«Сумерки»

Маленькая станция, затерявшаяся где-то под Санкт-Петербургом, прямо на тракте, одиноко светила желтоватым огоньком мутных, затянутых инеем стекол оконец. Дикие набеги вьюги бесцельно разбивались о домишко станционного смотрителя, более похожего на крепкую избу крестьянина-общинника, нежели на пункт, в коем усталый путник может наскоро перекусить чем бог послал, покуда ямщик не сменит усталых лошадок на свежих.

Происходила наша история в одна тысяча восемьсот шестьдесят четвертом году. Внутри станция выглядела, как и должно выглядеть станции. Она была просторна, в одну большую комнату, с небольшой печкой посреди, со столом, за которым сидел молодой человек лет двадцати двух от роду. Молодой человек с задумчивым выражением глядел на горевшую и почти единственно освещающую комнату лучину, коей помогала в освещении лишь чуть приоткрытая дверца печки. Лучина, державшаяся на чугунном лучиннике, висела над корытцем, в которое изредка падали с тихим шипением ее уголья. И эта лучина с тихим шипением, и тиканье ходиков в углу, и мерное мерцание третьего светлого луча в избе — огонька лампады под закопченным образком — все это столь успокаивающе действовало на молодого человека, который уж и не надеялся при сильной метели дотащиться до станции, что тот вконец умиротворился. Тепло, волнами разливавшееся по комнате от печки, убаюкивало юношу, закутавшего плечи свои в мужицкий армяк. На дворе стояла ночь и темень, а потому полусонные глаза его беспрерывно пытались отдаться Морфею. Лучина слабо, но все же достаточно освещала лицо молодого человека, на коем проступали все надобные герою благородные черты: высокий чистый лоб, светлые, чуть вьющиеся волосы и глаза. Глаза были большие, несколько даже навыкат, как у малого ребенка, попавшего впервые в лавку с игрушками. Синие до странности, глаза эти будто с восторгом и умилением глядели на мир и не могли наглядеться.