«Корона за холодное серебро»

Корона за холодное серебро (fb2) - Корона за холодное серебро [litres] (пер. Анна А. Олефир) (Багряная империя - 1) 2859K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Джесс Буллингтон

Алекс Маршалл Корона за холодное серебро

Всем моим соратникам-варварам

Alex Marshall

A CROWN FOR COLD SILVER

Copyright © Alex Marshall, 2015

© А. Олефир, перевод, 2017

© Издание на русском языке. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2017

Издательство АЗБУКА®

* * *

Эпическое фэнтези высочайшего класса… Великолепный стиль, тонкий юмор и неразгаданная интрига.

Publishers Weekly

От этой мощной книги ощущения как от фильма Тарантино. Поразительная смесь приключений и юмора, с вкраплениями нуара, с умными диалогами и феерическими отступлениями… Читать – одно удовольствие.

Booklist

Кровавые сражения, загадочные чудовища и невероятные подвиги. Любители умных сюжетов, крепких как сталь героинь и захватывающих приключений оценят этот роман по достоинству.

RT Book Reviews

* * *

Часть I О желаниях смертных

Дружба – дочь добродетели. Злодеи могут быть сообщниками, но не друзьями.

Франсиско Гойя. Комментарий к «Невероятно!» («¡Quién lo creyera!») из «Лос капричос» (1799)

Глава 1

Все шло просто прекрасно – до самой резни.

Кавалерия сэра Хьортта, две сотни копий, веером рассыпалась по деревушке, занимая позиции между фахверковыми домиками на кривых тропинках, назвать которые улицами мог бы только самый великодушный из землемеров. Боевые кони замедлили шаг и остановились практически одновременно; всадники сидели в седлах напряженно и прямо, похожие на копья, притороченные к их стременам. Стоял не по сезону теплый осенний день, и после долгого марша по круто уходящей вверх долине солдаты и кони равно истекали потом, но все же никто из воинов не снял бронзовый шлем. Оружие, доспехи и сбруя сияли под ярым горным солнцем; чуть поблекшая алая ткань плащей прикрывала неизбежные пятна ржавчины – кавалерия словно выехала прямиком из сказки или соскочила с какого-нибудь гобелена в доме старосты.

По крайней мере, такой она казалась деревенским жителям, подглядывавшим в щели ставен. В глазах же полковника сэра Хьортта всадники были конными головорезами, наемной шантрапой, которой едва достает мозгов исполнять то, что им приказывают. Если бы рыцарь мог научить боевых псов ездить на лошадях, то предпочел бы их этому сброду – вот такое доверие питал он к кавалерии Пятнадцатого полка. Не сказать, что великое доверие. Точнее, почти никакого.

Он не особенно любил и собак, но псу хоть можно доверять, даже если он только и умеет, что лизать себе яйца.

Деревушка раскинулась на последнем клочке луга перед смычкой двух крутых лысоверхих гор. Сумрачный лес, стоявший вокруг нее, напоминал капкан, расставленный глухоманью на неосторожного путника. Типичная горная деревня на Кутумбанском хребте, с одной лишь низкой каменной стеной, чтобы не пропускать волков и сдерживать мелкие лавины, которые окружающие горы наверняка сбрасывали на жилища, когда таяли снега.

Сэр Хьортт провел свой отряд прямиком через ворота в стене и вверх по главной дороге к самому большому дому в деревне. Пожалуй, только величиной он и отличался в выгодную сторону от остальных. Постройка окружена разросшимся шиповником, фасад из красного кирпича – в каких-то два с половиной этажа, без окон, расчленен каркасом из черных бревен. Замшелая соломенная крыша вздымается ведьминским колпаком, а ровно по центру расположены огромные двустворчатые двери, похожие на рот и достаточно высокие и широкие, чтобы два всадника проехали бок о бок, не снимая шлемов.

Пока сэр Хьортт добирался до бреши в изгороди перед домом, одна из дубовых створок была приотворена, но, едва он заметил эту деталь, дверь будто сама собой захлопнулась.

Сэр Хьортт улыбнулся и, натянув поводья перед кустами шиповника, выкрикнул, до предела понизив свой баритон:

– Я, сэр Эфрайн Хьортт Азгаротийский, командир Пятнадцатого кавалерийского полка Багряной империи, приехал посовещаться с женой старосты. По дороге мне встретился ваш староста, и пока сей господин отдыхает в моем лагере…

Позади раздался смешок, но сэр Хьортт, обернувшись в седле, не разобрал, кто из его воинства совершил проступок. Хихикнуть мог даже кто-нибудь из двух его личных цепных телохранителей, остановивших коней у колючей изгороди. Он одарил обоих стражей и других ближайших всадников испепеляющим взором, который перенял у отца. Дело предстоит вовсе не смешное, и это должно быть ясно по тому, как сэр Хьортт обошелся с сиволапым старостой этой дерьм… деревеньки.

– Кхм. – Сэр Хьортт снова повернулся к дому и попробовал еще раз: – В то время как ваш староста отдыхает в моем лагере, я принес новости величайшей важности. Я должен поговорить с женой старосты незамедлительно.

И что? И ничего. Вся деревня молча, испуганно, исподтишка наблюдала за ним – он ощущал это больными ляжками, – но никто не осмелился выйти на улицу, чтобы помешать или помочь. Что за жалкие отродья эти крестьяне!

– Я повторяю снова! – воззвал сэр Хьортт, шпорами направляя коня во двор и приближаясь к двустворчатым дверям. – Как полковник Багряной империи и рыцарь Азгарота, я должен быть принят семьей вашего старосты, иначе…

Обе створки распахнулись, и волна огромных кудлатых существ хлынула на двор – они окружили азгаротийца прежде, чем тот успел податься назад или вытащить меч. Он услышал приглушенные колокольцы – очевидно, сигналившие, что засада удалась, потом голодное хрюканье стада и…

Скотина тупо топталась вокруг него, обнюхивая боевого коня широкими скользкими носами, однако теперь, вырвавшись из узилища, не выказывала ни малейшего намерения продолжать буйство.

– Ой, извините-простите, сэр, – послышался горский говорок, и среди скотских боков показалась маленькая бледная рука, поднявшаяся из животного моря, как будто некий утопающий делал последнюю отчаянную попытку уцепиться за плавающее бревно.

Потом она ухватилась за черную шкуру, и белобрысый мальчуган лет десяти или двенадцати ловко выметнулся вверх из толчеи, приземлился на широкую спину горной коровы и развернул зверюгу мордой к сэру Хьортту с той же легкостью, с какой азгаротиец управлял боевым конем. Но сия демонстрация искусства и ловкости не произвела на рыцаря особого впечатления.

– Жена старосты, – сказал сэр Хьортт. – Я должен встретиться с ней. Сейчас же. Она в доме?

– Наверное, – ответил мальчик, оглядываясь, – без сомнения, он выяснял положение солнца относительно гор, стеной возвышающихся над деревней. – Извините еще раз насчет моих коров. Бесятся, сэр: приходится рано их загонять из-за рогатого волка, которого видели за пару долин отсюда. А я… э-э-э… не запер дверь хлева как следует.

– Шпионил за нами? – спросил сэр Хьортт.

Мальчишка заухмылялся.

– Возможно, на этот раз тебе это сойдет с рук, если вытащишь хозяйку из дома.

– Старостиха, наверное, у себя, сэр, наверху, но мне туда больше нельзя из-за моего скверного поведения, – сообщил мальчишка с явной гордостью.

– Это не ее дом? – Хьортт подозрительно оглядел строение.

– Нет, сэр. Это хлев.

Новый смешок из вероломного войска, но сэр Хьортт не доставит тому, кто издал этот звук, удовольствия увидеть, как полковник вторично обернется в седле. Он найдет поганца после того, как будет выполнена боевая задача, и тогда подчиненные поймут, что бывает за насмешки над командиром. Как и остальные части Пятнадцатого полка, кавалерия, видно, считала своего нового начальника зеленым юнцом, поскольку ему и двадцати не исполнилось, но скоро он докажет, что «юный» и «зеленый» – не обязательно близкие понятия.

Теперь, когда местный чемпион езды на коровах вступил в беседу с пришельцами, веселенько раскрашенные двери начали приоткрываться и самые храбрые жители крадучись выбрались на крыльцо, явно изумленные появлением имперских солдат посреди их деревни. Сэр Хьортт довольно крякнул – прежде кругом было так тихо, что он уже начал задумываться, не дошел ли до местных каким-то образом слушок о его приближении и не разбежались ли они по горам.

– Тогда где же дом старосты? – спросил он, прожигая парнишку суровым взором; поводья скрипнули в латных перчатках.

– Видите вон там дорожку? – указал тот на восток.

Проследив за его пальцем вдоль по проулку, мимо длинного общинного дома, сэр Хьортт заметил маленькую калитку в деревенской стене, а за ней едва заметную тропку, убегающую вверх по заросшему травой подножию самого крутого пика.

– Мою трубу, Портолес, – приказал сэр Хьортт, и телохранительница подъехала к нему.

Сэр Хьортт понимал, что, если бы вез бесценный предмет в собственной седельной суме, кто-нибудь из бандитов-солдат, скорее всего, нашел бы способ его стащить, но даже последний дурак не рискнул бы обокрасть дюжую боевую монахиню. Она подала трубу, и сэр Хьортт вытащил тяжелый ястроглаз из футляра; это был единственный за всю жизнь отцовский подарок, не являвшийся оружием, и полковник наслаждался каждым случаем им попользоваться. Найдя тропинку, он пробежал по ней взглядом – вверх по лугу, до того места, где она уходила в окружавший деревню лес. Заросли желтеющих осин вклинивались между соснами и елями, и полковник, поведя ястроглазом вверх, увидел, что эта жилка золота продолжает бежать в гору, покрытую в основном хвойными деревьями.

– Видите? – произнес маленький пастух. – Они живут там, наверху. Недалеко.

* * *

Сэр Хьортт достиг кажущейся вершины и прислонился к дереву. Тонкий ствол прогнулся под его весом, медные листья зашелестели от прикосновения, белая кора оставила пыль на плаще. Череда поворотов, врезанных в забирающий все выше и круче склон горы, стала слишком опасной, чтобы ехать верхом, а потому сэр Хьортт и двое его телохранителей, брат Икбал и сестра Портолес, продолжили подъем по гранитным уступам пешком. У рыцаря не шли из головы мысли о возможной засаде, но ничего опаснее колибри на пути не попалось, и теперь, когда глаза привыкли к странно рассеянному свету этой последней рощицы, он увидел скромный свежепобеленный дом, угнездившийся на краю очередного скального уступа.

В нескольких футах над полковником брат Икбал рассмеялся, а сестра Портолес выругалась, однако в женской брани веселья было больше, чем в мужском смехе. Шли и шли они меж деревьев, а потом начался последний подъем.

– Зачем бы, – пропыхтел Икбал, с чьего мясистого плеча свисала используемая не по назначению зерновая сума, которая замедляла и без того тяжелый шаг, – во имя… всех демонов Эмеритуса… старосте… жить… так далеко… от своей деревни?

– Могу придумать причину, да хоть три, – ответила Портолес, ставя шишку своей увесистой булавы на тропинку и опираясь на длинную рукоять. – Глянь-ка назад.

Сэр Хьортт остановился, и сам уже желая отдохнуть – даже в сравнительно легком конном доспехе это была отнюдь не детская прогулка, – и, обернувшись, уважительно присвистнул. Они поднимались быстро, и теперь их взорам открылась лубочная картинка – вся деревушка у подножия гор. За тонкой линией внешней стены вдаль убегала роскошная долина, петляющая речушка отделяла восточный кряж от западного. Сэра Хьортта вряд ли можно было назвать узколобым кровожадным мерзавцем, и уж он-то мог оценить прелесть жизни высоко над своими вассалами, среди головокружительной красоты. Возможно, когда эта злополучная миссия закончится, он перестроит жилище старосты в охотничий домик, где можно коротать лето и дышать чистым горным воздухом.

– Лучшая позиция в долине, – сказала Портолес. – Дает старосте вволю времени, чтобы решить, как принять любых гостей.

– Думаешь, она уже поставила для нас чайник? – с надеждой спросил Икбал. – Я бы не отказался от глотка охотничьего чая.

– Насчет этой миссии, полковник… – Портолес смотрела на сэра Хьортта, но так, чтобы не встретиться с ним взглядом. Она не слишком удачно скрывала смятение под бравадой с тех самых пор, как он сообщил, что́ нужно здесь сделать, и рыцарь мог с легкостью предсказать дальнейшее развитие разговора. – Я все думаю: этот приказ…

– А я все думаю: неужели ваши церковные начальники выдали мне вас, двух анафем, чтобы вы мямлили, и заикались, и засыпали меня вопросами на каждом шагу, а не выполняли мои распоряжения, не подчинялись полковнику империи? – перебил ее сэр Хьортт, и на щеках могучей женщины появился синюшного оттенка румянец. – Вот уже почти век Азгарот – гордый и преданный слуга королей и королев Самота, в то время как ваши папы, помнится, бунтовали чуть не каждый церковный праздник. Так что потрудитесь объяснить, какая мне польза от ваших советов!

Портолес пробормотала извинение, а Икбал тревожно потеребил свою влажную сумку.

– Думаете, я в восторге от того, что нам нужно сделать? Думаете, я бы повел своих солдат на это, будь у меня выбор? Зачем бы мне марать руки, если можно достичь цели иначе? Зачем…

Сэр Хьортт еще только разогревался для серьезной выволочки, как вдруг его череп расколола дикая боль. Яркое и мучительное, это ощущение исчезло через миг, оставив полковника в тревожных раздумьях о парочке ведьморожденных телохранителей. Мог ли кто-то из них навести головную боль своими демоническими средствами? Наверное, нет: если подумать, то приступы часто одолевали его в этих горах, а прежде он и не упоминал о плане.

– Идемте, – велел он, решив оставить эту тему, обойтись без дальнейших проповедей. Даже если у телохранителей имеются какие-то сомнения, эта миссия даст наглядный урок, докажет, что лучше галопом пронестись сквозь неизбежные неприятности, чем волочить ноги, пережевывая отвратительные подробности. – Давайте покончим с этим. Я хочу выехать из долины до темноты: дорога прескверная.

Они завернули за крутой поворот по убегавшей все выше тропинке, и грубо вытесанные ступени вывели их на очередное плато, к жилищу старосты. Оно всем походило на домишки в деревне, но имело террасу, выступавшую за край небольшой скалы, и белый заборчик. Довольно мило, подумал сэр Хьортт, вот разве что забор из костей и каждое выгнутое наружу лосиное ребро увенчано черепом какого-нибудь животного. Черепа сурков и горных лисиц перемежались совомышиными, а уже над дверью висела сущая громадина, наверняка принадлежавшая рогатому волку. Когда пастушонок упомянул подобное чудище, якобы замеченное в округе, сэр Хьортт решил, что у мальчишки голова набита тем же, чем брюхо у его коров, но, может быть, парочка зверюг все еще рыщет в этих пустынных горах. Как увлекательно было бы поохотиться на столь редкостную дичь!

Тут дверь под черепом скрипнула, и в проеме появилась женская фигура.

– Приятная встреча, друзья, вы проделали долгий путь, – поприветствовала женщина.

Она была крепкая и мускулистая, хоть и не столь могучая, как Портолес, и с лицом таким же суровым, как склон горы ниже ее дома. Пожалуй, когда-то она выглядела весьма недурно, в деревенском стиле: с длинными волосами – ныне серебристыми, а тогда светлыми, или темными, или рыжими, забранными в косы на затылке, как нравилось Хьортту… Но сейчас перед ним стояла просто старуха – похожая на любую, разменявшую пятьдесят зим. Судя по перепутанным костяным амулетам, свисавшим с ветвей единственного дерева во дворе, высокого черноствольного тополя с листьями седыми, как локоны хозяйки, она могла еще и ведьмой оказаться.

Икбал ответил на ее любезность такой же учтивостью:

– Приятная встреча, мамаша, воистину приятная. Я представляю вам сэра Хьортта Азгаротийского, командира Пятнадцатого кавалерийского полка Багряной империи. – Анафема бросил взгляд на полковника, но, видя, что сэр Хьортт отнюдь не рвется знакомиться с возможной ведьмой, шепнул: – Это просто старая ворона, сэр, не о чем беспокоиться.

– Старая ворона или желторотый птенец, а я бы не стала вслепую соваться в совомышиное гнездо, – возразила Портолес, шагнув мимо сэра Хьортта и Икбала, чтобы обратиться к старой женщине на багряноимперском языке: – Во имя Понтифика Запада и Королевы Всего Прочего, приказываю вам выйти сюда на свет, женщина.

– Королевы Всего Прочего? – Подчиняясь приказу Портолес, хозяйка спустилась по скрипучим ступенькам крыльца и приблизилась к забору. Для жены старосты ее клетчатое платье с плотно облегающим лифом и широкой юбкой было простовато – такой же наряд, как у любой деревенской жительницы. – И Понтифика Запада? Последний бродячий торговец, который здесь проходил, принес слухи, что война папы Шанату идет не так уж гладко, но с тех пор, насколько я понимаю, многое изменилось. А эта владычица Всего Прочего, будь она благословенна, кем бы ни была, все еще королева Индсорит? И значит ли это, что вновь установлен мир?

– Эта птичка много слышит на своей ветке, – пробормотал сэр Хьортт и обратился к женщине: – Вы действительно жена старосты?

– Я и сама староста, госпожа Виви, жена Лейба, – ответила та. – И спрашиваю со всем моим почтением: к кому полагается обращать молитвы, когда я в следующий раз…

– Справедливое правление королевы Индсорит продолжается, будь благословенно ее имя, – просветил старосту сэр Хьортт. – Папа Шанату, благословенно будь и его имя, получил весть свыше, что время его как Пастыря Самота подошло к концу и посему война окончена. Его племянница Джирелла, благословенно будь ее имя, взошла на свое законное место на Ониксовой Кафедре и приняла титул папессы И’Хомы Третьей, Матери Полночи, Пастырши Заблудших.

– Ясно, – покивала госпожа староста. – И наша возлюбленная Индсорит, приняв отречение мятежного папы и выдвижение на сей высокий пост его родственницы, да продлится ее величие, сменила свой благородный титул? «Королеву Самота, Сердце Звезды, Самоцвет Диадемы, Хранительницу Багряной империи» на… э-э-э… «Королеву Всего Прочего»? – Тонкие морщины на лице женщины проступили от улыбки четче, и Портолес чуть заметно улыбнулась в ответ.

– Не стоит принимать своеобразное чувство юмора моей подчиненной за перемены в политике; титулы королевы остались прежними, – заявил сэр Хьортт, раздумывая, какому наказанию подвергнуть Портолес.

Если она возомнила, что столь неподобающие при командире выражения будут ей прощены лишь потому, что здесь нет свидетелей-церковников более высокого ранга, то эту ведьморожденную уродину ждет много интересного. Он будет даже рад, если монахиня не подчинится и тем даст повод избавиться от нее. На высоком азгаротийском он повелел:

– Портолес, вернись в деревню и передай мой приказ выполнять задачу. Пока ты будешь спускаться, я здесь вполне все проясню.

Портолес напряженно обернулась к сэру Хьортту; ее жалкая хмурая гримаса выдала тайную надежду, что командир передумает. Это уж вряд ли, демон тебя дери. Также на азгаротийском монахиня-воительница проговорила:

– Я… Полковник Хьортт, я только собиралась сперва заглянуть в дом. Убедиться, что все безопасно.

– Конечно, сестра Портолес, добро пожаловать, добро пожаловать, – произнесла хозяйка на том же древнем и высоком наречии предков сэра Хьортта.

Неожиданный поступок. Но ведь Звезда была иной в юные годы этой старушенции, и, возможно, староста повидала в жизни кое-что, кроме своей горы в далеком захолустье. Теперь, когда Виви подошла ближе, полковник увидел, что на ее щеках больше шрамов, чем морщин; особенно грубый и кривой красовался на подбородке; и впервые с момента прибытия гостей пробежала тень беспокойства по грубому ландшафту ее лица. Это хорошо.

– У меня на кухне спит старый гончий пес, и я бы не хотела, чтобы вы потревожили его сон. А в прочем смысле я одна. Но, любезный полковник, Лейб должен был утром явиться на перекресток…

Проигнорировав слова старосты, сэр Хьортт вслед за Портолес прошел в ворота и направился через двор по дорожке из плоских цветных камней. Они были подобраны без всякого вкуса; придется перво-наперво нанять каменщицу, которая делала ванные комнаты в его фамильном замке в Кокспаре, или, может быть, ее ученика, если капризная мастерица не пожелает проехать сотню лиг, чтобы переложить дорожку в этой глуши. Мозаика с миниатюрами животных вполне подойдет – или, пожалуй, можно взять индиговые плитки, чтобы дорожка смахивала на ручеек. Но ведь полк пересекал вброд ручей, после того как миновал деревню, так почему бы не найти его исток и не изменить русло, чтобы через двор текла настоящая вода? Наверняка это не слишком сложно: вон там выкопать канаву между деревьями, а потом пусть ручей сбегает со скалы позади террасы, создавая миниатюрный водопад…

– Пусто, – доложила Портолес, выходя из дома.

Сэр Хьортт слишком увлекся своими мыслями – а все нелегкий подъем в гору и долгий поход перед тем. Портолес молча зашла за спину хозяйке, стоявшей на дорожке между сэром Хьорттом и своим домом. Матрона теперь выглядела встревоженной. Отлично.

– Полковник Хьортт, вы не встретили у перекрестка Лейба, моего мужа? – Теперь ее голос звучал слабее, едва ли громче шелеста трепещущих осин.

Вот что приятно услышать, лежа в постели после целого дня утомительной охоты: шорох золотых листьев за окном.

– Новый план, – сказал сэр Хьортт, уже не прибегая к официальному азгаротийскому, коль скоро эта женщина все равно на нем говорит. – То есть в целом он такой же, как первоначальный, но только мы не уезжаем до темноты, а остаемся на ночь здесь. – Улыбнувшись старухе, он добавил: – Не волнуйтесь, госпожа староста, не волнуйтесь, я не размещу солдат в вашей деревне. Они разобьют лагерь за стеной, как закончат. Мы выедем… – Ему пришла в голову мысль о ночлеге в настоящей постели. – Мы выедем завтра в полдень. Сестра, явитесь с докладом, когда дело будет сделано.

– Что бы вы ни планировали, сэр, давайте поговорим, прежде чем вы приступите к своему делу, – сказала старуха, словно с нее вдруг спало заклятие гостеприимства. Новая, жесткая манера сэру Хьортту совершенно не понравилась. – Ваш офицер наверняка может подождать пару минут, прежде чем отправится с поручением, тем более если вы намерены остаться в гостях на ночь. Давайте поговорим по душам, и какие бы приказы вам ни были отданы, как бы ни подгоняла вас необходимость – вы не пожалеете о времени, потраченном на беседу со мной.

Портолес через плечо хозяйки смотрела собачьими глазами, и от этого сэра Хьортта подташнивало. Хорошо хоть Икбалу хватило достоинства, чтобы не отвести надменный взгляд от матроны.

– Может сестра Портолес подождать или нет, она этого делать не будет, – отрезал сэр Хьортт. – Мы с вами уже говорим – прямо сейчас, заметьте, – но я не вижу причин задерживать мою подчиненную.

Старуха оглянулась на Портолес, нахмурившись при виде распахнутой двери, и пожала плечами. Как будто ей было что сказать о том, как все должно происходить. Одарив сэра Хьортта явно фальшивой улыбкой, она произнесла:

– Как пожелаете, любезный сэр. Я лишь предположила, что сестра вам понадобится, пока мы беседуем, поскольку это может занять некоторое время.

Помилосердствуй, Падшая Матерь, неужели каждый встречный считает, что лучше самого сэра Хьортта знает, как тому себя вести? Это не пройдет.

– Любезная хозяйка, – ответил он, – похоже, у нас есть намного больше тем для разговора, чем я предполагал. Однако дело сестры Портолес не терпит отлагательств, и она должна отбыть, прежде чем мы приступим к долгой беседе, которой вы так желаете. Но не бойтесь, ибо условия прошения, которые изложил нам ваш муж на перекрестке, будут выполнены, поскольку они, бесспорно, разумны. Отправляйся, Портолес.

Та сардонически отдала ему честь из-за плеча старухи, а после с обычным своим дерзким и недовольным видом двинулась широким шагом прочь со двора. Икбал что-то шепнул ей, отходя с дорожки, и не успел отскочить, когда она его лягнула, а потом и хлестнула по деформированному уху, торчавшему из бледной тонзуры, как верхний лист переспелого кочана капусты. Ярость исказила лицо монахини-воительницы, сделав еще менее привлекательным, хотя куда уж дальше? Икбал в ответ замахнулся увесистой сумой; Портолес увернулась от удара, но темное дно мешка забрызгало ее красными каплями. Если сестра и почувствовала кровь на своем лице, то не потрудилась вытереться. Поправив булаву, свисавшую с ссутуленного плеча, она медленно двинулась вниз по коварной тропинке.

– Мой муж, – прошептала хозяйка.

Обернувшись к ней, сэр Хьортт увидел, что расширившиеся глаза прикованы к сочащейся красным суме Икбала.

– Лучше нам в доме поговорить, – сказал сэр Хьортт, подмигивая Икбалу и тесня женщину к двери. – Идемте-идемте, у меня есть блестящая мысль насчет того, как вы и ваши люди можете посодействовать в военной операции, и я предпочел бы обсудить ее за чаем.

– Вы сказали, война закончилась, – глухо произнесла женщина, не сводя глаз с мешка.

– Так и есть, так и есть, – поспешил подтвердить сэр Хьортт. – Но согласитесь, что операцию необходимо выполнить, дабы гарантировать, что война не возобновится. Итак, чем вы утолите жажду слуг империи, вернувшихся с фронта?

Хозяйка помедлила, но деваться было некуда, и она проводила сэра Хьортта и брата Икбала в дом. Во дворе стояла тишина, только шелестели листья да пощелкивали костяные амулеты, когда ветер гладил щетинистую щеку горы. Вопли не начнутся, пока сестра Портолес не спустится в деревню, а там все будут слишком заняты, чтобы обращать внимание на звуки, доносящиеся из дома старосты.

Глава 2

Все было скучно, скучно, ску-у-учно, пока принцесса не улизнула с бесконечной Церемонии Равноденствия, проходящей в Осеннем дворце, и не отправилась искать духов на тыквенных полях вокруг храма Пентаклей.

Чи Хён Бонг на самом деле была не единственной принцессой, а только одной из принцесс – дома, в фамильном замке в Хвабуне, одной из трех, притом средней. А здесь, в столице, когда собрался весь двор, принцесс наверняка стало больше, чем звезд на небе, и все они втиснулись в многочисленные бальные залы. Однако принцессе, пусть даже не единственной во дворце, оказалось нелегко ускользнуть, поскольку принцесса Чи Хён Бонг, помимо всего прочего, прибыла сюда, чтобы официально познакомиться со своим женихом. Принц Бён Гу Отеанский, четвертый сын императрицы Рюки, Хранительницы Непорочных островов, выглядел абсолютно таким же напыщенным и высокомерным, как подразумевал его титул, так что Чи Хён решила сбежать любой ценой, но ей бы ни за что это не удалось без помощи трех ее телохранителей (особенно брата Микала, стража духа, хотя он и противился этому плану). Теперь пятнадцатилетняя девушка продиралась сквозь сплетение виноградных лоз под луной, круглой, как тыквы под ногами, а гомон за дворцовыми стенами отдалился и превратился в гул куда более тихий, чем шелест мохнатых листьев по шелковым юбкам.

– Ваше высочество, – позвал брат Микал с пересекавшей поле прямой тропинки, по которой шли они с Гын Джу, принцессиным стражем добродетели. – Не угодно ли идти с нами здесь, между грядками, а не поперек них? Гын Джу тревожится за ваше платье.

– Если Гын Джу предпочтет понести мое платье для его сохранности, я ничуть не против пройтись обнаженной в такой приятный вечер, – сказала Чи Хён, с радостью услышав в ответ невнятный лепет обычно сдержанного юноши.

Его практически не задевали подобные шуточки в ее покоях наедине с нею, но перед братом Микалом и Чхве – дело другое.

– Со всей серьезностью, принцесса, я без устали гадаю, нет ли в его опасениях некоторого смысла… – начал Микал, но Чи Хён оборвала его:

– Тогда перестань гадать, ибо я четко вижу собственный путь.

Но остроумие ее оказалось слегка подпорчено: в этот момент она споткнулась о тыкву. Принцесса бы упала, если бы не Чхве, поймавшая ее за руку; Чи Хён усмехнулась своему стражу доблести, и Чхве тепло сверкнула в ответ акульими зубами. Затянутая перед церемонией в гладкое черное платье, Чхве могла сойти за человека и даже за принцессу, если бы не изящные рожки. Кроме того, в этом платье ей было удобно, как омару на краю кастрюли, и разговорчивостью она тоже не отличалась от омара. Чи Хён больше нравилось, когда ее дикорожденная телохранительница находила обстановку достаточно непринужденной, чтобы открывать обманчиво маленький рот, полный острых клыков; но гости Хвабунского замка, похоже, порой считали Чхве немой – так редко она расслаблялась.

– Как думаешь, мы кого-нибудь найдем? – нетерпеливо спросила Чи Хён.

– Луна полная, скоро равноденствие, – ответила Чхве тихим хриплым голосом. – Удивлюсь, если не найдете так близко к голодной пасти.

Чи Хён нравились и острые зубы Чхве, и эбеново-черные рожки, и ее пугающая иногда скорость, и даже уроки боя на мечах, пускай изматывающие. Но больше всего нравилось, как Чхве неправильно подбирала слова. Чи Хён знала, что это не речевые ошибки: дикорожденная считала, что носители непорочного языка часто используют его неправильно, ибо на самом деле всякая кошка – проблема, всякий меч – клык, всякая стрела – бесчестье… а каждые Врата – голодная пасть. Взглянув на высокие жемчужные стены храма Пентаклей, сиявшие впереди, как маяк над растительным морем, Чи Хён затрепетала от восторга. Ей нравилось пугаться – слегка; и отчасти поэтому она так сильно любила Чхве.

Она всех их просто обожала, этих троих, дополняющих друг друга так же, как втроем они дополняли свою подопечную: Чхве была серьезна, а Микал очень забавен, обаятелен и для пожилого чужеземца – красив; а Гын Джу… ну, Гын Джу – это Гын Джу, самый близкий друг чуть ли не целую вечность. Страж добродетели принцессы был почти так же привлекателен, как Микал, и почти так же хорош в бою на мечах, как Чхве; вдобавок Гын Джу изготавливал наряды лучше, чем оба другие, а нарядами Чи Хён наслаждалась так же, как фехтованием.

Когда она выйдет замуж за принца Ску Ка Уныванского, ей придется оставить их всех и принять новых телохранителей – тех, которых назначит муж. От таких мыслей ныло сердце, и принцесса старалась отгородиться от них, как ни трудно было это сделать, – ведь она только что познакомилась с человеком, из-за которого лишится ближайших друзей. И никто из троих тоже не упоминал о том, что их дни сочтены, как у того кита из поговорки, которого пустили в пруд с карпами.

– Можем ли мы еще что-то сделать? – спросила она. – Кроме того чтобы ходить кругами и надеяться на удачу?

– Удача – это отговорка, – сказала Чхве. – Будь вы бдительнее, уже преуспели бы. Я видела не меньше трех.

– Ну-у-у! – воскликнула Чи Хён, подражая своей младшей сестре, повторяющей за какой-то совсем уж юной кузиной. – Чхве! Почему ты не показала?

Глаза Чхве блеснули, как рубины, что было заметно даже в бесцветном свете луны, и указала на заросли под ногами:

– Бдите лучше.

– Микал! – позвала Чи Хён заметно громче нужного, зная, как сильно не жалует Чхве излишнюю громкость… да, впрочем, все излишнее. Кроме бдительности. – Микал, ты можешь что-нибудь сделать, чтобы они появились?

– Чи Хён, задачи брата прямо противоположны этому, как вы прекрасно знаете, – раздраженно заметил Гын Джу. – Перестаньте кликать на него беду.

– Если родители узнают, что он подкупил дворцовую стражу, чтобы я улизнула с праздника, то неприятностей будет намного больше, чем если он выполнит заветное желание их дорогой доченьки, – возразила Чи Хён. – Тебе так не кажется?

– Принцесса, вы полагаете, что я шучу с вами, когда заявляю о своем невежестве в отношении духов вашего края? – Тропинка, по которой шли Микал и Гын Джу, уводила их прочь от Чи Хён и Чхве, и телохранители начали пробираться к своей благородной подопечной. – Мне бы не хотелось строить догадки ни об их характере, ни, если уж на то пошло, о том, как они отреагируют, если к ним обратится чужеземец. Почему не вернуться во дворец и не спросить одну из ваших священниц, не…

– Если бы я хотела поговорить с монахинями, то осталась бы на празднике, – заявила Чи Хён, про себя желая, чтобы каждый вечер был так же прекрасен: только она и ее телохранители, бродящие под полной луной. – Я хочу увидеть демона урожая.

– Тогда закройте рот и будьте бдительны, – сказала Чхве.

– Я бдительна, Чхве, я просто… Ой! – Чи Хён застыла; ее сердце словно плюхнулось в ледяную воду, будто она заметила под ногами змею; ее грязная шелковая туфля зависла над витым кольцом черных стеблей. Круглая тыквина в его центре откатилась в своем гнезде, открывая треугольные глаза и извилистый зубастый рот, – бледный желтый свет исходил изнутри тыквы, изливаясь из пасти и глаз, озаряя золоченую кайму агатово-черного платья Чи Хён, отражаясь от серебряной пряжки ее туфли и перламутровой инкрустации парадных ножен ее меча. И в то же мгновение, как она это увидела, шафрановый свет померк, глаза и рот закрылись и перед ней вновь оказалась обычная тыква.

Чи Хён взвизгнула от восторга, подняла глаза на остальных – заметили ли они… и ахнула, отшатнувшись, онемев от того, что воздвиглось перед ней, – двадцати футов высотой, хрипящее, бурлящее, раскручивающееся. Страшное до безумия.

– Назад во дворец, принцесса, – прошипела Чхве, вставая между Чи Хён и раскачивающимся, словно кобра, монолитом из стеблей-плетей и ухмыляющихся тыкв, взметнувшимся с плодородной почвы храмовых полей. – Живо!

Глава 3

Пока закипал медный чайник, сэр Хьортт настоял на прогулке по дому. Не так уж плохо. Интерьер не потребует многих трудов, разве что новой отделки (безвкусные старые гобелены должны исчезнуть, и побыстрее). А вот стену между кухней и гостиной придется снести и сделать первый этаж залом. У старосты и его жены была на удивление обширная библиотека, не меньше пятидесяти томов, упиханных на красиво завернутую еловую полку, так что салфеточки и безделушки занимали не все пространство, хотя хватало и их. Каминную полку загромождали деревянные трубки для курения тубака и керамика – обожженная глина с конским волосом. Надо будет выбрать трубку покрасивее для тети Люпитеры и вазу для отца. Остальное можно выкинуть.

Когда травы, или корешки, или что там настаивалось, были сочтены братом Икбалом безопасными для употребления внутрь, толстозадый ведьморожденный унес свой чай на террасу, выходящую на долину, а сэр Хьортт с женой старосты расположились за кухонным столом. Под тяжелой ореховой крышкой дремал тощий пес, на вид такой же старый, как его хозяйка, и больше походивший на койота или бородатого шакала, чем на гончую. За открытыми ставнями шушукались осины, их таинственные шепотки расслабляли, как сильные пальцы, разминающие желваки на измученной седлом заднице сэра Хьортта.

– Я бы предпочла, чтобы вы говорили со мной прямо, сэр, – сказала матрона, вся такая деловитая теперь, когда вернулась в свою домашнюю стихию и разлила чай. Даже окровавленная сума, поставленная возле тарелки со сконами, не смогла встряхнуть старую тупую корову. – Все это хождение вокруг да около начинает утомлять.

– Правда? – отозвался сэр Хьортт, хмуро разглядывая чай и возвращая глиняную чашку на блюдце.

Настой пах горько и резко; что бы она ни положила в чайник, ноздри сэра это не принимали. Значит, придется обойтись без чая. Прискорбно.

– Это… мой муж в той сумке?

– Нет, не муж, – сказал сэр Хьортт, раздосадованный тем, что она перескакивает к выводам и портит ему спектакль.

Лучшее, что он смог придумать, дабы восстановить власть над ситуацией, – резко встать, схватить мешок и вывалить содержимое на стол прямо перед хозяйкой. Оно выкатилось и, еще удачнее, чем он предполагал, спрыгнуло со стола ей на колени.

– Только его голова.

Вместо того чтобы завизжать, чего ждал рыцарь, или хотя бы отбросить голову в естественном отвращении, эта женщина ссутулила широкие плечи, беря мозолистыми пальцами отрубленную голову и поворачивая ее, чтобы взглянуть в лицо мужа. Сэра Хьортта как сквозняком прохватило – старая седая курица нежно гладила мерзкие свалявшиеся волосы и с любовью смотрела в широко распахнутые, застывшие в ужасе глаза мертвеца. Запашок после скачки по жаре стоял изрядный, и у рыцаря свело желудок.

– Давайте поплачьте, я не против, – предложил он в надежде вытянуть из этой бабы более приличествующую моменту реакцию. – Совершенно закономерное желание, учитывая… очевидные обстоятельства.

Она взглянула на него, и сэр Хьортт с удовлетворением увидел, что ее бледно-голубые глаза теперь сверкают. Возможно, от ненависти, но хоть какое-то чувство, все лучше, чем ничего. Так тихо, что он едва расслышал, женщина молвила:

– Слезы хороши вовремя, полковник.

Она положила голову на стол, угнездив ее на опустевшем мешке, чтобы снова не скатилась, и медленно встала. Женщина была на полфута ниже рыцаря и более чем вдвое старше, но тем не менее сэр Хьортт вздрогнул, увидев на ее лице гнев.

Громкий лай на уровне паха заставил сэра Хьортта подскочить, но, вместо того чтобы атаковать его гульфик, пес высунул из-под стола морду и ткнулся носом в голую руку рыцаря – перед чаепитием тот, разумеется, снял латную перчатку. Полковник был скорее кошатником, но как устоять перед умоляющими влажными глазами древней собаченции, отчаянно нуждающейся в ласке. Он запустил пальцы за висячее ухо, отчего псина довольно заскулила, но при этом не спускал глаз с вдовы старосты, на случай если та попытается устроить какую-нибудь глупость с чайником или столовым ножом.

Похоже, чудовищность ситуации наконец дошла до старухи, потому что лицо ее осунулось и побледнело при виде того, как он чешет собаку, а ярость сменилась неприкрытым ужасом. Сэр Хьортт не сделал попытки скрыть довольную усмешку и лишь перестал уделять внимание животному, а оно лизнуло ему пальцы и радостно поковыляло прочь. Пес подошел к старухе, но та не шевельнулась, чтобы погладить его; она переводила взгляд с собаки на рыцаря с таким убитым видом, что сэр Хьортт задумался, не прихватило ли у нее сердце в столь неподходящий момент.

Потом пес оглянулся и улыбнулся рыцарю: собачьи губы растянулись, открывая черные гнилые клыки и белый, как личинка, язык. От жуткого выражения этой морды у сэра Хьортта побежали мурашки, а псина обошла дрожащую женщину и похромала вон через кухонную дверь, помахивая хвостом. Стирая с руки уже остывшие слюни и слыша, как собака открывает носом входную дверь, рыцарь мысленно вновь подтвердил свою верность куда менее докучливой и беспокойной кошачьей расе и отметил, что у него пропало желание затягивать спектакль.

– Как было сказано вашему мужу, – начал он, указывая на голову старосты, – условия…

– Что ты сделал? – прошептала старуха, смотревшая на открытую кухонную дверь так напряженно, что сэр Хьортт даже обернулся, дабы убедиться, что к нему никто не подкрадывается. – Глупый, испорченный, вздорный мальчишка, что ты сделал?

– Я не мальчишка, – возразил сэр Хьортт, ненавидя ее за то, что она вытягивает из него эти по-детски сердитые слова. – Я рыцарь королевства, и я…

– С деревней, – уточнила женщина. Страх исчез с ее лица, стертый чем-то намного-намного худшим, и она вперила в гостя яростный взор. – Во имя шести связанных мною демонов, какой приказ ты отдал своей цепной ведьме, мальчик? Что велел ей сделать с моими людьми?

– Сестры ордена Вороненой Цепи – не ведьмы, – раздраженно фыркнул сэр Хьортт, которого обращение «мальчик» привело в прескверное расположение духа. Старая ворона сейчас получит суровый урок уважения к вышестоящим. – А что до моего приказа, то он предназначен для двухсот копейщиков, которых я разместил в вашей деревушке, прежде чем лезть на эту мусорную кучу.

Далекий вопль донесся с ветерком только сейчас – так вовремя, что сэр Хьортт подумал, не подслушал ли брат Икбал их беседу и не подал ли сигнал сестре Портолес. Всевозможные похвалы, если так!

Сэр Хьортт разочарованно осознал, что забыл забрать у сестры Портолес свой ястроглаз, прежде чем отослал ее в деревню; и как теперь без него все отсюда разглядишь? Анафеме следовало догадаться, что командиру понадобится труба, и напомнить о ней. Его бы не удивило, если бы сестра забрала инструмент с собой только назло ему. Что ж, даже если не удастся увидеть действо, происходящее в деревне, он все-таки развлечется с этой старой кошелкой.

Далекий же вопль, вместо того чтобы еще больше расстроить матрону, вызвал на ее потрескавшихся губах недобрую ухмылку, превратив и так уже задубелое лицо в жутковатое подобие крайне корявого древесного дупла. Она повернулась к открытой на террасу двери, где виднелась спина брата Икбала в плаще, украшенном гербом свежевоссоединенной Багряной империи: корона, окруженная цепью. Ведьморожденный, опираясь на перила, посмотрел вниз, на деревушку, и вдова-староста двинулась на террасу, к нему, – и только ноги ее были тверды, а прочее дрожало, точно задетая скрипичная струна.

– Как я сказал вашему мужу, прежде чем его казнить… – заговорил сэр Хьортт, думая, что этим уж точно вернет ее внимание. Не получилось, но он все равно продолжил, следуя за хозяйкой к террасе: – Я полагаю, что условия, которые ваш муж столь великодушно предложил нашей армии, идентичны тем, о которых он договаривался с войсками папы Шанату, когда эта территория очутилась под властью последнего во время гражданской войны. В назначенный день ваш староста должен доставлять на перекресток дорог ниже вашей долины приблизительно одну пятую часть годового производства вина или настоек на кореньях, сыров и сурочьего жира в мирное время и половину – в период войны. Взамен ваши жители не будут призваны на военную службу, ваших детей не угонят в рабство, а границы защитят. Я что-нибудь упустил?

– Нет. – Ее голос прозвучал не громче ветерка, шелестящего в кронах, когда она положила ладони на тонкие деревянные перила и уставилась вниз.

Брат Икбал искоса взглянул на нее и скорчил сочувственную гримасу.

– Справедливые условия, мамаша, – сказал он. – Самые что ни на есть.

– Почему? – спросила она, не отводя взгляда от долины, хотя отсюда, сверху, скорее всего, не могла видеть бо́льшую часть действа. Отдаленные крики и лязг металла, однако, стали громче. – Во имя шести связанных мною демонов, почему?

Это ее странное выражение как будто озадачило брата Икбала, и его вечно белые от снегомеда губы молча повторяли эти слова, пока он таращился на старуху. Сэр Хьортт слыхивал и более причудливые ругательства в особо унылые дни при дворе. Остановившись у двери, он сказал хозяйке в спину:

– Я не обязан вам отвечать, женщина. Кроме того, я уверен, что вы не дура, сами все поймете.

– Может, и так, – тихо произнесла она, сжимая перила.

– Ведь мы на самом деле грешим добровольно? – продолжал сэр Хьортт. – Возможно, потому, что дань верности понтифику и королеве не должна определяться людишками с гор, которые платят ее. Возможно, потому, что, по собственному признанию вашего мужа, жители этой деревни поставляли продовольствие мятежной армии папы Шанату, а это делает их предателями Короны. И возможно, потому, что необходим назидательный пример для всех прочих захолустных местечек, поднявших оружие против законной властительницы Багряной империи… Таково уж невезение вашего муженька: когда наши разведчики заприметили его, он ждал на перекрестке с данью проигравшей стороне.

– До этой последней войны мы всегда привозили ежегодный оброк представителям королевы. Мы продаем еду тем, кто этого требует, какие бы знамена они ни поднимали, – поступать иначе означало бы спровоцировать нападение, от которого мы не смогли бы отбиться. Так, значит, вы разоряете деревню, виновную лишь в здравом смысле и… и… невезении? – Она взглянула на сэра Хьортта, кобальтовые глаза были яростными, как воды Горького залива. – Вы отнимаете все, что есть у этих невинных людей, в назидание?

– По форме практически верно, – согласился сэр Хьортт, прислоняясь к дверному косяку. Очередной приступ боли разгорался в висках с того самого момента, как эта коза принялась блеять свое «почему-почему-почему», и становилось все хуже. – Но не волнуйтесь, женщина, не волнуйтесь, буква договора будет соблюдена: ваши границы надежно защищены, а мои солдаты получили от меня строжайший приказ не заигрывать ни с одной селянкой, даже самой соблазнительной, а также не надевать оковы ни на кого из ваших пухлых малышей, хотя они могли бы принести изрядный барыш на рынках ее величества.

– В самом деле? – В голосе старухи прозвенела восхитительнейшая нотка надежды.

– В самом деле, – ответил сэр Хьортт, радуясь, что ему дали выстроить вожделенную сцену. Теперь кульминация. – Ваши жители будут все до единого преданы мечу. Без исключения. Кроме вас, конечно. Вас мы оставим в живых.

– Да неужто? – Она даже не дрогнула, эта баба, – холодна, как королева Самота.

– На вас возлагается миссия чрезвычайной важности для Короны и Цепи, – сообщил сэр Хьортт, у которого в придачу к головной боли началось бурление в животе. Пожалуй, один из этих сконов мог бы успокоить его желудок. – Введи ее в курс дела, Икбал.

– Во время приятной прогулки к вашему прелестному дому добрый полковник Хьортт и я обсуждали ваше будущее, – благодушно начал Икбал, пока рыцарь возвращался к кухонному столу. – И мы выработали условия, которые наилучшим образом устроят Цепь, Корону и, конечно же, вас.

Женщина пробормотала что-то, чего сэр Хьортт не разобрал, но, видно, какую-то дерзость, потому что брат Икбал фальшиво хохотнул, прежде чем продолжить.

– Наша папесса любит вас, мамаша, так же как любит всех этих достойных мучеников, пока еще живущих внизу. Я, ее единственный представитель на этой очаровательной террасе, предлагаю вам, нет, оказываю честь предложением стать одной из ее проповедниц. Вы будете нищей свидетельницей, странствующей по городам и весям, дабы служить подтверждением пережитого вами сегодня, и…

Сэр Хьортт надкусил пышный яблочный скон именно в тот момент, когда Икбал испустил пронзительный вопль. Рыцарь поднял глаза и успел увидеть, как ведьморожденный летит вверх тормашками через перила. Икбал мгновенно исчез из виду, а затем резко оборвался и его тонкий визг. Старуха встала с колена, на которое опустилась, чтобы сбросить брата. Сэр Хьортт рассмеялся от удивления так, что крошки полетели, – неужели этот жирный придурок действительно убит вдовой, по возрасту годящейся ему в матери? Как будет приятно рассказать об этом дома, в Кокспаре!

Вот это денек, подумал сэр Хьортт с воодушевлением, такого он не испытывал на протяжении всей кампании. Он вытащил меч и вернулся на террасу, так и держа скон в зубах. Какой безумный, удивительный, великолепный день!

Глава 4

Старейшины клана Мрачного много напустили дыма и нагородили чепухи насчет «ты никогда не забудешь своего первого демона». Они утверждали, что жизнь Рогатого Волка разделяется надвое: на пору безымянного щенка, сидящего у колена сказителя и очарованного байками, и на годы взрослого, который живет в легендах, а не мечтает о них. Переходной точкой от щенка к достойному члену клана являлась не первая битва, первое убийство или даже дарование имени, а первый самостоятельно замеченный демон, глядящий из тьмы, в тот первый раз, когда ты посмотрел на существо и понял, что оно – нечто большее, чем обычное животное. Пока ты не встретишься глазами с демоном и не переглядишь его, ты не имеешь права называть себя членом клана Рогатого Волка.

Этот обряд инициации, конечно же, было куда проще проходить в те времена, когда Звезда кишела демонами, но теперь они стали почти такими же редкими, как тотемное животное клана. Раньше человек мог заслужить свое место у огня обоими способами: найти демона или сразиться с рогатым волком, но такие подвиги, похоже, стали почти невозможными. Поскольку в мире вряд ли остались чудовища – восславьте истинную богиню, – теперь, чтобы доказать своему народу, что у тебя есть зубы, приходилось изрядно поблуждать по туманной тундре за деревней. Подростки, гонимые голодом, делали круг и приплетались обратно в деревню, заявляя, что видели всевозможных демонов с крыльями, как у летучей мыши, на ветвях последних оставшихся в Мерзлых саваннах дубов. Родители пороли их за вранье, и делу конец – и почти каждый Рогатый Волк моложе пятидесяти оттепелей ворчал, что старейшины требуют подвига встречи с демоном с единственной целью – не дать молодым членам племени войти в правящий совет.

Мрачный не мог вспомнить своего первого демона, потому что, сколько знал самого себя, демоны всегда были рядом, наблюдая за ним. Не те, что в материальном теле, – которые только и считались, судя по рассказам старейшин, – но смутно различимые призрачные существа, которые иногда порхали на самой периферии зрения и становились четче, только когда он погружался в сон. На языке Непорочных островов, который мать заставила его выучить для переговоров с иноземными торговцами, такие нематериальные существа назывались духами, но Мрачный знал: это те же самые демоны из песен, только еще не обретшие живое тело. Дедушка говорил, что Мрачный может видеть демонов, которых больше не видит никто, потому что внук родился с глазами снежного льва; и в тот единственный раз, когда Мрачный нарушил закон клана не смотреть на собственное отражение – иначе тобой завладеет кто-нибудь из злых предков, – он понял, что старик сказал правду. В отличие от всех прочих соплеменников, чьи одинаково человеческие гляделки различались лишь оттенками радужки – от карего до зеленого, зрачки Мрачного выглядели как щели в глазах того же ярко-голубого цвета, что и ледники, обрамлявшие ближайшее побережье, куда непорочные приставали на своих кораблях. Его напугало чудовище, пялившееся из спокойного пруда, куда он украдкой заглянул, и с того дня Мрачный лучше стал понимать отношение к себе соплеменников.

Он изо всех сил старался не думать о своем изъяне, как называла это мать, ибо демоны никогда его не тревожили… но дедушка, изгнанный из совета сто лет назад после ссоры с ядогадателем, настаивал, что в свое время Мрачный наверняка станет великим шаманом, раз уж так отмечен богами.

– Отмечен демонами, ты хочешь сказать, – возразила вздрогнувшая при этих словах мать Мрачного и сотворила знак Цепи. Они сидели вместе, доедая кашу из риса и маниоки. – Мой бедный мальчик. Я тебя ни в чем не виню, Мрачный, ты же знаешь.

К десяти годам Мрачный перерос всех деревенских мальчишек, а к шестнадцати стал самым высоким и широкоплечим Рогатым Волком в клане. Он мог работать за пятерых (и частенько так и делал), и когда в разгар сева осел Старой Соли пал копытами вверх, Мрачный впрягся вместо него и допахал поле. Он старался не позволять своей силе вскружить ему голову и из кожи лез, чтобы помочь слабым. При всей телесной мощи Мрачный был мягким и заботливым пареньком.

И, кроме матери и деда, все до единого в клане ненавидели его и желали ему смерти. Ведь он отмечен демонами.

– А я говорю, отмечен именно богами! – закаркал дед на свою дочь, швырнув пустую миску на земляной пол хижины.

Мрачный убрал ее, чтобы этого не пришлось делать матери.

– Мы зовем себя Рогатыми Волками, но вот появляется настоящее чудесное существо, один из избранных древности, а все его презирают! С мальчиком шаманской крови обращаются как с клятвопреступником, – этого достаточно, чтобы…

– Я тебе в последний раз повторяю: мы больше не будем об этом говорить, – перебила деда мать своим самым страшным, будто бы ровным тоном. – Наш путь – единственный путь, а совет был к нему милосерден. К вам обоим.

– Наш путь? – с гадкой ухмылкой передразнил дед. – Наш путь мертв, дитя, с тех самых пор, когда эти беззубые шкуры решили, что нужно предать наших предков и поклониться Самотанской демонице. Я знать этих людей не желаю. Как смеет кучка вялорогих цепных шавок…

– Старик, я больше не буду предупреждать и требовать уважения, – сказала мать, поднимаясь с пола со всей грозной торжественностью близкой бури. – Не запятнай я себя позором, пустив тебя обратно в свою хижину, я бы сейчас уже взяла себе другого мужа. А вышвырни я тебя – кому ты был бы нужен? Кто в клане принял бы что тебя, что его?

– Да ладно тебе, дед, – вмешался Мрачный, втискиваясь между спорщиками, чтобы убрать оставшееся на обеденной циновке. – Это просто испытание, и только. Падшая Матерь испытывает нас.

– Падшая Матерь – это ложь, – прошипел дедушка тем же вечером, когда и угли в очаге собрались упокоиться. – Ло-о-ожжжь, состряпанная имперцами, чтобы вырвать у нас зубы. Какая богиня не станет показываться своему народу, а? Когда Древние Смотрящие хотели нас испытать, они ставили на нашем пути гребаное чудище, чтобы посмотреть, насколько хорошо мы деремся! А не поджимали хвосты, держа руки по швам и подпевая этим мелким сплетникам-гиенам, которые только за пятки умеют кусать.

– Меня уже сто лет не пытались бить, – ответил Мрачный, позабыв о наказе матери притворяться спящим, когда ее отец начинает разводить свою еретическую болтовню. – С тех пор как я сорвался тогда, с Вихляем Шутником, много лет назад.

Вихляя Шутника теперь звали Одноруким Вихляем из-за несдержанности Мрачного. Мрачному тогда было четырнадцать, Вихляю – двадцать три. Мрачный даже не помнил, что случилось после того, как Вихляй прижал его к мерзлоте и начал колотить по лицу; все последующее осталось для него таким же размытым, как демоны, пляшущие на краю поля зрения. А вот Вихляй помнил, и его семья говорила, что он до сих пор просыпается ночами, визжа и сжимая оставшейся рукой уродливый рубец.

– Тебя за это чуть не убили, – сказал дедушка. – Хотя ты только защищался; точно прикончили бы, окажись у тебя на яйцах хоть волоском больше или в бороде этого громилы хоть волоском меньше. В следующий раз, когда тебе понадобится постоять за себя, ты будешь убит, мальчик, убит дважды, чтобы наверняка.

– Все обойдется, дед, – произнес Мрачный, перекатываясь лицом к темной стене.

– Ничего не обойдется, пока ты не начнешь вести себя как гребаный Рогатый Волк и не покажешь этим язычникам, что почем, – возразил дедушка. – Когда я был в твоем возрасте, мы не торговали ни с какими непорочными, мы их грабили! А теперь даже не строим лодки, мы отошли слишком далеко от моря и не слышим песен народа Глубин. Рогатые Волки, копающиеся в полях и строящие церкви, как багряные имперцы. Жаль, что у них не хватило духу сжечь меня заживо, чтобы мне не пришлось увидеть такие времена. Трусливый-то знал, что к этому все идет. Я проклинал его на каждой заре, утренней и вечерней, за то, что он нас бросил, но теперь жалею, что он не вернулся и не взял меня с собой. Он мог взвалить меня на спину и унести отсюда… Какие мы теперь, в задницу, Рогатые Волки? Всего лишь старые овцы.

– Думаешь, дядя еще жив? – спросил Мрачный, забыв, что пытается уснуть, и повернулся на колючем тюфяке, где все они спали, на другой бок, лицом к брюзгливому деду.

– Почему бы и нет, почему бы и нет, – ответил старик, словно впервые обдумывая такую возможность.

Мать Мрачного всхрапнула во сне; и еще тише, чем прежде, дедушка проговорил:

– Пока я не вижу человека мертвым, я не считаю его мертвым. В последний раз, когда мы его видели, он был вполне живой, – полагаю, ты это помнишь.

Мрачный определенно помнил куда больше, чем хотелось, из того дня, когда дядя Трусливый предал их… из того дня, когда погиб отец Мрачного; из того дня, когда Мрачный дрался в своей первой битве против клана-соперника. В тот день он впервые убил. Он помнил, каким густым и пряным был воздух перед боем; тогда он тоже впервые настолько приблизился к Горькому заливу, что уловил запахи соли и песка, смешанные с ароматом свежего снега. Помнил, как воображал, будто сражается бок о бок с предками из старинной песни; как верил, что Черная Старуха прикроет их щитом от врагов. Помнил блик солнца на клинке, пронзившем сердце отца, и то, как кровь словно обратила меч, вытащенный из отцовской груди, в черный лед. Помнил, какой невесомой показалась ему собственная рука, швырнувшая солнценож, и какой тяжелой она стала, когда он увидел, что его оружие вонзилось врагу в бедро и повалило наземь, где противнику предстояло быть затоптанным и заколотым в хаосе битвы. Помнил, как люди из клана Шакала смеялись, сражаясь; смеялись еще громче, проигрывая битву; смеялись, пока последние из них не распростерлись на подтаявшем от крови поле боя. Помнил, каким печальным и перепуганным был сам, – помнил, как будто все случилось вчера.

Он также помнил, что было потом, и не забудет до своего смертного дня. Глаза отца, неподвижно глядящие мимо рыдающего сына куда-то в далекую белизну. Светящиеся глаза снежных львов, которые уже крались пожирать мертвых, хотя победители, Рогатые Волки, еще не покинули поле боя, – такие же глаза, как у самого Мрачного. Дедушка, лежащий и воющий в забрызганной кровью тундре, пораженный в копчик наперченным мечом. И спины людей их народа, когда Рогатые Волки направились домой: его мать, дядя Трусливый и прочие члены клана, по обычаю, оставляли его раненого деда падальщикам – и Мрачного тоже, раз не хочет уходить от старика.

Мрачному было тогда восемь оттепелей. Той ночью он убил своего первого снежного льва и поволок деда в деревню. Это заняло шесть дней. По утрам Мрачный собирал в меха снег для питья и инеистых термитов на завтрак. К тому времени как они вернулись под недоверчивые косые взгляды клана, дядя Трусливый давно ушел. Вновь.

– Но ты же сказал… – Мрачный помолчал, потому что мать подкатилась к нему. Он так разволновался, что едва сдерживался, чтобы не говорить во весь голос. – Ты сказал, что не пройдет и недели, как на дядю устроят засаду и убьют его хорошенько, чтобы он уж точно никогда не опозорил наш народ.

– Самообман сердитого отца. Если бы недомерки, которых совет послал за ним, действительно поймали парня, они бы заявились домой, распевая об этом, а не притворялись, будто слишком злы, чтобы рассказывать. Нет, мой мальчик не мертвее нашей холодной трески, – с тоской проговорил дедушка. – Я уж всерьез собрался проверить, смогу ли выследить его, прежде чем встречу смерть – или она меня. Надо заметить, он поступил мудро, что ушел, глупо, что вернулся, но еще мудрее, что смылся во второй раз. Скажи ему… скажи, что его отец не понимает, почему он сделал так, как поступил, но наконец готов выслушать.

Ветер прошелестел по тростниковой крыше хижины, и Мрачный прищурился во тьме, чтобы разглядеть призрачных демонов, скачущих по постели. Ни один Волк, достойный своих рогов, не оставил бы стаю, пусть даже и такую никчемную шайку… Настоящий Рогатый Волк заставил бы их соответствовать имени, а не убежал, поджав хвост. Сколько раз дедушка это говорил?

Значит, речь идет не о бегстве с поджатым хвостом. Дедушка просто хочет найти дядю Трусливого, а потом они вернутся. Так же как дядя Трусливый, вообще-то: он пропал мальчишкой без имени, а вернулся за две-три оттепели до рождения Мрачного и жил как настоящий Рогатый Волк до темного дня той битвы. Даже после того как дядя Трусливый нарушил их законы, уйдя в первый раз, клан принял его по возвращении. То, что дядя Трусливый через несколько лет просто сбежал опять и теперь клан проклинает его яростнее, чем любого демона, значит не так уж много, ведь, когда Мрачный с дедушкой вернутся, они больше не уйдут. Для Мрачного это станет подвигом, дорогой к славе – не слишком отличной от «Песен о Блудливом» или «Саги о Черной Старухе». Он знал сказания клана наизусть, понимал героев древности так, как никогда не понимал Рогатых Волков, с которыми вырос. Ему всегда хотелось пережить собственное приключение, а приключения так редко встречались здесь, в Мерзлых саваннах.

Идея встретиться с дядей – и потребовать объяснения, почему он оставил их с дедушкой на поле боя, а после еще и покинул клан, – вызывала у Мрачного странный и могучий голод. Не слабый голодок, нет – он ощущался, как будто Мрачный после зимнего поста учуял толстый кус ячменного хлеба с толстым же ломтем вымоченной в щелоке трески. Он даст деду поговорить с дядей Трусливым, потом потолкует сам, а затем они втроем пойдут домой, и Мрачный принесет такие сокровища, найденные по пути, что весь клан полюбит его… или, может, хотя бы немного зауважает. Вряд ли по нему с дедом станут сильно скучать – да они, наверно, вернутся прежде, чем кто-нибудь заметит их отсутствие. И у них будет песня, достойная пения, даже если он споет ее только себе, когда будет твердо знать, что один.

Мрачный переводил взгляд с храпящей матери на нетерпеливо ожидающего деда и обратно, а потом решился. Разобьется ли материнское сердце, когда она проснется и обнаружит, что ее покинули и сын, и отец, или она втайне вздохнет с облегчением? Мрачный не знал, и от незнания, как всегда, становилось еще хуже.

Глава 5

Что за потрясающий, безумный, чудовищный день!

«Прояви инициативу, – твердил его отец, словно хор в трагедии, коей была жизнь сэра Хьортта. – Во имя предков, подними свою вялую задницу и прояви хоть какую-нибудь инициативу». И в тот единственный раз, когда сэр Хьортт воспользовался этим советом, единственный гребаный раз – куда это его привело? Вот прямо сюда, демон подери! Спасибо, папа.

Он мучительно колебался, разрываясь между ненавистью к погибшему брату Икбалу за халатность в обнаружении хозяйкиного колдовства и старой доброй жалостью к себе. Госпоже старосте, несомненно, помогали демоны, ибо она увернулась от рыцарского меча со скоростью водяной ласки, а после с силищей быка – разъяренного быка – сломала противнику руку. Стальной налокотник не выдержал удара ее голой ладони и теперь болтался, такой же бесполезный, как и рука, которую он не смог защитить.

Рыцарь получил свою честную долю ссадин и царапин – ну, пару точно, – но боль в заломленной назад руке была уж совсем запредельной. К тому времени как разум оправился от шока, старая ведьма затащила сэра Хьортта обратно в кухню. Однократная попытка продолжить сопротивление привела к тому, что баба ткнула ему в глаз согнутым пальцем, а потом принялась выкручивать сломанную руку, пока его не вырвало от всех этих мук. Дальше рыцарь выполнял все, что скажут, и позволил привязать себя к стулу толстым шнуром, моток которого хозяйка откуда-то вытащила. Единственный плюс – сэр Хьортт уже едва замечал головную боль.

Ведьма топотала где-то наверху, и мысли сэра Хьортта начали упорядочиваться. Она победила их с Икбалом – несомненно, при помощи какого-то мерзкого колдовства, – и теперь он ее пленник. Даже если сестра Портолес вернется сразу же после того, как отдаст приказ зачистить деревеньку, дорога на гору долгая. Очевидно, он будет некоторое время один на один с хозяйкой, и надо объяснить ей, какой солидный выкуп она сможет получить, если не сделает чего-нибудь неподобающего. Ну, чего-нибудь еще более печального.

Шаги по лестнице за стеной, и вот уже ведьма ворвалась обратно в кухню, кинула на стол охапку одежды. Помедлила, выбрала льняную рубашку и набросила на голову мужа, закрыв и ее, и сконы. И вдруг стянула через голову платье, а за ним и сорочку. Хотя у нее не было ни лишней груди, которую могли бы сосать духи, ни других уродливых ведьминских примет, это раздевание плохо укладывалось в голове пленника.

Старуха резко повернулась в его сторону, и сэр Хьортт с ужасом осознал, что, должно быть, выдал неудовольствие стоном или чем-то еще. Он попытался сыграть на этом, уронив голову, уставившись на сломанную руку и вновь застонав. Ведьма подошла и хлестнула его по щеке тыльной стороной кисти, что было совершенно немотивированно и противоречило всякому допустимому обращению с благородными военнопленными. Он знал это, потому что выучил наизусть соответствующие отрывки «Багряного кодекса» на случай, если сочтет необходимым сдаться, а не умереть на каком-нибудь случайном поле боя.

– Тебе следовало выслушать меня, – заметила она, придвинувшись прямо к его лицу, от ее дыхания несло тем самым мерзким чаем. – Вместо того чтобы науськивать цепную ведьму на моих людей, надо было дать мне слово. Сейчас уже считал бы деньги. Кучу монет! Я бы, конечно же, выследила тебя и убила за то, что ты сделал с Лейбом, но дала бы вам пару недель, позволила бы отъехать подальше от этого места, чтобы никто не понял мотива и не вернулся в Курск.[1] Ты мог насладиться этими лишними днями приятной жизни.

– Лейб – ваш муж, – нахмурился сэр Хьортт, чье лицо горело от пощечины. – Курск – ваша деревня.

– Лейб был моим мужем, пока ты его не убил. Курск был моей деревней, пока ты не убил и ее. Если ты не на поле боя, то полезно узнавать имена тех, кого убиваешь, пусть даже лишь с целью поиздеваться над мстителями.

– С первого своего вздоха и до последнего мудрый полководец не покидает поля битвы, – глубокомысленно изрек сэр Хьортт. – Так и только так можно добиться мира.

– Тьфу! – скривилась ведьма. – Что, «Железный кулак» лорда Блика до сих пор вбивают в головы багряного командования? Ничего удивительного, что ты бесстыдный придурок, коли позволяешь себя кормить этим фашистским дерьмом.

– Вы читали? – удивленно спросил сэр Хьортт.

– «Дурные стратегии следует изучать так же, как и мудрые, ибо полководцы будут применять первые чаще, чем последние». Знаешь, кто это сказал?

Голая старая ведьма по-прежнему стояла, склонившись над ним, и, когда очередная волна боли отхлынула, рыцарь осознал, что хозяйка действительно ждет ответа. И помотал головой.

– Джи-Ун Парк, – сказала она.

– Нас учили тактике непорочных не больше, чем стратагемам бе́лок, – сообщил сэр Хьортт. – Но мне кажется, что сейчас самое время поговорить о выкупе, миледи, поскольку…

– Миледи, говоришь? – фыркнула она. – Лучше бы ты изучал белок, чем лорда Блика, – у них хватает ума держаться подальше от пчелиных ульев, пусть даже полных меда.

– Я… Ох! – Сэр Хьортт ощутил, как жар из сломанной руки метнулся к щекам, настолько непристойно пожилая матрона выдохнула эти слова ему в лицо, – и отвернулся от ее наготы.

Демоны и дьяконы Вороненой Цепи, что она собирается делать – накладывать чары?

Вместо того чтобы околдовывать его, женщина отвернулась и направилась обратно к груде одежды, брошенной на стол. Выудив рыжевато-бурые штаны, она с кряхтением влезла в них, а после нацепила на грудь кожаную… штуковину. Поверх этого легла рубашка, или туника, или как это называется, – рыцарь прекратил следить за процессом и попытался высвободить лодыжки, надо же что-то делать… Но хозяйка привязала его ноги к стулу весьма тщательно, и он лишь бессильно ерзал на сиденье.

Она вышла из кухни, протопала по всему дому, после чего вернулась с внушительным одноручным боевым молотом и луком без тетивы. Положила их на груду одежды и снова исчезла, предоставив сэру Хьортту смотреть на молот и нервничать. Хозяйка возвратилась с уже бугрящимся заплечным мешком и принялась упихивать туда оставшуюся одежду, не трогая только рубашку, прикрывающую голову мужа.

– Миледи… – начал сэр Хьортт, но она проигнорировала, и он попытался еще раз. Это было как спорить с отцом, только хуже. До сего момента он и не думал, что такое возможно. – Госпожа староста, нельзя ли мне…

– Тебе можно заткнуться, пока я не отрезала язык, – или захлебнуться собственной кровью. Насколько я понимаю, сестра Портолес уже на полпути вверх, а я не намерена быть здесь, когда она найдет останки второго ручного колдуна.

– Да ты здесь одна ведьма, – заявил сэр Хьортт, хотя теперь, после ее слов, он задумался, не могла ли Портолес как-то почувствовать смерть Икбала, не спешит ли она по тропинке к… Дерьмо горелое, карга опять что-то делает с его сломанной рукой!

– Ты не представляешь, как сильно я ненавижу, когда меня так называют, – сообщила она, проведя ладонью по его измученной руке, а затем сунув ему под нос жильную тетиву. – Но скоро узнаешь, каково это, когда дураки считают тебя не тем, кто ты есть, а все твои успехи приписывают колдовству. Тебя назовут чародеем, представляешь?

– Что ты… Нет! – Сэр Хьортт ощутил ее костлявые руки на своем онемевшем большом пальце, после чего в его основание резко вонзилась тетива.

Здоровый глаз наполнился слезами, а палец, если бы мог, взвыл бы от боли громче, чем вся сломанная рука.

– Они будут не правы, конечно, но это ничего не изменит: полковник Хьортт Азгаротийский – демонопоклонник. Или может быть, одержим демонами, что ничем не лучше. Полковник Хьортт, призыватель демонов, которым лучше бы оставаться в аду. Неплохо для юного придурка благородных кровей?

– Это не моя вина, – промямлил сэр Хьортт через плечо. – Я приличный человек, я не хотел идти в армию, я бы не стал, я не плохой, я просто… просто…

– Делал, что тебе велели? – Она чуть приостановила работу и сочувственно понизила голос: – Исполнял приказы?

– Да, именно! – подтвердил сэр Хьортт, готовый рассказать все, что эта ведьма пожелает услышать, все – лишь бы она остановилась. – Приказы! Это не моя идея! Ни в коем случае!

– Да-да, тебе явно не хотелось их исполнять, – сказала она тоном куда более жестким и, накинув петлю из тетивы на большой палец здоровой руки, крепко ее затянула.

Когда матрона ловко завязала тетиву узлом, чудовищная пульсация мгновенно наполнила оба пальца, как будто их ужалила какая-то крайне ядовитая тварь. Женщина встала, подошла к остывающему чайнику и взяла кухонный нож, который нагревала рядом на дровяной печке.

– Пожалуйста, – задохнулся сэр Хьортт; его череп уже пульсировал синхронно с рукой и, что еще хуже, с большими пальцами. Рыцарь пытался сохранять спокойствие, но карга так туго перетянула их, что ощущение было бы нестерпимым, даже если бы он не догадался, что она затеяла. – Пожалуйста, нет причины для…

– Нет причины? – переспросила ведьма, снова подходя к нему.

Падшая Мать, спаси! Черное лезвие ножа в самом деле дымилось.

– Мы оба знаем, какое наказание за кражу положено на твоей родине, – правда, полковник? Ты украл у меня мужа, ты украл моих друзей, мою семью, так что навряд ли все это неожиданно и неоправданно. Жгуты не дадут тебе потерять слишком много крови.

– Пожалуйста, у меня не было выбора, я…

Но тут ведьма присела за его стулом, и, хотя рыцарь забился на привязи, она справилась с ним в два счета. Давление в пальце сломанной руки ушло первым, а после он ощутил куда более явно, как ему быстро отпиливают второй палец. Кость, однако, не поддавалась, и он взвыл, когда ведьма переломила ее. Как только рыцарь снова стал воспринимать окружающую действительность, он обнаружил мучительницу перед собой: она вытирала окровавленный нож о беличий ворот его плаща.

– Вот ты говоришь – не было выбора, – сказала ведьма, плавно опуская лук без тетивы в боковой чехол заплечного мешка, а затем надевая сам мешок. – Я верю тебе, мальчик, – ты всего лишь славный маленький песик, делающий то, что тебе скажут, правда? Невинный юноша, страдающий исключительно по невезению?

– Ты злая, подлая женщина! – проскулил сэр Хьортт. От мест, где раньше были его пальцы, вверх по рукам растекался жар. – Я полковник гребаной королевы Самота! Они найдут тебя: мой отец, сестра Портолес, королева, папесса… Они найдут тебя и…

– И что, мальчик? И что? – Она взяла со стола молот и подошла к Хьортту. – Ты же ничегошеньки не знаешь, кретин, вообще ничего! Скажешь, нет? Что они могут мне сделать? Что они могут забрать, чего ты уже не забрал?

– Ты труп! – Сэр Хьортт понимал, что жалок, что нарывается на новые муки, но не мог остановиться. – Ты меня, демон тебя дери, искалечила! Как я теперь должен жить без рук, ты, чудовище! Если бы прикончила, было бы милосерднее!

– Милосердие! Вот с этим демоном я не буду иметь дела отныне и до самого смертного дня, – заявила она, но, вместо того чтобы применить оружие к сэру Хьортту, вставила рукоять молота в боковую рюкзачную петлю.

Потом подошла к столу и откинула рубашку с мужниной головы. После секундной паузы подняла ее за волосы и вернула в суму, которую перекинула через плечо. Сума неловко болталась рядом с заплечным мешком, и, когда ведьма посмотрела на сэра Хьортта горящими синими глазами, он понял то, что должен был понять с самого начала: это его полное, окончательное фиаско.

– Что ты можешь? – произнес он дрогнувшим голосом. – Что ты вообще можешь? Куда пойдешь? Тебя найдут и накажут, для примера…

– Для примера, – покивала ведьма, – назидательного. Вот этим я и займусь: покажу кое-кому несколько назидательных примеров. А теперь давай-ка посмотрим, как обстоит дело с примером, который ты приготовил для меня.

Она зашла ему за спину, обеими руками ухватилась за спинку стула и поволокла пленника на террасу, так что только заскрипели деревянные ножки. Как Икбал прозевал столь очевидную демонщину? Седовласая бабулька, а тащит рыцаря в полном доспехе? Что толку держать при себе ведьморожденных, если они не в состоянии распознать даже собственную злокозненную породу? Однако же думать о таких сложных вещах было трудно: пульсирующий ад в руках поглощал все: кровь, которая должна была течь в пальцы, теперь струилась обратно в мозг, утопив разум в потоках боли. Немного покряхтев и побранившись, хозяйка наконец развернула стул так, чтобы полковник видел долину. Оттуда поднимались столбы дыма, но больше он почти ничего не различил. От глумливого шепотка осин у рыцаря кружилась голова, и не будь он прочно привязан – упал бы. Будь проклята Падшая Матерь за ее глухоту!

– Не волнуйся, полковник Хьортт, – сказала старуха, все еще стоя рядом с ним. – Если твоя страннорожденная монахиня хотя бы наполовину так умна, как я предполагаю, ты будешь спасен задолго до того, как огонь доберется сюда. А если нет – ну что же, тешь себя надеждой, что веревки сгорят первыми и ты отделаешься легкой обжаркой. Я знаю, маски весьма модны в Азгароте, особенно в Кокспаре. Были, во всяком случае.

Он попытался заговорить, хотел умолять или угрожать, но язык был тяжел, словно бронзовый.

– Ты великодушно предлагал мне не смущаться и, если нужно, поплакать, – выдохнула безумная баба в ухо сэру Хьортту. – Но думаю, я с этим повременю. Я не собираюсь плакать обо всех этих честных и невинных людях, погибших там, внизу, как бы сильно я ни любила одних и как бы мне ни нравились остальные. Я не буду плакать даже о муже.

Она взъерошила ему волосы, теперь касаясь губами мочки уха:

– Единственный, о ком я собираюсь плакать, добрый рыцарь, – это ты, и мои слезы упадут только после нашей новой встречи. Именно так, мальчик: когда все остальные, кто в ответе за этот балаган, получат свое, после того как я навещу каждого из них, тогда я найду и тебя, где бы ты ни был, где бы ни прятался, и развлекусь с тобой вдоволь. О храбрый Хьортт Азгаротийский, командир Пятнадцатого кавалерийского полка Багряной империи, когда ты наконец убежишь от моей мести в безумие или смерть, вот тогда я запла́чу, но только потому, что больше не смогу тебя истязать.

– Вот дерьмо же! – успел выдавить сэр Хьортт, прежде чем первое рыдание вырвалось из его доблестной груди.

От боли – да. И от потрясения, и от мысли, что стал калекой, конечно. Но истинным источником его отчаяния, почти заставлявшим рыцаря надеяться, что пламя пожара, разожженного хозяйкой, перед тем как сбежать в горы, поглотит террасу, где он сидит, раньше, чем сестра Портолес успеет его спасти, – был один простой факт: он верил каждому слову ведьмы.

Глава 6

Марото уселся на краю каньона, прислонил булаву к камню и застегнул ремешки сандалий. Песчаник под его босыми ногами был уже теплым, а ведь проклятое солнце едва показалось над растрескавшимся плато; через пару часов камень, к которому он прислоняется, станет раскаленным. Даже окрашенные рассветом в цвета розы, гиацинта и сирени, Пантеранские пустоши отсюда, сверху, выглядели еще неприятнее, чем со дна лабиринта прорезавших пустыню ущелий и оврагов. Внизу, на затененных дорогах, встречались кактусы и корявые кедры, вокруг редких источников кучковались камыши и чахлые низкорослые ивы, но на верхних, открытых солнцу равнинах и хребтах не было ничего, кроме бурых пучков травы, лишайников цвета слоновой кости и причудливо выветренных черных камней. Марото знал, что мог бы завести свою компанию в местечко и похуже, но это потребовало бы больше труда, чем он намеревался вкладывать без дополнительной оплаты.

Внизу было еще слишком темно, чтобы что-то разглядеть. Там уже развели костер для готовки, и он поэтому предположил, что караван закончил выстраивать круг из фургонов, насколько это было возможно в узком каньоне, – пестрая колонна напоминала ему императорскую сколопендру, которая петляет по знойной пустыне ночью и сворачивается кольцом в какой-нибудь норе, как только забрезжит рассвет. Костер для готовки, это в пустошах-то! Марото не мог определиться с выбором главного признака, свидетельствующего о несметном богатстве его подопечных: то, что они каждую ночь требовали и съедали полдюжины горячих блюд, или то, что в промежутках перекусывали сорбетом и другими замороженными лакомствами. Колдовство там или нет, но содержимое холодильного фургона наверняка сто́ит, как неплохое княжество. Пожалуй, почти столько же, сколько фургон-аквариум.

Однако плата была хороша, и он повел их сюда. Нет, не так: деньги обещали огромные, княжеские, а иначе он ни за что бы не согласился. Угу, повторяй как мантру. Как будто деньги могут быть какими-то другими, кроме демонских…

На самом деле пора было спускаться, пока не стало слишком жарко, раз уж он убедился, что горизонт свободен от пылевых бурь, а небо – от грозовых туч, но ему отчаянно не хотелось вот так сразу возвращаться. Марото мог проспать битву и коронацию, оргию и осаду (и делал это), но пронзительное хихиканье его подопечных не позволяло ему спать по утрам, и так каждый день. Кроме того, от карабканья по стене ущелья, когда опоры то и дело осыпались под его весом, у Марото пересохло в горле, пальцы рук и ног были ободраны, а спуск всегда бывает намного хуже подъема.

Большинство людей, включая его группу, разбавляли кугуарово молоко, но ведь большинство людей, и особенно его подопечные, были абсолютными, безнадежными слабаками. Он отхлебнул из меха настойки, обжигающей, как и до́лжно, – мало что очищает взор лучше, чем глоток лакрично-сладкой лавы, приготовленной пертнессианскими алхимиками. Марото с теплотой вспомнил драку в кабаке Старого Слэйра, когда какой-то отморозок бросился на него с горящим факелом, а он хлебнул из фляги и выдохнул огонь тому в лицо. То, что он по ходу поджег собственные дреды, только придавало истории пикантности – будь прокляты все забытые боги варварских предков; о чем он только думал, скручивая свои волосы в эти веревки? Почему просто не приделать к шлему ручку, чтоб любой мог тебя за нее схватить и приподнять…

Перестук камней, скачущих вниз по ущелью, и кряхтение – прямо под пятками. Кто-то взбирался вслед за ним на скалу и уже почти дополз до вершины. Из всех дурацких игр, которые затевали пустоголовые лордики, эта едва ли не самая худшая. В первое утро путешествия Марото позволил сэру Кукси пойти с ним, и щеголь прополз каких-то двадцать футов вверх по песчаниковому склону, ободрав ладони и вывихнув лодыжку, а потом под насмешки товарищей скатился на дно ущелья кучей рваного атласа и шелков. После этого Марото многократно и велеречиво убеждал подопечных: оставьте разведку разведчику. До какого-то момента избалованные сопляки слушались его, но от ночи к ночи становились все недовольнее: переход через пустоши оказывался именно таким ужасным испытанием, как следовало ожидать из названия места. Эти пижоны заявляли, что желают приключений – леди Опет даже требовала сражения с гигантским скорпионом, – но они же визжали как дети, обнаруживая самых обычных скорпионов у себя в туфлях после целого дня пьянства, приема дурманящих веществ и азартных игр вокруг костра. Самому Марото потребовалась вся сила воли, чтобы не схватить такого туфельного скорпиона голой рукой и не дать себя ужалить, дабы уйти в блаженное забытье.

Нетвердая окровавленная ладонь выметнулась из-за края скалы, наманикюренные пальчики впились в песчаник, и Марото ринулся вперед. Он схватил идиота за руку и держал, пока тот не перенес больше веса на опасную зацепку; он даже не успел подумать, не лучше ли позволить этому придурку разбиться насмерть и послужить примером остальным. Дворянчик завопил, когда Марото дернул его вверх и на себя, подальше от края. Хлипкий лорденыш, болтавшийся в спасительной ручище, оказался тапаи Пурной – ну конечно, кто же еще, если не Пурна.

Даже после недели в пустошах Марото понятия не имел, кто такой этот конкретный хлыщ: мужчина, женщина или ни то ни другое. Бо́льшая часть компании была родом из Змеиного Кольца, а там, в старой-потом-новой-потом-снова-старой столице Багряной империи, все еще пользовались понятными титулами вроде «герцог» или «герцогиня», «зир» и «сэр», а потому не составляло особого труда примерно определить, как обращаться к человеку. А вот угракарское почтительное «тапаи» относилось к кому угодно, и Марото не мог припомнить из своих путешествий по той стороне Звезды, как склоняется имя Пурна и склоняется ли вообще. У большинства пижонов некие несомненные внешние признаки помогали прояснить дело, но благородное существо Пурна Антимгран, Тридцать девятое тапаи Угракара, лет тридцати на вид, никогда не открывало столько груди или плеч, зада или бедер, чтобы Марото удалось укрепиться в какой-либо из версий. Змеинокольцевой стиль остальных дворян явно пришелся тапаи Пурне по вкусу – и без того андрогинное, вроде бы красивое лицо было похоронено под свинцовыми белилами и лазурной помадой, а напудренный парик только больше все запутывал. Наряды Пурны, как и прочих франтов, тоже не добавляли определенности: даже в здешнем климате самое популярное одеяние состояло из пышных кружевных воротничков, огромных бантов, а также многих слоев вышитых рубашек, нижних сорочек и жилеток, заправленных в оборчатые кремовые панталоны. Эти панталоны неважно смотрелись бы и в качестве исподнего, но еще хуже – поверх всей одежды; примечательно стройные ноги Пурны, обтянутые пестрыми чулками и увенчанные изящными туфлями с черными пряжками, совершенно терялись в рюшах.

И все это оказалось протерто и порвано, покрыто пятнами и насквозь мокро, когда Марото поставил Пурну на щербатый край скалы. Пот проточил в пижонском макияже овраги и канавы и теперь капал разноцветными слезами на камень. Кричащая раскраска лица Пурны напомнила Марото актрису, с которой он выступал пару раз еще тогда, в стародавние черные годы, вот только тот скабрезный трансвеститский номер Карлы Росси был куда интереснее, чем все, что он до сих пор видел у аристократишек.

– Быстро получилось, – подумал вслух Марото почти уважительно. – Вы куда-то спешите?

– Я… – задыхаясь, начало неопределенное тапаи Пурна, потом покачало головой и поправило сырой парик, сползший на сторону. – Демон подери!

– Да, – согласился Марото, наблюдая, как тяжело дышащее благородное создание обозревает обратный путь вниз по скале, и решая пока для удобства думать об этом организме в мужском роде. – Еще кто-нибудь из вас поднимается?

– Нет, – ответил Пурна. – Воды.

– Это у вас называется просьбой? – осведомился Марото, протягивая кугуарово молоко и ухмыляясь, когда Пурна поперхнулся и закашлялся.

Варвар тут же пожалел об этом, потому что тапаи все выплюнул, – нет, не стоит тратить даже каплю доброго пойла на этих хлыщей.

– О, я дал вам не тот мех – вот, тапаи. Простите за ошибку.

– Спасибо, варвар, – сказал Пурна, продышавшись. – Мне надо было взять свой. Твое первое правило.

– Это как?

– Ты сказал нам, что первое правило пустошей – никогда не уходить из лагеря без воды.

– Наполовину верно. – Теперь Марото вспомнил. – Я сказал, что первое правило – никогда не уходить из лагеря, точка, но если уж собрался, то никогда не уходи без воды. Хороший совет. Я знаю, о чем говорю.

– Не сомневаюсь. – Пурна отстегнул съемную бархатную вставку и принялся вытирать потеки грима и туши вокруг глаз – янтарных, как сонный мед. У этих пижонов всегда имелось что-нибудь в запасе, хотя бы носовой платок. – Ты даже лучше, чем мы ожидали.

Марото вздохнул: значит, опять начинается. С первой же ночи гадкие лорденыши пытались его соблазнить, что поначалу даже льстило. Но только до тех пор, пока Марото не отклонил вежливо приглашение проехаться в фургоне люкс с герцогом Рэкклеффом, после чего отвергнутый дурачок сообщил, что предложение сделано единственно из-за пари с высокими ставками: кто из компании первым трахнет варвара. Среди подопечных дворянчиков Пурна был с виду далеко не худшим экземпляром, но, даже отбросив гордость, Марото бы все равно дважды подумал, прежде чем валяться в песке с этим хлыщом: по его опыту, сливки общества одаривали дурной болезнью вдвое чаще, чем проститутки, и вдвое реже помогали кончить, если сами уже получили удовольствие.

– Вот, значит, какое я произвожу впечатление? – спросил он, взирая на ободранного угракарийца сверху вниз. – И под этим впечатлением вы даже забрались сюда – не знаю, чтобы размять мне плечи или одарить меня знаком вашей благосклонности?

– Прошу прощения?

А этот дворянчик – знатный лжец, спору нет: выглядит прямо-таки искренне смущенным.

– Я знаю про пари и боюсь, что никому из вас не удастся отведать моего стручка. Марото не шлюха и не игрушка для богатенького лорда, – заявил он, усердно гоня мысли о тех давних темных ночах, когда его так уносило, что невозможно было даже вспомнить, что он сделал ради нового укуса.

– Ой, какая мерзость! – вскричал Пурна. – Я в этом не участвую, мне нет дела, какой куш у них там на кону. Это отвратительно!

– Да уж, – отозвался Марото. Мысль, что Пурна, возможно, имеет в виду не только этичность такого пари, немного его покоробила. – Тогда зачем вы последовали за мной сюда? Такой склон не место для… гм… высокородного молодого человека.

– А! – оживился Пурна, мгновенно переходя от отвращения к воодушевлению. – Дигглби дал мне попользоваться своим ястроглазом, и вон там… к югу от нас… на этом вот хребте сидел такой огромный ящер, грелся на камнях. Мне пришло в голову, что можно на него поохотиться!

– Огромный ящер? – Потная кожа Марото похолодела. – На этом хребте?

– С того места, откуда ты полез наверх, казалось, что он прямо за этим – как ты это называешь… уступом? Я имею в виду вон те скалы, чуть подальше… Ай! – Пурна взвизгнул, заметив, что указывает прямо на богуану, ящерицу величиной с лошадь, наблюдающую за ними с каменной полки в каких-то двадцати ярдах.

Тварь могла оказаться рядом в три прыжка огромных полосатых ног.

– Вот он!

– Я вижу, – прошипел Марото, вперяя взор в черные буркалы хищной погибели и даже не оглядываясь на место, где осталась его булава, прислоненная к камню.

Он знал, где оружие, мог схватить его не глядя, но отдал бы оба мизинца за то, чтобы делать этого не пришлось. Богуаны-самки вырастали больше самцов, они могли вспороть человеку брюхо когтями-крючьями, отравить ядовитыми зубами, но были менее территориальны, так что, может быть, эта зверюга просто изучает чужаков, а когда увидит, что они не…

– Бе-е-ей! – взвыл Пурна, бросаясь мимо него на богуану.

Марото не стал тратить дыхание на брань и только отступил вбок, к своему оружию. Как раз когда рука обнаружила отсутствие булавы, глаза ее нашли. Пурна. Дворянчик бежал, держа булаву высоко над головой и пугая существо, напасть на которое не вдруг решились бы и полдюжины опытных охотников. Без умолку он вопил:

– Ву-у-у!

Разумнее было бы рвануть со скалы – предоставить животному лакомиться Пурной, а самому сбежать. Но эта булава много значила для Марото. Пурна сокращал дистанцию, изысканные туфли мелькали над камнями с восхитительной скоростью. Богуана зашипела, поднялась на задние ноги, и даже на таком расстоянии от вони из ее пасти у Марото заслезились глаза, пока он подхватывал кусок песчаника размером с дыню.

Чудище прыгнуло с уступа прямо на несущегося пижона. Марото швырнул камень. Пурна был сбит с ног богуановым когтем, а затем снаряд Марото вонзился в левый глаз хищника с такой силой, что песчаник взорвался тучей рыжей пыли. Голова богуаны поникла от удара, но только на миг; длинная, покрытая черной чешуей морда снова вздернулась, и тварь уставилась на Марото: один глаз блестящий, как прежде, а другой – открытая кровоточащая рана. Сжались когти, и Пурна застонал, когда лапа ящерицы с одинаковой легкостью разодрала и одежду, и кожу. Марото понадеялся, что идиот-дворянчик проживет достаточно долго, чтобы сам он успел убить чудовище, а после насладился сбрасыванием Пурны с обрыва.

Камень явно привлек внимание хищницы: она бросилась к Марото. У более мелких богуан почти дурацкая походка, их бег с широко расставленными лапами какой угодно, но только не грациозный. Однако в атаке взрослой самки не было ничего дурацкого или забавного, и каждый шаг покрывал полдюжины футов. Марото выхватил из-за пояса кинжал и приготовился; ящерица неслась прямо на него. Когда она бросилась, он уклонился от ее пасти и прыгнул к шипастой шее. Неуклюже обхватил ее свободной рукой, и его проволокло по земле, когда тварь отпрянула.

Она попыталась сбросить помеху, когтями чуть не задевая его поджатые ноги, но Марото держался, прижимаясь головой к черепу адской ящерицы. Мотая башкой, богуана зацепила клацающими челюстями небольшой участок его стриженой головы и принялась жевать волосы – скальп дергало, а гнилостная вонь из пасти стала почти невыносимой. Марото тем временем проталкивал кинжал через плотные пластины чешуи между плечами твари, все глубже и глубже; по руке, которой он держался за ее шею, обдираясь о шипы на хребте и колючую шкуру, струилась кровь.

Это была проверенная и эффективная тактика, и она бы даже сработала, если бы боги удачи не подгадили Марото. Самка с размаху шандарахнула его о подвернувшийся валун. Захват ослаб, человека тут же сбросило с ящерицы, и он распростерся на камне, как приготовленная человеческая жертва, а окровавленный разъяренный монстр снова встал на задние лапы… и обрушился на него, словно молот на неподатливый орех. Марото попытался откатиться, понимая, что двигается чересчур медленно, что слишком долго переводит дух, а теперь… Ящерица всем весом ударила по нему, уже наполовину сползшему с камня, и чешуйчатая грудь прижала его обратно. Фффух! Прощай, Марото: сейчас кишки полезут с обоих концов, и…

Она вдруг соскочила с него, зашипев даже громче, чем раньше, и хлестнув хвостом по камню в волоске от его подбородка. Песчаник раскрошился от удара, и Марото упал с камня на корточки, готовясь к неизбежному удару когтей или рывку зубами. Кинжал он в какой-то момент выронил, в глазах двоилось – впервые за годы… Вот и все, сейчас его и кончат.

Но две ящерицы, блестящие в лучах рассвета, повернулись к нему спиной, и, когда зрение снова пришло в фокус, Марото увидел, что в задней лапе чудовища зияет огромная рана и из покалеченной конечности – месива переплетенных мышц и разбитых чешуй – хлещет кровь. Хромающий Пурна отходил чуть ли не из-под самых клацающих челюстей раненой богуаны, больше грозя булавой, чем выгадывая момент для хорошего удара. Видок у дворянина был почти такой же потрепанный, как у ящерицы: левая сторона от головы, с которой слетел парик, до порванных панталон заляпана красным, бесценный наряд продран когтями до самой кожи и глубже, и – погодите-ка! – да, под кровью и лохмотьями видна маленькая, но явно женская грудь.

Марото одновременно отмечал это все и нагибался за новым камнем; тот оглушил богуану, разлетевшись на затылочном гребне. Пурна не добила зверюгу, как надо было, а воспользовалась возможностью увеличить расстояние между собой и ящерицей, и Марото потянулся за следующим снарядом. Едва он поднял отличный камень, богуана отказалась от дальнейшего боя и быстро поползла прочь по узкому выступу, оставляя кровавый след, но укрыться выше в скалах не успела, потому что третий камень ударил ей в спину аккурат над хвостом и чудище, запнувшись, соскользнуло и перевалилось через дальний край обрыва.

– Фффух, – выдохнул Марото, ссутуливаясь и прислоняясь к камню, едва не ставшему для него могильным. Вот неприятность-то. – Вы как, тапаи?

Пурна помахала булавой, потом вся сникла и поплелась к нему. Туфли не хватало, чулки испачкались и пошли стрелками. Марото все еще хотелось швырнуть девицу в пропасть, но это было бы не слишком хорошим тоном, ибо она только что спасла ему жизнь, и он лишь приготовился выложить ей некоторое количество неприятной правды.

– Это была самая тупая шутка, хуже всех, что вы, расфуфыренные болваны, отмачивали до сих пор, – прорычал он. – Включая гребаный рыбный садок, который вы приволокли в пустыню.

На самом деле Марото был весьма впечатлен, впервые увидев фургон-аквариум принцессы Вон Юнг, но, когда узнал, что ни одно из ярко окрашенных морских существ не съедобно, его восхищение заметно увяло.

– Это было… – Пурна помотала головой, явно готовая расплакаться. Видя, как глубоко уходят борозды на ее груди, как наливается синяк на ободранной щеке, Марото начал смягчаться, но тут она продолжила: – Это было обалденно. Прямо демонски круто! Я спасла твою задницу, варвар! Ву-у-у!

– Ты спасла мою задницу? – Мать твою, Марото своим гребаным ушам не мог поверить. – Девочка, когда ты в следующий раз засунешь голову в печь, чтобы посмотреть, как пляшут демоны, я позволю тебе пялиться, сколько влезет, но не вытащу. Ты чуть не угробила нас обоих!

– Ты испугался? – спросила Пурна. – Это нормально, если да. Я тоже испугалась. Немножко.

– Испугался? – Марото почувствовал, как щеки заливает краска, а потом – как в крови закипает ярость, которая вырывалась из оков его воли в редчайших случаях. Но прежде чем он успел швырнуть эту пижонку с обрыва, Пурна плюхнулась на камень, уронила булаву и обхватила голову руками. Марото достаточно долго смотрел, как она содрогается от внутренней бури, чтобы увериться, что она не смеется над ним. Потом, бросив взгляд за дальний край обрыва и убедившись, что чудище действительно сдохло, пошел за кугуаровым молоком для обработки ран. Укусов не было у обоих, но и когти богуаны были весьма коварны и могли подарить девять видов заразы.

Когда он вернулся, Пурна уже выпрямилась и сидела, прислонив булаву к колену. Промывая ей раны настойкой, Марото изо всех сил старался не слишком явно на нее пялиться. Без макияжа, сошедшего от положенной тройки: крови, пота и слез, – без глупого парика, со стрижеными черными волосами, торчащими дыбом и слипшимися от богуановой крови и слизи, девица выглядела гораздо лучше. Не то чтобы он ощущал что-то, кроме презрения, к высокомерной мелкой щеголихе, но мало кто выглядит плохо с кровью на титьках и оружием наготове.

А вот это была мысль, приятная демонам, и Марото внес поправку в свои рассуждения: не то чтобы ему нравились покоцанные женщины, боги знают, нет, просто воины всегда лучше выглядят в крови, чем чистые, а воины всегда выглядят лучше не воинов. Нет ничего плохого в том, чтобы думать правду.

– Мне кажется, ты уже все хорошо промыл, – сказала Пурна, вставая, и Марото осознал, что, наверное, чересчур усердно прикладывал смоченную кугуаровым молоком тряпку к ее груди. – Давай-ка обработаем тебя и потом можем двигать за ней.

– За ней? – Марото поморщился, приложив тряпку к собственному запястью. Он разодрал руку почти до вен, катаясь на колючей чешуйчатой шее этой ящерицы. – Я проверил: тварь валяется расшибленная на выступе внизу, футах в пятидесяти. Но если бы и не валялась, не стоит без необходимости преследовать раненое животное. Эта зверюга и так устроила знатную драку, а представь, что было бы, если бы ее загнали в угол.

– Конечно-конечно, – сказала Пурна, возясь со своим изодранным нарядом и умудрившись в итоге привязать лоскут к воротнику, что придало одеянию подобие благопристойности. – Я просто хочу ее голову. Ну, чтобы повесить на стену. Разве мы не за этим сюда заявились? Какой смысл сражаться с чудовищем, если не получаешь трофей?

– Да брось, – возразил Марото, вставая. – Лучше вернуться, пока не нагрянуло еще одно.

– Я не уйду без трофея, – заявила Пурна. – Если ты не полезешь ее доставать, то полезу я.

– Прекрасно, – отозвался Марото. – Удачи. Я бы сказал «до встречи в лагере», но, пожалуй, не скажу, потому что ты соскользнешь и сломаешь лодыжку, и будешь лежать на каком-нибудь выступе и орать, пока кто-нибудь не придет тебя сожрать.

– Твоя цена, варвар? – спросила Пурна. Ее голос звучал одновременно скучающе и раздраженно, как у аристократа, вызволяющего своего дерзкого отпрыска из неприятной ситуации. – Сколько ты с меня возьмешь, чтобы принести мне эту голову?

– Больше, чем стоишь ты, – ответил Марото, но не мог не ощутить некоторого зуда в своем наименее достойном органе – кошельке. Вроде бы спуститься к адской ящерице не так уж и сложно… – Десять тысяч рупий.

– Пусть будет двенадцать, – улыбнулась Пурна, и вот так получилось, что Марото, почистив булаву, которую чуть не потерял вместе с жизнью, принялся спускаться к упавшей богуане. Она уже начала подтухать на утренней жаре, и его чуть не рвало от вони, пока он проламывался сквозь ее шипастый гребень и нижележащие кости, размалывая плечи чудища в рептильное пюре. Было бы куда проще орудовать топором, а не сомнительным дуэтом булавы и кинжала, но опять же было бы еще проще сказать Пурне, куда ей лучше засунуть свои двенадцать тысяч рупий. Марото уже и сам наполовину спекся к тому времени, как вскарабкался обратно к Пурне, где обнаружил, что она выпила всю его воду, пока он делал за нее грязную работу. Но даже понимание того, что для спуска целыми и невредимыми придется нести ее на спине, не вызвало у него такого раздражения, как ее слова, когда они наконец оказались внизу на дороге и пошли к каравану.

– С двенадцатью тысячами рупий есть некоторые сложности, но, пока мы слезали, я нашла идеальное решение.

– Пока мы слезали? – Марото постарался выдержать ровный тон: деньги еще не в руках у него, поэтому не стоит ее нервировать. – Ты обещала мне сумму, которую не можешь заплатить, тапаи Пурна? Я думал, что вы, аристократы, надежны в смысле выплаты долгов.

– Будь это так, нас бы было куда меньше, – ответила Пурна. – У меня страшно болит плечо. Ты уверен, что с ним все хорошо?

– Я зашью тебя в лагере. Но только после того, как мне будет заплачено.

– Ах да. Но понимаешь, у меня пока нет этих денег.

– А когда будут? Лично я бы с этим поторопился. Раны лучше зашивать сразу.

– Это зависит от тебя, – заметила Пурна. – Мы могли бы получить их уже завтра.

– Зависит от меня, – повторил Марото, ощущая, как на душе образуется камень весом с пушечное ядро.

– Как я уже говорила, я не желала принимать участия в этом гнусном маленьком пари. Никакого участия. Гадость, бе-е. – Пурна высунула язык. – Но я могу вернуться к дружкам и вступить в игру: скажу, что после сегодняшнего приключения потеплела к нашему животному и решила соблазнить эту скотинку сама.

– Животное? Соблазнить эту скотинку?

– Да, так они тебя называют. Но только не я. Я-то всегда зову тебя варваром.

М-да, заметно лучше.

– Значит, ты сделаешь ставку, что сегодня попозже или завтра мы куда-нибудь пойдем и трахнемся, и…

– Нет, нет, нет! – перебила Пурна. – Кем ты меня считаешь? Я сделаю ставку, а потом мы ускользнем и притворимся, что трахаемся, спрятавшись в ущелье, откуда эхо долетит до остальных, и места для сомнений не останется. Потом мне заплатят, и я отдам тебе деньги.

– Ни за что, – отрезал Марото. – Ни при каких обстоятельствах. У меня есть гордость, девочка, – слово, незнакомое вам, так называемым цивилизованным людям, но дорогое мне, как дорого истинное имя всякому демону.

– Будь по-твоему, – сказала Пурна. – Думаю, банк близок к двадцати, и я, пожалуй, даже зашла бы так далеко, что отдала тебе пятнадцать и удержала скромные пять за ущерб моей репутации, но если ты предпочитаешь остаться без серебра, зато с гордостью, тогда что ж…

– Все двадцать, – заявил Марото, бросая рептильный трофей Пурны на песок: до фургонов было уже рукой подать. – Все двадцать, и ты должна им рассказать, что убедила меня, будто на самом деле не участвуешь в пари, и потому я согласился с тобой трахаться. Я не потерплю, чтобы меня считали шлюхой или игрушкой богатенькой девчонки.

– Семнадцать, и согласна на твои условия, – сказала Пурна, нагибаясь и поднимая голову ящерицы. Ее руки дрожали от напряжения, но трофей она удержала. – Окончательное предложение.

– Восемнадцать.

– Семнадцать с половиной, и ты не шлюха и не игрушка богатенькой девчонки.

– Заметано, – сказал Марото, хотя уже был не так уверен в последнем.

Они вернулись к лагерному костру, и богатая кодла принялась визжать и улюлюкать, впечатленная их растерзанным видом и трофеем Пурны. Сцена была отвратительна, зато у камеристки косяку Кеза нашлась цирюльничья сумка и обнаружился опыт ее применения. Пурну, естественно, обслужили первую, пока Марото отбивался от остальных, требовавших повести их охотиться на дракона сегодня же в сумерках. Позже, пока обрабатывали его куда более серьезные раны, он подслушал версию событий, изложенную Пурной за бренди и сигарами. Марото сказал себе, что отвергнуть многоножку, предложенную камеристкой перед зашиванием ран, было победой, пусть даже маленькой, но каждый укол иглы и протягивание нити напоминали ему о собственной слабости, о недостатках и ошибках: вот человек, который не может даже позволить себе обезболивающее перед операцией, иначе рискует скатиться к прежней жизни. И после такого дня все, на что он может надеяться, – фиктивное свидание завтрашним утром.

Было время, когда Марото и на более выгодных условиях не пошел бы в Пантеранские пустоши проводником компании богатых дурачков, – время, когда он рассмеялся бы в лицо любому, кто предположил бы, что он дойдет до кривляния в образе Великого Варвара-Охотника перед кучкой второсортных пижонов. Было время, когда Марото указал бы на свои бесценные доспехи, на усиленное колдовством оружие, на свои земли, титулы, имущество, не говоря уже о гребаном демоне, покорном его воле, – то был человек, имеющий все, что только можно купить за серебро, и много того, чего не купишь.

Когда он прищуривался и заглядывал в прошлое, ему почти удавалось различить того человека сквозь туманы отфильтрованных насекотиками и выпивкой воспоминаний и все более глупых и неудачных решений. Жеманный хор дворянчиков зудел до первых часов ночи, и сон был таким же зыбким и ускользающим, как достоинство: Марото лежал на слишком мягкой койке в чересчур красивом крытом фургоне и страшился будущего ровно настолько, насколько презирал прошлое. Он пообещал себе, что выведет группу из пустошей и больше никогда, ни за что не унизится до такого… но он уже нарушал данное слово много, очень много раз и, как ни прискорбно, нарушит его снова.

Глава 7

Было уже далеко за полночь, когда Мордолиз догнал Софию в горах. Услышав, как он продирается через невысокое кольцо бурелома, нагроможденное ею вокруг лагеря, она спряталась в можжевельнике, в темноте, в сосредоточенной ярости, которая одна позволяла ее бунтующему разуму расслабиться и умолкнуть… А когда жалкий падальщик появился по другую сторону костра, София еще сильнее натянула тетиву и пустила стрелу ему в нос. Снаряд сбился с курса и исчез в ночи – она знала это заранее, но положила новую стрелу и выскочила из теней.

– Почему? – Голос Софии надломился, когда она снова прицелилась в животное, теперь уже прямо через костер. – Какого хрена ты не принял мои условия? Я знаю, что ты мог, я знаю, что для тебя было бы детской игрой их выполнить, – так почему?

Мордолиз заскулил, метя хвостом у самой земли, как бывало всегда, когда он понимал, что попал в переплет. Вот именно так он усыпил ее бдительность иллюзией, будто они договорились, вот этим гротескным спектаклем убедил, что с ним ей нечего бояться. Что они друзья. А потом взял и считай что убил Лейба.

София чуть не пустила вторую стрелу, но тут заметила, что Мордолиз вернулся не один. Вокруг мохнатой шеи обвивались детские руки, поверх спины была другая – окровавленная, обмякшая. Старому попрошайке, даже недавно поевшему, наверняка нелегко было приволочь труп так высоко в гору – и все лишь с целью еще раз ткнуть ее носом в сегодняшнее.

София ослабила тетиву и швырнула лук на свою скатку. Потом осторожно обошла вокруг костра, намереваясь разорвать Мордолиза голыми руками, как вдруг ребенок соскользнул по песьим ляжкам, испустив стон, и скорчился на холодной мягкой подушке мха. Ругаясь на чем свет стоит, София поспешила к мальчику и перекатила его на бок; свет костра залил окровавленную тунику расплавленным золотом. Ребенок снова застонал, когда она разорвала на нем одежду и ощупала рану – грубый глубокий прокол, прошедший лишь чуть-чуть мимо основания позвоночника.

– Госпожа староста, – голос мальчика скрежетал резче, чем можжевельник на ветру, царившем на этих высотах, – больно.

София вздохнула, выпустив с воздухом сколько могла боли и ярости. Сейчас они только отвлекут ее, а после сегодняшних событий ей вряд ли грозит исчерпать запас этих чувств даже за всю жизнь. Она закусила щеку, сосредотачиваясь по мере сил. Рана была глубока и, несомненно, нанесена копьем, а долгий тряский путь в гору тоже никак не мог пойти мальчишке на пользу. Лучше бы ему не очнуться, лучше бы Мордолиз затащил его в подлесок и перегрыз горло, а не волок к ней. Потому-то поганец это и сделал, подумала она и, услышав, как старый обжора пускает слюни, хмуро зыркнула на него. Тот облизывал лицо раненого, ероша ему волосы, и если бы мальчику не нравилось такое отвлечение от боли, то София прикончила бы тварь прямо на месте. Во всяком случае, попыталась бы.

– Все будет хорошо, – сказала она, вставая. София узнала мальчика, и никакой радости ей это не принесло – ну, зато хоть понятно, как к нему обращаться. – У меня в сумке есть кое-что, что вылечит тебя, Пао Пастушок, только не устраивай никаких пакостей, пока я это достаю. Лежи очень смирно.

– Да, мэм, – прошептал Пао, пытаясь погладить Мордолиза. – Я больше не буду, мэм.

– Уж постарайся. – Голос Софии чуть не сорвался.

Она и вправду размякла – где-то внутри по-прежнему был камень, но так глубоко погребенный под годами простого счастья, что и не вдруг найдешь. Сейчас надо перевязать тяжело раненного мальчика – не время для горя и сомнений. Когда-то она умела их душить, если вообще испытывала… когда-то, сто лет назад. Теперь глубокий холод в ее груди кишел сотнями мечущихся мыслей, воспоминаний, чувств, и Софии, как она ни старалась, не удавалось обрести то спокойствие, которое когда-то казалось естественным, как дыхание.

Порывшись в мешке, она выудила шерстяную рубашку и, вернувшись к мальчику, уселась рядом и принялась кромсать ткань охотничьим ножом. Уже бледный как труп, Пао старался не плакать.

– Отрезать хвост старой козе – черное дело, мальчик. Ты помнишь, что я обещала сделать, если еще раз поймаю тебя рядом с моим домом?

– Обещали, что… выбьете из меня всех демонов. – Даже полумертвый, мальчишка ухмыльнулся. В свете костра блеснула кровь на зубах. – Я ж ни при чем, мэм. Эт все ваш пес… он меня сюда притащил.

– Ну, тогда ладно, – сказала София, перекатывая мальчика еще чуть-чуть, чтобы осмотреть рану, прежде чем тампонировать ее. Вряд ли в этом был смысл, но парень все еще говорил; кто знает, может, и есть надежда. – Будет больно, но это нужно сделать. Потом я остановлю кровь, и ты снова будешь здоров, как сто коров, опомниться не успеешь.

– Меня тошнит, я… – Его слова перешли в захлебывающееся, давящееся рыдание. София оттянула мягкую корку, которая успела образоваться на ране, и скользнула указательным пальцем внутрь, проверяя, нет ли там наконечника стрелы или копья. Встретилось что-то острое и твердое, но она не поняла, отломок ли это оружия или кости, – слишком давно не ковырялась в человеческих телах. В любом случае одной на темном склоне горы с этим чем-то, так прочно засевшим внутри, ничего не поделать. Мальчик хватал ртом холодный воздух, всхлипывая, как угодивший на сушу сом; все его тело взмокло, и София вытащила палец.

Если он переживет ночь, то утром она промоет и прижжет рану, но сейчас лучше избавить парня от этого испытания. Скатав лоскут рубашки в турунду, София быстро затолкала ее в рану. Мальчишка нашел в себе достаточно воздуха, чтобы испустить при этом вопль, а потом намертво замолчал. Она крепко привязала остальные шерстяные полосы; мальчик задрожал, когда София приподняла его бедро, чтобы закрепить повязку на поясе. Затянув узел, она вгляделась в измученное лицо паренька – вдруг уже все, вдруг она ошиблась и убила его?

Но нет. Страдальческая гримаса еще перекашивала бледное лицо, однако неглубокое дыхание выравнивалось, почти неслышные стоны набирали силу, а тело расслаблялось. София встала, и скорость, с которой она забралась в горы после расправы над Хьорттом и поджога дома, отозвалась в ней волнами боли и ломоты. Демоны ада и духи небес, а левое колено здорово недовольно хозяйкой. Она хотела вымыть липкие ладони, но, понимая, что, скорее всего, они снова будут в крови еще до конца ночи, решила пока не тратить воду и протянула руки к притухшему костерку. Подсыхающая кровь темнела на пальцах, дрожавших до сих пор. Еще не так предстоит им трястись в грядущие ночи, когда зима прилетит на крыльях ветра, сжирающего все тепло.

– Я пить хочу, – позвал Пао куда громче, чем можно было ожидать.

Он свернулся калачиком, хотя подтягивание коленей к груди наверняка причиняло боль, и София принесла ему и мех с водой, и флягу с настойкой горечавки. Он больше закашлялся от глотка воды, чем от горькой выпивки.

– Эти солдаты… Они убили всех.

– Так я и поняла, – сказала София, сама прикладываясь к фляге.

Она оставила попытки предотвратить неизбежное и позволила себе вспомнить, как они с Лейбом собирали травы. Пока она выкапывала корни из кремнистой горной почвы, муж бездельничал и плел ей маленькие колючие венки из желтых цветов, украшая их редким багряным соцветием. Драгоценный самоцвет для ее диадемы. Запах земли и кореньев, ощущение холодных рук на спине, проскальзывающих под блузку, чтобы София взвизгнула. Она сделала еще глоток душистой настойки, вспомнила о перегонном кубе, выкипающем в хижине за деревенским общинным домом, и задумалась: вдруг имперские убийцы все еще поднимают тосты найденными бутылками с тем же самым зельем. Если пойти сейчас, то можно поспеть к рассвету, когда и часовые затеряются в зыбкой неопределенности между опьянением и похмельем…

Мальчик – Пао, сказала себе София, его имя Пао Пастушок, хотя она-то, бывало, называла шельмеца иначе, – снова начал плакать. Она заставила его глотнуть еще настойки, потом плотно закупорила флягу и мех и вернулась за своим боевым молотом. Раскрутила его так, что боек размером с кулак и острие в форме сосульки превратились в стальной вихрь, который привлек внимание мальчика и Мордолиза.

– Я… я умираю? – спросил мальчик.

Да.

– Нет. – София перестала вращать молот и поймала его другой рукой; знакомая боль от удара рукояти о ладонь заставила ее поморщиться. – Я ведьма, уж сколько раз ты меня так называл – пора и поверить! А горечавка – лекарство, согласен? Так что даже если бы я не владела темными искусствами, ты все равно уже пошел бы на поправку. Ты будешь жить, мальчик, ты выживешь, а потом догонишь и накажешь солдат, которые это с тобой сделали.

– Я боюсь, – сказал Пао, весь дрожа.

– Только потому, что ты еще молод да зелен, – заявила София, припоминая, что сама была еще младше, когда впервые взяла в руки оружие. – И я когда-то была такой, и ты вырастешь и окрепнешь. Не думай, что мы пойдем за ними прямо завтра! Тебя надо научить обращению с мечом, молотом, луком – сколько ж ты донимал этим меня и моего Лейба! Нужно сделать из тебя воина!

Она была уверена, что это его подбодрит, но мальчик просто лежал спиной к огню и смотрел в темноту между можжевельниками. Повязка уже промокла насквозь. Глянув на Мордолиза, София поняла, что хилый собачий самоконтроль до последней капли уходит на то, чтобы не лизать влажную ткань.

– Ты особенный, Пао Пастушок, – сказала София. – Ты не похож ни на кого на свете. Тебе выпала великая участь, мальчик, судьба стать тем, кто изменит мир, кто улучшит Звезду. И ты сделаешь это мечом. Волшебным мечом. Таково твое предназначение.

Это его зацепило. Мальчик обернулся, болезненно поморщился, и Софию замутило от выражения отчаянной надежды на пятнистом от теней лице.

– Волшебный меч? Мое предназначение?

– Именно так, – кивнула София, чувствуя, как Мордолиз буравит ее жадным взором, но отказываясь смотреть на него. – А как думаешь, почему ты выжил? Почему Мордолиз принес тебя ко мне? Ты очень особенный мальчик, Пао, и твой отец доверил мне присматривать за тобой: дождаться, когда ты достаточно подрастешь, и уж тогда научить тебя искусству меча. Натаскать, чтобы ты избавил Звезду от демонов, восстановил мир и все такое прочее дерьмо.

– Мой отец… – прошептал Пао. – Но вы же всегда говорили, что он тупая пьяная сволочь, потому-то мама и выгнала его из деревни.

– Конечно, я так говорила, – согласилась София, отмечая, как похожи густобровые широконосые лица мальчика и его никчемного папаши. Он вырос бы точно таким, как отец. Может, еще и вырастет, подумала она, хотя с трудом в это верила. – Я пыталась научить тебя хоть какой-то скромности этими сказками, понимаешь? Да все без толку. Ведь не могла же я прямо сказать, что он на самом деле великий рыцарь и однажды я возьму тебя на поиски его удивительного меча? Ты и так-то мне покоя не давал – уж и представить не могу, каким кошмаром ты стал бы, скажи мы тебе правду.

– Я бы не… – Глаза Пао были полуприкрыты; мальчик уплывал в некую темную глубину, и только время покажет, сон это или смерть. – Мама…

Ветер вздул сноп искр, угли замерцали, и София, сунув молот обратно в рюкзачную петлю, подложила дров. Пао дрожал на голой каменистой земле, и веки были стиснуты так же плотно, как челюсти. У нее только один спальник, и если отдать его мальчику, то к утру он пропитается кровью.

Мордолиз поднялся со своего места у огня, подошел к ней и потянулся вечно жадным языком к ее расслабленно свисающей руке. София, смотревшая на мальчика, оцепенело позволила псу слизывать кровь, а когда он закончил, протянула вторую руку.

– А я-то думала, ты со мной, потому что я тебе нравлюсь, – печально сказала она, глядя в собачьи глаза и пытаясь убедить себя, что во всем виноват он, а не она. – Видно, нет хуже дурака, чем старый дурак. Иди ложись к нему, если только тебе не зудит проверить, сколько еще твоей подлости я вытерплю за один день. Ненамного больше, демон, совсем ненамного, клянусь тебе.

Существо, притворявшееся собакой, направилось к Пао. Даже в мерцающем свете костра София видела, что с его шкуры сошла вся седина, а с зубов чернота и демон так же юн, как в день, когда она впервые увидела его. Немного же ему требовалось, чтобы помолодеть и оживиться, совсем немного, но он никогда не насытится, покуда солнце и луна ведут хоровод вокруг мира. А может быть, даже и после того, как перестанут.

София вышла из лагеря, продралась через можжевельники, что разрослись над лесополосой, и заковыляла вверх, спотыкаясь в темноте среди кустов и камней. Она шагала, пока ее костер не стал далеким демонским глазом где-то внизу, а над нею не зажглась еще тысяча – серебряных, а не золотых, но таких же далеких, таких же холодных. Она потерла руки, повернулась спиной к костру и уставилась вниз: по гребню горы, по склону, по залитой звездным светом долине – на тракт, на мир, который покинула… мир, который выследил ее и в этом укромном месте.

Значит, в итоге Мордолиз не принял ее предложения. За все свои годы София ни разу не слышала о связанном демоне, отказавшемся от свободы, но хочешь не хочешь, а увидишь – поверишь. Она не считала себя знатоком чудовищ – в них разбирались ее прежние сподвижники, но ведь все вроде проще некуда: ты связываешь демона, он должен тебя защищать, а если посулишь ему волю, он выполнит любое твое желание. Любое, мать его, желание. Песни полнились хитрыми смертными, получавшими целые империи в обмен на освобождение демона, а все, чего хотела она, – уйти от империи подальше.

– Просто защищай нас от опасностей. – София повторила свое желание в темноту, и слова ее эхом отозвались в разбитом сердце – через двадцать лет после того, как она их произнесла. – Я всего лишь хочу состариться с Лейбом, чтобы мы жили мирной, скучной жизнью, пока нас не заберет смерть. Твоя свобода за нашу безопасность.

Во всем виноват Мордолиз.

Как будто достаточно чего-то хотеть, чтобы оно осуществилось, – разве вся эта гребаная трагедия не доказала, что желания недостаточно? Нет, правда в том, что виновен вовсе не Мордолиз, а она сама. После всего, что она видела и делала, когда командовала Кобальтовым отрядом, она все равно взяла и доверила свое будущее демону. Доверила жизнь мужа чудовищу из тех, с кем не хотел связываться даже безумнейший черный маг на Звезде. София захватила Сердоликовую корону Самота, она правила всей этой драной Багряной империей, плела заговоры и строила козни против самых изощренных умов Звезды, чтобы добиться своих целей, и все равно совершила самую дурацкую ошибку последнего дилетанта – перестала быть осторожной.

Даже когда нынче утром у ее двери появились эти имперцы, она не поверила и продолжала цепляться за надежду, что Мордолиз волшебным образом решит ее проблемы. Напади она на Хьортта и его страннорожденных телохранителей прежде, чем был отдан приказ убить всех и каждого в Курске, деревня, может быть, осталась бы цела. Но София была совершенно уверена, что какой-то там демон исполнит ее желание, – и просто сидела на своей старой жирной заднице, позволяя худшему твориться прямо у себя под носом. Мордолиз заслуживал упреков, о да… но сама она – куда большего.

Вот только – и это «только» было величиной со слона – ни она, ни ее демон не обезглавливали Лейба. За двадцать лет жизни в здешних краях они не навредили ни одному жителю Курска. И София, и Мордолиз в конце концов заплатят за свои преступления, однако в сегодняшнем виноваты и другие, и, пока не заплатят они, личная вина будет только отвлекать ее от одного очень важного дела. Чтоб демоны прокляли всех и каждого, кто в ответе за это… Но демонам-то, конечно, и дела нет до того, так что лишь от нее зависит, свершится ли проклятие.

София знала: ей следовало убить полковника Хьортта, а не оставлять на потом, затем залечь в засаде у дома и ждать, пока не вернулась бы эта сестра Портолес, после – убить и страннорожденную… Неаккуратно, очень неаккуратно она сработала. Однако они, похоже, не знают ее настоящего имени, а она сожгла дом вместе со всеми уликами, и если немного выждать, прежде чем идти за солдатами, вырезавшими деревню, то можно надеяться, что этот инцидент не вызовет пристального внимания тех, кто мог бы ее опознать.

Они узнают ее имя до того, как все кончится, наверняка узнают, но чем больше времени у них займет складывание кусочков мозаики, тем хуже они подготовятся к возмездию…

Да только случившееся не могло быть прискорбной случайностью. Каждая деревушка на Звезде делала то же, что и Курск, продавая продовольствие любому, кто постучится. Но именно ее деревню из всех захолустных местечек империи избрали для назидательного примера. Ей даже не послали достойного противника – всего лишь безвестного недоросля-дворянчика, мальчишку на побегушках, которому поручили донести до нее недвусмысленное послание… И у Софии было сильное подозрение, что она знает, кто его автор.

Она ненавидела себя за то почти-наслаждение, которое доставляло ей понимание, что за всем этим наверняка стоит королева Индсорит. Ведь Мордолиз был не единственным чудовищем, с которым София заключила договор, и чем больше она думала, тем более очевидным казалось, что это нападение организовано багряной королевой. Теперь, когда все произошло, София поняла, что это было абсолютно неизбежно. Довериться своей преемнице на багряном троне – глупость вопиющая, куда хуже, чем довериться личному демону.

Молниеносное озарение и острое возбуждение исчезли так же быстро, как возникли, оставив по себе холод и уныние. Охота за головой властительницы Багряной империи не выглядела плевым делом и раньше, когда София была гораздо моложе, когда у нее за спиной стояла Пятерка Негодяев и Кобальтовый отряд, – но теперь? Теперь не осталось ничего. Даже меньше чем ничего.

Этот мальчик подошел бы лучше. Сколько она встречала людей, притязавших на такую судьбу, сколько слышала песен, так начинавшихся? Единственный выживший из племени, ведомый жаждой мести, еще не вошедший в полную силу, достаточно юный, чтобы учиться, готовиться, меняться. Достаточно юный, чтобы преуспеть – победить. Как этот вот пастушок, не заслуживший ничего хуже легкой порки за частые вторжения в чужие владения.

Лучше бы мальчик. Будь она ведьмой, как считал этот идиот полковник Хьортт, сумей она обменять свою жизнь на его…

И предсказуемо, как падение капель в клепсидре, появился Мордолиз, мягко ступавший между мелкими кустистыми ивами, разросшимися здесь, где все прочие деревья выжить не могли. София криво улыбнулась. Все, что ей нужно сделать, – потребовать: «Моя жизнь в обмен на его», – и все же получится? Невинное дитя в обмен на ее черное сердце – да подобная сделка прельстит любого демона, особенно презирающего ее так, как наверняка презирает Мордолиз, раз отказал ей прежде. Шакало-собачьи глаза сияли как звезды и приближались. «Моя жизнь в обмен на его».

Может быть, на сей раз такой договор сработает, а может, станет лишь бессмысленным шумом на исхлестанном ветром склоне, но София не собиралась рисковать. Она не может себе этого позволить, пока не отомстит. Она отогнала сентиментальные фантазии и пошла к лагерю, отвесив Мордолизу подзатыльник. Он огрызнулся, но ему хватило ума не кусаться, как ей, – не бить его так сильно, как хотелось. Придется им еще немножко поработать вместе.

Сон так и не пришел, и она лежала на неровной земле, давая отдых телу, раз ум отказывался расслабиться.

Наутро мальчик был мертв, ее единственный спальник покрылся замерзшей коркой его пота и крови. София отнесла покойника на вершину скалы и оставила зверям. Сложив невысокие каменные каирны у его головы и ног, она вытащила из сумы задубевшую голову мужа и поместила рядом с Пао Пастушком так, чтобы их холодные лбы соприкасались. Она не возносила молитв, только проклятия, а потом развернулась и пошла прочь, в облака, окутавшие вершины Кутумбанских гор.

Пришло время начинать ее последнюю кровавую работу. И больше всего София ненавидела в себе ту жаркую радость, которой ее наполняла сия перспектива. Мордолиз хорошенько попирует, прежде чем все закончится. И все демоны тоже.

Глава 8

Через два дня после того, как Мрачный покинул дом, не взяв с собой почти ничего, кроме оружия, одежды и деда на закорках, на него напали. Одно дело, если бы атакующие принадлежали к племени-сопернику: каким-нибудь невменяемым розовокожим Тролльвам из Серой саванны или тем же давним врагам – клану Шакала; но печальная правда заключалась в том, что на Мрачного устроили засаду члены его собственного клана. Стыд и позор.

Нападение произошло на Небесной тропе – веревочном мосту, перекинутом через Агартханскую теснину. Люди его народа прятались на дальней стороне щербатого ущелья, разделявшего территории клана Рогатого Волка и народа Сокола; они набросились на Мрачного, едва он ступил с моста на землю. Засады здесь устраивали традиционно, и толстые замшелые сосны по обеим сторонам пропасти были вырублены на добрых две сотни ярдов, а потому Мрачный успел понять, что происходит, когда пятеро именованных Волков и двое щенков рванулись к нему через поле пней.

– Это я! – объявил Мрачный, поднимая копье и солнценож в дружеском жесте, вопреки всему надеясь, что происходит недоразумение.

Но нет, как со всей очевидностью доказал солнценож, пущенный в него Бычьей Погибелью, когда главный охотник сократил дистанцию до дюжины ярдов. Мрачный уклонился от ощетинившегося лезвиями снаряда и не раздумывая крутанул копьем, чтобы отразить атаку. Когда оно соприкоснулось с подмышечной впадиной Бычьей Погибели, раздался звук, какой бывает, если проткнуть учебную тыкву, – топор вылетел из поднятой руки пронзенного. Остальные шесть Рогатых Волков подобрались ближе, образовав вокруг Мрачного полукольцо так, чтобы пропасть была у него за спиной – охотничий отряд в низкой стойке, с копьями, топорами и метательными ножами наготове.

Из сбруи на спине Мрачного крикнул дедушка:

– Вы все эти годы хотели, чтобы мальчик ушел, а теперь, когда он это делает, затеваете драку?

Мрачный знал, что дедушка просто хочет помочь, но все равно покраснел. Он и сам за себя постоит.

– Я глубоко сожалею, – начал он, изрядно поднаторевший в извинениях за несуществующие проступки ради сохранения мира. – Но я не ухожу из клана. Мне просто нужно отнести дедушку кое по какому делу, а потом я вернусь. И я никому не желаю зла. Бычья Погибель, я не хотел причинить тебе вред.

Бычья Погибель, распростершийся на черной земле у ног Мрачного, не ответил, принимает извинения или нет. Возможно, потому, что этот брат Однорукого Вихляя, лежавший на боку, был уже мертвее ослиного дерьма; кровавая струйка текла по глинистой почве к облупившимся кожаным сапогам его убийцы. Мрачный выдернул копье, чуть отступил от устроенного им побоища и сделал бы еще шаг, не вспомни о пропасти за спиной. Мост находился сразу слева, и можно добежать до него, если проскочить мимо Быстрого Копья, но двое щенков заняли позиции позади старшей сестры, а Мрачному очень, искренне не хотелось убивать непоименованных детенышей. И даже если ему удастся как-то перейти обратно, что тогда? Он окажется в том единственном месте, где его дяди точно нет, – на родине, где его не желают видеть. Никто из соплеменников не нарушал молчания и не бросался на Мрачного, и он снова попытался объясниться:

– Я не сбегаю, поджав хвост, как дядя Трусливый. Я вернусь, – сказал он.

Но ведь если подумать, то именно так дядя и поступил в первый раз, отчего совет взбеленился: он покинул клан без разрешения, а после вернулся без приглашения. Глядя на злобные лица, Мрачный предположил, что их вполне устроит, если он пойдет по дядиным стопам – по крайней мере, в смысле ухода из Северо-Восточного Луча; они просто хотели гарантировать его невозвращение.

Тогда чего они ждут? Мудрый Глаз могла бы возглавить атаку после смерти Бычьей Погибели, но она лишь переминалась с ноги на ногу да перекидывала из руки в руку копье. Мрачный сказал себе, что они медлят, потому что на самом-то деле не желают с ним драться. Что их подбил на это Бычья Погибель. Что всем им просто не хочется нанести удар первыми или потерять солнценож, бросив его в беглеца, стоящего на краю обрыва. Наверно, еще можно отговорить их, произнести речь, как в балладах – какую Черная Старуха произнесла перед ночными разбойниками, убедив этих тварей не есть ее во время Худшей Зимы…

Он сумеет. Откашлявшись, Мрачный начал:

– Вы думали, я просто убегаю, покрывая клан позором, но это не так! Клянусь своим именем, что это не так! Я собираюсь выяснить, почему дядя Трусливый нас так опозорил! Я получу достойный ответ из его уст или приведу его обратно, чтобы поставить перед судом совета! Я клянусь в этом именами всех своих предков!

Мудрый Глаз чуть расслабила плечи, и Мрачный отметил боковым зрением, что Быстрое Копье взглянула на нее, ища подсказки. Острый Язык задумчиво кивал, наверняка узнавая ритм клятвы из сказаний, которые сам пел мальчику, когда Мрачный еще не отдалился от своего народа. Они его слушали!

– Клянусь своими родителями, я никогда не собирался нарушать законы, – продолжал он, – и не хочу больше никому причинять вреда. Так почему бы нам просто…

– Убей их всех! – взвыл дедушка, и Мрачный споткнулся и шагнул вбок, а старик, привязанный к его спине, метнул солнценож в Мудрый Глаз. Та попыталась увернуться, но дедушка свое дело знал, и два кривых лезвия попали ей прямо в живот. Мудрый Глаз скорчилась на земле, вторая женщина и двое мужчин бросились на Мрачного, щенки метнули ножи, и он подчинился приказу паникующего мозга – рванулся прямо вперед, копьем отбрасывая с пути Острого Языка и устремляясь к полосе деревьев.

Кто-то чем-то задел его бок.

Дедушка бил его по ушам, веля повернуться и сражаться.

Солнценож чиркнул его по виску, срезав волосы и ужалив, как ледяная пчела.

Мрачный, не обращая внимания ни на что, кроме бугрящейся скользкими корнями земли под ногами, пересек поле пней и скрылся в лесу; солнценожи отскакивали от деревьев вокруг, а один с резким щелчком вонзился в землю прямо между его топочущими ногами. Прорвавшись сквозь хлесткие ветви сосен, он мигом пересек главную тропу через Соколиный лес и снова бросился в густой подлесок; колючие кусты цеплялись за икры и бедра, а ветки царапали ему лицо.

Его завывающие соплеменники были сзади, близко, а потом земля резко пошла под уклон. Мрачный дернул вбок по косогору, чтобы не упасть, но все равно продолжил скользить вниз, удерживаясь на ногах лишь тем, что успевал хвататься свободной рукой за ветки. Склон становился все круче, и он только что не катился по заросшему лесом боку горы – шаг удлинялся с каждым вздохом, как будто на Мрачном были заколдованные снежные башмаки из «Баллады об Умелых Руках». Упавшее дерево вынырнуло из леса, который был как в тумане, но Мрачный перепрыгнул через ствол и приземлился футах в тридцати ниже по склону с такой силой, что ощутил, как кости перетряхнуло с отдачей в мозг. Он продолжал бежать, пока не наткнулся на распадок в холмах, и там взял вправо, несясь что было духу по узкой лощине.

Сзади снова завыли, теперь дальше, но Мрачный знал, что воем заявлять о себе будут только задние загонщики, пока его ловят передние Волки. Совсем не так ему рисовалось это утро. Дедушка зашипел, когда ветка дерева хлестнула его по шее, и Мрачный буркнул «извини», едва расслышав себя за собственным пыхтением. Он чуть не наступил на перепуганного броненосца, прорвался сквозь липкую паутину, резко сменил направление и понесся вверх по дальнему склону. Соколиный лес, изобилующий подлыми ноголомными камнями, был для него неизведанной территорией, разительно отличающейся от почти голых степей по другую сторону Агартханской теснины, где осталось его стойбище. Но песнопевцы утверждали, что для Рогатого Волка всякий лес – родной дом.

– Хватит, – сказал дедушка, после того как они поднялись и спустились еще с полудюжины холмов, а погоня так и не показалась. – Отдохни чуток, драть твою рожу, отдохни и дай мне подумать.

– Ладно, – выдохнул Мрачный, резко садясь на корточки за вершиной очередного холма и хватая ртом воздух. С приливом тошноты он осознал, что спазм в боку, который он старательно игнорировал, на самом деле – аккуратная дырка, уходящая сквозь конопляную рубашку в межреберное мясо. Половина одежды пропиталась красным. Ощупывая рану, Мрачный прикинул, когда успел ее получить. Должно быть, Быстрое Копье подтвердила свое имя, когда он только побежал.

– Нужно перевязать, прежде чем пойдем дальше, – сказал дедушка, перегибаясь через плечо Мрачного, чтобы взглянуть на рану. – Как можно быстрее, мальчик. Они набросятся на тебя, как термиты на сочное бревно, а здесь не место для битвы. Ни в жизнь бы этого не случилось, если бы ты просто сражался.

– Почему они… – Мрачный пытался привести мысли в порядок, пока дедушка копался в мешке, пристегивавшем его к внуку. – Почему они не… Почему ты… Почему?

– Почему-у-у? – ноющим тоном передразнил дедушка, и это резануло Мрачного глубже и больнее, чем рана. – Почему? Потому что они не Волки, они собаки, – вот почему, шавки своих чужеземных хозяев.

Едва ли это что-нибудь объясняло.

– Бычья Погибель всегда точил на меня зуб, но Мудрый Глаз казалась вполне доброжелательной, а Острый Язык научил меня всем песням, какие я знаю. Почему они так быстро нас догнали? Они считают, что мы трусы? Позорим клан?

– Скажи спасибо своему дяде, как сыщем его. Когда он вернулся, ему придумали какие-то особые оправдания – из-за сокровищ, которые он подарил старейшинам, но все это еще больше опозорило совет, когда твой дядя исчез вторично. Ты же не позволишь сбежать бешеной собаке, если есть шанс ее прикончить, а поскольку мы все одной крови – ну, они предположили худшее. «Обмани Волка раз» – и все такое прочее дерьмо. – Дедушка развернул вытащенное из мешка одеяло, впился зубами в край и, оторвав подходящую полосу, передал ее Мрачному, а остальное убрал. – Ох, да брось дуться, я же не говорил, что ты бешеный, – это они сумасшедшие, а не мы. Они присосались к багряной титьке, и молочко им понравилось. Щенок вроде тебя и должен был ужаснуться глубинам порочности, до которых падает душа, поддавшаяся язычеству, но меня, как ни жаль такое говорить, все это вообще нисколечко не удивило. Врасплох меня застало только то, что они ждали, пока мы перейдем мост, чтобы захлопнуть ловушку.

– Я готов, – сообщил Мрачный, затягивая узел и заправляя концы повязки под нее же. Он напихал туда мха, но одеяло над раной уже набухало черным. – Держись крепче, я собираюсь прибавить ходу.

– О нет, вот этого не надо, – возразил дедушка, дергая внука за пышные волосы, как за конские поводья. – Хватит уже изображать из себя антилопу, парень, пришло время стать Рогатым Волком. Они легко пройдут по твоему следу, как ты ни беги, так что замедли-ка шаг, поищем хорошее место для атаки.

– Атаки? – Мрачный тревожно огляделся, но на склонах движения не было. Дедушка нервировал его своими разговорами. – Не, дед, я бегаю быстрее их, а им придется развернуться в какой-то мо…

Дедушка щелкнул его по уху, перебив своим старческим дыханием запахи крови и надерганного мха.

– Я же сказал тебе, мальчик, нельзя позволить бешеной собаке сбежать, когда есть возможность ее остановить и не дать разнести заразу.

– Бешеная собака, – повторил Мрачный.

Сколько раз его так называли? И все-таки перспектива убивать людей своего клана наполняла его тоской. Ни в одной песне из тех, что он слышал и напевал про себя, не было героя, поступающего так со своими сородичами. Может быть, пока ему не нравится, что это нужно сделать, он может по-прежнему считаться хорошим Рогатым Волком…

– Найдешь мне хороший насест, и сами расставим для них ловушку. Как думаешь, могучий Волк вроде тебя одолеет пару бешеных шакалов, а, парень?

Мрачный задумался обо всех случаях, когда соплеменники мучили его чуть не до слез. Припомнил все песни, которые сам для себя слагал, – баллады, где преподавал им кровавый урок. Прикинул, как это будет выглядеть: расставить ловушку для охотничьего отряда Рогатых Волков, а не только отбиваться, когда его зажмут в угол. Потом стиснул зубы и приготовился к самому трудному подвигу, какой когда-либо воображал; он и не предполагал, что может совершить подобное на самом деле. Будет тяжело, но иного выхода он не видел.

– Я… Извини, дед, но я никак их не одолею. Я правда хочу, но меня треснуло по голове веткой еще по дороге, и мне очень трудно даже ровно бежать. Забудь про драку; если я попытаюсь сражаться, то просто споткнусь и упаду, и нас обоих убьют. – Мрачный не мог поверить, что и в самом деле врет деду, что и правда немного раскачивается, чтобы придать своей байке убедительности, что ведет себя как пьяный или контуженый. Не мог поверить, что и впрямь думает, будто дедушку убедит его глупая уловка, правда считает, что у него есть какой-то выбор. Дедушка молчал, как всегда, когда бывал очень-очень зол, но потом ладонь старика вдруг мягко похлопала по копне лохматых волос внука.

– Хорошо, Мрачный, – тихо сказал старик. – Раз говоришь, что не можешь, я тебе верю.

Это ранило сильнее всего, так больно, что Мрачный чуть было тут же не сознался во лжи, но припомнил перепуганные лица щенков, когда он убил Бычью Погибель. Он не хотел устраивать засаду на этих детей. Мрачный всегда питал слабость к не получившим еще имени щенкам клана – взрослые его ненавидели, сколько он себя помнил, но у него все-таки была парочка настоящих друзей, пока они все не повзрослели. Ему даже хватало наивности думать, будто Крепчайшая может когда-нибудь стать его женой, так хорошо они ладили подростками, но, заслужив имя, она перестала водиться с ним, как и остальные. Неудивительно, что стоило Мрачному вообразить детские страдания вроде тех, что пережил он сам, и у него холодели, тряслись руки.

– Давай-ка поднимайся и топай, если мы и вправду собираемся убегать, а не делать что до́лжно, – посоветовал дедушка. – Попадемся – нам конец, и уж тогда я скажу тебе: «Я же говорил».

– Не попадемся, – ответил Мрачный и улыбнулся, так как отлично понимал: дедушка знает, что он врет, но притворяется, будто верит.

Старик так любит его; в следующий раз, когда Мрачному выпадет случай произвести на деда впечатление, он справится лучше. Но сейчас будет бежать, как бежал граф Ворон, когда его изгнали из Седьмой Пустоты еще до того, как Мерзлые саванны покрылись льдом, – тогда предкам Мрачного приходилось мчаться с быстротой гепардов, чтобы не обжечь ноги о раскаленную землю. Обычный Рогатый Волк ни за что не поймает Мрачного, если он так побежит.

Никто их и не догнал, даже не приблизился.

Следующий день прошел значительно спокойнее, а неделю спустя они вышли из Соколиного леса и стали на холме, оглядывая иссушенные равнины, отмечающие границы Багряной империи, где вот уже дважды исчез дядя Мрачного. Пробормотав себе под нос стих из «Песен о Блудливом», Мрачный поклялся, что будет идти по следам дяди Трусливого, лишь пока они будут вести вглубь Тела Звезды, а потом отправится домой и, когда вернется, больше уже никуда не уйдет. Если бы дядя Трусливый не сбежал во второй раз, его племяннику не пришлось бы уходить и в первый.

Глава 9

Северная зима склонна превращать в озлобленную пантеру всех и каждого, даже тех, кому повезло иметь крышу над головой и очаг для защиты от снега и ветра. Тем же, кто ищет убежища на подветренной стороне скал и под стволами древних сосен, когда дождь со снегом хлещут прямо в лицо, гася любую надежду на костер, приходится куда хуже. Пещеру, где София дней за двадцать до событий оставила запасы провианта и вещей как раз на такой недобрый случай, за это время явно обнаружил и обчистил какой-то везучий путник, проходивший через пустынное высокогорье, так что, хотя она провела злейшую часть сезона в укрытии от непрекращавшейся бури, в убежище ее было голодно и холодно. Она коротала недели снежных заносов, оплакивая мужа и деревню, обдумывая месть, разговаривая с Мордолизом и сама с собой и упражняя тело, размякшее от возраста и привычки к комфорту. Когда худшая часть зимы миновала, позволив Софии продолжить путешествие, под кожей, туго натянутой от голодания, которое легким не назовешь, бугрились накачанные мышцы.

В свете всего этого скверное настроение Софии, когда она наконец добралась до границы Непорочных островов, было полностью оправданным.

До моря еще оставались мили и мили, но настойчивость непорочных в былые века принесла им и вполне приличный кусок побережья. Поскольку в последние годы внутренние имперские распри оттянули самые боеспособные войска к сердцу Багряной империи, владения непорочных совершенно случайно расширились вглубь материка. Было легко заметить, как далеко они продвинулись: на полпути к предгорьям София обнаружила гигантскую, мать ее, стену. Черная каменная змея извивалась, насколько видел глаз, от одного конца Северо-Западного полуострова до другого. Ловко проделано.

Предположение Софии, что стена не доходит до самого Линкенштерна, разбилось меньше чем через милю, где (вероятно, уже бывший) имперский город оказался по другую сторону неожиданного фортификационного сооружения. Очень ловко проделано. Эту часть стены, должно быть, возвели первой, поскольку никакого строительства дальше к востоку София не заметила. Несколько толстых железных опускных решеток перекрывали туннель под стеной – проход абсурдно узкий по сравнению с древним трактом. Надежная защита, ничего не скажешь, и к тому же отличный способ досадить имперским торговцам, которые когда-то здорово осложнили непорочным жизнь. Покинув заросли дрока и ступив на первую после ухода из Курска настоящую дорогу, София заподозрила, что караванный лагерь по эту сторону ворот, по-видимому, составляет неотъемлемую часть нынешних торговых отношений непорочных с империей.

– Следи за манерами, а то продам тебя, гада, первому же торговцу, кто предложит хорошую цену, – внушала София Мордолизу. – Имперцы уважают собачье мясо, да и непорочные-гурманы вряд ли станут воротить нос от нового деликатеса.

Рассудив, что у нее будет куча времени на изучение караванного лагеря, если ее не пропустят через ворота с первого раза, София направилась прямо к кордегардии. Оказалось, что таковой не существует, зато низко над воротами нависает башня, и, как только София миновала последнего хмурого торговца, устроившегося на козлах своего фургона на обочине, из-за парапета высунулась голова стражницы. На вид ей не было и двадцати пяти, но на лице застыло усталое и высокомерное выражение императрицы, которую все донимают.

– Собеседования на рассвете, – крикнула стражница на багряноимперском. – Заворачивай обратно.

– Приветствую, досточтимый друг, – произнесла София на северо-западном диалекте: долгие месяцы в горах она вспоминала и оттачивала язык непорочных. Практиковаться ей было не с кем, и только Мордолиз знал, сколько сохранилось в ее памяти, а он не говорил. Однако вспомнить вежливое приветствие оказалось достаточно легко, и, чем демон не шутит, вдруг это единственное, что ей понадобится, чтобы просунуть в ворота хотя бы палец ноги.

– Приветствую, досточтимый друг, – машинально ответила стражница, потом нахмурилась и вернулась к багряноимперскому. – За тобой очередь, и некоторые из этих крыс сидят тут неделями. Тебе придется подкупить кого-то из них, и недешево, если рассчитываешь получить завтра хотя бы аудиенцию.

– А что, если я просто подкуплю прямо сейчас тебя? – улыбнулась София привратнице. – И недешево?

– Если бы это было так легко, – с сожалением ответила стражница, – нам бы обеим стало лучше. Неси свою взятку своим людям.

– Эти мошенники и скандалисты – не мои люди. – София была вынуждена повысить голос, хоть и понимала, что ее услышат не только стражники на стене, но и торговцы в голове очереди. – Я прибыла по личному приглашению одного из ваших вельмож, и он будет недоволен, если я задержусь.

– О-о-о, дворянка? Что ж, это все меняет! – Стражница перегнулась дальше через парапет, ее руки в чешуйчатых доспехах сомкнулись на зубце. – Сестра, я дворянка, как и мой капитан, и его командир, и тысячи слуг и служанок на сотне разных островов. Должна ли я думать, что этот твой вельможа настолько влиятелен, что дал тебе приглашение с печатью, на которое можно взглянуть?

– Увы, он заказал мне работу до того, как появилась эта ваша стена, – сказала София. – Я резчица трубок, которая два десятилетия состаривала трубку для лорда Канг Хо Хвабунского, а не какая-то разносчица пуговиц, желающая просочиться в Линкенштерн.

– Канг Хо, лорд Хвабунский? – переспросила стражница, но ее тон, похоже, сменился с дерзкого на слегка заинтересованный. – Трубка, значит? И муж позволяет ему такую роскошь?

– Лорд Канг Хо заплатил вперед, – сказала София, в кои веки раз радуясь переходу на сплетни, столь характерному для Непорочных островов. Сведите вместе двух членов королевской семьи – и мельница слухов закрутится уже через час. Отправьте дворян в народ – и она не остановится, пока Затонувшее королевство не поднимется из пучин. – Так что ты понимаешь, почему он захочет, чтобы меня пропустили сразу.

– Думаю, я могла бы помочь, – задумчиво кивнула стражница. – Цветочному Горшку не повредит толика приятных новостей. Вот что тебе скажу: брось-ка мне десятимуновик, который я обронила, и я доложу своему капитану.

София порылась в кошельке и выудила самую мелкую монету, какую нашла.

– Твои глаза не слишком хороши для защитника стены – это багряная крона.

– Ну так и быть, – сказала стражница, ловя монету закованной в латную перчатку рукой. – Мой капитан захочет узнать имя резчицы, столь искусной, чтобы выполнять заказы супруга короля Хвабуна.

– Мур Клелл, – назвала София псевдоним, которым не пользовалась тридцать с лишним лет, с самой Брэкеттской стычки.

Какое же идиотское фиаско она тогда потерпела! Много раз она жалела о своей синей шевелюре, но теперь, имея причины путешествовать инкогнито, София порадовалась, что алхимия возраста превратила ее волосы, когда-то кобальтовые, как и глаза, в безобидное серебро.

– Устраивайтесь поудобнее, госпожа Клелл, – сказала стражница, исчезая из виду.

Значит, Канг Хо жив. Он всегда был везунчиком, и София понадеялась, что из всей Пятерки Негодяев уж он-то наверняка еще жив и курит дурь, потому и отправилась первым делом на Непорочные острова. Приятно узнать, что поход оказался не совсем уж бессмысленным, но, когда солнце опустилось до считаных дюймов над стеной, София заподозрила, что путешествие еще не окончено. Бюрократия – без разницы, имперская, ранипутрийская, усбанская или непорочновская – приводила ее в скверное расположение духа. Вот из-за этого, в первую очередь, она и ушла. Даже племена Кремнеземья, по слухам, уже поддавались чарам напыщенности и притворства, но им хотя бы хватало приличия время от времени приправлять свои пляски под сию дуду щепоткой перца – сверхжестокими ритуальными битвами. София представила, будто рядом сидит Лейб и своими непринужденными шуточками разбавляет дурное женино настроение, но стало лишь тяжелее.

– Она не вернется. – Торговец, остановившийся в передних рядах каравана, вылез из своей кричаще-ярко раскрашенной повозки и подошел к Софии, сидевшей в мятлике на обочине дороги с Мордолизом, который свернулся калачиком у нее под боком. Расшитый саронг торговца выдавал в нем усбанца – или темнокожего почитателя десяти истинных богов Трве. У него полностью отсутствовало обычное для торговцев брюшко, и его не слишком юное лицо было бы почти привлекательным, если бы не въевшаяся презрительная ухмылка. – Я бросил не то этой, не то другой мошеннице из их кагала медный динар, и она сказала то же самое: подожди здесь. Прошла уже неделя, а я все жду – добрался до начала очереди на монету беднее и мудрее, но, боюсь, не быстрее.

– Какая песня! – зевнула София. – У тебя дар рассказчика, друг мой.

– И все же ты, похоже, упустила мораль, – заметил торговец. – Пока ты нежишься в пыли, ожидая, что ворона, которую ты накормила, вернется с нефритовым перстнем, в конец очереди прибыл еще один караван. Пытаясь пройти быстрее, ты только задержала себя еще больше.

– Баллады продолжаются, – отметила София. – Благодарю за участие, но, если ты не возражаешь, я подожду еще немного.

– На самом деле возражаю, – заявил торговец, складывая мясистые руки на груди. – И возражать будет дюжина путников позади: никто из них не обрадуется, если останешься в начале очереди, когда взойдет солнце. Со мною – пять крепких мечей, которые с удовольствием помогут тебе переместиться в конец, если ты будешь упорствовать в столь вопиющем неуважении к хорошим манерам.

– Или? – спросила София без особого трепета. – Ты бы привел своих молодцов, будь это твоей главной заботой, – так что тебе нужно?

– Моя главная забота, как и всегда, – те самые хорошие манеры, о которых я упомянул, а ты, очевидно, слышишь о них впервые. Но вторая – простое предложение: видишь ли, когда я прибыл сюда, у меня было всего три меча. Два других я обнаружил в нескольких колесах позади меня, в очереди.

– Ага-а-а, – протянула София, оглядываясь на темную стену. Солнце уже ускользнуло за нее, но на башне не зажгли никаких факелов. – И сколько зарабатывает наемник при твоем фургоне, и что помешает мне удрать, как только мы пройдем через ворота?

– О, ничто не помешает тебе отправиться своим путем, как только мы вступим на Непорочные острова, – согласился торговец, чья усмешка с началом переговоров сменилась на дружелюбную. – Хотя я слышал, в наши дни трудно зайти далеко без эскорта. Что касается платы, то я сожалею, но мне придется запросить чуть больше, чем с двух мужчин, которых я уже нанял, учитывая, что срок твоей службы будет намного короче.

– Угу-у, – сказала София, поднимаясь на ноги. Постаравшись привести себя в форму во время путешествия по горам, она все еще чувствовала себя тощей и обессиленной, как пони жирного монаха после паломничества в Тайный город Снежного Барса. – Сколько?

– Хей-о! – разнесся в сумерках голос стражницы. – Похоже, вы проходите, Мур Клелл. Выйдите вперед, чтобы стража вас хорошенько осмотрела.

– Вот, значит, как! – воскликнул торговец, когда две стражницы с красными бумажными фонарями направились к ним сквозь маленькие двери, вделанные в каждую опускную решетку. – Я заплатил тебе неделю назад!

– О, это вы, – сказала стражница. – Не волнуйтесь, потребовалось некоторое время, но я все устроила и утром вы пройдете первым.

– Да будет твоя доброта вознаграждена в следующей жизни и в этой, надеюсь, тоже, – пожелал торговец, потом с натужной улыбкой повернулся к Софии. – Я подозреваю, что тебе и твоему псу не нужен меч для опасного путешествия через таможни непорочных? Я могу предложить очень выгодную цену.

Когда-то София рассмеялась бы ему в лицо, а то и отвесила бы легкую пощечину. Когда-то она была по-настоящему неприятной самодовольной девчонкой. Сейчас она протянула руку, вспомнив мудрое высказывание любимого Лейба: гораздо лучше встретить дружественное лицо в неожиданном месте, чем обнаружить себя среди врагов, которых ты не помнишь, как нажил.

– Я бы, друг, с радостью, если бы могла, но мы оба понимаем, что сейчас не выгорит. – Она кивнула на проход в последней решетке, через который не прошли бы и обе стражницы, если бок о бок. – Разве что сумеешь пропихнуть свой фургон сквозь эту дверцу? Кстати: я Мур Клелл, трубочница.

– Моя повозка обладает множеством чудесных свойств, но такого среди них нет, – признал торговец, беря Софию за предплечье и встряхивая. – Однако Ардет Карнов благодарит тебя за доброе отношение. Возможно, мы еще встретимся, Мур Клелл, трубочница, – в Линкенштерне, в Маленьком Раю или на еще более странных рынках. Среди моих сокровищ есть прекрасные латакисские смеси, и мы, наверное, сможем опробовать товары друг друга.

– Я с удовольствием, – сказала София, чей рот наполнился слюной при мысли о роскошном дымном тубаке Усбы: латакисский она докурила еще в горах и опустилась до верджина огневой сушки и порошка камнеломки. Она бы задержалась и обсудила покупку прямо здесь, не вели ей стражницы пошевеливаться. – Безопасных дорог, Ардет Карнов.

– И тебе тоже, – сказал торговец, разворачиваясь к своему фургону.

«На это надежды мало», – думала София, пока стражницы препровождали ее на Непорочные острова, а Мордолиз бежал рядом и махал хвостом.

Глава 10

Марото согласился на план Пурны – а куда денешься.

Они решили выждать пару дней, прежде чем разыграть спектакль, чтобы не делать сговор совсем уж очевидным. И в эти длинные ночи караванных переходов через пустоши, тщетно стараясь вспугнуть для благородных господ охотников какую-нибудь дикую тварь, которая бы их не убила, Марото позволял своему воображению заплывать в сюжеты, где Пурна действительно хотела с ним переспать. По сути, это и вправду сделало бы его шлюхой, но за свою жизнь он узнал много-много шлюх и понял, что они в основном люди хорошие. Да и лучше, в конце концов, быть шлюхой богатенькой девчонки, чем игрушкой, тем более что эта девчонка не станет для него ни первой клиенткой, ни худшей.

Долгие ночи и бессонно жаркие дни казались еще длиннее, поскольку в голове Марото роились, как пойманные в банку ледяные пчелы, лишь эти мысли, особенно в часы пустынных сумерек, когда пижоны хихикали и улюлюкали под навесами, занесенными сланцевой пылью. Марото изо всех сил старался игнорировать этих любителей пялиться в ястроглаз и пользовался каждой возможностью отведать их еды и выпивки, но в беседу не вступал. Выбранный им образ неразговорчивого стоика оказался весьма удачным, но ночи превращались в недели, и терпимость пижонов к его молчаливости иссякала. Не можешь обеспечить приключения – хоть байки о них трави, но ведь и этого не дождешься. А песни, по которым Марото жил, были не в их вкусе.

Одним таким утром он стоял в тени раскладного навеса, таская со свеженакрытого стола блестящую миножью икру и фаршированные яйца моа и потягивая «Кровавую Марьям» из золоченой чайной чашечки, когда к нему с обеих сторон подкрались паша́ Дигглби и граф Хассан.

– Ты только взгляни, Хассан! Похоже, наш бесстрашный проводник обнаружил гнездо поистине ужасных тварей, – ухмыльнулся Дигглби в поникшую от жары завитую козлиную бороденку; увешанная бантиками алебастрово-белая карманная собачка, которую он держал на руках, выглядела еще смешнее хозяина. – Скажи-ка на милость, что за адское создание отложило эти яйца, хмм? И ты надеешься, воруя потомство этого чудовища, натравить его на нас, чтобы мы наконец поохотились на опасную дичь, которую ты нам наобещал?

– Мрумпф, – сказал Марото. На самом деле он ничего не говорил, просто издал некий невнятный звук, позволив при этом полупрожеванной икре выпасть изо рта: так он надеялся заставить этих шутов с отвращением его покинуть. – Мра мрупфф мра.

Это не сработало. Опершись на щегольскую тросточку из верблюжьего члена, Хассан приподнялся на носочки замшевых туфель и промокнул подбородок Марото платком с монограммой.

– Могло бы показаться, что наш эксперт-охотник оставил свои манеры наверху каньона, куда водил Пурну на персональную охоту. Скажи нам честно, о ветеран сотни войн, правду ли она пела, когда поведала, как ты пал под когтями дракона, а она спасла тебя из его челюстей?

– Не дракона, – отрезал Марото, слишком поздно вспомнив, что вообще не намеревался им отвечать. – Всего лишь богуаны.

– Богуаны! – повторил Дигглби, – О, это звучит даже лучше. Так когда же мы сможем завалить такую?

Мысль о том, чтобы поставить этих двоих лицом к лицу с территориальной ящерицей – Хассана прямо в тоге и с золоченым лавровым венком, а Дигглби в мешковатых панталонах и с собачкой на один зуб богуане, – вернула на лицо Марото подзабытую улыбку. Демон подери, если драные дворяне так этого хотят, он только рад подчиниться.

– Прямо сейчас, парни. Как только возьмете мехи с водой и оружие, мы заберемся вон на ту стенку – по режь-лиане запросто залезете, если у вас хорошие перчатки. Только остальным не рассказывайте: спугнем добычу, если нас будет больше трех.

Хассан и Дигглби скептически воззрились на указанную стену ущелья: две сотни футов вертикальной скалы до ложной, как подозревал Марото, вершины. Болтали-болтали эти два идиота, а теперь и сказать нечего?

– Что тут за разговорчики насчет «залезть»? – спросила тапаи Пурна, выходя из-за угла навеса и позволяя чопорному ранипутрийскому лакею Хассана налить ей бокал пенной «Кровавой Марьям».

Осушив свою чашку, Марото задумался, из какой Предвечной Тьмы она извлекла подходящий сосуд для своего напитка, – всякий раз, как он просил стеклянную посудину, хоть вазочку для мороженого, хоть бокал для шампанского, коньячную рюмку или пивную кружку, заботливые слуги приносили ему чайную чашку. Вероятно, очередная дурацкая шуточка этих пижонов.

– Вы же, красавчики, не собираетесь отправиться на охоту раньше, чем наш проводник осмотрит горизонт? Вот незадача будет, если вы заберетесь аж на самую вершину и там вас застигнет гроза, а еще лучше – пылевая буря!

– Да, разумеется, мы не планировали отбыть немедленно, – ответствовал Хассан, поспешно отходя от стола вместе с Дигглби. – Мы еще даже не завтракали.

– Ты разведай небесный свод, варвар, а когда спустишься, тогда и мы сможем подняться, – сказал Дигглби. – Пока-пока.

– Вот спасибо, – восхитился Марото. – Теперь мне придется лезть дважды, если, конечно, они не сдрейфят.

– Всегда пожалуйста, – ответила Пурна, снимая тонким изящным пальчиком пустую чашку с его толстого мизинца. – Не беспокойся, мы дадим им кучу времени пропитаться отвагой. Но в первую очередь позаботимся, чтобы ты получил свою плату, правда?

Ползти вверх по узкой расщелине на пару с шебутной аристократкой, а потом, оставив ее, устраивать фиктивное любовное гнездышко, подниматься по все более крутому склону – было ничуть не увлекательно. Чистое небо слегка улучшило настроение Марото, а когда он спустился и обнаружил, что Пурна припасла несколько бутылок игристого эйвиндианского вина, горшочек с оливками и малость расплющенный клин острого сыра с зелеными прожилками, то повеселел еще больше. Марото вряд ли назвал бы себя незрелым, но ему, бесспорно, было забавно сидеть на нависающем над лагерем выступе песчаника и то жевать, то похотливо рычать. Стоны и завывания Пурны вогнали бы более зеленого парня в краску, но Марото уже давным-давно перерос смущение из-за притворного оргазма. Меж сыром и оливками он наставлял партнершу: как большинство молодых, она переигрывала.

Однако же неплохой способ убить утро. Всплыли приятные воспоминания о досадно недолгой актерской карьере – тогда он впервые познакомился с представлениями имперцев о поведении варваров. Отличные были деньки: они странствовали от одного Луча Звезды до другого с Кики и Карлой, и Двуглазым Жаком, и всеми остальными намного раньше, чем он услышал о Кобальтовом отряде, не говоря уж о вступлении в него… Намного раньше, чем он набрался глупости считать, будто сможет улучшить мир. Гораздо раньше, чем возымел глупость влюбиться.

Как и всегда, теплые воспоминания быстро охладели в груди Марото, и он издал кульминационный рев, чтобы вернуться к текущему занятию – намного более приятному, чем закисание в привычной бочке сожалений. Правда, не настолько приятному, как настоящий трах, но он-то даже не обсуждался. Кроме того, Пурна опять нанесла свою модную трупную раскраску, обведя глаза и рот темно-синими узорами, и Марото, глядя на это, а также на непостижимую головоломку из нижних юбок на жестких ребрах, сомневался, что сможет осуществить акт, даже будь девчонка не против. Это походило бы на попытку трахнуть жаждущего любви упыря, предварительно закатанного в коврик.

Высосав остатки вина из последней бутылки, Марото встал, пьяный больше от жары, чем от вина, и протянул руку Пурне:

– По-моему, этого должно хватить, даже более чем. Давай спускаться, пока камни не слишком раскалились.

– Последняя деталь, – сказала Пурна, принимая его руку и поднимаясь.

И вдруг набросилась на него со скоростью демона, обхватывая его ногами за пояс, а руками держась за шею и яростно целуя ее. Пораженный Марото чуть не стряхнул Пурну, но потом уступил страстной атаке. Он осторожно встал на колени, опуская их обоих на крутую песчаную поверхность, – как узнать, лучше ли распутный упырь в коврике, чем собственная рука, если не попробовать? Губы Пурны передвинулись от его шеи ко рту, и Марото застонал по-настоящему от вкуса поцелуя этой смазливой аристократки с размалеванным лицом.

Она передвинулась и куснула варвара за ухо, а его пальцы неуклюже шарили по слоям китового уса, стягивающим ее торс, перебегая от недоступной груди до закованного в одежные латы лона и обратно.

– Рви! – Ее выдох отдавал соленым мускусом вина и оливок – не однозначно похотливый, но достаточно близкий к тому.

Однако едва Марото ухватился за ткань и оторвал горсть кружев, лент и шнурков, она тихо взвизгнула и разомкнула руки и ноги. Он чуть было не начал извиняться, но тут она нырнула под него, прижимая руки и голову к пульсирующему бугру в его бриджах.

А потом проползла дальше и вылезла меж его ног, а Марото остался стоять на руках и коленях над «пыльным ангелом» в форме девушки. Ее голос, прерывистый, но не возбужденно охрипший, заставил его съежиться, как от прикосновения нежити:

– Отлично! Теперь-то никто не усомнится в нашей истории.

Марото поднялся на ноги и не смог не признать, что оба они выглядят… помятыми. Он досадливо попытался стереть со штанов следы ее макияжа, но получилось только сильнее размазать. Превосходно. Пурна лучезарно улыбнулась ему, натягивая перчатки. Марото нахмурился, точно зная, что нужно этой мелкой обманщице, и готовый дать ей это здесь и сейчас, – и к демонам последствия.

А почему бы и нет? Она сама допрыгалась, даже вопроса нет, и лучше позаботиться о деле сейчас, пока они в безопасном удалении от остальных. Хорошая выволочка пойдет ей на пользу – да уж, мать ее, обалденную пользу.

Конечно же, Марото понимал, что нотация – худший способ залезть в панталоны к избалованной девчонке, но старый демон гордости разомкнул ему рот.

– Кокетство – это ладно, тапаи Пурна, – заметил он, качая перед нею пальцем, – но никому не нравится, когда его дурачат. Это мерзкое дело – заводить человека понапрасну. Если ты не хочешь парня или девчонку, или там кого, это не беда, но затевать такие игры, лишь чтобы посмеяться над партнером, – развлечение самого низкого пошиба. А если тебе и правда доставляют удовольствие подобные шуточки, то что ж, на здоровье. Я мог ожидать такого поведения от твоих дружков, но о тебе думал лучше.

– Ой, да брось. Ты бы ни за что не пошел на это, если бы я предложила, но так было нужно, – заявила Пурна, сдвигая парик, чтобы он сидел покривее, и подбирая свою широкополую шляпу. – Нам повезет, если герцогиня Дин не потребует осмотреть меня на предмет твоей спермы, прежде чем заплатит.

– Тьфу! – поморщился Марото; эти аристократы еще более чокнутые, чем он полагал. Но они уже слишком далеко зашли, чтобы рисковать проигрышем. – То есть если ты думаешь, что она может…

– Потребует – я просто скажу, что ты кончил мне в рот, – проговорила Пурна, поворачиваясь к нему закованной в корсет спиной и оглядывая спуск. – Перед тем доставив мне дикое множество отменных оргазмов, конечно. Я знаю, тебе нужно заботиться о своей репутации.

Марото попытался подбодрить себя фантазиями об отменном оргазме, но вскоре бросил это дело. Слишком, проклятье, жарко для таких мыслей, не говоря уж о действиях. По крайней мере, так он себе сказал. Качая пустой головой, он начал спускаться к лагерю.

План сработал. Они купились на фальшивку. Каким же дураком оказался Марото.

Раньше он обладал единственной валютой, которой не было у этих жалких паразитов, – честью. А теперь всю ее продал за какие-то жалкие крохи их совокупного богатства. Возможно, они изначально не очень-то его уважали, но уж наверняка были о нем высокого мнения, а он держался всяко достойнее, отказываясь играть в их мелкие игры.

Не считая игры в проводника в опасном приключении, из которого кто-то из них может и не вернуться. На эту игру он подписался без колебаний – и за ненамного большую сумму, чем только что заработал с Пурной.

Как бы там ни было, теперь все переменилось, и не к лучшему. Прежде Марото притворялся, что ему плевать с высокой башни на то, что пижоны, когда он рядом, перешептываются, показывают на него пальцем и хихикают, но теперь глумливая нотка в их внимании резала слух сильнее. Он был не только игрушкой богатой девчонки, он сделался предметом насмешек хилого лордика, изюминкой шуток второго сына, потехой для зир. Он стал не просто животным, но дрессированным зверем вроде циркового медведя, наученного выклянчивать завтрак. Когда толпы зрителей дразнили этих несчастных существ, мечтали ли те оказаться в какой-нибудь глубокой темной берлоге в Черных Каскадах, подальше от ярких огней и жестокого любопытства? Мечтали ли, чтобы их когти и подпиленные зубы вновь стали острыми, а цепь на шее разорвалась? Мечтали ли звери отомстить поработителям так же, как могли мечтать об этом варвары и уж наверняка грезили страннорожденные? Эти последние были скоры на восстание против своих мучителей – уж Марото знал.

– Хо, к нам скачет роскошный жеребец!

Перевалило за полночь – прошло уже несколько дней после события, которое он в мыслях стал называть своим позором, – и Марото уехал на своем дромадере в голову каравана, надеясь, что капитан Джиллелэнд и его ребята окажутся лучшей компанией, чем поганцы-богатеи. Что ж, по-видимому – нет. Насмешка исходила от самого капитана, а дюжина других – кавалерессы, наемники, телохранители – расхохотались над шуткой своего предводителя. В отличие от безымянных мелких дворян, не оставлявших в памяти Марото никакого следа, некоторых из нанятых бойцов он знал хотя бы понаслышке, и по их одобрительному ворчанию понимал, что его собственная достойная баллад история также известна им.

А теперь и они потешались над Марото:

– Нашел чудесные пещеры, где нам можно поживиться, жеребчик?

Маловероятно, что он когда-нибудь снова попадет в фавор к аристократам. Они платили ему за приключение, какого бы демона это ни значило, а Марото не смог обеспечить им ничего из ожидаемого: ни удачи, ни славы, ни азарта – только убийственную жару и невзрачный ландшафт. Уже плохо, но он еще больше отвратил от себя остальных, выделив из всех тапаи Пурну, угракарийку, сначала персональной охотой на богуану, а после – сексуальной интригой.

– Молчалив, как истинный конь, а?

Тем не менее еще было время наладить отношения с этими громилами: проявить силу духа и посмеяться над собой. Отшутиться. Пока мир не изменился до неузнаваемости, нет никакого позора в том, чтобы трахнуть симпатичную юную аристократку. Пожалуй, это бы даже очеловечило его в глазах молодчиков, низвело бы легенду до их уровня, сделало его одним из них. Как давно он в последний раз ездил бок о бок с крепкими воинами, считающими его не лучшим, а равным – или, куда чаще в эти годы, хуже их? Марото выпрямился в седле дромадера, окидывая тяжеловооруженный эскорт каменным взором.

– Теперь-то я понимаю, почему его наняли: после того как он трахнул всю Багряную империю, они решили, что он лучшая шлюшка на всей Звезде!

Вот только – и весьма важное «только» – трахать он хотел этих долбаных лорденышей в их гребаные рожи. Он побеждал демонов взглядом, низвергал могучие королевства, а хлыщи смеют с ним так разговаривать? Марото развернул дромадера и направился подальше от них, зная: если откроет рот, то скажет что-нибудь такое, от чего они остановят своих боевых верблюдов и потребуют, чтобы он дрался с ними прямо здесь и сейчас, во имя чести. Молодой Марото прямиком угодил бы в ловушку, но он-то уже больше не безрогий щенок – он дождется, когда они спокойно улягутся на дневной сон, убьет часовых, а потом перережет горло всем, одному за другим, начиная с телохранителей и продвигаясь к благородным, пока не останется в пустошах один-одинешенек.

Только он, конечно, этого не сделает. Такая мысль помогла Марото достаточно успокоиться для тактически правильного отступления из враждебной среды, пока язык не свел его в безымянную могилу. Но едва он оказался под надежным прикрытием теней между фургонами люкс, как выдохнул эту трусливую идею в знойный вечерний воздух. На самом деле он сделает вот что: дождется, когда они прибудут в Найлс, отведет пижонов и их охрану в трактир и живенько устроит там эпическую драку. Это подарит ему возможность выбить зубы капитану Джиллелэнду, а также приготовить парочку аристократических шашлыков с золотыми прожилками, а после городская милиция не позволит побоищу дойти до того, чтобы дюжина телохранителей хладнокровно порубила Марото в капусту. Наверное, не позволит. Или позволит? В любом случае Найлс всего в паре ночей езды, и там-то он привьет этой шайке высокородных и их шавок толику хороших манер.

Только он, конечно, этого не сделал. Еще до того, как они выпрягли верблюдов из фургонов и расстегнули пышные воротники в караван-сарае Найлса, Марото ушел в Город-на-Краю-Ада, отшвырнув Пурну, когда та побежала за ним, упрашивая вернуться к компании.

– С тобой договаривались, что ты доведешь нас досюда и обратно, – сказала Пурна, уклоняясь от удара гораздо ловчее, чем ожидал Марото. – Ты не получишь никаких денег, коль скоро провел нас через пустоши, но не обеспечил проезд назад. Скорее всего, тебя заставят заплатить за нарушение контракта, а еще за съеденное и выпитое, не говоря уже о неудобстве…

– Вот. – Марото вытащил кошелек, который она ему дала, и швырнул к ее ногам. Он пожалел об этом даже раньше, чем его нога коснулась утоптанного черного песка улицы. – Я лучше буду бедным человеком, чем богатой собакой.

– Тебе и правда не стоит принимать все настолько всерьез, – сказала Пурна, не делая никакого движения, чтобы вернуть ему кошелек. Уже не один закутанный в покрывало прохожий замедлил шаг, чтобы поглазеть на ссору. – Если хочешь, я попробую отбить у них охоту тебя донимать. Конечно, делу сильно помогло бы, найди ты кого-то или что-то, с чем они могли бы сразиться. Я-то знаю: мне и самой вся эта затея стала намного больше нравиться после того, как мы с тобой уделали драко…

– Ящерицу! – рявкнул Марото. – Это была просто здоровенная гребаная ящерица, и ничего больше, и моя бы воля, я бы всю вашу шайку скормил богуанам!

– Значит, я ничего не могу сделать, чтобы убедить тебя вернуться? – Она надула усыпанные блестками губки. Та его нотация определенно была напрасным сотрясением воздуха. – Назови свою цену, и я посмотрю, смогу ли ее осилить. Я… я правда уважаю тебя, Марото. Очень.

– Ты говоришь об уважении на том же дыхании, на котором предлагаешь назвать мою цену? Нет никакой долбаной цены! Я покончил с пустошами – ноги моей там больше не будет, никогда. А что касается вас, то я скорее переплыву море Демонов на плоту из мяса, чем окажусь на понтоне наслаждений посреди озера Юсифуг с твоими хлыщами и наемными бандюганами. Вы все одинаковые, и я с вами порвал. Навсегда.

– Я думала, ты намного умнее, – печально заметила Пурна, подбирая кошелек. – А содержимое этого кошелька даже не начнет покрывать те пени, которые законники стребуют с тебя за столь грубое нарушение договора. Они своего серебра не упустят.

– О да, но сначала им придется меня найти. – Марото тут же пожалел, что не придумал чего-нибудь поумнее.

Пурна повернулась к нему спиной, что было уже запредельной грубостью: ведь это он, взбешенный, мчался прочь, но теперь удалялась она, лишив его даже возможности эффектно уйти. Собравшаяся было стайка усбанских путешественников теперь тоже расходилась, оставляя Марото торчать посреди шумной улицы и жалеть, что он так просто отдал бо́льшую часть своих денег, а его жест ни капли не оценили.

Последние скудные средства он быстро спустил на выпивку в первом же притоне – широком саманном доме в паре кварталов от караван-сарая. Довольно скоро он выхлестал достаточно, чтобы убедить себя, что случившееся, как и все прочее, приведшее его к этому моменту жизни, – не такой уж дурной исход. Он может двинуться дальше, в саму Усбу, выйти на Медовый Берег в Трве и найти работу на корабле, направляющемся… да куда угодно, лишь бы подальше отсюда. Для уроженца Кремнеземья за Мерзлыми саваннами на Южном Луче было демонски жарко.

Хозяин караван-сарая явно был геминидианцем; пока он обслуживал пару увешанных цепями паломников, недавно прибывших из Багряной империи, те потчевали его всевозможными слухами насчет ввоза товаров со своей родины. Марото поначалу не обратил на женщину с тонзурой никакого внимания, но потом один из голосов проник в его подпеченный солнцем череп.

– …Повстанцев вовсе не мало – и есть мнение, что они профессионалы, настолько успешно действуют. Возможно, банда наемников, нанятая ранипутрийцами или непорочными, чтобы мутить воду.

Обычное дело, ничего интересного, но тут вмешалась паломница:

– А как тебе такое: их ведет генеральша с синими волосами и шлемом в виде головы демонического пса, и по крайней мере один из ее капитанов, если не больше, носит шлем Негодяя? Нужно ли говорить, какого цвета знамя они подняли?

Впервые за долгое время у Марото голова закружилась не только от выпивки, и он ухватился за базальтовую барную стойку.

– Эта история старше моей первой дочери, – возразил бармен, кивая на девицу, разносившую кружки с кумысом на другом конце таверны. – Однако я не слыхивал ее уже давненько и рад услышать снова. Позор будет, если люди перестанут ее рассказывать.

– Так я ей и говорил, – сказал паломник.

– Я знаю это от сестры, которая слышала от своей высшей, – заспорила его спутница. – Это святые женщины, а не какие-то певцы баллад, желающие привлечь толпу. Та шайка меньше месяца назад заманила в засаду гарнизон у Агаллоха.

– Если это не выдумки, тогда там действуют умные самозванцы, которые хотят выехать на легенде, а не самим заработать репутацию, – возразил бармен. – Или вы верите в привидения, сестра?

– Никто не знает точно, что стало с Негодяями после того, как их королеву казнили, – сказал паломник. – Возможно, что капитан настоящий, а предводительница фальшивая. Тогда вы оба правы.

– Я никогда не говорила, что верю, будто это действительно она, – возмутилась паломница, – только то, что наемников под Кобальтовым флагом видели у Агаллоха. В отличие от некоторых, кого могу назвать, я предпочитаю не раздувать слухи, а повторять факты, даже если в них маловато подробностей.

Быть может, беседа продолжилась, но Марото об этом не узнал, потому что бросился, шатаясь и спотыкаясь, к выходу из таверны. У караван-сарая он быстро напал на след пижонов. Идя на их дребезжащие вопли по пропеченным солнцем улицам и временами натыкаясь на стены плотно поставленных домов, обжигавшие, как стенки тандура, он обнаружил хлыщей в заведении заметно более высокого статуса, чем то, где только что пил сам.

Пурна не явилась сообщить остальным о дезертирстве Марото, и с момента его ухода ничего не изменилось. Через час он умиротворенно спал на прохладных плитках пола под одной из трактирных плюшевых скамей, а спустя двое сумерек компания двинулась обратно в пустыню, и Марото успешно убедил сварливых аристократов, что получил из самых первых рук сведения о некоем «настоящем приключении», которое можно найти на Дороге Отчаянных – самом прямом и потому наиболее опасном обратном пути через Пантеранские пустоши.

Глава 11

София вновь упаковывала свои вещи в таможне по дальнюю сторону стены, когда в ярко освещенную комнату неспешно вошла та самая стражница, которая добилась, чтобы предполагаемую трубочницу пропустили. По сравнению с полированными, без единого пятнышка, доспехами непорочных, старый Софиин комплект приключенца выглядел откровенным хламом. Мордолиз с коронным своим видом «я просто старый пес, трясущий задом» тут же подкатился к молодой солдатке, и та принялась чесать его за ушами и ворковать над гнусным монстром.

– Еще раз спасибо, – сказала София, туго затягивая завязки и поворачиваясь, чтобы вскинуть массивный заплечный мешок со стола на болящие плечи. Таможня наконец полностью разобралась с нею, однако уже совсем стемнело, а еще предстояло найти в Линкенштерне трактир или гостиницу. – Можешь подсказать, в городе есть что-нибудь дешевое и чистое?

– Конечно. – Стражница потрепала напоследок Мордолиза и выпрямилась; демон заскулил, когда она отняла руку. – Идем. Скажи только, о чем речь: о еде и питье, о мужчинах и женщинах, о ком-нибудь еще или просто о койке.

– Ты мой эскорт? – В прежние дни на многие острова гостей не пускали без сопровождения, но на побережье иностранцы были вольны идти куда пожелают.

– Бань Лин, – сказала стражница, едва сгибая спину в легчайшем поклоне. – Если ты шпионка или убийца, то мне дадут по шапке. Сказала капитану, что ты выглядишь безобидной и я буду твоей компаньонкой, пока ты не докажешь, что я права. Или не права.

– Тогда за мной должок. – В зависимости от того, как все сложится с Канг Хо, дела могли пойти и так и сяк, но София все же надеялась подтвердить правоту Бань Лин – ко всеобщей пользе. В любом случае бывали и куда худшие попутчики, чем красивые молодые солдатки… но как только ее мысли поползли в сторону отдельных комнат вместо общего зала, она припомнила тяжесть отрубленной головы мужа и запах мясницкой лавки от его волос. Переход через горы был достаточно холоден и одинок, чтобы уже подумывать, не позволить ли Мордолизу спать, свернувшись рядом, но рана была слишком свежа, чтобы тешить себя мыслями о тесных отношениях с кем-либо. София теряла любовников и прежде, многих, но тут было нечто совершенно иное: боль со временем становилась только сильнее, и, хотя от мысли, что Мордолиз все больше жиреет на этом, ее подташнивало, она ничего не могла поделать, чтобы смягчить горечь потери. И не сумеет, пока не найдет способ добраться до тех, кто в ответе за случившееся.

– Пока ты не создаешь проблем, можно считать, что мы в расчете, – сказала Бань. – Как зовут твою собаку? Такой славный песик.

Мордолиз согласно гавкнул и снова сунул голову под ладонь Бань. Стражница пришла в восторг; София поморщилась.

– Я его называю по-разному, но только не славным песиком. Тупая зверюга все равно бежит, как ее ни зови.

– Пока не задерживаешься с ужином, да?

– Верно, – ответила София, вспоминая Мордолиза, каким он был двадцать с гаком лет назад, во время военной кампании: тогда он обжирался страданиями мертвых и умирающих, аж брюхо волочилось по земле. Это могло показаться комичным, нечто подобное можно увидеть на каком-нибудь самотанском лубке по мотивам полузабытой легенды, но быть свидетелем столь разгульного чревоугодия и наблюдать, как плоть существа деформируется, чтобы соответствовать его аппетиту… В этом не было ничего смешного. – Помыться, поесть, выпить, покурить и поспать. В таком порядке.

– Это можно устроить, – пообещала Бань, сопровождая Софию к выходу. – Но Линкенштерн наверняка покажется тебе не таким, каким ты его запомнила, причем изменился он не к лучшему.

– Я помню, это была настоящая дыра, – сказала София, выходя в холодную ночь.

– Тогда, пожалуй, он не сильно изменился. – Бань отдала честь таможеннику, развалившемуся на скамье у дверей, и зашагала по дороге.

Местность вокруг была сельская, но все старые фермы ближе к дороге стояли разрушенные, дома пустили на слом, чтобы строить бараки. Розовые бумажные фонари свисали с шестов, уходивших обратно к воротам, а впереди светильники висели на карликовых соснах и сливовых деревьях, окаймлявших дорогу, бежавшую через заросшие поля. В конце вереницы фонарей сиял самый большой – это уже город.

Влияние непорочных на Линкенштерн никогда не сводилось к паре тележек с булочками, лапшевен, уравновешивающих типичные сосисочно-пивные заведения Багряной империи, или бо́льшему количеству шлюх, чем можно найти в неспециализированных борделях Ноттапа или Эйвинда. Приграничный городок горделиво вырисовывался на горизонте: кирпично-деревянные пагоды, церкви со ступами в основании и шпилями на макушке, возвышающиеся над узкими улицами, островерхие крыши выстроенных в имперском стиле домов, смягченные плавным изгибом концевых черепиц, характерным для непорочновского строительства. Не складывалось впечатления, что две культуры грубо втиснуты друг в друга, как бывало в иных городах Звезды – там, где ни люди, ни архитектура не выходили за пределы собственных кварталов; в Линкенштерне казалось, будто город возводили все вместе, в гармоничном сотрудничестве. Причина этого была проста: так оно и происходило. Пожар сколько-то столетий назад расчистил место, и вольный союз разнообразных имперских и непорочновских деловых кругов отстроил город заново. Он стоял как свидетельство того, что два народа способны объединиться и создать общее будущее.

Но также он слыл и был одним большим притоном, за исключением квартала Торговцев, благоразумно отделенного от остального Линкенштерна стеной, – туда входили только по приглашению. В остальной, запущенной части города пышным цветом цвели бытовые преступления – как мелкие, так и жестокие, в то время как в кругах правящих торговцев практиковались куда более изощренные злодейства. Хуже королевского города мог быть только город вольный, где властная элита редко раскошеливалась на санитарные сооружения или приличную стражу.

Когда они достигли городка, София с первого взгляда увидела, как сильно все переменилось. Они входили в квартал Черная Земля, располагавшийся на противоположном от квартала Торговцев краю Линкенштерна, однако на улицах не видно было ни дерьма, ни отбросов, а пары здоровяков в милицейской форме стояли почти на каждом перекрестке. Горящие фонари на столбах выглядели правилом, а не исключением, и за четыре квартала София не заметила ни одного мертвеца – или мертвецки пьяного – на слишком уж чистой улице.

– Ты была права, – признала она. – Все и правда изменилось.

– Я слышала, веселое было местечко, пока мы его не присоединили, – с сожалением сказала Бань. – Теперь это точь-в-точь непорочновские развалины.

– А что, много торговцев смотали удочки? Вряд ли они обрадовались, что их завоевали.

– О, захват их бесит невообразимо, но не то чтобы у них был большой выбор – ты знаешь еще какие-нибудь свободные города на Северо-Западном Луче? Вот и я нет. Так что бо́льшая часть этих жуликов осталась и пытается сделать хорошую мину при плохой игре. Проворачивать темные делишки под надзором непорочных – суровое испытание, но жесткая титька лучше никакой, верно?

– Вот почему караваны по многу дней торчат в очереди за стеной. – Не прошло еще и дня, как София вернулась в мир людей, а политика Звезды уже ей опротивела.

– Дней или недель – зависит от того, с кем они здесь собираются торговать, – уточнила Бань. – Те торговцы, кто проявил больше… открытости в отношении новой власти, получают поблажку, так что их гости ветерком проносятся через таможню по муниципальном пропуску, а не ждут в очереди. А торговцы не столь покладистые с непорочновскими контролерами – ну, их товарам требуется немного больше времени, чтобы одолеть стену.

– И горе любому бедняге, ожидающему, когда торговцы привезут лекарство или провизию? – От этой знакомой грызни, где меж двух огней оказываются простые люди, рот Софии наполнился уксусом.

– Одним беда, другим удача, – пожала плечами Бань. – Торговцы, которые были в натянутых отношениях с прежней линкенштернской элитой, обнаружили, что их перспективы значительно улучшились с появлением новой туфли для целования.

– Ну, кошелек им в руки. А теперь мыться, есть, пить, курить и спать, – сказала София, зевнув на оглядывающего ее милиционера неопределенного пола. – Займемся лучше этим.

* * *

У Софии остались самые приятные воспоминания о непорочновских банях Линкенштерна со времен, предшествующих захвату, но она не помнила ни одной столь чистой, как та, куда привела ее Бань. Нефритово-зеленые плитки пола сияли в свете свечей, от широких ступенчатых бассейнов валил пар, как от миски с супом. Дюжина других купальщиков нежилась в ваннах или лежала на теплых плитках, и, погрузившись в горячую воду, София ощутила истинное умиротворение – впервые с тех пор, как ее вынудили встать на нынешний путь. Бань расположилась рядом, и интерес Софии к солдатке при виде ее без мундира значительно вырос. Она улыбнулась заигрывающим взглядам девушки и предложению потереть ей спинку… но улыбка угасла, едва появившись. София опустила лицо в воду и оставалась так сколько могла, как будто можно было навсегда скрыться там от прошлого и от собственной низменной натуры. Как будто теплая вода и жесткая губка могли избавить ее от того, что в ней болело.

* * *

В освежающе неряшливой таверне подальше от главных улиц Софии и Бань подали горячий ужин, благоухающий давно уже не пробованными специями. Они ели за пожелтевшим низким столиком, наполняя тарелки из большой щербатой миски, поставленной между ними. Смешав рис, жареные перепелиные яйца, перченую бобовую лапшу и пассированные папоротник с редькой, София передала жареную оленину, творог и квашеную капусту Бань – пара десятков лет прошла с тех пор, как она лакомилась настоящими непорочновскими блюдами, и ей не хотелось омрачать радость этой встречи уступкой вкусам Багряной империи. Кроме того, она и так питалась в дороге почти одной только вяленой олениной. Она ела, и ела, и ела, не предлагая объедков Мордолизу, даже когда он заскулил так, что перепелиные желтки стали красными, а на рисе проступили расплывчатые лица людей, которых София убила. Она поднесла миску к губам и сгребла остатки в рот, рисуя мысленно все новые жертвы, которыми будет мучить ее Мордолиз, когда работа пойдет всерьез.

* * *

София любила выпить и покурить, а еще больше ей нравилось, когда удавалось совместить эти два удовольствия. Получив представление о вкусах своей подопечной, Бань неторопливо повела ее по Линкештерну. Они проходили мимо высоких покачивающихся калдеен (пожалуйста, ничего, кроме хаша и бутонов саама) и трепещущих шелковых занавесей ужальных домов (насекомые, паукообразные, иногда похищение людей) и в наилучший для их сытых желудков момент добрались до длинного дома, благоухающего горьким пивом, едким потом и, слаще всего для носа Софии, резким тубаком. Весна только еще началась, но ставни из рисовой бумаги стояли нараспашку, уличный холод уравновешивался большим очагом в центре зала и десятками мелких жаровен, раздуваемых посетителями. Дешевые глиняные трубки можно было купить за пфенниги у владельца заведения, тощего старикана из далекого Васарата, чья давняя преданность Бурому Властелину читалась на заскорузлых губах, потемневших зубах и желтом пальце, который он запускал в ноздрю, словно в капризную чашечку трубки, где застряли остатки тубака.

Имея цель, но не средства, София пробралась к стойке, попутно скинув с плеч мешок, когда протискивалась мимо варвара с густой пушистой бородой, баюкавшего в ладонях егерскую трубку с фарфоровой головкой. По его рукам и шее вились сложные индиговые татуировки, боровшиеся с корявыми белыми шрамами, плащ из львиной шкуры вонял мокрой грязью и старой кровью, а трубка распространяла приторный аромат лаванды. Когда-то София вызвала бы этого великана на дуэль за то, что он курит свою вонючую траву на расстоянии выдоха от нее. Откинув широкополую шляпу за спину, она устроилась на табурете и плюхнула свой самый маленький кошелек на лакированную стойку.

– Привет, досточтимый друг, – сказал хозяин, чей непорочновский звучал даже хуже, чем у нее.

– И тебе того же, – сказала София на багряноимперском, отвязывая крышку своего огромного заплечного мешка. Вытащив кисет, еще меньший, но куда более ценный, чем лежавший перед нею кошелек, она извлекла оттуда трубку, сработанную в топорном деревенском стиле, с мягко изогнутым, длиной в ладонь, черенком из оленьего рога и гладкой вересковой чашечкой, чуть наклоненной вперед, словно поддатый матрос, прислонившийся к мачте. Два крошечных корешка выступали из основания чашечки, что позволяло ей ровно стоять на стойке. – Я наполню вот это вашими лучшими хлопьями верджина, мой рог – самым темным портером, а потом добавлю еще капельку вашего самого мягкого ржаногня и отдельную комнату. В таком порядке.

* * *

Именно карликовые стопочки ржаногня и добили ее. Бань поначалу не уступала ей – глоток за глотком и рог за рогом, так что честь своего полка миловидная солдатка защитила. Пока она разглядывала трубку Софии, беседа перетекла в безопасное русло бурных волн и морских сражений, которых София в юности повидала предостаточно. У Бань в жилах явно тек морской рассол, и, по мере того как ночь уступала место раннему утру, София обнаружила, что искренне наслаждается обществом ретивой юной дурочки, – девица, похоже, твердо вознамерилась унестись с волнами в раннюю могилу, и даже жалко было посылать ее в море, пока не наберет чуть побольше песка под ногтями.

– Сказала бы ты пораньше, было бы проще устроить кого-нибудь в постель, – сказала Бань, уворачиваясь от Софии у двери в ее комнату. – Но все равно могу узнать, вдруг кого пришлют.

– Нет уж, я так давно не платила за это, что запутаюсь в правилах этикета, – ответила София, пытаясь замаскировать смущение бравадой. Она осознала – так же как поняла, что последний стопарик ржаногня был ошибкой еще до того, как он влился в желудок, – что совершенно неверно истолковала ситуацию, что приняла обычную доброжелательность и легкий флирт за нечто большее. – Просто знак дружбы, и все.

– Я польщена, – сказала Бань. – Правда. Доброй ночи, подруга.

– Ага, – буркнула София. – Доброй.

Закрыв дверь, она посмотрела на Мордолиза. Тот отодвинул носом бумажную ширму и, поставив лапы на подоконник, глазел на темный город. Ей ужасно не хотелось спать с ним в одной комнате, но альтернативой было только отпустить его шляться по улицам Линкенштерна.

Или можно освободить его раз и навсегда, в обмен на месть всем имеющим отношение к резне. Это снимет тяжкую ношу с ее немолодых плеч и гарантирует, что никто не уйдет и все получат свое. Ей не придется заходить глубже на Непорочные острова, не придется ставить на кон свой и так хилый шанс на успех против сотни тысяч переменных факторов; она всю зиму, даже дольше, добиралась сюда – сколько же времени уйдет на достижение цели? Почему бы просто не поручить демону сделать то, что демоны умеют лучше всего?

– Не дождетесь, – пробормотала София, растягиваясь на тюфяке.

Хортрэп утверждал, что демоны могут говорить только со спящими и мертвыми, но София-то знала, что на слова колдуна лучше не полагаться. Она часто задумывалась, не могут ли эти твари также вкладывать в голову хозяина свои мысли, причем исподтишка, чтобы человек считал, будто сам родил идею. Это бы отлично объясняло, почему она так часто размышляла, не отпустить ли Мордолиза на свободу, даже после того, как он отклонил ее предыдущее предложение.

А еще это объяснило бы, почему она пыталась трахнуть первого встречного, более-менее подходящего человека, притом что Лейб мертв меньше полугода. София припомнила, как он подмигнул ей и шлепнул по заднице, прежде чем уехать на перекресток в тот последний раз, и едва успела добежать до ночного горшка. Когда она уверилась, что в желудке не осталось ничего лишнего, то вытерла рот и посмотрела туда, где под окном свернулся калачиком Мордолиз, притворяясь спящим.

«О, если бы демоны были ответственны за нашу слабость, – подумала София, возвращаясь на тюфяк. – О, если бы можно было вменить в вину мою участь кому-нибудь, все равно кому или даже чему». Утром она нашла бы много подходящих кандидатов, во главе с Индсорит, королевой Самота, но сейчас, щурясь в сиянии бессонницы, могла только все глубже зарываться в себя, в свою ответственность за смерть Лейба и его деревни.

– Моей деревни, – прошептала она во тьме, – моей деревни.

Но она никогда полностью не верила в это.

Глава 12

Стояла уже поздняя весна, когда грех, совершенный сестрой Портолес в деревне Курск, догнал ее по-настоящему.

Она была выпорота отцом Эддисоном сразу после того, как привела кавалерию из долины на воссоединение с главными силами Пятнадцатого полка, везя извлеченный ею из руин дома старосты обугленный труп сэра Хьортта привязанным к спине его коня. Она ожидала этой порки. Потом, как только с нею закончил церковный высший, ее выпорол временный полковник, что Портолес опять же предвидела и приветствовала. И наконец, с тех пор она в качестве покаяния каждое новолуние бичевала себя сама, молясь, однако же, о том, чтобы избегнуть любого серьезного расследования подробностей столь позорной смерти благородного юноши в захолустной горной деревне. Увы, по всей видимости, молодой полковник с хорошими связями не мог сгореть насмерть под надзором боевой монахини без полномасштабного разбирательства.

Повестка пришла через неделю после того, как сестра наконец-то вернулась в свою келью в секторе центрального Дома Цепи Диадемы, известного как Норы. Падшая Матерь зрила сквозь себялюбивые молитвы сестры Портолес, повестка – тоже, и, читая ее в тусклом освещении своей кельи, анафема кивала сама себе. Она заслужила это, как и сэр Хьортт заслужил смерть от огня. Как Портолес судила его, так и ее теперь будут судить. Случается все. Притом не по какой-либо причине, ибо Падшая Матерь превыше необходимости что-либо обосновывать, – но случается все.

Сестра Портолес положила повестку на свою покаянную скамью и стала готовиться войти в Багряный тронный зал Диадемы. Очищения отняли бо́льшую часть дня и все волосы с тела заодно со случайными кусочками кожи – там, где бритва встретила сопротивление. Лучше потерять немного плоти, чем сохранить на себе остатки того, чем она была до этого дня. Предстать перед ее величеством означало родиться заново, а какой же младенец является к матери уже облаченным в меха? Такое дитя заслуживает костра, а не груди.

Слишком поздно она подумала, не позвать ли брата Вана и не согрешить ли с ним в последний раз. Однако сия мысль принадлежала Портолес – анафеме и грешнице, и кающаяся монахиня, сидящая на корточках нагишом, хлестнула себя по лицу побольнее. И еще раз. Но теперь ей захотелось увидеть брата Вана еще сильней, так что она высунула язык и зажала его между пальцами, впиваясь ногтями в гребень рубца, отмечавшего место, где церковь сделала ее почти человеком из уродливого юного нелюдя. Портолес больше не могла вызвать в памяти вкус ветра или ночи, зато очень хорошо помнила вкус крови и конопляных ниток, когда папские цирюльники сшивали ее раздвоенный язык воедино.

Стук в дверь. Значит, пора. Встав, она скрыла крепкое тело под черной рясой, приложенной к повесткам, и пошла навстречу своей судьбе. Только вместо сопровождающих на суд за дверью стоял куда более приятный гость.

– О, Портолес! – Брат Ван смотрел на нее снизу вверх. Мятый комок плоти там, где должны были находиться его нос и верхняя губа и где раньше находился клюв, подрагивал от волнения. – Я должен был прийти сразу, как только услышал о повестке, но подумал… что вдруг ты захочешь прийти ко мне. Мне уйти? Я уйду.

– Искушение, – прорычала Портолес, гадая, Падшая Матерь или Обманщик поставили это предпоследнее препятствие на ее пути.

Впрочем, какая разница? Она поцеловала своего брата-во-цепях прямо там же, в коридоре Нор, и ее притупленные напильником зубы стукнулись о деревянные, данные ему церковью. А потом затащила его в келью. Они натолкнулись на покаянную скамью, упали на нее, не разжимая объятий, и в последний, должно быть, раз запустили руки под одежды друг друга, вместе выстанывая молитвы в промежутках между поцелуями, ведя друг друга к запретному экстазу.

Использование одних только рук не нарушало букву закона, что верно, то верно, но – как всегда говорил ей брат Ван по окончании, сожалея о собственной слабости, – духу закона их действия, несомненно, противоречили. Он был прав: мелкий грех – все равно грех, но это лишь побуждало сестру Портолес доказывать, что тем больше у них причин совершить большее преступление, которого так жаждали их тела. «Случается все», – выдыхала она во влажную темноту, но он всегда останавливал ее, чтобы не навлекла на обоих проклятия.

Пока они росли вместе в Норах, Ван всегда служил Портолес примером, на который следует равняться, а его способность понимать ее сердце даже лучше, чем она сама, несомненно, уберегла ее от множества более тяжких грехов. Став атташе при кардинале Даймонде несколько лет назад, он воспарил к таким высотам благочестия, что отклонял все ее предложения возобновить тайные свидания. То, что он пришел к ней в этот последний раз, наполняло Портолес гудящим восторгом, который она, похоже, могла испытывать, только совершая новый грех. И правда, кто она, если не отъявленная грешница, коль скоро ласки Вана, ставшего намного более святым, распаляют ее теперь намного сильнее?

– А что там вообще произошло? – шепнул Ван, когда они лежали в обнимку, после того как оба кончили, а Портолес начисто облизала пальцы. – В канцелярии болтают всевозможные ужасы, а кардинал Даймонд…

– Помолись за меня, – сказала сестра Портолес, целуя собрата-анафему в щеку и расправляя рясу. Надо идти, прямо сейчас, а то она все ему расскажет, а он был ей слишком дорог, чтобы еще больше отягощать его своими грехами. – Мы всегда это делали после.

Одарив брата Вана последней печальной улыбкой, она отправилась на встречу со своей королевой и с первосвященницей, святее уже некуда, своей церкви.

Портолес побывала внутри Самоцвета Диадемы только лишь раз, когда аббатиса Крадофил призвала ее в имперские войска, и в тот раз ее окружали тысячи других новичков на парадном плацу нижнего уровня Дома. Теперь она шла одна-одинешенька – каковы, на самом деле, все смертные в глазах Всемогущей Матери – по винтовым лестницам, высеченным в окостеневшем трупе вулкана, заключавшем в себе Диадему, – продвигаясь из города внизу в замок наверху. Это было бы ошеломляющее и устрашающее путешествие, даже если бы ей предстояла встреча только с папессой, но то, что багряная королева тоже будет присутствовать, наполняло Портолес истинным ужасом.

Портолес страшила не только грозная репутация королевы Индсорит, но и тревога, растущая из непонимания, насколько тверда почва под ее ногами теперь, после новых сейсмических подвижек в политике. Бо́льшую часть жизни Портолес учили, что королева Индсорит – лишь вторая после папы Шанату в глазах Падшей Матери, и после молитв Черному Папе каждый послушник обращал молитвы к багряной королеве, живущей в своем замке в древней столице, Змеином Кольце.

Но потом Вороненая Цепь объявила королеву Индсорит предательницей Падшей Матери, и в последовавшей гражданской войне Портолес сражалась с войсками женщины, которой не так давно поклонялась… А дальше папа Шанату объявил о перемирии, перед Советом Диадемы снял с королевы отлучение – и быстро ушел с поста, который унаследовала его племянница, ставшая Черной Папессой. И как будто все было мало запутано, после установления прочного мира королева Индсорит перевезла свой двор обратно в Диадему и впервые за почти двадцать лет стала повелевать из Багряного тронного зала. Теперь старая королева и новая первосвященница из одного пространства управляли каждая своей сферой. За несколько коротких месяцев Портолес перешла от убийства имперцев в битве при Броки к службе у одного из имперских полковников в качестве личного телохранителя… каковой должности оказалась прискорбно неадекватна.

Неудивительно, что презренная анафема испытывала трудности с верой даже до того, что в повестке назвали «инцидентом в Курске»: как и все ее чудовищное племя, Портолес была рождена для греха, и только вмешательство Вороненой Цепи принесло благодать и добродетель в ее грубое и глупое сердце. Она не могла понять, как кто-то, пусть даже багряная королева, может быть в один год отлучен от церкви, а потом, когда война пошла неудачно для Вороненой Цепи, – объявлен духовно равным Черному Папе. Брат Ван жестко предостерегал от задавания вопросов, недоступных ее пониманию, но сестра Портолес ничего не могла с собой поделать: она хотела, чтобы мир снова обрел смысл, как было в ее юности. Как ни печально, Портолес проигрывала войну, которую вела со своей демонической природой, а теперь, когда она фактически убила полковника Хьортта, ей не будет спасения: две самые святые женщины в мире увидят ее такой, какая она есть.

Сестра шла, повинуясь повестке, и понимала, что никогда не вернется в Норы – единственный дом, какой она знала.

Портолес пропустили через дюжину все более узких и все более охраняемых дверей, вручили черную свечу толщиной в ее запястье, и с помощью слепого священника она приплавила основание свечи к своей обритой голове. Только когда свеча накрепко прилепилась к обожженному скальпу, сестре Портолес дозволили двинуться дальше по неосвещенным переходам Замка Диадемы – мучительно медленным шагом, чтобы пламя не погасло. Гаргульи щерились на нее с каждой арки и контрфорса, капли воска смешивались с ее слезами и оставляли след, по которому она пойдет обратно, если ей будет разрешено возвратиться после аудиенции. Путь был известен ей по велению Падшей Матери, прошедшему через чистое сердце Черной Папессы, которая ожидала сестру вместе с багряной королевой… Так утверждалось в повестке, но Портолес обнаружила, что ее направляют только пятна фосфоресцирующей слизи на плитах – все вверх и вверх. Возможно, высшие знали: ее грех так велик, что она больше не может ощутить прикосновения богини, и потому снабдили ее иными средствами найти дорогу.

Прошел час, может быть, два – лестница за лестницей, подъем за подъемом.

Случается всякое, но сестра Портолес продолжала бороться. Отзвуки прикосновений брата Вана теперь, казалось, вопили меж ее ног, и она бы прокляла свою слабость, если бы дыхание не требовалось для должной громкости молитвы. Не дело нечистых судить кого-либо, кроме себя, – уж сколько раз аббатиса Крадофил заставляла ее это повторять? И все же сестра Портолес судила сэра Хьортта, а теперь ее саму будут судить. Падшая Матерь любит ее, и закаленная войнами монахиня, пусть даже анафема, должна шествовать с гордо поднятой головой, однако воск, струящийся по носу и щекам, делал ее позор видимым всем. Если у себя в келье сестра и питала какие-то надежды, то они исчезли здесь, в доме, воздвигнутом Всемогущей Матерью для своих верховных жрецов.

Когда сестра Портолес добралась до приемной тронного зала, освещение улучшилось, но ее настроение так и осталось мрачным. Канделябры озаряли высокомерного старика, облаченного в шартрезовые церемониальные одежды Азгарота. Он ждал на скамье, рядом с аббатисой Крадофил, и оба встали, когда сестра Портолес приковыляла к ним по последнему окутанному тенями коридору. Никто из них, похоже, не был рад ее видеть.

– Сестра Портолес. – Пухлые блестящие губы аббатисы Крадофил напоминали двух головастиков. – Представляю тебя барону Доминго Хьортту из Кокспара, отставному полковнику, бывшему командиру Пятнадцатого полка Багряной империи.

– Сэр. – Портолес поклонилась так низко, как только могла, не рискуя свечой. Струйка воска пробежала поперек ее глаза и застыла аркой, но сестра не вскрикнула. Этот старый петух выглядел точно таким же надутым, как его жареный цыпленок. – Я молюсь за душу сэра Хьортта и надеюсь, что останки и имущество, которые я вернула Пятнадцатому полку, благополучно прибыли в Кокспар.

– Давайте продолжим беседу, – повернулся барон Хьортт к аббатисе Крадофил. – Я не имею желания говорить с этой тварью.

– Возможно, но сестра Портолес может кое-что рассказать вам о смерти вашего сына, – отозвалась аббатиса, буравя монахиню своими мертвыми глазами. – Не так ли?

– Я оплакиваю смерть сэра Хьортта, – сказала сестра Портолес, но не успела остановиться на этом, и следующие слова вырвались сами: – Полагаю, вы предпочли бы, чтобы он умер героем, а не трусом. Да простит его Всематерь.

Что ж, это была правда, хотя шок на лице аристократа выдавал, что он приехал в столицу империи вовсе не для такого ознакомления с последними минутами сэра Эфрайна Хьортта. Блестящие влажные губы аббатисы Крадофил плотно сжались, и сестра Портолес мысленно извинилась за дикую выходку своего обуянного демонами языка. Возможно, было бы лучше, если бы его вообще вырвали, как всегда говорила аббатиса.

– Я увижу, как ты горишь еще до восхода следующей луны, – прорычал барон Хьортт, и сестра Портолес подумала, что он, пожалуй, прав. Она вспомнила выражение, появившееся на лице его сына, когда телохранительница не бросилась через горящую террасу, чтобы спасти его, – ненависть, страх и недоумение… Семейное сходство несомненно. Она задумалась, умрет ли сама как-то лучше, – хуже, кажется, невозможно.

– И такую десятину ты платишь после всего, что я для тебя сделала? – проворчала аббатиса Крадофил, подталкивая сестру Портолес к огромным дверям из белого дуба.

Здесь не стояло никаких караульных: королева повелела, чтобы всякий убийца имел такой же шанс получить ее трон, каким когда-то воспользовалась она сама. За двадцать лет правления сорок семь претендентов прошли через эти последние врата, и сорок шесть черепов обрамляли проем, щерясь с высоты на аристократа, аббатису и анафему. Недостающий череп, наверное, принадлежал человеку, недостойному смерти от клинка королевы, – ничтожеству, сброшенному вниз искать более подходящую могилу среди демонов-падальщиков Звезды.

– Видит Падшая Матерь, Портолес, если ты будешь так же вольно говорить перед нашей первосвященницей, я сама сверну тебе шею.

– Благодарю за милосердие, высшая, но я его не приму, – услышала сестра Портолес собственный ответ и подивилась тому, что, похоже, выучилась грешить рефлекторно. Неужели демонская природа, задавить которую монахиня старалась всю жизнь, вырвалась на свободу, когда она позволила сэру Хьортту умереть? Может быть, злой умысел Обманщика разжигал этот бунт в ее груди? Как бы ни хотелось Портолес поверить подобным оправданиям, в глубине души она знала: ее любовь ко греху не является чем-то новым и, как бы яростно она ни боролась со своей низменной натурой, прегрешения доставляли ей больше радости, чем когда-либо приносило послушание.

Багряный тронный зал был встроен в край кратера заснувшего вулкана – бескрышный полумесяц полированного обсидиана, заканчивающийся двухтысячефутовым обрывом над островерхими крышами и куполами города. В песнях говорилось, что звезды горели здесь жарче, чем где бы то ни было в мире, даже во время полнолуния – а оно было сегодня ночью, – и, кроме свечи сестры Портолес, никакой земной огонь не тревожил этого места. Она подозревала, что, даже будь ее глаза непорочны, зал казался бы ярким, как румянец зари.

Королева Самота, Хранительница Багряной империи возлежала поперек громадного трона из резного красного огнестекла, выраставшего из обсидианового пола; из-за текучих линий и резких завитков казалось, будто ее величество зависла на вершине фонтана крови. Черная Папесса, Пастырша Заблудших, чопорно сидела рядом со своей королевой на более низком и простом троне, высеченном из оникса и инкрустированном толстыми серебряными цепями. Обе женщины были пышно одеты, но королева сидела босиком. Двери захлопнулись, и свеча сестры Портолес погасла. Три пары коленей скользнули на гладкий жесткий пол, три головы склонились.

– Ваше величество и ваша всемилость, – начала аббатиса Крадофил, – я представляю вам этого достойного паломника, сэра Доминго Хьортта, барона Кокспара, былого командира Пятнадцатого полка Багряной империи, и сестру, которую вы пожелали узреть, анафему, которую мы исправили и дали имя Портолес, в честь святой…

– Исправили, вы сказали? – раздался неожиданно высокий голос, и сестра Портолес украдкой глянула вверх, одним глазом из-за воска, который не осмеливалась стереть, чтобы увидеть, кто говорит: ее королева или ее первосвященница. Это оказалась папесса И’Хома Третья, Глас Всематери, теперь выпрямившаяся еще больше, отчего вершина ее конической шапки почти, но не совсем, сравнялась по высоте с зубчатой сердоликовой короной сидящей королевы. – Эта порожденная демонами ведьма имела только одно предназначение в жизни, которую мы ей создали, и после того, что постигло ее подопечного, ты осмеливаешься утверждать, будто она исправлена? Немудрено, что мои кардиналы советуют мне стереть Норы с лица земли и покончить с этим твоим неуправляемым проектом.

– Ваша всемилость, одна нарушительница…

– Я вызвала тебя не для теологических дебатов. – Бледная усмешка Черной Папессы пронзила одежды сестры Портолес и дошла до самой сокровенной слабости, о существовании которой в своей груди монахиня и не подозревала.

Она охотно признавала себя грешницей и молила о наказании, но известие, что ее действия могут отразиться на всех ее окаянных собратьях, ядом ударило по нервам, клеймом ожгло до пузырей самую душу.

– Ты заявляла мне и моему дяде до меня, что анафемы могут служить лишь одной цели – стоять между добром и опасностью. Служить щитом, пусть и грязным. Защищать чистое. И вот перед нами чудовище, осмелившееся вернуться к своим высшим не с живым чисторожденным, которому поклялось служить, но с его обугленными костями! И будто подобное издевательство – недостаточное преступление, эта тварь является сюда в одежде, пожалованной мною, насмехаясь над самым этим местом. А ты будешь читать мне лекции о разнице между одним человеком и легионом?

– Ваша всемилость, я ни в коем случае не подразумевала… – начала аббатиса Крадофил.

– Я очень хорошо знаю разницу между одной демоницей и армией оных, Крадофил, – последняя в настоящий момент наслаждается всеми удобствами Диадемы, в то время как истинно верующие чисторожденные терзаемы голодом и холодом по всей Звезде, а первая вызвала в нашей королеве такое омерзение, что была призвана сюда – осквернять самое священное место во всей империи, пока мы раздумываем над ее наказанием.

Слова хлестнули сестру Портолес куда больнее, чем физические удары плети, наносимые ею самой, и она безмолвно зарыдала. Сомнение было тем демоном, который вечно ее подзуживал, и она кормила это чудовище так же охотно, как непослушный ребенок сует объедки запретному щенку. Она сомневалась в сэре Хьортте, и из-за этого сомнения чувствовала себя замаранной, доставляя приказ истребить ту деревню, и еще гаже, когда самолично казнила пятерых кавалеристов, отказавшихся исполнить волю своего полковника. И после резни именно сомнение удержало ее перед огнем, полыхающим в доме старосты: смотреть, как сэр Хьортт горит заживо, казалось справедливым и правильным после того, что он приказал сделать Портолес и кавалерии Пятнадцатого полка…

И с самого Курска она обманывала себя, притворяясь, будто убийство деревенских жителей было истинным преступлением, Хьортт – истинным преступником, а сама Портолес – мстящим ангелом павшей Матери. Но теперь сестра осознала, в каких иллюзиях пребывала. Ее врожденная порочность всегда искажала истину, грех казался ее языку слаще всего, а добродетель отдавала пеплом и щелоком, – вот почему она позволила ему умереть, и вот почему она никому не рассказала о том, что на самом деле произошло в тот день. Вместо этого на каждой исповеди после тех событий она представляла его смерть не результатом собственного бездействия, но неисповедимой волей Падшей Матери. Она почти убедила себя, что это не ложь, не полная ложь… но, разумеется, ложь осталась ложью, и, конечно же, единственным грехом, совершенным в тот день, был ее отказ спасти чисторожденного полковника, нуждавшегося в ее помощи. Портолес вспомнила, как он, пока терраса дома старосты полыхала вокруг него, бился на стуле, к которому был привязан, изрыгая оскорбления, и обещания, и мольбы, а она смотрела, как он жарится. Краем глаза она заметила, что барон Хьортт трясется не то от беззвучного смеха, не то из-за еле сдерживаемого волнения, вызванного обличительной речью папессы, и сестра прошептала бы извинения горюющему отцу, если бы не боялась, что вместо смеха вырвется плач.

– Мне кажется, это слегка чересчур.

Сердце сестры Портолес остановилось, полурожденное рыдание застряло в горле. Королева заговорила. Ее голос звучал устало, босые ноги все так же свешивались за край трона, поперек которого она возлежала.

– Сестра Портолес, не могли бы мы услышать из твоих уст, что произошло в Курске и как сын барона Хьортта встретил там смерть. – Королева Индсорит мерцала, купаясь в небесном сиянии… или так виделось Портолес сквозь линзы слез. – Мои вопрошатели побеседовали с десятками солдат покойного полковника, и я выстроила определенную цепочку событий, но хочу, чтобы ты пролила свет на эту историю собственным рассказом. Мать Крадофил донесла до нас основное из твоей последней исповеди, но мне интересен более детальный отчет.

Сестра Портолес сглотнула и велела своему ядовитому языку работать, как того желает ее королева. Тот в конце концов соизволил выговорить:

– Если это доставит удовольствие ее всемилости…

– Доставит это удовольствие И’Хоме или нет – значит меньше, чем ничего, здесь, в моем тронном зале моей столицы моей провинции моей империи, – заявила королева Индсорит, откидываясь еще дальше на эбеновый мех морского волка, устилавший ее трон. – Каким бы ни было твое положение до того, как ты поступила на службу в армию Багряной империи, теперь ты обязана превыше всего чтить мою волю. Или ты возражаешь?

Сестра Портолес не совсем поняла, было это последнее обращено к ней или первосвященнице, но, когда от папессы И’Хомы ответа не последовало, монахиня собралась с духом и начала исповедь, не упуская ни единой подробности своих прегрешений. На этот раз нужно рассказать о них всю правду. Так она и сделала, начав со своей гордыни и непочтительного языка и перейдя к нежеланию передавать приказы своего полковника, к чувству вины и ненависти к себе при пробивании голов солдатам, отказавшимся участвовать в резне, и наконец к своим сомнениям насчет правильности убийства деревенских жителей. Но когда она подошла к кульминации, когда уже собралась признаться, как вернулась из зачищенной деревушки и обнаружила, что дом старосты тоже горит, как связанный сэр Хьортт скулил, моля о помощи, а ее сердце осталось глухо к его мольбам, королева прервала ее.

– Итак, ты вернулась в дом старосты, и он уже горел, и сэр Эфрайн Хьортт вместе с ним. То же самое я услышала от подчиненных сэра Хьортта и от тех, кому ты исповедовалась раньше. Пожалуйста, разъясните, ваша всемилость, каким образом точное исполнение сестрой Портолес приказов, отданных ей сэром Хьорттом, может быть квалифицировано как мятеж или… – королева выдержала театральную паузу, – демонщина?

Никто не произнес ни слова в Багряном тронном зале, и тогда барон Хьортт кашлянул. Ответа не последовало. Он сделал еще одну попытку, и на этот раз королева рявкнула:

– Что вы имеете сказать в защиту своего идиота-сына, барон? До того как я позволила вам передать командование вашему отпрыску, вы казались мне достойным полковником, сведущим в «Багряном кодексе». Я полагаю, вы научили его чтить мои законы войны? Или же нет?

Барон Хьортт явно растерял все слова, и королева, наконец подавшись вперед на троне, продолжила распекать отставного офицера:

– Каждый в моей армии, от рядового до полковника, сто раз подумает, прежде чем разорить хотя бы одну ферму без моего прямого приказа, не говоря уж о целом городе, – так что же, скажите на милость, побудило безвременно ушедшего сэра Хьортта совершить подобное зверство? Вы случайно не наставляли его в древних варварских способах ведения войны вместо методов цивилизованной империи? Когда вы передавали ему командование, не забыли упомянуть заповеди его королевы – законы, которые были уже стары, когда он родился?

– Ваше величество! – взорвался наконец барон Хьортт, а в следующий миг, опомнившись, повторил: – Ваше величество!

– Возможно, вот это самое существо наложило на него какое-то заклятье или чары, – вступила папесса И’Хома, не спуская мрачного взора с сестры Портолес. – Это бы, конечно, объяснило, как старуха, столь убедительно описанная анафемой, сумела убить обоих: и опытного боевого монаха, и рыцаря Азгарота. Возможен также коварный умысел: заставить полковника Хьортта совершить злодеяние, а потом избавиться от него и от своего брата-во-цепях.

– Нет! – выкрикнула сестра Портолес, удивив саму себя этим взрывом. – Никогда! Я… я не чиста и никогда не была чиста, это правда… Но я стараюсь быть настолько праведной, насколько Падшая Матерь мне позволяет! Я не ведьма и не заговорщица – я всецело предана вам! Вам обеим, моя папесса! Моя королева!

– Предана нам обеим? – переспросила королева, обменявшись странной улыбкой с папессой, и сестра Портолес зарделась от собственной глупости. – Ваша всемилость, как думаете, эта несчастная говорит правду – или вы по-прежнему полагаете, будто ржа порока столь глубоко въелась в Цепь, что даже святые солдаты, которых вы посылаете ко мне на службу, бесчестны?

Ветер усилился, ревя за высокой стеной вулкана и развевая длинные темно-рыжие волосы королевы вокруг ее надменного лица. И снова никто ничего не говорил долгую минуту – две женщины смотрели друг на друга, а после первосвященница вскинула руки. Это был странно вздорный жест, и впервые сестра Портолес осознала, что глас Падшей Матери, шестнадцати лет от роду, моложе королевы на десятки лет.

– Я оставляю ее будущее в ваших всемогущих руках, ваше величество, – сказала Черная Папесса, поднимаясь со своего трона. – Теперь я должна удалиться и посовещаться с аббатисой и своими кардиналами, но вы и я сходимся во мнении по этому делу – как и всегда.

– Как всегда, – ответила королева, опять откидываясь на своем высоком сиденье. – Заберите этого господина с собой, пока я не решила приписать исключительную неразумность действий его сына дурному воспитанию. Будьте уверены, барон: если бы сестра Портолес вернулась вовремя и спасла вашего отпрыска, я бы сейчас порола его на площади Диадемы – по вине этого глупца у нас испорчены отношения с дюжиной внешних провинций. Я не желаю видеть, как империя скатывается в дикарскую жестокость прежних дней. Я бы никогда не позволила вам уйти в отставку, если бы хоть на мгновение предположила, что ваш сын окажется столь убогой подделкой под своего отца.

– Ваше величество, – в последний раз ухитрился выдавить барон Хьортт и быстро попятился к галерее от устремившейся вперед первосвященницы.

Аббатиса Крадофил не поднималась с колен, пока папесса И’Хома не остановилась перед ней и не протянула для поцелуя руку с папским черным перстнем. К смущению и восторгу коленопреклоненной сестры Портолес, затем первосвященница подала ей руку. Анафема поцеловала перстень с большей любовью и нежностью, чем когда-либо целовала брата Вана, а потом Черная Папесса направилась прочь из зала; барон Хьортт пятился перед ней, аббатиса Крадофил суетливо семенила позади.

Двери со скрипом захлопнулись за ними, оставив сестру Портолес наедине с ее королевой в Багряном тронном зале, и только тусклые звезды, огромная нависающая луна и холодный ветер разделили с ними то, что было дальше.

Глава 13

После Линкенштерна начался долгий и ухабистый переезд в повозке к побережью. Когда они в итоге добрались до конца Северо-Западного полуострова, наступил худший этап путешествия: София, Мордолиз и Бань втиснулись все вместе в заднюю часть тележки рикши и протащились мили и мили по тошнотворно высоким настилам, связывавшим материк с ближайшим из Непорочных островов. Когда деревянные дороги кончились, они наняли катамаран, и после долгого морского перехода Бань наконец-то доставила спутницу Софию на Хвабун, последний остров перед морем Призраков и фамильное владение ее старого дружка Канг Хо.

Хвабун, островок и меньше, и выше своих соседей, действительно напоминал цветочный горшок, по которому был назван: серые утесы, затканные кружевом выходов розового минерала, вздымались над волнами на сотни футов, а после переходили в плато, покрытое всевозможной пестрой растительностью. Бань направила маленький катамаран прямо к стенам острова, и, только когда они на скорости приблизились к скалам, София смогла разглядеть пещеру, скрывавшую скромную гавань Хвабуна. При свете огромной люстры с ворванью, свисавшей со свода грота, Бань повела суденышко вокруг пристаней, у которых уже стояло не меньше дюжины лодок разных размеров и конструкций.

Пожилая женщина, одетая в белое, помогла пришвартоваться и после быстрых переговоров с Бань на непорочновском направила их дальше по пристани и вверх по широкой лестнице, встроенной в стену грота. Они прошли по прорубленному в скале туннелю и оказались на балконе, где их приветствовал еще один слуга, а также пара вооруженных стражников, все в таких же ярко-белых ливреях, как смотрительница порта. София не могла припомнить, был ли белый у непорочных традиционным цветом траура, смерти или публичного позора, но ни один из вариантов не предвещал ничего хорошего. С балкона их свели на посыпанную черным гравием дорожку, которая вела через сады к главному зданию.

Канг Хо хорошо постарался для себя: он долго и многословно рассказывал ей о прискорбном состоянии дома своих предков на момент его отъезда и об улучшениях, которые планировал внести, если когда-нибудь вернется. Здание перед Софией, как и большинство новых поместий непорочных, которые ей довелось мельком увидеть по дороге, соединяло в себе традиционную островную архитектуру с иностранными образцами. В отличие от многих неудачных попыток, замок и вправду выглядел как сплав багряноимперской готики, классицизма непорочных и ранипутрийского модерна… хотя усбанские купола-луковицы на флигелях, пожалуй, были уже лишними. По крайней мере, ветряные колокольцы были традиционными угракарскими и пели на теплом морском ветерке мелодичные песни о лучших днях, которые, конечно, впереди.

Пара слуг раздвинула массивные бамбуковые створки входа в главный зал, и грузный мужчина, одетый в крахмальное белое, поспешил вниз по широким ступеням из орехового дерева наперехват Софии, Бань и Мордолизу. Последовал еще один стаккато-разговор на непорочновском, во время которого София услышала, как Бань упомянула ее вымышленное имя Мур Клелл не менее трех раз. Человек, очевидно, был хвабунским мажордомом, раз позволял себе такой заносчивый тон с гостями. Мажордом демонстративно указал на Софию, и та, оценив свой потрепанный наряд, допустила, что было бы неплохо во время поездки по стране купить одежду поприличнее, а не тратить весь досуг на возобновление знакомства с торфянистым рисовым горячительным, редкими тубачными смесями и капустой в остром маринаде. Мажордом развернулся так резко, что его плащ хлестнул Бань по подбородку, и поспешил обратно в дом.

– Могло бы пройти и получше, – сказала Бань. – Но я думаю, он, по крайней мере, передаст твою просьбу супругу короля Джуна Хвана. Тебе просто повезло, что я знаю фамилии семей в этой дали; в наши дни большинство непорочных, похоже, считает, что острова заканчиваются на Отеане.

– Он для меня всегда был просто Канг Хо, – проговорила София.

Хотя, если честно, она вроде бы знала его полное имя когда-то. Неужели так проявлялся возраст – внезапным обескураживающим пониманием, что ты позабыл мелкие пустячные штуки вроде имен ближайших друзей?

– Тогда будем просто надеяться, что он помнит твое имя, – сказала Бань, лениво пиная гравий. – А вот как тебе такая мысль: если он все-таки не помнит и нас выпроводят, что ты думаешь насчет небольшого отклонения от маршрута, прежде чем я отвезу тебя обратно в Линкенштерн? Это прекрасное путешествие на юг и вокруг, на рифы Каракатиц, откуда родом моя семья, – ведь незачем торопиться обратно к стене, когда кошку только что пустили…

– Что-то недолго получилось, – перебила София, отметив почти искреннюю улыбку возвращающегося мажордома.

– Хвабун приветствует леди Мур Клелл, – с поклоном произнес мажордом, чей багряноимперский язык оказался получше, чем у Софии. – Мой благолепный господин король Джун Хван Бонг сердечно приглашает вас и вашу сопровождающую Бань Лин отведать калди с его семьей на балконе Туманной стороны. Я поручу слуге отвести вашего пса на псарню до вашего отбытия.

– Поверьте мне, сквайр, вы не допустите, чтобы этот пес оказался рядом с вашими собаками или слугами. – София потрепала мажордома по плечу, проходя мимо него вверх по ступенькам, с Мордолизом у ног. – Однако не тревожьтесь, лапы у него чистые, и я не выпущу его из виду.

Каким бы космополитичным ни был внешний вид замка, внутренность его оказалась строго непорочновской, с передней в виде пересечения трех скудно украшенных коридоров. Не успел мажордом догнать гостей, как из среднего коридора до Софии донесся звук домашних туфель, быстро скользящих по полированному паркету. Она тщетно попыталась не выпустить на лицо улыбку, когда Канг Хо остановился перед ней с выпученными глазами.

Второй супруг Хвабунский выглядел куда лучше, чем она ожидала. Щеки немного обвисли, и волосы, похоже, редели, но в остальном это был тот же Канг Хо, что и двадцать лет назад. При всех стенаниях насчет того, как ему не идут непорочновские одеяния, в квадратной шляпе из конского волоса и шелковом халате с вышитыми по плечам черными розами, а на груди – совомышью, явно скопированной с его татуировок, он выглядел щегольски. Недоставало только Мохнокрылки, но демоница, насколько София знала Канг Хо, пряталась под его шляпой.

– Это и вправду ты, – выдохнул Канг Хо, переводя взгляд с Софии на Мордолиза и обратно. – Жива!

Его глаза наполнились слезами, и София ощутила неожиданное стеснение в горле. Присутствие Бань с одного ее бока и мажордома с другого быстро помогли ей подавить неудобное волнение, и она поспешно сказала:

– Да-да… Я знаю, что после того, как моя лавка сгорела, распространились слухи о моей кончине, но не ожидала, что они доберутся аж в такую даль, в дом одного из моих самых старых клиентов. Не бойтесь, добрый сэр, трубка, которую вы заказали столько лет назад, цела и невредима, как и я.

– Замечательно, – сказал Канг Хо, смаргивая блестящую пленку с глаз, и лицо просияло победной улыбкой. – Мур Клелл, чтоб мне не жить и не дышать! Давайте удалимся в уединенное место, где сможем не спеша обсудить дела.

– Его благолепие оказал нашим гостям честь приглашением на калди и надеется увидеть нас прямо сейчас, – произнес мажордом на багряноимперском, а не на непорочновском. – А поскольку ваше ежегодное содержание исчерпалось вскоре после Нового года, сэр, я подозреваю, что он пожелает участвовать в любых беседах, касающихся новых приобретений, которые вы и эта негоциантка будете вести.

Если Канг Хо рассердило, что его слуга столь откровенно бросает ему вызов перед гостями, он этого не показал.

– О, но этот заказ был оплачен заранее, за много лет до нашего брака, так что он будет менее чем неинтересен моему супругу, – разве не так, госпожа Клелл?

– Так, – подтвердила София.

– Далее, Хайори в последнее время зачитывается всякими военными историями, а потому, возможно, охранница госпожи Клелл сможет развлечь семью за калди, – предложил Канг Хо, кланяясь Бань. – Моя младшая дочь была бы в восторге, если бы вы сочли возможным побеседовать с нею, госпожа. Могу заверить, что ваша подопечная будет цела и невредима в моем обществе.

– Это было бы честью для меня, – поклонилась в ответ Бань. – Я польщена возможностью быть гостьей в вашем доме. Слова о красоте Хвабуна – только лишь слова: даже поэтически сплетенные, они никак не могут сравниться с великолепием самого предмета.

Мажордом закатил глаза, но тем не менее повел Бань прочь, вглубь дома, а Канг Хо увлек Софию наружу и через сады – туда, где торчал зеленый холм, высотой почти равнявшийся самым низким башням замка. Со скамейки, стоящей на вершине, открывался вид на остров и еще более зеленые волны внизу, и даже вечный столп грозовых туч на севере, отмечавший могилу Затонувшего королевства, не мог омрачить безмятежность картины. Если только этот погрузившийся под воду остров не надумает сегодня исполнить безумные пророчества Вороненой Цепи и снова подняться из моря Призраков, то похоже, что денек предстоит прекрасный.

Как только они расположились на скамье, поспешно подбежала стая слуг, неся подносы с едой и напитками, а также маленький столик. Пока подавальщики устанавливали стол и снабжали его усбанской чашей с песком для калди, Канг Хо и София мило беседовали о ее пути из Линкенштерна, и каждый старался не расплыться в очередной глупой ухмылке. Когда слуги наконец-то удалились к подножию холма, Канг Хо поднял кружку за здоровье Софии и сказал:

– Это не Мур Клелл ты была, когда мы сидели в Брэкетте, прямо перед тем, как все покатилось к демонам?

– Ага, именно. У тебя память получше, чем у меня, братец: я даже не смогла вспомнить твою фамилию. Хвабун-то застрял в сером веществе, поскольку ты, когда проболтался, был в совершенной панике.

– Забывчивость в отношении моего имени могла возникнуть, потому что я никогда его никому из вас не называл, – уточнил Канг Хо. – Вдруг бы мне когда-нибудь потребовалось предать нашу банду – я не хотел слишком облегчать вам поиски меня.

– О, я бы тебя нашла, – сказала София, любуясь пейзажем. – Ты мог бы жить на любом краю света, но это недостаточно далеко, чтобы спрятаться от меня.

– Да я не из-за тебя беспокоился! Я бы продал остальных, если бы действительно понадобилось, но мне не хватило бы безумия повернуть против тебя. Я что, похож на самоубийцу?

– Не больше чем обычно, – признала София, роясь в заплечном мешке, который с боем не позволила нести слугам. – У тебя найдется угольная палочка? Моя сдохла в горах, и сомневаюсь, что смогу зажечь спичку на этом демонски освежающем ветерке.

– В нефритовой шкатулке, вон там, рядом с моей любимой нынешней смесью. Я называю ее «Грохот копыт непорочных».

– Ужасное название для чего угодно, особенно для тубачной смеси, – заметила София.

– Да ну, что название! – возразил Канг Хо. – Суть в том, что она курится хорошо. Это смесь в ориорентийском стиле, а тубак в ней такой же старый, как мы: азмирский лист, апельсиновые и лимонные верджины и дореволюционный усбанский лат. Сейчас такое трудно найти, особенно с тех пор, как моя возлюбленная матушка-родина оттяпала Линкенштерн. Ну, раз уж ты полезла в мешок, то почему бы тебе не отдать мне мою… О, спасибо, София.

Это был первый раз за двадцать лет, когда она услышала, как другой человек, кроме мужа, произносит ее настоящее имя, и даже Лейб только шептал его в темноте спальни, когда они занимались любовью. Ну, и еще на кухне, и на террасе, и на том лугу над домом, с дикими цветами, и во всех прочих местах, где они находили время друг для друга… Руки Софии дрожали, когда она доставала из обитого бархатом футляра и передавала Канг Хо трубку с длинным мундштуком, которую вырезала для него четверть века тому назад.

– Ты всегда был самым ушлым, братец, так скажи: по-твоему, почему я здесь?

– Самый умный из Пятерки Негодяев? Это отдает легкой похвалой, сестрица. И кстати, Хортрэп оказался мудрее нас всех.

– Я не сказала «мудрый», я сказала «ушлый», – возразила София. – Знаешь этого старого змея – значит понимаешь и разницу, так что хватит вилять, изложи мне свою теорию, пока я готовлю трубку, а я скажу тебе, насколько ты угадал.

– Прекрасно, – сказал Канг Хо, сразу же бросаясь в бой, а она принялась набивать трубку из терракотовой банки с пахнущим костром тубаком. – Ты инсценировала собственную смерть, потому что твоя жизнь была в такой опасности, что ты не придумала другого способа сорвать планы врага. Рассказать кому-нибудь, даже самым близким друзьям, было бы слишком рискованно и для тебя, и для нас, и ты всех надула. Наверняка не обошлось без демонской магии, потому что тысяча свидетелей видела, как ты упала, и я был одним из них. После двадцати лет пряток и жизни под выдуманным именем угроза рассосалась и ты вернулась… Тепло?

– Угадал очевидное, – сказала София. – Остальное провалил.

– Дай хоть намек, женщина. Я же не какой-нибудь дикорожденный, чтобы заглядывать в твой дурацкий череп! Я даже не думал, что окажусь прав насчет инсценировки твоей смерти, – зачем было выбирать такой путь, когда у тебя был этот пес? Почему не обменять его свободу на менее радикальные меры, чем отречение от сторонников, расставание с друзьями?

– У него был шанс получить свободу, – сказала София, гневно зыркая в сторону Мордолиза, катающегося по траве чуть ниже по склону холма и пытающегося втянуть в игру слуг. – Теперь он никогда не будет свободен, какой бы сильной ни была моя нужда. Я лучше умру. А они никогда не были моими сторонниками – они были рады от меня избавиться.

– Ну… – Канг Хо почесал в затылке и ухмыльнулся ей. – Люди не всегда знают, что для них лучше.

София фыркнула:

– Я была чем угодно, только не «лучшим» для кого бы то ни было. Но поверь мне, Канг Хо, я никогда не предавала друзей. Если бы могла с вами связаться, не рискуя, я бы это сделала.

– Значит, я попал ближе, чем ты признала, – кивнул собеседник. – Давай тогда выкладывай остальное.

– Я… – Софии хотелось рассказать ему все: почему она отреклась от багряного трона, как организовала обман, который одурачил всю Звезду, что стало с нею после… Но, глядя на Канг Хо, набивавшего свою гладкую «храмохранительницу», она обнаружила, что не может. Во всяком случае, пока. – В свое время все услышишь, брат. Знание подробностей сейчас не принесет тебе ничего хорошего – скорее, навредит.

– Закрытый ответ на открытый привет.

Знакомая надутая гримаса Канг Хо согрела ей сердце. Шесть связанных ею демонов, как она соскучилась по старому другу!

– И когда же я услышу эту историю, интересно? После того, как дам тебе то, о чем ты просишь?

– Я ни о чем не просила. – Она дождалась, пока он зажжет свою трубку, и добавила: – Но раз ты об этом заговорил…

Канг Хо передал ей обернутую кожей угольную палочку, которую разогрел на свече, и она приложила тлеющий конец к чашечке трубки. Пыхнув пару раз и утрамбовав тубак медной топталкой, она запалила трубку снова, краем глаза наблюдая за Канг Хо. Его улыбка вернулась.

– Вот это другое дело! – изрек он после того, как оба некоторое время курили молча. – Превосходный тубак теплым весенним днем, воссоединение старых друзей, море внизу, и небо наверху. В мире все правильно и хорошо.

– Нет, неправильно и нехорошо. – И, поскольку уже не было никакого смысла оттягивать, София сказала: – Мне нужна твоя помощь, брат. Я получу ее?

– Конечно. – В тоне Канг Хо прозвучала обида на то, что она вообще об этом спросила. – Разве я не поклялся?

– А я освободила тебя от клятвы, – сказала София.

– А я не был обязан это принимать, – ответил он, и его доброта разбередила в ее сердце рану, которая не исцелится никогда.

Она не позволила своему взгляду уплыть в сторону Мордолиза, но знала, что демон наверняка за ней наблюдает.

– Но с другой стороны, я дал ту клятву женщине по имени Кобальтовая София – женщине синеволосой, пламенной духом и холодной, как Мерзлые саванны, со своими врагами. Она была величайшей воительницей, с которой я когда-либо сражался рядом или против которой, первой за сотню лет, кто взял своей рукой Сердоликовую корону Самота, и первой в легендах, кто взял остальную Багряную империю в придачу. Я видел, как та женщина упала и разбилась насмерть, Мур Клелл, и пока я не услышу какое-нибудь объяснение, почему скромной трубочнице вроде тебя взбрело в голову притвориться моей мертвой подругой и командиром, – что ж…

– Скажу тогда, что я сбежала с любовником, – призналась София.

Трубка перегрелась в ее руке: она курила слишком быстро. «Сбежала с любовником» – достаточно близко к правде.

– И кто же этот счастливчик?

– Лейб. – София прошептала имя, боясь, что, если произнесет его чуть громче, это заново сокрушит ее дух. – Лейб Калмах.

– Лейб, – повторил Канг Хо. Он посасывал трубку, пока не вспомнил. – Не блондинистый ли юнец, который работал в понтовом борделе? Там, в Равге, куда мы всегда заглядывали, возвращаясь на запад из Покинутой империи?

– Ага, это он, – сказала София. Самый изысканный тубак, какой ей доводилось пробовать в последние двадцать лет, едко защипал язык. – Горный паренек, который сбежал искать приключений в империи, а нашел меня. Лучший любовник, который у меня был – хоть за деньги, хоть так. Лучший друг, какого я могла пожелать.

– Ты ожидаешь, что я поверю, будто ты бросила все, свою собственную, с боем и трудом добытую империю ради кобеля, которого и так могла забрать к себе в замок?

– Это был единственный шанс на мир, – возразила София, припомнив, как отчаянно старалась в это верить. – Я была дурой, Канг Хо, сейчас я это вижу. У меня ошибок больше, чем островов в Непорочном море, но нет ни одной хуже этой: хуже, чем решить, будто можно просто взять и уйти после всего, что я сделала.

– То есть после всего, что мы сделали, – уточнил Канг Хо, похлопывая ее по плечу. – Ты слишком умна для сожалений, София. Мы оба прекрасно знаем единственную истину на всей Звезде: человек имеет только то, что взял сам и что ему было даровано. Некоторые настолько святы, что могут полагаться на дары, но для нас, остальных… Ну, вот поэтому демоны и подарили нам сталь.

– Угракарийцы говорят, что демоны вовсе не собирались дарить ее – мы сами украли у них секрет ковки мечей, – поправила София. – Есть легенда о том, как смертная пробралась в Изначальную Тьму и стянула демонский лемех, а потом, когда хозяин попытался его отобрать, показала ему другой способ использования инструмента.

– Угракарийцы едят собственных покойников, – напомнил Канг Хо. – Насколько бы ты стала доверять мифам каннибалов? И я, между прочим, задаю этот вопрос, будучи женат на одном из них.

– Примерно настолько же, насколько я поверю оправданиям ушедшего на покой вояки, который унаследовал бы этот чудесный остров, даже если бы не расположился ко злу.

– Я бы не унаследовал ничего, если бы не женился на человеке, которого выбрали мои родители, – возразил Канг Хо. – Как думаешь, почему я вообще сбежал из дома? Из варварских обычаев ковка собственной судьбы привлекала меня чуть больше, чем договорной брак.

– И все же ты это сделал.

– Я это сделал.

– Что произошло после того, как я сбежала? – спросила София. – Когда все сочли, будто видели, как я погибла от руки той девицы, – что было?

– Мы, Пятерка, все обязаны тебе своими титулами, но на самом деле они оказались лишь средством продлить сладкие грезы, а с твоей смертью мы очнулись… немного быстрее других. Для Самота и остальной империи это было плохо – как и всегда. Твоя смерть поначалу объединила много группировок – как ты догадывалась, завоеватели обычно не пользуются особенным уважением, – но все эти объединения просуществовали недолго. Несмотря на твои слова перед той дуэлью, несмотря на популярность победившей тебя Индсорит, – в империи нашлось много людей, которые сочли свое право на корону более весомым, чем у какой-то выскочки, о которой они даже не слышали.

Из преданности то ли твоему желанию, то ли своим собственным интересам Хортрэп и Сингх помогали Индсорит укрепить ее правление, но Феннек примкнул к папе Шанату. Через пару лет гражданской войны и Феннек, и Сингх потеряли достаточно денег или нажили достаточно ума, чтобы бросить все это и поискать работенку получше. Хортрэп продержался дольше, но последнее, что я слышал, – он тоже покинул Самот, а может, и империю вообще. Марото жаждал отомстить, но был слишком пьян или безумен, чтобы правильно это сделать, и, вместо того чтобы возглавить восстание с войсками, которые оставила ему ты, этот болван попытался единолично перебить Грозную гвардию Диадемы. И ведь прошел через них, до самого тронного зала, но там Индсорит показала ему, как она отобрала у тебя Корону.

– Марото мертв? – Новости едва ли удивляли, но боль, кольнувшая в грудь, застала Софию врасплох.

– Сейчас – может быть, – ответил Канг Хо. – Он пережил дуэль, хотя не знаю, как ему удалось ускользнуть от побившей его королевы. В последний раз, когда я его видел, он был совсем плох. Совершенно не в себе, ушел с головой в насекотики, если я верно угадал отраву.

Что ж, возможно, это лучше, чем смерть, и ровно так же вероятно. Все у Марото было бы хорошо, сумей он выгрести дерьмо из башки и навести там порядок.

– А ты?

– Я ушел в тот же день, когда увидел, как твой труп упал на улицу, – сказал Канг Хо, перечеркнув горло мундштуком. – Канг Хо свалил с бо́льшим количеством трофейного добра, чем моя семья когда-либо видела. Мне стоило быть поумнее на этот счет и вытащить из империи все, что только можно, но никто не знал, что случится дальше, и я довольствовался тем, что есть. Вернулся домой и обнаружил, что мать умерла, отец в дурном здравии, а после – меня соблазнил тот самый красавчик, с которым нас родители обручили еще в детстве. Или может быть, это я его соблазнил, но итог один – в Хвабуне новый правитель с новым именем, которого никто не будет связывать с одним легендарным Негодяем, все те годы терроризировавшим Звезду.

– А как это так получилось? – заинтересовалась София. – Если твой муж угракариец, а ты вернулся богатым еще до того, как женился на нем, то почему он король Хвабуна? Я думала, этот остров был во владении вашей семьи много поколений. Не мне судить, но я вроде бы слышала, как ваш дворецкий что-то говорил о твоем содержании?

– Это длинная и скучная история, – раздраженно ответил Канг Хо. – Краткая версия такова: я вернулся домой с деньгами, но Джун Хван был настоящим богачом. Он все здесь отремонтировал, наладил семью и еще позволил мне сохранить яйцо моего багряного гнезда для других вложений… которые сгнили на корню благодаря откровенно незаконному захвату Линкенштерна моей родиной, но эта боль подождет другого дня. В любом случае я охотно позволил ему принять титул короля Хвабуна – хоть королевство настолько мало, что можно стрелой достать с одного конца до другого, но правление приносит больше проблем, чем оно того стоит.

– Ха, ты мне будешь об этом рассказывать, Канг Хо, живущий долго и счастливо в роли домашнего мужа. – Она посмотрела вниз, на обширный сад и лужайки, на живописное море на юге, усеянное высокими зелеными островами, торчащими поодиночке, словно нефритовые клыки морского чудища. Даже вечный шторм, бушевавший на севере над морем Призраков, с такого расстояния выглядел весьма мило. – Но почему-то кажется, что это не в твоем стиле.

– Какой смысл делать все то, что сделали мы, если нельзя в один прекрасный день вернуться и насладиться покоем? – возразил Канг Хо. – Жить уютно и мирно, потакая всем своим прихотям и воспитывая детей, – не такой уж никчемный результат. Куда приятнее, чем схлопотать кинжал в бессмысленной барной драчке или свалиться и разбиться, забираясь на башню, чтобы спереть сокровища какого-нибудь волшебника.

– А как же упоение битвы? Радость приключений?

– Вредно для жизненных начал – у меня и без того избыток желчи.

– Согласись, что у нас всегда было много общего, – сказала София.

И вообразила, будто Лейб сидит на скамье между ними; представила воссоединение, которого не было, но которое должно было случиться. Безопаснее оставаться в тени, решили они, – а вот Канг Хо, спрятавшийся у всех на виду, наслаждающийся покоем и отдыхом. До ее появления, по крайней мере: чем дольше они курили, тем больше София настраивалась на его привычную манеру поведения и тем очевиднее становилось, что какая-то скрытая тревога зудит на краю его сознания. Ну, возможно, Канг Хо просто опасается того, чем чревато ее возвращение в его жизнь, предположила она. София слегка сочувствовала ему, но ведь он может сказать «нет», если захочет.

– Если помощь мне будет заключаться в том, чтобы оставить эту жизнь, которую ты себе отвоевал, – согласишься?

– Не исключено, – сказал Канг Хо. – Я у тебя в долгу, тут спорить не о чем. Так какой помощи ты от меня хочешь?

– Войны с Самотом, – ответила она. – Мне понадобятся армия и элемент неожиданности, а Непорочные острова способны дать и то и другое. Если кто-нибудь и может предоставить мне острова, то это ты.

– И всё, что ли? – Канг Хо склонил голову набок, глядя искоса. – Зачем?

– Лейб мертв. – София жалела, что ее голос не срывается так же, как рвалось ее сердце, пока она рассказывала о своей беде, – но ощущала она только отчаянное желание услышать его ответ.

Далеко внизу волны бились о стены Цветочного Горшка.

– Ясно, – наконец произнес Канг Хо. – Но если ты права и все это дело рук королевы Индсорит, зачем развязывать войну? Почему бы не пришить королеву и не избавить всех от новых темных времен?

– Чтобы Вороненая Цепь ворвалась и заполнила вакуум, который я оставлю? Это правда кажется тебе хорошим планом? – София с удовольствием увидела гримасу, появившуюся на лице друга от такой перспективы.

– Ох… Нет, не кажется. Но ты не сможешь сражаться с верой, София.

– Увидишь.

– Мать твою, девочка! – Канг Хо покачал головой. – Значит, все, чего ты хочешь, – это убрать багряную королеву и Черную Папессу.

– Скажи, что они этого не заслужили, и я, может быть, передумаю.

– Это не вопрос, кто что заслужил. Сейчас первый мир на памяти людей, и если ты начнешь долбать Самот и греметь Цепью, то заинтересуется остальная часть империи. А потом заинтересуется вся Звезда. А после мы окажемся точно там, откуда начинали, – даже до того, как вышли на войну с королем Калдруутом, до того, как обзавелись хоть одним союзником, выиграли первую битву… Только сейчас мы на добрых тридцать лет старше.

– На тридцать лет мудрее.

– На тридцать лет жирнее и медлительнее. Ты убила Калдруута почти четверть века назад, только подумай об этом! Демоны ада, не рассказывай мне, что ты не чувствовала себя старой двадцать лет назад, когда провернула этот трюк с исчезновением. Я вот точно чувствовал и сейчас не кажусь себе намного моложе. Мы сражались за мир, София, и мир наконец-то наступил, вот он. Так что, может быть…

– Ты сражался за серебро, Канг Хо, за серебро, и сталь, и славу, и власть – в точности как и я, – перебила его София, разозлившись больше, чем следовало, от его справедливых и разумных доводов. – Это уже позднее мы добавили к ним мир с процветанием и всякое там «лучшее завтра»: когда начали ощущать годы и увидели, что есть еще, может быть, шанс сделать немного добра после целой жизни зла.

– Лучше поздно, чем никогда?

– Демонски верно. И весь мир, который они знают, дала им я, а они меня предали. Самот зовет себя столицей Багряной империи – что ж, настало время напомнить всем, как империя пришла к этому цвету. Они сами навлекли это на себя.

– Они не сделали ничего, – заметил Канг Хо своим проклятым умиротворяющим тоном. – Если королева предала тебя и приказала убить твоих людей, то, очевидно, следует винить ее – ну и нельзя отрицать, что у солдат, исполнявших этот приказ, кровь на руках… Но зачем погружать в хаос всю империю? Всю, демон подери, Звезду?

– Потому что мало отплатить кровью за кровь, – ответила София, и к запаху дыма, тянувшегося из ее забытой трубки, добавился звон железа. – Потому что те, кто придут за нами, должны узнать, что значит быть справедливым, – и не просто следующая провинция, которая попытается контролировать империю, но, как ты сказал, вся, демон подери, Звезда. Весь мир узнает, что бывает из-за нарушенной клятвы. Я совершила ошибку тогда, много лет назад, сбежав, и вернулась навести порядок. Я заплатила за свои преступления и заплачу еще – я к этому готова. Я это заслужила. Но я не собираюсь отправляться в ад одна, и я прокляну каждого встречного, прежде чем позволю Звезде продолжать жить так, будто ничего не случилось. Мир был куплен определенной ценой, Канг Хо, и если Самот решил нарушить договор, то, боюсь, ему придется найти для этой цели другие средства.

– Ты готова спалить все Лучи Звезды заодно с империей, только чтобы свершить свою месть? – Канг Хо нахмурился, глядя в погасшую трубку. – Ну, в одном ты меня, по крайней мере, убедила.

– В чем это?

– Ты определенно настоящая София.

Да, такой она и была, сколько бы ни старалась притворяться другой двадцать последних лет. Теперь она ощущала свои годы без всяких скидок, и от этих речеизлияний на голодный желудок и изрядной порции тубака голова немножко плыла и кружилась. К счастью, осталось задать всего один вопрос.

– Так ты поможешь?

– А взамен получу свою дочь обратно? – Канг Хо говорил не сердито, а только печально. – Это слишком холодная игра даже для тебя.

– Твою дочь? – Слова стали пушистыми и плотными у Софии на языке… в сознании…

Она попыталась встать, упала на колени, сшибла столик для калди. Тонкий яд – не ощущалось ничего, кроме приятного пощипывания крепкого тубака, – и вот она уже валяется на траве. Предательство Канг Хо удивляло меньше, чем Мордолизово, – тысячу раз до сих пор демон не только предупреждал хозяйку об опасности, но и активно защищал, а теперь позволил ей упасть, даже не тявкнув. Демон взбежал на холм и блеснул перед Софией яркими белыми зубами как раз в тот момент, когда она, больше не в силах цепляться за мир яви, уплыла в его царство.

Глава 14

Дорога Отчаянных вела через Пантеранские пустоши почти напрямую, заходя в пустыню намного глубже, чем любой другой маршрут, и потому кишела опасностями. Бандиты не таились в засаде, только когда на них нападал кто-то еще более неприятный и занимал их место в пещерах, выходящих на подступы к дороге на южном и северном краях пустыни. Хотя более узкие и тенистые ущелья Дороги Отчаянных отталкивали большинство богуан, песчаные склоны и груды сланца, обычно перегораживавшие тракт, облюбовали куда более страшные барханные крокодилы, а пустынные осы строили гнезда размером с амбар везде, где только звучал легчайший намек на булькающий средь камней родник.

Даже если путника не ограбят, не съедят, не насажают в него личинок и не сделают с ним чего похуже, он посреди пустоши, и, в какую бы сторону ни пошел, нужны недели, чтобы добраться до единственного оазиса на пути, храма Голодных Песков; и ночи будут длинными, а дни – короткими. Прежде чем пустить в свои ворота, заправлявшие там прокаженные настаивали, чтобы путники совершали всякие нелепые, опасные и еретические ритуалы – помимо выплачивания грабительской пошлины. Марото путешествовал по Дороге Отчаянных только раз, почти тридцать лет назад, и ясно помнил, как обещал себе, что больше в пустоши ни ногой, если только сможет этого избежать… и даже если не сможет, то ни в коем случае не пойдет этим путем.

Ему вполне удавалось держать слово, данное другим, и неплохо держать, так почему же он настолько слаб по отношению к себе?

Но, о чудо, аристократы вновь были им довольны. План мог пойти прахом, когда Марото впервые предложил Дорогу Отчаянных в найлсской таверне: пижонов стало сложнее охмурять обещаниями. Но когда капитан Джиллелэнд и несколько других телохранителей попытались в самых крепких выражениях скомпрометировать этот маршрут, настаивая, что там уж слишком опасно для их подопечных, все получилось как надо. Выехав из караван-сарая, компания отсалютовала себе залпом из двадцати одной пробки.

В первую же ночь они потеряли целый фургон с припасами, когда вороночный питон затащил упряжку верблюдов в свою коническую яму, и в первый же день четверо телохранителей, стоявших в карауле, пропали, – вероятнее всего, их похитили служители каннибальского культа, промышлявшие на южных окраинах пустошей. Конечно, их мог утащить кто-нибудь и похуже – здесь всегда находился кто-то или что-то похуже. И все же настроение Марото никогда не бывало лучше, чем сейчас, – по крайней мере, в компании пижонов и вообще в пустошах.

Во-первых, если бы на них собирались напасть бандиты, это, скорее всего, уже бы случилось. Ни один грабитель не был настолько безумен, чтобы добывать себе пропитание на Дороге Отчаянных, по которой в нынешние просвещенные времена ездили крайне редко, а доплыть до Усбы стало возможно за ерундовую плату и при ерундовом риске. Нет, любой здравомыслящий разбойник договорился бы с кем-нибудь еще в караван-сарае, чтобы ему сообщили, когда ценная добыча выступит в путь, и ударил бы, не дожидаясь, когда она войдет в негостеприимную пустыню. Ходили слухи, что местная каннибальская секта прежде была самой обычной бандой грабителей, которая застряла в пустошах. Но Марото не особенно интересовали народные домыслы.

В придачу к характерному удовольствию, какое испытывает неограбленный человек, Марото в равной степени ощущал подъем духа из-за все ухудшающегося настроения пижонов – они будто сидели на разных концах противовесных качелей. Ну, аристократы имели полное право дуться: промозглое, воняющее серой ущелье, все теснее сжимавшееся вокруг них, обескуражило бы кого угодно. К тому же моральный дух компании так и не воспрянул от шока, когда рыдающую леди Опет уволок в яму вороночный питон, пока она героически пыталась спасти последний ящик паштета из уходящего в песок фургона с припасами. Пустые взгляды оставшихся благородных господ, созерцавших песчаный водоворот на том месте, где она исчезла, позволили Марото предположить, что вид ее тонущего в земле парика будет преследовать их до конца дней. Он всерьез на это надеялся.

«Давайте поищем приключений в Пантеранских пустошах!»

Да-да, давайте! Но помимо быстрого удовлетворения от дневного сна – наладившегося, поскольку компания оказалась не склонна играть в кости, вопить и хихикать в вечно сумрачном, застойном и необъяснимо липком зное Дороги Отчаянных, – был еще и разговор в баре, который привел Марото сюда. «Генеральша с синими волосами и шлемом в виде головы демонического пса». Сопровождаемая, как минимум, одним из Пятерки Негодяев и поднявшая старый флаг. Каждый раз, как он позволял словам паломника снова прозвучать в голове, от пальцев ног до локтей бежали мурашки. Глубоко внутри и вопреки всему Марото смел надеяться… И что еще более странно, некое тревожное ощущение где-то в затылке, похожее на почти забытый – или почти вспомненный – сон, говорило ему, что он всегда это знал, что он все двадцать лет этого ждал.

То, что она не стала искать Марото, прежде чем вернуться к былому занятию, не очень его беспокоило. Разве что чуть-чуть – ведь он всего лишь человек, а никак не святой, – но не очень. Она наверняка пыталась его найти, но ведь он не из тех, кого легко выследить, – что да, то да. Возможно даже, она решила, что он мертв, – он же поверил, что она погибла, так почему не наоборот? Или Канг Хо, эта унылая задница, мог наболтать ей, что Марото мертв, в качестве какой-нибудь дурацкой шутки. Что же, все разъяснится довольно скоро, когда он…

– Я с тобой разговариваю, животное! – произнес граф Хассан, и от носа Марото отскочила виноградина.

Господа и проводник сидели вокруг весело пылающего костра, слуги подавали им ужин, а оставшиеся охранники занимали посты на краю лагеря. Рассвет не спешил сюда, на Дорогу Отчаянных, и потому в ту пятую ночь после Найлса они остановились на дневной отдых намного позднее обычного. У всех имелся повод чувствовать себя уставшими и сердитыми, и все-таки бросаться едой в Марото было ошибкой, которую ни крестьянин, ни принц не мог совершить больше одного раза.

– Я сказал…

– Еще раз так сделаете, ваше лордство, и получите приключение, которое запомните на всю жизнь, – сказал Марото так тихо, что младший патриций, наверное, не расслышал – или, может быть, Хассан принял угрозу за некий вызов.

Как бы там ни было, в щеку проводнику прилетела еще одна виноградина. Третья выпала из пальцев графа Хассана, когда Марото поднял его с мягкого диванчика за тощую шею, перескочив через костер одним неуловимым для глаза яростным движением. Было демонски приятно снова держать человека за горло, и Марото заговорил громко, чтобы все собравшиеся его услышали, и услышали хорошо:

– Я ни разу за всю мою жизнь не встречал такой шайки пошлых трусливых пустозвонов, а ведь я провел парочку сезонов при дворе Диадемы. Вы, недомерки, можете делать что угодно в своих фургонах или когда меня нет рядом: сношать друг друга, обманывать, оскорблять, даже убивать. Но с этого момента и впредь в лагере новый король, и король требует уважения.

Молчание. Благословенное, правильное молчание – ну, за исключением бульканья Хассана. Он вцепился в запястье Марото, пытаясь ослабить давление на шею, но чем больше боролся, тем крепче сжимались пальцы. Старые привычки, знаете ли. Марото отпустит лорденыша, только сперва убедится, что его мысль по-настоящему дошла куда надо. Оглядев сидящих вокруг костра, он решил, что достаточно близок к успеху.

Паша Дигглби не встал со своего ратангового трона, но в ужасе уронил бокал и даже не замечал, как керулеанский деликатес пропитывает его трико. Принцесса Вон Юнг застыла, поднеся к губам наколотый на вилку кусочек дыни. Косяку Кез вскочил на ноги, но явно не знал, что делать дальше, поскольку больше никто не встал, и теперь он яростно пыхал своей сигарой, будто хотел спрятаться за стеной дыма. Герцогиня Дин обмахивала веером своего мужа Дениза, который, похоже, лишился чувств. Зир Мана, бесконечно рассуждавшая о мастерстве того или иного учителя фехтования, выставила перед собой ложку для пудинга, словно защищаясь; ее стеклярусные серьги звенели: дурочку трясло от страха. Даже тапаи Пурну, похоже, ошеломила выходка Марото – девчонка тупо вцепилась в серебряную тарелку, хотя и упала на корточки, готовая бежать. Позади господ толпа слуг ждала и наблюдала, но Марото успел достаточно успокоиться и подумать, что наверняка уже не один лакей поспешил за телохранителями, а потому он решил свернуть сцену побыстрее, пока все не поменялось.

– Вы хотели приключений, аристократы занюханные? Король вам их обеспечит! – Марото наконец выпустил Хассана, уже приобретшего зеленый оттенок модной патины своего лаврового венца. Второй сын пал на диванчик, ловя ртом воздух, а Марото наставил указующий перст на компанию. – Король Марото предоставит все развлечения, каких пожелают леди, лорды и карманные собачки, вам стоит лишь попросить. И если только кто-нибудь из вас, наглых вероломных шавок, не отважится посягнуть на мой трон, мое слово – закон. Назовем это ваше приключение «Нажраться собственного дерьма» и посмотрим, как вам, разряженным выпендрежникам, корчащим из себя невесть что мелким ничтожествам, понравится вкус.

Одинокий луч утреннего солнца наконец проник в узкое ущелье, и, пока он светил Марото прямо в глаза, варвар стоял неподвижно в надежде, что его потный лоб сияет отраженным светом, как огненная корона. Он не мог решить, в чем больше странности: в том, что охранники еще не явились схватить его, или в том, что никто из господ еще не разорался. Щурясь на свету, он увидел на большинстве наштукатуренных лиц совсем не то выражение, которого ожидал.

Похоже, они больше его не боялись. Они смотрели… с отвращением. А зир Мана и принцесса Вон Юнг так и вовсе с бешенством. Хорошо. В задницу этих ничтожеств. Марото схватил открытую бутылку игристого из ведерка со льдом, встроенного в ручку Хассанова кресла, и повернулся к ним спиной – если демоны сочли нужным временно избавить его от битья или, чего похуже, от рук охранников, он, мать их так, собирается от души и как можно дольше наслаждаться кайфом обуздания этих паршивцев.

Граф Хассан с воплем приземлился на спину Марото, его руки сомкнулись на бычьей шее здоровенного варвара, а ноги обхватили ребра. Это напомнило Марото, как Пурна прыгнула на него во время их фиктивного свидания, только тут эффект был еще меньше: вцепившись в свою цель, Хассан, похоже, не представлял, что делать дальше. Марото проигнорировал вопящего седока и присосался к бутылке, жадно глотая пузырящийся виноградный сок, покуда граф пытался сдавить его горло. Осталось не так много шипучки, как хотелось, а потому варвар закинул руку за спину и легонько стукнул пустой бутылкой Хассану по башке. Что-то хрястнуло, и, когда аристократ свалился, Марото оглядел бутылку, убеждаясь, что разбилось стекло, а не череп мальчишки. Демоны знают, Марото не собирался убивать его, и, по правде сказать, этот лорденыш заслуживал уважения…

Левое колено Марото подогнулось, когда остроконечная лакированная туфля врезалась сзади в мышцу, но этого было бы мало, чтобы свалить его, если бы немедленно вслед за пинком Пурна не обрушила на заднюю поверхность второй его ноги серебряную тарелку. Он упал вперед, приземлился на колени на жесткий зернистый песок, и глаза полезли на лоб от невозможного зрелища. Охрану он ждал, это да, и даже бандитское нападение было бы понятно – но это?

– Хватай короля!

Господа бросились на него, и Марото успел подняться, как раз когда над его головой разбилась волна тафты и бархата. Сигара косяку Кеза обожгла ему щеку, в нос залезли платиновые ребра веера герцогини Дин. Он расшвыривал пижонов открытой ладонью, так что те катились по земле. Паша Дигглби швырнул карточный столик, ударивший Марото в плечо. Принцесса Вон Юнг шла на него с хлебным ножом. Зир Мана нацелилась на ногу. Он встретил рыцарку пинком, а принцессу – ударом в челюсть, но затем Пурна обрушила ему на поясницу стул.

Марото пошатнулся; упавшие пижоны поднимались, пока другие отлетали, и снова раздался крик:

– Хватай короля!

Проблема была в их количестве. И ладно уж, так и быть, некоторые оказались лучше в этом деле, чем он ожидал. Герцогиня Дин внаклонку чуть не протаранила его пах, но Марото перескочил через нее. Он размахнулся и на считаные дюймы промазал мимо горла Дигглби в гофрированном воротнике; потом, отведя локоть назад для следующего удара, ткнул им в накрашенный рот косяку Кеза. Полетели зубы, брызнула кровь, и Марото выбросил второй локоть, попавший Кезу в висок и отправивший его в полет на товарищей. Кто-то повторил подвиг Хассана, приземлившись на спину Марото в шквале золотых шелков. Он упал на спину, и напавший принял на себя удар, когда они врезались в стол. Супницы опрокинулись, тарелки разлетелись, принцесса Вон Юнг осталась стонать на столе, а Марото ускользнул обратно в свалку.

Принимаемые им удары варьировали от жалких до неожиданно болезненных, и вскоре его рубашка окрасилась кровью и изодралась от колец, отягощавших молотившие его кулаки. Сломанные пальцы будут, это точно. Марото подлым приемом сбил с ног Пурну, но когда отступил назад, герцогиня Дин схватила его за запястье, а зир Мана поймала вторую руку. Они продержали его как раз достаточно, чтобы придурочный паша Дигглби выплеснул ему в лицо содержимое бокала. Жидкость ослепила Марото, обжигая глаза, и пижонки, вцепившиеся в обе руки, взлетели в воздух, когда он негодующе взвыл: эти дохляки облили его пертнессианским абсентом, и если хоть искра падет, он вспыхнет, как проспиртованная певчая птичка.

До этого Марото был слишком изумлен, чтобы воспринимать драку всерьез. Теперь, когда одна пижонка отлетела от взмаха его руки, а другая держалась крепко, еще и тыча в него вилкой, он осознал, что все, похоже, оборачивается не так уж банально, как он ожидал. Неделями эти мерзавцы твердили, что желают на кого-нибудь поохотиться, поймать какое-либо свирепое животное и убить, и все это время он насмехался над их тщеславием. Теперь он не смеялся, а дрался слепо и грязно, срывая парики и выдирая серьги, а разъяренные пижоны выли и шипели, как мокрые кошки. Вдруг кто-то ткнет фонарем или Марото споткнется у костра? Пару лет назад он бы уложил каждого из этих скандалистов одним ударом, но слишком много мышц уступили место жирку – и, несмотря на его контратаки, пижоны наседали безжалостно, как гончие, окружившие медведя.

Смаргивая с одного глаза шипучую жидкость и отбрасывая Пурну и Ману, Марото заметил, что абсент Дигглби был пролит не случайно: грязный подонок, так его растак, возвращался с горящей веткой. Они собираются зажарить дичь живьем! И это после всего, что Марото для них сделал.

Герцогиня Дин подкралась сбоку, намереваясь воспользоваться его возней с Пурной, Маной и Дигглби, но Марото засек хитрую девицу и сделал свой ход. Дин и глазом моргнуть не успела, как он ухватил ее за изукрашенный драгоценностями пояс и, подняв над головой, швырнул, визжащую, в Дигглби. Оба шумно повалились, и Марото издал торжествующий клич при виде головни, вылетающей из руки…

…Прямо в стенку кухонного шатра, который быстро занялся. Марото поспешил было тушить его, жестко разбросав Пурну и Ману, когда они попытались зайти с флангов, но, облизнув губы и ощутив вкус лакрицы, остановился. Приближаться к разрастающемуся огненному аду – самоубийство. Он оглянулся на пижонов, собираясь отдать очевидный приказ отложить драку и бороться с пожаром, пока тот не перекинулся на фургоны, – и тут до него полностью дошел масштаб содеянного. Это была несусветная глупость, и вот она развернулась перед его глазами…

Центр лагеря превратился в развороченное поле боя: обломки мебели торчали из песка, словно покореженный забор; разбитое стекло, фаянсовые черепки и разбросанная, разлитая пища покрывали землю. И везде, куда бы он ни посмотрел, тела, тела, тела. Шелковые – свисающие со столов. Атласные – лежащие на земле. Бархатные – зыркающие на него из грязи, капающие кровью с разорванных губ.

Вот же скотство!

Он почувствовал, как его схватили чьи-то руки, – надолго задержавшиеся охранники наконец-то явились, чтобы сделать с ним то же, что он сделал с их хозяевами… Но нет, это оказались слуги, они убирали ослепленного битвой Марото с пути, чтобы попытаться погасить шатер. Обернувшись к побоищу и предоставив лакеям изо всех сил хлопать по пылающей палатке, он обнаружил, что аристократы зашевелились почти все. Другие слуги выбегали из укрытий, обходя его по широкой дуге и спеша на помощь своим поверженным хозяевам. Вялая рука поднялась из-за разбитого кресла – граф Хассан махал окровавленным платком, который, наверное, был белым до того, как все вышло из-под контроля.

– Злодейство! – Это капитан Джиллелэнд появился из ближайшего к Марото просвета между фургонами, а по бокам шли четверо самых крутых бойцов и лакей принцессы Вон Юнг.

У громил в руках было оружие, а слуга указывал, без особенной необходимости, на Марото. Его взгляд метнулся туда, где он оставил булаву, – рядом с отодвинутой тарелкой, по другую сторону костра. Теперь, когда псы-охранники наконец-то вернулись, господа принялись стонать, скулить и рыдать, и тишина, повисшая после боя, исчезла вместе с кухонным шатром. Марото отступил чуть дальше от костра, но даже такого невинного движения оказалось достаточно для не замеченного им охранника по ту сторону круга из фургонов. Арбалетный болт просвистел под рукой, которую Марото поднимал в мирном утверждении своей невиновности, да так близко, что оперение царапнуло ладонь.

– Эй, полегче! – сказал Марото. – Не будем сходить с ума. Это не то, чем оно кажется.

– Капитан Джиллелэнд, – выдавил Хассан, которого пара слуг подняла так, чтобы он смог прислониться к своему погибшему диванчику. – Капитан, его надо…

– Они сами начали, – заявил Марото, как будто правда хоть когда-нибудь приносила обреченному человеку что-то доброе.

– Я слышал. – Капитан Джиллелэнд махнул саблей, рекомендуя Марото помолчать. Клинок сиял в свете догорающей палатки. – Вряд ли ты воображал для себя такой финал, а, герой? Надо было держать эту свою гордость на замке, сейчас она тебе ни к чему. Думаешь, певцы запомнят, что тебя прирезали мы, или, по-твоему, песня выйдет лучше, если нас убрать, а всю славу приписать этим богатеям? Капитан Марото Свежеватель Демонов, Негодяй Северо-Восточного Луча уложен в могилу безоружными денди!

– Пока что не в могилу, – спокойно отозвался Марото.

Охранник подкрадывался к нему сзади, и он мог за три быстрых шага перекатиться к хитрецу и получить живую защиту от арбалетов.

– Если хотите попасть в песню, капитан Джиллелэнд, надо только попросить.

– Капитан, этого человека необходимо… – Хассан прервался, чтобы выплюнуть зуб. – Тьфу!

– Угу. – Джиллелэнд не был уродом, но никто бы не смог назвать его и красавчиком. Обычно казалось, будто он тайно злорадствует, а в случаях вроде этого, когда капитан торжествовал явно, его лицо становилось отвратным, как лишняя поварешка масла в слишком жирном карри. – Мы просто посмотрим, что споют об этом вечере, старое дряблое ископаемое. Я долго ждал, чтобы…

– Капитан Джиллелэнд! – Голос немного окреп, после того как граф Хассан хлебнул из бокала, поданного одним слугой, и затянулся костяной трубкой, которую поднес к его губам другой. – Капитан, этого человека надо угостить глоточком!

Марото подставил ногу, чтобы развернуться и схватить подползающего сзади, и чуть не споткнулся о Пурну. Это она, а не охранник, кралась к нему с длинным изогнутым кинжалом в одной руке и бутылкой в другой. Не успел Марото решить, стоит ли воспользоваться ею как живым щитом, как побитая маленькая аристократочка протянула бутылку горлышком вперед, а потом выдернула пробку кинжалом. Холодная шипучка выплеснулась ему в лицо, попав в нос, но также смыв кугуарово молоко.

– Хазза́! – воскликнула Пурна. – Виват королю!

Трудно сказать, кто был больше ошарашен – Марото или капитан Джиллелэнд, когда остальные потрепанные пижоны подхватили вопль и Марото, стирая липкое вино с лица, увидел, что все, кроме герцогини Дин и косяку Кеза, отдают ему честь, сидя на песке или опираясь на слуг. И кто знает, будь Дин и Кез в сознании, – возможно, они бы тоже присоединились. Марото ухмыльнулся Пурне и еще шире – капитану Джиллелэнду.

– Да здравствует король, а, капитан? – сказал он, слизывая с губ самый изысканный брют, какой ему доводилось пробовать.

– Да. Или нет, – ответил капитан Джиллелэнд, и Марото не понравилось, как он подмигнул, отворачиваясь. Ничуть не понравилось.

Глава 15

София проснулась с болью, как бывало частенько в эти дни. Не с привычной ломотой в коленях и суставах, но с долотом во лбу, аккурат между глаз. С возрастом и похмелья-то превратились из мелкой неприятности в пытку, но тут было совсем другое дерьмо, которого, по счастью, она не испытывала уже много лет, – отходняк от отравления. Мутные призраки чудовищных видений эхом отдавались в ее черепе, но галлюцинации, или кошмары, или что это была за хрень, быстро блекли, и София не делала никаких попыток их удержать. Напротив, отбрыкивалась от них, как только могла.

Открыв глаза, она обнаружила, что лежит на постели в изысканно обставленной спальне. Мордолиз растянулся рядом с ней, но монстру хватило ума остаться на полу и не лезть к ней на матрас. Свет свечей обрисовывал две фигуры, сидевшие на подушках в ногах ее постели, их тени поднимались за спинами на полстены. Канг Хо и красивый мужчина постарше в роскошных угракарских шелках и алом парике, разделенном заколками на полдюжины мелких пучков.

– Вы король Хвабуна? – спросила София, отчаянно стараясь не замечать гадостного привкуса, стоявшего во рту. – Джун Хван?

Правитель одного из самых крошечных суверенных государств на Звезде кивнул:

– Госпожа Клелл, я рад познакомиться с вами и приношу извинения за любое непонимание, которое могло возникнуть сегодня днем. Надеюсь, вы вполне оправились от своего недолгого обморока?

– Угу. – София закрыла глаза, глубоко желая, чтобы боль уменьшилась. Она и правда умела так делать когда-то, но теперь ад под черепом только посмеялся над ее самонадеянностью. – Спасибо за участие.

– В настоящий момент у меня есть другие гости, к которым следует проявить внимание, поэтому я буду говорить с вами прямо и рассчитываю на ответную откровенность. Мы понимаем друг друга?

– Полностью, – ответила София, садясь, кутаясь в одеяло и присматриваясь к комнате. Ничего из ее пожитков здесь не было, кроме демона, развалившегося рядом. Канг Хо, казалось, нервничал – насколько эта ходячая наглость, продавшая старую подругу своему мужу, вообще могла нервничать.

– Мы уже поговорили весьма откровенно, пока вы пребывали под воздействием гарпийного токсина. Вы помните о чем? – Гримаса на лице Софии, очевидно, удовлетворила Джуна Хвана, потому что он улыбнулся еще шире. – Госпожа Клелл, я заверяю вас, что все, о чем вы рассказали, останется между нами. Даже мой муж не участвовал в нашей беседе.

– Правда? – Демон разберет, что за игру ведет эта паскуда.

– Я был глубоко опечален, услышав о смерти вашего мужа, госпожа Клелл. Я уверен, что если бы что-нибудь стряслось с Канг Хо, то я бы, подобно вам, искал справедливости, даже если бы такой образ действий не был сугубо благоразумным.

София вздохнула, ложась обратно на теплый матрас. Вот тебе и элемент сюрприза. Глядя на черные панели потолка, она сказала:

– Вы заявили, что мы будем говорить прямо, а потому давайте к этому и перейдем. Что дальше?

– Это полностью зависит от вас, – ответил Джун Хван. – Еще раз повторю: я не совсем безразличен к вашей печальной судьбе. На самом деле я сочувствую вам куда больше, чем вы могли бы предположить. Видите ли, наша дочь Чи Хён…

Канг Хо быстро и нагло вставил что-то на непорочновском, но умолк под свирепым взором мужа. Мрачность Канг Хо усугубилась, но он уже не перебивал, когда Джун Хван продолжил:

– Наша дочь, принцесса Чи Хён, пропала несколько месяцев назад. У нас есть основания подозревать, что она похищена агентами Самота. Учитывая общую для вас с моим мужем историю отношений с Багряной империей, мне крайне любопытно, не стали ли предметом имперских интересов и ваша семья, и его, пускай и по-разному.

– Ха! – выдохнула София, на миг почти позабыв о головной боли. – Похищенная принцесса, да неужели? Это явно намного хуже, чем убийство пары сотен крестьян, но, кажется, я понимаю, на чем вы основываете сравнение. Я польщена, серьезно.

– Мне неинтересно мериться горем, мадам, я просто обратил внимание на факты.

– И факт в том, что мы на самом деле не знаем, были ли имперскими агентами те, кто украл ее, – сказал Канг Хо, ерзая на сиденье. – Все, что мы знаем…

– Все, что мы знаем: это сделал один из близких друзей моего дорогого мужа, просто желающий извлечь выгоду из похищения, – сообщил Джун Хван. – В прошлый раз, когда один из его дружков-военных заглянул к нам, мы потеряли нашу дочь Чи Хён, поэтому вы можете понять мой интерес к вам, когда мне сообщили, что еще один нежданный гость называет себя старым знакомым Канг Хо.

– А как это вообще получилось? – спросила София, разглядывая Канг Хо так же сурово, как его муж. – Кто это был?

– Он представился братом Микалом, – ответил Джун Хван. – Предполагалось, что он миссионер Вороненой Цепи, и по каким-то причинам, недоступным моему пониманию, мой муж настоял, чтобы мы взяли его учителем для девочек. Поскольку я доверил их воспитание Канг Хо, то больше уже не думал об этом, пока не стало слишком поздно. То, что моя поддержка и опора не удосужился упомянуть, что знает этого брата Микала со времен, когда тот был одним из Пятерки Негодяев, только под другим именем, явилось весьма огорчительным открытием.

– Хортрэп? – спросила София, поднимая глаза на Канг Хо. – Ты позволил ему ошиваться возле своих детей?

– Нет, Феннек, – быстро ответил Канг Хо; его муж наблюдал за обменом репликами с нескрываемым интересом. – Истинные демоны и ложные боги знают, что я никогда не позволю колдуну ступить на этот остров, не говоря уж о моем доме!

– Феннек? – Улыбаться было больно, но удержаться невозможно. – Ты поселил в своем доме Феннека? Это же даже хуже, чем Хортрэп! Надеюсь, вы не очень высоко цените девственность своих принцесс.

– Это сейчас не главная наша забота. – Джун Хван явно был очень недоволен своим мужем. – Но с тех пор я услышал все возможное о характере этого прохиндея и могу заверить вас, что не в восторге от мнения моего супруга по данному вопросу.

– Сомневаюсь, чтобы вы услышали все, что только можно знать о нем, – любезно возразила София, и Канг Хо поморщился. – Ты рассказал ему о том случае, когда Феннек соблазнил ту усбанскую аббатису с помощью…

– Он шантажом заставил меня дать ему работу, – признался Канг Хо. – Поклялся, что ему просто нужно залечь на год-другой, пока некая вызванная им буря не уляжется. Сперва я отказал, и началась всякая мерзость. Я уступил, когда он дал слово, что будет только играть роль стража духа и ничего больше, а мы обычно полагались на клятвы друг друга, правда же? Кроме того, он не оставил мне выбора – я не мог его выгнать.

– А вот это относится к области домыслов и предположений, – резко проговорил Джун Хван. – А что не относится, так это то, что он недавно исчез вместе с Чи Хён и еще одним из стражей.

– Кто этот пропавший страж? – спросила София.

– Чхве, – ответил Джун Хван. – Страж доблести моей дочери. Она служила нашему дому много лет, до того как появился этот брат Микал. Что подразумевает давний заговор с целью похищения моей дочери – или же тело Чхве еще не выбросило на берег. Ради ее же блага я надеюсь на последнее.

– Поэтому, когда я появилась, вы сочли меня сообщницей? Возможно, с письменным требованием о выкупе? – Этот тип не слишком хорошо думает о друзьях своего мужа, если решил, что они могут отправить на переговоры соучастника, вместо того чтобы вести беседу с безопасного расстояния. – Для бизнеса плоховато так долго заставлять семью ждать, ничего не присылая, – вы уверены, что она не похитила себя сама? Слыхала я, принцессы так делают.

– Там был свидетель, – сказал Канг Хо, хотя его супруг снова воззрился на него с нескрываемым скепсисом. – Ее страж добродетели, Гын Джу, видел, как Феннек и Чхве уносили ее, а когда он попытался их остановить, швырнули его в бухту. Он чуть не утонул.

– Хорошо, что не утонул, иначе никто бы вам не рассказал, что случилось, – заметила София.

– Я полагаю, он изложит вам все подробно по дороге, – сказал Джун Хван, вставая. Он производил величественное впечатление, когда смотрел вот так, сверху вниз. – Я хочу, чтобы вы нашли мою дочь, госпожа Клелл, и привезли ее домой. Тогда я окажу всю помощь, какую только смогу, вашему делу отмщения Самоту.

– Принцесса за армию? – В голове у Софии пульсировала боль, отравляя радость от услышанного. Все, чего сейчас хотелось, – зарыться лицом в прохладную подушку на денек-другой. – А откуда вы знаете, что я на самом деле не в сговоре с Феннеком, что мы не выбиваем из вас военную поддержку? Может, мы спрятали принцессу в какой-нибудь линкенштернской ужальне и я вернусь с нею через неделю, чтобы получить плату?

– Как я сказал, мы тут побеседовали, пока вы плавали с гарпиями, а в тех глубинах мало кто может рассказать убедительную правду, не говоря уже об убедительной лжи. – Джун Хван кивнул на Мордолиза. – И если у меня были какие-то сомнения, ваш компаньон их полностью развеял. Вы, очевидно, всегда держите свое слово.

– Это правда? – София попыталась стряхнуть ледяную воду, побежавшую по спине. Непорочные были пугающе накоротке с духами, страннорожденными и всякими другими ужасами, но все знали, что по-настоящему разговаривать с демонами могут только практикующие темные искусства. Одурманить и допросить Софию против ее воли – одно дело, а задружиться с ее демоном – совсем другое. – Неужели Мордолиз хорошо говорил обо мне?

– Мордолиз? – ошеломленно переспросил Джун Хван. – Вам стоило бы обращаться с подобным существом более почтительно, госпожа Клелл.

– Ага, могу поспорить, он так и сказал, – съязвила София, вяло пиная одеяло в сторону Мордолиза. – Однако же поганец не рискнул залезть ко мне в постель.

Мордолиз издал низкий горловой рык, который наконец-то вдохновил Софию сесть прямо, но она смогла только шлепнуть его по носу. Да уж, именно то, что ей сейчас нужно: старое чудище зазналось лишь по той причине, что какой-то чокнутый непорочный пообщался с его злодейской задницей. Джун Хван присвистнул сквозь зубы, но не прокомментировал обхождения Софии с ее демоном, и Мордолиз укоризненно заскулил. Она подняла руку, но больше не стала его шлепать: вертикальное положение отнимало все силы.

Джун Хван наклонился и погладил Мордолиза, не отрывая глаз от Софииных.

– Рассказывают, что в Черных Землях Великий Темный Король возжаждал света для своих подданных и послал двух огненных псов сквозь Врата Затонувшего королевства в наш мир. Один попытался утащить солнце, другой – луну. Но солнце обожгло первому псу язык, и он выронил добычу, а луна заморозила зубы второму, и тот ее упустил. Однако, зная отношение Великого Темного Короля к неудачам, два огненных пса снова и снова пытаются украсть наши небесные светила, и это будет продолжаться, пока солнце и луна восходят над Звездой.

– Затмения, верно? – София припомнила песню, которую Канг Хо пел ей почти три десятилетия назад, когда они воспользовались религиозной истерикой, вызванной данным явлением в Йеннеке, чтобы незаметно пробраться в Запретный Замок и обчистить его. – Вы хотите сказать, что он огненный пес, пожирающий луну? Видели бы вы, как плохо он жует задними зубами, не подумали бы так о нем.

– Я не считаю, что древние мифы надо понимать буквально, но точно знаю, что они исходят из тех времен, когда смертные были не столь одиноки на Звезде, как нам нравится думать сейчас. Во всех культурах есть легенды о черных псах, и, хотя песни различаются, универсальная истина состоит в том, что к таким существам следует относиться с почтением, – возразил Джун Хван, вновь почтительно кланяясь твари.

– Уважаемый, советую вам отказаться от вашего рыбьего жира, – сказала София.

Хотя его легенда всколыхнула разнообразные дикие воспоминания. Из гарпийного сна всплыли образы, которые снова тонули в маслянистой черноте, прежде чем София успевала на них сосредоточиться: огромные извивающиеся чудовища, которые были только блохами на еще бо́льших кошмарных монстрах, на левиафанах, кружащих в бессветном центре всего сущего…

– Насколько я понимаю, – произнес Канг Хо, – наша почтенная гостья как раз собиралась нас покинуть?

– Гын Джу поедет с вами, – сказал Джун Хван, и, когда супруг бросил на него яростный взгляд, король пожал плечами. – Он жаждет отправиться за Чи Хён с момента похищения, а какой нам прок в третьем страже добродетели, если у нас осталось только двое детей?

– София не нуждается в том, чтобы кто-то из наших слуг шпионил за ней!

– Госпожа Клелл не нуждается, – поправил Джун Хван. – Хотя так же верно и то, что Гын Джу послужит ей переводчиком, если в том возникнет нужда, и подтвердит все посланные нам донесения.

– У меня уже есть переводчик, – сказала София. – Эта девушка-солдат, Бань. Мне не нужно и не желательно, чтобы рядом болтался кто-то еще.

– Гын Джу едет с вами, – отрезал Джун Хван. – Если вам также требуются услуги лейтенанта Бань Лин, я с радостью напишу ее командиру в Линкенштерн и попрошу дать ей отпуск для моих личных дел. Канг Хо, я надеюсь, ты позаботишься об отправке в материковый штаб платы за ее перевод в резерв?

Перебранка непорочных была нудной и утомительной. София неуклюже поднялась с постели в попытке отвлечься от их разговора. Когда она покачнулась, Мордолиз тут же оказался рядом, глядя на нее снизу голодными черными глазами. Она положила руку на его лохматую голову, но только чтобы сохранить равновесие. Погоня за принцессой. Брр. Однако никто не говорил, что финансировать маленькую частную войну будет легко.

* * *

Вечером София чувствовала себя ненамного лучше, но едва вернулась на матрас, тут же провалилась сквозь него и, тщетно плещась и путаясь в постели, ушла в сонные глубины. Всю ночь она летела, выше и выше, в намасленных луной облаках, плыла вверх по задней ноге монстра, огромностью превосходящего любой город, любую гору, любую идею или идеал, а луна позади многих его голов сияла, как серебряная корона… Но если не считать слишком ярких снов, то очищение организма, похоже, протекало мягче, чем после большинства ее предыдущих отравлений. Казалось безумием, что они с Канг Хо однажды курили жир рыбы-гарпии намеренно, одной шальной ночью в Тао.

Они отправились в путь на следующее утро, и к этому времени София уже несколько оживилась, пусть даже лишь потому, что покидала остров. Его благолепие Джун Хван больше не показывался, заботясь о своих незримых для Софии гостях, но Канг Хо проводил их до Отеана, столицы Непорочных островов, известной иностранцам как Маленький Рай. После всевозможных процедур и проволочек их допустили в северную гавань большого острова. Солдаты в белых мундирах наблюдали за ними с того момента, как они сошли со своего маленького корабля, и до стен Осеннего дворца, где с бастионов вслед им, уходящим по гравийной дороге в окружавшие храм Пентаклей мертвые поля, смотрело еще больше суровых глаз. Это напоминало былые времена, когда ты привлекал вот такое враждебное внимание местных жителей, всего-навсего немного поглазев на окрестности.

– Мы были здесь, когда дух напал на нас, – сказал Гын Джу, страж добродетели пропавшей девушки.

Этот юный красавчик, скрытый вуалью, вероятно, был родом с какого-то острова рангом пониже, а может быть, даже с материка.

– А я-то всегда думала, что вы, непорочные, накоротке с демонами, – заметила София. – Кто бы мог подумать, что один из них попытается сожрать принцессу!

– Уважать что-либо – не то же самое, что считать безопасным, – возразил Канг Хо. – Ровно наоборот. На море не выживешь, не выучив этот урок.

– Если домашний мальчик, еще пара слуг и принцесса-подросток сумели его уделать, то вряд ли это было такое ужасное чудовище, – предположила Бань, шедшая сзади с Мордолизом у ноги.

Ни Гын Джу, ни Канг Хо, похоже, не собирались отвечать военнослужащей, но София улыбнулась:

– Итак, она впервые сбежала тайком? Пойти на охоту за демонами поблизости от Врат – интересно, кто заронил эту идею ей в голову?

– Гын Джу? – спросил Канг Хо, и, когда страж добродетели устремил взгляд в пустое поле, его господин раздраженно надул щеки. – Я вряд ли отдам тебя под плети теперь, когда она исчезла, так что давай рассказывай. Я могу припомнить один или два случая, когда Чи Хён не было там, где ей полагалось быть, так что́ насчет этого?

– Брат Микал был хитер, но я всегда считал, что он слишком яро противится капризам принцессы Чи Хён, – горько ответил Гын Джу. – Да, он советовал не делать некоторых вещей, но всегда представляя их в самом завлекательном свете. Тот вечер не был исключением: он помог нам тайно покинуть дворец. Поскольку опасность как будто грозила нам всем, и особенно притом что мы одолели этого демона урожая вместе, я не подозревал его в предательстве, пока не стало слишком поздно. Теперь я думаю, не применил ли он цепное колдовство и не вызвал ли монстра сам, чтобы завоевать доверие принцессы?

– А вторая, страж доблести, она когда-нибудь вызывала у вас подозрения? – спросила Бань, проявляя больше интереса к этой истории, чем в тот момент, когда София вводила ее в курс дела.

– Чхве всегда была безупречна, – фыркнул Гын Джу. – До того самого мгновения, как швырнула меня в море, когда я пытался спасти мою принцессу.

– Мы забегаем вперед, – сказала София. – Вернемся к тому моменту, когда вы вчетвером пришли сюда во время праздника, – что конкретно произошло? Вы сбежали, столкнулись с демоном, проскользнувшим сквозь Врата, победили его и вернулись на праздник, покрытые тыквенными внутренностями, – так все было?

– Какое сделалось лицо у Джуна Хвана, когда Чи Хён ворвалась в бальную залу с плетью тыквы в волосах… – Канг Хо печально улыбнулся. – Это был последний праздник, который она посетила – прошлой осенью, а через пару месяцев она исчезла, как раз перед Балом Зимней луны. Феннек и Чхве столкнули лодку в море, высадившись здесь под покровом ночи, но это было замечено стражниками, и они нашли следы, ведущие с берега вот сюда, к храму. Даже с помощью жениха Чи Хён мы больше ничего не смогли выяснить – след теряется у Врат.

– Да уж наверняка, – сказала София, еще больше замедляя шаг.

Тропинки через поля, как колесные спицы, разбегались от пятистенного храма, – казалось, святилище из сияющего перламутром камня заставляет цепенеть воздух вокруг, делая тусклым даже солнце. София смотрела во Врата на трех разных концах Звезды, но никогда не приближалась к непорочновским. Как всегда, она начала ощущать тягу в самой своей крови, чувствуя, что даже волоски на руках потянулись туда…

– Жених?

– Я не упомянул, что она помолвлена со вторым сыном императрицы Рюки? – сказал Канг Хо. – Гын Джу, Бань, вы подождите здесь, а мы с госпожой Клелл продолжим нашу беседу чуть ближе к храму.

– Как скажете, сэр, – ответила Бань, втыкая в землю копье и опираясь на него; Гын Джу вытирал лицо под вуалью пышным рукавом.

– Принц Бён Гу, будущий муж Чи Хён, был вне себя, – сообщил Канг Хо, когда они с Софией отошли на некоторое расстояние. – Не только наш дом носит белое в эти последние месяцы. Вот почему мы не послали никого на поиски Чи Хён – жених уже отправил за похитителями дюжину солдат сквозь Врата и лично отплыл на юг, чтобы отыскать ее в империи.

– Он отправил людей сквозь Врата? – Софию передернуло. Проклятые придурки непорочные. – Дай-ка угадаю: они не вернулись?

– Это было вскоре после того, как Феннек и Чхве пронесли сквозь них Чи Хён, и если солдаты появились где-то в другом месте на Звезде, то посланные ими сообщения могли еще не дойти, хоть морем, хоть сушей. – Канг Хо как-то излишне выгораживал себя при любой возможности.

– Или они на дне океана вместе с Затонувшим королевством, – сказала София. – О-о-о, а может, они теперь вместе с народом Эмеритуса, где бы эти люди ни оказались в итоге, или в каком-то еще худшем аду. Ты слышал, чтобы кто-нибудь успешно воспользовался одной из этих штук?

– Я знаю, что Феннек не прыгнул бы туда, если бы подозревал хоть малейший риск для своей персоны и мог бы просто сбежать на лодке. – Слова Канг Хо звучали почти уверенно. – Они ехали сюда специально, а не от отчаяния. Это означает, что Феннек умеет ими пользоваться.

– Или думает, что умеет, – заметила София, разглядывая храм.

Демоны ада, было холодно даже смотреть на тьму за огромными дверями. Королевские гвардейцы стояли на каждом из пяти углов здания – Канг Хо сказал, что этот порядок ввели после похищения Чи Хён. До тех пор любой чокнутый непорочный, если хотел, мог подойти прямо к Вратам и прыгнуть туда… и в этом мире его бы больше никогда не увидели. Но что, если Феннек действительно нашел способ пользоваться Вратами, чтобы путешествовать по всей Звезде, входя в одни и появляясь из других, за тысячи миль, прямо как в легендах?

– Интересно, Телогнёздка имеет к этому какое-то отношение?

– Я думал об этом, – сказал Канг Хо. – За все время, что Феннек жил у нас, я ни разу не видел его демоницы и решил, что он отпустил ее задолго до того, как явился ко мне просить убежища. Но зачем тратить столь драгоценную вещь, как дар демона, на проход через Врата, если можно сбежать на лодке, а демона приберечь на крайний случай?

– А вот и нет, – уверенно возразила София. Неплохо разыграно, Феннек, совсем неплохо. – Зачем освобождать демона для одноразового путешествия через Звезду, когда можно попросить, чтобы научил тебя делать это самостоятельно? Могу поспорить, он отпустил ее в обмен на секрет использования Врат.

– Думаешь, они могут дать такую власть? – Канг Хо с сомнением посмотрел на Мордолиза, который пробежал дальше вперед и уселся в пыли, таращась на храм.

– Не узнаешь, пока не попросишь, верно? – София поморщилась, гадая, что же сделала не так, когда пыталась освободить собственного демона, причем в обмен на исполнение куда менее сложного желания. – Не могу не отметить, что Мохнокрылки тоже не видно; только не рассказывай мне, что отпустил ее за вечно набитую трубку или за ночь с какой-нибудь ослепительной красоткой. Я слышала, они могут внедрить идею в голову человека так глубоко, что он никогда не заподозрит, будто она не его собственная, – не так ли ты подцепил шикарного мужа, заставив его думать, будто он хочет тебя?

– Я отпустил ее много лет назад, когда ты отпустила меня, и просто так, – сказал Канг Хо.

Но то ли он с годами разучился врать, то ли долгая жизнь без разлитой в воздухе лжи лучше настроила Софию на этот аромат.

– Неправильно связывать демонов и неправильно требовать от них исполнения желания за свободу. Если уж очень хочется якшаться с такими силами, то лучше склонять их взаимной выгодой, а не пытками и оковами.

– Да ну? – хмыкнула София, гадая, вдруг он действительно прав.

Может, она все неправильно делала; может, то, что Мордолиз не принял ее предложения, – целиком ее вина. Скорее всего, нет – просто он чудовище, такое же, как все прочие демоны.

– Ты всегда относился к ним чуть брезгливо, даже к своей совомыши.

– Она никогда не была моей, – возразил Канг Хо, по-прежнему глядя на Мордолиза. – Мы просто некоторое время шли одним путем.

– Как это ни поэтично, у меня с Мордолизом несколько иной договор. Он не делает того, что я хочу, а я не делаю того, чего хочет он, – сказала София, внимательно наблюдая за своим демоном.

Тот не отвернулся от храма, когда она назвала его имя, но это лишь больше убедило ее, что поганец подслушивает.

– Скажем так: в настоящий момент я не думаю, что похищение устроили вы с Феннеком, чтобы надуть твоего мужа и императорскую семью непорочных…

Канг Хо схватил ее за куртку, вызверился – глаза выпучены, щеки красны, рука занесена для удара – и прошипел:

– Повтори это, София, и я швырну тебя в гребаные Врата! Клянусь демонами, которых мы освободили, я это сделаю!

– Остынь, старина, – сказала София, легонько шлепая его по лбу и высвобождая рукав из захвата. – Я ведь говорила, что так не думаю? И раз я так не думаю, то какова, по-твоему, цель Феннека? Выкуп от жениха – мысль очевидная, раз твоя девочка уходит в императорскую семью. Если этот принц Бе-Гу…

– Бён Гу.

– Ну да, Бён. Если бы он получил требование выкупа, как считаешь, он сообщил бы вам? Или попытался бы справиться самостоятельно? Может, бросился в погоню за похитителями, вместо того чтобы им платить?

– Зачем ему это? – спросил Канг Хо чуть спокойнее.

– Мать-перемать, ну я не знаю – честь, может быть? – пожала плечами София.

– Не думаю, что принцу знакомо это слово, – сказал Канг Хо. – Если бы императорская семья получила письмо с требованием выкупа за возвращение Чи Хён целой и невредимой, то она бы связалась с нами сразу же, пусть даже только для того, чтобы вежливо предложить нам выплатить часть выкупа.

– Может быть, планировали украсть твою дочь и вернуть за выкуп, но что-то пошло не так, и они не смогли связаться с вами, – предположила София, осознав мрачный смысл своих слов, только когда они уже вылетели изо рта. Ничего нового.

– Что-то вроде того, что они прыгнули в гребаные Врата и исчезли навсегда, – тяжело довершил Канг Хо. – Эта возможность пришла на ум всем.

– Что ж, скажем, что могло быть и хуже. Если не ради банального выкупа, то зачем Феннеку похищать твою дочь?

– Я не знаю, София, честно, и это приводит меня в ужас. – Канг Хо спрятал руки в рукава и посмотрел на небо. Если он искал знамения, то скапливающиеся тучи вряд ли были добрым знаком. – Чи Хён… особенная девочка. Ее сестер я люблю так же, это правда, но, к добру или к худу, я вижу свое отражение в средней дочери. Возможно, Феннек работает на кого-то из моих торговых соперников – непорочновский дом, который не хочет видеть, как Бонги породнятся с императорской семьей. Или возможно, это долго варившаяся месть Самота за все мои старые грехи – как и нападение на твою деревню. Или, например, Феннек хочет устроить мне неприятности по каким-то личным причинам. Ты его знаешь лучше, чем я: чего, по-твоему, он может хотеть?

– Я намерена выяснить, – сказала София, оглядываясь на двери храма.

Получить способность шагнуть прямо туда, в пространства, ве́домые одним лишь демонам, и выйти из любых пяти Врат: в Ранипутрийских доминионах, или Кремнеземье, или даже в самой Диадеме – на расстоянии броска ножа от замка, где цель мести Софии терпеливо дожидалась ее внимания… Можно ли представить лучший подарок от демонов, чем возможность пользоваться их Вратами? Если демоница Феннека открыла ему путь и позволила пройти с несколькими товарищами, то Софии освобожденный Мордолиз наверняка разрешит провести туда целое войско. Какая защита устоит, когда армия появится в сердце столицы Самота? И не понадобится много войск, если, вместо кампаний и осад, удастся взять Багряную империю внезапным натиском, ценой одной кровавой ночи…

Мордолиз радостно взлаял и вскочил, наконец отвернувшись от храма. Он подбежал к Софии, виляя хвостом, и восторженно ткнулся ей в руку тяжелой мокрой мордой. Она стряхнула слюну с пальцев и вытерла их о рукав куртки.

– А зачем делать это самой, если я могу найти Феннека и заставить его поработать для меня?

– Что? – спросил Канг Хо, но ни София, ни Мордолиз не ответили.

Оба повернулись спиной к храму Пентаклей и направились обратно к гавани. Куда бы эта принцесса ни делась, сама она явно не найдется.

Глава 16

После Битвы Оттопыренного Мизинца, как стали называть случившееся пижоны, Марото неожиданно обнаружил, что принят в компанию благородных господ. Причина была не в том, что он вколотил в них некоторое количество столь остро необходимого им ума, – вели они себя так же глупо, как всегда, если не хуже. И не в том, что он восстал против них, потому что на самом-то деле кому нужны непокорные слуги? И даже не в том, что он всех спас в тот день, посреди путешествия по Дороге Отчаянных, когда отряд повздорил с монахами-прокаженными, хозяевами храма Голодных Песков, – ведь Марото там не сделал ничего, только орал, что надо как можно быстрее уносить ноги, чем и так уже все занимались. Нет, похоже, это целиком и полностью было результатом того, что он обеспечил дворянам желанное развлечение и, наконец-то, историю, которой дома можно произвести впечатление на друзей: они выстояли против капитана Марото, самого́ Пятого Негодяя, сражались с ним не на жизнь, а на смерть и выжили, чтобы поведать об этом.

И ладно те, кто избежал большинства его ударов, ускользнув в фургон или изобразив контузию, но Марото ожидал, что уж граф Хассан точно затаит на него зло из-за сломанного носа. Еще была разодранная мочка уха герцогини Дин – Марото вырвал из нее толстую бирюзовую вставку. Однако те пижоны, с которыми он обошелся жестче всего, вели себя дружелюбнее прочих – ему ни в жизнь бы этого не понять, если бы тапаи Пурна не просветила его, пока они ехали вдвоем на покрытой атласными подушками кучерской скамье ее фургона люкс. Марото правил верблюдами, его массивные сандалии занимали подножку почти целиком, едва оставляя место для ее изящных туфель.

– Шрамы, варвар, шрамы, – пояснила она с некоторой завистью, трогая свой почти сошедший фингал и морщась. – Ты дал им сокровища, которых они никак не могли купить, при всем своем богатстве и положении.

– Слушай, ну тут ты ошибаешься, – рыгнул Марото, передавая ей графинчик с морошковым бренди. Их фургон двигался во главе каравана сквозь невыносимо душную ночь, которая должна была стать последней на Дороге Отчаянных. – За хорошие бабки я обеспечу тебе куда более впечатляющие шрамы.

– Но это будет не то же самое, – меланхолично возразила Пурна. – Любой может заплатить варвару, чтобы тот его изранил, но ты же не какой попало отморозок и делал это не за деньги. Ты и в самом деле целиком отдавался битве, сражался с нами изо всех сил. Вот что делает наши раны особенными.

Марото чуть было не подавился болотьяком, но решил не спорить, хотя и содрогнулся при мысли, насколько иным был бы итог, вложи он хоть на каплю больше силы. Он радовался, что не поступил так: доставшаяся ему компания хлыщей даже вполовину не так плоха, как прочие. На самом деле Марото уже стыдился, что убедил их выбрать сей путь, особенно учитывая случившееся с пашой Дигглби и его телохранительницами в храме Голодных Песков. То, что сам паша выбрался из передряги физически невредимым, Марото считал большой победой, несмотря на судьбу так называемых защитниц парня. Однако тут уже сделать ничего нельзя, – если слухи верны и София жива, нельзя терять ни дня на более длинном маршруте.

– Ты дралась отлично, – сказал он, ощущая в себе доброту, какой не бывало… да в общем-то, многие годы. – Остальные бы не нашли зацепки, если бы ты не долбанула меня в самом начале, не открыла для них. И с той богуаной, еще раньше, и опять же когда мы повздорили с прокаженным в храме насчет важности того, чтобы новички искренне желали обратиться в их веру. Не считайте, что кто-то из вас, нежных фиалок, будет стоить хоть коготка котенка в тигриной драке, но вы показали, что я в вас ошибался. Я это признаю.

Пурна теперь подпрыгивала не только из-за неровной дороги, пинавшей пружины под сиденьем. Марото собирался лишь отдать девчонке должное, но, глядя на нее, усомнился, что смог бы придумать нечто такое, от чего она бы заважничала еще больше, даже если бы постарался. Мгновенно надувшись от гордости, она так же быстро опомнилась и, сунув пустой бокал в держатель из золотой проволоки, встроенный в сиденье, хлебнула прямо из графина, как он. Потом у нее начал заплетаться язык. Дети.

– Ты тоже лучше, чем я ожидала. Это была моя идея, знаешь ли, – нанять тебя в экспедицию. Все говорили, что ты уже вышел в тираж, даже если когда-то был крут. И всю первую неделю, что мы были в пути, я раздумывала, не правы ли они были, – может, ты уже совсем сдулся. Если вообще совершил хотя бы половину всего того, о чем поют.

Ох! Справедливо, но – оххх!

– Я ошибалась, я, гхм, признаю это. Правда признаю. – Пурна позволила ему забрать графин.

На козлах стало тихо, но Марото был уже достаточно под мухой, чтобы воспринять молчание как вызов: он довольно долго избегал правды, и что же он делает сейчас, ведя этих идиотов обратно через пустоши самой трудной дорогой, подвергая их риску в случае с прокаженными хранителями храма и еще худшим опасностям, – если не спешит на встречу с прошлым?

– По правде говоря, я, наверное, не сделал и четверти того, о чем поют. То, чем занимался, не годится для хороших песен.

А вот тут ты немного пережал струну, а, Марото? Эта девочка явно ищет пример для подражания, а с помощью ее компании она могла бы найти кого-нибудь намного хуже тебя, так зачем заливать ее огонь мочой?

– Кое-что точно правда… Но что ты услышала во всех этих историях такого, что заставило тебя подумать, будто нанять меня, чтобы устроил великое приключение, – это мудрое вложение средств?

– Ты же Пятый Негодяй! – ответила Пурна. – Каких я только сказок не наслушалась! Ты ездил с Поверженной Королевой, когда она была еще только бандитской атаманшей, и из шлака, из головорезов и наемников вы выковали армию. Вы побеждали смертных, вы побеждали чудовищ, вы восстали против целой гребаной Багряной империи и захватили ее. Вы охотились на демонов и подчиняли их своей воле, вы сотрясали самые столпы небес и…

– И буэ-э-э, – перебил Марото, высовывая язык, будто его тошнит. – Как я и думал: куча дерьма. Начнем с того, что ты будешь называть королеву Софию по имени или вообще никак не называть. Потом, она не была бандиткой, она всегда была… как она это называла… революционеркой – и Кобальтовый отряд не был бандой. В-четвертых… точнее, в-третьих, мы не охотились ни на каких демонов. По крайней мере, я не охотился; София-то пела, будто проделывала такое вообще в одиночку. Довольно хорошие истории в основе своей, не спорю, но пение Софии всегда звучало как вой собаки, страдающей запором и жаждущей облегчения. Теперь, значит, демоны: мы подчинили их своей воле, как ты говоришь, только мы их не искали – они сами пришли.

Снова повисло молчание, пока Марото искал в нагрудном кармане трубку, утраченную много лет назад, – старые привычки, заставляющие краснеть. Он скучал по той вересковой трубке больше, чем по своему демону. Что бы о нем подумала эта девчонка, если бы узнала всю ужасную правду?

– Продолжай! – потребовала Пурна.

– Зажги мне сигару, и я продолжу.

– Ну ты и халявщик! Халяварото.

– Такая умная могла бы придумать и получше. Но я тебе врежу, если сочинишь.

– Обещаешь? – Пурна выудила две здоровенные черные мадры, которые всегда держала под рукой. Повертевшись в поисках огня и сняв колпак с фонаря, болтавшегося на крюке, она раскурила сигары и сказала: – Я думала, что демонов во всех этих историях уж точно приплели для красного словца.

– Это еще почему? – удивился Марото, доставая сигару изо рта после первой затяжки и хмурясь от ее знакомой, но неожиданной сиропной приторности. Блестящая помада Пурны, догадался он: папайя, ананас и другие фрукты, которые ни за что не стали бы расти ближе чем за тысячу миль отсюда. Определив источник вкуса, он сунул сигару в рот. – Не веришь в демонов?

– Конечно верю, – ответила Пурна, пытаясь выдуть колечко, как он ее учил, но благословенный ветерок, наконец-то пробравшийся в ущелья здесь, неподалеку от края пустошей, размазал дымный обруч, как только тот вылетел из ее губ. – Но они всего лишь животные. Редкие – это да, но просто еще одна часть мира. Монстрами, чудовищами, демонами люди называют существ, для которых нет другого имени. Только крестьяне, варвары и религиозные придурки думают, будто демоны – нечто большее.

– Ты только что затолкала огромную часть Звезды и всю империю в три горшочка, – сказал Марото, делая еще одну затяжку и тут же жалея об этом: сигара курилась, как косяк с сушеной сколопендрой, но без всякого ментольного холодка. Он выдохнул дым. – И меня тоже.

– Есть такая чудесная новая мода, Марото, она расходится повсюду и называется «образование»; думаю, тебе она может показаться интересной, – сообщила Пурна и, воспользовавшись моментом, когда легкий ветерок улегся, выдула серое кольцо в полог над сиденьем. – Остальная Звезда начинает понимать то, что угракарийцы и непорочные знали всегда: демоны не так уж отличаются от любых других зверей. Демонами их называют и адское происхождение им приписывают пугливые люди – просто чтобы объяснить необъяснимое. И с богами то же самое.

– Категоричная и еретичная, – подытожил Марото, тоже пытаясь выдуть колечко дыма. – Все же есть в тебе нечто такое, что мне очень нравится. Но давай кое-что проясним, Пурна: демоны реальны. Я это знаю, потому что я их видел, и они не просто какая-то разновидность живых существ. Что до непорочных и их взгляда на демонов: то, о чем ты говоришь, – это проблема перевода. Там их зовут «духами» и считают безвредными, потому что они такие и есть, почти всегда. Нематериальные и в основном невидимые.

– Угу. Так как же они вдруг оказываются опасными адскими чудищами?

Скептицизм Пурны поначалу раздражал Марото, но теперь, когда он привык к заносчивой манере этой соплячки, ему, по правде говоря, даже нравилось это. Ощущение, что делишься мудростью с любознательной молодежью, оказалось до странного приятным. Старое сожаление комком поднялось в горле: насколько иной была бы его жизнь, если бы он тогда пошел против клана и спас своего племянника? Если бы оставался с мальчиком на поле боя, пока папаша не окочурится, а потом бы взвалил парня на спину и убрался оттуда? Может, он соскочил бы на десять с гаком лет раньше; ад и демоны, без этой добавочной вины, толкавшей его в ужальни; может, он никогда бы не подсел вообще. Может, дал бы имя этому непоименованному мальчику и они занимались бы вместе самыми разнообразными вещами… Но мертвый мертв, и Марото проигнорировал знакомый трепет шрама на сердце. Уж он-то мастерски умел давить такие штуки. Главное тут – никогда не оглядываться, если только что-нибудь не преследует тебя. И даже тогда лучше не знать, как близко оно подобралось к твоей заднице.

– Йоу, Марото? – Пурна помахала рукой перед его лицом. – Ты в мире духов или где?

– Ммм. О чем я говорил?

– Вроде спорил со мной насчет духов и переводов с непорочновского, но у тебя это фигово получалось.

– Есть такая чудесная штука под названием «образование», Пурна, тебе нужно попробовать. – Откашлявшись – как он считал, в академической манере, – Марото продолжил: – Так вот, непорочные называют демонов духами, потому что они реальны не так, как ты или я, но все мы говорим о тех же самых чудовищах. А секрет демонов в том, что они хотят влиять на человека, но не могут… пока не завладеют чем-нибудь материальным, предпочтительно кем-то живым. По-настоящему сильные демоны могут это делать по собственному желанию, при особых обстоятельствах. Я не демонолог гребаный и не знаю, что это за обстоятельства. В любом случае, когда они куда-нибудь вселяются: в животное, растение или даже груду камней, – они могут причинить всевозможные неприятности нам, смертным… Но такое вселение также может запереть их в нашем мире, лишив их способности сбежать обратно, в тот ад, из которого они пришли. Вот так работает связывание демона. Призывая его из Изначальной Тьмы, ты предлагаешь ему живое существо, в которое можно вселиться, а когда он заглатывает наживку – все, гаденыш привязан к тебе. Ему не уйти домой, пока ты не позволишь.

Марото полагал, что услышанное ее напугает и заставит заткнуться, но не тут-то было.

– Значит, ты говоришь, что сами по себе демоны – не животные, а нечто… неощутимое, неуловимое, что каким-то образом входит в нормальное существо, получает контроль над его телом и в этом теле вольно творить, что пожелает. Правильно?

– Я что, так и сказал? Ладно, это только половина. Плоть, которую они носят, дает им свободу перемещаться по всему миру, да, но также она становится их тюрьмой: демон заперт внутри того животного, которое было поблизости, когда его впервые призвали.

Пурна вынула сигару из плотно сжатых губ и задумчиво постучала по ней.

– Ты знаком с ранипутрийской медициной? С теорией заразных болезней?

– Да, конечно. – За годы больших и малых войн во всех доминионах Марото зашивали, мазали ароматными кремами и даже ставили стеклянные банки, но это было как-то мимо темы. – Ты вообще слушала?

– Болезни могут быть такими же – вот как ты описал демона. Что-то невидимое, что проникает в тебя и захватывает изнутри. Влияет на все твои органы, включая мозг, но не случайно, а намеренно. Это интригует: думать о какой-нибудь чуме как о живом существе, а не гневе Падшей Матери или Королей Курганов и всем таком прочем. Это имеет смысл, особенно если вспомнить, как болезни распространяются среди населения и путешествуют из одной страны в другую по торговым путям.

– Почти в точку! – сказал Марото, слишком хорошо помнивший гнусного до тошноты Хортрэпова демона, Чахотуна. Даром что видел это существо воочию только раз, и то мельком, когда Кобальтовый отряд связывал демонов и получил смутное представление об их истинном облике, перед тем как они вошли в приготовленные смертные сосуды. – Демон может поселиться даже в реснице бабочки. Помнишь Хортрэпа Хватальщика, Третьего Негодяя из песен? Своего демона, такого маленького, что и не разглядишь, он держал в бутылке, а когда выпускал, эта тварь несла смерть, и даже нечто похуже смерти, любому, кто ее вдыхал. Подлейшим из подлых был тот демон.

– Видишь? – кивнула Пурна. – Ты только что подтвердил мою мысль. Демон – это просто название для животного, природу которого не понимают, как не понимают природу иной болезни. Демоны не приходят ни из каких подземных адов, у них нет мистической силы, они не могут предсказывать будущее или исполнять желания.

– Ты ошибаешься, – сказал Марото, для которого прелесть просвещения непросвещенных уже несколько поблекла. Он видел демонов собственными глазами, держал одного при себе больше двух десятков лет, а эта щениха думает, что может говорить с ним свысока? – Демоны реальны, и они могущественнее, чем может вообразить дитя вроде тебя.

– И ты знаешь, потому что сам связал одного такого? Так говорит песня: ты выследил его и…

– Я тебе сказал, мы их не искали. Я глуп, но не безумен. Они сами на нас вышли. Таскались за нами с одного поля боя на другое. Кормились.

– Как львы, которые следуют за стаей гиен и отбивают у них добычу?

– Ничего подобного, – возразил Марото, и выпивка забурлила у него в животе от воспоминания. – Они ели не плоть, что-то другое. Боль, злость, страх… Я слышал много теорий, но мне не нравится об этом задумываться. Они не просто кормились мертвыми и умирающими, Пурна, они питались нами. Когда мы сели праздновать очередную победу, они подкрались в тени и вволю напились из наших черных сердец. Если бы наш колдун их не засек, мы бы даже не узнали, что они рядом. Но Хортрэп знал, ад его побери, – может быть, он их и вызвал. Они были невидимы, скрыты, пока мы их не связали.

– Как вы это сделали?

– Не важно, – отрезал Марото.

Сигара вдруг расплылась дегтем у него во рту. Он никогда, ни за что не заговорил бы о случившемся в ночь ритуала, но даже спустя все эти годы то, что он увидел – что сделал, – мучило его злее, чем любой демон. Как они позволили Хортрэпу подбить их на такое? Или это София первая предложила – еще один адски опасный маневр синеволосой генеральши, столь безжалостной, что даже собственные войска прозвали ее Холодным Кобальтом? Из-за всего, что случилось дальше, подготовка ритуала большей частью выпала из памяти Марото.

– Значит, вы связали демонов, – сказала Пурна. – Вообще-то, я много читала о таких делах.

– Да ну? – Что, если девица вдруг окажется любительницей демонологии?

Покосившись на ее ярко-розовый воротничок и шартрезовое платье с медными пайетками в форме сердечек, Марото решил, что это маловероятно. Не напрочь невозможно, но вряд ли.

– Да-да-да. Но разве главная цель связывания не в том, чтобы заставить демона сделать то, чего ты хочешь? Привести тебя к давно забытому кладу, или написать формулу превращения углей в алмазы… или исполнить твои желания?

– Он исполняет твое желание, только если ты его отпускаешь, – тихо ответил Марото. – Иначе здорово злится на того, кто его связал. Но поскольку я подозреваю, что у демона, чей хозяин умирает, не освободив его, дела становятся совсем плохи, эти твари изо всех сил стараются защищать тебя от всякого вреда, даже если ненавидят. Как им это удается, я не представляю, но определенно не естественным образом – я видел, как клинки, направленные в мою шею, внезапно отлетали в сторону, а кру́жки с отравленным элем вскипали, когда я собирался отхлебнуть.

– А твой демон, которого ты связал, – он какой? – Теперь голос Пурны звучал вполне уважительно. – Болезнь, как у этого Хортрэпа, с которым вы вместе воевали? Песни в этом вообще не совпадают.

– Крохобор, – ответил Марото с улыбкой, почти ощущая, как демон возится на плече и обнюхивает чересчур отросшие волосы там, где когда-то была модная стрижка, – тогда даже было не лень поддерживать прическу. Демон любил, щекотно перебирая лапками, заползать туда, где София выбривала на виске Марото стильную «М». – Серая крыса. На удивление небольшая.

– А можно на него посмотреть?

– Я его отпустил, – ответил Марото, чрезвычайно ярко вспомнив тот ужас, который испытал, придя в себя и обнаружив, что освободил демона. Оползающие черные стены ущелья, где они ехали, могли сойти за любую ужальню, в которой Марото когда-либо валялся, слишком обдолбанный, чтобы сползти с койки даже под страхом сумасшествия. – Давным-давно.

– Значит, ты освободил своего демона.

– Я же сказал. – Марото отбросил сигару, хотя в ней еще оставалось предостаточно тубака. Мерзкая, словно вкус его воспоминаний, это была горечь всех незабытых и незабываемых провалов, которые просочились в кончик, отравив аромат: вместо девичьего блеска для губ или крепкого тубака сигара отдавала выдохшимися шершневыми токсинами, струйкой текшими из его распухших губ тем утром после загула.

– Теперь ты понимаешь, почему я скептически отношусь к идее, что демоны могут обладать какими-то реальными сверхъестественными силами? – спросила Пурна.

– Нет, – угрюмо ответил Марото. – Ты даже не спросила, чего я пожелал.

– Если только это не было желанием оказаться настолько сломленным и отчаявшимся, чтобы согласиться на дерьмовую работенку провести презираемых людей через местность, которую ненавидишь, – то я не могу представить, что твой маленький демон подчинился. Ты не похож на человека, который может променять единственное в жизни желание на что-нибудь вроде идеального бутерброда, поэтому вот тебе и доказательство – согласись, что, если бы твое заветное желание исполнили, ты бы не находился сейчас в таком прискорбном положении.

– Я… погоди. – После долгой неуверенности и ужасных сомнений до Марото наконец дошло, чего он, очевидно, пожелал тогда, в той последней ужальне, где терял одним махом недели и, возможно, сократил свою жизнь на годы. Когда он протрезвел достаточно, чтобы осознать, что Крохобор исчез, что он отпустил демона за желание, возможности казались бесконечными и в основном ужасными, если учесть свойство таких желаний каким-то образом оборачиваться злом для тех, кто их выразил. Пришедшее в зрелые годы понимание того, что он освободил демона и не может даже вспомнить зачем, обозначило предел падения и так напугало Марото, что впредь он не прикасался к насекомым.

Теперь же, через полгода воздержания от насекотиков, его осенило, что в наркотическом тумане он, должно быть, просто пожелал освободиться от этой зависимости. Черная Старуха знала, что Марото много раз хотел соскочить, когда совершал неблаговидное деяние, чтобы получить очередную гусеницу, или отходил от ледопчелиного дурмана… и в последний раз он высказал это желание вслух. Видимо, Крохобор услышал его мольбу. Следовало догадаться, что уж никак не железная сила воли позволила ему выйти из той последней ужальни и через пару недель жестких ломок начать жизнь заново.

И что хорошего ему это принесло? Не вернуло ни богатства, потерянного или растранжиренного, ни умерших возлюбленных, ни погубленного достоинства. Он пожелал себе новой жизни, и – сюрприз-сюрприз! – она оказалась такой же дерьмовой, как прежняя, только теперь он понимал это намного лучше. Более того, она может так и тянуться, унылая и ничтожная, тянуться год за годом, вместо того чтобы закончиться безболезненной передозировкой. Вот такое демонское исполнение желаний – ничего особо жестокого: просто дать человеку то, о чем он просит. Почему бы не попробовать каких-нибудь огнекрылок, когда он доведет караван до Катели, и не посмотреть, дал ли ему старый добрый Крохобор способность употреблять насекоту, не подсаживаясь? Это было бы очень и очень неплохо, даже…

– Эй, с тобой все в порядке, Великий Вождь? – спросила Пурна, и Марото тряхнул головой, осознав, что куда-то уплыл. – Я не хотела лезть тебе в душу, – извинилась она.

– Да хотела, но это не важно, – сказал Марото. Это дитя, наверное, балдеет от разговоров со знаменитостью, пусть даже и переживающей дурные времена, но, откровенно говоря, и ему было приятно найти ухо, в которое можно все излить. – Крохобор исполнил мое желание, Пурна, хотя я долго не мог этого осознать. Даже в твоем юном возрасте не стоит сомневаться в чем-либо только потому, что оно целиком не укладывается у тебя в голове. Вот. Демоны реальны. Все, что ты слышала о них, правда. Есть и кое-что еще.

«И если Кобальт вправду жива, если мы найдем ее и остальных, ты увидишь это сама», – чуть не добавил он. Но не добавил. Если рассказать Пурне о своей цели, о своей истинной причине возвращения в караван, то она уж точно взбесится, а кроме того, неохота повторять сплетни, чтобы от высказывания вслух они не сделались ложными. Секрет богов – или демонов – достался ему и только ему. Ну ладно, ему и паломнице, от которой он это услышал, и сестре или тому, от кого она это услышала, и далее по цепочке, но все равно: не стоит считать шкурки не пойманных кошек.

Пурна принялась пререкаться, и Марото уже собрался озадачить ее вопросом: чем же, по ее мнению, являются такие забавные штуковины, как Врата, если не колодцами, ведущими прямиком в ад? Как вдруг его внимание привлекло что-то происходящее на дороге. Вот почему он настаивал, чтобы они ехали в передней повозке и не соглашался на другие варианты. Они уже почти выбрались из пустошей, бронзовая полоска предрассветного неба над головой расширялась вместе с ущельем, и при этом слабом свете он увидел, что капитан Джиллелэнд и двое его разведчиков наткнулись на большую телегу или фургон, оставленный посреди тракта. Трое охранников все еще сидели в седлах, беседуя с маленькой группой встречных. Из всех поганых подстав, какие только могла принести судьба…

Марото схватил поводья и резко остановил верблюдов, поморщившись, когда один громко выразил свое неудовольствие. Животные, тащившие повозки позади, тоже запротестовали, когда их остановили, и караван застрял в ущелье.

– Засада. Гаси фонарь, и пусть все приготовятся к бою. Приведи арьергард и расскажи им все. Быстро.

– Что за…

– Выполняй, девочка. Эти драные гуанами не смогли напасть на нас, когда мы въезжали в пустоши, – нет, мы должны были наткнуться на банду на обратной дороге. Буди лодырей, в данный момент отряд хохмачей превосходит числом оставшихся охранников. Мы уже в зоне обстрела, и всем, кто хочет жить, придется драться, причем грязно. Эти стервятники гораздо хуже, чем ящерица или кучка прокаженных.

Пурна больше не сомневалась в словах Марото. Они соскользнули с козел в разные стороны, Марото помедлил, чтобы вытащить из-за сиденья кольчужную безрукавку. Не самый любимый его доспех, что уж там говорить, но зато надевается очень быстро. Застегнув защиту, он побарабанил пальцами по двум рукоятям, торчавшим из оружейного гнезда, и остановился на топоре, поскольку с ним управлялся ловчее, да и в любом случае никакой шелудивый пустынный бандит не заслуживал отведать его булавы. Эх, был бы метательный солнценож, но Марото уже сто лет как заложил два последних из непотерянных. Следовало добыть новые, раз эти кончились, но нет так нет, никогда не стоит откладывать работу из-за отсутствия лучших инструментов. Любимая мантра Софии, которую она выдавала всякий раз, когда кто-нибудь из ее Негодяев ныл по поводу неравных шансов и трудных задач, которые она им ставит.

Когда они наконец догонят кобальтов – интересно, что скажет София о его новой спутнице? И если уж на то пошло, что скажет Пурна о Софии после всех этих песен? София просто обязана оказаться меньшим разочарованием, чем Марото!

Его прошлое и будущее неслись навстречу друг другу, и когда они соприкоснутся, вся Звезда содрогнется от второго пришествия Кобальтового отряда. Он про себя поблагодарил Крохобора за освобождение от дурного пристрастия к насекоте, причем такое своевременное, что Марото услышал о возвращении Софии и встал на ее след. Вот была бы трагедия, если бы она вернулась, а он не узнал об этом, слишком занятый оплакиванием ее в какой-нибудь ужальне.

Конечно, это если предположить, что тех наемников ведет действительно София, что паломнические слухи не обычная болтовня. Но нет, будет еще предостаточно дней для сомнений, а сейчас слухам нужно верить. Это должна быть она. Если кто и мог так нагло обмануть смерть, то это точно его былая предводительница; даже демон не способен вернуть мертвого, но, уж будьте уверены, София найдет выход из ада.

Однако если он хочет снова увидеть ее, если хочет познакомить со своей новой подружкой Пурной и встретиться со всей остальной бандой, и позже, когда они ускользнут, держать ее в объятьях, ощущать ее пьяное дыхание и точно знать, что это и вправду она, – сперва ему нужно пройти через свору жаждущих смерти дураков, что перегородили дорогу.

Было чрезвычайно приятно быстро идти по ущелью с топором, небрежно лежащем на плече, – как в старые добрые времена. Капитан Джиллелэнд и его люди спешились, вот идиоты, и до Марото вдруг дошло, что при всех его фантазиях о воссоединении с Софией люди, которых он привел в это ущелье, могут за пять минут стать покойниками. Включая его самого.

А потом явилась еще более темная мысль: даже если их не перережут, если все выйдут из пустошей без единой царапины – кроме тех, что он им подарил, – остается еще тапаи Пурна, вторая дочь благородного угракарского дома, о котором он никогда не слыхал. Даже если девчонка переживет нынешнюю ночь, то примет насильственную смерть позже, и это будет его виной – задолго до их встречи он сбил ее жизнь с легкого пути, наполнил жаждой славы, которую стяжают не за карточным столом, а на поле боя. Не только то, что Пурна знала песни о нем, навело его на подобные мысли – но и то, что она, сомневаясь в их истинности, все равно искала его и нашла: она не хотела слушать легенды, она хотела жить в них и самостоятельно выяснить правду. Эта девушка также не желала играть роль в какой-нибудь салонной драме, она жаждала стать звездой театра войны; и когда смерть придет за ней, виноват во всем этом будет Марото.

Что ж, ей повезло, и ему повезло. Варварская мысль – такой гордились бы его предки, гуляющие в Медовом чертоге Черной Старухи. К тому же если вине очень нужно на кого-нибудь пасть, то похоже, что она в итоге всегда оказывается аккурат на его плечах.

Марото шел прямо в бандитскую засаду: за спиной караван дурачков, где-то далеко впереди – Холодный Кобальт. Поверженная Королева. София. Софи.

Глава 17

Мрачный с дедом сидели у походного костерка и курили бугристую самокрутку-биди из старого крошащегося саама, закатанного в сушеный лист тубака, когда из темноты возник колдун. Никто из острых на ухо Волков не учуял его приближения – старикан-исполин материализовался прямо из дыма, как Обманщик в преданиях новой веры или вещий призрак в легендах старой. Кто-нибудь из этих заново рожденных язычников, от которых Мрачный удрал в лесу народа Сокола, непременно вскочил бы и принялся выть молитвы Падшей Матери, чтобы изгнать непрошеного гостя, но Мрачный с дедушкой не были язычниками и потому знали: ничто не происходит без причины. Лучше выслушать путника, пускай и подозрительного, прежде чем решать, что делать. Вот так-то, а кроме того, они оба накурились до полубессознательного состояния, и, пока дедушка не заговорил, Мрачный вообще не был уверен, что гигант и вправду здесь.

– Ночь холодна, наш огонь горяч, а друзей завести так же легко, как врагов, – произнес дедушка, и, прямо как в сказке, их гость ответил на древнее приветствие на истинном языке:

– Ночь холодна, ваш огонь горяч, и я предпочту друзей передо мной, а не врагов за спиной.

Великан был бледен, как кость, выбеленная солнцем, как лунный свет на полированной слоновой кости, как вероломство, и все же Мрачного странным образом не тревожило ухмыляющееся сморщенное лицо гостя. Он убил живого человека, которого знал всю жизнь, так какой вред может причинить ему чужеземный труп, пусть даже ходящий и говорящий? Так было, пока древний гость не продолжил:

– Вы, щенки, далеко забрались от своей стаи, а в этих землях встречается такое, чего может испугаться даже Рогатый Волк.

Мрачному захотелось завопить, чтобы этот незнакомец заткнулся, – произвести впечатление на деда, на самого себя и в первую очередь донести до этого урода, что они не испугаются ни колдуна, ни демона… Но ничего умного на язык не пришло, а дедушка вбил ему в голову, что если нечего сказать, то лучше ничего и не говорить. Дедушка, однако, всегда держал свой ум поближе к языку.

– Все, что я вижу при свете моего костра, – это усталый путник, у которого за спиной даже больше урожаев, чем у меня. Такому лучше не вызывать гнев хозяев, а то они расквасят ему ненароком зловредный рот, чтобы снова наслаждаться более честным треском костра.

Дедушка выглядел весьма довольным своим заявлением, и не зря. Оно было добротным и обстоятельным, и Мрачный ощутил трепет аж в костном мозге, обнаружив себя прямо посреди рождающейся песни.

– Рогатые волки, – сказал незнакомец, стряхивая с плеч укрепленный на плетеной раме заплечный мешок столь внушительного размера, что доставал ему до груди, даже уложенный на траву у ног. Учитывая рост самого хозяина, это действительно было нечто. – Они все еще бродят по саваннам, скажите на милость, или их уже полностью истребили, только чтобы у вас был плащ, пусть и менее теплый, чем из шкуры столь же рогатого барана?

– Я не ношу шкур, кроме овечьих, – ответствовал дедушка. Это было правдой; Мрачный помнил, как его заставили смотреть, как дедушка сжигает шкуры всех убитых им рогатых волков в тот день, когда совет проголосовал за то, чтобы принять Падшую Матерь и отвергнуть Древних Смотрящих. – Ты можешь сесть и исполнить роль гостя у огня, к разжиганию которого не приложил руку, или можешь лопотать свою вялую чепуху и посмотреть, что случится.

Биди догорела до толстых пальцев Мрачного, обожгла их, и он быстро сунул ее кончик в рот, заново раздувая жар, – запах выдохшейся травки мешался с едким, но землистым тубаком обертки. Передав курево деду, он заметил, что его рука дрожит. Великанский старикан не сел, но больше и не нес ерунды, вместо этого разглядывая их с прежней неприятной ухмылочкой на сморщенном яблоке лица. Дедушка, однако, по-прежнему не выглядел особо встревоженным, а потому и Мрачный постарался не нервничать. Если великие подвиги нуждаются в свершении, то они сами о себе заявят.

– Вы оба или только мальчик? – спросил старикан. – Кровь Марото?

Голова Мрачного мотнулась вниз под грузом попыток удержать эту бессмыслицу и тщательно рассмотреть. Что, во имя первых костров, еще за Марото такое? Он оглянулся на дедушку, который прислонился к камню, сложив ноги под собой, чтобы создать иллюзию, будто просто сидит и может встать в любой момент, как только пожелает. Дедушка закашлялся от затяжки, вдавил окурок биди в грязь, сел прямее и прищурился.

– У тебя на лице есть нос, чтобы учуять наш запах, – заявил он.

– Мой нюх остер, это да, но не так, как глаза этого мальчика, – произнес незнакомец. – Пока я шел к вам, они меня изрядно напугали – зачем бы, подумал я, снежному льву заходить так далеко в империю! Теперь, когда я вижу вас вблизи, я знаю, что мне нечего бояться. Верно?

– Мрачный, если тебе придется убить эту тварь, не забудь отрезать ей голову, – прорычал дедушка. – И все сжечь. Когда змеи и пауки попытаются выбраться из пламени, запихивай их обратно.

Эти слова уж точно плеснули воды на очаг гостя, и, едва они прозвучали, Мрачный обнаружил, что ноги уже под ним, а тело сжалось в тугой комок, готовое броситься через костер на незнакомца. В одном из Деяний Дерзкой Поступи убийца, подосланный королем-шаманом Адской Пасти, околдовал ее, Дерзкую Поступь, при помощи такого же походного костра, и Мрачный не собирался допускать, чтобы подобная судьба постигла их с дедом.

– Мир, мир, о Рогатые Волки, – сказал великан, поднимая татуированную ладонь. – Мы с Марото друзья, старые друзья, и я вовсе не желаю ссоры с его семьей. Произошла ошибка, и ничего больше, – я искал своего друга и союзника, а вместо него нашел вас. Такие вещи случаются. Я уверяю вас, нюх у меня вполне обычный, не острее вашего, и, хотя меня называли словами похуже, чем «тварь», я обычный человек – такой же, как любой из вас.

– Так ты колдун? – с подозрением спросил дедушка. – Или ожидаешь, что мы поверим, будто из всех костров, горящих на Звезде этой ночью, ты совершенно случайно оказался у нашего и заметил семейное сходство?

– На моей памяти было время – и на вашей, конечно, тоже, – когда тех, кто ходил по обоим мирам, не всегда считали проклятыми, – чуть ностальгически произнес незнакомец. – Теперь Рогатые Волки возлежат рядом с багряными ягнятами, повернувшись спиной к тому миру, который их предки построили как пример обещанного после смерти. Все настолько изменилось! Я недавно слышал, путешественник говорил о сжигании дикорожденного как о «варварском экзорцизме». Подумать только, я дожил до того, чтобы увидеть такое падение… Марото всегда в этом со мной соглашался, и я надеялся, что его кровь тоже так думает. Что ж, досадно.

Мрачный бросился бы на колдуна, ведь дедушка уже предупредил насчет пустой болтовни, но в тот же миг сквозь дым в мозгу забрезжило озарение: это «Марото», наверное, слово, которым дядя Трусливый стал называть себя, после того как покинул стойбище. Дедушка говорил Мрачному, что в империи оказалась тьма-тьмущая Трусливых; их родственник вполне мог заслужить себе новое имя, дабы выделяться из толпы, и надо будет просто спрашивать у всех про мускулистого бродягу с бурой кожей и вытатуированным на бицепсе рогатым волком. Таких в империи должно быть меньше, чем Трусливых. Но все-таки, во имя всех песен людей и зверей, что это за «Марото» и как дядя Трусливый получил такое странное имя?

Дедушка снова заговорил, напомнив Мрачному, что он должен напасть на колдуна раньше, чем тот наложит на них чары. Однако старик, судя по его речи, выпал из реальности в саамовый транс.

– Мои зубы притупились, но это правда: уважения, которое должны внушать такие, как ты, теперь изрядно поубавилось. Как ты сказал, все меняется, но когда перемены бывали хороши? Это просто другое слово для гниения и разрушения… Но еще не бывало случая, чтобы я пригласил какого-то бледного, как тесто, внешнеземца к своему костру, а тот бы не назвался, и никогда бы я не замешкался сжечь шамана, если он пожелает мне вреда.

– Хортрэп Хватальщик, – назвался гость с поклоном, от которого его тисненые кожаные одеяния попали в освещенную костром область, и Мрачный разглядел, что они блестят драгоценными камнями и амулетами с чужими, незнакомыми созвездиями символов и знаков. – А с кем я разделяю тепло костра, можно спросить? Родня Марото, это да, но отец или дядя? Сын или племянник? Как мне вас называть?

– Можешь называть нас обоих «сэр», – ответствовал дедушка. – Я что, выгляжу настолько зеленым, чтобы выдавать свое имя вашему брату, как вас ни называй: шаманы или колдуны, повитуны или чародеи?

Улыбка Хортрэпа теперь казалась несколько напряженной, а голова Мрачного по собственному почину кивнула дедушкиной мудрости. Если что-нибудь случится со стариком, то как Мрачный проживет хотя бы день на этой падшей Звезде, где ничто не таково, каким должно быть? С первого же шага за пределы земли предков все превратилось в хаос: люди родного клана попытались убить беглецов, а теперь колдун хочет погубить их с помощью слов… если происходит именно это. Мрачный и вправду не понимал, что за демонщина здесь творится; знал лишь, что во рту у него пересохло и он так и сидит на корточках перед слишком жарким костром, не ведая, куда попал: в эпическую сагу или в затянувшуюся шутку.

– Если вы даже не хотите поделиться со мной своими именами, то поладим ли мы в пути, который должен стать для нас общим? – Вот это, похоже, не предвещало ничего хорошего. – Я сказал вам, что ищу Марото и он мой друг; то и другое – правда. Вы тоже выслеживаете его, так что для нас наилучший для всех нас вариант – искать вместе… Но сейчас я уже сомневаюсь в этом.

– Что ж, можешь дальше сомневаться, – осторожно сказал дедушка. – Не знаю, нужно ли нам с мальчиком делить тропу с каким-то шаманом, который зовет себя Хватальщиком. Я скажу тебе прямо, что, на мой вкус, это слишком странная кличка – совсем не та, что тронула бы меня.

– Значит, вы и правда его ищете, – покивал Хортрэп. – Вы, должно быть, находились между мной и Марото. У нас общая цель, тварь находилась близко к вам, почуяла вашу кровь и, очевидно, сочла вас подходящей заменой. Эта демоница молода и глупа. Мне придется спросить другую.

И опять Мрачный не понял, задремал он прямо на корточках или это биди оказалась слишком крепкой: в словах, которые произносил этот колдун, было меньше смысла, чем в мычании коровы. Однако Мрачный не успел оглянуться на дедушку и прояснить ситуацию, как клочок ночи вырвался прямо из-за его уха, пронесся над костром и опустился на протянутую руку колдуна.

Это была большая совомышь с крючковатыми крыльями; ее эбеновая шерсть и темные перья поблескивали в лунном свете, как только что пролитая кровь. Мрачный упал на задницу, пронизанный до мозга костей изумлением настолько чистым и глубоким, что полностью протрезвел и опьянел вдрызг одновременно. Никогда раньше он не видел настоящего демона, уж точно не так близко, и, хотя существо в целом выглядело как обычное, земное, Мрачный понял, что угадал правильно, услышав, как дедушка рядом выругался шепотом при виде твари. Мрачный был не из тех, кто разделяет мир на полюса красоты и уродства, на идеальное и порочное, но в этот миг он осознал, что прежде не встречал ничего столь совершенного.

Более того: песни и саги оказались не просто вымыслом, на что иногда намекал дедушка. В жизни было что-то еще, помимо грязи и крови, любви и горя. Демоны реальны – что еще может оказаться возможным? «Все что угодно», – пришел очевидный ответ.

И даже сверх того: если Мрачный смотрит на истинного демона, а это кажется несомненным, – значит он совершил то, чего не удавалось ни одному из Рогатых Волков вот уже целое поколение. Здесь, безо всякого намерения, он прошел заключительное испытание совета: он лицезрел демона, облеченного в плоть, увидел это существо во тьме и понял, что оно больше чем просто животное, – а это кое-что значило. Глядя, как демон ползает по пальцам старого колдуна, Мрачный ощутил ком в горле, жалея, что здесь нет матери. Вот бы она увидела, что ее сын – не просто ошибка судьбы, он достоин быть членом клана. Мрачный перестал быть ребенком… и все же одно лишь созерцание демона наполняет его детским удивлением и восторгом. Его первый демон…

Не успел он даже определиться со своими чувствами по этому поводу, как Хортрэп Хватальщик зажал демона в здоровенном кулаке, сунул его голову себе в рот и прикусил с тошнотворным хрустом. Демон задергался в его руке – стиснутые крылья силились вырваться из оков, темная кровь брызнула и зашипела в костре, выпустив столб радужного дыма, – и челюсть колдуна отвисла, как у гремучей змеи, чтобы вместить остальное тело одним махом. Даже дедушка был потрясен омерзительным зрелищем, а потому в ночи не слышалось ни единого звука, кроме хруста и чавканья, за которыми последовали несколько мощных глотков. Когда потом Хортрэп улыбнулся, его зубы были так же черны, как струйки, текшие с подбородка.

– Им всегда найдется применение, даже если они не делают, что велишь, – сказал колдун, облизнув губы и причмокнув.

– Первый демон, которого я вижу за двадцать оттепелей, и ты… – Голос дедушки стал опасно низким, Мрачный слышал такой всего пару раз, и он встревожился, что старик может на брюхе броситься по углям на этого монстра.

– Если вы найдете своего родича, то увидите намного больше, – зловеще ухмыльнулся Хортрэп. – Однако не беспокойтесь. Пусть даже вы не проживете достаточно долго, чтобы встретиться с человеком, которым стал ваш Марото, я все же могу показать то, что вы ищете. Их теперь хуже видно таким, как ты, старый Волк, но я уверен, твой кошкоглазый щенок может подтвердить: их ничуть не меньше, чем всегда, – бродящих вокруг нас, кормящихся каждым движением, жиреющих на малейших ощущениях. Если вы хотите только встречи, я буду счастлив зажечь для вас светильник, чтобы вы заглянули за покров…

– Убей его! – рявкнул дедушка. Голос сорвался, и отчаяние в нем ужаснуло Мрачного больше, чем что-либо виденное этой ночью. – Убей сейчас же!

Он попытался, но оказался слишком медлителен. Возможно, из-за саама, который они выкурили, или из-за какой-то внутренней слабости, или, может быть, вообще по воле Древних Смотрящих – но к тому времени, как он поднялся на ноги и попер на Хортрэпа, стало уже поздно. Как и Дерзкая Поступь, он слишком медлил, слушая колдуна, и его песня оказалась спета, прежде чем он успел внести в нее хотя бы стих.

Колдун вытер демонский ихор с лица и, пропев непостижимую фразу, от которой заболели уши, щелкнул окровавленными пальцами, после чего кончик каждой степной травинки на пятьдесят футов вокруг вспыхнул ярким пламенем. Пожар, даже вызванный таким колдовством, не остановил бы Рогатого Волка в броске – пожары существуют, чтобы их затаптывать. Нет, Мрачного остановило то, что высветилось во внезапном сиянии. Его пригвоздило к месту столь резко, что он полетел вверх тормашками, и вся сила, собранная для броска на Хортрэпа, исчезла посреди прыжка. Только счастливый случай спас его от приземления в костер. Так он и пролежал остаток ночи – слишком напуганный, чтобы даже закрыть глаза.

Они вились вверху и вокруг, даже пролетали сквозь него – одни напоминали зверушек, другие были более дивными, чем плоды воображения певцов саг, – и в пучинах парализующего ужаса Мрачный смутно осознал, что демоны, всегда населявшие его сны и резвившиеся на периферии зрения, были только мальками огромных и ужасных существ, обитающих за пределами этого мира и вечно ждущих, вечно наблюдающих. Вечно кормящихся.

Все, что дедушка рассказывал ему о таких вещах, было ошибочно, сейчас он это понял. Если и не ошибочно, то неполно. Наивно.

Дедушка и Хортрэп оказались где-то далеко, даже покрытая травой земля под щекой Мрачного словно истончилась, и чем дольше он смотрел, тем больше видел – демонов, ныряющих с неба и поднимающихся из земли, чтобы погрузить свои клювы, челюсти и хоботки в его жертвенную плоть. Но он не ощущал их укусов, был только сокрушительный ужас от того, что вот так заканчивается его песня, – «Сага о Мрачном» получилась всего лишь байкой, предостерегающей: не уходи из стаи, чтобы не провести целую вечность пожираемым чудовищами…

Первые лучи рассвета загасили горящую траву, и демоны исчезли, оставив Мрачного измученным судорогой во всем теле, ободранным и полубезумным. Сначала он не поверил, не мог поверить в то, что демоны бежали, а он все еще живой. Или полуживой: измученное тело истекает прозрачной кровью из сотни неощутимых ран, которые открываются и закрываются под его взглядом, будто подмигивая… И тогда он перестал на них смотреть. Они не были реальны – по крайней мере, не настолько, чтобы его остановить.

– Новый план, – прохрипел дедушка, когда они оба достаточно пришли в себя, чтобы посмотреть друг на друга, стряхивая крошки засохшей крови с глаз. – Мы по-прежнему ищем твоего дядю, но сначала выслеживаем колдуна и устраиваем ему этот самый варварский экзорцизм.

Но когда солнце поздней весны вскарабкалось достаточно высоко, чтобы они смогли пройти по отпечаткам босых ног колдуна, то оказалось, что следы ведут в опаленную степь совсем недалеко и заканчиваются в огромном круге вонючей серой смолы. Трава и земля были покрыты мерзким веществом, от одного взгляда на которое у Мрачного вспотела шея и в глазах запульсировало.

Дедушка выругался так заковыристо, что наверняка произвел впечатление на предков, и не только на обычную кучку героев и охотников, но даже на особо вредных духов. Мрачный, к своему стыду, испытал облегчение от того, что нельзя пройти по следу. Вряд ли это была доблестная мысль, достойная песен, но он пожалел, что не остался дома, в саваннах, где с первого взгляда понятно, кто желает ему зла, а демоны держатся на расстоянии.

Глава 18

Топор на плече Марото давно не казался таким легким. Кучка хорошо вооруженных личностей у остановленного фургона повернулась к нему: юнец со щетиной на бледном лице и еще пятеро, все в песочного цвета плащах, с клинками на поясе. По нервному взгляду, который этот небритый бросил на капитана Джиллелэнда, Марото раскусил их всех в мгновение ока. Вместо того чтобы возмутиться из-за предательства, он даже успокоился: раз Джиллелэнд все это устроил, они будут вести себя нагло – быть может, даже так осмелеют, что спустятся всей оравой сюда, где можно до них дотянуться, а не будут прятаться в скалах наверху с луками и аркебузами. Как минимум, это означает, что Марото наконец-то сможет вонзить топор в череп капитана Джиллелэнда, прежде чем бандиты отправят его самого вопить в уготованный ему демонами персональный ад.

– Хо, варвар! – воскликнул капитан Джиллелэнд. В отличие от зеленых бандитов, еще не догадывавшихся, что их раскусили, наемник и два его головореза вытащили клинки. Джиллелэнд весело отсалютовал кавалерийской саблей. – Как раз тот человек, которого я надеялся увидеть. Должен отметить, что эта кольчуга вряд ли приятна на такой жаре!

Она и не была приятной, доспех облегал слишком плотно, особенно на животе, но Марото ответил:

– За меня не волнуйтесь, я ее скоро сниму. У вас тут какие-то проблемы?

– Ничего такого, с чем ты не можешь справиться, я уверен. Эти путешественники полагают, что, возможно, сломали ось; не будешь ли так добр посмотреть?

– О, конечно, – сказал Марото, считая шаги между собой и Джиллелэндом и помня об опущенном пологе фургона, откуда за ним наверняка наблюдает лучник, а то и три. Каждый шаг уменьшал его шансы быть застреленным раньше, чем он сделает что-то полезное. – Всегда рад помочь путнику попасть туда, куда он направляется. Дайте-ка прикину, правильно ли я все понял: этих охранников, как вы говорили, утащили каннибалы в первую же ночь, а вы только отрубили им головы и скатили в пропасть?

Улыбка Джиллелэнда стала еще шире, и когда небритый бандит положил ладонь на эфес сабли, остальные четверо молокососов сделали то же. Отлично. Марото уже был в двух коротких прыжках от Джиллелэнда, подойдя под таким углом, что капитан и двое его молодчиков оказались между варваром и фургоном, мешая выстрелить сидящему в нем. Не тем, кто спрятался в окружающих скалах, это да, но нельзя ожидать, что все в жизни будет легко.

– Вот что тебе скажу, варвар, – произнес Джиллелэнд. – Остановись, и мы все обсудим.

Марото послушался. Он уже подошел достаточно близко.

– А в храме Голодных Песков, возможно, вы подсказали прокаженным, что Дигглби и его рыцарятам интересно было получить религиозный опыт?

– На самом деле только кавалерессе Халфорд и зир Сисоруэн, – ответил Джиллелэнд. – Этот мальчишка Дигглби приперся в неудачный момент, так что можешь себе представить мое облегчение, когда он остался невредим. Ты умнее, чем утверждает твоя репутация, Марото. Интересно, насколько умнее.

– Пап, что… – начал небритый бандит, но сурово нахмуренные брови мигом заставили юнца умолкнуть.

Отлично, все лучше и лучше: чем больше светлеет небо, тем слабее выглядят бандиты. Они красны от солнечных ожогов, а не покрыты давним загаром – вероятно, не провели в пустошах и недели. Впервые, с тех пор как Марото познакомился с капитаном Джиллелэндом, этот зубоскал был несколько на взводе.

– Достаточно умен, чтобы понять: мы потеряли в дороге всех, кто остался бы верен своим господам, а не согласился с вашим планом, – сказал Марото.

– Заметь, тут стоишь ты, с целой шеей, невзирая на твой язык, – возразил Джиллелэнд. – Вот она, выгода от того, что спишь в палатке господ, где всюду слуги, а не несешь караульную службу, как опустившийся проводник, которого они нанимали.

– А я-то удивлялся, как тот рыжий отшельник попал в фургон. Хорошо, что я всегда проверяю свою скатку. Никакая ползучая тварь не выстоит против Негодяя Марото, – сколько бы в ней ни скопилось яда, все равно расплющит сандалия.

По правде говоря, ему тогда потребовалось немалое усилие воли, чтобы не проверить, можно ли словить кайф от этого паука.

– Дичь всегда узнает дичь, Марото, – сказал Джиллелэнд. – Это единственная причина, по которой мы разговариваем.

Марото фыркнул. Плохо уже то, что внешнеземцы переняли жаргон Кремнеземья, так ведь еще они обычно искажали смысл. В Мерзлых саваннах охотники имели в виду совсем другую дичь, когда ставили такое клеймо на молокососе: даже испуганный заяц понимает разницу между мышью и гривистым волком, который преследует их обоих, – идея была такая.

– А как бы ты убедил их выбрать этот путь, если бы я их сюда не повел? – Марото вспомнил, как протестовал капитан, когда он нашел компанию аристократов в трактире и предложил Дорогу Отчаянных. Джиллелэнд, ни малейшего сомнения, был тогда холоден, как снегомед из холодильного фургона. – Твой парень зря ждал бы здесь.

– Чтобы заставить господ сделать то, что ты хочешь, достаточно лишь сказать им, что этого делать нельзя, – самодовольно сообщил Джиллелэнд. – Ладно, уже почти рассвело, так что давай с этим покончим. Я знаю тебя, Марото, и скажу прямо: ты не приглашен на этот финальный праздник. В знак почтения к многим твоим героическим подвигам во время Кобальтовой войны мы дадим тебе фору в сто ударов сердца. За это время тебе разрешается пробежать по каравану, взяв то, что сумеешь унести, и отойти на приличное расстояние обратно по дороге. Через час после нашего ухода можешь двинуться вперед и покинуть пустоши, как тебе заблагорассудится. Условия простые, но щедрые.

– «Простые» – слово явно подходящее, – согласился Марото. – А что, если я воспользуюсь возможностью поднять боевой дух?

– В арьергарде, который с нами в деле, или в пижонах? В любом случае для тебя это не кончится хорошо.

– А как это кончится для них? – Взгляд Марото продолжал обегать стены ущелья, которые теперь стали видны яснее. Пока что ни одного отблеска солнца на острие стрелы или ружейном стволе. – Выкуп?

– Выкуп? За этих придурков? – Капитан Джиллелэнд покачал головой. – Увы, больше проблем, чем пользы. Да и зачем нам жадничать? У них при себе достаточно добра – мы сорвем приличный куш без лишних сложностей.

– Верно, – согласился Марото, взвешивая свои возможности. Ему предлагают сделку, без обмана, и она очень даже выгодна для всех сторон. Ну, кроме пижонов.

Капитан Джиллелэнд оказался не так уж прост. За одну минуту в караване Марото мог бы нахватать достаточно добычи, чтобы проехать весь путь до Агаллоха в своем собственном фургоне люкс. На самом деле он пока не сильно задумывался о том, что будет, когда они с господами вернутся из пустошей; что он собирается делать – вести этих гомонящих идиотов через всю Звезду к Софии и Кобальтовому отряду?

Тут у него два варианта: броситься на пятерых зеленых юнцов и трех опытных громил, за которыми уж точно придут другие – при явном отсутствии надежной поддержки от тех, кто выигрывал от такого самоубийственного шага, – или принять предложение Джиллелэнда. Ну будет на его руках чуть больше крови, и что с того? Они и так достаточно грязны, чтобы даже не заметить нового слоя. Ведь он прекрасно знал, ведя хихикающую шайку на Дорогу Отчаянных, что именно такое здесь и может случиться. Но разве это не то, о чем они прямо-таки просили – суровое приключение в реальном мире?

Сами сражайтесь за свою жизнь, богатенькие бездельники, потому что Марото этого делать не собирается.

Знает Черная Старуха, прежний Марото уже принял бы сделку. Он и сам запросто учинил бы предательство. Он, может, и тугодум, но не дурак.

– Тапаи Пурна идет со мной, – решил он.

– Без шансов, – ответил Джиллелэнд. – Твое слово ничего не значит, а ее – может. Что, если она свяжется с семьями своих невезучих друзей, которые вот-вот заблудятся в пылевой буре? Будет тебе, Марото, мы оба понимаем, что дельце не выгорит, если она уйдет.

– Угу, понял.

Ничто не мешает ему принять предложение, а потом все-таки подхватить Пурну и уехать с ней. Джиллелэнду и остальным пижонам не повезет, если он вздумает преследовать Марото. Это был единственный выход, если вдуматься, все прочее – безумие, а где еще его настигало безумие, как не прямо там, где он стоял?

– Хорошо. Итак, твоя минута начинается сейчас. С тобой приятно работать; надеюсь, когда-нибудь мы провернем такой трюк еще раз. – Джиллелэнд махнул саблей, позволяя Марото идти прочь, и побелевшие от напряжения костяшки пальцев его сына расслабились на рукояти. Небритый решил, что добрый папочка все устроил. Что ж, скоро все и правда устроится.

– Новые условия, – сказал Марото, решившись. – Правда, боюсь, что не смогу дать вам полную минуту на ответ, только десяток ударов вашего цыплячьего сердца. Вы бросаете оружие и уходите – или я разрублю вас пополам топором. Если твоя собственная шкура, Джиллелэнд, не стоит спасения, подумай о сыне.

Щетина отступил на шаг, врезавшись в одного из дружков, но на капитана Джиллелэнда речь Марото впечатления не произвела.

– Сомневаюсь, чтобы даже в свои лучшие годы Могучий Марото смог бы одолеть восемь крепких бойцов, прежде чем кто-то из них…

– Разрубить пополам, – уточнил Марото, безуспешно стараясь удержать ухмылку, и тяжелый топор чуть ли не взлетел с его плеча. – Я обещал не одолеть вас, а разрубить надвое. Топором.

– Будь у нас время, я бы и впрямь с удовольствием посмотрел, как ты попробуешь… – начал капитан Джиллелэнд, но крутому парню не удалось добраться до конца, потому что Марото поймал его на слове.

Марото слыхал о Джиллелэнде задолго до того, как они встретились в начале этой злополучной экспедиции. Тощий, жилистый, рыжий воин сделал себе имя при осаде Старого Слэйра, – если память не лжет, он был тем, кто научил переживших первый месяц ловить крыс и стервятников, которых в замке привлекал запах мертвецов, благодаря чему осажденные могли есть нечто поприличнее, чем своих товарищей по несчастью. Возможно, если бы они просто смирились и занялись людоедством, то нашли бы силы сопротивляться в тот день, когда ворота наконец пали, и усбанцы не надрали бы им костлявые задницы. Как бы там ни было, сейчас ветеран-предатель поймет, что охота на медведя требует более серьезной подготовки, чем ловля крыс.

Капитан Джиллелэнд был достаточно разумен, чтобы не пытаться отразить двусторонний топор. Он уклонился, выставив саблю с намерением проткнуть нападающего. Это могло бы сработать, если бы под ногами не болтался его сын, который и испортил папочке игру, не оставив пространства для маневра, и, когда капитан отскочил от сыночка, Марото доказал, что держит слово.

Острие сабли Джиллелэнда прошло мимо бока Марото на добрых шесть дюймов, а топор варвара достал ключицу не столь высокого капитана под углом. Оружие рассекло мясо и кости и засело в ребрах под другой мышкой. Наблюдатель-дилетант уже бы решил, что Марото не выполнил обещания, но тот вывернул запястья, перехватив рукоять топора, и полностью отделил голову, руку и плечо капитана от всего прочего. Только неповрежденная боковина доспеха не дала Джиллелэнду распасться на два отдельных куска – верхняя часть свесилась вбок на полоске кожи.

Не было момента, когда бы все оценили этот удар и застыли в ошеломлении. Как бы ни хотелось Марото краткой паузы, чтобы восхититься собственным мастерством, тотчас завязалась драка, и всерьез: на него насели двое капитанских громил. Опытный мужчина и еще более опытная женщина атаковали с противоположных сторон, и даже звезде непорочновского балета было бы нелегко выплясывать между их сверкающими клинками.

По виду Марото никто бы не догадался, но он прямо-таки демон танца, и, пока новые противники наседали, его руки высвободили топор из не успевших повалиться останков Джиллелэнда, а ноги сами собой развернули туловище. Прежде чем труп капитана ударился о землю, щеку Марото задел меч мужчины, а свистящий клинок женщины вспорол бриджи и бедро. Он вломился прямо в кучку замявшихся, неуклюжих недобандитов и, пока двое крутышей не успели его догнать, поставил сопляков между собой и настоящей опасностью. Марото провальсировал сквозь толпу юнцов, прежде чем их сталь покинула ножны, и двое наемников напрасно рявкали на мальчишек: «Держи его! Бей его!»

Проще сказать, чем сделать; единственный клинок ухитрился ударить его в спину и отскочил от кольчужного жилета. Так же быстро, как начал отступление, Марото развернулся и ринулся вновь. Его топор блеснул, описывая размытую дугу и цепляя бок небритого, поджаренного солнцем бандита по пути к истинной цели. Когда всем весом оружие вошло в бедро Джиллелэндова громилы, задетый топором мальчишка повалился на своих соратников, разбрасывая кишки из длинного разреза на рубашке. Марото любил, чтобы топор был острым.

Число противников сократилось с восьми до пяти, и настоящим бойцом Марото считал только одного. Однако на его стороне больше не было элемента внезапности, а ружейный залп из остановившегося каравана намекал, что еще четыре вероломных охранника приканчивают пижонов с должной скоростью и могут появиться здесь в любой момент. Единственная оставшаяся наемница Джиллелэнда была достаточно разумна, чтобы последовать примеру Марото и укрыться за четырьмя стоящими бандитами, ни один из которых вроде не горел желанием напасть на варвара, выскочившего из зоны поражения. Только теперь Марото получил желанную паузу и смог полюбоваться на дело рук своих – как ни разленился он в последние годы, а сноровки не потерял!

Краем глаза он заметил нескольких всадников, скачущих к ним от каравана. Лучше разобраться с этой шайкой побыстрее, прежде чем…

Вжик. Он отшатнулся вбок, удивляясь, как, во имя всех демонов ада, кто-то из недомерков застал его врасплох. Боль в виске быстро росла от сильной до сущей гребаной муки. Стрела все еще дрожала от удара о его череп, посылая головокружительные волны ужаса в онемевшую плоть звенящего уха. Сопляки и крутая тетка разом бросились на него.

Небритый взмахнул саблей, явно сделанной по образу и подобию отцовской, и Марото, как всегда в жесткой драке, дошел до особой точки – той, откуда нет возврата, пока не пал последний враг. Его зрение прояснилось, сердце замедлилось, ум сосредоточился, и даже оглушительный звон церковного колокола в ухе превратился в далекое позвякивание. Марото обещал кое-что этим слабакам. Может, он и не способен сдержать слово, данное себе, но слово, данное врагам, держал всегда.

Сынок капитана Джиллелэнда развалился в облаке крови. Топор Марото продолжил полет и остановился в грудной клетке девчонки позади небритого. Крутая тетка чуть было не проткнула варвара, но он вовремя выдернул топор из умирающей разбойницы, чтобы парировать удар. Шум всего прочего мира превратился в тишину, остались только звуки, издаваемые его партнерами по танцу: рык, вздох, стук каблука о пыльную дорогу. Даже оглохнув на одно ухо, Марото различал их так ясно, что мог бы закрыть глаза и рубить только на слух.

Но у него не было желания проверить эту теорию практикой прямо сейчас.

Марото танцевал с бандитами, орудовал топором, и со всех сторон на него падали клинки.

Ххак. Отлетела рука, разрубленная пополам выше запястья.

Шаг. Сабля отскочила от кольчуги на его груди.

Вжик. Отхвачена целая рука.

Шаг. Упал красный от солнца юнец, вломившийся между Марото и крутой теткой.

Хрясь. Снес полголовы.

Шаг. Взметнулся фонтан – Марото подарил красный дождь иссушенной почве.

Рраз. Марото перекатился по земле, уйдя от выпада наемницы. Удара по суставам пальцев было бы мало, чтобы он выронил топор, но вот он лежит на земле, средь раскинутых ног порубанных придурков. Марото откатился подальше. Он оставил бы достаточно места между собой и нападающей, чтобы вскочить на ноги, но, когда заканчивал перекат, стрела, поразившая его в ухо, чиркнула по каменистой земле. Ощущение подкосило его, как колдовская молния: тело полностью выключилось, и разум растерялся, так же как плоть. Марото пролежал, содрогаясь на песке, достаточно долго, чтобы крутая тетка воздвиглась над ним и длинный меч начал падать, грозя раскроить его…

Сначала молния из ниоткуда, а затем громовой раскат, опередивший свою тучу, – весь миропорядок пошел задом наперед. Крутая тетка упала на Марото в тот же миг, как клуб перечно-серого ружейного дыма окутал их обоих. Они лежали распростершись, словно любовники, и содержимое пробитого черепа наемницы вытекало на онемевшее лицо Марото. Облако быстро развеялось, но Марото был не в силах выбраться из-под тяжелого тела покойницы. Или стрела в голове засела глубже, чем он думал, или то первое ранение в ногу его обескровило. В любом случае…

– Хо, ваше величество! Может, оставить вас с новой подругой наедине? – донесся издалека голос Пурны, но потом она склонилась над Марото – с кремневым пистолетом в одной руке и какури в другой.

Из ствола покрытого богатой филигранью оружия поднимался дымок, и кровь стекала по лукообразному изгибу длинного ножа. Девчонка успела нанести под глаза несколько черных и оранжевых полосок, прежде чем созвала остальных пижонов на более важное дело. Она вытерла нож о спину своей жертвы, потом убрала в черные кожаные ножны на усеянном стразами белом поясе.

– На вид клевая парочка.

– Эй… – Марото не узнал собственный голос – тот будто прилетел откуда-то сверху. – Помоги вылезти.

– Да-да, я… Ффух, это что, застряло внутри? – Пурна отдернула руку, которую протянула ему, и указала на собственное ухо. – Ты умираешь? Она у тебя в мозгах?

– Помоги встать, и я отвечу. – Собственный голос показался Марото еще более далеким. Нужно сделать все быстро, пока он не вырубился. – Только помедленнее.

Пурна подчинилась, ногой спихнув с него мертвую наемницу, и протянула ему руку, но он оттолкнул ее и упал обратно на песок, изо всех сил стараясь не сблевать. Похоже, встать – не такая уж хорошая идея. Фффу-у-ух.

Пурна продолжала щебетать, только голос звучал еще отдаленнее:

– Арьергард тоже был с ними в сговоре, ты знаешь? Они думали, все пройдет без сучка без задоринки, хитренькие такие: велели нам побыстрей выходить из фургонов, неодетыми. Здорово, что я уже всех разбудила и велела приготовить оружие, прежде чем пошла искать охранников, иначе кто знает, что бы случилось! Им не понравилось, что мы выходим с заряженными ружьями, они так и сказали, и тут я заглянула в ястроглаз Дигглби, а ты как раз бросился на Джиллелэнда. Я скомандовала, и мы их перестреляли.

Пурна набрала в грудь побольше воздуха, чтобы закончить доклад. Марото предположил, что она может несколько минут удерживать дыхание под водой.

– Потом мы взяли их верблюдов и поскакали помогать тебе, а Дигглби, Дин и Хассан погнались за двоими, которые сбежали, – они прятались в том засадном фургоне с арбалетами, но мы их вышибли. Вряд ли есть раненые… кроме тебя.

– Чудесно, – простонал Марото. Даже лежа ничком в грязи, он чувствовал себя так, будто балансировал на носу лодки посреди урагана, лишь чудом не выпадая за борт. – Из тебя получается неплохая помощница, детка.

– Помощница? – Пурна вздернула толстенные, подрисованные карандашом брови. – Ты когда-нибудь слышал песни, Марото, хоть одну? Я дерзкая юная героиня, а ты утомленный старый мастер, которого я уболтала меня учить.

– Звучит ужасно, – отозвался он, внезапно задумавшись, не собирается ли умереть прямо сейчас. Опустив взгляд на онемевшее тело, он обнаружил, что левая нога вся мокра и красна. – Это значит, ты будешь делать то, что я тебе говорю?

– Пока ты не умрешь – конечно. – Слабый голос Пурны еще пуще взбудоражил находившееся под Марото незримое море. – Возможно, в конце тебе придется пожертвовать собой, чтобы спасти меня.

– На это не рассчитывай, – ответил он.

Горячий воздух отдавал кровью и металлом.

– Ну, мы посмотрим, протянешь ли день, – ты, может, уже перескочил к этой части песни.

Вот это была демонски неприятная мысль, мало украшавшая его виды на будущее.

– Ты хочешь быть моей ученицей?

– Больше всего на свете. – Пурна сжала его огромную руку двумя своими. – Когда придет время, клянусь, я отомщу за тебя, Марото.

– Здорово, – согласился он. – А до того побудь хорошей девочкой и помоги мне разрубить эти тела.

– Извини? – Пурна уронила его руку, и та упала ему на грудь с тяжестью боевой кувалды.

– Пополам. Каждое. – Поспать вдруг показалось супер-пупер-идеей. Почему он так мало спал? Демоны свидетели, он заслужил сон.

– Ты уверен, что не хочешь, чтобы служанка Кеза о тебе позаботилась? – скептически произнесла Пурна, и, прежде чем Марото успел сказать, что никогда не говорил, будто не нуждается в хирургах, тьма, всегда таящаяся за глазами смертных, вздыбилась и обняла его. «Я тоже по тебе скучал», – подумал он, отключаясь на песке, со стрелой в ухе и кровавой ухмылкой во весь рот – она так и осталась при нем.

Глава 19

Очереди в публичные исповедальни были в Диадеме делом обычным. Сотни за сотнями горожане выстраивались каждое утро – вереница грешников протягивалась от стены с дверями в Низшем Доме Цепи вниз по подводящим лестницам до улиц совсем уж далеко внизу. После пира или праздника очереди исчислялись десятками тысяч, и горожане ждали весь день и всю ночь, чтобы провести пять минут в одиночестве в исповедальной кабинке.

Клир и аристократия имели собственные кабинки в Среднем Доме Цепи, и там редко приходилось ждать больше часа. Когда сестра Портолес добралась до начала очереди и исповедальня открылась, она вошла в тесную кабинку, не выждав обычного времени для проветривания и охлаждения. Старый священник, покидавший кабинку перед ней, только что убрал из-под скамьи тонкую, едва горящую свечу, а Портолес уже помещала в нишу свою – толстую, сальную. Усевшись на узкую скамью, она обнаружила, что железные полосы еще теплые от предыдущей свечи.

– Матерь, прости меня, ибо я нечиста.

Портолес никогда не удавалось формулировать мысли так четко, как в исповедальне. Во всех уголках Звезды, во всех чертогах церкви – нигде она не чувствовала себя как дома… разве что на собственной покаянной скамье после исповеди. Предвкушая наказание, она сменила белье, которое обычно защищало ее от грубой шерстяной рясы, на волосяную рубашку, ошейник и туго затянутые на бедрах подвязки из колючих стеклянных четок. Каждый из четырех тысяч шагов от ее кельи до исповедальни был пыткой трением. Волос нижней рубашки обрел твердость стали от первой же капли пота, и, несмотря на броню мозолей, натертые соски и покрытые шрамами бедра уже кровоточили к тому времени, когда сестра добралась до очереди.

– Как давно ты в последний раз очищалась? – Решетка, отделявшая кающегося от исповедника, была железным подобием лица.

Портолес слыхала, что решетка сделана такой специально: невинный видит благосклонный лик Падшей Матери, Спасительницы Человечества, а грешник созерцает звериную харю ее мужебрата, Творца Мира, Обманщика Ангелов и Смертных. Портолес всегда видела только его, но ведь она никогда и не приходила в кабину свободной от греха.

– Почти четыре и двадцать часов, – ответила она, поражаясь тому, как сильно изменился мир за столь краткий срок.

– Сколько греха может накопить одна из избранных Падшей Матерью за столь малое количество часов? – спросила исповедница, и Портолес заерзала на быстро нагревающемся сиденье.

До Курска это было вершиной ее желаний – прийти сюда и исповедаться в своей порочности, чтобы стать свободной от собственной зловредной демонской природы пусть даже только на те минуты, когда скамья пропаливала полосы на рясе и плоти под ней и когда затем цепи бича лизали ей спину и груди, а шипастый венец целовал лоб. Теперь желание искупления боролось с приказами, отданными королевой Индсорит, и, несмотря на уверенность той в своей подданной, Портолес замялась, не зная, как продолжить.

– Я осквернила свой храм, – заговорила она, рассудив, что если начать со вчерашнего утра, то проще будет проложить безопасный курс в конце. – Опять.

Тяжелый вздох из-за решетки уверил Портолес, что по другую сторону – мать Кайлеса.

– Сколько раз ты совершила этот грех, сестра, и сколько раз ты каялась в нем?

– Я… не помню. Много раз, да простит меня Падшая Матерь.

– Она прощает тех, кто сожалеет о своих проступках и всеми силами старается улучшить поведение. – Пройдя сквозь фильтр литой решетки, голос исповедницы все равно сохранил едкую нотку. – Это достаточно тяжкое прегрешение, даже когда низменная крестьянка все грешит и грешит, внушив себе, что раз она исповедуется, то можно делать что угодно. Но для сестры столь отвратительное поведение – совсем другое дело.

– Это правда, – признала Портолес, невольно ерзая. Волны жаркой боли, расходящиеся по телу, делали сидение невозможным, сколь бы она этого ни заслуживала. – Я продолжаю грешить вопреки вашим усилиям – и моим тоже. Я могу превозмочь искушение, могу, и чаще делаю это… Но иногда я бываю слаба… Может, я поступаю не так уж дурно, если прихожу сюда потом с открытым сердцем.

– То, что ты делаешь, – тягчайший грех из всех.

Лицо Обманщика словно ожило и задышало в духоте кабины, пот защипал Портолес глаза. Свеча из-под сиденья бросала на стены корчащиеся тени, как будто пламя уже поглощало виновную монахиню.

– Ты грешишь не от незнания и даже не от страсти. Ты не жертва искушения. Ты делаешь выбор, сестра, ты решаешь совершить мерзость, претящую твоей Спасительнице. Ты делаешь это назло, вопреки тому, что должна подавать пример своим товарищам и мирянам, невзирая на множество подобных бесед. Да, пожалуй, «назло» – единственное применимое здесь слово. С чего бы еще ты продолжала поступать так с теми, кто тебя любит?

– Назло? – При многих своих слабостях Портолес никогда не замечала в себе именно этой. Знала, что у нее бывают бунтарские порывы, но искренне, всем сердцем верила в доброту и милосердие Падшей Матери. – Мать, я клянусь, что совершаю эти проступки не из злого умысла.

– Не из злого? А кому ты вредишь этими своими проступками? Не только себе, ведь так? Ты соблазняешь своих собратьев-анафем, а потом приходишь сюда, заставляя нас, сестер, которые куда выше такой порочности, выслушивать рассказы о твоих прегрешениях. Я все думаю, что тебе больше нравится – сам грех или возможность ткнуть потом в него носом меня?

– Простите, – прошептала Портолес, упираясь руками в нагревающиеся стены кабинки и изо всех сил удерживаясь на скамье.

Столь нужная боль принесла, как обычно, ясность. Исповедница была абсолютно права, но, как ни старалась Портолес ощутить раскаяние, она в себе находила только стремление к дальнейшему наказанию. – Я правда стараюсь, мать, но вы правы. Я дурная, испорченная, порочная. Я такова.

– Оправдания, – прошипел Обманщик. Его сетчатое лицо склонилось к Портолес, как будто он хотел что-то шепнуть ей на ухо или поцеловать. – Это же так легко – пенять на свою природу? Возлагать всю вину на какого-то далекого предка, который спал с демоном? Оскорблять себя и других, удовлетворять свои преступные желания, а после пожимать плечами и говорить, что это врожденный дефект? Винить Падшую Матерь в твоей собственной слабости?

– Да! – выпалила Портолес, чья верхняя часть сражалась с нижней, пытаясь удержать зад на скамейке. Она чуяла запах пара, поднимавшегося от пропотевшей шерстяной рясы, ощущала завиток дыма зарубцованным языком и еще сильнее вжималась в скамью, зная, что ничто из этого – не худшее. Оно наступит, когда она поднимется. – Да, да, да!

– Конечно. – В дыхании Обманщика был острый запах – так она пахла, когда осквернялась с братом Ваном. – Ты не так уж отличаешься от чисторожденных, сестра Портолес, как бы ни отрицала это в душе, как бы ни отрицали это они своими языками. Каждый ищет оправдания собственным дурным решениям, эгоистическим желаниям. Каждый притворяется, что никак не может удержаться. Каждый норовит возложить вину на Обманщика за то, что был создан уже со злом, гноящимся в сердце, вместо того чтобы поблагодарить Матерь за дар распознавать собственные пороки и силу противостоять им.

В бессловесном экстазе Портолес кивнула и зарыдала. Все было правдой. Она поймала свою левую руку, ползущую вниз, чтобы подтянуть рясу, и сунула кулак в рот, прикусывая костяшки, ощущая соль крови. Но ее все равно колотило, и она стиснула бедра крепче, чтобы четки вонзились глубже, и при этом оторвала ошпаренную плоть от скамьи. Это принесло ошеломляющий прилив наслаждения – куда восхитительнее, чем все, чего она могла добиться пальцами, – прикосновение божества к ее гнусному убогому телу.

Раньше, когда Портолес была куда более уязвима, ее исповедница настаивала, что жажда греха в ведьморожденных идет от Обманщика. Что Портолес грешит ради низменного удовольствия, святотатства. Ее исповедница ошибалась. Здесь, где свеча веры выжгла все отвлекающие мысли, сестра поняла истинный мотив навязчивого греха: она искала Спасительницу. К такому праведному и благочестивому анафеме, как брат Ван, вера, должно быть, приходит без усилий, но Портолес никогда не ощущала присутствия Падшей Матери во время молитв, служб и прочих священнодействий. Ей приходилось охотиться за своей богиней, и, живя в повиновении Вороненой Цепи, сестра обнаруживала ее лишь в тех случаях, когда осмеливалась преступить святые законы, когда рисковала самой своей душой, чтобы привлечь внимание хранительницы этой души. Именно прикосновение Падшей Матери давало Портолес отвагу грешить, и оно же освобождало от мук исповеди. Если грехи сестры Портолес и являлись актами неповиновения, как настаивали высшие, то они были неподчинением Цепи, а не ее создательнице; при всех сомнениях в себе и своих чудовищных собратьях, и даже в самой церкви, при всех противоречиях и жестокостях единственным, в чем Портолес никогда не сомневалась, была ее неуловимая Спасительница.

Как только это дошло до Портолес, она обмякла на скамье, снова опустошенная, растерянная и перепуганная, какой всегда себя ощущала, пережив очередную исповедь. Она вздрогнула и осознала, что сиденье под ней остывает, а в кабинке стало полутемно. Свеча, должно быть, впервые в жизни сестры истаяла до огарка. Вытирая с лица пот, Портолес встретила немой взор Обманщика и встревожилась. Она кричала?

– Ты будешь носить Венец Матери, который ее ревнивый брат силой надел на ее чело, прежде чем сбросить сестру с небес, – произнесла нараспев исповедница ясным голосом; то, что казалось Обманщиком, снова стало искусно сработанной решеткой. – И ты должна бичевать себя Плетью Ангелов, как ее бичевали те анафемы, что были преданы ему, создавшему мир своим словом, а не ей, оспорившей его своим. Дважды двадцать и еще шесть ударов, и Венец, пока тебя в следующий раз не призовет из Нор высшая. Возможно, ты еще послужишь примером.

Сорок шесть ударов. Портолес не могла даже произнести традиционную формулу благодарности: ее зарубцованный язык прилип к подправленным напильником зубам. Сорок шесть. Она никогда не слышала о таком наказании. Самое большее, что она получала зараз, – двадцать, и тогда едва не умерла. Брат Ван ухаживал за ней весь долгий срок, пока она выздоравливала. Ни один чисторожденный не смог бы пережить такое наказание, и Портолес сомневалась, что кому-либо из ее собратьев удалось бы подобное.

– Теперь, прежде чем ты подвергнешься своему наказанию, нам необходимо обсудить другой вопрос. Снисхождение может быть задним числом применено к твоему приговору и, разумеется, к будущим прегрешениям. Все, что ты должна, – поведать о том, что произошло вчера ночью, не упустив ничего из сделанного или сказанного.

А это что значит? Неудивительно, что мать Кайлеса, прежде чем объявить наказание, даже не спросила, есть ли Портолес еще в чем признаться, – такое бывало перед смертельной карой. Королева вчера ночью предупредила монахиню, что после их личной встречи вышестоящие, скорее всего, захотят выжать из нее информацию об этом, но Портолес полагала, что ее просто спросят. Такого подлого хода она не ожидала, и он ожесточил ее сердце. Если бы мать Кайлеса прямо задала ей этот вопрос раньше, когда она испытывала заслуженные муки, сестра смогла бы проигнорировать приказы своей королевы и свободно рассказать все, что только возможно. Она бы предала самого первого всецело доверившегося ей человека, даже полностью понимая, что, если выдаст тайну королевы исповеднице, властительница может потерять самый свой трон.

Но теперь, когда ей угрожают, вместо того чтобы спрашивать, Портолес обнаружила, что склонна принять открытое предложение королевы Индсорит об отпущении грехов. Багряная королева Самота обладала властью в духовном очищении, равной власти Черной Папессы: это была одна из главных уступок Цепи во время Совета Диадемы – переговоров, завершивших гражданскую войну. Портолес никогда прежде не оказывалась в столь сложном положении; ее принуждали сделать выбор, который повлияет не только на ее дальнейшую жизнь, но и, несомненно, на участь ее вечной души. Это было испытание Падшей Матери; испытание во всех отношениях такое же суровое, как любое из описанных в Песнях Цепи, и до настоящего момента Портолес сама не знала, какой путь выбрать… Отказать исповеднице Вороненой Цепи – настолько вопиющий грех, что Портолес никогда и не помышляла об этом. Но теперь обнаружила, что, как и все ее проступки, этот получился легко и естественно, как вздох.

– Но, мать, о каком событии вы говорите? – спросила она. – Не могу поверить, что вы принудите меня раскрыть что-либо, сказанное мне королевой с глазу на глаз. Конечно же, предать доверие нашей властительницы равносильно измене.

– Преступление против государства, пусть даже караемое смертью, – ничто в сравнении с преступлением против церкви. Если даже предположить, что твое бренное тело выдержит тяжесть наложенного наказания, то я содрогаюсь при мысли, какие последствия ты навлечешь на себя, если открыто воспротивишься воле твоей Спасительницы.

– Конечно, – сказала Портолес. – Я понимаю, что вы имеете в виду, мать.

– От таких слов мне легче, – ответила исповедница. – Я готова выслушать твой рассказ.

– Тогда вам придется немного обождать, – сказала сестра Портолес, стыдясь удовольствия, которое при этом испытывала. Чуть ли не приятнее, чем приподнять ошпаренный зад со скамьи (немного кожи сошло с ягодиц, как с влажной плоти, притиснутой к мерзлому металлу) и прижаться лбом ко лбу Обманщика. Она прошипела в решетку: – Указом нашей повелительницы мне отпускаются все имеющиеся грехи, а также любые новые, какие я могу совершить при выполнении ее поручений. Если хотите узнать, о чем мы говорили с королевой, предлагаю вам спросить ее самостоятельно или подождать, когда я выполню миссию и вернусь сюда по собственной воле.

Исповедница молчала, но, как только Портолес положила дрожащую руку на дверную ручку, заговорила:

– Мы считаем гордость добродетелью, ибо именно она дала нашей возлюбленной Всеобщей Матери силы отвернуться от своего мужебрата, когда тот жестоко предал ее. Эта гордость помогла ей превратить свою тюрьму в рай – взять то, что он задумывал как ад, и преобразить в небеса. Эта гордость дала нам сей мир и стала залогом спасения после смерти. И все же, как всякая добродетель, гордость бывает опасна, младшая сестра, если позволить ей вырасти сверх всякой меры. Ты пришла сюда не исповедоваться, ты явилась злорадствовать, и тебе следует страшиться подобных побуждений. Какой плод может быть слаще для Обманщика, чем смех его дочери в лицо тем, кто желает ее спасти? Есть ли для него бо́льшая награда, чем своевольная дура, чья уязвимость – та самая сила, дарованная ей Падшей Матерью?

– Я буду молиться за нас обеих, мать, – ответила Портолес, поворачивая ручку. – Однако сейчас меня ждет другая встреча, и боюсь, что после нее окажусь за пределами Диадемы.

– Ах, дитя, – вздохнула исповедница, в которой Портолес уже не столь уверенно узнавала мать Кайлесу. – Как далеко бы ты ни убежала, на копытах, лапах или ногах, ты никогда не будешь для нас вне досягаемости. Пускай надежные пути ведут тебя к ее груди.

– Пускай небес надежный свод всегда покой твой бережет, – подхватила Портолес, закончив молитву Исхода и спеша прочь из исповедальни, пока треклятый язык не предал ее снова.

Королева четко объяснила важность сохранения тайны ее предстоящего отъезда – и что Портолес сделала при первой же возможности? Жалкое ничтожество!

Слова исповедницы преследовали ее, когда она вернулась в свою келью и переоделась в непрожженную рясу, а старую отправила в хранилище мешковины, где она станет лоскутной одеждой для послушника или сироты. Поначалу идея, что такая грешница, как она, может быть исполнена гордости, казалась смешной, но чем дольше сестра размышляла над этим, тем больше смысла находила в обвинении. Конечно, в отравленном сосуде ее искаженного тела естественная, природная добродетель и должна портиться, а сила – становиться ядом. Если она всецело верит, что королева обладает властью освободить ее от греха, то зачем сперва пошла в исповедальню? А если сомневается в полномочиях своей королевы, то как осмелилась не исполнить приказа исповедницы? Она и вправду думала, что сможет сбежать, обратившись к первой силе, которая погладит ее по головке? Она и вправду надеялась, что Всематерь простит ее за использование того, что должно быть искуплением, в качестве источника мерзостного наслаждения? Портолес дрогнула, нарочно втирая в ожоги дважды благословленный бальзам с избыточной силой, чтобы напомнить себе о цели и смысле покаяния. Правда заключалась в том, что она ощущала особенную близость к божественному, когда ей насильно напоминали о ее смертности. О ее животной природе.

– Тук-тук, – сказал брат Ван, отворяя лишенную запоров дверь и обнаруживая Портолес стоящей на коленях на покаянной скамье, с рясой, собранной на талии. – Могу ли я помочь тебе с этим, сестра?

– О, если бы Падшая Матерь дала нам побольше времени, брат, – ответила Портолес, после чего стерла лишний бальзам с бедра и поднялась, давая рясе упасть на пол.

– Сколько? Мне пять. – Брат Ван, отнесшийся к наказанию типичнее для нормального человека, чем она, содрогнулся. – Я подумал, что можно присмотреть друг за другом и помочь, если кого-то из нас примутся очищать слишком рьяно. В последний раз, когда я тебя нашел, мне показалось… что тебя призвали домой.

Портолес впилась в губу затупленными зубами, вообразив себя на коленях на скамье, в расшнурованной и спущенной до пояса рясе; с плетью, которую она держит обеими руками, чтобы не выронить от страха. А брат Ван стоит рядом и смотрит. От этой картины ожоги на ягодицах запульсировали, распространяя боль на смежные участки. Сорок шесть ударов точно отправят ее домой и избавят от необходимости искать путь в непроглядных водах, куда ее, похоже, увлекало течением. Она умрет, совершая покаяние, и таким образом унесет тайны своей королевы с собой – ни Корона, ни Цепь не смогли бы обвинить ее в двойной преданности, принеси она подобную жертву. Почему бы не перестать бесконечно оттягивать вечные муки? Или может быть, с таким предложением она еще найдет дорогу к спасению…

Честно говоря, не попроси королева о помощи, сестра Портолес забила бы себя насмерть прямо здесь и сейчас. Однако королева Индсорит, Сердце Звезды, Самоцвет Диадемы, пожелала, чтобы Портолес взяла на себя эту миссию и выполнила ее любыми средствами. Она не приказывала монахине, не требовала повиновения – она попросила, и это меняло дело. Сорок шесть ударов могут подождать до возвращения. Если Портолес вернется.

– Ты как будто уже не здесь, – сказал брат Ван, рукавом утирая слюну, стекавшую с вечно оскаленных напоказ десен.

Сердце сестры заныло при мысли, что придется вновь покинуть брата Вана, когда он только возобновил свои посещения, но потом укрепилось. Если Ван и правда читал душу Портолес со всеми ее секретами, то мог подвергнуть свою жизнь опасности, наткнись он на…

– Уходи, – велела Портолес. Она могла рискнуть собой, своим спасением, но не невинным братом и потому указала на дверь. – Сейчас же, Ван. Ты не увидишь меня больше, пока все не закончится.

– Я не шпионю, сестра, я просто беспокоюсь за тебя, – запротестовал Ван, протягивая к ней тощую руку. Боковые стороны пальцев покоробились там, где были срезаны перепонки. – Ты постоянно отказываешься от помощи. Позволь мне попробовать…

Портолес схватила Вана за ворот рясы и притянула к себе, ее демонский язык проскользнул меж его деревянных зубов, похожих на оборонительный палисад, и она вызвала в разуме воспоминания об их встречах. Он ответил на поцелуй, после чего она разорвала объятие и мягко вытолкнула анафему за порог:

– Я уже достаточно тебя запятнала, брат. Пускай надежные пути ведут тебя к ее груди.

– Пускай небес надежный свод всегда покой твой бережет, – ответил брат Ван, кланяясь ей, и быстро зашагал по коридору. Портолес еще могла окликнуть его, вернуть, – в конце концов, королева велела ей взять с собой на эту миссию любого, кому она доверяет. Брат Ван никогда не покидал Диадемы, но поскольку без него, очевидно, не могли обойтись в высших сановничьих эшелонах Цепи, то он, скорее всего, так никогда ее и не покинет, если Портолес не возьмет его с собой сейчас. Любыми необходимыми средствами…

Вместе в пути, вдали от вечно бдительных глаз Нор, – разве это не станет достойным испытанием для них обоих? А притом что королева очистит любой грех, который они совершат, им никогда не выпадет более безопасной возможности поддаться искушению. Сполна познать его плоть после всех этих лет дразнящего, поверхностного единения, и чтобы он познал ее… Но ведь королева сказала, что с собой надо брать только тех, кому Портолес доверяет абсолютно, а можно ли по-настоящему верить возлюбленному, который способен читать мысли в твоей голове?

В конце концов Портолес сказала себе, что оставляет брата Вана, чтобы спасти его душу от своего пагубного влияния. Монах оглянулся в конце обсидианового коридора и печально помахал сестре, прежде чем завернуть за угол. Она снова осталась одна. Одинокая, как никогда прежде.

Глава 20

В свое время София пересекла под парусом все моря на Звезде. Золотой Котел был и остался ее любовью. Отплытие из Хвабуна на корабле Канг Хо «Клюв журавля» и каботажное плавание вдоль островов стало, однако, новым для нее опытом: шлюпы и галеры, на которых она ходила, всегда отправлялись в море из Дарниелльской бухты, западнее Линкенштерна, и немедленно сворачивали на юг, к Ранипутрийским доминионам, чтобы избежать встречи с непорочновскими таможенными кораблями, являвшимися, по сути, пиратскими, с санкцией от государства. Ну, один или два раза она вела корабли через Горький залив и прокрадывалась по узкой полосе свободной воды между Хвабуном и так называемым морем Призраков, где над Затонувшим королевством вечно бушевали шторма, но они всегда уносились далеко на запад, прежде чем повернуть на юг, в сам Котел. Тот переход был не столь живописен, как этот, и демонски тяжел. Назовите ее суеверной, но что-то в стене разрываемого молнией тумана, отмечавшего водную могилу целой цивилизации, нервировало Софию – даже Затерянные Воды и море Демонов не вызывали у нее такой дрожи.

Когда «Клюв журавля», обогнув острова, оставил и Хвабун, и море Призраков далеко за кормой, она наконец-то ощутила, что расслабилась и снова наслаждается работой на корабле, – предстояло долгое путешествие до Зигнемы, где предполагалось начать поиски пропавшей принцессы Чи Хён. В этом легендарном доминионе находились Юго-Западные Врата, и потому он казался самой разумной точкой старта: следующие ближайшие Врата были в Диадеме, посещать которую без армии за спиной София не намеревалась, и еще одни – на Северо-Восточном Луче, который, по словам Марото, кишел последователями безумных культов, так что казалось маловероятным, чтобы Феннек увез девочку туда. Если Зигнема окажется тупиковым вариантом, то у них имеется разрешение Джун Хвана и Канг Хо плыть на этом же кораблике к Южным Вратам в Усбе, а если похитители не проходили и там – что ж, остается еще Эмеритус… Но София не могла поверить, что Феннек стал бы рисковать, пользуясь теми Вратами, – только не после того, что случилось в прошлое посещение.

На самом деле все это: сидеть на корабле, проводить дни в честном труде и ощущать, как с каждым подъемом в воронье гнездо к тебе возвращаются силы, – давало удивительное ощущение свободы. Путешествие могло бы оказаться совсем другим, весьма малоприятным, если бы они огибали рифы Бал-Амона, но мало что могло пойти не так в Золотом Котле. Разве что встретились бы морские чудовища – на них можно нарваться где угодно, хотя они предпочитают холодные воды. Или случился бы мятеж, если на то пошло; но не имело смысла пережевывать худшие варианты – будет пропасть времени побеспокоиться всласть, если подобные неприятности действительно начнутся.

Они и начались.

Пара чудовищ, напавших на «Клюв журавля», явилась в ночь новолуния, и было даже не понять, как они выглядели. Широкие липкие улиточьи следы пересекали палубу там, где монстры, видимо, подобрались к борту и очутились на корабле, прежде чем кто-либо успел поднять тревогу. Они бросились обратно в море, как только София и остальные прибежали на палубу; в звездном свете блестящая чешуя тварей казалась чернее волн, когда они скользили прочь по поверхности воды. Никто не знал и даже помыслить не хотел о том, чей дикий хохот звучал при отступлении чудищ – самих монстров или трех матросов ночной вахты, которых эти твари уволокли с собой.

Что ж, такое в море бывало, и София особо не досадовала, пока неделей позже шторм не снес корабль с курса, после чего половина гребаной команды взбунтовалась. Это произошло глубокой ночью – как обычно и бывает в подобных случаях, – когда София, Бань и Гын Джу стояли ночную вахту. Суматоха поднялась в трюме и каютах и за считаные секунды вылилась наружу, прервав визгливую матросскую песню, которую пела Бань, и заставив трио сражаться не на жизнь, а на смерть при свете полумесяца. Даже на трезвую голову это была бы отчаянная драка, но женщины как раз допивали последнюю бутылку огнетроста, когда вспыхнул мятеж, и София по ходу битвы раз или два чуть не уронила молот. Мордолиз, похоже, продрых все это время в ее гамаке, потому что двое мятежников загнали ее на нос корабля и были отчаянно близки к тому, чтобы распороть ей живот, но тут Бань пронзила копьем спину одному, а София отправила за борт другого. Трудно было сказать, кто выглядел более удивленным: моряк, которого Бань застигла врасплох, или сама София, когда она посмотрела на палубу и увидела, как Гын Джу отбивается от троих сразу.

Страж добродетели, как выяснилось, владел кое-какими непростыми приемами и еще более хитрым клинком: меч в ничем не украшенных ножнах, который София считала скромным «тигриным», оказался «трехтигриным» – сложные рисунки, вычеканенные на темном клинке, сияли в лунном свете. Обменявшись потрясенными взглядами, София с Бань бросились – или, скорее, поковыляли – к нему на помощь и вместе повернули мятеж вспять. Увы, слишком поздно для капитана Ена Ранга, которого убили в собственной постели еще до начала драки, и обоих его помощников – их в свалке вышвырнули за борт.

Что ж, и такое случается в море. Экипажа осталось достаточно, чтобы спокойно довести судно до Зигнемы, Бань быстро выбрали временным капитаном, и ей было чему ухмыляться на протяжении всего остального плавания через Котел. Софию демонски радовало, что заносчивая, любящая покомандовать девица так быстро заслужила уважение опытных моряков; она напоминала Софии ее саму в том же возрасте. Из-за лапши, которую Бань вешала ей на уши в Линкенштерне и на островах, София заключила, что девчонка себя переоценивает, но с кораблем она обращаться умела. И уж точно была куда приятнее – насколько это возможно для капитана – свежеусопшего Ена Ранга: утроила выдачу огнетроста и иногда по окончании дневных трудов подбивала маленькую команду попеть хором. Был устроен праздник, когда они завидели северное Ранипутрийское побережье, и еще один – когда успешно обогнули Рог Носорога, и последний – поздним вечером, когда корабль подошел к Зигнеме, порту на южном берегу Юго-Западного Луча.

Пройдя через все это, София, Бань и даже Гын Джу уже не совсем незнакомцами, а почти друзьями приблизились к городу-государству, куда Феннек мог сбежать с принцессой Чи Хён и Чхве, ее вероломным стражем доблести. Четверо самых крепких матросов повезли их в шлюпке к пирсам Зигнемы, а «Клюв журавля» остался ждать в бухте. Мордолиз лежал под носовой банкой, на которую втиснулись София, Бань и Гын Джу.

София посмурнела из-за того, что пришло время покинуть корабль. Весьма скоро она снова окажется на его борту, если не найдет здесь никаких зацепок, но слабая надежда на то, что Ранипутрийские доминионы окажутся тупиком и еще сколько-то дней и ночей она будет вести суденышко к следующим Вратам в Усбе, пожалуй, многое говорила о ее настрое. Казалось бы, что после столь долгого морского перехода ей следовало сгорать от нетерпения, от желания вернуться, разыскать своих Негодяев и спланировать месть, но вместо этого она жалела, что ночи пьянства и флирта с Бань подходят к концу. В такие моменты ей приходилось признать, что она весьма испорченная особа. И понимание того, что Лейб желал бы ей таких радостей и развлечений, только вызывало тошноту.

Вдохнув полной грудью соленый морской воздух гавани, София попыталась вернуть мозги на место. Ей нужно найти принцессу, и здесь, в Зигнеме, зацепки могут валяться прямо под носом… Она моргнула, когда утренний свет блеснул на навершии меча Гын Джу. С такого близкого расстояния рукоять выглядела еще красивее. Если София правильно помнила непорочновский зодиак, то трехтигриный меч можно выковать только в три дня, выпадающих в каждом тринадцатилетнем цикле, – на третий день третьего месяца Тигра, Самджок-о и в годы Пульгасири. Но даже если не углубляться в сложные нюансы оружейного дела непорочных, сей достойный слуга носит королевский клинок и обращается с ним куда сноровистей, чем большинство ленивых богатеев, которые могут позволить себе такое оружие. Или Канг Хо и его супруг проявляли исключительную заботу о своих дочерях, или же это делал кто-то другой. Интересно.

– Гляньте туда, – сказал один из гребцов, указывая.

– Ты не привирал, – подивилась София, когда их мелкая посудина проскользнула над невероятно толстой цепью, протянутой прямо под легкими волнами. – Она утопит лодку чуть больше нашей. Я-то думала, на Звезде царит мир.

– В империи – может быть, – сказала Бань, почесывая под платком, который повязала вокруг головы. – Но уж точно не на Юго-Западном Луче. Последний год Зигнема неприкрыто воюет с двумя соседними доминионами, так что, если желаешь войти в порт и поторговать, надо запастись терпением.

– Два дня ушло в прошлый раз, – добавил один из просоленных крепышей на веслах. – Таможенники встретили нас на причале, пришлось их прямо там подмазывать. А потом тащиться за ними в контору и там подкупать других. Потом еще отстегнули, чтобы нам позволили вывести шлюпку из портового загона, – ее туда отправили, пока мы были в таможне. Потом отвезли чиновников на корабль для инспекции трюмов и всего прочего – да, вы угадали, еще взятки. Потом везли их обратно на берег – еще кучка денег, – и что же? Все равно сидели еще полтора дня, пока они не опустили цепь. И все, чтобы словить пару мелких рыбешек. Как будто мало у нас было проблем с тех пор, как Линкенштерн перешел к непорочным.

– Рыбешек, как же! – София взглянула на оставленный «Клюв журавля».

Такое имя должно хорошо смотреться в причальной декларации рядом с обозначением «рыболовное судно», но всякий, кто видел корабль, понимал, что он построен для двух целей: быстрого боя и быстрого бегства, если бой не заладится.

– Макрель обыкновенная, квадратная, – подтвердила Бань, постучав себя по кончику носа.

– Значит, в Ранипутрийских доминионах есть рыбу – грех, а продавать ее чужеземцам – не грех? – спросил Гын Джу с презрительным превосходством человека, никогда не покидавшего родины. – Лицемеры.

Двое ближайших гребцов хохотнули, что страж добродетели явно принял за одобрение. София решила поправить его сразу, чтобы парень не становился мишенью для насмешек.

– Квадратная макрель – это редкая порода рыб, Гын Джу; такую видишь в воде, только когда таможенная лодка приближается к кораблю, экипаж которого не хочет быть пойманным с поличным. Наверняка опасный промысел в нынешние времена, когда над Линкенштерном установлен надзор непорочных.

– То есть? – Гын Джу посмотрел на Софию так, будто это она здесь тупица, а гребцы опять расхохотались.

– Что бы Канг Хо ни возил отсюда, из Зигнемы, – а насколько я его знаю, это может быть что угодно, – такой груз не показывают блюстителям закона ни дома, ни здесь, – пояснила София, и, когда Гын Джу снова не понял, Бань фыркнула и хлопнула его по спине.

– Госпожа Клелл чересчур вежливо выражается, – произнесла она. – Контрабанда, парень, контрабанда.

– Абсурд! – заявил Гын Джу тоном, судя по которому его уверенность в окружающем мире пошатнулась. – Король Джун Хван никогда бы не позволил своему мужу заниматься такими делами.

– Не будь столь наивным, – сказала Бань, заговорщически приобнимая его за плечи. – Мы все сейчас пираты с кровью на руках, разве нет? Я видела, как ты крошил тех подлых морских собак, а одинокому налетчику никогда не помешает пара-тройка крепких парней. Не хочешь вступить в команду Злой Бань?

София и гребцы еще пуще развеселились, когда Гын Джу попытался отодвинуться от Бань на узком носу шлюпки. Если эта девица ухитрилась так устроиться, что ей дали отпуск из армии непорочных, то когда-нибудь она определенно может стать настоящим капитаном, и притом хорошим. Она держалась дружелюбно почти со всеми, но это дружелюбие скрывало под собой потребность одолеть любого, кто осмелится поиграть с ней в гляделки… Именно такие штуки могут превратить юную и талантливую задиру в юный и талантливый труп. Но если уж София пережила свои бурные двадцатые, то, может, и у Бань получится.

– О, наконец-то! – сказала Бань, когда они ткнулись в край пристани с милю длиной – один из многих причалов, протянувшихся в бухту Зигнемы, словно щупальца демон-каракатицы, стремящиеся к глубокой воде. – Живо-живо, вон те ребята, которые идут сюда по пристани, – таможенники, а я хочу, чтобы наши друзья уже гребли к «Клюву журавля» до того, как длиннорукие явятся нас трясти. Я договорилась с боцманом о сигнале, по которому нас заберут, когда будем готовы.

София вылезла первой и привязала шлюпку к канатной тумбе. Гын Джу ловко последовал за ней, а Бань передала им вещи. Мордолиз позволил матросу перенести его через борт и на пристань. Монстр лизнул парню руку и гавкнул новому приятелю что-то добродушное. София задумалась, какие зверства мог этот дружелюбный матрос совершить в прошлом, чтобы заслужить одобрение Мордолиза… или, может быть, он просто делился с псом объедками соленой рыбы. С демонами никогда не разберешь.

Таможенники спешили по причалу, но им оставалось преодолеть еще много мостков. Однако Бань, передавая последний мешок Гын Джу, вдруг выпучила глаза:

– Демонам на смех – он тот, кто я думаю?

– Ты о ком? – София приставила руку козырьком, чтобы отсечь ранипутрийское солнце, и сощурилась на таможенников.

Отсюда фигуры можно было принять за кого угодно, и София сомневалась, что их розовые сари – нечто иное, нежели установленная форма одежды… За ее спиной плеснули весла, и она опустила руку.

Что за дилетантство, будь оно проклято? Софии потребовалось немалое напряжение воли, но она сдержалась, не крутанулась в ажиотаже и не выставилась еще большей дурой. Гын Джу по-прежнему смотрел на таможенников, но София повернулась обратно, к шлюпке, которая, разумеется, уже ушла на расстояние вдвое большее, чем можно было бы одолеть прыжком даже в лучшие годы. Конец перерезанной веревки свисал с тумбы. Бань отсалютовала с носа, и по ее слову гребцы сложили весла, предоставив отливу медленно относить шлюпку от берега.

– Ты же не дура, Бань, – крикнула София. – Держись меня, помоги найти пропавшую девчонку, и тебе достанется в награду корабль получше, чем эта посудина, и полная команда в придачу. Даю слово.

– Слово женщины, не сказавшей мне своего настоящего имени, боюсь, немногого стоит, – бодро ответила Бань. – Довольно глупо, учитывая, что я тебя раскусила еще до того, как мы покинули Линкенштерн. Все знают о подвигах хитроумного Канг Хо и о его старой командирше! Ты совсем не такая, как я представляла, признаюсь.

– Значит, ты понимаешь: я могу дать тебе все, чего захочешь, – сказала София.

– Уже дала. – Бань указала на «Клюв журавля». – Я женщина скромная. Не все хотят быть королевами.

– Лейтенант Бань, вы дали клятву служить… – начал Гын Джу, но Бань его перекричала:

– Разве я забыла сказать вам, ребятки, что единственная причина, по которой я осталась куковать на стене, – то, что меня вышвырнули из флота непорочных? Обвинили в нарушении клятв, сеянии раздора и еще худших преступлениях, но ничего не смогли доказать. Может, надо было доложить об этом, прежде чем ты доверила мне свою посудину?

– Моря не так широки, чтобы спрятать тебя, когда весть о предательстве дойдет до Хвабуна. – София знала, что плоды не упадут, но все равно трясла ветку. – Думаешь, Джун Хван и Канг Хо обрадуются, узнав, что ты украла у них корабль и склонила команду к бунту?

– Обрадуются не больше, чем ты, когда узнаешь, что я украла твою трубку, – заявила Бань, доставая последнюю из кармана и пристраивая в углу рта.

София чуть было не прыгнула в воду, но взяла себя в руки.

– Зря ты так, Бань. Одно дело – украсть корабль: такой поступок, может, и достоин уважения. Уж всяко я бы проявила снисходительность к твоей молодости и глупости. Но на того, кто забрал мою трубку, я буду охотиться на всех концах Звезды. Ты знаешь, кто я такая, – значит тебе известно, что я сделала и что могу сделать!

– Вот что я тебе скажу, Кобальтовая Королева, – отозвалась Бань, вынимая трубку изо рта и указывая ею на Софию. – Если поймаешь, я тебя поцелую, куда захочешь, и трубку тоже отдам!

– Когда я тебя поймаю, Бань, – изувечу! – София уже кричала, чтобы ее услышали, – шлюпка отплывала все дальше. – Пират всегда лучше смотрится с повязкой на глазу, так что будет тебе повязка! И крюк, и деревянная нога!

– А я-то думала, ты хочешь меня побаловать другим протезом!

– Я тебя найду, Бань, заруби на носу! И протащу твою задницу под килем!

– Тогда до встречи над волнами, прекрасная София! – крикнула Бань, помахав перед собой воображаемой шляпой, а гребцы достали весла из уключин.

Мостки сотрясались под сандалиями приближающихся таможенников.

– Или под волнами, – прорычала София, поворачиваясь к представителям местных властей.

Сначала надо поговорить с этими чинушами, затем выследить принцессу Чи Хён, дальше Канг Хо поможет с войной против империи… а потом София получит обратно свою трубку. Все по порядку.

– София? – опешил страж добродетели, а потом почтительно уточнил: – Холодная София, Поверженная Королева?

– Я Мур Клелл, резчица трубок, покупайте мой товар! – громко объявила София на непорочновском приближающимся таможенникам.

В каждом доминионе имелась дюжина местных языков, редко похожих на соседские, и большинство ранипутрийцев были многоязычными, а непорочновский широко использовался на всех берегах Звезды. Бросив предостерегающий взгляд на стража добродетели, София продолжила:

– Мур Клелл – мое имя, а вот мой ученик Гын Джу. Верно, Гын Джу?

– Верно! – восторженно подтвердил Гын Джу. – Определенно ее ученик.

– Тогда вы оба арестованы, – сказал главный, отступая и вытаскивая мечи с гардами-рукавицами до локтя.

Пятеро розовых офицеров последовали его примеру, а трехтигриный клинок Гын Джу рассек воздух близ уха Софии. Да, многое в мире изменилось, если она единственная, кто сохраняет спокойствие в такой поганой ситуации. Ну, еще Мордолиз – тот повалился на спину, подставляя брюхо недружелюбным пришельцам, чтобы почесали.

– Мур Клелл, велите своему ученику сейчас же вернуть оружие в ножны. У вас обоих и так уже изрядные проблемы.

– А каково обвинение? – спросила София, зная, что вдвоем они наверняка уделают этих офицеров, но также понимая, что они не в той ситуации, когда можно безнаказанно крошить государевых людей. Одно дело – убить таможенника в двух шагах от сухопутной границы, и совсем другое – если позади море, а впереди весь доминион. – Гын Джу, спрячь. Это делу не поможет.

С сомнением взглянув на нее, Гын Джу подчинился, и таможенники явно успокоились. Однако оружие в ножны не убрали, а главный сообщил:

– Вы подозреваетесь в контрабанде, заговоре и скотоложестве.

– Скотоложестве? – переспросила София, пнув Мордолиза, когда тот смешливо фыркнул. – Это что, шутка?

– Мы похожи на шутников? – огрызнулся щекастый главный. – Ударьте свою собаку еще раз, и узнаете, какие штрафы платят осквернители животных в Зигнеме.

Мордолиз гавкнул в поддержку этого плана, и, пока таможенники вели Софию и Гын Джу по длинному причалу, София прошептала:

– Ну, погоди у меня, мешок с блохами. Еще сочтемся.

Глава 21

Неназвавшийся священник в черной рясе доставил барона Доминго Хьортта в исповедальни Среднего Дома Цепи, и они вместе стали ждать в тени увенчанной гаргульями колонны, когда анафема, убившая его сына, выйдет из кабинки. Вот он шестидесятипятилетний ветеран полувека кровавых войн и куда более суровых битв на политической арене империи, – и ему так же тошно и тревожно, как в тот день, когда мать привезла его в Леми, в Азгаротийскую военную академию. Он был совсем еще мальчишкой, пусть и на грани возмужания, обязанным приумножить впечатляющую когорту военных предков. Годы спустя та же сцена повторилась… частично. Он скрывал страх, зная, что этого хочет мать, но Эфрайн держался с трудом, пока они ждали у кабинета декана: юнец переминался с ноги на ногу, как будто это могло облегчить бремя судьбы, возложенное на его узкие плечи.

Тогда Доминго раздражала слабость сына, но теперь он обнаружил, что, точно как тот перепуганный мальчик, живущий в его сердце, машинально переминается с пятки на пятку и не питает никаких надежд. Поймав себя на этом, он не мог не задуматься, всегда ли у него была такая привычка и не копировал ли отца маленький Эфрайн с самого начала, а он до сих пор этого не понимал…

Черная дубовая дверь исповедальни распахнулась, и коренастая анафема выбралась из узкой кабинки. Казалось, что у нее подгибаются колени, когда она надела маску и поспешила прочь из громадного зала. Доминго вообразил, как бросается за ней и отсекает правую ногу кавалерийской саблей. Он точно знал, какой получится звук, когда его сталь перережет плоть и берцовые кости, и улыбнулся, мысленно услышав его. Он представил, как ее крики о милосердии эхом носятся по Среднему Дому Цепи, представил, как она во всем признаётся, как вся правда выходит из нее яркой струей, под стать алому цвету мундира ее палача…

– Барон?

Доминго заморгал на стоявшего рядом священника, потом бросил последний взгляд на анафему.

Он подумал: вдруг она созналась в своем преступлении – тогда не будет нужды в развитии плана. Впервые в жизни здесь, в Доме Падшей Матери, он чуть не начал молиться ей, но спохватился. Случается все, вне зависимости от надежд смертных, – в этом вопросе, пусть даже ни в каком другом, Вороненая Цепь и безбожный барон сходились полностью.

Священник в капюшоне вручил Доминго тощую свечку и направил к кабинке. Когда барон открыл дверцу под скамейкой, то обнаружил, что толстая сальная свеча анафемы хотя и догорела почти донизу, но все еще освещает нишу. Он бросил свою рядом и без малейшего сожаления или беспокойства из-за кощунства задул обе и закрыл дверцу. Пусть ему поджарят задницу – боль Доминго была куда острее, и он испытывал ее ежедневно, демон побери, каждую минуту, с тех пор как весть о смерти его единственного потомка достигла Кокспара. Он не видел нужды добавлять к своему несчастью чрезмерную покорность измышлениям какого-то безумного пророка, сколь бы модной ни стала в последние годы эта бредятина.

Прежде чем войти в исповедальню, он расстегнул пояс и снял саблю, чтобы устроиться в узкой кабинке хоть с минимальным удобством. Поставив ножны между ног и усевшись, он обнаружил, что скамья все еще горяча: исповедальня напомнила ему сауны в Кремнеземье, только здесь деревянные стенки изобиловали отвратными барельефами. С железной решетки на него пялилось сетчатое лицо, нечто среднее между мужским и женским, между ангельским и демоническим, а позади сетки двигалась чья-то тень. После неловкого молчания Доминго вздохнул достаточно громко, чтобы женщина на той стороне услышала, но она так и не заговорила, и он нехотя начал ритуальные танцы:

– Матерь, прости меня, ибо я нечист.

– Как давно ты в последний раз очищался? – спросила исповедница, чья настойчивость в продолжении этого фарса прошлась по его израненной гордости, как наждаком.

– Никогда, – бесцеремонно отрезал он, зная правильное начало только по пьесам, на которые Люпитера, жена брата, всегда затаскивала его в «Иглесию Мендосу», единственный приличный театр в Кокспаре. Сцена исповеди, по словам Люпитеры, всего лишь простое средство донести какую-либо информацию до публики. – Я пришел сюда не играть алтарного мальчика, ваша всемилость, так что…

Черная Папесса зашипела на него сквозь решетку, и Доминго одернул себя. Как бы ни относился он к языческим обычаям, она единственная, кто протянул ему руку помощи, единственная, кто предложил нечто большее, чем багряную свечу на могилу Эфрайна. Что он за воин, если отталкивает единственного союзника своей неуступчивостью?

– Матерь, прости меня, ибо я нечист, – пробормотал Доминго, начиная заново. – Я незнаком с вашими обычаями; я пришел сюда как грешник, ищущий облегчения в бальзаме Вороненой Цепи. Прости паломнику его слабость.

– Приукрашивание оной еще более оскорбительно, барон, – ответила папесса И’Хома Третья, но говорила она скорее ехидно, чем гневно. – Я сочувствую вашей слабости и с самого начала сочувствовала. Вот почему протянула вам руку – хороший человек слабой веры намного достойнее женщины в рясе, которая преступает свои обеты.

– В этом мы сходимся, – сказал Доминго, хотя и не без укола совести из-за того, что совершил во имя добра утром и что замышлял сделать в данный момент. Не только духовенство умеет вольно трактовать свои клятвы. – Вам может быть интересно: я снова действующий полковник Багряной империи и агент королевы.

– Она сильно орала по этому поводу?

Доминго не понравилось, как жадна до сплетен о королеве оказалась папесса, но это явно выдавало ее человеческую приземленность – И’Хома говорила не как сосуд божества, а как подросток, жаждущий сенсации.

– Мне были заданы вопросы, предложены альтернативы, – ответил он. – Но мудрый полководец никогда не покидает поля боя, а я неплохо фехтую и языком, и саблей. Да и какой у нее был выбор, кроме как принять мою присягу? От Змеиного Круга до Диадемы Пятнадцатый полк для империи дороже любого другого, и она хочет, чтобы солдаты Азгарота были готовы действовать, а не баклуши били, пока тянется процесс назначения нового командира.

Здесь, как и в тронном зале, не было нужды говорить, что почитание Цепи в Азгароте распространялось со скоростью чумной сыпи, и если бы королева Индсорит отклонила предложение Хьортта, во главе Пятнадцатого мог бы встать какой-нибудь забытый до поры дворянин, а не явный еретик. И все же он здесь, планирует заговор с Черной Папессой, – это даже почти забавно.

– Если бы мой дядя убедил вас нарушить клятвы раньше, то гражданская война закончилась бы значительно быстрее и с куда более удачным исходом.

– Я не нарушал никаких клятв, – запальчиво возразил барон. – Сегодня утром я поклялся защищать Багряную империю, ту же самую клятву я дал пятьдесят лет назад, и ее же принес мой сын… когда прошлым летом принял командование Пятнадцатым полком. Ту же клятву давала моя мать до меня. Сотни лет мы были частью Багряной империи, и ни один полковник из Азгарота не изменил своему долгу перед Короной.

– Перед Короной, а не перед дурой, которая ее носит. – Злобный тембр голоса И’Хомы резанул Хьортту слух почти так же, как правда, стоявшая за ее оскорбительным заявлением. – Насколько я помню, вы сопротивлялись Поверженной Королеве больше, чем любой другой лошадке из багряной конюшни?

– Я сомневаюсь, чтобы вы помнили такие вещи, учитывая, что были только в проекте у какого-то кардинала, когда Индсорит сбросила самозванку в пропасть. Клятвы я приносил королю Калдрууту задолго до того, как Кобальтовая Ведьма подняла против него восстание. И я давал отпор ее подонкам на каждом шагу, пока она не пробралась в Диадему и убийством не проложила путь к Короне. Но я здесь не для того, чтобы обсуждать ее прошлое: меня интересует ее будущее. Вам удалось выудить из Портолес что-нибудь еще? Я видел, как она выходила из кабинки.

– Не так много, как я надеялась, но ее молчание изобличает, как откровенная исповедь, – ответила И’Хома. – Она определенно агент Индсорит, теперь я в этом уверена. Анафема проболталась, что ее отсылают из города… Это может означать только одно: королева приказала ей довершить дело, которое ваш сын оставил незаконченным: выследить и убить Софию, прежде чем вся остальная Звезда обнаружит, что Поверженная Королева жива. Индсорит, должно быть, хочет, чтобы Софию убили тихо, в палатке, а не сделали опять мученицей на каком-нибудь поле боя при бесчисленных свидетелях.

Ненавистное имя вызвало нежеланные образы, пронесшиеся перед мысленным взором Доминго. Кровавые воспоминания о кровавых временах: сокрушительный разгром в Йеннеке, когда Пятнадцатый обратил в бегство толпу крестьян и копыта и копья стали такими же багряными, как кавалерийские штандарты; лес под Эйвиндом, где каждое дерево было увешано пленными солдатами; безумие в Ноттапе, которое можно объяснить только демонскими происками; и еще худшие события в Виндхэнде, о которых он слышал только рассказы, но и те внушали ужас. А теперь Холодный Кобальт восстала из могилы, чтобы убить единственного сына Доминго…

Возможно, это расплата за те неприятности, которые Доминго устраивал крестьянской армии Софии во время Кобальтовой войны, а может быть, просто так совпало, что Индсорит послала в Курск Эфрайна. Едва ли это имело значение. Важно было другое, и оно значило даже больше, чем убийство Эфрайна или укрывательство королевой Индсорит этой цепной ведьмы Портолес от справедливого возмездия; даже больше, чем игры багряной королевы и Черной Папессы друг против друга, – один простой факт: если София и вправду вернулась, то вся Багряная империя в опасности.

– Ваши шпионы принесли еще какие-нибудь новости? – спросил Доминго.

– Мои информаторы, – с нажимом поправила Черная Папесса, – говорят, что близки к прорыву. Королева Индсорит держит карты так близко к груди, что может сбросить одну в декольте, но она опаздывает. Все уже знают, что эта мятежная армия, терроризирующая юг, называет себя Кобальтовым отрядом, и распространяются слухи, будто ее ведет сама София.

– Я возвращаюсь в Азгарот сегодня вечером, – сказал Доминго. – Подготовлю Пятнадцатый к походу еще до конца лета, и тогда мы втопчем Кобальтовый отряд в пыль и казним всех до единого. Вторая Кобальтовая война закончится, не начавшись.

– Я думала, вы хотите подождать более явных доказательств, прежде чем приступать.

– Убежден, что этих мятежников нужно остановить, – сказал Доминго, недовольный, что эта девица как попугай повторяет ему его же слова. – Я не считал случайным нежелание королевы обрушить всю мощь империи на этот новый Кобальтовый отряд. Полагал, она сохраняет наши силы, чтобы отобрать Линкенштерн у воров-непорочных. Это объяснение становится все более бессмысленным, по мере того как кобальтовые наглеют в своих атаках, а северным полкам по-прежнему не отдано королевского приказа освободить Линкенштерн, пока непорочные не достроили стену.

– Даже не начинайте про непорочных, – сказала И’Хома. – Я получила разведданные, что у них похитили важную принцессу и якобы это сделал один из моих миссионеров. Из-за этого беснуются все острова Северо-Западного Луча. Мне еще нужно выяснить, не София ли забрала девчонку, чтобы шантажом вовлечь непорочных в восстание, или за всем этим стоит Индсорит с какими-то своими целями.

Была и третья возможность: сама И’Хома похитила принцессу, чтобы перетянуть непорочных на свою сторону, когда Вороненая Цепь предпримет еще одну попытку захвата Сердоликовой короны. Но это не обсуждалось. Доминго не особенно надеялся, что Черная Папесса посвятит его во все, – нет, он уже и так впутался в ее планы глубже, чем ему хотелось. Командир Пятнадцатого полка Багряной империи, замышляющий крамолу вместе с Вороненой Цепью, – что сказала бы мать Доминго о подобном позоре? Ничего приятного для церкви, это уж точно.

– Отложим проблему непорочных в сторону, – сказала И’Хома. – Рада, что мы пришли к согласию относительно ваших действий.

– Что же я буду за отец, если не учту ваших слов? – ответил Доминго.

Он с содроганием вспомнил, какую испытал боль, узнав, что Эфрайн убит не кем иным, как Кобальтовой Софией, и что багряная королева, которой верно служили и отец, и сын, с самого начала это знала. Притворный допрос сестры Портолес в Багряном тронном зале только подтверждал истину: никто больше не знал, от кого Эфрайн получил приказ напасть на деревню Софии, так как команда наверняка исходила от самой королевы Индсорит, и она бы рискнула целой империей, чтобы сохранить в тайне тот факт, что София не умерла.

– Что же вы будете за полковник? – поправила И’Хома, явно думая, что барон Хьортт во всем покладист – как был покладист, когда его вынудили приехать ко двору на суд. – При помощи оружия, которое я вам предлагаю, Пятнадцатый полк в одиночку сможет перебить кобальтов, прежде чем вырастет их войско. Девятый и Третий полки уже изводят мятежников, так что вряд ли у вас вообще возникнут какие-либо проблемы. Что может быть лучше для устойчивого мира в империи, чем беспощадное уничтожение банды разбойников? Не ждать же, когда она развалится из-за махинаций королевы.

Припомнив все свои сражения, Доминго мог бы назвать довольно много вариантов – лучших, чем прямое столкновение с хорошо вооруженными и вымуштрованными мятежниками, предводительствуемыми чрезвычайно осторожным и хитрым противником, – но оставил это при себе. Какими бы ни были мотивы Черной Папессы, она права: Кобальтовый отряд уже выпил не одну бочку имперской крови, и жажда вряд ли уймется, если его ряды и репутация будут расти. Лучше перебить бунтарей как можно быстрее, ради блага империи. И ради удовольствия оглохнуть от воплей, когда Пятнадцатый полк будет резать мерзавцев на куски. Если все обстояло так, как выглядело, и Поверженная Королева действительно командовала этим новым Кобальтовым отрядом, то имелся шанс, пусть и малый, встретить ее на поле перед боем. И если это случится, если представится возможность отомстить за сына, за старого короля, за мечты о Багряной империи, которые София смешала с дерьмом лет двадцать тому назад, – что ж, тогда о клятве не нападать на врага, пока рог не протрубит к бою, можно ненадолго забыть.

– А что насчет обещанного оружия, ваша всемилость? – спросил Доминго. – Я выполнил ваши условия, пора и вам выполнить мои.

– С удовольствием, – ответила Черная Папесса. – Когда покинете исповедальню, загляните в кабинет кардинала Даймонда. Он вас ожидает. Вы получите кое-что более смертоносное, чем любая армия. А теперь, прежде чем вычеркнуть эту беседу из памяти, задайте вопросы, если они у вас остались.

Сколько раз он говорил себе, что был точно таким же в возрасте Эфрайна – мягковатым, слегка испорченным и нимало не охочим до войны? Сколько ночей Доминго пролежал без сна, убеждая себя, что сын достоин его титула и чина? Что он не дворянчик, который не заслуживает, а покупает медали и о котором рядовые сочиняют глумливые песенки? Насколько иной могла бы стать их жизнь, подари он Эфрайну котенка, которого тот хотел на десятый день рождения, вместо меча и книг по военной философии?

Но это не те вопросы, на которые может ответить взбалмошная кукла с претензией на божественность. Поэтому барон сказал:

– Согласитесь, трудно поверить, что крестьяне все это время были правы. С тех самых пор как София вылетела из тронного зала Диадемы, они знай бубнят: «Поверженная жива».

– Это ненадолго, полковник Хьортт, – ответила папесса И’Хома Третья, Пастырша Заблудших. – Совсем ненадолго.

Глава 22

Никому не нравится нож, поднесенный к лицу, вот почему Марото сделал с пойманным лазутчиком то, что сделал. Похожий на белку человечек – пожалуй, даже мальчишка – лежал на спине, часто дыша, а Марото сидел возле него на корточках у обросшего мохом ствола клена, и клинок касался основания носа пленника, а большой палец лежал на его переносице. Оба знали, что Марото может оттяпать подергивающийся, кровоточащий кусочек хряща так же легко, как вырезать клин из скособоченной головки сыра, и все же лазутчик отказывался выдавать информацию. Как будто подлец знал о клятве Марото и с первого взгляда понял, что варвар скорее раскроит собственную физиономию, чем подвергнет пытке человека, присягнувшего в верности Самоту.

Редким был день, когда Марото не сожалел, что поклялся королеве Индсорит не поднимать оружие против нее или ее подданных, кроме как при самозащите. У него не было выбора, учитывая обстоятельства, но все равно демонски противно, что неудачное решение, принятое двадцать лет назад, мешает ему уже в который раз. Он по-прежнему не представлял, насколько будет полезен своей бывшей командирше, когда догонит ее во имя той надоевшей клятвы, но он сожжет этот мост, добравшись до него, – сначала нужно попасть к Софии. Поскольку они пришли по следу Кобальтового отряда сюда, в Мьюру, любой поймет, что она забаррикадировалась в ближайшем замке, который осаждают имперцы. А сейчас хорошо бы раскупорить этого долбаного шпиона, не вскрывая его физически.

– Давай, парень, – сказал он, надеясь, что нож придаст весомости блефу. – Если отниму нос, ты заорешь, а если заорешь, придется перерезать тебе горло. Кому от этого будет легче?

– Я не знаю, о чем вы говорите, честно! – повторил шпион слишком громко, и Марото вздохнул. Ему претила сама мысль кромсать человека постепенно: если собрался кого-то резать, то резать не до смерти – гадкое дело.

Как будто он занимался другим.

– Я обещал тебе два шанса. Это был первый, а второй будет зависеть от того, заорешь ты или нет. Быть безносым лучше, чем мертвым, так что я бы на твоем месте потерпел.

Разведчик заскулил, вылупив глаза, которые стали похожи на гусиные яйца, но не раскололся. Марото был озадачен: пока он и в самом деле не порежет мальчишку, из него ничего не вытянуть. Варвару не хотелось выяснять, что случится, если он нарушит клятву именем своего демона.

– Марото, почему… – заговорила прятавшаяся на дереве Пурна, но он шикнул.

– Поцелуйся с демонами, девочка, ты все-таки сорвалась, – сказал он, втайне радуясь, что она предоставила возможность сблефовать последний раз. – Тебе же сказано было: не называй меня по имени. Я бы мог отпустить этого голубчика без носа, но теперь… извини, парень.

– Марото, – прошептал лазутчик с великим почтением, как имя святого. – Вы… Марото Завоеватель!

– Ага-ага, – кивнул Марото. – А ты будешь безносым шпионом, умершим ужасной смертью шпионом, если не…

– Кобальтовая Ведьма, – быстро сказал парень. – Вот кого вы ищете, да? Вашу старую королеву.

– И твою, – напомнил пацану Марото, пытаясь обуздать восторг от того, что лазутчик произнес титул, которого варвар не слышал уже десятки лет. – Должно быть, ты еще не родился, когда она… пока она… Она не ведьма, вот в чем суть, которую тебе следует уяснить. Называй ее Кобальтовой Софией, или как там ей нравилось…

– Холодный Кобальт, – вставила сверху Пурна. – О-о-о, и «Баньши-с-Клинком» – одна из лучших баллад, какие сложил о ней Вунтвор Нинский. Я бы на ее месте выбрала это имя. Ух как круто звучит!

– Мне всегда нравилось просто королева София, – задумчиво буркнул Марото. – Но вообще, сойдет любой почтительный титул, и твой нос еще немного побудет на месте.

– Это ведь правда? – сказал разведчик, чье потрясение отчасти сгладило слепой ужас, который он выказывал с того момента, как Марото бросился на него из-за дерева и прижал к земле. – Это на самом деле она?

– Чтоб демоны твои кости обглодали, это то, о чем я спрашиваю тебя! – вспылил Марото. – Кто командует отрядом наемников, который твой полк запер в замке Мьюра?

– Женщина, я же вам сказал, а больше ничего не знаю, – ответил лазутчик. – Офицеры не говорят нам правду, боятся снизить боевой дух. Это наверняка она.

– Почему ты так думаешь? – Марото немного ослабил давление на клинок.

– Я ее не видел вообще, а не то что настолько близко, чтоб цвет волос разглядеть, но флаг, который она вывесила над замком, синий, темно-синий, со сломанной багряной короной по центру и пятью серебряными пятиугольниками вокруг. – Разведчик сглотнул. – Один для каждого Негодяя, верно?

– Эмблема новая, но похоже на ее стиль, – сказал Марото, стараясь не улыбнуться и позорно проваливаясь. Пять пятиугольников на ее флаге! Она его ждет! – Эта информация спасет тебе нос, если не жизнь, шпион!

– Шпион? – переспросил шпион. – Я не шпион.

– Я тебе говорила, что сомневаюсь, – сказала Пурна. – И отсюда мне ничего не видно, сплошные деревья. Можно, я слезу?

– Нет, – отрезал Марото и хохотнул почти убедительно. – Не шпион? А что скажет любой шпион, если его поймают? Зачем еще он крался бы по этому приграничному лесу, когда город внизу осажден? Да еще замазанные знаки багряных на всей амуниции. Не шпион!

– Нет, капитан Марото, сэр, я не он, – настаивал лазутчик. – Это я и пытался сказать, когда вы нож приставили – я и сейчас не шпион, и не был никогда. Я замазал багряное на плаще, чтобы спрятаться в лесу, это правда; но если б я был настоящим шпионом, я бы не пришел просто так в вашу засаду, верно ведь?

– Может, да, а может, и нет, – сказал Марото, рассматривая лежащего под собой мальчишку. Не шпион? – Я в свое время переловил много шпионов.

– А что бы я разведывал тут, в лесу, во многих милях от Мьюры, когда солнце уже почти зашло?

– Легко догадаться, – ответил Марото, гадая, кого он тут пытается убедить. – Патрулировал окрестности, чтобы сзади не подкрались подкрепления с целью прорвать осаду или доставить припасы.

– Да, смысл есть, – согласился шпион. – Про это я не подумал. Но будь я шпионом, разве не понимал бы, что надо приготовить отмазку получше?

– Я глух к твоим словам, – буркнул Марото.

От проклятой стрелы в голове только и пользы, что теперь он может сколько угодно пользоваться этим избитым выражением.

– Да какой шпион стал бы…

– Ш-ш-ш! – Марото прижал лезвие.

Даже одним ухом он вроде бы услышал…

– Кто-то поднимается на холм по нашему следу, – театральным шепотом сообщила Пурна из кленовых ветвей. – Мне стрелять?

Различив хруст листьев под несколькими парами сапог, за которыми последовало звяканье серебряного колокольчика и писклявое хихиканье, Марото серьезно задумался. Еще до того, как раненое ухо перестало сочиться лимфой, половина подопечных Марото вернулась в столицу, если не в фамильные дома. Большинство прочих аристократов отвалилось на тайном пути от края Пантеранских пустошей до Агаллоха, от Агаллоха до Геминид, от Геминид обратно в Катели и, наконец, от Катели сюда, до замка Мьюра, где неуловимый Кобальтовый отряд был заперт в замке местным имперским полком. Те несколько пижонов, которые остались с варваром, были самыми охочими до приключений, но никак не до выполнения приказов – сие прискорбное наблюдение пришлось сделать в который уже раз, когда из подлеска появились граф Хассан, герцогиня Дин и паша Дигглби.

Граф Хассан красовался в легчайшем фехтовальном халате. В одной руке он держал мачете с рукоятью из слоновой кости, а в другой – огромный рог для питья; плещущий сосуд предположительно был вырезан из зуба мегапотама. Пурпурного цвета сапоги герцогини Дин, высотой по бедро, крепились модными подвязками к блестящей чешуйчатой броне, киль ее парика пронзала сверкающая золотом арбалетная стрела, контрастируя со скучной дубовой, заправленной в огромный арбалет. Паша Дигглби изволил гулять в кожаном жилете и юбке, которые сотворил по образу и подобию одежды Марото, с хрустальным кальяном в одной тощей руке и поводком в другой. На конце поводка болтался пушистый белый песик, и пижон упорно утверждал, что это демон, купленный ему отцом у кравьядианского демониста, но, скорее всего, это был просто угракарский спаниель. Возвещавший их прибытие колокольчик, который услышал Марото, висел не на украшенном рубинами собачьем ошейнике, а на хозяйском.

– Ух ты! – воскликнул Дигглби. – Марото поймал нам ужин.

– На вид худосочен, – осудила герцогиня. – Я могу стерпеть мясо с душком, но не жилистое.

– Ох, ребята, – сказал Хассан, – не знаю, смогу ли я выдержать вид насыщающегося Марото хоть на фоне мирного леса, хоть нет. Это же форменное скотство.

– Разве мы не велели вам ждать в фургонах? – спросила Пурна со своей ветки.

– Мы? Мы! Пурна, дорогуша, это восхитительно, – отозвался Дигглби. – Ответь-ка нам, когда свадьба и с какой стороны мы будем сидеть: жениха или невесты?

– Надо бы проявить милосердие и перерезать тебе горло сейчас же, – сказал Марото шпиону.

– Кто твой новый дружок? – спросил Хассан, когда Пурна свесилась с ветки и преодолела оставшуюся до земли пару футов. – На вид такой же старый, как твой предыдущий противник. Хорошо, что мы прибыли вовремя, – спасем тебя от новой трепки.

– Меня зовут Лукаш, – сообщил шпион и начал выкарабкиваться из-под Марото, но застыл, когда нож варвара похлопал ему по лицу.

– Его зовут Безносый Шпион, Погибший Страшной Смертью, – возразил Марото, воображая, какими станут лица этих пижонов, когда он сделает первый надрез.

Вот бы вернуться в прошлое и снять с себя клятвы. Лорденышам нужно напомнить, что здесь не какая-то забава, а война или нечто близкое к ней, и этот несчастный шпион запросто мог…

– Я не шпион, – повторил Лукаш довольно желчно.

Это была уже наглость, какой обычно не встретишь у отчаявшихся задохликов.

– Тогда кто же ты? – спросила Пурна, сев на корточки рядом с Марото и положив грязный от коры большой палец прямо на левый глаз парнишки. – Говори сейчас же, иначе с сегодняшнего дня тебя будут звать Одноглазым Лукашом, Безносым Идиотом.

– Я… дезертир, – признался Лукаш, от стыда закрывая второй глаз. – Я кхимсари, воевал вопреки моей вере. Искал возможности сбежать с тех самых пор, как меня призвали в Мьюранский полк.

– Угу, конечно, – сказала Пурна. – Отрежь ему лживые губы, Марото.

– Ох, дайте наконец мальчику встать, – потребовал Дигглби, наклоняясь, чтобы зажечь кальян от спички, поднесенной Хассаном. – Все это сущее варварство.

– Кхимсари, говоришь? – Под бульканье пижонского кальяна Марото стащил с парнишки железный шлем.

И правда, густые черные волосы местами были выстрижены так, что получился узор, напоминавший корону. Не будь Марото связан священной клятвой, он бы изуродовал пацифиста. Не впервой.

– Демоны помилуйте… Дай ему встать, девочка, он говорит правду.

– Браво, – восхитилась герцогиня Дин, перекидывая арбалет из одной руки в другую, чтобы принять у Хассана дымящийся кальян.

Тем временем Дигглби выкашливал из легких ароматный дым.

– Значит, отпустите? – спросил Лукаш, не решаясь сдвинуться с собственного отпечатка в гниющих листьях.

– Как только расскажешь нам все о твоем полку, об осаде замка Мьюра и о том, как можно туда попасть, – сказал Марото. – Давайте вернемся в лагерь. Я безумно хочу балуту, но не думаю, что здесь можно найти утиные яйца.

Веселая ватага – а они не унывали, эти немногие оставшиеся богатейчики, пусть даже несколько дней назад от них сбежал последний слуга, – брела по осеннему лесу. Яркие, словно светящиеся, топазовые, аметистовые и гранатовые листья, оставшиеся на кленах, дубах и диких сливах, превращали чащу в древесный сундук с сокровищами. Холодный вечерний ветер показался вечно потному Марото запоздалым даром надолго запропастившихся богов, и он замурлыкал под нос старую походную песню. Пурна шла следом, расспрашивая пленного и этим давая Марото передохнуть от ее болтовни, а чуть впереди Дигглби, Дин и Хассан обсуждали хорал, который Марото никогда не слышал. Уж конечно, после Пантеранских пустошей они устроили тур по всей долбаной Багряной империи лишь затем, чтобы завершить путешествие здесь, меньше чем в сотне лиг от места, где вышли из пустыни, но так ведь все и устроено: всегда заканчиваешь там, откуда начал. Было время, когда Марото возмутил бы такой кружной путь, но в настоящий момент ему ничуть не хотелось жаловаться. Причина его превосходного настроения была проста: за последнюю пару месяцев, пока они собирали все больше обрывочных слухов, идя по следу синеволосой предводительницы наемников, Марото наконец позволил себе поверить в разговор, подслушанный весной в баре Найлса. София жива, и если последние двадцать лет он скитался по кругу величиной со всю Звезду и даже больше, то теперь идет прямиком к началу. К ней, обратно к ней.

Как это возможно? Ее, наверно, бросили в тюрьму, а не убили, как утверждает молва. Но она сбежала, и вот собирает армию, чтобы вернуть принадлежащее ей по праву. Пусть это кажется совершенно невозможным, но его королева, командир, единственная настоящая любовь все еще дышит, все еще живет на свете. И она здесь, прямо за теми холмами, заперта в замке, окружена войсками бывших своих пленителей.

Марото шел, чтобы освободить ее.

Глава 23

– Давай признавайся, Гын Джу, – сказала София в сотый раз с тех пор, как они отплыли с Непорочных островов, и в четвертый или пятый после того, как их схватили в гавани. – Ты можешь мне доверять.

– Нечего рассказывать, – ответил Гын Джу, повернувшись закрытым вуалью лицом к побеленной стене камеры, где их заперли таможенники.

София его почти дожала, она это видела; скоро он расколется.

– Зачем ты меня изводишь?

– Считай меня излишне романтичной, но я хочу узнать, прежде чем нас убьют, почему все это происходит. – У Софии вдруг родилась идея, и решено было опробовать ее на юноше. Страж добродетели меньше знал о ранипутрийской культуре, чем София об охране чужой добродетели. – Наказание за скотоложество в этих краях – смерть. Здесь не устраивают разбирательств, и очень возможно, что, когда стражи вернутся, будет нам казнь при посредстве слона, – животных учат не торопиться, и мы некоторое время помучаемся. И я хочу отправиться к демонам, зная почему.

– Не будут нас убивать, и уж точно не слонами, – возразил Гын Джу, но как-то неуверенно. – И с чего бы им подумать, что ты…

– Это явно подстроено, – принялась размышлять вслух София. – Наверное, Бань сумела послать весточку с помощью выученного альбатроса или еще как-нибудь. Точно, отличный способ гарантировать, что мы за ней не погонимся.

– Тогда почему ты… ну… не сказала им своего настоящего имени вместо вымышленного? – Фразу Гын Джу произнес шепотом, благослови и сохрани его языческие боги его народа. – Зачем посылать их на поиски Мур Клелл, а не Кобальтовой Софии?

– Это хороший вопрос, – согласилась София. – Рискну предположить, виновная сторона сочла, что таможенники не поверят такому заявлению, учитывая, что я двадцать лет как померла.

– А если бы местные поверили, они бы подняли шум, да? – сказал Гын Джу. – Очень большой шум, если они хоть что-то соображают. Так почему не скажешь им, кто ты? Возможно, они отложили казнь на приличный срок, чтобы привлечь побольше внимания к этой истории.

– Думаешь, поверят? – покачала головой София. – Мы обречены, мальчик. Можешь с легкостью разболтать все королевские тайны и умереть не отягощенным секретами. Мы оба знаем, что Чи Хён инсценировала похищение. Единственное, чего я не пойму, – почему ты не пошел с ней, если ее любишь?

– Я люблю? – Гын Джу сглотнул. – Я не люблю. То есть да, или, скорее, нет… Конечно, она моя госпожа, так что я… Гм.

– Ого! – сказала София, отлично узнавая это чувство. – Да ты здорово увлекся. Она ведь подарила тебе меч, верно? Тритигр, должно быть, стоил ей куда больше недельного содержания.

– Это не три, а четыре, – возразил Гын Джу, даже не пытаясь скрыть гордость. – Он принадлежал ее семье три поколения, а оружейница была угракарийка и могла проследить свою линию до Затонувшего королевства. Она не передала свое искусство наследникам, и такого меча в мире больше не найдешь. А теперь он в грязных руках ранипутрийцев – благодаря тебе.

– Ранипутрийцы куда чистоплотнее непорочных, так что на твоем месте я бы не ходила по этой дорожке. И ты все еще жив единственно благодаря мне: если бы убил тех таможенников, нипочем бы не выбрался из гавани. Помнишь маяки у входа в гавань? Там дежурят лучшие лучники в доминионе, только и дожидаясь повода пристрелить какого-нибудь безмозглого иноземца.

– Лучше умереть с ее мечом в руке, чем без него, запертого в каком-нибудь ящике, – возразил Гын Джу.

– Что ж, из этого бы получилась неплохая баллада, – сказала София. – Не могу поверить, что забрали Мордолиза. Оскорбление хуже некуда.

– Почему ты думаешь, что Чи Хён сбежала, а не была похищена? – спросил Гын Джу.

София успела удержать улыбку, ничем себя не выдала. Может, он просто хотел поговорить не о преступлении, в котором ее обвинили, а о чем-то другом, но по искательному тону она догадалась, что Гын Джу, похоже, купился на запущенную ею байку о неминуемой казни при посредстве толстокожих. Ладно – может быть, их действительно скоро убьют, но по другим причинам и, вероятно, не с помощью слона – эти животные редко встречаются за пределами пары дальних восточных доминионов.

– Принцы и принцессы все время устраивают самопохищения, – пояснила София. – Мне показалось, что она похожа на отца, а это уж точно было бы в его стиле. Добавим отсутствие требования выкупа – и я полагаю, ее склонил к бегству Феннек. Для тебя это брат Микал. Они, наверное, где-то трахаются как кролики, пока мы тут ждем ужасной смерти.

Гын Джу скрестил руки на груди:

– Нет!

– Нет? Гын Джу, мальчик мой, поверь, ты в таких делах ни демона не смыслишь. Дерзкая юная принцесса вляпалась в договорной брак, и тут появляется среброязыкий лис с обещаниями прекрасной новой жизни где-нибудь далеко в Усбе, или в империи, или в какой-нибудь еще более экзотической стране. Сейчас он ей, наверное, уже заделал ребенка и исчез вместе с ценностями, которые они прихватили из Хвабуна. Могу поспорить, она слишком растеряна, чтобы вернуться домой и признаться, что носит бастарда, зачатого от своего наставника.

– Нет! – возразил Гын Джу, с бо́льшим нажимом. – Ты ничего не знаешь.

– Я знаю человеческое сердце, дитя, а его не поймешь, обучая кройке и шитью озабоченную богатую девчонку. – София понимала, что это подло, но надо было спровоцировать его на откровенность. – Уверена, ты считал, что вы закадычные друзья, делитесь всеми секретами, но правда в том, что аристократ никогда не бывает вполне откровенен со слугой, особенно со стражем добродетели. Вы, ребята, известные сплетники, и…

– Мы любим друг друга, – заявил Гын Джу. Слезы бежали из-под его вуали, но голос был тверд, как добрая сталь. – Такой, как ты, старухе с холодным сердцем этого не понять.

– А, любовь госпожи к рабу и слуги к хозяйке, – сказала София, в этот миг даже презирая себя. Забавно, обычно она не колеблясь играла людьми, но почему-то этот разговор вызывал у нее острое недовольство собой. Однако отступать было поздно, и она нанесла смертельный удар: – Наверное, принцесса уже забыла о своем женихе, а тебя вот-вот казнят, и все из-за…

– Мы любовники, – тихо сказал Гын Джу, вытирая лицо и глядя в землю. Он моментально подавил спровоцированную Софией ярость. – Я умру за нее – может, сегодня, может, позже, – но никогда в ней не усомнюсь. Она меня не забыла. Она меня не забудет.

– Любовники? – (Вот это новость!) – Но… так же не бывает… Разве вам не приходится давать какие-то серьезные, мать их, клятвы…

– Я бы лучше нарушил тысячу клятв, чем разбил сердце Чи Хён, – прервал Софию Гын Джу, опять прислоняясь к стене. – Я люблю ее с того самого дня, как начал ей служить, но никогда не смел и мечтать, что это будет чем-то большим, чем… чем то, что ты сказала. Привязанность госпожи к рабу. А потом, в ночь Осеннего равноденствия, после того как мы отбились от гигантского духа на тыквенных полях, я помогал ей раздеваться перед сном, и…

– И что?

– И она выразила свои чувства ко мне более чем ясно, – чопорно сказал Гын Джу.

– Угу-у, – протянула София. – Слова мало что значат для богатых деток, Гын Джу. Не люблю приносить дурные вести, но если бы ты и вправду попробовал зайти дальше и что-нибудь сделать, она бы остыла быстрей, чем ты успеешь сказать: «Запретный плод на вид слаще, чем на вкус».

– А если бы молодая лейтенантка Бань свесила свою ветку со спелым плодом, то что бы ты сделала, дотянувшись? Обтерла бы его рукавом, надкусила и выбросила? Я видел, как ты всю дорогу пожирала ее глазами.

– А еще ты видел, как плохо это закончилось.

– Чи Хён любит меня, София, и я люблю ее, и даже если ты столь низменна, что веришь, будто необходимо плотское завершение, что ж… Будь покойна, мои клятвы осыпались, как перезрелые груши, отвергнутые даже…

– Да поняла я, поняла! – перебила София. – Откуда такая поэзия, Гын Джу? Ты за весь наш круиз ни разу даже песни не исполнил музыкальными вечерами, а теперь, когда речь зашла о принцессе, выдаешь самый пикантный стих по эту сторону Отеанских садов.

– Я никогда не осквернил бы ее память участием в вашем так называемом музыкальном вечере, – язвительно отозвался Гын Джу. – И обещаю следить за языком в присутствии столь взыскательного критика, как ты. Что касается твоего вопроса – да, есть священные клятвы, которые мы обязаны принести, прежде чем приступим к несению службы, и да, я нарушил их, и нет, я не горжусь тем, что их нарушил, но…

– Ага, понимаю, – сказала София, припоминая множество торжественных клятв, которые она за свою легендарную карьеру исказила, творчески переработала или просто проигнорировала.

– Даже смешно, знаешь. – Голос Гын Джу звучал весьма злобно, что вполне соответствовало моменту. – Сколько ночей мы с Чи Хён не спали после этого, и как часто наш разговор сворачивал на тебя – Предводительницу Негодяев, единственную женщину на всей Звезде, которая отказалась принять то, что мир предлагал ей; которая прожила жизнь на собственных условиях, которая умерла, но не покорилась. И вот я узнаю, что ты на самом деле вполне жива, и начинаю воображать, будто мы почти друзья после всего, что пережили на корабле… Но ты совсем не такая, как в легендах. Ты всего лишь слуга отцов Чи Хён, трусиха, которая сдается – вместо драки, подлюка, лезущая в сексуальную жизнь чужих тебе людей… Ты всегда была таким ничтожеством? Сказки о тебе – сплошное вранье? Ты вообще была когда-нибудь той женщиной, о которой рассказывают эти легенды?

София посмотрела на пальцы, покрытые шрамами. Морской воздух сыграл с ними злую шутку: эпизодическая боль, возникавшая в Курске, переросла в ежедневные приступы артрита. Она заслужила все, о чем говорит этот мальчик, тем не менее хочется задать ему трепку. София сжимала зубы, пока желание не прошло, а после вздохнула и села рядом.

– Это справедливо. Я пыталась взбесить тебя, чтобы добыть правду, и получила больше, чем искала. Прости меня, Гын Джу. – София ощущала, что произносит эти слова от всего сердца, но удивилась, закончив совсем иначе: – И кстати, поскольку лишение принцессы невинности – наверняка худшее преступление, чем помощь ей в побеге, то почему бы не рассказать обо всем остальном? Я с самого начала понимала, что ты ей помог, а теперь знаю почему, так давай покажи всю картину. Ты расскажешь правду, а я прослежу, чтобы вы с Чи Хён воссоединились.

– Я-то думал, нас могут казнить в любой момент, – сказал Гын Джу, и вялая улыбочка показалась у кромки его вуали. – И разве ты не должна вернуть Чи Хён в Хвабун?

– Я попадала в куда более опасные места, чем это, и все же помогала товарищам, – ответила София, хотя в данный момент у нее не было никаких спасительных идей. – А что касается ее возвращения домой, к родителям, так оно зависит от того, получу ли я от них и Феннека более интересное. Мне нужна армия, а кто возьмется ее финансировать, не так уж и важно. А еще, признаюсь, у меня есть романтическая жилка.

– О да, ты меня поразила своей сентиментальностью! «Трахаются как кролики»!

– Опять верно, – признала София и обнаружила, что говорит с этим печальным мальчиком откровенно, как с верным другом. – Я прячу эту черту характера лучше, чем ты, но мы здесь по одной и той же причине. Любовь – вот что живет во мне и гонит меня, Гын Джу, любовь к мужчине и его народу. Любовь к тем, кого я больше никогда не обниму и не поцелую, с кем не посмеюсь за кружкой крепкого.

Судя по его лицу, он верил, и это породило впечатление, что он теперь должен ей, причем никогда не узнает, как много должен.

– Так что вот она я, и клянусь каирном покойного мужа хранить твою тайну, пока меня не заберут демоны. Ну, хватит, давай отдохнем.

Гын Джу некоторое время молчал, потом встретил ее взгляд. Выдержал его.

– Хорошо, я все расскажу. Чи Хён…

Где-то неподалеку в коридоре с грохотом распахнулась дверь, и София с Гын Джу вскочили на ноги. Их зарешеченная камера, одна из нескольких, выходила в узкий коридор таможенного здания. К решетке подошли четверо. Предвечерний свет, проходящий через световые люки, заставлял офицерские сари сиять, как огненные кораллы. С завязанными глазами Софию и Гын Джу вывели из камеры.

Двери по обе стороны от них распахнулись и затворились, и они очутились на улице; дразнящие запахи города вряд ли могли сравниться с ароматами тесного «Клюва журавля», но буйство звуков куда резче било по ушам. Вверх по лестницам и вниз по пандусам провели их, слепых, мимо дыма и гама таверны или тубачни – а после в очередную дверь. Здесь, внутри, было гораздо тише, хотя все равно проникал гомон сквозь стену, и, после того как София споткнулась на слишком мягком полу, с ее головы наконец сняли повязку.

Ослепленная зеленым светом, София потерла глаза тыльной стороной кисти. Ни ее, ни Гын Джу не связали, и она, прикрываясь ладонью, чтобы не выдать интереса, по мере возвращения зрения осматривала просторную комнату в поисках выхода. Ужальня, пол устлан подушками, встроенные в стены инсектариумы кишат тараканами, многоножками, ледопчелами и дюжиной других разновидностей ядовитых насекомых. Между стеклянными камерами сидит ранипутрийка в маске, куда более подозрительная, чем таможенники, которые их привели, а теперь быстро вышли через дверь позади.

– Я не поверила, когда получила письмо Канг Хо, но вот ты здесь, – произнес знакомый голос, заставив Софию отнять руку от лица и посмотреть в заднюю часть комнаты, где на кушетке развалилась фигура. Мордолиз лежал у ее ног, и она, поднимаясь, потрепала его по голове. – Тебе, наверное, теперь дадут новую кличку: Ходячий Призрак или что-нибудь в этом роде.

– Сингх, – сказала София, разглядывая былую сподвижницу.

У Гын Джу отвалилась челюсть, когда он осознал, что находится в обществе еще одной легенды, само́й Второй Негодяйки.

– Давно не виделись, кавалересса.

Если Канг Хо подразмяк, то Сингх стала только жестче, как доспех из высушенной солнцем кожи. Ее черное сари сияло золотыми лунами и серебряными солнцами, а кольцо в носу и висячие браслеты поблескивали в свете инсектариумов, но, несмотря на бесхитростный повседневный наряд, от этой женщины исходила властная свирепость. Ее волосы остались черными как смоль, хотя теперь были заплетены в две косы вместо узла, – София мельком задумалась, вдова Сингх или разведена. Ее некогда буйные навощенные усики наконец-то дали себя приручить; роскошная кривая, словно лук, полоса волос над верхней губой теперь держала форму скорее привычно, чем вынужденно. При виде рыцарки, по-прежнему красивой, пусть и надменной красотой, с новыми шрамами на подбородке, щеках и босых ногах, иссохший рот Софии наполнился слюной. Сингх выглядела демонски хорошо после всех этих лет.

– Полагаю, это тебя я должна поблагодарить за столь суровые обвинения против нас? – спросила София, делая шаг к Сингх.

Одна из телохранительниц метнулась от стены и встала между старыми подругами.

– Я решила, что тебе понравится. – Сингх, к досаде Софии, не отозвала свою крепышку. – Ждала тебя всю неделю. Канг Хо думал, вы приплывете быстрее.

– Забавно, Канг Хо утверждал, что не знает, как тебя найти, – сказала София.

– Ах вот что он тебе сказал? Типично для него. Тебе надо было сначала поискать меня, сестра: все пошло бы совсем иначе. – Сингх положила руку на плечо охранницы, и та сместилась в сторону, оставив Софию смотреть вверх, в обведенные черным глаза более высокой подруги.

София вздохнула. Не видно Шипоножки, которая обычно сворачивалась вокруг шеи хозяйки, как тускло-чешуйчатое ожерелье. Если у Сингх больше нет ее демоницы, это на руку Софии – наконец-то, демон раздери. И все же, выбирая из всех Негодяев противника для рукопашной, она бы предпочла кого угодно, только не Сингх. Судя по песням, рыцарка тренировалась в воинских искусствах с того дня, когда вышла из колыбели. Опыт Софии говорил, что следует считать это преуменьшением, а не наоборот.

– Дай угадаю, Канг Хо не просил тебя помочь в поисках его дочери?

– О, София, – печально ответила Сингх. – Он просил убить тебя.

– Ну да, ложится в схему, – сказала София и спешно, пока рыцарка не бросилась на нее, проговорила: – Вызываю тебя на честный поединок, кавалересса. Если одержу верх, ты снова будешь подчиняться моим приказам и поможешь найти остальных, начиная с Феннека. Мы опять собираемся на войну.

Сингх склонила голову набок, и София мысленно возблагодарила безумный кодекс чести ранипутрийских рыцарей.

– А если проиграешь, генерал, тогда что?..

София прыгнула на Сингх. Внезапность могла дать ей фору, но больше рассчитывать было не на что. И форы той не хватило.

Глава 24

Выучив имя, которое дядя Трусливый взял среди внешнеземцев, Мрачный с дедушкой надеялись, что оно поведет их по следу, но все обернулось иначе. Ни Мрачный, ни дедушка не знали на багряноимперском языке других слов, кроме пары-тройки ругательств, а никто из встречных не говорил на наречии саванн, и очень редко попадался человек, говорящий на непорочновском. Большинство имперцев, конечно же, слышали о могучем воине по имени Марото, но всякий рассказчик посылал искателей в новом направлении. Расспросы о Хортрэпе Хватальщике оказались еще менее плодотворными, они вызывали тревогу, если не открытую враждебность.

Один след привел к исполинским деревьям Мешугга, цеплявшимся к отвесным восточным стенам Черных Каскадов, как балянусы к затонувшему кораблю. Другой заставил идти по всей протяженности Хартвейна – туда, где река впадала в озеро Юсифуг и вращала плавучий город Змеиное Кольцо в вечном водовороте. Случались приключения, раскалывались черепа, покорялись могущественные враги, но если бы Мрачный хотел всего этого дерьма, то остался бы в Мерзлых саваннах. Затем, когда лето сменилось осенью, а дух Мрачного упал и уподобился стелящемуся туману в храме Черной Стражи, где они снова тщетно преследовали свою цель, наступил неожиданный поворот.

Пока дедушка, заявив о провале миссии, дремал на упавшей колонне, Мрачный бродил по пустым улицам, размышляя о сверхъестественной чуждости этого места. Люди не зря назвали Эмеритус Покинутой империей, уж это точно, но он все никак не мог уместить в голове размеры того, что видел вокруг. Взять, к примеру, храм: он посвящен кому-то или чему-то, называемому Безликой Госпожой, что звучит, конечно, странно, но еще более странно выглядит. С некоторых пор клан Рогатых Волков преклоняется Падшей Матери – довольно похожее имя, и сам собой напрашивается вопрос: эта Безликая Госпожа – та же самая богиня, что и в Самоте, и в саваннах, только зовущаяся по-другому? Такое случалось довольно часто, если верить миссионерам, тянувшим Вороненую Цепь вверх по Северо-Восточному Лучу: оказалось, что Рогатые Волки почитали Падшую Матерь задолго до того, как обратились, просто звали ее Среброокой и считали великой прародительницей, которая всюду бродила, убивая великанов, и в конце концов взошла в ночное небо, чтобы стать луной, вместо, ну, вы понимаете, Единого Истинного Бога Всего Сущего.

Что до новой веры, в ней было несколько хороших историй, но по большей части они казались Мрачному совершенно дурацкими. Нестыковки, неувязки и всякие прочие ошибки закрадываются в любую легенду – так, например, люди не могут сойтись во мнении, богами являются Древние Смотрящие или демонами. Но когда он указал на несоответствия в историях Вороненой Цепи отцу Хамблу, священник велел ему повторять кучу бессмысленных слов и пороть себя хлыстом, пока кровь не потечет из спины. Это явно контрастировало с поведением дедушки, который имел привычку долгими часами спорить с внуком о подробностях той или иной саги или песни. После того случая с отцом Хамблом Мрачный берег свои наблюдения только для ушей престарелого родственника.

Как ни крути, вера – штука непонятная и ненадежная. Можно подозревать, как это делает Мрачный, что дедушка прав: во всех легендах перемешаны равные меры мудрости, правды и вздора. А можно, как истинные верующие, ни в чем не сомневаться и создавать великие империи, чтобы чтить одну-единственную легенду, как это сделано здесь, на Юго-Восточном Луче. Но в конце своего следа ты все равно окажешься гниющим в земле. Неудивительно, что Черная Старуха построила себе Медовый чертог в Земле-под-Звездой, чтобы все достойные герои могли когда-нибудь собраться вместе. Цепные говорят, что Падшая Матерь обитает в чудесной пещере в центре всего сущего, а клан Шакала почитает Северо-Восточные Врата, прорезанные Блудливым, когда тот сбежал от своего чудовищного отчима. Естественные дела, и они становятся тем очевиднее, чем больше историй ты знаешь.

Как бы там ни было, по пути в Эмеритус они выудили из местных пару легенд, но очень немногие вообще хотели говорить об этом. Удивительно, обычно человек желает вывалить на тебя всевозможную ерунду о своих соседях. Здесь же никто не рвется потолковать о Покинутой империи, о том, как она была покинута, или о том, что за договор был у ее жителей с их божеством.

Еще бо́льшие странности начались вчера, когда Мрачный с дедушкой наткнулись на статую этой Безликой Госпожи. Разбитый на громадные куски монумент лежал поперек площадки из четырех блоков, на вид сделанных из угля, и издавал слабое гудение, которое Мрачный ощутил в зубах. Странно, конечно, но не сказать, что диво дивное.

Более странным казалось то, что все здания и улицы здесь были лишены красок, и даже листья декоративных деревьев серели, словно шуба старого Волка. Если бы дедушка не сохранил прежний цвет, Мрачный решил бы, что шалят глаза. Вершиной странности были размеры этого сооружения – оно называлось храмом, но превосходило по величине почти любой город внешнеземцев, посещенный Мрачным и дедушкой. Храм размером со столицу, и притом совершенно пустой.

На юго-восточной границе империи и Луча Эмеритуса пришлось пересечь скверное болото. Несколько ныряльщиков за болотным жемчугом махали из каноэ, когда Мрачный с дедом шагали по широким мосткам из окаменевшего дерева, ведущим в храм Черной Стражи. Теперь, после недели поисков в пустых зданиях и на безлюдных улицах, не осталось сомнений, что они здесь единственные живые существа. Ни горожане, ни поселенцы не появлялись в этом мегаполисе; ни звери, ни птицы, ни насекомые. Заброшенный город мог бы и напугать, но Мрачный впервые оказался в таком месте, где не было демонов, обычно неотступно следовавших за ним. Это было здорово, особенно после более близкого знакомства с этими тварями по милости ужасного колдуна Хортрэпа. Кроме того, Эмеритус немного напоминал ему родину постоянным холодом унылых затененных проспектов, который скрашивался ясным синим небом и оранжевым солнцем середины лета. Мир, по которому они шли, был серым и пустым, но страна, полная цвета и сияния, парила вверху, просто была вне досягаемости. Мрачный поймал себя на раздумьях: уговорит ли он дедушку задержаться здесь на неделю, чтобы получше исследовать вымерший храмовый город.

Мрачный был не так воспитан, чтобы красть у мертвых – если именно смерть забрала обитавших здесь людей. Но уж в том, что он восхищается покинутыми ими сокровищами, наверняка нет никакого вреда. Все осталось на месте: в безлюдных лавках и трапезных, в хижинах и дворцах, в конторах и молельнях. Свежеприготовленная пища стояла перед святилищами и на многих столах. Запахи сводили с ума, особенно в одном скромном жилище, где на холодной плите скучал теплый горшок с чечевицей; полузабытые ароматы бербере и перца уносили Мрачного домой, на материнскую кухню…

Но Мрачный не был вором. И кроме того, как бы ни расходились между собой рассказы о падении Эмеритуса, одно утверждение оставалось неизменным: население исчезло примерно пятьсот лет назад. Какая бы сила ни сохраняла чечевицу теплой и аппетитной столько веков, Мрачный сомневался, что его тоскующий по дому желудок примет такую пищу.

В кои-то веки дедушка согласился с его соображениями, и они ограничились имперскими галетами, опасаясь даже разжечь костер из того топлива, какое могли наскрести вокруг.

Но даже при этом исследование храма питало Мрачного странным образом, который он затруднялся описать словами. Мир живших здесь людей оставался непонятным, хотя все их имущество лежало на виду, и еще долго, после того как дедушка сменял его на вахте, он лежал без сна на пыльной улице, размышляя о назначении какой-нибудь гигантской механической штуковины или о символизме, заключенном в реалистичном изображении рыдающего лосося. Дедушку это запустение, похоже, выбивало из колеи, но он все дольше дремал днем, и Мрачный надеялся, что так будет и впредь.

Сегодня блуждания уводили Мрачного все дальше и дальше от их лагеря, разбитого в аккуратном парке, где огромные серые газоны и готовящиеся плодоносить бледные фруктовые деревья выглядели тщательно подстриженными, где ни единый сорняк не пробился на бесцветной клумбе. Пройдя этак с час, он свернул на очередной, ничем не выделяющийся проспект, который они с дедушкой еще не осматривали. Он понял, что здесь они не были, так как в слабо фосфоресцирующей пыли, которая покрывала пол храма Черной Стражи, не оказалось человеческих следов. Еще до того, как добрался до перекрестка, Мрачный почему-то решил, что эта новая дорога упирается в большую стену всего в паре кварталов впереди.

Так и есть. Выйдя на середину улицы, он прикинул на глаз размеры тупика. Здания по обеим сторонам были такими же строго белыми, плотно поставленными домиками, какие выстроились вдоль большинства дорог в храме, но эта дорога не упиралась в стену, а вела в высокую арку, а за аркой виднелись Врата. Или возможно, у Врат дорога не кончалась, а начиналась – вопрос перспективы.

Мрачный понял, что маслянистая черная лужа, заполнявшая обнесенный резными стенами дворик по ту сторону арки, – это Врата. Понял потому, что уже видел однажды их близнеца, когда был непоименованным щенком. После битвы, отнявшей у дедушки ноги, Мрачный тащил его домой, и они миновали на расстоянии мили-другой Врата Кремнеземья – лоскут тьмы на горизонте. Война началась из-за того, что клан Шакала похитил и принес в жертву нескольких Рогатых Волков, скормив их этой зияющей в земле пасти, которую они называли Ненасытным Богом. Шесть ночей спустя Мрачный уже был в безопасности, дома, в своей постели. Демоны дождались, когда он совершит ошибку и начнет смотреть сны, и поволокли его обратно к Вратам, донеся аж до постамента у самого края тьмы, прежде чем он проснулся. Рогатые Волки – не безумные дикари, верящие, что если ты умер во сне, то умер по-настоящему. Но Мрачный знал из песен, что демон может причинить вред спящему, если найдет лазейку и проберется мимо амулетов, висящих на дверях и окнах. Девять следующих ночей ему снились Врата, и каждую ночь демоны подтаскивали его все ближе и ближе к подрагивающему краю бездны.

На десятую ночь, перед тем как заснуть, он попросил демонов больше его туда не носить. В знак серьезности своей просьбы сковырнул струпья на ранах, полученных при спасении дедушки от снежного льва в тундре, и уплыл в сон, а демоны принялись кормиться капающей с его рук кровью. Тогда ему снился полет, а не Врата, и больше демоны уже не являлись. Странно, что он не вспоминал об этом много лет, даже после встречи с Хортрэпом на равнинах…

Теперь он стоял перед вторыми Вратами и понимал, что давно забытые видения оказались правдой. Потому что этот проем в земле выглядит идеальным отражением того, что снился еще мальчишке, никогда не покидавшему Мерзлые саванны. И сюда, в опустевшую землю Эмеритуса, куда впервые за много веков забвения осмелились вторгнуться только Рогатый Волк и его дед, явились все демоны, которых он не замечал с момента входа в храм.

Хотя Мрачный вовсе не спал и никакой колдун его не зачаровывал, демоны все равно материализовались, появившись не из Врат, а из клубов пыли, поднятых его ветхими сапогами. Они поднимались, спиралями завиваясь вокруг него, – шорох чешуи и шерсти покалывал кожу, и мускулы, и кости под ними, – а потом взвились высоко в воздух: крылатая жаба и змея с плавниками, насекомоподобный грызун и ракообразное с собачьими лапами, и сотня тысяч иных порхающих и ползающих чудищ. Демоны объединились в извивающийся смерч, который тянулся от пыльных камней мостовой в небо.

– Ай, мать твою! – сказал Мрачный, не особенно надеясь выбраться живым из этой переделки.

Дедушка ошибался насчет некоторых вещей, даже насчет очень многих вещей дедушка ошибался, но оказался прав в одном: «Не уходи далеко и не дай себя убить в этой дыре, пока я сплю». Извини, дед.

Демонический вихрь сжался, уродливые части сложились в еще менее приглядное целое. Над Мрачным склонилась человекообразная фигура вдвое выше окружающих домов. Отвисшие груди, лицо без черт и протянутые к нему пальцы безостановочно шевелились.

– Не надо! – выкрикнул Мрачный, воздевая пустые ладони к кошмарной великанше. – Я не желаю тебе вреда!

Он тотчас же понял, что довольно глупо говорить такое сложенному из демонов исполинскому чудовищу, – и действительно, существо не остановилось. Ладонь длиной с половину Мрачного врезалась ему в бок, пальцы толщиной с его бедро сомкнулись вокруг тела. Земля ушла из-под ног, и перед поднятым на несколько этажей в воздух Мрачным открылись истинные размеры храма; врата маленькой лужицей лежали у ступни великанши… Не то чтобы он разглядывал панораму города, раскинувшуюся под ним, – нет, он сосредоточился на огромном лице, к которому подносила его рука: пустой овал, столь же густо-черный, как сами Врата.

Пока он смотрел, испытывая тошноту от первого в жизни подъема так высоко и так быстро, кромешная мгла лица растеклась вниз по сложенной из шевелящихся тварей шее. Потом пошла ниже, по груди и плечам; отдельные демоны становились твердыми и неподвижными, когда чернота прокатывалась по ним и сквозь них. Демоны, что составляли держащую Мрачного руку, встревожились, когда мгла двинулась по ней; их клювы и жала отчаянно тыкались в него. Они будто страстно жаждали сбежать от ползущей тьмы и поэтому пытались взлезть на Мрачного или просочиться сквозь него, но не могли покинуть ловушку, вынужденные вращаться вокруг схваченного ими человека. Были ли они, как и он сам, пленниками чего-то большего?

– Я… что-нибудь сделаю, – сказал он, обращаясь к самому себе, к демонам, державшим его, и к огромному черном лицу.

К Безликой Госпоже, в честь которой, очевидно, воздвигли этот храм. К божеству исчезнувших жителей Эмеритуса. По крайней мере, к одному из божеств.

– Что ты сделаешь?

Мрачный на самом деле не ожидал ответа, но когда в ушах щелкнуло и он услышал, как его собственный голос задает этот вопрос, в маслянистых глубинах великанского лица расцвело далекое созвездие. И хотя эти огоньки тотчас растаяли во тьме, пришел новый вопрос, сопровождаемый новой вспышкой далеких звезд:

– Что ты предлагаешь?

А что у него осталось? Его телом и разумом божество уже завладело, и Мрачный не был настолько глуп, чтобы полагать, будто оно пожелает что-нибудь из его скудных пожитков. Дедушка? Мрачный нахмурился, осуждая себя: небось через считаные мгновения сам отправится к предкам, а допустил подлую мыслишку насчет продажи самого любимого родственника. Что бы сделали Черная Старуха или Блудливый, если бы попали в такую передрягу?

– У меня мало что есть, – ответил он, охваченный не то чтобы ужасом, а скорее… благоговением? Точно, благоговением, но не таким сильным, чтобы оно лишило способности думать или говорить. Все было как во сне. – Сделаю то, что ты пожелаешь, наверное.

Мрачный разбирался в желаниях богов не лучше, чем в побуждениях демонов, но понял, едва договорил, что сделал глупейшее предложение. На этот раз, похоже, он случайно сказал правильные слова – ползущая мгла остановилась у запястья державшей его руки, и все демоны, окружавшие его, замерли. Гигантская голова придвигалась все ближе, и Мрачный понял: хотя на впитывающей свет поверхности лица нет глаз, Безликая Госпожа его рассматривает.

В пустых черных недрах затлела далекая искра. Она мигнула, увеличилась, разгорелась. Рванулась наружу, к самой границе мглы, приблизилась настолько, что Мрачный ощутил жар… И снова сжалась, всосав тепло обратно так быстро и породив такой холод, что капли пота замерзли, едва выступив на лице. Смоляная гора закрыла все поле зрения, хотя, как и с голосом божества, он не мог понять, перед глазами стоит эта картина или только в раскалывающемся от боли черепе.

Темная гора была полой, как рог для питья, и до краев наполненной людьми. Больше всего это походило на жилище лютомуравьев, кишащее диковинной жизнью. На глазах у Мрачного пылающее масло, пузырясь, вырвалось из глубин и помчалось по туннелям, плавя внутренние стены горы, сжигая всех толпящихся жителей, и изверглось из вершины, сопровождаемое огромным фонтаном пепла и дыма. Город, даже больше чем этот храм, с бесчисленным населением, был полностью уничтожен.

– Не, такое не сделаю, – сказал Мрачный. – Не умею. И даже если б умел, не сделал бы. Я Рогатый Волк, а не колдун и не демон.

– Ты – не сделаешь, – сказали мигающие звезды. – Это сделает София. Если ты ей не помешаешь.

София. Хотя и не тотчас, но Мрачный узнал имя. Былая начальница его дяди, еще с тех времен, когда Трусливый в первый раз искал счастья на Звезде, – если верить песням, услышанным Мрачным и дедушкой в пути. Невеста его дяди, судя по рассказам, погибшая еще до рождения Мрачного. Совершенно безжалостная, демонски умная и хитрая, чрезвычайно опасная. Королева Самота, которой даже смерть не помешала сеять безумие и беды. Призрак, вернувшийся из чрева могилы, чтобы разрушить всю Звезду.

– Ладно, – согласился Мрачный. – Помешать злодейству, конечно, было бы неплохо. Там же дети и все такое. А где она?

– Ты встретишь ее, как только найдешь своего дядю, – сообщило божество. – Под сенью кобальтовых знамен, в Багряной империи.

– Ага, – сказал Мрачный. – Спасибо.

Кольцо звезд мигнуло, похожее на световой рот, который улыбнулся в космических глубинах, и лицо заполнило весь мир, надвинувшись, чтобы проглотить Мрачного. Тот закрыл глаза, но вместо небытия получил нежный поцелуй. Ее губы были мягкими и теплыми, как у Крепчайшей, когда она еще не заслужила имя и не перестала с ним водиться. Крепчайшая была единственной женщиной, целовавшей его, и потому он не имел причин сомневаться в ее совете смотреть в глаза партнеру, когда получаешь такой знак симпатии. Подняв веки, Мрачный уставился на неохватную богиню и поцеловал ее в ответ. И ощутил это все внизу, в драгоценном месте, как в тот единственный раз, когда Крепчайшая положила туда руку и заставила познать девять видов блаженства, за которыми последовали двенадцать видов смущения. Здесь же было девять тысяч блаженств – и никакого удивления или стыда после.

А потом у Мрачного внутри все упало, и сам он тоже упал: державшие его демоны вырвались из черного запястья и растаяли в воздухе. Миг спустя он приземлился на крутой скат крыши, и, пока лежал, не в силах вздохнуть после удара, Безликая Госпожа над ним начала цепенеть. Послышался хруст, как будто во фьорде откололся громадный кусок льда, а потом с неправдоподобной, как и сама она, медлительностью богиня разлетелась на куски. Рука, отпустившая его, зацепила край крыши, послав в воздух тучу расколотой черепицы, но основная часть богини упала назад, сокрушив здание на дальней стороне улицы. Облако пыли и мусора окутало храм на мили вокруг, а когда рассеялось, от Безликой Госпожи не осталось ничего, кроме еще одной разбитой статуи. Мрачный растерянно оглядел обломки и вытер рот тыльной стороной кисти. На руке осталась темная полоса.

– Во имя всех предков и всех нерожденных, что с тобой случилось? – возопил дедушка, когда Мрачный приплелся обратно в парк.

Никогда на памяти Молчуна старик не волновался за него так сильно, однако это обстоятельство огорчило, а не обрадовало. Меньше всего хотелось волновать дедушку.

– Говори, мальчик, все ли с тобой в порядке?

– Без проблем, дед, – ответил внук, быстро оглядывая себя: не поранился ли, слезая с дома. Никаких видимых повреждений. Как же дедушка понял, что случилось необычное? – Ты слышал шум?

– Шум? – Дед прикрыл рот ладонью, вытаращившись на Мрачного. – Что, во имя всех… Ты разбудил короля демонов, парень? Опять нашел этого Хортрэпа? Отвечай!

– Я узнал, где дядя, – сообщил Мрачный, надеясь, что это отвлечет дедушку.

Не сработало. Значит, лучше все рассказать и покончить с этим. Если бы кто-нибудь из предков пережил такое приключение, как бы потом звучал его рассказ? Небось не поскупился бы предок на сильные слова и ладные рифмы. Но Мрачный не дока по части слагания песен, ему лучше дается запоминание. Пусть кто-нибудь другой сложит песню, если сочтет историю Мрачного стоящей того.

– И… гхм… я встретил бога. Или правильнее сказать – богиню?

– Ух ты! – Дедушка обмяк у своей колонны, как будто это все объясняло. Пауза. – Она красивая?

Глава 25

– «Говорила тебе, что он не шпион», – с издевкой сказал Марото, передразнивая заносчивый тон девицы.

– Не я его отпустила, – возразила она, пиная ботинком грязную дощатую дверь камеры. – «Дуррра, он подстрижен как кхимсари, так что он должен быть кхимсари».

– Это адова куча работы – такая стрижка, – пояснил Марото. – Разве можно представить, что кто-нибудь, кроме сектанта, сделал бы такое с собой нарочно? Мелкое лживое дерьмо.

– Ну и что теперь? – В скудно обставленной комнатке Пурна повернулась лицом к Марото.

Даже в полумраке он видел, как жутко распухло ее лицо: губы разбиты, щеки ободраны, ухо заплыло. Имперцам пришлось с ней повозиться, чтобы свалить с ног. Однако Марото подозревал, что сам выглядит еще хуже. Уж точно он чувствовал себя паршивей – тут, конечно, не до соревнования, но Пурна имела силы мерить шагами комнатенку и пинать все, что под ногу попадется, а вот Марото не испытывал никакого желания подниматься с устланного соломой пола.

– Так и будем здесь ждать, когда нас казнят?

– Нет, – сказал Марото. – Наверняка сначала нас будут пытать, постараются вытянуть все, что мы знаем. Меня, наверное, измордуют, чтобы заставить Софию открыть ворота замка, то есть будут новые публичные пытки – пусть полюбуется со стены. «Ведьма, тут у нас твой Негодяй – открывай ворота, а то мы его выпотрошим!»

– И тогда что?

– И тогда они меня выпотрошат, потому что София не так глупа, чтобы им поверить. Если откроет ворота, погибнут все, а не только я.

– Нет, я имею в виду, что делать нам с тобой, если все равно будут пытать? Нападем на стражников, когда они придут за нами, или попытаемся заманить их в камеру раньше? Ты выглядишь неважно. Может, я их позову, скажу, что ты сдох и все провоняло? Потом сворачиваем им шею, забираем мундиры и бежим спасать остальных.

– Отличный план, – сухо отозвался Марото. – Даже если предположить, что тебе уже приходилось ломать чью-то шею и что отсюда можно выбраться, а это еще менее вероятно, разве нельзя найти занятие получше, чем вызволять этих никчемных шавок, которые даже не рискнули отбиваться, когда на нас набросились имперцы? Мы могли бы победить, если бы твои дружки не позволили схватить себя.

– А чего ты хотел, мы же спали! Кроме тебя, сэр Моя-Стража-Первая. – Пурна подчеркнула это уничижительным, брошенным свысока взглядом. – Может, если бы мы не кинулись на имперцев, удалось бы вообще всего этого избежать? Наврать, подкупить – ты хоть думал об этом?

– Мало о чем другом, – ответил Марото, решив не напоминать поганке, что она была первой, кто нанес роковой удар, когда имперцы подняли их.

Тогда он даже обрадовался, потому что имперские солдаты начали подступать к нему, ведь это означало, что он вправе отбиваться, не нарушая клятву… И ничего хорошего им это не принесло.

– Если бы мы действовали осмотрительно, был бы шанс не расстаться с Дигглби и остальными. Где бы они ни были, наверняка им достались апартаменты поприличней, чем этот кабацкий сортир.

– Так вот мы где? – Марото поморгал в затхлой полутьме.

Свет сюда просачивался только через тростниковую, или из чего она там, крышу, давно мечтавшую о починке. Похоже, это не слишком надежная тюрьма…

– Ага, в заведении для деревенских засранцев, судя по развешанным по стенам рыбьим чучелам? И как долго ты был в отключке? Я думала, притворяешься, чтобы тебя не допросили с ходу.

– Этот прием называется вживанием в роль, я ему научился у усбанских уличных актеров-импровизаторов. Пока я шатался с труппой, дюжину человек из нее повесили – слишком хорошо ребята вжились в роли. Они не были бандитами или убийцами, но если играли бандитов и убийц, то…

– Ерунду мелешь, Марото.

– Вот что, помоги мне встать, а я тебе помогу дотянуться до потолка. Попробуем выбраться через верх. Командиры разместились тут же?

– Нет, похоже, что важные люди приходили из храма, который в паре кварталов отсюда. Остальных увели туда, а нас с тобой запихали сюда. – Пурна пялилась на черную стену, как будто умела видеть сквозь дерево и глину. – В этой таверне живут солдаты гарнизона. Они везде.

– Ага. – Здоровое ухо Марото практически ничего не слышало. – Сейчас довольно тихо.

– Пару минут назад было шумно, храпун. Похоже, они в ужасе разбежались.

– Лучше и быть не может, – сказал Марото, принимая поданную руку и вытягивая себя в вертикальное положение.

И то лишь частично – он просто сел, прислонясь к стене, но даже от этого движения перед глазами засверкали сверхновые, а из горла извергся вулкан. С годами он стал хуже переносить нокауты. Ффух. Что ж, по крайней мере, он еще не разучился блевать на себя.

– Жуть! – Пурна бросила его руку и отскочила, когда пошла вторая волна желчи.

Она схватила единственный предмет мебели в комнате – ночной горшок – и швырнула Марото в руки. Жест мог бы показаться запоздалым, но настоявшееся содержимое горшка вызвало из желудка еще одного демона.

Должно быть, пленники сидят здесь довольно долго, раз посудина полнехонька.

Мир отрезан от глаз, одежда пропитана ледяным потом, вонь мочи, дерьма и рвоты шевелит волосы в носу, сами заперты в темной грязной кутузке – все как в прежние времена. Марото будто почувствовал, как Крохобор ползет под его рубахой, но потом осознал, что это лишь струйка рвоты. Кромешное унижение словно перенесло его назад во времени, в последнюю ужальню, и ужасное понимание закралось под сжатые веки, под череп, в оцепенелый больной мозг: все это нереально. Пурна, другие пижоны, ожившая София – не более чем насекотический сон старого торчка. Он и правда загадал желание Крохобору, но просил не освобождения от насекотиков, вовсе нет, а чего-то еще более жалкого… И он почти вспомнил, почти ощутил крысиные усы на щеке, прощальный поцелуй демона… Но тут в его страдания вторглась Пурна:

– Ты это… Кхм… Что с тобой? Не заболел?

Марото стер слезы со щек. Он сказал себе, что это слезы радости возвращения в милую добрую реальность из кошмара наяву, но печальная правда заключалась в том, что он плакал до того, как пришел в себя. Пурна села на корточки рядом и положила руку ему на лоб, как будто это хоть когда-то помогало.

– Лучше, – сказал он, потому что озноб и раскалывающая голову боль были всяко лучше, чем озноб, раскалывающая голову боль и неукротимая рвота после кайфа от паучьего укуса. Он попытался аккуратно поставить горшок, но в итоге вяло оттолкнул его в сторону. Пальцы онемели, чтоб их. – Бывало лучше. Бывало хуже. Дай мне секунду.

Потребовалась пара сотен секунд, но в конце концов Марото поднялся на ноги. Пурна посмотрела весьма скептически, когда он велел взобраться на него. Но так и не удалось выяснить, можно ли им выбраться через крышу, потому что вдруг распахнулась наружная дверь и зазвучали приближающиеся голоса. А вот и палачи. Марото мрачно предположил, что перед пытками узников не накормят.

– Приготовься, – прошипела Пурна, хватая горшок. – Я беру оружие, потому что я меньше.

– Всё для тебя, – отозвался Марото, морща нос и подкрадываясь к двери с другой стороны. Какой впечатляющий выход: герой, покрытый собственной рвотой, почти слепой от боли и без единого намека на самый вшивенький план. – Они готовы к сюрпризам, так что лей прямо в глаза. Попробуй их ослепить, прежде чем бросишься, а то нас просто перережут.

Вот теперь у них есть вшивенький план, или хотя бы на хвост той вши. Они приготовились, услышав, как отодвигается ржавая задвижка, а потом дверь открылась.

Пора!

За порогом стояли Дигглби, Дин и Хассан, и все трое отскочили с воплем ужаса, когда Пурна выплеснула содержимое горшка. Дин выронила арбалет и схватилась за глаза, оружие разрядилось, ударившись об пол, болт просвистел между бедрами Марото и засел в стене. Будь варвар хоть чуть-чуть ниже, он бы стал намного несчастнее.

– Ох, вашу мать, простите! – воскликнула Пурна, спеша на помощь блюющим спасителям.

Марото последовал за ней, силясь удержаться от нового приступа рвоты. Каждый шаг давался ценой мучений. Глянув мимо страждущих товарищей, он увидел, что приспособленный под другие нужды общий зал таверны пуст, только на полу лежат десятки спальных скаток и свалены предметы боевой экипировки, а столы громоздятся у стены. Приглушенный лязг металла, доносившийся снаружи, говорил, что солдаты столь своевременно освободили свои апартаменты, чтобы поучаствовать в какой-то стычке.

– Говорил я вам, надо было их бросить, – сказал Хассан паше и герцогине, отрывая заляпанный кружевной рюш и швыряя его в Пурну. – Один спит на посту, другая провоцирует имперцев в заведомо проигрышной ситуации, и оба бесполезны, как евнух на оргии.

– Я не спал, просто теперь слышу не так хорошо, как раньше, – объяснил Марото. – А если бы ты побывал на оргиях, сынок, то знал бы, что евнуху можно найти тысячу и одно применение, если вежливо попросить. Кстати, спасибо, что освободили нас. Как вам это удалось?

– О, это было ужасно, ужасно, – сообщил Дигглби, и теперь, когда зловонная жижа была где стерта, а где впиталась в его задубевший наряд, Марото дотумкал, что бывший ученик бледен и трясется не только от унижения, вызванного атакой Пурны. Карманный песик Принц выглядел таким же перепуганным и весь дрожал в объятиях хозяина. – Я никогда раньше… И надеюсь, никогда больше!

– Мы пережили визит кое-кого из твоих старых друзей, – пояснила герцогиня Дин, пока Пурна помогала ей встать. – Нас отвели в храм Цепи, на допрос к их начальнице. Она хотела знать о тебе все, и мы отвечали как на духу, но потом… Не могу точно объяснить, что случилось. Демонщина какая-то.

При этом слове затряслось все строение, утоптанный земляной пол содрогнулся под ногами. Марото догадался, в чем дело: скорее всего, со стен замка сбросили здоровенный кусок камня и он ударился о землю где-то поблизости. Но даже когда пыль осела и все расслабились, его продолжало трясти.

«Кое-кто из старых друзей». Она здесь.

– Будь проклято имя Творца, что там снаружи происходит? – спросила Пурна.

И тогда странность происходящего дошла до всех – они совсем рядом с осажденным замком, в трущобах, выросших вокруг стен, подобно молочным клещам на корке овечьего сыра. Но почему, во имя всех песен Самота, битва кипит здесь, если только не…

– Они вышли из замка, – сказал Марото. – Волчица покинула логово, вступила в бой с псами, загнавшими ее в нору.

– Безумие, – сказала Пурна.

– Ага, – согласился Марото. – Это на нее похоже.

– Шпион говорил, что имперцы многократно превосходят ее войско числом, и, повидав лагерь, через который нас вели, я этому верю, – сказала Пурна. – Зачем жертвовать своим единственным преимуществом?

– Вряд ли это ее единственное преимущество, – заметил Хассан. – Ведьма…

– Назови ее так еще раз, и я научу тебя приличным манерам, Хассан! – наставил Марото палец на дворянчика. – Ты изрядно потрудился, чтобы заслужить мое уважение; не стоит терять его так быстро.

– Ее? – переспросила герцогиня Дин. – Колдовство, про которое мы говорили, устроил…

– Старый друг, – произнес чересчур знакомый голос, и огромная фигура возникла в коридоре, уходившем вглубь таверны.

Гигантский заплечный мешок царапнул притолоку, когда гость вошел в помещение. Под капюшоном шафранно-желтой одежды виднелось иссохшее лицо мумии; предплечья, торчащие из рукавов, демонстрировали впечатляющие мускулы, бугрящиеся под плеснево-белой кожей. Огромная рука сжимала дубовый посох, увенчанный резной совой, которая указывала на собеседников крылом, а в другой пришелец небрежно держал булаву Марото, как будто бронзово-стальное орудие убийства весило не больше плотницкого молотка.

– Ох, гребаная греботня, он нас выследил! – пискнул Дигглби, прижимая свою воющую собачку к груди. – Послушайте, мы даже не знаем варвара, так что…

– Возьми себя в руки, Диг. – Дин перешла на фалутин, имперский жаргон для благородных. Как и большинство диалектов и сленгов Звезды, Марото понимал его прекрасно, и бледное чудовище, ухмыляющееся ему черными деснами, тоже. – Зачем бы он убил всех тех имперцев и отпустил нас, если бы хотел причинить Марото вред?

– Кто… – Пурна облизала распухшие губы, невольно робея. Ничего постыдного: незнакомец выглядел до крайности жутко. – Кто он такой?

– Редкий мерзавец, – объяснил Марото, изо всех сил стараясь ровно пройти через зал к ужасному старому колдуну. – Хортрэп Хватальщик, чтоб мне не жить и не дышать! Мои приятели сказали, что их освободил какой-то вонючий старый козлоблуд, но это слишком уж лестные эпитеты, чтобы я догадался, что речь о тебе.

– Это неправда! – возразил Хассан. – Клянусь жизнью моих друзей, мы такого не говорили!

– Марото Свежеватель Демонов, Бесстрашный Варвар, – сказал Хортрэп, делая легкое движение запястьем и посылая булаву в закрученный полет. Один из мелких клыков шумно врезался в балку, и тяжелое оружие крепко засело в потолке. – Я слышал, ты увлекся насекомыми, но теперь с облегчением вижу, что это просто иносказание и ты добровольно предоставляешь свои отверстия аристократам-дегенератам. Добавил что-нибудь новенькое в свою коллекцию экзотических генитальных болезней?

– Знаю, ты любишь посмаковать всякие гнойные выделения, но прости, дружище, – мне нечем с тобой поделиться, – проговорил Марото, глядя прямо в слезящиеся глаза Хортрэпа.

Не много нашлось бы таких высоких людей, как Хортрэп, не говоря уже о тех, кто мог выдержать его василисковый взгляд, но Марото и был из тех немногих.

– Ты выглядишь лучше, чем я ожидал, – кивнул Хортрэп, кривя губы. – Вот что скажу тебе, варвар: по старой дружбе разрешаю покатать во рту мои яйца. Нужно же как-то оздоровить твое зловонное дыхание.

Марото не сумел придумать в ответ ничего более грязного – и винил в этом сотрясение мозга. Так что он просто сгреб кошмарного старикана в медвежьи объятия. Хортрэп наводил на него жуть, потому что Хортрэп наводил ее на всех, даже на собратьев-Негодяев, но, вместо того чтобы держаться от колдуна подальше, как остальные, Марото всегда обнимался и дружески общался с ним. Стань Хортрэп им врагом, вряд ли кого-нибудь спасла бы близость к нему; наоборот, им оставалось бы надеяться, что кто-то – а «кто-то» всегда означало Марото – поспеет уложить поганца, прежде чем тот выкинет какой-нибудь мерзкий трюк. До этого ни разу не дошло, хвала богам, а потом был тот случай в Эмеритусе, когда Марото вытащил жирную тушу чародея из огня, и Хортрэп во всеуслышание поклялся всеми своими демонами: поскольку он теперь обязан жизнью варвару, то никогда не заберет его жизнь. Другой бы подумал, что этого маловато, но Марото, зная Хортрэпа хорошо, был рад принять и такую клятву.

Свирепый старикан ответил Марото таким же объятием, от которого заныли ребра, и варвар обнаружил, что его былое притворство превратилось в искреннюю симпатию. Ад и демоны, как приятно увидеть знакомое лицо, даже ужасное.

– Хортрэп Хватальщик? – Пурна подкралась поближе, пока друзья пикировались, и, как только они разомкнули объятия, девушка поклонилась колдуну. – Для меня большая честь познакомиться с вами, сэр.

– Честь, вот как? – вскинул заснеженные ветви бровей Хортрэп. – Не такое приветствие обычно я слышу, когда незнакомцы узнают мое имя. Где ты подцепил эту девочку, Марото, и какими баснями кормишь?

– Ничем он меня не кормит, – возразила Пурна, но, как только Марото одобрительно закивал, продолжила, заставив его поморщиться: – Как бы ему ни хотелось.

– Она мне нравится, – заявил Хортрэп. – Вижу, она больше похожа на тебя, чем эти трое. Эй, вы! Слышу, вы хотите улизнуть, но, поверьте, это плохая идея. На улицах идет бой, и я бы не советовал выходить наружу, пока все не закончится.

– Мы… мы… – Дигглби и остальные застыли перед дверью.

– Мы запирались, чтобы сюда не забежали усталые солдаты, – сказала Дин, адресуя презрительную гримасу Дигглби, чей колокольчик на воротнике сорвал попытку побега.

Хассан вздохнул и печально уронил тяжелый брус на место, надежно заперев себя и остальных в таверне.

– Это не план, а цыплячье дерьмо, в жизни не слышал трусливее хоть от героя, хоть от куренка, – сказал Марото. – Приготовьтесь, мы идем помочь Софии победить.

– У них, может, и цыплячье дерьмо, дорогой Марото, зато твой план – дерьмо слоновье, – возразил Хортрэп. – Ты и твоя помощница еле на ногах держитесь, да и после того, как моя цивилизованная попытка договориться с имперским командованием дала плачевный результат, мне бы тоже не мешало немножко посидеть и выпить, а не постоять и помахать оружием.

– Я должен ее найти, – уперся Марото, поднимаясь на цыпочки, чтобы достать до рукояти своей булавы. – Не буду ждать ни секунды.

В следующий миг Марото осознал, что Хортрэп с Пурной помогают ему приподняться и сесть. Очевидно, он еще не пришел в себя после трепки, которую ему задали подлые имперцы. Отныне он будет затыкать рот всякому пойманному шпиону, прежде чем тот скажет хоть слово, а потом оставлять привязанным к дереву. Если бы не дурацкая клятва, Марото бы просто крушил лазутчикам черепа. Но раз уж поклялся своим демоном, то приходится играть по правилам, иначе рискуешь навлечь на себя Черная Старуха знает какую беду. Нет более презренной формы военной жизни, чем лазутчики – профессиональные трусы, предпочитающие вынюхивать и убегать, а не драться честно.

– Не волнуйся, она довольно скоро будет здесь, – сказал Хортрэп.

– Это она прислала вас к нам на выручку? – спросила Пурна. – Королева София?

– Значит, она для тебя королева, девочка? А я-то, старый козел, думал, что она померла, когда ты еще не родилась!

Со всей надменностью, на какую была способна, Пурна заявила Хортрэпу:

– Даже не будь она жива, такая королева, как Холодный Кобальт, удержала бы корону даже в могиле.

– О-о-о, вещает в точности как ты, варвар. Неужели я сейчас услышу, что ты заделал еще одного наследника?

– Да нет же, ни в коем случае! – В голове у Марото постепенно прояснялось. – Еще одного? Называй меня глупцом, но не называй отцом, колдун. Для таких дел я слишком осторожен. Или хочешь сказать, что работа, за которую я тебе заплатил, то заклятье, наложенное на мои чресла, было пустым сотрясением воздуха? Коли так, у меня сейчас, наверное, куча наследников. А тебе придется за многое отвечать.

– Не мучай свою головушку, – хмыкнул Хортрэп. – Как и у всех богов, мои заклятья вечны, пока сильна вера. И как обычно, ты сразу даешь ответ, даже не дожидаясь моего вопроса.

– А ты, как обычно, отвечаешь на каждый вопрос двумя или тремя, – заметил Марото. – Давай для разнообразия поговорим откровенно, пока я не потерял терпения. Тебя София за нами послала? Это правда она?

– А ты не знаешь? – спросил Хортрэп, помогая Марото усесться на скамью, которую пижоны перетащили от стены.

Мановением руки и бормотанием Хортрэп вытащил стол из штабеля и заставил его проскользить к людям по полу, расшвыривая скатки. Трое дворянчиков взвизгнули, Пурна в изумлении раскрыла рот, а Марото просто порадовался: теперь есть на что опереться.

– Чего не знаю, колдун? – спросил Марото, которого уловки Хортрэпа уже слегка утомили. – Я тебя предупреждал насчет ответа вопросом на вопрос.

– Мой вопрос – не подколка, – помахал ладонью Хортрэп. – Сам только что прибыл сюда, по твоим горячим следам. Я, конечно, слышал сплетни о возвращении Кобальтового отряда – их все слышали, – но думал, что ты его уже догнал и увидел своими глазами. Только не говори, что имперцы даже не подпустили вас к замку.

– Нас захватили врасплох, – сказала Пурна. – Десять на одного.

– Часовой подвел, – вставил Хассан.

Они с Дигглби подтащили еще одну скамью, чтобы сесть напротив. Дин, достав карты, тасовала их на краю стола.

– Могучий Марото позволил негодяям преспокойно войти в лагерь и наброситься на нас.

– Слух у меня уже не тот, что прежде, – проворчал Марото. – Получил стрелу в ухо, пока защищал этих неблагодарных скотов пару месяцев назад. Значит, ты ее тоже еще не видел?

– Я искал тебя, как уже сказал, лет сто, наверное. По дороге случайно наткнулся на приятную компашку, которая тоже тебя искала. Но думаю, я ее опередил. Эй, вы, я тоже буду играть. В картах я не дока, так что строго не судите.

– Я этот кон пропущу, – произнесла Пурна и вместо Марото задала колдуну вопрос: – Кто его искал? Друг или враг?

– Ни то ни другое. Или и то и другое. Кто их разберет? – ответил Хортрэп, подмигивая варвару. – Вряд ли я стану портить сюрприз. Они настроены решительно, так что рано или поздно найдут меня.

– Поцелуй меня демон, если я скучал по тебе, – сказал Марото. – Зачем ты меня выслеживал, Хортрэп, какие у нас с тобой дела?

– Мы довольно скоро это выясним. Ты уже ответил на большинство моих вопросов, так что нам теперь лишь надо скоротать несколько часов, пока не придет сюда наш кобальтовый командир. Тогда мы оба перестанем волноваться насчет некоторых вещей.

– Придет сюда? – удивилась Пурна. – Зачем ей приходить сюда, если она ведет своих людей наружу?

– Он прав, разумнее просто подождать тут, – проговорил Марото. – Когда мы захватывали город, она водила войска из таверны в таверну, выкатывала бочки и наливала солдатам сама. Если это София, то она придет.

– Для начала я прикачу бочку нам один, – предложил Хассан, направляясь к внутренней двери, через которую вошел Хортрэп.

– Давай-ка я помогу, – сказал колдун, проворно протанцевав за ним. – Я уже рассчитался с трактирщиком и его семьей, так что лучше, наверно, составить тебе компанию.

Хортрэп с рождения был такой или взрастил свою странность? Марото не знал, что хуже.

Когда эти двое ушли, оставшиеся трое дворян уставились на Марото.

– Давайте сбежим, – предложил Дигглби, и Принц тявкнул – может быть, в знак согласия, а может, потому что был гребаным гавкучим спаниелем.

– Мы можем ему доверять? – спросила Дин.

– Стоит ли перерезать ему горло, если будет шанс? – Когда Марото шатнуло назад от вопроса, Пурна добавила: – Я слышала песни. Ты даешь мне слово, и…

В задней части таверны раздался визг, а потом Хассан ввалился в дверь, белее белил для лица. Никто не поспешил ему на помощь, хотя у большинства не было извиняющих обстоятельств, таких, например, как у Марото, не желавшего рисковать и делать резкие движения.

– Что? – спросила Дин, но Хассан только помотал головой и шатаясь поплелся к столу.

Похоже, только Марото заметил, что графские тапочки с кистями на носках оставляют темные влажные отпечатки на скатках.

– Ну, какая-то помощь от тебя была, – сказал Хортрэп, вернувшийся вскоре с большой бочкой, которая плыла вслед за ним.

Большинство волшебников держало свои трюки в секрете, а не щеголяло ими при каждом удобном случае, но только не Хортрэп. Вереница кружек проскакала в воздухе за бочкой, и пока Пурна и Дигглби глазели на это, разинув рты, Дин сосредоточила все внимание на картах.

– Какие ставки? Я играю только на конкретные вещи.

Пурна налила Марото, покуда Хортрэп вешал всякую лапшу на уши окаменевшим щеголям. Эль был кислый и терпкий, как сидр, но охлаждал пересохшее горло и воспаленный мозг. Пока Марото наблюдал за игрой, Хортрэп вынул резную черную трубку, которую сделала ему София еще во времена бесконечной кампании против короля Калдруута, которого в итоге лишила короны при помощи известного количества серебра и огромной толпы разъяренных крестьян.

Сколько может стоить такая трубка, задумался Марото, вырезанная Поверженной Королевой до того, как она завоевала Самот? Вероятно, на демонскую тучу больше, чем та сумма, за которую он заложил свою еще сосунком, сидевшим на медовых жальщиках. Как многие события тех времен, он не помнил, как расстался с трубкой, – помнил только день, когда не нашел ее и потянулся за новым не то могильным червем, не то скорпионом. После многомесячного преследования он все еще трепетал при мысли, что его уже не возьмут в отряд, и придумывал бесчисленные объяснения тому, что она не смогла его найти… Но уж карты на стол: возможно, она просто поняла, что он ненадежный сын сколопендры, и решила, что ей лучше послужит его отсутствие.

– Хочешь залезть в мой кисет? – спросил Хортрэп, и Марото осознал, что завистливо пялится на трубку колдуна.

– Не, мне и так хорошо. – Палочка тамбо, наструганная Хортрэпом и упиханная в трубку, изрыгнула столб едкого темного дыма, который пах больше ядом, чем тубаком, и даже останься у Марото его старая трубка, он ни за что не набил бы ее такой гадостью. – Похоже, герцогиня переблефовала тебя, старина. Будь повнимательнее.

– Редкую игру можно сделать интереснее, если относиться к ней слишком серьезно, – сказал Хортрэп. – И эту философию я считаю применимой ко всех аспектам моего существования. О, достойный вызов, граф Хассан, достойный!

Много партий спустя громыхнула дверь. Дигглби встал, Принц тихо зарычал из-под стола, но Хортрэп, даже не поднимая взгляда от карт, взмахом ладони велел паше сесть. У Марото замерло сердце, как после укуса громовой осы, и он, глядя на дверь, произнес вслух то, о чем наверняка думал Хортрэп:

– Если это она, то выломает.

Дверь снова содрогнулась. Застонало дерево, щепясь под железными полосами. Аристократы уставились на нее вместе с Марото, но Хортрэп вернул внимание Хассана к столу, подняв и без того солидную ставку на три динара.

Потом дверь подалась. В таверне горел свет – Хортрэп мановением пальца зажег лампы, когда солнце опустилось за промасленной тканью окон, – но снаружи было темно, как в подвале ужальни, и женщина, стоявшая впереди толпы тяжеловооруженных солдат, силуэтом обрисовывалась в проеме разрубленной створки.

Марото шатало, и он не встал, увидев наконец ту единственную, которая могла избавить от мук его израненный череп. У него напряглись глаза, в здоровом ухе закололо, и он затрепетал всем существом, как в пылу битвы, когда он переставал отвлекаться на все, что не касалось схватки.

София.

Она вошла в комнату, властная, как ей и надлежало, а за нею шел Феннек. Его лисий шлем сверкал, он нисколько не потускнел за все эти годы, побывав во множестве битв. Но взгляд Марото ни на миг не задержался на старом жулике, а впился в глаза Софии.

Демонская собака скалит зубы; изогнутые зубцы серебряной короны вздымаются над стальной маской. Сколько часов он провел, помогая ей отгибать эти зубцы, приводя их в первоначальную форму после боя? Сколько шипов заменил после их близкого знакомства с чужими мечами, топорами, молотами?

София подошла к Марото, и он впитал ее всю одним глотком – так завязавший пьяница хлещет соджу после десятка лет трезвости. Это была не та София, которую он помнил, это была София с портретов, для которых она неохотно позировала в Багряном тронном зале… Как раз перед тем, как их мир рассыпался ко всем демонам.

Темно-синие сапоги доходили ей до колен, отвороты были украшены серебром. Дальше шла заляпанная грязью идеальная женская кожа – ляжки блестели от пота, несмотря на ночной холод. Ничто не защищало ее от удара или от взгляда, кроме тонкой набедренной повязки из полированной кольчужной сетки. Потом скульптурный пупок, крепкие бока и еще одна полоска серебряных звеньев: маленькие форпосты брони еле удерживали груди. Кроме шлема, сапог и этого доспеха, настолько скудного, будто она смеялась над опасностями войны, на ней был только темно-красный плащ. На винную ткань струились кобальтово-синие волосы – шлем был сделан так, чтобы они развевались свободно, – и опять картинка была идеальной. Ее наряд словно бросал насмешливый вызов самой идее, что этой женщине есть чего бояться на всей Звезде.

Это была София, какой Марото воображал ее десятки тысяч раз; София, которая жила в его мечтах еще долго после того, как все поклялись, что она погибла в Диадеме. Это была София, какую он всегда хотел, какой умолял ее быть.

Иными словами, кем бы ни была эта полуголая синеволосая женщина в маске, она определенно не была Софией. В последние месяцы он позволил себе заиграться в фантазии, что его любимая жива, но теперь точно знал: она мертва. Как и многих других, его одурачила самозванка, принятая за неисполнимую мечту. Марото сдался и повалился на пол, как делал уже много раз прежде.

Глава 26

Диадема была построена еще до того, как море Призраков поглотило Затонувшее королевство и тени пожрали Эмеритус. Больше чем просто столица Самота, больше даже чем престольный город всей Багряной империи и якорь Вороненой Цепи, – Диадема была последней твердыней, возведенной прежде, чем закончился Век Чудес, памятником искусствам смертных и талантам связанных ими демонов. Даже если весь мир падет во мрак, свет Диадемы будет по-прежнему исходить от короны Звезды – маяк для смертных из каждого уголка империи, с каждого Луча и островка, во веки веков.

По крайней мере, так говорили Песни Цепи. Сестра Портолес прибыла в Диадему, брыкаясь и шипя, тогда еще даже не анафема, а просто юное чудище, отчаянно нуждающееся в спасении. Она получила его, хвала Падшей Матери, но даже после того, как ее сделали почти человеком, даже после того, как она научилась молиться за свою семью, вместо того чтобы плакать по истребленным, она никогда не видела Диадемы дальше Нор, высеченных в стенах мертвого вулкана, охватывающего город. Даже когда сестра ехала на войну, чтобы сражаться против имперцев или вместе с ними, она проезжала только через крошечную часть города.

Теперь же она получила разрешение идти куда пожелает, видеть все что угодно, и прежде, чем покинуть столицу для выполнения своей миссии, Портолес решила прощупать почву ближе к дому. Предвкушение самой обычной, полностью безнаказанной прогулки по Диадеме наполняло ее в равной мере ужасом и радостью, а перспектива посетить Службу Ответов в особенности заставляла поеживаться – но это было единственное место, которое королева прямо рекомендовала ей изучить перед отъездом.

Судя по словам охранника у ворот, показавшего Портолес дорогу, самый прямой путь от Нор – похожих на кроличий садок келий – до чинных и упорядоченных залов Службы Ответов пролегал по системе столичных туннелей, по крутым арочным мостам над обледенелыми сточными каналами и по мосткам, спускавшимся далеко вниз, в грибные огороды. Выйдя из Верхнего Дома Цепи, нужно было спуститься на пятьсот одну ступеньку и, пересекая лес Вечного Греха, заменить не меньше тринадцати свечей, неизменно догоравших до конца на бесчисленных сталактитах. Потом подняться ровно на пятьсот ступеней до черных ратанговых ворот, отделявших папские территории замка Диадемы от имперских.

Сестра Портолес предпочла отклониться от этого курса при первой возможности, дав необходимые салюты и сигналы стражникам у стены, чтобы пропустили ее в город. Этот обмен освященными временем жестами был почти формальностью – стражникам поручалось не допускать, чтобы горожане проникали в цитадель, а не мешать чиновникам от церкви или государства покидать ее. Внешняя дверь открылась, и за ней лежал бурлящий, перенаселенный город Диадема.

Кальдера была широка, но город, возникнув полтысячелетия назад, быстро расползся из центра и занял всю ее площадь; ничего не оставалось, как строить вверх. Рискованное дело и в практическом, и в социальном смыслах: заберись чересчур высоко – и более знатные соседи однажды ночью подроют твой фундамент. Ничего удивительного, что даже ненадежные столичные холопы пошли за Поверженной Королевой, когда она открыла сухие просторные пещеры замка Диадемы для всеобщего пользования. Эта реформа пережила свергнутую тираншу всего на неделю – королева Индсорит и папа Шанату выпроводили всех обратно в сумрачный город. По рассказам старых анафем, переживших эти бурные времена, потребовались многие месяцы, чтобы вонь ложной надежды и безнадежной нищеты выветрилась из крепости.

Ступив с черной лестницы в черную уличную грязь, Портолес улыбнулась черному дождю, падавшему на маску из черной ткани, которую носили такие, как она, когда общались с чисторожденными. По крайней мере, носили в столице – военные отменяли этот обычай, как только они отъезжали на дюжину миль от стен Диадемы: позволять фигурам в масках расхаживать по лагерю означало нарываться на неприятности.

Даже спустя века после того, как поднялось первое здание, стены каждого высокого и шаткого строения под дождем сочились черной кровью – пепел священной земли проникал в любую древесину, в кирпич и черепицу. Единственным цветом кругом был сине-стальной – оттенок грозовой тучи, который Портолес видела высоко вверху, между тесно сдвинутыми крышами. Отсюда, снизу, было невозможно разглядеть красочные наряды, которыми назло серым небесам щеголяли представители высших классов, гуляя по своим крытым мостикам, а здесь, внизу, толпы сутулых горожан на узких улочках, по которым проходила сестра, были облачены в темные промасленные балахоны, не слишком отличающиеся от ее рясы. Однако же никто, кроме Портолес, не носил маску ведьморожденного, и прохожие обходили сестру стороной даже в теснейшем переулке между выставленными на продажу домами, тянувшимися почти на сотню футов вверх и заметно качающимися под резкими порывами ветра. Даже сейчас, в полдень и под открытым небом, здесь было темнее, чем в освещенных свечами Норах.

Портолес поплутала в гетто ранипутрийцев и усбанцев, съела пирожок с жирной камбалой, купленный у тележки кремнеземца, кивком выразила сдержанное одобрение толпе исповеданных и заклейменных неофитов из непорочных, молившихся в грязи рядом с очередью кающихся, ожидая, когда их пустят в Западный собор. Пепельная грязь облепила ее ноги, так что сандалии стали похожи на сапоги. Наконец, взглянув на доску объявлений на крытой террасе заброшенной таверны, она нашла то, что искала, – бурый листок тряпичной бумаги. От двух слов Портолес бросило сначала в жар, потом в холод, и с нервирующим чувством вины сестра окинула взглядом унылый переулок, как будто это она приклеила листовку.

«ЗОСИЯ ЖИВА!»

На террасе лежало несколько закутанных тел, и, убедившись, что эти люди и вправду спят, Портолес потянулась к листовке дрожащими пальцами, как будто та могла обжечь. Листок отлепился от мягкой сырой доски – так подсохшая короста отходит под упорным ногтем. Сложив и сунув бумажку под рясу, в повязку, поддерживающую потную левую грудь, Портолес поспешила прочь. Нечто подобное королева предложила забрать из Службы Ответов, но, прежде чем собраться с духом и войти в это грозное учреждение, сестра хотела выяснить сама, так ли уж распространена революционная пропаганда в низах, как считает королева. И вот пожалуйста, стоило чуть-чуть побродить вокруг – и попадается листовка.

Не то чтобы у Портолес имелись причины не верить королеве Индсорит в этом вопросе или в любом другом, но после Курска боевая монахиня обнаружила, что сомневается буквально во всем. Эта всепроникающая неуверенность – частичная причина того, что она согласилась поставить клятвы, данные королеве, выше тех, которые давала церкви. Одна лишь королева Индсорит согласилась с ней в том, что грех казнить деревенских жителей и неподчинившихся солдат, кто бы ни отдал приказ об экзекуции. До этого освобождающего признания виновности каждый высший, которому исповедовалась Портолес, был в первую очередь озабочен тем, что одна из цепных анафем позволила умереть своему подопечному, имперскому полковнику, а сама преспокойно смотрела на это. Все встало с ног на голову: королева Самота спокойно рассуждала о духовных вопросах, а папесса Вороненой Цепи бесновалась из-за военной неудачи.

В итоге именно сомнение привело Портолес к решениям, показавшимся простейшими в тот момент, но теперь ошеломляющими своей масштабностью. Сделала ли преданность королеве ее предательницей церкви? Падшей Матери? Это был неприятный опыт: довериться своей интуиции, как побуждала ее королева, ведь Портолес всю жизнь внушали, что ее душевные порывы исходят не от нее, что они пришли от Обманщика, чтобы закабалить ее душу. И все же она сделала первый робкий шаг по этому пути: начала поиски на грязных улицах, а не там, где предложила королева, и, доверившись инстинкту, теперь уничтожила одно из сомнений, бередивших ее разум. Похоже, и любопытству есть свое применение, как бы яростно ни высмеивала этот грех Цепь, считавшая его главным.

Портолес поняла, что заблудилась: безымянные улицы не давали ни малейшего намека, в каком направлении она идет, и сестра остановилась на грязном перекрестке. Но как только грудь ей сжала паника незнания, Портолес выдохнула ее, точно дурной воздух. Диадема – кольцо, пусть и огромное, и если она будет идти только вперед, то вовремя найдет обратную дорогу в замок. Наверное, этот город – самый увесистый символ, какой только был изготовлен из закаленного стекла, подумала она с улыбкой.

Она так углубилась в город, что очень не скоро удалось выбраться к окраине и снова войти в замок. Несколько раз, поднимаясь все выше и выше по внутренним склонам Диадемы, Портолес трогала крамольную бумагу, лежавшую у нее на сердце, и, показывая королевское предписание стражникам, часто преграждавшим ей путь, представляла, что дает им листовку. Она не могла решить, что собой представляют эти два слова: только измену или еще и отъявленную ересь.

Когда ее наконец пропустили на открытый этаж Палаты Истины, то при виде десятков людей, проходящих процедуру допроса, дыхание Портолес, уже сорванное подъемом по лестницам, пресеклось. Судя по тому, что людей, привязанных к кушеткам и стульям, насчитывалось куда больше, чем вопрошателей, Службе не хватало сотрудников.

– Устроили набег на кельи в Нижней Левиафании, – сообщил человек, которому поручили сопровождать Портолес. – Обычно мы не набиваем сюда столько испытуемых, но камеры полны, так что приходится.

Как и все сотрудники Службы Ответов, он ходил обнаженным в удушающе жаркой Палате Истины. Вопрошающим нечего было скрывать от своих гостей. В синеватом сиянии жаровен, отражающемся от пола из полированного вулканического стекла, Портолес разглядывала его, ища знаки демонической природы, хотя и знала, что ведьморожденных в эту Службу не берут. Портолес, в какой-то сумятице и еретических, и предательских мыслей, задалась вопросом: каково было бы Службе, умей анафемы, предположительно способные читать чужие мысли, проделывать такое с незнакомцами, а не только с теми, с кем уже сблизились.

Казалось, в последнее время только ленивый не читал мысли Портолес, и это вызывало у нее повышенную подозрительность. Она подпрыгнула, когда вопль какой-то старухи захлебнулся бульканьем. Жертве вырвали язык раскаленными щипцами, весьма похожими на те, которыми пользовались папские цирюльники для исцеления ведьморожденных. Оглядев другие инструменты, разложенные на столах или используемые, и лужи темной жидкости, утекающие в многочисленные дренажные решетки, она обнаружила много сходства с операционным театром, где ее очистили, насколько это было в силах церкви. К горлу подкатил ком дурных воспоминаний… или всего лишь съеденная на улице камбала, жаренная в арахисовом масле?

– Они все пойманы на месте преступления?

– Несколько зачинщиков и куча народа, просто искавшего легкой наживы и сухой постели. – Служащий вдохнул. – Вот всегда так. Не волнуйтесь, сестра, довольно скоро большинство испытуемых будет передано вашим людям.

– И все это было найдено в их комнатах? – Сердце застучало о бумагу, спрятанную под одеждой, когда Портолес увидела стол, заваленный одинаковыми листовками и потрепанными фолиантами. – Пропаганда?

– Это слово вполне годится, – сказал клерк. – Уверен, вы найдете и другое. Можем ли мы оказать вам помощь в поисках кого-то конкретного? Если он или они не здесь, доставить сюда – вопрос считаных часов.

Портолес взяла фолиант, полистала, положила обратно и взяла другой. Под маской, облепившей потное лицо, щеки пылали не только от жары. Имя Поверженной Королевы появлялось снова и снова, на каждой странице… Конечно же, авторы понимали, что рискуют очутиться в Службе Ответов. Текст говорил об их бесстрашии – либо о необходимости написать чернилами на бумаге, невзирая на цену, о Поверженной. Пергаментный фолиант в руках сестры был заполнен убористым, но четким почерком только наполовину – интересно, пальцы еще при авторе или раздавлены в тисках?

– Это я забираю, – заявила она, обращаясь скорее к себе, чем к клерку. – Нужно где-нибудь расписаться?

– Почтенная сестра, вы не можете… – начал клерк и сразу поправился, когда Портолес вонзила в него убийственный взгляд. – Дело в том, что Служба работает сейчас с этой книгой по прямому распоряжению королевы. Я собственноручно сделаю для вас копию…

– Мальчик, может, еще раз показать тебе королевский приказ? – спросила Портолес, вновь краснея от собственных чересчур уверенных слов.

– Нет, почтенная сестра, – ответил клерк, глядя на свои босые ноги.

Вот такую власть даровала Портолес королева. Даже не верится. Может быть, завтра утром сестре предстоит умереть, но сегодня она, анафема, обладает могуществом, уступающим лишь могуществу багряной королевы и Черной Папессы. «Любыми необходимыми средствами» означало «любыми средствами, какими захочешь», и горе чисторожденному, посмеющему перечить Портолес. По привычке она попыталась сдержать улыбку, но тут же напомнила себе, что имеет право улыбаться до ушей.

– Я также желаю поговорить с автором. Он среди этих? – Сестра повела рукой вокруг.

– Но мы же не узнаем этого, пока нам не позволят воспользоваться книгой при допросе? – высокомерно проговорил клерк.

Портолес не ожидала от него такой дерзости, однако замечание было справедливым.

– Это я! – крикнул юнец, пристегнутый к ближайшей кушетке. У него были глаза хорька и тощее тело прирожденного вора. Он криво ухмыльнулся Портолес. – Тебе понравился мой трактат, ведьмонахиня? Там сплошные истины Падшей Мамочки в каждом благословенном слове, и…

– Вполне достаточно, – объявил вопрошатель, негромко беседовавший с женщиной, которая сидела на соседнем стуле, – худощавый тип с бритыми гениталиями, которые были наполовину покрыты ярко-красными татуированными надписями на каскадском языке. Он ткнул в привязанного к кушетке парня окровавленным трезубцем. – У меня и так уже есть несколько вопросов к тебе. Не стоит добавлять новые, пока мы даже не начали разговор.

– Поверь, ведьмонахиня! – воскликнул паренек. – Тебя и тебе подобных заставляют носить шоры. Сними их, прочти правду и реши сама!

– Я очень сожалею, придется продолжить наш разговор позже, – спокойно сказал вопрошатель полуживой женщине. – Что касается вас, молодой человек…

– Какой вред несла бы эта книга, будь в ней ложь? – закричал мальчишка, по-прежнему глядя прямо в прорези маски Портолес. – Когда ложь могла вызвать такие последствия, ответь мне!

Портолес ждала от Службы Ответов не больше ума, чем от себя – душевной тонкости, но вдруг обнаружила, что глубоко тронута призывом юноши. В этом зале, полном истязаемых инакомыслящих и преданных Короне палачей, только она знала, что в листовке сказана правда. София жива, и более того: очевидно, в Курске Портолес встретилась с ней лицом к лицу. За двадцать лет правления королева Индсорит никому не рассказывала о том, как был обманут весь мир, и открылась только перед Портолес, будучи убеждена, что это предотвратит новую войну. Мятежники не могут всерьез верить, что София выжила после падения с двухтысячефутовой высоты и лишь выгадывает время, готовя вторую Кобальтовую войну. Их девиз «София жива!» – всего лишь лозунг, призванный наполнить их соратников надеждой, а врагов ненавистью… Но этот парень прав: если бы империя не сомневалась, что подстрекательство исходит из безосновательных верований, то зачем так жестоко расправляться с блефующими? Королева знает, что в мятежных призывах есть доля истины, и немалая, – и стремится погасить пожар. Подобным же образом Вороненая Цепь обращается с анафемами. Сомнение заново расцвело в сердце Портолес, когда она осознала, что ее новая госпожа бывает такой же безжалостной, как и прежняя, если видит угрозу себе. Королева Индсорит заявляла, что миссия, порученная Портолес, спасет бесчисленное множество жизней на всей Звезде, но, даже будь это правдой, Портолес уже не в силах спасти бедных наивных грешников, собранных в этом зале.

– Похоже, ты путаешься в правилах вежливой беседы, – сказал вопрошатель дерзкому узнику, наклоняясь над кушеткой и мягко приставляя острия понукателя к его кадыку. – Я спрашиваю, ты отвечаешь, а не наоборот. Но раз уж ты готов потолковать, то почему бы не начать прямо сейчас?

При всей своей наглости юноша закрыл глаза и заскулил. Скоро эти звуки сменятся другими – громкими, страшными. Портолес вопила, когда цирюльники вырезали из нее грех, визжала, пока они не схватили ее раздвоенный язык и не сшили его, а кровь булькала и клокотала у нее в горле. Этот еретик тоже будет орать… Но если нет физических признаков порчи, как узнает вопрошатель, когда надо заканчивать работу? Едва стальной понукатель отразил свет жаровни, Портолес испытала приступ того старого страха, и тут же – прилив облегчения: резать будут в этот раз не ее.

В Кутумбанских горах она казнила женщин и мужчин, отказавшихся убивать крестьян, потом наблюдала за резней в Курске и в конце смотрела, как сгорает заживо имперский полковник. Но теперь повернется и уйдет отсюда, а этот мальчик, чья вина лишь в том, что он написал политический трактат, скорее всего, не выйдет. Похоже, правосудие багряной королевы не так уж отличается от правосудия Черной Папессы.

– Сестра? – Клерк потянулся к локтю Портолес, но передумал ее трогать.

– Ммм, – промычала Портолес, представляя брата Вана пристегнутым на месте еретика и воображая звуки, которые тот издавал, когда ему удаляли недоразвитый клюв.

Вот так, это случилось – предчувствие нового греха согрело ей грудь.

– Будет лучше, если мы предоставим вопрошателю Вексовойду спокойно трудиться на благо королевы. Я могу проводить вас к выходу.

– Разумеется. – Портолес кивнула, наслаждаясь паузой, пока та не стала невыносимой. – Как только отвяжете этого еретика. Он идет со мной.

Из всех окружающих самым удивленным выглядел еретик. Вопрошатель Вексовойд громко скрипнул зубами, но убрал понукатель в чехол и помог отвязать паренька. Клерк только хмуро посмотрел на Портолес. Когда шок прошел, еретик нервно хихикнул.

– Смеяться здесь нечего, – сказал ему вопрошатель. – Перед смертью ты пожалеешь, что не держал язык за зубами. У нашей матери-церкви совсем не такая методика получения информации, как в этом учреждении.

– Я не разденусь, перед тем как начну тебя пытать, вот он о чем, – уточнила сестра Портолес, с удовольствием глядя на гримасу вопрошателя Вексовойда, такую же кислую теперь, как у клерка. Она уже сомневалась в правильности своего внезапного решения, как бывало всякий раз, когда после проступка ее ждало неизбежное наказание. – Я спешу, так что пошевеливайся.

– Сестра, вы хотите забрать его прямо так или Служба может еще что-нибудь сделать для вас? – спросил клерк, пока еретик слезал с кушетки.

Вопрошатель Вексовойд отвернулся, чтобы обойтись без вежливого прощания.

– Мне бы какие-никакие штаны, если это не слишком вас затруднит, – сказал еретик, прикрывая пах ладонями.

– Кандалы ему на запястья и щиколотки, соединить их цепью друг с другом и с ошейником. Три запасных замка. Один ключ для всех. К ошейнику приварить длинную цепь-поводок. Кляп в рот и шоры под капюшон. Простой балахон, – распорядилась Портолес, а затем решила проявить милосердие, ведь им с узником придется какое-то время ехать на лошади. – И исподнее, пожалуй.

Еретик может оказаться полезным, даже если он соврал, что написал трактат, и взял вину на себя, чтобы привлечь ее внимание. Раз уж его притащили в Службу Ответов, он наверняка знает больше о культе Поверженной Королевы, чем Портолес. Любые сведения, которыми он обладает, способны пригодиться, когда она будет выслеживать женщину, сбежавшую из Курска, женщину, которую королева Индсорит считает Кобальтовой Софией. Ну а если парень не оправдает ожиданий, Портолес без труда его прикончит. Убить можно и без всякой причины, всего лишь по прихоти – полномочия, данные сестре багряной королевой, это позволяют.

Так она говорила себе, но эти мысли оформились только после того, как она спасла парня от Службы Ответов.

Несколько часов спустя, уже после заката и все еще под дождем, для них открылись южные ворота Диадемы. Было нечто абсурдное в том, что стофутовой высоты и десятифутовой ширины ворота, окованные железом, распахиваются только для двух конников и вьючного мула. Тысяча солдат, работавших на лебедках, единодушно решили: это неспроста. Обычно южные ворота открывались только раз в день, чтобы впустить путешественников в полуденный час.

Еретику пришлось ехать в боковом седле, поскольку Портолес отказалась отстегнуть цепь от его лодыжек, но любой протест, который он желал высказать, встречал препятствие в виде кляпа. Их путь освещали шипящие языки сапфирового пламени по обеим сторонам широкой дороги: газ поднимался из недр горы по обсидиановым трубам. Эти факелы горели даже в пургу или ураган, они ни разу не гасли со дня основания Диадемы.

Полночь застала путников у последнего факела, и Портолес привязала животных у молельни – просторной пещеры, вырубленной в скале. Только духовенству разрешалось пользоваться такими пристанищами, разбросанными по имперским дорогам, но, судя по вынесенной двери и кучкам экскрементов на сломанной покаянной скамье, люди иного сорта тоже искали здесь приюта. Сегодня, однако, вся часовня досталась двум путникам, и, чтобы так и было дальше, Портолес загородила дверной проем испорченной скамьей.

– Я же мог умереть! – воскликнул юнец, потрясая перед сестрой скованными руками, когда кляп был убран. – Нельзя нормально дышать носом, мать-перемать, когда мокрый капюшон прилипает к лицу!

– Скажи «драть всех демонов» еще раз – и я тебя снова заткну, – пообещала Портолес, стаскивая собственную мокрую маску и швыряя ее на сумку с провизией.

Она вернулась к огню, который разожгла в пузатой печке, и лишь после этого позаботилась об узнике. Горящее дерево крепко пахло мочой.

– Меня зовут сестра Портолес. Ты будешь всегда обращаться ко мне с уважением, как того требует мое положение.

– Да-да, сестра, конечно, я уважаю твой чин, – согласился еретик, подползая на заднице к огню и звеня цепями. – Ты не спросила, но я представлюсь…

– Буду звать тебя Еретиком, – перебила Портолес, весьма раздраженная скоропалительным решением тащить с собой этого парня. – Считай, повезло, что можно назвать тебя иначе, нежели воспоминанием о про́клятом, которого я оставила в Службе Ответов.

– Как скажешь, – отозвался Еретик, грея руки. – Ты начальница, я еретик. Все понятно.

Еретику хватило ума молчать, пока Портолес кипятила воду и варила суп из водорослей и соевого творога, а после они ели в тишине, хлебая из простых деревянных мисок. Ночлег напомнил ей о походах – сначала против имперцев, а потом вместе с ними. Но было и существенное отличие: сейчас на ночевку устраивались только двое, а не целый полк. Сестра вдруг ощутила тоску одиночества: хоть и немало времени она провела одна в своей келье, но всегда на расстоянии крика находилось множество людей. Теперь же на многие мили вокруг – ни души, кроме этого арестанта.

После еды Портолес обернула цепной поводок вокруг печи, продернула через наручники, а потом закрепила запасным замком. Юнцу, скрюченному в три погибели, будет неудобно, зато тепло.

– В этом нет необходимости, – заметил Еретик. – Ну куда я денусь!

– Чем скорее перестанешь надеяться, что я окажусь дурой, тем скорее примиришься с судьбой.

Портолес вытянулась во весь рост по другую сторону печи. Вообще-то, у парня есть основания считать ее дурой – кто еще взял бы его под свою опеку? Позволяя боевой монахине взять с собой любого, кто, по ее мнению, будет полезен в поисках Софии, ее величество вряд ли имела в виду настолько необычного помощника. Именно за такие выходки сестру Портолес наказывали наиболее сурово – за обычай хватать запретный плод с единственной целью узнать, каков он на вкус. Мать Кайлеса, и аббатиса Крадофил, и даже брат Ван предупреждали: придет день, когда она падет слишком глубоко в бездну греха – и уже не выберется.

Сестра вытащила еретическую книгу, чтобы отвлечься от вины, неослабно сжимающей горло. При всей уверенности в правильности своих поступков, через несколько часов она всегда приходила в это состояние и жаждала исповеди даже больше, чем когда поддавалась какому-то искушению. Только теперь исповедь, облегчающая страхи, не светила ей даже в отдаленной перспективе – королева Индсорит убедила Портолес, что за пределами Диадемы ей будет крайне опасно встретиться с любым другим представителем духовенства, ведь тогда весть о ее местонахождении достигнет Черной Папессы и вызовет подозрения.

– Такого я не ожидал, – сказал Еретик. – Конечно, слышишь всякое, но я никогда… Я вот к чему: куда ты меня везешь? Могу я это узнать? Собираешься публично казнить меня в каком-нибудь унылом уголке империи? В назидание, скажем?

– Хм, – произнесла Портолес, раздумывая, не подложить ли еще полено, прежде чем приступить к чтению.

– Нет, это бессмысленно, – решил Еретик. – А может быть…

– Еретик, – обратилась к нему Портолес, вернувшись на свою спальную скатку и сверля глазами спутника, в котором неряшливо воплотились все ее сомнительные решения.

– Да, сестра Портолес?

– Если произнесешь еще хоть слово без разрешения, я засуну кляп обратно и оставлю на всю ночь.

– Ммм, – досадливо отозвался Еретик, но больше рта не открывал.

Наконец устроившись почитать, Портолес осознала: ее беспокойство частично переплавилось в дурноту и головокружение. Несомненно, чтение этого трактата являлось преступлением и перед Короной, и перед церковью; придется самой решать, читать или нет. До чего же зловещие дни она пережила! Кто знал, что решение оставить мерзавца Хьортта в огне полностью переменит ее жизнь! Падшая Матерь, возможно, знала, а уж Обманщик – наверняка, но не сама Портолес.

Она открыла книгу и прочла первые две страницы. Поразительно, как столь небольшой текст может вместить так много ереси.

Смотрите! Слушайте! Вникайте!

На Кону Ваша Собственная Жизнь!

Посмотрите Сюда, Вы! Собственными Глазами Посмотрите! А если Вы Слепы, то приблизьте Ваши Уши к Устам Мудрых и Слушайте! Слушайте! Как бы вы ни Пришли к этой Истине, Единственной Истине в Диадеме, Обдумайте Ее. И делайте это С Умом. С Умом, который Ваш и Только Ваш. Ощутите Истину Своим Сердцем – Сердцем, которое принадлежит Только Вам.

Решайте Сами. Вы Должны Решать Самостоятельно.

Вы Поклоняетесь Королеве и Папессе. Вы Верите Им. Вы Приносите Себя им в Жертву, Вы отдаете им Ваших Детей, Супругов, Животных, Все Ваше Земное Имущество. Они Говорят: это Цена. «Цена за что?» – спрашиваем Мы. «За Защиту Вашего Тела, Защиту Вашей Души» – вот их ответ. Это Ложь.

Так было Не Всегда. Вороненая Цепь говорит об Обманщике на Небесах. Обманщик существует, но он не на Небесах, а Здесь, на Звезде, в Диадеме!

Вороненая Цепь говорит о Спасительнице в Аду. И это Ложь, подготовленная Истиной: наша Спасительница пришла освободить Диадему, а Вороненая Цепь Свергла ее.

Королева София Верила в Диадему, Свободную от Цепей. Королева София сражалась с Демонами, которым мы теперь Поклоняемся. Королева София боролась, чтобы Освободить Нас. Если мы Достойны Свободы, должны ли мы Принимать Ярмо Порочной Церкви и Незаконной Королевы?

Если Вы Достойны Свободы, Истинной Свободы Жить, Как Желаете Вы, Зачем Вы Носите Ярмо Ваших Угнетателей?

Страх – вот Ответ. Страх за Себя. Страх за Вашу Семью. Страх за Вашу Душу.

Страх есть Меч и Скипетр Церкви и Короны. Страх есть Оковы на Ваших Руках и Ногах. Страх есть Яд в Вашей каше, который вызывает у Вас Тошноту и Болезни. Заставляет вас Умирать. Папесса Смеется, когда Вы Плачете. Она пьет Ваши Слезы. Королева причмокивает, когда Вы Доводите Себя до Смерти Работой. Она пьет Вашу Кровь.

Все, что они Несут Нам – это Война. Война с Кем? С Варварами на Востоке? С Непорочными на Западе? С Ранипутрийскими доминионами или Вольными Городами Усбы? Нет. Они Несут Войну с Нами Самими. Они Говорят: Мир был Наконец-то Куплен, но Сколь Многие лежат Мертвыми из-за Детской Ссоры между королевой и папой? Вы же Знаете Невинных, Погибших в этой Войне?

Вы, читающие Эту Истину. Вы, Слышащие Эту Истину. Ответьте Честно: сколько Ваших Любимых Погибло в Бессмысленной Войне? С Вас Дань, и с Вас Дань, и с Вас Дань – Все Идет на Поддержку Войны Против Вашей Родной Семьи.

Такова Ложь. Те же Языки, что сеют Эту Ложь, утверждают, что Королева София уже двадцать лет Мертва. Вы им Верите? Вы полагаетесь на слово лжецов, которые Стирают Вас в Порошок? Вы Верите, Что Королева София и Все, за что Она боролась, может Когда-Нибудь Умереть?

Есть Те, Кто Верят. Есть Те, Кто Не Верят. Истина Не в том, что Один Прав, а Другой Нет. Истина в том, что Королева София Жива. Ее дыхание Раздувает Угли Свободы. Огонь, который Она зажгла, когда взяла Трон, Умирает, но пока еще не Угас.

«Разве София Еще Жива?» – спрашивают одни. «Разве Она Вообще Была?» – говорят другие.

Это не Истина. Истина в том, что Она С Нами и, если Мы Будем Сильны, Она Нам Поможет. Но Мы должны стать Сильными до того, как Она Вернется.

Время Пришло. Спасти Наш Город. Спасти Нашу Империю. Спасти Наши Души.

Восстать Против Тьмы. Сражаться Против Тьмы. Выстоять Против Тьмы.

Слушайте! Слушайте, Думайте и Готовьтесь. Война Грядет, и Не та Война, какую Они Хотели. Мы Не Остановимся, Пока Дело, за Которое Погибли Наши Родители, не Будет Спасено. София Вечно Жива в Вашем Сердце – Освободите ли Вы Ее?

Портолес закрыла книгу и очень долго размышляла над прочитанным. Потом она вытащила листовку, снятую со стены таверны, и осторожно развернула влажную при тусклом свете умирающего огня. Она видела сотни копий на столе в Палате Истины, но вид этой бумажки все равно вызывал у нее трепет. Даже после всего, что рассказала ей королева, даже притом что явственно распознавались ухищрения Обманщика в прочитанном тексте, эти два слова наполняли сестру Портолес кипящей, пылающей смесью ужаса и, прости ее Всематерь, восторга.

Может ли это быть правдой?

Может ли не быть – притом что теперь известно сестре?

Неделю назад Поверженная Королева не значила для Портолес абсолютно ничего – клякса, которая, как решили Корона и Цепь, должна быть вычищена из истории империи. Портолес никогда не подозревала, что крестьяне всей Звезды чтут память этой женщины, славят ее как священный символ сопротивления, и за это их карают, где бы ни поймали. И самое невероятное: эти инакомыслящие правы даже больше, чем подозревают сами.

И после того как огонь в печи угас, слова с листовки продолжали плавать перед глазами Портолес, будто накрепко отпечатались на радужке:

ЗОСИЯ ЖИВА!

Часть II И о демонах, их исполняющих

Я хочу умереть так же просто, Как трава умирает в полях, Вместо свеч надо мной будут звезды, Усыпальницей станет земля. Пусть предателей прячут от света Под холодный, под каменный свод. Был я честным, в награду за это Я умру лицом на восход. Хосе Марти́. «A Morir» («Умереть») (1894)[2]

Глава 1

В обитой мягким задней комнате зигнемской ужальни София билась с кавалерессой Сингх. Ни Гын Джу, ни люди Сингх не были настолько глупы, чтобы вмешиваться, – страж добродетели и женщина в маске вовремя отступили в сторону, чтобы не попасть под случайный удар. Мертвые боги свидетели – София не поставила бы на себя в честном бою, но когда за тебя сражается демон – что ж, это меняет дело. Или, по крайней мере, должно бы менять. Под вопросом оставалось – действительно ли за те десятки лет, что они не виделись, Сингх отпустила Шипоножку, как надеялась София, или демоница ранипутрийки скрывается под подушками, разбросанными по комнате, и ждет момента укусить за голень. Вот же незадача: тебя оседлал демон-пес, а в твою первую помощницу вселилась черная гадюка…

Сингх дралась как демон, а София – как ведьма, пытающаяся демона связать. После того как Софии не удалось повалить Сингх внезапной атакой, та старалась держать ее на расстоянии, молотя старшую противницу более длинными руками и ногами. София пошатывалась под ее натиском, отражая удары жилистыми предплечьями, а те, которые не удавалось отразить, – игнорируя. Она подобралась ближе и выдала связку прямо в живот, грудь и горло Сингх. Ощущение было такое, будто бьешь по щиту, только еще жестче.

Сингх остановила атаку, выбросив вперед колено, и апперкотом ударила в левую грудь Софии. Потом повалила ее на пол, обхватив ее руками и ногами, обездвижив, – словно тугими кольцами обвил вороночный питон. Сгибом локтя Сингх душила Софию, и та слезящимися глазами искала Мордолиза. Вот и все. Ее демона нигде не видно, и, как бы она ни извивалась, как бы яростно ни молотила локтями, Сингх только нажимала сильнее.

София запаниковала. Неблагополучный исход боя всегда оставался возможным, но она-то воображала, что уйдет с достоинством – может быть, с насмешкой в адрес своего убийцы. Теперь же, когда действительно близился конец, она ничего не могла поделать. Чем меньше остается у нее сил, тем пуще она бесится, но хватка удава лишь крепнет. Ничего не скажешь, отличный способ умереть – задохнуться в руках одной из лучших подруг, при этом будучи осуждаемой и поносимой всеми так, что даже связанный тобой демон предпочтет навеки остаться на твоей могиле, но не вмешается, чтобы тебя спасти. Возможно, Мордолиз понимает, что никогда не получит от нее свободы, даже если сейчас поможет ей, и потому стремится все закончить, а не оттягивать неизбежное…

София осознала, что это полуобморочные мысли, что горло больше не горит, что она уплывает от Сингх, из ужального дома, со Звезды. Ничем не сдерживаемая, она плыла по безлунному, беззвездному небу… или в глубинах беспросветного моря. Как только дошло, что она умирает или, быть может, уже умерла, перед ней возникли Врата Диадемы, и алебастровая кромка сияла сама по себе, не отражая ни луны, ни солнца своей гравированной поверхностью. За этой границей переливалась еще более густая тьма, и нечто холодное и первобытное, даже похуже, чем страх смерти, наполнило ее легкие, остановило сердце и заставило бессильно царапать и пинать окружающую пустоту, при этом неуклонно приближаясь к Вратам.

Сингх довольно мягко похлопала ее по лицу:

– Пора вставать, королева моя. Это не та сказка.

– Фу! – прохрипела София, садясь и содрогаясь.

Они по-прежнему находились в комнате ужальни, и резкое лицо Сингх подсвечивали хаотические вспышки огнекрылок в инсектариуме над устланным подушками ложем Софии. Гын Джу и охранники Сингх ушли, но Мордолиз остался, и этот лохматый кусок дерьма валялся у дальней стены, наблюдая за женщинами. София плюнула в него кровью и сказала:

– Не думала, что ты ненавидишь меня так же сильно, как я тебя.

Сингх проследила за ее взглядом:

– Демоны видят дальше и глубже, чем смертные, уж ты-то должна это знать. Он не позволил бы тебя убить. Не бывает настолько упрямых демонов.

– Это ты просто так говоришь, – возразила София, моргая, пока чашка в руке Сингх не стала видна четко, и беря ее в собственные трясущиеся пальцы. Вода с медом. Слишком теплая, на ее вкус, и глотать больно, но напиток смягчает саднящее горло. – Ты когда-нибудь слышала, чтобы демон отказался от свободы?

– Никогда, – ответила Сингх. – Но они не боги, София. Если демон не может выполнить желание, то не может. Ты не думала, почему оно оказалось невыполнимым?

– Если бы знала почему, то давно бы уже избавилась от демона, – сказала София мрачно и громко, чтобы Мордолиз услышал наверняка. – Не знаю его побудительных мотивов, но мне вовсе не кажется, что мое желание было слишком трудным, если он такой могучий, как говорил Хортрэп. Сдается, этот паршивец много о себе возомнил и ждет желания, якобы достойного его. В дураках останется он, ведь чем больше я думаю, тем яснее понимаю: главное, чего я хочу, – отплатить за все несчастья, которые он мне принес. Надеюсь, он будет рядом, когда я буду умирать, и я смогу посмотреть ему в глаза, прежде чем оставлю его никчемную шкуру вечно гнить в аду, созданном им самим.

После этого заявления наступила пауза, которая, казалось, могла длиться вечно. Сингх нарушила ее, обняв Софию:

– Ах, сестра, как я по тебе скучала. Неделю носила белое, когда узнала о Лейбе и твоих людях, и велела сыновьям приготовить для них пир в Кухне богов. Я несказанно счастлива видеть тебя живой и здоровой, но предпочла бы считать мертвой – лишь бы тебе и твоим близким жилось в безвестности счастливо.

– Спасибо, – ответила София, морщась и вытягиваясь на подушках. Сингх крепко врезала ей по груди. – Приятно, когда по тебе скучают, особенно после такого приема.

– Ты напала на меня, София, да еще перед моими детьми – я что, должна была сказать спасибо и попросить разрешения поцеловать тебя в зад? – Сингх встала и прошла к одному из инсектариумов, встроенных в стены. – Дам тебе что-нибудь от боли.

– Нет, спасибо, – буркнула София. – Сингх, ты заявила, что подослана Канг Хо, и как же я могла поступить? В следующий раз начинай со слов: «Я не собираюсь тебя убивать, но вот какая ситуация…» Убережешь нас обеих от синяков.

– У меня синяков нет, – сказала Сингх, натягивая длинную перчатку из тонкой кольчужной сетки и открывая панель над стеклянной клеткой. – И после всего, через что мы прошли, хотелось бы надеяться, что ты мне будешь доверять. Я обязана тебе жизнью, генерал. Ты меня спасала больше десятка раз.

– По той же причине я доверяла Канг Хо, но теперь он желает мне смерти. Возможно, если бы вместо него кинжал мне в спину вонзила ты, он бы не считал себя виноватым. – Добиться помощи от Сингх, выследить Феннека и принцессу Чи Хён, увезти девицу обратно в Хвабун, попутно разобраться с Канг Хо, а после ударить по Самоту и его подлой королеве всеми силами, какие наберутся. В таком порядке. А еще Бань – эта засранка-пиратка тоже должна получить свое. – Я же сказала, Сингх, не дури, я не хочу никаких насекотиков.

Сингх сунула руку в узкий инсектариум и, постучав кольчужным мизинцем по листьям крапивы, выманила из укрытия длинное извивающееся существо. Сколопендра бросилась вперед, вцепилась в кольчугу и обвилась вокруг пальца. Сингх осторожно вынула руку из стеклянной клетки и поднесла мизинец со сколопендрой к плотно сжатым губам. Она медленно прикоснулась нежной спинкой твари ко рту, и ее губы надулись яркими пурпурными цветками. Затем она вернула многоножку в садок и мягко стряхнула ее большим пальцем с насеста.

– Ммм… Так-то лучше.

– А я слышала, это Марото подсел.

– О боги! Марото! Трагическая судьба. Значит, Канг Хо рассказал тебе, что случилось тогда с нашим варваром?

– Сказал лишь, что Марото не остался с новой королевой, – ответила София, не переставая удивляться, что из всех ее Негодяев именно Марото проигнорировал ее волю – и дрался, и проиграл, храня память о ней. – Канг Хо утверждал, что приказ выполнили только ты и Хортрэп.

– Не напоминай. – Сингх вернулась к Софии и плюхнулась на подушки рядом. Она порылась вокруг и достала подушечку, которая оказалась туго набитым кисетом. – Кури пока мою. Я отослала твои вещи с твоим мальчиком – решила, ты не захочешь, чтобы он тут слушал, если он от Канг Хо.

– Конечно. Это я про трубку, а насчет мальчика – не уверена, что он служит Канг Хо, – сказала София. – Что бы ты ни курила, это хорошо – вряд ли стоит надеяться, что сохранилась цацка, которую я тебе выстругала?

– Кеши цела, – ответила Сингх, передавая трубку, которую подруга сделала ей при осаде Рондио.

Большинство изготовленных Софией трубок претендовали на красоту, Сингх же попросила ее вырезать что-нибудь уродливое. Красивая трубка – соблазн для воров, а невзрачная, обшарпанная не привлечет к себе такого внимания. София сначала выточила из вереска изящнейшую чашечку, а потом добросовестно исцарапала – как будто ее погрызло какое-то животное. Вместо того чтобы оставить цвет естественным или покрыть традиционной морилкой, она выкрасила чашечку в тошнотно-желтый, подчеркнув его зелеными и белыми разводами. Завершающим штрихом стал короткий и кривой чубук, вырезанный из клыка демонской лошади, которую подруги сообща завалили в сочащихся кислотой джунглях Покинутой империи.

– Я сделала стенки слишком тонкими, – заметила София, осмотрев трубку. – Небось дымит – как демон пердит.

– Напоминает мне, что не стоит увлекаться, – сказала Сингх, доставая из кисета красивую пенковую трубку для себя.

Чашечка была искусно вырезана в виде женского лица. Приглядевшись, София поняла, что она сделана по образу и подобию лица Сингх, вплоть до усов. От частого употребления белая керамика потемнела, подрумянилась, как гренка, и сходство стало поразительным. Вот тебе и рыцарская скромность.

Сингх повертела трубкой перед Софией:

– Необычная, да? Ее добыли дети, когда мне исполнилось пятьдесят, и, стыдно сказать, в последнее время я отдаю предпочтение ей. Она не нуждается в отдыхе, как вересковая, и, когда мне надо выкурить несколько трубок подряд, она желанная сестра.

Сингх отрезала несколько кружков от золотистой веревки и бросила два Софии. Та размяла соусированный пальмовым вином тубак и набила им Кеши. Сингх просто свернула кружки и засунула в пенковую трубку. Если бы София курила с любым другим из Негодяев, то настояла бы на обмене трубками, памятуя о трюке, который провернул Канг Хо. Но Сингх не унизилась бы до такого вероломства. Во всяком случае, без крайней необходимости. Захоти она одурманить Софию, насовала бы в нос ледопчел, пока подруга валялась в отключке.

София охотно приняла из рук Сингх стеклянную лампу и бамбуковую толкушку. Хорошенько раскурив трубки, женщины откинулись на груды подушек и принялись дымить в умиротворенном молчании. София знала, что рано или поздно завяжется разговор, ей может не понравиться услышанное от Сингх, так что стоит максимально растянуть редкое счастье. В голове роились десятки вопросов и подозрений, но она гнала их, нежась в дружеском молчании, как в старые добрые времена. Даже пульсирующая боль в груди не могла испортить удовольствие. Когда жажда взяла верх и София села, намереваясь обратиться к хозяйке с просьбой о чем-нибудь прохладительном, Сингх будто прочла ее мысль и дернула веревку звонка. Они ухмыльнулись друг другу сквозь ароматный туман. Это уже походило на соревнование: кто не выдержит и заговорит первым. Но лишь когда женщина в тюрбане принесла низкий столик, а мужчина с завязанными пучком волосами вошел с чайным подносом, София нарушила молчание:

– Спасибо вам обоим, от всего сердца. – Взглянув на Сингх, она спросила: – Твои?

– Шрирам, второй сын, и Удбала, третья дочь.

– Это честь для нас, махараджа София, – произнесли оба в унисон, опускаясь на одно колено.

– Твои дети, отлично, – сказала София. – Эй, хватит, не надо мне кланяться. Сначала пусть поклонится ваша мать.

Сын выглядел озадаченным, а дочь оскорбленной, но Сингх просто отмахнулась от них:

– Убедитесь, что за вторым нашим гостем хорошо ухаживают. И если снова увижу, Удбала, как ты жуешь бетель в моем доме, я сделаю твой рот по-настоящему красным.

София подождала, пока дети выйдут, и только потом сказала:

– Вроде зубы у тебя чистые.

– Перестала жевать эту гадость давным-давно, – ответила Сингх, наливая чай со специями и снова беря трубку, прислоненную к подносу. – И все равно, когда вижу, как они плюют, меня снова тянет. Даже не верится, что я раньше чаще пользовалась плевательницами, чем трубками.

– Симпатичные дети. Здесь было четыре девушки, когда мы с Гын Джу пришли, – все твои?

– Только Удбала, остальные три – племянницы. Мои близняшки сейчас со мной не разговаривают – я не поддержала дурацкую кампанию, которую они начинали против ближайшего доминиона. И теперь в своей неудаче они винят меня, хоть я и пыталась их отговорить. Это слишком глупо, чтобы обсуждать.

– Бесплатный совет может обойтись дорого, если к нему не прислушаться, – сказала София.

– Хмм. – Сингх снова разожгла трубку, пока София прихлебывала маслянистый чай. – Звучит великомудро, но сомневаюсь, что тут на самом деле есть глубокий смысл. Как бы там ни было, девочки хорошие, только балованные и хулиганки. Еще у меня пара сыновей, которые в последнее время не совершили ничего идиотского. Старший, Масуд, разжигает восстание в Тхантифаксе, столице соседнего доминиона. Это еще одна причина, по которой на меня злятся Умхур и Урбар: они думают, что я помогаю любимчику и ставлю на него, а не на них. Тьфу. Этот ужальный дом принадлежит тому, с кем ты только что познакомилась, Шрираму, и служит для отмывания денег «Тусклому крису», революционной фракции, которую мы выпроваживаем из Зигнемы, предложив ей долю в Тхантифаксе.

– Орех недалеко от куста падает, – сказала София, вгрызаясь в галету. – Пятеро детей – изрядная толпа. Как ты успеваешь заниматься делами?

– На самом деле сложно не с детьми, а с внуками, – вздохнула Сингх. – Пока касалось только моего выводка, было просто: я въехала на слоне в Даар с близняшкой у каждой титьки, а их отец присматривал за ними, пока я спускалась по веревке со слоновьего бока, чтобы принять вызов от раджи, которого мы свергали. Драться, когда у тебя здоровенное пузо, а соски болят и из них течет, неудобно, но это лучше, чем сражаться со сломанной ногой или рукой, но мы с тобой делали это довольно хорошо. А вот из-за внуков я почему-то нервничаю куда сильнее, чем когда-то из-за детей. Малыши остаются с нянькой, а не едут вместе с нами на битву, и я места себе не нахожу, все думаю о том, что может случиться дома. Вдруг нянька не остудит молоко… Перестань ухмыляться, я стесняюсь!

– Я рада, что ты так хорошо устроилась, – сказала София.

И хотя говорила она от всего сердца, вслед за этой мыслью пришла другая, куда мрачнее. Почему Сингх и Канг Хо могли начать жизнь заново, у всех на виду и с богатством, награбленным в Багряной империи, а София отказалась даже от имени и все равно получила ужасную кару?

Это не риторический вопрос: «Софии не повезло, где справедливость в мире?» – и прочее дерьмо в том же духе. Она пробыла королевой целый год, прежде чем так устала от неудач на этом поприще, что предпочла имитировать собственную смерть. И она ни за что бы не стала обвинять в своих несчастьях демонов или завидовать счастью старой подруги. Нет, вопрос, почему Канг Хо и Сингх благоденствуют под собственными именами, требует ответа. На месте Индсорит София сначала постаралась бы справиться с Пятеркой Негодяев и, только одержав над всеми верх, пришла бы за их вожаком. Капитанов найти проще, и если бы не удалось убийство генерала, София не смогла бы обратиться к своим Негодяям за помощью. Промах был столь явным, что София ломала голову над его причиной, пока не вспомнила рассказ Канг Хо о том, что произошло после ее бегства. Сингх и Хортрэп помогали Индсорит укрепиться во власти. Есть все основания полагать, что Канг Хо был не слишком откровенен насчет своего участия в этом деле…

– Канг Хо хочет моей смерти, – сказала София, поморщившись от этой мысли. Если нельзя доверять ему, то как можно доверять любому из остальных Негодяев? Ну, кроме Марото – он вроде бы сохранил верность… Впрочем, даже если он не сошел с дистанции, как утверждали другие, она бы предпочла идти в одиночку, а не терять время на его поиски ради сомнительной выгоды. Но что правда, то правда: если бы Сингх разделяла намерения Канг Хо, София была бы уже мертва.

– Кавалересса, дай слово чести, что ты не служишь королеве Индсорит.

– Даю, – ответила Сингх. – Я ушла от нее лет пятнадцать назад, а прослужила так долго только потому, что выполняла предсмертное желание моей бесстрашной военачальницы. Помнишь?

– Ох, помню, отлично помню, – сказала София. – Но Канг Хо служит ей – теперь это очевидно. Сомневаюсь даже, что у него есть дочь, – может быть, в Хвабуне меня все разыгрывали, даже страж добродетели.

– София, ты говоришь как параноик, – упрекнула Сингх. – Дочь настоящая, уверяю тебя, но при этом напоминаю, что пару минут назад предостерегала от доверия к стражу добродетели. Что касается Канг Хо, он отбыл с изрядной долей сокровищ Диадемы вскоре после твоего падения – королева должна ненавидеть его даже больше, чем Феннека и Марото. Мы бросили ее в таком положении, что вряд ли она была сильно довольна Хортрэпом или мною. Плохо, конечно, что королева обнаружила, что ты жива, и пошла по твоему следу, но я бы не множила беды, воображая заговоры.

– Ну ладно, Сингх. А назвал ли тебе брат наш Канг Хо какой-нибудь другой мотив для моего убийства?

Мордолиз поднялся и потрусил к ним, чтобы поклянчить печенье. Долго же ему придется просить.

– Уверена, все как-то связано вот с этим. – Сингх с завидной легкостью вскочила с подушек и достала большой кусок пергамента из ящика под инсектариумом.

Она бросила листок в воздух, и София поймала его на подлете. Пробежала глазами – и скомкала в кулаке. От прочитанного во рту у нее скисла масала.

– Что за демонщина? Это Канг Хо послал?

– Нет, я нашла на таможне. Там есть доска для объявлений. В доминионах такие увидишь довольно редко, но я слышала, что в империи встречаются на каждом шагу.

– Но зачем? – София развернула листовку, желая убедиться, что ничего не пропустила. Как тут пропустишь, когда на бумаге всего два коротких слова? – Ничего не понимаю. Королева – единственная, кто знал. Так откуда… вот это? Она бы не стала развешивать листовки, разве что с объявлением о вознаграждении. Кто говорит о моем возвращении и почему?

– О, это продолжается уже много лет, – ответила Сингх, что-то еще выискивая в ящике. – Ты слышала, что Индсорит объявила вне закона твое имя, уничтожила портреты и все такое прочее? Поверженная Королева – вот как тебя называют, когда избежать упоминания невозможно. Так что это был популярный девиз для твоих сторонников, когда Индсорит победила, небольшое показное сопротивление. Всего-навсего граффити. Однако в последний год это стало чем-то иным. Кличем, призывом.

– Мои сторонники… – тихо произнесла София.

На самом деле она не верила, что по ней кто-то будет скучать. И все же в тот год, когда она свергла короля Калдруута и короновалась Последней Королевой Самота, под ее знаменем стояло около пятидесяти тысяч простолюдинов, бросивших свои фермы и лавки, чтобы присоединиться к ее делу. Так ли удивительно, что они взаправду верили в нее? Кто-то из них наверняка понимал, что ее попытка установить равенство по всей империи провалилась не из-за эгоизма и лицемерия. Просто слишком огромна была задача, а все усилия вязли в неповоротливых шестернях имперской бюрократии. Несмотря на обещания новоиспеченной гребаной королевы, ее реформы неизменно заканчивались пшиком, их саботировали все классы, кроме низшего. Дворяне, торговцы и Цепь объединились против нее, извечные враги сплотились против общей угрозы.

А что же крестьяне? Что же все те люди, которые нуждались в ней, чтобы подняться наверх? Горожане, которые поставили на Софию – и были ею брошены – теперь выкрикивают ее имя в знак неповиновения, хотя это может стоить им жизни.

Все люди, кого она бросила, чтобы укрыться в горах со своим любимым проститутом… София упала обратно на подушки и вперила взор в насекомоподобные фигуры, вырезанные в притолоке двери. А она-то думала, что поводы разочаровываться в себе уже закончились.

– Я это сделала не для того, чтобы стать мученицей, – проговорила она. – Я сделала это потому, что была трусихой.

– Ты много кем была, сестра, но только не трусихой, – возразила Сингх. – Вот, нашлось. Посмотри-ка.

– Что это? – спросила София, садясь и принимая папку из рук подруги.

– Все, что у меня набралось на «Тусклый крис», – сказала Сингх, выбивая трубку и усаживаясь, чтобы снова ее наполнить. – Все части целого собраны: есть оружие, есть руки, способные его держать, а еще имеется поддержка нескольких могущественных культов. Но шанс у нас только один, и если будет провал, то пройдут годы, прежде чем революция наберет достаточно сил для новой попытки. Если, конечно, нас всех не переловят и не повесят.

– Как в старые добрые времена. – София потеребила ленту, которой была перевязана папка. – Канг Хо хочет моей смерти по причинам, которые ты не желаешь разглашать, а ты хочешь, чтобы я жила и помогала тебе планировать восстание.

– У тебя величайший тактический ум, равного я за всю жизнь не встречала, – сказала Сингх. – Усилить «Тусклый крис» твоим надзором – и доминионы будут практически объединены. Интересно, сколько пользы будет от того, что целый Луч Звезды окажется у тебя в долгу – перед нападением на империю?

– Пользы будет много, – признала София, переводя взгляд с папки на пол, где лежала скомканная листовка. – Но даже самые лучшие планы не застрахованы от провала.

– Даю слово чести, что буду помогать тебе всеми силами вне зависимости от успеха революции.

– Ну, это уже кое-что, – оценила София. – Но вернемся к Канг Хо. Очевидно, он во всех подробностях рассказал тебе о моих планах. Думаю, ты догадываешься, что меня нервирует твое нежелание рассказать, с какой целью он натравил тебя на старую подругу. У него на острове я была в отключке – почему он не убил меня, совершенно беспомощную, почему сразу не покончил с проблемой?

– Подозреваю, что Канг Хо и его супруг не в ладах, – сказала Сингх. – Кто из них послал тебя за принцессой Чи Хён?

– Ага, – сказала София. – Канг Хо не хочет, чтобы нашлась его дочь, так получается? Все эти разговоры на Хвабуне были в пользу того, кто держит завязки кошелька, – Джун Хван не знает, что его муж помог их чаду сбежать?

– Подозреваю, что если бы знал, то сладость семейного очага обернулась бы для нашего общего друга горечью.

– Значит, Канг Хо помог дочери удрать из дома, а свалил все на Феннека.

Мордолиз тишком подкрался к низкому столику с тарелкой печенья. Уперев ногу ему в плечо, София ловко отодвинула его на безопасное расстояние.

– Довольно умно. Любопытно, был ли старый лис вообще посвящен в это дело?

– Наверняка был, – сказала Сингх. – Я встречалась с обоими, когда они прибыли сюда.

– Ты о Феннеке и Канг Хо?

– О Феннеке и принцессе Чи Хён. С ними была третья, дикорожденная женщина. Они хотели заручиться моей помощью, но, хотя план и казался разумным, я тогда, как и сейчас, была занята собственными делами.

– И что это за план? – София снова разожгла почти догоревшую трубку и получила на язык пару горящих угольков. Вот что бывает, когда вылизываешь бочонок до дна.

– Разве не очевидно? – спросила Сингх, пока ее бывшая генеральша откашливала горячий пепел. – София жива.

Глава 2

Дело шло гладко до осады Мьюры. Там объявилась еще пара старых друзей второго отца Чи Хён, и все усложнилось.

Стратегия Чхве сработала идеально, Мьюранский полк не ожидал, что войска Чи Хён ударят прямо из замка и ввалятся в город. Багряные имперцы были застигнуты с отвязанными гульфиками и разбиты, прежде чем успели их подвязать. Гордость Чи Хён от очередной решающей победы мешалась со смутным недовольством по поводу того, как мало сопротивления оказали мьюранцы, – она едва успела перерезать дюжину неприятельских солдат, а полк уже бежал из города. Это недовольство значительно усилилось, когда Чхве присоединилась к Чи Хён после победы и настояла, чтобы та пошла с ней по пыльным улицам в старый храм, где был штаб имперского командования.

Все выглядело идеально сохранившимся, в главном зале буковые скамьи были аккуратно придвинуты к стенам, чтобы освободить пространство для двух длинных столов. На них во множестве лежали приказы и карты, стояла маленькая диорама замка Мьюра и несколько черных бутылей. Судя по всему, имперцам не хватило всего лишь одного-двух дней до прорыва в замок – хитрецы копали тихую сапу под неглубоким участком реки, омывающей северную стену замка.

Чи Хён переступила через невозможным образом согнутое и сломанное оружие и получше пригляделась к мундирам и сапогам, разбросанным по храму. Багряная ткань и светло-серая лайка были сплошь в широких прорезях, бесформенных прожженных дырках и плотно сидящих многочисленных мелких отверстиях загадочного происхождения. Вместо благовоний в зале пахло сырой землей. Несмотря на признаки очевидного насилия, не осталось самих офицеров – то, что Чи Хён приняла за брызги крови на грязных плитах пола, при рассмотрении на ее ногте оказалось сургучом.

Чхве выглядела столь же озадаченной, как и все остальные, и это было настолько неестественно для всегда непрошибаемой дикорожденной, что Чи Хён покрылась потом. Надо было еще раньше понять: все идет слишком хорошо, так не может продолжаться долго.

– Какой разгром! Пришло время добавить еще пару стихов к «Балладе о…».

Но осталось неизвестным, какую песнь Феннек собирался удлинить совершенными здесь подвигами. Войдя с улицы, он увидел плачевное состояние вражеского штаба. Если Чхве как будто была на грани срыва, то Феннек, похоже, упал за эту грань – все краски сбежали с его загорелого лица, и обе руки дрожали, когда он опускал забрало, словно хотел отгородиться от окружающего ужаса.

– Ох ты ж!..

– Что здесь произошло? – спросила его Чи Хён, глядя вверх, где на балках висели пустые ножны.

– Я был… это… хм… – Феннека было нелегко напугать, и то, что они с Чхве так нервничали, не сулило ничего хорошего. – Я наблюдал за левым флангом со стен, как вы велели, и в первый раз увидел… подобное.

– Нет, не в первый. – Чи Хён уже усвоила, что пробиваться сквозь ложь бывшего наставника напролом куда эффективнее, чем пытаться его переспорить. – Где ты видел такое раньше? Если не здесь, то где?

– Погодите, – подняла ладонь Чхве.

Чи Хён, зная, что дикорожденная никогда бы не избавила Феннека от неприятных расспросов, выполнила просьбу. Положив вторую руку на рукоять меча, Чхве быстро, но осторожно пробежала по полу храма, как будто могло случиться нечто ужасное, если наступить не на ту плитку. Следя одним глазом за Феннеком, Чи Хён пошла за ней.

На улице Чхве втянула воздух узкими ноздрями и немедленно повела спутников через несколько кварталов к дому, похожему на таверну. Дверь была заперта изнутри, но это не может долго служить препятствием для тех, у кого за спиной сотня отборных воинов, Чи Хён одолжила топор у любезного солдата и высадила дверь.

По другую сторону порога обнаружилась группа людей из прежней банды ее отца. Поначалу Чи Хён подумала, что старый варвар умер у нее на глазах, – пузатый всклокоченный головорез неровной походкой пошел от стола, где сидели его товарищи, а потом повалился прямо ей под ноги. Выглядел он неважно. Как только он ударился об пол, маленькая, но крепкая женщина поспешила к нему на помощь. Ее лицо носило свежие следы побоев, и удавалось понять одно: она, в отличие от ее друга, не темнокожая кремнеземка.

– Ах-ах-ах, – сказал еще один старикан, оглядываясь через плечо, но не желая бросать карточную игру, хотя трое остальных игроков встали и попятились от стола.

Эти стоявшие были моложе – сурового вида бродяги, глумливо разодетые в облезлые подделки под наряды имперского дворянства. У одного даже имелась крошечная собачка, довершавшая фарс. Сидящий говорун напоминал великана-людоеда, сделанного из фарфора, – огромный, бледный, уродливый.

– Феннек, старина, ты никогда не подводишь! Это гораздо лучше, чем я ожидал!

– Капитан Феннек здесь не главный, – заявила Чи Хён; раздражение от того, что этот древний бычара ее игнорирует, вытеснило опасения, которые он вызывал. – Главная здесь я.

– Холодный Кобальт! – воскликнула избитая женщина, стоявшая на коленях над варваром, и ее подведенные глаза расширились. – Синяя София, Баньши-с-Клинком – это и вправду вы!

– Демона с два! – ответила Чи Хён, хватаясь за шлем.

Но вместо того чтобы легко сняться, тот зацепился за ее окровавленные волосы, и пришлось побороться с ним. Не очень-то достойное появление на сцене будущей правительницы Багряной империи. Джи возненавидела этот дурацкий шлем и Феннека, настоявшего, чтобы она его носила. Проклятый интриган Феннек и его… его… проклятые интриги!

– Я генерал Чи Хён, командир Кобальтового отряда, наследница славы и следующая королева Самота.

Старый великан фыркнул, а все остальные, похоже, просто растерялись. Шепот Чхве шевельнул волосы Чи Хён:

– Он коварен. Не дайте ему коснуться вас.

– Приятно видеть, что слухи о твоем закате лишь немного преувеличены, Марото, – сказал Феннек валявшемуся без сознания варвару, проходя мимо него и приближаясь к великану.

Чи Хён заморгала, пытаясь соотнести неподвижного старика на полу с Могучим Марото из песен.

– В каком бы улье ты его ни откопал, Хортрэп, я полагаю, это были напрасные усилия, – продолжал Феннек. Сдается, у него сердечный приступ, но даже если выживет, то какой прок от старого насекоши?

– Он нашел вас, Негодяй, – огрызнулась женщина, склонившаяся над Марото. – Мы все лето шли по вашим следам. Хватальщик догнал нас только сегодня.

– Хортрэп Хватальщик, – произнесла Чи Хён, вспоминая отцовские истории о чародее, которые он рассказывал их дочерям, когда те плохо себя вели, – хотел напугать и заставить слушаться. Значит, два Негодяя из числа первых отправились ее искать… но зачем?

– Штаб в храме – твоя работа?

– Ах штаб… – протянул Хортрэп, будто припомнив рутинную уборку, сделанную на прошлой неделе. – Вы оценили мою помощь?

– Что ты сделал с офицерами? – спросила Чи Хён.

От этого вопроса один из картежников, маячащих позади, согнулся в приступе рвоты.

– Да ладно тебе, Дигглби, это было вовсе не так гадко, – сказал ему Хортрэп, а после наконец поднялся из-за стола. Между ним и Чи Хён стоял Феннек – но не мешал великану смотреть поверх его головы прямо ей в глаза. Под этим взглядом ее замутило, но она выдержала, сказав себе, что делает это по собственной воле, а не потому, что у нее нет выбора.

– Ты правда хочешь знать, маленькая генеральша? Сочту за великое счастье продемонстрировать тебе…

– Она не хочет, – сказала Чхве, загораживая собой Чи Хён и ломая линию тошнотворного взгляда.

И хотя сзади, в таверне, столпилась дюжина самых лучших, самых высокооплачиваемых наемников, Чи Хён казалось, что она влезла в какой-то жуткий конфликт. Надо же было из всех Негодяев внезапно встретить именно колдуна…

– Приветствую, ведьморожденная разбойница, – обратился Хортрэп к Чхве. – Если не будете возражать, мы с вашей хозяйкой продолжим беседу.

– Нет, – твердо произнес Феннек, снова обнаружив в себе храбрость, утерянную в неприятельском штабе. – Сначала ты поговоришь со мной, Хортрэп. Мы благодарны тебе за сегодняшнюю помощь, но хотели бы обсудить условия на будущее, прежде чем…

– Капитан Феннек! Кажется, в восторге от встречи со старыми друзьями вы немного забылись, – заметила Чи Хён.

С каждым днем он держится все наглее и начальственнее, и если сейчас позволить ему вести дела с его дружками, то и дальше придется действовать по его указке. Он втихомолку подстроил это воссоединение – что ж, она должна узнать всю эту историю, прежде чем Негодяи состыкуют свои версии.

– Полагаю, вам лучше провести совещание с Сасамасо и Кимаерой. Определитесь с численностью гарнизона, который мы оставим в Мьюре. Он должен быть небольшим, но достаточно боеспособным, чтобы удерживать замок до подхода имперских подкреплений. Я хочу, чтобы основные наши силы через два дня вышли в направлении Кокспара.

– Генерал, – начал Феннек, поднимая забрало лисьего шлема. За девять месяцев нелегкой кампании с его лица поистерлась веселость, которую он приобрел, будучи братом Микалом; исчез и двойной подбородок. – У меня нет слов, чтобы выразить важность некоторых деталей, которые нам с вами необходимо обсудить в первую очередь…

– Вот и не выражайте, – отрезала Чи Хён. Увидев, что он не понял, она со вздохом пояснила: – Если не можете выражать важность деталей, то и не заморачивайтесь. Просто забудьте.

– О, не обращайте на меня внимания, – сказал Хортрэп, толкая Марото босой ногой. – Все эти тревоги не к лицу командирам, и я, вообще-то, не думаю, что есть о чем говорить, пока этот тип не встанет на ноги. Что касается меня, то я всегда с радостью помогу старому другу или семье старого друга – вы ведь родня Канг Хо, генерал?

– Его вторая дочь, – ответила Чи Хён, отчего Чхве раздраженно зашипела; но Чи Хён не видела никакой пользы в отрицании того, что зловещий колдун и так уже знал. Она удачно ввернула тираду, которая давно ждала своего часа: – В прошлой жизни я была принцессой Чи Хён Бонг, обрученной с принцем Бён Гу Отеанским, четвертым сыном императрицы Рюки, Хранительницы Непорочных островов, но я выбрала собственный путь. Вместо того чтобы отдать мою руку другому, я сожму ее в кулак, дабы сокрушить своих врагов.

– О, и я тоже! – воскликнула женщина, помогавшая Марото. Она, без сомнения, была бойцом, хотя, если учесть состояние ее лица, вряд ли очень хорошим. – В смысле, я вторая дочь, ищущая собственный путь, а все остальное, конечно, ко мне не относится. Дигглби, Дин и Хассан тоже ищут собственный путь. Идите сюда, ребята, генерал такая же, как мы!

Чи Хён весьма сомневалась, что это так, но она привыкла прикусывать язык ради собственного блага. Она кивнула, когда трое ошалевших бродяг подошли к столу и тот, которого стошнило, одетый в фехтовальный халат, сделал реверанс, а остальные двое поклонились. Избитая женщина встала и присоединилась к своим соотечественникам. Низкий поклон и сомкнутые при этом локти говорили о ее принадлежности к угракарской касте благородных. Если заглянуть поглубже в прошлое, то они с Чи Хён могут оказаться родственницами со стороны ее первого отца.

– Тапаи Пурна, – представилась угракарийка. – А этот здоровяк, – указала она на лежащего, – Марото… Ну, вы знаете, Марото Свежеватель Демонов из старых песен. Он привел нас сюда, потому что думал, что вы королева София, но вы просто одеты, как она, да?

– Да, – ледяным тоном ответила Чи Хён.

Под ее синее знамя стекались толпы, как и предрекал Феннек, но многие дезертировали, узнав, что на самом деле Кобальтовая Королева не восстала из могилы, чтобы повести свой старый отряд. Как же тяжело видеть столько разочарования от того, что ты не кто-то другой.

– Считайте меня ее преемницей.

– Значит, вы еще и собираетесь сделать то же, что и она? Вернуть себе багряный трон? Ну, не вернуть в вашем случае, а захватить…

– Я преуспею там, где София потерпела поражение, – заявила Чи Хён. Кампания уже походила на пьесу: она произносила вариации одних и тех же речей. – Не будет больше никакой Цепи, никакой империи. Я возьму Сердоликовую корону только для того, чтобы ее уничтожить, а потом все люди Багряной империи станут свободными.

– План вроде неплох, – сказала Пурна. – Но прежде чем я поклянусь вам в верности, мне нужно посоветоваться с Марото. Однако уверена, что все будет хорошо.

– Кхм, – сказала женщина по имени Дин, поправляя сползший парик. – Сбросить нынешний режим – это хорошо, мы только за. Но что там насчет разрушения империи?

– Дин… это каскадское имя, верно? – спросил Феннек, не ушедший вопреки приказу Чи Хён. – Будьте спокойны, миледи, – те, кто помогут генералу установить справедливость на Звезде, не будут забыты, когда она станет королевой, вне зависимости от их происхождения.

– Остается лишь мелкий нюанс: вы уже услышали достаточно, чтобы вам не позволили покинуть лагерь, – вставил Хортрэп. – Мы теперь все с ними, друзья, так почему бы вам не вернуться за стол, чтобы закончить нашу игру?

– Это же неправда? – спросила Пурна, расправляя плечи и оценивающе глядя на Чи Хён. – Вы же не станете нас удерживать, если мы захотим уйти? Отлупить кучу багряных, чтобы добраться до вас, и угодить в плен?

– Нет, ни в коем случае, – ответила Чи Хён, которой внезапно захотелось лечь и уснуть. Она не спала два дня, а адреналин, помогавший ей в бою, выветрился. Осталось предельное изнеможение, да еще в самых ужасных обстоятельствах – общении с иностранными аристократами. Зевнув, она дала Феннеку знак – мол, уходим. – У нас нет возможности надлежащим образом заботиться о пленных, поэтому любой, кто выступит против нас или дезертирует, будет повешен. Феннек, проводи меня в замок, мы там все обсудим, а ты, Чхве, позаботься о том, чтобы за нашими новобранцами хорошенько присматривали. Поставь побольше часовых у каждого входа, чтобы никто не проник внутрь и не причинил им вред. Всем доброй ночи.

Большинство почтительно промолчало, но Хортрэп знай хохотал, пока Чи Хён удалялась, а ее молчаливые солдаты расступались перед ней. Какую бы скудную защиту ни давали ее доспехи в бою, еще хуже они защищали от ночного ветра, и она плотно запахнула плащ, вступая на свою свежезавоеванную территорию. Феннек шел за ней и в кои-то веки давал сдержанные советы вместо упреков в том, этом и еще вон том. Он заявил, что понятия не имеет, зачем ее искала эта странная компания, и может предложить лишь напрашивающееся объяснение, что старики, как и многие люди, поверили слухам и решили, что их былая командирша восстала из могилы. Если это так, стоит ли удивляться, что Марото упал в обморок при появлении мнимой Софии в дверях таверны? Как утверждал Феннек, варвар обладает чувствительной натурой.

Прибыв в свои покои, она уже была согласна с Феннеком по самому важному вопросу, пусть и не по всем остальным, – Хортрэпу Хватальщику доверять нельзя.

Феннек ушел, и даже не попытался пристать, что было еще одной приятной переменой, и Чи Хён со счастливым стоном выпростала потные ноги из высоких сапог. В спальне герцога Мьюры был умывальный столик длиной с барную стойку и на нем множество бутылочек, и Чи Хён, прежде чем позволила себе отдых, позвала двух служанок, чтобы помогли ей вымыться. Будь она послушной принцессой и выйди замуж за принца Бён Гу, как хотел ее первый отец, у нее сейчас была бы дюжина камеристок и замок куда пороскошнее, чем Мьюра. Вместо этого – две большеглазые маркитантки, обтирающие ее тряпками сомнительной чистоты, и бадья теплой мыльной воды в продуваемой насквозь куче камней на задворках империи.

Когда Чи Хён наконец стала чистой, насколько это возможно без нормальной ванны, она отослала мальчика и девочку прочь и повалилась в огромную кровать, дабы обрести столь необходимый отпуск из мира яви. Но уснуть в залитой лунным светом башенной спальне оказалось сложнее, чем она ожидала. Появление еще двух изначальных Негодяев выглядело чересчур своевременным, чтобы быть случайным, так что вставал вопрос: послал ли их отец независимо от Феннека или старый лис врал о том, что знает? Легко было поверить в любую из версий. Хотя кавалересса Сингх поначалу отклонила предложение Чи Хён стать Негодяйкой в новом Кобальтовом отряде, возможно, через какое-то время и ранипутрийская рыцарша прибудет в удачный момент… Очень скоро вся Пятерка Негодяев будет скакать рядом с Чи Хён, и тогда вряд ли будет важно, синие ли волосы у предводительницы и правильный ли шлем. Негодяи могли бы даже посадить на лошадь ручную енотовидную собаку и назвать ее генералом Толстомордым – люди все равно считали бы ее воплощением Софии.

Повертевшись некоторое время в постели, Чи Хён силой переключила ум с бесчисленных тревог на куда более приятную тему секса. Боги, духи и демоны, как она тосковала по Гын Джу! Не только поэтому, конечно, но попыткой отвлечься на приятные воспоминания она напоминала себе, сколько месяцев прошло с тех пор, как она целовала своего стража добродетели. Еще недавно она назвала бы любимым стражем Чхве, потом забавного и очаровательного брата Микала, а уж чопорно-официальный страж добродетели шел бы самым последним… но потом она выросла.

Она могла поговорить с Чхве о чем угодно, только не о своих сердечных делах, и хотя обычно находила в брате Микале чудесного слушателя, как быть с тем, что Феннек использует любой секрет к своей выгоде? Если бы Гын Джу не предал ее, было бы с кем поговорить, кому открыться, над кем посмеяться. Помимо прочих занятий, которые можно найти для губ.

Кто бы ей подсказал, что роль Архи-Негодяйки обрекает ее на одиночество?

Глава 3

В командирском шатре рыбоглазый анафема смотрел на Доминго через великолепно накрытый складной стол. Вид обнаженных бледных десен и грязных деревянных зубов монаха мог бы и козла лишить аппетита. Во время той зимней кампании – сколько лет тому назад, вроде двадцать три года? – крестьянская армия Холодного Кобальта зажала Пятнадцатый полк на полуострове, вдающемся в ядовитые болота на границах Эмеритуса; имперцам пришлось окопаться и ждать подкреплений, способных пробить осаду. Доминго был вынужден две недели принимать пищу среди зловонных миазмов. Заполонившие лагерь черные мухи разносили какую-то особую заразу, вызывавшую гангрену, и та расползалась по полку, как воспаление промежности по геминидеанскому борделю, а попытки выкопать отхожее место на этом несчастном клочке земли ничего не давали, кроме луж булькающей слизи, вонявшей еще хуже, чем прочимое яме содержимое. У Доминго остались не самые нежные воспоминания о том событии, но они закалили его желудок. Право же, что за пустяк – присутствие мерзкого монаха-ведьморожденного. А потому барон вгрызся в оленью ногу, лишь мимолетно пожелав анафеме сдохнуть. Лучше бы в немыслимых муках.

– Мои благодарности за приглашение отобедать с вами, барон Хьортт, – сказал брат Ван, отрезая крошечный кусочек деликатеса и кончиком ножа перенося его в рот.

По восторженному выражению на лице жующего Вана Доминго предположил, что даже любимые папские монстры не слишком-то хорошо питаются в своих Норах. Ладно, хоть кому-то нравится – косуля подтухла сильнее, чем предпочитал Доминго. До Кокспара и его кухонь еще далеко. Барон подумал, что следует заново приучить себя к грубой пище, потому что он проведет в столице не больше времени, чем потребуется, чтобы приготовить полк к походу.

– Здесь я полковник, а не барон. И не советую вам на марше питаться где-либо еще, кроме командирского шатра. – Вот уж приятная мысль: неделю за неделей лицезреть эту гнусную пародию на человека, пока та давится все менее вкусным пайком. – Заодно сможем привыкнуть друг к другу. И позаботьтесь о том, чтобы ваши… подчиненные запомнили: нельзя входить без разрешения и обращаться ко мне прямо. Я знаю, что полковая цепь субординации очень сильно отличается от вашей Цепи, но я не смогу простить никакую оплошность, когда мы официально отправимся в поход.

– Ну разумеется, – ответил брат Ван, то ли улыбаясь, то ли нет, – это было демонски трудно понять при отсутствии верхней губы. – Но боевые монахини и монахи, находящиеся под моим началом, более опытны в военном деле, чем я. Заверяю вас, они не причинят никаких неудобств.

«Что за несусветную чушь он несет?! – возмутился Доминго. – Три дюжины трясущих рясами слуг Цепи, большинство к тому же анафемы, приданы Пятнадцатому полку в качестве специального отряда – и это означает „никаких неудобств“? Почему бы тогда не отдать этому мутанту, абсолютному профану в военном ремесле, мой шлем – и пусть командует? Наряду с обычной полевой пайкой солдатам Пятнадцатого придется каждый день глотать обиду: ведь они едут в одной колонне с элитным отрядом ведьморожденных клириков, против которых на многих долгих войнах сражались по всей Звезде, когда старому Шанату взбредало в голову, что на сей раз его великолепно просчитанный удар достигнет цели».

Хотя, пожалуй, он был единственным в полку, кто не привык к их присутствию. Вскоре после того, как Доминго с гордостью передал командование Эфрайну, был заключен мир, и Пятнадцатый, как и все имперские полки, начал пользоваться услугами адептов Цепи. Доминго был вынужден признать, что они демонски полезны в трудных ситуациях. Если вспомнить панику и хаос, которые сеяли цеписты, будучи врагами, несколько крепких боевых монахов и монахинь могут пригодиться теперь в роли союзников.

А ведь еще есть ужасное оружие, доверенное барону папессой И’Хомой. Оно едет в конце каравана в длинном фургоне. Как бы ни уверяла папесса, что оно сто́ит десяти тысяч солдат, на Доминго оно впечатления не произвело, ведь он знал о войне куда больше, чем эта соплюха-первосвященница. И даже если оно в самом деле окажется столь разрушительным, как обещано, все равно неприятно, что для применения этого средства приходится таскать с собой брата Вана. Когда полковнику сказали, что привести оружие в действие может только кто-то из самых доверенных слуг папессы, он решил, что речь идет о военном священнике, причем чисторожденном, памятуя о нескрываемом отвращении И’Хомы к анафемам. И надо же – ее посланник оказался чудовищным помощником одного из кардиналов! Она бы наверняка предпочла отправить самого кардинала, но официальное прикрепление столь высокопоставленного лица к воинскому подразделению могло привлечь внимание шпионов королевы Индсорит. Так что вместо человека-фанатика, имеющего единственный ключ к оружию, способному уничтожить весь Кобальтовый отряд одним ударом, Доминго получил монстра. А впрочем, он не побрезговал бы любыми секретными средствами, лишь бы они не подкачали и помогли одержать победу с минимальными потерями для Пятнадцатого.

Если не всеми средствами, то большинством: демоны тоже бывают полезны на войне. Но никто, похоже, не стремился заручиться их помощью, кроме старых безумцев из Кобальтового отряда. А может, кто-то и стремится, но Доминго об этом не знает. Проклятье, кто же знает, что сделает Черная Папесса, если после нынешней попытки переворота королеву Индсорит заменит папская кукла?

Что не удалось отвратительному маленькому монаху, то сделала эта мысль: у барона вдруг пропал аппетит.

– Сэр! – гаркнули за пологом, который Доминго тщательно завязал своими руками, чтобы не впустить ветер, со свистом летящий с северо-западной оконечности Кутумбанских гор. – Разрешите войти, полковник?

– Разрешаю, разрешаю! – крикнул Доминго, отталкивая тарелку. – Секунду, брат Ван отвяжет дверь.

Был ли прищур анафемы приглашением поразмяться? Доминго живо вообразил, как бьет хлипкого уродца столиком по макушке, а потом прыгает сверху и топчет, плющит мутанта…

Брат Ван впустил капитана Ши.

– Полковник Хьортт, сэр!

Ее тощая фигура напомнила полковнику о дрянной оленине, остывающей на его тарелке, а мрачное выражение лица совпадало с оценкой, которую он дал блюду. Честь была отдана четко, но, учитывая то, что Эфрайн продвинул эту девицу в чине за время его короткого пребывания командиром Пятнадцатого, Доминго не переоценивал ее квалификацию. Тем более что у нее расстегнулась третья пуговица мундира, как у какой-нибудь флотского прыща, распоясавшегося в отпуске на берегу…

– Сэр?

– Хм?

Ши и Ван стояли и ждали, и Доминго, кашлянув, махнул капитану:

– Давайте докладывайте.

– Мы… – Ши покосилась на Вана, который наблюдал за нею с тем интересом, какой геккон испытывает к муравью, и поправилась: – То есть ведьморожденные конные разведчики, которые проехали вперед, пока мы разбивали лагерь?..

Великие демоны моря, если эта капитанша будет каждую фразу формулировать в виде вопроса, то в этой кампании барона ожидают неприятности куда похуже геморроя.

– Ну, они увидели костер средь холмов, к северу от дороги? И они…

К шатру медленно приближался шум: громкие голоса и топот ног.

Ши залпом выдала остальное:

– Они захватили пленных, сэр. Шпионы непорочных, одетые по-военному.

Вот это уже что-то! Доминго ощутил мурашки при мысли о вражеских шпионах, крадущихся по его лагерю, но дрожь не добралась до похожего на тесто лица полковника и не выдала его восторг. Обдумывая ситуацию и одновременно вынуждая зеленую капитаншу оправдываться, он сказал:

– Какого демона делать здесь лазутчикам непорочных, капитан?

– Мы и правда довольно близко подошли к Линкенштерну, – задумчиво произнес Ван, как будто не Доминго повел их кружным путем по этой проклятой северной дороге, услышав, что проход к Леми завален лавиной; как будто барон Кокспар не знал, где расположен ближайший от границы его провинции город другого государства; как будто мысль о переходе Линкенштерна к непорочным не давила ему на сердце почти так же, как смерть сына.

– Премного благодарен за это выдающееся соображение, – сказал Доминго. – Но в следующий раз не говорите не к месту – я обращался к Ши. Впредь, брат Ван, ваши подчиненные будут докладывать мне, прежде чем проводить какие-либо военные мероприятия. Это понятно?

– Как скажете, сэр, – отозвался Ван. – Но ведь…

– Но ведь?

– Но ведь вы говорили, что мои подчиненные сначала будут мне докладывать, а потом я буду доносить всю существенную информацию до вас, сэр.

О, на лице уродца определенно появилась улыбочка – Доминго уловил это по движению щек. Повисла еще одна неловкая пауза: полковник начал было погружаться в новую жестокую фантазию, но поспешил одернуть себя, пока не слишком увлекся.

– Пожалуй, я не буду учить монаха Цепи играть словами, если только он не желает дать мне совет по бою на мечах. Как считаете, капитан, нужно ли уточнять, что солнце восходит на востоке?

– Да, сэр? – Ши оглянулась на холщовый полог, отвязанный Ваном и теперь хлопающий на ветру. – То есть нет, сэр. Стена непорочных еще не достроена, и это может быть разведка с целью убедиться, что мы не собираем силы для захвата стены и возвращения города.

– Неплохо, – кивнул Доминго. – Не лучшая теория, но и не худшая.

– Пора пропустить наши теории через горнило практики, – заметил Ван, поскольку до шатра добрались голоса и топот.

Явственно слышались стенания непорочных, и приунывший Доминго поднялся на ноги, чтобы встретить пленных. Отряд капитана Ши, проделавший огромный, до самой Азгаротийской границы, путь навстречу своему возвращающемуся полковнику, теперь позволил самодовольным анафемам украсть у себя всю славу, поймав каких-то лазутчиков. Это плохо, но простительно. А непростительно то, что никто из его опытных офицеров или солдат не велел этим мордоворотам оставить пленных где-нибудь под стражей, а не тащить в командирский шатер. Кого пороть – вот в чем вечный вопрос… Переводя взгляд с туповатой физиономии капитана Ши на рептилоидного брата Вана, Доминго обнаружил, что не в состоянии выбрать.

– Барон Доминго Хьортт! – крикнула старшая боевая монахиня в проем входа зычным голосом, не соответствовавшим хрупкому профилю. – Мы взяли в плен трех шпионов непорочных… – (При слове «шпионы» темные силуэты, видневшиеся за спиной невысокой женщины, залопотали по-непорочновски.) – Один заявляет, что он дворянин и имеет разрешение на проезд, и я привела их к вам. Решила, что так будет лучше.

Она, видите ли, решила, что так будет лучше. Решила наплевать на устав. Эта анафема разом перескочила в начало очереди на порку. Но остается одна незначительная проблема: возглавляемый ею вооруженный отряд похитил иностранного сановника.

– Введите их сейчас же.

Вошла боевая монахиня, за ней две непорочновские женщины и мужчина, а потом еще трое анафем – наверное, только для того, чтобы просторный командирский шатер сделался тесным, как цепная исповедальня. И непорочные, и ведьморожденные выглядели плохо: лица разбиты, оружие заляпано грязью и кровью. Но у анафем оно покоилось в ножнах, а на непорочных металлические только цепи на запястьях. Судя по тому, как две непорочновские женщины инстинктивно встали по бокам более молодого мужчины, было понятно и без монстра-ясновидца, что смазливый юноша и есть предполагаемый вельможа.

– Барон Доминго Хьортт, верно?! – гаркнул непорочновский юноша на жестковатом, но внятном багряноимперском. Похоже, его трясло от ярости, а не от страха. – Как вы смеете, сэр? Что вы себе позволяете?

– Я еще не знаю, – процедил Доминго, – но довольно скоро мы это выясним. И в этом шатре, мальчик, лучше звучит «полковник Хьортт».

– Мальчик?! Мальчик?! – Красавчик окрасился в цвет румяной оленины, что лежала между ним и бароном на столике. – Я принц Бён Гу Отеанский! – Одинаковые гримасы телохранительниц намекали, что такая манера знакомства вошла у него в привычку, которую они тщетно старались искоренить. – Четвертый сын императрицы Рюки, Хранительницы Непорочных островов! И вы считаете, что можете надеть на меня цепь, как на собственную собаку?! И вам плевать, что у меня есть разрешение на проезд, с печатью моей матери?! И вы смеете надеяться, что такая наглость сойдет вам с рук, сэр?!

Казалось бы, что может быть неприятнее, чем дурацкая манера капитана Ши любой фразе придавать вопросительную интонацию? Да вот такая наглая манера каждый вопрос ставить как ультиматум. Этот принц похож на напыщенного переигрывающего актера в роли испорченного щеголя.

– При всем должном уважении, ваше высочество, вы понятия не имеете, что́ я могу и на что смею надеяться. Поэтому я на вашем месте сделал бы глубокий вдох, а потом выдох, – посоветовал Доминго. – Теперь, если мои гости сочтут для себя удобным сесть на пол, мы сможем разобраться с тем, что, безусловно, является не более чем недоразумением.

– Сэр, – произнесла ведьморожденная, когда пленные нехотя опустились на землю, – мы нашли это в одной из их сумок.

– О? Наверное, это разрешение на проезд, о котором говорил его высочество? – Доминго смотрел на принца, пока сложенная ткань переходила от монаха к монахине, затем к брату Вану, а от него к капитану Ши. Теперь юный паршивец заерзал, а его телохранительницы настороженно выпрямились. Капитан расправила ткань на столе. Синий флаг, точнее, кобальтовый, с весьма недвусмысленным гербом.

– Так-так, интересно. Похоже, его высочество ушел в разведку далеко на север и оторвался от отряда.

– Вы смеете осквернять личную собственность августейшей персоны? – С мальчишки сошла почти вся спесь, он встревожился под стать своим охранницам. – Имеете дерзость намекать, что мы…

– Молчать! – рявкнул Доминго.

Телохранительницы вздрогнули, мальчишка отшатнулся. Это хорошо, они уже на взводе… Может быть, не заметят, как ошеломлен и напуган Доминго. Если непорочные поддерживают Кобальтовый отряд, то Багряной империи грозит опасность куда большая, чем предполагает папесса И’Хома.

– Вы пойманы на нашей территории, с флагом разбойников, которые терроризируют империю. И вы смеете говорить со мной свысока? Я могу повесить вас всех как шпионов, и ваша нежная матушка, будь она хоть трижды главой особых островов, не в силах мне помешать!

– Мы никоим образом не связаны с Кобальтовым отрядом, – твердо возразил принц, встречая яростный взгляд Доминго и не делая попытки стереть каплю слюны, прилетевшую на его ободранную щеку. – Мы не шпионы и не разбойники. Мы возвращаемся на острова, совершив очень долгое и трудное путешествие через всю Звезду. Этот флаг… свидетельство, которое мы обнаружили, а не знак нашей симпатии.

– Свидетельство чего? – спросил брат Ван.

Доминго вперился в него, стремясь если не остановить бешеным взглядом сердце урода, то хотя бы внушить цеписту понимание того, что допрос здесь ведет полковник.

– Свидетельство преступления. Это частное дело, не влекущее за собой никаких последствий ни для Азгарота, ни для всей большой империи.

– Думаю, я смогу судить об этом куда лучше, чем вы, – сказал Доминго, и, когда принц вместо объяснений опустил глаза, полковничья сабля со стальным свистом вылетела из ножен.

Левая телохранительница живо переместилась с коленей на корточки, но, прежде чем успела двинуться дальше, плоский наконечник копья ведьморожденной хлопнул ее по горлу и заставил замереть. По оцарапавшему шею копью побежала струйка крови, а вторая телохранительница приблизила губы к уху принца и тихо произнесла что-то на незнакомом полковнику аристократическом диалекте. Доминго обошел стол и приблизился к пленникам, держа перед собой саблю; конец клинка остановился в дюйме от левого глаза принца. Шепчущая телохранительница умолкла и медленно вернулась в коленопреклоненную позу, прожигая Доминго взглядом со всей ненавистью, какую лиса испытывает к собаке, загнавшей ее на дерево.

– Ваше высочество, обращаюсь к вам с вежливой просьбой рассказать все как на духу. Если вы этого не сделаете, я велю моему цепному колдуну заглянуть в ваш разум и вытащить правду в мгновение ока.

Брат Ван кашлянул, но никак не прокомментировал слова полковника. Доминго не имел ни малейшего понятия, лгала ли Черная Папесса, говоря, что этот анафема способен лишь приоткрыть тайны тех, с кем близко знаком, но если сам Доминго не знал возможностей ведьморожденного, то откуда это знать мелкому князьку? Паршивый заморыш-стоик хмуро смотрел на Доминго, и полковник, выдерживая его взгляд, придвигал саблю все ближе…

– Хорошо-хорошо! – Глаза принца были крепко зажмурены, и Доминго понял, что до крови царапнул ему веко.

Он с непринужденным видом положил саблю себе на плечо; при этом все тело гудело от нервного напряжения. А ведь он на самом деле выколол бы глаз этому недоростку.

– Если дикорожденный способен читать мои мысли, то он подтвердит, что я говорю истинную правду. И когда я расскажу о результатах моего расследования, вы нас освободите. Договорились?

– На войне действуют кодексы, обязательные для всех настоящих солдат, – сказал Доминго, прислоняясь спиной к столу и рассматривая пленников. – Невежды считают войну торжеством дикости и хаоса. На самом же деле, когда два народа вступают в открытое противостояние, они должны неукоснительно блюсти существующие законы и правила. Все это в полной мере относится к «Багряному кодексу», одному из таких руководств, и я, будучи знаком с трудами вашего Джи-Ун Парка, не сомневаюсь, что непорочные смотрят на войну сходным образом. Если не соблюдать общих правил, не будет и войны – только массовое мародерство, только бессмысленное насилие и разрушение. Империя не признает Кобальтовый отряд законной армией, и если вы принадлежите к этой банде, то у меня развязаны руки и я могу поступить с вами, как сочту нужным. Если же вы, принц Бён Гу, представляете только Непорочные острова, то я должен обеспечить вам определенные условия содержания в моем лагере… И если выяснится, что вы не имеете никакого отношения к Кобальтовому отряду, то у меня не будет причин вас задерживать.

– Очень хорошо, – ответил принц, не поднимая ни глаз, ни голоса. – Я с эскортом боевых стражей прибыл в Багряную империю прошлой зимой, сразу после Нового года. Мы искали мою невесту, принцессу Чи Хён Бонг. У нас были основания полагать, что она похищена миссионером Вороненой Цепи.

Доминго бросил взгляд на брата Вана, но у того на уродливой физиономии не дрогнул ни единый мускул. Черная Папесса упомянула об этом похищении в исповедальне, но сколько она не сказала полковнику? Если Ван пользуется доверием не только кардинала, но и первосвященницы, то он наверняка должен знать…

– Но выяснилось, что она не похищена, – продолжал принц, и Доминго почувствовал, что у парня вот-вот сорвется голос. – Мы искали ее по всей Звезде, сначала подозревая имперский заговор, потом ранипутрийский, покуда слухи, которые до нас доходили все чаще и чаще, не подтвердились. Она сейчас с Кобальтовым отрядом. Вот почему у нас этот флаг – он все еще реял над Катели, когда мы добрались до города. Но отряд мы там не застали, он ушел, спасаясь от ваших войск.

– Принцессу взяли в заложницы? – Доминго подумал, что это может обернуться великой удачей, если заставит непорочных вступить в войну с Кобальтовым отрядом, или катастрофическим провалом, если склонит их к нейтралитету или, того хуже, к участию в восстании – в обмен на возвращение особы королевской крови…

– Не в заложницы, – тоскливо возразил принц. – В генералы. Я расспросил десятки выживших, и многие говорили одно и то же: Чи Хён помогла взять Катели. Мы слышали такие истории и раньше, и чем ближе подбирались, тем чаще, но теперь уже я не мог не поверить. Я взял этот флаг… на память. Нет, не то слово. Я бы сказал, что это… напоминание – напоминание быть осторожнее с моим сердцем. Нельзя отвращать взор от правды только потому, что она ужасна.

– А что насчет Софии? – не удержался Доминго, и все ведьморожденные, услышав запретное имя, навострили уши. – Если генералом, ведущим кобальтов, оказалась ваша принцесса, то где была София?

– Вы о призраке вашей Поверженной Королевы? – сказал принц, качая головой. – Да, она тоже была там, если верить кучке перепуганных крестьян, которые клялись, что видели ее. Меня больше интересовали поиски моей невесты, чем сказки о привидениях.

Доминго старательно сдерживал волнение. Новое подтверждение того, что София вернулась, было столь же желанным, сколь и пугающим, но мудрый тактик не ведет две битвы одновременно. История принца Бён Гу интересна не только тем, что в ней упоминается София.

– Значит, вы искали-искали и нашли наконец свою суженую, и теперь я должен поверить, будто вы просто развернулись и двинулись домой?

Принц не склонил головы под взглядом Доминго.

– Вы не догнали обожаемую генеральшу, не сели рядком и не поговорили ладком? Не вспомнили прошлое, не порассуждали о том, как быстро улучшатся отношения вашего народа с Багряной империей, если аристократка из непорочных поможет Кобальтовому отряду захватить трон?

– Нет, я этого не сделал. – Голос принца был холоден, как воды пролива Скорби. – Чи Хён Бонг могла стать моей первой женой, но сбежала, чтобы сделаться жалкой преступницей. Мне не о чем говорить с лживой, коварной изменницей. Нужно было послушать дядю, который отговаривал мать от помолвки. Это я убедил ее дать согласие – каким же я был глупцом! Я мечтал приручить дочь Канг Хо Бонга, мне это казалось вызовом, достойным моих талантов. Но теперь вижу…

– Канг Хо? – Доминго не удержался от злобной мины, вообразив, как голыми руками рвет на куски подобострастного непорочновского подонка.

Одно дело противостоять врагу на поле боя, и другое – сидеть с ним за пиршественным столом при дворе; с непостоянным духовенством такое случалось регулярно. Однако Канг Хо даже и не пытался никогда быть учтивым с бывшим противником, прерывая насмешки за спиной Доминго только для того, чтобы насмехаться ему в лицо. Он всякий раз притворялся, будто забыл имя полковника, а такие шутки не становятся смешнее от повторения.

– Вы о Первом Негодяе Канг Хо? Все знают, что он бежал на острова, но как, во имя всех языческих адов вашего народа, этот жулик мог стать отцом принцессы?

– Он королевского происхождения, сын владетеля Хвабуна и, женившись, вошел в семью Бонг, репутация которой безупречна. – Вроде бы принц вздохнул с облегчением, узнав, что разделяет с полковником демоническую ненависть к Канг Хо. – Его супруг – король Джун Хван Бонг, и при помощи сыроматери они… Гм… Чи Хён зовет короля Джун Хвана своим первым отцом, поскольку внешне похожа на него, но, учитывая ее коварство, я склонен верить, что это кровь Канг Хо…

– Я знаю, как делаются дети, – молвил Доминго, в чьей голове алым лотосом расцвел превосходный стратегический план. А он-то всего час назад еще клял этот вынужденный обходной путь. – Вы уверены в том, что дочь Канг Хо – одна из лидеров Кобальтового отряда?

– Достаточно уверен, чтобы отказаться от всякой надежды спасти ее от самой себя, – печально ответил принц. – Мы должны были пожениться весной, и сейчас она могла бы носить нашего…

– Но никто на островах пока не знает, что с ней стало, я правильно понял? – Доминго всячески старался не допустить в голос восторг. – Вы узнали ее тайну и теперь возвращаетесь, чтобы всем ее рассказать?

Глаза сидящей телохранительницы чуть расширились, но принц, не заметив этого, продолжал:

– Мое послание уже должно было прийти к матери. Я попросил ее, не дожидаясь моего возвращения, убрать белое с дворца, ибо нет причин оплакивать мою невесту.

– И ничего больше? Прежде чем вас отпустить, я должен узнать все подробности – ради безопасности Багряной империи. Что еще вы сообщили императрице Рюки о Кобальтовом отряде?

– Ваше высочество, – прошипела сидящая телохранительница, но тот взмахом руки велел ей молчать, пребывая в уверенности, что инцидент почти исчерпан и пленители убедились в его невиновности.

– Я сообщил ей все, что узнал о судьбе Чи Хён: что она не была похищена, но убежала сама, чтобы стать генералом в Кобальтовом отряде. А еще посоветовал непременно допросить Канг Хо по поводу его участия в мнимом похищении. Мне не кажется совпадением, что она присоединилась к армии наемников, носящей то же название, что было когда-то у банды ее отца. – Принц сжал губы, а потом решил выложить оставшееся: – Также я написал, чтобы мать попросила дядю отозвать сватов обратно в Отеан, поскольку мне нужна новая невеста. И это, барон Хьортт, все, что ей нужно знать, – невозможно вместить много непорочновских иероглифов на свиток для совомыши, а мать всегда запрещала мне писать на низших языках. Надеюсь, эти сведения будут вам полезны.

Принц осторожно улыбнулся барону, а тот улыбнулся в ответ. Барон рубанул со всей силы. Сидевшая на корточках телохранительница закричала, запоздало метнувшись вперед, чтобы заслонить господина, и в тот же миг ведьморожденная, державшая копье у ее горла, развернула наконечник с такой силой, что чуть не отрезала голову. Сидевшая телохранительница завопила на Доминго, когда тот выдернул клинок из ключицы сраженного, умирающего принца, а первая женщина упала к его ногам. Тогда один из ведьморожденных клевцом пробил кричавшей череп. В командирском шатре стало очень тихо; слышно было лишь, как кровь стекает с шелкового балахона принца Бён Гу и капает на лицо мертвой телохранительницы. Через мгновение принц распростерся рядом с соотечественницей.

– Помилосердствуй, Падшая Матерь!.. – наконец выдавила капитан Ши, таращась на бойню. – Принц?.. Полковник?..

– Я ничего не сделал, – сказал Доминго, без особенного удивления отмечая одинаковую невозмутимость на лицах у всех ведьморожденных и только у брата Вана некую гримасу – но радостную или скорбную?

– Вы говорили ему про военный кодекс? – прошептала Ши.

– Я говорил ему правду. – Доминго взял со стола салфетку брата Вана, чтобы вытереть саблю. – Я предпочел поверить на слово, что он не лазутчик из Кобальтового отряда, то есть не вражеский воин, заслуживающий обращения в соответствии со сложными законами, которыми набит «Багряный кодекс». Какое счастье для империи, что мы уже давно не находимся в состоянии открытой войны с Непорочными островами, несмотря на их подлость по отношению к Линкенштерну.

– И в обозримом будущем не станем воевать, – добавил Ван, чей острый сизый язык играл между сухими пеньками верхней челюсти. Брат порылся под рясой, вытащил длинный кинжал с черным навершием и протянул его Доминго. – Полковник, когда вам в следующий раз нужно будет казнить врага империи, молю, воспользуйтесь этим даром Цепи.

– Повторяю, брат Ван, не учите меня обращаться с оружием, и я не буду читать вам лекции о том, как проводить языческие обряды. – Доминго убрал саблю в ножны и, не взяв у цеписта кинжал, повернулся к дрожащей Ши. – Капитан!

– Сэр! – Она вытянулась, не в силах оторвать взгляда от трупов.

– Капитан, вряд ли нужно объяснять, почему вы никому не расскажете об этом… расследовании. Ни единой душе. Это ясно?

Она кивнула, но слишком быстро, и Доминго добавил:

– Поскольку это вопрос безопасности империи, представители Цепи будут следить за тем, чтобы из лагеря не поползли беспочвенные слухи. Вы остаетесь старшим офицером, пока мы не соединимся с Пятнадцатым полком, и ваша обязанность – прекратить любую сплетню задолго до того, как она достигнет острого слуха ведьморожденных или кого-нибудь еще менее расположенного к нам. Никаких непорочных в лагерь не приводили. Я понятно выражаюсь?

– Да, сэр!

Именно это и было нужно Доминго – утверждение, а не вопрос.

– Теперь оставьте меня с братом Ваном и его подчиненными, мы займемся уборкой.

Когда капитан Ши чуть не споткнулась о трупы, спеша выскочить из шатра, Доминго оторвал взгляд от кобальтового флага, разложенного на грязном столе, и сказал ей вслед:

– И пришлите еще порцию оленины. Кажется, у меня наконец-то появился аппетит.

Глава 4

Козел его дери, этого дедушку! Он стал настоящей занозой в заднице. Или, вернее, камнем в пояснице. Хоть он и сморчок, но его приходится изо дня в день, из месяца в месяц таскать по горам и долам. У Мрачного в позвоночнике поселилась ноющая судорога, которая беспокоила его даже после того, как он добрался до края очередного гребня и снял старика с закорок. Семья, что тут поделаешь!

– Оставь меня умирать в грязи, как зверя, – прокряхтел дедушка, когда Мрачный опустил его на бурую глыбу, торчащую из покрытого лишайником склона. – Вот чего от тебя хотели. Зановорожденные играют в язычников. От меня и рогатого волка стошнит.

– Ага, дед, – сказал Мрачный, понимая, что перспектива встретиться с армией будоражит в старике воспоминания. – Ты уверен, что это достаточно далеко от дороги?

– Сгодится, – ответил дедушка, закрывая глаза и тяжело дыша.

Как будто это он пер Мрачного по крутым безлесным горам. Двое мужчин оглянулись на путь, которым пришли; корочка инея на камнях и мхах сверкала в лучах рассвета. Далеко внизу дорога прорезала рощицы – вечнозеленый бамбук и бурый саам пышно разрастались в здешних долинах, напоминавших оголенные раны в скальпе гор.

– Они пройдут вон по той расщелине и станут лагерем дальше, на лугу. Достаточно ровное место для палаток, и вниз бегут ручьи, можно поить животных. Слишком роскошное место, чтобы эти барашки прошли мимо.

– Я все-таки думаю, лучше мне сходить туда одному, разведать…

Дедушка сощурил глаз, и внук запнулся под его взглядом, слишком хорошо зная, сколь бесполезны разумные доводы в разговоре с упрямым старым волчарой.

– Так будет быстрее и тише…

– Но ты не знаешь, как выглядит твой дядя, – перебил дедушка. – И что с того, что ты пойдешь быстрее и тише без меня? Какой-нибудь недоумок заметит, как ты подкрадываешься, и ему повезет с выстрелом из лучка-дохлячка – как тогда быть мне? Сидеть на гребаной горе и ждать, когда стервятник расклюет мне печень, или какое еще наказание придумают для меня Древние Смотрящие за то, что сижу в стороне от боя? Мы пойдем вдоль ручья, он заглушит твой шум, а если нас обнаружат раньше, чем мы – твоего дядю, ты просто швырнешь меня во врагов и сделаешь ноги. Ведь ты только и думаешь, как бы убраться.

– Я бы не стал, – буркнул Мрачный.

Дедушка наотрез отказался слушать его рассказ о встрече с Безликой Госпожой после первой короткой беседы об этом в Эмеритусе, заявив, что если бы боги хотели его участия, то позвали бы сами, а не посылали Мрачного. Поэтому внук так и не убедил старика в необходимости помешать этой Софии. А ведь спасение целого народа куда важнее, чем воссоединение дедушки со своим беспутным и бестолковым сыном. Но поскольку Безликая Госпожа дала понять, что эти двое должны найтись в одном лагере, то, возможно, есть смысл сперва разыскать дядю Трусливого.

– Не волнуйся. Мы пойдем вместе.

– Надеюсь, что нет, парень, – сказал дедушка. – Я верю, у тебя впереди больше весен, чем у меня.

– Нет, я имею в виду… Ты знаешь, что я имею в виду.

– О, ну вот и все – легки на помине! Ха!

Проследив за взглядом дедушки, Мрачный заметил далекий отблеск, – возможно, луч утреннего солнца упал на ком раннего снега в засыпающем саамовом лесу. Отблеск исчезал, и снова появлялся на дороге, и наконец приблизился достаточно, чтобы Мрачный смог разглядеть четверку всадников в темно-синем. Поблескивали их уздечки, – похоже, все прочие металлические вещи были зачернены, чтобы их обладателей нельзя было обнаружить по бликам. Разведчики проехали далеко внизу, и, хотя Мрачный понимал, что они с дедушкой незаметны среди высоких скал, он все равно вжался в мерзлую землю.

Последовало еще больше отблесков, а затем, как будто первые были только ручейками, предвещающими внезапный паводок, широкая дорога превратилась в реку отраженного света. Колонна все тянулась и тянулась; Мрачный быстро потерял счет людям, а потом и фургонам. Прошел почти час, а поток и не собирался иссякать. Тогда Мрачный обернулся к дедушке:

– Ты знал, что их будет так много?

– Один добрый волк стоит тысячи овец, – ответил старик.

Даже его, казалось, потрясла величина Кобальтовой армии.

Холодный свет зари заострил обтянутые кожей лицевые кости и пару клочков волос, оставшихся на темени и подбородке. Глядя в эту минуту на деда, Мрачный был вынужден признать печальную истину: старик здорово сдал. Совсем развалина. Пребывание вдали от саванн, погоня за слухами, блуждание по ложным следам, исследование безлюдных руин, общение с сумасшедшими внешнеземцами – все это и Мрачному недешево далось, он теперь чувствовал себя лет на пять старше. Несложно представить, какую плату заплатил за этот поход дедушка.

С другой стороны, не дедушку, а Мрачного коснулось божество. Старик спал как младенец, когда не караулил, да и когда караулил, тоже небось успевал вздремнуть, а Мрачный после встречи с Безликой Госпожой забыл про сон и отдых. В последующие месяцы ему приходилось еще и разузнавать о ее культе. Религия Покинутой империи была столь же непонятна, как и ее судьба, но он много узнал о женщине, охоту за которой поручила ему Госпожа, – о Кобальтовой Софии. Сейчас ее называют Поверженной Королевой, но когда-то она поставила эту землю на колени и взошла на престол, а затем погибла от руки своей преемницы Индсорит. И вот теперь она вернулась, проведя двадцать лет под землей, и начала войну против владычества своей врагини.

А Мрачный, вооруженный только копьем матери и отцовскими ножами, должен выступить против воительницы, которую даже смерть не сумела остановить. Он должен исполнить волю давно забытого божества, которому он ни разу даже не помолился. Если он потерпит неудачу, погибнет великое множество людей. Такое любого повергнет в уныние.

* * *

Мрачного и дедушку заметили еще до того, как те пробрались через вторую линию караула. Они прошли бы и дальше, будь темнота погуще, но Кобальтовый отряд ярко освещал лагерь и тщательно охранял его границы. Тенистый ручеек, по которому крался Мрачный, внезапно осветился, и пришельцев окружили кричащие люди. Варвар резко повернулся кругом, ослепленный лучами направленных на него фонарей, и хотел было рвануть вверх по ручью, но тут две стрелы пронзили мелкую воду справа и слева.

– Дернись (неразборчиво) тебе конец (неразборчиво)! – донеслось со склона.

Мрачному впору было порадоваться, что так затянулись поиски дяди Трусливого. Покидая саванны, он не знал ни слова из багряноимперского языка, а теперь был достаточно с ним знаком, чтобы понять суть приказа.

Он воткнул копье в берег ручья и поднял руки. Тот же голос прокричал:

– Что (неразборчиво) на спине?

– Скажи им, что мы ищем Марото, – вздохнул дедушка. – Наша единственная надежда – на то, что для этих внешнеземцев он не просто мальчик на побегушках.

– Демон! – крикнул другой невидимый дозорный.

– Нет! – возразил Мрачный на плохом багряноимперском и указал на дедушку. – Не демон! Дедушка на спине! Дедушка не ходить! Не демоны! Рогатые Волки! Здесь искать Марото! Марото семья!

– Бла-бла-бла, похоже, – сказал первый часовой. – Бла-бла Марото бла-бла?

– Я говорить плохо багряный язык, – сказал Мрачный, в сотый раз жалея, что имперцы не так оживленно торгуют с кораблями непорочных, как кремнеземские кланы. Он почти свободно говорил на непорочновском, но в империи этот язык пригодился меньше, чем он ожидал. – Марото здесь, мы говорить Марото. Взять нас Марото. Э-э-э… Пожалуйста?

– Ждите, – велел разведчик.

И Мрачный ждал, стараясь не обращать внимания на ледяную воду в прохудившихся сапогах. При ходьбе по Мерзлым саваннам тоже мерзнут ноги, но стоять в горном ручье – это куда хуже.

Свет фонаря не мигал и не сходил с его лица, а потому он закрыл глаза и перестал обращать внимание на упреки дедушки, что-де внук не смог бы подкрасться даже к глухой черепахе. Ох, видела бы его сейчас Безликая Госпожа…

– Говорил я тебе – надо было хватать ту первую дозорную и сворачивать ей шею, – бурчал дедушка. – Надел бы ее плащ – и ходи преспокойно по лагерю.

Мрачный промолчал, но мысленно спросил: как бы могло получиться, если у него над плечами торчит дедушка? Вот если бы они пробирались в лагерь, полный горбунов…

– Рогатые Волки? – произнес новый голос на основном языке Кремнеземья, которым пользовалось в торговле большинство местных кланов. – Ну, коли так, давайте посмотрим на ваши рога.

Услышать истинный язык было так приятно, что Мрачный расплылся в улыбке и быстро показал жестовые сигналы своего народа. Как только он это сделал, дедушка съездил ему по макушке и заявил:

– Это не наша родня! Будто я никогда не слышал гребаный выговор Орлов!

– Здесь, в империи, все варвары родня, почитай что кровная, – возразил голос.

Ощутив, что яркость света уменьшилась, Мрачный открыл глаза. Круг дозорных стал теснее, но фонари теперь были направлены к земле, и Мрачный различил женщину, носившую головной убор народа Венценосного Орла, с плюмажем из перьев, а также кобальтовый плащ. – Сколько вас еще в горах?

– Мы одни, – ответил Мрачный. – Я и дедушка, мы родственники Марото.

– Марото не предупреждал нас, что под покровом ночи к нам может прокрасться кто-то из его клана, – сказала Венценосная Орлица. – Могу ли я спросить, что, во имя священного блуда богов, вы здесь делаете? Если не имеете враждебных намерений, то почему не пришли в лагерь при свете дня?

Выйти утром на дорогу невооруженными, встретить разведчиков, объясниться – вот каков был план Мрачного, но дедушка не желал и слышать об этом. Впрочем, Мрачный не собирался говорить это чужакам.

– Я плохо знаю багряноимперский, и большинство имперцев, которых мы встречали, еще хуже говорят на непорочновском. Мы решили, что лучший способ разыскать моего дядю – пойти прямо к вам в лагерь. Клянусь моими ножами, мы не сделаем ему ничего плохого. Мы его семья.

– А как можно это проверить? – спросила Орлица.

– Наш разговор предназначен для Марото, птенец, – сказал дедушка. – Только не говори мне, что у этого щенка теперь птицы в услужении. Приведи его, и послушаем, что он скажет.

– Де… – начал Мрачный, но его наездник пребывал в строптивом настроении.

– Мы хотели дать ему второй шанс, но нам не нравится такая встреча. Если он стал плохим Волком, если чурается родни, то мы просто уйдем и забудем про него.

– С этим разберемся, когда возвратится Марото, – пообещала Венценосная Орлица. – И до тех пор вы никуда не уйдете. Пока мы тут беседуем, дюжина моих лучших людей прочесывает окрестности, и если наверху прячутся еще какие-нибудь родственники, то теперь для вас самое подходящее время о них упомянуть.

– Еще раз назови нас лжецами, и я тебе клюв загну назад, до самой гузки…

– Кроме нас – никого, – поспешил перебить дедушку Мрачный. – Отправьте кого-нибудь на север, вверх по хребту до первой седловины. Наши вещи сложены там под краем ледника, за камнями. Будем очень благодарны, если их принесут.

– Просто замечательно! – воскликнул дедушка, наверняка разозлившись на Мрачного – в очередной раз. – Тогда отведите нас к тому, кто замещает Марото.

Женщина рассмеялась:

– До его возвращения главной для вас буду я, и хватит об этом. Я кавалересса Сасамасо, временный капитан личной гвардии генерала.

– Я Мрачный, – сказал Мрачный. – А мой дедушка – Безжалостный.

– Тут явно какая-то ерунда, – хмыкнула кавалересса. – Вот мы и познакомились. А теперь я заберу ваше оружие. Не возражаете?

Мрачный боялся, что дедушка поднимет шум по этому поводу, но старик промолчал, когда Венценосная Орлица взяла у Мрачного копье и ремень с ножами. Если бы женщина попыталась отобрать у дедушки его зубочистку, могли бы возникнуть проблемы, но она притворилась, будто не заметила торчавших из сбруи ножен. Наконец она отступила и знаком позволила Мрачному выйти из ручья. Ночной воздух гор студил щиколотки сильнее ледяной воды.

– Кавалересса – это воин здесь так называется? – спросил Мрачный, шагая в ее сопровождении. В лагерь с ними отправились двое дозорных, остальные прикрыли фонари и вернулись к караульной службе. – Но ты же Венценосная Орлица.

– Кавалересса – это не просто боец, – ответила их дружелюбная пленительница. – Очень почетное звание и в ранипутрийских доминионах, и в имперских провинциях, им редко удостаивают чужеземцев. Оно означает благородство духа наряду с воинским мастерством.

– А мой дядя тоже кавалересса?

– Марото? Нет, он не рыцарь, хотя говорят, что ему много раз предлагали эту честь, но он всякий раз отказывался.

– Почему? – Мрачный пытался не таращиться по сторонам, пока его вели через битком набитый лагерь.

Похожие на царей люди в железных доспехах без единого пятнышка сидели у костров рядом с голыми до пояса солдатами, чумазыми и косматыми, как нищие бродяги.

– Я слышал, у рыцарей есть законы, – встрял дедушка. – Назвался рыцарем, значит больше не смей драться грязно, врать и жульничать.

– Это лишь малая часть кодекса, – ответила кавалересса Сасамасо с самодовольной ухмылкой.

– Твоего, – сказал дедушка, откидываясь в своих ремнях. – Он-то не такой, наш Трусливый.

– Трусливый?! – Кавалересса Сасамасо, похоже, пришла в восторг. – Так и знала, что имя Марото он получил не у Рогатых Волков. Трусливый! Отлично!

– Это шпионы? – По проходу между палатками приближалась новая женщина.

Она обратилась на непорочновском, а не на имперском, хвала Древним Смотрящим. Стражники по бокам от нее выглядели довольно впечатляюще: панцири как у крабов, стальные шлемы в виде собачьих голов. Но когда пленники остановились перед женщиной и Мрачный разглядел ее получше в мерцающем свете костра, у него перехватило горло и вспотели руки.

Не то чтобы его поразил ее скудный наряд, хотя взгляд задержался на редких полосках кольчужной сетки. Вместо того чтобы наслаждаться здешним климатом, который был помягче, чем в саваннах, большинство внешнеземцев носили теплое, кутались, как малыши с воспалением легких. И не красота взволновала варвара, хотя девушка была ох как хороша. Нет, его потряс яркий синий цвет обрамляющих ее лицо длинных волос и резкая линия челки, бросающая на темные глаза тень, которую не мог прогнать даже свет костра. Именно такой описывают легенды Кобальтовую Софию – грозная воительница с кобальтовыми волосами, повелевающая демонами наравне с армиями.

Перед Мрачным – та, кого он должен остановить, пока она своим колдовством не уничтожила целую империю. София. Будто подтверждая его открытие, над их головами запорхала маленькая совомышь, ее крылья отсвечивали эбеново-черным в свете костров.

– Вы принимаете нас за шпионов? – спросил дедушка, вполне прилично говоривший по-непорочновски вопреки своим бранным нападкам на их корабелов, рисовое спиртное и образ жизни вообще. – Мы здесь ради Марото.

– Назвались его родственниками, – уточнила кавалересса Сасамасо. – Пожалуй, я им верю. – Перейдя на багряноимперский, она добавила: – Иначе (неразборчиво) слишком уж глупо (неразборчиво).

– Я ценю Марото выше, чем всю остальную старую гвардию, – проговорила синеволосая женщина снова на непорочновском. А затем – ну ничего себе! – поклонилась. – Добро пожаловать в мой лагерь, родственники Марото. Я генерал Чи Хён Бонг, командир Кобальтового отряда.

– Я Мрачный, – представился Мрачный, хотя в настоящий момент ничего мрачного в своем настроении не замечал. Напротив, он уже давно не был так доволен – по той причине, что сейчас не было ни малейшего смысла бросаться на эту женщину. Ведь совомышь, вьющаяся над головами, – как пить дать приглядывающий за девушкой демон. Варвар не взялся бы объяснить, каким образом они связаны, – он просто знал. – А моего дедушку зовут Безжалостный. Мы Рогатые Волки. То есть раньше ими были, а теперь – нет. Наверное, когда-нибудь снова сможем ими стать. Смотря как пойдет. – Мрачный был и Рогатым Волком, и много кем еще, но никогда раньше не обнаруживал в себе болтуна. Так что он кашлянул и закончил: – Короче, мы пришли из Мерзлых саванн.

– Тундры Кремнеземья? – переспросила Чи Хён.

– Оговорился, что ли? – вмешался дедушка. – Девочка, наша родина называется Мерзлыми саваннами, изволь оказывать им подобающее уважение, так их и называя.

Мрачный покраснел, но, к его облегчению, Чи Хён восприняла дедушкино назидание с улыбкой.

– Мои извинения, господин Безжалостный, я не хотела показаться невежливой. Совсем напротив, я восхищена проделанным вами путем – ведь вы не имели иного коня, кроме внука.

Щеки Мрачного вспыхнули еще жарче, и он пояснил:

– Волки не ездят верхом.

– Я был бы рад принять твои извинения, – заявил дедушка, – но, пока мы пленники, пожалуй, не буду.

– Старый Волк, что ты о себе… – начала кавалересса Сасамасо, и к ним порывисто шагнул один из телохранителей Чи Хён, но Мрачный успел первым.

Позже ему придется адски дорого за это заплатить, особенно потому, что говорил он на непорочновском, но сказанного не воротишь.

– Во имя языческих богов и истинных предков, дед, просто скажи спасибо! Мы прокрались в их лагерь, точно львы, решившие выкрасть ребенка, и были пойманы, и теперь тебя возмущает их подозрительность? Что бы ты сделал, если бы схватил человека из клана Шакалов, залезшего к нам ночью в окно? Предложил бы ему кружку снегомеда?

Дедушка на спине Мрачного окаменел, но ничего не произнес. Чи Хён снова улыбнулась. Когда ветер раздул костер, Мрачный лучше разглядел ее глаза – они были не так темны, как ему показалось сначала. Эти прелестные самоцветы смотрели на Мрачного, а обращалась она к дедушке:

– Безжалостный из племени Рогатого Волка, если я получу слово чести, что ты и твой внук не причините никакого вреда, то вы будете здесь гостями, а не пленниками.

– Даю слово, – фыркнул дедушка, чуть расслабляясь в своей сбруе. – И охотно принимаю ваши любезные извинения, генерал.

– Отлично, – сказала Чи Хён. – Кавалересса, проследите, чтобы для них поставили отдельную палатку. – И обратилась к Мрачному и деду: – Когда Марото вернется из экспедиции, я прикажу, чтобы его сразу проводили к вам, и тогда вы решите, идти ли вам своим путем или принести клятву верности нашему делу. Как бы я ни хотела бессрочно довольствовать вас всем необходимым, зима на пороге, и я могу кормить только тех, кто у меня на службе. Чувствуйте себя здесь как дома, господа.

Последовал четкий короткий поклон, и генерал Чи Хён двинулась дальше, – видимо, она не искала задержанных варваров, просто шла по своим делам и наткнулась на них случайно. Мрачному не досталось прощальной улыбки. Не то чтобы он рассчитывал… но огорчился настолько, что рискнул выставить себя дураком.

– Погодите, – крикнул он женщине вслед, в кои-то веки чувствуя себя вполне уверенно. Эта уверенность мигом испарилась, когда генерал обернулась и он увидел досаду на ее лице. – Я… э-э-э, собирался сказать, что нам нужно покурить вместе. Вам и мне.

Судя по ее лицу, это было вряд ли возможно, и дедушка на спине Мрачного фыркнул, но внук закусил удила. Стараясь, чтобы в голосе не звучало отчаяния, он добавил:

– Я понимаю, у вас много забот, поэтому не тороплю. Когда у вас найдется время…

– Я не курю тубак, – перебила Чи Хён.

Мрачный понял: сейчас она уйдет, если он не скажет что-нибудь остроумное. Однако остроумие не было его сильной стороной, и он просто сказал правду, как всегда. Не очень-то много пользы она ему приносила.

– Я тоже. Тубак – гадость. Дед иногда крутит с ним биди, но у меня желудок не выдерживает. Не баран же я, чтобы пихать в себя ядовитую траву. Я говорил про саам!

Вот она! Такая осторожная, только чуть-чуть приподнимающая краешек генеральских губ, как у недоверчивой лисы, нюхающей воздух перед норой. Но все же это улыбка!

– Чтобы я курила с тобой дурман? Ты об этом просишь? – Улыбка исчезла так же быстро, как появилась. – Чтобы в разгаре военной страды я нашла время побалдеть с тобой, варвар?

Кавалересса Сасамасо прикрыла рот кольчужной рукой, а дедушка на спине Мрачного закатился беззвучным хохотом. Это была катастрофа.

– Саам не наркотик, а лекарство, – неуклюже возразил Мрачный.

– И какую же болезнь он лечит?

– Дурное настроение, – осторожно предположил он.

На самом деле он никогда раньше не задумывался о практическом применении саама, но знал, что им пользуются повитухи и гадалки по ядам. Но ему было неприятно признать, что он фактически предложил генералу заторчать.

– Господин Безжалостный, у меня к вам просьба насчет вашего внука. – Хотя улыбочка вернулась, Чи Хён переключила внимание на дедушку.

Мрачный и правда сел в лужу.

– Он хороший парень, просто не привык разговаривать с большими начальниками, – пояснил дедушка. – Если не собираетесь выпороть его за дерзость, то я могу и сам проследить, чтобы он получил наказание.

– Хорошо, – сказала Чи Хён. – С вашего разрешения, я бы завтра или послезавтра выпила с ним калди. Наедине. Надеюсь, вы понимаете?

– О, я понимаю, – произнес дедушка, и это было славно, потому что Мрачный определенно не понял. – Я позволю вам поговорить с мальчиком, но не более того. Он еще девственник, и лучше оставить это как есть: за такого здорового и смышленого парня могут дать большой выкуп, если мне когда-нибудь повезет без него договориться о браке…

– Гора гребаных демонов! Дед, заткнись! – Мрачный предпочел бы, чтобы старик убил его на месте, но не болтал такую околесицу. – Я не… Она не… Демон подери!

– Уверяю вас, его целомудрие не пострадает, – пообещала Чи Хён, отвешивая прощальный поклон.

Ее улыбка теперь сверкала во всю ширь, но Мрачный больше не радовался. Долбаный дедушка, мать его за ногу!..

Глава 5

– Это бред собачий, – выдохнула герцогиня Дин, плюхаясь мохеровым задом на валун рядом с тем, что заняли Пурна с Марото.

Найденный ими проход не имел и дюжины футов в ширину; щербатые скалы по бокам не заморачивались плавным подъемом и дерзко вонзались в небосвод. При свистящем ветре, несущем смесь раннего снега и каменной пыли, место вряд ли идеально подходило для пикника. По обеим сторонам узкой седловины галечные склоны отвесно уходили на тысячу футов вниз, прежде чем немного выровняться. Пожалуй, тропа, по которой предстояло спускаться, выглядела даже круче той, откуда люди пришли.

– Клянусь, сестра! – воскликнула Пурна, поднимая кулак и опуская голову. – Знай я, чем мы будем заниматься, позволила бы кобальтовым казнить меня как изменницу. Если бы я хотела играть в сурков, ни за что бы не уехала из Угракара.

– Фффуххх, – выдохнул Дигглби, когда Хассан помог ему преодолеть последний каменистый подъем.

Даже жалкая собачонка хрипела, карабкаясь впереди хозяина.

А Марото был доволен, как не бывал уже… несколько недель? Может быть, даже целый месяц. Черная Старуха знает, ему ни разу не удалось выдавить улыбку, с тех пор как он узнал, что синеволосая девица, которую все считают Софией, – всего лишь сопливая дочурка Канг Хо, а Феннек – ее верный кукловод. Но теперь он без преувеличения был счастлив.

Источник радости прислонился к другому валуну, как будто три лазутчика спрятались от ветра и не соизволили дать дуба. Марото не был злодеем, которому приятно натыкаться на трупы, – ад и демоны, да будь он таким извергом, при его-то образе жизни улыбался бы постоянно. Нет, его блаженство – а иначе не назовешь – происходило из того, что он узнал одного из разведчиков, которых Чхве прикончила перед рассветом, когда он и другие находились еще намного ниже, в начале подъема, где висел туман. Это был Лукаш, Почти Безносый Шпион – тот лживый засранец, который под Мьюрой отплатил Марото за доброту – перед тем, как они наконец-то нашли Кобальтовый отряд, вывел на них ораву имперских головорезов. Марото сокрушался только о том, что не видел, как Чхве убивала разведчиков. Может, попросить ее впредь не спешить? Клятва, о которой он не раз пожалел, не позволяла ему пытать агентов Багряной империи лично, но не мешала осуществлять профессиональный надзор за истязанием. Точно так же он мог вести разведотряд, чтобы шпионить за имперцами, не нанося им удара в открытую, – мужчина должен держать слово, данное врагам, пусть даже ныне пустое, но почему не истолковать его творчески?

– Не расслабляйтесь, – сказал он Дигглби и Хассану, повалившимся на неровный бурый верх седловины. – Как только появится Чхве, надо будет уходить, и быстро. Слишком открытое место, легко нас заметить.

– Им нужно отдохнуть, Марото, – возразила Пурна, чье лицо было красным и блестело от пота.

Пижоны приучились обходиться без макияжа в те дни, которые начинались с карабканья по скалам.

– Думаешь, мы сейчас идем слишком медленно? – спросила Пурна. – Посмотри на них! Будешь гнать – кто-нибудь сломает ногу.

– Уйдем вместе с Чхве, – повторил Марото, озирая луга, к которым спускалась осыпь из острых камней, похожая на водопад. Где-то внизу продвигается страннорожденная, и как только от нее придет сигнал…

– Остаемся здесь до темноты, – раздался наверху голос Чхве.

Если не брать во внимание скромные рожки, почти всегда скрытые под сетчатой шапочкой, беловолосая страннорожденная выглядела как обычная женщина… Но никто, видя, как она ящерицей стелется по голой скале, не принял бы ее за человека. Слишком быстрая, слишком ловкая, слишком, мать ее, демоническая.

– Там, на следующем лугу, стоит полк. Наверняка уже выслан пикет, чтобы следить за этой тропой. Если спустимся сейчас, нас заметят.

Герцогиня Дин уважительно присвистнула:

– Вот и верь рассказам Марото об имперских полковниках. Как он сказал? «Слишком, демон их дери, тупые, чтобы прикрывать перед, не говоря уже о заде…» Чхве, сколько раз ты опровергала его болтовню? Я уже и счет потеряла.

– Все изменилось, – ворчливо проговорил Марото. И это была истинная правда, имел ли он в виду подготовку имперских офицеров или свою растущую тоску, поскольку им пренебрегали. – Сильно изменилось.

– С тех пор, как ты был одним из упомянутых полковников? – спросила Пурна.

И хотя Дигглби и Хассан лежали слишком далеко, чтобы услышать ее слова, эти подонки хихикнули в самый подходящий момент. Впрочем, у них-то по два здоровых уха; возможно, они прекрасно слышали.

– Давайте-ка обратно спускайтесь, – сказала Чхве, пройдя мимо них и присев у валуна там, откуда был виден пройденный путь. – Придет смена караула – заметит нас раньше, чем доберется до вершины. А это ни к чему.

Марото вместе с Пурной и Дин издали театральный стон, сползая со своего солнечного насеста и располагаясь в холодной тени камня. У варвара снова испортилось настроение. После встречи с генералом Чи Хён и Феннеком в Мьюре он казался себе мертвецом. Бродил по кобальтовому лагерю, как нежеланный призрак, и не согласился принести присягу, тогда как другие это делали с превеликой охотой. Он не то чтобы не хотел, а скорее не мог. С этими присягами вот в чем закавыка: присягнешь одному – и потом куда труднее присягать другому. Но в конце концов Марото нашел компромисс. Он уступил не из-за давно усопшей преданности старым соратникам, не из-за веры в восходящую звезду дочери одного из них, а только из-за Пурны – она хотела предложить свои услуги генералу Чи Хён, но только с условием, что это сделает и Марото.

– Вот в чем трудность, – пояснил он ей, – я не могу поднять меч против королевы Самота.

– Чего-о-о?! – поразилась она. – Почему, демон тебя дери? Ты ненавидишь Багряную империю, сотни раз это говорил! Ты потащил нас через всю Звезду искать армию, которая воюет с империей, а разве можно воевать с империей, не воюя при этом с ее главой? «Надрать им задницу», – ты говорил это тысячу раз! Ну да, вождь кобальтов – не та женщина, которую ты ожидал увидеть, но мы уже здесь, мы можем помочь – и что же теперь, поворачивать оглобли? Чем рассчитываешь заняться? Вернешься в Пантеранские пустоши, снова будешь водить туристов и охотников?

– Я дал клятву, – сказал Марото, как всегда удрученный таким положением дел. Может, расстроенный даже больше обычного. – Я давно присягнул королеве Индсорит. И не нарушаю обеты, даже те, о которых жалею. Я пришел сюда в погоне за химерой, Пурна, и теперь пора очнуться.

– Так дай новую клятву, – предложила Пурна, достаточно хорошо изучившая варвара, чтобы не лезть в темы, которые его раздражали. – Поклянись помогать мне! Защищать меня от имперских мечей – вряд ли то же самое, что поднимать меч против королевы.

Марото на это лишь хмыкнул. Он не собирался соглашаться ни с какими гениальными планами Пурны, но знал ее достаточно хорошо, чтобы не ответить жестким отказом.

И тем не менее он уже пару недель вел высланный генералом Чи Хён разведывательный отряд. Варвар знал изнутри вооруженные силы империи, поэтому вполне логично, что выбор пал на него. Куда бы он ни направился, за ним следовала Пурна, а с нею не желали расставаться Дин, Хассан и Дигглби. В отряд попала и Чхве, потому что генералу хватало благоразумия не оставлять новобранцев без надзора. Страннорожденную назначили командиром отряда. Марото не чаял, что существует на свете сила, способная превратить веселую банду аристократов в часть регулярной армии, но острозубая Чхве совершала чудеса в окорачивании любых капризов: никаких костров, пирушек, схваток и, самое жестокое, никакого пения.

Это было долгое и нудное путешествие через горы, и, хотя они собрали немало сведений об имперских войсках, стремящихся окружить Кобальтовый отряд, Марото ни разу не удалось хорошенько надраться после ухода из Мьюры. Впрочем, не пить – это еще не самое страшное; он едва мог вспомнить, когда в последний раз потрахался. Точно еще до того, как он взялся вести дворянчиков. Демоновы шашни, что случилось с могучим Марото, если он почти год провел даже без минета? Старость, конечно, получше смерти, но ненамного.

Они уже почти вернулись к кобальтовым, и вот же идиотская судьба – еще один имперский отряд вклинился между Марото и лагерем с доброй выпивкой и покладистой обозной шлюхой. Не сильно же ему везло в последние дни…

– Эй, смотрите, козел! – нарушила Пурна дремоту варвара.

Угракарской девице пора уже не удивляться при виде животных, которые по паскудству занимали второе место в горах, ан нет.

– Какая борода! Он, наверное, старше Марото!

– Но не такой рогатый, – хихикнул Хассан и, оставив Дигглби и его песика дремать на мелких и острых камнях, прополз последнюю дюжину ярдов до склона, чтобы присоединиться к Марото, Пурне и Дин под защитой валуна.

Мокрый снег больше не падал, и у Марото заслезились глаза от яркого горного солнца. Он сел прямее, отчего заныла каждая косточка в заднице, и стер струйку слюны с щетинистого подбородка.

– Чхве следит за тем, что творится по другую сторону тропы? – спросил он. – Или опять удрала, а вы, шуты, решили, что нам не нужен дозорный?

– Какая нужда в дозоре на вершине гребаной горы? – буркнула Дин, затачивая хитро загнутый наконечник арбалетного болта.

– Наверное, так думали и последние разведчики, сидевшие тут, – предположил Марото, указав большим пальцем на Почти Безносого Шпиона Лукаша и других мертвецов. – Не вызывайтесь все сразу.

– Ух ты! – воскликнула Пурна. – Старикашка двинул прямо к Дигглби. Ставлю пять динаров, что козел польет его спящего!

– Ставлю шесть тысяч рупий, что Принц успеет проснуться, – возразил Хассан.

– Ищи дурака для такого пари, – сказала Дин. – Собака проснется раньше Дигглби при любых раскладах… Но думаю, что Принц разбудит хозяина еще до того, как козел подойдет на расстояние плевка. Так что принимаю твою ставку, Пурна.

– Вот демоны! – выругалась Пурна. – Про собаку не подумала. Плевок козла или человека?

– Как мы убедились в пустошах, дромадеры плюются на приличное расстояние, – заметил Хассан. – Но я ничего не знаю о дальнобойности козлов.

– Где же лавина, когда она так нужна? – спросил Марото, с хрустом суставов поднимаясь на корточки. – Ладно, беру первую смену…

Окинув праздным взглядом склон, по которому они взобрались, он увидел «козла», о котором шла речь. Марото почувствовал, как его кишки наполнились свинцом, угрожая порвать пах. Он моргнул, облизал губы и отдал затрясшимся ногам невыполнимый приказ уняться. Впервые с момента пробуждения Марото заметил, что ветер полностью утих, а солнце спрятало лицо в клочок ватного облака. В этом затишье зверюга, должно быть, учуяла запах людей, а в тени глаза твари не уступали остротой зубам. И она была всего в сотне ярдов ниже по крутому склону, цокала по камням прямо к посапывающему Дигглби.

– …Значит, пять, если он разбудит для Хассана собаку с расстояния плевка опытного плевальщика, и пять против Дин, если с расстояния плевка верблюжьего…

– Закрыли гребаные пасти, – приказал Марото. Таким спокойным он бывал в бою и других смертельно опасных, чтоб им, обстоятельствах. – Поползли вокруг скалы. Пурна, распори брюхо кому-нибудь из дохлых шпионов. Потом все спуститесь по другому склону, и чтоб ни звука. Ну, живо!

– Ты серьезно? – спросила Дин. – Он не шутит? Что это?

– Ползи, мать твою! – прорычал Марото. – Я заберу Дигглби – и сразу за вами.

– Это Чхве? – спросила Пурна, глядя куда угодно, только не на чудовище, змеящееся вверх по горе.

– Что мы ищем? – спросил Хассан. – Что-то рядом с козлом?

– Это не козел, чтоб у тебя глаза выпали, – ответил Марото, содрогаясь. – Это рогатый волк.

Трое болтунов замолчали, а Марото схватил булыжник поувесистей. Чем ползти по открытому месту, лучше отогнать зверя камнем. Но когда он швырнул, Дин и Хассан расхохотались. Его снаряд миновал цель, громко простучав по камням. Сейчас услышит, тоскливо подумал Марото. И точно – рогатый волк застыл, задрав морду.

– Твоя правда, Мар… – начала Дин, но Марото быстро закрыл ей рот ладонью.

– Марото, ты когда-нибудь видел козла? – прошептала Пурна, указывая. – Уверяю тебя, это самый настоящий козел.

Раздался лай, и Хассан опять захихикал, когда все поняли, что это Принц. Собака рвалась вверх в облаке пыли, как ужаленная пчелой, и теперь уже не лаяла, а визжала. Номинальный хозяин замычал и шлепнул песика, но не встал. Тогда Принц умолк, повернулся к рогатому волку, хорошенько принюхался и помчался прочь от хозяина и чудовища, волоча за собой поводок.

– Принц! Принц! – прошипела Дин, но песик, не обращая на нее внимания, пронесся мимо валуна и исчез за гребнем.

Когда Дин и Хассан загалдели, рогатый волк будто врос в камни. Он не шевелился, пока Принц визжал на него, но теперь снова двинулся вперед, припадая брюхом к земле и быстро скользя вверх по склону в совершенно не козлиной манере: ноги торчали из туловища под прямым углом, как конечности хищного паука. Это заставило Дин оценить серьезность ситуации. Она осторожно положила заточенный болт и начала взводить арбалет. Пурна тоже догадалась, но с предсказуемым итогом:

– Ух ты! Вот демоны! А давайте его завалим! Надо обойти с боков или…

– Цыц! – шикнул Марото. – Линяем, я сказал! Он слишком жирный и шустрый, а значит, не больной и не старый, и, стало быть, где-то тут в пещере его стая. Будем надеяться, что его обрадуют мертвые шпионы и он не погонится за нами.

– Дигглби, – сказал Хассан. – Нельзя его бросить.

– Если бы вы меня послушали, он бы уже лежал у меня на плече, – упрекнул Марото, следя за скольжением хищника вверх по крутому склону и чувствуя, что у самого пробка норовит выскочить из прямой кишки.

Спасти дрыхнущего дворянчика уже нереально.

– Жертва, – произнесла Пурна, как показалось Марото, слишком резко.

– Нет времени объяснять, уходим. Доверьтесь мне.

Пурна, присев, поползла вокруг валуна, Дин и Хассан – сразу за ней. Рогатый волк подобрался уже достаточно близко, чтобы Марото разглядел у зверюги две пары рогов: одни торчали вверх и в стороны, а другие загибались друг к другу и вниз. Не обычный зверь, а чудовище из легенд.

«Жертва», – сказала Пурна. И хотя Марото спасал окорока Дигглби раз десять, с тех пор как встретил его, он не мог прогнать воспоминание о том, как в Мьюре распахнулась дверь камеры, где держали варвара и Пурну заперли, и за порогом оказался этот плешивый дуралей…

Может быть, благодарность заставила Марото подняться на ноги, а может быть, глубоко сидевшее нежелание подарить этому богатенькому младенчику лучшую смерть, о какой только может мечтать воин, покуда сам варвар отползает прочь в поисках более презренной гибели. Когда он вернулся с повинной головой в клан после всех своих приключений с Софией, его назвали Трусливым, и другой Марото заслуживал это имя… Но сейчас он уже не тот плохой Рогатый Волк, который поджимал хвост, вместо того чтобы скалить клыки на тотем своего народа. Что ж получается, это знамение? Пора домой? Этого было достаточно, чтобы по хребту заструился ледяной пот: сколь бы огромный путь ни проделал варвар – из Мерзлых саванн и обратно, а после снова прочь, сюда, на юго-запад Багряной империи, – все должно было кончиться при встрече с рогатым волком, учуявшим его в безветренный день.

Всего на мгновение Марото позволил себе поверить, что этот монстр – его отец, восставший из мертвых и принявший облик Древнего Смотрящего, чтобы вернуть сына, дважды бросившего его. В первый раз Марото предал отца еще мальчишкой: тогда, после встречи с рогатым волком, он столь отчаянно желал утаить страх и стыд, что бежал до самого Самота. Во второй раз вышло даже хуже, а его маленький племянник остался на месте, смотрел, как он уходит…

Но нет, прошлое – капкан столь же острый, как зубы рогатого волка. Марото стряхнул с себя вину, которую тащил многие годы. Возвращение в Мерзлые саванны после смерти Софии – ошибка, но эту ошибку нельзя исправить, если постоянно о ней думать. В конце концов все долги будут заплачены.

Он вышел из тени валуна, и огромный мир раскинулся вокруг, сколько мог видеть глаз. Булаву вверх, голову вниз – он смирился с положением дел, и пусть к нему прислушиваются какие угодно уши, божественные или адские. Марото сложил губы трубочкой, чтобы просвистеть вызов, и резко обернулся, услышав сбоку стук камней.

Волки! Его обходит стая!

Нет, это были Пурна, Дин и Хассан. Они крабами ползли по седловине и волокли тело Почти Безносого Шпиона. Не успел Марото шагнуть вперед, чтобы помочь, как они проковыляли мимо и с приглушенным возгласом «Бросаем!» перевалили труп через край скалы. Тот приземлился невдалеке с хрустом и треском, скользнул по осыпи и замер на каменистой земле. Рогатый волк замер, но смотрел он не на изувеченное тело, лежащее в каких-то двадцати футах от него, а на людей, которые швырнули ему одного из своих сородичей.

На горе было так тихо, что Марото слышал присвист в горле твари и стук капель слюны по камням. Глядя с такого близкого расстояния, он легко понял, почему языческие предки Марото считали этих животных демонами, если не богами: было нечто царственное в развороте бледных лохматых плеч, что-то иномирное в рядах черных зубов, блестевших в кошмарно длинной пасти. Наконец яркие глаза чудища оторвались от задержавшей дыхание четверки и сосредоточились на жертве. Волк протянул к трупу острое раздвоенное копыто…

– Может, заткнешься? – спросил Дигглби, садясь на своем каменистом ложе. – О, козлик!

На загривке рогатого волка вздыбилась шерсть, он сжался в тугой узел и издал низкий горловой рык, уставившись на Дигглби. Марото облился холодным потом. Ветер возобновился, но теперь он уже не мог им помочь, даже если бы отнес в сторону запах. Дигглби вскочил на ноги. Выглядел он совершенно по-дурацки.

– Чего тебе надо, козлина? Нет у меня никакой еды…

Рогатый волк уже летел к нему вверх по склону. Возмущение сменилось ужасом.

– И-и-ип! – взвизгнул дворянин.

Пока Марото не оказывался в гуще боя, пока не обменивался с противником парой-тройкой ударов, время для него не загустевало и не кристаллизовалось, как мед в банке. Но на сей раз это произошло еще до того, как он метнулся вперед. Вспорхнули руки Пурны, однако пистолет и какури уже секунду как были бесполезны. Дин падала на колено, чтобы выстрелить из арбалета, но ступня уперлась в сыпучую породу, и нужно было еще выровняться. Хассанов пилозубый меч висел за спиной, но, атакуя в обход, чтобы не мешать девушкам стрелять, Хассан не мог поспеть к Дигглби вовремя. Никому не поспеть…

Но Марото все равно бросился вперед, помчался скачками вниз. И при этом надеялся только на то, что чудище увидит его, сочтет более опасным, чем перепуганный Дигглби, и атакует.

Оно и атаковало, только не варвара. Чхве появилась, будто демон, призванный в круг. Пронеслась мимо Дигглби вниз, навстречу твари. Даже Марото не успевал замечать, как мелькают ее ноги. Но рогатому волку движение не показалось слишком быстрым. Чудище отклонилось в сторону, чтобы избежать колющего удара меча, а потом врезало башкой по ногам дикорожденной. Один верхний рог вспорол бедро. Чхве опрокинулась, и хищные челюсти сомкнулись на щиколотке. Волк подбросил ее и ударил спиной о камни – ну прямо не зверь, а ранипутрийский борец.

Марото почуял запах пороха после выстрела Пурны. Пуля чиркнула по камням под его летящими ногами, и с выгнутой спины твари там, куда ударила пуля, сорвалось облачко белого пуха. Дин выстрелила удачней, вонзив болт в ляжку рогатого волка, который яростно колотил Чхве о камни, держа ее за окровавленный сапог. Бестия не замечала раны, хотя из нее била, обильно заливая ногу, алая кровь. Чхве наверняка мертва, решил Марото, глядя, как обмякшее тело взлетает над крутым склоном. Но вдруг она согнулась пополам, словно пытаясь достать до пальцев ног, и ткнула тварь в морду мечом, который так и не выпустила из руки. Чудище еще яростнее хлестнуло ею по камням, и меч улетел вниз по склону.

Навстречу Марото ринулись камни, он сделал последний прыжок с гранитного трамплина. Этот прыжок нес его прямо на спину рогатого волка… который внезапно вскинул огромную голову и распахнул пасть, метнув окровавленную женщину навстречу Марото. Что-то хрустнуло в правом локте, когда варвар приземлился на жесткий и неровный склон. Боль привела его в чувство – и плевать, что левое колено до кости ободралось об острый камень. Он прокатился немного, держа Чхве в объятиях; пришлось выпустить булаву, чтобы не покалечить ею себя или дикорожденную. Тихий стон – не то его, не то женщины, он не успел понять – поглотило рычание. Той рукой, которая еще подчинялась мозгу, Марото ухитрился найти щель в камне, зацепился, остановив свое и Чхве падение и в процессе потеряв пару ногтей.

Он решил было откатиться от Чхве, разделив внимание рогатого волка, но женщина вскочила первая. Вот же дерьмо! Чтобы только поднять налившуюся свинцом голову, понадобилась уйма сил. А когда замедлилось вращение горы перед глазами, он обнаружил, что ни Чхве, ни ему самому непосредственная опасность не грозит. Рогатый волк раздумал преследовать добычу вниз по склону и поскакал по седловине к пижонам. Марото ничего не видел за краем скалы, зато слышал вопли. Это, кстати, объясняло, почему рогатый волк не бросился на людей сразу: склон почти закрывал ему вид на вершину.

– Можешь двигаться? – склонилась над ним Чхве.

Это прозвучало не слишком похоже на вопрос. Марото взглянул на страннорожденную: все лицо разбито в кровь, один рог надломлен у конца, по нему текут кровь и костный мозг. Рука бессильно висела, зато вторая взяла варвара за здоровый локоть и помогла подняться.

Перенеся вес на раскроенное колено, он испытал адскую боль и тошноту, но не свалился и не вырубился, – значит, есть надежда, что не раздроблено.

– Шевелись!

И они двинулись, хоть и совсем не так быстро, как обоим хотелось. Пользуясь булавой, как короткой неудобной тростью, Марото плелся за хромающей Чхве. Оба оставляли кровавые следы, второй раз за день ковыляя по седловине вверх. Варвар оглядывался через каждые несколько шагов, видел позади только голый склон и за это благодарил старых и новых богов. Чхве свернула в сторону и выудила из расселины свой зазубренный меч.

Когда до вершины им оставалась дюжина футов, вопли и кряхтение дворянчиков утонули в душераздирающем вое. Он стихал, и, когда прекратился совсем, не слышно было даже слабых стонов умирающих лордиков. Чхве и Марото остановились и приготовились к неизбежному нападению.

– Неплохая смерть…

И хотя варвар не был уверен, что произнес это вслух, страннорожденная, похоже, услышала.

– Никто из них не умер. – Оглянувшись, она ухмыльнулась побитому спутнику, показав кровавые дырки на месте выбитых острых зубов.

Марото отсалютовал ей булавой. Могло быть и хуже, это уж точно.

– Не козел! – донесся сверху голос Дигглби. – Совершенно точно не козел.

– Марото! Чхве! – Пурна появилась, как ангел Вороненой Цепи, сияя с высоты. – Они живы!

– Что вряд ли можно сказать обо мне. – Хассан дохромал до вершины и с содроганием бросил окровавленный меч.

– Слезь и помоги им. – Дин в кои-то веки последовала собственному совету, проворно спустившись к Чхве. – Им досталось больше всех.

– Где Принц? – спросил Дигглби. – Принц? При-и-инц!

– Заткнись! – рявкнул Марото.

Всякий раз, когда ему казалось, что все уже кончилось и он уже не в состоянии даже пошевелить пальцем, эти дворяне совершали очередную глупость – до того несусветную, что он заново наполнялся нервозной энергией. Когда голос пижона эхом разлетелся позади варвара и дикорожденной, Марото с новыми силами заковылял вперед. – Чтоб тебя демоны трахали, заткнись, твою задницу драть!

– Не волнуйся, начальник, он не ушел, – горделиво заявила Пурна, помогая Марото одолеть остаток подъема.

Она была крута будь здоров: рогатый волк вырвал шмат мяса из ее предплечья, прокусив кожаную перчатку, точно шелковую, и темная повязка уже намокла.

– Била в мозг, как ты учил.

– Не бывает… – Он задохнулся, шатаясь на краю седловины даже при поддержке Пурны. Кое-как добравшись до вершины, он уставился на гору шерсти и рогов, что перегородила пыльную тропу, на мандалу, нарисованную вокруг туши ручейками крови. – Не бывает на свете…

– Хищных козлов? – подхватил Хассан. – Я бы согласился, если бы только что мы не сцепились с одним из них. Спасибо тебе, Чхве. Дигглби ни за что бы не справился, если бы ты не изнурила зверушку.

– Я бы справился! – возразил Дигглби. – Но сейчас есть вопрос поважнее: где моя собака?

– На той стороне, – указала Чхве, даже в схватке с чудовищем ничуть не утратившая бодрости и деловитости. – Ступай, ищи, не медли. Имперцы должны были услышать Пурну.

– Бегите! – замахал рукой Марото. – Пока не поздно! Спускайтесь на той стороне. Быстро, придурки гребаные! Бегом!

– Но имперский лагерь… – начал Хассан.

Дин, подчинившаяся приказу Чхве, крикнула из-за валуна:

– Поднимаются! Может, дюжина! Они сейчас на лугу, но, как только мы начнем спускаться, нас увидят.

– Бежим или прячемся? – спросила Пурна. – Если останемся и перебьем этих, главные силы все равно поймут, что здесь кто-то есть, верно?

– Бежим. – Чхве сидела на корточках и здоровой рукой рылась в своей сумке. – Даже раненые, мы спустимся быстрей, чем они поднимутся. Помоги мне сделать перевязь, а ты, Дигглби, замотай Марото колено. И уходим.

– Но Принц! – запротестовал Дигглби.

– Демон дери твою глупую псину! – вспылил Хассан, подбирая меч и вытирая о спину нагнувшегося друга. – Собери наши вещи, а я позабочусь о раненых героях.

– Нет. – Марото затряс головой, чувствуя, как в черепе болтаются мозги. – Прямо вниз, навстречу. Двое надевают одежду их разведчиков. Это даст нам малость времени: они поймут, что перед ними чужие, только когда приблизятся.

– Но почему… – начала Пурна, но отдаленный вой заставил ее умолкнуть.

Он повторился раз десять. Источник звука находился не очень далеко.

– Потому что рогатый волк никогда не ходит в одиночку, – объяснил Марото, откидываясь на бугристые камни и глядя на облака. Они были багряными; солнце коснулось дальних вершин. – В стае дюжина тварей, а то и две. Вы убили щенка или недоростка. Его родители крупнее, быстрее, умнее, подлее. Нам крышка.

Никто не нашелся, что сказать, и это было кстати – так Марото лучше слышал вой рогатых волков. Пурна присела рядом, наложила тампон на его кровоточащее, облепленное песком колено и принялась туго перевязывать. С другого боку подошел Хассан, отломил наконечник от арбалетного болта – воспаленной руке требовалась шина.

– Я тоже пойду вниз, – услышал варвар, как Чхве обратилась к Дин. – Вы с Дигглби надевайте форму этих мертвых женщин. Живо.

– Лучше обороняться здесь, – возразил Марото, кое-как усаживаясь. – Ты не знаешь рогатых волков, страннорожденная. Они нападут на нас…

– Ее зовут Чхве, – сказала Пурна, больно фиксируя повязку. – Не будь говнюком, Марото, лучше зови ее по имени. А теперь, если ты слаб, как королевский первенец, и решил ждать здесь легкой смерти – дело твое, а мы пойдем и зададим трепку имперцам. Самое меньшее, что мы можем сделать, – привести стаю бешеных козлов прямо в их лагерь.

Марото оглянулся на Чхве. Та кивнула, слизнув с губ кровь, и улыбнулась так, что ему захотелось встать, хотя бы ради того, чтобы быть рядом с этой крепкой женщиной, у которой красные пятна на щеках и красный меч в руке. Увидел хлыщей, которых провел туда и обратно через худшую пустыню на Звезде; те наблюдали за ним с безумными ухмылками на лицах, раскрашенных вместо косметики грязью и кровью. Хассан сунул руку под мышку подвешенной руки варвара, а Пурна взялась за здоровую. Вдвоем они подняли Марото.

– Ну и что ты надумал? – спросила Пурна, как будто, мать ее, это вообще был вопрос.

Марото запрокинул голову и взвыл, точно рогатый волк. Да он и был Рогатым Волком.

– Так-то лучше, – фыркнул Дигглби. – А теперь найдем Принца.

Глава 6

Будьте покойны, София жива. Даром, что ли, всадники, получившие приказ преследовать Кобальтовый отряд, мозолили ляжки о седло. По срокам выходило, что она вполне могла быть той старостой, с которой встретилась сестра Портолес, – кобальтовые появились в жалобах с окраин, а потом и в официальных донесениях, всего через пару месяцев после резни в Курске. В зависимости от того, кто об этом рассказывал, они были то командой наемников, собранной, чтобы мутить воду, то необычайно удачливыми революционерами, то даже бандитами, которые самостоятельно сбились в шайку. Учитывая, что они перешли от набегов на заставы и приграничные гарнизоны к захвату целых замков и грабежу провинций, угроза недавно завоеванному благополучию Багряной империи была очень серьезной вне зависимости от того, кто этих мятежников возглавлял. Но если Поверженная Королева и в самом деле вернулась, то смилуйся, Падшая Матерь.

Портолес изо всех сил старалась сосредоточиться на этих практических, безусловно насущных проблемах, а не на скользком вопросе о том, почему история, поведанная королевой Индсорит в тронном зале, так отличается от всего, во что дикорожденная верила, пока росла. Клятва хранить в тайне, даже от своих высших по церкви, обстоятельства утраты короны Холодным Кобальтом только добавляла беспокойства. Как, кстати сказать, и всякие сложные места в пропагандистской книжке Еретика, подтверждавшие кое-что из услышанного от Индсорит. Спутник делился все новыми подробностями жизни Синей Софии. Склонить к этому парня оказалось чрезвычайно просто: достаточно было не бить его и не затыкать рот, когда тот открывался.

– …В этом обнаруживается довольно много смысла, если сложить все вместе, – трещал Еретик, когда лодка прыгала по волнам к блестящим скалам Хвабуна. – Ты можешь просто убить человека, но этим сделаешь его мучеником. А вот если состряпать версию, по которой София встречается с твоей марионеткой в честном бою и проигрывает, – вот тогда ты лишаешь ее одного из главных достоинств, а именно воинского искусства.

– Ты считаешь, это не было честной битвой? – спросила Портолес, побуждая спутника говорить дальше. – Может, Индсорит отравила Софию перед дуэлью?

– Да не было никакой дуэли! – воскликнул Еретик. – Кто говорит, что была? Бумаги, подписанные Софией и подтверждающие это, – просто письма, их легко подделать. Открой глаза, сестра, тебя одурачили, как и всю остальную Цепь и империю.

Сопровождающий из непорочных, которого двум мореплавателям выделили на границе, даже не пытался скрыть веселье, доставляя подопечных в гавань Хвабуна. Ну да ничего, думала Портолес, пусть Еретик и этот неверный улыбаются. Сама же она, укрощая гордость, получала возможность куда глубже проникнуть в настроения народа, чем если бы раздавала затрещины. Если повезет, она вскоре узнает о Поверженной Королеве много интересного.

Хвабун. Остров из Непорочных, куда Канг Хо сбежал два десятка лет назад, был логичной первой целью на пути Портолес. По словам королевы Индсорит, они с Софией понимали: план удастся лишь при условии, что больше ни одна душа не узнает правды. А потому даже самые доверенные капитаны считали свою Кобальтовую генеральшу мертвой. Выйдя из убежища, она, вероятно, открылась Пятерке Негодяев в надежде получить помощь. Если никто не подозревал, что София жива, то как она смогла после нападения на ее деревню моментально собрать армию без поддержки старых друзей? Слишком мало времени, чтобы справиться в одиночку.

Большинство остальных Негодяев трудно найти, если они вообще еще живы. Кавалересса Сингх колесит по Ранипутрийским доминионам, а остальные могут оказаться где угодно. Проще всего разыскать осевшего здесь Канг Хо, и если об этом знает королева Индсорит, то наверняка и София догадалась. Не то чтобы Портолес рассчитывала узнать правду от кого-либо из соратников Поверженной Королевы, но, понимая, что найти Кобальтовый отряд будет так же сложно, как и прочих Негодяев, она могла бы начать поближе к дому.

Конечно, если женщина из Курска – София и если она же и возглавляет банду наемников, которая сейчас терроризирует южную окраину империи… В том, что это именно она, королеву Индсорит убедили два обстоятельства: словесный портрет женщины, который дала монахиня, и последующее появление нового Кобальтового отряда. Убедили достаточно, чтобы она рискнула своим троном и доверилась Портолес. Когда королева спросила, был ли у жены старосты шрам на подбородке, сестра живо вспомнила эту деталь – она так же прочно запечатлелась в памяти, как первое прикосновение брата Вана… Но теперь боевую монахиню грыз прежний червь сомнения, заставляя гадать, действительно ли был пресловутый шрам, или ей это лишь пригрезилось из-за вопроса, явно подразумевавшего, что у обсуждаемой особы должна быть такая отметина. Если у старухи имеется шрам, а также необычная собака, и если она кажется слишком образованной для жительницы затерявшейся в Кутумбанских горах деревеньки, то она вполне может оказаться Софией, и это означает опасность для Индсорит – опасность слишком серьезную, чтобы оставить ее без внимания. Только Портолес способна узнать старосту Курска при встрече, – выходит, она и должна найти эту женщину, прежде чем Багряная империя будет втянута во вторую Кобальтовую войну.

Портолес скоро выяснит, вправду ли это София. По крайней мере, сможет это предполагать, опираясь не только на догадки одной-единственной женщины. Пусть даже эта женщина – багряная королева, могущественнейшая личность на Звезде, толика доказательств делу не повредит.

Пока группа слуг вела Портолес, Еретика и их непорочновского сопровождающего по острову к дому, боевая монахиня заметила белые светильники и свечи – семья в трауре, объяснил проводник. Ее просьбе об аудиенции у Канг Хо мажордом удивился и воспротивился меньше, чем она, будучи иностранным духовным лицом, ожидала даже с дипломатическими предписаниями, но господин, который вышел приветствовать ее, носил королевские одежды угракарского, а не непорочновского фасона. Супруг Канг Хо, Король Джун Хван Бонг.

– Чем мы заслужили удовольствие принимать вас в гостях? – спросил он утомленную дорогой имперскую монахиню и ее неопрятного спутника, склонив набок голову в высоком колпаке. Шапку украшали блестящие перья райских птиц – наверное, подороже, чем тяжелые серебряные браслеты на запястьях. – Несомненно, мой супруг не предвидел вашего визита, иначе оказался бы здесь.

– Я сестра Портолес. Прошу аудиенции у вас, король Джун Хван, – ответила боевая монахиня. Зная, что ложь проходит глаже, когда в ней есть добрая порция правды, добавила: – Ваш муж не ожидает меня.

– Понятно.

Суверенное государство этого монарха может представлять собой островок намного меньший, чем летний замок королевы Самота. Но он все равно король, и если он решит выпроводить визитеров, то придется уйти несолоно хлебавши.

– Может, выпьем калди? На вечер у меня намечены дела, но я, пожалуй, смогу выделить час для представителя наших друзей из Цепи.

– Часа вполне хватит. – Портолес постаралась не выказать облегчения. – Буду очень обязана, если ваши слуги возьмутся развлечь мой эскорт и присмотреть за пленником.

Все брови взлетели вверх при этом заявлении, а Еретик рассмеялся и потряс скованными запястьями:

– Это верно, я отчаянный преступник. Эти железки долго меня не удержат, так что поставьте хорошую охрану, иначе я обчищу ваши карманы до самых швов.

– Сюда, сестра Портолес, – пригласил Джун Хван, и гостья следовала за ним по нескольким коридорам с изысканно расписанными балками сводов, пока не вышла на длинный балкон. Досюда едва долетали звуки бьющихся волн, словно тихая песня. На севере Портолес увидела зыбкую стену тумана – должно быть, дальний край моря Призраков. Подумать только, в Век Чудес она могла бы с этого самого места увидеть Джекс-Тот, еще не успевший превратиться в Затонувшее королевство. Какой бы далекой от само́й церкви сестра ни чувствовала себя сейчас, церковные учения навсегда врезались в ее память. Монахиня испытывала радостный трепет, созерцая святыню. Говорят, в сердце моря Призраков находится гигантский водоворот; ходят слухи о левиафане, стерегущем его глубины. Ни то ни другое не кажется невероятным – если королевство предается демонопоклонничеству и окутывается черной магией, то вряд ли стоит удивляться, когда океан поглощает его целиком и отрыгивает еще большую тьму, которая воцаряется на месте твоей бывшей родины.

И все-таки самая грязная яма способна взрастить семя добра, подобно тому как розовый куст расцветает на навозной куче. Кто знает это лучше, чем Портолес? И точно так же как Падшая Матерь нашла опору в испорченной плоти анафемы, так и сестра сможет преобразить неправедное Затонувшее королевство в сад блаженных, если Звезда докажет, что достойна этой чести. Когда это случится, шторма прекратятся, туман рассеется, море Призраков расступится и войско ангелов вновь поднимет на поверхность Затонувшее королевство – священную землю, отмытую от древних грехов и готовую приветствовать тех, кто достоин ее щедрот. Песни Цепи говорят, что в сей День Становления верные чисторожденные смогут назвать эту землю своим домом, и немногие заслужившие этой чести анафемы будут исцелены, а все грешники и демоны унаследуют разрушенную Звезду. В этот день даже чудовище узрит наконец лик Падшей Матери, но если саму Портолес сочтут недостойной, – теперь она знает, что на Звезде есть место, откуда проклятые смогут наблюдать за жизнью спасенных и размышлять о своей участи.

С другой стороны, Цепь предрекает возвращение Затонувшего королевства уже больше сотни лет, и вот Портолес своими глазами видит доказательство того, что там, дальше, нет ничего, кроме сурового моря и плохой погоды.

– Как случившееся здесь представляется Вороненой Цепи? – осведомился король Джун Хван, проследив за взглядом Портолес. – Колдовство? Неудачный ритуал? Гнев богов?

– Что-то вроде этого, – буркнула Портолес, чей недолгий душевный подъем сменился унынием, когда она повернулась к низкому лакированному столику. – Затонувшее королевство часто поминается в наших молитвах. А что говорят непорочные?

– Колдовство. Неудачный ритуал. Гнев богов. – Джун Хван улыбнулся. – Суеверия везде одинаковы, сестра.

Портолес ненавидела слово «суеверие» – оно подло отвергает чудесное и принижает верующих до скудоумных.

– А как полагает просвещенный господин, проживая в непосредственной близости от того места, где все это произошло?

– Сработало оружие, недоступное нашему пониманию, – ответил Джун Хван с легкостью, словно они обсуждали погоду. – Была война между королевством Джекс-Тот и Звездой. Конечно, я не могу знать причины конфликта, но, какой бы она ни была, обе стороны проиграли. Они стремились управлять неподвластным. Джекс-Тот утонул в волнах и даже из такой далекой дали увлек за собой жителей Эмеритуса. Конец войне, конец Веку Чудес ценой большей, чем могли вообразить и живые, и мертвые. Трагедия наших предков.

– Разве непорочные не говорят, что время – это одно большое мельничное колесо? – спросила Портолес, пытаясь сосредоточиться на деле: она прибыла сюда за ответами о настоящем, а не прошлом. – Как, по-вашему, это отразится на сегодняшней проблеме империи?

– Еще один вопрос за пределами моего понимания, – сказал Джун Хван, и Портолес поняла: ожидается, что она сядет первой.

Очень хорошо. Подтянув подушку, она удобно устроилась на полу, и тут еще несколько слуг выпорхнули из раздвижной двери, словно трутни, покидающие гнездо. Калди был, разумеется, запрещен монахам, но грамота об освобождении от грехов позволяла сестре держать в ладонях фарфоровую чашечку и наслаждаться опьяняющим ароматом. К тому же не следовало вести себя грубо.

– Вдобавок, – продолжал Джун Хван, – вы смешали все свои языческие ереси. Это угракарийцам время представляется мельничным колесом. Непорочные же сравнивают его с рекой, бегущей вперед: водовороты, заводи и очень сильное течение.

– Это, наверное, ваши браслеты меня запутали, – сказала Портолес. – Вы скучаете по горам своей родины?

Джун Хван улыбнулся и дотронулся до серебряной змеи, охраняющей гибкое запястье:

– Здесь у меня есть и камни, и море. Более того, я родился на островах, от отца-непорочного. Мать была угракарийкой, браслеты принадлежали ей. Но разве вы прибыли сюда обсуждать генеалогию или теологию, сестра?

– Все на свете – теология, – ответила Портолес, отпивая калди. Он оказался куда горше, чем обещал запах. – Я прибыла, потому что ищу способ остановить новую войну. Мы все, угракарийцы, непорочные или имперцы, конечно же, едины в том, что война приносит мало хорошего.

– Я полагаю, это зависит от войны, – произнес Джун Хван, размешивая сливки в отваре.

– Слова генерала, – сказала Портолес. – Что ж, генералы нам нужны не меньше, чем монахини.

– Ммм… – протянул Джун Хван, элегантно отпивая калди.

– Буду откровенна, король Джун Хван. – И Портолес выложила заготовленный блеф: – Я здесь по прямому распоряжению королевы Индсорит. Ей интересно, что вышло из встречи вашего супруга с женщиной, объявляющей себя Кобальтовой Софией, и следует ли Самоту насторожиться.

Рука короля, державшая чашку, чуть напряглась, но никакого другого подтверждения не последовало. Движения хватило, чтобы убедить Портолес: она ударила верно. Брат Ван говорил: достаточно одного внимательного взгляда, чтобы распознать ложь. Джун Хван попытался разыграть непонимание, но слишком поздно.

– Вы говорите о бывшей начальнице моего мужа? О женщине, которую ваша королева собственноручно убила два десятка лет назад?

– Да, о ней, – подтвердила Портолес и решила добавить кое-какие детали к своей дикой догадке. Сестра чувствовала: он на крючке. Теперь нужно действовать осторожно, чтобы не сорвался. – Столь умный человек, как вы, король Джун Хван, не мог не установить личность гостьи вашего супруга? Простите кажущуюся дерзость, но вы поможете предотвратить международный конфликт, если будете откровенны со мной в этом вопросе. Нам известно, что она встречалась с Канг Хо, но мы не знаем, что вышло из этой беседы. То обстоятельство, что сам Канг Хо отсутствует в момент моего приезда… Уверена, вы понимаете наши опасения. Особенно с учетом того, что после визита Софии Хвабун не послал в Диадему ни слова. Багряная империя всегда считала Непорочные острова ближайшими и надежнейшими союзниками, но вы сперва воспользовались нашими внутренними проблемами, чтобы захватить Линкенштерн, а теперь это дело… Достаточно сказать, что королева Индсорит хочет знать, чем она вас обидела.

– И с такой важной дипломатической миссией королева Самота посылает одну-единственную боевую монахиню? И этот эмиссар сначала должен встретиться с моим мужем в Хвабуне, а не с императрицей Рюки в Отеане? – Джун Хван осторожно поставил чашку на стол. – Вы пытаетесь удить рыбку в мутной воде, сестра Портолес.

Вот вам и хитроумная уловка.

– Да. И я выужу что-нибудь, здесь или не здесь. Не желаю возвращаться домой голодной.

– Что ж, пусть никогда не скажут, что воды Непорочных бедны, – отозвался Джун Хван. – Возможно, вам не хватает наживки, сестра. Почему не испробовать другой подход?

– Извините меня, король Джун Хван, но я не лучший царедворец, чем рыбак. Говорите загадками, если вам нужно, но не ждите, что скромная монахиня сумеет их расшифровать. – Портолес осушила свою чашку и встала, надеясь, что распалила в нем любопытство достаточно, чтобы он попытался уговорить ее сесть обратно. В карточных играх, которым Еретик ее учил у их костров, тот всегда журил сестру за неудачный блеф, но здесь у Портолес не было иных стратегий. – Меня послали сюда, чтобы задать один вопрос. Вы дали мне один ответ, и я предполагаю получить другой от императрицы Непорочных островов, когда встречусь с ней через два дня. Оба ответа будут переданы королеве, минуя фильтр простого разума посланницы.

Джун Хван тоже встал, даже близко не столь обеспокоенный, как хотелось бы Портолес.

– Пусть с рыбалкой в Отеане вам повезет больше. В Осеннем дворце много прудов, где можно поудить.

– Если вы или ваш супруг случайно встретитесь с покойницей, известной под именем София, то передайте ей, пожалуйста, что я ее ищу, – попросила Портолес. – Это важно. Скажите ей…

Что сказать? Что Индсорит не причастна к резне в Курске, что это был явный заговор с целью настроить Софию против Багряной империи? Что Вороненая Цепь, как подозревает королева, прознала про Софию и послала полковника Хьортта убить ее людей? Что теперь Поверженная Королева стремится отомстить багряной и, когда они уничтожат друг друга, церковь получит абсолютную власть? Что багряная королева послала Портолес с заданием сообщить Софии правду, дабы избежать ненужной войны? Безумнее правды была лишь надежда, что Портолес может еще что-то сказать на эту тему Джун Хвану, – она и так уже слишком разоткровенничалась. – Просто передайте, что сестре Портолес нужно с ней поговорить.

– Повторяю, сестра Портолес: вы наверняка заблуждаетесь в отношении меня. Я не знаю женщину, о которой вы говорите.

– Спасибо за калди.

Портолес оглянулась на стену тумана, а Джун Хван обогнул столик. Очень тихо, так что монахиня едва услышала, король Джун Хван произнес:

– Сестра, вы можете спросить кое-кого еще.

– Я уже вам сказала, что не сильна в загадках. – Портолес выдержала взгляд короля.

Вот наконец-то перед ней нечто большее, чем непроницаемое зеркало, – глаза, в которых застыло напряженное ожидание.

– В наших водах косяки рыбы гарпии заплывают дальше и глубже, чем любые другие твари. – Джун Хван наклонился, открыл тайник в центре столешницы и достал крошечный розовый сосуд. – По слухам, добираются аж до Затонувшего королевства. Тому, кто выпьет эссенцию их сущности, даруется лучшее понимание и друга, и врага, и самых разных живых существ. Нет обмана в царстве гарпий – мы сможем поделиться друг с другом всем и будем знать, что наш обмен равноценен.

Портолес взяла миниатюрный кувшин и ногтем большого пальца откинула крышку на петлях. Масло внутри поблескивало такой же мглой, как Врата в Диадеме, куда анафемы должны были бросать все демонские включения, которые папские цирюльники удаляли из их испорченных тел перед первым допуском в Норы. Жидкость пахла водорослями, выброшенными на голые скалы; глоток освежил зарубцевавшийся язык Портолес, заостряя подпиленные зубы…

– Но вспомню ли я хоть что-нибудь после? – Сестра улыбнулась, выливая гарпийный токсин за перила балкона, в далекое море. Было до боли приятно отказаться от искушения. – Я знаю о вашем демонском молоке, король Джун Хван, и вежливо отказываюсь от угощения.

Джун Хван зашипел сквозь зубы. Вылитое зелье стоило целого состояния, даже для высокородного господина с островов это выглядело вопиющим расточительством.

– Я надеялся, что для человека вашего происхождения у вас более просвещенные взгляды.

– Надежда обманчива. – Портолес вытряхнула последние капли, прежде чем аккуратно вернула керамический сосуд на столик. – Вера – вот на что можно опираться, когда надежда себя не оправдывает.

– Война близится, сестра, но не та, которой ожидаете вы, – сказал Джун Хван, улыбаясь, на вкус Портолес, чуть более дико, чем следовало. – Ваше цепное начальство трудится, как пустынные осы, хотя и держит свои планы в тайне от дикорожденных, которых обратили в свою веру, искалечив при этом. И в тайне от королевы, если уж на то пошло. Вы могли бы многое узнать, если бы не заткнули уши божественной грязью.

– Божественная грязь, вот как? – переспросила сестра, уже коря себя за решение вылить дурман, – она всегда сильнее жалела об упущенных соблазнах, чем о тех, которым поддалась. Но нельзя было раскрыть оружие, доверенное ей королевой Индсорит, даже ради заманчивого вкуса черной морской воды, омывавшей Затонувшее королевство. – Грязь – тоже верное средство. Я доверяю почве под ногами, даже когда она зыбкая, а не прыгаю через ваш парапет, надеясь, что морской воздух мне понравится больше.

– Доброго дня, сестра Портолес, – пожелал король Джун Хван, и в дверях возникли двое слуг, как деревянные куклы на каскадских часах с кукушкой. – Проследите, чтобы нашу гостью и ее… гм… пленника проводили на корабль. Они спешат отбыть по своим делам.

– Еще раз благодарю. – И Портолес двинулась к выходу.

– Мое почтение императрице Рюки, – бросил ей в спину Джун Хван, и Портолес подумала, не поплыть ли прямо в столицу, – с ее бумагами она и впрямь смогла бы добиться аудиенции. Но это не принесло бы ей никакой пользы и выдало бы участие королевы еще нагляднее, чем Портолес уже допустила.

Ну и ладно, зато она наконец-то попробовала калди. Конечно, это грех, но отнюдь не самый серьезный из совершенных ею.

Глава 7

Планированием и осуществлением государственного переворота не занимаются под давлением, но София считала, что, учитывая жесткие временны́е рамки, проделала впечатляющую работу. К тому же ей удалось провести много времени с Сингх и хорошенько познакомиться с ее детьми. После воссоединения она была почти рада неделю проехать в противоположном, зараза, направлении, чтобы начать революцию в Тхантифаксе – намеченном доминионе, расположенном даже дальше по Юго-Западному Лучу, чем Зигнема. Почти.

Теперь, однако, настало время покинуть город, оставив грязную работу революционерам «Тусклого криса». Она даже излишне задержалась, если быть точной.

Снаружи, на узких улочках Тхантифакса, уже полным ходом шел бой, и плетеные стены храма задрожали, когда в городе прогремел очередной взрыв. Внутри София еще раз крепко затянулась знакомой трубкой из вереска, который Сингх нашла для нее, – ветку, похожую на маленькую кочергу, она старательно покрыла насечками и бороздками и проморила, чтобы выглядела как обломок кремнеземского инеистого коралла. Это было четверть века назад, а в последние годы трубка, видимо, пылилась у Сингх на подставке.

Больно было узнать, что Марото заложил подаренную Софией трубку, на изготовление которой было потрачено столько часов, но, по крайней мере, ему хоть хватило совести продать ее не абы кому, а другому Негодяю. Выбив чашечку о бедро, чтобы не поджечь кисет, София убрала трубку и забросила на плечо сумку. Мордолиз взвыл и зацарапался на пустом алтаре в задней части храма, досадуя, что ему позволили только попробовать на вкус отчаяние спрятанных сирот, которых София и Сингх привели сюда аккурат перед тем, как восстание развернулось в полную силу.

– Я хочу остаться и помочь, – сообщила Сингх, затягивая нагрудник. – Догадываюсь, что у тебя другие планы, так что можем встретиться в…

– Считай, что я этого не слышала, кавалересса. – София ожидала подобного дерьма, но запаха все-таки не стерпела. – Уговор есть уговор и на Звезде, и за ее пределами. Не говори мне, что в мое отсутствие ранипутрийские рыцари завели обычай отрекаться от клятв.

Забаррикадированные двери вздрогнули, и не от нового взрыва. Идолы зашатались на полках, священницы принялись молиться еще громче, поднимая извивающихся змей к резным балкам. Сингх попыталась переглядеть Софию. Как будто, мать ее, это было возможно.

– Помогать тебе только после того, как ты поможешь мне, – вот моя клятва. И пока мы не уверены, что Тхантифакс падет, ты не выполнила свою часть сделки. – Сингх сунула концы усов за подбородочный ремень островерхого шлема. – Мои дети…

– …выиграют эту войну собственными клинками, – перебила ее София. – Или проиграют. Мне, вообще-то, все равно. Я несколько недель потратила, планируя атаки с Масудом и лестью добиваясь лояльности твоих дочерей, а это не входило изначально в договор. Также я не обязывалась собственноручно закладывать взрывчатку, собирать всех этих сопляков и вести их в убежище. Я не слишком тупа, понимаю, что мы находимся в самом злостном лоялистском квартале этого гребаного города. Только для того, чтобы выбраться отсюда на дорогу к империи, придется перебить кучу народа. Я ни разу не ныла, Сингх, так что не смей сейчас затаскивать меня в это дерьмо лишь только того, чтобы полюбоваться успехом своего выводка.

– Это не любование, – жестко отрезала Сингх, но потом смягчилась. – Ну, разве что самую малость. Просто приятно хоть раз увидеть семью в полном сборе. Сделай мне этот подарок, София, и я позабочусь о том, чтобы в Багряную империю нас сопровождала сотня всадников. Сделай то, что тебе удается лучше всего, – разве это не стоит лишнего дня ожидания?

– Если бы ты попросила меня напрямик… – сказала София, глядя на Гын Джу.

Страж добродетели пожал плечами, и трясущимися пальцами приложил одну из Сингховых ос к шее, и содрогнулся, когда та подарила ему укус грез. Он все еще выглядел изможденным после утренней кровавой бани. Столько сражался с дынными демонами, или чем там еще, у себя дома – но лить человеческую кровь явно не привык. Надо дать ему время.

– Ладно, можешь считать меня сентиментальной старой дурой. Две сотни ранипутрийских драгун, Сингх, без единой паршивой овцы – нам понадобятся настоящие наездники, когда мы двинемся в путь, не лодыри и не зелень, не умеющая отличить левую ногу от правой.

– Ты даже не заставила меня сказать «пожалуйста», – упрекнула Сингх, когда двери начали подаваться. – Мягкая, как брюшко котенка. Я всегда это говорила.

– Даже мягче, но только с тобой, сестра.

София свистнула Мордолиза. Пес посмотрел на нее, но не двинулся к дверям храма.

– Эй, старина! Ты готов побыть хорошей собачкой? Может, не будешь сидеть сиднем и глазеть, как меня, мать-перемать, вырубят третий раз подряд?

Мордолиз застучал хвостом по полу в такт вою змеедержащих священниц, и его тонкие собачьи губы растянулись, обнажая полный набор грязных желтых зубов.

– Так-так, что у нас там? – София взмахнула боевым молотом и направилась к трясущейся двери. – Пойдемте же! Если сейчас же не уберемся, нами можно будет и собачку покормить.

– Спасибо, сестра, – сказала Сингх. – Мы отправимся в путь самое большее через два дня.

– Слышишь, Гын Джу? – окликнула София. – Если хочешь снова увидеть принцессу Тыкву, поднимай свою укушенную задницу и бери двухтигр.

– Четырех, – возразил Гын Джу, весь кипящий энергией от осиного яда. – Пусть притащат самую острую сталь и самых злобных демонов. Никакие силы в мире, даже языческие боги, не помешают мне встретиться с невестой.

– У языческих богов свои способы воссоединять влюбленных, причем не обязательно все участники остаются в живых, – пробормотала София. – Будем действовать постепенно: деремся, пока драка не кончится, пируем с семейством кавалерессы, выезжаем с нашей новой кавалерией и доставляем тебя к твоей милой. В таком порядке.

Дверь раскололась по всей длине, в щель просунулась рука и отодвинула засов, а затем неистовые верноподданные хлынули в храм – кажется, даже быстрее, чем бил им в спины солнечный свет. Пришло время заняться тем, что София делала лучше всего.

* * *

Если бы тхантифаксские верноподданные послушались голоса разума и начали атаку на храм с залпа стрелами или просто вкатили внутрь бомбу, все могло повернуться совсем по-другому. Вообще-то, они ожидали найти кучку жриц и беглецов, так что София могла простить им опрометчивую тактику наскока. Большинство вломившихся были вооружены короткими катарами, но у пары-тройки имелись кханды, весьма похожие на тяжелый зубчатый меч, поблескивавший в руке Сингх.

Однако никто не владел клинком так хорошо, как кавалересса, – это быстро выяснилось, когда Сингх ловко отбила атаку первого нападающего, позволив своему мечу отскочить от чужого клинка, аккуратно пронзить искусно украшенный шлем. Когда другой противник попытался воспользоваться моментом и ткнуть Сингх в открывшуюся подмышку, то обнаружил, что тонкий меч-четырехтигр Гын Джу способен не только пробить бронзовый шлем, но и точно войти в глазную щель и проткнуть череп. София прикрывала другой бок кавалерессы, ненасытное острие на оборотной стороне ее молота пробило грудную пластину и отбросило атакующую женщину на ее соратников. Несмотря на превосходящее число, поток неистовых лоялистов разбился о трех защитников и покатился назад, как волна, налетевшая на волнолом. Они были хорошо вооружены и защищены, эти воины, большинство из которых носили темно-пурпурные и ярко-зеленые одежды младшего тхантифаксского дворянства, и не так дубоголово безрассудны, как показалось сперва, – под напором Софии с компанией многие лоялисты поспешили выскочить на улицу. Их павшие и падающие соратники замедлили Софию, Гын Джу и Сингх ровно настолько, чтобы уцелевшие вооружились шакрамами, и, когда трое повстанцев появились в дверях храма, их встретила толпа ухмыляющихся мерзавцев, которые размахивали широкими кольцами с бритвенно-острыми краями. Особенно наглая каналья вертела такое кольцо на пальце.

Гын Джу и Сингх отпрянули за обломки двери, когда лоялисты запустили свои снаряды, однако с Мордолизом под боком София стояла в гордой и спокойной позе, воздев руки в бесстыдной демонстрации собственной лихости. Какой смысл связываться с демоном, если нельзя повыпендриваться? Чакры, направленные в Сингх и Гын Джу, вонзились в косяки или залетели внутрь храма, и, хотя София слышала, как они скачут по залу, те, что были брошены в нее, продолжали медленно плыть по воздуху: их скорость пригасил Мордолиз. Все, кроме одной, вдруг упали на мостовую, но последняя добралась до цели. У врагов мигом отпала челюсть – еще бы, демоны их побери! Перекинув молот в другую руку, София взяла смертельно опасное, лениво вращающееся круглое лезвие правой рукой… Как только пальцы хозяйки сомкнулись на чакре, Мордолиз выпустил оружие из своей власти, оно опять раскрутилось и порезало ладонь Софии, прежде чем та успела схватить его покрепче. Гребаный грязный демон!

– Отлично, ребятки, – похвалила София, ощущая знакомую тяжесть в руке. – Вы тут все гребаной ерундой занимались, а теперь повеселимся.

София метнула чакру обратно в толпу, и Мордолиз, очевидно, придал штуковине дополнительное вращение. Она перерубила в предплечье руку, которой пыталась защититься нахалка, полетела дальше и рассекла пополам лицо стоявшего за ней мужчины. Тогда Сингх и Гын Джу следом за Софией пошли в атаку, и пара благоразумных девиц из задних рядов побежала прочь еще до того, как троица добралась до передних. Сталь встретилась со сталью, сталь встретилась с плотью, и довольно скоро все участники уже оскальзывались на залитой кровью брусчатке. Самый храбрый из лоялистов вышел на Софию с мечом-хлыстом. Он, пожалуй, сумел бы попортить легкий доспех, не оттолкни Мордолиз оружие назад. Три гибких лезвия обвили горло хозяина. Только крепкий столб позвоночника помешал полному обезглавливанию.

– Ад и демоны, – сказала София, когда они, победители, обтирали свое оружие о трупы, – я уже почти забыла, как это здорово!

– Почти? – спросила Сингх.

– Почти, – улыбнулась София.

– Блюэ-э-э, – сообщил Гын Джу, сгибаясь и выливая содержимое желудка на мостовую.

– Пойдем, – позвала София и раненой рукой потрепала Мордолиза по голове. – Там, откуда пришли эти, осталось еще больше.

* * *

Они притащили отовсюду столы во двор, чтобы хватило места всем, от семьи Сингх до ранее неприкасаемых страннорожденных, которые закладывали бомбы под бараки и кордегардии. Это напоминало долгий поход на Диадему, когда принцы крови и оборванцы ели и пили под звездами вместе. Только на сей раз пища была куда как лучше – на обшарпанные доски выставили сотни блюд с пылу с жару. Видно, революция оказалась популярной у дворцовой челяди.

– Беру назад все, что говорил о ранипутрийской кухне, – заявил Гын Джу, накладывая себе третью тарелку кокосового риса с пикулями. – Вот только хочется рыбы или кальмаров. Нет ли здесь чего-нибудь этакого?

– Ну да, нищие – самые привереды, – ухмыльнулась София, попивая махуву.

Цветочное вино напомнило ей о начале их с Сингх дружбы: никаких еще громких имен, ничего, кроме мечей на боку, пыльной дороги и одной бутылочки на двоих. Рядом старший сын Сингх, Масуд, осушил кремнеземский рог самотанского красного и хлопнул Софию по спине:

– Сегодня нет нищих, госпожа, только магараджини и магараджи новой ранипутрийской династии!

– Угу-у-у, – протянула София, через стол сверля взглядом его мать. – А как насчет завтра?

– Все мы нищие, когда восходит солнце, – ответил Масуд, подчеркнув красоту сей премудрости отрыжкой. – Кто мы такие – это важно, когда ложится ночь.

«Спасибо тебе», – губами показала Сингх.

Глядя, как старая подруга налаживает отношения с семьей, София радовалась тому, что решила остаться и помочь победить, а не принуждала Сингх исполнить данное обещание и выехать, как только началась драка. Кавалересса обняла одну из своих близняшек; София уже забыла которую.

– Припомни брату эту мудрость, – сказала Сингх, – когда его судьба опять переменится и он отправится ночевать в переулок, а вместо подушки подложит под голову свой жирный язык.

– Я ему прямо сейчас напомню, что город не пал бы, если бы не мои солдаты, – заявила девушка, высвобождаясь из материнского объятия, но недостаточно убедительно, чтобы обмануть Софию. – Что, дорогой Масуд, ты на это ответишь?

– Дражайшая Урбар, – Масуд махнул рогом примерно в ее направлении и при этом плеснул вином на стол и свое дхоти, – я отвечу, что предпочту сразиться с дюжиной армий Тхантифакса самолично, чем испорчу с тобой отношения, отметив, какая же ты фря – пошла на войну, нацепив бриллианты!

Они еще попикировались – впрочем, добродушно, – и, когда стоявшее перед Софией вино сменилось кружкой теплого бханга, та сделала большущий глоток и тотчас воспарила. Обычно бханг позволял убежать от всего, но теперь он запер Софию в ее собственном сердце; занудливый смех ранипутрийцев и Гын Джу отошел на второй план, будучи потеснен самоедством. Почему София и Лейб не растворились среди людей, где друзья могли прикрыть спину, а вместо этого убежали в горы, где притворились совершенно другими людьми?

Им пришлось самим поверить в свою ложь, как поверили те, для кого она предназначалась. Мужчина вернулся в мирное селение своего детства и привел чужеземную невесту. Они работали на скромных полях соседей, ухаживали за их скотом, заготавливали коренья для перегонки. Вдвоем стали старостами – прежняя староста, умирая, настояла, чтобы они приняли ее обязанности. Дальше – песни, мелкие повседневные заботы и ежегодные паломничества к зеленым подножиям гор. Они принесли себя в жертву империи, вместо того чтобы жить той жизнью, для которой были рождены, – жизнью, окрашенной не зеленым, а красным. Кровью, текущей в лучах алого рассвета, и разливаемым в вечерних пирушках вином…

Возможно, в каком-нибудь аду есть стол вроде этого, где она воссоединится с мужем и всеми прочими, принявшими насильственную смерть по ее вине. Возможно, она когда-нибудь наполнит кубок Лейба свернувшейся кровью и они будут вкушать пепел среди могил. На том свете возможно многое, судя по знающему взгляду Мордолиза, который лежит рядом в ее тени. Он стал толще, чем был утром, шерсть залоснилась, а зубы побелели, сделавшись как кольцо из слоновой кости в носу у Сингх.

Во дворе звучали песни, и похвальбы, и шутки, и даже занялся танец. Веселье продолжалось, пока рассвет не перебрался через дворцовую стену. Но София не пела, и не хвалилась, и больше не смеялась в ту ночь. Она общалась только с сытым демоном, лежавшим у ее ноги, молча глядя ему в темные глаза, пока не уронила голову на стол.

* * *

Они пересекли сумрачные пустыни и проехали вдоль ярких рек, через прохладные леса и жаркие холмы, где трава с красными кончиками трепетала, как море пылающего шелка. Однажды заметили развалины башни на вершине белой скалы посреди черных джунглей; по настоятельному интересу Мордолиза, побуждавшего исследовать ее, София решила, что это место наверняка населено демонами, но вовсе не собиралась подходить ближе, чтобы проверить свою догадку. Они проезжали по скрипучим мостам, построенным, когда империя была молода, и по дорогам в горах, прорубленным самими богами, если верить Сингх… или сильными ветрами, если верить ее детям. Дочь кавалерессы Удбала и сын Шрирам поехали с ними, каждый с сотней всадников, и их переход от окончания Ранипутрийских доминионов до Тела Звезды был настолько легок, насколько София вообще могла припомнить подобное. Разгоняя заставы недоукомплектованного приграничного гарнизона империи у Азгарота, она осмелилась понадеяться, что все и дальше пойдет так же легко: с гиканьем и уханьем и беспорядочной гонкой мимо отвесивших челюсть юных дураков, к победе!

Как будто жизнь бывает настолько проста. Через полдня они выяснили, почему пограничная застава охранялась так слабо: посреди дороги стоял лагерем имперский полк, недавно сколоченный из войск гарнизона. Судя по громадному облаку пыли, которое последовало за ними, когда они пересекли подножия гор и направились вверх, через северный перевал Блодтерст, у полка имелась и солидная кавалерия. Никакой азгаротийский жеребец не мог сравниться с тхантифаксскими кобылами, но, даже не рискуя немедленно вступить в бой, София сжала челюсти и сощурилась: Багряная империя уже к чему-то готовилась, и нетрудно было догадаться к чему. К появлению Кобальтового отряда, конечно, как будто какая-то армия имела право на это название без предводительства Софии, – эта принцесса Чи Хён отличалась, демон ее побери, известной наглостью и мужеством, если Сингх хотя бы отчасти правильно изложила план девчонки.

Деревня Блодтерст раскинулась на берегах зеркально-невозмутимого озера в трех днях конного пути по коварным тропам западных Кутумбан. Это было место паломничества для адептов и Вороненой Цепи, и Угракара, и каждое лето население городка увеличивалось с нескольких сотен человек до тысяч. Ступы выстроились на западных берегах, перевернутые деревянные кресты – на восточных. Ранипутрийская кавалерия прибыла к ночи, и конникам устроили прием, как героям, поскольку блодтерстцы, будучи разумными людьми, привечали все проходящие армии вне зависимости от знамен.

– Девочка, иди-ка сюда, – сказала Сингх, маня Софию к алтарной стене в общем зале гостиницы, принадлежавшей местной старосте, когда они устроились в своих комнатках на ночь. – Тут есть кое-что, чего не увидишь в доминионах.

Гостиница была так же проста, как все прочее в Блодтерсте; ее аккуратно сложенные каменные стены не украшены ни окнами, ни даже гобеленами. Но начало зимы на целый сезон отстояло от времени любого мало-мальски значительного цепного паломничества, и хозяйка не завесила свой алтарь – несколько простых деревянных полок, заставленных идолами. У угракарийцев имелось почти столько же богов и демонов, сколько у кремнеземских племен – легендарных предков.

Сингх сосредоточенно рассматривала одну из маленьких статуэток. Женская фигурка на верхней полке соседствовала со свирепым боевым угракарским псом и медведеобразным парнем, имя которого вертелось у Софии на языке, но не вспоминалось. В отличие от прочих, эта статуэтка была явно человеческой формы, без всяких лишних конечностей или животных черт. Честно говоря, с молотом и мечом она выглядела почти как…

– Да быть не может! – прошептала София, и в ее груди растеклось забавное чувство, когда она взяла фигурку. Та была изготовлена из твердого дерева, вереска, или она никогда не резала трубок, а волосы… волосы выкрашены в голубой, как у яйца малиновки, цвет. – Ты меня разыгрываешь. Это же…

– Холодный Кобальт, – пояснила староста, ставя чайный поднос на стол и хлопоча над ним. – Пожалуйста, поставьте ее обратно со всем уважением. Королева гневается, когда ее трогают.

– О, это да, – согласилась Сингх, воздевая ладони и отступая, чтобы в дальнейшем свалить всю вину на Софию. – Лучше будь осторожнее, подруга, иначе заработаешь проклятие за непочтительное обращение с Кобальтовой Королевой.

– Я в это не верю. – София еще раз осмотрела статуэтку, чтобы запомнить, после чего вернула ее на место. – Извините, я не хотела проявить неуважение к вашему алтарю.

– Меня-то это не беспокоит, – сказала староста, убирая пару выбившихся седых волосков под головной шарф. – А вот королева может рассердиться, особенно на иноземцев.

– Правда? – спросила София с облегчением от того, что Мордолиз послушался ее приказа и остался в комнате. Она бы не пережила его присутствия. И присутствия Гын Джу, кстати, тоже – хорошо, что он отсыпается после дневного перехода. – Вы не… молитесь ей, часом?

– Молюсь? – Женщина издала лающий смешок, потирая узловатые запястья и глядя на статуэтку. – Она не слушает. Но согласитесь: тем больше причин с ней не ссориться.

– Она… – София постаралась не улыбнуться. – Вы… Она что, богиня вашей деревни, вашего народа?

– Вот еще! – фыркнула староста, вероятно почувствовав себя чуть свободнее, после того как они выпили чанга на общем обеде. – Конечно нет! Просто женщина, как все мы. Только дурак будет ей поклоняться… и только полный дурак назовет ее демоном, как это делают имперцы. Они говорят: София вернулась и Кобальтовый отряд так же велик, как прежде, но я не верю, что это он. Не может такого быть. Есть одна истина в этом мире: мертвые остаются мертвыми, хвала милости богов и слабости демонов.

– Что ж, я скажу, что она… – Но что бы Сингх ни собиралась сообщить, суровый взгляд Софии это пресек.

– Я ее знала, – печально призналась старая женщина, и София ощутила укол совести, потому что не имела ни малейшего понятия, кто это такая, а та сказала: – То есть я не общалась с нею, как мы сейчас. Но я, совсем еще девочка, была рядом. Кобальтовые шли мимо, быстро-быстро, но не настолько, чтобы мать успела меня удержать. Я убежала с ними. Ах, какое это было приключение!

Совсем девочка? София выругала себя за то, что сочла женщину старой, – наверняка та была на несколько лет младше ее самой. Сингх смотрела в упор, взглядом побуждая открыться, но хрен ей. София спросила:

– Как вы думаете, сколько народу погибло в той авантюре? Я слышала, тысячи умерли от голода и холода, не считая тех, кто погиб в бою.

– Тысячи? – переспросила староста, усаживаясь на скамью перед низким столиком и наливая себе чая с ячьим маслом. Она подтолкнула железный чайник в сторону все еще стоявших гостий. – Больше похоже на десятки тысяч. Может, половина наших. Я не знаю. Люди, которых я знала с колыбели, падали вокруг меня повсюду. Мне повезло потерять всего пару пальцев на ногах. Нам, слишком слабым для сражений с имперцами, поручили заниматься фуражом. Знаете, что это такое? Грабить фермы, которые не отдадут всего, что у них есть. Штурмовать села, не сильно отличающиеся от моего, в надежде, что местные жители не объединятся и мы сумеем утащить достаточно, чтобы прокормиться. Нам приходилось так же тяжко, как всякому солдату, честно скажу, да еще мы и дрались-то камнями и палками! Даже ее Негодяи не были так свирепы, как мы, фермерские дочки, деревенские сынки, все пьяные от мечты…

– Вот уж приключение, – молвила София, со стоном опускаясь на скамью напротив. Ее задница и ляжки ничуть не скучали по седлу, даже если затосковало все остальное.

– О, самое что ни на есть! – возразила женщина, дуя на чай. – Я повстречала свою жену в Долгом Походе, подружилась с людьми, которые до сих пор из года в год совершают сюда паломничество. Может, Кобальт и была демоном, как утверждают имперцы, и это была жестокая затея, тут спорить не о чем. Но она сражалась за нас: за меня, за вас и даже за большинство имперцев, хотя многие были слишком слепы, чтобы это увидеть. Она хотела переделать мир, освободить бедных…

– Ерунда, – перебила София, вложив в это слово столько яда, что удивилась сама. – Она была убийцей и трусихой, такой же, как любой король или королева до нее – и после.

– Вы ошибаетесь, – возразила староста. – Она была убийцей, верно, но искренне хотела перемен – слышали бы вы, как она говорила с нами, вы бы поверили, что ею двигало нечто большее, чем жажда власти или богатства. И она бы многое изменила, если бы не самотанские убийцы. Все было бы по-другому.

– Я заметила, что у вас на стене нет портрета королевы Индсорит, – ухмыльнулась Сингх, садясь рядом с Софией и наливая себе чашку густого чая.

– Не сравнивайте, – сказала староста, словно урезонивая капризных детишек. – Королева Индсорит живет в моем сердце, а ее статуэтка находится над изголовьем постели. Менее… честолюбивая, чем королева София? Да, да, да. Но ее солдаты всегда хорошо себя ведут, когда проезжают через деревню, и именно она создала озеро Блодтерст как священное место, а не эти… священники Вороненой Цепи. Дела не так хороши, как были бы, останься София в живых, но не настолько плохи, как могли быть.

– Думаю, мне лучше лечь, – сказала София, поднимаясь со скамьи. – Такое чувство, что я уже вижу сны. Спасибо за гостеприимство, сударыня, и за то, что поделились вашими историями.

– Выезжаем, конечно же, рано, – сказала Сингх. – Я постучу, когда будет пора.

– Пусть ваше время с демонами пройдет быстро, – напутствовала женщина, и София скованно направилась в свою комнату.

Оглянувшись в темном коридоре на освещенный чайной свечой проем, за которым остались Сингх со старостой, она протяжно и уныло вздохнула. Они уедут до восхода, но если имперская кавалерия все еще их преследует, то прибудет в эту деревню раньше, чем взойдет следующая луна. Когда это случится, будут ли солдаты столь деликатны, как описывала женщина, или накажут беспомощное население за пособничество нарушителям границ? Истребят ли их всех в назидание другим, как поступили с жителями Курска? Обрекла ли она на гибель еще одну деревню, всего лишь заглянув в нее? И сколько еще деревень она встретит по пути в Диадему? Сколько еще бедных дураков, поверивших в ее миф, умрут с идиотской ухмылкой на лице или примут еще худшую смерть, веря, что обрекли себя не ради амбиций эгоистки, убежденной, что только ей ведомо, чего заслуживает мир?

В темном коридоре Мордолиз носом открыл дверь и обнюхал ее руку. Она втолкнула его обратно в комнату и заперлась.

* * *

Они увидели самозваный Кобальтовый отряд через неделю после своего ухода из Блодтерста, когда взошли на один из бесчисленных перевалов Кутумбанского хребта. До мятежников оставались еще мили и мили, их колонна двигалась по мосту Граалей, пересекавшему ров Мордласт. Отсюда, сверху, войско выглядело как огромная масса личинок, ползущих по оголенным ребрам гор.

Но этот подъем показал еще одну силу, пусть и меньшую: тот самый имперский полк, от которого отряд Софии ускользнул на границе.

Там была пехота, но даже пешком имперцы догоняли лжекобальтовых быстрее, чем София, благо шли прямо через передний хребет по Проходу Черного Дегтя, между ранипутрийскими всадниками Софии и далеким Кобальтовым отрядом, по главной дороге. Сингх полчаса разглядывала подъемы и спуски этого тракта в свой ястроглаз, но не заметила ни одного всадника тяжелой имперской кавалерии. Это могло означать, что конница все еще преследует их по перевалу Блодтерст. София и ее воины были не только отрезаны от Кобальтового отряда, но еще и зажаты между имперскими всадниками и главными силами противника.

– Так близко, – мечтательно произнес Гын Джу, глядя через океан воздуха туда, где его возлюбленная вела свою армию через четыре моста. – Почему мы… Разве нельзя…

– Провести имперских всадников по всем демоноцелованным горам, пока не выйдем к их же пехоте? – сплюнула красным Сингх, и плевок расплескался по камням. Еще даже сезон в походе не провела, а уже опять на бетеле. – Ну а что? Не в первый раз будет.

– Не в первый, – подтвердила София, – но если нам повезет, то в последний.

В стороне от узкой дороги, пробитой сквозь Кутумбаны, идти было достаточно тяжело, а ехать почти невозможно. Много вершин и спусков преодолели ранипутрийцы, ведя нервных лошадей под уздцы; сапоги и подковы оскальзывались на снегу и пыльных камнях. В последующие недели им ни разу не попалась тропа, ведущая в обход имперской пехоты, так что, пока Кобальтовый отряд не спустился на равнины Ведьмолова, ранипутрийские драгуны не могли прорваться на север и явиться на переговоры. По мере того как близился конец долгой охоты, София все чаще задумывалась, выказывает ли она свое беспокойство так же явственно, как Гын Джу. Но ему-то с чего тревожиться? Он же стремится только к одному – воссоединиться с любовью всей своей жизни… А София может ей и навешать при случае.

Глава 8

Ну и девушка эта Чи Хён! Когда Мрачный уселся за калди в ее шатре, он испытал тринадцать видов счастья, а после явились четырнадцать видов разочарования: первый заданный ею вопрос оказался про волосы. Не то чтобы он не гордился высоким коком, который ему удавалось начесать при помощи старой материнской щетки, – разве что втайне ужасался тому, что в последнее время на расческе оставались только белые волосы, а не черные пряди юности. Нет, дело было в том, что с тех самых пор, как они покинули саванны, внешнеземцы постоянно порывались высказаться о его волосах; попалась даже парочка настолько смелых, что попросили разрешения потрогать. Некоторые и не спрашивали, а сразу тянулись к его голове, и в каком-то клевертакском притоне завязалась драка, когда женщина, сидевшая за соседним столом, протянула руку и подергала его за волосы вообще без всякой причины. В итоге Мрачный был бы счастливее сытого льва, случись ему поговорить с Чи Хён о чем угодно, кроме его шевелюры.

– Не, – отказал он, так как она для порядка, в непорочновском окольном стиле, осведомилась, можно ли спросить про волосы.

Она встретила его взгляд темными, как кровь, глазами, и он приковался своими к изящной чашечке с калди в руках.

– То есть… а что за вопрос?

– Они всегда были такими? – И прежде чем он успел закатить глаза, она произнесла нечто, его удивившее: – Я имею в виду – белыми.

Вся эта слоновая кость на маминой расческе. Даже не подумав о том, где и с кем находится, Мрачный вскинул руку и дернул. Пара курчавых волос, которые он поднес к лицу, была такой же белой, как все, что он вычесывал в последнее время.

– Хмм… нет.

– Ты тоже прошел? – спросила Чи Хён с таким интересом, какого он вовсе не ждал от сурового генерала. Выпроводив из палатки несносного Феннека и остальных, она выглядела… почти девчонкой. – Ты держал глаза открытыми? Я – нет. Теперь жалею. А ты в какие входил? И где вышел?

– Хмм… – О чем, демоны побери, она говорит? – Что?

– Ведь с тобой случилось это? С волосами? Ты прошел через Врата?

– Не!

Через Врата? Теперь он лишится сна от этой мысли. Но в какой момент его волосы изменились и почему дедушка ничего не сказал?

Безликая Госпожа… Мрачный припомнил выражение на лице дедушки, когда он вернулся в лагерь в Эмеритусе, и как старик вдруг непонятным образом догадался, что произошло нечто странное. Он похлопал по волосам:

– Они… они же не все белые?

– Вообще-то, все, – возразила Чи Хён, поднимая перед ним давилку для калди из полированного серебра. – Как и мои под краской.

Даже в мутном отражении он увидел: весь его гребаный купол покрылся снегом! Мрачный понимал, что должен как минимум перепугаться до демонов, но, по правде говоря, счел, что волосы выглядят весьма неплохо. Глянув по-над давилкой на генерала, он переспросил:

– Краски?

– Девочки непорочных не рождаются с синими волосами, господин Мрачный, – сказала Чи Хён, и ему показалось, что она чуть жалеет об этом. – Когда мы вышли из Врат Зигнемы, все мои черные локоны стали белыми, как у тебя. Но могло быть намного хуже, а синяя краска впитывается лучше других. Не знаю, какой бы другой цвет подошел.

– Значит… – У Мрачного часть разума не хотела знать ничего подобного, но другой части нужно было узнать позарез. На варвара накатил головокружительный ужас, как в тех случаях, когда он решался всерьез задуматься о своей встрече с Безликой Госпожой. – А что находится по другую сторону Врат? И как вы выбрались наружу, когда туда попали?

– Ты же слышал об Изначальной Тьме? – спросила Чи Хён, наклоняясь к нему и понижая голос, как будто рассказывала страшилку о привидениях. – Вороненая Цепь утверждает, что это ад, и многие другие культы с ней согласны, но я не думаю, что Изначальная Тьма имеет хоть малейшее отношение к аду. Мне кажется… это нечто вроде скрытого океана, как-то так. Живой, дышащий океан, и Врата – его берега. В общем, когда мы вошли, ощущения были… необычные, и это еще очень мягко сказано. Как будто пахло горящим маслом, и я чувствовала присутствие существ, их было очень много…

У Мрачного все волосы на теле встали дыбом, пока он внимал девушке – закрыв глаза, протягиваясь памятью к тому, о чем шла речь. Рогатые Волки определенно все знают об Изначальной Тьме, но это никакой не океан. Изначальная Тьма была здесь еще раньше, чем появилась на свет его первая прародительница, еще до Древних Смотрящих, сотворивших эту прапрапрабабку, даже раньше Звезды. Она называется Изначальной Тьмой, потому что вначале только и была чернота, и из этой черноты возникли все чудовища мира…

– Но все закончилось прежде, чем я хоть что-то осознала, – сказала Чи Хён, выпрямляясь и отбрасывая волосы. – Мы вошли на одном из островов, и не успела я оглянуться, как вышли из Врат на Юго-Восточном Луче. Это был… важный опыт, но не из тех, которые хочется повторить. Сомневаюсь, что ходить туда и обратно через Врата – дело безопасное. Феннек утверждает, что умеет ими пользоваться, но если подумать о том, что случилось с ним… Я рада, что у меня изменились только волосы. Будет легко перекраситься обратно в черный.

– По-моему, синий выглядит улетно, – сказал Мрачный и пожалел, как только произнес комплимент, – надо было приберечь его и использовать в удачный момент. Он так занервничал, вообразив, как Чи Хён прыгает во Врата, что вдруг затрясшиеся руки плеснули из чашки горячий калди ему на колени. Чтобы сменить тему, и быстро, Мрачный выпалил: – Мои, наверное, изменились, когда я встретился с божеством.

Глупо, Мрачный, крайне глупо. Он не пытался выпендриться, но как иначе это расценить? Чи Хён сочтет его хвастуном, или безумцем, или тем и другим одновременно.

– С каким божеством? – спросила Чи Хён, прихлебывая калди и тактично притворяясь, что не видит, как неуклюже собеседник обошелся со своей порцией.

– С Безликой Госпожой, – ответил Мрачный и задумался, стоит ли так запросто рассказывать об этом.

– Безликая Госпожа? – Чи Хён нахмурила брови, и Мрачный заметил отличие их цвета от челки. – Я слышала о подобных духах, призраках из Затонувшего королевства. Как ты узнал, что она богиня? И богиня чего? У нее есть другие имена?

Мрачный пожал плечами.

– Где она была? Кто ей поклоняется?

– Покинутая империя, – ответил Мрачный.

– Та самая Покинутая империя? – Судя по тону Чи Хён, варвар ее не убедил. – Но там больше ничего нет. Ничего, кроме призраков, демонов и несчастий.

– Мы там побывали, – сказал Мрачный. – Мы с дедушкой. Вроде никаких призраков не видели. А демонов… только тех, что появились вместе с ней. Когда она ушла, ушли и демоны.

– Похоже, у тебя есть про это песня, – заметила Чи Хён.

– Уг… – Мрачный закусил щеку, глядя, как девушка доливает свою чашку из давилки. Не следовало доверяться какой-то взбалмошной военачальнице, которая во всем, кроме имени, была вылитая София – та, кому он должен был помешать… но так хотелось довериться. Хотелось гораздо большего, чем просто довериться. Кто во всех саваннах мог предположить, что в итоге, за пол-Звезды от дома, прекрасная иностранная генеральша захочет выслушать его песню? Однако если он чему и научился из саг, то простой вежливости: первым похваляется хозяин дома. – После вас, генерал.

– Что – после меня? – спросила Чи Хён, наклонив пресс с калди в сторону Мрачного.

Тот уже был взбудоражен кислым фруктовым напитком, но быстро поднес чашку.

– Наедине можно без «генерала».

– Да? – Сердце Мрачного пропустило такт, и не один, а добрую дюжину.

– Да. Вполне сойдет «принцесса», – строго ответила Чи Хён, и – пожалейте его, диковинные боги экзотических империй, – он не понял, серьезна она или шутит. – Итак, что я должна сделать первой?

– А-а… Просто хотел сказать, что, поскольку я гость в вашей палатке, вам следует рассказывать историю первой. Все думают, что вы – та самая София.

Она поморщилась, как от семечка в биди, но Мрачный продолжал:

– Мы с дедушкой пересекли всю Звезду, разыскивая моего дядю, и услышали сотни песен о ней. София, Холодный Кобальт и другие имена. Вы выглядите так же, как ее описывают.

– В точности как София?

Судя по ее лицу, Мрачный рисковал все испортить. Потому он быстро добавил:

– Я счастлив, что вы – не она. Я… в восторге.

В восторге? Он будто услышал, как за пол-лагеря от него захихикал дедушка. Но похоже, в кои-то веки варвар сказал правильные слова. Неуклонно нараставшее раздражение покинуло Чи Хён за один нескрываемый вздох.

– Ты один такой, – сказала она. – Понятия не имеешь, чего это стоит – видеть, как все разочаровываются, когда я поднимаю забрало. И знать, что думают люди: это не она, это просто какая-то хулиганка с островов, пришедшая мутить воду.

– Хулиганка? – переспросил Мрачный, чей непорочновский, похоже, все-таки оставлял желать лучшего.

– Да, это что-то вроде разбойницы.

– Вы не похожи на разбойницу, – возразил Мрачный. – Не могу представить, чтобы кто-то назвал вас этим словом.

– О, меня называют и разбойницей, и хулиганкой, и словами куда похуже, но ты, наверное, не захочешь их слышать.

– Не захочу, – угрюмо согласился Мрачный.

Она рассмеялась, будто услышала нечто остроумное, поэтому он тоже рассмеялся. А почему нет? Слова не обязательно должны быть забавными, чтобы над ними посмеяться, тем более в хорошей компании. И тут, когда уже казалось, что все идет распрекрасно, лучше и быть не может, она выдвинула ящик стола, вынула маленькую трубку, набитую красножилчатым скунсоцветом, и даже предложила ему первую затяжку.

– Ой, да ладно, – сказал он, беря трубку. – Иль забыли, как смотрели на меня давеча, когда я предложил покурить вместе?

– Как я на тебя смотрела? О чем ты вообще? – спросила Чи Хён, глядя на него в точности так же, как тогда: яростно, задрав бровь под челку. – Давай раскуривай. Хочу, чтобы тут проветрилось перед моей следующей встречей. Феннек все ноет, что скунсцвет туманит мой разум – в отличие от сидра, которым накачивается он.

Мрачному все больше нравилась эта девушка. И несказанно нравилось общение с ней.

– О, какой у вас тут уют! – раздалось в задней части шатра, и знакомая зловещая фигура выступила из теней. Это был воплощенный кошмар. Прежде чем усесться на расшитую подушку, Мрачный украдкой оглядел всю палатку, убедился, что они с Чи Хён наедине. И все же вот он стоит, этот ужасный колдун из степей, Хортрэп Хватальщик.

– Ты! – Мрачный выронил трубку и чуть не опрокинул столик, вскакивая на ноги. – Ты!

– Единственный и неповторимый, – ответствовал Хортрэп, низко кланяясь.

Демоны наверху и боги внизу! Колдун оказался еще больше, чем запомнил Мрачный, – почти касался теменем синей холщовой крыши.

– Так счастлив снова видеть тебя, Хмурый.

– Его зовут Мрачный, – поправила Чи Хён, сурово сдвинув брови, но не сочтя нужным встать. – Я предупреждала тебя, чародей: не смей подкрадываться и шпионить. Или жизнь не дорога?

– Я искренне сожалею, – ответил Хортрэп с раскаянием собаки, укравшей кусок мяса с хозяйской тарелки. – Уверяю вас, моя дорогая генерал, что не имел намерения подкрадываться и шпионить. Ведь если бы имел, то наверняка бы не объявился, верно? У меня срочное дело, требующее обсуждения… Малыш, это дело личное.

– Ты!.. – Мрачный переводил взгляд с Хортрэпа на Чи Хён.

У него сердце разрывалось от мысли, что она знает это чудовище и имеет с ним какие-то дела.

– Да-да, ты уже это говорил, – напомнил Хортрэп. – А теперь будь хорошим щеночком, ступай лизать задницу своему дедуле. Взрослым нужно поговорить.

Если бы кто-то другой обратился к Мрачному в таком тоне, то получил бы урок хороших манер. Однако сейчас варвар был только рад поводу уйти. Оружие осталось в его палатке. Помнится, дедушка говорил, что только холодный металл может остановить колдуна.

– Еще раз обратишься к нему так, чародей, и я…

– Собственноручно вырежете мои легкие, да-да, знаю, – кивнул Хортрэп. – Простите-извините, мастер Мрачный, мой юмор не всегда легко перевести на другие языки. Но нам нужно срочно обсудить тактику, генерал, – мои маленькие друзья рассказали, что у нас на севере появилась ранипутрийская проблема, в придачу к имперским сложностям, и нам действительно пора начать…

– Хорошо, уже начали. – Чи Хён взмахом руки велела нависшему над ней монстру замолчать, а потом легко вскочила на ноги. – Мрачный, жаль прерывать нашу беседу. Продолжим в другой раз, если духи будут благосклонны.

– Обязательно, – кивнул Мрачный, стараясь не покраснеть под насмешливым взглядом колдуна. – Когда угодно. Я готов.

– Передай мое почтение дедушке, – сказал Хортрэп. – Жду не дождусь новой встречи с ним, и она состоится, как только Марото вернется в лагерь. Такого воссоединения я не пропущу ради всех демонов ада.

Колдун явно пытался напугать варвара, но память об их последней встрече всколыхнула в юноше вовсе не страх. Оглянувшись на столб шатра, где в складках холста пряталась спутница Чи Хён, он сказал:

– Не подпускайте к нему свою демоницу. Он их ест.

Чи Хён застыла посреди прощального поклона, затем резко выпрямилась. Испугалась? Хорошо, коли так. Общение с колдуном – занятие небезопасное.

– Кто тебе сказал?

– Я видел, как он это делает, на равнинах. Слопал совомышь – такую же, как Мохнокрылка.

– Нет-нет! Как ты узнал, что она демон?

– О, наш Мрачный полон сюрпризов, правда? – Впервые под гадкой улыбочкой Хортрэпа проступила настоящая злость. – Он ведьморожденный, разве вы не заметили, генерал? И вдобавок любитель совать нос в темные углы, которые лучше бы оставить без света, или я ничего не смыслю в демонских делах. Я также жажду узнать, щенок, как ты обзавелся такой шикарной кремовой шевелюрой.

Мрачный внезапно ощутил смертельный холод и произнес:

– Еще раз назовешь мою мать ведьмой… Меня как угодно можешь, но ее… Пожалеешь, что на свет родился.

– Прекрасная женщина, я уверен, – сказал Хортрэп. – Это опять трудности перевода. Я просто имел в виду, что в тебе течет… кровь шаманов, так у вас говорят?

– Ну… – Мрачный слишком сильно смутился, чтобы гневаться дальше. Сначала колдун оскорбляет его мать, а теперь выдает похвалы. Безумный старый урод. – Может быть. Не мне судить.

– Я, кстати, нахожу твои глаза очень красивыми, – сообщила Мрачному Чи Хён, а уж этого он и подавно не ожидал услышать, да еще от нее. – И Чхве тоже дикорожденная. Моя первая помощница. Она сейчас с твоим дядей, но ты с ней познакомишься, когда вернется.

– Марото – твой дядя, вот как? – переспросил Хортрэп. – И получается, дедушка… Что ж, я это предполагал, но эти двое были так уклончивы в подобных вопросах… Рад наконец узнать, как течет эта кровь.

– Среди наших офицеров и кроме Чхве немало дикорожденных, – продолжала Чи Хён, игнорируя Хортрэпа, в то время как Мрачного насторожил интерес, проявленный чародеем к его семейному древу. – У них больше причин, чем у многих других, идти против Багряной империи. Они лучшие из лучших. Не то что некоторые с сомнительной мотивацией.

– О, как жалят ваши слова! – воскликнул Хортрэп, прижимая ручищу к груди. – Но если серьезно, то калди не становится горячее, а у нас есть пустячное дельце – поразмыслить о том, как вести войну. Итак, могу я позудеть вам о своем, генерал?

После этого выступления Хортрэп уже и не смотрел на Мрачного, но Чи Хён закруглила беседу по высшему классу, и было похоже, что так она делала часто.

– Мрачный, прежде чем нас прервали, я получила большое удовольствие. Пожалуйста, передай мое почтение дедушке и сообщи ему, что мы выступим в путь очень скоро, возможно не дождавшись твоего дяди. Предлагаю вам путешествовать с отрядом, пока Марото не присоединится к нам.

– Благодарю, – ответил Мрачный, отвесив поклон. – От всего сердца. Хочется еще раз предупредить вас насчет осторожности, но вы достаточно умны и сами все понимаете, так что мне незачем нахлестывать мула. Я даже злейшего врага не оставил бы наедине с этим колдуном.

Уходя, Мрачный размышлял, чем вызвана ее улыбка: смыслом его слов или явным неудовольствием Хортрэпа от них. Впрочем, это не особенно важно. Главное – она улыбнулась варвару.

Глава 9

– Спросите меня еще раз, Ван, и получите другой ответ, я обещаю. Спрашивайте. Пожалуйста. – Настроение у Доминго улучшилось – впервые с того момента, когда он прикончил непорочновского принца на Азгаротийской границе.

Барона снедало желание затоптать анафему. Сказывались многие лиги утомительной езды по худшей местности на Звезде; головная боль от совещаний с временным командиром Девятого полка, которые начались, когда Пятнадцатый присоединился к мьюранцам; неуклонно ухудшающийся рацион. Ко всему прочему он теперь знал о возмутительной природе оружия, врученного ему Черной Папессой. Сможет ли брат Ван, неуклонно стремившийся к осуществлению замысла, удержаться от заключительного толчка сейчас? Если он продолжит обсасывать эту тему, Доминго сам устроит своему чудовищному сотрапезнику заключительный толчок. В конце концов, без самодисциплины не сохранить порядок, даром, что ли, Доминго наказал себе не убивать брата Вана, если тот не переступит одну из многих черт, которые провел перед ним полковник. До сих пор Ван постоянно ходил по лезвию ножа, но наконец-то здесь, в этом убогом лагере на бесплодных высотах восточных Кутумбан, при предрешенном итоге столкновения с Кобальтовым отрядом, это чудище уже изготовилось к последнему шагу, а тогда…

– Простите меня, полковник, я не хотел проявить неуважение.

Тон противоречил словам. Брат Ван покрутил рюмку с граппой и быстро сунул туда ящеричий язык.

– Когда вы принимали оружие папессы И’Хомы Третьей, я наивно полагал, что вы собираетесь им воспользоваться. Недостаток боевого опыта снова подвел меня.

– Я принял и так называемое оружие, и вас, брат Ван, под ложным предлогом, – возразил Доминго. – Признаюсь, я был разочарован, когда заглянул в тот фургон и обнаружил, что это победоносное оружие – всего-то навсего кувшины с маслом. Ну и ладно, подумал я, масло может пригодиться в бою, попробуем сделать машину, чтобы метать его в кобальтов. Отлично. Вряд ли ново, но хорошо. Сжигать врага – освященная временем традиция… но всему есть предел.

– Однако согласитесь, предложение заманчивое, – проговорил полковник Уитли осторожнее, чем обычно. Зеленый мьюранец выглядел туповатым, и ему еще предстояло уяснить, что должность командира полка в этой совместной операции – только почетная формальность и по военным вопросам ему не следует высказываться без разрешения. – У нас есть средство, и почему бы его не опробовать? Может, оно хотя бы поднимет боевой дух, если больше ни на что не годится.

– Боевой дух поддерживается уверенным командованием, а не волшебными зельями, – парировал Доминго, выпивший достаточно, чтобы произносить напыщенные речи, но слишком мало, чтобы перегибать палку. – Ни один азгаротиец на памяти живущих не позволял своим солдатам отравлять клинки или мазаться цепным жиром, и я не намерен стать первым. Задолго до того, как мы назвали себя Пятнадцатым полком, мы были достаточно благородны для честного боя даже с менее рыцарственными противниками. Каким бы рыцарем я был, если бы использовал демонщину, когда у нас и так есть превосходство в числе и территориальное преимущество? Мы полностью уничтожим кобальтовых мятежников холодной сталью и железной решимостью.

– Будет Пятнадцатый участвовать или нет, я разрешу всем бойцам Девятого, кто пожелает, получить перед боем помазание от Цепи, – заявил Уитли. И было удивительно, что этот слизняк вдруг показал зубы, находясь в командирском шатре. Очевидно, бронзово-железная цепь на его шее была не просто сувениром от набожного дядюшки или тетушки. – Благодарю вас, брат Ван.

– Да-да, спасибо, что роняете зерна преступных идей в благодатную пустоту шлема этого зеленого юнца, – сказал Доминго, презрительно ухмыляясь в адрес и анафемы, и его сторонника-человека. – Уитли, поскольку вы лишь недавно были повышены в звании, я сделаю вид, что не слышал от вас предложения отравить оружие и тем самым открыто нарушить не менее трех международных кодексов, регулирующих военную этику.

– В открытой войне с достойным противником эти кодексы действуют, – быстро ответил Уитли, и Доминго поставил бы последнюю галету на то, что брат Ван поднатаскал его в теме. – Однако Кобальтовый отряд не легальная армия, и разве это не дает определенного пространства для маневра…

– Нет никакого гребаного пространства для маневра в моем шатре! – оборвал его Доминго. – Я потрясен, Уитли! Говоря о войсках мятежников, вы ухитряетесь найти лазейку в «Багряном кодексе», но не смогли найти свой собственный драный штаб, когда осаждали Мьюру. Как удачно для нас, что вы копали сортирные ямы, когда остальных старших начальников захватили кобальтовые! Иначе пришлось бы произвести в полковники какого-нибудь пехотинца с реальным военным опытом!

– Я следил за рытьем подземного хода, – поправил Уитли, чье лицо приобретало цвет голых десен Вана, жевавшего овечий сыр и наблюдавшего за двумя полковниками, – а не копал сортирные ямы. А полковник, и лейтенанты, и другие капитаны не были схвачены. Говорят… говорят, они просто исчезли.

Уитли делал все сам, донельзя упрощая работу Доминго, – кромсать этого мальчишку словами было приятнее, чем саблей.

– Утащили их, да? Привидения или демоны? Их поймали с расстегнутыми доспехами, Уитли. И это случилось не единожды, а дважды. Плохо уже то, что леди Кулпеппер купилась на старейший трюк из песен и вывела весь Девятый из Мьюры после очевидного отвлекающего маневра. А потом она даже не сумела отвоевать свой поганый городишко! Пока вы были внизу, копались в грязи, пытаясь… пытаясь… – Доминго старался не рассмеяться, – пытаясь взорвать замок вашего собственного полковника, кобальтовые напали и перерезали все начальство. И разумеется, зарыли трупы в безвестной могиле где-нибудь подальше от дороги на Мьюру. Еще один старый трюк кобальтов: если тела врагов не найдены, то суеверные придурки начинают шептаться, что людей якобы не убили… – Доминго понизил голос, весьма искусно подражая полковнику Уитли, и перевел взгляд с него, мертвенно-бледного, на хмурящегося брата Вана. – И говорят… говорят, что они исчезли.

Назвать последовавшее за этим молчание неловким – это как заявить, что гангрена неприятна: по сути верно, но не отражает серьезность ситуации. Доминго очень внимательно наблюдал за трясущимся, вытаращившим глаза Уитли – на тот случай, если сопляк бросится на него с вилкой. Так поступил бы сам Доминго, заговори с ним подобный тоном кто-нибудь из равных по званию – даже в юности. Особенно в юности.

– Как я уже сказал, я ошибочно полагал, что вы намерены воспользоваться оружием ее всемилости, потому что вы везли полный фургон елея всю дорогу от Диадемы и меня вместе с ним, – запальчиво произнес брат Ван. Доминго еще ни разу не видел ведьморожденного столь откровенно раздраженным, а сам он так часто и так тщетно дразнил анафему, что нынче мог бы добавить очередное перо победы на свой шлем, уже украшенный пышным султаном. – Если бы вы отвергли ее дар, я бы ни в коем случае не поднял эту тему, ибо не имел бы удовольствия познакомиться с вами, не говоря уже о совместном походе через всю империю.

– Хорошая сталь обладает некоторой гибкостью, как и хороший полковник, – сказал Доминго. – Вы правы, я принял оружие Черной Папессы, но потом передумал. Мне это позволительно. Я предпочел бы рискнуть всем полком, честно сражаясь с кобальтовыми, нежели поставить на кон души солдат, воспользовавшись вашей демонской магией.

– Полковник, наслушавшись от вас лекций на эту тему, я пришел к выводу, что вы не верите в вечную душу, – проговорил Ван.

– Но послушайте, – встрял Уитли, – Вороненая Цепь не занимается черной магией!

– То, что для одного вера, для другого – ересь, – изрек Хьортт.

Это прозвучало не так умно, как он рассчитывал, но и ладно: он здесь главный, ему не обязательно быть семи пядей во лбу.

– Нет более могущественного оружия, чем вера, полковник… – начал Уитли.

– Святошеская чушь! Я всю жизнь выслушиваю эти глупости: вера – сильнейшее оружие, правда – тоже оружие, бла-бла-бла. Ударьте меня своей верой, а я вас кулаком, и посмотрим, что из них оружие!

– Полковник Хьортт, – сказал Ван с плохо сдерживаемой досадой, – очень многие ваши солдаты уже спрашивали у моих братьев, будет ли им дано благословение Вороненой Цепи, прежде чем они пойдут на битву. Если мы придем к компромиссу и я помажу только тех, кто попросит…

– Мне плевать с высокой башни, Ван, о чем они вас попросят. Солдат попросит столько пива, что можно упиться вусмерть, и столько сыра, что будет неделю страдать запором, но это не означает, что надо ему все это дать, – возразил Доминго, подмигивая Уитли. – Даже без Третьего, идущего из Тао, чтобы отрезать кобальтовым отступление, в наших с Уитли полках найдется достаточно крепких пальцев, чтобы сорвать все синие фиалки. Кавалерия, которую я послал за теми ранипутрийскими всадниками, может присоединиться к нам в любой день, а после – что ж! Будет побоище, это единственное годное слово. Может, у них есть и демоны, и колдуны, и кто знает, что еще, но наши объединенные силы превосходят их вдвое. Только это будет иметь значение, когда протрубят рога, а не ужасное оружие Черной Папессы – священная слизь и пустые молитвы.

– Спасибо за обед, полковник, – чопорно произнес Уитли, поднимаясь и бросая салфетку на едва тронутые бобы. – Пожалуй… я взгляну, вернулся ли отряд, который я послал проверить тот странный сигнал от западных разведчиков.

– Ну что ж, взгляните, – ухмыльнулся Доминго, откидываясь на спинку стула, вместо того чтобы встать. – Если окажется, что кто-то из ваших разведчиков уронил ружье и известил все окрестности этой долбаной горы о нашем присутствии, повесьте растяпу. Уж поверьте, это несказанно повысит ваш боевой дух и впредь никто из Девятого не бросит оружие без…

Но Уитли развернулся, даже не отдав честь, и чуть ли не бегом покинул шатер.

– Что ж, полковник, – начал ведьморожденный, наполняя стакан Доминго, – если о помазании солдат не может быть и речи, то я надеюсь, что не будет чрезмерной наглостью попросить разрешения благословить наши войска, когда протрубят рога? Всего пара слов, чтобы…

– Это и впрямь слишком наглая просьба, Ван, демонски наглая. Никакой цепной ерунды, когда дело касается Пятнадцатого, а также Девятого и любого полка в сотне лиг от меня, и это окончательный ответ. Я не позволю вам помахать четками, а потом присвоить всю славу, когда мое тщательное планирование и дисциплинированные действия войск увенчаются закономерным успехом. Королевское сверхособенное святое масло отправится обратно в Диадему вместе с новостями о нашей честной победе над кобальтовыми, – заявил Доминго, осушая стакан одним жадным глотком. И, облизнув губы, нанес последний удар: – Если вам действительно необходимо отправить ритуал, Ван, я даю разрешение побродить вокруг сортиров и благословить пердеж… Но не просите о большем, иначе будете наказаны.

Анафема выглядел жалко: вот-вот пустит слезу или даже сорвется… Ну, так Доминго и провоцировал Вана брякнуть что-нибудь крайне глупое, не лежать же без дела хлысту. А даже если и нет, то и ладно; тепло в животе Доминго доказывало, что словесная порка бывает приятнее и полезнее физической. Но от внезапного леденящего воя рука дрогнула и уронила стакан. В этот вечер вой звучал не впервые, но сейчас, мать его, он раздавался куда ближе, чем раньше.

– Просто койот, тревожиться не о чем? – Брат Ван снял слова с языка Доминго.

Вот же подонок! Это же вульгарно и низко – передразнивать офицера.

– Койот? Демон подери, ни одна шелудивая горная дворняга не подойдет так близко к многолюдному лагерю, – возразил Доминго, барабаня пальцами по столу. Сначала разведчики Уитли на западном гребне и их загадочный одиночный выстрел, а теперь это… Он поднялся на ноги. – Если не возражаете, брат, я посмотрю, что там за безобразие. Ясно, что от Уитли многого ждать не приходится, но капитану Ши пора что-нибудь доложить об этих завываниях.

– Конечно, сэр, – ответил брат Ван, тоже вставая и четко отдавая честь. Чем же Доминго заслужил такое: анафемы вышколены лучше, чем его собственные офицеры? – Мне пойти с вами или возьмете боевую монахиню?

– Думаю, что по собственному гребаному лагерю я могу ходить спокойно, – заявил Доминго.

Очередное завывание, раздавшееся ближе, сказалось на его презрительно-горделивой походке, и он вышел из шатра, держа руку на эфесе сабли.

Снаружи на холоде и в свете факелов творилась какая-то неразбериха. Солдаты метались между рядами палаток, но вроде без определенной цели. На западном краю лагеря хлопнуло несколько ружейных выстрелов, а потом началась частая пальба пачками; высокие стены горной долины засверкали дульными вспышками. Крики, визг, вой. Пара боевых монахинь слева от шатра паниковала куда меньше, чем двое дюжих чисторожденных солдат, которых Доминго поставил справа, но все четверо вытаращились на него, ожидая объяснения происходящего или, если его не будет, приказа.

– Эй, вы там! Стоять! Ни с места, разрази вас!

Компания каких-то бродяг, ковылявших мимо командирского шатра, казалась обычным пьяным сбродом, но по его приказу остановилась. Без сомнения, это люди Уитли – даже самая задрипанная копейщица из Пятнадцатого не стала бы шляться в таком непристойном виде. Одного неуклюже несли трое его товарищей, а еще две женщины, заляпанные грязью и кровью с головы до пят, поддерживали друг дружку. Но небольшая стычка – еще не повод шляться в полурасстегнутой форме.

– Что там, во имя трусливых адов, происходит?

Поначалу никто из грязных тупиц не говорил, они лишь обменивались виноватыми взглядами, а после залопотали хором:

– Волки!

– Целая стая!

– Огромные, как быки!

– Идут за нами по пятам!

– Хватит! – рявкнул Доминго. – Кто у вас старший?

– Он, – хором ответили все трое, несшие крупного мужчину с окровавленной ногой. Тот вяло приподнял голову и отдал честь, как сумел, ибо двое держали его за плечи, после чего снова обмяк на руках товарищей. Барону его черты сразу показались знакомыми, но он не смог припомнить, какой взвод в полку Уитли возглавляет этот парень… Не важно, он ничего не будет возглавлять, когда заваруха закончится, уж Доминго проследит, чтобы болвана разжаловали и перевели в конюхи за халатность, неношение формы и… и… Что-то зашевелилось в глубинах сознания Доминго, что-то связанное с этим раненым командиром…

– Просим извинить, сэр, но нужно отнести его к костоправам, иначе он потеряет ногу, – произнесла младшая из двух женщин, прислонившихся друг к другу.

Доминго посмотрел ей прямо в лицо, потом перевел долгий пристальный взгляд на вторую, которая выглядела еще более странно: ее капюшон бугрился на макушке, а под ним он заметил белые волосы и блеск красных глаз. Какого демона Уитли позволил этой ведьморожденной носить обычный плащ вместо цепной рясы? Надо с первого взгляда отличать нормального солдата от анафемы, это же просто здравый смысл.

Вой снова резанул по нервам Доминго, раздавшись сразу за офицерскими палатками, и он отмахнулся от нарушителей дисциплины, больше не тратя на них ни единой мысли. Когда все уляжется, их будет легко найти по нелепой короткой стрижке раненого командира и белой шевелюре анафемы. Тогда и получат взыскание, но сейчас, похоже, придется заняться какими-то тварями, которые и правда проникли в лагерь. Полковник вытащил саблю и кивком приказал четырем охранникам сопроводить его на охоту – он никогда не слышал о такой нелепице, как стая волков, атакующая…

Он застыл, сделав всего пару шагов на вой, а расхлюстанная группа поплелась в противоположном направлении. Дело было не в том, что напоследок они вяло и нечетко отдали честь, – это было типично для Девятого полка. Но даже Уитли не мог так плохо вымуштровать солдат, чтобы половина из них отдавала честь правой рукой. Плохо надетые или отсутствующие мундиры. Вороватые взгляды. Пошли на восток, тогда как шатер лекарей – на севере. Доминго оплошал, позволив им уйти далеко. Но теперь его разум озарила вспышка столь яркая, что она взбудоражила все его существо. Он вспомнил, где видел старшего. Невероятно!

Полковник повернулся кругом и не спеша двинулся вслед за группой. Они не успеют скрыться, у них искалеченный командир на руках и анафема хромает, ее поддерживает угракарская девица. Сабля в руке Доминго казалась легкой, как дирижерская палочка, когда он сократил расстояние между собой и врагами.

– Да, и еще кое-что.

Группа снова остановилась, но никто не обернулся, чтобы посмотреть Доминго в глаза.

– Да, сэр? – произнесла угракарийка.

– Не будете ли вы так любезны опустить капитана Марото на землю, чтобы мне не пришлось рубить вам руки?

Неплохо, Доминго! Хотя он мог бы выразиться и лучше, не будь так выбит из колеи встречей с одним из заклятых врагов посреди собственного лагеря…

К еще пущему его изумлению, мужчины и женщина, несшие вожака, подчинились приказу и уронили так называемого Свежевателя Демонов на утоптанную луговую траву.

Ведьморожденные стражницы за спиной у Доминго вскрикнули хором, и не без причины, но Доминго видывал такое, что и мертвый бы дрогнул. А потому он сохранил самообладание, когда чудовищная фигура обогнула дальний угол командирского шатра, отрезая пришельцев. Они бросили Марото, потому что увидели зверя первыми, и медленно вытащили оружие, когда гигантский рогатый волк двинулся к ним. Вот это будет зрелище!

Но полковник находился слишком близко к ним, поэтому он сделал шаг назад, наткнувшись на одну из телохранительниц. Рявкнув на девицу, чтобы убралась с пути, он увидел, что та с отвисшей челюстью таращится ему за спину. Он проследил за ее взглядом как раз вовремя, чтобы заметить второго рогатого волка, выскочившего из промежутка между офицерскими палатками и похоронившего в свирепой волне белого меха ту ведьморожденную охранницу, что была покрупнее. Вторая ведьморожденная бросилась на помощь подруге, но даже при демонской быстроте она была не чета рогатому волку: тот мотнул головой навстречу ее броску – и самый прямой из трех рогов аккуратно прошел сквозь рясу, броню и вонзился в живот. Чудище вскинулось на задние ноги, поднявшись выше палатки, и вот он гарцует над первой пойманной ведьморожденной и пинает передними ногами женщину, свисающую с рога. Мощный удар раздвоенного копыта – и она соскальзывает, пробивает стенку командирского шатра и валит его, а тварь снова встает на четыре конечности.

Рогатый волк поискал взглядом следующую жертву, и Доминго заглянул в лицо смерти. Подручные Марото соврали: он не как бык огромен, он больше! Оставшиеся две охранницы визжали и звали помощь, когда монстр осторожно шагнул к ним, но для Доминго их голоса прозвучали отдаленно, как и вопли брата Вана из рухнувшего шатра, как лязг и грохот позади, где другой рогатый волк напал на Марото и компанию. Единственным, кого Доминго расслышал ясно, был Эфрайн, плакавший, когда отец не позволил ему завести котенка. А потом зверь кинулся в атаку.

Доминго спасла не храбрость, а трусость телохранителей. Мужчина и женщина бросились наутек, но столкнулись, спутались ногами и руками, и рогатый волк, не в силах одолеть инерцию, врезался в эту парочку. Один его рог прошел сквозь обоих, но, когда зверь затормозил, чтобы стряхнуть помеху, Доминго сделал широкий шаг вбок и ткнул ему саблей в глаз. Не важно, кто противник – смертный, демон или нечто промежуточное. Когда в руках у Доминго сабля, отвлекшийся враг становится мертвым врагом.

Клинок вошел глубоко, но этого не хватило, чтобы убить тварь на месте. Чудище отпрянуло, выдернув оружие из руки Доминго. Поставленный рывком на колени, полковник удивленно моргнул и еще прежде, чем открылись глаза, ощутил, как таран ударил его в левое бедро. Он взлетел, оказавшись среди шутих, факелов и звезд, затем приземлился и покатился с хрустом костей. Тело онемело после того, как несколько раз отскочило от земли и наконец остановилось. Открылся лишь один глаз, но, когда мир перестал вращаться, Доминго увидел, что боднувший его рогатый волк как угорелый прорывается сквозь скомканную холстину рухнувшего командирского шатра. Сабля Доминго все еще торчала из глаза бестии, оба телохранителя так и висели на рогах.

Легкий хлопок, потом еще один – и черные цветы расцвели по обе стороны от слепого глаза чудища. Оно умерло мгновенно, и Доминго закрыл глаз, мысленно благодаря Пятнадцатый, этих храбрых детей Азгарота, которые спасли своего отца, пусть даже сам он не сумел спасти родного сына.

– Эй! – Палка ткнула его в больную грудь.

Доминго попытался сесть и ударить обидчика, но едва смог приподнять веко. Он не узнал голос, потому что видел его обладателя только на поле боя, ни разу не вел переговоры с ним за всю долгую войну и никогда не общался в мирное время. Однако не было сомнений, что он вспомнил верно. Человек, стоявший над ним, был не кто иной, как Могучий Марото, Пятый Негодяй Холодного Кобальта. Но только с тростью, которой он и тыкал в Доминго, – очевидно, черная повязка на его колене предназначалась не только для маскировки. – Эй, приятель, мы знакомы?

– Да… Я полковник… – еле выдавил тот, ибо ребра наверняка были сломаны, но тут воздух кончился.

Может быть, это последние слова Доминго Хьортта…

– Хм, – произнес Марото, прикусывая нижнюю губу и глядя сверху вниз на Доминго. – Нет. Извини, друг, не припоминаю тебя.

– Пятнадцатый полк, из Азгарота! – Ярость поборола агонию, и Доминго заговорил так же ясно, как ясно была видна вытекавшая из него кровь.

Они столько раз мерились смекалкой на войне между Кобальтовой Софией и империей, а этот долдон даже не запомнил его?

– Ага! – Марото заметно просветлел, щелкнул пальцами. – Встречались в Энсиферуме, как раз перед тем, как София пробралась в Диадему и поймала Калдруута на старый трюк «затаись и ударь»! Вы бы нас тогда раскатали, это точно, если бы не Хортрэп…

– Тринадцатый, – прошипел Доминго сквозь стиснутые зубы. – Тринадцатый встречал вас в Энсиферуме, не мы. Мы дрались при…

– Оттяпала!

В узком, с черными крапинками поле зрения полковника появилась угракарийка. Она держала нечто вроде огромного мокрого ковра, с которого капала на щеку Доминго кровь. Взглянув на имя, которое золовка вышила на его нагрудном кармане, она сказала:

– Плохие новости, полковник Хьортт. Похоже, Кобальтовый отряд только что разгромил вас наголову.

– Значит, наша взяла? – Марото понизил голос, наклонившись к лежащему Доминго. – Передайте королеве, что я не собирался… Ну, знаете…

– Пора идти! – позвал кто-то из чужаков.

– Давно пора! – сказала украгарийка и, помахав окровавленной рукой полковнику, двинулась прочь.

– Вы простите меня? – Марото виновато улыбнулся Доминго. – Конечно же, я вспомню, где мы встречались. Может быть, сразу, как уберусь отсюда.

– Проваливай, Марото!

– Ага, иду. Говорю же, я действительно сожалею… Полковник Хьортт, так? Больше не забуду, обещаю.

Доминго закрыл пульсирующий глаз: он всегда думал, что готов смотреть смерти в лицо, но с такой постыдной не желал иметь ничего общего. Убит в горах хищной тварью, которую мог бы и одолеть… Но истина заключается в том, что его прикончила глупость и трусость собственных солдат, которые позволили ворваться в лагерь стае демонских шавок-переростков, а заодно и горстке явных врагов. И вот теперь полковника Хьортта добьет человек, который даже его не помнит. Доминго попытался думать о покойном сыне, попробовал думать о жене, оставившей их обоих ради должности посла в Усбе, но в голове вертелась лишь одна мысль: как же чудовищно, что он зашел так далеко – только для того, чтобы…

– Полковник?

Хьортт приоткрыл глаз и немедленно пожалел об этом. Он так разбит, что не переживет этой ночи, и последнее, что увидел в жизни, – омерзительная рожа брата Вана. Анафема то попадал в фокус, то расплывался.

– Сэр, понимаю, вам трудно говорить, но кто эти солдаты, спасшие вас? Что бы ни случилось, я знаю, вы захотите выразить им благодарность.

– Они… покойники. – Язык казался даже тяжелее века.

Остановите их! Схватите! Враги!

Но он больше не произнес ни слова и той ночью, и в последующие несколько дней. Когда полковник наконец пришел в сознание и обнаружил у постели брата Вана, из него хлынуло накопившееся:

– Ты задержал их, Ван? Они в цепях? Марото и его шайка?

– Ммм… – Брату Вану не пришлось отвечать подробнее, так как Доминго издал протяжный стон. – Могу я вам чем-то помочь, полковник?

– Да, – сказал Доминго, попытавшись сесть и скорчившись от боли. – Ядом Черной Папессы. И если у вас имеются какие-нибудь демоны или чары, то ими тоже. Призовите свою языческую богиню, привлеките Обманщика, соберите все силы. Мы воспользуемся вашим оружием, Ван, и убьем каждого кобальта, кого найдем! Ни с кем не будем миндальничать!

Глава 10

Будь он проклят, этот мальчишка Мрачный. Чи Хён понимала, что он, пусть и немного, в нее влюбился, но дело не только в этом. Она не безнадежно глупа. Десятки людей заигрывали с ней, особенно когда ее маленькая банда наемников выросла достаточно, чтобы назваться Кобальтовым отрядом. Как только появится Кобальтовая империя, Чи Хён всех изобьет обухом топора, даже своих советников. Особенно советников.

Она не так зелена, чтобы считать, будто большинство этих авансов объясняется искренним интересом к ее уму, телу или душе, хотя воздыхатели оперировали всеми мыслимыми комбинациями первого, второго и третьего. Любой идиот может видеть, что ей осталось меньше года до окончательного завоевания Самота, и каждый понимает: возьмешь Самот – возьмешь империю. Более того, она, в отличие от ее духовной предшественницы, сделает это без всяких скитаний в глуши. То, на что Софии потребовалось десять лет, Чи Хён закончит быстрее чем за два года и не уморит голодом тысячи ее последователей.

Победа казалась неизбежной, и, уж конечно, с этим были как-то связаны попытки многих занять место в личной жизни Чи Хён – влезть до того, как она станет королевой и поймет, что люди липнут к ней только ради власти. Ага, нашли дуру!

Мрачный был не таким, но девушку привлекало не только его серьезное внимание, – в конце концов, кое-кто из других тоже, наверное, испытывал к ней искреннюю симпатию. Частично действовало его отношение – почтительное, но в меру. Возможно, оно объяснялось просто свинским невежеством, как при любом удобном случае предполагал Феннек, но Чи Хён казалось… подлинным, будто она и вправду без всяких усилий произвела на него мощнейшее впечатление. Ну, может, немножко она и постаралась, что у самой было ощущение, будто она постоянно пытается восхитить всех и каждого, заняв доспехи женщины, которую смерть произвела из генералов в богини. И все же в те спокойные тихие полдни, когда они вдвоем с молчаливым варваром попивали калди в ее шатре, она снова чувствовала себя собой – не Вернувшейся Софией, как хотели Феннек и остальные, и не принцессой Чи Хён Бонг Хвабунской, нареченной принца Бён Гу Отеанского и так далее, как хотел ее первый отец, а… просто Чи Хён. Ей не нравился подобный ход мыслей, но что-то в искреннем интересе Мрачного к ее настроениям, а не амбициям, к прошлому, а не будущему напоминало о том, как все могло сложиться… о том, что у нее было с Гын Джу.

Гын Джу. Теперь уже почти не больно думать о нем. Не то чтобы она, словно какая-то ненормальная девчонка, запала на первого же парня, полезшего ей под платье, – нет, она по-настоящему любила его и даже сейчас ловила себя на том, что выдумывает оправдания его двуличию, воображает причины, извиняющие его действия. Нельзя сказать, что после появления Мрачного Гын Джу вдруг забылся, ничего подобного. Сейчас она думала о нем даже больше, чем когда-либо раньше, и, самое странное, Мрачный поощрял ее в этом. Когда она рассказала об их отношениях и о том, как Гын Джу предал Чи Хён ее первому отцу, почти сорвав их побег из Хвабуна, он сочувственно кивнул и сказал:

– Это плохо. Меня кусали звери, часто… а любимые люди – да, кусаются больнее. Сочувствую, Чи Хён.

«Сочувствую, Чи Хён» – просто, сердечно и донельзя желанно. Они говорили за калди, и, хотя чашка уже давно остыла в ее руках, Мрачный не предлагал налить еще и не пытался перевести разговор на хорошее, как сделал бы Феннек. Чи Хён уже не могла дождаться, когда варвар познакомится с Чхве, – лаконичность встретится с немногословием, и кто знает, что останется невысказанным?

Неделю спустя пришло еще одно сообщение о том, что Гын Джу так и не прислал весточки. Такие паршивые новости она получала ежемесячно с тех пор, как покинула Хвабун всего с двумя из трех своих стражей. Само неведение, где он и что на самом деле произошло, значительно усугубляло боль и тоску.

– Не, – сказал Мрачный, когда она неуклюже призналась ему, – боль – это хорошо. Она говорит, что тебя ранили, но она же и обещает, что поправишься. Не больно только мертвому.

– Ты уверен? – Чи Хён скептически уставилась на него поверх своего ржаногня.

– Демоны знают, я на это надеюсь, – ответил Мрачный, втягивая щеки. – Если быть мертвым больно, то мне это не подходит.

В общем, он развлекал ее без всяких усилий, лучше, чем все прочие. Но было и кое-что еще, и если это делало ее личностью мелкой, то что ж, называли и похуже. Говоря попросту, на Мрачного было демонски приятно смотреть.

Высокие нравились ей не всегда; тощие, но жилистые иногда радовали глаз, иногда нет, но сочетание всего этого с темной кожей, широким, четко вылепленным лицом и нимбом потрясающих белых волос? Духи, держите ее всемером. Да еще глаза… они казались больше кошачьими, чем человеческими: чернильные зрачки с двумя ободками посреди васильково-синих радужек; их искрящаяся ясность создавала приятный контраст с постоянно поджатой челюстью. У юного варвара имелось немало зримых шрамов и были, наверное, скрытые; его нос был сломан столько раз, что сместился набок, а огромный одуванчик волос требовал некоторого ухода – но все равно мальчишка выглядел демонски здорово.

Она едва не поцеловала эти бархатные губы в ту ночь пьяной чепухи, но потом ворвался Феннек с новыми известиями о маленьком ранипутрийском отряде, гнавшемся за ними, как собака за кошкой, и избавил ее от необходимости ломать голову, что делать после первого поцелуя. До поры. Если боги, демоны и духи пожелают, эта загадка больше не будет ее мучить. Когда Хортрэп сообщил, что ранипутрийские конники догонят их плетущуюся компанию через день-другой и что демоны поведали ему о примерно столь же скором возвращении Чхве, Марото и его благородных спутников, Чи Хён решила, что время пришло. Действия Мрачного по возвращении дяди не обсуждались, как и подробности ее взлета и цель его поисков, – потому что за все время, которое они провели вместе, с тех пор как он прокрался в лагерь, они еще не успели вернуться к незаконченной первой беседе. Для этого время тоже пришло. Определенно.

– Это вы ее назвали Мохнокрылкой? – спросил Мрачный, глядя, как существо нарезает круги возле лежащей неподалеку кольчуги Чи Хён.

Совомышь обожала ползать по этим доспехам, цепляясь за звенья крошечными коготками.

– Мой отец, – ответила Чи Хён. – Она принадлежала ему, прежде чем стать моей. Вроде все они вместе связали своих демонов: папа, твой дядя, Феннек, Хортрэп, кавалересса и София.

– У моего дяди… есть демон? – Пробудить любопытство Мрачного было легко, удивление – куда сложнее.

– Больше нет, или он прячет его достаточно ловко, что обманул даже Хортрэпа. Они поймали своих демонов сообща еще до того, как захватили Самот. – Пока Чи Хён говорила, Мохнокрылка слетела ей на руку.

– Рогатые Волки не связывают демонов, – хмуро заметил Мрачный. – По крайней мере, не должны.

– Непорочные тоже, как правило, – сказала Чи Хён. – В королевской семье есть несколько, но большинство людей по-прежнему думает, что это неуважительно.

– Хорошее слово, – признал Мрачный. – Неуважительно. Шакалы захватывают рабов, другие кланы тоже, но не Рогатые Волки.

– Связанный демон не то же самое, что раб, – возразила Чи Хён, гладя Мохнокрылку.

От удовольствия та разинула клюв и заклекотала.

– Тогда отпустите ее и посмотрите, останется ли, – предложил Мрачный, что мгновенно взбесило Чи Хён.

– А конь тогда – раб? Как насчет коров и другого скота? Я не собираюсь есть Мохнокрылку и считаю, что ей живется лучше, чем большинству животных.

– Ха, – сказал Мрачный, – а вы правы.

– Конечно я права, – кивнула Чи Хён, наливая им еще хмельного солодового напитка.

– Рогатые Волки держат всякий скот и птицу и меняют их на мулов. Мы их так не называем, но они рабы, как вы и сказали. Не слишком отличные от других, как бы нам ни нравилось притворяться. Мы так же плохи, как и все вы.

– Что ж, приятно слышать, что святой Мрачный признается в такой человеческой слабости.

– Что? – заморгал на нее Мрачный. Иногда он соображал туговато, как и все остальные. – А-а… Ха, нет. Да. Не собирался быть ханжой. Я тоже плохой, Чи Хён. И большинство людей, так мне кажется. Я нарушил законы своего клана. Убил соплеменника. Делал все неправильно и лишь потому, что старался делать, как надо. Это непросто – поступать хорошо.

Трудно было представить, что этот мягкий, серьезный и искренний парень, сидящий напротив нее, напал на кого бы то ни было, не говоря уже о соплеменнике, Рогатом Волке. Но ведь он как-то заработал все эти шрамы и седину. Как бы ни нравилась Чи Хён его загадочность, давно пора выслушать его историю. Но это означает, что ей придется рассказывать первой.

– Я тебе уже все уши прожужжала про Гын Джу, но ты ни разу не спросил, почему я сбежала из дома и что было до и после.

Мрачный поерзал на своей подушке, залпом выпил ржаногонь и поморщился:

– Ага… Извините. Я очень хочу об этом услышать, но боялся на вас давить. Ненавижу, когда меня заставляют. Люблю дедушку, но он бывает навязчив, и я во многом хочу на него походить, но только не в этом.

– О проклятье, да я не жаловалась! Совсем наоборот, – сказала Чи Хён, стряхивая с себя Мохнокрылку. Демоница перелетела к Мрачному, и он протянул ей палец. Чи Хён еще ни разу не видела свою совомышь на ком-либо другом, и, как все в мире, это могло оказаться знаком. – Я могла бы назвать тебя каким угодно, Мрачный, но уж никак не навязчивым. Ты правда хочешь послушать?

– Определенно, – ответил тот, предлагая демонице кусочек сахара.

– Итак, ты знаешь, что я принцесса и все такое прочее. Хвабун был отличным местом, чтобы вырасти, однако я не ценила того, что имела, пока его не покинула. Для тебя Мерзлые саванны тоже такие?

– Хм? Не совсем, – произнес Мрачный, почесав кривой нос. – Но я отношусь к ним по-другому, с тех пор как ушел. И скучаю по маме. Очень.

– Я скучаю по своему первому отцу, Джун Хвану, хотя в последний год, что я там прожила, мы едва выносили друг друга. Юнджин, моя старшая сестра, говорила, что у них было так же, когда она была в моем возрасте. Появляется напряжение, и оно усиливается, особенно когда один из отцов пытается сплавить тебя замуж. Я рассказывала тебе о Гын Джу и о том, что он для меня значил. Одним из условий брака, о котором договорился мой отец, было то, что Гын Джу со мной не поедет, – он заявил, что было бы грубостью взять с собой собственного слугу в более знатный дом. А мой жених был сыном правительницы Непорочных островов, знатнее дома не сыщешь.

Мохнокрылка наконец ухитрилась подцепить сахарный кубик и унесла его наверх, на перекрестие шестов шатра.

– Поэтому предполагалось, что я оставлю своего любимого телохранителя и выйти замуж за зануду, которого и в глаза не видела. Меня от этой идеи тошнило – я любила Гын Джу, хотя и не знала, что он меня тоже любит, тогда еще не знала. И тем же вечером, когда я впервые встретилась с женихом, я убежала из дворца одна. Ну ладно, не одна, а с моими стражами: Феннеком, только тогда я думала, что он просто цепной миссионер по имени Микал, и Чхве, с которой ты, надеюсь, скоро познакомишься. И Гын Джу тоже был с нами. Мы отправились искать духов в какие-то поля возле храма Пентаклей. Там как раз находятся непорочновские Врата, те самые, через которые я в итоге убежала пару месяцев спустя, – я же рассказывала тебе о прохождении через Врата?

– Угу, – отозвался Мрачный, касаясь своих волос и отдергивая руку. – То есть немного. В первый раз, когда мы пили калди, вы сказали, будто вошли в море, только вместо моря была Изначальная Тьма.

– Ха, я так выразилась? Ну да, примерно так и было… Короче говоря, тогда мы находились довольно близко к островам, к храму Пентаклей, как вдруг… на нас напал чудовищный призрак! В поле были и мелкие духи, в тыквах, но этот… Он как целая куча призраков, спутанных вместе, сложенных в нечто огромное – громадное, жуткое и опасное.

– Могу себе представить. – Мрачный нервно облизнул губы. О, ему есть что спеть, когда придет его очередь рассказывать, как его волосы побелели!

– И мы сражались вчетвером против чудовища из страшных историй: мой второй отец рассказывал нам перед сном о своих приключениях с Софией и остальными Негодяями. И мы победили! Ты уже воевал и знаешь, как это бывает. Сначала слишком страшно, ты даже шевельнуться не можешь, а потом что-то нахлынет – и все твои навыки просыпаются, и меч оказывается в руке раньше, чем успеваешь понять! И ты дерешься, дерешься за свою жизнь! И это так…

– …ужасно, – закончил Мрачный, глядя в свою чашку.

– Да! Нет! То есть страшно, но ведь и замечательно! Уклониться в последний миг, вонзить меч во врага, сражаться бок о бок с друзьями и действовать сообща, как будто ты рожден для этого, и ни для чего другого! Даже не думать, а просто… делать, и так демонски здорово делать! Рубить, колоть, отражать, уклоняться, снова рубить! Демоны наверху, по мне мурашки бегают, когда я об этом думаю.

– А вы говорили об этом с цирюльником? – спросил Мрачный в своей обычной сдержанной манере, и только по хитрой улыбочке она поняла, что он шутит.

– Я знаю, что ты это чувствовал, Мрачный, я точно знаю.

– Ну… может быть. Да.

– В общем, когда все закончилось и король духов был убит, мы отправились обратно в Осенний дворец, и после этого все стало… скучно. И не так же, как раньше, а прямо-таки отравляюще уныло. Я несколько недель была подавлена, и не только из-за нотации, которую выслушала от первого отца на корабле по пути домой в Хвабун. Мне показалось, его бы больше порадовало, если бы чудище сожрало меня, лишь бы я не возвращалась на праздник так, как я тогда это сделала. Он сказал, что я стала позором семьи, и когда я спросила, позорно ли иметь вторым отцом Негодяя Софии, он ответил, что да. Но что позорного в том, чтобы выкупать свою жизнь у самой смерти собственным мечом?

– Хмм, – промычал Мрачный, глубоко погрузившись в раздумья. – Ничего, как по мне.

– И по мне! Поэтому я неизбежно, абсолютно неизбежно решила бы сделать то, что сделала, даже без нашептываний Феннека. Теперь я вижу: у него были свои причины советовать мне этот путь, но я все равно рада, что он поступил именно так. Чхве даже не стала со мной об этом разговаривать, то есть вообще. Когда я впервые подняла эту тему, она заявила: «Я поклялась служить вашим военным нуждам, и я буду это делать, пока не умру. Не спрашивайте у меня советов по другим вопросам, но всегда учитывайте все возможности и поступайте по велению только своего сердца». Вроде бы ничего особенного, но я никогда не слышала, чтобы она столько сказала зараз, да еще так ясно, – ни до, ни после. Я даже сразу это записала, потому что знала, что иначе забуду, и заставила себя выучить наизусть, потому что это серьезная премудрость, прямо как в сутрах, – согласен?

– Согласен, – задумчиво ответил Мрачный, как будто переваривая эти слова.

– Но я совершенно не ожидала, что Чхве так легко сдастся. И хотя Гын Джу поначалу колебался, он тоже сдался, я убедила его, что единственный выход для нас – держаться вместе. Я сама в это верила. Не так уж долго плыть от Хвабуна до храма Пентаклей, а оттуда всего пара секунд до любого Луча Звезды, если умеешь пользоваться Вратами, и следовало просто уплыть, прежде чем наш побег обнаружат.

– И как работают Врата? – спросил Мрачный. Напугать дикорожденного было трудно, но сейчас он выглядел устрашенным. – В первый раз, когда вы пригласили меня сюда, вы рассказали, как проходили сквозь них, но… я даже помыслить не могу об этом без тошноты.

– Очевидно, они бы не сработали, если бы я просто попыталась шагнуть туда сама, – сказала Чи Хён. – Кто знает, где бы я оказалась – может быть, в каком-нибудь мрачном аду, о котором прежде и не слыхивала. Но задолго до того, как прийти в Хвабун, Феннек выполнил какое-то задание Хортрэпа в обмен на секрет Врат. Теперь он может войти в любые, а через пару шагов выйти из других и взять с собой, кого захочет. А как они работают, я не имею ни малейшего, мать его, представления: все делал Феннек… и, кстати сказать, не думаю, что он такой уж знаток, каким себя преподносил, если учесть произошедшее. Однако по-настоящему странно, что ничего не случилось с Чхве, – у меня побелели волосы, у Феннека изменились руки, но Чхве осталась Чхве. Но опять же у нее и так белые волосы, и рога, и клыки…

– Хммм, – сказал Мрачный. Это был звук в меньшей степени раздумчивый и в большей похожий на ворчание собаки, недовольной, что ее пробудили от дремы.

– Итак, мы направлялись к Вратам, когда Гын Джу учинил это скотство, про которое я уже рассказала. Я продолжала твердить себе, что это совпадение, что он не предал нас… Но мы изначально договорились: если что-нибудь случится и мы не сможем уйти все вместе, то оставшийся пошлет зашифрованное послание одному линкенштернскому торговцу, который должен моему второму отцу кучу денег. Скоро уже год, как я сбежала, а Гын Джу ничего не прислал… Так, может, мне пора смириться с правдой? Как ты считаешь?

– Я выбираю правду, – процедил Мрачный, когда Чи Хён встала.

Она сходила за одеялом, а вернувшись, опустилась рядом с варваром. Она вовсе не мерзла, сидя напротив Мрачного, но теперь, когда их колени соприкоснулись, пока она устраивалась на подушке и заворачивалась в ненужное одеяло, стало прямо-таки жарко.

– А как вы узнаете правду о Гын Джу?

Чи Хён не ожидала, что он уцепится именно за это; конечно, вопрос: «Как ты считаешь, смогу ли я забыть моего бывшего?» – должен был стать для него крайне острым – или нет? Вдруг она совершенно неправильно истолковала его тайные взгляды и застенчивые улыбки?

– Я же сказала, что он опоздал на корабль, хотя мы неоднократно повторили весь план, а потом… потом, когда он с улыбочкой заявился на пристань, за ним кралась половина стражей Хвабуна. Если бы Чхве их не заметила, нам бы ни за что не удалось отплыть вовремя, а Гын Джу чуть-чуть не достал до борта, когда прыгнул за нами!

– Да, но откуда вы знаете? Я имею в виду, о чем он думал. Почему решили, что он привел стражников нарочно?

Воспоминание было отвратительным, как смрад, и Чи Хён отобрала у Мрачного чуть теплую чашку с ржаногнем, чтобы прочистить ноздри его горячим запахом.

– Ты хочешь сказать, что он сделал что-то еще, а не вопил лишь: «Стойте, стойте!» – перед тем как нырнуть за нами с пирса? Феннек видел, как он выходил из покоев моего первого отца в то самое утро, а за все годы, что он провел в нашем доме, он никогда туда не заглядывал. Позднее тем же днем он омывал меня перед дневными молитвами и не сказал ни слова об этом визите, который был бы весьма странным и без всякой связи с побегом. Мы делились всем, и он скрыл, что мой первый отец вызвал его на аудиенцию, исключительно потому, что ему было что скрывать. Да, я не хочу в это верить и все еще не…

– Вот и не верьте, – предложил Мрачный так, будто слова жалили его, но он все равно должен был слушать. – Я бы не стал по своей воле. А вас ничто не принуждает.

– Что ты имеешь в виду? – вздрогнула Чи Хён, и Мрачный, который ошибочно заключил, что ей холодно, медленно протянул руку и с очаровательной застенчивостью сжал ее плечо. О, как ей хотелось, чтобы он оставил руку там, но он быстро убрал ее и, не зная, что с нею делать дальше, уронил на колено.

– Это все слова Феннека, – пояснил Мрачный и, опять-таки ошибочно прочитав на ее лице сомнение, уточнил: – О том, что Гын Джу был с вашим отцом, первым отцом, и что какой-нибудь торговец доставит послание от Гын Джу, если тот попытается его отправить. В прошлый наш разговор вы сказали, что Гын Джу и Феннек не сильно жаловали друг друга, и хитрый Феннек мог придумать способ навредить Гын Джу, не делая этого явно… Я ничего не утверждаю – просто думаю. Вы вроде не настолько доверяете Феннеку, как следовало бы доверять человеку, который имеет такое большое влияние среди ваших людей… Так вот, раз уж вы ему не вполне доверяете, то я не доверяю вообще. Особенно видя, как тесно он связан с Хортрэпом.

Мрачный захлопнул рот, вспомнив, что и сама Чи Хён пользуется советами колдуна. Возможно, он осознал, что высказал предположение, будто ближайший советник генерала развел ее как девчонку. Или, может быть, смутился от того, что за минуту наговорил больше, чем обычно за целый вечер. Какой бы ни была причина, он, похоже, больше не мог даже смотреть на нее, не то что встретить взгляд, когда она к нему повернулась. Не будучи дурочкой, Чи Хён провела много бессонных ночей, обуреваемая теми же мыслями о доверии, но всегда считала их иррациональными, если сказать помягче, или идиотской долбаной паранойей, если говорить напрямик… То, что подозрения выглядят вполне оправданными и к этому выводу пришел сторонний слушатель, к тому же узнавший урезанную версию событий, действительно ставит некоторые неприятные вопросы.

Даже внимательно разглядывая шесты шатра, где угнездилась Мохнокрылка, Мрачный, должно быть, почувствовал, как Чи Хён вся дрожит, потому что его рука прокралась обратно на ее плечо. Без всякого осознанного намерения ее спина выпрямилась и, встретив пальцы Мрачного, отдалась его осторожному прикосновению. На сей раз он не убрал руку и принялся мягко массировать плечо. Его предплечье чуть тянуло ее за волосы – ну и ладно.

– Ты хорошо распознаешь обман? – спросила Чи Хён, когда снова смогла заговорить: рассудок настиг колотящееся сердце и вырвался на полголовы вперед. – Я хочу, чтобы ты был здесь при всех моих переговорах с Феннеком. Чтобы наблюдал за ним и, если он не признается сразу, сказал мне немедленно, что почувствовал ложь.

Рука Мрачного перестала гладить и вся одеревенела. Он сглотнул, но все равно не повернулся к Чи Хён. Встрепенувшись всем телом, встал, пробежав пальцами по ее волосам и бессильно уронив руку.

– Тогда давай найдем его. С таким прирожденным лжецом будет нелегко, но я знаю, что вместе мы сможем его раскусить.

– Погоди, – сказала Чи Хён, хватая его за запястье и поднимаясь; одеяло соскользнуло с ее плеч.

Платье с синей юбкой-колоколом, которое она носила у себя в шатре, внезапно показалось удушающим, несмотря на его просторность, и в кои-то веки она пожалела, что сейчас на ней не натирающий кожу секси-доспех, а удобная, но обыденная одежда. Еще больше запутавшись в своих чувствах, чем раньше, когда она почти не сомневалась, что Гын Джу их предал, Чи Хён сделала то, что делала всегда, очутившись в тупике, – пошла напролом, уповая на лучшее. В нынешнем случае она бросилась на красивого кремнеземца: все еще держа его вялое запястье в одной руке, второй провела по полосатой тунике. Его мышцы вздрогнули от ее прикосновения и напряглись еще сильнее, когда ее рука двинулась вниз к его бедру и властно развернула Мрачного лицом к Чи Хён. Смешно, но он по-прежнему не смотрел на нее, задрав подбородок и уперев застывший взгляд в ее дремлющую демоницу. Чи Хён сглотнула, снова испугавшись, что все поняла неправильно… Значит, делать нечего. Только спросить:

– Прикажешь залезть на тебя, как на дерево, чтобы украсть поцелуй?

С чудесной, чудовищной медлительностью он опустил голову и посмотрел ей в лицо. Демоны бездны, он словно боялся за свою жизнь!

– Вы… вам не нужно красть. Но… вдруг я прав?

– Тогда лучше на всякий случай сделать это побыстрее, – ответила Чи Хён и поднялась на цыпочки, хотя Мрачный и наклонился.

Его губы отдавали ржаногнем и выдохшимся саамовым дымом, а целовался он так же плохо, как она, пока Гын Джу ее не научил. Демон подери, ей это нравилось, ее руки жадно исследовали его грудь, и она гадала, что случится теперь, когда они миновали первый поцелуй и уже двигались ко второму, третьему, четвертому, – о, забытые боги Затонувшего королевства, как он приятен на ощупь…

Чи Хён уже все для себя решила, когда у входа в шатер кашлянули. Она отпрянула от Мрачного, ударившись голенью о столик для калди, и обернулась, готовая зарычать на кавалерессу Сасамасо или любого другого гвардейца, не объявившего о себе, перед тем как войти, но увидела, что это сам Феннек придерживает полог шатра чуть дрожащей рукой. Он выглядел непривычно взвинченным и раскраснелся.

– Генерал, нам надо поговорить, немедленно, о…

– О да, да, нам всем надо поговорить, причем немедленно, – встрял Хортрэп, проходя мимо Феннека, чьи глаза распахнулись еще шире при появлении старика-исполина.

Чи Хён услышала, как позади хрустнул пальцами Мрачный, и его согревающая тень легла на нее, когда он переступил через столик, чтобы дать пройти чародею, сказавшему:

– Феннек, старина, я-то все гадал, побежишь ты к генералу или в горы, когда к ней получше присмотришься, и вот мой ответ.

– Загадки не приветствуются в моем шатре, господа, – заявила Чи Хён, смерив каждого суровейшим взором. – Какой кошмар должна я благодарить за то, что не один из вас, а вдвоем вы так нагло сюда врываетесь? Если это не вопрос жизни и смерти…

– «Жизнь» и «смерть» определенно подходящие слова! – заявил Хортрэп, вне себя от восторга. – Генерал Кобальтового отряда Чи Хён Бонг, позвольте представить вам ранипутрийских эмиссаров, которые ехали за нами по пятам столько долгих дней.

Трое в капюшонах вошли в ее шатер, не дожидаясь приглашения, и оскорбленная Чи Хён сжала кулаки. Ей даже не дали времени надеть жилет поверх простого платья, не говоря уже о переодевании во что-то более официальное. Хоть эмиссары, хоть императоры – Хортрэпу и Феннеку придется ответить за многое, как только разговор с этими иностранцами будет окончен… Но сейчас Чи Хён нацепила довольную маску и, низко склонившись, приветствовала эмиссаров на высоком непорочновском:

– Добро пожаловать в мой лагерь, почетные гости. Я командир Кобальтового отряда генерал Чи Хён Бонг. Хотелось бы услышать ваши имена, чтобы мы могли…

– Чи Хён! – Самый маленький из эмиссаров в капюшонах рванулся вперед, и Мрачный бросился между ними, поднимая ладонь, как будто этого было достаточно, чтобы помешать убийце. Однако человек и вправду остановился, отбросил капюшон и вуаль и, смерив Мрачного знакомым яростным взором, произнес: – Чи Хён, это я!

– Гын Джу?

Гын Джу! Мрачный споткнулся о столик для калди, спеша убраться с дороги, и Чи Хён, обнимая своего былого возлюбленного, услышала, как новый беззвучно ругается, скача на одной ноге. Гын Джу крепко прижался губами к ее щеке, а после она почувствовала, как с его губ по ее подбородку стекает слеза. Это и правда он…

– Это просто великолепно, – сказала одна из эмиссаров, и, хотя Чи Хён было больно отрываться от Гын Джу, она быстро отступила, глядя на двух явившихся с ним немолодых женщин. Обе откинули капюшоны, и, хотя происхождение говорившей генерал определить не смогла, вторая явно была ранипутрийкой. – Вы даже волосы сделали. Ну а почему бы и нет, если забрано все остальное. Клянусь шестью связанными мною демонами, юная дева, для самозванки вы выглядите идеально, просто портретное сходство.

– Я в долгу перед вами за возвращение моего стража добродетели, – процедила Чи Хён. «Самозванка» – не то слово, которое со временем становится приятнее слышать. – Даже притом что ваши манеры оставляют желать лучшего. Кому я имею честь предложить мою благодарность?

– Ха! – Ранипутрийка запоздало закрыла рот кольчужной ладонью. – Ох, мать твою, это уж слишком!

– Чи Хён… – начал Гын Джу, но его оборвал трубный глас среброволосой эмиссарши, шагнувшей вперед:

– Кто я? Девочка, я та, кого твои отцы наняли, чтобы вернуть тебя домой.

Взгляд Чи Хён метнулся к глуповатому лицу оробевшего Гын Джу – он все-таки предал ее! Странно, но ни Хортрэп, ни Феннек не шевельнулись, чтобы остановить престарелую нахалку, и тут до Чи Хён дошла вся тщетность ее прошлых усилий и нынешнего сопротивления. Все было подстроено и вот сейчас заканчивается. Ну что ж, без драки не обойдется. Однако, прежде чем она успела нанести первый удар по тупой физиономии Гын Джу, женщина сказала еще кое-что, и это заставило Чи Хён застыть на месте.

– Но более того: я – это ты, проклятая соплячка; или ты меня не узнаешь? Я Кобальтовая София, и я вернулась из гребаной могилы.

Чи Хён увидела, как Мрачный, отошедший в дальний угол после столкновения со столиком, оцепенел и точно так же вытаращил глаза. Это не может быть она, – конечно же, не может, по всем законам смертных, богов и даже демонов, из могилы нет возврата… Но, посмотрев в холодные кобальтовые глаза женщины, Чи Хён ей поверила.

Глава 11

София не считала себя слишком гордой, но, видят демоны, заткнуть соплячку было приятно. Ладно, для своей роли беглянка выглядела прилично: короткая суровая челка, а дальше – водопады куда более длинных волос, обрамлявших кобальтом смазливое юное личико. Непорочновское платье казалось простым, насколько это возможно для такой одежды, – должно быть, успех еще не ударил ей в голову. Добавим дюжего и прекрасно сложенного кремнеземца в ее шатре, одного с нею в такой час, и получим девицу весьма в духе и во вкусе самой Софии.

– Это и правда она, – сказал Гын Джу девушке, которая так и стояла с разинутым ртом. – Я уверен в этом. Она встречалась с твоими отцами в Хвабуне и… Но это долгая история.

– Королева София! – воскликнула Чи Хён и, опустившись на одно колено, понурила голову. – Для меня огромная честь поклониться вам.

– Генерал, – сказал Феннек с несколько безумным и лихорадочным видом, – я уверен, что это ни к чему. Как нашей гостье, Софии, разумеется, положено оказывать уважение, но…

– Вон отсюда, капитан, – велела Чи Хён, поднимая голову, но по-прежнему стоя на колене. На ее узком лице застыло выражение искренности и забавной юношеской серьезности. – Все вон, кроме королевы.

– Чи Хён… – жалобно начал Гын Джу, и София, даже зная эту девушку всего две минуты, могла уверенно сказать, что парень выбрал неверный курс.

– Я сказала – вон! Живо!

– Генерал, давайте немного подумаем, прежде чем что-либо решать, – снова попробовал хитрый старый лис Феннек.

Он ни разу не встретился с Софией взглядом с того момента, как увидел, что ее, Гын Джу и Сингх вводит в генеральский шатер дюжина стражников, а остальные ранипутрийцы ждут в паре миль от лагеря. Вместо этого он вертелся и постоянно оглядывался, явно надеясь перемолвиться словечком с Чи Хён, прежде чем женщины останутся наедине. Хортрэп, безумная сволочь, поступил как приличный человек и ввел их в шатер, сопровождая это обычной абсурдной болтовней, хотя София видела, что даже он потрясен при виде ее, целой и невредимой.

– Разве я приказала говорить или спросила о чем-то, Феннек? – осведомилась Чи Хён. – Я сообщу, когда захочу тебя снова увидеть. А сейчас я желаю поговорить с королевой. Наедине.

Жилистый кремнеземец чуть опять не споткнулся, спеша уйти; он, как и Феннек, изо всех сил старался не смотреть на Софию. Странно: парень был слишком молод, чтобы их пути пересекались, но опять же репутация явно опережала Софию, куда бы та ни шла. Когда он проходил мимо, она заметила знакомую татуировку на его плече и сверкнула улыбкой.

– Приятно встретить тебя, Рогатый Волк, – произнесла она на торговом языке саванн. – Ты, часом, не родственник Марото?

– Мрачный племянник, – промямлил он и исчез в ночи.

Что это за хрень такая – «мрачный племянник»? Может, просто какое-то непонятное приветствие племени Рогатых Волков, или извинение, или еще что-нибудь; выглядел-то он сильно, по-родственному похожим на Марото.

– Как же отрадно снова увидеть вас обеих, – мурлыкнул Хортрэп, но, когда потянулся погладить Мордолиза, демон взвыл и убежал от него, поджав хвост, в дальний угол просторного шатра. Мало что могло послужить лестной рекомендацией для старого сумасшедшего колдуна, но страх, который он неизменно вселял в Мордолиза, располагал Софию к этому человеку. Во всяком случае, так она внушала себе, но, если честно, ее это немного нервировало. – Когда ты поболтаешь с нашим бесстрашным генералом, нам придется обсудить очень многое. Столько времени прошло, София, сто лет не виделись.

– Угу, – ответила София, соударяясь кулаками с Хортрэпом и поворачиваясь к Феннеку, когда старый великан вышел из шатра в сопровождении Сингх. – Эй, Феннек! Это я! Твой старый друг! И я тебя счастлива видеть, засранец!

Поначалу съежившись от ее голоса, Феннек наконец-то взглянул ей в лицо и робко улыбнулся:

– Знай я, что ты еще бродишь по свету, Кобальт, я бы сыграл иначе. Совсем не так. Рад, что ты жива.

– Да брось, не расстраивайся из-за меня, – сказала София, заключая его в крепкие объятия. Он набрал несколько фунтов, его резкие энергичные черты с годами смягчились, но в остальном он постарел куда пригляднее, чем Хортрэп, Канг Хо и даже Сингх. Или она сама, если на то пошло. Хлопнув по спине чуть сильнее, чем ему, наверное, нравилось, София выпустила его. – А теперь проваливай, нам с Чи Хён надо обсудить уйму дел.

– Чи Хён, если бы я тоже мог остаться и… – начал Гын Джу, но Чи Хён чопорно выпрямилась и поцеловала стража добродетели так, что могла бы свернуть ему шею.

Феннек тихо кашлянул и, похлопав Софию по плечу, тоже вышел. Оторвавшись от любовника, Чи Хён толкнула его двумя пальцами в грудь.

– Не думай, что тебе можно являться без объяснений, – заявила она лишь слегка дрогнувшим голосом. – На твоем месте я начала бы сочинять демонски убедительную ложь. А теперь выметайся.

Гын Джу слабо улыбнулся Софии, выходя – почти выплывая – из шатра. Она наконец-то осталась наедине с принцессой. Можно даже начать все с чистого листа.

– Похоже, у тебя здесь все схвачено, Чи Хён. Можно одеть кабана в кольчугу и повести на войну, но это не значит, что там из него не сделают ветчину.

– Ну ничего себе! – воскликнула девушка, из которой улетучилась вся смиренность, как только они остались вдвоем. – Тетушка, я, должно быть, плохо расслышала. Мне показалось, что ты назвала меня свиньей.

София пожала плечами:

– А мне показалось, что ты побеждаешь в боях. Набираешь многочисленных добровольцев и перекупаешь наемников, захватывая эти имперские города. Так скажи мне, девочка, этот твой, гхм, Кобальтовый отряд так хорошо продвигается за счет блистательного генерала или кучки стариканов, которые нашептывают в отвислое поросячье ушко?

– А вот это не по-дружески, – фыркнула девица, поворачиваясь к Софии спиной и опускаясь на корточки перед низким походным столиком.

Она принялась возиться со ступкой и пестиком, как ведьма, готовящая зелье… а потом София услышала хруст бобов калди, учуяла их мягкий аромат, и сильнейшая жажда защекотала горло. Демон побери, прошло слишком много времени с тех пор, как она пила приличный калди, – ранипутрийцы предпочитали сотню разных чаев. Не поднимая глаз от ступки, Чи Хён предложила:

– Хватай подушку, тетушка, мне есть чем усладить твой ядовитый язык.

– Премного благодарна, – ответила София, но, уже собравшись расположиться на самой большой и не похожей на седло подушке, увидела нечто, заставившее ее замереть. Мордолиз сидел на заднице совершенно неподвижно, выпрямив передние лапы и пристально глядя на маленькую совомышь, устроившуюся у него на кончике носа и смотревшую на него. – Это… это же Мохнокрылка?

– Ах да, вы же знакомы. – Чи Хён отвлеклась на миг от закладки зерен в серебряную давилку. На столе уже стояли три грязные чашки. Эта девочка, как пить дать, прилично накачалась калди. – А он… Носолиз?

– Почти правильно, – кивнула София, усаживаясь. Смотреть на общение демонов было так же тревожно и неприятно, как стоять лагерем перед Вратами. – Тебе передал ее твой негодник-папуля? Такого я не ожидала.

– Не ожидала? – переспросила Чи Хён, наполняя чайник водой из бочонка и ставя его на медную жаровню, обогревавшую шатер. – Интересно, чего же ты ожидала, тетушка? Кроме свиньи в доспехах, конечно.

– Послушай, давай поговорим начистоту, – сказала София, на которую сейчас, когда она сидела в одном шатре с принцессой Чи Хён Бонг, вдруг навалились многие месяцы скитаний. Она прошагала и проехала тысячу миль, нагромоздила еще немало трупов и в итоге очутилась в подозрительно знакомом лагере мятежников, за пару сотен лиг от Курска. Целый год метаний по Звезде – и она вернулась туда же, откуда вышла. – Мне плевать на то, чего хотят твои отцы. Мне плевать и на то, чего хочешь ты. Но я думаю, что прямо здесь и сейчас мы можем здорово помочь друг другу. И нам для этого придется быть честнее, чем мы когда-либо будем с Хортрэпом, Феннеком и другими. Согласна?

– Возможно. – Чи Хён уселась напротив Софии и впервые за весь разговор улыбнулась. – Но это же еще предстоит выяснить? Видишь ли, Кобальтовая София, я знаю все, что можно знать о тебе, а ты обо мне не знаешь вообще ничего. Так как же ты можешь быть уверена, что тебе есть что предложить мне и моей армии?

– Я знаю достаточно, принцесса, – сказала София и больше для того, чтобы стереть усмешку с лица этой соплячки, чем ради чего-то еще, бросилась напролом. Единственное преимущество многомесячных странствий по бурным морям и ветреным горам – это уйма времени на размышления. – Твой папаша Канг Хо участвовал в заговоре с самого начала – замечу, мне поганец ничего не сказал. Он поведал мне ту же жалостливую историю, что и другому твоему отцу: тебя уволок злой и страшный Феннек. Впрочем, вряд ли Джун Хван верит в нее больше, чем сразу поверила я.

– О! – сказала Чи Хён. Потом, что было неудивительно для ее лет, спросила: – С ним все в порядке? С моим первым отцом? И сестрами? Никто ведь особо не огорчился? Они так гнусно со мной обходились, что не имеют на это права… Эй, не разжигай ее здесь! Я не хочу, чтобы мой шатер провонял тубаком.

– А? – София взглянула на трубку, которую вытащила совершенно бездумно. – Серьезно?

– Серьезно, – ответила Чи Хён.

– Ты уверена, что ты дочка Канг Хо? – спросила София, но трубку убрала.

Чи Хён встала, подняла с пола верблюжье одеяло и закуталась. Чайник уже побулькивал, и она, залив калди водой, села обратно, скрестила ноги и руки и уставилась на Софию. Могло показаться, что капризный ребенок требует хорошую сказку на ночь.

– У тебя есть что-нибудь добавить в напиток? – спросила София.

– Я могу послать за маслом гхи или…

– Нет-нет, соджу, картофельное вино или еще что-нибудь?

– А, конечно. – Чи Хён махнула в сторону кувшинчика, стоявшего на столе. Ржаногонь, спасибо демонам, любящим нас. Кувшин оказался почти пуст, но всяко лучше, чем ничего. – Ты рассказывала о моей семье.

– Ах да. Они не дураки приврать, все и каждый, но ты это, наверное, сама знаешь. Канг Хо помог вам с Феннеком сбежать, вместе с… гм, как ее зовут? Страннорожденную?

– Чхве предпочитает термин «дикорожденная», – поправила Чи Хён, не оспаривая утверждения об отце.

– Точно, Чхве, твой страж доблести. Кстати, где она? Я слышала, она никогда от тебя не отходит.

– Она с другим твоим Негодяем – Марото. Ушли на разведку, но скоро вернутся. На самом деле уже должны объявиться.

– Марото! – Невероятно, но София пришла в восторг от того, что он еще где-то шляется и служит Чи Хён. По тому, как Канг Хо и Сингх рассказывали о нем, София решила, что он зажалил себя до смерти или приблизился к этому вплотную, что ничуть не лучше. Повезло ему снова найти честную работу! – Только я говорила вот что: Гын Джу должен был пойти с тобой, Феннеком и Чхве, чтобы все стражи исчезли вместе со своей хозяйкой. Но хотя Гын Джу не подозревал, что твой папаша помогает устроить побег, тот явно знал, что ты трахаешь стража добродетели.

– Я бы попросила! – вспылила Чи Хён, чьи щеки стали красными, как самотанское вино.

– Еще бы! Итак, Феннек помог Канг Хо нарушить планы Гын Джу в последний момент, не дав ему увязаться с тобой. Потом он зашел еще дальше и попытался отправить твоего любовника на казнь. – София пристально наблюдала за Чи Хён, разыгрывая этот гамбит. Это бы не сработало: успей Гын Джу с Чи Хён хорошенько посидеть и поговорить – и он бы отчитался во всем, но сейчас София намеревалась посильнее вбить клин между принцессой и ее вторым отцом. Чтобы подстраховаться, она пожала плечами и поправилась: – Или сослать, или еще что-нибудь. Суть в том, что твой отец поступил с ним грязно – видно, не одобрял, что его дочурка путается с рабом.

– Он не раб, – возразила Чи Хён со всей тошнотворно пафосной наивностью избалованной юности.

– Да-да, конечно. В любом случае другой твой отец, похоже, верил, что Гын Джу не виновен, или, может быть, просто нужнее живым и находящимся рядом. Поскольку Джун Хван обзавелся дружком в Хвабуне, твоя живая игрушка оставалась в доме и лодыря гоняла, пока не появилась я. Как я уже сказала, Канг Хо попытался прикинуться дурачком, но Джун Хван более изощрен, чем полагает его супруг. Так что твой первый отец отослал меня прочь, чтобы я привезла тебя домой, и отправил со мной за компанию Гын Джу. Разумеется, твой второй отец попытался устранить нас по дороге, но меня не так легко грохнуть. И вот я шла за тобой вплоть до этого волшебного вечера.

Чи Хён разлила калди, обдумывая новую порцию сведений, выданных Софией. Хорошо. Если хочешь, чтобы курица неслась, ее нужно кормить.

Понюхав чашку, София осведомилась:

– Твое слово как благородной девушки и коллеги-воительницы – здесь же нет гарпийного сока?

– Каков отец, такова и дочь? Нет, – ответила Чи Хён. – Я ненавижу эту штуку, врагу бы ее не пожелала. Мой второй отец дал мне водоросль, которую можно принимать, чтобы эта дрянь не действовала в полную силу. Твои тайны остаются при тебе, но все равно приход крутой.

– Бывали у меня и похуже, – сказала София, прихлебывая восхитительный черный настой. – Это прекрасно. «Потрошитель земли»?

– В мою давилку попадают только лучшие усбанские бобы, – заявила Чи Хён тем снобским тоном, каким говорят только о калди, искусстве и тубаке. Она закатила глаза, когда София ухмыльнулась на это, и поставила чашку на стол. – Итак, теперь, когда ты спела свою песню, тебе хочется, чтобы я рассказала тебе об этом со своей точки зрения? Ответила на все твои вопросы?

– О, не стоит труда, – отозвалась София, наслаждаясь явным раздражением девушки. – Я сложила бо́льшую часть головоломки на корабле, а остальное добавила, пока ехала сюда из доминионов. Ты довольно простой случай, принцесса, в тебе нет ничего особо сложного.

– И это та часть баллады, где я должна проболтаться? – спросила Чи Хён. – Ты ловко завлекла меня, чтобы я рассказала тебе все, тетушка София, чтобы пела-пела-пела!

– Думаешь, я блефую? – Демоны, как хорош этот калди!

– Ага, – ответила Чи Хён.

– Отлично, принцесса, – сказала София, устраиваясь поудобнее. Конечно же, она приврала, поскольку большинство кусочков мозаики никак не вставали на место, пока она не вошла в этот шатер, но и без пары деталей ей было чем произвести впечатление на самозванку. Во всяком случае, она на это надеялась. – Давай начнем с твоего второго отца, с его интереса в этом деле. Я приехала в Хвабун, чтобы заручиться его помощью в решении некоторых личных дел. Чтобы не докучать тебе подробностями, мои дела касаются королевы Самота Индсорит, а конкретно – ее головы на блюде. Когда я попала в доминионы и услышала от Сингх, что старый добрый Канг Хо пожелал, чтобы я умерла прежде, чем найду тебя, меня это ошеломило. В том смысле, что если ты пытаешься захватить всю Багряную империю, а он тебя в этом деле поддерживает, то почему не уговорить меня помочь тебе так же, как он убедил Феннека и остальных?

Довольная улыбка девушки сказала Софии, что в чем-то она ошиблась, и она решила, что догадывается, в чем именно.

– Или возможно, Хортрэп и Марото внезапно объявились случайно и остались по своим собственным причинам. – Судя по угасшей ухмылке девицы, София угадала. – Не важно. Суть в том, что твой первый отец хочет тебя вернуть, потому что обручил с каким-то местным корольком, а другой папаша помог тебе сбежать. Потому что у него аппетиты покруче… но не настолько, чтобы захватить всю Багряную империю, даже ослабевшую от внутренних распрей.

Ага, генерал Чи Хён определенно надулась, как капризная принцесса, но все еще пытается сохранить самообладание и для отвода глаз попивает калди.

– Дальше. Понятно, что вся Звезда жужжит о том, что я восстала из мертвых, что мой Кобальтовый отряд больше и злее прежнего и колет империю обеими шпорами. Феннек и твой отец, вероятно, убедили тебя пойти этим путем, чтобы мгновенно заработать репутацию, хотя я оценила, что ты больше не пользуешься моим именем: твои люди называют тебя «генерал Чи Хён», и это куда больше, чем я ожидала. Полагаю, хватило синеволосой забияки, ведущей армию, дополненную моими Негодяями?

– Знай я, что ты жива, не стала бы… – Девушка смутилась. – То есть я всегда любила песни о тебе. Но я бы максимум покрасила волосы, если не для… И я никогда не пользовалась твоим именем, ни разу, как ни настаивал Феннек. А волосы, шлем и доспехи позаимствовала только потому, что они выглядят демонски улетно.

– Доспехи? – София взглянула на ее тусклую кольчугу и наколенники. – Я в свое время носила кучу разных доспехов, так что… Ох, демоны, не говори мне, что ты носишь это!

София проследила за взглядом Чи Хён и остановилась на кольчужном лифчике и трусиках, разложенных на другом столе. Предметы были столь невелики, что в прошлый раз она не придала им значения, решив, что это какие-то ошметки или новомодные стальные салфетки. Посмотрев на девушку, она изумленно покачала головой.

– Я не думала, что это возможно, но правда тебе сочувствую, девочка, самую каплю, – сказала София. – Феннек уболтал тебя этим пользоваться? В бою?

– Это, понятно, защищает хуже доспеха, – принялась объяснять Чи Хён, игнорируя фырканье Софии. – Но подвижность, которую дает…

София фыркнула громче.

– В такой кольчужке ты была бы мертва через пять минут, не присматривай за тобой папочкина демоница.

– Но она присматривает, – возразила Чи Хён. – Мохнокрылка лучше полного доспеха, а без груза я дерусь быстрее и яростнее, чем любая кавалересса.

– Демон не может быть всюду одновременно, – проговорила София. – Думаешь, я, твой отец и прочие засранцы заработали шрамы до того, как связали этих тварей? Если ты выступаешь с демоном против врага, ты голая, как младенец. Твоя совомышь запросто отвлечется на что-нибудь вкусное, и ты получишь стрелу в брюхо. Можешь не слушать меня, но оставь это барахло для свиданий с Гын Джу или тем кремнеземским мальчиком, а для боя приобрети что-нибудь годное.

– Да ладно, тетушка, неужто тебе не завидно? Ты ведь уже не справишься с этим комплектом, – съязвила Чи Хён.

– О, я бы могла, если бы хотела постоянно натирать себе промежность, – парировала София, наливая в чашку калди.

– Тебе есть что обсудить помимо моего гардероба или мы уже закончили?

– Хм, – отозвалась София. – Вообще-то, есть. Бо́льшая часть твоей армии не без оснований считает, что ты идешь на Багряную империю. Об этом говорит твой маршрут. Но будь это правдой, Канг Хо не попытался бы уломать меня, прежде чем обмануть. Кобальтовая София хочет отомстить империи, так почему бы не посмотреть: вдруг она поможет его отродью захватить трон? Это была бы хитрая и менее опасная игра, а Канг Хо любит хитрое и неопасное даже больше, чем азмирский тубак в «храмохранительнице».

Чи Хён опять улыбнулась, но София не поняла, удивленно или презрительно.

– И потому очевидно, что ты занимаешься не тем, о чем думают все. К чему же ты стремишься?

– Скажи сама.

– Пожалуйста. Линкенштерн! – заявила София, наслаждаясь недовольной миной девушки даже больше, чем калди.

Она выждала, и Чи Хён, само собой, раскололась.

– Кто тебе сказал? Феннек? – Было приятно смотреть, как девчонка пытается вычислить. – Нет… Папа и Феннек подбивали на это Сингх, но она решила примкнуть с копьем к тебе? Это она все выложила?

– Честь кавалерессы столь велика, что она не дала мне ничего, кроме пары намеков, даже если бы ей было известно все. Я этого не знаю и знать не хочу. Я же сказала, что сама догадалась. Смотри: когда я шла в Хвабун, то пересекала Линкенштерн, и моя сопровождающая рассказывала, как бесились торговцы из-за того, что он попал в состав островов. Когда им владела Багряная империя, если это можно назвать владением, там был рай для контрабандистов, беззаконный Линкенштерн. А теперь все иначе, совершенно не так. Даже если бы я не сообразила, что до захвата Канг Хо занимался там всевозможными темными делишками, мне напрямую сообщил об этом кое-кто из ваших семейных моряков. А потом для Канг Хо наступили нелегкие времена, – должно быть, стыдно просыпаться мужчиной в роли домохозяйки, когда ты давно привык к определенному стилю жизни.

– Неплохо, – признала Чи Хён.

– Неплохо! – София качнула чашкой калди в сторону принцессы. – Великолепно – вот, по-моему, слово, которое ты ищешь. Единственное, чего я не могу понять, так это как вы воспользовались непорочновскими Вратами, чтобы перенестись в доминионы. Я думала, твой старик отпустил своего демона за такую способность, но поскольку Мохнокрылка все еще здесь, этого не может быть. Демон Феннека?

– У него не было демона, сколько я знаю, – ответила Чи Хён. – Но ты наполовину права. Именно Феннек умеет пользоваться Вратами. Я не смогла бы проделать это сама, а больше вообще не стану – разве что в самом крайнем случае.

– Знаешь, а ты куда умнее, чем я предполагала, – похвалила София, у которой при мысли войти во Врата до сих пор возникали мурашки. – Что касается твоего плана, должна признать: расшевелить народ, вселить страх в Самот, а потом предложить соглашение: вы отвернетесь, а мы заберем Линкенштерн у непорочных, – и бац! Вольный город под управлением принцессы, бизнес возвращается к твоему отцу и все становится даже лучше прежнего, поскольку он обеспечил возрождение Линкенштерна. Все его дружки-торговцы будут в неоплатном долгу перед семьей, которая вернет им город.

– Горячо, – кивнула Чи Хён. – Тепло, по крайней мере. Планируется не только заставить имперцев отойти и отвернуться, но ими же и воспользоваться. Потеря Линкенштерна стала больной мозолью для королевы, и в обмен на восстановление свободной торговли с Багряной империей она будет только рада выделить нам пару полков. Стена, которую сейчас строят, еще не закончена на восточном побережье, и мы обойдем и захватим ее с тыла. Взяв стену, достроим ее сами, включая северную петлю, чтобы отгородить Линкенштерн от островов. И так вот запросто получим прочную стену и Линкенштерн, изолированный и от непорочных, и от империи.

– Ты считаешь, что это просто – успеть возвести многие лиги серьезных укреплений до того, как на ваши головы обрушится вся мощь непорочных? Если, конечно, вы вообще возьмете стену. «Запросто», она говорит.

– Проще, чем ты думаешь, – гордо возразила Чи Хён. – У нас есть люди в армии непорочных, работающие на стене, и куда больше таких в Линкенштерне – торговцы хотят, чтобы это получилось, даже сильнее, чем мы. Они готовились весь год, и, когда мы возьмем стену, они захватят город. Затем все жители Линкенштерна включаются в работу и помогают закончить стену, пока моя коалиция из кобальтов и имперцев защищает строительство и охраняет границу от непорочных, – через год стена будет достроена. А после Линкенштерн становится самостоятельной республикой, охраняемой Кобальтовым отрядом, где все заживут свободно и благополучно.

– Это хорошо, – уважительно признала София. – Действительно хорошо. Твой первый отец, наверное, будет не очень рад, так как хранит своему Лучу такую верность, какой редко дождешься от потомка иммигрантов, но для закоренелого обманщика вроде второго папаши это огромный куш. Феннек и остальные получат приличные доли прибыли, и никто не пожалуется, поскольку теперь-то всем будет ясно, что маленькая победа лучше, чем крупная почти-победа. Если оглянуться назад, то, может быть, в этом и была моя беда – я всегда мечтала слишком о многом. Наверное, мне следовало не идти на Багряную империю, а удовлетвориться меньшим кушем, с которым я бы управилась лучше.

– За одним исключением… – уточнила Чи Хён, не в силах удержаться от отцовской широченной улыбки.

София поразмыслила, но так и не поняла.

– За каким?

– За тем, что дочь – не демон, которому можно приказывать.

– Не демон. – София еще немного подумала, но снова тщетно. – Тогда каков твой интерес? Вытурить старика и забрать Линкенштерн себе?

– Ха! – Чи Хён покачала головой, как будто была здесь самой умной. – Ну, какой награды добивается могущественный полководец – женщина, выросшая на песнях о Кобальтовой Королеве? Генерал с армией, готовой въехать за ней во Врата, если она прикажет, вооруженный демонами и черной магией, тогда как раздутая империя ослаблена гражданской войной? Что бы сделала ты, София, выбирая между верностью семье и славой намного большей?

Ну-ну-ну. София обнаружила, что ухмыляется так же широко, как девушка.

– Самот.

– Ага, – подтвердила Чи Хён, теперь больше похожая на генерала, чем на принцессу. Она сунула руку под столик и вытащила карту, а заодно еще один кувшинчик. – И раз у тебя свои счеты с империей, я очень хочу сделать тебя одним из своих командиров. Ты можешь стать капитаном у генерала Чи Хён… или лучше назвать тебя и твоих друзей моими новыми Негодяями?

София взвилась от такого выбора слов, но последовавшее предложение было слишком заманчивым, чтобы пренебречь им из гордости.

– Как тебя ни называй, София, королева Индсорит твоя, ибо мне кажется, что у вас есть незаконченные дела с тех пор, как она тебя одолела. И еще кто захочешь твой в этой сделке, если ты честно расскажешь, что случилось тогда, и выложишь другие подробности, имеющие отношение к делу. Присягни моему знамени, София, и мы напомним этим багряным трусам, почему они боятся кобальтовых сумерек!

– Предложение соблазнительное, – согласилась София, тем больше воодушевляясь, чем дольше обдумывала услышанное. Это могло обернуться демонски хорошо для них обеих. – Мать твою, ладно! Если твое кольчужное бельишко не является обязательной формой одежды, я в деле. Где записывают добровольцев не первой свежести?

– Пакуй свою трубку, капитан София, – сказала Чи Хён, освобождая стол и раскладывая на нем карту. – Мы планировали взять Кокспар, но азгаротийский полк остановил нас в горах, пришлось отступить сюда.

– Азгаротийский полк? Ты знаешь, кто его ведет? – спросила София с колотящимся сердцем. Она не могла поверить в такую удачу.

– Угу, я записала здесь. – Чи Хён указала на каракули в углу карты. – Харт? Нет, Хьортт, полковник Хьортт – он возглавляет азгаротийцев. Мои разведчики сообщили, что над частью войска мьюранские флаги, и я не знаю, кто там главный.

– Не важно, – сказала София, облизывая губы. Ситуация ей все больше нравилась: она увидится со своим старым приятелем, беспалым полковником, куда скорее, чем надеялась, и на сей раз не даст своей театральной жилке помешать тому, что должно быть сделано. Эфрайна Хьортта уже можно считать покойником. – Какова твоя стратегия?

– Имперские силы не могут быть дальше, чем в паре дней пути от нас. Феннек хочет, чтобы мы продолжали отступление, а я думаю, что Кобальтовому отряду пора перестать бегать. Но ты специалист, я высоко ценю твое мнение и совет.

– По-моему, Феннек – трус, а у тебя удачная позиция – и ты вполне готова встретиться с имперцами в открытом бою, – сказала София, стараясь не выдать своего нетерпения. – Лучше заварить еще бобов, ночь предстоит долгая.

София сгорбилась над картой, с облегчением думая, что все-таки не зря отпустила однажды Хьортта, коль скоро сможет насладиться его смертью сейчас. Единственное, что умеряло ее восторг, – два демона в углу, молча глядевшие друг другу в глаза.

Глава 12

Война и вправду приближалась, и не было нужды пить непорочновское демонское молоко, чтобы это понять. Знаки сделались все яснее, когда сестра Портолес и Еретик покинули острова и направились через империю обратно, к тракту, который приведет их в южные провинции, где Кобальтовый отряд творил свои бесчинства. Открытые города, через которые она шла со своим имперским полком лишь год назад, окружили себя новыми стенами; на постоялых дворах, где раньше привечали всех путников, теперь с подозрением разглядывали даже боевую монахиню из Диадемы. Везде, где она проезжала с Еретиком, набранные с бору по сосенке отряды самообороны тренировались в пустых полях, вместо того чтобы собирать урожай, и всюду задавали вопросы о цели путешествия, хмурясь, когда Портолес жестко пресекала расспросы.

Заявление короля Джун Хвана, что это будет не та война, которой все ожидают, тревожило Портолес, словно призыв согрешить. Что ж, по крайней мере, она поступила правильно, не взяв с собой брата Вана. Однако в душе знала, что королева Индсорит была права, посоветовав ей рассматривать даже своих братьев и вышестоящих как потенциальных вредителей, – если Вороненая Цепь послала Эфрайна Хьортта в Курск, чтобы спровоцировать нападение Софии на империю, то она могла быть заинтересованной в том, чтобы Портолес не нашла Софию и не рассказала правду. Эта огорчительная вероятность подтвердилась, когда они с Еретиком взобрались на поросший травой холм, с которого открывался вид на медлительный Хартвейн, и заметили четырех всадников в черных рясах, спешивших по их следам. Они были не дальше чем в миле.

– Хм, – произнесла монахиня, оглядывая окрестности в поисках укрытия.

Портолес достойно сражалась за Цепь во время гражданской войны, а после примирения так же тяжко зарабатывала право служить в Пятнадцатом полку. Годы боев вместе с имперцами, а после – работы на них отточили ее врожденное умение защищаться. Увы, холм был настолько пологим, что порадовал бы даже ленивого коня; прямо у дороги стояла одинокая тополиная рощица, а на дальней стороне возвышенность переходила в удобный спуск в мирную долину.

– Они рассчитали правильно – наверное, все утро ждали, чтобы мы выехали из леса.

– Как это? – Еретик посмотрел назад, вперед, вверх, вниз – во все стороны, куда монахиня поворачивала голову. – Кто – они?

– Мои братья, – ответила Портолес. – Давай-ка привяжем лошадей среди тех деревьев, пока нас не настигли.

– Все думал, когда же ты остановишься для молитвы, – заметил Еретик. – Ты ждала погоню или молебен будет импровизированный?

– Еретик, – проговорила Портолес, спешиваясь, – как ты относишься к возможности убить несколько духовных лиц?

– Хм. – Еретик оглянулся через плечо. Отсюда всадников и подступы к холму закрывала широкая вершина. – Не понимаю, какого ответа ты ждешь, сестра Портолес. Можешь удивиться, но я на самом деле не свирепый убийца – скорее, смиренный жулик.

– Я не спросила, убьешь ли ты их, я спросила, как ты на это смотришь, – уточнила Портолес, привязывая лошадь и вьючного мула к самому толстому дереву. – Слезай, я тебя раскую.

– Вот что… – Еретик, похоже, по-настоящему занервничал – впервые с тех пор, как Портолес забрала его из Службы Ответов. – Буду откровенен с тобой, сестра: если это проверка, то я обязательно провалюсь. Если ты ищешь предлога, чтобы прикончить меня после всех наших совместных странствий, то лучше смотри в глаза, когда ударишь молотом по черепу.

– Еретик, – сказала Портолес, привязывая его лошадь, – если не хочешь сражаться плечом к плечу, я пришибу тебя прямо сейчас.

– Спешить незачем, – возразил Еретик, второпях даже не слезая – падая с седла.

Ему уже давно разрешили ехать с раскованными ногами, а теперь оказались свободны и руки.

– Бери два арбалета, которые я купила в Линкенштерне, и заряжай, потом клади вон на тот широкий пень, – велела Портолес. – В скатке короткий меч, он должен быть тебе по руке. Живо.

– Конечно, сестра. – Еретик потер красные запястья. – Но ты же сначала поговоришь с ними? Может, и не дойдет до драки?

– Сомневаюсь. В Цепном Доме и Норах мы выясняем отношения устно, но здесь, полагаю, говорить будут святые. – Портолес взвесила в руке свое оружие. – Святой Оракулум погиб в стычке на Окаянной Земле тридцать три года назад. Его кости питали кузнечный горн, и его дух продолжает жить в стали этой кувалды. Она будет веским контраргументом всем доводам моих собратьев.

– Вот оно что, – произнес Еретик, проворно доставая оружие из задних сумок вьючного мула. – Вот почему люди боятся Цепи. Если вы так разрешаете свои внутренние разногласия, то на что надеяться инакомыслящим из простого народа?

– Ты умнее, чем выставляешься, – заметила Портолес. – Я поговорю с ними, но ты очень скоро поймешь, куда дует ветер. Клади арбалеты на пень, меч – на землю рядом, а потом прикрой их чепраком так, чтобы было легко достать. И смотри, чтобы предохранители…

Арбалет, который дрожащими руками заряжал Еретик, сработал, стрела ушла в шелестящую листву тополей. Портолес не стала выяснять, где она упала.

– Впрочем, чепрак не нужен. Встань перед пнем и заслоняй их, пока не придется стрелять.

– Я думал, что Цепь запрещает использовать арбалеты, сестра?

– Ты еще не догадался? – сверкнула подпиленными зубами Портолес. – Я и сама немного еретичка.

– Да? – Еретик вытер пот со лба, чуть не уронив арбалет.

Дело шло к настоящей мученической смерти.

– Если дойдет до драки, то будем убивать, а если убьем одного, то придется валить и остальных. Упустим кого-нибудь – и он очень скоро вернется с местным отрядом самообороны, а то и с двумя. Тогда мои бумаги ничего не скажут неграмотным. Приготовься стрелять в тех, кто сзади. Так меньше вероятности попасть в меня.

– А… как я узнаю, когда…

– Узнаешь, – заверила Портолес и, взяв кувалду наперевес, вышла из рощицы на широкий грязный тракт.

Вверху по полуденному небу плыли крупные, пышные, сливочного цвета облака. Внизу, посередине дороги, побуревшая трава была примята бесчисленными копытами и ступнями. Впереди на холм поднялся всадник в капюшоне. Он остановился, а еще трое быстро нарисовались сзади и тоже натянули поводья.

Было бы время, она бы перекинула через дорогу веревку, с одной стороны закрепив ее на камне, а с другой – на дереве, чтобы Еретик натянул ее перед первой лошадью.

Было бы время, они могли бы даже выкопать траншею.

Было бы время, все грешники Звезды успели бы раскаяться, а когда Затонувшее королевство вернулось бы из пучин, ад стал бы ненужным.

Когда времени нет, остается только действовать – и верить в успех. Здесь, в бодрящий осенний денек, так похожий на тот, в Курске, Портолес убедила себя, что Еретик не выстрелит ей в спину, чтобы выслужиться перед преследователями. Поверила человеку, которого, когда они только отправлялись в путь, подозревала в готовности убить ее во сне. Как же дошло до такого: она вооружает откровенного еретика и предателя, чтобы помог в бою с ее собственными братьями и сестрами? Она сражалась бок о бок с ними на гражданской войне, потом служила империи, а теперь намерена расправиться с боевыми монахами, чтобы выполнить поручение королевы Самота.

Что ж, всякое бывает в жизни.

Как и ожидала Портолес, обошлось без притворства. Да и зачем оно между слугами Вороненой Цепи? Песни Цепи предупреждали: любой анафема может обладать даром читать чужие мысли. Монахи учли даже призрачную возможность того, что Портолес учует обман, а потому не стали рисковать и спешиваться для разговоров. Они ринулись вперед, намереваясь затоптать ее на дороге.

Предводитель был в анафемской маске, как и двое из троих позади. Над ним жужжал широкий дымный нимб – монах вращал кадилом, создавая смертоносный вихрь, и это объясняло, почему соратники держались от него подальше. Пока он мчался к Портолес, под копытами его жеребца пролетела арбалетная стрела, затем еще дальше просвистела мимо лошади и всадника вторая. А ведь было приказано стрелять по задним! Первый всадник уже почти достиг ее, рассекая воздух своим оружием.

Куда бы ни шагнула Портолес, уворачиваясь, он повернул бы лошадь, чтобы подъехать и обрушить на монахиню огромное железное кадило.

Поэтому она ждала посреди дороги, вынуждая его выбирать, с какого бока подступиться. В двадцати ярдах лошадь пошла по правой фургонной колее. На десяти ярдах Портолес метнулась туда же и пересекла колею, хотя лошадь неслась во весь опор, словно ангел мщения. Монахиня развернулась, вложив всю силу в замах и на миг перестав видеть все, кроме широкого пустынного холма, а затем ударила. Двуручная кувалда попала в несущуюся лошадь, но Портолес не поняла, куда именно, потому что оружие отскочило и она, не выпуская рукояти, полетела в ту же сторону.

От первого удара о твердый грунт она лишилась чувств, от второго очнулась, а третий уже перешел в перекат по траве. Портолес вскочила на ноги, но тут же снова шлепнулась на задницу, и мир завертелся так же яростно, как кадило первого всадника, цепь которого обмоталась вокруг него и лошади, пока они падали, сраженные кувалдой. Шатаясь, Портолес всмотрелась в это чудо: тело монаха было изломано и примотано к могучей лошадиной шее цепью, поймавшей их обоих, а дымящееся кадило частично утонуло в его боку.

Затем ее окружили трое других всадников; кони забили копытами, когда их придержали до шага, и время созерцания чудес закончилось.

Этого Портолес и боялась – они хотели взять ее живой, и первый собирался уложить ее или разоружить своим длинным тупым орудием, а не убить. Не вышло, и теперь они быстро соскакивали с коней. Один анафема бросился к деревьям, где прятался Еретик, а двое других медленно пошли к Портолес. Анафема в маске был хрупким, но проворным, и его ятаган взблескивал на солнце, а чисторожденный с открытым лицом почти не уступал Портолес шириной плеч и размерами булавы. Из тополей донесся вопль Еретика. Скоро двое на одного превратятся в троих, и Портолес поняла, что ее единственный шанс – не тянуть ни секунды, кружится у нее голова или нет.

Она притворилась, будто собирается обрушить свою массивную кувалду на чисторожденного, но когда про́клятый рванулся к ней, чтобы вспороть живот изогнутым клинком, изменила траекторию удара, подняв рукоять кувалды, а не боек. Длинная рукоять соприкоснулась с саблей и замедлила ее; когда же клинок скользнул вверх по рукояти к кулаку Портолес, он только срезал ей мизинец и безымянный палец, не причинив большего вреда.

Она простерла искалеченную руку, оставшиеся пальцы зацепили анафему за болтающиеся четки и дернули на себя. Голова Портолес опустилась со скоростью метеора, ударив противника между глаз. Острие ятагана ткнуло ее в бок, заерзало, и тут она врезала снова. Анафема обмяк, но к ней уже приближался чисторожденный с булавой. Пришлось выбирать между падающим анафемой и собственной кувалдой. Для раненой руки предпочтительней было оружие полегче, и она неуклюже метнула кувалду в летящую булаву. Оружие чисторожденного клацнуло по кувалде, отклонило ее в сторону и завершило собственную траекторию, круша кости руки, которой Портолес прикрыла лицо.

Она пошатнулась от боли, несмотря на всю закалку, невзирая на близкое знакомство с чувством, которое возникает, когда тебя уничтожает собственная церковь. Запустив оставшиеся пальцы единственной рабочей руки в шерстяную рясу обмякшего анафемы, так и болтавшегося в ее захвате, она уперлась пяткой и с разворота вынесла его перед собой. Снова ударила булава – быстрее, чем сестра могла заметить, но на сей раз столкнулась с бесчувственным телом, которое Портолес выставила между собой и чисторожденным. Анафема не издал ни звука, когда в него врезалась булава. Вместо того чтобы отшатнуться от столь неожиданного препятствия, чисторожденный продолжил наступление, намереваясь выбить соратника из ее руки.

Она отразила удар, толкнув наперерез окровавленное тело, и шатко шагнула следом, воспользовавшись остатком инерции. Убрав онемевшую раздробленную руку и выпустив анафему из второй, она схватила чисторожденного. Это был настоящий амбал, но все же меньше Портолес, и с помощью добавочного веса мертвого анафемы ей удалось повалить его наземь.

Хрипы и стон. Чисторожденный попытался выбраться из-под нее; залитый кровью анафема, оказавшийся между ними, сделал его скользким, как тангордримский сом… но до того, как Портолес взяли в церковь, она и ее сестры питались рыбой, которую голыми руками ловили в реке Тангор. Сестер Вороненая Цепь сожгла заживо, сочтя их слишком испорченными, чтобы церковные хирурги могли помочь. Портолес уже забыла их имена.

Когда чисторожденный выполз из-под анафемы, она ухватила его за пояс и, прыгнув, как проворная рыба, ловящая муху над водой, вновь оказалась сверху. У него был кинжал или что-то подобное, и он ударил ее в грудь и живот, но она взглянула ему в глаза… и сделала то же, что с анафемой.

Его череп оказался крепче, чем у того, но у Портолес был еще прочнее. После второго удара нож перестал ее пырять, после четвертого глаза анафемы окосели. Она снова впечатала лоб в горячий расплющенный нос противника. Затем еще раз. И еще. Остановилась только тогда, когда острый носок сапога зацепил ее под мышку и скатил с убитого, быстро добавив серию пинков в изрешеченный кинжалом живот. Последняя анафема…

Сморгнув жгучую кровь с глаз, Портолес посмотрела вверх, на свою убийцу. Анафема подняла руку и опустила маску, открыв лицо, испещренное шрамами, – должно быть, из нее выдирали шерсть или чешую.

– Да направят тебя надежные дороги к ее груди, – проговорила она и подняла оружие.

Блеснул серебряный полумесяц, и Портолес попыталась приготовиться к тому, что ждало ее после удара топора. Вопреки всему, во что она вроде бы верила, ей было страшно. Вот вам и «взять живой».

Анафема вскрикнула и отшатнулась. Портолес краем глаза заметила маленькую стрелу, засевшую в плече нападавшей. Еще быстрее, чем шагнула назад, та упала вперед, скрывшись из виду, – высокая умирающая трава, в которой Портолес лежала навзничь, скрывала все, кроме краснеющего неба.

Опускалась ночь, на холме скоро появятся шакалы. Сестра вроде бы слышала щелчок арбалета, но уверенности не было. Стояла тишина, нарушаемая лишь ее хриплым дыханием. Портолес заставила себя сесть, но, когда нащупала горячие и влажные пульсирующие прорехи в боку, животе и груди, ее рука дрогнула и она повалилась обратно. Угар битвы рассеивался, и ангелы страдания принялись целовать ее с головы до пят. Какой ужасный способ умереть…

Она почувствовала, что ее уносит, и приказала себе думать о Курске. Так она не давала себе заснуть, когда изнуренная стояла на посту: вина и стыд умеют взбодрить человека. Все эти невежественные люди, зарезанные без всякой понятной им причины, вопили и визжали, когда их отправляли на последний суд. Портолес командовала спокойно, как будто наблюдала за учениями на плацу. Она воспользовалась своей кувалдой, подарком Вороненой Цепи и символом ее преданности высшему благу, чтобы проломить черепа пяти трясущимся, пучащим глаза азгаротийцам, отказавшимся выполнить ее приказ. Сама не убила ни единого деревенского жителя – как будто это сделало ее чистой, а не такой же порочной, как полковник Хьортт.

По песчаной дороге прохрустели шаги, и Портолес сосредоточилась на Хьортте, чье лицо расплывалось, как воск свежезажженной свечи в исповедальне, а локоны вспыхивали, как горящие свитки. Она подумала о королеве Индсорит, ее длинных волосах, развевающихся, как флаги, на ветру, вечно хлещущем замок Диадемы. Может быть, в итоге Портолес все-таки сделала что-то хорошее. Может быть, даже достаточно. Может быть. На нее пала тень, и демон смерти заслонил небо, а с ним – обетованное спасение…

– Ну-ну-ну, – сказал Еретик, склоняясь над ней. – Ты плоховато выглядишь, сестра.

– Я истеку кровью, если не перевяжешь. – Портолес обнаружила, что слова льются из нее потоком, каким бы вялым ни казался язык. – На муле сумка, там… бинты, горшочек с мазью. Душистые соли. Тебе надо меня перевязать, заткнуть раны, надо…

– Я знаю, где она, – ответил Еретик.

Он выглядел на диво здоровым для человека, сражавшегося с анафемой.

– Последняя анафема, она вернется…

– Если я это увижу, то обращусь, – сказал Еретик, указывая арбалетом на Портолес. – Теперь я знаю, почему ваша папесса поставила эту штуку вне закона. Поистине злое оружие, коль скоро позволяет простому грешнику вроде меня валить священных чудовищ Цепи.

– Ты сражался… хорошо, Еретик. Лучше, чем я надеялась.

– Сражался? Леди, я сбежал, как только эта ведьморожденная явилась за мной! Заставил ее погоняться, а поскольку я бегаю быстро, она вскоре бросила это дело и вернулась обратно. Я понял, что она возьмет лошадь и все равно догонит меня, и тоже вернулся по краю откоса. Но недостаточно быстро, чтобы тебе помочь!

– А теперь? – Портолес сглотнула кровь, глядя на арбалет. – Послушай меня, Еретик… Я знаю, ты хочешь выяснить зачем.

– Что – зачем?

– Зачем все это. Почему я тебя забрала, что мы делали, куда ехали. Из-за чего эта схватка. Зачем все.

– С чего ты взяла, что мне есть до этого какое-то гребаное дело, если я свободен? – Казалось, что Еретик бредит. – Свободен, у меня лошади и вещи, путь открыт в любом направлении! Зачем мне, сестра, заботиться о твоих песнях?

– Потому что ты еретик, – сказала Портолес, дрожа в холодной сырой траве. – И в первую очередь тебе хочется уяснить, как хорошие, чистые люди становятся еретиками.

– Думаешь, ты меня знаешь? – Еретик нажал на рычаг арбалета, и стрела вонзилась в лежавший рядом с ней труп чисторожденного. – Думаешь, ты меня раскусила лишь потому, что прочла мой трактат? Вот что я тебе скажу, сестра. Признайся, что ты ненавидишь Падшую Матерь и любишь Обманщика, и я выслушаю все, что ты захочешь мне рассказать.

– Я ненавижу Падшую Матерь, – процедила Портолес. Ее беспокоила не ересь, поскольку слова без веры ничто, а крайняя глупость Еретика. Если он и вправду хочет что-то услышать, пора бы ему перестать тратить время впустую. – Я люблю Обманщика. Теперь тащи бинты, пока я не истекла кровью.

– Конечно. – Еретик вдруг словно опомнился и устыдился. – Да-да, конечно. Погоди-погоди, сейчас.

Он вернулся не с бинтами, а с цепями, которыми она его сковывала. Еретик продолжал извиняться, его руки тряслись, когда он застегивал цепи. Она не сопротивлялась, а он не смотрел ей в глаза. Он принес хирургическую сумку, только когда примкнул ее сломанное запястье к окровавленному, и дальше старательно следовал указаниям. Закончив, посадил ее, привалив к телу чисторожденного монаха, и вернулся к лошадям. Затем, в перепачканной землей одежде одного из анафем, подъехал на ее гнедом.

– Ну ладно, сестра, – дрожащим голосом произнес Еретик. Наверно, ему ни разу не приходилось убивать, раз он так трясся. Он сделал знак Цепи, одарив Портолес безумной ухмылкой. – Думаю, мы в расчете. Не жди меня.

Он уехал, оставив Портолес с чисторожденным в качестве подушки и кровавыми небесами взамен одеяла. Она знала, что заслужила это, но империя не заслужила, чтобы София разожгла против нее войну из-за преступления излишне послушной боевой монахини и ее негодяя-полковника. Она тогда молилась не за себя, а за Звезду: пусть Портолес будет дано продержаться достаточно долго, чтобы выполнить миссию. Цвет утекал с неба, как кровь, ее слова становились неразборчивы, а молитвы иссякали. Быть может, Портолес умерла или просто заснула – она не смогла различить, когда закрыла глаза и провалилась в Изначальную Тьму.

Глава 13

Марото пришлось признать, что в капюшоне из шкуры рогатого волка Пурна выглядела просто шикарно. Чхве помогла ей сделать его правильно, и теперь четыре рога торчали из головы девушки, как у страннорожденной, а безжизненный волчий нос свисал между глаз. Дигглби и Хассан пустили другие шкуры на плащи-близнецы, а Дин кое-как изготовила из зубов тиару. Марото и Чхве вынесли из стычки с рогатыми волками только новые шрамы. По сравнению с ними раны, полученные от оторопевших имперских разведчиков на тропе, – царапины, которые вряд ли будут долго напоминать о безумном нападении на вражеский лагерь. Если припомнить далекие сумасшедшие дни, которые Марото провел с Софией и ее Негодяями, нынешний подвиг был по меньшей мере сравним с тогдашними авантюрами, а во многом и превосходил их. Как бы имперцы ни пережили эту ночь, баллады о ней будут жить веками: как кучка мятежников обрушила на вражеский лагерь стаю рогатых волков…

Что касается его самого, то единственная песенка, которую пел Марото, была «Мне бутылку, койку и четверку шлюх». Поскольку в лагере генерала Чи Хён их были обязаны встретить как героев, ему верилось, что наконец-то сбудется хоть одна его песня. Трудно было представить что-либо равное возвращению в лагерь с важной информацией и без потерь.

Хотя за предыдущие недели Марото и его разведчики истоптали много миль каменистой земли, Кобальтовый отряд особенно не продвинулся – после Мьюры он ушел в Кутумбанские горы, чтобы сбросить с хвоста имперцев, и пару недель потратил на отдых в Тайном городе Снежного Барса. Покидая добрых монахинь этого горного святилища, кобальтовые обмолвились, что собираются напасть на Азгарот, но впоследствии полк из этой заносчивой провинции вдруг появился на горизонте, чтобы перехватить их. Кобальтовым пришлось пройти по мосту Граалей и завернуть на восток, чтобы не связываться с бо́льшим войском, находившимся на возвышенности. Знай генерал, что ее доблестные разведчики повытрясли дерьмо из этого самого Азгаротийского полка, она могла ударить в спину, пока враги выковыривали волчьи зубы из своих задниц. Но такова уж война: лучшая тактика часто применяется в момент отчаяния, а не приходит в голову заранее.

Кобальтовые отошли на равнины Ведьмолова – не слишком долгий путь к северу от тех мест, где они начинали; и до Диадемы по-прежнему оставалось много лиг. Марото с удивлением увидел, что кобальтовые разбили отличный лагерь на высоких предгорьях, в каких-то пяти лигах от дороги, по которой спускались с Кутумбан, и не стали спешно наращивать дистанцию между собой и азгаротийцами. Но опять же генерал категорически не хотела следовать примеру, поданному Софией два десятилетия назад: годами жалить имперцев и убегать от них, понемногу уничтожая багряные орды и медленно умножая повстанческие силы, гоняя их с одного края Звезды на другой и обратно. Нет, не прошло и года, в течение которого она подстрекала к бунту и одерживала мелкие победы, как генерал Чи Хён оказалась готова давать имперцам большие сражения – Марото не видел других причин окопаться в этом месте, кроме намерения встретиться в бою с полками, гнавшими ее по горам.

Впрочем, не мог он и обвинить ее в предпочтении обороны, поскольку наконец-то вспомнил, откуда ему знакомы и лицо Хьортта, и Пятнадцатый полк: это те самые безумные мерзавцы, которые гоняли первый Кобальтовый отряд больше года, отсекая кусочки от повстанческой армии всякий раз, когда та останавливалась перевести дух. Хьортт, должно быть, наседал на своих подчиненных, как искушающий смертного демон, жертвуя ради погони за кобальтовыми всяким добрым отношением, какое мог заслужить у своих солдат, каждый день поднимая их спозаранку и заставляя идти допоздна. От кучки добровольцев и наемников нельзя ожидать того усердия, какое делало азгаротийцев самым проворным полком на Звезде.

Так что, даже потратив время на отдых и восстановление сил после волчьих укусов, азгаротийцы, вероятно, могут догнать кобальтов прежде, чем те доберутся до леса Призраков или любого другого населенного района, где можно пополнить припасы. В том и заключалась проблема столь быстрого успеха: глазом не успеваешь моргнуть, как у тебя уже больше ртов, чем можно прокормить, и при этом ни единой титьки. Наверно, генерал Чи Хён надеялась убить нескольких совомышей одним выстрелом, принудив азгаротийцев к серьезному бою: вычеркнуть из списка еще один имперский полк и после победы забрать его припасы.

Но где гарантия, что эта победа состоится? Если предположить, что Кобальтовый отряд не потерял и не приобрел в Кутумбанах много воинов, то под его знаменами теперь восемь бойцов с пиками, ножами и топорами помимо прочей голоштанной, плохо вооруженной пехоты. Тысяча лучников, арбалетчиков и ружейщиков; пятьсот кавалересс, рыцарей и другого люда, который хоть как-то научился сидеть верхом и обзавелся лошадью; еще около сотни страннорожденных с разными способностями и трое из Пятерки Негодяев. Даже если учесть Хортрэпа, оставшегося все тем же адским отморозком, это не очень сильное войско, тем более что у церкви Вороненой Цепи, вероятно, имеется пара-тройка собственных чародеев, хотя они зовутся кардиналами, а не колдунами. Неизвестно, ехал ли кто-нибудь из этих сволочей с полковником Хьорттом, но два жутких создания в рясах, принявшие на себя в имперском лагере основной удар рогатого волка, явно были страннорожденными. Со времени последней встречи Марото с церковью Вороненой Цепи последняя, видимо, пересмотрела обычай сжигать всех так называемых анафем. При короле Калдрууте эти засранцы стремились спалить всех и каждого, всю гребаную Звезду – желательно в ходе какого-нибудь чудовищного обряда в честь матери демонов или похожего безумия, но, может быть, до них дошло, что лучше дать Звезде сгореть самой, а страннорожденный сумеет подносить факел не хуже чисторожденного.

В ходе разведки Марото, Чхве и дворяне – Маротовы лодыри, как назвал их Феннек, когда они отправлялись в путь, вопреки требованиям варвара называть его команду денди-псами, – насчитали столько имперских солдат, что стало понятно: шансы на победу малы, даже если бы врагу не помогали цепные страннорожденные. Разведчики видели, как полк, понесший в Мьюре не сказать что огромные потери, идет по южному проходу через Кутумбаны. Должно быть, пока кобальтовые отдыхали и разрабатывали стратегию в городе Снежный Барс, эти мьюранцы сделали крюк и присоединились к азгаротийцам. Сама по себе тысяча мьюранских солдат не представляла особой угрозы, но, приведя разъяренных рогатых волков в имперский лагерь, Маротовы лодыри смогли получить на редкость точные сведения об истинной мощи соединенных войск.

Вдвое больше пехоты, чем у Кобальтового отряда.

Вдвое больше ружейщиков, лучников и арбалетчиков.

Конница – не меньше, чем у кобальтов.

Добавим к этому два кавалерийских отряда по двести с лишним всадников, которых разведчики замечали в разных местах на дальних склонах, – несомненно, они идут на соединение с азгаротийцами. Все катится к тому, что на равнинах кобальтовым дадут по шее всерьез.

Не то чтобы Марото было до этого какое-то гребаное дело: он дал Пурне повеселиться, поиграть в наемную убийцу, а теперь, когда стремительно приближается самая скверная часть войны, пора делать ноги. После схватки с рогатыми волками его преследовала мысль, что приключения оказались гораздо увлекательнее, чем ему помнилось. Конечно, он получил девять видов ранений – его колени еще до того, как одно рассеклось о камень, начали жаловаться на эти долбаные восхождения, – но если удастся где-нибудь отлежаться до серьезного боя, он слезет с дурацкого костыля. Возможно, то была игра воображения, но Марото не сомневался, что его брюхо малость поджалось со времени путешествия по Пантеранским пустошам – а это знак столь же ясный, как пророчество любого ядогадателя, что он на верном пути. Демоны, он даже собирался спросить Чхве: вдруг она захочет выкупить или расторгнуть контракт с генералом. Находиться в ее обществе так же жутко, как просыпаться и видеть у себя на груди своего демона, наблюдающего за тобой спящим, как делал Крохобор, но жуть бывает и хороша… вообще-то, она может быть демонски соблазнительна. Марото довелось поразвлечься с бесчисленными любовниками всевозможных видов и сортов, но страннорожденной, насколько он помнил, у него еще не бывало…

«Дикорожденной», поправился он – не «страннорожденной». Она же выросла на островах и наверняка предпочитает такое слово. Марото задумался, нравится ли ей, когда трогают рожки… Сначала, конечно, левый должен зажить. От полета и переката по склону она пострадала едва ли меньше, чем он сам, но вскочила куда шустрее. То, как она прыгала по камням и не дрогнув встречалась с монстрами, производило сильное впечатление, как всякое чудо. Марото мог и не угнаться за женщиной, которая так здорово держится в трудную минуту.

– Что это ты ухмыляешься? – спросила Пурна, когда они отдали честь и прошли мимо внутренних караулов.

Марото одернул себя. Говорят, что некоторые странно… дикорожденные способны заглядывать в чужой разум, так что больше не должно быть таких мыслей – по крайней мере, пока Чхве идет рядом, а не в миле поодаль.

– О дичи, – ответил Марото, облизывая губы и наблюдая, как тяжелая панцирная юбка Чхве мотается на коленях туда-сюда у колен, – дикорожденная уже взошла на холм, а они еще поднимались. Ее хромота после встречи с рогатым волком была еле заметна. – Жрать охота.

– Я угадаю, ага? – Пурна проследила за его взглядом. – Вольный охотник не может жить на одних бобах, а вот если зажарить этот огузок…

– Цыц! – шикнул Марото. – Она услышит.

– Есть кое-что похуже, чем показать девушке свои намерения, – заметила Пурна. – Если ты не сделаешь к ней шаг, то сделаю я.

– Осторожнее, варвар, – сказал Дигглби, встревая между ними с Принцем на руках. С тех пор как они поймали песика на краю имперского лагеря, Дигглби крайне неохотно отпускал его справить нужду. – Наша Пурна не из тех, кто делится ужином даже с голодающими.

– Ой, да повзрослейте уже, – призвал Марото, вновь устремляя взор на задницу дикорожденной, но тут Чхве оглянулась, и он покраснел, а Пурна хихикнула.

– Я иду докладывать Чи Хён, – сообщала Чхве, взирая на них без особого восторга. – Вы можете идти, можете остаться.

– Остаемся! – хором заявили сзади Дин и Хассан, и Дин добавила:

– Сегодня в нашей палатке вечеринка, Чхве, – заглядывай, когда закончишь.

– Нам всем придется прилично нарезаться и заторчать, чтобы наверстать упущенное, – сказал Хассан, когда они остановились на вершине последнего холма и целиком увидели палаточный лагерь Кобальтового отряда, поднявшийся до середины крутого склона первой из Кутумбанских гор. Трава, еще не утоптанная, покачивалась под веявшем с равнины душистым ветерком. – И тебе больше всех, о неутомимый командир.

После задумчивого молчания Чхве кивнула – в кои-то веки почти весело:

– Я приду.

– Уррра! – дружно завопили дворяне и Марото, а Пурна приобняла женщину за широкие плечи и чуть сжала их, что должно было сойти за дружеское объятие. Марото хорошо знал этот жест, ибо сам сотни раз им пользовался, но улыбнулся, подумав, что теперь он выше такой ерунды. Без сомнения, дикорожденная оценит зрелого, уважающего ее любовника, а не какую-то неуклюжую соплюшку.

– Вам всем сначала надо к цирюльникам, – сказала Чхве, грубо высвобождаясь из объятия Пурны. – В белые палатки.

– И тебе в первую очередь, – заявил Марото, не собираясь допускать, чтобы его переиграла сопля вроде Пурны. – Я могу изложить Чи Хён начало и суть, пока тебя штопают. Будет лучше, если ты подлечишься, Чхве, а уж потом отправишься с нехитрым докладом.

Пурна закатила глаза, а Чхве резонно насторожилась:

– Я… в порядке. Мы можем доложить вместе, если хочешь.

– Я – за, – серьезно кивнул Марото, а Пурна скорчила ему рожу из-за плеча Чхве. – Пойдем вместе.

– Повеселитесь там! – прощебетал Дигглби. – У меня есть десяток серебряных талей, которые говорят, что я доберусь до ящика с агонистскими сигарами раньше, чем вы выйдете из командирского шатра.

– Принято, – сказал Хассан. – Жду не дождусь увидеть, как ты выблюешь кишки после месячной диеты.

– На пару со мной? – спросила Дин, и Дигглби нахмурился, когда Хассан с готовностью согласился. – Тебя вот-вот опустят на двадцатку, граф; Дигглби каждое утро, с тех пор как мы ушли, выстилал листьями тубака подштанники.

– Шпионить за благородным человеком во время его туалета? – сконфуженно спросил Дигглби. – Стыда у вас нет, герцогиня!

– А ведь и правда нет, – сказала Дин, сплевывая бурую кашицу на сапог приятеля. – Я-то свои просто жевала, раз Чхве сказала, что на курение у нас табу.

– Наверное, чешется, когда впитываешь через самое свое сокровенное, – задумчиво произнес Хассан. – Но по-моему, Дигглби давно привык к этому ощущению.

Чхве снова двинулась вперед, и Пурна одновременно с ней, а Марото быстро поковылял за ними, говоря:

– Конечно же, вам совершенно не интересно скучное оперативное совещание, тапаи Пурна?

– Совсем наоборот, – возразила Пурна, чуть сдвигая капюшон назад. Тот все еще был сыроват, и от вони у Пурны, должно быть, шевелились в носу волоски. – Надо же с чего-то начинать, Марото? Вот увидишь, я стану Негодяйкой у Чи Хён прежде, чем мы выиграем эту кампанию!

– Ха! – Марото помахал потрепанному прилагерному сброду, рассевшемуся на корточках вокруг утреннего костра на окраине палаточного городка. – На самом деле я хочу кое о чем поговорить, пока не похоронены наши планы на будущее. Это касается вас обеих.

Чхве выглядела столь же заинтригованной, как и Пурна, – приятное разнообразие. Пурна спросила:

– И что же это за «кое-что»? Я ежедневно твержу тебе с тех пор, как мы отправились в путь, Марото, что ты прекрасный соратник, но я не стану игрушкой толстосума. И поскольку ты выражал желание, чтобы Чхве тоже стояла на коленях рядом со мной, разделяя эту ношу, я сомневаюсь, что она…

– Раны Обманщика, я никогда такого не говорил! – воскликнул Марото. – Я серьезно, Пурна!

Прочесть выражение на лице Чхве было невозможно, но Марото явно полностью завладел ее вниманием. Пурна подмигнула дикорожденной и сказала:

– Не то чтобы я не считала тебя красоткой, капитан Чхве, потому что я и правда так думаю, но все, в чем участвует елдак Марото…

– Пурна! – Марото закрыл глаза. Гениальный, хотя и мерзкий ход с ее стороны. – Пожалуйста!

– Ладно, – сжалилась Пурна. – В чем дело?

– В войне нет ничего хорошего, – изрек Марото, которому пришлось перейти сразу к сути, так как теперь, когда Пурна его подставила, тщательно подготовленная речь начисто вылетела из головы. – Я поучаствовал во многих и хорошо это знаю, а кроме того, давным-давно поклялся королеве Индсорит не поднимать против нее оружия. До сих пор я обращался с этой клятвой несколько вольно – надо же было защищать тебя, Пурна, – но, как только начнутся настоящие бои, я уже не смогу притворяться, что держу слово. По крайней мере, пока я с этой армией.

– Ты никогда не говорил об этом Чи Хён, – сказала Чхве, чье выражение лица сейчас читалось безошибочно.

– Не говорил, – признал Марото. – Но не потому, что я служу ее багряной заднице или когда-нибудь буду служить. Провались эта королева Индсорит и дважды – ее империя. Но я поклялся своим демоном, а это последняя черта, – по правде говоря, не знаю, что случится, если я шагну за нее, так что и выяснять не хочется.

– Почему? – спросила Чхве и вроде искренне смешалась впервые с тех пор, как они познакомились. – Прошу прощения. Это твое прошлое.

– Нет-нет, – возразил Марото, уже достаточно разобравшийся в странной манере речи Чхве и понявший, что «прошлое» означает для дикорожденной «личное дело». – Да, я не обязан рассказывать эту историю никому из вас, но запросто расскажу, раз мы друзья. И по той же причине рассчитываю, что вы мне поверите.

– Проклятье! – сказала Пурна, ткнув Чхве в плечо. – Я пытаюсь выудить из него эту версию песни с самых Пантеранских пустошей. Похоже, он отчаянно хочет заполучить тебя в…

– Пурна!

– Извини-извини, продолжай!

– Я расскажу коротко, а полную версию изложу как-нибудь вечером у костра, – сказал Марото, поскольку они уже входили в лагерь, а он хотел доиграть свою партию до того, как они подойдут к шатру Чи Хён. – Моя… София, Кобальтовая София, вы все про нее знаете, и мы с ней были…

– Твой генерал? – уточнила Чхве.

– Именно, – подтвердил Марото, и отчаяние из-за кончины Софии вновь затопило его посреди сплошь синего лагеря, который должен был принадлежать ей. – И… я любил ее. По-настоящему. Как никого другого ни до ни после. И она меня тоже любила, я знаю. Держите меня, Древние Смотрящие, я до сих пор люблю ее.

– По песням я сделала вывод… – начала Пурна, когда они прошли некоторое время в молчании; к большому облегчению Марото, обе женщины замедлили шаг, подстроившись под него. Даже после того, как Чхве его заштопала, у него сохранилось чувство, что рана на колене вот-вот откроется из-за хромоты. – Я глубоко тебе сочувствую, Марото.

– Все уже поросло быльем, а кажется, будто было вчера, – сказал Марото и фыркнул. – Ладно, это тема для песен, а они, того гляди, подстегнут вас искать таких же красивых приключений. Хорошие песни всегда кончаются слезами для всех, кроме барда. Пробудь мы с ней вместе хоть чуть-чуть дольше… А, проклятье! В любом случае она мертва. Королева Индсорит зарубила ее на дуэли и выбросила труп из замка Диадемы, заслужив свою корону точно так же, как София – свою. Вы обе это знаете, история давняя.

Зубы Черной Старухи, это оказалось труднее, чем ожидал Марото. Он кашлянул, затем еще раз…

– Я находился далеко от Диадемы, когда это произошло, но лучше вам поверить, что я вернулся, как только услышал о случившемся. Собирался разнести в щепки все это гребаное место, хотел заставить замок истечь кровью, хотел утопить в ней город, чтобы она поднялась аж до тронного зала… Но Индсорит оказалась готова к моему приходу. Предложила мне то же, что София предложила ей, – дуэль, чтобы решить вопрос. Честные условия. Она даже не хотела прикончить меня, если я не сумею ее ушатать, – только взяла клятву, что я не буду чинить ей препятствий, и… и я, мать-перемать, проиграл.

Демоны, неужели его голос дрогнул? Они остановились, и Пурна положила руку ему на плечо. Повертев шеей, пока в ней не щелкнуло, он собрался с духом и продолжил:

– Вот так. Короткая версия. Вот почему я не могу с чистой совестью продолжить путь с генералом Чи Хён. Но по правде говоря, я бы и не пошел, даже если бы мог.

– Труслив как заяц, – сказала Пурна, пытаясь дерзостью изгнать из горла комок.

Осмелившись бросить взгляд на Чхве, Марото не увидел в ее рубиновых зрачках ни подозрения, ни насмешки, разве что… печаль? Он резанул его, этот взгляд, как будто дикорожденная, которую он до недавнего времени считал странной, ничем не отличалась от него и знала, что нет ничего хуже, чем подвести тех, кого ты поклялся спасти. Затем Пурна снова хлопнула его по спине со словами:

– Значит, у тебя есть отмазка, но, если бы и не было, ты все равно боишься участвовать в этой войне.

– Можно бояться, а можно работать мозгами, и хотя то и другое часто сочетается – страх тут вообще ни при чем. – Марото указал на толпу юнцов, тренировавшихся с мечом на одной из лагерных площадок. – Как только имперцы нападут на нас, эти птенцы станут покойниками. – Потом кивнул на кухонную палатку. – И эти тоже. И вон те. Надо признать заслугу Джи Кайон – при Софии дела обстояли намного хуже. Тогда все было по-настоящему мрачно, поскольку имперцы сжигали каждую деревню, которой не доверяли, а ближе к концу они мало кому верили, и в наших лагерях были не только бойцы, но и их семьи, стар и млад. Так что сейчас будет не настолько плохо… но все же достаточно скверно.

Когда они миновали тренировавшихся юношей и девушек, которыми руководил усбанский рыцарь, Пурна возразила:

– Да ну, неужели так безнадежно! Все умрут? Я сомневаюсь.

– Может быть, не все до единого, – сказал Марото. – Но выжившим будет еще хуже, поверь. И даже если мы заплатим столь высокую цену, чтобы Чи Хён выиграла свою войну, то что дальше? Думаешь, имперские провинции просто вручат свои титулы и замки новому завоевателю? Думаешь, она сможет править, не убив еще сотню тысяч людей, хоть солдат, хоть мирных жителей? Даже после всего, что София сделала или попыталась сделать, она как будто вообще не сидела на троне. Ее приказы либо передавались неправильно, либо таинственным образом терялись. Попытка выправить уродливую систему, послав богатеев работать в поля, обернулась долбаной катастрофой эпических масштабов. Говорят, из-за ее реформ погибло больше народу, чем на войне. Не то чтобы это было виной Софии: ей противостояла вся паскудная империя. Если хочешь объединить земли, дай им общего врага, и для торговцев, благородных и политиков таким врагом стала София. Почему в этот раз все должно сложиться иначе? Я не говорю, что не найдется людей, которые выиграют от удачно проведенной войны, но их редко можно сыскать ближе чем за сотни лиг от линии фронта.

Демоны, Марото перегрелся и пересох от этой проповеди. Они проходили мимо кухонь, и он порылся в кошеле. Чхве с Пурной подождали, пока он уговорит чумазую девицу продать ему мех белого смоляного вина, после чего продолжили путь. И Чхве удивила Марото снова, уязвив его в самую селезенку.

– По-твоему, нам лучше опозориться вместе с тобой, даже не дав имперцам шанса отплатить нам за волков? – У нее это вышло не столько язвительно или злобно, сколько… растерянно.

– Нет ничего позорного в отказе от бессмысленной войны, – ответил Марото, протягивая ей мех, после того как залпом выпил половину. – Я не предлагаю всем разом уйти в монастырь кхимсари – есть множество баталий, в которых можно поучаствовать, и они ждут вас сразу за лагерем. Ждут нас. Мы хорошо работаем вместе, и не говорите, что это не так. Мы трое и Дигглби, Дин и Хассан, если они захотят вступить в игру, можем назваться Шестью Друзьями или, мать его, как угодно и искать приключений на любом Луче Звезды. Чудовища и маньяки, демоны и более темные и жуткие твари еще бродят в забытых руинах и подземельях, и мы…

– Нет, – отрезала Чхве, хотя с готовностью и от души хлебнула вина, прежде чем передать мех Пурне. Потом задумчиво добавила: – Спасибо, Марото.

– Ага, я тоже вряд ли захочу, – извиняющимся тоном поддакнула Пурна. – Звезда-то никуда не денется, но такая войнушка не часто случается! Тебе легко говорить, что в ней ничего интересного, ты уже успел развлечься. А я бы предпочла подраться на своей войне, и спасибо тебе большое.

– Не поэтому, – возразила Чхве.

Но чьи слова она опровергала, Марото так и не узнал, потому что в этот момент из шатра вышла кавалересса Сасамасо и, приглядевшись к ним, поспешила навстречу.

– Вот зрелище, угодное богам войны и вина! Какие новости с флангов, друзья?

– Такие, что первым делом поступят к генералу Чи Хён, – отрезала Чхве, и ее тон, который снова стал ледяным, напомнил Марото, насколько она оттаяла за прошедшие дни. – Мы только что вернулись.

– Правда? – Кавалересса одарила Марото хитрой улыбочкой. Гребаные люди Венценосного Орла вечно напускают на себя всезнающий вид. – Что ж, не будем терять времени! Я провожу вас в шатер генерала. С тех пор как мы обосновались здесь, я, капитан Чхве, по вашему приказу переселяю ее каждый вечер.

Кавалересса Сасамасо повела их через лагерь потогонным галопом, не обращая внимания на то, что Марото и его люди целый месяц носились на больных ногах. Ни Чхве, ни Пурна не реагировали на его частые взгляды. Ну, вот вам и «жили долго и счастливо» – где угодно, только не здесь. Еще и хуже того: когда они добрались до шатра Чи Хён, гвардейцы сообщили, что та все еще занята беседой с ранипутрийской эмиссаршей, которая приехала накануне, и даже Чхве не позволят войти. Незадача.

Кавалересса Сасамасо настаивала, чтобы они встретились с другими важными гостями, но Марото слушал вполуха. Как всегда, когда ему не удавалось подбить клинья или сделать деловое предложение, сейчас он мог думать только о том, чтобы на какое-то время оказаться подальше от Чхве… Но при таком раскладе какого демона ему теперь делать? Снова бродить в одиночестве и махать, мать ее, своей булавой, как зеленый юнец машет своим сокровищем? Это игра для неудачников, а Марото…

– Трусливый!

При этом возгласе Марото споткнулся о свой костыль и заполошно заозирался по сторонам. Вот же идиотизм! Точно такая же сцена разыгрывалась за минувшие годы пару раз, когда он пил в таверне или корчился в ужальне и случайный игрок с Северо-Восточного Луча оскорблял этим словом кого-то из своих товарищей, а Марото подскакивал, думая, что его узнал кто-нибудь из…

– Боги демонов!.. – прошептал он, когда его взгляд остановился на отце.

На его покойном отце – заметим, давным-давно умершем. Марото считал, что старая скотина уже двадцать лет пирует с предками, но вот она возвышается на добрых двенадцать футов, пристегнутая к спине какого-то мальчишки с физиономией мула. Марото решил, что было простительно заметить отца не сразу.

– О, как бы ты хотел, чтобы это была она, а не твой родитель, – сказал папаша со столь же гадкой ухмылкой, как у рогатых волков, которые напали на них в горах.

Вьючная лошадь старика теперь полностью выступила из тени палатки, и Марото кивнул, оценив крепость юного щенка. На вид ничего особенного, но он двигался непринужденно, как будто к его плечам не был привязан старый подлый засранец, что говорило о недюжинной силе. Вкупе с огромным снежно-белым шлемом волос это выглядело круто.

– Трусливый, Трусливый, Трусливый, ты запустил себя, мой мальчик! Посмотри на это пузо! Ты что, брюхат? Что за баба заделала тебе ребенка?

– Ты… – Марото вытер лицо тыльной стороной кисти и заморгал, глядя на двужильного мальчишку, носящего его отца. Возможно ли это? Возможно ли иное? Кто еще, кроме… – Племянник?

– Мрачный, – вставил папаша, и правда суровое лицо парнишки напряглось еще сильнее, когда он посмотрел на Марото сверху вниз. Заслужил имечко, это точно. Осознав, что вместе с сыном пришли другие люди и тоже стоят здесь, папаша переключился на непорочновский – вероятно, для публичного шельмования. – Он сделал то, для чего мой собственный сын оказался слишком трусливым. Он остался со мной, спас меня, принес домой, лечил мою спину, когда даже твоя сестра отказалась помогать. Принял на себя гнев всех до единого Рогатых Волков, чтобы помочь мне. Он – тот сын, которого у меня никогда не было.

– Мать-перемать!.. – сказал Марото, ничуть не ошеломленный язвительностью отца; да и как он мог удивиться, когда это доказывало то, что перед ним и вправду его старикан, что оба сородича каким-то образом пережили тот ужасный день, несмотря на трусость Марото? У них троих, без сомнения, накопилось немало песен друг для друга, а пока что он поднял кулак, чтобы стукнуть им о кулак племянника, которому хватило мужества сделать то, чего не сумел он сам. – Ты, пацан, или сумасшедший, или дурак – оба раза, когда я нарушал закон клана, я убирался как можно быстрее и все равно едва вырвался живым. Не представляю, как прожить хоть неделю среди этих гадов, когда ты с ними в плохих отношениях, ни хрена не говоря уже о том, чтобы вернуться в стойбище и остаться там на пару оттепелей, дабы заслужить себе имя, – а тебе удалось.

Мрачный, чтоб его демоны драли, не сказал ни слова и не встретился с Марото кулаком, а оставил руку висеть, как гребаная гнилушка. Этого хватило бы для незамедлительной драки между двумя настоящими Рогатыми Волками, хоть родственниками, хоть нет… но они-то больше не Рогатые Волки. Марото уронил кулак. Кинь щенку кость – и все…

– Большая честь познакомиться с вами, – произнесла Пурна, подходя к Марото. – Я тапаи Пурна…

– Драная еретичка! – каркнул папаша, указывая на пресловутые рога, торчавшие из капюшона, который Пурна отбросила на плечи. – Мы теперь все изгнанники, Трусливый, но одевать мерзкую любовницу в шкуру твоего народа! Где твоя совесть, парень? Где твой стыд?

– Я ему не любовница, и если еще раз назовешь меня мерзкой, я буду носить вместо этой шкуры твою, – предупредила Пурна так же непринужденно, как представилась. Ее руки небрежно легли на рукояти какури и пистолета. – Может, когда закончу, еще и оседлаю твоего переростка, – похоже, ты можешь навалить целую телегу дерьма оттуда, где тебя не достать.

Мясистые пальцы Мрачного сжались в кулаки, но папаша только ухмыльнулся и потрепал внука по плечу.

– Ну что, это примерно тот уважительный тон, какого я ожидал от соратников Трусливого. Кажется, я слышал, что «тапаи» – это «принцесса» в самых дальних горах? Скажи-ка мне, принцесса Пурна, почем твой королевский шут продал тебе эту шкуру?

– Она… – начал Марото, но Пурна ответила за себя:

– Взяла ее сама, меньше недели назад. Признаю, твой сын помог, и наша соратница Чхве, вот она, тоже, но именно я отправила зверя в Изначальную Тьму, а потому и ношу его корону. Если ты слышал о моем народе, то знаешь, что мы не носим того, что не сняли с убитого зверя… Так кто же ты – старый дурак, который забыл даже то немногое, что когда-то знал, или просто сволочь, желающая получить по морде?

На лице папаши появилась улыбка – такую он нацеплял перед тем, как впиться в собеседника зубами. Но тут вмешался не кто иной, как Мрачный.

– Тапаи Пурна, – проворчал он, – дедушка сказал свое слово, вы свое, и все, у кого есть уши, узнали победителя. Давайте остановимся.

– Сначала мой никчемный сын оставляет меня подыхать среди мертвых, а теперь мой внук зажигает погребальный костер, – прокудахтал папаша. – Очень, очень хорошо, мир вам, принцесса Пурна. Не могу сказать, что Мрачный имел возможность завоевать такой трофей, какой вы носите, как шелковый шарф, накрученный на жирную шею развратного мужа торговки. Что же из этого следует? То, что вы заслуживаете больше уважения, чем я выказал. Мир вам, тапаи. Слово Безжалостного из племени Рогатых Волков: мы еще поборемся по-настоящему в Медовом чертоге – в далеком будущем, когда у меня опять появятся ноги.

Пурна явно возликовала, но – хвала тем, кто слушает, – придержала язык и поклонилась старому пустомеле. Странно, словно улыбку демона, было видеть родных, которых Марото так давно считал мертвыми, но еще необычнее – ощущать вместо облегчения или радости бешенство от того, что папаша остался таким же поганцем, а племянник явно вынашивает насчет дяди неприятные замыслы. Все, что он мог сделать, – это остаться честным и надеяться на лучшее.

– Папа, Мрачный, я полагаю, вы уже знакомы с Венценосной Орлицей, раз она привела нас сюда, – сказал Марото. – Вот это Чхве. Она дикорожденная, как и ты, Мрачный. Остальную часть моей команды сейчас зашивают.

Мрачный напрягся – может быть, из-за того, что его странность не так бросалась в глаза, как рога непорочной, и он рассердился на Марото за то, что тот его выдал. Мальчику достались только огромные кошачьи глаза, и если не приглядываться, то можно даже не заметить, что он не совсем человек. Чхве выступила вперед и коротко, резко поклонилась.

– Чхве Бо Юнг, страж доблести генерала Чи Хён, – представилась она, и маленькие острые зубы клацнули, что все больше нравилось Марото.

– Я не дикий, – воспротивился Мрачный, хотя нашел в себе силы поклониться в ответ. – Без обид, но я шаманской крови а не дико-что-то-там. Чи Хён всегда с гордостью говорит о вас, мэм. Для меня честь поклониться вам.

– Ты беседовал с генералом? – спросил Марото, гадая, что эти двое дикарей могли порассказать Чи Хён… и что они вообще здесь делают, если уж переходить к очевидным вопросам.

– О, они без преувеличения подружились, – ответил папаша. – Хотя беседуют они мало – я прав, парень? Если бы эта генеральша так же управлялась со своей армией, как с ним, то…

И тут же, запросто, как камешек бросить, в руке у Чхве появился меч. У Мрачного отпала челюсть, мальчика парализовало от унижения. Кавалересса Сасамасо тоже выступила вперед, и острие ее копья нацелилось в ухмыляющуюся рожу папаши. Рыцарша Венценосного Орла сказала:

– Я уже говорила тебе, старый Волк, что случится, если ты не научишься уважать нашу будущую королеву.

– Уже говорила? – переспросила Чхве.

Дело принимало серьезный оборот – в присутствии Чхве не стоило утверждать, что ночной горшок Чи Хён пахнет чем-то иным, кроме свежеиспеченных булочек, если, конечно, вы не мечтаете лишиться какого-нибудь важного органа. Однако не успел папаша снова разинуть свой поганый рот, как заговорил другой голос, отчего Марото вздохнул с облегчением. Да он же просто спит, и все, – и раз происходящее нереально, не о чем и беспокоиться. Надо было сразу это понять, как только появились призраки его отца и племянника. Можно еще и получить удовольствие, пока не проснулся, и он повернулся к ней, так легко оскорбившей его.

– Воссоединение семейства? Я слышала, что смерть не самое страшное, и теперь знаю: есть правда в старых премудростях.

Обычно, когда ему снилась София, она бывала такой, какой он видел ее в последний раз, молодой и крепкой, разве что с тенями под глазами после многотрудной кампании по захвату Диадемы, а после захвата Багряного трона – еще более муторного управления империей. В снах ее волосы сияли тем самым кобальтовым цветом – темно-синим, как воды Горького залива, обрушивающиеся на Северо-Восточные фьорды, и обычно она являлась в одеянии, похожем на кольчужный наряд, который всерьез носила ее последовательница… если София вообще представала одетой. Мордолиз в сновидениях, к счастью, возникал редко.

Теперь, однако, София снилась ему такой, какой, вероятно, стала бы, не случись тех ужасных событий, – старше и резче, с волосами цвета расплавленного серебра, а не кобальта, с тонкими морщинками, разошедшимися от глаз и уголков рта. Простая кольчуга, весьма похожая на те, что она любила в юности, облегала ее широкие плечи, мешковатые шерстяные штаны ранипутрийского покроя бугрились на крепких ляжках. И Мордолиз, внешне не постаревший ни на день с последней их встречи и стоявший у ее колена, добродушно гавкнул, а потом прыгнул на Марото.

– София!.. – Он выдохнул это слово, как молитву, чтобы не просыпаться еще немного, и смутно осознал, что Пурна, Чхве и Сасамасо опустились на одно колено при звуке ее имени, и только Мрачный оказался слишком глуп, чтобы не склониться перед нею. Это было донельзя приятно, и Марото повторил: – София.

Она пожала плечами и уже не сдержала ухмылки. Мордолиз обнюхивал Марото, и у того руки непроизвольно потянулись к демону, чтобы убрать его с пути, как живую собаку. Тут до Марото дошло: нос демона холоден, как могила; слюна, вымазавшая пальцы, горяча, как бьющееся сердце. Он ощущал все это, он все чувствовал – никакой сон, даже купленный у продавца многоножек, не мог быть таким реальным.

– Собираешься весь день играть с этим чудищем или все-таки обнимешь меня? – спросила София, и эта чудесная, безупречная улыбка, ставшая столь редкой в последние годы ее жизни, растянулась во всю ширь. Она протопала к нему в тяжелых сапогах, а не проплыла над утоптанной землей. Не сон. Не призрак. София! Она подняла руки, ладонями вверх, как бы спрашивая: «Ну, что будешь делать?» – и Марото глубоко вздохнул – впервые за те двадцать лет, что не слыхал ее голоса. – Ты, похоже, по уши в дерьме, дружище, если я не…

Марото сгреб ее в объятия, нагнул и поцеловал в губы изо всех сил, как всегда хотел. У них был привкус обеда, старого калди и выдохшегося тубака. Она была живая, и он поцеловал ее крепче и сжал так сильно, как только смел, наслаждаясь этим восхитительным изумлением перед тем, как отзовется ее язык и она поцелует его, как ей всегда хотелось…

Вместо этого она укусила его за язык, откинула голову и яростно двинула коленом в пах.

Глава 14

Да провались Марото в худший из адов, и София будь проклята за то, что хотя бы раз тепло о нем вспомнила! Она уложила блудливого негодяя наземь, вернув ему его слюну плевком в недавно раненное ухо. Он уставился на нее снизу, тупо вытаращив глаза, как бывало всегда после ответа на его крайне нежеланные домогательства. Она бы пнула его в зубы, если бы мелкая девчонка с чудовищно огромным кремневым пистолетом не подскочила и не наставила на нее свое оружие.

– Только тронь меня еще раз, и я тебя убью, Марото, – прорычала София, игнорируя вооруженную малявку. – Клянусь шестью связанными мною демонами, это не шутка.

Он что… он плачет? Марото уткнулся в землю, прежде чем она успела понять. При близком рассмотрении он выглядел плоховато – куда хуже, чем любой из Негодяев, и со свежими ранами на ноге, руке и лице. Может быть, она действительно перестаралась…

Ну ладно, впереди еще много времени.

– Не стоило его валить! – сказала девица с пистолетом. – Он просто счастлив тебя видеть!

– Это оправдание годится для Мордолиза, трахающего твою ногу, но от двуногих я жду куда большего, – ответила София и вздохнула, когда демон негодующе зарычал. Она не спала всю ночь, планируя тактические задачи. Давненько она этого не делала; в доминионах такими вещами занимаются при свете дня, поскольку кавалерессы считают позорным выполнять подобную работу в любое другое время. Она не дождалась извинений и, бросив суровый взгляд на своего старого Негодяя, увидела, что он изучает грязь у ее сапог. – Все тот же гребаный старый Марото? Демоны, поберегите нас.

– Капитан, – сказала одна из охранниц, которых Чи Хён выделила Софии, – не проводить ли вас в вашу палатку? Наверно, Марото и капитану Чхве пора идти с докладом к генералу.

– Конечно. – София присмотрелась к окружающим Марото людям.

Тут был жилистый мальчик из шатра Чи Хён с пакостным стариканом вместо заплечного мешка. Рядом стояла другая кремнеземка, кавалересса в ленточном доспехе, и крепкая чванливая тетка с волосами светлее, чем у Софии, и черными рожками в придачу. Эта последняя мерила Софию злобным демонским взглядом – простенький трюк, когда глаза красные от рождения. Никто из них, однако, ни хрена не сказал. Так же зыркнув в ответ на дикорожденную, София осведомилась:

– Значит, ты Чхве? От имени моего соратника Негодяя я приношу извинения за домогательства, которым тебе наверняка пришлось подвергнуться от этого засранца в ходе разведки.

– Это не обязательно, – ответила женщина тоном таким же колючим, как ее зубы.

Что ж, оставалось быть вежливой. София повернулась кругом и удалилась в обществе Мордолиза и охранниц. Прохладная койка в темной палатке манила ее сильнее, чем раньше.

– Капитан София? – различила она приглушенные слова угракарской девчонки, помогавшей Марото подняться. – Да хранят нас демоны.

* * *

Софии хватило благоразумия продрыхнуть не больше чем пару часов. Когда Мордолиз разбудил ее, липко лизнув в щеку, по высоте солнца и пульсации в черепе она решила, что демон для разнообразия уважил ее просьбу. Что ж, возможно, он пребывал в хорошем настроении: монстр сожрал за последний год больше, чем за предыдущие двадцать, а коли кругом война, он будет пировать еще сытнее в дни грядущие. Она едва успела встать и собрать сумку, когда стражница снаружи сообщила:

– К вам пришли, капитан.

– Хочешь, поспорим кто? – спросила София Мордолиза. – Ты не ведешь себя как трусливый щенок, а значит, это не Хортрэп. Марото надо хорошенько надраться, чтобы еще раз показаться мне на глаза, и остается Сингх, жаждущая узнать, почему я провела ночь в генеральском шатре, или Феннек, желающий того же. Хм… Иду!

Однако, раздвинув полог, она увидела, что это не кто-то из Негодяев, а Маротова угракарская девчонка. Стражница представила ее, поскольку килька со злыми глазами сама, похоже, этого делать не собиралась:

– К вам тапаи Пурна, капитан.

– Королевская особа в гостях у недостойного капитана? – подмигнула девице София. – Отдайте честь, ваше высочество, и можете заходить.

Тапаи Пурна чопорно выставила кулак перед свежевымытым личиком, и София отвела полог палатки. Для юной богачки Пурна выглядела довольно крутой и задиристой: на плечах лежала плохо выдубленная шкура рогатого волка, а остальная часть ее облачения представляла собой пеструю, изрядно поношенную мешанину кольчужной сетки и паутинного кружева, бронзовых бляшек и кожаных полосок, которые, видно, считались модными в этом дивном новом мире. Она меньше походила на тапаи, играющую в солдатики, чем на солдата, играющего в тапаи. И ноги красивые – у Марото всегда был острый глаз на совершенство, надо отдать должное старому псу.

– Чему я обязана таким счастьем, подруга?

– Надеюсь, это будет счастьем, – отозвалась девица, направляясь прямиком к столу Софии и опуская со стуком флягу, которую пронесла в рукаве. – Непорочновский торфогонь и мадры. Надеюсь, ты не прочь сорвать со мной обертку и вынуть пробку.

– Самый быстрый путь к моему расположению, – признала София. – Я догадываюсь, почему Марото тебя послал, так что…

– Марото не знает, что я здесь, – возразила тапаи, отрезав огромным какури кончик сигары и протянув другую Софии.

Та чуть не зауважала девицу – нынешнее поколение авантюристов выглядит круче прошлого. Но опять же у них были звездные примеры.

– Он устыдится еще пуще, чем сейчас, если узнает, что я пришла из-за него. И если ты стерва не худшая, чем о тебе уже думают, это останется между нами.

– Ты настоящая обаяшка, тапаи, – усмехнулась София, кладя набитую трубку на стол и принимая сигару.

– Пурна, – назвалась девица. – Тапаи – моя мать и братья. Я просто Пурна для тебя, капитан. Место в этой армии я не купила, а заслужила. Как и ты.

– Как и я?

– Эти ранипутрийцы, которые только что приехали, они ведь твои? Мы видели вас то здесь, то там – как вы неделями шли через горы. Приняли за наемный авангард имперцев, которых вы опередили, но они вас просто преследовали?

– В общих чертах – да, но я бы не назвала ранипутрийцев своими. Если что-то пойдет не так, они будут с Сингх, а не со мной.

– Я как раз гадала, не она ли та старая рыцарша. – Пурна открыла дверцу висящего фонаря и зажгла сигару. Когда София последовала ее примеру, девица сказала: – Значит, из Негодяев нет только Канг Хо. Вполне себе воссоединение.

– По мне, так дочь достойно его заменяет. – София старалась не выдать восторга – как же офигенно держать в зубах настоящую мадросскую сигару! От привкуса крепкой землистой обертки она словно вернулась домой. – Из нее получается лучший генерал, чем вышел бы из него, это уж точно. Не говори, что ты тоже выросла на песнях о Холодном Кобальте.

– Могу спеть на трех разных диалектах, – сказала Пурна, и ее задор на миг потеснился, уступив место восхищению. – Здесь тепло – ничего, если я сниму шкуру?

– Конечно, – сказала София, принимая капюшон и бросая на койку. Пурна была достаточно похожа на мальчика, чтобы у Софии выступили приятные мурашки, но они быстро превратились в тошное чувство вины, когда она подумала о Лейбе. Попробовала вспомнить его руки, ощутить их… и обнаружила, что теряет и это воспоминание. Он, разумеется, никогда бы не воспротивился ее увлечениям, особенно теперь, когда не мог снять ее напряжение сам. Он бы хотел, чтобы она немного развеялась, забыла на часок-другой о своем бремени, но понимание этого лишь усиливало тоску. Кроме того, последний человек, от которого у нее появлялись мурашки, украл ее трубку – единственное, что осталось от Лейба, и теперь ей приходилось довольствоваться той, что заложил Марото, да сигарой от его же подружки. – Чего тебе надо, Пурна? Я женщина занятая.

Пурна рассмеялась. Смех получился почти искренним.

– Все, чего хочу, я получаю. Ты, наверное, думаешь, я тут собираю сплетни. Как оказалось, что Кобальтовая Королева жива? Зачем встретились Негодяи? Неужели мы на пороге нового золотого века?

– А тебе ни капли не любопытно? – София откупорила флягу девушки и взглянула на Мордолиза, а когда лая не последовало, сделала большой глоток. Как будто в прошлый раз, когда ее травили, он ее предупреждал. Ах, дымные сигары и еще более дымный торфогонь на завтрак. Вполне себе как в старые добрые времена.

– Да уж, любопытство жжет, ну точно карри, – ответила Пурна. – Конечно, все это очень волнующе, но я пришла сюда не слушать, как ты хвастаешь былой славой или сулишь мне новую. Я пришла поговорить о Марото.

– Послушай, девочка, я не знаю, что он тебе нашептал…

– Он ничего не шептал! – рявкнула Пурна, после чего сделала затяжку, чтобы успокоиться, и выпустила безупречное дымовое колечко точнехонько в Софию. – Мы разговариваем. Как друзья. Товарищи. И я понятия не имею, почему ты вылезла из дыры, где пряталась, и зачем собралось столько Негодяев, но знаю точно, по какой причине здесь Марото, – из-за тебя.

– Это он тебе так сказал? – София отдала фляжку и плюхнулась на койку, охнув от боли в спине и коленях. – Это брехня, Пурна. Еще вчера вечером, до моего приезда, никто в этом лагере не знал, что я жива.

– Именно, – подхватила Пурна. Она отхлебнула и погоняла жидкость во рту, перед тем как продолжить. – Мы были хрен знает где, на ничейной земле за Пантеранскими пустошами, когда он подслушал в каком-то баре, что ты восстала из мертвых и устроила в империи ад. Он повелся на ту же байку, что и большинство остальных, решив, что генерал Чи Хён – грозная София. В поисках Кобальтовой Королевы Марото тащил меня и моих друзей через всю гребаную Звезду, а с месяц назад мы догнали Кобальтовый отряд, и ему стало горько как никогда. Его сердце снова разбилось, и он остался только потому, что ему некуда было идти, а я хотела посмотреть, каково живется наемникам.

– И что? – София подняла глаза на наивную девицу. – Мне растрогаться?

– А то, что в этом лагере он, вероятно, единственный, кто искренне рад тебя видеть, – ответила Пурна, и София глубже затянулась сигарой. – Остальные могут уссываться от восторга, что в лагерь прибыла живая легенда, потому что это хорошо для боевого духа и прочего дерьма, но, как ты думаешь, есть хоть кому-нибудь дело до тебя самой? Я еще в пеленках лежала, когда Марото тебя полюбил, и вот наконец он видит тебя снова, его чуток заносит – и ты на виду у всех его опускаешь!

– Демонски верно, и я бы не задумываясь сделала это снова, – парировала София, гадая, как, во имя всех усбанских имен ада, этой сучке удалось расшевелить ее совесть, хотя ее реакция была совершенно оправданной. – Может быть, он изменился, насколько это вообще возможно для человека, но с моей точки зрения, он даже бо́льшая сволочь, чем был раньше. Я предложила ему обняться, – уверена, ты заметила.

– Обнимашки – это хорошо, – кивнула Пурна, подходя и садясь на койку рядом с Софией. Достаточно близко, чтобы изголодавшаяся вдова удивилась, а Пурна искоса посмотрела на Софию так, что бо́льшая часть удивления выветрилась. – Тебя никогда так не заносило, не хотелось чего-то так сильно, чтобы стало наплевать, кто смотрит?

София бросила взгляд на Мордолиза, который деликатно убрел в уголок и сел, повернувшись мордой к стене. Демоны, а Пурна не теряет времени – приятное разнообразие. Если они все еще говорят о Марото, то София – тетка демона. А если она все понимает неправильно, то лучше бы прояснить дело сейчас, пока она не покатилась по той же дорожке, что с Бань. Бросив сигару на грязный пол, она погладила девушку по удобному зазору в доспехах между наколенником и кольчужной юбкой. Юное тело было горячим, как торфогонь.

– София, – сказала Пурна, и челка упала ей на глаза, когда она медленно подалась вперед и бросила сигару на пол. – Я пришла сюда не…

– Мы можем делать все, что ты захочешь, Пурна, – отозвалась София, чувствуя, как ее сердце срывается в галоп от запаха свежего девического пота, смешанного с дымными ароматами Мадроса и островов. – Я могу часами рассказывать, каким гадом был Марото, всегда находивший изящное словечко для моего тела и постоянно пытавшийся уболтать меня на трах из жалости, – или мы с тобой проведем время как-нибудь иначе.

– Ты… – Что-то из услышанного сбило Пурне настрой, и девушка присосалась к фляжке, а не к Софии. Вытерев рот, она села чуть прямее. И дальше от Софии. Демоны, ну что та сказала не так? – Вы с Марото… у вас что-то было. Да? Даже если ты больше этого не хочешь?

– Значит, ты предпочитаешь поговорить о нем, – заключила София, гадая, надеясь, молясь и сомневаясь, что, разобравшись с этим извращенцем, они вернутся к тому, что уже почти состоялось. – Ну да. У нас что-то было когда-то – мы были друзьями. Потом он, насколько я поняла, решил, что трахнуть меня ему хочется больше всего на свете. Ад и демоны, да может быть, мы никогда и не дружили.

София отобрала фляжку и осушила ее, прежде чем продолжить:

– Представляешь, он никогда не хотел драться со мной на тренировках. Вообще. Говорил, что боится повредить мое милое личико. А когда я сказала, что сплю только с теми, кто превзошел меня в бою, то он на следующий же день примчался с тупыми железками и давай вызывать меня на поединок. После этого мне пришлось с ним драться, чтобы не драться, если ты поспеваешь за моей мыслью, но ему ни разу не посчастливилось меня уделать, хвала богам стали. Вот что у нас было: крайне нездоровые отношения в противоположность тому вранью, что рассказывал он.

– Он никогда не говорил, будто что-то было, – пробормотала Пурна. Сейчас она казалась столь же убитой горем, как старый Марото, лежащий в пыли. Нет ничего менее сексуального, чем печаль. – Я думала, он просто скрытничал. Из романтичности.

– Ох, девочка, – сочувственно сказала София, – Марото в свое время называли по-разному – и я, и другие, но сомневаюсь, чтобы его когда-нибудь уличали в скрытности или романтичности.

– Вот проклятье! – отозвалась Пурна, чуть обмякая. – Провались оно все! Я правда хотела… Не важно.

– Правда хотела – что? Наладить наши отношения? Нельзя починить то, чего не существовало, – это раз. А если ты думала заманить меня в какую-то демонскую игру втроем с ним и тобой…

– Ой, фу, нет! – возмутилась Пурна. – Этого я не хочу!

– Ну, тогда если мы закончили говорить о нем… – начала София, делая последнюю попытку и возвращая ладонь на ногу Пурны. В конце концов, можно раздуть даже почти угасший огонь.

– Сука! Сука! Сука! – вскочила Пурна. Ее щеки были такими же красными, как у Марото, когда София отвергла его поцелуй. – Сучья история! Не пойми меня неправильно, я бы хотела… Ты даже круче, чем я представляла. Но… проклятье!

– Пурна, – сказала София, – сделай-ка глубокий вдох. Это никак ни с чем не связано, мы просто две женщины, беседующие в палатке.

– Будь у тебя с ним… хотя бы раз, это было бы одно! – выпалила Пурна, выхватывая свой плащ из-за спины Софии. – Но я не могу, не сейчас. Конечно, он может быть засранцем и сволочью, он может заслуживать сотню других слов, но он мой лучший друг. Я не могу этого сделать, как бы ни хотела. Это его убьет. Вот же зараза!

– Ты ему ничего не должна, – сказала София, но поняла, что девушка уже ушла, хотя та еще стояла и мяла в руках плащ. – И никто из нас.

– Да, – согласилась Пурна, с которой слетела вся наглость. – Пожалуйста, не говори ему, что мы вообще… Пока!

И София снова осталась в палатке одна. Вот что значит гребаная старость – никогда в жизни ей не было так трудно улечься с кем-то в койку. А уже почти год… После первого раза прожила она на просушке хоть год? Месяц? Да ни недели, если подворачивалась возможность.

Ну, нет худа без добра: судя по словам Чи Хён, имперский полк, преследующий Кобальтовый отряд, – тот самый Пятнадцатый Азгаротийский под предводительством самого полковника Хьортта, и в том, что касалось мести, София не могла молиться о лучшем исходе. Она с нетерпением ждала нового свидания с беспалым убийцей, собираясь наплевать на обет прикончить его последним – его и всю его кавалерию, и еще амбалистую монахиню-телохранительницу. Это было почти идеальным подарком, закономерным повторением встречи в Курске.

Может быть, Индсорит послала сюда этих своих людей как жертву? Чтобы ублажить Софию как некоего прожорливого демона, которого можно насытить дарами? Сомнительно. Больше похоже на то, что Пятнадцатый выдвинули в качестве приманки, намереваясь затянуть Кобальтовый отряд в ловушку. Но это ее полностью устраивало. Не одна багряная королева Самота способна пожертвовать армией ради личной мести, и ежели Кобальтовому отряду придется туго, когда разгорится война, то это небольшая цена за месть убийцам мужа и земляков Софии. В дальнейшем, спустя немало времени после того, как рассеется дым и исчезнут следы Холодного Кобальта, королева как-нибудь вечерком окажется одна в тронном зале, и тогда ее навестит нежданная гостья…

Мордолиз взвыл, и София потянулась за окурком Пурновой сигары, чтобы бросить в него, но тут увидела истинную причину его беспокойства: в противоположном углу палатки появился Хортрэп, улыбающийся, как только что освобожденный демон.

– Только подумаешь, что хуже уже не будет… – проворчала София. – Не говори, что научился материализоваться из воздуха.

– Хотел бы я это уметь, – ответил Хортрэп, стряхивая с одежды пыль. – Боюсь, я просто выдернул колышки палатки и подлез снизу. Трюк в том, что так надо делать, пока находящиеся внутри сильно заняты.

– Значит, есть милосердие в аду, – усмехнулась София. – Не стоит надеяться, что ты приволок выпить?

– О, такое я умею, – похвалился Хортрэп, извлекая бутылочку из недр шафрановых одеяний. – Курнуть тоже хочешь?

– В прошлый раз отлично сработало, так почему нет? – ответила София и со вздохом посмотрела на Мордолиза. – Ладно, можешь погулять, пока он тут, но если будет хоть одна жалоба на бесчинство…

Демон не дослушал и бросился вон из палатки со всей скоростью, какую позволяли ему ноги.

– Вряд ли он по мне скучал, – проводил его взглядом Хортрэп. – Жаль. Я про него часто думал, с тех пор как вы оба исчезли.

– Ладно, Хортрэп. – София соскочила с койки быстрым, как у пантеры, движением, которое еще несколько часов будет аукаться в ляжках. Она направилась к колдуну с той же заведомо липовой наглостью, что выказывала Пурна, – и надеялась, что до драки не дойдет. Рассчитывала, что Мордолиз хоть на этот раз окажется поблизости. – Мне нужно, чтобы ты впервые за всю твою несчастную жизнь был полностью откровенен со мной. Кто послал имперцев против меня в Курск – ты или королева? Соврешь – пожалеешь.

– Я и не подозревал, что ты жива, – ответил Хортрэп, ударяя себя в грудь. – Клянусь в этом всеми съеденными демонами. И не думай, что я не проверял! Мордолиз тебя надежно прятал. Удалось связать его заново или он по любви?

– Он меня надул, – ответила София, с облегчением чувствуя, как исчезает боевой задор. – Прятал – да, пока это отвечало его планам. Я все гадала, почему он ошивается рядом через двадцать лет после того, как я предложила ему свободу, а теперь знаю: он отказался от моего предложения. Ты когда-нибудь слышал, чтобы демон сказал «нет» на простое желание?

– Не слышал, – сказал Хортрэп, скребя чирей на бычьей шее. – И это заставляет задуматься, не была ли формулировка такой, что он желание исполнил, а ты и не заметила, и он теперь свободный демон. Есть песни о древних в Эмеритусе, которые дружили с демонами, а не связывали их.

– Будь это правдой, Мордолиз мог бы делать все, что хочет и когда хочет, – возразила София.

Создавши вихрь из пыли, одежд и мускулистых ножищ, Хортрэп плюхнулся на задницу посреди палатки. Из внутреннего кармана вынул трубку, которую София вырезала ему тридцать лет назад из сука почти окаменелого черного дуба, который он притащил сам, заявив, что достал из болота. Этот дуб высыхал лет сто, а торфяной запах топи так и не выветрился из дерева, но Хортрэп был восхищен результатом. Направленный вниз изгиб мундштука из желтого рога был выложен леопардовой пальмой там, где соединялся с черным дубовым древком, и дерево опускалось еще на дюйм, прежде чем снова устремиться вверх и перейти в чашечку в форме полураскрывшегося тюльпана. Грубые кольца на редком дереве делали трубку больше похожей на гротескную раковину улитки или эбеновый гриб-веселку. Набивая ее тубаком из облезлого кожаного кисета, колдун заявил:

– Нам нужно многое, очень многое обсудить, мой старый друг.

– Ммм, – промямлила София, беря со стола трубку, которую набила раньше. Она вспомнила, как тронут был Марото, когда она вручила ее ему в линкенштернской калдейне всего за год или два до того, как он помог ей стать королевой Самота, Хранительницей Багряной империи. – В другой раз, старый Хватальщик, я сейчас наговорилась вусмерть. Тебя можно склонить к более медитативному времяпрепровождению?

– О, конечно, – жизнерадостно ответил Хортрэп. – Ты же знаешь, я ничего так сильно не люблю больше, как сидеть и молча смотреть на тебя часами, иногда бормоча что-нибудь зловещее.

– Главное, чтобы языком не молол. – София подставила свою трубку летучему языку пламени, который предложил ей Хортрэп. Зажигаем. Затягиваемся. Выбиваем. Зажигаем. Затягиваемся.

В таком порядке.

Среди всех прочих планов этот оказался на диво удачным, и София со стоном уселась обратно на койку. Что за долбаный денек! Лучшим в нем было то, что, даже просовещавшись всю ночь с Чи Хён, она сомневалась в победе над куда большим и опытным войском, хотя местность была удобной. У имперцев, как всегда, было численное превосходство, и, даже притом что их вел этот зеленый юнец полковник Хьортт, новые кобальтовые находились в шаге от душераздирающей песни. Ей удалось убедить Чи Хён дать бой здесь и сейчас, потому что, если кобальтовые победят, София сможет отомстить и кавалерии, вырезавшей Курск, и полковнику, которому сдуру дала ускользнуть, но если кобальтовые не сдюжат, то нынешний день станет для нее одним из последних.

И как она его проводит? В состоянии сексуальной неудовлетворенности курит трубку, которую считала бесподобной, когда вырезала, но теперь видит всю грубость работы – трубка слишком перегревается от пересохшего в кисете ориорентийского тубака. Ее единственный собеседник – самый ужасный человек, какого она встречала, и, как в мерзкую насмешку, в его бутылочке плещется фиалковый крем-ликер, а трубка пахнет цветами даже сильнее, будучи набита смесью вяжущего крепкого тамбо и каких-то жирных бурых хлопьев, от которых вся палатка воняет, точно надушенные старческие подштанники. Холодная София, бывшая королева Самота, вот что принес тебе год адской пахоты и головной боли – то, чего ты заслуживаешь.

Как в старые добрые времена.

После долгого насмешливого созерцания Хортрэп нарушил обещанное молчание:

– Не хочешь попозже сходить на пирушку?

Глава 15

Бывали времена, когда Доминго ненавидел своего сына, – большинство отцов не призналось бы в этом чувстве, возникни оно у них, но что есть, то есть. Как ни кромсай этого юнца, – дойдя до кости, находишь гниль. Эфрайн Хьортт был не просто трусом, а еще и слабаком. И слюнтяем. Как ни пытался Доминго сделать мальчишку достойным дома своей матери и как бы сурово ни обращались с ним в Азгаротийской академии, ничто не помогало – хребет у парня был как у заливного угря, сочетаясь со свирепым эгоизмом живой особи этого вида. Ведя военные кампании месяцами, а то и дольше, Доминго делал все, чтобы мальчик рос под тяжким бременем дисциплины, но полковник ни разу не видел даже крохотной пользы от нее. Каждый раз, когда он возвращался, гаденькая улыбочка мальчишки делалась все шире, брюхо все объемистей, но, хотя он в итоге худо-бедно научился обращаться с мечом, не было сомнений, что эта размазня сумеет командовать только званым обедом. В задержке взросления мальчика Доминго хотелось обвинить свояченицу Люпитеру, а Консилию – в том, что она бросила семью и перебралась в Трве, но в глубине души он знал, что слабость его сына коренилась не во влиянии тетушки и не в отсутствии матери.

И все равно он убеждал себя, что сын пойдет по его стопам, что надо только посадить его в седло. И Доминго Хьортт, заслуженный полковник Багряной империи, барон Кокспара, проницательный и мудрый правитель во времена войны и мира, был абсолютно не прав. Бо́льшую часть жизни сына Доминго то врал себе насчет достоинств Эфрайна, то презирал его за их полное отсутствие. Какая потеря!

Теперь же, когда изувеченный Доминго лежал в задней части фургона, который трясся по бесконечной горной дороге, он порвал с иллюзиями, осталась только ненависть. Эфрайн – причина его приезда сюда, и Эфрайн виновен в том, что левое бедро Доминго раздроблено рогатым волком. Из-за Эфрайна он напрочь лишился чувствительности в правой руке и полголовы распухло от удара лицом о землю, после которого он ослеп на один глаз, и зрение не восстановилось спустя неделю. Эфрайн был идиотом, которому нельзя командовать даже скромной кухней, не говоря о полке, но это не оправдывало того, что он пал жертвой нелепых заговоров и позорно позволил себя убить.

Ну правда, как в наше-то время совместить это с высоким званием? Эфрайн достиг дна, увлек за собой престарелого отца, и Доминго мог восстановить свою честь только местью за сына. Родовой долг так же понуждал его изловить убийцу Эфрайна, как обязывал сына возглавить Пятнадцатый; если вдуматься, оба уничтожали себя друг ради друга.

Фургон страшно подскочил на очередном паскудном ухабе и тем самым помог барону проронить несколько слез по поводу трагичности происходящего. Окажись здесь Люпитера, она бы рукоплескала: спектакли в Иглесия-Мендоса не стоили и копченой селедки по сравнению с драмой Хьорттов.

В отличие от большинства театральных трагедий, у этого замысловатого представления будет счастливый финал: окровавленный старый герой разоблачит всех врагов и казнит большинство из них. Его маневр с принцем непорочных оказался ненужным, но толика комизма расслабляет, и напряженные эпизоды производят сильнейшее впечатление. Подумать только, он и вправду тревожился, что папесса не права, что слухи ложны и София мертва, как она того заслуживала. Этот новый Кобальтовый отряд оказался лишь бандой подражателей под предводительством сбежавшей непорочновской девчонки, за которой гонялся принц Бён Гу. Еще забавнее, что даже в своем нынешнем состоянии Доминго испытал облегчение, узнав, что Поверженная Королева действительно обманула смерть, что это она убила его сына, что она натравила на его лагерь рогатого волка. Даже если бы он не разоблачил ее старого Негодяя Марото, который рыскал у его шатра, все равно узнал бы в этой безумной тактике почерк Софии – никто другой из песен нынешнего, завтрашнего или вчерашнего дня не дерзнул бы пойти на такой невменяемый самоубийственный маневр.

Как ни больно было признать, ему стоило перенять пару-тройку трюков у своей заклятой синеволосой противницы – ее гамбит сработал. Даже если она пожертвовала несколькими солдатами, пока сманивала чудовищ с горы, Пятнадцатый потерял больше сотни пехотинцев, пятьдесят с гаком лучников и ружейщиков и двух лучших ведьморожденных телохранительниц… и это не говоря о потерях в Девятом, не говоря о лошадях, которых убегающие волки уволокли, – или о панике, вызванной нападением. Еще пятьдесят солдат в ту же ночь дезертировали, и целый день ушел на их поиски и казнь, а надо было двигаться дальше. Как воевать против такого безумия? Ответить столь же дикими демонскими маневрами – вот что нужно, чтобы победить Софию. Необходимо всем на благо довести дело до конца… Ему, похоже, терять уже нечего: он больше не может ехать верхом и даже мочится при содействии анафемы. По мере того как при Азгаротийском дворе, да и повсюду, усиливалось влияние Вороненой Цепи, упорное следование безбожным обычаям предков все чаще расценивалось как анахронизм, а потому победу Доминго над Кобальтовым отрядом при помощи церкви воспримут на родине с облегчением.

– Сэр?

Распростертый в глубоком гнезде из подушек и одеял в фургонной койке и не способный без величайших усилий даже повернуть голову, Доминго продолжал смотреть на алый полусвет, что заливал нависший над шатром высокий пик, но и так понял, кто к нему подъехал.

– Что там, Ши? Я очень занят.

– Разведчики? Ведьморожденные вернулись с новостями.

Доминго закрыл глаз, обнаруживая в себе неведомые доселе запасы терпения.

– И каковы же новости, Ши?

– Кобальтовый отряд, сэр? Мы их нашли. Они как будто укрепляют лагерь?

– Где? – Сердце воспарило в темнеющее небо: Доминго предвидел очередную мучительную погоню через всю Звезду, но София, похоже, наубегалась за двадцать с лишним лет, как и он – нагонялся.

– Где дорога спускается на равнины? Они взяли к северу, как только земля стала достаточно ровной для их фургонов. Их лагерь там, где предгорья опять переходят в какую-то известную гору… Она называется Язык Жаворонка?

– Я проезжал мимо нее, – сказал Доминго, вспоминая. – Хорошая дислокация. Не превосходная, но хорошая. Крутые гребни по обе стороны от подножия, и нам не обойти их с флангов, но и бежать им некуда – склоны слишком круты, чтобы залезть наверх и надежно укрыться. – Мысли, мысли… – Умнее, чем я ожидал. Кобальтовый отряд сжигает корабли, чтобы добровольцы не разбежались, если бой не задастся. Она превращает своих синих мышек в загнанных в угол крыс. Как раз когда я решил, что просчитал тебя…

– Сэр?

– Просто размышляю, Ши. Полковник не должен бояться время от времени пораскинуть мозгами. – София окапывается на последнем рубеже уже сейчас, и это никуда не годится. Она делает нечто неожиданное – значит и ему нужно принять меры, чтобы остаться на шаг впереди. – Сколько идти до их лагеря? Самое меньшее?

– Если мы, как обычно, пройдем сегодня лишний час? Равнины внизу, и мы должны спуститься завтра ближе к вечеру, а подход на боевую дистанцию займет еще добрый день. Но мы ждем сведений из Диадемы, а последняя совомышь, которую получили от полковника Ждун, сказала, что Третьему еще больше недели идти от…

– Желай я знать, где сейчас Таоанский полк, капитан, я бы спросил; и поскольку письменное разрешение королевы вступать в бой с противником остается в силе, я рискну сказать, что поздновато ждать последних формальностей, – заявил Доминго, чей разум летел сквозь дымку памяти к Языку Жаворонка, с которого открывался вид на равнины Ведьмолова. Холодная София не единственная, кто может и демонов удивить хитростью, и, хотя он искренне надеялся, что оружие Черной Папессы окажется таким разрушительным, как было обещано, немного страховки не повредит. – Сообщи людям, что через полчаса привал на обед.

– Очень хорошо, сэр, начало ночи застанет нас…

– Три часа отдыха, холодный паек, а потом идем всю ночь – прямо как в старые добрые времена, – сказал Доминго, жалея, что не может повернуть шею и полюбоваться унылой физиономией Ши, но приберегая силы для более ценной дичи. – Если пехота будет дрыхнуть, мы не поймаем Кобальтовый отряд, капитан. Теперь найдите полковника Уитли и приведите его ко мне. Нам нужно обсудить одну самоубийственно рискованную идею.

– Сэр?

– Спускайтесь по Языку Жаворонка, капитан, – приказал Доминго и застонал, когда фургон подпрыгнул и все члены полковника перессорились, выясняя, которому из них больнее. – Будьте хорошим офицером и помалкивайте, иначе мне потребуются добровольцы. К тому времени, когда Ждун приковыляет из Тао, мы насадим на пики головы всех кобальтов, кроме Софии, – ее башка отправится в Азгарот. Я положу ее на могилу сына.

– Софии, сэр? – Ши спросила так же недоверчиво, как говорила при всяком упоминании Поверженной Королевы, будто у старого полковника размягчился под шлемом мозг. – Вы же не считаете, что слухи…

– Вы не будете думать вообще, если себя бережете, – оборвал ее Доминго. – Вы солдат, демоны вас подери, а не гребаный философ. Теперь найдите Уитли, и Вана тоже приведите, – когда обрушиваешь на стадо грешников ад, лишних демонов не бывает.

Глава 16

Жители, которых Еретик привел из ближайшей деревни, захватили с собой фургон. Портолес и трупы монахов свалили туда и повезли сперва вдоль реки, а потом по хилому дребезжащему мостику. Он проехал мимо сгрудившихся на берегу лачуг и, свернув с дороги, продолжил путь по топкому полю, пока наконец не достиг огромной поленницы, сложенной деревенскими детьми. Трупы отправились на костер, масло пролилось на тела, и утреннее небо застлала пелена черного дыма. Оставшейся в фургоне Портолес в полубреду мерещилось, что из туманов моря Призраков поднимается Затонувшее королевство, но, когда порыв ветра разнес черный дым, она поняла, что это лишь проступила за костром тростниковая крыша ближайшей хижины.

Пока ее братья горели, Еретик втянул местных в дикую пляску вокруг огня; просторная ряса свисала с его тощего долговязого тела, отчего он походил на ожившее пугало. Портолес решила, что это какой-то языческий ритуал, но выяснилось, что Еретик успешно выдал себя за брата Вороненой Цепи и наплел невежественным крестьянам, что они якобы помогают ему выполнить похоронный обряд для павших священников. Ему это казалось куда забавнее, чем ей. В хижине, построенной на отшибе, на заросших ивняком берегах Хартвейна, Еретик объяснил все, после того как местный знахарь попотчевал Портолес вольной смесью медицины, чудес и фиглярства.

Еретик держался своего обмана все время, пока Портолес выздоравливала, а чтобы она не выдала его игру, вынимал у нее кляп только на время еды. Он сообщил знахарю, что раненая спутница – атаманша коварной банды еретиков и ее нужно вылечить для суда в Диадеме. Бывший пленник Портолес прекрасно проводил время, обедая и сплетничая с их пожилым хозяином и его дочерью, блаженствуя дни напролет у реки с бутылкой лучшего сливового бренди и объясняя, что не может совершать в деревне никаких молебнов и служб, потому что он боевой монах, обученный актам поклонения, которые неуместны в мирном дружественном селении. Портолес лежала запертая в овощном погребе, наедине со своими молитвами.

– Я, кстати, не думаю, что они мне верили, – произнес Еретик в туманное утро отъезда, когда они вели лошадей шагом в обход замерзшего болота. – Наверняка крестьяне видели меня насквозь, но были рады помочь революции – так, чтобы потом честно все отрицать.

Портолес молчала даже без кляпа. Отчасти для того, чтобы не доставлять удовольствия Еретику, ведь он, похоже, настроился держать ее в неведении насчет своих планов, как раньше она держала его. Отчасти же потому, что езда на лошади была мучительна из-за постоянного колотья в боку, болезненной пульсации в кишках и огня в покалеченной руке. Кинжальные раны в груди болели и представлялись суровейшей епитимьей, но легкие, хвала Падшей Матери, остались невредимы, а притянутая к деревянной шине сломанная рука беспокоила только при движении. Однако в целом она чувствовала себя хуже, чем когда лежала на крутом сумеречном холме и не знала, вернется ли Еретик.

– Знаешь, что сказал старый Дэфхейвен? Он заявил следующее: твое счастье, что он и животных пользует, а то не знал бы, что с тобой делать. Под кожей ты якобы больше зверь, чем женщина, и это тебя спасло – мол, если бы настоящий человек так покалечился, то лечить его жизненно важные органы было бы поздно. Хвала Черной Папессе, что ты родилась чудовищем, да?

Кляп сидел слишком плотно, и улыбаться было больно – завязки врезались в уголки губ. Какое-то время единственными звуками были треск, когда копыта давили инеистую траву и ледок на лужах, да похрустывание замерзших камышей на обочине. За дальним краем болота они выбрались на дорогу, но тут же пересекли ее и вновь углубились в холодную сырую чащу. Еретик оказался достаточно благоразумен, чтобы после стычки на холме держаться подальше от трактов, а на случай столкновения с агентами Цепи переодел себя и пленницу в простую одежду из льна и шерсти вместо ряс. Портолес никогда не чувствовала себя более голой и уязвимой, чем в тяжелом крестьянском платье, которое еще и будоражило грудь тем, что вызывало знакомое ощущение богохульства. Она понятия не имела, что из багажа осталось на вьючном муле и целы ли ее грамоты, но отметила, что Еретик сохранил ее кувалду. Благоприятный знак.

– Когда мы только выехали, я все думал: вдруг ты из наших? – сказал Еретик, когда они устроились на ночлег на сыром холмике средь унылых болот. – Тебе известно, что в Норах у нас больше поддержки, чем где бы то ни было в Диадеме? Такой благочестивой деве может показаться странным, но многие недовольны тем, что их называют анафемами, обращаются с ними хуже, чем с демонами, – и все это делает та самая церковь, которая ожидает, что они умрут во имя Спасительницы. Пожертвовать жизнью, служа организации, созданной, чтобы тебя же и угнетать… Эй, ты спишь?

Портолес, прислонившаяся к пню, к которому Еретик ее приторочил, открыла глаза и указала скованными руками на кляп. Он нахмурился по ту сторону костерка, но не встал, чтобы его вынуть, и она снова смежила веки. Можно говорить, но не заставишь внимать – этому он сам ее научил еще в начале знакомства. Затем сестра услышала, как Еретик присаживается рядом, и удержала слова благодарности, когда его грязные пальцы частично вытянули кляп.

– Я весьма любопытен, как ты и заметила тогда на холме, – сообщил Еретик, поднося к ее губам мех.

Она взяла и не сплюнула, распробовав сладкое некрепкое ячменное вино хартвейнских провинций. Здесь нет никакого греха, поскольку она об этом не просила.

– Я сперва отрицал это, чтобы не доставлять тебе удовольствия. Кстати, поначалу и за тобой возвращаться не собирался, но, когда наткнулся на эту речную деревеньку в паре лиг, не смог не вернуться. Не только потому, что ты спасла меня от Службы Ответов и что дралась со своими, даже не пернув насчет переговоров… Но то и другое вместе у любого бы вызвало интерес. Мне не прочесть высокопарный язык документов, которыми ты размахиваешь, когда тебе хамят или мешают, но я узнал королевскую багряную печать – она была на ордерах, которыми махали, когда арестовывали меня. Так что же ты ищешь, сестра Портолес? Что у тебя за миссия, если сначала ты привезла меня на острова, а после потащила через всю империю? Почему ты вызволила меня и держишь при себе, вместо того чтобы взять с собой имперских верноподданных или свою цепную братию? Ты и вправду из наших?

– Убери кляп полностью, и я тебе расскажу, – пообещала Портолес.

Еретик поразмыслил, пожал плечами и срезал завязки тем же ножом, которым был истыкан живот Портолес. Он швырнул ненавистную штуковину в огонь, и та скорчилась в пламени, как змея. Оставшаяся на нем слюна запузырилась и зашипела.

– Ладно, Еретик. У тебя много вопросов, и я постараюсь ответить на некоторые.

– Меня зовут Борис, мать твою за ногу, – отозвался Еретик. – Борис. После всего, через что мы с тобой прошли, ты можешь оказать любезность и называть меня по имени, которым нарекла меня мать?

– Я взяла тебя с собой, потому что Падшая Матерь поставила тебя на моем пути, – ответила Портолес. – Я сражалась против моих братьев, потому что Обманщик восстановил их против меня. Моя миссия, как ты это называешь, – исполнять волю Спасительницы хоть на островах, хоть в империи, хоть в самом аду. А что до того, из ваших ли я, как ты говоришь, то лишь Падшая Матерь или Обманщик могут сказать это наверняка. Но все мы смертные твари, рожденные, чтобы умереть, Еретик, и в этом отношении – да, я из ваших.

Еретик покачал головой; таким разочарованным она его еще не видела.

– Ты… Или у тебя чувство юмора лучше, чем я полагал, или ты еще безумнее, чем все ваши.

– «Ваши» означает анафем? Я же сказала тебе, Еретик, я одна из вас.

– «Ваши» означает «цепные безумцы». Лучше расскажи мне все откровенно, Портолес, прямо сейчас, пока никто не мешает.

– Звучит до боли знакомо, – заметила Портолес, впервые после битвы на холме наслаждаясь ситуацией. Надменный Еретик, как только получил шанс, стал обращаться с нею даже хуже, чем она с ним. – Интересно, где же я раньше слышала такие речи? Ах да, это было в Службе Ответов – вопрошатели говорили что-то похожее твоим друзьям. Я все гадаю, многие ли раскололись. И повлияло ли это на что-нибудь?

– М-да, вот и миндальничай с такими… – покачал головой Еретик. – Исключительно с целью показать тебе, что я не такой, как имперцы и боевые монахини, я, раз уж на то пошло, сдержу свое слово насчет кляпа. Но когда сдам тебя, ты пожалеешь, что не открылась мне.

– Я не сомневаюсь в тебе, вопрошатель Борис, – сказала Портолес, лишив его удовольствия услышать вопрос, кому он намерен ее сдать, и оттого испытав легкое возбуждение. – И благодарю за милосердие. Что делаем дальше? Я караулю в первую смену или у тебя еще есть вопросы к обвиняемой?

Еретик не нашелся с ответом ни в ту ночь, ни в последующие, и, когда они отъехали от реки и двинулись на запад, Портолес стала обдумывать побег. У города Черный Мотылек ей едва не удалось: Еретик отправился в город, а ее оставил в лесу, прикованную к стволу кипариса. К его возвращению она уже перепилила цепью полдерева, и с запястий падали капли, черные в свете его фонаря. Еретик театрально вздохнул и перевел ее к другому дереву, после чего стал устраиваться на ночлег. Сестра предполагала, что он встретится с другими предателями и попросит найти кого-нибудь из преступных деятелей, которые щедро платят за имперских и цепных шишек, но он вернулся слишком быстро… и это означало, что он лишь пополнял запасы еды и пива.

– Ты монахиня-бунтовщица, ошибиться невозможно, – произнес Еретик. – Знаешь, что это место называют лесом Призраков? Я поспешил обратно, тревожась за твою безопасность.

– Спаситель ты мой, – буркнула Портолес.

– Другого тебе в здешних лесах не найти. Вот, решил, что это покажется интересным. – Он протянул разорванную листовку, и при свете костерка она увидела два знакомых слова. Даже сейчас они породили трепет, близкий к благоговению. Она взглянула Еретику в глаза:

– Ты веришь, да?

– Я верю в то, за что она ратует, – сказал Еретик, ставя котел на треногу. – Принес тебе бобовой каши и водорослей. Я же знаю, что ты благочестивая дева и ненавидишь солонину, которой мы тут питались.

– И за что же ратует София? – Портолес подумала, что знает это давно, но никогда не вредно расспросить поподробнее. – За свободу от ярма угнетателей? За твоих товарищей, во всяком случае?

– За всеобщую свободу, – ответил Еретик. – Никаких богов, демонов и других козлов отпущения. Никаких королев, пап и прочих кровососов. Только люди, помогающие друг другу.

– А если придется убить пару сотен тысяч людей, которые с тобой не согласны, – что, это скромная цена? – Портолес понравилась перемена ролей: она поняла, какое удовольствие он получал, изводя ее вопросами. – Открой глаза, Еретик: она была всего лишь очередным деспотом, впаривающим те же самые байки под новым названием. И ничего больше.

– И не меньше, однако, – парировал Еретик, глядя туда, где жалкий свет их костерка переходил в темноту, казавшуюся еще гуще из-за разведенного огня. Как будто увидев ответ там, в ночи, он сказал: – Дело в том, сестра, что я начинаю задумываться, не правы ли были в чем-то некоторые безумцы из нашей партии. Те, кто говорил, что она по-прежнему жива. Люди взаправду верят в это здесь, в империи, что легко понять: вероятно, она гниет где-то в темницах Диадемы. Может, по мнению Индсорит, смерть была бы для нее слишком хороша. Когда господа перестают сжигать твои трактаты и начинают их читать, поневоле задумаешься…

С того самого дня, когда они отправились в путь, Портолес тоже задумывалась, как бы повел себя Еретик, скажи она ему простую правду: София жива. Это знание, которое она так легко носила внутри своего греховного животного тела, было оружием столь могущественным, что могло изменить будущее империи, судьбу всей Звезды. Она наткнулась на тайну, главную тайну, и благодаря доверию королевы никому не известная анафема приобрела небывалое влияние. Как любое оружие, ее можно было уничтожить или отложить, не воспользовавшись, но, если Портолес вовремя доберется до Софии и убедит ее, что королева не приказывала Хьортту нападать на Курск, она может выиграть войну еще до ее начала. Неплохо для скованной цепью ведьморожденной, которую продолжают мучить кошмарные видения – как крестьян убивают по ее приказу.

– Опять этот взгляд, Портолес, – произнес Еретик, внимательно наблюдавший за ней. – У тебя такое лицо, будто ты что-то знаешь о том, про что я говорю. Словно именно поэтому ты захотела, чтобы мятежник поехал с тобой, а не просто понадеялась на мою помощь в бою с имперцами и цепными, которые будут тебя преследовать. Понадобился человек, разбирающийся в кобальтах.

– С чего ты взял, Еретик?

– В жизни не видел такого бездарного блефа. Вот тебе исповедь, сестра, хоть и с большим опозданием…

Портолес невольно насторожилась.

– Книга, которую ты прочитала от корки до корки, – та, что ты забрала из Службы…

– Которую написал ты, Еретик? – Портолес жаждала его откровенности так же страстно, как все еще томилась по ласкам брата Вану. – Та самая книга?

– Та самая. – Еретик говорил, как многие исповедующиеся, – наполовину с радостью, наполовину с отвращением. – Я ее не писал. Даже не читал. Была одна старая пташка в нашей партии, Элувейти, она работала над ней. Она тоже была в Палате Истины, но я не видел, где именно.

– Признание дарует нам встречу с Падшей Матерью, – нравоучительно сказала Портолес, симпатизируя Еретику еще больше. – Ты воспользовался заслугами Элувейти, чтобы отвлечь от нее внимание вопрошателей, или просто хотел выпутаться?

– Я… – Еретик сплюнул, что дало ей вполне внятный ответ: он сам себя не знал. – Не важно. Мы оба получим ответы довольно скоро, сестра. Девицы, которых я встретил в деревне, сообщили, что охотились в предгорьях Кутумбан, но им пришлось уносить ноги через равнины, потому что Кобальтовый отряд разбил лагерь перед горой, которую они назвали языком какой-то птицы.

Портолес уловила, как дрогнула тьма за костром, будто сама ночь задержала дыхание. Она молилась, конечно, много и долго молилась, чтобы Еретик избрал этот путь. Он был достаточно любопытен, чтобы это казалось возможным, но она не позволяла себе поверить, пока не услышит эти слова из его собственных уст. Теперь же, едва он это сказал, сестра поняла, что иначе и быть не могло. То, что королева Индсорит посеяла внутри Портолес, сможет выйти наружу, только когда та встретится с Софией и признает в ней старосту Курска. Тогда и только тогда Портолес возвысится от чересчур преданной слуги и, надо признать, негодной посланницы до спасительницы бесчисленных жизней. Или губительницы – это как посмотреть. Когда София услышит, что казнить ее мужа и вырезать население Курска отправила Хьортта, скорее всего, Черная Папесса, пойдет ли она на союз с королевой Индсорит, чтобы прижать к ногтю истинную преступницу? Может быть, сообщение Портолес предотвратит войну между Кобальтовым отрядом и Багряной империей, но спровоцирует последнюю, убийственную гражданскую войну между империей и Вороненой Цепью, где армия Софии выступит в одном строю с имперскими полками? Может быть, сестра остановит надвигающееся побоище лишь для того, чтобы устроить еще большее? Семя не знает, станет оно пшеницей или цикутой и как используют его плоды…

– Тебе нехорошо, сестра? – Еретик смотрел на нее озабоченно, но не настолько, чтобы оторваться от дымящегося котелка с похлебкой.

– Лучше не бывало, – ответила Портолес, вытирая слезы со щек. – Ты упомянул… Кобальтовый отряд?

– Ну да, уверен, наслышана о нем. Армия из плоти и крови под командованием синевласого призрака. Если ты веришь в легенды… Я-то сомневаюсь, что верю. Однако тот, кто на самом деле ведет отряд, наверняка обрадуется, если к нему прямо в лагерь доставят боевую монахиню, да еще выполняющую тайную миссию для Диадемы. Похоже, у моих людей в столице те же враги и те же планы, так почему не примкнуть к этим кобальтовым? – Еретик пристально наблюдал за ней. – Что, нечего сказать?

Портолес старалась не выдать своего облегчения. Ей следовало сразу освободить Еретика и последовать за своей добычей, веруя, что ищейка в человеческом облике послана высшими силами. Неуверенность в том, что произойдет, когда она наконец догонит Софию, наполняла ее невыразимым восторгом и трепетом. Что она принесет – волшебный мир или адскую бесчеловечную войну? Сестра содрогнулась в своих оковах.

– Я скажу, что ты абсолютно прав, вопрошатель Борис: мы оба скоро получим ответы. Не хочешь теперь ослабить цепи и перекинуться в картишки?

Глава 17

Раны Марото не воспалились и ни одна из костей не оказалась сломана, но, кроме приятного отчета цирюльника, радоваться было нечему. Во всех адах, которые он прошел, во всех кошмарах, которые пережил, он никогда не рисовал себе такого ужаса. София, прекрасная, блистательная София жива… и ненавидит его.

Ладно, в действительности это было не совсем так – но, проклятье, достаточно близко. Если бы она его ненавидела, то хоть бы думала о нем иногда. А все оказалось куда хуже: она где-то шлялась двадцать лет, занимаясь демон знает чем и демон знает с кем, но ни разу даже не намекнула ему, что жива, ибо он не заслужил места в ее памяти. Погибни он, когда была Кобальтовой Королевой, или если бы пошел слух о его гибели, она бы свечки не поставила своему Негодяю и уж тем более не тосковала бы каждый день, как он тосковал по ней. Ей на него вообще наплевать. Похоже, что так было всегда.

– Да брось, старик, я думал, что это твоего родственника зовут Мрачный, а не тебя!

Дигглби покачивался на фоне костра, и пляшущие позади него тени рисовали картины в ночи. Он протянул бутылку, и Марото взял ее, хотя и так уже выхлебал столько, что дюжина выпивох послабее валялась бы без чувств. Через костер ему хмурился Мрачный, однако папашу щенок на вечеринку не принес. Марото махнул бутылкой в сторону племянника, но тот сплюнул в огонь и отвернулся. Ладно, пора вытащить из этого сопляка что-нибудь, кроме поганого взгляда, выяснить, что за зуб он точит, откуда тот растет и много ли будет крови, если выдернуть…

– Эгей, полегче, дружище! – сказал Дигглби, ловя Марото, сделавшего шаткий шаг и чуть не свалившегося в костер. – Вы, тупицы ленивые, освободите место! Станцуйте для своего капитана, а то поплатитесь!

Дин и Хассан послушно поднялись с ближайшего дивана, хлопнули Марото по спине, сопроводив это обычной жизнерадостной чепухой для тех, кого жалеют. Есть ли хоть одна ломовая лошадь или сторожевая собака, подумал Марото, которая не слышала о его утренней встрече с Софией? Плюхнувшись на диван рядом, Дигглби вдавил что-то в его ладонь. Что-то извивающееся.

– Могильный червь. Лучший из лучших, просто волшебный! – шепнул Дигглби. – Хорошо утолит твои печали, капитан. Главное – не жуй!

– Знаешь, что с ним сделай, – буркнул Марото, в котором старый голод проснулся, как только ладонь ощутила панцирь.

Прошло около года с тех пор, как он в последний раз жалился, и могильный червь был именно той мерзостью, которая могла вернуть его обратно к этой привычке… Хотя когда-то он глотал по дюжине зараз, если не мог достать пчел или многоножек, – и едва что-то чувствовал.

– Вот молодец, – похвалил Дигглби, уходя в неуклюжем мустакракишском тустепе от развалившегося на диване Марото. – Не забудь, кто его тебе дал, когда склепова ползучка доберется до твоих ног и ты будешь готов к первому танцу!

– Угу, – буркнул Марото, раскрывая ладонь и глядя, как на ней корчится червяк.

На Дигглби налетела Пурна, двигавшаяся не в пример лучше, и утащила его танцевать, но после пары поворотов и закруток чуть не рухнула на Марото.

– Что это у тебя, Халяварото? – спросила она, усевшись на подлокотник дивана и потрепав Марото по плечу. – Ух ты, это Дигглби дал? Откуда тяга к такому дерьму, ты же говорил, что завязал с кусаками насовсем?

– Я тебе много чего говорил, – сказал Марото, восхищаясь игрой света на пергаментном панцире.

– Ага, это точно, – подтвердила Пурна. – Послушай, я понимаю, отстойно получилось, но променять девушку на насекотики? Это не в твоем стиле, Марото. Ты лучше.

– Лучше чего? – презрительно хмыкнул Марото и закинул червяка в рот.

Тот защекотал язык, и Марото проглотил его всухую, наслаждаясь тем, как ползучка сопротивлялась неизбежному, даже падая в желудок. Прямо как люди эти твари, когда познакомишься с ними поближе. Он пожалел об этом раньше, чем Пурна вскочила, влепив ему подзатыльник.

– Я люблю тебя, парень, но пора бы уже вырасти, раздери тебя демоны! – рявкнула она.

– Вот это роскошное заявление – от соплячки, которой хочется поиграть в войну, потому что ей кажется, что убивать людей – веселое занятие.

Об этом он тоже пожалел, но Пурна больше не стала его бить. Даже как-то смягчилась.

– Вот что, если завтра перестанешь себя жалеть, дай мне знать, и мы покончим с этой ерундой еще до завтрака. Ты можешь отправляться на любой Луч, но я никуда не пойду с ужальщиком, не способным расстаться с грезами. Подумай об этом, Марото, – приключения со мной и всей компашкой или поганая смерть от насекоты.

– Да ну? – Свалить отсюда на хрен – а что, пожалуй, это выход.

– Ну да. Сегодня оплачь себя на жалостном пиру, а утром двинем, обещаю. – Она выглядела, как, наверное, и он сам, – донельзя расстроенной без особой причины. Потом, сжав его руку, Пурна расправила плечи – вознамерилась потанцевать всерьез.

Марото уже чувствовал себя лучше: могильный червь подействовал на него сильнее, быстрее и гаже, чем он ожидал. Небось старый добрый Дигглби возит с собой целый ящик могильной земли с этими тварями, и как только они расстанутся с Кобальтовым отрядом, кто знает, какое развлечение придет им в головы? Можно пересечь горы и пуститься по ужальням какого-нибудь доминиона или вложиться в аквариум на колесах, какой у них был в пустошах, набить его садками с многоножками. О-о-о, можно даже совместить с холодильным фургоном, чтобы ледопчелы оставались свеженькими, целый гребаный улей на колесах. Отлично.

И тут, проклятье, опять возникла она – появилась в свете костра вместе с Хортрэпом. Девочка знала, как испортить настроение всем, – притащить с собой этого монстра. София заметила Марото, и он махнул ей бутылкой, ожидая, что она отвернется и весь вечер будет зыркать на него из-под опущенного забрала. Так она всегда делала в прежние дни, когда его доброе слово или жест оказывались неуместными. Но она направилась к нему, и он выпрямился, чтобы встретить удар. Готовьтесь, дурачки, вечернее развлечение прибыло, еще одна глупая драка без всякой причины.

– Эй, – сказала София, останавливаясь, – найдется на этом диване местечко для здоровенной задницы?

– Конечно, – ответил он, прикидывая, не червь ли развлекает его ходячими галлюцинациями.

Если съесть побольше, можно увидеть любое паскудство.

Она уселась рядом с ним – прямая, как будто проглотила аршин. В отличие от него… Демоны, да эти червяки изменились с тех пор, как Марото в последний раз их глотал: он едва удерживал свои мысли подальше от уст или уста от… Он хлебнул из бутылки, чтобы протрезветь, ощутив каждое зернышко, каждую шишку хмеля, поучаствовавшие в брожении светлого ранипутрийского эля, и передал бутыль ей. Она сделала глоток, еще один. Улыбнулась ему.

– Извини насчет утреннего, – сказала она. – Я… Ай, проклятье!

– Ага, проклятье и впрямь, – кивнул Марото. – В смысле, ты меня тоже извини. Я просто… был рад увидеть тебя, и все. Ничего сверх.

Ее взгляд сообщил ему, что это не срабатывает, и он копнул глубже, вспомнив кое-что из того, что выложила ему днем в палатке Пурна:

– Любой взъерепенится, когда его так схватят. Мне бы не понравилось, поцелуй меня Дигглби. То, что я был рад тебя видеть, – не оправдание.

Улыбка вернулась, и София пленительно хмыкнула, давая понять, что отношения налаживаются, причем за рекордно короткое время. Может быть, она все-таки скучала по нему?

– А который тут Дигглби?

– Вон тот мозгляк, танцует с Пурной.

– Вау! Да, он ужасен.

– Дигглби клевый. Они все такие. Надежные.

– Значит, это правда? – София вытащила из набедренной сумочки трубку и кисет и набила вслепую, глядя на веселую компанию. – Могучий Марото взял под крылышко стайку князьков?

– Детишки спасли мне жизнь, без шуток, – сказал он, тревожась, а вдруг она спросит, что случилось с той трубкой, которую она ему вырезала.

– Я слышала, на прошлой неделе ваша шайка оседлала стаю рогатых волков и въехала на них в имперский лагерь. Тут есть доля правды?

Марото расхохотался так, что еле остановился. Радости полные штаны, однако довольно.

– Немного. Но песня хорошая.

– Определенно, – сказала София. – Сейчас вернусь, хочу запалить. У тебя есть чем подымить?

Вот же гадство! Встревоженно почесав стриженый висок, он наткнулся на сигариллу, которую стрельнул у Дин в начале вечера и сунул за ухо. Спасен!

– А то! Зажги мне эту штуковину.

– А я думала, ты палочки сосешь только за деньги, – поддела София, подмигнув, и направилась к костру.

Ноги у нее не изменились, и задница располнела симпатично: все еще крепкая и мускулистая, просто раздавшаяся с возрастом. Темные мысли, Марото, очень темные – она выглядела куда лучше, чем он. Когда вернулась, Марото взял сигариллу и сосредоточенно задымил.

– А что твой пацан? Пришел по мою душу, чтобы сделать себе имя, или что?

– Пацан? – Марото проследил за ее взглядом и увидел, что Мрачный по-прежнему сурово взирает на них. Трудно поверить, но парень даже злее теперь, когда Марото сидит не один. – Племянник. И смотрит волком исключительно на меня.

– Да? По тому, как на него кивает Мордолиз, я решила, что он сердится на меня за что-то, о чем я давно забыла или чего вовсе не знаю. А вот тебя этот лизун причиндалов всегда любил, так что, может быть, в том все и дело – Мордолиз присматривает за старым товарищем по подстилке. – София махнула Мрачному, поманила его, но тот притворился, будто не замечает. – О, изображает недотрогу. Думаю, еще ночь ты проживешь, Марото.

– Жуткий гребаный дикарь смотрит на меня убийственным взором, а она говорит, что беспокоиться не о чем. – Марото радостно покачал головой. Он уже почти настроился пойти и обнять Мрачного. – А где, кстати, Слюнорыл? Обычно ты его от себя не отпускала.

– Ты же знаешь, как демоны сходят с ума, когда рядом Хортрэп. Решила в кои-то веки обойтись со своим мягко, – ответила София, и между ними повис незаданный вопрос про Крохобора. Да пусть провиснет, на хрен, до самого нижнего ада. – И вообще, что за история с племянником? Это твой папаша на нем разъезжал?

– Он самый, – подтвердил Марото, пытаясь выдуть колечко, но позорно проваливаясь. – Я пока не понял, что у них за песня. Только узнал, что они живы, а тут еще и твой призрак свалился на мою задницу. Я им и десяти слов не успел сказать, а потом и вовсе ни одного.

– Не брешешь?

– Даже не скулю, – ответил Марото, восторженно глядя, как она качает головой и усмехается его шутке. – Знаешь, из-за них-то я и бросил снова свой клан. Думал об этом много, да. Но ни в жизнь не ушел бы, если бы не…

– Снова? Ты возвращался? – Она ткнула его локтем под ребра. – Ну-ка выкладывай.

– Мать твою так и разэтак, с чего бы начать? – И правда, с чего начать – не с того ли, что София так круто их разыграла, что он поломал себе жизнь, пытаясь за нее отомстить, а она даже не сочла нужным по-настоящему умереть? Он уже хотел потребовать, чтобы она сначала спела свою песню, но она сидела на его диване, и он был как бы хозяином, а хозяева поют первыми. Некоторые правила менять нельзя. – Гм… Ладно, довольно давно я… сжег мосты и решил податься в саванны. Вернуться домой, понимаешь? Начать сначала.

– Ты всегда говорил, что тебя там убьют, если еще хоть раз увидят твою уродскую харю. – София выдула безупречное колечко идеальными губами.

– О, они хотели и наверняка бы это сделали, – ответил Марото, ловя злобные взгляды совета племени Рогатых Волков, прожигавшие его сквозь время и пространство. – Но я догадался, что примирить меня со старыми скотами, управляющими кланом, может только наглядная демонстрация раскаяния. Материальная такая, ага? Так что я приволок с собой то, что осталось от накопленного на черный день, и положил к их ногам, сказав, что с тех самых пор, как убежал щенком, я только и делал, что собирал всякие клевые штуки, чтобы вернуться домой и покаяться. О чудо из чудес, они пустили меня обратно.

– Кое-что одинаково по всей Звезде.

– Точно. Правда, пришлось схватиться с подлейшим Волком в клане, но папаша не особенно на меня наседал, так что это был пустяк. – Пустяк пустяком: отделался только отметиной на животе, откуда родной отец чуть не выпустил ему кишки в яме чести, но какая семья не оставляет шрамов? – И поскольку я ушел до того, как заслужил имя, пришлось принять то, которое мне выбрали.

– И это было… – По искоркам в глазах Софии он заподозрил, что она уже знает.

– Не важно. Короче, в итоге я снова стал Рогатым Волком. Было, знаешь ли, странно для того, кто воевал в твоем отряде, имел неслабую должность и ночевал во дворцах, спать на земляном полу в общей постели с папашей, сестрой и ее младенцем… Из него вырос вон тот самый Мрачный, а тогда он только и мог за коленки кусать. Милейший, кстати, был пацан, – интересно, что его так заквасило?

Марото, конечно, знал ответ: он сам. Кто же еще? Чем ближе он сходился с людьми, тем мрачнее они становились – а куда уж ближе, чем родная кровь?

– То есть уход на покой тебе удался не лучше, чем мне, – проговорила София, как всегда дразня его обещанием хорошей песни.

– Это факт. Поначалу все шло очень даже неплохо – я не просто пытался прижиться, я хотел стать первым Рогатым Волком в клане. Следовал каждому мелкому правилу. – Это было чистой правдой: клан и не думал, что кто-нибудь из Рогатых Волков начнет ежедневно совать руку в улей, а потому не было и закона, запрещавшего это, – зачем давать себя жалить, если снегомед дурманит намного мягче и приятнее? Папаша сказал, что только шаманы древности позволяли ледопчелам целовать свою плоть, даря им знамения во времена мира и силу во времена войн, и поначалу Марото просто экспериментировал, проверял, похожи ли хоть чем-то насекотики его народа на яд кусак, которыми он пользовался во времена Кобальтовой войны, когда кому-нибудь из Негодяев требовалось хирургическое вмешательство, но не хотелось его ощущать… Оказалось, что пчелы подходят для Марото лучше, чем что-либо другое: они превращали мучительные воспоминания о погибшей возлюбленной и несостоявшейся мести за нее в тусклый сон, где конченый неудачник, способный лишь обсасывать ошибки прошлого, становился настоящим Рогатым Волком, который вообще ни о чем не думает, а делает только то, чего от него ждут. Он плыл сквозь дни и ночи в саваннах, как человек, смирившийся с тем, что утонет, плывет по мертвящему ледяному морю…

– Ты еще здесь, Марото? – спросила София, тыча в него бутылкой.

– Да-да, – отозвался он, принимая теплое пиво и выпивая эту ведьмину мочу до последней капли. Гребаный могильный червь не развозил его так с незапамятных времен, – похоже, детишки доставали в старой столице кусак получше, чем он когда-либо мог себе позволить. – Просто выстраиваю мысли. Понимаешь, я много дурил, после того как ты… как я решил, что ты умерла. Чувствовал себя крайне плохо и хотел себе доказать, что еще могу чего-то стоить и значить – где-нибудь для кого-нибудь, даже если это самый безумный долбаный клан на Северо-Восточном Луче. И увяз круче прежнего, что было еще более странно, ведь с тех пор, как я ушел, некоторые из моего племени успели поменять веру.

– Поменять на что?

– На Цепь, подруженька, на Вороненую Цепь – можешь представить себе такое скотство? Когда я сбежал и принялся вызывать демонов на всех Лучах, кроме родного, какие-то миссионеры обратили совет и уговорились построить церковь прямо за Медовым чертогом. Безумие.

– Что-то подсказывает мне, что Северо-Восточная ветвь Цепи немножко отличается от той, которая действует в Диадеме, – сказала София.

– Не так сильно отличается, как ты думаешь! Но да, клан не совсем отказался от старого, многое сохранилось… отчего все запутывалось еще больше. Папаша ненавидел это дерьмо – то есть объяснял мне, почему я позор клана, и в то же время глумился над кланом за то, что старейшины допустили обращение. А я… – постоянно парил как орел, самозабвенно жалился, – пытался вести себя как настоящий Рогатый Волк, но вокруг бушевали споры, что это теперь значит и значит ли что-нибудь вообще, и вот когда дерьмо вскипело и мне пришлось делать выбор, я все запорол. В худшем смысле. Даже хуже худшего.

– Могучий Марото совершил ошибку? – София пошарила под диваном и вытащила еще одну бутылку из запасов Дигглби. – Не могу поверить.

– Это было эпично даже по сравнению с прочими моими провалами. Мы воевали с другим народом, с кланом Шакала, – чокнутые демонопоклонники охраняли Северо-Восточные Врата. Жуткие уроды, бледные как снег и вдвое холоднее. Они украли нескольких наших и бросили туда.

– Вот ад! Они испытали это свинство на Рогатых Волках?

– Всего один раз, – ухмыльнулся Марото. – Мы напали на них и крепко потрепали. Мрачный тоже дрался там, будучи ноженосцем у своего отца. Вряд ли ему было больше шести-семи. Дело вышло кровавое, как всякая война, и мы по обыкновению победили. Но отец Мрачного погиб, а мой папаша получил копьем пониже спины, такое убивает медленно – люди Шакала мажут мечи перечным маслом, и это даже хуже, чем можно себе представить.

– Жуть. Надо быть особой сволочью, чтобы отравлять оружие перед боем.

– Угу. Я хотел отнести папашу домой, вдруг удалось бы вылечить, но Рогатые Волки… В моих родных краях так не делают. И мы бросили его, а заодно и племянника, который не хотел уходить от деда. Оставили медведям-призракам, снежным львам и тем сбежавшим Шакалам, которые могли вернуться и найти их.

– Сурово. Это вроде не похоже на твой народ, – заметила София. – Во всяком случае, на тебя.

– Рогатые Волки – гребаные дикари, – горько ответил Марото. – Кланы Венценосного Орла, Моржа, Снежного Льва, Косатки и сотня других – все приличные люди, и мне не надо рассказывать, что вольные города Северо-Восточного Луча – самые цивилизованные на Звезде. Я имею в виду, что Западный Мастодонт – такой же ошеломляющий мегаполис, как любой на островах, а поэты-философы Рега даже ранипутрийцев заставят зарыдать и выпить цикуты… Но Рогатые Волки точно такие же варвары, как Тролльвы или те же люди Шакала, единственная разница в том, что мои перестали приносить человеческие жертвы. Правда, только на прошлой неделе, но все-таки покончили с этим.

– Погоди, так твой отец и мальчик были жертвами?

– Так бы их не назвали, но по сути – да. Не бывает ни покалеченных, ни старых Рогатых Волков: если не можешь бежать со стаей, то отстаешь. Демонски тупо. А я одурел совсем: папаша себе челюсть свернул, вопя из-за жжения в хребте, Мрачный просто смотрит на меня своими ведьминскими кошачьими глазами, а я весь такой крутой и вообще не знаю, что делать. Ни одной долбаной мысли нету. Но тут моя сестра попрощалась со своим сыном и нашим отцом и пошла со всем кланом домой, и я сказал себе, что раз уж она может уйти от ребенка и отца, который всю жизнь превозносил ее до небес, то я обязан поступить так же с племянником, которого едва знал, и стариком, который не упускал случая меня очернить. Я бросил их, София, оставил умирать.

И без могильного червя, делавшего его столь эмоциональным, Марото пришлось бы минуту передохнуть под убийственным взором Мрачного. София попыхивала трубкой, давая ему время собраться, и не торопила, как делали бы другие Негодяи. Демоны, до чего же он по ней тосковал!

– Я вернулся за ними, София, вернулся. – Марото закрыл глаза и стиснул зубы. – Через три дня. Столько ночей мне потребовалось пролежать без сна, с гремящими в ушах воплями папаши, рядом с сестрой, спавшей как младенец; столько дней прожить в почете, потому что все стойбище наконец-то начало относиться ко мне с уважением, и только потом понять то, что ты знала еще прежде, чем я начал рассказывать, и что я сам знал, когда уходил от них в первый раз: Рогатые Волки – долбаные безумные дикари. И каким бы психом я ни был тогда, мне не хватило сумасбродства примириться с такой скотской подлостью. И я ушел. Вторично. Навсегда. Но сперва пробежал весь путь до земли Шакалов.

Сигарилла погасла в его пальцах, и Марото отшвырнул ее.

– Я решил, что… извинюсь перед ними, если они мертвы, или заберу с собой, если умудрились выжить. Я молился, София, единственный раз за всю свою долбаную жизнь, я по-настоящему молился, чтобы они пережили те ночи, молился своей прародительнице, Черной Старухе, Падшей Матери, темным тварям, чьих имен лучше не называть – любому, кто стал бы слушать. Даже сказал Крохобору, что отпущу его, если они дождутся моего возвращения; пообещал ему свободу, если приду на поле боя, а там окажется хотя бы племянник, живой-здоровый и готовый уйти со мной. Надо было понять, когда крыса не взяла сыр, что дело безнадежное, но я продолжал молиться…

Львы и стервятники обшарили все поле. Папаша и Мрачный были не единственными, чьих тел не оказалось на месте. И я знал: найди я в себе смелость сделать то, что и три дня назад считал правильным, они остались бы живы. Я смог бы их защитить. И вот я произнес несколько пустых слов, уронил пару виноватых слезинок и попрощался с саваннами навсегда. Ближе к границе за мной погналось несколько Рогатых Волков, намереваясь меня прикончить, чтобы я не опозорил их вдвое сильнее, сбежав второй раз, но не поймали. Я ушел на Тело Звезды и ни разу не оглянулся.

Марото взял протянутую Софией бутылку и осушил залпом, даже не осознав, пока содержимое не оказалось в желудке, что хлещет гнусный кислый эль Хассана.

– Тогда кто их спас? – спросила София. – Хоть это ты знаешь?

– Я думаю, они сами спаслись. – Марото улыбнулся Мрачному с искренней теплотой, но юнец просто встал и ушел во тьму. – Похоже, Мрачный тащил папашу на себе всю дорогу до стойбища, пока я искал в себе смелость уйти, и они вернулись как раз в тот день, когда я отправился их искать. Саванны велики, и мы разминулись, как два всадника в тумане. Когда они возвратились, клан уже не мог с легкостью отказать им в месте у огня, потому что они пришли сами. Но я подозреваю, что для Мрачного жизнь стала не особенно приятной. Рогатые Волки не любят, когда им доказывают их неправоту. А теперь мои сородичи здесь. Это все, что я могу сказать.

– Этого хватит, – сказала София, и, когда он полез за ухо в поисках сигариллы, которую уже скурил, протянула ему свою трубку.

София всегда была добра, слишком добра к такому засранцу, как Марото. Чародейский огонь вновь разжегся в груди, когда варвар осознал, что трубка в форме пивной кружки такая же, как та, что София вырезала ему, – которую он потерял, или продал, или сломал, пока жил в таком густом насекотном дурмане, что не мог отличить дырку в заднице от пустоты в сердце. Значит, она вырезала две одинаковые трубки, одну для себя и одну для него, чего не делала ни для одного Негодяя, а он и не заметил этого. Был слишком занят разглядыванием ее ляжек и сисек, чтобы присмотреться к ее собственной трубке. Все-таки он ей небезразличен, пусть и не в том смысле, в каком хотелось бы. Даже теперь – достаточно было увидеть сочувствие на ее лице, когда он, приложив к губам черный мундштук, вздрогнул, ощутив вкус ее слюны и привкус смолы. Могильный червь плясал в его чреве от края к краю: счастье, потом уныние – и снова счастье.

– Тебе нужно с ними поговорить, Марото. Расскажи все, как рассказал мне, без единого лишнего слова, и этому мальчику понадобится другое имя, потому что «Мрачный» ему больше не подойдет.

– Ага, так и сделаю. Завтра, когда голова прояснится. – Конечно, он давно не принимал насекотики, и его ждали все виды отходняка, но еще один червяк от Дигглби поможет ему прийти в себя и собраться с силами: единственное лекарство от такого похмелья – еще один могильный червь на завтрак. Но после этого он завяжет навсегда. Он обещал Пурне, а мужчина должен держать слово. – А как насчет тебя, Софи? Я еще не слышал песню о твоем возрождении.

– Хм, – буркнула София, на вид не более расположенная говорить об этом сейчас, чем дюжину раз прежде, когда он пытался что-нибудь выведать.

– Не нужно гримасничать. – Последнее, чего хотелось Марото, – испортить все, когда они только помирились. Он отдал трубку с последней затяжкой. Он курил много тубака с тех пор, как потерял подарок Софии, но трубку никогда – это было наказание за дурь. Бросить трубку оказалось куда легче, чем насекотики, из-за которых, кстати, он и лишился той нежно любимой вересковой.

– Спой свою песню. Что, демоны подери, случилось, София? Тебя заперли в Диадеме, вместо того чтобы убить? Или ты изначально замыслила этот новый Кобальтовый отряд и просто выжидала? Тянула время, чтобы восстать из теней, как Всематерь? Или то и другое?

Проклятье, это был неудачный ход – она стала еще печальней, но с глубоким вздохом призналась:

– Я сдрейфила, Марото, просидев год на троне. Я сбежала. Сделала так, чтобы все выглядело, будто я умерла, чтобы никто меня не искал. Начала новую жизнь. Наши победы и наши поражения, мои поражения – я постаралась все забыть, выбросить из головы. Надо было понять, что ничего хорошего из этого не выйдет.

Она умолкла, и, хотя Марото знал, что ей нужно время, его рот заговорил сам, как делал всегда, когда в желудке находился червяк. Все это вина могильного червя, а не его.

– И что, ты узнала об игре Феннека и не смогла удержаться, бросила свою новую жизнь? Чтобы исправить историю? Поучаствовать в новой авантюре? Уж поверь, я могу это понять: даже после того, как обнаружил, что новую армию ведешь не ты, я застрял тут ради моей подруги Пурны, а теперь, когда мы возвращаемся к былым подвигам, у меня снова появляется аппетит…

– Они убили моего мужа, Марото. Всю нашу деревню вырезали. Детей, животных – всех прикончили.

Вот гадство! Редчайшее. Ничего удивительного, мать-перемать, что она не обрадовалась его поцелую, у нее траур, она…

– Я думала, не устроил ли это кто-то из вас, – тихо сказала она. – Не ты, очевидно; ты единственный Негодяй, в котором я была уверена, Марото. А теперь я убеждена, что и не остальные. Я была права с самого начала: королева Индсорит изменила своему слову. Дала мне побольше времени, чтобы я понадеялась, что дело выгорело, чтобы расслабилась, прочнее привязалась к месту и людям, – позволила поверить, что я победила… а потом ушатала меня точно так же, как я ее. Она, должно быть, жила счастливо, до того как я стала королевой, и мои попытки исправить систему смели с лица Звезды всю ее семью и чуть не убили ее саму. И когда пришла ее очередь стать королевой, она тоже дала мне счастливую жизнь, семью, а дальше – ровно то, что я заслужила.

– Подожди… Королева? Это ее работа? Я не понимаю… – Марото пытался что-то придумать, что-то сказать. – Но мне и незачем. Я знаю, что ты этого не заслужила, никто такого не заслуживает.

– Нет, не заслуживает, – мягко согласилась София и показалась ему совсем старой. – Урок, который я усвоила слишком поздно.

– Она тебя перехитрила, – сказал Марото, которого могильный червь сделал ощутимо умнее, прозорливее. – Ты отдала корону, чтобы тебя оставили в покое, а Индсорит тебя обманула. Вот что случилось.

– Ага, – кивнула София. – Именно так. Очень просто, демонски просто.

– А теперь ты собираешься ее достать? Теперь хочешь показать ей, как Холодный Кобальт платит за гребаный обман?

– Да, идея такова, – сказала София, скребя в серебристом затылке. – Холодный Кобальт возвращается, и весь Самот трепещет.

– Вся Звезда, мать ее за ногу! – возразил Марото, вставая. – Мир нас запомнит! Мы загоним демонов в норы! Выбьем зубы Багряной империи! Так?

– Так, – подтвердила София, вставая и отдавая ему свою трубку. – Но утром. Я уже на ногах не стою. Хочешь ее добить?

– Да, конечно, – кивнул Марото, с жадностью хватая трубку, но вдруг ужасная мысль всплыла в его голове. – Вот только… дьявол!..

– Дьявол?

– Он самый! – Марото завертелся на месте и пнул диван, желая в гневе разнести его в щепки.

Его пятка отскочила от пружинного сиденья, и он упал навзничь, в раненом колене вспыхнула боль. Дружный рев дюжины засранцев, желающих, чтобы им размозжили головы, – но и очко в пользу Марото: он снова вызвал у Софии улыбку. Она помогла ему подняться.

– Ты цел, о покоритель пива?

– Да… Нет. Слушай, София, когда я услышал, что ты умерла, я сделал одну глупость. Настоящую.

– Я слышала, ты сражался с королевой, – сказала София, даже не пытаясь скрыть ухмылку. – Несмотря на оставленный Негодяям недвусмысленный приказ служить вместо меня ей.

– Приказы ни демона не значат, – заявил Марото. – То есть если они твои, то, конечно, да, но откуда мне было знать: вдруг фальшивые? В любом случае я все сделал не так – пустил Крохобора побоку, принудил королеву сразиться со мной на дуэли чести. Моя возьмет – хорошо. А если она одержит верх, то я пообещаю впредь никогда ей не вредить. И… и…

– И девчонка умела драться? – София встала на цыпочки и поцеловала Марото в щеку. Впервые ее губы коснулись его добровольно, и ощущение было лучше, чем от всего, что он когда-либо выигрывал или крал. – Мы что-нибудь придумаем, Марото, мы всегда находим выход.

– Ага, – кивнул он, радуясь, что не сломал диван, на который рухнул.

– Да, и постарайся больше ее не терять, – сказала София, подмигивая ему, и до Марото целую секунду доходило, что она говорит о трубке в его руке.

Что? Нет, не может быть… Но, перевернув трубку впервые с того момента, как София позволила к ней прикоснуться, он увидел на донышке чашки две пометки, которые она тщательно выцарапала много лет назад: «З» – резчицы и «М» – будущего владельца. Его руки задрожали так сильно, что он чуть не уронил трубку и посмотрел на старую подругу глазами, полными слез, поражаясь, как, во имя всех демонов, она ее нашла, но опасаясь разрушить волшебство расспросами.

– Я был дураком, – вот все, что он смог выдавить, но этого, похоже, хватило.

– Каждый день, что мы знакомы, но у тебя была подходящая компания.

– Может быть… – Марото встряхнул головой, но внутри ничего не отстегнулось. – Может быть, утром у меня найдется ответ получше.

– Правда, очень, очень здорово видеть тебя, Марото, – сказала София, но от ее слов могильный червь в его животе превратился в ледышку, распространив тошнотворный холод по всему телу. – Доброго сна, брат.

Он не мог ответить, не мог ничего – только сжимать в руках трубку, которой не заслуживал, и, дрожа, утопать в диване. Он смотрел, как она удаляется: смотрел, как Кобальтовая София, женщина, которую он любил, отходит к костру и обменивается парой слов с Сингх и Феннеком, а затем растворяется в лагерной тьме. Но она была здесь, рядом с ним – не видение и не призрак, а настоящая София. И может быть, из-за могильного червя, а может, из-за какой-то подлой игры демонов – теперь, когда сделка окончательно осуществилась, он знал без всякого сомнения, что все это дал ему в обмен на свободу Крохобор. Марото восседал на диване посреди Кобальтового отряда и в то же время валялся в пендлтонской ужальне, накачанный дрянными насекотиками, прижимая губы к бархатному ушку своего демона и шепча слова, которые предопределили судьбу их всех: «Верни ее мне. Только дай мне еще раз ее увидеть, и я тебя отпущу. Пожалуйста, пожалуйста, верни ее мне».

И Крохобор исполнил его желание на свой демонский лад. Крыса не могла воскресить покойника – такое даже демону неподвластно, – но воссоединение двух старых друзей было несложной задачей для существа, которое прозревает будущее, как смертные видят прошлое. София думала, что королева Индсорит велела своим солдатам напасть на нее в соответствии с долго зревшим планом мести, но Марото был уверен, что Индсорит послала убийц только потому, что Крохобор преподнес ей эту блестящую мысль. Королеве или кому-то другому, вряд ли это имело значение – кто бы ни метил в Софию и ее земляков, он поступил так лишь потому, что его заставил демон Марото. Все же слышали песни о том, как демоны сеют злые мысли в умах смертных, и, даже если демон не в силах заставить человека сделать что-то противное его натуре, Звезда не испытывает недостатка в кровожадных разбойниках, которым довольно толчка, чтобы напасть на беззащитную деревню, – и королева Самота в их числе.

Марото прожил без насекотиков почти год – ну, если не считать сегодняшний единственный раз, но суть была в том, что как раз прошлой осенью он, однажды с утра протрезвев, обнаружил, что Крохобора нет. София сказала, что приблизительно в то же время были убиты ее муж и все селяне. Значит, это единственное объяснение: Крохобор забрался в чей-то разум и склонил к убийству земляков Софии… Ад и демоны, да ведь палачи могли даже не знать, что мишенью была София.

А сейчас София готова разорвать империю в клочья, чтобы отомстить королеве Индсорит, и только что она поцеловала Марото в щеку. А он, освободив своего демона, практически собственноручно перерезал горло ее мужу – все равно что лично зарубил всех, кто еще там погиб. Он разрушил мир женщины, которую любил больше жизни, и все потому, что вдрызг накачался насекотиками и загадал желание, исполнения которого ни один смертный в здравом уме не попросил бы у демона, – оживить покойницу.

«Верни ее мне. Дай еще раз ее увидеть, и я тебя отпущу. Пожалуйста, пожалуйста, только верни ее мне».

Глава 18

Дедушка говорил, что Древние Смотрящие замечают людей, только когда им скучно и хочется развлечься, и по той же самой причине смертные впервые обратились к демонам. Дедушка говорил, это дело шаманов – толковать слова богов, приходящие в шорохе листьев свинцового дерева осенью и новой травы по весне, ловить шепот демонов в треске огня ночью жаркого лета или читать в ледяном кружеве на ночном горшке утром холодной зимы. Дедушка говорил, что, когда бормочет демон, смертный слышит, но ответить может только шаман. Дедушка говорил: когда вещает бог, только шаман может услышать, и мудрый шаман не станет перечить.

Но дедушка также говорил, что первое лакомство под небом – медоед в сливках, а Мрачный точно знал, что это жуткая гадость. А еще дедушка говорил, что путь и образ жизни Рогатых Волков – лучший, что все остальные народы всех прочих земель – злы, или порочны, или трусы, или просто сволочи… Но если это правда и Рогатые Волки – избранный народ, то почему они так возненавидели Мрачного и дедушку? Почему пытались убить их, лишь бы не отпустить?

И да, возвращаясь к самой реальной реальности: почему Мрачный продолжает считаться с дедушкой, хотя старик все больше наливается дерьмом? Когда они наконец нашли дядю Трусливого и дедушка почему-то воспользовался этой возможностью, чтобы городить всякие гадости про Чи Хён, пускай и превознося внука при этом, – разве Мрачный сбросил старого поганца с закорок? Кроме как в первую ночь в лагере, он больше ни разу не завел с дедушкой разговор об уважении к женщине, к которой он уже намеревался пойти на службу, что бы там ни вышло с дядей. Ему всегда казалось проще игнорировать брюзгливого старикашку, но, может быть, поступая так, Мрачный только подкармливал костер его высокомерия? В любом случае он действовал вовсе не на пользу себе, позволяя дедушке все отравлять своим языком.

Пора поговорить с ним, решил Мрачный, идя обратно к палатке. Дедушка велел ему следить сегодня за дядей Трусливым – надо же понять, что за человек этот Марото. Судя по наблюдениям Мрачного, он выглядел примерно так же, как любой другой: опозоренный Софией и оттого подавленный, дядя надеялся ускорить процесс заживления раненой гордости, ублажая себя выпивкой, курением и дружеским общением. Однако, когда София присоединилась к Марото на диване возле костра, Мрачный решил, что для одного вечера слежки достаточно.

Но по крайней мере хождение за недостойным дядей и женщиной, которую богиня приказала Мрачному убить, отвлекало его мысли от Чи Хён и возвращения ее красивого возлюбленного.

Хорошо для нее. Хорошо для них обоих. Мрачный желает ей счастья, в конце концов. Да и вряд ли дикарю удавалось хоть раз охмурить принцессу. Правда, в какую-то минуту казалось, что она собирается охмурить дикаря…

Мрачный осознал, что приближается к ее палатке, а не к своей, и резко изменил курс, как ни хотелось ему пройти мимо и посмотреть, горят ли лампы внутри. Что лучше: если бы они горели и доносились звуки разговоров и смеха или если бы там царили темнота и тишина?

В любом случае ему следовало подумать о более важных вещах. Например, о том, как «помешать Софии». Так выразилась Безликая Госпожа: помешать ей. Это могло означать вообще что угодно, не обязательно убить. Но опять же – возможно, и убить…

Проблема заключалась в том, что он, увидев эту женщину во плоти, больше не ощущал особенного желания что-либо предпринимать. Он ожидал, что почувствует некое глубинное побуждение, потребность прикончить ее и исполнит волю божества без малейшего колебания. Но он уже демонски запутался в этой истории и в себе. Мрачный, конечно же, не хотел, чтобы погибла куча детей, чтобы целый город был пожран жидким огнем, но, если быть честным с собой, вся эта ситуация скорее огорчала его, чем приводила в праведный гнев. В основном ему хотелось, чтобы София вообще никогда не появлялась… и не потому, что она вернула Чи Хён ее любовника. Он был рад за Чи Хён. Просто в восторге!

Он налетел на кучку пьяных солдат и буркнул слова извинения, но они шли не от сердца. Что за дурацкая ночь! Вот он прошагал пол-Звезды от саванн, словно какой-нибудь эпический герой, а чувствует себя точно таким же маленьким и глупым, как дома. Он мог прочитать сотню баллад, мог рассказать, как Черная Старуха перехитрила морского демона Зозобры, знал песни о похотливых приключениях Блудливого в Логове Минотавра и о том, как предок избежал ложа этого чудовища, но, когда дело доходило до его собственной песни, он будто забывал все слова и путал смыслы, не представляя, каким должен быть следующий стих. Они, похоже, неизменно знали, что делать, эти его предки, всегда были готовы заронить нужное слово или ударить кинжалом точно в нужное ухо; они учились на своих ошибках и охмуряли врагов… А Мрачный с трудом находил место, чтобы облегчиться, не огорчив кого-нибудь в этом шумном лагере экзотических чужеземцев, а если даже не знаешь, где справить самые низменные потребности, то какова надежда, что ты сможешь сориентироваться в задачах по-настоящему трудных?

Может, Мрачный попросту оказался в неправильной песне. Может, ему не выпала участь великого воителя или хитреца, а суждено вечно изображать олуха, вляпывающегося в неприятности на потеху слушателям. Песнь о Мрачном-полуумке, Рогатом Волке без мозгов в черепе и клыков в пасти. Эту-то песню он мог пробубнить, пусть даже слова ускользали…

Добредя до своей палатки, он увидел, что дедушка по-прежнему сидит у костерка, который внук разжег перед тем, как уйти за дядей. Прекрасно.

– Что скажешь нового, парень? – спросил дедушка, когда Мрачный взял себя в руки и вышел из тени.

– Ничего, дед.

Увещевания могли подождать до утра или еще дольше – зачем портить столь идеально дурацкий вечер, волнуя дедушку? Мрачный нырнул в палатку и в бессильном раздражении закрыл глаза, но старик позвал его:

– Выходи, парень, надо поговорить. У меня тут биди свернута, я готов к приятной беседе.

Мрачный пошарил в темноте, нашел пояс с солнценожами, потом флягу с водой и полоску вяленой конины. И только когда уже нельзя было больше тянуть время, он вышел наружу и тяжело опустился на землю по другую сторону костра.

– О, да ты сегодня в настроении, – заметил дедушка, когда Мрачный вытащил точильный камень и принялся острить многочисленные лезвия на растопыренных ножах.

– Что? – переспросил Мрачный с набитым мясом ртом, не отрываясь от работы.

– Я не ожидаю и не хочу слышать все проклятые подробности твоего ухаживания за этой напыщенной девицей, но если захочешь рассказать, что тебя так задело…

Мрачный встал, позволяя поясу упасть в грязь – кроме ножа, который он сжал в кулаке.

– Последний раз, дед. Кровь там или нет, последний раз. У нее есть имя. И она достойна лучшего отношения со стороны старых тощих собак, которым дала место у огня.

Дедушка презрительно ухмыльнулся снизу вверх, но в кои-то веки не сказал ничего остроумного, только коротко кивнул. Придется удовлетвориться этим. Мрачный уселся обратно, а дедушка запалил косичку из сосновой хвои и разжег биди.

– Тогда поговорим о твоем дяде? – произнес дедушка, втягивая дым и передавая горящий конус. – Или об этой женщине, Софии?

Как ни хотелось ему покурить, Мрачный отказался от сладко пахнущего саама. Сейчас он не мог вынести никакого сближения с дедушкой.

– О чем захочешь. Они вроде поладили. Пили у костра. Как ты.

– Что ж, это, конечно, трогательно, но мне любопытно, почему ты собираешься убить их обоих, – произнес дедушка, делая еще одну долгую затяжку; его пальцы были столь же темными и сморщенными, как лист, зажатый между ними.

Мрачный весь похолодел, не зная, что сказать.

– А?

– Ага, – ухмыльнулся дедушка. – Ага. Ты, может, и черный, как бог Шакалов для этих бледнозадых тупиц, но для меня прозрачен, как вода из ручья, щенок. Ты убивал их этими своими львиными глазами с тех пор, как впервые увидел, – так же пылко, как делал кое-что другое теми же глазами с той… с генералом Чи Хён Бонг, второй дочерью Джун Хвана и Канг Хо, будущей королевой Самота и как там дальше.

– Думаешь, если я на них смотрю, это что-то значит? – спросил Мрачный, смущенный тем, что дедушка увидел его насквозь, – смущенный, но испытывающий некоторое облегчение. Это было хуже всего: молчать, когда мысли запутываются. – Думаешь, если тебе кажется, что я на них как-то смотрю, это хоть что-то значит?

– Уж поверь мне, Мрачный, – сказал дедушка вопреки обыкновению примиряюще, а не язвительно. – Какими бы они ни были, мой сын и эта его подруга, но они не глупы. Я видел, что ты думаешь, а ты даже не про меня это думал. Я бы посоветовал быть поосторожнее, вот только слишком уважаю тебя, чтобы обращаться как с ребенком. Ты сам знаешь, о чем тебе думать. Но я просидел здесь всю ночь, размышляя о твоей суровой морде, мальчик, и, клянусь моей жизнью и жизнью твоей матери, не могу понять, почему ты желаешь кому-либо из них зла.

– Серьезно? – Мрачный даже перестал точить нож. – Я слышу, как ты поливаешь его грязью каждый день, сколько себя помню, и ты не знаешь, почему я намерен прикончить дядю Трусливого? Вы с мамой долбили мне, как сильно ему это нужно, еще даже до того, как он нас бросил! Наверное, вы шептали ей это в живот даже раньше, чем я вылез, раньше, чем он вернулся.

– Пффф, – пыхнул дедушка дымом биди. – Значит, вот как. Ты все еще злишься на него за уход?

– Что он ушел, это ни дерьма не значит, – заявил Мрачный, жалея, что не умеет говорить гордо, а не вздорно. – Ушел – и прекрасно. Значит лишь то, что ушли мы! А мы ушли, потому что ты подумал, что он поступил правильно, сбежав из клана Рогатых Волков в тот второй раз.

– Я-то знаю. что думаю о своем сыне, Мрачный. Я спрашиваю, что думаешь ты, хотя могу и догадаться.

– Вот это здорово, – сказал Мрачный, качая головой. – Ну и что я думаю, раз ты и так уже все знаешь?

– Я полагаю, причина в том, как он это сделал, – ответил дедушка, и в этом было некоторое утешение, смягчающее боль от укуса. Дедушка мог вести себя как редкая сволочь, но был добрым и любящим и знал Мрачного, как тот и сам себя не знал. – Он бросил нас умирать на поле боя, и все потому, что хотел остаться с Рогатыми Волками, а не со своим племянником, не с родным отцом. Мы нуждались в нем больше всех – так, как только можно нуждаться в родственнике, а он принял сторону клана, а не нашу. Вот что случилось. Моя дочь сделала то же самое, – наверное, тебе не нужно об этом напоминать?

– Не, для нее все было по-другому, – тихо возразил Мрачный, все еще надеясь после стольких лет, что его слова прозвучат правдиво для него самого. – Совершенно иначе.

– Конечно, – согласился дедушка, и его тон сообщил Мрачному, что старик хочет верить в это не меньше внука. – Я не считаю, что кто-то из нас может винить твою мать за то, что она нас там оставила, ушла со своим братом и остальными. Проклятье, она больше Рогатая Волчица, чем кто-либо в этом гребаном совете, и то, что она поступила по старинке, лишь справедливо. И вот в чем разница, вот к чему нас приводит эта погоня: когда ты притащил меня домой после битвы, она по-прежнему была там, была частью клана, как всегда – а твой дядя ушел. И все эти годы твое сердце ноет от того, что он не остался с нами, – он все равно уходил, так почему не на день или три раньше, вместо того чтобы обречь своих родичей на смерть из принципа, по которому вообще никогда не жил? В общих чертах – так?

Мрачный, вглядываясь в свое дрожащее отражение на ноже, кивнул:

– Как-то так.

– Ага, я тоже об этом думал, – сказал дедушка, и ощущение было такое, словно холодная родниковая вода смывает пыль с лица, – оказывается, старик знает не все. – Каждый день, с тех пор как это случилось, и каждую минуту, с тех пор как заглянул ему в глаза сегодня утром. Почему? Штука вот в чем, парень: я не уверен, что он сам это знает.

– И от этого все становится хорошо?

– Мать твою, нет! Но ты-то сам всегда знаешь, почему поступаешь так или иначе, Мрачный? Я вот не всегда, а я видел намного больше оттепелей, чем ты, и вроде бы мог уже познать самого себя. А это означает, что у тебя, у меня, у него – у нас у всех появляется одна и та же идея, раньше или позже: те, с кем мы живем, кому посвятили свою жизнь, не стоят нашей любви и мы должны отказаться от того, чем стали Рогатые Волки. А теперь, когда мы наконец загнали его в угол, родство обязывает нас задать ему этот вопрос и посмотреть, найдет ли он ответ получше. То, что случилось, когда мы были Рогатыми Волками, стоит не больше, чем вчерашнее дерьмо вчерашнего, – а важно, куда мы пойдем. Мы семья, Мрачный, и если это ничего не значит, то мы ничем не лучше остальных в нашем клане.

После короткой дедушкиной речи какое-то время было тихо, и Мрачный положил нож и обошел вокруг костра, чтобы сесть рядом со стариком. Взяв у него угасшее биди, он снова зажег и глубоко затянулся. Задержал внутри дым, пропитываясь им и словами старика. Дедушка, он кое-что знает. Потом выдохнул – и заодно выпустил сколько-то дурного воздуха, который удерживал в себе большую часть жизни.

– Хочешь сейчас перекинуться с ним стихом? Я могу тебя отнести.

– Мы были не единственными, кого он оставил мертвым, – сказал дедушка. – Имей хоть одна из тех песен, что мы слышали о них двоих по дороге, хотя бы правдивый припев, то они проговорят до рассвета. Он и эта Холодная София заняты своими делами и пусть занимаются ими. Ты гневаешься на нее из-за того, как она обошлась с твоим дядей утром? Ты, может, и ненавидишь его, но тебе неприятно смотреть, как твою кровь лупцуют перед половиной лагеря?

– На нее? Из-за этого? Не. – Мрачный сделал еще затяжку, задержал дым. Пока из глаз не потекло. – Она… Ты не узнаешь.

– Спасибо ложным богам и истинным предкам, у меня есть внук, который знает меня лучше меня самого, – проговорил дедушка, отбирая биди. – Трясусь от страха, что бы я делал, если бы мне пришлось самому подумать хоть одну мысль.

– Не, дед… Она… Погоди, ты же не хотел слышать ничего из того, что Безликая Госпожа, с которой я повстречался в том здоровенном жутком храме, наговорила мне. На Юго-Восточном Луче – помнишь свои слова?

– Думаешь, я настолько одряхлел, что не могу вспомнить, где мы были, когда ты повстречал божество? – Дедушка посмотрел на биди и отдал его, не затянувшись. – Мне было интересно. Всякий раз, с тех пор когда мы слышали имя Софии, у тебя был такой голодный вид. Проклятье, даже Рогатые Волки знали о Кобальтовой Королеве, но ты как будто никогда не интересовался этими песнями… до того храма в Эмеритусе. Ну да, мне было интересно.

– Так что, говорить или нет?

– Нет-нет, – быстро воспротивился дедушка, поднимая руки. – Эти уши хорошо жили, не позволяя словам богов залетать в них. Но…

– Но?

– Но есть много богов, Мрачный, не только Древние Смотрящие, которые сотворили наших предков. Здесь, на Звезде, больше богов, чем птиц в небе, пусть даже Цепь повсюду тащит свое дерьмо про единую истинную веру. Сердить их опрометчиво, это да, но это не означает, что надо вставать на колени перед ними всеми, а то ведь никогда не сможешь стоять прямо.

– Но ты всегда говорил, что шаман должен слушать, – ну, я не имею в виду, что я и есть шаман, но… Проклятье, дед, я не знаю.

– Слушать всегда полезно, – заметил дедушка, глядя куда-то мимо пламени костра во тьму между палатками. – Но это не то же самое, что всегда поступать, как тебе говорят. Если бы ты считал иначе, то оставил бы меня на том поле и пошел домой с дядей и остальными и никого из нас здесь сейчас не было бы.

Мрачный кивнул. Он все время кивал, когда дедушка говорил. Какие демоны помогали Черной Старухе и Блудливому, преуспевшим без содействия предков?

– Значит… значит, это касается Софии и того, что Безликая Госпожа про нее сказала…

– Говорю тебе, мальчик: я этого не знаю, не хочу знать и не завидую той ноше, для которой ты был рожден. И в том, что касается богов, будь очень-очень осторожен. Думаешь, Рогатые Волки – жалкая мстительная сволочь? Да наш народ ничто по сравнению с богами… А эта София? Она ходит с одним таким, или я ничего не понимаю в демонах.

– Что? – Мрачный сглотнул, со страхом задаваясь вопросом, куда их ведет беседа. – Ее демон-койот? Ты думаешь, это…

– Мне хватает ума не думать о таких вещах, – важно сообщил дедушка. – Но эта тварь так же похожа на простого демона, как София – на мартышку в джунглях Бал-Амона. Король демонов – так мы называем бога наших врагов. Каким бы еще голосам ты ни внимал, Мрачный, послушай своего деда здесь и сейчас: не расслабляйся и не теряй бдительности.

Ветер пронесся по лагерю, костер затрещал. Мрачный обнял деда и сказал:

– Помнится мне, ты говорил, что не собираешься читать лекции об осторожности, раз я уже не младенец, лазящий по кинжальным деревьям.

– Старикам дозволено нарушать слово, парень, и сваливать это на возрастную дурь, – заявил дедушка, выворачиваясь из объятий Мрачного. – Чуть ли не единственная польза от старости – ты помнишь юность!

Их недолгий смех был прерван собачьим воем, донесшимся от палатки. Из мрака некто темный протрусил в круг света на шатких от сна ногах. Он выглядел как собака, но собакой не был вовсе. Демон Софии. Шумно шлепая по челюсти меловым языком, существо оценивающе разглядывало людей; черные глаза поглощали, а не отражали свет. Демон тявкнул, и Мрачный взмолился, чтобы это был дружелюбный лай. А потом Мордолиз убрел мимо их палатки, скрылся в засыпающем лагере Кобальтового отряда.

– Пора нам в койку. – Дедушку передернуло. – Неизвестно, кто еще бродит здесь в такую ночь.

Они вошли в палатку. Насчет сна дедушка дело говорил, но Мрачный обнаружил, что не может заснуть, что и сон уворачивается, как дичь, которую он преследовал в Мерзлых саваннах.

Глава 19

Чи Хён спала одна. Впрочем, слово «спала» описывает скорее намерение, чем то, что происходило на самом деле. Она ворочалась в постели, иногда пихая подушку.

Гын Джу просился остаться с ней, и она хотела этого, но после ночного совещания с Софией, которая оправдала свою репутацию одаренного тактика, короткий утренний сон едва подготовил Чи Хён к бесконечным встречам с Чхве, Феннеком и еще одним новым капитаном, кавалерессой Сингх. И когда ближе к вечеру наконец нашлось время для Гын Джу, она уже зевала, а три давилки калди, выпитые за долгий, изматывающий разговор, дали уже и без того натянутым нервам лишь раздражение, а никак не бодрость и ясность.

Она почувствовала себя лучше, выслушав его версию событий. То, что Феннек и второй отец помешали Гын Джу присоединиться к ней по причине типичного стариковского недовольства ее влюбленностью в стража добродетели, было не так уж удивительно, но попытка убедить ее, что Гын Джу выдал их первому отцу, уже находилась за гранью подлости. Не появись София в нужный момент, Гын Джу так и сидел бы на Хвабуне, а Чи Хён уже поставила бы на нем крест.

И все-таки, невзирая на то что предположение Мрачного и ее надежда как будто оправдались, настроение у нее было скорее кислое и ехидное, чем радостное. Поэтому она отослала Гын Джу прочь, и он насупился под своей легкой вуалью. Надо было переварить события. Крепкий сон все уладит… осталось поймать этот сон.

Гын Джу. Сколько раз она представляла их воссоединение? В ее фантазиях они всегда яростно срывали друг с друга одежду, она засовывала язык ему в рот, останавливая поток болезненно искренних и серьезных виршей, а потом начиналось исступленное соитие. Затем следующее – ленивое, полностью расслабленное, какое им никогда не светило под крышей ее отцов. Теперь, будучи генералом Кобальтового отряда, она могла трахаться с кем пожелает, могла даже заснуть в обнимку с любовником, и никто посмел бы им помешать… Но ей казалось, что хвабунский роман происходил целую жизнь назад. Принцесса и страж добродетели – эту песню она знала наизусть, однако увидеть его здесь, того же самого Гын Джу, каким он был всегда, в то время как она стала совершенно другой…

Да будто это правда. Перекатившись на спину, Чи Хён уставилась на темный свод шатра, где висела Мохнокрылка. Не хотелось признаться в этом кому бы то ни было, и больше всего себе самой, но она не так уж сильно изменилась. Она же по-прежнему исходила слюной из-за недозволенных запретных мальчиков. Если ответить честно, как это сделал бы Мрачный, то она испытывала странные чувства в связи с возвращением Гын Джу, потому что наконец излечилась от него, наконец-то ощутила теплое и призывное внимание другого человека. Она любила Гын Джу по-настоящему… Но если это так, то почему он сейчас не в ее постели? Почему она беспокоится о самочувствии Мрачного? Почему томится по этому парню, хотя прошел только день с тех пор, как они в последний раз виделись? Он чуть не убежал из ее шатра, когда понял, кто такой Гын Джу, и даже не делает попытки заглянуть еще раз… Не то чтобы долго, но все равно.

И как насчет ее войны? Как насчет жизней, которые зависят от Чи Хён? Как насчет всех жизней, которые она намерена оборвать за время своего похода? Как насчет этого дерьма? Перекатившись, она похоронила в подушке яростный вопль. И сразу почувствовала облегчение, но тут встревоженный голос позвал снаружи:

– Генерал?

– Все в порядке! – ответила она и сразу обругала себя за детское поведение.

Ей повезло, что стражи не ворвались в палатку, заслышав сдавленный крик в глухой ночной час.

– Нам можно войти или вы выйдете сами? – спросила стражница, и Чи Хён села в постели, стараясь сосредоточить раздражение на себе, а не на людях, поклявшихся охранять ее жизнь.

– Я иду, сейчас, – отозвалась она и, пошарив в темной палатке, нашла большую куртку, в спешке забытую накануне Мрачным.

Сунув руки в громадные рукава, она нашарила какие-то сандалии и вышла в ночь.

– Извините, генерал, – сказала стражница, быстро прикрывая фонарь, после того как ослепила им Чи Хён. – Мне показалось, я что-то услышала. Прошу прощения.

– Угу, – буркнула Чи Хён, надеясь, что скоро рассветет и можно уже не ложиться. – Какая сейчас смена у караула?

– Вторая, генерал, – ответила другая стражница. – Только полночь минула.

– Грхм. Слушайте, я собираюсь прогуляться, но не хочу, чтобы вы двое тащились за моей задницей.

– Конечно, генерал, – сказала первая стражница. – Сейчас я позову кого-нибудь из-за вашего шатра нам на смену.

Чи Хён затопталась на месте, чтобы согреться под ледяными звездами, заливавшими лагерь тусклым болезненным светом. Где-то еще продолжалось веселье, далекие песни и смех долетали до нее – прямо как дома, в западном крыле Хвабуна, когда родители отправляли ее в постель до окончания пирушки… Но в этой части лагеря все было тихо. Когда стражница вернулась с двумя другими, Чи Хён быстро пошла к маленькому, но крутому холму, который высился средь палаток, как одинокий бивень в полной клыков пасти. Мохнокрылка порхала над нею туда-сюда – особо темное пятно на лоскутном одеяле безлунной ночи.

Чи Хён взбиралась на вершину, и палатки отступали. Она пару раз поскользнулась на камешках и влажной траве, но вскоре одолела подъем. Стражницы остались на некотором расстоянии, давая ей иллюзию уединения, но их постоянное присутствие было столь же несносным, как раньше в Хвабуне. Многое ли изменилось, генерал?

Вершину холма венчал пятиугольник из небольших камней, но Чи Хён не знала, было ли это древним местом богослужения или недавним творением верных солдат. Язык Жаворонка зловеще нависал над ней, и даже первый, низкий уступ горы умалял и ее саму, и скромный холм. Разведчики доложили, что другие стороны пика и всех его ближайших соседей даже коварнее лицевой, и это означало не только то, что на ее войско не напасть из засады, но и то, что у него нет путей к отступлению. София утверждала, что подставиться – единственный способ спровоцировать Пятнадцатый полк атаковать немедленно, не дожидаясь подкреплений, но Чи Хён, глядя на Язык Жаворонка, испытывала смутный ужас, который возникает, когда решение уже принято, а последствия еще неизвестны.

Сунув руки в карманы куртки Мрачного, она с радостью обнаружила завалявшееся биди. Похоже, он был приятно удивлен, когда выяснил, что генералу нравятся те же цветы, что и ему, разве чуть послабее, – может, сорта различались или что-то добавляли листья, в которые он их закатывал, но ей его дудки всяко казались крепковатыми. Однако трубку она забыла в палатке, так что уж лучше крепкое биди, чем ничего. Кроме того, размышления о неминуемой битве с большой имперской армией требовали соответствующей подпитки. Вернувшись к стражницам, Чи Хён зажгла биди от их фонаря, после чего вновь поднялась на вершину, наслаждаясь вкусом душистого саама и едкого листа, а воображаемые объятия Мрачного согревали ее до самых голых коленей, торчавших из-под его куртки…

Она ступила в центр каменного пятиугольника и стала медленно поворачиваться, оглядывая округу: лагерь тянулся во все стороны от холма и заползал на склоны горы, десятки больших костров и сотни меньших горели даже в столь поздний час. Тысячи солдат, готовых умереть по ее приказу… или, точнее, тысячи наемников, готовых убивать, чтобы принести ей корону, и все за пару серебряных таэлей. Некоторые были добровольцами, они услышали ее песню и искренне уверовали в дело кобальтовых… некоторые, но вряд ли многие. И единственный вопрос, в котором ее советники достигли согласия, – что имперцы теперь могут напасть в любой момент и, как бы гениально ни спланировало начальство бой и как бы доблестно ни сражалось войско, погибнут сотни, если не тысячи ее людей. Сердце грозило вырваться из груди. Чи Хён наклонилась и затушила биди в самом центре каменного символа, жалея, что ей не на чем сосредоточиться, кроме гигантского груза ответственности.

Она посмотрела на восток, за костры ее армии, где перекатывались холмы, такие же черные и огромные, как ночное море к северу от Хвабуна, только без вспышек далекой молнии над спящим в глубинах Затонувшим королевством. Доведется ли ей еще когда-нибудь взглянуть на этот пейзаж, опершись о перила между двумя отцами и попивая из крошечных чашечек калди, которое Джун Хван ей разрешил стараниями Канг Хо? И чтобы старшая сестра читала стихи, а младшая бегала по террасе?

Ответ был очевиден: может быть, она и увидит Непорочные острова, но только издалека. Чи Хён отвергла свою семью, и к тому времени, когда все закончится, даже второй отец будет зол на нее. Не то чтобы он заслужил что-то лучшее: будущее, которое предложил ей он, точно так же удовлетворяло его личным целям, как нарисованное Джун Хваном – целям первого отца. На самом деле, если копнуть поглубже, план Канг Хо был намного эгоистичнее, – поступи она так, как просил первый отец, и выйди замуж за принца Бён Гу, у нее осталась бы семья и она смогла бы навещать Хвабун, когда пожелает. А идея Канг Хо не оставляла ни малейшей возможности, что Чи Хён еще когда-нибудь ступит на Непорочные острова, и первый отец, скорее всего, больше не скажет ей ни слова за всю оставшуюся жизнь. Захват стены, а после – сотрудничество с имперцами с целью расширить укрепления и защитить недавно завоеванный город-государство Линкенштерн явились бы не просто актом агрессии, но предательством по отношению к своему народу, к родной семье. Второй отец, конечно, никогда не формулировал это так, он подавал все как грандиозное приключение для его девчушки – да разве и сам он не был живым доказательством того, что можно покрыть семью позором и все равно в итоге всех осчастливить? Ему будет полезно немного разочароваться: ведь то, что она запланировала вместе с…

– К вам капитан Феннек, генерал, – доложила снизу одна из стражниц, и ее голос резко оборвал мысли Чи Хён.

– Он-то мне и нужен, – буркнула она и выпрямилась, глядя, как тот, пыхтя и отдуваясь, преодолевает последние футы подъема.

– Вы поздно бодрствуете, генерал, – сказал Феннек. Несколько прядей крашеных черных волос выбились из его хвостика, и он отвел их с потного лица за ухо. – Совещание с Софией не позволило вам выспаться вчера, и я полагал, вы будете в постели.

– Вы наблюдали за моим шатром, капитан? – скрестила руки Чи Хён. – Или тоже вдруг решили, что сегодняшняя ночь идеальна, чтобы полюбоваться звездами?

– Меня разбудил Хортрэп, – ответил Феннек, плюхаясь на широкий камень из числа тех, что образовывали пятиугольник.

Ее глаза уже привыкли к звездному свету, и она явственно различила тревогу на лице Феннека. Неужели этот старый демон когда-то казался ей молодым и красивым?

– Он хочет перемолвиться с вами словечком, но поскольку порой вы бываете недовольны, когда он является без приглашения, то предложил пойти вместе. Я велел ему подождать у подножия холма, пока не смягчу вас, а дальше посмотрим, захотите ли вы дать еще одну аудиенцию.

– Скажи-ка, Феннек, ты был так же рад, как и я, когда Гын Джу вернулся к нам целым и невредимым? – Даже в полумраке она увидела, что он не сдержал гримасу.

– Чи Хён, вам надо понять, что ради вашего же блага…

– Ох, не пошел бы ты, брат Микал! «Ради вашего блага» означает «ради блага вашего второго отца». Тебе никогда не было дела до меня! И сейчас нет!

– Есть, – возразил Феннек с несносной искренностью, которой он пользовался, чтобы сдобрить любую ложь. – И всегда было. Я предпочитаю ваше общество компании ваших отцов. Но мы бы нипочем не выбрались с островов без благословения Канг Хо. И не я уведомил его о вашем романе – будь оба вы осторожнее, или, упаси боги, терпеливее и подождали бы, пока мы будем свободны, и уж тогда углубили свои отношения…

– Хватит, – сказала она, радуясь, что звездный свет недостаточно ярок, чтобы выявить ее румянец. – Ты лгал мне, Феннек.

– Это я умею лучше всего, – ответил он, пожав плечами. – По-вашему бы все равно не вышло. Чтобы вытащить вас с Хвабуна, мне пришлось убедить Канг Хо, что я на его стороне, а не на вашей, поэтому я сделал то, что сделал.

– И все это время я думала, что мы заодно.

– Я знал, что если Гын Джу по-настоящему вас любит, то найдет к нам дорогу, – сказал Феннек, снимая одну перчатку, потом вторую, чтобы дать своим когтистым рукам отдохнуть в ночном воздухе, – они, должно быть, сильно перегревались в лайке.

Глядя, как он сгибает-разгибает серые мохнатые пальцы, Чи Хён молча вознесла хвалы за то, что у нее после прохождения через Изначальную Тьму изменились только волосы. Судя по паническому визгу, изданному Феннеком, когда они вышли из ранипутрийских Врат в Зигнеме и он увидел, во что превратились его руки, их проводник не ожидал столь резких в себе перемен. А вот Чхве не изменилась ничуть – странно, но Чхве и странность всегда были неразделимы.

Биди уже действовало, и Чи Хён обнаружила, что не в силах перестать таращиться на его изменившиеся руки и гадать, что бы случилось с ней, решись она открыть глаза, пока плыла между Вратами… Но тут он заметил ее взгляд и натянул перчатки. Язвительно отзываясь о происхождении Чхве и гордясь собственной внешностью, Феннек не любил, когда его принимали за дикорожденного.

– Но все это теперь не актуально? Гын Джу здесь, и мне кажется, что не было никакого вреда.

– Не актуально? Никакого вреда? Я целый год думала, что Гын Джу предал нас, а он все это время меня искал!

– Клянусь демоном, которого я отпустил, я не был уверен, что втайне Гын Джу не работает на вашего первого отца. И если честно, до сих пор сомневаюсь. Спокойнее было позволять вам верить во что хочется, а не отвлекать.

– Да уж наверняка. – Чи Хён скрестила руки, ненавидя себя за то, что часть ее по-прежнему хотела ему доверять. – Как великодушно с вашей стороны.

– Это был эгоистичный ход, не отрицаю. – Феннек вздохнул и снова поднялся на ноги. – Но будем честны: признайся я во всем, едва мы вышли из ранипутрийских Врат, вы бы продолжили держаться плана, который радикально улучшит жизнь бесчисленного множества людей… Или тут же повернули бы назад и отправились за Гын Джу?

– Не думала, что вам знакомо слово «честность», – ответила Чи Хён, отказываясь признать его правоту. Во всяком случае, вслух.

– Вороненая Цепь говорит, что все бывает на свете, – сказал Феннек, махнув в сторону лагеря. – Я никогда особо не верил ее учению и еще меньше верю после того, как украл рясу миссионера, но в этом она может быть и права. Случается что угодно. Что бы ни привело нас сюда, Чи Хён, сейчас мы вместе: вы, Гын Джу, я и Чхве. Точно так, как и задумывали. Жизнь чинила нам препятствия, как бывает всегда, но в итоге мы здесь. Не позволяйте мелочам утяжелять и без того нелегкое бремя человека, ответственного за судьбы тысяч.

Чи Хён поаплодировала ему, тихо и медленно – она уже так забалдела, что скорее развеселилась, чем рассердилась.

– Прекрасная речь, капитан Феннек. Как глупо с моей стороны сосредотачиваться на мелочах, когда все, о чем они говорят, – это ваше предательство.

– Не нужно мелодрам, – сказал Феннек.

– Чего вы хотите, Феннек? – спросила она, и ей вдруг действительно остро захотелось это узнать. И еще пить, отчаянно хотелось пить. – Я серьезно. Я более или менее знаю, чего хотят остальные, но ты? Чего на самом деле добиваетесь? Что бы взяли, не будь никаких… мелких помех?

Кривая улыбка Феннека стала шире, но он промолчал.

– Что случилось с вашим демоном? – Это был самый интимный вопрос, какой только можно задать, но Феннек годами смущал ее, и Чи Хён решила, что пусть он тоже немного понервничает. – Отец хотел, чтобы моя Мохнокрылка служила мне вместо него, – умный ход. А как насчет вас? Чего вы захотели так сильно, что отдали самое ценное сокровище, какое может достаться смертному?

Улыбка Феннека превратилась в гримасу, и он пробормотал что-то на родном усбанском.

– Переведите, капитан.

– Не важно, – сказал Феннек с небывалой доселе усталостью. – Держитесь за свою Мохнокрылку, Чи Хён. Но помните: о чем бы вы ни сторговались с демоницей, потом окажется, что это плохая сделка.

– Значит, мне не стоит проверять, сумеет ли она достать мне стаканчик пшеничного эля? У меня во рту больше пыли, чем на ваших моральных принципах.

– Не советую, – ответил Феннек, улыбаясь так же, как дома, в Хвабуне, когда они дурачились, и ей хотелось его обнять, и она душила этот порыв подушкой.

– Даже холодный, с ломтиком апельсина?

– Даже такой. Кстати, уже очень поздно, а я не столь молод, как мой прекрасный и талантливый командир. Можно ли мне поделиться парой тревог?

– Может быть, да, а может, и нет, – ответила Чи Хён. – От тревог и зависит.

– Дело в Софии, – немедленно начал Феннек. – Не знаю, о чем вы говорили, и мне не обязательно знать, но…

– О, боюсь, что в этом случае «может, и нет», Феннек, но будьте спокойны: ваше имя всплывало всего раз или два.

– Дело не во мне, а в вас и в ней, – если бы вы прислушались хоть к одному моему слову, то я бы посоветовал…

– Не доверять ей? – перебила Чи Хён.

– Позвольте закончить, – выдавил Феннек сквозь зубы. – Софии можно доверять, но только в той области, где лежат ее главные интересы. Как только переходишь ей дорогу, надо быть осторожным – не важно, вы ли это, я или все ее старые Негодяи скопом: горе любому, кто с ней не согласится.

– Тогда это счастье, что мы с ней договорились, – сказала Чи Хён, припомнив, как резко изменилось поведение пожилой женщины, когда та поняла, что самозванка с радостью примет помощь в их общем деле.

– Сейчас – да. Но завтра – кто знает? Чи Хён, вы умеете говорить «нет» мне, Хортрэпу, Чхве, кавалерессе Сасамасо… И пусть мы не всегда одобряли ваши приказы, мы все равно их выполняли. София не та женщина, которой можно отказать и ожидать, что после этого она станет что-либо слушать.

Даже в темноте Чи Хён, должно быть, вполне наглядно выказала свое раздражение, потому что Феннек поднял руки в знак мира и сказал:

– Больше ни слова без вашей просьбы. Я мог бы поведать такие истории…

– Я слышала много историй. Та, что о Софии, мне не страшна.

– Нет? А должна бы! – Феннек оглянулся, как будто Холодный Кобальт была демоном, которого можно призвать, произнеся его имя. – Она пугает меня, других капитанов, даже Хортрэпа – женщина, пожелавшая залечь на дно на двадцать лет, а после возникшая ниоткуда, как демон-цикада – возникшая, чтобы исполнить свои планы и способная на все. Она не бросилась куда попало. Она явилась сюда, к вам, потому что для вас уготована какая-то роль в ее замысле, и я знаю по опыту, что София пожертвует всем и всеми, чтобы получить желаемое.

– И этим она отличается от вас, – сказала Чи Хён. – От моего второго отца. От Хортрэпа. И от меня.

– Она…

– Она спит в своей постели, и вам лучше оставаться в своей, капитан Феннек. Вы уже достаточно пощелкали капканом, хватит для одной ночи – если хотите, чтобы завтра он был так же остер.

– Могу я все же поделиться другими опасениями? Это срочно.

– Тогда почему не начали с них? – проворчала Чи Хён. – Ладно уж. Только побыстрее.

– Я и начал с них несколько дней назад и повторял дважды в день с тех пор, как мы встали лагерем. – Феннек взялся за свое нестерпимое «прислушайтесь к голосу разума». Она могла практически дословно предсказать дальнейшее. – Нам не следует здесь находиться, Чи Хён, – в горах нас встретил Пятнадцатый полк, и он атакует через два дня, если не раньше. Суть нашего плана – избежать боя, ради этого выманить противника из Кокспара, после чего мои городские союзники откроют ворота. Если мы не займем их город, нам не на что будет меняться – зачем имперцам прекращать войну и помогать нам вернуть Линкенштерн, когда мы перед ними – тепленькие, запертые в ловушку?

– Потому что они ненавидят непорочных больше, чем нас, и недовольны постройкой стены.

– Я сомневаюсь, что сейчас они ненавидят кого-либо больше, чем нас. И вы слышали донесение Чхве: когда они с Марото науськали на имперский лагерь стаю чудовищ, там были знамена и Пятнадцатого, и Девятого. Девятый – мьюранское подразделение, Чи Хён. Те, кто пережил бойню в их замке, объединились с Азгаротийским полком…

Когда Чи Хён не выказала достаточного трепета, услышав этот эпизод в сотый раз, тон Феннека сделался почти исступленным.

– Мы собираемся сразиться с лучшим полком в империи, на всей долбаной Звезде, и он притащил с собой мстительно настроенных мьюранцев. Добавим к этому коварный план Марото, который увлек за собой волков прямо в лагерь имперцев, где ваши ловкие разведчики, похоже, и не скрывали, что они агенты кобальтов, – и вы получаете единую свирепую армию, которая вот-вот обрушится на нас. И что вы сделаете, чтобы сохранить наше ненадежное положение? Поедете вперед и все им объясните? Расскажете, что мы не собирались убивать всех этих солдат и горожан, нам просто понадобилось немного поупражняться перед возвращением в Линкенштерн? Предложите им перемирие – с условием, что они станут выполнять ваши приказы, а не багряной королевы?

– Раньше это казалось хорошей идеей, – сказала Чи Хён, стараясь не улыбнуться.

– Имей мы численное превосходство, возьми столицу Азгарота и не раздразни имперцев так сильно, то, возможно, мы бы договорились, чтобы они помогли нам отбить Линкенштерн. Это никогда не гарантировалось, а теперь мы зажаты между холмами и горой, и очевидно одно – мы умрем, как демоны в ловушке. Нам вообще нельзя пускать корни, особенно здесь, но еще не поздно их выкорчевать. Я могу разбудить офицеров, сейчас же отдать приказ, и к рассвету мы спокойно уйдем. Если останемся здесь, произойдет катастрофа.

– У нас на исходе продовольствие, Феннек, и мы не выдержим похода на Линкенштерн, если не завладеем провиантом, которого полно у Пятнадцатого, – все просто.

– Это так же просто, как освободить все городки и фермы отсюда и до непорочновской стены! Это так же легко, как потерять пару сотен, даже тысячу человек из-за голода и усталости, но остальные выживут и пополнят припасы где-нибудь еще. Мы пошлем наших переговорщиков в Диадему и в Пятнадцатый, который будет наступать нам на пятки, и кто знает, вдруг из этого что-то выйдет. Королева настолько зла из-за потери Линкенштерна, что, возможно, решит поддержать нашу игру. Или не решит, но в любом случае мы останемся живы, у нас будет шанс набраться сил и придумать что-нибудь новое!

С его губ аж слюна летела, и до Чи Хён наконец дошло, что происходит. Феннек, конечно, не знает о ее намерениях, но даже если бы знал, ему не стало бы легче, потому что при всем своем опыте и бахвальстве он напуган. Не просто напуган – он в ужасе. Говорит как обреченный. Будто молит палача образумиться.

– Мы не бросаем лагерь, капитан, – мы остаемся здесь до прихода Пятнадцатого.

– Тогда мы по уши в дерьме. Даже из сраного рыцарства и уважения к мьюранским товарищам Пятнадцатый не станет слушать наши условия, и придется сражаться. С нашими нынешними силами мы обязательно проиграем. На этом игра вообще закончится, и никто не вернется домой.

– Дом – это я, капитан, – отрезала Чи Хён. – Еще какие-то вопросы или я могу отпустить моего мудрого советника к сладким снам, благо он облегчил душу?

– Больше ничего, – сказал Феннек, изображая разочарованного дядюшку, и повернулся к ее стражницам. – Умоляю, принцесса, выспитесь и вспомните, что все в этом лагере доверили вам жизнь.

– «Генерал», а не «принцесса», – бросила ему вслед Чи Хён и, не будучи в силах сдержаться, добавила: – Но дайте время – и, может быть, вы назовете меня королевой.

Он остановился, оглянулся на нее:

– Значит, это правда. Не знаю, как Хортрэп это делает. Что ж, позвольте повториться на тот случай, если вы не слушали меня раньше. С вами я, а не ваш отец. И если мы переживем эту неделю, я принесу больше пользы, зная ваши намерения, а не только его… генерал.

Потом он превратился в силуэт, спускающийся по склону, и Чи Хён взглянула на по кружившую Мохнокрылку. Она втянула зимний воздух, несший трупный холод с гор, которые они исходили вдоль и поперек, и крепче запахнула куртку Мрачного. Та пахла потом, саамом и калди, и девушка вдохнула этот запах, выдохнув дым.

Когда Феннек остановился перекинуться парой слов со стражницами, позади Чи Хён зашуршала трава. Генерал обернулась и обрадовалась, поскольку не испытала ни малейшего удивления при виде Хортрэпа, стоявшего там, где она находилась минуту назад – в центре пятиугольника.

– Есть у вас пара минут для старого Негодяя, генерал?

– Для тебя, чародей? – Чи Хён попыталась улыбнуться. – Сколько угодно.

– О-о-о, осторожнее, осторожнее, – сказал он, качая камень ногой. – Человеку нужно следить за выбором слов, особенно при общении с нашим братом.

– То есть с демонами?

– Что ж, мы оба честны до неприличия, но на этом сходство заканчивается. Мы пришли взглянуть на приближение имперцев?

– Едва ли, – ответила Чи Хён, но, когда посмотрела на равнины, ощутила озноб.

Далеко в черном застывшем море окутанных тьмой холмов южный горизонт обозначился оранжевым светом. Она протерла глаза, чтобы убедиться, что видит не просто костер разведчиков, – нет, источник света был слишком далек и, насколько генерал могла судить с такого расстояния, намного превосходил пару горящих сучьев. – Этого не может быть… Зачем им так поздно разводить костры?

– Возможно, они шли допоздна и только что встали лагерем, – сказал Хортрэп, делая шаг к Чи Хён и щурясь на юг. – Или все еще идут при свете факелов. В прежние времена в Пятнадцатом был полковник – сущий монстр: он научил своих солдат обходиться парой часов сна в сутки и идти самыми темными ночами. Мы тогда ездили с первыми кобальтовыми, и это было шикарное зрелище – огромный огненный червь, неустанно преследующий тебя по залитому лунным светом миру… Ах, бередит картина воспоминания. Я бы поставил на то, что это Пятнадцатый спускается с гор и движется к нам.

Может, это было игрой воображения, но свет и впрямь как будто сместился. Теперь темные холмы окончательно уподобились морю Призраков за Хвабуном – мерцающий свет вдали довершал сходство. У Чи Хён сжалось горло, пока она глядела на равнины Ведьмолова. Значит, вот оно: имперцы пришли убить ее и каждого, кто доверил ей жизнь… Пришли уничтожить людей, которым она приказала разбить лагерь и окопаться для боя, которого не должно быть. Они могли уйти в любой момент, она могла проигнорировать совет Софии и отложить эту битву, как настаивали Феннек и остальные, но теперь поздно. Даже отдай она приказ выступить этой же ночью, прямо сейчас, отряд соберется и тронется в путь намного позже рассвета, и далеко ли тогда окажется имперский полк? Слишком близко – был ответ.

– Они еще в лигах отсюда, – сказал Хортрэп, как будто ему эта тема наскучила. – Удивлюсь, если атакуют раньше завтрашнего дня.

– Завтра! – Чи Хён замутило. Пока они стояли в Кутумбанах после ухода из Мьюры, дни и ночи ползли еле-еле, как подагрические улитки, а теперь все понеслось чересчур быстро.

– Не тревожьтесь, генерал, я уверен, что толпа разведчиков и советчиков уже отирается у вашего шатра, дабы сообщить о том, что вы сейчас узрели своими глазами. А теперь почему бы нам…

– Перейдем к делу, Хортрэп, – сказала Чи Хён, отрывая взгляд от гипнотического света на горизонте.

Не особенно приятная перемена – повернуться от маяка вражеской армии к молочно-белому безобразному лицу опасного и непредсказуемого демоноеда.

– Будет война, да? – Улыбка Хортрэпа была столь же теплой и дружеской, как самая далекая ледяная звезда. – Вы с Софией пробыли в командирской палатке слишком долго, чтобы ожидать чего-то иного.

– Разве не к этому мы стремились всегда, капитан? – Чи Хён пристально наблюдала за зловещим уродом, гадая, сумеет ли что-нибудь заметить в его лице, даже если он не пытается скрыть. – Я о том, что вы с Марото наткнулись на нас аккурат во время инцидента в Мьюре. Так с чего бы вам ждать, что цель будет мельче, чем завоевание Самота? Или, со временем, всей империи? Не к этому ли мы постоянно двигались?

– Ничто не радует меня больше, чем искренность ваших намерений по отношению к терпящим трудности противникам, – ответил Хортрэп, кивая в сторону света на юге. – Однако при всех разговорах про «Самот то, империя се»… когда ваша войнушка обратится против Вороненой Цепи?

– Ее падение будет самым ужасным, – заявила Чи Хён с большей страстью, чем хотела показать. Разозлиться было приятно: от этого ее решение остаться и дать бой казалось оправданным. Кроме того, если нельзя говорить начистоту со своим колдуном, повелевающим демонами, то с кем тогда можно? – Багряная империя – всего лишь больной, а Цепь – болезнь. То, что попы делают с дикорожденными, с собственным народом, и все во имя высшей истины… И их высшая истина расползается. Я, выросшая на островах, знаю это не понаслышке, и по пути из Зигнемы мы видели целые обращенные доминионы. Ад и демоны, Мрачный говорит, что даже кремнеземские племена преклоняют колени. Цепь – вот настоящий враг, и всегда им была.

– Прекрасная речь, – преувеличенно восхитился Хортрэп. – Я сейчас вздохнул с облегчением, подумав, что вы не служите ей.

– Не служу ей? – Трудно бывало понять, когда Хортрэп серьезен, а когда нет, и ей не хотелось впустую тратить негодование на очередную шуточку.

– Ну вы же понимаете, что Цепь негласно поддерживает вашу кампанию против Багряной империи. Последнее восстание Цепи провалилось, и, может быть, она сговорилась с вами, чтобы сбросить королеву Индсорит. Вы получаете Самот, она – империю, обычное дело. Не говорите, что вы об этом даже не думали.

– Не подумала.

– Тем лучше для вас! Высокие нормы морали похвальны для молодежи, хотя они могут стать гибельными, если их время от времени не пересматривать. Конечно, если Цепь не поддерживает вас тайно, мы все скатываемся в очень-очень плохие времена. Пятнадцатый набросится на нас, как демоны на свежий грех.

– Таков план с тех пор, как мы разбили здесь лагерь, – отчеканила Чи Хён, едва способная удерживать взгляд на Хортрэпе, а не на огнях Пятнадцатого. – Есть ли еще какие-нибудь жуткие прогнозы, о великий прозорливец?

– Ха! Ну, пожалуй, пара есть. Если дам совет, вы ему последуете?

– Сначала надо его выслушать.

– Выслушать, пожалуй, сложнее, чем произнести.

Чи Хён, заметив, что Хортрэп глядит вверх, подумала, не ее ли демоницу он высматривает в равнодушных небесах.

– Как по-вашему, чего они хотят? – спросил колдун.

– Кто – имперцы или Цепь? Или демоны?

– Демоны, конечно. Я изучаю их всю жизнь, и вопрос всегда стоит так: что мы можем из них выжать? Как их связать, спрашивают все. А когда свяжем – что примем в обмен на свободу? Но есть вопрос намного серьезнее: зачем они построили Врата в прошлые века? Чтобы выходить из их мира в наш, разумеется, – но зачем? Охотиться на смертных, а после исполнять желания, когда мы их связываем? Что это за существа, если они обладают таким могуществом, но при этом неумелым смертным так легко их связать? Вот вопрос нашей эпохи, таящийся за каждой верой и сказкой, будоражащий наше любопытство… Чего они от нас хотят?

– Непорочные говорят, демонам нужно, чтобы их оставили в покое, – ответила Чи Хён. – И ничего другого они не желают.

– О, мудрецы непорочных говорят об этом намного больше!

Хортрэп прищелкнул языком, и по его невнятному слову звезды начали мигать, то скрываясь, то показываясь. То, что поначалу восхитило Чи Хён, оказалось еще более волшебным и жутким зрелищем: теперь десятки демонов делили ночное небо с Мохнокрылкой, плясали вместе с совомышью. Она не знала, бояться ей за демоницу… или за себя.

– Тайны Покинутой империи и Затонувшего королевства не столь загадочны, если прочтешь об этом так много, как прочел я. Давным-давно, когда они еще были старым добрым Эмеритусом и Джекс-Тотом, эти легендарные противники сражались за то же самое, за что воюем сегодня мы. Вы знаете, что, пока они не уничтожили друг друга, Мерзлые саванны не знали снега? А Пантеранские пустоши больше походили на рай, чем на адский пейзаж?

– А что случилось? – спросила Чи Хён, с трудом веря, что Хортрэпу известно, чем закончился Век Чудес.

– О чем мы говорили? Да, о войне, в которой хотели обуздать непредсказуемое и неуправляемое. Есть создания, намного превосходящие известных вам демонов, и они прячутся там, в Изначальной Тьме, за Вратами. Таким существам нипочем не пролезть в столь маленькую дверцу. Но есть и другие способы пройти, нужны только время и помощь… И способы держать их в узде, несмотря на козни их слуг.

Чи Хён содрогнулась, хотя уже давно не ощущала ночного холода.

– Уже поздно, чародей, а мне с утра воевать. Если хочешь обменяться жуткими историями о привидениях и демонах с интересующимся этой темой членом семьи Бонг, то предлагаю навестить моего первого отца.

– О, мы с Джун Хваном давно знакомы, – ухмыльнулся Хортрэп, пресекая бегство Чи Хён прежде, чем она успела сделать хоть пару шагов. Это чудище знает обоих ее отцов? – Но я же разговариваю с вами, генерал. Вы знаете, как историки рассказывают о великих войнах вроде тех, что погубили Эмеритус и Затонувшее королевство? Они всегда пользуются весьма примечательным эвфемизмом для пролитой крови, для всех этих убийств. Угадаете каким?

Трагедия. Потеря. Так всегда говорил ее отец о войне, которую вел вместе с Холодной Софией, но Чи Хён сомневалась, что Хортрэп имел в виду эти слова, а потому просто покачала головой.

– Нет? – Хортрэп улыбнулся так широко, что мог бы проглотить ее, Кобальтовый отряд, далекие огни имперцев и все звезды в небе. – Жертва, генерал, – вот термин, с которым вам следует познакомиться, если желаете получить Сердоликовую корону. Не бывает побед без жертв, спросите любого ветерана. А если жертва достаточно велика – что ж, так и выигрываются войны. Так выкупается то, что иначе было бы потеряно навсегда. Так ты показываешь противнику, что тебя нельзя разгромить. При достаточно крупной жертве можно преодолеть любое препятствие, независимо от изначальных шансов. Все становится возможным.

Чи Хён была уверена, что он говорит не только о надвигающейся битве у Языка Жаворонка. Ощущая себя такой же беззащитной, как в детстве, когда снился кошмар, она протянула руку и позвала:

– Сюда, Мохнокрылка. Мы идем спать.

Глядя вверх, Чи Хён не смогла выделить свою демоницу из стаи. И кто там Мохнокрылка, сделалось ясно, только когда остальные начали нападать на нее. Маленькая совомышь попыталась ускользнуть, но другие гнались, толкали, заставляли подниматься, не давали спикировать на дрожащую руку хозяйки. Чи Хён в отчаянии взглянула на Хортрэпа, и после очередной его улыбки и бормотания другие демоны исчезли, а Мохнокрылка поспешила спуститься. Перепуганная демоница забилась в широкий отворот рукава куртки Мрачного, затаилась, дрожа, у запястья девушки. Чи Хён без единого слова устремилась к своим гвардейцам, отметив, что далекое зарево явно приблизилось, но Хортрэп успел бросить ей вслед:

– Не тревожьтесь, генерал, сейчас мы на одной стороне. А когда придет время, я буду готов принести любую необходимую жертву.

Глава 20

Пятнадцатый шел всю ночь, и, пока солдаты разбивали лагерь на фоне восходящего солнца, Доминго взял ястроглаз, чтобы осмотреть окрестности с вершины холма. Он бы предпочел встать на фургонной койке, а не валяться, как инвалид, но, приподнявшись с подушек, все равно получил вполне приличный обзор и понял, что снова хорошо сделал свою работу. Багряные холщовые палатки раскинулись по окружающим холмам, а прямо за ними притягивал взгляд Язык Жаворонка. Кобальтовый отряд был все еще скрыт грядой пологих холмов, но разведчики заверили командира, что всего через лигу к западу склон переходит в протяженную долину и на дальней ее стороне ожидают враги. Они не сбежали в последний момент, как опасался Доминго, а значит, когда он отдаст приказ, решающая победа, которой его постоянно лишала Холодная София, наконец-то окажется у него в руках.

Что ж, пусть солдаты немного поспят, они заслужили немного отдыха перед боем. Доминго знал, что среди других имперских полковников у него репутация надсмотрщика; что бы понимали эти сплетники? Он изводит свои войска муштрой и походами не потому, что не ценит их или считает скотом. Барон Хьортт знает: азгаротийцы сделаны из самого крепкого материала, они преодолеют все. И когда солдаты вновь поднимались в ответ на вызов и доказывали свое мужество и мастерство, у него сердце распирало от гордости. Он любил своих людей, потому что они заслужили его любовь, мать их так, даже этот малый, который ковыряет в носу, сидя на бочке. Давай, парень, добудь все сокровища, какие там есть: ты это заслужил!

Доминго опустил ястроглаз – инструмент был слишком тяжел, чтобы долго держать одной рукой. Он перевернул трубку, восхищаясь блеском солнца на гравированной поверхности, и уныло вздохнул. Только это и осталось от Эфрайна. То почерневшее беспалое нечто, которою он поместил в фамильный склеп, было не его сыном, а всего лишь горелым мясом. Если бы эта проклятая Портолес не вернула ястроглаз вместе с трупом, у Доминго не осталось бы даже памяти о мальчике – здесь, в конце охоты, когда месть наконец-то свершится. Он не стал благодарить монахиню за то, что она вернула ему эту вещь…

И не должен был, если на то пошло: она ответственна за убийство Эфрайна – по крайней мере, частично. На этом ему придется сосредоточиться в следующую очередь, когда все кобальтовые будут убиты, – найти эту ведьморожденную боевую монахиню и обрушить на нее то же возмездие, какое вот-вот постигнет Софию и ее армию. Там, в Диадеме, Черная Папесса что-то чирикала о том, что брат Ван, возможно, поможет ему найти сестру Портолес по пути, поскольку они преследуют одну и ту же дичь, но это оказалось еще одним упражнением в искусстве разочарования. Не то чтобы Доминго ожидал подобного чуда от мерзкого маленького монаха, но, хотя империя велика, постоянно натыкаешься только на тех, с кем предпочел бы не встречаться.

Какое-то движение на севере привлекло внимание полковника, но, когда он снова поднял ястроглаз, там не было ничего, кроме поросшего травой склона. А нет, в поле зрения появился один из его конных разведчиков и опять исчез, скача демонски быстро. Вот показался второй. Доминго опустил устройство, чтобы получить обзор пошире, сощурился. Холмы между ним и всадниками заслоняли бо́льшую часть сцены, но, похоже, его отряд преследовал пару конников в темной одежде, гоня их к западным горам. Очевидно, кобальтовые разведчики, застигнутые при попытке взглянуть на лагерь Пятнадцатого, – что ж, кавалеристы Доминго скоро им все покажут!

Он снова поднял ястроглаз, но было трудно уследить за быстро мчавшимися всадниками с такого расстояния при неработающей руке. Когда они уклонились к юго-западу, он еще раз мельком увидел убегавших лазутчиков и чуть не уронил трубу. На какой-то миг задний всадник стал почти похож на… Нет, это просто шалости старческого рассудка. Из такой дали можно увидеть не знакомое лицо, а лишь бледную кляксу, которая играет с его воображением. Всадник даже не был в цепной рясе. И все же полковник опять посмотрел в ястроглаз, надеясь успокоить скачущее сердце. Убегавшие снова скрылись за высокими холмами. Теперь они могли либо добраться до лагеря кобальтов, либо попасться азгаротийским преследователям вне поля зрения Доминго.

Но это ведь ничего не меняет. Завтра к этому же часу они будут мертвы, как и все остальные солдаты повстанческой армии.

* * *

Это была сцена из Песен Цепи: одинокая верующая и ее сомневающийся спутник несутся сломя голову к своей цели, а позади поднимается вся армия порока, как цунами зла и беззакония. Пожалуй, это уже чересчур даже для Песен, особенно когда убегающие отказались прислушаться к последним предупреждениям преследователей и рядом засвистели стрелы с ярко-красными перьями. Сестра Портолес и молиться не могла о столь эффектном прибытии.

Они добрались до гребня очередного из все более крутых холмов; взмыленные лошади неслись во весь опор, седоки хлестали скакунов без надежды сохранить их – и вдруг открылась последняя долина перед Кутумбанами, что вздыбились посреди равнин. Там боевая монахиня и ее пленитель наконец увидели то, что до сих пор принимали на веру: лагерь столь же впечатляющих размеров, как тот, который они оставили позади, только здесь реяли не алые знамена, а кобальтовые.

Не поверь Еретик собранным в последней деревне слухам о том, что кобальтовые спустились с гор и разбили здесь лагерь, они бы нипочем не нашли его вовремя. Если бы разведчики заметили их раньше, пока они огибали лагерь имперцев, то поймали бы уже час назад и все молитвы самотанской королевы остались бы без ответа. Если бы Еретик с утра не расковал сестре Портолес ноги, ей бы пришлось ехать, сидя боком. И если имперцы, гнавшиеся за ними, стреляли бы лучше…

– Падшая сучья Матерь! – выкрикнула Портолес, когда стрела вонзилась ей в голень, заставив сильнее пнуть измученную лошадь.

Огонь поднялся до колена и спустился к лодыжке, но все, о чем она могла молиться, – чтобы в ее скакуне нашлась еще капля сил… А потом Еретик торжествующе завопил, и она, оглянувшись, поняла, что багряные всадники остановились на вершине холма, прекратив погоню. Посмотрев на долину, сестра увидела, что навстречу мчится дюжина двойников тех багряных, но только с синими гербами, и эти конники выглядят ненамного приветливее, чем оставшиеся позади…

Еретик, казалось, чуть не раскаивался, когда их остановили перед командирским шатром. Его распахнутые глаза сказали сестре Портолес: он и мысли не допускал, что Кобальтовый отряд окажется столь огромным. С того места в долине, где их перехватил конный дозор, они добирались до сердца лагеря больше часа. Остановка у белого шатра, где стрелу протолкнули сквозь мясо и наложили на рану повязку, заняла едва ли десять минут, прочее время было потрачено на упорный подъем по склону, покрытому лабиринтом палаток. Над ними нависал Язык Жаворонка – впечатляющая защита для армейских тылов.

– Ждите, – сказала могучая кавалересса, которая встретила их у первых палаток.

Она отослала дозорных и лично сопроводила пленников в лагерь. Женщина вошла в последний широкий, но более ничем не примечательный шатер, не называя себя, и изнутри донеслись приглушенные голоса. Еретик нервно засвистал, потирая руки на утреннем холодке, – пот уже высох, паника улеглась. Рыцарша вернулась с двумя стражниками.

– Эти ребята заберут все ваше оружие, потом вы войдете и повторите командованию то, что сообщили нам.

– Можно… – Еретик виновато посмотрел на Портолес. – Погодите, дайте снять с нее цепи.

– Хочешь расковать свою пленницу, перед тем как войти в командирский шатер? – Кавалерессу это, похоже, позабавило. – По-моему, не стоит.

– Это было нужно только для того, чтобы доставить ее сюда, – пояснил Еретик. – Она не опасна.

– Это правда? – Суровая кавалересса вгляделась в глаза Портолес. – Такая большая женщина – и не опасна? И кувалда, которую мы сняли с вашей вьючной лошади, наверное, принадлежит твоему задохлику?

– Вы же слышали задохлика, – ответила Портолес. – Я ничуть не опасна. Кувалда – чтобы подковывать лошадей.

– Слушайте… – начал Еретик, но рыцарша его оборвала:

– Нет, это ты послушай, сынок! Мне страсть до чего хочется узнать, как плюгавому недокормышу удалось надеть наручники на этакую здоровячку. И я думаю, ты споешь эту песню одинаково хорошо, в цепях твоя пленница или нет. А теперь заходите.

Вот так Портолес, пригнув голову, прошла под шестом и оказалась в командирском шатре Кобальтового отряда. Карты и бумаги на столе были перевернуты, и вся мятежная команда встала при ее появлении, как будто это была иностранная сановница, которую они надеялись охмурить, а не подозреваемая в шпионаже и даже хуже. Еретик, входя, налетел на нее сзади, а кавалересса зашла последней с обнаженным, как у других стражниц, клинком в руке. Принесли два табурета, поставили по другую сторону стола, и молодая непорочновская женщина, которая явно была здесь главной, взмахом руки велела сесть. В свете фонаря копна темных волос девушки могла быть даже и кобальтовой, но Портолес грустно вздохнула: эту армию точно вела не староста Курска. А значит, миссия провалилась, врученное королевой оружие бесполезно, и сестру сейчас будут мучить – долго и безжалостно.

– Что ж, Борис из Диадемы, песенка, которую ты спел моим дозорным, заинтриговала меня настолько, что я дала тебе аудиенцию, – произнесла непорочновская девушка. Ее виночерпий наполнил чашку горячим калди и подал Еретику. – Я генерал Чи Хён Бонг, командир Кобальтового отряда, и в данный момент ты можешь рассчитывать на мое полное внимание.

Бонг? Подавшись вперед на своем табурете, Портолес уставилась на девушку, пытаясь обнаружить семейное сходство… Может быть, Бонг – распространенная среди непорочных фамилия? А если нет, если эта генеральша – дочь Канг Хо и Джун Хвана…

– Гм, да, – нервно начал Еретик. – Вот она, сестра Портолес, то есть я был арестантом в Диадеме, но потом она меня забрала, а когда я освободился, то сам взял ее в плен. Проклятье! Лучше начну сначала.

Портолес снова села прямо и, пока Еретик лопотал свое, разглядывала генеральский совет: пожилая ранипутрийская кавалересса с впечатляющими усами, гротескный великан с гадкой улыбочкой на уродливом лице и приятной наружности усбанец средних лет. Этот член совета ничем бы не выделялся, если бы не нагрудник – выгравированные на полированной поверхности лисы, поднявшиеся на задние лапы, выдавали его с головой. Значит, здесь трое из Пятерки Негодяев, прямо из запретных песен о Поверженной Королеве, и все они подчиняются приказам девушки, которая, скорее всего, является дочерью четвертого. Интересно…

– У тебя проблема с глазами, цепная? – спросила генерал. – Или предпочтешь подождать снаружи, пока твой конвоир будет доказывать, что вы не имперские убийцы?

– Эй-эй! – Еретик вскочил так быстро, что чуть не схлопотал мечом по хребту, но, к счастью, стражница, стоявшая за его спиной, поняла, что он не опасен, а глуп. – Я не убийца! Нас же едва не схватили багряные, пока мы добирались до вас, – спросите своих разведчиков, или как их там, ваших людей, которые видели, как за нами гнались. Багряные не пытались бы нас убить, будь мы с ними заодно!

– Очевидно, они напортачили, – заметила усатая рыцарша, которая наверняка была кавалерессой Сингх. – Эта повязка на ноге страннорожденной выглядит свежей, но остальные раны получены не одну неделю назад.

– Я на вашей стороне, клянусь! – воскликнул Еретик, и Портолес задалась вопросом, кем и чем клянутся еретики. – Я был ее пленником, но потом на нас напали другие цепные, и в схватке ее сильно поранили, а я ее сцапал. Привез к вам, потому что вы, кажется, сражаетесь за правое дело, – не мог же я рисковать и пробираться с ней обратно в Диадему?

– Да-да, – произнес человек, которого Портолес сочла Феннеком. – Это вы и рассказали дозорным, один поехал вперед и передал нам. Что показалось генералу странным в вашем рассказе, так это утверждение, будто мы на одной стороне. А также момент вашего прибытия, да еще с пленницей, прямо перед наступлением имперского полка. И заявление, будто вы располагаете бесценной для нас информацией! Как все это кстати.

– Нет-нет-нет, все не так! – возмутился Еретик. – Мы ехали на запад из леса Призраков, и я, когда покупал еду в «Черном Мотыльке», услышал от тамошних охотников, что Кобальтовый отряд становится лагерем здесь, перед этой большой горой. Они увидели, как вы подходите, и решили убраться подобру-поздорову. Это было пару дней назад, и невежественные крестьяне утверждали, что имперцы из Тао еще довольно далеко. И уж последнее, чего я ожидал, так это выехать на равнину и увидеть их гнездо между нами и вами. Мы отклонились далеко к северу, чтобы их обогнуть, но разведчики багряных…

– Тао? – переспросила генерал, обменявшись взглядом с соратниками. – Ты говоришь, Таоанский полк уже идет в этом направлении?

– Это может быть дезинформацией, – пробормотал великан достаточно громко, чтобы услышали все. – Они хотят нас взбудоражить, спровоцировать на первый удар.

– Я говорю, что слышал, но не утверждаю, что это правда, – сказал Еретик, и это было яркое зрелище: парень, осыпавший насмешками палачей в Службе Ответов, дрожал под взглядами своих кумиров. – Вот все, что я знаю: если вы сражаетесь с империей, то я на вашей стороне. Проще некуда. То есть будь я шпионом, разве не пришел бы с историей получше? Мол, мне известно, что замышляют имперцы? Я ни демона не знаю, кроме того, что уже сказал вашим людям, и это истинная правда!

– Ты говоришь, боевая монахиня спасла тебя от пыток в Диадеме и сражалась со своими же по дороге? – спросила кавалересса, подав наливальщику знак наполнить ее чашку калди.

– Я не просто говорю – это правда. – Еретик вдруг осознал, что он единственный за столом стоит, и снова уселся.

– И также сообщил моим дозорным, что владеешь информацией, которая будет ценной для любого врага империи, но поделишься ею только с главными, – сказала генерал, откидываясь на стуле. – Итак… что же это за информация?

– Ага, верно, – отозвался Еретик. – Значит, сестра Портолес здесь…

– Это ваше имя – Портолес? – спросил Хортрэп Хватальщик.

В том, кто он такой, монахиня была наиболее уверена – судя по рассказам, демоноед и известный колдун.

Портолес еле заметно кивнула. Обстановка накалялась, и сестра раздумывала, как лучше на этом сыграть.

– Так вот, я не знаю, чего ей надо, но она служит королеве, а не папессе, в этом я уверен, – заявил Еретик. – Совершенно уверен. Я обыскал ее сумку, когда ее отметелили другие церковники, и нашел бумаги с багряной королевской печатью и какой-то список. Имена солдат, ранг, все такое.

– О, и это бесценные разведданные, о которых наш гость ничего не знает, – зевнул Феннек. – Не скажу, что мы в большой опасности, если имперское командование полагает, будто это может сойти за правдоподобную дезинформацию.

– Слушайте, вы все… наглые хамы! – заявил Еретик, поочередно тыча пальцем в военачальников.

В данный момент эти четверо были самыми опасными людьми на Звезде, а Еретик хаял их, как участников своего жалкого сопротивления на родине, в Диадеме. Портолес будет скучать по этому парню, когда их обоих сожгут живьем, как вражеских лазутчиков.

– Я не шпион! И кем бы ни была сестра, я думаю, что и она не шпионка. Насколько я знаю, она не собиралась вас искать – мы выехали из Диадемы и поскакали прямо на острова, а потом направлялись в доминионы…

– Непорочные острова, – перебила генерал. – Она отвезла вас туда? Какие города, какие острова?

– Ну, мы проехали через Линкенштерн, а потом добрались до… как его… Хвабуна, до острова Хвабун, ну а после вернулись обратно и…

– Что вы там делали? – резко спросила генерал, больше не глядя на Еретика.

Что ж, это определенно ответ на вопрос о происхождении девушки! Портолес подумала, что генералу достаточно бросить выразительный взгляд, чтобы оба они отправились на костер. – Я жду от вас полной откровенности, женщина, начиная с этого момента. Мы обе понимаем: какое бы поручение королевы вы ни исполняли, сейчас ваша миссия закончена.

– Разве? – не удержалась Портолес. Возможно, это был хороший способ сразу избавить себя от физических или душевных мучений, но она не променяла бы свой разогревшийся табурет на кресло или подушку. – При всем должном уважении, генерал, полагаю, что я единственная в этом шатре, кто вправе говорить о моей миссии.

– А, так говорить вы умеете! – отозвалась генерал. – И красноречиво, как иной посол, должна заметить. Вы посол, сестра Портоле́з?

– Портолес, сестра Портолес, и можно сказать, что я действительно нечто вроде посла. – Было трудно не улыбаться, но удовольствие, которое получал от этого обмена репликами древний Хортрэп, помогло ей взять себя в руки. – Проблема в том, генерал, что меня послали разговаривать не с вами.

– Вот как? – Казалось, Чи Хён сейчас запустит в Портолес кружку с калди. – Вас послали говорить с моими отцами?

О, все интереснее и интереснее!

– Это неудобный аспект моего поручения, генерал, но мне запрещено обсуждать мою миссию, которая, отмечу, является делом королевы Индсорит, с кем-либо, кроме объекта моих поисков. Ваш отец Джун Хван, кстати, поживает весьма неплохо – я нашла его готовым к сотрудничеству.

Это сработало, хотя в последнюю секунду Чи Хён передумала: она швырнула чашку не в Портолес, а в стену шатра. Спокойнее, генерал, тише.

Кавалересса Сингх кашлянула:

– Я хотела бы напомнить генералу, что в соответствии с уставом Агартхи все законы относительно обращения с военнопленными касаются только солдат, подручных и командиров. Когда речь идет о подозреваемых в шпионаже, то там, вопреки распространенному мнению, ничего подобного нет. Печальное упущение со стороны авторов. Все, что вы сочтете необходимым для безопасности ваших войск, разрешено, пока…

– Пытка – вот что имеет в виду кавалересса, – пояснила Портолес. – А мой суровый конвоир убедил меня в том, что Кобальтовый отряд выше такой аморальной тактики.

– Аморальной, сестра? – Феннек как будто опечалился. – Я уверен, вы слышали это слово довольно часто, ибо выросли анафемой в одном из Цепных Домов. Вы обрели спасение после первого покаяния или пятидесятого?

Это было немного обидно – как они всегда узнаю́т? У Портолес не было ни крыльев, ни хвоста; Спасительница знает, она уже даже не шепелявила после многолетних упражнений в своей келье, когда выправлялось каждое слово… И все-таки почему-то они каждый раз догадываются? Как будто нечистота воняет тухлыми яйцами.

– Нечего сказать, предательница расы? – допытывался Феннек.

– Не имеете права это примешивать, – гневно встрял Еретик. – Мы все должны быть равны, разве нет? Это же Кобальтовый кодекс, разве нет? Или все, что я слышал о новом Кобальтовом отряде, – будто он такой же, как старый, – тоже фальшивка, как его генерал?

Это он брякнул напрасно. Генерал Чи Хён налилась краской, как очищающая свеча, а кавалересса Сингх встала, взмахнув плащом, и вытащила огромный меч. Феннек веселился, но старательно это скрывал; Хортрэп же не делал ни малейших попыток утаить восторг. Отличный спектакль, Еретик, отличный! Это верующие всегда таскают знамя и идут добровольцами на фронт, а циники и реалисты заседают в командирском шатре.

Кто же такая тогда сестра Портолес?

– Извините, опоздала, – донесся от входа в шатер знакомый голос. – Пыталась поднять Марото, но его так тошнит, что не получилось. Пошла сюда, но по пути встретила измотанных разведчиков и притащила их с собой – пусть войдут и доложат сразу. Мать их за ногу, они говорят, что подползает полк из Тао, и он уже меньше чем в трех днях пути от… Адские демоны!

Повернувшись ко входу, сестра Портолес ощутила головокружительную смесь облегчения и страха при виде пожилой женщины из Курска… А та, узрев Портолес, так изменилась в лице, будто ее саму сейчас вырвет. Женщина окрепла с их последней встречи, да и тогда не была слабой. Пес у ее ног теперь больше смахивал на подростка, чем на матерого зверя; он с энтузиазмом завилял хвостом и потрусил к Портолес здороваться.

Боевая монахиня встала и поклонилась, пес лизнул ее в лицо. Она ощутила какую-то неправильность в его дыхании, распробовала ее внезапно разболевшимся языком – две половины рубца словно вздумали вновь разделиться. Она быстро выпрямилась, чтобы встать подальше от этой твари. Демон, без сомнения. Присмотревшись к приближающейся женщине, Портолес увидела на ее челюсти рваный шрам, о котором говорила королева.

Все оказалось так, как боялась Индсорит. Это не какая-то случайная деревенщина, решившая отомстить обидчикам, а София, Поверженная Королева. Долгий год, прошедший после того, как ее люди были преданы мечу, похоже, ничуть не смягчил ее гнева. И, благослови их обеих Падшая Матерь, Портолес нашла ее вовремя.

– Леди София, – выдохнула монахиня, закрывая глаза, чтобы лучше прочувствовать спасение. – Леди София, я послана королевой Индсорит, чтобы…

Первый удар прилетел ей в горло, второй попал в сократившиеся мышцы живота. Месяц назад монахиня лишь отряхнулась бы после этих ударов или, по крайней мере, не показала бы виду, что они причинили боль. Месяц назад у нее не было множества колотых ран в груди и животе. Она упала и ударилась бы еще сильнее, не подхвати ее Еретик. Феннек и кавалересса выскочили из-за стола и оттащили Софию, но та успела еще четыре-пять раз пнуть Портолес в бок. Анафема чувствовала, как при каждом ударе рвутся швы, но не кричала и не сопротивлялась. За этим она, в конце концов, сюда и приехала.

– Отвалите от меня! – Шипя, как дикая кошка, София швырнула Феннека через стол;

Хортрэп в последний момент убрал с траектории полета свою чашку с калди, но на помощь не пришел. Кавалересса Сингх пробралась за спину разъяренной женщины, обхватила ее рукой и ногой, усилила нажим, обездвижила. Вот это было зрелище: лицо, выглядевшее мягко очерченным и добродушным тогда в Курске, сейчас превратилось в маску самого Обманщика – зубы скалились, ноздри раздувались. Портолес, обмякшей в руках Еретика, почудилось, что от беснующейся Софии пышет жаром.

– Хватит! – рявкнула Чи Хён. – Хватит! Хочешь умереть, София? Вон отсюда, пока не успокоишься, и если не сумеешь вести себя как взрослая женщина – не возвращайся!

Услышав это имя из уст генерала, Портолес содрогнулась от еще пущего блаженства. Она не провалила миссию. В этот раз – нет. И теперь ее искаженное проклятое тело послужит на благо королеве. Наверное, это судьба, а может, получилось ненароком, но случается всякое, и багряная королева Самота повелела ей принять любые меры, чтобы произошло именно так.

– Что бы эта долбаная гадина ни говорила, не верьте ей! – потребовала София, пытаясь пнуть Портолес и едва не увлекая Сингх на пол. – Отпусти меня, мать твою, я уже очухалась, правда. У нас есть гребаная общая история, вот и все. Скверная, очень скверная.

– И будущее, – сказала Портолес, которой Еретик помог подняться.

Даже без цепей тошнотворная боль в животе и боку сделала это непростой задачей. Под одеждой проступила влага, но сестра не беспокоилась об этом: что уж беспокоиться, когда финал ее миссии так близок. Нужно лишь прожить достаточно времени, чтобы передать волю ее королевы, и тогда не будет боя между имперцами, стоящими лагерем на равнине, и этими наемниками – вообще никакой войны между кобальтовыми и багряными. Присутствующие во все глаза смотрели на избитую боевую монахиню.

– Короткое или длинное, зависит от вас, но мы должны поговорить. Она послала меня к вам. Королева Индсорит.

– Думаешь, я этого не знаю, ведьма? – София опять напряглась, но и Сингх тоже. – Думаешь, я, мать твою, слишком тупа, чтобы увидеть звездный свет на алтаре?

– Нет, – ответила Портолес, потом повторила это своему мятежному телу: – Нет, нет, нет…

Жар растекался по ней, притупляя боль, полз вверх по горлу, и она постаралась не двигаться, чтобы не поддаться головокружению. Закрыла глаза, но стало только хуже. Она была так близко, уже ощущала тепло спасения… Но теперь оно меркло, уплывало, оставляя ее исходить паром в заледенелом черном центре земли, где живут только демоны…

– Сестра! – кричал Еретик сверху. – Сестра!

– Адские боги, у нее кровь! – донесся еще один голос, с большей высоты. – Что ты наделала?..

– Я не так уж сильно ей врезала. – Теплая вода заглушила голос Софии, когда Портолес стала погружаться все глубже и глубже, к Затонувшему королевству. Последним, что она услышала, было: – Не так сильно, как она заслужила.

Глава 21

София выскочила из шатра, не обращая внимания на окрики, но не прошла и десяти футов, как Чи Хён схватила ее за руку и развернула к себе. Маленькая принцесса чуть не схлопотала в челюсть, но тут София опомнилась и уронила кулак. И правильно сделала, кстати, – только позволив себе сделать вдох и толком рассмотреть окружающий мир, она заметила кавалерессу Сасамасо, готовую броситься на нее с копьем. Вряд ли эта женщина могла доброжелательно отнестись к избиению генерала.

– Капитан, в моем шатре будет порядок, даже если вокруг воцарится хаос, – заявила Чи Хён, встретив стальной взгляд Софии не уступающим по твердости. – Кем бы эта женщина ни была вам, она моя пленница. Она что-то знает – может быть, очень многое. Но эти сведения мы получим только при условии, что она будет жива. Вы это понимаете?

Нотация от этой крашеной девчонки взбесила Софию почти так же, как вид сестры Портолес.

– У нас с этой гребаной ведьморожденной есть общее прошлое…

– Я не спрашиваю о нем. – Пальцы Чи Хён впились в руку Софии, старавшейся высвободиться. – Я достаточно вас уважаю, чтобы этого не делать, и не выясняю, почему вы так… встрепенулись, услышав имя азгаротийского полковника, ведущего Пятнадцатый полк. Можете рассказать, можете умолчать, но сейчас скажите одно: вам все понятно?

– О да, понятно, – ответила София, наконец выворачивая руку из захвата и вынуждая кремнеземскую рыцарку сделать шаг в обход Чи Хён, чтобы броситься на обидчицу генерала, если до этого дойдет. София взглянула мимо двух женщин на Мордолиза, с важным видом шедшего к ней. Если она разоружит кавалерессу и использует ее оружие против нее же, а потом против генерала, ее жизнь значительно упростится – кто из Кобальтового отряда не предпочтет настоящего командира самозванке?

– Хорошо, – сказала Чи Хён, шумно выдыхая. – Хорошо. Я знаю, вы бы не стали бить без причины, но, пожалуйста, примите во внимание мое положение. Эта женщина заявила, что владеет ценной информацией, но теперь она без сознания. Проблема.

– Угу, это точно, – сказала София, сама выдыхая и содрогаясь от темной мысли, которая казалась ей столь разумной всего миг назад. Она взорвалась, увидев эту дерьмонахиню Портолес, потеряла власть над собой, но теперь достаточно успокоилась, чтобы не думать, будто убийство новых друзей поможет в ее положении. По тому, как Мордолиз переводил взгляд с генерала Чи Хён на кавалерессу Сасамасо, она заподозрила, что сия мудрая мысль проскользнула ей в голову сквозь заведомо дырявый нравственный барьер не без сторонней помощи. – Эта женщина – агент королевы, напрямую ответственная за убийство сотен невинных людей.

– Она сама призналась, что явилась сюда по приказу королевы, чтобы поговорить с вами, София, и только с вами. – Чи Хён потерла виски, и до Софии дошло, что эта соплячка, в свою очередь, старается не выйти из себя, – вот это смена декораций, а? – Я высоко оценю, если вы вытащите из нее всю актуальную информацию, когда она придет в себя. Если придет.

– О, я вытащу все, будьте спокойны, – пообещала София. – Но очень многое могу сказать уже сейчас. Она служебная собака полковника Хьортта – той самой скотины, что ведет имперскую армию, на которую мы вот-вот нападем.

– То есть это они вот-вот нападут на нас – разве не такой план? – спросила Чи Хён, и Софии вновь стало совестно оттого, что убедила девушку встретиться с Пятнадцатым в открытом бою…

Но чувство вины мигом прошло, как отрыжка. Едва она услышала, какой полк приближается к Языку Жаворонка и что его действительно ведет полковник Хьортт, искушение стало слишком велико, чтобы ему не поддаться, – она уже позволила себе чрезмерную самоуверенность в Курске, лишив мальчишку только пальцев; теперь надо во что бы то ни стало взыскать долг с него и его кавалерии. Кроме того, с ее помощью Кобальтовый отряд, возможно, сумеет победить азгаротийцев. Возможно.

– И все? – спросила Чи Хён, и София осознала, что размечталась о том, что сделает с Эфрайном Хьорттом, когда встретит его на поле боя.

– Пока да, – ответила она. – Я допрошу Портолес, как только она очнется.

– Превосходно. Однако теперь мне нужно отослать парламентера в имперский лагерь, выросший ночью вон там. Вы меня извините?

– Конечно, не позволяйте мне вас задерживать, – ответила София, ощущая не столько смущение, сколько… жажду.

И перспектива яростного сражения не на жизнь, а на смерть, и мелочное чувство сожаления вызывали у нее жуткий сушняк, и так бывало всегда. Выпить и покурить, да побеседовать с гадиной, помогавшей убить ее земляков, и завершить этот день, который может стать ее последним днем на Звезде. А потом хорошенько выспаться и обрушиться на старого приятеля, который, должно быть, научился управляться с поводьями без больших пальцев. В таком порядке.

* * *

– Они прислали совомышь, сэр? – доложила капитан Ши, словно это обычное дело было самым невероятным событием, о каком ей доводилось слышать.

– И? – спросил Доминго, для которого даже привычная мысль о том, чтобы выпрыгнуть из мягкого фургона и врезать этой дуре, оказалась слишком болезненной. Едва сев прямо, он ощутил головокружение и близость обморока, но, по крайней мере, подчиненные не вынуждали его перейти в палатку. Спать под звездами под аккомпанемент марширующих сапог – одно из немногих неожиданных удовольствий от возвращения на службу. – Наверно, они хотят передать нечто большее, чем «это наша совомышь, ждем ответа»?

– И они спрашивают вашего согласия сойтись завтра в полдень в долине для… гм… битвы честной и достойной?

– Должно быть, те всадники, что удрали от наших дозорных, сообщили о приближении Таоанского полка, – сказал брат Ван, сидящий на козлах маленького фургона. – Им хочется, чтобы мы бросились в бой, не дожидаясь подкрепления. Не слишком удивительно. Видно, считают вас наивным простаком…

– К этому времени люди Уитли уже должны быть за горой, – сказал Доминго больше самому себе, чем боевому монаху или капитану. Хмурясь над картой, которую расстелил на коленях и ногах, словно плед, он посмотрел на запад, где над лагерем и его окрестностями нависал Язык Жаворонка. Не больше лиги до встречи с Холодной Софией, и хотя его фургон закатили на бугор, с которого открывался вид на весь Пятнадцатый полк, по здоровой ноге пробежала дрожь и вспышка боли пронзила другую. – Учитывая, что Уитли следует моему единственному и простому приказу и не посылает нам сообщений, кобальтовые не смогут предсказать удара им в тыл. По крайней мере, такого мощного.

– Спереди склон выглядит гораздо круче, чем казалось с гор, – произнес брат Ван. – Если предположить, что мьюранцы поднялись без особых трудов, начнут ли они спускаться, как только увидят, что мы взошли на последний холм в долине?

– Да, или когда протрубят рога кобальтов. Просто и элегантно, как все лучшие стратагемы, – сказал Доминго. – Эта называется «волчий капкан» – мы зажимаем противника в стальных челюстях и быстро уничтожаем. Никакого спасения, как только мы врываемся в долину, а полк Уитли спускается с горы.

– Волчий капкан… – У Ши, казалось, засела в голове какая-то мысль – так жилистый кусок мяса застревает в зубах. Полковник видел, как ее это тревожит, как сошлись брови. – Разве не этот маневр мятежная армия Поверженной Королевы использовала против Пятнадцатого в Теневых пустынях у Дикого Трона?

– Да, в том самом месте, – подтвердил Доминго.

Та битва произошла вроде бы… двадцать с чем-то лет назад, и он помнил ее только в общих чертах. И эти черты не радовали, о нет. «Без изысков» – вот как бы он выразился. Но получилось эффективно. – Зачастую враг – наш лучший учитель.

– Лорд Блик – лучший, правда? – спросила Ши, и впервые заместительница вызвала у Доминго не раздражение, а интерес. – В «Железном кулаке» столько поэзии, сколько я не слышала ни в одной балладе. О, виновата. Сэр?

– Хорошо сказано, Ши, хорошо, – не стал возражать Доминго. Значит, она стажерка на войне. Пусть еще далека от эксперта, но все с чего-то начинают. Эфрайн не помнил ни слова из Блика, как часто ни устраивал ему Доминго внезапные проверки. Увы, ни словесные порки, ни традиционные не укрепили память мальчика и не подогрели его интерес. Доминго даже задался вопросом: не нарочно ли Эфрайн заваливает учебу? Хотя зачем его сыну так поступать…

– Еще минуту вашего внимания, сэр, – произнес Ван, нависая со своего насеста над Доминго, – словно огромный ворон оглядывал издыхающую собаку. Его глаза-бусинки сосредоточились на карте. – Если мы соглашаемся на званый обед с кобальтовыми, что кажется благоразумным, я предлагаю безотлагательно кое-что сделать.

– Извините? Вы считаете, что принять их условия – благоразумный поступок, брат Ван? – спросила Ши, осмелевшая настолько, что выразила собственное мнение – вероятно, после скупого одобрения со стороны Доминго.

– А вы нет, Ши? – спросил полковник и, когда она замялась, поторопил ее кнутом, поскольку в жизни не носил с собой пряников. – Я знаю, у вас есть мнение, так выплюньте его, мать вашу, если только не считаете, что цепной анафема разбирается в тактике лучше, чем капитан Пятнадцатого полка.

– Сэр?! Несмотря на привал, полк шел ночь и день, а потом разбивал здесь лагерь, и большинство солдат не ложилось до позднего утра. – Глаза Ши были такими красными, что Доминго задумался, спала ли она вообще. – Посылать их в бой раньше, чем через полный оборот солнца, не слишком ли… поспешно? Особенно если учесть, что у нас все преимущества, кроме рельефа местности, а Таоанский полк всего в двух днях пути… сэр?

Она снова стушевалась, на миг явив какое-то подобие компетентности. Похожей больше на сдачу – так машут, капитулируя, платком, вместо того чтобы поднять гордое знамя над наступающей армией. Но Доминго вдруг с оптимизмом взглянул на судьбу Азгарота – впервые с тех пор, как погрузился в ужасную бесконечную ночь, где нет ничего, даже отцовского горя и разочарования…

– Сэр?

– Хм… Да, все так, совершенно верно. Превосходное обоснование, капитан, – сказал Доминго, подумав, что такое же выражение лица, как у Ши, было бы у Эфрайна в тот злополучный день рождения, получи он котенка вместо суровой стали и еще более суровой нотации. – Жаль, что я не смогу им воспользоваться. Примите их условия, Ши. Быть посему – завтра в полдень.

Ага, а теперь подлинная гримаса Эфрайна – негодование и непонимание. У первого капитана Доминго она была такой же неприятной, как у сына, и он помахал здоровой рукой, будто мог отогнать заместительницу, как дурной запах. Однако та не стала задавать вопросов – в отличие от маленького Эфрайна, когда тот находился в мерзком расположении духа.

– Значит, атакуем в полдень? – подытожила она. – Я велю офицерам подготовиться к…

– Мы атакуем перед рассветом, капитан, – раздраженно перебил Доминго. – Ради всего живого, не передавайте приказов, которых от меня не слышали. Мы скажем кобальтовым, что встретимся с ними в полдень, но офицерам передайте, чтобы все были готовы к выступлению за час до рассвета.

– Прекрасный, благоприятный час, – одобрил брат Ван, как будто решение Доминго диктовалось какой-то цепной галиматьей, а не голым прагматизмом.

– Ранний час – такова была моя мысль, – сказал Доминго и, чтобы Ши не вообразила, будто монах управляет чем-то помимо командирского фургона, и не ушла, добавил: – Я понимаю, что это выглядит как жульничество, но «Багряный кодекс» недвусмысленно говорит: мы не воюем с кобальтовыми официально, а потому они мятежники, а не воины, достойные рыцарских норм морали. Если я знаю Софию, а я ее знаю, то и она рассудит так же. Поэтому, капитан, велите нашим быть в боевой готовности за два часа до рассвета. Тогда мы, возможно, застигнем ее врасплох.

– С вашего разрешения, полковник, – спросил Ван, – я помажу полк за три часа до рассвета, чтобы моим людям наверняка хватило времени до начала выдвижения? У каждого на лбу должен быть священный елей, прежде чем мы нанесем удар, иначе эффект будет… катастрофическим.

– Катастрофическим? – Подобная перспектива для Пятнадцатого полка никоим образом не устраивала Доминго. – Говорите проще, Ван, чтобы понял даже старый богохульник. Если вы не можете гарантировать безопасность моих людей, то мы ни в коем долбаном случае не воспользуемся вашим маслом.

– Елей, полковник, – это не оружие, – терпеливо разъяснил Ван. – Елей защитит наши войска, когда ритуал будет завершен. Гнев Падшей Матери обрушится на поле боя, и любой, на ком нет метки ее всемилости, рискует, что его перепутают с Кобальтовым отрядом.

– Хм, – протянул Доминго. Все его сомнения по поводу этого плана вернулись… но разведчики донесли, что Кобальтовый отряд многочисленнее, чем ожидалось, и, коль скоро Уитли находится по другую сторону Языка Жаворонка, будет слишком опасно атаковать, не пользуясь цепным оружием. Без него, да при том что кобальтовые закрепились на высоте по другую сторону долины, бой может пойти и так и этак, особенно если удар Уитли с тыла по какой-либо причине задержится.

– Уверяю, они будут в полной безопасности, если только получат наше благословение и помазание, – настаивал Ван. – Все мои братья выйдут на поле боя, и я не попрошу ваших солдат подвергнуться тому, что не грозит моим людям.

– Может, дождемся полковника Ждун? – В голосе Ши прозвучала молящая нотка, и это возмутительное сомнение добило полковника.

– Значит, все получают масло, – решил Доминго. – Сегодня отдыхаем, а за три часа до рассвета вы начинаете свои ритуалы. Мы воспользуемся цепным оружием.

– Сэр, я искренне считаю…

– Вы свободны, капитан Ши, – перебил ее Доминго, обращая взор к Языку Жаворонка, чтобы не видеть самодовольной ухмылки Вана. – Как можно скорее отправьте совомышь к кобальтовым. Нельзя заставлять старых друзей ждать.

* * *

Чума на всех и каждого могильного червя, и королевская чума – на Дигглби. Марото случалось чувствовать себя и хуже, например после побоев или употребления некоторых веществ. Но такого кошмара он не припоминал. Варвар не считал себя склонным к преувеличениям, но, чем терпеть эту пытку еще хоть секунду, искренне предпочел бы, чтобы его расчленили мясники. Сгодятся даже слепые, с тупыми топорами.

Он наконец собрался с силами и издал стон.

– Кто-то перепил? – Пурна сунулась в палатку, направив жгучий свет прямо в мозг Марото, взорвав его глазные яблоки.

Он натянул пропотевшее одеяло на голову.

– Кто-то что-то съел, – возразил он. – За выпивкой я уследить могу, женщина.

– Разумеется, – сказала Пурна, и сквозь тонкое одеяло он почувствовал, что она опустила полог, изгнав ненавистное солнце. Марото снова высунулся, поскольку она поднесла кружку к гнезду, которое он соорудил на полу. – Притащила тебе старое угракарское средство. Будем лечить подобное подобным.

– Ухх! – Марото содрогнулся, не в силах поверить, что она настолько зловредна.

– Да это просто талая вода. Самое то, чтобы поднять тебя и подготовить к встрече с утром. Или с полднем, уж как получится. Эй, что это? Думала, ты больше не куришь трубку – не говори мне, что в таком состоянии ты кого-то сюда приводил!

Трубка? Ах да, трубка!

– Это единственная трубка, которую я любил и которую потерял, – ответил Марото, когда Пурна положила ее обратно на кучу одежды. – Она сделала ее для меня, изготовила по трубке всем нам, и как-то… не знаю как, но ухитрилась вернуть ее мне.

– Неужели это одна из трубок Софии? – присвистнула Пурна. – Тогда курение с стоит последствий. Научишь меня? А можно набить ее мускусным цветом?

– Нет, – сказал Марото. Нечто худшее, чем злейший отходняк, поднималось в нем при мысли о Софии – некая тень в раскалывающемся черепе. – Мне нужно закинуться чем-нибудь плотным, Пурна, а то я, подери меня демоны, совсем помру.

Слова вызвали еще один спазм: меньше всего ему сейчас хотелось есть, но он знал из богатого опыта, что без этого зла не обойтись.

– Может быть, ломтик вороны – я же предупреждала насчет того червяка? – Должно быть, Марото выглядел жалко, поскольку она немного смягчилась. – Чхве и София ищут тебе что-нибудь горячее.

– София. – Имя прозвучало стоном: зловещее облако предчувствия на краю сознания было изгнано завывающим ветром реальности – Марото вспомнил все. Он с превеликим усилием сел, взял кружку восхитительно холодной воды. Отхлебнув, попытался сфокусировать взгляд на Пурне. – Она здесь?

– Только что упустил ее, герой, – был слишком занят. Выворачивался наизнанку за палаткой. – Пурна кивнула в сторону источника вони, и Марото только тогда сообразил, что та исходит не от его липкого тела. Эге, да он не наблевал на себя – жизнь-то налаживается! – Похоже, вы все утрясли? – спросила она.

– Да вроде. – Марото передернуло.

Святые гребаные демоны, это что, и правда его работа? Неужели порожденное дурманом желание расшевелило все зло, приведшее сюда Софию? Несомненно, во всем случившемся усматривалось участие Крохобора. Эта крыса обожала нашептывать спящему, чтобы тот, проснувшись, вообразил, будто родил величайшую идею, или вспомнил, чего не было… вроде приказа уничтожить некую почтенную даму в отдаленном горном селении… Демоны, смилуйтесь, София сказала, что всю ее деревню вырезали, а мужа… Все, сейчас опять стошнит.

На этот раз он не потрудился блевать снаружи.

– Пойду взгляну, куда запропастилась Чхве с завтраком, – сказала Пурна тем неестественным тоном, какой бывает, когда силишься не дышать носом. – Тебе принести еще что-нибудь?

– Угу, – выдавил Марото между рвотными спазмами. – Гребаную голову этого долбаного Дигглби.

* * *

Трижды Мрачный приносил деда к палатке Марото, чтобы три поколения Рогатых Волков наконец спели друг другу, и трижды девушка, носившая шкуру их клана, прогоняла их. Пурна, что-то-там-Пурна называли ее, и она была не груба, а больше зла на своего капитана, на которого навалилось такое похмелье, что он весь день пытался выбраться из постели, но сумел лишь проблеваться и вырубился опять. Однако в последний раз она даже не подняла головы от карт, в которые играла со своими товарищами, разодетыми в шкуры и зубы рогатых волков, – только отмахнулась и сказала:

– Как только придет в сознание, я вас позову. Но до сих пор он и на пять минут не прочухивался, так что не ждите от бедняги поэзии.

– Поэзия Марото – вот бы послушать! – заявила герцогиня с тиарой из зубов рогатого волка поверх высокого парика.

– Ага, спасибо, – буркнул Мрачный и понес дедушку обратно к их палатке. – Нам так везет, что он ублюется до смерти и мы не услышим его песню.

– Так было бы даже лучше, – заметил дедушка. – Если он помрет, мы заберем его кости и перемелем, чтобы сделать тебе оружие, какое носила моя мать. Железо, смешанное с прахом предков, – самый могущественный металл на свете.

– Да? – Этой сказки Мрачный еще не слышал. – У прабабушки такое было?

– По ножу из каждой ее матери, – ответил дедушка, наклонившись так, чтобы шептать внуку на ухо, будто лагерь кишел шпионами, только и мечтающими узнать секреты старика. – Они никогда не промахивались, Мрачный, никогда.

– Ха!

– Это все, что ты умеешь сказать? «Ха»! Эй, парень, видишь вон тот холм?

Да, Мрачный видел: лагерь упирался в подножие зловещей горы и частично на него заходил, а там, где подъем становился по-настоящему крутым и палатки заканчивались, торчал клочок бурой травы. Наивысшая точка в округе, кроме самой горы и кряжей, стенами встававших по обе стороны лагеря. Мрачный, не нуждаясь в пояснениях, направился туда, где Язык Жаворонка пронзал садившееся солнце.

– Ну вот, – сказал дедушка, когда Мрачный наконец взобрался на холм; у его ног лежал грубый символ из камней, а дальше распростерся целый мир. – Есть на что посмотреть. Теперь твоя непорочновская девка влипла!

Так оно и было. Снизу из лагеря виднелся только край травянистого подъема по ту сторону долины, но отсюда холмы предгорий казались почти такими же плоскими, как равнины, в которые они переходили, и вся местность, проклятье, выглядела так, будто была покрыта какой-то опасной сыпью. Имперский лагерь был не вдвое больше Кобальтового, но находился близко. От ближайшей к ложу долины багряных палаток не более часа ходу; от начала долины до первой заставы кобальтов – и того меньше.

– Хорошего мало, – уныло произнес Мрачный.

Их время почти вышло: уже завтра может начаться битва, и какого демона они будут тут делать? И конкретнее: как быть с дедушкой? Он не ждал, что старик поймет его желание, даже потребность, сражаться на чужой войне, но и не мог бросить родича и идти в бой один: если он погибнет, что станется с Рогатым Волком, не ходящим на своих двоих уже больше десяти лет? После всех приключений они, похоже, упустили шанс поговорить с Марото, бой может начаться до того, как им выпадет вторая попытка. Нужно уходить в горы сегодня же ночью, если они не хотят впутываться в дела внешнеземцев, но это значит покинуть дядю, не дав ему шанса все исправить… и покинуть Чи Хён, что едва ли не хуже.

– Мало хорошего? – фыркнул дедушка. – Напротив, парень, все выглядит демонски здорово. Знай я, что они здесь вспомнили, как воевать всерьез, я бы еще в первый раз ушел из саванн с Марото.

– Да ну? – Мрачный ни разу не слышал, чтобы дедушка называл сына этим именем.

– Да, – подтвердил дедушка. – Я уже почти отказался от этой мысли, но у меня, похоже, еще остается надежда попасть в Медовый чертог Черной Старухи. Если такая свора имперских шавок не отправит меня к предкам, то я, чего доброго, воображу, что бессмертен.

– Ты что же, хочешь, чтобы мы протянули руку Кобальтовому отряду? – У Мрачного чуть полегчало на душе – это был наилучший выход. Он не видел Чи Хён с тех пор, как София привела к ней ее возлюбленного, – как будто Мрачному было этого мало, чтобы проникнуться неприязнью к особе, которая звалась Холодным Кобальтом, – и мысль, что появился повод навестить генерала, обрадовала его почти так же, как устрашила.

– Если ты после этого расщедришься на улыбку, – сказал дедушка, постучав костяшками пальцев по черепу внука. – Кто бы ни воевал, дери его демон, с имперскими псами, протянувшими свою Цепь до самых саванн, я подниму копье с ним на пару. Кроме того, тот белый колдун хочет, чтобы мы ушли, и тем больше причин остаться.

– Хортрэп? – поперхнулся Мрачный.

Если дедушка узнает…

– Ты живенько танцевал, чтобы скрыть это от меня, Мрачный, хотя зачем – я ни в жизнь не дотумкаю. Ты думал, я так разозлюсь из-за его участия в деле, что поползу за ним на брюхе, кусая за лодыжки? – Дедушка потрепал внука по голове. – Что ж, я мог бы – когда-то давным-давно. Но он заглянул сюда однажды вечером, когда ты был с этой синеволосой… девой. Мы побеседовали, а потом еще пару раз.

– Мать твою, дед! – сказал Мрачный, как всегда пораженный дедовой выдержкой. – И ты все это время знал? Я думал, что ловко скрываюсь.

– Как елка в чистом поле.

– Ха. И о чем вы говорили?

– Не твое дело, – буркнул дедушка. – Тебе и своих секретов хватит, я тоже имею право на парочку. Главное, он хочет, чтобы мы оба ушли, и хочет очень сильно, вот почему я решил остаться. Мне страшно, как всякому смертному, но я не боюсь таких, как он. Давай топай, уже к вечеру клонит, и если нам завтра умирать, то я собираюсь прежде хорошенько выспаться.

* * *

Хотя до самого жестокого сражения в жизни Чи Хён осталось всего ничего, генерал не сдержала улыбки, когда они расселись вчетвером за столом в ее шатре. Первый раз почти за год сидели вместе, пили калди и передавали друг другу кальян, и, как бы ни изменился мир, они остались прежними. Конечно, теперь она улавливала много больше по мелким признакам вроде гневных взглядов, которые Гын Джу бросал сквозь вуаль на Феннека, и нахальных ответных подмигиваний того или скептического настроя Чхве в отношении обоих других стражей, но это было всегда, просто старательно скрывалось.

– Вы уверены, что незачем звать остальной совет? – спросил Феннек, кивая на карту. – Показывать это всем сведущим?

– Если бы генералу понадобились сведущие, брат Микал, она бы уж точно не пригласила вас, – сказал Гын Джу, отхлебывая калди.

– В этом лагере я многим дал куда больше поводов желать мне зла, Гын Джу, так что не буду усложнять положение, – парировал Феннек. – Чи Хён вроде бы справилась с этим, и…

– Хватит лаяться, – сказала Чхве, и такие слова, услышанные из ее уст, побуждали угомониться. – Генерал удостоила нас высшей чести. Кто еще, кроме ее телохранителей, должен знать о каждом ее шаге?

– Я делал это много раз и знаю, что дело не ограничивается присмотром трех человек, – произнес Феннек, все-таки смягчивший язвительный тон. – Если генерал хочет лично участвовать в таком серьезном бою – чего я по-прежнему не советую, с защитным демоном или без, – то остальным командирам нужно знать, как ее найти. Эффективная армия – это слаженная армия, и планы, над улучшением которых мы корпели сотни часов, могут в момент пойти прахом. Если такое случится, нам понадобится приказ командира, чтобы перестроиться, поэтому генерал не может находиться слишком близко к линии фронта, а остальные офицеры должны иметь представление, как до него добраться. Хоть это-то ясно?

– Если бы вы, павлины болтливые, дали мне вставить слово, то я бы ответила, что остальные офицеры уже изучили этот план. Даже несколько раз. – Чи Хён зевнула: булькающая трубка ослабляла действие калди. – Багряные согласились встретиться с нами в полдень, и я хочу, чтобы все были готовы к рассвету. Нет, за час до рассвета, просто на всякий случай. А сейчас нам лучше представить, что это наша последняя ночь на Звезде, и сделать то, о чем мы пожалеем, если переживем завтрашний день.

Феннек закатил глаза, Гын Джу закашлялся и отвернулся к стенке, а Чхве просто озадаченно уставилась на генерала. Ситуация так быстро запутывается… Хотя завтрашняя битва и тревожила Чи Хён, ее радовало, что эти трое здесь и будут сражаться бок о бок с ней, как в ту роковую ночь Осеннего праздника, когда она осознала свое призвание.

– Генерал, – обратился снаружи один из стражников, – господин Безжалостный и господин Мрачный просят аудиенции.

– Пусть войдут! – Чи Хён спохватилась, что буквально прощебетала это, и потерла щеки, изображая преувеличенную усталость, а на самом деле чтобы скрыть румянец.

– Разве не слишком поздний час, чтобы встречаться с простыми наемниками? – спросил Гын Джу, и Чи Хён, так долго прожившая вдали от него, не поняла, глумится он или вправду ревнует.

– Ну, не знаю, – возразил Феннек, ухмыляясь стражу добродетели. – Генерал всегда должен подстраиваться под свои войска.

– Эй, вы! – шикнула Чи Хён, втайне странным образом наслаждаясь тем, что в новой жизни ее хвабунская команда создает такую же разноголосицу, как встарь. – Они, наверно, просто хотят сообщить, что уходят. Они никогда не обещали…

Чи Хён умолкла, когда знакомая фигура вступила в командирский шатер и причина промедления стала очевидна: Мрачному пришлось снять со спины дедушку, прежде чем войти в невысокую палатку, и теперь он держал старика на руках, как зловреднейшее дитя на Звезде. Во всех треволнениях последних дней она не сумела выкроить время, чтобы повидаться с варваром, а теперь он сам пришел к ней – неужели и правда лишь попрощаться? Их дело касалось Марото, и, если оно уже сделано, Чи Хён может впредь не увидеть Мрачного…

Старик произнес:

– Извините, что прерываем, генерал Чи Хён Бонг, генерал Кобальтового отряда, вторая дочь каких-то непорочных, которых я не знаю и никогда не узнаю, но нам с внуком нужно перемолвиться с вами словечком.

– Гм… Генерал. – Похоже, что ни присутствие деда, ни сидевшая за столом свита Чи Хён не помогли Мрачному расслабиться.

Но тут Чхве хлопнула в ладоши и поднялась.

– Мы уважим ваши тайны, – сказала дикорожденная, взмахом руки предлагая Феннеку и Гын Джу выйти за ней.

Чи Хён оценила этот жест, но своеобразный словарь Чхве в этот раз оказался особенно убийственным – что плохого в словах «конфиденциальность» или «частное дело»? Слово «тайны», примененное к Мрачному, прозвучало демонски дразняще, но совершенно некстати. А затем Чхве, подумать только, обратилась к Мрачному:

– Твой дядя справился со своей слабостью?

– Сомневаюсь, что ему это когда-нибудь удастся! – Речевой оборот Чхве старик оценил выше, чем Чи Хён. – Прибавляй страх роста, мой сын был бы великаном.

– Предпочтение не сражаться – не то же самое, что бояться сражения, – заметила Чхве тем же укоризненным тоном, каким этот покрытый шрамами старикан всегда пользовался при обращении к Чи Хён. – Я видела, как умело он избегает боя, как его глаза двигаются, а тело нет и как быстро он наносит удар, если не остается другого выхода. Когда он выберет кровопролитие, то, я уверена, он докажет, что не заслуживает вашей насмешки. Спросив о его слабости, я оговорилась. На самом деле я имела в виду его раны.

«Оговорилась»? За годы, проведенные вместе, Чхве постоянно высказывалась причудливо, но такого слова из уст дикорожденной Чи Хён не слышала никогда. Обычно Чхве поясняла или переводила, это да, но в целом обращалась со своей речью столь же осторожно и выверенно, как с мечом. Судя по взглядам, которыми обменялись Феннек и Гын Джу, они тоже были заинтригованы такой сменой риторики.

На старика это произвело куда меньшее впечатление.

– Мальчик и правда искусно избегает драк, с этим я согласен. Полагаю, вся ваша болтовня означает, что Могучий Марото не рвется в серьезную схватку?

– Не рвется, – сказала Чхве. Что это – в ее голосе прозвучала нотка печали? – Но его сдерживает честь, а не страх. Вы назвали его Трусливым, но это неверно. Он незрел, но силен. Он ранен, но не безнадежен. Он обескуражен, но предан. Он тороплив. Слишком тороплив. В нем обитает демон, но, я думаю, он может его победить. Он справится лучше, если ему помогут клыки друзей.

Эти слова застигли старика и Мрачного врасплох, а ведь они даже не представляли, насколько редким событием была такая речь, – обычно Чхве становилась разговорчивой, когда кто-нибудь совершал серьезную ошибку, требовавшую кропотливого исправления. Чхве отвесила короткий поклон и поспешила прочь, но Гын Джу с Феннеком будто забыли выйти.

– Ладно, надеюсь, вы нас извините… – начала Чи Хён, но Мрачный впервые за время знакомства ее перебил:

– Не, они могут остаться… генерал, – быстро добавил он, глядя куда угодно, только не на нее. – Мы всего на минутку, и я не против, чтобы ваши командиры и телохранители услышали то, что я хочу сказать.

– Так говори уже, – поддел почти беззубый Безжалостный. – Или я скажу.

– Я знала, что вы пришли в Кобальтовый отряд по своему личному делу, – сказала Чи Хён, кланяясь двум варварам и спиной ощущая взгляд Гын Джу. – Я высоко ценю время, проведенное в вашем обществе, но если вы не желаете быть застигнутыми войной, в которой у вас нет интересов, то вам пора уходить. Я… в восторге от того, что вы зашли попрощаться.

– Не, – возразил Мрачный и встал на одно колено, по-прежнему держа деда на руках. – У меня в этом есть интерес, генерал Чи Хён Бонг, вторая принцесса Хвабуна, дочь Джун Хвана и Канг Хо Бонгов: это вы. Я обязуюсь сражаться за вас, потому что вы первый человек из тех, кого я встретил за пределами саванн, который заслужил мое полное уважение и даже сверх того, что я могу отдать. Если вы говорите, что это достойная война, я верю вам.

Теперь Мрачный смотрел ей в глаза, и Чи Хён не знала, кто больше смущен и озадачен этой декларацией – она, Мрачный или ее страж добродетели. Зеркала не было, а на Гын Джу она не взглянула. Пожалуй, трехсторонняя ничья.

– Если примете мою клятву, то я ваш, пока вы не уволите меня из Кобальтового отряда.

Чи Хён кивнула, стараясь не улыбнуться, но Мрачный, должно быть, как и всегда, заметил тень улыбки, так что его глаза засияли и он медленно встал. Дедушка сделал жест, который должен был сойти за отдание чести, и объявил:

– Я иду, куда идет он, а это означает, что у вас есть и мое слово. – Он подмигнул ей слезящимся глазом. – Я бы не стал выражаться так выспренне, но одобряю это соглашение, если вы понимаете, о чем я. Обсудив восстановление…

– В другой раз, – быстро перебил Мрачный. – Теперь мы оставим вас с вашими планами, генерал. Просто хотели решить этот вопрос, а то по всему лагерю шум, что завтра будет выдающийся день. Генерал… гм… капитан Феннек, капитан Гын Джу.

– Я страж добродетели, а не капитан. – Гын Джу ответил на бесхитростный и дружелюбный взгляд Мрачного поднятием вуали. – Очень приятно наконец познакомиться – Чи Хён так много говорила о вас… Я надеюсь, когда мы победим и вернемся к цивилизованной жизни, то посидим втроем за калди. Уверен, у нас очень много общего.

– По крайней мере одно, – сказал Мрачный гораздо смелее, чем позволял себе в этом лагере до сих пор. Но его уверенность испарилась так же внезапно из-за смешка деда и громкого фырканья Феннека. – Тогда, наверно, до встречи здесь же.

– Наверно, да, – согласился Гын Джу, и Мрачный выкатился вон со всей скоростью, на какую были способны его мускулистые ноги. Гын Джу тихонько присвистнул: – Значит, вот что вы в нем разглядели.

– Вы уверены, что не хотите предложить ему вступить в вашу гвардию? – спросил Феннек. – Такую защиту, какую предлагает он, нельзя купить: она идет от сердца.

– Или откуда-то ниже, – заметил Гын Джу. – Что такое?

– Ступайте оба, – велела Чи Хён, мановением руки отправляя их в сумерки. – После этой искрометной беседы я совершенно вымоталась и думаю, что для разнообразия могла бы наконец хорошенько выспаться. Возвращайтесь не раньше чем за час до рассвета.

Феннек, как обычно, поспешил уйти, но Гын Джу задержался. Его вуаль зашелестела на ветерке, когда он склонился и прошептал:

– Как насчет всего этого: «мы можем завтра умереть»? И сказочно неудачных решений, о которых пожалеем? Я так по тебе соскучился…

– Я тоже по тебе соскучилась, – сказала Чи Хён, быстро целуя его в прикрытую кружевом щеку. – Если позовешь Мрачного и уговоришь его согласиться на тройное удовольствие, мы проведем эту ночь как последнюю.

Гын Джу поморщился и выдохнул, колебля вуаль:

– Ты серьезно?

– Может быть, на мой следующий день рождения, – прошептала Чи Хён, уже не будучи в силах сдержаться, оказавшись так близко к нему.

Когда Гын Джу вернулся к ней и между ними состоялся первый разговор, она держала его на расстоянии вытянутой руки, поскольку все еще сомневалась в правдивости чересчур благовидной истории: а ну как он рассказал ей не все? Но даже если его надежность в каких-то делах была сомнительна, Чи Хён знала, что может доверять ему в постели. О, как она тосковала по нему – каждый день, с тех пор как покинула Хвабун… Ну ладно, почти каждый.

– Вот что я тебе скажу, Гын Джу: давай вернемся в шатер и ты покажешь, как сильно по мне скучал.

Он явно стосковался по ней не меньше, чем она по нему.

* * *

София провела весь день с Сингх и ее детьми, а после пообедала с Феннеком, навешав старым друзьям на уши столько же лапши, сколько они ей. Все сомневались в исходе предстоящей битвы, но София всячески старалась их переубедить – с началом дня ей было нужно, чтобы все руки легли на эфесы, а если люди начнут терять присутствие духа уже сейчас, то и без того рискованное дело станет вовсе невыполнимым. В итоге потребовалось только пообещать ранипутрийским наемникам вдвое большую плату, чем уже посулила Чи Хён, и пригрозить Феннеку, что, если он вздумает переметнуться, она занесет его в свой список сволочей. Было приятно, что угроза все еще действовала на людей, которые знали ее с давних пор.

Ночь приближалась, и она зашла проведать Марото, но по смешкам его дружков поняла, что старый дурак так и не пришел в себя после вчерашних злоупотреблений. Дигглби дал ему что-то, чтобы проспать всю ночь, и София, перекинувшись парой слов с Пурной, отправилась гулять дальше. Делать было особенно нечего, и она неторопливо возвращалась к палатке и койке, следуя за Мордолизом, все обнюхивавшим по пути. Утром тысячи людей умрут ужасной смертью лишь потому, что кучка эгоистов вообразила, будто знает, как сделать лучше для Звезды, и одна мстительная женщина желает этим воспользоваться. Завтра могут погибнуть и старые друзья, и новые. Завтра Звезда может необратимо измениться.

Но сегодня София собиралась спать, как довольный насекоман, изжаленный любимой многоножкой. А почему нет? Мелодраму в сторону: шансы, что надвигающаяся битва не станет концом всего, велики – многие с обеих сторон дезертируют, собьются в стаи и примутся грабить беззащитные деревни, которые помогали им из страха или сочувствия, а после опять передерутся между собой. В таком порядке. Повторять по мере необходимости.

Она почти физически ощущала, как палатки гудят от тревожных предчувствий. Все, кто здесь собрался, пришли воевать… но, судя по тому, как говорили об этом остальные Негодяи и что скрывалось за похвальбой Чи Хён, очень и очень многим еще не доводилось участвовать в настоящем бою. Кто бы ни победил, утром демонам достанется больше, чем они смогут сожрать.

Мордолиз как будто вел ее куда-то по лагерю, оглядываясь через плечо, прежде чем повернуть туда или сюда, проверяя, идет ли она следом. София хотела, чтобы он хорошо себя вел в бою, и потому шла за ним, не придерживая. Она чувствовала себя как во сне… нет, не совсем – словно брела через воспоминания. Этот вечер, уже сейчас казавшийся долгим, мог тянуться вечно. Она уже бродила по таким лагерям раньше, накануне большой драки, двадцать, двадцать пять, тридцать лет назад… И после стольких выигранных и проигранных боев она снова здесь.

А, так вот чего он хотел. Пес приволок свою задницу к дружелюбному стражнику, чтобы тот хорошенько почесал старому монстру крестец. В палатку, которую охранял мальчишка, положили боевую монахиню – пусть оклемается, хотя костоправы не слишком радужно обрисовали перспективы ведьморожденной. Знай София, прежде чем наброситься на сестру, что та сплошь покрыта полузажившими ранами, это ничего бы не изменило – побои были настолько же лютыми, насколько и заслуженными. И тем не менее то, что боевая монахиня продолжала лежать без сознания, уже начинало раздражать, коль скоро армия ее хозяина Хьортта грозила атаковать, а из ведьморожденной до сих пор не вытащили никакого признания. София уже дважды приходила проверить, не пришла ли Портолес в себя, но, чем бы ни накачал монахиню цирюльник для облегчения боли, снадобье вырубило ее основательно.

– Она проснулась? – спросила София стражника, который оторвался от Мордолиза и быстро отдал ей честь.

– Она просыпалась и пила воду, когда я заступил, – ответил парень. – Думаю, опять заснула, но я могу разбудить ее, капитан. С удовольствием.

– Пока не надо, – решила София, чтобы и Мордолиза позлить, и ведьме дать время очухаться перед допросом. Кто знает, что у нее за история? Монахине лучше отлежаться – вдруг придется угостить ее еще парой затрещин. – Я скоро вернусь.

Мордолиз все равно полез в палатку, но по резкому свисту выбрался обратно, оскалился на хозяйку, однако не издал ни звука. София четко отдала честь и по его блаженной улыбке поняла, что скрасила пареньку вечер. Она направилась прямиком к себе и укоризненно покачала головой, когда Мордолиз снова взвыл. Какие бы условия ни предложила королева теперь, зная, что попытка убийства в Курске провалилась, ничто не свернет Софию с намеченного пути.

Выскользнув из прокуренной и пропотевшей одежды в прохладе палатки, она допустила, что в том и заключалась истинная трагедия. Что бы ни приходило ей в голову той ночью, она собиралась свергнуть королеву… Но даже умри она в Курске рядом с Лейбом и остальными, эта война все равно бы началась. План генерала Чи Хён по захвату Багряной империи был именно таким, какой разработала бы сама София, вплоть до цвета штандартов мятежников, но здесь, на пороге успешного отмщения, она стала лишь пешкой среди многих тысяч других. Она добралась до самых дальних уголков Звезды и в итоге обнаружила, что те, в ком она видит средство для достижения своих целей, прекрасно обходятся без нее. Она стала лишней в деле собственной мести.

Заползши под меха, София долго, печально вздыхала. Она отказалась от короны Самота именно потому, что пришла к выводу: не в ее силах изменить мир. Ну да, и еще из-за чувства вины: несмотря на благие намерения, она причинила вред такому же множеству людей, как и всякий тиран до нее. Теперь, став на двадцать лет старше, София собирается встряхнуть тот же горшок с дерьмом, который расплескала в прошлый раз, и по той же очевидной причине: она считает, что правительница Багряной империи – последняя сволочь.

Но в коронации королевы Индсорит ей следует винить только себя, вот в чем разница. Может, сегодня и поспать не удастся.

Глава 22

Монахине снился брат Ван, когда ей начало жечь глаза. Она вынырнула из грез к яростному свету фонаря и попыталась стереть зудящую корку, но обе руки оказались прикованы к самодельной кровати. Сестра чувствовала себя вялой не только из-за сонливости и ран. Она вспомнила кусачую многоножку, которую лекари предложили ей при последнем пробуждении. Согласилась ли она? Возможно, судя по тяжести в конечностях и легкости в голове, хотя у нее не было личного опыта в подобных средствах, – Священные Цирюльники считали, что отвлекать анафему от плотского переживания своего спасения и перерождения – это грех. И потому, когда ей выправляли язык, подпиливали зубы и устраняли другие изъяны, она ощущала каждый укол иглы и каждое движение напильника.

– Выглядишь хорошо, – сказала София, Поверженная Королева, подтаскивая к кровати табурет.

Пожилая женщина странно мерцала, и Портолес, закрыв саднящие глаза, вознесла молитву Падшей Матери, прося у нее сил. Когда она их открыла, те приспособились к освещению, и теперь не было сомнений, что женщина перед ней – живая, из плоти и крови, а не сон или дым.

– Похоже, можно было врезать тебе еще пару раз, хуже бы не стало – экая здоровенная бестия.

– София. – От этого имени даже сейчас бежали мурашки по позвоночнику. – Это честь. Не так часто ничтожная монахиня удостаивается аудиенции у богини.

– О, не так редко, как вы, люди, себе представляете, – заявила София, кладя ногу на ногу. – Но я не думаю, что Индсорит послала тебя в такую даль, чтобы беседовать о теологии.

– Времени уже мало. – Портолес облизнула губы, дивясь тому, что даже после насекотика говорить так больно.

Цирюльники, которые пользовали ее, посоветовали монахине примириться со Спасительницей, но она не предполагала, что это случится настолько скоро. А жила ли она вообще с тех пор, как Еретик вернулся за ней, изувеченной? Не одна ли необходимость продержала ее на плаву так долго, а теперь поиск завершен, и ее ждет свобода.

– Я дразнила вашего генерала. Это было глупо. Если непорочновская девушка и правда командует тут, пусть даже только от вашего имени, вы поступили бы мудро, если бы привели сюда и ее.

– А, девочка здесь главная, да, – подтвердила София. – Но с чего ты взяла, что она захочет слушать цепную ведьму?

– Королева Индсорит желает предотвратить войну. Я обладаю полномочиями вести от ее имени переговоры о мире. У имперских полков, которые вас преследуют, такого права нет. Если я смогу убедить вашего непорочновского генерала – если мы убедим ее, – то битвы не будет. Не будет войны.

– Прежде чем Чи Хён услышит хоть слово из того, что ты хочешь сказать, нужно убедить меня, – произнесла София таким тоном, словно не сильно верила в подобную возможность. – Итак, дорогой королеве Индсорит с чего-то взбрело в голову, будто я собираюсь поднять против нее восстание. Интересно, кто заронил ей в голову эту мысль?

– Это был не ее приказ, – сказала Портолес, не повышая голоса. Учитывая норов Софии, ее ни в коем случае не следовало сердить, иначе гнев победит здравомыслие. Но как заставить человека сохранять спокойствие, когда обсуждаешь преступление, которое сама против него совершила? – Она не посылала полковника Хьортта в Курск и не велела ему уничтожать деревню. Она не приказывала никого убивать: ни вашего мужа, ни друзей. В случившемся нет ее вины.

– О, ну просто замечательно! – София подняла руки, как бы сдаваясь. – Признаюсь, я немного волновалась на сей счет, но ты меня утешила. Однако прицеплюсь к твоему выбору слов: он был моим мужем, остальные – друзьями, а вы их перерезали.

– Я знаю, вам не с чего мне верить, но…

– Но что? – Это был тот самый темперамент, о котором предупреждали Портолес, – такой мог воспламенить всю империю. – Она сделала ход, но прогадила его. Или, точнее, ее головорезы прогадили: ведь единственное, что должен сделать убийца, – умертвить намеченную жертву. А теперь она видит, что план запорот, и посылает тебя сюда как искупительную жертву? И я должна поверить, что ее войска принялись бесчинствовать совершенно случайно, что только волею случая они оказались в Курске, а не на любой другой из тысячи имперских окраин? Она что, принимает меня за полную идиотку?

– Нет, – терпеливо возразила Портолес. – Она так не думает. Она ведь тоже не настолько глупа, согласитесь. С вами и с вашими людьми случилось ужасное, и теперь вы делаете то, чего ждал бы от вас любой. А учитывая вашу с королевой историю, становится ясно, что вы бы заподозрили ее, даже явись в деревню вообще не имперские солдаты.

– Нашу историю? – подняла бровь София. – Даже после бойни в Курске я никому не рассказывала, что произошло между нами. Должна ли я понимать это так, что она нарушила все клятвы, которые мы принесли друг другу?

Чтоб демоны побрали многоножек и их снотворную братию! Портолес уже почти все испортила. Именно поэтому она отговаривала королеву ее посылать: демонский язык всегда норовит подвести. Она прикусила зловредную штуковину, прежде чем попробовать еще раз.

– Учитывая тяжесть совершенного против вас преступления и важность моей миссии, она решила, что мне необходимо знать все, чтобы вы, если вовремя вас найду, не усомнились, что меня послала именно она и я обладаю теми полномочиями, о которых заявляю. Если бы я действовала от имени кого-то еще, я бы не понимала, что творю. Я – ее страховка от всякого обмана.

Теперь София слушала, впервые по-настоящему внимала.

– Тогда докажи это.

– Доказать что? – Портолес не тянула время, она и вправду не знала, что еще сказать, чтобы убедить эту женщину.

– Расскажи всю историю, или, точнее, ту версию, которую поведала тебе она. Уверена, тогда-то мы и узнаем убедительную причину не обвинять ее во всех грехах.

– Если настаиваете, госпожа София. – Гнусное любопытство, вечно терзавшее сердце Портолес, запело от восторга: возможно, она получит от Софии подтверждение самой тайной песни королевы. – Королева Индсорит была младшей дочерью мелкого дворянина при джуниусианском дворе, когда вы убили короля Калдруута и захватили Сердоликовую корону. Первым декретом Кобальтовая Королева повелела распределить богатства империи между простолюдинами, и Джуниус был первым, кто восстал. В его провинцию, как и во все, которые отказались вас признать, незамедлительно отправились войска. Те члены семьи Индсорит, что пережили усмирение, не долго протянули в Кетцерельских трудовых лагерях, куда вы их сослали. Только когда последние родственники погибли в оковах, королеве удалось сбежать, и она пришла в Диадему с плохо продуманным планом убить вас.

– Она сказала «плохо продуманный»? – София впервые улыбнулась. – Ну, пожалуй, таким он и был.

– Ее схватили еще до того, как она добралась до второго этажа замка, но вы не подвергли ее публичной казни, а велели привести в тронный зал. Тогда у вас и случилась тайная аудиенция. – Портолес подождала, считая, что этого должно хватить, но София знаком велела продолжать, достала изогнутую черную трубку и принялась ее разжигать. – Она сказала, вы выглядели… усталой. Спросили, что она собиралась делать, не имея ничего, кроме меча и гнева, и она поведала о судьбе своих родственников. Не ради прощения, а чтобы ее услышали хоть раз, перед смертью. Все, даже имперская дворянка, признавали, что ваши реформы продиктованы желанием помочь людям, но уйма невинных людей заплатила за это непомерную цену. Вместо того чтобы родиться под несчастливой звездой фермеров и всю жизнь выращивать репу, они родились под несчастливой звездой дворян, землевладельцев и церковников.

– Твоя церковь, сестра, была тогда такой же порочной, как сейчас. – София дохнула дымом на Портолес. – Я жалею только, что послушалась своих советников и не предала мечу ваших священников всех до единого. Они уверяли, что Цепь облегчит переход к эгалитарной империи, но эти чернорясые стервятники сговорились с торговцами и дворянами, чтобы мешать мне на каждом шагу. Это мое главное упущение – что перед уходом я не сровняла с землей все дома Цепи. Но продолжай, пожалуйста, ты рассказываешь интересно.

– Так вот… – Неудивительно, что церковь объявила вне закона даже упоминание имени этой женщины. – После того как она рассказала свою историю, вы прочитали ей лекцию о трудностях управления всякой страной, не говоря уже об этой, так отчаянно нуждавшейся в переменах. Она ответила оскорблением: что-то насчет того, что Самоту будет нелегко найти правителя похуже вас. Вот тогда, сказала она, ваше отношение резко изменилось и вы ее вызвали на дуэль. А прочее – это прочее, но вы должны поверить, что она никогда, ни за что не отплатила бы за…

– Дуэль! – рявкнула София. – Что она сказала о ней? Я велела тебе повторить все.

– Прошу простить, – ответила Портолес, задыхаясь в заполнившем палатку ядреном дыму. – Вы сказали… что исполните ее желание, как настоящий демон, и сняли с нее цепи. Вы приказали ей продолжить поединок, но предупредили, что он закончится только смертью или ссылкой. Потом вы сражались в тронном зале, за которым открывалась пропасть.

– Да, и что было дальше? – София подалась вперед.

Эта женщина была даже большей гордячкой, чем Портолес: она хотела оживить картину, вновь пережить свою победу, слушая рассказ боевой монахини.

– Вы победили… Извините, у меня нет слов для описания блестящего приема, которым вы ее повалили. Но после, когда Индсорит лежала обезоруженная на полу, ожидая, что вы поразите ее молотом в сердце или просто пинком отправите вниз, чтобы она в назидание всем упала на Диадему, вы бросили оружие. Подняли ее. Возложили корону ей на голову и объяснили замысел. Она приняла ваши условия, даже если неправильно их поняла, и, поскольку вы вышли победительницей, Индсорит была обязана им подчиниться.

Этого уж точно хватит… но, видимо, нет. София ждала, хищно улыбаясь с желтым костяным мундштуком в зубах. Портолес завершила историю цветистым и льстивым пассажем:

– Ей предстояло узнать на собственном опыте, так ли легко править империей и охранять благополучие подданных, как она предполагала. Вы составили документы, которые должны были гарантировать верность ваших Негодяев и управляющих органов, учрежденных вами, а после исчезли с лица Звезды. Вы даже хитроумно раздобыли свежий труп нищенки и, выкрасив волосы покойницы, чтобы они стали такими же, как у вас, выбросили ее за край тронного зала в подтверждение истории о вашем поражении – при падении с такой высоты от нее мало что осталось, кроме длинных кобальтовых волос и вашей одежды. Королева Индсорит выиграла куда больше, чем собиралась, а в обмен вам было позволено исчезнуть в ночи и впредь не показываться.

– Да-а-а, – протянула София, наслаждаясь сюжетом куда больше, чем Портолес могла представить. После долгого неловкого молчания она, будто только что припомнив недавние события, резко выпрямилась и указала трубкой на монахиню. – Индсорит выждала время, терпеливая, как сущий демон, и только когда я перестала бояться возмездия, а это произошло давно, она послала вас, чтобы отомстить за ее семью. Забрать у меня все, как я забрала у нее. Единственная разница в том, что я не желала ей зла, вообще никому не желала. Я исцеляла империю, а не вредила ей.

«Так говорят все тираны», – подумала Портолес, но в кои-то веки язык ее не подвел.

– Это вы так считаете.

– Это я так считаю, – кивнула София и встала. – Спасибо, сестра.

– Услышьте меня, – сказала Портолес, поняв, что надменная женщина собирается уйти. – Я… умоляю вас, София. Теперь, когда я доказала, что уполномочена, выслушайте послание. Верьте во что хотите, когда я закончу, но, молю, выслушайте, во имя ваших погибших людей.

– Думаю, я услышала достаточно, – произнесла София. – Разве что остался вопрос: почему Индсорит отправила именно тебя, а не кого-то другого? И почему боевая монахиня Вороненой Цепи стала выполнять повеления багряной королевы, а не своей Черной Папессы. Это правда, что по пути ты сражалась со своими? Как бы я ни хотела приписать это дело себе, но раны, от которых ты умрешь, нанесены не мной, а руками твоей любимой церкви. Не говори, что ты просто устала от того, что запрягшие тебя в плуг обращаются с тобой как со скотиной.

– Это была не Индсорит, – повторила Портолес, молясь, чтобы ее искренность переборола демонский язык и фальшивое спокойствие от укуса насекомого. – Любой, кто пожелал бы причинить вред королеве, постарался бы настроить вас против нее. Чем еще больше можно навредить ей, навредить вам обеим, как не спровоцированной войной? Разве вы не понимаете, что если бы она желала вам смерти, то старалась бы чуть больше? Пожалуйста, София, вы слишком умны, чтобы позволить водить себя за нос, вы знаете лучше всех, что война никогда…

– Я спросила не об этом, – перебила София. – Теперь скажи, почему тебя выбрали гонцом?

– Потому что я была единственной, кто точно знал, как вы сейчас выглядите. – Портолес закрыла больные глаза. – И чтобы убедить вас в ее искренности. Я пришла не одна.

– Не одна?

– Нет. – Портолес подняла взор на затуманенный слезами силуэт женщины. – В моей седельной сумке бумаги, которые, как я сказала, дают мне абсолютные полномочия действовать от имени королевы, но там есть кое-что еще. Список имен всех солдат, которые были в Курске вместе с полковником Хьорттом. Жертва. Как только я доложила, что случилось, до чего все это было странно и как выглядели вы и ваша собака, королева поняла, какое затевалось предательство.

– Жертва, да?

– Да, госпожа София, – чтобы предотвратить ненужную войну. Мы – дар королевы вам, знак ее скорби по вашей утрате. Клянусь Падшей Матерью, я служила с полковником Хьорттом с того дня, когда ему было вверено командование Пятнадцатым полком, и до того, как мы схватили и убили вашего мужа. Он ни разу не упоминал о подобном плане. Королева Индсорит полагает, что это сделала Вороненая Цепь, и потому, очевидно, священники послали за мной своих агентов – чтобы помешать мне сообщить вам правду.

– Хм, – произнесла София и, к восторгу Портолес, как будто и вправду задумалась. – Цепь послала имперского полковника, зная, что я обвиню королеву. Интересно. И потому твоя Черная Папесса отрядила за тобой убийц, а ты с ними сразилась?

– Я… не могу сказать точно, зачем она их послала, но я сражалась с ними, потому что они хотели мне помешать, – объяснила Портолес. – Я даже не знаю, откуда Цепь узнала о моей миссии. Мой брат в Доме Цепи… Он мог проникнуть в мои мысли после нашей с королевой встречи.

– Значит, у тебя нет доказательств, что Цепь приказала Хьортту напасть на меня и деревню?

– Никаких, – ответила Портолес, понимая, что сейчас, в конце миссии, она не должна отклониться ни на шаг от того, что поручила ей королева, не должна отступать от правды даже для убедительности. Кроме того, Борис прав: блефует она ужасно плохо. – У королевы нет никаких улик, которые указывали бы на Цепь или другого подозреваемого; единственное, в чем она уверена, – ее личное неучастие. Всематерь, смилуйся! Насколько я узнала Хьортта, пока служила при нем телохранительницей, этот идиот мог просто-напросто соблазниться лишним клочком земли, пока не рассеялся дым гражданской войны. Каким образом ни оказался бы он вовлечен в злодейский план, тот не был санкционирован королевой. Она вам не враг. И если вы не прикажете вашему непорочновскому генералу остановиться или, если она командует армией не только на словах, не убедите ее, то вспыхнет еще одна война, более страшная. Королева сказала, что на всей Звезде только вы и она знаете, какой бессмысленной будет новая бойня. Даже если вы только согласитесь взглянуть на мои грамоты и покажете их предводителю имперской армии, этого будет достаточно, чтобы предотвратить смертоубийство. Она доверилась мне и велела любыми средствами доставить вам самое мощное оружие на Звезде – правду.

Портолес била дрожь – такое количество слов перебивало дыхание не хуже быстрого подъема по лестницам Диадемы.

– Однако это только половина моего вопроса, сестра… Вижу, ты верующая, я это по запаху твоему чую… Так зачем идти против высших лиц своей церкви, особенно если выяснилось, что твоя королева получила корону предательством и обманом? Она заключила сделку с демоном, Портолес, а ты из цепей выворачиваешься, чтобы служить ей.

В тоне Софии вновь проступил голод, когда она сунула в кисет еще дымящуюся трубку и склонилась над кроватью, явно надеясь увидеть трещину в показушном спокойствии Портолес. Но не было никакой показухи, поэтому и трещины не было. Впервые монахиня вложила в свои слова червя, точившего ее со дня резни в Курске. Правда убивает вернее приказов, армий и замыслов смертных.

– Я пришла, потому что я виновата. Это я передала приказ Хьортта. Меня покарали, когда я привела кавалерию Пятнадцатого обратно в полк, но не за истинное преступление. Вышестоящие в Цепи сказали: в том, что я сделала в Курске с вами и вашими людьми, нет вообще никакого греха. Что в этом смысле я не совершила ничего дурного, потому что я сосуд Падшей Матери, я спасла души крестьян-язычников, убив их. Но королева Индсорит… Наедине, в тронном зале, она заявила, что это зло, что это преступление, какие бы оправдания я ни приводила. И она права. – Портолес беззвучно зарыдала; ее глаза слиплись от слез, пока она тряслась от стыда за содеянное, вспоминая, как уверенно взмахивала кувалдой, вышибая мозги пяти азгаротийцам, которые отказались подчиниться ее приказу. Вера так долго защищала ее от этой боли, и с каким же чувством освобождения сестра наконец ощутила ее полную силу – божественную, не меньше… Портолес исполнила свой долг, и, позволяя скорби сотрясать ее тело, слышала, как София тоже плачет.

Нет. Та вовсе не плакала. Она смеялась.

Не имея возможности сорвать с глаз плотную пелену, Портолес заморгала на Софию. Та овладела собой, встала на колени в изголовье и прошептала:

– Ты действовала с замечательной храбростью, служа своей империи, сестра Портолес, и я не могу винить тебя за события в Курске. Я прощаю тебе все.

Меньше всего Портолес надеялась на прощение. У нее вырвался всхлип, прежде чем она успела его перехватить.

– Будет, будет, – произнесла София, вытирая Портолес слезы. – Хочешь еще в чем-то признаться, пока у тебя имеется столь сочувственное ухо?

Да. Портолес хотела рассказать Софии, как приятно было смотреть на сгоравшего заживо Эфрайна Хьортта, как был сделан первый шаг к Языку Жаворонка, когда она решила предоставить ничтожного полковника огненной каре… Но тут сестра обнаружила, что свободна от гордости, которая всегда управляла ее языком. Было достаточно того, что она совершила нечто правильное; не стоит щеголять этим, особенно перед женщиной, которая сама разожгла пожар. Портолес же не сделала ничего, она просто не прислушалась к воплям горящего грешника.

– Я… думала, что знаю больше всех в Цепи, даже больше Черной Папессы, – сказала она, ощущая, как тяжесть этого последнего греха поднимается в груди, когда она наконец сформулировала то, что так долго жило без слов в глубине ее жаркого сердца. – Я восставала всеми способами, какие только могла придумать, грешила ради самого греха. Я делала все, чего ожидали от анафемы, потому что… хотела доказать, что они ошибаются. Что Падшая Матерь любит меня, что бы они ни говорили. Что если я зайду достаточно далеко, то она откроется мне, явится передо мной. Я просто хотела увидеть ее, узреть правду за Цепью, прежде чем отправлюсь к воздаянию, что ждет меня за пределами этой земли.

– О да, куча наград, сестра, и много-много земли. – София вновь хохотнула – вернее, издала злорадный лай. – Но раз ты так хочешь узреть некие истины, то я, пожалуй, могу помочь…

Размытое пятно, которое было Софией, приблизилось и вырвало сестре Портолес левый глаз. Огромная тяжелая ладонь упала на рот монахини, и, как ни пыталась та зажмурить глаз правый, сильные пальцы пробрались под веко. Еще один жесткий рывок породил в горле Портолес вопль, который придушила запечатавшая губы ладонь, пока большой и безымянный пальцы сжимали ноздри.

– У вас все в порядке, сестра? – раздался мужской голос снаружи, из-за застегнутого полога палатки, и другой ответил:

– Лучше веди цирюльника, парень, – у монахини, похоже, припадок.

Портолес забилась в цепях, но ее надежно приковали к койке. Палатка снова более или менее сфокусировалась, и, даже придушенная, сестра содрогнулась от облегчения, осознав, что в действительности ее глаза на месте. Они все еще горели, и, сморгнув с них липкую слизь, она увидела над собой не Софию, а Хортрэпа Хватальщика. Он крепко держал ее, душа, а между пальцами его свободной руки извивались две блестящие черные пиявки. Должно быть, их-то он и сорвал с ее глаз. Запрокинув голову, он швырнул тварей в рот.

– Раскрою маленькую тайну, сестра, раз уж ты так вольно обращаешься со своими, – прошептал он, жуя, с полным крови ртом. – Демоны приходят во всех формах и всех размеров, и если знаешь, что с ними делать, то возможно любое чудо. Единственная разница между Цепью и нашим братом в том, что нам, чародеям, хватает честности признаваться в своих обманах, когда фокус заканчивается и аплодисменты стихают. Эх, вот бы вся моя публика была скована и накачана насекотиками, когда я прихожу с пиявочными очками!

Портолес попыталась его укусить, но ее зубы подпилили слишком близко к деснам. Боль в старых ранах была ерундой по сравнению с жаром, растекавшимся из груди по горлу и пульсировавшим за глазами. Она обмякла, молясь, чтобы он выпустил ее, пусть только с целью поиздеваться еще. Но рука колдуна стала лишь тяжелее.

– Я не хотел прерывать твою жалостную историю, но искренне думаю, что, выполнив приказы столь ревностно, ты имеешь право на некоторое спокойствие ума относительно твоей церкви. Я бы поставил на то, что вы с Индсорит абсолютно верно решили: это Цепь послала Хьортта за Софией и устроила весь фарс. И вполне очевидно, почему твои люди пытались тебя убить, прежде чем ты до нее доберешься. А причина всех этих планов и козней проста: Вороненая Цепь хочет гражданской войны так же сильно, как я. Ваша последняя заварушка унесла слишком мало жизней, чтобы призвать силы, за которыми мы охотимся. Однако эта новая обещает запредельное кровопролитие – и кто знает, что может случиться, если жертва будет достаточно велика!

Черные звездочки замерцали перед глазами Портолес, колдун уплывал все выше, выше, выше, исчезая из виду, а голос все шипел ей в ухо:

– Хочешь узнать самый большой секрет, моя демонокровная ведьморожденная подруга? Он заключается в том, что никто из вас вовсе не демонокровный, не рожден от ведьмы и далек от прочих вымыслов, которые распространяют у костра и в домах Цепи. Ты и тебе подобные божественны. И есть причина тому, что с каждым годом вас рождается все больше, хотя все меньше демонов пробирается в наш мир. Это потому что они не там, где мы были, а там, куда мы идем. Ты не какой-нибудь дегенеративный выродок порочного предка; ты, дитя мое, – будущее. Наше будущее. Наступит день, когда твое племя будет править Звездой и шепотом передавать песни о жестоких и свирепых смертных, о великих демонах древности…

Портолес задергалась и ощутила, как что-то подается в ее груди, но в тот же миг, когда она двинулась навстречу богам или демонам, которые заберут ее, пальцы чародея глубже вонзились в плоть, а губы коснулись корявого уха:

– Но хвала Падшей Матери, этот день еще очень-очень далек.

Глава 23

Поскольку о безмятежном сне и мечтать не приходилось, София была согласна на самый паршивый, но и с этим не задалось. Она увидела пару грез о Лейбе, лежащем на койке рядом и напевающем старые походные песни, которым его научила в их ежегодных вылазках к ледяному озеру на дальней стороне водораздела – единственному месту на всей Звезде, где она могла поверить, пусть даже на несколько дней палаточной жизни, что они с мужем и впрямь скрылись от всех, нашли себе надежное убежище. Если бы можно было остаться там навсегда, плавать в холодной горной воде, а затем согреваться в траве; если бы не приходилось всякий раз возвращаться в Курск, порозовевшими от высокогорного солнца, бодрыми, набравшимися сил для исполнения своих обязанностей в деревне…

Да, на сон это не тянуло. Поворчать, удариться обо что-то пальцем ноги в темноте, впервые за долгое время надеть доспехи; спотыкаясь, выбраться из палатки и велеть цирюльнику разбудить ведьморожденную монахиню, даже если понадобятся все ползучки в его сумке. В таком порядке. София исполнила свой план безупречно – кроме последнего пункта.

Труп монахини уже унесли из палатки, зная, что белые шатры переполнятся через несколько часов, если бой пойдет не так, как ожидалось. Человеку, который привез ее сюда, поручили вынести тело из лагеря, чтобы округа не провоняла раньше времени. Стражники, приставленные Чи Хён к парню, раздобыли ему лопату и сопроводили его по отрогу к границе лагеря, на случай если эта смерть – часть какого-то хитрого замысла. Поблагодарив лекарей, сообщивших досадные новости, София в кои-то веки порадовалась, что у нее есть Мордолиз, – демон привел ее на холм без лишних расспросов.

Они застали малого в трудах, а два его конвоира сидели на задницах, пока один не узнал подходящую женщину и оба не вскочили и не взяли на караул. София даже не потрудилась козырнуть им в ответ или поздороваться с могильщиком – все ее внимание сосредоточилось на закутанном мертвеце. Присев на корточки, София не нашла в себе удовлетворения, как глубоко ни копала – хотелось получить сей результат, но не столь быстро, сказала она себе. Все-таки нет, дело было не в этом. Как и не в том, что скоро завершится история с кавалерией Пятнадцатого и полковником Хьорттом – и это, убеждала себя София, произойдет гораздо медленнее… Месть – блюдо, которым лучше наслаждаться, пока оно исходит паром на тарелке, а не надеяться, что оно не протухнет. Поэтому она не собиралась снимать Эфрайна Хьортта с крючка – в надежде на третью встречу. Дело в том, решила она, что все происходит как-то слишком легко: боевая монахиня, полковник и кавалерия, совершившие преступление в Курске, упали ей в руки сами, едва она присоединилась к армии, достаточно крупной, чтобы помочь ей совершить возмездие. В судьбу София не верила, а вот в могущество демонов – да, определенно, и она сосредоточила внимание на Мордолизе, который пялился вверх, на поглощенный мглой Язык Жаворонка. Могло ли быть так…

– Ты правда она? – спросил пленник, опираясь на свою лопату.

– Работай! – рявкнул один из стражников, но София возразила:

– Полно, я хочу с ним поговорить. Кыш в лагерь, оба.

– Шпион… – начал другой стражник.

– Я не шпион, демон тебя дери! – сплюнул пленник, но разве не эти же слова скажет любой лазутчик?

– Теперь я за него отвечаю, – сказала София. – Свободны. Если услышу еще хоть слово, попрошу Чи Хён выпороть вас обоих, но только когда моя рука устанет махать кнутом. Брысь отсюда.

Пленник, наблюдавший, как стражники, спотыкаясь, плетутся вниз по крутому склону, выглядел еще мрачнее, чем был, когда они стояли у него над душой. Причина оказалась вполне резонной:

– Я тут и лягу, вместе с ней?

– Зависит от многого, – ответила София, которую вдруг осенила какая-то мысль, и подняла дерюгу, чтобы посмотреть… Но нет, под тканью и впрямь была сестра Портолес, и ее глаза смотрели на свою убийцу или, может быть, в пустоту – кто из живых мог знать это точно? – Цирюльник говорит, с ней случился припадок?

– О, я не сомневаюсь, – уныло ответил Борис. – Если незажившие раны открываются от ударов бесноватой, будет злейший припадок. Любой букмекер скажет, что припадок и меня разобьет, как только я вырою достаточно глубокую яму.

– Как я сказала, зависит от многого. – София уже собиралась встать, как вдруг ей в ноздри проник слабый запах выдохшегося дыма. Наклонившись ближе, она понюхала саван умершей. Отвратительная туалетная вода и сильный тубак – эту смесь она бы узнала, даже если бы цирюльник не сказал, что Хортрэп приходил перед тем, как монахиня навсегда покинула Звезду. Его присутствия у смертного ложа пленницы было уже, мать-перемать, достаточно, но то, что он пробыл так долго, что все провонял своей трубкой, вызывало еще больше вопросов…

– Что она должна была мне рассказать?

– Как уже сказал в том шатре – генералу сказал, – я не знаю. Нашел при ней бумаги, когда ее так отметелили, что я смог надеть на нее цепи, но почти ничего в них не понял: какая-то грамота с королевской печатью и список солдат. Это все, так что, если ты собираешься напустить на меня своего демона, чтобы вырвать правду, делай это быстрее – и увидишь, что я не вру.

– Демона? – София поднялась во весь рост, но Мордолиз продолжал смотреть на невидимую гору и нюхать темноту, делая еще пару пробных шагов вверх по склону. – Это она тебе сказала?

– Леди, она мне ни хрена не говорила, только наплела чепухи, которая была меньше похоже на цепное словоблудие и больше – на дурацкие недопеченные трактаты, которые я распространял в Самоцвете Диадемы. – Парень был явно из породы тех, кто любит дразнить сильных, даже когда его жизнь в их руках. – Я знаю, потому что читал эти памфлеты и слушал песни. Ведь у Холодного Кобальта есть демон, который выполняет ее приказы? Или это очередная ошибка и где-то по пути кто-то нацарапал слово «демон», а надо было написать «дворняга»?

– Мы знаем, какой там стоит полк, так почему ты не сочинила историю получше и не пришла с Пятнадцатым? – София обращалась к мертвой боевой монахине, но отозвался живой пленник:

– Эй, Холодная София, истинная королева Самота!

Она взглянула на него – изможденное грязное лицо казалось потусторонним при тусклом свете фонаря, оставленного стражниками.

– Пошла ты, леди!

– Пошла я?

– Ага. – Он закивал, как будто ему все больше нравилась эта идея. – Определенно. Я верил в тебя, когда говорили, будто твой путь лучше, чем у Цепи и Короны. Я рисковал жизнью, чтобы поддерживать в людях мечту о тебе – может, там и рисковать-то было нечем, – но другой жизни у меня нет. Возможно, это была не моя мечта – просто сказка, услышанная из вторых-третьих уст, – но она для меня что-то значила. Единственное, что я ненавижу больше Короны, – это Цепь, а потому, да, я уверовал в Песнь о Холодном Кобальте. И знаешь что? Я продолжал верить, пока не увидел, как ты ее мутузишь. Мне пришлось врать, строить козни и ловчить пуще демона, чтобы привезти ее сюда, – я думал, здесь она принесет пользу. И что же делает мудрая София? Ты прикончила ее, даже не дав объясниться!

– Для сына Диадемы, преданного кодексу Кобальта и твердо настроенного против Цепи и империи, ты что-то слишком убиваешься по мертвой страннорожденной.

– Ее имя Портолес, сестра Портолес, – сказал парень, глядя на колеблемый ветром саван боевой монахини. – Я бы ни за что не привез ее сюда, если бы знал, что ты обойдешься с ней так же, как ее собратья обошлись бы с тобой, будь у них шанс. Вот тебе и справедливое отношение. Вот тебе и новый мир. Ты ничем не лучше Цепи и Короны, просто носишь одежду другого цвета и гадишь не на тех людей, что они. А теперь ты отвалишь отсюда и дашь мне ее похоронить? Или будешь меня убивать? Я долго служил памяти якобы мертвой женщины, поэтому буду признателен, если мне любезно разрешат не рыть себе могилу. Пусть меня сожрут птицы и звери, – может, доброволец им пригодится больше, чем вашей шайке.

Похоже, недосып догонял Софию, немного размягчая ее панцирь, – услышанное подействовало на нее, как соль на улитку. Даже не сама речь, последний выпад отчаявшегося, измотанного человека, в пяти шагах узревшего свою смерть, – а то, что он верил в сказанное, как верила она, что солнце садится на западе.

По всей Звезде Софию и ее замысел поддерживали люди, которых она никогда не встречала, даже не слышала о них; люди, которые всё положили на алтарь ее имени… И по всей Звезде она разочаровывала их, ведь при свете дня оказывалось, что она точно так же глупа и ничтожна, как они сами. Она чуть не поддалась порыву и не предложила этому парню бежать во тьму и начинать жизнь заново где-нибудь еще, коль скоро его мозги очистились от маслянистой пленки идеализма, а она сама закончит рыть могилу для женщины, из-за которой ее жизнь сгорела дотла. Но также был острый соблазн выхватить из его рук лопату и забить ею же этого нахала – жесткий, но очень нужный урок: не трать даже вздоха на восхваление человека, которого знаешь только по песням.

Рог протрубил в долине, где дозорные вчера перехватили парня с монахиней, и избавил Софию от необходимости выбирать между двумя побуждениями. Она посмотрела на пленника, он на нее, а потом оба глянули вниз, на мертвую слугу Цепи, проделавшую такой далекий и трудный путь в поисках Софии. Мордолиз продолжал таращиться на Язык Жаворонка, видный только ему, а затем залаял так, что можно было разбудить покойницу, и потрусил наверх, во мрак. Но мертвая монахиня не поднялась, и парень вернулся к работе, а София пошла за своим демоном.

* * *

Чи Хён только наполовину оделась и меньше чем наполовину проснулась, когда услышала первый рог, а Чхве и Феннек ворвались в полутемный командирский шатер еще до второго. Феннек приготовил себе кружку калди, пока Гын Джу помогал Чи Хён с остальными ее доспехами – простым, но прочным нагрудником, поножами и кольчугой, которые ей помогла подобрать София. Натянув на голову шлем, сделанный по образцу шлема Холодного Кобальта, и пропустив длинные синие волосы сквозь заднюю щель, генерал взяла толстые железные ножны, где обитали ее мечи-близнецы.

– Насколько мы готовы? – спросила Чи Хён; ее колени слегка подгибались после бурной ночи, проведенной с Гын Джу. Может быть, победа останется за кобальтовыми и влюбленные еще уйму времени проведут вдвоем, но сейчас они не стали рисковать. – Насколько близок неприятель?

– Пятнадцатый изрядно продвинется в долину, пока Сингх и ее всадники выйдут на позицию, чтобы поддержать остальную кавалерию, но тут все в порядке. – Феннек говорил так, будто пытался убедить и себя, и генерала. Не самое удачное начало утра. – Зачем нам высота, если мы ее оставим, чтобы встретиться с ними?

– Зачем вообще драться, пока не станет достаточно светло, чтобы видеть врага? – сонно добавил Гын Джу.

– Они попытаются задавить нас, пока мы не выстроили оборону, – сказала Чи Хён. – Хорошо, что мы тоже ранние пташки. Если остальные капитаны не явятся через пять минут, выезжаем без повторения плана, и надеюсь, они вспомнят свои задачи.

– Отряд тапаи Пурны добавится к вашей охране, генерал, – доложила Чхве, подавая изогнутую костяную штуковину, которую угракарийка забрала с рогатого волка. – Она преподносит вам этот рог как знак уверенности в победе.

– Люди Марото? – спросил Феннек. – Что пользы в бою от разведчиков?

– Они куда лучше в бою, чем в разведке, – пояснила Чхве. – Слишком шумные, слишком буйные. Они вызвались в разведку по своим соображениям, но без Марото у них нет причин уклоняться от славного боя.

– Значит, Марото так и не принес клятву? – Чи Хён постаралась спросить не слишком разочарованно. Было бы здорово, если бы все Негодяи выступили за нее, но если лишь двое будут пережидать бой, ее отец и седой варвар, то их отсутствие не будет особо заметным. – Я надеялась, он образумится, тем более после того, как Мрачный и дедушка…

– Дедушка? – Гын Джу затянул последнюю завязку своего ленточного доспеха. – Я и не заметил, что пропустил свадьбу!

– Марото принес слишком много клятв, а не слишком мало, – сказала Чхве, и только демоны знают, что она имела в виду.

– Генерал, я серьезно считаю, что вам следует отказаться от намерения командовать на передовой, – произнес Феннек. – Хоть вас и защищает демон, чересчур опасно…

– Это не первый мой танец, – отрезала Чи Хён. – Мне хватит ума не заходить далеко. Я только пробью брешь в их передних рядах – и назад. Повторяю: если потребуется. Я должна быть как можно ближе к главным событиям, а не хорониться в тылу.

– Тогда трубите в рог, генерал, – сказала Чхве.

– Что? О да! Идемте. – Чи Хён поспешила вон из шатра, телохранители устремились за ней.

Кавалересса Сасамасо стояла рядом с приготовленными лошадьми, держа в латной рукавице пять поводьев. Было что-то нереальное в лагере, бурлившем и галдевшем в сиянии факелов, под черным, без единой звезды, предрассветным небом. Затрубили рога по всему лагерю, по всей долине, и Чи Хён, подняв забрало, вставила подарок Пурны между стальными собачьими челюстями, чтобы обхватить губами рог и выдуть высокую скорбную трель.

Все заварилось всерьез, и ничто не могло остановить новую Кобальтовую войну.

* * *

– Никакая сила не помешает мне найти ее, – заявил Марото, пошатываясь на ватных ногах в мерцающем свете палаточного фонаря.

Но затем пришлось согласиться, что в словах Пурны есть некоторый смысл. Он не мог и дальше нарушать обет не поднимать оружия против королевы Индсорит, но не надеялся без этого разыскать Софию в гуще боя. Не хотел, чтобы с Софией что-то стряслось, пока не скажет ей, о чем попросил Крохобора. Сейчас она перебьет тьму имперцев, а все потому, что винит их в преступлении, которое спровоцировал он. Может быть, его признание и не изменит ее планов, поскольку София всегда была рада схватиться с багряными солдатами, но она имеет право знать. Ради их общего будущего. Того, что Марото наворотил, хватит на десять жизней, и теперь он не хочет прожить и дня, зная, что София считает его другом, а не источником своих страданий…

– Ты все еще с нами, командир? – спросила Пурна.

И Марото осознал, что едва не вырубился. Опять. Что случилось с ненасытным насекоманом, если один-единственный могильный червь уложил его на целый день и продолжает донимать утром? Ведь только один!

– Дигглби… Мне нужен увидеть Дигглби. Сейчас же.

– Не вини его в своих пристрастиях, Марото, – сказала Пурна, быстро целуя его в подбородок и чуть не заваливая. – Тебе, похоже, удобно в этой постели, раз ты так спешил ее соорудить. Давай залезай обратно, а мне пора на работу – мы выезжаем с генералом, я просто хотела попрощаться на случай… Эх, жаль, что ты не идешь с нами. Драка будет эпическая.

– Я иду, – решил Марото, и все обрело смысл. Продемонстрировав Пурне свою лучшую серьезную мину, он пояснил: – Я дал клятву защищать тебя, тапаи Пурна, а я не нарушаю клятв.

– Кроме клятвы, данной королеве Индсорит, – скептически заметила Пурна.

– Нет, ее тоже. А теперь помоги добраться до палатки Дигглби. Он собирал щиты после каждой нашей стычки, еще с той засады в пустошах. Говорил, что развесит их в своей берлоге, когда вернется. Думаю, он может пожертвовать парочку Могучему Марото.

– Как скажешь, – нехотя согласилась Пурна. Все-таки актриса из нее не ахти: девчонка на седьмом небе, оттого что ее герой решил покинуть ложе. – Но если не сможешь выйти из палатки на своих двоих, то я ни за что не пущу тебя в бой.

– За меня не беспокойся, – сказал Марото, пока она помогала ему с нагрудником, который он обычно использовал вместо тарелки в походах. – У Могучего Марото еще остался трюк-другой на удивление демонам.

* * *

Отгоняя кошмар, Мрачный на четвереньках выполз из палатки к остывшему костру, а вокруг, в темноте, блеяли рога, носились стайки очумелых солдат и качались факелы. Он уставился на грязь между упертыми в землю ладонями, боясь запрокинуть лицо к черному небу и увидеть нависшую Безликую Госпожу, вернувшуюся забрать его за то, что он не выполнил ее волю. Но когда он велел себе больше не бояться и посмотрел вверх, то обнаружил лишь темный пурпур, предшествующий заре. Сон, и ничего больше. Вытерев рот и взглянув на жирную черную грязь, которую его губы оставили на тыльной стороне кисти, Мрачный допустил, что слишком рано счел происходящее сном.

Воительница, бегом обогнувшая палатку, чуть не врезалась в него, но успела увернуться. Это оказалась женщина из тех, с кем пришел его дядя, – герцогиня, одетая во что-то облегающее, похожее на кольчужную шкуру. Она несла лучок-дохлячок – оружие, которое так ненавидел дедушка. Но Мрачному еще не доводилось видеть такого здоровенного дохлячка: сплошь полированное дерево с металлической инкрустацией, сиявшей в свете фонаря, что держал в руках ее товарищ. Парнем с фонарем был Хассан, в другой руке он сжимал меч самого гнусного вида, весь из зазубренных лезвий и крюкообразных оконечностей, – Мрачному такой тоже был в диковинку. Тусклый адский меч создавал замечательный контраст с вычурным доспехом – варвар и не знал, что можно выкрасить кожу в розовый цвет, но графу это здорово шло.

– Мрачный! – воскликнула герцогиня. – Тот самый луноголовый тип, которого мы ищем!

– Луноголовый? – Мрачный потрогал свой ком волос, слишком смутившись, чтобы разозлиться.

– Твой дядя Марото выражает самое искреннее желание, чтобы ты и твой дедушка сражались вместе с нами, – с поклоном сказал Хассан. – Будем драться бок о бок и спина к спине.

– Ха! – отозвался Мрачный, вспомнив, что произошло, когда он в прошлый раз доверился дяде на поле боя.

Он был не так уж уверен, что уже готов дать родичу второй шанс. Что, если он будет лежать искалеченным и молить Марото о помощи?

– Мы состоим в личной охране Чи Хён, – пояснила герцогиня. – Это самое почетное из…

– Придем через пять минут, – выпалил Мрачный, вскакивая и забираясь в палатку без единого лишнего вздоха.

Его глаза, кажется, стали лучше видеть во мраке, и он, сурово кивнув дедушке, начал прилаживать стариковскую сбрую. Когда уже был полностью готов, а старик так и не ответил на его увещевающее бормотание, Мрачный присмотрелся к деду. Его сердце замерло, и слова «просыпайся, дед» так и не слетели с его губ.

Среди одеял виднелось только лицо старика, но этого хватило: глаза выпучены, лицо застыло в гримасе ужаса, язык пересох в разинутом рту. В какой-то момент ночью он…

– Мра-а-ачый, – прозвучало донеслось из вялого рта.

– Дед! Ты… Что с тобой?

– Я… не могу…

Голос слабел, и Мрачный приложил ухо к губам старика, чувствуя, как набегают слезы.

– Что, дед? Скажи мне.

Дедушка откашлялся – вязкий, чмокающий звук – и прошептал:

– Я не чувствую ног.

Мрачный медленно сел, вытаращился на деда. Старик не выдержал и расхохотался, и хохотал, пока не закашлялся, а потом посмеялся еще немного.

– Через минуту еще и рук не почувствуешь, – буркнул Мрачный, но тоже заулыбался.

Настало время посмотреть, удастся ли дедушке умереть достойнее, чем спящему за миллион миль от дома. Как будто вторя их мыслям, с фронта прогудел еще один рог.

* * *

– Что за хренью они там занимаются? – произнес Доминго в пространство, но брат Ван оглянулся на своего пассажира и ответил на риторический вопрос:

– Полагаю, объявляют о нашей атаке, полковник Хьортт. – Мерзкое лицо анафемы было так бледно, что проступало даже в черном, как Врата, утреннем мраке.

– Это был наш рог, а не их, – возразил Доминго. – Думаешь, я не знаю разницы? На правом фланге какой-то болван выдает нашу дислокацию!

Протрубил еще один имперский рог, в этот раз на левом фланге, и не успел Доминго изрыгнуть надлежащее ругательство, как задудела треклятая кавалерия в авангарде. Какой смысл подкрадываться под покровом темноты, если трубить всю дорогу в долбаные рога? Неужели Эфрайн привил войскам такую самоуверенную глупость? Если да, то это счастье, что полк избавился от безмозглого командира.

– Возможно, офицеры хотят подготовить мьюранцев к атаке? – предположил брат Ван.

– Какой атаке? Какая может быть атака до того, как мы хоть что-нибудь разглядим… Уфф! – Фургон подбросило на кочке. Кости заныли, желудок свело, и в сочетании с мрачным утром это, казалось, подчеркнуло его слова. – Останови повозку, Ван. Это не достаточно близко, а более чем. Я сказал: «Спусти нас немного», – ты понимаешь, что значит «немного»? При такой скорости к рассвету мы окажемся в долине и врежемся в арьергард, а мне нужно видеть все поле.

– Я бы не дал вам это пропустить, – произнес брат Ван, злокозненно дергая вожжи. – Нет, я хочу, чтобы мы оба увидели все.

Если бы тело Доминго можно было починить одной силой воли, он бы выскочил из своего будуара и засветил кулаком в безгубый рот – и крошил бы деревянные зубы, не обращая внимания на занозы в суставах. Ах если бы… Доминго был на взводе даже больше, чем всегда перед боем. Он уже сожалел о своем решении воспользоваться оружием Черной Папессы, хотя то, что увидел, оказалось обескураживающе заурядной молитвой, исполненной перед его полком. Ведьморожденные священники ходили вдоль рядов, помазывая елеем солдатские лбы. После того как это было сделано и полк двинулся вперед, Доминго спросил Ши, ощутила ли она что-нибудь во время ритуала, и та ответила: «Скуку». Мажь не мажь – на результате сражения это вряд ли скажется. Ван уговаривал Доминго тоже принять метку, но полковник отбрыкался, напомнив святоше его собственные слова: опасность грозит только тем, кто находится на поле боя. А поскольку Доминго не спустится в долину ни единым колесом фургона, нет нужды на склоне жизни обращаться к религии.

– Ударить, не дожидаясь таоанцев, – мудрое решение, – сказал брат Ван, привязывая поводья к фонарной подставке и разминая тощие руки. – Как было бы жаль, если бы полковник Ждун, оправдывая свою фамилию, настояла бы, чтобы мы дождались разрешения от королевы.

– Ждун – демонски хорошая женщина, демонски, – проворчал Доминго, не сильно любивший, когда его мысли, пусть даже очевидные, повторял ведьморожденный. – Я ценю ее достаточно высоко, чтобы не ставить в неудобное положение. А что я тебе говорил насчет сования носа в мою черепушку, брат Ван?

– Хотите узнать секрет? – заговорщицким тоном спросил Ван, разворачиваясь и свешивая ноги со скамьи возницы, так что его пыльные сандалии черкнули по краю выложенного подушками полковничьего гнезда. – Я этого никому не говорил, даже ее всемилости.

– Хм, – произнес Доминго, которому сильно не нравилась чрезмерная фамильярность брата Вана с тех пор, как тот пережил нападение Рогатого Волка, отделавшись парой синяков от рухнувшего на него командирского шатра, а Доминго чуть не рассыпался на куски.

Ван, должно быть, как и всякий раз в эти дни, принял бурчание за согласие.

– Знаете, почему ее всемилость доверила эту миссию мне, и только мне?

Энтузиазм в голосе ведьморожденного настораживал. Но окружающая чернота уступала место серому, а значит, присмотревшись, можно различить телохранителей… Однако, вертя головой и превозмогая мучительные вспышки боли в шее, полковник нигде не увидел шести крепких чисторожденных солдат, которым он приказал заменить двоих погибших при нападении волков. Он был наедине с Ваном на освеженном росой склоне холма – а свет наконец-то возвращался на Звезду.

– Кроме моей преданности Вороненой Цепи и способности провести ритуал, была еще одна причина, по которой меня осчастливили секретным поручением. Угадаете какая?

– Не томи, развей туман тайны, – ответил Доминго, подбадривая себя мыслью, что сегодня утром тумана как раз и нет.

– Дело в том, что я… состою в особых отношениях с сестрой Портолес.

При упоминании королевской убийцы Доминго плюнул за борт фургона.

– Ее всемилость расспросила меня, после того как при содействии кардинала Даймонда ознакомилась с моими способностями и, конечно же, с историей моих отношений с Портолес. Тогда я и был признан годным для этого задания. Идея была такова: если мы схватим Портолес по дороге, я смогу выведать все ее тайны, как бы она ни противилась.

– Это не новость, – сказал Доминго, гадая лишь, к чему вся эта ерунда. Теперь было видно чуть дальше, Язык Жаворонка обрисовался над дальними огнями кобальтов, но дно долины еще оставалось во тьме. Однако он слышал далекие крики и лязг металла, и это порождало в нем, как в каждом хорошем полководце, некое греющее чувство. – Подвези нас поближе, Ван. Мы пока выше, чем я думал.

– Я доставлю вас довольно скоро, полковник, – ответил Ван, и его пренебрежительный тон вызвал у Доминго отвращение, какого он не испытывал ни к одному гражданскому, даже к родному сыну. – Как я сказал, папесса доверилась мне, отчасти будучи убежденной, что я все равно проникну в ее мысли, а отчасти потому, что не сомневалась в моей способности заглядывать в разум Портолес. Вы еще не разгадали мой секрет?

– Ты демонски скучный рассказчик? – предположил Доминго, хотя оба знали, что это не так.

Но настоящая причина уже начала проявляться – так и в окружающем ландшафте большие участки еще не обрели четкую форму, но проступали их очертания.

– Правда, полковник, заключается вот в чем… – Ван прищурился на Доминго, пробормотал что-то неразборчивое, а потом ухмыльнулся. – Вы вините себя в смерти Эфрайна. Вы сожалеете, что плохо подготовили его к роли, которую он сыграл. Вы думаете, что, наказав всех, кто в этом участвовал даже косвенно, освободитесь от большего греха.

Доминго в ужасе уставился на анафему; потом подался вперед, чтобы схватить его за рясу, но от боли согнулся пополам. Поспешное движение породило в нем чувство, будто по шее сзади медленно водят пилой. Сквозь стиснутые зубы он выдавил:

– Я говорил, что сделаю с тобой, если будешь лезть мне в голову.

Брат Ван прищелкнул своим ужасным нечеловеческим языком.

– И в этом мой секрет, полковник Хьортт, – я никуда не залезал. Не смог бы, даже если бы хотел. Насколько я знаю, ни один ведьморожденный этого не умеет. Мой секрет – это секрет всех ведьморожденных: мы придумываем поводы, чтобы чисторожденные относились к нам с уважением, а если нет, то хотя бы с осторожностью. Как и прочие в Норах, я обладаю великолепной интуицией – это нас с вами объединяет. Но также и эмпатией, которой большинству чисторожденных недостает. Ни один ведьморожденнный не станет опровергать того, что мы умеем заглядывать в самые тайные мысли, ибо сделать это – значит пожертвовать одним из немногих наших преимуществ. Но на самом деле анафемы, обладающие приписываемым мне могуществом, просто хорошие слушатели. Мы ловко подлаживаемся, стараемся нравиться тем, кого хотим убедить. Если бы вы видели, как я общаюсь с Портолес, то вряд ли бы меня узнали. Как считаете, почему наши способности лучше всего срабатывают с теми, кого мы знаем близко?

– Но я чувствовал тебя, я ощущал, как ты копаешься в черепе…

– То, что вы чувствовали, полковник, – всего лишь плоды вашей собственной паранойи.

– Зачем ты мне это рассказываешь? – спросил Доминго, снова приваливаясь к спинке кровати.

– А попробуйте сами ответить, – предложил Ван. – Поставьте себя на мое место, сложите все, что знаете обо мне и моих желаниях. И сообразите.

Доминго заставил цирюльника примотать к ноге вместо шины сабельные ножны, но в этой позе не было надежды вытащить оружие. Встретив фальшиво-дружелюбный взгляд анафемы, он произнес:

– Считаешь, я проживу недостаточно долго, чтобы кому-нибудь рассказать.

Круглые глаза Вана стали еще шире от притворного удивления, и он воздел руки к рассветному небу:

– Узрите! Анафема среди нас! Этот ведьморожденный выдавал себя за барона Кокспара, но теперь разоблачил сам себя!

– Если ты намерен меня убить, монстр, я жду, – процедил Доминго.

Ван поцокал языком, разворачиваясь на козлах и отвязывая поводья.

– Может, вы слепы – или ваш разум ослаблен возрастом. Я же говорил: хочу, чтобы вы стали свидетелем битвы.

Фургон рывком тронулся вперед, и Доминго содрогнулся, когда новый спазм пронзил его позвоночник.

– Какой бы безумный план ты ни вынашивал, Ван, мой полк еще может тебя удивить. А больше всего удивит его командир.

– Полагаю, удивляться здесь будете вы, – проговорил Ван, направляя фургон вниз по пологому склону.

Первые лучи зари зажглись на сверкающих рядах Пятнадцатого полка, на солдатах Кобальтового отряда, заполняющих укрепления на дальнем краю долины.

– Уверены, что не желаете помазания? Еще не поздно получить благословение Цепи.

– Как-нибудь обойдусь, – сказал Доминго, мысленно извиняясь перед убитым сыном.

При всем своем опыте, при всей бдительности он попался в ту же ловушку, что и Эфрайн. Почему он вообще допустил агента Цепи в свой командирский шатер? Полковник давным-давно привык извлекать мудрость из неудач, но из всех его ошибок эта – самая страшная, и на ней уже ничему нельзя научиться.

* * *

– Это худший из твоих планов, а не подвиг, – заявила Пурна, когда Дигглби выставлял на чайный столик одну банку за другой с гордостью новоиспеченного родителя, демонстрирующего свое потомство.

– Лучшие планы обычно так и выглядят, – возразил Марото, постукивая по банке, которую держал в руке, и заставляя многоножку длиной с палец бросаться на стекло. – Говорю же тебе, Пурна, в таком состоянии я ни на что не годен, и единственный выход – проглотить такого же червяка, как тот, что меня ушатал. Стану как новенький.

– Ага, до следующего отходняка, – пообещала Пурна. – Каково тебе будет в следующий раз, если не остановишься?

– Пло-о-охо, – встрял Дигглби. – По опыту знаю.

– Я тоже, – сказал Марото. – Клянусь честью, Пурна, это последний раз.

Она смерила его взглядом, который он знал слишком хорошо, и тот разбил бы ему сердце, не замри оно в предвкушении нового червя. Пурна настолько хотела ему верить, что на сей раз поверила. Или, может быть, он хотел, чтобы она так верила, и она пошла на поводу. Конечный результат – вот что важно.

– Сейчас-то будет не отходняк, а действие. Быстрее, демон тебя дери. Мы уже должны быть в командирском шатре.

– Понял. – Жуя своего червя и морщась, Дигглби отдал коробку Марото.

Насекоголовый дворянчик даже не воспользовался собственным советом: только вчера вечером он убеждал Марото не жевать этих тварей. Вытащив ползуна из тряпок, набитых в выстеленную бамбуком коробку, Марото проглотил его враз, а потом – второго. И третьего: эти были намного меньше червя, которого Дигглби дал ему в прошлый раз, и надо было съесть их побольше, чтобы перебить ломку.

– Их же нужно держать в кладбищенской грязи, – заметил Марото, возвращая коробку. – Я и не знал, что они могут жить в других условиях.

– Так знай же, – ответил Дигглби с видом мастера, доносящего свет мудрости до профана, – могильные черви и правда требуют кладбищенской почвы, а вот эта мелочь водится только в каучуконосном бамбуке, который растет в доминионах, на границе между…

– Дигглби, – произнес Марото сосредоточенно как никогда, и отнюдь не из-за насекотиков. – Дигглби, кого ты мне скормил? Могильного червя? Просто какую-то экзотическую породу?

– Хм? – Глаза Дигглби состояли из одних зрачков, и Марото запаниковал. От личинок у паши уже съехала его гребаная крыша. – А-а, нет. Это не могильный, ничего общего. Бамбуковые черви, они… – он ухмыльнулся, показывая зубы, по которым тек белый сок, – особенные.

– Особенные чем? – спросил Марото, не понимая, от чего грохочет сердце и потеет лоб – от яда насекомых в крови или от тревоги за то, что этот яд может с ним сделать.

Этак ведь недолго и глотку себе перерезать.

– Сновидениями, – ответил Дигглби, водя рукой в воздухе и хихикая над образующимися звездочками. Стоп, что такое? Спасите, предки, Марото уже галлюцинирует. – Ты засыпаешь и видишь, например…

– Дигглби, ты безмозглый осел! Я сказал «могильные черви»! Могильные!

– Нет, – возразил Дигглби абсолютно трезвым голосом, подаваясь вперед и тыча пальцем в Марото. – Ты сказал, что тебе нужен червяк, какого я скормил тебе вчера. Но вчера я тебе такого и дал, потому что ты блевал весь день и я знал, что самому тебе не уснуть. Могильный червь был позавчера, так что не вини меня, если не умеешь пользоваться языком, как все взрослые люди.

– Зачем мне жрать перед боем то, от чего засну?

– Вот заторчишь от этого малыша и обретешь нереальную бодрость, и все равно будешь видеть бамбуковые сны. – Дигглби показал пустую винную бутылку с огромным скорпионом, злобно щелкавшим клешнями на дне. – Я засунул его туда, когда он был совсем крошечный, и красавчик слишком вырос, ему не выбраться. Не знаю, что буду делать, когда его хвост перестанет проходить в горлышко. – Дигглби сунул мизинец и не успел двух раз им махнуть, как чудовищное паукообразное взвилось по стенке и погрузило жало в человеческую плоть. Дигглби взвизгнул и вытащил палец, такой же синий, как полосы на скорпионьей спине. – Надо все делать быстро, а то палец распухнет и застрянет.

В былые времена Марото сунул бы в горлышко язык, чтобы получить самые сильные ощущения, но те дни, к счастью, миновали. Ну не то чтобы миновали, потому что конечности стали ватными от этих неизвестных червей – и поспать стало капитально важно, как выразился бы Дигглби… Сны минувшей ночи сейчас возвращались к нему – причудливее всех прошлых, и вернуться в эти грезы будет так приятно…

Нет! Надо сдержать клятвы.

Марото выхватил у Дигглби бутылку. Вернее, попытался. Онемевшая рука просто вышибла ее из руки приятеля, и стекло разбилось о стальной шип посередине щита, лежавшего у ног Марото. Какой-то отчаянный миг не двигался никто, а потом все зашевелились разом. Скорпион порскнул из осколков, Марото успел преградить ему путь ногой, обутой в сандалию, а Дигглби нагнулся, чтобы схватить тварь, и ненароком врезался головой в живот варвара. Хвала богам коротышек – скорпион всадил жало в щиколотку Марото и тут же скрылся в куче постельного белья.

– Я тебя найду, – грозно тоном пообещал ему Дигглби, и повернулся к варвару. – Он тебя цапнул?

– Ух!.. – произнес Марото, весь вибрируя. Ощущение было такое, словно кто-то впрыснул ему в щиколотку магму, – эффект, не свойственный известным ему скорпионам. Сонливость прошла, мысли бежали быстрее, он не успевал их выразить: – ЧтозагребаныйскорпионДигглби?

– Не знаю классического непорочновского названия для этого вида, – задумчиво ответил Дигглби. – Я зову просто: «злобарь, которого я нашел в своем шлепанце в Пантеранских пустошах».

Марото уставился на Дигглби, который раздувался, как рыба-шар, и рябь бежала по его мясистой шее и стеганому кафтану. Он только что накачал друга двумя экзотическими насекотиками, каких не пробовал даже опытный варвар, причем один из них, вероятно, встречался только на пустошах. Они с Дигглби еще хихикали, когда Пурна просунула оплывающее лицо в палатку и приказала им пошевеливать задницами. Схватив два самых тяжелых щита из коллекции Дигглби, Марото выскользнул за ней. Он должен выполнить обещания, хотя нарушать их всегда бывало значительно проще.

Глава 24

И это ее надежная личная гвардия! С первым лучом рассвета никто из команды тапаи Пурны не явился, и Чи Хён, вскочив на своего жеребца, в последний раз протрубила в рог. Вместе с Гын Джу, Феннеком, Чхве и кавалерессой Сасамасо, ведущей дюжину конных рыцарей, составлявших генеральскую охрану, она галопом проскакала по лагерю, размахивая знаменем-копьем и собирая в кильватере пеших солдат, пока спускалась с Языка Жаворонка на кровавую битву. Еще было темно, солнце не вышло из-за предгорий, но Чи Хён с удовольствием увидела, что ее армия готова встретить атакующих, и завистливо подивилась инициативности Пятнадцатого полка.

Багряная кавалерия попыталась прорваться сквозь укрепления и ряды копейщиков, выставленных там, где уклон делался круче, но, прежде чем она добрались до пехоты, прогремели новые рога и кобальтовые нанесли ответный удар. Феннек отыскал в Нукс-Вомике старого наемника Фаариса Кимаеру, и сейчас этот великолепный наездник вел разношерстную кавалерию кобальтов вниз по южному гребню, наперерез багряным конникам. Когда у края долины имперцы развернулись им навстречу, драгуны кавалерессы Сингх понеслись с северного хребта и обрушились на фланг багряных сзади. Зажатая с двух сторон конными отрядами и теснимая копейщиками, идущими вниз по склону, багряная кавалерия тем не менее удержала позиции. Она защитила фланги, не дав кобальтовым разрезать свои ряды, и стала подниматься на холм. Внезапно тяжелая конница обрушилась на плотный строй пеших мятежников, прорвала первые шеренги. За ней быстро подтягивалась багряная пехота – волна крови катилась по долине к Языку Жаворонка.

Не желая идти наперерез своей пехоте, прорыв сквозь которую причинил бы больше вреда, чем пользы, и погубил бы солдат, бежавших за ее отрядом, Чи Хён повела свою свиту и несколько сотен пехотинцев в обход на север, где их товарищи стояли реже. Уже почти оглохнув от какофонии битвы, но еще даже не вступив в нее, она добралась до кавалерии Кимаеры и обошла ее с фланга, предполагая защищать ее от багряной пехоты, пока кобальтовые всадники не прорвутся внутрь, чтобы соединиться с отрядом Сингх и зажать багряную кавалерию в клещи. В последний раз воздев копье и махнув флагом, Чи Хён взяла оружие наперевес и пришпорила жеребца, погнав его навстречу надвигавшейся орде; Чхве мчалась слева, держа огромное лунокопье с острием-полумесяцем, а Гын Джу справа сжимал в руке длинный, украшенный кисточками трезубец. Феннек, похоже, остался с кавалерией Кимаеры, но конные рыцари и толпа тяжело дышащих пехотинцев по-прежнему трусили за генералом. Низко над головой вилась Мохнокрылка, похожая на стервятницу, и Чи Хён отмахнулась от этой ассоциации. Быстрый конь летел в гущу самой жестокой битвы в ее жизни.

Стрелы сновали туда-сюда по обе стороны от генерала, а затем жеребец врезался в яростное багряное море. Флаг-копье пронзило нагрудник орущей женщины в первых рядах, и Чи Хён бросила оружие, чтобы не вывихнуть руку, а конь занес ее глубже в строй вражеской пехоты. Она дернула повод, чтобы выбраться из толпы, но имперцы с небывалым напором шли слишком плотными рядами. Положение осложнялось тем, что кобальтовые солдаты, которых она намеревалась привести в бой, отстали и теперь линия фронта оказалась позади. Чи Хён пользовалась этим маневром полдюжины раз, но никогда не углублялась так далеко во вражеские ряды. Вот проклятье!

В нее тыкались пики, клинки скребли по кольчуге коня, отскакивали от ее поножей. Она выхватила из ножен длинные мечи-близнецы, чуть не выронив один, когда в шлем ударила стрела. С тех пор как Чи Хён покинула Хвабун, она стала умелой наездницей. С мечом в каждой руке, она оказалась посреди вооруженной и закованной в броню толпы, не позволявшей ей ни сражаться изящно, ни толком править конем. Боевой жеребец, к счастью, был еще лучшим скакуном, чем она наездницей. Выверенные удары его копыт не давали имперцам стащить ее наземь.

Но багряные солдаты бросались на нее, пуча глаза под шлемами-горшками и брызжа слюной, – неслись и наседали, не обращая внимания на копыта жеребца и стальные клинки. Они обезумели от ярости и больше, чем на вышколенных солдат, смахивали на огненных муравьев, карабкающихся на свою жертву. Раньше легендарная внешность Чи Хён пугала врага до одури, но эти солдаты не выказывали ни узнавания, ни естественной осторожности – только неистовую ярость, тем более страшную, что она охватила всех. Человек с кожей такой же багряной, как его камзол, плевался и пускал пену даже после того, как меч пронзил ему горло, словно лишь ненависть удерживала этого воина среди живых.

Еще двое схватили ее за ногу с другой стороны, и, когда она развернулась, чтобы ударить, ее лицевой щиток запотел от крови: лунокопье Чхве отсекло одному солдату голову и засело в шее у другого. Тот все равно не выпустил поножей, пытаясь стащить Чи Хён с коня, и ударом меча она довершила работу, начатую Чхве. Руки уже болели, она пришпорила коня левой ногой, и отлично вышколенное животное пошло вбок и по кругу, насколько это получалось в такой давке. Но когда конь развернулся и Чи Хён увидела, как острие копья Чхве рассекает воздух, отбрасывая багряных солдат, она осознала, что в суматохе не соображает, откуда явилась. Именно об этом предупреждал ее Феннек: она совершила большую глупость и была уже на грани паники, когда чириканье Мохнокрылки заставило ее посмотреть вверх, выше хаоса, и увидеть Язык Жаворонка слева.

– Назад! – крикнула она, но, отдав приказ, поняла, что не слышит собственного голоса в грохоте битвы, не видит ни Гын Джу, ни кавалерессу Сасамасо, ни других своих рыцарей – только накатывающиеся волны багряного, сверкающего стальной пеной моря и, в невозможной дали, изломанную синюю линию своей пехоты. В нее ткнулось копье, снеся лицевой щиток шлема. Меч пробил броню жеребца, отчего тот гневно взвился на дыбы и едва не сбросил наездницу. Чи Хён прокляла себя, обозвав величайшей дурой за то, что очертя голову бросилась в этот ад.

* * *

К тому времени как София проскользнула обратно в лагерь, собрала сотню обескураженных солдат, которых отдала под ее командование Чи Хён, и велела им взять столько же лучников из отряда, стрелявшего в долину, – кобальтовые, удерживавшие фронт, уже попали в оборот. Однако им было бы куда хуже, не возьми она в свои руки тылы, хотя ей пришлось трижды повторить задачу лейтенанту, командовавшему лучниками, прежде чем женщина позволила ей уйти с сотней демонски нужных стрелков. Потом они бежали вверх по холму, через лагерь, постоянно держа в поле зрения горб, что находился футов на пятьсот выше по склону и отмечал место, где из Языка Жаворонка выступало небольшое плато. Она ждала, что там появятся багряные солдаты, которые начнут спускаться по крутому склону в лагерь, но пока – никакого движения среди камней и кактусов. Язык Жаворонка до уступа был безлюден и почти гол до вершины, его пересекала только пара рядов низких сосен, тогда как на окружающих горах те росли сплошь. Но София не взобралась бы достаточно высоко, чтобы заметить блеск металла, перетекавшего через боковой склон горы, не подними Мордолиз столько вони по этому поводу.

Здесь, за передним краем гор, не было ничего, кроме дикой земли, и пусть даже Пятнадцатый сошел с дороги на пятнадцать миль южнее, чтобы последовать за кобальтовыми, за ним следили разведчики, и они не докладывали ни о каких отрядах, отделившихся для обхода с фланга. Это означало, что второй отряд выступил даже раньше, чем полк спустился с гор. Такой тактической изощренности София никогда бы не заподозрила в Эфрайне Хьортте – мальчик, похоже, стал относиться к делу намного серьезнее, с тех пор как она отрезала ему большие пальцы. Он не мог отрядить крупное войско на столь рискованный поход по горному бездорожью, но солдат могло оказаться достаточно, чтобы парализовать кобальтов, не будь здесь Софии. Она с первого взгляда узнала классический «волчий капкан», хотя сама всегда заводила имперцев в ловушку, а не выстраивала ее вокруг лагеря: многое может пойти не так, если оба твои отряда не займут позиции вовремя, чтобы раздавить врага стальными челюстями. Это она и хотела продемонстрировать, первой заняв удобное для обороны плато и перестреляв имперцев, когда они потянутся вниз с тропы.

Как только ее отряд добрался до верхнего края лагеря, гонец, которого она послала сообщить Чи Хён про обходной маневр врага, выбежал, отдуваясь, из-за палатки и дал ей знак спуститься. Он не выглядел так, будто принес добрые вести.

– Дай-ка угадаю, – сказала София. – Наш бесстрашный генерал решила командовать на передовой?

– Угу, – выдохнул гонец. – Но я нашел этих двоих перед командирским шатром, они стояли как потерянные, и я привел их, потому что вы приказали вести всех способных держать оружие.

Самая высоченная фигура, какую София когда-либо видела, догнала гонца и запыхалась при этом намного меньше. София усмехнулась и на кремнеземском произнесла:

– Что, трудно найти кого посноровистее, чем четыре руки на двух ногах?

– Ух, – отозвался Мрачный, отводя глаза. – Это вы.

– Манеры, парень, – напомнил старик Безжалостный, возложив ладони на копну волос внука, как на кафедру. – Любой, кто уложит моего сына так, как это сделала она, достоин кивка, если не глотка чего-нибудь крепкого. Как величать вас, госпожа, если мы не были официально представлены? По дороге слышали много титулов, дайте-ка припомнить: София Холодный Кобальт, Забытая Королева, Баньши-с-Клинком, Первая Среди…

– София годится, – оборвала она, понимая, от кого Марото унаследовал любовь к собственному голосу. – Я буду звать вас просто Безжалостный и Мрачный, поскольку слышала, что это ваши имена. Устраивает?

– Более чем, – ответил Безжалостный.

– Как… – Мрачный смотрел во все глаза на Мордолиза, который подошел и потерся головой о его ногу. – Как зовут вашего демона?

– Истинное имя демона – могущественная штука, Мрачный. – За спиной Софии встревоженно зашептались, но ее не сильно огорчило то, что парень выдал ее спутникам, – если ей больше не наслаждаться анонимностью, то и демону тоже. – Я дала ему кличку Мордолиз.

– Ха! – Мрачный поскреб за ухом чудовища, отчего оно довольно взвыло.

– Меня больше, чем моего внука, заботят дела смертных, – заявил Безжалостный. – Посланный вами мальчик сказал, что нужны мечи, чтобы встретить трусливую алую стаю, крадущуюся вниз по горе. В общих чертах это так?

– Дед, – тихо проговорил Мрачный, отводя взгляд от Мордолиза, но по-прежнему не глядя на Софию, – мы должны сражаться вместе с дядей, помогать Джи… генералу Чи Хён…

– Их не было там, где они обещали быть, – буркнул Безжалостный, – а госпожа София хочет получше застраховаться от трусов. О чем ты ноешь?

– Это важная битва, Мрачный, – сказала София. – Ты принесешь больше пользы дяде и друзьям, отбивая атаку на их тылы, чем бродя по полю в надежде найти двух бойцов среди двадцати тысяч.

– Так много? – ликующе перепросил Безжалостный. – О, это будут пышные проводы!

– Ну ладно. – Мрачный выглядел оробевшим, как девственница, которую пригласил на танец знаменитый распутник, и София получила некоторое удовольствие, наблюдая, как он смущенно ежится. Что бы Марото ни думал о мотивах племянника, Софии было ясно, что парень желает уложить ее либо в могилу, либо в постель, а может быть, даже и сам не знает, чего хочет больше.

– Я поручаю тебе присматривать за моей спиной, Мрачный, – сказала она, не в силах удержаться, и это его наконец добило – он посмотрел ей прямо в глаза, и она увидела последнее, что ожидала от внешне грозного Рогатого Волка: он ее боялся.

– Ага. Ладно.

– Ага. Ладно, – передразнил дед и, порывшись за спиной парня, вытащил кошмарного вида нож из тех, какие мечут друг в дружку воины кремнеземских племен. – Мы порычали и погавкали достаточно, давайте уже применим зубы по делу!

– Тогда наверх, – распорядилась София. Возвысив голос, чтобы слышали лучники и пехота, собравшиеся позади, она крикнула: – Я вырежу трубку первому, кто прольет кровь багряных!

Парочка «ура» и уйма непонимающих взглядов. Куда катится Звезда?

– Или бутылку лучшего пойла в лагере, на ваш выбор! – Это подействовало на невежественных подонков гораздо лучше, и София двинулась вперед и вверх по склону, стараясь не заводиться из-за того, что единственное умение, которым она по-настоящему гордилась, встретило столь вялый отклик.

Ну и ладно, бутылку раздобыть куда проще, чем вереск. А ее рукам и так будет чем заняться в предстоящие дни.

* * *

Мрачный и папаша не пришли к палатке Дигглби, и, когда Пурна устала ждать и потащила лодырей к командирскому шатру, она обнаружила, что Чи Хён уехала без них. Предложения еще немного подождать были с ходу отвергнуты той же Пурной, скорчившей свою самую злокозненную мину. Марото не понимал, что за спешка, поскольку спиральные сине-красные узоры, перетекавшие по ложу долины, не собирались никуда исчезать. И приблизительно в то же время Марото перестал слышать, что говорят Пурна и другие: его единственное ухо наполнилось жужжанием и скрежетом насекомых, скрывавшихся под землей; могильные черви ползли отсюда в долину, взбудораженно пробиваясь к поверхности, к пище…

Пурна повела товарищей вниз. Но Марото больше не мог смотреть на нее, как не мог видеть Дигглби, Хассана и Дин, потому что взгляд пронзал кричащий макияж и кожу, показывая все, вплоть до клацающего челюстями черепа. Он сосредоточил внимание на Принце, потому что карманный песик, трусивший рядом с компанией, продолжал смотреть на него со странной ухмылочкой, и хотя он уже не походил на собаку, но по крайней мере не выглядел ходячим трупом, обглоданным падальщиками. Шатающийся зуб Черной Старухи! Марото никогда так круто не уносило от укуса. Он накачался по самые яйца.

– Ты перестанешь, наконец? – спросила Пурна.

Марото оторвал взгляд от Принца, с облегчением обнаружив, что буйный скрежет в его ухе поутих, сменившись старым добрым гомоном бесчисленных людей, убивающих друг друга.

– Спасибо.

– А? – Но звук вернулся, как только он это произнес, и на него снова ощерился череп Пурны, а почерневший костяной палец указал на ее челюсть. – О!

Марото перестал скрипеть зубами, и звук тоже прервался. Смешно, как это устроено. Он закрыл глаза, сказав себе, что, когда откроет, мир снова станет нормальным. Попробовал и увидел, что они ушли вниз по склону холма и уже осталось меньше сотни шагов до задних рядов, а всюду гребаные трупы, люди слоняются вокруг них, держась кто за свои конечности, кто за места, где эти конечности некогда были, и рыдают, и умирают, а иногда то и другое сразу, и кровь проступает прямо из земли, – а Пурна чмокнула его в щеку, как будто это помогало где-нибудь, кроме песен.

– Марото! – Череп под капюшоном Рогатых Волков говорил аккурат как Пурна.

– Эточноя, – сказал он, надеясь, что выйдет убедительно.

– Кое-кто видел, как она уехала вон туда, но будет адски трудно даже пробраться через наши войска до фронта. Жди здесь, пока мы не вернемся с Чи Хён, ладно? НЕ ХОДИ ТУДА!

Пурна указывала на тучу свистящего оружия и кровавых брызг, которая повисла перед ними. Когда Марото прищурился, его запутавшийся мозг вообразил, что уже попал прямо в гущу боя, ибо все начало происходить в точности так, как он помнил по настоящим схваткам. Бессвязная муть разделилась на сотню тысяч кристально ясных образов. Топор отсекает руку. Женщина поднимает щит слишком медленно, чтобы отбить копье, пронзающее ей сердце. Падает лошадь с выпущенными булавой мозгами. Всадник вонзает меч в другого, а его конь еще не понял, что убит.

– Правильно, молодец. Останься тут. Если тебе надо подвигаться, иди обратно в палатку, – сказала Пурна, отворачиваясь, но не успела сделать и шага, как стрела, выпущенная с двухсот ярдов, из глубины свалки, со свистом устремилась ей в лицо. Ну, «со свистом» – слишком сильно сказано. Она просто спланировала вниз, как бы бесцельно, оставляя в небе сверкающий след, а потому Марото тоже не спешил: он просто оттолкнул Хассана, извинился, а затем сделал длинный шаг наперерез Пурне и поднял один из своих щитов, чтобы аккуратно перехватить стрелу, прежде чем та убьет девчонку. Острие задрожало с его стороны щита, пройдя сквозь сталь и дерево. На дюйм ниже – и она прошила бы ему потную руку. Нужно быть осторожней.

Человеческие глаза в черепе Пурны оторопело заморгали, Хассан ахнул от запоздалого шока, а Дин выдавила:

– Милость Падшей Матери! Никогда не видела, чтобы смертный так двигался.

– ЯНегодяйвынезналимоюрепутациюпроводникаотПантеранскихматьихпустошей, – сказал Марото, и Дигглби засмеялся.

Он все хохотал, подхватив одной рукой Принца, а второй размахивая хрустально блестящей саблей, как тот актер, с которым Марото работал, у него была крутая роль сумасшедшего пирата, а Пурна хлопала варвара по плечу, и как-то обалдело благодарила его, и больше не убеждала остаться в тылу, и все они побежали к какому-то очагу вобравшей все сущее битвы, который показался лучше прочих. Благородные господа всегда знают, где затевается самый веселый кутеж.

– Вопрос, – прошипел Марото Дигглби, не желая пугать остальных, пока они проталкивались сквозь толпу. – Мысиние аоникрасные?

Дигглби все еще смеялся, когда новая, слишком быстрая даже для Марото стрела прочертила дугу по ясному утреннему небу. Зловещий черный след дрожал за ней в воздухе, и было странно смотреть на смеющегося друга и понимать, что он мертв, еще до того, как это случилось; видеть, что он ведет себя как живой и здоровый, но знать: он призрак, просто еще не понял этого. Но вместо того чтобы пронзить увитую кружевами шею пижона, стрела в последний миг отклонилась под порывом ветра и впилась в какого-то беднягу позади них – убила чьего-то чужого друга, а не его. Марото смеялся вместе с Дигглби, ведь, когда понимаешь вообще все, самую суть всего, нет ничего более уморительно-случайного, чем война.

* * *

Мрачный с трудом пробирался через лагерь к дядиной палатке, навстречу потоку нетерпеливых, испуганных и целеустремленных людей. Палатка оказалась пуста, и, когда через пару минут так никто и не появился, он потащил дедушку к шатру Чи Хён, но и ту упустил. Самым разумным казалось подождать здесь, пока кто-нибудь не придет и не скажет, что ему делать, хотя дедушка требовал, чтобы он отправился с остальными кобальтовыми вниз по холму и выяснил, нет ли для них занятия на дне долины. Если честно, Мрачный не мог вынести мысли, что покинет палатку, а Чи Хён или дядя Марото вернутся сразу после его ухода, и он вытянул из дедушки обещание выждать десять минут, поскольку сражающиеся армии в долине никуда не денутся.

И снова ему стоило прислушаться к дедушке, так как потный парень, который прибежал снизу, просунул голову в шатер и велел Мрачному идти за ним в заднюю часть лагеря, чтобы с кем-то сражаться, а в итоге привел прямо к Софии. И вот он уже пообещал охранять ее тыл, то есть вляпался в новую глупость: поклявшись, он не сможет с полной уверенностью в своей правоте выполнить волю Безликой Госпожи. По крайней мере, сегодня. Возможно, это и хорошо: одной заботой меньше… Разве только София каким-то образом догадалась, что варвара послали по ее душу, и хочет воспользоваться военной суетой, чтобы напасть на него раньше, чем он на нее. Разве что так.

– На спину пялишься? – прошептал дедушка, пока Мрачный взбирался по крутому, скользкому от грязи склону.

Над ними, словно вздутое брюхо горы, торчал край уступа, который они называли горбом, но до него еще надо было дойти. София была шагов на десять впереди, и да, если быть честным с собой, он посматривал на эту спину – с такого угла трудно не смотреть, как кожаные бриджи натягиваются на ее заду.

– Молчи, дед, – бросил Мрачный, но это, видно, удовлетворило старика, потому что тот залился смехом.

Оглянувшись, Мрачный тут же ударился пальцем ноги и съехал вниз на колене, распоров его о торчащий камень. Он едва заметил это, уставившись с разинутым ртом на долину за лагерем. Какой огромной оравой ни казался Кобальтовый отряд, имперцев было по меньшей мере вдвое больше. После того как Мрачный и дедушка встретились с Чи Хён в горах, он видел багряную армию только мельком, когда кобальтовые поднимались выше преследователей, и эти мимолетные впечатления едва намекали на истинный масштаб сил противника. Две армии столкнулись у подножия горы, взбивая пыль, и, хотя пока не было отдано ни пяди земли, море одетых в багряное солдат за линией фронта простиралось очень, очень далеко, покрывая всю долину до следующего холма.

Каким бы впечатляющим ни было это зрелище, отвесить челюсть Мрачного заставила тень, быстро летевшая за имперцами, которая не исчезла, даже когда медленно встающее солнце застлали клубы пыли. Демоны. Бестелесные, которых Чи Хён называла духами, но все равно целая туча. И Мрачный взмолился к Черной Старухе и Дерзкой Поступи, чтобы это были просто падальщики, ищущие легкой добычи. Единственный раз он видел подобный рой в том месте, где Безликая Госпожа воспользовалась ими как дверью в мир смертных, и ужасная мысль погнала его сердце галопом: что, если она пришла отомстить, наказать Мрачного, который встал на сторону Софии, вместо того чтобы выполнить божественное желание? Однако демоны как будто не собирались склеиваться, так что, может быть, все не так плохо…

Гул внизу напомнил ему о его непосредственном занятии, и Мрачный увидел, что пехотинцы и лучники сгрудились вокруг на колючем от камней и кактусов склоне и блестящие лица встревоженно смотрят вверх, на него… нет, мимо него, на край выступа, который теперь заслонял остальную гору. София тоже остановилась, припала животом к камню прямо под скальной полкой, а ее демон проскользнул вбок вдоль уступа с грацией ничуть не собачьей. Утвердившись сапогами в скользкой каменной пыли, Мрачный подтянулся к Софии, а та повернулась к солдатам, следовавшим за ней, и приложила палец к губам, после чего дала знак продолжать путь.

– Они здесь, – шепнула она Мрачному с дедушкой. Ее глаза и волосы сияли в холодном осеннем свете. – Выскочат на нас в любой момент. Если попадемся лучникам, нам всем конец. Готовы?

– Гм, – ответил Мрачный, силясь сочинить что-нибудь красивое, коль скоро эта мысль может оказаться последней. Он попытался представить озорную улыбочку Чи Хён, но та превратилась в Безликую Госпожу. – Ага. Понял.

Под ними один из солдат поскользнулся, столкнул камень, и тот поскакал, громыхая, вниз, к лагерю. Но наверху ничто не шевельнулось: большинству вражеских солдат еще предстояло спуститься с вершины.

– Ты готов к встрече с предками, дед? – шепнул Мрачный через плечо, когда София наложила на лук стрелу; молот был приторочен к спине.

– Демоны, нет! – буркнул дедушка. – Так что постарайся держать свою пустую дыню между мною и стрелами – ты моя единственная защита.

– Рогатые Волки не носят доспехов, дед, – возразил Мрачный и, взглянув на их общую тень выше по склону, увидел, что старик держит в каждой руке по солнценожу.

– Рогатые Волки? Ты не заметил, мальчик, что мы с тобой уже дюжину оттепелей как люди Сумчатой Крысы. А теперь давай, порастряси жирок, парень, покажем этим багряным псам, что такое настоящая драка!

* * *

Штурмуя высоту, всегда мучительно гадаешь, в какой момент тебя заметит расположившийся выше враг. Ключевое слово здесь «выше»: за высоты сражаются не без причины. София медленно привстала с луком наизготовку, и то, что снизу выглядело острым краем уступа, стало мягким изгибом, и открылись вершины сосен. Мрачный держался ближе к земле, делая последние неуверенные шаги вверх, где та выравнивалась, а дед тянул шею, чтобы заглянуть туда со своей персональной вышки.

За травой и камнями плато стояла тенистая сосновая рощица, и София выдохнула, ослабив тетиву. Несмотря на настороженность Мордолиза, там нет имперцев. Пока.

Взмахом руки она приказала солдатам подниматься, и в ответ на ее сигнал среди деревьев грянул клич, за которым последовало полдюжины стрел. Мрачный уже рванулся вперед зигзагами, и стрелы просвистели мимо. Одна должна была вонзиться в ногу Софии, но взметнула грязь перед ней благодаря Мордолизу. София выровнялась и выстрелила в один из силуэтов, выступивших из-за прикрытия деревьев. Легко демонстрировать крутизну, когда о твоих интересах заботится демон, но Мрачный и его дед тоже не собирались упускать славу, они пересекали узкое плато, адски завывая на бегу.

– Вверх! И сразу оттуда стреляйте! – закричала София.

Мордолиз взвыл и забежал вперед, наперерез другим стрелам, которые могли в нее полететь. Они и прилетели, когда отряд Софии взобрался на горб, и две отклонились под лай Мордолиза, а третья попала в совсем юного мальчика из Равонама, который, записываясь к кобальтовым, сказал Софии, что принес охотничий лук. Он рухнул, стеная от боли, возле залегших товарищей, которые целились в кучку имперцев, что прятались в чахлых сосенках на дальнем краю плато.

Их задачу бесконечно осложнил Мрачный, который пробежал вперед, вломился в рощицу и теперь метался среди имперских лучников, как леопард, слишком долго просидевший в клетке и выпущенный в вольер к благородным оленям, – леопард с разъяренной вооруженной обезьяной на закорках. Копье варвара казалось мокрым красным пятном, мелькающим между деревьями, а со спины парня его дед разил ошеломленных лучников огромным ножом о многих лезвиях. Эта парочка напоминала какое-то угракарское божество, которое София видела на алтаре старосты в Блодтерсте, – четырехрукое чудовище, воплощенное бедствие.

Но в перестрелке редко побеждают клинком. Стрела Софии вонзилась в пах имперцу, а ее кобальтовые выпустили еще дюжину, превратив живописную рощицу в бойню. Схватка завершилась, и София поспешила через плато, дав сигнал солдатам следовать за ней.

Мрачный и его дед не сразу поверили, что остались целы и невредимы, когда последняя лучница с воем скорчилась на земле. В ее животе засел солнценож. Мрачный добил ее копьем, прежде чем извлек метательное оружие и вернул старику.

София вошла в рощицу. В соснах шелестел ветер, и ей вдруг вспомнился затхлый запах, растекшийся, когда азгаротийский полковник выложил голову Лейба на стол, за которым супруги почти ежедневно ели в течение двадцати лет. Она споткнулась и ухватилась за дерево, зажимая рот и пинком отгоняя Мордолиза, который веселился, как Маротовы дружки-пижоны.

Тошнотворное дежавю так же мгновенно и прошло. Подняв глаза и увидев, как один из ее лучников перерезает горло завывающему мальчишке, которому она прострелила пах, София оттолкнулась от дерева, выпрямилась, встряхнула руками и ногами, сплюнула. Получилось не очень красиво и чисто, но сделать это было необходимо. Ясноглазые юные имперцы, помогавшие поганцу Хьортту убивать ее мужа и всю деревню, небось не пролили и слезинки – вот и она не станет. Если кто-то и стоил того, чтобы она склонила над ним голову, то это не вооруженные подонки, а Пао – пастушок, которого Мордолиз притащил в горы над Курском лишь для того, чтобы тот умер у ее костра.

– Спасибо! – сказал Мрачный с явным облегчением. Ну а почему бы и не испытывать облегчение тому, кто остался в живых? – Мы вам обязаны.

– На здоровье. – София постаралась говорить искренним тоном.

– Знаю, что ты полезла сюда не только ради этой кучки презренных трусов, – вмешался измазанный кровью старик. Он выглядел как насосавшийся крови вампир из песен. – Так где же охота?

– Ха! – София расправила плечи, пытаясь сосредоточиться. От нее зависела безопасность людей. – Видите вон у того знак на куртке? Однорукий человек с большим мечом – это герб Мьюры. Разведотряд твоего дяди насчитал в горах больше двух тысяч солдат, а потом снова заметил их знамена, когда натравил на имперский лагерь рогатых волков.

– Я не слышал этой песни! – опешил Безжалостный. – Что сделал Марото с рогатыми волками?

– Пусть он сам расскажет, – ответила София. – Попозже. Врагов тут всего ничего, вот в чем соль, – это авангард, высланный, чтобы занять уступ. Что означает…

– Йо-хо-о-о! – донесся с горы пронзительный вопль, и все повалились ничком в грязь.

Все, кроме Софии, узнавшей сигнал, и Мрачного, который заступил за дерево. Глянув на звук, София увидела, что за деревьями еще одной, более высокой ступенью круто поднимается Язык Жаворонка, а дальше громоздится сам пик. На верхнем уступе виднелась горстка людей в багряном. Вот они начали спускаться по едва заметной охотничьей тропке, соединявшей два плато.

– Все хорошо! – крикнула София своим, а для нервозно скулящего демона добавила: – По-моему.

Кобальтовые, натянув луки, наблюдали, как мьюранский полк плотной цепью спускается с верхнего выступа; и ни один солдат, даже оскальзываясь и падая на крутом склоне, не отвел рук от головы. София насчитала чуть меньше трехсот сдающихся имперцев, и, когда первый дрожащий мьюранец добрался до сосен, в конце вереницы появилась неуклюжая фигура.

– Выстройте их на краю уступа, вон там, – скомандовала София своим растерянным солдатам. – Если побегут вниз к лагерю, перестреляйте. Кто без лука, ждите здесь и отводите пленников к лучникам.

– Это… – Мрачного покинула умиротворенность.

– Да, это он, – подтвердил его дед, сплевывая через плечо Мрачного. – София, если тебе ничто не грозит, мы отправимся вниз, там настоящая драка.

– Конечно. Мне он тоже не особенно нравится, – сказала София. – Хорошо, что не одни имперцы додумались атаковать тылы, иначе мы оказались бы в полной заднице. Я уже поняла, что каждому демону можно найти применение.

Безжалостный согласно кивнул, когда внук понес его прочь, но взгляд, который Мрачный бросил на Софию через плечо, так и остался непонятым. Надо будет при первой возможности раскрыть эту устрицу и посмотреть, что она скрывает: жемчужину или нечто менее приятное.

– Волки меня не дождались? – спросил Хортрэп, шедший за своим последним пленником.

Мьюранцы были чуть ли не в экстазе от того, что их передали стойким вражеским солдатам.

– Ну ладно, поболтаю с ними позже.

– Пара-тройка тысяч мьюранцев против одного мешка с жиром? – спросила София, быстро шагая по седловине вместе с унылым демоном, вызвавшим это уныние колдуном и последним перепуганным имперцем, юношей с металлом на груди, но без всякого металла в походке. – Что случилось с остальными?

– Клянусь, я не виноват! – заявил Хортрэп.

Вяло шедшего пленника передернуло, но он не обернулся, чтобы опровергнуть эти слова.

– Они потеряли бо́льшую часть отряда, пока добирались в такую даль, и что-то еще было с лавиной, верно, Уитли?

Пленный офицер коротко кивнул.

– Напоследок я, может быть, и приложил руку, признаю, – театральным шепотом сообщил Хортрэп так, чтобы Уитли услышал.

София закатила глаза, – если этот колдун утверждает, что в ответе за что-то, то тут он, скорее всего, ни при чем.

– Да, мы потеряли несколько человек в конце пути к уступу, но, я уверен, Холодная София справедливо обойдется со сдавшимся мьюранским полком.

Эти слова заставили Уитли оглянуться. София не представляла, что можно испугаться сильнее, но ему это удалось.

– Так это… вы?

– Вам Хьортт обо мне рассказал? – спросила София.

Он кивнул, и глаза расширились еще больше.

– Хорошо. – Слабость прошла, и София облегченно вздохнула.

Разведка Чи Хён не подвела: полковник Хьортт по-прежнему командует Пятнадцатым.

Она ускорила шаг, спеша на главное дело. Хортрэп тоже пошел быстрее, заставив и Уитли живее переставлять ноги, и они приблизились к краю плато, где сидели остальные пленные, все еще державшие руки на затылке.

– Можно задать один… – начал Уитли, но София оборвала его, взглянув на лагерь кобальтов и поле боя за ним.

– Нельзя. Я женщина занятая. Уверена, что Хьортт предупреждал вас: со мной лучше не ссориться.

– Это… интересно, – произнес Хортрэп, и, оглянувшись, София без всякого удовольствия увидела, что он барабанит пальцами-сосисками по губам, тоже захваченный зрелищем.

– Интересно? – София снова посмотрела на поле. Линия фронта была изломана, хотя еще как-то удерживалась несколькими шеренгами стойких солдат, однако дальше багряные пехотинцы возбужденно развивали какую-то деятельность. Очень странную. Как будто они… – Это точно не твоих рук дело?

– Ах если бы! Нам лучше спуститься и увести оттуда своих людей, – проговорил Хортрэп с необычайно редкой дрожью волнения в голосе и двинулся вниз. – Иначе очень скоро все может стать еще интереснее. Но в плохом смысле – тебе не понравится.

Столь же необъяснимо и вопреки присутствию ненавистного чародея улучшилось настроение Мордолиза. София не знала, какое из двух чудес беспокоит ее больше. Приказав своим людям вести пленных в лагерь, она поспешила вниз – посмотреть, что там, во имя всех гребаных адов, творится.

Глава 25

– Ай-яй-яй, какие выражения! – поцокал Ван на ухо Доминго. Достигнув травянистого пригорка на полпути вниз по склону последнего перед Языком Жаворонка холма, Ван выпряг лошадь, отпустил ее пастись и заполз в фургон, к Доминго в постель, так что они теперь лежали в задке плечом к плечу и смотрели на долину. Там должна была кипеть битва, но вместо нее… вместо нее происходило другое.

Доминго опустил тяжелый ястроглаз. Его кисть тряслась, во рту пересохло, нерабочая рука и раздробленная нога начисто позабылись. Полковник провел пальцем по имени сына, выгравированному на обвивавшей медный инструмент серебряной ленте, и большая часть боевого задора улетучилась. Не видя поля боя, он еще надеялся, что Ши или другой офицер приедет с докладом, что ему удастся достать саблю, несмотря на неудобную лежачую позу, что случится еще что-нибудь… Но анафема перехитрил его по всем статьям, и ни один из азгаротийцев, которых он привел сюда, не собирался спасать своего командира, потому что все они помешались и теперь скопом гибли.

– Я раскрою вам последний секрет, полковник, – сказал Ван, кладя тощую руку на плечо Хьортту и дружески его приобнимая. – У меня были сомнения, получится ли вообще хоть что-то. Могло бы дойти до середины, а потом… пффф – и ничего. Однако дым, который вы можете видеть даже без трубы, означает, что ритуал идет точно так, как говорила ее всемилость.

– Это… оружие папессы? – Доминго попытался припомнить детали церемонии, которую демонски старательно игнорировал, пока она шла. – Все эти песни о жертве, о восходящем царстве Падшей Матери… Вы, демон вас дери, отравили моих людей.

– Отравили? Мы спасли их, Доминго! Может, я и рассказал пару сказок, убеждая вас прибегнуть к ритуалу, но я не соврал, что величайшая честь – быть отмеченным Падшей Матерью. Они станут мучениками, которые закончат эту войну.

– Я… Это моя вина. Я позволил вам… – Доминго больше не мог ничего вымолвить, его язык налился такой же тяжестью, как и сердце.

Солдаты доверяли ему, а он обрек их на смерть.

– Вы сделали правое дело, – произнес Ван тем же покровительственным тоном, каким говорила жена Доминго, когда Эфрайн, о чудо, мочился в горшок. – Даже после того, как вы согласились взять с собой меня и елей, имелось некоторое беспокойство, что будут выдвинуты… светские аргументы против помазания ваших солдат, – вот почему я предложил использовать его как яд для клинков. Мне показалось, что это больше согласуется с вашей прагматически вышколенной кровожадностью. Я не знал, как быть дальше, когда вы отказались и от благословения, и от яда, но тут мятежники спустили на ваши надменные плечи чудовищ, и волки убедили вас в том, что не удалось мне.

– Вы мазали лбы и оружие одним и тем же дерьмом? – Доминго все еще трясло, но уже не от страха и отвращения из-за того, что творилось с его людьми, что они делали друг с другом, и не от вида травы, дымившейся под их ногами.

Он содрогался потому, что в жизни так не хотел никого уничтожить, как развалившегося рядом анафему.

– На самом деле лбам досталось больше, чем мечам. Мы взяли слишком мало елея… Годы понадобились, чтобы набрать с цепных ульев достаточное количество масла для новой попытки. В прошлый раз не хватило… или что-то пошло не так. Я не знаю. Это случилось до меня, когда папой был еще Шанату, причем молодой.

– Виндхэнд, – выдохнул Доминго, стискивая в кулаке ястроглаз.

– О, вы там были? – Ван убрал руку с плеча Доминго и сел прямо, весь внимание. – Как это происходило? Как здесь? Или иначе?

– Я там не был – был Четвертый, из Болескина. Но мне рассказывали, – ответил Доминго.

Он не боялся умереть, не страшился почти ничего, но с отвращением обнаружил, что мир – тоже ад, даже хуже, чем ему всегда казалось. Солдаты, с которыми он провел в походах уйму лет, там, внизу, в долине, и много новых людей, влившихся в полк за короткий период начальствования Эфрайна, и теперь они…

– Что вам рассказывали? – с исступленной жадностью спросил Ван.

Доминго усмехнулся: вот наконец доступная ему маленькая победа. Но тут тощий анафема залез на него, словно ребенок, требующий от родителя песню на ночь, и даже от столь мизерной нагрузки на сломанную ногу перехватило дыхание.

– Быстрее, старичок, я хочу посмотреть, как это случится. До того как отослать меня прочь, за столом много шептались, и даже первосвященница и кардиналы не знали, как все пройдет здесь и что конкретно случилось в Виндхэнде. Мы потеряли там всех.

– Солдаты пошли друг на друга, – прошипел Доминго, превозмогая боль в ноге. – Убивали. Хуже. Поедали своих заживо. Хуже. Как… как они делают сейчас.

– О-о, – разочарованно протянул Ван. – Что ж, на сей раз, похоже, сработает – мы зажгли маяки и приготовили подношения, а в Диадеме святой престол проведет еще более действенные ритуалы. Падшая Матерь обязательно нас наградит. День Становления близится, окаянный скептик, и я даже позволю вам стать этому свидетелем. Она так любит тебя, Доминго, – даже после ваших детских богохульств и отказа от ее метки, – что вы все равно станете мучеником Вороненой Цепи. Святых или грешников, чисторожденных или анафем – Падшая Матерь любит нас всех!

* * *

Несмотря на подготовку, юность, сноровку, невзирая даже на личного демона, Чи Хён была покойницей – мертва, как ее конь; мертва, как телохранители. Единственный из них, кого она нашла среди ревущего, лязгающего металлом моря, лежал бездыханный, и она споткнулась о его труп. Она уже едва поднимала меч, который умудрилась сохранить, и хотя Мохнокрылка должна была наесться досыта, совомышь тоже вымоталась и пьяно кружила над схваткой. Если бы не трюк, которым Хортрэп, должно быть, свел с ума багряных солдат, Чи Хён уже пришел бы конец, но, даже притом что ошалевшие пехотинцы убивали друг друга с такой же готовностью, как нападали на нее, их было чересчур много.

Толпа значительно поредела, однако девушка по-прежнему была окружена врагами со всех сторон, и, когда она зарубила женщину, другая, сидевшая на корточках над павшей товаркой, подняла голову. Кровь текла по ее подбородку и с куска мяса, который она сжимала в руке, – Чи Хён попятилась, понимая, чем та занята, но не в силах уместить это в голове.

Чья-то рука вцепилась в волосы, ниспадавшие через заднюю прорезь шлема, и вывела Чи Хён из равновесия. Она попыталась развернуться, тыча мечом за спину, но рука держала слишком крепко. А потом что-то тяжелое врезалось ей в поясницу, продавив кольчужные кольца, и одновременно с корнем вырвался пук волос, и она упала ничком на утоптанный дерн. Все друзья исчезли, и если Мохнокрылка уже не могла ее защитить, то это означало, что она потеряла и свою демоницу… и все это целиком ее вина.

Чи Хён хотела перекатиться и вскочить на ноги, выставить меч между собой и врагами, но тело как будто решило покончить с происходящим: скальп горел, в ушах звенело, перед глазами плыло, мир сжался до крошечного окошечка между стальными челюстями шлема. Двое мужчин, сцепившихся в объятии, споткнулись о нее и упали рядом, клацая зубами и вгрызаясь друг другу в лица. Из черной почвы между ней и борющимися солдатами пошел пар… нет, черный дым, свивавшийся в призрачные фигуры; земля нагревала металл доспехов, и Чи Хён, глядя, как дым становится гуще, знала, что надо встать, но хотела полежать еще немного.

Вот почему Феннек и все советники, кроме Софии, отговаривали ее, не давали возглавить атаку. Чем, во имя островов, она думала, игнорируя всех, кроме знаменитой безумицы? Передовая не там, где отдаешь приказы, или устрашаешь врагов, или сплачиваешь свою армию, – она там, где ты умрешь. Дикорожденная монахиня с воем рухнула на дымящуюся землю прямо перед девушкой, а затем звериное лицо женщины разлетелось брызгами; булава упокоила ее навсегда. Чи Хён закрыла глаза: ей просто надо отдохнуть, собраться с силами и духом, а после она вернется к войне…

Она ощутила, что начинает растворяться в черной земле. Кожу защекотало, а рот наполнился слюной – в точности как во Вратах: ее тело зажило собственной жизнью и взбодрилось как никогда прежде.

Потом кто-то стянул латную перчатку с ее левой руки, и прохладный воздух был таким освежающим после жаркой печи доспеха, что Чи Хён застонала. Она попыталась посмотреть, кто освобождает ее от брони, но шлем был настолько тяжел, что не удалось поднять голову. Потом чьи-то губы любовно сомкнулись вокруг ее среднего и указательного пальцев, обсасывая с них пот. Это было приятно, это обещало, что сон, в который она уплывала, будет хорошим. Потом зубы резко сжались, круша кости, вгрызаясь в пальцы. Чи Хён завизжала, откатилась, и имперская людоедка от удивления вскочила на ноги. Тварь отняла оба пальца у Чи Хён. Это, будь она проклята, все расставило по местам: Чи Хён покрепче сжала меч, вонзила его женщине в пах и дернула вверх, распарывая живот. Людоедка повалилась, а Чи Хён встала; теперь тяжелые сапоги казались ей легкими, как шелковые тапочки, и она пнула женщину в чудовищное хищное лицо.

– Жрать мои пальцы? – Топча людоедку, она потрясала искалеченной, окровавленной рукой. – Жрать мои гребаные пальцы! Я и с ног тебе, сволочь, сейчас отдам!

Из миазмов сбоку выметнулся, как пикирующий на форель орел, какой-то мужчина. Чи Хён, развернувшись, убралась с его пути и косым ударом меча рассекла ему глотку, пока он проносился мимо.

– Жрать людей, паскуды? – спросила Чи Хён толпу. – Жрать меня, вашу мать? Сдохнуть не терпится?

Женщина подняла глаза от пищи и угостилась ударом клинка в висок; ее череп разлетелся, как тыква.

– Идите же! Откусите, попробуйте!

Двое вопящих солдат, настолько залитых кровью, что Чи Хён не могла разобрать, на чьей стороне они сражаются, пробежали мимо, размахивая оружием, но пронзили только дымку вокруг ее головы. Она перерубила одному щиколотку, а затем ткнула мечом в спину, когда он упал. Пырнула еще раз, сильнее, и черная жижа полилась из дыр в его тонкой кожаной безрукавке. Чи Хён огляделась в поисках следующего претендента; мир в зубастом просвете ее волчьего шлема начал вновь обретать смысл.

– Я убью вас! Всех!

Вокруг в пахучих клубах колыхались какие-то фигуры, дым сгущался, а затем к ней двинулся согбенный темный силуэт. Она рубанула вниз, издав дикий вопль…

И отвела клинок в последний момент, узнав Гын Джу. В этом полусвете-полумраке она чуть не отсекла ему голову, когда он выбрался из марева. Он был весь в крови, сломанное копье торчало из левого плеча, но руки все еще сжимали четырехтигриный меч, который она вручила ему, – Гын Джу был жив, он здесь… А вслед за ним из дыма появилась Чхве, выглядевшая еще хуже: кровь текла из всех конечностей. На сгибе руки она несла Мохнокрылку, и совомышь вся тряслась.

Чи Хён попыталась приветствовать их, но только ужасный смех исторгся из собачьей маски ее шлема.

– Надо уходить! – прокричал Гын Джу ей в лицо, как будто Чи Хён оглохла, но эту мысль и следовало донести убедительно.

Ноги припекало сквозь подошвы сапог, и Чи Хён, ее страж добродетели и страж доблести стали прокладывать путь сквозь дым и плоть, как будто это было одно и то же.

* * *

– Ты это видишь? – спросил Мрачный дедушку, когда они добрались до верхнего края лагеря, а строй демонов, никуда не улетая, так и висел над полем боя.

Он надеялся, что это просто дикие демоны, а не что-то более весомое… разгневанное божество, например. Дым поднимался и присоединялся к демонской туче, но, когда они вошли в лабиринт палаток, Мрачный совсем потерял из виду долину и не смог разобрать, вызваны ли черные дымы пожаром или чем-то похуже.

– Что? – спросил дедушка, и это было исчерпывающим ответом. – Дым?

– Нет, дед, я… – начал Мрачный, но когда они обогнули палатку, то чуть не сбили с ног мальчишку в синей головной повязке.

Парень взвизгнул, отшатнувшись, и выстрелил в них из арбалета. Стрела прошла высоко, хвала Блудливому за удачу, которую он украл для своих потомков, и Мрачный, скользнув вперед, остановился перед парнем.

– Сучий ад, мелкота, мы свои! Ты кого-нибудь покалечишь, если будешь стрелять из дохлячка куда попало!

Мальчишка в ужасе все еще смотрел вверх, и, оглянувшись, Мрачный увидел вереницу мьюранских пленных, спускавшихся с горы. Это кое-что объясняло: недоросток решил, что на лагерь напали с тыла, и бросился на первую же большую тень.

– Мы их захватили, парень, мы взяли…

Но мальчишка смотрел не на холм позади них, он таращился на дедушку, который как-то уж слишком долго не высказывался о его глупости, и вот первые теплые капли просочились через волосы и защекотали Мрачному скальп.

– Ох, нет-нет-нет, – простонал тот, путаясь в завязках сбруи. Но он уже понял, даже не успев ее снять, что дедушка чересчур обмяк, – висящая рука мазнула Мрачного по лицу, когда он стал опускать старика на землю. Мрачный понимал, что это случится, с тех пор как узнал, что такое смерть, но не так же – только не с человеком, который научил его всему, что следует знать, и еще паре премудростей в придачу. – Ох, дед…

Несколько перьев торчало из открытого рта дедушки, остальная часть стрелы уходила через нёбо вглубь черепа, а блестящий наконечник торчал из макушки. От старика уже пахло так, словно он пролежал мертвым несколько недель.

Убит из лучка-дохлячка – оружия, которое он так презирал. Убит мальчишкой, чью жизнь они только что выкупили там, на плато, и дедушка даже не успел спеть для своего сына.

– Простите, – проквакал мальчишка, и Мрачный, подняв голову, увидел, что тот плачет едва ли не так же горько, как он сам. Паренек уронил арбалет, когда Мрачный встал во весь рост; потом повернулся, чтобы убежать, но сделал это недостаточно быстро. Мрачный прыгнул, сбил с ног и навис над ним, крепко схватив за горло. Он сжал пальцы, мальчишка намочил штаны, и Мрачный хотел остановиться, отпустить свою жертву, боясь того, что делает с пареньком, даже сильнее, чем скорбя о дедушке, но рука только сжималась, и он прошептал:

– Прости меня и ты.

* * *

Стоило Марото подумать, что червяки уже перестают действовать, приход стал забористее и безумнее – багряная пехота выглядела чуть человечнее, но вела себя еще демоничнее. Когда Пурна вытащила из ключицы солдата свой нож-какури, а Марото отбил удар другого воина, который проткнул бы его подопечную, он увидел, что в глубине рядов вражеские солдаты прекратили сражаться и начали поедать мертвых. Из всех возможных мерзких событий надо было, конечно, повторить виндхэндские… Ничто уже не казалось смешным – по крайней мере, смешным по-хорошему, и Марото сказал себе, что больше никогда не будет жалиться. Так он делал всегда на выходе из дурмана, когда все становилось предельно жутким. Дым словно изливался из земли, и, куда бы он ни шагнул, его запах походил на смрад паленого волоса и едкую вонь семени. Марото едва успел поднять щит, чтобы отбить пику, которая проткнула бы Пурну.

– Надо отходить, – прохрипела она. – Мы не найдем генерала Чи Хён в этом тумане. Ты видишь остальных?

– Не, – ответил Марото, у которого язык снова заработал нормально, поскольку часть скорпионьего яда вышла с потом.

Трое бешеных имперцев вылетели на них из дыма, и Марото исполнил самый хитроумный танец в своей жизни: все было бы просто, если бы он мог вышибить им мозги щитом, находясь в здравом рассудке, но он не хотел нарушать клятву больше, чем уже сделал. И он метнулся между Пурной и безумными солдатами – щит вверх, щит прямо, щит вниз, – а девушка бросалась в проемы и пронзала врагов. Во всей этой суматохе он заработал лишь пару-тройку мелких порезов и царапин, но надо отдать себе должное: когда он откатился в сторону, а Пурна прыгнула вперед, чтобы разрубить лицо последнего нападающего своим изогнутым клинком, Марото увидел, что на ней нет ни ссадины. Тогда он снова захихикал. И продолжал смеяться, пока вставал и брел вместе с девчонкой, пошатываясь, сквозь дымовую завесу, чтобы выйти на сцену, потому что он наконец-то понял, какую роль играет в этой странной пьесе.

Он демон Пурны.

* * *

София пыхтела, пересекая лагерь вслед за Хортрэпом; в боку у нее словно шилом кололо – прореха величиной с Агримонийский каньон. Даже лагерные приживалы, которые во время боя обычно прятались, чтобы не поймать шальную стрелу, вышли посмотреть вниз, на обескураживающую картину, а парочка с тяжелыми сумками уже улепетывала вверх по склону, не дожидаясь, когда все станет еще диковиннее. София их понимала: она ни разу не видела, чтобы Мордолиз был так счастлив, а Хортрэп так встревожен. Когда палатки на нижнем краю лагеря поредели и они пробрались сквозь заставы, она узрела, что черный столб дыма, восходивший с поля боя, имел идеальную цилиндрическую форму и поднимался высоко, насколько видел глаз. В сердцевине колонны засверкали сполохи, и София наконец распознала висевший запах, который пыталась определить всю дорогу с плато: дюжину лет назад их с Лейбом застигла в горах гроза, и удар молнии разнес камни так близко, что они ощутили ее энергию, пощипывающую язык, и ее жар.

Цилиндрическое облако покрывало большую часть долины и расходилось вширь, окутывая передовую. София увидела, что задние ряды кобальтовой пехоты взирают на черную колонну с ужасом и трепетом, а оружие повисло в безвольных руках – у тех, кто его не бросил. Хортрэп бранился так, что можно было демонов разбудить, и София тоже бы ругалась, успей она отдышаться, – худшей демонщины она не видела за тридцать неспокойных лет своей жизни. Цепные колдуны имперской армии призвали что-то такое, что смертным нипочем не загнать обратно… И она бежала прямо в этот кошмар.

Тут Хортрэп остановился так резко, что она чуть не налетела на него, – колдун стал точно у подножия Языка Жаворонка. Поникшие силуэты арьергардцев, и цирюльников-хирургов, и офицеров, и всех, кто еще остался в Кобальтовом отряде, выстроились между ним и вращающейся колонной. Мордолиз уселся на задницу и завыл изо всех сил, молотя хвостом по пыли…

Хлопок. Не громкий, как палили некоторые ружья, а больше похожий на звук в сочетании с чувством, которое возникало у Софии, когда она спускалась в долину после долгого пребывания в горах. И совершенно неожиданно колышущийся столб чернильной тьмы и мерцающего света всосался обратно в поле боя, как будто в трубку втянули дым. Но пока вершина колонны спускалась с небес, на поле, очевидно, что-то изменилось. Вместо того чтобы впитаться в землю, оставшийся дым изогнулся над долиной, отчего у Софии защипало в глазах, а Хортрэп закашлялся.

– Оно ушло и закончилось, – выдавил чародей. – Ни один демон в моей сумке не избегнет наказания за эту оплошность. Кто-то здесь знал, что это готовится, помяните мои слова, кто-то чуял это в ветре, но молчал.

– Что это было? – спросила София, и Мордолиз радостно залаял, бодая ее в зад, чтобы пошевеливалась.

– У меня есть догадка, – ответил Хортрэп. – Но надо уточнить.

– Гребаные демоны! – выругалась София, глядя на Мордолиза. – Сначала найдем наших друзей. Готов отвести меня к Марото и остальным?

Мордолиз потрусил в тяжелые клубы дыма, медленно поднимавшиеся из долины, и София последовала за ним. Нет лучшего проводника по свежеиспеченному аду, чем личный демон.

* * *

– Вы только посмотрите! – воскликнул брат Ван, все еще сидевший верхом на Доминго, но смотревший назад, туда, где рушилась черная башня.

Доминго учуял даже раньше, чем до них добралась волна дыма, прокатившаяся вверх по склону, и его глаза увлажнились, как только нос узнал оранжевое шалфейное масло, которое Консилия добавляла в ванну Эфрайна, когда тот был совсем крошкой, когда Доминго еще мог смотреть на свою жену не только с отчаянием, а на сына – не только с разочарованием. Серый саван притушил и приглушил мир, и даже анафема, сидевший на его ногах, показался далеким и безвредным, как воспоминание о былых неудачах.

– Война окончена, – тихо произнес Ван. – То, что было предсказано в Песнях, свершилось.

– Что ты сделал? – так же тихо спросил Доминго и, поскольку уже было слишком поздно для самообмана, поправился: – Что мы сделали?

– Мы спасли Звезду, Доминго. – Молочные слезы текли по Ванову подбородку и капали на багряный мундир полковника. – Вы спасли Звезду, вложив свою веру в Цепь. Ее всемилость называла это оружием, потому что иначе вы бы не поняли, но это никогда не было оружием. Это был дар всем смертным.

– Я спросил тебя, что за хрень я сделал, ты, мерзкое чудище! – Голос Доминго надломился. – Перестань нести цепную бредятину и ответь. Пожалуйста, скажи, что я сделал?

– Бредятину? – Восторженная мягкость ушла с лица Вана, щеки высохли. – Вы по-прежнему сомневаетесь в ней? Даже после всего, что увидели? После всего, что сделали?

– Я просто хочу знать, – сказал Доминго, откидываясь на пропотевшие подушки под насмешливым взглядом оседлавшего его монстра. – Просто хочу знать.

– Нет, не хотите, – возразил Ван. – И никогда не хотели. Вы потратили жизнь, отвергая правду на вдохе и требуя ответов на выдохе. Я собирался показать вам, я думал забрать вас с собой… Но вы недостойны.

– Ты ведь и сам не знаешь? – Доминго, должно быть, обезумел, как и Ван, потому что было трудно не взорваться хохотом, глядя на маленькое, печальное и сумасшедшее чудище, которое воображало, будто все просчитало в этой игре. – Ты не говоришь, потому что и сам не знаешь, что натворил!

– Я спас мир, а теперь собираюсь отправиться за наградой, – сказал Ван. – Но сначала я избавлю вас от дальнейшей боли. Это будет… неприятно, потому что грешников туда не берут, а я считаю, что вы достаточно настрадались в этой жизни. Вы можете презирать меня, Доминго, но я не испытываю к вам ничего, кроме жалости.

Доминго застонал, когда тощий ведьморожденный переместил свой вес, рассылая новые волны боли по сломанной ноге полковника. Из рясы брат Ван извлек черный нож, от которого Доминго отказался на азгаротийской границе, когда прикончил непорочновского принца. Какой давней историей это казалось – захват непорочными Линкенштерна был для полковника преступлением, заслуживающим казни. И мечтал он тогда о великом – а не всего лишь о достойной смерти, во всяком случае не такой, как та, которую ему, похоже, предстоит сейчас принять. Он спросил себя, отзовется ли семья иностранного принца на весть о лютой смерти их отпрыска так же, как откликнулся сам Доминго, – яростью, а не горем…

– Пускай надежные пути ведут тебя к ее груди, – произнес брат Ван, держа кинжал так неуклюже, что Доминго не стоило надеяться на быстрый конец. – Пора позволить ангелам забрать вас, полковник.

– Сомневаюсь, что кто-то из нас увидит ангелов вообще, – ответил Доминго, напрягшись каждой жилкой искалеченного тела, когда брат Ван склонился, чтобы перерезать ему горло.

Ведьморожденный придвинулся близко, как любовник, и Доминго пробил ему мягкий висок медным ястроглазом. Ван перекатился на бок, слепо тыча кинжалом во все стороны и задев щеку Доминго. Лезвие прошлось по кости и рассекло ухо. Это был именно тот дополнительный стимул, в котором нуждался полковник, и он ударил анафему еще раз, сильнее; стекло, вставленное в медную трубку, разлетелось хрустальным фонтаном, и брат Ван обмяк, а их лбы больно стукнулись друг о друга.

– Мудрый генерал никогда не покидает поле боя, – сообщил Доминго неподвижному монаху. – А я никогда не дарил мальчику ничего, что не сгодилось бы как оружие.

Брат Ван, отключившись, уронил нож за борт фургона, и со сломанной ногой и нерабочей рукой полковнику потребовалось чуть больше времени и усердия, чтобы выполнить необходимые действия, но особенно мешал спазм в шейных мышцах. В жизни не подумать, но это оказалось худшим из всего – словно тысячи шипов впились в позвоночник, когда он скатил с себя анафему, а после кое-как уселся прямо. Дым стал гуще; Доминго словно пробрался в полную пара баню, чтобы украдкой поцеловать Консилию, пока Эфрайн, смеясь ясным и резким детским смехом, плещется в ванне, – звук, всегда раздражавший Доминго.

Ему следовало разорвать простыни и связать брата Вана, пока тот не очнулся. Допросить, когда монах придет в себя, используя методы, предназначенные только для изменников Короны. Извлечь из кривды правду. Но из Доминго вытекло столько крови, что неизвестно, сколько он продержится в сознании. Кто знает, как долго он вообще проживет. И полковник Доминго Хьортт сделал единственную разумную вещь, какую сумел придумать: он принялся молотить брата Вана по затылку, пока не кончились силы поднимать разбитый ястроглаз. Тогда он откинулся на залитую кровью, изгаженную постель, шипя в ответ на песни, которые пело ему искалеченное тело, и уставился в затянутое дымкой небо, надеясь, что дым рассеется и он в последний раз увидит солнце, прежде чем отправится в то место, которые суеверные зовут Изначальной Тьмой, хотя Доминго знал: это не больше и не меньше, чем холодная-холодная земля.

Глава 26

Мрачный прижимал к земле мальчишку, которому не было и двенадцати оттепелей, и душил его насмерть одной рукой. Мрачный чуял запахи мочи и дерьма, крови и старости, но этот последний становился все слабее, и, когда совсем исчез, варвар надавил сильнее. Глаза мальчишки вылезали из орбит, ноги месили воздух, смешные пальцы цеплялись за руку Мрачного. Это было черное дело, но его нужно было сделать, потому что дедушку убили вообще без причины; убили так, что покрыли позором их предков. Месть должна была свершиться, и Мрачный усилил хватку и отвернулся, ибо никакого удовольствия это не доставляло.

– Нет. – Он выпустил мальчика, будто змею, и плюхнулся на ягодицы в пыльном проходе между палатками.

Мальчишка хватал ртом воздух – сухой отвратный звук, вызывающий боль. И Мрачный повторил громче, стараясь выразиться с нажимом:

– Нет!

Они покинули саванны в поисках лучших порядков. Когда убиваешь кого-то на родине, ты платишь его семье или сражаешься с тем, кто приходит мстить. Все просто… Но так было раньше, а теперь уже ничто не кажется простым. Что хорошего в том, чтобы прикончить этого дуралея? Что доброго выйдет из всего происходящего?

– Простите, – повторил мальчик, кашляя на весь белый свет и отползая на заднице подальше.

Мрачный, услышав это пустое слово, захотел забить его обратно в горло парня. Вскочив и подойдя к нему, Мрачный спросил:

– Думаешь, мне не накласть на твое «простите»? Ты убил моего деда! Я протащил его на себе всю дорогу сюда, уговорил помочь вам, вашим людям, и вот чем вы ему отплатили? Долбаным дохлячком? – Он поднял ногу, чтобы пнуть съежившегося мальчишку, но успел осадить себя и топнул. – Какого демона мне теперь делать? Оставить его здесь после всего, что он для меня совершил? Отпустить тебя после того, что ты с ним сделал?

– По… по… пожалуйста… – пролепетал мальчик.

– Я, мать твою, задал вопрос! – взвыл Мрачный, чувствуя, что из ушей вот-вот хлынет кипящий мозг. Пару раз в жизни он бывал зол до умопомрачения и всегда с печальным итогом, но таких демонов в нем еще не водилось. – Теперь мне больше некого спросить! Потому что ты его убил! Так как мне быть?

– Багровый или… непорочновский? – произнес мальчик, и Мрачный осознал, что излагал свою тираду на истинном языке, а этот мальчик, откуда бы ни пришел, уж точно явился не с Северо-Восточного Луча.

Ну и ладно, Мрачный умел ругаться и на других языках, хотя поиск нужных слов чуть умерил его гнев.

– Ты убил моего деда, – сказал он на непорочновском. – Ты убил его, потому что… потому что ты тупой гребаный придурок. Так что мне делать теперь? Как я могу тебя отпустить, когда ты с ним так обошелся? Как я смогу посмотреть в лицо ему и другим моим предкам, когда встану перед дверями Медового чертога Черной Старухи? Как?

– Пожалуйста… – вот и все, что сумел выдавить мальчишка.

Мрачный задумался: язык тому препятствием или парень просто туповат? Он оглянулся на распростертого в пыли дедушку, надеясь, что даже из мира смерти тот сможет передать какую-нибудь мудрость, но старик предлагал лишь аппетитную пищу мухам, жужжавшим у его окровавленного рта.

– Ладно, – сказал Мрачный, закрывая глаза и говоря себе, что он же знал: этот час придет…

Но предвидеть что-то и быть к этому готовым – не одно и то же. Он всегда воображал, что дедушка погибнет, спасая его или кого-нибудь более достойного; что старик пожертвует собой ради великой славы, напав на сотню врагов и заставив их дорого заплатить за одного Рогатого Волка, который даже не может стоять на ногах. С последним дыханием он похвалится, или отпустит шуточку, или, может быть, просто попрощается с внуком. Вот как было бы в сагах. А не так. Какая из этого может родиться песня? Только унылая и нескладная.

Загвоздка, однако, была в том, что сию секунду происходило нечто большее, чем то, что случилось с дедушкой. Гораздо большее. Это не было гребаной песней с драматическим финалом в виде дедушкиной смерти: войны не прекращаются из-за одного старика… Или прекращаются? Весь шум в долине стих, когда Мрачный навострил уши, и слабый запашок угля, смешанного со сладким рисом, долетел до его носа аккурат перед тем, как вместе с ветром по лагерю пронеслось серое облако дыма. Вытянув шею, он не сумел разглядеть никаких призрачных демонов, собравшихся над полем боя, – вообще не увидел долины. Чи Хён была где-то там, и дядя Марото тоже, и хотя причины желать им целости и сохранности разительно отличались – Мрачный желал изо всех сил.

– Ладно.

– Ллладно? – Паренек попытался встать, но слишком сильно дрожал.

– Да, ладно, – повторил Мрачный, выбравший путь сам, раз уж здесь не было никого, кто подал бы идею получше. – Дедушку видишь? Ты отнесешь его вон на тот холм, где выступ. Отнесешь на спине. Сделаешь ему постель из веток и травы. Положишь ногами к долине, головой к горе. Потом жди там, пока я не приду. Сделаешь все как сказано – не убью тебя.

Мальчишка торопливо закивал.

– А если ты этого не сделаешь, если я поднимусь на холм и не найду вас обоих там… – Мрачный собирался оставить угрозу незаконченной, но, поняв, что этот гребаный кусок дерьма слишком туп, чтобы хотя бы не убивать честных людей, добровольно вызвавшихся помочь его армии, договорил: – Тогда я тебя найду, где бы ты ни спрятался, и сделаю таким же мертвым, как дед. Только не быстро. И не легко. Ты будешь молить своих богов, чтобы я тебя прикончил. Усек?

Мальчишка закивал так, что чуть не сломал себе шею и не избавил Мрачного от забот.

– Тогда живи. – И поскольку нельзя помочь живым, присматривая за мертвым, Мрачный побежал вниз по лагерю, не тратя ни единого взгляда на паренька и плоть, изношенную его дедом.

Он старался не замечать, как легко и свободно себя чувствует, как быстро и ловко двигается без бремени на спине.

* * *

– Святое… святое, – произнесла Пурна, возбужденно таращась в колышущийся дым. Они развернулись навстречу очередному рычащему имперскому солдату для того лишь, чтобы увидеть, как его, завывающего, затягивает под землю вместе с большей частью густого облака. Марото надеялся, что это последний привет от его червяков, последняя пара картинок, но, очевидно, напрасно. – Что… что?

– Гребаные обжаленные, – сказал он, щурясь в мерзкую мглу и видя, что впереди нет ни единого человека – ни стоящего, ни лежащего замертво. После грохота эпической битвы сверхъестественная тишина в долине чуть не ревела в его здоровом ухе, как будто он поднес его к домику паука-отшельника. – Так что же случилось?

– Что? – опять повторила Пурна, надеясь на лучший ответ. – Что?..

Внутри у Марото все корчилось и коченело от этой картины: люди, живые и мертвые, попросту взяли и исчезли, как будто весь мир нажрался насекотиков. По обе стороны и позади них трупы по-прежнему валялись во множестве, а он из богатого опыта знал, что всегда лучше иметь дело с обычными мертвецами, чем с демонски загадочными. Отшвырнув один из своих потрепанных щитов и вытерев пот и грязь с лица, он произнес:

– Так или иначе, бой закончился. Давай двигать.

Бредя сквозь истончающиеся волны дыма, Марото продолжал высматривать друзей и среди заторможенно двигавшихся в дымке, и среди лежащих у них под ногами. Непосредственно перед тем, как отряд в толчее разделился, он видел, что Хассан получил опасный удар молотом в спину, но потом варвара поглотила неразбериха боя. Он не знал, что стало с Дин и Дигглби… Но кстати о демонах и восставших из мертвых – вот он, Дигглби: идет, шатаясь, сквозь дым!

– Диг! – хрипло крикнула Пурна. – Ты видел это гребаное дерьмо?

– Дым?

– Нет, тупица, долбаных имперцев!

– А что с ними?

– Они исчезли! – В голосе Пурны прозвучала надтреснутая нотка, как у человека, впервые увидевшего демона. Но опять же – Марото повидал множество демонов, и все же случившееся на поле еще догоняло его приходами адской силы. – Все вообще! Или по крайней мере те, что были там, – они просто… пропали, прямо перед нами, и, насколько нам было видно, прихватили всю долбаную армию!

– Колдовство, – заявил Дигглби тоном, говорившим, что все это безнадежно старо и пошло. Он махнул рукой, подзывая к себе. – Взгляните-ка туда.

Добравшись до друга, Марото увидел, что бронированный кафтан Дигглби потерял бо́льшую часть своей подбивки, местами прорезан до кожи и сплошь в запекшейся крови, но парень, похоже, остался целым и невредимым. В одной трясущейся руке он держал фляжку, а под мышкой другой – Принца. Спаниель выглядел хуже хозяина: окровавленная передняя лапа поджата, ошейника нет.

– Боевой монах? – спросила Пурна, взглянув на скорчившегося у ног Дигглби полумертвого мужчину в рясе. Дыхание вырывалось из него дрожащими всхлипами, из живота торчал дротик. – И что это доказывает?

– Мы зададим ему пару вопросов, – пояснил Дигглби, передавая фляжку благодарному Марото. – Узнаем, что к чему. Их зовут цепными колдунами, и, может быть, он что-нибудь знает об этом несомненном чародействе.

– Не, – возразил Марото и на предложение Дигглби, и на попытку Пурны выхватить у него фляжку, пока он снова не приложился. – Какого демона им истреблять своих, а не наших? Мы с Пурной были здесь, в самой гуще, когда началось безумие, и багряным досталось куда серьезнее.

– Спросить не вредно, – заметила Пурна, бросая Дигглби фляжку и ставя сапог на боевого монаха, чтобы перекатить того на спину.

– Осторожнее, это ведьморожденный… – Подумав об острозубой улыбке Чхве, Марото поправился: – Проклятье! Я хотел сказать «дикорожденный». Он может быть…

– Марото, – сварливо перебил Дигглби, как будто впервые увидев его. – Марото, где мой второй щит?

– А? – Марото посмотрел на единственный оставшийся у него щит, который теперь, после битвы, уж точно был не в том состоянии, чтобы вешать его на стену в обители дворянина. – Ох, демоны! Дигглби, я совершенно забыл и…

– Гребаный урод! – вскрикнула Пурна, отшатываясь от распростертого цепного, который пырнул ее кинжалом. Она ахнула, перенося вес на левую ногу.

– Говорил тебе: осторожнее, – сказал Марото, ногой выбивая кинжал из руки боевого монаха и выхватывая у Дигглби фляжку. – Ты разберись с этим типом, а я посмотрю, что с Пурной. Детка, куда он тебя ткнул?

– Я цела, цела, – пробормотала девушка, пошатываясь и пытаясь взглянуть на ляжку, – и вдруг упала. Марото услышал, как заворчал Дигглби, извлекая блестящий меч, как захрипел и забулькал боевой монах, но не обернулся, сосредоточившись на объеме крови, вытекавшей из бедра Пурны через подбитую ватой крагу между кромкой ее кольчужной юбки и стальным наколенником. Он упал на колени рядом с ней, перекатил ее на бок и похлопал по узкой ране… Но хотя ее кровь на его ладони была горяча, в груди начал растекаться лед – давление под рукой было слишком сильным: плохо настолько, насколько вообще возможно. Ее пырнули, а не резанули, и если задета артерия, девчонка будет мертва в считаные минуты. А может, и раньше.

– Дигглби! – крикнул он, пытаясь не выдать голосом ужас, чтобы она не почувствовала. – Твой пояс, Дигглби, живо, мать твою так!

– Я порядке, правда, – сказала Пурна, пытаясь сесть. Она приподнялась на локте и снова обмякла. Кровь под пальцами Марото заструилась сильнее. – Гребаный урод только… проклятье!

– Всегда уговаривает меня снять пояс, вот варвар… – начал Дигглби, но замолк, как только понял, что произошло, и молча присел на корточки по другую сторону от Пурны. Тихий Дигглби – не слишком хороший знак. Пижон пропустил ремень под ее верхней ногой по-насекомански уверенно, затянул изо всех сил. Напор крови стал лишь чуть-чуть слабее.

– Я могу встать, – проговорила Пурна дрожащим голосом, пытаясь взглянуть, что с ней делают. – Я… в порядке.

Пурна умирала быстро, и, проклятье, друзья ничем, совершенно ничем не могли помочь.

* * *

– Эй, что случилось? – спросила София, которую Мордолиз привел к просвету посреди затянутой удушливым дымом долины.

Глядя, с каким острым любопытством ее демон обнюхивает задницу раненого спаниеля, необъяснимым образом оказавшегося на раскуроченном поля боя, София допустила, что у поганца могли были какие-то свои тайные мотивы. За раненой собакой и тварью, только притворявшейся собакой, Марото и его приятель-дворянчик стояли на коленях над павшей подругой. Пурна, крутая и задиристая ученица Марото, – София ее сперва не узнала, девчонка была слишком бледна от потери крови, что покрывала ее и остальных.

– Мать вашу, чем вам помочь?

Марото поднял глаза на Софию, испуганный до полной безмозглости, а потом, как будто от осознания, что все это ночной кошмар и он скоро проснется и найдет подругу живой и невредимой, его темное встревоженное лицо озарила безумная улыбка. Проходя последние футы вытоптанной травы, София недоумевала, какую, мать его за ногу, пользу Марото увидел в ее появлении, – в полевой хирургии она смыслила меньше его, а дрожащая девушка скоро будет мертва, как бесчисленные неизвестные, через которых она переступала по пути.

– София! – Марото произнес это так, словно уже почти перешел некую грань и сломался, – такого тона она от него еще не слыхала, а это говорило, что дело дрянь. – Ох, спасибо всем демонам! Вот, подержи здесь, Дигглби, все будет хорошо.

– Марото, что за хрень! – Дигглби изо всех сил зажимал маленькими ладонями красное скользкое бедро Пурны, а Марото, бросив свой пост, вскочил и окровавленными руками схватил Софию за плечи. Его лицо было прямо перед ней, зрачки целиком заполнили мокрые глаза, и он заговорил с размеренным спокойствием насекомана-ветерана, уговаривающего незнакомого аскета одолжить чуток серебра:

– Проклятье, София, Пурна совсем плоха, ты же видишь… – Он облизнул потрескавшиеся губы, мягко сжал ее плечи. – Я знаю, что прошу очень много, адски много, больше, чем я или кто другой вправе просить, да, но она умрет, Софи, она же возьмет и умрет у тебя на глазах, если ты ей не поможешь…

У Софии все оборвалось внутри, когда она поняла, к чему он клонит; пусть даже Марото ухитрялся смотреть ей в глаза, а не на Мордолиза, он вряд ли мог хотеть от нее чего-то еще.

– …И я клянусь, мать-перемать, клянусь, я сделаю все, чтобы возместить это, нарушу клятву королеве, помогу тебе связать другого демона, связать еще двадцать, если захочешь, Хортрэп поможет, я знаю, так что если ты просто…

– Я бы и рада, – ответила София, подбирая слова аккуратно, как только могла. – Но не могу.

Вот так – и он мигом стал грозным, добрые дружеские руки на ее плечах обрели стальную твердость, фальшивая улыбка превратилась в честный оскал.

– Софи, знаю, я прошу много, а она одна из тысяч, кто сегодня умрет, да, конечно, но тебе нужно сделать это. Пожалуйста. Я, мать твою, умоляю.

– А я тебе отвечаю, что нет, и не потому, что я не хочу, а потому, что не могу, – ответила София, стараясь сохранить холодную голову под действием жара, который он излучал. – Он не согласится. Я уже предлагала, давно, но он отказался. Он не такой, как другие демоны, он…

– Так попробуй еще раз, попытайся сейчас. – Голос Марото надломился. – Скажи ему, что освободишь, если он ее спасет. Попытка же не пытка? Может, он не мог раньше, а теперь… теперь…

Вот это была бы хохма – такая, что даже спящие боги Затонувшего королевства проснулись бы от смеха Софии, откажись Мордолиз в обмен на свободу охранять их с Лейбом, но прими ее предложение сейчас и спаси жизнь какой-то выскочке, с которой София и говорила-то всего раз! Само предложение было нелепым: даже если Мордолиз его примет и выполнит, мир всего-навсего не обеднеет на одну соплячку с острым языком, которая скоро снова подставится, а София лишится величайшего могущества, известного смертным. Если с умом загадать желание демону, можно изменить судьбы империй, а Марото ждет, что она потратит свой шанс на девчонку, в которую он влюблен?

– Прости, Марото, если бы я могла помочь твоей девушке…

– Так попробуй! – взвизгнул он, а потом, осознав, что трясет Софию, выпустил ее плечи и попытался смахнуть кровь, которую размазал по ее тунике. – Пожалуйста, София, она не моя девушка, ничего такого, она… она мой друг. Мой единственный настоящий друг.

Теперь Марото всхлипывал, и София посмотрела на лежавшую девчонку, на пижона, который пытался зажать ее рану, а затем на своего вредного демона, который теперь выкаблучивался перед карманной собачкой, притворяясь, что сожрет ее, пока никто не глядит. София тихо сказала:

– Я твой друг, Марото, и я знаю, как тяжело отпускать…

– Думаешь, ты все еще мой друг? – презрительно осклабился он. – Ты позволила мне потратить жизнь на твои дела. Позволила мне думать, что мой друг убит. Позволила считать, что за него следует отомстить и сохранить о нем теплую память. Мертвая ты была другом лучшим, чем живая!

Что-то из сказанного попало в цель, что-то было по многим причинам просто дерьмом собачьим, но, прежде чем София успела прикусить язык, слова уже вырвались изо рта. Может быть, она произнесла их потому, что при всех их неурядицах действительно была ему другом, а может, просто хотела доказать, что не врет.

– Мордолиз! Ты делаешь тапаи Пурну, вон ту, целой и невредимой, без всяких гнусных подвохов, – и я освобождаю тебя от уз. Разовое предложение, принимаешь или нет?

Мордолиз оглянулся, и София задержала дыхание…

Демон зевнул и продолжил выпендриваться перед карманным песиком. Странное это было чувство: разочарование пополам с облегчением и злостью на себя из-за несдержанности во время сделки.

– Видишь? – сказала София Марото. – А я…

– Что за ерунда! – перебил Марото, отшатываясь от нее; он выглядел страшно, как никогда. – Тебе нужно хотеть этого, Софи.

– Ты о чем? – Теперь София тоже почувствовала, как в ней разгорается пламя, – он не в себе, это очевидно, но допустимому есть пределы.

– Ты не хочешь, поэтому и не выходит, – сказал Марото. – Все знают, что надо хотеть, тем более демоны. Так почему ты не хочешь ее спасти?

– Да я хочу, – возразила София, надеясь, что говорит искренне, но уже не уверенная в этом, – вдруг Мордолиз ощутил ее скрытое недовольство и принял его во внимание? Что, если он заглянул в ее эгоистичное сердце и понял, что это желание не искреннее? Что, если, когда она просила его охранять мужа, он уловил похожие сомнения? Вдруг это все ее вина, а не его?

– Врешь! Ты гребаная лгунья! – Марото потряс головой; сопли и слезы покрывали его чумазое лицо. Он ткнул ее в грудь; его глаза были черны, как Врата, и так же горячи. – Между нами, мать твою, все кончено. Я отдал жизнь, чтобы помогать тебе, а тебе жаль долбаного пса, чтобы помочь моему другу? Хорошо же, Холодная София! Но после того как похороню Пурну, я приду за тобой, и даже твой демон тебя не спасет. Ты гребаный труп!

Марото явно повредился в уме, хотя кое-что обрисовал верно, как ни паршиво было это признать. Если какой-то придурок так изъясняется с ней, после того как она попыталась освободить своего демона, чтобы ему помочь, то ей крышка. София прикусила губу, опустила голову, как бы задумавшись о его угрозе, а затем прянула вперед и ударила Марото лбом в подбородок. Он отшатнулся и чуть не полетел вверх тормашками, споткнувшись о свою умирающую подругу, затем бросился на Софию – но тут его сбила с ног вылетевшая из дыма фигура. Будучи одним из немногих, по сравнению с кем телосложение кремнеземца казалось хрупким, Хортрэп поднял Марото, сжав его в медвежьих объятиях, и заявил, глядя на Софию:

– Я доставлю его в лагерь, а ты позаботься о ребятишках.

– Гребаныйсукаурод! – Марото бился без всякого толку, а Хортрэп неуклюже уносил его в дым.

София хмуро глянула на Мордолиза – теперь, когда от Марото осталось только злобное эхо среди испарений, она осознала, что никогда раньше не видела варвара таким обезумевшим, и гнев улетучился, оставив ее опустошенной. Все, что она могла сделать для старого друга, – смотреть, как дорогой ему человек истекает кровью в грязи; этим София и занялась.

Попыталась по крайней мере, но, взглянув на побелевшее тело Пурны, увидела, что Дигглби отвернулся и его окровавленные ладони не борются с неизбежным, а гладят песика. Кровь все еще текла из бедра Пурны, и грудь подрагивала, но девчонка быстро уходила. Потом Дигглби отдернул руки и тихо взвизгнул, упав на задницу, а у песика начался припадок. Мордолиз лизнул руку Софии, затем плюхнулся у ее ног, скуля и наблюдая, как дрожит любимец Дигглби.

– Что за хрень ты сотворил с его шавкой? – спросила София, ее терпению в отношениях с личным демоном пришел конец.

Но тут Дигглби снова взвизгнул, и худшая вонь, какую только можно вообразить, затмила запахи крови, металла, дерьма и благовоний, пропитывавшие затянутое призрачной дымкой поле боя. Пижонский карманный песик вспыхнул зеленым пламенем, продолжая трястись, а горящая шерсть разлетелась смрадными хлопьями и стала плавать в воздухе, как мусорные искры. То, что София приняла за вопль несчастного животного, было шкворчанием его кипящих внутренностей и почерневшей кожи, прожаривавшейся изнутри, а потом вся эта чудовищная масса ушла в землю, испустив светящиеся пары… пары, которые проползли, извиваясь, по воздуху и проникли в ноздри и рот Пурны.

Эффект был мгновенный: спина Пурны выгнулась, глаза закатились, и душераздирающий вопль исторгся из ее груди. Кровь на ее ноге зашипела, черные соки пузырями проступили под ней на земле; змеясь, потекли вверх по ноге и влились в рану. Нет, не заткнули ее – поток все усиливался, а Пурна корчилась. Вонь паленой шерсти теперь смешалась с запахом мокрой псины, и новый вопль Пурны перешел в вой, а невероятно длинный черный язык вывалился изо рта…

Потом она обмякла, дрожа, но грудь уже поднималась и опадала как обычно, кожа вновь обрела цвет, и, когда Дигглби осторожно приблизился к ней, чтобы снять самодельный жгут, они увидели, что рана зажила, а на ее месте вырос вместо рубца клочок снежно-белой шерсти.

– Ты спас ее, – сказала София, едва веря, что стала тому свидетельницей. – Твоя собака была демоном?

– Похоже на то, – печально ответил Дигглби, созерцая мерзкое пятно на примятой траве, где песик исчез из мира смертных, вернувшись в Изначальную Тьму. – Принца купил мне отец. Он всегда говорил, что это демон, но я не верил: Принц был таким ангелом! А моего старика всегда было легко обвести вокруг пальца, так что я считал… Но когда услышал, как вы пререкаетесь из-за демонов и желаний, я подумал: почему бы не попробовать, и нате! – Он просиял и указал на Мордолиза. – Продашь мне своего? Я заплачу более чем честную цену, и раз уж оказался на рынке…

– Вообще-то, неплохая идея, – сказала София, заработав укоризненный взгляд от Мордолиза. – Но в этой сделке я выиграю больше – он дефектный, если ты не заметил. А теперь давай отнесем чудо-девочку в лагерь, пока Марото окончательно не повредился умом.

* * *

Это не было похоже ни на какие песни второго отца Чи Хён. Это напоминало что-то из сутр отца первого, повествовавших о многообразных адах. Дикое и почти осязаемое, каким было во время битвы, после взрыва – или чего-то вроде него, – оно разнеслось по долине, и все вокруг приобрело неземной, неестественный отблеск; если бы не боль в спине и руке, Чи Хён могла бы на пару секунд притвориться, что видит кошмарный сон. Возможно, ей даже удалось бы вообразить себя неповинной в случившемся.

Они находились достаточно близко к краю, когда бомба, заклинание или что-то третье взорвалось, – генерал услышала, как тысячи яростных голосов внезапно умолкли, и наступившая тишина была страшнее воплей, завываний и распевов. По мере того как Чхве уверенно вела их вперед, багряные солдаты попадались все реже, и наконец остались только кобальтовые войска. Однако разница была невелика: бой прекратили обе армии, и это само по себе напрягало: если ни одна сторона не применяла загадочного оружия, то кто это сделал? А если это взрыв, то почему Чи Хён не слышала ничего, кроме далекого хлопка?

Вмешательство Хортрэпа по-прежнему оставалось единственным объяснением, имевшим хоть какой-то смысл, но, прежде чем устраивать колдуну разнос за самочинные эксперименты на поле боя, Чи Хён хотелось чего-нибудь выпить. И пожалуй, вздремнуть – годиков десять. Однако, глядя на своих потрепанных сражением стражей, она слышала поднимающийся ропот неспокойной совести. Хотя все шли на своих двоих, Чи Хён видела, что их раны серьезны, а Гын Джу и Чхве, может статься, не выйдут из палатки цирюльника. Даже Мохнокрылка потратила остатки сил, чтобы в сражении найти друзей Чи Хён и привести дикорожденную к хозяйке, а теперь совомышь лежала, тихо ухая, на сгибе раненой руки генерала, слишком ослабевшая, чтобы летать. А чего все это стоило самой Чи Хён? Всего пары пальцев на левой руке.

Когда они проковыляли через порушенные укрепления и начали подниматься к лагерю, Чи Хён оглянулась на то место, где кипела самая жестокая схватка. Разрыв в дыму открыл, что в долине Языка Жаворонка образовался новый ландшафт: груды мертвецов сложились в широкие холмы и долы, насколько видел сквозь дымку глаз. На земле виднелось больше багряных, чем синих, на ногах стояло больше синих, чем багряных, и первые машинально пытались выстроить в колонну вторых – имперцев, сдавшихся после того, как их командование и бо́льшая часть армии исчезли в клубах дыма.

– Чи Хён, это что же такое?.. – заговорил Гын Джу, вместе с ней глядя на заполненную дымом долину. – Ты уже видела подобное, пока командовала кобальтовыми?

Чи Хён отрицательно покачала головой, но это не было полной правдой. Люди, бродящие в шоке, слишком перепуганные, чтобы думать… такими она видела жителей многих захваченных городишек, сел и деревень. А дым, выжигающий глаза и легкие, – такое она устроила в Геминидах, когда синие подкопались под стену замка, чтобы ворваться с тыла. Потом в Мьюре Хортрэп с помощью демонов и черной магии заставил вражеских офицеров исчезнуть, хотя их там было не много. И конечно же, из всех элементов, сложившихся в этом гобелене, который Чи Хён помогла соткать, единственной постоянной величиной была смерть: мертвые друзья, мертвые враги, мертвые животные, мертвая земля, пропитавшаяся мертвой кровью, пролитой мертвым металлом. Так что да, она видела такое раньше, просто никогда – вот так, никогда – все сразу… А если бы она спланировала все лучше, если бы послушалась Феннека и увела свою армию, вместо того чтобы разбить лагерь, ничего подобного не случилось бы. Какого демона она делает здесь, в сердце Звезды, играя в солдатики с живыми людьми? Почему отвергла совет помощников и бросилась на передовую, где бо́льшую часть ее гвардии могли перебить, пока та защищала бы своего генерала? Она не видела кавалерессу Сасамасо с момента своего идиотского рывка в гущу боя, и остальную свиту тоже…

– Это не только ваш позор, – сказала Чхве, внимательно посмотрев на Чи Хён, будто и вправду умела заглядывать в мысли своей подопечной, как всегда утверждал Феннек. – Это сделал кто-то другой. Не вы. Мы выясним правду.

– Конечно выясним, – согласилась Чи Хён, чуть выпрямляясь и ощущая это движение всем существом: от мурашек, бежавших вверх по спине, до капавшей кровью тряпки, которой Гын Джу перевязал ее укушенную руку. – Сначала узнаем, где прятался Феннек, раз уж он не догнал нас во время атаки, а потом… потом…

Чи Хён смотрела на склон холма, на синие палатки и пыталась вспомнить, что важно, а что нет, пробовала обдумать произошедшее и свои планы на будущее… Но думалось только о самозабвенном остервенении в глазах имперской воительницы, когда та откусывала ей пальцы… Однако на этом, по крайней мере, можно было сосредоточиться, и Чи Хён указала искалеченной рукой на ближайший белый шатер:

– Первое, что мы делаем, – идем к цирюльникам зашиваться. Пока сидим там, опрашиваем принесенных офицеров, уясняем случившееся, узнаем, скольких мы потеряли, каковы наши возможности, с учетом того, что еще один имперский полк не больше чем в паре дней отсюда. Захватываем лагерь багряных и конфискуем припасы. Феннек подождет.

– Очень хорошо, – сказала Чхве, и они похромали к занятым своим делом костоправам. Чи Хён еще раз оглянулась на затянутое дымом поле, гадая, сколько людей, доверявших ей, останется там навсегда.

Глава 27

– Хортрэп, ты гребаный кусок долбаного дерьма! Поставь меня сейчас же, а то я всю жизнь положу, чтобы изгадить твою! Я больше не безумен, будь ты проклят!

– Какое утешительное заявление, – заметил Хортрэп, усиливая хватку. – Безумец в бреду никогда не сказал бы такого своему поимщику.

– Это кто же кого поймал? – фыркнул Марото, не в силах унять трясучку от беззвучного смеха. Насекотики определенно еще гуляли в нем, но он все равно чересчур умотался, чтобы драться с Хортрэпом, устал таскать два щита, гоняться за неблагодарной Пурной… Но эта мысль сразу вернула его к тому, что с ней случилось, и он снова забился. – Дай мне ее увидеть, драть твою мать! Дай увидеть, прежде чем убьешь моего единственного друга!

– Никто никого не убивает. По крайней мере, пока. – Последнее Хортрэп проворчал совсем тихо.

– Это потому, что она узнала, да? – Вот оно, ослепительное прозрение, озарившее злобное сердце Софии. – Она узнала, что я убил ее мужа, и теперь мстит.

– Мужа, говоришь? – произнес Хортрэп как-то отрешенно, будто не верил ни одному слову, а просто коротал время за болтовней, пока тащил свой тяжелый груз через призрачный пейзаж, состоявший из покойников, сломанного оружия, торчащих из земли стрел и вонючего черного дыма, скрывавшего все, что находилось дальше двух шагов. В другой раз на поле с таким урожаем уже повсюду кормились бы падальщики, люди собирали бы доспехи и оружие, а может, и части тел, чтобы продать их студентам-медикам, животные и демоны пришли бы за пищей; но сейчас только мухи жужжали над унылой пустыней. – Чьего это мужа ты убил, Марото?

– Я его не убил, – простонал Марото, которого тошнило от раскаяния, злости и адских насекотиков. – Я не хотел, но ты же знаешь, какие они: выслушивают и все перепутывают, портят доброе, находят способ отомстить тебе, а ведь все, что ты сделал, – это освободил их!

– Ммм… – произнес Хортрэп, замедляя шаг. – Это работа Крохобора?

– Чья же еще! – Марото отчаянно скучал по своей крысе, особенно сейчас: будь демон при нем, он мог бы спасти Пурну. – Я просто хотел увидеть ее снова, и все, я же не знал, что он сделает, что все получится так ужасно. И я собирался рассказать ей, для этого и разыскивал, но она уже знает, наверняка знает, иначе почему так холодна? Зачем еще ей убивать моего друга? Это расплата, и я ее заслужил, но только не Пурна! Только не она!

– Ой-ой, – сказал Хортрэп, останавливаясь и оглядываясь, как будто не мог сориентироваться в адской долине. – Впечатляющая история. Ты уверен, что все это правда, а не кошмар, вызванный насекотиком?

– Назови меня гребаным лжецом, Хортрэп, назови – и увидишь, что будет! – Марото напрягся, а затем принялся серьезно обдумывать вопрос Хортрэпа. В тумане, порожденном битвой, и червяками, и скорпионом, и всем остальным, ему все же пришлось сосредоточить мысли, раз вопрос был задан. – Я уверен, что все случилось из-за моего обращения к Крохобору. Хотел рассказать Софии – она должна знать, что виновна не королева, и не Цепь, и не кто-то еще, а ее старый друг Марото. Но у меня не было возможности, а теперь… Теперь же Пурна мертва?

– Ты рассказывал Пурне или кому-нибудь еще про условия освобождения Крохобора? Кому-нибудь в лагере, от кого София могла услышать? – Старый добрый Хортрэп всегда умел вернуть Марото на землю, когда того чересчур заносило: надо просто взглянуть с другого ракурса – может быть, станет ясно, что беспокоиться не о чем.

– Ты первый, кому я рассказал, – ответил Марото, испытав облегчение при мысли, что София не ведает правды, а затем испытав стыд за это облегчение. – Она никак не могла узнать. Это означает, что дело не в мести: Пурна истекла кровью просто потому, что София – старая эгоистичная сволочь, которой наплевать на всех. Порой возникала мысль не рассказывать ей вообще – пусть рехнется, гадая, кто подослал убийц… Уф, а куда мы так торопимся?

– Да я тут одну штуку нашел, хочу тебе показать, – обронил Хортрэп, спешно меняя направление.

Через прореху в дыме Марото увидел, что Язык Жаворонка находится непосредственно сзади, но когда попытался выправить курс старого колдуна, тот воспротивился: надо-де взглянуть кое на что в центре долины. Чем бы это ни было, Марото сомневался, что дело того стоит. Но когда они добрались до Хортрэповой цели, он протрезвел за один вздох бегущего демона.

Хортрэп поставил Марото на ноги, как только вынес его из дыма, и у варвара обмякли колени. Он увидел нечто совершенно невозможное. Миазмы не пересекали границу огромного круглого просвета, и здесь, в самом центре поля боя, образовался идеальный круг чистого воздуха, а под ним, там, где должна быть утоптанная трава, взрыхленная земля и демонское множество трупов, распахнулись Врата. На Звезде только шесть Врат: по штуке на каждом Луче и еще одни в Диадеме, это общеизвестно… Но вот объявились седьмые, и они шире всех остальных, вместе взятых.

– Проклятье, этого не было утром, – пробормотал Марото, пятясь от границы, где плоское поле сменялось абсолютным гребаным ничто. Ему стало дурно от такой близости, и возник нестерпимый зуд в лодыжке. Глянув вниз, он увидел, что место, куда ужалил скорпион, засочилось серой слизью, которая потекла по стопе. Капли отрывались от кожи и уносились во Врата. – Откуда они взялись?

– У меня есть версия, – сказал Хортрэп, разминая пальцы. – Но тебе она вряд ли понравится.

– Тогда знаешь что? Лучше не рассказывай. Я наставил себе достаточно фонарей, пытаясь заглянуть слишком далеко. Если считаешь, что дело дрянь, я совершенно не…

Но тут Хортрэп второй раз за день схватил Марото, и оба отправились за край Врат.

* * *

Это как-то неправильно, когда за плечами нет привычного груза. Но ведь, если подумать, привыкать к грузу – это тоже неправильно. Особенно к тому, который таскал Мрачный.

На краю лагеря он сменил бег на быстрый шаг – не ровен час, напугает какого-нибудь мальца и получит стрелу в задницу. Тем паче что попадалось все больше израненных и до крайности утомленных солдат, бродивших между палатками. Снова и снова Мрачный ловил недобрые взгляды пехотинцев. Он проверил привязанные к поясу синие платки, убедился, что знаки его принадлежности видны всем. Среди возвращающихся бойцов было очень мало пьяных и поющих – не так обычно ведет себя армия, одержавшая победу. Сражение прекратилось, имперцы не перебили синих, – казалось бы, один этот факт должен был окрылить воинов. Но ни одной улыбки он не заметил.

Когда Мрачный выбрался из тесного лабиринта и направился вниз, мимо белых шатров, из которых неслись вопли раненых, он увидел, что дно долины по-прежнему окутано дымом. Этот дым стоял высоко, не позволял разглядеть дальние холмы, откуда явились багряные. Интересно, на той стороне такая же унылая картина?

– Мрачный! – позвала Чи Хён.

В его сердце мгновенно расцвело облегчение при звуке ее голоса, но оно так же быстро увяло, когда он обернулся и увидел, насколько она изранена. Генерал выглядела так, будто ее окунули в гигантское ведро рыбной приманки из Баллады о графе Вороне и Морском Короле, – с головы до ног в крови и ошметках мяса. Рогатая женщина несла шлем Чи Хён, но выглядела еще более покалеченной, чем ее госпожа, а идти генералу помогал Гын Джу: вуаль красивого юноши исчезла, лицо было покрыто коркой запекшейся крови, из доспехов торчала пара древков. Все они справились с главным, и Мрачный бросился навстречу троице, под навес цирюльничьей палатки.

– Мрачный, как я рада, что ты жив и здоров!

– О! – выдавил Мрачный. Он хотел обнять ее, но решил, что идея неудачна даже при невмешательстве ее возлюбленного, который мерил варвара взглядом, словно мясник, сомневающийся, что стоящее перед ним животное годится в пищу. Мрачный собирался сообщить Чи Хён о дедушке, но под недружелюбными взглядами этой пары не смог и взамен спросил: – Вы… гм… в порядке? Потерял вас в суматохе. Извините, что не сумел помочь.

– Ваше присутствие было бы для нас полезно. – Чхве не злилась и не издевалась, а просто говорила как есть.

– Пропустил весь бой? – спросил Гын Джу, и Мрачный, не зная, намеренная ли это колкость, отнесся к вопросу как к искреннему:

– Не, она… ну, София… повела нас на гору – видите вон тот горб? Эти мьюранцы – они говорили, что полк из Мьюры, – прокрались сзади и попытались достать нас с тыла, и мы…Ну, сами понимаете. Остановили их.

– Наверное, изрядное было побоище, – сказал Гын Джу, и Мрачный наконец дотумкал, к чему клонит этот парень; в отличие от всех он не спускался сюда, на нем ни царапины, одежда чистехонька, тогда как у остальных кобальтов она пропиталась кровью, грязью и вонючим дымом. Это объясняло взгляды солдат, мимо которых он проходил. – Велики ли потери?

Мрачный почувствовал, как на груди натягиваются завязки дедушкиной сбруи, хотя она осталась вместе с покойником. Он сделал первый из трех шагов, которые разделяли его и велеречивого поганца.

– Хватит, Гын Джу, – приказала Чи Хён, устало улыбнувшись Мрачному. У нее остекленели глаза, ее трясло сильнее, чем остальных воинов, которых он миновал. – Это прекрасно, Мрачный. Я все думала, куда делись мьюранцы, если их не было с Пятнадцатым. Я получу полный отчет от капитана Софии, так что сейчас об этом не беспокойся. Мне нужно… мне нужно сперва кое-что сделать.

Она подняла перевязанную руку, и он увидел, что ткань темная, насквозь мокрая. Мохнокрылка лежала на сгибе локтя; угольно-черная совомышь стала серой и как-то уменьшилась, но со временем демоница поправится. Должно быть, сейчас она питается некой неосязаемой субстанцией, получая ее от Чи Хён. А когда наберется сил, вернется в воздух и там найдет себе обильное пропитание.

– Ага, точно, пусть о вас позаботятся, – сказал Мрачный. – Я могу что-нибудь сделать? Не здесь, конечно, но… что-нибудь?

– Да, много чего, – ответила Чи Хён, но затем уставилась мимо Мрачного, плотно сжав губы.

– Утром никто из отряда Пурны не пришел к шатру, – сообщила Чхве. – Генерал приказывает всем офицерам, способным ходить и говорить, отметиться здесь, и если вы знаете, где она и ваш дядя, то извольте сообщить.

Знает ли Марото о судьбе Безжалостного? Вечный вопрос. Всякий раз, когда вспоминал, как дядя покинул клан, даже не дернувшись помочь ему и дедушке, у него начинало уныло сосать под ложечкой и неприятно ускорялось сердцебиение. Вот и сейчас возникли эти ощущения, но варвар проигнорировал их – он ведь тоже не встретился вовремя с Чи Хён и ее людьми в командирском шатре. Лагерь велик, поле сражения огромно, – вероятно, Марото просто с ними разминулся, как и Мрачный. Дядя где-то поблизости, он не смылся бы при одной лишь угрозе схватки… Не поступил бы так снова, тем более что родичи наконец догнали его, уже были готовы выслушать объяснения, чего всегда так хотелось старику. Ведь тот, в конце концов, умер не просто так, он все сделал, чтобы эта встреча состоялась.

– Я найду его. У меня хорошо получается.

Гын Джу пробормотал что-то насчет того, что хорошо получается у Мрачного, и варвар был рад, что не расслышал. У Чи Хён был слишком тяжелый день; не хватало еще, чтобы хахаля отметелили у нее на глазах.

– Да, это было бы полезно, – сказала Чи Хён, чуть обмякая в руках Гын Джу. – Благодарю, Мрачный.

– Для меня это дело чести, генерал, – проговорил Мрачный, догадавшийся, что его спроваживают. Понятно, беготня юного варвара за его безответственным дядей – не то, что должно сейчас заботить генерала. – Поправляйтесь.

– Спасибо, Мрачный, – кивнула она, и ее взгляд снова уперся в никуда. – Передай мою благодарность дедушке.

Мрачный задал стрекача, чтобы она не увидела его лица и не поняла, что холодный, как сама стужа, уроженец Мерзлых саванн не может не таять при мысли о деде. Он снова заморозил себя, сосредоточившись на задаче, которая иногда казалась ему единственной в жизни. Хотя внутренний голос советовал поискать дядю в задней части лагеря, в палатке, Мрачный решил в последний раз одарить Марото доверием и направился вниз, на затянутое дымкой поле боя.

* * *

Не дожидаясь, когда Хортрэп и Марото упадут во мрак сами, Врата всколыхнулись и приподнялись, ловя их, и варвар инстинктивно закрыл глаза, ощутив, как шероховатая тьма облепляет лицо и грудь скользкой прохладной пленкой. Она приняла его, и он стал тонуть в шевелящейся почве; какие-то выросты – не то жгутики, не то побеги – трогали его, подталкивая вперед, вытягивая вверх; но в тот миг, когда Марото задумался, как лучше тонуть, с закрытыми глазами или с открытыми, в ушах у него хлопнуло, и он почувствовал под ногами твердь, а затем уловил дуновение прохладного ветерка.

После Врат все ощущения были неправильными, Марото сам был неправильным, к тому же не мог удерживать равновесие, и когда он, чтобы не завалиться, попробовал медленно опуститься на четвереньки, его подвело поврежденное, перетруженное, так и не отошедшее от укуса колено. Глаза резко открылись, руки взметнулись, чтобы прервать падение, но он даже не увидел землю, валясь лицом вперед, туда, где дым был гуще. Хортрэп ухватил его за руку и дернул вбок, от чего Марото не приземлился на ладони, а хряснулся ребрами об острые камни. М-да, час от часу не легче. Он уже хотел откатиться от колдуна, предательски бросившего его, Марото, в долбаные Врата, а после вскочить и отплатить ему, но тут прямо перед ним из земли хлестнул жесткий ветер, немного развеяв дым…

Не дым. Туман. Морской туман, о чем свидетельствовали изумрудные волны, разбивавшиеся далеко внизу о темные щиколотки утеса, с которого Марото чуть не сорвался. Он опасливо отполз от крутой пропасти, на краю которой растянулся, как кот на подоконнике, и, только отдалившись от обрыва на несколько футов, встал на здоровое колено и огляделся в поисках Хортрэпа. Колдун не ушел далеко, он разглядывал раздутые эвкалипты, истекавшие соком плющи и какие-то жирные на вид кусты, плотно смыкавшиеся вокруг крошечного участка голой скалы, смотревшей на море.

Где бы они ни очутились, их занесло очень далеко от Языка Жаворонка. Может быть, в джунгли Бал-Амона. Хорошо бы. Марото знал, как вернуться из Бал-Амона. Но сначала надо сбросить Хортрэпа со скалы. Он попытался встать, но ничего не вышло: взбесившееся чувство равновесия упорно старалось свалить его в море. Ффух…

– Трудно не изумиться, – заметил Хортрэп, поворачиваясь к Марото спиной.

– Ну, с этим я как-нибудь справлюсь. Где, во имя кровавых дырок, которые я сейчас наделаю в твоей роже, мы оказались?

– В твоем новом доме, – ответил Хортрэп, роясь в тяжелых одеждах и вытаскивая откуда-то из области паха многоножку длиною в фут.

Когда варвара мучил отходняк, лишь ценой огромного напряжения сил удавалось воздерживаться от укуса ползучки, но сейчас не возникло ни малейшего желания. Зажав неестественно покорную многоножку в кулаке и воздев другую руку, Хортрэп, похоже, приготовился учинить очередное колдовство, но сделал паузу и одарил Марото смурной улыбкой. – Я бы искренне хотел, чтобы все обернулось иначе, Марото. Ты всегда был моим любимцем.

– Собираешься меня убить, об этом речь? – Марото, шатаясь, поднялся на ноги, но снова упал на колено. – Ты же обещал, предатель сучий! Когда в Эмеритусе случилось вся эта безумная хрень с Безликой Госпожой, кто высунулся, чтобы спасти тебя? И это твоя благодарность?

– Да, Марото, это и есть благодарность, – подтвердил Хортрэп, потрясая перед ним многоножкой. – Это больше, чем я сделал бы для большинства людей. Клянусь, я ни за что не убил бы тебя, а я отношусь к своим клятвам так же серьезно, как ты. Бояться меня не надо, на твоем месте я опасался бы только тварей, живущих в морских гротах и в джунглях.

Марото посмотрел вниз, на свои изгаженные доспехи, единственную сандалию и пустые ножны, после чего поднял руки, все еще не веря.

– Ты нарушаешь клятву, Хортрэп. Это убийство.

– Ой, да ладно! – отмахнулся Хортрэп, давя многоножку в кулаке. – Ты парень находчивый, наверняка в два счета вернешься, чтобы снова мне докучать.

Марото вскочил на ноги, надеясь повалить Хортрэпа и тем самым уравнять шансы, – при борьбе в партере чувство равновесия не так уж и важно. Но даже движение в нужном направлении оказалось выше его возможностей: вместо того чтобы ухватить чародея, Марото приземлился рядом с ним аккурат на большое мясистое и шипастое растение. К тому времени как он выбрался из куста, Хортрэп уже исчез – только кольцо почерневшего камня и растительности отмечало место, где он стоял.

Даже когда способность удерживать равновесие наконец восстановилось, Марото не стал ломиться в незнакомые джунгли. Он пребывал в необычайно трезвом состоянии, пограничном между мощным приходом и столь же мощным отходняком, и не хотел ни во что вляпаться. Вместо этого он похромал обратно к утесу, сел, свесил ноги за край и стал думать о Пурне и о том, что она мертва, погибла из-за того лишь, что хотела толики славы и доверила ему указывать путь. Он просидел долго, чувствуя под собой прогретый солнцем известняк, глядя, как густеет туман, и оплакивая ученицу, тоскуя по ней. Потом устало поднялся на ноги и отправился убивать всех до единого, кто хоть сколько-то замешан в его ссылке на дальнее море и смерти ближайшего друга. Никакого прощения, никаких вторых шансов. Ни в одном демоне ада не найдется столько ярости, как в Могучем Марото, идущем мстить за тапаи Пурну.

* * *

– Это… э-э…тапаи Пурна? – спросил Мрачный, добежав до двух знакомых фигур, медленно несших третью на холм, к лагерю. – Она…

– Она много чего, – ответила София. – Но только не мертва.

– Крепка, сказал бы я, – буркнул единственный член отряда дяди Марото, который всегда был мягким и гладким, а не крутым и покрытым шрамами.

Дигглби – вот как его звали; Мрачный ни за что не стал бы общаться с этим типом по своей воле. Правда, он больше не был таким гладким и чистым, и собачки-демона, которую он всегда таскал с собой, не видать.

– Крепкая или… уфф… прочно сшитая – так деликатнее, чем «тяжелая, как свинец». Будешь другом, подсобишь?

– Не могу, мне приказано привести к Чи Хён моего дядю. – Заметив веселье Софии, Мрачный пояснил: – Привести Марото или Пурну к генералу, чтобы отметились. Но Пурна, кажется, не в том состоянии. Еще генерал хочет, чтобы вы рассказали ей про мьюранцев, мэм.

– Мэм? – София проигнорировала хмыкающий звук, который издал ее демон. – Ты хотел сказать «капитан София»?

– Ну да, – быстро ответил Мрачный, которому не терпелось бежать дальше. Ему не нравилось, когда она смотрела на него, а теперь было неприятней, чем раньше: он ощущал себя слишком уязвимым без дедушки, в буквальном смысле прикрывавшего ему спину. – Вы Марото нигде не видали?

– Он ушел с Хортрэпом куда-то в дым, – сказал Дигглби, оглядываясь на адское поле. – Если они не вернулись, то, наверно, все еще там.

– Спасибо, – ответил Мрачный, желая убраться от Софии как можно дальше. Ощущение было очень похоже на то, что он испытал под безглазым взглядом Безликой Госпожи. Получается, он угодил в распрю между двумя непостижимыми и чрезвычайно заинтересованными силами – трагедия, достойная певцов. – Теперь я его найду. Генерал хочет, чтобы все способные ходить и говорить офицеры явились с докладом в цирюльничьи палатки, так что вы можете… э-э… этим заняться.

– Мрачный… – Дигглби впервые, с тех пор как они познакомились, выглядел подавленным.

– Да?

– Если увидишь герцогиню Дин и графа Хассана… Мы потеряли друг друга, и я не знаю, вернулись ли они в лагерь.

– Если увижу, скажу.

Мрачный общается с одним из корешей Марото – что за ужасный день!

– Найдешь Марото – передай ему кое-что, – велела София.

– Конечно. – Все-таки надо было уступить дедушке и обучиться непорочновской грамоте, тогда бы Мрачный составил список.

– Скажи, чтобы перестал стрематься и ныть, как сосунок, и возвращался в лагерь. У меня для него сюрприз.

– Гм… обязательно передам.

София и Дигглби продолжили путь со своей бесчувственной ношей, а демонский пес сребровласой женщины странно покосился на Мрачного. На Пурне вроде ни царапины, – наверно, ей съездили по макушке. Мрачный раньше не замечал, что в девушке тоже есть шаманская кровь, и теперь спросил себя, как он мог пропустить нечто столь очевидное. Раз уж придется выживать самому, то надо перестать быть тугодумом. Надо подмечать все вокруг, а не ждать, пока дедушка растолкует, что к чему.

На склоне чуть дальше к югу люди в багряных плащах со щитами и прочими знаками отличия сидели на земле, окруженные солдатами в синем, и с ними говорил один из многих кобальтовых капитанов, которого Мрачный еще не встречал. Интересно, что сделают с этими пленниками и с теми мьюранцами, которых захватили на горе? Может, с ними просто поговорят и отпустят, как поступила Среброокая с безымянными щенками, которые, надеясь прославиться, влезли по сплетенной из лунных лучей веревке в ее королевство? Однако Мрачный почему-то сомневался, что здесь будет так же.

Спустившись к обрыву, нависавшему над плоской долиной, он понял: вот тут-то и случилось самое жаркое побоище. Слишком много мертвых, не сосчитать, и живые выглядят немногим лучше; некоторые просто стоят, моргая в дыму, или сидят, обхватив головы, на трупах – возможно, своих друзей. Хуже всех были смеющиеся: их натужный хохоток звучал в этом мрачном месте ужаснее стонов, воплей и рыданий. Здесь, над долом, текли реки густого дыма. Мрачный остановился, созерцая затянутое пеленой пространство, откуда, словно демоны из тьмы, появлялись размытые силуэты. Наверное, Блудливый, ускользнувший от Пожирателя Смертных в Страну Трусливых Мертвецов, вот так же чувствовал себя, глядя на вечное шествие слепых призраков, отказавшихся от боевой славы…

Но разве это не чушь? Мрачный повидал достаточно сражений, он знает, что поле боя – последнее место на Звезде, где можно обрести славу. На этом поле только боль, страдание и ужас. И все остальное – тоже дерьмо: Блудливый и Черная Старуха, Дерзкая Поступь и граф Ворон – вся их вонючая свора. Это просто песни, сложенные Рогатыми Волками, чтобы похваляться былым величием. Места, куда ходили предки, подвиги, которыми они потрясали Звезду… Где бы ни побывал Мрачный с дедушкой, он расспрашивал встречных в надежде дойти до Алтаря Болезней или Королевства Поедателей Забвения. Но даже после того, как он немного освоил багряный язык, все видели в нем долбаного идиота. «Тут где-то рядом озеро Сатсумо? Неподалеку от него могила, да? Мой предок в этих краях убил Старика Мрака и его чадо… Неужто не слыхали?»

Конечно не слыхали. Потому что никаких таких подвигов не было, это похлебка из полуправды и полного вранья, которую разливали по ушам, чтобы утихомиривать строптивых юнцов и подкармливать причуды детей-переростков вроде Мрачного, который помнил наизусть сотню саг, но ничего не знал о реальном мире и не мог быть полезным ни единой душе. Смотри он на вещи трезво и не ломай голову над их тайным значением в песнях его эпохи, в саваннах ему бы жилось намного легче. Возможно, он бы признался Чи Хён в своих чувствах до появления Гын Джу или даже после, а не избегал ее, надеясь, что она придет сама. Или подошел бы к Софии и потребовал ответить, действительно ли она собирается сжечь целый город жидким огнем. Может, он не был бы одинок… Ведь ни одна живая душа не затоскует по нему, если он не вернется в лагерь или в саванны. И куда теперь податься? Разве что лечь в могилу рядом с дедом.

Глядя на огромную колышущуюся стену серого тумана, Мрачный чувствовал себя беспомощным как никогда. Откуда начать, вот вечный вопрос. Что делать с собой, когда собачье существование свелось к попыткам найти твердую почву в мире дыма и теней? Делать было нечего – только то, что он делал всегда: опустить голову, брести вперед и надеяться, что либо ты выберешься случайно, либо кто-то укажет тебе путь. Как это сделала Безликая Госпожа, например, – ведь именно она сказала Мрачному, где искать дядю, и не наткнись он на нее, так и скитался бы по Звезде с дедушкой на закорках…

Все обесцвечивающая дымка и неестественная тишина на поле напомнили бредущему сквозь дым Мрачному об Эмеритусе: то, что казалось так похожим на сон, опять стало реальным, как боль в груди, как застрявшее в горле рыдание. Они с дедушкой провели там несколько хороших дней, осматривая королевство и убеждаясь, что в старых песнях все-таки есть толика правдоподобия, если не правды. А здесь, на этом адском поле, он испытывал ту же самую головокружительную неуверенность в происходящем. Он словно пребывал между реальным миром и миром героев; такое предчувствие, что за очередным облаком дыма обнаружится Безликая Госпожа. Если бы сейчас оправдался его безотчетный страх и внизу появилась стая демонов – это был бы финал, о каком мечтает любой сказитель. Если бы оказалось, что эта бойня и сменившая ее зловещая тишина – дело рук мстительной богини, явившейся наказать Мрачного за неисполнение ее воли, за то, что он поднял копье и нож, сражаясь вместе с Софией, а не против нее.

– Хватит, – сказал он своим уже прежним привычкам. – Это не песня, Мрачный.

– О, но разве не песня – вся Звезда? – раздался напевный голос Хортрэпа; дым стекал по одеждам колдуна, когда тот ступил на труп лошади и поклонился. – Я услышал, что по этому полю крадутся Рогатые Волки.

– Не называй меня так, – сказал Мрачный, проклиная себя за оплошность. Дернула же его нелегкая пожелать чьей-нибудь помощи. «Чья-нибудь» означает чью угодно. Дедушка говорил, что к просьбам смертных прислушиваются только те боги, которые любят пошутить. – Колдун, где мой дядя? Я знаю, он был с тобой.

– А я знаю, что мой дорогой друг Безжалостный был с тобой в последний раз, когда мы виделись, но его тоже нет, – парировал Хортрэп, изучая пустое пространство за плечами Мрачного.

А вот это уже больно: Мрачный прошел по всему лагерю, и только этот колдун заметил отсутствие дедушки. Чи Хён пребывает не в лучшем состоянии, и все остальные тоже, но тем не менее…

– Может, они уединились для давно назревшего разговора между отцом и сыном?

– Дядя… – Мрачный закрыл глаза и сглотнул мерзкий воздух, отравивший рыдание, прежде чем оно вырвалось. Хортрэп пытается отвлечь его – вот что происходит. Когда Мрачный открыл глаза, они были сухи. – Дядя Марото был с тобой, колдун. Ты отрицаешь?

– Он был в моем обществе, да, – согласился Хортрэп, спрыгивая со своего постамента – мертвой лошади – и прижимая ладонь к груди. – Боюсь, что Марото ушел, о Мрачный из клана Рогатых Волков.

– Ушел? – Вот теперь лопнул последний гребаный шов, не позволявший Мрачному развалиться на куски. – Ты имеешь в виду, что он умер? Если умер, я увижу его тело. Если… если… если он…

– Я почти уверен, что ты предпочел бы увидеть его мертвым! – проговорил Хортрэп.

– Да уж предпочел бы, мать твою! – Мрачный сгреб колдуна, не дав тому воспользоваться его демонами и мускулами. Не нуждайся варвар в ответах больше, чем в удовлетворении, он оторвал бы великану руки, а не просто вытряс бы из него дерьмо. – Где?! Почему?! Где?!Почему?!

– От-пус-ти! – проревел Хортрэп, и Мрачный ощутил в груди злорадное тепло, увидев, что колдун пусть только на миг, но утратил самообладание.

Он выполнил требование, отнял ладони от широких плеч старика, но не отошел ни на дюйм. Хортрэп тоже не шелохнулся, дыша жарким затхлым воздухом в лицо Мрачному.

– Ладно-ладно… Но мне известен только его мотив, а не цель.

– Говори.

– Я говорю, – надменно заявил Хортрэп, делая шаг в обход Мрачного и толчком в плечо вынуждая идти рядом – если, конечно, Мрачный не собирается бежать за колдуном, как послушный демон. – Ты же знаком с Пурной, ученицей Марото?

– Только что видел, как София и Дигглби несли ее наверх, к костоправам. А что с ней?

– Хочешь сказать, она выжила? – Смешок прозвучал столь же искренне, сколь и неуместно. – Тем лучше для нее, но это не заслуга твоего дяди. Пурну тяжело ранили в бою, но, когда ей понадобилась помощь Марото, он отвернулся от нее. Он бывает… исключительно осторожным, твой дядя, и я подозреваю, что в нем взяли верх самые низменные инстинкты. Ведь никто из нас не знает, что случилось: весь этот дым, имперцы, исчезающие в мгновение ока демоны знают куда… Такое любого испугает, и он сказал, что если ее нести, то это замедлит бегство.

Мрачный попытался вздохнуть, но не сумел. Он так переполнился гневом, что не осталось места ни для чего, даже для воздуха.

– Из-за этого София сцепилась с ним прямо там, при Пурне, умиравшей подле их ног. Ко всеобщему благу, я справился с Марото и увел его. Полагаю, это позволило Софии и паше отнести Пурну в безопасное место. Я немного прошелся с ним, а потом он заявил, что покончил со всеми нами. Он уже поклялся убить Софию – спроси у нее, если не веришь. Я бы остановил его, но, видишь ли, я обязан Марото жизнью после одного очень давнего события, поэтому не могу причинить ему вред. Он уже давно ушел. И не сказал куда.

Они немного прошагали в молчании, и, только уверившись, что яростный вопль не слетит с его губ, Мрачный спокойно произнес:

– Ты не знаешь, куда он пошел. Но ты выслеживал его раньше. Ты поможешь мне его найти.

– Да неужели? – хмыкнул Хортрэп, но хватило одного взгляда Мрачного, чтобы колдун сменил тон. – Конечно, я помогу, обязательно помогу. Но вот что тебе следует помнить: иногда твой дядя становится таким вот дерьмом, в трудную минуту покидает друзей. Однако всякий раз возвращается, поджав хвост, и мы принимаем его, потому что не ждем от него большего. Думаю, если ты подождешь денек-другой, он и сам явится в лагерь с мешком извинений за свое дурное поведение, обещая стать лучше, находя лазейки в клятвах убить нас… Как обычно.

– Три дня, – сказал Мрачный, когда дым перед ними расступился и он увидел высоко вверху Язык Жаворонка, угнездившийся на его колене лагерь Кобальтового отряда и горб, на котором лежит труп деда… А если не лежит, тот мальчишка еще до восхода луны будет выпотрошен.

Варвар кивнул своим мыслям. В нем самом будто выгорел туман под лучами невероятнейшего из солнц. Благодаря Хортрэпу Хватальщику Мрачный наконец-то обрел осмысленную цель – нечто, к чему можно стремиться без лишних раздумий, сомнений и колебаний. Как быть с Софией, Безликой Госпожой и Чи Хён – сейчас не важно. Все это подождет, пока он не завершит главное дело своей жизни.

– Если дядя не вернется через три дня, я начну охоту. Если явится раньше, то все кончится здесь. Не будет никакого обмена песнями. Никаких предательств. Дядя Трусливый сбежал со своей последней битвы.

Глава 28

В третий или четвертый раз прозвучал тихий голос стражницы, стоявшей у входа в шатер, и Чи Хён заставила себя сесть в постели. В висках грохотало. Снова шепот, и она, ловко высвободившись из забинтованных рук Гын Джу, оглядела палатку. Горелка для подогрева калди, которую она оставила непотушенной, явила ее взору изорванную одежду, попорченное в битве оружие и дюжину окровавленных бинтов – они меняли друг другу повязки, прежде чем завалиться в койку. Пора сменить и припарку на покалеченной руке. Чи Хён затошнило при виде обрубков пальцев.

– Генерал! – снова донесся шепот. Это уже Феннек – наконец-то! – Генерал, к вам парламентер.

– Иду. – Она со стоном натянула перепачканную юбку и куртку – пульсирующие болью копчик и рука воспротивились движению.

Либо насекотики, которые ей дали, выдохлись, либо ее состояние куда хуже, чем она думала. Скрутив волосы сзади в кривобокий узел, она еще раз оглядела шатер и решила: плевать. Если посетитель – имперский эмиссар, объявивший о своем прибытии через совомышь, пока Чи Хён валялась в цирюльной палатке, то пусть подавится своим недовольством, ей стесняться нечего…

Уже взявшись за полог, она передумала. Может, и нет смысла блюсти приличия, да и вообще пора отказываться от предрассудков, но… старые привычки, все такое.

Она сунула ноги в тапочки, дунула на огонек горелки и тихо вышла из шатра, стараясь не пропустить внутрь свет фонаря стражницы. Уже стемнело, но который час – не поймешь: может быть любой между закатом и рассветом.

– Ах, генерал, – сказал Феннек, потирая руками в перчатках, – наверно, лучше поговорить в шатре, это дело…

– Мы побеседуем на прогулке, господа. – Она взяла самый заносчивый тон, обращаясь к Феннеку и стоявшему рядом имперскому эмиссару, и стражники у тех за спиной озадаченно переглянулись. – Мне нужно размять ноги.

Что было правдой: ноги чувствовали себя так, будто по ним целый день молотили цепами дюжие крестьяне.

– Думаю, ты можешь размяться и позже, Чи Хён, – проговорил посол, поднимая забрало своего шлема в форме совомыши. – Мне нужно посидеть и перекурить, а твоя палатка…

– Там не прибрано, папа. – Как ни злилась Чи Хён на отца, увидеть его лицо было приятно. Она обняла гостя, ощутив сквозь ткань ханбока холод его доспехов. – Я все гадала, налезет ли еще на тебя старая броня.

– Ну, может быть, я ее немного распялил, – ухмыльнулся второй отец, гладя дочь по голове. Очевидная гордость на его лице чуть смягчила ее гнев из-за предательства… но только чуть. – Будь я проклят, если ты не вжилась в свою роль. Феннек сказал – ты была сущим бедствием для него и имперцев!

– Еще бы он так не сказал! – Чи Хён не сильно осерчала – что возьмешь с Феннека? Этот субчик всегда знает, с какой стороны у бутерброда масло. – Может, выкурим по трубке? Отсюда отличные виды открываются, хочу тебе показать.

– Так ты не дашь мне присесть даже на пять минут?

Неужели она искренне скучала по этому капризному голосу?

– Ты должна была подготовиться к встрече – разве не получила весточку от меня?

– Получила, не сомневайся. – Чи Хён помахала перед ним перевязанной рукой и сморгнула слезы – даже столь слабое движение вызвало страшную боль. – Но была слишком занята твоей гребаной войной, чтобы приготовить для тебя калди, как подобает воспитанной дочурке.

– Ох, Джи, – ласково произнес он и потянулся к ее руке, но не дотронулся. – Феннек сказал мне… Какого демона ты полезла в пекло? Я тебе сотни раз говорил: генерал командует, находясь в тылу! Защита Мохнокрылки – не волшебный пузырь, в котором можно прыгать хоть в кратер вулкана. Если ты еще когда-нибудь…

Чи Хён притянула его за грудки здоровой рукой и, глядя в лицо, заявила:

– Если ты еще когда-нибудь заговоришь со мной так перед моими войсками, то вылетишь из лагеря стрелой и на этом переговоры будут закончены. Ты меня понял, Канг Хо?

– Да что ты себе позволяешь! – вспылил он, отрывая ее руку от своих доспехов.

Тут одна из стражниц шагнула ему за спину и спросила:

– Генерал?

– Все в порядке, солдат, эмиссар прибыл издалека, не знает наших порядков. Но скоро он привыкнет к дисциплине Кобальтового отряда. – Чи Хён расплылась в улыбке, увидев, как потрясен отец. – А теперь, дорогой посол, я готова выслушать условия империи. Хороший обзор вон там – соблаговолите пройти?

– Вот, Канг Хо, уже набита, – подсуетился вечный миротворец Феннек, протягивая толстую вересковую трубку-бильярд, которой донельзя гордился. Из-за чередования прямых волокон и завитков казалось, будто из боков чашечки растут два ветвистых дерева. – Полагаю, вам с генералом нужно многое обсудить, и чем скорее мы перестанем спорить о месте, тем лучше.

– Хм, – буркнул отец. – Вижу, ты не пожалел усилий, чтобы удержать ее в узде.

– Я живу ради служения моему генералу, – с поклоном ответил Феннек.

Канг Хо выхватил у него трубку, и Чи Хён заметила, как Феннек ей подмигнул. Если он, полизав генеральскую задницу, надеется избежать жестокой нахлобучки за дезертирство из гвардии в битве у Языка Жаворонка, то старого лиса ждет сюрприз почище того, что достался второму отцу.

* * *

– Надеюсь, я тебя не задержал, – сказал Хортрэп, как всегда любезный, и щелкнул пальцами, отчего незажженный фонарь вспыхнул во тьме палатки и ослепил Софию. – Знай я, что ты хочешь аудиенции, моя дорогая, я бы не медлил. О, ты привела моего любимого песика!

Софии было приятно видеть, что ее накачка пошла на пользу: Мордолиз не дрогнул. Он лег на полу у ее стула, так же беспечно наблюдая за чародеем, как наблюдал за любым другим смертным. Она пыхнула трубкой из кукурузного початка, которую купила этим же вечером у ветерана. Пришлось купить, ведь она в приступе честности отдала Марото его трубку. Когда-нибудь вырежет себе настоящую, а сейчас сгодится и кукурузная.

– Я ничуть не спешу, Хортрэп. Нынче у меня всего одна остановка.

– А я-то надеялся, что этот красивый наряд – для меня, – мечтательно проговорил Хортрэп, разглядывая ее прикид. – София, ты неправильно повязала фартук! Узел на спине – и тебя примут за скорбящую вдову. Давай завяжем спереди, чтобы люди знали: к тебе можно подкатить.

– Если завяжу спереди, меня примут за девственницу, – возразила София, стараясь не выдать досаду на треклятую проницательность Хортрэпа. – Сойдет и так.

– Что ж, подруга, каким бы ни был твой статус, ты по-прежнему хорошо выглядишь. Куда лучше, чем я в твоем возрасте.

– Уверена, твои икры с тех пор не потеряли форму, – возразила София. – А теперь, если у тебя больше нет косметических советов, почему бы не сесть на стул, не набить трубку и не поболтать о том, что ты на днях предлагал? Я хочу поговорить о демонах и секретах.

– Я слышал, что произошло с Дигглби и милашкой Пурной. Ты впервые наблюдала освобождение? – Хортрэпу было трудно оторвать взгляд от Мордолиза, когда демон находился рядом, и София только теперь это поняла. – Не очень красиво, на мой вкус, но переход из одного мира в другой никогда не бывает приятным глазу: смерть, рождение, иные пути…

– Не очень красиво, зато эффективно. Она как новенькая… в некотором смысле.

– Я бы сказал, даже лучше чем новенькая – в некотором смысле. – Хортрэп не сел, что тоже было хорошо, – значит, не только он нервирует Софию, но и она его. – Теперь же, убедившись в эффективности демонов, ты размышляешь о своих возможностях в отношении нашего общего друга?

– Это мне пока не приходило в голову, – ответила София, и Мордолиз забарабанил хвостом по полу. – Хотя, обратись я к нему, он вряд ли стал бы слушать.

Демон тявкнул, Хортрэп издал довольный смешок.

– Да-да, знаю о твоих затруднениях. Помнишь, я всегда говорил, что мне он кажется существом особенным.

– Особенный прыщ на заднице – это все равно прыщ на заднице, – проворчала София и глотнула горячего пепла. Никогда ей не привыкнуть к подлянкам кукурузных трубок.

– Помимо приказов есть и другие способы получить желаемое. – В руке у Хортрэпа появилась сделанная ею трубка, уже тлевшая и источавшая знакомый запашок дешевых духов и горящего мусора. – Можно вежливо попросить, или взмолиться, или предложить в обмен нечто, выходящее за рамки обычных условий.

– А я-то думала, ты их просто ешь, – сказала София, и Мордолиз зарычал на расхохотавшегося волшебника.

– Мне никогда не удавалось поймать такую классную особь, как твоя, – посетовал Хортрэп, заново раздувая трубку. – Я тут размышлял о передаче демонов и кое-что придумал. На эту идею меня натолкнули наша обожаемая генерал и ее отец. Если вдруг захочешь обменять своего упрямца на более послушного или даже на нескольких, я смогу дать совет.

Холодный нос демона ткнулся в свисавшую руку Софии. Та почесала Мордолизу челюсть и вытерла ладонь о клетчатый фартук.

– Всегда готов помочь?

– Нет ничего, что я не сделал бы для друга, – изрек Хортрэп, посылая дымовое колечко в сторону Мордолиза.

Тот щелкнул зубами.

– А что ты из него приготовишь, интересно? Какое-нибудь хитроумное жаркое?

– Ах, София, – с укором проговорил Хортрэп. – Я выиграю войну.

– И все ради того, чтобы помочь Чи Хён завладеть багряным троном? Альтруизм не доведет тебя до добра.

– Чтобы помочь нам всем. Ты не заметила, что в опасности вся Звезда? Вороненая Цепь стала чересчур сильна, ее амбиции слишком велики. Ты хоть представляешь, что́ призвали попы сегодня утром, чем завершился их ритуал? Это настолько дико – у меня просто нет слов.

– А я-то все гадаю, откуда у Чи Хён такое отвращение к церкви, – сказала София, в которой взыграло любопытство, пересилившее нежелание впутываться в Хортрэповы планы. – Ты потому и убил боевую монахиню, не дав нам поговорить? Решил, что разговор без свидетелей со скованной ведьморожденной чрезвычайно опасен?

– Я предвидел, что оно будет тебя терзать, это незнание! – ликующе воскликнул Хортрэп. – С годами ты научилась держать темперамент в узде, но все равно я был уверен, что ты захочешь разобраться!

София пожала плечами:

– Знание никогда не приносило мне особой пользы. Но все равно лучше послушать.

– Давай просто признаем, что она была опасна и тебе не следовало приближаться к ней, – предложил Хортрэп. – Признаем и вернемся к гораздо более интересной теме. Так вот, я заглянул сквозь пелену, и эти сумасшедшие цеписты…

– Мордолиз, – обратилась к демону София, и сердце бешено заколотилось: задумано невероятное, и если план рухнет – беда. – Мордолиз, я хочу, чтобы Хортрэп рассказал мне правду. Я хочу знать, с какой целью сюда прибыла сестра Портолес, что она собиралась мне сообщить. Я так сильно этого хочу, что если он не расскажет сейчас, добровольно, то ты получишь свободу вытянуть из него правду любым способом.

В палатке стало тихо, как в задымленной долине. Хортрэпу не удалось скрыть изумление. Затем он хмыкнул и покачал головой. План Софии рухнул – да все они рушились, когда в них участвовал ее никчемный демон. Отныне и до конца существования Звезды она уже не приструнит Хортрэпа, пригрозив освободить Мордолиза.

– Ох, София, с тобой никогда не бывает скучно! – похвалил Хортрэп. – Ловкий ход, но демоны так не делают. Увы, несчастная монахиня не сказала мне ничего, что ты сочла бы интересным…

Лампа потухла, ее стеклянный колпак разлетелся вдребезги, и во мгле какофония тысячи костей, расщепляющихся и переламывающихся, заполнила палатку. Запах озона смешался с запахом сырой жирной земли, и София ощутила, как мимо прокатилась волна ледяного воздуха. Тысячи чутких нитей защекотали ей лицо и трясущиеся руки, а потом…

– Я скажу! Скажу! – заверещал Хортрэп. – Только отзови его!

В палатке снова стало тихо, но София по-прежнему чувствовала слабое покалывание во всем теле. Сделав несколько судорожных вздохов, колдун попробовал произнести заклинание, но запутался в словах. Наконец он взял себя в руки – и в палатку вернулся свет. Его источник, нечто вроде фосфоресцирующей медузы, плавал между Хортрэпом и Софией в воздухе. Хортрэп в ужасе таращился на Мордолиза, и София тоже взглянула: тот же пес, что и всегда, только губы растянуты в жуткой пародии на человеческую улыбку. Пряди собачьей шерсти плавали в потрескивающем и искрящемся воздухе, оседая на всем подряд, и София смахнула их с платья, стараясь унять скачущее сердце.

– Итак? – попыталась сказать она, но вышел сдавленный хрип. Она не могла больше смотреть на Мордолиза, не могла унять дрожь в ногах. Как будто взбиралась на скалу, сорвалась и спаслась лишь чудом.

Она едва не сделала это. Едва не освободила демона.

– Да-да, я скажу. Уже говорю, – лепетал Хортрэп, не сводя глаз с демона.

Видеть Хортрэпа таким перепуганным было настолько же упоительно, насколько и тревожно. Что бы случилось со старым колдуном, не предпочти он признаться?

– Тогда послушаем, – кивнула София. – Начни с истории Портолес и закончи жуткой демонщиной, которая случилась на поле боя. Выложи все без утайки, и будем считать, что вечер удался.

– Как тебе угодно, – ответил Хортрэп и наконец сел.

* * *

Канг Хо чуть смягчился, когда Чи Хён спросила его о семье. Сама она, пересекая темный лагерь, испытывала неожиданную тоску по дому. Что бы ни вышло из этой войны, пусть даже каждая битва будет заканчиваться таким вот хаосом, Хвабун останется в стороне, на окраинах Непорочных островов он будет защищен от зла. Эта мысль грела ее, пока они со вторым отцом взбирались на холм, где Чи Хён всего две ночи назад разговаривала с Феннеком и Хортрэпом. Но как только стражники добрались до вершины и отошли достаточно далеко, Канг Хо тут же на нее набросился.

– Ладно, Чи Хён, ты поразвлеклась, – сказал он, яростно пыхая чужой трубкой. – А теперь ответь, какого демона все это значит? Предполагалось, что на мое серебро ты наймешь достаточно людей, чтобы привлечь внимание пары имперских полков – но не всей же Багряной империи! А теперь это… это безумие – Азгаротийский полк спровоцирован на прямое боестолкновение! Твое счастье, что здесь был Хортрэп, без его помощи ты бы не справилась.

– Хортрэп не имеет к этому никакого отношения. – Чи Хён старалась говорить ровно и не жестикулировать больной рукой. – Мы все еще разбираемся, что произошло. Пока выглядит так, будто какая-то уловка имперцев им же самим вышла боком. Я приказала всем держаться подальше от поля, пока не рассеется дым. Битва была в разгаре, и вдруг – мертвая тишина. Солдаты потом рассказывали, что земля расступилась и поглотила весь гребаный полк. Никто из пленных азгаротийцев и мьюранцев не смог ничего объяснить. Впрочем, с ними еще не закончено: пока мы тут разговариваем, один из моих капитанов сейчас допрашивает азгаротийского полковника.

– Ты захватила полковника? – Отец, похоже, был взволнован, хоть и старался этого не показать. – Как тебе удалось?

– Он командовал, находясь в тылу. Прятался в фургоне на дальнем краю долины. Мои люди поехали грабить неприятельский лагерь, ну и сцапали голубчика.

– И тем не менее, – сказал Канг Хо, пытаясь вновь завестись, – твоя победа выглядит случайной. Подозреваю, ты потеряла гораздо больше, чем получила. Сколько у тебя погибло людей?

– Много, – тихо ответила Чи Хён. – Чересчур.

– Тебе повезло, дочь моя, очень-очень повезло, что я прибыл вовремя. А еще больше повезло с тем, что полк из Тао ведет моя давняя подруга Ждун. Она все еще считает, что мы можем договориться.

– Да неужели? – Чи Хён вгляделась в дымку, которая так и не ушла из долины. Интересно, уйдет ли она когда-нибудь, или придется посылать разведчиков, чтобы узнать скрытую там правду? – Что ж, полагаю, вы оба будете разочарованы. Боюсь, что планы изменились.

Это рассердило отца, и он несколько секунд мрачно взирал на Феннека, а тот пожал плечами и сказал:

– Ты всегда говорил, что она пошла в тебя.

– Чи Хён… – начал отец, но возле командирского шатра дважды долго протрубил рог, что означало прибытие посла.

Она отправила Феннека за новостями, и, когда он ушел, отец сделал еще одну попытку, смягчив тон:

– Послушай меня, дочь. Ты развлеклась, получила удовольствие, но реальность такова, что ты загнала себя в тупик. И если не хочешь получить к обеду войну, которую не удастся остановить, нужно действовать ловчее и… и… О нет, нет-нет, Чи Хён, ты же не такая дура!

Очевидно, ей не удалось скрыть восторг.

– Уже слишком поздно, папа. За роль, которую ты предложил, я тебе благодарна, но теперь выбираю другую, получше.

– Чи Хён, я ни за что не отпустил бы тебя, если бы допускал такой риск, – проговорил отец, взглянув на ее отсутствующие пальцы. – Это уже не игра, это…

Она врезала ему в челюсть раньше, чем осознала, что творит. И похоже, не сила удара, а изумление заставило его отшатнуться. Чи Хён схватила его и прорычала, почти уткнувшись носом ему в лицо:

– Вы с Феннеком любите это слово, но не было игры! Никогда! Адские демоны! Здесь погибли люди, много людей. Кого-то из них я знала, а кого-то – нет, но из вашей затеи ничего бы не вышло, если бы сотни, тысячи людей не легли в могилу. Я убиваю врагов, я теряю друзей, а ты читаешь мне лекции про игры? Пошел ты, Канг Хо! Пошел к хренам собачьим!

Он вроде бы смутился. Кивнул. Присев, чтобы подобрать оброненную трубку, тихо произнес:

– Пожалуйста, не гони меня. Я по-прежнему твой друг, но я также один из твоих отцов. Называй меня любыми словами, но пусть среди них останется слово «папа».

– Грхм! – Она закрыла глаза, глубоко вдохнула, а когда снова открыла, взмахом руки запретила встревоженным стражникам приближаться. – Ладно, папа. Но давай будем реалистами. Мы знаем, каковы были ставки. А теперь я их повышаю. Намного.

– Выслушай меня, умоляю, – произнес он тем просительным тоном, который всегда пробирал ее первого отца до печенок. – Позволь договориться с империей о перемирии. Ты же сама сказала, что это не игра. Помнишь, мой план предполагал гораздо меньше риска для всех. Я не желал смертей, не желал горя. Я смогу вернуть благосклонность империи, если мы будем действовать быстро, если предложим свою версию случившегося, убедим королеву, что Пятнадцатый полк совершил неспровоцированную агрессию. Мы все еще можем взять Линкенштерн, а это означает, что у тебя есть возможность сделать великое и доброе дело.

– Мы оба знаем, что у меня не осталось выбора, – возразила Чи Хён, надеясь, что его разум возобладает над эмоциями. – Даже если империя решит закрыть глаза на это и прочие мои преступления против Короны, я должна заботиться о собственном доме. Если вдруг уступлю и скажу войскам, что мы объединяемся с имперцами, после того как целый год дрались с ними ради дерьмового приграничного городишка, то половина уйдет. Лучшая половина.

– Они наемники, Чи Хён, а наемники делают то, за что им платят, – снисходительно улыбнулся отец. – Не подменяй понятий. Ты хочешь напасть на империю, потому что молода, честолюбива и достаточно наивна, чтобы верить в победу. Ничего больше.

– Есть кое-что еще! – яростно возразила Чи Хён. – Багряная империя – чума Звезды, и я…

– О бог морей!

– Так и есть, и ты это знаешь! После гражданской войны Черная Папесса исподволь заправляет всем, и к чему это, по-твоему, приведет? Ее миссионеры расползаются по Лучам Звезды, и как только империя оправится от внутренних распрей – не будет силы в мире, которая остановит святош. Они научились выигрывать войны без боя, папа. Наберут достаточно обращенных – и вся Звезда склонится перед Диадемой… Это, может быть, последний шанс остановить Цепь!

– Сказано с пылом истово верующей, – покачал головой Канг Хо. – Джун Хван никогда не простит, что я пел тебе эти старые песни.

– Послушай меня, папа, в кои-то веки! Сделай я все по-твоему, мы получили бы Линкенштерн, вольное государство, бастион свободы… Но сколько пройдет времени, прежде чем Диадема и все непорочновские обращенные решат, что мы – еще одно Затонувшее королевство, нуждающееся в духовном очищении? Если уйдем сейчас, когда война трудна, но победа возможна, у нас не будет другого шанса – никогда!

– Бог морей видит: я ошибался в тебе, – сказал Канг Хо, нанося самый подлый удар. – Ты в точности как твой первый отец.

– Ну что ж, скажу одно в его пользу: он никогда не порывался убить моего возлюбленного. – Чи Хён скрестила руки на груди.

– Кого убить? – Отцовское недоумение выглядело искренним.

– Гын Джу! Ты помешал ему уехать со мной! И убил бы его, если бы папа тебя не остановил!

Тут Канг Хо, как она и рассчитывала, что-то такое припомнил. Он пыхал трубкой, тянул время – вероятно, решал, какой взять тон, покаянный или покровительственный. На радость Чи Хён, он выбрал последнее. Ей хотелось, чтобы ее отец был честным мерзавцем, а не обаятельным обманщиком.

– Значит, Феннек проболтался? Ну, что бы этот лис тебе ни наплел, я держал Гын Джу на Хвабуне, но не собирался его трогать. Не говоря уже о казни! Неужели ты и правда считаешь меня способным на это?

Когда она не ответила, он продолжил:

– Послушай, ты сможешь спросить его сама, если прислушаешься к голосу разума и сделаешь по-моему. Как только вернемся на непорочновскую почву, я пошлю ему весть, чтобы встречал нас в Линкенштерне, и вы с ним поступите, как сочтете нужным. Какое мне дело, если ты решила начхать на пятисотлетние традиции нашего дома и выйти замуж за своего стража добродетели? Джун Хван, может, и не простит такого позора, но я всегда буду тебя любить.

– Значит, Гын Джу по-прежнему на Хвабуне, в безопасности?

Вот он, момент истины: если папа солгал ей снова…

– Гм… Нет, не на Хвабуне, – виновато признал Канг Хо. – Но в безопасности, клянусь. Он с лучшей воительницей, какую знает Звезда.

– С Софией? – Когда у отца отвисла челюсть, Чи Хён двинула ему в грудь так сильно, что ушиблась о железные пластины под холщовой одеждой. – Женщина, убить которую ты уговаривал кавалерессу Сингх? Интересно, какие указания ты дал ей насчет спутника Софии?

– Как… Да обгадят меня боги, она же не…

– Она в моей армии, получила чин капитана. Не сомневаюсь, она придет в восторг, увидев тебя. Вспомните старые времена…

Он заозирался, как будто призрак Холодного Кобальта вот-вот мог выскочить из темноты, а когда повернулся к дочери, в его глазах стояли слезы.

– Ты разбиваешь мне сердце, Чи Хён.

– Точно так же, как ты разбил такими песнями сердце дедушки.

– Она же убьет меня, Чи Хён! Проклятье! Убьет – прямо здесь, у тебя на глазах!

Несмотря на все содеянное вторым отцом, Чи Хён искренне посочувствовала ему. И сказала, потрепав по плечу:

– Без моего разрешения не убьет. И хотя ты вел себя как последняя сволочь, я не чудовище. – Она надеялась, что не ошибается ни в первом, ни во втором. – Побудь здесь и подумай, выступить с нами против Самота или сесть на лошадь и, к демонам, убраться из моего лагеря. Но если ты откажешься, папа, я не дам никаких обещаний. А теперь извини, пора выслушать доклад моего капитана.

Было бы мило с его стороны сказать что-нибудь ободряющее, например, что из нее получился отличный генерал, но он только смотрел и молчал. Что ж, и на том спасибо. Похоже, Феннек уже готов припустить вверх по холму.

Отец остался на вершине, провожал ее оттуда взглядом. Когда же Феннек зашептал ей на ухо, а потом, по ее требованию, повторил громче удивительно твердым голосом, Чи Хён порадовалась, что отец не спустился.

Вернувшись на холм, она разразилась диким хохотом, и тотчас забылась всякая боль, а дневная битва вдруг показалась пустяком. Отец, должно быть, понял по ее лицу: произошло нечто крайне серьезное. Наверное, он бы меньше испугался, если бы у нее вдруг отвалились руки.

– Что там? – спросил он. – В чем дело?

Чи Хён попыталась заговорить, но голос сорвался.

Она встречалась с этим человеком всего несколько раз. Одна из причин ее бегства с островов – желание расстаться с ним. Но никогда она не желала ему большего горя, чем отвержение.

Кто мог совершить такое злодеяние? Кто, кроме нее?

– Ты меня пугаешь, Чи Хён. Что стряслось?

– Я… – Как ни ужасно, снова вырвался смех. – Я только что…

– Что? Что ты сделала?

– Убила моего жениха, – проговорила Чи Хён, пытаясь хотя бы вспомнить, как выглядел принц Бён Гу. – Убила его, отрезала голову, затолкала в рот белый шарф, который он носил в знак скорби по мне, а потом завернула все это в кобальтовое знамя, положила в ларец и под покровом темноты доставила в казарму Линкенштернского гарнизона.

Ее отец несколько раз открыл и закрыл рот. Не дождавшись от Канг Хо ни звука, она ответила на немой вопрос:

– Я этого не делала, клянусь. Но расскажи это императрице Рюки: она только что объявила войну Кобальтовому отряду. А еще предложила должность губернатора Линкенштерна тому, кто принесет ей мою голову. Вот так – просто и незатейливо.

Да, просто и незатейливо. Как и все это багряноимперское приключение. Но напрасно Чи Хён ждала, что второй отец поднимет крик. Вместо этого он шагнул вперед и обнял ее, и хотя спине стало больно, а жжение в руке сделалось и вовсе невыносимым – генерал не пролила ни слезинки. Она была слишком занята обдумыванием дальнейшего.

* * *

После встречи с Хортрэпом София ощутила настоятельную потребность какое-то время побыть без Мордолиза. Прежде чем войти в палатку пленника, она в темноте между кострами опустилась на колени и с небывалой нежностью принялась чесать демона за ушами. Он заскулил от счастья и лизнул ее дрожащую руку.

– У нас с тобой есть история, старый демон, – сказала она. – Надеюсь, нас обоих ждет лучшее будущее. А теперь ступай. Займись чем хочешь, лишь бы это не вредило смертным.

Он унесся большими прыжками, не удостоив ее даже прощальным лаем. София сразу пожалела о своей беспечности – как далеко он уйдет от лагеря и чем займется?

Связанный демон жил у нее почти двадцать пять лет, но и теперь она знала о нем не намного больше, чем в начале. Не сомневалась лишь в одном: прежде чем ему что-то предлагать, надо семь раз отмерить. Слова, прозвучавшие в Хортрэповой палатке, София обдумывала много часов, и с учетом того, как удачно все обернулось, это урок, пускай и очевидный. Имея дело с демоном, не спеши и хорошенько думай.

Наконец она собралась с силами и встала. Предзимний холод пробирал сквозь юбку и блузку, которых София не надевала с тех пор, как ее почтил визитом Эфрайн Хьортт. Сегодня наряд сидел на ней плохо – женщина, которая сшила его с мужниной помощью, имела больше груза на костях и адски меньше – на сердце. Она попыталась восстановить в памяти, что говорил ей Лейб, работая при свете очага, – она так смеялась, что укололась иглой… но не вспоминалось. Звук его голоса едва всплывал, хотя прошел всего год с тех пор, как у нее отняли мужа. София редко лелеяла приятные воспоминания; обычно она старалась не думать о нем, так меньше боли. Вряд ли это было правильно. А теперь она вообще не понимает, почему он погиб. Если Портолес рассказала Хортрэпу правду и королева Индсорит невиновна, то что, во имя всех адов, София делает здесь, зачем воюет против Багряной империи? Весь год она готовилась отомстить за мужа – но кому теперь мстить?

Очевидно, она делает только то, что ей лучше всего удается: массово губит людей без малейшей долбаной причины.

София подошла к палатке, и стражники отдали честь; похоже, ее ждали раньше. Посмотрев на темный полог, она едва не развернулась и не отправилась обратно в свой шатер: шок, пережитый в палатке Хортрэпа, сошел на нет, остались только предельная усталость и опустошенность. Что за собачий день! Она взбиралась на горы, воевала с имперцами, сражалась с друзьями, общалась с демонами и в довершение всего получила откровения, которые плохо укладывались в голове. То, что первые новые Врата на памяти людей разверзлись прямо у их ног, уже было достаточно жутким сигналом, возвестившим, что силы более могущественные, чем София могла вообразить, активно ищут возможности перекроить мир. Но была и другая часть церемонии – то, что Хортрэп считал истинной целью жертвы имперцев, а открытие Врат – только частью цены, уплаченной ими, чтобы завершить ритуал. Могла ли она поверить, что такое возможно?

Да, решила София, в это все же придется поверить. Хортрэп боялся за нечто большее, чем собственная жизнь, когда выкладывал ей правду. Если он верит, что так и было, то и ей сомневаться не след.

А это означает, что Звезда нынешняя не похожа на Звезду прежних дней, всех пятисот предыдущих лет. Возможно, мир уже никогда не станет таким, каким был нынче утром, когда она переругивалась с еретиком, копавшим могилу для монахини Цепи. Слово о сегодняшнем чуде разлетится быстро, и вся Звезда содрогнется перед сильнейшим колдовством Вороненой Цепи. Уверуют все. Как называют это цеписты? День Становления?

Это почти безнадежно принизило случившееся с Лейбом и жителями Курска. Почти убедило Софию проверить, не вернулся ли Марото зализывать раны. Ей хотелось увидеть его лицо, когда он обнаружит, что Пурна жива, и все потому, что какой-то испорченный пижон из старой столицы обходился со своей собакой лучше, чем София со своей. Почти побудило ее доковылять до своей палатки, зарыться лицом в подушку и проспать несколько дней кряду, прячась в снах не таких безумных, как явь.

Почти… Но недавно София отложила допрос пленницы, которая согласилась говорить только с ней, и женщину убили посреди ночи. Настало время выколотить правду из Эфрайна Хьортта. Если допустить, что Портолес была права и королева Индсорит не посылала его в Курск, то кто же послал? Очевидное подозрение падало на Вороненую Цепь, но София уже завязала с подозрениями и настроилась на факты. Когда под имперской армией распахнулись Врата, вся кавалерия Пятнадцатого исчезла вместе с большей частью полка, и Хьортт – единственный, кто остался в живых.

Не проходило и суток, чтобы София не кляла себя за то, что не закончила работу, что дала людям Хьортта шанс спасти его от огня, – но теперь она благодарила звезды и демонов за то, что припасла его на будущее. Кто знает, что он расскажет, – может быть даже, она и сегодня его не убьет. Правда же, выйдет затейливо, если пойманный ею Эфрайн Хьортт всякий раз будет выдавать новый секрет, а она – назначать ему новую встречу?

– Добрый вечер, капитан София, – сказал стражник, когда она стряхнула задумчивость и приняла предложенный им фонарь. – Полковник плох, цирюльник не уверен, что переживет ночь. Вроде не способен двигаться, но мы для надежности приковали его к раме.

В точности так же, как приковали сестру Портолес. Впору задуматься, не помогает ли Софии кто-то на небе или под землей. Бывает всякое, как говорят в Цепи, и, возможно, что-нибудь даже и выгорит.

– Спасибо. Я недолго.

Человек застонал, когда свет фонаря осветил изножье его койки. И как ни вымоталась за день София, как ни изменилась она за последний год, его страдание вызвало у нее улыбку.

– Добрый вечер, полковник Хьортт, – произнесла она, неторопливо пересекая палатку. Старый трюк, чтобы сердце пленника затрепетало еще до начала допроса. – Что, много времени прошло? И тем не менее все свежо, как вчера?

– Времени прошло много, но недостаточно. – Голос прозвучал совершенно не так, как ей помнилось. – Я все гадал, как такое возможно… Даже после всего случившегося хотел, чтобы это оказалось правдой, но сомнения оставались. Но… но это и правда ты.

София была рада, что облачилась в знакомый ему наряд. Свет достиг одеял, пленник закрыл глаза, а она едва не уронила фонарь. Кем бы ни был искалеченный старик, это не Эфрайн Хьортт. Она подошла ближе, поднесла лампу почти к лицу лежащего, как будто от этого его восковая личина могла растаять, являя лицо врага. София вроде разглядела сходство в линии носа, несмотря на бинты. Но нет, ей просто померещилось. Она и впрямь узнала его. Просто не видела так давно, что не смогла осознать это сразу…

Пятнадцатый. Конечно же. Долбаный Пятнадцатый полк из гребаного Азгарота.

– Отлично разыграно, Кавалера, – сказала она, садясь на край его койки и затеняя фонарь, чтобы пленник снова открыл глаза. Как ни была она разочарована, приходилось уважать коварство противника. – Тебя выдернули из отставки, чтобы меня заманить? Дезинформация – отличный ход: я все равно в конце концов явилась бы за кавалерией Пятнадцатого, но стоило внушить мне, что полком по-прежнему командует этот гадкий мальчишка, и я повелась.

Полковник медленно открыл налитые кровью глаза, и в них стояли слезы. Он выглядел безнадежно старым.

– Ты… ты меня помнишь?

– Помню ли я тебя? Поганец, ты задолбал меня хуже, чем все другие полковники, вместе взятые! Как думаешь, почему я в итоге решилась на эту безумную, самоубийственную кампанию по штурму Диадемы? Ты годами держал нас в горах, не давал даже одним глазком взглянуть на короля Калдруута. – София изумленно покачала головой. Двадцать с лишним лет тому назад она проклинала имя этого вояки почти так же яростно, как имя короля, которому он служил, но, увидев полковника спустя много лет, признала, что этот азгаротиец просто играл свою роль – так же как она играла свою. К тому же он всегда сражался честно, чего никак нельзя было сказать о его соратниках. – Доминго Кавалера, командир Пятнадцатого полка из Азгарота. Я понимаю, ты мне вряд ли поверишь, учитывая обстоятельства, но, клянусь шестью связанными мною демонами, адски приятно увидеть лицо из былых времен.

– Прости, если не разделю твоего чувства, – прорычал он, и кровь потекла из-под бинтов.

– Ай, гадство! Дай-ка я это уберу. – София промакнула его подбородок рукавом. Она ничего не могла поделать со своей улыбкой. В далеком прошлом чего бы она только ни отдала, чтобы увидеть его лежащим вот так, поверженным, а сейчас… сейчас она лишь сочувствовала ему. Такой же, как она, пережиток ушедших дней, выдернутый на последнее задание. – Глупо держать тебя, калеку, в цепях. Я прикажу немедленно расковать. Желаешь ли еще чего-нибудь, полковник Кавалера? Поесть, выпить, покурить? Ползучку от боли? Все, что угодно, принесу лично.

– Да, – сказал он, и дальше его слова падали тяжко, как молот, кующий меч. – Ты можешь отдать мне пальцы моего сына.

София застыла:

– Что?

– Его пальцы, женщина, – ты же забрала их? Уже достаточно плохо, что ты сожгла его, как колдуна. Он прибыл в склеп похожим на гребаного вора.

София вытаращилась на старого противника, попыталась что-то сказать… но ничего не вышло.

– Я теперь Хьортт, Доминго Хьортт. Я сохранил фамилию жены, пусть ее и не стало.

– Полковник… Хьортт? – София вернулась на землю и теперь словно тонула в ней, погружаясь до беспросветных глубин, где, как говорят кремнеземцы, Изначальная Тьма породила всех чудовищ и демонов мира, худшие из которых были названы смертными. Она не могла открыть глаза, не могла сделать ничего, разве что долго, печально вздохнуть. Она все-таки убила Эфрайна Хьортта, даже не зная об этом. И в этот миг София поняла, что не способна выполнить обещание, которое дала ему в Курске: ни единая слезинка не отметила ухода юного полковника, направившего ее на эту залитую кровью тропу, на путь, казавшийся столь очевидным год назад, а нынче сгинувший в тенях.

Теперь София единственная, кто выжил после того дня в Курске, а ответов не больше, чем изначально. Ей уже не узнать от Эфрайна Хьортта, кто его послал. Тогда она была настолько убеждена, что знает это, что даже не спросила его, прежде чем отрезать пальцы и сжечь. Прости ее, Лейб, она – то самое бешеное чудовище, каким ее всегда считали враги. Без разницы, империя или деревня, – все, к чему прикасается София, превращается в руины. Даже если бы младший Хьортт оказался здесь, даже если бы дал ей долгожданный ответ, это ничего уже не изменило бы. Потому что Софии известна настоящая правда: муж и односельчане погибли из-за нее. Если бы она не пришла к Лейбу после отречения от багряного трона, не уговорила бежать с нею в дом его детства, он и все местные жители остались бы живы. Вот почему шесть демонов сперва притянулись к ней, когда София с Пятью Негодяями их связывала. Куда бы она ни пошла и что бы ни делала, она сеет горе и смерть.

Открыв глаза и уставившись в темный угол палатки, она наконец поняла, почему Мордолиз не исполнил ее желания, не защитил их с Лейбом. Даже демон не может спасти тебя от себя самой.

– Ты скажешь мне кое-что? – спросил ее Доминго усталым, сломленным голосом. Когда София тяжело пожала плечами, он уточнил: – Там, на поле… что случилось? Что я такое выпустил, позволив цепистам совершить ритуал?

– Там? – София посмотрела на Доминго и увидела свои горе и вину, отраженные, как в зеркале, в изувеченном и смертельно усталом лице. По крайней мере, в аду не будет одиноко. – Да ничего особенного. Просто конец света.

– Ага, – сказал Доминго, как будто именно такого ответа и ждал, но все равно не рад был услышать. – Ну и куда теперь отправляться старому нераскаявшемуся грешнику?

– А ты как думаешь? – произнесла Холодная София, потому что им осталась только одна дорога. – Умирать, но не сдаваться.

* * *

Эпилог

Шлюп пробирался сквозь туман, на борту царила мертвая тишина – чтобы корабли-черепахи непорочных не набросились средь бледных испарений. Надо быть безжалостным, как пират, и вдвое более жадным, чтобы наняться на таможенную службу. А потому не приходилось дивиться тому, что две черепахи не прекратили погони, даже когда стало понятно, куда бегут контрабандисты. Но кое-что все-таки удивляло капитана судна, переименованного в «Королеву воров»: непорочные последовали за ним в вечный туман, паривший над морем там, где сотни лет назад исчезло Затонувшее королевство. Обычно непорочновские моряки были слишком трусливы, чтобы приближаться к морю Призраков с его вечными штормами… Но если на то пошло, большинству контрабандистов тоже хватало ума не идти на такой риск.

Кружился ли в сердце дождя и тумана, как утверждали морские волки, поглотивший континент водоворот – не так уж важно. Потому что дальше, в какой-то миле за туманной стеной, волны вырастали до таких высот и наливались такой злобой, что и корабль в несколько раз крупнее «Королевы воров» мог запросто перевернуться. Капитан это знала, благо однажды уже укрылась здесь при сходных обстоятельствах, когда за ней погнались, но успела выскочить, едва начался шторм. Тогда, словно желая напоследок предостеречь ее от нового нарушения границы, туман приподнялся и явил взору таможенное судно, опрокидываемое огромной волной, – вопли его команды потонули в реве моря и треске яростных молний. Однако капитан была не из суеверных, она попробовала повторить удачный трюк… и обнаружила, что непорочные наступают на пятки, а море Призраков под его туманом спокойнее, чем дохлый ленивец.

– Капитан Бань, – прошипел дозорный в «вороньем гнезде», – я глянул в трубу, когда подул этот ветерок, так они заходят на нас с обоих бортов. Никакой надежды отвернуть вовремя.

– Ад и демоны! – сказала Бань, жуя трубку. – Постарайся разглядеть, что на севере.

– На севере? – Кожа Донг Вона, боцмана, приняла цвет тумана. – Я понимаю, кэп, там сейчас вроде спокойно, но…

– Не дрейфь, боц, – придала Бань голосу храбрости, которой не ощущала. – Было бы море тихим, и мы его переплывем. Вопросов нет? Хэ Ил, у тебя там чисто?

Впередсмотрящий ничего не сказал, но из скрытого туманом «вороньего гнезда» выпал его ястроглаз. Бань ловко поймала его и сунула за пояс. Пытаясь не показать, насколько она поражена своей сноровкой, капитан прошипела:

– Хэ Ил! Хэ Ил!

Когда тот не ответил, Бань кивнула на «воронье гнездо». Донг Вон отступил на шаг, поднял руки, но Бань свирепым взглядом убедила его лезть. И хлестнула по крестцу, пока он забирался, – просто чтобы помнил, кто здесь главный, когда она в следующий раз отдаст приказ.

– Задрых, кэп, – через несколько секунд сообщил сверху Донг Вон. – Мертвым сном.

– Что ж, доброе знамение, – пробормотала Бань. – Что видят твои хищные чаячьи очи, боц?

– Да почти ничего, кэп. Тут опять все затянуло. Ладно, попробую его растолкать, – сказал Донг Вон.

– Пообещай двойную плату, – велела Бань и вновь надолго затянулась трубкой, которую украла у самой Кобальтовой Софии. Учитывая груз лет и все прочее, эту женщину следует называть Серебряной Софией, но надо отдать должное: короткая трубка курится лучше, чем любая из тех, что Бань совала в рот раньше. – Боц?

– Ох, проклятье! – простонал Донг Вон. – Ох, беда!

– Еще одно доброе знамение, – одобрила Бань, пытаясь переблефовать саму себя вопреки выступившим на шее мурашкам величиной с рыбью чешую. – Что за песня, Боц? Морское чудище? Водоворот? Что?

– Ухх! – произнес Донг Вон, а затем послышалось нечто вроде молитвы богу морей.

Бань не терпела молитв на своем корабле – только напрашиваешься на неприятности от тех богов, которых не помянул. Сообразив, что парочка в «вороньем гнезде» уже ни на что не годится, она протолкалась сквозь встревоженную команду на бак, взялась за ястроглаз и уставилась вперед, словно подражая журавлю – носовому украшению, на которое опиралась.

Как бы ни был густ туман миг назад, едва Бань поднесла к глазу трубу, ее ослепило солнце, отраженное от мокрого камня или металла. Она сложила инструмент и, раздраженно потирая глаза, снова посмотрела вперед, желая понять, что за препятствие угрожает ее кораблю… И чуть не свалилась за борт. Челюсть отвисла, как карман таможенника. Трубка Софии выпала из зубов, и Бань, дорожившая коротышкой, как родным дитем, даже этого не заметила.

«Королева воров» прорвалась сквозь последние завесы тумана, но вместо шторма или мальстрема посреди моря Призраков обнаружился настоящий берег. Судно подошло опасно близко к утесам, вздымавшимся на тысячу футов; остров исходил паром под ярким солнцем и легким ветерком. Как бы впечатляюще это ни выглядело, Бань больше всего ошарашили громадные пещеры, зиявшие в скалах, – гроты, где копошились исполинские многоногие существа, подобных которым она не видывала даже в гарпийных снах. Чудовища нырнули в спокойное море – настолько близко, что к капитану вернулся рассудок.

– Поворот! – заорала Бань, бросаясь на корму и охаживая плеткой ошеломленную команду направо и налево. – Поворот, идиоты! Поворот, поворот, поворот! Уходим отсюда!

Но она уже слышала царапанье по корпусу… После долгих веков Затонувшее королевство Джекс-Тот вернулось. Трубка Софии запрыгала по изогнутому планширу правого борта, ее снесло могучим всплеском, и она утонула в бурлящем мраке.

Примечания

1

Некоторые названия и имена в книге полностью или частично совпадают с названиями музыкальных групп и произведений, с именами музыкантов. Например: Угракар, Отеан, Эмеритус, Лейб Калмах. «Курск» – финская дум-металл-группа. (Примеч. ред.)

(обратно)

2

Перевод В. Столбова.

(обратно)

Оглавление

Часть I О желаниях смертных

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

Часть II И о демонах, их исполняющих

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

  Глава 27

  Глава 28

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg