«Наследие джиннов»

Наследие джиннов (fb2) - Наследие джиннов (пер. Алексей Николаевич Круглов) 1064K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Элвин Гамильтон

Элвин Гамильтон Наследие джиннов Книга первая

Глава 1

Говорят, после заката в Шалмане добрым людям не место. Меня особо злой не назовёшь, но и в добропорядочные тоже, пожалуй, не запишешь.

Я соскочила с седла возле питейного дома с вывеской: «Пересохшая глотка» и оставила Синьку у коновязи. В чёрных глазах парнишки, сидевшего спиной к изгороди, почудилось подозрение. Может, и впрямь почудилось. Надвинув на лицо широкополую шляпу, я выскользнула со двора. Шляпа была украдена у дядюшки, так же как и кобыла. Точнее, позаимствована. На самом деле по закону ему принадлежало всё, включая мою одежду.

Двери пивной распахнулись, выпуская вместе со светом и гомоном хмельного толстяка в обнимку с женщиной. Моя рука невольно дёрнулась, чтобы поправить платок-куфию, скрывающий нижнюю часть лица. Я намотала на себя столько тряпок, что по спине катился пот, как у грешника на молитве. Не стрелок, а какой-то заблудившийся в городе кочевник. Ничего, главное, чтобы приняли за мужчину. Отсюда надо выбраться живой, желательно ещё и со звонкой монетой в кармане.

Стрельбище на другом конце Шалмана трудно было не найти — такой оттуда доносился шум. Огромный заброшенный сарай по соседству с заколоченной молельней в конце пыльной улицы кишел людьми и сверкал огнями. Прежде он, возможно, служил конюшней какому-нибудь честному торговцу, однако, судя по виду, с тех пор прошло немало лет.

Чем ближе я подходила, тем гуще становилась толпа. Будто стервятники над трупом у обочины. Какого-то бедолагу с расквашенным носом прижали к стене двое, а третий методично обрабатывал ему лицо кулаками. Женщина выкрикивала из окна такое, что покраснел бы даже жестянщик. Мастеровые в засаленных робах сгрудились вокруг кочевника, который расхваливал с ветхой повозки свой товар — кровь джинна, исполняющую желания добрых людей. В свете масляных ламп широкая улыбка продавца казалась не слишком уверенной, что и понятно: уже долгие годы в наших местах вообще не попадалось древних, не говоря уже о джиннах. Опять же, насчёт добрых людей в Шалмане кочевник погорячился. Да и кто из обитателей песков поверит, что у джинна течёт в жилах что-нибудь, кроме жидкого огня. В Захолустье ходили к молитве достаточно часто, чтобы разбираться и в том и в другом.

Я старалась не глазеть по сторонам, как будто не в первый раз здесь. Далеко впереди, за домами, дорога вилась через пустыню к моей родной Пыль-Тропе, где на улицах сейчас пусто, а в окнах темно. Там встают и ложатся вместе с солнцем: благонамеренность не слишком дружит с ночной тьмой. Если бы от скуки умирали, в нашем посёлке живых не осталось бы. Народ, однако, пребывал в добром здравии.

Когда я проскользнула в сарай, никто из толпы, собравшейся у стрельбища, даже не обернулся. Ряд больших масляных светильников под крышей отбрасывал жирные блики на лица зевак. Тощие юнцы торопливо устанавливали мишени, увёртываясь от тумаков здоровенного мужчины, который их подгонял. Скорее всего, это были сироты, чьи отцы гнули спину в оружейных мастерских на окраине Пыль-Тропы, пока их не разорвало на части или не сожгло живьём — как правило, по пьяни. Порох шуток не любит.

Озираясь по сторонам, я едва не наткнулась на верзилу, дежурившего у двери.

— Вперёд или назад? — рыкнул он, придерживая рукоятку кривой сабли на поясе. С другой стороны висел револьвер.

— Что? — растерялась я, едва не забыв изменить голос. Целую неделю тренировалась говорить, как мой приятель Тамид, но получалось всё равно не по-взрослому — такой мальчишеский тенорок. Однако дверному стражу было всё равно.

— Три фауза за место в задних рядах, пять — впереди, — пояснил он. — Ставки — от десяти фауза.

— А в средних почём? — невольно вырвалось у меня.

Вот кто за язык тянул? Тётушка Фарра уже год не могла выбить из меня излишнюю разговорчивость, но этот громила справился бы куда лучше. К счастью, он лишь нахмурился, приняв, очевидно, шутку за тупость.

— Каких ещё средних? Либо впереди, либо сзади, парень.

— Я не смотреть, — поспешила заявить я, пока храбрость окончательно не улетучилась, — я стрелять.

— Тогда что ты мне мозги пудришь? Иди вон к Хасану. — Он подтолкнул меня к здоровяку с прилизанной чёрной бородкой и в алых шароварах, который барабанил пальцами по низкому столику с дребезжащей грудой монет.

Глубоко вдохнув через куфию, я постаралась успокоить сердце, готовое выскочить через горло.

— Сколько за участие?

Шрам на верхней губе Хасана искривился в ухмылке.

— Полсотни фауза.

Грабёж, да и только! Почти всё, что у меня есть. Целый год откладывала, чтобы сбежать в Изман, столицу Мираджа.

Несмотря на куфию, чернобородый уловил мои колебания, и взгляд его пренебрежительно скользнул мимо. Это и решило дело. Я высыпала на стол пригоршню лаузи и полушек, собранных по монетке с таким трудом. Как говорит тётушка Фарра, я способна на любую дурость, лишь бы доказать, что кто-то не прав. Собственно говоря, так оно и есть.

Хасан скривился на кучку мелочи, однако, с привычной ловкостью пересчитав деньги, неохотно кивнул. Прилив удовлетворения дал краткую передышку моим издёрганным нервам. Получив от чернобородого деревянную бирку на шнурке, где чёрной краской было выведено: 27, я повесила её на шею поверх ткани, которой перемотала грудь.

— Револьвер в руках держал, двадцать седьмой? — хмыкнул здоровяк.

— Приходилось.

У нас в Пыль-Тропе не хватало почти всего, как, впрочем, во всём Захолустье: воды, пищи, одежды, но только не оружия, ну и песка, само собой.

— Тогда что же руки трясутся? — недоверчиво ухмыльнулся он.

Прижав кулаки к бокам, чтобы успокоиться, я шагнула к очереди стрелков. Чернобородый прав: если револьвер дрожит в руке, то не имеет значения, что ты научилась целиться раньше, чем читать.

Передо мной стоял мужчина в замасленной фабричной робе, тощий — кожа да кости. Вскоре подошёл следующий — с номером двадцать восемь на шее — и встал за спиной.

Толпа зрителей всё прибывала, букмекеры уже принимали ставки. Не на меня, разумеется, — кто в здравом уме поставит на юнца, который постеснялся даже открыть лицо? Только какой-нибудь подвыпивший чудак мог бы посрамить здравомыслящих и заработать на мне целое состояние по здешним меркам.

— Добрый вечер, парни! — перекрыл гул толпы мощный голос чернобородого. Вдоль очереди забегали ребятишки, раздавая револьверы. Босоногая девчонка с косичками сунула мне мой. Ощущая приятную тяжесть, я взглянула в барабан — шесть патронов. — Все знают правила и, надеюсь, не забудут, не то — клянусь Всевышним! — своими руками размажу по стенке! — Зрители жизнерадостно загоготали, пуская по кругу выпивку и обсуждая нас, словно покупатели — лошадей в дядиной конюшне. — Первый этап: у каждого по шесть пуль на шесть пустых бутылок. Если хоть одна уцелеет, стрелок выбывает… Первая десятка — на линию!

Мы смотрели, как номера с первого по десятый выстраиваются вдоль черты, проведённой белилами прямо по земле. До бутылок-мишеней — шагов пять.

Ерунда, детская забава!

Тем не менее двое ухитрились промазать почти сразу, и в конце концов из десятки выбыла половина. Одним из победителей оказался настоящий гигант — чуть не вдвое крупнее других стрелков. Разводы жёлтой песчаной пыли на его замызганной армейской гимнастёрке сошли бы издалека за золотое шитьё, а на деревянной бирке гордо красовалась косая единица. Толпа разразилась жизнерадостными воплями:

— Дахмад! Дахмад чемпион!

Повернувшись, стрелок поймал за шиворот одного из ребятишек, подметавших осколки стекла, и властно шепнул тому что-то на ухо. Мальчик тут же метнулся и притащил бутылку бурого пойла. Прислонившись к барьеру, отделявшему зрителей от стрелков, великан жадно приложился к горлышку. «Недолго ему чемпионить с такой привычкой!» — подумала я.

Следующая десятка выступила ещё хуже — лишь один из стрелков поразил все мишени. Когда неудачники поплелись прочь, я не без удивления разглядела лицо победителя. Чужак, никаких сомнений — это бросалось в глаза. Все остальные тут здешние. Кому в здравом уме придёт в голову переезжать из нормальных мест в пески Захолустья?

Молодой, на вид чуть старше меня, зелёная куфия небрежно повязана на шее, свободный халат скрывает широкоплечую фигуру. Волосы чёрные, кожа смуглая, как у любого мираджийца, и всё же не наш — непривычно острые черты лица, высокие скулы, квадратная челюсть и прямой разлёт бровей, а такой странной формы глаз я в жизни не видывала. При всём при том скорее хорош собой, чем нет.

Кое-кто из проигравших, уходя, плевал ему под ноги, но он лишь улыбался уголком рта, будто сдерживая смех. Затем, видимо ощутив мой взгляд, поднял глаза, и я поспешно отвернулась.

В последней партии стрелков нас осталось одиннадцать, так что пришлось потесниться, хоть я и занимала едва половину обычного места.

— Эй, двадцать седьмой, шевелись! — Чей-то локоть пихнул меня в бок.

Я резко обернулась, но язвительный ответ застыл на губах. Рядом стоял Фазим аль-Мотем. Мне захотелось выругаться. Кстати, ругаться он меня и научил — в шестилетнем возрасте, а самому тогда было восемь. Взрослые случайно услышали, мне набили рот песком, а этот предатель свалил всё на меня. Пыль-Тропа — посёлок крошечный. С Фазимом мы сталкивались постоянно, и я возненавидела его всей душой, едва начав что-то соображать. Он вечно ошивался у нас в доме, то и дело пытаясь залезть под юбку моей двоюродной сестре Шире, а то и мне самой, когда Шира отворачивалась.

Какого дьявола ему тут понадобилось? Ах да, конечно… Глупый вопрос. Вот ведь принесла нелёгкая! Одно дело, если во мне просто распознают девушку, и совсем другое, если узнает Фазим. Меня частенько наказывали и после того, как поймали на сквернословии, но до полусмерти избили только однажды, когда погибла мать. Тогда я впервые позаимствовала у дядюшки одну из лошадей, и нагнали меня уже далеко от Пыль-Тропы, у самой Арчи. Побывав на волосок от смерти после знакомства с плёткой тётушки Фарры, в седле я смогла ездить только через месяц. Если ей теперь донесут, что я играю в Шалмане на припрятанные деньги, тот волосок покажется целой милей.

Разумнее всего было бы потихоньку смыться, но это означало бы потерю полусотни фауза, а деньги найти труднее, чем умные советы.

Я вдруг поняла, что стою по-женски, и поспешила развернуть плечи, глядя на мишени. Новые бутылки уже были поставлены в ряд, а Фазим наставлял оружие: «Бах! Бах!» — и хохотал, когда ребятишки испуганно вздрагивали. Хоть бы его револьвер разорвало и стёрло эту поганую усмешку!

Наконец всё было готово, пол подметён, остались только мы, последние одиннадцать, и мишени перед нами. Слева и справа затрещали выстрелы. Я могла бы поразить все шесть целей с завязанными глазами, но спешить не стала. Прикинула расстояние, выровняла ствол, проверила прицел и только потом потянула спусковой крючок. Крайняя справа бутылка разлетелась вдребезги. Мои плечи немного расслабились. За первой быстро последовали ещё три бутылки.

Нажимая на спуск в пятый раз, я вдруг услышала крик — и в моё плечо кто-то врезался. Пуля ушла в сторону. Фазима кто-то сбил с ног, а он, падая, толкнул меня. Оба мужчины покатились по песку, тузя друг друга кулаками, а верзила охранник, подоспевший от двери, растаскивал их за вороты. Зрители недовольно топали и свистели.

Чернобородый Хасан проводил забияк скучающим взглядом.

— Итак, — возвестил он, перекрывая шум, — победителями первого этапа стали…

— Эй! — крикнула я. — Мне нужен ещё патрон!

В толпе раздались смешки, шею жгло от любопытных взглядов. Вот тебе и не привлекла внимания! Но тут уж ничего не поделаешь — либо качай права, либо уходи с позором.

От презрительной усмешки Хасана к горлу подкатил комок гнева пополам с унижением.

— У нас так не положено, двадцать седьмой, — сплюнул он. — Шесть пуль, шесть бутылок — и никаких вторых попыток.

— Но так нечестно: он толкнул меня! — Я кивнула на Фазима, который прислонился к стене, ощупывая пострадавшую челюсть.

— Здесь не школьный двор, сынок. Честность поищи в другом месте. Стреляй последний раз и вали, а лучше сразу сдавайся.

Все остальные в группе уже отстрелялись, и зрители недовольно гудели, требуя освободить место.

К щекам под куфией прихлынула кровь. Оставшись на линии одна, я повернулась к бутылкам и подняла револьвер, ощущая вес единственного патрона. Тяжело перевела дух, отлепив языком влажную ткань от пересохших губ.

Одна пуля, две бутылки. Только так.

Сделав два шага вправо и отступив на полшага, я наклонила голову, прикидывая траекторию. Если бить точно в середину, вторая бутылка останется целой, но если подрезать слишком далеко, может уцелеть и первая.

Пятьдесят фауза.

Я вытеснила из головы крики и насмешки, любопытные взгляды и внезапно свалившуюся на меня нежелательную известность. Их место занял страх — тот самый, что терзал меня уже третий день с того вечера, когда я кралась под тёмными окнами, чтобы тайком навестить Тамида, и вдруг услышала своё имя, произнесённое тётушкой:

— …Амани? — Начало фразы я не уловила, но застыла, обратившись в слух.

— Ей нужен муж. — Голос дяди Азида звучал громче слов его первой жены. — Только он сумеет наконец выбить из девки дурь. Скоро исполнится год, как нет Захии, и Амани можно будет сватать.

Мою мать повесили, и только теперь соседи понемногу переставали проклинать её имя. Дядя произнёс его спокойно, деловым тоном.

— Мне и с твоими дочерьми забот хватает, — раздражённо ответила тётушка Фарра, — а ты ещё и отродье моей сестры подсовываешь! — Имени сестры она после её смерти не упоминала.

— Тогда я сам возьму её в жёны!

Дядя Азид говорил так, словно покупал лошадь. Мои пальцы судорожно вцепились в песок.

— Она слишком молода! — фыркнула тётушка и, судя по тону, презрительно отмахнулась. Этим обычно споры и заканчивались.

— Не моложе, чем Нида была… В конце концов, она и так живёт у меня в доме и ест мой хлеб. — Временами на дядюшку находило, и он мог пренебречь мнением главной жены. Похоже, идея воодушевляла его всё больше. — Так что пускай либо остаётся как моя жена, либо выметается как чья-нибудь ещё. Мне по нраву первое.

Мне это уж точно не по нраву. Лучше сразу умереть!

Сжав зубы, я глянула на бутылки. Кроме цели, ничто не имело значения.

Я спустила курок.

Первая бутылка разлетелась сразу, вторая закачалась на краю деревянного бруса. По выбоине в толстом стекле было видно, куда отрикошетила пуля. Я затаила дыхание.

Вот они, пятьдесят фауза, которых я могу никогда больше не увидеть. Смерть или спасение.

Бутылка свалилась на землю и раскололась. Толпа взревела.

С облегчением переведя дух, я повернулась, встретив изумлённый взгляд Хасана. Так смотрят на змею, чудом избежавшую ловушки. Чужак смотрел у него из-за спины, приподняв брови. Мои губы под куфией расплылись в невольной улыбке.

— Ну как?

Шрам над губой Хасана искривился.

— Становись на второй этап.

Глава 2

Не знаю, как долго ещё мы стреляли. У меня спина взмокла от пота, а Дахмад успел выхлестать между делом три бутылки своей коричневой бурды. Однако револьвер всё ещё был у меня в руках.

Теперь мишени стояли на деревянном щите, мальчик крутил ручку, и щит медленно вращался. Я шесть раз нажала на спуск, и толпа вновь разразилась рёвом, заглушая звон разбитого стекла.

Рука Хасана легла мне на плечо.

— Итак, перед вами участники сегодняшнего финала! — выкрикнул он у меня над ухом. — Наш местный чемпион — Дахмад! — Услышав своё имя, подвыпивший великан пошатнулся, победно воздевая руки. — Его главный соперник, который опять с нами, — Змей Востока! — Странноватый чужак, казалось, не заметил криков и свиста, лишь кривая усмешка скользнула по его лицу. — И наконец, открытие сегодняшнего прекрасного вечера… — Хасан вскинул мою руку, и толпа затопала, заорала и засвистела так, что стены сарая вздрогнули. — Синеглазый Бандит!

Всплеск паники мигом вытеснил всю радость. Я украдкой огляделась в поисках Фазима. Сойти за мальчишку ещё куда ни шло, но цвет глаз не скрыть. Всё остальное у меня такое же, как у любого обитателя пустыни, но даже дурак вроде Фазима, услышав про глаза, сложит два и два. Три у него вряд ли получится. Сжав зубы, я натянуто улыбнулась под куфией, пережидая неистовство публики.

Хасан уронил мою руку.

— Десять минут на последние ставки, потом финал! — объявил он.

Зрители гурьбой повалили к букмекерам. Я устало опустилась на песок и прислонилась спиной к барьеру. Дрожь волнения ещё отдавалась в ногах, пропотевшая рубашка липла к телу, лицо горело под плотной тканью куфии, но впереди уже маячила победа! Прикрыв глаза, я предвкушала вожделенный звон монет. На кону больше тысячи фауза — столько до самой смерти не наскребёшь, особенно после того, как месяц назад обрушились железные копи в Садзи. Ошиблись с закладкой взрывчатки — это официальная версия. Подобное случалось, хоть и без таких серьёзных последствий. Однако гуляли слухи и о саботаже, и о бомбе, поговаривали даже о древних и что, мол, какой-то джинн решил наказать людей за грехи. Так или иначе, нет железа — нет оружия, а значит, и денег. Всем пришлось затянуть пояса, а у меня не хватило бы и на сам пояс. С тысячей фауза совсем другое дело. Чего только на них не купишь! Можно наконец выбраться из опостылевшей пустыни, покрытой фабричной копотью, и рвануть в Изман. Первым делом добраться с караваном до Арчи, а оттуда уже идут поезда.

Изман! Слово, впитанное, как молитва, из уст матери. Оно было символом огромного мира и обещанием лучшей жизни — той, что не заканчивается петлёй.

— Значит, Синеглазый Бандит? — Чужак уселся рядом, опершись локтями на поднятые колени. На меня он не смотрел. — Ну хоть получше, чем Змей Востока… — Поднял бурдюк с водой, жадно приложился к нему. Я невольно сглотнула, не в силах отвести глаз. Только сейчас поняла, как хочу пить! — Хотя всё равно кличка разбойничья. — Он глянул искоса. Ни взгляд, ни слова доверия не внушали. — Настоящее-то имя у тебя есть?

— Если так уж хочется, зови меня Оман. — Ну не представляться же в самом деле как Амани аль-Хайза, хватит с меня и синих глаз.

— Забавно! — фыркнул он. — Я тоже Оман.

— Очень забавно! — сухо усмехнулась я.

В Мирадже так называли добрую половину новорождённых сыновей — в честь нашего сиятельного султана. То ли отцы надеялись на милость правителя к обездоленным тёзкам, — которым, впрочем, едва ли светило когда-нибудь приблизиться к нему на расстояние плевка, — то ли на милость Всевышнего, оказанную по ошибке. Впрочем, незнакомец наверняка такой же Оман, как и я. Всё в нём не наше — от разреза глаз и формы лица до одежды, которая сидела на нём как чужая. Даже в речи ощущался лёгкий акцент, хотя по-мираджийски он говорил правильней, чем большинство остолопов вокруг.

Не удержавшись, я с любопытством взглянула на него.

— Ты откуда сам?

Ну вот, опять! Зачем лишний раз открывать рот? Как ни подражай голосу Тамида, риск всё равно остаётся.

«Змей» глотнул ещё воды.

— Да ниоткуда особенно… А ты?

— Тоже ничего интересного. — Можем поиграть и в такую игру.

— Будешь? — Он протянул бурдюк, но как-то слишком услужливо.

Пить хотелось зверски, но приподнимать куфию, даже краешек, я не решалась. Ничего, живём в пустыне, привыкли.

— Потерплю! — хмыкнула я, стараясь не трогать языком потрескавшиеся от жажды губы.

— Ну как хочешь, — пожал он плечами и снова запрокинул бурдюк. Я с завистью смотрела, как жадно ходит вверх-вниз его кадык. — Чемпиона нашего — вот кого жажда одолевает. — Он кивнул на краснорожего Дахмада, который принялся за новую бутылку.

— Тебе же лучше! — воскликнула я. — Меня переплюнуть не получится, так хоть вторым станешь.

Змей беззаботно хохотнул. Почему-то стало приятно, что удалось рассмешить его. Азартные игроки, с нетерпением ожидавшие финальных стрельб, смотрели с подозрением — не сговариваемся ли мы против них.

— Ты мне нравишься, малыш, — шепнул он. — У тебя есть талант, так что вот тебе мой совет: бросай всё и уходи.

— Думаешь, сработает? — фыркнула я, гордо вскинув подбородок. — Ну-ну…

— Вон тот наш приятель, — вновь кивнул он на Дахмада, — в доле с хозяином. Хасан не любит отдавать денежки на сторону.

— Откуда ты знаешь? Вроде не здешний…

Он придвинулся ближе с заговорщицким видом:

— Я выиграл у него на прошлой неделе.

— Похоже, это было нетрудно! — криво усмехнулась я. Чемпион хватался за стену, едва держась на ногах.

— Угу… Те двое, которых послал за мной Хасан, чтобы отобрать деньги, доставили больше хлопот. — Он сжал кулак, показывая сбитые в кровь и едва зажившие костяшки пальцев, потом подмигнул: — Но тех можешь больше не бояться… Хасан пошлёт других.

Я постаралась согнать с лица все признаки страха.

— Так ты вернулся, чтобы дать ему второй шанс?

— Сколько тебе лет, тринадцать? — Лицо чужака вдруг стало серьёзным. (Вообще-то почти семнадцать, но в одежде мальчишки мне трудно было дать больше.) — Со своими способностями ты можешь далеко пойти — если не умрёшь сегодня. Уйти не стыдно, все видели, как ты стреляешь, доказывать это ценой жизни вовсе не обязательно.

— А ты зачем вернулся, раз это так опасно? — Я глянула ему в глаза.

— Деньги нужны, — буркнул он. Снова глотнул из бурдюка и поднялся на ноги. — И потом, в таких заварушках мне всегда везёт.

Насчёт денег — знакомо.

— Мне нужно ещё больше… — вздохнула я, не обращая внимания на протянутую руку. Мы понимали друг друга, но всё же оставались соперниками.

— Ладно, тебе жить. — Опустив руку, он отошёл.

Да ну, глупости! Запугивает. Хороший стрелок. Мы оба сильнее Дахмада, вот и хочет избавиться от меня.

Потому что я лучше! Иначе мне просто нельзя.

Ставки больше не принимались — кто не успел, тот опоздал. Мы втроём вышли на линию. Та же самая босоногая девчонка принесла мне всего один патрон, а в другой руке — полоску чёрной материи.

— Итак, финальный этап состязаний! — громко объявил Хасан. — Стрельба вслепую!

Я потянулась, чтобы взять повязку, и вздрогнула, услышав выстрелы. Даже невольно пригнулась, не сразу осознав, что доносятся они снаружи сарая. Следом послышался крик. В толпе вытягивали шеи, стараясь заглянуть в дверь. Как же, новое развлечение! Сама я ничего разглядеть не могла, зато слова на улице прозвучали как нельзя отчётливее:

— За принца Ахмеда! Новый рассвет, новые пески!

Я опасливо поёжилась, мурашки так и запрыгали по спине.

— Дьявол! — Чужак с досадой потёр подбородок. — Вот недоумок!

Клич сторонников мятежного принца знали все в Мирадже, но передавали друг другу лишь шёпотом. В самом деле только полный идиот мог публично поддержать блудного сына султана: слишком много у нас в Захолустье носителей старых идей и новых револьверов.

В гомоне толпы различались обрывки фраз:

— Принца ещё в прошлом месяце убили в Шимаре…

— Говорят, скрывается в Дервских пещерах вместе со своей сестрой-ведьмой…

— Приказано повесить на месте без суда…

— Наступает с войском на Изман…

Почти всё это и многое другое мне уже приходилось слышать. С тех пор как пропавший принц объявился через полтора десятка лет, чтобы побороться за титул наследника отцовского трона, рассказы о его похождениях каждый день обрастали новыми мифами. Одни уверяли, будто он честно выиграл состязания, но султан не захотел делать сына наследником и приказал убить. Другие — что смошенничал, используя магию, и всё равно проиграл. Однако все сходились на том, что после неудачи он сбежал в пустыню и поднял восстание в надежде захватить трон силой.

Новый рассвет, новые пески… Интересно! По большей части мне доводилось слышать рассказы о делах минувших, участники которых давно умерли, а история мятежного принца разворачивалась прямо сейчас, на моих глазах, хотя и он легко мог сгинуть сегодня или завтра.

За дверью послышалась недолгая возня, а затем верзила привратник за шиворот втащил в сарай мальчишку почти тех же лет, на какие выглядела я в своём мужском наряде. Толпа пьяно загалдела.

Паренёк едва стоял на ногах. Разбитое лицо заливала кровь, но серьёзных ран на его теле видно не было — ни огнестрельных, ни ножевых.

— Так-так! — с усмешкой произнёс Хасан, вновь овладевая вниманием зрителей. — Похоже, у нас есть доброволец!

Верзила выволок мальчишку вперёд, толкнул к мишеням и, взяв бутылку, водрузил ему на голову. У меня упало сердце.

— Тогда переиграем! — продолжал хозяин стрельбища, торжествующе подняв руки. — В финале будет стрельба не вслепую, а в предателя!

Толпа зрителей приветствовала идею дружным рёвом.

Я могла легко сбить бутылку без всякого риска для паренька, и чужак тоже, а вот наш чемпион… Дахмад шатался как маятник да ещё продолжал прикладываться к бутылке. В таком состоянии он даже задницей в землю не попадёт, не говоря уже о цели.

Мальчик покачнулся — бутылка с глухим звоном упала на песок. Зрители снова загоготали. Подручный Хасана грубо тряхнул пленника за плечи, заставляя выпрямиться, и вернул мишень на место.

— Он не сможет стоять ровно, — обернулся к хозяину чужак, — нормально стрелять не получится.

— Тогда не стреляй, — беспечно отмахнулся чернобородый Хасан. — У кого кишка тонка — скатертью дорога!

На то и был его расчёт — что мы уйдём, уступив приз Дахмаду. Пожалеем юнца, который моложе нас, но уже со шрамами на руках от тяжкого труда на фабрике. Нет уж, тут не до жалости — либо он, либо я. Так или иначе, со своим длинным языком он долго не проживёт: в нашем Захолустье на куски порвут за измену. Какая разница, кто его убьёт! На мне вины не будет.

— Или стреляй ему в голову, авось окажешься точнее всех, — продолжал с ухмылкой Хасан. Я невольно сжала кулаки. — Мне плевать.

Разумеется, это было не так. Он надеялся, что мы уйдём.

— А если мы откажемся оба? — бросила я через плечо. — Что тогда?

Он покрутил в руках патрон.

— Тогда в моих карманах будет полно золота, а в ваших — пусто.

— Это понятно… — Я не могла оторвать глаз от мальчишки-повстанца, избитого до крови. Жалко всё-таки. Такая же несчастная жертва песков, как и я. — Только неприятностей у тебя будет ещё больше, чем золота… Когда клиенты поймут, что их одурачили. — Лицо Хасана потемнело: об этом наверняка он не подумал. Со скучающим видом я окинула взглядом толпу, разгорячённую азартом и спиртным. — Тут куча народу поставила на нас свои кровные, а с заработками нынче туго, сам знаешь. Железные копи закрылись, фабрика стоит… Не стоило бы людей раздражать, а?

В самом деле только слепой мог не заметить, сколько тут обнищавших безработных, у которых так и чешутся кулаки найти виноватого. Мальчишка с разбитым лицом и тот — один из отчаявшихся, разве что опьянён не бурдой по паре лаузи за бутылку, а идеями мятежного принца. Мне самой хорошо знакомо это чувство, потому и рвусь всей душой в столицу, подальше отсюда.

— Солнышко у нас жаркое, страсти кипят, — продолжала я, — а если ещё Змей с Бандитом их подогреют… — Я с опаской покосилась на Хасана, не пристрелил бы сгоряча. — Впрочем, у меня есть идея, как тебе помочь.

— Да ну? — свирепо рявкнул он, но продолжал внимательно слушать.

— Ну да, — кивнула я. — Могу сдаться или даже занять место мальчишки — за тысячу фауза.

Змей Востока резко повернулся ко мне, выплюнув что-то на непонятном языке — явно ругательство.

— Ты спятил, что ли?! — прорычал он уже на мираджийском. — Пулю в голову захотел?

— Вдруг повезёт? — Моя грудь вздымалась от волнения.

Повстанец, шатаясь, перетаптывался босыми ногами по песку, полному осколков стекла, но с его губ не слетело ни звука.

— Так мы стреляем или нет?! — пьяно заревел Дахмад и швырнул в него пустой бутылкой, промахнувшись на полшага.

— А если не повезёт, то и платить не надо будет, и зрители сполна насладятся кровью, — добавила я, не сводя глаз с лица Хасана.

— И все уйдут довольные… — Губы его искривились в зловещей ухмылке.

— Кроме мёртвого Бандита, — вставил чужак шёпотом, так что могла слышать только я, и произнёс уже для Хасана: — Вот что. Мы разделим риск! — Я попыталась возразить, но осеклась, увидев его взгляд. Теперь мы стали союзниками. — Если Бандит так уж хочет, пускай встаёт первый. Я выстрелю и промахнусь, но его не задену. Потом встану с бутылкой сам, и промахнётся он. — Мои плечи уныло обвисли. Промазать? Вот ещё! Но он так доверяет мне… Я неохотно кивнула. — Тогда твой пьяница останется чемпионом, — продолжал Змей, — и ему не надо будет стрелять, а мы уйдём отсюда целые…

— И с деньгами! — поспешила вставить я, пока его благородство не оставило нас нищими. — Тысяча фауза со сборов — каждому!

— Хватит с вас и по сотне! — хохотнул Чернобородый.

— По восемьсот, — сбавила я цену.

— Пятьсот, и радуйтесь, что я никого не пошлю за вами, чтобы переломать косги!

— По рукам!

Не тысяча, но всё же лучше, чем совсем ничего. До Измана добраться хватит.

Толпа уже гудела в нетерпении.

— Эй, вы, трусы желторотые! — выкрикнул кто-то. — Стрелять-то собираетесь? Ваша мишень скоро штаны намочит!

Хасан решительно развернулся лицом к публике.

— Парни, да на что нам сдалось это мятежное отродье? Ещё и коротышка… — Он схватил бутылку с головы паренька. — Давай вали отсюда!

Повстанец таращился на него в изумлении, как висельник, у которого в последний момент перерезали верёвку.

«Беги же, идиот!» — подумала я. Спотыкаясь, он поплёлся к выходу. Напряжение у меня в груди чуть ослабло, но зрители роптали всё громче.

Хасан поднял руку, успокаивая их:

— Не лучше ли поглядеть, как трое наших финалистов будут целиться друг в друга? — Толпа снова взревела, радуясь неожиданному повороту. От криков и топота тряслись дощатые стены. — Вперёд, Синеглазый Бандит!

Я глубоко вздохнула. Неужели сработает? Эх, зря так быстро согласилась на пять сотен!

— Шагай, парень! — раздался шёпот над ухом. — Ты же мне веришь?

— Я тебя даже не знаю, — с сомнением глянула я на самодовольную ухмылку Змея.

— Тогда остаётся только верить. — Он стащил у меня с головы шляпу.

Волосы были спрятаны под куфией, видны только глаза, но всё равно без шляпы я чувствовала себя раздетой.

Путь к мишеням казался бесконечным.

Хасан с ухмылкой поставил бутылку мне на макушку.

— Что трясёшься, как невеста перед брачной ночью? Терпи, денежки так просто не даются.

Гнев придал мне силы, я застыла как вкопанная. Бутылка стояла неподвижно. Даже не шелохнулась — ни когда чужак встал на линию стрельбы, ни когда загнал в гнездо единственный патрон, ни когда поднял револьвер и нацелил, казалось, прямо мне в лоб. Только дыхание перехватило, а стрелок, как назло, не спешил, испытывая мои нервы.

— Давай же, струсил, что ли?! — вырвалось у меня.

И в тот же миг раздался выстрел. К счастью, дёрнулась я уже после. Толпа разочарованно заулюлюкала. Слава Всевышнему! Слышу — значит, жива.

Я наклонила голову и поймала бутылку — целёхонькую. Обернулась — пуля вонзилась в стену, пройдя на волосок от моего виска. Только тогда меня затрясло, то ли от нервов, то ли от радости, и я сжала пальцы на стекле, чтобы унять дрожь. В свою очередь, под свист зрителей двинулась на линию и встретила Змея на полпути. Задержавшись, он нахлобучил на меня шляпу и спросил:

— Ну как, нормально?

Я покачала головой:

— Совсем впритирку.

— Ну так что? — хохотнул он. — Это чтоб ты не чувствовал себя бессмертным.

— Не боишься шутить с тем, кто может сейчас вышибить тебе мозги? — Я сунула ему бутылку.

Он снова рассмеялся и зашагал к мишеням. Для меня попасть в бутылку не составило бы труда. В конце концов пьяный чемпион совсем не обязательно угодит в чужака, а если и так, что мне до того? Тысячи фауза какой-то незнакомец уж точно не стоит.

Я подняла револьвер и выстрелила. Бутылка осталась стоять.

— Игра окончена! — завопил Хасан, перекрикивая толпу. — Дахмад — чемпион! Ничья — в его пользу, он сохраняет свой титул!

Часть зрителей ликовала — очевидно, те, кто ставил на великана, но кое-кто выкрикивал: «Стрелять! Пусть стреляет!» — и таких становилось всё больше.

Шатаясь, Дахмад поднял руки.

— Да! Я тоже буду стрелять в Змея!

Чужак снял бутылку у себя с головы, но чемпион уже шагнул на белую линию, поднимая револьвер и жестами требуя поставить её обратно.

— Правильно! — хрипло расхохотался Хасан. — Победитель должен стрелять, иначе какой же он победитель? — Он хитро покосился на меня. Всё было понятно: нет победителя, нет и приза, и денег для нас. — Что скажешь, Змей Востока?

Я глянула на чужака и покачала головой. Он нахмурился, помолчал, потом отступил назад и вновь установил бутылку у себя на макушке.

Едва держась на ногах, чемпион пьяно прищурился, вглядываясь в мишень. Мой отец являлся домой с работы в таком виде чуть ли не каждый день, а однажды схватился за оружие. Будь он трезвее, мы с матерью не выжили бы.

Дахмад поднял револьвер. Ствол был направлен чужаку прямо в грудь, и тут до меня наконец дошло. В прошлый раз Змей выиграл, и пьяница, разгорячённый спиртным, решил отомстить. Чтобы попасть в человека почти в упор, особой точности не требуется.

Толстый палец нащупал спусковой крючок… Нет! Больше не раздумывая, я рванулась вперёд и изо всех сил врезалась в бок чемпиону. Выстрел грохнул, но пуля ушла в сторону. Дахмад с рёвом рухнул на песок и неловко заворочался, пытаясь встать.

Толпа взорвалась воплями, словно бочонок пороха, дождавшийся искры. Игроки понимали, что их надули. Одни орали, что мы сговорились с чужаком, другие обвиняли Хасана. Кто-то уже требовал свои ставки назад.

— Ах ты, шлюхин сын! — Дахмад уже стоял на ногах. Его могучие лапищи тряхнули меня за плечи, и я повисла в воздухе, болтая ногами. Попыталась вырваться, но он пришлёпнул меня к стене, выбив из груди весь воздух. Багровая рожа с оскаленными зубами обдала густым вонючим перегаром, в руке сверкнуло лезвие ножа. — Выпотрошу тебя, как цыплёнка, кишки свои будешь собирать!

Сбоку протянулась рука Змея, его пальцы на миг сомкнулись на волосатой лапе, и я услышала тошнотворный хруст. Нож отлетел в сторону, звякнув об осколки бутылок. Я повалилась наземь, Дахмад отшатнулся, из его обвисшего запястья торчала сломанная кость. Чужак проворно подхватил нож с песка.

— Беги! — бросил он.

Стены сарая тряслись от рёва беснующейся толпы. Какой-то пьяный, споткнувшись, свалил фонарь, и тот рухнул, разбрызгивая во все стороны горящее масло. Я рванулась было к выходу, но туда было не пробиться. Мы с чужаком стояли прижавшись к стене. О нас уже забыли. Сарай быстро наполнялся дымом, надо было спасаться.

— Летать умеешь? — крикнул чужак мне в ухо, кивая на окно под самым потолком.

— Не умею, зато вешу немного! — пошутила я, засовывая револьвер за пояс. Ещё не хватало оставлять.

Он сразу меня понял. Сцепил руки, я разбежалась и, оттолкнувшись от них, взмыла в воздух и ухватилась за оконную раму, больно ударившись локтями. Чужак поддерживал меня снизу, помогая подтянуться. Крыша заколоченной молельни была совсем рядом. Протиснувшись наружу, я слезла на неё, с наслаждением вдыхая ночной воздух. Очень хотелось убежать, но я обернулась и помогла вылезти следом и Змею.

Спрыгнув с крыши, мы кубарем покатились по песку. Над головой просвистела пуля.

— Куда теперь, Бандит? — отдуваясь, спросил чужак.

Это он меня спрашивает? В небе стоял дым, из щелей сарая пробивались огненные лепестки пламени. Надо срочно возвращаться к дядюшке, но не тащить же с собой какого-то непонятного типа! Мою младшую двоюродную сестру Назиму нещадно выпороли, когда она принесла домой мышонка, пойманного в школьном подвале, а что будет со мной, если заявлюсь вместе с чужаком, трудно даже себе представить. А в придачу он ещё и узнает, что я девушка!

— Не бойся, не пропаду! — хмыкнула я.

Он оглянулся через плечо:

— Есть где укрыться?

Я прищурилась от дыма. Где-то там, в конце улицы, бар. Только бы Синька была на месте!

— Спасибо за всё! — выдавила я улыбку. — Мне лошадь надо забрать.

И припустила бегом.

Глава 3

— А ну поднимайся, лентяйка, и живо в лавку, не то еды сегодня не получишь! — Одеяло слетело мощным рывком, и я со стоном зажмурилась от солнечного света, успев разглядеть лицо тётушки Фарры. — И завтра тоже!

Послышались тяжёлые удаляющиеся шаги… Девять, десять — тётушка уже на кухне. Я осторожно разлепила веки. Поспать удалось от силы часок-другой, неплохо бы и в самом деле поменять еду на сон, но в окно уже сочился рассвет и слышался призыв к молитве.

Скатившись с циновки на доски пола и натянув одеяло на голову, я принялась шарить вокруг в поисках одежды. Заворочались в своих постелях шесть моих двоюродных сестёр, с которыми мы делили тесную комнатушку. Крошка Назима приподнялась, тут же плюхнулась обратно и сунула в рот уголок одеяла.

Между нашими спальными подстилками почти не оставалось свободного места. Комната напоминала поле боя с разбросанной повсюду одеждой, школьными принадлежностями, рукоделием и несколькими книжками. Более-менее аккуратным был лишь уголок Олии, которая пыталась даже подвесить к потолку лошадиную попону, чтобы отгородиться от сестёр. Короче, освоилась я здесь далеко не сразу.

В доме моего отца было всего две комнаты. В одной спали родители, другая, побольше, служила общей столовой, и в ней спала я почти шестнадцать лет. Теперь этой комнаты нет, как и всего дома, где прошло моё детство.

После долгих поисков мне удалось наконец отыскать свой халат, смявшийся в комок под одеялом. Разгладив, как могла, синюю ткань ладонями, я накинула его, натянув затем простые коричневые шаровары.

Шира раздражённо фыркнула в подушку:

— Ты долго будешь тут метаться, как подыхающая коза? Дай другим поспать!

Олия в своём углу молча натянула одеяло на голову. Я взяла с пола ботинок и, подняв его как можно выше, нарочно уронила. Шира, морщась, зажала уши. Среди сестёр у нас с ней единственной была общая кровь, остальные родились не от тётушки Фарры, а от других дядиных жён. У тётушки было ещё трое старших сыновей.

Шира прищурила заспанные глаза, наблюдая, как я неловко вожусь с поясом.

— Паршиво выглядишь, кузина! — ядовито заметила она. — Бессонница замучила? Вон все руки ободрала, пока всю ночь ворочалась с боку на бок.

Я дёрнулась было прикрыть синяк на ушибленном локте, но не стала. Разумеется, Шира знала, что ночью меня где-то носило, ведь её постель в одном шаге от моей.

Где именно носило, сестрице было невдомёк, но всё равно донесёт тётушке, если поймёт для себя выгоду — да и просто так, ради удовольствия поглядеть, как меня выпорют.

— Как тут уснёшь, — парировала я, справившись с узлом, — когда ты под боком. Храпишь, аж стены трясутся, — не знала?

— Вот видишь! — фыркнула из-под одеяла Олия. — Говорила я, а ты не верила.

Она была младше всех, не считая Назимы, и иногда почти мне нравилась. Нам приходилось встречаться ещё до того, как я поселилась у дяди и стала предметом всеобщей неприязни.

— Хотя, может, и не ты сегодня храпела, — добавила я с невинным видом. — Куча одеял обычно не храпит.

Когда я под утро влезла в окно, тайком использовав часть нашей драгоценной воды, чтобы кое-как избавиться от запаха дыма и пороха, постель Ширы была такой же пустой, как моя собственная. Сейчас от сестры несло розовым маслом — значит, к Фазиму бегала.

Небось парень похвастался ей вчера, что вернётся чемпионом и богачом, а оно вон как получилось. Я невольно усмехнулась. Хорошо ещё, если живым выбрался.

Так что пока ничья — обе промолчим. Надувшись, Шира уселась в постели и принялась расчёсывать волосы.

Не заморачиваясь с гребнем, я запустила пальцы в собственную чёрную гриву и встряхнула, приводя в порядок. Затем пошла на кухню. Мальчишки уже повставали и собирались на работу, перекрикиваясь сквозь гул молитвенных колоколов. Те, кто вкалывал на фабрике, успевали молиться только в праздники.

Я протиснулась мимо Джираза, который надевал спецовку, почёсывая почти заживший шрам на груди. Пару месяцев назад его обожгло, когда из топки неожиданно выплеснулся огонь. Повезло — всего лишь заработок за несколько недель потерял, а мог бы и с жизнью расстаться.

На кухне я деловито схватила с верхней полки жестянку с кофе. Она уже была совсем лёгкой, чему способствовали и подмешанные опилки. Желудок привычно скрутило. Дела идут плохо: голодуха. Впрочем, они всегда идут неважно, и всё хуже и хуже.

— Фарра! — раздражённо окликнул старшую жену дядюшка Азид. — Где кофе?

Сонно потирая лицо, он заглянул на кухню. Младшая жена Нида плелась позади, глаза в пол, руки сложены на раздувшемся животе. Я поспешно отвернулась, чтобы не встречаться с раздевающим дядюшкиным взглядом.

В душе всколыхнулось отчаяние. Нет, я здесь ни за что не останусь, пускай мешочек с накоплениями, примотанный к телу, и опустел изрядно за прошедшую ночь.

— Дай сюда! — Тётушка Фарра выхватила у меня жестянку, другой рукой отвесив крепкий подзатыльник. — Тебе что было сказано? Живо беги открывай лавку!

— Сказано? — иронически повторила я, уворачиваясь от новой затрещины. В лавку так в лавку, чем дальше от дома с дядиными взглядами, тем лучше. — Скорее уж крикнуто… — Всё равно трёпки не миновать, так хоть выскажусь. — Тебя весь посёлок слышит!

Дверь захлопнулась за моей спиной, я протопала по крыльцу и побежала по улице, радуясь тому, что тётушкины угрозы становятся всё тише с каждым шагом.

Лавка у дяди Азида находилась на другом конце Пыль-Тропы, то есть примерно в двух с половиной сотнях шагов. Наша единственная улица по утрам не выглядела пустынной: мужчины тащились на фабрику, а женщины и старики — в молельный дом, пока солнце не выжгло остатки ночной прохлады. Привычная картинка, опостылевшая до тошноты. Этот посёлок стоило бы расстрелять из одного милосердия. Железо из горных копей больше не идёт, а буракки не попадался уже долгие годы. Простые лошади на продажу ещё остались, но это мизер.

В Пыль-Тропе мне нравилось только одно — бескрайние просторы вокруг. Оставив позади унылые домишки с тёмными провалами окон, можно было скакать часами, не встретив ничего, кроме песка и редких кустиков. Теперь это отнюдь не играло мне на руку, но в детстве позволяло хоть ненадолго сбежать от пьяных выкриков отца, обзывавшего мою мать подстилкой для чужаков, неспособной родить ему сына. В песках никто не мог видеть, как девочка палит из краденого револьвера, не жалея истёртых пальцев и воображая мишень стопкой в дрожащей руке жалкого выпивохи.

Дальше всего мне удавалось сбежать, хоть и мысленно, когда мать рассказывала мне на ночь истории про Изман — само собой, втайне от отца. Ах, Изман… Город тысячи золотых куполов и башен, стирающих синеву с небес, и тысяч сказок о многих тысячах людей. Там женщина могла принадлежать одной себе в окружении бессчётных возможностей, которые поджидали на каждом углу. Мать рассказывала о принцессе Хаве, которая своим пением призвала рассвет раньше срока, чтобы отогнать от города кошмарных ночных чудищ, и о безымянной купеческой дочери, выманившей драгоценности у самого султана, когда разорился её отец. А ещё мать читала мне письма от своей сестры Сафии.

Сафия была единственной на моей памяти, кому удалось выбраться из Пыль-Тропы. Сбежав накануне того дня, когда её хотели выдать замуж, она добралась до Измана. Письма приходили со случайными караванами и описывали чудеса большого города, большого мира и лучшей жизни, и тогда мать принималась за свои истории и делилась мечтами уехать когда-нибудь к сестре вместе со мной.

Разговорам настал конец в самый жаркий день, какой только помнили обитатели Пыль-Тропы… А может, он и запомнился из-за того, что случилось. Я тогда пряталась в песках — так далеко, как могла убежать, не теряя из виду дома. Шесть бутылок, выставленных в ряд на солнце, отбрасывали слепящие блики, и приходилось щуриться, несмотря на куфию и шляпу, надвинутую на глаза. Помню, как прицелилась в очередной раз, прихлопнула муху на шее и вдруг услышала три далёких выстрела. У нас в Захолустье это не редкость, так что я не беспокоилась особо, но потом заметила над крышей клубы дыма и кинулась в посёлок со всех ног.

Наш дом был охвачен пламенем. Позже мне сказали, что мать три раза выстрелила отцу в живот, а затем устроила пожар, но в ту минуту, когда наружу выволокли его тело, я ощутила лишь облегчение. Он даже не был мне родным отцом. Помню, как мать рванулась ко мне, но её оттащили. А ещё — как в ушах зазвенело от собственного крика, когда её шею захлестнула петля. Вот тогда-то мечты о большом мире, о котором она рассказывала, и перестали быть для меня просто мечтами.

Успев пробежать лишь половину улицы, я заметила растущую толпу на пустыре за молельным домом, где когда-то стоял отцовский, потом сгоревший. Среди голов мелькнул прилизанный пробор Тамида, и я протолкалась к приятелю. Это было нетрудно: люди его сторонились, словно боялись заразиться хромотой.

— На что глазеем? — Вместо костыля я подала ему руку.

Костыль у него был, но в очередной раз стал коротковат — Тамид быстро рос, и новые приходилось заказывать часто.

— А на что похоже, по-твоему? — хохотнул он.

И я шутливо высунула язык.

Костыль он передал Хайфе, единственной служанке во всём посёлке. Кроме семьи Тамида, никто не мог позволить себе покупать еду да ещё платить кому-то за стряпню. Рядом с другими Тамид казался бледной немочью, но теперь хотя бы опирался на меня и его длинная тощая фигура не казалась такой сгорбленной.

Солнце над горизонтом уже слепило глаза, и сперва я ничего не разглядела, если не считать почерневших от копоти кирпичных стен оружейной фабрики на окраине посёлка. Чтобы её обслуживать, наша дыра, собственно говоря, и существовала. Лишь потом мне удалось уловить солнечные блики на полированном металле.

С дальних холмов спускалась армия султана. Солдаты двигались колонной по трое в ряд. Куфии на их головах отливали золотом, белые шаровары заправлены в сапоги, мундиры с золотым шитьём перепоясаны широким кушаком, за который заткнуты сабля и револьвер. Отряд приближался медленно, но неотвратимо — как всегда.

Одно хорошо: среди белой с золотом военной формы сегодня не мелькали голубые мундиры галанов. Конечно, и армия султана не подарок, но они хотя бы свои, а галаны — чужаки, по-настоящему опасные.

Вообще-то по части политики и истории трудно полагаться на слухи. Насколько приходилось слышать мне, лет двадцать назад наш высокочтимый султан Оман решил, что сможет править Мираджем лучше, чем его отец, и заключил тайный союз с галанами. Чужеземцы убили старого султана и всех противников молодого, а взамен Оман позволил им встать лагерем в его владениях и получать наше оружие, чтобы вести свои войны за морем.

— Не рановато ли они вернулись из Садзи? — Я прищурилась, пытаясь пересчитать солдат. Похоже, отряд меньше обычного.

— Ты разве не слыхала? — удивился Тамид. — Вчера вечером сгорело дотла стрельбище в Шалмане. — Моё лицо застыло, но приятель вроде бы ничего не заметил. — Какой-то бунт. Отец сказал, видели людей принца Ахмеда. Солдаты спускаются с гор, чтобы навести порядок.

— Чтобы повесить пьяниц и игроков, ты хочешь сказать.

Армия султана прошла через Пыль-Тропу всего несколько дней назад, направляясь к железным копям в Садзи. Очевидно, власти решили разобраться, можно ли там возобновить работу. Принимать военных снова так скоро не хотелось. Обычно они являлись каждые три месяца, чтобы забрать с фабрики готовую партию оружия и доставить галанам.

— Шалман всегда был гнездом порока, — праведно поджал губы Тамид, — вот и получил своё. Как раз сегодня на рассвете я читал про город золота Абадден. (Мой друг имел обыкновение зачитывать святые книги до дыр и мог бы, наверное, проповедовать не хуже самого священника.) Богатство отвратило его жителей от Всевышнего, и он послал джиннов очистить город бездымным огнём.

О джиннах мне доводилось слышать и куда менее приличные истории — о том, как они выкрадывали у отцов и мужей девушек и женщин, совращали их и уносили в свои тайные башни. Мало ли что расскажут про старые добрые времена! Джиннов никто не видел уже десятилетия, и палить гнёзда порока приходится переодетым девушкам и чужакам с помощью местных выпивох.

— Вот видишь, — продолжал Тамид уже своим обычным шутливым тоном, — не зря я тебя предостерегал насчёт того стрельбища. Небось теперь рада, что послушалась… — Он поморщился, заметив, как я смущённо потупилась. — Что, серьёзно?

— Да тихо ты! — прошипела я, косясь на Хайфу, которая как-то слишком внимательно разглядывала его костыль. — Хочешь, чтобы меня повесили?

Тамид разочарованно вздохнул:

— Так вот почему ты сегодня вся какая-то выжатая…

— Можно подумать, ты у нас прямо кровь с молоком! — фыркнула я, потирая щёки, словно надеялась избавиться от следов бурной ночи. — Между прочим, могла взять приз, — добавила я шёпотом, придвинувшись вплотную, — если бы там играли хоть чуточку честнее.

— А кто сказал, что не могла? — буркнул он с кислым видом. — Я же говорил: не надо было вообще…

Этот наш спор начался уже давно, ещё когда моя мать рассказывала про Изман. После её гибели я больше не говорила приятелю о своих мечтах, пока не подслушала слов дяди о замужестве. А тогда сразу бросилась к Тамиду.

К нему в окно я лазала с детских лет, с тех пор как стала дотягиваться до подоконника, и он неизменно радовался мне. Журил, но больше в шутку. Узнав, что я собралась бежать, шутить перестал.

Тамид никогда не понимал моего желания покинуть Пыль-Тропу, хотя, казалось бы, сам мог выбраться легче всего — изо всех обитателей нашей затхлой дыры. В ту ночь он сказал мне то же самое, что и прежде. Какая разница, где жить, если мы с ним навсегда останемся теми же — калекой и нищей девчонкой? Если никому не нужны здесь, то с какой стати окажемся нужны там?

В ответ я пересказывала письма тёти Сафии — о лучшей жизни, о том, что выше прозябания на задворках пустыни, — но Тамид был слишком недоверчив для ревностного прихожанина. В конце концов я притворилась, что передумала копить деньги и бежать, на самом же деле продолжала верить — а что мне оставалось? Иначе нет смысла жить вообще.

Хайфа многозначительно кашлянула:

— Это, конечно, не моё дело, господин, но вы опаздываете к молитве.

Мы с Тамидом переглянулись, подавляя смешки. Как будто снова в школе.

— Опаздывать грешно, — произнёс он с деланой серьёзностью.

В школу мы всё время опаздывали и обычно ссылались на его хромоту, а учитель вот так же точно говорил про грех. Мы бы, может, и испугались, но его послушать — так всё на свете грех, а Тамид прочёл Писание от корки до корки уже трижды, и опоздания, как и болтовня или сон на уроках, там даже не упоминались.

Он всё же забрал у Хайфы свой костыль и позволил утянуть себя в молельню, бросив на прощание:

— Мы ещё поговорим.

Помахав ему рукой, я развернулась в другую сторону и поспешила по обжигающему ноги песку к дядиной лавке. Добежав, откинула железные решётки и пинком распахнула дверь, чтобы впустить впереди себя солнечный свет, а войдя, осторожно заглянула за мешки с солью и полки с запаянными жестяными банками, в которых никогда не портилась еда. Двери и ставни в лавке были обиты железом, как и везде в Захолустье, но заползти среди ночи всё равно что-нибудь могло.

В пустыне с тенями не шутят. Чудищ всяких сколько угодно — от костлявых безликих гулей, пожирающих плоть и принимающих облик жертвы, чтобы добраться до её родных и знакомых, и до чёрных как ночь крылатых нетопырей, что кусают спящих и кормятся их страхом, пока не высосут всю душу. Однако, сколько бы их ни было, против железа упыри бессильны. Солнечного света они тоже не выносят, но вернее всего — пуля в голову или стальной нож в сердце. Железо даже бессмертных делает смертными. Так Разрушительница погубила самых первых древних, и так же точно люди, в свою очередь, расправились с её собственными порождениями.

Теперь чудищ стало меньше, и люди в наших местах не гибнут от них вот уж десяток лет, но всё же время от времени страшные твари находят щель в железе и таятся потом в тёмных углах, пока не получат пулю или удар ножа.

Убедившись, что лавка пуста, как бутылка пьяницы, я подпёрла дверь, чтобы сквозняк разгонял духоту, высыпала на прилавок остаток своих монет и принялась пересчитывать.

Шесть фауза и три лаузи, сколько раз ни пересчитывай. Не хватит и за окраину Пыль-Тропы выехать, не говоря уже об Измане. Даже если сбежать с дядюшкиной кассой и никто не поймает, далеко не уедешь.

Значит, нужно придумать новый гениальный план, и как можно скорее.

Звякнул железный колокольчик над дверью, и я едва успела смахнуть свои жалкие накопления с прилавка. Явились первые покупатели — мамаша Пама аль-Йамин с троицей сыновей.

Весь томительно тянувшийся день в голове крутились мысли о том, как выбраться из Пыль-Тропы. Ближе к вечеру от жары и усталости я стала клевать носом, но встрепенулась, услышав с улицы стук копыт. Мимо лавки проскакали всадники. Я вскочила, во рту пересохло от волнения. Тамид же говорил, они идут к Шалману. Что могло понадобиться солдатам у нас? Неужели кто-то донёс им о Синеглазом Бандите и о единственной девушке в пустыне, способной сыграть его роль?

В лавку стремительно, словно тень, нырнула человеческая фигура и распласталась по стене между входной дверью и окном. Моя рука легла на ружьё, которое тётушка Фарра держала под прилавком. Однако незнакомец не двинулся в мою сторону, он вообще не шевелился, будто и не дышал.

По улице проскакал ещё один всадник, но на лавку не обернулся. Подождав, пока он удалится, я подала голос:

— Хороший день для игры в прятки.

Незнакомец резко развернулся — небрежно повязанная куфия упала с лица, и косой вечерний свет, сочившийся в окно, отчётливо обрисовал его черты. Сердце у меня в груди странно подпрыгнуло. Змей Востока!

Моё лицо, однако, даже не дрогнуло: привычка. Чужак улыбнулся, хотя плечи его остались напряжены.

— Просто хотел отдохнуть от солнца: жарковато сегодня.

Тот же голос, речь гладкая и правильная. Ни единой искры узнавания в странных глазах — я даже была слегка разочарована.

— Посёлок у нас небольшой, — заметила я, — рано или поздно они придут сюда. Скорее рано. — Снова стук копыт, возвратившийся всадник придержал лошадь, развернулся. Окликнул кого-то, подъехали ещё двое. Лицо чужака напряглось. Нож у него на поясе был тот самый, что выронил Дахмад вчера, когда я позорно сбежала… — Здесь не самое надёжное место для укрытия.

Держа руку на рукоятке ножа, он вопросительно взглянул на меня. Я отступила от прилавка, кивнув себе под ноги. Всадник за открытой дверью уже спешивался. В ту секунду, когда он повернулся спиной, чужак рванулся вперёд, перескочил через прилавок и нырнул под него, чуть задев меня плечом.

Я едва успела встать обратно, когда в лавку ввалились трое мужчин. Первый шагнул вперёд, внимательно оглядывая крошечное помещение. Наконец его взгляд остановился на мне.

Молодой, с аккуратно зачёсанными назад волосами и пухлыми щеками, он выглядел зелёным юнцом, но шитый золотом шарф через плечо выдавал офицера.

— Добрый вечер, господин, — поклонилась я со всей почтительностью, остро ощущая, как чужак под прилавком старается дышать тише.

— Для тебя — господин тысячник! — Офицер нервно дёрнул рукой, но сделал вид, будто поправляет манжеты.

— Что будет угодно господину тысячнику? — Льстить армейским я давно уже выучилась.

Двое солдат встали по сторонам двери, словно часовые. Один выглядел типичным старым служакой и стоял навытяжку, вытаращившись перед собой. Другой, наоборот, был ещё моложе командира, а может, даже и меня. Бело-золотой мундир сидел на нём мешковато, на лице застыло отсутствующее выражение. Такому в армии долго не выжить, не успеет даже пообтесаться.

— Мы разыскиваем мужчину, — надменно процедил офицер с резким северным акцентом. Похоже, из благородных.

Чужак под прилавком сжался, задев мою ногу. Боится, что я его выдам, или узнал голос? Интересно.

Я озадаченно моргнула со всей возможной наивностью.

— Чудно как-то! Обычно в наших местах мужчинам нужны женщины.

Слова вылетели прежде, чем я успела себя одёрнуть. Застрелит же — и будет прав! Старый солдат кашлянул, подавляя смешок, но офицер лишь нахмурился, сочтя меня, видимо, идиоткой.

— Преступника, — пояснил он. — Ты видела кого-нибудь?

— Да мало кого, — пожала я плечами. — Толстую Паму с сыновьями, потом святого отца…

— Тот человек не местный! — Офицер снова завертел головой, прошёлся туда-сюда. От его тяжёлых шагов звякали бутылки на полках.

— Вот как? — Я следила, как он заглядывает за мешки и осматривает полки с продуктами.

Запасов почти не осталось, никого там не спрячешь. На прилавке вдруг блеснула искоркой красная капелька. Кровь? Будто невзначай я накрыла её ладонью — к счастью, офицер смотрел в другую сторону.

— Ты бы сразу его заметила, — добавил он, всё так же надменно чеканя слова.

Я беспечно улыбнулась, как будто сердце у меня в груди не колотилось, а ноги не порывались умчаться в холмы.

— Да говорю же, почти никого не было… тем более чужаков.

— Точно?

— Я никуда не выходила с самого утра. Жарко, все по домам сидят.

— Надеюсь, девочка, у тебя хватает ума не лгать.

Я прикусила язык, сдерживая язвительный ответ. Сам-то ты кто? От силы на пару лет старше меня, ровесник Змея. Опершись на прилавок и не снимая руки с кровавого пятна, я доверительно подалась вперёд.

— Лгать грешно, господин тысячник, мне это известно.

Жалко, Тамид не слышит — вот бы посмеялся!

Внезапно заговорил молодой солдат:

— Эта пустыня полна греха.

Мы повернулись к нему одновременно. Как ни странно, офицер молчал. Неудивительно, что старший не слишком скрывал свой смех. Ни один командир, пользующийся хоть каким-то авторитетом, не потерпит от рядового такой дерзости.

Встретившись взглядом с юнцом, я вздрогнула, вдруг заметив, что глаза у него голубые. В жизни не видывала таких мираджийцев — все они смуглые, черноглазые и темноволосые. Синие глаза и светлая кожа — типично галанский признак.

Получив право на наше оружие, иностранцы почувствовали себя хозяевами во всём. Пару лет назад в Шалмане повесили молодую Далалу аль-Йимин, после того как галанский солдат с ней позабавился, а женщины посёлка дружно утешали её мать: мол, всё к лучшему, всё равно такая порченая никому не нужна. Тогда я и задумалась о собственных синих глазах и поняла наконец, что имел в виду отец, ругая мать подстилкой для чужаков. Да и никто в посёлке не верил, что от двух черноглазых родителей могла родиться такая синеглазка, как я. Скорее всего, моя мать просто оказалась умнее той Далалы и вовремя успела выскочить за Хайзу, чтобы выдать за его дочь младенца от чужака, подкараулившего мираджийку тёмной ночью.

Похоже, мамаша юного солдатика тоже отличалась сообразительностью, но спасти его от армии всё же не смогла. А может, мнимый отец нашёл удобный случай избавиться от него. Вот и оказался тут болтливый тощий юнец в обвисшем мундире, и долго ему в нашей пустыне не протянуть.

Мне вдруг стало нечем дышать, по спине заструился пот. Палящий жар песков показался непереносимым. Стены лавки будто сомкнулись, воздух задрожал от нервного напряжения.

— Так и есть, Нуршем. — Голос офицера прервал мои мысли.

Он снова нервно одёрнул манжеты, затем резко махнул рукой. Старый солдат буркнул что-то юнцу и вывел за дверь, взяв за локоть, — совершенно не по-армейски.

Однако размышлять об этом было некогда. Я оказалась одна в лавке с офицером, не считая чужака, которого прятала. Солдаты ушли, чтобы не мешать? Моя рука вновь потянулась к заряженному ружью под прилавком.

Офицер опёрся на прилавок расставленными руками и наклонился ко мне, глядя в упор.

— Преступник, которого мы ищем, крайне опасен, — произнёс он сурово. — Он наёмный шпион, а сейчас идёт война…

Вот новость-то! Как будто я не наблюдаю всю свою жизнь, как по нашей пустыне разгуливают чужеземцы!

— У Мираджа больше врагов, чем ты можешь себе представить, — продолжал он, — и этот человек служит им. Он не задумываясь перережет горло женщине, только сначала… ну ты понимаешь.

В памяти всплыли события прошлой ночи, когда чужак не задумываясь встал перед дулом револьвера, чтобы спасти незнакомого мальчишку.

— Так что, если ты его увидишь, — заключил офицер, — очень советую рассказать мужу.

Я потупилась, изображая смущение.

— У меня ещё нет мужа.

— Ну тогда отцу. — Он выпрямился, одёргивая манжеты.

— Отца тоже нет… — продолжала я разыгрывать дурочку. — Дяде можно рассказать?

Офицер кивнул, явно успокоенный моей глупостью. Такая и врать-то не умеет! Повернулся, пошёл к двери. И тут кто-то снова дёрнул меня за язык.

— Господин… господин тысячник! — окликнула я, опустив глаза, как подобает приличной девушке в разговоре с офицером. Между тем смотрела я в упор в глаза Змею. Его лицо чуть дрогнуло — узнал? — Этот шпион… За что его разыскивают?

Офицер обернулся с порога:

— За измену.

Я вопросительно подняла брови, по-прежнему глядя в лицо чужаку. Тот подмигнул, и я невольно ответила улыбкой:

— Я буду следить, господин тысячник!

Когда стук копыт на улице затих, я подала чужаку руку, и он поднялся на ноги.

— Измена? — прищурилась я.

— А ты ловко выкручиваешься, — заметил Змей, — хоть и не врёшь.

— У меня немалый опыт… — Ощутив его пальцы на запястье, я отняла руку и тут заметила на белой рубашке алое пятно, такое же, как на прилавке. — А ну-ка повернись! — Посмотрела и ахнула: рубашка на спине вся промокла от крови. — Не хочу тебя расстраивать, но ты, похоже, ранен.

— Ах да… — Он пошатнулся и ухватился за прилавок. — Совсем забыл.

На случай, если ещё кто-нибудь войдёт, мы уселись на пол за прилавком. Окровавленная рубашка присохла к телу, и её приходилось срезать ножом. На широких плечах чужака бугрились мышцы, грудь вздымалась и опадала в такт частому, прерывистому дыханию. Мне померещился запах дыма от вчерашнего пожара.

Я потянулась и достала с полки бутылку с крепкой настойкой. Запасов спиртного у нас было больше, чем воды. Плеснула на чистый уголок рубашки и провела сзади по плечу, но раненый даже не поморщился.

— Ты не обязана мне помогать, — нахмурился он, помолчав. — Слышала, что сказал заботливый господин тысячник Нагиб? Я опасен.

— Не больше, чем он сам! — прыснула я. Не признаваться же, что Синеглазый Бандит остался в долгу перед неким Змеем. — Кроме того, — я подняла руку, — у меня есть нож.

Он замер, ощутив лезвие у самого горла. Волоски на затылке встали дыбом. Затем рассмеялся:

— Да уж… — Лезвие чуть царапнуло дёрнувшийся кадык, словно опасная бритва. — Я тебя не обижу.

— Я знаю, — буркнула я, постаравшись подпустить в голос угрозы, и занялась пробитым плечом, пытаясь нащупать пулю.

Ощутив кончик ножа в ране, чужак напрягся, но не издал ни звука. Я заметила у него на спине татуировку и легонько провела по ней кончиками пальцев. В ответ на прикосновение мышцы его затвердели, и по моей руке пробежала дрожь.

— Это чайка. Так назывался первый корабль, где я служил, — «Чернокрылая чайка». Идея мне в то время казалась удачной, — стал объяснять он, и птица зашевелилась в такт его словам.

— И что ты делал на том корабле?

— Что и все — ходил под парусом.

Мои пальцы ощутили его растущее волнение. Он глубоко вздохнул, и нарисованная птица будто бы взмахнула своими узкими длинными крыльями. Я смущённо отдёрнула руку, и дыхание его стало успокаиваться.

— Похоже, мышцы плеча не порваны, — вынесла я вердикт, подвигав кончиком ножа. — Теперь не шевелись!

Я упёрлась локтями в бока раненого. Он тяжело задышал, татуировка с компасом у другого плеча мерно двигалась вверх-вниз. Наконец пуля выпала и покатилась по полу, плеснула кровь, и я проворно зажала отверстие скомканным лоскутом рубашки.

— Сейчас наложу швы…

— Да ну, и так буду хорош.

— А со швами — ещё лучше.

Он хохотнул, превозмогая боль.

— Ты училась хирургии?

— Нет, — покачала я головой, обрабатывая настойкой края раны. Затем достала с полки моток грубых желтоватых ниток и иглу. — Просто трудно жить здесь и не пообщаться с несколькими десятками словивших пулю.

— Да здесь и всех жителей ненамного больше.

— Вот именно! — кивнула я и ощутила его улыбку, хоть и не видела лица.

Игла проткнула кожу, раненый зашипел и царапнул ногтями пол. У меня на языке вертелся вопрос, и я не выдержала:

— Как ты мог изменить султану, если сам не мираджиец?

— Я родился здесь, — ответил он, помолчав.

— Что-то непохоже. — Кому и как мог изменить наёмный шпион, я спрашивать не решилась. Захочет — сам расскажет.

— Не совсем здесь… В Измане. — Упоминание о столице заставило меня вздрогнуть: слишком близка была вчера заветная мечта. — Моя мать была родом из страны под названием Сичань, там я и вырос.

— Какая она, эта Сичань?

Чужак снова помолчал.

— Как объяснить, если ты никогда не видела дождя? — начал он наконец. — Представь, что с неба то и дело льётся вода, а воздух всегда душный от влаги и мокрая одежда липнет к телу. — Мои руки лежали на его обнажённых плечах, которые вздымались в такт тяжёлому дыханию. — Здесь вокруг один сухой песок, а там везде зелень и вода. Бамбук растёт так быстро и мощно, что опрокидывает дома, даже городские… Как будто старается вернуть себе свою землю… Из-за духоты женщины ходят с бумажными веерами, такими яркими и красочными — глаза разбегаются. Мы прыгали в море прямо в одежде, чтобы спастись от жары, но повсюду было столько кораблей, что свободное место трудно найти. Корабли приходят со всего мира: альбийские с резными обнажёнными наядами на бортах, свейские с укрытиями от холода… А сичаньские похожи на драконов и сделаны целиком из одного ствола дерева. Деревья там бывают выше, чем башни в Измане.

— Если там такие чудеса, то что ты делаешь здесь, у нас? — вздохнула я. — Не скажешь?

— Нет… — Он поморщился от нового укола иглы. — А ты вряд ли расскажешь, что тебя заставило соврать доблестному тысячнику Нагибу аль-Оману.

— Пожалуй… — Моя игла застыла в воздухе. — Нагиб аль-Оман? Не сынок ли это нашего султана, случайно?

— Откуда ты знаешь? — Он сжал зубы в ожидании нового стежка.

— Каждый знает о мятежном принце… и обо всех остальных, кто боролся за титул наследника.

Когда Оман ещё только взошёл на трон, одна из самых красивых жён родила ему сына Ахмеда. Мальчик рос крепким и сообразительным, и, хотя гарем пополнялся и сыновей у султана прибавлялось, Оман всегда благоволил к Ахмеду. Три года спустя та же самая жена родила дочь, но не ребёнка, а джинна-полукровку с алой гривой на рогатой голове, чешуёй и когтями. Султан лично забил изменницу до смерти, но в ту же ночь и Ахмед, и его новорождённая сестра-чудище бесследно исчезли. Четырнадцать лет спустя пришло время для состязаний за титул султима, наследника трона. Так повелось в Мирадже испокон веков. Участвовать полагалось двенадцати старшим сыновьям султана. С тех пор прошло больше года. Моя мать была ещё жива. Когда новость дошла до Пыль-Тропы, то делать ставки потянулись даже те, кто искренне считал это грехом.

В день состязаний двенадцать старших принцев выстроились в ряд на площади у дворца, и посмотреть на них собралась вся столица. И тогда вдруг появился тринадцатый. Когда он откинул капюшон плаща, перед зрителями предстала настолько точная копия султана Омана в юности, что никто не мог усомниться в подлинности претендента. Какие бы подозрения ни возбудило внезапное возвращение принца, отменить традицию было невозможно.

Он имел полное право участвовать, а потому самого младшего претендента из состязаний исключили. Его звали Нагиб. Я запомнила имя, потому что очень многие у нас в Пыль-Тропе ставили на то, что младший погибнет первым. Скорее всего, так бы и вышло, если бы блудный братец своим возвращением не спас Нагибу жизнь.

Огромный лабиринт в дворцовом саду, полный хитрых ловушек, Ахмед прошёл быстрее всех, а затем легко выиграл испытание на сообразительность, отгадав все загадки придворных мудрецов. Когда дошла очередь до испытания оружием, он одолел всех по очереди братьев, пока не остался один на один с самым старшим сыном султана — принцем Кадиром.

Они сражались целый день, и в конце концов старший сдался. Ахмед сохранил тому жизнь, но, едва он повернулся, готовый принять от отца знаки султима, Кадир поднял саблю и коварно напал на брата сзади. Ахмеда спасла единоутробная сестра-полуджинн, стоявшая в толпе. Отбросив человеческую личину, она своей магией отвела смертельный удар.

Султан пришёл в неописуемый гнев, объявил султимом Кадира, а Ахмеда приказал казнить, но молодой принц с помощью сестры бежал в пустыню и поднял мятеж против отца. Новый рассвет, новые пески!

Я затянула последний шов и отрезала ножом остаток нити. Чужак повернулся, и мой взгляд впервые упал на его обнажённую грудь. Почему-то захотелось отвернуться, хотя глупо, конечно, — у нас в посёлке мужчины частенько щеголяли без рубашек. Но этот был не наш, незнакомец, и прежде я не стала бы обращать внимания на мышцы рук и живота или татуировку в виде солнца над сердцем.

Он взглянул на меня в быстро сгущавшихся сумерках.

— Я даже не знаю твоего имени…

— А я — твоего. — Откинув с лица волосы тыльной стороной ладони, чтобы не перепачкаться кровью, я принялась оттирать руки скомканной рубашкой, смоченной в настойке.

— Меня зовут Жинь, — сказал он.

— Что, так вот прямо и зовут? — улыбнулась я.

Таких имён мне в жизни слышать не приходилось. Опять фальшивое, как вчера?

— А что? — Чужак неловко дёрнул раненым плечом и скривился от боли. Живот напрягся, и над поясом показался уголок ещё одной татуировки. От внезапного любопытства у меня по спине побежали мурашки. — Имя как имя…

— Точно не врёшь? — Я бросила испытующий взгляд на его лицо.

Он криво усмехнулся:

— Лгать грешно, ты разве не знаешь?

— Да уж слыхала.

Его тёмные глаза впились в меня, заставив вдруг смутиться.

— Не случись тебя — я был бы сейчас мёртв.

Я могла бы ответить то же самое. Могла пошутить, назвавшись Оманом, или Синеглазым Бандитом, или ещё как-нибудь. Но я не стала спешить.

— Меня зовут Амани, Амани аль-Хайза. — Человеку с такой улыбкой доверять трудно. Она неудержимо тянула меня в дальние края, о которых он рассказывал, и в то же время лишала всякой надежды туда попасть. — Если подождёшь, принесу тебе другую рубашку, — добавила я, с трудом отводя взгляд от его обнажённой груди.

— Сюда могут опять прийти солдаты. — Он почесал в затылке, и татуировка на животе стала чуть виднее — кажется, какое-то животное. — Лучше бы мне поскорее смыться.

— Да, пожалуй. — Я заставила себя отвернуться. Как можно доверять чужеземцу со странным именем, даже если он спас тебя от смерти? Второй день всего знакомы… И всё же этот Жинь нравился мне больше, чем те, кого я знала от рождения. Надо выбирать: на кону стоит будущее. — А ещё — взять меня с собой.

— Нет. — Он ответил так быстро, словно знал, что я скажу, прежде меня самой. Глядя в сторону, продолжил: — Я в долгу перед тобой — обязан тебе жизнью и не хочу губить твою.

— При чём тут это? Возьми меня с собой, вот и всё, о чём я прошу.

Его глаза вновь захватили меня в плен.

— Ты даже не знаешь, куда я собрался.

— Мне всё равно. — Я придвинулась ближе, не в силах сдерживать себя. — Куда угодно, лишь бы подальше отсюда! Где хотя бы есть поезда и приличные дороги. Тогда мы будем в расчёте, и я сама доберусь до Измана. Здесь мне делать нечего, так же как и тебе.

— А чем займёшься там?

Я дёрнулась как ужаленная.

— Что-нибудь да найду — уж точно больше, чем в этой дыре! — Жинь неуверенно хохотнул, и я поспешила использовать преимущество: — Ну пожалуйста! Разве тебе никогда не хотелось чего-нибудь так сильно, что уже нельзя терпеть? Мне надо, надо убраться отсюда, и как можно скорее! Я тут задыхаюсь!

Он глубоко вздохнул в явной нерешительности. Я выжидающе молчала, боясь всё испортить неосторожным словом. И тут зазвонили колокола.

Момент был упущен.

— Не рановато ли для вечерней молитвы? — нахмурился он.

Сердце в груди замерло, я затаила дыхание, прислушиваясь.

— Нет, это не призыв к молитве.

— Облава?

— Нет. Для армии у нас звонить не станут.

— Может…

— Тише! — перебила я, подняв руку.

Этот отчаянный перезвон мне не доводилось слышать уже несколько лет. Ещё мгновение — и его подхватил весь посёлок. Звякали дверные колокольчики, из окон доносился стук железных кастрюль. По спине побежали мурашки.

— Охота! — Я перескочила через прилавок и рванулась к двери.

Глава 5

На улице я едва не столкнулась с Тамидом.

— Амани, я тебя искал… — Он запыхался, тяжело опираясь на костыль. — Не выходи, не надо!

— Там… — начала я.

— Буракки, — кивнул он.

Сердце радостно подпрыгнуло. Сотворённый задолго до смертных, как и все древние, этот конь из песка и ветра мог скакать без остановки до самого края света и ценился на вес золота, если его удавалось изловить. Сидеть в лавке? Ни за что!

Я прищурилась, вглядываясь в конец улицы, откуда приближалось облако пыли. Мужчины обступали его, тыкая железными прутьями. Значит, одна из старых ловушек всё-таки сработала.

— Должно быть, его привлёк вчерашний пожар в Шалмане, — рассудительно заметил Тамид. — Древние падки на огонь.

На всякий случай я выдернула из столбика крыльца старый кривой гвоздь. Обитатели пустыни издревле добывали в горах металл и посылали своих дочерей в железных перчатках ловить и приручать буракки — обращать их из песка и ветра в живую плоть. Волшебных коней вели в города на продажу, тем и жили.

Затем султану пришло в голову построить фабрику. Пески затянуло железной пылью, даже вода стала отдавать ржавчиной. Буракки попадались всё реже, кочевые палатки превратились в дома, а торговцы конями — в фабричных работяг.

Только железо могло сдержать буракки — или убить, так же как упырей. Оно делало его смертным. А наделить плотью так надолго, чтобы оседлать, могли только мы, женщины.

Тамид вычитал в какой-то священной книге, что у древних своих женщин нет. Зачем рождать потомство, если ты живёшь вечно? Однако так же как знание есть сила, тяга к неизведанному составляет главную слабость бессмертных существ. Всем известны истории о джиннах, одержимых любовью к прекрасным принцессам и исполнявших любые их желания, равно как о добродетельных жёнах, которые заманивали гулей на клинки своих мужчин, и о храбрых купеческих дочерях, покорявших буракки и скакавших на них верхом в дальние неведомые страны.

Древних, при всём их могуществе, всё же тянет к нам, несмотря на риск потерять своё бессмертие и стать существами из плоти и крови.

Улица оживала на глазах. Люди с горящими глазами толпились у дверей своих домов. Появление буракки сулило пытавшимся его поймать либо большие деньги, либо большую кровь, а может, и то и другое.

Кто-то вскрикнул: в пыльном облаке появился силуэт волшебного коня. Кое-кто в страхе захлопнул дверь, но большинство жителей посёлка продолжали жадно всматриваться. Я тоже встала на цыпочки на крыльце, вытягивая шею.

Буракки не собирался сдаваться так просто. Он то и дело менял очертания, превращаясь то в коня, то в песчаный вихрь и меняя цвет с ярко-золотого на кроваво-алый — огонь и солнце, перемешанные в открытой всем ветрам пустыне. У меня в висках застучала кровь, доставшаяся от бессчётных поколений обитателей песков.

Фабрика перевернула нашу жизнь, мы перестали быть кочевым племенем, охотниками на буракки, но по-прежнему ставили на тропах ловушки из железа, и каждый из нас знал, что делать, если ловушка срабатывала.

Невдалеке звякнула тяжёлая цепь — молодая вдова, по имени Заира, прикрепляла один конец к своему подоконнику, а святой отец уже надел другой на крюк в стене молельного дома напротив. Из окон пригоршнями сыпали железные опилки, которые держали в домах на случай нападения упырей из пустыни. Железо, перемешанное с песком, и цепи превращали улицу и весь посёлок в одну огромную ловушку для древнего.

Буракки поднялся на дыбы, испуская пронзительное ржание. Мужчины обступали его, ударами железных прутьев мешая целиком обратиться в песок и ветер. Взметнувшись, тяжёлые копыта опустились в гущу тел. Послышался хруст пробитого черепа, на песок брызнуло алым. Кровь на золоте.

Дядюшка Азид ткнул острым концом своего прута — и буракки отпрянул, на мгновение показав из песчаного вихря окровавленную грудь. Это дало загонщикам передышку, чтобы убраться и оттащить раненых на ту сторону цепи, к остальной толпе.

Их работа закончилась. Мужчины гнали буракки в посёлок все вместе, потом наступал черёд женщин, и каждая действовала уже сама по себе.

Остановила буракки, удержала достаточное время, чтобы оставить во плоти, — и он твой, вернее, принадлежит твоему мужу или отцу. В моём случае — дяде, равно как и деньги, которые тот выручит за коня.

Как бы не так! Никому я его не отдам! Мне надо любой ценой убраться отсюда, и этот способ не хуже любого другого. Если бы только поймать!

Женщины уже теснились у самой цепи. Заира жадно облизывала растрескавшиеся губы. Даже лентяйка Шира выскочила из дома и с молитвенным жаром вглядывалась в силуэт желанной добычи, вцепившись пальцами в железные звенья.

Я подбежала и протолкалась в первый ряд. Сердце отчаянно колотилось в груди, и стук его отдавался во всём теле. Теперь или никогда!

— Амани! — раздался за спиной крик Тамида.

Я обернулась ответить, но тут уловила краем глаза мелькнувший розовый халат. Не обращая внимания на тревожный оклик тётушки Фарры, Шира нырнула под цепь ограждения и кинулась к буракки.

И что ей дома не сиделось, поганке? Вечно прохлаждается на подушках, а тут… Переливаясь из формы в форму, буракки стремительно развернулся и двинулся навстречу сестре.

Нет, не отдам! Не дослушав Тамида, я шлёпнулась на песок, перекатилась на другую сторону цепи и рванулась вдогонку. Врезалась сзади в Ширу, и мы обе повалились на дорогу. Копыто чудом миновало мою голову, задев лишь краем, и перед глазами вспыхнула ослепляющая боль.

Шатаясь, я стала подниматься, но пальцы Ширы тут же стиснули мою лодыжку. Глаза сестры горели бешенством, почти как у самого разгорячённого буракки.

— Мама с тебя шкуру спустит! — злобно прошипела она, впиваясь острыми ногтями мне в руку.

— Сначала пусть поймает! — фыркнула я и врезала ей коленом в живот. Отпихнула и вскочила на ноги.

Пока мы барахтались в пыли, как на школьном дворе, по эту сторону цепи уже оказалось с полдюжины женщин, но к буракки ни одна приблизиться пока не решилась, и он уже расплывался в воздухе, уходя копытами в песок и принимая бессмертную форму. Ещё немного — и он вновь станет частью пустыни.

Шагнув вперёд, я резко свистнула, и конь обернулся.

Несколько ударов сердца мы смотрели друг на друга, потом я сделала ещё шаг… и ещё один. Он стоял неподвижно. Внезапно с другой стороны выскочила Заира и швырнула горсть железных опилок. Буракки отпрянул… и бросился на меня!

Я осталась на месте — точно так же, как стояла вчера перед дулом револьвера. Смотрела на страшные копыта, взрывающие песок, но меня переполняла уверенность, что сегодня я не умру.

За миг до столкновения я шагнула в сторону, пропуская буракки впритирку, и прижалась к его боку, вытянув к морде руку с гвоздём. Железо и моя кожа.

Крик бессмертного существа сотряс воздух. Оно яростно билось, не в силах разорвать магическую связь, а я двигалась вместе с ним, прижимаясь всё сильнее к обретавшему плоть силуэту. На морде коня было написано отчаяние. Я понимала его: кому, как не мне, знать, что такое неволя.

Наконец мои руки обняли мускулистую шею. Гвоздь упал на песок, но это уже не имело значения. Покорённый буракки тяжело дышал у меня над ухом, и весь остальной мир словно перестал существовать. Солнце, песок и ветер стали под моими пальцами живой плотью, налитой мощью, которая была древнее, чем тьма, смерть и грех.

Оставалось лишь вскочить коню на спину и унестись на нём прочь через пустыню к желанной свободе, но от последнего душераздирающего крика во мне будто что-то оборвалось. Я на миг растерялась, и крепкие мужские руки оттащили меня прочь.

Буракки тут же обступила суетящаяся толпа с дядей Азидом во главе. Шанс был безнадёжно упущен. Коня уже взнуздали, и он жалобно ржал, ощущая во рту железо, а на копыта поспешно набивали подковы — три стальные, чтобы сохранить плоть, и одну бронзовую — для покорности.

Весть о пленении буракки уже разнеслась по всему посёлку. Зрители весело аплодировали, дети радостно вопили. Про меня уже никто не вспоминал. Только сам конь печально косил на меня глазом, словно укоряя в предательстве.

Я прикоснулась к волосам, глянула на окровавленный халат — везде кровь. Нет, так я этого не оставлю! Рванулась вперёд и стала проталкиваться сквозь толпу, но кто-то вдруг схватил меня за руку и зажал ладонью рот, оттаскивая в проход между домами.

Противный скользкий голос вкрадчиво прошептал в ухо:

— Ну что, поговорим, Синеглазая Бандитка?

Глава 6

— Отстань, Фазим! — оттолкнула я его. Выбрался-таки со стрельбища… и узнал. — Пошёл вон! — Он отпустил меня и отступил в тень, сунув руки в карманы. В самом деле, куда я теперь сбегу? — Решил отомстить за свою возлюбленную, да? Ну давай, бей! — Я устало прислонилась к глиняной стене.

— Выходи за меня замуж! — вдруг выпалил он. Я смотрела на него, изумлённо приоткрыв рот, потом расхохоталась, не в силах удержаться. Фазим выглядел таким самодовольным, будто и в самом деле рассчитывал на согласие.

— Быть мне огненным джинном, если слышала что-нибудь глупее! — Я откинула со лба окровавленную прядь.

Он всё ещё тупо ухмылялся.

— У тебя красивые глаза, Амани, и кто-то точно с такими же стрелял вчера вечером в Шалмане. Синеглазый Бандит — так его называли. Не так уж много у нас в Захолустье таких глаз.

Как же некстати этот тупица решил напрячь мозги!

— Хочешь сказать, у меня есть пропавший брат?

— Ты знаешь, что я хочу сказать, Амани. — Он подался вперёд, и я вдруг ощутила страх. Сутолока вокруг буракки продолжалась буквально в двух шагах, но сейчас в мире будто остались лишь мы с Фазимом. — Ты выйдешь за меня, и никто ничего не узнает.

— Ну-ну, продолжай… — Я покосилась на улицу, где мелькнул знакомый халат. Хорошо бы, кто-нибудь сюда заглянул. — Небось заявишь, что всегда любил меня, а за Широй ухаживал только для виду, пока длится траур по моей матери?

Он снова криво ухмыльнулся, словно ждал моих слов.

— Пока ты не поймала буракки, Шира была для меня единственным шансом разбогатеть.

— Твой шанс станет ещё лучше, когда дядя продаст коня.

Не потому ли сестра кинулась в драку? Надеялась подтолкнуть этого придурка к женитьбе? Любовью его не проймёшь.

— Я всё рассчитал! — Фазим гордо постучал пальцем по лбу, отчего стал выглядеть ещё тупее. — Если я женюсь на Шире, то от этих денег мне мало что достанется, а вот если на тебе… Тогда твоему дядюшке не видать этого буракки.

Точно. Буракки будет принадлежать моему мужу.

Фазим дурак, но тут он прав. Хуже того, он убийственно серьёзен. Мало мне дядиных на меня планов, так ещё и этот…

— Да я скорее застрелюсь! — вспыхнула я. Или застрелю его.

— Можешь не трудиться. — Он оскалил лошадиные зубы. — Солдаты застрелят тебя сами, когда я скажу им, что ты якшалась с тем чужаком. — Его взгляд плотоядно обшаривал меня от синих глаз до пяток. — Ну, разве что помучают сначала.

Подавив желание вбить ему зубы в глотку, я вежливо улыбнулась:

— Пусть лучше так, чем всю жизнь терпеть тебя!

Его рука с силой упёрлась в стену рядом с моим лицом.

— Да я… Если на то пошло, мне вообще незачем начинать с женитьбы, — заговорил он тихо и вкрадчиво, угрожающе прищурившись. — Просто сделаю тебя никому не нужной, тогда выбора просто не останется. Пойдёшь за меня или на виселицу — по стопам своей мамочки. Шейка у тебя как раз подходящая. — Он издевательски провёл пальцем по моему горлу.

Будь у меня с собой револьвер, я бы ему показала! С оружием в руках я не боялась ни одного мужчины в наших песках, но сейчас оказалась совсем беспомощной.

— Фазим! — Окрик Ширы спас меня. — Чем это ты там занимаешься?

Он резко отстранился. Сестра заглядывала в просвет между домами — губы сжаты, лицо искажено в гримасе точно как в детстве, когда она старалась сдержать слёзы.

Я скользнула вдоль стены и поспешила на улицу. Возле Ширы замедлила шаг, готовая к бурным объяснениям, но она лишь молча отступила в сторону, опустив глаза в землю.

Домой, скорее заскочить домой и бежать из посёлка! У Фазима не хватило бы мозгов для пустых угроз: он непременно донесёт военным, что я знакома с преступником. Вот теперь Жиню точно придётся взять меня с собой, уж я его как-нибудь заставлю!

В дверях дядюшкиного дома я задержалась и прислушалась. Никого, все на улице, вернуться ещё не успели.

Я шла и молилась под звук своих шагов, чтобы никогда больше не переступать этот порог. Осмотревшись в хаосе спальни, покидала в сумку всё, что мне принадлежало, и кое-что ещё, затем бросилась в комнату мальчишек. Беспорядок там был невообразимый, одежда валялась неопрятными кучами вдоль стен. Едва я успела выбрать более-менее чистую рубашку, как из коридора донёсся стук входной двери, и тётушкин голос окликнул меня. Скорее, пока она не заглянула сюда! Я метнулась к окну и через мгновение уже стояла на песке.

На улице царила праздничная суета. Вешали фонари, накрывали столы, а музыканты настраивали инструменты в гаснущих лучах заката. Такого не было с последнего Шихаба, когда отмечают самую долгую ночь в году, вспоминают приход тьмы и Разрушительницы, а затем празднуют возвращение света. С тех пор прошёл почти год, и люди истосковались по веселью. Да, сегодня будет весело… Только на этот раз без меня.

Никто не заметил, как я проскользнула в лавку и притворила за собой тяжёлую дверь. Никого, тишина, лишь половицы скрипят под ногами да между полками в сумеречном свете из окна танцуют пылинки.

— Жинь! — окликнула я, чувствуя себя глупее некуда.

Поздно, он давно ушёл.

Да и с какой стати ему меня ждать? Рука с принесённой рубашкой уныло опустилась. Глупо было рассчитывать на помощь: он мне ничего не должен. Здесь, в пустыне, каждый за себя.

Сбегать, что ли, к молодому тысячнику, пока Фазим не успел первым? Нет уж, выдавать кого-то властям — до такого я ни за что не опущусь!

Я сунула рубашку в сумку к остальным вещам. Придётся найти другую возможность выбраться из Пыль-Тропы, и как можно скорее, пока за мной не явились.

Когда я вышла из лавки, солнце уже село. Посёлок сиял праздничными огнями. От дома к дому тянулись гирлянды масляных фонариков, на стенах горели факелы, освещая жалкие остатки съестных припасов на столах. Спиртного, однако, хватало, и возбуждённая толпа вовсю приплясывала под музыку и подпевала хриплыми голосами. Ещё немного — и начнутся пьяные драки.

На улице теснилась добрая половина жителей посёлка: всем хотелось притронуться к буракки, привязанному к столбу. Он яростно вскидывал голову, бил копытом, и дядюшка Азид, не в силах успокоить коня, уже уводил его, пока дело не кончилось новыми проломленными черепами.

Проталкиваясь сквозь пьяную танцующую толпу, я крутила головой, чтобы не наткнуться на Фазима. Что-то деревянное просунулось под ноги, и я, больно ударившись лодыжкой, машинально ответила пинком, но ни в кого не попала. Обернулась — и увидела перед собой Тамида, который стоял как ни в чём не бывало, опираясь на костыль.

— Нехорошо пинать калеку, — ухмыльнулся он задорно, но у меня не осталось сил даже ответить на шутку приятеля. Веселье Тамида тут же растаяло. — Я это… искал тебя, хотел… — У меня ёкнуло сердце. Вот так сбежала бы и даже не попрощалась. Всегда знала, что этот день наступит, но не думала, что так внезапно. — Вот, — продолжал он, сунув мне что-то в руку, — тебе изрядно досталось, когда возилась с буракки.

В стеклянном пузырьке перекатывались крошечные белые пилюли. Обезболивающее — на нём неплохо зарабатывал отец Тамида, продавая рабочим, пострадавшим на фабрике или подстрелившим друг друга в драке.

— От них засыпаешь, да? — Действие лекарства было хорошо известно и мне самой — к сожалению. Шкуру за дерзкий язык с меня спускали не раз. — Нет уж, спасибо… — Я тяжело вздохнула, потом выпалила: — Хочу забрать буракки и удрать отсюда! Поедешь со мной?

— А то! — Тамид весело подмигнул мне. — Когда в путь? — Ну конечно, принял мои слова за шутку. Я молча приподняла сумку, и лицо его потемнело. — Амани… — выдавил он с ужасом, которого хватило бы на нас обоих. — Тебя же повесят!

— А я здесь и так умру. — Я взяла его за руку и потащила в сторону, подальше от толпы, к зданию школы. Решимость моя копилась годами, и ничто больше не могло её развеять. — То, что меня ждёт здесь, хуже смерти.

Под шум гуляющей толпы я выплеснула всё разом: про дядины планы, про Жиня, который меня бросил, и про грязный шантаж Фазима. О выборе, идти к нему в жёны или на виселицу. Никогда я не стану ничьей женой — ни его, ни дядиной! Убегу — и всё!

В глазах Тамида сверкнула боль.

— А меня, значит, в свой блестящий продуманный план ты посвящать не собиралась?

— Я не думала… — Меня кольнуло чувство вины, к горлу подступил комок. Правда, не подумала, некогда было думать: все мысли были о побеге. — Ты бы всё равно не захотел, Тамид, да ещё и отговорить меня попытался бы… Но я не могу остаться. Слишком много всего, понимаешь?

— Ничего бы не было, послушайся ты меня и не попрись на то дурацкое стрельбище! Надо было рассказать — что-нибудь придумали бы вместе. Ты всегда… — Он тяжело дышал от волнения. — Ты всегда так усложняешь! — Повисло долгое молчание: всё уже было переспорено тысячу раз. — Я знаю, что делать! — воскликнул он наконец, опустив глаза. Здесь, вдали от фонарей, его лицо казалось непроницаемым. Я снова покрутила головой, высматривая Фазима. — Ты могла бы… могла бы выйти за меня.

— Что?! — Я вытаращила глаза, на миг забыв об опасности.

— Фазим ничего не сможет сделать, если у тебя уже будет муж, — объяснил Тамид. Он был так серьёзен, что мне захотелось его обнять. — Я могу защитить тебя, Амани… от Фазима, от властей, от твоей семьи. Тебе не придётся больше жить у дяди. Вообще-то я давно собирался поговорить с ним. — Он смущённо отвёл взгляд. — Но твой возраст… траур по матери… Я хотел дать тебе время, но ни за что не позволил бы ему жениться на тебе! Если бы ты мне сказала…

Хотел жениться на мне? Вот это новость! Такое мне в голову не приходило. Знал же, что я собираюсь уехать. Или никогда всерьёз не верил, что решусь?

— Тамид… — тихо начала я и запнулась, не находя слов.

Как объяснить ему свои мечты? Нет, слишком уж мы разные.

В свете фонарей мелькнуло лицо Фазима. Он был не один. Следом, разрезая толпу гуляк, двигались белые с золотом мундиры.

С колотящимся сердцем я забилась в тень, прижавшись к стене. Тамид обернулся, потом взглянул мне в глаза и всё понял. Он не в силах был защитить меня.

— Беги! — шепнул он.

— Тамид…

Не хотелось оставлять его в недобрых чувствах, но зла мне он точно не хотел.

— Беги!!!

Наверное, первый раз в жизни я послушалась его.

Протискиваясь сквозь суматоху праздничной толпы, я едва не сбила с ног старого Рафаата, который ковылял, опершись на руку внучки, миновала какого-то чужака, фальшиво тренькавшего на ситаре, и оказалась у боковой стены дядюшкиного дома. Конюшня в двух шагах, там буракки…

— Ах вот ты где! — Тётушка Фарра крепко ухватила меня за руку и развернула к себе.

Впервые в жизни её свирепая гримаса не произвела никакого действия. Ожидавшая меня выволочка за дерзость, драку с сестрой и отсутствие помощи по хозяйству ещё утром испугала бы, но не сейчас.

— Пусти! — крикнула я, пытаясь освободиться, но пальцы тётки вцепились в руку, как клещи.

— Куда ты собралась?

— Подальше отсюда! — Я глянула на неё в упор. — От этого места и от тебя. Ты сама не хочешь, чтобы я оставалась и чтобы твой муж заглядывался на меня! — Фарра злобно оскалилась, усиливая хватку. — Мне он без надобности, да и другие тоже. — Я бросила взгляд через плечо: мундиров в толпе пока не видно, но народу у нас немного, найдут. — Отпусти, говорю! Дай мне уехать… — Лицо тётушки чуть смягчилось, она понимала, что я права. В отношении дяди мы были союзницами. — Пожалуйста!

Её пальцы разжались, но слишком поздно. Жёсткие лапы, обтянутые рукавами мундира, приподняли меня, заставив невольно вскрикнуть, и потащили на улицу.

Шум празднества сменился криками паники: солдаты оттесняли жителей к обочинам и всматривались в лица, высоко поднимая фонари.

— Обыскать все дома: он где-то здесь!

Я узнала надменный голос давешнего офицера, который вышагивал с таким видом, будто владел тут каждой песчинкой.

Странно, снарядили такое войско ради поимки одного-единственного преступника, пусть даже шпиона. Нет, либо они ищут не Жиня, либо он больше чем простой наёмник.

Молодой тысячник смерил меня холодным взглядом с головы до ног и обернулся к Фазиму, который выглядывал у него из-за плеча.

— Это она?

— Да, я видел её с чужеземцем в Шалмане. — В свете качающегося фонаря ухмылка Фазима выглядела особенно гнусной. От ужаса у меня перехватило дыхание. — Она работает на него, там её называли Синеглазым Бандитом.

Солдат с фонарём прыснул со смеху.

— Вот эта вот девчонка — Синеглазый Бандит со стрельбища?

У меня наконец прорезался голос.

— Не слушайте Фазима, он идиот! — поспешно вставила я, ни на что, впрочем, не надеясь. Что стоит слово девчонки против слова мужчины?

Нагиб схватил меня за подбородок и придвинул фонарь вплотную к лицу, обдав палящим жаром.

— Красивые глаза! — воскликнул он. Притворяться дальше было бессмысленно. — Ну и где же твой чужеземный дружок?

— Если бы я знала, то не отвечала бы сейчас на дурацкие вопросы! — выплюнула я.

Удар по щеке был настолько сильным, что едва не свернул мне шею. Вспышка страшной боли отдалась во всём теле.

— Где он? — пробился сквозь звон в ушах голос тысячника.

Я не упала только потому, что солдат продолжал меня держать и ноги мои болтались в воздухе, тщетно ища опору.

Нагиб снова сжал мой подбородок.

— Говори! — В висок упёрлось дуло револьвера. — Говори, или я вышибу тебе мозги!

— Это было бы неразумно, — ответила я, едва ворочая челюстью, которая горела огнём, — так вы ничего не узнаете.

Щелчок взведённого курка громом отдался в черепе. Я знала этот звук не хуже собственного голоса, но впервые слышала над самым ухом.

— Так её не напугаешь, — встрял Фазим, — лучше через калеку.

Прихлынувший гнев мгновенно вытеснил страх, и я рванулась что было сил. От неожиданности солдат выпустил меня, и мои пальцы сомкнулись на горле мерзавца. Ему повезло, что меня успели оттащить.

Последовала новая пощёчина. Когда муть перед глазами немного рассеялась, я увидела Тамида на коленях в песке. Его кривая нога беспомощно торчала в сторону, а к затылку был приставлен ствол револьвера.

Теперь я ненавидела себя ещё больше, чем Фазима. Предупреждал же Тамид, что всё кончится плохо, просто мне не приходило в голову, что плохо придётся не мне одной.

— Итак, — произнёс офицер со своим аристократическим выговором, — ты скажешь нам, была ли в Шалмане с нашим гостем с Востока?

Я проглотила готовый вырваться резкий ответ: он не стоил жизни Тамида.

— Не с ним, — выдавила я сквозь зубы. — Мы были там вместе.

— И где же он сейчас?

— Не знаю.

Я думала, он меня снова ударит, но тысячник лишь слегка надул губы, словно учитель, разочарованный ответом ученика. Затем он повернулся к Тамиду, и сердце у меня замерло от ужаса.

— Что у тебя с ногой? — спросил он.

— Оставь его в покое! — выкрикнула я, но никто не обратил на меня внимания.

— Врождённый вывих, — спокойно ответил Тамид.

Пара дюжин солдат и сотня-другая обитателей Пыль-Тропы жадно ловили каждое слово. Ужас в их глазах смешивался с любопытством.

— Ну тогда… — Офицер зашёл ему за спину. — Думаю, такая нога особо и ни к чему.

Грохнул выстрел — пуля пробила Тамиду колено. Крик боли утонул в моём визге, и калека скорчился на песке. Возмущение толпы прорезал новый вопль — в руках бело-золотых билась мать Тамида.

— Ну что скажешь, Бандит? — злобно ощерился Нагиб, перекрикивая общий гвалт. — Где одна нога, там и другая… — Он прицелился Тамиду в здоровое колено.

— Нет! — завопила я.

— Тогда признавайся, и быстро! Где он?

— Не знаю! — всхлипнула я. — Правда, не знаю! Он был здесь, приходил, но ушёл.

— Когда? — Ко мне приблизилось надменное лицо с горящим от бешенства взглядом.

— На закате… пару часов назад.

— Куда ушёл?

— Я не знаю!

Рукоятка револьвера врезалась мне в лоб, кровь залила глаза. Свет качающихся фонарей расплывался алыми пятнами.

— Где он?

— Не знаю! — повторила я, не в силах ничего выдумать, кроме правды.

— Я выстрелю снова, — прошипел Нагиб, — и на сей раз уже не в ногу!

— Не сказал он куда! — выкрикнула я ему в лицо. — Зачем ему со мной делиться?

— В какую сторону побежал?

— Не знаю!

Горячий металл револьвера обжёг мне висок.

— Лгать грешно, и тебе это известно…

Мир вокруг с грохотом раскололся в огненной вспышке.

Звон в ушах… Ничего, кроме звона.

Тамид… Что с Тамидом?

Я лежала уткнувшись лицом в песок. Приподнялась на локтях, огляделась.

В той стороне, где на моей памяти всегда маячил силуэт закопчённых кирпичных стен, теперь вздымалось слепящее огненное зарево. Оружейная фабрика пылала, как один гигантский факел.

Слух отпустило, и голова взорвалась от воплей. Жители Пыль-Тропы припадали к земле в молитве, разбегались куда попало или просто тупо таращились на зарево. Тысячник Нагиб суетился, раздавая приказы, солдаты ловили перепуганных лошадей и скакали во весь опор к горящей фабрике. Про нас с Тамидом, казалось, все забыли.

— Тамид!

Он лежал неподвижно, скорчившись на песке посреди улицы, но на мой оклик приподнял голову и встретился со мной взглядом. В тот же миг я услышала его имя ещё раз. Плачущая мать, спотыкаясь, спешила к сыну.

Среди ржания коней вдруг послышался знакомый протяжный крик. Буракки! Волшебный конь нёсся по улице прямо к нам, а на спине его сидел Жинь! Солдаты растерянно пятились, перекрикиваясь и целясь во всадника. Он выстрелил на ходу, кто-то повалился на землю.

Я снова повернулась к Тамиду, разрываемая на части жалостью к другу и жаждой бегства. Остаться здесь означало верную смерть, но сердце обливалось кровью.

Копыта буракки взрыли песок совсем рядом, Жинь склонился ко мне, протягивая руку. Послышались выстрелы, рядом просвистела пуля.

Повинуясь больше инстинкту, чем рассудку, я вскочила и уцепилась за руку чужеземца. Ещё миг — и мои руки обхватили его сзади за пояс, а подо мной оказался широкий круп коня. В толпе мелькнуло пепельно-бледное лицо тётушки Фарры.

Нагиб с искажённым яростью лицом перезаряжал револьвер. Сейчас он был беззащитен: один выстрел — и тысячнику конец. Жинь глянул на него, но почему-то опустил руку с револьвером и пустил буракки вскачь. Волшебный конь взметнулся песчаным вихрем и понёсся вперёд, оставляя далеко позади улицу, солдат и толпу.

Глава 7

— Как насчёт выпить?

Я дремала, прижимаясь щекой к грубой ткани рубашки и вдыхая запах горелого пороха. Разбудивший меня голос Жиня отдавался в ушах, и я не сразу сложила звуки в слова.

— Ты же знаешь, где я росла… — В горле хрипело, и мне пришлось откашляться. Приоткрыв глаза, я увидела лишь рисунок всё той же рубашки, но сразу почувствовала, что от родных мест уехала далеко: утренний воздух другой — холоднее и не пропах ржавчиной. — Почему бы и нет?

Всё тело ныло, а в груди словно застрял кусок льда. На самом деле опрокинуть стопку-другую было бы кстати.

Освободив руки, обнимавшие Жиня за поясницу, я вытерла вспотевшие ладони о свою собственную рубашку. Жинь тем временем соскочил с седла. Кряхтя, я выпрямила ноющую спину и осмотрелась, прогоняя остатки сна.

На первый взгляд посёлок, в котором мы оказались, мало отличался от любого другого в песках Захолустья. Те же убогие лачуги и пыльная земля. Разве что камней больше, чем песка, а горизонт в предрассветной мгле казался ближе и выше. Похоже, мы забрались в горы.

Я прищурилась, разглядывая вывеску с грубо намалёванной синей фигурой. «Пьяный джинн» — гласила надпись. История знакомая, но уже не припомнить, кто напоил древнего и зачем.

Длинная улица была пустынна, вокруг царила сонная тишина.

— Где мы? — полюбопытствовала я, но спутника своего рядом не обнаружила.

Развернувшись в седле, я заметила, как он перепрыгивает через обветшалую белёную ограду. От покосившегося столба во дворе к дому тянулась верёвка с бельём, и Жинь проворно сорвал с неё что-то красное. Взгляд мой упал на склон горы по ту сторону домов, и я получила ответ на свой вопрос.

От Пыль-Тропы до Садзи целый день пути или пара часов, если скакать на буракки. Посёлок горняков я не видела ни разу, хотя слышала о нём много. Говорили, что взрыв в рудниках был страшный, но такого ужаса я даже представить себе не могла.

Ничего себе, ошибка с закладкой пороха! В детстве мы любили развлекаться с жестянками и бутылками: подожжём фитиль и с криками разбегаемся кто куда. В результате одному пришлось отрезать обгоревший палец, кто-то обжёг лицо, но картина обрушенных копей не шла ни в какое сравнение с теми жалкими кучками осколков стекла и оплавленного олова вперемешку с песком. Вспомнилось вдруг, как из охваченного огнём дома вытаскивали дымящееся тело отца. Склон горы был так изуродован, что, казалось, сама древняя земля восстала и в гневе поглотила железные копи целиком.

Неудивительно, что армия султана не стала задерживаться в Садзи. Что тут делать? На камнях и торчащих шестах поблизости от провала виднелись сотни молитвенных ленточек, но даже Всевышний, похоже, оказался не в силах никого спасти.

— Держи… — Жинь хлопнул меня по коленке и протянул лоскут алой ткани — чью-то куфию. — Тебе лучше прикрыть лицо: вдруг кто узнает.

— Рубаху тоже со двора у кого-то спёр? — хохотнула я.

— Ага, — кивнул он, — пока ты показывала чудеса дрессировки. Надо было срочно убираться из посёлка, пока солдаты развлекались представлением.

Ну-ну… Стало быть, я их развлекала.

Я порылась в сумке, чудом уцелевшей на плече, и вытащила рубашку, прихваченную в комнате у мальчишек, когда мне сдуру показалось, что чужак нуждается в моей помощи. Смяла и швырнула ему в лицо, но он успел поймать.

— Красть грешно вообще-то. — Я выхватила у него куфию и повязала на голову, морщась от боли в ссадине от рукоятки револьвера. — Переодень — эта тебе мала.

Поколебавшись немного, Жинь начал стаскивать рубаху. Я тем временем закутала лицо до самых глаз, хотя солнце ещё только показалось из-за гор.

— А напиваться тоже грех? — спросил он, переодеваясь.

— Ну, тут вряд ли чем-то можно помочь.

Вторая стопка пошла легче первой, но и её не хватило, чтобы заполнить ноющую пустоту в груди.

— Тамид… — произнесла я имя, не выходившее из головы всю дорогу. — Мой друг, ему прострелили ногу… Что с ним станет, как думаешь?

— Без понятия, — пожал плечами мой спутник.

В «Пьяном джинне» стоял полумрак, но заведение отнюдь не пустовало. Потерявшим работу горнякам оставалось только пить и болтать языком с размалёванными девицами. Утро едва наступило, а никто уже лыка не вязал или был близок к тому. В том числе и я.

— Может, и оставят в живых, — продолжал чужеземец. Надвинутая на глаза шляпа почти скрывала его лицо. — А может, пристрелят — кто их знает, ваших султанских головорезов… Да что уж теперь, бросила так бросила. — Я дёрнулась было возразить, что он сам увёз меня, но передумала: мы оба знали, что это не так. — Чтобы узнать точно, пришлось бы вернуться… и получить по пуле в лоб. Говорят, в столице теперь так принято.

— Не думаю, что нас кто-нибудь ждёт! — усмехнулась я. Возвращаться не было и в мыслях. Почти семнадцать лет я мечтала сбежать — сначала вместе с матерью, потом одна, откладывала каждый лаузи, и вот наконец… Так что сейчас меня грела не только выпивка. — Куда теперь? — Я нетерпеливо притопнула ногой под столом — задержка в пути бесила.

Жинь остановил подавальщицу, забрал у неё бутылку и протянул монету.

Приглядевшись в слабом свете из окошка, девица бросила её на стол.

— Это ещё что такое? Парень, настоящие деньги давай!

Я с любопытством подобрала металлический кружочек размером с лаузи, но тоньше и с отчеканенным солнечным диском вместо профиля султана.

— Прошу прощения… — Жинь склонил голову, чтобы прикрыть шляпой чужеземные черты, и заменил монету.

Девица попробовала её на зуб, кивнула и вернулась к барной стойке.

Доливая мою стопку доверху, он поудобнее примостил локоть на столе, чтобы не напрягать раненое плечо. Из-под рубашки показались лучи солнца, наколотого на груди. Я глянула на монетку — тот же самый рисунок.

— Солнце — какой в нём смысл? — не удержалась я от вопроса.

— Философский вопрос… — Жинь с усмешкой поставил бутылку, и солнце вновь зашло за воротник. — В самый раз после четырёх стопок.

— Пока трёх… В смысле вот это солнце. — Я оттянула край рубашки, чтобы лучше разглядеть татуировку, но тут же отдёрнула руку, ощутив биение его сердца. Ещё не хватало самой его раздевать!

— Знак удачи! — пошутил он, поправляя воротник, но один чернильный лучик всё равно остался на виду.

Я недоверчиво покачала головой:

— На твоей монетке такое же…

Жинь поднял брови, вроде как удивлённый моим подозрительным тоном, однако наверняка понял. Монетка, скорее всего, сичаньская, а значит, солнце у них не просто какой-то там знак. Пускай Жинь и родился у нас, но вырос там, а накалывать на груди государственный символ кто попало не станет.

— Зачем ты вернулся за мной в Пыль-Тропу? — Я подалась вперёд, сверля его взглядом. — Мог же спокойно улизнуть.

Он наклонился ко мне с кривой усмешкой:

— Мне нужен был хороший скакун. — Лицо его придвинулось так близко, что на меня повеяло спиртным. Словно для поцелуя… Он поспешно отстранился, как будто тоже об этом подумал, и продолжал уже серьёзнее: — Ну и потом, я перед тобой в долгу. Пока ты ловила буракки, на ту проклятую фабрику никто не смотрел, вот и представился удобный случай. Я чуть не месяц болтался вокруг, никак не мог подобраться… Даже деньги уже кончались.

Понятно теперь, каким ветром его занесло на стрельбище.

— Столько риска ради того, чтобы подорвать какую-то фабрику незнамо в какой глуши?

— Не какую-то, а самую крупную в стране — и во всём мире!

— Да ну?! — Я вытаращила глаза. Вот уж не подумала бы!

— А чего ты хочешь, если древние нигде ничего не позволят построить и вполовину столь мощного?

Голова уже слегка кружилась от выпитого, и я с трудом вдумывалась в его слова.

— Как это — не позволят?

Жинь вдруг задумался, не донеся стопку до рта. Потом заговорил:

— Вот ты выросла в пустыне… Вспомни, когда вам в последний раз попадался древний… до вот этого буракки? Магия не дружит с металлом, ты же знаешь. Люди убивают её, но она мстит. — Я медленно кивнула, вспомнив отчаянное ржание волшебного коня. — Оружие производят многие страны, но совсем понемногу, фабрики долго не стоят. Их пытались строить ещё столетия назад, и каждый раз земля их отвергала. В Сичани есть долина под названием «Могила дурака», там когда-то был город, где начали лить металл. Не прошло и месяца, как древние, живущие в земле, обрушили всё и затопили руины водой. Так происходило везде… кроме Мираджа. Ваши древние, похоже, терпеливее других.

— Почему?

Он пожал плечами:

— Наверное, потому, что магия песков больше связана с дымом и огнём, чем с живой землёй. А может, земля здесь и без того мёртвая. Так или иначе, ваша страна на перепутье между Востоком, где огнестрельное оружие изобрели, и Западом, который стремится захватить мир, единственная способна производить то, что нужно для большой войны. Эта пустыня бесценна… Иначе зачем бы галанам так настойчиво сюда лезть?

— Значит, мы для всех остальных — как одна огромная оружейная фабрика? — Я невольно поёжилась.

Чужак выпил и налил себе ещё.

— Так что, сама понимаешь, далеко не все страны мира довольны вашей дружбой с галанами. Султан снабжает их оружием, которое может быть направлено против кого угодно.

— Для кого же из этих недовольных ты взрываешь фабрики? — Я ткнула его пальцем в грудь с сичаньской татуировкой.

— А может, я просто пацифист? — Он шутливо отсалютовал стопкой.

Я с улыбкой чокнулась с ним.

— Не слишком ли хорошо ты стреляешь для пацифиста?

— А ты слишком проницательна для девушки, так мало знающей о собственной стране! — усмехнулся он в ответ.

Едва успев выпить, я подскочила на месте: в углу зала раздался грохот. Опрокинув стул, мужчина в грязной зелёной куфии вскочил, свирепо глядя на другого, который лениво развалился напротив. На столе между ними валялись игральные карты. Смазливая девица прижималась к стоявшему, нашёптывая ему что-то на ухо, пока он снова не уселся. Музыкант принялся тренькать на ситаре, девицы — хихикать, и суматоха понемногу улеглась.

— А это не ты, часом, взорвал здешние копи? — озарило вдруг меня.

В самом деле, если сичаньцы так решительно настроены лишить оружия Мирадж с Галанией, источник металла имеет смысл уничтожить в первую очередь. Фабрику можно отстроить, в конце концов.

Жинь посмотрел на меня с удивлением:

— Да нет, что ты… Здесь просто авария случилась, говорят.

— И ты хочешь, чтобы я тебе поверила? Имя-то хоть настоящее?

— Ну, в здешних краях я больше известен как Змей Востока… — Он хитро прищурился из-под надвинутой шляпы. — Впрочем, для Синеглазого Бандита это не новость.

Я невольно отшатнулась, и он расплылся в довольной улыбке.

— Ты знал, кто я? И тогда, в Пыль-Тропе?

— Твои глаза трудно не узнать.

— Если так, то почему не взял меня с собой, когда я просила? — Меня снова охватило чувство унижения, как тогда, в опустевшей лавке. — Почему?

— Потому что тебе нечего делать в столице. — Он со вздохом откинулся на спинку стула. — Как бы ловко ты ни обращалась с револьвером, в большом городе это не поможет: погибнешь ни за грош.

— В Измане живёт сестра моей матери, я буду не одна.

— Ты хоть знаешь, как добраться?

— А ты?

— А мне туда не надо! — осклабился он.

Я озадаченно нахмурилась. В самом деле, он вроде и не говорил, что собирается в Изман, просто я сама почему-то так решила.

В углу снова раздался шум, и моя рука невольно потянулась к отсутствующему револьверу. Мой спутник обернулся и напрягся, готовый к драке. Карточный стол был опрокинут, а мужчина в зелёной куфии лежал на полу, зажимая окровавленный нос.

Надо было срочно что-то решать.

Если остаться с Жинем, то в Изман не попасть. Бросил один раз — бросит и другой. И потом, буракки у нас только один.

Я нашарила склянку, которую дал Тамид, раскрошила сонные пилюли между пальцами и высыпала порошок чужаку в выпивку. Едва успела отдёрнуть руку, как Жинь уже вновь обернулся ко мне.

Я молча смотрела, как он опрокидывает стопку в рот.

Глава 8

В жизни не видывала столько людей разом, как на железнодорожной станции в Арче. Седобородый старик в клубах ароматного дыма громко расхваливал свои шашлыки, подвешивая над углями всё новые шампуры с мясом; в другой стороне звенела мелодия бубенцов, украшавших золотое одеяние танцовщицы, а над гомоном огромной толпы возносились слова проповеди.

Святой отец стоял на небольшом помосте. На его воздетых ладонях темнели ритуальные круги татуировок, а интонации проникновенного голоса сразу напомнили мне о Тамиде. В душе вновь шевельнулось чувство вины перед другом, которого я бросила истекать кровью на песке, спасаясь сама.

Упоминая священные слова, проповедник каждый раз опускал руки, благословляя толпу — отпуская наши грехи. Поток человеческих тел увлёк меня мимо него к закопчённой сводчатой арке у выхода с пёстрого базара. Слева и справа плелись женщины с тюками на голове, сзади напирал громадный сундук, который волокли сразу несколько носильщиков.

Оказавшись наконец под навесом железнодорожной станции, я едва не споткнулась, поражённая зрелищем впереди. О поездах я слышала не раз, но такого и представить себе не могла. Огромное чёрное с золотом чудовище протянулось вдоль перрона, подобно гигантскому сказочному змею, выдыхая в высоту, к мутному стеклянному куполу, клубы тёмного дыма. Толпа пассажиров, толкаясь, растекалась вдоль поезда, спеша пройти в вагоны.

— Ваш билет? — со скучающим видом протянул руку мужчина в бледно-жёлтой форменной куртке и фуражке.

Я подала кондуктору картонный квадратик, с трудом заставляя себя разжать пальцы. От Садзи до Арчи, хоть и на буракки, пришлось добираться два долгих дня. Компас, взятый у Жиня вместе с половиной припасов, оказался сломанным и к вечеру завёл меня далеко в сторону, так что пришлось ждать рассвета и пускаться в путь заново.

В городе я едва успела продать коня, получив за него у жуликоватого перекупщика лишь малую часть настоящей цены. Всё же лучше, чем ничего. Хватило на билет до самого Измана и ещё осталось. Место назначения, напечатанное чёрным на плотной жёлтой бумаге, казалось заголовком очередной волшебной истории, сочинённой в мечтах. Билет я спрятала под матрасом в снятой комнатушке и потом то и дело проверяла, на месте ли он, так что в конце концов предпочла сунуть за пояс, поближе к телу.

Кондуктор нахмурился, и я нервно провела рукой по своей новой одежде. При ярком дневном свете сойти за парня не так просто, но деваться некуда. Порядком уже пожелтевший синяк под глазом едва виднелся над алой куфией, а рубаха надёжно скрывала грудь, перемотанную шарфом, в котором хранился остаток вырученных денег, несколько сичаньских монет, завалявшихся у Жиня в седельной сумке, и его старый компас. Конечно, случись кому-нибудь глянуть на меня пристальней — и всё пропало, но даже такая подделка лучше, чем девушка, путешествующая в одиночку.

Я опасливо одёрнула полу рубахи, прикрывавшую купленный вчера револьвер. Прорываться в вагон силой я не собиралась, но оружие хотя бы поможет в случае погони оторваться от людей в жёлтых фуражках. Неужели придётся?

— Билет первого класса, — изрёк наконец кондуктор, покачав билетом так, будто грозил пальцем.

— Вот как? — Я опешила, не имея понятия, о чём он говорит. — И что?

Не решил бы он, что билет краденый… Чем бы ни был этот первый класс, я на него точно не тяну, особенно с синяком под глазом и рассечённой бровью.

— Вам следует пройти в начало состава. — Человек в фуражке кивнул вдоль стального чудовища туда, где толпа становилась реже, и сунул мне билет обратно.

— Ах да… — Зажав его в руке, я поспешила вперёд, едва не наткнувшись на клетку на колёсах, из которой доносилось громкое кудахтанье, перекрывавшее людской гомон.

Кассир, продавая билет, спросил, хочу ли я отдельное купе, и я согласилась. Так показалось безопаснее, а о разнице в цене я в тот момент не подумала. Вот и осталась на мели с жалкими двумя десятками фауза.

Перрон у начала состава был огорожен шнуром на стойках, за которым стояли пассажиры в дорожных халатах изысканного шитья и ярких шёлковых куфиях, держа в руках такие же жёлтые квадратики, как у меня. Несмотря на новизну, моя одежда выдавала обитателя песков, а все жалкие пожитки — запас патронов да смена одежды — умещались в сумке через плечо. Лишь самое необходимое для жизни, да и то плохонькой и неказистой, в то время как тяжёлые сундуки остальных могли бы вместить таких «жизней» с дюжину.

Осанистый мужчина с заплетённой в косички бородой искоса окинул меня взглядом с головы до ног, а две девицы за спиной явно подавили смешки. Человек в жёлтой фуражке то ли поднял брови, то ли мне это только показалось, однако взял билет, аккуратно надорвал и отдал обратно. Болезненно ощущая затылком чужие взгляды, я поспешно, будто спасалась бегством, заскочила в открытую дверь вагона.

Внутри поезд впечатлял не меньше, чем снаружи. Длинный прямой коридор, устеленный ковром цвета пролитой крови, тянулся вдоль всего вагона, сверкая металлическими дверями купе. В каждой из дверей было застеклённое окошко с красной шторкой. В доме родителей Тамида я не видела ничего похожего, а ещё считала их богачами!

Мимо меня протиснулись давешние хихикающие девицы в муслиновых чадрах, следом прошёл мужчина. Толкнув меня, он буркнул «извините» таким тоном, будто вовсе не чувствовал себя виноватым. Я робко потупилась, глядя на ковёр и дорогую отделку их халатов и держась на почтительном расстоянии.

Отыскав дверь с номером, указанным на билете, я коснулась ручки с такой осторожностью, будто трогала змею. Как-то раз на школьном дворе я дотронулась до такой гадины — хотела проверить, мёртвая она или спит. К счастью, мать знала средства от змеиного яда. Здесь её знания были бы бесполезны.

Заперев дверь, я с облегчением плюхнулась на откидную койку и сорвала с головы куфию. Потянулась потрогать невероятно чистую подушку, но отдёрнула руку. Я мылась только вчера, причём в настоящей бане, расчесала волосы, высушила на пару и даже смазала маслом, но всё ещё чувствовала себя грязной, как будто песок за семнадцать без малого лет въелся в самую кожу.

До слуха донёсся резкий свисток, и я вскочила, выхватывая револьвер в ожидании, что дверь вот-вот выломают. Тревога? Погоня?

Сердце колотилось как сумасшедшее, однако, если не считать гомона голосов на перроне, ничего не происходило. Затем вдруг пол под ногами тряхнуло, и я повалилась обратно на койку, едва не нажав на спуск револьвера. Ухватилась за блестящий поручень, снова прислушалась. Вагон снова дёрнулся, потом ещё раз и мерно задрожал, двигаясь уже ровнее.

Прежде я особо не задумывалась, как это — ехать на поезде. Думала, как на лошади, но, как видно, сильно ошибалась. Сидя на койке, я ощущала всем телом, как он набирает скорость, слегка покачиваясь из стороны в сторону. Встала, подошла к окну, но чёрный дым заполнял станцию, не давая ничего разглядеть.

Внезапно дым поднялся вверх, исчезая в бледном жарком небе, и поезд вырвался на свободу. Окно расчистилось, и я прильнула к нему, ощущая лбом холодок стекла. Впервые в жизни пустыня не казалась бесконечной. Песчаные дюны мерно двигались, оставаясь позади, и радостная улыбка отозвалась болью в отбитой скуле. Впереди Изман!

Мягкий матрас уютно покачивался подо мной в такт движению. Солнце перешло на другую сторону вагона, и в купе воцарился приятный сумрак. Однако голодный желудок напоминал о себе недовольным урчанием. Я старалась, как могла, не обращать внимания, но ехать предстояло целую неделю. Рано или поздно покинуть купе всё равно придётся.

В проходе было оживлённо. Шикарно разодетые женщины сновали туда-сюда, а мужчины стояли у окон и перешучивались, хлопая друг друга по спине руками, унизанными перстнями. И как им не тяжело носить на себе столько золота? Стараясь не привлекать внимания, я скользнула мимо. Потрогала стену с красными тиснёными обоями и, спохватившись, сунула руку в карман. Пассажиру первого класса такое любопытство не пристало.

За спальным вагоном оказался бар, но совсем не такой, как убогая грязная забегаловка в Садзи, а залитый ярким светом. Тёмным был лишь потолок, затянутый клубами табачного дыма. Мужчины хохотали, рассевшись за карточным столом. Сжавшись, я проскочила мимо и толкнула дверь вагона-ресторана. Нерешительно замялась на пороге, но служащий в железнодорожной форме тут же подскочил и провёл меня к столику у окна.

Спинка кресла, обтянутого коричневой кожей, мягко обняла спину. С непривычки я принялась ёрзать, устраиваясь поудобнее, но кресло скрипело при каждом движении, привлекая удивлённые взгляды посетителей ресторана. Нет, лучше уж потерпеть. Бедно одетый паренёк в куфии среди разряженной публики и так привлекает слишком много внимания.

На столе передо мной появились расписные тарелки, доверху наполненные едой. Пугливо оглядевшись, не смотрит ли кто, я отодвинула куфию ото рта, поддела вилкой лапшу, сунула в рот… и едва не подавилась. Такие специи стоили у нас, в Пыль-Тропе, месячного заработка на фабрике. С трудом прожевав и проглотив, я стала набирать на вилку поменьше и скоро уже наворачивала пряное блюдо как ни в чём не бывало, прихлёбывая из бокала крепкую араку. Закончив, принялась с восторгом разглядывать узоры на тарелке, но её проворно убрали и заменили полной.

Одно блюдо следовало за другим. Проглотив последний кусочек медовой пахлавы и облизывая пальцы, я чувствовала, что вот-вот лопну. По телу разлилась усталость, глаза слипались.

Позволить себе роскошь переждать полуденную жару в постели за прохладными глиняными стенами в нашем нищем посёлке не мог никто, но богатые пассажиры явно чтили старинную традицию. Один за другим они затворялись в своих купе или блаженно откидывались в мягких креслах ресторана и прикрывали глаза.

Я тоже ушла к себе, заперла дверь и, скинув сапоги, повалилась на чистые простыни. До Измана неделя пути. Там придётся думать, как налаживать свою жизнь в большом городе, а пока можно отдохнуть и расслабиться.

Глава 9

Я проснулась в сгустившихся сумерках. Лишь тонкая полоска света пробивалась из-за оконной шторы: солнце едва зашло и полная темень ещё не наступила. В такое время богачи только просыпаются, чтобы пообедать, наслаждаясь вечерней прохладой.

Непривычно плотный завтрак ещё стоял комом у меня в желудке, и от тряски в вагоне делалось ещё хуже. В купе стояла духота, и я попробовала открыть окно, но оно оказалось заперто наглухо.

Я переоделась и, ощущая приятный холодок новой рубашки, купленной в Арче, отперла дверь и вышла в узкий коридор. Там было тихо, пассажиры ещё спали, и лишь за некоторыми дверями слышалась возня и приглушённые голоса. Потянув вниз тяжёлую раму ближайшего окна, я наконец вдохнула свежий вечерний воздух. Развязала куфию, открывая лицо, и прислонилась лбом к оконному стеклу. В желудке всё ещё чувствовалась тяжесть, но ветерок, дувший навстречу, радовал сердце: я мчалась в Изман навстречу приключениям!

За спиной хлопнула дверь. Я уже поднесла руку к куфии, чтобы закрыть лицо, но краем глаза заметила знакомое лицо и от изумления застыла на месте, словно лиса, пойманная в курятнике.

На пороге, застёгивая верхнюю пуговицу нового розового с жёлтым халата, по которому рассыпались спутанные чёрные волосы, стояла Шира. Здесь, на новом месте, её привычная фигура бросалась в глаза, будто ржавый гвоздь.

Она наклонила голову и меня не видела, но потом шагнула вперёд, как обычно, ожидая, что ей уступят дорогу. И только тут подняла взгляд. Мы оказались вплотную друг к другу. Её губы, с которых уже готово было сорваться что-то резкое, удивлённо округлились, затем раздвинулись в шакальей ухмылке.

— Сестрица?!

Не успела она продолжить, как увидела перед собой дуло револьвера.

— Тихо! Ни звука! — предупредила я, лихорадочно обдумывая пути бегства.

— С какой это стати, интересно? — Она с усмешкой прислонилась к стене. — Всё равно ведь не выстрелишь.

— Ты так уверена? — Мой палец лёг на спусковой крючок.

— Грешно проливать родную кровь, — с шутливым благочестием произнесла она. — Ты разве не слушала святого отца?

— Что ты тут делаешь?

Стараясь не спускать с сестры глаз, я бросила быстрый взгляд через плечо. В любое мгновение в коридоре мог появиться кто-нибудь ещё.

Она закатила глаза к потолку:

— Ты серьёзно думаешь, что никто, кроме тебя, не мечтал вырваться из нашей дыры?

Честно говоря, о мечтах Ширы я размышляла меньше всего, но и впрямь не ожидала от неё такой прыти. Считала её такой же тупой и всем довольной, как остальные жители Пыль-Тропы.

— Мы с Фазимом тоже строили планы на будущее, — продолжала она, — когда разбогатеем и сможем себе позволить всё, что угодно. Только Фазиму оказалось всё равно с кем строить своё будущее, поэтому я решила обойтись без него. — Точнее не скажешь, у меня на руке ещё не прошёл синяк от его хватки. — Красавчик офицер, который оставил метку у тебя на лице, был так добр, что согласился взять меня с собой… Я знала, где тебя искать, сестрица.

— Откуда? — нахмурилась я.

Она с усмешкой дёрнула плечом:

— Ну, когда спишь в двух шагах друг от друга, поневоле наберёшься всякого разного.

Тут не поспоришь. Я, к примеру, знала, что Шира любит носить жёлтое, терпеть не может маринованные лимоны и крутит в пальцах прядь волос, когда хочет соврать. Понятное дело, куда мне податься из Пыль-Тропы, как не в Изман, к тётке? Это она легко сообразила. Но почему именно этим поездом? Хотя да, они же отправляются всего раз в месяц.

— Ну и что? — хмыкнула я. — Знать-то знала, а что дальше?

— Сейчас покажу. — Она улыбнулась, словно собираясь отмочить шуточку, набрала в грудь воздуха и завопила как резаная.

Прежде чем я успела обратиться в бегство, дверь соседнего купе — того же самого! — со скрежетом раздвинулась, и в коридор выскочил Нагиб. Без мундира, в расстёгнутой рубашке он выглядел ещё моложе. Глаза тысячника сверкнули воинственной радостью.

— Вот она! — крикнула Шира. — Хватай её! Изменник тоже где-то здесь рядом!

Удачная ложь в голову не приходила. Мой острый язычок меня подвёл, оставалось надеяться на быстрые ноги. Я отпихнула сестру, в тот же момент вагон качнуло, и она врезалась в Нагиба, который неловко подхватил её. Расталкивая пассажиров, высыпавших из дверей, я кинулась к двери в конце вагона, ворвалась в неё, проскочила следующую и попыталась запереть за собой. Замка не было.

Я побежала дальше из вагона в вагон, слыша за спиной шум погони и лихорадочно соображая, что буду делать, когда окажусь одна посреди пустыни. Ладно, это потом, главное — выбраться!

Нажала на следующую дверь, но та не поддалась. Отчаянно затеребила дверную ручку, оглянулась… Мундиры позади ещё не показались, но голоса звучали сквозь стук колёс всё громче. Наконец дверь распахнулась, и я едва не опрокинулась вниз, на убегающие рельсы.

Ночная тьма, ветер, песок… Это был ещё не конец состава, но следующий вагон вместо удобного перехода отделяла зияющая пустота и узкая металлическая сцепка внизу, едва заметная в свете, пробивавшемся из вагона. Ветер трепал одежду, тянул невидимыми руками, пытаясь сдёрнуть меня с порога и вернуть обратно в пески, которым я принадлежала.

Напротив — ещё одна дверь, но не заперта ли она? Проверить можно только одним способом. Я оттолкнулась изо всех сил и прыгнула, врезавшись в неё плечом. Дверь распахнулась с глухим стуком, и я распростёрлась на полу, тяжело отдуваясь и морщась от боли в плече, но живая.

Дверь на пружине со скрежетом закрылась, едва не прихлопнув мои ноги, я едва успела их подобрать. Потом вскочила и с облегчением задвинула засов, на этот раз оказавшийся на месте.

В этом вагоне никаких купе не было, одни только ряды узких жёстких коек одна над другой. Поверх металлических поручней, словно заключённые из-за решёток, выглядывали десятки любопытных лиц.

Тут не спрячешься — кто-нибудь да выдаст.

Я двинулась вперёд, протискиваясь между босыми пятками, торчавшими из коек. Мужчины, рассевшись на полу, играли в кости; на засаленных одеялах валялись грязные игральные карты и кучки мелких монет. В воздухе стоял запах спиртного и немытых тел. Ну где тут спрячешься?

На одной из коек сгрудились четыре женщины, расчёсывая друг другу волосы и лакомясь финиками. Босоногий мальчишка подкрался сбоку, попытался стащить один и плаксиво заныл, получив по руке костяным гребнем.

Я вдруг обратила внимание на собственные волосы, рассыпавшиеся по рубашке. Куфия развязалась на бегу, выдав мой маскарад. Вздохнув, я принялась вновь повязывать голову, но тут крепкая мужская рука обхватила меня за талию и потянула в проход между койками, а другая зажала рот.

Притиснутая к стенке вагона, я встретила знакомый взгляд чужеземца.

— Умеешь ты удивить, однако! — воскликнул Змей Востока.

Паника в душе сразу улеглась. Едва ли Жинь рад меня видеть, но терпеть его упрёки всё же лучше, чем оказаться в лапах военных.

— Будем считать это комплиментом. — Я крутанула головой, отталкивая от лица его руку. — Что ты тут делаешь?

Он пожал плечами:

— Разыскиваю тебя в этом вонючем поезде.

— А не надо было начинать с хвоста! — фыркнула я, задрав нос.

— Так ты в первый класс билет купила? — Чужак удивлённо поднял брови. — Как это тебе удалось?

— Продала Иксандера… — Не признаваться же, что сглупила.

— Иксандера? — озадаченно переспросил он, убирая руку с моей талии.

— Буракки, — пояснила я, с тревогой заглядывая через его плечо. Бело-золотые мундиры могли появиться в любую минуту.

— Ты назвала коня Иксандером? — Он вглядывался мне в глаза, как будто видел впервые.

— Ну как-то же надо было назвать?.. — почему-то начала оправдываться я. — Имя как имя, ничего особенного. У моего дяди лошадь зовут Синькой. Не знаю, как ты, а я синих лошадей не видала.

— Иксандером звали принца, которого джинны двести лет назад превратили в коня.

— Да какая разница? — бросила я нетерпеливо. — Всё равно я его продала… какому-то Оману, по кличке Ловкие Руки, хотя руки у него просто потные. Вот жулик он точно: честный наверняка сдал бы меня властям как переодетую девчонку.

— Или как синеглазого воришку! — добавил Жинь. — Может, мне тебя сдать?

— Скоро как раз представится случай, — съязвила я. — Солдаты в поезде и ищут меня… то есть вообще-то тебя, но сели на хвост мне.

Он с тревогой вскинул голову, озираясь.

— Просто замечательно… Ладно, давай компас — и валим отсюда.

— Компас?! — Я вытаращила глаза. Неужели ради этого он три дня выслеживал меня в пустыне?

— Не разыгрывай дурачка, Бандит! — Взгляд чужака обшарил меня с головы до ног, как будто ожидал, что я стану держать краденое на виду у всех.

— Это ты дурачок, если так паришься из-за поцарапанной безделушки.

Он схватил меня за руку:

— Ага, значит, точно у тебя! Отдавай живо, и я забуду о том, что ты меня траванула. Даже половину денег за буракки не попрошу.

— Да не травила я! Подумаешь, сонных пилюль подсыпала! — Я попыталась освободиться, но он был сильнее. — А коня ты сам украл — подал мне плохой пример. И вообще, компас твой сломанный!

— Сломанный? — Его пальцы впились мне в запястье.

— Вот именно! — Я старалась не морщиться от боли. Чужак больше не шутил. — Скакала всю ночь не в ту сторону, хорошо ещё, солнце потом помогло.

Он немного расслабился:

— Вот и славненько, будет не жалко отдавать.

— А может, я его выбросила!

— Амани! — Жинь наклонился ко мне, и я почувствовала жар его тела. — Где компас?

Я сжала челюсти и сказала сквозь зубы:

— Солдаты сейчас будут здесь.

— Тем более. Где он? Говори, живо!

Я упрямо молчала, не желая сдаваться. Может, соврать? Сказать, что продала вместе с буракки? Пускай помучается! Нечего было бросать меня в Пыль-Тропе и не пускать в Изман из Садзи! Я всю жизнь бьюсь, чтобы сбежать из песков!

— Амани… — вздохнул он. — Пожалуйста!

Отчаяние в его голосе охладило мой гнев.

— Компас под одеждой, — призналась я.

Жинь отстранился. С неловкостью ощущая на себе его взгляд, я задрала рубашку и полезла под шарф. Нашарила металлический корпус и вытащила наружу. Медная поверхность его была помята, а стекло исцарапано и надколото с одного края. Игла компаса дрожала на небесно-синем фоне оттенка моих глаз с золотыми звёздами. Наверное, дорогая штука.

Сжав мою руку с компасом, Жинь вдруг как-то обмяк и с бесконечным облегчением на лице коснулся своим лбом моего. От него пахло пустыней.

— Спасибо, — шепнул он, прикрыв глаза.

Мои глаза, напротив, широко раскрылись от неожиданности. Наше дыхание смешивалось. Вблизи я различила даже крошечный шрамик у него на верхней губе, а если бы захотела, могла бы прикоснуться к нему губами.

Из конца вагона донёсся стук двери и крики. Глаза Жиня распахнулись, он вздёрнул голову. Мои слова о преследователях, казалось, только сейчас дошли до него.

Он потянул меня обратно в проход между койками, но белые с золотом мундиры уже приближались.

Бежать поздно, некогда даже думать. Надо прятаться — только где? Прямо здесь, в вагоне, больше негде.

Я схватила Жиня за рубашку и вновь притянула к себе, коснувшись костяшками пальцев солнца на его груди — последнее, что я заметила, перед тем как поцеловала его.

Его губы напряглись от неожиданности, пальцы вновь до боли сжали мою руку. Затем он вдруг приник ко мне всем телом, прижимая спиной к стенке вагона.

Проведя жизнь в пустыне, я думала, знаю, что такое жар.

Я ошибалась.

Меня будто охватило пламя, и тело инстинктивно дёрнулось, но Жинь крепко сжал моё лицо в ладонях.

Бежать некуда… да и не хочется.

Мысль едва успела мелькнуть, а потом никаких мыслей не осталось вообще, лишь ощущение его пальцев на шее и его дыхания, заполняющего мою трепещущую грудь. А ещё — желание. Больше, чем желание, — отчаянная потребность.

Его палец задел ссадину, оставленную револьвером тысячника, и я зашипела от боли. Жинь отшатнулся, магический жар между нашими телами мгновенно рассеялся. Наваждение закончилось.

Теперь чужеземец опирался руками о стенку вагона по сторонам от меня, глаза уставились на револьвер, примотанный к моему бедру под рубашкой, а за спиной в проходе мелькали бело-золотые мундиры. Жинь по-прежнему закрывал меня от них своим телом, но больше не прижимался. Не хотел?

Я тяжело перевела дух. Слова выговаривались с трудом:

— Они… ещё не ушли?

Не оборачиваясь, Жинь слегка кивнул. Стенка вагона вибрировала под его ладонями в такт стуку колёс. Он наклонился ко мне, и моё тело будто само потянулось навстречу.

Кто-то хлопнул его по спине, и внешний мир вновь привёл меня в чувство.

— Сколько она берёт, приятель? — поинтересовался пьяный голос.

Рядом на койке грубо захохотали.

В конце вагона кто-то обернулся. Солдат?

Жинь дёрнул меня за руку:

— Всё, бежим!

Дверь, через которую я попала в вагон, теперь стояла распахнутая. Куда он меня ведёт? Обратно? Надо же прятаться!

Не успела я раскрыть рот, чтобы это сказать, как чужеземец крепко обхватил меня за талию и прыгнул.

Полёт продолжался доли мгновения, затем перед глазами мелькнули рельсы, едва разминувшись с моей головой. Но рёбра и твёрдая насыпь, однако, не упустили случая завязать близкое знакомство.

Врезалась я в кучу песка с такой силой, что из груди выбило весь воздух. Мы с Жинем покатились в обнимку — он продолжал крепко сжимать меня в объятиях. От грохота колёс, проносящихся рядом, закладывало уши.

Наконец падение остановилось, и я, шипя от боли во всём теле, оттолкнула от себя чужака. Он ругнулся, схватившись за бок, но я уже вскочила на ноги, готовая мчаться вдогонку за поездом. Последний вагон уже растворялся в ночной тьме и чёрном паровозном дыму. Я шагнула было вперёд, но тут же осознала безумие своего порыва. Даже если удастся догнать, что потом: уцепиться сзади и висеть целую неделю?

Поезд ушёл. Сотни людей приедут на нём в Изман — без меня! Я обхватила себя руками, сдерживая отчаяние, разрывавшее грудь.

— С тобой всё в порядке? — Жинь стоял всё ещё держась за бок. — Амани?

Нежность, с которой прозвучало моё имя, стала искрой в бочонке с порохом. Мой кулак метнулся с разворота в лицо чужаку, но был перехвачен уверенной рукой, совсем чуть-чуть не долетев до носа. Жинь дёрнул меня к себе, едва не свалив с ног.

— Запомни, — произнёс он наставительно, придвинувшись так близко, будто снова собирался целовать, — никогда не бей в лицо, когда противник смотрит тебе в глаза. У тебя предательские глаза, Синий Бандит, они тебя всегда выдают.

В ответ я изо всех сил врезала ему другим кулаком под дых. Жинь сложился вдвое в припадке кашля.

— Спасибо за совет! — прошипела я, морщась от боли в ободранных костяшках.

— Не за что… — Он держался за живот, но кашель подозрительно напоминал смех.

Бешенство переполняло меня, хотелось бить ещё и ещё, но я сдержалась. Злобно пыхтя, я задрала рубашку и стала разматывать тряпку, освобождая револьвер.

— Надо идти, — проронил Жинь, кивая вдоль рельсов. — До Массиля должно быть совсем недалеко. Если двинемся прямо сейчас, доберёмся ещё до солнца.

— А с чего ты вдруг решил, что я с тобой куда-то пойду?

Если бы не этот гад с солдатами на хвосте, я сейчас спокойно ехала бы в Изман! А как бы я выбралась одна из Пыль-Тропы? Ладно, подумаем потом. Я сунула револьвер за пояс: здесь его прятать не от кого. Наоборот, пускай все видят, что я не беззащитна.

— А куда ты денешься? — усмехнулся чужак. — Туда, что ли? — Он махнул рукой в сторону пустынного горизонта. — Предпочтёшь достаться стервятникам, лишь бы не идти со мной?

Тут не поспоришь. Вокруг одни пески, сколько хватает глаз, и дорога одна — вдоль рельсов, разрезающих пустыню стальным шрамом. Вперёд с чужаком либо назад в Арчу.

Нет, только не назад!

— Не льсти себе. — Я провела пятернёй по волосам и тряхнула головой, освобождая их от куфии. — Из-за тебя умирать — ещё чего не хватало!

Больше не разговаривая, мы поплелись по шпалам под бескрайним куполом ночного неба. Видеть Жиня не хотелось, и я опережала его на несколько шагов, но гнев постепенно угасал. И всё же… Можно было найти другой способ! Как угодно, но остаться в поезде! Спрятаться… или ещё что-нибудь придумать… Но час проходил за часом, а ничего гениального в голову не приходило. Похоже, оставалось только прыгать, а значит, чужеземец спас мне жизнь — ну как на него сердиться?

Ночь уже подходила к концу, когда я заметила впереди встречную фигуру. Сначала подумала, что это обман зрения, — серая предрассветная дымка над песками способна на такие шутки. Смутный промежуток, когда ни Всевышний, ни Разрушительница не имеют полной власти, бывает опаснее всего. Но нет, навстречу определённо кто-то шёл.

Повинуясь инстинкту, я бросилась на песок, сливаясь с тенями барханов. Жинь тут же вытянулся рядом.

— Что там? — чуть слышно спросил он, осторожно приподнимаясь на локтях.

— Кто-то идёт, — кивнула я вперёд.

Вдали пока проступал лишь смутный человеческий силуэт. Может, просто одинокий бродяга направляется из Массиля в Арчу, а может, кто-то из пассажиров донёс военным о парочке, спрыгнувшей с поезда?

Чужеземец явно подумал о том же самом.

— Уходим, — шепнул он, сползая по насыпи.

Радуясь, что мы шагали по деревянным шпалам и не оставили следов, я двинулась следом, стараясь разглаживать за собой песок сапогом. Перевалив через гребень соседней дюны, скатилась вниз и затаилась, держась за рукоятку револьвера. У Жиня в руке появился нож.

Мы молча ждали, лёжа на песке бок о бок. Слышалось лишь, как шуршит песок, пересыпаясь струйками в такт дыханию. Звук шагов сюда донестись не мог: пески хорошо гасят шум. Незнакомец мог появиться у нас над головой в любой миг и получить преимущество внезапности, хоть нас и было двое.

Впрочем, едва ли это солдат, они в одиночку не ходят. А если голодный гуль, кровожадный разбойник или вообще джинн?

Да нет, глупости! Упырей железные рельсы отпугнули бы, а джиннов никто не видал уже десятки лет. Среди людей волшебные создания больше не живут.

С другой стороны, они же бессмертные, а тут дикие пески, настоящие, не обжитые… Кто знает, что таится в них до сих пор?

Наконец, не в силах дальше выносить гнетущую неизвестность, я стала бесшумно карабкаться на гребень дюны. Жинь зашипел, пытаясь остановить меня, но я молча приложила к губам ствол револьвера и продолжала ползти.

Кто бы там ни оказался, стреляю я наверняка лучше.

На рельсах было пусто.

— Никого, — объявила я, — прошёл мимо.

А может, растаял в языках пламени, как джинны в сказках. Кто знает?

— У тебя что, тяга к самоубийству? — покрутил Жинь пальцем у виска, но посмотрел с уважением.

— Если и так, то не слишком сильная! — кивнула я, засовывая револьвер за пояс. — Пока живу, как видишь.

— Разве что чудом. — Он сел, потирая утомлённое лицо. Я тоже почувствовала, как внезапно навалилась усталость. — Просто какая-то Неугомонная Атийя из сказки про джинна Сахра. Слыхала такую в детстве?

— Джинна звали Зия. — Я почти не слушала, задумавшись.

— Как? — не понял он.

— Атийя и Зия, в рифму, — объяснила я. — Что ещё за Сахр?

История про неугомонную Атийю, вечно попадавшую в неприятности, была известна каждому. Джинн так боялся за свою возлюбленную, что раскрыл ей своё имя — настоящее. Теперь Атийя могла позвать его на помощь, но могла и подчинить своей воле. А ещё могла шепнуть это имя замку любой двери, и та открылась бы прямо в джинново царство.

— Да какая разница, — отмахнулся чужак, — не в именах дело.

— Всё равно надо правильно называть. Между прочим, Атийя и погибла оттого, что перепутала имя, а не из-за своей неугомонности… И вообще, о чём мы спорим?

Мы помолчали.

— А вот ты рискуешь погибнуть, лишь бы попасть к тётке в Изман, — снова заговорил Жинь, — а стоит она того?

— Не знаю… Ни разу её не видела.

Его руки замерли, вытряхивая песок из волос. Рукава рубахи были засучены, и я заметила напрягшиеся мышцы. Он изумлённо уставился на меня:

— Ты бежишь в Изман к совершенно незнакомому человеку?

— Я бегу в Изман, потому что там жизнь лучше, чем здесь.

— Ничего подобного! — горячо возразил чужеземец. — В городах всегда хуже. В твоей Пыль-Тропе тебя все знают, и если убьют, то хотя бы по веской причине, а в городе убьют просто так, ни за что. А это было бы величайшей несправедливостью: ты слишком хороша, чтобы валяться мёртвой в канаве.

Он поднялся на ноги и подал мне руку. Я отвернулась и встала сама. Хороша я или нет — не его дело!

— Ты говоришь, как мой отец! — презрительно фыркнула я.

— Твой отец? — Жинь раздражённо уронил руку.

— Он говорил, что города для воров, шлюх и политиков, — объяснила я, изображая невнятную речь пьянчуги. — Не лучше ли остаться в своей семье, которая тебя бережёт?.. Да уж, сильно он меня берёг!

— А что с ним стало? — В голосе Жиня ощущалось непонятное напряжение.

— Убит моей матерью… Только не надо соболезнований, — поспешила я предупредить, увидев раскрытый рот чужака. — Он был скотиной, да и не родным мне.

В памяти всплыл синеглазый солдатик, который заявился в дядюшкину лавку с Нагибом. Интересно, сколько ещё таких галанских полукровок бродит по нашей пустыне? Сама я больше не видела, но далеко от родного посёлка не уезжала… до сих пор.

— Я хотел сказать, что он, видимо, это заслужил… А твоя мать — что с ней? — Судя по тону, Жинь уже догадывался.

— Ну что обычно случается с убийцами?

Мать с петлёй на шее и теперь являлась мне в ночных кошмарах. Я набычилась и расправила плечи. Пусть только попробует сказать, что и она заслужила свою смерть!

— Мне очень жаль… — произнёс чужеземец. — Матерей терять нелегко. — Похоже, он знал, что говорит.

Я кивнула.

— Возвращаться мне не к кому. Тётушка Сафия в Измане одна и осталась… Так что почему бы и нет?

Жинь помолчал. На лице его отражались противоречивые чувства.

— Ладно… — тяжело вздохнул он. — Тогда давай так… — Он опустился на колени и начертил на песке кособокий перевёрнутый треугольник. Границы Мираджа? — Сейчас мы идём в Массиль… — Палец ткнул в нижний угол. — В это время года через горы можно перебраться только поездом… — Выше точки появилась изломанная линия горного хребта, отделяющего Массиль от столицы. — Не думаю, что у тебя хватит денег дождаться следующего.

— Да, первый класс обошёлся дороговато, — согласилась я.

— Однако есть другой путь, — оживился он. — Через Песчаное море часто отправляются караваны кочевников и идут к портовым городам северо-западного побережья.

— То есть куда указывала стрелка твоего компаса! — хмыкнула я.

Как воспринял чужак мои слова, мешали понять поля его надвинутой шляпы.

— А в такой караван можно наняться, — продолжал он.

— Кем наняться?

— Охранником, само собой. Пустыня небезопасна, сама знаешь. От Массиля до Дассамы, — ткнул он пальцем в левый угол треугольника, — сплошные пески. Месяц пути.

— В сторону от Измана. — Носком сапога я добавила точку в правом углу импровизированной карты.

Жинь бросил на меня раздражённый взгляд и продолжал:

— От Дассамы ещё дней десять ходу через равнины к морю, — может, чуть дольше, если караванщики станут торговать по дороге. А там пара дней плавания на восток — и вот он, Изман. Заработанных в охране денег хватит, чтобы добраться… Что скажешь, Синеглазый Бандит?

— Ну, картограф из тебя, конечно, аховый… — Я задумчиво оглядела изрытый кривыми линиями песок. Одно дело — рисовать, и совсем другое — брести по настоящей пустыне. Тут любая ошибка — смерть. На поезде было бы не в пример легче. В душе снова вспыхнул гнев, я невольно нахмурилась.

— Зато там больше тех, кто тебя вынюхивает.

Он встал, тщательно отряхивая руки. Чужак, что с него взять! Не привык ещё, что от песка в наших местах никуда не денешься, как ни старайся.

— Вынюхивают они в первую очередь тебя, — напомнила я. — А мне бы целой до Измана добраться… — Однако приходилось признать, что лучший план едва ли возможен. Чужеземец явно знал Мирадж лучше меня, да и путешествовать с ним приятнее, лгать грешно. И всё же… — Ты хочешь меня убедить, что твой компас случайно указывает именно туда, на северо-запад?

— Я много чего хочу, Бандит. Выбраться из ваших проклятых песков, принять холодный душ, поесть по-человечески… — Жинь не стал продолжать, но его взгляд упал на меня. — Так или иначе, добраться до Массиля надо в первую очередь, иначе умрём от жажды. Так что скажешь? — Он протянул руку. — Мы вместе?

Я сжала его тёплую ладонь.

Глава 11

Чужеземец неподвижно стоял в центре круга, мышцы его обнажённой спины блестели от пота, вздымаясь и опадая. Дав противнику обойти себя и кинуться сзади, ловко ухватил его и швырнул наземь. Прежде чем все звуки утонули в возбуждённом гомоне толпы, отчётливо послышался хруст сломанного носа.

— Да, твой спутник может и ударить, и выдержать удар, — кивнул Парвиз, предводитель кочевого клана Верблюжье Колено. Пощипывая бородку, караванщик наблюдал, как противник Жиня утирает окровавленный нос.

Вновь переодетая парнем, я одобрительно буркнула, стараясь сделать голос погрубее. Сколько бы носов чужак ни разбил сегодня вечером, работы в караване вдвоём с девчонкой он не получит. А чтобы переправиться через Песчаное море и не погибнуть от жажды, караван необходим.

До Массиля мы добрались к концу дня, израсходовав все припасы, а последние деньги ушли на пошлину у городских ворот. За право оказаться внутри древних стен брали по три фауза с человека. С верблюда брали целых пять. Здесь, в царстве торговцев, всё продавалось и покупалось, а человеческая жизнь ценилась дешевле всего. Так объяснил Жинь, когда мы входили в некогда славный город через гигантскую каменную арку.

Историю Массиля знала даже я. Когда-то здесь правил мудрый и могущественный джинн, а сам город был крупнейшим портом на берегу Малого моря. Джинн влюбился в дочку одного купца и предложил ему весь город в обмен на её руку. Девушка уже была обещана другому купцу из-за моря, но жадный папаша соблазнился невиданным выкупом и заказал мастерам её точную копию из воска, а затем оживил с помощью магии. Дочь он отдал жениху, а куклу — джинну, и когда тот обнаружил подмену, город уже принадлежал обманщику. Сами джинны лгать не умеют, а значит, не могут и нарушить своё слово. Не в силах забрать выкуп назад, обманутый джинн поднял небывалую песчаную бурю, которая свирепствовала так долго, что море наполнилось песком до краёв, а сам исчез, оставив корыстолюбивому торгашу бесполезный город на краю пустыни — Массиль, последний оплот цивилизации перед великим Песчаным морем.

Толпа снова взревела: кулак чужака угодил противнику в лицо, и тот повалился на песок. Цивилизация и цивилизованность — немного разные вещи.

— Видел бы ты его в настоящем деле, — заметила я. — Ломает кости только так. — Я щёлкнула пальцами, вспоминая хрустнувшее запястье чемпиона Дахмада.

Противник вновь кинулся на Жиня, тот ловко увернулся, пропустил его мимо себя и ударом под коленку опрокинул навзничь. Лицо караванщика оставалось непроницаемым, как у карточного игрока, но я видела, что он впечатлён.

— Поневоле научишься драться, если вечно приходится защищать братишку, — ехидно проговорил кто-то в толпе.

Ещё не успев вглядеться, я уже знала, что реплика брошена в мой адрес и принадлежит кривозубому пареньку, который весь вечер пытался меня поддеть. Ждал только повода с моей стороны, чтобы вздуть меня как следует и понравиться караванщикам. Выйти в круг и сразиться с бойцами своего роста он явно побаивался. Жинь бы точно вправил ему зубы.

Предводитель кочевников смерил меня критическим взглядом:

— Он правда твой брат?

— У нас разные матери. — Наскоро слепленная легенда шаталась, как старый курятник, но без каравана наши кости растащат стервятники уже через пару дней в пустыне. — Мы согласны работать за половину обычной цены.

Нам уже дважды отказывали за этот вечер, то ли из-за моей хлипкости, то ли из-за чужеземной внешности Жиня. Вся надежда была на Верблюжье Колено: их караванщики были известны своей скупостью.

— Я торгую с тех пор, как дорос до верблюжьего колена, — усмехнулся Парвиз своей шутке, — и хорошо умею считать. По полцены за каждого — это вместе как за одного, но кормить-поить придётся всё-таки двоих. Мне не нужны нахлебники, Алидад, — назвал он меня вымышленным именем, — хоть, наверно, ты ничего почти и не ешь…

Караванщик отвернулся, и Кривозубый тут же встрял в разговор:

— Верно говоришь, сразу виден опыт! Тут таких слабаков…

Он обвёл толпу рукой, в которой держал стакан с выпивкой, и в тот же миг прогремел выстрел моего револьвера. Кривозубый тупо смотрел на горсть окровавленного стекла у себя в кулаке. Зрители на миг умолкли, затем раздались смешки, и прежняя пьяная болтовня возобновилась.

— Ах ты, сукин сын! — прошипел он, выдёргивая осколок из пальца. — Ты мог в меня попасть!

— Не мог, я целился в стакан, — пожала я плечами, убирая револьвер за пояс. — Не волнуйся: спирт промыл рану… Так вот, я как раз хотел сказать, что в наше время рост и вес значения не имеют. Чтобы спустить курок, большая сила не нужна.

Караванщик перевёл взгляд с Кривозубого на меня. Он и в самом деле был опытным купцом и знал толк в выгодных сделках.

— Выступаем на рассвете из Западных ворот, — сухо бросил он. — Не опаздывайте.

Подошёл Жинь, натягивая на ходу рубашку.

— Никак, подстрелил кого-то?

— Всего-то стакан разбил, — скромно потупилась я. Судя по его насмешливому взгляду, получилось не очень. — Зато нас наняли охранниками.

Он с улыбкой обнял меня за плечи:

— Ты всегда мне нравился, Бандит.

Может, у меня и предательские глаза, но его улыбка могла кого угодно сделать предателем. По сути, я ничего не ведала о нём и всё же не могла не верить, что он знает правильный путь и вместе с ним можно ничего не бояться. Ну что ж, за полтора месяца так или иначе выяснится, ошиблась я или нет.

Глава 12

На рассвете, как и было обещано, караван Верблюжьего Колена двинулся в путь из Западных ворот. Я думала, что хорошо знаю пустыню, но, глядя на огненный шар, восходящий над расплавленным золотом горизонта, ощутила невольное изумление. Песчаное море поражало своей бесконечностью и непрестанным движением, а кочевники укрощали пески, как дикого зверя, в то же время испытывая благоговейный ужас, как перед жестоким тираном. Тем не менее я была здесь почти у себя дома.

Гигантские волны песка перекатывались без остановки, то увлекая за собой вниз по склону, то вырастая впереди неодолимым препятствием, — казалось, идёшь целую вечность, а гребень бархана всё не приближается. Порывы ветра взметали песчаные вихри, забивая глаза и рот, несмотря на туго повязанную куфию. Солнце уже поднималось к зениту, когда сдвинувшаяся масса песка впереди вдруг обнажила какое-то огромное деревянное строение с облупившейся красной и синей краской по бокам.

— Что это? — удивлённо спросила я, прикрывая ладонью глаза от слепящего света.

— Затонувший корабль, — объяснил Жинь.

И в тот же миг песчаная волна вновь поглотила обломки.

Когда караван первый раз остановился на ночёвку, у меня ныли все мышцы, а пересохшая кожа горела огнём.

Верблюжье Колено насчитывало всего каких-нибудь полсотни человек с двумя дюжинами верблюдов, тяжело навьюченных припасами и товарами на продажу. Достаточно было взглянуть, как слаженно караванщики разбивают лагерь, чтобы понять: ходить по Песчаному морю они привыкли смолоду.

— Настоящее море похоже на это? — спросила я Жиня, присев рядом в тени дюны со своей порцией еды.

Куфию я не разматывала и ела, чуть приподнимая её уголок. Жинь пустил слух, что брат его в детстве обгорел на пожаре и стыдится показывать лицо.

— По настоящему морю не ходят пешком! — усмехнулся он, подбирая соус куском лепёшки.

— Тогда чем занимаются моряки весь день? Валяются в тени, наращивая пузо? — Я шутливо ткнула его в живот, твёрдый, как доска.

Жинь расхохотался, но, прежде чем успел ответить, заговорил старый Дауд, сидевший у костра:

— Садитесь ближе, дети мои, и я поведаю вам историю… — Глубокий и звучный голос рассказчика далеко разнёсся по сумрачным пескам.

— Вот кто лучше всех разъяснит тебе смысл той сказки про Атийю и Сахра, — насмешливо шепнул мой спутник, нарочно называя джинна по-своему.

— Лучше пусть расскажет о неугомонном чужеземце, что гонялся за удачей, — парировала я.

— Когда Всевышний сотворил землю, — начал Дауд, — то взглянул с небес и увидел, что земля пуста. Тогда из собственного огненного тела он создал бессмертных живых существ: хитроумных джиннов, гигантских крылатых руххов, паривших в небе над горными вершинами, диких коней буракки, скакавших через пески с одного конца пустыни на другой, — пока вся земля не оказалась заполненной.

— Надеюсь, Всевышний избавит меня от выслушивания этой истории в очередной раз! — прыснула Ясмин, дочка Парвиза, неожиданно плюхаясь на подстилку между мной и Жинем.

С принцессой Верблюжьего Колена мы уже успели познакомиться. Её бабка Изра, проходя мимо, отвесила внучке крепкий подзатыльник, так что длинная чёрная коса змеёй взметнулась в воздух.

— Ничего, помолчишь и послушаешь, принцесса Длинный Язык!

«В точку», — подумала я.

Ясмин высунула язык вслед бабке и повернулась ко мне.

— По правде говоря, старый Дауд для вас это рассказывает, — шепнула она. — Наёмная охрана тоже должна знать, кто подстерегает людей во тьме. — Она со зверским видом скрючила пальцы, едва не уронив жестяную плошку с едой, и продолжала с набитым ртом: — Те, от кого вы должны нас защищать… хотя гулей не видели уже много лет. («Как и у нас в Пыль-Тропе, — подумала я. — Встречала, правда, нетопыря ещё в детстве».) Другие смертные в наши дни гораздо опаснее.

Изра пригрозила ей кулаком с другой стороны костра, и Ясмин умолкла, скорчив недовольную рожицу. Старик между тем продолжал свой рассказ.

История о первых смертных и впрямь была известна всем, но Ясмин не ошиблась. Рассказывая, старый Дауд то и дело бросал многозначительные взгляды на нас с Жинем. Поэтому я старалась слушать внимательно: про Золотой век, когда землю населяли одни древние, и про то, как спустя бессчётные тысячелетия из подземных глубин явилась Разрушительница со страшным чёрным змеем, который пожрал солнце, обратив свет во тьму, и полчищами своих чудовищных порождений. Когда впервые был убит древний, его огненная сущность ярко вспыхнула в вышине, и бессмертные с ужасом узнали, что такое смерть. Так началась самая первая война на земле, и звёзды одна за другой стали заполнять тёмное небо.

Джинны, самые умные из древних, больше всех боялись смерти. Собравшись вместе, они вылепили из земли, воды и ветра первого смертного и вдохнули в него огненную искру жизни. Его предназначением было сражаться и погибнуть вместо своих создателей. Он получил оружие из железа и обезглавил гигантского змея, поглотившего солнце Всевышнего, которое снова поднялось в небо, и вечная ночь закончилась.

Древние посмотрели на своё творение и поразились. Разрушительница сеяла страх, но тот, кто был рождён, чтобы умереть в бою, смерти не боялся. А откуда взяться храбрости у бессмертных? Тогда они сотворили ещё одного смертного, а потом новых и новых — людей вместо джиннов, простых коней вместо буракки, птиц вместо огромных руххов. Так появилась целая армия смертных, храбрости которых Разрушительница не смогла противостоять. Её власть пала, а чудища, ею порождённые, разбрелись по пескам, подстерегая неосторожных…

Когда старый Дауд умолк, магия его мудрых слов долго ещё витала над костром, а затем тот мир, за который дрался и погиб первый смертный, снова забурлил беззаботной болтовнёй и потрескиванием курительных трубок, а бабушка Изра вновь принялась корить Ясмин — на этот раз за неприлично яркий халат, который нашла во внучкиных вещах.

Когда принцесса убежала, раздражённо закатывая глаза, а лагерь кочевников стал затихать, я повернулась к Жиню:

— Хочешь, за тебя подежурю? Всё равно спать неохота. — Кровь во мне кипела, разгорячённая рассказом.

— Лучше сначала я, — покачал головой чужеземец, передавая мне воду. — Напугал меня старик своими чудищами — ещё сожрут во сне!

— В Пыль-Тропе говорят: они забирают только грешников. — Я сделала глоток и отдала флягу обратно.

— И неверующих, — кивнул он. — Вроде меня.

— Разве ты не веришь во Всевышнего? — удивилась я.

— Я много где побывал и что только о нём не слышал. — Жинь пожал плечами. — Когда люди говорят разное и каждый так верит в своё, поневоле усомнишься.

О своей вере мне никогда не приходилось задумываться. Истории из святых книг я слушала так же, как легенды о мятежном принце Ахмеде. Какая разница, сколько в них правды? Слушать о героях и приключениях, о чужих мечтах всегда интересно.

— У вас в Мирадже верят, что Всевышний сотворил бессмертных, ваших джиннов, из огня, а они уже создали смертных, — продолжал чужак. — Ионийцы считают богами самих бессмертных, которые создали людей для своего развлечения; альбы говорят, что всё живое, и смертное, и бессмертное, вышло из воды и деревьев, порождённое самой землёй; а для галанов все древние — орудия Разрушительницы, что джинны, что упыри, и Всевышний для того и создал людей, чтобы очистить землю от этой скверны.

Я задумалась. Вообще-то и бессмертные, и упыри боятся железа… Однако сама мысль об убийстве джиннов заставляла морщиться. Конечно, отношения с ними были непростыми — судя по легендам, их и обманывали, и пленяли, узнав истинное имя. Но убивать? Бессмертные — творения Всевышнего, они вечные, как силы природы, и древние, как сам наш мир. Человеческая жизнь для них всего лишь мгновение. Бессмертных убивала Разрушительница, а люди должны беречь и спасать их, для того и созданы.

— Значит, галаны убивают джиннов нашим оружием? — нахмурилась я.

— Вообще-то пока они больше воюют с людьми. У себя всех бессмертных давно уже извели, а теперь нацелились на другие страны.

— Например, Сичань, — понятливо кивнула я, невольно глянув на его расстёгнутый воротник, под которым виднелась татуировка с солнечным диском.

В душе вдруг зашевелился гнев на чужака за взорванную фабрику. Галаны галанами, а для нашего Захолустья это настоящая катастрофа. Пускай кое-кто в Пыль-Тропе и заслуживает голодной смерти, но вот взять, к примеру, Тамида — он-то тут при чём? Моя сестрёнка Олия, с которой мы то и дело возмущённо переглядывались за спиной у тётушки Фарры, или крошка Назима, которой ещё предстоит понять, как плохо родиться девочкой, — разве их не жалко?

С другой стороны, соотечественников Жиня тоже можно понять — кому охота оказаться в положении Мираджа?

Жинь поправил воротник.

— Галанов тысячу лет сдерживали соседи. Но мечи против магии — это одно, и совсем другое дело — огнестрельное оружие. Бессмертным грозит беда повсюду, как в них ни верь.

— А как веришь ты?

— Я верю, что деньги и оружие в наши дни сильнее магии.

— Тогда почему не живёшь в своей Сичани в доме с мягкими коврами и пятью жёнами, а взрываешь фабрики в какой-то глуши?

— С пятью? — фыркнул он, едва не поперхнувшись глотком воды. — Нет, столько мне не потянуть. — Я выжидающе молчала, уже зная, что рано или поздно он ответит. — Думаю, и древних, и смертных создала сама природа, только везде по-разному. В зелёных лесах Запада магия растёт из земли, на заснеженном Севере выцарапывается из толщи льда, а здесь пылает огнём в горячих песках. Всему своё место: рыбам — море, руххам — горные вершины, а девушкам с солнечной кожей и верным глазом — пустыня, где слабые не выживают. — Он быстро отвёл от меня взгляд. — А вот мой братец сказал бы тебе, что все древние просто разные земные проявления единого Творца, — так считают новые философы.

— У тебя есть брат? — В его глазах мелькнуло смущение — понял, что проговорился. — Где он сейчас?

Жинь встал, отряхивая с рук песок.

— Ладно, посплю, пожалуй, раз уж ты согласна подежурить.

Глава 13

Пустыня уже надоела: полтора месяца один песок и раскалённая синева над головой. Ступни ног превратились в сплошные мозоли на месте вздутых пузырей, сменявших друг друга. Однако внутри меня всё радостно бурлило. Вечно подавляемая мечта всей жизни наконец сбывалась: я снова была на пути в Изман.

По ночам, когда лагерь спал, я снимала душную куфию и наслаждалась прохладным воздухом, сидя бок о бок с Жинем, пока усталость не заставляла прилечь перед собственным дежурством.

Он учил меня словам чужих языков, которые узнал в дальних плаваниях, и к концу месяца я уже умела ругаться по-сичаньски, альбийски и галански. Показал и как сломал тогда запястье пьянице Дахмаду — этот приём он перенял у джарпурского моряка в альбийском порту. Рассказал даже про мираджийскую девицу, сломавшую ему когда-то нос, который затем вправил брат.

О брате он проговаривался, всякий раз смущаясь, но о заморских краях и своих приключениях болтал охотно, и мне уже не терпелось увидеть золотые дворцы Амонпура и ощутить покачивание палубы под ногами. Я выросла на историях матери про Изман, но мир оказался куда больше, чем она рассказывала.

Пустыня заканчивалась, идти оставалось всего день-другой, и впереди уже маячили неясные контуры гор, совсем непохожие на привычные барханы.

— Там Страна дэвов, — показал Жинь, сидя у костра, — сплошные скалы и пропасти до самой западной границы Мираджа. Говорят, землю так изуродовали, когда бились с Разрушительницей ещё до сотворения первых людей.

— Ну и драка была, должно быть! — покачала я головой, вглядываясь в ночь. Песчаные волны серебрились в голубоватом сиянии, и, если бы не россыпи звёзд, трудно было бы отличить землю от неба. — Второй месяц идём, даже созвездия сдвинулись.

— Капитан, с которым я плавал, умел прокладывать курс по звёздам.

— Зачем тебе тогда сломанный компас? — хмыкнула я. Жинь лишь неопределённо дёрнул щекой, как всегда. — Подежурить за тебя? — Так у нас сложилось с самой первой ночи.

— Поражаюсь я тебе. — Помолчав, он устало потёр щёку. — Эта пустыня даже любого мужчину вымотает.

— Я не мужчина и, потом, предложила только из вежливости, так что… — Я вскочила на ноги.

— Нет, погоди! — Чужак удержал меня за ладонь и дёрнул, усаживая снова. — Извини, я просто не могу уже больше… этот песок везде…

— Ну а мне не привыкать. — Я перевела взгляд на волны барханов, уходящие к тёмным вершинам на горизонте. — Песок давно въелся мне в душу.

— И в кожу. — Жинь вдруг протянул руку и, прежде чем я успела отстраниться, приложил тёплую, чуть шершавую ладонь к моей щеке и провёл большим пальцем по скуле, счищая налипший песок. Я вздрогнула, по спине побежали мурашки. — Амани… — произнёс он, не убирая руки, — когда мы доберёмся до Дассамы, тебе придётся быть особенно осторожной. Там уже долгие годы стоит галанский гарнизон, в оазисе их чуть ли не больше, чем мираджийцев.

— Разве я бываю неосторожна? — Я шутливо приподняла брови, по-прежнему остро ощущая его прикосновение.

— Никогда не бываешь! — усмехнулся он и снова провёл пальцем по щеке, пристально глядя в моё лицо, словно стараясь запомнить. — Вот сейчас увидит нас кто-нибудь — и пропал весь маскарад. — Он погладил моё лицо ладонью, и у меня перехватило дыхание.

— Ты бы сам сейчас подумал об осторожности! — напомнила я. Жинь уронил руку, и прохладное дуновение ночного ветерка отозвалось болью пустоты. — И потом, ты же будешь со мной… Какие заботы у Атийи, когда рядом Сахр?

Чужеземец даже не улыбнулся. Я уже успела привыкнуть — значит, что-то скрывает. Внезапно меня пронзило осознание скорой разлуки. Конечно, тётушка Сафия — родная кровь, но Жиня я близко узнала и не хотела расставаться. Его рассказы приоткрывали передо мной огромный мир, чужие страны, в которых так хотелось побывать. Вот бы он взял меня с собой! Однако время нашего общения подходило к концу.

При первом свете утра горные вершины стали казаться ещё ближе. Грудь сдавило от нетерпеливого ожидания. Впереди Дассама, конец пустыни и первый очаг цивилизации за много-много дней.

В караване кочевников, так размеренно и неторопливо двигавшемся до сих пор, чувствовалось непривычное оживление. Детишки сновали взад и вперёд вдоль вереницы навьюченных верблюдов, пытаясь обратить на себя внимание взрослых и выклянчить мелкую монетку для базара, а те громко предвкушали долгий отдых и прохладные напитки. Бабушка Изра упрекала Парвиза за скупость: в этот раз провизии едва хватило на переход, придётся первым делом пополнять запасы.

— Когда мы придём в Дассаму, — шумно вздохнул маленький Фахим, двоюродный брат Ясмин, свесив голову и болтая на ходу руками, как тряпичная кукла, — я отброшу ноги и куплю себе новые, не такие побитые.

— А я, — подхватила игру его младшая сестрица, — проглочу сразу сотню медовых лепёшек!

— Целую сотню?! — шутливо вытаращила глаза Ясмин. — Где же ты найдёшь для них место после сотни жареных цыплят и горы фиников?

Я слушала их, тщетно пытаясь унять урчание в желудке.

— А ты, Алидад? — весело повернулась ко мне Ясмин. — Чем собираешься заняться в Дассаме?

По правде говоря, я мечтала первым делом пойти в баню и отмокать в воде до тех пор, пока грязь с моего тела не превратит её в маленькое Песчаное море. Только вот как при этом сохранить свой секрет? Впрочем, здесь, у края пустыни, мои мысли куда больше занимал Изман.

Мать столько твердила о бегстве к сестре в столицу, что у нас дома это стало своего рода молитвой — когда отец не слышал, конечно. Однако теперь уже я не была уверена, что хочу туда. А может, и прежде не так уж сильно хотела, да и мать говорила об этом больше для собственного успокоения, иначе жить было бы совсем невмоготу.

Тётушка Сафия могла оказаться ничем не лучше Фарры, а если и лучше, то с какой стати мне вновь позволять кому-то распоряжаться моей жизнью? Стоит ли ради этого терять Жиня?

Поглощённая своими мыслями, я смотрела ему в спину и не сразу осознала, что передние верблюды почему-то остановились.

— Что случилось? — заволновалась Ясмин, удерживая Фахима за плечо и не давая убежать вперёд.

Караванщики тревожно загомонили, люди вытягивали шеи, заслоняясь ладонями от заходящего солнца и стараясь рассмотреть, что помешало движению. Без приказа погонщики с места не трогались, а верблюды, пользуясь случаем, устало опустились на колени.

Охранники были свободнее в своих передвижениях, и я кинулась догонять Жиня, который уже взобрался на пологий песчаный холм и осматривался, спустив куфию с лица. Парвиз стоял рядом на гребне дюны.

Поравнявшись с ними, я застыла в изумлении. Вместо Дассамы впереди лежали руины. Полуобвалившиеся древние стены отбрасывали в лучах заката длинные тени, чёрные и уродливые. Я не сразу поняла, что это не только тени. К горлу подступил горький комок.

— Разве может песок гореть? — озадаченно спросил Жинь.

Чем ближе мы подходили, тем ужаснее становилась картина разрушения. Обугленные камни, обращённые в прах, чёрный дымящийся песок. Узкие улочки завалены обгоревшими обломками домов. Совсем не похоже на обычный пожар, который тушат песком уцелевшие горожане.

— Ни одного трупа, — шёпотом озвучил чужак мои мысли.

— Тела сгорают быстрее, чем камни. — Я ткнула носком сапога почерневший обломок, и он рассыпался пеплом. — Тут горело так, будто весь посёлок залили маслом.

— Взрыв? — предположил чужеземец, понятливо кивая.

— Что-то не похоже.

Он глянул искоса:

— Откуда ты знаешь?

Дымный ветер трепал куфию, от запаха гари тошнило.

— Наверное, у вас в Сичани детишки никогда не играют с порохом! — через силу усмехнулась я.

— Я вырос вдалеке от оружейных фабрик! — напомнил Жинь.

— У взрыва всегда есть центр, — принялась я объяснять, — и огонь распространяется от него наружу, а здесь дома обгорели со всех сторон, посмотри сам. Как будто огонь упал прямо с неба и сразу на весь посёлок. — Что-то знакомое крутилось в памяти, но никак не давалось. Я завернула за угол полуосыпавшейся каменной кладки и застыла на месте. — А ещё — взрыв обычно не щадит и молельных домов.

На центральной площади среди сплошных разрушений возвышалось как ни в чём не бывало большое здание с куполом — судя по всему, единственное уцелевшее во всём посёлке. Огонь не тронул даже побелку на стенах — удивительно!

— Что же это было? — прошептала я в недоумении.

Чужеземец покачал головой:

— Колдовство какое-то!

— Похоже, неприятности ждут и нас. — Я кивнула на кучу оплавленных камней и металла посередине площади. — Здесь, похоже, был источник.

Страх, охвативший караванщиков, подтвердил мои опасения. В пустыне нет ничего ценнее воды.

— Сколько у нас осталось? — окликнул Жинь предводителя кочевников.

— На день пути, — ответил тот мрачно. — На два, если сократить пайки, а до Сарамотая почти неделя пути. — Туда лежал наш путь после оазиса Дассамы.

— За два дня можно добраться до Фахали, — заметил Жинь, — если двинуться на запад.

— Нам надо на север, — как-то слишком поспешно возразил Парвиз.

— Предпочитаешь умереть от жажды в песках? — Чужеземец опустил глаза, думая о чём-то своём. — Больше ведь ничего не остаётся.

Предводитель многозначительно переглянулся со своим братом, которого прозвали Большой Оман, чтобы отличать ещё от троих Оманов в караване. Тот еле заметно покачал головой.

— Мы чего-то не знаем о Фахали? — спросила я, тщетно пытаясь поймать взгляд Жиня.

— Опасный город, — буркнул Парвиз.

— Пески тоже опасны, — парировала я, гадая, что скрывают караванщики. — Для того вы и наняли нас в охрану.

Последовало напряжённое молчание. Затем предводитель кочевников неохотно кивнул.

— Ладно, идём в Фахали. Полагаюсь на твою меткость, юный Алидад.

Глава 14

Горы маячили над Фахали в послеполуденной дымке, нависая острыми неровными зубьями. За горами и Страной дэвов уже начинался Амонпур, и солдат на границе было видимо-невидимо. У ворот нас остановили утомлённые жарой стражники в бледно-жёлтых мундирах и принялись копаться во вьюках, лениво болтая с Парвизом. Остальные караванщики уселись на песок рядом со своими верблюдами, давая отдых усталым ногам.

От Дассамы мы шли почти без остановки, переждав лишь самые тёмные ночные часы, когда бродячие упыри опаснее любой жажды. Как сказал Жинь в ту первую ночь на привале, слабые в пустыне не выживают.

Нам пока везло… и, потом, мы всё-таки мираджийцы! Пусть ноги мои и подкашивались от усталости, но в душе я гордилась, что одолела такой трудный путь наравне с кочевниками Верблюжьего Колена.

Наблюдая за стражниками, Ясмин вертела в пальцах монетку в пол-лаузи, и тень тревоги на её лице мелькала вперемешку с бликами солнца от драгоценного металла. Отец принцессы тоже то и дело озирался в явном напряжении. Моя рука невольно легла на рукоятку револьвера.

Обернувшись, я поискала взглядом Жиня и, к своему удивлению, обнаружила его далеко в стороне. Надвинув шляпу на лоб, он незаметно отошёл десятка на два шагов от каравана и уже собирался свернуть за угол. Забыв об усталости, я вскочила на ноги и пустилась следом.

— Эй, ты куда? — Я тихонько подобралась сзади и хлопнула его по плечу.

Рука чужеземца сжала моё запястье словно клещами. Что с ним творится? Дёргается, как босой нищий на горячем песке.

— Ах, это ты подкрадываешься? — с облегчением вздохнул он, отпуская меня. Улыбнулся, но меня этим было не пронять.

— А ты куда крадёшься? — тихо спросила я, хотя караванщики и не могли нас слышать. — Что ещё за новые секреты?

Жинь рассмеялся, но как-то смущённо, будто не знал, что ответить. Задумчиво провёл рукой по волосам, откидывая куфию. Я впервые за много дней смогла увидеть его лицо целиком.

— Ты очень многого не знаешь, Амани.

О своих делах он и в самом деле почти не рассказывал, но случалось, что в его броне появлялись трещины, в которые можно было заглянуть, хоть и мельком, — узнать о брате, об умершей матери, например.

— Что же мне не известно о Дассаме?

Картина сожжённого оазиса продолжала стоять перед глазами в последнее время, сводя на нет все попытки возобновить шутливую болтовню. Мы почти не разговаривали с тех пор, как увидели тот горящий песок. Казалось, чужеземец избегает меня.

— Амани…

Он потянулся ко мне, но поспешил уронить руку, пока жест, не подобающий «старшему брату», не заметили караванщики. Я обернулась: у ворот всё ещё продолжался досмотр поклажи. Комок разноцветных шёлковых шарфов выпал из рук стражника, и старая Изра бранилась, собирая их с земли.

— Амани… — снова начал Жинь, — тебе необязательно идти дальше через пески.

Не ожидая таких слов, я удивлённо повернулась к нему. Он смотрел пристально, изучающе.

— Почему? — осторожно спросила я.

— В нескольких часах пути отсюда — станция, оттуда ходит поезд на Изман. Если захочешь, скоро будешь пить араку под стенами дворца — дни на пальцах пересчитать можно.

Такой же поезд, как тот, из которого он меня вытащил на другом конце Песчаного моря. Попасть наконец в столицу после шестнадцати лет ожидания… и расстаться с Жинем навсегда. Отказаться от зловещих тайн пустыни в обмен на то, чего хотела всю жизнь или думала, что хочу?

— А если я не хочу? — Мои предательские глаза не могли ничего скрыть.

Он глубоко вздохнул — то ли с облегчением, то ли сдаваясь. Сичаньское солнце взошло над горизонтом его воротника.

— Я сказал тебе тогда в Садзи, — начал он, — что султан снабжает галанов оружием… но не только обычным.

— А каким ещё? — удивилась я. На моей памяти фабрика в Пыль-Тропе не выпускала ничего другого.

Жинь молча шевелил губами, будто репетировал слова. Я уже не раз видела, как ему удавалось играючи разминуться со смертью, но сейчас, похоже, речь шла о чём-то поважнее собственной жизни.

— Ходили слухи, — произнёс он наконец, — о новом оружии, которое делают далеко на юге… о бомбе. Подобно руке Всевышнего, она способна стирать в пыль целые города, а может, даже целые страны. Такие, например, как Сичань. Всё понятно: галаны строят империю, пользуясь тем, что магия в соседних странах слабеет. Оружие, уничтожившее Дассаму, поможет заглатывать их целиком.

— У нас думали, это просто страшилка, — продолжал чужеземец, — но потом решили всё-таки проверить, мало ли что. — Он тяжело выдохнул. Я слушала с колотящимся сердцем. — Вот и послали меня на край света, чтобы убедиться. И что я вижу? Оружейную фабрику чудовищных размеров! Даже если той сверхбомбы и не существует, всё равно без здешнего производства им придётся поумерить аппетиты. А если она есть, то где ей быть, как не здесь? Однако, судя по сожжённому посёлку, Нагиб добрался до бомбы раньше меня, а с ней галаны поставят мир на колени безо всяких ружей и револьверов.

Мне всегда казалось, я знаю, что такое страх. В Пыль-Тропе бояться приходилось постоянно, но то были страхи мелкие, от которых хотелось сбежать. Теперь же сердце сжал настоящий ужас, парализующий всё тело. От такого не сбежишь.

— А Дассама…

— Дассаме пришлось стать испытательным полигоном, — угрюмо кивнул Жинь. — Тысячник Нагиб доставил новое оружие в Изман, но галаны хотели увидеть, как оно действует… — Я похолодела. Выходит, султан позволил сжечь свой собственный город вместе с жителями! — В Дассаме стоял большой галанский гарнизон, однако, по слухам, повстанцы должны были вот-вот их вытеснить.

«Новый рассвет, новые пески!» — всплыл в памяти выкрик мальчишки в тот вечер, когда мы познакомились с чужаком в Шалмане. Всё правильно: галаны — союзники султана Омана, его власть держится на иностранных солдатах, и мятежный принц борется не только против отца, но и против оккупантов.

— Так ты думаешь, новое оружие сейчас здесь, в Фахали?

— Рядом с Дассамой нет других поселений, — пожал плечами Жинь. — К тому же говорят, галаны недавно удвоили здешний гарнизон, а сейчас ищут мятежного принца. — Он усмехнулся непонятно чему.

Кричать и возмущаться было глупо. Ну не сказал мне ничего, ну смылся из каравана, не говоря ни слова, подумаешь…

— Если ты отправишься искать бомбу в одиночку, то погубишь нас обоих! — выпалила я, всё-таки не выдержав. — Тащиться полтора месяца через пески, чтобы погибнуть здесь, — уж мне это совсем ни к чему.

— Амани, ты тут вовсе ни при чём, и если меня…

Он резко умолк, глядя мне через плечо. Я обернулась и увидела голубые мундиры. Всё, приехали!

Не успела я дёрнуться, как Жинь схватил меня за руку и потащил в узкий тенистый проулок. Мы прижались к стене, затем осторожно выглянули из-за угла. Галанские солдаты окружали сгрудившихся кочевников.

— Все караваны подлежат досмотру! — громко объявил офицер. По-нашему он говорил с сильным гортанным акцентом, как будто одновременно полоскал горло.

— Мы всё уже обыскали, — выступил вперёд стражник-мираджиец. — Ничего не нашли, собирались пропустить.

— Теперь посмотрим мы, согласно приказу генерала Дюмаса!

Галан махнул своим людям, и они вмиг облепили навьюченных верблюдов, оттеснив испуганных погонщиков.

Если мираджийские стражники заглядывали в поклажу, подобно ленивому жару пустыни, то галаны разметали её, как неистовая и злобная песчаная буря. Вьюки срывали с верблюжьих спин и вытряхивали прямо на дорогу. Жалкие остатки наших припасов валялись в пыли. Ясмин стояла с поднятыми руками, и солдаты в голубых мундирах не торопясь обыскивали её сверху донизу.

Внезапно раздался ликующий крик. Молодой галан поднял уже опустевшую суму, вспорол кожу ножом и вытащил наружу шёлковый мешочек. Наклонил, и оттуда посыпались, разлетаясь на ветру, какие-то синие тонкие нити, похожие на волосы. Чужеземец с досадой выругался.

— Что это? — удивилась я.

— Лекарство, — буркнул он, — только не обычное, а магическое.

Я недоверчиво взглянула на него. Мало ли шарлатанов пытаются всучить крашеную водичку под видом «крови джиннов» и прочую ерунду. С другой стороны, такое в подкладку никто зашивать не станет.

Жинь мрачно покачал головой:

— За магию могут и голову снять. Понятно теперь, почему Парвиз так боялся идти сюда.

Предводителя кочевников вытащили вперёд и бросили на колени перед офицером. Тот вытащил револьвер, и в тот же миг я сжала рукоятку своего. В душе вспыхнула свирепая ярость.

Да кто они такие вообще? Какое у них право — расхаживать по нашим пескам и устанавливать свои порядки? Хоть у меня и половина их крови, я всё равно здешняя, а они — никто!

«Застрелю!» Единственная мысль заполнила разум, как пуля — ствол револьвера.

Парвиза это, скорее всего, не спасёт, но почему бы не попробовать?

Прежде чем я успела шевельнуть рукой, из толпы караванщиков выскочила Ясмин и бросилась к отцу, перекрыв мне линию стрельбы.

Теперь револьвер галана был направлен на девушку, палец лежал на спусковом крючке. Мой — тоже.

— Стойте! — крикнул вдруг мираджийский стражник. — Вы не можете расстрелять его здесь просто так!

— Он подлежит смертной казни, — сухо возразил офицер. — Приказ генерала Дюмаса! — Он произносил это имя так, будто речь шла о распоряжениях Всевышнего.

— За контрабанду положено сначала судить, — не уступал мираджиец, — такова воля принца Нагиба!

Чужеземец рядом со мной вздрогнул. Тысячник, который прострелил колено Тамиду и приставил револьвер к моему виску, тоже в Фахали! Подумать только, именно его приказы спасли караван от немедленной расправы.

Револьвер галана вернулся в кобуру. Сжавшись в тени, я смотрела, как кочевников гонят в тюрьму. Когда шаги затихли, чужеземец глубоко вздохнул.

— Знаешь, я никогда не верил в злой рок, пока не встретил тебя. — Он устало прислонился затылком к стене. — Простые совпадения не шутят так жестоко.

— Спасибо, ты очень любезен.

— Ну извини.

Мы помолчали, стоя в тени проулка. Над головой лениво колыхалась на жаре верёвка с бельём. Да уж, повезло так повезло… Каравана нет, галаны кругом так и кишат, да ещё и Нагиб со своим сверхоружием.

— Надо как-то выбираться, — буркнула я.

— А что с остальными, Бандит? — прищурился Жинь. Каждый раз, слыша от него эту кличку, я ощущала какое-то странное волнение. — Думаешь бросить здесь?

Его самого я уж точно не собиралась бросать.

— Не знаю… Не думала пока.

А ещё я точно знала, как поступили бы на нашем месте люди из Верблюжьего Колена. В пустыне каждый за себя и за своих, до остальных дела нет. Пусть умирают в песках… как Тамид.

— Поезд в Изман уходит завтра, — сказал Жинь, — ни о чём другом тебе думать и не надо.

— Поехали вместе! — Слова вылетели сами собой. — Бомбу ты всё равно не найдёшь, только погибнешь сам. А если я останусь помогать, то умрём вместе.

Напряжённая тишина повисла между нами. Он снова глубоко вздохнул, потом ещё раз.

— Ладно…

— То есть? — удивилась я, уже приготовившись к ожесточённому спору. — Ты разве не собираешься меня уговаривать?

— Ладно, — повторил он, подняв ладони, словно сдаваясь, хотя угрюмо нахмуренный лоб говорил обратное. — Ты права… Что будем делать?

— Бежать, конечно! Что ещё нам остаётся?

— Что ещё? — Чужеземец впился в меня потемневшим взглядом, совсем как тогда в поезде после поцелуя, когда мы стояли вот так же близко, на грани жизни и смерти, полные яростного желания. — Скажи, что мы не сможем вызволить караванщиков, если постараемся… — Его губы чуть искривились в улыбке. — Хотя ты и сама могла бы: мозгов и упорства у тебя хватит… Скажи «нет» — и мы уйдём прямо сейчас, спасёмся и оставим их умирать. Давай, выбор за тобой, твоя жизнь и твой путь — через пески к морю или… Скажи!

Мой путь… Я всю жизнь считала, что по-настоящему он начнётся там, в Измане, в далёких краях, о которых непонятно как и мечтать, а пустыня сотрётся из памяти, не оставив и следа. Однако Жинь прав: я принадлежу пескам душой и телом и даже в столице останусь Синеглазым Бандитом с казнённой матерью и другом, брошенным на верную смерть.

Отвечать не было необходимости: глаза меня выдали сами. Да Жинь и не ждал ответа: он слишком хорошо меня знал.

— Есть идеи, Бандит?

Вот мы и снова вместе. Я задумчиво подняла взгляд на верёвку с бельём, которое трепал жаркий ветер пустыни.

— Кажется, есть.

Я снова была женщиной — впервые после Пыль-Тропы. Простой синий халат, напяленный на мужскую рубашку, жал под мышками.

— Я и забыл уже почти, что ты девушка! — улыбнулся Жинь, сцепив руки на затылке.

Одежда его была помята. Дожидаясь сумерек в укромном уголке на задворках домов, мы заснули как убитые. Очнулась я с ноющей спиной, рука Жиня обнимала меня за плечи, словно он боялся, что я сбегу. Если так, то зря — мне надоело бросать друзей.

— Может, сам ею побудешь? — Я обмотала алую куфию вокруг талии вместо пояса.

— Ты симпатичнее, — подмигнул он.

Первоначальный план был проще некуда: пробраться в казармы и разузнать, где находится тюрьма, а потом уже думать вместе, как вызволять арестованный караван. В казармах обычно размещалась мираджийская стража, но сейчас они по большей части жили в палатках, уступив место галанам.

Прикинуться одной из женщин, непрерывно сновавших в казармы за водой, было несложно. Воды в Фахали не хватало из-за усиленного гарнизона, да и караван наш был не первым, явившимся с пересохшими глотками и жуткими вестями о Дассаме. Тревожных слухов в посёлке было больше, чем воды, и властям пришлось сократить её расход. Половина источников была закрыта, но к армейскому колодцу пока ещё пускали.

— Я буду рядом, если что. — Жинь кивнул на крышу соседнего дома.

С крыши открывался вид на казармы, и можно было достать выстрелом кого угодно. Я стреляла лучше, но чужеземец был прав: прикидываться женщиной ему не стоило, лучше пускай прикрывает.

Идти было близко, но на улицах в лучах заходящего солнца толпился народ, радуясь вечерней прохладе. Опустив глаза, я пробиралась сквозь толчею, но уже почти не опасалась быть замеченной. Не потому, что похожа на других, а просто потому, что женщина. В Мирадже нас не воспринимают всерьёз, и никому уж точно не придёт в голову подозревать во мне шпиона.

Вот и казармы — четыре длинных белёных здания по сторонам пыльной площади. Помимо тюрьмы, здесь должны быть жилые помещения, кухня, склад и конюшня — так сказал Жинь. Главное, отыскать тюрьму и потихоньку улизнуть обратно.

Делая вид, будто смотрю себе под ноги, я стала пересекать широкий двор. Солдаты уже вовсю упражнялись с оружием. В руках у одного галана было странное ружьё с остриём на конце — таких мне ни разу не приходилось видеть. Выпалив в тряпичную куклу, он кинулся вперёд и ткнул её в живот.

В центре площади стоял водяной насос, и трое галанов собирали со страждущих по монетке за право набрать воды. К колодцу змеилась очередь из женщин с вёдрами. Все стояли опустив глаза, чтобы не встречаться взглядом с военными. У меня не было даже кувшина, и оставалось лишь надеяться, что никто не заметит.

Первой в очереди была молодая женщина примерно моего возраста в пыльном розовом халате. Маленькая девочка сосала её палец, цепляясь за подол. У женщины не хватало денег уплатить новый сбор, и она со слезами на глазах умоляла галанов пропустить её, а те откровенно пялились на неё с такой же жадностью, с какой очередь смотрела на воду.

Переглянувшись, светлоглазые, как я, и белобрысые солдаты обменялись фразами на своём уродливом языке, затем один из них поманил женщину за собой. Нагнувшись, она отцепила девочку от халата и передала ей ведро. Я уже прошла мимо, но расслышала, как она велела ребёнку ждать и никуда не уходить. Девочка всё равно рвалась за матерью, но женщины в очереди удержали её, в то же время плюясь вслед.

— Галанская подстилка! — проворчал кто-то.

И женщина в розовом, расслышав, сжалась от унижения.

Вспомнив о собственной матери, я не смогла сдержать гнев и развернулась, ещё даже не представляя, чем смогу помочь. Однако не успела сделать и трёх шагов, как из двери здания напротив показалась знакомая фигура.

Стараясь казаться воинственнее, Нагиб вовсю пыжился, как и в Пыль-Тропе, но без особого успеха, хотя золотых пуговиц на его белом мундире и прибавилось. Галанский офицер рядом с ним, напротив, выглядел так, будто родился в военной форме. Значительно старше, по виду он годился молодому тысячнику в отцы, и вдобавок был на голову выше. Его голубой мундир на манер подушки украшали алые кисти, но это совсем не казалось смешным. Кисти напоминали кровавые раны.

Увидев офицеров, солдат поспешно отпустил руку плачущей женщины и вытянулся по стойке «смирно», молодцевато отдавая честь. В потоке его непонятной речи прозвучало «генерал Дюмас».

Так вот он какой, командующий галанами, царь и бог здешних мест, посланный со своей армией охотиться на мятежного принца Ахмеда и стёрший с лица земли Дассаму, чтобы испытать оружие для покорения мира!

Теперь женская одежда не поможет: тысячник наверняка узнает меня. Что делать? Я быстро отвернулась и поспешила прочь, окидывая взглядом двор в поисках убежища. Над дверью справа виднелись вырезанные в камне слова молитвы. У галанов другая вера, рассказывал Жинь. Вряд ли они туда пойдут.

Дверь беззвучно поддалась, и я проскользнула внутрь. Меня встретила сбивчивая молитва вперемешку со всхлипываниями. Сквозь решётчатые оконные рамы, кое-где сгнившие, падали последние лучи заходящего солнца, тускло освещая искрошенную плитку пола. Немного привыкнув к полумраку молельни, я разглядела девушку, стоявшую на коленях. Раскинутые руки её были прикованы к стене цепями, а голова опущена к полу так, что лицо скрывалось под копной спутанных волос, которым закат придавал оттенок крови.

Внезапно что-то шевельнулось в тёмном углу, и я отшатнулась к двери, заметив золотой блеск военной формы. Однако солдат тоже успел заметить меня.

— Пришла помолиться? — спросил он чуть насмешливо, приподнимая руки. На запястьях что-то звякнуло — цепи! Что же это — молельный дом или тюрьма? — У нас тут нет святого отца, но всё равно добро пожаловать!

На миг мне показалось, будто голос принадлежит Тамиду. Потому что мы много молились вместе? Да нет, просто в голосе солдата что-то напоминало о Пыль-Тропе… Но что? И лишь когда луч солнца отразился в синих глазах, стало ясно, кто передо мной.

— Я тебя уже видела. — На другом конце Песчаного моря, в дядюшкиной лавке, когда Жинь прятался под прилавком, а тысячник Нагиб расспрашивал о беглеце. Тот самый тощий новобранец в мешковатом мундире. «Эта пустыня полна греха», — сказал он тогда.

— И я тебя. — Он уронил руки, заглушая звоном кандалов плачущую молитву девушки. Задумался, потом кивнул: — Ты продавщица из той лавки.

— Доигрался? — вздохнула я. — Командиры не любят, когда их перебивают.

Солдатик покачал головой, криво усмехнулся:

— Нет, просто я особенный.

— Да ну-у? — протянула я. Девушка снова принялась всхлипывать. — А она тоже особенная?

— Да.

Чем же эти двое так разозлили офицера, что он заковал их в цепи и держит отдельно от остальных заключённых?

— А не будь вы особенными, где бы вас держали?

Он подозрительно прищурился:

— Хочешь разведать, где тюрьма?

Я нервно провела языком по пересохшим губам. Можно ли доверять военному, даже если он в цепях? Пожалуй, стоит рискнуть, ведь мы если и не на одной стороне, то у нас хотя бы есть общий враг.

— Скажи, где она, и я постараюсь вывести тебя отсюда.

Я шагнула ближе и дотронулась до кандалов. Натёртые цепями запястья юноши горели огнём. Жинь взял с меня обещание не встревать ни во что рискованное. Но если мы собираемся выводить отсюда целый караван, то чем может помешать ещё один человек? Взламывать замки Жинь умеет, в пустыне он рассказывал, чему успел научиться, путешествуя с братом, прежде чем они разделились.

— И куда я потом денусь?.. — вздохнул молодой солдатик.

— Не знаю… — Я пожала плечами. До дома нам обоим было далеко. — Куда захочешь.

Со двора донёсся выстрел, и я вздрогнула. Снова наступила тишина, нарушаемая лишь словами молитвы.

— Амани… — произнёс вдруг узник. Я снова вздрогнула, услышав своё имя. — Ты ведь Амани, верно?

— Откуда ты знаешь?

— Твоя сестра много о тебе рассказывала. Та, симпатичная, с чёрными волосами.

Шира, ну конечно! Чего только она им в поезде не наговорила! Её и взяли с собой, чтобы помогла найти меня, а через меня — чужеземца.

— Что с ней? — Впрочем, какое мне дело до предательницы. — Она жива?

— Пользы от неё было мало, да и тебя так и не поймали… Короче, оставили её у султана в Измане.

Говорят, он однажды забил до смерти любимую женщину. Какая же судьба ждёт в столице девушку, до которой никому нет дела?

— Меня зовут Нуршем, если что, — продолжал узник.

А что ждёт здесь хилого, измученного паренька, слишком дерзкого на язык для военной службы?

За дверью послышались голоса. Я резко обернулась. Молитва девушки стала громче.

— Прячься скорее! — шепнул Нуршем. В его синих глазах мелькнула тревога.

С колотящимся сердцем я забилась в угол подальше от света. Дверь распахнулась, и вошли тысячник с галанским генералом. Пожалуй, не зря Жинь сказал, что не верил в злой рок, пока мы не встретились. Сейчас от ужасов плена меня отделяла лишь ненадёжная тень и молчание Нуршема.

К счастью, к закованному солдату Нагиб и Дюмас подходить не стали, а остановились возле узницы.

— Это она? — В отличие от офицера, задержавшего караван, генерал говорил по-мираджийски почти чисто, как будто практиковался долгие годы. Он повернулся и бросил взгляд на Нуршема. — А это кто там?

— Обычный рядовой, — доложил тысячник, — неспособный выполнить простой приказ.

Даже я знала, чем грозит в армии неисполнение приказа. Если Нуршема не вытащить отсюда, на рассвете, скорее всего, его расстреляют.

— Поддержание дисциплины — обязанность командира, — заметил Дюмас. У Нагиба дёрнулась щека. — Подчинённые должны уважать начальство.

Галан вытащил револьвер, а другой рукой схватил девушку за волосы и дёрнул, отрывая её лицо от пола. Слова молитвы сменились криком боли.

— Пожалуйста, отпустите меня! — взмолилась она. — Я не хотела…

— Сними с неё цепи, — спокойно произнёс Дюмас.

Получив приказ от иностранца, Нагиб ощетинился было, но затем покорно достал ключ и отпер замки наручников.

Железо с лязгом упало на пол, и с девушкой тут же стали происходить странные метаморфозы. Лицо её то вытягивалось, то сплющивалось, нос и подбородок непрерывно менялись, глаза вваливались и выпучивались попеременно, словно она тасовала колоду карт с лицами и никак не могла решить, какое её спасёт.

От ужаса у меня по спине побежали мурашки. Неужели гуль? Как бы то ни было, она точно не человек!

Некоторое время генерал равнодушно наблюдал за девушкой, затем приставил револьвер узнице ко лбу. Изменения мгновенно прекратились, и лицо застыло — высокий лоб, круглые щёки, в глазах — боль. Волосы по-прежнему были туго намотаны на кулак галана.

Я остро ощущала свою беспомощность. Невидимая, сжалась в густой тени, вынужденная смотреть, как прямо передо мной совершается убийство. Так же как в Пыль-Тропе, когда револьвер был направлен на колено Тамида.

Слова молитвы эхом прокатились по стенам зала, превратившись в истерические выкрики, когда несчастная умоляла простить её грехи. Я зажмурилась.

Оглушительный выстрел отдался болью у меня в груди, и молитва оборвалась. Я впилась зубами в ладонь, чтобы не вскрикнуть.

— Труп сожгите, — прозвучал во тьме холодный голос генерала, — а если кто-то спросит, она жива и в плену.

Я открыла глаза. Тело узницы лежало на полу бесформенной грудой, кровь собиралась лужей вокруг изуродованной головы. Солдат прижался к стене, лицо его исказилось от ужаса.

— Зачем? — спросил тысячник. Голос его потерял свой обычный надменный тон. — Она мертва, какой смысл притворяться?

— Таковы правила игры, юный принц. — Галан убрал револьвер в кобуру. — В ночь переворота, когда твой отец захватил трон, я дрался за него. Я был тогда совсем молодым солдатом, но слышал, как наш командир беседовал с новым султаном, и знаю, о чём был уговор, даже лучше, чем мой король. На словах твой отец не позволил нам очистить Мирадж от греховного поклонения демонам, которое вы зовёте религией, но многое было понято без слов…

Нагиб раскрыл рот, чтобы возразить, но генерал не умолкал, бешено скаля зубы:

— Моя мать тоже в своё время поддалась демону, как и жена твоего отца, родившая сына, которого он теперь никак не может обуздать. У моей после этого родился не ребёнок, а какая-то зелёная склизкая тварь, и мой отец поступил как положено! Он заковал мать в железо и бросил в море, а подземную тварь отдал мне… И я возвратил её земле! Она ещё визжала, когда я её закапывал.

Молодой принц поморщился, проглотив комок, словно ответ застрял у него в горле.

— Когда демон родился в султанском дворце, — продолжал Дюмас, — я был восхищён твоим отцом. Он поступил как галан — убил жену собственными руками. Тогда я понял, что мы в нём не ошиблись и он разделяет наши ценности, пусть и вопреки желанию многих своих подданных. Чтобы успокоить местных, мы притворяемся, что терпим демонское отродье, но потихоньку от него избавляемся. А твои солдаты пытались скрыть эту девку от нас!

— Они ещё не привыкли к вашему присутствию… плохо знают вашу веру… — Нагиб оправдывался как мальчишка.

— В пустыне беспорядки, — угрюмо буркнул генерал. — Твой мятежный брат пользуется всё большей поддержкой. Нам пришлось оставить Дассаму — это большая потеря…

— Он мне не брат! — Нагиб сплюнул. — Отец отрёкся от него!..

— Тем не менее он превосходит тебя во всём! — свирепо прервал галан. — Как говорят в Измане, его величество не раз сожалел, что его верные сыновья слабее и глупее непокорного. Думаешь, я не знаю, как ты осрамил отца, прискакав сюда на этих ваших ведьмовских лошадках?

Моё сердце подпрыгнуло в груди.

Буракки!

Одного песчаного коня хватило, чтобы отвлечь военных и всё население Пыль-Тропы и Жинь смог беспрепятственно взорвать фабрику. А если здесь целый табун буракки, можно провернуть что угодно!

— Закон не запрещает… — начал тысячник.

— Одно дело — закон, а другое — тайный уговор! — Генерал Дюмас шагнул вперёд, грозно нависая над оробевшим Нагибом. — Своё звание я заслужил кровью — в ночь переворота лично убил троих братьев твоего отца, которые потворствовали греховной магии и демонам вместе с твоим дедом. Избавляться от лишних принцев мне не впервой, имей в виду. Сюда я прибыл для того, чтобы уничтожить твоего брата, но врагов могу выбирать и сам, юный принц!

— Мой отец…

— У твоего отца больше сыновей, чем часов в сутках. Одним больше, одним меньше, он и не заметит.

Галан развернулся и вышел из молельни, хлопнув дверью. Нагиб застыл как вкопанный, глядя ему вслед, затем повернулся к закованному солдату, шепнул ему что-то чуть слышно и двинулся следом.

Я прислонилась к стене, вся дрожа. Закат в окне почти совсем угас.

— Амани… — послышался в полутьме испуганный голос Нуршема.

Времени на разговоры уже не оставалось. Жинь вот-вот отправится меня искать.

— Нуршем! — Я подошла ближе, едва различая его в свете фонарей, проникавшем со двора сквозь дверные щели. — Скажи мне, где держат остальных и где конюшня, и я постараюсь всех вывести.

Вряд ли Жинь мог разглядеть меня здесь, на крыше, распластавшуюся с револьвером в руке, даже в свете взошедшей луны. Он просил не делать глупостей, но как же глупо со стороны армейских оставлять в конюшне открытое окно под самым карнизом, а с моей стороны было бы ещё глупее этим не воспользоваться.

Цепляясь за край крыши, я осторожно сползла вниз и повисла в воздухе. Наконец ноги упёрлись в подоконник. Лазать через окно к Тамиду мне приходилось не раз, и даже с избитой спиной, чтобы обменять любимые книги на пилюли от боли. Всё почти так же — во всяком случае, не больший риск свалиться и сломать шею.

В узкую раму я едва пролезла, оцарапав бока. Казалось, что вдеваю в игольное ушко толстую шерстяную нитку. Замерла, повиснув на подоконнике изнутри, набрала в грудь воздуха и отпустила руки, думая почему-то о бессмертных, страшащихся смерти.

Пол ударил по ногам, локоть врезался в твёрдый камень. Оглушённая болью, я с трудом поднялась, вспоминая ругательства на всех языках, которым учил меня Жинь, и огляделась в призрачном лунном свете.

Длинный коридор, по сторонам — ряды денников один напротив другого, деревянные калитки с железными засовами. В конюшне пахло раскалённым песком, как в пустыне перед бурей. Десятки могучих существ шумно дышали, запертые в денниках, окружённые смертельным железом. Вытянув шею, я встречала их любопытные взгляды поверх перегородок.

Буракки.

Мне за всю жизнь не доводилось видеть столько бессмертных, тем более разом. Впрочем, если они не умирали, как обычные кони, султаны Мираджа вполне могли за столетия заполнить ими дворцовые конюшни. Наверное, здесь были и легендарные скакуны, на которых рвались в битву или увозили принцесс герои древности.

Засов первой калитки поддался с громким стуком. Казалось, он перебудит все казармы, но тишина стала ещё глуше. Глубоко вдохнув, я толкнула рукой дверцу.

Ко мне повернулась голова цвета полуденного солнца над барханами. Я осторожно шагнула вперёд. Племяннице торговца лошадьми пришлось научиться снимать подковы с конских копыт ещё раньше, чем стрелять. Даже в темноте мои руки двигались ловко и уверенно. Когда на пол упала последняя подкова, буракки радостно встряхнулся. Ему требовалось время, чтобы вернуть себе бессмертную форму, но ждать я не могла. Перешла к соседнему деннику, где оказался заперт конь рассветной масти, а затем сняла подковы с вороного, как глубокая ночь над песками.

Со всех сторон доносились шорохи. Буракки нетерпеливо перетаптывались, выглядывали поверх калиток. Первые уже начинали менять вид, мерцая и оборачиваясь песчаными вихрями, и я усердно трудилась с размеренностью шагающего каравана, освобождая оставшихся.

Наконец работа была окончена. Оставалось поставить точку. Буракки — бессмертные существа, но выстрелов они пугаются, как обычные лошади. Я отошла назад, подняла к потолку ствол револьвера и нажала на спуск.

Деревянные перегородки разлетелись на куски, сметённые могучим песчаным ураганом. Зажмурившись, оглушённая грохотом копыт, я сжалась в углу, пережидая напор жаркого ветра. Ни одной постройке, возведённой человеческими руками, не сдержать напора подобной стихии. Раздался душераздирающий треск, и я приоткрыла глаза. Дальней стены в конюшне уже не было.

Я кинулась наружу, перескакивая через обломки. Табун волшебных коней вырвался на свободу, сметая всё на своём пути. По двору гулял настоящий песчаный смерч, и стены казарм осыпались одна за другой. Полуодетые солдаты в разноцветной форме в панике метались туда-сюда. Галаны тащили ружья, но мираджийцы не заморачивались: они знали, что против урагана оружие бесполезно. Какой-то солдат в расстёгнутом голубом мундире успел прицелиться, но тут же исчез под копытами взбешённого коня. Повсюду раздавались крики и стоны.

Наконец обвалилась и наружная ограда, и буракки вырвались на улицы, стремясь поскорее вернуться в родные пески. Во дворе разрушенных казарм толпились уже не только солдаты, но и простой народ, в том числе женщины и дети. Я разглядела Ясмин, которая лихорадочно качала уцелевший водяной насос, спеша наполнить кожаные бурдюки. Пользуясь всеобщим смятением, другие кочевники поспешно выводили верблюдов.

Нуршем! Что с ним?

Со всех ног кинувшись к молельне, я столкнулась с Жинем.

— Ты же обещала ничего не затевать! — нахмурился он со смеющимися глазами, удерживая меня за руку.

Ещё немного — и я бы упала.

— Ну так получилось же!

— Да я и не спорю… — пожал он плечами, отпуская меня. — Теперь бежим, пока они не очухались. — Он с тревогой оглядел пустеющую площадь. — Скорее!

— Нет! — Я потянула его за собой. — Там один солдат… Его надо освободить, я обещала!

Мимо пронёсся последний буракки, и Жинь едва успел оттащить меня в сторону.

— Нет времени, Амани! Нас же пристрелят!

Я разрывалась на части. Снова бросить слабого, которому без нас не выжить? Нет, не могу!

— Амани! Тебе опять повезло, не злоупотребляй своим везением.

Чужеземец был прав. Слишком поздно ещё кого-то спасать.

Мы кинулись в пролом. Улицы были полны народу, местного и пришлого. Погонщики с ревущими верблюдами расталкивали толпу. Свалка, топот, отчаянные крики. Меня то затягивало в людской водоворот, то кидало в стену. Рука Жиня оторвалась от моей, и он мгновенно исчез в общей толчее.

Позади загремели выстрелы. Скинув на ходу женский халат и завязывая на голове куфию, я бросилась за угол, но споткнулась и упала. Чьи-то руки подняли меня, я оглянулась, встретив взгляд незнакомого мужчины, но поблагодарить не успела: толпа тут же оттеснила меня и понесла дальше по узким улочкам.

Городские ворота! При их виде сердце заколотилось, а ноги заработали быстрее, чем у буракки. Казалось, я сама превратилась в песчаный вихрь, стремясь как можно скорее вырваться на волю из каменной ловушки. Из горла вырвался радостный крик. Там — жизнь, здесь — смерть. Скорее, скорее!

Когда вокруг наконец раскинулся простор песков, я забыла обо всём: о своём страхе, о бомбе и даже о чужеземце. Ночная пустыня приняла людей в свои широкие объятия, возвращая порядок и спокойствие охваченной паникой толпе. Мы снова были у себя дома.

Глава 15

Ничего не оставалось, как уходить прямо сейчас. В темноте таится множество опасностей, но в окрестностях Фахали ещё страшнее. Тысячник Нагиб не настолько глуп, чтобы преследовать беглецов среди ночи, но с рассветом вышлет погоню непременно.

Ночной переход совсем не то что уютные посиделки в лагере у костра, когда за прибаутками, песнями и смехом не слышишь зловещих звуков из темноты, из глубины песков, из горных ущелий.

Люди Верблюжьего Колена брели, сгрудившись вокруг вьючных животных, слышалось звяканье сбруи и молитвенное бормотание. Покачиваясь в такт мерной поступи верблюда, масляная лампа бросала желтоватые блики на бледное, усталое лицо Ясмин. Маленькая сестрёнка спала, положив голову ей на плечо.

— Три часа до рассвета, — проронил Жинь, присматриваясь к звёздному небу.

Я кивнула, и он снова отстал, чтобы охранять караван сзади. Шли мы уже долго, и Фахали остался далеко позади. Ночь казалась бесконечной, а я себе — крошечной и незначительной.

Внезапно сбоку, совсем близко, донёсся шорох. Я застыла на месте и прислушалась. Потом медленно повернулась, вглядываясь в пески в тусклом свете луны и масляных ламп, подвешенных к сбруе тех немногих верблюдов, что удалось спасти.

Я успела разглядеть его за миг до того, как он прыгнул. Морщинистый шар вдруг выбросил из себя хищные когтистые лапы, чёрные перепончатые крылья развернулись вширь, страшная зубастая пасть распахнулась в яростном визге.

Мой револьвер был уже наготове. Грохнул выстрел, из каравана послышались испуганные крики.

Тяжёлая пуля угодила чудищу в живот, разворотив кишки. Умирающая тварь вновь издала пронзительный вопль, на который ответили из тьмы десятки таких же голосов.

Подоспевшая Ясмин перевернула изуродованное тело носком сапога. Караванщики наблюдали, оцепенев от ужаса.

— Это нетопырь, — кивнула принцесса кочевников.

Мне довелось видеть такого лишь однажды, в детстве, когда он заполз среди ночи в дом. К счастью, мать проснулась вовремя и успела схватить кухонный нож. Упырь так и не успел ни до кого добраться. Но в тот раз он был один. Здесь нас обложила целая стая.

Теперь я видела их лучше: трепещущие полотнища крыльев, чернее, чем сама тьма, заслоняли звёздное небо. Нетопыри питались не кровью и плотью, как гули, а человеческим страхом, и ядовитые зубы нужны были им лишь для первого укуса, чтобы погрузить жертву в кошмарный сон, от которого пробуждались немногие.

Я похлопала по карману с запасными патронами, обернулась к каравану и крикнула:

— Держитесь все ближе к свету!

Нетопыри не охотятся в дневное время, и, хотя огонь не заменит солнца, это всё же какая-то защита.

— Идём дальше, ничего страшного.

— Гуль! — выкрикнул вдруг Большой Оман.

Я развернулась и вскинула револьвер, ища глазами новую цель, и тут только поняла, что палец караванщика указывает на меня.

Моя куфия, повязанная в спешке во время бегства из Фахали, совсем размоталась, открыв лицо, и густые длинные волосы рассыпались по плечам.

Большой Оман уже спешил ко мне, но Жинь проворно заступил ему дорогу и угрожающим жестом вытянул растопыренную ладонь.

— Полегче, приятель!

— Это гуль! — повторил кочевник, сплёвывая в песок. Отталкивать чужеземца он не рискнул. — Он захватил женское тело, погляди сам!

— Нет! — усмехнулся Парвиз, подходя с фонарём и освещая моё лицо. — Это просто самозванка.

Я тяжело перевела дух.

— Вы сами виноваты! — Теперь хотя бы стало можно говорить своим голосом, а не мужским. — Кто бы меня иначе взял в караван? — А ещё можно ничего не бояться — и пускай сколько угодно хихикают и плюются!

Старушка Изра строго погрозила пальцем Жиню.

— Брат, говоришь? — Она окинула меня критическим взглядом. — А я-то, дура, уже подумывала выдать за него Ясмин! Могла бы догадаться: уж больно они спелись. Какой мужчина станет столько болтать с женщинами?

Парвиз тем временем продолжал задумчиво меня разглядывать, почти как при первом знакомстве в Массиле. И что во мне такого особенного? Паренёк с револьвером, разве что фигура немного другая, да и не то чтобы паренёк.

— По-вашему, я должен доверить безопасность каравана девчонке? — пробурчал он наконец.

— Ты забыл, кто спас нас всех от виселицы в Фахали? — фыркнула Ясмин, но отец прервал её властным жестом.

— Спасла, чтобы вытащить среди ночи в пески? — Он кивнул на вьющихся вокруг нетопырей и сплюнул в сердцах. — Вот сюда?

Два месяца доверял, а теперь… Я сжала кулаки от обиды.

Жинь обернулся к предводителю:

— Вы оказались здесь только из-за жадности, потому что цените деньги дороже собственной жизни! И теперь Амани с её меткостью — ваш единственный шанс остаться в живых.

Я перезарядила револьвер и защёлкнула барабан. Для женщины в песках оружие тоже единственный шанс.

— Повторяю: оставайтесь на свету и возьмите все в руки что-нибудь железное! Не бойтесь: мы стреляем хорошо. — Тем не менее я видела, что меня больше не слушают. Все смотрели на Парвиза.

— Делайте как она сказала! — буркнул он, помедлив, и подал знак двигаться дальше. Затем, повернувшись ко мне, добавил: — Если доживём до рассвета, заплачу вам, как условились.

Упыри нас опасались, но их подталкивал голод. Они избегали света, но взмывали в воздух и устремлялись вперёд, завидев малейшую тень. Тут же следовал выстрел, и ещё одно чудище, трепеща чёрными, как ночь, крыльями, падало на песок.

Стрелять приходилось почти вслепую, пока сжатое в комок на тёмном песке сморщенное тело не успевало развернуться и прыгнуть. Свет фонарей выхватывал их из мрака лишь в самое последнее мгновение. Чуть опоздаешь — и конец, но я ни разу не опоздала и ни разу не промахнулась.

Выстрел следовал за выстрелом, сливаясь в монотонную череду, руки работали как будто сами, без участия разума. Пронзительный визг умирающих тварей разрывал тишину, запах пороха щекотал ноздри, перезаряженный барабан щёлкал, вставая на место.

Бах! Бах! Сразу двое нетопырей затрепыхались, кувыркаясь по склону бархана. Я полезла в карман и нащупала всего три патрона — последние! — и вздрогнула, осознав ситуацию.

Трясущимися руками я вставила патроны. Небо на горизонте было цвета заживающей раны, солнце лениво пробуждалось ото сна. Дотянем или нет?

Из тени в двух шагах от меня соткался новый крылатый упырь. Я выстрелила почти не глядя — готов! Одним меньше…

Осталось два патрона — и десятки чудищ копошатся где-то в тенях, подползают всё ближе, готовые броситься на жертву. Я устало провела по глазам костяшками пальцев.

— Ты как? — Жинь положил руку мне на плечо, не отрывая внимательного взгляда от песков. На щеке у него блестели отсветы близкого рассвета.

— Живая пока… — вздохнула я. — Ты тоже, как я вижу.

— У моряков есть такая поговорка: «Красный восход — день полон забот».

— Примета слегка опоздала, — буркнула я, глянув на небо. — Вчера бы её — тогда совсем другое дело. — Перехватила револьвер, разминая затёкшие пальцы. — У тебя много патронов осталось?

Чужеземец уныло развёл руками. Револьвер его был пуст. Я вытащила из своего один патрон и протянула ему.

Он хмуро покачал головой:

— Не надо: ты лучше стреляешь.

— Каждому по одному, — возразила я, — ты прикрываешь сзади, я — спереди.

Поколебавшись, он взял патрон. Пока заряжал, я осматривалась, наводя ствол на подозрительные тени. Солнце должно было вот-вот показаться над горизонтом.

Двое сразу! Я прицелилась в дальнего, оглянулась… Первый нёсся прямо к Ясмин, она визжала в ужасе. Подоспевший Жинь оттолкнул девушку и выстрелил.

Промах!

Нетопырь облепил крыльями грудь чужеземца и вонзил клыки ему в грудь. Я спустила курок не думая. Могла задеть и Жиня, да и не поздно ли было стрелять?

Пуля пробила чудищу голову, и оно покатилось по песку. В тот же миг поперёк пустыни протянулись слепящие лучи рассвета. С визгом и хлопаньем крыльев нетопыри бросились врассыпную и принялись быстро зарываться в песок до следующей ночи.

Я склонилась над упавшим другом, всё ещё сжимая бесполезный револьвер. Похлопала по щеке, стараясь не смотреть на страшные проколы в груди прямо под солнечной татуировкой, в которых кровь смешивалась с чёрным ядом. Трясущимися пальцами попыталась нащупать пульс.

— Эй, очнись! Жинь!

Моё сердце колотилось как бешеное, его — еле билось. Глаза раненого были закрыты, тело обмякло на песке, рука с револьвером откинута, как у солдата, павшего в бою. Однако грудь слегка вздымалась: он был ещё жив.

На неподвижное тело упала длинная тень. Над нами стоял Парвиз.

— Помоги мне, — попросила я, не поднимаясь с колен. Со стороны это выглядело так, будто я умоляла.

— Без опытных лекарей он всё равно умрёт, — пробурчал караванщик, — а до города ещё идти и идти.

Я попыталась вспомнить, как долго яд нетопыря расходится по всему телу. Наверное, за сутки, а то и быстрее.

Парвиз раздражённо почесал бороду.

— Мы теряем светлое время…

Он был прав. Я стала поднимать раненого на ноги, но он был слишком тяжёлым.

— Поможешь взвалить его на верблюда?

Предводитель кочевников озадаченно взглянул на меня. Ну конечно, женщина, не понимает простых вещей. Нахмурился, терпеливо повторил:

— Он всё равно умрёт, зачем тащить лишний вес?

— Жинь ещё не умер. — Осталась бы я парнем — наверняка бы мне помогли! — А если бы не он, мы бы умерли все!

Парвиз тяжело вздохнул, но взгляд его остался твёрдым.

— Мы выпьем за упокой его души, когда придём в город, но сейчас не можем тратить припасы на того, кто не увидит завтрашний рассвет. Хочешь — уходи с нами или оставайся умирать вместе с ним. Только решай поскорее!

Возразить было нечего: раненый в самом деле умирал, а я совсем не собиралась гибнуть в песках ради кого бы то ни было — тем более почти добравшись до Измана. Я уже давно когда-то сказала Жиню, что умирать из-за него не стану.

Так легко — взять и уйти.

Нет, нельзя! Я не захотела бросить его в Фахали, не брошу и теперь. Даже ради столичной жизни. Здесь, в пустыне, мне с ним хорошо: мы равны, нас будто связывают незримые узы. И потом, если Жинь умрёт, кто донесёт до его друзей новость о судьбе Дассамы и чёрных замыслах галанов?

Пески беспощадны, они убивают слабых, но Жинь чужак, его жизнь принадлежит другой стране, и он не заслуживает того, чтобы умереть здесь брошенным мираджийской девчонкой, спасающей свою жизнь. Тамид, Нуршем… Сколько можно?

— Ступайте куда хотите, в город или к гулям! — буркнула я. — Мне всё равно, я остаюсь. — Пески словно раздвинулись у меня под ногами, простираясь в бесконечность, вновь делая Изман несбыточной мечтой. — Я не брошу его умирать одного!

Глава 16

Я вытащила у Жиня из-за пояса нож. Пускай трусы уходят, мы ещё поборемся! Прижала лезвие к краю раны, собрала сочащийся чёрный яд, вытерла о свою рубашку. Потом ещё раз и ещё. Не знаю, сколько я так делала. Солнце уже обжигало шею, а из раны сочилось больше крови, чем яда.

— Жинь, очнись! — Я похлопала его по щеке, но он лишь крепче зажмурился. Ударила сильнее, тряхнула за плечи. — Жинь! Не спи, не смей спать!

Он чуть разлепил веки, потрескавшиеся губы шевельнулись.

— Где?..

— Они ушли. — Я устало присела на корточки. Надо двигаться, пока ветер не стёр следы каравана. Добраться до людей и искать помощи.

— А ты ещё здесь? — насмешливо прищурился он. — Глазам не верю. Или это сон?

— Я так часто тебе снюсь? — Надо говорить с ним, не то опять уснёт.

— Угу, являешься в кошмарах. — Он потянулся ко мне, словно и впрямь хотел проверить, не сон ли это.

Я поймала его руку, закинула себе на плечо и поднатужилась, поднимая.

— Давай спи на ногах!

Жинь сказал что-то по-сичаньски и рассмеялся, словно весёлой шутке. Похоже, он мало соображал, что делает, но хотя бы стоял и не падал, а когда я шагнула вперёд, тоже сделал шаг.

Мы шли очень медленно, и он продолжал бормотать — на разных языках, произнося неведомые имена. Повторялось и знакомое — Сахр. Старая наша шутка отозвалась в душе ядовитой горечью. Я уговаривала его помолчать, чтобы не тратить сил, но он не слышал, и бред продолжался. Но главное, мы двигались вперёд.

Солнце уже стояло прямо над головой, когда я вдруг поняла, что верблюжьих и человеческих следов впереди больше нет. Огляделась, но увидела лишь никем не потревоженную рябь барханов. То ли следы замёл ветер, то ли мы сбились с пути. Солнце утром поднялось справа, и двинулись мы с Жинем на север… Но куда идти теперь?

— Похоже, заблудились… — вздохнула я.

Чужеземец опустился на песок, свесив голову между колен. Рука его бессильно шарила по одежде, наконец вытащила из кармана что-то блестящее.

Сломанный компас.

— Вот… — выдавил он еле слышно. — Не заблудимся.

Снова бред? Совсем не в себе человек! У меня упало сердце. Теперь точно погибнем в пустыне. Не убьют солнце и жажда — прикончат ночью упыри.

— Жинь! — Я опустилась рядом и снова заговорила, чтобы не дать ему уснуть. — Жинь, этот компас не показывает на север… Куда мы придём по нему?

Он с усилием приподнял голову, преодолевая действие яда.

— Там… помогут. Уже недалеко.

— Недалеко от чего?

Он вновь забормотал что-то непонятное по-сичаньски, впадая в пучину бреда. Я посмотрела на компас — стрелка показывала туда, где в мерцающей жаром дымке проглядывали очертания скал.

Страна дэвов? А впрочем, какая разница, где умереть.

Жинь ещё мог идти, но его рука всё сильнее давила мне на плечи. Пески заканчивались крутым обрывом, за которым открывался глубокий ветвистый каньон, похожий на рваную рану, прорезанную в теле пустыни. Спуск на дно казался невозможным.

Зато там внизу должна быть вода!

В памяти почти не отложилось, как мы сползали по скалам и расщелинам. Ныли отбитые рёбра, кожа горела от многочисленных ссадин. Висевший на мне раненый несколько раз лишь чудом не срывался в пропасть. Наконец, усадив его, я пробралась к берегу, усыпанному валунами, и в изнеможении окунула лицо в мелкий мутный поток. Напившись сама, зачерпнула воду горстями и поднесла Жиню, который уже ничего не соображал. Голова его была откинута, глаза зажмурены, на лице отпечатался ужас.

Я вытащила компас. Хорошо хоть, не разбился по пути. Дрожащая стрелка указывала в гущу каменных нагромождений. Что там? Жинь уже ничего не мог объяснить. Ладно, придём — узнаем.

Снова поднимая раненого на ноги, я вздрогнула: по стенам каньона прокатилось эхо конского топота. Подхватив Жиня под мышки, я потащила его назад к скалам, спеша найти укрытие. Мы едва успели затаиться в расщелине, по которой спустились к ручью, как из каменного лабиринта выехал всадник в голубом галанском мундире.

По телу пробежал холодок омерзения, вспомнился револьвер генерала, приставленный ко лбу узницы в Фахали. И снова я ничего не могла поделать, только смотреть, дыша сквозь сжатые зубы, как вражеский солдат спешился и опустился на колени, чтобы напиться.

— Амани, — проговорил вдруг Жинь, приоткрыв глаза, — он не найдёт нас, если…

Я быстро зажала ему рот, но солдат уже обернулся, тревожно прислушиваясь.

— Не найдёт, — шепнула я и повторила как заклинание: — Не найдёт!

Подождав, солдат снова вскочил на коня, затем поднёс к губам что-то серебристое, висевшее на шее, и громко свистнул. Когда эхо затихло, издалека послышался такой же свист, потом ещё один.

Здесь целый отряд. Разыскивают нас.

— Нас не найдут, — тихо повторила я Жиню. — Не найдут.

Мы брели от ручья ещё несколько часов, углубляясь в скалистый лабиринт ущелий, упираясь в тупики, возвращаясь и вновь пробираясь меж скал в ту сторону, куда указывала стрелка исцарапанного компаса. Голова уже кружилась, ноги подкашивались, сердце в груди сжималось от страха. Галаны могли притаиться за каждой скалой.

Солнце уже стояло совсем низко, едва проникая в каньон, когда мы упёрлись в очередной тупик. Только этот оказался совсем не такой, как другие.

Стена, преграждавшая путь, была расписана ослепительно-яркими красками. Изображения поднимались от самой земли и тянулись ввысь, накладываясь друг на друга, так что самое верхнее было уже трудно разглядеть. Чего тут только не было! Золотоволосая девушка со звериным телом, огромный огненно-алый джинн среди кипящих волн, синекожий воин в окружении свирепых дэвов, яростная битва среди летящих обломков скал и разверзающихся ущелий — таких же, на дне которых мы сейчас блуждали. А между танцовщицей со змеями вместо волос и дэвом, поднявшим в лапе чью-то отрубленную голову, была нарисована… дверь!

Я глянула на компас — стрелка указывала прямо в скалу. Так вот где скрываются загадочные друзья Жиня!

Истории про джиннов сопровождали меня всё детство, я знала про их дворцы в облаках и тайные убежища на земле, проникнуть в которые позволяло лишь правильно произнесённое секретное слово. И теперь готова была поставить последний лаузи на то, что лагерь мятежного принца Ахмеда находится здесь, за этой дверью.

Проведя пальцем по контурам двери, я не нашла в гладком камне ни единой щёлочки. Стало быть, требуется волшебное слово. Точно как в сказках, если, конечно, они не врут. Может, я просто доверчивая девчонка, слишком увлёкшаяся пустыми байками?

— Жинь! — хрипло произнесла я, присев на колени и тормоша раненого. В горле першило от жажды. — Жинь, проснись, нам нужно тайное слово!

— Заблудились? — спросил ехидный голос за спиной.

По спине побежали мурашки, я резко обернулась. Тот самый галан, что пил из ручья, стоял неподалёку, в тени скалы. В душе колыхнулся страх, но отчаяние было сильнее.

— Как вы нас нашли?

— Встань и иди ко мне, не то пристрелю! — рявкнул он.

Револьвера у него в руке я не разглядела. Странно… И акцента никакого, чистый мираджийский выговор.

— Сам подойди! — фыркнула я. Всё ясно: прячется в тени, а губы вымазаны кровью. — Что, не хочется, гуль?

Лицо солдата мгновенно изменилось, потеряв человеческие черты. Острые клыки, злобный оскал нежити. Я с ужасом смотрела, как он осторожно приближается, не выходя за край тени под стеной каньона.

— Свеженькое мясцо! — Тварь принюхалась, плотоядно облизывая губы длинным чёрным языком. — Солдатика мне не хватило, а ты такая аппетитная — прямо слюнки текут! Ничего, подожду часок-другой.

— Жди, пока не сдохнешь! Я тебя ждать не собираюсь. — Я вновь закинула руку Жиня себе на плечо. Медлить и в самом деле не стоило.

— И куда же ты пойдёшь, синегла-а-азая? — издевательски пропел гуль. — Идти тебе некуда. — Он громко зарычал.

Я бросила взгляд на выход из тупика и похолодела. Пока мы отдыхали у разрисованной скалы, солнце успело сдвинуться, и тень полностью перегородила путь. Последний пятачок света оставался вокруг нас с Жинем — и таял на глазах!

Повернувшись к стене, я забарабанила кулаками по магической двери.

— Откройте! Пустите! Скорее!

Глухой, непроницаемый камень молчал. Что же делать? Вряд ли слово-ключ из самых обычных, так просто не подберёшь. Но не умирать же просто так!

— Я не стану убивать тебя сразу! — вновь заговорил нетопырь, ступая взад-вперёд по краю приближающейся тени, — буду есть по частям, а ты — смотреть и визжать! — Лицо мёртвого солдата ухмыльнулось, показав длинные острые клыки.

Гуль стоял уже почти рядом, и я прижала руки к бокам, чтобы случайно не задеть надвигающуюся тень. Ещё немного, и… Я без сил прислонилась к стене, готовясь к ужасной смерти. Бегство из Пыль-Тропы, прыжок с поезда, спасение от галанов в Фахали и вампиров в пустыне — и всё только для того, чтобы здесь, в унылом ущелье, стать добычей голодного гуля из страшных сказок.

Сказки… В памяти что-то мелькнуло. Дверь в царство джиннов и волшебное имя, из-за которого мы спорили. Сегодня в бреду Жинь снова назвал его так!

Я повернулась к двери и прижалась губами к нарисованной замочной скважине, чувствуя себя полной дурой. А что ещё оставалось, да и слышать меня могло только чудище, готовое вот-вот сожрать.

— Сахр! — отчаянно шепнула я. — Сахр! — И затаила дыхание.

Тишина. Мёртвая поверхность камня даже не шелохнулась. Последняя надежда рухнула, и я вновь повернулась лицом к ухмыляющейся оскаленной пасти.

Последний луч солнца предательски растаял, чёрная тень протянулась ко мне, а вместе с ней — скрюченные пальцы бывшего галана, из которых вмиг выросли острые когти. Из пяти длинных царапин на моём плече хлынула кровь. Клыки кровососа приблизились к самому горлу.

Вспомнив уроки Жиня, я не стала вырываться, а пихнула гуля изо всей силы и повалилась вместе с ним наземь. Его зубы рванули руку, обжигающая боль отдалась во всём теле. Оттолкнув противника, на миг оглушённого ударом о камни, я вскочила на ноги и снова прижалась к стене, пачкая кровью изображение девушки верхом на леопарде. «Последнее, что вижу перед смертью!» — мелькнула мысль.

Грохочущий скрежет прокатился эхом по скалам ущелья. Вместо нарисованной двери зиял проём, а на пороге стояла девушка потрясающей красоты.

На самом деле просто хорошенькая, но такая ухоженная, каких я в жизни не видывала. Лицо нежное, с плавными чертами, словно гладь барханов, но тёмные глаза смотрят жёстко.

Откинув с лица пряди пышных чёрных волос, незнакомка с удивлением глянула на лежащего у стены Жиня, затем на мнимого солдата и стремительно выхватила из-за спины пару широких изогнутых мечей.

— У тебя кровь на когтях, — презрительно бросила она.

Гуль прыгнул к ней, но шансов у него не было. Девушка двигалась с невероятной ловкостью, намного превосходя и бойцов султана, и даже Жиня. Настоящая буря, вооружённая острой сталью. Пропуская нападавшего, она полоснула его по руке, а едва он с рычанием развернулся, один меч глубоко вошёл ему в живот, а другой пронзил шею. Клыкастая челюсть отвисла, глаза на краденом лице выпучились и застыли. У меня на миг сжалось сердце — настолько они походили на человеческие.

Незнакомка выдернула из плоти клинки, чёрные от крови упыря, и тяжёлое тело рухнуло на песок.

— Значит, это ты назвала тайное имя, — спокойно кивнула она.

Я открыла рот, чтобы ответить, успев подумать, что потеряла, должно быть, много крови, и мир вокруг заволокла тьма.

Глава 17

Перед глазами светились звёзды, крупные, как тарелки. Я зажмурилась, потом снова взглянула, медленно приходя в себя.

Звёзды были вышиты на пологе шатра над головой, освещённого жёлтым светом масляной лампы. Я попыталась приподняться на локте и невольно зашипела от острой боли в плече, перед глазами всё поплыло. Казалось, я сейчас умру, но, значит, пока ещё была жива.

К счастью, приступ дурноты быстро прошёл. Моя пострадавшая рука была забинтована от запястья до плеча, а от бинтов пахло мёдом и чем-то незнакомым. На соседней циновке лежал Жинь, укрытый одеялом до пояса, его обнажённая перебинтованная грудь блестела от пота и слегка вздымалась. Живой, слава Всевышнему! Мы оба выжили, хотя шансов было совсем немного.

Радость придала мне сил, я приподнялась и огляделась по сторонам. У выхода из шатра сидел незнакомый парень, по виду ровесник Жиня. Голова опущена к скрещённым на груди рукам, кудрявые черные волосы падают на круглое лицо. Спит.

Я села в постели, стараясь не издать ни единого шороха. Ну что ж, забинтованная, а не связанная с кляпом во рту — уже хорошо. Тем не менее доверять нельзя никому, мало ли зачем я им нужна.

Проверила одежду: рубашку мне сменили, но куфия так и осталась на поясе, а под ней я с облегчением нащупала компас. Взгляд упал на пузырьки с лекарствами и кучку бинтов в углу, рядом лежал нож, испачканный в крови. Я потянулась и схватила его — оружие не помешает. Первым делом надо выяснить, куда меня занесло и кто эти люди.

Спящего сторожа удалось обойти бесшумно, я осторожно отвела полог шатра и выглянула наружу. В глаза ударил солнечный свет, и мой рот раскрылся от изумления.

Пока я спала, кто-то раскрасил мир яркими красками. До сих пор я считала зелёным цвет пыльного кустарника, который пробивался между камнями и на дюнах у края пустыни, но теперь поняла, что ошибалась. Такой сочной и яркой зелени мне видеть ещё не доводилось.

Позади над шатром нависала высокая каменная стена, позолоченная солнцем, песок у её основания быстро уступал место буйству красочной жизни уютного оазиса, полного людей. Размером он едва ли превосходил Пыль-Тропу, но сравнивать их было всё равно что буракки с ослом. А в центре посёлка упиралась в самую синеву неба красная с золотом башня.

Ноги подкашивались от слабости, но я заставила себя идти. Одна рука держала компас, другая сжимала нож. Я даже не задумывалась, понадобится ли он, в голове было пусто то ли от потери крови, то ли от потрясения — уж очень странное место.

Через несколько шагов жаркий песок под ногами сменился прохладной тенью. Деревья, усыпанные апельсинами, гранатами и незнакомыми фруктами, теснились по берегам водоёмов, таких прозрачных и глубоких, что, казалось, через них можно заглянуть в самое сердце земли.

Стрелка компаса указывала вперёд, в самую гущу оазиса. Среди пышной листвы стояли шатры всех цветов радуги, растянутые между стволами и ветвями деревьев, а одежда людей поражала красотой и изяществом. Как будто я попала в Золотой век, когда мир был ещё юн и свеж.

Никто из весело болтавших за стиркой белья на берегу озерца не обратил на меня внимания. Чуть дальше та самая ухоженная красотка, что спасла меня от гуля, обучала группу бойцов с деревянными мечами. Потом я дошла до двух подростков, которые возились с чем-то железным вроде бомбы.

— Обходи подальше, — обернулся пацан.

— Если что, — предупредил другой, — пусть нам одним руки поотрывает.

Только тут я поняла, что передо мной девочка, только стриженная почти наголо и такая тощая, что почти не отбрасывает тени.

Никто вокруг не выказывал ни капли удивления, увидев меня. Очевидно, прошедший через волшебную дверь уже не вызывал подозрений. Я с опаской обошла занятых бомбой подростков и направилась дальше, поглядывая на стрелку компаса. Куда же она приведёт?

Наконец деревья остались позади, и я вышла на широкую песчаную площадку, посреди которой стоял ярко-красный шатёр намного шире других и высотой почти в два человеческих роста. Пожалуй, в него могло поместиться чуть ли не всё население оазиса — это скорее зал для собраний, чем место для сна. На пологе шатра было вышито огромное синее солнце — такое же, как татуировка у Жиня на груди.

Приблизившись и заглянув внутрь, я заметила мужчину. Он был один, но, казалось, заполнял собой весь огромный шатёр, будто солнечный свет. Склонившись над столом и расставив руки, он разглядывал большую географическую карту, вокруг которой были разбросаны бумаги, прижатые от ветра камнями, пустыми винными кубками и оружием. Рядом лежал старый поцарапанный медный компас.

Солнечный блик от лезвия моего ножа заставил мужчину приподнять голову, и его удивлённый взгляд упал на меня. Ни страха, ни гнева в глазах — как будто смотрел не на чумазую окровавленную незнакомку, застывшую в онемении на пороге, а на кого-то из своих, кто имел полное право находиться здесь.

— Ты ранена? — озабоченно нахмурился он.

Только тут я увидела, что через мою повязку сочится кровь.

Он глянул на нож у меня в руке. Надо было срочно объясняться, и я протянула руку с компасом.

— Вот.

— A-а, понятно. — Лицо хозяина шатра просветлело. — Так это тебя вместе с моим братом впустила Шазад…

Он говорил что-то ещё, но у меня в голове крутилось единственное слово.

Брат!

Может, он имел в виду что-то другое? Да нет, какое там. Выходит, Жинь…

— Кто ты? — спросила я, хотя уже догадывалась.

По его лицу скользнула неуверенная улыбка, как будто он заподозрил в моих словах шутку. Совсем не похоже на улыбку Жиня.

— Я Ахмед.

Да ну! Неужели просто Ахмед? Не принц Ахмед аль-Оман бин Изман? Мятежный принц и законный наследник Мираджа, он самый! Герой сказок у костра, о котором кричат восторженные юнцы по всей пустыне.

Чёрные волосы, смуглая кожа, чисто выбритый квадратный подбородок. Властная осанка, явно привык повелевать. Не знаю, каким я ожидала увидеть принца, но из обычных жителей песков он выделялся сразу и здесь, в шатре, увенчанном знаком солнца, казался вдвое старше своего возраста.

Это его солнце носит на груди Жинь, а никакое не сичаньское. Знак мятежа, возглавляемого братом.

Новый рассвет, новые пески!

А значит, Жинь тоже принц. Он говорил, что родился в Измане, а потом уже попал в Сичань. Рассказывал, как брат вправлял ему сломанный нос… но о принцах, понятное дело, помалкивал. Выходит, я целовалась с принцем!

Мои мысли прервал ствол револьвера, приставленный к затылку.

— Брось нож! — произнёс девичий голос. — А я тебе ещё жизнь спасала.

Я была ещё слишком слаба, чтобы отбиваться. Разжала пальцы — нож упал на песок к ногам. Девушка — та самая, что так запросто зарезала гуля, обошла меня и глянула в лицо, продолжая держать под прицелом. В памяти всплыло, что принц называл её Шазад.

— Бахи, я нашла её! — крикнула она.

— О, слава Всевышнему и древним! — Под полог шатра нырнул курчавый паренёк, который спал, когда я очнулась. — Клянусь, я уснул только на минутку! — Он сурово погрозил мне пальцем. — Не очень-то вежливо убегать от своих спасителей!

— Со мной такое не впервые! — хмыкнула я, с опаской косясь на револьвер.

— Да и тебе случалось засыпать не вовремя, — пробурчала Шазад тихонько.

Только теперь я обратила внимание на её северный акцент, совсем как у тысячника Нагиба. Стоило ли так сразу ронять нож?

— Ты стреляешь или как? — Я глянула в дуло револьвера, нарочно утрируя наш местный выговор. — Раз уж передумала спасать…

Девушка приподняла брови, в глазах её мелькнуло уважение. Ствол револьвера уставился в песок.

— Ого! — усмехнулся курчавый Бахи. — В первый раз вижу, чтобы Шазад сдавалась так быстро. Похоже, ты ей понравилась.

— Она знает тайное имя, — пожала плечами воительница, — а значит, Жинь ей доверяет.

Сахр?

— Дверь сама не открылась, — заметила я.

— Она отпирается только изнутри, — объяснила Шазад. — Любой, кто знает истинное имя джинна, который построил тут всё, имеет право войти. Мы нашли описание этого места в старой книге вместе с именем, а когда пришлось бежать из Измана, оно пригодилось.

— Кто же вас тогда пустил в первый раз?

— Есть и другие пути, особенно если умеешь летать.

Ну да, или хотя бы лазать по скалам. Я окинула взглядом верхушки утёсов, окружавших оазис. Удобную тропу можно разведать. Интересно, как скоро сюда доберутся галанские солдаты из Фахали?

— Прошу прощения… — Ахмед сделал паузу, глядя на меня.

— Амани, — представилась я.

— Прошу прощения, Амани. — Он вышел из-за стола. — Ты устала, садись и поешь чего-нибудь.

— Бахи! — раздался за спиной звонкий голос. Я обернулась. В шатёр ворвалась девушка — моложе меня, тёмно-алые пряди волос волнами спадают на спину, на круглом лице паника. — Бахи, с моим братом совсем плохо, он мечется в бреду!

Опять это слово. Брат! И ещё меньше похожа на Жиня, чем Ахмед!

— Да не бойся, всё нормально! — махнул рукой Бахи. — Яд нетопыря выгорает далеко не сразу.

— Ты точно уверен? — Аловолосая чуть не плакала.

— Далила… — Принц потянулся утешить… сестру?

— Ты дочь джинна? — вырвалось у меня невольно. В голове царил сумбур. Где здесь реальность, а где сказка? — Я слышала истории про тебя.

Она взглянула растерянно и поправила волосы, словно хотела их спрятать.

— А ты думала увидеть клыки и чешую? — Принц Ахмед усмехнулся, но в глазах его сверкнули тревожные искорки.

— Скорее когти и рога, — неловко пошутила я, припомнив то, что рассказывали в Пыль-Тропе, и тут же одёрнула себя.

Девушка смущённо потупилась, вокруг её головы взметнулся лёгкий вихрь, словно в пустыне, и пышная копна волос мигом почернела, утратив оттенки красного.

— Ладно, пойду гляну на него… — вздохнул Бахи, почесав в затылке.

Я с ужасом заметила у него на ладони татуировку — широкий синий круг из переплетённых символов.

— Ты священник?

У нас в Пыль-Тропе каждый сам штопал свои раны, что от пули, что от ножа. Надо было потерять ведро крови или пару конечностей, чтобы кто-то позвал святого отца, и обычно в таких случаях и впрямь оставалось надеяться разве что на молитвы. Смерть стояла у порога, и появление священнослужителя воспринималось всеми как плохой знак.

Эти мысли, должно быть, отразились у меня на лице, потому что Бахи с кривой усмешкой показал мне другую ладонь, совершенно чистую, без парной татуировки.

— Не волнуйся: я не настоящий.

Обняв Далилу за плечи, он повёл её к выходу, потихоньку шепча на ухо что-то успокаивающее. Похоже, успешно: девушка даже улыбнулась. Мне бы кто так нашептал! Сердце по-прежнему тревожно колотилось. Неужели я тащила Жиня через пески, только чтобы похоронить здесь?

— Как это случилось с братом? — спросил Ахмед.

Мираджийский выговор мятежного принца был резче моего, но мягче, чем у тысячника. Ещё один сын султана, а значит, брат Жиня. Вот почему мой спутник не выстрелил в него тогда в Пыль-Тропе! Грешно проливать родную кровь.

— Интересно, сколько у него тут всего братьев и сестёр? — усмехнулась я и тут же смутилась — никогда не умела держать язык за зубами!

Шазад грубовато фыркнула, что совсем не вязалось с её утончённой внешностью.

— Других мы не знаем, но гарем у султана большой.

Ахмед с удивлением взглянул на меня:

— Так ты не знала, что мы братья? Забавно!

— Я не знала даже, что он ваш сторонник. — Я почувствовала унижение. Ахмед и Шазад смотрели на меня с явным недоверием: зачем тащить раненого на себе через пустыню, почти ничего о нём не зная? Ну как им объяснить? — Понимаете, Жинь взорвал оружейную фабрику в Пыль-Тропе, а до этого из-за нас сгорело стрельбище в Шалмане — случайно, в общем… — Я запнулась и пожала плечами.

Лицо Шазад осветила улыбка. Похоже, я и впрямь начинала ей нравиться. Слегка ободрившись, я стала рассказывать всё подряд. Когда дошла до Дассамы, улыбка Шазад растаяла, но никто меня не прерывал. Бегство из Фахали, драка с нетопырями, Страна дэвов…

— Нам нужен план. — Дослушав меня, Шазад ткнула пальцем в карту на столе. — Галаны и армия султана стоят слишком близко отсюда, а теперь ещё и шныряют вокруг. Их новое оружие… — Она повернулась ко мне: — Как думаешь, накроет оно всё ущелье целиком?

— Вряд ли, но… — Я взглянула на изломанную линию скал, пересекавшую карту. Палец девушки указывал на Фахали, и крестик, явно обозначавший секретный оазис, был совсем рядом. — Они ведь необязательно должны бить точно… Дело в том, что в Дассаме я не заметила никаких железных осколков.

— И что? — хмуро спросил Ахмед, тоже глядя на карту — его владения, выигранные в законном состязании, которые приходилось завоёвывать снова.

— Это значит, что у них не бомба, а что-то совсем новое, — понятливо кивнула Шазад. — То, что можно использовать много раз. Не попадут сразу — так накроют потом.

Они обменялись многозначительными взглядами.

— Нам понадобится Имин… — вздохнул Ахмед.

Во внешности девушки, которую вскоре привела Шазад, не было ничего примечательного. Обычное лицо, обычная фигура, разве что глаза странного жёлтого цвета.

— Нам нужен шпион, — обратился к ней Ахмед. — Тебе придётся проникнуть в армию Галанов в Фахали и узнать, как они будут подбираться к нам.

— Хорошо, — спокойно кивнула Имин.

Лицо её тут же стало меняться: губы сузились, кожа побелела. Стали широкими плечи, а грудь — плоской. Пара мгновений — и перед нами стоял мужчина — вылитый галан. Не изменились лишь бледно-жёлтые глаза и одежда. Я сразу вспомнила узницу, убитую в Фахали.

— Мне не нравится, — поморщилась Шазад. — Эти глаза… Лучше послать Далилу.

— Нет, — покачал головой принц. — Слишком рискованно. И без того опасно посылать демджи в лагерь галанов — всё равно что ягнёнка в логово льва. Иллюзии рассеиваются, а оборотня раскусить куда труднее.

— Далила хотя бы может скрыть свою метку, — возразила Шазад.

— Нет, пойдёт Имин. — Решительный тон Ахмеда поставил точку в споре.

Шазад неохотно кивнула.

— Ладно… Там в ущелье, — обернулась она к преобразившейся девушке, — лежит дохлый гуль в галанском мундире. Переоденься. Твой первый доклад ждём к Шихабу. — Она повернулась к выходу, кивком подзывая меня, и добавила: — Постарайся остаться в живых.

Глава 18

Следом за Шазад я вышла из шатра, невольно зажмурившись от жгучего солнца и яркого разноцветья.

— Как у неё это получается? — не смогла я сдержать любопытства, оглянувшись на Имин. — Она, случайно, не… не из гулей?

— Нет! — рассмеялась Шазад. — Ещё не хватало, чтобы нас сожрали во сне! Имин просто демджи, как и Далила. — Как будто это что-то объясняло! Воительница откинула полог соседнего шатра. Там было теснее, чем у принца, но царил идеальный порядок: заправленная постель, аккуратная стопка книг, разложенное на полу оружие. — Вот, бери. — Она открыла сундук и вынула белую рубашку и коричневые шаровары. — Смени одежду, а то ты вся в крови.

— Кто такие демджи? — нетерпеливо спросила я, забыв даже сказать спасибо.

— Как, ты разве не знаешь? — удивилась Шазад.

— Я выросла вдали от здешних мест. Там, где принцы и девушки-оборотни попадались только в сказках.

— Это дети, рождённые смертными от джиннов. — Она захлопнула крышку сундука и уселась на него. — У нас таких с дюжину наберётся — так и льнут к Ахмеду.

— И все оборотни? — невольно поёжилась я, стаскивая окровавленную рубашку и вспоминая клыкастую морду гуля.

— Нет, демджи бывают разные, — стала объяснять Шазад. — Джинны — мастера иллюзий и обмана, их сила исходит от жара пустыни и песчаных бурь, и детям они передают часть своих способностей. Далила создаёт образы, которые выглядят реальными, но потрогать их нельзя, один воздух, а Имин на самом деле меняет своё тело. У нас есть пара близнецов, которые тоже оборачиваются, но не людьми, а зверями, и ещё одна девушка может забраться в чужой разум и заставить видеть, что она захочет. В святых книгах это называется дар джиннов — своего рода защита от людей для тех, у кого есть метка.

— Что за метка? — Слушая её, я чувствовала себя совершеннейшей невеждой.

— Ну, например, золотистые глаза Имин или пурпурные волосы Далилы. — Шазад откинула с лица чёрную прядь. — В Измане Далила красила волосы в тёмный цвет хной с басмой или прикрывала иллюзией. Только не все умеют скрывать… — Я понятливо кивнула, вспомнив застреленную девушку в Фахали. — Галаны убивают таких, потому что считают древних врагами своего выдуманного бога.

«Выходит, — подумала я, — волосы той узницы не просто казались красными, как кровь, они такими и были. Метка джинна».

— Не только галаны, — продолжала Шазад. — За ними охотятся и многие мираджийцы. Считается, например, что палец демджи исцеляет болезни… ну и так далее. Можешь расспросить Бахи, он знает. Это всё называют…

— Магией песков, — кивнула я.

Вот оно как, оказывается! Герои и беглецы, джинны и маги — все собрались вокруг мятежного принца Ахмеда, чтобы сражаться за него. А Жинь от меня всё скрывал, потому я и хлопаю теперь глазами как набитая дура!

Роста и сложения мы с Шазад были почти одинакового, разве что она не такая тощая, питалась получше, так что за мальчишку, как я, вряд ли сошла бы. Натянув её одежду, я вновь отправилась через оазис к шатру со звёздным пологом, в котором очнулась. Бахи как раз выходил, когда я остановилась рядом, расправляя мокрые волосы. Шазад показала укромное местечко на озере, где можно было выкупаться, а сама отправилась по своим таинственным делам.

— Она дала тебе свою одежду? — удивился целитель.

— А ты все её вещи помнишь? — усмехнулась я.

Он почесал в затылке со смущённой улыбкой.

— Шазад трудно не запомнить… Не говори ей только — убьёт. Она может убить десятком способов, даже не дотронувшись, а кто тогда вылечит твоего принца?

— И вовсе он не мой! — буркнула я, потом вздохнула: — Как он там?

— Ты вовремя его привела. — Бахи задумчиво пригладил волосы татуированной рукой. — Я всё сделал, теперь остаётся только ждать.

— Можно мне к нему?

— Конечно, почему бы и нет. — Он отступил в сторону, освобождая дорогу.

Внутри шатра на меня сразу навалилась жара. Жинь лежал всё так же, не шевелясь, точно мёртвый. С ним сидел только его брат. Воротник у Ахмеда был распахнут, и в тусклом свете лампы виднелась татуировка на груди, такая же, как у Жиня. Принц обернулся, услышав мои шаги.

— Ваше величество, — я невольно попятилась, неловко произнося непривычные слова, — прошу прощения, мне…

— Ничего, оставайся, — кивнул он.

Ну не отказывать же принцу… Я подошла и села с другой стороны постели, не зная, о чём говорить. Мой спутник оказался не просто чужеземцем с предательской улыбкой, а сыном султана, и рядом с двумя такими высокопоставленными особами делать мне было нечего.

— Его правда зовут Жинь? — спросила я, не выдержав долгого молчания.

— Да, — кивнул Ахмед, — но полностью — Аджинад аль-Оман бин Изман. Это Лин, его мать, называла его Жинем.

За два месяца не назвать мне своего настоящего имени! Я сердито вздохнула.

Принц улыбнулся.

— Думаешь, он тебе не доверяет? Зря… Видишь? — В его руке появился двойник уже знакомого мне компаса. Мне вспомнилась татуировка на спине у Жиня рядом с чайкой — тоже компас. На груди солнце, а между ними бьётся сердце. — Громанская работа. Альбы чтят магию, галаны — науку, а громанцы научились сочетать одно с другим. Наши компасы настроены друг на друга, они у нас уже шесть лет, и, не будь их, жизнь бы нас с братом давно разлучила. Он, конечно, способен и на безрассудство, но не настолько, чтобы доверить свою родную кровь кому попало… Ты, наверное, знаешь, что увезла нас тогда из дворца мать Жиня, — продолжал Ахмед, погрузившись в воспоминания.

Не знала я и этого, да и почти ничего, но перебивать не стала, слушала молча.

— С моей матерью они были как сёстры, попали в гарем почти одновременно, я старше Жиня всего на пару часов. Я пятый сын, он шестой, так что отец обращался с нами лучше, чем с самыми младшими, но всё равно замечал мало. Так уж судьба сложилась… Впрочем, Жинь не верит в судьбу. Представляешь, я не помню даже лица своей матери: слишком маленький был, когда она умерла.

Я вспомнила: та самая красавица жена, которую султан забил до смерти, когда она родила Далилу. Для меня — всего лишь несколько слов из сказки, а для Ахмеда — родная мать.

— Про Мирадж я вообще мало что помнил. Когда родилась Далила, брат сильно болел. Наши матери решили бежать вместе, как только узнали, что моя беременна от джинна. Срывать с места больного мальчика им не хотелось, но оставлять Далилу в Измане было ещё опаснее… Помню ту ночь одними урывками: как цеплялся за юбку Лин, когда она снимала один за другим золотые браслеты, подарок султана, чтобы заплатить за место на корабле в Сичань, и потом сидел на жёсткой качающейся скамье, обнимая брата, дрожащего в ознобе, а Лин укачивала на руках орущего младенца и просила меня молиться за Жиня, чтобы он перенёс долгое плавание… — Ахмед сглотнул комок в горле, перевёл дух. — С тех пор я уже счёт потерял, сколько раз приходилось за него молиться Всевышнему, — брат вечно ходит по краю.

— Есть люди, которых так и тянет на линию огня… ваше величество.

— Просто Ахмед… Глянь вокруг — где тут какое величие? — Снова улыбка, но совсем не та, что у Жиня, задорная и хитроватая, а скорее грустная. — Брат и впрямь не слишком тревожится о своей безопасности, но чаще всего бросался, как ты говоришь, на линию огня, только чтобы защитить нас с Далилой. Сейчас он впервые рискнул жизнью ради кого-то другого. — Принц со значением посмотрел на меня.

Я молчала, глядя на Жиня. Его чужеземные черты были единственным знакомым и родным в этом странном месте с аловолосыми принцессами и золотоглазыми оборотнями, хотя и он стал почти незнакомцем, едва Ахмед назвал его братом.

— Все они сражаются за тебя, за твою власть… — медленно проговорила я, — но стоит ли она их жизни… его жизни? — Я кивнула на раненого. — Султан убил твою мать, нынешний султим украл твой трон, но это твои личные обиды. Интересно тебе, например, кто убил мою мать?

Я не хотела, чтобы мои слова звучали резко, но… Надо знать, для чего всё это. Кого собирается спасать Ахмед? Есть ли ему дело до прочих обитателей пустыни?

Мятежный принц покачал головой:

— Я здесь не ради власти. — Лицо его осталось невозмутимым, голос — спокойным, без капли высокопарности. — Мой отец правит Мираджем, не уступая никому даже крупинки своей власти. Он не знает других способов, оттого здесь и нищета, и голод, и чужая армия. Я с самого начала не собирался править, как он… Мы с Жинем странствовали повсюду: побывали на Ионийском полуострове, где всё решает народный совет из богатых и бедных наравне; и в Амонпуре, где торговля и ремёсла обогащают страну; и в Альби, где женщины могут наследовать землю и равны мужчинам во всём; и в Эспе… где мы напились и сделали себе вот это… — Он оттянул воротник и показал татуировку. — Солнце — сичаньский символ удачи, а в скитаниях по морю от одной работы к другой без удачи никак. Тогда я и думать не думал, что оно станет символом моих сторонников. Люди песков должны сами управлять своей страной, — продолжал принц, воодушевляясь. — Здесь у каждого в сердце пылает огонь, Мирадж полон величия и в то же время — зла и несправедливости, в которых виноват отец и его союзники-галаны. Он наполнил страну ненавистью и насилием, наполовину отдав в руки иноземцам, и мой брат Кадир похож на него. Если мы ничего не изменим, они погубят Мирадж окончательно… Наш народ заслуживает лучшей участи! — Лицо его сияло, глаза горели. — Чтобы умница Шазад не стыдилась, что она женщина, а демджи не боялись за свою жизнь, потому что мой отец связался с фанатиками, ненавидящими магию. Мы могли бы сделать Мирадж величайшей страной мира!

Он говорил, и я невольно заражалась его горячей верой. Вспомнился парень, которого схватили возле стрельбища в Шалмане, когда мы повстречались с Жинем. За призывы к мятежу вешали, но мальчишка всё-таки кричал про новые рассветы… Только теперь я поняла почему.

Глава 19

В оазисе стемнело неожиданно быстро. Пока мы шли с караваном через Песчаное море, я как-то об этом не думала, но Шихаб, самая длинная ночь в году, уже приближался. Сумерки приглушили пестроту шатров и зелёной листвы. Среди деревьев замерцали костры, вокруг которых ужинали, болтали и смеялись. У нас в Пыль-Тропе ели за закрытыми дверями, жадно цепляясь за каждый кусок. Здесь пища была разложена на большом ковре в центре лагеря рядом со стопкой разномастных тарелок.

Мы с Шазад устроились вдвоём у крошечного костерка. Она наполнила две тарелки лепёшками и фруктами и протянула одну мне.

— Откуда пришли все эти люди? — спросила я, наваливаясь на еду и только теперь осознав, насколько проголодалась.

Шазад рассеянно окинула взглядом поляну, освещённую кострами.

— Да кто откуда… Когда мы бежали из Измана после состязаний, нас десяток всего было, остальные пришли потом. За последний год много народу прибыло. Кого-то выгнали из дома за разговоры про Ахмеда, кто-то сбежал из-под ареста, а некоторых мы сами освободили. Фарук и Фазия — сироты из Измана. — Она кивнула на пару подростков, которые утром возились с бомбой, а теперь забавлялись, строя что-то из лепёшек. — Мы наняли их, чтобы они устроили взрыв, но военные узнали, и теперь деваться ребятам некуда. Вообще, полезное умение — если однажды не взорвут нас всех случайно.

— А ты?

— Я могла бы сделать большую карьеру, если бы родилась мужчиной. — Шазад отломила кусочек лепёшки. — А так… Вот и всё, что остаётся. Мать подозревает, что я просто от замужества увиливаю.

У меня из памяти всё не выходило, как запросто Шазад справилась с давешним гулем и как утром гоняла по плацу два десятка бойцов с таким уверенным видом, что могла бы вести за собой и целую армию. Если даже она не сумела выбить для себя достойное место среди мужчин в Измане, то на что надеяться мне?

— Это она скромничает! — хмыкнул Бахи, плюхаясь на подушку рядом с нами и пристраивая тарелку с едой на скрещённые ноги. — Шазад рождена для великих подвигов, она дочь самого Хамада.

Я перевела вопросительный взгляд с него на девушку.

— Он двадцать лет командовал армией султана, — объяснил Бахи. — Сын у него вырос слабым, а дочь — сильной. Хамад — известный мастер неожиданных стратегий, вот и воспитал её своей наследницей.

— Мой брат не слабый, — нахмурилась Шазад, — он просто болезненный.

Бахи оскалил зубы в мрачноватой ухмылке.

— Другой бы загонял сына до полусмерти, чтобы сделать солдатом, как пытался первое время мой отец.

— Отец Бахи служит сотником в армии султана, — ответила Шазад на мой незаданный вопрос. — Мой отец — его командир, так что мы знаем друг друга с шести лет.

— Не только знаем, но и дружим, — поправил Бахи. — Это потому что я такой обаятельный.

— Ну, пожалуй, не такой осёл, как твои братья! — фыркнула девушка, и Бахи приосанился с довольной улыбкой. — У сотника Резы шестеро сыновей, вот он и решил, что одному можно дать поблажку… хотя страшно гордится своим потомством, ведь у самого Хамада всего один сын, да и тот…

— Ещё и дочь, — напомнила я.

— Дочерей Реза за потомство не считает! — снова фыркнула Шазад.

— И очень зря, — вставил Бахи.

— А знает твой отец, — повернулась я к девушке, — что… ну, что ты воюешь против него?

— С чего ты взяла, что мы противники? — рассмеялась она. — Отец тоже за Ахмеда, это он рассказал нам, что у вас в Захолустье делают новое оружие — такое секретное, что султан даже моего отца держал в неведении. Но у того есть свои осведомители.

Вот это да! А наши-то дураки в Пыль-Тропе верят, что мятежники Ахмеда — просто кучка романтических юнцов. Теперь понятно, почему галанам пришлось уйти из Дассамы, уничтожив её напоследок. Принц Ахмед — настоящая сила, если его поддерживает даже командующий армией!

— Значит, у вас есть сторонники и при дворе? — округлила я глаза.

Шазад расплылась в улыбке, от которой её ослепительная красота стала немного зловещей.

— Есть кое-кто… А как бы иначе Ахмед смог исчезнуть из дворца вместе с Далилой, не в облаке же дыма, как джинн? Или, думаешь, потом он и впрямь появился в Измане только в день султимских состязаний, как верят простаки?

Я вспомнила слова принца о том, как их с Жинем матери задумывали побег, — про это в байках у костра не говорилось ни слова.

— Он тогда жил в столице уже полгода, — продолжала Шазад, — приплыл на корабле с купцами, и вокруг него стали собираться горячие головы вроде моего братца — болтали о философии, политике, о будущем страны… Почти все — из семей придворных. — Она закинула в рот ещё кусочек лепёшки. — Однажды на базарной площади в Измане я увидела своего брата с Ахмедом и ещё несколькими парнями — в колодках, как преступников. Они вздумали агитировать за право женщин выбирать женихов. — У меня по спине пробежал холодок. — Ну, я же дочь Хамада, у меня с солдатами разговор короткий — сразу кинулись и всех освободили. Знали бы власти, что выпускают на свободу блудного принца! Ахмед в то время снимал угол в каких-то трущобах под чужим именем.

Я понятливо кивнула. Такие подробности редко попадают в легенды: народным героям не положено спать на блохастой подстилке в углу сарая.

— Ну вот, — снова улыбнулась девушка, — тогда я и познакомилась с Ахмедом, привела его вместе с братом к нам домой, ещё и выругала за неосторожность: могли бы и головы потерять! Тут же стали обсуждать учение Атауллы об управлении государством, заспорили… а кончилось тем, что я стала тренировать Ахмеда к поединкам на султимских состязаниях.

— А я тогда корпел над книгами у святых отцов, — пробубнил Бахи с полным ртом, — иначе бы сразу вам всю философию растолковал.

— А за что тебя оттуда потом вышибли, не поведаешь?

Бахи смущённо опустил глаза в тарелку:

— Не помню уже.

— Зато я хорошо помню! — буркнула Шазад. — За то, что напился пьяный и орал песни под моим окном.

— Что за песни? — полюбопытствовала я.

— Не помню, — снова буркнул он.

— Наверное, про Руми и принцессу? — В глазах девушки мелькнули насмешливые искорки.

— Нет, — надулся Бахи, — про джинна и дэва.

Шазад расхохоталась, за ней и я, а Бахи заявил, что готов спеть и сейчас, но для этого должен сначала как следует выпить.

У меня самой и без всякой выпивки кружилась голова. Ночная тьма с заревом костра, шелест листвы, смех и говор вокруг… Люди, уверенные в себе и в правоте своего дела. Легенда, берущая начало в прошлом и устремлённая в будущее. Благодаря стараниям и борьбе этой горстки храбрецов мир никогда уже не станет прежним, даже если они в конце концов проиграют. Их выдернули из прежней жизни и поставили туда, где они нужнее, словно фигуры на доску в великой игре, цель которой — спасение родной страны, а риск невероятно высок. Опасность их затеи пьянила меня, и я понимала, что могу тоже стать одной из них, если захочу. Впрочем, отступать было поздно: я уже стала неотъемлемой частью этой легенды.

— Эй, куда ты запропал, святоша? — оборвал мои размышления женский голос, и к нашему костру подсела ещё одна девушка, вида не менее странного, чем Далила или Имин. Всё тело её от ресниц до кончиков ногтей казалось отлитым из чистого золота, только волосы и глаза были чёрными. — Не посмотришь? — Она вытянула к Бахи руку, всю в ожогах и запёкшейся крови.

Целитель поморщился, втянув воздух сквозь зубы.

— Что это с тобой приключилось?

— Да так, небольшой взрыв…

— Ну, ничего особо страшного, — с облегчением сказал он, присмотревшись. — Для дочери джинна, созданного из чистого огня, любые ожоги — ерунда.

— Кстати, ты давно вернулась, Хала? — спросила Шазад.

В ответ девушка с золотой кожей молча кивнула на свою одежду, грязную и окровавленную. Глупый вопрос: ясно, что только что, не успела даже переодеться.

— Мы опоздали… — вздохнула она. — Она уже арестована. Странно для оборотня, должна была продержаться дольше. Та же Имин целых две недели протянула, а этой, должно быть, хитрости не хватило. По слухам, её держат в Фахали и будут судить. Я за подмогой вернулась — если поторопиться, можно успеть до того, как её повесят, покопаться в их мозгах, и…

— Это не та, с багровыми волосами? — перебила я. Хала только теперь удостоила меня взгляда. — Демджи… — Слово до сих пор странно ощущалось на языке. — У неё ещё лицо всё время менялось…

— Ты видела её?! — Глаза девушки вспыхнули, она подалась вперёд, сверкнув золотом в свете костра.

Однако следующие мои слова заставили её застыть на месте.

— Галаны прострелили ей голову.

Общее радостное настроение тут же потухло. Блестящее металлическое лицо Халы окаменело.

— Почему же тогда ты вернулась живая? — сухо процедила она.

Я должна оправдываться? Ещё чего!

— Потому что мне голову не прострелили.

Презрительный оскал демджи напоминал драгоценный гребень матери Тамида из золота и слоновой кости. Хала сделала мне жест продолжать, и я невольно впилась взглядом в её руку, на которой не хватало двух пальцев.

— Таращиться нехорошо, — заметила она, и рука приобрела нормальный вид. Рядом из песка вылез большой чёрный жук, забрался на мою ногу и пополз вверх. — А ещё нехорошо бросать друзей, спасая собственную шкуру!

Я брезгливо прихлопнула жука, но вместо него тут же возникло ещё несколько, потом каждый из них тоже размножился, и вскоре назойливые копошащиеся насекомые облепили всё моё тело. Вскочив, я принялась вертеться на месте, стряхивая их с покрасневшей и зудящей кожи.

— Хала, прекрати сейчас же! — Голос Шазад прозвенел как стальной клинок.

Жуки мгновенно исчезли, будто их и не было. Я вспомнила, что она говорила про демджи, способных насылать наваждения. Очевидно, Хала как раз из таких. Жуть, да и только!

— У нас принято выручать своих, — угрюмо буркнула золотокожая, внимательно рассматривая свои ногти.

— Она старалась, — раздался за спиной тихий голос Жиня.

Глава 20

Он вышел в круг света от костра, тяжело опираясь на плечо Ахмеда. Усталый и измождённый, но живой. Стоял и смотрел на меня. Я дёрнулась с места, будто притянутая к нему верёвкой… или как стрелка компаса, магически связанного с другим. Однако прежде чем успела вскочить на ноги, раздался истошный визг, и на шею Жиню бросилась Далила, восторженно тараторя что-то по-сичаньски и заливая ему рубашку слезами радости. Вокруг уже собирались любопытные со всей широкой поляны, закидывая младшего принца вопросами и приветствиями.

— Эй, не напирайте! — забеспокоился Бахи. — Он ещё только встал на ноги.

Постепенно толпа схлынула, возвращаясь к своим кострам и тарелкам, и Жинь повернулся к Шазад.

— Генерал… — начал он. Голос звучал ещё хрипловато после болезни, но тон был хорошо знаком. Точно так же он называл меня Бандитом.

— Какой я тебе генерал! — улыбнулась девушка, осторожно обнимая его, чтобы не нарушить повязку. — Ну, кто обещал: «Только осмотрюсь — и назад», а?

Друзья собрались вокруг Жиня, загораживая меня от него. Послышался смех. Я сидела у костра и думала, что ему скажу. Кто я такая здесь, в лагере? Да и он не тот, кем представлялся мне в пустыне, опять чужой для меня. Эти люди уже готовили вместе восстание, когда я ещё тренировалась в стрельбе по жестянкам.

— Лучше поздно, чем никогда, — заметила Хала. Она не стала обнимать Жиня, но в отблесках костра было видно, что даже её жёсткое, будто отлитое из золотистого металла лицо немного смягчилось. — Вернулся живой, и ладно.

— Мне спасибо скажите, что живой, — пробурчал Бахи с полным ртом. Курчавый целитель продолжал есть даже стоя.

— Святые отцы делают свою работу во имя Всевышнего, не за спасибо от смертных, — подмигнул Жинь, отводя от меня взгляд.

— Вот и хорошо, что я не доучился! — усмехнулся в ответ Бахи, стрельнув хлебной крошкой в Далилу.

— А ещё спасибо Амани, что притащила тебя живым, — добавила Шазад.

Лучше бы она молчала… Я наконец встретила его взгляд. Два месяца вместе в песках, ложь, недомолвки, секреты… В его глазах светилось понимание, что на этот раз я его не бросила, как тогда в пивной, лежащего лицом в тарелке. Спасла от галанов, спасла от кровожадных гулей.

— Ладно… — Хала обняла за плечи Далилу. — По крайней мере одного демджи тебе удалось привести в лагерь.

Я не сразу осознала, что она кивает на меня. Собравшиеся в круг обернулись, все внезапно замолчали.

— Демджи? — непонимающе нахмурилась я.

Ахмед с удивлением глянул на Жиня, они обменялись быстрыми фразами на певучем сичаньском наречии.

— Между прочим, невежливо говорить о ком-то на языке, которого он не знает! — бросила я громко, вскакивая на ноги и совсем забыв о почтении к принцам. Тарелка с едой опрокинулась на песок.

— Амани, — мягко произнёс Ахмед, — садись, успокойся…

— А если мне не хочется? — Я не знала ещё, что скажу, но говорить уж точно собиралась стоя. Мой взгляд впился в глаза Жиня. — Лгать грешно!

Он печально вздохнул:

— Мне не светило попасть в рай ещё задолго до встречи с тобой…

— С чего вы вообще взяли, что я…

— Не обманывай себя, Синеглазый Бандит, — произнёс Жинь сухо и как-то отстранённо. — Я знал, что ты демджи, ещё когда считал мальчишкой. Твои глаза… — Мои предательские глаза! Волосы Далилы, глаза Имин, кожа Халы… Метка джинна! — Когда я услышал о твоём отчиме, то понял, что ты и сама ничего не знаешь. Демджи, если знает о своём происхождении, никогда не назовёт отцом человека.

Я глянула на двух демджи рядом с ним. Далила смущённо прикусила губу и смотрела на меня сочувственно. Во взгляде золотокожей Халы светилось явное злорадство. Казалось, она готова захлопать в ладоши.

— У галанов такие же глаза! — горячо возразила я.

Жинь покачал головой:

— У северян они голубые, бледные, как вода, а твои — как металл синего каления. Да и не только это… — Он прищурился, вглядываясь мне в лицо. — Ты ведь знаешь старые сказки лучше меня. Вспомни — джинны не умеют лгать… как и их дети. Клянусь чем угодно: ложь ни разу в жизни не слетала с твоего языка!

Я невольно расхохоталась во весь голос, так что вздрогнула даже невозмутимая Шазад.

— Хочешь сказать, я честная?

— О нет, обманывать ты умеешь блистательно, но не лгать.

В памяти всплыли его слова, сказанные в дядюшкиной лавке: «А ты ловко выкручиваешься, хоть и не врёшь».

— Когда ты прятался под прилавком от Нагиба… — начала я.

— Ты не соврала ему ни разу, — кивнул Жинь. — Сказала, что почти никто не заходил, тем более чужаки, вот и всё. Ты обманула его, но напрямую не солгала, так же как караванщику, а когда мы познакомились, только лишь разрешила звать тебя Оманом, «если так хочется»… — Вот почему он всегда мне так верил и так легко дал себя убедить в Фахали! — Поистине нет существ изворотливее джиннов…

— А извиниться не хочешь? — прервала я.

— И это ещё не всё…

— Жинь! — Голос Ахмеда донёсся словно издалека.

— Жар пустыни не иссушает тебя, как простых смертных, потому что ты сама — плоть от плоти огненных песков! — не слушая, продолжал тот. Я вспомнила, как в конце перехода через пустыню он поражался моей выносливости. — Ты схватываешь чужие языки с ходу!

Последние слова он произнёс по-сичаньски, и я поняла. Выходит, и наши задушевные беседы на привалах у костра, рассказы о дальних землях и приключениях были всего лишь проверкой!

— Заткнись! — едва выговорила я, вся дрожа от горькой обиды.

Что там говорила Шазад? Демджи многое умеют, они — мы! — полезны? Так вот зачем он спас меня из Пыль-Тропы! Вот зачем потащил через Песчаное море и не пустил в Изман к тётке. Вовсе не потому, что мы нужны друг другу… Нет, это только я нужна ему — чтобы использовать в делах брата!

Набычившись, я шагнула вперёд. Собравшиеся вокруг принцев растерянно расступились. Мы с чужаком стояли так близко, что могли бы снова поцеловаться… Тот поцелуй — он тоже был фальшивым! Или, может, моей уловкой? Я ведь самое изворотливое на свете существо!

— А может, это ты врёшь?! — прошипела я.

Он криво усмехнулся:

— Хорошо, тогда докажи! Соври что-нибудь сама, только напрямую. Скажи, к примеру, что твоё имя Оман… или Алидад. Скажи, что ты не демджи.

— Вот ещё! — Я сжалась от унижения, уже понимая, что мой язык отказывается повторить такое.

— Ну вот, не можешь! — расплылся Жинь в победной улыбке, наблюдая за моими мучениями.

И тут же получил по морде. Да так, что у меня отшибло руку. Прежде чем кто-либо успел вмешаться, я растолкала опешивших зрителей и кинулась прочь.

— Ты все наши револьверы стащить задумала или обойдёшься парой по числу рук? — послышался ехидный смешок.

Я резко развернулась. В крошечную пещерку в стене ущелья заглядывал принц Ахмед. В полумраке его лицо было едва различимо.

Бежать я решила сразу, когда ещё не перестала ныть отбитая ладонь. Только куда уйдёшь без оружия! Засовывая за куфию, снова заменившую пояс, четвёртый револьвер, я усмехнулась.

— Если нельзя брать что хочешь, то почему ваш оружейный склад не охраняется?

Ахмед пожал плечами:

— Пока не приходилось об этом думать… до твоего появления.

— Тогда скажи своему брату, чтобы больше не притаскивал в дом всяких подозрительных бродяжек. — Я оттолкнула его и вышла из пещеры. Он поплёлся следом. — Меня что, взяли в плен?

— Ничего подобного. — Принц развёл раскрытые ладони. — Просто Жинь просил послать кого-нибудь за тобой следом, чтобы выручить, если что. Например, если свалишься от жажды в песках.

— Как он верит в меня! — не сумела я сдержать иронию.

— О да! Он ожидал, что сейчас ты окажешься уже далеко от нас.

Я задумчиво потеребила револьвер. И правда, ноги уже подкашивались от слабости. Рана, усталость, голод… Куда я пойду? До ближайшего оазиса многие дни пути, и ещё дальше от тех мест, куда хотелось бы добраться. Конечно, я осталась бы — до того как Хала произнесла слово «демджи» в мой адрес.

— Почему… — Мой голос сорвался, я сипло откашлялась.

— Ну, насколько я понял, ты в песках чувствуешь себя как дома. Вот он и боялся, что забредёшь туда, откуда не хватит сил вернуться.

Я чуть не рассмеялась его непонятливости. Прямо как парни из нашей Пыль-Тропы, только что выговор аристократический.

— Нет, почему он мне сразу не сказал?

— Это ты у него самого спроси. Но, если честно… — Принц тяжело вздохнул. Сейчас он казался куда старше своих восемнадцати. — Демджи — настоящее сокровище, Амани. Не пойми меня превратно: нам дорог каждый сторонник. Вот Имин, к примеру, лучший шпион, которого я знаю, а Хала со своим даром спасла больше людей, чем даже Шазад. Моя сестра когда-то спасла меня самого от покушения после султимских состязаний. Или вот наши близнецы — в зверином облике они могут за день преодолеть путь, для которого остальным понадобится месяц. Во время войны таким способностям цены нет.

Лучше бы меня уговаривал Жинь: с ним легче спорить, а предводителю целого войска не очень-то и возразишь. Тем не менее одно оставалось непонятным.

— Но я же… — Слова застревали в горле. — Я не умею ничего, что положено демджи! Уж наверное успела бы заметить, умей я менять лицо… или там иллюзии наводить. Остаётся только, как Шазад… — Я осеклась, чувствуя себя глупее некуда. Пускай Шазад никакая не демджи, но гуля она прикончила одним махом, даже не вспотев. Куда мне до неё! Без револьвера я просто никто. — У вас тут и жуков из ничего творят, и превращаются, а я…

— Если захочешь уйти, никто тебя не держит… — снова вздохнул Ахмед. — Конечно, сейчас в Мирадже опасно быть демджи, но ты до сих пор не вызывала подозрений, так что… — Я вспомнила про расстрелянную в Фахали девушку и о том, как Жинь предупреждал об опасностях Измана. — А если решишь остаться, наши демджи постараются помочь тебе узнать свои способности — должны же быть какие-то… Тогда ты сможешь помочь нашему делу. Если хочешь, конечно.

Если я хочу… Хочу ли я стать частью этой сказки? А куда мне деваться?

Глава 21

Три граната на зеленой ветке. А вот их два… вот четыре. Я хмуро покосилась на Далилу — она улыбнулась.

— Видишь? Это же совсем просто!

С тех пор как Жинь очнулся и мы говорили с Ахмедом, прошла уже неделя, и всё это время Бахи с Далилой показывали мне разные фокусы. Как будто увидеть — значит научиться!

— Да что толку! — возмутилась я. — С чего вы взяли, что мой дар вообще связан с иллюзиями?

— Это самый распространённый дар джиннов… — пожал плечами Бахи.

— Ты просто попробуй, постарайся! — не отставала Далила.

— Угу! — хихикнула Хала, проходя мимо. — Сделай, чтобы их стало два, и можешь зарабатывать медяки на базарной площади в Измане.

Я мрачно уставилась на дерево, копаясь в себе. Если верить Хале, способность таится в голове, а Далила говорит, что в сердце. У меня ни там, ни там ничего не обнаружилось. Да ещё и лошади ржут неподалёку — никак не сосредоточиться.

Обернувшись, я увидела конный отряд, вернувшийся из набега на заставу в горах. Нам требовалось больше оружия. Мне Ахмед ехать с ними не разрешил — не стоит, мол, посылать демджи, не зная, в чём её сила. Можно подумать, когда-нибудь узнает… Нет, ни на что я не гожусь… и зачем тогда тут сижу?

Глядя на тюки с ружьями и револьверами, я скрипнула зубами от ярости. Хоть бы чему-нибудь научиться — но как? В лагере уже заключали пари, как скоро мне удастся раскрыть свои способности, но кое-кто уже шептался, что и раскрывать нечего.

Я снова перевела взгляд на ветку гранатового дерева, и тут один из трёх плодов лопнул, истекая чёрной гнилью. Всё ясно, работа Халы… Гнев охватил меня, и револьвер будто сам собой прыгнул в руку. Бах! Гранат взорвался фонтаном косточек и сока — ярко-красного. Наваждение исчезло.

— Вот! — сердито бросила я, возвращая оружие за пояс. — Получайте свои два!

Смех за спиной заставил меня обернуться. Жинь остановился с охапкой хвороста на плече, наблюдая за нами. Он быстро оправился от укуса нетопыря и вчера уже тренировался в рукопашной с Шазад, довольно успешно, хотя победить и не смог, как ни старался.

Мои щёки вспыхнули, я отвела взгляд. Всю неделю Жинь делал вид, будто ничего не случилось, а я старательно его не замечала. Такое непросто забыть — снял меня с поезда, чтобы затащить в свой лагерь… А я-то думала, спасти хотел! И с караваном нарочно придумал — наверняка были другие способы добраться до Измана. Нашёл легковерную дурочку! А самое обидное, что я поверила в его искренние чувства… Хорош друг, нечего сказать!

Я постаралась отмахнуться от злых мыслей. Всё это мелочи, в конце концов. Идёт война, и Жинь делал то, что должен был… Хотя, похоже, всё оказалось зря: никуда я не гожусь.

— Ты знаешь, что наводишь иллюзии даже во сне? — повернулась я к Далиле. — И ещё надеешься, что я научусь вот так просто, раз — и всё?

— Ладно, так или иначе придётся сделать перерыв, — вставил Бахи. — До темноты всего несколько часов: сегодня Шихаб.

Хала подняла глаза к небу. Солнце и впрямь уже клонилось к горизонту. На лице её мелькнуло выражение, непохожее на привычную усмешку.

Далила положила руку подруге на плечо.

— Не волнуйся, Имин уже возвращается.

Я вспомнила первый день, когда мы с Жинем явились в лагерь. Имин тогда послали к галанам в облике солдата, а вернуться она должна была как раз к Шихабу — самой длинной ночи в году.

— Откуда ты знаешь? — спросила я Далилу.

Тревожные мысли о галанах и их оружии всю неделю не оставляли меня. Что будет, если они всё-таки доберутся сюда, в этот райский уголок, равного которому нет во всём Мирадже?

Аловолосая демджи смущённо опустила глаза.

— Я так ещё маленькая привыкла всё узнавать. Когда братья выросли и стали уходить в плавание, каждое утро говорила себе вслух, что они живы, в безопасности и плывут домой. И если не получалось сказать, что вернутся сегодня, значит, ждать было ещё рано… А сейчас я точно знаю: Имин возвращается. — В её глазах светилась уверенность.

«Мы не можем сказать неправду, — подумала я. — А вдруг это действует, и наоборот? Сказала же я тогда в ущелье, что галанский солдат нас не найдёт, он и не нашёл! Зато нашёл гулей».

— А если объявить, что завтра мои способности точно проявятся?! — выпалила я. — Или, например…

Далила испуганно вытаращила глаза, а Бахи поспешно зажал мне рот своей татуированной ладонью. От его пальцев пахло ладаном, словно в молельне.

— Нельзя объявлять истинным то, чего ещё нет! — строго произнёс он. — Может случиться такое… Никто не знает, что может тогда случиться!

— Например, — с горечью добавила Хала, — можно сказать, что Ахмед точно победит в состязаниях, но забыть упомянуть про трон…

Я глянула ей в глаза и поняла, что так всё и произошло на самом деле.

В сказках люди то и дело обращались к джиннам с глупыми, непродуманными просьбами, которые хоть и исполнялись, но счастья никому не приносили. Галану, который нас не нашёл, не посчастливилось уж точно.

Убедившись, что я всё поняла, Бахи убрал руку. Хала хмуро глядела себе под ноги. Неудивительно, что она так рассвирепела из-за убитой галаном демджи с красными волосами, — сама себя уже больше года не может простить.

— Думаю, что и сама на твоём месте не удержалась бы… — вздохнула я, но сочувствие к Хале в тот же миг испарилось: руки обожгло созданное ею иллюзорное пламя.

— Мало ли кто не удержался бы, но сделала-то я! — выкрикнула золотокожая. — А если бы удержалась, Ахмед, может, стал бы султимом, никакая война не понадобилась бы и люди остались бы живы! — Всхлипнув, она кинулась прочь.

Бахи хлопнул в ладоши, привлекая общее внимание.

— Всё, хватит. В занятиях объявляется перерыв — скоро Шихаб!

Мы с Далилой неторопливо возвращались из рощи к шатрам, где уже готовились к праздничной ночи: развешивали гирлянды фонарей, жарили мясо и пекли лепёшки. Я много мечтала об Измане, но такого места вообразить себе не могла. Здесь каждый делает своё дело, но цель у всех одна — возвести Ахмеда на трон, чтобы весь Мирадж стал таким, как этот крошечный оазис.

— Как получилось, что Жинь не состязался на титул султима? — нарушила я неловкое молчание. После выпада Халы всем было немного не по себе.

В самом деле, на титул султима-наследника претендовали двенадцать старших принцев, а Жинь — шестой по счёту. Тем не менее он нигде не упоминался в связи с тем скандалом, так же как с бегством из дворца в ночь, когда родилась Далила.

— Почему ты не спросишь его самого? — откликнулась аловолосая демджи, нервно грызя ноготь.

Потому что не хочу с ним разговаривать, вот почему!

— У него дурная привычка никогда не отвечать прямо, — пробурчала я вслух.

— Был долгий спор… — призналась она, помолчав. — Шазад настаивала, чтобы Жинь участвовал, тогда у Ахмеда был бы союзник среди претендентов. Хала возражала: никто, мол, не поверит, если вернутся сразу двое пропавших принцев… И Жинь тоже, он ведь ни капельки не похож на старого султана — весь в мать. А Бахи сказал, что это, наоборот, отвлечёт внимание от Ахмеда. Шазад его высмеяла, заявила, что святые отцы привили ему вкус к интригам… Начали ругаться… — Далила смущённо потупилась. — Так или иначе, Жинь сам не хотел, а заставить его невозможно, он с детства такой… Он вообще никогда не хотел иметь ничего общего с Мираджем. — Она на ходу сорвала с ветки апельсин и стала чистить. — Ахмед совсем другой: он просто влюбился в наши пустыни, когда попал сюда. Сказал, как будто потерянный кусочек души встал на место. А Жинь понять его не мог, да и я не могла, пока не увидела своими глазами — здесь всё такое родное… Короче, когда Ахмед решил тут остаться, они поссорились, и Жинь вернулся на корабль один. Потом всё ждал, что брат передумает, но… А когда Лин, наша мать… — Далила опять смутилась. — То есть мать Жиня, но и наша тоже… В общем, когда она умерла, мы сами нашли Ахмеда. До состязаний оставалось несколько месяцев. Жинь хотел взять его домой, но Ахмед уже собирал сторонников. Когда мы наконец нашли его по компасу, они чуть не подрались, но вмешалась Шазад и разбила Жиню нос…

Ах вот оно что! Я-то думала, история с носом случилась в каком-нибудь портовом кабаке. Ну, хоть тут не соврал — и впрямь мираджийская девица виновата.

Далила между тем продолжала:

— Жинь надеялся, что брат хотя бы уцелеет в поединках и тогда мы все уедем в Сичань… — Она обвела рукой лагерь. — И вот чем всё закончилось.

— А почему Жинь сам остался здесь?

— Он всегда защищал Ахмеда, ещё с детства. Когда того дразнили… — Далила замялась, переводя с сичаньского. — Ну вроде как грязным иностранцем… Жинь тут же кидался в драку. Вот и теперь… Хотя мне кажется, он так и не простил брату любви к чему-то вне нашей семьи… Впрочем, сейчас он, наверное, лучше понимает Ахмеда. — Она бросила на меня лукавый взгляд, и мои щёки вспыхнули.

— Мы с Жинем не… — запинаясь, пробормотала я. — У нас не…

— Даже не пытайся вы-ы-ыговорить, — насмешливо протянула она, — лгать грешно! — Расхохоталась и убежала, перепрыгивая через костры.

Начинало смеркаться. Шазад должна была уже покончить с воинскими занятиями, и я направилась к нашему шатру — вернее, её шатру. В первую ночь, когда выяснилось, что я демджи, сопротивляться уговорам Ахмеда не было никаких сил, и я отправилась спать к Шазад, а потом так и осталась. Она пока меня не выгоняла и даже поделилась одеждой, которая теперь валялась грудой на полу, отгораживая мой угол от идеального порядка в жилище воительницы. Я чувствовала себя почти как дома.

Поднырнув под полог шатра, я едва успела увернуться от комка ткани, летевшего в лицо.

— Лови! — запоздало бросила Шазад.

Я нагнулась и развернула шикарный халат из золотистого шёлка с алым шитьём.

— Зачем?

— Как это — зачем? — удивилась она. — Сегодня редкий случай, когда надевают всё своё самое лучшее.

Воительница уже успела нарядиться к Шихабу. Она была само совершенство: чёрные волосы уложены тугими кольцами, золотые заколки на халате, затмевающем своей сочной зеленью деревья оазиса, сверкают в багровом сиянии заката.

— Моё самое лучшее пришлось бросить… — вздохнула я, в восторге гладя пальцами роскошное шитьё. Не халат, а настоящее волшебное оперение райской птицы!

— Значит, не своё, а своих друзей, — улыбнулась Шазад. Друзья… Я снова вздохнула, вспомнив о Тамиде. — Если этот не нравится, у меня есть другие, — спокойно добавила она, заправляя выбившуюся прядь за ухо.

— Имин ещё не вернулась? — Как бы ни уверяла Далила, я тревожилась за желтоглазую демджи, отправленную в стан врага. Не постигла бы её судьба той красноволосой.

— Нет, — нахмурилась Шазад. — Подождём до конца Шихаба, а завтра пойдём выручать.

— Кто? — Я начала переодеваться.

— Мы с Жинем… и ты, если хочешь.

Мои руки застыли на полах халата.

— Вообще-то, — робко заметила я, — мне велено оставаться в лагере, пока не овладею своими способностями.

Шазад насмешливо фыркнула:

— Ты что, так и собираешься вечно от него бегать? Жизнь коротка, особенно в нашем положении…

— Думаешь, стоит рискнуть?

Последний луч солнца скрылся за горизонтом, и наступила священная ночь Шихаба, напоминание о самой первой ночи, когда Разрушительница принесла с собой тьму. В прошлом году в Пыль-Тропе веселились до упаду. Тамид кружил меня на месте, и под конец мы оба едва держались на ногах от танцев и выпивки. Так продолжалось до полуночи, когда мир, как всегда, погрузился в полный мрак, а потом луна и звёзды вернулись, и мы молились до самого рассвета. Но всё это не шло ни в какое сравнение с празднованием здесь, в лагере мятежного принца. Гирлянды фонарей исчертили рощу так густо, что ветви и листья терялись в их радужном сиянии. От фиников и прочих сладостей, наваленных на широких блюдах, слипались пальцы. Воздух был пропитан ароматами приправ и жареного мяса, и даже ночной ветер из пустыни был напоён какой-то особенной жизнью.

Новый халат, перепоясанный платком, приятно освежал кожу прохладой тонкого шёлка и муслина, я не могла налюбоваться его изящными складками, которые так удачно подчёркивали фигуру. Конечно, такими формами, как у красотки Шазад, я похвастаться не могла, но и за мальчика меня в этом наряде никто бы не принял, особенно когда Шазад расстегнула мне три верхние пуговки. Я пыталась было сопротивляться, но врождённых бойцовских качеств не хватило, и пришлось сдаться на милость воительницы. Думала, она хочет превратить меня в такое же ухоженное чудо, как сама, но, когда потом взглянула в зеркало, просто обомлела.

Полурастрёпанные волосы ложатся волнами на плечи, будто их треплет песчаная буря, губы кроваво-красные, сверкающие синие глаза густо подведены чёрным — даже страшно становится за того, кто угодит под их огонь. Настоящая мятежница!

Мы переходили от костра к костру, обмениваясь приветствиями и болтая о том о сём. Медовые лепёшки, сладкое вино… Невдалеке я заметила Жиня с сестрой. Они играли в какую-то игру, и он с хохотом поднимал руки, сдаваясь. У одного из костров я увидела двух больших кошек, голубую и серую с синими кисточками на ушах. Наклонилась, чтобы погладить… и испуганно отдёрнула руку: кошка вмиг обернулась голым мальчишкой с синей кожей. Я смущённо отвела глаза.

— Весёлого Шихаба, генерал! — бодро отсалютовал он воительнице.

— Изз, — кивнула Шазад, — познакомься с Амани. — И повернулась ко мне: — Это и есть наши близнецы, они только утром вернулись из похода за продовольствием.

Я всё ещё не могла прийти в себя от изумления, тем более что вместо другой кошки передо мной оказался ещё один мальчишка и тоже совершенно голый, только темнокожий и с синей шевелюрой.

— А это Мазз, — представила его Шазад.

Синеволосый расплылся в улыбке и добавил:

— Единственный в своём роде!

— А ты точно посчитал? — Я с усмешкой покосилась на другого близнеца.

— Значит, ты и есть новая демджи? — Изз поднялся на ноги, окидывая меня взглядом и совершенно не стесняясь своей наготы. — Мы очень хотели с тобой познакомиться!

— Мы сразу подумали, что ты наша сестра, — подхватил темнокожий, — из-за твоих глаз. — Он показал на свои синие волосы.

Оттенок и в самом деле был похож. Кто знает, как наследуется цвет от джиннов? Может, у нас и общий отец… Удивительно было бы в семнадцать лет вдруг обрести братьев, да ещё сразу двоих.

— Я всегда хотел иметь сестрёнку! — воскликнул синекожий Изз. — Ты Имин видела? У них с Халой один отец, а матери жили на одной улице в Измане.

Выходит, из-за меня рискует жизнью в лагере галанов не кто-нибудь, а родная сестрица Халы, золотоглазая Имин! Где уж тут Хале пылать ко мне любовью.

— Нет, Амани нам не сестра… — произнёс Мазз и печально поник. — Будь оно иначе, я бы этого сейчас не выговорил.

— Ну и что? — махнул рукой Изз. — Всё равно она может оказаться такой же, как мы, — кто знает?

— Ладно, пойдём выпьем, — потянула меня за рукав Шазад, уводя от голых близнецов.

Вскоре начались танцы. Прежде я ни разу не танцевала на праздниках по-настоящему: у Тамида больная нога, а бросать его одного не хотелось. Однако очень скоро я вошла во вкус и самозабвенно кружилась в искрах костров то с одним партнёром, то с другим. Отпустив Бахи, которого подхватила Шазад, повернулась… и оказалась лицом к лицу с Жинем.

Мы оба замерли посреди веселящейся толпы, глядя друг на друга. Я ощущала тепло его рук сквозь тонкий шёлк халата. После долгих недель, проведённых в мужской одежде, я оказалась в объятиях Жиня как женщина. Его взгляд медленно скользнул по моему телу, остановился на алой куфии, подпоясывающей халат, — той самой, что он добыл для меня в Садзи.

— Ты такая… — проговорил он, — как будто рождена из огня.

— Жинь… — произнесла я, но закончить не успела.

Полночь укутала нас словно чёрным плащом. Костры, фонари погасли, исчезли звёзды в небе и лунный свет. На землю опустилась тьма.

Пускай буракки появлялись всё реже, а джинны больше не жили рядом с людьми, пускай повсюду вырастали дымные фабрики, загрязнявшие всё вокруг дымом, железом и ржавчиной, магия Шихаба уцелела: она сохранилась в памяти самого мира. Частица той самой первородной тьмы, не позволявшей ни разжечь огонь, ни увидеть звёзды и луну.

Я больше не чувствовала рук Жиня и не могла различить его в толпе. Каждый остался один — там, где застигла его тьма. Все стояли, с надеждой ожидая возвращения света.

Наконец в небе замерцала первая звёздочка, за ней стали появляться другие, но на праздничной поляне по-прежнему царило молчание. Время веселья кончилось. Часы после полуночи по традиции посвящались молитвам и воспоминаниям. Вспыхнул огонёк единственного костра, и люди потянулись к нему, словно мотыльки. Я искала глазами Жиня.

На камне у костра стояла молодая девушка, сегодняшняя рассказчица. Вокруг неё в тесный кружок собрались демджи, дальше разместились простые слушатели.

— Первым был создан свет… — начала рассказчица. Истории могли различаться, но начинались всегда одними и теми же словами. — Потом пришла тьма. Она таилась там, куда не достигал свет, и из тьмы явилась Разрушительница…

Заметив наконец Жиня, я стала тихонько выбираться вслед за ним из толпы, опускавшейся на колени в молитве. Голоса за спиной слышались всё тише, огонёк костра исчез за деревьями, а небо впереди чуть светлело, зажигая над пустыней звезду за звездой. Я огляделась, потеряв Жиня из виду.

— Эй, Бандит! — Мужской силуэт был едва различим в призрачном звёздном сиянии.

Жинь подошёл ближе, прихлёбывая из бутылки. Для храбрости? Протянул бутылку мне:

— Хочешь выпить, Синеглазый Бандит? Я знавал одну девчонку в Захолустье, так ей как-то раз даже удалось меня перепить.

Это с помощью пилюль Тамида, что ли? Тогда в «Пьяном джинне», возле разрушенных копей в Садзи, сидела и пила не демджи с принцем, а наивная девчонка с револьвером и лживый чужеземец.

— Хотя, — продолжал он, снова отхлебнув вина, — та моя знакомая не стала бы уходить, не дослушав сказку…

Бутылка, выбитая из его руки, покатилась по песку, который жадно впитывал содержимое. Жинь отшатнулся, ожидая нового удара.

— Сказки бывают лживыми… — Я сглотнула комок в горле, едва сдерживая слёзы. — Теперь я в них верю меньше… Только всё твоё враньё, чтобы затащить меня сюда, оказалось ни к чему. Не слыхал ещё? Хороша находка — единственная на свете демджи без магических способностей… Или, может, расскажешь, чего от меня ждал?

Жинь пьяно уставился на меня. Я чувствовала жар его тела и запах спиртного, в темноте едва проступали черты лица и татуировка под расстёгнутой рубашкой.

— Ты хочешь об этом поговорить? — удивился он. — Сейчас?

— Почему бы и нет? — пожала я плечами. — Интересно, какой у тебя был план? Что бы ты сделал, будь с Дассамой всё в порядке? Связал бы меня и доставил в лагерь? А может, враньё какое-нибудь новое выдумал?

— Я не заставлял тебя сюда идти! — Он бросил на меня колючий взгляд, но я не опустила глаз. Раз уж они предательские, пускай тонет в них сколько угодно. — Не обманывал и даже не просил!

— А что мне оставалось делать — бросить тебя в песках умирать?

— Могла бы.

— Нет.

Жинь вздохнул.

— По правде говоря, Амани, я с самого начала понятия не имел, что с тобой делать. Хотел оставить тебя в Пыль-Тропе, чтобы не втягивать в мятеж, который поднял мой брат, но потом всё-таки вернулся, иначе бы тебя убил другой брат. Либо то, либо другое, пришлось выбирать. — Он потянулся было ко мне, но тут же убрал руку. — Когда ты сбежала тогда в Садзи, я обрадовался, что ты пойдёшь своим собственным путём, но в то же время радовался предлогу тебя догнать — вернуть компас. А ехать в Изман отговаривал, потому что боялся: распознают в тебе демджи — и выдадут султану. Вот и повёл с караваном к Дассаме. Там и море уже недалеко, хотел посадить на корабль и вывезти из этой страны, пока она не убила тебя…

Лицо его приблизилось, взгляд всё так же был устремлён на меня. Вспомнилось, как он сравнивал с морем цвет моих глаз.

— Ты не имел права ничего решать за меня! — Я с силой отпихнула его.

Лжец! Пусть убирается из моей жизни!

— А кто имеет право — мой брат? — крикнул Жинь, кивая в сторону лагеря. — Или ты решила, что быть демджи на службе у мятежного принца почётнее, чем просто Синеглазым Бандитом?

Я резко отвернулась, взметнув волосы.

— А может, я не хочу остаться бесполезной песчинкой среди пустыни? Не каждому везёт родиться богатым и значительным! Тебе ли меня судить, принц?

— Да что ты знаешь о принцах! — Он сердито шагнул вперёд. — В один год со мной родилось ещё десять братьев и дюжина сестёр! Происхождение само по себе никого не возвышает. А вот ты… Сама научилась стрелять, мечтала о лучшей доле и делала всё, чтобы мечты исполнились. Никто тебе не помогал, ты сама строила свою жизнь — и такой мне нравилась. Что такое случилось, что всё это потеряло для тебя значение? Неужели теперь для тебя важны лишь похвалы моего брата и эта непонятная пока магия, без которой ты раньше вполне обходилась? Вот потому я и не хотел впутывать тебя в его дела: ты больше не принадлежишь сама себе, а между тем Синеглазый Бандит нисколько не хуже принца без трона!

Мне очень хотелось возразить, но язык будто налился свинцом, не желая повиноваться. Значит ли это, что Жинь прав?

— А ты сам разве не за Ахмеда дерёшься? — спросила я, помолчав. — Хочешь отвоевать для него страну, которую не понимаешь и недолюбливаешь, потому что…

— Верно, — перебил Жинь, — никогда я её не понимал… и брата тоже. Не понимал, как можно всё бросить и остаться в дикой пустыне… Пока не встретил тебя. — От его слов я едва не пошатнулась — так они были неожиданны. Он серьёзно кивнул. — Ты и есть эта страна, Амани… В тебе вся её жизнь, весь её огонь. Ты сама как порох, как заряд револьвера, и палец всегда готов нажать на спуск.

Мы стояли вплотную друг к другу, охваченные жарким волнением. Сердце моё отчаянно колотилось. Или это было его сердце? Не знаю. Дыхание наше смешивалось в душной тьме.

Только он и я.

Меня так не трясло, даже когда мне сказали, что я демджи. Мои кулаки сжимались и разжимались, руки будто сами тянулись к нему.

— Жинь! — Голос Бахи разорвал магическую связь. Лицо целителя было непривычно мрачным и обеспокоенным. — Тебя ищет Ахмед: появились сведения о новом оружии султана.

— Оно движется к нам! — Имин жадно отхлебнула воды. Она, точнее, он, всё ещё в теле галанского солдата, бежала всю дорогу из Фахали почти без отдыха.

— Ты его видела? — спросила Шазад.

Золотоглазая демджи покачала головой. Вокруг собрались все приближённые Ахмеда: Шазад, Жинь, Бахи, Хала — и сам мятежный принц. Теперь в их число попала и я.

— Нет, пока одни слухи, — переведя дух, выговорила Имин. — В Измане от него случилось несколько пожаров, их постарались свалить на нас, а в порту сгорели три корабля… Но сегодня утром стало известно, что к нам отправили принца Нагиба, чтобы уточнить условия военного союза с галанами.

— Да, похоже на то, — кивнула Хала, ласково обнимая сестру-брата за плечи. — Оружие против нас поможет султану заключить сделку повыгоднее.

— Они уже знают, где мы? — спросил Жинь.

— Нет, — ответила Имин, — но подбираются, скоро узнают.

— Надо уходить.

— Куда? — растерянно взмахнул руками Бахи. — На севере — галаны; на западе — Амонпур, и то если только горцы пропустят; на востоке поджидает армия Мираджа; а на юге — Песчаное море, которое как бы не хуже. Да и нас теперь уже не десяток, как после бегства из Измана, так просто лагерь не перебазируешь.

— Да, всё непросто, — согласилась Шазад.

Пальцы Ахмеда, сжимавшие край стола, побелели от напряжения.

— Перехватим оружие по пути, — задумчиво предложил Жинь, перебрасывая компас из руки в руку. Стрелка металась туда-сюда, указывая на Ахмеда. — Они едут поездом?

Желтоглазая молча кивнула, тряхнув копной светлых галанских волос.

Ахмед молчал, мы ждали его решения.

— Они не знают, что мы в курсе, — проговорил он наконец. Взгляд его был обращён на брата. — Пусть думают, что на поезд напали обычные грабители. Жинь, возьмёшь…

— Меня! — выпалила я не раздумывая.

Слова Жиня были ещё свежи в памяти. Он прав: пока проявится магия, можно ждать всю жизнь, а от меня и с револьвером будет толк.

— Ты пока не готова… — начал Ахмед нерешительно.

— Ничего, — перебил Жинь, — она пригодится не как демджи.

— Амани стреляет лучше всех, — подтвердила Шазад, — и легко сойдёт за обычного человека — всю жизнь им была.

— Я справлюсь, — решительно кивнула я.

Ахмед посмотрел мне в глаза. Это был взгляд не чьего-то брата или друга, а правителя. Я выпрямилась, стараясь выглядеть как можно воинственнее. Наконец он кивнул:

— Отправляйтесь на рассвете.

Глава 22

— А знаете, почему эти горы называют Мертвецкими? — спросил Бахи.

Он болтал без умолку с тех пор, как мы соскочили со спины Изза. В обличии гигантского крылатого рухха демджи мчался над пустыней так стремительно, что барханы мелькали внизу один за другим, а теперь отдыхал, свернувшись среди скал большим голубым ящером-вараном. Хорошо хоть, не голым синим мальчишкой на этот раз.

— Знаю, — буркнула Шазад, шутливо замахиваясь палкой. — Потому что ты сам станешь мертвецом, если не перестанешь болтать у меня над ухом.

Целитель обнял её за плечи:

— К сожалению, составители карт не предвидели твоего появления.

Мы устроились на горе, с которой открывался вид далеко во все стороны. Повсюду расстилались пески, на севере смутно различалась голубая полоска — море, как объяснил Жинь, — а прямо под нами из туннеля выходили рельсы железной дороги, пересекавшей горный хребет.

— На самом деле, — объяснил Бахи, — название такое было дано из-за множества погибших на стройке во время взрывных работ. Говорят, их неупокоенные души до сих пор бродят по шпалам.

— Ещё один выдающийся результат дружбы султана с галанами! — сплюнул Жинь, раскидывая пинками камни, чтобы разложить циновку. В отличие от Ахмеда, он никогда не называл Омана отцом.

— Вот зачем ты об этом сейчас? — сердито одёрнула Хала целителя. — Мы же как раз собираемся взрывать…

— Наоборот, полезно заранее поразмыслить, — парировал Бахи, но его напускная бодрость не могла развеять нервного напряжения.

Рельсовый путь, на который мы смотрели сверху, тянулся по прямой от Измана, а затем петлял через горы по ущельям и туннелям до самого Фахали, откуда до лагеря Ахмеда оставался всего день пути. Нашей задачей было не допустить, чтобы таинственное новое оружие добралось туда. Поезд ожидался послезавтра. Мы собирались взорвать туннель, а когда поезд остановится, забраться в него под видом бандитов. Благодаря способностям Халы пассажиры увидят их целую дюжину, это отвлечёт солдат, а мы тем временем заберём опасный груз.

— Разве святых отцов не учат размышлять в тишине? — заметила я, вытряхивая циновку.

— Я пока в отцы не гожусь, — усмехнулся Бахи, — по молодости лет!

— Сара говорит другое, — буркнула Шазад.

Может, из-за этой Сары его и вышибли из духовного училища? Сам он объяснял, что как-то раз, во время утренней молитвы, вывалил с похмелья свой завтрак святому отцу на мантию, но я слышала множество иных версий.

— А что, кто-то доказал, что ребёнок Сары от меня? — ощетинился Бахи.

— Такой же болтун, весь в тебя.

— Все младенцы только и делают, что вопят!

— Ну вылитый! — согласилась я.

Жинь фыркнул.

— Ладно… — Целитель вытащил из своего мешка бутылку. — Тогда — за моего сына.

— Зачем ты это приволок? — Шазад, морщась, потёрла виски, словно уже мучилась похмельем.

Тем временем Бахи достал ещё две.

— В медицинских целях, — поднял он палец, — так учит Священное Писание, почитай как-нибудь… Дамам — первый глоток!

Он протянул бутылку воительнице, победно улыбнулся, когда её пальцы сомкнулись вокруг горлышка, и задержал руку. Похоже, он и впрямь бросил учёбу из-за девчонки, только это была не Сара. Неужели Шазад не замечает? А может, притворяется?

— Ты же знаешь, мне нельзя… — вздохнула она, прикладываясь к бутылке.

— Почему нельзя? — удивилась я, с неохотой принимая бутылку. Дешёвое пойло обожгло глотку. Завтра точно пожалею.

— Генерал не одобряет, — вставил Бахи, имея в виду Хамада.

Кивнув, Шазад шутливо отсалютовала, но по выражению лица я поняла, что отца она искренне обожает.

— «Пьяный солдат — мёртвый солдат», — процитировала она.

— В таком случае один мой знакомый капитан погиб бы тысячу раз, — усмехнулся Бахи, — не успев даже меня родить!

Шазад задумалась, что бы возразить, но он уже отвернулся и принялся спаивать Изза, Жиня и Халу, затеяв какую-то игру с подбрасыванием монеток.

«А ведь уже послезавтра все мы можем погибнуть!» — подумалось вдруг мне. Им что — они привыкли. За последний год люди Ахмеда то и дело оказывались на краю гибели, бросаясь в огонь во имя исправления мира. Я тоже рисковала, подставляясь под пулю на стрельбище, но только ради себя самой, чтобы получить шанс на лучшую жизнь, а они хотели лучшего будущего для всего Мираджа — чтобы больше никто не умирал, как в Дассаме, и не прозябал, как в Пыль-Тропе.

— Дамы, присоединяйтесь! — обернулся к нам Бахи. — Я уже разбогател, видите?

— Скорее опьянел! — буркнула Хала, — а по правилам пьёт проигравший.

— Ну, это смотря как понимать правила! — усмехнулся он.

— Тогда ты получил хорошую фору, — заметила Шазад, пихнув меня локтем. — Когда завтра будешь голову лечить, поймёшь, кто проиграл.

Я невольно расхохоталась. За первой бутылкой пошла по кругу другая. Опьянев окончательно, Бахи наконец решился повторить песню, которую исполнял тогда, под окном у Шазад. Помимо выпивки нас всех пьянило ожидание хорошей драки, мы казались себе непобедимыми, и даже звёзды в небе принадлежали нам. Страх никуда не делся, но я в жизни не была так счастлива, как тем вечером.

Проснулась я ещё до рассвета: что-то разбудило, то ли звук, то ли ночной кошмар. Шазад мирно посапывала неподалёку, рука её покоилась на ножнах меча. По ту сторону потухшего костра свернулась калачиком Хала.

Изз, скорее всего, парил где-то в поднебесье, сторожа окрестности, но циновки Жиня и Бахи были пусты. Я поднялась, разминая застывшее тело, и двинулась в сторону светлеющего неба. Поднявшись на скалу, закрывавшую лагерь, огляделась по сторонам.

Не имея с собой молитвенного коврика, Бахи стоял на коленях прямо на земле, спрятав лицо в ладонях. Слова утренней молитвы доносились чуть слышным шёпотом, и, чтобы не мешать, я тихонько прошла босиком к уступу скалы, где сидел на корточках Жинь, прислонившись спиной к каменной стене, и глядел на рельсы далеко внизу.

— Неужто так голова болит? — хрипло спросила я и откашлялась.

— Да нет, я стойкий… Хотя Бахи и напоил нас порядочной гадостью. — Жинь устало провёл рукой по лицу. — Просто почти не сплю в последнее время — наверное, из-за того нетопыря. А закрою глаза — начинает мерещиться всякое: лагерь горит, люди гибнут, брат, ты… — Поймав мой взгляд, он тяжело вздохнул. — Тебе не обязательно оставаться с нами, Амани… Ты права: это я втянул тебя в свои дела… Но хочу, чтобы ты осталась жива. Можешь уехать в Изман, как собиралась, или куда захочешь… Оставить всё позади.

Мне больше не требовались его извинения.

Пески под нами простирались в бесконечную даль. Солнце всходило у меня за левым плечом, а значит, где-то впереди затерялась родная Пыль-Тропа.

— Я там, где должна быть.

— И всё-таки… Лучше бы осталась той девочкой, готовой бросить всех, чтобы спасти собственную шкуру. Ей бы меньше грозила дурацкая героическая смерть.

— Будем считать это комплиментом! — рассмеялась я и вдруг замерла. Вдали на востоке что-то блеснуло в солнечных лучах. — Там…

Меня перебил пронзительный птичий крик над головой.

Могучий рухх спускался кругами к лагерю. Над самой землёй он обернулся мальчишкой и аккуратно упал на корточки. Я в панике вскочила и кинулась было к костру, но Жинь удержал меня за талию. Повернул к себе лицом и впился в мои губы жадным поцелуем. Его горячие руки, казалось, прожигали мою кожу, от их прикосновения летели искры. Откуда только взялось столько огня — от него или из моего собственного тела?

Прежде чем дело дошло до настоящего пожара, Жинь отстранился. Тяжело дыша, я закрыла лицо руками.

— Не считай себя бессмертным, Бандит! — выдохнул он.

Мы бросились к костру. Шазад уже вскочила, схватившись за меч. Изз бросил на нас горящий взгляд:

— Поезд идёт!

Воительница недоумённо тряхнула головой.

— Перед завтрашним никакого поезда в расписании нет! — повторила она наши мысли.

— Значит, отправили раньше. — Я сплюнула. — Вот оно едет, новое оружие!

Минировать рельсы, чтобы остановить поезд, было уже некогда. Видимо, на это враги и рассчитывали — разумная предосторожность.

Мы засели на склоне горы над выходом из туннеля. Вначале слышалось лишь наше взволнованное дыхание, потом к нему добавился далёкий стук колёс. Вот он стих — поезд въехал в туннель. Земля под ногами глухо задрожала.

Мы ждали затаив дыхание.

Вот он!

В клубах чёрного дыма из пасти туннеля вырвалась стальная туша паровоза.

— Вперёд!

Съезжая по каменистому склону, мы рванули вниз, прямо в чёрное облако. Едкий дым заполнял лёгкие, вызывая удушливый кашель. Ослеплённая, я споткнулась и упала, но тут же вскочила и кинулась дальше, не замечая ободранных локтей и коленей.

Камни под ногами внезапно сменились пустотой, а затем я ударилась о крышу вагона и, не устояв, покатилась к краю. На счастье, Жинь оказался рядом и рывком поднял меня, прижимая к себе. Я благодарно сжала его руку: говорить было невозможно из-за оглушительного грохота колёс.

Увы, руки тут же пришлось разнять. Мы разделились и побежали по крыше в разные стороны: Жинь, Бахи и Хала — к последним вагонам, а я, следом за Шазад, вперёд, стараясь не смотреть вниз.

В начале первого вагона я уцепилась за крышу, свесила ноги и стала спускаться, держась за поручень. Ветер выл в ушах, вагон трясся и дребезжал — чудилось, что поезд, как живое существо, хочет сбросить незваных пришельцев. Шазад с ловкостью дикой кошки скользнула следом, и мы оказались на ступеньке по бокам закрытой двери. Я тронула револьвер за поясом, моя спутница взялась за меч. В глазах Шазад я видела отражение своего страха и воинственной радости.

Мы разом повернулись к двери и пинком распахнули её.

Ряды пустых лавок, пыльные лампы на стенах подрагивают в такт со стуком колёс. Разбитое окно, перевёрнутый столик. Никого. Мы опустили оружие, молча переглянулись и поспешили дальше. Я на всякий случай проверила запасной револьвер за поясом.

Снова пустой вагон, ещё один… На полпути Шазад нарушила молчание, озвучив мои собственные страхи:

— Наши должны были уже дойти сюда.

Я нервно сжала рукоятку револьвера. Скорее бы появилась хоть какая-нибудь мишень!

Распахнув очередную дверь в торце вагона, мы увидели под ногами убегающие рельсы — точно как в первом моём поезде. До двери напротив можно было дотянуться, но страшный провал казался мне шире каньонов и ущелий Страны дэвов.

Вниз, на мелькание шпал, смотреть было страшно, но приходилось спешить. Надо отыскать новое страшное оружие, пока оно само не отыскало нас.

— Отойди, — попросила я Шазад, убирая револьвер за пояс, — я первая.

Не успела она возразить, как я ухватилась за стойки двери и, оттолкнувшись, бросила тело вперёд. С силой врезалась в дверь напротив, но та не поддалась. С трудом удержавшись на узком уступе, я покачнулась и едва успела вцепиться в вертикальную лесенку слева от двери. От близости падения на рельсы меня прошиб холодный пот, сердце выскакивало из груди, побелевшие от усилия руки стискивали холодное железо.

Шазад что-то крикнула, но ветер отнёс её слова в сторону. Я повернулась, насколько могла, и протянула ей руку, видя свои пальцы лишь краешком глаза.

Внезапно щёлкнул засов, и дверь распахнулась. За ней мелькнул белый с золотом мундир. «Вот и всё», — подумала я. Однако воительница опередила смерть, стремительно метнувшись через страшную пустоту с ножом в руке. Бело-золотое окрасилось алым, раздался крик, и солдат исчез под гремящими колёсами. Я не видела, как он умер, — взгляд мой был прикован к Шазад.

Подвернув в прыжке ногу, она накренилась, готовая рухнуть на рельсы, ветер трепал роскошные тёмные волосы, захлёстывая вокруг шеи петлёй. Я встретила её взгляд, полный смертельного ужаса.

Глава 23

Страшный миг, казалось, тянулся бесконечно, но потом мои пальцы всё-таки сомкнулись вокруг запястья подруги. Затем другая её рука вцепилась в мою, и у меня немного отлегло от сердца. Какая-то неведомая высшая сила словно притянула нас друг к другу.

Одной ногой Шазад опиралась на порожек под дверью, благодаря чему мне и хватало сил удерживать её на весу, но, стоило одной из нас ослабить хватку, падение стало бы неизбежным.

Мои пальцы дрожали от напряжения, я продолжала сжимать их одним усилием воли. Шазад что-то кричала, но я не могла разобрать ни слова в грохоте колёс и свисте ветра.

— Не слышу! — крикнула я.

— Ещё гости? — донёсся насмешливый голос из открытой двери, словно из глубин ночного кошмара. Я вздрогнула, ожидая ножа или пули в спину. — Да это просто нашествие какое-то!

Резкий северный выговор толчком вызвал в памяти простреленную ногу Тамида и беседу с галанским генералом в Фахали.

Тысячник Нагиб! Сквозь шум ветра послышался его злорадный смех.

Я продолжала смотреть в глаза Шазад. Зацепившись одной ногой за порог, она висела на моей руке, под нами гремели колёса и мелькали шпалы, ветер трепал мою размотавшуюся куфию. Обернуться к двери я не могла, боясь разжать онемевшие пальцы, а притянуть подругу к себе не хватало сил. Внутрь вагона могла заглянуть только она.

— Кто-нибудь, втащите их! — лениво распорядился тысячник у меня за спиной.

Шазад показала глазами на револьвер у меня за поясом, потом на дверь. Было понятно, что она предлагала, но у меня не было свободной руки.

«Брось меня!» — прочитала я по губам. Если не убить Нагиба, мы умрём все. Шазад привыкла убивать других и жертвовать собой во имя общего дела, но у меня перед глазами стояло лицо Тамида. Я больше не была той, что бросает друзей.

Мои пальцы ещё крепче сжали её руку. В тот же миг меня подхватили сзади и втащили нас обеих в вагон. Опасность была позади, но впереди, наверно, ждала как бы не худшая.

Меня грубо бросили на пол, обшарили одежду, забрали оружие. Я тяжело дышала, уткнувшись лбом в ковёр, всё тело тряслось от пережитого напряжения. Драться сейчас я всё равно бы не смогла и поднялась на ноги лишь с помощью Шазад.

Роскошный персональный вагон был полон солдат в новой щегольской форме, на первый взгляд их было примерно две дюжины. Здесь же находились и наши друзья, избитые и измученные.

Двое солдат сторожили Жиня, который стоял на коленях и, судя по виду, едва держался, чтобы не упасть. Мы обменялись чуть заметными печальными улыбками.

Хале связали руки за спиной, в голову упирался ствол револьвера. Бахи я увидела не сразу, поэтому в первый момент подумала, что ему удалось сбежать, но потом заметила окровавленное лицо с разбитым носом и даже узнала с трудом.

Нагиб аль-Оман с надменной улыбкой стоял у полированной стойки бара, словно хозяин какой-то сумасшедшей вечеринки.

— Ну вот и все в сборе! — зловеще произнёс он. — Жалкое зрелище… — Его взгляд скользнул по моему лицу, потом вернулся. — Ах, и ты здесь, синеглазая плутовка? Значит, говоришь, где изменник, не знаешь?

— С тех пор кое-что изменилось, — процедила я, гордо выпятив подбородок и стараясь говорить не по-простому, а правильно и чётко, как Шазад. — Когда приставляют револьвер ко лбу, поневоле примкнёшь к другой стороне, господин тысячник!

— Вот как? — Он шагнул вперёд всё с тем же напыщенным видом. — Думаю всё же, это мой братец немало старался тебя убедить… — Его сапог ударил Жиня в живот, заставив охнуть и согнуться. Я молча скрипнула зубами. — Может, заодно поведаешь, где находится другой мой брат-изменник? — Он нервно одёрнул манжеты. — Это избавило бы тебя от многих неприятностей. В конце концов кто-нибудь да расскажет, ты тут не одна, и мне нет нужды оставлять жить остальных.

— Кто же так ведёт допрос!.. — хмыкнула Шазад.

Услышав её северный акцент, Нагиб резко дёрнул головой.

— Шазад аль-Хамад?! — выкатил он глаза, узнав девушку.

— Мы разве знакомы? — Она окинула его взглядом с деланым удивлением, будто и впрямь пришла на вечеринку.

— Ах да, конечно! — усмехнулся Нагиб. — Как могла единственная дочь великого полководца удостоить взглядом одного из многих сыновей султана? Но мы-то вас знаем.

— Замечают только достойных сыновей, — сухо бросила она.

Было хорошо видно, как парень, скрывавшийся под высокомерной маской тысячника, сжался от унижения.

— Твоего отца повесят за измену дочери! — прошипел он. — И меня это устраивает, потому что мой отец обещал мне его должность. Так что спасибо большое, а тебя я сам…

— Если тронешь её хоть пальцем, будешь гореть в аду! — прохрипел Бахи, плюясь кровью из разбитого рта. — Если не веришь мне, спроси демджи: она не может солгать.

Он кивнул на меня. И Нагиб с новым интересом вгляделся в мои глаза.

— Так и будет, — кивнула я. Бахи сам предостерегал меня от такого: нельзя навязывать истины мирозданию. Но сейчас надо было спасать подругу. — Тронешь её — и сдохнешь в жутких мучениях!

Всё, что я говорила, должно было исполниться, но никакой особенной исходящей из меня силы я не почувствовала. Слова выговаривались легко, как самые обычные, но от этого не становились менее опасными.

Пальцы Нагиба, протянутые к горлу Шазад, застыли в воздухе. Мы с целителем опасливо переглянулись.

— Лгать грешно, господин тысячник! — фыркнул Жинь.

И я невольно рассмеялась, несмотря на револьвер солдата, приставленный к голове.

— Что вы можете знать о грехе? — глухо прозвучало вдруг в тёмном углу, где были свалены броня, щиты и оружие.

Смех мой прервался, по спине пробежал холодок. Один из старинных доспехов зашевелился и шагнул вперёд. Человек был закован в металл с головы до ног, слышалось звяканье бронзовой кольчуги и скрип металлических сочленений. Даже лицо было скрыто маской шлема из блестящей меди, на которой играли бликами солнечные лучи из окон вагона.

Солдаты кинулись в стороны, уступая дорогу человеку в доспехах, и от их явного страха делалось совсем жутко.

— Дайте мне вашего недоделанного святошу! — Медные губы не шевелились, лица было не разглядеть, но слова он выговаривал совсем как у нас в Захолустье.

Двое охранников подняли Бахи на ноги и прижали к стене. Целитель с усилием приподнял окровавленное лицо, он едва держался на ногах.

Человек в броне, скрипя суставами, шагнул вперёд и сжал обе ладони целителя, татуированную и чистую, своими кольчужными перчатками. Наклонил голову, взглянул искоса. Под основанием шлема мелькнула полоска кожи — всё-таки живой человек, просто закованный в металл.

— Нуршем… — произнёс тысячник. В его бесстрастном голосе слышался приказ.

Нуршем? Я вспомнила тюрьму-молельню в Фахали и паренька в солдатском мундире, прикованного к стене. «Я особенный», — сказал он тогда с кривой усмешкой.

Глаза в прорезях маски сверкнули синевой, как небо над пустыней или озеро в оазисе среди песков. Как мои собственные глаза.

— Ты предатель! — глухо продолжал Нуршем, прожигая окровавленное лицо пленника своим синим взглядом. Слова падали как приговор, совсем не похожие на подавленный жалобный тон того солдатика в молельне. Я тревожно дернулась, но чужие руки держали крепко. — Предателей надо отправлять на суд Всевышнего — таков закон.

Он поднял бронзовую ладонь и тяжело положил её на лоб пленника, словно благословляя.

Разбитые губы Бахи шевельнулись в болезненной улыбке.

— Боюсь разочаровать, но я слишком давно сбился с истинного…

В следующий миг он уже корчился в судорогах боли.

Шазад рванулась из рук солдат, её крик утонул в отчаянных предсмертных воплях целителя. Прежде чем я успела двинуться с места, по вагону прокатилась волна ужасающего жара. Рука, прижатая ко лбу несчастного, вспыхнула раскалённой бронзой, и кожа его зашипела, дымясь и чернея на глазах.

Невольные зрители разразились криками ужаса. Руки, державшие меня, разжались, и я кинулась к Бахи, но остановилась в двух шагах и упала, задыхаясь, не в силах преодолеть огненную завесу.

Тело жертвы почернело целиком, затем побелело и рассыпалось. Стоя на коленях, я бессильно наблюдала, как мой друг превращается в кучку пепла.

Вот оно, новое оружие! Мы нашли его.

Глава 24

Раскалённый жар понемногу рассеялся, но моя обожжённая кожа горела как в лихорадке, и было больно дышать. Я стояла на четвереньках, хватая ртом воздух; сердце колотилось в такт стуку колёс.

Бахи больше нет, и умер он в страшных муках, которые я только что посулила Нагибу. Отвела смерть от подруги… и наслала на друга? Как знать…

Поезд сбавил ход, вагон трясло уже не так сильно, лишь чадящий масляный фонарь на стене раскачивался из стороны в сторону.

Все молчали. Внезапно Жинь вскочил с колен и рванулся вперёд, но солдат мощным ударом сбил его с ног и прижал к полу.

— Держите его, — распорядился тысячник. Он старался говорить с ленивой надменностью, но голос его дрожал, а волосы взмокли от пота. Хала в углу тихонько всхлипнула. — Пожалуй, теперь стоит заняться моим драгоценным иноземным братцем.

Он взглянул на Нуршема, но тот не обратил внимания и повернулся ко мне:

— Амани… Ты жива? — В голосе звучало изумление.

Сперва я не поняла его, но потом ощутила запах дыма и глянула на себя: одежда обуглилась и висела клочьями, но моя кожа под ней была цела, лишь слегка покраснела. Дочь огненного джинна не так-то просто сжечь пламенем, смертельным для простых людей.

— Живя в песках, привыкаешь к жару, — пожала я плечами с напускным равнодушием.

— Нет! — Бронзовая рука, всё ещё раскалённая, протянулась, указывая на меня. — Ты тоже особенная, как и я.

Я попыталась возразить, но язык не слушался. Неудивительно: мы оба демджи, лгать нам не дано.

— Нам надо поговорить с ней наедине! — бросил он Нагибу.

— Не смей её трогать! — прохрипела Шазад, лёжа ничком на полу.

И я поняла, что у подруги ещё остались силы.

— Только попробуй! — зарычал Жинь, поднимаясь на колени, и вновь согнулся, получив сапогом в живот.

— Стой! — выкрикнула я, видя, что Нагиб занёс ногу для нового удара. — Ты их не тронешь! Никто не тронет!

Тысячник замер, хотя было видно, что жажда мести переполняет его. Он не попал на султимские состязания, не сумел заслужить уважения солдат, смертельно завидует мятежному брату, который его во всём превосходит…

Я снова повернулась к Нуршему, встретив пристальный взгляд синих глаз в прорезях медной маски.

— Хорошо, поговорим. Но пока меня не будет, пусть никто не трогает моих друзей. Договорились?

Медное лицо осталось неподвижным, но синие огоньки глаз сверкнули улыбкой. Почему-то мне показалось, что он тоже узнал о своих способностях не так давно.

— Даю слово. — Он протянул руку. — Пока мы будем разговаривать, ничего с ними не случится.

Хоть я и дочь джинна, но чуть не вскрикнула от боли — так горяча была бронзовая перчатка.

Прежде чем отпустить с Нуршемом, меня дважды обыскали, однако, судя по поспешности, солдаты сами боялись приближаться к огненному демджи.

Соседний вагон, оказавшийся рестораном, очень походил на тот, где я обедала в поезде из Арчи. Столики, кресла. Стаканы на подносе уютно позвякивали под стук колёс, словно целый хор колокольчиков. Скрипя бронзовыми суставами, Нуршем опустился в ярко-красное мягкое кресло, а я прислонилась к двери, стараясь держаться подальше.

— Ты не вернулась за мной тогда, как обещала, — сказал он, помолчав.

Теперь голос из-под маски звучал иначе, и на миг передо мной будто снова предстал тощий паренёк, прикованный к стене молельни.

— Я хотела, очень… но потом… — Невнятные оправдания, пригодные для случайно встретившихся детей иностранцев, но не для демджи-неудачницы и оружия уничтожения. — Извини, мне очень жаль… Почему тебя заперли в Фахали?

— Не подчинился приказу, — буркнул он.

— Та молельня в Дассаме, — поняла я.

Он медленно кивнул.

— Ты не стал её жечь. Почему? — В памяти всплыла его ненависть к Бахи. — Не верил, что мятежник может молиться Всевышнему?

— Просто я знал, что там не может быть галанов.

— Галанов? — в изумлении переспросила я. — Но почему… — В голове внезапно прояснилось. Дассама была не только оплотом сторонников Ахмеда, но и основной военной базой иноземцев! Выходит, султан и от них хотел очистить Мирадж. — Вот, значит, как.

Медная маска снова кивнула.

— Султан сказал, что Всевышний разгневан на чужеземных еретиков и надо вернуть наши пески мираджийцам. Галаны забрали слишком много власти, они порабощают нас, присваивают наше оружие…

«И наших женщин», — подумала я. Голубые мундиры — главное бедствие этой страны. Вспомнилось, как мы с Ахмедом в его шатре гадали о планах султана. Как глупо, как наивно! Оману нет дела до жалкой кучки идеалистов, мечтающих о лучшем мире, он сам хочет исправить мир, просто не собирается ни с кем делиться.

За окном вагона что-то мелькнуло. Синие крылья! Гигантская птица рухх кружила над поездом.

Синие глаза под маской проследили за моим взглядом, но Изз, к счастью, уже успел подняться выше.

— Ты сам из Садзи, верно? — поспешила я спросить, отвлекая его внимание, потом отделилась от двери и принялась ходить взад-вперёд вдоль ресторанной стойки. Солгать нельзя, но обмануть всегда можно. — Ты говоришь совсем как у нас в Захолустье… — Меня вдруг осенило. Железные копи! Кусочки мозаики вставали на свои места. Недаром в памяти крутилось что-то знакомое, когда мы пробирались по сгоревшей Дассаме на другом краю Песчаного моря. — Там, в Садзи, был не случайный взрыв — это сделал ты!

— Да. Тогда и проявился мой дар! — Нуршем величественно поднялся и воздел закованные в броню руки, словно святой отец во время проповеди. — В тот день я впервые обрушил пламя гнева на грехи людские!

— В Садзи было так много грешников?

Я нервно водила пальцем по деревянному рисунку полированной стойки. Пока мы здесь, мои друзья останутся живы, надо ещё потянуть время. Пусть Нуршем говорит. Изз в окне больше не появлялся, но рано или поздно он должен понять, что наши планы сорвались.

— Ты ведь тоже из Захолустья! — хмыкнул огненный демджи. — Там, где ты жила, много было праведников?

С этим трудно было поспорить. Я вздохнула.

— Но ты убил больше людей, чем погибло у нас за всю историю.

Он развёл руками, туго скованные кольчужные перчатки блеснули тёмной бронзой.

— Я рождён для великих дел!

По спине у меня побежали мурашки. Как похоже на то, что я говорила Тамиду о своей мечте бежать в Изман! Большая жизнь, большие дела вместо жалкого прозябания в Пыль-Тропе. А потом другие мечты, уже в лагере мятежников… Нет, пусть мы и земляки, но теперь думаем по-разному.

— Что же тебе сделали те грешники в Садзи?

Демджи опустил голову, и медная маска на миг показалась человеческим лицом.

— Помнишь, как семь лет назад приходили галаны? — Он шагнул ко мне, опираясь на стойку.

Я пожала плечами, сжавшись от его близости, но не решаясь отстраниться.

— Они приходили много раз.

— Не делай вид, будто не понимаешь! — От волнения акцент Захолустья ощущался в его речи ещё сильнее. — Тот раз был особенный!

— Помню… — со вздохом призналась я, хотя вспоминать не хотелось. В тот год была сильная засуха, вспыхнули волнения, и иноземцев в голубых мундирах явились целые полчища. — Мы с матерью целый день просидели в подполе… Она притворялась, будто мы так играем, но я уже не была маленьким ребёнком, кое-что понимала.

Синие глаза демджи сверкнули.

— Моя сестра Рабия тоже была уже большая… А когда галаны ушли, рабочие из копей собрались и побили её камнями и других — за то, что спали с чужаками. Насмерть забили! А моя мать им позволила!

Я молчала.

— Долгие годы я ждал, что Всевышний накажет их… Молился… Но даже представить себе не мог, что гнев его явится через меня! — В его голосе звучали знакомые нотки из проповедей в молельне и религиозных рассуждений моего друга Тамида. — Потом как-то раз я заболел и не мог работать в копях. Хотел всё равно пойти, но мать не пустила. Когда поправился и вернулся на работу, заметил, что на меня смотрят как-то странно. Кто-то спросил о Сухи, другой моей сестре… А в обед один подвыпил и рассказал мне. Пока я болел, не стало денег, и мать, чтобы мы не умерли с голоду, послала Сухи продавать себя рабочим — тем самым, что забили камнями Рабию! И вот когда я узнал, во мне всё словно взорвалось… и огонь уничтожил их всех, а я остался цел и невредим!

Ничего себе, невредим!

Нуршем остановился в шаге от меня. Застывшие в неподвижности черты маски — и сжатый в ярости кулак в кольчужной перчатке. Тот же гнев я ощущала и в себе, вспоминая повешенную мать, а до неё — несчастную Далалу. Такие же точно люди могли спокойно отдать меня Фазиму или дядюшке в жёны.

— Меня отыскал принц Нагиб на вершине горы. Я сидел там и ждал нового повеления Всевышнего, но пришёл Нагиб… Он отвёз меня к нашему высокочтимому султану, и тот объяснил, что мне достался редкий дар — карать грешников и спасать достойных слуг Всевышнего.

— Разве огонь может различать добро и зло? — усомнилась я. — Не больше чем револьвер.

Синие глаза в прорезях маски прищурились:

— Разве ты не осталась жива?

— Это ещё не доказательство! — Я ухватилась за край стойки, чтобы не дрожали руки. — Ты же сам понимаешь… Иначе зачем бы понадобилось заковывать тебя в Фахали… И сейчас? Помнишь, зачем у нас в Захолустье подковывают буракки железом и бронзой? Для послушания!

Теперь мне стало всё ясно. Фахали, где стояли галаны, посланные уничтожить мятежников, султан тоже приказал сжечь. Нуршем не захотел, поэтому его отвезли назад в Изман и заковали в бронзовые доспехи.

— Вот! — Я показала на кольчугу. — Нагиб боится тебя и хочет иметь власть над тобой. Он просто использует тебя. Ты для него оружие, больше ничего.

Нуршем покачал головой:

— Почему ты так уверена?

— Потому что знаю точно…

Что толку объяснять ему сейчас про демджи или убеждать перейти на нашу сторону? Он верит султану, а я — принцу Ахмеду, и, хотя галаны наши общие враги, друг друга мы не переубедим. Жинь как-то заметил, что о вопросах веры не спорят, потому что вера и логика говорят на разных языках. И будь я трижды дочь джинна, мой собеседник может сжечь меня заживо, если сочтёт своим врагом.

Прежде всего надо выбраться отсюда! Я подошла к окну вагона и осторожно подняла взгляд. Синие крылья парили далеко в вышине. Оконная рама легко поддалась, впуская свежий воздух.

— Что ты делаешь? — забеспокоился Нуршем.

— Жарко очень…

Размотав куфию, ту самую, украденную с бельевой верёвки в Садзи, я высунулась в окно, чтобы конец её развевался на ветру, словно алый флаг. Изз должен разглядеть и всё понять.

— Ты что-то затеяла? — Растерянный голос Нуршема звучал совсем по-детски.

Я в отчаянии повернулась к нему. Любой ценой выиграть время!

— Не позволяй им использовать себя! Вот стал бы султаном принц Ахмед — и иноземцы убрались бы из наших песков без лишней крови. На его стороне народ, и Ахмед не станет никого заставлять жечь города. Мы не безвольное оружие в его руках, мы сами воюем за свою землю!

— Я не оружие, — возразил Нуршем.

Наверное, Жинь прав: никакие разумные доводы не помогут…

Изз спустился ниже и летел вдоль рельсов, догоняя поезд.

— Тогда почему, — продолжала я, — ты не можешь снять свою броню?

Пальцы Нуршема невольно тронули застёжку шлема, запаянную наглухо. В тот же миг гигантский рухх спикировал на крышу вагона.

Резкий толчок сбил меня с ног. Казалось, поезд сходит с рельсов. Я покатилась по полу и врезалась в деревянную стойку. От удара перехватило дух. Раздался скрежет рвущегося металла, и краем глаза я успела увидеть, как в когтях гигантской птицы болтается целый кусок стены. Новый удар, ещё один…

Кое-как поднявшись на ноги, я кинулась к дыре, зиявшей на месте окна. Мои обгорелые лохмотья трепал ветер. Холмистая пустыня расстилалась во все стороны. Справа вдруг появилась фигурка в яркой одежде, перекатилась по склону бархана, вскочила и бросилась бежать. Шазад! За ней, увязая в песке, гнались двое солдат. Следом, сцепившись с охранником, из вагона вывалилась золотокожая демджи.

За спиной хлопнула дверь, и в вагон-ресторан ворвался Нагиб. С быстротой, достойной Шазад, я метнулась к стойке, схватила бутылку и попыталась обрушить её на голову офицера, но он перехватил мою руку и крутанул с такой силой, что я заорала от боли. Бутылка упала и разбилась вдребезги. Отвлекло это Нагиба или помог новый толчок извне, но хватка вдруг ослабла, и мне удалось вырваться и отскочить.

Услышав своё имя, я бросила взгляд через плечо. За раскрытой дверью виднелся огромный пролом в соседнем вагоне, из которого выглядывал Жинь. Он явно собирался меня спасать — что за глупости!

Я махнула ему рукой, скорчив свирепую физиономию:

— Беги, живо! Я догоню!

Спорить со мной он давно уже отучился — прыгнул и покатился по песку. Перескакивая через опрокинутые столики, я бросилась к пролому на месте окна, оглянулась… Нуршем лежал навзничь, медный шлем был помят — видно, задело летящим обломком, — но уже поднимался на ноги. Пылающий синий взгляд был устремлён на меня.

Мысли в голове завертелись песчаным вихрем. Паровоз впереди уже взбирался на мост через ущелье. Если прыгать, то сейчас, но как же Нуршем? Живое оружие нельзя оставлять… в живых. Убить? Или сорвать шлем? Или утащить с собой? Сначала придётся справиться с Нагибом… или снова оказаться в плену. Между тем бездонная пропасть с остро торчащими скалами была уже почти рядом.

Я прыгнула, тут же подхваченная ветром, и закувыркалась по склону бархана, ощущая боль в каждой косточке. Глаза, запорошённые тучей поднятого песка, почти ничего не видели, но было ясно: тёмная бездна ущелья вот-вот поглотит меня.

Вцепившись в сыпучий песок скрюченными пальцами, я отчаянно пыталась остановиться и избежать падения, но на такой скорости оно было неминуемо. Избитое тело проехало ещё немного на животе, ноги перевалились через край отвесного обрыва, а за ними и всё остальное.

Глава 25

Сердце в груди подпрыгнуло и замерло в тошнотворном чувстве падения, но в последний момент израненные пальцы судорожно зацепились за что-то. Сжав их из последних сил, я качнулась в воздухе, с противным хрустом ударилась о каменную стену и повисла на одной руке. Из горла вырвался хриплый стон, боль пронизывала всё тело.

Зажмурившись и боясь лишний раз вдохнуть, я приказала себе не смотреть вниз. Один взгляд — и страх победит. Пальцы разожмутся — и тогда точно конец… Но за что же я всё-таки держусь?

Дрожа от напряжения, я откинула голову назад и медленно приоткрыла глаза, каждый миг ожидая, что сорвусь и упаду на острые скалы далеко внизу.

Рука! Я держалась за руку… Но это был песок! И даже не столько держалась сама, сколько песчаные пальцы держали меня, обхватив запястье. Мне спас жизнь песок!

Я снова зажмурилась и уронила голову, заставляя себя дышать спокойно, несмотря на отбитые рёбра. Сердце бешено колотилось, мысли путались.

За свои почти семнадцать лет мне не раз приходилось слышать, да и самой наблюдать, как из песка и ветра появляется что угодно — от гулей и нетопырей до буракки и бессмертных джиннов. Но то, что я видела сейчас, было чем-то новым — странным и непонятным и в то же время близким и родным. Не какой-нибудь неведомой тварью из песков, а частью меня самой!

Каждый вдох давался с трудом, причиняя дикую боль, которая отдавалась во всём теле. Кое-как подняв другую руку и едва не вскрикнув от нового приступа боли, я вцепилась в песчаную руку чуть выше, со страхом ощущая ручейки песчинок, убегающие между пальцев.

С неторопливой размеренностью песчаное щупальце втягивалось назад, в гору песка у края пропасти, поднимая меня за собой. Когда мои пальцы начали соскальзывать, вниз протянулась другая песчаная рука, а за ней ещё и ещё. Они хватали меня за руки, за одежду и тянули все вместе наверх, из ущелья — обратно в пустыню.

Перевалившись через каменную кромку обрыва, я из последних сил отползла чуть дальше, мучительно соображая, что это было. Избитое тело дрожало, но его переполняла не только боль, но и какое-то странное ощущение мощи, не осознаваемой разумом. Десятки волшебных рук, до сих пор державших меня, втянулись в песок и исчезли. Вокруг — только рябь бархана и жутковатая тишина. По спине пробежал холодок.

Приподнявшись, я осторожно потянулась к песку, спасшему мне жизнь, но не успела дотронуться, как он с готовностью подался навстречу, извиваясь крошечными вихрями, подобно змеям из корзины заклинателя.

Так вот какой дар достался мне от джиннов!

Тишину разорвал выстрел. Я резко обернулась, отдёрнув руку, и песок вновь покорно улёгся у моих ног, растекаясь по склону бархана.

Окружающий мир задвигался, вторгаясь в мои чувства. Неподалёку валялись чьи-то тела, а Шазад сцепилась с очередным противником. Она заехала ему локтем в горло и извернулась, чтобы достать в пируэте ножом. К ней уже приближался другой солдат.

— Нет! — вырвался у меня яростный крик.

И в то же мгновение песок взметнулся мощным фонтаном из-под ног дерущихся, раскидывая их по сторонам.

Я пулей бросилась к Шазад. Полузасыпанная, она стояла на коленях, кашляя и отплёвываясь. Потом вытаращила на меня глаза.

— Ты же сорвалась вниз, я сама видела! Ты упала…

Снова послышался выстрел, и я, не думая, выбросила руку в ту сторону. Волна песка мгновенно сбила стрелка с ног и засыпала с головой. Ружьё, подхваченное вихрем, покатилось к моим ногам, но я не стала его поднимать. В голове шумело, как от выпивки, и в то же время одолевал непонятный страх, как будто у меня вдруг выросли дополнительные руки, которыми ещё надо учиться управлять.

Я помогла подруге встать, сама ещё дрожа от пережитого потрясения. Слова застревали в горле. Песок под ногами словно сопровождал каждое моё движение, я чувствовала его всем телом, не глядя, как будто так было всегда. Пустыня вокруг была живым существом, готовым повиноваться всем моим желаниям. Мы составляли одно целое — пески и я, и избавиться от этого ощущения никак не удавалось, хотя драться стало уже не с кем.

— Амани! — с ужасом воскликнула Шазад, выдёргивая руку.

Песок вихрился у моих ног, поднимался всё выше, обвивая тело и охватывая со всех сторон крутящимся пыльным столбом. Сотни невидимых рук трепали волосы, тянули за лохмотья одежды, звали к себе — утонуть в песках, слиться с ними, раствориться в них. Дыхание сбилось, сердце трепетало в груди, я почти уже не владела собой.

Внезапно меня коснулась другая рука, на сей раз из плоти. Туго обернув лицо куфией, сквозь бешеное вращение песчаной завесы пробивался Жинь, нащупывая меня вслепую. Обхватил, прижал к себе, но ещё раньше я ощутила приближение металла. В мою ладонь скользнул патрон, твёрдый и холодный. Я болезненно вздрогнула, принимая его, но жар, бурливший в теле, стал стихать. Песчаные вихри оседали, раскручиваясь обратно и рассыпаясь.

Холод зажатого в руке металла обжигал кожу. Припав к груди Жиня, я слушала удары его сердца и своё имя, которое он повторял шёпотом снова и снова, унимая дрожь и успокаивая меня.

Глава 26

Среди ночи, на полпути домой, мы сделали остановку, чтобы дать отдохнуть крыльям Изза. Вокруг расстилалась открытая пустыня, лишь скалистые взгорья Страны дэвов смутно маячили на горизонте.

Мы не стали разводить костёр и даже доставать припасы, просто свалились на песок кто где стоял. Изз обернулся каким-то незнакомым мне зверем кошачьей породы и уснул, свернувшись в синий клубок. Шазад устало привалилась к его мохнатому боку. Глаза её припухли и покраснели, хотя слёз я так и не заметила.

Жинь молча сел рядом со мной и достал из-за пояса знакомую алую куфию, которую унесло из поезда ветром. Взял мою правую руку, израненную и опухшую, осмотрел и стал перевязывать. Ушибленные о каменную стену рёбра тоже болели, но я уже почти не обращала внимания: переломов нет — и ладно. Боль от потери Бахи терзала душу куда сильнее.

Пальцы Жиня, тоже полумёртвого от усталости, двигались медленно и неловко, но он всё же сумел наложить тугую повязку, а потом ласково погладил мою руку и отпустил.

— Ну как ты? — спросил тихо.

— Ничего, отлежусь.

Я понимала, что он имеет в виду не только ушибы и царапины, но на эту тему мы говорить не стали.

— С левой стрелять сможешь?

— Если придётся.

— Тогда держи. — Он протянул мне револьвер, но я медлила, хотя прежде схватила бы с радостью… ещё вчера. — Больше не нужен, да?

— Просто… железо, понимаешь?

Я осторожно взяла обтянутую кожей рукоятку, стараясь не касаться металла. Сразу вспомнилось то ощущение сжатого в руке патрона, когда Жинь помогал мне усмирять живой песок. Одно прикосновение — и вся моя новая мощь куда-то пропала, а ведь с железом и сталью я прожила всю свою жизнь! Ну точно как буракки с железными подковами.

— Потому я и не знала о своих способностях. У нас в Пыль-Тропе… Я же почти не выпускала револьвера из рук. У нас даже вода отдавала железом…

Нуршем рос в Садзи и работал в железных копях, а когда заболел, остался дома и перестал вдыхать железную пыль, тут-то всё и началось!

«Потому-то его и заковали в цепи тогда в Фахали!» — сообразила я.

Жинь молча слушал, задумчиво сжимая и разжимая кулак; кожа на костяшках пальцев была сбита и кровоточила.

Я поморщилась, вздохнула:

— Вряд ли ты ждал такого, когда похищал меня из нашей пыльной дыры…

— Я тебя не… — вскинулся он, перестав сжимать кулак, но тут же расслабился, поняв шутку.

— Ну, в каком-то смысле всё-таки похитил! — усмехнулась я.

Враждебная настороженность между нами давно пропала, мы снова болтали, будто на привале в караване Верблюжье Колено, только теперь всем вокруг было ясно, кто я такая. Создавать иллюзии или хозяйничать в чужих мозгах мне было не дано, хотя джинны в сказках только этим и занимались, обманывая людей и друг друга. Однако были и другие сказки — про Массиль и Песчаное море, созданное джинном в припадке гнева, или город золота Абадден, сожжённый дотла за грехи его жителей. Такое умел и Нуршем… Интересно, могла бы я завалить песком целое море?

Синеглазый паренёк не выходил у меня из головы.

— У него глаза точно такие же! — вырвалось у меня вдруг. Неужели никто больше не заметил сходства? — Возраст у нас почти один… родились почти рядом. От нас до Садзи несколько часов, если скакать верхом на буракки. Вряд ли джинн летел бы дольше. Как думаешь, Нуршем — мой брат?

— Амани… — Жинь вздохнул. — Какая разница, всё равно он тебе чужой. Дело ведь не только в крови…

— Если так, то почему ты не пристрелил Нагиба тогда в Пыль-Тропе? — Лицо его дрогнуло, и я кивнула. Мы понимали друг друга. Наши братья — оба рабы султана, его безвольные орудия. — Вот и мне тоже не хочется смерти брата.

Жинь ласково коснулся моей щеки.

— Нам ничего не нужно делать, Амани. Нагиб с Нуршемом нацелены на уничтожение галанов. Зачем их останавливать? — Его голос, всегда такой уверенный, дрогнул. Он сам колебался. — Лучше пока переждать… силы нам ещё пригодятся. Настанет день…

— День нашей смерти! — перебила я. — Если не остановить сейчас, потом будет поздно. Султан с помощью Нуршема разделается с иноземцами, а затем натравит его на нас. Другого шанса нам не дадут! — Я задумалась. Как остановить: убить, спасти, захватить в плен? — Сейчас они направляются к лагерю галанов в Фахали…

— Так и есть: демджи не лгут! Нагиб хочет сжечь галанов… Мы должны добраться туда раньше него!

— Спасать галанов? — вмешалась Хала. — Ещё чего! Ты просто не жила здесь при них как демджи. Моя бы воля — всех бы сожгла! Спасать надо своих.

— А как же Фахали? — Я обвела взглядом нашу потрёпанную компанию. — Там же полно наших людей! Нагиб с Нуршемом сожгут всех подряд, не разбираясь, кто есть кто.

Ответом было молчание.

— Ладно, давайте спать, утро вечера мудренее. — Жинь утомлённо потёр лицо. Я тоже чувствовала себя так, будто разваливаюсь на части. — Завтра прилетим в лагерь, доложим Ахмеду, а там уже решим по уму…

«Завтра будет поздно!» — крутилось в голове. Смертельно уставшая, я лежала под звёздным небом пустыни, но уснуть не могла. Утро вечера мудренее? Не намудрила бы я тем вечером переодеться парнем — и не оказалась бы на стрельбище в Шалмане! Но принимай я решение заново — сделала бы то же самое. Да какое там решение — тут и решать нечего! Другого выхода просто не было. Вот и сейчас нет!

Я вскочила на ноги, пока даже не представляя, что стану делать. Скатала циновку в тусклом мерцании догоравших угольков, проверила запас еды в дорожном мешке — на день пути хватит.

— Сбегаешь, как вор в ночи?

Револьвер словно сам собой прыгнул в руку. Шазад всё так же лежала, привалившись к синему кошачьему боку, но глаза её были открыты. Спала она вообще или нет?

— Хочешь меня остановить? — буркнула я. Мы обе знали, что она может, а стрелять я не стану. Тем не менее револьвер остался у меня в руке, хотя левой держать его было неудобно. — Он мой брат, и это моё личное дело! В любом случае надо предупредить жителей…

— Не собираюсь я тебя останавливать. — Воительница решительно поднялась. — Просто обидно, что ты меня не позвала с собой.

— А как насчёт решения по уму, генерал? Ты уверена, что мы поступаем разумно?

Я говорила и чувствовала, как снова разгорается в душе пламя, задавленное страхом и страшной смертью Бахи. Оно отражалось и в сверкающих чёрных глазах Шазад.

— Не очень… — покачала она головой, закрепляя за спиной ножны. — Разумней было бы дать султану побарахтаться, истощить силы, а то и погибнуть самому от рук галанов, тогда для Ахмеда освободится трон. — Она закинула за плечо второй меч. — Но дело в том, что Нагиб узнал меня… Теперь, если его не остановить, Оман обо всём узнает и мои отец, мать и брат сгорят заживо следом за Бахи… А там и до нас дело дойдёт. И вообще… — Сжав мою руку, она поднялась на ноги. — Мы поступаем правильно, а это главное.

Жинь — это особое дело, а с Шазад нам всё-таки было проще понять друг друга.

Она повернулась к Жиню, который растянулся у костра.

— Не спишь? Не притворяйся! Идёшь с нами?

Приподнявшись, он вздохнул, сдвинув на затылок шляпу, которой прикрывал лицо.

— Ладно-ладно… Даже перед смертью не дадут отлежаться.

— Ночным ворам положено быть потише, — пробурчала Хала с другой стороны костра. — Ну и как же ты задумала нас всех угробить, мой генерал?

— Очень просто! — хмыкнула воительница. — Натравим их друг на друга. — Встретив недоумевающие взгляды, она пояснила: — Султан задумал прогнать галанов, но открыто воевать с ними не хочет, потому и сваливает на нас «подвиги» Нуршема. А если галаны выживут и узнают, что это оружие Омана, а не наше, то воевать ему придётся и уж точно рухнет их военный союз. Тогда против нас останется только армия султана. Сейчас наша задача — остановить Нуршема, пока он не сжёг галанов в Фахали.

— Или нас самих! — фыркнула Хала. — Нас всего пятеро против двух армий и спятившего огненного демджи.

Я окинула взглядом лица у тлеющего костра. Ещё позавчера — неужели так недавно? — я была среди мятежников чужачкой да ещё и самозванкой, демджи без способностей, случайной синеглазой бандиткой, подобранной чужеземцем и не знающей толком, куда лезет. А теперь стою в кругу друзей, готовая вместе с ними рисковать жизнью за общее дело и уверенная в своих силах.

— Мы должны справиться, — сказала я.

— Есть старое правило, — усмехнулась Шазад, оглядывая с видом настоящего генерала своё маленькое войско: оборотень, золотокожая демджи, чужеземный принц и Синеглазый Бандит. — «Гаси огонь огнём». Прежде я с трудом понимала, что это значит, но несгораемый демджи против огненного — уже какой-то шанс.

Глава 27

Нуршема было трудно не разглядеть: он бросался в глаза даже издалека. Я наблюдала за ним с высокого утёса, медленно поворачивая ствол ружья вслед движению солнечных бликов на сияющем медном шлеме.

Потрёпанный поезд Нагиба прибывал на станцию ночью, оттуда до Фахали солдатам оставалось полдня пути пешком. Мы высадились и засели на горе ещё до рассвета, а сейчас солнце стояло почти в зените. Изз парил кругами далеко в вышине, почти неразличимый, ожидая приказа.

Человек в доспехах шагал вдали, в окружении нескольких десятков солдат в бело-золотых мундирах, среди которых был и тысячник Нагиб.

Мой палец невольно напрягся на спусковом крючке.

— Отсюда даже тебе не попасть, Бандит, — негромко заметил Жинь. — До них ещё слишком далеко.

Вздохнув, я убрала палец с холодного металла, и жутковатое ощущение власти над пустыней тут же нахлынуло вновь, кружа голову. Моим даром ещё предстояло научиться управлять, и Шазад пока не видела возможности использовать меня как демджи.

Блестящий шлем вдруг повернулся, медная маска обратилась в сторону горы. Казалось, Нуршем смотрит прямо на нас. Шазад рядом со мной нервно втянула носом воздух.

«Никто не может нас заметить», — напомнила я себе. Об этом позаботилась Хала. Она лежала зажмурившись, с напряжённым лицом, создавая иллюзию у всех солдат разом, так что вершина утёса, нависавшего над городской стеной, представлялась им совершенно голой.

Когда Нуршем повернул голову, полоска незащищённой кожи под маской шлема была хорошо видна, но Жинь был прав: стрелять отсюда так же бесполезно, как из револьвера на другой край пустыни. Впрочем, я очень надеялась, что мне самой стрелять и не придётся.

План Шазад был прост: с помощью способностей Халы обмануть тысячника, чтобы тот применил новое оружие раньше времени. Тогда галаны узнают о предательстве султана. Затем устранить Нуршема и бежать — пускай Нагиб с генералом Дюмасом сами выясняют отношения. Проще простого — спасти целый город мираджийцев, разрушить двадцатилетний военный союз… и убить моего брата. Хорошо хоть, последнее поручили Иззу, а не мне. Моё ружьё служило лишь подстраховкой на случай неудачи рухха.

Согласно плану, Нагиб тоже был обречён. Генерал Дюмас сам сказал, что избавляться от лишних принцев ему не впервой, а тот принц или другой, не важно. Без Нуршема с его огнём у жалкой кучки мираджийских солдат нет ни одного шанса устоять против военного гарнизона галанов. Смерть Нагиба и раскрытие коварных планов султана непременно приведут к войне.

А моя роль маленькая — целиться из ружья на случай, если придётся убить брата… Всё, хватит! Жинь прав: общая кровь ещё не семья, а война есть война. Личные чувства никого не интересуют.

С колотящимся сердцем прижавшись к скале, я наблюдала, как крошечный отряд бело-золотых движется к воротам Фахали. Жинь хмурился, уставившись на свой побитый медный компас. Бросив взгляд через плечо, я заметила, что стрелка беспокойно пляшет. Странно, в прошлый раз такое было, когда братья находились близко друг от друга.

— В чём дело? — шёпотом спросила я. Солдаты подошли уже близко — горное эхо могло донести до них громкий звук.

— Похоже, Ахмед летит сюда… Откуда он мог узнать, что мы затеяли?

— Далила подсказала? — предположила я, вспомнив, как она в детстве гадала, когда вернётся брат. Если не получалось сказать, что вернётся скоро, значит, неправда: демджи не может солгать.

Сейчас сказать, что Жинь в безопасности, у неё бы не получилось. Вот Ахмед и поспешил на помощь.

— Хорошо бы управиться поскорее, — озабоченно заключил Жинь, пряча компас в карман.

У меня на душе заскребли кошки. Волнуется за брата, в то время как я целюсь из ружья в своего!

— Хала, давай! — тихо скомандовала Шазад.

— Думаешь, это так просто? — съязвила золотокожая. Лицо её напряглось ещё больше.

На этот раз мы видели то же, что и солдаты Нагиба, — городские ворота распахнулись, и оттуда вмиг высыпали десятки галанских всадников в голубых мундирах. Нахлёстывая коней, они помчались в тучах поднятого песка навстречу мираджийцам, — явно не с дружескими намерениями.

Не зная заранее, было почти невозможно отличить иллюзию от реальности. Настоящие галаны на городских стенах должны были обмануться наверняка, равно как и бело-золотые.

Нагиб повернулся и сказал что-то Нуршему. Тот кивнул и неуклюже зашагал вперёд, спеша оставить солдат позади, на безопасном расстоянии. Всадники стремительно приближались.

Вот они уже совсем рядом. Ещё шаг, ещё… Человек в бронзовых доспехах поднял руки…

Жар ударил словно молотом. Даже на вершине утёса невозможно было не отшатнуться. Песок между Нуршемом и иллюзорными галанами почернел, затем до нас донеслись вопли горящих заживо: Хала постаралась на славу. Ощущался даже тошнотворный запах горящей плоти.

Нуршем продолжал шагать вперёд, руки его были по-прежнему подняты, словно в жесте благословения. Я в страхе затаила дыхание.

Ещё шаг…

Огонь прокатился по песку и ударил по городской стене. Вопли боли стали ещё громче — на сей раз настоящие! Так же как и запах… Хала вдруг дёрнулась, очевидно ощутив его. Отвлеклась буквально на мгновение, но этого оказалось достаточно.

Картинка горящих заживо всадников под стенами вдруг колыхнулась и начала размываться, а солдаты в белых с золотом мундирах стали один за другим задирать головы и показывать на вершину горы — прямо на нас!

Я едва успела откатиться от кромки утёса: по камням застучали пули, высекая фонтаны осколков. Иллюзия всадников последний раз мигнула и исчезла, и в вышине тут же раздался пронзительный яростный крик. Рухх спикировал с неба, целя когтями в бронзовую фигуру. Нуршем покатился по песку, а Изз обернулся огромной гориллой. Я отвернулась, чтобы не смотреть, как медный шлем сплющится под её кулаками.

— И-и-изз! — резанул вдруг по ушам отчаянный крик Халы.

Я выглянула — Нуршем поднимался на ноги, а Изз… лежал на песке, снова став прежним мальчишкой. Казалось, мёртвый. Но он вдруг откатился в сторону. Синяя кожа стала багрово-фиолетовой от страшных ожогов.

Нуршем протянул к нему руку… Из моего горла вырвался крик, но тут же утонул в другом, оглушительном и свирепом.

Над горой парил ещё один гигантский рухх — с синим пучком перьев на макушке. На его спине сидел Ахмед. Мазз устремился вниз — выручать брата, и Нуршем обернулся, выбрасывая навстречу другую руку… Нет! Я вскочила на ноги, не обращая внимания на свистящие пули, прицелилась с кромки утёса и спустила курок.

Пуля угодила в кованый нагрудник доспехов. Нуршем покачнулся, задрал голову, в прорезях медной маски сверкнули яростные синие огоньки. Поднятая рука обратилась в мою сторону… Палящий жар накатил стеной — я не устояла на ногах и полетела с утёса вниз.

Глава 28

Я лежала на спине и смотрела в небо, такое же синее, как наши с Нуршемом глаза. Сознание оставило меня лишь на миг, и в памяти запечатлелся вздымающийся навстречу песок — если бы не он, я разбилась бы насмерть, упав с такой высоты.

Приподнявшись на локтях, я огляделась, морщась от боли в ушибленной спине. Сверху, из-за кромки утёса, выглянул Жинь. Рядом ударила пуля, и Ахмед оттащил его. Значит, и Мазз не погиб. Тогда почему они не улетают, неужели оба рухха так сильно ранены?

Пуля ударила в песок рядом со мной, и я инстинктивно откатилась за торчащий из песка валун. Полезла за пояс, но револьвер потерялся при падении. Между тем солдаты Нагиба уже поднимались на гору, атакуя наших. Даже без Нуршема бой был бы неравным, но огненный демджи в бронзовых доспехах тоже взбирался по склону, чуть отставая. Как бы мне пригодился сейчас револьвер!

Я пошевелила разбитыми пальцами. Правая рука всё ещё была перемотана алой куфией, я быстро размотала её и повязала на шею. Песок вокруг колыхался как живой, отслеживая каждое моё движение, но что с ним делать, было непонятно. Я столько лет провела рядом с металлом, и моей второй натурой стал револьвер, а не способности и умения демджи, как у Халы или Далилы.

Скрытая во мне сила была моей неотъемлемой частью, но знала я о ней до обидного мало. Это была неразрывная связь с песками, восходящая через отца-джинна в глубокую древность, во времена, когда смерти на земле ещё не существовало.

Нуршем уже выбросил в сторону моих друзей раскалённый кулак, намереваясь обратить их в пылающие факелы. Я поспешно вскинула руки, вливая всю свою энергию в новообретённую силу, но ещё не зная, что получится. Песок зашумел, поднялся волной. Между Нуршемом и солдатами выросла бурлящая вихрями стена, отсекая его от всех — и от наших тоже. Моё тело дрожало от напряжения, по лицу стекал пот, во рту стояла горечь, но душу переполняла радость, хоть и смешанная с тревогой. Такая сила и впрямь способна сметать с земли целые города. Стоит лишь сорваться, позволить злу взять верх над собой, и вот — пустыня вместо моря, обрушенные копи, сожжённая дотла Дассама.

Я не опускала рук, и воющая завеса песчаной бури поднималась всё выше. Мятежники Ахмеда и солдаты Нагиба остались сражаться на горе, а мы с Нуршемом стояли друг перед другом почти у городских ворот. Всё честно — один на один.

Он выбросил кулаки вперёд — волна жара заставила меня отшатнуться. Песок под ногами стал чернеть. С горы донеслись выстрелы и крики, но, кто кого теснит, было непонятно. Нуршем обернулся туда, ударил огнём по клубящейся песчаной стене, и я вовремя зажмурилась: спёкшиеся в стекло песчинки резанули по рукам и лицу, словно острые когти.

— Амани, — глухо прозвучал голос из-под медной маски, — зачем ты мешаешь? Мне нужна не ты, а они! — Рука в кольчужной перчатке указала на песчаную завесу.

— А ещё ты хочешь сжечь целый город со своими соотечественниками!

Я стала потихоньку отступать, уводя Нуршема прочь от горы. Песчаная буря следовала за мной, подталкивая и его. Мы оба демджи и должны сами между собой выяснить отношения.

Внезапно я дёрнулась от боли и упала на колени. Пуля всего лишь оцарапала ногу, но и такой малости хватило. Металл есть металл — руки дрогнули, и стена песка мгновенно рассыпалась. Преодолевая накатившую слабость и с трудом восстанавливая дыхание, я мельком глянула в ту сторону, откуда прилетела пуля.

Бой был в самом разгаре. Половина солдат Нагиба сражалась с невидимыми противниками, которые существовали только в их разуме, обработанном Халой. Близнецы метались из стороны в сторону, беспрерывно меняя облик — то сметая противников с пути ударами рогов и хвостов, то впиваясь в глаза когтями хищных птиц. Шазад вертелась вихрем, орудуя обоимя мечами, которые то и дело окрашивались кровью. Жинь с Ахмедом отбивались стоя спиной к спине, и их слаженные движения выдавали немалый опыт.

Наши пока что успешно держали оборону, однако Нуршем уже поворачивался, чтобы обеспечить Нагибу решающий перевес. Я попыталась снова собраться с силами, но тут мне в затылок упёрся ствол револьвера, окончательно лишая способностей демджи.

— Руки на голову, живо! — произнёс знакомый голос с сильным гортанным акцентом. Генерал Дюмас!

В кои-то веки пришлось подчиниться чужому приказу. Перед глазами замелькали голубые мундиры. Галаны — настоящие, не иллюзорные — решили предпринять вылазку. Хорошо вооружённые, готовые к бою.

Мой взгляд был устремлён на Нуршема. Он так и не успел повернуться к утёсу, где кипела схватка мятежников с солдатами Нагиба, и теперь, наклонив голову в блестящем шлеме, смотрел на окружавших меня галанов с каким-то болезненным любопытством.

Генерал медленно обошёл меня, не отнимая ствола от головы, пока его высокая мощная фигура полностью не заслонила битву и неподвижно стоящего демджи. Дуло револьвера упиралось мне в лоб.

Сорвав с моей шеи куфию, он передал её солдату, и мне туго завязали глаза. Последним, что я видела, был револьвер и палец галана на спусковом крючке.

Глава 29

Вместо выстрела в ушах раздался дикий вопль, на меня пахнуло жаром. Холод металла, прижатого ко лбу, исчез. Не теряя времени, я упала на бок и перекатом ушла в сторону, одновременно срывая с глаз повязку. Передо мной предстало жуткое зрелище, но при этом не лишённое приятности.

Генерал Дюмас пылал как свечка — точь-в-точь как наш бедный целитель вчера в вагоне. Когда обугленный труп осел на колени и повалился на песок, я увидела у него за спиной Нуршема, воздевшего руки, будто в благословении. Загремели выстрелы, но ошалевшие галаны большей частью промахивались, и лишь одна-две пули оставили вмятины на его бронзовых доспехах.

Солдат, стоявший чуть в стороне, правда, не торопился — целился тщательно, и я видела опытным глазом, что он попадёт. Вскинула руку, и песок послушно взметнулся, толкая стрелка и сбивая прицел. Нуршем обернулся на его испуганный крик, который тут же превратился в вопль сгорающего заживо.

Один из галанов направил ружьё на меня, и моя рука снова инстинктивно дёрнулась, будто сжимая рукоятку револьвера. На этот раз свистящий вихрь слепился в странное человекоподобное существо. Я шевельнула пальцами, и песчаные руки сомкнулись на горле галана, сбивая его с ног. Рядом возник другой голем, за ним ещё и ещё. Мощные и неуязвимые для пуль, они бросались на галанов, валили на песок, а Нуршем довершал дело огнём. Указывая живому песку на врагов, я вертелась вихрем, как воительница Шазад, но моим оружием были не мечи, а пустыня — вся, до последней песчинки.

Увернувшись от сабли последнего галана и предоставив Нуршему покончить с ним, я огляделась. В пылу сражения мы незаметно оказались по другую сторону открытых городских ворот. Живых галанов не было ни одного, жители в страхе попрятались по домам, лишь кое-где выглядывая в окна; на опустевшей улице только мы с Нуршемом. Солнечные блики на его бронзовом нагруднике, слева на груди, там, где сердце, — вмятина от пули из моего ружья. «Наверное, будет синяк», — почему-то подумала я.

После шума пальбы, треска пламени и завывания песчаных вихрей полная тишина казалась оглушающей.

— Что теперь? — раздался из-под шлема глуховатый голос с родным акцентом. Голос жителя пустыни, земляка, брата.

Из прорезей медной маски на меня смотрели горящие синие глаза, напоминая о звёздном небе у костра… и о тьме без звёзд, которую помнила наша древняя кровь.

За углом послышался топот солдатских сапог. Фахали — пограничный город, гарнизон тут многочисленный. Вскинутый кулак Нуршема вновь заалел огненным жаром.

— Погоди!.. — тяжело выдохнула я, ещё не отойдя от лихорадки боя. — Не надо, ты же не хочешь этого сам.

Рука в бронзовой перчатке опустилась в нерешительности.

— Нуршем! — донёсся вдруг голос сверху, и мы оба задрали головы. На городской стене, у самых ворот, стоял принц Нагиб. Он пришёл за своим оружием. — Ты ещё не закончил!

Из переулков выбегали солдаты в голубых мундирах и окружали нас с ружьями наперевес, переговариваясь на своём гортанном наречии. Я снова потянулась к песку, ощущая его послушный отклик. Генерал галанов мёртв, но пристрелить нас могут и без его приказа.

Нагиб простёр в нашу сторону руку с растопыренными пальцами. На одном из них блестело бронзовое кольцо, такое же, как те, из которых была сплетена кольчуга. «На нём истинное имя Нуршема», — поняла я. В историях про джиннов без этого редко обходилось: только так жадный купец или властолюбивый правитель мог покорить всемогущего духа пустыни. Джинн тщательно охранял свой секрет, но случалось, что выбалтывал, — как правило, любимой женщине.

Истинное имя Нуршема… и моё тоже? У нас ведь общий отец.

— Сожги город, сожги их всех! — прозвучал приказ со стены.

Наши взгляды встретились. Я видела, что Нуршему не хочется причинять мне зло. Его руки потянулись ко мне, словно хотели обнять или благословить… А может, всё-таки сжечь? Так или иначе, даже от такого лёгкого движения в лицо пахнуло раскалённым жаром.

Оставался единственный шанс.

Я пошевелила пальцами, ощущая прилипший к ладони песок. Нуршем продолжал смотреть на меня, во взгляде его была жалость и мольба, но жар нарастал будто сам по себе, против его воли. Галаны подались назад, в растерянности наводя ружья то на меня, то на человека в доспехах.

Песок под ногами стал чернеть. Я продолжала шевелить пальцами, скатывая послушные песчинки в полновесную пулю. Будто снова на стрельбище в Шалмане — впереди мишень и один выстрел в запасе.

Один выстрел. Прицелиться и попасть.

Моя рука метнулась вперёд — резко, как удар хлыста. На этот раз никаких бушующих вихрей, чёткий и хорошо рассчитанный удар.

Звон металла — Нуршем вскрикнул и отшатнулся. Пуля рикошетом ушла под ноги и вновь рассыпалась песком. Огненный жар стал рассеиваться.

Затаив дыхание я смотрела Нуршему в лицо — настоящее, без маски. Дрожащей рукой он ощупывал разбитую застёжку шлема. Такой же юный, синеглазый и хрупкий на вид, как в дядюшкиной лавке. Тогда я ещё ничего о нём не знала и подумала, что такому на войне долго не выжить.

— Гореть должен не город! — выкрикнул Нуршем, выбрасывая кулак.

Жар прокатился огненной волной. Ружья галанов защёлкали, нацеленные на Нуршема, но я была наготове, и песчаная завеса взметнулась, укрывая его от пуль. Со стены донёсся вопль умирающего Нагиба.

Глава 30

Я родилась в пустыне, и мы с ней были одним целым. В суматохе битвы песок подчинялся мне, словно часть моего собственного тела, поражая врагов и не давая пулям задеть меня. Вот и всё, подробностей битвы в голове почти не осталось. Когда драться стало не с кем, я в изнеможении сползла по стене, привалившись к ней спиной. Пускай стреляют, пускай жгут огнём — мне уже было всё равно.

— Амани! — Раскрыв глаза, я увидела Жиня. С сияющим лицом он бежал ко мне от городских ворот. — Слава Всевышнему, ты жива!

— Ты же не веришь во Всевышнего, — выдавила я хрипло и тут же была осыпана горячими поцелуями.

Рядом многозначительно откашлялись. Голые близнецы, серый и синий, стояли бок о бок, скрестив руки, как джинны. Оба немного обгорели, но в целом выглядели хоть куда.

— Ты и нас так же будешь поздравлять, что мы выжили? — ухмыльнулся Мазз, тряхнув синей шевелюрой. — А то, может, не стоит?

Изз насмешливо фыркнул:

— Да уж, лично я предпочёл бы как-нибудь иначе!

— Вот я вас сейчас поздравлю, шутники! — пихнула его локтем Шазад.

Золотокожая Хала, теперь почти краснокожая от крови, улыбнулась из-за её плеча. Я поняла, что и их битва закончилась полной победой. А самое главное, все остались живы! От облегчения хотелось плакать.

Закинув за спину окровавленный меч, Шазад крепко обняла меня. Жители Фахали уже собрались в небольшую толпу на улице, но смотрели они не на нас. Все взгляды были прикованы к городским воротам, где остановился Ахмед.

Перед ним стояли на коленях трое мираджийцев в изорванных бело-золотых мундирах. Понурив головы, сдавшиеся в плен ожидали приговора.

Сейчас Ахмед держался как настоящий принц. Дружелюбная приятельская улыбка исчезла, вид гордый и неприступный, к такому иначе как «ваше величество» и не обратишься. В то же время он совсем не походил на изнеженного царедворца-интригана, который метит на трон, а скорее напоминал сказочного героя, победившего всех своих противников и готового вести страну к славе и величию.

— А что галаны? — спросила я у Шазад.

— Кто выжил, отступили на север, я сама видела. Доложат своему королю, что султан хотел их перебить, — и союзу конец… А эти сдались, как только сгорел их командир, все видели его на стене.

— А Нуршем? Пропал куда-то…

— Сбежал, похоже!.. — прошипела сквозь зубы Шазад.

Я постаралась скрыть своё облегчение. Он убил нашего Бахи, который лечил нас, распевал песни и был влюблён в мою подругу… Однако Нуршем всё же был моим братом. Теперь он прячется где-то, способный, если захочет, предать огню всю страну. А ещё Нуршем знает моё истинное имя…

— Я не стану вас убивать, — громко произнёс Ахмед, обращаясь к пленным. Те робко подняли головы, на лицах засветилась надежда. — Казнить без суда способны только галаны. Они хозяйничали в Мирадже долгие годы, но конец их власти близок. Идите к моему отцу и расскажите о том, что видели! — По толпе пробежал шепоток. — Скажите, что Фахали теперь под моей защитой, равно как и все поселения к западу от горного хребта. Без помощи галанов моему отцу всё равно не удержать эти края. Когда-нибудь я займу и его трон, а пока буду править здесь!

«Вести разнесутся быстро, — подумала я. — Даже если пленные струсят и не пойдут к султану, очень скоро весь Мирадж узнает о новой победе мятежного принца».

— А если отец попытается обидеть моих подданных, — заключил принц, — то война докатится и до его столицы!

— Новый рассвет! — выкрикнул кто-то в толпе, и другие голоса вразнобой подхватили победный клич: — Новые пески!

— Новый рассвет! Новые пески! — выкрикивали вскоре уже тысячи людей, приветствуя юного правителя и своих героев.

Мы покидали город на закате, возвращаясь в Страну дэвов. Когда султан получит известия, вряд ли кто-нибудь станет признаваться, что победу одержала кучка усталых оборванцев, которым просто повезло. Он узнает лишь, что мы победили и остались живы, а значит, завтра солнце и впрямь взойдёт над новыми песками.

Об авторе

Элвин Гамильтон родилась в Торонто и провела своё детство в поездках между Европой и Канадой, пока её родители не осели во Франции. После окончания школы она отправилась в Кембриджский университет изучать историю искусств в Королевском колледже. Завершив учёбу, она вернулась во Францию и начала работать в книжном магазине. Там она вновь открыла для себя жанр young adult. После переезда в Лондон, где она живёт по сей день, Элвин начала работать не по образованию в Аукционном доме. Сейчас Элвин Гамильтон пишет книги, а «Пески. Наследие джиннов» — её первый роман.

Дебютный фэнтезийный роман автора, вошедший в список бестселлеров «Нью-Йорк таймс», опубликован более чем в 15 странах (в том числе в США, Великобритании, Франции, Германии, Италии, Испании и др.).

Элвин Гамильтон была признана победительницей премии Goodreads Choice — 2016 в номинации «Лучший дебютный автор».

Автор о себе

Я всегда предполагала, что стану писателем. Свою первую историю я написала в возрасте пяти-шести лет, которая называлась «Путающий монстр». Она была про монстра, который запутывал волосы маленькой девочке (у меня были густые волосы, и я ненавидела их расчёсывать).

Мои родители до сих пор где-то хранят эту историю.

Что ещё я могу рассказать о себе?

Я люблю писать в кафе рядом со своим домом в свои выходные, предпочтительно без интернета, примерно с 10 утра до 5 вечера, подбадриваю себя кофе и слушаю одну и ту же песню на повторе.

Дома писать просто невозможно. Кроме того, что моя кровать и куча книг «зовут» меня, отвлекает ещё и интернет, и нет никого, кто сделал бы мне кофе и миндальные круассаны.

Моя любимая книга — «Заколдованная Элла» Гэйл Карсон Ливайн, которую я везде таскала с собой.

Для меня нет ничего сложнее, чем писать, не зная, куда я двигаюсь. Поэтому, когда я пишу черновой вариант рукописи, я просто сыплю слова в последовательный порядок как могу, сосредотачиваясь больше на скорости и получении итога, чем на форме. Я пишу черновик настолько быстро, что, когда придумываю имя второстепенному персонажу, забываю его уже к середине повествования. Я не перелистываю назад, а просто придумываю новое. Часть редактирования затем уходит на то, чтобы понять: Хамид, Тамид и Фаррух — три разных персонажа или это три имени для одного и того же?

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Об авторе Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg