«Оракулы перекрестков»

— Есть два пути, — объяснил Дуг. — Или ты получаешь знание от органов чувств, и тогда оно называется эмпирическим, или оно само появляется в твоей голове, и тогда это называют a priori.

Мы источник веселья — и скорби рудник.

Мы вместилище скверны — и чистый родник.

Человек, словно в зеркале мир, — многолик.

Он ничтожен — и он же безмерно велик.

По-арабски гора будет — джя́баль, а если скала, то са́хра. Чайник из Русского Пекина назовет гору — шан, житель Хадаш Иерусалима — хар. На арси можно сказать: гоха, или гаха, или кайха, в зависимости от диалекта. А на черном трэче следует говорить: шапка.

Бенджамиль Френсис Мэй протянул руку и задумчиво вывел на оконном стекле иероглиф «шан». За окном сияли снежными изломами островерхие конусы Скалистых гор, желанные и пугающие. Они походили на зубы исполинского дракона, больного кариесом. Ледяной воздух вокруг изъеденных осыпями склонов был так чист и прозрачен, что при желании можно было различить на белой поверхности ледника пять-шесть темных точек. То ли вереница людей, то ли стадо животных, если в Скалистых горах еще водятся животные.

Всматриваясь, Бен приблизил лицо к окну и сразу же представил себе альпинистов в оранжевых и желтых куртках. Они шаг за шагом размеренно поднимаются по склону, терпеливо вбивая тупые шипастые носы ботинок в твердую корку наста. Черные блестящие цилиндрики очков, седая от изморози щетина на скулах, облачка пара срываются с сухих, обветренных губ при каждом выдохе… Бенджамиль Мэй вздохнул. В наши дни едва ли найдутся охотники до горных походов. Да и корпорация подобных глупостей не поощряет — неэргономично.

Бен еще раз вздохнул и отвернулся от окна. Не было никаких альпинистов, и Скалистых гор не было, не было стекла, не было даже оконного проема. Сплошная иллюзия. Бенджамиль в четыре шага пересек свой маленький кабинет и выключил три-М-проектор. Тонкая серебряная фольга горных вершин скомкалась, теряя очертания.