо попытаться выбраться отсюда, — предложил он, — попытаться найти подмогу.

Она кивнула.

— Думаешь, получится? Думаешь, там ещё кто — то остался? Сиди здесь, я проверю, — она вдруг встала на ноги, чтобы оглядеться и он заглянул ей под юбку.

На ней не было нижнего белья. Теперь он совершенно точно возбудился. Было слишком темно, чтобы что — то разглядеть, но он видел что — то тёмное, видел волосы и это было самое возбуждающее зрелище, которое он когда — либо видел. Она быстро села.

— Подождём ещё пару минут, — сказала она.

Фрэнк смотрел на неё и думал, хочет ли она убедиться, что их во дворе не поджидает опасность или же просто ей хочется посидеть с ним ещё немного? Она ведь знала, что он всё увидит у неё под юбкой. А, может быть, она хотела, чтобы он увидел? Словно услышав его мысли, она придвинулась к нему чуть ближе.

— Я сняла трусики, перед тем как выйти из дома, — сказала она, — мы все так сделали.

Он молча посмотрел на неё. Она знала, что он видит и она хотела этого.

— Мы подслушали ваш разговор, — призналась она, — вы с друзьями обсуждали… ну, какой вкус… ты знаешь, где, — она смущённо взглянула на него, её губы тронула нервная улыбка, — ты всё ещё хочешь узнать?

Он не знал, что сказать, не знал, что ответить, о таком он читал только в порно — книжках и слышал в небылицах Чейза о его брате.

— Ну, если ты не против, конечно, — быстро добавила она.

Он с трудом сглотнул.

— Давай.

Теперь она не знала, что сказать.

— Ты не думай, будто я пытаюсь… — он оборвал себя на полуслове, не зная, как выразить свою мысль.

Кэс сделала глубокий вдох.

— Я не против, если ты, ты… ну, понял. Попробуешь.

Они смотрели друг на друга, не зная, что сказать и что теперь делать, но мужчина он, а значит, инициативу следует проявить ему, поэтому он осторожно протянул руку, приобнял её за талию и придвинул ближе к себе. Она не сопротивлялась и он медленно приподнял её юбку и опустил голову вниз. Он поцеловал её там, высунул язык, прижался крепче и вдруг понял — она никак не могла подслушать их разговор! Они говорили об этом не здесь, они обсуждали это у Чейза дома ещё днём. По его коже пробежали мурашки.

Так она одна из них!

Он должен был догадаться. Во всём этом не было никакого смысла. Такие сцены не происходят в реальной жизни и он сам во всём виноват, сам виноват, что поддался. Его друзья, его семья, все мертвы, а он воображает себе сцены из журнала «Penthouse Forum» прямо посреди свалки во дворе у ведьмы.

Почему же она до сих пор не убила его?

Чего она хочет?

Чего она ждёт?

Он не хотел, чтобы она догадалась о его прозрении. Его единственный шанс — сыграть на эффекте неожиданности, поэтому он вертел языком, продолжая лизать. Она что — то говорила, обращаясь к нему и, хотя он пытался не обращать внимания, он вдруг понял, что это больше не реальные слова, её голос превратился в механический скрип, точно такой же, какой издавало обгоревшее существо из «святилища». От «святилища» доносился размеренный стук, эхо которого заглушало всё в округе.

Сейчас или никогда.

Он начал медленно отодвигаться, готовясь рвануть оттуда, что есть сил, но не смог оторваться. Его губы словно приклеились к её гениталиям и он почувствовал, как что — то движется под его губами, выползает наружу, ползёт по его щекам, подбородку, забирается в ноздри. На его лице будто росла новая кожа, соединяя воедино её вагину с его губами. Они с друзьями пошутили бы на эту тему, посмеялись бы, если бы прочитали где — нибудь такую историю.

«Чувак умер с улыбкой на лице!» — сказал бы Чейз, но всё это происходило на самом деле.

Здесь и сейчас, и в этом не было ничего смешного. Он попытался отдёрнуть голову, но это вызвало острую боль, словно он пытался содрать с лица собственную кожу. Он принялся бить её в живот изо всех сил, надеясь, что это поможет ему освободиться, думая при этом, контролирует ли она то, что творится сейчас у неё между ног. Удары не возымели никакого эффекта, а эта дрянь начала забиваться ему в ноздри, лишая доступа кислорода. Он попытался вслепую нащупать что — нибудь. Ему под руку попал кирпич. Он крепко сжал его, а затем изо всех сил ударил её в бок. Никакой реакции, никакого ответа, у неё даже кровь не пошла. Кирпич не оставил на её коже ни следа. Теперь она скрипела ещё громче, как ржавый поезд, который тянут по заброшенной железной дороге, а её влажная кожа заполнила его ноздри, слилась с его лицом и он понял, что сейчас… умрёт. Её кожа начала сжиматься, сдавливая его голову. Хрящ в его носу сломался, рассыпался на фрагменты, скулы затрещали, два зуба сломались и он проглотил их, ещё два зуба свободно болтались во рту. Он начал слабеть от нехватки кислорода, кирпич выпал из его руки, неспособной больше сжимать его, руки и ноги бессильно повисли, бесполезные, будто его тело уже умерло и только мозг был ещё жив. Её кожа держала его, не давая ему упасть, и вот он оказался… свободен. Кожа его лица снова стала прежней. Он больше не был частью её и упал на землю, ударившись затылком о кирпич, который сам же и выронил. Из раны хлынула тёплая кровь. Он хотел сесть, хотел перевернуться, но не мог пошевелиться. Он был слишком слаб и с ужасом осознал, что хоть она его и отпустила, он всё равно умрёт, он слишком изранен, слишком долго задыхался, потерял слишком много крови. Он по — прежнему умирает. Если его не доставить в больницу немедленно, он не выкарабкается.

Папа!

Он с трудом мог видеть, запахов не мог чувствовать совсем, а правое ухо залила кровь, заглушив все звуки, но он был уверен, что отец где — то рядом, поблизости, и что он в порядке, что ему никто не причинил вреда. Его охватило чувство облегчения, впервые после смерти Пола. Он подумал, что всё будет хорошо.

Над ним всё ещё стояла Кэс. Он наблюдал, как она растворяется в тени, во тьме, в ночи, а на лице её было самое ужасающее выражение, которое он когда — либо видел. Не просто воплощение физической агонии, но знание о чём — то столь страшном, что даже представить себе нельзя. Он сам растворялся в пустоте, умирал. Веки потяжелели, взгляд затуманился, силы покидали его. Ему казалось будто где — то рядом голос отца произнёс:

«Вот тебе!»

Ему захотелось закричать. Он и в самом деле попытался закричать, чтобы папа его услышал, чтобы он нашёл его, отвёз в больницу и тогда всё будет хорошо, но ни звука не сорвалось с его губ. Казалось даже он не был в силах пошевелить губами. Он закрыл глаза навсегда и наконец — то осознал, что больше нет смысла бороться, голос отца был где — то далеко, а на языке по — прежнему оставался вкус той девочки.

«На вкус она на самом деле была как мёд», — подумал он.

Была, была, была…

ДЖИЛЛ

Я и сам не знаю почему не пошёл на работу, не знаю, что заставило меня остаться дома. Думаю, отчасти причина была в том, что я ненавижу работать по вечерам. Раньше я работал только в ночную смену, но неделю назад мне график поменяли и, хотя большинство людей терпеть не могут ночную смену, по сравнению с вечерней это цветочки. Кстати, я никогда не был одним из тех папаш, которые отпрашиваются с работы под предлогом болезни, а сами идут в школу, где их сын играет в бейсбол или выступает на концерте или в пьесе играет. Чёрт! Да я даже не брал больничный, когда действительно был болен, но перспектива провести вечер пятницы на работе, учитывая, что вчера мне отказали дать отпуск в октябре, когда Линн как раз будет свободна… В общем, я просто хочу сказать, что я не испытывал особых угрызений совести из — за этого своего прогула. Я позвонил на завод и сказал, что не приду. К счастью, мне не пришлось говорить с живым человеком, не уверен, что я смог бы, если бы пришлось. Я не умею убедительно врать, но я попал на автоответчик отдела кадров. Наверное, я не один звонил, чтобы притвориться больным и оставил короткое сообщение, а затем поторопился повесить трубку, чтобы никто не успел ответить.

Выходной.

Несмотря на то, что в школу с утра идти не надо, Линн отправила Фрэнка спать в восемь, перед ужином он в чём — то провинился. Ну, пока Линн рассказывала мне об этом, я слушал краем уха и не особо понял о чём, но я, разумеется, поддакнул ей и когда сын умоляюще посмотрел на меня, я сказал:

— Ты слышал, что сказала мама?

После ужина мы уселись на диване перед телевизором, прижавшись друг к другу, прям как в старые добрые времена, ещё до рождения Фрэнка. Я даже подумал, что можно воспользоваться ситуацией. Её брюки были расстёгнуты, как всегда после плотного ужина, и, когда моя рука скользнула туда, Линн не стала как обычно препятствовать и даже не оглянулась через плечо, чтобы убедиться, что Фрэнк не подсматривает. Моя рука осталась там, я ласкал её пальцами и это было здорово. Потом Арфи принялся лаять. Эта бестолковая собака так отчаянно выла, что я вспомнил — ведь мы ещё не выводили его гулять после ужина. А я — то думал, что сегодня очередь Фрэнка, а он, наверное, думал, что моя, поэтому, хотя уже шёл десятый час, я встал с дивана, надел на пса поводок и решил выйти с ним ненадолго, просто пройтись по округе.

Мы уже почти вернулись, когда всё это случилось.

Арфи остановился, чтобы последний раз задрать лапу перед пожарным гидрантом напротив дома Миллеров и тут я услышал крики. Сначала мне показалось, что кричит несколько ребятишек, но подняв взгляд, я увидел только одного мальчишку, бегущего прямо ко мне.

— Мистер Моррота! Мистер Моррота!

Это был парень Пикмана, тот, что постарше. Я постоянно забывал его имя. Он бежал на меня, размахивая руками, он явно был в панике, а когда он подбежал ближе, я увидел, что его футболка разорвана и на ней было большое тёмное пятно. Я первым делом подумал — кровь, потом — то я разглядел, что это была одна из тех футболок, которые уже продаются рваными, а пятно — это рисунок — морда какого — то монстра или что — то в этом роде, но он всё же был в панике, весь трясся от ужаса. Я выставил руку перед собой:

— Погоди — ка, погоди — ка, парень, тише, что случилось?

Я — то думал, может быть, его собаку сбила машина, или у его матери сердечный приступ, или даже отец поднял на него руку, но к тому, что он мне рассказал, я был не готов. Он говорил спутанно и до меня не сразу дошло. Он дрожал, едва держался на ногах, но я как — то умудрился сложить из его обрывочных фраз более — менее целую картину и сперва даже не поверил. Он говорил, что он со своим другом Полом вломился на задний двор, вернее свинарник, соседки Эда Кристенсена потому что там, по слухам, стоит «святилище», способное исполнять желания, если правильно попросить и заплатить цену, которую оно затребует, но попросить они не успели, потому что из середины «святилища» вылезла страшная тварь, похожая на обгоревшую куклу. Пацан Пикмана сразу испугался, а его друг Пол начал вести себя странно: бросился перед ней на землю и будто бы принялся молиться. Потом тварь потрогала Пола и прошептала ему что — то на ухо, после чего Пол забился в конвульсиях и насмерть размозжил себе голову об землю. Не знаю, поверил я хоть части сказанному, но я отнёсся к этому довольно серьёзно, потому что мальчик был в панике, он был в ужасе, потому что что — то чертовски его напугало. Я подумал, даже если он что — то выдумал, или преувеличил, или приукрасил, суть истории он не переврал. На том дворе случилось что — то плохое и друг его умер. Я ни разу не видел женщину, которая жила в том доме в глухом переулке, да и о том, что там живёт какая — то женщина, я знал только со слов Эда, хотя я не уверен, что он сам её хотя бы раз видел. Она, вроде как, преподавала в колледже, не то физику, не то философию. Дом у неё тот ещё гадюшник. Весь двор зарос травой, сухими деревьями, а на заднем дворе и того хуже. Эд, Тони, и другие более чистоплотные соседи, даже создали петицию, где заявили, что она нарушает нормы совместного проживания. Сначала я её подписывать не хотел из принципа. Дом человека — это его личное пространство, нечего соседям предъявлять претензии к его внешнему виду. Ну, это попахивает диктаторством. У владельца есть полное и неоспоримое право распоряжаться своей землёй и всем домом так, как ему заблагорассудится, ему или ей. Но несло от него ужасно, даже хуже, чем от кошачьего туалета. Чуть подует Санта-Ана — горячий калифорнийский ветер — и вонь оттуда доходит даже до моего дома. Могу себе представить, каково было и Эду с Тони, не говоря уже о том, что Фрэнк частенько ходил в гости к своему другу Джонни, который жил там по соседству. Мне не очень нравилась мысль, что мой сын подцепит там какую — нибудь заразу, или его покусают крысы, или бог весть что ещё там может случится. Так что петицию я подписал, но ничего в итоге не вышло. Эд говорил, что из города прислали кого — то, какого — то инспектора, но старухи вечно не было дома. Эд пытался уговорить его съездить и подкараулить её на работе в колледже, где она преподавала, и вручить ей повестку, или штраф, или какое — нибудь извещение, что она обязана вести порядок у себя во дворе, но так далеко они заходить отказались. Так всё и закончилось. Я никогда раньше не слышал ни о каком «святилище» и не знаю почему я поверил. Но всё же поверил. Я помню как в детстве у нас, ребят, ходили свои легенды и секреты, о которых родители даже не подозревали, но мы сами видели своими глазами, даже создавали что — то своими руками. Наверняка у нынешних детей тоже что — то такое есть. Арфи всё лаял и беспокойно рвался с поводка.

— Держи! — сказал я сыну Пикмана и протянул ему поводок, — отведи собаку ко мне домой, расскажи моей жене, что случилось, пусть она вызовет 9-1-1, а я пока пойду и всё там проверю.

— Не надо, мистер Моррота! Чудовище всё ещё там. Оно маленькое, но… Господи, но я никогда такое раньше не видел.

В ту часть истории, в которой фигурировало чудовище, я уж точно не верил.

— Послушай, всё будет хорошо. Иди ко мне домой, расскажи всё моей жене, позвоните в 9-1-1, а я пойду посмотрю.

Я просто подумал, что Пол может быть всё ещё жив и ему требуется срочная помощь. Я плохо умею оказывать первую помощь, но видел в кино и по телевизору, как это делают и решил, что до приезда медиков и полиции я не дам мальчику умереть. Сын Пикмана тупо стоял, вертя в руках поводок.

— Иди, — повторил я.

Он бросился к моему дому вслед за Арфи. Я поспешил в противоположную сторону. Во всех домах в нашей округе на крыльце горел свет, окна тоже светились изнутри. Под занавесками в доме профессорши стояла абсолютная темнота. Всё так заросло деревьями, что очертания дома смазались, он напоминал гигантскую амёбу или существо из фильма «Капля». Я заставил себя пойти туда. Я не хотел поддаваться панике и паранойе, как тот парень, и уже в последнюю очередь мне хотелось думать о монстрах из ужастиков. Сначала я хотел постучаться в дверь, но профессорши, похоже, не было дома, поэтому я свернул с подъездной дорожки и побежал к окнам, чуть не запнувшись о вкопанный в землю камень, или что — то в этом роде. Подбежав к дому, я перешёл на шаг. Там было слишком грязно и тесно, чтобы бежать, мне не очень хотелось врезаться во что — нибудь подбородком, напороться на ржавую железяку, к тому же я бежал через всю улицу и уже запыхался. Осторожно обходя хлам, я вышел на задний двор. Двор был угловой, хотя все наши дома были расположены по кругу и едва ли в круге могли быть углы, и был заметно больше других дворов, по крайней мере уж точно больше моего. И совершенно точно этот двор представлял угрозу здоровью. Я никогда раньше не видел настолько захламлённого двора, не двор, а просто грёбаная помойка. Помойка не в переносном смысле, а в прямом. Двор буквально выглядел так, словно штук пять мусоровозов подъехали прямо к забору и вывалили всё содержимое прямо на газон. Двор весь зарос деревьями и кустами, но они терялись за грудой мусорных баков, заплесневелых картонных коробок и ржавых железок. Я прошёл мимо снятой гаражной двери, комода без ящиков, мимо белого автомобильного капота, заваленного сломанными глиняными горшками и мешками с древесным углём. Я шел по узкой тропинке сквозь эти дебри. Наконец между сломанным кукольным домиком и колючим кустом, который, похоже, пророс прямо сквозь кучу гнилой древесины, я увидел «святилище». Я сразу понял, что это оно и при взгляде на него меня пробрал холод. Это была самая жуткая вещь из тех, что я когда — либо видел, и я пожалел, что не захватил фонарик.

Чёрт!

И почему я не додумался зайти за Кристенсенами?

Надо было разбудить этого засранца Эда, чтобы он пошёл со мной. Хоть я давно уже не ребёнок, но это место было очень уж жутким. Я бы не отказался от какой — никакой компании.

«Святилище» было сделано из глины и походило на старинные католические алтари, которые встречаются в мексиканских поселениях или что — то вроде того, только в углублении не было изображения святых, одна лишь чёрная пустота, но было не похоже, что статуэтку украли или ещё что — то, скорее, молиться предполагалось именно этой чёрной пустоте. Не знаю, как вам объяснить, но именно такое чувство у меня возникло и это напугало меня, но никаких трупов или обожжённых монстров я не увидел, никаких подтверждений тому, что рассказал мне пацан Пикмана. Да как же его звать — то?! Нет, конечно, этого стоило ожидать, но честно говоря, я ожидал, что увижу маленькое чудовище размером с куклу, поедающее тело мёртвого подростка. Это место внушало такие мысли. Я повернулся лицом к дому. Я вдруг подумал, что женщина, живущая здесь, может быть, и не догадывается о существовании этого «святилища». Её заросший двор был так захламлён всяким дерьмом, что тут не только можно что — нибудь спрятать, тут можно самому спрятаться и жить без её ведома. Возможно, она просто не знает, что оно здесь. Может, кто — нибудь тайком проник в этот грёбаный свинарник и поставил алтарь, чтобы… чтобы что?

Чтобы колдовать?

Проводить сатанинские ритуалы?

Как бы то ни было, всё это было отвратительно, неправильно. Даже не имея никаких доказательств перед глазами, я поверил сыну Пикмана — его друг действительно умер на этом чёртовом месте. Я не знал, куда мог подеваться труп, но труп определённо был. Я был в этом уверен. Я сделал шаг вперёд. Эта штуковина была построена давно, она была очень старая и стояла здесь на протяжении долгого времени. Наклонившись, я увидел какие — то трусы, шапки, фотографии. Люди приходили сюда годами, совершали паломничество к этому месту, но кто? Местные детишки? Эта мысль повергла меня в ужас. Бывал ли здесь Фрэнк? Знал ли он об этом месте? Вдруг он попал в секту, или стал жертвой культа, или влип в историю, как в фильме «На берегу реки»? Вряд ли, конечно, но такое возможно. Родители всегда в последнюю очередь узнают о том, что происходит с их детьми. Я знал наверняка лишь одно — мы с Линн строго контролировали всё, что он делает и всегда присматривали за ним. Мы отпускали его на улицу только вечером и в том случае, если чётко знали, куда и с кем он пойдет. Не знаю, что случилось здесь этой ночью, но Фрэнк был, слава Богу, дома в постели, а не шатался по округе, как парнишка Пикмана и его друг. Я пригляделся. На каменной плите валялись какие — то обрезки, похоже состриженные ногти, а под ними лежал сложенный листок бумаги, который показался мне знакомым. Петиция, которую мы подписали и отправили в департамент здравоохранения, чтобы сюда направили инспекцию. Это мне не понравилось. Насколько я знаю, у Эда было всего две копии петиции. Одну он отправил в город, а другую оставил себе. Непонятно как она здесь оказалась. Сын Пикмана сказал, что они пришли сюда попросить денег, но я не мог отогнать другую мысль. Кто — то принёс сюда петицию, чтобы попросить о чём — то другом, а вот о чём? Я понятия не имел. У меня пробежал мороз по коже. Я встал и огляделся вокруг, больше мне здесь делать нечего. Я пришёл проверить, я проверил и ничего не нашёл, никаких трупов, никаких монстров, теперь я незаконно нахожусь на территории частной собственности. Но твёрдое ощущение, что здесь всё же произошло что — то плохое, хотя никаких подтверждений того не было, заставило меня принять другое решение. Я должен поговорить с хозяйкой дома. Либо она понятия не имеет, что творится у неё на заднем дворе, и тогда нужно ей об этом сообщить, либо она всё прекрасно знает, и тогда нужно её допросить. В любом случае поговорить с ней мне придётся.

Я пошёл прочь от «святилища», не оглядываясь, той же тропинкой, прошёл мимо боковой стороны дома, а затем по высохшей лужайке прямо к парадному крыльцу. Я постучал в дверь, подождал ответа, снова постучал, подождал, постучал — подождал. Я стоял там, наверное, не меньше пяти минут, но ответа не дождался. В доме было тихо, но машина, старый «Ford Torino», стояла на подъездной дорожке. Конечно же, хозяйка могла уйти куда — нибудь пешком, могла уехать на другой машине, но этот вариант казался мне маловероятным. Она была в доме и, возможно, была в беде. Всё это было подозрительно и слегка пугало, и прагматичная часть моего сознания настаивала, чтобы я тащил свою задницу домой и вызвал копов, но вот другая часть сознания возражала. Пацан Пикманов уже вызвал копов, скоро они подъедут и помогут мне, если я сам не сумею помочь профессорше. Поколебавшись всего секунду, я снова развернулся и по скрипучим деревянным ступенькам поднялся на крыльцо застекленной веранды. Дверь не просто была не заперта, она была открыта, и у меня в голове промелькнула примитивная мысль, будто кто — то или что — то приглашает меня войти. Я даже хотел спуститься во двор и поискать среди хлама металлическую трубу или какое — нибудь другое оружие, но к этому моменту я был уже на верхней ступеньке и решил просто войти внутрь. Веранда была такая же грязная как и двор, вся завалена старой мебелью, коробками.

— Эй! — позвал я.

Ответа не последовало. Я пошарил по ближайшей стенке в поисках выключателя. Нащупав его, я включил свет. Не знаю, в какой части дома я оказался, наверное, это было фойе или прачечная, но как оказалось, хозяйка устроила здесь спальню. В комнате никого не было, но кровать выглядела так, будто на ней совсем недавно спали, или профессорша просто никогда её не заправляла. Ну, я так не думаю. В спальне тоже было полно мусора. Весь деревянный пол был застлан книгами и газетами, с потолка с облупившейся штукатуркой тянулись толстые нити чёрной паутины. В воздухе стоял запах пыли, плесени, застарелого пота, высохшей мочи, а на антикварном стуле с рваной обивкой висел халат, залитый свежей кровью. Я пожалел, что не прихватил оружие, но было уже слишком поздно. Поэтому я сунул руку в карман, схватил связку ключей и зажал в кулаке наподобие кастета. Я прошёл в следующую комнату. Ещё одна спальня.

И она была там…

Сидела перед туалетным столиком с зеркалом и расчёсывала волосы.

— Господи Боже! — вырвалось у меня. Мой голос был готов сорваться на крик. — Боже мой!

Кожа толстухи была прозрачной. Однажды один мужик с завода рассказал мне, как когда — то ещё до вьетнамской войны, в высшем обществе было принято разводить особых крыс. Их кормили исключительно имбирным корнем на протяжении нескольких поколений, пока у самок не начинали рождаться прозрачные крысята. У вьетнамцев такие крысы считались особым деликатесом из — за тонкого аромата имбиря, который пропитывал мясо. И вот теперь я вспомнил эту историю. Только передо мной была не крыса, а женщина и я был уверен, она не родилась такой, она такой стала. Это была сама профессорша. И как я понял из названия книг, грудой сваленных на кровати, преподавала она не физику, а философию. Не знаю почему я обратил на это внимание, это было вообще — то не важно. Она по — прежнему сидела за столиком, но больше не смотрела в зеркало, теперь она смотрела на меня. На её губах дрожала хитрая улыбка и сквозь прозрачную кожу её щёк я мог разглядеть белый жир. Когда она заговорила, я увидел, как мышцы заставляют её челюсть двигаться.

— Ты который из них? — спросила она.

Я развернулся и бросился бежать. Наверное, было бы быстрее, если бы я пробежал через дом и вышел через парадный вход, но я понятия не имел, что может ожидать меня в других комнатах, а единственным моим желанием было как можно быстрее убраться отсюда, поэтому я пробежал через первую спальню, выскочил на веранду, затем вниз по ступенькам и кинулся за угол дома.

Я побежал к дому Эда.

Сначала я хотел бежать домой и звонить копам, но мне не хотелось ещё сильнее тревожить Линн и пугать Фрэнка, поэтому я решил зайти к Эду. Наверное, следовало зайти и к Пикману, позвать Билла с собой, в конце концов, это его сын заварил всю эту кашу, но я был не слишком хорошо знаком с Биллом Пикманом, не очень — то его любил и, по правде говоря, не думал, что он способен помочь. Это такой маленький костлявый человечек, самоуверенный реднек, почти всегда пьяный. Вряд ли он хоть чем — то смог бы помочь, а вот Эд — бывший морпех, взрослый детина, сейчас он работает продавцом в аптеке, но это не сделало его мягче. Он хороший человек, хороший друг, хотя временами он бывает слишком дотошным и въедливым. Вместе с таким человеком я без раздумий пошёл бы в разведку. Эд с женой всегда засиживались допоздна и я был рад увидеть, что их парадная дверь открыта. Это означало, что спать они ещё не ложились, но моё облегчение продлилось всего пару секунд, потому что подойдя к застеклённой террасе я сразу понял, что что — то не так. Эд строго следил за тем, чтобы жена содержала дом в чистоте, но сквозь стекло я увидел в гостиной настоящий хаос, по ней словно ураган прошёлся, как будто я снова попал в дом профессорши.

С нехорошим предчувствием я открыл дверь и вошёл в дом.

Они были на диване перед телевизором. Эд и Джуди. И я с трудом их узнал, до такой степени они обгорели. Если бы не тот факт, что они сидели в доме Эда, на диване Эда, и что Эд был на целый фут выше жены, я бы никогда не догадался, что это были они. На них не было одежды, на головах не было волос, лица превратились в обожжённые черепа, а тела в почерневшие кости. Сам диван был в порядке, обгорели только тела, словно их сожгли где — то в другом месте, а затем посадили на диван. Я вспомнил слова сына Пикмана о маленьком обгоревшем чудовище из «святилища» и сразу понял, что здесь есть связь. В этом не было никакого смысла, по крайней мере я его не находил, но кто — то зачем — то это сделал. И хотя передо мной и лежали тела моих друзей, я был готов к тому, что они зашевелятся и начнут преследовать меня. Я был растерян, я не знал куда идти и что делать.

Где полиция?

Разве они не должны были уже приехать?

Я посмотрел на экран телевизора, вспомнил Линн, которая точно так же сидела и смотрела фильм, когда я уходил.

Что, если в мой дом тоже что — то проникло?

Что, если Линн или Фрэнк в беде?

Я начал пятиться к выходу и сквозь стекло увидел худой силуэт человека, вяло прислонившийся к стене гаража. У этого человека были длинные волосы. Линн? Я открыл дверь. Фигура вышла из — за угла гаража и неспешно пошла в мою сторону. У неё была причёска точь — в — точь как у Линн, но длинное узкое лицо было ни на что не похоже. Над опухшими посиневшими глазами нависали толстые лохматые брови, под кожей, на щеках, и на лбу выступали странные бугры, рот был широко раскрыт, но не в улыбке, из — под огромной верхней губы торчали прямоугольные зубы, выпачканные в чём — то тёмном. Но даже не это едва не заставило меня наложить в штаны, а то, как это существо двигалось. Оно не надвигалось на меня, не пыталось догнать и схватить меня, оно просто шло, словно оно меня знало, словно мы были близкими друзьями. Я не знал, что это такое, я не хотел даже знать. Гараж Эда почти вплотную примыкает к дому, их разделяло всего несколько шагов. Существо уже было возле входной двери. Я уже никак не мог обойти его. Я захлопнул дверь, закрыл замок и побежал через весь дом к задней двери. Пробегая через прачечную, я услышал, как щёлкнул замок парадной двери и дверь открылась, закрылась, а затем звук самых обыкновенных шагов по паркету гостиной. Эд и Джуди закрыли заднюю дверь на три оборота, задвижку, цепочку, и мне понадобилось время, чтобы её открыть. Оказавшись на улице, я рванул прочь, я пролетел мимо той стороны дома, где не горел свет в окнах, я был в ужасе, я задыхался. Я был уверен, что в любую секунду это длинноволосое подобие женщины схватит меня, но ничего не происходило. Я немного успокоился, когда вышел на улицу. Оглядевшись кругом, я внимательно пригляделся к собственному дому, и увидел Линн. Она стояла на веранде, дверь позади неё была открыта, и смотрела сквозь стекло, словно услышала шум и пыталась понять откуда. Это она? Точно ли это Линн? Да, разумеется, кто же ещё? Да, я видел лишь очертания её фигуры, но второй раз меня не обманешь. Чёрт возьми! Уж собственную жену я способен узнать! Я уже хотел крикнуть ей, чтобы она шла в дом, заперла дверь и никуда не выходила, но она тотчас же так и сделала. В округе стояла тишина. Я чётко услышал, как хлопнула дверь и меня охватило чувство облегчения, она в порядке, в безопасности, но надолго ли? Я уже шёл по тротуару и твёрдо намеревался бежать домой и звонить копам, но подумал о том длинноволосом существе, которое меня преследовало, и решил не показывать ему, где я живу. Я понятия не имел, что это такое и чего от него можно ожидать и поэтому хотел, чтобы оно держалось подальше от моей семьи. Я оглянулся через плечо в сторону дома, но там никого не было, никто меня не преследовал, но оно от меня не отстанет, оно будет преследовать меня, по — своему преследовать. Главной причиной всему происходящему было наверняка «святилище». Я понятия не имел почему.

Может быть, оно стояло на каком — то священном месте и черпало из него энергию?

Или оно было сделано силой при помощи какого — то колдовства?

Или силу ему давала сама его архитектура?

Но я знал, что его надо уничтожить, разбить и тогда всё закончится. У меня в голове тут же возник план.

А моя подруга огибала угол дома всё в той же непринуждённой манере. Она была достаточно далеко от меня. Я не мог в подробностях разглядеть её ужасное непропорциональное лицо, но мне хватило и одного раза. Позабыть увиденное я уже никогда не смогу. Когда я снова увидел эти ниспадающие на плечи волосы, по моей коже пробежали мурашки. Мне хотелось бежать прочь как можно быстрее, как можно дальше, но мне нужно было что — то, чтобы себя защитить, какое — нибудь оружие. Я побежал по дорожке к гаражу. Впервые в жизни я был благодарен Эду за его педантичность. В своём гараже мне всегда приходилось копаться минут по десять каждый раз, когда нужно было что — нибудь найти, а вот у Эда было всё аккуратно разложено по своим местам и я без проблем нашёл топор, молоток и монтировку. Я и сам не знал, что мне может понадобиться, но хотел как следует подготовиться, поэтому не стал выбирать, а взял все три. Она была уже близко, она уже шла вдоль гаража. Теперь её лицо было совсем рядом и не скрывалось в тени, было освещено фонарём над крыльцом и я увидел огромные лохматые брови, над всё теми же мешковатыми глазами и странные бугры под кожей. Прежде она не улыбалась, но теперь она обнажила в улыбке свои острые грязные зубы и эта совершенно обычная улыбка вполне связывалась с её непринуждённой походкой. Не зная, что делать, я бросил молоток с монтировкой и обеими руками сжал рукоять топора. Меня нельзя назвать крутым парнем, в армии я не служил и уж точно никогда никого не убивал, но я без малейших колебаний поднял топор, размахнулся и ударил им по чудовищно деформированной голове. Она… оно увидело это, но не сделало ни малейшей попытки остановить меня, или убежать, или увернуться и когда лезвие с хрустом пробило нос и щёку и застряло в черепе, я ощутил мрачное удовлетворение.

«Это тебе за Эда, — подумал я, — это тебе за Джуди».

Я подсознательно был готов к тому, что она продолжит идти на меня, что я не смогу ничем её остановить, но она упала на месте, едва не потянув меня за собой, пока в последнюю секунду лезвие топора не вышло из её черепа с отвратительным скрипом. Не было ни крови, ни слизи, ни какой — либо другой жидкости, которую ожидаешь увидеть в открытой ране. Я подождал пару секунд, но она не шелохнулась. Для меня настал поворотный момент. Обычно в фильмах герой уходит, не оборачиваясь, а за его спиной монстр оживает. Я не хотел допускать эту же ошибку, но и изрубить её на куски у меня не хватало храбрости. Да и какие у меня были варианты? Я мог попытаться нащупать у неё пульс или проверить дыхание на случай, если она всё ещё была жива, но что, если у неё никогда и не было пульса, что, если она и до этого не была жива? И тогда она схватит меня за руку и потянет за собой на землю. Я постоял несколько секунд, затем сделал шаг назад, собрался с духом и ткнул её тупым концом топора. Она не шевельнулась, никакой реакции, но я был по — прежнему не уверен, что она не вскочит и не нападёт на меня. И хотя я больше не хотел применять какое бы то ни было насилие, я занёс над ней топор и отрубил голову. Не одним ударом, как обычно показывают в кино. Первый раз топор вошёл лишь до середины шеи, обнажив мышцы, связки и белый фрагмент позвоночника. Крови всё также не было. Ну, по крайней мере всё остальное выглядело так, как и должно было быть. Я вытащил топор, снова замахнулся и ударил ещё раз, на этот раз почти до конца, голова осталась висеть на кусочке кожи. Последним ударом я отрубил голову окончательно и лезвием топора оттолкнул её прочь от тела. Я поднял монтировку и молоток.

Пора со всем этим заканчивать!

Я быстро зашагал к выходу. За домом профессорши, там, где жили Тони и Хелен, я увидел какие — то чёрные тучи. Они окутали все стены и крышу их дома. Сначала я подумал, что это некая живая тень. Подойдя поближе, я понял, что их дом облепили полчища чёрных жуков. Что бы это ни было, я был уверен, что без «святилища» тут не обошлось. И это заставило меня бежать ещё быстрее, насколько позволяли инструменты, которые я держал в руках. На этот раз я не обращал внимание на препятствия на моём пути. Пробежав мимо боковой стороны дома, я не стал сбавлять скорость и ворвался на задний двор. Я ударился об пень, не заметив его, чуть не упал, запнувшись о какие — то шланги, грабли, но сумел удержаться на ногах. Я мысленно отметил, что в доме профессорши горит свет. Я представил, как эта прозрачная женщина бродит по своим грязным комнатам и меня пробрала дрожь. Впервые за этот вечер у меня появилось ощущение словно всё это происходит не со мной. Я словно бы попал в грёбаный фильм ужасов. Я просто метался из стороны в сторону с того самого момента, как пацан Пикмана… да как его чёрт возьми звали?!.. наткнулся на меня на улице. Но только теперь я осознал, как много всего произошло за то время и какая мощная сила встала у меня на пути. Я не хотел заранее испугаться того, с чем мне предстоит столкнуться, попытался отогнать эту мысль в сторону.

Я подошёл к «святилищу».

Оно оказалось ещё более зловещим, чем раньше, но у меня не было времени размышлять над этим. Я бросил на землю топор, взял в левую руку молоток, а в правую монтировку. Глина была старая, сама по себе уже осыпалась, поэтому с первым же ударом от верхушки «святилища» откололся приличный кусок. На верхней круглой части «святилища» был вырезан какой — то узор, странная спираль, и в ту секунду, когда она раскололась под моим ударом на две части, мне показалось, будто бы я слышу раскатистый гул изнутри, наверное, это была игра моего воображения, но нет, думаю, я ожидал чего — то подобного, ожидал, что «святилище» станет защищаться. Я представил как его сознание, которое прячется где — то глубоко в черноте ниши, пытается оказать сопротивление, но ничто не остановило меня, когда я двинулся к нему с оружием в обеих руках. Монтировка в правой, молоток в левой. Я ощущал себя героем, Джоном Генри, каким — то сверхчеловеком, и под моими яростными ударами «святилище» разлетелось на мелкие кусочки. Удар за ударом я отсекал от него куски, пока не осталась только ниша. Ногой я раскидал фотографии, ногти, отбросил в сторону петицию и попытался руками разломать нишу, но она оказалась крепкой, она была сделана не из глины, как само «святилище», не из металла, и не из дерева. Я не мог понять из чего она, но я видел, что она почти не деформируется под ударами моих кулаков и, стоя перед чёрным углублением, я чувствовал себя не в своей тарелке. Я бросил молоток и обошёл нишу, перешагивая через гнилые доски, оставшиеся от разломанного кукольного домика, балансируя на опутанном паутиной бревне, которое, видимо, скатилось с поленницы. Сзади в нише тоже была чернота, но ещё на ней были написаны какие — то символы. Эти символы были похожи на буквы какого — то неизвестного языка. Они были почти такими же тёмными, как и сама конструкция. Я бы даже не заметил их, если бы они не блестели в лунном свете. Я подумал, уж не кровью ли они выведены? Я помнил, что случилось, когда я сломал тот символ на верхушке «святилища». Не знаю, был ли тот утробный гул плодом моего воображения, но других идей у меня не было, поэтому я взял монтировку и принялся лупить по этим каракулям. Это сработало. Металлическая монтировка попала по странному треугольному символу, разрушила его целостность. Из верхушки «святилища» внезапно послышался треск. Я разбил одно из слов и от «святилища» отслоился кусок покрытия. Кружась, он упал на землю, в воздухе повис запах дерьма и гнилых яиц, и я подумал, что это и был механизм его защиты. Оно словно скунс хотело отпугнуть меня этой вонью и от этой мысли я стал бить ещё старательнее, я избивал эту дрянь и преуспел в этом. По мере того, как я разбивал букву за буквой, «святилище» словно ослабевало и съеживалось, пока наконец не исчезло, издав при этом звук, напоминающий скорее женский крик, нежели чем скрежет и грохот падающих на землю камней. Я отскочил в сторону, зацепив ногой бревно, а затем снова, переступая через прогнивший кукольный домик, подошёл к сооружению. От него не осталось ничего, кроме кучи угольно — чёрных камней. Среди них я увидел нечто похожее на обожжённую куклу «Barbie», сидящую на треугольном куске торта. Не знаю было ли это существо живым, но оно двигалось, крутилось, словно в замедленной съемке, принимало позы, словно китайская гимнастка, издавая при этом ржавый скрип. Я не видел ни глаз, ни лица, но почему — то знал, что оно смотрит на меня и от этого мне стало так жутко, как не бывало никогда в жизни. Я вздрогнул. Кукла улыбнулась мне. Я увидел, как в свете луны сверкнул один — единственный белый зуб.

Я отправил эту тварь на тот свет.

Монтировка попала прямо в середину, разломив тело пополам. Ноги сломались от удара о камни, руки разлетелись на мелкие кусочки, а голова отлетела куда — то в темноту. Треугольная подставка тоже разбилась вдребезги и посреди кучи обломков остался один мерзкий чёрный жук, яростно щёлкающий клешнями. Я расплющил его монтировкой и размазал его внутренности, чтобы убедиться, что ему «крышка». Я опустил взгляд под ноги. Фотографии и ногти были разбросаны где попало, но петиция, странным образом, вновь оказалась на маленьком куске, который остался от платформы. Я замахнулся и изо всех сил ударил монтировкой по этому куску платформы, чтобы с удовольствием увидеть, как он разлетается на мелкие части. «Святилища» больше не было.

— Вот тебе! — сказал я.

Я запыхался и тяжело дышал, как женщина при родах, но всё — таки я заставил себя вернуться той же тропинкой, которой пришёл и подняться в дом, просто чтобы убедиться, что всё закончилось. Страха во мне уже не осталось и, на самом деле, я уже был готов увидеть труп прозрачной тётки, но обнаружил её в самой первой спальни. Она была вполне живой и набросилась на меня в ту же секунду, как только я переступил порог. На ней был тот самый окровавленный халат, который до этого висел на стуле. Она бросилась на меня и повалила на пол. Свет был включён, я хорошо её разглядел. Оружия у неё не было и я инстинктивно разжал руку, сжимающую монтировку и схватил её за запястье.

Жестокая ошибка.

Она резко скатилась с меня, на удивление быстро для своей комплекции. Схватив монтировку, она побежала к кровати, ловко петляя между разбросанных на грязном полу книг и журналов. Она обернулась и размахнулась. Монтировка со свистом разрезала воздух и я увидел, что она… плачет. На её прозрачной коже не было видно слёз, её выдали красные глаза и дрожащие губы.

— Ты который из них?! — рявкнула она.

Я покачал головой.

— Который из них?

— Я Джилл Моррота, — ответил я.

Она обошла кровать с другой стороны и встала в углу, всхлипывая и слабо грозя монтировкой, зажатой в обеих руках. Я мог бы напасть на неё, отобрать оружие, мог бы убить её. Я решил предоставить копам возможность разобраться со всем этим, а самому пойти домой. Я развернулся и мне в затылок прилетела книга, толстая книга. Я был оглушён, отшатнулся вперёд, и за ней тут же последовала ещё одна книга, которая на этот раз ударила меня углом. Из раны брызнула кровь. Я повернулся, подняв руки, чтобы защититься, готовый отбить очередную книгу или отразить полноценную атаку в лоб, если потребуется. Но больше она не швыряла в меня книг, не махала монтировкой, она просто повалилась на кровать, рядом с ней упала выпавшая из рук монтировка. Я подскочил, схватил монтировку, снова отошёл. Она лежала неподвижно.

Она, что, умерла?

Я понятия не имел, вряд ли, но проверять я не собирался. Я пятился и пятился к выходу, как можно медленнее, чтобы не запнуться за какое — нибудь дерьмо, разбросанное по полу этого гадюшника. Она потратила слишком много сил и, хотя я никогда не смогу сказать наверняка, я думаю, что именно поэтому она стала прозрачной. Именно поэтому с ней произошло всё это.

Может быть, она питала «святилище» собственной энергией и истощила себя?

А, может быть, она молилась этой черноте и принесла себя в жертву?

Так или иначе, она и «святилище» были неразрывно связаны. Она застонала, приподняла голову и посмотрела на меня. Я вышел на крыльцо, спустился по ступенькам. Всё кончено, всё позади. Я приду домой и вызову копов и пусть они сами с ней разбираются. Я ужасно устал, меня словно пропустили через мясорубку, но я вспомнил Линн с Фрэнком и улыбнулся. Хорошо, что хоть они в безопасности, хорошо, что хоть с ними всё в порядке…

И я пошёл по округе к своему дому, своему дому и к своей семье.

Перевод: А. Домнина

Эстоппель

Estoppel (1988).

«Эстоппель» — это юридический термин, который означает «то что сказано, так оно и есть». Это относится в первую очередь к порнографии, позволяя прокурорам легче доказать в суде, что журнал является «непристойным» или «порнографическим», если он специально рекламируется как таковой. Я узнал об эстоппеле на курсах по коммуникационному праву, и так как в тот день мне было скучно на занятиях, я придумал эту историю вместо того, чтобы слушать лекцию.

* * *

Большинство людей считают, что я немой, не спрашивая. Я их никогда не переубеждаю. Если кто-нибудь спросит, я просто вручаю им одну из «немых карточек», которые я распечатал именно по этой причине и которые я всегда ношу с собой. «Мир!» говорят карты. «Улыбочка. Я глухонемой».

Также большинство людей считают меня бродягой. Я одеваюсь в старую, грязную, рваную одежду, редко умываюсь и никогда не подстригаю волосы и бороду. Я заметил за многие годы, что люди обычно не разговаривают с бродягами, и поэтому я стал одним из них.

Я сделал все возможное, чтобы свести к минимуму мои контакты с людьми, удержать людей от разговора со мной или обращения ко мне каким-либо образом.

С 1960 года я не произнес ни одного вразумительного слова.

Я знаю, что, во всех смыслах, я немой, но я никогда не мог и не хотел заявить об этом официально. Я воздержался от высказывания этих слов. Я должен был возвестить «Я немой» много лет назад. Но это будет навсегда. Это было бы необратимо.

Наверное, мне было страшно.

Честно говоря, есть очень мало того, чего я не боюсь. Я провел половину своей жизни в страхе. Почти десять лет я боялся что-либо записывать. Я не хотел ни говорить, ни писать. Что, если, подумал я, это произошло как с речью, так и с письмом?

Но эти годы, эти десять долгих лет почти полной изоляции были сущим адом. Я не понимал, насколько важно для меня общение, пока не отказался от него. И после десятилетия такой изоляции, я буквально не мог больше этого выносить. Это сводило меня с ума. И вот однажды ночью, когда моя кровь кипела адреналином и наполняла меня храбростью, я решил рискнуть. Я запер дверь своего номера в мотеле, закрыл шторы, сел перед столом и написал на чистом листе бумаги: «Я негр».

Моя рука не изменила цвет, когда я закончил писать последнюю букву р. Как и моя другая рука. Я бросился к зеркалу: как и мое лицо. Боже, это простое предложение наполнило меня радостью, чистым изящным восторг! Я танцевал по комнате, как сумасшедший. Я писал всю ночь напролет.

Я и по сей день активно и много пишу, у меня есть несколько художественных произведений, опубликованных в различных литературных журналах под разными псевдонимами. У меня в ящике стола лежат шесть неопубликованных романов.

Но я не сноб. Я пишу что угодно и кому угодно. Один раз в день я считаю своим долгом написать торговым компаниям и пожаловаться на один из их продуктов. Вы удивитесь ответам, которые я получаю. Бесплатные билеты в кино, бесплатные купоны на гамбургеры, несколько чеков на скидки и огромное количество писем с извинениями.

И конечно, у меня есть несколько друзей по переписке. Самые близкие друзья, что у меня есть. Мой лучший друг, Фил — заключенный в Сан-Квентине. Он убил своего шурина и был приговорен к пожизненному заключению. Я бы никогда не захотел встретиться с этим человеком на улице, но я узнал из его писем, что он может быть очень чувствительным человеком. Из всех моих друзей по переписке он лучше всех понимает, что значит быть изолированным, отчужденным, одиноким. Я также пишу женщине средних лет по имени Джоан во Францию, молодой незамужней девушке по имени Николь в Бельгию и маленькому мальчику по имени Руфус в Вашингтон, округ Колумбия.

Я не написал ни одному из них правду.

Но как я могу? Я действительно не знаю, что такое «правда».

Первый опыт произошел, когда мне было двенадцать. По крайней мере, это первый случай, который я помню. Мы с моим кузеном Джобом играли на не паханном заброшенном поле позади бабушкиной фермы. Мы только что закончили яростную игру в «замораживающий шар» и бежали, как сумасшедшие, мчась к сараю, через акры травы. Трава была высокая, почти выше моей головы, и мне приходилось напрягать шею и подпрыгивать, чтобы увидеть, куда я бегу.

Я не видел камня, о который споткнулся.

Видимо, я потерял сознание на несколько секунд, потому что оказался лежащим на земле, глядя на бесконечный лес травяных стеблей. Я встал, ошеломленный и обиженный, и пошел к сараю, где, как я знал, меня ждал Джоб, с самодовольной улыбкой победителя на лице.

Должно быть, я ударился головой сильнее, чем думал, потому что все шел и шел и не выходил на чистое место у сарая. Вместо этого трава становилась все гуще и выше, и вскоре я потерялся в ней. Я даже не знал, в каком направлении иду.

С все еще пульсирующей шишкой на голове и с сердцем, начинающим колотиться от перспективы потеряться в траве, я решил позвать на помощь:

— Джоб! — Я громко закричал, сложив руки рупором, чтобы усилить звук. — Я заблудился!

Я услышал издевательский смех Джоба в неопределенном направлении.

— Я серьезно! — Закричал я. — Помогите!

Джоб захихикал снова.

— Да, — отозвался он, — сарай найти непросто.

Я уже был готов расплакаться.

— Мама!

— Она тебя не слышит, — сказал Джоб. Он сделал паузу. — Я приду и заберу тебя, но тебе придется заплатить цену.

— Я заплачу! — Я заплакал.

— Ладно. Скажи: — я трусишка,[1] и я сдаюсь как девчонка.

Через минуту я услышал, как Джоб продирается сквозь сорняки. Он прошел сквозь стену травы справа от меня.

— Пошли, — сказал он, смеясь.

Я последовал за ним к сараю.

В ту ночь, когда я разделся перед принятием ванны, я обнаружил, что кожа на моем животе вместо обычного бледно-розового цвета, каким-то образом стала темной и довольно насыщенно желтой. Я был сбит с толку; я не понимал, что произошло. Возможно, подумал я, случайно прикоснулся к какому-то химическому красителю. Но желтый цвет не сошел даже после жесткой чистки в течение десяти минут.

Однако я не сказал об этом родителям, и через несколько дней цвет просто исчез.

У меня не было другого опыта почти десять лет.

В колледже я изучал историю. Промежуточные экзамены закончились, и после почти полных двух недель непрерывного обучения, я решил сопровождать новых друзей и новых знакомых в клуб в Лонг-Бич, чтобы послушать среди толпы студентов колледжа квинтет Чико Гамильтона,[2] на тот момент музыкальную сенсацию. Я сидел в полумраке, в галстуке, курил свою тонкую трубку и внимательно слушал модные тенденции дня.

После выступления один из сидевших за нашим столом, студент по имени Глен, которого я едва знал, сделал длинную затяжку сигареты и посмотрел на уходящих музыкантов:

— Дерьмо, — произнес он.

Я не мог поверить в то, что только что услышал.

— Ты шутишь, — сказал я.

Он отрицательно покачал головой.

— Очень переоценено. Банальная музыка и это в лучшем случае.

Я был возмущен! Я не мог поверить, что мы слушали одну и ту же группу.

— Ты ничего не знаешь о музыке, — сказал я ему. — Я не собираюсь с тобой это обсуждать.

Глен слегка улыбнулся:

— А ты, наверное, музыкальный эксперт? — спросил он, обращаясь к сигарете.

— Я специализируюсь на музыке, — соврал я.

И я специализировался на музыке.

Все так просто.

Вся моя жизнь изменилась, когда я произнес эти слова. Я вспомнил мириады музыкальных курсов, которые я прослушал и прошел; я вспомнил имена, лица и даже особые выражения учителей фортепиано, которые меня учили. Я знал подробности о людях, которых не знал несколько минут назад. Я знал, что, как и почему только что играла группа.

Я оглянулся на своих товарищей. Даг, Дон и Джастин, три человека за столом, которых я знал лучше всего, смотрели на Глена.

— Верно, — согласились они. — Он специализируется на музыке.

Они были серьезны.

Я не понимал, что происходит. Я сохранил полную память о своей «прошлой жизни», но все же я знал, что это уже не так. Возможно, никогда и не было. И я знал, что если несколько минут назад я мог бы декламировать названия всех сражений Войны за Независимость и результаты каждого из них, но не мог бы играть на пианино, даже если от этого зависела моя жизнь, то теперь все было наоборот.

В ту ночь я спал беспокойно. Проснулся я все еще музыкальным специалистом.

Я решил проверить свои школьные табели, чтобы выяснить, что именно происходит.

Я пошел в приемную комиссию, взял документы у секретаря и отнес их в кабинку для изучения. Я открыл папку и посмотрел на первую страницу. Слова, напечатанные там, ошеломили меня. Я был официально зачислен на музыкальную специальность по классу фортепиано. Но кроме вводного курса по истории я никогда ничего не проходил.

Этого не может быть, подумал я. Но я знал, что это так, и что-то в глубине моего сознания заставило меня двигаться дальше. Я поднял глаза; регистратор на мгновение повернул голову. «Я изучаю историю», сказал я документам передо мной.

Занятия музыкой закончились.

И тогда я понял.

Конечно, первым чувством была сила. Невероятная, неконтролируемая, неограниченная сила. Я могу быть кем угодно. Любым. И я могу измениться по своему желанию.

Но это чувство почти сразу и исчезло, оно сменилось более пронизывающим ощущением страха. Могу ли я контролировать эту силу? Если да, то как? Если нет, то почему? Исчезнет ли она в конечном итоге? Или она станет сильнее? Изменила ли эта сила, или проклятие, или чудо только меня; а мое ближайшее окружение, а весь мир, в котором я живу? Могу ли я изменить историю? Каковы будут осложнения, последствия и все остальное? Миллион мыслей одновременно зазвучал в моей голове.

Испытание, подумал я. Мне нужно все проверить. Мне нужно убедиться, что со мной не играют, что это не какой-то сложный обман или психологическая игра разума.

Сначала я попытался думать определенную команду. Я жираф, сказал я себе.

Ничего не произошло.

Что ж, это кое-что доказало. Чтобы измениться, заявление надо произнести вслух. Я уже собирался произнести эту фразу, когда остановился. Если бы я сказал: «Я жираф», — и действительно стал жирафом, вполне возможно, что я навсегда остался бы таким. Жираф не может говорить. Я бы не смог сказать: «я человек» и изменить себя.

Страх обрушился снова; сильный, более мощный. Я вспотел. Мне нужно быть очень осторожным. Надо думать, прежде чем говорить. Если я не буду рассматривать все возможности и потенциальные побочные эффекты каждого заявления, которое я сделаю с этого момента, я могу навсегда изменить свою жизнь. И не только к лучшему.

Так что вместо того, чтобы проверить мою новообретенную способность, я вернул свои документы секретарю, пробормотал простое «Спасибо» и поспешно вернулся в свою комнату. Оказавшись внутри, я закрыл и запер дверь и затянул на окнах все занавески. Свет остался включенным. Я хотел на это посмотреть.

У меня было зеркало в полный рост на обратной стороне дверцы шкафа. Я всегда считал себя модным человеком и не мог без него. Оно действительно мне было необходимо. Я открыл дверцу шкафа, снял всю одежду и встал перед зеркалом. «Я Толстый», сказал я.

Изменений не было видно. То есть, это не произошло во времени. Я был тощим, потом стал толстым. Я не раздувался и не набирал стремительно вес, ничего подобного. На самом деле я не изменился физически. Я совсем не изменился. Скорее, реальность изменилась. В одну секунду я весил свои обычные 145 фунтов и это факт. В следующую секунду факты изменились. Я весил почти 300 фунтов и это тоже факт.

И это изменило мир.

Я сохранил все воспоминания о моей «реальной жизни», но у меня также была новая и совершенно другая жизнь — моя жирная жизнь. И мир ей соответствовал. Я знал, что у меня всегда были проблемы с весом, и что после того, как моя девушка умерла от лейкемии, еда стала навязчивой идеей, неврозом, серьезной проблемой. Я попробовал несколько диет, но ничего не получалось. Еда была моей потребностью. И я любил фисташковое мороженое.

Я посмотрел в зеркало на свои тройные подбородки и переполненный живот. Я выглядел, как большой шарик белого теста. «Я худой», сказал я.

Мир снова изменился. Я не был толстым. У меня никогда не было девушки с лейкемией. Я ненавидел фисташковое мороженое.

Это была другая реальность.

На этом мои «испытания» или «эксперименты» закончились. Прямо тогда я все и прекратил. Я не понимал этой силы, не знал, как ею пользоваться, не хотел с ней справляться. И я был полон решимости не использовать ее ни по какой причине. Я поклялся никогда больше не произносить ни одного предложения и сдержал слово.

Удивительно, как люди умеют приспосабливаться ко всему, у человека есть врожденная способность адаптироваться к изменениям, какими бы радикальными они ни были. Люди, живущие рядом с химическими свалками, вскоре перестают замечать вонь; люди, живущие на пляже, вскоре перестают слышать бесконечный грохот волн.

Все это есть совершенствование. Ибо я довольно быстро привык к моей силе и сдержал обещание, воздержался от ее применения. Сила стала частью меня. Я почувствовал себя спокойно.

Но это случилось снова.

Однажды, с треском провалив экзамен на одном из самых важных курсов, сидя в своей комнате, чувствуя себя подавленным и жалея себя, я подумал: Почему бы и нет? Почему бы не использовать силу? Почему бы не использовать ее, чтобы получить то, что я хочу от жизни?

Я тщательно продумал свою речь. Не хотелось все испортить. В конце концов, я придумал то, что казалось идеальным для моей цели, и был готов это сказать. Я снова стоял перед зеркалом. «Я окончил Гарвард с докторской степенью в области политических наук, и теперь я президентский консультант», сказал я.

И все это было правдой. Знания о моей предыдущей жизни сохранились, финансовые проблемы, трудности при изучении истории в Университете Южной Калифорнии во время администрации Эйзенхауэра, но это были воспоминания о прошлом. Теперь я стал другим человеком — одним из самых блестящих умов в популярном Белом доме у популярного Стивенсона.

Переходного периода не было. Я знал свою работу и был хорош в этом. Все знали и приняли меня. Превращение прошло идеально.

Однако сила раздражала меня в повседневной жизни. Я приветствовал людей обычным «я рад тебя видеть» и вдруг обнаруживал, что очень рад, что они зашли. Или я мог сказать: «Я сожалею, что вы должны уйти», и, когда они, наконец, уходили, я был в слезах. В особенно тяжелые дни я бормотал себе под нос: «меня тошнит от этой работы», а потом, сразу же почувствовав эффект, мне пришлось выпалить: «Я люблю эту работу, мне от нее хорошо!»

Но я мог так жить. Сила не доставляла мне больших проблем.

До 5 Июня.

Особенно серьезный и запутанный кризис возник с участием Германии и Советского Союза. Мы были на чрезвычайном заседании кабинета министров в канцелярии президента, обсуждали план наших действий. Министр обороны предложил нам «блефовать», чтобы выйти из возможной конфронтации, угрожая первым ударом.

— Черт возьми, они и так уже боятся нас, — сказал он. — Они знают, что мы однажды сбросили бомбу, и пусть они знают, что мы не побоимся сделать это снова.

Неожиданное число членов кабинета согласилось с ним.

— Нет, — возразил я. — В данном случае необходимо дипломатическое решение. Военные угрозы лишь усугубят ситуацию.

Министр снисходительно улыбнулся:

— Послушай, — сказал он, — твои теории могут быть хороши на занятиях в колледже, они могут работать в учебниках, но они не работают в реальной жизни. Я занимаюсь этими вопросами последние двадцать шесть лет, большую часть своей жизни, и мне кажется, я кое-что о них знаю. Ты здесь чуть больше года. Я не думаю, что ты в состоянии решать такие вещи.

Я был в ярости:

— Может, я и не был здесь так долго, как вы, но у меня есть кое-что, чего вам, кажется, не хватает — здравый смысл. Вы действительно думаете, что угроза ядерной войны положит конец этому кризису? Конечно, они этого не сделают. Я знаю это, и ты это знаешь. Кроме того, я считаю, что такие действия приведут к полномасштабной военной конфронтации. И никто из нас этого не хочет. Мы должны все решить мирно.

Аргументы вскоре закончились, и президент, выглядя усталым и немного напряженным, поблагодарил нас за наше участие и отправился принимать решение.

Я был у себя в кабинете, когда пришло известие, что советские войска начали полномасштабную ядерную атаку. «Пожалуйста, пройдите в бомбоубежище», раздался голос из динамика над моей дверью. «Без паники. Пожалуйста, пройдите в бомбоубежище. Это не учение».

Результат поразил меня.

— Я верю, сказал я. — Я знаю.

Судьба плана министра, страны и, возможно, всего мира была в моих руках, и я этого не знал. Я ужасно все испортил. Нападение было прямым результатом моих заявлений.

Я запаниковал. Я не был уверен, что смогу думать достаточно быстро, чтобы остановить надвигающуюся смерть и разрушения, и предотвратить Холокост. Но я знал, что должен спасти себя. Это было инстинктивно.

— Я изучаю историю в USC, пытаюсь получить финансовую помощь от администрации Эйзенхауэра, — закричал я.

И я сидел на диване в офисе финансовой помощи. Женщина смотрела на меня, словно ожидая ответа на вопрос. Я вспотел, как свинья, и дрожал, как паралитик. Я даже не уверен в последовательности действий, когда выбежал за дверь и вернулся в свою комнату.

Но это была не моя комната. Те же экспрессионистские гравюры на стенах, та же мебель расставлена тем же образом, но комната была другой. Я был в номере 212 вместо номера 215.

Это была не совсем та реальность, с которой я начинал.

Таким образом, я узнал, что мои заявления могут иметь несвоевременные действия и непредвиденные последствия. Если бы я не изучал подробно все возможные значения всех моих слов и/или не формулировал свои предложения тщательно, все могло бы меняться без всяких причин. И снова мне стало страшно. Только на этот раз страх был глубже. На этот раз он не уходил.

Я принял решение. Я больше не хотел говорить. Я не мог позволить себе рисковать жизнями других людей и не мог нести ответственность за изменение реальности или даже конкретных обстоятельств. Даже самые невинные комментарии, лишенные злого умысла или смысла, могли, как я понял, нанести ущерб, который я не мог себе представить. Я не мог позволить себе снова заговорить.

Мне пришлось бросить учебное заведение. Это был мой первый шаг. Невозможно было учиться в колледже, не произнося ни слова, и я знал, что искушение будет слишком велико для меня. Друзья говорили со мной, учителя задавали вопросы, знакомые останавливались и заводили непринужденную беседу. Мне пришлось уехать.

Я быстро собрал и упаковал все свои самые необходимые вещи. Я забрал все свои деньги. Я ушел.

Однако, оказавшись на улице, я понял, что понятия не имею, что делать дальше. Я даже не знал, с чего начать. Время, подумал я. Мне нужно время подумать, время разобраться, время сформулировать хоть какое-то подобие плана. Я пощупал в карманах и посчитал все деньги. Сто долларов. Это даст мне немного времени.

Я делал все, не говоря ни слова. Удивительно, правда, как хорошо можно функционировать без малейшей формы вербального общения. Я арендовал на неделю небольшую хижину на пляже и купил достаточно продуктов, чтобы продержаться в течение некоторого времени, не говоря никому ни «да», ни «нет». Я смирился с уклончивым ворчанием, насмешливыми взглядами, кивками и различными жестами.

И тогда я был готов.

Я уже решил больше никогда не произносить ни слова. Теперь я знал, что должен исполнить эту клятву. Мне пришлось отвыкнуть от мира людей. Мне пришлось прервать все связи с человечеством. Я должен был изолировать себя от всего — резко завязать, так сказать. И мне пришлось сделать это за неделю. За семь дней мне пришлось отклонить и забыть целую жизнь, образ мышления, привычки, поведение, снизить мой культурный уровень.

Сначала было трудно. Из-за отсутствия контакта с людьми мне хотелось думать вслух. Я чувствовал себя, как герои радиопостановок, вынужденным говорить сам с собой.

Но я преодолел эту тягу. Вскоре это стремление и вовсе исчезло. Я проводил дни, гуляя по пустому пляжу, иногда купаясь и читая хорошие книги. Я привык к своему одиночеству.

Ночи, однако, были совсем другими.

В первую ночь я решил пораньше лечь спать. Выпил чашку эспрессо, отметил свое место в книге, которую читал, и устроился на двуспальной кровати.

Я проснулся в здании, которое когда-то было торговым центром, теперь заброшенном и населенном бедняками. Большинство из них блуждало по некогда покрытым коврами проходам магазина, пытаясь продать найденный в мусоре металлолом. Ко мне подошла женщина и протянула ржавый механизм.

— Хочешь купить? — она жалобно заскулила. — Всего один доллар.

Я был совершенно сбит с толку, заперт в этом безумном и мутном аду между сном и бодрствованием. Я не понимал, что происходит. Я посмотрел вниз на свое тело и испытал еще один шок. Я был женщиной.

Потом до меня дошло. Я вспомнил свою теплую удобную кровать в арендованной пляжной хижине.

— Я вернулся в свою комнату на пляже, — выпалил я. — Я тот же человек, которым был, когда заснул прошлой ночью.

Так и было.

Должно быть, я разговаривал во сне. Это было единственное правдоподобное объяснение. Никто никогда не говорил мне об этом, ни мои родители, ни мой брат, ни кто-либо из моих друзей или соседей по комнате. Возможно, этого никто даже не слышал, но, по-видимому, я был сноговоруном. В этом была проблема. Я мог контролировать свои действия и мысли наяву, но когда я сплю, сны и мое подсознание были вне моей досягаемости.

Сноговорение продолжалось, и я никогда не был уверен, проснусь ли я в своей постели, проснусь на какой-нибудь чужой планете или вообще проснусь. Иногда я просыпался посреди ночи и оказывался в каком-нибудь сюрреалистическом кошмаре, в мире без узнаваемых черт и с причудливым слиянием несвязанных между собой объектов, столь характерных для сновидений. Помню, однажды я проснулся в форте на Диком Западе на огромном ложе из страусиных перьев высотой почти в двадцать футов. Я был окружен солдатами. Справа от меня над бесплодной равниной назревала буря. Слева от меня, ярко сияя, стоял ультрасовременный супермаркет.

В течение дня я никогда не нарушал обет молчания, но постоянно говоря во сне, просыпаясь, мне приходилось говорить, чтобы вернуться в «реальный мир».

В конце концов, эта проблема исчезла. То ли я сам прекратил говорить во сне, то ли оно исчезло само по себе, я не знаю. Все, что я знаю, это то, что потребовалось долгое, долгое время.

Мне не хочется думать, к чему могли привести мои ночные бормотания.

Когда неделя закончилась, я покинул арендованный домик. Я путешествовал. Хотел уехать как можно дальше от людей и цивилизации. Отправился на север, в дебри Канады, а затем на Аляску, выполнял кое — какую работу за ночлег и пропитание, притворяясь немым. Но я городской человек, скучаю по толпам людей и суете городской жизни. Я хотел быть рядом с толпой, даже если не мог быть ее частью. И, по правде говоря, так же легко оставаться изолированным и одиноким в переполненных городах, как и в пустынных деревнях. Города настолько безличны и холодны, и люди в них настолько отчуждены друг от друга, что я прекрасно вписался туда. Конечно, не забывайте об отсутствии общения, но я должен жить с этим, это бесконечная постоянная в моей жизни, и это пытка для меня. Хотя для всех остальных, я просто другой человек. Никто не замечает, что я не говорю.

Но это все не относится к делу. Это все дополнительная информация, предисловие к тому, что я хочу сказать.

Я много думал об этом. Более двадцати лет размышлений. И я решил использовать силу в последний раз. Я делаю это не из эгоизма или жадности. Я делаю это вовсе не для себя. И я не ввязываюсь в это безрассудно или без причины. Я делаю это после тщательного рассмотрения и обдумывания и с определенной целью. Я делаю это целенаправленно и с чистой совестью.

За последние десятилетия я осознал все последствия этой способности. Я понял, что обладаю в своем подверженном ошибкам и смертном теле огромной, почти высшей и абсолютной силой. Это ужасная вещь — жить изо дня в день, неся это ужасное бремя и ответственность. Я не могу и не должен быть наделен такими возможностями. И никто не должен.

Я не знаю, есть ли другие с такой силой. Возможно, даже сейчас, когда я пишу, целые реальности приходят и уходят, перемещаются и меняются вокруг меня. Однако так больше не будет. Я намерен положить этому конец. Я намерен сделать так, чтобы ни одному человеку не пришлось пережить ад, который я испытал.

Сегодня вечером я буду говорить. И сила перестанет существовать.

Я обдумывал это, как я уже сказал, в течение многих лет, и я считаю, что я отточил, оговорил и уточнил свое заявление до такой степени, что оно не будет иметь никакого эффекта, кроме того, который я намереваюсь достичь. Я даже записал его, чтобы удостовериться, что я не делаю ошибок.

Конечно, невозможно точно знать, какими могут быть все последствия моих слов. Законы природы и науки могут ломаться и разрушаться; сам мир может совершенно измениться. Но я готов рискнуть. Я должен пойти на этот риск.

В процессе этого, я, со своей силой, вместе с любыми другими людьми, обладающими этой же способностью, перестану существовать. Это и к лучшему. Мои старческие бредни, когда я состарюсь, теперь никогда не смогут повлиять на кого-либо; крики моей смерти не вызовут хаоса. Вместо этого я просто исчезну из жизни. Я, вероятно, никогда не существовал вообще. Люди, которых я когда-то знал, не сохранят даже слабого воспоминания обо мне.

Эти записи являются моим доказательством. Я записал события, как они произошли, и попытался объяснить, в некоторой степени, все последствия моей силы. Если я добьюсь успеха в своих намерениях, сила исчезнет, навсегда и никогда не будет больше беспокоить человечество. Если я не добьюсь успеха… кто знает? Я могу только попытаться. И я готов рискнуть.

Пожелайте мне удачи.

Перевод: И. Шестак

Идол

The Idol (1991).

Будучи подростками, каждый раз, когда мы смотрели «Бунтарь без причины», мой брат неизменно предлагал нам найти баллонный ключ Джеймса Дина. Мы жили в Южной Калифорнии, поэтому мы знали, что сцена, в которой Дин отправляется на экскурсию, ссорится с одним из своих одноклассников и бросает этот ключ через стену в кусты, была снята в обсерватории Гриффит-парка. «Он все еще должен быть там», каждый раз убеждал мой брат. «После съемок этой сцены, люди, которые сняли фильм не спускались с холма и не копались в кустах. Сколько тогда стоили баллонные ключи? Доллар?»

Он не мог быть единственным, кто до этого додумался, подумал я. Наверняка, за прошедшие годы многие люди думали о том же.

Но что это были за люди?

* * *

— Там! Ты видел?

Мэтт остановил видеомагнитофон и перемотал кассету на секунду назад.

— Смотри внимательно.

Джеймс Дин, круче крутого в своей красной куртке, отошел от группы юнцов. «Я не хочу никаких проблем», сказал он. Понимая, что баллонный ключ в его руке может быть воспринят как оружие, он поднял его и швырнул за скалу.

Мэтт нажал кнопку «Пауза» на пульте, и видео остановилось. Дин и банда неподвижно смотрели на баллонный ключ, застывший в ясном голубом небе. Мэтт нажал кнопку «Покадровый просмотр», и баллонный ключ очень медленно начал падать. Он остановил изображение как раз перед тем, как камера переключилась на другой ракурс.

— Видишь. Вон туда. Прямо в те кусты.

Я покачал головой:

— Это глупо.

— А вот и нет. Черт, мы разбогатеем, если сможем его найти. Ты представляешь, сколько такая хрень может стоить?

Вчера вечером Мэтт записал на кассету «Бунтаря без причины», а теперь пытался убедить меня шариться в кустах у подножья холма обсерватории Гриффит-парка, в поисках баллонного ключа, который Дин бросил в фильме.

— Хорошо — сказал Мэтт. — Давай размышлять логически. Сколько людей знают, что эта сцена была снята в Гриффит-парке? Лишь жители Южной Калифорнии, верно?

— Какие-то два-три миллиона.

— Да, но как ты думаешь, сколько из них когда-либо пробовали найти его?

— Много кто пытался.

— Да ты спятил.

— Слушай, после смерти Дина фанаты обыскивали страну, пытаясь найти хоть что-нибудь из памятных вещей. Они даже продавали салфетки, к которым он прикасался.

— Ты действительно думаешь, что люди шарились по кустам, пытаясь найти этот кусок металла?

— Да.

— Ну, а я так не думаю. Мне кажется, что он все еще там, ржавеет в земле.

— Отлично. Иди ищи. Тебя никто не держит.

— Ты же знаешь, мне не нравиться ездить в Голливуд одному. — Мэтт выключил видеомагнитофон. — Все что от тебя требуется, это оказать мне моральную поддержку. Просто поехали со мной. Я все сделаю сам. А если найду баллонник, поделим все пополам.

— Ни за что.

— Да ладно тебе.

— Ты глухой, или просто тупой? Я сказал нет!

Придумав кое-что, Мэтт неожиданно заулыбался:

— Мы можем пригласить девчонок. Проведем день вместе: посмотрим на обсерваторию, устроим небольшой пикник…

Стоит признать, звучало неплохо. Стеф уже на протяжении нескольких недель пилила меня, чтобы я куда-нибудь ее сводил, придумал что-нибудь новое и захватывающее, взамен надоевшему «ужин-и-киношка» времяпровождению, так что эта идея была как нельзя кстати.

— Хорошо — согласился я. — Но я не собираюсь помогать тебе копать. А если тебя арестуют за вандализм или что-нибудь подобное, то я тебя не знаю.

Мэтт улыбнулся:

— Вот это друг так друг.

Он вышел из комнаты, чтобы позвонить Джули, а я взял пульт и переключил канал на MTV.

Мэтт вернулся через несколько минут.

— Она не сможет пойти. В эти выходные приезжает ее дедушка из Сент-Луиса, и она должна быть дома.

— Ну… — начал я.

— Ты обещал. — Мэтт встал перед диваном на колени в позе пародирующей мольбу. — Я не буду мешать. Вы меня даже не заметите. Я просто осмотрю кусты, а вы двое сможете делать все, что пожелают ваши маленькие сердца. Все, что вам нужно сделать, это отвезти меня туда и обратно.

— А ты ведь действительно серьезно настроен? — засмеялся я.

— Это великолепная идея. Даже если кто-то додумался до этого раньше, в чем я лично сильно сомневаюсь, он вряд ли шарился в кустах целый день, пытаясь найти эту штуковину.

— Возможно ты прав.

От Мэтта я позвонил Стефани, но она тоже отказалась. Приближались экзамены, и ей нужно было серьезно подготовиться. Она и так многое пропустила из-за меня.

— Хорошо, — сказал Мэтт. — Значит, только мы двое.

— Я только за рулем. Не собираюсь тратить свое время пытаясь найти что-то в этих кустах.

— Я в курсе.

Мы стояли на маленькой парковке, прямо возле обсерватории, на том же самом месте, где около сорока лет тому назад стоял Джеймс Дин, и разглядывали низкую каменную стену. Мэтт внимательно изучал собственноручно нарисованную карту, пытаясь выяснить, куда именно упал тот баллонный ключ. Мэтт отошел от стены на три шага и сделал вид, будто что-то бросил через нее. Его взгляд последовал за дугой и, в итоге, нацелился на заросли высоких кустов на полпути к подножью холма.

— Вот оно где, — указал Мэтт. — Это находится вон там.

Я кивнул.

— Запомни это место. Приметь, где находятся эти кусты. Нам нужно будет распознать их снизу.

Я кивнул еще раз:

— Конечно.

Мэтт засмеялся, пытаясь изобразить смех скупердяя:

— Мы разбогатеем.

— Ага. Конечно.

Он сделал пометку на своей карте.

— Давай. Пошли.

Мы вернулись на стоянку перед обсерваторией и по извилистой дороге поехали к парку внизу. Скинулись на долларовый взнос и припарковались возле игровой площадки.

Мэтт посмотрел вверх по склону холма, затем на свою карту.

— Как я понимаю, мы идем прямо отсюда, поворачиваем налево, может быть, в тридцати ярдах, и продолжаем идти вверх, пока не натолкнемся на большую пальму.

— Верно.

Мы вышли из машины, взяли лопаты из багажника, осмотрелись, чтобы убедиться, что никто на нас не смотрит, и поспешили в кусты.

Я действительно не собирался помогать ему, но все-таки передумал. Что бы я делал? Сидел весь день в машине, пока он шастает по лесу? Кроме того, это может быть забавно. И мы на самом деле можем что-нибудь найти. Пока мы поднимались, Мэтт продолжал говорить, и, стоит признать, его азарт был заразительным. Он был настолько уверен в себе, так доверял своим расчетам, что я начал думать, что, да, может мы действительно первые, кто пытается найти эту вещицу.

— Уверен, что киношники его потом не забирали, — сказал Мэтт, перепрыгивая через небольшой куст репейника. — Думаешь, они будут тратить время, обыскивая акры зарослей в поисках стремного, дешевого куска металла?

А в этом был смысл.

Мы взбирались больше часа. На машине мы бы добрались до вершины холма за пять или десять минут. Но пешком… это другая история. Я где-то читал, что Гриффит-Парк покрывает несколько квадратных миль, и теперь в это верилось легко.

Ужасно уставшие, мы добрались до пальмы Мэтта, остановились и немного посидели под деревом.

— Черт возьми, почему мы не взяли с собой попить? — спросил я. — Как можно быть настолько тупыми?

Мэтт сверялся с картой.

— Тут недалеко. Еще пятнадцать, может двадцать минут ходьбы. Полчаса — максимум.

— Полчаса? — застонал я.

Мэтт встал, смахивая со штанов палые листья.

— Пошли. Чем скорее доберемся, тем скорее закончим.

— Что если это даже не то место?

— Это то место. Я просмотрел эту видеозапись двадцать раз.

Я заставил себя встать.

— Хорошо. Пошли.

Как оказалось, участок где, по мнению Мэтта, лежал баллонный ключ, был окружен густыми, почти непроходимыми кустами, многие из которых были усеяны шипами. Через одни мы перепрыгивали, под другими проползали, и через некоторые — просто продирались. Мои рубашка и брюки теперь были в рваных дырах.

— Ты мой должник, — сказал я, когда мы пересекли особенно сложное место. Я перешагнул через чудовищного жука, который словно вылез со страниц какого-нибудь писателя-фантаста. — Ты у меня в огромном долгу.

Мэтт засмеялся:

— Я тебя услышал.

Он схватился за низко висящую ветвь дерева и перемахнул через несколько спутавшихся кустов манзаниты. Я последовал примеру.

— Черт!

Крик Мэтта я услышал раньше, чем приземлился. Промахнувшись, я упал на бок, затем встал, отряхивая грязь.

Мы оказались на небольшой поляне, окруженной со всех сторон стеной зарослей. Посреди прогала стоял самодельный деревянный сарай.

А на стене сарая, белыми печатными буквами было аккуратно выведено слово:

ГИГАНТ[3]

— Они нашли его. Какие-то долбоебы уже нашли его. — Мэтт кинул лопату. Он выглядел так, словно его только что ударили в живот. — Я был абсолютно уверен, что мы будем здесь первыми.

Не хотелось лишний раз напоминать, но я должен был сказать:

— Я тебя предупреждал.

Мэтт неподвижно стоял в тишине.

Я посмотрел на сарай, на белые буквы слова — ГИГАНТ — и хотя от жары я вспотел как слон, мне вдруг стало холодно. В этой маленькой корявой постройке, в самом факте ее существования, было нечто жуткое; нечто, отчего хотелось перепрыгнуть через стену кустов и направиться вниз по склону прямиком к машине. Фанатичный интерес и посмертное поклонение, которые окружали людей вроде Джеймса Дина, Мэрилин Монро и Элвиса, всегда беспокоили меня, всегда заставляли чувствовать себя немного неловко, и сарай передо мной усиливал это чувство в десять раз. Это не было частью музея или коллекции, это был какой-то… храм.

И тот факт, что он явно было самодельным и находился в глуши, спрятанный в труднодоступном месте, лишь усиливал мое беспокойство.

Я не хотел встречаться с фанатиками, которые его создали.

Мэтт все еще молча стоял, и пялился на сарай.

— Давай проверим что там, — я изобразил храбрость, которой не чувствовал. — Давай посмотрим.

— Хорошо. — Мэтт устало кивнул. — Почему бы и нет.

Пройдя по поляне покрытой короткой травой, мы шагнули в открытые двери. Нам потребовалось время, чтобы после дневного света снаружи приспособиться к темноте внутри.

Глаза Мэтта привыкли быстрее.

— О Боже… — вздохнул он.

Стены сарая были обклеены сотнями, или даже тысячами фотографий. На снимках были женщины: некоторые молодые, некоторые среднего возраста, некоторые старые.

Все они были голыми.

Женщины располагались в разных позах, и внизу на каждой фотографии была подпись.

Но это еще не все.

В центре комнаты, из большого квадратной глыбы камня, торчал баллонный ключ. Тот самый баллонный ключ, который бросил Джеймс Дин. Нижняя половина с изогнутым долотом застряла в скале. Верхняя половина с закругленным торцом баллонного ключа прямо вверх. Металл был безупречно отполирован, на нем не было и намека на ржавчину.

Было очевидно, что об этом инструменте кто-то заботился.

Озноб, который я почувствовал снаружи домика, вернулся, и стал еще больше.

— Боже, — снова прошептал Мэтт. Он прошел в центр комнаты и осторожно потрогал железный баллонный ключ. — Что это, черт подери, такое?

Я старался, чтобы мой голос звучал не слишком серьезно:

— Это то, что ты искал все утро.

— Я в курсе, мудила. Я имею в виду, вот это что? — Мэтт обвел рукой комнату.

Я покачал головой. Ответа у меня не было.

Мэтт взобрался на каменную плиту и расставил ноги над баллонным ключом. Ухватился обеими руками и попытался его вытащить. От усилий лицо Мэтта покраснело, вены на шее и руках взбухли, но инструмент не сдвинулся.

— Знаешь, что это мне напоминает? — спросил я.

— Что?

— Меч в камне. Помнишь, как те рыцари годами пытались вытащить меч из камня, но так никто и не смог? А потом Артур вытащил его и стал королем Англии?

— Ага.

— Может ты станешь следующим Джеймсом Дином, если вытащишь этот ключ.

— Мы оба станем богатыми, если я его вытащу.

Мэтт снова напрягся, пытаясь вытащить этот неподвижный кусок металла. Дотянулся до лопаты и начал вырубать железку у основания.

Я глянул на нее, а затем мой взгляд вернулся к фотографиям на стене.

Обнаженным фото.

Я повернулся. Передо мной, на уровне глаз, была фотография великолепной рыжеволосой девушки лежавшей на кровати с раздвинутыми ногами. Ее груди были маленькими, но с огромными сосками. Волосы на лобке доказывали, что рыжий цвет волос — ее натуральный. Поперек нижней части фотографии нацарапано имя — какая-то Ким.

На фото рядом был вид сзади. Огромная лысая вагина и маленький, розовый анус отчетливо видневшийся между раздвинутых ягодиц женщины. Но не так отчетливо, как ее лицо на заднем плане, заглядывающее между ног. Ее звали Дебби.

Дальше была фотография Джули.

На какое-то мгновение, я уставился на фото, не в силах поверить в то, что вижу. Джули, девушка Мэта, стояла держа руки на боках, расставив ноги и улыбаясь в камеру.

Я отвел взгляд. Не скажу что поза была интимной или многое показывала. Все, что я мог видеть это ее чрезмерно пышные груди и треугольник темно-коричневых лобковых волос между ног. Но мне не нравилось видеть девушку моего друга обнаженной. Лицезрение этого фото, каким-то образом казалось непристойным вторжением в их личную жизнь.

Мэтт все еще пытался достать баллонный ключ.

А я все размышлял, стоит ли ему говорить об этом. С одной стороны, он был моим другом, лучшим другом, и я не хотел делать ему больно. С другой стороны, Мэтту стоило об этом знать, и он хотел бы это знать, неважно насколько неприятно это будет; и если я действительно его друг, я ему расскажу. Я откашлялся.

— Мэтт?

— Что?

Он даже не удосужился поднять взгляд.

— Тебе надо бы глянуть на кое-что.

— На что именно?

Я сделал глубокий вздох.

— Джули.

Он перестал дергать баллонный ключ и спрыгнул с камня. Его хорошее настроение как рукой сняло:

— О чем ты…? Ты ведь не серьезно.

Я указал на фото.

Мэтт уставился на фото, затем осмотрел снимки вокруг. Он сделал глубокий вздох, затем сорвал фотографию со стены. За ней была другая — фото голой женщины с прической «улей» в стиле 60-х.

— Пиздец — сказал тихо Мэтт. Он начал рвать фотографию Джули на маленькие кусочки, роняя их в грязь. На глазах у него выступили слезы. — Пиздец — повторил он.

Я прекрасно понимал что Мэтт сейчас чувствует, и хотел как-то сгладить ситуацию.

— Может она…

Он повернулся ко мне.

— Может она, что?! Как ты это можешь объяснить, а? Какие рациональные объяснения могут быть вот этому?

Я покачал головой. Я ничего не мог сказать на это. По щеке Мэтта скатилась слеза.

— Просто пиздец, — слова застряли у него в горле.

Теперь я чувствовал себя еще хуже. Я никогда раньше не видел как Мэтт плачет, и каким-то образом это беспокоило и задевало больше, чем вид его голой девушки. Мне казалось, что я должен как-то поддержать Мэтта: коснуться плеча, похлопать по спине… сделать хоть что-нибудь. Но раньше я никогда этого не делал и понятия не имел, как сделать это правильно, поэтому просто вышел из сарая, оставив Мэтта один на один со своей болью. Если я не могу утешить его, то хотя бы дам возможность побыть одному.

Я подумал о Стефани, о первой встрече на которой мы познакомились. Я был рад, что она истинная христианка. Раньше меня очень злили и раздражали ее пуританские взгляды на жизнь, и мы много раз были на грани расставания из-за того, что она стойко хранила девственность, но на этот раз я был рад что Стефани не представляет секса до замужества. Может я и не получал ничего, и снимал сексуальное напряжение мастурбацией, но, по крайней мере, я знал, что обнаженного фото Стеф на этой стене не было.

А как же Джули?

Понятия не имею. Может, фото на стену прикрепил ее бывший. А может…

— Это прямо здесь!

Я повернул голову в сторону кустов.

— Боже! Я с десяти лет ждала этого момента!

Два голоса, женские, приближались в нашу сторону.

У меня засосало под ложечкой. Я поспешил назад в постройку.

— Мэтт! — прошипел я. — Кто-то идет!

— Что?

— Две женщины идут сюда!

Он взял лопаты лежавшие посреди комнаты и улыбнулся. Что-то в этой улыбке привело меня в ярость.

— Ты хочешь сказать, что мы поймаем их с поличным?

Я жестом велел ему замолчать и прошептал:

— Нам надо спрятаться!

— Зачем?

Я понятия не имел зачем, но чувствовал что так нужно, был уверен в этом. Я быстро осмотрел комнату. В дальнем углу стояла небольшая стопка коробок и упаковочных ящиков.

— Пошли! — прошептал я.

Подойдя к коробкам я залез в одну из них, и порадовался, что Мэтт последовал моему примеру. Голоса уже звучали очень близко, прямо за дверями.

— Ты принесла свою фотографию?

— Конечно.

Мы пригнулись. Я услышал как они вошли в сарай. Голосов слышно не было, но шарканье шагов было громким. По звукам казалось, что женщин было гораздо больше, чем две.

Меня одолело любопытство, и я выглянул за край коробки. Их было больше, чем две, скорее пятнадцать, или двадцать. Там были две шестнадцати-, или семнадцатилетние девушки, разговор которых я слышал; и кучка других девчонок-подростков. Компанию им составляли четыре или пять женщин, которым было за тридцать.

Я быстро спрятался, пока меня не заметили.

Слышались шепот и шарканье, кто-то прочистил горло, кто-то нервно покашливал. Одна из женщин среднего возраста заговорила:

— Ты знаешь что делать?

— Мне мама все объяснила — ответила одна из девочек.

— Ты девственница?

— Да.

— Хорошо. Когда закончишь, можешь разместить своё фото, рядом с фотографией матери.

Матери?

Господи.

В комнате стало тихо. Слишком тихо. Я слышал, глубокое дышит Мэтт в коробке рядом, и мое собственное дыхание казалось невероятно громким. Я был в ужасе, что нас могут найти, хоть и не мог сказать, почему перспектива раскрытия так пугала меня.

Стало слышно как расстегивается ремень, звук молнии. Что-то упало на грязь, что-то мягкое, и за этим последовал тихий шорох. Кто-то прошел в центр сарая.

Затем снова наступила тишина.

Внезапно я услышал резкий вздох. Небольшой болезненный стон и выдох. Еще один вздох.

Хотелось узнать что там происходит. Я еще раз рискнул выглянуть из коробки.

И сразу же присел.

Одна из девушек помоложе, самая красивая, насаживалась на железку. Она сидела над камнем на корточках, совершенно голая, закругленный конец баллонного ключа уже был внутри нее. Лицо девушки исказилось, казалось, что она испытывает физическую боль вперемешку с божественным экстазом.

Остальные девушки и женщины сидели перед ней в таком же положении, на корточках, и пристально наблюли за каждым ее движением.

Что, черт возьми, здесь происходит? Глубоко дыша я уставился на выцветший коричневый картон своей коробки. Эти женщины одержимые фанатки клуба Джеймса Дина, или это какой-то странный культ?

А как насчет Джули?

Девушка громко ахнула, затем застонала.

Это был не стон боли.

Стоны усилились, громкие и безудержные, дыхание девушки звучало как короткие и страстные вздохи.

Я подумал о тех фото на стенах, о тысячах фотографий. Неужели все те женщины это делали? Видимо, да.

По словам девочки, мать рассказала ей что и как надо делать. А насчет остальных, как они об этом узнали? Тоже мама рассказала?

Сколько женщин знали об этой лачуге?

Все женщины Южной Калифонии?

У меня выступили мурашки на руках и на шее. Это было неправильно, это было неестественно, и я испугался вместо того, чтобы возбудиться. Я не понимал, что происходит, и не хотел понимать.

Джули

Я поймал себя на мысли, что думаю о загадочных тайных сообществах, о фильмах ужасов и о романах про извечные тайны женщин и про их секреты, которыми они никогда не смогут поделиться с мужчинами. Вспомнил…

Стефани

… что мужчин, пытавшихся вторгнуться в эти тайны, всегда убивали.

Если Джули знает, значит и Стефани знает. Они же лучшие подруги.

Мои мысли пронзило понимание. Я был уверен, что Стефани во всем этом не участвует, но, может, я ошибаюсь. Может, она уже сделала это. Может, ее фотография тоже где-то здесь. Или, возможно, здесь была ее мать. Ведь Стефани и ее мать родились в Лос-Анджелесе.

Но Стефани была религиозной. Она была христианка. И девственница.

Хотя девушка на камне тоже была девственницей. Видимо, это необходимое условие.

Наверное Джули тоже была девственницей, до того как пришла сюда.

Я засел в коробку еще глубже.

Девушка на камне простонала в последний раз. Я услышал, как она спрыгнула на землю, а затем сарай наполнился смехом и разговорами, когда девушку начали поздравлять.

— Как ты себя чувствуешь?

— Я никогда не забуду, как это происходило. Величайший момент в моей жизни.

— Разве это не было чудесно?

— Ты почувствовала Его присутствие?

Девушка торжественно подписала свое фото и повесила где-то на одной из стен.

В итоге, примерно через треть часа все ушли.

Я просидел в коробке еще минут пять, чтобы увериться в безопасности, затем медленно и с трудом поднялся. Дотянулся до коробки Мэтта и стукнул:

— Вылазь, — сказал я. — Давай валить нахрен отсюда.

Я глянул на баллонный ключ. Даже в тусклом свете сарая, он влажно и поблескивал.

Мне было интересно, куда девушка прикрепила свое фото. Мэтт молча вылез из коробки. Взяв лопаты, он вышел за дверь. Я недолго постоял в одиночестве, оглядывая стены со слоями перекрывающих друг друга фотографий. Интересно, Стефани тоже где-то здесь?

Она трахнула себя баллонным ключом Джеймса Дина? По спине пробежал холодок; я вдруг понял, что остался в маленькой постройке совсем один и поспешил на улицу.

К машине мы шли молча. Когда мы добрались до парковки, я открыл багажник и Мэтт бросил лопаты внутрь. По дороге домой мы не разговаривали.

Увидев Стефани на следующий день, я размышлял: стоит ли спрашивать ее о сарае. Знает ли Стеф о нем, или нет: этот вопрос мучил, заставляя разум рисовать всевозможные сцены ужасов и извращений. Но в итоге я ничего не спросил. Я решил, что не хочу этого знать. Неделю спустя я обнаружил у нее в комоде обнаженное фото.

Стефани была в ванной, готовилась к нашему свиданию; ну, а я, как обычно, лазил в ее вещах. Фото лежало прямо на трусиках. Я осторожно взял его. До сих пор я ни разу не видел Стеф обнаженной; хотя несколько дней назад, на заднем сиденье машины, мне удалось оголить её грудь. Я тщательно изучал фотографию. Стефани сидела вытянув ноги и согнув их в коленях: розовые губки ее влагалища были отлично видны.

Она была побрита.

Я услышал, как дверь в ванную открылась и на мгновение задумался: стоит ли показать ей фото. Кто ее фотографировал? Она сделала это сама, с помощью таймера на камере? Это сделал какой-то парень? Или девушка? Но я почти инстинктивно бросил фото поверх ее трусиков, поспешил обратно на кровать и быстро схватил журнал, притворяясь будто читаю.

Дверь открылась, я поднял взгляд.

Комод все еще был открыт.

Я забыл закрыть его.

Стеф сразу же это заметила. Она посмотрела на комод, затем на меня, я улыбнулся ей, изображая абсолютную невинность, делая вид, что ничего не видел. Она улыбнулась мне в ответ и невзначай закрыла комод.

Стефани прошла по комнате и присела ко мне на кровать.

— Я забыла тебе сказать, — начала она. — Свидание в следующую субботу отменяется.

— Почему?

— Кое-кто приедет.

Я отбросил журнал в сторону:

— Но мы же давно собирались поехать в Диснейленд.

Она приобняла меня.

— Я знаю, но моя мама и несколько ее подруг хотят устроить нечто вроде пикника, и я должна пойти с ними.

У меня во рту внезапно пересохло. Я попытался облизнуть мои губы.

— Куда?

— В Гриффит-Парк.

— Можно я тоже поеду?

Она покачала головой.

— Боюсь, что нет. Это только для нас, для девочек.

— Я не буду…

— Нет. — она улыбнулась и ущипнула меня за нос. — Ревнуешь?

Я посмотрел на нее, посмотрел на закрытый комод, задумался на секунду и покачал головой.

— Нет. — медленно сказал я. — Думаю, нет.

— На следующей неделе мы с тобой совершим нечто особенное. Только ты и я.

— Это что же?

— Увидишь.

— Ты уже что-то задумала?

Стефани кивнула.

— Хорошо. — сказал я.

Мы поцеловались.

Перевод: С. Фатеев

Возвращение домой

Coming Home Again (1988).

Родители одного моего друга развелись, когда ему было десять лет. Он был старшеклассником, когда его отец женился снова, но новая жена отца моему другу никогда не нравилась. По его мнению, она была сущей ведьмой, хотя мне казалась вполне нормальной.

Мы перестали общаться, но когда через несколько лет встретились, он все еще продолжал жаловаться на злую мачеху. «А ведь твой отец мог жениться на ком-нибудь гораздо хуже…» — подумал я.

* * *

Самолет уже приземлялся, а я все еще пытался придумать, что же сказать. Ситуация была неловкая. Я десять лет пытался убедить отца попробовать встречаться с другими женщинами, но теперь, когда он, кажется, нашел кого-то, кто ему небезразличен, меня разрывали противоречивые чувства. С одной стороны, я любил своего отца и хотел, чтобы он был счастлив. С другой стороны, я все еще любил маму и, где-то в глубине души, не мог отделаться от ощущения, что найдя кого-то другого, отец предает ее память.

И, возможно, он любит эту женщину, больше чем любил мою мать.

Полагаю, это был мой самый главный страх. А что если он действительно нашел кого-то, кого любит больше чем мою мать? Что, если его чувства нашли в ней не просто отклик, а замену? Женщину, которая заменит место моей матери в его эмоциональной иерархии.

Должен признать, это был больше детский страх. Незрелое, ребяческое беспокойство. Мать была бы очень рада за него. Она бы не хотела, чтобы отец навсегда остался в том безбрачном состоянии добровольного изгнанника из общества, в котором жил после ее смерти. И я тоже очень хотел, чтобы он был счастлив.

Просто не хотелось, чтобы его счастье было попыткой заменить мать.

Я снова взглянул на сложенное письмо в руке.

Я нашел кое-кого, кто мне весьма дорог, для него было типично писать в таком официозном стиле. Мне хотелось бы вас познакомить.

Откинувшись на спинку сиденья, я закрыл глаза. Хотелось бы, чтоб она мне понравилась. На самом деле. Надеюсь, так и будет.

Через два часа самолет приземлился в Лос-Анджелесе. Я высадился, забрал свой багаж и перешел на другую сторону улицы, направляясь к кофейне, где меня собирался встретить отец. Он стоял на парковке возле открытого багажника своего новенького «Понтиака», улыбался и выглядел лучше, чем когда либо. Изможденность, которая, казалось, навсегда запечатлелась в его чертах, исчезла, а прежде бледная кожа выглядела здоровой и загорелой. Он, как всегда, был одет в деловой костюм — жилетка, галстук, всё как полагается. Моя одежда была и стильной и аккуратной, но рядом с отцом я чувствовал себя одетым скромно.

— Рад тебя видеть, — сказал он, протягивая руку.

— Я тоже.

Удержаться от улыбки было невозможно. Отец отлично выглядел, был здоровым, подтянутым и счастливым. Я пожал его руку. В нашей семье никогда особо не любили внешне проявлять эмоции, и пожатие рук было самым явным выражением родственных чувств при посторонних. Отец взял один из моих чемоданов и положил в багажник. Рядом я разместил второй.

— Как твои дела? — спросил он.

— Все как обычно — улыбнулся я. — А в твоей жизни, похоже, всё наладилось.

Отец от души расхохотался, и внезапно я понял, что давно не слышал, чтобы он так смеялся.

— Да, — сказал отец. — Так и есть. Сущая правда.

Он открыл мне дверцу, я сел в машину и скользнул по сиденью, чтобы открыть дверь с его стороны.

— Так как ее зовут? — спросил я. — Ты мне так и не сказал.

Отец загадочно улыбнулся.

— Скоро узнаешь.

— Да ладно тебе.

— Через десять минут мы будем дома. — Отец дал задний ход и посмотрел на меня. — Как же здорово снова увидеть тебя, сын. Я рад, что ты приехал меня навестить.

Знакомыми переулками мы ехали к дому. Он находился не в десяти, и не двадцати минутах езды от аэропорта. Даже по пустой трассе, до нашего дома в Лонг-Бич было добрых сорок пять минут езды; мы же оказались за рулем в час пик. Но я уже знал об этом и не переживал. Мы о многом поговорили, обсудили свежие сплетни, восстановили былые взаимоотношения и вернулись к привычному укладу. Когда мы свернули с автострады на Лейквуд, приближалось время обеда. Я не ел ничего, кроме почти несъедобного обеда в самолете, поэтому проголодался:

— Она приготовит нам ужин?

— Мы поедим в ресторане, — покачал головой отец.

С помощью наводящих вопросов я пытался определить, живет ли с ним его новая подруга, и понял, что так оно и есть. Удивительно. Отец всегда придерживался строгих правил и был весьма старомоден. Сложно было представить, что он снизил свои определенные моральные устои настолько, что живет с женщиной вне брака.

Должно быть, он действительно сильно ее любит, — подумал я.

Дом выглядел все так же. Безукоризненно подстриженный газон, свежевыкрашенные наличники. Даже шланг был свернут в аккуратный круг.

— Дом выглядит хорошо.

— Стараюсь изо всех сил, — улыбнулся мне отец.

Мы вышли из машины, оставив чемоданы в багажнике на потом. Отец отыскал в связке ключ от дома, открыл дверь и отступил в сторону, чтобы впустить меня первым.

Внутри дом был уничтожен.

Пораженный, я огляделся. Посреди гостиной были перевернуты кушетка и диванчик, из разорванной обивки торчал наполнитель. Вокруг валялись обломки наших старых стульев из столовой и фрагменты обеденного стола. В углу комнаты кучей громоздились сервант и его содержимое. Ободранные стены покрывали каракули мелом. Ковер в гостиной, достаточно прочный, чтобы выдержать даже мои атаки игрушечным грузовиком и вторжения игрушечных солдатиков, превратился в рванину из распустившихся нитей. Через дверной проем кухни я видел груды испорченной еды и покореженные пищевые контейнеры на разбитом кафеле пола.

Все было покрыто мелким белым порошком.

Я обернулся, чтобы посмотреть на реакцию отца. Тот счастливо улыбался, будто видел перед собой не катастрофу, а рай на земле.

— Ну и как тебе — снова оказаться дома? — спросил он.

Мы услышали, как в задней части дома что-то разбилось, и через секунду в гостиную заявился голый мальчик, передвигающийся на четвереньках. Он ужасно пах и был коричневым от грязи. Его волосы были пыльно-тусклыми, а слишком большие зубы покрывал зеленоватый налет. Он был не старше десяти или одиннадцати лет. Мальчишка запрыгнул на остатки серванта и громко хрюкнул, фыркнув носом.

— Вот ты где, любовь моя, — услышал я слова отца за спиной, и почувствовал под ложечкой тошнотворное чувство ужаса. — Я хочу познакомить тебя с Дэвидом.

Завыв как животное, маленький мальчик направился к нам. Отец шагнул вперед, поднял его на ноги и сжал в объятьях. Он поцеловал грязного ребенка прямо в губы. Своими быстрыми и шальными пальцами мальчик попытался расстегнуть ремень и стянуть с отца брюки. Тот со смехом его оттолкнул:

— Ну-ка, ну-ка.

Мальчик повернулся, чтобы посмотреть на меня, и я заметил его эрекцию.

— Сынок, — мой отец гордо улыбнулся, — я хочу, чтобы ты познакомился с будущей мачехой.

Грязный ребенок поднял взгляд на меня и ухмыльнулся. Я увидел, что его замшелые зубы остро заточены. Он безумно завыл.

Не знаю, что случилось потом. Наверное, я был в шоке. Вряд ли я действительно потерял сознание, но следующее, что вспоминается, это то, как иду по бульвару Лейквуд к океану. Была темная ночь, и я был в нескольких милях от дома, так что гулял я, очевидно, довольно долго.

Я был один.

Я понятия не имел что делать. Отец явно сошел с ума. Я посмотрел в ночное небо, но огни Лонг-Бич были яркими, и я смог увидеть лишь несколько звезд. Интересно, что сказала бы мама, если бы смогла увидеть происходящее. Я понятия не имел, как бы она отреагировала на эту ситуацию. Это совершенно не было похоже ни на что, с чем она когда-либо сталкивалась в жизни.

— Почему ты умерла? — прошептал я вслух.

Я понял, что отец должен сидеть в тюрьме. Его место за решеткой. То, что он делает, незаконно, к тому же, ему, вероятно, будут предъявлены уголовные обвинения.

Без сомнений, будет большая шумиха.

Я вспоминал о тех времена, когда отец позволял мне помогать ему в мастерской гаража, давая мне выдуманную работу, пока сам делал настоящую. Тогда он казался мне высоким и непобедимым — образцом человека, уважение которого я так отчаянно жаждал и пытался заслужить. Человеком, которым я хотел быть.

А потом я видел его, стоящего в безупречном костюме среди руин нашей гостиной, пока грязный, дикий ребенок упорно пытается стянуть с него брюки.

Я заплакал.

Я сел на обочину, дал волю слезам, подчинился эмоциям и вскоре безудержно рыдал, оплакивая не только потерю матери, но и потерю отца.

Через десять минут, я отправился домой. Не нужно звонить в полицию, решил я. Я не мог так поступить со своим отцом. Мы справимся с этим кризисом самостоятельно. Это семейный вопрос, и он будет решен в кругу семьи.

Снаружи дом выглядел обманчиво спокойным. Все было аккуратно и в полном порядке, все на своих местах, как и всегда. Внутри, я знал, царил хаос и торжествовало безумие.

Входная дверь была незаперта. Я открыл ее и вошел внутрь. Отец как раз надевал рубашку. Его брюки все еще были расстегнуты. По комнате, безумно смеясь, скакал мальчишка. Ребенок посмотрел на меня нечитаемым взглядом серых глаз и неожиданно побежал вперед на двух ногах, неся что-то в руках. Ухмыляясь, он представил свое подношение.

Это была фотография моих родителей измазанная дерьмом.

Я пнул маленького ублюдка в живот так сильно, как только мог, отправив его в полет. От боли его ухмыляющийся рот мгновенно сжался в букву «О», и мне было приятно слышать его крик.

— Нельзя так обращаться со своей новой матерью — сказал отец.

Я подбежал и пнул мальчишку еще раз. Изо всех сил. Он упал, и каблук моего ботинка врезался в его грязную голову. По коричневой коже потекла кровь, хлынувшая из большой раны над линией волос.

— Хватит! — закричал отец, но этого было мало. Я еще не закончил. Подняв ребенка за волосы, я ударил его по лицу, чувствуя, как под костяшками пальцев ломается его нос.

Затем меня оттащили сильные руки отца. Я набросился на него: бил, кричал, но отец был сильнее.

От удара я потерял сознание.

Очнулся я на кровати: мои руки и ноги были привязаны к ее ножкам толстой и грубой веревкой. Отец, с обеспокоенным лицом, сидел рядом на стуле и прижимал к моему лбу холодный компресс. Он говорил успокаивающим голосом, полагаю, больше для себя, чем для меня, а я молча его слушал.

— … не больше, чем любил твою маму, но, думаю, так же сильно. Не могу ничего с собой поделать. Когда твоя мать умерла, я тосковал, тосковал и не знал, что делать дальше. Я годами не ощущал ничего подобного. Я учусь чувствовать снова…

Из передней части дома донеслась череда неразборчивых воплей. Лицо отца просияло и он позвал:

— Сюда!

В комнату вбежал мальчик, и мои ноздри атаковала отвратительная вонь. Я задергался в путах, но веревки держали крепко. Ребенок посмотрел на меня. Засохшая кровь коркой покрывала левую половину его лица, там, где моя нога попала по голове, и двумя ручейками выступала из месива его сломанного носа. Мальчишка улыбнулся, и я еще раз увидел его остроконечные зубы, покрытые зеленоватым налетом.

Подтянув мальчика к себе, отец впился в его в губы долгим, сильным и любящим поцелуем.

— Отец, — умолял я, чуть не плача. — Папа.

Я не помнил, чтобы мои родители когда либо целовались.

Мальчик пододвинулся, прошептал что-то на ухо отцу и украдкой глянул на меня. Отец встал и снял с моего лба компресс.

— Скоро увидимся — сказал он мне.

Я смотрел, как он выходит из комнаты и закрывает за собой дверь.

После того, как он ушел, мальчишка, ворча и дико фыркая, запрыгал по комнате. Присел в углу и помочился.

— Помогите! — закричал я как можно громче, борясь с веревками, надеясь, что кто-нибудь из соседей меня услышит. — Помогите!

Мальчик запрыгнул на кровать и залез на меня. Он близко склонил свое лицо, и я плюнул. Не двигаясь и не вытираясь, мальчишка позволил слюне стечь с кончика носа. Он некоторое время изучал меня, затем тихо прошептал несколько слов на непонятном языке. Раньше я ничего подобного не слышал, но эти слова меня напугали.

Мальчишка поднялся на колени, и я увидел его эрекцию. Он наклонился, чтобы расстегнуть мои штаны.

— Нет — закричал я.

Он засмеялся и сказал что-то еще на своем шепчущем языке. Мальчик приблизил свое лицо к моему, и я почувствовал его зловонное дыхание. Меня затошнило.

Он громко завыл и расстегнул молнию на брюках.

— Развяжи меня. — Я не знал, понимает ли меня мальчишка, но отца он, вроде бы, понимал. — Пожалуйста, развяжи меня, — сказал я максимально спокойным голосом.

Его грязная рука скользнула под резинку моих трусов.

— Я помогу тебе, если смогу двигать руками, — сказал я, сохраняя спокойный голос. — Развяжи меня.

К моему удивлению, мальчик подошел и начал развязывать веревки, обмотанные вокруг ножек кровати. Я лежал неподвижно, позволяя ему развязать сначала один узел, затем другой. Я сгибал пальцы, но не двигался и не говорил ни слова, пока он не развязал мне ноги. Затем я сильно ударил мальчишку в грудь, скинув его с кровати. Я вскочил, схватил его за голову и ударил ей об стену, оставив пятно бледной крови.

— Что там происходит? — спросил мой отец с другой стороны двери. — Любовь моя, с тобой все хорошо?

Я выпрыгнул в окно. Порезался об стекло, но, в какой-то степени, массивные шторы защитили меня. Мне было все равно, даже если бы меня раскроило на ленты. Я покатился по траве и вскочил, руки и голова кровоточили от десятков крошечных порезов. Я побежал через улицу к дому мистера Мерфи. Не постучав, распахнул незапертую дверь.

Гостиная Мистера Мерфи была уничтожена, стулья и столы повалены, диван разорван.

Среди поломанной мебели на четвереньках ползал одичавший голый мальчик покрытый грязью.

Мистер Мерфи стоял в коридоре, абсолютно голый. Я побежал к миссис Грант, которая жила по соседству, но ее жилье тоже было уничтожено грязным мальчишкой, ползающим по разорванному ковру.

Из нашего квартала я побежал на бульвар Лэйквуд и не останавливался, пока не добрался до телефона. Дрожащими руками, я порылся в карманах, пытаясь найти немного мелочи. Брюки все еще были расстегнуты. Найдя четвертак, я бросил его в щель для монет.

Но кому я позвоню?

Я постоял там какое-то время. Понятно, что полиция мне не поверит. Они посчитают мою историю розыгрышем, особенно если отследят звонок из общественного телефона. Никого из друзей отца за пределами нашего района я не знал. Друзей в Лос-Анджелесе у меня не осталось. Никто другой мне не поверит, потому что я выгляжу кошмарно: все подумают, что я сошел с ума.

И все мои чемоданы остались в доме отца.

Забрав деньги из лотка для возврата монет, я направился по улице к остановке, где сел на автобус до мотеля. Приняв горячий душ, я лег спать, пытаясь успокоиться.

Утром я позвонил отцу, но телефон был занят. Я решил вызвать полицию.

Когда я рассказал, что случилось, полиция не поверила. Мне пришлось сдать анализ мочи, чтобы они смогли понять, не был ли я под чем-то. Я перезвонил Дженис в Чикаго, но она тоже мне не поверила.

Все, что оставалось, это воспользоваться обратным билетом в кошельке, чтобы улететь домой.

С тех пор, как я вернулся, прошел почти месяц. Сейчас Дженис считает, что в Калифорнии что-то случилось, но, несмотря на многократные пересказы моей истории, она не понимает, что конкретно там произошло, Она полагает, что случилось нечто вроде нервного срыва, и продолжает убеждать меня обратиться за помощью к профессионалам.

После возвращения отцу я не звонил, а он не звонил мне. Удар по голове давно прошел, и ожоги от веревок на руках пропали, но, хотя физические последствия пережитого исчезли, психологическая травма всё же осталась. Хотя бы раз в неделю мне снится мальчишка, и сны становятся все более яркими.

И пугающими.

Очень пугающими.

В последний раз мне приснилось, что вместо Дженис, в качестве жены, со мной живет мальчик.

А когда я проснулся, у меня была эрекция.

Перевод: С. Фатеев

На фоне белого песка

Against the Pale Sand (1989).

Один из моих любимых фильмов всех времен «Голова-ластик». Это странная, медленно развивающаяся и, по сути, бессюжетная картина. «На фоне белого песка» — история, написанная в такой же прекрасной традиции.

* * *

Она сидела на грязном фарфоровом унитазе и смотрела на смятое платье и трусики, спущенные по самые щиколотки. Она видела поношенную заплатку в промежности запятнанных трусиков и подол в лохмотьях когда-то ярко-зеленого платья. Ветер задувал откуда-то снаружи в ванную, из-за чего по ее голой коже бегали «мурашки». Она подняла глаза от пола и сосредоточилась на ветхих досках, из которых состояла противоположная стена. В местах сучков зияли дыры, по краям некоторые доски были изгрызены термитами. Многие из досок использовались раньше, в других местах, в других домах, в другие времена, и остатки прежних покрасочных работ, следы прежних жизней, можно было увидеть в густо завитых узорах дерева. Очень немногие панели плотно прилегали друг к другу, поэтому между отдельными досками, между крышей и стеной, между стеной и полом виднелись щели. Рядом с унитазом громко булькнуло в ванной и несколько толстых капель черной вязкой жидкости брызнули из стока на уже грязный металл.

Этого не случится, подумала она. Этого не произойдет. Затем она почувствовала знакомое стремительное движение холода из унитаза, долгожданную тягу нежного арктического воздуха. Мокрый скользкий палец потянулся вверх из стоячей воды на дне унитаза и погладил ее чувствительную кожу. Затем вылезли другие пальцы, и она почувствовала, как липкая рука слегка прошлась по полушариям ее ягодиц и медленно соскользнула в трещинку между ними. Она уже была возбуждена и закрыла глаза, расслабляя мышцы, когда сначала один холодный палец, затем другой вошел в нее. Она немного раздвинула ноги и попыталась опуститься ниже. Открыв глаза, она посмотрела на свое отражение в единственном осколке зеркала, оставшемся на стене над разбитой раковиной. Рот ее был открыт, язык непроизвольно зажат между щекой и деснами. Она вспотела, хотя холодный ветер продолжал задувать в щели между досками.

Из ванны послышалось еще одно грязное бульканье.

Несколько минут спустя рука, работающая все это время над ней, убралась, хотя она еще не кончила. Она услышала, как рука плюхнулась обратно в неподвижную воду на дне унитаза. Она встала, подтянув трусики, а затем натянув платье. Она была мокрой и чувствовала раздражающе неудовлетворенное покалывание между ног, когда хлопковый материал плотно прижался к ее промежности.

Ей хотелось прикоснуться к себе там, как в детстве, но она не осмелилась.

Она открыла дверь ванной и вышла в холл. Через отверстия в крыше в пыльных столбах струилось жалкое подобие солнечного света, пятнами освещая пол, где между плитками поднимались сорняки. Она прошла через холл и поднялась по двойным кирпичным ступенькам в то, что раньше было гостиной. Проигнорировала кокон и коротко кивнула беззубому старику, сидящему в высоком кресле рядом с разрушенным камином, пускающему слюни и бормочущему себе что-то под нос. Войдя на кухню, она налила себе чашку ржавой воды из бачка над раковиной и уставилась через не застекленное окно на задний двор. «Эй! Есть кто дома?»

Бесплотный голос четко прозвучал в неподвижном ноябрьском воздухе со стороны заросшего высокими сорняками сарайчика, где скрывался его владелец. В голосе слышался намек на панику, след безысходности.

— Здесь есть кто-нибудь?

Из сорняков вышел мужчина, безукоризненно одетый в дорогой серый деловой костюм, держа коричневый кожаный портфель перед собой как щит и раздвигая им кустарник. Он выглядел потерянным, хилым и испуганным. По тропинке, которую он проложил, было видно, что он шел через лес. Он остановился на краю поляны, осматривая дом, затем заметил ее, тупо уставившись в кухонное окно.

— Боже, как я рад хоть кого-то увидеть, — сказал он.

Она вылила остатки воды обратно в бачок и направилась к двери, прикрытой противомоскитной сеткой. Открыла ее и взглянула на него. Она попыталась заговорить, но получилось какое-то карканье. Она прочистила горло, откашлялась и попыталась снова:

— Привет, — сказала она, складывая слово по памяти. Ее голос звучал медленно и неловко даже для нее самой.

Мужчина поставил портфель на край крыльца и посмотрел на нее, вытирая пот со лба рукавом пиджака.

— Моя машина остановилась на Олд Пайнвуд Роуд, — сказал он, указывая на лес. — Я хотел спросить, не разрешите ли вы мне воспользоваться вашим телефоном.

Она снова прочистила горло и откашлялась.

— Телефона нет, — сказала она.

Его губы образовали контур грубого слова, но он его не сказал, а только топнул ногой по земле, подняв небольшое облако холодной пыли.

— Ты знаешь, где есть телефон, которым я мог бы воспользоваться?

Она покачала головой и начала отступать обратно на кухню.

Мужчина сделал шаг вперед.

— Как ты думаешь, я могу просто выпить воды или еще чего-нибудь? Он расслабил галстук и расстегнул воротник. — Мое горло действительно пересохло, а путь назад к дороге очень долог.

Она на мгновение задумалась, затем прочистила горло.

— Входите, — сказала она.

Он поднялся по перекосившимся деревянным ступенькам на крыльцо, открыл противомоскитную сетку и вошел на кухню. Он остановился в дверях и осмотрелся. В центре комнаты стоял трехногий стол, заваленный черствыми хлебными корками и крошечными костями. У дальней стены стоял ржавый холодильник без дверей, в котором на задних наклонных полках виднелись гниющие овощи. Через другой дверной проем он мог видеть остальную часть дома. Внутри все выглядело опустошенным, заброшенным, как будто там никто не жил многие годы. Женщина опустила жестяную кружку в грязный бачок над раковиной, но он поднял руку.

— Свежая вода, сказал он. — Мне нужна свежая вода.

Она, казалось, не понимала, и он не стал повторять, принимая предложенную кружку. Он хотел пить.

Она наблюдала за ним, когда он пил, ее глаза следили за размеренным покачиванием его адамова яблока. Из комнаты, что раньше была гостиной, она услышала, что лепет беззубого старика усилился, став пронзительным хныканьем. Наступало время ужина, и он проголодался. Она подошла к холодильнику и достала старую сморщенную картофелину, положила ее в жестяную миску и размяла вилкой. Потом отнесла миску беззубому старику, поставив на подлокотник его высокого стула. Он сунул руки в миску, захихикал, пуская слюни, и начал слизывать гнилую картошку с пальцев.

Она обернулась в сторону кухни и увидела мужчину, стоявшего в дверях с пустой кружкой в руке.

— Вы здесь живете? — спросил он, потрясенный. Она кивнула.

Он посмотрел на разрушенный камин, на беззубого бессвязно бубнившего старика, с засунутыми руками во рту. Он вошел в комнату, не веря и пытаясь все это осознать. Все окна были грубо заколочены, но свет все еще проникал сквозь щели. Диван опрокинулся назад, его сиденья были разорваны, оттуда вылезала белая шерстяная набивка. Несколько разбитых стульев лежали в куче в центре комнаты.

— Это кто? — спросил он, указывая на старика. У нее на лице появилось озадаченное выражение. — Кто этот человек на высоком стуле?

Она пожала плечами, прочистила горло:

— Не знаю.

Его глаза скользнули по остальной части комнаты. Он пошел к дивану, оглядываясь по сторонам, и заметил кокон.

— Что это за фигня? — Он с любопытством подошел к нему.

— Номер Первый, — закричала женщина, пробегая мимо него. Она стала перед коконом и подняла руки, чтобы преградить ему путь.

Он остановился, внезапно испугавшись. Во-первых, а что он вообще здесь делает? Его машина сломалась, и он искал телефон. Ближайший город, не более чем магазин и заправка, находился в добрых тридцати милях отсюда. Он зашел сюда, чтобы выпить воды. Теперь, когда он получил свою выпивку, ему пора было возвращаться на шоссе, чтобы попробовать словить попутку. У него не было причин осматривать этот дом.

Но это место было чертовски странным…

Он попытался посмотреть мимо женщины на кокон, но она изменила свое положение, блокируя его взгляд. Он только мог видеть небольшое синеватое свечение, исходящее от объекта позади нее.

— Я просто хочу посмотреть, — сказал он. — Я не буду трогать.

— Нет, — сказала она, уставившись на него, сверкая глазами.

Откуда-то из задней части дома, из глубины полуразрушенного строения, послышалось странное механическое жужжание. Оно медленно нарастало, пока не появился дискомфорт в ушах. Он вздрогнул, посмотрел на голую деревянную стену, со стороны которой доносился звук, но ничего увидеть не смог.

— Что это такое? — спросил он.

Она непонимающе посмотрела на него, и он разочарованно покачал головой. Он прошел через ближайший к нему дверной проем и оказался в коридоре. Коричневые сорняки пробивались сквозь крошащуюся черепицу на полу. Лунный свет струился через большие дыры в крыше.

Лунный свет!

Он посмотрел вверх. Сквозь дыры он видел тьму и тусклые отпечатки звезд.

Но ведь это было невозможно. Он пришел в дом всего несколько секунд назад, в полдень. Он оглянулся через дверь, но и женщина, и кокон исчезли. Старик все еще сидел в своем высоком стуле у камина и беззубо смеялся.

Жужжание, увеличившись до почти неразборчивого звука, начало по нисходящей спирали понижаться в тональности, пока не исчезло. Он сделал несколько неуверенных шагов вперед, к источнику звука, и заглянул направо в открытую дверь. Что-то черное и бесформенное быстро прыгнуло из центра комнаты к ее затененному краю.

Он повернулся, потрясенный и напуганный, и побежал назад тем же путем, каким пришел. Женщина теперь лежала на разорванном и безногом диване, спустив трусики по щиколотки. Обе руки были засунуты под ее задранное платье и яростно мастурбировали. Она улыбалась со слезами на глазах и стонала что-то на чужом языке.

Когда он быстро осмотрел комнату, то увидел в углу голубоватое свечение теперь незащищенного кокона. Забыв про черную фигуру в комнате рядом с холлом, он пошел к нему, с любопытством вытянув шею. Кокон лежал в самодельной песочнице, его грубая полупрозрачная кожа распростерлась на фоне белого песка. Он странно светился, синий свет пульсировал, и пока мужчина наблюдал, кокон медленно треснул. Синий свет и желтая жидкость яростно полились из трещины, и он почувствовал, как часть жидкости ударила его по руке. Она была липкая и живая. Пока он стоял, не двигаясь, жидкость формировалась в некое подобие формы, нечто вроде искривленной ветки дерева, и потянула его за собой. Он попытался оторвать высохшее вещество, но оно только больше распространилось по руке. Жидкость продолжала выливаться из кокона. Часть ее попала на его ботинки, высохла и тоже начала тянуть за собой.

Жужжащий шум, на этот раз не такой механический, начался снова.

— Нет! — воскликнул он.

Струя жидкости попала на его лицо, потянув за кожу.

— Нет!

Женщина обратила внимание на крик. Она убрала руки из-под платья, села на диван, натягивая трусики, и тупо уставилась на кокон. Она увидела человека, кричащего и размахивающего руками, покрытого желтоватой высыхающей жидкостью. Внезапно вспыхнул сине-белый свет, и мужчина, казалось, сжался, сдуваясь под желтой коркой, как воздушный шар.

Она встала и пошла к кокону. Две половины закрылись, заперев все внутри. Сквозь грубую полупрозрачную кожу кокона она увидела сгорбленную и искривленную форму, изо всех сил пытающуюся вырваться на свободу. Она знала, что к завтрашнему дню форма исчезнет, ​​и с коконом все будет в порядке.

Старик в своем высоком кресле захихикал.

Она медленно покачала головой и вышла в коридор, где заполненные пылью столбы солнечного света падали сквозь дыры в крыше, освещая сорняки, росшие между черепицей. Она потащилась в ванную и сняла платье, соски сразу же затвердели, когда через трещины и дыры в древних досках подул ветер. Она опустила трусики по щиколотки, и села на грязный фарфоровый унитаз.

Она ждала, надеясь, что он придет.

Перевод: И. Шестак

Полная Луна на Дэт-Роу

Full Moon on Death Row (2002).

Несколько лет назад британский редактор решил составить антологию, для которой авторы будут писать рассказы на основе названий, предоставленных им самим. Все его названия были клише-образами ужасов, и мне досталось «Полнолуние в камере смертников».[4]

Я знал, что не хочу изображать буквальное полнолуние или буквальную камеру смертников. Это было бы слишком просто. И слишком банально. К счастью, по телевизору показывали «Танцы с волками», и я подумал: «Ага! Я сделаю „Full Moon“ именем индейца». А идея сделать «Death Row» названием улицы принадлежит песне «Sonora's Death Row», которая входит в альбом великого Роберта Эрла Кина-младшего «West Textures».

К сожалению, антология так и не состоялась, редактор исчез, и я отложил рассказ. Это его первое появление.

* * *

Он увидел мужчину в казино.

Полная Луна сначала подумал, что он ошибается, обычный мужчина в ковбойской шляпе и с грязными светлыми усами, похожий на человека с Дэт-Роу. Но затем мужчина повернулся к нему лицом и, глядя через переполненный игровой зал, улыбнулся.

Внутри пробежал холодок. Это невозможно, этого не может быть.

Но он был здесь.

Прошло тридцать пять лет, он вырос из испуганного мальчика в пожилого управляющего игорным бизнесом племени, но человек с усами не постарел ни на день и выглядел точно так же, несмотря на все эти годы. Его глаза смотрели из шумной дымной комнаты, те же глаза, которые преследовали его в кошмарах в течение последних трех десятилетий.

И мужчина узнал его.

Это была страшная деталь. Ковбой знал, кто он такой. Среди суматохи в комнате, людей, идущих от игрового автомата к колесу рулетки и к карточному столу, мужчина стоял неподвижно, не сводя с него глаз.

Смотрел и улыбался.

Полная Луна отвернулся. Он вспотел, ноги ослабели. Он точно знал, так же как свое имя, что этот человек пришел сюда не играть, не пить, не встречаться с друзьями, не смотреть достопримечательности и не тусоваться.

Он пришел за ним.

Полная Луна поднял глаза, посмотрел на то место, где стоял мужчина.

Он исчез.

Он увидел двух других, играющих в бинго.

Как и их товарищ, они не постарели ни на день. И мужчина с повязкой на глазу, и толстяк с бородой выглядели точно так же, как и тридцать лет назад.

Когда они убили его отца.

Полная Луна огляделся, ища помощи, и поймал взгляд Тома Два Пера. Пока он шел в сторону досок для бинго, где стоял Том, тяжело дыша, с колотящимся сердцем, он заставлял себя улыбаться клиентам и вел себя так, будто ничего не случилось.

— Что такое? — спросил Том, нахмурившись.

Полная Луна указал на левую сторону третьего стола для бинго.

— Видишь…? — начал он.

Но их там больше не было.

В тот вечер он встретился с членами совета, созвав их на специальное заседание в своем доме. Розали сделала бутерброды, Джон принес пиво. Атмосфера должна была быть неформальной, непринужденной. Но Полная Луна чувствовал все, кроме расслабления. Он никому не рассказывал о том, что видел. Большую часть дня он размышлял о том, как ему поступить — игнорировать, забыть, никому не говорить или объявить об этом всем, и, в конце концов, решил, что лучше всего будет изложить это совету и позволить им решить, что следует делать.

К тому времени, когда члены совета подъехали к его дому на двух машинах и пикапе, он уже начал сомневаться, принял ли он правильное решение. Может, ему стоило держать это при себе. Может, ему стоило сначала обсудить это с Одиноким Облаком. Но было слишком поздно менять свое решение. Он попросил Джона открыть дверь, а Розали велел либо идти в спальню, либо остаться на кухне.

— Что? — Она посмотрела на него так, словно он только что попросил ее раздеться на публике.

— Мне нужно обсудить с Советом кое-что личное.

— Личное? Что значит «личное»? Есть что-то, что ты можешь сказать им, но не можешь сказать мне?

— Я расскажу тебе об этом позже, — пообещал он.

— Ты мне все расскажешь сейчас.

Он взял ее за плечи, обнял.

— Я не хочу ссориться с ними. Ты же знаешь, какие они. И ты знаешь, что они не любят, когда женщины…

— Ты мог бы сказать мне раньше. — Она отстранилась от него. — Что с тобой сегодня? Почему ты такой скрытный? Что происходит?

— Я расскажу тебе позже.

— Так что, я должна просто улыбнуться, принести бутерброды, держать рот на замке и уйти.

— Вот именно, — сказал он.

— Я говорила с сарказмом.

Входная дверь открылась. Он услышал, как Джон приветствует членов Совета.

— Я знаю, — сказал он, понизив голос. — Но пожалуйста? Только один раз? Для меня?

Она посмотрела ему в глаза, облизнув губы.

— Это плохо, не правда ли? Что бы это ни было, это плохо.

Он кивнул.

Она сделала глубокий вдох.

— Пожалуйста? — попросил он.

Она вздохнула, не глядя на него.

— Хорошо.

Он улыбнулся ей и быстро поцеловал в лоб.

— Я знаю, что ты будешь подслушивать, — сказал он. — Но, по крайней мере, не показывайся им на глаза. Держи кухонную дверь закрытой.

Она кивнула и поцеловала его в губы. — Не беспокойся.

Он вышел из кухни и пожал руку Грэму, Ронни и Маленькому Ворону, а затем кивнул Черному Ястребу и предложил лидеру совета сесть в кресло. Старик садился медленно и неуклюже, а остальные члены Совета ждали, пока он устроится, прежде чем самим сесть на диван.

Полная Луна молчал, пока Джон не вышел из комнаты, а затем сразу перешел к делу.

— Я видел людей, которые убили моего отца, — сказал он. — Люди с Дэт-Роу. — Его сообщение встретила тишина. — Они были в казино.

Черный Ястреб заерзал на стуле.

— Усы, борода и глазная повязка?

— Да.

Черный Ястреб и остальные кивнули, и Полная Луна сразу заметил, что никто из них не был шокирован или удивлен этой новостью. Никто из них в его словах не засомневался.

— Они выглядели точно также, — сказал он им. — Они не постарели.

Члены Совета снова кивнули, как будто убийцы, которые никогда не старели, были обычным явлением. Он перевел взгляд с Грэма на Ронни, с Маленького Ворона на Черного Ястреба. Что-то здесь происходило. Что-то, чего он не понимал. Он чувствовал это в воздухе, какой-то скрытый смысл в этом молчании. Он взглянул на закрытую дверь кухни, где, как он надеялся, их подслушивала Розали.

Он откашлялся.

— Кто-нибудь еще их видел?

Остальные посмотрели друг на друга, покачали головами.

— Только ты, — сказал Черный Ястреб. — Ты единственный.

— Там же был убит отец Одинокого Облака…

— Ты говорил с Одиноким Облаком?

— Нет, — признался Полная Луна.

— И не надо.

— Почему?

— Это будет решать совет. Ты правильно сделал, что доложил нам. Черный Ястреб наклонился вперед. — Ты точно больше никому не говорил?

— Нет. Но я собираюсь рассказать об этом Одинокому Облаку.

— Ты не можешь. Совет…

— Они убили его отца. Он имеет право знать.

— Чего ты хочешь добиться, рассказав ему? — спросил Ронни. — Как ты думаешь, что он может сделать?

— Это принесет только боль, — сказал Грэм.

— Ну и что ты собираешься делать? — спросил Полная Луна.

— Что совет собирается делать по этому поводу?

Голос Маленького Ворона, когда он говорил, был испуганным.

— Ты не собираешься туда идти?

До этого момента он и не задумывался, но именно это и собирался сделать.

— Я должен, — сказал он.

Черный Ястреб кивнул.

— Это правильно, — сказал он. — Если он их видел, то видел не просто так.

— Но… — начал Ронни.

Черный Ястреб заставил его замолчать.

— Не нам об этом говорить.

— Я скажу Одинокому Облаку, — сказал Полная Луна.

Черный Ястреб кивнул.

— Тебе решать.

После ухода совета Розали вышла из кухни. Она была напугана, но поддерживала его. Он обнял ее и крепко прижал к себе, и они вдвоем сели в гостиной с Джоном и рассказали ему о Дэт-Роу. Было уже за полночь, когда они закончили разговор. Розали устала и хотела пойти спать. Полная Луна сказал ей идти одной, он еще не собирался ложиться около часа.

Он вышел на улицу, посмотрел на ночное небо сквозь тополя. Сегодня дул теплый ветерок пустыни, и за много миль он нес с собой успокаивающие звуки реки Хила.

За много миль.

Он думал о Дэт-Роу. С тех пор, как убили его отца, он не возвращался ни на улицу, ни в Рохо Куэльо. Насколько ему было известно, и никто из его племени тоже. Вероятно, теперь это был обычный город, как Тусон, Темпе или Каса-Гранде, с торговыми центрами, подразделениями и кабельным телевидением. Но для него самого и для большинства членов племени, это было плохое место, злое место, навсегда испорченное его историей, его прошлым.

Он узнал о Дэт-Роу от своего отца. Ему было девять, может быть, десять лет, когда отец привел его на холм с видом на город и указал ему на улицу.

— Она называется Дэт-Роу, — объяснил отец, потому что там погибло очень много людей. Там и его убили.

Он сказал, что его отца убили в этом Ряду, также как и деда, и прадеда.

— Их убили на улице, как собак. Избили и закололи. А в это время другие люди, белые люди, стояли и смеялись.

— Но это противозаконно.

— В этом Ряду это не имеет никакого значения. Закон там не властен, его никогда не было и никогда не будет.

— Сколько лет этому Ряду? — спросил Полная Луна.

— Тень прошла по лицу отца. — Старый.

— Насколько старый?

— Это место было здесь еще до основания города. Рохо Куэльо вырос вокруг него.

— Оно старше, чем…?

— Оно старше племени, — сказал отец и замолчал.

Полная Луна посмотрела вниз на улицу. Раньше он ничего не чувствовал, но теперь казалось что-то зловещее в фальшивых фасадах старых зданий, в деревянных тротуарах и столбах. Это было похоже на улицу из вестерна, тип фильма, который он любил больше всего, но в то же время это выглядело иначе, отличаясь от гламурного мира за экраном чем то, что он не мог определить.

Старше племени.

Это испугало его. Он был удивлен, зачем отец привел его туда.

— Я тоже умру на Дэт-Роу, — тихо сказал отец.

Полная Луна все еще помнил ужасающее и пугающее чувство, которое появилось в его животе, когда отец произнес эти слова.

— Пошли отсюда, — сказал он.

— Сейчас этого не случится.

— Если мы не вернемся, этого вообще не произойдет.

— Это не имеет значения.

— Почему? — Полная Луна был близок к панике. Расстроен безропотным фатализмом отца. — Мы могли бы переехать. Нам не обязательно оставаться в резервации. Мы можем переехать в Калифорнию.

— Куда бы я ни переехал, что бы ни делал, мне придется вернуться.

— Если ты знаешь, что произойдет, то ты знаешь, как это изменить, — сказал Полная Луна.

Отец покачал головой:

— Если ты знаешь, что произойдет, — мягко сказал он, — это произойдет.

Он был совершенно прав.

Он был убит на Ряду менее двух лет спустя.

И Полная Луна видел, как он умирал.

На следующий день он остановился у дома Одинокого Облака.

— Ты слышал? — спросил он, когда его друг открыл дверь, пригласил его войти, и они сели на диван.

Одинокое Облако отвел взгляд и кивнул.

— Я слышал.

— И что ты думаешь?

— Я ничего не видел.

— Я знаю это. Но что ты об этом думаешь?

— Я думаю, они убили наших отцов. Я думаю, мы должны застрелить ублюдков.

Да. Полная Луна обнаружил, что кивает. Он знал, что должен вернуться на Дэт-Роу, но не знал, зачем ему нужно возвращаться и что он будет делать, когда доберется туда. Это звучало правильно. Нет, это казалось правильным.

— А что, если они… — Его голос затих.

— Призраки? — Одинокое Облако закончил за него.

Полная Луна кивнул.

— Живым или мертвым, мы надерем им задницы.

Полная Луна улыбнулся. Улыбка стала расти, а потом он начал смеяться. До этого он не понимал, не готов был признать, как напряжен, как сильно нервничает, как все это напугало его.

Было очень приятно снова смеяться.

Одинокое Облако улыбнулся ему в ответ, но веселья в этом не было.

Полная Луна вспомнил, как усатый улыбнулся ему с другого конца казино.

Его собственная улыбка исчезла, смех угас.

— Мы убьем этих сукиных детей, — сказал Одинокое Облако.

Полная Луна кивнул.

— Да, — ответил он.

Но действительно ли это то, что они должны делать? Этого бы хотели их отцы? Месть?

Он этого не знал.

Он снова почувствовал себя неуверенным и нерешительным подростком. Его отец не был с ним в течение его школьных лет, но Полная Луна всегда вела себя так, как будто он был, вел себя так, как он думал, что его отец хотел бы, чтобы он вел себя. Он делал вещи, которые, как он думал, заставят его отца гордиться им.

Так или иначе, но он считал, что не оправдал ожиданий. Дело было не в том, что он не справился, просто у него было чувство, что отец ожидал от него большего.

Что бы его отец ожидал от него сейчас?

— Я думаю, мы должны поговорить с Советом, — сказал он. — Расскажи им о наших планах.

Одинокое Облако фыркнул.

— А зачем? Это свободная страна. Нам не нужно их разрешение.

— Они знают больше нас, — сказал Полная Луна. — Может быть, они смогут нам помочь.

Одинокое Облако на мгновение задумался. Он кивнул.

— Хорошо. Мы им скажем. Не будем спрашивать, просто скажем.

— Договорились.

Когда они встретились с собравшимся советом во второй половине дня, он позволил Одинокому Облаку вести беседу. Его друг, как правило, занимал выжидательную позицию и при необходимости мог быть очень убедительным.

— Нет, — яростно ответил Черный ястреб, когда Одинокое Облако закончил. — Никакого оружия. Вы не можете взять с собой оружие.

— Почему нет?

— Это не выход.

— Это наш выход, — сказал Одинокое Облако.

Черный ястреб с трудом стоял, его рука дрожала, а палец указывал на молодого человека.

— Нет!

— Мы не спрашиваем вас, мы сообщаем вам, — сказал Одинокое Облако.

Другие члены Совета нервно переглянулись.

— Ты умрешь! — прошептал разъяренным голосом Черный ястреб.

— Тогда что же нам делать? — спросил его Полная Луна.

— Это ты видел этих людей. Ты и иди туда…

— Они убили и моего отца тоже.

Черный Ястреб свирепо посмотрел на Одинокое Облако.

— Ты их не видел.

— Что мне делать, когда я доберусь туда? — спросил Полная Луна.

— Я не знаю. Возможно, это откроется тебе.

— Что думаешь? — спросила своего друга Полная Луна через несколько минут, как они покинули собрание.

— Мы возьмем с собой пушки, — сказал ему Одинокое Облако.

В ту ночь ему приснился салун. Тот тип салуна, который можно увидеть в старых вестернах.

Или на Дэт-Роу.

За стойкой бара не было спиртного, только банки, наполненные органами, плавающими в разбавленной крови. Скелеты, изображавшие из себя обычных игроков, сидели за круглыми дубовыми столами.

Полная Луна стоял один посреди салуна. Снаружи слышались звуки перестрелки: крики, потом стрельба и потом наступила тишина. Мгновение спустя снаружи он услышал стук сапог по деревянному тротуару. На фоне солнечного света показался силуэт высокого человека. Он прошел через распахнутые двери в салун, и когда он вошел в комнату, Полная Луна увидел, что этот человек — его отец.

Отец приподнял шляпу, верхняя часть его головы была оторвана. Кровь ровными ручьями полилась по его лицу.

— Ты убил меня, сынок, — сказал он. — Ты убил меня.

Они отправились в путь утром, выехав сразу после рассвета на пикапе Одинокого Облака.

Полная Луна принес с собой 22 калибр, а Одинокое Облако 45 калибр и дробовик. Они не разговаривали, пока ехали по пустыне. Одинокое Облако сидел за рулем, а Полная Луна смотрел через пассажирское окно на пустые заросшие автостоянки и заброшенные здания с разбитыми окнами, периодически выходившие на шоссе.

Он подумал о мужчинах, которых видел в казино. Что, если они не призраки? Он задумался. Что, если они были обычные мужчины, люди, над которыми каким-то образом годы не властны?

Они не были.

Но имело ли это какое-то значение? Он не знал. Эти люди убили его отца и отца Одинокого Облака, и он полагал, что они заслужили то, что должны получить. Но все равно, вся эта ситуация была грязным делом, и он чувствовал себя очень некомфортно.

Полная Луна откашлялся, отвернулся от окна.

— Я никогда раньше никого не убивал.

Одинокое Облако не сводил глаз с шоссе.

— Я тоже. Но мы должны.

— Кем мы станем, если убьем их?

— Они не живые, — сказал Одинокое Облако. — А если и так, то они не люди.

— Тогда как нам их убить?

— Что значит как? Мы взяли оружие.

— А что, если оружие на них не действует?

— Об этом мы будем беспокоиться, когда придет время.

Некоторое время они ехали молча.

Только ты. Ты избранный.

— Зачем они пришли в казино? — Размышлял вслух Полная Луна. — И почему я единственный, кто их видел?

— Это неважно.

— Может и так.

— Черный ястреб знает об этом не больше нас.

Полная Луна не поверил, но кивнул.

— Надеюсь, ты прав, — сказал он.

Дэт-Роу.

Полная Луна вышел из пикапа и встал на холме над Рохо Куэльо, глядя вниз. Улица выглядела точно так же, как он ее помнил. Вокруг улицы город преобразился, пустая земля между зданиями вымощена парковками, застроена кондоминиумами, сами здания снесены или переделаны.

Но Дэт-Роу осталась неизменной.

Он знал, что так и будет, и это пугало его. Он взглянул на Одинокое Облако, на побледневшее лицо его друга, отражавшее его собственные эмоции.

Несмотря на всю его браваду, Одинокое Облако был так же напуган, как и он.

Он осмотрел улицу внизу в поисках места, где был убит его отец, и нашел его почти сразу.

Прошлое вернулось, и нахлынули воспоминания.

Отец разбудил его посреди ночи. Проснувшись и открыв глаза, он увидел отца, сидящего на краю кровати.

— Одевайся, — сказал отец. — Пора ехать.

— Куда ехать?

— Рохо Куэльо. Дэт-Роу.

Он плакал почти всю дорогу, умоляя отца повернуть назад, но отец ехал в темноте, угрюмо повторяя, что у него нет выбора.

Полная Луна должен был отвезти пикап домой.

Его отец готов отдать жизнь на Дэт-Роу, но не грузовик.

По правде говоря, наполненный страхом и ужасом, чудовищной уверенностью в том, что он тоже будет убит, Полная Луна больше боялся за себя, чем за своего отца. Отец припарковал пикап на холме над городом, дал ему ключи и сказал, чтобы он убирался. Потом пошел вниз по тропинке, которая вела сквозь заросли травы и кустов на склоне холма. Полная Луна поехал вместо шоссе в Рохо Куэльо. Когда он мчался вниз по извилистой дороге к Дэт-Роу, сердце колотилось так сильно, что ему казалось, будто оно прорвется сквозь грудную клетку.

Они с отцом добрались до улицы одновременно. И он видел, как люди убили его отца. Когда он мчался по извилистой дороге, в его голове была одна ужасная пустота. Он приехал на улицу без всякого плана, с одной лишь смутной мыслью, что спасет своего отца, спасет ему жизнь. Он затормозил и остановился в начале Дэт-Роу, и хотя позже он часто думал, что, если бы он нажал на педаль газа и понесся по улице, он мог бы переехать убийц.

Его отец появился из-за двух зданий, шел медленно и прямо, высоко подняв голову, как будто никого не боялся. Мужчина с усами вышел из задержавшихся предрассветных теней и всадил нож глубоко в его живот.

Полная Луна закричал. Мужчина посмотрел на него, стоявшего чуть дальше по улице, и усмехнулся.

Его отец упал, схватившись за живот, и покатился по земле. Двое других появились из ниоткуда: человек с повязкой смеялся, когда он спустил штаны моего отца и отрезал его пенис, человек с бородой кричал, когда он топором отрубил ему верхушку головы.

На долю секунды, Полная Луна подумал о том, чтобы рвануть вниз по улице и переехать всех троих, но он знал, что также столкнется с телом отца. Затем трое мужчин склонились над отцом, в их руках появилось еще больше ножей, многочисленные лезвия которых сверкали оранжевым на рассвете. Он понимал, что если не выберется оттуда, то мужчины придут и за ним.

Он развернул грузовик и сорвался с места, едва видя сквозь слезы, глядя больше в зеркало заднего вида, чем через лобовое стекло, видя, как мужчины радостно вырезают то, что осталось от его отца. А затем он врезался в куст, почти слетев с дороги, быстро выровнял автомобиль и помчался назад по холму, теперь не сводя глаз с асфальта.

Он остановился на вершине холма и посмотрел вниз, Дэт-Роу была пуста. Быстро включив передачу, Полная Луна уехал.

— Я никого там не вижу.

Он взглянул на Одинокое Облако, задавшись вопросом, а как был убит отец его друга. Они никогда не обсуждали детали.

Полная Луна подошла к пикапу.

— Уже поздно, — сказал он. — Пошли отсюда.

Они припарковались посреди улицы, перед старой конюшней в восточном конце Ряда. Несколько ярдов позади тротуар превратился в грязь. Перед ними сужалась пыльная дорога, проходя между деревянными зданиями. Было что-то угрожающее в спокойствии улицы, в тишине и полном отсутствии жизни. В одном квартале отсюда, мимо офисных зданий и ресторанов быстрого питания проезжали машины и грузовики, но здесь, на Дэт-Роу, казалось, что современного мира не существует.

Кроме них.

Одинокое Облако вылез из пикапа, засунув 45 калибр за ремень, с ружьем в руках. Полная Луна последовал за своим другом, держа в руках 22 калибр, готовый стрелять во все, что двигалось.

Одинокое Облако откашлялся. Звук был громким, дребезжащим.

— Как ты думаешь, они прячутся? — спросил он.

Полная Луна пожал плечами.

— Думаешь, мы должны их искать? Или будем ждать, пока они найдут нас?

Полная Луна не знал, и он собирался снова пожать плечами, когда заметил одноэтажное здание на полпути вниз по улице с левой стороны, расположенное между небольшим отелем и тем, что выглядело как офис шерифа. Здание торчало, выступало на улицу, его архитектурный стиль радикально отличался от стиля окружающих сооружений.

Он осторожно двинулся вперед, тяжело дыша.

Когда он посмотрел на здание, волна холода захлестнула его. Это был их дом, их старый дом, который построил его отец. Тот, который сгорел после смерти отца.

Убийства его отца.

Почему сгорел дом? Это был поджог? Неисправность камина? Утечка газа? Он не мог вспомнить.

Знал ли он это когда-нибудь?

Его взгляд был прикован к темноте в открытом дверном проеме. Он не мог вспомнить, когда в последний раз думал об их старом доме. Теперь, когда он вспомнил, все в этой ситуации казалось подозрительным. Его беспокоил тот факт, что он не помнил никаких подробностей, что его разум замалчивал специфику тех времен, сохранив лишь смазанную картину событий.

Он пошел к дому, к открытой двери, сжимая ружье так крепко, что у него болели ладони и пальцы. Он слышал, как Одинокое Облако следует за ним.

Только ты. Ты избранный.

До сих пор он и не задумывался, но что-то в словах Черного Ястреба его не устраивало, заставляло его беспокоиться. Избранный? Что это значит? Был ли он выбран, чтобы убить этих существ? Или он был выбран в качестве жертвы для них?

Его отец был принесен в жертву?

Полная луна остановился. Он никогда не думал об этом раньше, никогда даже не предполагал, что племя может быть причастно к убийствам, которые произошли в этом Ряду. Но в этом был смысл. Раньше он задавался вопросом, почему закон никогда не привлекался к расследованию, почему никогда не было ни полиции, ни ФБР, ни БДИ,[5] ни каких-либо чиновников, расследующих убийство его отца, но когда он спросил об этом свою мать, она сказала ему заткнуться, ничего не говорить, что ничего нельзя сделать с Дэт-Роу.

Он посмотрел на дом и вспомнил, что после того, как он сгорел, им дали новый, побольше, построенный специально для них двумя подрядчиками племени.

Дали?

С каких это пор племя раздает дома?

Он повернулся к Одинокому Облаку.

— После… — Он откашлялся. — После того, что случилось с твоим отцом, ты ведь переехал?

Одинокое облако кивнул.

— Они снесли наш старый дом, чтобы построить заправку.

— И они дали тебе дом побольше?

Одинокое облако озадаченно кивнул.

— Да.

— Выплата, — сказал Полная Луна. — Они пожертвовали нашими отцами и заплатили нам.

Одинокое облако покачал головой.

— Что за херню ты несешь?

— Разве ты этого не видишь?

— Вижу что?

— Почему они позволили нашим отцам прийти сюда одним? Почему не собрали отряд? Они знали, что такое Ряд, что там происходит. Почему они не пошли с нашими отцами или не попытались их остановить?

— Что они могли сделать?

— Почему они позволили нам прийти сюда? Почему они не хотели, чтобы мы принесли оружие?

Одинокое облако моргнул. Он посмотрел вниз по улице.

— Черный ястреб, — медленно сказал он.

Полная Луна кивнул.

— Он был лидером совета, когда убили наших отцов.

И он уже тогда был стар. Полная Луна облизнула губы.

— Как ты думаешь, как долго он возглавляет совет?

— Ты знаешь историю племени.

— Нет, не знаю. Ты мне скажи.

Одинокое Облако на мгновение задумался.

— Я тоже, — признался он.

— Как ты думаешь, сколько ему лет? — спросил Полная Луна. Одинокое облако не отвечал, и единственным звуком на тихой улице было их громкое дыхание. Ты избранный.

Чертовски верно, подумал Полная Луна. Он сделал глубокий вдох.

— Давай сделаем это, — сказал он.

Они шагнули вперед. Страх все еще оставался, но гнев отогнал его в сторону. Полная Луна был благодарен за это. Он вошел в черный дверной проем дома, построенного его отцом. Одинокое Облако шел на шаг позади его.

Только это был не тот дом, который построил его отец.

Снаружи все было точно так же, вплоть до отслоившейся белой краски на правом верхнем краю дверной рамы, но внутри по другому, не было прихожей, ведущей в гостиную. Там был только длинный узкий коридор с черным полом, черными стенами и потолком, который тянулся вперед, к кроваво-красной комнате.

Где кто-то кричал.

Его отец.

Полная Луна, не заботясь о себе, побежал по коридору, не обращая внимания, что Одинокое Облако следует за ним. Он слышал только крики. Хотя он и не вспоминал до сих пор, но отчетливо помнил, как кричал его отец, когда они убили его, как долго продолжались эти крики, хотя он должен был уже умереть, как он слышал их ясно, даже когда уезжал на грузовике.

Он подошел к двери в конце коридора.

Его отец стоял один в центре комнаты без окон и кричал. Не было никаких пауз для дыхания, только один непрерывный крик. Он слышал этот крик раньше, в саундтреке к его кошмарам, адская вариация на настоящие крики смерти, услышанные им на Ряду.

Его отец был ободран и скальпирован, и хотя это произошло много лет назад, кровь все еще текла, все еще свежая. Она сочилась из обнаженной мускулатуры, капельки превращались в капли, капли в ручейки, ручьи стекали вниз по голой плоти, образуя лужицы на полу, темно-малиновые на светло-розовом фоне.

— Отец! — Полная Луна плакал.

Его голос затерялся среди криков. Когда Полная Луна закричал, застывшие мышцы лица его отца даже не дрогнули, белые выпученные глаза даже не сдвинулись с места.

Инстинктивно, не задумываясь о своем решении действовать, он поднял винтовку к плечу и выстрелил отцу в лицо.

Крики мгновенно прекратились. Голова отца взорвалась, а его ободранное тело свалилось в кучу. Начались судорожные подергивания, затем перераспределение и сокращение создания на полу. Оно сжалось в позу эмбриона и начало таять. Сжиженная субстанция его отца впитывалась в пол.

Стены и потолок комнаты почти незаметно потемнели, комната опустела, пол высох, и казалось, что отца там никогда и не было.

Полная Луна дрожал, тяжело дыша, воздух раздражал горло и легкие. Он повернулся, но Одинокого Облака не было позади него, и поспешил обратно по коридору к передней части здания, перезаряжая оружие. Он увидел еще одну красную комнату справа от себя и остановился, схватившись за дверную раму.

Он смотрел, как Одинокое Облако стреляет в лицо своему кричащему отцу.

Он смотрел, как отец Одинокого Облака тает на полу.

— Пошли! — закричал Полная Луна.

Вдвоем они выбежали на улицу.

На Дэт-Роу больше не было тишины. Дул горячий ветер, несший с собой крики. Крики мужчин, женщин и детей, беспрерывно звучавшие, распадающиеся на разные тональности и уровни громкости. Улица по-прежнему казалась пустой, но казалось, что это не так, и они вдвоем смотрели сквозь кружащийся песок в поисках признаков движения.

Черная фигура в ковбойской шляпе направилась к ним сквозь пыль с дальнего конца улицы.

Полная Луна поднял ружье. Одинокое Облако достал из-за пояса 45 калибр и прицелился.

— Что произойдет, если мы их убьем? — спросил Одинокое Облако.

Полная Луна покачал головой.

— Я не знаю.

— Думаешь, кто-нибудь пробовал это раньше?

— Я не знаю.

Фигура, идущая к ним, несла топор. Когда она подошла ближе, Полная Луна увидел, что это был человек с бородой. Тот, который отрубил макушку отцу.

Полная Луна поднял 22 калибр, прицелился в человека и выстрелил ему в грудь. Грудная клетка взорвалась, сзади хлынула темная жидкость. Одновременно голова человека дернулась назад. Одинокое Облако тоже стрелял в человека, хотя Полная Луна и не слышал звука выстрела.

— Сзади тебя! — закричал Одинокое Облако.

Полная Луна развернулся, когда услышал оглушительный звук пистолета Одинокого Облака. На секунду он увидел человека с усами, с поднятой рукой с ножом, зажатым в кулаке, а затем он исчез, мгновенно появившись через несколько секунд далеко слева. Одинокое Облако выстрелило снова, на этот раз попав человеку в руку. Мужчина уронил нож. Одинокое облако выстрелил еще раз, попав человеку в живот. Усы сложился пополам и, больше не двигаясь, упал на землю.

К этому времени ветер утих, температура снизилась. Полная Луна попытался перезарядить ружье дрожащими руками, и уронил патрон. Он достал из кармана еще один и вставил его в патронник.

— Двое убиты, — сказал Одинокое Облако. — Остался один.

— Я сдаюсь!

Они посмотрели налево на звук голоса. Глазная Повязка вышел из кабинета Шерифа с поднятыми руками. Он направился к ним. Полную Луну беспокоило отсутствие нерешительности в его движениях, очевидное отсутствие страха.

Полная Луна поднял ружье.

— Стоять! — приказал он.

Мужчина продолжал идти.

Одинокое Облако крепче сжал свой 45 калибр и прицелился.

— Подожди, — сказал Полная Луна. — Не стреляй в него. Давай послушаем, что он скажет.

— Стой! — закричал Одинокое Облако.

Глазная Повязка приблизился к ним, все еще подняв руки. Так близко, что Полная Луна мог видеть, что его кожа была не только кожей. Большая часть была такой старой, что треснула и раскололась, и трещины были заполнены чем-то похожим на окрашенные волосы. Как будто фигура, на которую они смотрели, была маской, наспех отремонтированным костюмом, в котором скрывалось настоящее существо.

— Не думаю, что он человек, — сказал Полная Луна.

— Мы убили двух других, мы можем убить и его. Кем бы он ни был, он может умереть.

Одинокое Облако даже не закончил фразу, когда нож разрезал его предплечье. Он закричал, уронив пистолет.

Глазная Повязка стоял неподвижно, руки все еще подняты.

Полная Луна отпрянул, вздрогнув. Он крепче схватился за ружье и быстро посмотрел налево и направо. Кто бросил нож? Борода и усы все еще лежали на земле. И Глазная Повязка все это время держал руки поднятыми.

Или нет?

Пока он говорил, Полная Луна смотрел на Одинокое Облако. Мог ли Глазная Повязка двигаться так быстро, бросить нож, а затем сразу же поднять руки в воздух?

— Почему ты пытаешься нас убить? — спросил Полная Луна.

Глазная Повязка смотрел на него, улыбаясь.

— Зачем вы пришли меня искать?

— Вы убили моего отца.

— А вы убили моих друзей.

— Вы убили отца моего отца. И его отца. Полная Луна взмахнул ружьем. — А теперь я собираюсь убить тебя.

— Это уже не часть сделки, — сказал Глазная Повязка.

— Какой сделки?

— Этого не было в договоре.

Прежде чем Полная Луна успела задать еще один вопрос, лицо мужчины взорвалось красными брызгами.

Одинокое Облако уронил дробовик и упал на колени. Он перевернулся на левый бок, сжимая раненую правую руку, и закрыл глаза.

— Получил ублюдок, — сказал он.

Ветер теперь совсем стих. Полная Луна переводила взгляд с одного тела на другое, потом посмотрел вниз по улице. За окнами зданий он увидел лица. Лица мертвых. Некоторые лица он знал, другие были знакомы, но не сразу узнаваемы, связанные с теми лицами, которые он знал.

Один за другим они исчезали, переставая существовать, подобно огням, которые постепенно выключали. Лица по-прежнему были встревожены, они смотрели на него, все еще испуганные или страдающие, как будто их владельцы не понимали, что произошло, но за мгновение до того, как они переставали существовать, у каждого из них мелькало выражение благодарности.

Полная Луна наклонился к Одинокому Облаку и помог своему другу встать. Он понял, что плачет, когда увидел, как земля Дэт-Роу расплывается и смещается в его глазах.

Он оставил Одинокое Облако в больнице Рохо Куэльо.

Он планировал остаться, подождать, пока рука его друга не будет зашита, но это займет несколько часов, и поскольку это была ножевая рана, больница должна сообщить в полицию, и, вероятно, будет еще несколько часов допроса.

Одинокое Облако велел ему уезжать, высадить его и уехать.

Вернуться и противостоять Черному Ястребу.

Когда он вернулся в резервацию, перед казино стояла машина скорой помощи. Внутри огромная толпа собралась вокруг одного из столов для блэкджека. Полная Луна протолкался сквозь зевак, пока не достиг передних рядов.

— Господи, — выдохнул он.

Джон и Том Два Пера двигались рядом с ним, и он повернулся к ним. «Что случилось?» спросил он.

Джон облизнул губы.

— Черный ястреб, — сказал он.

Полная Луна снова посмотрел вниз на пол. Все, что осталось от лидера совета, было коричневым паукообразным существом, которое неуклюже ходило по замкнутому кругу, шипя и плюясь на тех, кто смотрел на него. Два санитара, которые, очевидно, прибыли немного раньше, стояли с носилками, не зная, что делать.

Этого не было в договоре.

Полная Луна взобрался на стол для блэкджека, подняв руки, призывая к тишине. Он оглядел казино, убедившись, что все его видят, и рассказал им, что произошло. Он сказал им, что смерть его отца и отца его отца и всех остальных членов племени, кто был убит на Дэт-Роу в течение многих лет, списали на бандитов и ковбоев, белых или мексиканцев. Он рассказал им, что видел, что слышал, что узнал, и в казино воцарилась тишина.

Существо, которое было Черным Ястребом, закричало высоким, пронзительным, почти птичьим звуком. Полная Луна спрыгнул со стола.

— Это тебе за моего отца, — сказал он.

Он поднял ногу и с силой ударил ботинком по телу существа. Раздался громкий треск и более низкий хлюпающий звук. Волосатые коричневые ноги, торчащие из-под ботинка, дернулись один раз, а затем замерли. Красная кровь растеклась неровными ручейками, медленно проталкивая обертку от жвачки и окурок по цементному полу.

— Что же он такое? — кто-то спросил. Все оглянулись, ища лица пожилых людей, которые смущенно покачали головами.

— Предатель! — Белый Пес закричал и плюнул на мертвое тело Черного Ястреба.

Остальные члены Совета, собравшиеся за парамедиками, отступали, испуганные настроением зала.

— Убить их тоже! — кто-то закричал. Женщина.

Джимми Большие Руки и Белый Пес схватили Ронни, ближайшего члена совета.

— Отпустите его, — тихо сказал Полная Луна.

— Что?

— Отпустите его. Отпустите их всех.

— Но они знали! — кричал Белая Собака.

— Они знали, но они все еще здесь. Они не похожи на него. Они похожи на нас.

Ему не нравилось использовать такие слова, как мы и они. Ему было неловко, и он подумал о белых на Ряду, которые стояли, смотрели и смеялись, когда его дедушку убили на улице. Но, нравится вам это или нет, это было правдой, и он снова поднял руки.

— Все кончено! — объявил он. — Дэт-Роу мертва. Все кончено.

Он оглядел комнату, посмотрел на членов племени, на глаза, старые и молодые, которые были прикованы к нему, и ему захотелось плакать. Другие люди уже плакали. В основном пожилые люди, которые помнили. Он видел лица мужчин и женщин, с которыми вырос, своих друзей и семью. Он оглядел толпу в поисках Розали, но не увидел ее.

— Она дома, — сказал Джон, коснувшись его локтя.

Он кивнул и пошел, толпа расступилась перед ним. Люди молчали, когда он направился к двери и вышел из казино на улицу, на солнечный свет.

Глубоко дыша, он посмотрел на небо, на солнце, на облака, и слезы потекли рекой.

Он знал, что отец гордился бы им.

Перевод: И. Шестак

Монтейт

Monteith (1993).

Насколько хорошо один человек может знать другого? Это вопрос, который часто задавался и затрагивался многими писателями за последние годы. Здесь мой взгляд на этот вопрос, как ребенка пригородов, который вырос в 1960-х годах, когда мужья уходили на работу каждое утро, а жены оставались дома.

* * *

Монтейт.

Эндрю уставился на слово, интересуясь, что оно означает. Оно было написано рукой его жены, на листке ее личной канцелярской бумаги, написано с каллиграфической аккуратностью, точно в центре страницы. Было только одно слово, и Эндрю сидел за кухонным столом с бумагой в руке, пытаясь расшифровать его значение. Это было имя любовника? Адвокат? Друг? Коллега? Это была записка? Напоминание? Желание?

Монтейт.

Он вообще ее не заметил, когда первый раз зашел на кухню, просто поставил портфель на стол и поспешил в ванную. Вернувшись, чтобы забрать свой портфель, он увидел записку, но не обратил внимания, его мозг автоматически классифицировал ее как телефонный каракуль или что-то столь же бессмысленное. Но аккуратность надписи и преднамеренное расположение слова на странице почему-то привлекли его внимание, и он сел, чтобы изучить записку.

Монтейт.

Он уставился на лист бумаги. Это слово беспокоило и тревожило его, и он не мог понять почему. Он никогда не читал его раньше, никогда не слышал, чтобы Барбара произносила это слово в его присутствии, оно не вызывало в подсознании знакомых ассоциаций. Эти два слога и впечатление изощренной важности, порожденное их союзом, заставляли его беспокоиться.

Монтейт.

У Барбары есть любовник? У нее была интрижка?

Это его сильно беспокоило, и впервые он пожалел о том, что заболел в этот день, раньше ушел с работы и пришел домой, пока Барбара отсутствовала.

Он встал, ненавидя себя за свои подозрения, но не в силах заставить их исчезнуть, и прошел через кухню к телефону, висящему на стене рядом с дверью. Он снял трубку, достал из-под нее записную книжку и начал просматривать страницы. Под буквой «М» не было «Монтейт», поэтому он прошелся по всему алфавиту, по всей книге, чтобы узнать, не является ли Монтейт именем, а не фамилией, но опять же ему не повезло.

Конечно, рассуждал он. Если бы Монтейт был ее любовником, она бы не записала его имя, адрес и номер телефона там, где он мог на него наткнуться. Она бы спрятала его, держала бы его в секрете.

Ее дневник.

Он закрыл записную книжку, и некоторое время стоял неподвижно. Это был серьезный шаг, который он должен был обдумать.

Ревнивое воображение и необоснованная паранойя вот-вот должны были привести его к вторжению в личную жизнь жены. Он собирался разрушить доверие, которое существовало между ними на протяжении пятнадцати лет… что? Ничего. Одно непонятное слово.

Монтейт.

Он оглянулся на стол, на лист бумаги, лежащий сверху.

Монтейт.

Слово терзало его, отдавалось эхом в голове, хотя он еще не произнес его вслух. Он все еще думал, не решил, что делать, когда ноги несли его в гостиную… через гостиную… в зал… по коридору.

В спальню.

Решение было принято. Он шагнул по бежевому ковру и открыл единственный ящик тумбочки, стоящей около кровати со стороны Барбары. Достал маленький розовый дневник и открыл книгу на первой странице, почувствовав лишь кратковременный укол совести. Она была пуста. Он перевернул следующую страницу — пусто. И следующую — тоже пусто.

Он быстро перелистывал страницы, видел только пустоту, только белое. Потом что-то привлекло его внимание. Он остановился, перевернул страницы обратно.

В середине дневника по центру страницы было написано аккуратнейшим почерком Барбары одно двухсложное слово.

Монтейт.

Он захлопнул книгу и бросил обратно в ящик. Он глубоко вздохнул, наполненный гневом и неопределенным, необоснованным чувством, которое было похоже на страх.

У нее была интрижка.

Монтейт был ее любовником.

Он думал о том, чтобы поговорить с ней о своих подозрениях, расспросить о Монтейте — кто он такой, где она его встретила. После всех обсуждений, после всех споров, после всего, что он говорил на протяжении многих лет, он не мог признаться, что шпионил за ней, не мог позволить себе даже видимость вторжения в ее личную жизнь. Он не мог признаться, что что-то знал. С другой стороны, может, она хотела, чтобы он узнал о ее неосторожности, может, она хотела, чтобы он прокомментировал это, может, она хотела увидеть его реакцию. В конце концов, она оставила бумагу на столе, где он наверняка ее найдет. Разве не разумно было предположить, что она хотела, чтобы он увидел записку?

Нет, он пришел домой раньше, чем должен был. Если бы это был обычный день, к тому времени, как он вернулся с работы, она бы убрала и спрятала ее где-нибудь.

У Эндрю болела голова, и его слегка тошнило. В доме вдруг стало жарко, воздух стал душным, и он поспешил из комнаты. Он не хотел снова проходить через кухню, не хотел видеть эту записку на столе, поэтому вместо этого повернул к задней части дома, пройдя через комнату отдыха в гараж. Он стоял прямо в дверном проеме, благодарный за прохладную затемненную атмосферу. Он закрыл глаза, глубоко подышал, но воздух, который он вдохнул, был не таким чистым и свежим, как он ожидал. Вместо этого, был запах разложения, вкус чего-то гнилого. Он открыл глаза, потянулся к выключателю и щелкнул его.

Мертвый сурок висел на открытой балке в дальнем темном углу гаража.

Сердце Эндрю замерло, и он почувствовал первые порывы страха в груди. Ему хотелось вернуться в дом, в спальню, даже на кухню, но, с трудом сглотнув, он заставил себя двигаться вперед. Он пересек открытое пустое пространство заляпанного маслом бетона и остановился перед дальним углом. Вблизи он увидел, что сурок задушен шпагатом, который был обернут вокруг сжатого горла и привязан к балке. Сотни крохотных мошек ползали по трупу животного, их черные булавочные тельца и прозрачные крохотные крылышки двигались между отдельными волосками сурка и создавали иллюзию жизни. Насекомые группировались в растущие черные колонии на белых затуманенных глазах, копошились вокруг мелких зубов и высунутого из открытого рта языка.

Желчь подступила к горлу Эндрю, но он заставил себя не блевать. Он уставился на мертвое животное. Было что-то странное в обесцвеченной нижней половине трупа, но он не мог видеть, что это было из-за угла, под которым он висел. Затаив дыхание от вони гнили, он сделал еще один шаг вперед.

Часть нижней поверхности сурка была выбрита и на прозрачной розовато-белой коже вырезана буква М.

Монтейт.

Это был Монтейт? Мурашки побежали по рукам Эндрю. Эта мысль казалась правдоподобной, но в каком-то безумном, иррациональном смысле и он не мог придумать логического обоснования для такого предположения. Сурок по имени Монтейт? Зачем Барбаре такое животное? И зачем ей убивать его и калечить? Зачем ей писать его имя в дневнике, на бумаге?

Он попытался представить, как Барбара в пустом гараже обвязывает шпагат вокруг шеи сурка, поднимает извивающееся, кричащее, дерущееся животное в воздух, но не смог.

Насколько хорошо он знал свою жену? Задумался он. Все эти годы он целовал ее на прощание утром, когда уходил на работу, целовал по ночам, когда возвращался, но на самом деле никогда не знал, чем она занималась все остальное время. Он всегда предполагал, что она занималась домашними делами — готовила, убиралась, ходила по магазинам — но он никогда не пытался выяснить распорядок ее дня, чтобы действительно узнать, что она делает, чтобы занять свое время тогда, когда они не были вместе.

Теперь он чувствовал себя виноватым за ее молчаливую банальную жизнь. Негласно, но он принимал решения, полагая, что его время, его жизнь, важнее ее. Он представлял себе, как она каждый вечер надевает фальшивое лицо во время его возвращения домой, притворяясь, что она счастлива с ним, что все в порядке, в то время как ее одиночество днем становилось все более замкнутым, все более удручающе бессмысленным.

Настолько бессмысленным, что она обратилась к жертвоприношению животных?

Он уставился на кишащего насекомыми сурка, на вырезанную на его нижней поверхности букву М. Что-то было не так с этой ситуацией. Чего-то не хватало. Что-то не вяжется.

Он сплюнул. Запах стал невыносимым, он чувствовал его во рту, чувствовал в легких и, широко открыв большую дверь, чтобы проветрилось, выбежал из гаража и проблевался. Остановившись у начала подъездной дорожки, он сделал несколько глубоких, очищающих вдохов и выдохов, затем подошел к поливочному шлангу, попил и сполоснул лицо и голову холодной водой с резиновым привкусом. Вода стекала по его волосам. Наконец, встряхнув головой, он закрутил кран.

Именно тогда он и увидел улиток.

Они лежали на потрескавшемся участке тротуара рядом со шлангом, и они были мертвы. Он присел на корточки. Барбара, очевидно, насыпала соль на трех улиток, которых нашла в саду, и разместила этих трех растворяющихся существ на тротуаре в вершинах грубого треугольника. Две раковины были теперь совершенно пусты, содержимое вытекло, их черные отверстия были обращены в стороны, и высыхающая слизь, которая когда-то была их телами, растеклась по бетону амебообразными узорами. Третья улитка еще не полностью растворилась и представляла собой массу зеленоватых пузырьков.

С английской булавкой, продетой через центр.

Андрей толкнул пальцем третью раковину, присмотревшись поближе. Розовый пластиковый конец булавки резко выделялся на фоне коричневой раковины и зеленого пузырящегося тела. Он встал. У него никогда не было большой любви к улиткам, он даже сам сыпал на них соль в детстве, но он никогда не был настолько жестоким, чтобы насадить одно из существ на булавку. Он не мог понять, почему Барбара прилагала особые усилия, чтобы пытать одного из них, какое удовольствие или цель она может получить от такого действия.

И почему она разместила три из них по углам треугольника?

Между сурком и улитками ощущался некий формирующийся ритуализм, который ставил Эндрю в крайне некомфортное положение. Он пожалел, что увидел на столе записку, пожалел, что пришлось проводить это расследование. Раньше он всегда звонил заранее, прежде чем вернуться домой. Даже в тех редких случаях, когда он уходил с работы больным, он звонил Барбаре сообщить, что возвращается домой, полагая, что такое заблаговременное уведомление является примером обычной вежливости. На этот раз, однако, он не позвонил домой, и он не знал, почему этого не сделал.

Он пожалел об этом.

Монтейт.

Может быть, в конце концов, это было не имя любовника. Возможно, это какое-то своего рода заклинание или колдовские чары.

Теперь он стал сходить с ума.

Где же Барбара? Он вышел из дома, посмотрел вверх и вниз по улице в поисках ее машины, ничего не увидел. Ему хотелось забыть увиденное, зайти внутрь, включить телевизор и ждать, когда она вернется домой, но узел страха в животе сопровождался болезненным и нездоровым любопытством. Он должен был знать больше, он должен был знать, что происходит на самом деле — хотя он не был уверен, что этому есть какое-то разумное объяснение.

Ему пришла в голову мысль, что все это ему кажется, что он галлюцинирует. Он ушел с работы из-за сильных спазмов в животе и диареи, но, возможно, ему было хуже, чем он первоначально думал. Может быть, у него не было гриппа — может быть, это приступ полноценного нервного срыва.

Нет. Было бы обнадеживающим и приятным узнать, что что-то не так с ним, а не с Барбарой, что это безумие было у него в голове, но он чувствовал, что это не так. Его разум функционировал правильно, на полную мощность. В гараже действительно был изуродованный сурок, на тротуаре треугольник измученных улиток, в спальне пустой дневник с одним словом на одной странице.

Монтейт.

Были ли другие следы, которые он пропустил, другие улики… нестабильности Барбары? Он считал, что, вероятно, есть, и что он сможет найти их, если будет достаточно внимательно искать. Он обошел гараж и вышел на задний двор. Все выглядело нормально, как всегда, но он не доверял этому первому поверхностному впечатлению. Он прошел мимо ряда крытых пластиковых мусорных баков, пересек недавно подстриженную лужайку и направился в сад Барбары. Он посмотрел на ветви лимонного дерева, смоковницы и авокадо. Он осмотрел ряды редиски, раскидистые тыквенные растения. Его взгляд уже переместился на сложенный на зиму садовый инструмент позади гаража, когда его мозг зафиксировал несоответствие в только что промелькнувшей сцене — симметричный белый квадрат среди зеленого свободного пространства.

Он отступил назад, изменив направление и угол обзора, и затем он увидел ее.

В углу двора, рядом с забором, почти скрытая кукурузой, стояла маленькая грубая хижина, сделанная из палочек от эскимо.

Он уставился на квадратное строение. Там была маленькая дверь и маленькое окно, крошечная дорожка из гальки, проложенная по грязи прямо к входу в миниатюрное здание. Дом был размером примерно с обувную коробку и плохо построен, даже отсюда виднелись шарики клея, используемые для крепления кривой крыши.

Это сделал кто-то из соседских детей или Барбара? Эндрю не был уверен. Он прошел по траве и остановился перед хижиной. Присел на корточки. На передней стене были карандашные пометки — лёгкие наброски ставней по обе стороны от двух окон, кусты, нарисованные рядом с дверью.

Слово Монтейт, написанное на почтовом ящике почерком его жены.

Барбара построила дом.

Он прищурил один глаз и заглянул в открытую дверь.

Внутри, на грязном полу, лежала пустая раковина улитки, проткнутая булавкой.

Он снова почувствовал страх; еще больше испуганный, чем он ожидал, навязчивой абсурдностью действий Барбары. Он встал и увидел на кирпичном заборе перед собой фиолетовую полосу граффити. Он моргнул. Там, над домом из палочек эскимо, на кирпичной стене, наполовину скрытый виноградной лозой и стеблями кукурузы, виднелся грубый цветной эскиз. Рисунок был просто и примитивно нарисован, линии кривые и прерывистые, и он бы приписал его происхождение ребенку, если бы не объект иллюстрации.

Он сам.

Он отодвинул виноградные лозы и отступил назад, чтобы лучше рассмотреть и получить общее представление. Если смотреть под этим углом, было очевидно, кто был запечатлен на этом изображении. Расстояние сглаживало неровные изгибы карандаша, которые появлялись на каждом оштукатуренном стыке кирпича, придавая целостность грубым колебаниям линий. Он смотрел на свое лицо, упрощенное до карикатуры и увеличенное в пять раз. Редеющая линия волос, густые усы, тонкие губы — это были наблюдения взрослого, переведенные на художественный язык ребенка.

Барбара нарисовала эту картину.

Он заметил пятна грязи на кирпиче на фоне его лица, куда, очевидно, бросали комья грязи.

Его мучил вопрос: почему? Почему она все это сделала?

Он опустился на четвереньки и пополз по саду, подпитываемый собственной одержимостью. Здесь было еще что-то. Он знал это. И он найдет это, если будет продолжать искать.

Ему не пришлось долго искать.

Он перестал ползать и уставился на кошачью лапу, торчащую из хорошо вспаханной земли под самым большим томатным растением. Лапа и связанная с ней часть ноги была специально расположена и направлена вверх. Засохшая почерневшая кровь просочилась в серый мех между сомкнутыми и скрученными подушечками пальцев.

Может Монтейт — это имя кота, подумал Эндрю. Может быть, она случайно убила соседского кота и, чувствуя вину, похоронила животное здесь, чтобы скрыть улики.

Но это было не похоже на Барбару, на ту Барбару, которую он знал. Если бы она случайно убила домашнее животное, она бы немедленно пошла к владельцу и объяснила, что именно произошло.

Возможно, подумал он, она специально убила животное, чтобы обеспечить питательными веществами свою почву, свои растения. Или как часть ритуального жертвоприношения какому-нибудь ведьмовскому земному божеству, чтобы обеспечить здоровье ее урожая.

Он подумал о Сурке в гараже.

Ему было интересно, есть ли и в других гаражах по улице висящие мертвые животные, похоронены ли и в других задних дворах домашние питомцы. Возможно, соседские жены по очереди встречались в домах друг друга, пока их мужья отсутствовали, совершая вместе темные и противоестественные деяния. Возможно, именно там сейчас и находилась Барбара.

Таковы мечты обычной домохозяйки.[6]

Мелодия старой песни Глена Кэмпбелла пронеслась у него в голове, и ему вдруг захотелось засмеяться.

Обычная домохозяйка, которая отказалась от хорошей жизни ради меня.

Смех внутри оборвался прежде, чем вылетел из его рта. Что, если Монтейт — это не имя животного, а имя ребенка? Что, если она убила, принеся в жертву ребенка, и похоронила тело под землей в саду? Если бы он копнул глубже, под кошачьей лапой, нашел бы он человеческие руки и ноги или пальцы рук и ног?

Он не хотел знать больше, решил он. Он уже достаточно узнал. Он встал, вытер руки о штаны и пошел обратно через двор к дому.

Что он будет делать, когда увидит ее? Противостоять ей? Предложить ей обратиться за помощью? Попытаться узнать о ее чувствах, о том, почему она все это делала?

Он задумался, будет ли она выглядеть для него так же, как он и раньше смотрел на нее, или сурок, улитки, кошка и все остальное навсегда изменили его? Увидит ли он теперь безумие за совершенно нормальными глазами, сумасшествие под спокойной внешностью?

Он этого не знал.

Частично это была его вина. Какого черта он вернулся домой раньше? Если бы он вернулся домой в обычное время, или если бы Барбара, будь она проклята, просто была дома, он бы никогда не нашел всего этого. Жизнь продолжалась бы как обычно.

Вопрос стоял так: означает ли его новообретенное знание автоматический отказ от своего права на счастье с Барбарой? Часть его говорила, нет. И что с того, если она и приносила в жертву животных? Она, по всей вероятности, делала это без его ведома в течение многих лет, на протяжении которых он всегда считал, что у них была хорошая жизнь. Если она не была несчастна, если все это не было частью какого-то извращенного способа, которым она пыталась изгнать весь свой негатив от их брака, мог ли он игнорировать то, что узнал, и продолжать жить как обычно?

Монтейт.

Но был еще Монтейт, с чем он не мог жить. Он мог смириться с животными, с фетишами, с граффити. Если Монтейт был каким-то богом или демоном, которому она поклонялась, он и с этим мог жить. Но мысль о том, что она встречалась с другим мужчиной за его спиной, что Монтейт был ее любовником, этого он вынести не мог.

Возможно, она была с Монтейтом сейчас — оба голые, в грязном номере мотеля, Барбара дико и страстно кричит.

Но почему он не может жить с этим? Если она делала это в течение многих лет, и оно до сих пор не повлияло на их отношения, почему он не мог просто притвориться, что ничего не знает, и продолжить жить, как ни в чем не бывало? Он мог это сделать, не вопрос. Он просто выкинет все из головы и больше никогда не придет домой пораньше, не предупредив Барбару.

Он вошел в дом через гараж, вернулся на кухню и сел за стол.

Он уставился на лист бумаги, но не притронулся к нему.

Через десять минут послышался звук ключа в замке. Он поднял глаза, когда Барбара вошла.

Ее взгляд переместился с лица на бумагу и быстро вернулся обратно.

Он видел беспокойство на ее лице?

— Мне стало плохо, — тупо сказал он. — Я вернулся домой пораньше.

Она улыбнулась ему, и улыбка была искренней, все беспокойство исчезло — если оно вообще было. Она подошла к нему, одной рукой погладила по голове, другой взяла в руки бумагу. Она быстро чмокнула его в щеку.

— Кроме этого, как прошел твой день?

Он посмотрел на нее, задумался на мгновение и заставил себя улыбнуться в ответ.

— Отлично, — медленно сказал он. — Все было отлично.

Перевод: И. Шестак

Колония

Colony (2002).

Когда Х. Р. Холдеман[7] умер, я обнаружил, что думаю о запутанном кошмаре, которым был Уотергейт. Что еще раз заставило меня задуматься о теориях заговора. Что, если Халдеман на самом деле не умер? Я подумал — а если он только притворился мертвым, но на самом деле ушел в подполье?

Но зачем? Какова могла быть причина?

Годы спустя, когда Гонконг вернулся в состав Китая, я вспомнил о войне Великобритании с Аргентиной за Фолклендские (или Мальвинские) острова.[8] До войны я не знал, что в Британии остались колонии. Я считал, что империя — это уже история. И оказался неправ. Мне стало интересно, а были ли другие удаленные территории под британским правлением, о которых я не знал.

Где-то, в конце концов, эти два несвязанных друг с другом кусочка случайных размышлений слились в эту историю.

* * *

Было как-то неловко.

Он провел свою предвыборную кампанию на платформе экономии, пообещав сократить расходы и персонал, и теперь, когда все сотрудники Белого дома собрались перед ним, он хотел оставаться невозмутимым, беспристрастным, независимым.

Но он не мог. Перед ним стояли реальные люди. Реальные люди с реальной работой и реальными счетами на оплату. В предвыборной кампании они были просто безликими статистиками, самодовольными теоретиками. Но теперь, когда Адам смотрел на лица этих служащих, многие из которых работали здесь дольше, чем он был жив, он чувствовал смущение и стыд. Он осознал, возможно, впервые, что его решения в течение следующих четырех лет будут иметь человеческие последствия, скажутся на жизни отдельных людей — не шокирующие результаты любыми путями, но те, которые он теперь понимал эмоционально, а также интеллектуально.

Однако он не собирался отступать от своих обещаний. Как бы тяжело это ни было, как бы больно это ни было, он собирался придерживаться специфики своей предвыборной платформы. Не будет никаких колебаний, нерешительности и полумер, от которых так страдали его предшественники.

Черт, это то, что он критиковал и против чего выступал в своей заявке на пост президента.

Именно поэтому он был избран.

Он собирался объявить о сокращениях здесь и сейчас, провести массовые увольнения и покончить с ними, но не смог. Вместо этого он улыбнулся своему внутреннему персоналу и произнес общую речь «Это-наше-общее-дело, давайте-отложим-наши-мелкие-разногласия-в-сторону-для-пользы-страны». Это хорошо сработало в Далласе и Тампе, поразило их более продолжительным вариантом на съезде кандидатов и после всеобщих выборов. Здесь, в более специфической, более интимной обстановке, было достаточно и этого.

Он улыбнулся и помахал аплодирующим служащим, отошел и повернулся к Тому Саймонсу, своему начальнику штаба, и они направились по коридору в Овальный Кабинет.

— Мне нужен список всех сотрудников, их должности и выслугу лет. Также дайте мне анализ сокращения расходов, который мы сделали.

— Понял.

— Я поговорю с группами индивидуально, в соответствии со списком должностей, объясню ситуацию.

Саймонс кивнул.

— Хочешь сделать это в Овальном кабинете?

— Да.

— Я сейчас же этим займусь.

Они расстались на середине коридора, и Адам в одиночестве направился в Овальный кабинет. Каждый раз, когда он входил в комнату, его поражало, насколько она мала. Все комнаты в Белом доме были меньше, чем он себе представлял. Конечно, здание было спроектировано и построено давным-давно, но он ожидал, что комнаты будут побольше, чем в его доме в Палм-Спрингс. Но этот факт не оставлял ощущения разочарования и легкого неудобства.

Он подошел к своему столу, сел, развернул стул и, оглянувшись, выглянул в окно. Он был наполнен странной летаргией, желанием просто сидеть здесь и ничего не делать. Впервые в жизни у него не было настоящего босса, никто не стоял над ним, и если бы он решил отключить телефон и провести день, глядя на лужайку, он мог бы это сделать.

Власть.

Конечно, и у него были свои обязанности. Обязанности и обязательства. Много давления, много ответственности. Но федеральное правительство, по большей части, прекрасно самоуправлялось. Ему не нужно было все контролировать. И если бы он захотел, то мог бы просто оставить все как есть.

Нет. Он должен был перестать так думать. Он взялся за эту работу не просто так. У него были идеи. У него был план действий. И он планировал войти в историю как эффективный активист, как грамотный администратор и дальновидный лидер, а не как первый бездельник-президент.

Некоторое время спустя Симонс привел первую группу сотрудников — дворецких и горничных. Адам встал, вежливо улыбаясь, желая казаться дружелюбным и располагающим, но не желая внушать ложное чувство безопасности.

— Уверен, мистер Саймонс рассказал вам, почему я пригласил вас в Овальный Кабинет.

Он кивнул в сторону начальника штаба.

— Я уверен, что вам хорошо известно, что в этом году мы столкнулись с довольно серьезным бюджетным кризисом, и я уверен, что вы также знаете, что я обещал американскому народу сократить государственные расходы на треть, и я не собираюсь отказываться от этого решения. Я буду в проигрыше со всеми вами и не получу никаких особых привилегий. Боюсь, это означает, что мы будем ликвидировать некоторые должности в Белом доме. Мы рассмотрели эту ситуацию со всех сторон — сначала планировали сокращение общего числа сотрудников путем отказа от определенных отделов, потом мы решили, что будет справедливее просто сократить каждый отдел на треть.

Лысеющий пожилой мужчина в форме дворецкого шагнул вперед.

— Прошу прощения, сэр?

Адам поднял руку.

— Не беспокойся. Увольнения будут по выслуге лет…

— Никаких увольнений не будет, сэр. Вы не можете сократить персонал.

Адам сочувственно улыбнулся.

— Мистер…?

— Кроутер, сэр.

— Мистер Кроутер, я понимаю ваше беспокойство, и, поверьте, сочувствую.

— Не думаю, что вы понимаете, сэр. Простите, но вы не можете уволить никого из нас.

— Не могу вас уволить?

— Мы подчиняемся непосредственно Букингемскому дворцу.

Адам посмотрел на Саймонса, который пожал плечами, в таком же замешательстве.

— Мы не подчиняемся вам. Мы работаем на вас, но вы нас не нанимаете. Сэр.

Адам покачал головой.

— Что вы имеете в виду.

— Мы отчитываемся перед Букингемским дворцом.

Он начал раздражаться.

— Какое отношение к этому имеет Букингемский дворец?

— А, — кивнул дворецкий. — Теперь я понимаю. Никто вам не говорил. Никто вам ничего не объяснял.

— Объяснял что?

— Вы не являетесь главой правительства Соединенных Штатов.

— Ну конечно я! Я… Я же президент!

— Ну, вы президент, но президентство — фикция, безвластная должность, созданная Дворцом. Президент — номинальный глава. Кто-то, кто произносит речи и выступает на телевидении, чтобы народ был счастлив.

— Президент — лидер свободного мира.

— Боюсь, сэр, такая честь принадлежит королеве Англии.

Кроутер был по-прежнему спокоен и невозмутим, и в этом было что-то нервирующее. Было понятно, что дворецкий попытается спасти свою работу или работу своих друзей, даже возможно, что он будет лгать, чтобы достичь этой цели, но это было так странно, слишком эксцентрично, что не имело никакого смысла. Если это была ложь, то чертовски креативная.

Если бы это была ложь?

Адам посмотрел дворецкому в глаза.

Да. Если.

Он облизнул губы, прокашлялся и попытался выразить уверенность, которую на самом деле не чувствовал.

— Мы сражались и выиграли войну за независимость более двухсот лет назад, — сказал он. — Декларация Независимости — наш основополагающий национальный документ.

— Независимость? — дворецкий рассмеялся. — У Америки нет независимости. Это был пиар-ход, чтобы успокоить туземцев.

Остальные наемные работники кивали в знак согласия.

Адаму стало холодно. Было не похоже, что это шутка. Несерьезная, почти равнодушная реакция, с которой дворецкие и горничные реагировали на всю эту ситуацию, придавал их словам импульс правдоподобия. Он взглянул на Саймонса, ища помощи, но начальник штаба тупо смотрел на него, явно потрясенный.

Неужели Саймонс в это поверил?

Да, подумал он. И он тоже. Он не понимал, почему, но знал, что Кроутер говорит правду, и, глядя на лица внутреннего персонала, он чувствовал себя самым глупым ребенком в классе, тем, кто воспринимал материал намного позже всех остальных.

Все его мировоззрение и взгляд на историю были мгновенно изменены встречей с группой слуг, которых он намеревался уволить.

Он сделал глубокий вдох. — Вы хотите сказать, что мы… по-прежнему являемся колонией?

— Совершенно верно, сэр.

— Но независимость — это основа нашего национального характера. Мы гордимся не только своей национальной независимостью, но и личной свободой. Наша индивидуальность делает нас американцами.

— И мы поощряем это. Именно поэтому Америка — наша самая продуктивная колония.

Колония.

Как будто весь воздух вышел из легких. Пытаясь собрать слюну, он облизнул губы. Никогда в жизни он не был так напуган. Не во время его первого срока на посту сенатора, когда он был уволен и прочитал в газете, что сотрудник, с которым у него был роман собирается подать многомиллионный иск за сексуальное домогательство против него, не тогда, когда он был в комитете по делам вооруженных сил и псих, принадлежащий к правому крылу, появился после работы в его доме и угрожал его жизни. Ему было страшно и он не знал почему. В Овальном кабинете вдруг стало жарко, душно. Пять минут назад он собирался выполнить одно из своих незначительных предвыборных обещаний и уволить некоторых сотрудников Белого дома, а теперь он съежился перед группой слуг, напуганный их неестественным спокойствием, их правильным британским акцентом. Он чувствовал себя беспомощным, бессильным, выхолощенным, но заставил себя сохранить внешний вид и поддерживать доброжелательные манеры лидера.

— Мне очень жаль, — сказал он. — Но я вам не верю.

— Все в порядке, сэр. Никсону и Картеру тоже было трудно в это поверить.

Кроутер улыбнулся. — Форд и Рейган приняли это мгновенно.

Он не смог сдержаться. — Клинтон? Буши?

— Они все привыкли к этому, сэр. Как и вы привыкнете.

— Так вы говорите, что Соединенными Штатами правит…?

— Королева.

— Но королева также номинальная глава. В Британии парламентская демократия…

Дворецкий усмехнулся.

— Парламентская демократия? Ничего подобного. Опять же, это держит электорат счастливыми, заставляет их думать, что они что-то решают. Правда в том, что премьер-министр похож на тебя. Фасад. Это королева управляет всем. Всегда так было и будет.

— Ты лжешь.

— Я не лгу.

— Я не согласен с этим. Я был избран большинством граждан Соединенных Штатов, чтобы быть их лидером, и не буду подчиняться приказам от кого-то другого.

— О да, вы будете, сэр. Вы будете выполнять приказы королевы.

Адам повернулся к дворецкому.

— И я чертовски уверен, что не приму никаких приказов от монарха-дешевки с бульварной газетенки…

— Заткнитесь, сэр.

Теперь в позе дворецкого появилось что-то угрожающее, в его голосе зазвучала угроза.

— Вы преклонитесь перед королевой и покоритесь ее власти.

— А если я этого не сделаю?

— Мы застрелили Кеннеди, мы можем организовать кое-что и для вас.

В Овальном кабинете воцарилась тишина. Он стоял перед Кроутером, стараясь не показывать свою нервозность.

— Королева приказала…?

— Королева не имеет к этому никакого отношения, сэр. Это было решение оперативников в этой стране, основанное на ее собственных наилучших интересах. Ей никогда не рассказывали, — он сделал паузу. — Есть много вещей, которые мы не рассказываем королеве.

— Значит, вы предатели.

— Позвольте не согласиться, сэр. Иногда королева не понимает, где лежат ее собственные интересы. Мы обязаны определить, что для нее лучше, что лучше для Родины, и в меру своих возможностей применять соответствующие действия.

Дворецкий переводил взгляд с Адама на Саймонса.

— Я уверен, что вы двое хотели бы побыть некоторое время наедине, чтобы вы могли… принять все это, а мы пока оставим вас в покое.

Он кивнул головой, и горничная, ближайшая к двери, открыла ее. Слуги начали расходиться.

— Когда бы вы хотели встретиться снова, сэр?

— Никогда.

Кроутер усмехнулся.

— Очень хорошо. Дайте мне знать.

Он вышел из комнаты и закрыл за собой дверь с такой напыщенностью, над которой можно было только посмеяться.

Адам повернулся к начальнику штаба. — Ну и что ты об этом думаешь?

Саймон покачал головой, все еще не в состоянии говорить.

— Ты думаешь, это правда?

Саймонс кивнул.

— Выглядит именно так.

— Так что же нам делать?

— А что мы можем сделать?

— Прежде чем мы сможем что-либо сделать, мне нужно знать порядок подчинения. Будем ли мы просто следовать приказам или нам дадут определенный уровень автономии?

Симонс криво улыбнулся.

— Ты хочешь сказать, что королева — микроменеджер?[9]

Адам фыркнул.

— Королева. Ты можешь поверить в это дерьмо? Ты когда-нибудь, в своих самых диких долбаных мечтах, думал, что что-то подобное может случиться?

— Что меня поражает, так это масштаб. Они исказили нашу историю от самого простого до самого сложного уровня, от основ гражданственности средней школы до государственной политики высших учебных заведений. Каждый человек, не имеющий прямого отношения к этой… пародии, верит в ту же ложь. За все мои годы в политике, за все годы общественной жизни у меня даже не было никаких подозрений, что что-то подобное возможно.

— Я был сенатором двенадцать лет, — сказал Адам. — Как вы думаете, что я чувствую, зная, что все мои усилия и тяжелая работа были просто ненужной смазкой для машины по связям с общественностью?

Он пнул вращающееся кресло за своим столом. — Черт!

— Что мы будем делать? — спросил Саймонс.

— Я не знаю.

— Что бы ты хотел сделать?

Адам задумался, посмотрел на него.

— Я хочу, — тихо сказал он, — обеспечить независимость нашей страны.

* * *

Они встретились в тот же вечер, его предвыборная команда, в кафе Денни. Дерек, его «дэти трикстер»,[10] провел сканирование на наличие жучков или других подслушивающих устройства. Только после того, как он проверил стол и окружающие пластиковые растения и установил маленький черный квадрат, чтобы засечь волны микрофона дальнего действия, они начали говорить.

— Первое, что нам нужно сделать, — сказал Саймонс, — это вывести отсюда первую леди. Мы должны отправить ее в путешествие доброй воли в Японию или что-то вроде того. Увести ее как можно дальше от британского влияния. Кто знает, как низко они опустятся?

Адам кивнул. — Согласен.

Пол Фредериксон откашлялся. Госсекретарь был с ним со времен его первой сенаторской кампании, и, после Саймонса, Адам доверял его мнению больше, чем кому-либо другому.

— Продолжай, Пол.

— Я думаю, что сначала нам нужно выяснить степень внедрения. Этот Кроутер сказал вам, что все предыдущие президенты изменили свои убеждения. Означает ли это, что они преобразились, что они действительно верили, что это лучшая форма правления для Соединенных Штатов, или это означает, что они приняли то, как все было, но им это не нравилось?

— Я бы заподозрил последнее, — сказал Тед Фитцсиммонс.

— Нам нужно поговорить с ними, выяснить, что они знают. Они, вероятно, могут рассказать заинтересованным лицам вполне достаточно, чтобы составить аналитический отчет, которым мы сможем воспользоваться.

— Хорошая идея, — сказал Адам.

— Нам нужно также знать и о различных ветвях власти. Судебная власть? Знают ли об этом члены Верховного Суда? Законодательная власть? Сенаторы? Нам известно, что не все из них в курсе, но, возможно, некоторые из них что-то знают. ФБР? ЦРУ? Военные формирования? Прежде чем разрабатывать план действий, мы должны оценить свои сильные и слабые стороны.

Они проговорили всю ночь, до самого утра. К тому времени, как они вышли из ресторана и расстались, Адам едва мог держать глаза открытыми. Однако он чувствовал себя хорошо. Задания были распределены, и, по крайней мере, приблизительное представление о том, куда им двигаться, было выработано. Он уже не чувствовал себя таким безнадежным и отчаявшимся из-за этой ситуации, как тогда, когда созывал собрание.

Он попрощался с Саймонсом на тротуаре, затем сел в президентский лимузин.

— Белый дом, — сказал он водителю.

— Да, сэр.

Мужчина завел машину, посмотрел на него в зеркало заднего вида, улыбнулся. — Боже, храни королеву.

Адам заставил себя улыбнуться в ответ. — Боже, храни королеву.

Военные были все за него.

Это была лучшая новость за всю неделю. Единственная власть, которую британцы имели над вооруженными силами, это главная ложь — знание того, что каждый человек в форме верил, что Соединенные Штаты являются суверенной нацией и что они должны поддерживать Конституцию США, план демократии.

Но он все еще был главнокомандующим.

Это была лазейка, хотя и не особенно практичная. Что он мог сделать? Устроить переворот и вторгнуться в Британию? Это будет похоже на войну. Люди подумают, что он опасный псих, безрассудно нападающий на давнего союзника, и его тут же подвергнут импичменту. Ему нужно было вести закулисную битву, закулисную войну. Ему нужно было освободить Америку от Британии, не вынося это на суд общественности. Ему нужно было воплотить миф в реальность.

Но как?

Война, по крайней мере, была возможной. Он был главнокомандующим, и военные были единственной вещью, которую он действительно контролировал. Это было грязно, но, в крайнем случае, ему, возможно, придется это сделать.

Раздался стук в дверь Овального кабинета, и Саймонс вошел, неся манильскую папку, набитую бумагами.

— Что вы выяснили?

Начальник штаба сел в кресло с противоположной стороны стола и, наклонившись вперед, прошептал:

— Секретная служба принадлежит им. Технически, ФБР тоже под их юрисдикцией, но, похоже, большинство все-таки за нас. Директор заверил меня, что в нашем распоряжении столько оперативников, сколько нам нужно.

— Ты ему веришь?

— А у нас есть выбор?

— Что насчет…

— Другие президенты? Они не хотят разговаривать. Я не знаю, были ли они куплены или им угрожали, но мы не можем добиться от них ни слова.

— Не могу в это поверить.

— Может, они добрались до них раньше нас, — он сделал паузу. — Буши казались испуганными.

— ЦРУ?

— Их.

Адам на мгновение задумался.

— Директор может дать нам оперативников?

Саймонс кивнул.

— Кроутер. Дворецкий, — сказал он. — Я хочу от него избавиться.

— Думаешь, это хорошая идея?

— Считай это первым выстрелом. По их реакции мы определим, как они отреагируют на… другие инциденты.

Впервые с тех пор, как все это началось, Том Саймонс улыбнулся.

Утром ему не приготовили завтрак, не подготовили одежду. Когда он вернулся в спальню, простыни не поменяли.

— Ты за это заплатишь, — прошипела ему в коридоре одна из горничных.

Он улыбнулся и наклонился к ней.

— Ты следующая, — прошептал он, с удовлетворением увидев выражение страха на ее лице. — А теперь заправь мою гребаную кровать.

Он пошел дальше по коридору, чувствуя себя хорошо. Саймонс позвонил первым делом с новостями: о Кроутере позаботились. Почему-то, просто зная это, он почувствовал себя лучше. Вся атмосфера Белого дома, казалось, изменилась с одним только этим смелым ходом. Он прятался в течение последних двух недель, уверенный, что персонал видит в нем еще одну безвольную марионетку, которую заставили подчиниться, но теперь он смело шел по коридорам, с удовольствием отмечая, что все внутренние служащие боятся его.

Может, им удастся осуществить задуманное.

Остальные ждали его в зале заседаний. Дерек уже проверил место на предмет жучков и поставил детектор подслушивающих устройств на стол, две пары агентов ФБР стояли у дверей.

— Так каков наш следующий шаг? — спросил Адам.

Пол Фредериксон посмотрел на него.

— Никсон.

— Никсон?

Государственный секретарь кивнул.

— Я думал об этом всю прошлую неделю. Если президент — всего лишь номинальное лицо, то вся эта шумиха о так называемом имперском президентстве Никсона должна быть британской дезинформацией. Неужели Никсон мог попытаться обойти Конституцию и захватить дополнительные полномочия для себя, когда он никогда не имел власти, приписанной ему в первую очередь?

Адам улыбнулся. — Да! Он начал сопротивляться. Он пытался делать то, для чего его избрали.

— И они раздавили его. Они должны стоять за его позором.

— Найдите мне кого угодно из кабинета Никсона и его сотрудников, людей, кто может знать что-либо об этом.

— Сделал, — сказал Фредериксон. — Холдеман уже в пути.

— Холдеман? — Адам нахмурился. — Я думал, он умер.

— Сообщения о его смерти сильно преувеличены. Он скрывается.

— Хорошо, — сказал Адам. — Теперь у нас кое-что есть.

Заговорил Саймонс. — Кроутер сказал, что Картер тоже на это не купился. Ты думаешь…?

— Картер с нами не разговаривал, но мы могли бы пощупать его подчиненных, посмотреть, что получится.

Адам кивнул. — Сделайте это.

— Эти скандалы с Клинтоном, должно быть, тоже не просто так разыгрались. Давление на него продолжалось даже после того, как он покинул свой пост.

— Проверьте это.

В южную дверь постучали, и один из агентов ФБР осторожно открыл ее. Он что-то сказал человеку снаружи, и дверь открылась шире. Вошел Ларри Герберт, помощник Фредриксона.

Затем Х. Р. Холдеман.

Он был старше, но все еще узнаваем. Стрижка вернулась, но ее строгость компенсировалась парой смягчающих бифокальных очков. Холдеман кивнул им.

— Джентльмены.

Фредриксон встал и посмотрел на своего помощника.

— Полагаю, по дороге вы его проинформировали?

Холдеман сел на свободное место.

— Да, он это сделал. И я должен сказать, что очень рад, что вы участвуете в борьбе.

Они говорили о днях Никсона, о записках из Букингемского дворца, о телефонных звонках королевы, о подготовленных речах, которые Никсон отказался произнести, о соучастии некоторых членов кабинета. Кроутер тоже здесь обсуждался, и Холдеман был потрясен, узнав, что Адам приказал убрать дворецкого.

— Так просто? — сказал он.

Адам почувствовал прилив гордости.

— Так просто.

Холдеман озабоченно покачал головой.

— Ты не знаешь, что тебя ждет. Будут последствия.

— Вот почему ты здесь. Чтобы мы могли воспользоваться твоими знаниями. Я сделал это преднамеренно, чтобы поднять ставки.

Холдеман вздохнул.

— Ты ничего не можешь нам рассказать?

— Мы годами готовили военизированные группы, планируя свергнуть англичан.

— Ополченцы?

Холдеман фыркнул и пренебрежительно махнул рукой.

— Параноидальные чудаки. И эти деревенщины слишком глупы, чтобы справиться с чем-то подобным. Нет, мы объединили городские банды. Мы основали «Крипов», «Бладов» и их братьев. Мы завербовали меньшинства для армии во Вьетнаме, и это прекрасно сработало, поэтому мы решили сделать то же самое с нашими революционными силами. Однако мы не могли позволить британцам узнать, что происходит, поэтому мы замаскировали их под независимые организации, соперничающие молодежные группы, борющиеся за наркотики и соседскую территорию. Мы объявили их преступниками, позаботились о том, чтобы они получили много рекламы, много эфирного времени в новостных программах, и теперь они считаются такой неотъемлемой частью современной американской жизни, что даже если один из них выбивается из их рядов, созданный миф в безопасности.

— Думаешь, это сработает?

— В итоге. Но мы занимаемся этим уже двадцать лет и, вероятно, не будем готовы еще лет десять-пятнадцать. У нас нет членов. Британия может вербовать из Австралии, Канады, всех своих колоний. Если мы нападем на них прямо сейчас, у нас не будет ни единого шанса. Кроме того, что-то вроде этого требует грамотного планирования.

— Нам нужны более срочные результаты.

— Извините. Тут я ничем не смогу вам помочь.

Они продолжали разговаривать, делиться секретами, сравнивать стратегии до полудня. Холдеману нужно было лететь обратно в Чикаго, и Адам проводил его до лимузина.

— Спасибо, что пришел, — сказал он, пожимая ему руку.

— Все что угодно для моей страны, — сказал Холдеман.

Адам улыбнулся. — Ты все еще считаешь это своей страной?

— Всегда.

Адам наблюдал, как лимузин катится по дороге через ворота Белого дома, и внезапно ему в голову пришла идея. Он поспешил обратно в Белый дом. Некоторые из его советников предлагали казнить весь внутренний персонал, чтобы спровоцировать британские войска в Вашингтоне, но после разговора с Холдеманом он понял, что это будет самоубийственный поступок. Однако, сама идея была неплохой.

И эта идея могла сработать.

Он столкнулся с Саймонсом в коридоре.

— Собери всех снова, — сказал он. — У меня есть план.

— Алло?

Даже усиленный громкоговорителем голос Королевы на горячей линии звучал приглушенно.

— Приветствую Вас, Ваше Величество.

Адам постарался, чтобы тон его голоса был подобострастным.

— Почему вы связались с нами? Если мы захотим поговорить, мы начнем диалог сами.

— Я звоню, чтобы извиниться, Ваше Величество. Как вы, возможно, слышали, а возможно, и нет, между нами произошло некоторое недопонимание. Видимо, некоторые из ваших подданных считают, что я и мои люди каким-то образом причастны к исчезновению главы моего внутреннего персонала, Кроутера.

— До нас доходили слухи на этот счет.

Он старался, чтобы его голос звучал одновременно подобострастно по отношению к ней и снисходительно по отношению ко всем остальным.

— Я хотел бы пригласить вас в Белый дом, чтобы мы могли лично обсудить некоторые из этих вопросов. Боюсь, я весьма недоволен некоторыми из ваших представителей здесь, и полагаю, что вы тоже. У меня нет ничего, кроме глубочайшего уважения к вам и вашему положению, и я боюсь, что ваши подчиненные оказывают плохую услугу вам и Британии.

Тишина на другом конце провода.

Затаив дыхание, он ждал.

— Мы давно не были в Штатах, — призналась Королева. — И ваши обвинения, надо признать, несколько настораживают. Мы посетим колонии и сами все решим. Нужные люди будут на связи.

Связь резко оборвалась, и в громкоговорителе горячей линии воцарилась тишина. Адам некоторое время смотрел на красный телефон, затем на его лице появилась улыбка.

Он повернулся к Саймонсу и взмахнул кулаком.

— Да!

* * *

Она прибыла на «Конкорде» два дня спустя.

Все приготовления были сделаны. За пределами территории Белого дома все продолжалось как обычно, но внутри агенты ФБР окружили и задержали всех домашних сотрудников и всех известных или подозреваемых британских агентов. Внешние контакты и правительственные служащие, которые с подозрением отнеслись к внезапному отсутствию связи, были успокоены обещанием, что королева прибудет, чтобы все уладить — факт, который они могли перепроверить в Букингемском дворце.

Председатель Объединенного комитета начальников штабов заверил его, что Национальная гвардия готова к демонстрации силы и что другие подразделения Вооруженных сил могут оказать ей поддержку.

Все было готово.

Как только лимузин с королевой въехал на территорию Белого дома, и железные ворота закрылись за ним, войска Национальной гвардии перекрыли улицу и окружили территорию. Одновременно пресс-секретарь Белого дома сообщил, что королеве угрожают взрывом и что принимаются меры предосторожности, включая использование вооруженной охраны.

Адам ждал в Овальном кабинете, на столе лежал документ, составленный верховным судьей, рядом лежала ручка. Он нервничал, руки вспотели, но он был полон решимости довести план до конца. Если у них ничего не получится, его убьют — в этом он не сомневался, — но велика вероятность, что они не потерпят неудачу.

Он представлял себе свое место в истории, когда раздался стук в дверь. Он встал, взял себя в руки и откашлялся. — Да? — спросил он.

Дверь открылась, и в комнату вошла толпа британских сановников и членов американского кабинета, расступаясь, чтобы пропустить королеву.

Королева.

Она выглядела точно так же, как по телевизору и на журнальных фотографиях. Даже зная о масштабах ее власти, даже со всеми знаниями о ее высоком положении, которые стали известны совсем недавно, он не ощущал в ней никакой ауры преувеличенной важности, никакого устрашающего поведения, никаких диктаторских атрибутов, которых он ожидал. Но это была иллюзия. Он знал это. Когда она остановилась перед его столом, он отвесил ей экстравагантный поклон.

— Ваше величество.

Она едва заметно кивнула в ответ на его подобострастие и села на специально подготовленный стул напротив него.

— А теперь, — сказала она, — расскажите нам, что вы хотите сказать.

— Я бы предпочел сделать это один, — сказал он, указывая на собравшихся сановников.

— Все, что вы скажете мне, может быть сказано в их присутствии.

— Боюсь, у них могут быть корыстные интересы. Мы можем поговорить наедине?

Она кивнула, отпуская остальных легким взмахом руки. Все остальные, американцы и британцы, гуськом вышли из комнаты. Дверь за ними закрылась.

Адам знал, что снаружи агенты ФБР разоружают и усмиряют англичан, сгоняя их вниз вместе с соотечественниками. Струйка пота потекла из-под левой подмышки вниз по телу, скрытая пиджаком.

— Мне нужна гарантия, что не будет никаких последствий только потому, что я говорю вам правду.

— Мы даем вам слово, — сказала она.

— «Наше» слово? Как насчет вашего слова? Я не хочу показаться неуважительным, — сказал он, — но я хотел бы получить некоторые заверения, что вы лично гарантируете, что ваши подчиненные не будут добиваться репрессий.

Она посмотрела на него, как на жука, которого раздавила на полу. — Даю слово, — сказала она.

— И оно обладает юридической силой?

— Слово британского суверена имеет юридическую силу уже сотни лет. Это закон.

— Очень хорошо.

Он встал, подтолкнул к ней через стол документ и ручку.

— Я хочу, чтобы вы подписали это.

Королева моргнула. — Что вы сказали?

— Я хочу, чтобы вы подписали этот документ.

Она смотрела на него с выражением, что-то среднее между ужасом, отвращением и яростью.

— Вы смеете ставить нам условия?

Он встретился с ней взглядом.

— Да.

Он увидел нерешительность, то, что могло быть первыми слабыми признаками дурного предчувствия, и ему стало хорошо.

— Что это? — спросила она, указывая на документ.

— Настоящая декларация независимости. Договор, передающий Соединенные Штаты Америки своим гражданам и объявляющий, что вы и ваша нация отказываетесь от всех прав…

— Никогда!

— Никогда не говори никогда.

— Пемброк! — громко позвала она. — Льюис!

Последовала пауза.

Тишина.

— Они не придут, — сказал Адам. — Мы их захватили.

Он медленно обошел огромный стол.

— Теперь нам нужна только ваша подпись.

— Вы псих!

— Может, и так, но вы подпишете договор.

— Я определенно не буду этого делать!

Одним быстрым движением она вскочила со стула, пересекла комнату и почти уже добралась до двери, когда он бросился на нее. Она отскочила в сторону и ударила его костлявым кулаком. Почувствовав острую боль в боку, он врезался плечом в стену.

— Проклятье!

Он потянулся к ее руке, но она уже бежала в противоположный конец кабинета, зовя на помощь.

Он схватил королеву, и ее сумочка полетела через Овальный кабинет. Она была маленькой, но жилистой и вывернулась из его хватки, сильно ударив его в грудь туфлей на высоком каблуке. Она схватила свою сумочку и открыла ее, вытаскивая что-то, когда он приземлился на нее, заломил ей правую руку за спину, заставив закричать. Все еще держа ее, он с трудом поднялся на ноги и подтолкнул ее к столу.

Левой рукой он обхватил ее за шею, а правой ослабил хватку на ее руке. — Подпишите! — приказал он, прижимая ее руку к столу.

— Пошел ты! — закричала она и попыталась вырваться, но он был сильнее ее, и в ответ только более крепко стиснул ей шею.

— Возьми ручку! — приказал он.

— Нет!

— Я сломаю тебе руку, сморщенная старая сука.

Он усилил давление.

Гневно, но она взяла ручку.

Он прижал ее руку к бумаге.

— Подписывай ее.

Она колебалась.

— Сейчас же! — закричал он.

Она быстро нацарапала свою подпись. Он отодвинул ее к левому краю стола и сравнил написанное ею имя с примером ее подписи, который предоставил Саймонс.

Все было правильно.

Он отпустил ее.

Волна гордости захлестнула его, выражение чистого патриотизма, которого он не испытывал с тех пор… ну, никогда.

Королева тут же подбежала к двери и принялась растирать больное запястье, умоляя отпустить ее. Она плакала, и он с удовлетворением подумал, что, в конце концов, она не такая уж крутая старая девка.

Он взял документ, положил его в средний ящик стола и запер.

Соединенные Штаты официально стали суверенным государством.

Они были свободны.

Он посмотрел на королеву. Она больше не плакала, он не видел слез на ее слишком накрашенном лице, но все еще хмурилась и потирала запястье. Он улыбнулся ей, чувствуя себя хорошо.

— Благослови Господь Америку, — сказал он.

Перевод: И. Шестак

Кровь

Blood (1990).

До того, как я переехал к жене, я питался макаронами с сыром. Я так много времени проводил у плиты, помешивая макароны в кастрюлях, что часто смотрел на бурлящую воду и воображал, будто вижу в пене какие-то очертания, как некоторые люди видят очертания в облаках.

Я решил написать об этом рассказ.

* * *

Алан встал и потянулся, когда раздался свисток и начался перерыв. Он перевел взгляд с телевизора на часы на видеомагнитофоне. Двенадцать сорок. Неудивительно, что у него урчало в животе.

Он прошел на кухню, взял с сушилки рядом с раковиной стеклянную кастрюлю средних размеров, наполнил ее водой, насыпал соли, поставил на плиту, на переднюю конфорку и повернул газ на «максимум». Открыв буфет, он достал упаковку макарон с сыром. Снял крышку с коробки, достал маленький пакетик из фольги с сушеным сыром и бросил макароны в воду.

Он знал, что пройдет несколько минут, прежде чем вода закипит. Не желая стоять на кухне, он вернулся в гостиную и переключал каналы на телевизоре, пока не нашел другой матч. Он смотрел его, пока не включили рекламу, затем пошел в ванную, чтобы вымыть руки. Когда он вернулся на кухню, чтобы проверить, как там его обед, в прозрачной воде с макаронного холма на дне кастрюли начали подниматься пузырьки. Он быстро достал из ящика ложку и принялся помешивать и соскабливать. Не очень хотелось, чтобы макароны прилипли ко дну. Это было бы адское мытье, их потом практически невозможно отодрать.

Он переминался с ноги на ногу и лениво смотрел вниз, медленно помешивая. Вода пузырилась, легкая дымка белой пены поднималась от макарон и закручивалась в центре кастрюли. Пена сгущалась, истончалась, кружилась, когда он помешивал, сохраняя почти круглую форму, даже когда металлическая ложка разрезала ее сердцевину, нарезала ее кромки.

Он смотрел на воду, зачарованный одновременно и удивительной механикой кипения, и меняющимися узорами пузырьков, и пленкой на поверхности. Эффект был калейдоскопическим, хотя единственными цветами, которые он мог видеть, были коричневый цвет просвечивающейся полупрозрачной посуды, серый цвет пшеницы макарон и чистая белизна пены. Помешивая, он продолжал смотреть вниз, воображая, что различает в кипящей воде смутные, импрессионистские очертания слонов, птиц и… лицо.

Он повнимательнее всмотрелся в содержимое кастрюли, моргнул, не веря своим глазам. Черты лица, образованные чистыми участками в круге белой пены, были ему как-то знакомы, хотя он и не смог сразу определить их происхождение. Пока вода пузырилась, отдельные кусочки макарон поднимались кверху, лицо, казалось, двигалось, глаза смотрели вокруг, рот открывался и закрывался, словно разговаривая.

На секунду он перестал помешивать.

Лицо улыбнулось ему.

Алан отступил назад, и холодок пробежал по его телу. Внезапно он осознал, что в кухне никого нет, что в квартире он один. Испугавшись, он выключил газ. Пузырьки затихли, когда жар исчез, лицо из пены рассеялось, закручиваясь исчезающими завитками, открывая на дне вареные макароны.

Ему было холодно, но он вспотел и вытер лицо бумажным полотенцем. Губы его пересохли, и он облизал их, но во рту не осталось слюны. Из гостиной донесся рев футбольной толпы. Звук был приглушенным, далеким.

Он почему-то подумал о матери, о своей сестре. Странно. Он не вспоминал о них уже много лет.

Он посмотрел на ложку, трясущуюся в его дрожащей руке. Это было глупо. Бояться было нечего. Что, черт возьми, с ним происходит? Скоро закончится перерыв, и игра начнется снова. Он должен поторопиться и закончить обед.

Он снова включил газ и постарался не обращать внимания на то, что горячая вода мгновенно начала пузыриться. Но он не мог не заметить, дрожа от страха, что пена опять начинает кружиться, опять начинает приобретать черты лица: глаза, нос, рот.

Он помешал. Быстро, резко, стремительно. Но лицо осталось нетронутым.

Он вытащил ложку, боясь теперь коснуться воды даже через этот металлический проводник, и начал пятиться.

Он услышал шум, тихий шепчущий звук, что-то среднее между тихим постоянным шипением газового пламени и бульканьем кипящей воды. У него было отчетливое ощущение, что это голос, голос, повторяющий одно-единственное слово, но он не мог разобрать, что это за слово. Собрав все свое мужество, он заглянул в кастрюлю.

Пенный рот закрылся, потом открылся, потом закрылся, и, видя это движение в такт шепчущему звуку, он понял, какое слово было произнесено. — Кровь, — сказало лицо. — Кровь.

Кровь.

Что бы это значило? Весь день он думал об этом. Больше всего это слово показалось ему приказом, распоряжением.

Просьбой о пропитании.

Но это безумие. Случайный узор, образованный кипящими макаронами, требовал крови? Если бы он прочел об этом в рассказе, то счел бы его смехотворно неправдоподобным. Если бы он услышал, как кто-то другой упомянул об этом, он бы счел этого человека кандидатом на резиновую комнату. Но он сидел здесь и думал об этом, думал уже несколько часов, и самое страшное было то, что он действительно пытался логически, рационально проанализировать ситуацию.

Но это не самое страшное, вот в чем дело?

Нет, страшно было не то, что он верил, что это происходит, и поэтому у него крыша съехала. Самое страшное было то, что его крыша не съехала, что эта штука действительно существовала. Это создание, это существо, этого демона, этого призрака — что бы это ни было — можно было вызвать, сделав макароны с сыром.

Но можно ли его вызвать в любое время или только по субботам и только в обеденное время?

Он не знал.

В ту ночь в квартире было гораздо темнее, чем обычно. По бокам дивана и в изножье кровати лежали тени, в углах комнаты отражения тьмы.

Он рано лег спать, оставив свет включенным.

Ему снился человек с топором, стоявший в дверях.

У него была целая неделя, чтобы обдумать случившееся. Испугавшись, он старался держаться подальше от квартиры, уходил пораньше на работу, возвращался поздно. Он не готовил себе еду, а завтракал, обедал и ужинал в ресторанах быстрого питания: «Джек в коробке», «Дер Вайнершницель», «Тако Белл», «Макдоналдс».

Он думал, что страх исчезнет с наступлением нового дня, что по мере того, как будут проходить часы, ужас случившегося померкнет. Он думал, что сможет найти рациональное объяснение тому, что видел и слышал.

Но этого не случилось.

Он с совершенной и глубокой ясностью помнил контуры пенящегося лица, то, как кипящая вода заставляла его улыбаться. Он слышал в голове произнесенное шепотом слово.

Кровь.

Он понял, что ничего не может сделать. Он может переехать, снять новую квартиру, но что это даст? Толчком к этому ужасу мог послужить не его дом, а он сам. Он никогда больше не сможет готовить или, по крайней мере, никогда не будет делать макароны с сыром, но он всегда будет знать, что лицо было там, ждущее, нематериальное, под поверхностью реальности его повседневной жизни.

Кровь.

Он должен противостоять этому.

Он должен попробовать еще раз.

* * *

Все было по-прежнему. Он налил воды, насыпал соли, положил макароны, зажег огонь, и из кружащегося содержимого кастрюли появилось лицо. На этот раз он не был так напуган, возможно, потому, что был готов к зрелищу, но, тем не менее, нервничал. Он уставился на белую пену.

— Кровь, — прошептал рот. — Кровь.

Кровь.

В этом слове было что-то гипнотическое, что-то почти… соблазнительное. Это было все еще страшно, все еще ужасно, но в этом было и что-то привлекательное. Глядя на лицо, видя что-то смутно знакомое, слушая шепот, слыша требование, Алан почти понимал, зачем нужна кровь. Каким-то извращенным образом, совершенно непонятным его сознанию, он чувствовал, что в этом есть какой-то смысл.

Снаружи залаяла собака. Алан поднял голову. Лай приближался, и через открытое окно он услышал звук лап по грязному тротуару своего маленького дворика. Животное продолжало громко и раздражающе лаять.

Алан посмотрел на кастрюлю с кружащимися макаронами.

— Кровь, — прошептало лицо.

Кивнув самому себе, Алан открыл шкафчик под раковиной и вытащил маленький ручной топорик, которым резал веревку. Он вышел из кухни и прошел через гостиную к входной двери.

Очевидно, никто никогда не причинял собаке вреда и никоим образом не подрывал ее естественного животного доверия. Практически без всяких уговоров, невинное домашнее животное радостно последовало за ним в квартиру на успокаивающее обещание обеда. Алан поискал на кухне что-нибудь похожее на собачью еду, нашел банку тушеной говядины и пошел в ванную комнату, вывалив содержимое банки в ванну. Животное перепрыгнуло через низкий фарфоровый борт и с благодарностью принялось за еду.

Одним ударом топора он отрубил собаке голову.

Из открытой шеи и перерезанных артерий хлынула кровь, но он поймал ее в стакан с водой, которым чистил зубы.

Он поспешил на кухню и медленно вылил кровь в кипящую кастрюлю. Кровь закружилась и завихрилась в центре, и, смешиваясь с водой, распространилась кнаружи. Пена покраснела, рот улыбнулся.

Алан помешал макароны. Рот сжался, открылся, закрылся, и под бульканье и шипение он услышал новый шепот.

— Человеческая, — сказало лицо, — кровь.

Сердце Алана заколотилось, но на этот раз он не был уверен, от страха ли это.

Его ладони вспотели, и, вытирая их о штаны, Алан сказал себе, что он сходит с ума. Собака — это одно. Но он собирался пересечь черту и совершить серьезное преступление. Насильственное действие. Поступок, за который он мог провести остаток жизни в тюрьме. Отступить было еще не поздно. Все, что ему нужно было сделать, это пойти домой, выбросить кастрюлю и никогда больше не готовить макароны с сыром.

Он вышел из машины, улыбаясь ребенку.

И отрубил мальчику руку топором.

Ребенок даже не начал кричать, потрясенный мозг ребенка еще не мог обработать безумную информацию, которая поступала от его органов чувств. Он схватил его руку, запрыгнул в машину и тронулся. Алан опустил ее в ведро и, переключив передачу, нажал на газ.

Он скрылся незамеченным.

Вернувшись домой, задернув занавески, он налил в кастрюлю воды, добавил соли, высыпал из пакета макароны. Когда вода закипела, появилось лицо. На этот раз оно выглядело сильнее, четче.

Рот улыбнулся ему, когда он влил в него кровь ребенка.

Когда вода стала розовой, потом красной, когда он посмотрел на счастливое, пузырчато-пенное лицо, он почувствовал, что настроение на кухне изменилось — ощутимое, почти физическое, смещение воздуха и пространства. Он задрожал. В нем тоже произошла какая-то перемена, едва уловимое изменение мыслей и эмоций. Казалось, он впервые осознал, что именно он сделал. Бешеная жестокость его действий, полное безумие его поступков поразили его сильно и мгновенно, и он наполнился внезапным ужасом и отвращением, настолько глубоким, что отшатнулся назад и начал блевать в раковину. В течение нескольких блаженных секунд он слышал только хриплые звуки собственной рвоты, но когда он встал, вытирая рот, то понял, что кухня была наполнена звуками шепота. Он слышал бульканье воды, а над ним голос макарон, зовущих его, шепчущих обещания, шепчущих угрозы.

Против воли он снова склонился над плитой и заглянул в кастрюлю.

— Сделай меня, — прошептало лицо.

— Съешь меня.

Двигаясь медленно, словно под водой, словно во сне, он слил воду из макарон, добавил масла, добавил молока, насыпал из пакета порошкового сыра. Готовый продукт не был ни сырно-оранжевым, ни кроваво-красным, а тошнотворно-грязно-коричневым, что выглядело явно не аппетитно. Тем не менее, он вывалил содержимое кастрюли в тарелку, поставил ее на стол и принялся за еду.

Послевкусие было соленым и слегка кислым, во рту пересохло. Но когда он выпил стакан молока, вкус полностью исчез.

После обеда он разрубил руку мальчика на мелкие кусочки, завернул их в полиэтиленовую пленку, положил в пустой пакет из-под молока, засунул пакет глубоко в мешок для мусора и отнес его в мусорное ведро в гараже.

В ту ночь ему приснилось, что он маленький ребенок. Он спал в своей нынешней кровати, в своей нынешней спальне, в своей нынешней квартире, но мебель была другой, а украшения на стене состояли из плакатов рок-звезд десятилетней давности. Из другой комнаты доносились крики, ужасные, душераздирающие вопли, которые внезапно оборвались на середине звука. Часть его мозга велела ему разбить окно и выпрыгнуть, бежать, спасаться, но другая часть велела притвориться спящим. Вместо этого он не сделал ни того, ни другого и смотрел широко раскрытыми глазами на дверь, когда она распахнулась.

Человек в дверях держал топор.

Он проснулся весь в поту, вцепившись в подушку, словно это был спасательный круг, а он — утопающий, который не умеет плавать. Он сел, встал с кровати, включил свет. Он знал, что в гараже в мусорном ведре, в пакете из-под молока, лежали по отдельности куски руки мальчика.

На плите, на кухне стояла кастрюля. А в шкафу шесть коробок макарон с сыром.

Остаток ночи он не спал, а сидел в кресле, не смыкая глаз, уставившись в стену.

На следующий день, в понедельник, Алан заболел, объяснив начальнику, что у него легкий желудочный грипп. По правде говоря, он чувствовал себя прекрасно, и даже воспоминание о том, что он проглотил, не повлияло на его аппетит.

На завтрак он съел два яйца, два тоста и два стакана апельсинового сока.

Все утро он сидел на диване, не читал, не смотрел телевизор, просто ждал обеда. Он вспомнил прошлую ночь. Человек в его сне, человек с топором, показался ему тогда смутно знакомым и казался еще более знакомым сейчас, но он никак не мог вспомнить, кто это был. Было бы легче, если бы он увидел лицо, а не просто силуэт, но в его памяти не осталось ничего, кроме очертаний тела, которые каким-то образом напоминали ему человека из его прошлого.

В одиннадцать он пошел на кухню готовить обед.

Лицо, когда оно появилось, было менее эфемерным, более конкретным. На воде появились морщины, в пене — подробности, и сопутствующие изменения, происходящие на кухне, были сильнее, очевиднее. Стена воздуха прошла сквозь него, мимо него. Свет из окна потускнел и каким-то образом погас, не дойдя даже до половины комнаты. Он посмотрел вниз. Это лицо было более страшным, более жестоким. Зло. Оно улыбалось, и он увидел во рту зубы из белых пузырьков. — Кровь, сказало оно.

Алан глубоко вздохнул. — Нет.

— Кровь.

Алан покачал головой и облизнул губы. — Это все. Хватит.

— Кровь! — требовало лицо.

Алан выключил огонь, наблюдая, как рассеиваются элементы лица. Подробности растворялись в упрощенную грубую форму.

— Кровь! — приказал голос, крича.

А потом все исчезло.

* * *

Бедно одетый мужчина на углу улицы стоял лицом к встречному движению, держа в руках табличку: «Я буду работать за еду». Алан проехал мимо, качая головой. Он никогда не видел таких людей до эпохи Рейгана, но теперь их невозможно не заметить. Это был четвертый человек за месяц, которого он видел с такой же табличкой. Ему было жалко таких людей, но он не собирался позволять одному из них работать у себя дома, и он не мог представить, чтобы кто-то еще делал это. На его взгляд, такой человек воспользовался бы возможностью осмотреть твой дом, заценить телевизор, стереосистему и другие ценности, готовясь к будущему ограблению. У него не было никакого способа проверить документы или рекомендации бездомного. Никто не знал, кто эти люди…

Никто не знал, кто эти люди.

Кровь.

Он снова почувствовал желание. Заехал на стоянку супермаркета и развернулся. Он не хотел, но был вынужден. Как будто другое существо завладело рациональной частью его разума и использовало мыслительные процессы, чтобы выполнить свою волю, в то время как настоящий Алан был отодвинут в сторону и оставлен кричащим. Он еще раз развернулся посреди улицы и, улыбаясь, притормозил рядом с бездомным.

— Мне нужна помощь в покраске моей спальни, — мягко сказал он. — Я буду платить пять баксов в час. Тебе интересно?

— Конечно, — ответил мужчина.

— Хорошо. Садись в машину.

Алан убил мужчину в гостиной, когда тот снимал пальто. Это было грязно и некрасиво. Кровь брызнула по всему желтовато-коричневому ковру и серо-белому дивану. Он был вынужден поступить именно так. Бездомный был крупнее и, скорее всего, сильнее его, и для успешного совершения убийства ему требовался элемент неожиданности и частичная беспомощность во время раздевания.

Когда Алан рубанул его по шее топором, здоровяк споткнулся, пытаясь выбраться из куртки и высвободить руки, чтобы защититься.

Прошло целых десять минут, прежде чем он затих на полу, и Алан заполнил мерную чашку его кровью.

Макароны с сыром оказались очень вкусными.

В ту ночь ему было трудно заснуть. Хотя его тело устало как собака, разум взбунтовался и отказывался успокаиваться, не давая ему уснуть до полуночи.

Когда он, наконец, заснул, ему приснился сон.

И снова это был человек в дверях. Но на этот раз он увидел лицо мужчины и понял, почему очертания его большого тела были ему знакомы, почему контуры фигуры были узнаваемы.

Это был его отец.

Как всегда, его отец вошел в дверь с топором в руке, с темного лезвия все еще капала кровь. Однако на этот раз Алан не был ребенком, а его отец — мужчиной средних лет. Обстановка была та же — старые плакаты на стенах, затасканные игрушки, — однако он был в своем реальном возрасте. У его отца, медленно идущего к нему, была сухая пергаментная кожа трупа.

С шипящим шелестом кожи по свитеру и пронзительным хрустом костей, отец сел рядом с ним на кровать.

— Ты хорошо поработал, мальчик, — сказал он. Его голос был таким же, каким Алан его помнил, но все же другим — одновременно чуть-чуть чужим и уютно домашним.

Происходило ли это на самом деле?

Он помнил воспоминания из своего прошлого, кусочки неизвестной головоломки, которую никогда прежде не останавливал, чтобы упорядочить или проанализировать. Неужели они с отцом действительно наткнулись на тела, как они оба сказали полиции? Или все произошло по-другому?

Неужели все произошло именно так?

Давление тела отца, сидящего на краю кровати, вид темного окровавленного топора на его коленях казались знакомыми, и он знал слова, которые отец говорил ему. Он уже слышал их раньше.

Последние слова они произнесли в один голос: «Пошли, чего-нибудь поедим».

Потом он проснулся весь в поту. Его отец убил и мать, и сестру. И он знал.

Он помог.

Он вскочил с постели. В квартире было темно, но он не стал включать свет. Ощупью прошел вдоль стены, мимо мебели, на кухню, где при свете газового пламени налил в кастрюлю воды и начал ее нагревать.

Насыпал туда соль и макароны.

— Да, — прошептало лицо. В темноте, освещенной снизу пламенем, его черты казались почти трехмерными. — Да.

Алан молча смотрел.

— Кровь, — сказало лицо.

Алан на мгновение задумался, затем выдвинул ящик с посудой и достал самый острый нож.

Лицо улыбнулось:

— Кровь.

Он не думал, что сможет справиться с этим, но все оказалось проще, чем он ожидал. Он провел лезвием по запястью, сильно нажимая, глубоко вдавливая, и кровь потекла в кастрюлю. В ночной темноте она казалась черной.

Боль усиливалась, пенящееся лицо его отца краснело и улыбалось. Он понял, что слабеет, и что некому будет есть макароны с сыром.

Если бы он не был так слаб, то улыбнулся бы и сам.

Перевод: И. Шестак

Исповедь корпоративного человека

Confessions of a Corporate Man (2002).

Я работал техническим писателем в начале 1990-х годов, так как в то время не мог позволить себе писать художественную литературу. Будучи бородатым, длинноволосым либеральным парнем, я после семи лет учебы в колледже обнаружил, что сижу в офисе, окруженный ухоженными бизнесменами, бухгалтерами и государственными служащими. Еще более сюрреалистичным было то, насколько серьезно они относились к своим мелким мелочным войнам за сферы влияния и насколько смешными были их приоритеты.

«Исповедь корпоративного человека» — мой слегка преувеличенный взгляд на те дни.

* * *

Мы наточили карандаши для войны и массово пошли в бухгалтерию. Финансовый директор и его приспешники работали над электронными таблицами, ничего не подозревая. У нас было преимущество во внезапности.

По моему сигналу мы закричали как единое целое, и когда бухгалтеры посмотрели на нас, вонзили карандаши им в глаза и в мозг. Это было великолепно. Я отвечал за то, чтобы убить самого директора, и с силой воткнул карандаш, чувствуя, как он прокалывает оболочку и пронзает студенистую плоть. Толстые руки директора взметнулись, пытаясь схватить меня, но потом дернулись и затихли.

Я выпрямился и оглядел отдел. Война была ужасно короткой, мы победили практически без боя. Тела уже затихли и остывали, кровь и глазной сок просачивались на ватманы и компьютерные распечатки.

Если бы мы работали на какую-нибудь справедливую корпорацию, то получили бы за это медали, но здесь, в своем нынешнем статусе, возможно, лишь блокноты по случаю нашей победы.

Я вытащил карандаш из головы финансового директора и подал знак.

Мы вернулись за свои рабочие места еще до конца перерыва.

Реструктуризация прошла гладко. Персонал был переназначен, обязанности изменены, и контроль над компанией был децентрализован. В связи с нашей сокрушительной победой было объявлено временное перемирие, и все военные действия были приостановлены. Вице-президент был казнен — обезглавлен в комнате отдыха для персонала при помощи ножа для разрезания бумаги — и мы успешно справились с выплатой заработной платы.

Исполняющий обязанности генерального директора отказался нанимать временных сотрудников или набирать персонал за пределами организации, поэтому в период реструктуризации мы занялись приготовлением кофе. Я все еще чувствовал, что мы заслужили медали, но в этот раз мы даже не получили наши блокноты. Хоть индекс Доу-Джонса не заметил мой триумф, на Тихоокеанской бирже наши акции поднялись на пять пунктов, и я почувствовал себя удовлетворенным.

Мы рассылали презервативы по вакуумным трубам, туда сюда, сюда туда, и женщины в борделе в обеденное время занимались процветающим бизнесом. В кафетерии были установлены новые автоматы с любрикантами.

Были внесены и другие изменения. Секретарши больше не должны были носить маски, домашние животные снова были допущены в зал стенографии. Закупка выбрала в качестве талисмана ребенка-калеку. Службы по обслуживанию автоматов перешли на моллюска.

Мы заявили, что следующая война будет продовольственной. Для следующей войны нам нужны хот-доги.

Мы все рассмеялись.

А потом…

А потом все изменилось.

По отделам начала ходить анкета. Анкета на официальном бланке свидетельства о смерти. Никто не взял на себя ответственность за ее авторство. Разговоры о ее существовании предшествовали ее появлению во внутри офисной почтовой системе. Мы получили анкету в четверг вместе с запиской, где было указано заполнить ее и вернуть в отдел кадров к утру пятницы. Мы побоялись ослушаться.

— Если бы Бэтмэн был фигой, — был задан вопрос, — надо ли ему бриться?

— Если бы президент был голым и вел двойственную политику в парламенте, на стикерах его мама все еще была бы с терновым венком?

Настроение в нашем отделе стало мрачным, и возникло общее ощущение, что анкета имеет какое-то отношение к рассылке нашей бухгалтерии. Косвенно меня обвиняли в ее появлении.

Мне спустили штаны в тот день, когда в доступе к нашему Ксероксу было отказано.

И меня отшлепали в тот день, когда наш Мьюзак[11] был отрублен.

Прошел месяц. Два. Три. Была еще одна казнь — менеджер по продажам, который не выполнил свои квоты — но напряженное перемирие оставалось между отделами, и война не возобновилась. Сражений не было.

В июне, когда был представлен бюджет на новый финансовый год, мы обнаружили, что он содержит крупные капитальные затраты на строительство нового склада рядом с крематорием. Если корпорация достаточно преуспела, чтобы финансировать такое легкомыслие, почему мы никогда не получали наши блокноты?

Моральный дух и без того был достаточно низок, и я решил, что наши усилия должны быть вознаграждены — даже если нам придется самим вознаграждать себя. За счёт средств, освобожденных из сейфа, мы организовали пятничную вечеринку. Я принес напитки, Джерри чипсы, Мерил поставила музыку, а Фина доставила лягушек. На столе танцевали голышом.

В тот день в старом офисе было весело, но Майк из отдела технического обслуживания прервал вечеринку. Он пришел, чтобы установить какой-то коаксиальный кабель, и когда увидел, что мы развлекаемся в компании, его лицо омрачилось. Он молча стоял, а потом сильно хлестнул Кристен куском кабеля. Она закричала, когда конец разъема впился в дряблую плоть ее ягодиц. Капля крови упала в мой хайбол. Кристен упала со стола, схватившись за задницу.

Я повернулся к Майку.

— Какого черта ты делаешь?

Он ткнул мне в лицо грязным коротким пальцем. Я увидел жир у него под ногтями.

— Эта вечеринка не была одобрена.

— Я одобрил, — ответил я. — Я начальник отдела.

Он улыбнулся мне, но уголки его рта не поднялись, и это больше походило на гримасу. Его немытый палец все еще указывал на меня.

— Мы выбьем эту дурь из тебя, — сказал он. — Это война.

Это началось немедленно.

Я ожидал некоторой задержки, достаточного количества дней, в течение которых можно было бы попытаться поговорить, пообщаться, договориться. Я предполагал, что техобслуживанию, как минимум, потребуется время, чтобы составить план, наметить стратегию, но стало ясно, что они, должно быть, уже давно все обдумали.

Это началось на следующее утро после вечеринки.

Ванная была заминирована, и Карла поймали.

Я всегда позволяла ему немного расслабиться и поэтому не сразу отправилась на его поиски, когда он не вернулся с обеда вовремя. Но когда прошел час, а Карл все не появлялся, у меня возникли подозрения. Взяв Дэвида с собой, я рискнул выйти в вестибюль. Мой взгляд сразу же привлек грубый белый крест, нарисованный на двери мужского туалета.

И голова Карла снаружи, вывешенная на тележке для уборки.

Дэвид ахнул, но я схватил его за руку и потянул вперед. Голова Карла была насажена на ручку швабры. Его глаза были закрыты, рот заклеен скотчем, а в уши заткнуты салфетки.

Техобслуживание.

— Пошли!

Я быстро потянул Дэвида назад в безопасность, в наш отдел. Я волновался, но старался не показывать этого. Мне приходилось поддерживать иллюзию уверенности, чтобы сохранить боевой дух, но я понимал, что техническое обслуживание — единственный отдел, которому разрешен неограниченный доступ в каждую комнату в здании, единственный отдел, работники которого остаются в здании ночью. Их потенциальная сила была невероятной.

— Что будем делать? — спросила Мэрил. Она была напугана, ее практически трясло.

— Запасайтесь оружием, — сказал я ей. Я повернулся к Дэвиду и Фине.

— Поставьте часовых в дверях. Никто не должен входить и выходить без моего разрешения. Мне все равно, кто это будет.

Они кивнули и поспешили выполнять мои приказы, благодарные, что кто-то взял на себя ответственность, кто-то сказал им, что делать. В тот момент мне хотелось, чтобы был человек, к которому я мог бы обратиться, человек, стоящий выше по иерархической лестнице, на кого я мог бы переложить всю ответственность, но я втянул нас в это, и теперь мне предстояло вытащить нас отсюда.

Я чувствовал себя удручающе неподготовленным к такой задаче.

Мне удалось спланировать и осуществить бухгалтерский переворот, потому что я имел дело с узкоспециализированными умами ориентированных на решение конкретных задач счетоводов, но идти против свободных, физически сильных людей из техобслуживания — совсем другое дело. Эти умы не были ограничены рамками своих должностных инструкций. Это были люди, привыкшие работать самостоятельно, привыкшие решать проблемы индивидуально. Я закрыл дверь, запер ее и подождал пять часов.

В борделе женщины начали беспокоиться. Количество заказов на работу сократилось, и из-за отсутствия торговли у них не было средств на счетах в отделах, через которые они могли бы списывать расходы. Причиной падения своего благосостояния женщины считали развал бухгалтерии.

Волнения, охватившие мой отдел и меня, прокатились снизу доверху по всей цепочке управления. Комната отдыха была объявлена закрытой для нас, вход в нее охраняли люди из техобслуживания. Мы больше не могли вставать из-за стола и идти в ванную.

Это дело рук Майка.

Мы нашли Джона в разделителе-сортировщике.

Эла в формах раскладочного устройства.

Я даже не предполагал, что какая-либо из машин способна выполнять свои функции на чем-либо, кроме бумаги, но внизу под разделителем-сортировщиком, в стопке, которая была бы аккуратной, если бы не бесформенность тканей и текучесть крови, лежало тело Джона, аккуратно прирезанное по краям и разрезанное на стандартного размера квадраты.

Тело Эла было разделено на три слоя, и его части лежали в металлических, рядами расположенных, трехсторонних формах.

Валики были покрыты красной кровью с вкраплениями белой ткани.

Шел только четвертый день боевых действий, а мы уже потеряли двух наших лучших людей. Я не ожидал, что все станет настолько серьезно, и понимал, что этот просчет может стоить нам жизни.

Я провел утренний перерыв с Джерри и Дэвидом. Теперь мы разбились на группы, направляясь в комнату отдыха, вооруженные до зубов. Мы сели за стол, лицом к двери. Мы все трое знали, что должны быстро и жестко нанести ответный удар и, по крайней мере, заявить о себе нашими действиями, но мы были в неопределенности, как нам следует поступить. Джерри хотел устроить засаду сторожу, взять его. Он считал, что мы должны ампутировать руки, ноги и пенис и отправить их Майку по вакуумным трубам или по внутри офисной почте. Дэвид предложил испортить кофемашину, отравить резервную кофеварку и разослать записки во все отделы, кроме технического обслуживания, с сообщением о происходящем.

Я считал, что мы должны нанести удар по руководству, убить Майка, и оба быстро согласились, что так будет лучше.

Мы вернулись в наш отдел, опасаясь снайперов в коридоре, но что-то было не так. Я посмотрел сквозь компьютерный операционный зал и увидел что-то похожее на преломленный свет из-за угла коридора.

С места сражения.

Я ничего не сказал, просто втолкнул Джерри и Дэвида в наш отдел и приказал им закрыть и запереть дверь. Когда дверь закрылась, я продолжила свой путь по коридору, медленно крадучись по ковру. Я услышал щелканье калькуляторов, шелест бумаги. Я выглянула из-за угла.

Техобслуживание получило повышение в бухгалтерию.

Я недоверчиво уставился на внезапно заполнившийся отдел. Мы уничтожили всю бухгалтерию и ничего не получили за свои усилия. Техническое обслуживание, заминировав ванную и две машины, было вознаграждено повышением!

Майк, одетый в костюм-тройку финансового директора, улыбнулся мне из-за своего огромного стола.

— Увидимся в одиннадцатой главе,[12] — сказал он.

Я моргнул.

— Компания идет ко дну.

Я попытался поговорить с генеральным директором, сказать ему, что ситуация вышла из-под контроля. Война больше не ограничивалась только внутренними сражениями; теперь один отдел настойчиво добивался и систематически работал в целях полного уничтожения корпорации.

Но секретарь отказался выслушать мою просьбу. Она вытащила из стола блок-схему иерархии корпорации, обвела красным кружком положение моего отдела и спокойно протянула мне листок.

— Генеральный директор никого не принимает.

На индексе Доу-Джонса новости отразились неоднозначно. Ходили слухи, что грядут перемены, но природа этих перемен была явно неизвестна посторонним, и мы закончили неделю в плюсах.

Джерри взял сторожа, переодетого бухгалтером, отрезал руки, ноги и гениталии, пометил их как основные фонды и вернул в кабинет финансового директора. Наверное, мне следовало наказать его за то, что он действовал без моего разрешения, но, по правде говоря, я был ему благодарен и повысил его до начальника подотдела.

Повесив скальп сторожа/бухгалтера над нашей дверью, хоть утром он и исчез, мы высказали свою точку зрения. Майк знал, что наш отдел нужно бояться.

Во второй половине дня под ковром в коридоре были установлены миниатюрные мины, а перед бухгалтерией — ворота под напряжением.

Показатели подтасовали.

Бюджеты урезали.

Прибыль корпорации резко упала, по крайней мере, на бумаге, и хотя в записке за запиской я пытался сказать генеральному директору, что эти цифры сфабрикованы Майком и им нельзя доверять, он предпочел проигнорировать меня и ввел программу жесткой экономии. Медицинские пособия были сокращены, стоматологические пособия ликвидированы, а несколько открытых вакансий остались незаполненными.

Бухгалтерия ввела новый, практически непонятный процесс подачи жалоб, и сразу же после этого зарплаты — все зарплаты по всей корпорации — были неправильно рассчитаны. Моя зарплата сократилась вдвое, и в соответствии с новыми правилами я не мог оспаривать эти цифры в течение как минимум шести месяцев.

Внизу моего чека вместо проштампованной подписи старого финансового директора красовалась карикатурная радужная печать ухмыляющегося уродливого лица Майка.

Я был в ярости, швырнул чек на стол и приказал Дэвиду взять заложника. Он кивнул и сказал:

— Да, сэр — но не посмотрел на меня, не встретился со мной взглядом.

Я знал, что он что-то скрывает.

— Дэвид, — сказал я.

— Мерил дезертировала, — сказал он мне. — Ее перевели в канцелярию.

Вот и все. Это была последняя капля. Я схавал кучу дерьма от Майка и его бухгалтеров, но на этот раз он зашел слишком далеко. Прекращение огня или нет, но пришло время взяться за оружие.

— Война! — я заплакал.

Дэвид посмотрел, моргнул, затем уголки его рта приподнялись. Он радостно завопил и схватил заточенный карандаш.

— Война!

Крик подхватили Фина, Джерри, Кристен и остальные. Внезапно я почувствовал себя хорошо, гнев и депрессия, которые я испытал за несколько мгновений до этого, исчезли перед лицом этой возбуждающей цели. В этом мы были хороши. Для этого нас и готовили. Полноценные бои. Не партизанская перестрелка, в которой мы были вынуждены участвовать.

Я поднял линейку.

— Война!

— Ха! — ответили они. — Боже милостивый, да!

Мы были готовы.

Мы поместили объявление о возобновлении боевых действий на доске объявлений сотрудников.

Майк ответил в таком же духе, заявлением, подписанным кровью.

Мы встретились на складе.

У техников было более тяжелое оружие — молотки и отвертки, кусачки и паяльники, — но у нас были мозги, и в рукопашной наше оружие — ножницы и степлеры, ножи для бумаги и скрепки — было столь же смертоносным.

Война была короткой и более односторонней, чем я ожидал. Майк планировал устроить засаду, но расположение его людей было очевидным и неорганизованным, и моим людям было легко проскользнуть позади них и заколоть ножницами. Мы вошли через заднюю дверь, через погрузочную площадку. Дэвид захватил двух сторожей, Джерри уложил самого тяжелого из них, электрика, перерезав ему горло ножом для бумаги.

А потом были я и Майк.

Мы стояли друг против друга на полу склада. Присутствовали представители других отделов — выглядывали из-за ящиков, сидели на полках. В одной руке у Майка был молоток, в другой — плоскогубцы, и он все время повторял, рыча: «Ублюдок, ублюдок». Тогда он показался мне тупым. Тупым и практически жалким. Удивительно, как я мог бояться кого-то с таким явно ограниченным словарным запасом.

Я ухмыльнулся ему.

— Тебе конец, — сказал я.

Я выстрелил ему в глаз скрепкой, быстро перезарядил резинку и выстрелил в другой глаз. Оба выстрела попали в цель, и хотя он не уронил молоток или плоскогубцы, он кричал, прикрывая поврежденные глаза правой рукой. Приближаясь к нему, я вытащил из-за пояса металлическую линейку. Он услышал мои шаги, замахнулся на меня, но ослепленный, в панике начал отступать. Я ударил его линейкой по щеке, после чего со всей силы врезал по носу.

Он выронил плоскогубцы, безуспешно замахнулся молотком, но проиграл, и он знал, что проиграл. Под одобрительные возгласы моего отдела я прыгнул на него, разорвав ему шею своим удалителем скрепок — металлические клыки вырвали куски его плоти и он завизжал от боли, ярости и страха.

А потом все закончилось.

На мгновение воцарилась тишина, затем начался настоящий ад. Из-за одной из коробок выскочила секретарша генерального директора и попыталась обнять меня, но я оттолкнул ее.

— Запомни свое место в иерархии, — сказал я ей.

Нас отнесли обратно в наши кабинеты на плечах компьютерщиков и младшего персонала.

Чтобы отпраздновать победу, мы провели ритуал. Я заказал девственницу-стенографистку, выпускницу средней школы, предназначенную для борделя из-за ее плохих навыков стенографии. Мы связали ее резинками и положили на мой стол. Фина резиновым клеем заклеила ее глаза; я корректором замазал ее соски. Мы насиловали ее по очереди.

Я высушил голову Майка и держал ее на столе в качестве пресс-папье, а когда фондовый рынок достиг рекордного уровня во главе с нашей корпорацией, я отправил его голову генеральному директору по внутри офисной почте.

На этот раз мы получили наши блокноты.

Перевод: И. Шестак

Пруд

The Pond (1994).

Это история о потерянных идеалах и проданных моральных убеждениях, которые не ограничиваются изображенным здесь поколением бумеров.

Кстати, тогда действительно была группа под названием P.O.P. (народ против загрязнения окружающей среды). Они собирались каждую субботу на сбор и обработку вторсырья. Еще в начале 1970-х годов мы с моим другом Стивеном Хилленбургом входили в организацию под названием «Молодежный Научный Центр», которая проводила теоретические и практические научные занятия по выходным. Мы должны были фотографировать эффект Кирлиана, посещать грибные фермы, на прогулках на природе узнавать о съедобных растениях, посещать лазерные лаборатории, и однажды в субботу, мы работали с группой P.O.P, разбивая алюминиевые банки кувалдами.

Стивен вырос, чтобы создать блестящий и дико популярный мультфильм «Губка Боб Квадратные Штаны».

* * *

— Эй, дорогой, что это?

Алекс поднял глаза от чемодана, который он упаковывал. Эйприл, стоя на коленях перед коробкой, которую она нашла в шкафу на верхней полке в холле, подняла что-то похожее на значок какой-то «зеленой» кампании.

— Папаша?[13] — спросила она.

— Дай мне посмотреть. — Он прошел через комнату и взял у нее из рук значок. Мощное чувство возвращения в прошлое, чего-то близко знакомого, приятного воспоминания пробежало по нему, когда он посмотрел на значок.

POP.

Народ Против Загрязнения Окружающей Среды.

Прошло много времени с тех пор, когда он вспоминал об этой аббревиатуре. Очень много времени.

Он опустился на колени рядом с Эйприл и заглянул в коробку, увидел наклейки на бампер, плакаты, другие значки, брошюры с зелеными логотипами экологических знаков.

— Что все это значит? — спросила Эйприл.

— Народ против загрязнения окружающей среды. Это была группа, к которой я принадлежал, когда учился в колледже. Мы собирали бутылки, банки и газеты для последующей переработки. Мы пикетировали мыльные компании, пока они не придумали биоразлагаемое моющее средство. Мы призывали людей бойкотировать экологически вредные продукты.

Эйприл улыбнулась и ущипнула его за нос.

— Так ты у нас радикал, создающий проблемы.

Он проигнорировал ее и начал копаться в коробке, перебирая перемешанные предметы.

Он обнаружил фотографию в рамке, погребенную под наклейками и значками: изумрудно-зеленый луг, окруженный огромными темно-зелеными соснами пондерозами, в центре небольшое озеро, со спокойной и совершенно чистой водой, отражающей белоснежные облака и глубокое синее небо над головой.

Важное воспоминание.

Он уставился на фотографию, почтительно коснулся пыльного стекла. Он совсем забыл про картинку. Как такое могло случиться? В подростковом возрасте он вырезал ее из журнала Автомагистрали Аризоны и вставил в рамку, потому что сразу понял, что это то место, где он хочет жить. Фотография затронула глубокие эмоциональные струны, этим сильно поразив его. Аккорд, который никогда в нем раньше не звучал. В те времена он не бывал в Аризоне, но по совершенству, представленному в сцене на картинке, он знал, что именно там он и хотел бы обосноваться. Он бы жил на лугу в бревенчатой хижине, только он и его жена, и каждое утро они бы просыпались под пение птиц с первыми лучами восходящего солнца.

В подростковом возрасте девочки, с которыми он собирался жить в этом раю, менялись — от Джоан до Пэм и Рэйчел, — но место всегда оставалось неизменным.

Как он мог забыть о фотографии? За прошедшие годы он был в Аризоне бесчисленное количество раз, выбирал места для курортных комплексов в Тусоне и в Седоне, но воспоминания о его давней мечте никогда даже не всплывали в памяти. Странно.

Эйприл наклонилась, положив голову ему на плечо. Она равнодушно взглянула на фотографию. — Что это такое?

Он покачал головой, печально улыбаясь, и положил картинку обратно в коробку:

— Ничего.

В ту ночь ему приснился пруд.

Он не мог вспомнить, видел ли этот сон раньше, но он был как-то ему знаком, в прошлом он сталкивался с чем-то подобным.

Он шел по узкой тропинке через лес, и по мере того, как он углублялся все дальше и дальше, небо затягивалось тучами, растительность становилась гуще, и вскоре казалось, что он идет по туннелю. Он боялся, и чем дальше шел, тем больше боялся. Он хотел повернуть назад, развернуться, но не мог. Его ноги сами несли его вперед.

А потом он оказался у пруда.

Он стоял в конце тропы, с трепетом и с замирающим сердцем, глядя на грязную массу воды перед собой, на рябь голубовато-белой пены, которая плыла по застоявшейся черной жидкости.

Деревья, трава, кустарник — здесь все было коричневым и умирающим. Вокруг не было ни людей, ни животных, ни даже насекомых над водой. Воздух был неподвижным и странно тяжелым. Над этим местом темные облака заслоняли солнечный свет.

В дальнем конце пруда стоял старый водяной насос.

Сердце Алекса забилось быстрее. Он не сводил глаз с ржавого механизма, видел коррозию на старом металле, покрытую водорослями трубу, змеящуюся под воду.

Насос пугал его больше всего на свете, больше, чем темная и извилистая тропинка, больше, чем ужасный пруд или окружающая его зловещая земля, само его присутствие заставляло мурашки бегать по коже. Его приводили в ужас застывшая давящая неподвижность во главе пруда, неестественно биологические очертания его формы и вызывающе механическая природа его функций. Он посмотрел на небо, на деревья вокруг, потом заставил себя посмотреть на водяной насос.

Ручка насоса начала медленно двигаться, скрипучий звук ее движения эхом отдавался в неподвижном воздухе.

И он с криком проснулся.

Корпорация поселила его в отель «Литтл Америка» во Флагстаффе. Отличные номера, чистые и хорошо обставленные, красивый вид из окон. Это было в конце мая, еще не лето и не достаточно тепло, чтобы плавать, но температура была нормальная, небо ясным и безоблачным. Он и Эйприл провели большую часть того первого дня у бассейна, она читала роман, он просматривал спецификации.

Вскоре после полудня тишину нарушил громкий и смеющийся разговор мужчины и женщины. Алекс поднял глаза от своих бумаг и увидел бородатого молодого человека с конским хвостом, открывающего железные ворота в бассейн. Молодой человек был одет в рваные обрезанные джинсы, а белокурая хихикающая девушка с ним была в скудном бикини. Молодой человек увидел, что он смотрит, и помахал ему рукой.

— Эй, приятель! Как там вода?

Девушка, смеясь, похлопала его по плечу.

Алекс вернулся к своим бумагам.

— Засранец, — сказал он.

Эйприл нахмурилась.

— Шшшш. Они тебя услышат.

— Мне все равно.

Вместе крича, парочка прыгнула в бассейн.

— Оставь их в покое. Они просто молоды. Ты тоже когда-то был молодым, не так ли?

Это заставило его замолчать. Когда-то он был молод. И теперь, когда он подумал об этом, в шестидесятых он выглядел очень похожим на парня, который сейчас резвился в бассейне.

Когда он маршировал на Параде в честь Дня Земли, у него тоже были борода и конский хвост.

Какого черта с ним случилось с тех пор?

Он продался.

Он положил документы на маленький столик рядом с шезлонгом, снял очки и бросил их поверх бумаг. Он наблюдал, как молодой человек схватил сзади свою девушку за грудь, как она визжала и уплыла от него к глубокому краю бассейна.

Алекс откинулась назад, глядя в синее безбрежное небо. Продался? Он был успешным скаутом сети крупных курортов. Он не продался. Просто воспользовался удачным стечением обстоятельств для карьерного роста. Он уговаривал себя, что находится там, где хочет быть, где должен быть, что у него хорошая жизнь, хорошая работа и что он счастлив. Но ему было не по себе от того, что в результате серии счастливых случаев и везения он нашел работу, создал свой образ жизни, который в его молодые, более идеалистические дни посчитал бы верхом лицемерия.

Он уже не тот человек, который был раньше.

Ему стало интересно, поддержал бы он Вьетнамскую войну, будь он на то время в теперешнем возрасте, как войну в Персидском заливе.

Он выбросил эти мысли из головы. Это было просто глупо. Жизнь не была простой, только черное и белое, как он верил в студенческие годы. Теперь все уже сделано, он вырос, стал взрослым и больше не мог себе позволить высокомерный идеализм молодежи.

Он наблюдал, как пара в бассейне целуется, нижние половины их тел колеблются в преломленном отражении хлорированной воды; с их точки зрения, он, вероятно, был одним ходячим клише. Предатель шестидесятых. Еще один аморальный бэби-бумер с безвозвратно искаженными приоритетами.

Он почувствовал теплую руку на плече, повернул голову и увидел, что Эйприл тревожно смотрит на него со своего соседнего шезлонга:

— Ты в порядке?

— Конечно, — сказал он, кивая.

— Это из-за того, что я сказала?

— Всё нормально. — Раздраженный, он отвернулся от нее, надел очки, взял листы спецификаций и начал читать.

На следующий день, рано утром, он встретился с риэлторами не по одному, а собрав их всех одновременно в одном из конференц-залов отеля. Из прошлого опыта он выяснил, что работа с продавцами недвижимости в массовом порядке давала ему явное преимущество, прочно утвердив его в качестве доминирующего партнера в отношениях. Продавцы начинали конкурировать друг с другом, не применяя методов продаж под высоким давлением, которые риэлторы обычно использовали для потенциальных клиентов. Каждый раз это срабатывало.

После проведенной беседы и просмотра слайд-шоу он задал несколько быстрых вопросов, а затем назначил время в течение следующих трех дней, когда он мог пообщаться с риэлторами по отдельности, а потом посмотреть на недвижимость. На этот раз корпорация искала землю за пределами города. Во Флагстаффе уже было много отелей и мотелей, да и сама Литтл Америка предлагала качественное жилье курортного типа. Чтобы конкурировать на этом рынке, они должны были предложить что-то другое, и было решено, что только современный комплекс в густом лесном массиве за пределами города обеспечит то преимущество, которое им необходимо.

Им также будет предоставлена большая свобода в проектировании и строительстве в соответствии с окружными, а не городскими строительными нормами.

Из-за недавнего обмена землей между Лесной службой и консорциумом лесозаготовительных и горнодобывающих компаний появилось больше мест для разведки, больше собственности, доступной в районе Флагстаффа, чем он думал раньше. Поэтому, вероятно, на этот раз ему и Эйприл придется пропустить свою запланированную поездку в каньон Оук Крик.

Как он полагал, возможно, это и к лучшему. Когда они в последний раз ездили туда, Седона и Каньон были ужасно переполнены туристами.

Белый джип подпрыгивал над двумя колеями, которые представляли собой дорогу через этот участок леса. Алекс держался за свой портфель одной рукой, а приборную панель — другой. В машине не было ремней безопасности или плечевых ремней, а проклятый агент по недвижимости ехал как маньяк.

Риэлтор что-то кричал ему, но из-за ветра и рева двигателя он мог разобрать только каждое третье слово или около того: «мы… южный… почти…» Он предположил, что они приближаются к участку.

У него уже сложилось хорошее впечатление об этом месте. В отличие от некоторых других, которые были либо слишком отдаленными с непомерно высокой стоимостью воды, канализации и электричества, либо слишком близко к городу, это место было уединенным и легко доступным. Проложенное асфальтовое покрытие на этой грунтовой дороге обеспечит красивую живописную поездку для туристов и гостей.

Они свернули с дороги и оказались на месте.

На лугу.

Алекс тупо моргнул, когда джип остановился, не уверенный, видит ли он это все наяву. Они находились на одном конце огромного луга, окаймленного гигантскими пондерозами. На противоположном конце было маленькое озеро, такое голубое, что небо бледнело в сравнении с ним.

Это был луг, как на фотографии, которую он вырезал из журнала Автомагистрали Аризоны.

Нет, это было невозможно.

Так ведь?

Он огляделся. Это место определенно было похоже на тот же луг. Ему показалось, что он даже узнал старое пораженное молнией дерево на возвышении у берега озера.

Но вероятность такого совпадения была… астрономической. Тридцать лет назад фотограф из Автомагистрали Аризоны случайно наткнулся на это место, сделал фотографию, которая была опубликована в журнале. Алекс увидел фотографию, вырезал ее и сохранил. И вот теперь он имел возможность купить этот участок для сети курортов? Это было слишком странно, слишком случайно… Сумеречная Зона. Должно быть, он ошибся.

— Прекрасно, не правда ли? — Риэлтор вышел из джипа, потянулся. — Вся территория восемьдесят акров, здесь, на открытом пространстве, на поляне, около тридцати акров, остальная область там, за этими деревьями. — Он указал на линию пондероз к югу от воды. — Там есть небольшой хребет, с отличным видом на Национальный лес и на гору Мормон.

Алекс кивнул. Пока агент по недвижимости бормотал что-то, он притворялся, что слушает, продолжая кивать. Мужчина повел его по высокой траве к воде.

Должен ли он рекомендовать корпорации купить луг? Его луг? Технически, это была лишь предварительная рекомендация, решение, которое не было ни обязательным, ни окончательным. Затем его выбор будет тщательно изучен советом. Эксперты корпорации, эксперты по землепользованию и специалисты по проектированию тщательно все проверят.

Технически.

Но на самом деле все работало по-другому, он разведывал места, совет давал добро, и юридические орлы корпорации устремлялись вниз, на место, чтобы посмотреть, каким образом они могут придраться к сделкам, намеченным местными риэлторами.

Судьба луга лежала в его руках.

Он смотрел на отражение деревьев и облаков, зеленое и белое прекрасно смотрелось на неподвижной зеркальной поверхности голубой воды.

Он вспомнил свои годы с POP и понял, возможно, впервые, что он был эгоистичным защитником окружающей среды даже в самые экологически активные дни. Не было никакого противоречия между его работой сейчас и его убеждениями тогда. Он всегда хотел, чтобы красота природы оставалась нетронутой не ради нее самой, а чтобы он мог ею наслаждаться.

Он никогда не был одним из тех, кто отправляется в далекие районы дикой природы и наслаждается нетронутой красотой. Он был любителем природы, ездил по национальным паркам и красивым районам страны и любовался пейзажем из окна своей машины. Он возражал против строительства домов на лесной территории, которая была видна с шоссе, но не возражал против наличия самого шоссе.

Он не видел ничего плохого в том, чтобы построить дом на лугу своей мечты. Но в тоже время готов бороться до смерти с любым, кто попытается это сделать вместо него.

Теперь он был на другой стороне медали.

Он попытался взглянуть на ситуацию объективно. Он говорил себе, что, по крайней мере, корпорация защитит озеро и луг, сохранит красоту этого места. Кто-то другой мог бы просто все здесь заасфальтировать. Возможно, он не сможет построить дом и жить в этой глуши с Эйприл, но он мог бы снимать комнату на курорте, и они бы вдвоем отдыхали здесь.

Вместе с сотнями других людей.

Он взглянул на агента по недвижимости.

— Было ли это место когда-либо в журнале Автомагистрали Аризоны? — спросил он.

Риэлтор засмеялся.

— Если это даже не так, то так и должно было быть. Это великолепное место. Черт, если бы у меня было достаточно денег, я бы купил землю и построил здесь свой дом.

Алекс рассеянно кивнул. Они достигли берега озера, и он присел на корточки, погрузив пальцы в воду. Жидкость была не комфортной, теплой и скользкой на ощупь. Как расплавленное желе. Он быстро отдернул руку.

Он встал, стряхивая воду с пальцев. В ушах послышался слабый звон. Он оглядел луг, и обнаружил, что вся перспектива изменилась. Деревья больше не казались такими красивыми. Вместо удивительного примера чудес природы, лес был похож на искусственную рощу, которую неумело посадили. Озеро выглядело маленьким и плохо сформированным, особенно по сравнению с некоторыми водоемами, созданными для новых курортов. Луг, как он теперь увидел, идеально подходил в качестве поля для гольфа или для внутрикорпоративного парка. Освещенные пешеходные дорожки или конные тропы можно было проложить через траву и деревья, а ландшафтный дизайн может подчеркнуть естественную красоту луга.

Подчеркнуть естественную красоту?

Что-то в этом было не так, но он не мог понять, что именно.

— Это похоже на то, что вы ищете, — сказал риэлтор.

Алекс уклончиво кивнул. Его взгляд скользнул по короткой береговой линии озера. И остановился. В сорняках на противоположном берегу стоял ржавый водяной насос.

Холод прошел сквозь него, когда он посмотрел на насос. Он был почти идентичен тому, что был во сне, его разум правильно нарисовал даже округлые органические контуры его формы. Сердце бешено колотилось в ритме рэпа, а не обычной баллады. Он повернулся к риэлтору. Агент смотрел на него и улыбался. Что за выражение на лице мужчины? Было ли веселье в его глазах? Был ли в этой улыбке намек на ехидство?

Господи, что, черт возьми, с ним происходит? В выражении лица агента по недвижимости не было ничего необычного. У него паранойя.

— Мне подготовить все бумаги? — спросил шутя риелтор.

Алекс заставил себя сохранять спокойствие, одарил мужчину прохладной улыбкой и не стал раскрывать свои планы.

— Какую еще недвижимость вы можете показать мне?

Пока Эйприл была в душе, он смотрел на себя в большое зеркало, висящее сзади на двери. Впервые он понял, что он среднего возраста. Действительно понял это. Его взгляд переместился с редеющих волос на расширяющуюся талию и все более усиливающиеся жесткие черты лица. Он помнил о своем возрасте — каждый день рождения был ритуальным напоминанием о его утраченной молодости, каждая встреча Нового Года — отметкой течения времени. Прежде он это воспринимал только как интеллектуальную концепцию, а теперь чувствовал на эмоциональном уровне.

Лучшие годы остались позади.

Он втянул живот, встал боком перед зеркалом, но это требовало больших усилий, и с сожалением он расслабил пресс. Этот животик уже никогда не исчезнет. У него никогда больше не будет такого тела, на которое женщины смотрели бы с восхищением. Женщины, которые ему нравились, больше не считали его привлекательным.

Он мог умереть от сердечного приступа.

Вот что привело к этому. После того, как он увидел водяной насос, его сердце колотилось так сильно и так долго, что он испугался, что оно лопнет. Казалось невозможным, чтобы его нетренированная и заполненная холестерином мышца могла так долго поддерживать этот темп без последствий.

Однако ему повезло.

Он прошел по ковровому покрытию гостиничного номера и уставился в окно на черный силуэт Пиков Сан-Франциско. Горы возвышались над огнями Флагстаффа, но на фоне ночного неба Аризоны выглядели карликами. У него было еще два дня на разведку, еще два дня встреч и коммерческих предложений, но он знал, что уже принял решение.

Он собирался рекомендовать корпорации купить луг. Он не чувствовал себя так плохо из-за решения, как думал, и это его немного беспокоило. Он глядел в окно на звезды, пытался представить, каково было бы, если бы он действительно следовал своей мечте, не сдерживая себя практичностью. Был бы он с Эйприл или с кем-то другим? Все еще жил бы на лугу, у озера, или уже давно сдался и присоединился к основному обществу, как и большинство тех, кто участвовал в движении «назад к природе?» Был бы он там, где он сейчас?

Он не знал, он не был уверен, но он чувствовал печаль и не удовлетворенность, когда смотрел в ночь.

— Дорогой? — Эйприл окликнула его из ванной. — Не мог бы ты принести мне мои трусики из чемодана?

— Конечно, — ответил он.

Он отвернулся от окна и подошёл к чемодану, стоявшему на полу возле кровати.

Ему приснился пруд.

Он шел по сужающейся, темнеющей тропинке, пока не добрался до зловещей поляны, где грязная вода плескалась в отвратительном бассейне. Он посмотрел на пруд и испугался. Здесь не было ни монстров, ни злых духов. Это не была священная индейская земля, которую немыслимо осквернили. Не было никаких странных существ, плавающих под поверхностью солоноватой жидкости.

Был только сам пруд. И насос.

Страшные вещи. Он почувствовал, что против своей воли движется по мертвой земле к краю воды. Посмотрел на насос, на шланг, торчащий из его бока, который непристойно покачивался, поднимаясь в воздух, подзывая его. Он проснулся весь в поту.

Два дня спустя он отправил свой предварительный отчет вместе с соответствующими документами и сметой по факсу в штаб-квартиру корпорации. Затем решил снова осмотреть место, взяв с собой Эйприл. На этот раз он ехал сам, на арендованной машине, так что добираться пришлось намного медленнее.

Он припарковал машину в конце дороги и ничего не сказал, когда Эйприл вышла из машины и огляделась. Она одобрительно кивнула, окинув взглядом деревья, луг, озеро. — Здесь очень красиво, — сказала она.

Он ожидал чего-то большего, что-то вроде его собственной первоначальной реакции, когда он впервые увидел фотографию много лет назад. Но она никогда не проявляла такого же энтузиазма ни к чему.

— Здесь очень красиво, — сказал он, но, произнося эти слова, понял, что они больше не соответствуют действительности. Он знал, объективно, интеллектуально, что это было красивое место, отличное место для курорта, но он больше не чувствовал этого. Он вспомнил скользкое и склизкое ощущение воды на пальцах, и хотя его руки были сухими, он вытер их о штаны.

Они вдвоем прошли по высокой тонкой траве к краю озера. Как и прежде, безмятежная поверхность идеально отражала небо над головой и пейзаж вокруг. Он небрежно окинул взглядом противоположный берег, делая вид, что у него нет ни объекта, ни цели в этом осмотре, но когда он заметил водяной насос, движение его глаз остановилось.

Он быстро взглянул на Эйприл, не заметила ли она этого. Она ничего не заметила.

Он снова посмотрел на насос. Его металл был темным, угрожающим посреди желто-коричневых стеблей сорняков, его шланг, вызывающе свисал над небольшой отмелью в воду. Он понял, что не хотел, чтобы Эйприл видела насос. Он хотел защитить ее от этого, оградить ее глаза от вида этого нелепого рукотворного предмета посреди этой дикой природы. Он был создан человеком? Что это была за мысль?

Он многозначительно посмотрел на часы.

— Нам лучше вернуться, — сказал он. Уже становится поздно. У нас много дел, а завтра у меня длинный день. Есть много незавершенных дел.

Она понимающе кивнула. Они повернулись и пошли, взявшись за руки.

— Очень мило, — сказала она, когда они вернулись к машине. — Ты нашел хорошее место.

Он кивнул.

Во сне он привел Эйприл к пруду. Он ничего не сказал, только указал, как современная версия Духа Наступающего Рождества. Она нахмурилась.

— Да? Это старый загрязненный пруд. Что из этого?

Теперь он заговорил:

— Но почему он загрязнен? Как это могло случиться? Здесь нет заводов, нет дорог к этому месту.

— Кто знает? Какая разница?

Очевидно, она ничего не чувствовала. Для нее это был всего лишь маленький грязный водоем, в котором не было ничего зловещего, ничего злого. Но, взглянув на черноту мертвого неба, он понял, что это не так, что она заблуждается.

Он повернулся, и она исчезла, на ее месте появился соляной столб.

Он снова проснулся в поту, хотя кондиционер в комнате обдувал его прохладным воздухом. Встал с кровати, не потревожив Эйприл, и пошел в ванную. Ему не нужно было отлить, не нужно было пить воду, не нужно было ничего делать. Он просто стоял перед зеркалом, глядя на себя. Его глаза были налиты кровью, губы бледные. Он выглядел больным. Он смотрел в свои незнакомые глаза, и не знал, о чем думал разум за этими глазами. Он наклонился вперед, пока не коснулся носа за стеклом и глаза не оказались в дюйме от их зеркальных аналогов. Внезапно он понял, о чем думал его разум.

Он отскочил от зеркала и чуть не упал на унитаз. Глубоко вздохнул и облизнул губы, постоял немного, закрыв глаза. Он сказал себе, что не собирается этого делать, что возвращается в постель.

Но, не разбудив Эйприл, молча вышел из гостиничного номера и поехал на участок.

На этот раз он припарковался дальше, пройдя последние несколько ярдов к лугу через лес.

Луг.

В лунном свете трава казалась мертвой, деревья старыми, хрупкими и увядшими. Но озеро, как всегда, казалось наполненным и красивым, его блестящая поверхность восхитительно отражала великолепное ночное небо.

Не теряя времени, погрузив ноги в грязь, он обошел вокруг озера. Противоположный берег был грубее, чем знакомая ему сторона, высокие сорняки скрывали камни и бугры, небольшие овраги и острые мертвые ветви. Он остановился на мгновение, присел, дотронулся до воды кончиками пальцев, жидкость показалась слизистой, отвратительной.

Он продолжал идти.

И нашел насос.

Он уставился на странной формы предмет. Насос — это было зло. Зло не за то, что он сделал, делает, может сделать, а за то, что оно есть. Он медленно двинулся вперед, положил руку на проржавевший металл и почувствовал там силу, низкое дрожание, вибрацию, передающуюся через его ладони на все тело. Металл был холоден на ощупь, но под холодом было тепло, под теплом — жар. Часть его хотела убежать, отвернуться и убираться от озера и насоса, но другая часть, более сильная, упивалась гулом, который вибрировал у него под рукой, ей нравилась эта связь с силой.

Он медленно наклонился и потянул рычаг вверх. Металл под его пальцами громко заскрипел в знак протеста после многих лет бездействия. Желтая солоноватая жидкость начала сочиться из трубы, перерастая в ручей. Жидкость брызнула на прозрачную воду озера, и отражение неба потемнело, исчезло. Вода возле насоса начала пениться, сначала синяя, затем коричневая в темноте.

Он подождал немного, затем снова нажал на рычаг, затем опустился на колени и коснулся пальцами воды. Теперь он чувствовал себя нормально, теперь ему было хорошо.

Он поднялся на ноги. Ему показалось, что он смутно услышал, как с другой стороны поляны Эйприл зовет его по имени, но ее голос был слабым и нечетким, и он проигнорировал его. Он начал раздеваться, снял ботинки, носки, рубашку, штаны, трусы.

Он посмотрел на другую сторону озера, но там не было никаких признаков Эйприл.

Там никого не было.

В последний раз, когда я купался нагишом, подумал он, у меня была борода и хвостик.

— POP, — сказал он шепотом.

Голый, он нырнул в воду. Его рот и ноздри мгновенно наполнились вкусом и запахом серы, химических веществ. Он открыл глаза под водой, но ничего не увидел, только черноту. Он высунул голову и глотнул воздуха. Наверху небо было темным, луна исчезла, звезды потускнели.

Вода приятно охлаждала кожу.

Он глубоко вдохнул и поплыл через озеро в сторону темного противоположного берега, делая длинные быстрые взмахи.

Перевод: И. Шестак

Мальчик

The Boy (2017).

Это случилось на третий день после переезда. Кент уехал на работу, и Кристина вышла полить клумбу возле подъездной дорожки. Пора бы уже распаковывать вещи, но один только вид всех этих коробок наводил уныние, так что она вышла хоть как-то отвлечься от стресса, что уже на протяжении двух недель был ее постоянным спутником. Ни она, ни Кент не знали никого в районе, так что, увидев двух женщин на тротуаре перед соседним домом, Кристина решила взять инициативу в свои руки и познакомиться.

Дженна жила в том самом соседнем доме, разведенная мама с сыном — тот ходил в местную начальную школу. Стройная, элегантная, она выглядела как типичная мама из рекламы моющих средств, и оказалась неожиданно приятной в общении. Вторая женщина, Саманта («называй меня Сэм»), жила с мужем и двумя дочерьми в том самом двухэтажном доме с шикарно обустроенным двориком, которым Кристина восхищалась еще до покупки своего дома. Обе они, к радости Кристины, были домохозяйками. Они с Кентом пытались зачать ребенка, так что в марте Кристина ушла с работы. У нее была куча свободного времени, но при этом очень не хватало живого общения — намного больше, чем она могла представить.

Так что знакомство с соседками было настоящим счастьем.

Дженна, как оказалось, жила на весьма щедрые алименты от бывшего мужа. Она организовала с соседями гражданский патруль, и раз в два месяца проводила у себя дома заседание книжного клуба, не считая собраний Женского комитета. Ее сын, Уилли, был парнем крепким — увлекался футболом, регби, бейсболом и баскетболом. Учился в пятом классе, но уже стал президентом школы. Муж Сэм был ортодонтом, а сама она — церковной активисткой и президентом клуба садоводов. Обе ее дочери состояли в команде чирлидерш.

Кристине с ними было очень уютно, и она размечталась, что когда у них родится ребенок, для него или для нее это будет отличное место, и все они станут хорошими соседями.

Во время разговора легкий ветерок, растрепавший ее волосы, подул в другую сторону, и тут воздух наполнился разрастающимся смрадом, отвратительной смесью запахов тухлых яиц и дерьма. Она не хотела ничего говорить, и промолчала бы, чтобы не показаться невежливой, но Дженна кивнула в сторону мальчика, проходившего мимо них на противоположной стороне улицы, вслед за стайкой хихикающих девочек.

— Это он, — сказала она, поморщив нос в отвращении. — Каждый раз, как он тут появляется, воняет на всю улицу.

— Не может быть, — сказала Кристина. — На таком расстоянии?

— Может, может, — подтвердила Сэм.

Конечно же, как только мальчик ушел дальше, запах начал рассеиваться.

Дженна наклонилась, и доверительным тоном сказала:

— Он не играет в футбол, знаешь. И не состоит в бойскаутах.

— Он…? — Кристина подняла руку, ладонью вниз, и поводила взад-вперед: в пригородах такой жест значит «гей».

— И не сомневаюсь.

— Его мама еле говорит по-английски, — добавила Сэм. — Они с Ближнего Востока. В прошлом году, на родительском собрании, она встала, чтобы представиться, и так разнервничалась, что вся вспотела. Пришла в каком-то халате, голова замотана шарфом, и из-за акцента ее никто не понял. Даже ей было ясно, что ей там делать нечего, так что больше она не приходила.

Кристина проследила взглядом за мальчиком до самого конца квартала. Проходили и другие школьники — кто-то парами, кто-то — группами. Похоже, тот мальчик единственный ходил один.

— Ладно, мне пора, — сказала Сэм. — У меня занятие по йоге.

Дженна кивнула.

— И мне надо выгулять собаку, пока она не взбесилась.

— Рада была с вами познакомится, — сказала Кристина.

Она знала, что надо бы идти заняться вещами, — одна мысль о подобной перспективе повергала ее в ужас. День казался бесконечно длинным. Поэтому, когда Дженна сказала: «Эй, как насчет зайти на чай после ланча, познакомимся поближе?», Кристина подпрыгнула от радости.

— Конечно, — сказала она.

Дженна повернулась к Сэм.

— А ты?

— Приду.

Дженна улыбнулась.

— Увидимся в час.

* * *

— А я сегодня познакомилась с соседками, — сказала Кристина за ужином.

— И…?

— Понравились. Дженна живет в соседнем доме. В разводе, у нее сын. Ему, наверное, лет десять, не знаю. Сэм, Саманта, живет в том шикарном доме. У нее с мужем две дочери, они чирлидерши.

— Чирлидерши? Ну ничего себе!

— Ну прекрати. Они — хорошие люди.

— Ну хорошо, хорошо. Ужин ты сегодня заслужила. Мы должны знать своих соседей.

Кристина замялась.

— И еще утром произошла одна странная вещь. Мы стоим на тротуаре, разговариваем. И тут внезапно появился запах… как из канализации. Я не поняла, откуда он, но как оказалось, он шел от мальчика, который шел в школу.

Кент растерянно нахмурился.

— От мальчика пахло канализацией?

— Да. Я думала, они пошутили, но это не так. Клянусь, как только он ушел, запах пропал. — Она решила сменить тему. — Короче, утром я поливала цветы, и познакомилась с соседками, а потом Дженна пригласила меня к себе на чай после обеда, и мы поговорили.

— И о чем же?

— Ну… о всяком.

— Так вот почему вещи как лежали, так и лежат.

— Я разобрала кое-что. И еще, — сказала она многозначительно, — дела пошли бы намного быстрей, если бы мне кое-кто помог. Откуда мне знать, что делать со всеми этими сувенирами «Доджерсов»?

Кент засмеялся.

— Ну хорошо, хорошо, — сказал он. — После ужина посмотрим.

* * *

На следующий день это случилось снова.

В этот раз Кристина не поливала клумбу. Кент уехал в офис пораньше, и она тоже встала рано, быстро позавтракала, переоделась в рабочее, и принялась разбирать вещи. К тому времени она уже перебрала несколько коробок и вышла на улицу, чтобы успеть смять коробки и сложить картон в бак до приезда мусорщиков, и тут снова почувствовала тот самый смрад. На другой стороне дороги она увидела нестройные ряды детей, — кто шел, кто бежал, а кто скакал по тротуару.

Мальчик шел один. Тут с ним поравнялся паренек постарше, выбил книги у него из рук, и со смехом убежал. Вонючий мальчик остановился, наклонился, и безропотно собрал свои книги. Двигался он медленно, и Кристина подумала что он, наверное, слабоумный. Да, вполне может быть, только это не вызвало в ней ни капли сочувствия. Его покорность и заторможенность только раздражали — понятно, почему над ним издевались.

Она задержала дыхание, лишь бы не дышать этой мерзостью, но вдохнуть пришлось, так что она заткнула рот. Запах был такой, как будто сантехник вытащил черную дрянь, которой забилась труба в ванной, и бросил ее в кошачий лоток. Это все, что она могла сделать, чтобы не проблеваться прямо перед домом, так что она зажала нос и пулей понеслась в дом, едва успев домчаться до туалета.

Позже тем утром она пошла к Дженне. Соседка открыла дверь в спортивном костюме и с бутылкой воды в руке.

— Прости, я как раз занималась, — сказала она.

— Ой, я не хотела отвлекать, — извинилась Кристина. — Зайду попозже.

— Да ну, ты что. Заходи. Все равно мне пора передохнуть.

Она прошла в дом вслед за Дженной.

— Я тут просто подумала: мы можем что-нибудь сделать с этим мальчиком? Я выносила мусор утром, когда он шел в школу, а запах стоял такой, что меня вырвало! Это что, каждый день теперь так будет? Может, можно поговорить с его родителями, или с властями, или… что-то еще.

Дженна пожала плечами.

— Не думаю. У нас свободная страна. Хочешь — воняешь, не хочешь — не воняешь.

— Но разве школа не должна заботиться о детях? Представь себе, что у него в классе творится! Это, мягко говоря, отвлекает. Может, его уберут куда-нибудь или позовут родителей на лекцию по гигиене?

— Неплохая идея, — сказала Дженна. — Я поговорю с директором, когда заеду за Вайли в школу. Мы с ней дружим. Посмотрим, что она скажет.

— А раньше вы об этом не говорили?

— Это — не мое дело. Он ходит в другой класс, так что Вайли с ним не пересекается. И у меня никогда не было такой… сильной реакции, как у тебя. Просто раздражает немного, и все. — Она усмехнулась. — Тебя правда вырвало?

Кристина улыбнулась.

— Ага.

Дженна погладила ее по руке.

— Посмотрим, чем смогу помочь.

* * *

Телефон зазвенел, когда Кристина разделывала курицу. Шел уже шестой час, но Кент еще не вернулся с работы. Она уже было собралась оставить звонок на откуп автоответчику, но на случай, если это звонил Кент, — сообщить что у него сломалась машина, или стряслось что-нибудь еще, — все-таки вытерла руки бумажной салфеткой и ответила.

— Алло?

— Кристина? Это Дженна. Я поговорила с директором насчет этого мальчика. Она сказала, что жалоб не было. Ни от учеников, ни от учителей.

— Ты объяснила?

— Я попыталась.

— И что она сказала?

— Попыталась обставить дело так, будто проблема во мне. Сказала, что кухни разных этнических групп пахнут не так, как наша, и мы должны относиться к этому с пониманием. Пыталась выставить меня расисткой какой-то. — Дженна рассердилась. — Ноги ее не будет в моем клубе! Вон!

Кристина не поверила своим ушам.

— Еда не так пахнет? Это не какая-нибудь экзотическая приправа, которую можно унюхать только когда он открывает свое ведерко с обедом. От него же через дорогу прет, как будто в серной бане насрали.

— Как будто я не знаю. — По голосу Кристина поняла, что она улыбается. — Насрали в серной бане? Неплохо, неплохо.

Кристина улыбнулась сама себе.

— Да, неплохо. Но от него и правда так пахнет.

Дженна вздохнула.

— Ну что же, тогда нам придется сидеть дома, закрывать двери и окна, и ждать, пока он не пройдет мимо.

— Придется, — согласилась Кристина.

* * *

И все же, дома она сидеть не стала. Просто не могла. Было в этом мальчике что-то странным образом притягательное, так что на следующее утро она сидела на крыльце с газетой в руках. Так ведь заведено в пригородах, да? Выходить на свежий воздух в хорошую погоду?

К соседнему дому подъехала машина Дженны, и они с Сэм вышли. Видимо, отвозили детей в школу. Увидев Кристину, они помахали ей и подошли.

— Привет.

— Доброе утро, — поприветствовала Кристина.

— Угадай, кто идет! — поддразнила Дженна.

— Мы видели его по пути, — сказала Сэм.

Тут, как по сигналу, показался мальчик — сегодня он шел по их стороне дороги, всего лишь в каком-то футе от ее двора. С такого расстояния она смогла разглядеть, что он и вправду выглядит по-ближневосточному — темная кожа, пестрая рубашка со странными узорами. Дул легкий ветерок, но, — слава, тебе, Господи, — в другую сторону, так что запаха она сегодня не почувствовала. Но с виду мальчик был чумазый. Даже учебники в его руке были покрыты слоем грязи. Проезжавший рядом на велосипеде школьник швырнул ему персик в голову, мальчик увернулся, и персик покатился по тротуару.

Кристина не могла сдержать улыбку.

Мальчик посмотрел на нее — словно почувствовал, что она находит произошедшее смешным. На секунду они встретились взглядом. Она видела ненависть в его взгляде, и, не выдержав, отвернулась. Да как ты посмел злиться, это от тебя воняет на всю улицу, черт возьми! Она повернулась вновь посмотреть на него, но он уже ушел.

— Как грубо! Вы это видели?

— Вот бы он сделал нам одолжение и сдох. — Сэм выпучила глаза и прикрыла рот рукой, словно поразившись собственным словам, и внезапно прыснула от смеха.

Дженна тоже засмеялась.

— Утонул в бочке духов.

Сэм расхохоталась до слез.

— Простите! Простите!

— Не извиняйся, — сказала Дженна. — Мы все об этом думали. И, наверное, не мы одни.

— Кроме нашей директрисы, — вставила Кристина.

— Ага, — сказала Сэм. — И кто ее в жопу клюнул?

Она снова выпучила глаза, и вновь расхохоталась.

Как и ее подруги.

* * *

На следующее утро он пошел в школу пораньше. Кристина была дома и увидела его в окно. Детей было немного, но откуда-то к мальчику с улюлюканьем подбежали две девочки, повалили его на землю, и побежали дальше. Кристина усмехнулась, наблюдая, как он возился на земле — из-за тяжелого рюкзака он был похож на перевернутую черепаху, пытающую встать на ноги. Потом он встал, осмотрелся, и уставился на ее дом.

Ах ты ублюдок мелкий, подумала она.

Через день он вышел позже. Улица опустела — взрослые уже ушли на работу, дети — в школу, а домохозяйки уже попрятались по домам. Кристина вышла отдохнуть от расстановки мебели, и сажала кустик хризантемы, подаренный Дженной на новоселье. Она унюхала мальчика раньше, чем увидела, — этот отвратительный смрад, донесенный легчайшим порывом ветра, и первое, что она подумала — мальчик опоздает в школу. Ну и хорошо! Осмотревшись, она подпрыгнула, увидев его на тротуаре прямо перед собой.

Она испуганно ахнула, и мальчик повернулся к ней. Что это у него на лице? Презрение? Гнев? Ненависть? Неважно, что это было, потому что тут он споткнулся о черенок ее лопаты, лежавшей на тротуаре, и упал вперед, слишком внезапно, чтобы хоть как-то закрыться. Грохнулся головой в бетон, все так же сжимая книжки в безвольно повисших руках.

Послышался настоящий хруст!

Кристина подскочила. Инстинктивно, она должна была помочь, но вместо этого подумала — засудят ее или нет. Прежде чем проверить, в порядке ли мальчик, она оттащила лопату и бросила ее на газон, — так, на случай, если кто-то будет проезжать мимо, то подумает, что мальчик просто потерял равновесие, а не споткнулся об ее садовый инвентарь. Чтобы обезопасить себя еще больше, она развязала шнурки на одной из его туфель, так что можно будет повесить все беды на них.

Он не вставал — плохой знак, но стонал, а значит, был жив. Вонь стояла невыносимая, но она не обращала внимания и наклонилась, чтобы осмотреть его внимательней. Он свалился лицом вперед, но как-то выкрутился в падении, так что теперь полулежал на боку. Под головой медленно разрасталась лужица крови. Он смотрел на нее с нескрываемой ненавистью, и у нее в голове мелькнула мысль прибрать следы своих садовых работ, уйти домой, и оставить все как есть.

Но как только его откачают, мальчик все расскажет. Может быть, ей удастся убедить всех, что от удара у него повредился рассудок, может быть, ей все сойдет с рук — а может быть и нет.

Нет, она не сядет в тюрьму только за то, что этот гаденыш не смотрит под ноги.

Он все так же не отрывал от нее глаз, и она, не задумываясь, схватила его за волосы.

Подняла его голову.

И отпустила.

Снова что-то хрустнуло, и теперь стоны прекратились. Мальчик не шевелился, и взгляд стал совсем стеклянный.

На всякий случай, она снова подняла голову и снова отпустила.

А потом пошла в дом и позвонила в 911.

* * *

Как она собиралась рассказать об этом Кенту? Что сказать? Надо было позвонить сразу, как все случилось. Тело забрали быстро, но полиция немного задержалась — вот тогда и надо было рассказывать. Можно было даже позвонить сразу после их ухода. Но вместо этого она осталась на улице — поболтать со столпившимися перед домом соседями, снова и снова пересказывая им одну и ту же историю, а потом пошла домой, приготовила поесть, и весь остаток дня провела за телевизором, смотря CNN, словно ждала, что смерть мальчика покажут в новостях.

Кент зашел домой, хлопнул дверью, и с жутким акцентом, как у Рикки Рикардо[14] провозгласил: «Я дома!»

Кристина вздрогнула. Нахмурившись, она посмотрела в окно и удивилась, что не слышала, как «лексус» мужа подъехал к дому.

— Где машина?

— Там грузовик стоит. Пришлось припарковаться на улице.

Так и есть — перед домом стоял белый грузовик городской коммунальной службы, а человек в оранжевом костюме как раз спускался в люк перед машиной. Вслед за мужчиной в люк змейкой пополз толстый желтый шланг.

— Чинят там что-то. Видать, с канализацией проблемы. Поэтому, наверное, и запах такой жуткий.

Сердце Кристины застучало. Нет. Она бросилась к двери, распахнула ее, и глубоко вдохнула, втянув хорошо знакомую отвратительную вонь.

К горлу подступила тошнота. Ноги отказывались слушаться. Приникнув к дверной раме, она посмотрела туда, где упал мальчик. Там оставалось темное пятно — полиция не смыла кровь. Видимо, подумала она, это дело оставили мне.

— Дорогая, что случилось? — Кент положил ей руки на плечи.

— Я чувствую его запах, того мальчика, — сказала она.

— Так ты об этом запахе говорила?

Она отрешенно кивнула.

— Это из канализации. Ты думала, это тот ребенок? Да как такое быть может?

— Кент…, — сказала она, и глубоко вдохнула. И рассказала ему. Не все, а то, что рассказала полиции, врачам, медикам, Дженне и Сэм, рассказала другим соседям, а он крепко обнимал ее, говорил, что она не виновата, говорил, что все будет хорошо, но от этого становилось только хуже.

Ложась спать той ночью, она все еще оставалась на взводе… но не чувствовала себя плохо. Даже хорошо. Мальчик был проблемой, неважно, правда ли от него так уж воняло или нет — это несущественно; главное, что проблема решена. Теперь он никогда не будет ходить по их улице. Она чмокнула Кента на ночь, а потом уставилась в темноту. Чем больше она думала о случившемся, тем лучше становилось на душе. Она поступила так, как надо.

Ночь прошла спокойно, без снов.

Проснулась она свежей и отдохнувшей. Позавтракала, проводила Кента на работу, а потом вышла посмотреть на детей, идущих в школу. Дженна и Сэм отвезли детей в школу и заглянули к ней.

— Хорошо сегодня пахнет, — сказала Сэм, виновато улыбнувшись. — Наверное, нельзя так говорить.

Кристина улыбнулась в ответ.

— Нет. Ты права. Хорошо.

— Ужасно, конечно, что с ним так вышло. Но, ты знаешь, некоторые сами себе создают проблемы.

— Так и есть, — согласилась Дженна.

В воздухе пронесся легкий запах гнили. Не та жуткая смесь тухлых яиц и дерьма, а едва различимый аромат разложения, как от гнилых фруктов в мусорном ведре. Кристина поморщилась.

— Вы это чувствуете? Или мне кажется?

— Нет, я тоже чувствую, — подтвердила Сэм.

— Как думаете, что это? — Дженна огляделась в поисках источника запаха. — Мусор сегодня не вывозят.

— Я думаю, это вон тот мальчик, — показала Кристина. На противоположной стороне дороги двое крупных, сильных школьников швыряли из рук в руки тщедушного, бледного мальчишку.

Сэм кивнула.

— Родерик. Тиффани говорила мне, что он не ходит на физкультуру. Может, у него проблемы со здоровьем, но вместо того, чтобы заниматься спортом, он просто сидит целыми днями и читает.

— И еще, его родители — атеисты, — добавила Дженна. — В прошлом году они даже не пришли на нашу рождественскую вечеринку.

На мгновение повисла тишина.

Дженна многозначительно посмотрела на Кристину.

— Знаешь, я думаю, это он.

— И я так думаю, — Сэм тоже смотрела на нее.

Обе смотрели на нее.

Кристина все поняла и со вздохом кивнула.

Перевод: А. Кемалидинов

Ребенок

The Baby (1989).

Был конец восьмидесятых. Я ехал с друзьями по полуразрушенному промышленному району Лос-Анджелеса на концерт. Выглянув в окно, я увидел трех грязных мальчишек, стоявших на коленях перед картонной коробкой на пустыре. Они явно смотрели на что-то в коробке, и я подумал: мертвый ребенок. Не знаю, почему эта мысль пришла мне в голову, но на следующий день я сел и написал этот рассказ.

* * *

— Ты иди первым.

— Нет, ты.

— Нет, ты.

Стив, всегда самый храбрый, просунул голову в открытую дверь и заглянул в темное нутро заброшенного склада.

— Алло-о-о-о! — позвал он, надеясь услышать эхо. Его голос замер, как будто его поглотила тьма, стены. Кто-то — Билл, Джимми или Шон — толкнул его сзади, и он почти потерял равновесие и ввалился через дверь в здание, но замахал руками, удержался, и быстро выпрыгнул обратно в безопасность на свежий воздух. Он резко повернулся к ним, его лицо пылало от гнева, он был готов избить до полусмерти того, кто это сделал, но все трое смотрели на него невинными глазами. Он посмотрел на них и рассмеялся.

— Слабаки, — сказал он.

Джимми повернулся к Стиву. Нервно щелкая выключателем фонарика, он спросил: — Мы действительно идем внутрь?

Стив презрительно посмотрел на него.

— Конечно, — сказал он. Но он и сам был далеко не уверен. Дома, сидя на цементной дорожке, в окружении домов, заполненных взрослыми, эта идея казалась хорошей. Они возьмут с собой фонари, веревки и металлоискатель Билла и обследуют старый заброшенный склад. Ни у кого из них не хватило духу подойти к складу в одиночку — даже днем. Но вместе они смогут исследовать старое здание, сколько душе угодно, проникнуть в его неизмеримые глубины и извлечь оттуда все сокровища, какие только смогут найти.

Однако сейчас, стоя перед многоэтажным зданием и глядя в темный дверной проем, эта идея не казалась ни такой уж хорошей, ни такой осуществимой. Теоретически они должны быть храбрее в группе, чем по отдельности. Безопасность была в количестве. Но оказалось, что вместе они боялись не меньше, чем порознь. Стив посмотрел на верхнюю часть здания, на голую бетонную стену, почерневшую от копоти, где когда-то в ночной тишине вспыхивало пламя, устремленное к Луне, и молча надеялся, что один из них струсит. Может быть, Шон, самый младший из них, заплачет и захочет домой.

Но все трое молча смотрели на него, ожидая, какое он примет решение.

— Пошли, — сказал он, включая фонарик.

Они медленно, тихо, осторожно вошли в открытую дверь склада — Стив впереди, Джимми и Билл следом, Шон замыкал шествие. Гравий и обугленные обломки хрустели под ногами.

— Я не хочу быть последним! — внезапно сказал Шон. — Я хочу быть посередине!

— Джимми! Поменяйся! — прошипел Стив. Он не хотел, чтобы кто-нибудь из них разговаривал, но уж если заговорили, пусть лучше шепчутся. Правда, он не совсем понимал, почему.

— Почему я? — прошипел в ответ Джимми.

— Потому что я так сказал! — ответил ему Стив.

Джимми и Шон поменялись местами, и все они придвинулись ближе друг к другу.

Они шли дальше во тьму. Вскоре дверной проем превратился в пятно квадратного белого света позади них, больше не дававшего никакого освещения. Гравий хрустел под ногами, когда они шли, фонарики нервно играли на стенах и полу. Тонкие желтоватые лучи, пронизывающие темноту, делали окружающий мрак еще темнее.

— Я не думаю, что нам можно здесь находиться, — прошептал Билл.

— Конечно, нет, — прошептал в ответ Стив. — Но это никого не волнует. Место заброшено.

— Я имею в виду, что другая половина находится за границей.

Все остановились. Никто из них об этом не подумал. Несмотря на то, как это выглядело на картах, они все знали, что граница между Калифорнией и Мексикой не была прямой линией. Несколько магазинов и домов по всему городу располагались по обе стороны границы, и многие из них имели комнаты, которые были технически в обеих странах.

Видения того, как он падает на какой-то случайный кусок бетона и ломает ногу в мексиканской части склада, ворвались в сознание Стива. Он не знал, что будет потом, если это случится. Придется ли его срочно везти в мексиканскую больницу? Мексиканской скорой помощью? Или ему придется ползти обратно через невидимую границу в свою страну?

— Не беспокойся об этом, — сказал он вслух. Они снова пошли.

Хотя было слишком темно, чтобы разглядеть боковые стороны склада, у Стива возникло ощущение, что стены сузились, и теперь они шли через комнату, намного меньшую, чем та, в которую они вошли. Он посветил фонариком влево и вправо, следуя контурам пола, но его луч был недостаточно силен, чтобы достичь стены. Он решил изменить курс, найти стену и идти по ней, вместо того чтобы спотыкаться в чернильной темноте в центре здания. Он свернул на тридцать градусов, и остальные ребята последовали за ним.

Он ударился головой о балку. Стив закричал, и его правая рука мгновенно метнулась ко лбу, чтобы проверить кровь. Пальцы оказались сухими. — Господи! — сказал он.

— В чем дело? — голос Шона прозвучал испуганно.

— Ничего.

Стив посветил фонариком на деревянную балку. Но это была не балка. Он достиг стены. Его глаза и фонарик сосредоточились на полу, на большом отверстии в нижней части стены. Он посветил фонариком влево и вправо и увидел несколько таких же отверстий, достаточно больших, чтобы в них мог пролезть человек. Он опустился на колени и подполз к ближайшему, посветив фонариком в соседнюю комнату. Она выглядела точно так же.

— Давайте залезем, — сказал он, — посмотрим, что там, с другой стороны.

— Нет! — сказал Шон.

Стив знал, что чувствовал Шон, но теперь его страх был подчинен духу приключений. Они пришли сюда исследовать, и они будут исследовать.

Он прополз через дыру.

— Стив! — закричал Шон.

— Лезьте сюда. Здесь нет никаких монстров.

Из-за стены донеслось какое-то неразборчивое бормотание, потом Джимми просунул голову. Шон, карабкаясь, последовал за ним, и Билл, сразу за ними. Они встали и отряхнулись, Джимми смахнул с волос что-то похожее на паутину.

— Что нам теперь делать? — спросил Билл.

— Обыщите все вокруг.

Стив пошел вдоль стены, держа левую руку в постоянном контакте с гладким бетоном.

— Мы сможем найти дорогу назад? — спросил Шон.

— Не беспокойся об этом, — сказал Стив.

Здесь на полу было не так много обломков, и земля под ногами казалась гораздо мягче, она была похожа на грязь. Стив на секунду направил фонарик вверх, но потолка не увидел.

Они продолжали идти.

Четверо мальчишек прошли мимо ряда дверей. Стив повернул в одну из них, остальные последовали за ним. Они находились в комнате гораздо меньших размеров, и их фонарики освещали стены с обеих сторон. Они вышли из комнаты через другую дверь и оказались в похожем на пещеру помещении с бесконечно высоким потолком. Их шаги отдавались эхом.

Стив больше не шел вдоль стены, а водил лучом взад и вперед по земле перед собой, чтобы быть уверенным, что впереди. Свет коснулся древнего гниющего ящика в луже с грязной водой, прошелся по нескольким кускам дерева и штукатурки и остановился на чем-то маленьком, гладком и коричневом.

Ребенок.

Стив застыл на месте, глядя на младенца, попавшего в луч света. Шон врезался ему в спину, Джимми и Билл, шедшие бок о бок, наткнулись на Шона.

Ребенок явно был мексиканцем и явно мертв. Он лежал скрюченный и неподвижный, наполовину в луже стоячей воды. Цепочка маленьких муравьев огибала его жировые складки и входила в открытый беззубый рот. Стив медленно двинулся вперед и осторожно коснулся кожи ребенка. Она была холодной, мягкой и губчатой и слегка пружинила от прикосновения его пальца. Он тут же отпрянул.

— Что это? — спросил Шон. Его голос был более приглушенным, чем обычно. Стив не мог сказать, то ли от благоговения, то ли от страха.

— Это ребенок.

— Как он сюда попал?

Стив покачал головой. Он и сам не знал. Неужели ребенок родился на складе, а мать бросила его умирать в темноте заброшенного здания? Или ребенок родился мертвым и остался здесь? Может быть, его привезли нелегалы, пытавшиеся проникнуть в страну, и случайно оставили?

Стив осторожно обошел мертвого младенца. Он был маленьким, на его теле не было волос. На вид ему было не больше недели.

Луч фонарика коснулся белых глаз ребенка и отразился в них.

Он молча опустился на колени перед младенцем и заглянул ему в лицо, восхищенно глядя на его чистое невинное выражение. Он никогда не видел ничего подобного. Мертвые глаза ребенка смотрели в ответ, ничего не видя, видя все, зная все.

Джимми опустился на колени рядом со Стивом и посмотрел на мексиканского ребенка, пытаясь понять, что же здесь такого интересного.

Билл, захваченный выражением надежды на лице младенца, столь неуместным в этих ужасных обстоятельствах, тоже наклонился.

Шон, тихо опустившись на колени, завершил полукруг.

Низкие станины, украденные из наборов для барбекю матерей и отцов, стояли перед алтарем, как скамьи. Свечи разных цветов и размеров, также украденные, тускло горели в самодельных подсвечниках. Перед скамейками, на самом алтаре, ребенок сидел в ящике из-под Кока-Колы, глядя в темноту. Ящик был выкрашен в золотой цвет.

Луч фонарика, закрепленного на картонной коробке, упал на белые глаза ребенка и отразился в них.

Теперь их было больше четырех. Почти двадцать детей примерно одного возраста молча сидели на скамейках, глядя на мертвого младенца. Никто из них не говорил. Никто из них никогда не говорил.

Стив опустился на колени перед ребенком, погруженный в свои мысли. Он увидел муравья, медленно ползущего по толстой коричневой ручке ребенка, и стряхнул его. Муравей полетел в темноту.

Слева от Стива послышался шелестящий звук, и он обернулся, чтобы посмотреть, что вызвало этот шум. Новый ребенок — девочка — появился из глубины склада. Ее красивое голубое платье было грязным, по лицу катился пот. Было очевидно, что она некоторое время бродила в темноте, пытаясь найти их.

Стив улыбнулся ей. Он ничего не сказал, но она поняла.

Она опустилась на колени рядом с ним перед ребенком. Ее лицо выражало восторг.

Через несколько минут девочка достала из маленькой сумочки мертвую ящерицу. Она осторожно взяла ее за хвост и бросила в круглый аквариум перед ребенком. На долю секунды вспыхнула яркая вспышка, и ящерица растворилась в пузырящейся жидкости внутри чаши.

Стив погладил девушку по голове, и она улыбнулась, гордясь собой.

Они сидели молча, глядя на ребенка.

Одна из свечей догорела до конца и после нескольких последних вздохов жизни, нескольких последних вспышек огня, погасла.

Они сидели молча, глядя на ребенка.

Одна за другой погасли свечи, окружавшие скамьи и алтарь. Когда последняя из них, наконец, потухла, дети на скамейках встали и молча, гуськом, пошли в темноту. Девушка тоже встала, отодвинулась от Стива и направилась туда, откуда пришла. Джимми, Билл и Шон подошли к алтарю, где все еще стоял на коленях Стив. Они на мгновение наклонились, а затем встали все вместе.

Они накрыли ящик ребенка черной тканью.

Возвращаясь по лабиринту склада к выходу, Стив удивлялся, как он вообще мог бояться здания. Теперь здесь было уютнее, чем дома, и даже маленький Шон шел по дороге без света. Все настроение этого места изменилось.

И все из-за ребенка.

Как всегда, яркий дневной свет резал глаза, когда они выходили из склада. Остальные дети уже ушли, направляясь домой, и их нигде не было видно. Стив прищурился от яркого солнечного света, стараясь сдержать слезы.

— Который час? — спросил он.

Билл улыбнулся. — После обеда и перед ужином.

Стив нахмурился. — У кого-нибудь есть часы?

— Около трех, — сказал Джимми.

Они пошли дальше. Билл поднял палку и бросил ее в кусты. Над головой, в ясном голубом небе, опережая на несколько секунд звук, проплыл самолет, оставляя за собой в воздухе белоснежный след.

— Он кажется таким одиноким, — сказал Шон.

Стив посмотрел на него. — Что?

— Он кажется таким одиноким. Неужели ты этого не чувствуешь? Я имею в виду, что Он делает, когда нас там нет? Он совсем один.

Стив уставился на Шона. Он думал о том же, стоя на коленях перед ребенком. Он поднял камень и посмотрел на него. Камень напоминал лягушку. Он зажал его между большим и указательным пальцами и бросил. Камень просвистел в воздухе и ударилась о дерево.

— Он один, — сказал он.

— Ему и не нужно никого.

— Что мы можем сделать? — спросил Джимми.

— Следуйте за мной.

Шон побежал вниз по тропинке через овраг и вверх по холму к своему дому. На бегу он оглянулся на Стива:

— Я берег это.

Он повел через стену олеандров на задний двор и открыл потайную дверь в клуб. Здание клуба практически не использовалось с тех пор, как они нашли ребенка. Остальные трое последовали за ним.

— Смотрите, — сказал Шон.

В центре комнаты, в золотом ящике из-под Кока-Колы, лежала маленькая девочка. Она была мертва. У ее ног Шон высыпал полную банку пойманных им черных муравьев, надеясь, что они поползут по ее телу, но вместо этого они ползали по полу и деловито пытались найти выход из клуба.

Стив опустился на колени перед ребенком. — Кто она?

— Минди Мартин.

— Дочь миссис Мартин?

Шон кивнул.

Стив посмотрел на него. — Как ты ее заполучил?

Шон улыбнулся. — Это мое дело.

— Она уже умерла или ты… убил ее?

— Разве это имеет значение?

— Нет. Думаю, нет.

Стив заглянул в коробку и нерешительно протянул палец. Кожа девочки была холодной и упругой. Он почувствовал мгновенное восхищение Шоном.

— Как давно она у тебя?

— Со вчерашнего дня. Я получил коробку на прошлой неделе и покрасил ее, но мне не давали девочку до вчерашнего дня.

Стив встал:

— Давай отнесем ее туда.

Шон занервничал:

— Думаешь, она ему понравится?

— Есть только один способ это выяснить.

Шон достал из кармана черную тряпку и расстелил ее поверх ящика. Все четверо подняли ребенка, каждый взял за угол коробки. Они перенесли ее через потайной вход. Шон закрыл клуб, и они пошли через олеандры.

— Эй, что вы делаете?

Мать Шона вышла на заднее крыльцо и уставилась на них. — Куда вы идете?

Четверо мальчишек остановились, глядя, то друг на друга, то на нее.

— Ничего, — ответил Шон. — Мы просто играем.

— В какую игру?

— Церковь.

Она выглядела удивленной.

— Церковь?

Все четверо мальчишек кивнули.

Она улыбнулась и покачала головой.

— Хорошо. Но тебе лучше вернуться к ужину.

— Обязательно, — сказал Шон.

Они пронесли коробку через олеандры и направились к складу.

Перевод: И. Шестак

И я здесь, сражаюсь с призраками

And I am Here, Fighting with Ghosts (1989).

Мне всегда нравилась эта история. Она была отвергнута почти всеми журналами на планете, прежде чем, наконец, найти дом, так что, возможно, мое отношение предвзято, и она действительно не очень хороша. Но эта история очень важна для меня, потому что она, по сути, четыре моих сна, которые я немного изменил и связал вместе рыхлой повествовательной нитью. Я украл название из пьесы Ибсена «Кукольный дом».[15]

* * *

Теперь я не всегда могу разобраться. Раньше это было легко, между ними существовало четкое различие. Но с тех пор, как Кэти ушла, разница постепенно стала менее заметной, различия размыты.

Теперь у меня нет посетителей. Они тоже ушли с Кэти. А если я еду в город, меня избегают, шепчутся обо мне, как об объекте для неприятных шуток. Теперь дети рассказывают ужасные истории обо мне, чтобы пугать своих младших братьев.

И их братья напуганы.

И они тоже.

И их родители тоже.

Поэтому я стараюсь покидать территорию как можно реже. Когда я иду в магазин, я накупаю продукты, а затем сижу в своем маленьком владении, пока мои запасы не закончатся и мне придется снова выходить.

Когда я выбираюсь в город, то замечаю имена, вырезанные снаружи на воротах за подъездной дорожкой. Непристойные имена. Конечно, я никогда не видел виновных. И если они когда-нибудь увидят, что я иду к ним по лесистой дороге, я уверен, они побегут как сумасшедшие.

Они не знают, что их город находится на окраине. Они не знают, что мой дом находится на границе. Они не знают, что я единственный, кто их защищает.

В последний раз, когда я ходил за припасами, город больше не был городом. Это была ярмарка. Но я не был удивлен; это казалось совершенно естественным. И я не был дезориентирован. По приезду в город, я собирался зайти в магазин Майка, но, дойдя до середины улицы, понял, что должен идти в дом развлечений.

Я услышал дом развлечений раньше, чем увидел его. Смех. Возмутительный, грубый, безудержный смех. Непрерывный смех. Голос принадлежал механической женщине — пятнадцатифутовой Аппалачской женщине с грязными конечностями, еще более грязной одеждой и жутко ухмыляющейся щербатой пастью. Она была подвешена за пояс и роботизировано сгибалась пополам, вверх и вниз, вверх и вниз, с Аппалачским хохотом.

Эта женщина напугала меня. Но я купил билет и бросился мимо нее в дом развлечений, в черную дыру лабиринта, который извивался, переплетался и петлял, заканчиваясь в грязной бесцветной комнате без мебели и с окнами, которые открывались на нарисованные сцены. Комната была построена под углом в сорок пять градусов, и дверь вела в нижний правый угол. Мне пришлось бороться с наклоном, чтобы добраться до выхода в левом верхнем углу.

Через поддельные окна я все еще слышал смех Аппалачской женщины.

Дверь наверху вела в переулок. Настоящий переулок. А когда я переступил порог, дома развлечений уже не было. Дверь стала стеной.

В переулке пахло французской едой. Узкий, темный, вымощенный булыжником, он хранил запахи суфле и фондю. В одном из дверных проемов прятался карлик и смотрел на меня. В другом дверном проеме было что-то еще, что я боялся признать.

Похлопывание по плечу заставило меня подпрыгнуть.

Это была Аппалачская женщина, только уже не механическая, а человеческая, моего роста и не смеялась. Одной рукой она указывала вниз, на темную лестницу, которая вела в переулок. В другой руке она держала скалку.

— Выключи свет в конце коридора, — приказала она.

Я спустился по лестнице. Было холодно. Но это была не единственная причина, по которой я дрожал.

Я повернулся, намереваясь снова подняться наверх.

Женщина все еще указывала. Я мог видеть ее силуэт на фоне пасмурного неба над переулком, обрамленный входом на лестницу.

— Выключи свет в конце коридора, — повторила она.

Я начал спускаться.

Коридор был длинным, очень длинным. И темным. Двери открывались с каждой стороны, но я почему-то знал, что они никуда не ведут. В конце коридора находились две комнаты, одна из которых была освещена, другая — темна.

Я медленно двинулся вперед. По бокам, через другие двери, я слышал шепот и шарканье. Краем глаза я видел скрытые тени, быстрые, стремительные, преследующие. Я смотрел прямо перед собой.

Я испугался, когда приблизился к концу коридора, мой страх сосредоточился на освещенной комнате. Это было нелогично, но это правда. Я должен был выключить свет, но боялся комнаты со светом в ней. Темная комната пугала только потому, что в ней было темно. Освещенная комната пугала, потому что в ней что-то было.

Я дошел до конца коридора и быстро нырнул в темный дверной проем. Я часто дышал, мое сердце колотилось так громко, что я слышал его. Дрожа, я потянулся из-за угла в другую комнату и нащупал выключатель. Я щелкнул выключателем и…

Я был на ферме в Аризоне с мужчиной и двумя детьми, которых никогда раньше не видел, но знал, что это мой дядя и кузены.

Мне было восемь лет. Я жил с ними.

Мой дядя смотрел из окна пустого фермерского дома на сухие пыльные просторы пустыни, простиравшееся во все стороны.

— Принеси нам что-нибудь поесть, — сказал он Дженни, моей кузине.

Она прошла на кухню без мебели и заглянула в каждый шкафчик. Ничего, кроме пыли.

— Кто бы здесь ни жил, еды он не оставил.

Она ждала ответа дяди, а когда он ничего не сказал, пожала плечами и, взяв метлу, прислоненную к стене, начала выметать грязь из дома.

В ту ночь мы спали на полу.

На следующий день дядя встал еще до рассвета, верхом на тракторе пытался возделывать эту сухую бесполезную землю, пытался вырастить нам немного еды. Дженни развешивала занавески, решив сделать дом пригодным для жилья.

Тогда мы с Лейном пошли поиграть. Мы гуляли, осматривались, разговаривали, бросали комья грязи, решили построить клуб. Он убежал и принес нам два совка, и мы начали копать. Мы оба хотели подвал в нашем клубе.

После почти часа копания под жарким Аризонским солнцем наши инструменты наткнулись на дерево. Мы копали быстрее, глубже и сильнее и обнаружили, что дерево было частью люка. Я повернулся к моему кузену.

— Интересно, что под ним?

— Есть только один способ узнать, — сказал он. — Открыть его.

Тогда я просунул руки под доску и потянул вверх. Холодная дрожь пробежала по мне, когда я увидел лестницу, спускающуюся в землю. Лестницу, ведущую в коридор. Я обернулся, и мой кузен был уже не мой кузен, а ухмыляющаяся щербатая Аппалачская женщина.

— Выключи свет в конце коридора, — сказала она.

Я стоял перед магазином Майка, сбитый с толку. Я не знал, где нахожусь. Что случилось с коридором? Я удивился. Где же женщина? Мне потребовалось около минуты, чтобы привыкнуть. Потом я понял, что это — реальность; ярмарка, переулок, коридор и ферма — нет.

И мне стало страшно. До этого, происшествия всегда казались снами. Даже когда они начинали происходить днем, они были явно иллюзиями, соседствующими с реальным миром. Но теперь иллюзии стали естественными, сюрреализм — реальным.

Я проигрывал битву.

Если бы только Кэти была рядом. Мы вдвоем могли сдержать прилив; мы вдвоем могли перекрыть поток. Возможно, у нас даже было бы какое-то подобие нормальной жизни.

Теперь, впрочем, я был один.

И они становились сильнее.

* * *

Прошлой ночью это был паук.

День был долгий, без происшествий. По крайней мере, никаких злонамеренных происшествий. Весь день я расчищал тропинку, ведущую через лес к пруду. Старая тропинка заросла сорняками из-за того, что ее не пользовались и за ней не ухаживали. Хотя день был прохладным и даже немного пасмурным, работать было тяжело. К тому времени, как я собрался уходить, мне было жарко, я устал и вспотел, как свинья.

Я заслужил ванну.

Я решил воспользоваться ванной комнатой на третьем этаже, маленькой, занимающей место размером с чулан, с туалетом, ванной и раковиной. Вода была успокаивающей и приятной, поэтому я откинулась назад и расслабился, устраиваясь поудобнее. Я заснул в ванне.

Когда я проснулся, что-то было не так. К этому времени вода в ванне была еще теплой, но не настолько теплой, чтобы остановить появление мурашек на моей руке. Испугавшись без особой причины, я поспешно открыл слив, затем встал из ванны и схватил полотенце, чтобы вытереться.

Именно тогда я заметил паука. Черный и большой, как яблоко, с ярко-голубыми глазами и рядом синих зубов-пуговиц, он висел на ниточке посреди ванной комнаты. Не знаю, как я мог пропустить его.

Он начал двигаться ко мне; медленно, равномерно, все еще подвешенный на своей нити, как будто вся паутина была что-то типа дорожки на потолке. Я прижался к стене, обнаженный и дрожащий. Паук продолжал наступать.

В отчаянии я перепрыгнул через край ванны, ударившись коленом о край, и покатился по полу под висящим существом. Я поднялся на пульсирующее колено и попытался открыть дверь ванной, которую по глупости запер.

Но я был недостаточно быстр. Паук и его нить приближались ко мне все быстрее, набирая скорость.

Я снова перекатился под него и прыгнул обратно в ванну, как раз когда последняя струйка воды закружилась в водостоке. У меня началась клаустрофобия. Ванная комната казалась меньше с каждой секундой. Унитаз не в том месте — я думал бессвязно. Раковина занимала слишком много места. Я обнаружил, что мне некуда идти, кроме как по узкому проходу, который охранял паук.

Может быть, на этот раз мне удастся добраться до двери. Боль в колене стала почти невыносимой. Я взобрался на край ванны, прижался к боковой стене и проскользнул мимо висящего ужаса, его большое волосатое тело было в полу дюйме от моего.

Я подошел к двери и одновременно обернулся. Никаких шансов. Времени не было. Паук направлялся прямо к моему лицу, двигаясь быстро и ухмыляясь.

А потом все исчезло.

Это был еще один из их трюков. Я рухнул на пол, пот лился с каждого дюйма моего тела, хотя температура была едва выше нуля. Я должен был знать с самого начала, то, что мы с Кэти всегда знали, но я не понимал этого, пока все не закончилось. Я воспринимал это как реальность на протяжении всего пути.

Я проигрывал битву.

Этим утром я проснулся рано. Решил провести день, просто готовя. Это меня расслабляет. Это позволило бы мне придумать способ борьбы с этим вторгающимся безумием. Я встал с кровати и накинул халат. Мои глаза все еще были полузакрыты, и я потер их, чтобы лучше видеть.

Именно тогда я и заметил комнату.

Это была вовсе не моя спальня, а боулинг-клуб. Я сидел рядом с пожилой парой, которая насмешливо смотрела на меня, словно ожидая, что я что-то скажу.

— Простите, — пробормотал я. — Я не расслышал.

Старик встал с фанерного складного стула и схватил большой черный шар для боулинга.

— Я сказал: «Хочешь пойти первым?» — повторил он. Он вышел на дорожку.

— Неважно. Я пойду.

Он покатил шар по дорожке, и тот, удаляясь, становился все больше. Мои глаза следили за шаром до кеглей, но кеглей не было. Вместо них стояла группа людей в форме кеглей, не двигаясь, пока шар катился к ним, увеличиваясь в размерах.

Одной из них была Кэти.

— Боже мой! — я заплакал. К счастью, старик не очень хорошо играл в боулинг, и мяч соскользнул в желоб, не задев Кэти.

— Нехорошо, Хьюберт, — сказала пожилая дама через два стула от меня.

Я не мог в это поверить. Я вскочил со стула, побежал по дорожке и схватил Кэти на руки.

— Смотрите! — объявил Хьюберт. Он снова покатил мяч, а я стоял там, человеческая кегля для боулинга, не в силах пошевелиться, держа Кэти, пока мяч катился все ближе. Я почувствовал ветер, когда чудовищный предмет пролетел мимо нас.

Хьюберт разговаривал со своей женой и снова собирался играть в боулинг, поэтому я перекинул Кэти через плечо (она была легкой) и побежал по дорожке мимо пожилой пары к двери. За пределами боулинг-клуба мой дом представлял собой лабиринт обшитых панелями комнат с красными коврами и голыми лампочками, свисающими с низких потолков. В каждой комнате было несколько дверей и каждая дверь вела в другую комнату, которая, в свою очередь, вел в другие комнаты.

Я просто бежал. С Кэти на плече я бежал. Позади нас раздался звук опрокидываемых кеглей. Громко.

Только это были не кегли.

Комнаты, по которым мы бежали, теперь были обставлены мебелью. В одной была низкая кушетка, в другой — кровать. Стало попадаться больше кроватей, и в одной из комнат, через которую мы пробежали, на водяной кровати сидели мужчина и женщина.

Стало ясно, что мы бежали по задворкам какого-то чудовищного борделя.

Потом дешевые, обшитые панелями комнаты закончились, и мы оказались в моей комнате, в моем доме. Кэти и я.

Я вернул ее.

Она все еще была в каком-то трансе, но ее глаза начали двигаться, и мне показалось, что я увидел, как шевельнулся ее левый мизинец. Я быстро отнес ее в ванную комнату и осторожно опустил в ванну, включил холодную воду и плеснул ей в лицо, чтобы разбудить. Но вода была для нее как кислота, и она начала растворяться в жидкости.

И она исчезла.

Откуда-то донесся смех.

Это была последняя капля. Я могу принять что угодно, только не это… осквернение моей жизни с Кэти. И вдруг мне стало все равно, что происходит. Я просто хотел спасти себя, сохранить рассудок, убраться оттуда к чертовой матери.

Даже не остановившись, чтобы надеть настоящую одежду, все еще в халате, я выбежала из дома в гараж, где меня ждала машина. Я снял ключ с крючка на стене из прессшпана, сел в машину и захлопнул дверцу. Машину было сложновато завести, так как ею не пользовались после ухода Кэти, но, в конце концов, она заработала.

И я уехал.

Я ехал прямо по городу, даже не глядя по сторонам. Люди, должно быть, думали, что я сошел с ума. Я так давно не садился за руль, что не очень хорошо знал местность и не знал, куда ведут многие дороги. Но это не имело никакого значения. Я просто ехал. И ехал быстро.

Машина остановилась около полудня в незнакомом городе. Из-под капота повалил дым, и я въехал на заправку. Механик в засаленных джинсах и заляпанной маслом футболке вышел из гаража и открыл капот. Я вышел из машины, чтобы присоединиться к нему.

— У вас протекает радиатор, — просто сказал он.

— Ты можешь это починить? — спросил я.

Он закрыл капот и посмотрел на меня, вытаскивая тряпку из кармана, чтобы вытереть руки.

— Я могу либо починить его для вас, либо заменить радиатор. У меня много деталей на заднем дворе.

— Что из этого дешевле? — спросил я.

— Починка. Это только на время, но, по крайней мере, должно хватить на несколько месяцев.

— Прекрасно, — сказал я. — Чини.

Он сказал, что это займет пару часов. Поскольку мне предстояло убить полдня, я пошел прогуляться по главной улице города. Она была не очень большой. Я прошелся по единственному туристическому магазину, заглянул в книжный, сел и выпил чашку кофе в грязной кофейне, и у меня было еще больше часа до того, как механик сказал, что он закончит.

Я решил исследовать городской универмаг.

Я просматривал поздравительные открытки, раздумывая, предупредить ли мне Кэти о своем приезде или просто заскочить без приглашения, когда раздался выстрел. Я повернулся к входу и увидел, что в универмаг ворвалась и рассредоточилась банда террористов, похожих на коммандос. Я упал на землю.

Пулеметная очередь уничтожила светильники, и магазин погрузился в полумрак. Одна женщина закричала и была застрелена.

— Оставайтесь на месте, не двигайтесь, и все будет в порядке! — объявил главарь террористов. Он подошел к ближайшей ко мне кассе, и я увидел, что он натянул на голову лыжную маску. Как и все остальные, он был одет во все черное. Он взял телефонную трубку, набрал номер и заговорил в микрофон.

— Не двигайтесь, — снова предупредил он, и его голос эхом разнесся по всему магазину.

Почувствовав руку на своем плече, я обернулся, ожидая выстрела, но вместо этого увидел мужчину в костюме-тройке, лежащего на полу рядом со мной. Бейдж на его пиджаке гласил: «мистер Боулз, менеджер».

— Пошли, — прошептал он мне. — Нам нужно подняться наверх. Это наша единственная надежда.

Внезапно в обувном отделе началась стрельба и суматоха, и лидер террористов покинул нас, чтобы разобраться там.

— Сейчас же! — прошептал управляющий.

На четвереньках мы добрались до эскалатора. Как и свет, он был выключен. Мы поползли вверх по зазубренным металлическим ступеням, держа головы ниже перил, поднялись на второй этаж и…

Мы стояли на краю утеса с видом на пляж. Внизу наши люди весело играли на солнце и песке, резвились в воде. Мы наблюдали за ними.

— Им все равно, даже если они никогда не покинут пляж, — с отвращением сказал управляющий. — Посмотри на них. Им действительно все равно.

И они ничего не делали. Хотя с трех сторон песчаная полоса была окружена большим утесом, на уступе которого мы стояли, а с другой стороны — океаном, люди нисколько не чувствовали себя в ловушке. Они были просто счастливы, что остались живы.

— Ну, мы не можем просто сидеть и развлекаться, — сказал менеджер. — Мы должны выбираться отсюда.

Перспектива пугала меня. Я никогда не был вдали от пляжа, и даже восхождение так высоко на утес стало для меня серьезным шагом.

Но я знал, что он прав.

Мы начали подниматься.

Утес состоял в основном из песка высотой в несколько тысяч футов. Надо было очень осторожно подниматься. Один неверный шаг, и мы разобьемся насмерть. Несколько раз один из нас делал неверное движение, сползал на пару футов вниз по песку, прежде чем снова найти опору.

Когда мы добрались до вершины, было уже темно.

Мы проползли последние несколько футов через край и оказались на парковке огромного особняка. В огромном доме горел свет, и до нас доносился запах множества изысканных блюд.

Мы спрятались за кустом.

— Это дом босса, — прошептал я.

— Да, — прошептал в ответ управляющий. — Кто из нас будет спрашивать?

— Ты, — сказал я ему. — Я боюсь.

— Хорошо.

Менеджер огляделся вокруг, чтобы убедиться, что нас никто не видел, и побежал через дорогу к двери. На деревьях вокруг нас зажглись огни и зазвенели колокольчики, и менеджера скосило автоматной очередью. Внезапно меня схватили за шею и…

Я сидел в своей машине. В своем гараже.

Я никогда не уезжал.

Я никогда не смогу уехать.

Честно говоря, я не знаю, как долго пробыл в этом доме. Я не знаю, почему мы с Кэти переехали сюда, и не могу вспомнить, как все это началось. Я даже не знаю, сколько дней, недель, месяцев, лет или десятилетий назад Кэти оставила меня. Пока я просто существую. Каждый день похож на любой другой, и я не могу их различить. Мой распорядок установлен, и я редко отклоняюсь от него.

Когда Кэти была здесь, все было по-другому. Мы, конечно, выполняли свои обязанности, но и жили своей жизнью. У нас были друзья. И мы были вместе, как бы это, сентиментально и банально, ни звучало.

Но даже тогда они становились сильнее. Наши ночи, все больше и больше, были заняты этим… боем. Наши сны стали меньше принадлежать нам. Нам стало сложнее быть вместе.

Все-таки Кэти пришлось уйти. Она тоже понимала, где мы находимся, где находится этот дом, что будет, если мы уйдем, но, в конце концов, ей стало все равно. Ответственность была слишком велика для нее.

Однако я не мог уйти.

И вот я здесь — изолированный, отчасти по собственному выбору, отчасти по обстоятельствам, в этом доме. Один. И я остался здесь, пытаюсь понять, что делать дальше, пытаюсь разобраться, что реально, а что нет. Мне некому помочь, а с этими последними событиями я не знаю, сколько еще смогу продержаться в одиночестве.

Мне нужна Кэти.

Но Кэти ушла.

И я здесь, сражаюсь с призраками.

Перевод: И. Шестак

Примечания

1

Здесь используется словосочетание «yellow belly», дословно «желтый живот», слэнговое выражение, типа «трусишка». В дальнейшем именно дословное значение будет иметь значение. — Прим. перев.

(обратно)

2

Квинтет Чико Гамильтона. Он известен широкой аудитории в первую очередь за озвучивание фильма «Сладкий запах успеха» с Берт Ланкастер и Тони Кертис в главных ролях. В квинтете участвовал виолончелист по имени Фред Кац, который, помимо того, что был по-настоящему впечатляющим джазовым музыкантом, писал музыку для известных джазовых альбомов Word Jazz Кена Нордина, музыку для оскароносного мультфильма «Джеральд МакБоинг-Боинг» и музыку для культовой классики «Магазинчик ужасов» Роджера Гормана. В то время, когда я писал эту историю, Фред Кац был моим профессором антропологии в Гал Стейт Фуллертон. — Прим. автора.

(обратно)

3

«Гигант» (англ. Giant) — американская трёхчасовая эпическая кинодрама 1956 года, снятая режиссёром Джорджем Стивенсом. Экранизация романа Эдны Фербер. Главные роли исполняют Элизабет Тейлор, Рок Хадсон и Джеймс Дин (разбился в автокатастрофе незадолго до окончания съемок фильма).

Картина получила десять номинаций на премию «Оскар», в том числе как лучшему фильму года, одна из которых оказалась победной — за лучшую режиссуру. Американским институтом киноискусства «Гигант» признан одним из величайших кинофильмов в истории, а в 2005 году он был помещён в Национальный реестр фильмов, как обладающий «культурным, историческим или эстетическим значением». (Википедия)

(обратно)

4

Full Moon on Death Row. Оригинальное название. — Прим. перев.

(обратно)

5

BIA (the Bureau of Indian Affairs), Бюро по делам индейцев. — Прим. перев.

(обратно)

6

Строчка из песни «Dreams of the Everyday Housewife», написанной Крисом Гантри и записанной американским кантри-музыкантом Гленом Кэмпбеллом. Она была выпущена в июле 1968 года в качестве первого сингла с его альбома «Wichita Lineman». — Прим. перев.

(обратно)

7

Гарри Роббинс «Боб» Холдеман (1926–1993) — американский политический деятель и бизнесмен, наиболее известный своей деятельностью в качестве начальника штаба Президента Ричарда Никсона и его последующее вовлечение в Уотергейтский скандал. Его непосредственная роль в прикрытии Уотергейта привела к его отставке в правительстве и последующему осуждению по пунктам обвинения в лжесвидетельстве, заговоре и препятствовании правосудию. Был признан виновным и заключен в тюрьму на 18 месяцев. После освобождения он вернулся к частной жизни и был успешным бизнесменом до своей смерти от рака в 1993 году. — Прим. перев.

(обратно)

8

Фолклендская война (2 апреля — 14 июня 1982) — война между Аргентиной и Великобританией за две британские заморские территории в Южной Атлантике: Фолклендские острова, а также Южную Георгию и Южные Сандвичевы Острова, продлившаяся десять недель. — Прим. перев.

(обратно)

9

Микроменеджер — это фанатик контроля, руководитель, который пытается участвовать в любой ситуации и следит за каждым шагом подчиненных. — Прим. перев.

(обратно)

10

Dirty trickster — человек в команде политика, который занимается шпионажем, подрывом доверия или репутации оппонента, а также противодействует таким же действиям конкурентов. — Прим. перев.

(обратно)

11

Muzak — Товарный знак музыкальных центров для учреждений, магазинов и т. д., производимых одноименной фирмой [Muzak LLC], г. Нью-Йорк. Могут быть установлены в любом помещении для трансляции фоновой музыки. Это слово обозначает — музыкальную запись, приглушенно звучащую в некоторых ресторанах, конторах, учреждениях. — Прим. перев.

(обратно)

12

Глава Федерального закона США о банкротстве, которая устанавливает условия, при которых компания может объявить временное состояние банкротства. — Прим. перев.

(обратно)

13

«Pop» — американизм — «Папаша», женщина прочитала дословно. На значке написана аббревиатура POP. — Прим. перев.

(обратно)

14

Персонаж известного ситкома 50-х годов «Я люблю Люси». Рикки — американец кубинского происхождения, руководитель оркестра популярной кубинской музыки. — Прим. перев.

(обратно)

15

«Кукольный дом» (норв. Et dukkehjem) — пьеса Генрика Ибсена, написанная в 1879 году.

Центральная тема пьесы — положение женщины в обществе; современники восприняли драму как манифест феминизма. Однако проблематика «Кукольного дома» не исчерпывается «женским вопросом»: речь идет о свободе человеческой личности вообще. В пьесе компрометируется не столько «мужской мир», сколько общество 1870-х годов, его нормы и установки, мертвые законы буржуазного мира.

Такой дословной фразы — «And I Am Here, Fighting with Ghosts» — в пьесе нет. — Прим. перев.

(обратно)

Оглавление

Округа

Эстоппель

Идол

Возвращение домой

На фоне белого песка

Полная Луна на Дэт-Роу

Монтейт

Колония

Кровь

Исповедь корпоративного человека

Пруд

Мальчик

Ребенок

И я здесь, сражаюсь с призраками Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg