Светлана Гольшанская СОКОЛИНЫЙ КЛИЧ
1551 г. от заселения Мунгарда, Веломовия, Стольный град
В темнице было затхло и сыро. В гнилой соломе копошились и пищали мыши. Кым висел на цепях, прикованный к стене. Из одежды — только набедренная повязка. Холодный камень впивался в израненную спину. Потолок нависал удушливой тучей, стены сдавливали со всех сторон. Ни оконца, только глухая дубовая дверь, закрытая на замок снаружи.
Кым понимал, к чему такие меры: чтобы отделить его от неба и не позволить восполнить резерв. Теперь он не мог обернуться соколом и спастись, как в прошлый раз… в прошлый раз!
Надо же, опасный преступник, главарь бунтовщиков. А ведь шесть лет назад его даже в поход брать не хотели, мол, шепчущий лошадям слабак, чей дар с трудом дотягивает до третьего уровня. Ни оружия в руках держать, ни даже кулаками махать нескладный мальчишка из семьи коневодов не умел. Только заступничество отца помогло уговорить холодного и неприступного маршала Веломри. Тогда он казался недосягаемой мечтой о героизме и самоотверженности.
А теперь… теперь маршал стал Архимагистром Лучезарных в голубых плащах, Белым палачом. Скольких он убил собственноручно? Скольких замучил в этих сырых казематах? Скольких приговорил к позорному повешенью? А вот быть сожжённым на костре — большая честь, как признание заслуг, доблести даже… в борьбе с предателями-демонопоклонниками… Такими, как он! Как Белый палач!
Кым дёрнулся. Изнутри поднималась волна ярости. Судорога скрутила желающее обратиться тело. На мгновение показалось, что получится. Ведь в первый раз именно боль и отчаяние позволили ему подняться над собой и даже над миром в образе сокола. Но не сейчас. Палач никогда не совершал тех же ошибок дважды.
Истощённое пытками тело расслабилось, засаднили раны, запульсировало сломанное плечо. Ожоги горели, словно к ним снова и снова прикладывали раскалённую кочергу. Кым едва не задохнулся от боли.
Ярость отступила вместе с дурманным маревом. Кым снова обвис на цепях и свесил голову набок. Нет, даже приговорённый к почётной казни на костре, он ни о чём не жалел. Ни о неудавшемся походе с маршалом Веломри, ни о том, что Кым натворил после.
Если посудить отстранившись, он ведь тоже виноват в смертях товарищей-бунтовщиков и простых мирных зареченцев. В отместку за его восстание Палач велел сжечь родной край. И случилось это в самую знойную пору засушливого степного лета. Виноват Кым не меньше, чем обещавшая помощь Компания «Норн», которая в последний момент струсила и отвела свои силы от зареченской границы.
А сколько соотечественников, тех, кому посчастливилось спастись от пожара, умрёт от голода и холода зимой? Живы ли ещё родители? Жив ли сын Кыма, его маленькая гордость, надежда на то, что у их разорённого, потерявшего опору, перевёрнутого с ног на голову мира ещё есть шанс выстоять?
Кым посмотрел в другую сторону. За стенами из чёрного камня томилась его жена. Милая Майя, любящая, по-настоящему смелая и преданная. Немного жаль, что он так и не полюбил её даже вполовину так же сильно, как она его.
Кым сомкнул веки. Перед глазами снова как живые вставали воспоминания.
1545 г. от заселения Мунгарда, Кундия, замок Будескайск
В детстве он пас лошадей на заливных лугах у берегов полноводной речки Плавны. Кым мечтал стать благородным рыцарем-Сумеречником, защищать людей от демонов. Под звуки пастушьей свирели он распевал баллады о безземельном рыцаре Микаше из Заречья. Герой тысячи битв, он покорил сердце принцессы и получил звание маршала. Он доказал, что люди из низов тоже достигнут многого, если будут стараться достаточно сильно. Их оценят не за знатность и большие кошельки, а за заслуги, за доблесть, за истинное благородство, что не купишь ни за какие деньги.
Только всё обернулось прахом, когда кумир превратился в чудовище.
В первый и единственный поход Кыма взяли благодаря отцу. Там парень возмужал: открылись глаза и уши, он вырвался из плена детских грёз о подвигах и славе. А больше всего помогла встреча с ней — белоземской принцессой, пророчицей Безликого. Она была невыносимо прекрасна и светла, как единственно подлинный идеал в гниющем мире. Госпожа Лайсве — недоступная мечта из баллад, жена героя-маршала.
Она была первой, кто поверил в Кыма, не снисходительно, а по-настоящему. Лайсве научила сражаться, рассказала о мире, о добре и зле. От неё Кым узнал о том, к чему надо стремиться и как обрести настоящую силу. Оказывается, та ни к родовому дару, ни к мастерству в сражениях отношения не имела.
Как же Кым гордился, когда Лайсве доверила ему первое поручение. И как корил себя за то, что не справился. Винил себя в её смерти не меньше, чем проклятого маршала-палача.
Отряд надеялся передохнуть в Будескайском замке. Кым должен был проверить, не ждала ли их засада. Предчувствие не подвело Лайсве, да и могла ли пророчица всемогущего бога ошибаться? Только предупредить её Кым не успел: испугался перекрывших дорогу демонов. А когда он нагнал Лайсве, было уже слишком поздно. Их двоих отделили от отряда. Им пришлось дожидаться за плотными деревянными перегородками, пока всё не будет кончено. Мыслечтецы переметнулись на сторону Лучезарных, а остальные погибли в когтях жутких тварей.
После их и выпустили. Тогда от отчаяния Кым и обратился, только не в свирепого медведя, как мечтал, а в сокола. Единственное, что он смог сделать — выклевать глаз предавшему их хозяину замка, Петрасу Гедокшимска.
А потом осталось только смотреть, как на госпожу Лайсве нападает один из Лучезарных. Он так легко победил её, сильную и отважную. Капюшон упал с его головы и явил лицо — лицо маршала Веломри, лицо её мужа. В ушах до сих пор звенел полный ужаса крик Лайсве.
Не за себя она переживала, а за Микаша. Он потерял душу и никогда уже собой не станет. А маршал, он потянул её следом поцелуем Мрака. Но Лайсве сопротивлялась настолько яростно, что погибла на руках у своего убийцы-мужа. Никакие слёзы раскаяния не искупили его вину. Да и способно ли по-настоящему плакать чудовище?
Микаш принял белый плащ и назначил себя Архимагистром Лучезарных — предателей собственного племени, Сумеречников, тех, с кем они прежде сражались вместе против демонов.
1545 г. от заселения Мунгарда, Веломовия, Белоземье
После первого превращения и всех потрясений Кым соображал очень плохо. В теле птицы он не стал преследовать Палача. Сокол полетел на восток, домой, чтобы родная земля и близкие люди вернули ему желание жить.
Но добрался он только до болотистых лесов Белоземья. Там Кыма, обессилевшего, нашёл старый целитель с юным учеником. Они-то его и вылечили, пряча в лесной хижине.
Малец всё выспрашивал про поход, про госпожу Лайсве и маршала Веломри. Словно мыслечтением в голову лез — мозги потрошил и все мысли наизнанку выворачивал. В стылых стальных глазах — ни слезинки, только яростный холод пробирал до дрожи. Вглядываясь в хрупкие детские черты, Кым видел перед собой мрачное, словно выбитое в камне лицо маршала Веломри.
Мальчишка прекратил расспросы, только когда наставник прикрикнул на него. Ученик убежал из дома и не возвращался несколько дней. Целитель отнёсся к этому на удивление спокойно.
— Не обижайся. Ему просто нужно время, чтобы смириться. Нам всем оно нужно. Теперь уже ничто не будет, как раньше.
Кым упрямо смотрел вдаль. Должно быть, этот мальчишка так же, как и Кым, наслушался героических баллад и втайне мечтал стать рыцарем, как маршал Веломри. А теперь весь мир рухнул.
И правда… Ничего уже не будет, как прежде. Хотя странно, ведь не чувствовалось в мальчишке никакой силы, будто он был обычным, неодарённым, но про мир Сумеречников и демонов знал куда лучше Кыма.
Ученик вернулся через несколько дней. Работал он даже старательней, чем прежде, но всё время молчал и не поднимал взгляда от земляного пола. Целитель тяжко вздыхал, наблюдая за ним.
Прошло полгода, минула суровая на севере зима, весеннее половодье и распутица. Кым выздоровел окончательно. Домой он собрался на Эльдантайд, праздник любви и зарождающегося лета. Целитель с учеником прощались с ним на пороге лесной хижины.
— Мне нечем даже отблагодарить вас. Что я могу сделать? — спросил Кым.
Целитель лишь качнул головой:
— Не переживай. В своё время Вечерний всадник со всех возьмёт плату, если не с тебя лично, то с твоего рода — точно.
— Вечерний всадник отмстит за нас! — выкрикнул мальчишка. Впервые за долгое время он поднял голову и сверкнул холодной сталью глаз.
— Кто? — Кым смешливо вскинул брови.
— Древняя забытая легенда. В былую пору, когда ордена Сумеречников не существовало, людей защищали от демонов всесильные Всадники зари — братья-Ветры. Но их сгубило предательство. На смену им пришли Сумеречники. В честь них сильнейшего воина в своём поколении называли Утренним всадником. Завидев его, орды демонов обращались в бегство.
— Вы о маршале Веломри? — это усмешка вышла отнюдь не весёлой.
— Нет, тот был другим. Их было много. Великих вождей — даров богов, что приглядывали за людьми и защищали от напастей. Но больше они не появятся — связь прервалась. Лишь один раз проедет по земле Вечерний всадник, чтобы собрать дань за века помощи и благодаря ей очистить мир от Мрака. Но если ему не удастся, всё живое погибнет.
— Какая мрачная легенда! — воскликнул Кым. — Нет, я верю, что люди спасут себя своими руками. У нас достанет сил, если мы всем миром поднимем оружие, если восстанем единым порывом, если отринем страх за собственные жизни и пойдём до самого конца, до смертной грани!
— Возьми меня с собой! — снова вскинулся ученик. — Я хочу, как никто другой! Я могу бороться и отомстить!
Целитель досадливо покривился и нагнулся к нему:
— Ты ещё слишком мал, только зря себя погубишь и уничтожишь всё, ради чего жила и боролась твоя мать.
Мальчик снова опустил голову и стиснул кулаки до побелевших костяшек. Казалось, вот-вот расплачется, ан нет, только глаза полыхали бессильным бешенством.
— Дождись Вечернего всадника. Это лучшее, что ты можешь сделать, — увещевал его целитель, а потом обратился к Кыму: — И тебе тоже не советую творить безумств. Подумай, будет ли стоить твоя борьба тех сотен и сотен душ, что придётся за неё отдать.
Кым отвернулся и заученным за полгода усилием взмыл в небо соколом. Путь до Заречья предстоял неблизкий. Неугомонный ученик бежал внизу за его тенью, пока Кым не набрал такую скорость, что за ним угнался бы лишь ласковый южный ветер.
1546–1551 гг. от заселения Мунгарда, Веломовия, Заречье
В селе Ясеньки родители встретили Кыма слезами, ведь думали, что он погиб в Будескайске. Все приходили подивиться на Кыма, единственного выжившего, даже с дальних земель приезжали. Ему это и надо было: на лобном месте он вставал на высокий пень и рассказывал, что стряслось в Кундии на самом деле. Что за твари таились под голубыми плащами Лучезарных. И кто таков новоявленный Белый палач.
На глазах у людей Кым шептал лошадям, созывал птиц и превращался в сокола. Он отлавливал мелких демонов и, прежде чем убить, показывал их всем, чтобы они разули слепые глаза, пощупали и убедились, на чьей стороне истина.
Народ воспалялся всё больше. Те, кому не нравилась власть единоверцев, те, кто потерял близких в Войне за веру, те, кто разочаровался и пресытился обещаниями сладкой жизни, те, кто оправдал Сумеречников и признал суть предателей-Лучезарных.
Майя, первая красавица в селе, тоже дождалась его возвращения. Нет-нет, да Кым слышал перешёптывания, что она единственная верила, что он жив, даже когда родители отчаялись. Она отказывала всем женихам, отцу своему, кузнецу, прекословила. А как вернулся Кым, Майя снова стала за ним хвостиком бегать.
Он не выдержал, сдался. Та ночь была невероятно звёздной и яркой, шумела река Плавна и пели кузнечики в траве. Кыму так не хотелось быть одному и смотреть в заплаканное, измученное томлением лицо Майи.
А после пришлось взять её в жёны, ведь Кым уже стал вождём, а значит, и честь его должна оставаться незапятнанной.
Невыносимо долго длилась претенциозная свадьба. Но как только отыграли брачный танец, Кым рванул в путешествие по всему Заречью и соседним землям. Требовалось собрать как можно больше поддержки и подготовить восстание. Не думалось совсем ни о Майе, ни о родителях, ни о серебряном браслете на запястье, который подарили на помолвку заезжие Сумеречники.
Кым принимал всех, кто жаждал сражений: детей, стариков, женщин. Обучал тому, что знал. Появлялись и более опытные воины. Отставив гордость, Кым перенимал всё, чему они учили, брал подарки деньгами и оружием. Обнаружились даже писари, которые согласились составить послание в компанию Норн, чтобы попросить о помощи. Ведь они преследовали общую цель — спасти Сумеречников, разбить Лучезарных. Отыскались и посыльные, что согласились тайно доставить послание в Дюарль.
В этих хлопотах пролетело целых полтора года, а возвращаться в Ясеньку всё так же не хотелось. Но пришлось в конце концов. Встречать его на околицу выбежала Майя. Она уже заплела волосы в одну толстую косу, фигура приятно округлилась и утратила угловатые черты подростка. Жена жмурилась лукаво и звала его домой посмотреть подарок. Она теперь жила вместе с родителями Кыма. Как-то неловко было, боязно, но никому нельзя показывать слабости.
Дома его встретил детский плач. Майя заскочила вперёд и вынула из колыбели ребёнка:
— Вот, посмотри, он твой!
Кым сглотнул и слабеющими руками принял у неё сына. Что делать, как реагировать? Он хотел отвернуть одеяло и получше рассмотреть малыша. И хлоп! Вспышка укутала облачком дыма. Малыш обернулся пушистым комочком с огромными испуганными глазами. Кым погладил пальцем его голову, силясь осознать:
— Он и правда мой?
— Ты знаешь других соколов-оборотней в округе? — усмехнулась Майя.
Румянец обжёг щёки. Надо же, такой кроха, а аура сильнее, чем у Кыма, сильнее, чем у большинства Сумеречников, которых он видел. С такой разве что сила маршала Веломри и его жены сравнилась бы.
«Неужели это и правда… мой сын?»
Обвыкшись, птенец снова перекинулся в ребёнка. Вспомнилось, как больно было оборачиваться впервые, будто лопалась плоть и ломались кости, тело сжималось, перестраиваясь в нужную форму. Он до сих пор чувствовал боль и тяжесть, если превращался неловко и резко. А каково должно быть этой крохе? Чему он так задорно ухмыляется?
— Ему не больно?
— Не знаю, — ответила Майя. — В первый раз он превратился, как только повитуха отёрла его от слизи. Постоянно это делает, когда пугается. Думаю, для него это так же естественно, как дышать.
В подтверждение кроха прикрыл жёлтые глаза и тихонько засопел.
— Как ты его назовёшь? Все ругались, что я не дала ему имя сразу. Боялись, что мары заберут. Но я настояла на том, что дать имя должен ты. Это ведь твой наследник.
Кым на мгновение задумался.
— Финист, пускай он будет Финист, как сокол-оборотень из сказок, избранник любви и удачи. По семейному преданию от него происходит мой род.
— Красивое имя, — поддержала его Майя.
Старые Сумеречники преподнесли наследнику вождя амулет из Кишно, способный скрывать любой, даже самый мощный дар. Кым надел его сыну на шею и велел всем домочадцам следить, чтобы мальчик никогда его не снимал. До тех пор, пока не прекратятся преследования одарённых.
Пришёл ответ из Компании «Норн». Главнокомандующий Жерард Пареда обещал поддержать их как золотом, так и оружием, и даже людьми. Норикийцы обязались стянуть как можно больше сил к границе. В самом Заречье повстанцев собралось несколько тысяч. Люди потягивались ещё и ещё со всей Веломовии.
Лето выдалось погожим, урожайным. Да и предыдущие не подкачали — много чего удалось запасти. Видно, сами Повелители стихий благоволили к ним и жаждали низвергнуть предателей.
Повстанцы придумали сложные пароли, собственную систему знаков и слов, даже дату выступления и ту объявили в последний момент — боялись предательств. Мыслечтецов среди них не было — их гнали взашей, даже если они трижды клялись в верности Сумеречникам и Кыму.
Уже и войско Компании показалось у границы. Пришла пора выступать.
Тут заупрямилась Майя:
— С тобой поеду. Буду самым доверенным помощником, во всём, что ни попросишь. Только в себе, в своей стойкости и верности уверена, а на других — надежды никакой.
Всем селом её отговаривали — не получилось, даже малютка Финист её не остановил. Пришлось согласиться и Кыму.
Оставляя сына у своих родителей, Кым просил:
— Расскажите ему о нас. Расскажите лучше, чем мы были. Позаботьтесь о нём, как заботились обо мне, сохраните, как самое дорогое сокровище. Потому что если… если мы не вернёмся, то он — единственная надежда не только для Сумеречников или даже зареченцев, но и для всего мира. Научите его быть сильным и смелым. Скажите, что мы гордились им и ждали от него великих подвигов. Скажите, мы верили, что однажды он станет равным среди вершителей судеб и героев древних баллад. Что он поведёт за собой людей к освобождению и очищению. Ибо он и есть — солнце, сосредоточие спасения и жизни.
Кым говорил это перед самым отъездом на лобном месте. Слушали его все повстанцы, кто согласился идти за ним. Кым поднял ребёнка над головой, показывая золотисто-огненные вихры на его макушке. Раздались хлопки в поддержку, крики:
— Мы вернёмся, мы обязательно вернёмся!
Только родители смотрели с усталой укоризной.
Время выгадали хорошее. Основные силы Лучезарных рассеялись по Мунгарду, выкорчёвывая ростки старой веры. Архимагистр Веломри пропадал на Авалоре, предпочитая упрочивать свою власть в священной цитадели Безликого, а не на собственной, хоть и не такой знаменитой и важной, родине.
Вначале повстанцы выгоняли проповедников и жгли храмы, оборачивали людей в старую веру в Повелителей стихий. После первых побед, набравшись опыта и ощутив силу, они атаковали захолустные заставы. В конце концов зареченцы дотянулись и до крупных крепостей. Сумеречники знали их как свои пять пальцев, включая тайные ходы, ведь раньше сами же их и рыли.
Народ охотно поддерживал их. Повстанцы казались себе неуязвимыми. Они мечтали о том, как захватят всё Заречье, вместе с крупными городами и двинутся на север в Белоземье, а уж оттуда, с поддержкой соседей и с помощью войска Компании «Норн» войдут в Стольный.
Только норикийцы никак не решались переступить границу, кормя обещаниями, что договорятся с королём Орленом XI и официально объявят войну Лучезарным.
Запасы истощились. Воины уже думали возвращаться домой, к земле. Два года, говорили, прошло тяжкой походной жизни. Хватит того, что отвоевали. Мы не жадные, пускай остальное единоверцы себе оставят. Наши земли к себе богатая староверческая Норикия присоединит. Они же обещали! Вот пускай и выполняют.
Но истинный враг — Лучезарные, ради уничтожения которых все это затевалось, побеждён не был. Не убеждали людей уже речи Кыма о Мраке, поглотившем мир.
Его послушали, только когда хвост армии Голубых Капюшонов показался на северной границе. Говорили, весть о восстании добралась до Авалора, до Архимагистра, занятого придворными интригами. Он приказал разбить бунтовщиков во что бы то ни стало, казнить тех, кто не погибнет в боях, только зачинщиков привести для суда в Стольный.
Из одиночных, плохо укреплённых застав маленькие отряды повстанцев легко выбивали. В деревнях тоже прятаться от быстрой и хорошо вооружённой конницы не стоило. Дремучих и удобных для засад лесов, как в соседнем Белоземье, в Заречье не росло.
Кым собирал всех в одной из самых крупных крепостей — Каменце. Стены высокие, толстые, неприступные — выгодная позиция для обороны. Смолы и стрел хватило бы надолго, провианта, правда, осталось не так много, как хотелось. До границы с Норикией всего неделя пути. Компания должна помочь. Майя постоянно отправляла им послания с почтовыми голубями. Норикийцы уверяли в своей поддержке. Вроде. Вроде…
Первые атаки повстанцы отразили, посрамив Лучезарное войско. Огнежары спалили осадные башни. Зверолорды внесли сумятицу в стан противника, призвав на помощь зверей и птиц. Горящая смола отогнала тех, кто карабкался по стенам. Морочи тайно прорывались сквозь блокаду и привозили припасы. Но осада всё длилась и длилась.
Наступило засушливое лето. В Заречье начался голод, селяне отказывались поддерживать бунтовщиков, сдавали их Лучезарным, чтобы спасти свои шкуры. Повстанцы выдохлись и роптали. Мол, безнадёжная затея, нужно отступить в норикийское убежище и дождаться более подходящего момента. Но Кым упорно надеялся, даже когда от надежды оставался лишь дым.
— Они придут, — повторяла Майя, стараясь его поддержать. — Пару дней, и на горизонте покажется бело-зелёное войско. Тогда тварям в голубых капюшонах не поздоровится!
В то утро на рассвете она увидела их первой со смотровой башни. Легко, словно лань, Майя соскочила по лестнице и побежала по крепости, громко оповещая:
— Они идут! Подкрепления идут! Бело-зелёное воинство на западе!
Повстанцы подскакивали с мест, стряхивая сон, и бежали к западной стене. Отовсюду слышались возгласы ликования. Только у Кыма внутри всё сжималось от недоброго предчувствия.
— Открыть ворота? — обратился к нему один из помощников.
Кым мотнул головой:
— Подождём-посмотрим. Они не подавали знак.
— Да что с тобой? Власть потерять боишься? — плюнул ему в лицо один из старых Сумеречников.
— Мы будем ждать! — отделяя каждое слово, ответил Кым и, расталкивая зевак, направился к западной стене.
Войско норикийцев оставило крепость по левую руку и двинулось к лагерю Лучезарных. В нём уже поднялась суматоха, страх перед численно превосходящим врагом витал в воздухе. Не ожидали, расслабились. Только сшиблись и сразу бросились наутёк, трусы несчастные! Норикийцы гнали их, пока супостаты не скрылись за холмами.
Крепость загудела ликованием. Повстанцы обнимались, поздравляли, доставали из загашников вино. Откуда только взялось?
Один Кым стоял, как пришибленный. Рука никак не хотела отпускать эфес меча.
Норикийцы поворачивали коней и скакали к крепости.
— Открывать ворота? — снова спросили у него.
— Нет. Нет! — Кым и сам не знал почему. Просто…
Все смотрели на него с удивлением, неодобрением, негодованием, словно забыли, что до этого чествовали его как героя и назначили предводителем.
— Если ты не отдашь приказ, мы опустим мост сами!
— Да! Да!
— Я слетаю на разведку. Если всё хорошо, подам знак, — Кым аккуратно сложил одежду и оружие, оставшись в одном исподнем.
— Они сочтут это непочтительным! Мы и так с голоду пухли слишком долго!
— Обождите. Это не займёт много времени.
Майя подбежала к нему, чтобы обнять и сказать слова напутствия, но он выпорхнул из её рук соколом и помчался к воинству.
Норикийцы замерли у ворот, мирно, обманчиво спокойно. Кым заложил над ними один круг, спустился ниже на второй, третий проделал у самых их голов. Ничего необычного, но припоминался тот злосчастный день в Будескайске. Чутьё заходилось в удушливой панике, спорило с разумом и даже с окружающими. Шептало — не верь. Ни надежде, ни собственным глазам, ничему!
Ещё один последний круг — его заметили. Норикийцы наблюдали, не двигаясь, словно боялись спугнуть. Кым подобрался к предводителю — высокому господину, за чьей спиной вился белый с золотом плащ. Лицо скрывал глубокий капюшон.
Растянулись в ухмылке жёсткие губы. Она завораживала чем-то знакомым и жутким одновременно, манила, как в кошмарном сне, когда ты понимаешь, что впереди опасность, но не можешь не лететь на неё безвольно.
Мгновение, и плотные тенёта спеленали Кыма. Он упал на землю. Кым рванулся, но сеть оказалась слишком плотной. Он издал пронзительные соколиный клич — сигнал к тревоге. Воздух окутало непроницаемым пологом. Услышали ли сигнал в крепости?
Предводитель приближался широкими шагами. Вокруг него пепельной дымкой разрасталась удушливая аура. Ужас сковал тело. Кым узнал его ещё до того, как он снял капюшон тем самым жестом, что и шесть лет назад. Этот жест разделил жизнь Кыма на до и после. Яркие нечеловечьи глаза заворожили — один голубой, другой зелёный. Лощёное лицо, благородное в каждой своей черте, а душа чёрная, как уголь.
— Долетался, соколик? — басовито ухнул знакомый голос.
Полыхнула голубая аура врага, зрачок затопил всю радужку, глаза сузились до тонких щёлок. Мыслечтение сдавило голову Кыма тисками из сгущённого воздуха. Он ввинчивался в уши, затапливая болью и лишая сил сопротивляться. Облазили перья, маленькое птичье тело судорожно вытягивалось. Его обращали обратно в человека насильно. Пару мгновений, показавшихся агонизирующей вечностью, и отпустило.
Кым едва не лишился чувств, а когда очнулся, уже человеком лежал, уткнувшись лицом в землю. В поле зрения возникли начищенные сапоги. Сейчас будут месить его по голове и животу до смерти.
В мыслях проносилось: «Почему не отступил в Норикию, когда ещё был шанс?» Потому что неправильно это, трусливо и подло — прятаться, когда враг родную землю топчет. Не смог бы он жить на чужбине, в неволе, оставить гибель Лайсве неотомщённой. Молчать, зная, что внутри тех, кто зовёт себя светом — живёт беспроглядный Мрак.
Как жаль, что ничего не вышло. Жаль, что предчувствие не подвело. Это единственное, о чём Кым жалел.
Его не ударили, наоборот, рывком подняли за плечи и поставили на ноги. Нагое тело со всех сторон жалили взглядами. По хребту бежал озноб несмотря на полуденный зной. Кым обхватил плечи руками, закрываясь, но всё же заставил себя смотреть в лицо Палача.
— Подашь знак своим, чтобы открыли ворота? — без тени эмоции спросил Архимагистр Веломри.
— Никогда! — процедил Кым сквозь зубы.
— Я же говорил, — усмехнулся Микаш кому-то из своих подручных и снова обернулся к Кыму: — Хочешь пару уроков от твоего старого маршала? Не самой удачной идеей было укрываться в крепости Сумеречников, мы тоже хорошо с ней знакомы. Наши основные силы зайдут без приглашения через потайной ход. Договариваться о союзе с вероломными норикийцами — ещё большая глупость. Они рванули в убежище, как только узнали, что я еду сюда. Своя шкура для них ближе к телу. Кто был готов сражаться до последней капли крови, давно уже развеяны пеплом по ветру.
— Не нужны мне советы от предателя вроде тебя! — бросил ему в лицо Кым. — Мы ещё поборемся, если не мы, то наши дети отомстят уж точно!
Набрав грудь побольше воздуха, Кым снова попытался перекинуться в птицу. Микаш подскочил к нему и дёрнул за руку. Хрустнуло в плече, боль вспыхнула и пронзила тело, ноги подкосились.
Кым рухнул на землю, судорожно глотая ртом воздух, цеплялся за сужающееся пятно света. Его закрыло грозное лицо Архимагистра. Мрак сомкнулся беспамятством.
Он очнулся, когда на него вылили ведро ледяной воды. На Кыма нацепили бело-зелёный костюм, в каких Лучезарные изображали норикийцев. Рука висела безвольной плетью. Теперь и в сокола перекидываться бесполезно. Со сломанным крылом никуда он не улетит. Архимагистр знал, что делал, подлец!
Кыма снова подняли и в спину подтолкнули сквозь толпу. В окружении Лучезарных, переодетых в небесно-голубые плащи, в шеренге стояли его командиры и доверенные люди, бывшие Сумеречники. Сильно помятые, едва живые, их лица заплыли, рубашки и штаны заляпали кровавые потёки.
Кым замер, встретившись взглядом с Майей, такой же потрёпанной. Она улыбнулась, с теплотой смотря ему в лицо. Щёки опалило стыдом, но нужно было держаться, не показывать слабость, как учили Сумеречники. Ибо он предводитель хоть и погибшего воинства.
Его снова грубо подтолкнули вперёд. Архимагистр в белом плаще стоял к нему спиной со сцепленными сзади руками. Он повернул голову, заслышав шум. Резко очерченный рот покривился в ухмылке:
— А вот и виновник торжества. Прежде чем вас заберут для суда в Стольный, я хочу, чтобы ты увидел, какова плата за твоё геройство.
Трещали факелы в руках Лучезарных, много-много, как будто был не ясный знойный день, а тёмная ночь. У Архимагистра тоже горел факел, самый большой. Пахло так странно: серой, смолой и чем-то резким.
Микаш опустился на корточки и поджёг иссушенную зноем, политую вязкой тёмной жидкостью траву. Огонь помчался вперёд, к горизонту. Дорожка расширялась, поджигали землю и другие Лучезарные.
Пламя гудело, вставало стеной выше человеческого роста. Поднявшийся вдруг восточный ветер нёс огонь прочь с чудовищной скоростью, словно Архимагистр управлял им. Всего мгновение, и пламя заполонило всё вокруг. В нос набивалась гарь, глаза слезились, но взгляд невозможно было оторвать от пылающего жарче солнца горизонта.
— Наши люди подожгут стернь и сухую траву и в других местах, — повернувшись к нему, заговорил Микаш. — Всё Заречье сегодня охватит очищающее пламя, оно сметёт бунтовщический сор. Если ваши дети и выживут, то останутся без крыши над головой и будут голодать. Никто не даст им крова, их будут презирать и проклинать за то, что сотворили их отцы. За твой бунт, Кым.
Пленные испуганно закричали, задёргались, будто только очнулись, только поняли.
— Чудовище! Ты чудовище! — летели проклятья в спину Архимагистра, но он продолжал улыбаться холодно и бесстрастно.
Кым никак не мог оторвать взгляда от умирающей в огне земли. Выживешь ли ты, мой сын? Встанешь ли когда-нибудь на крыло? Сможешь ли простить?
— Но ведь это же и твоя родина! — вырвалось у Кыма непроизвольно.
— Была когда-то, но больше — нет, — ответил Палач бесчувственно.
1551 г. от заселения Мунгарда, Веломовия, Стольный град
Воспоминания отпустили. Кым встряхнул головой, отгоняя видения гибнущей в огне Ясеньки, жуткие ожоги на измождённых телах родителей, предсмертный хрип сына. Вряд ли Финист помнил даже лицо Кыма.
Ничего, уже скоро он встретит родных на Тихом берегу вместе с Майей. Утром очистительное пламя сотрёт следы пыток, истязаний и горя.
Но прежде Кым выскажет, что накипело на душе.
<p align="center">
* * *
Подняться пришлось за несколько часов до рассвета, чтобы парикмахеры и слуги привели его в парадный вид. Суд над бунтовщиками длился уже третью декаду. А перед этим была полугодовая гонка в Заречье, несколько месяцев тайной подготовки к штурму и огненной каре. Хорошо хоть думать и составлять планы получалось одновременно с бесконечной беготнёй. Впрочем, жаловаться Микаш не привык, а просить о передышках его отучил Утренний всадник, когда тот ещё оставался другом и наставником.
«Если хочешь, чтобы что-то было сделано хорошо, сделай это сам», — повторял маршал Гэвин Комри, когда кто-то из его подчинённых проваливал миссию. Он скакал в авангарде, вёл войско в атаку, за всем следил. Невероятным образом у него спорилось любое дело, люди слушались беспрекословно, демоны с ликованием кидались в расставленные на них ловушки, никто даже не пытался сопротивляться его стальной воле. Микаш тоже не смог, ему единственному подчинялся, как себе. Это его и сгубило.
Теперь по воле Гэвина ему приходилось управляться с этой махиной круглых тупиц, усмирять вечно чем-то недовольный народ. Сумеречники — плохо, обирают, колдуют, принижают. Хорошо, уберём их, придумаем более справедливый порядок. Ан, нет, верните всё обратно, мы, видите ли, скучаем по эпохе великих подвигов и славных героев.
Нельзя уже ничего вернуть, надо двигаться дальше, как бы тяжело ни было расставаться с легендами о величии.
Расчёсывая жёсткие, как солома, волосы, парикмахер больно дёрнул щёткой и обломал несколько зубьев. Микаш отстранённо слушал, как он бранится шёпотом. Лучезарным приходилось прилагать много усилий, чтобы скрасить грубоватую внешность своего предводителя.
Даже биографию и ту подправили, сделав отцом Микаша героического лорда-мученика. Самого Архимагистра превратили в потерянного принца, которому пришлось долго скрываться и выкарабкиваться из грязи. Смех, да и только.
Своим отцом хоть и не по крови Микаш считал лорда Комри, который вылепил его по своему разумению. Глупый идеалистичный мальчишка мечтал нести людям добро, а превратился в чудовище, которое и сам ненавидел. Вера поистине страшная сила, особенно ребяческая вера в воображаемого кумира.
Парикмахер взял новую расчёску и приступил к работе с ещё большим остервенением. Микаш иногда слышал, как Лучезарные говорили, что несмотря на диковатость есть в нём что-то величавое от древних Архимагистров Сумеречников. Это уже совсем нелепо. Лицо можно спрятать за любой маской, и никто не увидит тебя настоящего.
Суетящиеся вокруг люди бесили до одури, но Микаш настолько свыкся с маской холодного безразличия, что ничем себя не выдавал. Раньше, когда он ещё был человеком, то презирал великосветский этикет. Он упрямо оставался неотёсанным и простоватым собой вопреки требованиям лощёных аристократов.
Единственная, для кого он преображался, была Лайсве. Безмерно любимая высокородная принцесса. Микаш не чаял добиться её, но она всё же была с ним, его женой, пусть и с оговорками, пусть и не любила по-настоящему. Ради неё он терпел узкие, облепленные бантами и оборками костюмы. Лишь ей Микаш позволял расправлять на себе одежду, заплетать волосы в церемониальную причёску. Чего бы он ни сделал, чтобы заслужить её благосклонный взгляд, мягкие прикосновения, тёплую улыбку. Её голос обволакивал, поцелуи пьянили. Он никогда не выпускал бы её из своих объятий, дышал только ароматом её волос, тонул в кристально чистых глазах, растворялся и жил в ней.
Её нет уже шесть тягостных лет. Микаш бы простил Гэвина, может, попытался бы понять, отпустить, если бы не это. Милая Лайсве умела усмирять тяжёлый нрав, успокаивать демона внутри, когда тот уже готовился крушить и ломать. Но Утренний всадник вырвал сердце из груди Микаша, отобрал, убил его нежную и тёплую душу.
Нет, смерти Лайсве он простить не мог, жить с этим не мог. Каждое мгновение он умирал в жуткой агонии. Осколок Мрака поселился в его груди чернильным спрутом. Он делал носителя неуязвимым, но боль он не унимал.
После перерождения Микашу казалось, что с него содрали всю кожу. Мутилось зрение, в ушах шумело, даже дышать толком не получалось. Самая мелкая искра эмоции вызывала приступы, когда Микаш забывал себя от ярости и ненависти.
Предвестники Мрака повторяли — пройдёт, заживёт. Только первое время перетерпеть нужно. Но этого не случилось. До сих пор по ночам он выл от боли, раздирая в клочья подушки и перины.
В конце концов Микаш затянул конец связующей с Мраком пуповины так, чтобы остальным не передавались его чувства. Лицо скрылось за маской. Микаша прекратили донимать расспросами, шушукаться за спиной, сомневаться в решениях. Толку от их возни, если его воля многократно превосходила их вместе взятую?
Иногда Микаш слышал Лайсве словно наяву, видел в толпе точёную фигуру, светлое, одухотворённое лицо, чувствовал запах. Перед глазами вставали воспоминания о бедной и полной лишений, но всё же гораздо более счастливой жизни. Они манили зыбким миражом. Микаш не вёлся на него, но всё же в редкие моменты отдыха и одиночества растворялся в мучительно сладком прошлом.
Хлопнула дверь.
— Достаточно! Оставь нас, — приказал Микаш парикмахеру, не оборачиваясь.
Тот подправил выбившиеся из пучка на затылке пряди и выскочил вон, будто за ним демоны гнались. Ещё и тумбу чуть не сшиб. Судя по звону в коридоре, обо что-то всё-таки споткнулся. Боги! С кем работать приходится…
— Я хотел поговорить, — подал голос Трюдо, бывший предводитель Лучезарных, а ныне помощник Архимагистра. — Можно?
— Ты уже говоришь, — пожал плечами Микаш.
— Поисковый отряд обнаружил мальчишку, отмеченного руной «тёрн», в Лапии. Дата и место рождения совпадают с тем, что вы указали. Дар необычайно сильный, истинный, хотя родители к Сумеречникам отношения не имеют.
— Что ж… — Микаш задумался. — Доставьте на Авалор, там я его посмотрю. Если он тот самый, отправим его на обучение в Констани, если нет, то тоже отправим на обучение в Констани. Сильных мыслечтецов сейчас в обрез.
— Он слишком мал и может не выдержать столь долгого путешествия. Даже Сумеречники забирали детей от матерей только на восьмой год, — возразил Трюдо, встав перед ним и заглянув в лицо. — Не лучше ли вам приехать к нему самому?
— Велика честь. Если мальчик — тот, кого мы ищем, то ничегошеньки с ним не станется. Такую заразу убить очень трудно. А если не он, значит, не стоит тратить время на разъезды. Меня и так оторвали от переговоров с авалорским королём Лесли I из-за этого нелепого бунта, который вам не удалось подавить собственными силами.
— А вы пришли и разметали повстанцев одним движением пальца, прямо великий Утренний всадник.
Микаш сложил руки на груди и улыбнулся. Давненько его не отчитывали таким тоном.
— О том, что вы сотворили в Заречье, на каждом углу шепчутся. Неужели чтобы спалить мосты к своему прошлому, нужно было поджигать всю степь? Я понимаю, что дух возмездия алчет справедливости, но нельзя же так упиваться ненавистью и местью. Люди не потерпят подобной жестокости, особенно сейчас, когда Война за веру уже закончилась и орден Сумеречников пал.
— Позволь разъяснить, раз ты не понимаешь. Без народной поддержки бунт в Заречье не продлился бы так долго. Простые люди помогали бывшим Сумеречникам, несмотря на то что вы были с ними предельно мягкими и выполняли свои обязательства, уменьшив налоги и защищая от бесчинств. Они не поняли по-хорошему, посчитали нас слабаками. А слабаков здесь сжирают с потрохами. Бунтовщики тоже оказались слабы, что неудивительно, учитывая, что ими руководил необученный недоносок с весьма посредственным даром. Я даже в поход не хотел его брать, настолько он был жалок. Но я — сильнее, мой маршал научил меня всегда доводить начатое до конца. После огненной кары люди поймут, что с нами шутки плохи. Ненавидеть будут не нас, а безумных бунтовщиков, которые навлекли на их землю беду.
— Вы жаждете отомстить всему роду Комри, но до сих пор зовёте Утреннего всадника своим маршалом? — Трюдо нахмурил брови, услышав из всей тирады всего одну фразу. — Вы же даже не позволили авалорскому королю похоронить его прах!
Микаш воздел глаза к потолку. Кажется, Трюдо решил во что бы то ни стало довести его до бешенства. Проверяет, насколько стабилен осколок Мрака внутри Микаша? Не доверяет?
— С другой стороны, если вам не нравятся мои решения, сместите меня и отпустите во Мрак, — Архимагистр вынул из-за пояса тонкий серебряный стилет и протянул его Трюдо рукоятью вперёд.
Помощник одарил его усталым взглядом:
— Не дождётесь! Я только хотел напомнить о нашей задаче. Мы воплотились здесь, чтобы установить владычество Мрака и возвести Тень на Небесный престол. А не для того, чтобы вы использовали свою власть для личной мести. Но если вам так уж хочется, то ещё раз настоятельно предлагаю обратить свой взор на Компанию «Норн» в Норикии. Недобитые Сумеречники оттого и бунтуют, что надеются на помощь товарищей с запада. Разведка докладывает, что норикийцы готовятся к войне. И этот их мальчик-мессия…
— Это не Безликий, как бы ни желал этого Жерард. Нет в нём силы, как не было ни в его отце, ни в деде, — оборвал помощника Микаш. Уж сколько раз повторял, а не слышали его, как бараны тупые и упрямые. — Я видел его лицо под маской. Оно впечаталось в мою память настолько, что, закрывая глаза, я вижу каждую его черту. Я узнаю его при встрече, как узнаю возродившегося Тень.
— А как же ваша жена? Разве вы не хотите вернуть её тело? Разве это не кощунство, что норикийцы выставляют его у себя в парадных покоях, как трофей?
Ну, точно! Нарочно гнев вызывает. Понадобилось несколько глубоких вдохов, чтобы отрешиться и вернуть разуму ледяную ясность.
Это был единственный промах Микаша. Сразу после перерождения и гибели Лайсве ему было слишком больно находиться рядом с её мёртвым телом. Нестерпимо хотелось взглянуть в лицо Гэвину до того, как его казнят на костре. Но Микаш не смог.
Лорд Комри преспокойно отправился в посмертие, оставив после себя лишь пепел. Юный король Авалора, ещё один воспитанник Гэвина, требовал, угрожал, умолял отдать ему прах для достойного погребения, но Микаш оставался непреклонен.
Нужно признать, что он по-детски не желал отпускать своего маршала. Странное чувство — любишь до беспамятства и ненавидишь до кровавой ярости одновременно. Лорд Комри был богом, который вздымал Микаша к небесам на незримых крыльях и демоном, который опрокинул его на самое дно.
Микаш лелеял месть, составляя всё новые и новые каверзные планы, интриговал и изводил юного, недостаточно упрочившего власть Лесли. Без сомнения, именно король укрывал семью своего обожаемого регента — всё того же проклятого лорда Комри.
А потом пришла весть, что норикийцы выкрали тело Лайсве. Его доставили в штаб Компании «Норн» в Дюарле. После того как сквозь неё прошёл и осколок Мрака, и силы Безликого, тлен на неё уже не действовал. Лайсве осталась такой же свежей и прекрасной, как в день своей гибели. Казалось, она просто уснула.
Посему главнокомандующий Компании, Жерард Пареда, который столько мучил Лайсве при жизни, не успокоился и после её смерти. Демонов книжник использовал её для поднятия боевого духа.
«Пророчицы-Норны поистине осенены богами! Только благодаря силе оракула Компания спаслась, когда остальные попытки Сумеречников сопротивляться захлебнулись в крови, как и Зареченское восстание».
В Дюарле возвели помпезный мавзолей, где выставили тело Лайсве для поклонения. Лазутчики докладывали, что туда выстраивались огромные очереди из паломников. Они все, море самых разных людей, прикладывались к её ладоням. От одной мысли об этом Микаша передёргивало.
Но не бывает худа без добра. Когда эмоции остыли, Микаш увидел себя со стороны. Он ведь так же возвёл в душе мавзолей для своего маршала, снова и снова совершал паломничество к его праху и едва ли не прикладывался губами к урне, в которой тот хранился. Микаш держал её на тумбе у кровати, и даже в поездках с ней не расставался. Ведь люди Лесли не раз пытались похитить прах.
Как же это всё-таки глупо и мелочно. Нужно научиться отпускать. Мёртвое — мёртвым.
В тот вечер Микаш забрался на самый высокий холм в окрестностях Ловонида и высыпал прах из урны. Западный ветер едва не сбил Микаша с ног резким порывом — так ему не терпелось вернуть себе своего обожаемого потомка.
— Радуйся, пока можешь. Сегодня ты победил. Но когда придёт пора, пощады не жди! Ты ответишь и за гибель Лайсве, и за то, что сотворил со мной!
Ветер завыл в ответ, и слышалось в этом вое ликование, словно Безликий говорил: «Я и сам жду-не дождусь этого славного часа!»
Урну Микаш наполнил пеплом с жертвенника и всё так же держал возле кровати, чтобы не вызывать подозрений.
Лесли отказывался выдавать семью Комри, дразня хищника, как юркая газель. Когда-нибудь он доиграется… Когда-нибудь, когда Микаш будет знать, что Вечерний всадник уже здесь, и мучения короля доставят ему столько же боли, сколько он доставил Микашу.
— В своё время мы обязательно предадим тело моей жены очистительному пламени, — заверил помощника Архимагистр. — А пока вы сами дали клятву, что не тронете бежавших с Авалора Сумеречников. Её точно нарушать не стоит, иначе мы пошатнём и без того болтающееся на грани мироздание.
— Если говорить о равновесии, то стоит напомнить, что единоверческие проповедники не слишком довольны нами и нашими методами.
— Так надавите на Убийцу Фальке и этого толстобрюхого Главу жрецов, чтобы их приструнили. Неужели всем нужно заниматься мне самому?
— Они-то приструнят. Но боюсь, не перестанут лезть в наши дела. Нужно перенести главную резиденцию подальше от Констани. Ловонид лучше всего подходит для этого, раз уж вы так заняты при авалорском королевском дворе.
— Цитадель Безликого? Никогда! — криво усмехнулся Микаш. — Это временно, пока не разыщу семейство лорда Комри. Уж их-то вы клятву пощадить не давали по своему безрассудству и глупости?
Трюдо хмуро качнул головой. Микаш кивнул.
— А после нам там делать будет нечего. Эскендерия расположена гораздо удобнее. Недаром Сумеречники отправляли походы по Мунгарду именно оттуда.
— Город не наш. Пускай даже защитников там почти не осталось, но пробиться сквозь неприступные стены будет тяжело.
— Когда это Предвестники Мрака сдавались перед трудностями? Нет, блистательный оплот Сумеречников должен пасть, и тогда их дух будет окончательно сломлен. Останется лишь жалкая горстка беженцев в Норикии. Мы покорим Эскендерию с помощью нового изобретения книжников — жидкого огня, секрет которого нам удалось выкрасть из Поднебесной. Его я и опробовал в Заречье. И работает он не хуже, чем сильнейший огнежар. Все мосты к моему прошлому сожжены окончательно и бесповоротно. Пришла пора великих завоеваний. К пришествию Тени весь Мунгард будет наш. А когда король Лесли расколется, и Вечерний всадник попадёт к нам в руки, ничто уже не отвратит Час возрождения.
— Хорошо, только как вы заставите Вечернего всадника отдать жизнь добровольно?
— Поверь, мой друг, я сделаю его существование настолько непереносимым, что он приползёт ко мне на коленях и станет умолять совершить правосудие, не будь я дух возмездия.
— Раз вы так уверены в своих силах, — пожал плечами Трюдо.
Настолько нагло и прямолинейно Предвестники никогда себя не вели, поэтому и завоевания их продвигались медленными темпами. До перерождения Микаша, естественно.
— Последнее донесение, если позволите, — продолжил помощник. — Магистр Кербатов докладывает, что зреет ещё один заговор, на этот раз здесь, в Стольном, при дворе. Судя по слухам, в этом замешан капитан дворцовой стражи Оленин. Он происходит откуда-то с востока, из-за Рифейских гор. Обладает большим влиянием в своих кругах. Говорят, он связан с Сумеречниками, даже утверждают, что видели у него амулет Кишно, скрывающий ауры. Проверить бы, только жаль, что все архивы ордена сгорели при взятии Стольного.
— Мой шурин тут знатных дел натворил. Тогда ведь целый квартал сгорел — только отстроили, — Микаш хищно улыбнулся.
Брат-близнец Лайсве, Вейас, поджёг штаб, когда Предвестники Мрака взяли Стольный и пришли за ним, чтобы обратить. Но обратить не смогли, он погиб так же, как сестра. Предвестники считали, что в их крови содержалось ядовитое для Мрака вещество, но Микаш знал правду. Оба близнеца Веломри погибли по воле Безликого.
— Да, учитывая, что мы хотели взять город без лишнего шума. Но вернёмся к делам сегодняшним. Говорят, Оленин тайно переправляет бунтовщиков на восток в мятежный Хитеж.
— Вышлите туда разведывательный отряд, только тихо. Заодно установите связь с Поднебесной. Пришла пора расширить сферу нашего влияния на восток, тем более страна ослабла из-за династических распрей. А там уже и до островов Алого восхода недалеко. Разрешаю использовать последний осколок Мрака на ком-нибудь из влиятельных местных жителей.
— Но как же мальчик из Лапии? — нахмурился Трюдо.
— Ему нужна память, осколок у него есть от рождения, гораздо мощнее наших. Если это действительно он.
Раздался стук, дверь приоткрылась на узкую щель. Внутрь заглянул слуга:
— Не извольте гневаться, но все уже собрались на суд, ждут только вас.
Микаш велел Трюдо:
— Ступай, я за тобой. Одну минуту.
Когда за ним затворилась дверь, Микаш подошёл к зеркалу, где как и прежде отражался лишь демон возмездия, чья сущность сквозила в разноцветных глазах. Один — голубой, другой — зелёный. Настоящий Микаш погиб вместе с женой в Будескайске шесть лет назад.
Лишь капля осталась где-то глубоко внутри, измученная и отравленная, всё ещё скорбящая по бесчисленным потерям. О ней не стоило знать никому. Именно для этого Микаш отыграл перед зеркалом все обуревавшие его эмоции. Гэвин и вправду хорошо его обучил.
Микаш накинул капюшон белого плаща, расшитого серебряными сойками. Его командирский знак маршал Комри передал одержимым, когда обменивал его душу на жизни Сумеречников. Микаш сделал из серебряной сойки подвеску и носил на шее, как родовой знак. От своей высокородной супруги Микаш сохранил только родовое имя. Носить её знак — белую горлицу — было кощунством, ведь она так сильно ненавидела Предвестников.
Расправив плечи, Микаш устремился в судебный зал. Первыми разбирали дела зачинщиков, они были публичными, чтобы народ убедился в справедливости решений. Правда, соколёнок сквернословил настолько непристойно, что пришлось заткнуть его рот кляпом.
Микаш не отдавал приказов, а лишь наблюдал, как всё делают другие. Он вёл допросы и выносил приговор. Кыма вместе с ближайшими его соратниками решено было сжечь на главной площади, как опасных колдунов и предателей, в назидание остальным. Более мелких и мелочных людишек, что наживались на беспорядках, приговаривали к менее помпезным казням. Очистительное пламя — слишком большая честь.
К последним дням остались совсем жалкие сошки да те, кто согласились «сотрудничать».
Отворились двустворчатые двери из белого мрамора. Их украшал вьющийся орнамент. Каблуки сапог цокали по сверкающему полу. Собравшиеся заняли места на трибунах у стен. Микаш замер посередине и кивнул стражникам, чтобы те привели первого осуждённого.
Он вошёл через неприметную боковую дверь. Ветхий призрак прошлого. Он обрюзг и облысел, совсем как его отец. Раньше, видно, был полным, но сильно похудел в казематах, посему выглядел одутловатым, похожим на собаку с обвислыми щеками и меленькими заплывшими глазами.
— Милосердия! Я узрел Истину! — возопил он гнусавым голосом, когда его ещё даже не представили.
Поразило странное ощущение, что Микаш уже видел это в забытом сне. Только тогда рядом с ним была Лайсве.
Он вскинул руку, чтобы подсудимый замолчал, и повернулся к секретарю.
— Йорден Тедеску, из высокородных. Оборотень с тотемом шакала. Бывший Сумеречник, присоединился к бунтовщикам одним из последних. Убивал, как и все. Лил со стен Каменца горящую смолу на наших воинов. При взятии крепости сдался одним из первых. Молил пощадить, говорил, что осознал свои ошибки и готов принять веру в Единого.
— Я отрекаюсь от лживой и косной веры в Повелителей стихий! Я признаю Единого единственным богом и готов следовать его стезёй в Благостный край!
Дрожащей рукой Йорден изобразил символ веры и заискивающе улыбнулся. Что за жалкое создание?
— Я готов прощать и помогать всем слабым! Я готов…
— Ты меня не узнаёшь? — Микаш посмотрел на него в упор.
— Нет, прошу покорнейше простить. Я никогда не бывал в Эскендерии и не пересекался с армией лорда Комри, — Йорден сглотнул и подобострастно потупился.
Микаш дёрнул уголком рта. Какая же короткая у шакалов память на лица.
— Скажи, а где сейчас твой отец? — снова спросил он.
Йорден испуганно поднял глаза, на виске вздулась жилка.
— Он погиб при взятии нашего родового замка. Но никакого зла на вас я не держу. Это же война!
— Нет, он умер от старости в соседнем городишке Жимтополе в доме своего верного слуги.
Йорден уставился на Микаша во все глаза, силясь понять, что ему это сулит, а вовсе не вспоминая заботливого родителя.
— Я не с ним, нет, я отрекаюсь… — забормотал он.
Микаш бегло просмотрел записи о его службе в ордене Сумеречников. Йорден состоял на невысокой должности при штабе, рвения не проявлял и ничем не отличился, кроме поборов селян. Во время Войны за веру отсиделся южнее линии фронта и выполз, когда бунтовщики вербовали людей. Он подрядился выбивать из селян провизию и прочие необходимые вещи. Мол, большой опыт в грабежах и запугивании.
Микаш изучал дела раньше, сейчас просто освежил в памяти.
— Преступления твои тяжкие, заслуг — никаких. А отречение от собственного отца не тянет на благое деяние во имя Единого. Да и не слышу я в твоём покаянии искренности.
— Но я могу! Могу искренне! Сделаю все, что скажете, я…
Микаш оборвал его патетичный лепет взмахом руки.
— Мой приговор — повешение!
— Не-е-ет! — Йорден вцепился в ноги Микаша и заискивающе заглянул в глаза. — Это же казнь для простолюдинов!
— Так ты же отрёкся от Сумеречников. Да и по чести никогда им не был.
— Но я прошёл испытание в Доломитовых горах! Убил сотню демонов!
— И всю эту ораву ты встретил по пути в Доломитовые горы? — Микаш не выдержал и расхохотался.
Йорден выпучил глаза и шумно выдохнул. Стражники потянули его за плечи к выходу. Йорден рванулся к Микашу и выкрикнул:
— О, мои боги! Это же ты! Проклятый безродный дворняга! Дворняга!
Губы растянулись в широкую улыбку. Микаш облизнулся:
— Вспомнил-таки, шакалёнок!
Йорден кричал ещё что-то, но стражники уже запихнули кляп ему в рот и затолкали в боковую дверь.
— Следующий! — развеселившись, позвал Микаш.
Это заседание вышло необычайно длинным. Микаш жаждал непременно покончить со всеми делами в этот день. А на следующий — главарей казнят на главной площади, и можно будет вернуться на Авалор, где ждали действительно важные занятия.
Вершить суд пришлось до позднего вечера. За окнами уже стемнело, на улице зажгли фонари, а в зале суда — свечи в серебряных канделябрах.
Напоследок Микаш оставил сослуживца. Встречать старых знакомых было тягостно. Слишком уж они напоминали о прошлой светлой жизни, пускай даже в ней Микаш был мягкотелым неудачником. А этот тип к тому же… Что ж, раз уж взялся сжигать мосты, то надо довести дело до конца. Так заповедовал Гэвин.
Стражники привели его. Подсудимый за чужими спинами не отсиживался, даже в битвах с демонами, когда служил вместе с Микашем у лорда Комри, правда, ни удачей, ни мастерством похвастать не мог. Его истинный талант раскрылся, только когда он стал воевать с единоверцами.
Высокородный, богатый норикиец мог бы отсидеться в убежище компании Норн в безопасности, но не захотел. Он маялся на мирной земле, словно пристрастился к крови, как ясновидцы к кампале или книжники к опию. Услышав о готовящемся в Заречье бунте, сослуживец рванул туда. Он резал всех без разбора, как поражённый бешенством волк. Даже бунтовщики с ним не справлялись, когда он без повода набрасывался на селян, мародёрствовал и насильничал. Пожалуй, преступления его были самыми тяжкими, даже для проклятых колдунов. На допросах он вёл себя нагло и хохотал, как сумасшедший, во время пыток.
Вот и сейчас сослуживец шёл с гордо поднятой головой, осматривая всех с презрением. Месяцы неволи и пыток не стёрли его внешний лоск, наоборот, синяки, ссадины и хромота создали вокруг него образ мученика. Нужно ли будет затыкать ему рот, как Кыму, если дело зайдёт слишком далеко?
— Вильгельм Холлес, истинный морочь, один из капитанов маршала Пясты. В народе подсудимого прозвали кровавым за лютую жестокость, — объявил секретарь и зачитал обвинения.
Очень-очень длинный список убийств, грабежей и изуверств. Как он всё успевал?
— Вина твоя тяжкая. Хочешь что-нибудь сказать в своё оправдание? — спросил Микаш, как того требовал суд.
— Естественно, ублюдочный ты сукин сын, — наглец сплюнул кровь с разбитых губ. — Радуешься теперь? Вымещаешь на нас злобу за то, что так долго приходилось пресмыкаться перед нами, более сильными и благородными? Хорошо тебя проклятый лорд Комри научил предавать и убивать собратьев. Раньше мы думали, зачем это он с тобой возится, сопли утирает, а теперь правда вышла наружу. Ты и он — одного поля ягоды, демоны в человечьих обличьях. Из-за вас пал наш славный орден. Вас все проклинают. Вам отомстят, если не вам, то вашим выродкам! Его малахольному надорвавшемуся на пустом месте сыночку, чью жизнь он купил ценой нашего ордена! Отыщем его, где бы он ни прятался со своим змеиным выводком!
Вот же скоты! Гэвин спас их ценой своей чести, души Микаша и жизни Лайсве, а они его проклинают и ненавидят. А славят кого? Фанатичного изувера-книжника Жерарда! Свои и чужие хором: проклятое Небесное племя! Как иронично выглядит, когда замшелые легенды обретают плоть в таком чудовищном виде. Но нет, Микаш опередит негодяев из Компании, найдёт семью лорда Комри раньше. Король Лесли — хранитель тайны священного рода — у него в руках. Да и Жерард вряд ли позволит, чтобы единственный шанс вернуть Безликому память пропал из-за глупости выживших Сумеречников.
— И с твоим выродком тоже разберёмся, где бы ты его ни прятал! — плескал ядом Вильгельм.
Сейчас всё Белоземье прочёсывали вдоль и поперёк в поисках его сына Геда. И бывшие Сумеречники из Компании, и Предвестники-ренегаты. Думали задобрить Микаша и купить себе прощение. Только мальчишка был бесполезен. Микаш обещал жене не вмешивать его в эту подлую и грязную борьбу. Гед проживёт тихую и спокойную жизнь у себя на родине. Эту единственную клятву Микаш не желал нарушать, даже если бы это что-то ему сулило.
Да и Безликий со своими божественными родственничками скрыл Геда так, что отыскать его теперь смог бы лишь тот «кому он нужнее всего». Ещё одно лживое пророчество. Скорее уж, тот, кто связан с Безликим узами крови, проклятый Вечерний всадник.
Интересно было бы узнать, что он будет делать с Гедом. Использует, как использовал Лайсве в борьбе с братом-Тенью? Но Микаш не позволит, на этот раз точно. Безликий заплатит за всё сполна.
— Пропущенный, а? Испорченный! Позор рода! — сквернословил Вильгельм. — Ни на что лучшее ты со своей потаскушкой оказался неспособен. Она рассказывала тебе, как мы с ней позабавились?
Микаш напрягся. Всё-таки подлец выбил его из колеи. К своему стыду, Микаш всегда проверял, не была ли Лайсве с другим мужчиной, особенно в моменты, когда от ревности становилось трудно дышать. Страшно было обидеть Лайсве или напугать расспросами и подозрениями. Но сомнения мучили непереносимо. Простенькая техника, правда, из запрещённых, доступная даже Сумеречникам со слабым даром. Чужой запах, следы эмоций, ощущения прикосновений в интимных местах — в древних трактатах говорилось, что отражение овладевшего женщиной мужчины оставалось в ней навсегда.
От чужих женщин отражение исходило едва-едва, а от своей в моменты близости должно было чувствоваться намного острее, будто ты вступаешь с ним противостояние за право обладания ею. Но Микаш не ощущал этого даже в первый раз после того, как она была с Безликим.
Возможно, это происходило оттого, что мерзкий божок использовал его тело. Возможно, поэтому Микаш столько времени игнорировал его существование, и правда ударила очень больно. Но Вильгельм — не Безликий. Микаш бы его почувствовал. Да и Лайсве не скрывала своего презрения к этому высокородному.
— Она так сладострастно стонала. Говорила, что ты никогда не доставлял ей такого наслаждения. Справлял нужду и сразу заваливался храпеть, как боров. Не знал? — улыбка Вильгельма становилось шире и гаже.
Микаш не выдержал и приложил ладонь ко лбу высокородного. Вильгельм хищно облизнулся и ошалело крутанул глазами. Пришлось пробиваться сквозь поток извращённых фантазий и скотских домыслов к тому, что случилось когда-то давно в Эскендерии. Тогда Микаш был беззаботен и счастлив. Слой за слоем снимая шелуху, он всё больше погружался в безумие, что казалось даже мерзей и болезненней, чем его собственное.
Видение полыхнуло яростным огнём. Микаш непроизвольно отшатнулся. Чистое личико Лайсве посреди всей этой грязи. Ещё одна маленькая, но тем не менее гнусная тайна, как Микаш очень надеялся, последняя в бесконечной череде лжи и заговоров.
— Ты пытался изнасиловать мою жену?! Ну, ты и урод! Я помню тот день. Она вернулась вся в синяках, заплаканная и перепуганная. Я никак не мог добиться от неё, что стряслось, и подумал, что она совершила что-то постыдное. Но я закрыл на это глаза, как закрывал всегда, потому что потерять её было для меня непереносимо. А на самом деле… На самом деле она защищала меня, боялась, что если я подерусь с тобой, то потеряю место в этом демоновом ордене!
Микаш закрыл лицо ланью в досаде. Заскрежетали зубы. Ненавижу-ненавижу-ненавижу! Ненавижу это, и себя, увязнувшего в этом, неспособного даже защитить единственного дорогого человека — больше всего!
Микаш отвернулся, дыша глубоко, чтобы восстановить бесстрастность. Пары мгновений — достаточно. Гэвин хорошо его обучил. Побеждай всегда, даже когда проигрываешь по всем фронтам.
Собравшиеся в зале Лучезарные наблюдали за ним с плохо скрываемой тревогой. Ждали, когда сорвётся. Микаш ровным голосом объявил:
— Вильгельм Холлес, за многочисленные преступления против женщин, которые порицает и Кодекс Сумеречников, и Кодекс Лучезарных, я приговариваю тебя к публичной кастрации.
Высокородный дёрнулся и застучал зубами, вращая глазами всё неистовей.
— Думаешь, ты лучше меня? Не надейся, дворняга! Как был ничтожеством, так и останешься навсегда! Меня! Меня запомнят, как народного героя и борца за справедливость!
— Раз такова твоя воля, — Микаш пожал плечами. — После кастрации за многочисленные убийства и прочие изуверства раздеть догола, посадить на кол, на грудь повесить табличку: «Вильгельм Холлес. Убийца и насильник». На кол установить вертикальную перекладину, чтобы он наверняка не достал до сердца. Умирать ты будешь в муках несколько дней, и каждый, кто пожелает, сможет плюнуть либо кинуть в тебя мусором.
Вильгельм скалился по-сумасшедшему.
— Ты прав, помнить тебя будут долго! — подмигнул ему Микаш и хлопнул в ладоши. — На этом закончим. Все свободны до завтрашней казни.
Чеканной походкой Микаш направился к парадным дверям.
— Тварь, ты будешь мучиться не меньше нас! Вот увидишь! — кричал ему в спину Вильгельм.
— Уже мучаюсь, — бросил через плечо Микаш, улыбаясь.
«Ибо таков мой приговор себе и всему этому насквозь прогнившему миру».
Казнь назначили на рассвете. Как и на суд, Микашу предстояло прийти последним. Все должны были немного потомиться в ожидании.
На главной площади собралось целое полчище, почти как в Эскендерии. Люди со страхом расступались перед Архимагистром. Ему приписывали чуть ли не поедание младенцев живьём. Нет, младенцев Лучезарные никогда не забирали, даже проклятому ребёнку из Лапии было уже около двух лет. А так не трогали детей младше восьми лет, просто ставили одарённых на заметку. Нужно же пополнять свои ряды, учитывая, сколько Лучезарных погибло во время бунта. Сорнякам позволять прорастать тоже не стоило, иначе Сумеречный бурьян снова захватил бы всё поле.
Кострище сложили даже больше того, на котором казнили лорда Комри. Правда, вряд ли соколёнок наделает столько шума. В Ловониде Врата Червоточин распахнулись так, что от их сияния резало глаза, в ушах звенело, и вот-вот грозила пойти кровь. Даже звёзды показались днём, чтобы навсегда изменить свой ход. Столько чистой, нечеловеческой силы изливалось в алчущее небо, что казалось, от жара слезет кожа. Это чувствовали все до единого, не только одарённые. И Гэвин ещё будет утверждать, что он не потомок бога? Впрочем, ничего утверждать он уже не сможет. Потому и сбежал. Сбежал к своему ненавистному покровителю.
Отношения Гэвина с Безликим казались кривым отражением отношений Микаша с Гэвином. Как иронично поворачивается жизнь.
Показалась шеренга осуждённых, грязных и потрёпанных. Приближённые, его жена — самые преданные люди, романтические идеалисты, уверовавшие, что действуют во благо Мунгарда. Жаль, они так и не поняли, что Сумеречники давно перестали быть благом, а уж Компания Жерарда им и вовсе никогда не являлась.
Головы бунтовщики держали высоко, спины — ровно, смотрели гордо и ни один не просил пощады, не падал на колени и не требовал милосердия. Голубые Капюшоны, с зажжёнными факелами, держали осуждённых в плотном кольце.
— По нашему Кодексу и по Кодексу Сумеречников, за доблесть и честь тебе положено последнее слово, — объявил Микаш и подошёл к предводителю.
Кым сильно возмужал. Чувствовалась в нём сила и благородство, которых не осталось в осуждённых высокородных ни капли. Истинный Сумеречник, только к его беде, их эпоха канула в забвение. Как опавшая по осени, отжившая своё листва, они сгорят и развеются по ветру, уступив место чему-то новому, пока неизвестному. Если он уже появился на свет, лицезреть его довелось лишь нескольким счастливчикам. Вряд ли у них хватило ума понять, кто это и что сулит в будущем.
Микаш вынул кляп изо рта Кыма. Жёлтые птичьи глаза полыхали яростью, ненавистью даже. Истратит ли соколёнок последний шанс на оскорбления? Жаль, конечно, что ума с возрастом не прибавилось, впрочем, мальчишки взрослеют ещё позже, чем вырастают.
— Ты убьёшь нас сегодня, но знай, Вечерний всадник уже здесь. Совсем скоро он явится к тебе, и ты заплатишь за свои злодеяния сполна! — выкрикнул Кым на пике лёгких.
Микаш лишь усмехнулся:
— Поверь, никто не жаждет этого больше меня. За смерть моей жены он заплатит сполна.
Кым рассмеялся гортанно:
— Так это ты её убил. Ты и никто другой, как бы тебе ни хотелось переложить вину на чужие плечи.
Микаш плохо понимал, что происходит. Что-то взорвалось внутри него, захлестнуло волной человечьего, словно запертый в клетке из рёбер прежний хозяин тела очнулся от сонливой апатии и отчаянно проламывал себе путь через собственные кости. Зачем?
Ладонь сжалась. А вот за этим!
Кулак ударил в левую щеку Кыма. Тот пошатнулся, но снова выкрикнул:
— Ты — её убийца, ты — Палач!
Кулак ударил в другую щёку, колено врезалось в солнечное сплетение. Мальчишка согнулся пополам и харкнул кровью.
— Скажи ещё раз!
— Убийца! Убийца! — разнёсся над площадью яростный соколиный клич.
Микаш молотил Кыма руками и ногами, не глядя куда. Сапоги рвали ветхую одежду на лоскуты, кованные носы раздирали плоть. Печатка на руке разбивала лицо. Хрустели переламываемые кости, в крови измазался белый плащ Архимагистра.
Сокол уже не кричал — хрипел натужно. Даже жёлтые глаза не были видны на заплывшем синяками, изуродованном лице. Микаш всё бил и бил, не ощущая даже, как ужасались вокруг люди, как оттягивали его за плечи Лучезарные, как шептал Трюдо:
— Остановись! Остановись! Он и так умрёт!
В ушах стучало набатом: «Убийца! Убийца!»
Комментарии к книге «Соколиный клич», Светлана Гольшанская
Всего 0 комментариев