«Оракулы перекрестков»

Оракулы перекрестков (fb2) - Оракулы перекрестков 1188K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Эдуард Валерьевич Шауров

Эдуард Шауров Оракулы перекрестков

— Есть два пути, — объяснил Дуг. — Или ты получаешь знание от органов чувств, и тогда оно называется эмпирическим, или оно само появляется в твоей голове, и тогда это называют a priori.

Филип К. Дик

Мы источник веселья — и скорби рудник.

Мы вместилище скверны — и чистый родник.

Человек, словно в зеркале мир, — многолик.

Он ничтожен — и он же безмерно велик.

Гияс ад-Дин Абул-Фатих Омар Хайям ибн Ибрахим аль-Нишапури

Глава 1

По-арабски гора будет — джя́баль, а если скала, то са́хра. Чайник из Русского Пекина назовет гору — шан, житель Хадаш Иерусалима — хар. На арси можно сказать: гоха, или гаха, или кайха, в зависимости от диалекта. А на черном трэче следует говорить: шапка.

Бенджамиль Френсис Мэй протянул руку и задумчиво вывел на оконном стекле иероглиф «шан». За окном сияли снежными изломами островерхие конусы Скалистых гор, желанные и пугающие. Они походили на зубы исполинского дракона, больного кариесом. Ледяной воздух вокруг изъеденных осыпями склонов был так чист и прозрачен, что при желании можно было различить на белой поверхности ледника пять-шесть темных точек. То ли вереница людей, то ли стадо животных, если в Скалистых горах еще водятся животные.

Всматриваясь, Бен приблизил лицо к окну и сразу же представил себе альпинистов в оранжевых и желтых куртках. Они шаг за шагом размеренно поднимаются по склону, терпеливо вбивая тупые шипастые носы ботинок в твердую корку наста. Черные блестящие цилиндрики очков, седая от изморози щетина на скулах, облачка пара срываются с сухих, обветренных губ при каждом выдохе… Бенджамиль Мэй вздохнул. В наши дни едва ли найдутся охотники до горных походов. Да и корпорация подобных глупостей не поощряет — неэргономично.

Бен еще раз вздохнул и отвернулся от окна. Не было никаких альпинистов, и Скалистых гор не было, не было стекла, не было даже оконного проема. Сплошная иллюзия. Бенджамиль в четыре шага пересек свой маленький кабинет и выключил три-М-проектор. Тонкая серебряная фольга горных вершин скомкалась, теряя очертания.

Психологи утверждают, что в каждом рабочем кабинете непременно должно быть окно, хотя бы одно, хотя бы голографическое. Непременно! За это окно Бен готов был простить психологам ежемесячные тесты на социальную пригодность, мучительные, точно ожидание приема у стоматолога.

Раньше Мэй делил кабинет на семнадцатом этаже с двумя другими переводчиками, и в кабинете было настоящее окно. Из него, без вариантов, открывался вид на желто-зеленый сектор делового кольца. Бенджамиль правил машинные переводы с франглийского на евро, вручную переводил шибко важные депеши из Поднебесной вперемешку с отчетами из АрША и время от времени поглядывал в окно на стену «Дэнк Шрифт Билдинг», занимавшую четверть горизонта.

Теперь Бен находился в прямом подчинении у толстяка Ху-Ху. Ху-Ху считался самым перспективным из молодых хайдраев среднего звена, носил туфли из настоящего войлока и воображал себя чистокровным земляным мандарином, хотя мало кто в компании не знал о его малайском происхождении.

В нынешнем положении Мэя были и преимущества, и недостатки. Зарплата выросла почти в полтора раза, зато ничем, кроме арси, Бен больше не занимался — ни китайским, ни франглийским, ни арабским. Только пятнадцать диалектов помоечного жаргона. Ну и еще немного трэча, который ничем не лучше арси. Впрочем, жаргоном буферного кольца Бенджамиль занимался сугубо из баловства. Корпорация сбывала лицензионные наркотики крупным бандам из Сити, и мелочь из черного буфера никого не интересовала, скорее мешала отлаженному ходу бизнес-машины. Так что практической пользы знание трэча Бену почти не приносило, просто его страшно увлекало вылавливание из телефонной сети непрерывно мутирующих слов. К преимуществам относилось и то, что теперь Мэй мог участвовать в живых переговорах, то и дело происходивших на периферии черного буфера. Это оказалось не так страшно, как он думал поначалу, это будоражило воображение и вносило в размеренную жизнь простого клерка немного разнообразия. А вот с переездом на тридцать пять этажей вниз, поближе к резиденции патрона, Мэй никак не мог определиться, хорошо это или не очень. С одной стороны, теперь он мог лицезреть склоны Скалистых гор или кабестаны портовой линии Нового Лиссабона вместо стены «Дэнк Шрифт Билдинг», с другой стороны, четыре миллиона тонн стекла и железа над головой действуют на человека особенно угнетающе, если его кабинет находится на пятьдесят метров ниже уровня моря.

Пройдясь по комнате взад-вперед, Бен остановился перед своим столом. В душе он глубоко ненавидел любые проявления беспорядка, наверное, именно поэтому на его рабочем месте всегда царил бардак. Сокрушенно вздохнув, Бенджамиль кое-как собрал в стопку интерактивные пластинки официальных предписаний и, не разглядывая, сгреб в выдвижной бокс информационные капсулы.

Наведя таким образом относительный порядок, молодой человек присел на край стола и принялся вспоминать альпинистов. Когда-то отец, покой его праху, оставил Бенджамилю отличную коллекцию древних двумерных фильмов. Теперь подборка старых импульсных дисков стоила немалых денег, но Бен ценил ее не только как коллекционный экспонат, ему действительно нравились старые фильмы. Постепенно он перевел почти все записи в формат би-4 и время от времени пересматривал то один, то другой. Имелась среди любимых видеоисторий парочка про скалолазов и горные восхождения. Так что, как выглядят и что делают альпинисты, Мэй знал досконально.

— Ти-ли-ли, — пропели часы в клипсе наушного телефона, — три-ри-ти, пора идти.

— Очень любезно с вашей стороны. Спасибо, что напомнили, — пробормотал Бенджамиль, поднимаясь со стола.

Он подошел к двери, пригладил жесткие, обесцвеченные пергидролем волосы и осторожно выглянул в коридор. Ни души! Только за углом в отдалении певуче гудит пылесос уборщика. Полсотни шагов по абсолютно пустому коридору, лифтовый холл и абсолютно пустая кабина с зеркальными стенами. Тысяча экспонатов дактилоскопического музея на темном стекле панели с номерами этажей. Бен нажал на восьмой, и лифт плавно пошел вверх. Какое все-таки удовольствие ехать в лифте, который движется плавно и поступательно, а не дергается, как паралитик, останавливаясь через каждые три секунды.

На восьмом этаже Бен покинул раковину кабины, тихо сомкнувшую створки за его спиной, вышел в центральный коридор и, ловко ухватившись за бегущий поручень, шагнул на узкую полосу абсолютно пустого слипвея.

Бен скользил мимо закрытых дверей рабочих комнат, мимо светильников, мимо указателей на станах, и голова его с каждым поворотом становилась все легче и беззаботнее, теряя на ходу служебные мысли и заботы. Перед табельной машиной поручень замедлил бег, и Бенджамиль шагнул на незыблемую пластиковую твердь пола.

Возле самого турникета за идеально гладким и пустым столом сидел менеджер контроля за табелем мастер Краус, длинный, надменный евроид с мутными глазками и глубокой залысиной на лбу. Бену нравилось считать, что мастер Краус сидит за своим столом день-деньской, не отлучаясь ни на обед, ни даже по нужде, для пущей надежности привинченный к жесткому сиденью огромным ржавым болтом. Однако фантазии Бена нисколько не мешали желчному, вечно чем-нибудь недовольному менеджеру занимать довольно высокую должность, неустанно гордиться чистотой своего евроидного происхождения и при каждом удобном случае делать Мэю выговоры и замечания. Надо отдать должное, память у этого в общем-то глуповатого субъекта была просто феноменальная. Бен отвечал Краусу взаимной любовью и поэтому старался, проходя мимо табельщика, приветливо улыбаться от уха до уха.

— Мистер Мэй, если не ошибаюсь, — проговорил Краус, собирая губы в куриную гузку, — вы опять нарушаете рабочий график?

Бенджамиль вставил правый мизинец в гнездо сканера.

— Вы задержались аж… — Краус взглянул на часы, — на пятнадцать минут. Служебное время закончилось полчаса назад. Чтобы подняться сюда с самых нижних этажей достаточно…

— Но ведь я ухожу не раньше, а как раз наоборот, — попытался оправдываться Мэй.

— …достаточно пятнадцати минут! — продолжал Краус, возвышая голос. — Сударь! Только потому, что вы нарушаете график рабочего времени в сторону увеличения, я пока не ставлю в известность ваше начальство. Но помните, мое терпение не безгранично! Приятных выходных, мистер Мэй!

— И вам того же, мастер, — сказал Бен сквозь зубы.

Он во всех красках представил, как лысина табельного менеджера покрывается нежными бледно-голубыми цветочками, и ему стало легче.

Свежий ветерок остудил горевшие щеки. Бен сощурился на ослепительное, совершенно безоблачное небо и наконец почувствовал, что неделя позади и что впереди выходные. Задрав голову, он оглянулся на циклопическую громадину мегаскреба, многотонной чертой делившую его жизнь на две неравные части, и, засунув руки в карманы светлого френча, зашагал к станции тубвея.

Четырехполосная пешеходная эстакада, по которой шел Мэй, располагалась в тридцати метрах над землей. Подойдя к ажурному решетчатому ограждению, можно было разглядеть внизу еще одну эстакаду, а под ней улицу с движущимися электромобилями. За последние пятьдесят лет высокий транспортный налог сократил число частных мобилей почти в восемь раз, но здесь, в деловом поясе, движение было довольно оживленным.

Вытянутый эллипсоид бара прилепился к краю эстакады, словно почка растения. Надпись над выгнутой стеклянной дверью гласила: «Гансан Маншаль, лицензия № 600001». Бенджамиль замедлил шаг. Сначала его окатило вспышкой сухого песчаного жара, даже мельчайшие капельки пота выступили на верхней губе, но стоило сделать едва приметное движение в сторону заведения, как жара сменилась прохладой ледяного апельсинового сока. Бену всегда нравился этот рекламный ход. Зимой ощущения менялись: осклизлую промозглость северного ветра смывал аромат горячего кофе. Удивительно, что корпорация до сих пор терпит от частного торговца столь яркую вывеску.

Дверь услужливо отъехала в сторону, и Бенджамиль нырнул в бар. Это был его личный ежепятничный ритуал. Привычка, ставшая неким символом верного хода жизни.

Внутри было тихо, прохладно и безлюдно. Только за одним из крайних столиков дама лет сорока в цветном жакете и цветных бриджах уныло ковыряла палочками блюдце, поглядывая на дверь тоскливыми глазами одинокого человека. Хозяин заведения скучал за стойкой бара, вид у него был рассеянный и грустноватый.

— Здравствуйте, Ганс, — издалека поздоровался Мэй. — Отчего я не вижу улыбки на вашем лице?

Хозяин улыбнулся:

— Проходите, Бен, всегда рад вас видеть, особенно по пятницам. Вам как всегда?

— Как всегда, — подтвердил Бен, взбираясь на высокий барный стул. — У вас все в порядке, Ганс? Какой-то вы сегодня печальный.

— Печальный? — Гансан пожал плечами. — Вот весной я бываю по-настоящему печален. А это так, меланхолия для начинающих.

Он положил на стойку пластиковый шильдик с номером лицензии, поставил на него высокую кружку, наполненную соевым портером, и пододвинул к посетителю. Бен чуть-чуть подождал, пока осядет тяжелая пена, и отхлебнул темную горьковатую жидкость. Нёбо приятно защипало, глаза чуть-чуть увлажнились.

— Хорошо! — сказал Бен с чувством, вытирая губы салфеткой.

— А меня оштрафовали на пять тысяч марок, — неожиданно пожаловался Гансан.

— Сочувствую, — сказал Бен. — А за что?

— Нарушение пятнадцатой поправки к закону Киттеля, — грустно сообщил хозяин.

— Я вообще-то в этом не разбираюсь, не моя сфера…

— Использование в сфере обслуживания программируемых машин, — пояснил Маншаль. — У меня стоял автомат для мойки посуды. На самом деле все так делают, просто мне не повезло.

Бенджамиль покачал головой:

— Не расстраивайтесь, Ганс, со всяким может случиться.

— А я и не расстраиваюсь, — улыбнулся Гансан. — В конце концов, корпорация вытеснит частный бизнес. Это как смерть, можешь возмущаться, можешь нет, все одно когда-нибудь угодишь в крематорий и продолжишь карьеру в форме удобрения.

Разноцветная дама расплатилась и вышла из бара.

— Слишком мрачно, Ганс. — Мэй машинально проводил женщину взглядом. — Я сейчас не расположен к мрачности. Что это вы все время крутите в пальцах?

— Это? — оживился хозяин. — Это оракул.

— Что?

— Забавная вещица, раритет. Середина двадцать первого века, электроника, металлический корпус. Можно сказать, антиквариат. — Маншаль положил на барную стойку толстенький диск в четыре сантиметра диаметром.

— А для чего он? — спросил Бенджамиль, отхлебывая пиво и наклоняясь поближе.

— Он отвечает на любые вопросы, вроде как предсказывает судьбу.

— Судьбу? — Бен осторожно взял диск двумя пальцами. — И как он это делает?

— Нужно взять его в руку, задать интересующий вас вопрос, можно вслух, можно про себя, и шесть раз сжать в ладони, — принялся объяснять Гансан. — И тогда на дисплее, вот здесь, появится ответ или совет, как вам угодно. Дайте его сюда, я покажу.

— А можно мне попробовать самому? — попросил Мэй.

— Нет, Бен, ничего не получится, — заволновался Маншаль. — Оракул отвечает только хозяину.

— Тут какие-то иероглифы, — сказал Бенджамиль, вертя кругляш в пальцах. — Но это не китайские. Чайники так не пишут, скорее похоже на стилизацию. Ганс! Продайте мне эту игрушку.

— Не знаю… не думаю. К чему мне его продавать? — Гансан отобрал диск у Мэя.

Но Бенджамиль уже загорелся идеей покупки оракула и принялся уговаривать бармена.

— Ну для чего он вам, Ганс? — говорил он со всей убедительностью, на какую был способен. — Неужели вы всерьез верите этим предсказаниям? Это же какая-то ерунда, мистика.

Маншаль вяло сопротивлялся.

— Кончится тем, что вас обвинят в приверженности эзотерике и вообще лишат лицензии, как тихого сумасшедшего, — добавлял мрачных тонов Мэй.

— Ничего не понимаю! Если вы не верите в предсказания, то для чего вам оракул? — в конце концов удивился Маншаль. — Только честно.

— Я коллекционирую редкие безделушки, — признался Бен, — это моя маленькая страсть. Могут быть у человека маленькие слабости?

— У меня полно слабостей, — кивнул головой Гансан, — маленьких и не очень.

— Вот видите! — воскликнул Мэй, ему в голову пришла одна идея. — Ганс, а спросите совета у самого оракула.

Маншаль с сомнением посмотрел на собеседника.

— Ну хорошо, — сказал он наконец. — Почему бы и нет?

Наклонив лицо к своим раскрытым ладоням, он тихонько прошептал несколько слов и шесть раз старательно сжал диск в кулаке.

— А зачем его надо сжимать? — спросил Бен.

— Я думаю, там есть механизм, реагирующий на случайную силу сжатия по принципу чет-нечет. Он имитирует бросок монеты. — Гансан положил оракула на стойку.

— Что он пишет? — Любопытный Бенджамиль даже привстал на стуле.

— В мире все быстротечно — то омут, то брод. Все на свете не вечно и скоро пройдет. Нам отпущен лишь миг для утех и веселья. Не держись за былое, не плачь наперед[1], —

прочитал Маншаль.

— И что это значит?

— Похоже, оракул хочет сменить хозяина. — Ганс растерянно почесал лоб.

— Значит, вы уступите мне игрушку? — полуутвердительно спросил Бенджамиль.

— Похоже, что так. — Хозяин развел руками. — Я вообще стараюсь быть последовательным. Только, умоляю вас, Бен, оракул далеко не игрушка! И не позволит относиться к себе подобным образом!

— Постараюсь это запомнить, — пообещал Бен.

«Я поставлю его между китайскими шахматами и цветным кубиком-головоломкой», — подумал он и даже представил, как это будет выглядеть.

Маншаль с сомнением покрутил головой.

— А сколько вы хотите за… вещицу? — Бенджамиль бережно потрогал оракула кончиком пальца.

Гансан поморщился.

— Пятьсот тридцать одну марку, — сказал он, не раздумывая ни единой секунды.

Бенджамиль Мэй аж присвистнул:

— Ганс, вы включили в стоимость уважительное отношение?

— Нет. — Вид у Маншаля сделался чрезвычайно довольный. — Уважения оракул добьется сам. Для вас это дорого?

— Дороговато, — признался Бен. — Два месяца назад я имплантировал себе в ноги аль-найковские мышцы и связки, и мне это обошлось в четыре тысячи вместе с операцией и регенерацией. Может, скинете?

— Исключено, — отрезал Гансан.

— Ладно, будь по-вашему, — вздохнул Бенджамиль. — Все одно, торговаться я не умею. Пятьсот тридцать так пятьсот тридцать.

— Пятьсот тридцать одна, — поправил хозяин. — И наличными.

— Наличными?!

— Наличными. В моем заведении есть банкомат. — Гансан указал в конец зала.

Не переставая удивляться, Бен слез с табурета и направился к банковскому автомату.

— Этот Маншаль еще оригинальнее, чем я думал, — бормотал Бен, вставляя мизинец в отверстие.

Банкомат малость подумал, считывая с ногтя информацию, и заявил, что может выдать только тысячную купюру.

— Эй, Ганс! — крикнул Мэй, не вынимая пальца из сканера. — Ваш бессовестный автомат не дает сотен.

— Я знаю! — крикнул в ответ хозяин. — Берите тысячу, я дам вам сдачу.

Вернувшись к барной стойке, Бен вручил Гансану тысячную купюру, а тот отсчитал четыреста шестьдесят девять марок сдачи. Мужчины пожали друг другу руки.

— У вас действительно искусственные мышцы, Бен? — спросил Ганс, пряча деньги в карман жилетки.

Бенджамиль кивнул.

— Зачем вам это? Вы ведь не спортсмен?

— Люблю велотренажеры.

— А если серьезно? — На лице Гансана читался неподдельный интерес.

— Да так, ерунда… Дурацкие мечты… Снег и камни, — уклончиво ответил Бенджамиль. — Вот лучше вы мне скажите, Ганс, откуда такая странная цифра: пятьсот тридцать одна?

— Не знаю, — пожал плечами Маншаль. — Оракула нельзя продавать за другую сумму, я сам отдал за него ровно столько же.

— А если бы я платил вам ньюанями?

— Было бы тоже пятьсот тридцать один.

— Жалко, — огорчился Бен, — ньюани в два раза дешевле.

— Вы и в магию чисел не верите? — сочувственно спросил Гансан.

— Даже не представляю, что это такое, — беспечно отозвался Мэй. — Просветите.

— Это долго объяснять. Ну, к примеру, — Маншаль сделал рукой неопределенный жест, — сколько вам на данный момент лет?

— На данный момент тридцать два, — сообщил Бенджамиль.

— Тридцать два, — задумчиво повторил хозяин. — Тридцать два — число перелома, число материализации темных магических сил. Типичная ситуация, характеризуемая числом тридцать два, — это когда к вам приходит сатана и пытается заключить с вами сделку.

Бенджамиль зябко поежился.

— Но при определенном старании, везении и настойчивости, — продолжал Маншаль, — вы сможете извлечь из ситуации свои выгоды и оставить дьявола ни с чем. Вот что такое тридцать два.

— Вы бы поменьше поминали всяческие суеверия, — попросил Бен. — Корпорация не поощряет подобных разговоров.

— Я не служащий корпорации, — гордо заявил Гансан.

— А я пока еще служащий, — напомнил Бен.

Он забрал со стойки диск оракула и положил его в карман брюк.

— Погодите, — сказал Гансан, — у меня есть для него шнурок.

Бенджамиль допил пиво, купил пакетик хлебных крошек и, попрощавшись с хозяином, вышел из бара. Прогулочным шагом он двинулся вдоль ограждения, насвистывая что-то из Османа Фишера. Настроение было приподнятое. В понедельник один из секретарей Ху-Ху обязательно заведет душеспасительную беседу о вреде пьянства и эзотерических разговоров. И Бен и секретарь будут жутко скучать в процессе нудной лекции, но это будет в понедельник. А сейчас пятница.

Бенджамиль остановился возле сетчатой скамейки, достал купленный у Маншаля пакет, надорвал его и высыпал крошки на тротуар, потом отошел на пару шагов и принялся наблюдать.

Первый воробей появился секунд через тридцать, за ним второй. Вскоре у ног Мэя копошилось штук пятнадцать коричневых прыгучих механизмов. Они скакали взад-вперед, старательно склевывая хлебные крошки. Бенджамиль с интересом следил за поведением маленьких дворников и размышлял о том, куда они потом потащат содержимое своих животов. Наверняка никакой это не хлеб, а какая-нибудь синтетическая гадость.

Бенджамиль любил наблюдать за воробьями, это тоже было частью пятничного ритуала. Однажды, давным-давно, когда Бену было лет семь-восемь, он подшиб камнем почти такого же воробья, нарочно подшиб. Вернее, кидал нарочно, а подшиб, конечно, нечаянно. Совершив этот ужасный и совершенно не свойственный ему поступок, Бен здорово перепугался, но отчего-то не затолкал птицу в первую попавшуюся решетку канализации, а притащил ее домой. Бенджамиль до сих пор помнил, как ругала его мать, а отец страшно заинтересовался, достал ящичек с инструментами, положил коричневое тельце на свой стол, пошевелил его так и эдак, затем одним ловким движением вскрыл корпус. Мать махнула рукой и ушла из комнаты.

Отец, ковыряясь в механизме, дудел нечто неразборчивое в пышные седые усы, а Бен присел тихонько рядом. Затаив дыхание, он зачарованно следил за отцовскими движениями, ничегошеньки не понимая и не пытаясь понять. Наконец отец закрыл корпус, воробей слабо дернул скрюченными ножками и вдруг с неожиданной прытью перевернулся на брюшко. Отец ловко накрыл его ладонью, а Бен запрыгал от восторга.

Потом они открыли окно и выпустили воробья на свободу. Птица нырнула вниз и, заложив лихой вираж, умчалась по своим механическим надобностям.

— Не так-то просто их поломать, — тихо и строго сказал отец Бену, — но больше так не делай.

И еще отец рассказал, что раньше, в молодости, видел настоящих воробьев.

Бенджамиль вытряхнул из пакета остатки крошек. Воробьи прыснули в разные стороны, но тут же вернулись и принялись клевать, нагло поглядывая на человека то одним, то другим глазом. «А ведь тот, подбитый камнем воробей из детства, был как-то естественнее», — с легкой грустью подумал Бен. Мысль, конечно, абсурдная, за двадцать пять лет птицы наверняка стали совершеннее, но думалось отчего-то именно так.

— Вас нужно звать робовьи, — сказал Бенджамиль проворным механизмам. — Я никогда в жизни не видел настоящего воробья. Откуда мне знать, похожи вы на них или нет?

Не очень-то хотелось смотреть, как воробьи расправляются с упаковкой. Бен сунул надорванный пакет в брючный карман, наткнулся пальцами на гладкий прохладный бок оракула и даже улыбнулся. На редкость удачное приобретение, настоящий раритет. Бен вынул диск, полюбовался тусклым блеском полированного металла, взвесил на ладони — похоже на старинные часы со стрелками. Бен давно мечтал заполучить что-нибудь подобное в свою коллекцию. Красивая игрушка, предсказывает будущее и дает бесплатные советы. Интересно, в какой форме надо задавать вопрос?

— Хочу знать… э-э-э… как мне сегодня лучше всего провести вечер? — торжественно проговорил Мэй и шесть раз осторожно сжал диск.

Когда он поднес оракула к глазам, на сером прямоугольнике дисплея проступили слова:

О, гонимый игрою судьбы человек! Сколько гор позади, сколько стран, сколько рек! Только тот, кто весь век направляет твой бег, Может знать, где сегодня твой будет ночлег.

Глава 2

На станции тубвея было довольно оживленно. Ночные сабвокеры спешили в офисы — занять на выходные еще теплые места своих дневных коллег. Мегаскребы делового пояса не засыпают даже ночью. Их дыхание становится медленнее, пульс ровнее, но жизнь в них идет своим чередом, течет, словно кровь по венам.

— …Может знать, где сегодня твой будет ночлег, — недоуменно повторял про себя Мэй, поднимаясь на посадочную платформу.

Недалеко от эскалатора стояли два полистоппера. В своих черно-желтых рельефных дефендерах они напоминали шмелей-мутантов.

«Чего они торчат здесь, как мухи на сладком?» — подумал Мэй, невольно замедляя шаг и разглядывая стражей порядка.

Один из стопов, будто спиной почуяв чужое любопытство, обернулся и смерил Бенджамиля недобрым взглядом.

— Эй! Мистер! — сказал он, поигрывая длинным стрекалом шокера. — Проходите, не стойте столбом, вы не на выставке.

Второй стоп поправил ремешок каски и сплюнул на платформу.

Вагончик тубвея потому и называют таблеткой, что он представляет из себя плоский цилиндр. Его объема хватает ровно настолько, чтобы вместить человека средней комплекции. Толстяки выкручиваются как умеют. Довольно рослому Бенджамилю тоже приходилось терпеть некоторые неудобства.

Бен втиснулся в узкое кресло без подлокотников, изогнутая пластина двери скользнула на место, и таблетка втянулась в горло трубы. С полминуты она двигалась плавно, потом рванула вперед так, что заложило уши, а от желудка до затылка пробежала волна дурноты. Бен прикрыл глаза, он знал, что через пару минут ощущения войдут в норму. Ехать предстояло час с небольшим. Бен поднял руку и под рубашкой с высоким воротом нащупал медальон оракула. Глупое какое-то предсказание: «…где сегодня твой будет ночлег». Что имел в виду электронный кругляш?

«Может, мне нужно сегодня пойти к Ирэн?» — терялся в догадках Бен.

Вот уже в течение пяти лет он был женат на Ирине Гирш. Долгие пять лет их отношения оставались настолько счастливыми и гармоничными, что два месяца назад они решили перевести свой брак из разряда гостевых в разряд стационарных.

Бен не сомневался, что они с Ирэн проведут замечательные выходные, что с субботы на воскресенье он останется у нее и у них будет волшебная ночь, но к тому, чтобы нанести визит прямо сегодня, он был как-то не готов. Тем более следовало привести себя в порядок. И вообще, пятница была его днем. Он уже наметил планы на вечер: надо определить полку под новое приобретение, надо разобрать ящик с комиксами и почистить аквариум, надо принять душ, на десерт перед сном один из любимых фильмов, в холодильнике есть бутылочка пива, а Ирэн, кстати, не выносит запаха пива.

— Нет, — сказал Бенджамиль сам себе. — Сегодня идти никак не стоит, тем более что корень моих переживаний — сумасшедший бармен и антикварная игрушка.

Бен решительно достал карманный интельблок и углубился в изучение сегодняшних записей, скопированных с рабочего терминала. В основном это был бытовой треп криминальной прослойки черного буфера, термин «трэч», собственно, и переводится, как «треп». Кое-какие разговоры были закрытыми, и служебного допуска Мэя явно не хватало для дешифровки сигнала. Эти записи Бенджамиль, не раздумывая, стирал. Все больше входя во вкус, он рылся в этом хламе, время от времени помечая и записывая интересные или не совсем понятные слова. Что-то получалось определить сразу, что-то нет, и Бен подолгу глядел в потолок таблетки, пытаясь почувствовать связи и аналогии.

Он как раз мучительно размышлял над сочетанием «клюни пашнан», когда назойливый сигнал в левом ухе вернул его к действительности. Бен мысленно выругался.

— Я слушаю, — сказал он, стараясь, чтобы голос звучал ровно, с небольшой толикой верноподданнического рвения.

— Мистер Мэй, — зазвенел в ухе неприятный фальцет Соломона Шамсу, — я звоню вам по поручению мастера Ху. Где вы сейчас находитесь?

— В трубе! Еду домой! — не удержался-таки от неприязненного тона Бенджамиль.

— Нет, где вы находитесь? Рядом с какой станцией?

Бен протянул руку и активировал поцарапанный видеомонитор таблетки.

— Проехал пятидесятую, — сообщил он. — А что случилось?

— Вы должны немедленно прибыть в распоряжение мастера Ху, — нетерпеливо задребезжал голос секретаря. — Чрезвычайные обстоятельства!

— А Майер? — совсем потерялся Мэй.

— Майера не будет! Все разъяснения вы получите позже. Сойдите на пятьдесят третьей. — Шамсу прямо-таки захлебывался от волнения. — Рядом со станцией посадочная площадка. Мастер Ху подберет вас на своем прыгуне… Что? Да, бортовой номер тридцать один, красный парковочный сектор, пятая зона. Поспешите, мистер Мэй!

«Как же я поспешу, кретин!? — с ненавистью подумал Бенджамиль. — Я в трубе, так тебя и растак!»

С тихим щелчком отключился корпоративный телефон.

— Ч-ч-черт! — сказал Бен сквозь зубы.

В ухе опять тихонько пискнуло.

— Бенджамиль Мэй, — сообщил скрипучий механический голос. — За употребление нецензурно-религиозных слов вы оштрафованы на десять марок. Примите к сведению.

— А, ч-ч…тоб тебя! — прошипел Мэй и прикусил язык.

«Что же случилось? — размышлял Бенджамиль, шагая по пассажирской дорожке к пятой зоне красного сектора. — Что за кишер? Что за бедлам? Ху-Ху на сон грядущий потребовался переводчик? Но куда подевался Майер? Одно ясно как день: накрылась моя пятница».

Персональный прыгун мастера Ху-Ху был уже на месте. Вызывающе блестел вишнево-красными боками, уставив тупое рыло в безоблачное, уже слегка отдающее розовым небо. Машина чем-то походила на самого Ху-Ху: маленькая головка, покатые плечи и толстая, самодовольная задница с эмблемой корпорации. Возле открытого люка ждал секретарь. Его худые ноги, затянутые в светлые бриджи, притопывали от нетерпения.

— Поскорее, поскорее, мистер Мэй! — прокричал он, делая рукой приглашающие жесты.

Бенджамилю захотелось нарочно пойти помедленнее, но ноги его сами собой прибавили шаг.

— Теперь все замечательно, — тараторил Шамсу, глядя куда-то в область воротничка Беновой рубашки, он никогда не смотрел в глаза. — Мастер Ху выражает вам благодарность от лица корпорации. Рабочее время будет вам оплачено. Садитесь поскорее.

Слегка обалдевший Бенджамиль, пригнувшись, шагнул в проем люка. Соломон Шамсу, совершая массу ненужных движений, забрался следом, указал Мэю его кресло и велел пристегнуться.

Хуан Ху сидел рядом с пилотом. На появление Мэя хайдрай ровным счетом никак не отреагировал, не соизволил даже обернуться. Но Бен отчетливо видел его локти, плотно охваченные розовым шелком дорогой рубашки, и складчатый затылок над спинкой кресла. Как всегда в присутствии начальства, на Бенджамиля накатила робость. Он стыдился этого чувства, ненавидел его всеми фибрами души и ничего не мог с ним поделать.

В кресле рядом с Беном оказался Ингленд, личный телохранитель мастера Ху. Ингленд ободряюще подмигнул Бену, они встречались уже не первый раз и, похоже, друг другу симпатизировали.

— Что случилось? — вполголоса спросил Бенджамиль. — Куда мы?

— К юго-восточным воротам. Ситтеры забились с Ху-Ху на переговоры, — шепотом ответил Ингленд.

— А где Майер?

— Кто его знает? Может статься, уже на полпути к соевым плантациям. — Телохранитель усмехнулся и пояснил: — Большая авария где-то на стыке «воротничка» и «аутсайда».

— Вот оно что, — пробормотал Бен, вспомнив двух стопперов на станции трубы. — Теракт? Ситтеры?

Ингленд пожал плечами:

— Вроде нет. Говорят, столкнулись две таблетки на входе из станционного патрубка в главный ствол. За четверть секунды, пока сработала аварийная автоматика, там человек двести убилось в кашу, поди опознай. И линия, само собой, встала…

— Все пристегнулись? — не оборачиваясь, спросил пилот. — Тогда старт.

Путешествовать на прыгуне — сомнительное удовольствие. Сначала тебя вжимает в кресло так, что ни вдохнуть, ни выдохнуть, потом ты ухаешь вниз так, что кишки подскакивают до подбородка, и только сама посадка не оставляет особенных впечатлений, ни плохих, ни хороших. Зато скорость перемещения невероятная. Как по мановению волшебной палочки: только что ты был там и вот ты уже здесь.

Всего за три прыжка они пересекли «воротничок», белый буфер, индустриальное кольцо, черный буфер и опустились у самой границы Сити.

— Приехали, — сказал пилот.

Мэй отстегнул ремень и на неверных ногах двинулся к выходу. Ингленд слегка придержал его за плечо и выскочил из прыгуна первым. Бенджамиль по короткой лесенке спустился следом. Они стояли на рубчатой жароупорной плите в двух шагах друг от друга и осматривались. Бенджамилю уже приходилось бывать на границе с Сити, и хотя конкретно здесь он был впервые, все окружающее выглядело смутно знакомым. Пустырь вокруг посадочной площадки зарос редким дистрофичным кустарником. Вдалеке за пустырем виднелись десяти-двенадцатиэтажные здания непривычной архитектуры. В полусотне метров от посадочной площадки щерился амбразурами блокпост, разбитая асфальтовая дорога огибала его приземистую коробку и упиралась в высокие бронированные ворота. Влево и вправо от ворот тянулась трехметровая бетонная стена, утыканная поверху колючкой заостренной арматуры. Там, за забором, покрытым следами цветных рисунков и потеками неопределенных оттенков, притаился загадочный и жестокий Сити, цитадель зла и гнездо разврата, раковая опухоль в самом сердце счастливого и благополучного гигаполиса. Бенджамиль мельком подумал, что за сотни лет человечество не придумало ничего эффективнее уродливой бетонной ограды и заточенной арматуры.

Из прыгуна бочком выбрался Шамсу. Он затравленно огляделся и подал руку мастеру Ху, шагнувшему на первую ступеньку трапа. Грузный Ху-Ху руки демонстративно не заметил. Пыхтя и переваливаясь, он спустился сам, лицо его при этом оставалось настолько непроницаемо-самоуверенным, что нелепые телодвижения казались игрой или притворством. Поверх блестящей розовой рубашки Ху-Ху надел черный жилет, расшитый серебряными драконами. «И ведь не оштрафуют жирдяя за ношение мистически-оккультных изображений», — с завистью подумал Бен. Бритый череп хайдрая сально поблескивал в лучах низкого солнца, и весь Ху-Ху целиком казался неприлично ярким пятном на фоне пыльных кустов и бетонной ограды.

Краем глаза Бенджамиль уловил где-то сбоку неприметное стеклянистое движение. Ингленд, похоже, заметил то же самое.

— Вот и эскорт, — сказал он с ноткой скепсиса.

«Где?» — хотел спросить Бенджамиль, но в это время прямо из воздуха появился человек.

Впечатление было такое, будто совершенно прозрачный бокал очень быстро наполнили темно-серой жидкостью. Сделавшись личным переводчиком мастера Ху-Ху, Бенджамиль неоднократно слышал про дефендеры с покрытием типа «камбала», но воочию видел в первый раз.

— Офицер Аббаси, — представился подошедший, на выпуклой шероховатой поверхности нагрудных пластин его костюма красовалась ядовито-черная надпись: «D. T. F. Патрульный отряд № 22».

Ингленд кивнул.

— Сейчас мы откроем ворота, — продолжал патруллер, его голос звучал сквозь опущенное забрало, как из гулкой железной бочки. — Оружие оставлять будете?

Ингленд кивнул. Из подмышечной кобуры он извлек большой вороненый пистолет, потом вытряхнул из правого рукава маленький на пружине и передал оба бронекостюму. Тот бережно принял оружие и сложил в поясную сумку.

— Если что, мы за вами приглядываем. — Офицер Аббаси, так и не подняв забрала, козырнул в сторону Ху-Ху и быстро пошел к зданию блокпоста, на ходу превращаясь в прозрачный воздух.

— Сидят, патрульные крысы, — то ли одобряя, то ли осуждая, пробормотал Ингленд.

Возле ворот пахло застоялой мочой. На секунду Мэй представил себе, как ночью ситтеры один за другим покрадываются на цыпочках к воротам и, хихикая, мочатся на их броневые полотна. Мелко подрагивая, левая створка ворот пошла в сторону, отъехала на четверть и стала.

— Можно идти, — сказал Ингленд и, как всегда, вошел первым.

«Как это они за нами будут присматривать через щель в воротах?» — подумал Мэй и непроизвольно поежился.

Следом за телохранителем океанским сухогрузом проплыл в ворота Ху-Ху, за патроном трусил Соломон Шамсу, замыкал процессию Бенджамиль Мэй.

Маленькая колонна отошла от ограждения шагов на двадцать и остановилась посреди перекрестка с покосившимися светофорами.

— Подождем, — негромко сказал Ингленд, засовывая руки глубоко в карманы.

Наверное, лежало там нечто, притиснутое к горячей ляжке, — выкидной нож или кастет с лезвием. Бенджамиль никогда не видел настоящего выкидного ножа или кастета, но почему-то был уверен, что существуют модели, которые свободно помещаются в кармане брюк. Он украдкой покосился на руки Ингленда, на его сосредоточенно-спокойное лицо и подумал, что этот человек действительно будет терпеливо ждать и час, и два, и три, ждать целую вечность, покуда не придет нужда в одну секунду взорваться серией смертоносных движений. Сам Мэй никогда так не мог и в глубине души остро завидовал подобному умению.

Пейзаж по эту сторону бетонного забора мало чем отличался от того, что Мэй увидел снаружи. Когда-то здесь был жилой квартал, теперь царило запустение. От разрушенных домов остались одноэтажные коробки с темными провалами окон. Асфальт тротуаров и проезжей части местами выкрошился, сквозь трещины пробивались все те же пыльные кустики. Тихая жуть закрадывалась в сердце.

— Идут, — негромко сказал Ингленд, и Бенджамиль вздрогнул.

Из-за остова ближайшей постройки появился человек, судя по русалочьим бедрам — женщина. Вышла на середину улицы и остановилась. Постояла, секунду осматриваясь, и присела на корточки. От стены дома отделилась вторая фигура, на этот раз мужская, и неторопливо, даже вальяжно двинулась навстречу делегации. Шамсу шумно втянул воздух. Женщина ловко, одним неуловимым движением поднялась на ноги и пошла чуть сбоку и сзади.

Мэй во все глаза рассматривал ситтеров. Мужчина был молод, лет двадцати пяти, не больше, длинное костистое лицо, углы рта брезгливо опущены книзу. Сначала Бенджамилю показалось, что на голове у парня светлые коротенькие кудряшки, но, когда тот подошел поближе, Бен с изумлением разглядел вместо волос массу крохотных золотых колечек. Продетые прямо сквозь кожу, они покрывали череп ситтера ото лба до затылка. Что касается одежды, то Хуан Ху явно утратил здесь пальму первенства по части яркости. Красные как кровь и блестящие, как вода, узкие брюки, ядовито-желтая блуза с меховым воротничком и клепаными манжетами, высокие шнурованные ботинки-ножи с узкими стальными носами… Молодой ситтер сверкал так, что Бенджамилю хотелось зажмуриться. Девушка была одета скромнее. В том смысле, что одежды она носила гораздо меньше: прозрачные шаровары с темным треугольником в причинном месте и острые металлические конусы, прикрывавшие соски маленьких крепких грудей. Бенджамиль усердно старался не пялиться на соблазнительную диву, но взгляд его то и дело соскальзывал то на плоский мускулистый живот с чувственной впадиной пупка, то на ложбинку повыше солнечного сплетения, то на темный треугольник, срывающий промежность. Кожа девушки поблескивала, словно натертая маслом. Ее азиатское лицо с правильными чертами было равнодушно, как маска Будды (этот экземпляр своей коллекции Бенджамиль, от греха подальше, никогда не выкладывал на полку).

Ситтер остановился шагах в пяти от Ху-Ху и смерил толстяка презрительным взглядом. Девушка тоже остановилась, она развела в стороны руки с раскрытыми ладонями, демонстрируя отсутствие оружия. Бенджамиль заметил, что ногти у нее на руках плоские и длинные. Не ногти, а заостренные кусочки жести. При этом девушка, не отрываясь, смотрела на Ингленда. Она сразу выбрала его из всей компании и интересовалась теперь исключительно его персоной. Ингленд, криво усмехнувшись, распахнул полы сюртука. Девушка удовлетворенно качнула головой и стала смотреть куда-то в сторону.

— Будут ждать наблюдателя, — негромко сказал Ингленд.

Бен уже участвовал в подобных переговорах и знал, что, кроме двух заинтересованных сторон, во встрече обычно участвует наблюдатель от той группировки, что контролирует район, прилегающий к воротам. Роль этого персонажа всегда представлялась Бенджамилю в загадочном и полумистическом свете. Наблюдатели приходили, равнодушно смотрели за происходящим и уходили. Они никогда не пытались подойти ближе чем на полтора десятка шагов, ни во что не вмешивались и не высказывали никакого интереса к теме разговора. Но при этом без их участия не начинался ни один диалог.

Бен поглядел в ту же сторону, куда смотрела девушка-ситтер, и увидел пожилого горбоносого мужчину с высоким седым гребнем на голове. Наблюдатель вышел к перекрестку и остановился на почтительном расстоянии, всем своим видом показывая, что теперь приличия соблюдены. Глядя на его скучающее лицо, Бенджамиль вдруг сообразил, что сейчас потребуются его услуги, а он понятия не имеет, на каком диалекте пойдет разговор.

— Хам, — скучно сказал обладатель золотой прически.

На лице мастера Ху появилось вопросительное выражение. Суетливый Шамсу тихонько дернул Бена за полу френча.

— Он здоровается, — перевел Мэй. — Я спрошу его, из какой он семьи?

— Он из Кабуки, — не поворачивая головы, сказал Ингленд.

— Спросите его, согласны ли они на наше предложение? — приказал Ху-Ху.

На секунду Мэй задумался, затем принялся переводить:

— Хам, автате. — Бенджамиль слегка поклонился. — Дасьте твоих башан с… матури кадамой?.. Надо уточнять, с каким именно предложением?

— Нет, — сердито сказал Ху-Ху.

— …с кадамой ты ноу?

— Нету ты! — Ситтер надменно вскинул подбородок, и Бенджамиль вздрогнул: меховой воротничок его рубахи завозился, оскалил мелкие зубы и оказался здоровенной ручной крысой.

Золотоволосый плюнул себе под ноги, развернулся и зашагал прочь.

— Нет, — перевел Мэй и подумал ошарашенно: «Поговорили!»

Девушка постояла, пощупала Ингленда злыми раскосыми глазами, затем повернулась и, раскачивая бедрами, двинулась за своим боссом. Седой гребень на той стороне перекрестка растворился еще раньше, исчез, как будто его и не было. Бенджамиль растерянно посмотрел на мастера Ху-Ху и растерялся еще больше. Толстый хайдрай в войлочных туфлях улыбался сытой и довольной улыбкой.

Возле прыгуна Ингленд приостановился, пропуская вперед начальство.

— Видал девчонку?! — спросил он Бенджамиля. — Такая ногтем зарежет и не икнет, курва! — Глаза его блестели нехорошим бешеным возбуждением.

Ху-Ху вполголоса сказал что-то Шамсу и полез в машину. Ингленд полез следом. Шамсу придержал Мэя возле лесенки.

— Мастер Ху чрезвычайно доволен вашей работой! — торжественно объявил секретарь, пожимая Бенджамилю руку. — Он рассмотрит вопрос об оплате ваших сверхурочных в двойном размере. Станция трубы в десяти кварталах отсюда, идите по асфальтированной дороге и никуда не сворачивайте. Приятных выходных, мистер Мэй!

С этими словами Шамсу проворно взбежал по трапу и нырнул в проем люка.

— Не стойте рядом с двигателями! — крикнул он, закрывая входной люк. — И рот откройте, а то заложит уши!

Ошалевший, ничего не понимающий Бен, открыв рот, сделал несколько шагов назад. Вишнево-красный аппарат заурчал, потом заклекотал, потом завизжал, присел на коротеньких ножках и длинным смачным плевком выстрелил себя в предзакатное небо, обдав Бена горячими клубами выхлопа.

Глава 3

— Невероятно! — бормотал Мэй, пересекая очередную сегментарную улицу. — Не могу поверить, что это происходит наяву! Они просто бросили меня и все! Какого хрена я буду делать в черном буфере?

Бенджамиль был уверен, что жирная свинья Ху-Ху просто пожалел горючего на лишнюю посадку или торопился в свою загородную резиденцию. Курти болтал однажды, будто Ху-Ху не живет, подобно рядовым служащим компании, где-нибудь в сине-желтом секторе аутсайда, а имеет личный трехэтажный домик за кольцом соевых плантаций. Что ж, звучит весьма правдоподобно. Особенно если учесть, что речь идет о человеке, летающем на персональном прыгуне. Интересно, куда Ху-Ху денет секретаря и телохранителя? Или, может, Ингленд живет в доме Ху-Ху? Бен почувствовал, что окончательно запутался. «Все тривиальней, — подумал он с тоской. — Просто мастеру Ху-Ху наплевать на такого таракана, как я. Просто я, Бенджамиль Мэй, не укладываюсь в систему его мироощущений из-за своего мизерного размера. Вот и весь секрет».

Бен тяжело вздохнул и остановился. Сколько он миновал кварталов? Двенадцать? Пятнадцать? Сумерки сгущались с невероятной быстротой. Бен взглянул на часы: половина десятого. Даже если к десяти он доберется до станции, ему потребуется три часа, чтобы пересечь черный буфер, затем еще три на кольцо «индастри», не меньше двух часов на белый буфер и почти столько же на «воротничок». Итого — без малого двенадцать часов. Бену хотелось заплакать.

Тишина на серых пустынных улицах сгущалась вместе с сумерками. Ни души, только невнятные жутковатые шорохи да обрывки мусора, которые свежий вечерний ветерок гнал по тротуару, хотя район, вне всякого сомнения, был обитаем. Вон, загорелось окошко на пятом этаже, вон — еще одно. На мгновение у Бенджамиля появилась безумная идея: войти в подъезд и постучать в первую попавшуюся дверь.

Бен вздохнул. Стоять на месте было гораздо страшнее, чем идти, и он пошел вперед, внимательно вглядываясь в асфальтовые трещины под ногами и горько сожалея о том, что в карманах нет ничего, хотя бы отдаленно напоминающего оружие. Он даже начал тоскливо оглядываться по сторонам, пытаясь высмотреть какую-нибудь палку или камень. Что угодно, лишь бы придать себе хоть капельку уверенности. Юркая тень, пискнув, метнулась из-под ног, и Мэя прошиб холодный пот.

— Это крыса, всего лишь маленькая крыса, — прошептал Бенджамиль, стараясь унять бешено бьющееся сердце, и в ту же секунду увидел светящийся край объемной вывески.

Угол первого этажа неказистого трехэтажного дома был охвачен голубым и красным пламенем. Над широкой двустворчатой дверью горела, помаргивая, разинутая акулья пасть, в пасти мерно вращалось нечто вроде корабельного гребного винта. Вокруг зубастой головы с мертвенно-белесыми пуговками глаз пылала багровая надпись: «Х. АРЧИ, еда и питье на любой вкус». Во рту у Мэя пересохло, а на языке появился привкус соли. Бенджамиль в нерешительности остановился перед выщербленными ступенями широкого крыльца.

Сквозь металлические жалюзи окон справа и слева от входа пробивался неяркий свет. Мэй осторожно потрогал дверную ручку в форме кольца, ему очень хотелось войти, но акулья пасть над входом выглядела устрашающе. Пару минут Бенджамиль раздумывал, войти или нет, и вдруг, осененный внезапной догадкой, быстро сунул руку за ворот рубахи. Послушный кругляш оракула сам лег в ладонь. Поднеся руку к лицу, Бен прошептал:

— Войти или нет? — Шесть раз сжал диск во влажном кулаке и принялся читать высвечивающиеся на дисплее строчки:

Судьба коварна, берегись ее, Ножа ее смертельно острие, Коль поднесет тебе красавиц и вино, Остерегись — отравлено питье.

Проклятая игрушка! Бенджамиль беспомощно оглянулся: за спиной, в тени соседнего дома, ждала, поигрывая жестяными ногтями, зловещая улица черного буфера. Бен набрал в грудь воздуха и решительно толкнул дверь.

Мягкий бархатный свет струился по полу, отбрасывая нереальные, фантастические тени на окружающие предметы. Негромкая музыка плыла где-то над полом, чуть-чуть повыше света. Бен остановился посередине уютного и почти пустого зала. Несколько лиц лениво обернулось в его сторону.

В конце зала, прямо напротив входа, изгибалась дугой высокая стойка бара. За стойкой, подперев кулаками тяжелую молотоподобную челюсть, расположился грузный мужчина лет пятидесяти с небольшим, полная противоположность тонкому и изящному Гансану Маншалю. Мужчина с интересом рассматривал посетителя маленькими доброжелательными глазками. Бен, ободренный его взглядом, пересек зал.

— Здравствуйте, сударь, — обратился он к бармену, стараясь выглядеть как можно дружелюбнее. — Могу я поговорить с хозяином этого заведения?

— Запросто, — сипло прогудел мужчина. — Хаарон Арчи к вашим услугам.

— Я, видите ли, был здесь по делам, — принялся сбивчиво объяснять Бен. — Моя фамилия Мэй, мне нужно добраться до станции тубвея. Мне объяснили, что она где-то неподалеку, но я, похоже, заблудился. Я пытался позвонить, но мой телефон, кажется, сломался. Вы позволите позвонить с вашего? Я хочу вызвать такси, мне бы…

— Ваша клипса в порядке, — прервал Бенджамиля бармен, звуки его голоса наводили на мысли о ржавом железе и застарелом бронхите. — Просто связи нет.

— Почему? — удивленно спросил Мэй.

— Генератор объемных помех, — туманно объяснил бармен. — Сити глушит базовую станцию.

— Зачем? — еще больше удивился Бен.

— Это вы уж у них сами спросите! — Бармен засмеялся, словно черствую корку каблуком раздавили.

— Значит, позвонить вообще нельзя? — огорчился Бенджамиль.

— Отчего нельзя? — Сиплоголосый Арчи нагнулся, вытащил откуда-то прозрачный футляр и положил на стойку.

В футляре поблескивал шарик телефона-ракушки.

— Вот, — Арчи ткнул в телефон заскорузлым пальцем, — через китайский спутник можно.

Бен протянул было руку, но бармен быстро накрыл футляр широкой ладонью.

— Так не пойдет, сударь, — сказал он миролюбиво. — У меня бар, а не благотворительный фонд. Закажите себе соевое рагу или шанбургер и звоните на здоровье. Мое заведение — лучшая лицензированная дыра во всей пограничной зоне. Лицензия от корпорации и лицензия от пульпы. Это вам не пустой звук, сударь.

«Дьявол»! — подумал Бен, а вслух попросил:

— Дайте мне рагу и каких-нибудь чипсов, на ваше усмотрение.

— А еду у меня заказывают только под выпивку. — Арчи улыбнулся от уха до уха. — Такова политика заведения.

— Политика? — Бен посмотрел на хозяина круглыми глазами. — Ну хорошо, дайте к чипсам кружку темного пива.

— Когда я говорю «выпивка», я имею в виду настоящую выпивку. — Бармен улыбнулся еще шире. — Мочой не торгуем.

— Я в этом не очень разбираюсь, — признался Бенджамиль. — Вы мне сами что-нибудь посоветуйте.

— Это смотря по тому, сколько вы готовы потратить, — принялся объяснять бармен, поглаживая ладонью блестящую лысину. — Самое дешевое пойло называется «черный буфер», на вкус так себе, но кишки прочищает до самой задницы. Самое дорогое — «Столичная водка», контрабанда из Байкальской Автономии. Триста марок за джилл.

— Мне чего-нибудь попроще, — жалобно попросил Бен.

— Не всякому по карману, — согласился Арчи. — Закажите «Бэксберг» из Большого Кейптауна, почти настоящий бренди, двенадцать марок за порцию.

— Бэксберг так бэксберг, — вздохнул Бенджамиль. — Сколько мне за все заплатить? — Он оттопырил мизинец и огляделся в поисках кассового терминала.

Арчи, от души забавляясь, покрутил мощной борцовской шеей:

— Вы ведь корпи? Ну, в смысле, работаете на корпорацию.

Бен кивнул.

— Я не держу кредитного автомата, — продолжал бармен. — Да и вам ни к чему афишировать, что пили крепкое на окраине буфера. Так что готовьте наличные, сударь!

— У меня… — беспомощно начал Мэй и вспомнил, что в кармане его брюк лежат четыре сотенные банкноты, один полтинник, десятка и девять монет по одной марке.

— Семнадцать девяносто, сударь! — Бармен было нахмурился, но, видя, что клиент достает деньги, опять пришел в хорошее расположение духа. — Выбирайте столик, — сказал он, указывая в зал, — через пару минут я пришлю вам заказ.

— А можно сначала позвонить? — Бен робко указал на телефон.

— Конечно. — Арчи пододвинул к Бенджамилю футляр, но, едва тот протянул руку, снова накрыл коробочку ладонью. — Звонок будет стоить вам пять марок. — Бармен принялся загибать пальцы. — Еще двести возьмет с вас транспортная компания за вызов и аренду машины. В куче будет двести пять. Есть предложение: сегодня я закрываюсь в три. У меня есть мобиль. Если подождете до закрытия, я могу подбросить вас до станции. И это обойдется вам всего в пятьдесят. Идет?

— Идет! — обрадованно сказал Бен.

«Этот Арчи ничего себе тип», — думал Бен, усаживаясь за маленький круглый столик.

Кроме Бенджамиля в зале сидело еще человек семь-восемь, со стороны одного из столов доносились невнятные обрывки разговора, остальные посетители не обращали друг на друга ровным счетом никакого внимания. Не успел слегка успокоившийся Бен хоть немного оглядеться, как из-за барной стойки выкатил шустрый коротышка-робот с вытянутой каплеобразной головой и поставил перед Мэем тарелку с дымящимся рагу, блюдце с чипсами и широкий толстостенный стакан с коричневатой, терпко пахнущей жидкостью. Видимо, в черном буфере плевали на пятнадцатую поправку к закону Киттеля. Бенджамиль понюхал рагу и осторожно пригубил бренди. Бен еще никогда не пробовал такого крепкого напитка. Светло-коричневая жидкость словно огнем обожгла горло и язык, но через мгновение горечь ожога рассыпалась приятным теплом и потекла по гортани вкусом жженого сахара. Бенджамилю всегда нравилось пиво, а еще больше синтетические вина, он иногда покупал их в торговом центре бело-оранжевого сектора аутсайда, но бренди… это было что-то. Мэй отхлебнул смелее и принялся за рагу. Только сейчас он понял, насколько проголодался. Рагу оказалось вполне съедобным, а главное, горячим, алкоголь легчайшей волной ударил в голову, и вечернее приключение уже начало казаться Бену не таким страшным, как вначале.

Внезапно струившаяся над полом мелодия умолкла, свет погас совсем, но через секунду вспыхнули три красных прожектора под потолком, а на маленькой круглой сцене посреди зала невесть откуда появились двое подростков, ампутогенов лет четырнадцати. Они были похожи на ядрышки орехов в скорлупе своих механических коконов. Вязкую вату тишины взорвал удар ритмической музыки в стиле рифф-рафф, и ампутогены начали танцевать. Их механические руки и ноги разом пришли в движение, они изгибались, выворачивались, вращались с характерным жужжанием сервоприводов, в несколько раз усиленным динамиками. Головы и тела ампутогенов оставались почти неподвижными, но что при этом выделывали их конечности!

Бенджамиль глядел как зачарованный, изо всех сил пытаясь уследить за перемещением блестящих стержней, гофрированных трубок и никелированных шарниров. Он так увлекся танцем, что не заметил, когда успела появиться она, высокая черноволосая девушка. Или женщина? Нет, все-таки девушка. Она остановилась рядом со сценой и обвела зал внимательным, неторопливо-высокомерным взглядом. Ее гладкие волосы, подстриженные каре, блестели в свете прожекторов, будто полированная эмаль. Она была невероятно красива. На девушке был надет плотно облегавший все тело бархатно-красный костюм с глубоким узким декольте. Если прищурить глаза, можно было вообразить, что на ней и вовсе нет костюма, что все ее тело просто выкрашено еще не просохшей, влажноватой краской цвета темной розы. Черноволосая красавица, не обращая внимания на танцующих ампутогенов, успешно завершила процесс прицеливания, наметила нужный объект и умопомрачительной походкой двинулась к свободному столику, соседствующему со столиком Бенджамиля. Под мышкой она несла яркий мохнатый сверток.

Обогнув столик по изящной дуге, девушка уселась на мягкое сиденье спиной к Мэю, и разочарованные взгляды посетителей вернулись к стаканам и тарелкам.

Рифф-рафф сменился чем-то тягучим, ампутогены замедлили свою бешеную пляску и плавно закружились по сцене. Мэй вздрогнул, почувствовав слабый толчок в ногу, и поглядел вниз. Возле его ботинка, высунув розовый язык, сидел мохнатый сверток. Выпуклые внимательные глаза изучали Бенджамиля с бесцеремонным любопытством. Бен осторожно отодвинул ногу, сверток зарычал и оскалил мелкие белые зубки.

— Фу! — неожиданно сказала красивая соседка, нагибаясь к свертку, и добавила строго: — Нельзя!

Сверток убрал зубки и замотал пушистым султаном хвоста.

— Не бойтесь, — сказала девушка, оборачиваясь к Бенджамилю. — Он послушный, его зовут Чу-Чу. Почему вы смеетесь? Вам не нравиться мой робопес? — Девушка нахмурилась.

— Нет, нет, нравится, — поспешил заверить соседку Бен. — Просто моего начальника зовут почти так же.

Девушка просияла ослепительной, многозубой улыбкой. Она была не просто красива, она была чертовски красива.

— Не люблю увечных, — сказала соседка, показывая на сцену. — Вы здесь один?

Бен ошалело кивнул.

— Сдвоим?

Бен кивнул вторично, и девушка перешла за его столик. Прежде чем сесть напротив Бена, она подхватила своего робопса с пола и усадила на свободный стул.

— Тихо! Сидеть! — приказала она грозно, и маленькое пучеглазое создание со злобно торчащей вперед челюстью послушно замерло, слегка подрагивая висячими ушами.

— Какой он породы? — спросил Мэй, разглядывая очаровательную собеседницу.

— Чу-Чу пекинес, — сообщила девушка, поправляя на собаке цветную попонку. — Это китайская порода. Раньше императоры клали их себе под голову вместо подушки. — Девушка засмеялась. — Они вообще-то не должны быть злобными, но Чу-Чу откусил бы императору ухо. Как вас зовут?

— Бен… Бенджамиль Мэй.

— А меня зовут Кристмас, можно Кристи.

— Кристмас. Редкое имя. — Бен так разволновался, что залпом допил бренди и закашлялся.

— И редкое, и неудобное, — подтвердила девушка. — Предпочитаю Кристи. Послушайте, Бен, я бы тоже с удовольствием чего-нибудь выпила…

Вспыхивали и гасли потолочные фонари, цветные огни, бегущие по краю сцены, подсвечивали бренди в бокалах то желтым, то зеленым. Ампутогены вертелись в своих протезных корпусах, словно пропеллеры.

Кристмас, смеясь, сделала изрядный глоток бэксберга:

— А можешь сказать по-китайски: «Как поживает ваша драгоценная супруга»?!

— Легко! — Бен взмахнул рукой, едва не опрокинув стакан. — Нидэ айжинь кодэ цзынмаян? Супруга поживает недурно!

— Дзыньмянь! — хохотала Кристи. — А как сказать: «Дайте, пожалуйста, кружку пива»?

— Чин кыйво ичжа пхитю! Только они здесь пиво не держат, говорят: моча.

— Ну и не надо! — сказала Кристи, нагибаясь к Бенджамилю через стол. — Бренди мне нравится больше.

Губы у нее были сочные и влажные, совершенно того же тона, что и платье. Бен с трудом подавил опасный соблазн.

— Гарсон! — крикнул он, пьяно щелкая пальцами. — Еще два бренди!

— А как будет: «Проводите меня, пожалуйста, до дома»? — спросила Кристи.

— Чин сунво ися… — автоматически перевел Бен. — Что?

Подъехавший робот поставил на столик заказанный напиток.

— Мне и в самом деле пора. — Кристмас вдруг погрустнела, взяла свой стакан и залпом выпила его содержимое.

— Я действительно могу тебя проводить, — предложил Бен.

Ему так не хотелось отпускать от себя эту волшебную девушку, порочную и невинную, источающую сладкий аромат желания, что его уже не пугали мрачные улицы черного буфера.

— Хорошо. — Кристи, прищурившись, коснулась кончиками пальцев его щеки. — Если хочешь, можешь остаться со мной, а утром я подброшу тебя до трубы, у меня есть инерпед.

Бенджамиль едва не задохнулся, когда легкие пальцы скользнули по его губам. Девушка поманила Чу-Чу и направилась к выходу. Бенджамиль оставил на столике недопитый стакан и, размашисто ступая, подошел к барной стойке.

— Сколько я должен, сударь? — спросил Мэй, нетерпеливо оглядываясь через плечо.

— Девяносто шесть марок, сударь. — Лысый здоровяк фамильярно подмигнул Бену и прибавил, ухмыльнувшись: — А ты везунчик.

Бенджамиль выложил на стойку сотенную купюру, отказался от сдачи и почти побежал к выходу.

Кристмас ждала на крыльце. Она взяла Бена под руку, и они пошли посередине проезжей части. Робопес деловито трусил впереди, бдительно зыркая по сторонам выпуклыми глазищами. Прохладный воздух быстро освежил Бена, хотя лихорадочное напряжение от этого только усилилось. Личность Бена словно бы разделилась на три части. Один Бен готов был лопнуть от наполнявших его флюидов возбуждения, он не думал ни о чем, кроме идущей рядом девушки, другой Бен думал об Ирэн и загодя мучился угрызениями совести, третий пытался уверить двух первых, что ничего предосудительного он делать не станет.

— У тебя здесь квартира? — спросил Бенджамиль, чтобы отогнать от себя безумные мысли.

Кристи молча кивнула.

— А ты говорила, что тоже живешь в аутсайде?

— Живу там, работаю здесь, — пожала плечами девушка. — Снимать квартиру удобней, чем ездить по трубе.

— А кем ты работаешь? — Бен чувствовал локтем горячий бок девушки.

— Это неинтересно, — уклончиво ответила Кристи. — Я тоже тебя хочу кое о чем спросить. После рабочей недели в буфер приезжает куча народа из «воротничка». Здесь можно повеселиться, и никто не проверит, что ты пил, с кем был, что нюхал, что курил. Чертова уйма народу катит сюда тратить свои денежки. Признайся, Бен, вся история с твоим боссом и его прыгуном — туфта? Ты приехал сюда выпустить пар, а мне просто оттянул уши?

Еще в середине вечера Бен рассказал Кристи про свои злоключения, опустив только историю с оракулом, а она, получается, не поверила ни единому слову, хотя кивала вполне убедительно. Бен даже немного обиделся, но спорить не стал.

— Все верно, — сказал он покорно. — Я просто придумал забавную историю. Кому от этого плохо?

— Никому, — сказала Кристи и улыбнулась своим потаенным мыслям.

Так, время от времени перебрасываясь короткими фразами, они прошли пару кварталов, и Кристи свернула с дороги в глубь дворов.

— Нам туда? — обеспокоенно спросил Бен.

— Так ближе, — нетерпеливо бросила Кристи.

— Может, лучше по дороге?

— Здесь не опаснее, чем на дороге, — ответила девушка. — Кроме того, мой Чу-Чу эффективнее мелкокалиберного пистолета. Волноваться не о чем.

Но чем дальше они углублялись в путаницу переулков, тем беспокойнее становилась Кристи. Она все ускоряла шаг, то и дело тревожно озиралась по сторонам, будто что-то высматривая. Наконец Кристмас резко остановилась и сказала, указывая на ближайший подъезд:

— Ну все! Мне надо туда зайти.

— Это твой дом? — удивился Мэй.

Здание выглядело запущенным и совсем не жилым.

— О господи! Конечно, нет! Просто я уже давно хочу пи-пи, — заявила девушка и с вызовом уставилась на Бена.

Бен оглянулся на подъезд. Тускло освещенный проем с приоткрытой дверью разом разбудил все дремавшие в нем страхи.

— Там никто не живет, — сказала Кристи, делая шаг к дому. — Чу-Чу покараулит снизу, а ты, если не хочешь оставаться на улице, тоже зайди в подъезд.

Они поднялись на третий этаж по пыльной лестнице, тускло освещенной люминофорными пластинами. Кристи остановилась возле обшарпанной углепластиковой двери, словно чего-то ожидая. Бен хотел пройти дальше, но, сам не зная почему, тоже остановился на последней ступеньке и привалился спиной к стене.

— Как будет по-китайски: «Я хочу тебя»? — голос девушки прозвучал хрипло и негромко.

Ноги Бенджамили сделались ватными, а Кристмас ловко скинула с ног бордовые туфли и шагнула на середину площадки. Она стояла босиком на грязном бетоне, неизъяснимо прекрасная и развратная.

Девушка взялась двумя руками за тонкое ожерелье на шее, и с ее блестящим, как полированный металл, костюмом начали происходить невероятные вещи. В одно мгновение он потерял блеск, распался на тысячу лоскутков, которые осыпались на бетонный пол, подобно лепесткам увядшей розы. Кристи скользнула к Бенджамилю, обхватила его голову руками и нежно поцеловала в губы. Сначала Бен отшатнулся от этого влажного, умелого прикосновения, затем сжал голую девушку в объятьях, исступленно и страстно целуя ее лицо, чувствуя, как ловкие нетерпеливые пальцы расстегивают его рубашку и брюки. Они стояли покачиваясь, точно пьяные, пока Бен осторожно не опустил девушку прямо в рассыпанные по полу темно-красные лепестки. А когда Кристмас тихо застонала, он явственно почувствовал запах розы.

Девушка осторожно перешагнула через лежащего на боку мужчину, подобрала бордовые туфли на высоком перфорированном каблуке и прижала пальцем клипсу наушного телефона. Еще раз переступив через лежащего мужчину, она негромко проговорила, обращаясь к невидимому собеседнику:

— Азиз… Да… Все в лучшем виде… Да… Дом пять, дробь тринадцать. Даю сигнал.

Девушка еще постояла, разглядывая человека на бетонном полу, потом потянула за ожерелье, и новый, темно-желтый блестящий костюм разлился по груди, по животу и ногам, послушно повторяя все изгибы соблазнительного упругого тела.

Глава 4

Въедливый мужской баритон бубнил где-то на грани сознания:

— …обращаться исключительно к ее личному адвокату, мистеру Аязу Йоргу.

«Какой нелепый, дикий сон!» — подумал Бен, постепенно возвращаясь к реальности.

— Бенджамиль Френсис Мэй! Бенджамиль Френсис Мэй! — с упорством школьного наставника повторял незнакомый бесстрастный голос. — Пожалуйста, прослушайте официальное сообщение…

Бенджамиль с трудом раскрыл глаза. Он сидел в чудовищно неудобной позе, привалившись спиной к полуразрушенной стене парковой беседки. Из разбитых балясин каменного ограждения во все стороны торчали ржавые усы арматуры. Застонав от боли в затекшей шее, Бен осторожно повернул голову. Мусор, жухлая трава, измученные подагрой тополя с поломанными ветками, аллейки, выложенные растрескавшейся плиткой, щербатые каменные скамейки. Никогда в жизни Бен не видел этого места и не имел ни малейшего понятия, как умудрился здесь оказаться.

— Бенджамиль Френсис Мэй! Пожалуйста, прослушайте официальное сообщение, — голос доносился откуда-то снизу.

Бен поглядел вниз и ровным счетом ничего не увидел.

— Бенджамиль Френсис Мэй…

Осененный ужасной догадкой, Мэй принялся судорожно расстегивать штаны. Так и есть! Голос звучал из микродинамика, вшитого в ярлычок трусов:

— …прослушайте официальное сообщение. Вашей бывшей супругой Ириной фон Гирш выдвинут иск о расторжении брачного контракта на основании неоспоримого факта супружеской измены со стороны ответчика. Иск удовлетворен, и расторжение гостевого брака зафиксировано двенадцатым отделением судебной комиссии. Декларация о намерениях по заключению стационарного брака аннулирована. Мисс фон Гирш настоятельно просит вас по всем спорным вопросам обращаться к ее личному адвокату, мистеру Аязу Йоргу.

Черт! Черт! Черт возьми! Бен с трудом поднялся на ноги. Все происшествия прошлой ночи медленно и неумолимо всплывали в его памяти.

— Мистер Мэй, — не унимался микродинамик, — нанодетектор супружеской измены во избежание нелицензионного использования отключен и отслоился от стенки уретры. Для успешной деимплатации необходимо произвести мочеиспускание.

Придерживая штаны, Бен забежал за угол беседки.

— Благодарим за содействие, — через полминуты сообщил голос. — Деимплантация успешно завершена. Приятных выходных, мистер Мэй.

Не помня себя от бешенства, Бенджамиль оборвал с трусов ярлычок и швырнул его в сухую траву. Нужды в этом, похоже, уже не было, динамик молчал.

Пошатываясь, Бенджамиль обогнул беседку. На том месте, где он только что сидел, расположился невесть откуда взявшийся оборванец с нечесаной бородой, на арси таких зовут батонами. Мэй подумал, что, наверное, он должен удивиться, но лимит его эмоций исчерпался. Бенджамиль был сбит, раздавлен и размазан по асфальту, кроме того, невыносимо болела голова.

Он остановился, равнодушно глядя на нищего сверху вниз. Батон хрипло хихикнул и подвинулся, уступая место. Бенджамиль опустился прямо на землю и обхватил руками колени. Батон хихикнул еще раз, его прямо-таки распирало от веселья.

— Чему вы радуетесь? — устало спросил Мэй.

— Первый раз вижу парня, разговаривающего с собственным членом, — радостно объяснил оборванец, ему уже давно хотелось поговорить, но начать первым он не решался.

— Не с членом, с труса́ми, — равнодушно поправил Бен. — До разговоров с членом я еще не докатился.

— Первый раз вижу большего сумасшедшего, чем я сам! — Батон аж затрясся в приступе восторга. — Это надо спрыснуть! — Он извлек из-за пазухи плоскую бутылку и протянул Мэю: — Хлебните, сударь, вам сразу полегчает.

Бенджамиль с сомнением глянул на поцарапанную руку с не очень чистыми ногтями.

— Не беспокойтесь, — заверил бродяга. — Я чистый, я моюсь раз в неделю, по крайней мере пока тепло. А если от меня попахивает, то не берите в голову — это просто специфический способ профилактики паразитов. Мое ноу-хау.

В бутылке плескалось на два пальца мутноватой жидкости. Бенджамиль решительно отвернул пробку и сделал изрядный глоток. Сначала ему показалось, что его стошнит. Он с трудом подавил спазм и проглотил алкоголь. В желудке потеплело, а головная боль отступила куда-то в область шейных позвонков.

Батон одобрительно крякнул и, приняв бутылку из рук Бенджамиля, одним духом прикончил ее содержимое.

— Меня зовут Мучи, — доверительно сообщил он, с сожалением разглядывая пустую бутылку на свет.

— Очень приятно, — пробормотал Бен.

— Это уменьшительное от Мусима. — Батон хихикнул и добавил мечтательно: — Вот если б у вас нашлась пара монет, я бы сгонял за выпивкой.

Бенджамиль машинально сунул руку в карман и обнаружил там пустоту. Проверил другой карман. Пусто! Бен принялся тщательно ощупывать и обыскивать свою одежду. Результаты осмотра оказались плачевны. Исчезла транспортная карточка, исчезла карта медицинского кредита, интельблок, вся оставшаяся у Бена наличность, исчезли наручные часы с активным стереоэкраном. Оракул, к немалому облегчению, остался на месте, видимо, его сочли бесполезной игрушкой, да из бокового кармана френча Бен выудил одинокую монетку. Пару секунд он смотрел на блестящий кругляшок, а потом захохотал как сумасшедший, безжалостно колотя кулаком по своему колену.

Перепуганный батон быстро отодвинулся подальше и наблюдал приступ беспричинного веселья с почтительного расстояния. Вволю насмеявшись, Бен провел пальцами по уху и убедился, что клипса телефона откочевала вместе с часами. Бенджамиль взялся за другое ухо и вскрикнул от боли. Под пальцами оказалось нечто толстое, заскорузлое и чрезвычайно болючее.

— Эй! Как вас там? Мучи, поглядите-ка, что у меня на ухе.

Батон поднялся на ноги, опасливо приблизился и, вытягивая заросшую диким волосом шею, оглядел ухо, которое Бен осторожно оттопыривал пальцами.

— Там пластырь, — сказал он наконец. — Весь в засохшей крови. Будто фурункул выреза́ли.

— Так! — сквозь зубы сказал Бенджамиль. — Служебный-то им на кой понадобился?

Он, страдальчески морщась, как мог, ощупал правое ухо и убедился, что вместо служебного телефона он имеет болезненный порез на наружной поверхности ушной раковины.

— Где можно найти патрульных? — спросил Бен, решительно поднимаясь на ноги.

— Там. — Мучи махнул рукой вдоль вымощенной битыми плитками дорожки. — Они проезжают время от времени мимо ограды.

— Покажете?

— Нет. — Бродяга замотал головой. — Я со стопами не дружу. Они, знаете ли, совсем не верят в бога. О чем мне с ними разговаривать?

— Нет так нет. — Бен невесело усмехнулся, протянул Мучи единственную блестящую монетку и пошел в указанном направлении.

Полосатый фургон был припаркован недалеко от угла парковой ограды. Два стоппера стояли возле бронированной дверцы. Они курили, время от времени передавая друг другу помятый чинарик. Да! Видимо, нравы в черном буфере царили самые вольные. Корпорация не одобряет курения, а страж порядка должен быть в три раза большим корпи, чем любой из прочих служащих. Похоже, что и сами стопы прекрасно это понимали. При виде подходящего Бена один из них бросил окурок на землю и старательно раздавил его каблуком, другой положил руку на ствольную коробку висящего сбоку автомата.

Бенджамиль остановился, открыл рот и понял, что не знает, с чего начать разговор. Ему не разу в жизни не приходилось прибегать к помощи офицера. О! Офицера! Не мистера, не мастера, не сударя. Надо сказать: «Офицер». Офицер… А дальше как? Стопперы смотрели на Бена выжидательно и помогать ему явно не собирались. Тот, что выбросил окурок, тоже положил руку на автомат. На груди его дефендера Бен вдруг разглядел нашивку с надписью «М. Мюллер». Если нашивка на дефендере, дефендер на офицере, то и обращаться к оному следует: офицер Мюллер, справедливо рассудил Бен, но обратиться не успел.

— Чего надо? — неприветливо спросил стоп, который стоял справа.

Бен обернулся к нему и с удивлением обнаружил на груди его дефендера точно такую же нашивку, что и у первого патрульного. На аккуратном сереньком прямоугольнике значилось: «М. Мюллер». Бенджамиль растерялся. На братьев эти двое совсем не походили, разве что ростом. Один смуглый и черноглазый, другой блондин с крашенными хной бровями.

— Или говори, чего надо, или проваливай! — агрессивно сказал смуглый.

— А можно без грубостей, офицер Мюллер! — неожиданно для себя разозлился Бен. — Мало того, что меня бросили в буфере, мало того, что ограбили и накачали какой-то гадостью, так теперь мне еще грубит представитель закона!

— Поспокойнее, мистер, давайте по порядку, — примирительно сказал краснобровый. — Как ваше имя? Когда вас ограбили? Что забрали?

— Моя фамилия Мэй, — начал Бенджамиль по порядку. — Ограбили сегодня ночью, забрали транспортную карточку, блок карманный забрали, деньги. Мне домой нужно добраться, а я даже не знаю, где станция.

— Вам угрожали оружием?

— Нет. — Бен замотал головой. — Накачали какой-то дрянью, и я потерял сознание.

— Накачали, в смысле затолкали в рот? — нахмурился блондин.

— Нет… — начал было Мэй, но осекся на полуслове: не очень-то хотелось посвящать этих громил в подробности личного плана, — сделали укол.

— Укололи куда?

— Э… куда-то в спину. Я не помню. — Бен сильно потер лоб.

— Спиртное принимали? — быстро спросил смуглый.

— Что вы имеете в виду!? — возмутился Бен.

— Ничего, просто запах от вас, — пожал плечами патрульный.

— Ладно! Лезьте в машину! — распорядился блондин. — Разберемся. — Он снял с пояса нечто вроде фонарика и дважды осветил им Бена с головы до пяток.

— Чисто, — сказал смуглый.

И Бенджамиль, пригнув голову, забрался в фургон, вся внутренность которого была обита упругим пластиком. Бена усадили в кресло и пристегнули ремнем.

— Не волнуйтесь, — успокоил блондин. — Маленькая формальность. Али! — крикнул он в сторону водительской кабины. — Дай индентификатор!

Броневая шторка отодвинулась, и в салон заглянул третий стоп. Он протянул смуглому треугольную коробку. На груди нового патрульного тоже была нашивка. На нашивке значилось: «М. Смит».

Смуглый повозился с коробкой и протянул Мэю:

— Внятно и полностью назовите свое имя и приложите вот сюда правую ладонь.

Несмотря на нарастающее чувство протеста, Бен решил не спорить.

— Бенджамиль Френсис Мэй! — сказал он внятно и прижал ладонь к мерзкой желеобразной субстанции.

— Так, — зачитал блондин с монитора. — Бенджамиль Френсис Мэй, тридцать пять лет, неуплата налогов, несанкционированное проникновение, торговля нелицензированными наркотиками, подозрение в двойном убийстве. Отбегался, голубчик.

— Это не я!!! — в ужасе закричал Мэй и изо всех сил рванулся прочь из кресла.

Блондин быстро выбросил вперед руку. Ставший гибким, словно плетка, стек электрошокера полоснул Бена по шее. Все тело свело судорогой боли, и Бенджамиль второй раз за сегодняшний день потерял сознание.

— Учти, ублюдок, мы сначала трахаем, а потом ухаживаем! — заорал смуглый, нагибаясь к самому лицу задержанного, потом пощупал пульс пониже уха и спросил задумчиво: — Френсис Мэй. Как это пишется?

— Погляди на мониторе, — бросил через плечо светловолосый и крикнул в сторону кабины: — Али! Вызывай транспорт из участка!

В просторном помещении пятьдесят второго правоохранительного участка, несмотря на высокие потолки, царила тропическая духота. Влажная рубашка липла к спине. Бенджамиль еще раз тряхнул решетку и бессильно прислонился лбом к прутьям из углепластика.

— …Ну, и че ты думаешь? — рассказывали где-то сзади. — Поймали мы этого подонка, измолотили трубами, потом отрезали его поганый член и запихали прямо в поганую глотку!

— Эта правильно! — одобрили рассказчика. — Нечего чужих баб лапать! Только член надо было выкинуть или сжечь, чтобы обратно не пришили. Щас члены пришивают быстрее пальцев. И главное, все функционирует еще лучше, чем раньше, у кого не стоял — встанет.

— Да ну? — изумилось сразу несколько голосов, а самый скептичный усомнился: — Так это, небось, в «воротничке» или в аутсайде.

— Сам ты «в аутсайде»! — горячо возразил знаток хирургии. — Я этого буфа даже знаю немного — Джозеф Шестерня! Слыхал про такого?

— Надо всем легавым отрезать, а потом пришить! — предложил ехидный голос. — Может, и у них стоять начнут!

И вся аудитория зашлась в довольном гоготе.

«Боже мой, — отрешенно подумал Бенджамиль. — Они говорят „легавый“, понятия не имея, что означает это слово, за всю свою жизнь ни разу не увидев ни одной настоящей собаки». — «Ха-ха! Ты тоже никогда не видел легавой, — возразил незнакомый наглый голос в голове. — Из тварей божьих ты видел одних людей. Да и то неплохо было бы разобраться, божьи ли они твари?»

— Ах ты, курва, б…дь толстожопая! — истошно заорали в противоположном конце кишки. — Куда ты щелишь свой мажап, падла?!

Бенджамиль, страдальчески морщась, оглянулся. В длинный зигзагообразный коридор, огороженный со всех сторон решеткой, было напихано человек сто. Люди сидели на невысокой скамье без спинки, на полу, опершись спиной о решетку, просто стояли, ухватившись руками за углепластиковые стержни. Кто-то курил, прикрывая огонек сигареты ладонью, кто-то разговаривал, кто-то бранился, кто-то дремал. Время от времени стопы кого-нибудь забирали и уводили. Время от времени кого-нибудь заталкивали внутрь через одну из шести узких дверей, и потревоженное сообщество арестантов приходило в движение, точно вода в глубокой луже. Иногда вспыхивали яростные ссоры. Но до драки дело не доходило. Противники быстро остывали, и конфликт вырождался в вялое затяжное переругивание.

Обнесенный решеткой коридор располагался в самом центре огромного зала пятьдесят второго правоохранительного участка, и все обитатели называли его кишкой или кишечником. Когда только что отошедший от электрошока Бенджамиль, слегка заикаясь, спросил у соседа, почему именно кишка, сосед, ухмыльнувшись, ответил:

— Потому что отсюда попадают прямо в жопу.

Ссора в дальнем конце кишки не унималась. От шумного лабиринта столов и невысоких перегородок отделился стоппер в фуражке, с длинным шестом разрядника в руке. Брезгливо-высокомерный, он прошествовал в направлении нарушителей тишины и несколько раз, не целясь, ткнул шокером сквозь прутья. Кто-то истошно завизжал. Народ, запинаясь и падая, полез в разные стороны. Сочтя дело сделанным, стоп двинулся вдоль кишки, лениво ударяя задним концом своей электрической пики по решетке.

— Мистер офицер! Мистер офицер! — принялся звать Бен. — Меня зовут Бенджамиль Мэй, я служащий корпорации. Произошла ошибка! Я никогда не торговал наркотиками! Я сижу здесь уже четыре часа! Мистер офицер!

Эта зараза не вела даже ухом.

— Эй, буфы, мать вашу! Заткните кто-нибудь пасть этому ублюдку! Или я щас сам подлезу!!! — взревел хрипловатый бас.

— Сам заткнись! — лениво отозвался худой парень с жутким спиралеобразным шрамом на бритой голове и с угольно-черными блестящими прямоугольниками вместо бровей. — Это наш циви, пусть орет сколько хочет.

Бен уже знал, что парня зовут Тимом. Сквозь толпу протолкался здоровенный амбал с разноцветной пигментацией на щеках. Лоб в два пальца высотой, белок левого глаза заплыл кровью. Спина Бенджамиля в который раз за сегодняшний день покрылась холодным потом, но внимание здоровяка уже всецело приковал к себе Тим.

— Да ты кто такой, чтобы указывать?! — Красноглазый угрожающе нагнул бычью шею.

— Это ты кто такой? — нагло парировал Тим. — Меня-то в сине-салатовом любая крыса знает.

— А мне насрать!!! — надсаждался амбал. — Я в своем районе!

— Не гони, снипер! — Бритый Тим ловко вскочил на ноги. — А то мы с Мани тебя упакуем! Где я не допрыгну, там он достанет. Эй, Мани? Закопаем снипера?

Мани в полосатом платке молча оскалил красные пластиковые зубы.

— Эй, хватит тявкать, все, — неожиданно вмешался в разговор третий голос. — Потолкались и будет.

Бен тихонько покосился через плечо. Говорил Будда, невысокий плотный мужчина с восточными чертами лица. Его гладкое, абсолютно круглое лицо излучало спокойствие, маленький рот улыбался. Говорил он всегда негромко, но Бен уже заметил, что окружающие к нему прислушиваются и практически всегда следуют его ненавязчивым распоряжениям.

— Как скажешь, папаша. — Тим тут же уселся на место.

— Я в своем районе! — угрюмо повторил здоровяк, хотя по всему было видно, что его боевой накал пошел на убыль. — А этих трэчеров все одно пропишут. От них же пульпой на десять шагов тянет. Вставят им по имплохе в артерию — и в периметр, на работы. Че они мне наступают?

— Ты снипер, да? — наставительно сказал Будда. — Вот и держись своей бранжи. И пацаны к тебе вязаться не будут. Тебя за что забрали?

— Жене руку сломал, — осклабился амбал.

— Тем паче, — покивал лысой головой Будда, — оштрафуют и выпустят. Пойдешь обратно рычаги давить. А будешь шуметь, могут периметр прописать месяцев на шесть. Сечешь? А цивильный пусть покричит, после шока полезно, когда его сюда приволокли, он аж синий был.

Амбал поворчал еще немного себе под нос, потом поплелся куда-то вбок и исчез из поля зрения. Тим, Мани и еще один типчик со свернутым носом принялись играть в какую-то игру на пальцах.

— Иди посиди маленько, я подвинусь, — предложил Бенджамилю Будда.

Бен только помотал головой. Ему давно хотелось в туалет. В самой середине кишки торчал исцарапанный пластиковый унитаз, но Бен представлял себе, что нужно будет проталкиваться сквозь одуревшую от безделья толпу, потом гнать кого-то, рассевшегося на очке, будто на стуле, потом расстегивать штаны перед десятками беспардонных зрителей и терпел, терпел, терпел…

Недалеко от места, где стоял Бен, опять раздались крики и брань. На этот раз Фемида явилась в лице молодого парня с нашивкой «Д. Смит» на груди форменного комбинезона. Пока охранник дошел до решетки, ссора улеглась сама собой, и он в нерешительности остановился как раз напротив Бена.

— Мистер Смит! Офицер! — возопил Бен, изо всех сил стараясь просунуть голову сквозь углепластик. — Выслушайте меня, ради всего святого! Произошла ошибка! Они, наверное, перепутали файл. Я служащий компании «Счастливый Шульц». Я здесь уже четыре часа.

Офицер с сомнением погладил короткие пшеничные усики.

— Я имею право на один звонок! Я это точно знаю!!!

Наверное, полный отчаяния вопль Бенджамиля наконец произвел на стопа впечатление, глаза его стали осмысленными, более того, слегка заинтересованными. Он указал на Бена рукоятью шокера:

— Как зовут?

— Бенджамиль Фрэнсис Мэй! — окрыленный надеждой, затараторил Бен.

— Задержанный Мэй, на выход!

— Сейчас… сейчас, — исступленно бормотал Бенджамиль, пробираясь к узкой двери.

Арестанты его пропускали.

В небольшом тупиковом коридоре охранник указал Бену на торчащий прямо из стены провод с ракушкой на конце.

— У вас две минуты, — строго сказал благодетель.

— А можно мне сначала в туалет? — жалобно попросил Бен, указывая на дверь с табличкой в конце коридора.

Конвоир хмыкнул, покрутил головой, пошевелил усами и, видимо, решил быть великодушным.

— Двери не закрывать, — сказал он, постукивая разрядником по голенищу ботинка.

Из сортира Бенджамиль вышел с опустошенным мочевым пузырем и с душой, исполненной надежды. «Все образуется, — думал он, вставляя ракушку в ухо. — Еще немного, и я буду спасен». Он так увлекся мыслями о спасении, что чуть было не позвонил Ирэн, но, вовремя спохватившись, назвал номер своего друга, соседа по этажу и товарища по собирательству старинных безделушек Трустама Вайса.

«Тирлим-пам-пам, тирлим-пам-пам», — пропел сигнал вызова, и знакомый голос осторожно отрапортовал:

— Трустам Вайс слушает. С кем имею честь?

— Русти! — закричал Бен, прижимая пальцем ракушку. — Ты меня слышишь?

— Слышу. А кто это? Не имею чести…

— Это я, Бен! — перебил друга Бенджамиль. — Ты хорошо меня слышишь?

— Хорошо, — недоуменно отозвался Вайс. — А почему номер незнакомый?

— Я потом объясню! Русти, мне очень нужна помощь! Ты вот что сделай…

— А почему семерка в начале? Ты откуда?

— Я в красно-синем секторе рабочего буфера, в полицейском участке номер пятьдесят два! Меня обвиняют в двойном убийстве, ну и еще по мелочам! Ты…

— Какой участок? Какое убийство? — Голос Трустама стал испуганным.

— Я потом объясню! У меня мало времени!

— Кто это?

— Бенджамиль! Бенджамиль Мэй!!! — взревел Бен.

— У меня нет знакомых с таким именем. Вы ошиблись номером, — сказал Вайс ровным голосом и отключился.

Некоторое время ошарашенный Бен бессмысленно слушал короткие гудки, затем офицер Д. Смит тронул его за плечо и попросил вынуть телефон из уха.

Когда подавленный и расстроенный Бен вернулся в кишку, между Буддой и парнем со свернутым носом уже сидел новый постоялец — маленький жилистый человек с крючковатым носом и светлыми беспокойными глазами.

Бенджамиль прислонился спиной к решетке, им овладели тоска и апатия. Он даже не заметил, как Будда поймал его за рукав и почти насильно усадил рядом с собой, предварительно прогнав кого-то с лавки.

— Посиди-ка маленько, — сказал неожиданный покровитель, — а то маячишь, глаз натер, весь вид закрываешь. — И, указав пальцем на входную группу участка, спросил, ни к кому конкрентно не обращаясь: — Чего там за хрень-то происходит?

Бенджамиль невольно взглянул в указанном направлении. Возле шести детекторных рамок входа действительно творилось нечто странное. Издалека ничего не было слышно, но перед входом невесть откуда образовалась непонятная сутолока. То ли кого-то выталкивали вон, то ли, наоборот, не пускали в здание.

Бенджамиль вытянул шею, приглядываясь. Вдруг что-то треснуло коротко и зло, мерное гудение полицейского участка взорвала автоматная очередь, за ней вторая. Бен успел заметить, как над сутолокой взлетел человек с неестественно длинными и гибкими конечностями. Человек этот, скорее походивший на паука или обезьяну, мощно оттолкнулся ногами от чьей-то головы, зацепился за гладкую отвесную стену, совершенно невероятным манером взбежал по ней вверх и повис на решетчатой ферме перекрытия. Снизу по нему ударили аж в три ствола. Будда ухватил Бена за шиворот и повалил его рядом с собой за скамейку. Пули с противным визгом рикошетили от стен и потолка. Бен отчаянно выворачивал шею, пытаясь разобрать, что происходит. Он увидел, как обезьяноподобный человек спрыгнул с десятиметровой высоты, разбив вдребезги напольную плитку, прокатился по полу, вскочил на ноги и с утробным воем двинулся на стрелявших в него стопов. Пули с сочными хлопками попадали ему в грудь, заставляя все тело содрогаться в нелепой пляске. Жуткий человек сделал несколько шагов, упал, и в ту же секунду рвануло.

У Бена заложило уши, он на несколько мгновений ослеп и даже слегка сошел с ума, а когда стал способен хоть как-то воспринимать действительность, вокруг стоял полный кавардак. Отовсюду неслись крики и стоны. Где-то, захлебываясь, визжали истошным голосом. Помещение заволокло едким дымом, и люди лезли друг на друга, ничего не видя и ничего не соображая. Сверху моросил мелкий дождик. Откуда-то вывернулся давешний крючконосый сосед по лавке, прокашлял:

— Давайте сюда! Здесь дырка! — И полез в белесый удушливый дым.

Бен, сам не зная как, уцепился за его брыкающуюся ногу и пополз следом. Углепластиковые стержни в нескольких местах оказались разбиты осколками. Бен на четвереньках пробрался в один из таких проемов. Возле решетки торчком сидел труп с кровавой кашей вместо верхней половины лица. Пшеничные усики задорно топорщились над его оскаленными зубами.

В ужасе Бенджамиль отцепился от спасительной штанины, его вырвало густой горькой желчью. Он тихонько завыл и с упорством раздавленной улитки пополз туда, где редела дымовая завеса и где, по его разумению, был выход из этого ада.

Глава 5

Сжав голову руками, Бенджамиль слегка раскачивался взад-вперед. Его тошнило.

— Нужно затолкать пальцы в рот, — посоветовал Лимкин.

Бенджамиль помотал головой. Потом все-таки сунул указательный и средний пальцы в горло. Пустой желудок мучительно сократился. Блевать было нечем.

— Это вы в участке надышались. — Лимкин старательно мял в пальцах полу сюртука, пытаясь оттереть темное пятно. — Ясное дело.

— А почему вас не тошнит? — с трудом спросил Бен.

— Я пятнадцать лет работал на «Кемикал Данг Фактории», — очень серьезно сказал Слэй Лимкин. — Теперь меня тошнит только от химических удобрений. Хотя в остальном работа была хорошая и должность не из последних, но потом у меня обнаружили синдром Патча и сразу выставили за ограду. Мистер Мэй, вы знаете, что такое синдром Патча? Не знаете? Вот и хорошо, лучше и не знать.

Бенджамиль с омерзением посмотрел на свои светлые брюки. От вида бурых заскорузлых пятен на коленях его замутило сильнее.

— Может, все-таки дождемся сумерек? — уже в сотый раз предложил Лимкин.

Бен поглядел на изрисованную похабными картинками стену с обвалившимися кусками штукатурки, на полусгнившую оградку палисадника и в сотый раз покачал головой.

— Вы только покажите мне направление, а сами идите домой. Чего вам со мной таскаться? — неуверенно сказал Бен.

Ему до ужаса не хотелось искать трубу в одиночку, он даже готов был терпеть навязчиво-многословного Лимкина с его бесконечными жалобами.

— Да нет, чего уж там. — Лимкин пожал плечами. — Мне все равно в те края топать.

— Вы живете около тубвея? — Бенджамиль даже обрадовался.

— С чего вы взяли? У нас тут один патрубок на полторы сотни кварталов. Это вам не аутсайд. Мой дом вон в той стороне. — Лимкин указал куда-то за спину. — Один патрубок и один стоповский участок на четыре сектора. Был…

— А вы вроде сказали, что нам по пути, — удивился Бен.

— По пути, но домой я пока не пойду, — рассудительно сказал Лимкин, — Отсижусь пока у одного приятеля, вдруг искать будут. Так что дома я буду не скоро. — Он протяжно вздохнул. — Замиля будет волноваться… и дети. Когда их теперь увижу? — Лимкин судорожно всхлипнул, размазывая по грязным щекам слезы. — Вы уж извините меня, мистер Мэй, что я при вас плачу, это у меня болезненное. Никогда не могу удержаться.

— Ничего страшного, — сказал Бен устало, Лимкин плакал уже третий раз с тех пор, как они выбрались из взорванного участка.

Дурнота постепенно утихала. Бенджамиль отвернулся от утирающего слезы Лимкина, вытер руки о штаны и полез за пазуху.

Кружок оракула был теплым, ощутимо весомым, надежным, единственным, что еще как-то связывало Бена с привычным и безопасным миром делового кольца, с уютной квартирой в бело-оранжевом секторе аутсайда, с неразобранным ящиком антикварных комиксов под кроватью. Бен шмыгнул носом и шесть раз крепко сжал оракула в руке. На дисплее, словно всплывая из темной глубины, проступили буквы:

В этом мире неверном не будь дураком: Полагаться не вздумай на тех, кто кругом. Трезвым оком взгляни на ближайшего друга — Друг, возможно, окажется злейшим врагом.

— Ну вот, — тихо сказал сам себе Бен. — Нужно было спрашивать советы до, а не после. Это, конечно, не совсем то, чего я ожидал, но про Вайса все сказано предельно верно. Если бы я загодя знал, что Трустам такая скотина, то позвонил бы кому-нибудь другому.

«Кому бы ты позвонил? — осведомился ехидный голос внутри Бена. — Тебе тридцать два, и твой единственный друг оказался полным дерьмом, а новых друзей у тебя не будет, ты ведь не любишь ничего нового, кроме антикварных безделушек. Ха-ха! И даже эти безделушки далеко не новые!»

— Что там у вас? — спросил Лимкин, вытирая крючковатый нос.

— Ничего, ерунда, — ответил Мэй, пряча оракула. — Можно идти дальше.

— А как самочувствие?

— Сносно, — сказал Бен, поднимаясь с треснутого пластмассового ящика.

— Лучше бы погодить до темноты, — просительно сказал Лимкин.

Бенджамиль упрямо помотал голвой:

— Мне нужно идти. К тому же ночью здесь опасно.

— Здесь всегда опасно, — уныло сказал Лимкин, — и днем и ночью. Только ночью меньше шансов попасться на глаза стопам. Я думаю, патрули уже прочесывают ближние сектора. Им же надо найти виноватых. А по темноте мы бы живо проскользнули. Я ж в этих кварталах вырос, каждый закоулок знаю… Ну, нет так нет… — Лимкин поднялся на ноги. — Тогда пойдем, что ли?

Проведя всю свою сознательную жизнь в окружении механизмов, так или иначе отсчитывающих часы и минуты, Бенджамиль даже не предполагал, сколь сложно определять время, не имея перед глазами ни одного циферблата. Лимкин утверждал, что они идут часа два, Бену казалось — гораздо дольше. Они шли черными дворами, подворотнями, совершенно невообразимыми закоулками, время от времени со всеми предосторожностями пересекая большие радиальные и сегментарные улицы.

Сначала Бен с интересом глазел вокруг, но вскоре это занятие ему прискучило. Архитектура черного буфера удивляла своей сумбурностью. Сорокаэтажные небоскребы со шпилями и фигурными карнизами преспокойно соседствовали с ветхими пятиэтажками в стиле миникор. Однако формы быстро утомляли однообразием повторяемости. Кроме того, на всем лежала печать запустения. Несколько раз им попадались нелюбопытные, нахохлившиеся прохожие, спешившие при виде незнакомцев свернуть куда-нибудь от греха подальше, но в целом казалось, что кварталы необитаемы уже много лет. Только запах, свежие отбросы и мусор говорили об обратном.

Шагая по растрескавшейся коросте асфальта, Бенджамиль пытался представить себе людей, обитающих за облупленными неприглядными фасадами, и каждый раз выходило что-то злое и визгливое, с голым розовым хвостом, такое, что невольно становилось стыдно за свои мысли.

Лимкин шел, нервно поглядывая по сторонам, и говорил, говорил, говорил… Бенджамиль изо всех сил старался следить за ходом беседы, но это не всегда удавалось.

— А!? — встрепенулся Бен, выныривая из путаницы своих мыслей. — О чем вы, Слэй?

— Как о чем? О детях, мистер Мэй. В том смысле, что дети — единственный смысл жизни человеческой. Или вы другого мнения?

— Вы лучше называйте меня Бенджамилем или Беном, — в очередной раз попросил Бен. — Не нужно постоянно говорить «мистер Мэй».

— Хорошо, мистер Мэй, — отозвался Лимкин. — Вот у вас, к примеру, дети есть?

— У меня? — рассеянно переспросил Бен. — У меня пока нет.

— А у меня есть. — Лимкин гордо приосанился. — У меня вообще-то четверо. Двое парней и две девочки. Старшему, Рахибу, уже четырнадцать!

— Но ведь корпорация не одобряет многодетных браков, — неуверенно сказал Бен.

— Я, конечно, знаю, — Лимкин понизил голос и придвинулся поближе, — что перенаселение и все такое, но я не корпи. И потом, у меня на этот счет есть свои соображения.

— Неужели? — изумился Бен.

— Зря вы смеетесь, мистер Мэй! — Лимкин слегка обиделся. — В каждой семье должно быть по одному ребенку, максимум по два, арифметика простая, это я знаю. А у нас с Замилей четверо и пятый намечается. Но это оттого, что все вранье: и перенаселение, и демографические санкции.

Бен развел руками:

— Но нас действительно уйма.

— Это в чертовом гигаполисе нас уйма, — проворчал Лимкин. — А на Земле — не так уж и много. Только не об этом речь! — Бледные щеки маленького светлоглазого человека покраснели. — Я хорошо понимаю, что плодиться без меры нельзя. Так и не плодиться нельзя. Я спрашиваю: какой выход? А мне отвечают: самый простой! Сей без счета, но не забывай саженцы прореживать.

— В каком смысле прореживать? — От изумления Бенджамиль даже остановился.

— Способов хватает, мистер Мэй. Вы Дарвина читали? — Лимкин воздел к небу палец. — Сильный съел слабого, съел слабого — стал сильнее.

— А вы думаете, что достаточно сильны? — резонно спросил Бен.

— Я? — Лимкин хихикнул, бледнея. — Куда уж мне. Разве что дети… Моему Рахибу всего четырнадцать, а он уже год как в банде. Значит, чего-то да стоит. Трэчеры кого попало к себе не берут.

— Вот и убьют его где-нибудь! — сердито сказал Бен и тут же спохватился. — Я совсем не то хотел сказать. В том смысле, что я этого вам не желаю, но…

— Чего уж там. Разве я сам не знаю? В нашем секторе за прошлый месяц пять вооруженных стычек. Сам видел: он лежит, а во лбу дырка, а лет ему не больше, чем моему Рахибу. — Лимкин громко всхлипнул. — Стопу в мальчишку стрельнуть, что сморкнуться. И из банды просто так не уйдешь, свои же палками забьют. Они там все повязаны, даже говорят по-особенному.

По щекам Слэя Лимкина потянулись две мокрые дорожки.

— Вы извините меня, мистер Мэй, — пробормотал он еле слышно. — Не обращайте внимания.

— Я немного говорю на трэче, — сам не зная зачем, признался Бен.

— А знаете, что такое «халай»? — спросил Лимкин, успокаиваясь.

— Привет или здоро́во, — сказал Бен.

— А-а-а, — потянул Лимкин и добавил уже другим тоном: — Внимательней, мистер Мэй, переходим радиальную.

Они взяли влево, совсем прижавшись к стене дома. Лимкин осторожно огляделся.

— Вроде чисто, — сказал он, делая приглашающий жест.

Они уже почти перешли на противоположный тротуар, когда Бенджамиль ухватил Слэя Лимкина за рукав.

— Постойте-ка, — воскликнул он, изумленно осматриваясь кругом. — Мы здесь уже проходили. Да нет, точно! Вон и светофор без красного стекла!

— Бог с вами, мистер Мэй, — укоризненно сказал Лимкин. — Здесь все перекрестки друг на друга похожи. И половина светофоров без стекол.

Не успел Бен сконфузиться, как Лимкин прошептал: «Стопы!» — и толкнул его вперед. Они добежали до соседнего дома и нырнули в подъезд.

— Т-с-с! — прошипел Лимкин.

Мимо парадной проехала черно-желтая патрульная машина, неторопливо щупая прожектором грязные стены. «Смеркается», — тоскливо подумалось Мэю.

— Пронесло. — Лимкин перевел дух. — Давайте-ка от греха подальше выбираться на ту сторону, эти подъезды должны быть сквозные.

— Далеко еще до тубвея? — спросил Бенджамиль, когда они вышли в темный, уставленный мусорными баками двор.

— Не так чтобы, — уверенно сказал Лимкин. — Километров пять. — И, заметив, что Бен тревожно озирается, указал в просвет между домами: — Видите тот ряд высоток? Как раз за ним трасса. Отсюда ее не видно.

Тяжелые медлительные сумерки черным ядом разливались под подошвы ботинок, заполняя подворотни, и Бен даже не понял, в какой именно момент наступила ночь.

Улочка, на которую они свернули, походила на видение из кошмарного сна. В своей давешней жизни Бенджамиль даже представить себе не мог подобные трущобы. Пустые провалы окон, мусор и тишина. Мертвенный свет редких фонарей вселял в сердце тихую, безнадежную жуть. Корпуса светильников из вечного стекла были разбиты, но люминофорные элементы еще жили своей потаенной жизнью, вырабатывая полувековой ресурс. Спутники шли вдоль тротуара, словно плыли в мутной реке, то выныривая в тусклых световых кругах, то вновь погружаясь в ночной мрак. Даже Лимкин как-то притих. И от этого Бену все больше и больше становилось не по себе.

— Далеко еще? — спросил он, прочистив пересохшее горло.

— Уже рукой подать, — сказал Лимкин и невнятно хихикнул.

— Вы же говорили, километров пять, а мы уж вон сколько идем. — Бен зябко повел плечами.

— Это по прямой пять, — объяснил Лимкин терпеливо. — А мы по кривой. — Он снова хихикнул. — Вы не беспокойтесь, мистер Мэй, совсем скоро вы будете в своем аутсайде кофеек попивать, соевый. Я тоже кофеек люблю. Вот раньше, когда работал на дерьмолитейной фабрике, всегда себе кофеек брал. Я ведь, мистер Мэй, следил за упаковкой готовой продукции, должность ничего себе. Восемь недоумков подо мной ходили, а я им указывал. Почти что десятник. — Лимкин вздохнул. — Я в рабочие менеджеры метил, статус «квалифи» у меня считайте, что был. Я уже жилье в белом буфере подыскивал, а оттуда и до делового кольца недалеко. Верно, мистер Мэй? Только в корпорации по-другому решили: как родилась у нас с женой Ребекка, меня с фабрики сразу и выкинули. Говорят: демографические санкции! А без работы в хорошем районе не удержишься, пришлось нам с детишками вместо белого буфера сюда перебираться, на самую окраину. Теперь чем дальше, тем хуже.

Лимкин громко всхлипнул.

— Вы же говорили, что у вас нашли синдром Патча? — осторожно спросил Бен.

— Ишь вы какой памятливый! — сказал Лимкин, сразу успокаиваясь. — Синдром детя́м не помеха.

И опять до Бенджамиля долетел еле слышный смешок.

— Жутко здесь как-то, — признался Бен, нервно оглядываясь по сторонам.

— Что есть, то есть. — Лимкин хихикнул громче. — Только вы не бойтесь, мистер Мэй, со мной бояться нечего, в этих местах меня все боятся. Хотя если вам страшновато по ночи шататься, так можно ко мне домой зайти. Замиля будет рада и детишки тоже. Я тут совсем рядом живу.

— Вы же к приятелю шли, — проговорил Бен, холодея.

— Ага! Был у меня один приятель, — охотно согласился провожатый. — Его, как вас, звали Беном, только не Бенджамилем, а Бенедиктом. Он умер. Но раньше я с ним поссорился. Он оказался плохим человеком, не пришел на похороны моего Рахиба. Как можно дружить с человеком, который не приходит хоронить твоего сына?

— Разве ваш сын мертв? — Спина Бенджамиля покрылась холодным потом, он с ужасом глянул на своего спутника, и на миг ему показалось, что глаза Лимкина светятся во тьме ровным фосфорическим светом.

— С чего вы это взяли? — спросил маленький человек подозрительно.

— Я, наверное, ослышался, — пробормотал Бенджамиль. — Мне…

Но в этот момент они вошли в очередной круг света, и Лимкин неожиданно остановился.

— Что? — испуганно спросил Бен.

— Идите-идите, я сейчас догоню. — Лимкин криво улыбнулся. — Штиблет расстегнулся.

Не смея противоречить, Бенджамиль сделал десяток неуверенных шагов и оглянулся. Слэй Лимкин, присев на одно колено, копался с застежкой своего ботинка. Бен прошел еще немного вперед, борясь с нестерпимым желанием побежать сломя голову, и поравнялся с последним фонарем. Дальше была тьма и металлическая ограда.

— Здесь тупик! — хрипло крикнул Мэй, оборачиваясь.

— Я знаю, — негромко сказал Лимкин, бесшумно возникая на границе светового ореола.

Бенджамиль невольно отшатнулся и попятился назад.

— Куда же ты, белый корпи? — ласково поинтересовался маленький человек, хищно вытягивая жилистую шею. — Там тупик.

Не помня себя от страха, Бен рванулся влево, пытаясь проскользнуть между стеной дома и своим жутко изменившимся провожатым. Лимкин с невероятным проворством повторил маневр, и неожиданно сильные, цепкие руки притиснули Бенджамиля к облупленной штукатурке. Бен попробовал дернуться, но что-то острое уперлось в его шею, прямо во впадинку под нижней челюстью.

— Не надо бегать! — оскалясь, прошипел Лимкин. — Сломаешь ноги, как доберешься до своего аутсайда?

Боясь пошевелиться, Бенджамиль скосил глаза вниз и увидел длинный стеклянный осколок, прижатый к своей шее, увидел вздувшиеся синие жилки на тыльной стороне сухой ладони и капельки крови между пальцами, мертвой хваткой сжавшими острые края стекла. И от вида этих темных капелек Бенджамиль Мэй неожиданно пришел в себя. Не то чтобы он перестал бояться, нет, он боялся по-прежнему, но мозг его вышел из ступора и лихорадочно заработал в поисках спасения.

— Что вы делаете, мистер Лимкин?! — прохрипел Бен, пытаясь отодвинуться от колючего острия.

— Воплощаю в жизнь учение Дарвина! — Глаза Лимкина сверкали, мелкие брызги слюны долетали до лица Бенджамиля. — Сильный ест слабого. Разве ты еще не понял? Ты слаб, а я силен и расчищаю место для своих детей. Не крутись! — Безумец надавил на стекло чуть сильнее. — Ты у меня будешь тринадцатым! Польщен? Оценил иронию числа? Или вам, беленьким корпи, запрещают думать о всяких суевериях? Надо же, какая удача! Тринадцатый, и белый парень! Еще никогда не убивал белую крысу из аутсайда!

— Но я не сделал вам ничего плохого, мистер Лимкин! — в отчаянии прошептал Бен.

— Это не имеет значения! Что там у тебя?

Рука Лимкина наткнулась на медальон с оракулом, и в тот же миг раздался громкий сухой щелчок. Ярость на лице Лимкина в одну секунду сменилась испугом, испуг — удивлением, а удивление — гримасой боли. Безумный маньяк взвыл сквозь оскаленные зубы, выронил стекло и, схватившись за правое бедро, навзничь рухнул на асфальт, исторгая стоны и проклятия. Бен, как во сне, оторвался от стены и сделал пару неверных шагов.

— Бенни?! Бенджамиль Мэй?! — раздался изумленный голос, и долговязая фигура в сюртуке с пелериной выступила из темноты в круг неяркого света. — Ничего себе, прогулка на ночь!

Глава 6

В лифтовом холле пахло пылью и железом. Никакого беспорядка, никакой битой плитки на полу, никаких рисунков на стенах, и все равно пахло запустением. Они завели инерпед в кабину с прозрачными стенами, и Виктор, произнеся четыре цифры, прижал большой палец к сенсорной панели.

— Сороковой, — сказал он негромко. — Со мной гость.

— Доступ разрешен, — прощебетал игрушечный женский голос. — Добрый вечер, мистер Штерн.

Лифт тронулся, набирая скорость, побежал вверх по прозрачной трубе. Под ногами у Бена поплыли вниз редкие россыпи огоньков черного буфера.

— Стараюсь не оставлять его внизу. — Виктор похлопал инерпед по сиденью. — Там, конечно, бронированные стекла, но все равно могут спереть. Как ты успел убедиться, отребья у нас хватает.

— Да уж… — сказал Бенджамиль, глупо улыбаясь и осторожно трогая поцарапанную шею.

— А с ухом что? — поинтересовался Виктор. — Тоже любитель Дарвина?

— Нет, это раньше. — Бенджамиль потрогал и ухо. — Слушай, Вик, я до сих пор поверить не могу. Какое-то невероятное везение. Если бы не ты… — Бен в очередной раз почувствовал желание полезть обниматься, — …этот извращенец меня бы на куски порезал.

— И скормил бы голодным деткам, — осклабился Виктор.

— Все-таки зря мы его оставили, — сказал Бенджамиль с сомнением. — У него, наверное, бедро раздроблено (Виктор согласно кивнул). Может, стопам нужно было сообщить или в больницу.

— Ну ты даешь, Бенни! — изумился Виктор. — Нет! Я, конечно, знаю: ты и в школе был изрядным остолопом, но ведь пятнадцать лет прошло! Неужто ни шага в сторону прогресса?

Бен открыл было рот, но Виктор не дал ему высказаться.

— Ничего! — заявил он решительно и даже агрессивно. — Небольшое кровопускание настоящему маньяку только на пользу. Прогуляется на четвереньках по ночному холодку, здоровее будет. А подохнет — невелика потеря! В буфере ублюдков хватает!

— Человек все-таки, — неуверенно пробормотал Бен.

Виктор только головой покрутил и сказал иронически:

— Может, вступишь в общество защиты ублюдков? Выгружайся, любитель маньяков, приехали!

Бенджамиль шагнул в раскрывшиеся двери и замер. Размеры квартиры поражали воображение.

— Одна гостиная четверть гектара, — прокомментировал Виктор, выкатывая из лифта инерпед. — Спальни налево, кухня с ванной направо, в кухне маленький аль-Дональдс, в ванной маленькие Багамы.

— Вот это да! — Бенджамиль осторожно ступал по гладкому прозрачному паркету.

Через литраконовую толщу перекрытий слабо просматривались конструкции нижележащих этажей.

— С ума сойти! Ты миллионер? Ты получил в наследство полтора процента корпоративных акций??

— Клал я на их акции, — весело сказал Виктор, по всему было видно, что он доволен произведенным эффектом.

— Но это же стоит уйму денег!

Виктор засмеялся:

— Меня всегда раздирает на части ужасный дуализм. Обожаю пускать пыль в глаза и ненавижу врать, по крайней мере старым приятелям… На самом деле я арендую этот замечательный пентхауз, а в этом сверхзамечательном районе целый этаж небоскреба стоит сущие пустяки. Да ты проходи! Не стой в дверях, осматривайся!

Бенджамиль сделал несколько шагов вперед и начал осматриваться. Впрочем, осматривать особо было нечего. В огромном помещении с прозрачным полом почти ничего не было. Посреди гостиной стоял биллектронный вычислитель, оформленный в виде кольцеобразного стола с четырьмя операторскими креслами, десяток дополнительных емкостей с памятью да пара стеллажей для инфокапсул. Сбоку от вычислителя прямо на полу стоял высокий блестящий куб метра два в поперечнике и лежало несколько больших коробок из гофрированного пластика веселой расцветки.

— Амаль!!! — крикнул Виктор. — Где ты, черт побери, дрыхнешь!? Забери у меня машину!

Из-за груды цветных коробок появился робот, этакий серенький матовый шар на широко расставленных шасси с восемью парами маленьких колесиков, непрерывно мигающий желтыми и красными огоньками. Приблизившись к Виктору, робот нагло заявил ворчливым женским голосом:

— Что вы такое несете, сударь? Ничего я не дрыхну! Я и дрыхнуть не умею! Давайте сюда инерпед.

— Колеса не забудь протереть, — устало сказал Виктор, — и не мигай мне! Говори вслух. Бенджамиль мой друг.

Робот с негромким шелестом выпустил пару суставчатых манипуляторов и провернулся на месте.

— А вы знаете, сударь, что у вашего друга неактивированная метка пятьдесят второго правоохранительного участка? — спросил он суровым мужским басом и взвизгнул встревоженным фальцетом. — Вероятно, он преступник, сударь!

— Разберемся, — сказал Виктор, передавая роботу инерпед. — Все нормально, Бен мой друг. Ситуация под контролем.

— Желаю надеяться, сударь! — пропищал робот, подхватил инерпед и укатил его куда-то вбок.

— Пошли, — сказал Виктор, цепляя Бена под руку. — Сударь успел и в участке побывать? Интересно знать, за что.

— Ерунда какая-то, дурацкая ошибка! Я тебе начинал рассказывать… — заволновался Бен. — А потом участок взорвали.

Виктор присвистнул и поглядел на приятеля с некоторым уважением:

— Надеюсь, не ты? Ладно, шучу! Что сударь желает сделать сначала — помыться или перекусить?

Ничего не евший со вчерашнего вечера Бенджамиль сглотнул слюну.

— Помыться! — сказал он после секундного раздумья. — А что говорил твой робот насчет какой-то метки?

— Не твой, а твоя, — поправил Виктор, — Я слишком натурал, чтобы жить с мужчиной, будь он даже роботом.

Бенджамиль рассеянно кивнул:

— А метка?

— Метка? — равнодушно отозвался Виктор. — Тебе укол в спину ставили?

— Не помню. — Бенджамиль остановился и наморщил лоб. — Может, и ставили, я не в себе был…

— Так вот, — продолжал Виктор скучным голосом, — каждому задержанному стопы вводят клещ-маячок, так называемую метку с индивидуальным кодом радиосигнала. В случае повторного задержания легко определить причину первого привода. Хорош ты будешь, когда заявишься к стопам сообщать про раненого маньяка.

— А нельзя этого клеща как-нибудь достать? — жалобно спросил Мэй. — Место укола, наверное, еще видно.

Виктор покачал головой:

— Сразу после введения наночип начинает дрейфовать в подкожной клетчатке. Стопы тоже не дураки. Чтобы найти такой маячок, необходимо специальное, очень чувствительное оборудование. У меня его, к сожалению, нет. Слишком дорогая игрушка.

— Здо́рово! — уныло сказал Бен. — У меня в спине хрень, которая транслирует всем на свете, где найти задницу Бенджамиля Мэя.

— Уже не в спине, — весело поправил Виктор. — Она вполне может быть именно в районе копчика, или в районе пупка, или в районе члена.

— Спасибо, с членом мы сегодня уже говорили. — Бенджамиль помрачнел еще больше.

— Не куксись, приятель! — Виктор ткнул его кулаком в плечо. — Никому твоя задница не нужна. Клещ в латентном состоянии дает совсем слабый сигнал, с десяти шагов не засечешь. Здесь, на границе буфера и Сити, метка, наверное, у каждого третьего, если бы маяки работали на всю громкость, то стоповские радары сошли бы с ума. Тем более участок, как я слышал, здорово пострадал от взрыва, там сейчас кавардак. Ничего противоправного ты совершать не собираешься. Даже если и совершишь, то нужно, чтобы кто-нибудь обладающий сканером и передатчиком стукнул черно-желтым код твоего клеща. И даже если они запустят твой маячок на всю катушку, слышно его будет в радиусе трех-четырех километров максимум. Эти клещи, между нами, совершенно никчемное устройство. Видишь, сколько «если»?

— А твоя Амаль не может того… ну, стукнуть? — Бенджамиль почти успокоился.

— Теоретически — да, — сказал Виктор, улыбаясь, — практически — нет. Обычно домашние роботы должны сообщать о нестандартных ситуациях. Блокировать эту функцию нельзя, но обмануть довольно несложно. Достаточно сделать так, чтобы робот просил разрешения на сигнал. Лично я такую поправку сделал. На кой мне в доме дятел?

— Что такое дятел? — спросил Бен, улыбаясь вслед за Виктором.

— Дятел? — Виктор удивленно поднял брови. — По-моему, такая птица, с красной головой. — Он помахал кистями рук, словно крыльями. — Стучит носом по дереву. Стучит… Понимаешь?

Бенджамиль кивнул.

— Поменьше напрягайся, — продолжал Виктор менторским тоном. — Приходи в себя. Завтра, нет, уже сегодня я отвезу тебя на станцию, усажу в таблетку, к вечеру будешь дома. Насчет клеща не заморачивайся. В лимонно-розовом секторе аутсайда живет один кудесник, он вытаскивает любые чипы из любых задниц. Я дам тебе адрес, скажешь, что от меня, он еще и скидку сделает… Ладно! Иди мойся. Разовое белье в стеллаже, слева от бассейна, халат возьми желтый, он в шкафу, дверки прозрачные: увидишь. Грязное брось возле двери, Амаль постирает и высушит. Иди осваивайся, а я дам моей кулинарше указания насчет чего-нибудь перекусить.

Бенджамиль представил Амаль в цветном передничке, с поварешкой в манипуляторе и засмеялся.

Пахло изумительно и на вкус было не хуже. Бенджамиль Фрэнсис Мэй в мохнатом желтом халате, с еще мокрыми после купания волосами сидел за столом из натурального дерева перед скворчащей сковородкой и отдавал должное талантам механической поварихи.

— Просто невероятно! До сих пор не могу поверить! — приговаривал Бен, цепляя вилкой поджаристый ломтик искусственной баранины. — Ты появился просто как во сне. Не случись ты поблизости, мне бы точно пришел конец. Согласись, Вик, это какое-то невероятное везение! Какая-то мистика!

— При чем тут мистика? — Виктор наполнил толстобокие стаканы красным фальберне из пластиковой бутылки с высоким горлышком. — Каждый день я гуляю перед сном, выбирая один из пяти маршрутов, так что вероятность нашей встречи была достаточно высока. Поскольку гулять вечером в наших краях небезопасно, я всегда таскаю с собой револьвер. И никаких чудес. Удача и неудача — продукт конкретного поведения конкретного человека.

— Револьвер — это классно! — соглашался Бен, уплетая тушеные бобы. — Откуда у тебя лицензия?

Виктор фыркнул:

— У меня целая коллекция револьверов! И никакой лицензии!

— Коллекция?! — изумился Бен. — А если стоп тормознет тебя с оружием в кармане?

— Банкнота в пятьсот марок заменяет любую лицензию, мой юный друг! — провозгласил Виктор. — Будь здоров!

Они чокнулись и выпили.

— Шикарная квартира, домашний робот, отличное вино. — Бенджамиль вытер губы салфеткой. — Чем ты занимаешься, Вик? Я ведь тебя со школы не видел. Раньше мы дрались на переменках, а теперь ты живешь как хайдрай высшего звена! Я просто сгораю от любопытства.

— Поверь мне, Бенни, ты даже представить не можешь, как живут хайдраи высшего звена. И вино это далеко не отличное, отличное мне не по карману, — сказал Виктор, ухмыляясь. — Хотя меня моя жизнь устраивает. Охотно поделюсь секретами успеха, но сначала твоя история в деталях и подробностях. Я тоже имею право на любопытство.

— Нечестно! — воскликнул Бен, вино уже слегка ударило ему в голову. — Почему я первый?

— Хорошо, — согласился Виктор, — давай бросим монетку.

Он, привстав со стула, покопался в брючном кармане и извлек четверть марки:

— Орел или решка?

— Решка, — поколебавшись, выбрал Бен.

Тяжелая монета кувыркнулась в воздухе и покатилась по столу. Виктор быстро прихлопнул ее ладонью.

— Ну? — спросил Бенджамиль нетерпеливо.

— Орел! — Виктор победоносно улыбнулся. — Я выиграл.

Бенджамиль вздохнул и принялся рассказывать. Теперь, в уютной столовой на сороковом этаже, за бронированными стеклами, с чистыми волосами и тремя бокалами красного вина в желудке, все происшедшее с ним за последние сутки уже не казалось Бену таким чудовищным, скорее наоборот, выглядело достаточно забавно. Штерн слушал его, прихлебывая терпкое фальберне, слегка посмеиваясь по мере необходимости. Когда Бенджамиль дошел до финала истории с Кристмас, Виктор быстро поднялся со своего места и обогнул стол.

— Не вертись, — сказал он Бену и принялся осторожно отклеивать универсальный пластырь с порезанного уха.

— Ну вот, прихожу я в себя в каком-то сквере, ни карточек, ни документов, ни телефонов, — продолжал говорить Бенджамиль, стараясь держать голову неподвижно. — Рядом пьяный батон… Ай! Что там?

— Ты знаешь, Бенни, твои сношалы оказались совестливыми ребятами, — наконец резюмировал Виктор. — Разрезали аккуратно, достали аккуратно. Судя по тому, что нет воспаления, дезинфицировали и даже скобку наложили. Прими мои поздравления, могло быть хуже.

— Куда уж хуже, — пробормотал Бен. — Одного я не пойму, Вик! Почему я отрубился? Раз — и будто выключатель повернули. Ничего не помню.

— Хорошо хоть было? — цинично поинтересовался Виктор.

— Хорошо, — признался Бен, не обратив внимания на тон товарища. — Никогда еще так хорошо не было. Может, она мне чего в питье подмешала?

— Начинаешь соображать! — Виктор похлопал Бена по плечу. — Сношалы так и действуют. Смазливая киска заманивает клиента в безлюдное место, и там его свежуют по полной программе. А дабы клиент не трепыхался, клиента погружают в глубокий наркотический сон. Способы усыпления различаются по гуманности и изощренности, но сыпать порошок в стакан неэффективно. Многие помещают заряд снотворного себе в рот, срабатывает при поцелуе или, скажем, при миньете. У твоей подружки источник транквилизатора, скорее всего, находится во влагалище. Сама она к нему имунна, а ты, как видишь, нет.

— Постой-ка! — Бенджамиля прошиб озноб. — Я занимался сексом без презервогеля с совершенно незнакомой женщиной! Вик, я, наверное, уже болен бог знает чем! У меня, может быть, афганский гепатит или нейрокок спинного мозга!

— Это навряд ли. — Виктор слегка придержал разволновавшегося Мэя за макушку. — Сношалы трепетно следят за своим здоровьем. Им нафиг не надо, чтобы стопы их разыскивали за умышленное распространение опасных заболеваний. Держу пари, твоя киска еще вчера сбегала к нужному доктору и сдала все тесты. Она ведь рисковала не меньше тебя, дурака. Так что успокойся, тебе даже телефон вырезали аккуратно, как в клинике. Погоди минутку, не вертись, дай обработаю порез. Где-то у меня тут был пластырь.

— Ай! — сказал Бенджамиль, он понемногу начал успокаиваться. — А на кой черт им служебный телефон?

— Там довольно дорогой чип, — сказал Виктор, — его можно продать.

Через пять минут ухо было обработано антисептиком и заново залито пластырем, а обескураженный, изрядно приунывший Бенджамиль печально рассказывал о разводе с Ирэн. Виктор отнесся к его страданиям скорее иронично, чем сочувственно.

— Хватит распускать нюни! — заявил он безапелляционно. — Киски хороши, когда они на пару часов! Прости, Бенни, но брак — это рудимент прошлых эпох. Посмотри на меня. Мне не нужно никакой жены — ни гостевой, ни постоянной. Я могу иметь женщину практически всегда, когда захочу. И это каждый раз будет новая женщина. Никаких обязательств, никаких иллюзий, никаких разочарований.

— А как же корпоративная мораль? Как свод этических норм корпорации? — У Бена округлились глаза.

— Гребал я этические нормы с корпоративной моралью! — отрезал Виктор, — И тебе советую. Вот действительно ни с чем несравнимое удовольствие. Как, говоришь, зовут твою несостоявшуюся супругу?

— Ирина фон Гирш.

— Я ее знаю?

— Навряд ли.

— И все одно она тебя не стоит! — махнул рукой Виктор. — Хочешь, я найду тебе женщину прямо сейчас?

И Бенджамиль вдруг понял, что это не простой треп, что Виктор действительно сможет найти ему женщину прямо сейчас, сию минуту.

— Не стоит, Вик, — сказал он испуганно. — Я не в форме. Давай лучше выпьем.

— Как знаешь! — Виктор пожал плечами и полез за новой бутылкой.

Когда в открытую дверь столовой въехала Амаль, друзья успели опорожнить новую бутылку на три четверти, а Бенджамиль успел завершить рассказ о своем маленьком турне по черному буферу.

— Дальше ты знаешь, — сказал он в заключении.

— Поучительная история. — Виктор допил вино из своего бокала. — А согласись, Бен, твою аутсайдовскую жопу хорошенько потрясло на наших кочках!

— Если бы не ты!.. — Бенджамиль с размаху прижал обе руки к груди.

— Сударь, платье вашего друга готово, — проворковала Амаль хорошо поставленным грудным контральто и выложила на свободный стул брюки, рубашку и френч.

— Ты, как всегда, на высоте, дорогая! — Виктор, придерживаясь за спинку стула, нагнулся и пьяно чмокнул домработницу в гладкую макушку. — Смотри, Бенни! Моя Амаль намного практичнее любой бабы!

Он звонко хлопнул Амаль по шарообразному корпусу там, где предполагалась задница.

— Шалун! — пробасила роботесса и укатила прочь.

— Облачайся, скиталец! — Виктор протянул Бенджамилю стопку одежды. — А то мне с высоты домашнего костюма дискомфортно взирать на банный халат.

Слегка смущаясь, Бенджамиль скинул халат на спинку стула и принялся натягивать чистые, выглаженные брюки. Когда он застегивал рубашку, Виктор обратил внимание на медальон оракула.

— Что это у тебя на груди? Какой-то фетиш? — спросил он, весело ухмыляясь. — Выдает себя за добропорядочного корпи, а сам носит амулеты, как какой-нибудь ситтер.

— Это не амулет. Это оракул. — Бенджамиль погрозил товарищу пальцем. — Он предсказывает будущее и не любит, когда с ним шутят.

— Выкладывай эту штуковину на стол! — потребовал Виктор, разливая остатки вина по бокалам и на скатерть. — Поглядим, что это за мистика.

Бенджамиль, секунду поколебавшись, потянул оракула с шеи.

В столовой было довольно светло, но мелкие буквы цвета ртути терялись на светло-сером экранчике монитора. Виктор, прищурившись, нагнулся ближе и громко прочитал:

Кто с судьбою играет, тот мертв наперед, Бурный ветер его о скалу разотрет, Лишь счастливчик, что в парус тот ветер поймает, Над скалой воспарит и себя обретет.

— И что? — спросил Виктор, недоуменно поднимая брови. — Про что эта надпись?

— Я спросил его, как мне жить дальше, и он ответил! — волнуясь, объяснил Бен.

— И что он тебе советует?

Бенджамиль старательно пропустил мимо ушей ядовитый тон вопроса:

— Бывает трудно сказать сразу, но, по-моему, он советует мне поступать по обстоятельствам.

Виктор откинулся на спинку стула и захохотал.

— Такой совет может и моя Амаль дать! — сказал он, насмеявшись вволю. — Полная ерунда.

— Ничего не ерунда! — загорячился Бен. — Оракул предсказал, что я не попаду домой, и вот я здесь. Потом он насчет девушки предупреждал, только я не понял, и насчет Лимкина. Если бы я послушался предсказания, то ни за что не поперся бы ночью бог весть куда, за едва знакомой женщиной!

— Поперся бы! — уверенно сказал Виктор. — У этой кошечки наверняка имплантант-манок. Мужикам от этой фигни просто башку сносит, без вариантов. Лично я по барам без глушилки и не хожу даже. Так что поперся бы, за милую душу поперся.

— Поперся, не поперся! — пробурчал Бен. — Какая разница? Предсказание-то было!

— А что он написал конкретно?

— Я точно не вспомню. — Бенджамиль взъерошил пятерней свои короткие обесцвеченные волосы. — Что-то про судьбу, и про красавиц, и про опасность.

— Здесь судьба, там судьба. — Виктор положил оракула на ладонь и принялся скрупулезно осматривать вещицу со всех сторон. — Бенни! По-моему, ты сам придумываешь значение этой стихотворной тарабарщины. Кстати, здесь серийный номер: 531322D37, — наконец сказал он, царапая ногтем корпус. — Я и не предполагал, что волшебные вещи в прошлом веке штамповали на конвейере.

— Дай сюда! — обиженно сказал Бен, отбирая у Виктора медальон.

— Помолимся, братия, помолимся и причастимся кровью господнею! — пропел Виктор, косясь на Бенджамиля нечестивым глазом и наполняя бокалы красным.

— Аминь! — мрачно сказал Бен.

Он одним духом выпил свою порцию и спрятал оракула под рубашку.

Глава 7

Снаружи, за молочно-матовыми витражами гостиной, оказалось довольно свежо. Пронзительный студеный ветерок бесцеремонно ерошил волосы, теребил края одежды, забирался в рукава. Бенджамиль, поплотнее запахнув воротник френча, оперся локтями о балюстраду ограждения. Под ногами мерцали редкие огни черного буфера.

Просторная терраса балкона полукругом нависала над стодвадцатиметровой пропастью улицы. Четыре консольные балки в виде орлиных голов удерживали ее от падения в пугающую темноту городских каньонов. Прищурив глаза, легко было вообразить себя парящим на широкой орлиной спине. А если слегка перегнуться через витые перила, можно было рассмотреть тусклую патину плесени на перьях могучих каменных птиц.

— Вик! — позвал Бенджамиль, оборачиваясь. — Теперь твоя очередь.

Штерн сидел в легком сетчатом кресле возле низкого столика и старательно выкрашивал содержимое сигареты в неглубокую керамическую пепельницу.

— Очередь на что? — спросил он, не отрываясь от своего увлекательного занятия.

— Ты обещал рассказать о себе, о своей жизни, чем ты занимаешься, и вообще… — Бен широким жестом руки обвел террасу балкона.

— А, это? — неохотно отозвался Виктор. — Ну что ж, изволь. Спрашивай, а я буду отвечать.

— Э… и откуда это великолепие?

— Отсюда, — сказал Штерн, постучав себя указательным пальцем по лбу. — Из этой самой высоколобой головы.

— И чем же занимается твоя голова?

— Изобретает разные штуки. — Виктор выкрошил одну сигарету и принялся за вторую.

— Допустим? — Бен повернулся к товарищу лицом и оперся спиной о балюстраду.

— Допустим, биактинии для смартингов, генераторы направленных помех для криставирусных вычислителей и стабилизаторы для тех же криставирусных вычислителей. — Виктор наконец оставил свои сигареты и принялся загибать пальцы. — Спайеры и антиспайеры, иммунные процкарды… Мне продолжать?

— Я в этом ничего не понимаю, — признался Бен, — можно как-то попроще?

Виктор ухмыльнулся:

— Ты когда-нибудь видел дефендер типа «камбала»?

Бенджамиль гордо кивнул.

— Подбором картинок на внешнем слое брони занимается криставирусный чип. Так вот, я могу разработать так называемый «мишмаш», и этот «мишмаш» будет заставлять чип показывать на броне высококачественную подборку живописи из Дрезденской галереи. — Видя испуганно-удивленное лицо Бенджамиля, Виктор победоносно улыбнулся. — Впрочем, почему могу? Как раз этой белибердой я занимался три месяца назад.

— Кому это могло понадобиться? — спросил Бен ошарашено.

— Кому, кому… Ребятам из Сити, пульпе. — Виктор вытащил из кармана маленькую пластиковую коробочку вроде той, в которых держат сосательные таблетки, и потряс ею в воздухе.

— Ты работаешь на ситтеров?! — ужаснулся Бен.

— На кого я только не работаю, — немножко рисуясь, вздохнул Виктор. — Я занимаюсь тем, за что платят, а из чьего кармана деньги, мне пофигу. Да ты не пугайся, четырьмя месяцами раньше я занимался стабилизаторами для того же чипа.

— Теперь я уже ничего не понимаю, — сказал Бен жалобно. — Ты не работаешь на корпорацию?

Виктор радостно помотал головой.

— Но делаешь для них какие-то стабилизаторы?

Виктор чинно покивал.

— Как такое может быть?!

Виктор развел руками:

— Может, как видишь. Время от времени ко мне приходят боссы из пульпы, или шестерки из корпорации, или доверенные лица от земляных мандаринов из Поднебесной, и, если меня устраивает гонорар, я берусь за работу. Я не корпи и не пульпер, хотя я нужен и тем и другим.

— Но ведь ты закончил… кажется, Гейдельбергский? — Бен потер лоб, вспоминая. — После университета идут в штатскую службу корпорации! Разве не так?

— Я еще не закончил обучение, — улыбнулся Виктор.

— То есть как не закончил?

— Учусь, грызу гранит науки. — Виктор дважды нажал на дозатор своей коробочки для леденцов, всыпая в пепельницу малюсенькие, похожие на бисер шарики. — Я на четвертом курсе. — И, предвосхищая вопрос Бенджамиля, пояснил: — Бенни, ты не представляешь, сколько лазеек в гражданском и уголовном законодательстве, а также в уставах учебных заведений. Регулярно внося в их бюджет в общем-то плевые суммы, можно учиться до самой старости.

— Но зачем?! — Бенджамиль от избытка чувств схватился за голову. — Зачем жить в задрипанном центре, где каждый второй бандит и маньяк? Зачем прятаться, — ведь ты же прячешься? — вместо того чтобы получить диплом и преспокойно работать в проектном отделе какой-нибудь корпоративной фирмы?

— Зачем? — равнодушно переспросил Виктор. — Затем, что здесь я имею сколько могу, а не сколько дадут. Затем, что в вонючих фирмах все приличные места проданы на двадцать лет вперед. Затем, что на этих местах сидят тупицы и бездари, вроде твоего Ху-Ху, которые и замок для ширинки не сумеют придумать, а их боссы, имея штат дипломированных специалистов, в конце концов обращаются ко мне. Затем, что я со скуки подохну в вашем аутсайде, где даже трахнуться нельзя, не отчитавшись начальству по служебному телефону!

— Но если в корпорации узнают о твоих связях с Сити… — начал присмиревший Бен.

— Они и знают, скорее всего. — Виктор старательно перемешивал мизинцем цветные шарики с выкрошенным в пепельницу табаком. — А если не знают, то догадываются.

— И что? — спросил Бен.

— И ничего. Им это не мешает, ситтерам не мешает, чайникам не мешает, даже трэчерам это не мешает. Так что Виктор Штерн живет спокойно, работает, платит за свой пентхауз, попивает вино, трахает кисок, прогуливается по вечерам, спасает недоумков из аутсайда… — Виктор засмеялся.

— Но ведь стена… арматура заостренная… капониры… охрана… — пробормотал ничего не понимающий Бенджамиль. — В новостях говорят про стычки, про налеты…

— Простая ты душа, — вздохнул Виктор. Он зачерпнул щепотью содержимое пепельницы, высыпал его в ладонь и взял со стола выпотрошенную сигарету. — Корпорация поддерживает с Сити прочнейшие связи. Сам посуди, никакого производства в Сити нет, никто ничего не выращивает, разве что коноплю в горшочках. Между тем в Сити живет по меньшей мере полмиллиона человек. Что они едят? Во что одеваются? А вот во что! — Виктор расправил сигарету и принялся аккуратно набивать ее табаком, перемешанным с цветными бисеринками. — Почти каждый день в Сити прут красные трейлеры с эмблемой корпорации, фуры, битком набитые жратвой, шмотками, разным барахлом, без которого не обойтись, и, конечно же, наркотой. Синтетические наркотики на кухне не сваришь. Их делают в промкольце, на корпоративных заводах, а потом отправляют в Сити…

— Все верно, — подтвердил Бенджамиль. — Я в курсе дела. Но ведь мы поставляем в Сити только легкие лицензированные наркотики, у корпорации с ситтерскими боссами какая-то договоренность. Это ведь вполне законный оборот.

— Корпорация поставляет в Сити всякие наркотики, — назидательно сказал Виктор. — В том числе нелегальные супертяжеловесы вроде «ската» или «молотка». Ты, я думаю, даже названий таких не знаешь. Просто делается это неофициально.

Бенджамиль возмущенно пожал плечами:

— Вик! Ты нарочно городишь всякую ерунду. Лично я ничего подобного не слышал!

— А твой Ху-Ху наверняка слышал, — иронически заметил Виктор.

— Но вся информация сейчас идет через меня! — Бену показалось, что наконец он нашел весомый аргумент.

— Ой, вся ли? — усомнился Виктор, едва сдерживая улыбку, и Бенджамиль крепко задумался.

— А чем Сити расплачивается за жратву, за шмотки, за услуги? — продолжал Виктор, закручивая кончик вновь набитой сигареты. — Что пульпа дает взамен порошков, растворов, таблеток? А?! Пульпа, друг мой, торгует наркотой по всему черному буферу, по всему индастри, отчасти контролирует белый буфер и даже, насколько я знаю, добирается до твоего чистенького аутсайда. Как думаешь, где производится вся самогонка, которую литрами потребляют отдолбившие смену индусты, а также их выжатые досуха жены и болтающие на трэче детишки-бандиты? Спирт гонят все в том же Сити из сырья, которое доставляют все на тех же красных трейлерах. Поверь мне, Бенни, это огромные деньги, и по меньшей мере две трети этой Амазонки течет на счета корпорации. Корпорации невыгодно стирать пульпу с лица земли, корпорации невыгодно замуровывать пульпу в резервации. Эта индейка несет золотые яички, Бенни, вот так-то!

— А ты, случаем, не сгущаешь краски? — спросил Бенджамиль, на секунду ему показалось, что перила балкона куда-то исчезли и он, балансируя, стоит над темной, слегка расцвеченной редкими огоньками бездной.

— Хочешь, познакомлю тебя с одним обмылком, который пятый год сидит на «молотке»? — лениво предложил Штерн. — Наркота нынче гуманная, можно и десять лет протянуть, даже пятнадцать. — Он нехорошо ухмыльнулся. — Мертвец платить за дозу не станет.

Бенджамиль поежился:

— Непривычно ты как-то говоришь, жутковато.

— Что есть, то есть…

Виктор поднялся из-за столика и подошел к перилам. В одной руке он держал сигарету, в другой блестящую металлическую зажигалку антикварного вида.

— Сударь! — провозгласил он торжественно. — Вам случалось курить? Хотя бы не взатяжку?

— Пару раз пробовал, давно, еще в школе, — смутившись, признался Бен. — А зачем это?

— Увидишь, — сказал Виктор загадочно.

Он взял сигарету в губы и щелкнул зажигалкой. Бенджамиль зачарованно следил, как Штерн прикуривает, заслонив огонек ладонью.

— Классная зажигалка! — сказал он с завистью. — Раритет?

— М-м-м… — Виктор с наслаждением затянулся, пряча зажигалку в карман брюк. — Хороший откат… М-м-м-ф… Не обманули.

Мэй потянул носом. Глаза у Виктора приобрели маслянистый блеск, по губам пробежала расслабленная улыбка.

— Совсем другое дело! — сказал он удовлетворенно. — От третьей бутылки вина на меня вечно хандра нападает. Пока пьешь — веселишься, а напьешься — плачешь!

Виктор затянулся еще раз и протянул сигарету Мэю.

— Попробуй, — сказал он как бы между прочим. — Втяни дым в легкие и задержи дыхание секунд на пять. Бьюсь об заклад, такого в твоем аутсайде не водится.

— Это марихуана? — осторожно спросил Бен, не решаясь взять сигарету.

— Марихуана?! — Виктор от души расхохотался. — На ботанику у меня денег не хватит! К тому же настоящую дурь на улице не купишь. Это «сат» — синтетик, так скажем, эрзац, но очень хороший эрзац, я плохую дрянь не беру. Пробуй, не бойся.

Бенджамиль опасливо взял сигарету большим и указательным пальцами.

— Даже не знаю… — промямлил он.

— Ладно, давай сюда! — немного разочарованно сказал Виктор.

В этот же миг Бенджамиль, сам не зная зачем, поднес сигарету ко рту и затянулся. Сладковато-горький, шершавый, как терка, дым заполнил легкие, Бен не удержал его в себе и мучительно закашлялся. Вторая затяжка получилась гораздо лучше, хотя в горле першило неимоверно, а на глаза навернулись слезы. Виктор одобрительно хлопнул его по плечу и отобрал сигарету.

— Ну как? — спросил он с интересом.

Бенджамиль осторожно прислушивался к своим ощущениям.

— Вроде ничего. В смысле, я ничего не чувствую! — сказал он наконец и засмеялся.

Виктор засмеялся следом.

В детстве отец несколько раз водил Бенджамиля купаться в реке. Теперь эта речка, равно как и прочие, упрятана в бетонную трубу, но тогда, двадцать пять лет назад, еще были на ее берегах маленькие платные пляжи с тентами и шезлонгами. Теперь старые воспоминания ожили, и Бену показалось, будто его подхватило теплое водяное течение. Несет куда-то, медленно переворачивая через голову. Мир вокруг сделался простым, легким и прозрачным.

— Значит, ты не любишь корпорацию? — спросил Бен, пытаясь настроиться на серьезный лад. — Из чувства протеста работаешь на Сити? А в Рождество наряжаешься Санта-Клаусом и лазишь по трубам с красным мешком?

Хихикнув, Бенджамиль потыкал ногой один из объемистых трехцветных мешков, действительно стоявших вдоль решетки балконного ограждения.

— Никуда я не лажу, — удивленно сказал Штерн, выпуская изо рта белесое облачко дыма. — Я люблю корпорацию… Никогда не кусай руку, которая тебя… Эй, Бенни! Рождество — запрещенный праздник! Откуда ты знаешь о непристойно-мистических, безнравственных персонажах вроде Санты?

— Мне мама рассказывала, в детстве, — признался Бен. — И никакой он не безнравственный, добрый старик, по трубам лазил. Скажу по секрету, мне родители даже Библию вслух читали. Только т-с-с-с! Никому!..

Виктор понимающе приложил ладонь к губам.

После смерти отца Бенджамиль с матерью переселились в нынешнюю квартиру. Мать прожила в ней всего два года. Спустя какое-то время Бен вспомнил о Библии. Он перерыл все старые вещи в поисках толстого брикета потрепанных листов, но так ничего и не нашел. Наверное, книга осталась где-нибудь в тайнике на старой квартире. А может быть, мать сожгла ее от греха подальше.

Бенджамиль, помотав головой, взял протянутую ему сигарету и с каверзным, обличающим видом погрозил Виктору пальцем:

— А ты откуда знаешь про эту чертовщину?

— Я-то? Я вообще много чего знаю.

— Нет! Серьезно!

— Серьезно? Если серьезно, то я иногда лажу через телефонную сеть в закрытые разделы инфохрана корпорации. Только это не совсем законно. Так что т-с-с-с. Никому!!!

— Ага! Я же говорил, что лазаешь! — радостно воскликнул Бен.

— Представляешь, — продолжал Виктор вдохновенно, — раньше весь мир был связан информационной сетью и каждый, кто пожелает, мог совершенно официально туда зайти, узнать все, что хочет… а теперь приходится лазать…

— С мешком… — прыснул Бенджамиль.

— Балда! — сказал Виктор, ухмыляясь. — Это не мешок, это парашют.

— На хрена?! — Бенджамиль выпучил глаза.

— С ним можно прыгнуть вниз.

— Ну?! Дашь примерить?

Когда Виктор закончил затягивать лямки вокруг ног Бенджамиля, оба приятеля уже покатывались от хохота. Бен все время пытался заглянуть себе за спину, чтобы посмотреть, как сидит ранец, а Виктор пытался удержать его на месте.

— Дай-ка ракету! — Виктор забрал у Бена коротенький окурок и отступил на пару шагов. — Вот и вся наука, — сказал он, осматривая экипированного парашютиста с ног до головы. — Ремни регулируются автоматически, вытяжной фал привязан к перилам.

— Как я выгляжу? — спросил Бен.

— Как полный придурок! — Виктор затянулся последний раз и бросил бычок вниз. — Хочешь прыгнуть? — неожиданно предложил он.

Бенджамиль попытался проследить глазами полет окурка. Веселость его слегка поубавилась.

— Хотя под кайфом прыгать нельзя, — сказал Виктор.

— Почему? — Бен с трудом оторвался от созерцания темного провала улицы.

— Потому что можешь полететь не вниз, а вверх, — захохотал Виктор.

Когда новый взрыв веселья угас, Штерн объяснил, вытирая глаза:

— Прыгать надо в свой счастливый день. Я прыгаю только по средам. У тебя сегодня день, несомненно, счастливый, но злоупотреблять везением не стоит. Тем более, что в одном из парашютов обрезан вытяжной шнур, а я не знаю, в каком.

— Зачем обрезан? — глупо улыбаясь, спросил Бенджамиль.

— Лекарство от пресной жизни! — Виктор махнул рукой. — Не обращай внимания… А не послать ли нам за десертом?!

Они стояли рядышком, облокотившись на перила балюстрады, и лениво курили, бережно передавая друг другу сигарету огоньком кверху.

— Помнишь Розану Табоне? — спросил Виктор.

Тлеющий кончик сигареты подсветил красным тени на его острых скулах.

— Такая высокая, темная? Родинка вот тут, над губой?

Виктор кивнул.

— Помню, — сказал Бен. — Только не помню, что она Табоне.

— Нам было лет по четырнадцать. — Виктор блаженно улыбнулся. — Мы с Рози приходили на станцию, забирались вдвоем в одну таблетку, потом вводили код семнадцатой станции нашей ветки и отправлялись до самой границы аутсайда, сначала сорок минут туда, а потом сорок минут обратно. И всю дорогу мы любили друг дружку прямо в таблетке. Вот это было настоящее счастье.

Бенджамиль восхищенно и недоверчиво покачал головой:

— И ни разу никому не проболтались?

— Ни разу.

— Невероятно! И как вы умудрялись… в такой тесноте?

— В четырнадцать я был гораздо гибче, чем теперь, — сказал Виктор.

Бенджамиль засмеялся:

— Но ведь в каждой таблетке, кажется, есть система видеонаблюдения!

— Есть, — сказал Виктор, выпуская через ноздри тонкие струйки дыма. — В четырнадцать я был уже достаточно умен, чтобы залепить чем-нибудь объектив микрокамеры. Так что стопам так и не привелось насладиться детским порно в исполнении Виктора Штерна и Розаны Табоне.

— Надо же! — сказал Бенджамиль. — Мне никогда ничего подобного даже в голову не приходило. В четырнадцать я только мечтал. Ну, может, целовался пару раз. А что сейчас с Рози?

— Не знаю. — Виктор пожал плечами. — Я не видел ее с тех пор, как мы закончили школу. А помнишь, как ты рассказывал нам истории?

— Смутно, — признался Бен. — Кажется, я их сам и придумывал, но про что, даже не припомню.

— А я знал, что ты сам их сочиняешь, и страшно завидовал. — Виктор с сожалением погасил истлевший окурок, потом спросил, потянувшись так, что хрустнули суставы: — Ну как? Откат нормальный?

— Лучше не бывает! Все такое чудно́е! — откликнулся Бен. — Видишь птицу?

— Какую птицу?

— Перед балконом летает туда-сюда. Серенькая такая. Вот опять. Гляди! — Бенджамиль вытянул вперед палец.

— Пошли-ка в дом. Что-то я озяб! — решительно сказал Виктор. — Хочу показать тебе свою последнюю работу!

— Пошли, — согласился Бен, ему было все равно, куда идти и что смотреть, он чувствовал себя вполне счастливым человеком.

Глава 8

После уличной прохлады огромная, как ангар, гостиная показалась Бену теплой и даже уютной. Виктор протащил его через пустую залу и усадил за стол вычислителя, предварительно спихнув в сторону немытые чашки, пластины записных книжек и мотки цветных шнуров.

— Амаль! — грозно заорал Виктор. — Амаль!!! Где тебя черти носят?!

— Напрасно вы выражаетесь, сударь! — укоризненно пропищала Амаль, выкатываясь из-за ближайшей колонны. — Грубая брань не соответствует морально-этическим эталонам корпорации.

— Наглая, болтливая, хитрая железка, — ласково сказал Виктор. — Однажды я куплю вместо тебя механическую кошку. Живо тащи сюда бутылку рислинга и два бокала!

Возмущенно фыркнув, роботесса покрутила манипуляторами и уехала в сторону кухни. Бенджамиль сидел в кресле, блаженно улыбаясь, а Виктор полез копаться в одном из стеллажей с инфокапсулами. Через несколько минут с вином и бокалами вернулась Амаль. Она поставила заказанное перед Беном, помигала огоньками на грязные чашки, на кучу пластинок с проводами и сказала нарочито вызывающим тоном:

— Мастер Штерн не позволяет мне убираться на столе…

— А ну-ка, брысь! — весело рявкнул Виктор, возвращаясь от стеллажа.

Амаль взвигнула и стремглав нырнула за колонну. Виктор же, усевшись прямо на крышку стола, показал Бену пакетик с дюжиной красных, словно кровь, таблеток. Он ловко налил по полному бокалу, потом вытряхнул на ладонь пару таблеток и протянул одну Бену.

— Что это? — спросил Бенджамиль, отстраненно разглядывая сплюснутый красный эллипсоид, маркированный иероглифом «ши».

— Стимулятор, хорошо продувает мозги после «сата». Делай, как я. — Виктор положил таблетку на язык и запил рислингом.

Ровным счетом ни о чем ни думая, Бенджамиль сунул таблетку в рот и глотнул вина. Сначала он ничего не почувствовал, потом начало приятно пощипывать кончики пальцев, потом теплая волна чего-то похожего на слабый электрический ток пробежала по запястьям, предплечьям, плечам, все выше и выше, наполняя тело радужной воздушной бодростью. Бену показалось, что еще немного и он, легонько толкнувшись ногами, взлетит над спинкой кресла. Виктор, нагнувшись, заглянул ему в глаза.

— Вот, теперь мы под стимулятором! — удовлетворенно сказал он. — Сиди осваивайся, я мигом!

Виктор ушел, а Бен начал размышлять. За последние сутки он столько раз совершал поступки совершенно невероятные, несвойственные Бенджамилю Френсису Мэю, что уже не был твердо уверен, является ли он тем самым Бенджамилем Мэем, что служит переводчиком в «Счастливом Шульце» и живет в бело-оранжевом секторе аутсайда. Он продумывал четвертый вариант нового имени для Бенджамиля Мэя, когда появился Виктор, неся в руках нечто вроде средних размеров аквариума с двойной крышкой.

— Вот! — сказал он, водружая ящик на стол. — Итог моей жизни.

— Где? — удивился Бенджамиль, рассматривая желтоватые бока стеклянного куба.

— Здесь, на дне! — Виктор хлопнул ладонью по прозрачной крышке.

Бенджамиль автоматически подался вперед и действительно различил на дне аквариума десяток каких-то точек, не крупнее следа от булавочного укола.

— Что это такое? — ничего не понимая, спросил Бен. — Итог твоей жизни — семена растений, или крупинки песка, или?..

— Балда, — строго сказал Виктор. — Это мои нелинейные индистрактеры! Погоди! Сейчас покажу.

Он ловко выудил из груды хлама штуковину вроде пластинчатого сканера на присосках и прилепил ее к стенке аквариума, затем поколдовал над сенсорной панелью и потянул Бена за отворот френча.

— Смотри внимательно, дилетант, перед тобой будущее, — сказал Штерн, тыча пальцем в ставшую прозрачной пластинку.

Бен нагнулся ближе. Виктор провел пальцем по панели, увеличивая изображение. За тонированным стеклом сидело несколько насекомых странного вида. Более всего они напоминали бескрылых тараканов, хотя их задние ноги были чересчур велики, а хитиновые спинки отливали темным полированным серебром. Тараканы размером меньше домашнего муравья. Сначала Бен решил, что это искусные поделки из какого-то дорогого металла, но Виктор еще раз увеличил картинку, и Бенджамиль заметил, как одно из насекомых выпустило из головы пару тончайших проволочных усиков, пошевелило ими и быстро втянуло обратно.

— Что это за гадость? — брезгливо спросил Бен, никогда не питавший особой любви к членистоногим. — Занимаешься на досуге энтомологией?

Виктор Штерн покачал головой:

— То, что ты перед собой видишь, скорее всего, положит конец биллектроным технологиям. Самое крупное изобретение нашего века. И его сделал я! — Худые щеки Виктора покрылись слабым румянцем. — Эти малютки — универсальные интельфаги. Лет через десять ты попадешь в историю уже за то, что сидел за соседней партой с Вэ Штерном.

— Больше всего они похожи на недокормленных тараканов, — сказал Мэй, который не понял и половины из всего сказанного.

— Тараканов? — еще больше оживился Виктор. — Пожалуй, ты прав. Похожи. Буду звать их тараканами. Тараканы Штерна — это звучит как гимн, а «букашки» — слишком мягкотело. Нарекаю вас тараканами, дети мои, присно и во веки веков!

Бенджамиль открыл было рот, но Виктор остановил его жестом:

— На чем работает процессор твоей записной книжки или, скажем, модуль памяти твоих часов?

— Понятия не имею. — Бенджамиль развел руками. — Тем более, что часы у меня свистнули!

— На биллектроных интелькультурах, на криставирусах! — не обращая внимания на реплику, продолжал Штерн. — В моем стационарном вычислителе — модифицированные культуры гриппа, диспетчерская система трубы функционирует на триста десятом интелькоке, и так далее, и тому подобное! В наш просвещенный век без биллектронных систем никто не может ни посрать, ни подтереться! — Виктор засмеялся, довольный своей шуткой. — У тебя дома много умных приборов, напичканных биллектроникой? — спросил он Бенджамиля.

— Хватает. Только при чем здесь тараканы?

— А во внешних и внутренних подразделениях силовых департаментов?

— Наверное, не меньше. А тараканы-то при чем?

— А тараканы вот при чем. — Виктор прищурился. — Мои индистрактеры питаются биологическими интелькультурами. Питаются и плодятся. За четверть часа они могут съесть мозги любого оборонного вычислителя или станции спутникового наведения. Их нужно всего лишь доставить к объекту диверсии. Они пролезут в любую щель, в самую микроскопическую отдушину. Их не фиксируют детекторы интеллектуальной биомассы, не определяют следящие системы. Идеальные диверсанты! Их процессоры, если это можно так назвать, представляют из себя колонию микроорганизмов. Скорее мертвых, чем живых, автономных микроскопических устройств… Как бы это?.. Мне сложно объяснить тебе подробнее… Я зову их некробами. Они не могут производить сверхсложных вычислений, но зато они умеют находить и жрать биллекультуры. Да вот! Погляди сам.

Жестом циркового фокусника Виктор поддернул манжет и стянул с запястья часы. Настоящий шанхайский роллекс, точно такие же, как у Ху-Ху. Ловко открыв один за другим два лючка в двойной крышке, Виктор сбросил часы в аквариум и быстро закрыл отверстия.

— Они, как блохи, довольно прыгучие, — пояснил он, фокусируя изображение на приклеенной к стеклу панели. — В пассивном состоянии воспринимают тепло и движение. При первой возможности цепляются к транзитному человеку, механизму или животному, что попадется, прячутся и сидят тише воды, ниже травы… Гляди.

Индистрактеры почти никак не прореагировали на появление часов. Двое или трое пошевелили усиками в сторону упавшего предмета, но только и всего.

— Они даже не видят твоего роллекса, — заметил Бен.

— Не спеши. — Виктор предостерегающе поднял руку. — Шоу только начинается. Время писать кипятком еще не наступило. Сейчас я введу код активации. Допустим… три хлопка в ладоши! — Пальцы Штерна пробежались по цветным пиктограммам сенсорной панели. — Гляди!.. Теперь они как взведенный курок, достаточно нажать на спуск, и…

Виктор трижды звонко ударил ладонью о ладонь и крикнул:

— Смотри! Смотри скорее!

Бен приблизил лицо к изображению на панели. Огромные часы размером с булыжник мирно лежали на дне аквариума. Вокруг часов спокойно сидели «тараканы». Но вот один из них шевельнулся, затем другой, третий. Ощущение было таким, будто индистрактеры медленно выходят из состояния летаргического сна. Когда именно первый из них прыгнул на часы, Бен даже не успел заметить.

— Смотри! Смотри! — возбужденно закричал Виктор.

Бен не верил своим глазам: десять блестящих как ртуть насекомых мгновенно присосались к белоснежному цельнолитому корпусу устройства с гарантией на десять лет безупречной и бесперебойной работы. Чпок! И вот уже на нем нет ни одной букашки, только маленькие аккуратные дырочки на местах вторжения. Цветной экран потемнел, словно обугливаясь, цифры и значки стали таять в мертвенной свинцовой черноте. Экран мигнул и погас совсем. Виктор, ждавший этого момента, торопливо похлопал в ладоши. Ровно через секунду тараканы испуганно полезли из проплавленных дырочек, покидая бесполезный остов роллекса за полторы тысячи марок.

— Стекло коробки жаропрочное, но это ерунда, — неловко ухмыляясь, сказал Виктор, ему было неудобно за свою явную поспешность, — корпуса моих таракашек могут нагреваться до двух тысяч градусов. Стекло столько не выдержит, а у меня тут полно «жратвы».

«Тараканы» тем временем выбрались из корпуса съеденных часов и чинно уселись в том углу аквариума, возле которого Виктор хлопал в ладоши.

— Ну как? — спросил Виктор. — Пересчитай их теперь.

— Тринадцать, — сказал Бен неуверенно, — а было, кажется, десять.

— Десять! — радостно подтвердил Виктор. — Маленькие поганцы жрут и размножаются. И еще они умнеют! Учатся выделять перспективные средства транспортировки к новым источникам питания. Они учатся вырабатывать стратегию поведения! Понимаешь?! С эпохой ЭВМ покончили вирусы, а биллектронику убьют мои «тараканы». Это будет война, Бен! Настоящая война! Крошечный диверсант, зацепившись за полу сюртука ответственного работника, проезжает на стратегический объект, ждет сигнала. Сигналом может быть все что угодно — куплет из модной песенки или радиосигнал определенной частоты, или… — Виктор опять склонился над панелью управления, — или… вот сейчас я поменял код, и теперь они реагируют на троекратное сжатие.

«Какое совпадение, — подумал Бен. — Оракула тоже надо сдавить в кулаке».

— Три раза жмешь его в пальцах, потом «бах!», он приходит в боевое состояние и жрет все, до чего доберется. Что скажешь? — Виктор выжидательно уставился на Бенджамиля.

— А кому нужно убивать биллектронику? — спросил Бен.

— Русским, — сказал Штерн как не в чем не бывало.

Бенджамиль открыл и закрыл рот.

— Ну да! Русским! А что тут такого? — Виктор возбужденно прошелся взад-вперед. — Полгода назад со мной связались русские из Байкальской Автономии. Они не конкретизировали суть конечного продукта. Просто обрисовали общую задачу. Заплатили хороший аванс. Я уже потратил его на минифакт, замечательный, практически профессиональный монтажный стенд. По-моему, все удалось по высшему разряду! Я сам не ожидал!

— А зачем русским «тараканы»? — спросил Бен, все больше убеждаясь в том, что его товарищ — сумасшедший гений.

— Наверное, хотят устроить подлянку чайникам. Почем мне знать! — воскликнул Виктор. — Да и по хрену мне! Русские мне нравятся больше мандаринов! Русские заплатят мне такие деньги, что можно будет купить остров на каком-нибудь архипелаге! Хочешь, поедем вдвоем! Бенни, ты хоть раз видел море?

— Я не видел моря. Разве что на три-М-картинках, — задумчиво сказал Бен. — Вик, русские непременно используют «тараканов», только технологию они все равно не удержат, рано или поздно она будет в Поднебесной.

— Еще бы! — Штерн самодовольно улыбнулся. — Только я не намерен ждать «рано или поздно», я сам продам чайникам рецепт, как только они назовут приличную цену.

Бенджамиль понимал, что должен негодовать и ужасаться, но отчего-то не ощущал в себе ни того ни другого. Напротив, всю его сущность захлестнула волна азарта: «Ну и пусть! Пускай мир катится в тартарары! Все одно веселее».

— Но это же конец света, апокалипсис! — сказал Бен, понижая голос.

— Браво!!! — взревел Штерн. — Двадцать марок штрафа за нецензурно-религиозные выражения!

— Но, Вик, речь идет о всем мире.

— Срал я на мир!

— Тогда подумай о себе.

— Срал я на себя!

— А другие люди? — беспомощно спросил Бен. — Я даже не представляю, во что это выльется.

— Другие люди? — зловеще проговорил Виктор. — Возьмем, к примеру, тебя. Есть ли у тебя, Бенджамиль Мэй, что-нибудь такое, чего стоило бы держаться в этой гребаной жизни? Отвечай сразу и без раздумий. Молчишь? Молчишь, потому что тебе нечего возразить.

И хотя Бену очень хотелось закричать: «Все не так!» — он вдруг с ужасом сообразил, что не может назвать ни одной вещи, ради которой стоило бы жить. Он чувствовал, что это неправильно, что Виктор просто запутал его своими словами, перемешанными с «сатом» и сдобренными стимулятором «ши», но, хоть убей, не мог подобрать ни единого довода.

— Эти бешеные дегенераты не станут ждать, пока ты продашь технологию мандаринам, — сказал Бен мрачно, — они просто грохнут тебя в этой комнате и заберут твой аквариум.

— Хрен они заберут! — Виктор засмеялся. — Я сумею за себя постоять, а если не сумею — так туда мне и дорога… Только что-то эти дегенераты не торопятся, — добавил он задумчиво. — Оговоренный срок уж три недели как прошел, а от русских ни слуху ни духу. Ну ничего, я терпеливый, неделю еще подожду для ровного счета, а там посмотрим.

— Вик, на кой ты мне все это рассказал? — тихонько спросил Бен.

Виктор равнодушно пожал плечами, затем извлек из брючного кармана пакет с красными таблетками, бросил одну в рот, другую протянул Бенджамилю. Бен помотал головой. Виктор сунул таблетку обратно в пакет, поморщился и отхлебнул вина.

— Почему бы и нет? — сказал он после некоторого раздумья. — Мне захотелось, а ты оказался под рукой.

— Очень приятно, — пробормотал Бенджамиль.

Огромные солнечные часы на потолке необъятной гостиной показывали почти три ночи, но сна не было ни в одном глазу. Развалившись в широких креслах, приятели тянули вино и разговаривали. Длинная тень секундной стрелки беззвучно вращалась над их головами, словно лопасть гигантского вентилятора, то становясь четче, то совсем исчезая в тени. Потолочные светильники были почти погашены, и дальние концы зала тонули в сумраке, только крышка стола-вычислителя да основания колонн излучали прохладное сияние. Штерн курил.

Иногда, распространяя вокруг себя тихое гудение сервоприводов, появлялась Амаль, меняла тарелки с закуской и исчезала, как механическое привидение. Вялые завитки табачного дыма плыли в теплом стоячем воздухе.

— Возможно, ты прав, даже скорее всего прав, — сказал Виктор, отхлебывая из высокого бокала. — Вся моя жизнь, все мое отношение к жизни пропитано дрянной ненормальностью, я и сам, в сущности, ненормальный, но даже если ты прав, это все равно ничего не меняет.

— Почему это не меняет? — возмутился Бен. — Очень даже меняет! Если ты понимаешь, что действия и мысли твои ненормальны, то половина проблемы уже решена. А если вторую половину решить самому не под силу, то можно обратиться к психологу. А что тут такого?

Виктор невесело засмеялся:

— Чудак ты человек, Бенни Мэй! Оно, может, и здорово — поселиться в аутсайде, жениться на толстозадой глупой блондинке, коллекционировать пробки от крепких напитков, каких никогда и не нюхал, смотреть вечерами одобренные отделом культуры лонгливеры, да только мне это не поможет. Во мне проделана дыра, не дыра — дырища! Сквозь эту прореху из меня вытекает сама жизнь со всеми красками, радостями, восторгами! А ты советуешь заткнуть ее пробкой от пустой бутылки!

— Ты говоришь так потому, что обкурился и съел две таблетки! — неуверенно возразил Бен.

— Не понимаешь ты меня, — сокрушенно сказал Виктор. — Девяносто процентов своей жизни я делю между «скучно» и «тошно», девяносто процентов чертовой жизни, когда я не курю, не закидываюсь и не откалываю дикие коленца! Девяносто процентов! Представь себе, Бенни. А все остальное — пустота и скука.

«Он рисуется, — подумал Бен. — Не может быть такого, чтобы жил человек и не радовался тому, что живет. Это похоже на кощунство».

— А как же работа? — поинтересовался Бен. — Неужели ты изобрел этих твоих некробов в приступе скуки? Я бы на твоем месте до потолка прыгал от своей гениальности.

— Я и прыгал… — Виктор прикрыл глаза. — Минут десять прыгал, потом скучно стало… прыгать. Работа — это всего-навсего рефлекс творческой личности. К тому же я подумал, что ничего подобного никогда больше не сделаю. Я использовал свой шанс. Ура… Но теперь-то это деяние в прошлом.

— Нельзя так негативно ко всему относиться, — почти сердито сказал Бен. — Это похоже на кощунство!

— Пошел ты, Бенджамиль Мэй, — лениво отозвался Виктор. — Мне наплевать на все и на всех. Таким уж я уродился или стал в процессе эволюции.

— Ты выручил меня там, на улице, притащил сюда, четвертый час болтаешь со мной о своих делах, и все оттого, что тебе наплевать на меня?! Все пустота?! — Бенджамиль аж приподнялся с кресла

— Ну да! — Виктор пожал плечами. — Завтра, вернее, сегодня, я провожу тебя до трубы, посажу в таблетку и больше никогда не увижу. Ты появился из пустоты, в пустоту и канешь.

Бенджамиль возмущенно открыл рот.

— Ты и в школе всегда был задавакой! — сказал он наконец.

Штерн опять достал красные таблетки. Отправив одну в рот, он бросил остальные Бенджамилю. Бен машинально поймал пакетик возле своего живота.

— Закинься, — сказал Виктор, — сразу перестанешь задавать глупые вопросы.

— Ты уже третью глотаешь. — Бенджамиль неуверенно повертел пакет в пальцах. — Не боишься заработать зависимость?

— Херня! Никто не садится на стимуляторы! По крайней мере, не сразу! — заявил Виктор. — Я закидываюсь больше двух лет, и почти никакой привычки. — Он распалялся все больше и больше. — Если хочешь знать, я и тараканов придумал под стимулятором, и многое другое. Два десятка минут никакой пустоты, никакой скуки, сплошной полет фантазии, а потом можно всю ночь пахать, и две, и три ночи подряд, и десять ночей, и двадцать. В последнее время я сплю не больше часа в сутки, бывает, не сплю вовсе, а чтобы уснуть, надо покурить дряни. Зато никакой тоски!

— Употребление наркотиков ведет к смерти, — робко сказал Бен. — Это все знают, кроме бандитов из Сити. Общеизвестный факт!

— Ты тоже когда-нибудь умрешь, а я уж и подавно не собираюсь жить вечно. Ты говоришь, подсесть на стимуляторы? Ха-ха! — Виктор бухнул кулаком по столешнице. — Я точно умру не от таблеток.

— А от чего? — Бенджамиль уставился на собеседника, как зачарованный.

— У меня на балконе дюжина парашютов. — Виктор ткнул пальцем в сторону витражных стекол. — У одного перерезан вытяжной шнур. Раз в месяц я совершаю прыжок, наудачу выбираю ранец и сигаю вниз с сорокового этажа. Ни с чем не сравнимое ощущение настоящей жизни! Потом я собираю купол, укладываю его в ранец, а ранцы перемешиваю. И можно все начинать сначала.

— Зачем? — Бенджамиль никак не мог понять, шутит Штерн или говорит всерьез.

— Прыгать на исправном парашюте интересно только сначала, после десятого раза становится скучно. — Глаза Виктора сверкали от возбуждения. — Когда знаешь, что один из двенадцати куполов не раскроется, возникает изумительное, ни с чем не сравнимое ощущение, хотя и это постепенно приедается. Если русские меня не грохнут, обрежу шнур у второго парашюта! Ты опять спросишь меня: зачем? Я отвечу. Это хорошее лекарство от пустоты и скуки! Три раза я принимал участие в уличных перестрелках. Я трахал буферных шлюх без презервогеля. Я набивал десять капсул амфетамином и в одну клал стрихнин. Я прыгал в лифтовую шахту на самодельной подвеске из эластика. В одном подпольном тотклубе я играл в русскую рулетку на деньги!

Виктор остановился и перевел дух. Бенджамиль глядел на него испуганными глазами, сжимая в руке пакетик с красными таблетками. Неуютная жутковатая тишина повисла в пустынном зале. Где-то среди подсвеченных снизу колонн пряталась Амаль, и Бенджамилю остро захотелось, чтобы она сию минуту появилась возле стола, чтобы она ворчала без умолку, расставляла тарелки, жужжала и щелкала механическими суставами.

— Вик, ты болен, — сказал Бен и сам вздрогнул от звука своего голоса.

— Да! — охотно согласился Штерн. — Я болен, и я умру. Бенни, хватит лапать пакет! Закинься, наконец, черт тебя побери! Меня раздражает шуршание упаковки!

— У меня еще от первой голова кругом, — виновато признался Бен. — Я, пожалуй, повременю, а?

— Скушай, деточка! — Виктор весь подался вперед, улыбаясь одними губами. — Это всего лишь лекарство от пустоты. Ты ведь не станешь огорчать своего лучшего друга?

Бенджамиль, вздохнув, раскрыл горлышко пакета и достал таблетку. Его чуточку мутило и ужасно не хотелось глотать красную пилюлю. Казалось, вся его сущность восставала против новой дозы. Ему не хотелось никаких впечатлений, ему хотелось домой. Бен мучительно пытался придумать, куда бы сбагрить таблетку, но Виктор не сводил с него внимательных глаз, и ничего не шло на ум. Бен уже поднес ладонь ко рту, когда в голове его наконец мелькнула спасительная идея.

— Вик! — воскликнул он, делая вид, что неожиданно вспомнил нечто важное. — Ты же обещал мне показать свои револьверы, говорил, что у тебя целая коллекция.

— Ну, коллекция — не коллекция, есть четыре штуки…

Похоже, Штерн забыл про таблетку.

— Пойдем, — сказал он, поднимаясь на ноги. — Покажу, если хочешь. Впрочем, нет. Сиди здесь, я сам принесу.

Звонко постукивая каблуками по стеклоподобному паркету, Виктор двинулся куда-то в сумрачную глубину своей гостиной, а Бен с облегчением затолкал таблетку обратно в пакетик. В тот же самый миг Штерн обернулся на ходу и крикнул:

— И не думай отвертеться, Бен! Глотай диск!

Бенджамиль быстро сунул упаковку со стимулятором в боковой карман френча, схватил бокал и сделал вид, что запивает таблетку вином.

— То-то, — удовлетворенно сказал Виктор, исчезая в тени.

Бенджамиль поежился. Голографическая тень секундной стрелки на потолке неумолимо описывала круг за кругом, узкая и острая, словно лезвие. «Похоже на меч судьбы, — подумал Бен. — Какая нелепая выдумка: солнечные часы на потолке, да еще и с тремя стрелками. Имел ли дизайнер хоть какое-то представление о солнечных часах?» Бен прикрыл глаза, но перед внутренним взором все равно крутилась тень стрелки.

Виктор вернулся довольно скоро. В каждой руке он нес пару револьверов, зацепив их указательным пальцем за спусковые скобы.

— Вот! — сказал он, без всякого почтения сгружая свою ношу на крышку стола-вычислителя. — Оружейный хлам. Любуйся.

Бенджамиль осторожно погладил один из пистолетов по шершавой рукоятке. Ни разу в жизни ему еще не приходилось прикасаться к настоящему огнестрельному оружию. Это было страшно и приятно одновременно. Револьвер чем-то походил на ту крутобедрую азиатскую девушку, что Бен видел в Сити. Такой же изящный и смертоносно весомый, он настойчиво просился в ладонь, и в то же время пальцы испуганно отпрыгивали, едва коснувшись его гладкого бока.

— То, что ты щупаешь, является кольтом модели пятидесятого года, — прокомментировал Виктор, заваливаясь в кресло, — ближе всего ко мне лежит «рюгер» U-300, с желтыми накладками на ручке — «астра» двадцать второго калибра, а между ними — «смит и вессон» магнум. Из всех он самый старый, и к нему очень сложно достать патроны. Нравится?

Бенджамиль кивнул, бережно поднимая со стола маслянисто блестящую черную «астру». От револьвера пахло железом и еще чем-то незнакомым. Бен потянул носом.

— Это масло, — сказал Виктор. — Хочешь я подарю тебе кольт?

Бенджамиль представил себе пистолет, стоящий на полке в специальном держателе, и рот его непроизвольно наполнился слюной. Он сглотнул и отрицательно помотал головой.

— А «смит и вессон»? — удивился Штерн. — Настоящий раритет, ты сам говорил, что тебе нравятся антиквашки.

— Это ведь оружие, — растерянно проговорил Бен. — Если его у меня кто-нибудь увидит, будут неприятности.

Виктор фыркнул:

— Да он даже без зарядов. Все, что ты имеешь счастье наблюдать, — устаревшие экземпляры, давно снятые с вооружения. Их наверняка воруют со складов. Если стопы найдут у тебя автоматический пистолет с сенсорным прицелом и магазином на пятьдесят кумулятивных патронов, то неприятности будут непременно, а на револьверы все смотрят сквозь пальцы, максимум оштрафуют… Впрочем, как знаешь.

Бенджамиль положил «астру» на место и протянул руку к блестящему светлому «рюгеру».

— Осторожно, — предупредил Виктор. — Он заряжен. Нет, ты бери, бери, не бойся. У любого пистолета есть предохранитель.

Бенджамиль взял «рюгер» и почти сразу положил обратно.

— Это из него ты стрелял в Лимкина? — спросил он, слегка отстраняясь от револьвера.

— В кого?.. А!.. Ну да, из него. Я всегда ношу с собой «рюгер» или «астру», хотя кольт мне нравится больше. Значит, не хочешь взять «вессон»?

Бен покачал головой. Виктор вздохнул:

— А хочешь пострелять? — Виктор страшно оживился. — Ей-богу, тебе понравится. Пошли на террасу!

Виктор схватил с вычислителя револьвер, вскочил с кресла, вытянул руку и, поворачиваясь всем корпусом, стал изображать, будто палит в сторону черной ямы буфера, по тлеющим фонарикам далеких окон.

— Ну?! — Виктор потянул Бена за рукав.

Бенджамиль представил себе, как пуля разбивают светлый квадрат стекла, за которым застыла, выпучив глаза, неопрятная женщина в домашнем платье, и опять покачал головой.

— Моча в жилах, — констатировал Штерн, внимательно рассматривая приятеля. — Не хочешь стрелять просто так — давай сыграем в игру!

— В какую игру? — спросил Бен подозрительно.

— В веселую! — криво улыбаясь, ответил Штерн.

Он ловко нажал какую-то защелку, барабан револьвера откинулся вбок, и шесть тупоносых блестящих патронов звонко запрыгали по матово светящейся столешнице.

— Самая веселая, самая интересная, самая азартная игра на свете — приговаривал Виктор, старательно выбирая один патрон из шести. — Держу пари, она тебе понравится.

— Азартная? — переспросил Бен, происходящее нравилось ему все меньше и меньше. — А на что мы станем играть?

— На жизнь, Бенни! На что же еще?! — Виктор наконец выбрал патрон, вставил его в гнездо и ладонью вогнал барабан на место.

Бенджамиль настороженно наблюдал за его действиями.

— Всего один кон, — сказал Виктор.

Он положил револьвер плашмя на сгиб левой руки и быстро провел им вниз, почти до запястья. Барабан с громким треском провернулся. Бенджамиль вздрогнул и подался назад, плотнее вжимаясь в высокую спинку кресла.

— Пять к одному! — сказал Виктор, протягивая пистолет рукояткой вперед. — Чего ты боишься? Если будет пять, ты узнаешь вкус настоящего счастья, если один — не успеешь даже испугаться. Подноси к виску и жми на спуск!

— Но я не хочу! — Бенджамиль слабо попытался оттолкнуть от себя ручку с рифлеными пластиковыми накладками.

— Это совсем просто, — вкрадчиво сказал Виктор, его сощуренные глаза превратились в две узкие прорези на бледном худом лице. — В мире живет столько быдла, способного лишь ползать на карачках и бояться, бояться стопов, жены, начальства, смерти. Ты должен подняться на ноги, Бенджамиль Мэй, так твою растак! Хватит ползать на брюхе! Ну, хочешь я сделаю это первым?

Не дожидаясь ответа, Штерн распрямился и прижал ствол к правому виску.

— Смотри на меня, дрожащая тварь! Я не боюсь никого и ничего, даже смерти! — Большим пальцем Виктор взвел курок. — Я не желаю быть дрожащей тварью! Я хочу… хочу быть богом… гребаным богом!! Яхве!!! Сатаной!!! Санта-Клаусом!!! И мне насрать на ваши порядки!

«Не надо!» — хотел крикнуть Бенджамиль, но голос изменил ему, и из горла вырвался лишь сдавленный невнятный звук. Виктор Штерн, страшно оскалясь, нажал на спусковой крючок.

Дальнейшее Бен воспринимал как во сне. Голова Виктора коротко дернулась, отброшенная от ствола «рюгера» страшным ударом. Бенджамиль видел, как из левого виска Штерна, пачкая белую поверхность столешницы, неопрятным фонтаном ударила струя крови. Виктор пошатнулся, боком упал на вычислитель, судорожно дернулся и стал сползать на пол, стаскивая за собой мотки проводов и тарелки. С хрустальным звоном ударился о прозрачный паркет ящик из жароупорного стекла. Тело Виктора напряглось и замерло. Жирная красная лужа расплывалась вокруг головы.

Хрустя осколками битого стекла, Бенджамиль бросился к мертвому Штерну и присел над телом. В ушах все еще звенело от выстрела, а губы сами собой, как заведенные, шептали запрещенное ругательство: «Боже мой, боже мой, боже мой…» Дрожащими руками Бен приподнимал липкую голову Штерна и все пытался закрыть рукой рану, из которой толчками била кровь.

Какое-то время он не воспринимал ничего, кроме этих горячих редких толчков. Потом в голове его щелкнуло и отчетливый голос сказал: «Ты выиграл, поздравляю!» Потом вспыхнул нестерпимо яркий свет, а по ушам ударила трель механического визга, словно включился десяток школьных звонков. Выпустив из ладоней окровавленную голову Виктора, Бен вскочил на ноги и неожиданно понял, откуда исходит оглушительный, меняющий тональность звук. Из-за ближайшей колонны выкатилась Амаль. Огоньки на ее голове мигали, как проблесковые маячки на патрульной машине, манипуляторы были угрожающе растопырены в стороны. Бенджамиль невольно попятился и вдруг понял, что кричит пронзительный дискант, плохо различимый за ужасающим воем сирены.

— Караул!!! На помощь!!! — надрывался робот. — Беглый преступник застрелил моего хозяина! Бордово-красный сектор 65–22, сороковой этаж, пентхаус! Передаю код его метки! На помощь!!! Беглый преступник застрелил моего хозяина! Передаю код его метки!

«Бежать, скорее бежать!» — мысль проскользнула в голове Бенджамиля со скоростью спортивного мобиля. Он затравленно огляделся и, пытаясь обогнуть истошно верещавшего робота, бросился в сторону лифтовых дверей. Амаль среагировала моментально. Шипя и вращая манипуляторами, она в мгновение ока очутилась между Беном и спасительной дверью. Бен метнулся влево, вправо, но проклятая железка оказалась невероятно проворной. Она упорно теснила врага к столу-вычислителю, истошно призывая на помощь всех стопов черного буфера.

Отступая, Бенджамиль поскользнулся в луже крови и, чудом не упав, завертел головой, пытаясь найти путь к спасению. Неожиданно взгляд его наткнулся на револьвер, зажатый в руке Виктора. Выдернув оружие из коченеющих пальцев, Бенджамиль навел его на наступающего робота и принялся давить на спуск. Щелк! Щелк! Запоздало сообразив, что в пистолете больше нет зарядов, Бенджамиль сломя голову кинулся к столу-вычислителю. Четыре патрона лежали на самом видном месте. Но как вставить их в револьвер?! Обрывая ногти, Бен пытался открыть барабан, наконец палец его нажал какой-то рычажок, и… О чудо! Барабан откинулся вбок. Дрожащими от возбуждения пальцами Бен принялся вставлять патроны в гнезда. Первый патрон он уронил куда-то под ноги, но остальные в конце концов оказались там, где нужно, и барабан со щелчком встал на место. Робот махал манипуляторами в трех шагах от неудачливого гостя. Бенджамиль поднял «рюгер» и со всей силы нажал спусковой крючок. Выстрел чуть не вышиб оружие из рук. Шарообразный корпус брызнул осколками. Амаль завертелась на месте. Бенджамиль выстрелил еще раз и опять попал. Визг сирены захлебнулся. Неловко перекосившись набок, робот все же попытался кинуться на обидчика. Отпрыгнув в сторону, Бен снова надавил на спуск. Курок щелкнул, но выстрела не последовало. Неужели осечка?! Бен нажал еще раз. От корпуса Амалии отлетел изрядный кусок пластика, робот осел назад и замер. Красные огоньки медленно погасли.

Швырнув на пол бесполезный револьвер, Бен рванул к двери.

— Только бы успеть, — шептал он на ходу.

Палец отчаянно вдавил кнопку вызова в стену — раз, другой, третий. Что-то мелодично бринькнуло, стереоэкранчик переговорного устройства засветился, и карамельный голосок пропел:

— Прошу прощения, мистер Штерн, но до приезда патруля лифт заблокирован.

Бенджамиль лягнул двери ногой. «Что же делать? — вертелось в его голове. — Нужно найти какую-нибудь палку и попытаться открыть двери вручную. Проклятье!!! Но лифтовая кабина, даже если она за дверью, все равно не сдвинется с места. А скорее всего кабина уже внизу, поджидает стопов. Что же делать?»

— Балкон!!! — Бенджамиль хлопнул себя по лбу и кинулся на террасу.

Холодный ветерок облизал его горящее лицо. Вокруг была кромешная тьма. Только далеко-далеко внизу мигали огоньки патрульных машин и раздавалось слабое нытье сирен. Скорее! Скорее! Бенджамиль схватил первый попавшийся ранец с парашютом и просунул руки в наплечные лямки, защелкнул поясной и ножные ремни, замки тихо заурчали, подстраивая снаряжение под фигуру нового хозяина. Бенджамиль еще раз глянул в чернильную бездну, сердце его бешено застучало, подбитой птицей забилось внутри грудной клетки. Стиснув зубы, Бен полез через ограждение. Примостившись на узком парапете, он представил себе, как толкнется ногами и по длинной дуге полетит вниз, навстречу асфальту и патрульным сиренам. У него перехватило дыхание. Пальцы рук намертво вцепились в перила. Было страшно, невероятно страшно, но еще страшнее было опять оказаться в участке. Все чувства и восприятие обострились до невозможности. Бенджамилю казалось, будто он слышит, как гудит, поднимаясь, кабина лифта, просторная коробка, до отказа набитая стопами в дефендерах типа «камбала».

Времени на страх уже не оставалось.

— Один на двенадцать, — прошептал Бен, зажмурился и, что есть мочи оттолкнувшись от парапета, прыгнул в ночную темноту.

Упругая ладонь холодного ветра толкнула его в грудь и в лицо. Сердце екнуло и остановилось. Бенджамиль понял, что падает вниз, и тут кто-то дернул его сзади. Сначала вежливо и легонько, а потом над головой хлопнуло, и Бена грубо рванули за плечи вверх и назад. Сердце подпрыгнуло на месте и застучало часто-часто. Бенджамиль судорожно вдохнул и открыл глаза.

Он, словно падающий с дерева лист, медленно плыл над черным ущельем улицы. В головокружительной глубине сонными светлячками ползли вправо огни патрульных машин, вот мигнули в последний раз и исчезли, съеденные неповоротливой громадой соседнего дома. «Спасен!» — подумал Бенджамиль, и вместе с облегчением на него волною нахлынул восторг полета.

— Я спасен, я лечу, — тихонько сказал он сам себе, и ему стало казаться, что вот так он долетит аж до бело-оранжевого сектора аутсайда.

На самом деле Бенджамиль, постепенно снижаясь, скользил над крышами домов по довольно крутой нисходящей параболе. Вцепившись обеими руками в тугие стропы, он поглядывал то наверх, где трепетал и хлопал плохо различимый купол парашюта, то вниз, в пугающую пустоту под ногами. Бенджамиль знал, что парашютом можно управлять, изменяя траекторию полета, но не имел ни малейшего представления, как это делается. Ему не оставалось ничего, кроме как отдаться на волю случая.

Плоская бетонная крыша появилась перед Бенджамилем не то чтобы совсем внезапно, он различил ее очертания секунд за десять до падения, но остекленная полуразрушенная оранжерея в самой середине посадочной площадки явилась для Бена полной неожиданностью. Едва успев прикрыть лицо согнутыми руками, он со всего маха вломился в хрупкое сооружение, круша дряхлые рамы. Своенравная зверюга парашюта желала лететь дальше, она потащила хозяина назад, по осколкам, по обломкам разбитых переплетов. Бенджамиль из последних сил рванул застежки, выпутался из строп и, ничего не соображая, упал ничком во что-то мягкое и рыхлое.

Глава 9

Судьба злокозненна и коварна, и боже вас упаси сделаться жертвой ее забав. Она не прикончит вас одним метким ударом, словно муху на занавеске, нет, она будет играть вами, словно сытая кошка, то отпуская, то вновь поддевая на коготок. Есть в этом что-то от ленивого садизма власть имущих. Но так уж устроен мир: мы всю жизнь участвуем в игре, правила которой познаем на собственных синяках и шишках. А когда наконец становимся матерыми профессионалами, знающими, на какой свет надо переходить улицу и с какой стороны масло у бутерброда, правила вдруг меняются. И выкручивайся как знаешь.

Бенджамиль остановился, переводя дыхание. Ночь сменилась промозглым слепым утром, затопившим улицы бордово-красного сектора киселем густого тумана. А может, сектор был вовсе и не бордово-красный… Если предположить, что сейчас около пяти утра, то Мэй бежит уже больше двух часов, а значит, бордово-красный давно позади. А что впереди?

Бенджамиль затравленно огляделся. Полистопы повисли у него на хвосте спустя час, после того как он покинул здание с разбитой оранжереей. Проклятая вонючка Амаль, конечно, передала код, легавые активировали метку, и теперь шансов удрать почти не было. До сих пор Бен продержался лишь благодаря туману и аль-найковским имплантантам. Бенджамиль погладил свои гудящие бедра. Еще оставалась слабая надежда оторваться от погони и затеряться в лабиринте переулков. Штерн вроде бы говорил, что сигнал у маячка довольно слабый. Только бы свалить от стопов, только бы добраться до дома…

Бен прислушался. Показалось? Какое там «показалось»! Бенджамиль тихо выругался и затрусил по улице, прочь от приближающейся сирены. Он сделал всего полсотни шагов и остановился как вкопанный. С противоположного конца улицы приближалась вторая сирена, пока невидимая за плотной пеленой тумана. Бенджамиль завертелся, ища проход в длинной кирпичной стене, сунулся наобум в дверь подъезда. Заперто! Сирены приближались медленно и неотвратимо. Бенджамиль дернул ручку второй двери и неожиданно услышал за спиной негромкий, смутно знакомый голос:

— Эй! Мистер! Мистер говорящий член! Давай сюда. Быстрее!

Бенджамиль опрометью кинулся к противоположному тротуару и, лишь подбежав к бордюру, различил открытый канализационный люк и торчащую из него патлатую голову давешнего знакомца.

— Лезьте сюда, скорее! — просипел оборванец, исчезая в отверстии.

Не секунды не раздумывая, Бен нырнул следом и начал спускаться, цепляясь за торчащие из стены скобы.

— Люк! Люк-то закрой! — простонали откуда-то снизу.

Бен поднялся на пару ступенек и ухватился за кромку металлического диска. Крышка оказалась увесистой, пришлось потянуть изо всей силы. Было страшно неудобно, кроме того, приходилось действовать одной рукой, поскольку Бенджамиль боялся отцепиться от скобы, но страх придал ему силы. Крышка заскрипела по тротуару, сдвинулась вперед и, лязгнув, упала в свое гнездо.

На несколько секунд сделалось совсем темно, затем снизу ударил неяркий луч карманного фонарика. Бенджамиль, осторожно перебирая руками, спустился вниз и спрыгнул на бетонный пол. Оборванец, заботливо светивший ему под ноги, радостно хмыкнул и повернул рефлектор к себе, выхватив из темноты щербатую, слегка опухшую, но очень довольную физиономию.

— А я вас сразу узнал, сударь! — заявил он громким шепотом. — Как выглянул из колодца, так сразу и узнал. Не мой ли, думаю, приятель от легавых бегает? Пригляделся, и точно вы! Я — Мучи! Вы мне еще гривенник ссудили, помните?

— Помню, помню, — возбужденно прошептал Бен. — Нужно быстрее сматываться, а то нас засекут. У меня в спине маячок! Куда ведет этот тоннель?

— Туда. — Батон неопределенно махнул рукой. — А насчет клеща не бойся, мы в старой канализации, кругом полно арматуры, сюда даже спутниковый сигнал не проходит. Хотя отвалить подальше от колодца — это правильно. Если легавые люк заметят, сами не полезут, но могут дымокур пустить или гранату кинуть… Пошли, что ли?

Мучи посветил фонарем влево и двинулся в глубь бетонного тоннеля. Бенджамиль поспешил следом.

Они шли внутри трубы, такой широкой, что, даже подняв руки, Бенджамиль не смог бы коснуться потолка над своей головой. Луч фонаря весело прыгал по серым стенам, покрытым неаппетитными бурыми потеками. И еще здесь стоял запах, еле уловимый специфический запах, исходивший то ли от стен, то ли от шагавшего впереди Мучи.

Батон то и дело оглядывался, говорил что-то, весело скаля плохие зубы. Бен почти ничего не понимал, он потихоньку впадал в какую-то прострацию. Тупое деревянное оцепенение плотным коконом укутывало его мысли и чувства. Раз за разом он механически повторял про себя одну и ту же фразу: «Домой, я хочу домой».

Тоннель сделал плавный поворот, потом еще один. Мучи остановился и ощупал стены фонариком.

— Привал! — громко объявил он, оборачиваясь. — Присядьте, сударь, теперь можно и отдохнуть.

Бенджамиль беспомощно огляделся.

— Непривычные, — пробормотал Мучи, то ли осуждая, то ли восхищаясь.

Он торопливо порылся в одном из карманов своей латаной старомодной куртки и вытащил засаленную шапчонку с наушниками. Шапку он положил на пол и указал на нее Бену:

— Садитесь, сударь. Этой трубой не пользуются уже лет сто, хотя без привычки, конечно, смотреть тошно. Хотите курить?

Бен покачал головой.

— А я дерну пару раз, ничего?

Бен кивнул. Мучи уселся на пол, ловко выудил из нагрудного кармана мятый окурок, затолкал его в рот, щелкнул химической зажигалкой и с наслаждением затянулся. Фонарик он поставил кверху рефлектором между собой и Беном.

— Что же с вами произошло, сударь, после того как мы расстались там, в парке? — спросил батон с интересом. — Я ведь тогда предупреждал вас про стопов. Они дрянные людишки. Я никогда не подхожу к ним близко. Как же вас угораздило?

Бенджамиль открыл было рот, но горло его вдруг сжалось, он закрыл лицо ладонями и разрыдался. Все впечатления двух последних дней, копившиеся в душе Бена, словно гной в фурункуле, наконец нашли отдушину и выплеснулись наружу неудержимым и бессмысленным потоком слез. Бенджамиль плакал самозабвенно, взахлеб и не мог остановиться. А Мучи не пытался его ни остановить, ни успокоить. Он лишь с сочувствием поглядывал опухшими глазками да жадно смолил окурок, рискуя подпалить усы.

Наплакавшись вдосталь, Бенджамиль немного успокоился и неожиданно для самого себя начал рассказывать. Он говорил торопливо и сбивчиво, поминутно всхлипывая и сбиваясь с одного на другое. Мучи, загасив свой окурок о подошву ботинка, слушал внимательно, время от времени кивая с самым серьезным видом.

— Спору нет, жалко вашего приятеля! — заявил он в конце. — Хороший человек, но, видно, решил, что эта его жизнь ни к черту, не удалась и все тут. Вот он и не стал тянуть. Не расстраивайтесь, сударь, он еще возьмет свое. Такие люди всегда нужны у подножья трона создателя!

Бенджамиль замолчал и уставился на невозмутимо ухмылявшегося оборванца. А Мучи как ни в чем не бывало сунул руку за пазуху, извлек оттуда бутылочку с мутноватой жидкостью и потряс ею над фонарем.

— Пьянство богу милей, чем молитвы ханжей, — пропел он, немилосердно фальшивя. — Не желаете хлебнуть, сударь? Не за упокой души, упаси господь… Так, для снятия стресса!

— Нет уж, увольте, — пробормотал Бен, даже мысль о спиртном вызывала отвращение.

Батон, похоже, совсем не обиделся.

— Вольному воля, — сказал он, отворачивая крышку и поднося бутылку к носу.

Лицо нищего сморщилось, верхняя губа брезгливо приподнялась.

— Хуже нет, когда в карманах две одинаковые бутылки! — пояснил он, заворачивая пробку.

Мучи спрятал первую бутылку, вытащил откуда-то вторую, почти точно такую же, понюхал, удовлетворенно хмыкнул и отхлебнул прямо из горлышка. Глаза его заблестели.

— Напрасно не пьете, сударь. — Мучи убрал вторую бутылку следом за первой. — Это, конечно, не «Белая лошадь», но на вкус и запах лучше, чем мое средство от вшей и разных насекомых.

— А что было в первой бутылке? — спросил Бен.

— Оно и было, средство от вшей и разных насекомых, — сказал Мучи. — И напрасно вы усмехаетесь, сударь, — добавил он, несмотря на то что Бен и не думал усмехаться. — Я варю этот состав уже больше десяти лет. Пользуюсь сам и продаю своим знакомым. Запах у него отвратный, зато выжигает паразитов не хуже напалма. А как варю, никто, кроме меня, не знает! Ведь я только с виду простачок, а на самом деле я человек с образованием! — Мучи приосанился. — Я закончил Высшую инженерную школу имени Конрада, когда-то я работал третьим помощником старшего инженера в концерне «Синтовуд». Даже сейчас я мог бы стать богатым человеком… если б захотел. На мой состав бешеный спрос во всей округе. Вот я и гуляю из серого в красный, из красного в зеленый. Жизнь беспокойная, но зато всегда есть чего пожрать и глоток самогонки имеется. Эй, сударь! Да вы меня совсем не слушаете!..

Бенджамиль вздрогнул. Он уже с полминуты, не отрываясь, смотрел на корпус поставленного торчком фонаря. На черной рубчато-овальной рукоятке красовалась желтая светящаяся надпись: «Корпоративная служба охраны правопорядка. Инв. № 222153DL».

— …Ну и не надо, всех сумасшедших бродяг разве переслушаешь, — сказал Мучи.

— Простите, Мучи, просто я немного не в себе, — пробормотал Бен. — Но мне уже лучше.

— Тогда можно идти. — Мучи, покряхтывая поднялся с бетонного пола.

— А куда? — спросил Бенджамиль, снизу вверх глядя на странного оборванца.

— Да куда тебе угодно, сударь! — Лицо батона расплылось в радостной улыбке. — Я эти каналы знаю, как свой карман, по ним много куда можно дойти.

— А к действующей станции трубы можно? — робко спросил Бен.

— Можно. — Мучи пожал плечами. — Только зачем? Вам туда сейчас лучше не соваться. Легавые враз зацапают. Вам бы лучше месячишко по помойкам отсидеться, пока все уляжется, пока ориентировку с вашего сигнала снимут.

— Месячишко?! — с ужасом переспросил Бен. — Я не могу месячишко по помойкам…

— Это вам только кажется, что не можете, — примирительно сказал Мучи. Он немного подумал: — Ну, есть еще один вариант. Могу отвести вас к Шестерне. Он живо вытащит ваше радио. Он это здорово умеет. Настоящий хирург и мой приятель. Идет?

— Идет, — сказал Бенджамиль без особого энтузиазма.

Ему вовсе не улыбалось идти к какому-то Шестерне, но выбор у него, похоже, был небогатый.

— Дойдем до границы бежево-серого, — говорил Мучи, поднимая с пола фонарь, — потом вылезем из говнопровода, а там и до клиники рукой подать. Джозеф парень что надо, он нам не откажет. Пошли!!

Трудно придумать что-нибудь более депрессивное, чем труба канализации. Унылые серые своды похожи на крышку гроба. Бесконечные коридоры для отвода нечистот тянутся и тянутся в кромешной тьме. У тоннелей нет ни начала, ни конца, только верх и низ. В тоннелях нет надежды, есть только долготерпение.

Странный оборванец Мучи никакой клаустрофобии, похоже, не испытывал. Он бодро шагал вперед, невнятно напевая себе под нос. Каждый раз, когда тоннели разделялись, он, не раздумывая, сворачивал в правый. Несколько раз он начинал что-то объяснять, но болтать, не видя собеседника, у него никак не получалось.

Пол трубы выгибался дугой. Идти рядом было неудобно, поэтому Бенджамиль плелся следом за своим спасителем и предавался тревожным размышлениям. Три вопроса занимали Мэя больше всех прочих: что ждет его в конце тоннеля? Кто такой хирург Шестерня? И главное, кто таков нищий болтун Мучи, человек с полицейским фонариком и бутылкой самодельного средства от кусачих паразитов?

Иногда Мучи останавливался, зажимал фонарик под мышкой и прикладывался к своей бутылочке. Во время одной из таких задержек измученному сомнениями Бенджамилю пришла в голову идея, простая до гениальности. И отчего он не сделал так раньше?

— Мучи, дайте мне на минутку фонарь… — попросил Бен осторожно.

— Берите на здоровье. — Спутник с готовностью протянул ему световой конус.

— …и отвернитесь, пожалуйста, мне надо кое-что проверить.

Мучи хмыкнул, почесал в бороде и послушно отвернулся.

Светя фонариком, Бенджамиль достал из-за пазухи оракула. Губы неслышно прошептали вопрос, пальцы нетерпеливо сдавили кругляш. Переполняясь суеверным трепетом, Бен с трудом дождался ответа и пробежал глазами по строчкам:

Не оплакивай, смертный, вчерашних потерь, День сегодняшний завтрашней меркой не мерь. Ни былой, ни грядущей минуте не верь. Верь тому, что с тобою сейчас и теперь.

— Что там у вас? — Мучи скосил любопытный глаз. — Амулет?

— Вроде того, — осторожно ответил Бенджамиль, а про себя подумал: «Это означает, что я могу ему доверять? Или это означает, что я могу ему доверять лишь какое-то время? Боже мой! Опять сплошные загадки!»

— Хороший фонарик, — сказал он, возвращая фонарь.

— Еще бы. — Бродяга расплылся в довольной улыбке. — Я выменял его у одного обмылка, а тот украл у стопа. Здесь люминофорный стержень с форсажем и элемент питания на пятнадцать лет работы. Уж я разбираюсь. Парень, который мне его отдал, просто придурок.

Дальше они двинулись тем же порядком. Мучи шел впереди, освещая дорогу, а Бен скромно завершал маленькую процессию. Надо сказать, что настроение его после пророчества заметно улучшилось и бетонный свод уже не казался таким мрачным. Когда они свернули в очередной правый тоннель, он спросил:

— Мучи, а почему вы решили мне помочь? Захлопнули бы себе люк да сидели спокойно.

— Так с ходу и не скажешь. — Мучи даже остановился, и Бен чуть не налетел на него сзади.

— Господь велел нам помогать ближнему, а кроме того, вы — хаджмувер. Как же мне было не помочь? — Батон развернулся лицом к собеседнику и теперь смотрел на него внимательно и серьезно.

— Кто? — переспросил Бенджамиль.

— Хаджмувер.

Мучи посветил себе на левое ухо, и Бен с удивлением заметил, что толстую мясистую мочку почти надвое рассекает старый неаккуратный шрам. Бенджамиль машинально коснулся своего пластыря.

— Да, да! — подтвердил бродяга. — Вы ведь совершаете паломничество, сударь, этот знак ни с чем не перепутаешь. Нашего брата везде видно.

— Но я не совершаю никакого паломничества! — Бенджамиль выпучил глаза. — Я даже не знаю толком, что это такое.

— Еще как совершаете, сударь, — сказал батон снисходительно. — Просто вы пока еще не в курсе.

— Ерунда какая-то, — пробормотал Бен.

— И ничего не ерунда, — сказал Мучи.

Он быстро повернулся и зашагал вперед. Бенджамиль нагнал его, и они молча пошли почти рядом по неудобно изогнутому днищу трубы. Бен искоса поглядывал на своего спутника, невольно замечая в тусклом отраженном свете и мешки под глазами, и седину в нечесаной бороде, и глубокие складки морщин на лбу. Мучи на ходу сунул фонарь под мышку, достал бутылку и сделал изрядный глоток. Удовлетворенно крякнув, он утер губы грязным рукавом и бережно спрятал бутылку за пазуху.

— И много здесь, в буфере, таких, как вы? — наконец решился заговорить Бен.

— Таких, как мы? — Батон подался к собеседнику, обдав молодого человека волной спиртного запаха.

— В смысле хадж… как там?

— Хаджмуверов? — Мучи ухмыльнулся. — Хватает! Не то чтобы очень много, но хватает.

— А как становятся этими муверами?

— По-разному, сударь, все по-разному.

— А вы? — спросил Беджамиль.

— Это долгая история, — уклончиво ответил Мучи. — Не знаю, как и рассказать.

— И все же. — Бен решил быть настойчивым. — Если я хаджмувер, то уж по крайней мере должен хоть немного представлять, с чем это едят. Вы вроде говорили, будто закончили Инженерную Школу Конрада и потом работали в «Синтовуде». Как же вы оказались здесь?

— Трудно объяснить! — Мучи яростно потер лоб. — Работал, жил себе в аутсайде. Бело-пурпурный сектор, хорошая квартира, лампочки, диванчики. Жил с женой и дочкой. Образцовый гражданин. А потом на меня снизошло откровение, будь оно неладно.

— Какое откровение? — Бенджамилю становилось все интересней и интересней.

— Обыкновенное! — Бывший примерный гражданин смачно плюнул в темноту и опять полез за бутылкой. — Когда ж это было? — Он почесал в бороде рукой с фонариком, отчего луч беспорядочно запрыгал по потолку и стенам. — Лет семнадцать назад, а может, и больше, может, все двадцать. Как раз тогда корпорация приняла закон об обязательном имплантировании служебных телефонов. И не то чтобы я был против. Как раз наоборот. Вшили мне в ухо телефон, значит, так надо. Было в этом что-то такое, знаете… Приобщение к клану, что ли, или признание родственной связи.

«Вот так-так! — подумал Бен. — А мне-то, дураку, казалось, будто телефоны вшивали служащим испокон веку».

— Маленькая операция под местным наркозом, — продолжал Мучи, усмехаясь, — и твое ухо становится корпоративным. А через неделю я увидел во сне Бога…

— Бога? — осторожно переспросил Бен.

— Бога! — серьезно подтвердил батон. — Только я не сразу понял, что это Бог. Догадался уже потом, зимой, тогда Бог приходил ко мне почти каждую ночь. Я пытался говорить с Ним. Вы и не представляете, сударь, насколько это интересно — говорить с Богом, даже если не понимаешь и половины слов. Да что слова, на Него можно было просто молча смотреть… А однажды Бог сказал мне: «Пора в путь, встань и иди». Я проснулся среди ночи. Тихонько поднялся с постели и пошел в кухню. Из ящика стола я достал самый острый кухонный нож. Жена и дочь спокойно спали, каждая в своей комнате. А я нашел банку с раствором йода и заперся в ванной. Смазав йодом лезвие ножа и крышку от зубной пасты, я прижал крышку позади уха и разрезал левую мочку. Было почти не больно, только страшновато. Из разрезанного уха я выковырял капсулу микротелефона и утопил ее в унитазе. Кровь лилась, точно из крана. Закапала всю раковину. Я остановил кровотечение гигиеническими салфетками, в стенной нише нашлась упаковка пластыря. Потом пришлось вымыть пол вокруг раковины. Приведя ванную в относительный порядок, я оделся и ушел. Никто не проснулся, и никто меня не заметил. Я не взял с собой практически ничего. Что может понадобиться человеку, который идет на свидание с самим Богом? На станции, садясь в таблетку, я расплатился наличностью, какая-то мелочь завалялась в карманах пальто. Мне хватило, чтобы добраться до черного буфера. С тех пор я и живу здесь. Пью самогонку, копаюсь в отбросах, варю средство от насекомых и жду.

— Чего? — спросил Бен.

— Сам не знаю, — засмеялся Мучи. — Наверное, чуда.

— А что же бог? Выходит, он надул вас?

— Ну почему же так сразу и надул? — Мучи слегка обиделся. — Если понимаешь кого-то с пятого на десятое, то, наверное, приходишь в гости не по тому адресу. Здесь уж винить некого. Я за пять лет обошел весь черный буфер, все кольцо вдоль и поперек. И били меня, и последнее отнимали, стопы раз десять ловили. Однажды приговорили к шести месяцам принудительных работ за бродяжничество. А я искал Его. Искал Господа. Всем говорил, что не помню, кто я и откуда. — Батон издал тихий смешок. — Сейчас уже и взаправду не припомню своего старого имени. Теперь я Мучи.

Бенджамиль осторожно покивал головой.

— Но Бог стал являться ко мне все реже и реже. — Голос оборванца жалобно задрожал. — Вы представляете, сударь, что такое абстиненция? Нет? И не надо! Я был как наркоман без дозы. Вы будете смеяться, но я подсел на Бога, как на «скат». Тогда я решил, что Бога надо искать в Сити.

— И вы пробрались за стену?! — полувосхищенно-полуиспуганно предположил Бен.

— Я прожил в Сити почти год, — подтвердил батон. — Богом там и не пахнет. Да… почти год. Потом ситтеры выкинули меня вон. Они нашего брата не особенно любят. Сказали: «Или убирайся, или мы тебя уроем и бутылку за тебя не поставим». Пришлось сматываться. И вот, когда я пробирался в лаз под забором, до меня дошло: я искал Господа в пыли под ногами, а Он в это время летал перед моим лицом, достаточно было лишь поднять глаза. Так-то, сударь!

— А другие хаджмуверы, им господь тоже велел идти в буфер? — с неподдельным интересом спросил Бен. — Он тоже говорил с ними во сне? Как это происходит?

— Что ты заладил: «велел, велел», — укоризненно сказал Мучи. — Откровения у всех разные. Бог дает человеку знаки. Кто-то распознает их, а кто-то нет.

— А что за знаки? — допытывался Бенджамиль. — Как они выглядят?

Мучи посмотрел на своего спутника с неподдельным изумлением:

— По-разному, сударь, все и не перечислишь: рисунки на асфальте, облака на небе, числа, случайные встречи…

— Числа?! — возбужденно проговорил Бен.

— Числа, — подтвердил Мучи. — Всякое число имеет свое значение. Вроде азбуки Морзе: для того, кто не знает, — случайная абракадабра, а для знающего человека — как буквы на экране, читай на здоровье, истолковывай.

— А вы умеете истолковывать? — Бенджамиль сам не понимал, отчего так взволновался.

— Я-то? Немного умею. Вот, к примеру… — Батон огляделся по сторонам, видимо отыскивая этот самый пример. Взгляд его, обшарив стены и потолок бетонной трубы, пробежал по собеседнику и наконец уперся в рукоятку фонарика. — К примеру, число двадцать два означает противостояние зла и добра, двадцать один — знак странствующего святого, это все знают, а пятьдесят три — это долгая дорога, путешествие, если вам угодно. Как видите, все сходится. Есть числа, которые на слуху, например тринадцать, оно трактуется как неприятное испытание, предвестник несчастья, если переставить цифры местами, выйдет тридцать один — число искушения и духовного растления, тридцать два…

— Я знаю, — сказал Бен, — число сделки с дьяволом.

Мучи с удивлением покосился на спутника и слегка покачал головой:

— Не совсем так. Я бы назвал это числом выбора и перелома. А дьявол… Множество вещей люди в силу своей общей ограниченности толкуют извращенно. — Бродяга гордо приосанился. — Я ни разу не слышал от Него упоминаний о Сатане. — И, спохватившись, добавил. — Насчет ограниченности я не про вас. Вы удивительно хорошо образованны для служащего корпи. Откуда? Ведь не в школе же вас научили разбираться в таких вопросах.

— Мои родители были верующими, — признался Бен, — только скрывали это. От них я слышал про Сатану, скупающего людские души.

Мучи опять покачал головой:

— Поверьте мне на слово, сударь, никакого Шайтана и вовсе нет на свете, он лишь отражение людских пороков. И дьявольское число шестьсот шестьдесят шесть означает только преддверие изменения мира. А уж в какую сторону он будет меняться…

Бенджамиль тихонько засмеялся.

— Чему вы смеетесь? — нахмурившись, поинтересовался бродяга.

— Мы тут говорим о черте, о боге, — объяснил Мэй, — но на самом-то деле бога нет. Он выдумка, вроде Санта-Клауса или зубной феи.

— Оно, сударь, вам, может, и виднее, — рассудительно сказал Мучи, — но как же Его нет, когда я с Ним разговаривал?

Бенджамиль раскрыл было рот, но не нашелся, что возразить.

Луч фонаря скользнул по потолку и провалился куда-то вверх. Стены подземелья немного раздвинулись, и оба теософа оказались в высоком вертикальном колодце.

— Почти пришли, — сказал Мучи, освещая скобы, вделанные в стену, и металлическую крышку над головой. — Нам еще километра два идти поверху, так что будьте настороже. Эх, одежка у вас приметная, слишком чистая и новая. Может, махнемся?

Бенджамиль решительно помотал головой и взялся ладонью за ржавую скобу.

Глава 10

На месте сенсорной панели интеркома, слева от массивной стальной двери, в стене имелась неопрятная дырка с ореолом облупившейся штукатурки. Сквозь дыру был пропущен толстый, захватанный руками шнурок с кисточкой на конце. Мучи уверенно потянул за него два раза. Из квартиры раздалось приглушенное металлическое «бом-м-м! бом-м-м!».

Бенджамиль представил себе ослепительно-белый кафель, блестящие инструменты на зеленых салфетках, длинноногих медсестер в светлых шапочках на манер купальных и попытался как-то увязать все это с засаленным шнурком. Прошло минуты полторы ожидания, потом динамик над дверью хрипнул и раздраженный голосок неприветливо осведомился:

— Чё надо?

— Мы к Шестерне! — торопливо сказал Мучи.

Дверь, завизжав, поехала в сторону, и взгляду Бенджамиля предстала девочка лет тринадцати с ярко накрашенным капризным ртом. Короткое клетчатое платье ловко обтягивало огромный, как подушка, живот. Пока Бен пытался сообразить, выглядит ли девица много моложе своих лет или восьмимесячный живот следствие непомерного переедания, беременная девочка открыла свой капризный ротик и повторила, брезгливо растягивая слова:

— Чё-о надо?

— Нам бы увидеть Шестерню. Моему приятелю нужна маленькая операция. — Мучи широко улыбнулся, показывая желто-коричневые зубы.

Не говоря ни слова, девочка повернулась к посетителям спиной и двинулась в глубь прихожей. Расценив этот жест как разрешение, Мучи и Бенджамиль осторожно вошли следом. Автоматическая дверь с протяжным скрипом скользнула на место, и спутники оказались в длинном захламленном коридоре. Стены его, оклеенные старыми люминофорными обоями, тускло светились, окружая слабым сиянием криво-косо развешанные полки из пожелтевшего полупрозрачного пластика. Разнообразные сюртуки, френчи, плащи с пелеринами, частью совсем новые, частью совершенно заношенные, пестрыми гроздьями висели на вверченных прямо в стену ржавых шурупах. В простенке, напротив этого цветного хлама, стояла погнутая рама от инерпеда. Под потолком, точно электрические провода, были натянуты капроновые веревки, а у самой притолоки самозакрывающейся двери Бенджамиль заметил настоящую медную рынду на затейливом кронштейне. Если покрытый зеленью окисла раритет — подлинник, то его хозяин — престранный тип. Повесить такую дорогую, коллекционную вещь в качестве банального звонка!

Девочка открыла одну из дверей, велела посетителям «ждать тут» и уплыла, гордо выпятив круглый живот.

Бенджамиль и Мучи остались вдвоем в большой пыльной комнате среди нагромождения всевозможной мебели, поставленной как попало и закрытой балахонами полиситановой пленки.

— Странная девочка, — слегка поежившись, сказал Бен. — Интересно, кто она?

Мучи, ухмыльнувшись, пожал плечами:

— Живет здесь. Может, дочка, может, потаскушка, а может, то и другое сразу.

Вероятно, батон имел в виду отношения между пигалицей и загадочным доктором.

— Совать нос в чужие дела вообще-то не в моих привычках, — решительно сказал Бен, — но, по-моему, ей еще рано иметь детей.

— Каких детей? — простодушно осведомился Мучи. — А! Это? — Засмеявшись, он обрисовал ладонями округлость живота. — Это просто платье специальное. Мода такая, понимаешь, из Сити идет, до нас уже добралась. Теперь половина малолеток таскается с дирижаблями вместо пуза, говорят — очень сексуально, а на мой вкус, так полное дерьмо.

В коридоре послышались шаги.

— Вот и старина Джос, — шепотом сказал Мучи, и Бенджамилю стало нехорошо.

В комнату, слегка косолапя и сутулясь, вошел мужчина. Он был так огромен, что, проходя в дверь, слегка пригнул голову. Лицо его, казавшееся маленьким в сравнении с непомерным корпусом, радушием не светилось и ничего хорошего не предвещало. Судя по всему, это и был Джозеф Шестерня собственной персоной. Остановившись в трех шагах от оробевших приятелей, человек сунул руки в карманы брюк и мрачно уставился на посетителей глубоко посаженными недобрыми глазками.

— Извини, что мы без звонка, Джос, но моему приятелю нужна маленькая операция… — зачастил Мучи.

— Ты кто?! — Маленькие глазки брезгливо смерили батона с головы до ног.

— Я? — Оборванец совсем растерялся. — Я Мучи… Мы же это… помнишь? Ну еще когда Касим был, у которого пальцев не хватает…

Шестерня наморщил покатый лоб, но имя Касим ему, похоже, было знакомо, и жутковатый эскулап повернулся к Бену:

— А это кто? — Он вытащил из кармана руку и ткнул в сторону Бенджамиля мосластым пальцем.

— Это мой друг, — поспешил объяснить Мучи. — У него клещ в спине… активный. Достать бы…

Шестерня хмыкнул.

— Достать можно, — сказал он, изображая на лице зверское подобие улыбки, — две сотни монет по прейскуранту.

Бенджамиль беспомощно посмотрел на Мучи.

— У меня есть почти пол-литра жидкости от насекомых, — неуверенно предложил батон и осекся под строгим взглядом Шестерни.

— Жидкость залей себе в задницу, — сказал Джозеф. — Нет монет, нет и разговора.

— Но ведь операция-то совсем пустяшная, — попробовал канючить попрошайка.

— Пустяшная, — согласился Шестерня, — но если я стану бесплатно вырезать клещей из всякой уличной жопы, то скоро сам окажусь на тротуаре с голой задницей. Или гоните деньги, или выматывайтесь к черту.

— Я мог бы перечислить деньги на ваш счет, когда вернусь домой, — просительно сказал Бен, понимая, что его предложение звучит смехотворно, — скажем, три сотни марок за рассрочку, а сейчас у меня действительно ничего нет.

В подтверждение своих слов Бенджамиль сунул руки в карманы и одним движением вывернул их наизнанку. Пакетик с восемью красными как кровь таблетками, мягко стукнулся об пол.

— Что там у тебя? — кося вниз нарочито равнодушным глазом, спросил Джозеф.

Бенджамиль нагнулся, подобрал с пола пакетик и протянул Шестерне. Тот взвесил упаковку на широкой ладони, выковырял из нее один маркированный эллипсоид, понюхал, потом лизнул и удовлетворенно кивнул головой. Затем этот невероятный последователь Авиценны вытряхнул из пакета еще три таблетки и опустил их в карман.

— Пойдет, — коротко сказал он, возвращая Мэю остальные таблетки.

— Берите, берите все! — взмолился Беджамиль. Он совсем позабыл про эти чертовы таблетки.

Шестерня опять хмыкнул, и пакетик с остатками стимулятора перекочевал в карман его брюк.

— Джизбелла, — заорал он в сторону двери, — разбуди Сандру! — И добавил, обращаясь к Бену: — Пошли.

— А ты, — Джозеф ткнул пальцем в сторону Мучи, — стой здесь да держи свою задницу подальше от моих стульев.

— Хорошо, Джос, — покорно согласился батон. — Разве я без понятия?

Шестерня, шевеля вислыми плечами и лавируя между полиситановыми айсбергами, двинулся в противоположный конец комнаты. Там он открыл неприметную дверь в стене и поманил за собой Бенджамиля.

Операционная все-таки оказалась отделана белым кафелем, не таким ослепительно-белым, как в фантазии Бенджамиля, но хотя бы достаточно чистым. Окна были занавешены плотной тканью, посреди комнаты возвышался стол на железных ножках, над столом висели светильники невиданного фасона, сбоку притулилась пара столиков пониже, накрытых широкими салфетками в желтых акварельных разводах.

— Раздевайся! — скомандовал Шестерня, направляясь к одному из низких столиков.

Бен оторвал глаза от операционного стола и начал расстегивать куртку.

Шестерня возился с какими-то инструментами.

— А куда класть одежду? — спросил Бенджамиль, оглядываясь по сторонам.

— На пол.

Бенджамиль аккуратно сложил френч и рубашку возле ботинок, немного замявшись, снял брюки и обреченно спросил:

— Носки с трусами тоже снимать?

— Угум.

Бенджамиль снял носки, стянул трусы и положил их сверху на брюки. Он стоял совершенно голый посреди ярко освещенного кабинета, ощущая себя несчастным и беззащитным. Босые ступни мерзли на холодном кафеле, по спине бежали мурашки.

«Хоть бы все это поскорее закончилось», — подумал Бенджамиль, стараясь унять дрожь.

Но все только начиналось. Позади негромко скрипнула дверь.

— Санди, вечно тебя не дождешься, — проворчал Шестерня. — Клиент уже готов, а ты ползешь, как сытая гнида.

Бенджамиль оглянулся и вздрогнул. За его спиной стояла крупная, светлокожая и светловолосая девица лет двадцати. Мягкий овал лица, пухлые губы, а вместо глаз… Вместо глаз на Бенджамиля в упор смотрели два блестящих металлических окуляра. Никаких век, никаких ресниц, никаких бровей, кожа вокруг сияющих полировкой цилиндров казалась лоснящейся и немного воспаленной. Оптические протезы изучали голого Бенджамиля холодно и нагло. Линзы объективов, подсвеченные изнутри красным, медленно двигались, меняя фокусировку, еле слышно пищали моторчики сервоприводов. Бенджамиль сглотнул.

— Хватит таращиться! — сердито прикрикнул Джозеф. — За работу.

— Чего ты орешь, Джос? — лениво сказала девица, обходя Бенджамиля кругом, голос у нее оказался шершавый, хрипловато-бархатный. — В воскресенье не даешь поспать. Чертова Джиз вытянула меня прямо из койки.

Шестерня хмыкнул. Девушка остановилась прямо перед Беном. Из всей одежды на ней была лишь прозрачная ночная рубашка до середины бедра. А на Бенджамиле вообще ничего не было. Ему невыносимо хотелось прикрыться ладонью, но он боялся пошевелиться и стоял столбом. А тут еще проклятый Джос так пялился исподлобья своими злыми бусинками, что становилось совсем не по себе.

— Меня зовут Кассандра, — проворковала девица, обращаясь к Бену. — А тебя?

Темные пятна сосков отчетливо выделялись сквозь паутину тончайшей ткани.

— Бенджамиль, Бенджамиль Мэй, — выдавил из себя Бен и тут же подумал, что, наверное, нужно было назвать чужое имя.

— За работу, за работу, Санди, — нетерпеливо повторил Шестерня.

Девушка повернула к нему свои объективы:

— Что будем искать?

— Клеща с меткой… активного.

Кассандра зашла Бену за спину, и через секунду он почувствовал легчайшее волнообразное движение теплых пальцев по лопаткам и вдоль позвоночника. Его тело обследовали и ощупывали сантиметр за сантиметром.

— На заднице гляди повнимательнее, — посоветовал Шестерня то ли серьезно, то ли издеваясь.

В это время девица громко сказала:

— Есть!

Она провела чем-то влажным пониже правой лопатки, наметив на коже Мэя небольшую окружность, и отступила назад. А Джозеф Шестерня подхватил со столика сегментированную трубку с воронкой и быстро прижал ее к метке.

— Ай!!! — вскрикнул Бенджамиль.

Его спину пронзила острая боль.

— Стой смирно! — процедил сквозь зубы Шестерня, осторожно отделяя воронку от кожи.

Бен почувствовал, как вниз по правой ягодице побежала горячая струйка, которую тут же подобрали ватным тампоном. Шестерня сноровисто обрызгал саднящую ранку каким-то аэрозолем, немного подождал и залил пластырем. Затем панибратски хлопнул Бена по плечу и разрешил одеваться.

— Только с рубашкой погоди, — сказал он, — пускай пластырь застынет.

Пока Бенджамиль под невозмутимо-бесстыдным взглядом Кассандры торопливо натягивал брюки, Шестерня отошел в глубь операционной, бросил свой инструмент в керамитовый утилизатор и нажал ногой педаль. В комнате слегка запахло горелой пластмассой. Девушка, потерявшая всякий интерес к пациенту, зевнула и, раскачивая полными бедрами, вышла из операционной.

— Одно б…во на уме, — задумчиво проговорил Шестерня, глядя ей вслед.

— Можно мне надеть рубашку? — робко спросил озябший Бен.

Джозеф тронул пальцем нашлепку пластыря и вытер руку о штаны.

— Можно. Одевайся, бери своего помоечного приятеля и вали отсюда! Будут проблемы — заходи. А теперь чтоб духу вашего здесь не было! Джиз за вами закроет.

Уже на лестничной площадке Бенджамиль спросил у Мучи:

— Видел девушку с оптическими протезами?

— А то! — ответил батон. — Вот она, говорят, точно Джосова дочка, а еще говорят, будто дивайсы он ей сам поставил. Может, врут, может, нет, но то, что имплантаты, установленные в гражданина, можно проверить только с санкции суда — это факт. — Он замолчал и, прислушиваясь, поднял кверху указательный палец.

Кто-то шел по лестнице им навстречу. Кто-то крупный и уверенный, шумно сопящий в такт тяжелым шагам.

— Может, вернуться наверх? — прошептал Бен.

Мучи покрутил головой.

— Не успеем, — сказал он тихо. — Это не стоп. Легавые по одному не ходят. Пошли тихонько, авось пронесет.

Они спустились на один марш и увидели рослого дородного мужчину. Тот остановился посреди площадки, переводя дух. Верхние пуговицы его полосатой рубахи были расстегнуты так, что в разрезе виднелась мощная волосатая грудь. Тщательно выбритая голова здоровяка поблескивала. Крупный нос в красных прожилках торчал вперед, будто ручка кофейной кружки, небольшие светлые глазки походили на пуговицы, а узкие бакенбарды разделяли гладкие щеки ровными плавными дугами. Человек приветливо улыбнулся.

— Что, старина Джозеф уже на ногах? — Голос у него был под стать фигуре, значимый и сильный.

— Угу, — сказал Мучи, — на ногах. — И, спохватившись, добавил: — Вы о чем, сударь?

Мужчина усмехнулся благодушно и понимающе и, ни слова не говоря, двинулся дальше. А наши герои поспешили вниз и перевели дух, только оказавшись на улице.

Бродяга остается бродягой до тех пор, пока ему все равно куда идти. Сообразуясь с вышеозначенным манифестом всех батонов, Мучи почти сразу согласился проводить Бенджамиля до станции тубвея. Он гордо заявил, что этот крюк до поры до времени не нарушает его планов.

Несмотря на дискомфорт, причиняемый порезом на спине, Бен исполнился бодростью и оптимизмом. Впервые за последние сутки он был на сто процентов уверен в благополучном исходе своего приключения. Полное отсутствие денег немного омрачало его боевое настроение, но Бен решил, что главное — это добраться до станции трубы, а там уж он что-нибудь придумает.

Хаджмувер Мучи говорил почти без умолку. Сначала он хвастался своими связями с полезными и нужными людьми, которые не чета даже Джозефу Шестерне, потом в очередной раз ударился в теософские рассуждения.

Бенджамиль внимал ему с большим интересом. Во-первых, потому что ему было все равно, чему внимать, во-вторых, потому что так было веселее, в-третьих, потому что время от времени Мучи говорил по-настоящему удивительные вещи, которым нельзя поверить, но и не поверить которым тоже нельзя. От него Бенджамиль узнал много нового об устройстве мира, а также о личности Всевышнего, о Его чаяньях и насущных нуждах.

По словам Мучи получалось так, что Господь уже больше ста тысяч лет занимался планетой по имени Земля, в поте лица курировал двуногих прямоходящих. Что земная цивилизация зародилась отнюдь не сама по себе, да и не зародилась вовсе. Просто по необозримым просторам космоса рассеянны миллиарды миров, населенных различными multimodus sapiens (простите за тавтологию, сударь). И миллиарды Богов на протяжении вечности следят каждый за своим уголком вселенной, пекутся о том, чтобы всякое сотрудничество было продуктивным, а всякая деятельность — благотворной, чтобы правители любили вверенные им народы, мужья — своих жен, жены чтоб не чаяли души в детях, а дети не дрались в песочнице.

На планетах, вверенных заботам многочисленных Всевышних, не случается войн или техногенных катастроф, не бывает болезней и старости, там не найдешь маньяков, насильников или просто обманщиков, даже лень там считается серьезным отклонением от нормы.

— Какие-то идеальные получаются у вас миры, невероятно счастливые!

— Конечно, сударь! Чертовски счастливые миры! Но до идеальных чуточку недотягивают, как говорится: семья не без урода.

Вся беда не совсем идеальных миров в аномалах. Время от времени то там, то здесь рождаются на свет люди с пресловутыми отклонениями от нормы. Как выразился Мучи, нечто среднее между генетическим дефектом и заразным заболеванием. Такие аномальные субъекты нарушают гармонию мира, сеют пороки, причиняют массу неприятностей себе и окружающим. Тогда-то и возникает нужда в планетах вроде Земли. Именно там воплощаются во временные тела все опасные ублюдки. На родных планетах этих существ держать нельзя просто категорически, поскольку они заразны в самом прямом смысле этого слова. Вот и приходится собирать их в одном определенном месте.

— Выходит, Земля — это что-то вроде тюряги? — удивился и огорчился Бенджамиль.

Мучи был не согласен с подобным определением.

— При чем здесь тюрьма? — воскликнул он, горестно поднимая домиком светлые брови. — Скорее уж изолятор в лечебнице!

И одетый в лохмотья бродяга принялся рассказывать Бенджамилю Мэю про то, что каждому ущербному индивиду отпущена тысяча жизней, прожив которые он либо избавится от своей болезни и вернется в лоно родной цивилизации, либо канет в небытие. Это может показаться жестоким решением, но это крайняя необходимость, вроде лепрозория. Главный врач лечебницы под названием Земля проявляет массу изобретательности для того, чтобы направить своих пациентов на путь истинный, чтобы вытравить из них вирус жестокости, лени и эгоизма, спровоцировать лейкоциты души на борьбу с заразой. Способы лечения разнообразны, но случается, что и Создатель заходит в тупик. Тогда-то и происходит то, что невежды почитают концом света, — кардинальное изменение мира, то самое, чему соответствует число шестьсот шестьдесят шесть. Мир становится с ног на голову, революции сметают целые государства, меняются технологии, катастрофы гонят людей с места на место. Неудачный эксперимент стирается из емкостей с памятью, и все начинается сызнова.

Мучи замолчал, победоносно глядя на собеседника.

— Мда, — проговорил Бен, собираясь с мыслями. — Но откуда у вас такие познания? И где гарантии, что это правда?

— Я же говорю — от Него, — терпеливо повторил батон. — А гарантии — в правдивости слова Божьего. Кое-что я додумал сам, хотя, смею вас уверить, картину я не исказил ни на йоту. Да неужели ж вы сами не чуете, где правда, а где вранье?

Бенджамиль на минуту задумался:

— Все так странно. Ничего подобного я никогда раньше не слышал. Вы думаете, ваше паломничество тоже способ божественной терапии?

— А ваше?

Бенджамиль развел руками:

— Я, право, не знаю.

— А я знаю. — Мучи нагнулся к спутнику поближе. — Господь работает не один. Он — как глава фирмы, генеральный директор, но никто не способен работать в одиночку. Я уверен, у Него есть хайдраи. Те, в чьи уста Он вкладывает свои слова, а в головы — мысли, чьими руками Он творит историю. Будда, Иисус, Заратустра, Мухаммед, готов голову дать на отсечение, они сидят в кабинете Господа Бога и обсуждают бизнес-план на ближайшие сто лет.

— И вы рассчитываете попасть в эту компанию? — догадался Бен.

— Рассчитываю?! — горько воскликнул бродяга. — Как я могу рассчитывать? Я могу лишь ждать и надеяться. Когда Бог говорил со мной, Он явно намекал на эту перспективу, а когда я бросил все и пришел к Нему сюда, Он начал изъясняться все путаней и непонятней. Я по-прежнему видел Его, но уже не понимал ни слова. Я обошел весь буфер, я побывал в Сити! И что? — Мучи полез за пазуху, достал пустую уже бутылку, старательно вытряс на язык последние капли и в сердцах бросил бутылку далеко в сторону. — Когда я удирал из Сити и лез в дыру под стеной, я в первый раз увидел Его наяву. Дело было ночью, но я видел Го́спода, будто днем. Он сказал мне одно-единственное слово: «тщеславие», а потом замолчал и уже никогда больше со мной не разговаривал. Посудите сами, сударь! Разве я был тщеславен?

— Значит, больше вы его не видели, Мучи? — осторожно поинтересовался Бен.

— Отчего не видел? Видел, — равнодушно отозвался Мучи. — Я часто Его вижу.

— И что же он делает?

— Да все, что угодно! Всякую хреновину. Только ничего не говорит, — пожаловался батон. — Мне кажется, Он испытывает меня. Только на что? Хотите Его лицезреть? Да вот, полюбуйтесь! — Приятели как раз вошли в подворотню, и Мучи указал пальцем куда-то вперед. — Смотрите, вот Он собственной персоной… Там, на углу. Присел на корточки, гадит и ухмыляется. Ну, как мне это понимать?

Бенджамиль поглядел в указанном направлении и ровным счетом ничего не увидел.

— Эй! Мистер-мастер! — раздался позади голос с высокой птичьей хрипотцой. — Подскажи время, ни в суку.

Бенджамиль обернулся и увидел белобрысого мальчишку лет пятнадцати. Волосы его торчали забавными пучками, правая бровь была тщательно сбрита и вместо нее вытатуирована разноцветная радуга. Подросток стоял в десяти шагах от Бена, голова чуть набок, кисти рук засунуты в рукава свободного фиолетового френча, губы сложены в вежливую улыбку.

— Ни в суку, — повторил он просительно.

Бенджамиль машинально поднял руку к глазам, но разноцветный кубик экрана не появился над запястьем. С ночи злосчастной пятницы часов на руке не было. Под свод длинной арки сквозного проезда вошли еще двое мальчишек. Один низенький, в желтом френче, расшитом бисерными узорами, второй повыше, в долгополом сюртуке. Они обошли белобрысого слева и справа, охватывая Бенджамиля подковой.

— Одиннадцать часов или около того. Я точно не знаю, — сказал Бен.

Он оглянулся, соображая, есть ли у Мучи часы, но батона за его спиной уже не было. Оборванец испарился, словно мираж или приведение. В какой момент он успел уйти так бесшумно и незаметно? И главное, почему? Может, его планы неожиданно изменились?

— Хорошая прическа! — похвалил белобрысый и смачно плюнул себе под ноги.

Отступив на шаг, Мэй провел ладонью по обесцвеченным волосам. В подворотне появились еще трое ребят. Двое парней и девчонка в платье наподобие того, что Бен видел на Джизбелле из квартиры Шестерни, только у этого живот был чуть поменьше, а подол чуть подлиннее.

— Из каких ты мест, мастер? — поинтересовался белобрысый. — Я тебя здесь раньше не видел.

— Я не местный. — Бен отступил еще на шаг. — Был тут у друзей.

— Ковярка, Червяк, — сказал остановившийся слева вышитый френч, — плека да свой манфер? Да?

Слова были произнесены на черном трэче с легким местечковым акцентом. «А если у него и вправду здесь друзья? Может получиться неудобно», — бездумно перевел Бенджамиль.

— Худля суй? Гон, в фарсунку! Халид начу сар, а Поршень ва ступу ломы в медь, на хата клатцы! — ответил белобрысый Червяк.

«Чего ссышь? Сразу видно, что врет! Халид нам за чужого ничего не скажет, а Поршень вчера ногу сломал, он вообще дома лежит!» — понял Бенджамиль, и у него нехорошо засосало под ложечкой.

— Поршень поршень ломы (Поршень сломал поршень), — хихикнул низенький в желтом.

— Натопы хафай, отпуда мне (Хорошие ботинки, чур, мои), — без всякого выражения проговорил парень в сюртуке, глядя на Беновы ноги.

— Натопы нами! Не студна вам ковяр! Да сектар мади манфер! (Эти ботинки мои! Возьмете их — будут неприятности! У меня есть друзья в вашем секторе!) — отчаянно заявил Бенджамиль, стараясь, чтобы голос звучал как можно решительней.

Обалдевшие подростки застыли на месте. Потом тот, которого звали Червяком, крикнул:

— Это крыса! Легавая крыса! Туба ду, манфы! Бей его, суку!

Он быстро выдернул обе руки из рукавов. Два тонких лезвия скользнули вперед, словно змеиные жала. Длиннополый сюртук апатично потянул из-за пазухи обрезок металлической трубы, забренчав, развернулась тяжелая цепь от инерпеда, девчонка с торчащим вперед животом страшно оскалила малиновые зубы. И тогда Бен побежал.

Аль-найковские связки позволили ему совершить невероятный, противоречащий всем законам физики прыжок. Коротышка в вышитом френче столкнулся с парнем в белой каскетке. Длиннополый сюртук, взмахнув трубой, кинулся справа, поскользнулся и кубарем полетел по асфальту.

Никогда еще Бенджамиль не бегал так быстро, как нынешним утром. В одну секунду он пролетел неширокий двор, стремясь к арке проезда на той стороне замкнутого колодца. Но маленькие твари уже сообразили, куда торопится их жертва. Двое мальчишек с трубами метнулись ему наперерез, перекрывая единственный путь к спасению. Бенджамиль понял, что не успевает, и кинулся к двери ближайшего подъезда. «Если закрыто — я пропал», — вертелась в голове жуткая мысль, и спина покрывалась холодной испариной. Взвизгнув несмазанными петлями, старая железная дверь распахнулась, Бен нырнул в подъезд и, не останавливаясь ни на секунду, побежал вверх по лестнице. Каким-то уголком, самым краем сознания он понимал, что стучаться в квартиры скорее всего бесполезно, но, может быть, наверху есть лаз на чердак. Оттуда на крышу. А что дальше? Что дальше, он пока не думал.

Лестничную клетку шестого этажа перегораживала решетка из толстой арматуры. Положительно Бенджамилю сегодня везло — дверца в решетке была чуть приоткрыта. Снизу уже топали азартные преследователи. Надеясь неизвестно на что, Бенджамиль прикрыл за собой дверку, и… О чудо! Замок с тихим жужжанием закрылся. Не дожидаясь погони, Бен пробежал четыре лестничных марша и оказался на последнем этаже. Люка на чердак не было…

Двумя этажами ниже задергали и затрясли решетку. Бенджамиль отступил в глубь лестничной площадки и прислонился спиной к простенку между дверьми. Снизу орали то на трэче, то на цивильном. «Пропал!» — подумал Бен. Ему захотелось плакать.

Углы лестничной площадки тонули в полумраке, окошки с выбитыми стеклами были вкривь и вкось забиты пластиковыми щитами. А если попытаться оторвать щит?

Молодые трэчеры на шестом этаже перестали орать и колотить по решетке трубами. Бенджамиль прислушался.

— Может, он туда и не поднимался? Закрыто же, — сказал девчачий голос.

— А куда делся, хабаля?! (Это, похоже, Червяк.)

— Давай по дверям провальнемся?

— Дурак! Это дом Халида. Будешь здесь хозяйничать, он тебе яйца отрежет. Да и мне тоже.

— Буцца во всем виноват! — заявил бойкий ехидный голос.

— С какого хера? — подозрительно спросил Буцца.

— С такого, что если бы ты не асфальт брюхом тер, а трубой легавого достал, мы бы его еще там умудохали! — подтвердил Червяк. — Чего ты завалился?

— Насрал там кто-то на углу… целую кучу, — равнодушно отозвался Буцца, — а я втюхался…

Вся компания залилась веселым гоготом. Когда взрыв безудержного веселья немного утих, ехидный голосок вдруг проблеял:

— Смотрите, обмылки! А здесь на стенке код нацарапан!

«Вот и все», — подумал Бен.

Он слышал, как грохнула решетка…

Дальнейшее происходило будто в диковинном сне. Дверь в квартиру номер двести семнадцать тихонько приоткрылась, цепкие пальцы ухватили Бена за воротник френча и втащили в темноту коридора. Бенджамиль слабо дернулся, но кто-то невидимый настойчиво притиснул его спиной к стенке, зажав готовый кричать рот горячей сухой ладошкой. Темнота перед глазами молодого человека дважды перевернулась вверх тормашками, ноги подкосились, и Бенджамиль Френсис Мэй потерял сознание.

Глава 11

Жиденький, подкрашенный розовым свет с натугой сочился через плотные лиловые занавески. Бенджамиль лежал на кровати в своей маленькой спальне и сквозь полуприкрытые ресницы смотрел на потолочный светильник. Светильник, купленный еще в позапрошлом году, представлял из себя цилиндрическую лампу с кожухом, окруженную восемью фонариками на восьми изогнутых ножках. С виду — простенько, но с три-М-эффектом: когда кожух раздвигается, вокруг лампы начинают роиться насекомые. Если сидеть тихо, то можно даже услышать мерное постукивание крыльев о прозрачный корпус. Правда, через полгода после покупки в светильнике что-то сломалось, и теперь толстые мохнатые бабочки стучались о стекло совершенно бесшумно.

Бенджамиль слегка скосил глаза на окно. Воскресное утро, в отличие от субботнего, имеет чуточку горьковатый привкус. Но не стоит быть привередливым, когда впереди еще целый выходной. Бен сладко улыбнулся и попробовал вспомнить, когда он успел сменить желтые шторы на лиловые. Перед его мысленным взором почему-то всплыл вишнево-красный прыгун мастера Ху-Ху, потом грязный бетонный пол и жухлые лепестки красного платья… «Господи! — подумал Бен. — Какой скверный сон».

Кто-то осторожно присел на краешек постели… Ирэн? Наверняка Ирэн! Кто, кроме Ирэн, может в такой час ходить по его квартире? «Проснись, раззява! — вкрадчиво произнес чужой голос в голове Бенджамиля. — Не далее как вчера Ирина фон Гирш прислала тебе уведомление о разводе». Бенджамиля прошиб озноб. Стало невыносимо страшно и тоскливо, так страшно, что захотелось кричать. Но тут кровать слабо скрипнула, и Бен с облегчением догадался, что сон продолжается, что это всего-навсего новая серия. «Я сплю, — подумал Бен, — и в новом сне вспоминаю про сон старый. Я твердо знаю, что оба сна исчезнут, как только я открою глаза». Ему сразу же жутко захотелось взглянуть, кто в новом сне присел на его кровать, но он никак не решался открыть глаза, наоборот, он еще плотнее смежил веки, оставив совсем узенькие щелочки.

Смутная тень появилась на самой периферии зрения. Теплые кончики пальцев коснулись лба Бенджамиля. От ладони исходил еле различимый аромат незнакомых специй. Тень тихонько вздохнула и наклонилась ближе. Бен почувствовал, как нежные губы прижались чуть выше его правой брови. Он вздрогнул и открыл глаза.

Прямо перед ним в розовом полумраке светилось лицо молодой женщины. Бенджамиль не очень хорошо представлял себе, как выглядят ангелы Господни, но это точно был ангел. Темная волна чуть вьющихся волос, смуглая кожа, внимательные, слегка раскосые глаза, наполненные изнутри неизъяснимым божественным светом…

Губы ангела дрогнули и приоткрылись, глаза испуганно распахнулись, заливая комнату золотым сиянием. «А может быть, я уже умер? — как-то вскользь пронеслось в голове у Бенджамиля. — Может, я уже на небе? Лежу голышом перед дверями волшебного сада?» Смесь восторга и возбуждения обрушилась на него, переворачивая вверх тормашками светильник и окно с лиловой занавеской. Как это часто случается во сне, тело вдруг превратилось в баллон, наполненный гелием, а руки обрели независимость, предоставив изумленному хозяину со стороны наблюдать за своими действиями. Пальцы левой руки запутались в копне пушистых волос, а пальцы правой настойчиво теребили складки одежды, отыскивая пуговичку за пуговичкой. Ангел слабо сопротивлялся, пытаясь освободиться, а Бен все целовал, целовал, целовал. Целовал губы, глаза, подбородок, снова губы, шепча слова на позабытом древнем наречии, упиваясь поцелуями и звуками непонятных слов, которые знал уже много столетий. А пальцы уже скользили по узкой прохладной спине, по острым беззащитным ключицам… Тихий прерывистый вздох перешел в еле различимый стон, и Бен почувствовал горячую ладошку у себя на шее, под ухом.

Дальше был сладостный провал, волшебная пустота, наполненная прикосновениями и поцелуями. Бен потерялся, растворился в чудесном сне. Время и пространство утратили смысл и привычные очертания. Бен уже не мог с уверенностью сказать, где кончается он, а где начинается девушка-ангел. Дурманящий водоворот нес их все быстрее и быстрее, кружил, вытягивая в струны, готовые лопнуть от одного прикосновения медиатора, вращал в первобытном безумном ритме, сжимая влажные объятья все сильнее и сильнее, пока они наконец не закричали разом от острого мучительного наслаждения и не откинулись один от другого в полном изнеможении, оглушенные, обессилевшие и невероятно счастливые…

…Жиденький, подкрашенный розовым свет с натугой сочился через плотные лиловые занавески. Бенджамиль лежал под сшитым из цветных лоскутков одеялом и удивленно озирался вокруг. Окно было ему знакомо, лампа тоже, но все остальное… Чужие стены, чужая старенькая мебель, чужие полки с домашними растениями и безделушками, прозрачный шар аквариума. Чужая дверь с матовым стеклом скрипнула, пропуская в чужую комнату высокую черноволосую девушку в сшитом на китайский манер платье и легких цветастых шароварах до лодыжки. Удивительно знакомое лицо… Бенджамиль приподнялся на локтях и почти осязаемо наткнулся на испуганный взгляд внимательных, слегка раскосых глаз… Боже мой!

— Куда?! Вам нельзя подниматься! — воскликнула девушка, моментально оказываясь возле кровати.

— Почему? — пробормотал Бен.

— Потому что вам нужно лежать! Обморок может быть спровоцирован сердечной недостаточностью! Хотите пить?

— Хочу. — Удивленный Бенджамиль покорно опустился на подушку.

— Сейчас принесу! — сказала девушка, устремляясь к двери. — Не вздумайте подниматься!

— Послушайте, а… — начал Бенджамиль, но ангел уже выскользнул из комнаты.

«М-да. Ситуация… — подумал Бен. — Как бы спросить поделикатнее?» Он на всякий случай ущипнул себя за мочку здорового уха, потом сунул руку под одеяло и быстро провел ладонью по своему бедру. Так и есть! Голая ляжка. Хотя трусы вроде как на месте. Френча нет, и рубаха расстегнута. Оракул?! Уф-ф, оракул на месте, но брюки неизвестно где. Значит?.. Или ничего не значит? Или я схожу с ума?

Бенджамиль уже вознамерился приподняться, чтобы поглядеть, не лежат ли его брюки на полу возле кровати, но дверь опять скрипнула, и в комнату вплыла девушка-ангел с высоким пластиковым бокалом в руках. Скорее угадав, чем заметив движения укрытого одеялом мужчины, она укоризненно и трагически приподняла черные прямые брови:

— Не надо садиться! Сейчас я помогу.

Бенджамиль лежал довольно далеко от края, и его добровольной сиделке пришлось забраться на кровать с ногами. Стараясь не расплескать воду, девушка ловко приподняла голову своего подопечного и прижала край бокала к его губам. Легонько стукаясь зубами о твердый пластик, Бенджамиль сделал несколько жадных глотков. Холодная струйка пробежала по подбородку. Отставив пустой бокал, девушка аккуратно опустила Бена на подушку и вытерла его мокрую шею.

— Еще хотите? — Ангел уселся по-турецки, разглядывая Бенджамиля с нескрываемым интересом.

Бен отрицательно покачал головой.

— У меня хорошая вода, отфильтрованная, — тревожно сообщила девушка, потом подумала и добавила виновато: — Вчера было еще немного томатного сока, но я его выпила.

— Да ерунда, — сказал Бен. — Все хорошо.

Отчего-то он почувствовал свою персональную ответственность за отсутствие сока. Это было так смешно и нелепо, что Бен улыбнулся.

— Очень вкусная вода, — сказал он.

И девушка с готовностью улыбнулась в ответ. У нее была чудесная улыбка. Словно маленькое солнышко вспыхнуло на миг в полутемной комнате. Именно так улыбаются ангелы. И Бенджамиль, забыв про сомнения и неловкость, во все глаза уставился на свою небесную спасительницу. Стройные коленки, обтянутые фальшивым ситцем, над ними короткое, когда-то яркое до вычурности платье, застегнутое спереди на смешные пуговки в виде маленьких золотых рыбок, чуть выше острые беззащитные ключицы в вырезе открытого ворота, еще выше смуглые высокие скулы и темные лепестки губ, которым не нужно изысков макияжа. Струйка арабской, а может, азиатской крови, выкрасившая кожу девушки в цвет молочного шоколада, приподняла к вискам уголки задумчивых темно-карих глаз, наполнив их медом полуденного солнца. Девушка-ангел из сновидения. Но как такое возможно? Может ли явь становиться сном, а сон обращаться явью? «Мне нужен знак, — беспомощно подумал Бенджамиль, — малюсенький намек, иначе я действительно усомнюсь в своем рассудке. Ведь не могу же я спросить: „Простите, мисс, мы уже любили друг друга или мне это только померещилось?“»

— Простите, мисс, э-э-э… — начал Бенджамиль, ощущая себя последним кретином.

— А давай на «ты», — неожиданно предложила девушка.

Она быстро нагнулась и поцеловала Бенджамиля прямо в губы. Сумбурные мысли в голове молодого человека перемешались окончательно.

— Так принято делать, когда хочешь перейти на «ты», — объяснила девушка, расцветая своей очаровательной улыбкой. — Теперь ты можешь звать меня Марси. Мое настоящее имя Марьям, но друзья зовут меня Марси. Мы ведь достаточно близки, чтобы считаться друзьями?

Бенджамиль раскрыл рот, собираясь ответить, но девушка быстро приложила ладонь к его губам.

— Иногда я становлюсь страшно болтливой, — сообщила она доверительно. — Наверное, к старости буду говорить без умолку. — Потом прищурилась, пристально глядя собеседнику в глаза, и спросила: — А как зовут тебя?

— Бенджамиль. Бенджамиль Френсис Мэй.

— Красивое имя, — вздохнула девушка. — А друзья как называют?

— У меня нет друзей, — сказал Бенджамиль.

— Шутишь?

Бенджамиль покачал головой. Ему вдруг стало так грустно, так жалко себя самого, что в горле запершило, а глаза наполнились слезами. Тонкие пальцы осторожно коснулись его жестких обесцвеченных волос. Бен поднял глаза и увидел влажную дорожку на смуглой щеке.

— Дай мне руку, — сказала Марси.

Бен послушно протянул девушке правую ладонь.

— Ага. — Марси взялась за ладонь обеими руками. — Ты не замечал, что, когда глядишь на кого-нибудь снизу вверх, чувствуешь себя ужасно дискомфортно? Можно я лягу тут с краю? Нет, не надо подвигаться, кровать широкая.

Не выпуская из рук мужской ладони, девушка легла на спину, положив голову на край подушки.

— Вот теперь совсем другое дело, — произнесла она удовлетворенно и принялась кончиком ногтя массировать мизинец Бенджамиля. — С моей мамой, покой ее праху, обмороки случались раз в неделю, так что в этом вопросе я настоящий профи.

— Бен, — сказал Бенджамиль решительно. — Ты можешь звать меня Бен или Бенни.

Марси улыбнулась.

— Еще я придумаю тебе прозвище, — сказала она тихо. — Потом, когда узнаю тебя получше.

— Что? — спросил Бен.

— Так, ничего. Тебе легче?

— Угу.

— Голова не кружится?

— Нет. Слушай, Марси, а долго я был без сознания?

— Часа два, — задумчиво сказала девушка. — Я уже беспокоиться начала.

— А почему на мне нет брюк?

— Брюки… брюки… Разве ты пришел ко мне в брюках?

Бенджамиль почувствовал, что его собеседница улыбается.

— Марси, я совершенно серьезно. — Бен приподнялся на локте.

— А сердце не болит?

— Ничего не болит и не кружится.

— Тогда подожди минутку, сейчас принесу твои брюки. — Девушка легко соскочила с кровати. — Ты ввалился в мою дверь и сразу бухнулся в обморок. Не оставлять же было тебя в прихожей. Но для такой куртки и таких штанов даже моя прихожая была слишком чистой, пришлось положить одежду в стирку. Кстати, я изрядно повозилась, стаскивая с тебя шмотки, а потом втаскивая тебя на кровать. Так что с вас, сударь, причитается. — Марси подмигнула. — Можешь как-нибудь поносить меня на закорках. Когда будешь в форме.

Бенджамиль подождал, пока Марси выйдет, и сел на кровати. Бедра и пресс слегка ныли, чуть побаливала голова. Почесав переносицу, Бенджамиль глянул на приоткрытую дверь и задумчиво взялся за медальон. Тяжелый кругляш с готовностью лег в руку, как будто только того и дожидался. Так штепсель входит в гнездо розетки, так… Бен покачал оракула на открытой ладони, решительно спрятал под рубашку и принялся застегивать пуговицы.

Марси возникла на пороге комнаты со стопкой одежды в руках.

— Почти сухое, — сообщила она, опуская брюки и френч на край постели.

«Ага! — подумал Бен. — Сейчас я вылезу из-под одеяла и стану натягивать брюки. Поглядим, отвернется мой ангел или станет бессовестно рассматривать мои голые ноги». Мысль была дурацкой, но Бену она почему-то показалась вполне резонной. Придерживая рукой одеяло, он спустил ноги на пол.

— А есть ты хочешь? — быстро спросила Марси.

— Хочу, — бездумно ляпнул Бенджамиль, и дверь скрипнула в очередной раз.

Испытывая легкое разочарование, Бенджамиль поднялся с кровати и запрыгал на одной ноге, стараясь попасть в узкую штанину.

— В конце концов, мысль была дурацкая, — сказал он самому себе, застегивая брючный ремень и осматриваясь.

Спальня Марси оказалась совсем маленькой. Большую ее часть занимала просторное складное ложе совсем древней модели. У родителей Бена было почти такое же. Оно должно откидываться к стене. Бенджамиль машинально поискал глазами пульт, не нашел его и зачем-то заглянул под кровать. Под кроватью было пыльно. Судя по всему, ложе давно не поднимали. Помимо кровати в комнате имелся маленький столик, пара кресел с выцветшей обивкой и полки. Полки занимали две стены от пола до потолка и были уставлены сухими цветами в разнокалиберных стеклянных вазочках, живыми кактусами в горшочках под керамику, коробочками, смешными зверюшками, сложенными из цветного жесткого пластика, интерактивными портретами незнакомых людей и невзрачными на вид камушками. Между пиалами из синего стекла, доверху наполненными горохом инфокапсул, расположился целый выводок стареньких игрушечных медвежат, которые умеют ходить на задних лапах и говорить смешными голосами. Самую широкую полку занимал большой, сплюснутый с боков шар аквариума. В нем, то сжимаясь до размеров мизинца, то вырастая с добрый ботинок, меланхолично кружили четыре рыбки: три черные с серебристыми полосками на боках, и одна оранжево-золотая с безвольным веером полупрозрачных плавников. Прямо над аквариумом топорщилась острыми краями настоящая морская раковина, а справа от раковины лежал планшет для чтения и стояло несколько настоящих книг, точно таких же, как мамина Библия. Никто из знакомых Бена не собирал бумажных фолиантов, более того, ни в одном антикварном каталоге даже не упоминалось о книгах, но от засаленных истертых обложек просто веяло раритетом. Бенджамиль осторожно коснулся пальцами гладкого выпуклого корешка с надписью «Эдмон Ростан».

Позади раскрылась дверь, Бенджамиль, вздрогнув, убрал руку и обернулся.

— Это настоящие книги, — сказала Марси, опуская на столик поднос с парой высоких чашек. — Страшно редкая штука, один друг достал. Блажь, в сущности, но мне нравится. Э… Ты не против, если мы здесь поедим, а то у меня на кухне не очень чисто?

— Можно и здесь. — Бенджамиль приблизил лицо к другой обложке с плохо различимой длинной надписью. — Наверное, стоят уйму денег?.. Антуан де Сент…

— Де Сент-Экзюпери, — подсказала Марси. — Не знаю, сколько они стоят и покупает ли их кто-нибудь вообще, просто их трудно достать, вот и все.

— Может, и так, — с сомнением пробормотал Бен.

Он оторвался от книг и подошел к зашторенному окну.

— Любишь полумрак? — Бен осторожно отодвинул край занавески.

Юные грабители были все еще там, сидели кружком на корточках, курили и оживленно болтали. Даже с высоты восьмого этажа Бен отчетливо видел наглые терпеливые макушки хищных щенков.

— Когда как, — сказала за спиной Марси. — Просто я спала до того, как на лестнице поднялся тарарам и мне пришлось втаскивать тебя в квартиру. Можешь раздвинуть шторы, если хочешь, лично мне полумрак не мешает.

— Нет, нет, — поспешно сказал Бен, отходя от окна, — мне тоже не мешает. Тем более, что ребятишки все еще там. Что-то мне не хочется привлекать их внимание.

— Да ты уж и так…

Марси быстро обогнула кровать и, потеснив Бена, выглянула наружу.

— Действительно сидят, — подтвердила она. — Интересно, чем ты им так насолил?

Бенджамиль хмыкнул:

— Маленьким ублюдкам понравились мои ботинки.

— Они вовсе не ублюдки, — укоризненно сказала Марси, задергивая штору. — Дурной мир лепит нас на дурной лад. Они отравлены миром, но они не ублюдки. Они еще слишком молоды, чтобы толкать их всех в одну таблетку. Знаешь, как называют старшие трэчеры молодежь?

Бен помотал головой.

— Спермой. — Марси отошла от окна. — Потому, что они пока лишь заготовки, а из заготовок может получиться, в сущности, все, что угодно.

Бенджамилю стало мучительно неловко, но в то же время на него накатила волна жгучего раздражения. Легко говорить умные слова и защищать этих краснозубых ангелков, когда они не гонятся за тобой с трубами.

— Это не я так говорю, — добавила девушка, явно почувствовав его состояние.

— А кто?

— Мишель.

— Что за Мишель?

— Это один мой друг.

— Тот, что достал книги? — скорее утвердительно, чем вопросительно сказал Бен.

— Тот самый, — подтвердила Марси. — Иногда он говорит удивительные вещи. Даже странно, как до такого можно додуматься.

— И какой он, этот твой друг? — спросил Бен, теребя край шторы.

Он постарался сказать это совершенно равнодушно, как будто ему и дела не было до загадочных друзей Марси, но девушка опять, казалось, угадала его мысли.

— Да почти такой же, как ты, только старше! — заявила она, окатив Бенджамиля с ног до головы обезоруживающей улыбкой. — А ребята привязались к тебе только потому, что ты не местный. Вообще-то они днем даже чужих обычно не трогают, не то что местных. Здесь половина сектора принадлежит Халиду. Потому и район у нас относительно спокойный. Но чужие вроде как вне закона. — Марси виновато развела руками.

«Еще бы, — подумал Бенджамиль, — за своих Халид яйца отрежет… У меня что, на лбу написано, что я не местный?»

— Слушай, Марси, — сказал Бен обиженно. — У меня что, на лбу надпись: «Парень из аутсайда — можно грабить»?

Марьям пожала плечами:

— Можно и так сказать. Я, честно говоря, решила, что ты из белого буфа, что по делам приехал! В выходные сюда много корпи приезжает, но они обычно развлекаются в заведениях на самой окраине, а тебя к нам занесло, в серо-зеленый.

Бенджамиль искоса взглянул на ангела по имени Марси, и события минувшего дня и двух ночей вдруг представились ему чем-то неаппетитно-гнусным, вроде раздавленной улитки, чем-то таким, о чем совершенно не хочется рассказывать такой чудесной девушке с солнечной улыбкой.

— Я не развлекался, — вздохнув, сказал Бен. — Я был здесь по делам, заблудился и отстал от прыгуна. Теперь вот пытаюсь добраться до тубвея. Пока неудачно.

Марси грустно улыбнулась:

— Это заметно. А насчет надписи на лбу ты не обижайся. Мы переехали в черный буфер из белого, когда мне было двенадцать, и в течение следующих десяти лет мне то и дело напоминали про мой лоб. Честное слово.

Девушка вдруг как-то сникла, и Бенджамиль спросил первое, что пришло на ум:

— Марси, а ты всегда по воскресеньям спишь до полудня?

Марьям недоуменно уставилась на своего гостя.

— Ну, ты сама сказала, что спала, когда в подъезде начался тарарам.

— А! Это! — Девушка оживилась. — Я просто отсыпалась после спектакля.

— Спектакля?

— Ну постановки!

— Постановки?

— Бенни, ты хотя бы представляешь себе, что такое театр?! — воскликнула Марси.

Брови девушки-ангела приподнялись, глаза заблестели, по всему было видно, что разговор повернул в нужное русло.

— Не совсем, — сказал Бенджамиль, заражаясь флюидами веселости. — В смысле, помню что-то такое из школьной программы. Это вроде как визуальное искусство, вытесненное со сцены кинематографом, а потом телевидением.

— Сам ты вытесненный! — Сквозь смуглую кожу Марьям проступил румянец. — Говоришь «сцена», а сам не знаешь, что это такое!

После пяти минут страстных и путаных разъяснений Бенджамиль понял четыре вещи: что театр — это несравненно лучше, чем сериалы-лонгливеры по инфосети, что театр — это не совсем законно, что, как следствие, он располагается в каком-то подвальном помещении и что ему, Бенджамилю Френсису Мэю, до смерти хочется хотя бы разок побывать на спектакле.

— Я понял, — сказал Бен, прерывая поток Бернардов Шоу, Станиславских, Гальмингов и Шекспиров, — спектакль похож на старый фильм с коротким сюжетом. Я такие видел.

— Точно! — радостно подтвердила Марси. — Только спектакль всякий раз разный, а фильм, сколько ни смотри, один и тот же… Хочешь, я проведу тебя на выступление?!. Не сегодня и не завтра, конечно… А вот! Через две недели мы будем ставить «Отелло». Я попрошу Мишеля, он скажет Эрнесту, и для тебя сделают контрамарку. Хочешь?!

Произнеся имя Мишель, девушка вдруг вся погасла и погрустнела.

— Хочу, — отозвался Бен, не понявший и половины сказанного.

Его энтузиазм тоже пошел на спад, а в голову полезли неприятные мысли.

— Давай поедим, что ли, — сказал он, указывая на столик. — Там уже остыло все, наверное.

Красные бобы в острой подливке действительно остыли, но хуже от этого почему-то не стали. Бенджамиль ел, сидя в кресле. Каждый раз, цепляя вилкой мучнистые зерна, он подносил чашку к самому подбородку, стараясь не капнуть подливой на пол или на брюки. Марси уплетала бобы, расположившись на кровати. Ела она весело и беспечно, безо всяких предосторожностей, то внимательно рассматривала наколотый на вилку боб, то пускалась в длинные рассуждения, размахивая этим бобом во все стороны. Бен ел, поглядывал на девушку, и от всей души дивился тому, что платье с цветастыми шароварами и одеяло на постели до сих пор остаются чистыми.

Отправив в рот последнюю порцию, Бенджамиль через край допил подливку и поставил пустую чашку на столик.

— Назови число от одного до девяти, — попросила Марси, глядя в свою тарелку.

— Зачем?

— Я загадала желание. — Девушка прикрыла чашку ладонью. — Ну?

— Шесть, — наобум сказал Бен, и Марси просияла.

— Я так и думала! — С чрезвычайно довольным видом она принялась накалывать бобы на вилку. — Раз, два, три, четыре. Ах ты! Сломался. Амм. Пять, шесть. Амм.

— Неужели правда шесть? — Бен недоверчиво улыбнулся.

— Ровно шесть, и значит, мое желание сбудется.

Девушка поднялась, поставила тарелку на стол и подошла к окну.

— Шесть очень хорошее число, — сказала она, слегка отодвигая штору. — Цифра шесть обозначает дом.

— Сидят? — поинтересовался Бен.

— Сидят. — Девушка прижалась носом к стеклу.

— Ты бы отошла лучше, — попросил Бен.

Марси отошла, взяла с полки ракушку и принялась вертеть ее в ладонях.

— Марси.

— А?

— Почему ты мне помогла?

— Потому что не люблю убираться на площадке.

— Нет, серьезно.

Девушка нахмурилась:

— Ну, я не люблю, когда под моей дверью бьют хороших людей.

— Но ведь я мог оказаться плохим человеком, — упорствовал Бен, — таким же бандитом, как и они.

Он и сам толком не знал, что хочет услышать. Но внутри все нарастало и нарастало ощущение чего-то огромного, значимого. Такого, от чего зависит вся жизнь в этой комнате, в этом городе, на этой планете.

— Не мог, — шепотом сказала Марси. — Я же почувствовала тебя через дверь.

— Как это?

— А вот так. — Марси вдруг быстро нагнулась, едва не коснувшись носом лица Бенджамиля. — Понимаешь, Бенни, я ти-эмпат. Только Мишель сказал, что об этом никому нельзя знать. Это большая тайна, Бенни, еще больше, чем театр. Понимаешь? Ни-ко-му! Я ведь могу на тебя рассчитывать?

Бен кивнул, холодок страха снова полз у него между лопаток.

— Постой, погоди. — Молодой человек бережно взял девушку за локти. — Что такое ти-эмпат? Как ты почувствовала меня через дверь? Почувствовала, какой я человек?

— Да, — ответила Марси, отводя глаза. — Шагов за десять — двадцать я чувствую чужие эмоции, а свои передаю метров на сорок. Я сидела на этой кровати, и мне хотелось прыгнуть в окно от страха. — Марси всхлипнула. — А вы, мужики, еще говорите, что ничего не боитесь.

— Ничего себе, — пробормотал Бен. — Ты ощущаешь то же, что и я? А я то же, что и ты? И ты меня не разыгрываешь?

Марси вдруг побледнела и сильно качнулась назад. Бенджамиль едва успел подхватить ее за талию и опустить на кровать. Все тело девушки напряглось, голова откинулась, сухие губы жадно втянули воздух. Раз, другой. «Господи! — подумал Бенджамиль сквозь отрешенный ватный ужас. — Да она же умирает!» Он поднялся на ослабевшие ноги и шагнул к аквариуму, намереваясь зачерпнуть ладонями воды, но пальцы Марси удержали его, поймав за рукав сорочки.

— Не надо, мне уже лучше, — прошептал девушка. — Сядь вот тут, рядом.

Перепуганный Бенджамиль покорно опустился на край кровати.

— Чувствуешь? — Марси поймала его руку и настойчиво прижала к своему животу. — Чувствуешь?

— Что? — спросил Бен одними губами.

— Его, нашего ребенка? Вот здесь. Чувствуешь?

И Бенджамиль почувствовал, как сквозь мышцы и кожу плоского живота молодой женщины ему в ладонь отчетливо уперлась маленькая пятка.

— Разве я тебя разыгрываю? — Серьезные раскосые глаза смотрели внимательно и пытливо, и только в уголках губ пряталась улыбка.

Бенджамиль соскочил с кровати и, засунув руки в карманы брюк, принялся ходить по комнате.

— Ну, Бен, не злись, пожалуйста, — елейным голосом пропела Марси, она уже как ни в чем не бывало сидела на кровати. — А то я начну злиться вслед за тобой. Я же чувствую, как ты злишься. Я совсем не хотела тебя обидеть, я нечаянно, и мне уже стыдно. Честное слово.

По всему было видно, что нисколько ей не стыдно. Сердито насупившись, Бенджамиль присел на корточки возле аквариума и постучал пальцами в стекло. Плавное движение рыбок разорвало свой рисунок.

— Правда, как настоящие? — Марси придвинулась сзади так, что ее колени коснулись его спины. — Их не надо кормить, и чистить аквариум не надо… — Девушка прерывисто вздохнула и, потянувшись вперед, постучала ногтем в выпуклую прозрачную стенку.

Они сидел на кровати, тесно прижавшись плечами и сблизив головы, словно таинственные заговорщики. На их колени лился все тот же смутно-лиловый свет. Было на удивление тихо и уютно, так тихо, что они невольно разговаривали шепотом.

— Когда мы с мамой и сестрой переехали сюда из белого буфера, — рассказывала Марси, рисуя указательным пальцем затейливые узоры на одеяле, — я вообще была в жуткой депрессии, боялась выходить на улицу, боялась выходить в подъезд, боялась спать возле окна. Со временем ничего, привыкла. Люди здесь как люди, не хуже прочих. Потом Сью устроилась на фабрику Мориса Эйвитса. Она до сих пор считает, что ей здорово повезло. В белом буфере она училась в Путлицкой школе младших менеджеров, но после переезда бросила учебу. Будь Сью парнем, отца наверняка обязали бы оплатить оставшиеся три года. А так… По-моему, Сью сразу поняла, что ей ничего не светит. Мама никогда не умела распоряжаться деньгами, а после развода, мне кажется, немножко тронулась умом. — Марси покрутила пальцем у виска. — У нее все текло между пальцев. Деньги, что она получила при разводе, улетучились меньше чем за год, но она все равно хотела, чтобы ее дочь закончила приличную школу, и я, как дура, каждый день ездила по четыре часа в таблетке. Жуткая скука.

Бенджамиль вспомнил про Розану Табоне и грустно усмехнулся.

— Потом я стала учиться с пятого на десятое, больше бывать на улице, чем в школе, и в пятнадцать у меня появился парень.

Заметив, что Бенджамиль невольно напрягся, Марси покачала головой:

— Это было так давно, Бенни, точно в другой жизни. Его звали Рашид, и он был трэчер. А потом его убили, зарезали на улице.

— Ты любила его? — спросил Бен после небольшой паузы.

— Не знаю, — задумчиво ответила девушка. — Он был хороший, заботился обо мне. На его похоронах я впервые услышала чужие эмоции. Когда умирает кто-то из пульпы, провожать его приходят все трэчеры его банды. Они несли Рашида до катафалка кремационной службы, а потом пили круговую за упокой. Их было человек двести. Представляешь? В моей голове вдруг взорвались эмоции двух сотен парней из подворотни. Словно прорвало плотину. Меня просто сбило с ног, раздавило, расплющило, как козявку. Я была так напугана, что даже потеряла сознание. С тех самых пор я стала ти-эмпатом. Мишель сказал, что это была шоковая инициация…

— Мишель, Мишель. Уже десятый раз слышу про Мишеля, — сказал Бен, изо всех сил стараясь выглядеть беззаботным. — Интересно знать, что это за птица такая.

— Никакая не птица. — Марси поднялась с кровати, подошла к окну и выглянула во двор. — Мишель Поверфул действительно мой очень хороший друг. Через год после смерти мамы Сью умудрилась устроить меня к Эйвитсу. Я стояла возле конвейера и раз за разом последовательно нажимала четыре кнопки, согласно дурацкому закону этого… Как его?

— Киттеля, — подсказал Бен.

— Ну да! А железная лапа чего-то делала с заготовками. Я нажимала. Она делала. Я давила. А она делала. Чпок — вжик. Чпок — бряк. Чпок — шмяк. И так одиннадцать часов в день. А потом ночь в гостинице-улье. И круглые сутки вокруг усталость, злость, апатия. Потом неделя выходных, когда лишь на третий день начинаешь понемногу приходить в себя. И опять усталость, апатия, злость и жуткие ночи, пронизанные чужими снами. У меня не было душевных сил даже на то, чтобы уволиться. Еще полгода — и я бы сошла с ума или повесилась. Но тут появился он. В белом костюме, с лакированной тростью, он просто пришел и забрал меня от Мориса Эйвитса.

— Как забрал? — испуганно спросил Бен.

— Вот так! — Марси показала как. — Они уволили меня по инициативе предприятия и даже пособие выплатили.

— А потом?

— Потом Мишель свел нас с Эрнестом, и Эрни взял меня в подпольный театр. Вот так! У нас есть свой постановщик! Костюмы Эрни шьет на заказ в промкольце. Мы репетируем четыре раза в неделю и дважды в месяц даем спектакли! Правда, зрителей не очень много, в основном из «воротничка», чуток из белого буфера. Бывает, приезжают крупные шишки. А однажды, — Марси перешла на шепот, — нас смотрели очень большие люди из Сити. Эрнест следит за порядком, Ават режиссирует спектакли, а Мишель поставляет зрителей. Так и живем.

Марси повалилась на кровать и закинула руки за голову.

— Не знаю, что обо мне думает сестра. Ухожу днем — возвращаюсь вечером, ухожу вечером — возвращаюсь утром. Нигде не работаю, но на что-то живу. Скорее всего, она считает меня шлюхой. В последнее время все острее чувствую ее презрение… Иногда думаю: «Как хорошо, что она бывает дома только полторы недели в месяц».

— Занятный человек, этот твой Мишель Поверфул, — сказал Бен. — Было бы интересно с ним познакомиться.

— Нет ничего проще, — отозвалась Марси и добавила, спохватившись: — Хотя теперь даже не знаю, просто или нет.

— Что так?

— Позавчера я получила от него записку, он не любит инфосеть. — Марси наморщила лоб, вспоминая. — «Моя миссия подошла к концу, и я вынужден попрощаться. Уверен, что ты сделаешь все правильно. Если тебе когда-нибудь понадобится моя помощь, я знаю, как тебя найти».

— Странное послание.

Марси кивнула головой.

Бенджамилю стало грустно и неловко. Делая вид, что наступила его очередь выглядывать во двор, он подошел к окну и отогнул край шторы. Теперь их было семеро. Они уже не сидели на корточках, они не курили и не болтали, они, вставши в кружок, играли в умный мяч. Бенджамиль вспомнил, как сам играл во внутреннем дворе школы, только тогда становились звездой, а теперь кругом.

— Сидят? — поинтересовалась Марси.

— Играют, — сообщил Бен. — Седьмой откуда-то появился.

Марьям подошла сзади и тоже выглянула в окно. Бенджамиля захлестнуло злое отчаянье.

— Марси, — сказал он, — у тебя есть дома увесистая палка или обрезок трубы?

— Может, лучше все-таки вызовем стопов? — предложила девушка.

При слове «стопы» Бенджамиль скривился, как от зубной боли.

— Нет уж, увольте, — пробормотал он. — Никаких мистеров Смитов.

— Знаешь! — Марси просияла. — А ведь я могу вывести тебя через помоечный ход!

— Какой такой помоечный ход? — улыбаясь, спросил Бен.

Марси с размаху хлопнула себя по лбу:

— Понимаешь, в нашем доме протянут старинный мусоропровод. Ну, такая толстенная труба. Ты, наверное, заметил ее в подъезде. (Бен покачал головой.) Так вот, мусоропровод сломался в незапамятные времена. Даже местные старушки не помнят, чтобы он работал. Все люки заварили. Но внизу, на первом этаже, есть комнатка, в которую должен валиться весь мусор, а из комнатки есть ход на улицу. Он с другой стороны дома, и ты сможешь свободно удрать. Помоечная комната заперта, но у меня есть ключ, вернее, я знаю, где лежит ключ. Еще девчонкой нашла его под кирпичом в стене и никому не сказала. Какая же я молодец!

— Не тараторь так, — попросил Бенджамиль. — А если шпана выставила часового в подъезде?

— Ерунда! В подъезде торчать скучно. Стяни мне панцирь, Сейтон! Дай копье! И на коней! — продекламировала Марси. — Подожди две минуты, я оденусь!

— И все-таки хорошо бы прихватить палку потяжелее, — крикнул Бенджамиль вслед девушке.

«Или нож», — подумал он, но представив, как входит в чей-то бок острый кусок железа и как горячая кровь брызгает прямо на его руку, сжимающую пластмассовую рукоятку, сразу отказался от этой мысли. Тем более, что не был уверен в том, что вообще сможет пустить нож в дело. Палка еще куда ни шло.

Возбужденный, переполненный злым азартом, от которого слегка дрожали пальцы рук, Бенджамиль натянул френч, еще раз выглянул в окно и принялся мерить шагами комнату, сосредоточенно глядя себе под ноги. Кресло — кровать — окно — столик, столик — окно — кресло — кровать. Что-то блеснуло в сером ворсе напольного покрытия. Бен остановился, приглядываясь. Кусочек желтого стекла? Край монетки? Таинственная сверкающая драгоценность застряла между жесткими ворсинками. Бенджамиль нагнулся и двумя пальцами вытащил из ворса маленькую золотую рыбку — верхнюю пуговицу от китайского платья Марси. Бенджамиь почесал макушку и в очередной раз сел на кровать. Относительный порядок в голове опять превратился в хаос… волна чуть вьющихся волос, смуглая кожа, внимательные, слегка раскосые глаза… Сон перемешался с явью. Бен покрутил головой, пытаясь отогнать наваждение. В этот момент в комнату заглянула Марси. На девушке был надет светло-зеленый плащ с пелериной, в руках она держала ножку от табурета.

— Пошли, — решительно сказала Марси. — Сейчас или никогда!

Похоже, ей самой понравилось, как она это сказала.

Бенджамиль следом за девушкой вышел из спальни. В прихожей возле входной двери Марси вручила ему импровизированное оружие. Ножка оказалась довольно увесистой. Конусообразно сужающийся к основанию тавр из светлого металла с пластмассовой нахлобучкой на конце удобно лег в ладонь.

— Пока держи наготове, потом спрячешь в рукав, — деловито распорядилась Марси.

Она внимательно осмотрела Бенджамиля с ног до головы, словно бы проверяя его экипировку, потом задумчиво спросила:

— И все-таки интересно было бы знать, отчего они на тебя так взъелись? О чем вы говорили?

— Да почти ни о чем. — Бен пожал плечами. — Сначала они спросили, сколько времени, потом похвалили мою прическу, потом сказали, что хотят забрать мои ботинки.

— Так и сказали? — усомнилась Марьям.

— Ну да! Тот, в длинном сюртуке, сказал: «Натопы хафай, отпуда мне». А я сказал им, что у меня здесь друзья и что ботинки я им не отдам.

— На трэче сказал?!

— Ну да.

— Ты трэч понимаешь?

— Естественно. Я же переводчик.

— Во дела! — сказала Марси почти весело. — Теперь я понимаю, отчего они за тобой гнались и почему они до сих пор караулят тебя во дворе.

— Отчего? — спросил недоумевающий Бен.

— Все просто! Они приняли тебя за крысу, за стоповского шпиона, — объяснила Марси, — потому что у тебя карманов много.

Она взялась за накладной карман френча и резко дернула вниз. Карман оторвался наполовину и повис на нитках.

— Ты чего?! — Ошарашенный Бенджамиль отступил на шаг. — Что это значит?

— Это значит, что карманы с куртки надо спороть! — терпеливо объясняла Марси, пытаясь ухватиться за второй карман.

— Зачем?! — возопил Бен, пытаясь уберечь свою одежду.

— Затем, что ты говорил на трэче, а одет как циви. Трэчеры карманов на куртках не носят, накладные отрывают, а врезные зашивают. А ты трэкать умеешь, но одет не по моде. Значит, ты кто?

— Крыса? — догадался Бенджамиль.

— Крыса, — подтвердила Марси, дорывая надорванный карман.

— Но ведь агент, работающий на стопов, не прокололся бы на подобной ерунде, — задумчиво сказал Бен.

— Ага! — Марси радостно оборвала второй карман и бросила на пол. — Только они логическими рассуждениями себя затруднять не привыкли. Крысу нужно сначала прибить, а уж потом разбираться.

С нагрудным карманом пришлось повозиться. Но наконец оторвали и его. Марси обобрала торчащие нитки, еще раз оглядела Бенджамиля и сказала:

— Теперь ты выглядишь почти как местный, только на трэче лучше ничего не говори. Ты готов?

Бен кивнул.

— Тогда вперед?!

Девушка нажала рукой на панель замка, и Бенджамиль, крепко сжав в кулаке ножку от табурета, шагнул в полутемный подъезд.

Глава 12

На самой границе серо-зеленого сектора Бенджамиль в сотый раз сказал Марси, что ей пора возвращаться. Девушка вздохнула и согласилась. Они остановились в пустынном дворе между несколькими старыми тополями и проржавевшим остовом детских качелей.

— Детали твоей кухонной мебели, — сказал Бен, вытягивая металлическую ножку из рукава френча.

— Хлам. — Марси равнодушно потрогала ножку пальцем. — Она не откручивалась, и я наступила на нее ногой, сиденье треснуло… в общем, теперь это можно выбросить.

— Что ж, она честно исполнила свой долг. — Бен попытался улыбнуться.

— Давай постоим так парочку минут, — попросила девушка.

Бенджамиль кивнул. Они помолчали немножко, потом Марси призналась:

— Жутко не хочется с тобой расставаться.

— А кто сказал, что мы расстаемся? — Бенджамиль сглотнул комок. — Мы увидимся. Очень скоро увидимся. Аутсайд — это ведь не Сибирь и не Америка, подумаешь…

— Я знаю, что увидимся, — подтвердила Марси. — Не очень скоро, но зато непременно.

Девушка улыбнулась, хотя в уголках ее глаз набухали слезинки.

— Я позвоню тебе завтра или лучше сегодня вечером. Какой у тебя номер?

Бенджамиль растерянно коснулся пластыря на ухе, и Марси всплеснула руками:

— Вот дуреха! Тогда запомни мой номер. Или нет, давай я запишу!

Она быстро огляделась по сторонам и, не найдя ничего подходящего, засунула руки в карманы плаща. Лицо ее просияло:

— Есть!

Она извлекла из плаща маленькую, размером чуть больше ладони, книгу в твердом, расслоенном на углах переплете. Развернув книгу, она ловким движением аккуратно и безжалостно вырвала один из первых листков. Маленьким косметическим карандашом для губ Марси написала на нем несколько цифр, свернула страницу в четыре раза и протянула Мэю.

— Карандаш стойкий, он не сотрется и не размажется, — очень серьезно сказала девушка. — Только, пожалуйста, не потеряй.

Бенджамиль бережно спрятал листок в карман брюк.

— Слушай, — сказал он осторожно. — Когда я был без сознания, мне снился сон…

— И что же ты видел? — Глаза девушки блеснули из-под ресниц.

— Тебя, — пробормотал Бенджамиль. — Это трудно объяснить… У меня такое странное чувство, будто я знаю тебя давным-давно и будто мы близки, очень близки.

— У меня такое же чувство, — сказала Марси. — Я даже уверена в том, что знаю тебя.

— Откуда? — изумился Бенджамиль.

— Я тоже видела тебя во сне.

Бенджамиль открыл было рот, чтобы задать вертевшийся на языке вопрос, но Марси вдруг вскинула руку, указывая на дерево.

— Смотри! — воскликнула она. — Мусорная птичка! Какая красивая! Я их с детства не видела.

Бенджамиль, умолкнув на полуслове, повернулся в указанном направлении. На ветке тополя действительно сидел воробей, крупный, гладкий, совершенно необычный воробей с ярко-красной грудкой. «Наверное, старая модификация», — удивленно подумал Бен.

— Это хороший знак! — убежденно сказала Марси. — Мусорная птичка приносит счастье.

Девушка поймала руками отвороты Бенова френча и вытянулась вверх. На несколько секунд ее губы нежно и страстно прижались к губам Бенджамиля. Потом она отпрянула, развернулась и быстро пошла прочь. Некоторое время Бенджамиль смотрел вслед удаляющейся фигурке, потом вздохнул, нащупал в правом кармане листочек с номером телефона и зашагал туда, где, по разъяснениям Марси, находилась станция тубвея.

Чем ближе к Сити, тем у́же сектор. Теперь Бенджамиль знал, что действующая трасса тубвея проходит по границе зелено-лимонного с лимонно-розовым. Незадачливому путешественнику предстояло пересечь десять, ну, может быть, двенадцать кварталов, чтобы наконец увидеть опоры вожделенной трубы. И он размеренно шагал вперед по неширокой сегментарной улице, целиком поглощенный мыслями о Марси.

Иногда он выныривал из состояния легкой прострации и строго говорил себе: «Осторожнее, Бен, ты еще не дома! Смотри в оба, Бен». Пару раз он спрашивал дорогу у случайных прохожих, которых становилось все больше, и каждый раз с облегчением убеждался, что идет в верном направлении.

Он собирался перейти на правую сторону улицы, когда прямо перед ним, шаркнув шинами, остановился подержанный желтый электромобиль марки «граунд» с открытым верхом. Водитель — крупный, обритый наголо мужчина в расстегнутой куртке и раскрытой на груди полосатой рубашке — помахал рукой, пытаясь привлечь внимание Бена. Лицо здоровяка лучилось приветливой улыбкой, светлые пуговки глаз глядели внимательно и добродушно.

— Здорово, приятель! Как поживаешь? — Мужчина вытащил из нагрудного кармана пачку сигарет. — Куда направляешься?

— На станцию, — механически ответил Бен. — А мы с вами знакомы?

— А то как же! — жизнерадостно отозвался мужчина, прикуривая от встроенной в коробку зажигалки. — Сегодня утром виделись.

Бенджамиль почти сразу вспомнил подъезд Джозефа Шестерни и узнал кофейно-чашечный нос в красных прожилках.

— Садись, подвезу! — Бритый гостеприимно приоткрыл дверцу.

— Спасибо, я пешком, — осторожно сказал Бенджамиль. — Не стоит беспокоиться.

— Чего там! Мне все одно в ту сторону, садись! — Мужчина в упор уставился на Мэя.

— Спасибо, но я собирался пройтись пешком. — Бенджамиль начал поворачиваться, чтобы обойти машину кругом, и увидел ствол большого автоматического пистолета, направленный ему в живот.

К своему удивлению, Бен почти не испугался. Вернее, испугался, но не сердцем и не животом, а, если так можно сказать, головой. Он отчетливо видел маленькое и зловещее отверстие на конце ствольной коробки, видел сильный, уверенный палец, чуть прижимавший спусковой крючок. Он с ужасающей ясностью понимал, что этот не очень страшный на вид кусок металла и пластика может изрыгнуть сгусток огня, который в один момент разорвет внутренности Бенджамиля Френсиса Мэя, сломает его ребра, раздробит позвоночник. Зачем? Да кто же знает зачем?

— Садись, придурок! — ласково сказал здоровяк.

Беспомощно оглядевшись по сторонам, Мэй полез на сиденье.

— Пристегнись крест-накрест! — скомандовал похититель, правой рукой продолжая направлять на Бена пистолет, а левой ловко ощупывая его френч.

— Что вам от меня нужно, мастер? — взмолился Бен, пристегиваясь ремнями безопасности. — Чем я обидел вас или ваших знакомых?

— Такой недоносок, как ты, физически не в состоянии обидеть Джолли Блэйда, — назидательно сказал бритый. — Джолли Блэйд — это я. Можешь называть меня мистер Блэйд или попросту Джолли. Что ж до знакомых… А ну-ка покажи свои носки!

Недоумевающий Бенджамиль потянул верх обе брючины.

— Хорошо, — удовлетворенно заявил здоровяк, пряча пистолет за отворот куртки. — Тебя про имя не спрашиваю, все равно соврешь. Вытряхивай, что есть в карманах.

— Почему совру? — пробормотал Бенджамиль.

Он неохотно вытащил из правого кармана свернутый вчетверо листок с телефоном Марси, а из левого — купюру в двадцать пять марок, которую девушка чуть не насильно всучила ему, на тот случай, если на станции не будет работать банкомат. Деньги мистер Блейд тут же забрал, а листок, к великому облегчению Бенджамиля, даже не разворачивая, вернул обратно.

— Потому соврешь, — объяснил Джолли Блэйд, — что сущность твоя такая.

Его «граунд» утробно зажужжал и тронулся по сегментарной улице, удаляясь от вожделенного стыка секторов. Злой и напуганный Бенджамиль смотрел на проезжающие мимо дома. В его голове теснились самые невероятные предположения и планы собственного спасения. Он уже начал тайком ощупывать правую застежку ременного перекрестья, прикидывая, сможет ли достаточно быстро отстегнуть ремни и выпрыгнуть из машины. Но мистер Блэйд был начеку.

— Оставь в покое ремень, недоносок, — сказал он, не отрываясь от дороги. — Все одно я блокировал замки. На-ка лучше вот это!

Он сунул руку в просторный бардачок, и к Бену на колени упала небольшая плоская коробка.

— Прижми лапу к этой штуковине, подержи полминуты и давай сюда!

— Это идентификатор? — внутренне холодея, спросил Бен.

— Точно, — подтвердил здоровяк, — наблюдательный, сукин сын.

— А вы, наверное, полистоп?

— Пальцем в небо, — сказал Блэйд.

Он оттянул в сторону левый отворот куртки и развернулся так, чтобы Бенджамиль мог видеть. На светлой, слегка засаленной подкладке был приколот большой значок с номером корпоративной лицензии, каким-то текстом и маленькой эмблемой охраны правопорядка.

— Видал? — Блэйд запахнул куртку. — Я вольный охотник. Ловлю уродов вроде тебя, сдаю стопам и получаю за это свои марки.

— Но я не сделал ничего плохого! — взмолился Бен. — Никого не ограбил, ничего не украл, ничего не нарушил!

Джолли Блэйд от души расхохотался и, быстро оглядев Бенджамиля увлажнившимися счастливыми глазками, сказал:

— Против тебя, парень, я не имею никаких конкретных обид. По мне, убей ты хоть полбуфера. Но коли уж попался в руки старины Блэйда — он продаст тебя стопам со всеми твоими кишками-потрохами. Чистый бизнес. И ничего кроме.

— Но я действительно не преступник! — Слабая надежда избежать сканирования еще теплилась в душе Бена. — Я честный служащий корпорации. Я работаю в «Счастливом Шульце». Я…

— Хватит болтать, — добродушно перебил вольный охотник. — К Шестерне такие, как ты, ходят за одним и тем же, а незаконное удаление клеща преследуется по закону. Прижимай лапу! Сейчас мы узнаем, что ты за птица.

Приготовившись к самому худшему, Бенджамиль прижал ладонь к влажной податливой поверхности.

— И держи, — строго сказал Блэйд.

Секунд через тридцать в идентификаторе что-то щелкнуло и прибор отрапортовал звучным механическим баритоном:

— Мэй Бенджамиль Френсис! Тридцать два года. Служащий корпорации. Состоит штатным переводчиком в экспортном отделе компании «Счастливый Шульц». К уголовной ответственности не привлекался. В уголовных процессах не участвовал. Приводов в участки охраны правопорядка не имеет. Интересует ли вас социальные штрафы, гражданские иски, место жительства и семейное положение? Если да, то нажмите…

— А ну-ка дай сюда аппарат, — сказал Джолли Блэйд, останавливая машину.

Он перевернул индентификатор и, старательно шевеля губами, принялся считывать информацию с экрана на задней панели. Дочитав до конца, сердито закинул прибор в бардачок и хмуро уставился на Мэя.

— Вот видите, я честный гражданин, — сказал Бенджамиль робко.

— Ни хрена я еще не вижу, — сердито проговорил мистер Блэйд. — Может, базы, надо обновить, а может, ты с пятьдесят второго, горелого? Там вчера полздания разнесло. Какой-то психованный манкидрессер бомбу взорвал.

— Я ничего не знаю ни о какой бомбе. — Бен изо всех сил старался, чтобы его голос звучал убедительно.

— А что ты у Шестерни делал в девять утра?!

— Я с приятелем был, даже не с приятелем, а так, со знакомым… едва знакомым!

— Знакомым, незнакомым, — Блэйд хмыкнул и через борт машины смачно плюнул на асфальт, — это пусть в участке разбираются. И базы у них там новее. А то что же, выходит, зазря тебя целый час по буферу катаю?

Бенджамиль хотел сказать, что они еще и десяти минут не едут, но тут ему в голову пришла одна весьма рискованная, хотя и обнадеживающая мысль.

— Джолли, — сказал он проникновенно, — сколько вам дают за пойманного нарушителя?

— А твое какое дело? — подозрительно спросил охотник. — Откупиться от меня хочешь?

— Мне срочно надо попасть в «воротничок». — Бенджамиль изобразил на лице жесточайшую скорбь. — Дело жизни и смерти. Надо позарез. В участке меня все равно отпустят, но там я, как пить дать, потеряю час или два, тогда пиши пропало. А если я заплачу́ вам, так вы меня еще, глядишь, до трубы подвезете. Ну, что? По рукам?

Бен слегка ошалел от собственной наглости.

Джолли, казалось, что-то прикидывал в уме, почесывая пальцами бакенбарду и внимательно рассматривая своего пленника веселыми хитрыми глазками. Так антиквар смотрит на принесенную ему старинную безделушку.

— Пятнадцать! — наконец изрек он. — Пятнадцать тысяч!

Бенджамиль посидел с полминуты, симулируя сосредоточенную борьбу с жадностью, потом сказал, что согласен. Блэйд подал напряжение на двигатель и, негромко мурлыкая себе под нос, повел машину в том же направлении, что и раньше.

— А разве мы не на станцию. — осторожно спросил Бен, оглядываясь через плечо.

— Нет, — отозвался Блэйд, пожимая плечами. — На станции по выходным банкомат отключают, а здесь недалеко есть супермаркет, там можно получить любую сумму.

Супермаркет занимал весь первый этаж обшарпанной серой десятиэтажки. По местным размахам он, пожалуй, оправдывал приставку «супер», хоть и был окружен старыми облупленными домами, весьма смахивающими на трущобы.

Джолли Блэйд поставил «граунд» на краю парковки, отстегнул ремни безопасности, вытащил Бена из машины и, крепко ухватив своего пленника повыше локтя, повел его к большой вращающейся двери из бронированного стекла. Лицо охотника за нарушителями правопорядка не выражало ничего, кроме добродушной самоуверенности, но Бенджамиль всем нутром чуял, как Блэйду не терпится заполучить обещанные деньги.

В дверях Блэйд не захотел выпускать рукав Бенова френча, и, несмотря на ширину проема, паре мужчин пришлось неловко проталкиваться через вертушку. Бенджамиль втайне надеялся, что их неуклюжие коллизии не останутся без внимания. Так оно и получилось: охранник в стоповском дефендере старого образца сразу заметил, что крупный мужчина тащит своего спутника с бесцеремонной агрессивностью механического бульдога. Более того, он даже поймал умоляющий взгляд Бена, но, скользнув взглядом по носу в красных прожилках да по острым серпам бакенбард, лишь поправил шокер-автомат и равнодушно отвернулся. Либо он знал Джолли, либо не считал нужным вмешиваться в чужие дела.

Дверь-вертушка осталась позади, и Блэйд, не снижая темпа, зашагал через торговый зал. Увлекаемый этим торнадо алчности и напора, Бенджамиль неудержимо несся мимо зарешеченных витрин, мимо ящиков с пищевыми упаковками, мимо цветных стеллажей. Девочки с огромными животами, стайкой щебетавшие у прилавка, разом оборотили ему вслед глупенькие любопытные лица. Шарахнулась в сторону женщина с тележкой. Звякнуло что-то под ногами, и Бенджамиль едва не ударился о стальную колонну банкомата.

— Давай, — сказал охотник, выпуская его рукав и легонько подталкивая в спину. — Пятнадцать, как договаривались.

Бенджамиль вставил в отверстие сканера мизинец и слегка подался вперед, чтобы без задержки указать сумму. Банкомат натужно мигнул, на бежевом экране загорелись буквы. Но вместо надписей «Счет активирован. Сколько наличных желаете получить? Какие счета и услуги желаете оплатить?» Бен с изумлением прочел: «Счет заблокирован до вынесения судом вердикта относительно расторжения брачного контракта. По всем вопросам обращаться к мистеру Аязу Йоргу».

— И как это понимать? — произнес над самым ухом зловещий голос.

— Какая-то ошибка, — сказал Бен севшим голосом, вынул палец из отверстия и вставил опять.

Экран мигнул, но надпись осталась прежней. «Теперь мне крышка», — отрешенно подумал Бен. Жесткие, словно деревяшка, пальцы вторично сомкнулись на его рукаве.

— Сукин сын! — шипел Блэйд, почти волоча Бенджамиля к выходу. — Сукин сын! Недоносок! Я покажу тебе, как дурачить Джолли Блэйда! Да меня тут каждая крыса боится пуще смерти. Ни один снипер, ни один трэчер не смеет мне слово сказать поперек. А ты глумиться вздумал?! Я проучу тебя, сукин сын! Я внакладе не останусь. Я продам твои вонючие почки-печенки черным санитарам вроде Джозефа Шестерни. Узнаешь, как шутить с Джолли Блэйдом!

«Помогите!» — хотелось заорать Бенджамилю, но его душил воротничок френча.

Они вылетели на улицу, едва не снеся бронированную дверь-вертушку. Блэйд обернул налитое кровью лицо к своей машине, и ругательства застряли у него в горле. Джолли только тихо зарычал и, волоча за собой полузадушенного Бена, ринулся к электромобилю.

Совсем молодой парнишка в забавном костюме, перегнувшись через дверку «граунда», увлеченно выламывал что-то из приборной панели. Видно, Блэйд забыл включить сигнализацию, а может, парень умудрился ее дезактивировать. Как бы то ни было, но чаша терпения вольного охотника переполнилась. Воришка же, заметив рычащего Блэйда, нисколько не стушевался. Он выдернул из салона какой-то прибор, нелепо подпрыгнул на месте и кинулся наутек, прижимая к животу добычу.

Крикнув: «Встанешь — убью!» — Джолли стряхнул Бенджамиля на асфальт и, выдергивая из кобуры пистолет, кинулся следом за автомобильным потрошителем, который, странно видоизменяясь на бегу, отращивал гибкие суставчатые ноги.

Наблюдать за погоней, а тем более дожидаться возвращения Блэйда Бенджамиль не собирался. Он проворно вскочил на ноги и бросился к ближайшей группе старых кирпичных зданий. Уже на бегу он услышал один за другим два выстрела. Разбираться, в кого стреляют, в него или в паукообразного воришку, не было ни времени, ни желания. Бенджамиль лишь вжал голову в плечи и припустил что есть духу.

Квартал действительно оказался совсем старым и заброшенным: пустые провалы окон, осыпавшиеся карнизы, обвисшие секции водосточных труб. Бенджамиль бежал вдоль длинной оранжево-черной стены, изъеденной неведомой кирпичной болезнью. Он понимал, что на случай погони самое разумное — это попробовать спрятаться в лабиринте дворов и подворотен, но ему не повезло уже трижды. Арки оказались зарешеченными, а узкий проход между домами забит непроходимым затором из мусора. Бен только потерял темп и оборвал ногти. Можно было попытаться свернуть в один из подъездов, кто знает, вдруг там найдется помоечная комнатка со сквозным ходом? На худой конец имело смысл попробовать спрятаться в любом из парадных, но Бенджамиль панически боялся еще раз оказаться в западне.

Позади треснул выстрел. Теперь определенно стреляли в него. Бен мчался вперед, уже не чувствуя под собою ног. А впереди маячила широкая щель между двумя домами. Только бы повезло! Пуля выбила из стены облако кирпичной пыли. Бенджамиль на всем ходу нырнул в узкий проход, ударился плечом о противоположную стену и побежал по рукотворному каньону шириной в полтора метра. Оскальзываясь, он перепрыгивал через горки мусора, но всякий раз умудрялся оставаться на ногах. Лишь в самом конце прохода ботинок за что-то зацепился, и Бен кубарем полетел по прелой листве. Он тут же вскочил и, прихрамывая, бросился назад. Там из стены дома, совсем невысоко над землей, торчал кусок ржавой трубы. Бенджамиль уцепился за него двумя руками и потянул на себя. Труба неожиданно легко подалась. Бен качнул ее вверх-вниз, и в его руках оказался обломок длиной около метра. Как раз то, что нужно! Перебравшись через мусорную кучу, что запирала выход из каменной расселины, Бенджамиль нырнул за неширокий пилон, прижался спиной к стене и затаил дыхание. Он слышал, как Джолли Блэйд носорожьей тушею ввалился в узкий проход и прет по нему с хрустом и топаньем, цедя на бегу невнятные проклятья. Его хриплое одышливое сопение становилось все отчетливей. Бенджамиль перехватил трубу поудобнее и, занеся ее над правым плечом, принялся ждать, нервно покачиваясь на широко расставленных напружиненных ногах. Он знал, что должен ударить прежде, чем раздастся выстрел.

Топот и хруст на мгновение стихли, и почти сразу Блэйд, тяжело отдуваясь, полез на кучу гнилой листвы и каменного крошева. Бен, притаившийся за узким пилоном, видел, как из прохода появилась рука с пистолетом: Джолли Блэйд достиг вершины мусорной Килиманджаро и начал спускаться вниз.

Сердце Бенджамиля колотилось уже не в груди, а где-то в верхнем отделе пищевода. Кисти рук чувствовали литую тяжесть металла, ладони ощущали удобную шероховатость ржавчины, все тело превратилось в готовую развернуться пружину. Он ждал одной только капельки удачи, малюсенького везения. И кто-то там, наверху, или в другом измерении снизошел-таки до него своей милостью.

Нога Джолли Блэйда поехала по ненадежному склону, и он на один-единственный миг потерял равновесие. В этот же самый момент Бенджамиль вывернулся из-за пилона и со всего размаху ударил Блэйда стальной трубой прямо в лицо. Он попал куда-то в переносье. Ослепший от боли Блэйд выронил пистолет и схватился руками за голову. Его швырнуло спиной на стену, но он, глухо зарычав, попытался броситься вперед. И тогда Бен, страшно оскалившись, дважды ударил его трубой сверху. Он целил в голову, но попал в область шеи. Тем не менее Блэйд обмяк, завалился на бок и остался лежать на боку, подтянув к животу ноги.

Бен замахнулся еще раз, но ударить лежащего человека по голове было выше его сил. Он отшвырнул кусок трубы в сторону и, нагнувшись, крикнул прямо во влажно блестящее красным лицо:

— Что, съел?! Получил свои деньги?! Продал мои почки?! Тварь! — Бен плюнул на ворот полосатой рубашки.

Джолли не подавал никаких признаков жизни, и это немного остудило воинственный пыл победителя. Он поискал среди мусора пистолет, нашел его и принялся вытирать о подкладку френча. Он чувствовал себя пьяным и абсолютно бесстрашным.

— Прощай, вольный охотник, — сказал он, засовывая пистолет за брючный ремень. — Надеюсь, это твоя последняя жизнь и мы больше никогда не увидимся.

Глава 13

Что может быть проще, чем станция тубвея? Пучок серебристых артерий на решетчатых опорах, три десятка эскалаторов, выносящих потоки пассажиров на четыре уровня посадочных платформ, стопы в дефендерах, слип-дорожки, очереди к загрузочным консолям, раскрывающиеся двери таблеток. Услышь три дня назад, что поиск станции тубвея может вдруг сделаться для кого-то важной жизненной задачей, Бен смеялся бы как сумасшедший. Ведь что может быть проще, чем станция тубвея? Вы садитесь на инерпед, за десять минут доезжаете до самой близкой из станций, расположенных в окру́ге, оставляете инерпед на стоянке, дожидаетесь свободной таблетки и едете куда душе заблагорассудиться. Не хотите ехать до станции на инерпеде? Тогда вызывайте такси, если, конечно, не жалко денег. А можно просто пройтись пешком — полчаса, проведенные на свежем воздухе, особенно приятны вечером в пятницу.

«Поглядеть со стороны, так получается страшно забавно, — думал Бен, подходя к очередному перекрестку. — Живешь всю жизнь, ничего не зная об окружающем тебя мире. Дом — школа, дом — универсам, дом — работа, дом — работа — универсам, дом — универсам — крематорий, крематорий — соевые плантации. Даже если ты накопишь денег и съездишь в Арабские Штаты, то все равно будешь крутиться между туристическим маршрутом, пляжем и гостиничным рестораном. Бежишь по проторенной дорожке, и нет возможности выбраться из этой вселенской определенности. Больше того, нет самого желания куда-то выбираться. Ведь, двигаясь внутри своего канальца, ты не видишь ничего, кроме стенок и узкого хода. Ты можешь бежать вперед, можешь бежать назад, можешь изредка сворачивать в боковые коридоры, в те, что просверлены строителем твоего лабиринта. Кто-то уже решил за тебя, куда можно ездить, с кем нужно дружить, с кем общаться, кого любить, кого ненавидеть, словно вырезал кусочек огромного пирога и дал тебе в руки. На! Ешь! Питайся! А ты? Ты, человек определенного роста и телосложения? Быть может, ты хотел бы совсем другой кусок, вон тот, который с краю? А может, ты и не голоден вовсе? А может, ты втайне мечтаешь сам испечь пирог по своему вкусу? Но ты берешь протянутый тебе кусок и начинаешь молча жевать. Ведь за широкой спиной Великого Кулинара ты не видишь остального пирога. Ты вообще ни хрена не видишь, кроме своего кусочка. Вокруг темнота. Ты похож на куколку насекомого. Желаете шевелить лапками? Пожалуйста! Но только в пределах кокона, прикрепленного к веточке акации. Только что это?! Трах! Бах! Твой кокон отрывается от веточки и летит вверх тормашками к чертям собачьим! Кокон пролетает места, о существовании которых ты даже не подозревал, кокон встречается с людьми, которых ты не встретил бы никогда в жизни, кокон натыкается на ветки колючих кустов, переплывает лужи, бьется об углы огромных зданий. Личинка сидит внутри, ни жива ни мертва от страха, а кокон между тем покрывается разломами, прорехами, трещинами. Быть может, об этом вел речь гнилозубый хаджмувер Мучи, бывший приятель Господа Бога? Быть может, в этом и есть смысл паломничества? Чтобы вырвать человека из его ватной глухой норки? Пусть с мясом, с кровью, с корнями вырвать. Чтобы швырнуть его в неизведанный мир, как в открытое море? Чтобы он, слепо-глухо-немой паралитик, узнал, наконец, настоящую боль, настоящий страх, настоящую горечь и настоящую сладость? Чтобы вкусил в полной мере настоящего счастья, свободы, любви и надежды? Чтобы скорлупа его кокона развалилась на части и на свет родился… Кто?.. Ангел? Бог? Человек? Шоковая инициация… — Бенджамиль усмехнулся. — Опять же, если разобраться, то Мучи ушел странствовать по своей воле. А я? По воле мастера Ху-Ху? Или у каждого своя дорога? Быть может, трещинки в коконе Мучи появились задолго до того, как он ушел из дома, а в моем — только сейчас. Какое нехорошее слово: „ушел“. „Вернулся“ звучит гораздо лучше. Это похоже на „верить“ или „верный“. И что же сталось теперь с трещинками в коконе Мучи? Как-то не похож он ни на бога, ни на ангела. Может, они затянулись? Заросли, будто шрам на ухе? И что станется с моими трещинками, с моим коконом? Где окажусь я? Где я хочу оказаться?»

«Все просто! Ты хочешь оказаться на станции тубвея», — произнес насмешливый голос в голове у Бенджамиля.

— И что же? — спросил Бен. — Ведь мне нужно вернуться домой.

«А в самом деле, — озадаченно подумал Бен. — Я дойду до станции, сяду в таблетку, пока неизвестно, на какие шиши, но сяду. И что дальше? Вечером я буду в аутсайде. Утром поеду на работу, и первым делом меня встретит привинченный к стулу мастер Краус с лысиной, покрытой увядшими за выходные цветочками. И я скажу: „Здравствуйте, мастер Краус. Как провела выходные ваша драгоценная евроидная задница?“ А в двенадцать меня вызовет начальник, и в приемной я скажу Соломону Шамсу (сам Ху-Ху до беседы со мной, конечно, не опустится), я скажу: „Соломончик, передайте жирному мастеру Ху, что я провел чудесные выходные в буфере. Не желает ли мастер в другой раз составить мне компанию? Можно мило убить время!“ В половине седьмого я отправлюсь домой, чтобы разогреть пакетированный ужин и до ночи переставлять на полках антикварные вещицы. В субботу или раньше со мной свяжется адвокат бывшей супруги, чтобы определить, сколько я должен Ирэн за нарушение гостевого контракта. Дом — работа — универсам. Господи! Я просто сойду с ума!»

«Не сойдешь, — успокоил голос. — Порез со временем затянется, а новый телефон вставят в другое ухо».

— Но я не хочу! — в отчаянии почти закричал Бен. — Я не хочу становиться таким, как прежде!

«Стань новым», — вкрадчиво предложил голос.

— Кем же я могу стать здесь? Батоном, который питается отбросами и живет в старой канализации? А Марси?! — Бенджамиль зацепился за спасительную соломинку этой мысли. — Я не смогу увезти Марси в аутсайд, если сам останусь здесь! Я не смогу увезти Марси, если потеряю то, что имею там.

«А нужно ли Марси то, что есть в аутсайде?»

— Я не знаю, — признался Бенджамиль, — не знаю… Но что, если я сначала доберусь до дома, а уж потом буду решать? Разве нельзя начать оттуда, где кончил?

«Кончил?.. — эхом отозвался голос. — Не знаю… Решать тебе».

— Хотел бы я быть уверенным, что мои решения и в самом деле что-то значат, — пробормотал Бен.

Ответом ему послужило молчание.

«Как бы там ни было, но я хочу выйти к трубе, — подумал Мэй. — А там уж посмотрим». Он остановился и покрутил головой, пытаясь стряхнуть наваждение.

Этот перекресток выглядел совершенно бестолковым. Хотя в старой части черного буфера подобные перекрестки встречались на каждом шагу. Не разберешь, какие улицы можно считать радиальными, а какие — сегментарными. С минуту Бенджамиль стоял, беспомощно озираясь. Потом плюнул на тротуар, потрогал рукоять пистолета под френчем и полез за пазуху.

— Я только спрошу совета, — объяснил он полированному диску. — А решение приму сам. — И, шесть раз сжав пальцы, прочел на дисплее услужливо всплывшие строчки:

Стоя на месте, травой порастешь, Ползая кругом, колени собьешь, Лишь прямо шагая, обрящешь дорогу, Пустыню минуешь и дом обретешь.

— Спасибо. — Бен почесал макушку. — Можно и прямо.

До этого он собирался повернуть направо, именно там, как ему казалось, проходила трасса. Тем не менее Бен перешел проезжую часть и, никуда не сворачивая, решительно двинулся в глубь квартала, хотя в душе у него робко шевелились невнятные сомнения.

Никаких прохожих навстречу не попадалось, и Бен топал вперед, зорко поглядывая по сторонам. Неширокая улочка, делая плавный изгиб, обегала длинный четырехэтажный дом. Штукатурка на фасаде потрескалась и облупилась, но здание имело весьма обжитой вид. В одном из оконных проемов, на втором этаже, Бен заметил старушечье лицо, которое быстро отодвинулось и исчезло в темной глубине комнаты. «Сиеста», — бодро подумал Бен. Он обогнул дом и на мгновение остановился.

Его глазами открылась просторная площадь, вымощенная светло-желтой плиткой. Несколько улиц и улочек с разных сторон вливались в нее, будто в круглое песчаное озеро. Чаша фонтана с невысоким осыпавшимся бортиком точно очерчивала место воображаемого пересечения шести или семи асфальтовых речек. Из разбитой центральной части, изображавшей какое-то животное, вызывающе торчало вверх несколько ржавых трубок. Бенджамиль никогда не видел ни одного фонтана, кроме как в старом плоскостном кино, но он сразу догадался, что это именно фонтан.

Совсем рядом с треснутой чашей стояли кружком несколько парней в разноцветных френчах. На секунду у Бенджамиля возникло искушение быстро свернуть с дороги и попробовать обойти компанию кругом, от греха подальше, но что-то вдруг щелкнуло в Беновой голове, и он, засунув руки в карманы брюк, решительно двинулся вперед, стараясь держаться прямо и выглядеть независимо. «Про дорогу я их, конечно, спрашивать не буду, — думал он на ходу, — просто пройду мимо. Что я, обязался по задворкам бегать?» Он украдкой, сквозь карман брюк, прикоснулся к стволу пистолета. Ствол был надежным, округло-твердым, от него исходило ощущение веса и значимости.

Между тем Бенджамиля уже заметили. Несколько голов обернулось в его сторону. Бен подошел уже достаточно близко, чтобы своим стопроцентным зрением заметить отсутствие карманов на френчах. «А ведь у них тоже могут оказаться пистолеты, засунутые за пояс брюк», — пронеслась в голове запоздалая мысль. Но сворачивать было поздно, и Бен шел вперед, раздумывая, сплюнуть ему на светло-желтую плитку или лучше не стоит. Чем ближе он подходил, тем отчетливее видел, что между шестерыми парнями стоит мужчина лет тридцати, примерно ровесник Бену. Беспомощно как-то стоит. Вроде стройный и широкоплечий, а стоит жалко ссутулившись, и голову склонил набок, испуганно зыркает по сторонам в поисках защиты. Ну конечно же! Эти типы хотят обобрать его, как мальчишки хотели обобрать Бена в подворотне! А может, даже убить! Бенджамиль почти физически чувствовал исходивший от мужчины страх и злое отчаяние. «Теперь я, как Марси, тоже чувствую чужие эмоции? — подумал Бен. — И что мне прикажете делать дальше?»

— Эй! Халай, кариб, — окликнул Бена высокий парень со свернутым набок носом.

— Халай, халай, — отозвался Бен, стараясь произносить слова ровнее.

Обмен приветствиями состоялся. Шесть пар глаз изучали Бена внимательно, без враждебности, но, однако же, и без какой-либо приязни. Чернявый, коротко стриженный мужчина в центре кружка на Бенджамиля почти не смотрел. Его слегка аффектозный взгляд блуждал по ботинкам окружавших его трэчеров.

— Гделе кружало, кариб? Офтако я намти не сика хум (Откуда ты, брат? Что-то я тебя раньше не видел), — продолжал сломанный нос, испытующе глядя на Бена.

— Я из серо-зеленого, — не моргнув глазом, ответил Бен на трэче. — Живу там. А здесь свои дела делаю.

— Почти соседи, — сказал парень с узким острым лицом. — Выговор у тебя забавный, как будто не местный. — Его маленькие глазки так и сверлили Бена.

— Понятно, что забавный, — сказал Бен, сплевывая под ноги. — Я раньше в бело-оранжевом толкался, порезал там одного урода, пришлось сюда перебраться. У меня в серо-зеленом брат по отцу. Оклемаюсь пока, а там видно будет, может, здесь пропишусь.

Слова сами собой лились из Бена. Он даже не ожидал, что сможет так ловко и складно врать.

— Как звать-то брата? — спросил свернутый нос.

— Буццей кличут, — моментально отозвался Бен, удивляясь себе все больше и больше.

Узколицый вопросительно оглянулся на товарищей.

— Вроде есть у Халида кто-то с такой тарантайкой, — отозвался один из парней.

— А чё в нашем секторе шаришь? — почти дружелюбно спросил свернутый нос. — У нас с Халидом соглашение.

— Я в соглашение врубаюсь, — рассудительно сказал Бен. — Я здесь по своим делам. Перетереть кое с кем надо. По секрету.

— Мы в чужие секреты не лезем, — сказал свернутый нос. — Своих хватает.

Все засмеялись.

— А это кто у вас? — спросил Бен, подходя вплотную и указывая на чернявого. — Рыло вроде знакомое.

— Да вот, хотим спросить, — отозвался узколицый, — а он мекает, бекает, на рот себе пальцами тычет. Видать, язык плохо шевелится. Видать, придется подрезать, чтобы болтался ловчее.

Бенджамиль прищурился, делая вид, будто всматривается, потом ткнул в чернявого пальцем и радостно заявил:

— Точно! Я его знаю! Он в двадцатке живет у одной тетки. Он немой, слышит плохо и немного того… — Бенджамиль на миг замялся, вспоминая слово, — не в себе.

Слово звучало как «ухлой», оно означало глупый, Бен никак не мог вспомнить, как сказать «недоразвитый». Но «ухлоя» хватило. Все опять засмеялись.

— Глупый! — веселился свернутый нос. — Да он же просто дебил!

— Натури тапак (Действительно дебил)! — сквозь смех подтвердил Бен. — Мамэ шу ши, вальком (Видно, от мамки удрал).

— Хэй! Тапак! — заорал один из парней прямо в ухо чернявому.

Тот даже не вздрогнул, только недоуменно заморгал глазами.

— Вот что, — сказал Бен, когда веселье немного утихло. — Дурак он, там, или не дурак, а, пока его мать вносит квартплату за двоих, Халид доволен. Я думаю, его надо отвести назад.

— Кто ж с ним будет возиться? — подозрительно спросил свернутый нос. — Мне в серо-зеленый топать не канает.

— А мне еще дела надо сделать, — сказал Бен.

— Нет, по правде, — вмешался в разговор узколицый. — Ты, братан, Халидов трэчер, тебе этого идиота и конвоировать.

«Черт! — подумал Бен, оглядываясь на чернявого. — А вдруг он и вправду дурачок? Что я с ним буду делать?» Но отступать было поздно и некуда. «Потом что-нибудь придумаю», — решил про себя Бен. Он с сомнением посмотрел на узколицего, потом на идиота.

— Ладно, — сказал Бен, — ничего не попишешь, придется порадеть за Халидово имущество. Пошли к мамке, недоделанный.

Он ухватил чернявого за рукав куртки и потянул за собой. Тот не сопротивлялся.

— Веселись, серо-зеленый! — сказал, ухмыляясь, тип со свернутым носом.

— И тебе, братан, хорошего настроения, — отозвался Бен, тихо радуясь тому, что знает, как принято здороваться и прощаться в черном буфере.

Придерживая за рукав своего расслабленного подопечного, Бенджамиль успел сделать всего десяток шагов, когда его окликнули:

— Эй! Брат!

Бен обернулся.

— Как там у Поршня дела? — Узколицый смотрел внимательно и остро. — Давненько его не видел.

— Поршень вчера копыто сломал, — сказал Бен, чувствуя себя победителем. — А так нормально.

Спутник Бенджамиля действительно производил впечатление тихого идиота. Он плелся за своим спасителем, не поднимая головы и негромко сопя полуоткрытым ртом. Но когда площадь осталась далеко позади, надежно скрытая домами, а Бенджамиль уже начал всерьез раздумывать, куда девать дурачка, сопение прекратилось. Неожиданно натянулась под пальцами ткань рукава чужой куртки, и Бен быстро обернулся. На него внимательно смотрела пара широко расставленных решительных глаз. Лжепридурок теперь выпрямился и оказался такого же роста, как Бен. Симпатичное открытое лицо, небольшой, но твердый подбородок, коротко стриженные черные волосы. И глаза. Самой примечательной деталью этого лица были глаза, четко очерченные, словно бы обведенные угольно-черной полоской коротких ресниц, они не смотрели, а пробивали, простреливали насквозь веселым бешенством. У идиота не могло быть таких глаз. Теперь Бенджамиль понял, отчего там, возле фонтана, этот человек так упорно смотрел себе под ноги, понял и с беспокойством оглянулся назад.

— Не бойся, они за нами не пойдут, — с едва уловимым акцентом сказал новый знакомый, голос у него оказался довольно высокий и звонкий, с хрипотцой. — Паршивые недоумки, ничего дальше носа не видят! — Он засмеялся. — Меня зовут Максуд, и теперь я вроде как у тебя в долгу.

Бенджамиль смущенно пожал плечами.

— Да я ничего особенного и не сделал, — сказал он, соображая, как обращаться к новому знакомому. — Просто самому случалось попадать в такую же передрягу. Честно говоря, врагу не пожелаешь.

— Ерунда! — Максуд улыбнулся, сверкнув двумя рядами крепких зубов. — Но очень не хотелось поднимать шум. Ты меня выручил, теперь ты мне как брат. За кого я должен помолиться Яху?

— Что? — не понял Бен.

— Ну, неплохо бы узнать твое имя.

— Бенджамиль, — секунду помешкав, сказал Мэй, — попросту можно Бен.

— Классное имя! — прочувствованно сказал Максуд. — Зови меня Макс.

Он порывисто шагнул вперед, протянул Бену перекрещенные руки, удивленный Бенджамиль пожал обе ладони.

— Катари ма санта ми, — сказал Максуд одними губами.

«Пожатие святым крестом», — автоматически перевел Бен.

— Крестом? — обалдело повторил Бен. — Так ты из Сити?

— Ого. — Максуд внимательно оглядел своего спасителя. — Знаешь арси?

Бенджамиль опять смутился под взглядом этих жестких блестящих глаз.

— Дело в том, — принялся объяснять он, с трудом преодолевая неловкость, — что я не трэчер и вообще не из буфера. Я живу в аутсайде, работаю в «воротничке» переводчиком, навожу, получается, мосты между вашими и нашими.

— Для циви ты слишком шархат, слишком… как это сказать?.. воин. Но, по-моему, ты не врешь, — задумчиво сказал Максуд. — А я-то гадаю, отчего за меня трэчер вписался? — Он хлопнул Бена по плечу. — Только между нашими и вашими никаких мостов нет. Ты другое дело, ты мне фатар. А места здесь паршивые, особенно для циви. И как тебя сюда занесло?

— Это долгая история, — неохотно сказал Бен.

— Долгая история для долгой дороги?

Бенджамиль кивнул.

— Куда ты собираешься идти?

Бенджамиль махнул рукой вдоль улицы:

— Туда, к трассе. Сказать по правде, уже третий день до трубы добираюсь.

— А там есть трасса? — Максуд посмотрел на Бена со странным выражением.

— Должна быть.

— Мы можем пока держаться вместе, — предложил Максуд. — Вдвоем безопаснее. Мне в буфере лучше не светиться, ситименов здесь не любят, а я по-тутошнему знаю только «здоро́во» и «пошел на х…», да и с цивильным мне тоже лучше не общаться, акцент-то за версту слышно. Если наткнемся на трэчеров, ты будешь говорить, я буду помалкивать, так и прорвемся. Ты как?

— Согласен, — сказал Бен.

От новоявленного брата исходили такая сила и уверенность, что он даже не сообразил спросить, куда они, собственно, прорвутся.

— Тогда вперед?

— Вперед, — сказал Бен. — И пошли они все!

Глава 14

Водосточная труба отделилась от стены здания удивительно легко, сразу четыре секции, наверное, кронштейны совершенно съела ржавчина. Когда Макс поддел ее длинной узкой доской, найденной в полуразрушенном доме, труба выгнулась дугой, надсадно заскрипела и начала медленно отваливаться от стены, причем верхняя секция оторвалась от трех остальных и полетела вниз самостоятельно.

— Берегись! — крикнул Бен.

Максуд отпрыгнул в сторону, и вся конструкция со скрежетом и громом рухнула на тротуар.

Макс осмотрел три мятых, местами прогнивших насквозь сегмента и остался доволен.

— Так! — скомандовал он. — Я за тот конец, ты за этот. Желательно, чтобы куски не развалились.

Бенджамиль присел и взялся пальцами за рыжий от сухой пыли металл. «Во что я ввязываюсь?» — подумал он весело.

— Поднимай! — крикнул Максуд со своей стороны.

Бен потянул трубу кверху и подивился тому, какая она увесистая. Жесть тонюсенькая, дырка на дырке, а весит килограммов тридцать, если не сорок.

Следуя командам Макса, они выволокли трубу на проезжую часть и положили поперек движения, перегородив ею обе полосы. Максуд завершил картину парой эффектных мазков: притащив оторвавшуюся секцию, уложил ее поближе к дому, будто жестяная конструкция свалилась сама собой, и еще бросил на асфальт несколько кусков кирпича.

— Теперь порядок, — сказал он, отряхивая ладони. — Остается только немного подождать.

Они отошли за угол дома и сели возле стены на покрытую трещинами бетонную балку. Максуд вытащил сигареты в красной коробке.

— Я не курю, — сказал Бен, улыбаясь. — Я же говорил тебе, Макс.

— Я тоже почти не курю, — сказал Максуд, пряча коробку. — Я, Бен, могу себе позволить такую вольность. Яфат меня ценит, я удачливый. Я большой ситтер.

— Для большого ситтера здесь паршивые места, — ехидно сказал Бенджамиль. — И как тебя сюда занесло?

Максуд засмеялся.

— Трэча не знаешь, на цивильном говоришь с акцентом, — продолжал Бен. — Сплошная конспирация.

— Мне и не надо было ни с кем разговаривать, по крайней мере здесь. — Лицо Максуда приняло серьезное выражение. — Со мной был токчи, в смысле переводчик, была машина. Я вообще не должен был болтаться по черному буферу.

— И?.. — спросил Бен.

— Это долгая история. — Максуд опять засмеялся. — Лучше дорогу слушай.

— Ага, — сказал Бен. — Кстати, оттуда нас видно. — Он указал пальцем в просвет между домами.

— Оттуда сейчас навряд ли поедут, — лениво сказал Макс. — Если оттуда поедут, то это патруль, тогда мы их заметим на подходе и успеем сделать ноги. У тебя это… дыра есть?

— Дыра? — не понял Бен. — А! Дыра!

Он приподнял френч на животе и показал черную рукоять пистолета. Макс удовлетворенно кивнул.

— Когда услышим мотор, — сказал он, — вытаскивай дыру и делай все, как я, только прямо за мной не держись. Главное, орать погромче.

— Ты же говорил, что стрелять ни в кого не придется, — напомнил Бен, осторожно трогая рукоятку.

— Я и сейчас говорю. — Максуд устало прикрыл глаза. — Все сделаю я. Тебе нужно только угрожать. Мало ли, вдруг их будет несколько. И смотри спуск не нажми нечаянно. У твоей дыры предохранитель автоматический. Ты ствол у того придурка забрал?

Бен кивнул.

— Это правильно. — Максуд, не открывая глаз, прислонился затылком к стене. — Я почти сразу его заметил, под курткой. У меня глаз наметанный.

Негромкое гудение вывело Бенджамиля из состояния полудремы. Он открыл глаза, соображая, где находится, и сразу увидел прямо перед собой блестящие глаза Максуда. Тот прижал палец к губам и бесшумно поднялся на ноги. Его движения вдруг стали невероятно ловкими и экономичными. Бенджамиль даже слегка позавидовал, глядя, как Максуд с грациозностью фокусника извлек из-под куртки небольших размеров серебристо-серый пистолет. Свое оружие Бен вытащил без особой элегантности, утешаясь тем, что его ствол выглядит внушительнее.

— Тормозит, — беззвучно сказал Макс.

Бен действительно услышал, как заскрипели шины и немного погодя хлопнула дверца. Он, волнуясь, смотрел на Максов локоть, на поднятый к небу серый ствол, и нервное веселье вертелось в нем, мешаясь со страхом, будто коктейль в огромном миксере. Бенджамиль представил себе, как выскочит вслед за Максом и закричит, надсаживая голосовые связки. А что закричит?.. Надо было раньше придумать!.. Ну, допустим…

Максуд осторожно качнулся вперед, замер, поглядел, затем так же осторожно вернулся назад и, покосившись на Бена, сказал вполголоса:

— Почти перед самой трубой… Ну, с Богом. Поехали!

В следующую секунду Максуд, а за ним и Бенджамиль были уже на тротуаре.

— Стоять! — заорал Макс. — Убью, сука! Руки на капот!

— Стоять! — что есть силы заорал Бен.

Он совершенно ничего не разобрал в эту первую секунду и даже не был уверен, в правильную ли сторону целит из пистолета. Лишь спустя пару мгновений он осознал, что перед водосточной трубой стоит небольшой серенький фургон, а перед фургоном — долговязый, худой мужчина в расстегнутом грязно-синем френче, по виду типичный арш.

— На капот, сука! — кричал Макс, подбегая к водителю. — Ноги расставь, б…дь! Шире! Не поднимай голову! Убью, нахер!

Водитель, к удивлению Бена, особо не испугался. Он, конечно, занервничал, но бежать не бросился и в панику не ударился. Спокойно и старательно он исполнил все приказания Максуда: положил руки на округлый капот, расставил ноги так широко, как только смог, и всем корпусом наклонился к машине. Макс рычал что-то, уперев в затылок пленного короткий ствол пистолета. Его свободная рука проворно ощупывала карманы синего френча. На мгновение он оторвался от своего занятия и крикнул Бену:

— Проверь кузов!

Бенджамиль подбежал к машине. Водитель стоял, повернувшись к нему профилем. Вблизи ярко выраженные арабские черты становились еще заметней. И густые темные брови, и горбатый тонкий нос. Плотная черная щетина, сплошь покрывавшая его щеки и подбородок, забиралась даже на худую кадыкастую шею. Кадык шевелился. Мужчина говорил негромко и размеренно, по-видимому обращаясь к Максуду:

— Меня зовут Азиз. Слышь, ты? У меня тут бизнес на пару с одной киской. Я пульпе откидываю, меня нельзя трогать. Я Фрэнку плачу́. Слышь, ты? Вам что, неприятности нужны?..

Бен полез в машину.

— Живей! — крикнул Макс. — За креслами проверь!

— Слышь? — продолжал тихо нудеть владелец фургона. — Меня Азиз зовут, Кишкой еще. У меня с пульпой договор…

— Чисто! — доложил Бен, выбираясь из салона.

— Убирай трубу! — скомандовал Макс.

Он ухватил араба за шиворот, распрямил, оторвав от капота, и грозно закричал:

— Заткнись, сука! Давай ремень вытаскивай из штанов!

Водитель, продолжая говорить про бизнес, про пульпу и про киску, начал покорно снимать ремень, но тут его беспокойный взгляд упал на Бена.

— А! — закричал он, тараща глаза. — Я тебя узнал, зараза! Счеты сводишь?! Выследил, гад, теперь счеты сводишь?! Убивать будешь?!

Бенджамиль раскрыл рот от удивления.

— Права не имеешь! — надрывался араб, пытаясь повернуться к Максуду. — Я легальный дизробер! А этот… он сам виноват! Убьешь меня — Фрэнки все равно достанет! У меня…

Максуд сделал короткое движение правой рукой. Крикун охнул и начал оседать на асфальт.

— Бен! Помоги мне! — крикнул Макс, удерживая араба за шиворот френча.

Побледневший Бенджамиль ухватил водителя фургона под коленки. Вдвоем они затащили безвольное вихлястое тело в подъезд и положили на кучу битой штукатурки.

— Ты его не убил? — спросил Мэй, с беспокойством заглядывая лежащему в лицо.

— Ни черта с ним не сделается. — Максуд подтащил тело к лестничному маршу и начал связывать руки автовладельца, предварительно пропустив ремень сквозь решетку перил. — Очухается минут через сорок. А ты что, его знаешь?

— Первый раз вижу, — честно признался Бен. — По-моему, он слегка того.

— Здесь все немного того. — Максуд проверил узел и поднялся на ноги.

— А если он отвязаться не сможет? — спросил Бен.

— Сможет, — заверил Максуд, он снял с уха связанного клипсу телефона, бросил ее на пол и раздавил каблуком. — Жрать захочет, отвяжется. Или до киски своей докричится. Пошли в фургон.

В фургоне Максуд сразу забрался на водительское сиденье, нагнувшись, осмотрел снизу приборную панель, порылся в бардачке, нашел там выкидной нож и выбросил в открытое окно.

— Ты что-то ищешь? — спросил Бен, которому хотелось поскорее уехать подальше от места преступления.

Ему было не по себе от содеянного, было стыдно, и жутковато, и жалко несчастного араба.

— Противоугонный маячок. — Максуд ощупал низ приборной панели напротив Бенджамиля. — Есть у меня чувство, что наш смуглолицый друг через полчасика очухается и начнет звать на помощь. А когда его отвяжут от решетки, первым делом он побежит к стопам, а вторым — к Фрэнку Арчеру. Я немножко в курсе местных авторитетов. Впрочем, ты прав. Ни черта мы тут не найдем. Жучок, скорее всего, запрятан под обивку. Ладно, поехали. Сколько можно выжать из этой лоханки?

Лоханка давала семьдесят пять километров в час. Как только Макс пытался разогнаться быстрее, биллектронный навигатор автоматически сбрасывал обороты двигателя и прыгнувшая вперед стрелка спидометра, постепенно зеленея, стекала к прежней отметке. Уже пять или шесть раз бесчувственный механический голос корил их за попытку превышения скорости, «рекомендованной внутри населенного периметра». Максуд тихо ругался, но навигатор не трогал.

— Отключить его не получится, — объяснил он, — а если сломать, то автодорожный спутник сразу сообщит стопам номер машины и наши примерные координаты.

Бенджамилю, честно говоря, и семьдесят пять казались слишком, тем более, что Макс пролетал повороты, почти не снижая скорости, а на немногочисленные инфомационно-знаковые табло не обращал никакого внимания. Бен, не отпускавший поручня над дверью, уже собирался спросить, насколько хорошо Максуд знает дорогу и знает ли он ее вообще, когда ситтер вдруг сбросил газ и остановил машину возле обочины.

— Что? Что случилось? — Бенджамиль беспокойно завертел головой. — Зачем мы встали? Сломались?

Максуд молчал, глядя в лобовое стекло. Казалось, он что-то напряженно обдумывает.

— Знаешь, Бен, — сказал он наконец, — а ведь я не смогу довезти тебя до станции.

— Почему? — ошарашенно спросил Бен.

— Я неплохо представляю карту этой части города. Станция, кроме лимонно-розового, есть еще в бирюзово-коричневом, но туда больше часа пути и шесть стоповских постов на дороге. Если я повезу тебя в бирюзово-коричневый, — Максуд вздохнул, — то мои шансы оказаться в Сити сегодня вечером падают процентов до десяти. А меня ждут. Очень ждут.

— Чего уж там… Я и сам могу, — сказал Бен, он чувствовал себя обманутым.

— Я обещал тебя довезти до станции, — скулы Максуда отвердели, — и от слова, данного фатару, не откажусь. Я мог бы отвезти тебя в лимонно-розовый, но в лимонно-розовом тебя наверняка ждет засада.

— Отчего непременно засада? — уныло спросил Бен.

— А ты уверен, что убил того типа у супермаркета?

Бен покачал головой. «К счастью, я почти уверен, что его не убил», — подумал он отрешенно. Станция трубы уплывала прочь, теряя на ходу очертания, точно легкое перистое облачко.

— То-то же, — назидательно сказал Максуд. — Он обязательно организует засаду. И не только на самой ближней станции. Скорее всего, тебя ждут и в бирюзово-коричневом тоже. Я бы, по крайней мере, так и сделал.

— И как же мне быть?

— Есть у меня один вариант. — Максуд уставился на Бена внимательно и испытующе. — Если мы проберемся в Сити, то из Сити я переправлю тебя куда угодно. Я отвечаю!

— Сити, — повторил Бен, как будто пробуя слово на вкус.

Сити — неведомая страна из страшной сказки, сердце гигаполиса, пораженное таинственным недугом, от которого нет другого лекарства, кроме капониров и заостренной арматуры по верху бетонной стены. Старый город. Терра инкогнита. Темные провалы окон и золотые колечки, продетые сквозь кожу бритого черепа…

— Это просто абсурд! Я не могу ехать в Сити! — Бенджамиль замотал головой. — Меня там точно убьют!..

«И съедят!» — хотелось добавить ему.

— Никто пальцем не посмеет тронуть моего фатара! — заверил Максуд. — И потом! Мы же не станем говорить, что ты корпи. Скажем, что ты… — Максуд задумался. — Скажем, что ты из Бентли! На арси ты говоришь замечательно, и вообще…

— Ты с ума сошел, Макс! — простонал Бенджамиль. — Какой Сити? Какие Бентли?!

— Я не сошел с ума! — Максуд ухмыльнулся, включая скорость. — А про Бентли я тебе все расскажу по дороге. Ну так как?

— Не знаю. Мне надо подумать.

— Давай. У тебя есть тридцать секунд.

Не зная, что выбрать, Бенджамиль неуверенно прикоснулся пальцами к тому месту, где под френчем и рубашкой прятался оракул. Ему так хотелось получить готовый ответ, но он не мог достать игрушку при Максуде. Оракул советовал идти прямо, думал Бен, чувствуя под ладонью округлость диска, но будет ли прямой дорога через Сити? И хочу ли я побывать в Сити? Пожалуй что, хочу, хочу и боюсь. Прожить всю жизнь в городе и ни разу не увидеть его центра… Если разобраться, в этом тоже есть нечто ужасное. Когда-то в детстве я боялся заглядывать под кровать… К тому же у меня не так много вариантов. «Радиус есть самое короткое расстояние от центра до любой из точек окружности», — ни к селу ни к городу всплыло в голове. И Бенджамиль решился:

— Сити так Сити!

Максуд, сверкнув зубами, до упора вдавил в пол педаль газа.

— Но мне надо быть в аутсайде завтра утром! Меня тоже ждут! — запоздало крикнул Бен.

Бешено взвизгнули по асфальту колеса, и машина сорвалась с места.

— Попытка превысить лимит рекомендованной внутри населенного периметра скорости блокирована! — сообщил биллектронный навигатор. — Резкое трогание с места отрицательно сказывается на качестве покрытия колес вашей машины. Счастливого пути.

Глава 15

Полистоповскую машину они сначала услышали, а потом уж увидели. Черно-желтый бронефургон ехал за ними, вовсю сверкая мигалками и стробоскопами. Наверное, он выскочил на шоссе из бокового проезда, разом врубив всю иллюминацию и акустику.

— Водитель машины: красный, пятьсот тридцать пять, пятьсот одиннадцать, красный, немедленно остановитесь! Полицейский контроль! Немедленно остановитесь! — перекрывая вой сирены, орало из динамиков сиплым басом.

— Шайтаса! Развязался-таки носатый. Надо было его грохнуть, — пробормотал Максуд.

— Немедленно остановитесь! — надрывался динамик.

Кося глазом в монитор заднего вида, ситтер потянул из-за пазухи пистолет. «Если он начнет стрелять по стопам, нам крышка», — мелькнуло в голове у Бена. Но Максуд и не думал стрелять. Коротко размахнувшись, он ударил рукояткой пистолета в экран биллектронного навигатора. Раз, еще раз. Панель треснула, в салоне приторно и сладко запахло духами. Механический голос слабо пискнул:

— Попытка отключить дорожный навигатор строго преследуется…

Ситтер ударил еще раз.

— …по за-крк-кон-крк-ну… крк…

Максуд весело оскалился, стрелка спидометра, наливаясь красным, качнулась за отметку «сто», мотор загудел высоко и тревожно. Подстегнутая этим тоскливым звуком, машина прыгнула вперед так, что Бенджамиля прижало к спинке кресла не хуже, чем в салоне прыгуна.

Поначалу черно-желтые отстали. Их фургон, уменьшаясь в размерах, быстро превратился в ползущую по шоссе букашку. Но стоповские навигаторы не лимитировали скорости, а двигатель у патруллеров был мощнее, и выигранное расстояние начало постепенно сокращаться. Тогда Максуд крикнул Бену: «Держись!» — и резко свернул в переулок, а оттуда во двор. Все его лицо горело злым азартом, машину мотало из стороны в сторону. Порою она едва не становилась на два колеса, и Бену казалось, что они вот-вот перевернутся. Но каким-то чудом фургон выравнивался, и они летели дальше, ныряя в очередной каменный колодец. Оставалось только удивляться, как Максуд успевал ориентироваться в сложном узоре асфальтовых улочек.

Постепенно бронефургон исчез из поля зрения, сирена едва различимо пела где-то слева, и Бенджамиль уже решил, что они оторвались. Но радость его оказалась преждевременной. То ли стражи порядка хорошо знали местные закоулки, то ли здорово ориентировались по навигатору. Их машина выскочила из подворотни, как черт из коробки, и повисла на хвосте Азизова фургончика. Максуд выругался и крутанул баранку. Машина сшибла ржавую вязь оградки и перепрыгнула низкий бордюр. Бенджамиль подлетел на своем сиденье едва не до потолка, челюсти его клацнули. Пока он ошалело вертел головой, Максуд снова крутанул руль, и фургон, сбив еще одну оградку, влетел в узкую высокую арку. С коротким, словно выстрел, треском отлетела правая камера заднего вида. Один из мониторов мгновенно ослеп. Бенджамиля швырнуло плечом на дверцу. Максуд, натужно повернувшись всем корпусом, выровнял машину, и Бенджамиля швырнуло на водительское сиденье. Бен вцепился пальцами в подголовник и успел увидеть, как на левом мониторе стоповская машина углом бампера со всего ходу вламывается в стену арки. Изображение быстро уменьшалось, но было видно, что бронированный фургон разворачивает почти что поперек проезда.

— Йяху-у-у! — на весь салон заорал Максуд.

Бенджамиль не знал боевых кличей и посему только счастливо улыбался.

Максуд вывел машину на широкую межсекторную дорогу и, не снижая скорости, погнал ее в сторону Сити. Он держал фургон почти посередине трассы, время от времени плавно огибая попадавшиеся на пути выбоины. Лицо его приобрело выражение серьезное и озабоченное, от недавней радости не осталось и следа. Зато он стал все чаще поглядывать на монитор уцелевшей камеры. Постепенно его беспокойство передалось Бену.

Дорога становилось все хуже, трещины и дырки в асфальте попадались все чаще, и в конце концов Максуду пришлось немного скинуть скорость.

— Ничего, — приговаривал он, объезжая очередную выбоину. — По такому срачу они тоже на ста двадцати не поедут.

— Далеко еще? — спросил Бен, тревожно оглядываясь через плечо.

— Нет, уже близко.

«Скорей бы», — лихорадочно подумал Бен. Он представил себе, как они полезут через трехметровую стену, и внутренне содрогнулся.

Пару последних километров они не проехали, а в буквальном смысле проскакали. Выбоины уже сливались в один сплошной свинорой. Бенджамиль, уцепившись за спасительную скобу, мотался, как тряпка в зубах механического щенка. Максуд прыгал на водительском сиденье, вцепившись в колесо руля, в то время как его глаза все чаще отрывались от дороги и внимательно шарили среди заброшенных, местами полуразвалившихся домов. Бенджамиль уже хотел спросить Максуда, что он там выискивает, но в это время ситтер радостно сказал:

— Хвала Яху, господу нашему!

Он ловко развернул машину поперек шоссе и скомандовал:

— Давай выпрыгивай, фатар, времени мало!

— Ты о чем?! — Бенджамиль недоуменно озирался по сторонам. — Стены-то не нет.

Максуд осклабился:

— А ты думал, мы через стену полезем? — Он распахнул дверку и выпрыгнул на асфальт.

— А разве не полезем? — робко поинтересовался Бен, выбираясь из машины со своей стороны.

— Добраться до стены мы все равно не успеем, — серьезно сказал Максуд, появляясь из-за капота, — но имеется запасной вариант.

В отдалении послышался слабый вой полицейской сирены. Нет! Пожалуй, даже двух полицейских сирен.

— Шайтаса ибухи! Побежали! — воскликнул Максуд, увлекая Бена за собой.

Они обогнули фургон, и Бен увидел невдалеке кубическое одноэтажное здание с плоской крышей. Посередине фасада когда-то красовалась объемная надпись. Теперь от нее остался лишь погнутый каркас титанической буквы U.

— Туда! — Максуд махнул рукой и побежал через пустырь, в сторону одноэтажки, перепрыгивая через каменные обломки.

Ничего не понимающий Бенджамиль припустил за ним следом. Он был совершенно сбит с толку.

До здания оставалось метров тридцать, когда два патрульных броневика затормозили возле брошенного фургона. Их сирены умолки на самой тоскливой ноте, но в тот же миг наступившую тишину вспорол хриплый рев многоваттных динамиков:

— Немедленно остановитесь! Немедленно поднимите руки и остановитесь! Иначе открываем огонь на поражение!

И почти тотчас же, иллюстрируя сказанное, в воздух ударила автоматная очередь. Максуд вильнул в сторону, схватил Бена за рукав, и они упали между несколькими блоками старинного фундамента.

— Немедленно выходите с поднятыми руками! — опять заревели динамики. — Иначе мы будем вынуждены применить меры, согласно инструкции четыре дробь два! Даем вам одну минуту!

— Не бойся, — прошептал Максуд. — Все в порядке. Они пока что жарят шумовыми.

«Ничего себе, в порядке! — подумал Бен. — Зачем мы вообще бросили машину и побежали к этой чертовой коробке?»

Над дорогой и пустырем повисла напряженная тишина. Бенджамиль осмотрелся. Они с Максом сидели среди десятка беспорядочно наваленных параллелепипедов из бетона. До дома было недалеко, метров тридцать с небольшим, до дороги — около ста пятидесяти, но куда теперь денешься из этой мышеловки? На Бена опять навалилось отчаяние. Захотелось завыть тонко и протяжно, но он лишь засопел и до хруста стиснул зубы.

Импровизированный бруствер со стороны дома был короче, чем со стороны дороги, и Максуд, высунув голову, без опаски изучал фасад неприглядной одноэтажки.

— Все не так уж плохо, — констатировал он, закончив осмотр. — Там должна быть дырка в стене, но мы ее искать не станем. В конце концов, эти шаймуты могли ее заложить. Пойдем через центральный вход. Выгляни, осмотрись.

Бенджамиль протиснулся к крайнему блоку и осторожно выглянул наружу.

— Видишь? — сказал Максуд. — Раньше там были проходы, а потом их заложили кирпичом.

— Ну.

— Вот тебе и «ну». Мы пойдем через левый крайний.

— Прямо через кирпич? — Бенджамиль представил себе, как они с разбегу пробивают кирпичную стену, и ему стало нехорошо.

— Не! Дырку я организую. — Максуд задумчиво почесал правую бровь стволом пистолета, невесть когда очутившимся в его руке. — Остается добежать. Беги по моей команде, и главное, не по прямой, виляй из стороны в сторону. Понял?

— Понял, — без энтузиазма отозвался Бен.

Отпущенное беглецам время, по-видимому, вышло.

— Ваша минута истекла! — возвестил динамик. — Мы получили приказ перейти к активным действиям!

Один из бронированных автомобилей стронулся с места, перевалил через обочину и осторожно пополз в сторону осажденных.

— Щас я его остужу, — пообещал Максуд, наблюдавший за его движением в просвет между блоками.

Подкрутив какой-то рычажок на своем пистолете, он на полкорпуса выдвинулся из-за укрытия, тщательно прицелился и нажал на спуск. В воздухе туго бумкнуло, и Бенджамиль, прильнувший к щели, увидел, как из-под днища полосатой машины во все стороны брызнуло пыльное крошево. Броневик осел на правую сторону и замер. Из его кабины и кузова вывалилось человек пять в касках и дефендерах. Они залегли за черно-желтым корпусом и открыли беспорядочный огонь из автоматов. Со второй машины тоже стреляли. Кто-то, пригибаясь, бежал к подбитому броневику.

— Стреляй! — крикнул Максуд.

— Куда?! — Бенджамиль с круглыми от страха глазами выдергивал свой внушительный черный пистолет из штанов.

— Куда хочешь! Хоть в воздух!

Бенджамиль, не раздумывая, направил оружие в синее, по-летнему безоблачное небо и нажал на гашетку. От выстрела заложило уши. Ствольная коробка с силой отскочила назад. Бенджамиль, не ожидавший такой сильной отдачи, с трудом удержал пистолет. Ладонь слегка заныла, но Бен выстрелил еще и еще. Гильзы, звякая, отскакивали от выщербленной бетонной поверхности, сквозь которую проглядывали рифленые металлические прутья. В ушах звенело. Над головой что-то взвизгивало, а от верха их случайного укрытия то и дело отлетали кусочки цементного мусора. Краем глаза Бенджамиль видел, что Макс, примостившись за крайним блоком, целит в стену одноэтажки.

— Закрой уши и нагни голову, будет большой «бум»! — прокричал Максуд.

Бенджамиль закрыл уши ладонями и уткнулся лбом в колени.

Звук взрыва через плотно заткнутые уши не произвел на Бена ровным счетом никакого впечатления: опять бумкнуло, разнокалиберные обломки кирпича дождем посыпались на маленькую крепость, и сразу Максуд заорал:

— Беги!

Бенджамиль вскочил на ноги и сквозь облако красноватой пыли кинулся к дому. Он рыскал из стороны в сторону, согнувшись едва ли не пополам, и очень боялся потерять мелькавшую впереди спину Макусуда. Пули вжикали то слева, то справа. Но он не боялся пуль, он боялся упустить из вида спину фатара. Сколько длились эти пятнашки со смертью? Секунду? Час? Год? Он совершенно потерял ощущение времени. Некое подобие сознания вернулось к Бену лишь в тот момент, когда он очутился перед широкой и темной дырою, в которой исчезали ботинки Максуда. И Бенджамиль, ужасно боясь опоздать, полез в эту темноту, шипя и обдирая локти. Он пролез почти наполовину, а потом сильные руки ухватили его за шиворот и втащили внутрь. Бенджамиль упал на пол, усыпанный кусочками камня, и сразу откатился в сторону, потому что пули звонко защелкали о край дыры.

Максуд поймал его за рукав и потянул за собой куда-то в темноту, прочь от света, залетавшего в пробоину вместе с визгливыми пулями. Глаза Бена еще не привыкли к скудному освещению, но он вслед за Максом почти вслепую лез через угловатые низкие загородки, потом, едва не падая, бежал вниз по длинной крутой лестнице. Потом лестница неожиданно кончилась, он, запнувшись, полетел вперед, пытаясь удержаться за широкие, упругие на ощупь перила, но в правом кулаке была намертво зажата рукоять пистолета, и он все-таки упал на колени. И опять его подхватили руки Максуда, подхватили и поволокли куда-то влево, в кромешную тьму. А сверху, с невообразимой заоблачной высоты, раскатисто забу́хали гулкие частые выстрелы. Но беглецы уже стояли, прижавшись спинами к холодной гладкой стене, совершенно недосягаемые для пуль и почти наверняка спасшиеся.

— Цел? — спросил Максуд, с трудом переводя дух.

— Кажется, цел, — отозвался Бенджамиль, тщетно всматриваясь в темноту. — Макс, где мы, а? Не видно ни зги.

— Мы в старом метро. Сейчаc, погоди. — Максуд сосредоточенно с чем-то возился.

Наверху наступило короткое затишье. С полминуты в воздухе висела звенящая тишина. Потом раздалось протяжное шипение, за которым последовал раскатистый хлопок. Яркая, мертвенно белая вспышка осветила уходящий в обе стороны тоннель с высоким арочным сводом и двух людей, прижавшихся к стене, отделанной светлой керамической плиткой. Бенджамиль инстинктивно согнул колени.

— Кишер, — сказал Максуд, — не суетись. Это световая граната.

— Макс, — тихо позвал Бен. — А они сюда не полезут?

— Не полезут, — убежденно сказал Максуд. — Вдесятером точно не полезут. Да и вообще, скорей всего не полезут. Будут шмалять через дырку и ждать спецотряд в «камбалах». А «камбалы» приедут и тоже не полезут. Готов об заклад биться.

Он наконец перестал возиться, и яркий луч света побежал по мозаике напольного покрытия. Поводя вокруг своим серебристым чудо-пистолетом, у которого под стволом оказался миниатюрный, но мощный фонарик, Максуд двинулся к противоположной стене тоннеля.

— А если они настоящей гранатой сюда стрельнут? — опасливо спросил Бен.

— Не должны. — Максуд покрутил головой. — Чтобы запустить боевой снаряд из подстволки, им сначала надо запросить начальство. Это ведь действия по инструкции четыре дробь шесть. Запрос надо обосновать. Пока то, пока се, а нас уже и след простыл. К тому же здесь уклон крутой, граната взорвется на эскалаторе.

Бенджамиль, осторожно шедший за Максудом, вздохнул. Сверху опять застучал автомат.

— Суки, шаяз стопы, — зло пробормотал Макс. — Стреляйте сколько влезет.

Фонарик осветил угол стены и границу мозаичной площадки, дальше чернел провал. Максуд подошел к самому краю, присел и ловко спрыгнул вниз. По тому, как быстро его каблуки стукнулись о пол, Бен понял, что провал совсем неглубокий. Он тоже подошел к краю.

— Прыгай сюда, — сказал снизу Максуд, он сидел на корточках, и свет его фонарика сосредоточенно бегал по керамической плитке. — Присядь-ка на всякий случай, мало ли чего. Береженого, знаешь…

Бенджамиль послушно спустился вниз и присел возле стены. В бледном отсвете Максова фонаря он видел толстую металлическую рельсу, покрытую грязно-оранжевым налетом. Внезапно до него дошло.

— Макс, — позвал он шепотом. — Это что, железная дорога?

— Вроде того, — отозвался Максуд. — Только под землей. Метро называется. По ней лет двести никто не ездил… О!

Он положил пистолет на пол, отделил от стены одну из плиток и сунул руку в образовавшуюся нишу. Из ниши Максуд одну за другой извлек три массивные полумаски, похожие на плавательные. Одну маску он сразу вернул в тайник, вторую пристроил себе на лоб, а третью протянул Бенджамилю.

— Что это? — спросил Бен.

— Низкочастотная маска с прожектором и газовым фильтром. — Максуд подобрался к Мэю и помог приладить прибор на лицо.

— Я ничего не вижу, — обеспокоенно сказал Бен.

— Вот здесь выключатель. — Максуд нажал на рамку.

Удивленный Бенджамиль моргнул и увидел перед собой озабоченное лицо фатара, а за ним свод и серые стены тоннеля. Картинка была отчетливой и резкой, разве что несколько блекловатой, будто бы сумеречной. Максуд надел свою маску и показал Бену, как можно вытянуть и вставить в рот газовый фильтр.

— На тот случай, если стопари захотят пустить в тоннель отраву, — пояснил он, показывая пальцем наверх. — Когда почувствуешь запах кийса… Черт, не знаю, как сказать… Короче, когда я скажу, сунешь эту штуку в рот.

Наверху опять зашипело и бу́хнуло, на этот раз громче и мощнее. С потолка посыпалась штукатурка, обломки плитки запрыгали по полу. Через секунду бу́хнуло вторично, потом еще раз и еще.

— Валим отсюда, — сказал Макс, поправляя маску. — А то и правда бульдосы под землю полезут.

Они встали и, пригибаясь, поспешно двинулись в глубь тоннеля. Звуки хорошо распространяются в закрытом каменном пространстве, и Бену все казалось, будто гранаты, вышибая из стен эхо, рвутся прямо за его спиной. Но минут через пять стопы решили, что со своей задачей они справились, канонада стала реже, потом утихла совсем, и стало слышно, как скрипят камушки под подошвами двух пар ботинок.

Пол сбоку от линии был достаточно ровным, и, шагая вдоль железнодорожного полотна, Бенджамиль глядел не столько под ноги, сколько по сторонам. Метро напоминало канализационную трубу, по которой Мучи вел Бена сегодня утром, но было куда грандиознее. Вроде те же стены из серого бетона с неровно очерченными швами, с непонятной, наполовину стершейся разметкой, а чувствовалось, что построено все это для чего-то значимого и серьезного. Хотя, может быть, говнопровод как раз и есть самая значимая и серьезная коммуникация гигаполиса? Интересно, что бы сказал на эту тему бывший приятель Господа Бога? И Бенджамиль, рискуя упасть, поднимал глаза к выгибающемуся дугой серому своду. Настоящий храм цивилизации. Вдоль стен пучки толстенных проводов, лампы через каждые десять шагов, когда-то они излучали холодный голубоватый свет, а теперь висят, серые и безжизненные. Бенджамиль представил себе перроны, забитые людьми, гомон и толкотню, запах нагретого металла. И поезда, быстрые, как молния. Может, не такие быстрые, как тубвей, но достаточно быстрые для того, чтобы висящие на стенах фонари расплывались в одну неоновую линию, со страшной скоростью летящую в темноте туннеля.

— Макс! Эй, Макс! — позвал Бенджамиль. — Ты здорово водишь машину.

— Ага, — откликнулся Максуд. — Уличные гонки — хорошая школа. Если не свернешь шею, то станешь гонщиком.

— Макс!

— Чего?

— Помнишь, ты говорил, что был в белом буфере с переводчиком и на машине?

— Ну да, на машине.

— А куда девались машина и переводчик?

— Машина сгорела, — чуть помедлив, сказал Максуд.

— А переводчик?

— Переводчик слишком много о себе понимал…

— И что?

— Я его застрелил.

Под серым полукругом свода повисло неловкое молчание, нарушаемое только звуком шагов. Потом Бен, кашлянув, сказал:

— Мда. — И, помолчав с минуту, добавил: — Ты мне про Бентли хотел рассказать.

Глава 16

Максуд утверждал, что расстояние между любыми станциями метро всегда одно и то же и что переход от одной к другой обычно занимает полчаса. Бенджамиль насчитал четыре станции. Они походили друг на друга, как бывают похожи близкие родственники. Однообразно широкие перроны были удручающе пустынны, а уходившие наверх бесконечные лестницы походили на хоботы впавших в летаргию слонов. Здесь все дышало тленом и величием: нескончаемые ленты заржавленных рельсов, по которым уже двести лет не ездили вагоны, километры кабелей, по которым давно не бежал электрический ток, мертвые глазницы светильников.

Случайные путники шагали под гулкими сводами, вопиюще неуместные в этом фараоновом склепе, и их голоса, звонко отражаясь от стен, утихали где-то в глубине тоннеля. Говорили о жутковатом и загадочном Сити. Вернее, говорил в основном Максуд. Иногда Бенджамиль спрашивал, а его фатар отвечал, но большей частью Бен молчал и слушал. За полгода пребывания в должности личного переводчика Ху-Ху он узнал о Сити в десять раз больше, чем за всю свою предыдущую жизнь. За два часа подземного путешествия он узнал в десять раз больше, чем за все время работы на мастера Ху-Ху.

Кое о чем Максуд предпочитал не распространяться, о чем-то рассказывал подробно и с охотой. Временами Мэй думал, что хорошо понимает, о чем идет речь, а временами беседа переходила в область туманных полунамеков, и ему начинало казаться, что он понимает еще меньше, чем вначале. Порою отдельные слова, фразы, понятия вдруг приобретали для Бенджамиля совсем иной смыл, складывались, как элементы мозаики, и ему хотелось с размаху хлопнуть себя по лбу.

Максуд все время говорил на арси, и, слушая живой язык, Бен ощущал, как странная жизнь Сити начинает течь сквозь него, заполняя пустые каркасы сложенных в памяти слов и выражений. Вероятно, Бен не улавливал каких-то нюансов, возможно, чего-то не запоминал, но этого и не требовалось. «Нельзя знать всего, — объяснял Максуд, — но нужно знать главное». Свод правил оказался не так уж велик: нужно жить с шарафом и поступать с шарафом, нужно чтить семью и яфата, нужно заботиться об интересах семьи и ненавидеть врагов семьи. Впрочем, ненависть к врагам уже входила в состав сложного понятия «шараф», включавшего в себя честность по отношению к семье, к партнерам семьи, к твоим личным партнерам, смелость, прямоту, готовность ответить за свои поступки, поступки твоих партнеров, щедрость, внешнее и внутренне достоинство и тому подобные добродетели (всего Бен не запомнил, но общие принципы уловил). Кроме того, полагалось пить, курить, употреблять легкий наркотик «кухим», чтить и бояться Бога, не обижать женщин и терпимо относиться к детям. Употребление тяжелых наркотиков строго порицалось, отношения к пьянству Бенджамиль до конца так и не понял.

На обширной запущенной территории старого города обитало двадцать восемь семей, двадцать восемь кланов ситтерской вольницы. Каждая семья объединяла от десяти до тридцати тысяч членов. Полноправным патриархом и главой семьи считался яфат — человек без имени (принимая на себя обязанности старшего в клане, он отдавал свое имя Яху, и упоминание этого имени расценивалось как тягчайшее оскорбление). Семья делились на пачки, пачки — на ячейки. Каждое подразделение имело своего командира. Ячейками управляли ху́тчи, пачками — па́чи. Подчинение устанавливалось по принципу пирамиды. Под командой одного па́ча находилось от пяти до двенадцати ху́тчей. Каждая семья с кем-то враждовала или дружила. Этому вопросу Максуд уделил особенное внимание. Он говорил, кто с кем сотрудничает, кто держит нейтралитет, кто колеблется от неприязни до мелких стычек, кто ведет настоящую войну, а Бенджамиль старался запомнить всех этих Харли, Зиппо, Хьюго и Мицубиси. Чтобы врать без опаски, такие вещи надо было знать на память.

— А как же мой шараф? — поинтересовался Бен. — И твой за компанию?

— Человек с шарафом, — нимало ни смутившись, ответил Максуд, — должен быть честным, но гибким. Моей семье не будет вреда ни от тебя, ни от нашей маленькой лжи.

Бенджамиль подумал и был вынужден согласиться.

Сам Максуд был из Чероки. Его семья насчитывала примерно двадцать пять тысяч членов и считалась одной из самых авторитетных в Сити. Чероки находились в натянутых отношениях с пятью кланами, с четырьмя, в том числе с Бентли, имели прочные партнерские связи. Так что, кроме списка врагов, Максуд перечислил фатару имена и внешние приметы самых заметных диспетчеров и па́чей из Бентли. Мэй, в силу специфики своей профессии, обладал цепкой памятью, и довольно скоро он мог без запинки сказать, у кого из отцов клана кривая шея, а у кого на руке не хватает пальцев.

За разговором время бежало быстро, и Бенджамиль даже не заметил, как они добрались до затора. Вообще-то место осыпи было видно издалека, и Максуд предупреждал о нем загодя, но лишь подойдя шагов на сто, Бен увидел завал по-настоящему. Беспорядочная гора каменных обломков, поросшая ржавыми кустами перекрученной арматуры, перегораживала тоннель от пола до потолка. Чудовищная сила, расколовшая свод, засыпала широкий коридор тоннами каменной породы вперемешку с обломками перекрытия. Куски бетонных плит закопченными лохмотьями свисали вниз на ржавых нитях металлических сухожилий, словно шмотья живой плоти.

Изумленный и подавленный видом разрушения, Бенджамиль остановился перед склоном подземной осыпи. Максуд стоял чуть позади, молча разглядывая завал. Похоже, вид каменного хаоса впечатлял и его.

— Здесь тоже когда-то была станция, ее взорвали, когда строили стену, — сказал ситтер после продолжительного молчания. — Вон там, сбоку, — он указал вправо, — мы расчистили проход. Яфат много вбухал в это дело и сил, и крови. Теперь стопы с метро глаз не спустят, скорей всего ту станцию взорвут, как эту. Но секретная норка, Бен, — рот Максуда растянулся в довольной улыбке, — благодарение Яху, спасла мне жизнь. А моя жизнь дорого стоит, особенно сейчас.

«Моя тоже не дешево», — обиженно подумал Бен.

У левой стены тоннеля действительно был проход. Бен и Максуд отодвинули два куска серого пластика, и перед ними открылся довольно просторный лаз, укрепленный изнутри рамами из сваренных попарно кусков рельса.

Двигаться внутри прохода можно было только согнувшись, но Бенджамиль уже давно оставил мысль об удобствах. Он осторожно карабкался вслед за Максом, холодея всякий раз, когда за хлипким настилом из разнообразного железного хлама ему чудилось зловещее похрустывание внутри многотонной горы каменных обломков.

Хотя завал простирался едва на пятьдесят метров, Бенджамиль выбрался наружу мокрый как мышь, с прилипшей к спине рубашкой, но теперь склон бетонной осыпи уже не казался ему таким зловещим, как раньше.

— Ну вот! — радостно сказал Максуд, разминая затекшую шею. — Вот мы почти и дома.

«Почти» включало в себя еще целый час пути. Самая первая после завала станция располагалась слишком близко от стены, пользоваться ею не имело смысла и было даже как будто рискованно.

— Дойдем до Морашасса, — решил Максуд. — Там безопасно и даже, может быть, дежурит кто-нибудь.

— Что такое Морашасс? — спросил Бен.

Максуд пожал плечами:

— Место так называется.

— Морашасс, — повторил Бен, запоминая. — Забавное название.

— Забавное, — согласился Макс. — Так все говорят, но никто не знает, что за слово такое. Просто название.

Морашасс походил на другие станции, но выглядел не столь запущенным. Или Бену это только казалось? По крайней мере следы на пыльном кафеле говорили о том, что люди бывают здесь немного чаще, чем раз в двести лет.

Максуд остановился у подножья хоботоподобной лестницы, поднял маску на лоб и, задрав голову, поглядел наверх. Лицо его сделалось торжественным. Он поочередно коснулся большим пальцем правой руки лба, подбородка, левого и правого уголка губ, и губы почти неслышно произнесли несколько фраз. Бенджамиль разобрал только: «Господи всемогущий, спасибо, что не оставил слугу твоего…» Затем Макс повернулся к Бену и сказал почти весело:

— Ну что, фатар, полезли из норы. — И добавил, постукав пальцем по задранной на лоб маске: — Снимай намордник, уже можно.

Бенджамиль стянул с лица низкочастотное устройство. Мир вокруг сделался тусклым и нечетким. Через несколько секунд глаза привыкли к неяркому, но зато естественному свету, и Бенджамиль с удивлением обнаружил, что плитка на стенах зеленоватая, а не серая и что вытертые стрелки на полу нанесены желтой краской. Он хотел сказать об этом Максу, но его спутник уже поднимался наверх, шагая через ступеньку.

Бенджамиль нагнал его только у самого выхода на поверхность. Яркий наружный свет резал глаза, и Бенджамиль шел за своим спутником, стараясь не отрывать взгляд от рубчатой поверхности ступенек. Поэтому, когда по ушам ударили уже знакомые звуки выстрелов и Максуд упал, Бен по инерции сделал еще два шага и только потом бросился на живот, едва не ткнувшись лицом в Максовы каблуки. «Господи! Неужели опять?!» — подумал он с отчаяньем. Но тут Максуд заорал:

— Шайтаса мацуд ибухама! Наша́ канцу, шаймута!

Стрельба прекратилась. Потом молодой и веселый голос прокричал:

— Максу́, сидака?! Фагаса кишир нантакуда!

— Аду! — отозвался Макс, поднимаясь на ноги.

— Черт-те что. — Бенджамиль сел на ступеньках и принялся отряхивать брюки.

Максуд повернул к нему радостное лицо.

— Все на мази, дружище, — сказал он, понижая голос. — Это свои, наблюдатели. Я сам виноват, надо было сначала дать знак, а потом уже лезть наружу.

Максуд нагнулся к Бену почти вплотную, его широко расставленные глаза стали серьезными.

— Говори только на арси, и говори поменьше. Если чего не знаешь, лучше промолчи — никто не осудит. Не тушуйся, я буду рядом. — Он повернулся в сторону, откуда стреляли, и крикнул: — Здоро́во, чирки́! Иду к вам. Я тут не один!

Наблюдателей оказалось двое: крепкий чернявый парень по имени Джавид и высокий сухой мужчина лет пятидесяти, назвавшийся Язвой. Поначалу Бенджамиль слегка ошалел от этой парочки, вернее, от их костюмов. Среди слайдов оконного три-М-проектора в рабочем кабинете Мэя имелся вид джунглей с тропическими птицами — попугаями, Бенджамиль включал его всего пару раз, он не любил студийных пейзажей, да и птицы были скорее всего биллектронными. Так вот, более всего эти двое походили на тропических попугаев. Синие штаны Джавида были порваны в двадцати местах и пестрели двумя десятками продетых сквозь дырки красных и зеленых платков; из-под коротких рукавов желтого френча торчали расстегнутые манжеты красной рубахи, а на груди болталась целая связка камушков, монеток, просверленных гильз. Язва выглядел поприличнее, но тоже не без выдури: короткая шнурованная куртка с клепаными рукавами, узкие нежно-оранжевые блестящие брюки и старинное выцветшее кепи с обрезанным наполовину козырьком. Это бело-красное кепи с половиной козырька особенно не вязалось с угрюмым, заросшим седой щетиной лицом «ситтерского бандита».

Бенджамилю почти не удивились, встретили его вполне благожелательно и даже дружелюбно, но без какого-либо видимого интереса. Максуд представил им своего фатара из Бентли, они пожали ему крест-накрест руки, и все остались довольны. Небольшой конфуз произошел всего один раз и, к счастью, остался совершенно незамеченным. Когда, представляясь, Бенджамиль сказал:

— Бен.

Язва, изобразив на узких сухих губах подобие улыбки, ответил:

— Ясно, что бен. А звать-то как?

Бенджамиль, не знавший, что бенами в Сити зовут вообще всех Бентли, пришел в замешательство. Хорошо, что Максуд, вмешавшись в разговор, быстро обратил недоразумение в шутку.

Машина у двух дозорных оказалась едва ли не колоритнее их костюмов. Старинная модель, наверное еще с наноинестером, Бенджамиль в этом мало разбирался, но подобные электромобили видел, когда ему было лет десять: квадратный капот, угловатые абрисы, верх снят, чтоб получился кабриолет, хищный раструб радиатора оскален, а слегка помятый корпус сплошь покрыт самыми невероятными полосами, кляксами и узорами всех цветов солнечного спектра. Радиатор изображал из себя разинутую пасть, а фары какой-то оригинал залепил крестами из красного скотча. Бенджамиль сроду не видал столь дико раскрашенного транспорта.

Чернявый Джавид сел на водительское место, Язва устроился рядом с ним, поставив между коленей тяжелую автоматическую винтовку, Максуд и Бенджамиль с комфортом расположились на заднем сиденье. Джавид ткнул кулаком в сканер стартерной панели, и они поехали.

Сити выглядел ненамного лучше периферии черного буфера. Те же дома с пустыми рамами, отбитая штукатурка, кривой столб светофора на перекрестке. Запустение.

— Третий день тебя ждем, — говорил Джавид, поворачивая к Максуду оживленное лицо с блестящими глазами-маслинами. — Яфат сказал: «Ждите», ну мы и ждем. Думали, уже не придешь. А у стены тебя пацаны с манкидрессом дней пять уже караулят! По очереди.

— Ты на дорогу смотри, — отвечал Макс. — Пацанам бы посигналить, чтоб возвращались.

— Съездим… потом, — отозвался со своего сиденья немногословный Язва.

— А что такое манкидресс? — шепотом спросил Бен.

— Верхолазный экзоскелет, — тоже шепотом объяснил Максуд, — в нем можно по стенам бегать, прыгать, как блоха, на потолке висеть…

Бенджамиль вспомнил юного воришку с паучье-обезьяньими конечностями.

— Удобная штука! — тихо продолжал Максуд. — Только приловчиться надо. Скоро стена вокруг Сити вообще станет бессмыслицей.

Бен недоверчиво покачал головой:

— А откуда берутся эти самые скелеты?

— Комплектующие нелегально делают в промкольце, биллектронику — в белом буфере, — доверительно сказал Максуд, нагибаясь к самому уху Бенджамиля. — Потом все это контрабандой везут в Сити, собирают и отлаживают. Бен, ты даже представить себе не можешь, сколько башковитых парней из аутсайда работают на пульпу. Мы о многих занятных хреновинах узнаем раньше, чем корпи. Лет через десять «манки» станут такой же обыденностью, как дорожки пониженного трения, но покуда это мода ситтерских пацанов… — А может, и не через десять, — добавил Максуд, подумав. — Я уже видел экзоскелеты в буфере.

— Я тоже видел, — сказал Бен.

С минуту они молчали, потом Бенджамиль спросил:

— Макс, а куда мы едем?

— Домой едем. — Максуд блаженно откинулся на дырявую спинку сиденья. — В Алихаус, там сейчас штаб-квартира.

— Долго еще?

— Минут сорок. Эй, Джавид! За сорок минут доедем?

— Долетим, — отозвался чернявый Джавид, и машина веселее запрыгала по плохой дороге.

Максуд прикрыл глаза, а Бен, стараясь выглядеть равнодушным, вовсю смотрел по сторонам.

Постепенно окрестности приобретали все более обжитой вид. Дома по обеим сторонам от дороги уже не напоминали черепа мертвых животных. Почти все окна тускло блестели стеклами, обшарпанные фасады от тротуаров до второго этажа, а местами и выше были сплошь покрыты разноцветной мазней. Почти все, на что падал взгляд, пестрело картинками, зачастую по-детски примитивными, бестолковыми и красочными. Целые кварталы безыскусных комиксов без конца, без начала, и ни одной буквы, ни единой надписи. Язык арси не имеет письменности. На арси ничего нельзя написать и прочесть нельзя. Поэтому удивленный зритель мог наблюдать только нагромождение пиктограмм.

Бенджамиль насчитал три основные тематики рисунков: генитально-эротическую, с торчащими от окна к окну чудовищными фаллосами, батально-эпическую, со стреляющими людьми и горящими машинами, и мистико-эзотерическую, с крестами, крылатыми бородачами и беременными женщинами, вписанными в радужные круги и треугольники. Иногда стены домов украшались подобием стилизованных портретов. Примерно так первоклашка Бенни Мэй рисовал на интерактивном планшете картину «папа, мама, я и робопесик». Совсем редко попадались звери и птицы.

Посреди этой феерии цветовых пятен Бенджамиль видел женщин, совсем пожилых и не очень. Они сидели прямо на выщербленных ступенях широких каменных лесенок, зачем-то пристроенных возле подъездов. Бенджамиль видел экстравагантно одетых мужчин и молодых женщин. Бенджамиль видел цветные стайки детей, игравших на тротуаре. Проезжая мимо, Джавид весело им бибикал, а дети весело кричали вслед машине:

— Пошел на х…, чирок!

Никто никого не бил ногами, никто ни в кого не стрелял. Все выглядело обыденно и совсем не страшно, даже невоспитанные дети.

Уже начинало смеркаться, когда они подъехали к стоящему особняком зданию под высокой кровлей, и Максуд велел остановить машину.

— А ты разве не прямо к яфату? — спросил Джавид, сворачивая к обочине.

Максуд, задумчиво покачал головой:

— Сначала зайду к преподобному, жгут поставлю, а ты пока доложи, чтобы все честь по чести. Скажи яфату: «Макс привез важные слова от Макароны». Да, кстати, ты достал то, что я просил?

— А то! — Джавид вытащил из-под сиденья пузатую коричневую бутылку и передал Максуду. — Как забивались.

— Молодец, — сказал Макс, с удовольствием разглядывая этикетку. — С меня причитается. Дай тычину. Бен, ты со мной?

— Куда же я денусь? — пробормотал Бенджамиль, отворяя помятую дверку.

Под огромным желтым крестом, нарисованным на почерневшем от времени кирпиче, Максуд остановился, с помощью складного ножа открыл свою пузатую бутылку, хлебнул прямо из горлышка и протянул бутылку Бену.

— За твою удачу! — сказал он, вытирая губы тыльной стороной ладони. — Теперь уже можно.

Изрядный глоток горьковатой пахучей жидкости обжег гортань и губы, на глаза навернулись слезы, и Бен почти сразу слегка захмелел. Прежде чем войти в храм, они приложились еще по разу, и Максуд толкнул дверь. Высокая, изрезанная крестами створка с натужным скрежетом отползла в сторону, пропуская посетителей, и Бенджамиль оказался в просторном, но вместе с тем компактном помещении. Два ряда восьмигранных колонн поддерживали свод высоченного потолка, их длинные, плавно изогнутые капители терялись во мраке. Высокие стрельчатые окна, большей частью забитые кусками непрозрачного пластика, в этот предзакатный час пропускали совсем мало света, и огромная зала освещалась лишь дрожащими огоньками диковинных светильников, как попало расставленных по каменному полу. Никаких люминофорных пластин. Пахло пылью и теплой копотью.

Стараясь не наступить на голубоватые россыпи светлячков, Бенджамиль сделал несколько неуверенных шагов и остановился рядом со своим провожатым. Видимо, показывая товарищу, как надо себя вести, Максуд неторопливым отчетливым жестом поднял руку, старательно коснулся большим пальцем лба, подбородка, обоих уголков губ, затем низко склонил голову и прошептал:

— Да восславится имя Яха и братьев его. Да воздастся детям его по грехам и заслугам…

— Да восславится имя… — начал повторять Бенджамиль, но тут кто-то легко коснулся его бедра, и он, вздрогнув, быстро обернулся.

Из темноты на него смотрела красивая молодая женщина в прозрачной накидке, прикрывавшей лоб и щеки. Темная ткань короткого платья плотно обтягивала ее огромный живот, разбегаясь на бока тугими лучиками складок. По мягким припухшим губам беременной блуждала туманная бесовская улыбка. Они будто старались и никак не могли вытянуться в дудочку, вздрагивали, дразнили. В блестящих глазах плясали синие огоньки.

— Не желаешь причаститься, красавчик? — Слова поплыли вокруг головы Бенджамиля завитком пьяного дыма.

Женщина приподняла ладонями полные груди.

— Не сейчас, Вирджи!

Голос Максуда вернул Бенджамиля к реальности.

— Не сейчас, — повторил Максуд. — Он заглянет к тебе позже.

— Ловлю на слове. — Вирджи блеснула зубами и неслышно растворилась в полумраке.

— Служанки Господа, — понижая голос, сказал Макс. — Потом… если хочешь…

— Чего потом? — не понял Бен.

Несколько секунд они с Максом недоуменно смотрели друг на друга.

— Не важно… — наконец сказал Максуд. — Пошли в альтару.

«Куда пошли? — подумал Бен. — По-моему, впереди стена». Глаза его постепенно привыкли к плохому освещению, он сносно различал окружающее и видел, что дорожка из огоньков упиралась в темный монолит безо всяких намеков на дверь или коридор. Максуд был уже возле этой стены.

— Проклятье, — тихо говорил, щупая перед собой руками. — Сгорит здесь все однажды к х…ям кукурузным… А! Вот!

И Бенджамиль увидел, как в непроницаемом мраке обозначился светлый треугольник.

— Сюда, — позвал Макс, заслоняя треугольник широкими плечами.

Как выяснилось, помещение храма Чероки состояло из нескольких частей. Тяжелая занавесь из плотной ткани отделяла альтару от всего прочего. Широкий зал здесь сужался, переходя в зал поуже, с полом, приподнятым на три или четыре ступеньки. В глубине возвышения стояло огромное кресло с грудой тряпья, сваленной на сиденье, а по бокам от него — несколько грубо сваренных треног, увенчанных газовыми горелками, похожими на многохвостые бутоны тропических цветов. Здесь было ощутимо светлее, и Бенджамиь, остановившись посреди этой самой альтары, смог наконец осмотреться внимательнее. Внутренности храма, само собой, украшало великое множество рисунков: крылатые люди, кресты, беременные дамы, эрегированные члены и распахнутые вагины. Стрельбы и оторванных рук было ощутимо поменьше, зато Бенджамиль увидел здесь надписи. Художник, как смог, попытался запечатлеть сказанное на арси с помощью франглийских и вест-европейских букв. С трудом разбирая некоторые слова, Бенджамиль прочел: «И воссияет власть Божья, и прахом падет мирская…», «…Божья матерь грядущая, пречистая мыслями и желаньями своими…», «…Путь по светлой радуге…», «Славься, Разрушитель, путь начавший отсюда, и Зачинатель, путь начавший от края…». Вдоль стен храма, отсвечивая пыльными боками, громоздились несметные полчища пустых бутылок. Между колоннами гроздьями болтались пластиковые фаллоимитаторы, гирлянды пивных банок, стреляные гильзы на нитках. Все это было странно и жутковато-забавно. Бенджамиль представил себе, как бравые мужчины с охапками искусственных членов быстро лазают по стенам, и его губы невольно растянула улыбка.

Громкий голос, отразившийся эхом от высокого свода, заставил Бенджамиля вздрогнуть:

— Отче преподобный! Благослови слугу Божьего Максуда, честного отпрыска из помета Чероки, и фатара его, Бенджамиля из помета Бентли!

Бенджамиль обернулся. Его друг уже стоял на возвышении в трех шагах от кресла. Груда тряпья на сиденье вдруг шевельнулась, закряхтела и села, оказавшись невысоким замызганным старикашкой с синюшным опухшим лицом. Некоторое время старик молча сидел, покачиваясь из стороны в сторону, потом зыркнул на Максуда снизу вверх заплывшим глазом и проговорил хриплым, но отчетливым голосом:

— Чего надо, чирок? Ты кто?

— Я Максуд, преподобный отче, — сказал Макс терпеливо. — Ты меня знаешь.

Старик с сомнением воззрился на собеседника и стал медленно расцветать желтозубой улыбкой.

— А! Максик! Радуйся, сынок, — сказал он наконец. — Чего надо?

— И ты радуйся, отче, — ответил Макс. — Вот зашел спасибо отжечь Господу и стекло освятить, как и собирался.

— Стекло принес? — Глаза старика заблестели.

Вместо ответа Максуд поболтал бутылкой.

— Ага, — сказал старик.

Повозившись, он вытащил откуда-то из-за спины помятую металлическую кружку и протянул Максу:

— Давай!

Максуд открыл бутылку и щедро плеснул в подставленную тару. Старикашка пошевелил большим носом, раскрыл пасть с неровным частоколом длинных зубов и разом опрокинул в нее содержимое кружки. Сначала Бену показалось, что преподобного вот-вот стошнит, Максуд даже предусмотрительно отступил в сторону, но старикашка и не думал расставаться с проглоченным спиртным. Его покорежило с полминуты, потом он крякнул и удовлетворенно заявил:

— Молодец, чирок. Люблю старое пятизвездочное пойло. От местной отравы с души воротит. Плесни еще.

Максуд не замедлил исполнить его просьбу, и старикашка приложился вторично.

— Не рано ты собрался святить себе стекло? — спросил он, отставляя кружку в сторону. — Сколько тебе?

— Тридцать два, преподобный отче, — сказал Максуд. — Но полгода назад мне был знак. Ты сам велел приготовить стекло на всякий случай. А мне ведь из-под дерьмовой самогонки даром не надо, ты, преподобный, и сам знаешь.

«Если бы я, будучи в аутсайде или в „воротничке“, так часто повторял „преподобный“, то разорился бы на одних штрафах за нецензурщину», — подумал Бенджамиль, переступая с ноги на ногу.

— Знаки, знаки, — проговорил старик с легким раздражением в голосе, — ебн…сь все на этих знаках. Ладно, давай сюда свою драную бутылку. Сделаю, как просишь. Завтра забери. А это кого ты привел? — Старик наконец заметил Бена.

— Скорее уж он меня привел, — сказал Максуд. — Это мой фатар, отче. Его зовут Бенджамиль, он из Бентли. Он здорово выручил меня в буфере.

— Хороший у тебя фатар, — одобрил преподобный, внимательно рассматривавший Бенджамиля сквозь щелки опухших век. — Друг до самой смерти. Иди сюда, Бенни из Бентли! Выпей стопку с глашатаем Божьим, окажи честь!

Максуд чуть заметно кивнул, и Бенджамилю волей-неволей пришлось подняться на три ступеньки и подойти к креслу.

— Где таблетки, отче? — спросил Максуд, озираясь по сторонам. — Хочу жгут поставить Яху и грядущей Богородице.

— Там. — Старик махнул куда-то в сторону. — В углу корзина.

Максуд, кивнув, шагнул прочь из освещенного круга, а Бенджамиль остановился возле кресла, не зная, что делать дальше. Ему было не по себе под взглядом веселых слезящихся глазок. А старик лишь молча улыбался, скаля длинные зубы. Максуд где-то за спиной зашурудил по полу жестяной посудой и негромко щелкнул зажигалкой. Бенджамилю хотелось обернуться, но он не мог отвести взгляда от лица преподобного. С минуту длилась эта игра в гляделки, потом старик усмехнулся и опустил глаза. Он завозился, отыскивая свою кружку. Заскрипела пробка, звонко забулькало в горлышке, и волшебная жидкость заплескала по металлическому донышку. Наполнив кружку едва не до самых краев, преподобный молча протянул ее Бену. Бен взял кружку и все-таки обернулся на Макса. Тот стоял подле ступеней, держа в пальцах маленькую жестянку с колеблющимся огоньком, его умные, широко расставленные глаза смотрели на Бена внимательно и серьезно. Неизвестно, что думал про себя Максуд, но Бенджамиль подумал, что пить придется по-всякому. Он перевел взгляд на преподобного, вернее, на его сизый, в красных прожилках нос, внутренне содрогнувшись, торжественно поднес кружку к губам и сделал осторожный глоток.

— Треху, — почти неслышно сказал старик.

Бенджамиль проглотил обжигающую жидкость, хлебнул еще раз и еще.

«И всего-то! — подумал он с облегчением. — Если за весь вчерашний день я не подхватил никакой заразы, то уж сегодня не подхвачу и подавно».

Изрядно повеселевший Бен вернул старику наполовину опустевшую кружку. В это время за занавеской завозились. Бенджамиль опять обернулся и увидел входящего в альтару Джавида.

— Прости, отче, — сказал парень, слегка кланяясь и касаясь лба и подбородка. — Яфат хочет видеть Максуда.

— Пусть его, — отозвался преподобный. — Иди к яфату, Макс, да не забудь зайти за стеклом. А с твоим фатаром я еще побеседую, если ты не против.

— Э… — Максуд на секунду смешался, но тут же взял себя в руки. — Как хочешь, преподобный. Бен, я пришлю за тобой кого-нибудь.

Максуд кинул на товарища многозначительный взгляд, перекрестился и вслед за Джавидом вышел из альтары.

Оставшись один на один с Бенджамилем, старик вдруг как-то помрачнел и насупился. Отхлебывая из своей кружки, он поглядывал на своего невольного компаньона внимательно и сердито, будто пытался запомнить его лицо или разглядеть в нем какие-то неприметные черты, а когда Бенджамилю это стало надоедать, неожиданно заявил:

— Я чувствую в тебе силу, Бен из Бентли, вижу твою ауру, носом чую, что должен поцеловать твою обувь, но не стану. Ты мне не хозяин. Ты сам себе не хозяин. Хотя внутри у тебя костер и я ощущаю его тепло. Что у тебя на уме, парень? Хотел бы я знать.

Старик залпом допил остатки спиртного и сказал проникновенно:

— Посиди немного со стариком. Удели мне пять минут твоей вечности. Если бы у меня были внуки, было бы что им порассказать. — Он вздохнул. — Это такое бл…во — быть ртом Господа. Уж лучше быть его х…ем… Не так ли?..

Похоже, старик стремительно пьянел. Некоторое время он сидел, мотая опущенной головой, потом хрипло произнес, не глядя на Бена:

— В первый день… — Преподобный мучительно икнул. — В первый день сотворения, когда девять цифр сложатся вместе, выйдет Разрушитель из тверди земной! И явится он в мир, и ввергнет мир в хаос. Мертвые пауки доплетут свою паутину, и солнце, зачатое на востоке, встанет на западе. И все смешается в мире, первые станут последними, а последние — первыми. Будет огонь и будет кровь! Середина разорвет края, а края пожрут середину! — Старик уже выплевывал сгустки слов, с его губ летели брызги слюны. — И продолжится хаос шесть лет, шесть месяцев и шесть дней, а потом падет на мир великая скорбь, и продлится она до тех пор, пока не спустится с неба великий Зачинатель, молодой Бог, зачатый Разрушителем и рожденный Богоматерью грядущей! И будет имя ему Лад-Агиль. И станет он первый среди Братьев своих, и затмит он и Яха, и Йясса, и Дея, и Алльяха. И перекинет он с неба на землю мост незримой радуги, и станет учить радости народы земные. И всякий, кто имеет свет радости в душе своей, возрадуется и двинется путем незримым в мир наилучший, а неймущие радости утонут в мрачном своем гноище! — Преподобный опять мучительно икнул и закончил шепотом: — Так говорю тебе я, Расул, глашатай Божий…

Затем старик, пьяно хихикнув, поманил Бена пальцем. Отступивший было назад Бенджамиль опять приблизился к креслу. Старик смотрел куда-то вниз. Бен тоже опустил глаза и увидел, как по штанам преподобного быстро растекается темное пятно. В наступившей тишине было отчетливо слышно, как тонкая струйка полилась на каменный пол. Бен почти отпрыгнул назад. Старик зашелся в хохоте.

— Боишься благословения Божьего?! — заорал он, хлопая ладонью по резному подлокотнику.

Бенджамиль с ужасом смотрел на пол, на старикашкины ботинки, на лужицу, натекающую под стоптанной подошвой. Что-то тускло блестело там, между массивными ножками, что-то, кроме лужицы из благословенной мочи пророка. Что-то, наполовину прикрытое свисавшей с сиденья тряпкой, что-то такое, отчего волосы шевелились на затылке. Тряпка скользнула вниз, и Бенджамиль увидел возле правой ножки большую, как аквариум, стеклянную банку, из которой смотрело мертвыми глазами жуткое почерневшее лицо с разинутым ртом и клочковатой черной бородой. Бенджамиль шагнул назад, едва не упал на ступеньках и бросился вон из альтары, сшибая ногами напольные светильники.

Выскочив наружу, он остановился, бессмысленно озираясь. Потом сжал ладонями виски и двинулся куда-то вдоль тротуарного бордюра.

Глава 17

«Подумаешь, полоумный старикан! Подумаешь, голова в банке!» — уговаривал себя Бенджамиль Мэй, шагая вдоль обочины тротуара.

От пережитого испуга хмель почти без остатка улетучился из его головы, а вечерняя прохлада постепенно утихомирила готовый сорваться в тартарары рассудок. Бенджамиль уже почти убедил себя в том, что нет ничего ужасного в какой-то там заспиртованной голове. Более того, он понимал, что лучше всего вернуться к дверям храма, где его должен искать человек, посланный Максудом, но непослушные ноги продолжали нести его прочь. Куда угодно, только бы подальше от безумного старикашки, подальше от искусственных членов, от головы в банке. И он бездумно продолжал идти навстречу сгущавшимся сумеркам, пока позади не раздалось нарастающее гудение мотора. Какая-то машина быстро нагоняла Бенджамиля. На мгновение у него возникло желание броситься наутек, но он справился с секундной слабостью и ни на йоту не ускорил шаги. Раздался знакомый гудок, Бенджамиль оглянулся и сначала увидел залепленные скотчем фары, потом улыбающуюся физиономию Джавида с сигаретой в зубах.

— Хорошо, что я тебя нагнал, — распахивая дверцу, сказал Джавид. — А то Макс с меня шкуру бы спустил к долбаной матери. Садись скорее.

Бенджамиль залез на сиденье, и они сразу тронулись. Желтоватый уютный свет фар прыгал по глубоким асфальтовым трещинам. Сумерки вокруг как-то сразу сгустились, и Бенджамиль, почти успокоившись, думал: экая важность — голова в банке. Джавид весело крутил руль и говорил, не выпуская из зубов жеваную сигарету:

— А я, как Макс приказал, сначала заехал в храм. Девки Господние возятся с преподобным, преподобный напричащался так, что одной ногой уже на пресветлой радуге, лыка не вяжет абсолютно, о мирском говорить не может, зато всякие пророчества из него так и валятся. Девки мне говорят: «Он ушел уже навроде». Ну, я за руль. По какой дороге ехать, думаю. — По короткой или по длинной? Кинул монету — вышло по длинной. Вот тебя и догнал. Пособил, значит, Господь! А ты, пульпер, еще тот оттопырок! По Алихаусу ходить в буфовском трэнчике! Святая Богоматерь! Хорошо, что я тебя догнал…

Бенджамиль слушал, улыбался и думал о том, что он вообще не знал, в какой стороне находится дом Максуда. А еще он думал, что заспиртованная голова — в сущности, пустяк.

Джавид остановил машину возле трехэтажного дома, сплошь разрисованного крестами вперемешку с горящими машинами.

— Вот этот подъезд, третий этаж, квартира номер одиннадцать, — сказал он, сплевывая в темноту и закуривая новую сигарету. — Курить будешь?

Бенджамиль покачал головой.

— Макс тоже редко курит, — сказал Джавид то ли с сожалением, то ли с завистью. — Ладно, бывай, Бен. — Он протянул руки традиционным крестом. — Максу не говори, что я опоздал, ладно?

— Ладно, — пообещал Бен, пожимая крепкие ладони.

Молодой ситтер хлопнул дверкой, бибикнул и укатил, а Бен вошел в хорошо освещенный подъезд, разрисованный все теми же крестами и машинами. Он поднялся на третий этаж, у двери номер одиннадцать остановился, по привычке поискал глазами панель интеркома и, не найдя, постучал костяшками пальцев.

— Входи! — крикнул изнутри голос Максуда.

Бенджамиль толкнул дверь и вошел в просторную неприбранную комнату с высоким потолком. Максуд в пыльных ботинках возлежал на смятой постели. Он курил, задумчиво выпячивая подбородок. В комнате пахло затхлостью и табачным дымом. При виде Бена Максуд радостно улыбнулся и привел себя в вертикальное положение.

— Ну наконец-то! — сказал он. — Я уж думал, преподобный тебя в церкви оставил причащаться. Кстати, никогда не стучись в двери, здесь это не принято. У нас закрывают двери, только когда хотят потрахаться, да и то не всегда.

Максуд хохотнул и быстро поднялся на ноги. Подойдя к столу, заставленному грязной посудой, он ткнул дымящийся окурок в одну из тарелок.

— О чем толковали с преподобным?

— Да так, — уклончиво ответил Бен. — О каком-то разрушителе, о хаосе, о зачатом на востоке солнце, которое почему-то всходит на западе.

Максуд удивленно приподнял брови.

— Про солнце и хаос — это из Великого Откровения, — сказал он, быстро взглянув на товарища. — Кое-кто думает, что это сказано про русских из Байкальской Автономии, вроде как именно они затеют великую свару.

— Они ж сейчас смирные, — с сомнением сказал Бен. — Сидят в своей Сибири, никого не трогают. Чайники их здорово поприжали.

— Вот уж не знаю. — Максуд ухмыльнулся. — Сам я с русскими не встречался, но яфат несколько раз проворачивал с ними дела, он и еще Салех Мышеловка. И оба они говорят, что им пальца в рот не клади, откусят по локоть. Русские давно интересуются перспективными разработками в военной сфере. Так что насчет подлянки у них не заржавеет.

— Кинуть подлянку, — задумчиво повторил Бен. — Может быть, ты и прав… Кинуть подлянку чайникам…

В голове вертелось что-то важное, что-то созвучное со словами Макса, какое-то совсем недавнее неуловимое воспоминание.

— И чем же кончилась ваша беседа? — с интересом спросил Максуд.

Бен пожал плечами:

— Да так… он меня благословил, и я… — Бенджамиль едва не сказал «пошел», но вовремя спохватился, — и тут Джавид приехал.

Максуд кивнул с самым серьезным видом:

— Выпить хочешь?

— Не помешает, — неожиданно для самого себя сказал Бен.

Максуд порылся на столе, выбрал пару стаканчиков и достал из кармана плоскую блестящую фляжку. В этот раз жидкость была не коричневой, а прозрачной и пахла остро и терпко. О первого глотка у Бенджамиля перехватило дыхание, на глаза навернулись слезы. От второго глотка потеплело на сердце, а от третьего голова под креслом пророка начала действительно казаться чем-то неважным. Максуд похлопал Бена по плечу:

— На вот, закуси. — Он протянул Бену плоскую жестяную банку, предварительно выхватив из нее пальцами серый блестящий пластик.

В банке плотным полукольцом лежали ломтики консервированной рыбы. Весьма дорогое лакомство. Хотя для Максуда консервированная рыба, похоже, не являлась чем-то особенным. Бенджамиль огляделся в поисках вилки, не нашел ничего подходящего и по примеру своего фатара полез в банку пальцами.

— Час назад я был у яфата, — говорил Максуд, с наслаждением двигая челюстями. — Он объявляет большую войну с Кабуки. Теперь, когда дело сделано, я могу говорить об этом прямо. Кабуки в последнее время начали часто становиться на нашей дороге, теперь им п…ец. Я не могу посвящать тебя во все тонкости политики, но в десять яфат ждет нас на военном совете. Ты тоже приглашен, и мы уже слегка опаздываем.

Мэй едва не подавился пряным волокнистым кусочком.

— Макс, какого черта?! — от волнения Бенджамиль заговорил на цивильном. — Что я буду делать на совете? Что я буду там говорить? Я не хочу ни на какой чертов совет!

— Говори на арси, — строго сказал Максуд, — и не поминай черта, у нас не принято грубо выражаться. Я шучу про совет. На самом деле там будет вечеринка, светский раут («светский раут» Максуд сам сказал на цивильном и улыбнулся). Яфат срочно собирает у себя всех па́чей и диспетчеров. Будет, как всегда, выпивка и угощение, а между выпивкой и закуской чирки поговорят о предстоящей войне, так, в общих чертах. Яфату я сказал, что ты Бентли и мой фатар, само собой, он захотел тебя увидеть. Совсем необязательно, что Бентли вмешаются в нашу ссору с Кабуки, вмешиваться в войну двух семей даже неэтично, но Бентли наши друзья, и это никогда не лишне подчеркнуть. Так что доедай рыбу, а я посмотрю для тебя одежку поприличней. Не идти ж тебе к яфату выряженным в трэнчик с драными карманами.

Раскидывая ногами в стороны валявшиеся на полу стулья, Максуд двинулся в соседнюю комнату. Скоро он вернулся с охапкой разнообразной одежды.

— У нас, похоже, один размер, — сказал он, сваливая свою ношу на кровать и выуживая из пестрого вороха сорочку, разрисованную, будто стена в подъезде.

— А это обязательно? — уныло спросил Бенджамиль.

— Обязательно, обязательно. Снимай свое отрепье.

Понимая, что Макс, наверное, прав, Бен снял с себя куртку.

— И рубашку снимай! — распорядился Максуд. — И брюки!

Бенджамиль согласился поменять рубашку, но брюки отказался снимать категорически. Ему жутко не хотелось надевать ни клепаные лосины, ни бесформенные шаровары в полоску, ни блестящие штаны с огромными карманами на коленях. Кроме того, собственные брюки вдруг стали казаться ему последним бастионом между Сити и Бенджамилем Мэем. В конце концов Максуд был вынужден согласиться с тем, что Беновы брюки выглядят достаточно прилично для светского раута и что они практически не запачканы.

Перебрав все варианты, Бен остановил свой выбор на свободном синем френче с золотой вышивкой на спине, а из предложенных рубашек выбрал черно-желтую, изукрашенную множеством шестиногих жуков с блестящими точками вместо глаз. Максуд в целом одобрил его выбор.

— Скромно, но со вкусом, — сказал он, усаживаясь на кровать. — А это что у тебя? Амулет?

— Амулет, — подтвердил Бен, поспешно застегивая рубашку с жуками.

— Никогда не замечал, чтобы корпи носили амулеты, — задумчиво сказал Максуд. — Ну и как? Помогает?

— Помогает.

— Значит, хороший амулет. Эй! Погоди секунду! — Максуд вытащил из-под стопки одежды обмотанный ремнями треугольный чехол. — Последний штрих. Разведи-ка руки.

Бенджамиль послушно поднял руки, а Максуд принялся сноровисто затягивать ремни, прилаживая чехол на левый бок. Закончив работу, он взял со стола Бенов пистолет и вложил его в кобуру, потом отступил назад, удовлетворенно любуясь своей работой.

— Что это? — спросил Бен, недоверчиво разглядывая сооружение из плотного пластика под своей левой подмышкой.

— А что? Хороший поддырник! — Максуд улыбнулся. — Настоящему ситимену не пристало таскать дыру за брючным ремнем.

— Непривычно как-то, — пробормотал Бен.

— Носи, фатар, и не ежься, — сказал Максуд, поправляя кобуру. — Маленький подарок. На память.

Если френч и рубашку Бенджамиль воспринял как должное, то светло-желтый, приятный на ощупь поддырник подействовал на него странным образом. Ему сразу стало казаться, что просто необходимо сделать Максу ответный подарок. Но у него ничего не было, кроме пистолета и оракула. Дарить пистолет было бы невероятно глупо. А оракул… Чуткий Максуд не позволил сомнениям Бена перерасти в опасную уверенность. Ткнув названого брата кулаком в живот, он заявил, что никаких отказов не примет и что если Бен не хочет нанести ему смертельное оскорбление, то Бен заткнется, будет носить ствол в кобуре и поминать фатара добрым словом. И не надо никого благодарить, это в Сити не принято. Бенджамиль вздохнул, но, что возразить, не нашелся.

— А что я буду говорить на этом драном совете? — спросил он, с безотчетным удовольствием прикасаясь к висящему под мышкой пистолету.

— На совете? Да ничего особенного тебе и не придется говорить. Ну… представлю тебя яфату, познакомлю с десятком-другим пульперов…

— А что, если меня спросят, что я делал в буфере или как туда попал?

Максуд засмеялся.

— Ни один ситтер, имеющий хоть какое-то представление о шарафе, не станет задавать таких дурацких и позорных вопросов, — сказал он, с интересом разглядывая Мэя блестящими глазами. — Если был, значит, по делу. Если попал, значит, через норку.

— Через какую норку?

— Ты думаешь, Бентли бегают докладывать мне, по каким каналам ходят в буфер? — Максуд восторженно покрутил головой. — Ну ладно! Значит, так. Бентли контролируют территорию юго-восточных ворот, по-моему, где-то там неподалеку у них есть нора. Тем более, что ты позавчера действительно был у юго-восточных и место себе представляешь. Если кто спросит, смело говори про юго-восток, а будет совать нос дальше — посылай к черту.

— К черту нельзя, — серьезно сказал Бенджамиль. — У вас в Сити это дурной тон.

Максуд опять засмеялся.

— Главное, не мельтеши, — сказал он ободряюще. — Очень может быть, у меня получится переправить тебя в аутсайд нынешней ночью, сразу после совета.

Через десять минут приятели, торопясь, шли по скудно освещенной улице. Они уже изрядно припозднились, но из объяснений Максуда Бенджамиль понял, что резиденция яфата располагается где-то совсем недалеко, буквально в десяти минутах хорошего хода. Кроме того, Макс утверждал, что не помнит ни одного военного совета, который бы начался вовремя.

Осенние слоистые сумерки давно сменились самой настоящей ночью. Небо висело над головой, пробитое тысячей булавочных ударов. В аутсайде и в «воротничке», где всегда много фонарей и световой рекламы, почти никогда не видно звезд, и Бенджамиль, рискуя запнуться, задирал голову к небу, любуясь недосягаемыми светилами. А может, и правда, думал он, никакие это не шары раскаленного газа, а просто маленькие дырочки в гигантской черной чаше, которой закрывается сверху наша плоская планета? Быть может, те, кто придумал эту чашу, наковыряли в ней дырок, чтобы было удобнее следить за нами, ничтожными? Чтобы никто не увидел их лиц, они опускают чашу, плотно прижимают ее края к краям мира, потом прижимаются носом к ее гладкой холодной поверхности и часами глядят вниз.

Вокруг было тихо, только каблуки ботинок звонко стучали по асфальту, да вдалеке все отчетливее звучала напористая громкая музыка.

По мере приближения к дворцу яфата музыка становилась все громче. На дороге начали попадаться фонари, обвешанные целыми гроздьями люминофорных пластин и похожие на диковинные деревья. Ни о какой темноте и тишине речи уже не шло. Когда Максуд и Бенджамиль подошли к высокой, рыжей от ржавчины ограде, какофония звуков била по ушам, а куски светящихся пластинок были повсюду: на ажурных завитках покосившихся ворот, на ветках кустов, на обочинах дорожек, на изъеденных временем колоннах.

Упоминая о резиденции своего яфата, Максуд говорил слово «пляца», что буквально обозначало очень хороший и большой дом, но то, что предстало перед глазами Бенджамиля, действительно полагалось называть дворцом. Старое здание стояло посреди большого, запущенного и грязного парка; когда-то давно оно блистало настоящей роскошью, да и сейчас все еще выглядело впечатляюще. Центральная часть с колоннадой венчалась треугольным фронтоном и была освещена лучше, чем все прочее. Бенджамиль рассмотрел там даже какие-то лепные узоры, бегущие по карнизу. Два крыла, расходившиеся в стороны, терялись в непроглядной темноте парка. Верхушка фронтона тоже тонула во мраке. Центральная часть дворца была трехэтажной, но, судя по всему, это были очень высокие этажи. Бенджамиль даже представить себе не мог, кому и зачем могли понадобиться такие просторные помещения, особенно в старину. Высокая каменная лестница вела к террасе и колоннаде. На лестнице, прямо на широких ступенях, сидело и лежало с полсотни мужчин и женщин, и вообще возле дворца было весьма людно. Со всех сторон гремела и стучала музыка, издаваемая не одним, а сразу несколькими саундбластерами. Сбоку от мощенных каменной плиткой дорожек то тут, то там стояли на земле большие металлические бочки с продырявленными боками. В бочках, будто зверь в яме, ворочалось и трещало живое оранжевое пламя. В беспокойстве нерастраченной ярости оно гудело, сыпало вверх искрами, горячими жадными языками пыталось лизать лица склонившихся над ним людей и нижние ветки сухих деревьев. Вокруг бочек курили, танцевали, пили прямо из бутылок, целовались, щупались, держали над огнем какие-то палочки или просто сидели кружками на корточках, время от времени разражаясь взрывами пьяного смеха. С правой стороны парка слышались заглушаемые громкой музыкой стоны и вскрики — там кто-то любился исступленно и неистово. Слева все было достаточно целомудренно. Там, в глубине парка, виднелась освещенная прожектором площадка, на которой Бенджамиль, к немалому своему удивлению, разглядел пару прыгунов — красный и бежевый, а поодаль, на границе тьмы и света, еще один, неопределенного цвета. Кто-то звонко кричал под музыку, пытаясь подражать исполнителю стиля «стробо». Сыпался женский смех.

Максуд и Бенджамиль сложной траекторией двигались сквозь пестрый шумный хаос. Максуда то и дело окликали какие-то люди, он махал рукою, смеялся, что-то отвечал на ходу. Миновав последние огненные бочки, они наконец добрались до лестницы и стали быстро подниматься наверх. Макса здесь тоже узнавали, здоровались, спрашивали, как дела, раздвигались, освобождая дорогу.

Добравшись до самой верхней ступеньки, Бен остановился и поглядел вниз. Максуд потянул его в глубь террасы, к одной из широких двустворчатых дверей с фрамугой.

— Что они празднуют? — спросил Бен, оборачиваясь.

— Войну с Кабуки. — Максуд засмеялся. — Считай, что это преддверие военного совета. А вообще, здесь частенько бывают подобные толкушки. Толочься любят все, особенно если яфат угощает. Пошли, нас ждут.

Прямо на остекленной двери был нарисован разлапистый крест, а фрамугу пересекала надпись, сделанная франглийскими буквами: «С нами Бог!» Внутри просторного вестибюля, перед лестницей с побитыми балясинами, стояли несколько мужчин в дефендерах и с короткоствольными автоматами на ремнях. При виде Максуда они расступились в стороны. Макс хлопнул кого-то по плечу, кому-то подмигнул и побежал наверх. Бен старался не отставать. На ходу он думал, что мужчины в вестибюле — это, наверное, охрана, и еще думал о том, что у него под мышкой висит внушительный ствол, до которого охране, видимо, нет никакого дела. «Странные люди, странная логика, — думал Бен, прыгая со ступеньки на ступеньку. — Или их яфат настолько смел, или настолько глуп, или настолько популярен? Ничего я не понимаю в этом чертовом Сити».

Второй этаж оказался освещен гораздо хуже, чем первый.

— Яфат не любит яркого света, — объяснил Максуд, увлекая Бенджамиля через полутемную залу к приоткрытой двери, из-за которой слышались оживленный гомон и неразборчивые выкрики.

Бенджамилю сделалось страшно. Ему вдруг показалось, что там внутри жуткое пиршество полумифических каннибалов. Представились слюнявые пасти с клыками, размалеванные чудовищные маски, черная человеческая голова на блюде, но дверь раскрылась, и Бен увидел перед собой высокий и длинный зал, мало чем отличавшийся от предыдущего. Света было действительно маловато. Верхнее освещение не горело, и вся громада необъятного помещения освещалась какими-то жалкими настольными ночниками, впрочем, собравшуюся публику это совершенно не смущало. Между столами, расставленными в две линии и сдвинутыми по три-четыре штуки вместе, толкалось человек двести. По яркости пестрых костюмов, по экспансивности выкриков и хохота эта компания почти не отличалась от той, которая веселилась в парке. Разве что прямо на полу никто никого не имел.

Максуд, волоча за собой Бена, напористо двигался вперед. Лавируя между пьющими и орущими вождями семьи Чероки, отвечая на приветствия, обещая выпить чуть позже, он пристально зыркал по сторонам, словно выискивая кого-то среди шумной толпы. Примерно на середине зала он встал, вытянув шею, огляделся по сторонам и, похоже, не найдя того, кого как тщательно высматривал, потянул Бенджамиля к ближайшей четверке столов.

— Вот, — сказал он, приближая свою голову к голове фатара. — Стой здесь, ешь, пей, общайся. Я скоро, — и растворился в толпе.

Оставшемуся в одиночестве Бенджамилю стало не по себе. Но, постепенно сообразив, что на него никто не обращает внимания, он совершенно успокоился, даже принялся осматриваться по сторонам. Гулянка во дворце яфата все же отличалась от гулянки под окнами вокруг огненных бочек. Если внизу веселилась преимущественно молодежь, то здесь средний возраст присутствующих колебался от тридцати до пятидесяти и даже старше, просто яркие, крикливые костюмы с первого взгляда скрадывали возраст, прятали морщины, скрывали лысины, да и развязное поведение пожилых мальчишек вносило свою лепту в хитрый обман зрения. Только приглядевшись повнимательнее, Бен понял, что подавляющему большинству из подвыпивших юношей уже давно минуло девятнадцать.

Стульев в зале не было вовсе, и вся шатия-братия пила и закусывала стоя. На столах, застеленных темными неопрятными скатертями, теснились ряды бутылок, блестели гладкими боками емкости с пивом, точно такие же, как в заведении Гансана Маншаля. Между бутылками и пивом, услужливо разинув жестяные рты, бесстыже демонстрировали свои консервные внутренности банки всевозможных форм и размеров. Между банками на плоских разовых тарелках горками лежали остывшие ломтики жареного мяса. Судя по запаху, настоящего жареного мяса. Рот Бенджамиля моментально наполнился слюной. Отыскав на столе пустую кружку, он нацедил в нее первого попавшегося пива, подхватил тарелочку с мясом и замер на месте. Со стола, с того места, что закрывало донышко тарелки, на него смотрел большой и задумчивый глаз. Бенджамиль машинально отхлебнул пива. Взяв с тарелки губами чуть пригоревший волокнистый мясной ломтик, Бен отставил тарелочку в сторону и принялся сдвигать банки и бутылки. Он расчистил квадрат размером с экран рабочего терминала. Прямо на скатерти было мастерски нарисовано пухлощекое, золотокудрое лицо ребенка, подпиравшего рукой маленький решительный подбородок. Покрытое трещинками изображение поражало удивительной реалистичностью. Это мало походило на картинки, украшавшие фасады домов и стены храма. Бенджамиль коснулся детского лица ладонью. Поверхность скатерти была шершавой и заскорузлой.

— Хорошая толкушка! — Справа от Бенджамиля возник мужчина с болезненно худым лицом, его переносье украшали четыре кольца, продетых, по-видимому, прямо через кость. — Максуд сказал мне, что ты из Бентли и что ты его фатар. Хочу выпить с фатаром Максуда.

— Можно и выпить, — откликнулся Бенджамиль, стараясь, чтобы его голос звучал как можно дружелюбнее.

Он поднял кружку, продырявленный нос глухо стукнул в нее своим стаканом, хлебнул и уплыл куда-то вбок, пообещав сейчас вернуться. Бен проводил его взглядом и опять посмотрел на скатерть. Выражение нарисованного лица теперь казалось скорее печальным, чем задумчивым.

— Какого дьявола?! — сказали за спиной Мэя на цивильном.

— Что? — Бен обернулся.

— Какого дьявола ты тут делаешь?!

Это было совершенно невероятно, но прямо перед Бенджамилем, набычив жирный загривок, стоял мастер Ху-Ху. Самый перспективный из молодых хайдраев «Счастливого Шульца» слегка покачивался взад-вперед. На его мрачной физиономии медленно проступала смесь удивления и негодования.

Глава 18

— Я не понимаю, о чем трет этот циви. — Бенджамиль старался смотреть на собеседника как можно более нагло и презрительно. — Я вообще по-цивильному не секу.

Он говорил, обращаясь к симпатичному сухощавому мужчине с цепкими настороженными глазками, который стоял справа от насупленного хайдрая. Сухощавый, который, судя по всему, исполнял при персоне Ху-Ху функции Бенджамиля, криво улыбался. Его явно беспокоил и раздражал разговор, заведенный патроном, но вокруг уже собралось десятка два зрителей, и он, кривя губы, уже в пятый по счету раз переводил на арси невнятные претензии толстяка. Переводил сухощавый неплохо, но слишком осторожно и местами не точно, что вызывало в Бене волну смутного злорадства.

Зрители в спор не вмешивались, но слушали с большим интересом, зубоскаля и негромко переговариваясь. Похожие на ночных хищников, которые рассаживаются кружком в ожидании добычи, терпеливые и готовые ко всякому действию, они словно чуяли грядущее развлечение и все подтягивались и подтягивались с разных концов зала, будто металлические опилки к сильному магниту. По мере появления новых зрителей кружок непрестанно рос и ширился. Вскоре участники спора оказались со всех сторон охвачены любопытным живым кольцом.

Бенджамилю, который всегда остро чувствовал за спиной чужое присутствие, постоянно хотелось оглянуться, но он понимал, что делать этого нельзя. Новый переводчик Ху-Ху ощущал нечто подобное, поскольку старался совершать как можно меньше лишних движений и лишь украдкой косился по сторонам. Выслушав ответ Бена, он наклонился к Ху-Ху и вполголоса перевел сказанное. Хайдрай слегка приподнял свою круглую голову. На секунду его злые глаза, полуприкрытые тяжелыми веками, остановились на лице Бена и сразу скользнули в сторону. Ху-Ху был не так уж пьян, как казалось сначала.

— Какого черта он отпирается? — сказал Ху-Ху. — Его зовут Мэй… — Хайдрай слегка замялся. — Френкис Мэй. Я хочу знать, что он делает в Сити и как сюда попал.

Сухощавый призадумался, взвешивая в голове какие-то мысли, потом начал переводить.

— Я человек наемный, — сказал он осторожно, и правый уголок его губ опять потянулся наверх в кривой ухмылке. — Я думаю, что мой патрон вполне мог и обознаться, но мастер Ху принимает тебя за своего знакомого по фамилии Мэй. Он хочет знать, как ты попал к Чероки.

— Твой циви просто обкурился или выпивки перебрал. Скажи ему, что я на него не сержусь. Нынче праздник. Пусть валит к своему столу и пьет дальше. — Бенджамиль давно понял, что его может спасти только наглость, и хамил вовсю.

Сказать честно, поначалу он здорово струхнул. Он был уверен, что следом за Ху-Ху появится Ингленд. Тогда положение фальшивого Бентли наверняка сделалось бы отчаянным, но минуты шли, Ингленд все не появлялся, и Беновы позиции упрочивались.

Дичайшая ситуация. Глупей и придумать сложно. Бен даже представить себе не мог, что может делать жиртрест Ху-Ху ночью в Сити, да еще без привычной охраны. Или сухощавый переводчик замещает не только Бена? Что там за складки на его френче под левой подмышкой? И что за темные дела Ху-Ху обделывает на вечеринке у яфата, если специально для этого дал отставку Ингленду? Нанял в обход официальных каналов переводчика и телохранителя в одном лице? Чтобы все было шито-крыто? Чтобы никто ни сном ни духом? А тут Бенджамиль Мэй! Прошу любить и жаловать! Неудивительно, что увидав Бена, хайдрай слегка сбился с ритма.

Впрочем, Бенджамиль тоже понятия не имел, что делать дальше. Вот если бы Ху-Ху сказал: «Простите, любезные, моя маленько обозналась…»

Сухощавый быстро сказал своему боссу несколько слов. Ху-Ху покачал головой.

— Я не ошибаюсь! — заявил он, сверля Бенджамиля взглядом. — Я знаю этого человека, последний раз я видел его позавчера. Я думаю, что он стоповская крыса. Он следит за мной и хочет сорвать сделку!

Чувство досады промелькнуло на лице переводчика-телохранителя. Он повернулся к Бену и начал переводить. Когда он закончил, в окружающем их кольце ситтеров кто-то сказал громко и трезво:

— А вот это уже настоящая предъява!

Лицо сухощавого стало официальным и сосредоточенным.

Бенджамиль открыл рот, еще понятия не имея, что он станет говорить, но в этот момент в рядах ситтеров началось какое-то сумбурное движение. Бесцеремонно расталкивая зрителей, в середину круга пробрался Максуд. Следом за ним не торопясь шел высокий худой мужчина с забранными в хвост пегими волосами и с лицом, раскрашенным цветными полосами.

— Чего там трет эта толстая гнида?! — Фатар был зол и взвинчен до такой степени, что с него, казалось, вот-вот посыплются искры.

Сухощавый собрался воспроизвести слова хайдрая, но Ху-Ху, верно истолковав бешеный взгляд широко расставленных глаз, повторил невозмутимо и даже скучно:

— Этот человек шпион. Его нужно убить, чтобы он не провалил нам сделку.

Переводчик опять собрался переводить, но Максуд остановил его жестом.

— Я понимаю по-цивильному, — сказал он на арси. — Можешь передать своему боссу, что этот человек мой брат и я собственноручно выпущу кишки из любого жирного брюха, которое вздумает быть с ним непочтительным.

— Полегче, Макс, — негромко сказал мужчина с цветным лицом. — Жирное брюхо — наш поставщик. Не стоит говорить о нем так грубо. — Мужчина пристально поглядел на Бена. — А что скажет твой фатар?

— А что тут говорить, яфат?.. — зло начал Максуд.

— Может, он тоже знает толстяка? — перебил его яфат, не отрывая глаз от лица Бенджамиля.

В одну секунду Бен решился.

— Точно! — Он одним глотком допил пиво. — Я уже видел толстого, а он видел меня. Позавчера вечером я стоял наблюдателем у юго-восточных ворот. Жирдяй о чем-то договаривался с Кабуки, а я смотрел. Вот, собственно, и все. Правда, узнал я его не сразу.

Яфат сказал, задумчиво поглаживая аккуратную бородку:

— Ворота — внутреннее дело Бентли. — Его лицо приняло благодушно-отеческое выражение. — Ты не обязан рассказывать мне о встречах на вашей территории, но спасибо, что предупредил.

Переводчик негромко вводил Ху-Ху в курс дела. С каждым словом хайдрай делался все мрачнее.

— Вранье! — наконец заявил он. — Я не был в пятницу у юго-восточных ворот. И я не встречался с Кабуки.

— Он говорит, что не был у ворот, — сообщил Максуд яфату.

— А меня зовут Френкис, — вставил Бен, шалея от собственной наглости. — И я его служащий, и еще я крыса.

— Что они говорят?! — раздраженно произнес Ху-Ху.

— Это неважно, — сказал яфат, обращаясь в основном к переводчику. — Объясни мастеру Ху, что выдвинутые сторонами обвинения очень серьезны. И теперь нам не обойтись без шнура.

— Пулю на шнур! — заорали вокруг сразу в несколько глоток.

Кольцо зрителей пришло в движение. Все пестрое собрание загомонило и засуетилось.

Краем уха Бенджамиль слышал, как Ху-Ху переспрашивает переводчика про пулю. Бен подался вперед, пытаясь понять, о какой такой пуле идет речь. Откуда-то вынырнуло лицо Максуда.

— Ничего не бойся. — Губы фатара обожгли ухо Бенджамиля азартным дыханием. — Ты должен драться с толстым. На все соглашайся и не о чем не думай. Постарайся хорошо запомнить место, где сидит противник, и делай как можно меньше движений. Я буду твоим секундантом. Господь нам поможет.

Бен хотел спросить, как он, собственно, должен драться с Ху-Ху, но Максуд уже отодвинулся.

Вокруг начался полный бедлам. Пьяные ситтеры двигали столы, расчищая пространство в середине зала. И хотя Бен ничего толком не понимал, его неожиданно охватило то самое чувство, которое он уже испытывал, когда, прыгнув с балкона Виктора Штерна, медленно плыл над темным ущельем улицы, — непередаваемая смесь ужаса и восторга. Только в этот раз его парашютом была непоколебимая уверенность и наглость, огненным фонтаном бьющая из стоявшего рядом Максуда. «Неужели я и впрямь становлюсь ти-эмпатом?» — с изумлением подумал Бен.

— Одну минуту! Одну минуту! — Сухощавый переводчик поднял руку, пытаясь привлечь к себе внимание среди всеобщего хаоса. — Мастер Ху не может драться! Во-первых, он не приемлет насилия, а во-вторых, если он получит ранение, то не сможет выполнять свои обязательства по сделке.

— Мастер Ху, наверное, думает, будто он наш единственный поставщик оружия. — Яфат засмеялся. — Впрочем, согласно правилам, он может выставить вместо себя одного бойца.

Максуд презрительно сплюнул на пол. Переводчик обернулся к Ху-Ху и начал ему что-то горячо объяснять. Ху-Ху, вышедший из своего обычного состояния полудремы, отвечал зло и раздраженно. Бен прислушивался, стараясь уловить, о чем речь. Уголок рта сухощавого опять потянуло вверх.

— …Нет! — сказал он достаточно громко. — Теперь отказаться уже нельзя.

Ху-Ху сказал несколько слов и, отвернувшись, стал смотреть в сторону. Переводчик опять поднял руку, требуя тишины:

— Мастер Ху выставит бойца!

— Этим бойцом, надо полагать, будешь ты? — спросил Максуд на цивильном.

Сухощавый кивнул. Он был серьезен. Челюсти его плотно сжались, только непослушный рот все норовил улыбнуться одним углом.

— В таком случае, — сказал Максуд, и шум вокруг моментально приутих, — в таком случае мой фатар тоже имеет право выставить бойца! — он повернулся к Бену: — И не вздумай возражать, братишка.

Вокруг одобрительно засвистели. Максуд повернулся к переводчику Ху-Ху:

— Правила знаешь?

Сухощавый опять кивнул.

— Я бывший член гильдии, — сказал он, стягивая куртку и бросая ее на пол. — Я знаю все правила.

Под курткой действительно оказалась кобура с торчащей из нее рубчатой рукоятью.

— Кто будет крупье? — спросил сухощавый.

Максуд вопросительно взглянул на яфата.

— Рафаиль. — Яфат ткнул пальцем в молодого ситтера с длинной косой на затылке.

Сухощавый достал свой пистолет из кобуры и рукояткой вперед протянул крупье. Максуд, чуть помедлив, сделал то же самое. Зажав второй пистолет под мышкой, крупье вытянул из первого обойму и принялся один за одним выщелкивать из нее патроны. В наступившей тишине было слышно, как металлические цилиндры звонко скачут по полу. Оставив один патрон, Рафаиль вернул обойму на место и, передав пистолет яфату, проделал ту же самую процедуру с пистолетом Максуда. Двое ситтеров принялись мерить зал шагами.

— Места мало, — негромко сказал переводчик.

— Двадцати шагов нам хватит, — презрительно ответил Максуд и пошел в центр залы.

Сухощавый двинулся следом. Ху-Ху, сложив на животе короткие ручки, напряженно смотрел ему в спину. Его глаза были полуприкрыты тяжелыми веками, он очень хотел казаться спокойным.

Дуэлянтам указали их места, и они сели друг против друга, подогнув ноги и выпрямив спины.

— Повязки! — сказал крупье.

Двое молодых людей быстро подошли — один к Максуду, другой к переводчику. В их руках оказались темные плотные повязки, которыми они завязали глаза обоим бойцам. Затем в правую руку каждого из дуэлянтов был вложен заряженный пистолет. Почти одновременно приняв оружие, оба мужчины опустили пистолеты вниз и уперли стволами в пол.

— Шнур! — распорядился крупье.

Каждый из противников вытянул вперед левую руку. Секунданты разошлись в разные стороны, разворачивая длинную веревку, связанную из трех кусков. Концы веревки дали Максуду и переводчику. Максуд ловко крутнул ладонью, натягивая шнур, и замер. В наступившей тишине Бенджамиль слышал, как где-то рядом шумно сопит толстяк Ху-Ху.

— Готовы ли противники? — спросил Рафаиль.

— Готовы, — вразнобой откликнулись секунданты.

Двое мужчин с завязанными глазами сидели неподвижно, соединенные тонкой линией натянутой веревки. Стихли образовавшие коридор ситтеры. Бенджамиль затаил дыхание. Упругая звенящая тишина повисла между замершими в восторженном ожидании зрителями, точно взведенный курок, точно сжатая до последней степени стальная пружина, готовая в любую секунду распрямиться, убивая, круша, калеча… Рафаиль вопросительно оглянулся на яфата. Яфат сделал полшага назад, оперся задом о край стола, застеленного скатертью с лицом грустного ребенка, и кивнул. На его губах блуждала тонкая мечтательная улыбка.

— Фай! — крикнул крупье.

Максуд быстро выбросил вперед руку с пистолетом, одновременно дернув на себя веревку. Бенджамиль не успел понять, выстрелил ли он первым, или первым выстрелил сухощавый, или оба выстрелили разом. Он только увидел, как вспышка на короткий и яркий миг выхватила из полутьмы лицо Максуда. Ослабла и опять натянулась веревка. Сухощавый качнулся и стал медленно валиться набок. На его голове, чуть выше повязки, расцветало темное пятно. Две сотни глоток взорвались торжествующим ревом. Оглушенный Бенджамиль оглянулся вправо и увидел Ху-Ху. Толстяк, выпучив глаза и хватаясь пальцами за горло, опрокидывался на стоявший позади стол. Здоровенный, голый по пояс детина, скаля зубы, тянул в стороны концы захлестнутой на шее Ху-Ху удавки, а яфат, блаженно щурясь, глядел, как судорожно сучат в воздухе короткие ножки в расшитых войлочных туфлях. Бенджамиль почувствовал, что сейчас его вырвет.

Но его не вырвало, каким-то чудом он сумел удержаться. А в следующий момент все принялись палить в потолок. Волна дикого первобытного чувства захлестнула Бенджамиля. Кажется, он орал вместе со всеми. Шокирующий, бьющий со всех сторон животный восторг стремился увлечь, утянуть его, Бенджамиля Френсиса Мэя в черную, жуткую, притягательную бездну. Бессознательно пытаясь вынырнуть, пробраться к выходу, он видел, как скатывают со стола мертвое тело Ху-Ху, как, оставляя на паркете широкий и темный след, волочат за ноги его телохранителя. И он, будто в мучительном сне, продирался сквозь водовороты исходящих агрессией существ до тех пор, пока перед ним не возник Максуд, единственный человек в этом зверинце, Максуд, который схватил его за плечи, встряхнул и прокричал в самое ухо:

— Пошли отсюда! Яфат будет с тобой говорить!

Глава 19

Когда они вошли в небольшой кабинет с очень высоким потолком, яфат стоял возле окна, задумчиво глядя в темноту парка, слабо расцвеченную огоньками в железных бочках. В руке его дымилась наполовину выкуренная сигарета. По комнате плыл запах табачного дыма, к которому примешивался слабый аромат незнакомых специй. Яфат оглянулся.

— А! — сказал он. — Максуд! Па́чи уже вымелись из зала?

— Не знаю, — ответил Максуд. — Ханни передал, что ты хочешь поговорить, и мы сразу пришли.

— Хотите покурить кухима или, может быть, выпить?

Яфат наконец повернулся к своим гостям, и Бенджамиль понял, что ломаные цветные полосы на его лице — это татуировка.

— Кухим везде одинаковый, а выпивка у тебя всегда лучшая в Сити, — улыбаясь, сказал Максуд. — Так что я лучше выпью.

Яфат вопросительно взглянул на Бенджамиля.

— Я тоже, — сказал Бен (пока они шли до кабинета, расположенного в конце левого крыла, он успел немного прийти в себя).

Яфат кивнул.

В парке закричали. Сначала один или два человека, потом крик подхватило с полсотни глоток, потом заорала, засвистела, заулюлюкала вся поляна перед центральной частью дворца. Раздались приглушенные расстоянием хлопки выстрелов. Собравшаяся у входа толпа в неизъяснимом восторге расстреливала звездное небо. И Бенджамиль вдруг подумал, что у тех, которые смотрят сквозь дырочки в небесной чаше, не такая уж безопасная работа.

— А вот и па́чи, — сказал яфат, довольно усмехаясь. — Хорошее было нынче представление.

Яфат бросил окурок в раскрытую форточку.

— Звезды сегодня… — сказал он задумчиво и добавил, похлопав по подоконнику: — Идите ближе, парни, тут воздух свежее.

Бенджамиль и Максуд подошли к окну. Яфат извлек из-за пазухи плоскую фляжку, отвернул колпачок и протянул Максу. Тот почтительно, словно совершая важный ритуал, принял блестящую посудину, поднес к лицу, понюхал и хлебнул прямо из горлышка. Глаза его увлажнились.

— Райское пойло! — Он протер горлышко ладонью и передал фляжку Бену. — Пробуй, фатар, таким угощают только у яфата во дворце и у Яха на небе.

Бенджамиль сделал изрядный глоток и подтвердил, что выпивка классная, хотя, сказать по правде, в классах выпивки он разбирался слабо. Напиток был совершенно того же вкуса и крепости, что и в бутылке, которую Максуд отдал преподобному. Но, наверное, это действительно была хорошая выпивка.

— Прозит, Бенджамиль, — сказал яфат, разглядывая Бена сощуренными внимательными глазами.

— Что? — спросил Бен.

— Я говорю: будь здоров, Бенджамиль, — пояснил яфат, забирая фляжку.

Он тоже хлебнул, сморщился и стал заворачивать колпачок.

— Ведь тебя зовут Бенджамиль? Я правильно запомнил?

Бен кивнул:

— Бенджамиль из семьи Бентли.

Крики и шум на площадке перед дворцом постепенно перемещались из центра в левую сторону парка. Стрельба почти утихла, лишь время от времени раздавались редкие хлопки.

— Бенджамиль — бен, забавно… — Яфат усмехнулся. — Ну что ж, Бенджамиль, сегодня Господь был на твоей стороне. Направляя руку Максуда, Всевышний изъявил свою волю, на то Он и Всевышний, а я потому и яфат, что умею менять свои планы именно тогда, когда это угодно небу и полезно для семьи Чероки. Прозит, Бен?

Бенджамиль старательно кивнул и покосился на Максуда. Максуд, покусывая губы, смотрел на главу семьи.

— Конечно, мне досадно, что толстяка пришлось убить, — продолжал яфат, оглядываясь на окно. — Но он всего лишь корпи. А убить корпи — не грех. Убивая корпи, мы совершаем богоугодное дело. — Яфат пристально поглядел на Бена. — Как ты считаешь, Бен из Бентли?

— Наверное, так, — кашлянув, ответил Бен.

Яфат улыбнулся и похлопал его по плечу.

Внизу притихшие было ситтеры заорали с новой силой. Что-то громко заурчало, перекрывая визг и улюлюканье, потом протяжно завизжало, яркая белая вспышка на миг выхватила из темноты силуэты людей и деревьев, и нечто темное метнулось в небо, с истошным ревом вспарывая черный воздух.

Бенджамиль и Максуд одновременно шагнули к окну. Яфат, обернувшись, глядел сквозь оконный переплет туда, где среди ярких булавочных проколов обрисовывался слабый и белесоватый след от стартовавшего прыгуна.

— Что там за херня? — встревоженно спросил Максуд.

— Все нормально, — отозвался яфат. — Сегодня ночью Кабуки получат маленький подарок по случаю открытия военных действий. Я приказал ребятам засунуть обоих жмуриков в их прыгун и задать нужную дугу. Кабуки будут приятно удивлены, когда перед домом их яфата расплющится в хлам прыгун мастера Ху.

За окном опять начали стрелять.

— Ханни! — крикнул яфат. — Ханни, старый глухарь!

Дверь приоткрылась, и в кабинет заглянул старый морщинистый ситтер с коричневыми пятнами на лысом черепе.

— Ханни, будь другом, скажи этим пьяницам во дворе, чтобы убирались ко всем чертям! Уже голова болит.

Старик укоризненно покачал головой и закрыл дверь.

— Я не знаю, в какую игру вы играете, ребята, — задумчиво сказал яфат. — Но я шесть раз бросил монету, и все шесть раз она упала орлом кверху. Наверное, это что-нибудь да значит… Кстати, — он повернулся к Бенджамилю, — как там дела у Большого Отто? Сто лет толстяка не видел.

Бенджамиль на секунду задумался, вызывая в памяти имена, слышанные им от Максуда, потом покачал головой:

— Я не знаю никого с таким именем, яфат.

Чувствуя, что идет по тонкому льду, он покосился на Максуда. Тот едва заметно кивнул.

— Конечно, не знаешь. — Яфат закрыл форточку. — Отто уже пятнадцать лет как на небесах, но человеком он был хорошим. Ладно, будем считать эту кружку выпитой. На что я хотел посмотреть, я посмотрел. Можете идти, джентльмены (слово «джентльмены» он произнес на цивильном).

— А как насчет аутсайда? — спросил Максуд. — Мы говорили сегодня.

— Да? — Высокий лоб яфата собрался морщинами. — Не знаю. Мне надо подумать.

— Я обещал, — упрямо напомнил Максуд. — А ты обещал мне. И потом…

— «Потом» бывает не то, что «сейчас», — ворчливо сказал яфат. — Впрочем, делай как знаешь.

Максуд приложил ладони к груди и глазами указал Бену на дверь. Рука Бенджамиля уже легла на дверную ручку, когда яфат сказал от окошка:

— Макс, задержись на пару слов.

— Подожди меня в коридоре, — тихо попросил Максуд.

Бенджамиль вышел в коридор и остановился, невольно прислушиваясь. Сквозь неплотно прикрытую дверь он слышал, как скрипит старый паркет под ботинками Максуда.

— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь? — негромко, но вполне отчетливо проговорил яфат. — Я не верю этому парню.

— А я за него ручаюсь головой, — тихо сказал Максуд. — И головой, и кишками, и дорогой по светлой радуге. Воля Яха указала его правоту. Разве нужны другие знаки?

— Я бы предпочел, чтобы Ях нажал курок его пальцем, а не твоим.

Бену послышался печальный смешок.

— Это не меняет дела, — почти сердито сказал Максуд.

— По закону — да.

— По Господнему закону, — уточнил Максуд.

— По Господнему, — согласился яфат.

Несколько секунд они молчали.

— Лети сам и проследи, чтобы все было нормально, — устало сказал яфат.

— Спасибо, отец, — совсем тихо сказал Максуд. — Я редко тебя прошу о чем-либо…

— Следи за языком, — сказал яфат строго. — Во время вылазки будешь подчиняться Рахибу.

Максуд ничего не ответил, наверное, кивнул.

— Группа уходит в два, советую не опаздывать к старту. Куда вы сейчас? — продолжал яфат.

— Ко мне. Пусть поспит пару часов перед дорогой.

— Зачем ходить? Спите здесь. В восточном крыле полно пустых комнат. А я пока отдам распоряжение Рахибу.

— Я буду обязан тебе… яфат, — прочувствованно сказал Максуд.

— Вали на х…, чирок! Ты и так мне всем обязан! — сердито ответил яфат. — И не святотатствуй впредь.

Бенджамиль едва успел отступить назад, уворачиваясь от высокой тяжелой створки. Глаза Максуда блестели, весь вид его выбражал крайнюю степень довольства.

— Пошли! — сказал он, плотно прикрыв за собою дверь, и добавил, упреждая расспросы: — Потом все расскажу.

Бенджамиль вздохнул и молча двинулся следом за фатаром.

Они миновали высокие, пропитанные странными запахами коридоры западного крыла и оказались в просторном зале, полукругом охватывавшем парадную лестницу. Когда они поднимались в кабинет яфата, Бен заметил ряды странных полок, сплошь закрывавших вогнутую стену, но был слишком потрясен недавними событиями, чтобы обратить на них внимание. Теперь Бен с удивлением заметил, что эти разнородные, местами весьма корявые полки не пусты. Ряд за рядом, касаясь друг дружки пыльными боками, на них лежали сотни бутылок. Нелепая и титаническая винная лавка.

— Макс! Что это? — с испугом спросил Бен, останавливаясь посреди загадочного стеклохранилища. Неприятные мысли вдруг завертелись вокруг храма Господнего, вокруг изрисованных крестами стен и черного страшного лица в банке.

— Комната славы, брат, — не сразу ответил Максуд.

Подойдя к кривобокой полке, он взял одну из бутылок с выцветшей от времени этикеткой и показал Бену:

— Останки героев.

— Где? — Бенджамиль приблизил лицо к бутылке, пытаясь разглядеть ее содержимое.

И тут до него дошло: бутылка была на три четверти заполнена темным сыпучим порошком, из которого торчал высохший, заскорузлый ремешок какого-то амулета.

— Здесь хранится прах лучших из Чероки, — сказал Максуд, возвращая пыльную склянку на место. — Я очень надеюсь, что и для моей бутылки когда-нибудь найдется место на этих полках.

Восточное крыло дворца оказалось освещено еще хуже, чем западное. Света маленьких люминофорных пластинок, повешенных через каждые двадцать шагов, едва хватало на то, чтобы посетитель не вытягивал вперед рук, опасаясь налететь на колонну или врезаться в стену. Максуд зажег фонарик под стволом своего пистолета и шарил лучом по рассохшимся темным фигареям. Найдя дверь, отчего-то приглянувшуюся ему больше других, он потянул за резную ручку и поманил за собой Бена.

Кабинет, в котором они оказались, был не слишком просторен, но и не мал. Луч фонаря пробежал по расставленным возле стен шкафам, в дверцах которых не хватало половины стекол, выхватил из темноты письменный стол и остановился на высокой кушетке с толстым подголовником.

— Располагайся. — Максуд кивнул на кушетку, а сам двинулся к столу.

Огонек фонаря мигнул и исчез за массивной тумбой. Бенджамиль, с трудом ориентируясь в ультрамариновом сумраке, почти на ощупь нашел край кушетки и сел на жесткую поверхность. Максуд молча возился около стола. Взбалмошный пучок света то выскакивал, играя, из-под тяжелой столешницы, то прятался в тени, и глаза Бенджамиля никак не могли привыкнуть к меняющемуся освещению. Так продолжалось две или три минуты. Наконец Максуд перестал мигать, выдвигать и задвигать ящики. Издав удовлетворенный возглас, он погасил фонарь и поднялся на ноги, держа за обод шарик ночного светильника. Поставив неяркий желтоватый огонек на пол возле кушетки, Максуд присел рядом с Беном и слегка толкнул того кулаком в плечо.

— Ну что, фатар! — сказал он тихо и радостно. — Вот какое дело у нас вырисовывается: сегодня в два часа ночи отсюда стартует прыгун. Я сказал яфату, что тебе по делам семьи нужно срочно попасть в аутсайд. Короче, в два часа мы грузимся с тобой на аппарат, чпок! — и ты уже в своем аутсайде.

— Не знаю, как и благодарить тебя, Макс, — пробормотал Бенджамиль.

Несмотря на уверенный тон Максуда, он чувствовал, что уже не верит в свое возвращение.

— Какая фигня! Мы ведь братья! — Максуд еще раз ткнул Бена в плечо. — Я же говорил: не мельтеши. А теперь тебе надо поспать, — добавил он серьезно. — Время еще есть.

— Я не усну, Макс. — Бенджамиль покрутил головой. — Столько всего… Я просто не смогу.

— Сможешь, — убежденно сказал Максуд. — Дай-ка сюда руку!

Бен послушно протянул ладонь. Максуд вытащил маленькую коробку вроде той, в которых продают дезодоранты для рта, и выщелкнул в подставленные ему пальцы маленькую таблетку.

— Что это? — спросил Бен, разглядывая белеющий в ладони шарик. — Опять наркотики?

— Упаси Ях! — Максуд потрепал Бена по плечу. — Очень полезное и вполне безобидное средство. Положи таблетку под язык, через пару минут уснешь, через пару часов проснешься как новенький. Действует надежней, чем молитва преподобного.

Бенджамиль с сомнением поглядел на таблетку и положил ее под язык.

— Отлично, — сказал Максуд. — Ты спи пока, а я скоро вернусь.

— Да все равно я не усну! — упрямо сказал Бенджамиль.

— Дело хозяйское, — беспечно отозвался Максуд. — Не уснешь, так просто приляг. Я скоро.

Он поднялся и вышел из кабинета, протяжно скрипнула дверь, и Бен остался один. Он сидел, выпрямив спину и бесцельно глядя на тонувшие в полумраке предметы. Свет ночника окутывал его теплой мерцающей полусферой, лежал на полу уютным домашним ковриком, постепенно смешивался с темнотой, терялся в огруглых углах просторной комнаты.

Бенджамиль передвинулся на середину кушетки, вздохнул, прислонился затылком к шершавой оштукатуренной стене и стал вспоминать Марси. Бесполезная таблетка таяла под языком, придавая слюне горьковатый привкус. Может, стоит ее выплюнуть?

Бен оторвал затылок от стены. Справа от него, на жесткой поверхности когда-то белой искусственной кожи, сидел Мучи, все такой же лохматый, все в той же латаной курточке. Бывший приятель Господа Бога смотрел на Бенджамиля и благожелательно ухмылялся гнилозубым ртом.

— Здравствуйте, Мучи, — сказал Бен, приходя в легкое замешательство. — Я и не знал, что вы тоже здесь.

Мучи расплылся в широчайшей улыбке:

— И я рад вас снова видеть, сударь. В прошлый раз мы расстались очень быстро…

— Да уж… — неопределенно отозвался Бен. — А вы как попали в Сити?

— Чего проще! — Батон почесал бороду. — Говнопровод, он везде говнопровод, сударь, что в буфере, что в Сити. Ну, может, лесенки на колодцах не слева, а справа. А так — все одно.

— Не знаю, — сказал Бен. — По-моему, здесь все другое.

— Это как смотреть! — отозвался Мучи. — С одной стороны, другое, со второй — то же самое. Верьте на слово. Я бродяга, я знаю.

— И каким же ветром вас сюда занесло?

— Да вот, заглянул попрощаться. А то, может, и не увидимся больше.

— Это одному богу известно, — шутливо сказал Бенджамиль. — Кстати, как продвигаются его поиски?

Мучи махнул рукой:

— Минует зима, подамся в черно-бирюзовый. Засиделся на месте, плесенью оброс. Брожу взад-вперед. А толку? Ничего и не получается. Было бы здорово махнуть в Хадаш Иерусалим. Там гигаполис не меньше нашего и места святые. Может, там Господь меня заметит.

— Думаете, заметит? — серьезно спросил Бен.

— Конечно, заметит, — с самым убежденным видом ответил бродяга. — В гордыне своей я давно раскаялся. Ничего плохого не делаю, молюсь каждый день, как умею, — должен заметить. Только поди туда доберись, коли за душой ни марки и взять не у кого. Разве что у дочки… Вы знаете, сударь? Ведь у меня дочка есть в аутсайде!

— А вы вернитесь, — вдруг посоветовал Бенджамиль.

— Куда?

— В аутсайд, к жене, к дочери.

Бродяга покачал головой:

— Назад мне путь заказан. Да и желания нет.

— Если хотите, — неожиданно для самого себя сказал Бен, — так я могу дать денег, вот только до дома доберусь. Я, конечно, не богач, но на билет до Иерусалима дам.

— От вас не возьму, — грустно сказал Мучи.

— Почему не возьмете?

— Не знаю, — честно признался бродяга. — Вы такой же, как я, только вы везунчик. Я ведь не дурак, я же вижу, куда вы метите. Вы тоже хотите сидеть в Его кабинете. Хайдрай Господа Бога, практически то же самое, что Бог. Кому не хочется сделаться Богом? Хаджмуверы, само собой, должны держаться друг дружки, но денег я не возьму.

— Не хотите, как хотите. — Бен почувствовал себя неловко. — И ни в какие боги я не ме́чу.

— Не обижайтесь, сударь. — Мучи поерзал на кушетке. — Дорога на небо — это как тубвей. Смейтесь, не смейтесь, а все именно так. Сначала вы видите трубу, слышите, как внутри трубы несутся таблетки, потом вы хотите прокатиться, но даже если вы хотите очень-очень сильно, то все равно не можете оказаться в трубе, сколько бы ни глядели или ни слушали. И вот тогда вы пускаетесь в путь. Вы ищете станцию, чтобы подняться на платформу и сесть в таблетку, но, заметьте, еще не факт, что таблетка остановится и откроет двери. На ближних станциях я уже побывал, там таблетки не останавливаются, а если останавливаются, то дверей не открывают, и я иду к самой дальней станции, теша себя надеждой, что уж там-то… Тут появляетесь вы на красном новеньком мобиле и говорите: «Садись, Мучи, я быстренько подброшу тебя до последней стации на ветке». Нет уж! Я лучше пешком. А что до Бога… так каждый был бы не прочь… — Батон ухмыльнулся. — Хотя, сказать по правде, из вас Бога не выйдет.

— Почему не выйдет? — Бенджамиль даже слегка обиделся.

— Потому что вы держитесь за свои привязанности, — наставительно пояснил Мучи, — а Бог должен быть свободен от сердечных привязанностей. От любимых жен, обожаемых детей, нежно почитаемых родителей, любовниц, друзей, внучатых племянников. Бог должен быть чист, непредвзят, справедлив и равнодушен, как хирург…

— Вот потому-то вы и бросили безжалостно все, до чего вам когда-либо было дело, а теперь обретаетесь на помойке своего тщеславия! — произнес слева от Бенджамиля незнакомый голос.

Молодой человек быстро обернулся. Слева от него на краю кушетки сидел мужчина лет пятидесяти в светлом, по всей видимости, очень дорогом костюме. Вальяжно закинув ногу на ногу, он постукивал длинными пальцами по рукоятке лакированной трости. Лицо незнакомца излучало спокойствие и внутреннюю силу, белые точно снег волосы были пострижены почти на тот же манер, что и волосы Мэя. Весь облик загадочного субъекта дышал респектабельностью и лоском, только короткая, аккуратная и совсем черная бородка смотрелась несколько вызывающе.

— Извините, что вмешиваюсь в разговор без спросу, — сказал мужчина. — Меня зовут Майк… Мигель, Михаил, как вам покажется удобней. Свое имя можете не называть. Оно мне уже известно.

— Откуда? — Бенджамиль с изумлением рассматривал нового собеседника.

— У нас есть общая знакомая.

— Марьям?!

— Совершенно верно. — Мужчина улыбнулся.

— Так вы Мишель?!

— Он самый.

— Просто невероятно! — Бенджамиль развел руками. — Очень приятно, Майк! Пожалуй, я буду говорить «Майк», вы не возражаете?

— Ради бога. — Мишель благодушно кивнул. — Я ведь сам предложил.

— Мучи, это просто невероятно!.. — начал Бен, оборачиваясь, и осекся.

Потертая кушетка была пуста.

— Не обращайте внимания, Бен, — насмешливо сказал Мишель. — Мучи часто уходит, не попрощавшись. Да вы уж, верно, и сами замечали за ним такую привычку.

Бенджамиль рассеянно кивнул. И тут же от внезапной догадки его глаза округлились.

— Майк, а вы и есть, — Бен замешкал, подбирая слово, — вы и есть… хайдрай Господа Бога?

Мишель сдержанно засмеялся:

— Если угодно, меня можно назвать Его поверенным, так сказать, советником по связям с общественностью.

— Значит, батон был прав, — пробормотал Бенджамиль.

— Кое в чем прав, кое в чем — нет. — Мишель задумчиво поиграл тростью. — Вы знаете, Бен, даже я кое в чем прав, а кое в чем — нет. Даже Он прав только кое в чем.

— Но тогда каким образом?.. — недоумевая, заговорил Бен.

— Методом проб и ошибок, только так и никак не иначе. — Мишель потыкал тростью в пол, словно пытаясь раздавить шустрое насекомое. — Готовых рецептов просто не существует.

— А как же инструкции? — спросил Бен. — Мучи ведь говорил с Ним, слышал Его указания.

— Ну, во-первых, Мучи говорил не с Ним, а во-вторых, слышать и понимать — две большие разницы.

— Значит, не Бог отправил Мучи в черный буфер? — Бенджамиль даже подался вперед. — А кто? Дьявол?

Мишель поморщился:

— При чем тут какой-то дьявол? Поверьте мне на слово: я работаю на Него целую прорву лет, но никакого дьявола ни разу не видел! Клянусь! — Мишель торжественно поднял кверху два пальца. — Все гораздо проще и вместе с тем сложнее. Представьте себе капитана тонущего корабля. Он посылает матросов то в трюм конопатить пробоины, то к помпам, то велит переставить груз, чтобы изменить наклон корпуса. Он пробует разные способы. Не тот, так другой, возможно, и спасет судно. Но его команда… Четверть матросов не понимает языка своего капитана, а три четверти — глухи, как пни. Он велит им бежать на нос, они торопятся на корму. На самом деле ситуация еще более запутанна, потому что капитан не может приказывать. Матросы должны сами возжелать конопатить щели и таскать груз от борта к борту, ибо никто не может спасти не желающего быть спасенным.

— А Мучи? — спросил Бен.

— Мучи… — Мишель грустно улыбнулся. — В сердце Мучи есть место только для Мучи, сердце же Бога должно быть достаточно большим, чтобы вместить в себя целый мир. Мучи оставил свой дом и сделал свой выбор. Теперь его путь больше похож на самоубийство — он обречен двигаться по кругу.

— А я? — Бенджамиль попытался заглянуть в глаза своему собеседнику.

— Это зависит от вас.

— Все так туманно. — Бенджамиль поежился.

— Слишком трудно объяснить, — извиняющимся тоном сказал Мишель. — Вы спрашивайте, Бен. А я попробую ответить, на что смогу.

— Это вы устроили мне путешествие по черному буферу?

— Нет, — Мишель покачал головой, — путешествие вам устроил мастер Ху-Ху. Мы только обеспечили нужное место и нужное время.

— Зачем?

— Ну как же! Если к покоящемуся предмету не приложить усилия, то двигаться он не начнет. Это элементарная физика. Если дом обветшал настолько, что вот-вот обрушится на головы жильцов, то дом нужно снести, а на освободившемся месте построить новый дом. Но что делать с жильцами, если они не видят прогнивших перекрытий и не хотят выходить на улицу? Иногда для того, чтобы проветрить комнату, нужно сломать окно. В аутсайде ваш потенциал находился в латентном состоянии. А теперь вы живете, меняетесь и меняете мир. Наверное, это не идеальный метод, но наиболее действенный и скорый.

— И чего вы от меня ждете? — Бену совсем не понравился разговор о методах инициации Бенджамиля Френсиса Мэя. — Чтобы я бил окна?

— А вы сами чего от себя ждете? — спросил Мишель, рассматривавший Бена с нескрываемым интересом.

— Это не ответ, — мрачно сказал Бен.

— Как раз это и есть ответ! — весело отозвался советник по связям с общественностью. — Как только вы определите, чего хотите сами, так наши планы перестанут быть для вас загадкой… По крайней мере на какое-то время. Чего вы хотите, Бен?

— Хочу попасть домой.

— Замечательно! — воскликнул Мишель. — Вы уже знаете свою цель, осталось верно определить направление.

Бенджамиль нахмурился, пытаясь понять услышанное.

— Глядите, Бен. — Мишель обозначил тростью воображаемый круг. — Вот тут аутсайд, а тут Сити. Разница есть, но велика ли она? Там черта не дают поминать потому, что это эзотерика, здесь — потому что Бог не велит… Бенджамиль Мэй в конце концов возвращается к себе в аутсайд. Будет ли это тот же самый Бенджамиль Мэй? Нет. Вероятнее всего, нет. Но весь вопрос в том, велика ли будет разница между старым Бенджамилем и Бенджамилем, замкнувшим круг? Можно ли сказать, что точка старта совпадет с точкой финиша? Что важнее — быть где-то или быть кем-то? Или быть с кем-то? Что вообще означает слово «дом»? Мучи считает, что без сердечных привязанностей он будет бежать быстрее, а какой смысл бежать быстро, если бежишь по кругу? Чем отличается мастер Краус, привинченный болтом к стулу, от бродяги Мучи, у которого и стула-то никакого нет? Один сидит на месте, другой раз за разом проходит мимо этого места, слегка удивляясь каждой встрече с мастером Краусом. Обоим нет друг до друга никакого дела, и оба находятся на кольце. Все, у кого одна нога сильнее другой, сами того не ведая, рано или поздно сбиваются на круг. И время от времени их необходимо встряхивать, сбивать с шага, учить любить, думать, сопереживать, ломать старые окна…

Мишель, прищурившись, взглянул на Бенджамиля:

— Он уже накидал новые планы, но нужен кто-то, кто сойдет с нахоженного кольца и, согласно Его новым замыслам, начнет протаптывать в снегу первую тропинку. Следом двинутся другие, они уже почти готовы, и постепенно тропинка станет дорогой, но сейчас нужен первый. Не лучший, не исключительный, а именно первый. Понимаете меня, Бен?

— Ага! — со сдержанным сарказмом сказал Бенджамиль. — И как же, по-вашему, этот первый протопчет дорогу, если понятия не будет иметь, куда топтать? Его-то в планы Всевышнего никто посвящать не торопится.

— О! Это гораздо проще, чем кажется с первого взгляда! — Рот Мишеля растянулся в лукавой усмешке. — Время от времени дорога вашей жизни пересекает другие пути и чужие трассы. Следите за перекрестками, на них происходят все замечательные события. Ждите знака, а Он непременно даст вам подсказку. Вам приходилось слышать джаз? (Бен покачал головой.) Жаль! Когда-нибудь я непременно познакомлю вас с этим потрясающим явлением. Чтобы сыграть с Господом Богом, вам не нужно знать партитуру. Вам достаточно чувствовать тему и ощущать партнеров. Не нужно бояться, и музыка получится сама собою.

— И что? По-вашему, именно я должен играть этот самый джаз и протаптывать дорожки? — Бенджамиль с сомнением покачал головой. — А вдруг я не желаю?

— Не попробовав? — улыбнулся Мишель. — Откуда вам знать, чего вы хотите, а чего нет? Впрочем, выбор всегда за вами. Приятно было пообщаться, Бен. К великому моему сожалению, мне пора, как, собственно, и вам.

Мишель поднялся и подал Бенджамилю узкую, чуть влажную ладонь.

— Надеюсь, что еще не раз буду иметь удовольствие беседовать с вами и с вашим семейством. — Вторая рука советника по связям с общественностью легла Бену на плечо и принялась его легонько встряхивать.

«Куда же он подевал свою трость?» — с удивлением подумал Бен.

— Бенджамиль! Бен! Бенни, черт тебя дери!

Бенджамиль открыл глаза и увидел прямо перед собой лицо Максуда. Ничего не понимая со сна и с изумлением таращась по сторонам, Бен сел на кушетке.

— Давай просыпайся! — Максуд еще раз потряс фатара за плечо. — С добрым утром! — Он положил на кушетку грязно-бурый сверток. — Вот, надевай. Должно подойти. Да поторапливайся! Прыгун внизу ждет!

Глава 20

Кроме Бенджамиля и Максуда в кабине грузопассажирского прыгуна было еще девять человек, считая пилота. Максуд указал Бену на одно из двух свободных кресел, стоявших во втором ряду, справа от прохода, а сам прошел вперед. Там он, нагнувшись, обменялся несколькими словами с мужчиной, сидевшим сбоку от пилота. Мужчина оглянулся, нашел глазами Бена, пробиравшегося к своему месту, поскреб щеку, всю в сизых шрамах от старых фурункулов, и кивнул Максуду головой. Бенджамиль сел в потертое, но удобное кресло и принялся возиться со страховочными ремнями.

— Минуту внимания, парни! — громко объявил мужчина, с которым говорил Максуд. — В нашей команде замена. Вместо Вальтера и Хаима летят Макс и его дружок из Бентли.

— Что за хрень, Рахиб? — спросил кто-то с первого ряда кресел.

— Не твоего ума дело! — раздраженно ответил Рахиб. — Я делаю, что мне говорит яфат, а ты делай, что скажу я.

— Все ясно, — лениво произнес длинноволосый человек слева от пилота. — Яфат х…ей страдает. Здоро́во, Макс.

Максуд, потянувшись вперед, хлопнул по подставленной ладони.

— Давай пристегивайся уже, — негромко сказал ему Рахиб и крикнул, обращаясь к салону: — Ну что, чирки? Вопросы есть?

— Нету! — откликнулось сразу несколько голосов.

— Тогда поехали!

— Меньше вопросов — больше отсосов! — сказал кто-то.

В салоне заржали.

Максуд плюхнулся на сиденье рядом с Беном. В промежутке между передними сиденьями появилась круглая физиономия с рыжим гребнем и рыжими бакенбардами.

— Привет, Макс! — Физиономия расплылась в улыбке и добавила, подмигивая Бену: — А тебя я сегодня около пляцы видел.

— Сгинь, Курти! — беззлобно попросил Максуд.

Физиономия исчезла за краем кресла.

Максуд сноровисто защелкнул все пять замков и повернулся к фатару, насколько это позволяли широкие ремни. Придирчиво оглядев Бенову упряжь, плотно облегавшую плечи, пояс и бедра, он спросил, не жмет ли комбинезон. Бен ответил, что не жмет. Свободный костюм из маскировочной буро-коричневой ткани действительно нигде не жал, и все же Бен чувствовал себя глупо и неловко среди десятка незнакомых людей, одетых в одинаковые комбинезоны. Как ни странно, но Бен успел привыкнуть к ярким, словно оперение тропических птиц, костюмам жителей Сити, и теперь фигуры, упакованные в балахоны цвета истлевшей травы, казались ему диковато-неуместными. Ощущение неловкости усугублялось атмосферой общего возбуждения и легкой нервозности. Бенджамиль кожей ладоней ощущал иголочки электрических разрядов и чувствовал запах озона. А может, это неисправная проводка? Или такой запах во всех больших прыгунах?

— Точно костюм не жмет? — поинтересовался Максуд. — А то вид у тебя какой-то встревоженный.

— Чувствую себя не в своей тарелке, — понижая голос, признался Бен, — еще и место чье-то занимаю.

— Ничего, отработаем, — успокоил его Максуд.

Его широко расставленные серьезные глаза лукаво сощурились.

— Там, сзади, еще одно кресло свободное. — Бен, не уловивший причин веселости фатара, показал пальцем через плечо. — Может, надо позвать одного из тех… ну, которые не летят?

Максуд погрозил пальцем:

— В машине тринадцать мест, считая пилота. Одно место всегда пустое, чтобы черта не искушать. Если взять Хаима или Вальтера, нас будет тринадцать. А так одиннадцать и ты — ровно дюжина.

«Одиннадцать и я», — повторил про себя Бен.

Пол под ногами слабо завибрировал.

— Приходилось прыгать на восьмитонниках? — спросил Максуд, нагибаясь к уху товарища.

Бен покрутил головой.

— Ощущения те же, что и на маленьких, только придавит посильнее. Прыгнем по максимальной дуге, без промежуточных касаний, сразу за городскую черту.

— Куда? В соевые плантации? — удивился Бен.

— Дальше. — Максуд засмеялся.

— А как же аутсайд? — испуганно спросил Бенджамиль.

Пол завибрировал сильнее. В воздухе поплыло басовитое гудение.

— Не волнуйся! Будет тебе твой аутсайд, — сказал Максуд. — Ты когда-нибудь бывал за городской чертой?

Бен опять покрутил головой.

Гудение делалось все громче и выше, вибрация усиливалась.

— Мы сделаем остановку за поясом соевых полей, — Максуд слегка повысил голос, — обтяпаем там одно важное дельце, потом прыгнем к внешней границе аутсайда… Тебе в какой сектор надо?

— В бело-оранжевый.

— Нормально! Еще одна дуга до бело-оранжевого. И ты дома!

«И мы больше никогда не увидимся», — захотелось прибавить Бену.

Пол под ногами дрожал, как припадочный эпилептик.

— Все готовы?! — крикнул со своего места пилот.

Со всех сторон раздалось нестройное «готовы».

— Держись, — весело сказал Макс.

— Тогда — старт, — сказал пилот.

Мягкая пухлая ладонь перегрузки вдавила Бенджамиля в кресло. Заложило уши. Глаза заволокло туманом. Тяжелая кровь упруго застучала в виски. Бум! Бум!! Бум!!! Бенджамиль хотел и не мог втянуть в себя воздух. Ему стало страшно, но в этот миг тяжелая лапа соскользнула с груди, и кишки прыгнули к подбородку. Бенджамиль сжал челюсти и вцепился пальцами в подлокотники. В голове вертелось: «Если к покоящемуся предмету не приложить усилия… Элементарная физика…»

Полуавтоматическая тележка лихо катилась вперед, переваливаясь через торчавшие из утоптанной земли корни. Только когда узкая тропинка делала поворот, Бену приходилось, действуя консолью, направлять свое транспортное средство в нужную сторону. Управлять этой штуковиной оказалось проще, чем покупательской корзиной в маркете. Просторная поляна с выжженным по центру черным кругом осталась далеко позади. И хотя тупой округлый нос прыгуна давно скрылся за деревьями, Бен мог хорошо представить себе, как аппарат огромным пеньком торчит посреди загаженной лужайки, а вокруг его широких посадочных лап медленно оседает грязно-серая пена из пламягасителей.

Бен поправил низкочастотные очки и повернул тележку налево, объезжая древесный ствол. Деревья тут были просто удивительные. Бенджамиль знал, что их зовут соснами, но раньше видел такие только на три-М-слайдах. Глядя на них, Бен особенно остро и горько ощущал, что миллионы людей в гигаполисе даже представить себе не могут, какое великолепие скрыто за полосой соевых плантаций. Высокие и стройные стволы, увенчанные шапками липких темных иголочек, они так мало походили на корявые аутсайдовские клены, окольцованные смирительными рубашками высокой ограды. И воздух здесь был совершенно особенный — душистый и пьяный.

Впереди, шагах в пяти перед Беном, маячила спина Максуда. Фатар нес на плече длинный стержень с острым совком на конце. Такой же стержень был в руках у рыжего Курта, шедшего следом за Бенджамилем. Цепочка из одиннадцати ситтеров с пятью полумеханическими тележками двигалась одному богу понятно куда. Богу да еще сердитому Рахибу, шедшему в голове их маленькой колонны.

Низкочастотные очки перекрашивали мир в серо-желтые монохромные тона, и дальние деревья сливались в сплошную непроницаемую массу. А они все шли и шли, и чем дальше они уходили от поляны и прыгуна, тем беспокойнее становилось у Бена на душе. Он давно хотел спросить о конечной точке маршрута, но от Максуда его отделял корпус тележки, а спрашивать парня с рыжим гребнем на голове ему не хотелось.

Здоровяк, идущий перед Максудом, на ходу обернулся и сказал тому несколько слов. Макс в свою очередь повернулся к Бену:

— Рахиб говорит, что лес кончается и чтобы все подтягивались к нему, будет короткий привал. Передай дальше.

По мере того как деревья редели, тропинка становилась все шире, границы ее постепенно терялись в зарослях короткой жесткой травы, пробивавшейся сквозь толстый слой сухих иголок.

Цепочка ситтеров, теряя очертания, распалась, расслоилась на отдельных людей, собиравшихся вокруг своего начальника. Эта беспорядочная кучка уже не производила впечатление чего-то спаянного, целенаправленного, похожего на струящуюся в траве гадюку, теперь это был всего лишь табор бродяг, невесть как забредших за городскую черту. У Бена, терзавшегося неизвестностью, слегка отлегло от сердца.

Сквозь редкие деревья впереди просматривалась огромная пустошь.

— Отдыхаем десять минут, — распорядился Рахиб. — Сядьте на землю, чтоб не маячить. Тощий и Хьюзи, делайте свое дело.

Двое парней из тех, кто шел во главе отряда, положили на землю свои палки и бесшумно двинулись в сторону пустоши. Очень скоро они совершенно исчезли из виду, то ли скрылись за деревьями, то ли как-то особенно ловко пробились между невысокими кустиками.

Бенджамилю, который, как и все, присел на корточки, стало неудобно, и он, чуть подумав, опустился задом на тихо хрустнувшую хвою. Сидеть было мягко.

— Курить хочется, — мечтательно сказал чей-то голос.

— Дома покуришь, — незамедлительно откликнулся Рахиб.

Бенджамиль украдкой покосился на Максуда. Тот сидел выпрямив спину, невозмутимо-терпеливый, будто статуя. Бен вздохнул, по привычке посмотрел на пустое запястье и саркастически усмехнулся.

В ожидании неизвестно чего время тянется невероятно медленно, а в голову лезут глупые мысли. Бену казалось, что с тех пор, как Тощий и Хьюз отправились в сторону пустоши, прошло минимум полчаса, и он жутко обрадовался, когда они вновь появились между деревьями, ловкие и бесшумные.

Парни быстро подошли к Рахибу.

— Все на мази, — негромко доложил тот, что звался Тощим. — Подходы чистые, проволоку мы убрали, камеры на шестой, седьмой и восьмой мачте еще три дня будут показывать пустое поле. Никаких патрулей не видать.

— Расслабились толстомясые, — поддакнул тот, которого звали Хьюзом.

— Хорошо смотрели? — строго спросил Рахиб.

Парни разом кивнули.

— Тогда вперед, и поможет нам Ях! — Рахиб поднялся на ноги. — Быстро разобрали свой инвентарь! И цепочкой по одному! И тихо. По моим следам.

И Рахиб, не дожидаясь, пока поднимутся самые нерасторопные, двинулся вперед. Ситтеры и Бен миновали последние деревья и сквозь редкую поросль молодых сосенок начали спускаться по пологому склону на обширную пустошь. Лес, охватывавший пустошь слева и справа, издали уже не казался таким высоким, и Бен увидел на востоке полную луну. Серый диск плыл над самой кромкой деревьев. Ночные очки делали его плоским и слегка размытым.

Над пустошью висела тишина, но не мертвая тишина городской квартиры, закутанной в звукозащитные перегородки, нет! Тишина была живой, пронизанной тысячей звуков, шорохов, посвистываний, скрипов. Бен чувствовал, что если выключить гудящий мотор тележки и остановиться, то можно услышать дыхание целого мира. Но впереди качалась спина Максуда, и Бенджамиль, рефлекторно пригибаясь, трусил следом, слушая вместо вдохов и выдохов мира сопение бегущего позади Курта.

Твердую и бугристую почву пустоши сплошь покрывала щетка пыльной травы. То тут, то там торчали из земли обрубки срезанных кем-то деревьев, и Бену приходилось смотреть в оба, чтобы не наскочить на один из таких тележкой. Поэтому он больше глядел под ноги, чем вперед, а когда поднимал голову, то видел все ближе и ближе редкую шеренгу каких-то стоек. Стержни высотой метра в два с половиной стояли ровной линией на одинаковом расстоянии друг от друга, словно бы отделяя центр пустоши от леса и склона. На забор это сооружение походило мало, поскольку между стержнями ничего не было. Или все-таки было? Бен на секунду поднял голову. Он находился уже довольно близко от странной изгороди и на этот раз заметил между мачтами натянутые в несколько рядов тонкие нити.

Тележка едва не угодила колесом в остов дерева, и Бен опять стал смотреть на землю. Максуд впереди снизил темп. Бен тоже притормозил. Изгородь была совсем уже близко, и теперь Бен отчетливо видел, что между шестами натянута проволока. Для чего кому-то пришло в голову натягивать ее посреди пустыря? Бен терялся в догадках. Впрочем, проволока имелась не везде — между двумя столбами, в створ которых направлялась колонна ситтеров, никакой проволоки не было. Если проволоку убрали, то сделали это, вне всякого сомнения, Тощий со своим дружком. Но зачем?!

Колеса тележки пошли мягче, и Бен понял, что они на широкой асфальтовой дорожке, идущей вдоль ряда шестов. Голова колонны, слегка сбросив скорость, пересекла асфальт, и Рахиб повел своих людей в глубь пустоши. Бенджамиль поравнялся со столбом. Сначала он увидел петли отогнутой в стороны проволоки, потом табличку, укрепленную на столбе. Табличка гласила: «Частные владения! Проход запрещен! В случае нарушения вы можете быть привлечены к уголовной ответственности!» «Приехали, — подумал Бен, ощущая холодок внизу живота. — Только этого мне еще и не хватало».

Асфальт кончился, и ноги сразу почти по щиколотку утонули в рыхлой земле. Колеса тележки пошли тяжелее. Бенджамиль, спотыкаясь, прошел еще два десятка шагов, и вся колонна остановилась. Вокруг, влево, вправо и вперед, простиралась пустошь, обширная, словно полсотни школьных площадок для занятий физкультурой. Собственно, и пустошью-то это место можно было назвать уже с большой натяжкой. Доколе хватало глаз, оно поросло аккуратными рядами невысоких кустиков, частью пожухлых, частью бодрых и мясистых.

— Видите мачту слева?! — сдавленным голосом прокричал Рахиб, он покинул свое место во главе отряда и теперь, переваливаясь, шел вдоль цепочки остановившихся людей. — Дальше ее не заходить, а то запалят! Каждая пара берет по восемь полос! Три полосы оставляйте, чтоб тележку возить, пять — работайте. И в темпе, чирки! В темпе!

Максуд подождал, пока Бен подъедет к нему со своей тележкой, и сказал вполголоса:

— Ничего сложного, просто помогай мне и все.

Бен хотел спросить, в чем помогать, но Макс, не дожидаясь расспросов, скинул с плеча палку с совком на конце и глубоко вогнал ее в землю у основания ближайшего кустика. Нажал, вытянул, воткнул с другой стороны, еще раз нажал. Кустик печально покосился набок. Максуд присел на корточки, выдернул и откинул в сторону жухлые побеги, потом пошарил в рыхлой земле руками и вытянул наверх какой-то толстенький корешок, кольцом огибавший земляной холмик.

— Берись с другой стороны, — скомандовал он, потряхивая и расправляя свою находку.

Недоумевающий Бен тоже присел, нащупал среди пыльных комочков плотный шнур, обросший нитевидными отростками.

— Тянем! Три, четыре! — сказал Максуд.

Они потянули, и из мягкого грунта легко вывернулся не то мешок, не то сетка размером с большой детский мячик. Максуд встряхнул эту сетку, и рассыпчатая, чуть влажная земля посыпалась сквозь некрупные ячейки прямо им на ботинки. Максуд встряхнул еще пару раз и мотнул подбородком в сторону тележки:

— Кладем…

— Что это? — спросил Бен, когда сетка легла в решетчатый кузов.

Вместо ответа Максуд достал складной нож, разрезал несколько ячеек, выпростал из сетки округлый предмет размером побольше кулака и протянул Бену. В ладонь Бенджамиля лег продолговатый булыжник, прохладный и чуть шершавый от приставшей земли. Или все-таки не булыжник? Удивленный Бен поднял глаза на Максуда.

— Potato… — сказал Макс, — земляное яблоко… а попросту — картофель.

— Вот это? — пробормотал Бен.

— А что тебя удивляет? — Максуд был явно доволен произведенным эффектом.

— Я думал, он мельче. — Бен осторожно поковырял картофелину пальцем. — И потом… ночью… лететь черт знает куда, с тележками… Для чего? Если картошку в порошке или в брикетах можно купить в любом маркете? Дороже, конечно, чем бобы, но все же…

— Простая ты душа. — Максуд отобрал у Бенджамиля клубень и кинул в кузов. — В маркете продается модифицированная х…ня, а это настоящий, чистый картофель. В белом буфере на свободном рынке такой идет по пять тысяч марок за кило.

— А откуда он здесь? — спросил Бен, ощущая себя последним дураком.

Максуд восторженно покрутил башкой:

— Ну, ты даешь! Это частное поле Эванса Пита.

— Директора «Айнбекк роад»?!

— Его самого! — Максуд веселился вовсю. — И в наших с тобой интересах, фатар, побыстрее закончить уборку. А-то, боюсь, мастер Эванс будет недоволен, если застанет нас в своих владениях. Его частный дом километрах в четырех отсюда, во-о-он в том сосняке.

— А разве он не в аутсайде живет? — спросил вконец растерявшийся Бен.

— Квартира там есть, конечно, — серьезно ответил Максуд. — А жить они предпочитают за соевыми плантациями, на свежем воздухе. Хрен ли, когда прыгун под жопой! Ладно, пошли отрабатывать твой проезд. Нужно торопиться.

Глава 21

Присев над очередным кустом, Бенджамиль с Максудом ухватились за вытяжное кольцо. Четыре сильных мужских руки потянули сетку наверх, но картофельный кокон с сухим треском лопнул, и его содержимое осталось в лунке, перемешанное с комьями земли.

— Черт, — досадливо сказал Максуд. — Кажется, я сетку порезал.

Бенджамиль сунулся было выбирать картошку, но Макс велел не заниматься глупостями.

— Не трать время, — сказал он, направляясь к следующему кусту. — Лучше тележку подгони поближе.

Бен, проваливаясь и спотыкаясь, покандыбал к тележке. Консоль удобно легла в грязные ладони, и тележка, наполненная уже почти на треть, двинулась вперед. Максуд загодя предупредил, что очень важно следить за колесами. Он сказал: «Забуксуем в лунке — п…ец, на себе будем вытаскивать», и Бен следил вовсю. Проехав вперед с запасом шагов в пять, он отпустил консоль и огляделся. Сначала он увидел Макса, потом парня, которого все звали Хрящ, потом бритого крепыша, на три ряда обогнавшего всех прочих. Потом взгляд Бенджамиля задержался на картофельных зарослях метрах в пятнадцати от ловкого коротышки. Кусты слегка шевелились, и Бен подумал, что это странно, поскольку ночь выдалась теплой и совершенно безветренной. Он пригляделся повнимательнее, и ему опять померещилось слабое движение.

— Макс, — позвал Бенджамиль вполголоса. — Ма-акс!

Максуд поднял голову.

— Гляди. — Бен указал рукой в сторону непоседливых кустов. — Там кто-то есть или мне только кажется?

Максуд быстро обернулся, и в этот момент Бенджамиль ослеп. Серо-желтое поле, серо-желтые кусты, серо-желтая фигура Максуда — все утратило очертания, растворилось в ярко-оранжевой вспышке. Сразу за вспышкой на Бенджамиля обрушился громовой голос, идущий разом со всех сторон. «Господи! — мелькнуло в помутившемся от ужаса мозгу. — Мы крали чужой картофель. Теперь мы будем наказаны слепотой». В следующий миг Бен различил слова: «…находитесь на охраняемой частной территории! Немедленно встаньте во весь рост и положите руки на затылок, иначе мы будем вынуждены…» Следом за словами раздался яростный рев Максуда и ударившие один за другим два оглушительных выстрела: «Ба-ба-бау-у!» Затем мир вокруг взорвался, и уши Бенджамиля перестали различать звуки. Он больно налетел на что-то грудью, шарахнулся в сторону, запнулся и полетел вверх тормашками.

Потом был провал. Какое-то время Бен не знал, кто он и где он. Потом рассудок вернулся вместе со вкусом земли на оскаленных зубах, и Бенджамиль догадался сорвать с себя низкочастотные очки. Он вовсе не ослеп, напротив, со всех сторон бил яркий свет веерных прожекторов, а по полю метались серые тени. Он не оглох, просто со всех сторон стреляли. Проведя короткую ревизию своих мыслей, Бен пришел к выводу, что голова его в относительном порядке, и, пересилив страх, кое-как встал на четвереньки с твердым намереньем ползти на поиски Максуда. Но Максуд нашелся сам. Вывалившись невесть откуда, он сгреб фатара в охапку и поволок за опрокинутую тележку.

— Попали! — проорал он Бену прямо в ухо, когда они оказались в относительной безопасности. — Бульдосы нам капкан подставили! Кто убит, кто нет, непонятно! Нужно пробираться к лесу! У тебя патроны еще есть?!

Бен ошалело кивнул и полез в кобуру.

— Прорвемся! — Максуд размазал по щеке кровь. — Прикрываем друг друга по очереди. Стреляй во всякого, кто поднимет голову. Пока ты стреляешь — я бегу, пока я стреляю — ты бежишь. Понял?

Бен кивнул.

— Ты первый! — Макс указал рукой направление. — Только туда, иначе попадешь на колючку. Ну, суки! — Он быстро высунулся из-за тележки и открыл беглый огонь, прижимая к земле неведомого противника.

Обдумывать и планировать свои действия было некогда. Не имея в голове ровным счетом ни одной здравой мысли, Бенджамиль привстал на карачки, чтобы ринуться вперед, но то, что он увидел, заставило его отшатнуться обратно к тележке и заорать:

— Макс! Макс! Он улетает!

Грузопассажирский прыгун висел над лесом, оглашая окрестности пронзительным клекотом. Непривычно яркая струя выхлопа била вниз, прямо в кроны высоких деревьев.

Максуд откатился за спасительный металлический корпус и закричал:

— Он не улетает! Он сюда летит. Руди хочет нас подобрать.

Прыгун по очень пологой и боязливой дуге действительно поплыл к полю, и сердце Бенджамиля застучало с утроенной силой. Он вспомнил, что очень давно слышал от кого-то, будто прыгуны действительно могут выполнять перемещения по очень короткой дуге, но для этого требуется уйма горючего и недюжинное мастерство пилота. Если чудесный, волшебный, божественный Руди посадит аппарат перед оградой, то они наверняка спасены.

Несколько пуль, выбивая снопы искр, с отвратительным визгом срикошетили от края тележки. Бен автоматически пригнулся, а когда вновь поднял голову, прыгун-восьмитонник лопался в воздухе, разрываемый на три части огненным бутоном взрыва. Еще не веря в происходящее, Бен смотрел, как обломки, разваливаясь на лету, рушатся на пологий склон, по которому всего сорок минут назад он катил тележку вслед за Максудом. «Мне все это снится, — отстраненно подумал Бен. — И поле, и Максуд, и тележка, и белесый след от ракеты, словно скальпелем разрезавший черное небо. Нужно только поплотнее зажмуриться, и все исчезнет».

— Теперь нам кранты, — стеклянным голосом сказал Максуд.

Он неожиданно поднялся во весь рост и, изрыгая проклятия, принялся, как заведенный, стрелять по бегущим к тележке фигурам. Расстреляв остатки обоймы, Максуд быстро присел и завозился с пистолетом. Его бледное лицо с блестящими провалами глаз оскалилось бешеной улыбкой. Крепко ухватив Бена за шиворот, он подтянул его к себе так, что их головы соприкоснулись.

— Теперь беги! — коротко сказал Макс

Он передвинул рычажок на пистолете и опять вскочил на ноги. Один за другим грохнули два взрыва, кто-то тонко, по-женски завизжал. Корпус тележки опять брызнул искрами. Максуд шагнул вбок, оступился и начал кулем оседать на мягкую землю. Бенджамиль метнулся к нему, подхватил, волоком потянул к укрытию. Голова Максуда судорожно вздрагивала.

— Что?! Что?! — закричал Бен, захлебываясь в водовороте ужаса.

Максуд захрипел.

— Что?! — Бен, пачкаясь в чем-то липком, принялся дрожащими пальцами расстегивать ворот мокрого комбинезона.

— Все, — хрипло сказал Максуд, во рту его что-то булькнуло. — Беги к лесу. Может, успеешь…

Его сильное тело мучительно выгнулось и обмякло. Размазывая по щекам кровь и слезы, Бенджамиль поднялся на колени и начал стрелять в темноту. Он не хотел никого убивать и не знал, кого ненавидеть, он стрелял в безысходность и в собственное отчаяние, с каждым выстрелом выплевывая из себя сгусток запекшегося черного ужаса. А когда ствольная коробка бессильно отъехала назад и палец несколько раз остервенело нажал на спуск вхолостую, Бенджамиль отшвырнул бесполезный пистолет и побежал. Он бежал, рыская из стороны в сторону, спотыкаясь, едва не падая, но вновь и вновь чудом оказываясь на ногах. В его душе больше не было страха, была упрямая злая уверенность в том, что он должен, обязан уйти живым. Пули повизгивали вокруг его втянутой в плечи головы, пули стегали по рыхлой земле и по картофельным кустам, но он уже не боялся.

Он совсем не думал, между какой парой столбов перерезана проволока, и почти не удивился, когда попал в нужный проход. Выскакивая на асфальтовую дорожку, он заметил, что следом за ним бежит еще кто-то в костюме цвета истлевшей травы, но останавливаться уже не мог, не имел права. И он мчался, прыгая через срезанные под корень деревья, моля неведомого вершителя своей судьбы об одном: не дать ему запнуться и упасть.

Предательский склон встретил его порослью молодых колючек. Склон был на стороне загонщиков. Но и это уже не могло его остановить. Не снижая темпа, он проломился сквозь колючие заросли и, оставляя за правым плечом исходившие жирным горячим дымом останки прыгуна, помчался среди темных стволов. Последняя шальная пуля, щелкнув, сшибла ветку над его головой. «Спасен! Спасен! Спасен!» — билось в пустой голове.

— Похоже, этот последний. — Йохан Шнайдер тупым носком шипованного ботинка ткнул неподвижное тело в пятнистом комбинезоне. — Ариф!.. Нойман! — Он обернулся в сторону темного силуэта, бродившего неподалеку, и помигал фонарем. — Иди сюда!

— Мертвяк? — Нойман, шаря вокруг себя световым конусом, вразвалочку подошел к старшему драйверу отряда.

— Мертвее не бывает.

Ариф Нойман осветил плечи и голову лежавшего. Правая сторона черепа была разворочена, волосы, стриженные коротким гребнем, слиплись от черной запекшейся крови.

— Чисто сработано, — сказал Нойман.

— Какие у нас потери? — Шнайдер, прищурившись, повернулся в сторону ярко освещенного картофельного поля.

— Шестеро раненых, четверо тяжело. — Нойман тоже оглянулся на поле, по которому неторопливо двигались фигурки стоксгардов. — Хансу кисть оторвало, когда тот ублюдок начал палить из подстволки.

Шнайдер досадливо поморщился:

— Сам виноват, я ему говорил, чтобы не совался.

Нойман покивал головой:

— Не повезло.

— Прыгуна из клиники уже вызвал? — деловым тоном спросил Шнайдер.

Нойман взглянул на часы:

— Минут через сорок будет. От Вейта Хофмана.

— Хорошо. — Шнайдер опять посветил фонарем на труп налетчика. — А хорьков сколько положили?

— Шесть трупов, четверо раненых, все тяжело, один ушел в лес.

— Молодец, Арви! — Старший драйвер дружески потрепал помощника по плечу. — И парни твои молодцы. Хорошая работа! Хвалю.

Нойман вяло козырнул.

— Будь на хорьках дефендеры, мы бы так легко не отделались, — мрачно сказал он, снимая каску с прозрачным забралом. — Это какими надо быть идиотами, чтобы не думать про броники?

— Здесь ты не прав, Арви, дефендеры они принципиально не носят, — проговорил Шнайдер назидательно. — Для них это «кляйба», вроде как трусость до боя.

Ариф Нойман скептически усмехнулся.

— Ты вот что, — сказал Шнайдер, демонстративно притрагиваясь к мочке левого уха, — своих раненых готовь к погрузке, а хорькам окажи первую помощь. — Он поднял оттопыренный палец и выразительно провел им по горлу. — Кстати, как их состояние? До прибытия полистопов дотянут?

— Даже не знаю, — громко сказал Нойман озабоченным голосом. — Все тяжелые. Вполне могут и передохнуть.

— Если не имеешь медицинской страховки от корпорации, то глупо надеяться на хорошее медицинское обслуживание, — согласился Шнайдер, и оба мужчины негромко засмеялись.

— А что с тележками делать? — спросил Нойман.

— Не знаю. — Шнайдер призадумался. — Пока сложи на них трупы, а там видно будет. И немедленно займись ранеными хорьками! Мы же не хотим, чтобы мастеру Питу вдруг пришлось отчитываться перед начальством за плохое обращение с гостями из Сити?

— Почем ты знаешь, что хорьки из Сити? — скептически поинтересовался Нойман. — Может, это простые крысы из буфера?

— Знаю. — Шнайдер ткнул ботинком труп ситтера. — Уж арси от трэча я на слух всегда отличу. Ладно, расклад такой: какая группа пострадала меньше других?

— Вторая, — доложил Нойман.

— Оставь на поле вторую группу, пусть охраняют территорию, ждут медиков и стопов. Кто у них командир?

— Шайне.

— Ага… Нужно послать пару ребят в лес. Так вроде огня не видно, но могли остаться очаги, а если пожар пойдет верхами, нас с тобой за яйца подвесят. Если что, пусть Шайне вызывает пожарных. Остальным отдыхать. И, вот еще: того парня, что убежал, надо догнать. У Шайне есть собака?

— Найдется.

— Поставьте ее на след. Нечего ситтеру по лесу шляться. Да! И, как окажешь помощь раненым, вызывай стопов.

Нойман кивнул.

— Вопросов нет? — Шнайдер похлопал стволом автомата по голенищу ботинка. — Ясно все?

— Так точно!

— Выполняй!

Нойман опять козырнул и шатающейся тяжелой рысцой побежал к полю.

Старший драйвер еще раз глянул на труп, потом на останки прыгуна и неторопливо пошел за помощником.

— Маркус! Шайне! Полянский! Эль-Мансур! Ко мне! — проорал Нойман, замедляя бег возле стойки ограждения с порванной проволокой. — И побыстрее, мать вашу!

На поле произошло некое быстрое, невнятное, но вполне осмысленное движение. Не прошло и минуты, а командиры групп уже стояли перед помощником стардрая.

Нойман, как обычно, был краток, и вскоре трое из четверых командиров отправились командовать своим группам «отбой», а злой и недовольный Шайне, бормоча под нос проклятья, побежал разыскивать своего кинолога.

Рузняк нашелся не сразу. Он курил, присев за перевернутой тележкой, и стряхивал пепел в валявшуюся рядом чужую каску, видимо потерянную кем-то из раненых. Увидев Шайне, он сунул сигарету в рыхлый чернозем и вскочил на ноги. Шайне дважды открыл и закрыл рот. Больше всего на свете ему хотелось размахнуться и со всей силы двинуть кинологу в оттопыренное ухо. Но бить в ухо было, к сожалению, нельзя, и вместо этого Шайне только до хруста сжал кулаки да несколько раз вдохнул и выдохнул воздух через ноздри.

Рузняк смотрел на отца-командира круглыми испуганно-наглыми глазами. Курение в неположенном месте считалось проступком, но не слишком серьезным. Рузняк пытался сообразить, чем он мог вызвать гневное трепетание ноздрей начальства, и ничего не мог припомнить. Ну, не лез в герои! Ну и что? Делал все по инструкции: лежал, бежал, даже пуля по каске чиркнула один раз…

— Собака в вездеходе? — тихо и зловеще спросил Шайне.

— В вездеходе. — У Рузняка слегка отлегло от сердца. — А где ей еще быть?

Он хотел добавить, что из автомата Грета стрелять не умеет, но вовремя сдержался.

— Тащи свою тварюгу сюда, — сказал Шайне, немного успокаиваясь.

— Зачем? — подозрительно спросил Рузняк.

— Работать! — сказал Шайне, опять наливаясь злостью. — Хорька в лесу ловить!

— А почему Грета? — неприязненно поинтересовался Рузняк, мгновенно наглея. — У Греты передатчик барахлит и аккумулятор разряжен. Пусть бы Крюгер свою Ко́ру тащил, она у него в порядке.

Насчет аккумулятора он слегка привирал, зато про передатчик говорил чистую правду.

Шайне качнулся взад-вперед и наконец заорал. Он орал о том, как его достал долбаный собаковод со своей долбаной Гретой, как ему хочется, чтобы однажды Грета откусила Рузняку башку, и что если этого не сделает Грета, то это сделает он, Артур Шайне, и не подавится, и не облюется. Ошалевший от такого напора Рузняк даже отступил назад.

— Чтоб через пять минут здесь была! — Шайне не удержался и сунул-таки собаководу кулак под нос.

— Слушаюсь, — запоздало отрапортовал Рузняк и потрусил к вездеходу.

В вездеходе было тепло и душно. Грета лежала под боковыми сиденьями в собственном контейнере. Рузняк вытянул контейнер на середину салона, включил питание и ввел девятизначный код. Грета, оживая, чуть шевельнула острой конусообразной головой. Каждому кретину ясно, что механизм такого класса, как Грета, лучше вообще не отключать. Но инструкцию по применению служебных собак составляли люди, которым до уровня среднестатистического кретина еще карабкаться и карабкаться. Пока собака запускала и тестировала контуры своего мертвого организма, Рузняк присел рядом и закурил. Он с интересом следил, как один за другим загораются миниатюрные датчики по бокам узкой морды. Вид оживающего робопса доставлял ему удовольствие. Он вообще любил смотреть на Грету, не без основания полагая ее верхом инженерной мысли и, в некоторой мере, своей собственностью. В отличие от бытовых моделей, на настоящих служебных робопсов никогда не надевают декоративных покрытий. Насколько знал Рузняк, их даже не производят. Никаких мохнатых ушек, хвостиков колечком, глаз-бусинок. Изолируют только суставы для защиты рабочих поверхностей, но изолирующее вещество скорее похоже на прозрачный гель. Рузняк неторопливо затягивался, выпускал дым через ноздри и любовался на свою питомицу. Тонкие, чуть изогнутые стальные лапы, узкий обтекаемый корпус, ляжки, прикрытые пружинными дисками амортизаторов. От механизма исходило едва слышное гудение. Пасть Греты чуть приоткрылась, словно собака ненавязчиво демонстрировала кончики острых, никелированно блестящих клыков. Рузняк протянул руку и осторожно провел вдоль холодной гладкой спины… Затем, спохватившись, он погасил сигарету о рант ботинка, помахал в воздухе ладонью, разгоняя табачный дым, ловко выпрыгнул из салона и поманил за собой Грету.

Нойман и Шайне дожидались его возле проволочной ограды.

— Поживее, мать твою! — еще издали крикнул Нойман.

— Ты что, поспать успел? — спросил он, когда Рузняк и Грета остановились возле него и Шайне на уставном расстоянии.

— Никак нет, мастер помдрай! — сейчас же ответил Рузняк. — Собака разогревалась.

Нойман скептически хмыкнул. Шайне помалкивал, глядя куда-то в сторону.

— Разрешите приступать? — спросил Рузняк.

— Пошли уже. — Нойман махнул рукой в сторону пустоши с вырубленными деревьями.

Рузняк задал Грете примерное направление следа, и в течение следующих десяти минут они ходили по пустоши вслед за сосредоточенной и деловитой робопсиной.

— По-моему, он левее бежал, — подал голос Шайне.

Поискали левее, и через пару минут собака действительно взяла след, неспешно поводя мордой, пробежала шагов тридцать и, приподняв переднюю лапу, замерла возле мертвого ситтера с гребнем на голове.

— Экая дура, — устало сказал Нойман. — Перенастраивай ее, парень, снимай задачу.

— Если этот лежит здесь, то второй бежал во-он там, — сказал Шайне не очень уверенным тоном.

Нойман недовольно скривился в сторону командира группы и указал совсем в другую сторону.

— Там… — сказал он, — там поищем.

Не прошло и пяти минут, как собака взяла нужный след. К удивлению Рузняка, Нойман особой радости по этому поводу не изъявил.

— Молодец, — сказал он, обращаясь то ли к собаке, то ли к собаководу, ткнул пальцем в крышку панели настроек и добавил: — Открой.

«Это еще зачем?» — подумал Рузняк. Он нагнулся и отомкнул панель. Нойман присел рядом с собакой и начал тыкать толстым пальцем в кружочки сенсоров. Рузняку захотелось сказать: «Если сами такие умные, так чего мне деньги платите?» Он открыл было рот и сразу закрыл. Нойман снимал все блоки и устанавливал уровень воздействия на отметку F. Если помощник старшего драйвера отряда программирует робопса на уровень F, то лучше не задавать глупых вопросов вслух, а то самого однажды найдут в овраге со сломанной шеей.

Нойман захлопнул крышку и поднялся.

— Действуй, — сказал он, отступая в сторону.

— След! — негромко скомандовал Рузняк.

Криставирусный процессор Греты был настроен на его голос, и собака внимательно подняла морду, потом вытянула шею, принюхиваясь. Она прошла несколько шагов, фиксируя в блоках биллектронной памяти запах и форму следа, затем просигналила готовность и замерла, будто блестящее металлопластиковое изваяние.

— Взять! Фас! — Рузняк чуть подтолкнул робопса вперед.

Грета бесшумно сорвалась с места. Пригибая голову к земле, она заскользила между пнями, в мгновение ока достигла заросшего зеленью склона и, все убыстряя бег, растворилась в темноте сосняка. Какое-то время Рузняку чудилось, будто он различает отблески лунного света на ее полированных боках.

— Теперь будем ждать сигнала. — Нойман, щурясь, смотрел на темную громаду леса.

— Долго ждать придется, — сказал Рузняк, засовывая руки в карманы.

— Почему долго?! — Помдрай был так удивлен, что даже забыл сделать стоксгарду замечания за неуставную позу.

— Так у нее передатчик неисправен… Я командиру группы докладывал. — Рузняк видел в слабом лунном свете, как у Шайне непроизвольно перекосился рот. — И аккумулятор разряжен процентов на шестьдесят.

Нойман повернулся к Шайне. Было ощущение, что он примеривается, как бы половчее врезать командиру второй группы под дых. Рузняк даже вперед подался, чтобы лучше видеть, но Нойман только крякнул и отвернулся. Шайне отчетливо выдохнул. Нойман сплюнул под ноги и сказал:

— Ни хрена! Далеко он уйти не успел. За час тварь его нагонит. А там… видно будет… Все свободны.

Нойман забросил автомат на плечо и вразвалку двинулся к ограждению.

— Стоксгард Рузняк, — зловеще-официальным тоном вполголоса сказал Шайне. — Объявляю вам взыскание по службе. Стоимость ремонта собаки вычту из вашего жалованья.

Он развернулся и торопливо зашагал следом за Нойманом. Кинолог долгим взглядом проводил его спину.

— Сука — сказал он сквозь зубы. — Бл…кая рожа. Чтоб тебя черти взяли.

В левом ухе пронзительно пискнуло

— Александр Рузняк, — прошелестел информатор корпоративной сети. — За употребление нецензурно-религиозных слов вы оштрафованы на десять марок. Примите к сведенью.

Глава 22

Длинный и темный. Темный и длинный…

Бенджамиль испуганно вздрогнул и в очередной раз проснулся. Светало. Черная прорва над вершинами деревьев уже начала таять, обращаясь в голубовато-серую плотную дымку, пронизанную по краям холодным светом еще невидимого солнца. Бен покрутил головой, отгоняя обрывки муторной полудремы, и пошевелил пальцами. Рука, обнимавшая ствол дерева, затекла, к левой щеке прилипли сухие чешуйки коры. Грудь болела, и шея болела, и задница. Бен повозился, тщетно пытаясь найти удобное положение, и только потом посмотрел вниз.

Собака была на месте. Сидела, выпрямив спину и задрав кверху узкую морду, неподвижная, безмолвная, очень опасная. От нее исходило острое ощущение угрозы. Поначалу Бенджамиль здорово боялся, что собака попытается добраться до его ветки, но ничего подобного не произошло, робот преспокойно уселся под деревом и принялся ждать. Тогда Бенджамилю такое поведение показалось еще одной удачей, теперь он явственно понимал: пройдет день, два, неделя, год, а тварь все будет сидеть под деревом и ждать, пока ослабевшая от голода и жажды добыча свалится с ветки. Бен пощупал сухим языком сухие десны. Только падать с дерева скорее всего не придется. Явятся парни в дефендерах и… О дальнейшем думать не хотелось вовсе. Парни в дефендерах церемониться точно не станут. Он уже имел счастье видеть их церемонии.

Бен поежился. Сырая осенняя прохлада забиралась в рукава комбинезона…

Сначала ему везло. Он издали заслышал звук погони и бросился бежать со всей скоростью, на какую были способны его аль-найковские мышцы. Потом на его пути выросло кривоватое дерево с удобным наростом на стволе, и он, еще не видя механической собаки, ни секунды не раздумывая, подчиняясь одной лишь интуиции, полез наверх, чтобы через минуту оказаться на толстой ветке в пяти метрах от земли. Но запас удачи, отпущенный сегодня на его долю, как видно, оказался не безграничен.

Бенджамиль тяжело вздохнул. Вот если бы рядом был Максуд, он бы враз придумал, как выкрутиться, но Макс теперь лежал на поле с простреленной грудью и вряд ли чем-то мог бы помочь. «Зато ему уже на все наплевать», — уныло подумал Бен, разглядывая поляну под деревом. Будущее с ветки, расположенной в пяти метрах над головой механической твари, виделось ему исключительно в мрачных тонах.

А если попробовать так: он прыгает вниз, именно прыгает, поскольку действовать нужно молниеносно, и мимо ошарашенной собаки бросается во-о-он в те заросли? Бенджамиль представил себе, как он прыгает, как кидается в кусты, и безнадежно вздохнул. Эту, пожалуй, ошарашишь! А обогнать механическое чудище и вовсе нереально. Даже если добежать до кустов, то что потом?

Бен еще раз посмотрел вниз, словно выискивая подсказу среди сосновых корней, прикрытых хвойным одеялом. А может, действительно свалиться собаке на голову? Хрястнуть ее со всего лета ботинками прямо по узкой спине? Мысль была безумной и заманчивой, от нее зачесались ладони, а по спине побежали мурашки.

А может, он, как дурак, сидит на ветке, а тварь неисправна?.. Сломалась?.. Разрядилась?.. Сколько она торчит в одной и той же позе, даже не шелохнется?.. Сомнительно… Но вдруг! Бенджамиль сорвал шишку и кинул ее вниз, стараясь попасть собаке в голову. Шишка пролетела совсем рядом, но чертова собака и ухом не повела. Или что там у нее вместо ушей? Сидела, как сидела. Бенджамиль, волнуясь от нахлынувшей надежды, бросил вторую шишку и на этот раз попал. Ничего! Псина сидела неподвижно, будто коллекционная статуэтка. Бен потянулся за третьей шишкой, но тут в его душу закралось сомнение: может, робопес просто не реагирует на шишки? Нужно попробовать кинуть чем-нибудь потяжелее, желательно металлическим. Бенджамиль похлопал себя по карманам комбинезона. В правом обнаружилась запасная обойма для пистолета, про которую он напрочь забыл, а в левом нашелся складной нож, тот, что Макс дал Бену прямо на поле. Решив, что нож еще может пригодиться, Бен взвесил обойму на ладони и, покрепче ухватившись левой рукой за ствол сосны, швырнул плоскую вороненую коробочку, метя прямо в узкую морду. Собака сделала неуловимое движение, уворачиваясь от летящего предмета, потом нагнулась к земле, обследовала упавшую железку и опять застыла, уставившись вверх.

Бен тихо выругался и в сотый раз принялся перебирать в голове варианты спасения, один нелепее другого. Попробовать перепрыгнуть на соседнюю сосну, до которой метров шесть… Попробовать чем-нибудь отвлечь робопса… Влезть на самую верхушку дерева и попытаться раскачаться так, чтобы достать верхушку соседнего… Влезть на самую верхушку дерева… а там будь что будет… Он думал до тех пор, пока небо не приобрело цвет жемчужной эссенции. И лишь когда луна стала совершенно прозрачной, словно бы сотканной из сигаретного дыма, Бенджамиль понял, что выхода нет.

Тупое отчаяние заполнило его живот, сердце, грудь, желудок. Отчаяние было вязким, как кисель, и прозрачным, как глицерин. Оно мешало втянуть воздух сквозь сжатые до хруста зубы. Оно давило, жало, выкручивало, туманя рассудок пленкой невольных слез. Хотелось завыть истово и тоскливо, во весь голос. Рискуя свалиться с ветки, Бенджамиль замотал головой. Ногти вцепились в податливую кору, влажное от слез лицо запрокинулось к стеклянному шарику луны.

— Отче наш, иже еси на небесах! — полузабытые слова, слышанные когда-то в детстве, сами собой рождались из пересохшего рта. — Как бы ни звали тебя — Деем, Алльяхом или Сантой, да святится имя Твое, да придет Царствие Твое, да будет воля Твоя, на земле и на небе. Дай нам хлеб наш насущный и оставь нам долги наши, как и мы оставляем должникам нашим, не введи нас во искушение и избави нас от лукавого! Ангеле Божий, хранитель мой святый, живот мой соблюди. Не оставь меня, грешного, и не отступи от меня за все грехи мои. Прошу тебя! Укрепи и направь меня на путь истинный! Прости все прегрешения, что совершил я в день минувший, и защити меня в день нынешний. Сохрани душу мою в чистоте, дабы не прогневил я Господа…

Что он хотел выпросить у неведомого Вершителя Судеб? Крылья? Мост из радуги? Манкидресс, которым все равно не умел пользоваться? Бен и сам не мог бы сказать, чего именно он хочет… Быть может, просто оказаться за три тысячи миль отсюда? Но когда последнее «аминь» слетело с его губ, удивительное спокойствие и умиротворение сошло на него откуда-то сверху. Он вдруг явственно увидел себя на широкой, размеченной белыми полосами дороге, дороге, уходившей и вперед и назад, не имеющей ни конца, ни начала. И не то чтобы он ощутил себя ничтожной букашкой перед этой бесконечностью, нет! Он ощутил ничтожность и суетность своих страхов, метаний, бессмысленных мелких устремлений. Он вдруг услышал крохотных жучков, роющих ходы в сосновой коре, увидел целенаправленную муравьиную суету между хвойными иглами, бег невидимых электронов по стальным жилам биллектронной собаки, увидел небо и землю, огромный мир, перед целостностью которого все остальное теряло смысл и значение.

Это длилось секунду, может быть — две, а затем ушло, растаяло, будто утренний туман. Но и этого было достаточно. Бен наконец увидел там, внизу, под деревом, то, что должен был увидеть уже давно, — кусок пластика и железа, жалкую частицу мира людей, проекцию страха, зла, косности, грубую пародию на себя самого.

Это опять длилось какую-нибудь секунду и опять оставило след в душе Бенджамиля, наполнив сердце и мозг знанием чего-то огромного и сияющего.

Ничего еще не было кончено! Все как раз только и начиналось! Собака внизу была лишь досадной помехой. И помеху это требовалось убрать.

Бенджамиль огляделся по сторонам, затем уставился на носки своих ботинок и едва не хлопнул себя по лбу. Ну конечно же! Как он не подумал об этом сразу?! Нужно просто спросить совета у оракула! Бенджамиль коснулся рукой груди и вскрикнул от боли. Грудь заныла, будто пониже яремной ямки воткнули тупой гвоздь. Бенджамиль, как мог, скосил глаза на ворот комбинезона. На камуфлированной ткани красовалась невесть откуда взявшаяся дырка размером с десятипфенниговую монету. Бенджамиль осторожно коснулся отверстия пальцем. Френч под комбинезоном, по всей видимости, был тоже продырявлен. В голове Бенджамиля шевельнулась смутная догадка. Он слегка развернулся на ветке, высвободил вторую руку и, плотнее упершись плечом в смолистый ствол, распустил завязки на шее комбинезона, расстегнул вторую пуговицу френча, верхнюю пуговицу рубашки, затем подцепил пальцами толстый витой шнурок и бережно потянул оракула вверх. Металлический диск скользнул по коже груди, не причинив ни боли, ни дискомфорта. Бенджамиль подхватил его ладонью, выпростал из-под одежды и ахнул. Страшная вмятина изуродовала крышку оракула. Полированный металл прогнулся глубокой, скошенной вбок воронкой, кристаллическое табло треснуло черными треугольниками. Бенджамиль стянул шнурок через голову. «Быть может, это еще можно исправить?» — подумал он беспомощно. Крышка, поддетая ногтем, неожиданно легко отделилась от корпуса… Ни черта это было не исправить, оракул был испорчен бесповоротно и окончательно. Табло пошло трещинами и расслоилось, электрическая плата, исчерченная светлыми волосками дорожек, раскололась напополам. «Так вот оно что, — подумал Бенджамиль. — Так вот на что я наскочил грудью, когда ослепли очки». Уже безо всякой надежды он рассматривал обломки чудесного раритета. Разбитая плата, мертвое табло, пара крохотных цилиндриков на тонких ножках, плоская металлическая таблетка, скорее всего, допотопная батарейка, а прямо на таблетке капелькой темного серебра… Бенджамиль поднес оракула к самым глазам. На блестящей поверхности допотопной батарейки сидело крошечное насекомое — универсальный интельфаг Виктора Штерна…

Подувший невесть откуда ветер зеленой волной качнул верхушки сосен, и механическая собака внизу едва заметно повела острой мордой, словно принюхиваясь. Впрочем, загнанный на дерево пленник не обратил на это абсолютно никакого внимания, он с изумлением рассматривал свою неожиданную находку. Малюсенькое блестящее насекомое совершенно не походило на таракана. Оно напоминало скорее вытянутую капельку ртути, прилипшую к поверхности старой батарейки.

— В самом деле, почему бы и нет? — пробормотал Бенджаль, разглядывая крохотного пожирателя биллекультур.

Он вспомнил испачканные кровью осколки аквариума… Кажется, Виктор говорил, что в пассивном состоянии тараканы реагируют на тепло. Если один из интельфагов зацепился за Бенову одежду и, совершив восхождение по штанине, забрался под френч, то он вполне мог выбрать оракула в качестве временного прибежища… Невероятно… Бенджамиль осторожно поднял мятый диск и осмотрел его снизу. Так и есть! На задней стенке имелось три маленьких отверстия, то ли для вентиляции, то ли для удобства разборки… Удивительное создание!..

И тут до Бена дошло. Он недоверчиво поглядел на небо, потом перевел взгляд на сидевшего под деревом робопса. А ведь это шанс! Главный приз в лотерею! Как говорили в старину, «джек-пот»! Бенджамиль боязливо погладил оракула по острому ободку. Говорить «спасибо» невидимому благодетелю было слишком странно и, пожалуй, нелепо. Бенджамиль поежился. «Если правда то, что я про него слышал, то мои благодарности ему как рыбе зонтик», — подумал он и принялся осторожно разворачиваться на ветке так, чтобы сесть спиной к стволу. Собака бесстрастно наблюдала за его скованными движениями.

Бенджамиль несколько секунд соображал, куда пристроить оракула, и не придумал ничего лучшего, чем взять сломанную игрушку в зубы. Во рту моментально разлился едкий металлический привкус, от которого слегка заныли зубы. Не обращая на это внимания, Бенджамиль поднял руки и, словно сказочный волшебник, трижды хлопнул в ладоши. Потом, сильно волнуясь, вынул оракула изо рта и уставился на ртутную точку. Таракан не реагировал. Сидел себе на батарейке и бросаться в бой по приказу Бенджамиля Френсиса Мэя не собирался. Бен терпеливо ждал пару минут, затем вновь взял влажный диск в зубы, три раза старательно и раздельно ударил ладонью о ладонь. Таракан не реагировал. Все сильнее сомневаясь в том, что хлопает нужное число раз, Бенджамиль подождал еще две минуты. Индистрактер не шевелился.

— Ну же! — сказал Бен просительно. — Катаешься на мне второй день. Мы с тобой уже как родственники, а ты не хочешь оказать крошечную услугу товарищу.

Таракан оставался безмолвен и неподвижен. «Проклятье! — подумал Бен. — Наверное, я что-то перепутал. Но Виктор точно хлопал в ладоши!» Бенджамиль прикрыл глаза, вспоминая. Вот Виктор стоит возле жароупорного аквариума, вот он хлопает в ладоши, и маленькие твари кидаются на роллекс… Не то!.. «Это будет война, Бен! Настоящая война!» Тоже не то!.. «Сигналом может быть все, что угодно, хоть куплет из модной песенки…» Точно! Бенджамиль покачнулся и едва не полетел с дерева. Обхватив левой рукой ствол, он перевел дыхание. Ну конечно же! «…Теперь они реагируют на троекратное сжатие».

Очень осторожно Бен попытался снять таракана с пуговичной поверхности батарейки. Маленький диверсант держался цепко, и Бенджамиль не рискнул сковыривать его ногтем. Вместо этого он просто вынул из корпуса оракула батарейку вместе с вцепившимся в нее тараканом. «А ведь батарейка-то давным-давно должна была сесть, окислиться, или что там происходит с древними батарейками?» — между прочим подумал Бен. Он сунул корпус в карман, а батарейку сдавил между большим и указательным пальцем. Раз, еще раз и еще раз. Держа напряженную правую руку над собранной в лодочку ладонью левой, Бен, затаив дыхание, глядел, как капелька темной ртути шевельнулась и, кажется, выпустила крохотные усики-антенны. Бен склонился чуть ниже и не успел удивиться. Серебристая блестящая поверхность батарейки с выдавленными буковками вдруг опустела — маленький интельфаг десантировался с нее так быстро, что глаз просто не успел прореагировать.

Бенджамиль несколько раз мигнул и недоверчиво потер батарейку пальцем. Едва таракан исчез из поля зрения, вся затея стала казаться ему бредом. Как может букашка размером с крупинку сахара навредить боевому механизму весом в полцентнера? Спору нет, в лаборатории Штерна тараканы ловко расправлялись с часами за полторы тысячи марок, но здесь-то вовсе не лаборатория, а робопес, загнавший Мэя на дерево, мало походит на роллекс. И вообще, был ли таракан внутри испорченного оракула или это только игра воображения свихнувшегося переводчика?

Привалившись спиной к стволу, Бенджамиль напряженно смотрел вниз. Текли длинные, как зубная боль, секунды, а внизу ничего не менялось. Собака сидела под деревом, все такая же внимательная и такая же опасная. Так и свихнуться можно, подумал Бенджамиль, и в этот миг собака беспокойно шевельнулась. Она мотнула головой и поднялась на все четыре ноги, постояла, будто прислушиваясь, потом металлопластиковая спина выгнулась дугой. Явно не понимая, что с ней происходит, собака несколько раз крутнулась вокруг своей оси, пытаясь поймать несуществующий хвост, остановилась, вытянула вперед гофрированную шею и замерла в неестественно-мучительной позе. Долгий тоскливый полускрип-полувой запутался в сосновых ветках. Задние лапы, шатнувшись, подломились, и железная тварь села на задницу, опустив книзу острую морду.

Подождав несколько минут, Бенджамиль достал из кармана корпус оракула и кинул его в неподвижную псину. Металлический диск, звякнув о гладкий матово-блестящий бок, упал на хвою. Тварь даже не шелохнулась. Медленно, очень осторожно Бенджамиль начал спускаться с ветки. Ныла ушибленная грудь, по отсиженным ногам бежали мурашки. Спустившись до уродливого наплыва на стволе, Бенджамиль замер, готовый в любую секунду полезть обратно. Робопес сидел в десяти шагах от дерева, морда его все так же была опущена, но от собаки все еще исходил запах опасности и смерти. Бенджамиль сглотнул сухим горлом. Была не была! Он оттолкнулся от ствола и спрыгнул на пружинистый ковер хвои. Собака не шевелилась. «Похоже, все», — подумал Бенджамиль, пристально глядя на робопса и медленно отступая от дерева. У него вдруг появилось нелепое, острое и азартное желание подобрать смятого оракула. Он должен был лежать справа от корпуса.

— Эй, тварь, — довольно громко сказал Бен, обращаясь к собаке, — ты ведь мертва, на кой черт тебе мой оракул?

Он сделал осторожный шаг в сторону неподвижного врага. Громко хрустнула под каблуком ветка, и в ту же секунду робопес прыгнул. Стальное тело взвилось в воздух несколько криво, будто вслепую, и Бенджамиль успел среагировать. Он шарахнулся вбок, прямо в заросли молодого сосняка. Хлестко стегнули по лицу колючие ветки, что-то острое вцепилось в штанину. Бенджамиль рванулся вперед, с сухим треском разрывая материю, и что есть духу побежал прочь.

Глава 23

«Пустое, — думал Бенджамиль, пробираясь сквозь особенно густые заросли подлеска. — Собака наверняка застряла в кустах возле поляны. Там она и сдохла окончательно. А я-то, как дурак, бежал без оглядки, ветки ломал. Хотя кто бы на моем месте не побежал? Чертова тварь! Погонись она за мною всерьез, я бы сейчас не размышлял об исправности ее процессоров. А последний прыжок — это лишь рефлекс умирающего механизма. Доконал-таки псину универсальный диверсант, вернее, доконали. Одному богу да еще покойнику Штерну известно, сколько индистрактеров сейчас в собачьем корпусе. Десять? Двадцать? Сотня? „Жрут и размножаются…“ И еще умнеют… Страшно подумать, что будет, когда таракан Штерна попадет в среду гигаполиса.» Бен представил себе вставшие заводы, миллионы неподвижных таблеток на станциях тубвея, мертвые мониторы информационно-вещательной сети, мертвые банкоматы. Волна прожорливых малюток сметет все, начиная от наручных часов и карманных интельблоков, кончая стратегическими военными вычислителями. Если тараканы окажутся так хитры, как рисовал Штерн, то арши с чайниками тоже не отвертятся. Никто не отвертится. Тараканья пандемия постепенно охватит всю планету. Останутся только спутники на орбите. Да и то не факт. Кавардак будет жуткий! Как говорят ситимены, полный кишер. И остановить пожирателей биллекультуры будет практически невозможно. Их даже не получится изучить. Исследователи, изучающие крысу с помощью кусочка копченого сала, будут выглядеть весьма презабавно.

«Весь мировой порядок полетит в тартарары», — подумал Бенджамиль. Конец света! Наверное, это было нехорошо, но отчего-то он не чувствовал страха. Закон Киттеля превратится из закона в бессмыслицу. Но если вдуматься, то у ситуации есть свои плюсы. Исчезнут корпоративные телефоны, отслеживающие каждое твое словечко, исчезнет табельная машина мастера Крауса, исчезнут телепостановки-лонгливеры, а вместо них появятся театры, где будут играть живые актеры. Марси это наверняка понравится…

«Только ничего такого не будет», — сказал Бен самому себе. Виктор Штерн оказался хорошим поваром, но его блюдо так и останется на плите. Фаршированный тараканами робопес никогда не покинет пределов лесной глухомани. Муравьи натащат на него хвои, деревья оплетут корнями, трава прорастет сквозь корпус, сквозь кучу ненужных деталей в красивой металлопластиковой коробке, в неподвижной и, заметьте, немой коробке. Охранники, конечно, могут искать свое имущество, но вряд ли они возьмутся прочесывать лес. Лес довольно большой, поди догадайся, в какую сторону я бежал. А если так, то единственные в мире активные тараканы Штерна навсегда останутся под грудой хвои и муравьиных какашек.

Бенджамиль остановился и, щурясь, поглядел на низкое солнце, острыми лучами пробивавшее хвою сосновых крон.

— Значит, так, — бодро сказал он вслух. — Когда я бежал, луна была вон там, потом, когда сидел, — вон там, потом взошло солнце, вон там, значит, мне нужно взять немного правее.

«На работу я сегодня не попаду, — подумал Бен, забирая чуть правее. — Ну и черт с ней, с работой. Если уволят — плевать. Найду работу поинтереснее, чем в „Шульце“».

Бенджамиль зябко поежился. Часа полтора назад он снял с себя разодранный в двух местах комбинезон и опрометчиво выбросил его в кусты. Теперь сырой утренний холодок пробирал до самых костей. От этого еще сильнее хотелось домой, в тепло, к горячему душу, к бутерброду с соевым маслом, к огромной кружке горячего кофе, даже к двум кружкам. Бенджамиль пошевелил во рту сухим языком. Нет худа без добра. В жару было бы еще хуже, а так и потерпеть можно. Тем более, сколько еще идти, один бог знает. Нужно выйти из леса к соевым плантациям, пересечь сами плантации, и только потом он окажется на окраине аутсайда, причем совершенно неизвестно, в каком конкретно секторе. А поскольку денег у него нет… Глупости! Глупости все это! Неважная чепуха. Главное — дойти до аутсайда, а там уж он сообразит, как попасть домой.

Бен представил знакомый запах в маленькой прихожей, представил заправленную кровать, тонкий слой пыли на полках с антикварными игрушками. В голове шевельнулся болезненный червячок сомнения. А что, собственно, ждет его в бело-оранжевом секторе, кроме кружки плохого кофе и теплого ароматического душа? Новый корпоративный телефон в ухо? Бракоразводный процесс? Пыльные полки?

Скука.

Скука и запустение. Смотреть старые фильмы. Дважды в неделю ходить на эмулятор беговой трассы. Один раз в неделю выпивать кружку пива у Гансана Маншаля. К сорока годам купить механическую канарейку… А Марси? Черт возьми! Он совсем забыл о Марси! Ну конечно же! Бенджамиль Френсис Мэй завершает процесс с Ириной фон Гирш, платит брачную неустойку и женится на Марси (если она, конечно, согласна стать миссис Мэй). Странная девушка из черного буфера перебирается в аутсайд к мужу. Никакой работы ни в «воротничке», ни в белом буфере для нее, само собой, не находится, и Марьям становится счастливой домохозяйкой. Лет через пять, при условии, что департамент демографии не откажет странным родителям в патенте на ребенка, она рожает Бену маленького славного сынишку и учит его стихам и песенкам. А если департамент не даст патента, то лет через десять Марси Мэй начинает дивно петь хором с механической канарейкой. Хотя есть и другой вариант. Вместо того чтобы тащить Марси в аутсайд, Бенджамиль может сам перебраться в черный буфер. Не так уж и страшно в буфере, если знать, что к чему. Но с работой для Мэя в буфере не лучше, чем с работой для Марси в «воротничке». Эй, люди! Кому нужны переводы с арабского на трэч?! Недорого перевожу с франглийского на китайский, немного говорю по-русски и португальски! Что? Не нужно? А не дадите ли тогда хоть немножко мелочи? Трубы горят, и мутит с позавчерашнего…

Бред! Бенджамиль пнул попавшуюся под ноги ветку. Самое ужасное то, что теперь ему претит эмулятор беговой трассы, а грязь черного буфера пахнет дерьмом и ржавчиной, а в Сити держат в банках отрезанные головы. И непонятно, где выход, поскольку неясно, где вход. И хочется, подобно Мучи, отправиться в Хадаш Иерусалим, только ведь и там то же самое, если не хуже.

«Может, я заразился чем-то от проклятого Мучи, — думал Бенджамиль. — Потерять старый дом легче, чем найти новый. Я видел смерть, видел любовь, я лизнул счастье, понюхал страх. Но что мне делать со всем этим? С умными словами, с глупыми словами? С людьми? С лесом? Или я схожу с ума?!»

Тук-тук-тук-тук! Тук-тук-тук! Бенджамиль замер, прислушиваясь. Где-то быстро колотили палкой по дереву. Колотили вдохновенно, с азартным ожесточением. Так может стучать ребенок, слишком звонко и бестолково. Но откуда за линией соевых плантаций может взяться ребенок? Разве что шкодливый отпрыск какого-нибудь богатого огородника вышел подышать свежим воздухом? Стук стих и через несколько секунд возобновился. Нет! Стучали слишком методично для ребенка. Стук опять стих и опять возобновился. На этот раз Бенджамиль уловил направление. Звук явственно шел откуда-то сверху. Бенджамиль задрал голову. Звук опять стих. Что-то серо-красное оттолкнулось от дерева и полетело, колотя по воздуху двумя оперенными веерами. Бенджамиль, замерев, глядел, как большущая птица, по крайней мере в три раза больше стандартного городского воробья, уселась на сосновый ствол метрах в шести от земли и принялась стучать длинным острым клювом по желто-коричневой коре, сосредоточенно и настырно: тук-тук-тук. Бенджамиль, задрав голову, глядел на удивительное создание, и постепенно до него доходило, что он, наверное, впервые за всю свою жизнь видит настоящую птицу.

— Не впервые… — тихо сказал кто-то за спиной.

Бен быстро обернулся. Как и следовало ожидать, за спиной никого не оказалось, зато Бен увидел тропинку. Узкая, едва заметная дорожка вилась между корнями деревьев и зарослями невысокого кустарника. Дорожка была такой дикой, такой брошенной, такой ничейной, что Мэй не смог удержаться от искушения. Дятел перестал выбивать носом пулеметную дробь, вспорхнул с дерева и полетел по своим птичьим делам, а Бенджамиль сошел на тропинку.

Плавный поворот, еще один. Солнце висит над левым плечом и слегка греет левую щеку. Тихо шуршит прелая хвоя под подошвами ботинок. Неторопливые мысли плывут в голове, в такт движению ног. Так идти бы и идти, не думая, куда и зачем идешь, ощущая запах смолы, стараясь позабыть о том, что каждый шаг так или иначе приближает тебя к душной суете гигаполиса.

Бенджамиль вздохнул. Пятую часть жизни полноценный работник «воротничка» вынужден проводить в дороге на службу и со службы. Он, скрючившись, летит в закупоренной со всех сторон таблетке и играет в дурацкую головоломку на интельблоке, или слушает дурацкие новости, или смотрит дурацкий лонгливер про честного трудолюбивого корпи, который благодаря своей старательности умеренно продвигается по службе. Жуть! А как здорово было бы возвращаться домой по едва приметной тропинке, хрустя сосновыми шишками, слушая шум ветра в верхушках сосен или стукотню красноголовой птицы? Тогда все обстояло бы куда как правильнее. Но разве это возможно? Даже мастер Пит прилетает в свой особняк на прыгуне, наверняка забирается в свой навороченный коттедж, съедает ужин из натуральной картошки по пять тысяч марок за кило, выпивает натурального портера и ложится спать, дабы утром забраться в прыгун и махнуть обратно в «воротничок», где без его гениального руководства все, конечно, пойдет прахом.

Беджамиль остановился. Сбоку от тропинки лежало огромное старое дерево. Его высохшие черные корни торчали над землей, точно скрюченные пальцы мертвого великана или как мумии тропических змей. Здесь тропинка делилась надвое. Одна, более отчетливая, исчезала за плотными зарослями молодого ельника, вторая, совсем неприметная, сворачивала направо. Бенджамиль в нерешительности поскреб висок. Идти направо или обогнуть ельник? Левая тропинка нравилась ему больше, но правая вела именно в ту сторону, где, по его расчетам, находились плантации.

Бен уже совсем было собрался повернуть направо, когда его уши уловили негромкий треск и из-за зарослей ельника показались трое мужчин в поношенных камуфляжных куртках непривычного покроя. Приключения, судя по всему, продолжались.

Понимая, что броситься наутек он еще успеет, Бенджамиль на всякий случай оглянулся и сунул руку в карман. Пальцы нащупали и сжали рукоятку складного ножа. Передний из мужчин остановился шагах в пяти от Бена. Был он высок и крепок, лет пятидесяти с виду. Короткие светлые волосы стрижены щеточкой, глаза с прищуром, светлая бородка обрамляет широкое загорелое лицо. Руки свои мужчина нарочно держал на виду и лишних движений старался не делать. Двое спутников бородатого, двигаясь тихо и плавно, обошли своего товарища по бокам, встали справа и слева. Они были моложе бородача, может, ровесники Бена, а может, младше. Так же как бородатый, они держали руки на виду, и вид у них был настороженный. Славные, в сущности, ребята. Оба длинноволосые, оба шатены, один потемнее, другой посветлее. У того, что потемнее, на шее топорщился красно-синий линялый платок, а в ухе блестело широкое колечко, тот, что посветлее, нес за спиной рюкзак, точь-в-точь как альпинисты из Беновой фильмотеки.

Они мало походили на охранников с картофельного поля и совсем не походили на гуляющих по лесу хозяев загородной виллы. Бенджамиль мог с уверенностью сказать, что они не из благопристойных, затянутых в сюртуки корпи и не из туповатых буферских индустов, они почти наверняка были не из Сити и точно не имели никакого отношения к трэчерам. От всей троицы веяло спокойной, уверенной силой. Они внушали опасливое подсознательное доверие, такое же чувство внушает огонь, к которому хочется протянуть ладони. От них исходило почти ощутимое тепло.

Бенджамиль разжал пальцы и вытащил руку из кармана. В эту же секунду мужчины, переглянувшись, почти разом опустились на одно колено.

— Здрав будь, несущий конец и начало! — произнес бородач со странным акцентом и добавил непонятно: — Исполать тебе, Будень, Святой Богородицей Выбранный!

«Только сумасшедших мне не хватало, — подумал Бенджамиль, непроизвольно отступая на шаг. — Какая исполать? Какой Будень?»

Бородач прижал правую руку к груди и склонил голову.

— Какой Будень? — Бенджамиль отступил еще на шаг, прикидывая, не стоит ли кинуться наутек прямо сейчас.

— Нового Бога отец и зачинатель, по верной тропе творцом Иссаем направленный. — Бородач поднял глаза на Бена. — Дозволь говорить стоя, Избранник.

Изумленный Бенджамиль только головой кивнул, а странный человек уже был на ногах. Парни последовали примеру старшего товарища и тоже встали.

— Я что-то не совсем… — пробормотал Бенджамиль, переводя взгляд с одного незнакомца на другого. — Кто вы, собственно, такие? И что вам от меня нужно?

— Я вот — Ирга. — Бородач ткнул себя в грудь узловатым пальцем. — Это Ратмир. — Он указал на парня с шейным платком. — Это Илим. — Парень с рюкзаком нагнул голову. — А нужда у нас простая — встретить тебя да проводить до места. Уже тридцать лет, как сказано в откровении Усть-Кутском: «С головою, как снег белой, со ждущим нутра божьим телом». Слово в слово и место указано и случай, вот только со временем оплошал батюшка Андрон, второй год тебя ждем. Дождались, хвала Создателю!

Глаз не успел заметить, в какой именно момент Ирга успел переместиться. Только что стоял поодаль и вдруг оказался совсем близко. Глаза в глаза. И акцент… Бенджамилю стало слегка не по себе. Насколько он мог судить, акцент походил на русский. Сумасшедшие из Байкальской Автономии?! Может, таки прыгнуть в сторону и побежать?

— Грядет новое воплощение Создателя, а ты избран стать отцом и зачинателем. — Серые глаза глядели безбоязненно и цепко. — Будет при рождении Господнем хаос и великая смута, рухнут устои старого, последние станут первыми, а первые — последними. Вот и нужда нам: встретить избранника Божьего, чтобы забрать его из горящего дома, проводить туда, где сможет пережить он кровь и смуту, где вырастет и окрепнет молодой Бог. Так сказано в пророчестве.

— Я ничего не понимаю, — признался Бенджамиль. — Куда вы собираетесь меня проводить?

Ему одновременно хотелось и броситься наутек, и дослушать этого чудно́го дядьку со светлыми морщинками на желтовато-коричневом лице.

— Туда. — Ирга указал рукой в сторону восходящего солнца. — Там снег снимает все грехи с души человеческой, там ели — вдвоем не обхватишь, а на кустах — россыпи голубой ягоды, птицы там поют на рассвете и полосатые звери-бурундуки лазают по кедрам день-деньской, будто заведенные. Ты видел когда-нибудь бурундука, Выбранный? А козу? А сохатого? У нас и медведи встречаются, правда нечасто, но случается. — Глаза Ирги блестели. — Пчелы жужжат летом. Ты когда-нибудь ел мед, Будень?.. В поселках возле Старого Новосибирска прямо посреди леса есть пасеки. А если захочешь, можно уехать еще дальше на восток, до Байкал-моря. Ты сможешь ловить настоящую рыбу! Вот этими руками! (Бенджамиль невольно взглянул на свои ладони.) Стоит захотеть, и ты окажешься за тысячи километров отсюда. Нужно всего лишь сказать «да».

Ирга выжидательно уставился на собеседника.

— Мне очень жалко, — Бенджамиль виновато развел руками, — но вы ошиблись. Я смутно представляю, где этот ваш Новосибирск, и совсем не представляю, что такое пасеки. Даже если я захочу отправиться с вами, то ни один чартерный прыгун не возьмет меня на борт без визы, а визу мне не дадут, пока не завершится бракоразводный процесс, а после процесса не дадут, поскольку я буду иметь привод в суд по гражданскому иску. Мне правда жаль, но так уж выходит.

— Это неважно, — терпеливо сказал Ирга, — Наши друзья здесь обеспечат тебе любые бумаги, а бессрочная виза через Китайскую границу у нас уже есть, и главное — у нас есть вертолет! Он старый, но надежный. И горючего с запасом.

— Вертолет?! — изумленно переспросил Бен. — Но это же еще добиллектронная технология, или я ошибаюсь?

Ирга кивнул:

— Точно, добиллектронная, мы биллектронной не держим почти.

— Почему?!

— Умные вирусы от Лукавого, — очень серьезно сообщил Ирга.

— А разве можно обойтись без вычислителей? — спросил ошарашенный Бен.

— Отчего не можно? — Лицо бородача пошло лукавыми морщинками. — Очень даже можно. Чтоб на тракторе вспахать поле, умные микробы нам без нужды, а если посчитать чего нужно… Илим! — Ирга обернулся к парню с рюкзаком. — Сколько будет двести четырнадцать тысяч пятьсот пятьдесят четыре помножить на… — Бородач приглашающе взглянул на Бена.

— Что?.. А! На три тысячи семьсот пятьдесят три, — наобум предложил Бен.

— Восемьсот три миллиона двести двадцать одна тысяча сто шестьдесят два, — не моргнув глазом, сказал Илим.

— Впечатляет, — сказал Бен, соображая, что проверить результат ему все равно не на чем.

— То-то и оно. — Ирга улыбнулся с нескрываемой гордостью. — Человек, он много на что годится. Запускай в себя руку и черпай сколько потребно. Главное, черпак иметь подходящий и умение. А биллектроника — от блажи да неведенья. Костыль не у дела, когда ноги целы. У нас тебе и без биллектроники весело будет. Так что скажешь, Будень?

«Бред», — подумал Бенджамиль. Ему вдруг страшно захотелось увидеть бурундуков. Он представил себе малюсенький город на берегу озера. Сколько там домов? Тысяча? Пятьсот? Сотня? Как, наверное, здорово каждый день идти домой через лес и смотреть на бурундуков. Он представил себе бурундуков, здоровенных, как механический кот, с гибкими полосатыми хвостами. Они висели на деревьях, обхватив стволы пушистыми полосатыми лапами. А еще по вечерам можно будет купаться в озере…

— Я не могу, — сказал Бен. — Мне правда очень жалко, но я не Будень.

Ирга досадливо сморщил лоб и подвигал скулами.

— Ужели не было тебе никаких знаков? Да даже коли и не было, спроси у сердца своего. В какую сторону оно тебя тянет? Сердце человеку лучший советчик.

— Нет, — сказал Бенджамиль. — Я действительно не могу.

— На нет и суда нет, — сказал Ирга, и лицо его враз погасло. — Трижды нам велено спрашивать, но не более. Знать, и вправду неувязочка вышла. Извини, добрый человек. Тебе свой путь, а мы дальше ждать станем. Ступай по правой дорожке, она аккурат тебя на поле выведет, а дальше и город твой.

— Спасибо, — неуверенно сказал Бен. — А воды у вас не найдется?

Ирга отстегнул от широкого пояса фляжку-термос и протянул Бену. Внутри фляжки призывно плеснуло. Бен торопливо отвернул колпачок и прижал влажное горлышко к губам. Восхитительная, чуть горьковатая жидкость наполнила пересохший рот. Испытывая острое наслаждение, Бенджамиль сделал десяток жадных глотков и только потом перевел дыхание и вытер губы.

— Холодный чай, — сообщил Ирга. — Хорошо жажду утоляет.

Бенджамиль приложился к фляжке еще раз и протянул ее хозяину. На языке и небе остались терпкие влажные чаинки.

Ирга улыбнулся и отрицательно качнул головой:

— Оставь себе. — Он сделал знак своим спутникам, и все трое гуськом двинулись по тропинке.

Бенджамиль смотрел им вслед и чувствовал, как уходят на другой конец света огромные синевато-зеленые деревья, мохнатые от пахучих иголок, уходит теплая галька под босыми ступнями, горячее солнце, садящееся прямо в холодную воду необъятного озера, уходят полосатые звери бурундуки, уходят бесповоротно, окончательно, уходят навсегда.

— Дурак, — сказал за спиной знакомый голос.

— Эй! — заорал Бен. — Погодите одну секунду!

Они остановились на самой границе ельника, со сдержанным интересом глядя на недавнего собеседника.

— А можно мне взять с собой одного человека?! — спросил Бенджамиль, улыбаясь оттого, что уже знает ответ.

Дорога начинается именно в тот момент, когда ты окончательно решил отправиться в путь. Дорога начинается в голове. Разум становится ловким, как цирковой жонглер. Он цепко выхватывает из тысячи явлений и фактов самые нужные, выстраивает их в стройную линию, вычерчивая воображаемый маршрут. У зубодробительных загадок, над которыми ты тщетно ломал голову, вдруг находятся простые ответы, в голове рождаются правильные вопросы, а на душе весело и страшно.

В который раз обернувшись на ходу к шедшему позади провожатому, Бенджамиль спросил:

— Ирга, а что сказано в вашем пророчестве про мать предсказанного Бога?

— В нашем пророчестве… — вежливо поправил Ирга. — Там сказано только то, что она избрана Богом.

— И не сказано, где ее искать или как?

Ирга покачал головой:

— Больше ничего. Я так думаю, что раз Иссай подсказал в одном, то и в другом не оставит.

— Выходит, я избран Богородицей, а она — Богом?

— Выходит так. — Ирга пожал плечами. — Богородица избрала тебя, Бог избрал ее, Иссай указал тебе путь. Бог часто действует с помощью воплощенной троицы, что в этом странного?

— Да нет, ничего, похоже, нынче Иссай намерен устроить себе выходной, — пробормотал Бен, улыбаясь. — Далеко еще до базы?

— Версты четыре осталось.

— А на базе есть телефон?

— Телефон есть, — сказал Ирга. — Станция спутниковой связи на вертолете.

— Ого! — сказал Бенджамиль. — Тоже добиллектронные технологии?

— Что-то вроде того.

— Но это ведь ненадежно!

— Отчего? — удивился Ирга. — Работает нормально. Ненадежным в самом скором времени может оказаться все остальное. — Он вздохнул. — Хотя ты прав, связь — это пока наше слабое место. Но после рождения Ладоги этой сферы коснутся кардинальные изменения. Спутники станут просто орбитальным металлоломом.

— Вы считаете, что он модернизирует связь?

— В том числе и связь. Главное — чтобы черпак был подходящий! — Ирга расплылся в широкой улыбке. — Только почему ты говоришь про Ладогу «он»? Новый Бог родится девочкой.

Бенджамиль запнулся и едва не упал.

— Дай-ка я впереди пойду, — сказал Ирга, обгоняя Избранника Богородицы.

— А я смогу позвонить? — спросил Бен у спины, раскрашенной зелеными и коричневыми пятнами.

— Конечно, — отозвался Ирга. — Только гляди, чтобы сделать для вас визы, нужно дней пять. Может, лучше забрать твоего друга из буфера, когда все будет готово?

— Нет, — сказал Бен. — Сразу. Лучше всего завтра.

— А твой друг сможет неделю жить в палатке?

— Сможет, — сказал Бен. — Мой друг много чего может.

Он украдкой сунул руку в правый карман брюк. Листок плотной бумаги замялся на углах и посередине. Бенджамиль осторожно раскрыл свернутый в четыре раза книжный форзац. На одной стороне было напечатано выцветшими от времени буквами: Гомер, «Одиссея». На другой стороне темно-красным косметическим карандашом было выведено: 17-27-55-666. Девять цифр, как преддверие нового мира и нового дома.

Эпилог

Рузняк остановился на краю поляны возле кривой сосны и поводил из стороны в сторону самодельным радиосканером. Все четыре лампочки светились ровным малиновым накалом. Собака была где-то поблизости. Внимательно следя за датчиками, стоксгард осторожно повернулся влево-вправо и медленно двинулся вперед.

Грету он увидел за раздвоенным деревом возле полосы невысокого кустарника. Она лежала на боку, вытянув вперед узкую морду с оскаленной пастью. Совершенно разряженная псина. Тем более странно, что про аккумулятор он тогда сказал для красного словца. Зарядки оставалось еще процентов двадцать, вполне в пределах нормы.

Рузняк присел на корточки возле своей любимицы, вытянул из пачки сигарету и прижал к ее кончику зажигалку. Несколько раз он неторопливо, со вкусом затянулся и только потом сковырнул с собачьей ляжки крохотную наклейку с самодельным же радиомаячком. Наклейку он сунул в нагрудный карман, а из рабочей сумки вынул тестер, снял крышку с зарядного гнезда и приложил тестер к контактам аккумулятора. Поглядел на показания, почесал в затылке, нажал сброс и снова приложил тестер к контактам. Хрень какая-то! Тестер показывал, что аккумулятор заряжен на восемнадцать процентов и вполне работоспособен. Покачав головой, Рузняк достал из сумки второй тестер рабочего комплекта. Второй тестер подтвердил показания первого, как подставной свидетель на судебном разбирательстве. Недоумевая все больше и больше, Рузняк отомкнул крышку панели настроек. Индикаторы были мертвы.

— И что из этого следует? — пробормотал Рузняк, тыча пальцем в кружки сенсоров. — Из этого следует, что навернулась вся биллектроника.

Случай редкий, как выигрыш в гослотерею, но ведь кто-то же выигрывает иногда эту гребаную лотерею. Не то чтобы Рузняк всерьез расстроился, но ситуация была не из приятных. Теперь Шайне точно спустит на него всех собак. Спустит на него всех собак из-за сломанной собаки… Звучит смешно.

Рузняк сплюнул в траву. Когда минула ночь с понедельника на вторник, а потом со вторника на среду, он только в потолок поплевывал, его даже забавлял взъерошенный вид командира группы. Чего, собственно, волноваться? Скорее всего тогда, на поле, он просто попал пальцем в небо, и если хорек оказался прыткий, то робопес действительно подсел, гоняя ситтера по лесу, теперь стоит себе под елкой, отдыхает. Рузняк был абсолютно спокоен до самой среды. В среду информация наконец пошла вверх по цепочке начальства. Нойман отымел Шайне, Шайне попробовал отыметь Рузняка, но не тут-то было. Рузняк даже улыбнулся, вспоминая: «Никак нет, мастер комгрупп, я докладывал, что собака неисправна…» Помдрай лично взял из первой группы Крюгера с его Корой, и они попытались пустить одного робопса по следу другого. Дохлый номер! Рузняк это чуял с самого начала. Нойман отымел Крюгера, потом Шайне ну и виновника торжества не обидел вниманием. Дважды вздрюченный начальствам Шайне вконец озлился и нашел в уставе пункт, из которого следовало, что техник-собаковод по-всякому выходит виноватым.

— Три дня! — сказал Шайне, с ненавистью выпячивая челюсть. — У тебя есть три дня. Ищи робопса как хочешь и где хочешь. Не найдешь, рассчитаю без пособия!

— А можно четыре? — с самым невинным видом спросил Рузняк.

Что ж три так три. Откуда этому придурку знать о маячке, приклеенном к собачьей ляжке? С четверга техник-собаковод приступил к поискам, рассчитывая «найти» Грету не раньше субботы. Не каждый месяц выпадает пара оплачиваемых выходных на природе, а Рузняк обожал бродить по лесу, к тому же погода стояла подходящая.

Четверг и пятница прошли просто великолепно, а в субботу, прихватив радиосканер и одну из трофейных тележек, Рузняк со спокойной совестью двинулся по слабенькому, но отчетливому сигналу. Он планировал еще до обеда найти Грету, немного перекусить на свежем воздухе, поспать часок-другой и к вечеру вернуться в особняк гордым победителем: «Я же говорил, а вы не верили!»

Теперь выполнение плана изрядно усложнялось. Одно дело — привезти собаку с севшими аккумуляторами, совсем другое — сломанную собаку.

Рузняк демонтировал в двух местах броню и проверил кинематические цепи. Моторика робопса была в полном порядке. Рузняк повеселел. Хитрый план постепенно слаживался в его голове. Он закурил новую сигарету и прижал пальцем мочку левого уха. В ухе пискнуло.

— Энтони Нубас, 41-13-52… Не помню, как там дальше, — сказал Рузняк.

В ухе щелкнуло и запищало.

— Алле! — сказал раздраженный голос. — Эл, какого тебе нужно? Я машину готовлю.

— Привет, Тони, — не обращая внимая на раздраженный тон, пропел Рузняк. — Машину, говоришь? Это кстати.

— Не забивай служебку, — голос раздражился еще больше. — И вообще, что тебе надо? Мне вылетать через двадцать минут.

— Слушай сюда! — весело сказал Рузняк. — Твой маршрут меняется.

Раздраженный голос замялся:

— Меняется? Эл, ты там что… пьяный? Ты где?

— Я в лесу, — Рузняк выпустил сигаретный дым через ноздри, — и я желаю, чтобы ты кое-что для меня сделал. Ты куда летишь?

— Какого?.. — сказал голос, недоумевая. — В аутсайд лечу, к Гофману за продуктами.

— Чу́дно. — Палец техника-собаковода нарисовал в воздухе замысловатую петлю. — Сначала дуй ко мне, здесь отличная поляна. Посадишь прыгуна, я тебя проинструктирую.

— Эй! Ты что о себе возомнил? — изумился невидимый собеседник. — Почему я должен куда-то там дуть?

— Потому что в карты играть не умеешь! — вкрадчиво сказал Рузняк.

Голос негромко кашлянул и спросил на полтона ниже:

— Эл… какого ты мне это говоришь по служебной сети? Ты что, с мозгов слетел?.. Где я тебя там искать буду?

— Лови пеленг, — добродушно сказал Рузняк, переводя наручные часы в режим навигатора, — и учись в карты играть.

— Пошел ты, — сказал Нубас и отключился.

Не выпуская из зубов зажженной сигареты, Рузняк лег на спину и, закинув руки за голову, принялся изучать голубое, совершенно безоблачное небо.

Энтони Нубас задумчиво склонил голову сначала к левому плечу, затем к правому.

— И что мы с этим собираемся делать? — Он ткнул пальцем в лежащего на боку робопса.

— Объясняю для тех, кто не умеет играть в карты. — Рузняк поймал на себе негодующий взгляд и усмехнулся. — Сейчас мы берем это за ноги, грузим в прыгун мастера Пита, и Тони Нубас отправляется в промкольцо. — Предупреждая вопросы и возражения, Рузняк поднял ладонь. — В промкольце, в оранжево-лиловом секторе, Тони находит мастерскую Лю Го Фэня, сдает туда собачку и летит к Гофману за бараниной. Пока он летает за бараниной, ловкий Лю меняет процессоры, чистит микроблоки памяти, заполняет их новой биллекультурой и производит настройку. На все про все Лю понадобится не больше двух часов. Тони забирает баранину у Гофмана, собачку у Лю и летит сюда. Я получаю здоровое животное и забываю про долги. Доступно?

— А кто будет платить за ремонт? — подозрительно спросил Нубас.

— Мастер Пит. Скажешь Лю, чтобы он прислал счет мастеру Питу. А мистер Пит получит счет и разбираться не будет.

Нубас с сомнением покачал головой:

— А если Го Фэнь попросит задаток?

— Лю никогда не берет с Пита задаток, — авторитетно сказал Рузняк. — Хватит стонать, берись за задние лапы.

— А как я за горючее отчитаюсь? — поинтересовался Нубас.

Рузняк пожал плечами.

— Твое дело, — сказал он равнодушно. — Придумай что-нибудь.

Нубас вздохнул.

Они дотащили Грету до пятиместного прыгуна, стоявшего с западной стороны поляны, и Рузняк помог загрузить робопса в багажную камеру.

Нубас полез в салон и, уже убирая лесенку трапа, спросил:

— Ты думаешь, Лю успеет за два часа?

— Скажи ему, что он может прибавить к счету десять процентов за срочность.

— Не знаю, в какую игру ты играешь, — сказул Нубас сумрачно, — но когда-нибудь ты доиграешься.

— Не доиграюсь, — безмятежный Рузняк снизу вверх смотрел в раззявленную пасть люка. — Вот ты бы доигрался.

— Почему это?

— Потому что в покер играть ни хрена не умеешь.

— Пошел ты! — Нубас потянул вбок дверку.

— Жду тебя к трем! — крикнул Рузняк, отступая назад.

Прыгун заклекотал…

Он стоял и щурился на перистую дугу выхлопа, пока какая-то тварь не укусила его в ухо. Рузняк выругался, потер пальцами левую мочку и подумал, что кусучим тварям пора бы уже и отлетаться. Осень все-таки на дворе, ситтеры картошку воруют…

На самом краю поляны остался след посадки стратосферного снаряда — безобразное черное пятно, заплеванное ошметками бурой пены. «Зае…ись, — подумал Рузняк, усаживаясь в тени высокого кривого дерева так, чтобы гадкая проплешина оставалась вне поля зрения. — За два часа Тони, конечно, не обернется, но к пяти будет как пить дать». Он достал из пачки сигарету и поглядел на часы. Объемный куб с цифрами над запястьем отчего-то не поднялся. Циферблат был мертв и черен.

— Что за чертовщина? — пробормотал Рузняк и автоматически приготовился услышать в левом ухе: «Александр Рузняк, за употребление нецензурно-религиозных слов…»

Корпоративный телефон молчал. Удивленный стоксгард похлопал себя по уху. Никакого эффекта. Только укус на мочке засаднило. «Что за неполадки? — весело подумал Рузняк, первый раз в жизни не оштрафованный за матерщину. — Как они теперь без моих десяти марок?» Рузняк покрутил головой и принялся нажимать кнопочки на часах. Циферблат не зажигался. Все одно к одному. Эх! Знал бы раньше, отправил бы часы к Го Фэню вместе с собакой. Теперь придется ждать другой оказии.

— Черт побери! — громко сказал Рузняк, наслаждаясь молчанием телефона.

Он достал пачку, пересчитал оставшиеся сигареты, потом прислонился спиной к кривому стволу, закрыл глаза и принялся ждать.

28.05.2009

Примечания

1

 В произведении использованы рубаи Омара Хайяма.

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg