«Воин тумана»

С величайшим почтением и симпатией посвящаю эту книгу Геродоту из Галикарнаса

"Сперва защитники храма Деметры щитами и собственной грудью заслонили святыню; но редели их ряды, и вскоре началась ожесточенная и долгая рукопашная схватка…"

Геродот

Эта книга – чистейший вымысел, основанный, однако, на реальных событиях 479 г. до н.э.

ПРЕДИСЛОВИЕ

Года два назад в подвалах Британского музея под ящиками с коллекцией римских монет обнаружили урну со свитками пергамента, который, видимо, так никогда и не был использован. Музей решил оставить урну себе, а свитки – продать с аукциона, и в каталоге фирмы "Сотби" они числились как "Лот 183. Чистые папирусные свитки; возможно, из запасов египетского книготорговца".

Пройдя через многие руки, они попали наконец к некоему мистеру Д.А., торговцу и коллекционеру из Детройта, который заподозрил, что внутри деревяшки, скрепляющей листы, может быть что-то спрятано. Он сделал рентгеновские снимки свитков, и оказалось, что деревяшки отнюдь не полые, однако первый лист одного из манускриптов (так называемый protokollon) весь исписан чрезвычайно мелким почерком. Чувствуя, что находится на пороге настоящего библиографического открытия, коллекционер обследовал свиток с помощью сильных линз и обнаружил, что не только первый, но и все остальные листы с обеих сторон покрыты мельчайшими бледно-серыми буковками, которые сотрудники Британского музея и фирмы "Сотби" явно сочли просто грязными пятнами. Спектрографический анализ показал, что на папирусе писали острым "карандашом" из свинца. Зная, что я интересуюсь мертвыми языками, владелец свитков попросил меня попытаться перевести этот текст. Результат моего труда и представлен ниже.

За исключением небольшого отрывка на вполне сносном греческом, первый свиток составляют записи, сделанные на весьма архаичном латинском языке, причем без знаков препинания. Автор текста, который сам себя называет "Латро" (слово "латро", или "латрон", может иметь значения "разбойник", "повстанец", "наемник", "стражник" или просто "рядовой воин, солдат"), имел прямо-таки катастрофическую склонность к сокращениям – я не шучу, ибо он явно способен был писать целиком лишь самые короткие слова, да и то не всегда, а стало быть, некоторые из его сокращений вполне могли быть поняты мною неверно. Читателю следует также помнить, что все знаки препинания я расставлял сам. Я также ввел в текст некоторые поясняющие детали – автор лишь кое-где намекает на них – и постарался полностью воспроизвести все диалоги, ибо они записаны весьма кратко.

Для удобства чтения я разбил текст на главы – по возможности в тех местах, где этот "латрон" сам прерывает свое повествование. Главы я называл соответственно содержанию каждой, а иногда – по первому предложению главы.

Что касается имен и географических названий, то я старался следовать за автором текста, который порой записывал их на слух, но чаще переводил на понятный ему язык, если понимал смысл данного слова (или ему казалось, что понимал). Так, "Башенный холм" – это, скорее всего, Коринф (так мы и будем называть его), а "Долгий берег" – безусловно, Аттика. В некоторых случаях Латро явно ошибался. Он, видимо, слышал, как речь некоторых не слишком разговорчивых, сдержанных на слова людей называют лаконичной (от греч. laconismos – краткое и четкое изложение мысли), и решил, что Лакония[1] – это «Страна молчаливых». Что же касается его ошибочного перевода названия главного города Лаконии греческим словом «веревка, канат» (звучание которого весьма похоже на «Спарту»)[2], то эту ошибку совершали многие люди его времени, умевшие лишь говорить на греческом.

Похоже, Латро в какой-то степени знаком был и с некоторыми семитскими языками, а на греческом говорил совершенно свободно, однако же либо совсем не умел читать по-гречески, либо читал очень плохо.

* * *

Несколько слов о той культурной среде, в которой очутился Латро, когда начал вести дневник. Обитатели этих мест называли себя отнюдь не "греками", как, впрочем, и жители современной Греции. Они не придавали особого значений одежде, хотя в большей части их полисов женщине не подобало появляться в общественных местах совершенно обнаженной, тогда как мужчины делали это весьма часто. Завтракать было не принято; и если накануне человек не слишком злоупотребил выпивкой, то вставал он на рассвете, однако первая трапеза состоялась лишь в полдень, а вторая – вечером. В мирное время даже детям в воду добавляли вино; во время же войны воины бывали страшно недовольны, если им приходилось пить просто воду.

В Афинах ("мысль" – греческое значение этого слова) преступность цвела махровым цветом, хуже чем в Нью-Йорке, так что афинский закон, предписывавший женщинам не выходить из дому без сопровождающих, имел целью предотвратить нападения на них. (Следует отметить, что другая женщина или даже ребенок уже считались достаточно надежной охраной.) Комнаты на первом этаже не имели окон, а грабителей называли "стенобитчиками". Несмотря на существующие ныне мифы о нравах античного общества, случаи гомосексуализма были редки и в целом осуждались, хотя бисексуальность была делом обычным и к ней относились спокойно. За охраной порядка в Афинах следили наемники-варвары, услугами которых пользовались потому, что они были менее коррумпированы, чем греки. Кроме того, варвары мастерски владели луком, что было особенно ценным при задержании опасных преступников.

Хотя греческие полисы значительно сильнее отличались друг от друга в плане законов и обычаев, чем то желает признать большая часть ученых, между ними шла оживленнейшая торговля, что и привело к некоей стандартизации денежных единиц и единиц массы. Обола[3], который порой вульгарно называют «плевком», вполне хватало для уплаты за легкий обед.

Гребцы на военных кораблях получали два-три обола в день, но, разумеется, питались вместе с командой. Шесть оболов составляли драхму ("горсть"), и умелый воин-наемник, имевший собственное оружие и доспехи, получал одну драхму за день службы; столько же получали за свои труды "жрицы любви" в доме гетеры Каллеос. Золотой статер был равен двум серебряным драхмам.

Наиболее часто употреблявшаяся разменная монета в десять драхм называлась "сова", ибо эта птица была изображена на ее оборотной стороне. Сто драхм составляли мину; шестьдесят мин – талант, в котором было около пятидесяти семи фунтов золота или восемьсот фунтов серебра (6000 серебряных драхм).

Золотой талант также служил единицей массы: пятьдесят семь фунтов.

Самой распространенной мерой длины был стадий, от которого образовано слово "стадион". В стадии было около двух сотен ярдов (187 м) или чуть больше одной десятой мили.

Проповедники гуманности в итоге приняли античный институт рабства, поняв, что альтернативой ему была бы массовая резня; мы, свидетели истребления евреев в Европе (холокоста), должны быть более снисходительны в своих оценках. Ряды рабов пополнялись в основном за счет военнопленных.

Первоклассный раб мог стоить не менее десяти мин, то есть примерно тридцать шесть тысяч теперешних долларов. Хотя обычно цена раба была значительно ниже.

Если среднего, довольно начитанного американца попросить назвать имена пяти знаменитых греков, то он, скорее всего, скажет: "Гомер, Сократ, Платон, Аристотель, Перикл". Так что тем, кто критически отнесется к запискам Латро, хорошо бы вспомнить: когда он писал их, Гомера уже четыреста лет не было на свете, а вот о Сократе, Платоне, Аристотеле или Перикле никто еще и слыхом не слыхивал, да и слово "философ"[4] было тогда не в ходу.

В Древней Греции скептиками называли тех, кто размышляет (от греч. skeptikos – разглядывающий, размышляющий), а не насмешничает.

Современные скептики, видимо, скажут, что Латро описывает Грецию такой, какой она предстает в собственно греческих летописях и мифах. Это так и есть, и для него это было реальностью; например, когда гонец, посланный из Афин в Спарту просить о помощи перед битвой при Марафоне (490 г. до н.э.), встретил по дороге бога Пана, то по возвращении честно поведал о разговоре с ним афинскому Собранию. (Следует отметить, что спартанцы, прекрасно понимая, кто из богов правит их страной, отказались выступить, пока не наступит полнолуние.) Джин Вулф

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава 1 ЧИТАЙ ЭТО КАЖДЫЙ ДЕНЬ

Пишу я о событиях самых недавних. На заре в мою палатку заглянул лекарь и спросил, помню ли я его. Когда я сказал, что не помню, он объяснил мне, кто он такой, и дал этот свиток и стиль[5] из мягкого металла, который пишет на папирусе не хуже, чем на воске.

Имя мое Латро. Забывать его нельзя! Лекарь сказал, что я очень быстро все забываю из-за того, что был ранен в бою. Он даже назвал это сражение каким-то именем, будто оно человек, но я уже не помню каким. Он сказал, чтобы я приучился записывать все как можно подробнее, чтобы потом проверить себя, если что-нибудь позабуду.

Сперва он попросил меня что-нибудь написать ему на земле и явно остался мною очень доволен. Он сказал, что большинство воинов писать не умеют, и похвалил мой почерк, хотя заметил, что некоторые буквы я пишу совсем не так, как-он. Затем я подержал светильник, а он показал мне, как надо писать правильно. Мне его почерк, по правде сказать, показался весьма странным. Он родом из Речной страны «Египет».

Лекарь спросил, как меня зовут, но я не смог выговорить свое имя. Потом он спросил, помню ли я, о чем мы с ним вчера говорили, но я и этого не помнил. Оказалось, мы уже несколько раз беседовали, но каждый раз, когда он приходил ко мне снова, я уже все забывал. По его словам, Латро назвал меня кто-то из воинов. Своего настоящего имени я не помнил, однако сумел вспомнить наш дом и ручеек, что, смеясь, струился над покрытым разноцветными камешками дном, и рассказал лекарю об этом. Потом описал ему мать и отца – я и сейчас мысленно вижу их перед собой, – но имен их назвать так и не сумел. Лекарь сказал, что это, видимо, мои самые первые воспоминания – им, может, лет двадцать или больше. Потом он спросил, кто научил меня писать, но этого я, конечно, сказать не мог. Вот тогда он и дал мне свиток и стиль.

Я удобно устроился у раскладного походного стола и, поскольку уже записал все, что помню о беседах с лекарем, опишу теперь то, что меня окружает, чтобы при случае можно было вспомнить, где я находился.

Небо надо мной широкое, синее, но солнце еще не поднялось над палатками. Палаток огромное множество. Одни – из шкур, другие – из ткани.

По большей части самые простые, однако поодаль виднеется настоящий шатер, украшенный разноцветными кисточками из шерсти. Вскоре после ухода лекаря мимо меня на несгибающихся ногах лениво прошагали четыре верблюда, понукаемых крикливыми погонщиками, и вот только что верблюды проследовали обратно – с грузом и разукрашенные точно такими же красными и синими шерстяными кисточками, как на той богатой палатке. Верблюды подняли тучи пыли, потому что погонщики колотили их, заставляя перейти на бег.

Мимо меня торопливо проходят и пробегают воины; лица их всегда суровы.

Чаще всего это коренастые чернобородые люди. Они одеты в штаны[6] и вышитые бирюзовым и золотым рубахи, надетые поверх чешуйчатых лат. У одного в руках копье, украшенное золотым яблоком. Он – первый среди множества – взглянул на меня, и я решился остановить его и спросить, чья это армия. Он сказал: «Великого царя»[7], и я поспешил записать его ответ.

Голова моя все еще побаливает. Пальцы сами так и тянутся к повязке – в том месте, которое лекарь мне трогать запретил. Когда я беру в руки стиль, то удержаться легче. Порой мне кажется, что все передо мной окутано таким густым туманом, что сквозь него не пробиться даже солнцу.

Ну вот, я снова пишу. До того я рассматривал меч и латы, лежащие подле моего ложа. В шлеме дыра – он так и не смог защитить мою бедную голову. А рядом моя Фальката «серповидная (лат.)» и кираса. Фалькату сам я совсем не помнил, зато ей моя рука была явно хорошо знакома. Когда я вынул меч из ножен, кое-кто из моих соседей, тоже раненных, явно испугался, так что я поспешил снова спрятать оружие. Соседи по палатке моей речи не понимают, как, впрочем, и я их.

Едва я закончил писать, как снова зашел лекарь, и я спросил у него, где меня ранили. Он сказал, что неподалеку от святилища Матери-Земли[8], где войско Великого царя билось с армиями Афин и Спарты.

Потом я помог сложить нашу палатку. Рядом стояли мулы, на них грузили носилки с теми, кто не может идти. Лекарь сказал, чтобы я шел со всеми вместе, а если где-нибудь отстану, то должен отыскать его мула (он пегий) или его слугу (он одноглазый). Видимо, именно его одноглазый слуга выносил из нашей палатки умерших. Я сказал лекарю, что непременно возьму с собой подаренный им свиток, потом надел кирасу и опоясался мечом. Шлем мой вообще-то можно было бы продать – он ведь из бронзы, – но мне его тащить не хотелось. Так что в него сложили постельные принадлежности.

* * *

Мы отдыхаем на берегу реки, и я пишу, опустив ноги в прохладную воду.

Не знаю, как называется эта река. Армия Великого царя черным покрывалом укрыла дорогу на много стадий, и я, хоть и видел это войско неоднократно, никак не могу понять, как можно было одержать над ним победу, ведь число воинов в нем поистине несметно. Не могу я понять и того, почему воюю на стороне Великого царя. Известно, что нас постоянно преследует противник, натиск которого сдерживает кавалерия, – это я подслушал, когда мимо проезжала куда-то в тыл группа всадников и один из них говорил на том языке, каким я пользовался при разговоре с лекарем. Однако при письме я пользуюсь совсем иным языком.

Рядом со мной чернокожий человек. Он одет в шкуру какого-то пятнистого зверя[9], а копье его украшено раздвоенным рогом. Иногда он что-то говорит мне, но если я когда-то и понимал этот язык, то теперь совершенно позабыл его. При встрече он с помощью жестов спросил у меня, видел ли я когда-либо таких же чернокожих, как он. Я молча покачал головой, и он, кажется, понял, в чем дело. Он читает мои записи с большим интересом.

Вода в реке после такого нашествия людей и животных еще долго была взбаламученной. Теперь она вновь стала прозрачной, и в ней отражается моя физиономия и физиономия моего чернокожего спутника. Я не похож ни на него, ни на других воинов Великого царя. Я показал чернокожему свои руки, коснулся ими волос и спросил, видел ли он похожих на меня людей. Он кивнул и развязал два маленьких мешочка, которые всегда носит с собой; в одном – белая глина, в другом – киноварь. Он дал мне понять, что мы должны идти вместе со всеми. Пока он объяснял это мне, я заметил у него за спиной другого человека, с более светлой, чем у меня самого, кожей. Человек этот находился в реке, и сперва я решил, что он утопленник, ибо лицо его сперва было под водой; однако он улыбнулся мне, махнул рукой туда, где уже снова собиралась в путь армия Великого царя, и тут же исчез в глубине. Я сказал чернокожему, что с места не сдвинусь, пока не запишу в свой дневник об этом речном существе.

Итак, кожа его была белее пены, а борода – черная, курчавая, сперва я даже решил, что она просто перепачкана илом. Он был плотного сложения, этакий здоровяк – в армии такими обычно бывают люди из богатых семей, а не профессиональные воины. Он был ничуть не жирный, напротив, очень крепкий и мускулистый, а голову его украшали короткие, как у быка, рога[10]. Глаза его искрились весельем и отвагой, он словно говорил: «Да мне любую крепость взять ничего не стоит!» Когда он махнул рукой, то вроде бы хотел сказать, что мы еще встретимся. Да и мне бы не хотелось забывать его. Река его так прохладна и спокойна! Она бежит с гор и спешит напоить эти земли.

Пусть напоит еще разок и меня, и мы с чернокожим двинемся дальше.

* * *

Вечер. Лекарь конечно же покормил бы меня, если бы я сумел его найти; но я слишком устал, чтобы идти куда-то. К концу дня я все больше слабел и еле переставлял ноги. Когда чернокожий попытался поторопить меня, я знаками объяснил ему, чтобы он шел вперед один. Он покачал головой и, по-моему, стал ругаться всякими нехорошими словами и даже замахнулся копьем, словно собирался меня ударить. Я выхватил Фалькату. Он бросил копье и подбородком (так он всегда делает) показал мне назад. Там, в лучах солнца, по равнине рыскали всадники. Их было не меньше тысячи! Четкие тени на земле были видны отчетливо, хотя самих всадников скрывали клубы пыли, вылетавшей из-под копыт лошадей. Какой-то воин, раненный в ногу, которому идти было еще труднее, чем мне, сказал, что у нашего противника все пращники и лучники из рабов Спарты, и если бы некто (он назвал мне имя, но я его не помню) был еще жив, то мы легко могли бы повернуть и разбить это войско. И все-таки мне показалось, что сам он этих спартанцев боится.

Мой чернокожий приятель уже разжег костер и ушел на поиски пищи в лагерь. Я чувствую себя так плохо, что, видимо, никакой ужин меня уже не спасет и завтра я умру – но в плен к этим рабам не попаду, просто рухну на землю, обниму ее и попытаюсь натянуть ее на себя, как плащ. Те воины, язык которых я понимаю, много говорят о богах и проклинают и этих богов, и всех на свете, и самих себя в первую очередь. Мне кажется, когда-то и я знавал богов; я помню, как молился рядом с матерью на пороге скромного храма, стены которого были увиты виноградом. Но имени того божества я теперь не помню. И даже если б я мог призвать его на помощь, вряд ли он откликнулся бы на мой зов. Родные края конечно же очень далеко сейчас от меня, и очень далека отсюда скромная обитель того божества.

* * *

Я собрал немного топлива и подбросил в костер. Стало светлее, теперь мне удобнее писать. А писать я должен, мне нельзя забывать то, что случилось со мною. Ведь тот знакомый туман непременно вернется, и тогда все канет в забвение, так что вся надежда на этот дневник.

Я ходил на берег реки. Там я обратился к ней и сказал: "Я не знаю иного бога, кроме тебя. Завтра я умру и уйду под землю, как и все мертвые. Молю тебя об одном: пусть мой чернокожий спутник будет счастлив, ибо он стал мне больше чем братом. Вот мой меч, этим мечом я мог бы убить его. Прими же мою жертву!" И я бросил свою Фалькату в воду.

И тут снова появился тот речной человек. Он поднялся над темной водой и стал играть с моим мечом, подбрасывал его в воздух и снова ловил – то за рукоять, то прямо за острый клинок. Еще с ним рядом были две юные девушки, возможно, его дочери, и он нарочно пугал их мечом, а они все пытались отобрать у него эту игрушку. И все трое светились, точно жемчужины в лунном свете.

Немного поиграв, речной человек бросил Фалькату к моим ногам. "Я бы исцелил тебя, если б мог, – сказал он мне, – но это выше моих сил, хотя и металлы, и дерево, и подводные обитатели, и пшеничные зерна, и ячмень – все в моей власти. – Голос его звучал как рокот прибоя. – Да, все, но только не это, хотя любой дар я возвращаю стократ. А потому возвращаю тебе твою Фалькату, закаленную в моих струях. Ни дерево, ни бронза, ни железо не смогут устоять перед нею, и Фальката твоя никогда тебя не подведет, если ты сам не подведешь ее".

Сказав так, он и его дочери (если то были его дочери) исчезли в водах реки. Я поднял Фалькату, намереваясь осушить клинок, однако он оказался сухим и горячим. Вскоре вернулся мой чернокожий спутник и принес ужин – хлеб и мясо – и множество историй о том, как ему удалось украсть пищу; все это он рассказывал мне с помощью сложной пантомимы. Мы поели, и теперь он спит, а я пишу.

Глава 2 В ФИВАХ

Мы стоим здесь лагерем, и я уже успел забыть большую часть того, что произошло с тех пор, как я видел Быстрого бога[11]. Собственно, и его я тоже успел забыть и знаю о нем только потому, что перечитал свой дневник, который продолжаю вести.

Фивы прекрасны. Там настоящие дворцы из мрамора и замечательный рынок.

Однако тамошние жители напуганы и злятся на Великого царя за то, что он оставил в городе столь малое войско, хотя фиванцы сражались на его стороне. Видимо, жители Фив рассчитывали, что персы в конечном счете возьмут верх над Афинами и Спартой – а ведь жители этих полисов тоже сыновья Эллина[12], как и сами фиванцы. Здесь говорят, что афинянам ненавистно даже само название города, Фивы, и они непременно выжгут его дотла – как Великий царь сжег Афины. А еще говорят (я прислушивался к разговорам на рынке), что сдались бы на милость спартанцев, вот только милосердие спартанцам не свойственно. Фиванцы очень хотят, чтобы мы остались, однако понимают, что мы все же уйдем и они останутся без защиты – тогда им придется надеяться лишь на крепкие стены да на своих мужчин, хотя лучшие из них уже погибли. Наверное, они правы: я уже не раз слышал, что скорее всего завтра мы снимем лагерь.

В Фивах много гостиниц, но у нас с чернокожим нет денег, так что мы спим у крепостных стен, как и все остальные воины Великого царя. Жаль, что я сразу не описал в дневнике внешность того доброго лекаря, ибо теперь не могу его отыскать – здесь лекарей очень много, да и пегих мулов хватает. А из всех одноглазых людей ни один не признается, что служит у лекаря. Со мной вообще разговаривают неохотно: завидев мои бинты, все сразу решают, что я попрошайка. Попрошайничать я, конечно, ни за что не буду, хотя, по-моему, еще более постыдно есть краденое – а ведь я только что поужинал тем, что стащил где-то мой чернокожий приятель. Утром я тоже пытался воровать на рынке, но у меня это получается куда хуже, чем у него. Теперь мы с ним собираемся на другой рынок, и я буду отвлекать продавцов, как уже делал это сегодня утром. Воровать чернокожему трудно – внешность бросается в глаза, – однако он очень ловок и все-таки успевает стащить что-нибудь, даже если за ним следят специально. Не знаю, как ему это удается; он много раз показывал мне, но я так и не сумел ничего заметить.

* * *

Чернокожий что-то объясняет на пальцах, остальные с ним спорят, а я пишу свой дневник, устроившись на полу в храме Светлого бога[13], что близ центральной рыночной площади. Многое успело произойти с тех пор, как я сделал последнюю запись, – и я с трудом понимаю, о чем там речь. Не знаю, с чего и начать.

Позавтракав часов в двенадцать и немного передохнув, мы с чернокожим пошли, как и собирались, на другой рынок. Центральная рыночная площадь Фив, агора, со всех сторон окружена красивыми зданиями с мраморными колоннами и вымощена камнем. Здесь продают ювелирные украшения, золотые и серебряные чаши, хотя можно купить и хлеб, вино, рыбу, фиги и другие продукты.

Агора заполнена множеством покупателей и продавцов, а посреди нее бьет фонтан, в струях которого высится мраморная статуя Быстрого бога.

Поскольку я уже прочитал о нем в своем дневнике, то бросился к фонтану, полагая, что статуя и есть Быстрый бог, и громко к нему взывая. Тут же вокруг собралась толпа – человек сто, не меньше; там были и воины Великого царя, но большей частью фиванцы, которые все время задавали мне разные вопросы, и я, как мог, отвечал. Чернокожий обратился к толпе, знаками прося денег; медные, бронзовые и серебряные монеты посыпались дождем, их было так много, что чернокожий вынужден был ссыпать их в мешок, где хранит свои пожитки.

Это толпе не понравилось, и подавать ему почти перестали; но тут к нам подошли какие-то богатые люди, пальцы которых были унизаны перстнями, и сказали, что я должен пойти в храм Солнца[14], а когда чернокожий ответил, что никуда мы не пойдем, они пояснили, что бог Солнца – великий целитель, и кликнули на помощь нескольких фиванских воинов.

Они привели нас в очень красивое здание с колоннами и широкими лестницами; там меня заставили преклонить колена перед прорицательницей, сидевшей на бронзовом треножнике. Тощий жрец долго разговаривал о чем-то с приведшими нас богатыми людьми и несколько раз повторил примерно одно и то же, но разными словами: их бог не станет говорить устами оракула, пока не будет принесена жертва.

В конце концов один из богатых людей послал куда-то своего раба, и мы довольно долго ждали его возвращения, а люди в перстнях говорили о своих богах – о том, что им самим о них известно, и о том, что узнали некогда от отцов и дедов. Наконец вернулся тот раб и привел с собой девочку-рабыню, макушка которой едва доставала мне до пояса.

Хозяин маленькой рабыни стал расхваливать ее, особенно отмечая ее красоту и умение читать. К тому же он клялся, что она девственница. Мне странно было слышать это, ибо, судя по тем красноречивым взглядам, которые девочка бросала на раба, его-то как мужчину она узнать успела и, по-моему, возненавидела. Я заметил, что и тощий жрец ничуть не больше, чем я, верит богачу в перстнях.

Свои похвалы в адрес девочки он закончил тем, что подтащил ее к стене храма и указал на высеченные в камне слова. Написаны они были не совсем так, как пишу я, однако язык этот был мне знаком.

– Прочти мне слова великого бога, который пророчит нам будущее, дитя мое, – велел девочке тощий жрец. – Читай громко, ибо то слова бога, способного не только исцелять, но и убивать страшными быстролетными стрелами смерти.

Без запинки, с выражением маленькая рабыня прочла:

Здесь Лето сын, на лире играющий, Огнем золотым жизни путь освещающий, Исцеляет все раны, святую надежду дает Тем, кто душу и сердце ему отдает.

Голосок у нее был чистый и нежный, и, хотя он звучал иначе, чем у воинов на плацу, он, казалось, взлетал над рыночной площадью, перекрывая царивший там шум.

Жрец удовлетворенно кивнул, знаком велел девочке умолкнуть и кивнул прорицательнице. Божество, которому поклонялись в этом храме, тут же овладело ею с такой силой, что несчастная с криком стала извиваться на своем треножнике.

Вскоре вопли ее прекратились и она что-то забормотала, роняя слова, точно камешки в пустой кувшин, – голосом отнюдь не женским, но я почти не обращал на нее внимания, ибо глаза мои были прикованы к золотому человеку, значительно более высокому и мускулистому, чем любой обычный мужчина. Он молча выступил из ниши, в которой стоял, и знаком велел мне подойти ближе.

Я повиновался.

Он был молод и крепок, точно воин, но шрамами не изуродован. Лук и пастуший посох – то и другое из золота – он держал в левой руке, а за спиной у него висел колчан с золотыми стрелами. Он присел передо мной на корточки – точно взрослый перед ребенком.

Я поклонился ему и мельком глянул на остальных: все внимали оракулу и явно никакого золотого великана не видели.

– Для них меня здесь нет, – ответил он на мой незаданный вопрос. Слова лились из его уст уверенно и спокойно – так порой умелый торговец убеждает покупателя, что этот товар предназначен для него одного.

– Как же это возможно?

Даже когда великан заговорил, остальные продолжали, перешептываясь, слушать пророчицу.

– Мало кому дано видеть богов, – пояснил он. – Для всех остальных любой бог – Неведомый.

– Так, значит, мне это дано? – спросил я.

– Ты же видишь меня?

Я кивнул.

– Порой молитвы, обращенные ко мне, вознаграждаются, – сказал он. – Но ты пришел сюда просто так. Не хочешь ли теперь попросить меня о чем-либо?

Я не мог ни говорить, ни думать и только покачал головой.

– В таком случае я сам сделаю тебе подарок. Послушай же, что я могу: я великий предсказатель судьбы, бог музыки, бог смерти и в то же время – искуснейший целитель; я защитник стад от волков и властелин солнца. И я предвижу, что долго будешь ты скитаться в поисках родного дома, однако найдешь его, оказавшись вдали от родины, на другом конце света. Лишь однажды доведется тебе спеть так, как пели люди в Золотой век под музыку богов. И пройдет еще немало времени, прежде чем обретешь ты то, что искал, и найдешь это в стране мертвых.

Да, мне подвластны любые недуги, но тебя я вылечить не смогу, да и не стал бы, даже если б мог; у святилища Великой Матери пал ты раненным, в святилище ее ты должен вернуться. И она укажет тебе путь, и, пронзенный волчьими клыками, вернется к ней тот, кто послал зверя.

Еще не смолкла речь золотого божества, а я уже видел его неясно, словно неведомая сила вновь влекла его в ту нишу в стене, из которой он только что вышел.

– Ищи в наземном мире…

Когда он совсем исчез, я поднялся и отряхнул свой хитон. Мой чернокожий приятель, тощий жрец, богатые фиванцы и девочка-рабыня все еще стояли перед оракулом, однако уже не слушали прорицательницу, а спорили между собой, указывая на самого молодого из них, который наконец и сам что-то торжественно произнес.

Но стоило ему умолкнуть, как все снова заговорили разом, уверяя его, что ему необычайно повезло, ибо теперь он должен будет покинуть их несчастный город. Он что-то ответил, однако мне надоело все это слушать, и я принялся перечитывать свой дневник, а потом сделал очередную запись в нем. Я и сейчас еще пишу, а они все продолжают о чем-то спорить.

Чернокожий знаками объясняет им что-то насчет денег, а самый молодой из богатых фиванцев (на самом деле не такой уж он и молодой: на висках у него глубокие залысины) все пятится, словно собираясь бежать.

Девочка смотрит то на меня, то на него, то на чернокожего, то снова на меня, и глаза ее полны любопытства.

Глава 3 ИО

Маленькая рабыня разбудила меня еще до рассвета. Костер наш почти потух, и она с треском ломала через колено ветки, чтобы поддержать пламя.

– Прости меня, господин мой, – сказала она. – Я старалась делать это как можно тише.

Я чувствовал, что знаю ее, но никак не мог вспомнить ни время, ни место нашего знакомства. И спросил, кто она такая.

– Ио. Это значит "счастье", господин мой.

– А кто я такой?

– Ты воин Латро, господин мой.

Она трижды назвала меня "господин мой", и я спросил:

– Значит, ты рабыня, Ио? – На самом деле я уже догадался об этом по ее жалкому рваному пеплосу.

– Да, я твоя рабыня, господин. Вчера Светлый бог отдал меня тебе. Разве ты не помнишь?

Я сказал, что нет.

– Меня привели в обитель Светлого бога, поскольку он отказывался говорить с людьми, пока ему не принесут жертву. А когда появилась я, бог сразу согласился и так быстро вошел в тело жрицы, что она чуть не лишилась разума от боли. Ее устами он сказал, что теперь я принадлежу тебе и должна всюду следовать за тобою, куда бы ты ни направлялся.

При этих ее словах мужчина, до той поры тихо лежавший рядом, отбросил свой красивый синий плащ и сел.

– А вот этого я не помню! – возразил он девочке. – Между прочим, я тоже там был!

– Это было уже потом, – пояснила Ио, – когда вы ушли.

Он с сомнением посмотрел на нее, повернулся ко мне и спросил:

– Надеюсь, меня-то ты не забыл, Латро? – Но я ничего не помнил, и он объяснил:

– Меня зовут Пиндар[15], я сын Пагонда, поэт. Я был среди тех, кто привел тебя в храм нашего повелителя.

– У меня такое ощущение, будто я спал и видел сон, – сказал я, – однако, едва проснувшись, уже не могу поведать тебе ни каков был этот сон, ни что ему предшествовало.

– Ах, как интересно! – воскликнул Пиндар и, порывшись в своем дорожном мешке, извлек оттуда восковую табличку и стиль. – Не возражаешь, если я это запишу? Может, потом пригодится.

– Запишешь? – Что-то дрогнуло в моей душе при этом слове, хоть я и не мог понять, почему так разволновался.

– Ну да, чтобы не забыть. Ты ведь тоже все записываешь, Латро. Вчера ты показывал мне свою книгу[16]. Она, кстати, все еще при тебе?

Я осмотрелся и увидел этот свиток; он лежал на том месте, где я спал, возле самого костра, и свинцовый стиль был засунут за скреплявшие свиток тесемки.

– Хорошо, что ты нечаянно не столкнул его в костер, – заметил Пиндар.

– У меня, к сожалению, нет такого теплого плаща, как твой.

– Не беда, я тебе куплю! Деньги у меня есть – мне повезло, два года назад я получил небольшое наследство. Между прочим, твой друг тоже мог бы купить тебе плащ. Вчера он наверняка успел собрать кругленькую сумму, прежде чем мы повели тебя в храм.

Моим другом Пиндар называл какого-то чернокожего, который все еще спал или притворялся, что спит. Впрочем, поспать ему не удалось: вдали затрубили в рог, и вокруг нас зашевелились, пробуждаясь, люди.

– Чья это армия? – спросил я.

– Как? Ты состоишь в ее рядах и не знаешь, кто стратег?

Я покачал головой и сказал:

– Возможно, некогда я это знал, но теперь уже не помню.

– Он все забывает, – пояснила Ио, – потому что был ранен в том знаменитом сражении, к югу от нашего города[17].

– Ах так! Вообще-то вашей армией командовал Мардоний[18], однако он вроде бы погиб, так что я не знаю точно, кто сейчас занял его место.

Скорее всего, Артабаз[19].

Я взял в руки свиток.

– Возможно, я вспомню, когда прочитаю.

– Возможно, – согласился Пиндар. – Но погоди немного, скоро станет светлее. Кстати, с восходом солнца перед нами откроется великолепный вид на озеро Копаида[20].

Мне хотелось пить, так что я спросил, туда ли мы направляемся.

– На восток ли, ты хочешь знать? Полагаю, что именно туда. Впрочем, возможно, и значительно дальше. Однако мы с тобой двинемся к святилищу богини земли[21]. Разве ты не помнишь, что сказала сивилла?

– Я помню! – заявила Ио.

– В таком случае повтори для него, – вздохнул Пиндар. – Ибо сам я испытываю непреодолимое отвращение к подобным виршам.

Маленькая рабыня встала, выпрямилась во весь свой небольшой рост и произнесла нараспев:

В мире наземном ищи, если сможешь увидеть! Пой и дары приноси мне! Однако пролив небольшой пересечь ты обязан. Воющий волк для тебя стал причиной несчастий! К хозяйке его подойти ты обязан! Пылает очаг в ее доме подземном. К богу Незримому[22] ныне тебя отсылаю! В царствие Смерти теперь ты спуститься обязан! Там ты поймешь, почему для других он невидим. Пой же тогда, и пусть холмы тебе отвечают! Пусть вкруг тебя соберутся царь, жрец и нимфа! Да, волшебством призовешь ты и волка, и фавна, и нимфу!

Пиндар с отвращением покрутил туда-сюда головой и сказал:

– Ну разве это стихи? Хуже некуда! В храме Омфала[23] оракул в этом отношении куда лучше, можешь мне поверить. Не сочти за похвальбу, но я частенько подумываю: а что, если полнейшая бездарность оракула в нашем славном городе служит предостережением именно мне? «Видишь, Пиндар, – словно говорит мне Светлый бог, – что получается, когда божественный мед поэзии изливается из глиняного сердца?» И все же, хотя это и очевидно, не всегда можно утверждать, что именно бог говорит устами дельфийского оракула. В половине случаев его слова можно истолковать как угодно.

– А ты их понимаешь? – с изумлением спросил я.

– Разумеется. По крайней мере, большую часть. Весьма возможно, даже эта малышка понимает их.

Ио покачала головой:

– Я не слушала толкований жреца.

– Вообще-то, – возразил Пиндар, – разъяснения давал я, а не жрец, благодаря чему, собственно, и навлек на себя это бремя – путешествие с Латро к святилищу Матери-Земли. Людям почему-то кажется, что у поэтов сколько угодно свободного времени, вечные каникулы!

– А вот мне кажется, – сказал я, – что у меня свободного времени, которым я мог бы распоряжаться, нет совсем, разве что сегодняшний день. Но ведь он скоро кончится.

– Да, наверное, ты прав. Придется мне завтра снова толковать тебе слова Светлого бога.

– Я их запишу, – заверил я его.

– Ах да, конечно! Я и забыл о твоей книге. Ну что ж, очень хорошо.

Первая фраза звучала так: "В мире наземном ищи, если сможешь увидеть!" Ты ее понимаешь?

– Я полагаю, что мне следует перечитать свой дневник и поискать там. И желательно при свете дня – так лучше видно, ты и сам только что это заметил.

– Нет, нет! Слово "наземный" в откровениях сивиллы всегда имеет отношение к Светлому богу. Эта фраза означает, что свет знаний исходит именно от него – ведь он просветляет умы! А следующая фраза – "Пой и дары приноси мне" – означает, что ты должен умилостивить его, если хочешь, чтобы он помог и тебе. Он бог музыки и поэзии, так что поэты и декламаторы уже самим своим искусством приносят ему дары; ну а жертвоприношения в виде баранов и прочей живности совершает всякое быдло, которому больше и предложить-то нечего. Твоим даром должна стать песня, постарайся это запомнить.

Я сказал, что постараюсь непременно.

– Затем следуют слова: "Пролив небольшой пересечь ты обязан". Светлый бог пришел к нам с востока, из Страны Высоких Колпаков[24], символом его является встающее солнце. Там ты и должен принести ему свой дар.

Я кивнул, чувствуя облегчение оттого, что сразу петь мне не придется.

– Итак, следующая строка: "Воющий волк для тебя стал причиной несчастий!" Бог сообщает нам, что рану нанес тебе некто, чьим спутником и символом является волк, и особо подчеркивает, что волк – один из певцов нашего края. Таким образом, совершенно очевидно, что именно в пении и заключается твое жертвоприношение богу, если ты намерен исцелиться. "К хозяйке его подойти ты обязан!" Ага! – Пиндар выразительно указал пальцем на небеса. – Вот тут-то, по моему скромному разумению, и кроется самое важное. Тебя ранила одна из великих богинь – и символом этой богини является волк. Ею может быть только великая Мать богов, которой мы поклоняемся под столькими именами – и Праматерь, и Мать-Земля, и богиня плодородия, и тому подобное. В дальнейшем тебе необходимо посетить ее храм или святилище. Но таких мест много – какое же выбрать? И Светлый бог весьма любезно подсказывает: "Пылает очаг в ее доме подземном". Это может быть лишь знаменитая Лейбадейская пещера[25], она совсем недалеко отсюда. Поскольку не стоит нам бродить по берегу, когда корабли афинян бороздят воды залива, мы легко доберемся к пещере по самой безопасной дороге из всех, что ведут в империю и соседствующую с ней Страну Высоких Колпаков. Итак, ты должен поскорее отправиться туда и молить богиню о прощении; видимо, ты нанес ей некое оскорбление и тем самым вынудил тебя ранить. Лишь после этого Светлый бог сможет исцелить тебя – иначе в лице Великой богини он наживет себе врага, чего он, по вполне понятным причинам, конечно же не желает.

– А что означает следующая строка? – спросил я. – Что это за Незримый бог?

– Этого я тебе сказать не могу, – покачал головой Пиндар. – В Афинах было святилище Неведомого бога, но именно в этом городе сейчас, можно сказать, настоящее Царство мертвых, ибо святилище после войны снова лежит в руинах. Но не спеши. В таких делах часто приходится сперва сделать первый шаг вслепую, и лишь потом придет понимание того, каков должен быть следующий шаг. Я полагаю, что, когда ты посетишь Великую Мать богов в пещере Трофония, все встанет на свои места. И невозможно смертному…

– Посмотрите-ка туда! – вскричала Ио таким пронзительным голосом, что чернокожий вскочил как ужаленный. Ио, прикрывая глаза рукой, смотрела на берег озера, над которым вставало солнце. Я тоже посмотрел туда, да и многие воины, побросав свои занятия, повернули головы в ту сторону, куда указывала Ио; в лагере, по крайней мере в нашей его части, воцарилась полная тишина.

С берега озера доносилась негромкая музыка; человек сто скакали там в каком-то диком танце, и вместе с танцорами скакали козы – последних, впрочем, возможно, просто пугали две рычащие ручные пантеры.

– А, это Юный бог![26] – прошептал Пиндар и поманил меня за собой.

Когда мы догнали вереницу воинов, спускавшихся к озеру за водой, Ио схватила меня за руку:

– А разве нас приглашали на этот праздник?

Я сказал ей, что не знаю.

– Ты же совершаешь странствие по святым местам! – бросил Пиндар, не оборачиваясь. – Нехорошо обижать одного из великих богов.

По пологому склону холма мы спустились к озеру; кругом зеленела молодая трава, цвели цветы. Пиндар шел впереди, Ио цеплялась за мою руку, а чернокожий хмуро тащился позади, на некотором расстоянии от нас.

Поверхность озера в утренних лучах казалась золотым покрывалом, шаловливый ветерок точно сорвал с Зари ее темные одежды, умастив прелестное тело богини множеством дивных благовоний. Позади нас уже слышались звуки труб – войско Великого царя готовилось выступать в путь; однако, хотя многие воины поспешили назад, в лагерь, мы за ними не последовали.

– Ты выглядишь счастливым, господин мой, – сказала Ио, поднимая ко мне свое личико.

– Но я действительно счастлив, – ответил я. – А ты разве нет?

– Если счастлив ты… О да, я счастлива тоже!

– Ты говорила, что тебя привели в храм, чтобы принести в дар Светлому богу. Разве там ты не испытывала счастья?

– Нет, мне было страшно, – призналась она. – Я боялась, что мне перережут горло, как несчастным жертвенным животным. И сегодня мне вдруг тоже стало страшно: я подумала – а вдруг Светлый бог отдал меня тебе, чтобы ты принес меня в жертву где-нибудь в другом месте? Ты не знаешь, в храме той Великой Матери богов, куда ведет нас поэт, детей в жертву богине не приносят?

– Понятия не имею, Ио; но если это действительно так, то я ни за что не позволю убить тебя! Какой бы вред или оскорбление я ни нанес Великой богине, подобную жертву ничто оправдать не сможет.

– Но что, если ты будешь вынужден так поступить, чтобы найти свой дом и друзей?

– Неужели только желание найти их и привело меня в храм вашего Светлого бога?

– Не знаю, – задумчиво проговорила Ио. – По-моему, тебя туда привели мой прежний хозяин и его друзья. Во всяком случае, все вы уже были там, когда появилась я. Но потом мы успели немного посидеть с тобой вдвоем, и ты рассказал мне, как попал в храм.

Ио отвернулась и стала смотреть на танцоров.

– Латро, погляди, как замечательно они танцуют!

Мужчины и женщины весело прыгали, кружились, брызгались водой на отмелях; трава вокруг стала совершенно мокрой – не только от этих брызг и влажных ног, но и от вина, которое они не только пили (даже во время танца), но и совершали жертвенные возлияния. Пронзительный голос флейты и упорный грохот бубна-тимпана[27] теперь звучали, казалось, еще громче. И хотя среди скачущих в безумном танце попадались мужчины в масках, главным образом это были все же молодые прекрасные женщины, либо совершенно обнаженные, либо чуть прикрывшие наготу и кутавшиеся в растрепанные длинные волосы.

Ио уже присоединилась к ним, а вместе с нею и чернокожий и Пиндар, но я смотрел только на маленькую Ио. Какой веселой казалась она в этом венке из виноградной лозы, дважды обвившей ее головку! Она чрезвычайно старательно во всем подражала впавшим в экстаз взрослым женщинам и девушкам, так что на некоторое время даже перестала казаться мне ребенком – по крайней мере, пока длился этот безумный танец.

Пиндар, чернокожий, да и сам я давно уже навсегда простились с миром детства, хотя некогда и для нас он был, разумеется, родным и полным друзей. Хотя мне почему-то и до сих пор мир детства кажется очень близким, ведь только там существует мой родной дом и те мои друзья, которых я еще способен вспомнить.

Глава 4 РАЗБУЖЕННЫЙ ЛУННЫМ СВЕТОМ

Я попытался читать свой свиток, но не смог разобрать бледные буквы, хотя луна светила так ярко, что рука моя отбрасывала четкую тень на лист папируса. Рядом со мной спала женщина. Оба мы были обнажены, у обоих кожа влажна от выпавшей росы. Женщина дрожала от ночной прохлады, однако не просыпалась, а я глаз не мог оторвать от изящной линии ее бедер: никогда не думал, что это может быть так красиво!

Я огляделся, надеясь найти, чем бы укрыть женщину; мне казалось, что вряд ли мы бросились бы на траву прямо посреди лагеря совершенно обнаженными, не имея под рукой даже покрывала. Вид ее тела страшно возбуждал меня – и я стыдился своей наготы, однако не находил ничего, чем бы можно было прикрыть ее.

Неподалеку поблескивала вода. Я решил умыться – у меня было такое ощущение, что если я плесну в лицо холодной водой, то сразу вспомню, кто эта женщина и как случилось, что мы легли с нею прямо на поросшем травой берегу.

Я зашел в воду по пояс; она оказалась теплее, чем роса на траве, и окутала меня, точно одеялом. Умываясь, я обнаружил, что голова моя забинтована. Я хотел сорвать бинты, однако тут же почувствовал жгучую боль.

Теперь я окончательно пробудился ото сна, но, как ни странно, сны, уже наполовину позабытые, оставили в моей голове некую пустоту. Тихо шептала вода, лаская мне грудь, над головой белым фонарем висела луна, указывая какой-нибудь юной деве путь домой[28], а когда я снова посмотрел на берег, то увидел Ее, чистую и светлую, как лунный луч. Изогнутый лук в ее руке был похож на месяц, из колчана на поясе выглядывали золотые стрелы.

Довольно долго прекрасная охотница пробиралась среди спящих на берегу людей и наконец миновала их, взобралась на холм и, достигнув самой его вершины, скрылась.

Теперь вставало солнце, его лучи самоцветами сверкали на влажной траве.

По-моему, я уже когда-то видел рассвет над этим озером (при свете дня я убедился, что это действительно озеро), однако не могу сказать, когда это было. Правда, я уже успел прочитать кое-что в своем дневнике и теперь несколько лучше ориентируюсь в происходящем.

Если я был разбужен лунным светом, то моих соседей разбудило солнце; люди сонно потягивались, зевали и изумленно озирались. Я снова побрел по воде к берегу, жалея о том, что так долго любовался девой с луком в руке, а не искал, чем бы укрыть ту женщину, что провела со мною ночь. Она все еще спала, и я бросил в озеро разбитый кувшин из-под вина, что лежал с нею рядом. Чуть поодаль я обнаружил свиток и хитон, а также меч и латы; все это явно принадлежало мне, и я укрыл женщину своим хитоном.

Мой сосед, мрачноватого вида человек лет сорока, спросил, не соотечественники ли мы с ним, а когда я ответил отрицательно, удивился:

– Но ты же вроде бы не варвар? И говоришь как мы.

Он тоже был нагим, однако на голове у него красовались не бинты, а венок из плюща; в руках он держал легкий сосновый посох, увенчанный сосновой шишкой[29].

– Твоя речь мне действительно понятна, – ответствовал я, – но я не могу объяснить, откуда знаю этот язык. Я… в данный момент я здесь. Это единственное, в чем я уверен.

Девочка, которая давно прислушивалась к нашей беседе, пояснила:

– Латро ничего не помнит, жрец. Он мой господин.

– Так, так! – Жрец кивнул, как бы в подтверждение собственных мыслей. – Со многими случается нечто подобное. Бог Из Дерева[30] начисто промывает мозги, так что ты, парень, ни в чем не виноват.

– По-моему, твой бог тут ни при чем, – с важным видом возразила жрецу девочка. – Латро лишила памяти Великая Мать богов. А может, Мать-Земля или Хозяйка свиней.

– Все это одна и та же богиня, милая, – ласково сказал ей жрец. – Подойди сюда, сядь. Ты уже достаточно выросла, чтобы кое-что понимать.

Он уселся на траву, Ио села напротив, а я – с нею рядом.

– Судя по твоему выговору, ты родом из семивратных Фив, верно?

Она кивнула.

– Тогда вспомни человека, которого, должно быть, не раз видела в родном городе. Ну, скажем, гончара, что делает разные горшки. Он также является отцом девочки, вроде тебя, мужем женщины, какой ты станешь, когда вырастешь, и сыном другой женщины. Но если случится война, гончар надевает шлем, берет в руки тяжелый щит и копье и становится гоплитом[31]. А теперь ответь: кто же он такой? Воин, сын, муж, отец или просто гончар?

– Все вместе, – сказала девочка.

– Ну как же ты станешь обращаться к нему? Если, предположим, не будешь знать его имени?

Девочка молчала.

– Ты обратишься к нему, как полагается в той ситуации, в какой вы оба в данный момент оказались, и в зависимости от того, что в данный момент тебе от него нужно, не так ли? Если ты встретишь его на плацу, то окликнешь его: "О воин!"; если в лавке – спросишь: "Горшечник, сколько стоит вон то блюдо?" То же самое и с богами, милая; их у нас, конечно, много, однако все же не так много, как считают некоторые невежественные люди. То же самое и с твоей богиней, которую ты назвала Хозяйкой свиней. Когда мы хотим, чтобы она благословила наши поля, мы называем ее богиней Зерна. Но когда мы представляем ее прародительницей всего сущего на земле: деревьев и ячменя, диких зверей и домашнего скота – то именуем Великой Матерью богов.

– По-моему, богам самим следовало бы называть людям свои имена, – сказала девочка.

– У них много имен. Именно этому, в частности, я и хотел бы научить тебя, вот только успею ли? Если бы тебе пришлось побывать в Речной Стране, как мне когда-то, ты бы и там обнаружила Великую Мать богов, хотя египтяне называют ее совсем иным именем. Боги или богини должны иметь имена, подходящие для языка каждого народа.

– А поэт говорил, что твой бог – это прекрасный юноша, – сообщила Ио.

– Ну вот тебе и еще один пример! – Жрец улыбнулся. – Тот поэт, которого ты имеешь в виду, называл его Юным богом и имел полное на это право. А я всего несколько минут назад назвал его богом Из Дерева, что тоже справедливо… Ото! Вот это да!

Я обернулся: к нам приближался человек, черный как ночь. Он, как и мы сами, был совершенно обнажен, однако в руке держал копье с крученым раздвоенным рогом на конце.

– Как я не раз утверждал в беседе с менадами[32] и сатирами из его свиты, такое действо, как вчера, сближает бога с людьми. И вот вам пожалуйста – доказательство, почти чудо! Подойди и сядь с нами рядом, друг мой.

Черный человек присел на корточки и знаками показал, что хочет пить.

– Он хочет еще вина, – сказала девочка.

– Он что же, не говорит на нашем языке?

– По-моему, он нас понимает, но только сам никогда ничего не говорит.

Может, кто-нибудь посмеялся над ним, когда он попробовал, да неудачно?

Жрец снова улыбнулся.

– Ты мудра не по годам, детка. Друг мой, вина у нас, к сожалению, больше нет. Все, что было, выпили вчера в честь нашего бога или разлили во время либатий[33]. Сегодня, если хочешь пить, придется пить воду. – Жрец сперва показал, как льют из горсти на землю вино, а потом кивнул в сторону озера.

Чернокожий явно все понял, однако с места не двинулся.

– Так что я хотел сказать? – продолжал жрец, оборачиваясь к Ио. – Когда непостижимые боги явили нам нашего чернокожего друга, то, видимо, хотели пояснить, почему наш бог Из Дерева носит еще одно имя: царь Нисы[34]. А кто-нибудь из вас знает, где находится Ниса?

Мы с Ио не знали.

– Это страна чернокожих людей, расположенная на южной границе с Речной Страной, выше по течению Великой реки. Наш бог был зачат, когда Громовержец во время своих странствий приметил некую принцессу Семелу[35], дочь правителя дивных Фив семивратных. Да, в те дни у нас был еще свой царь… – Жрец помолчал и откашлялся. – Громовержец тоже притворился обычным земным царем и посетил дворец отца Семелы в качестве высокого гостя. Ему удалось завоевать ее любовь, хотя они и не сочетались браком. – Ио печально покачала головой, а жрец продолжал:

– Увы, жена Громовержца Телейя «Гера» узнала об этом. Кое-кто говорит, между прочим, что Телейя – одно из имен богини, как и Мать-Земля, как и Великая Мать богов; однако, по-моему, это заблуждение. Впрочем, не важно. Так вот, Телейя, превратившись в скромную старушку, нанялась в няньки к принцессе Семеле.

"Твой возлюбленный куда более высокого происхождения, чем земные цари, – заявила она своей воспитаннице. – Заставь же его открыть свою тайну!…"

К нам вдруг приблизился какой-то человек весьма привлекательной наружности; он был чуть помоложе жреца. С ним была красивая темноволосая женщина с голубыми, точно фиалки, глазами. Мужчина спросил меня:

– Ты, верно, не помнишь меня, Латро?

– Нет, не помню, – ответил я.

– Этого я и боялся. Я Пиндар, твой друг. Эта малышка, – он кивнул в сторону девочки, – твоя рабыня, Ио. А это… э… как бы это сказать?…

– Меня зовут Гилаейра[36], – опередила его молодая женщина. Только теперь я сумел оторвать взгляд от ее фиалковых очей и заметил, что она старается незаметно прикрыть обнаженную грудь. – Во время вакханалий не принято называть друг друга по имени. А теперь можно. Ты ведь помнишь меня, да", Латро?

– Я знаю, что мы спали с тобою рядом и я прикрыл тебя хитоном, когда проснулся, – сказал я.

– Память у него отняла Великая Мать богов, – пояснил Пиндар. – Он очень быстро все забывает.

– Как это ужасно, должно быть! – воскликнула Гилаейра, и все же я видел: втайне она довольна, что я, видимо, уже не помню, чем мы занимались прошлой ночью и что выделывали.

Жрец между тем продолжал свой урок, и я услышал, как он говорит Ио:

– …и дал новорожденному богу облик мальчика.

Ио, должно быть, предпочитала слушать нас; во всяком случае, она быстро обернулась и шепотом пояснила Гилаейре:

– Ничего, Латро все записывает, чтобы не забыть. – Потом сказала мне:

– Господин мой, вчера ты долго сидел и писал, а потом к тебе подошла эта женщина, и ты сразу скатал свой свиток.

– …Однако Телейя, царица богов, – вещал между тем жрец, – сразу раскусила ее хитрость. Из благовонных трав и меда она приготовила угощение, которым сманила мальчика и в итоге привела его на остров Наксос, где верный страж ждал приказов от ее дочери, хозяйки Афин… [37].

Уже успели проснуться и встать последние из спавших вокруг участников вакханалии; многие выглядели совершенно измученными и больными, точно воины после тяжкого поражения в битве, – по-моему, я много видел подобных воинов когда-то. Я напряг память, однако перед моим мысленным взором возник лишь какой-то мертвый человек на обочине дороги, потом другой, живой и с курчавой бородой, и он набрасывал на лошадь попону прямо поверх седла…

Чернокожий, которому явно наскучил рассказ жреца (и, видимо, он не слишком хорошо понимал его речь), пошел к озеру напиться. Вернувшись, он стал знаками призывать меня к себе.

Указывая на Пиндара, Гилаейра шепнула мне:

– Он сказал, что эта девочка – твоя рабыня. А сам ты что, раб этого чернокожего? – Поскольку я не отвечал, она пояснила:

– Но ведь раб не может владеть другим рабом; даже если он его купит, этот раб тоже будет принадлежать его господину.

– Не знаю, кто он, – ответил я, – но чувствую, что это мой друг.

– Было бы невежливо с нашей стороны прямо сейчас встать и уйти, – тихонько заметил Пиндар. – Ведь твоей юной рабыне рассказывают о важных вещах. Уйдем чуть позже; нам все равно нужно еще где-то позавтракать.

Я помахал чернокожему, приглашая его снова сесть рядом с нами, и он повиновался.

– Так ты действительно ничего не помнишь и даже не знаешь, раб ты или свободный человек? – шепотом спросила Гилаейра. – Разве это возможно?

– Я каждый раз словно выхожу из тумана, – попытался я объяснить ей. – Этот туман окружает меня со всех сторон, выплывает прямо из-за спины. Я помню, как мне удалось на некоторое время вырваться из его власти, когда я проснулся с тобою рядом и пошел к озеру напиться всласть и умыться. И все же я чувствую себя человеком свободным, а не рабом.

– Но хозяйка Афин, – продолжал жрец, – не зря так зовется. Она истинный софист и, подобно своему городу, отстаивает лишь собственные интересы, воспринимая легкомысленные обещания и славословия как пустой звук. Хоть она и помогала своей матери, но спасла сердце Юного бога, вытащила его из огня и отдала Громовержцу…

Он продолжал рассказывать, голос его, подобно ветру, шелестел в молодой траве, а последователи его веры собирались вокруг нас и тоже садились и слушали. Но я не стану приводить всю историю целиком: нам пора в путь, и вряд ли рассказ жреца для меня так уж важен.

Под конец жрец сказал Ио:

– Как видишь, и у нас есть претензии к Юному богу. Его мать была дочерью царя наших Фив, и в синие воды нашего озера – в этом самом месте!

– вошел он, чтобы проникнуть в подземный мир и спасти ее. Вчера ты, Ио, помогла нам отпраздновать день ее спасения[38].

Воцарилась тишина, затем Пиндар осторожно спросил:

– Закончил ли ты свой рассказ?

Жрец, улыбаясь, кивнул.

– Я бы мог, конечно, рассказать куда больше. Но детские головки подобны малым сосудам: так быстро переполняются, что знания переливаются через край.

– В таком случае нам пора. – Пиндар встал. – Здесь, наверное, найдутся добрые крестьяне, которые смогут нас накормить?

– Мы с учениками скоро возвращаемся в город, так что, если хотите, подождите немного, и я покажу вам те дома, где нас кормят каждый год, – предложил жрец.

Пиндар покачал головой:

– Нет, ждать мы не можем. Мы направляемся в Лейбадейскую пещеру и сегодня должны пройти немало, если хотим завтра еще засветло добраться туда.

Синие глаза Гилаейры вспыхнули:

– Так вы идете в Дельфы?

– Да, нам приказал идти туда оракул, устами которого говорил великий бог поэзии. Точнее, – поправился Пиндар, – это Латро должен идти туда, а меня фиванцы выбрали ему в провожатые.

– Можно и мне пойти с вами? Не знаю, что со мной происходит, – а вам конечно же совершенно неинтересны мои личные обстоятельства, – но в последнее время меня очень тянет к богам, я чувствую себя значительно ближе к ним, чем когда-либо, да и вообще все воспринимаю иначе… Именно поэтому я и приняла участие в вакханалии.

– Ну разумеется, можно, – ответил Пиндар. – К тому же с нашей стороны было бы очень дурно начать путешествие с отказа в защите столь горячей поклоннице наших богов!

– Ну вот и спасибо! – Гилаейра вскочила и чмокнула поэта в губы. – Я мигом соберусь.

Я надел хитон, кирасу и опоясался странным, похожим на серп, кривым мечом в бронзовых ножнах. Ио говорит, что это мой меч и называется он Фальката, и это имя действительно написано на клинке. Рядом я обнаружил разрисованную маску; Ио сказала, что это жрец дал мне ее вчера, когда я изображал сатира. Я повесил маску на шею.

Мы остановились позавтракать в одном из крестьянских домов; нам подали лепешки, соленые маслины и сыр, а также вдоволь вина. После трапезы я сразу расположился на широкой скамье, где можно было развернуть свиток, и постарался побыстрее все записать. Но вот Пиндар уже предупреждает, что пора выходить.

Подняв голову, я увидел, как из-за холма появляются какие-то смуглые люди, вооруженные дротиками и длинными ножами.

Глава 5 СРЕДИ РАБОВ СПАРТЫ [39]

Обычай велит избивать и оскорблять пленников. Пиндар говорит, это потому, что спартанцы своих рабов презирают; нас они, впрочем, считают равными или, по крайней мере, близкими себе по статусу, хотя вряд ли такое вообще возможно с их точки зрения для тех, кто рожден не в Спарте.

Меня они били сильнее, чем Пиндара или чернокожего, пока я не заметил на обочине дороги того спящего старика. Теперь меня вообще не бьют. Не слишком сильно бьют и Гилаейру с дочкой; сейчас обе они спят, однако спартанцы что-то сделали с ногами девочки, и она еле ходит. Когда с меня сняли путы, я до самого привала нес малышку на руках.

Недавно часовой взял да и отнял у меня мой свиток. Я стал следить за ним и, когда он отошел в сторонку по малой нужде, поговорил со своей знакомой женщиной-змеей; она скользнула следом за часовым и вскоре вернулась, неся в пасти мою книгу. Длинные, полые внутри зубы ее полны яда. Она говорит, что с их помощью высасывает из других жизнь и сейчас свою долю уже получила.

Теперь я должен поскорее описать случившееся вчера, пока еще что-то помню, не то все снова канет в окружающий меня туман: и сияние солнца, и облака серой мягкой пыли, взлетающей при каждом шаге, и мои насквозь пропыленные до колен ноги… Вчера чернокожий шел впереди, я за ним.

Оглянувшись, я увидел позади Пиндара и свою черную тень – она была не менее черной, чем у нашего чернокожего. Обе наши тени тоже двигались вдоль дороги. Потом меня избили древком копья, чтоб не оглядывался, и чернокожий что-то кричал, наверное, просил не бить меня, ну так они и его побили.

Руки у нас были связаны за спиной. Я все боялся, что заденут мою израненную голову, ибо ничем не мог прикрыть ее, однако бить меня по голове они не стали.

Мы прошли еще немного, и тут я заметил на обочине дороги спящего чернокожего старика и спросил Пиндара (это имя я знал), не возьмут ли наши мучители этого старика в плен. Пиндар спросил, кого я имею в виду. Я мотнул в ту сторону головой, как это обычно делает наш чернокожий, но Пиндар так и не смог ничего разглядеть – наверное, старика плохо было видно в густой красноватой тени виноградных лоз.

Один из рабов Спарты спросил, о каком старике идет речь. Я пояснил, но он мне не поверил и сказал, что в тени ничего нет. Я настаивал на своем и сказал, что готов показать ему спящего, если он позволит мне сойти с дороги. Я говорил уверенно, ибо надеялся, что, проснувшись, тот старик, возможно, захочет помочь нашему чернокожему, а заодно и всем нам, или хотя бы сообщит кому нужно, что нас взяли в плен.

– Ладно, – согласился раб, – покажи, да не вздумай бежать! Но если там никого не окажется, пощады не жди.

Я сошел с дороги и присел на корточки возле спящего.

– Отец, – прошептал я, – отец, проснись! Помоги нам! – Поскольку руки мои были связаны, растормошить его я не мог, однако сумел опуститься на одно колено и вторым коленом толкнуть спящего.

Старик открыл глаза и сел. Был он лыс, а курчавая борода до пояса была белее инея.

– Клянусь Двенадцатью[40], он сказал правду! – воскликнул тот раб, что отпустил меня к старику.

– Что случилось, мой мальчик? – густым басом спросил у меня старик. – Что здесь происходит?

– Что происходит, не знаю, – сказал я, – но, по-моему, нас собираются убить.

– О нет! – Он посмотрел на маску, что висела у меня на шее. – Ведь ты же друг моего ученика. Не могут они так поступить с тобой! – Он встал, покачиваясь, и явно только теперь понял, что так и заснул на обочине дороги в тени виноградника, будучи пьяным в стельку. У нашего чернокожего кожа тоже будто лоснилась, но этот толстый старик еще и страшно потел, а потому прямо-таки весь сверкал на солнце; казалось, у него за спиной горит свет.

Рабу, который позволил мне сойти с дороги, он сказал:

– Я потерял свою флейту и кубок. Не поищешь ли ты их, сынок? Мне что-то стало трудно наклоняться.

Флейта тут же нашлась; это была самая простая флейта из полированного дерева. Кубок тоже был деревянный и лежал рядом с флейтой на траве.

Кое-кто из илотов остановился неподалеку поглазеть. По-моему, мой приятель был первым чернокожим человеком, которого они видели в жизни, и вот теперь появился еще один такой. Один из рабов сказал:

– Если хочешь, чтоб тебе отдали флейту и кубок, старик, говори скорей, кто ты такой.

– Почему бы не сказать – скажу конечно! – Старик негромко рыгнул. – С удовольствием скажу. Я царь Нисы.

На это девочка пропищала:

– Так, значит, ты и есть Юный бог? Сегодня утром жрец говорил, что Юный бог – это царь Нисы.

– Нет, нет, нет! – Старик затряс головой и налил себе темного, цвета заката, вина. – Уверен, что ничего подобного тот жрец не говорил, дитя мое! Ты должна запомнить… – Он снова рыгнул. – Да, запомнить: слушать старших нужно внимательно, иначе никогда не поумнеешь. Я уверен, он сказал тебе, что мой ученик – Царь Нисы. Да, запомни: Царь и царь. Видишь ли, его поручили моим заботам, когда он был еще совсем маленьким. Я сам и учил его, ну а он меня за это щедро вознаградил… – Он в третий раз рыгнул. – Как ты и сама видишь.

Один из рабов рассмеялся:

– Еще бы, напоил тебя допьяна! Что ж, неплохо! Хотел бы я, чтобы мой хозяин наградил меня так же.

– Вот именно! – воскликнул старик. – Именно! Должен сказать, это удивительно тонкое замечание, сынок!

И тут я заметил, что рядом стоит Пиндар, почтительно склонив перед стариком голову.

– Хорошая у тебя флейта, старик, – заметил самый старший из рабов. – Ладно, слушай мою команду, ибо командую здесь я: ты должен непременно для нас сыграть. Если сыграешь хорошо, отдадим тебе флейту, ибо не отдать хорошему музыканту его инструмент – значит обидеть богов. Если же сыграешь плохо, флейту назад не получишь, а мы еще и побьем тебя. Если же вообще играть не пожелаешь, то учти: это была твоя последняя в жизни пирушка. – Остальные рабы громко поддержали старшего.

– С радостью сыграю, сынок. С превеликой радостью. Но как же мне играть, если некому под мою музыку спеть? Может, этот несчастный юноша с пробитой головой подпоет мне? Ведь это он нашел меня – вот пусть и споет со мной вместе.

Старший из рабов кивнул.

– На тех же условиях. И чтоб пел как следует, не то живо завизжит у нас.

Старик кивнул мне и улыбнулся, показав белоснежные зубы, еще более белые, чем борода.

– Глотка твоя, должно быть, забита дорожной пылью, мой мальчик.

Глотни-ка, промой горло. – Он поднес к моим губам свой кубок, и рот мой наполнился дивным вином. Невозможно описать его вкус – вкус земли, дождя и солнечного света!

Затем старик заиграл.

А я запел. Не могу привести здесь слова той песни – я пел на неведомом мне языке, однако все понимал, пока пел; в песне говорилось об утре нашего мира, о тех днях, когда рабы Спарты были свободными людьми в свободных странах и служили своим правителям и Великой Матери-богине.

В песне говорилось также о Царе Нисы, о его величии и о том, как он передал своего воспитателя, царя Нисы, Великой богине-матери, и тот стал приемным сыном ей и Каменному столбу[41].

Рабы танцевали, пока я пел, размахивали своим оружием и резвились, точно ягнята на лугу; мой чернокожий спутник, Пиндар и та молодая женщина с дочкой тоже присоединились к ним и стали танцевать, ибо узлы на их путах были завязаны плохо, и стоило тряхнуть ими, как они развязались.

Едва песнь замерла на моих губах, смолкла и музыка.

Позже, когда мы с Пиндаром остались сидеть у костра, а остальные легли спать, он сказал мне:

– Сегодня воплотились в жизнь целых две строки божественного пророчества. Помнишь его?

Я только головой покачал.

– "Пой же тогда, и пусть холмы тебе отвечают! Пусть вкруг тебя соберутся царь, жрец и нимфа". Этот бог – а это был настоящий бог, Латро!

– был некогда царем Нисы. Гилаейра вчера ночью, во время вакханалии в честь Дважды рожденного[42], изображала нимфу. Сам же я жрец Светлого бога, поскольку являюсь поэтом. Устами оракула Светлый бог сказал также, что ты должен петь, когда тебя призовет Царь Нисы. Ты спел, и он снял с нас путы. Так что все получилось как надо!

Я спросил, что от нас потребуется теперь.

– Пока не знаю, – развел он руками. – Возможно, пока ничего. Однако…

– Он поворошил угли; по-моему, ему не очень хотелось отвечать мне; я заметил, как дрожит его рука. – Прости, но я никогда прежде не видел никого из Бессмертных! Ты-то видел, я знаю. Ты еще в Фивах как-то говорил, что видел бога Великой Реки, а может, Посейдона, верно?

– Не помню, – сказал я.

– Ну, разумеется, не помнишь. Но, возможно, записал в своей книге. Тебе следовало бы постоянно перечитывать ее.

– Непременно так и поступлю, как только запишу все, что еще осталось в моей памяти из сегодняшних событий.

– Ты прав, – вздохнул он, – это конечно же куда важнее.

– Я сейчас как раз писал об этом царе Нисы – что он чернокожий, как и наш спутник.

– Именно поэтому он и появился, – кивнул Пиндар. – Ведь, будучи царем Нисы, он является повелителем нашего друга, а тот, в свою очередь, – его верным подданным. Армия Великого царя, которая теперь отступает на север, набирала рекрутов из многих загадочных стран. – Пиндар помолчал, глядя на пылающие угли. – Впрочем, возможно, он всего лишь спешил вслед за Юным богом. Говорят, этот учитель вечно догоняет своего ученика, ну а те мистерии, в которых мы участвовали вчера, вполне могли привлечь внимание самого Юного бога. В конце концов, для этого они и устраиваются. По слухам, там, где побывал Юный бог, всегда можно потом обнаружить спящим его старого учителя; и если успеть связать старика, прежде чем он проснется, то можно заставить его открыть будущее. – Он вздрогнул, будто от холода. – Я рад, что мы этого не сделали. Не хотелось бы мне узнать свою грядущую судьбу, хотя однажды и я ходил к оракулу. Однако услышать о будущем из уст бога я бы не хотел – ведь с богами не поспоришь.

Я все еще обдумывал то, что он сказал вначале.

– Мне казалось, я знаю, что означает слово "царь". Теперь же не уверен в этом. Когда ты говоришь "царь Нисы", то это слово звучит так же, как когда ты говоришь "армия Великого царя отступает".

– Бедный Латро! – Пиндар ласково похлопал меня по плечу – так успокаивают коня, однако в жесте Пиндара было столько доброты, что я возражать не стал. – Как, должно быть, прискорбно, когда не можешь не только запомнить новое, но еще и забываешь понемногу старое! Я, конечно, могу объяснить тебе, но ты все равно вскоре и это забудешь.

– А я сразу же запишу! – сказал я. – Я же как раз пишу об этом царе Нисы. А завтра прочту и, надеюсь, смогу разобраться.

– Что ж, прекрасно, – Пиндар откашлялся. – В самом начале всеми народами и государствами правили боги. У нас, например, верховным правителем был Громовержец – в точности как Великий царь в своей Империи.

Громовержца люди тогда могли видеть чуть ли не каждый день, и многие даже заговаривали с богом, если осмеливались. Примерно так же, не сомневаюсь, правил своими подданными и царь Нисы, страны, что лежит к югу от Египта.

Если б, к примеру, Одиссей добрался туда во время своих странствий, то, возможно, встретился бы с ним; нубийский царь сидел бы на троне в окружении своих чернокожих, как и он сам, сограждан.

Естественно, боги брали в жены богинь, любили их, и рождались новые боги. Так учат нас Гомер и Гесиод – поистине замечательные поэты, просвещеннейшие люди, певцы нашего Светлого бога. Но, кроме того, боги часто удостаивали своей любовью и нас, смертных; родившиеся от такой любви дети вырастали героями – более могущественными, чем простые люди, но все же не совсем богами. Так рожден был Геракл, сын Алкмены. – Я кивнул в знак того, что понимаю. – Но вскоре боги увидели, что больше не осталось незанятых тронов для их детей или внуков… – Пиндар умолк, посмотрел на звездное небо и снова задумчиво поворошил угли. – Помнишь тот сельский дом, где мы завтракали, Латро? – Я покачал головой. – У стола стояло кресло хозяина дома, однако в него забралась его дочка – кудрявый бесенок, носившийся по всему дому с криками. И все же отец не только не наказал девочку, но даже и слезть не заставил; просто потрепал по головке и поцеловал. Так баловали своих любимых детей и боги, и дети богов стали занимать места царей среди простых смертных. Правители Спарты, куда нас ведут сейчас эти рабы, не забывают о своем родстве с Алкменой и ее сыном.

А если б тебе довелось сейчас отправиться на Восток, в Персидскую империю, ты обнаружил бы там множество мест, где гераклиды, то есть потомки Геракла, правили еще совсем недавно; а в некоторых странах они правят и по сей день, теперь уже будучи вассалами Великого царя.

Я спросил: а что, если тот земледелец когда-нибудь захочет снова посидеть в своем кресле?

– Кто знает? – прошептал Пиндар. – Будущее покажет. – После этих слов он надолго умолк и сидел, поглаживая подбородок да глядя в костер.

Глава 6 ЭОС

Заря-царица сияет в небесах. Я знаю, как ее зовут, ибо несколько мгновений назад, когда я развертывал свой свиток, она коснулась его розовым перстом, и на листе запечатлелось ее имя, а я обвел буквы – так что смотрите сами: Эос.

Я помню, что вчера ночью долго писал, однако подробности уже успели исчезнуть из моей памяти. Надеюсь, что ничего не выдумываю, когда пишу.

Мне очень важно знать правду – слишком быстро мои записи становятся единственным моим ориентиром в окружающем мире.

Спать я лег очень поздно, но тем не менее не поленился аккуратно свернуть этот прекрасный папирус и связать его тесемками. Разбудил меня один из илотов; он сидел рядом со мной, скрестив ноги, и тряс за плечо.

– Помнишь меня? – спросил он.

Я сказал, что нет.

– Я Кердон. Это я позволил тебе сойти с дороги, когда ты увидел… Ну, кого? – Он выжидающе посмотрел на меня.

– Я устал, – сказал я. – И очень хочу спать.

– Между прочим, я ведь могу и побить тебя. Или, может, тебя ни разу в жизни по-настоящему не били?

– Не помню.

Гневное выражение исчезло с его лица, хотя выглядел он по-прежнему мрачноватым.

– Это верно, – вздохнул он. – Ты действительно ничего не помнишь. Тот поэт нам рассказывал о тебе. А ты хоть помнишь, кого видел при дороге, в тени виноградных лоз?

Ничего я не помнил, но только что прочитанного еще не забыл.

– Какого-то толстого чернокожего старика, кажется.

– Бога! – прошептал Кердон, благоговейно воздев очи к небесам, где сияли мириады звезд. – Я, например, раньше никогда богов не видел. И никогда даже знаком не был с человеком, который бы видел хоть одного из них. Духов – да, многие их видели, но не богов.

– Тогда почему же ты так уверен, что это был бог? – спросил я.

– Мы все танцевали. И я тоже – я не мог устоять на месте. О, это был настоящий бог! Но ты увидел его, когда никто из нас его еще увидеть не мог. А потом ты его коснулся, и мы тоже его увидели. Все это могут подтвердить.

Рядом со мной тихонько зашипела та женщина-змея. Она старалась держаться подальше от огня, однако языки пламени отражались в ее зеленых, точно изумруды, глазах, настойчиво требовавших: "Отдай его мне!" Я слышал, как шуршит ее чешуя – точно из ножен то вынимали, то вкладывали обратно кинжал, – когда она нетерпеливо елозила по молодой траве.

– Нет, – сказал я.

– Да что ты, все помнят! – настаивал Кердон. – Сам-то я видел его так же хорошо, как тебя сейчас. Вот только выглядел он не как обычный человек.

– Нет, – снова сказал я женщине-змее, и глаза мои сами собой закрылись от усталости.

– Ты знаешь, кто такая Великая Мать-богиня?

Я снова открыл глаза и, поскольку лежал на животе, подпер голову руками, чтобы снова не уснуть. Я видел ноги Кердона и примятую траву, казавшуюся в свете костра черной.

– Нет, не знаю, – сказал я и прибавил:

– Хотя где-то я о ней, кажется, слышал.

– Спартанцы называют нас рабами, однако были и мы некогда свободны.

Многие из нас служили гребцами на галерах Миноса, однако делали это за деньги и во имя его славы, которую делили с ним.

Кердон, и без того говоривший шепотом, теперь совсем понизил голос, и я с трудом мог его расслышать, хотя он почти касался губами моего уха.

– Мы поклонялись тогда Великой Матери-богине[43] и теперь остаемся ее верными почитателями. Считается, что ее сместил Громовержец. Он силой овладел ею, и такова была его мощь, что она родила ему две Пятерни – пять мальчиков и пять девочек. И все же она ненавидит его, хотя он одаривает ее ливнями и расщепляет молниями ее дубы, демонстрируя свою силу. Спартанцы говорят, правда, что дубы принадлежат Громовержцу, однако этого быть не может. Если б они были его, разве он стал бы их ломать?

– Не знаю, – сказал я. – Возможно.

– Все деревья принадлежат ей, – прошептал Кердон. – Ей одной. Именно поэтому спартанцы заставляют нас срубать их, выкорчевывать пни и распахивать поля. Весь Лакедемон был покрыт дубами и соснами, пока мы были свободны. А теперь спартанцы утверждают, что не только Спартой, но и всем Пелопоннесом правит Охотница, потому что она любимая дочь Громовержца, и требуют, чтобы мы забыли о Великой Матери-богине. Но мы ее не забываем. И никогда не забудем.

Я попытался кивнуть, но голова была точно свинцом налита.

– Да, мы считались их рабами, но теперь нам пришлось стать воинами. Ты ведь видел мои дротики и пращу?

Я не мог припомнить, но сказал, что да, видел.

– Еще год назад они бы просто убили меня, если б только я до кого-то из них дотронулся. Только они имели право носить оружие, и все арсеналы тщательно ими охранялись. Но потом пришли войска Великого царя, и мы понадобились спартанцам в качестве воинов. А разве можно заставить воинов оставаться рабами? Грядет восстание!

– А для начала ты, видно, хочешь, чтобы я, будучи твоим рабом, восстал против тебя, – сказал я. Мне было совершенно ясно, что именно за этим он и пришел.

– Конечно! – И он плюнул мне в лицо.

– Но ведь сейчас здесь никаких спартанцев нет. – Я сел, протирая глаза.

– Или есть? Или все-таки эта страна тоже принадлежит им?

– Нет у них никакой страны! Только один полис. А весь Пелопоннес принадлежит нам! И ни в какой мы сейчас не в Спарте. Она куда южнее, далеко отсюда.

– Так зачем же туда возвращаться? Ведь у тебя есть и верные друзья, и оружие.

– Там остались наши жены и дети. И ты должен пойти с нами. Ты должен найти Великую Мать-богиню и коснуться ее, как того бога. Мы же коснемся губами лишь земли у ее ног, ибо это означает поцеловать Мать-Землю. А потом мы прогоним спартанцев, вновь оттесним их к самому морю, и наша богиня станет править нами. Твой меч у меня, и я отдам его тебе, если ты согласишься возглавить наш отряд. И станешь верховным жрецом нашей богини.

– Хорошо, я согласен, – сказал я. – Выступим утром, после ночного отдыха.

– Отлично! – Кердон широко улыбнулся, и я увидел, что три передних зуба у него выбиты. – Ты не забудешь?

– Я запишу.

– Нет, – сказал он. – Не записывай, это могут прочесть.

Но я все-таки записал весь наш с ним разговор.

Он отошел в сторонку, растянулся на земле и мгновенно уснул, и тут ко мне снова явилась та женщина-змея.

– Ну что, отдашь его мне?

– Кто я такой, – удивился я, – чтобы решать его судьбу, сказав тебе "да" или "нет"?

– Дай ему что-нибудь из своих вещей, – посоветовала мне женщина-змея, – омой его водой или хотя бы коснись его. Если ты его всего лишь коснешься, он сразу станет настоящим.

– Он и так настоящий, – возразил я. – Настоящий человек из плоти и крови, как и я. Это ты – ненастоящая. – Я рассердился, однако ее слова заставили меня призадуматься.

– А что может быть более эфемерным, чем эти его мечты! – презрительно прошипела женщина-змея. Когда она говорила, изо рта у нее вырывался раздвоенный язычок голубоватого пламени. – Ну а ты? О чем, собственно, мечтаешь ты сам? Вдруг да и я могу помочь тебе?

– Все мои мечты о том, чтобы выспаться, – ответил я. – Спать долго-долго и видеть сны о родном доме.

– Ну так коснись его – ради меня! Я тут же исчезну, однако если я встречу одного из фавнов, что навевают сны, то прикажу ему послать тебе именно тот сон, о котором ты мечтаешь.

– Кто ты? – спросил я, ибо все еще не мог отделаться от прежних мыслей.

– Дочь Энодии, богини мрака[44]. – Она подняла глаза к луне, что, сияя, покачивалась в кольце нежных женских рук.

– Это она держит в своих руках луну? – спросил я. – Я вижу ее, но никогда не сказал бы, что она мрачна.

– Сейчас она в обличье Охотницы, – прошипела женщина-змея, – и Селены.

Любуйся обеими сколько захочешь, пока не сошел в иной мир.

И она исчезла.

Я снова попытался уснуть, однако бог сновидений не осенял меня своими крылами, хоть я и видел, как он стоит, закрыв глаза, на самой границе светлого круга у костра. Мгновение – и он повернулся, исчезнув в царстве теней. Я подумал, что следовало бы записать все это в мой дневник, но слишком устал. Приблизив папирус к огню насколько возможно, я попытался немного почитать, но тут ко мне подошел Пиндар.

– Я вижу, и тебе тоже не спится, – сказал он. – Для рабов бессонница – сущее зло. Раб должен научиться спать при любой возможности.

– А что, разве мы рабы? – спросил я.

– Теперь да. Нет – еще хуже, ибо теперь мы рабы рабов Спарты. Вскоре они доставят нас своим хозяевам, и тогда, возможно, мы станем просто рабами. Пожалуй, это чуть получше, но я бы особенно радоваться не стал.

– Мы должны будем плести для них веревки? – спросил я, по-прежнему считая спартанцев изготовителями веревок и канатов.

– Вообще-то, – засмеялся Пиндар, – никаких веревок они не плетут. Во всяком случае, не больше, чем в любом другом городе. Если нам очень не повезет, нас отправят на каменоломни. Это самое худшее, что может выпасть на долю раба. – Я понял его и кивнул. – Но, надеюсь, со мной такого не случится. Афиняне, конечно, могут разрушить наш Светлый город и забрать все мое имущество – они ненавидят фиванцев! – однако у меня есть друзья даже в Афинах; есть и определенный талант.

– Стало быть, ты беспокоишься главным образом о девочке и обо мне?

– И о Гилаейре, и о нашем чернокожем приятеле. Если меня освободят, я постараюсь выкупить на свободу и всех вас. А еще нам могло бы помочь твое пение, особенно если ты споешь для спартанцев так же хорошо, как пел сегодня под аккомпанемент темнокожего бога. Они, правда, предпочитают хоровое пение и не слишком ценят солистов, однако перед твоим голосом никто устоять не смог бы. И никто не стал бы, разумеется, держать такого замечательного певца в рабстве. Ну как, сможешь спеть им?

Мне очень хотелось доставить ему удовольствие, и я даже попытался что-то напеть, однако не смог вспомнить слов той песни, не говоря уж о мелодии.

– Ну ничего, – утешил меня Пиндар. – Уж я как-нибудь да постараюсь всех освободить. Ведь в твоей памяти ничего не осталось – по глазам видно, ты и о чуде этом уже позабыл.

– Прости, – сказал я искренне.

– За что же? Ты ничем не обидел меня. – Он вздохнул. – И тебя, Латро, мне жаль больше всех остальных.

Я спросил, не помнит ли он слов той песни.

– Нет, – сказал он. – Почти ничего. Но я помню, как они звучали – словно могучий прибой, что бьется о скалы, и грозно вторит раскатам грома.

Так и должна звучать истинная поэзия!

Я кивнул, потому что он явно ждал этого от меня.

– Но мои стихи никогда не звучали так, увы! Впрочем, после твоего пения и я стал, по-моему, чуточку ближе к высотам истинной поэзии. Послушай-ка вот это:

Стрелы тонкие есть у меня лишь для мудрых сердец,

Их направляет Природа, свой приз предлагая,

Но стоит прицелиться в гущу толпы на равнине -

Слышат глупцы лишь свист ветра.

Так кто ж объяснит им?

– Ну, как тебе?

– Очень понравилось!

– Да? А мне не очень. Но, пожалуй, это получше, чем все, написанное мною прежде. В нашем замечательном городе есть – были, точнее! – несколько поэтов, действительно не раз державших в руках стиль. Так мы, поэты, говорим: "держать в руках стиль" на нашем языке значит работать, точно нет никакой разницы, какую именно работу делать – сочинять стихи или плести у очага циновки. Каждый месяц мы встречались и читали друг другу свои последние сочинения, притворяясь, будто не понимаем, что ни одна из этих строк никогда и никем более прочитана не будет. И если мои собственные стихи казались мне после такой пирушки самыми лучшими – ну как же, я ведь был главным в нашем маленьком кружке, чуть ли не гением (лишь в собственных глазах, разумеется) – то весь следующий месяц я был счастлив.

Как гордился я, например, своей маленькой одой в честь Пифийских игр![45].

– Я думаю, – промолвил я, – каждому в той или иной степени свойственно тщеславие. Я, например, безусловно тщеславен.

– Но ты безусловно и очень хорош собой, – пожал плечами Пиндар. – И безусловно очень силен, что доказал не далее как сегодня. Что же касается нас, тогдашних, то я понимаю теперь, что мы вели себя всего лишь как шумные самовлюбленные юнцы, тогда как давно пора было стать истинными мужами и научиться хранить хладнокровие. Но сегодня днем я услышал настоящего бога и надеюсь, что еще не все потеряно. Очень надеюсь! Латро, я бы никогда не стал хвастаться перед тобой – ведь это не что иное, как самое настоящее хвастовство, – если б не был уверен, что ты скоро позабудешь все, о чем я только что говорил.

– А я все это запишу, – сказал я.

– Ну вот, пожалуйста! – Пиндар негромко засмеялся. – Боги, как всегда, умеют отомстить хвастуну!

Зовем мы ночь, желая скрыть деяния свои, Но Ночь-богиня мужу все наши тайны выдает.

– Это мне тоже нравится, – сказал я.

– Сочинено специально для тебя сию минуту и подано, так сказать, с пылу с жару. Пожалуй, тут что-то есть… хотя, может, лучше: "Нужна нам ночь…"

– Пиндар, а что, действительно существует бог ночи?

– Их, по крайней мере, дюжина.

– А нет ли среди них богини с телом змеи и головой женщины? С буйными черными волосами, никогда не знавшими гребня?

Он некоторое время молча смотрел на меня, потом снова задумчиво поворошил угли.

– Ты ее видел, верно? Нет, то была не богиня – просто одно из ее чудовищ. Говорят, Геракл некогда избавил от них наш мир[46], но он вот уже четыреста лет как вознесся на Олимп, так что, наверно, они наползли снова. А сейчас ты ее видишь?

Я покачал головой.

– Это хорошо. Я все-таки надеюсь хоть немного поспать, пока эти рабы не начали суетиться. Если снова увидишь то чудовище, главное – не касайся его. Обещаешь?

– Обещаю. – Я чуть не сказал, что меня могут просто заставить его коснуться, но промолчал.

Пиндар встал и потянулся.

– Ладно, попробую уснуть. Хорошо бы обойтись без снов и кошмаров. Мне следовало бы, по твоему примеру, написать себе записку, запрещающую вести с тобой беседы по ночам. Увы, мне не хватает твоего прилежания. Еще раз спокойной ночи, Латро.

– Спокойной ночи, Пиндар.

Когда он ушел, детская ручонка обвила мою талию.

– А тебя я помню, – сказал я девочке. – Ты Ио. Я только что прочитал о тебе.

– Я принадлежу только тебе, – возмущенно сказала она. – И никто не имеет права делать со мной то, что сделали они. Только ты один!

– Что же они с тобой сделали? – спросил я, но она не ответила. Обняв ее за плечи, я заглянул ей в лицо и при свете костра увидел дорожки слез, избороздившие запыленные щеки девочки. – Не бойся. Если та женщина-змея снова придет, я скажу, что уж тебя-то она никогда не получит.

Ио покачала головой.

– Дело не в ней. Я убежала и теперь за это наказана.

– Убежала от меня? Я бы никогда не стал наказывать тебя, маленькая Ио, если б ты это сделала.

Она снова покачала головой.

– Я убежала от Светлого бога. И солгала, когда сказала, что он отдал меня тебе.

– Возможно, все-таки не совсем солгала, – возразил я. – Ведь ты принадлежишь мне, верно? – Прижимая ее к себе, я видел мелькавшие во тьме тени и надеялся, что получу какой-нибудь вещий знак, но знака не было. – К сожалению, боги совсем не похожи на нас, маленькая Ио.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава 7 ВОЗЛЕ ВЫТАЩЕННЫХ НА БЕРЕГ КОРАБЛЕЙ

Наша палатка действительно очень мала. Проснувшись, я обнаружил рядом этот свиток и, поскольку часовой наружу меня не выпустил, решил пока почитать, чтобы не тревожить своего чернокожего соседа (в данный момент он самозабвенно вырезывает из дерева какую-то куколку).

Но стоило мне углубиться в чтение, как вошел воин в прекрасных бронзовых доспехах, и я принял его за лекаря, описанного в самом начале моего дневника. Оказалось, что это совсем другой человек.

– Имя мое Гиперид, парень, – сказал вошедший. – Триерарх[47] Гиперид.

Теперь я твой хозяин. Что же ты притворяешься, будто не знаешь меня?

– Наверное, я просто забыл. Из-за своего ранения я очень быстро все забываю, – предположил я.

Он грозно нахмурился и погрозил мне пальцем.

– Поймал я тебя! Если ты действительно забываешь все, то почему же помнишь о своем недуге?

Я объяснил, что прочел об этом в книге, и показал, где именно.

– Что ж, прекрасно! Я вижу, у тебя на все ответ найдется, – воскликнул Гиперид.

– Нет, к сожалению, – сказал я, – хотя мне бы очень этого хотелось. Но если ты все же не тот лекарь, то не скажешь ли, где я теперь нахожусь?

В уголке палатки стояла скамья (сейчас я как раз устроился на ней, чтобы сделать записи в дневнике). Гиперид подвинул скамью поближе, сел и знаком велел мне сесть у его ног.

– Доспехи уж больно тяжелы, – пояснил он со вздохом. – По молодости-то я этого не замечал, а в детстве больше всего любил смотреть, как проезжают всадники в латах во время Панафиней[48]. Ничего, скоро и ты привыкнешь садиться, как только представится возможность немножко передохнуть. – Он снял свой шлем с великолепным синим султаном из конского волоса и поскреб лысую голову. – Стар я стал, чтоб красоваться в доспехах. Знаешь, мой мальчик, я ведь участвовал еще в сражении при Марафоне[49], лет десять назад. Вот уж была битва так битва! Хочешь, расскажу?

– Да, – сказал я, – очень!

– Правда хочешь? И не просто так говоришь, чтоб удовольствие пожилому человеку доставить?

– Нет, мне действительно интересно. Может, и я что-то вспомню о том сражении, когда меня ранили.

– Неужели ты совсем ничего не помнишь? Ведь я тебе только вчера эту историю рассказывал! Нет, вижу – действительно не помнишь. Прости, я вовсе не хотел тебя обидеть. – Он смущенно покашлял. – Что ж, будь по-твоему, расскажу снова. Видишь ли, мой мальчик, на самом деле я просто богатый купец, хотя при виде моих лат вряд ли тебе это пришло бы в голову. Я кожами торгую, Гиперида все кожевенники и купцы знают! – Он помолчал, погрустнел, улыбка сползла с его лица. – Но наше Собрание поручило мне полностью оснастить целых три корабля.

– Три корабля?

– Ну да! Нужно было их построить, оснастить, нанять гребцов и воинов…

Стоит все это немало. Нет, ты просто не представляешь себе, сколько это стоит! Хочешь взглянуть на мои корабли, сынок?

– Конечно! По-моему, я когда-то прежде видел корабли, и они были просто замечательными.

– Еще бы! – откликнулся Гиперид и сказал чернокожему:

– И ты тоже можешь с нами пойти.

Я оглянулся и увидел, что мой сосед давно уже отложил свою куклу и ножик и теперь спрашивает знаками у Гиперида разрешения последовать за нами.

– Они пойдут со мной, – сказал Гиперид стражнику у входа. – А ты, пожалуй, больше здесь уже не нужен. Ступай к Ацету и спроси, чем тебе теперь заняться.

На берегу лежали три корабля; их выкрашенные красной краской борта облепили люди, которые затыкали шпаклеванные швы волосом и заливали смолой.

– У мыса Малея мы попали в бурю, – пояснил Гиперид, – и сильно повредили обшивку, так что, когда мы достигли Коринфа, воды просачивалось слишком много. Когда кожами по всей Элладе торгуешь, то и корабельному ремеслу постепенно учишься. Вот я и решил проконопатить суда здесь, а не пытаться доплыть в таком виде до дому. Там, боюсь, меня ожидает очередной приказ, так что придется снова выходить в море. Да и на пути в Афины можно наткнуться на военные корабли варваров, тогда уж точно ничего хорошего не жди.

– А что это за варвары? – спросил я.

– Как, неужели не помнишь? Разумеется, флот Великого царя, над которым мы с помощью Борея[50] одержали победу в Саламинском проливе[51]. Вот это был бой! Видел бы ты наши тараны, мой мальчик! Они пробивали даже бронзу! И – можешь мне не верить, но это чистая правда – в море вылилось столько крови, что волны плескались у бортов на целую пядь выше обычного, словно мы вошли в эстуарий и собирались подниматься вверх по течению реки.

Должен сказать, все мои люди сражались как настоящие герои! Каждое весло было подобно разящему копью. А вон тем кораблем я командовал лично. Это моя "Европа". Сто девяносто пять гребцов, дюжина воинов, не считая меня самого, и еще четыре сына Сколота[52] – отличные лучники. Воинам-то платить не нужно – они, как и я, уроженцы нашего города или из тех иноземцев, что постоянно живут вместе с нами. Но вот гребцам, мальчик мой!… Великие боги, сколько же нужно платить гребцам! Три обола в день каждому, да еще еда. И вино, которое они добавляют в воду! Каждому лучнику я плачу по драхме в день. И еще по две драхмы кибернетам![53] Вот и получается без малого двенадцать «сов» в день только на одной «Европе»! А на всех трех судах выходит все двадцать. – Он помолчал, хмуро глядя в землю, потом поднял голову и улыбнулся. – А ты знаешь, что означает имя моего корабля, сынок? Ведь Европу похитил сам Громовержец, превратившись в быка. Так что стоит людям увидеть название «Европа», как им сразу представляется бык… Погоди, еще увидишь ее под парусом! А о чем заставляет их вспомнить бык? Как, неужели не догадался? О коже, конечно!

Потому что самая лучшая и прочная шкура – бычья. И знаешь, что я тебе скажу, сынок? После этой войны потребуется немало щитов обить кожей! Такая вот цепочка: кожа – бык, бык – Европа, "Европа" – Гиперид. Ну и, разумеется, та Европа дала название целому континенту, куда более обширному, чем страна ее брата[54] и Ливия вместе взятые. Впрочем, варвары пришли с совсем другой стороны… Можно и так: Европейский континент, Европа – Европа-женщина – судно «Европа» – Гиперид. Ну, у кого будут покупать шкуры после окончания войны?

– У тебя, конечно. – Я глаз не мог оторвать от кораблей; по-моему, не бывает более прекрасных творений рук человеческих, хотя пахли суда всего лишь смолой и лежали на берегу, точно выброшенные морем огромные бревна. – Знаешь, – сказал я Гипериду, – если та Европа была столь же стройной и прекрасной, как твои корабли, то ничего удивительного, что Громовержец ее похитил. Любому настоящему мужчине захотелось бы похитить такую! – Пусть пока не догадывается, что я совсем не помню, кто такой этот его Громовержец.

Гиперид надел свой шлем, однако забрало поднял, и оно выглядело как козырек шапки. Потом снова снял шлем и потер лысину.

– Что до меня, – сказал он, – то я всегда считал, что Европа должна быть, если можно так выразиться, женщиной в теле. По-моему, только ради такой, пухленькой и аппетитной, и стоило богу превращаться в быка. А ты как думаешь? И потом, он ведь вез ее на спине и для этого выбрал именно обличье быка, а значит, не такой уж она была легонькой, верно? – Гиперид обнял меня за плечи. – Ах, мальчик мой, многие заблуждаются, считая, что женщина, способная доставить истинное наслаждение, должна непременно быть тонкой и гибкой, как юноши из палестры[55]. Вот погоди, доберемся до дому, и я познакомлю тебя с одной гетерой по имени Каллеос – сам убедишься в моей правоте. Да и потом, девушку, у которой на костях довольно плоти, куда легче поймать; в моем возрасте начинаешь ценить подобные преимущества.

Пока мы издали любовались кораблями, чернокожий сбегал к ним и все разузнал. Он вернулся, когда Гиперид вовсю расхваливал эту свою гетеру.

Чернокожий присел перед нами на корточки, мотнул головой в сторону кораблей в синей морской дали и стал что-то быстро чертить пальцем на песке.

– Смотри-ка, – удивился Гиперид, – да ведь этот парень отлично разбирается в том, какие у варваров суда! Наверно, вы оба не раз их видели, ведь ты служил в армии Великого царя, а его корабли по всему морю плавают.

– А что, у него их так много? – спросил я.

– Более тысячи боевых, да еще торговые, они им продовольствие подвозят, и еще особые суда есть – для перевозки лошадей. Я тебе вот что скажу: во время Саламинского сражения даже воды порой видно не было – кровь да обломки судов! – Гиперид тоже присел на корточки и сам стал рисовать и показывать. – Вот Аттика, вот Пирей – там у меня был большой склад, пока его не сожгли. Мегар, бывший управляющий этим складом, теперь капитаном на моей "Эйидии". А капитан моей "Клитии" – уроженец острова Кеос. В Пирее стоял наш флот, прежде чем направился к Артемисию[56]. А это остров Саламин и одноименный город. У нас и было-то всего кораблей триста, и за ночь до битвы мы разместили их в трех бухтах у Саламина. Мои суда стояли вот здесь, вместе со всем афинским флотом. Знаешь, мой мальчик, если торговое судно может и полмесяца в открытом море находиться, то военный корабль должен приставать к берегу, по крайней мере, через день – ведь на нем столько народу, что даже воды вволю на всех не напасешься.

– Понятно, – сказал я.

– Флотом командовал Фемистокл, и он велел своему рабу переплыть пролив, испросить аудиенции у Великого царя и сказать, что его послал Фемистокл (как оно и было в действительности), который желает стать сатрапом всей Аттики, а потому спешит донести Великому царю, что афинские суда спустят на воду завтра и они пойдут в Коринф для укрепления тамошнего флота. – Гиперид захихикал. – И Великий царь всему этому поверил! И загнал все свои корабли в Коринфский залив, желая перекрыть нам путь к Коринфу. А тем временем наши стратеги – Фемистокл и спартанец Эврибиад[57] – вывели несколько кораблей из коринфской гавани, чтобы египтяне не напали на нас с тыла. Многие жители города и до сих пор думают, что те коринфские суда попросту дезертировали. Ты уж, наверно, и сам догадался, что раб Фемистокла нарочно пустил этот слушок, к тому же корабли действительно куда-то ушли, якобы бросив основной флот.

Чернокожий мотнул подбородком, указывая на матроса, который бежал к нам по берегу. Гиперид выслушал моряка и предложил нам вернуться в палатку.

– Дайте мне слово, что не вздумаете бежать, – сказал он нам. – Уж больно не хочется держать вас в цепях. Впрочем, если попытаетесь удрать, придется все-таки заковать вас. Понятно?

Я сказал, что вполне.

– Ах да, ты же и об этом забудешь! – Гиперид обернулся к моряку и сказал:

– Оставайся пока с ними, а потом я пришлю кого-нибудь тебе на смену. Вряд ли они станут причинять беспокойство, только не отпускай их далеко от палатки.

И вот теперь этот моряк сидит рядом с нами; имя его Лисон. Он поинтересовался, рассказывал ли мне Гиперид о битве при Саламине. Я ответил, что начал, но закончить не успел, так как его отозвали, и я с нетерпением жду продолжения рассказа.

Тут Лисон улыбнулся и сказал, что вчера Гиперид уже показывал нам свои корабли и рассказывал о том сражении. Сам же он в это время как раз заготавливал деревянные гвозди, так что большую часть вчерашнего рассказа Гиперида слышал.

– А потом Гиперид повел вас взглянуть на других пленных. Он хотел расспросить вас о них. И среди пленных была одна девочка, которая с разрешения Гиперида передала тебе эту книгу. А еще он позволил этому чернокожему парню оставить при себе ножик – у меня у самого почти такой же, – потому что тот хотел вырезать из дерева какую-то игрушку.

Я спросил, почему нас с чернокожим не заковали в цепи, как остальных пленных.

– Так ведь они беотийцы! К тому же вы полюбились нашему Гипериду: вы идеальные слушатели, а он без конца может рассказывать всякие истории. – Лисон засмеялся.

– Наверно, все ваши матросы смеются надо мной? – спросил я.

– Вот уж нет. У нас и без тебя дел хватает. Да если уж смеяться, так над Гиперидом, а не над тобой. Впрочем, если мы над ним и посмеиваемся порой, так только любовно.

– Хороший он командир?

– Очень хороший! Хотя, пожалуй, слишком беспокойный, – ответил Лисон. – Очень много всего знает – о ветрах, о всяких течениях. И я скажу, даже хорошо, когда на судне есть человек, который обо всем беспокоится. Гиперид очень удачливый и богатый торговец – ему потому такое ответственное дело и поручили – да к тому же он умеет достать продовольствие по более низкой цене, но на команде никогда не экономит, как часто делают хозяева других судов.

– А по-моему, странно, когда торговец командует боевыми кораблями, – сказал я. – Может, кавалерист с этим справился бы лучше?

– А что, в вашей стране именно так принято?

– Не знаю. Возможно.

– У нас, в Афинах, кавалерия всегда воюет верхом на лошадях, и больше ее никак не используют. Но послушай: если ты говорил Гипериду правду и действительно не помнишь, откуда ты родом, так нужно всего лишь поискать такую страну, где кавалеристы могут командовать и боевыми кораблями!

Может, это где-то в империи?

Я спросил, где расположена упомянутая империя.

– Разумеется, на востоке! С кем, по-твоему, мы сражались при Саламине?

– С Великим царем. Так мне сказал Гиперид.

– Ну вот! Великий царь и правит империей! И ты, видно, в его армии служил – меч у тебя персидский и латы. Как ты думаешь, где тебя ранили?

Я покачал головой, ибо не помнил этого, и вдруг заметил, что еще недавно мне было больно делать это движение.

– В бою, наверное. Но я ничего не помню.

– Ах ты, бедняга! Неплохо было бы пригласить к тебе лекаря да сделать перевязку – на твоих бинтах грязи, что песку на берегу.

Чернокожий все это время прислушивался к нашему разговору и, похоже, понимал, о чем речь, хотя сам не сказал ни слова. Теперь он знаками стал объяснять, что, если б ему позволили выстирать мои бинты (он живейшей пантомимой изобразил, как трет их о камень и отбеливает с-помощью другого камня), он высушил бы их на солнце и снова забинтовал меня.

– Ну хорошо, – сказал Лисон, – а как же оставить одного этого, забывчивого? Вдруг он уйдет куда-нибудь и заблудится?

В ответ чернокожий знаками пояснил, что никогда со мной не расстанется.

– А если он забудет про тебя и все же уйдет?

Чернокожий сделал вид, что не понял.

Лисон показал на свою голову, что-то написал пальцем на песке и стер написанное.

Чернокожий кивнул и тоже стал рисовать на песке, изображая, как солнце обходит небосклон и заходит на западе, а затем стер рисунок.

– Ага, значит, тебе потребуется целый день?

Чернокожий кивнул и размотал мои бинты, и они с Лисоном быстро пошли к воде. Они явно быстро нашли общий язык. А я пока решил дочитать свиток до конца.

Они уже давно вернулись, а я все еще пишу, и вот что странно: теперь я вроде бы знаю о своем прошлом еще меньше, чем прежде, – так много невероятного описано в моем дневнике, так много упомянуто каких-то людей, которых я совершенно не помню. Ио я знаю – это она отдала мне вчера свиток. Но еще упоминаются какой-то Пиндар, Гилаейра и Кердон… И куда делась та женщина-змея? И каким образом мы с чернокожим оказались здесь?

Глава 8 В МОРЕ

Наш корабль так качает, что мне трудно писать, но я учусь приспосабливаться к любым условиям. Моряки утверждают, что часто бывает куда хуже, и мне нужно научиться ходить, есть, пить, делать записи и все остальное, пока море не разбушевалось совсем. "Когда обогнешь мыс Малея, забудь о доме", – говорят моряки. Ну, дом-то свой я помню, зато все остальное совершенно позабыл.

Наша триера "Европа" – самая большая из трех. А у гребцов в верхнем ряду самые длинные весла, и они считают себя самыми важными на корабле, как бы поплевывая на других свысока. Однако же платят всем гребцам одинаково. Сейчас мы идем под парусом, так что у гребцов работы нет, только один-двое вычерпывают воду. Впрочем, говорят, скоро им придется потрудиться. А пока кое-кто даже уснул прямо на скамье, хотя, по-моему, вчера ночью выспались все.

Я пишу, сидя на носу корабля и удобно прислонившись к высокой прямой мачте. Ниже ватерлинии (я знаю это, хотя в данный момент его и не вижу) находится наш таран. Моряки считают, что он похож на барана – во всяком случае, таким его попытался изобразить художник, однако, по-моему, черные, узко поставленные глаза делают это чудовище из позеленевшего металла похожим скорее на рассерженную хищную птицу. Когда я стою на носу и гляжу вниз, то таран хорошо виден под водой. Вода небесно-голубого цвета и совершенно прозрачная, однако в ней отражаются облака и дно увидеть невозможно.

Длинный канат-растяжка тянется от носа, где я сижу, до самого кончика мачты; такие же растяжки расходятся от мачты к обоим бортам корабля и ахтерштевню, удерживая мачту, когда ветер надувает парус. Этот парус укреплен немного наклонно, а остальные совершенно прямо. Сейчас ветер попутный, и гребцы бездельничают, а широкий парус трудится вместо них.

Парус крепится на длинной рее, поднятой почти к самой верхушке мачты.

На парусе нарисован бык, но не просто голова, вроде той, что вырезаны на ахтерштевне, а целиком; и мне этот рисунок нравится чрезвычайно. Бык черный, нос у него золотой, копыта тоже золотые, а голубым своим глазом он дико косится назад, точно желая взглянуть на сидящую у него на спине женщину. Мощный хвост быка задран, и, по-моему, с другого корабля должно казаться, что великолепный зверь бежит прямо по волнам.

У женщины, что сидит на нем верхом, рыжие волосы, синие глаза и двойной подбородок. Она улыбается и гладит быка между рогами.

Длинная узкая палуба судна начинается от того места, где я сижу, и тянется до ахтерштевня, где находятся два рулевых и кибернет, наблюдающий за парусом. Пленные прикованы цепями к мачте возле люка, ведущего в трюм.

Нашего капитана зовут Гиперид. Это мужчина средних лет, не слишком моложавый, толстый и лысый, однако держится молодцом и весьма энергичен.

Ростом он пониже меня. Когда он снова подошел ко мне, я спросил, как называется страна по левому борту, и он ответил:

– Пелопоннес, Глиняный остров[58], мальчик мой.

Меня удивило такое название, и я рассмеялся.

– Странное название, правда? – Гиперид тоже засмеялся. – Но именно так он и называется. Назван в честь старого Пелопса, который правил там много веков назад.

– А что, у него лицо было красное, как глина?

– Так говорят. Сатирики любят над ним подшучивать; одни утверждают, что лицо у него было багровое из-за чрезмерной любви к вину, другие намекают, что Пелопс, когда гневался, краснел, топал ногами и чихал. Если хочешь знать мое мнение, то не правы все. Разве его мать могла знать заранее, что он, например, станет пьяницей? Возможно, младенцем он действительно часто капризничал и сердился – у богов такое частенько случается, – да только разве кому-нибудь из-за этого давали имя Сердитый? Я вот что думаю: этот Пелопс просто родился с огромным красным пятном во все лицо – знаешь, у некоторых детей бывают такие родимые пятна? В общем, это не важно. На Пелопоннесе как раз и находятся Коринф и Спарта.

Потом Гиперид рассказал мне о Саламинском сражении и о том, как его корабли были спрятаны в бухте у берегов острова Саламин. Рано поутру, в густом тумане, корабли варваров вошли в пролив, однако вахтенный услышал пение их гребцов и подал сигнал. Тогда-то триеры Гиперида и другие корабли Афин и Спарты и вышли варварам навстречу.

– Стоило на нас посмотреть в эти мгновения, мальчик мой! Все громко выкрикивали слова победного гимна, каждое весло взлетало в воздух, точно стрела из натянутого лука!

Афиняне и спартанцы ударили варварам в лоб, а корабли Саламина тем временем обошли Песий хвост, узкую песчаную косу, и ударили по врагу с фланга. Но у персов было так много кораблей, что, даже когда часть их отступила, персидский флот, казалось, ничуть не уменьшился. Остатки вражеского флота рассеялись меж островов, и многие военные корабли Афин и Спарты, а также почти весь флот Коринфа по-прежнему охотятся за ними.

Гиперид уверен, что я служил в войсках Великого царя, и я спросил: может быть, я тоже варвар?

– Да нет, вроде бы на варвара[59] ты не похож, – задумчиво промолвил он. – Говоришь как мы. Да и, честно сказать, многие эллины тоже сражались на стороне Великого царя – почти столько же, сколько и против него. Видишь вон тех людей, которых я велел заковать в цепи? Они из Фив – это легко определить по их выговору. Так вот, их полис был союзником Персидской империи, и мы непременно сожжем Фивы дотла, как Великий царь сжег наши родные города.

Солнце поднялось уже высоко и сильно припекало, однако основание мачты было скрыто тенью от паруса. Когда Гиперид отошел обсудить что-то со шкипером, я приблизился к пленным, к которым был приставлен один из лучников. Этот лучник все посматривал в сторону Гиперида: вдруг тот будет недоволен моим появлением, но Гиперид стоял к нам спиной, ничего не видел, и лучник ничего ему не сказал.

Сперва опишу, пожалуй, этих лучников, пока не забыл. Они носят штаны в обтяжку и высокие шапки из лисьего меха. По-моему, одежда эта чрезвычайно неудобна в нашем климате – пока я разговаривал с пленными, лучник, стоявший на страже, снял свою шапку и стал ею обмахиваться.

Их изогнутые луки из дерева и рога сейчас спокойно висят у них за спиной. По-моему, за спиной удобнее носить колчан со стрелами, но колчан они почему-то носят на поясе. Колчан украшен густой бахромой, которая предохраняет стрелы от брызг.

У всех лучников очень высокие острые скулы, похожие на пластинки шлема.

Глаза светлые и свирепые, волосы тоже светлые, светлее, чем у эллинов, а бороды – гуще и длиннее. Они срезают волосы у поверженных врагов и привязывают на пояс, чтобы вытирать о них руки. Они не знают того языка, каким я, как умею, пользуюсь в разговорах с Гиперидом и остальными; не знают они и того языка, на котором я пишу свой дневник. От них пахнет потом. Вот, пожалуй, и все о них.

Да, чуть не забыл еще одну важную деталь: лучник, который сторожит пленных, как-то странно поглядывает на меня. Порой мне кажется, что он чего-то боится, порой – что добивается каких-то льгот или благодарности. Я так и не понял, что означают его взгляды, но на всякий случай запишу – может быть, потом сумею разобраться.

Пленные из Фив – это мужчина, его жена и их дочка. Когда я подошел к ним, они назвали меня "латро". Сперва я решил, что они просто считают меня разбойником или наемником, но потом понял, что украсть у них нечего, да и у кого, с другой стороны, я мог бы здесь быть наемником? Чуть позже я догадался, что Латро – это мое имя, а эти люди меня хорошо знают. Я сел рядом с ними на палубу, объяснив, что так прохладнее, и предложил принести им воды.

– Латро, ты перечитывал свой дневник? – спросил вдруг мужчина.

Я огляделся, заметил, что моя книга лежит на носу триеры, где я сидел раньше, и ответил ему, что осматривал корабль и еще ничего не успел прочесть.

Женщина тоже увидела мой свиток и испугалась:

– Латро, твою книгу ветер унесет!

– Не унесет, – успокоил я ее. – Стиль достаточно тяжелый, а я его засунул под тесемки.

– Для нас очень важно, чтобы ты поскорее прочитал свои записи, – сказал мужчина. – Вот ты предложил принести нам воды, но воды нам дали совсем недавно, и пить мы не хотим. Лучше бы ты принес сюда свою книгу. Клянусь Светлым богом, никакого вреда я ей не причиню!

Я колебался, но девочка тоже попросила:

– Пожалуйста, господин мой! – В голосе ее было что-то такое, чему противиться я не мог, и я принес книгу, и мужчина взял ее у меня и написал на внешнем листе несколько слов.

– Так делать не следует, – сказал я ему. – Разверни лист, вот так, и можно писать на его внутренней стороне. Тогда, если книгу закрыть, написанное не сотрется.

– Но ведь иногда писцы пишут и на внешней стороне листа! – возразил он.

– Особенно когда хотят на что-то обратить внимание того, кто возьмет эту книгу в руки, но совсем необязательно откроет ее. Например, писец может написать здесь: "Свод законов такого-то полиса" – или что-либо подобное.

– Это верно, – согласился я. – Я об этом совсем позабыл.

– Ты очень хорошо говоришь на нашем языке, – сказал он. – А прочесть, что я написал, сможешь?

Я покачал головой:

– По-моему, я когда-то видел похожие буквы, но прочитать слова не смогу.

– Ну так напиши здесь сам, на своем языке: "Читай меня каждый день".

– А теперь раскрой книгу и сразу поймешь, кто ты такой и кто мы такие, – сказала девочка.

Приятный у нее был голосок, и я погладил ее по головке.

– Но здесь ведь так много уже написано, малышка! – Я уже достаточно развернул свиток, чтобы убедиться, что это так и есть, причем почерк был очень мелкий, писали свинцовым стилем, а не чернилами, так что буквы были серые, а не черные[60], и разобрать их, наверное, было бы нелегко. – А может, ты сама знаешь, что здесь написано? В таком случае расскажи мне, это будет куда быстрее, чем мне читать все сначала.

– Ты должен попасть в святилище Великой Матери-богини, – торжественно сообщила мне девочка. А потом прочитала какое-то стихотворение. Закончив, она пояснила:

– А вел тебя туда Пиндар.

– Пиндар – это я, – пояснил мужчина. – Жители нашего Светлого города назначили меня тебе в провожатые. Я знаю, ты сам не помнишь, но клянусь: все это правда.

Какой-то чернокожий человек, что спал на скамье вместе с гребцами, вскарабкался к нам на палубу. Мне он показался знакомым, да и выглядел он таким дружелюбным и веселым, что я улыбнулся при виде его.

Заметив мою улыбку, он торжествующе воскликнул: "Ха!", так что даже спящие гребцы беспокойно зашевелились, а те, кто бодрствовал, изумленно уставились на нас. Лучник, стороживший нас, тут же схватился за свой кинжал, висевший у него на поясе.

– Ты бы поменьше шумел, дружок! – заметил Пиндар.

Чернокожий в ответ лишь ухмыльнулся и радостно показал сперва на свое сердце, потом на мое, а потом снова на свое.

– Ты хочешь сказать, что он тебя узнает? – спросил Пиндар. – Да, возможно, ты прав. Немного помнит, похоже.

– Он что, моряк? – спросил я. – Он не похож на остальных.

– Он твой друг. Это он заботился о тебе до того, как Гилаейра, Ио и я познакомились с тобой. Может быть, ты спас ему жизнь во время сражения.

Однако, что очень дурно, он заставлял тебя попрошайничать, когда я впервые тебя увидел. – Пиндар обернулся к чернокожему и сказал ему:

– А ведь ты немало денег собрал тогда! Впрочем, вряд ли они у тебя сохранились.

Чернокожий покачал головой и изобразил, будто ему отрезают руку ножом и кровь льется ему в подставленную ладонь. Потом как бы пересчитал капли крови, как считают деньги, прищелкивая языком и изображая этим звон монет, которые якобы одну за другой клал на палубу. Закончив свое представление, он указал на меня. Девочка пояснила:

– Он отдал деньги тем рабам в лагере, пока ты, Пиндар, писал свои стихи и беседовал с Латро. Латро сперва убил нескольких рабов, а потом они сами решили убить его, когда доберутся до Лаконики.

– Вряд ли спартиаты позволили бы им это. Впрочем, не важно. Важнее то, что у меня было десять "сов", но их у меня отняли в Коринфе. А для нас даже Коринф был бы предпочтительнее Афин. – Пиндар вздохнул. – Ведь Фивы и Спарта – старинные враги[61].

Когда Гиперид рассказывал мне о победе военного флота афинян над варварами, он намекнул, что я тоже, возможно, варвар; и вот теперь я спросил Пиндара, насколько серьезна вражда между его родным городом и Афинами и серьезнее ли она вражды эллинов с варварами.

– Куда серьезнее! – горько рассмеялся он. – Ты все забываешь, Латро, а потому, наверно, забыл и то, что родные братья могут быть куда более злыми врагами, чем чужие люди. Наши поля богаты, а их бедны; поэтому они издавна завидовали нам и пытались отнять наше добро силой. Затем принялись торговать. Они выращивали оливки и виноград, обменивали масло, фрукты и вино на зерно, а также делали на продажу замечательные амфоры, вазы и кувшины. А затем Хозяйка Афин, которая в делах очень практична, показала им настоящую "золотую жилу".

Глаза чернокожего широко раскрылись, он даже наклонился вперед, чтобы не пропустить ни единого слова, хотя, по-моему, понимал рассказчика не слишком хорошо.

– Они к этому времени уже были богаты, но стали еще богаче, зато мы не проявили должной мудрости и попытались присвоить то, что принадлежало им.

Хотя вряд ли в нашем Светлом городе найдется хотя бы одна семья, не связанная с Афинами какими-нибудь узами, и вряд ли в Афинах есть хоть один человек – не считая иноземцев, – у которого в Фивах не было бы родственников. Итак, мы страшно ненавидим друг друга, однако эта ненависть раз в четыре года кончается – когда наши лучшие спортсмены посвящают свои успехи Зевсу-громовержцу; но стоит играм закончиться, как все начинается снова[62]. – По-моему, он хотел сердито сплюнуть, да передумал.

Я посмотрел на женщину. Глаза у нее были ясные, как вспышка молнии, и она показалась мне куда более красивой, чем та, что нарисована на нашем парусе. Я невольно подумал, что, если бы Пиндар был рабом, я мог бы как-нибудь выкупить его жену и дочку.

– А с тобой мы тоже друзья? – спросил я у женщины. – Ведь мы давно путешествуем вместе, верно?

– Мы познакомились на празднестве в честь бога-привратника[63], – сказала женщина. И улыбнулась – видно, припомнила что-то, чего я вспомнить не мог. Мне вдруг показалось, что она с удовольствием бросила бы своего мужа на произвол судьбы и стала жить со мной. – А потом появились эти рабы Спарты, и, пока Пиндар и чернокожий дрались со своими первыми противниками, ты успел прикончить троих. Но тут остальные вознамерились убить нас с Ио, и Пиндар остановил тебя, потребовав прекратить потасовку.

Я даже боялась, что ты и его прикончишь, и он, по-моему, тоже немного испугался, однако ты бросил свой меч и рабы связали тебя, а потом побили и заставили целовать землю у их ног. Да, конечно, мы с тобой друзья.

– Я рад, – промолвил я. – Рад, что не помню, как сдался.

– Мне бы тоже очень хотелось об этом забыть, – кивнул Пиндар. – Во многих отношениях твоей забывчивости можно только позавидовать, Латро.

Однако же, раз Светлый бог направил тебя к Великой Матери-богине, именно туда тебе и следует держать путь. Именно там, если это вообще возможно, ты будешь исцелен.

– А кто такая эта Великая богиня? – спросил я. – И что означает стихотворение, которое читала маленькая Ио?

И Пиндар поведал мне о великих богах и их обычаях. Я внимательно его слушал – в точности как Гиперида, уже не раз рассказывавшего мне о Саламинском сражении; и хотя я не знал, что именно надеюсь услышать от каждого из рассказчиков, я понимал, когда они умолкали, что никогда не слышал этого прежде.

Сейчас солнце скрывает парус, а я снова сижу на носу, и корабль укачивает меня, как мать младенца. В волнах слышатся чьи-то голоса, кто-то смеется, поет, кого-то окликает…

И я снова надеюсь услышать хоть какое-то упоминание о доме, о семье, о друзьях, которые наверняка остались у меня на родине.

Глава 9 СПУСКАЕТСЯ НОЧЬ

По морю, точно колесницы, несутся черные тени. И хотя спускается ночь и на палубе скоро будет слишком темно, я все равно буду продолжать писать, а потом, если не успею записать всего, устроюсь вместе с остальной командой у огня и допишу там, прежде чем лягу спать.

Не успел я на минутку отложить свой стиль, как кибернет приказал матросам, которые тут же притихли, убрать парус и мачту и взяться за весла.

Замечательно плыть на таком изящном легком корабле под парусом; но еще приятнее, когда гребцы налегают на весла, и корабль то птицей взлетает на волне, то с шумом падает вниз. При встречном ветре на носу тебя всего окутывает серебристая водяная пыль, когда корабль рассекает волны.

Играет мальчишка-флейтист, а гребцы поют под этот аккомпанемент, ритмично ударяя веслами, и даже морские божества всплывают из глубины послушать их пение. Уши богов подобны раковинам, а волосы – траве морской.

Я довольно долго стоял на носу, глядя на них и на приближавшуюся землю, и сам себе казался сродни этим богам.

Наконец, когда берег был уже так близко, что можно было разглядеть листья на деревьях и камни на берегу, ко мне подошел кибернет и встал рядом. Заметив, что в ближайшие несколько минут он явно не собирается отдавать команде никаких приказаний, я осмелился поведать ему, каким прекрасным нахожу его корабль и оба других корабля, которые мы сейчас обогнали.

– Лучше не бывает! – сказал он. – Вряд ли хоть один такой же замечательный найдется. И пусть о Гипериде говорят все что угодно, да только он денег на "Европу" не пожалел! Можно, конечно, сказать, что он не зря старался, ибо сам же ею и командует, да только собственными кораблями многие командовали, а строительный материал все равно норовили подешевле купить. Про Гиперида этого не скажешь. У него-то ума хватило, чтобы понять: "Европа" не только престиж его поднимет, но и жизнь ему сохранит.

– Он, должно быть, смелый человек, – заметил я, – раз взялся командовать военным судном. Ведь мог бы и дома остаться, в безопасности.

– Вот уж нет! – сказал кибернет, поглядывая на берег. – Члены нашего достойного Собрания порой, конечно, проявляют изрядную глупость, однако же не настолько глупы, чтобы позволить такому отличному снабженцу остаться вдали от армии или флота. Впрочем, даже если б Гиперид и остался в Афинах, все равно о его безопасности и речи быть не могло: ведь город варвары сожгли чуть ли не дотла. При желании он, конечно, мог бы остаться на берегу. Многие так и сделали. Однако взгляни на "Клитию" – между прочим, тоже отличный корабль! На ней кибернетом мой брат. А знаешь, что сказал мне о "Клитии" тот поэт?

Не зная, о каком поэте идет речь, я покачал головой.

– Он сказал, что с веслами, покрытыми пеной, она похожа на птицу с четырьмя белыми крылами. И это чистая правда – ты только взгляни! Он, может, и беотийская свинья, но поэт все же хороший. Разве ты не слышал вчера, как он нам декламировал стихи?

– Что-то не помню, – промямлил я.

– Ха-ха-ха! Да ты небось слишком много вина выпил и спать завалился! – Он хлопнул меня по спине. – Настоящая морская душа! Погоди, мы еще и грести тебя научим, пусть только у тебя рана на голове подживет.

– А что, стихи его действительно были хороши?

Кибернет кивнул.

– Наши ребята никак не хотели его отпускать. Надо попросить Гиперида, чтобы велел ему сегодня вечером еще выступить. Надеюсь, особенно просить не потребуется. – И он крикнул гребцам:

– Эй, суши весла помалу! Тише ход!

– Вы что, собираетесь вытаскивать корабль на берег?

– Это ты точно подметил! Хотя ветер благоприятный, и мы могли бы обогнуть мыс еще до заката. Если бы у нас не было целого дня в запасе, я бы так и поступил. Но спешить некуда, а провести лишнюю ночь на море не так уж приятно. Я предложил Гипериду высадиться здесь на берег, и он согласился. Тут неподалеку есть небольшая рыбацкая деревушка, там можно купить свежие продукты – почти все, что мы прихватили с собой из Коринфа, уже съедено.

Он что-то еще крикнул гребцам, и все весла с одного борта дружно взлетели в воздух и застыли. Судно резко повернулось, будто щепка, попавшая в водоворот. Еще через мгновение весла снова коснулись воды, и мы кормой вперед стали выползать на берег. С полдюжины матросов бросились в воду и, как тюлени, поплыли к берегу. Им бросили с борта свернутый в кольца канат.

– А ну табань! – заорал кибернет. – Бортом, бортом!

Я был просто потрясен быстротой всех этих маневров, что, должно быть, отразилось на моем лице, так как кибернет сказал, потирая руки:

– Да, команда у меня хорошая, ничего не скажешь. Сам почти всех выбирал, а остальные еще до войны у Гиперида служили.

К этому времени на борту осталось совсем немного людей – кибернет, я, воины (чьи доспехи, промокнув, утопили бы их, если б они решились пуститься вплавь), лучники, тот чернокожий, трое пленных и Гиперид. Без команды корабль казался таким легким, что я боялся, как бы он не перевернулся.

– Иди сюда! – позвал меня кибернет, потом махнул рукой, и воины с пленными тоже подошли к нам и остановились на носу, отчего корма еще больше поднялась.

На берегу матросы изо всех силы тянули за канаты. Чувствовалось, что судно уже скребет килем по дну, потом оно пошло было свободно, однако снова ткнулось в дно. Палуба закачалась, мы схватились за поручни.

– Только не прыгай сейчас, – сказал кибернет, предваряя мои намерения.

– Дно здесь каменистое.

Палуба уже так накренилась, что трудно стало удержаться на ногах. Мы отступили на корму, оттуда легко можно было перебраться через гакаборт и спрыгнуть на берег, почти не замочив ног.

Моряки уже собирали плавник для костра. Два других корабля тоже подгребали к берегу. Мы с чернокожим стали помогать команде "Европы" собирать топливо – для моряков было делом чести успеть все приготовить до высадки двух других команд.

Берег был низкий, скалистый, кое-где поросший чахлыми деревцами. Однако стоило чистым волнам морским коснуться прибрежных скал, как все ожило. Вот коршун вылетел из-за гребня горы, камнем упал вниз, выхватил что-то из воды и снова взмыл в небеса, едва шевельнув могучим крылом. Каменистый берег походил на растопыренную пятерню, один "палец" которой был зеленого цвета: там виднелся лесок.

Гиперид, взяв с собой трех воинов и несколько моряков, отправился в деревню, чтобы купить припасы. Ацет послал двоих в дозор на вершину холма, а все остальные, скинув одежду, полезли купаться. Даже пленным, как я заметил, разрешено было зайти в воду, хотя плавать им не позволяли оковы.

Сам я поплавал совсем немного – боялся намочить свои бинты. Я заметил, что лучники отошли как можно дальше от остальных – наверно, не хотели никого из нас видеть хотя бы во время купания.

Когда я вылез на берег, девочка, сидя на камне, сторожила мои пожитки.

Я поблагодарил ее, и она сказала:

– Я боялась, что кто-нибудь возьмет твою книгу, господин мой. Ведь тогда ты бы никогда не узнал, кто ты такой и кто я.

– А кто ты? – спросил я ее. – И почему называешь меня "господин мой"?

– Я твоя рабыня Ио.

Я удивился и сказал, что до сих пор считал ее дочерью той пары, с которой она была скована цепью.

– Я так и знала! – воскликнула девочка. – Хотя мы совсем недавно познакомились с ними, а я твоя рабыня уже давно, меня еще в Фивах даровал тебе Светлый бог.

Я покачал головой.

– Но это правда, господин мой! Клянусь палицей Геракла. И стоит тебе начать читать свою книгу, как ты сразу узнаешь об этом и о проклятии Великой Матери-богини. Конечно, со мной поступили несправедливо – это ты тоже поймешь. – Она показала мне на свою цепь. – Ведь если ты не считаешься пленным, я тоже должна быть на свободе и служить тебе.

Я попытался вспомнить, о чем рассказывала мне утром та женщина, и спросил:

– Эти солдаты взяли нас в плен, когда мы куда-то шли?

– Не эти солдаты, господин. А рабы Спарты. И они избили тебя, а меня изнасиловали. У меня кровь шла, хоть я еще и не женщина вовсе. Гилаейра говорит, что ребенка-то у меня точно не будет, а вот у нее может быть. – Ио вздохнула, должно быть, вспомнив выпавшие на ее долю страдания. Я же не помнил ровным счетом ничего. – А потом мы встретили настоящих воинов, в шлемах, с гоплонами[64] и копьями. Они заставили рабов Спарты передать нас им. И тогда я спрятала твою книгу – боялась, что ее у тебя отнимут.

Эти воины повели нас в Коринф, но, по-моему, там мы были совсем не нужны – жители Коринфа, как и многие в Элладе, боятся спартанцев, так что они вовсе не хотели принимать пленных, которых афиняне отбили у рабов Спарты.

Однако они и афинян тоже боятся, а воины из нашего города, фиванцы, помогали Великому царю жечь Афины и Коринф, так что коринфяне просто отдали всех нас Гипериду. Он нас тут же разделил, и, по-моему, ты ему особенно понравился. А когда ты подошел к нам и заговорил со мной, я передала тебе твою книгу. Я прятала ее под пеплосом, привязав к телу веревкой. Ты хоть немного почитал ее? Я ведь тебя об этом просила.

– Не помню, – сказал я.

– Возможно, ты кое-что все-таки прочитал, но если с тех пор ничего более не записывал, то теперь это уже не важно.

– Ты очень много знаешь для своего возраста, малышка, – похвалил я ее, надевая хитон.

– Ну это мне не больно помогло. Вот в Фивах моими хозяевами были действительно очень милые люди. А здесь самое большое удовольствие для меня после такого "путешествия" – просто выкупаться. Может быть, ты попросишь Гиперида и он разрешит мне снять эту цепь?

– Но ты же не можешь снять эту цепь сама, это все-таки не сандалии.

– В том-то и дело, что могу! У них цепи для крупных мужчин – непокорных матросов, пленных варваров и так далее; они слишком велики для маленьких девочек вроде меня. Если постараться, не так уж трудно вынуть из кандалов ногу. Я уже вынимала – вчера ночью.

– А ну-ка покажи.

Она положила ногу на ногу и, высунув язык, стала возиться с кандалами; они действительно были слишком велики для нее.

– Когда нога чуточку влажная, получается лучше, – сказала она. – А теперь еще и песок попал.

– Ты так кожу себе сорвешь.

– Не сорву. Господин, придержи вот здесь, пожалуйста, а пятку мою прижми большим пальцем. Так, теперь тяни.

Оковы легко свалились с ее тонких щиколоток, точно расстегнутый ножной браслет.

– Ты, должно быть, пошутила, когда сказала, что не можешь сразу вынуть ногу, – сказал я. – По-моему, достаточно тебе было сделать шаг, и цепи остались бы на песке.

– Возможно, я чуточку и притворялась, но ты ведь не сердишься на меня, господин мой?

– Нет. Но ты лучше снова надень кандалы, пока тебя кто-нибудь не увидел.

– Вряд ли я теперь смогу это сделать, – возразила она. – Но ничего, я просто скажу, что цепи с меня свалились сами, в воде.

– Тогда их, наверное, лучше где-нибудь спрятать?

– Я знаю отличное место. Присмотрела, пока ты плавал. Видишь вон ту большую скалу?

У самого края скалы виднелось довольно большое отверстие – голову можно было просунуть, – и эта "труба" уходила почти вертикально вниз. Я сунул туда руку.

– Лучше бы ты этого не делал, – сказала Ио. – Оттуда так отвратительно воняет! – И она бросила в дыру цепь с кандалами. – Не думаю, чтобы они захотели снова заковать меня: небось побоятся, что и вторая цепь тоже соскочит и потеряется.

Один из наших моряков – только что они помогали вытаскивать второе судно на берег – принес бронзовую топочную коробку. Отверстия в ней светились на удивление ярко. Солнце уже скрылось за береговым выступом, и все кругом окутала густая тень.

– Попробую-ка я раздобыть нам поесть, – радостно заявила Ио. – Это ведь, в конце концов, моя обязанность.

– Вряд ли уже успели приготовить ужин! – крикнул я ей вслед, но она даже не обернулась. Тогда я подобрал свиток и двинулся за нею, но тут кто-то хлопнул меня по плечу.

Это оказался один из лучников.

– Она ничего дурного не сделает, – сказал я ему, – она всего лишь ребенок.

Он пожал плечами, показывая, что Ио его совершенно не интересует.

– Меня зовут Оиор, – сказал он. – Я сын Сколота. А ты Латро. Я слышал, как тебя этим именем называли фиванцы.

Я кивнул.

– Мне эти места совсем не знакомы, – сказал он.

– Мне тоже.

Он, казалось, удивился моим словам, однако продолжал:

– У этих эллинов слишком много богов! Вот у меня на родине приносят жертвы лишь красному огню, невидимому воздуху, черной земле, светлой воде, солнцу и луне, ну и еще стальному мечу. А их богов я не знаю. Тревожно мне, и моя беда станет общей для всех нас, чужих здесь. – Он настороженно огляделся. – Денег у меня, правда, немного, но тебе я отдам все. – Он протянул мне горсть бронзовых монет.

– Мне не нужны твои деньги, – сказал я.

– Возьми. Так в здешних краях скрепляют дружбу.

Чтобы доставить ему удовольствие, я взял одну монетку.

– Вот и хорошо, – сказал он. – Однако лагерь – не место для серьезных разговоров, да и ужин скоро поспеет. Когда поешь и выпьешь вина, поднимись на холм, – он указал мне на часовых, силуэты которых виднелись на фоне почти черного неба, – и дождись там Оиора.

И вот я жду его; и пока ждал, успел все записать в свой дневник. Солнце село, вскоре погаснет и его последний луч. Уже встает луна, и, если этот Оиор не придет в ближайшее время, я спущусь к костру и лягу спать.

Глава 10 ПРИ СВЕТЕ УЩЕРБНОЙ ЛУНЫ

Я пишу, сидя у костра. Когда посмотришь вокруг, кажется, весь мир спит, бодрствуем лишь я и чернокожий. Он бродит по берегу, глядя на море, точно высматривает в ночи чей-то парус.

И все же я знаю: многие в лагере не спят. Один зашевелится беспокойно, другой сядет, посмотрит-посмотрит и снова ляжет. В деревьях и среди скал вздыхает ветер, и вздыхает еще кто-то неведомый.

Я спросил Гиперида, будем ли мы утром хоронить мертвых, но он сказал, что здесь мы их хоронить не будем и постараемся поскорее добраться до города, чтобы похоронить их там, среди близких – если они у этих мертвых есть.

Итак, начну с ужина. Ио принесла мне еды и вина, хоть я уже успел поесть до ее прихода, и мы с ней разделили вторую порцию, удобно устроившись под высокой скалой и прислонившись к ней спинами. Над морем вставала луна, на берегу горели костры из плавника да темнели вытащенные из воды корабли.

Гиперид действительно кормил команду отлично, так что никто даже не заметил, что я уже съел свою порцию. Ио выдали ужин для нас обоих, и я еще разок поел, а Ио переложила все, чего не хотела сама, на мой подносик, так что, когда я осушил свою чашу, промокнул пальцы кусочком хлеба и опустил подносик на землю, еды на нем оставалось еще порядочно.

– Можно и мне взять немного? – спросил кто-то, и я оглянулся.

То, что я принял за камень на вершине скалы, оказалось головой женщины.

Поняв, что ее заметили, она спустилась оттуда и подошла к нам. Тело ее было обнажено, однако, хоть она была уже и не первой молодости (насколько я мог судить при слабом свете ущербной луны), все же двигалась грациозно и отличалась дивной красотой. Грива ее черных волос была необычайно густой и буйной.

Когда она подошла ближе, я решил, что это, должно быть, последовательница какого-то тайного культа, ибо, несмотря на отсутствие одежды, она повязала вкруг бедер – точно поясок стыдливости – змеиную шкуру.

– Возьми, пожалуйста, – сказал я и протянул ей подносик. – Можешь съесть все, если хочешь.

Она молча улыбнулась и покачала головой.

– Господин! – испуганно вскрикнула Ио и вскочила, глядя на меня во все глаза. Я спросил, в чем дело. – Но там же никого нет! С кем ты говоришь?

Незнакомая женщина шепнула мне:

– Может, отдашь мне свою рабыню? Коснись ее – и она моя. Коснись меня – и я стану принадлежать ей. – Говоря это, она почти не двигала губами. А произнося слова "я стану принадлежать ей", отвернулась и стала смотреть на луну.

– Господин мой, неужели здесь есть кто-то еще? Кто же? Я никого не вижу! – беспокоилась Ио.

– Какая-то женщина, – ответил я. – У нее черные волосы и что-то вроде пояска из змеиной шкурки.

– Она похожа на того человека, что играл на свирели?

Я такого человека не помнил и лишь головой покачал.

– Пойдем к огню, – жалобно попросила Ио и потянула меня за руку.

Женщина шепнула мне:

– Не бойся. Я не причиню тебе зла. Я пришла, чтобы кое-чему научить тебя, предостеречь…

– И девочку не тронешь?

– Девочка принадлежит тебе. Но могла бы стать моей. Что в этом плохого?

– Уходи, – велел я Ио. – Беги к костру и жди меня там, я скоро приду.

Она не заставила себя еще раз просить и улепетнула, как кролик из-под копыт боевого коня, подпрыгивая на бегу и мелькая среди камней.

– Какой ты эгоист! – упрекнула меня женщина. – Сам поел, а я хожу голодная.

– Ты тоже можешь поесть.

– Однако ты скор на язык, что уже неплохо, да и соображаешь довольно быстро. Увы, мне не прожевать твоей пищи. – Она улыбнулась, и я увидел, как в лунном свете блеснули ее зубы, маленькие и очень острые.

– Я и не знал, что бывают такие женщины! А что, здесь все женщины на тебя похожи?

– Разве ты не помнишь? Мы ведь с тобой уже встречались и говорили, – промолвила она.

– Нет. Забыл, наверное.

Она внимательно посмотрела мне в глаза и плавно опустилась на землю рядом со мной.

– Если ты сумел забыть меня, то, должно быть, немало с тех пор повидал.

– И ты именно это пришла мне сказать?

– Ах, – воскликнула она, не отвечая, – да ведь ты и лица моего не помнишь!

Я кивнул.

– Ну а все остальное действительно выглядит теперь несколько иначе, чем прежде. Да, ты прав. Я пришла сообщить тебе именно об этом. Но есть и еще кое-что. Поважнее.

Я смотрел на нее во все глаза, восхищаясь ее прекрасным телом и белоснежной кожей.

– Что ж, с радостью выслушаю тебя.

Рука ее ласково скользнула по моему бедру, однако была холодна как лед.

– Возможно, когда-нибудь мы с тобой… Хочешь меня?

– О да!

– Ну что ж – возможно, позже. Возможно, я и полюблю тебя. Когда ты оправишься от своей раны. А теперь мне нужно кое-что важное сообщить. – Она указала на луну в небе. – Видишь богиню?

– Да, – сказал я, – теперь вижу, хотя мне, глупцу, всего лишь мгновение назад луна напоминала простой светильник.

– Тень уже легла на ее чело, – продолжала женщина, – а через семь дней все ее лицо скроется в тени. И она превратится в богиню мрака, и ты узришь ее именно такой, если она явится тебе.

– Не понимаю.

– Я ведь знаю: однажды она уже приходила к тебе в обличье светлой богини – но тогда близилось полнолуние. И раз она сделала это однажды, то непременно явится снова, так что тебе полезно побольше знать о ней. А за очень небольшую дополнительную плату я могу поведать тебе куда больше… и все это очень важные вещи…

Я не спросил, какова цена этих сведений. Я ее и так знал. И женщина это понимала.

– А можешь ли ты без моего разрешения заполучить девочку? Неужели можешь? Даже если она будет сидеть у самого костра и со всеми вместе?

– Я могу ее взять, даже если она сядет прямо в костер.

– Такую цену я никогда платить не стану.

– Учись быть мудрым, – сказала она. – Знание дороже золота.

Я покачал головой.

– Для меня любые знания слишком недолговечны; они исчезают в тумане, тают, как далекое эхо.

Она вскочила, сердито стряхивая пыль с колен и бедер – точно оправляла одежду, как это делают все женщины.

– А я-то хотела дать тебе знания! Ты, видно, не шутил, когда называл себя глупцом.

– Да неужели? Я уж и не помню.

– Да, это ведь так удобно – все забывать! Однако вспомни обо мне, когда встретишься с моей хозяйкой, в каком бы обличье она тебе ни явилась.

Вспомни, что я помогла тебе. И помогла бы значительно больше, если б ты проявил такую же щедрость, как и я.

– Постараюсь не забыть, – пообещал я.

– Но я все же предупрежу тебя, как обещала: девочка успела невредимой пробежать по склону холма, однако следующий, кто пройдет здесь, вскоре умрет. Слушай и запоминай!

– Я слушаю.

– Ну так жди, пока пройдет он. А потом можешь сам идти без опаски. – Она помолчала, облизнула губы и, склонив голову набок, прислушалась.

Я тоже прислушался: вдали со стуком осыпались под чьими-то ногами камешки.

– Ну вот, уже кто-то идет, – сказала она. – Я бы попросила его у тебя, но тогда умереть пришлось бы тебе самому. Заметь, как дружески я предупреждаю тебя! Как я милосердна и справедлива!

– Я вижу.

– Так не забывай об этом и о моем предостережении. Да, вот еще что. – Она быстро подошла к той скале, за которой пряталась, на мгновение исчезла, нагнувшись к самой земле, и тут же вновь оказалась рядом со мною.

Какой-то предмет с металлическим звоном упал к моим ногам.

– Здешние женщины любят класть под колыбель младенца нож, – сказала она, – считая, что таким образом отпугивают нас, хотя на самом деле это совсем не так. Во всяком случае, действует далеко не всегда. Правда, мы действительно не любим ни железа, ни стали. – Она снова нагнулась и вытерла руки о землю. – А почему – узнаешь позже.

Я подобрал брошенный ею предмет. То была цепь с кандалами.

– И впредь не позволяй своей девчонке бросать в мой дом всякую дрянь! – сказала она.

Мужской голос, грубый и низкий, окликнул меня: "Латро!" – и я посмотрел в ту сторону, а когда обернулся, женщина уже исчезла. На скале по-прежнему лежал камень, похожий на ее голову. Я подошел и поднял его. То был самый обыкновенный камень, и я отшвырнул его прочь.

– Эй, Латро! – снова крикнул тот человек.

– Я здесь, – откликнулся я и вскоре увидел высокую шапку из лисьего меха.

– Хорошо, что ты меня дождался, – сказал лучник, подходя. – Ты действительно настоящий друг.

– Да, – сказал я. – Только давай лучше пойдем поскорее к огню, Оиор. – Я не доверял ни той женщине, ни ее предостережениям и боялся за девочку.

– Нет, прежде поговорим. – Лучник помолчал, поскреб подбородок. – Друзья должны доверять друг другу.

– Это так.

– Я же говорил тебе, что не знаю здешних богов.

Я кивнул; видно было хорошо, почти как днем; луна светила ярко.

– А ты не знаешь богов моей страны, – продолжал Оиор. – И должен верить тому, что я о них рассказываю. Друг скажет другу только правду.

– Я поверю всему, что бы ты ни рассказал, Оиор, – сказал я. – Я только что видел нечто столь странное, что ты вряд ли сумеешь придумать лучше.

Он сел на землю почти там же, где только что сидела та женщина.

– Поешь со мной, Латро.

Я сел по другую сторону подноса.

– Я уже сыт.

– И я тоже, однако у нас в стране принято, чтобы друзья делили хлеб насущный. – Он разломил кусок хлеба и дал мне половину.

– Здесь тоже так делают. – Я съел свою половину, а он – свою.

– Когда-то нашей землей правили дети Киммера[65], – начал Оиор. – То был могущественный народ. Их владения раскинулись от Истра до Моря-Острова[66]. И больше всего сильны они были в магии, принося своих сыновей и внуков в жертву триединой богине Артимпасе[67]. В конце концов они убили даже сына своего царя, верного последователя богини Апии «Гея». А ведь это она – Великая Мать, породившая и людей, и всяческих чудищ, и все же кровь юного царевича дымилась на алтаре Артимпасы.

Но царю как-то удалось узнать об этом, и он простер руки к небесам и воскликнул: смерть тому жрецу, кто еще хоть раз осмелится принести в жертву киммерийца! Он послал свое войско, потребовав истребить всех колдунов, чтобы ни один в живых не остался!

Но семеро колдунов сбежали от преследований на восток, за Море-Остров.

Смерть гналась за ними по пятам, они долго скитались в пустыне, ночуя в убежищах из камней, но выжили и стали основателями многочисленного племени – невров[68]. – Он помолчал, а я ободряюще покивал головой в знак того, что слушаю его очень внимательно. – И невры начали войну с сыновьями Сколота; с помощью колдовства они уменьшали силу их мечей и в обмен на серебро получали прекрасных коней цвета лунного луча и юных девушек – в прислужницы гордым жрецам. И они использовали накопленные нами знания, подражали нам в одежде и обычаях, а вскоре заявили: «Сильны сколоты, но почему же они обитают в пустыне? Им следует пойти войной на сыновей Киммера, на жалкое племя, захватившее столь богатые и цветущие земли!» И мы взяли свои луки и стали воевать с киммерийцами.

Точно страшный ураган обрушились мы на них и разбросали по земле этот некогда богатый и сильный народ. Мы пользовались их дворцами как конюшнями, мы устраивали военные лагеря в их дивных храмах, горделиво высившихся над долинами. Давно это было. Да, мы заставили их пасть низко.

В хрониках аккуратно перечислены правители, сменившие друг друга с тех пор, как мы пришли в Киммерию, однако я сосчитать их не в силах. – Он вздохнул и умолк.

Мне показалось, я понимаю, зачем он все это рассказывает, и я спросил:

– А что же эти невры, Оиор?

– Разве может простой лучник судить о колдунах? Они по-прежнему живут на своих древних землях, к востоку от Моря-Острова. Однако среди нас они тоже встречаются, и никто не может их распознать: говорят они как мы, одеваются тоже, умело стреляют из лука и одним прикосновением могут укротить любого коня. Распознать их можно лишь благодаря особому знаку.

– И тебе он указан? – спросил я.

Он склонил голову в знак согласия.

– Апия выжгла тогда свое клеймо на проклятых неврах – такова была цена крови юного царевича. И каждый год, а порой и несколько раз за год, каждый из них меняет обличье. "Колдун" – так называет их твой народ, Латро, а сыновья Сколота зовут их "невры". Апия – по-нашему "земля", Артимпаса – "луна".

– Но как же все-таки эти невры меняют свое обличье?

– Глаза их затуманиваются, уши становятся острыми, ноги быстро мчат зверя по равнине…

Вдали провыла собака. Оиор вцепился мне в руку:

– Слышишь?

– Это всего лишь собака, – сказал я. – Небось на луну лает. Там недалеко деревня – Тевтрон называется, так мне наш кибернет сказал; а где деревня, там и собаки.

– Когда невры меняют обличье, то пьют кровь человеческую, и едят человечину, и будят мертвецов, заставляя их вставать из могил.

– И ты уверен, что кто-то из них рядом?

Оиор кивнул:

– На нашем корабле. Ты помнишь наш корабль? А в трюм ты когда-нибудь спускался, к самой воде?

Я покачал головой.

– Там лежат мешки с песком, там же держат кувшины с водой и вином, запасы хлеба, вяленого мяса и прочего. Я часто сторожил тех троих – мужчину, женщину и девочку. Помнишь?

Я снова кивнул.

– Однажды они очень захотели пить, к тому же все уже поели, а о них даже никто не позаботился. И пленный мужчина сказал об этом Гипериду.

Гиперид – человек добросердечный, он даже глаза этим пленным не выколол.

Так вот, он велел мне принести им из трюма воды, вина, хлеба, оливок и сыру. Я все принес и еще подумал: хорошо, что мне предоставилась эта возможность, иначе я бы, наверно, никогда ничего и не увидел… Я чуть задержался там, где гребцы всегда гребут стоя.

– На корме? – спросил я. – Там, где рулевые?

– Ниже. Пришлось согнуться, чтобы попасть туда. Я сделал шаг, потом второй, третий. Там было очень темно. Продукты ведь хранятся там, где стоят гребцы, – оттуда гнилая вода стекает каждый раз, как судно вытаскивают на берег. Если бы тогда я просто повернулся и ушел, то ничего бы не узнал, конечно. Но я все-таки сделал еще один шаг, и передо мной, во тьме, блеснули глаза. Не человеческие.

– Неужели кто-то из лучников – невр? Оборотень?

– Я уже видел такие глаза, – сказал Оиор спокойно, – когда умерла моя сестра. Они похожи на два белых камня – такие же холодные и блестящие.

Однако сколько я ни смотрю людям в глаза, а таких не вижу. Из разговоров тех пленников я узнал, что тебя благословили здешние боги: ты видишь невидимое. Ты должен посмотреть в глаза всем троим лучникам.

– Эти боги прокляли меня! – рассердился я – Как и ваших невров. Да и вряд ли Гиперид нам поверит.

– Смотри! – Оиор вытащил из-за пояса нож. – На клинке написаны слова молитвы, обращенной к Апии. Этот нож отправит проклятого невра прямо в могилу, а я еще и камней сверху навалю, чтобы он не смог вернуться, пока с могилы не уберут все камни. Ну что, сделаешь это?

– Предположим, сделаю, – сказал я. – Но что, если я тоже ничего не увижу? Ты мне поверишь?

– Ты обязательно что-нибудь увидишь! – Оиор показал на убывающую луну в небесах. – Вон она, Артимпаса. В глазах колдуна ты увидишь либо ее, либо черного волка, слугу Апии. И сразу все поймешь.

– Но если я все-таки ничего не увижу, – настаивал я, – то ты мне поверишь?

– Ты ведь друг мне. Я должен тебе верить.

– Хорошо, я посмотрю им в глаза.

– Вот и отлично! – Оиор встал и улыбнулся. – А теперь пойдем к лучникам. Я скажу: "Это Латро. Он друг сыновьям Сколота, он мой друг и враг всяческого зла". Я назову каждого по имени, а ты возьмешь его за руку и заглянешь в глаза.

– Понятно.

– Остальные будут слушать стихи того пленного, но лучники его никогда не слушают, потому что его речь для нас подобна гоготу гусей. Пойдем, это недалеко, и я знаю тропу.

То ли при луне видно было плохо, то ли что, но никакой тропы я там не заметил, хотя Оиор двигался на удивление уверенно и проворно. Он опередил меня шагов на пять, когда чья-то рука стиснула мне горло.

Глава 11 ХВАТКА НЕВРА

Задыхаясь, я упал навзничь. Мелькнул длинный нож, и острие его уперлось мне в грудь; возможно, владелец ножа на мгновение заколебался, опасаясь, что нож может проткнуть не только мое, но и его собственное сердце.

Сверкнула сталь, и нападающий вдруг громко вскрикнул у самого моего уха. Оиор отшвырнул меня в сторону, и, с трудом переведя дыхание, я услышал, как хрустнула кость – ужасный звук, однако принесший мне радость хотя бы потому, что кость была не моя.

Когда я поднялся на ноги, Оиор вытирал окровавленное лезвие о пучок волос, висевший у него на поясе, а тот лучник, что чаще других сторожил пленных, со сломанной шеей валялся рядом.

– Спасибо! – выдохнул я. – Ты спас мне жизнь, Оиор.

Он будто и не слышал меня; дочиста вытерев нож, он молча сунул его в ножны. Я повторил, но уже громче:

– Спасибо, Оиор! Мы и без того были с тобой друзьями; теперь мы друзья до гроба!

Он пожал плечами:

– Ничего особенного, просто удачно попал. А если бы не попал? Нет, тут наша богиня вмешалась, не иначе!

– У меня, к сожалению, совсем нет денег, разве что та монетка, что ты дал мне… Но я непременно расскажу обо всем Гипериду. Он тебя наградит, я уверен.

Оиор покачал головой.

– Если ты мне действительно друг, Латро, то ничего никому не рассказывай. Для здешних жителей сколоты и невры – одно и то же, так что подозревать станут всех нас. Ступай лучше к костру и послушай того пленного поэта. А я уж сам этого колдуна похороню – его же собственным ножом могилу ему выкопаю да завалю камнями, чтоб выбраться не смог. А завтра нас уже здесь не будет.

– Хорошо, – согласился я. – Но ты должен знать, Оиор, что я все забываю, могу забыть и твой благородный поступок, и то, как ты спас меня сегодня. Но мы ведь с тобой по-прежнему останемся друзьями до гроба?

Правда?

Он протянул мне свой нож и снял с плеча лук.

– Положи руку на мой лук, – сказал он. – А вторую – на мой нож. Так мы, сколоты, клянемся.

Я сделал, как он хотел, а он поднял нож и лук к луне и торжественно провозгласил:

– Мы теперь больше чем братья, или пусть я умру!

– Больше чем братья, – эхом вторил я, – или пусть я умру.

– Если ты забудешь о нашей клятве, я тебе напомню, Латро, – сказал он, – и ты все вспомнишь. А теперь иди.

Я поднял с земли подносы и чаши и повернулся к Оиору, чтобы с ним попрощаться. Лучше б я этого не делал! Наверное, позже я смогу это описать – когда подберу нужные слова. Возможно, впрочем, что мне лишь показалось при свете луны…

Я бросился к костру и был уже совсем близко от него, когда услышал крики и стоны на берегу. Несколько матросов кого-то несли к нам, и сидевшие у костра бросились им навстречу. Подошел поближе и я.

Кровь еще сочилась из страшных рваных ран, но человек был уже мертв, и я отвернулся, чтобы не видеть его лица. Матросы столпились вокруг него, и, честно говоря, я был рад, что они заслонили от меня убитого.

Сквозь толпу протолкались Гиперид и кибернет. Я слышал, как кибернет спрашивал, где нашли убитого, и кто-то ответил: "У самой воды, господин".

Кибернет, должно быть, пощупал покойнику волосы, хотя мне этого видно не было, и сказал:

– Ну да, волосы еще совсем мокрые. Он, видно, купался. Ох, и в черный же час пришло ему это в голову! Я видел, как из моря вытаскивают такое…

– Дальше я не расслышал.

– Эй, парень – сказал Гиперид кому-то, – ступай на корабль, отыщи рулон парусины и отрежь, сколько надо, чтоб хватило его завернуть.

Матрос помчался стрелой.

Рядом со мной вдруг возник чернокожий; он знаками стал спрашивать, видел ли, я мертвого и знаю ли, что с ним случилось. А может, он спрашивал совсем о другом, да я не понял?

– Нужно поскорее соорудить алтарь, – снова принялся командовать Гиперид. – А ну за дело! Складывайте-ка здесь камни, да-да, прямо здесь – это место ничуть не хуже прочих!

По-моему, матросы были даже рады заняться работой. Алтарь словно сам собой поднялся над землею – каменная насыпь высотой примерно до пояса; наверху была устроена ровная квадратная площадка метра полтора шириной.

К нам присоединились Пиндар, та женщина и Ио.

– Где же ты был? – спросил он меня. – Ио сказала, ты пошел на гору, и, по-моему, очень беспокоилась. Я хотел сходить за тобой, да Гиперид меня не пустил. И ее, – он указал на женщину, – тоже. Наверно, боялся, что мы убежим. – Он понизил голос и прибавил почти шепотом:

– Пожалуй, он был прав.

Я неуклюже объяснил:

– Там был один человек, которого Ио видеть не могла. И разные другие еще…

– В дальнейшем, – сказала женщина, – постарайся держаться поближе к нам.

К нам подошел Гиперид и обратился к Пиндару:

– Я, конечно, кое-какие молитвы знаю, но вот если бы ты сочинил что-нибудь этакое, а?

– Я попробую, – кивнул головой Пиндар.

– Вот только времени у тебя маловато.

– Ничего, я постараюсь успеть. Как его звали?

– Кекроп. Он был гребцом из верхнего ряда, если это тебе важно. – Гиперид колебался. – Мне-то больше по душе короткие имена – легче запомнить, если раз или два услышишь.

– Я постараюсь, – повторил Пиндар и отвернулся, погрузившись в собственные мысли.

Покойного положили перед алтарем, а на самом алтаре разожгли костер из плавника. Десять матросов, обладавших хорошими голосами и поклявшихся, что на них нет ничьей крови, спели литанию морскому богу: "О, пощади нас, могучий, хребет лошадиный ломающий, складки земли сотрясающий, волны морские вздымающий! О, не забудь нас, всесильный, якоря среди скал укрепляющий, корабли у людей отнимающий, весну на земле начинающий!" И так далее, и тому подобное.

Когда они умолкли, Гиперид в латах и шлеме с синим крестом бросил в огонь хлеб и вылил вино из золотой чаши.

О, третий брат богов великих, Судьбой назначенный страною мертвых править, Прими ж наш скромный дар – вино и пищу - Во имя Кекропа, который страждал, Трудился честно, не жалея сил, Во благо брата твоего, царя морского. И вот израненный моряк волною выброшен на берег - Прими его, о темная река! Ты протекаешь под землею, Его ты унесешь в страну иную, к берегам безмолвным…

Неподалеку раздался вой какого-то зверя, и маленькая Ио испуганно прижалась ко мне.

– Не бойся, – шепнул я ей, – это всего лишь собака.

Чернокожий через голову девочки коснулся моего плеча. Я обернулся, и он, покачав головой, настороженно улыбнулся.

Гиперид уже почти кричал; никогда бы не поверил, что он обладает таким громоподобным голосом:

Но все ж не торопись, старик, гребец искусный, В своей ладье его переправляя душу На этот горький берег Смерти, Где не слышны раскаты океанского прибоя!

– Клянусь Двенадцатью! – прошептал Пиндар. – Он помнит все стихотворение целиком! А мне-то казалось, оно и "плевка" не стоит – я бы, во всяком случае, на него не поставил.

Умолкнув, Гиперид бросил в огонь фасоль, горсть мидий, немного мяса и еще какие-то продукты, а двое матросов залили костер, набрав морской воды в кожаные ведра, и еще двое быстро завернули покойника в саван и унесли прочь.

– Это замечательные стихи, – сказал я Пиндару.

Он молча покачал головой. Люди вокруг постепенно расходились, возвращаясь к большим кострам, горевшим близ вытащенных на берег кораблей.

– Нет, действительно замечательные! Ведь многие моряки не скрывали слез!

– Они были его друзьями, – возразил Пиндар. – Как же им не плакать? Да благословят тебя нимфы, но поэзия и должна потрясать до глубины души! – У него самого в глазах стояли слезы, и, чтобы скрыть их от меня, он поспешил прочь, волоча за собой по песку тяжелую цепь.

Я все еще не мог забыть той схватки на холме и не сводил глаз с извилистой линии горного хребта на фоне звездного неба. На одной из вершин отчетливо была видна фигура высокого мужчины с посохом, а рядом – фигурка пониже; видимо, ребенок.

Женщина, что сидела рядом с Пиндаром, ласково коснулась моей руки:

– Пойдем, Латро, пора.

– Нет, – сказал я ей, – я еще задержусь немного, а ты уведи отсюда Ио.

По-моему, на холме кто-то есть, и я непременно должен с ними поговорить.

Женщина и чернокожий посмотрели в ту сторону, однако явно ничего не увидели. Женщина одной рукой приподняла свою цепь, а в другой сжала ручонку Ио и поспешно повела ее прочь. С ними вместе ушел и чернокожий. А следом – один из лучников, но не Оиор.

Оставшись один, я увидел, как высокий человек стал спускаться с холма, направляясь ко мне. За ним тащился второй, маленький, который без конца спотыкался. Высокого человека окружало сияние; тот, что был пониже, не светился, однако казался совершенно прозрачным – я смутно видел сквозь него скалы и деревья. В лунном свете ни один из этих людей тени не отбрасывал.

Когда высокий человек спустился с холма и подошел совсем близко, я почтительно поздоровался и смог наконец рассмотреть его как следует.

Волосы и борода у него были седые, а лицо суровое, темное.

– И я приветствую тебя, – откликнулся он и поднял свой посох. Говорил он глубоким басом.

Как можно вежливее я спросил, не за Кекропом ли он пришел, и предложил проводить его к телу покойного.

– В этом нет необходимости, – сказал он и указал посохом на алтарь, у подножия которого лежало тело Кекропа до того, как его унесли. С изумлением я увидел, что тело снова лежит там. Затем мертвый встал и, несмотря на страшные раны, побрел по песку к высокому человеку.

– Ты зря страшишься мертвых, – сказал мне высокий, заметив ужас, отразившийся на моем лице. – Их бояться не стоит; никто из них не причинит тебе зла.

Тот, что был пониже, тем временем спустился на берег и двинулся к нам.

Судя по одежде, это был лучник, и, возможно, с нашего корабля, и я спросил высокого, не этот ли человек пытался меня убить.

– Да, именно он, – услышал я в ответ. – Однако теперь он так поступить уже не сможет и, пока не обретет свободу, останется моим рабом.

– Это же убийца! – воскликнул я. – Надеюсь, ты накажешь его за совершенное преступление?

При моих словах лучник покачал головой. Она болталась у него на шее из стороны в сторону, точно цветок на сломанном стебле.

– Он не может говорить, – пояснил высокий, – если ты первым не обратишься к нему. Таков мой закон, и я велю всем своим рабам соблюдать его.

Тогда я спросил мертвого лучника:

– Разве не ты убил Кекропа? Как можешь ты отрицать это, если убиенный тобой стоит рядом? – Сейчас, когда я пишу об этом, происшедшее кажется мне чрезвычайно странным, однако в тот момент все представлялось совершенно естественным.

– Спу убивал только во время войны, – прошептал мертвый лучник и коснулся своего глаза, как бы скрепляя свои слова клятвой. – Однако справедливости ради Спу непременно убил бы тебя, проклятый невр, чтобы отомстить за него.

– Нам пора, – сказал высокий. – Нехорошо, когда мертвые дольше обычного остаются на земле, и, кроме того, у меня много других дел. Я задержался здесь лишь затем, чтобы сообщить тебе, что моя теща намерена послать свою дочь для встречи с тобой. Смотри, не забудь.

– Я очень постараюсь не забыть, – пообещал я.

Он одобрительно кивнул и сказал:

– Ну а я, если смогу, еще раз напомню тебе об этом. Милосердие мне неведомо, я такой, какой есть, но она, возможно, проявит по отношению к тебе милосердие, и я смогу чему-то у нее научиться. Надеюсь, она, по крайней мере, будет справедлива. – Он сделал шаг вниз, и мне показалось, что он спускается по лестнице, видеть которую мне не дано. С каждым шагом он погружался все глубже в землю; мертвые моряк и лучник следовали за ним.

– Прощай! – крикнул я. Потом, сам не знаю почему, прибавил, обращаясь к лучнику:

– А тебя я прощаю! – Он улыбнулся в ответ – странно было видеть эту улыбку мертвеца – и коснулся своего лба.

Потом все трое исчезли.

– Ах вот ты где! – Это был кибернет в сопровождении матроса, вооруженного дротиком. – Тебе не стоит уходить далеко от лагеря одному, Латро. Это опасно. – И он шепотом прибавил:

– Мне только что стало известно, что один из лучников пытался убить тебя. Верный мне человек, который немного понимает их дурацкую болтовню, слышал, как лучники говорили об этом. Помнишь его? – Он указал на матроса, и я покачал головой. – Я предпочел его другим, потому что он парень крепкий и с тобой уже немного знаком. Он уже сторожил тебя. Его зовут Лисон. Теперь он не должен оставлять тебя одного… ну и ты не должен никуда от него уходить, понял? Таков мой приказ.

– А того лучника, что хотел убить меня, звали Спу? – спросил я.

– Да, а что? – удивился кибернет. – Откуда ты знаешь?

– Я только что разговаривал с ним. По-моему, это был простой честный человек.

Кибернет удивленно посмотрел на Лисона; тот недоверчиво качал головой, уставившись в землю.

Кибернет откашлялся и сказал:

– Ну что ж, если снова встретишь этого Спу, прежде чем мы сами найдем его, не забывай, что он может оказаться и не столь дружелюбным. Надеюсь, впрочем, что Лисон тебя одного не оставит.

И теперь Лисон действительно постоянно рядом со мной, хотя в данный момент он спит. Не сплю лишь я один, да еще мой чернокожий друг и часовые, которых Гиперид оставил сторожить лагерь и корабли. Несколько минут назад я увидел, как очаровательная молодая женщина спрыгнула на землю с самого большого из кораблей и подошла ко мне. Я спросил, кто она такая.

– Ну как же, Латро, – улыбнулась она, – ведь ты столько раз за последний день повторял мое имя! Но, может быть, ты рассчитывал увидеть этакую полнотелую красавицу с рыжими волосами? Если хочешь, я могу стать и такой.

– Нет, – сказал я, – сейчас ты куда красивее, чем та картинка на парусе.

Улыбка исчезла с ее уст.

– И все же простым девушкам везет больше, – вздохнула она. – Спроси хотя бы свою крошку Ио.

Я не понял, что она хотела этим сказать, и, по-моему, она догадалась об этом, однако ничего пояснять не стала.

– Я хотела лишь сообщить тебе, что направляюсь к нашей великой Праматери, – промолвила она. – Когда-то я была ее жрицей[69]; и хотя меня давно увезли от нее, возможно, это все еще имеет какое-то, пусть самое малое, значение. А поскольку ты сегодня так искренне восхищался моей красотой, я попрошу ее быть к тебе доброй.

– А что, она действительно милосердна? – спросил я, припоминая, что говорил мне высокий властелин мертвых.

Европа с сомнением покачала головой.

– Иногда она проявляет необычайную доброту, однако по-настоящему милосердным никого из нас не назовешь, – сказала она и вошла прямо в гору, где для нее приоткрылась дверь.

А сейчас я вижу на корабле другую женщину. Она ходит по палубе в глубокой задумчивости, вся залитая лунным светом. На ней шлем с высоким гребнем, как у Гиперида, в руках щит, на котором видны извивающиеся змеи[70].

Лицо ее чем-то напомнило мне лицо Оиора – оно было у него таким, когда я оглянулся и увидел, как он склонился над мертвым лучником. А когда я впервые повстречал его на берегу и позже, когда мы разговаривали в темноте на холме, его загорелое лицо было таким же открытым, как у всех наших матросов, хотя в нем и не хватало свойственной эллинам живости и лукавства; лицо Оиора было суровым, простым, и чем-то он, пожалуй, напоминал рабочего быка или боевого коня. Наверное, в этом мы с ним отчасти похожи, и именно потому он мне так нравился.

Однако в тот момент, когда я, уходя, обернулся, лицо его показалось мне совершенно иным, хотя все черты вроде бы остались прежними. Теперь оно скорее напоминало лицо ученого, причем явно интересующегося черной магией, или лицо мудреца, который свою премудрость от людей скрывает и использует им во вред. И еще: глядя на мертвого лучника, Оиор улыбнулся и погладил его по бледной щеке, как мать гладит своего ребенка.

Это мне необходимо запомнить.

Глава 12 БОГИНЯ ЛЮБВИ

Хозяйка голубей[71] некогда благословила эти места, посетив их.

Однако варвары сбросили ее статую с пьедестала, и обе руки оказались отбиты. Мы с чернокожим поставили статую на прежнее место – весьма благочестивый поступок, как говорит Пиндар, полагая, что это безусловно поможет нам за-воевать расположение богини. И хотя отколотые руки статуи лежат на земле вместе с мраморными голубями, что застыли на пальцах, все равно – она самая прекрасная из богинь.

Впрочем, сперва мне следовало бы написать о том, что случилось раньше, пока я еще это помню. И событий было не так уж мало.

Мы вошли в Саламинский пролив поздним утром, но все вокруг окутывал густой туман. Первое, что я ясно помню, – это множество хижин, карабкавшихся по крутым и высоким берегам острова Саламин; большая часть хижин была без крыш.

Именно здесь, по словам Гиперида, афинские беженцы спасались от воинов Великого царя, и многие остались там даже после окончания знаменитого сражения, опасаясь возвращения вражеского войска. Теперь же, когда и на суше над персами была одержана решительная победа, беглецы стали покидать свои жалкие хижины и возвращаться в Афины.

На восточном побережье острова имеются три удобных бухты, а сам город Саламин расположен на юге, и там по-прежнему проживают наиболее богатые из переселенцев, поскольку устройство тамошних домов обошлось им недешево, и теперь оказалось жалко бросать роскошные виллы. По словам Гиперида, мы должны зайти в среднюю бухту и забрать некоторое количество наименее обеспеченных переселенцев, чтобы отвезти их домой.

– Именно в этой гавани, – рассказывал Гиперид, – мы и укрылись перед сражением. Многие члены моей команды оставили здесь семьи. Все помогали нам, кто чем мог.

Тут вмешался Пиндар:

– Ты же был ранен именно в этом сражении, Латро! Впрочем, никому об этом не говори, поскольку воевал ты на стороне врага. Таких, как ты, на Саламине не любят.

– Таких, как ты, тоже, – заметил Гиперид. – Ведь стоит им услышать твой беотийский говор, и они тут же побьют тебя камнями, так что лучше вообще не сходи на берег. Ты ведь тоже воевал на стороне персов, не так ли? Вряд ли тебе удалось не участвовать в военных действиях – по-моему, тебе не больше сорока, да и выглядишь ты вполне пригодным для военной службы.

Пиндар ухмыльнулся в ответ:

– Ты прав, Гиперид, мне тридцать девять – мужчина в самом соку. Ты ведь еще не забыл, что это лучший возраст для мужчины? Что же касается сражений, то ты, наверное, помнишь, что писал Архилох[72]:

И деревенщина теперь моим щитом владеет благородным. Я вынужден бежать был, щит мой обронил в дороге; Со мною вместе многие бегут с полей сражений. Не все ль равно? Чужой добычей станет завтра Утраченное мною нынче… Гиперид погрозил ему пальцем.

– Ох и попадешь ты в беду, поэт! В этом городе многим твое красноречие придется не по вкусу. И уж сдерживать свое возмущение они не станут.

– Что ж, если уж мне суждено непременно попасть в беду, так ведь и у тебя, мой добрый господин, дела не так хороши. Ну почему бы тебе просто не освободить меня? Ведь тогда, если во время следующей войны ты вдруг окажешься моим пленником, клянусь: я буду с должным уважением обращаться с тобою.

Мы уже шли на веслах, ибо ветер дул с северо-востока, а течение в заливе и без того сносит судно к югу. На веслах легче было сохранить прежний курс и спокойно войти в гавань. Уже стала видна толпа на берегу, и кибернет отдал распоряжение убрать мачту и парус.

Гиперид послюнявил палец и поднял его, определяя направление ветра.

– Какой слабый! Как ты думаешь, Борей не подует? – обратился он к кибернету. Тот только пожал плечами:

– Такое, конечно, бывало, господин мой, но я бы на это рассчитывать не стал.

– Да я особенно и не рассчитываю, однако не будем все же сбрасывать такую возможность со счетов. А пока пусть наши гребцы попотеют немного – им только приятно будет продемонстрировать женам и детям, как тяжек их труд.

– Это верно, Гиперид, но я бы на твоем месте все-таки поставил парочку воинов у сходней, иначе у нас на борту в один миг окажется столько женщин, что мы просто перевернемся.

– Я уже отдал приказ, – кивнул Гиперид. – К тому же не вредно будет на некоторое время вытащить суда на берег. А сейчас я хочу кое-что сообщить команде.

– Да, суда придется вытащить.

– Вот и ладно. – Встав и обратившись лицом к гребцам, Гиперид поднял руку, призывая к молчанию, и проревел:

– Слушай мою команду! Суши весла!

Черпальщик, можешь пока оставить свой ковш в покое. У кого еще остались семьи на этом острове?

Примерно половина гребцов подняли руки, включая Лисона.

– Ну хорошо. Мы не хотим терять слишком много времени, так что те, у кого здесь семей нет, пусть останутся на своих скамьях. А тех, у кого они есть, кибернет будет выкликать по двое к сходням – одного с левого борта, второго с правого. И чтобы больше шести человек сразу я на сходнях не видел! Если заметите на берегу родных – жену, детей, родителей, ваших или жены, но больше никого – скажите им, чтоб подошли к сходням, и воины пропустят их на борт. Если вы никого не увидите, значит, ваша семья скорее всего уже вернулась домой, так что спокойно возвращайтесь на свои места и уступайте место следующим. Мне же придется сойти на берег… – в ответ послышались сдавленные стоны, – хм… чтобы посоветоваться с местными властями. Ацет и его помощники остаются вместо меня, и если вы еще сохранили разум, то поступите, как они велят. Вы несете полную ответственность за своих родственников после того, как они окажутся на борту, так что присматривайте за ними в оба, иначе их тут же ссадят на берег. До Пирея всем запрещено покидать судно. Я постараюсь вернуться к тому времени, как ваши семьи уже будут устроены кибернетом, и мы немедленно выйдем в море. Я намерен добраться до Пирея засветло, слышите?

– По рядам гребцов пролетел недовольный шумок. – И возражений не потерплю!

А пока отдыхайте – до следующей передышки вам придется немало потрудиться.

Команда, слушай мой счет! – И Гиперид принялся отбивать ритм, хлопая в ладоши, а мальчик-флейтист поднес свой инструмент к губам. – Люблю жену, она меня! Гребу, гребу, все нет конца! Невеста ждет, люблю ее! Волна к волне, все без нее!

Гребцы подхватили незатейливый припев, и вскоре матросы с чалками уже выпрыгнули на берег, где по меньшей мере тысяча женщин, одетых бедно и неряшливо, с криками бросились нам навстречу; женщины выкликали какие-то имена, поднимали повыше детей и размахивали разноцветным тряпьем. Гиперид, чьи латы я только что полировал весьма похожими лоскутами, едва сумел пройти по сходням – толпа женщин давила так, что воины вынуждены были отбиваться древками копий.

Удивительно (по крайней мере для меня), но многие женщины и в самом деле оказались женами и матерями наших гребцов. Когда взаимные восторги немного улеглись, кибернет велел всем сесть на скамьи, поставленные поперек судна под палубой, и пригрозил, что выбросит пассажиров за борт, если корабль, потеряв равновесие, перевернется, что, по его словам, непременно случится, поскольку детям позволяют бегать, где им вздумается.

Между тем ко мне подошел один из лучников и сказал:

– Я Оиор. Ты не помнишь меня, Латро?

Я молча покачал головой, но Ио, вцепившись в мой хитон, прошептала:

– Берегись, господин мой! Помнишь, что говорил Лисон?

– Оиор не причинит Латро вреда, – возразил лучник. – Это Спу хотел убить Латро, но теперь Спу мертв.

– Да, я тоже так понял, – вмешался Пиндар. – Гиперид считает, что этот Спу сел на корабль в Тайгетских горах. А ты как думаешь, Оиор?

Лучник рассмеялся:

– Оиор – сын Сколота. Оиор не думает. Спроси кого хочешь – все ваши люди считают, что сколоты думать не привыкли. Но скажи: разве не грустно тебе смотреть, как все эти мужчины вновь соединились со своими семьями, а сам ты далеко от родных?

– У меня и родных-то нет, да и семьи, собственно, тоже, хотя я благодарил бы богов, если б она была, – ответил Пиндар. – Впрочем, будь у меня родственники, кто-нибудь уже предъявил бы свои права на мое поместье.

Так что мне остается надеяться, что благородные афиняне, столь враждебно сейчас настроенные по отношению к фиванцам, все же оставят мне мою собственность, – иначе я окажусь без средств к существованию и меня должны будут содержать богатые родственники, которых у меня как раз и нет!

– Жаль мне тебя. У Оиора есть жена и дети. – Лучник согнул руку примерно на уровне пояса, вытянув четыре пальца. – Вот сколько у меня сыновей! И еще много-много дочерей. Слишком много. Хочешь девочку?

Позабавишься с ней пока, а потом, когда она подрастет, как-нибудь ее обеспечишь. Сам выберешь. Оиор очень дешево продает.

– Да как он может! – задохнулась от возмущения Гилаейра. – Неужели это действительно правда? И они продают собственных дочерей?

– Ну разумеется! – сказал Пиндар. – Все варвары так делают, за исключением, пожалуй, их царей. И это очень мудро, по-моему. Детей понаделать легко, а сколько с ними потом хлопот? Я на твоей стороне, Оиор.

– Легко мужчинам! – рассердилась Гилаейра. – А ведь рожают-то женщины!

Я, правда, собственного опыта не имела, но другим не раз помогала. Вот, например, моя тетушка…

– Которая нас совершенно не интересует, – прервал ее Пиндар.

– Ты часто разговариваешь с капитаном, – обратился к нему лучник. – Оиор хочет знать: куда, по-твоему, пойдет дальше этот корабль?

– В Пирей. Там его переоснастят, и, поскольку судно в отличном состоянии, это займет не больше двух дней. Затем суда Гиперида, видимо, присоединятся к остальному флоту, который, по моим представлениям, болтается где-то у Круглых островов[73], рассчитывая поймать уцелевшие корабли Великого царя. А может, стратеги сейчас стряпают для нашего замечательного Гиперида новое задание. Никогда ведь точно не предугадаешь, если идет война.

– Ну а ты сам? Что будете делать вы все – девочка, женщина, чернокожий?

– Нас, скорее всего, оставят в Афинах. Тех, кто родом из нашего Светлого города, продадут как рабов. Мне так кажется. Впрочем, если мне вернут поместье, я тут же выкуплю всех на свободу, а если нет – что поделаешь. Латро и чернокожего, возможно, тоже продадут – но, опять же, если у меня будут деньги, я их сразу выкуплю, и тогда Латро сможет подчиниться велению Светлого бога. Если же их сочтут военнопленными, я посмотрю, как можно будет им помочь.

– Я не желаю быть освобожденной рабыней! – заявила Гилаейра. – Я рождена свободной!

– Однако рождена в городе, который теперь завоеван другим государством, – сухо напомнил ей Пиндар.

– А лучников в Пирее отпустят на берег? – спросил Оиор.

– Разумеется. Я полагаю, там с вами и расплатятся. Во всяком случае, если вы этого потребуете. А потом вы сможете отправиться по домам.

– Оиор, возможно, оставит этот корабль и перейдет на какой-нибудь другой, – сказал лучник.

И я спросил его, неужели служба в чужих войсках в качестве наемника является для него единственным источником средств к существованию.

– Но ты ведь и сам наемник, – сказал он. – Так и этот поэт говорит.

– Это верно, – согласился я. – Но я хотел узнать про тебя – вдруг я сам хоть что-нибудь вспомню из своей прошлой жизни? У тебя есть жена и дети, это я слышал; а есть ли у тебя дом и земля?

Он покачал головой.

– У сколотов таких вещей не бывает. Мы живем в кибитках, переезжаем с пастбища на пастбище. У Оиора много, очень много лошадей и всякого скота.

Здесь, на юге, я видел у вас свиней и овец, которых никогда прежде не видел. Но эти животные слишком медленно передвигаются. Они не смогут жить в моей стране.

– Не слепит ли тебя солнце, Оиор? – спросил Пиндар.

– Да. Оно слишком яркое да еще отражается в воде! – Оиор, не поднимая головы, смотрел себе под ноги. – А глаза для лучника – все. Я пойду.

Когда он ушел, Пиндар заметил:

– Довольно странно, тебе не кажется?

– Что? Для лучника иметь слабые глаза? – спросил я.

– Они стали вдруг слабыми, – прошептала Ио, – лишь когда он смотрел на тебя, господин мой!

Гиперид, как и обещал, вернулся, когда на корабль как раз поднимались последние семьи моряков. Он привел с собой десяток хорошеньких женщин в красивых – желтых, розовых и красных – одеяниях, в золотых и серебряных украшениях. Некоторые женщины несли в руках флейты и маленькие бубны, однако основной багаж – множество корзин и сундуков – тащили носильщики, нанятые их предводительницей, пышнотелой и рыжеволосой женщиной с холодными голубыми глазами и значительно моложе Гиперида. Она взошла вместе с ним на корму, когда мы уже отталкивали судно от причала; теперь оно сидело так глубоко, что рукояти весел в нижнем ряду чуть не касались поверхности воды.

– Ну-ну, – сказала рыжая женщина, поглядывая на меня. – Вполне подходящий парнишка! Ты где его взял?

– Все они попали ко мне на борт в Коринфе. Я ведь тебе уже рассказывал.

Латро можно полностью доверять – наутро он уже забывает все сказанное ему вчера.

– Правда?

Никогда бы не подумал, что эти ледяные глаза могут излучать искреннюю печаль и сочувствие.

– Клянусь! Вот я тебя с ним познакомлю, а завтра он даже имени твоего помнить не будет, если не запишет его в свою книгу. Верно, Латро?

Желая доставить ей удовольствие и немного подразнить Гиперида, я сказал:

– Ну разве я могу забыть такую женщину? Никогда! Ее достаточно раз увидеть!

Она улыбнулась, и на щеках у нее появились ямочки. Потом она взяла меня за руку обеими своими руками, маленькими и чуть влажными, и сказала:

– Меня зовут Каллеос, Латро. А ты знаешь, что удивительно хорош собой?

– Нет, – сказал я. – Но все равно – спасибо на добром слове.

– Очень хорош! Ты мог бы позировать какому-нибудь скульптору. Впрочем, может, еще и будешь позировать. А уж если б ты деньги имел, так и вовсе был бы неотразим. Денег ведь у тебя нет, верно?

– У меня есть вот это. – Я показал ей свою монетку.

– Обол! – рассмеялась она. – Где ты его взял?

– Не знаю.

– Он что, шутит, Гиперид? Неужели завтра он действительно забудет, кто я такая?

– Да, если не запишет в свою книгу, которую всегда носит с собой, да еще если вспомнит, что нужно прочесть свои записи.

– Но это же просто замечательно! – по-прежнему улыбаясь мне, воскликнула Каллеос. – Знаешь, Латро, твоя монета – это не деньги, так, мелочь. Вот дарик[74] или мина уже что-то значат. Гиперид, отдай его мне, а?

Гиперид яростно замотал головой.

– Дорогая, эта война совершенно разорила меня, всю торговлю кожей нужно налаживать заново. В прежние времена я бы, разумеется, подарил его тебе, но теперь… – Он пожал плечами.

– А нам, думаешь, сладко здесь пришлось, на этом Саламине, битком набитом беженцами? А ты, Латро, выглядишь достаточно сильным. Умеешь ли ты драться на кулаках или бороться?

– Не помню.

– Я видел, как он управляется с мечом, – сказал Пиндар. – Без копья и без щита. Если бы я был стратегом, отдал бы за него десяток гоплитов!

Каллеос глянула на него:

– А ведь ты мне как будто знаком, беотийский свиненок?

– Верно, – кивнул Пиндар. – Мы с друзьями не раз обедали в твоем доме до прихода варваров.

– Вспомнила! – Каллеос прищелкнула пальцами. – Ты тот самый поэт! И ты еще попросил Роду помочь тебе написать любовную поэму – правда, закончилось это несколько… хм…

– Пожалуй, излишне патетически, – подсказал ей Пиндар.

– Вот именно! Как твое имя?

– Пиндар, госпожа моя.

– Ах да, Пиндар! Извини, что назвала тебя беотийским свиненком. Ты же понимаешь – война, все сквернословят. Гиперид конечно же разрешит тебе пойти ко мне в гости сегодня вечером? Особенно, если желает соблюсти собственную выгоду. Не знаю, правда, на месте ли мой дом, но мы с девушками постараемся к вашему приходу все привести в порядок, даже если дом отчасти разрушен. Денег я от тебя не потребую. А если ты сам в них нуждаешься, могу ссудить тебе несколько драхм – отдашь, когда доберешься до дому.

Вот уж не думал, что Пиндар потеряет дар речи! Однако же он явно не находил слов, чтобы поблагодарить Каллеос. В конце концов вмешалась Гилаейра:

– Спасибо тебе, госпожа моя. Ты очень, очень добра!

– Постойте! – Пиндар даже подпрыгнул и взмахнул руками. – Я понял: наш Светлый город спасен! – Он закружился на месте, широко раскинув руки, и обнял Гилаейру и Ио. – Это значит – свобода! И мне вернут мое поместье! И я получу деньги! Мы все снова обретем свободу!

– Это правда, Гиперид, – подтвердила Каллеос. – Благодари спартанцев, Пиндар. Афиняне хотели сжечь Фивы и подчинить себе всю Беотию, но спартанцы были против. Они хотели, чтобы с севера Афинам всегда угрожал враг.

Глава 13 О, СЛАВНЫЙ ГОРОД В ВЕНЦЕ ФИАЛКОВОМ!

– Вот и разрушен сияющий оплот эллинизма! – воскликнул Пиндар. Легкий голубой дымок висел над развалинами бывшего города Мысли бессмертной[75], и хотя сам город был построен достаточно далеко от моря (Пирей, стоявший на самом берегу, пострадал значительно больше), прозрачный воздух и яркое солнце безжалостно подчеркивали жалкий вид некогда великих Афин.

– О, славный город в венце фиалковом! – Пиндар отвернулся.

– Как можешь ты петь хвалы Афинам? – возмущенно спросила Гилаейра. – Ведь афиняне точно так же поступили бы с нашим городом, если бы не спартанцы!

– Но ведь мы предпочли сдаться, – возразил ей Пиндар, – и потерпели поражение, даже будучи союзниками Великого царя. Они же отчаянно сопротивлялись натиску врага и победили, несмотря на то, что многие, в том числе и мы, перешли на сторону персов и оказались не правы. Разрушены были Афины, тогда как именно Фивы заслуживали быть разрушенными.

– Неужели ты действительно так думаешь?

– Да. Я очень люблю наш город Светлого бога – насколько человеку вообще дано любить свою родину – и я рад, что Фивы остались целы. Однако в Афинах я учился вместе с Агафоклом и Аполлодором[76] и не стану лицемерно утверждать, что этот великий город был разрушен лишь согласно воле богов.

Чернокожий знаками призвал меня к молчанию, давая понять, что мы с ним оба участвовали в разрушении Афин. Я понимающе кивнул, надеясь, что больше никто не заметил нашего безмолвного разговора.

Только что на корму явился, потирая руки, довольный Гиперид. Ветер сменился на северный, стоило нам выйти из гавани, и Гиперид считал, что это нам помогают Великие боги.

– Ах, какой корабль! Нагружен по самый планшир, а все равно других обгоняет! Слышишь шум волн, мой мальчик? Это шумит прибой у берегов Аттики, той страны, где на свет родились и я, и мой прекрасный корабль.

Если бы я знал, какое это замечательное судно, я бы заказал три триремы, а не одну! Ну что ж, остальным моим шкиперам не повезло. Ничего, пусть знают, кто здесь хозяин!

– "Клития" уже идет на веслах, господин мой, – тоненьким голоском сообщила Ио. – Да и "Эйидия" тоже.

– Они думают, что так сумеют обогнать "Европу", малышка. Ох, зря надеются! Куда им до нас!

Через несколько минут вся команда принялась за работу. "Люблю я сына, он мне мил! Но я гребу что было сил!" Они гребли действительно что было сил и к пристани подошли, на целый корпус обогнав "Эйидию" и на три корпуса – "Клитию".

Я прошел на нос и присоединился к Каллеос. Матросы отвязывали мачту, а Каллеос присматривала за своими красотками, которые то ссорились, то шутили с воинами.

– Правда, красивый у них парус? – спросила меня Каллеос. – Честное слово, мне ужасно жаль, что его спустили.

– Однако картинка на нем раза в два хуже оригинала, госпожа, – возразил я ей.

Голубые глаза ее вспыхнули от удовольствия.

– Я чувствую, Латро, мы с тобой найдем общий язык!

– Так, значит, я должен отправиться с тобой, госпожа?

– Да, хотя Гиперид еще не подписал купчую. Но мы уже скрестили пальцы в знак совершенной сделки, и он подготовит все документы сегодня к вечеру.

Видишь ли, Латро, в моем деле очень нужен мужчина, способный поддерживать порядок. Лучше, конечно, не пускать в ход кулаки или оружие, однако порой следует кое-кому и отпор дать. Прежде у меня служил свободный гражданин по имени Гелло, однако его забрали в армию, а зимой, по слухам, взяли в плен и убили. Будь вежлив, старательно выполняй свои обязанности, не беспокой без нужды моих девушек – если, разумеется, они сами того не захотят – и никогда не узнаешь, что такое кнут. Но если разозлишь меня, и… что ж, на серебряных рудниках такому силачу, как ты, всегда место найдется.

– Я запишу твои слова и постараюсь ничего не забыть, – пообещал я ей, думая при этом, что никакой я не раб и пусть эти люди говорят что угодно.

Как только мачта была убрана, мы скользнули под навес. Моряки и их семьи уже толпились на берегу. Я пошел было к ним, но Каллеос остановила меня:

– Подожди, пусть уйдут. Ошибаешься, если думаешь, что я намерена тащиться в город пешком. Ничего, скоро мы с тобой познакомимся поближе.

Хорошо бы, конечно, нанять носилки с балдахином, если такие найдутся, но в любом случае я спешить не намерена. И уж тем более не желаю, чтобы вокруг сновала их ребятня.

– А ты скажи, сколько готова заплатить носильщикам, и я найду для тебя носилки, а носильщиков заставлю подняться прямо на корабль.

Она, склонив голову набок, посмотрела на меня.

– А ты, пожалуй, еще лучше, чем мне показалось сначала. Слушай: у меня отличная идея! Сразу у причалов сверни налево и ступай дальше по самой узенькой улочке из тех, что увидишь перед собой. Минуешь трое ворот по левой стороне и в следующем доме найдешь человека, который обычно дает напрокат носилки. Возможно, и он, и его носилки уцелели. Хотя, видимо, большая часть носильщиков служит сейчас на флоте. Скажи, что тебя послала Каллеос. Заплатишь ему обол за кресло без носильщиков, мы ему его вернем завтра утром. Если он не согласится, брось обол на землю и возьми кресло сам. Вот тебе деньги – обол и драхма: вдруг он потребует залог? Принеси кресло сюда, и мы попросим кого-нибудь из матросов вместе с тобой отнести меня.

– Мне кажется, я знаю такого человека, госпожа. Ему и платы не потребуется, только ты потом покорми его.

– Но это же просто замечательно! Давай действуй!

Я махнул рукой чернокожему, и вместе с ним мы без труда договорились с владельцем кресел и принесли одно на корабль – легкое, с длинными ручками и расписными подушками.

– Я на этом проклятом острове ужасно похудела! – сообщила Каллеос, усаживаясь в кресло. – На мне просто все висит! Зато вам повезло.

Пока я ходил за носилками, она успела договориться с добрым десятком матросов, которые тащили за нами следом ее корзины и сундуки с нарядами.

Получилась настоящая процессия, и впереди всех выступали ярко одетые женщины, настроенные чрезвычайно весело. Они были просто счастливы, что вернулись наконец в родной город, хоть Афины и лежали в руинах. Когда мы достигли груды камней – все, что осталось от городской стены, – Каллеос велела своим девицам бить в бубны и играть на флейтах, а высокая красивая женщина по имени Фая ударила по струнам лиры и запела.

– Чудесный у нее голос, не правда ли? – проговорила Каллеос, и я не мог с нею не согласиться. – Я могла бы получать за нее по две драхмы в ночь, если б она хоть немного занялась философией! Да только она не хочет, глупая. Впрочем, вбить знания в ее тупую башку почти невозможно. В прошлом году я упросила одного из лучших афинских софистов давать ей уроки. Ну и когда через три дня попросила ее рассказать, что она успела узнать, так она только и вымолвила: "А какой, собственно, в этих занятиях прок?" – Каллеос удрученно покачала головой.

– А действительно, какой в них прок, госпожа?

– Как?… Ну естественно, две драхмы за ночь, дурачок! Разве мужчина станет платить столько, если не будет уверен, что спит с чрезвычайно образованной девицей? Ему даже не так важно, красива ли она и умеет ли угодить ему. Нет, он вовсе не требует, чтобы она беседовала с ним о Солоне[77] или о том, что является первоосновой мира – огонь или вода; но ему хотелось бы думать, что она сможет беседовать на такие темы, если он того захочет. Кстати о Солоне. – Каллеос захихикала. – В молодости я знала одну женщину – она уже была довольно старая, – добрую приятельницу этого Солона. Как ты думаешь, каких женщин он больше всего ценил? Когда ему попадалась такая, что могла бы пить вино с ним наравне! Старуха уверяла меня, что это правда. И знаешь, ему в итоге подыскали подходящую – огромную светловолосую женщину из племени гетов[78], которая стоила целое состояние. Она пила с этим Солоном всю ночь, занималась с ним любовью и сумела знаками поблагодарить его, когда он достаточно щедро расплатился с нею да еще и одарил подарками. Ну, потом он ушел домой, а хозяин и сутенер – это твоя будущая работа, Латро, – велели девушке вставать. Она встала, да не устояла на ногах, упала и сломала себе нос.

Я глаз не мог оторвать от висевшего над городом дыма. Потом спросил, неужели Афины до сих пор еще горят, ведь город разорили, насколько я понял, еще прошлой осенью.

– Ах, это уже не те пожары, которые устроили варвары, – сказала Каллеос. – Просто жители жгут мусор, расчищая свои пепелища. И пыли в воздухе тоже висит много. Стоило уйти армии Великого царя, и люди в Афины стали возвращаться почти сразу; они возвращались большими группами, море в этом году было особенно спокойное. После победы при Платеях вернулись даже самые богатые греческие семьи, а это значит, что мои клиенты снова будут жить в Афинах, а не на Саламине. Мы дома! И пусть звучат музыка и песни, пусть все мои друзья узнают, что Каллеос и ее девушки тоже вернулись!

Смотри, вон на священной скале строится новый храм в честь нашей богини.

Мне говорили, его начали строить сразу после окончания сражения, как только удалось собрать деньги.

– Замечательный будет вид, – заметил я.

– И всегда был! Там есть источник с соленой водой, который создал еще Громовержец в Золотой век, когда пытался предъявить на город свои права[79]. А чуть повыше растет – во всяком случае, росла до прошлого года – самая старая маслина в мире, самая первая, которую собственными руками посадила наша великая богиня. Варвары срубили ее и сожгли, однако, я слышала, от корней пошла новая поросль.

Я сказал, что очень хотел бы посмотреть на нее. Я был потрясен до глубины души и не мог не спросить, почему жители города не стояли насмерть, защищая столь древние святыни.

– Многие стояли! Например, хранители храма и сокровищницы – там было столько добра, что все было не увезти. Да и бедняки защищали храм, особенно те, кто не смог сесть на последние корабли. Еще до того, как армия Великого царя добралась до города, афинское Собрание послало в Дельфы гонца, чтобы спросить оракула, как быть дальше. Дельфийский бог «Аполлон» всегда дает хорошие советы, однако ставит при этом такие условия, что порой думаешь: лучше б его и не спрашивать. В тот раз, например, он сказал: вы будете в безопасности за деревянной стеной. Ты понимаешь, что это значит? – Она обернулась и посмотрела на меня. Я покачал головой. – Вот и мы не поняли. Большинство считало, что Дельфийский бог имел в виду корабли, однако на вершине холма были старые деревянные сосны, и кое-кто полагал, что речь идет именно о них. Сосны немного укрепили, но варвары подожгли их с помощью горящих стрел, а потом перебили всех, кто за ними укрылся.

Каллеос умолкла; она, похоже, утратила желание рассказывать что-либо еще, и я удовлетворился звуками музыки, исполняемой женщинами, и зрелищем разрушенных афинских улиц. С первого взгляда город показался мне не таким уж большим.

Чернокожий, который шел впереди, по знаку Каллеос свернул на боковую улочку, и мы остановились перед домом, у которого уцелели две стены.

Каллеос сошла на землю и с гордо поднятой головой двинулась к дому, но я видел, как по ее щеке скатилась слеза, когда она миновала разрушенные ворота.

Музыка и пение смолкли. Женщины бросились смотреть, не уцелело ли хоть что-нибудь из оставленного здесь имущества, хотя, я думаю, ни одна ничего так и не нашла. Матросы положили на землю вещи и потребовали плату – по оболу за каждый тюк. Мы с чернокожим объяснили им (он знаками, а я словами), что у нас ничего нет, и вместе с ними прошли в дом, чтобы разыскать Каллеос.

Мы нашли ее во внутреннем дворике. Она пинала ногой какие-то камни в груде мусора.

– Вот и вы наконец! – воскликнула она. – Живо за дело! У нас сегодня вечером гости, и я хочу, чтобы все здесь расчистили и привели в полный порядок.

– Ты еще не расплатилась с матросами, госпожа, – напомнил я ей.

– Так ведь у меня есть еще для них работа, дурачок! Пришли их сюда.

Нет, лучше займись работой, я сама поговорю с ними.

Мы сделали все, что было в наших силах. Мы очень старались спасти то, что еще можно было починить или хоть как-то использовать. Весь остальной мусор мы сжигали – как делали и тысячи других жителей города. Вскоре к нам присоединились и матросы; они латали двери и пытались создать хотя бы видимость стен из уцелевших кирпичей. Каллеос поинтересовалась, сколько урн и ваз уцелело. Я сказал, что всего три.

– Этого совершенно недостаточно! Латро, ты ведь можешь что-то удержать в памяти хотя бы в течение одного дня – так, кажется, говорил Гиперид?

Я не был уверен, но чернокожий утвердительно кивнул.

– Прекрасно. Я хочу, чтобы ты отправился на рынок. Торговцы, конечно, постараются всучить тебе мебель или ткани, но ты не обращай на них внимания, а найди обыкновенного гончара, который торгует с тележки, знаешь?

– Да, госпожа.

– И еще торговца цветами – тоже с тележкой. Скажи им, чтобы шли за тобой вместе со своими тележками, и приведи их сюда. Я куплю у них сразу все. Нет ничего лучше цветов, если мебели в доме совсем не осталось! Твой чернокожий друг пока останется здесь и будет работать. А когда вернешься, тебе тоже найдется дело, работы тут невпроворот.

Я все сделал так, как велела мне Каллеос, однако на обратном пути меня остановил мужчина с необычной и весьма неприятной внешностью. Плащ, окутывавший его тщедушную фигуру, был цвета бледного гиацинта; в руках он держал высокий посох с каким-то отвратительным крючком на конце и фигуркой женщины на набалдашнике; его темные глаза были такими выпуклыми, что казалось, вот-вот выскочат из орбит.

Держа посох в одной руке, он вторую прижал к груди и низко поклонился, как это делают на Востоке, но мне показалось, что в его повадке есть нечто шутовское – насмешка чудилась мне в его глазах, в его высокой тощей фигуре и всклокоченных волосах и во всех его словах и поступках.

– Не уделишь ли ты мне несколько мгновений, добрый мой господин? Я был бы бесконечно благодарен даже за самые пустяковые сведения. Могу ли я спросить, кому понадобилось столько различных ваз и цветов? Это, разумеется, не мое дело, но, право же, никакого вреда не будет, если ты скажешь мне. И кто знает? Вскоре, возможно, мне тоже удастся оказать тебе какую-нибудь небольшую услугу, господин мой. В конце концов, именно мышь прогрызла ту прочную сеть, в которую попался могучий лев, как некогда говаривал один мудрый раб с Востока.

– И цветы и вазы – все для Каллеос, моей хозяйки, – ответил я.

Рот незнакомца так широко открылся в улыбке, что мне показалось, будто у него, по крайней мере, сто зубов.

– Каллеос, дорогая старушка Каллеос! Я прекрасно знаю ее! Мы с ней добрые друзья; Ах, Каллеос! Но я и не думал, что она вернулась.

– Она вернулась только сегодня утром, – сказал я.

– Замечательно! Можно ли мне пойти с тобой вместе? – Он огляделся, словно пытаясь восстановить в своей памяти тот город, который знал когда-то и который теперь лежал в руинах. – О, конечно, ее дом всего в нескольких шагах отсюда, верно? Скажи ей, мой дорогой, что один старый ее поклонник весьма желает выказать ей свое почтение и с нетерпением ждет, когда у нее найдется для него свободная минутка. Имя мое – Эврикл Некромант.

Глава 14 ЧТО ЗА СТРАННЫЙ ПРАЗДНИК!

– Ну разве видели вы что-либо подобное? – вопрошал Пиндар, рукой обводя ряды ваз с цветами и уже отчасти восстановленные стены. – Вот это действительно город великой Афины, Латро! Люди снова вернулись сюда, хотя ее совам[80] приходится пока гнездиться в развалинах. Ах, какую поэму я напишу обо всем этом!

У него за спиной Гиперид заметил:

– Когда станешь писать, не забудь, что вместе с тобой здесь был я, и тоже пил вино, и, как прежде, обнимал юную девицу.

– Ну, ты для высокой поэзии объект неподходящий, – заявил ему Пиндар. – Впрочем, ладно, так и быть. Пусть еще тысячу лет имя твое связывают с именем Ахиллеса.

Когда они входили в дом, я пересчитал их; всего гостей оказалось шестеро: Пиндар, Гиперид, кибернет, Ацет и еще двое, которых я не знал, – капитаны "Эйидии" и "Клитии". Ацет протянул мне сверток, который принес с собой:

– Вот, Латро, Гиперид велел непременно передать тебе.

Я развернул парусину; внутри была бронзовая кираса и серповидный меч на отделанном бронзой поясе. Странное чувство вызывал у меня этот клинок – я, ничего не помнивший, был уверен, что меч и опояски мне хорошо знакомы, хотя и не мог бы сказать, где и когда надевал их и когда потерял. Я опоясался мечом, облачился в доспехи – делал я это в комнате, отведенной мне Каллеос, – и вернулся во внутренний дворик, где хозяйка принимала гостей, усаживая их на купленные лишь сегодня диваны.

– Гиперид, – сказала она, наливая ему вино, – у меня есть к тебе одно деловое предложение.

– Кто может сказать, что Гиперид когда-либо отказывался от деловых предложений? – улыбнулся он.

– Я ведь обещала тебе, что сегодня вечером здесь не будет других гостей, кроме тебя и твоих друзей? Погляди, я свое слово сдержала.

– Тебе и так удалось меня провести, – притворно простонал Гиперид. – Вон, смотри, уже загораются звезды. Но ладно, так и быть, я своего раба назад не попрошу. Потребую назад только чернокожего, которого ты забрала безо всякой купчей и вообще без спросу!

– Ну разумеется, забирай, – сказала Каллеос. – Я думала, он свободный моряк, когда нанимала его. Если хочешь, он вернется вместе с тобой утром.

Однако послушай, Гиперид: сегодня ко мне заходил мой старинный друг – он случайно узнал, что я вернулась в город. Это самый веселый человек на свете, ты таких не встречал; он знает множество шуток и историй, так что скучно не будет, это я тебе обещаю. Впрочем, если не хочешь, чтобы он присоединялся к нашей компании, только скажи – и ты никогда его не увидишь. Но если не возражаешь, я буду век тебе благодарна. Ну и, разумеется, платить ничего не придется ни тебе, ни ему. Его имя Эврикл из Милета.

В эту минуту ко мне подошла одна из женщин и сообщила, что прибыл ужин.

Я пошел к задней двери, чтобы помочь владельцу харчевни и моему чернокожему приятелю разгрузить тележки.

Каллеос зашла на кухню, когда мы уже почти закончили.

– Вот и отлично! Все страшно голодны. Ты в кушаньях разбираешься, Латро?

– Не знаю, – сказал я.

– Ах да, конечно. – Она взглянула на блюда, которые я украшал для подачи на стол. – Впрочем, по крайней мере для начала, у тебя получается очень неплохо. К столу кушанья пусть подадут девушки, понял? А ты больше туда пока не заходи, если не случится каких-либо беспорядков. Сегодня я, правда, ничего дурного не ожидаю, однако никогда нельзя знать заранее.

Постарайся не заснуть и не пей вина, тогда все будет хорошо. И учти: иногда девушка визжит просто так, а иногда – по-настоящему. Ты понимаешь, что я имею в виду?

– По-моему, да.

– Ну и отлично. Значит, не заходи, пока кто-нибудь не завизжит по-настоящему, понял? Если же завизжат все девицы разом, беги со всех ног.

Меч свой без крайней нужды не обнажай, а уж пускать его в ход не нужно ни при каких обстоятельствах. Где ты его взял, между прочим?

– Получил от Быстрого бога, – сказал я и, лишь сказав это, осознал, что не понимаю смысла сказанных мною слов.

– Ах ты, бедолага. – Каллеос легонько поцеловала меня в щеку. – Фая, милочка, позови сюда этих ленивых нерях, пусть несут подносы и блюда гостям, а то мужчины мои уже заскучали. Да настрой свою лиру, если еще не успела, и скажи флейтисткам, чтоб приготовили свои дудки. Однако играть не начинайте, пока не накроют столы.

– Да знаю я, знаю, – проворчала Фая.

Вновь обернувшись ко мне, Каллеос покачала головой:

– Вино, музыка и женщины – разве мужчине нужно что-то еще? Этот вопрос задал мне твой друг, поэт. И, знаешь, я чуть не сказала: "А как же! Мясо!

Телятина, молодая баранина…" Между прочим, они мне стоили немало, хотя я, конечно, этого никогда своим гостям не скажу, это невежливо. А ведь я заказала еще и отличную рыбу, три сорта сыра, свежий хлеб, спелые смоквы, виноград и мед! Причем завтра тебе по меньшей мере половину всего этого придется выбрасывать, когда будешь убирать дворик. К сожалению, ты пришел в мой дом не как свободный человек, Латро… – Она помолчала, внимательно глядя на меня. – А знаешь, ведь и я когда-то была рабыней. Я с севера.

– Мне приходила в голову эта мысль – из-за твоих волос, – сказал я. – Здесь мало у кого такие рыжие волосы и при этом яркие голубые глаза.

– Я из племени будини[81]. Хотя теперь уж и язык родной позабыла.

Наверное, меня выкрали совсем ребенком. – Она снова помолчала. – А ты хочешь стать свободным, Латро?

– Я и так свободный человек, – возразил я. – Я просто ничего не помню.

Она вздохнула.

– Ну что ж, пока ты ничего не помнишь, тебе постоянно нужен рядом человек с хорошей памятью, чтобы подсказывать, как поступить в том или ином случае. И по-моему, я в этом отношении ничуть не хуже других.

Когда угощенье было подано на стол, я подошел ко входу во внутренний дворик, чтобы послушать флейты, однако через несколько минут Пиндар снова вытащил меня на кухню.

– Гиперид продал тебя Каллеос, – объявил он.

– Да, я уже давно на нее работаю.

– Но таким образом, я-то оказался в весьма затруднительном положении!

Надеюсь, ты это понимаешь?

Я сказал, что, пока я не найду свой дом и друзей, мне будет здесь ничуть не хуже, чем где-либо еще.

– Хорошо тебе или плохо – позволь уж мне говорить начистоту! – это не слишком меня беспокоит. Меня куда больше беспокоит данный мною в храме Светлого бога обет. Я ведь обещал доставить тебя в святилище Великой Матери. Пока что я делал все, что было в моих силах, и, должен сказать, Светлый бог милостиво меня вознаградил за это: я слышал божественную игру на флейте, я слышал и твое пение – дар великого божества. Такая привилегия дается немногим! Послушав дивную музыку богов, я и сам стал писать гораздо лучше. Но если я вернусь в родной город, не исполнив обета…

– Что тогда? – спросил я.

– Он может все это отнять – вот чего я боюсь. И даже если он этого не сделает, меня непременно спросят о нашем посещении святилища Великой Матери-богини. И что я тогда отвечу? Что оставил тебя в Афинах – рабом в доме гетеры, – а сам пытался накопить денег и выкупить тебя? И что будет с моей репутацией? Нет, нам нужно что-то придумать!

– Что ж, постараемся, – сказал я.

Он хлопнул меня по спине.

– Я знал, что ты ответишь именно так! Будем думать. А если нам удастся вскоре добраться до святилища, к тебе, возможно, вернется память, и тогда мы позаботимся уже о том, чтобы ты был окончательно счастлив. Может быть, тебе больше всего захочется вернуться на родину, и я сумею устроить тебя на какое-нибудь торговое судно. Война почти закончена, и купцы скоро снова начнут выходить в море.

– Это было бы хорошо, – сказал я. – Мне очень хочется вернуться домой и найти тех, кого я никогда не забывал и не забуду.

Глядя Пиндару через плечо, я заметил, как задняя дверь приоткрылась, в щель осторожно заглянул чернокожий, приложил палец к губам и знаками показал, чтобы я потом вышел к нему. Дверь снова закрылась.

– Тебе лучше вернуться к гостям, – сказал я Пиндару. – Они могут хватиться тебя. Я и так все понял.

– Ничего они не хватятся! – возразил он. – В крайнем случае решат, что я по нужде вышел.

– Скажи, Пиндар, а твой Светлый бог считается у вас очень могущественным?

– Он один из самых могущественных! Это бог музыки и поэзии, света и внезапной смерти, хранитель стад и отар, великий целитель и еще многое другое.

– В таком случае, раз он хочет, чтобы я непременно посетил то святилище, я так и поступлю. Он доверил тебе вести меня, а значит, тебе следует верить ему – ведь это он ведет нас обоих.

Пиндар потрясение покачал головой:

– Неужели ты так мудр именно потому, что не можешь ничего запомнить, Латро?

Мы еще немного поболтали, и он рассказал мне, как идет переоснастка кораблей Гиперида, а я ему – о том, что мы с чернокожим успели сделать в качестве слуг Каллеос.

– Вы здесь сотворили настоящее чудо! – воскликнул Пиндар. – Мне кажется, что я вернулся в прежние Афины и меня, естественно, пригласили на обед в один из лучших домов. Как ты думаешь, меня попросят читать стихи?

– Думаю, да.

Он с сомнением покачал головой.

– Вот главное неудобство для поэта: все друзья вечно считают тебя затейником! Но еще хуже то, что у меня сейчас ничего подходящего из новых стихов нет. Постараюсь увильнуть от выступления, если смогу, – предложу спеть всем вместе или сыграть во что-нибудь…

– Я уверен, ты что-нибудь придумаешь.

Глядя в сторону, он пробормотал:

– Я бы с куда большим удовольствием придумал, как поскорее доставить тебя в это святилище!

Как только он ушел, я бросился к задней двери. Из темноты мне, сверкнув зубами, улыбнулся чернокожий. На руках у него спала девочка.

– Это Ио, – сказал я, ибо еще помнил ее. Еще утром мы вместе с нею были на корабле Гиперида.

Чернокожий прошел на кухню, где было больше света, и изобразил пальцами одной руки, что все расстояние от гавани до дома Каллеос Ио прошла пешком.

– Вот как! – сказал я. – Ничего удивительного, что она так устала.

Видимо, она незаметно шла за Пиндаром, стараясь, чтоб ее не заметили.

Чернокожий знаком велел мне следовать за ним. Он отнес девочку в одну из спален без крыши и положил на груду тряпья на полу. Потом приложил палец к губам.

– Нет, – возразил я, – если она проснется и не будет знать, как попала сюда, то страшно перепугается. – Не знаю, почему я так решил – наверное, просто знал это, как и множество других вещей. Я тихонько потряс девочку за плечо, приговаривая:

– Ио, ты зачем так далеко забралась?

Она открыла глаза:

– О, это ты, господин мой!

– Тебе следовало остаться с той женщиной, – сказал я.

– Но я принадлежу не ей, а тебе, – прошептала она.

– С тобой могло случиться все что угодно среди этих развалин. Да и все равно утром тебя придется отослать назад.

– Но я ведь принадлежу тебе! Светлый бог велел мне о тебе заботиться!

– Светлый бог велел это делать Пиндару, – возразил я. – Так, по крайней мере, утверждает наш поэт.

Вид у нее был сонный, однако она не сдавалась:

– Пиндара послал тебе оракул. А меня – сам Светлый бог!

Спорить с ней, видимо, было бессмысленно, и я сказал:

– Хорошо, Ио. Но ты должна вести себя тихо и никуда не выходить из этой комнаты. Я укрою тебя потеплее, и ты поспи. Смотри, если Каллеос или ее девушки тебя обнаружат, то могут прогнать. В таком случае сразу иди к задней двери дома и жди меня там.

Я не успел договорить: она уже уснула. Чернокожий положил возле нее деревянную куколку, а сам растянулся рядом на полу.

– Да, – сказал я, – оставайся здесь. Хорошо, если у нее будет защитник.

Он кивнул – и, по-моему, тоже мгновенно уснул. Я еще даже не успел закрыть за собой дверь.

И вот сейчас я сижу на сломанном стуле у входа во внутренний дворик и слушаю пение Фаи. Рядом стоит лампа с новым фитилем; она горит ровно и ярко, так что я могу любоваться звездами и ущербной луной и одновременно записывать в дневник события сегодняшнего дня. Вряд ли теперь я усну. Если бы Каллеос вздумала меня поколотить, как своего раба, я, наверно, убил бы ее; только мне этого совсем не хочется. К тому же и сам я в результате могу умереть. Лучше буду пока писать, хотя глаза мои щиплет от усталости и они слезятся.

Поздняя ночь. Фая умолкла. Пиндар предложил поиграть в коттаб[82], и я, не зная, как играют в эту игру, довольно долго простоял в дверном проеме, наблюдая за играющими. Пиндар нарисовал на полу кружок и на некотором расстоянии от него провел линию. Все встали за эту линию, и каждый осушил свою чашу, а он выплеснул из своей остатки вина прямо в нарисованный круг.

Когда все сыграли по несколько раз, Эврикл предложил, чтобы в следующий раз проигравший рассказал какую-нибудь историю, и Пиндар поддержал его.

Проиграл Гиперид, и теперь я с интересом слушаю (хотя вряд ли стоит записывать в дневник и эту его историю).

Глава 15 ЖЕНЩИНА, КОТОРАЯ УХОДИЛА ИЗ ДОМУ

Теперь уже Фая как раз собиралась начать свой рассказ, и меня разбудил взрыв смеха. Фая, без сомнения, нарочно промахнулась и не попала в кружок, а может быть, ее толкнул под локоть или ущипнул кто-то из мужчин. Привожу здесь то, что помню из рассказанной ею истории.

Жила как-то женщина, у которой муж был очень богатый, но страшно скупой. У них имелось поместье за городом, а в самом городе – отличная вилла, множество рабов, в общем, дом – полная чаша, однако несчастная женщина по-прежнему носила ту одежду, которую привезла с собой еще из отчего дома, а муж даже гребешка нового не желал ей купить.

Однажды лежала она на кровати и плакала, и это увидела ее служанка, которая была родом из Вавилонии[83], а значит, отличалась особой хитростью, как и все жители этого города. Служанка и говорит ей:

– Госпожа, нетрудно догадаться, почему ты так горько плачешь, ведь у всех здешних женщин, кроме тебя, есть помимо мужей еще и любовники, которые их развлекают, дарят им серебряные браслеты, всякие диковинки, привезенные из Египта, и говорящих птиц, которые без устали твердят своим новым хозяйкам, что они прекрасны, даже когда рядом нет их любовников. А у тебя, бедняжка, есть только старый уродливый муж, глупец и скряга, который и воробья-то простого никогда тебе не подарит!

– Нет, не потому я плачу, – возразила ее хозяйка. – Просто он мне никогда и медяка не даст на расходы.

– Так ведь и я об этом! – воскликнула служанка. – Для нас, женщин, мужчины и деньги – почти одно и то же. Говорила ли я тебе, госпожа, когда-нибудь, как у нас в Вавилоне девушки получают свое приданое?

– Нет, – удивилась молодая женщина. – Но, пожалуйста, расскажи скорей, даже если это окажется не слишком удачной выдумкой. Ведь послушать хоть какую-то историю все же интереснее, чем валяться на холодной супружеской постели и плакать.

– Но это вовсе не выдумка! – сказала служанка. – Это чистая правда.

Когда у нас в городе девушке приходит пора выходить замуж, она начинает продавать себя каждому понравившемуся ей мужчине за такую цену, какую тот согласится заплатить. Вскоре те, что покрасивее, набирают изрядную сумму денег, а потом получают и хорошего красивого мужа, от которого рожают отличных детишек. Ну а скромницы, из тех, что вечно держатся за материну юбку, не получают ничего, хотя всем известно, что мы, вавилонянки, самые красивые женщины в мире. – Тут Фая, за которой я незаметно наблюдал из дверного проема, ласково погладила себя по головке, чем вызвала всеобщий смех и аплодисменты. – Хотя тебя, госпожа моя, сочли бы красавицей где угодно!

– Все это очень интересно, – задумчиво проговорила хозяйка, – и очень для меня ново, но какой мне-то от всего этого прок? Ведь я уже замужем, и второе приданое мне не требуется.

– Верно, – согласилась служанка, – но ты только представь себе: ты выходишь ночью из дому и делаешь первому встречному красивому мужчине примерно такое же предложение, какое делают девушки у нас в Вавилоне, и получаешь на всю ночь замечательного любовника и кучу денег в придачу!

– Очень привлекательная идея! – воскликнула хозяйка. – Только, по-моему, ничего у меня бы не вышло, ведь мой супруг ложится со мною каждую ночь. Так что если он вдруг проснется и обнаружит, что я ушла…

Впрочем, раз уж ты сама заговорила об этом, не могла бы ты помочь мне и раздобыть какое-нибудь слабенькое и безвредное снотворное? Пусть бы он сладко проспал всю ночь. Нет ли у тебя какого-нибудь знакомого лекаря?

Служанка печально покачала головой.

– От подобных снадобий, госпожа, чаще всего никакого толку. И даже самое жалкое из них стоит кучу денег. Но не огорчайся: я знаю одну уловку, которая стоит дюжины снотворных снадобий. Только скажи, нет ли поблизости могилы такой женщины, которая при жизни славилась своими любовными похождениями?

– Конечно, есть! – обрадовалась ее госпожа. – Так ты, значит, и колдовать умеешь? Как это замечательно! Видишь ли, могила моей двоюродной сестры Филис совсем недалеко отсюда… Она подойдет, как ты думаешь?

– Не знаю, – сказала служанка. – А что, мужчин эта Филис любила?

– Чрезвычайно! – воскликнула госпожа. – А когда она умерла, то даже один из козлов моего дядюшки целый месяц отказывался от пищи.

– Ну так она просто идеально подойдет нам! – заявила служанка. – И вот что мы теперь сделаем: за ужином мы кое-что подложим твоему мужу в тарелку, и он вскоре почувствует себя неважно…

– Может быть, экскременты? – деловито предложила ее госпожа.

– Нет, слишком резкий запах… – покачала головой вторая заговорщица. – Ага, придумала! Он привык к несвежему маслу – для кухни он только такое и покупает. Отдай мне свою старую заколку для волос, я сменяю ее на рынке на кусочек самого свежего и душистого масла, какое только смогу найти. От этого масла у него непременно расстроится живот, и он всю ночь проведет в храме Великого врачевателя «Аполлона», надеясь на выздоровление. Когда он уйдет из дома, мы, госпожа, накопаем в саду немного глинистой земли и отнесем ее на могилу твоей кузины. Там ты смочишь глину одной жидкостью – я потом скажу, какой именно, у тебя ее в избытке, – и мы слепим маленькую куколку, а внутрь нее положим прядь твоих волос.

Госпожа даже в ладоши захлопала от восторга.

– Ах, это куда интересней, чем слезы лить!

– Затем, – продолжала служанка, – мы положим куколку на могилу и станем вместе повторять заклинания, которым я тебя научу. А потом каждый раз, когда тебе захочется уйти на ночь из дому, нужно будет всего лишь положить глиняную куколку вместо себя в супружескую постель. Если твой муж случайно проснется, то увидит рядом с собой тебя. Ну а если он станет обнимать куколку, та ответит ему с таким пылом, что любовь его к тебе не погаснет вовек.

– Замечательно! – воскликнула госпожа, и в ту же ночь они с полным успехом осуществили задуманное.

На следующую ночь госпожа подождала, пока муж заснет, положила на свое место куколку и отправилась развлекаться в город, пережив удивительные приключения, которые сделали ее куда богаче, чем она была прежде.

Некоторое время все шло хорошо: она почти каждую ночь уходила из дому в город на поиски приключений, а муж ее ни разу не пожаловался; но вскоре она заметила, что глиняная куколка странным образом постепенно меняет форму. Рано утром, вернувшись назад, госпожа оглаживала и подправляла куклу, пытаясь сделать ее такой, какой они ее слепили, однако вечером, снова достав ее, она обнаруживала, что глина как бы оплыла книзу самым безобразным образом. В конце концов госпожа пожаловалась служанке.

– Увы, госпожа, – сказала та, – этого-то я и боялась. У нас в Вавилоне таких куколок обжигают в гончарной печи – чтобы впоследствии не иметь подобных неприятностей. Но поскольку у тебя не было денег, а я не знала никого из гончаров, кто согласился бы помочь нам даром, то я решила, что сойдет и так.

– О чем это ты говоришь? – удивилась хозяйка. – Что такое с этой куклой?

– Она в том самом интересном положении, – вздохнула служанка, – в каком ты, госпожа, по-моему, никак не хотела бы оказаться. И если позволить природе взять свое, то вскоре у нас будет две куколки, а не одна.

– Как это ужасно! – сказала хозяйка. – И что же нам делать? Но ведь теперь мы могли бы заплатить гончару, пусть бы обжег ее!

– Госпожа, – возразила служанка, – теперь это может окончиться лишь плачевно: кукла просто развалится на куски. Мне кажется, лучше всего снова похоронить ее там, где мы вырыли для нее глину. Тебе, правда, придется спать с мужем – по крайней мере, некоторое время, – но с этим уж ничего не поделаешь. Помнишь ли ты, между прочим, то место в саду?

– Ну разумеется! – воскликнула госпожа. – Под яблоней.

– В таком случае именно там мы ее и похороним, – сказала служанка.

Так они и поступили, и молодая женщина-снова стала спать со стариком мужем.

Однажды один из деловых партнеров и соперников ее мужа, человек тоже чрезвычайно скупой, встретил его, очень мрачного, на рынке и спросил:

– Что случилось? Неужели тебя кто-нибудь обсчитал? – Ему было бы очень неприятно услышать, что обманул жадного старика кто-то еще, а не он сам.

– Нет, – ответил муж-скряга. – Это все моя жена виновата.

– Ах вот как! – воскликнул его знакомый. – Ну, в наши дни такое часто случается.

– Понимаешь, совсем недавно она была в постели такой страстной, что лучшего ни один мужчина не мог бы пожелать. Но теперь…

– Легко могу себе представить, – сочувственно покивал знакомый, – хотя лично у меня в семье такого никогда не случалось.

– Теперь я будто глиняное чучело по ночам обнимаю! – воскликнул несчастный муж. – И у меня из головы не идут воспоминания о былых пирушках и замечательных любовницах, которых я менял каждую ночь! Я-то думал: вот женюсь на молоденькой, и все будет просто замечательно, ведь самому оплачивать пирушки – а это время от времени все-таки приходилось делать и мне – ужасно дорого; но, честно тебе скажу, в старое время было все равно лучше, теперь я в этом окончательно убедился!

– Ну так в чем дело? Вернись к прежней жизни и прежним веселым застольям, – посоветовал ему знакомый, – а жену свою отошли назад, к отцу.

– Но ведь тогда придется вернуть ее приданое! – воскликнул старый муж.

– Ну уж нет, я еще не спятил!

– Хорошо, тогда я научу тебя одному заклятью – наверняка оно тебе поможет, – пообещал его знакомый, хотя сам в подобные заклятья нисколько не верил. – По крайней мере, мой дедушка этим заклятьем пользовался, и весьма успешно. Итак, ты должен отыскать цветущее дерево, полное соков и покрытое зеленой листвой.

– Ну так у нас в саду уже несколько дней яблоня цветет! – воскликнул муж. – Честное слово, более красивое дерево найти трудно!

– Да, это как раз то, что нужно, – кивнул знакомый. – Отруби у этого дерева сук и спрячь под кроватью. Как только захочешь уйти из дому, чтобы поразвлечься, достань деревяшку и положи вместо себя в постель, да не забудь сказать:

Дивный сук, что я срубил, Крепок будь и полон сил!

И поверь, пока жена твоя не зажжет лампу, разницы никакой она не заметит. – И знакомый старика ушел, посмеиваясь и прикидывая, сработает ли дедушкино заклятье.

А старый муж прибежал домой и, увидев, что яблоня в саду цветет по-прежнему, тут же велел садовнику отпилить от нее самую большую ветку.

– Но ведь тогда вся яблоня засохнет! – сокрушенно покачал головой садовник.

– Это не важно, – заявил муж. – Яблоня здесь не на месте и нарушает законы симметрии, которым обязано подчиняться все живое в природе, так что руби и не рассуждай!

Сук срубили, муж притащил его в спальню и положил на постель.

Ночью жена заметила, что волосы мужа пахнут яблоневым цветом, чего определенно не было прежде, и удивилась: "Неужели он еще надеется как-то понравиться мне? Впрочем, кто его знает, вдруг да понравится?… Надо, пожалуй, его подбодрить". И она первой поцеловала его – а потом всю ночь сгорала в его жарких объятьях и лишь под утро забылась усталым сном.

На рассвете вернулся муж, сунул сук под кровать и улегся в постель, поздравляя себя с удачей.

Так продолжалось несколько ночей, пока наконец в пылу страсти женщина не воскликнула:

– Дорогой! Всю ночь ты восхищаешь меня своей удивительной нежностью и неутомимостью, однако утром, как я заметила, выглядишь очень усталым.

По-моему, наши забавы слишком тебя утомляют, тебе следовало бы немного отдохнуть.

На что яблоневый сук ответил ей:

– Не стану я отдыхать, мачеха.

Слова эти несказанно удивили женщину, и она тут же зажгла лампу.

Можете представить себе ее радость, когда в своей постели она увидела не морщинистого старца, как ожидала, но цветущего юношу с румяными, точно яблоки, щеками. Она тут же задула светильник, и с тех пор они каждую ночь предавались любви с таким пылом и удовольствием, какого можно пожелать любой супружеской паре.

Однако долго продолжаться этому суждено не было. Однажды молодая женщина повернулась было к своему любовнику, намереваясь его обнять, и, к своему величайшему отвращению, увидела, что ласкает не прекрасного юношу, а собственного старого мужа! Потом муж все чаще и чаще стал ночевать дома, ибо обнаружил, что уже не так молод и хорош в любви, да и похождения эти здорово опустошали его карман, что было особенно неприятно.

Но однажды, когда муж в течение целого месяца все ночи проводил в супружеской спальне, молодая женщина вдруг снова почувствовала на подушках запах яблоневых цветов. И тогда, целуя своего юного возлюбленного, она воскликнула:

– Ах, если б мой муж умер! Я получила бы наследство, и мы бы с тобой жили припеваючи всю оставшуюся жизнь. Ты ведь не был бы таким же скупым, как он, правда, милый?

– Никогда, мачеха, – заверил ее любовник. – Каждую весну я бы заново обставлял и украшал весь дом, а осенью осыпал бы тебя плодами земными.

Это звучало многообещающе, а кроме того, женщине удалось убедить себя, что "мачеха" – это всего лишь немного странное прозвище, которое придумал для нее любовник – ведь он казался, по крайней мере внешне, несколько моложе ее. И она сказала:

– Ну так сделай это! И пусть он умрет сегодня же!

– Хорошо, мачеха.

А на следующее утро и муж, и жена были найдены мертвыми. Нашел их садовник; их, казалось, задушили одной и той же веревкой с петлями на обоих концах. Сама же веревка была переброшена через самую толстую ветку яблони, росшей в саду.

Садовника и служанку, разумеется, обвинили в убийстве, и они были допрошены в ареопаге[84]. И все же судьи сочли смерть супругов двойным самоубийством, и обоих похоронили под той самой яблоней. 

* * *

Когда Фая закончила свой рассказ, все захлопали в ладоши, стали смеяться, и Гиперид сказал:

– Ох, надо мне поостеречься! Нельзя рассказывать твою историю моей команде, а то вечерком у огня добрая половина их, пожалуй, примет этот вздор за чистую монету! Вот, например, во время нашего последнего плавания на судне только и разговоров было, что о каком-то оборотне.

Кибернет согласно покачал головой и печально произнес:

– А все потому, что мы набираем смешанную команду, господин мой, и в ней есть немало людей с Востока. Мы, эллины, всегда отличались благоразумием, верили в своих богов-олимпийцев, и ни во что другое, но теперь на побережье Аттики богов стало больше, чем на Великой реке, в Египте. Теперь есть даже бог вина[85], не говоря уж обо всем прочем!

– Ты что же, – рассердился Пиндар, – не веришь в бога Из Дерева? Зря!

Ты опасно заблуждаешься, друг мой.

– Почтеннейшие мужи! Аристократы! – вмешалась Каллеос. – Согласно правилам этого дома, здесь религиозным спорам не место. Если хотите, можно, проявляя должную терпимость, немного поговорить на эту тему, но предупреждаю: никаких ссор!

– Уверяю тебя, – сухо сказал Пиндар, – мой опыт подсказывает мне…

– И мне тоже! – оборвала его Каллеос. – Я не раз видела, как лучшие друзья горло перегрызть друг другу готовы из-за веры в богов. Боги куда сильнее людей, вот пусть и спорят друг с другом, кто из них могущественнее.

– Истинно мудрые слова! – промолвил Эврикл. – А теперь, если позволите, я бы хотел направить нашу беседу в другое русло, и сей предмет, как я надеюсь, будет не столь опасен. Мне кажется, истории о колдовстве, подобные той, которую только что поведала нам Фая, не следует воспринимать с такой легкостью. Знаешь, Гиперид, ведь и мы, смертные, можем порой заглянуть в свое будущее – причем не только известным всем способом, то есть задавая вопросы оракулу.

– Вполне возможно, – согласился Гиперид. – Я тоже слышал немало интересных историй, над которыми стоит задуматься.

– Вот видите! – воскликнул Эврикл, с восхищением поглядывая на Гиперида. – Вот вам, друзья мои, пример истинно открытого для знаний ума!

Подлинно разумные эллины никогда ничего не принимают и не отрицают без твердых на то оснований, разве что с первого взгляда видят, что сказанное совершенно несерьезно или явная глупость, вроде шутки про яблоневый сучок.

– И глиняную куколку, – засмеялся кибернет.

– Нет, нет, куколку вы не троньте! – Эврикл поднял руку, призывая остальных к молчанию. – Я бы не сказал, правда, что так уж легко призвать на помощь духов из Царства мертвых, но это безусловно возможно, и я призываю вас, людей разумных и рассудительных, не шутить над тем, чего вы не понимаете. – Он осушил до дна свою чашу и протянул ее Каллеос:

– Дорогая, я бы хотел еще немного этого вина.

– Ерунда! – сказал кибернет.

– Что именно, господин мой? – странным голосом спросил Эврикл. – Ты отрицаешь возможность подобных вещей? Но я сам, будучи практикующим… – Он рыгнул. – Ох, простите! Мне, в соответствии с моей профессией, нередко приходилось призывать мертвых восстать из могилы, и они действительно представали предо мною, а я задавал им различные вопросы.

Кибернет только засмеялся:

– Ну нет, я не хочу, чтобы хозяйка этого дома выставила меня вон, и в спор ты меня не втянешь, я лучше промолчу.

– Вот ты мне не веришь, а Гиперид – человек более мудрый – верит!

Правильно, господин мой?

– Ну, может быть отчасти, – пробормотал Гиперид.

– Что? Как это "отчасти"? – Эврикл сунул руку за вырез своего хитона и вытащил кожаный мешочек. – Вот здесь у меня десять птичек. Да, десять маленьких совушек в одном гнездышке. И я достал их, чтобы заверить вас, что вполне способен сделать то, о чем говорю.

– Ну да, – вставил кибернет, – сказать-то легко, особенно в таком подпитии. А вот как ты это докажешь?

– Здесь неподалеку есть кладбище, – живо обернулся к нему Эврикл. – Впрочем, следует отметить, что вино у Каллеос действительно отличное, и я бы ни в коем случае не возражал, если бы ты, дорогая, налила мне еще капельку! К тому же это придаст вам мужества, и вы прогуляетесь на кладбище со мною вместе.

– Если ты предлагаешь пари, – сказал кибернет, – то я бы сперва хотел увидеть, что там, в твоем кошельке.

Эврикл ослабил завязки, вытряхнул звонкие монеты и пальцем выложил их в несколько кривоватый рядок.

Кибернет внимательно осмотрел их и заявил:

– Я человек небогатый, однако на три монеты все же поспорю, если собственными глазами увижу восставшего из могилы мертвеца. Или не увижу.

Эврикл с этим был совершенно не согласен и чуть не упал на пол, так энергично замотал головой.

– А кто мои права защитит? Вдруг ты от страха грохнешься в обморок или сбежишь? А потом объявишь… – Он, казалось, утратил нить разговора, как это часто бывает с пьяными. – Да все что угодно объявить сможешь! – вяло закончил он.

– Хорошо, я возьму ваши деньги и впоследствии рассужу вас, – сказала Каллеос. – Если ты, кибернет, подтвердишь, что дух вызван был, то проиграешь. То же самое будет, если ты упадешь в обморок от страха или сбежишь, как предполагает Эврикл. Во всех иных случаях выиграешь ты.

Справедливо?

– Совершенно справедливо, – заверил ее кибернет.

– Но ты споришь только на три монеты, – пробормотал Эврикл. – А как же остальные семь? Ради трех и стараться не стоит.

– Я поставлю одну против Эврикла, – провозгласил капитан "Эйидии".

– И я тоже, – сказал капитан "Клитии".

– А остальные пять? – Эврикл посмотрел на Пиндара. – Вот ты, господин?

Если удастся, я сегодня разбогатею.

– Да у меня и медяка-то нет, – сказал ему поэт. – Каллеос может подтвердить. А если б у меня были деньги, я поставил бы на тебя, а не наоборот.

– Ну хорошо, – сказал Гиперид, – я покрою остальные пять. Более того, я еще на две "совы" поспорю с тобой, Пиндар – в долг, разумеется. Я время от времени бываю в Фивах и, как только окажусь там снова, зайду к тебе и заберу свой выигрыш.

– Ты сперва выиграй! – возразил Пиндар. – Каллеос, нельзя ли нам попросить у тебя Латро на время этой прогулки? Все-таки мы отправляемся на кладбище, а ночью на улицах небезопасно. Пусть он нас охраняет, ибо сами мы явно выпили лишнего.

Глава 16 В АФИНАХ

Носить оружие в Афинах разрешено лишь воинам – так сказала мне Каллеос и дала старый серый плащ ее прежнего слуги Гелло, чтобы я прикрыл свой меч.

Эврикл говорил, что кладбище совсем рядом, однако мне показалось, что оно очень далеко. "Смогу ли я отыскать дом Каллеос на обратном пути? – думал я. Ведь все остальные здорово набрались!" Из женщин с нами отправилась только Фая, а Каллеос заявила, что в такую даль не пойдет, даже чтобы увидеть божество, а уж ради мертвеца – тем более. И тут все честно признались, что, наверное, до смерти испугаются, если Эвриклу все-таки удастся осуществить задуманное и выиграть пари.

Каллеос дала нам два факела, один нес я, а второй Фая, и это было очень кстати, потому что улицы были завалены осколками камней и прочим мусором, а полуразрушенные стены (многие из них еще непонятным образом держались) отбрасывали непроницаемо черные, страшные тени в бледном, голубоватом свете луны. Я шел впереди, за мной – Эврикл, который подсказывал мне, куда свернуть. Каллеос дала ему петуха, чтобы принести в жертву на могиле, и он спрятал его под плащом, откуда время от времени доносилось возмущенное кудахтанье. В какой последовательности шли все остальные – если там вообще была какая-то последовательность, – я не помню, знаю только, что процессию замыкала Фая.

Когда мы добрались до кладбища, Эврикл спросил Гиперида, не похоронен ли здесь кто-то, с кем он, Гиперид, хотел бы увидеться.

– Если такой человек здесь есть, – сказал Эврикл, – то сперва я попробую вызвать именно его дух – исключительно из уважения к тебе.

Впрочем, я оставляю за собой право вызвать любого другого мертвеца, если потерплю неудачу с первым. Может быть, у тебя здесь похоронен кто-то из родственников? Кого ты желал бы призвать домой из царства теней?

Гиперид покачал головой; мне показалось, что он испуган.

– Разве не странно, что ночью на кладбище собралось сразу столько людей? – шепотом спросил я Пиндара.

– Ты имеешь в виду нашу кампанию? – удивился он.

– Ну да, и других тоже. – Я указал на тех, кто стоял чуть поодаль.

– Латро, – прошептал Пиндар, подозрительно на меня поглядывая, – когда дружок твоей хозяйки, этот Эврикл, станет осуществлять задуманное, ты должен будешь ему помочь.

Я согласно кивнул.

– Если рядом заметишь человека, излишне внимательно наблюдающего за происходящим, однако явно не пришедшего с нами вместе из дома Каллеос, – продолжал Пиндар, – сразу коснись его, хорошо? Только протяни руку и коснись. Договорились?

Снова послышался голос Эврикла:

– Значит, никто из вас не имеет в виду никого конкретно? – Моряки только головами покачали в ответ. – Хорошо, значит, я сам поищу подходящую могилу, где опробую свою силу. Главное, найти такую, ибо результат нашего спора полностью зависит от характера покойника. Это, надеюсь, понятно? – Все негромко выразили свое согласие. – Хорошо. Фая, пойдем-ка со мной. Я должен осмотреть могилы и прочитать надгробные надписи. И ты, юноша, – как там твое имя? – тоже ступай с нами.

Некоторое время мы бродили по кладбищу, под ногами шуршали сухие колоски пшеницы, посаженной на могилах. Эврикл подолгу стоял у некоторых надгробий, порой даже водил по высеченным надписям пальцем, а то вдруг поднимал с могилы комок земли, нюхал и даже пробовал землю на вкус.

Залетевший неведомо откуда ветерок принес запахи кухни и городских помоек, а также запах свежевскопанной земли.

Фая вдруг пронзительно вскрикнула, выронила факел и вцепилась в Эврикла, точно ища защиты. Петух закукарекал как безумный, вырвался и вылетел из-под плаща. Рассерженный Эврикл даже шлепнул Фаю как следует, спрашивая, какая муха ее укусила.

– Вон там! – в ужасе вымолвила она и указала дрожащей рукой на одну из могил.

Подняв повыше факел, я увидел то, что раньше заметила она, и подошел посмотреть.

Могила была разрыта. Груда земли высилась в стороне, там же валялись останки похоронных венков, а гроб кто-то наполовину вытащил из могилы и разбил крышку, из-под которой виднелось тело молодой женщины. Ноги мертвой и нижняя часть туловища все еще покоились в гробу, а остальное почти вывалилось наружу. Саван был сорван, несчастная была совершенно обнажена и прикрыта лишь своими длинными темными волосами. От нее пахло смертью, и я невольно отступил прочь, чувствуя, что запах этот издавна мне знаком, хотя и не мог бы сказать, где и когда мне довелось познакомиться с ним.

– Возьми себя в руки! – приказал Фае Эврикл. – Сейчас не время падать в обморок и демонстрировать содержимое собственного желудка. – Но девушка по-прежнему безудержно рыдала и прятала лицо в складки его плаща.

– Здесь, должно быть, произошло нечто ужасное, – сказал Ацет. – Это же осквернение праха! – Он схватился за рукоять меча.

– Полностью согласен с тобой, – откликнулся Эврикл. – Именно осквернители праха и действовали здесь, но вот кто они? И зачем это сделали?

Ацет в ответ лишь растерянно покачал головой.

Я погладил Фаю по руке и спросил, не лучше ли ей. Она кивнула, и я поднял ее факел, зажег от своего и передал ей.

– Я всего лишь гость вашего города, – сказал Эврикл, обращаясь ко всем остальным, – однако же я благодарен его хозяевам за гостеприимство и считаю своим долгом выяснить, что здесь произошло. Мы должны сделать это и оповестить архонтов[86]. Мои личные способности и уменья – и, что важнее, милость хтонических[87] богов – также накладывают на меня определенные обязательства. Я вызову душу этой несчастной, и от нее мы узнаем, кто это сделал и почему.

– Я больше не могу, – еле слышно прошептала Фая, но Эврикл все же услышал ее и, обернувшись, спросил:

– Что ты хочешь этим сказать?

– Я не могу смотреть на мертвецов! И ни за что не останусь здесь, если ты будешь… Ах, да все равно! Что бы ты ни делал, я возвращаюсь домой! – Она оттолкнула его. – И не пытайся остановить меня!

– Вот еще! – возмутился Эврикл. – Можешь идти, и, если хочешь знать, я вполне тебя понимаю и, даже если б не был занят, сам проводил тебя. Но, к сожалению, остальные господа…

– Заключили с тобой пари, о котором теперь сожалеют, – вставил один из капитанов. – Если хочешь, я провожу тебя домой, Фая. Что же касается пари, то я в нем заодно с моим старым хозяином Гиперидом. Если выиграет он, то выиграю и я. А если он проиграет, то и я тоже.

– Нет! – Фая с такой ненавистью сверкнула в его сторону глазами, что мне показалось, она хочет вцепиться ему в физиономию. – Ты что же, думаешь, я в восторге от того, что ты будешь лапать меня своими грязными ручищами всю обратную дорогу? – Она резко повернулась и побежала прочь; огонек ее факела выписывал зигзаги в ночной темноте, пока она пробиралась среди могил и их молчаливых обитателей.

Эврикл только плечами пожал.

– Зря я позволил женщине пойти с нами, – сказал он. – Могу лишь извиниться перед всеми.

– Пустяки, – успокоил его Гиперид. – Однако если ты намерен что-то делать, то приступай поскорее. – И он плотнее запахнул плащ.

Эврикл кивнул и сказал мне:

– Попробуй поймать этого проклятого петуха, хорошо? Вряд ли он далеко улетел в такой темноте.

В нескольких шагах от могилы рос невысокий кипарис. На его ветвях и устроился петушок, так что я легко поймал его, а когда вернулся, Эврикл вытащил нож и мгновенно перерезал петуху горло, произнеся при этом какие-то слова на непонятном мне языке. Три раза он пробежал вокруг могилы какими-то странными замедленными прыжками, разбрызгивая кровь жертвы, а завершая каждый круг, тихонько призывал: "Тигатер!" – что, должно быть, означало имя мертвой женщины. После третьего круга женщина открыла глаза и посмотрела на Эврикла, и я, заметив это и вспомнив, о чем просил меня Пиндар, присел на корточки, протянул руку и коснулся ее.

И мертвая тут же села, выпростав ноги из своего разбитого гроба.

Я услышал, как Гиперид и все остальные ахнули и затаили дыхание, и, должен признаться, я тоже был ошарашен настолько, что резко отдернул руку.

Даже у Эврикла отвисла челюсть, когда он уставился на ожившую женщину.

Тигатер встала, однако с места не двинулась и ни на Эврикла, ни на Пиндара, ни на кого другого не глядела.

– Ты выиграл! – прошептал Гиперид дрожащим голосом. – А теперь давайте уйдем отсюда!

Но Эврикл, откинув голову назад и простирая свои тощие длани к луне, вскричал:

– Я торжествую победу!

– Да тихо ты, – прошипел кибернет. – Ты что, хочешь…

– Я торжествую победу! – снова взвыл Эврикл и ткнул пальцем в землю у своих ног. – Встань здесь, Тигатер! Перед своим повелителем!

Мертвая послушно выбралась из могилы и встала там, где указал Эврикл.

Хоть она и переставляла ноги самостоятельно, однако в ней не ощущалось ни капли жизни; так могла бы передвигаться марионетка, которой управляет ребенок.

– Отвечай! – приказал ей Эврикл. – Кто потревожил твой сон?

– Ты, – сказала мертвая, и тут же изо рта ее выпала монетка и пахнуло смертью. – И еще этот человек… – не поворачивая в мою сторону головы, она указала на меня пальцем, – хотя он, как говорит мой повелитель, должен был идти, куда послан им ранее.

– Да, это я пробудил тебя от вечного сна, и этот человек с факелом помог мне. Но скажи, кто раскопал твою могилу и разбил гроб, в котором ты лежала?

– Я там не лежала, – возразила мертвая. – Я была очень далеко отсюда.

– Но здесь же кто-то копался! – продолжал настаивать Эврикл.

– Волк.

– Но ведь, наверное, не волк разбил твой гроб, а человек?

– Нет, волк.

– Она говорит в точности как оракул, – тихо заметил Пиндар.

Эврикл еле заметно кивнул, соглашаясь с ним.

– А как имя этого волка? Говори!

– Его имя Человек.

– Как же он разбил твой гроб?

– Камнем.

– Держа его в руках? – допытывался Эврикл.

– Да.

Тот шкипер, что предлагал Фае проводить ее, сказал:

– А девушка-то оказалась права! Я тоже ухожу отсюда. – И все, за исключением Эврикла и меня, отступили от разверстой могилы.

– Неужели вы не понимаете, что она может предсказать, вашу судьбу, глупцы? – воскликнул Эврикл. – Слушайте же и убедитесь сами в том, что занавес, скрывающий от нас будущее, сейчас будет разорван в клочья!

Тигатер! Кто победит в этой войне?

– Во всех войнах побеждают волки и вороны.

– А будет ли Кшьярша, которого люди называют Великим царем, когда-либо править в этой стране?

– Великий царь уже правил в нашей стране.

– Это именно то, о чем вещала пророчица в Дельфах, – сказал Эвриклу Пиндар:

Не жди коня, не жди войны, Покинь брега родной страны. Восточный царь чужой Теперь здесь станет править. Но, пред тобою отступив, Он должен земли те оставить.

Но, по-моему, Эврикл даже не слышал его.

– Тигатер! Как мне разбогатеть? – продолжал вопрошать он.

– Став бедняком.

– Нынче ночью я стал свидетелем чуда, однако лучше б я ничего этого не видел! – сказал Гиперид. – Я никогда не поверю, что боги милостиво улыбнутся в ответ на такую проделку, так что немедленно возвращаюсь в Пирей. А те, кому интересно, что будет дальше, пусть остаются и пусть сами расхлебывают последствия. Мне же наплевать, что там еще случится. Эврикл, передай Каллеос, что пари я проиграл и вернулся на свое судно; я сам все ей объясню при нашем следующем свидании.

– Я иду с тобой, – сказал кибернет; Ацет и оба шкипера тоже присоединились к нему.

– Ну, не спешите! – вмешался Пиндар. – И не уходите все сразу. Гиперид, ты ведь проспорил мне две "совы" дополнительно, их ты у Каллеос не оставлял.

Гиперид положил монеты в его протянутую ладонь и предложил:

– Если хочешь, можешь пока пожить у меня, в Пирее.

Пиндар покачал головой:

– Нет, мы с Латро вернемся к Каллеос. Завтра я зайду на корабль и заберу Гилаейру и Ио.

Я чуть было не сказал, что Ио уже у Каллеос, однако удержался.

Эврикл поплевал на ладони и с энтузиазмом потер их.

– Ну что ж, поскольку вы нас покидаете, мы с Тигатер, пожалуй, направимся в город. У меня там есть покровители, которым будет в высшей степени приятна одержанная мною победа. За мной, Тигатер!

– А ты погоди, – шепнул мне Пиндар. – Нам, правда, тоже в эту сторону, но к чему идти в компании с мертвой?

Я смотрел, как Эврикл и мертвец бредут по направлению к городу, а Гиперид и все остальные, отвернувшись, смотрели совсем в другую сторону – на запад.

– Пиндар, – спросил я, – почему мне так страшно?

– А кому не страшно? Мне, например, тоже ужасно страшно. Как и Эвриклу, по-моему. Только он виду не подает. – Пиндар нервно засмеялся. – Я полагаю, ты разгадал его маленький фокус? Я-то хотел, чтобы благодаря тебе Эврикл получил больше, чем рассчитывал, однако ты превзошел все мои ожидания, и я тоже получил больше, чем рассчитывал.

– Но я вовсе не боюсь этой мертвой женщины, – продолжал я. – Что же все-таки внушает мне такой ужас? Посмотри, какая луна, Пиндар! Она не кажется тебе странной?

– От нее остался лишь тоненький серпик, – пожал плечами Пиндар. – Да и он уже почти скрылся за Священным холмом. А что такого странного в луне?

– Видишь, вон там, в развалинах колонн, как бы запутался месяц? Причем одни колонны закрывают его спереди, а другие отчетливо видны сзади?

– Нет, – сказал Пиндар. – Нет, Латро, этого я не вижу! Ну ладно, пошли, что ли?

Я молча кивнул. Когда мы были уже на полпути к дому Каллеос, Пиндар вдруг сказал:

– А ведь ничего удивительного, что ты не испугался мертвой, Латро! Ты сам кого хочешь испугаешь, и куда сильнее. Но самое удивительное, по-моему, то, что и мертвая тоже тебя совсем не боялась. А впрочем, может, я ошибаюсь?

Дверь оказалась запертой на засов; на наш стук никто не отозвался, однако проникнуть в дом не составило труда: во многих местах стены были сильно разрушены и их еще не успели восстановить.

– В моей комнате даже крыша наполовину сохранилась, – сказал мне Пиндар. – Мне эту комнату Каллеос сама отвела как самую лучшую в доме!

Наверное, так оно и есть, если не считать ее собственной спальни. Я с удовольствием приглашаю тебя – если хочешь, можешь разделить ее со мной.

– Нет, спасибо, – сказал я, – мне тоже отвели место.

– Как угодно. – Пиндар отчего-то вздохнул и улыбнулся. – Ну что ж, зато в результате сегодняшнего ночного похода ты обзавелся плащом. А я получил две "совы" и провел время с женщиной; я зашел дальше тебя, но получил в итоге меньше. Спокойной ночи, Латро.

Я вошел в комнату, где спали чернокожий и Ио. Девочка тут же проснулась и стала спрашивать, все ли у меня в порядке. Когда я заверил ее, что все хорошо, она сообщила мне, что некоторое время назад прибежала Фая, и Каллеос рассердилась и побила ее.

Я сказал Ио, что меня-то уж точно никто не бил, и мы улеглись спать.

Она вскоре уснула рядом со мной, а я все еще чувствовал непонятный страх и спать не мог. Почему-то ущербная луна, которая уже, казалось бы, почти зашла, когда мы с Пиндаром подходили к дому, вновь светила высоко в небесах и была похожа на чуть приоткрытый глаз той мертвой женщины, когда она впервые посмотрела на потревожившего ее сон Эврикла.

Когда сквозь разрушенную крышу над моей головой забрезжил рассвет, я сел и подробно записал все, что случилось со мной в последнее время.

Дописав, я свернул книгу и увидел на ее внешней стороне памятку о том, что мне следует перечитывать дневник каждый день. Поэтому я стал его перечитывать и, возможно, скоро пойму, что означали слова мертвой, обращенные ко мне, и куда это я должен пойти.

Глава 17 НА ПУТИ В ЭЛЕВСИН

Здесь много гостиниц. Мы прибыли еще засветло, однако было уже поздно отправляться в храм, и Пиндар снял нам комнату в одной из гостиниц неподалеку. Комната удобная, просторная и представляет собой как бы два смежных помещения.

Первое, что я вспомнил, – это как мы утром завтракали вместе с Каллеос и ее девушками. Я, видимо, знал, как зовут мою хозяйку, ибо правильно обращался к ней, подавая на стол ячменную кашу, фрукты, вино и воду. Потом я спросил, нельзя ли мне отнести немного еды Ио и чернокожему, и Каллеос предложила привести их во внутренний дворик, чтобы они позавтракали со всеми вместе за большим столом. (По-моему, это мы с чернокожим его там установили, потому что я хорошо знал, как разобрать его, когда пришло время это сделать.) Женщины неумолчно болтали, радуясь своему возвращению в родной город и предстоящему походу на рынок за новыми украшениями и нарядами. Хотя солнце было уже почти в зените, большинство из них, по-моему, только что встали.

Потом явился еще какой-то мужчина, который непрерывно зевал и ковырял в зубах уголком свернутой тряпочки. Я подвинулся, освобождая ему место за столом, и он сказал:

– Я Пиндар. Ты меня еще помнишь, Латро?

– Да, – ответил я. – Я помню, как мы нынче ночью расстались, а утром я еще раз перечитал свои записи, и твое имя там упоминается достаточно часто. Теперь мне нужно поскорее отыскать того лекаря-египтянина.

Когда я упомянул о Египте, женщины притихли и прислушались, а Пиндар спросил:

– А это еще кто такой?

– Он лечил меня сразу после того сражения, когда я был ранен. Это он сказал мне, как меня зовут; мое имя он узнал от воинов моей манипулы[88]. Ты ведь понимаешь, насколько это важно, Пиндар? Раз они знали мое имя, то должны были знать и откуда я родом.

– А тебе очень хочется это узнать? – спросил Пиндар. – Раньше ты не слишком часто вспоминал об этом.

– Да, очень!

– Он потихоньку поправляется! – заявил Пиндар. – Хотя пока что успехи и не слишком велики. Нет, Латро, сперва ты должен попасть в святилище Великой Матери. Ты уже прочитал об этом в своей книге?

Я сказал, что прочитал слова Сияющего бога: "…у святилища Великой Матери пал ты раненным, в святилище ее ты должен вернуться".

– Ну да, именно так.

– А кто такая Великая Мать? – спросила одна из женщин, но Пиндар лишь рукой махнул, призывая ее к молчанию.

– Я не верю богам этой страны, – сказал я.

– Человек обязан верить богам! – пожал плечами Пиндар. – Больше верить некому.

– Ну, если написанное в этом свитке – правда, то богов ваших я видел немало, куда больше, чем ты, – возразил я. – Ты видел одного лишь чернокожего бога…

Тут сидевший со мной рядом чернокожий подтолкнул меня и дважды сжал и разжал пальцы обеих рук, чтобы показать, что существует, по крайней мере, двадцать темнокожих богов.

– Я тебе верю, – кивнул я ему. – Но в моем дневнике написано, что Пиндар видел лишь одного, как и ты. А что, ты разве видел больше?

Он покачал головой.

– Неужели, Латро, ты действительно видел настоящего бога? – спросила Каллеос. – Неужели он предстал перед тобой, как в старые добрые времена, когда боги свободно являлись людям?

– Не знаю, – ответил я. – Сам я ничего не помню, но о многих виденных мной богах написано в этом свитке.

– Это правда, – сказал Пиндар. – Уж одного-то он точно видел – ведь я и сам был там и тоже видел его. Да и маленькая Ио тоже. Кстати, Ио, напомни мне, чтобы я потом попросил тебя рассказать, как ты попала в этот дом. И наш чернокожий приятель тоже видел тогда этого бога. Мне кажется, Латро действительно встречался со многими богами, поскольку в различное время упоминал об этом, а я, собственными глазами увидев царя Нисы, которого Латро называет "чернокожим богом", ему окончательно поверил.

– В таком случае поверь мне еще раз, – сказал я. – На ваших богов полагаться не следует! Кое-кто из них, конечно, получше прочих – Быстрый бог, например, или Светлый бог, или тот царь Нисы, однако, по-моему…

– А что по-твоему? – Пиндар склонился ко мне, точно ему не терпелось услышать.

– По-моему, даже лучшие из них действуют как-то странно, не правильно, слишком сложным способом. Коварство свойственно даже тем из них, кто должен бы проявлять милосердие и доброту, даже прекрасной Европе. А уж в той женщине-змее зло горело ярким пламенем, меня прямо-таки опалил его жар, я чувствовал его, даже когда читал о ней в своем же дневнике.

Каллеос, которая меня, видимо, даже не слушала, вдруг сказала:

– Но у тебя-то память не отшибло, Пиндар. И у тебя тоже, милочка. Так что лучше вы нам все расскажите.

И Пиндар с Ио рассказали, как мы повстречались с тем чернокожим божеством. Я еще помнил, что примерно то же самое только что прочитал в своих записях, так что не стану приводить здесь их рассказ. Я был даже рад, что рассказывать попросили их, ибо я был голоден и получил возможность спокойно поесть.

Они все еще рассказывали, а я уже доел свою кашу и впился зубами в сочное яблоко. Тут в дверь постучали, и я пошел открывать.

На пороге стояла хорошенькая женщина с красивыми синими глазами, более темными, чем у Каллеос.

– Здравствуй, Латро, – сказала она. – Помнишь меня?

Я покачал головой.

– Я Гилаейра, мы с тобой старые друзья. Можно мне войти в дом?

Я отступил в сторону, пропуская ее, и сказал, что успел уже прочитать о ней с утра в своей книге.

Она улыбнулась:

– Держу пари, ты не прочитал там вот о чем: ты стал еще красивее, чем прежде, и это чистая правда! По словам Гиперида, этот дом полон женщин.

Неужели они оставят тебя в покое? А Пиндара ты помнишь?

– Да, – сказал я. – Он сейчас завтракает. По-моему, Каллеос и тебя с удовольствием пригласит к столу, если ты сама захочешь, конечно.

– С радостью приму ее приглашение. Я ведь пришла пешком из Пирея, а это не так уж и близко.

Мы прошли во внутренний дворик, и я спросил у Каллеос:

– Нельзя ли Гилаейре позавтракать с нами вместе?

– Ну разумеется! – воскликнула Каллеос. – Дорогая, мне следовало представиться тебе еще на "Европе", я очень сожалею, что не сделала этого.

Садись со мною рядом – подвинься-ка, Элеонора, – и не стесняйся. Ах, я должна была конечно же еще вчера предложить тебе свою помощь, но я почему-то считала тебя супругой этого Пинфита, то есть Пиндара… Как же ты добралась сюда?

– Пешком, госпожа моя, – ответила Гилаейра. – Гиперид предупредил меня, что здесь не разрешено женщинам выходить из дому без сопровождения, но Ио куда-то пропала…

– А я уже здесь! – крикнула Ио.

– Ах вот ты где, оказывается! Впрочем, Гиперид все равно никого бы из команды не послал сопровождать меня. Ему позарез были нужны рабочие руки, к тому же он надеялся, что Пиндар непременно вернется на корабль. Но Пиндар так и не пришел, и я решила рискнуть, подумав, что, возможно, встречусь с ним по дороге. И разумеется, не встретилась. Гиперид передал тебе письмо, госпожа. – Гилаейра сунула руку за вырез хитона. – Боюсь, оно слегка влажное.

– Это не важно. Прочти его сама, дорогая, прошу тебя. Из-за яркого солнца у меня глаза слезятся, как у Ниобы[89].

Гилаейра сломала печать и развернула листок.

– Ты правда хочешь, чтобы я это прочла вслух? Письмо очень личное, и, по-моему…

Женщины за столом дружно рассмеялись.

– Читай, милочка, не смущайся. У нас в доме секретов нет.

– Ну хорошо. "Дорогая моя искусительница, позволь еще раз поведать тебе, сколь сладостно было мне, старому волку морскому, преклонить просоленную свою башку на твои несравненные белоснежные перси…"

Тут снова раздался дружный смех женщин, а кое-кто еще и от восторга застучал ложкой по столу. Да и потом они не раз прерывали Гилаейру подобным образом, но я больше упоминать об этом не буду.

– "Отправляясь в Дельфы, к Пупу Земли, и в Коринф, – продолжала читать Гилаейра, – я вполне был согласен с мнением нашего Собрания, решившего послать туда корабли, а не отправлять сухопутную армию, но до чего же устали мои морские кони!

Однако по возвращении я был вознагражден сполна, за что и благодарю тебя, дражайшая Каллеос! Увы, вторую половину своего долга тебе я сразу вернуть не смогу, ибо только что мы получили распоряжение присоединиться к нашему флоту. А потому прошу тебя: не медли и сегодня же отошли назад моего раба вместе с носилками". Последние слова подчеркнуты, – заметила Гилаейра.

Каллеос посмотрела на нашего чернокожего и сказала ему:

– Ты должен будешь отнести носилки обратно, понял? А потом отправляйся в порт и найди Гиперида. Если ты этого не сделаешь, он пошлет за тобой лучников.

Чернокожий кивнул с безучастным видом и обернулся ко мне. Потом изобразил, будто пишет что-то на ладони, и вопросительно поднял бровь.

– Ты хочешь знать, прочитал ли я о тебе в своей книге? – спросил я. – Да, прочитал. Ты был моим самым первым другом на этой земле; это я помню.

Чернокожий удовлетворенно кивнул, вышел из-за стола, и с тех пор я его больше не видел.

– "Будь доброй к бедняге Латро, – продолжала между тем читать Гилаейра, – и сама увидишь, что он с радостью готов оказать тебе любую посильную услугу. Ко мне, по крайней мере, он всегда относился именно так.

Пиндар Пагонд из Беотии уже, должно быть, рассказал тебе, что произошло этой ночью. Честное слово, худшего приключения в моей жизни не было, да хранят меня от подобных переживаний великие Двенадцать! Пари я проиграл, и ты можешь отдать Эвриклу деньги, которые мы у тебя оставили. А расплатившись с ним, постарайся никогда более не встречаться с этим человеком, очень тебя прошу! Поверь мне, о сладчайшая Каллеос, если бы ты была прошлую ночь с нами, то и сама никогда более не пожелала бы его видеть.

А теперь прими прощальный…"

– Постой! – воскликнула Каллеос. – Пиндар так ничего и не успел мне рассказать. Что у вас там случилось, поэт?

– Минутку, – попросил Пиндар. – Пусть Гилаейра сперва дочитает письмо.

– "А теперь прими прощальный привет от горячо любящего тебя Гиперида, дражайшая моя Каллеос, – продолжала Гилаейра. – Спартанцы говорят, что уходящий на войну мужчина должен вернуться либо со щитом, либо на щите. Я свой щит в бою испробовал, и он не подведет, так что я намерен вернуться непременно со щитом. А до той поры остаюсь вечно твоим, моя незабвенная. Гиперид".

Когда взволнованные письмом женщины несколько успокоились и притихли, Пиндар спросил Каллеос:

– А ты уверена, что действительно хочешь узнать, что именно произошло на кладбище? И чтобы я рассказал об этом при всех, за столом?

Предупреждаю: я буду говорить только правду. Ты была очень щедра к своим гостям, Каллеос, так что если все же предпочтешь выслушать эту историю наедине…

– Давай рассказывай, – велела Каллеос.

– С самого начала?

Она кивнула.

– Ну хорошо, тогда я начну вот с чего: когда Эврикл предложил пари, мне пришло в голову, что история, рассказанная Фаей, оказалась очень ему на руку. Ну а когда Фая собралась сама идти с нами – единственная из женщин!

– я догадался, что здесь явно что-то не так. Может, я выпил меньше других, а может, просто не так быстро пьянею – не знаю. Кстати, ты на какую сумму рассчитывала, Фая?

– Это к делу совершенно не относится, – быстро вставила Каллеос, но Фая разбитыми губами успела пробормотать:

– Мне обещали "сову".

– Итак, мы обнаружили оскверненную могилу, – продолжал как ни в чем не бывало Пиндар, – и сперва я даже подумал, что Эврикл сам сделал это заранее, но потом понял, что вряд ли он пошел бы на такое преступление.

Фая прекрасно изобразила испуг и бросилась к нему, как бы в поисках защиты. Что, собственно, и подсказало мне, что Эврикла она знает гораздо лучше, чем любого из нас. Впрочем, она, пожалуй, действительно была напугана. Если бы она притворялась, то скорее вцепилась бы не в Эврикла, а в Гиперида, поскольку он спорил на самую крупную сумму, верно?

– Продолжай, – мрачно велела ему Каллеос.

– Пока мы были у тебя, Эврикл делал вид, что пьян в стельку. Наверное, считал, что для пьяного самое нормальное дело – предложить на пари вызвать мертвого из могилы. Однако на кладбище он оказался трезвее всех, кроме Латро, конечно, который вообще не пил. Тут Фая заявила, что немедленно уходит домой, и, по-моему, так и собиралась поступить; однако же мне также показалось, что Эврикл либо считал ее уход преждевременным, либо опасался, что у нее что-то другое на уме, ибо хотел заставить ее продолжать играть положенную роль, надеясь, что она возьмет себя в руки…

– Но она этого не сумела, – закончила за него Каллеос. – И примчалась домой.

– Это я и сам уже понял. На твоем месте, Фая, я бы приложил к подбитому глазу ломтик огурца.

– Пока что я не услышала ничего такого, что способно было так напугать Гиперида, – заметила Каллеос. – Так что продолжай.

– Ладно, пойдем дальше. Итак, Эврикл поднял из гроба мертвую женщину, и она заговорила с нами, однако же оставаясь абсолютно неживой. Лицо ее было иссиня-бледным, а плоть на щеках уже подверглась тлену.

Каллеос чуть наклонилась к нему и прищурилась:

– Так, значит, он действительно сумел это сделать?

– До того он принес в жертву твоего петуха, – пожал плечами Пиндар. – А потом мертвая встала из гроба и стала отвечать на его вопросы. Потом все остальные пошли в порт, а она последовала за Эвриклом в город. – Пиндар повернулся к Фае. – Но что же все-таки должна была сделать ты? Заговорить голосом мертвеца или притвориться духом?

– Значит, ты обо всем догадался! – только и промолвила Фая. – Даже когда мы еще не вышли из дому, ты уже знал!

– И ты думаешь, я именно поэтому заключил пари с Гиперидом и был на стороне Эврикла? Да, если честно, я вполне представлял, кто может выиграть столь странное пари. Да и Гиперид конечно же догадался бы обо всем, насколько я его знаю, если б не был так пьян.

Тут женщины не выдержали и заговорили все разом, а Гилаейра быстро шепнула мне, склонившись над столом:

– Латро, ты ведь ее коснулся? Ты это помнишь?

Я подтвердил ее правоту незаметным кивком, однако Пиндар это заметил.

– Да, именно эту роль и сыграл Латро, – сказал он Гилаейре. – И после этого я тем больше не могу вернуться в наш Светлый город, пока не доставлю его к святилищу Великой Матери. Ты, разумеется, совсем не обязана идти с нами, никто тебя винить не станет, если откажешься, но мы были бы рады, если б ты нас не покинула.

– У моего покойного отца, – сказала Гилаейра, – есть в Афинах приятель, они вели одно общее дело, и я рассчитывала немного погостить у этого человека…

– Что совершенно естественно, – вставил Пиндар.

– Так вот. Он живет совсем близко от Элевсина[90], где устраивают мистерии в честь Богини Зерна, и мне бы тоже очень хотелось присоединиться к ее последователям. Меня ведь примут, правда? Не посмотрят, что война?

– По-моему, они принимают любого, кто не совершил убийства, – успокоил ее Пиндар. – Однако там довольно долго нужно учиться – что-то с полгода.

Каллеос, ты знаешь что-нибудь об этих мистериях? Могут ли Гилаейре по какой-то причине не разрешить стать неофиткой?

Каллеос отрицательно покачала головой; она уже опять улыбалась.

– Нет таких причин. Гилаейра, дорогая, я слышала, как ты говорила о своем дяде или кем он там тебе приходится, так вот поверь: он тебе совершенно не нужен. С радостью приглашаю тебя в свой дом, и можешь жить здесь, сколько захочешь.

– Ах как ты добра, госпожа моя! – воскликнула Гилаейра.

– Конечно же для обучения потребуется время. Но тебе повезло: вскоре они как раз начинают набор. Правда, тебе придется довольно часто к течение лета ходить в Элевсин – там в это время проводятся фасты[91], различные священные церемонии и всякое такое. Я, правда, никогда сама не отправляла мистерий, но среди моих знакомых есть такие, кто это делал.

– А это повлияло на их дальнейшую жизнь? – спросила Гилаейра.

– Хм… Да, разумеется. И весьма сильно. Они теперь совсем иначе воспринимают жизнь; глаза у них стали более зоркими, я бы сказала. Между прочим, это, по-моему, полезно для всего нашего общества. Да, так о чем я?

И еще тебе предстоят омовения – их совершают очень часто, главным образом в Илиссе. К осени тебе позволят участвовать в первом цикле мистерий, они наиболее простые. А потом, если захочешь, можешь отправляться домой. Через год начнется подготовка к следующему циклу, более сложным мистериям, хотя тебе это и необязательно. Продолжительность этих таинств, по-моему, четыре дня. А простых мистерий – два. Впрочем, тебе все расскажут жрецы в элевсинском храме.

– А Элевсин далеко отсюда?

– Нет. Если выйти сразу после завтрака, то… Пиндар, да что с тобой такое?

– Ничего особенного… Просто ночью Латро говорил мне, что… Клянусь богами!

Гилаейра тоже с изумлением уставилась на него.

– Хоть тебе и не страшно было говорить с мертвецом, ты, похоже, немного спятил.

– Возможно. Впрочем, так и есть! Ах, что я за идиот! Ио, ты помнишь, что сказала пророчица в Фивах? Повтори, я боюсь, что мне изменяет память.

– Сейчас вспомню… – сказала Ио. – "В мире наземном ищи…"

– Нет, дальше, – нетерпеливо поторопил ее Пиндар. – Там, где про волка.

– "Воющий волк для тебя стал причиной несчастий! – нараспев продекламировала Ио. – К хозяйке его подойти ты обязан! Пылает очаг ее в доме подземном. К богу Незримому ныне тебя отсылаю!"

– Вот-вот, достаточно. "Воющий волк для тебя стал причиной несчастий! К хозяйке его подойти ты обязан! Пылает очаг ее в доме подземном". Каллеос, есть ли в Элевсине пещера?

Каллеос покачала головой:

– Понятия не имею.

– Должна быть! Отпусти, пожалуйста, Латро со мной на сегодня и завтра, хорошо? Клянусь, что приведу его обратно.

– Ну, предположим. Но, может, все-таки объяснишь, в чем дело?

Пиндар, однако, уже успел набить рот яблоком и, прежде чем ответить, вынужден был прожевать и проглотить пищу.

– Там, в моем родном городе, я поклялся отвести Латро к тому месту, которое указала провидица. Я думал сперва, что это Лейбадейская пещера, где находится оракул, до которой от Фив всего два дня пути.

– Ты слушал оракула в дельфийском храме? – спросила Каллеос.

– Нет, – покачал головой Пиндар. – В Фивах есть свой храм Светлого бога и свой оракул. Мы не ходим к дельфийскому оракулу, это слишком далеко. Но прошлой ночью Латро сказал…

– Что мы должны доверять Светлому богу, раз поверили его оракулу, – вмешался я.

– Верно, Латро. Я знаю, ты вряд ли помнишь это, но возьми, пожалуйста, свою книгу. Посмотри в самом начале и скажи, где ты был ранен. Мы знаем, в каком сражении, но где именно, возле какого храма это произошло?

– Мне не нужно смотреть в книгу, – сказал я, – я перечитал ее не далее, как сегодня утром. В святилище Великой Матери-Земли.

Пиндар тяжело вздохнул:

– Я помню, кое-кто уже говорил нечто подобное. Что ж, все полностью совпадает.

– Что с чем совпадает? – спросила Гилаейра.

– Волк – один из спутников Великой Матери, – ответил Пиндар. – Вот почему я решил, что имелось в виду именно ее святилище – между прочим, оно расположено в пещере, под землей. А не помнишь ли ты, что говорил тот жрец на берегу озера? Наутро после нашего с тобой знакомства?

– Он рассказывал, что у богов есть множество имен, которые соответствуют различным их свойствам и возможностям. А еще он сказал, что в разных странах одних и тех же богов называют по-разному. Разумеется, я знала об этом и раньше.

Пиндар кивнул.

– А знаешь ли ты, как Элевсин получил свое название? И почему именно там устраиваются мистерии?

– Я думала, так было всегда.

– Нет, в стародавние времена в Элевсине, – который тогда назывался совсем иначе, – правил царь по имени Келей[92]. Народ его жил охотой, рыбной ловлей и собирательством. Великая Мать повсюду искала свою дочь, которую похитил Принимающий многих «Аид»… Однако это длинная история.

Короче говоря, Великая Мать во время своих странствий оказалась в Элевсине и научила Келея выращивать злаки…

– Теперь я понимаю! – воскликнула Гилаейра.

– Ну конечно, и мне тоже следовало бы раньше, значительно раньше догадаться об этом! Богиня зерна и есть Великая Мать, или Мать-Земля, которая и посылает нам, людям, пшеницу и ячмень. Самый крупный ее храм в Элевсине, а Латро был ранен возле одного из других ее храмов. Светлый бог велел Латро отправляться именно в Элевсин и, когда я повел его ложным путем, позаботился, чтобы мы в конце концов все-таки попали куда нужно.

Теперь мне следует непременно отвести Латро туда, и я мог бы сделать это прямо сегодня. И тогда я выполню свою миссию и смогу вернуться домой.

– А я найду своих друзей? – спросил я. – Я буду исцелен?

– Этого я сказать не могу, – с важным видом ответил Пиндар. – Однако первый шаг к своему исцелению сделаешь, это точно.

Глава 18 В ХРАМЕ ВЕЛИКОЙ МАТЕРИ

Сегодня я принес жертву. Где-то в полдень Пиндар, Гилаейра, Ио беседовали в храме со жрецом, который назвался Полигомом и сказал, что он потомок Евмолпида.

– Верховного жреца всегда выбирают из членов нашего семейства, – пояснил он. – И многие мои родственники по очереди служили великой богине, надеясь всего лишь на ее улыбку. – Тут он сам широко улыбнулся. У этого жреца была внешность добродушного и доброжелательного толстяка, каких немало на службе у богов и царей, хотя пахло от него кровью (как, по-моему, и от всех жрецов). – Все мы дети Демофонта, которого богиня непременно сделала бы бессмертным, если б ей не помешали. Возможно, принадлежать к роду гераклидов более выгодно – ведь Гераклу все же было даровано бессмертие, однако нам выпала именно такая доля и приходится с ней мириться. Итак, – спросил он Пиндара, – чем я могу помочь тебе, господин мой? Насколько я понимаю, это твоя жена и дочка? А это – твой сын, которого, должно быть, ранили в бою. Поразительно красивый молодой человек – жаль, что и его кто-то поразил в голову! – Он добродушно посмеялся над собственным каламбуром. – Однако здесь отнюдь не храм целителей, здесь исцелить можно разве что душу. Впрочем, я с радостью провожу вас в святилище того бога, что исцеляет.

– Надеюсь, что пребывание именно в твоем храме, о жрец, исцелит мой недуг, – сказал я, и Пиндар стал объяснять, в каких мы все, собственно, отношениях между собой.

– Ах вот как! Значит, у вас как бы две совершенно различные цели, хоть вы и путешествовали вместе. Давайте сперва займемся тогда этой молодой женщиной, ибо, на мой взгляд, ее случай несколько проще.

– Тебе следует знать, дочь моя, – обратился он к Гилаейре, – что существует три группы людей, которые не могут быть допущены к мистериям: убийцы, маги и предсказатели. Если тебе разрешат участвовать в таинствах – или, по крайней мере, ты станешь ученицей, – а потом откроется, что ты принадлежишь к одной из трех запретных групп, то наказанием тебе будет смерть. Но не бойся. Пока что тебе даже не нужно уверять меня, что ты никого не убивала и что ты не колдунья. Просто покинь этот храм и вернись в город. И никакого наказания не последует.

– Я…

– Да, дочь моя?

– Ты ведь знаешь, наверно, что девушки любят порой погадать о будущем, для чего в полнолуние опускают в источник зеркало? И если заглянуть в это зеркало…

– То что же увидишь?

– Лицо своего будущего супруга. Лунная Дева покажет его тебе, если и сама ты тоже девственница.

Полигом рассмеялся.

– Ну, боюсь, это не для меня! У меня уже четверо детей.

– У меня обычно хорошо получалось это гадание; а может, я просто так думала сама, и я… знаешь ли… я научила кое-кого из девушек… Но сама больше этим не занимаюсь.

– Понятно. А ты что же, вместо них смотрела в зеркало или просто показывала, как это делается?

– Просто показывала. Вместо кого-то это сделать нельзя. Каждый должен все для себя сделать сам.

– А они платили тебе за такую помощь?

Гилаейра покачала головой.

– В таком случае ты, разумеется, никакая не колдунья и не предсказательница, дочь моя. Могу ли я предположить, что ты также не убийца? Надеюсь, что да, а значит, вскоре ты сможешь принять участие в церемонии посвящения. Это случится… – он помедлил, загибая пальцы, – всего через пять дней, вечером. Ты живешь в Афинах?

– Да, у своей подруги.

– Ну так тебе лучше всего у нее пока и остаться. Здесь есть хорошие гостиницы, да только они слишком дороги, насколько я знаю. А на пятый день приходи прямо в храм. На закате мы все собираемся у стелы.

Гилаейра нервно кашлянула – точно квакнула маленькая лягушка.

– Я сказала, что живу в Афинах, святейший. Но родом я не из Афин.

Политом снова рассмеялся.

– Ты родом из Беотии, дочь моя! И все вы оттуда родом, за исключением вашего молодого друга. А вот откуда он, я и представить себе не могу.

Разве ты сама, дитя мое, не слышишь, что здесь, в Аттике, мы говорим совсем по-другому? Мы, например, не удваиваем "р" в словах "рыба" или "верблюд" и не рычим, как это делаете вы.

– Но это ведь не значит, что меня не примут, правда?

– Я же сказал, что к участию в мистериях не допускаются всего три особые группы людей. Правда, есть и четвертая – те, кто плохо понимает нашу речь и не способен разобраться в тонкостях сложного ритуала. Но даже и этих людей исключают из числа мистов[93] по сугубо практическим соображениям. Если варвар отлично понимает наш язык и говорит на нем – милости просим!

– Мне, наверное, нужно будет принести какой-нибудь дар богине, когда я снова приду сюда через пять дней?

Жрец покачал головой:

– Это необязательно, хотя многие именно так и поступают. Ты ведь небогата, верно?

– Увы, да.

– В таком случае я посоветую тебе вот что: принеси жертву, но небольшую. Одну драхму, например, или даже один обол, если большего позволить себе не можешь. И тебе будет что опустить в кратер, чтобы не испытывать смущения.

– Можно мне задать еще один вопрос?

– Хоть сто, дочь моя, если все они столь же разумны, как и те, что ты задавала прежде.

– У нас в городе такого правила нет, но здесь, мне сказали, женщине не пристало выходить из дому без провожатых. Не обидит ли меня кто по дороге сюда? Вряд ли через пять дней Пиндар все еще будет здесь, а Каллеос, скорее всего, не захочет, чтобы Латро провожал меня.

Политом улыбнулся.

– По дороге сюда ты будешь далеко не одна, девочка! Подумай, ведь все, кому предстоит пройти посвящение в этом году, тоже пойдут по Священной дороге одновременно с тобою. Никто тебя там не обидит, обещаю. Да и лучники не станут останавливать тебя и спрашивать, почему ты идешь одна.

Ну а если что-то тебя испугает или встревожит, просто обратись за помощью к любому достойному мужчине.

– Благодарю тебя! – сказала Гилаейра. – От всей души благодарю тебя, служитель богини.

– А теперь, молодой человек, займемся тобой. Ты ведь не кандидат в неофиты?

– Ему просто необходимо было предстать перед Великой богиней, – пояснил Пиндар.

– Все равно, лучше быть свободным от греха перед нею. Полагаю, он не кудесник и не предсказатель? А чья-либо кровь на нем есть?

– Он ничего не помнит, я ведь уже говорил.

– Однажды, по-моему, я убил трех рабов, – сказал я. – В моем дневнике это, правда, не записано, но ты, Пиндар, сам рассказывал мне, и о твоем рассказе я прочитал сегодня утром, пока вы с Гилаейрой еще спали.

– Ах да! То были рабы Спарты, – пояснил Пиндар. – Тогда спартанцы всех своих рабов сделали воинами. Кровь врага, пролитая на поле брани, ведь не считается грехом, правда?

Политом подтвердил:

– Да, твоей вины в таком кровопролитии нет. А есть ли у тебя подарок для Великой богини?

– Светлый бог сделал меня рабыней Латро, – прошептала Ио. – Но меня ведь нельзя принести в жертву богине, правда?

– Можно, если Латро этого захочет, – ответил Политом. – Хочешь принести в жертву свою рабыню, юноша? Это был бы отличный подарок.

– Нет. И мне нечего подарить богине.

– Я могу одолжить тебе немного денег, – предложил Пиндар.

– Это хорошо, – сказал жрец. – Вот что, молодой человек, купи на эти деньги жертвенное животное – здесь ими многие торгуют, и подыскать подходящее будет нетрудно. В крайнем случае вполне хватит и петуха.

Пиндар вздрогнул:

– Нет, только не петуха!

– Прекрасно! Чем больше… хм… жертва, тем, разумеется, лучше. Обычно жертвователи просят даровать плодородие их полям, для чего курицы или петуха вполне достаточно. А еще часто в жертву приносят молодую свинью.

– У меня тоже остался последний вопрос к тебе, – сказал Пиндар жрецу. – Нет ли здесь пещеры? Я понимаю, ты не можешь рассказывать мне о таинствах мистерий, но я просто хотел бы знать, есть ли здесь пещера, связанная с поклонением Великой богине?

Политом молча кивнул.

– Но это же замечательно! Благодарю тебя, святейший, ты был очень, очень добр к нам. Итак, мы отправляемся за жертвенным животным. А пока я хотел бы предложить небольшой подарок лично тебе…

– И он будет принят с огромной благодарностью! – Политом заглянул в свою ладонь и улыбнулся. – Возвращайтесь к полудню. Я буду здесь и помогу вам принести жертву.

Когда мы вышли из храма, Пиндар сказал:

– Я намерен прислушаться к своим предчувствиям. Слышали ли вы о Хозяйке Цимбал?

Мы с Гилаейрой ничего о ней не знали.

– Это одно из имен Великой Матери, которым ее называют во Фригии. Но не сыновья Персея или Медеи, а их рабы – жители Лидии и других государств. У них гораздо чаще именно лев и волк воспринимаются как спутники этой богини. Я знаю, ты не помнишь, Латро, но та пророчица в храме Светлого бога говорила о волке. А может, ты уже успел прочесть и об этом тоже? И она еще сказала, что ты должен пересечь море, что, возможно, и означало – попасть во Фригию. Я знаю, что совершеннолетние мужчины чаще всего приносят в дар Хозяйке Цимбал бычка.

– А у тебя хватит на него денег? – спросила Гилаейра.

– Если удастся купить подешевле, хватит. Каллеос ссудила мне кое-что, да к тому же я все-таки выиграл у Гиперида.

Однако торговали все больше некрупными животными, чаще всего молодыми свиньями, как нам и говорил Политом; куры продавались совсем дешево.

Встречались и овцы. Наконец мы подыскали годовалого бычка.

– У него едва рога вырасти успели, – сказала Ио и погладила бычка по морде.

– Очень нежное мясо, юная госпожа, – пообещал ей крестьянин. – Лучше не найти!

– Это правда, – сказала Ио и спросила Гилаейру:

– Мясо весь достанется нам, верно? Смогут ли его для нас приготовить в этой гостинице?

– Да, конечно, – кивнула Гилаейра, – только возьмут какую-то часть в уплату. А если не присмотреть, так и все мясо себе заберут, а нам подадут что похуже.

– По-моему, он не станет возражать, если я поеду у него на спине, как та Каллеос, что была нарисована на нашем парусе, – размечталась Ио.

Пиндар поторговался и, сбавив цену в два раза, купил бычка, хотя все равно считал, что переплатил.

– Здешние люди смеются над нами, потому что мы называем Беотию в честь нашего скота Коровьей страной, – сказал он мне. – Но у нас действительно отличные стада, и я, например, не согласился бы променять их даже на весь флот Аттики. Корабли ведь есть нельзя, как и море – пахать.

В нос бычку была продета веревка, и он послушно шел за нами, пока мы покупали цветочную гирлянду ему на шею и венки для себя, хотя сесть животному на спину Пиндар Ио так и не разрешил.

Возможно, мне следовало бы написать еще, что священный храм богини зерна называется Телестерион. Пиндар сказал, что другого такого он никогда не видел. И правда, он мне показался весьма странным – большой, с квадратным фундаментом, и его внутренняя часть вся застроена колоннами, так что идешь, будто в каменном лесу[94]. Говорят, что перед статуей богини всегда горит огонь, поскольку богиня хотела закалить мальчика Демофонта в языках пламени.

Я не стану приводить слова, сказанные нами перед принесением жертвы; не думаю, что это разрешено. После молитвы я положил руку на голову бычка и от всего сердца попросил богиню присоединиться ко мне и моим друзьям за нашей трапезой. Затем Полигом влил бычку в ухо молоко и спросил его, хочет ли он отправиться к Великой Матери. Бычок кивнул, и Полигом мгновенно перерезал ему горло священным ножом, сделанным из бронзы, а не из стали.

Отдельные части туши мы бросили в огонь, и все наконец почувствовали облегчение.

– Это ведь хороший дар богине, верно? – Пиндар с улыбкой поправил венок на голове.

– Просто замечательный! – заверил его Полигом.

В глазах Гилаейры сверкали слезы.

– Я чувствую, что уже вошла в число друзей Великой богини, – сказала она. – Один раз мне даже показалось, что она улыбается. Честное слово!

– У нее действительно доброе лицо, – сказал Полигом. – Суровое, но… – Голос его вдруг прервался.

– Что случилось? – всполошилась Ио.

Полигом не ответил. Он был человеком румяным, смуглокожим, однако сейчас щеки его приобрели оттенок свечного сала, а рука, державшая священный клинок, так задрожала, что я испугался, как бы он его не выронил.

– Ты нездоров? – поддержал его под руку Пиндар.

– Дайте-ка я сяду, – задыхаясь, промолвил Полигом, и мы с Пиндаром подвели его к ближайшей скамье. На лбу у жреца выступили крупные капли пота. Усевшись, он вытер испарину краем одежды и, немного отдышавшись, пробормотал:

– Вам этого все равно не понять, вы ведь не так хорошо знакомы с нею, как я.

– А в чем, собственно, дело? – удивился Пиндар.

– Моя семья всегда поставляла жрецов для…

– Ты нам об этом уже говорил.

– И мы всегда жили поблизости от святилища. Даже в детстве я собственными глазами видел нашу богиню… А уж статую ее я видел, наверное, десять тысяч раз!

Мы покивали, ибо охотно верили ему.

– И теперь я хочу, чтобы один из вас – вот ты, девочка! – описал мне ее. Я должен твердо знать, что ты видишь то же самое.

– Мне просто описать тебе статую? – спросила Ио. – Она огромная, куда больше любой смертной женщины. Волосы у богини высоко подняты и, как мне кажется, уложены в узел на затылке. Хочешь, я посмотрю?

– Нет. Продолжай.

– На ней венок из маков, а в руке колосья пшеницы – целый сноп. Другой своей рукой она указывает куда-то в пол…

Тут толстый жрец шумно вздохнул и поднялся на ноги.

– Я должен немедленно повидаться со своим дядей, – заявил он. – Пусть он как старший рассудит, что происходит в храме. А вы, все четверо, оставайтесь здесь и никуда не уходите. И лучше храните молчание.

Жрец поспешил прочь, а мы в полной тишине послушно уселись, и я надеялся, что сейчас в этом святом месте нас охватит чувство глубокого покоя, навеянного неярким огнем и полосами солнечного света на полу, однако ощущения покоя не возникало. Скорее пространство вокруг наполнено было негромкими, но странно тяжелыми звуками, словно ворочалось и топало огромное животное, которое видеть мы не могли.

Вскоре Политом вернулся.

– К сожалению, наш верховный жрец отправился в город; придется мне решать все самому. – Он явно успел немного успокоиться, и от него исходил сильный винный запах. – Ну что ж, еще раз примите мои заверения в том, что я видел эту статую сотни и тысячи раз, однако до сегодняшнего дня ее левая рука всегда покоилась на голове каменного кабана, прижавшегося к ее ногам.

Гилаейра даже рот раскрыла от изумления, а Пиндар негромко присвистнул.

– Поистине сегодня произошло великое чудо! Это знак богов! А не заметил ли кто-нибудь из вас, как это произошло? Как сдвинулась ее длань?

Пиндар, Гилаейра и я дружно покачали головами. Ио даже обежала священный очаг, чтобы поближе рассмотреть статую.

– Жаль! Однако сомнений нет: она действительно шевельнулась и как раз во время жертвоприношения, когда наши взоры были прикованы к жертве. – Полигом помолчал, глубоко вздохнул и продолжил:

– Я полагаю, вы уже слышали, что по Афинам бродит мертвая женщина? Говорят, она ходит как живая до первых петухов и со многими уже говорила. Город прямо-таки весь гудит от слухов. Никто не знает, что бы это значило, а теперь чудо случилось еще и в священном храме! Погодите, вот всем в Элевсине и Афинах станет известно, что статуя богини двинула рукой! Можете себе представить, что тут начнется?

– Еще бы! – сказал Пиндар. – Надеюсь, что к тому времени я буду уже далеко отсюда.

Полигом продолжал, словно не слыша его слов:

– Но вы все это видели собственными глазами и должны сберечь в памяти, чтобы рассказывать своим детям и внукам об этом великом чуде. Это…

– А знаете, на голове кабана, – раздался вдруг звонкий голосок Ио, – осталось чистое местечко! Здесь, наверное, покоилась прежде рука богини?

Посмотрите-ка!

И мы конечно же бросились смотреть, подчинившись ее зову. Ио оказалась права. Дым от священного огня успел сильно закоптить голову кабана, однако мрамор в том месте, где некогда покоилась рука богини, был совершенно чист и белоснежен.

– Подумать только! Ах, как важно все это для нашего храма! – Полигом потер руки. – И для мистерий!

– И я тоже видела все собственными глазами, – прошептала Гилаейра.

– Ну разумеется, дочь моя! Разумеется! А когда ты вникнешь в смысл мистерий – дело в том, что как жрецы всегда выбираются из членов нашего семейства, так и мистагоги[95] обычно бывают мужчинами – и станешь участвовать в них, то и для женщины найдется немаловажная роль, а может, и самая главная. – Гилаейра смотрела на него горящими глазами. – Такие роли обычно тоже исполняет кто-то из нашего семейства, однако это вполне преодолимое препятствие. В конце концов, существует удочерение… Или даже брак… Мистами обычно руководит верховный жрец, а теперь, видимо, и вопроса не возникнет о том, кто станет верховным жрецом. – Полигом выпятил грудь. – Мой дядя – человек весьма пожилой, и, похоже, богиня вполне внятно выразила свои пожелания относительно того, кто станет его преемником. В конце концов, во время жертвоприношения и свершившегося чуда в храме присутствовал лишь один жрец.

– Но что она хотела этим сказать? – спросила Ио.

– Кто? – Увлекшийся жрец обернулся и посмотрел на девочку.

– Ну, богиня! Почему она теперь показывает на пол?

– Я, конечно, не могу сказать с полной уверенностью… – Толстый жрец заколебался. – Но, по-моему, если богиня воспользовалась подобным жестом, то это означает, что кого-то или что-то должны немедленно ей представить.

Пиндар откашлялся и сказал:

– Оракул в нашем Светлом городе велел доставить в ее святилище Латро.

– Ах да! И он же совершал жертвоприношение – по крайней мере, оно совершалось от его имени. – Полигом живо повернулся ко мне. – Молодой человек, ты должен остаться в храме на всю ночь; можешь спать на полу или на этих скамьях. Возможно, богиня сама явится тебе – скорее всего в сновидении – либо милостиво подаст какую-либо весть о себе.

И вот я сижу в храме, опершись спиной об одну из колонн, и делаю записи в своем дневнике при свете закатного солнца. На размышления времени у меня было более чем достаточно. Мне кажется, что и прежде я не раз ощущал присутствие духа того или иного дома, когда, будучи чужеземцем, входил в него, – хотя и не могу выудить из окутывающего меня тумана воспоминаний об этих домах или о том, когда это было. Здешний храм – обитель Великой богини, здесь я открою свою душу богине зерна и, может быть, узнаю, друг она мне или враг.

* * *

Не возникает никаких ощущений – точнее, лишь ощущение времени, древности, точно рядом со мной такая старая женщина, что ей уже все равно, живой ли, реальный ли я человек или же плод ее затуманенного воображения, а может, просто тень или призрак. Муха во время своего полета много раз садится на скалу, да только замечает ли это скала? Ведь она видела столько всего за те века, что прошли со времен детства человечества! И помнит, как по окрестным холмам рядом со смертными бродили боги. Так имеет ли для нее значение какая-то муха – недолговечное, порожденное летним зноем создание?

Глава 19 ВСТРЕЧА С БОГИНЕЙ

Съев мясо, хлеб и фрукты, которые принесла мне из гостиницы Ио, я расстелил соломенный тюфяк и улегся; однако же спать мне не хотелось.

Когда городок затих, я снова сел и некоторое время перечитывал свои записи (которые должен постараться всегда держать при себе) при свете священного огня. Из них я узнал о многих богах и богинях, которые являлись мне; раз или два я даже брался за свой стиль, чтобы прибавить кое-что к сегодняшним записям. Но разве можно делать какие-то выводы, если по-настоящему не понимаешь происходящего? И я решил подождать, пока не скажет свое слово Великая богиня.

Я сел на прежнее место и стал ждать, время от времени делая записи в своей книге.

Вошел служитель храма, не замечая меня и бормоча молитвы, и подбросил в огонь охапку кедровых дров. Дрова посыпались с таким грохотом, словно это барабан, а не очаг, выложенный из камней. Я как раз задремал, и этот шум разбудил меня.

Я хорошо видел освещенную огнем статую богини. Та рука, которой она указывала в пол, была ближе всего к пламени, и по ней пробегали красноватые блики; казалось, она светится, будто железо в горне. Я чувствовал, что богиня чего-то требует от меня, и, отбросив плащ, придвинулся ближе, надеясь, что так, возможно, смогу понять ее. Я коснулся руки богини, и она оказалась очень горячей, однако же, лишь отдернув руку, я наконец разглядел то, на что она указывала.

На том участке пола, что между основанием священного очага и самой статуей, грязи скопилось особенно много – видимо, потому что люди, убиравшие в храме, боялись слишком близко подходить к богине, а может, им и не было это позволено. Я опустился на колени, протер пол ладонью, и в том самом месте, куда она указывала, обнаружил бронзовое кольцо, вделанное в каменную плиту, хотя углубление с кольцом было так забито грязью, что я едва сумел разглядеть его.

И тут я очень пожалел, что со мной нет моей Фалькаты, хотя в храм при оружии я прийти никак не мог. Впрочем, в принесенном мне мясе было несколько ребрышек, и я воспользовался одной из обглоданных косточек – просунул ее под кольцо, и оно неожиданно легко подалось. Я бросил ребрышко в огонь в качестве дополнительной жертвы и обеими руками потянул за кольцо.

Плита оказалась значительно легче, чем я ожидал. Под ней открылась узенькая лестница, рядом с которой столбом стояло пламя. Только теперь я понял: священный огонь горел значительно ниже уровня пола в храме. Я спустился по лестнице, стараясь держаться как можно дальше от огненного столба.

– Ты опалил волосы, Латро, – услышал я женский голос. – Я чувствую запах.

Сквозь языки огня я увидел сидевшую на возвышении юную красавицу. Она находилась на противоположном от меня конце странной комнаты с низким потолком. Ах, как она была прелестна в своем венке из листьев и цветов! Ее хитон тоже был из переплетенных цветов и листьев. Однако несмотря на молодость и красоту, на яркие краски и дивные ароматы цветущих растений, таилось в ней нечто ужасное. Спустившись, я осторожно обошел священный очаг, низко поклонился красавице и спросил, не она ли и есть Великая Мать.

– Нет, – ответила она. – Я ее дочь. Но, раз ты не являешься другом моей матери, лучше называй меня Девой[96].

С этими словами богиня встала и подошла ко мне. Она казалась хрупкой и стройной и была значительно выше меня ростом.

– Мать моя не может поспеть повсюду, хоть и появляется одновременно во множестве мест. А поскольку ты забрел в мое царство, я предложила ей поговорить с тобою вместо нее. – Она провела рукой по моим волосам, смахивая обгорелые концы. – Моя мать все равно не желает больше тебя видеть. Может быть, ты предпочтешь иметь дело со мной, а?

– Но я должен встретиться именно с нею! – воскликнул я. Благодаря своим записям, я помнил слова Светлого бога, говорившего устами оракула, и рассказал об этом Деве.

– Ты ошибаешься, – возразила она. – Убийца волков[97] сказал лишь, чтобы ты отправился в святилище моей матери, но тебе вовсе не обязательно говорить с нею. Что же до той сивиллы, то ее слова – как всегда, довольно бессвязная мешанина из того, что на самом деле сказал Убийца волков, причем изложенная в форме дурных виршей. Вот очаг, о котором она упоминала. И ты стоишь «в доме подземном», хотя это помещение отнюдь не всегда связано с Нижним миром. Ты желал поговорить с моей матерью, однако же пред тобой предстала я, а ведь я куда прекраснее да и могущественнее, чем она.

– Раз так, богиня, могу ли я молить тебя об исцелении и о возвращении на родину, к друзьям?

Она улыбнулась.

– Ты хочешь все помнить подобно остальным людям? Но в таком случае, ты никогда не сможешь забыть меня.

– Я и не желаю этого! – воскликнул я, однако сразу же понял, что говорю не правду.

– А многие хотели бы, – промолвила она. – Или, по крайней мере, им так кажется. Знаешь ли ты, кто я?

Я покачал головой.

– Ты встречался с моим мужем, однако даже он пропал в том тумане, что окутал твою память. Я правлю Царством мертвых.

– Тем более я не вправе забывать тебя. Ах, если бы только люди знали, как ты прекрасна! Они бы так тебя не боялись.

– Они знают, – сказала Дева и сорвала со своего хитона цветок люпина. – Вот тебе волчий цветок[98], ведь ты носишь волчий зуб[99]. А знаешь, где этот цветок был рожден?

Я догадался и сказал:

– Под землею.

Кора кивнула.

– Если бы не исчезли десять тысяч других, этого цветка никогда бы не было. Ведь мертвые – деревья и травы, звери и люди – посылают вам все, что есть на земле живого: и людей, и животных, и деревья, и злаки.

– Богиня, ты сказала, что я забрел в твое царство. Я этого не помню, но освежи мою память, и я сделаю все, что хочешь, чтобы исправить свою оплошность, если я ее совершил.

– А как ты искупишь оскорбление, которое нанес моей матери?

– И этого я тоже не помню, – признался я. – Но сожалею о содеянном от всего сердца.

– Ах вот как? Значит, ты уже не такой упрямый, каким был когда-то? Если б это касалось меня, а не матери, я бы, пожалуй, и простила тебя сейчас.

Но это не мое дело. – Кора улыбнулась бесконечно доброй улыбкой женщины, которая ни за что не сделает того, о чем вы ее просите, однако прямо вам не откажет. – Я непременно передам ей твои извинения и, может быть, даже заступлюсь за тебя перед нею.

Боюсь, она успела заметить, как в глазах моих вспыхнул гнев, прежде чем я успел отвести взгляд, ибо отступила на шаг, но не отвернулась.

– Не надо просить! – Рука моя сама невольно потянулась к мечу, и тут я понял, почему боги запрещают входить в храмы при оружии.

– Ты мне угрожаешь? Разве тебе не известно, что простой смертный не может причинить зла богине?

– Нет, этого я не знаю. Как не знаю и того, что я простой смертный.

Возможно, это действительно так. А может быть, и нет.

– Тебя и твой меч благословил Посейдон, но теперь я куда могущественней его, да и меча сейчас при тебе нет.

– Ты права, – согласился я. – Сейчас при мне лишь мои руки. Что ж, придется надеяться только на них.

– Так ты намерен драться с той, кому должен поклоняться как богине и прекрасной женщине?

– Если в том не будет нужды, я и слова не скажу против тебя, богиня. О Дева, я не хочу причинять зла ни тебе, ни твоей матери! И пришел я сюда в надежде… – в горле у меня точно сухая корка застряла.

– Стать таким как все? Узнать, где твой дом и друзья?

– Да!

– Однако, угрожая мне, ты добьешься лишь смерти. И тогда действительно станешь моим, как и многие другие; царство мое станет для тебя родным домом, а мои рабы – твоими друзьями.

– Лучше это, чем жить так!

И тут комната наполнилась столь сильным могильным запахом, что он забил даже аромат кедровых поленьев в священном очаге. Смерть поднялась из-под пола и встала рядом с Корой; пальцы скелета сжимали край черного плаща.

– Мне нужно только сказать: "Он твой", – и жизнь для тебя кончена, – промолвила богиня.

– Что ж, я готов встретиться со Смертью лицом к лицу, если это необходимо.

Улыбка Коры потеплела.

– Когда ты умрешь по-настоящему, на твоем надгробии напишут: "Здесь покоится тот, кто осмелился спорить с богами". Я непременно об этом позабочусь! А пока я не хотела бы забирать в свое царство столь юного героя.

Смерть тут же исчезла – бесшумно, как и появилась.

– Ты просил меня о трех милостях; я подарю тебе одну, и ты сам должен ее выбрать. Хочешь ли ты исцелиться? Или же хочешь вернуться к своим друзьям? Или же ты предпочтешь снова увидеть родной дом, хотя так его и не вспомнишь? Предупреждаю, мать моя непременно захочет как-то повлиять на твою судьбу, что бы ты ни выбрал; а я никаких уступок тебе больше не сделаю. Если же ты снова вздумаешь грозить мне, то отправишься прямо в страну Тех, Кто Более Не Жив[100].

Я глянул в ее прекрасные, нечеловеческие глаза и не смог решить, что же выбрать.

– Хочешь освежиться? – спросила она. – Выпей моего вина, а уж потом решай. Хотя если выпьешь слишком много, должен будешь навсегда остаться со мною.

Я был рад любому предлогу, лишь бы как-то отложить принятие решения, и сказал:

– Но тогда, о Дева, я уже не смогу увидеть ни своих друзей, ни родного города?

– Ничего, все это в скором времени тоже будет принадлежать мне. А ты, я погляжу, не только молод и хорош собой, но и весьма храбр! Что ж, раздели со мною ложе, пусть родится еще один великий герой. А вино найдешь вон в том колумбарии.

Она показала мне нишу в стене, где стоял запыленный кувшин и чаша, в которой пауки давно уже сплели свои сети. Волосы у меня от ужаса встали дыбом.

– Что это за место? – спросил я ее.

– Разве ты не знаешь? Как быстро они все забывают там, наверху! Вся раса людская должна бы просить даровать им память, не ты один. Ты находишься в мегароне[101] царя Келея. Смотри, вот на стене перед тобой изображен приехавший в гости к Келею Минос, еще более могущественный правитель Крита. Теперь-то Келей стал подданным нашего подземного государства, а Минос у нас – один из главных судей; никто не может лучше него прояснить истину, замутненную во время ссоры. У тебя за спиной горит священный огонь, в котором моя мать хотела закалить и очистить сына Келея.

Когда же этот огонь погаснет, во владение этой страной вступим мы с мужем.

Я лишь беспомощно озирался вокруг.

– Эта комната ждала тебя с сотворения мира, но я ждать не собираюсь.

Ну, выбрал ты? Или предпочитаешь умереть?

– Сейчас выберу, – заторопился я. – Если я попрошу вернуть мне память, то конечно же узнаю, кто я такой. Однако же могу при этом оказаться очень далеко от родного дома и друзей. К тому же я заметил, что те, у кого хорошая память, обычно менее счастливы, чем остальные, – чем я, например.

Если же я выберу родной город, но без друзей и воспоминаний, то он будет для меня не менее чужд, чем Элевсин. Так что выберу-ка я вот что: воссоедини меня с моими друзьями, и пусть они, если они действительно мне друзья, расскажут о моем прошлом и о том, где моя родина. Мудрый ли выбор я сделал?

– Я бы предпочла, чтобы ты выбрал мое общество. Однако выбор сделан; как известно, одна лишняя капля вполне может вызвать наводнение, которое нас и погубит. Желание твое будет исполнено – как только это станет возможным. Но не кричи и не зови меня на помощь, когда течение подхватит тебя!

Она повернулась, словно намереваясь уйти, и я увидел, что на спине у нее сплошная гниль, в которой кишат черви и отвратительные личинки. У меня перехватило дыхание, однако я сумел промолвить:

– Ты что ж, надеешься запугать меня, Дева? Каждый человек, когда-либо шедший за плугом, знает, что в земле водится именно то, что ты мне показала, однако мы всегда благословляли мать-землю и поклонялись ей.

И снова она обернулась ко мне с улыбкой.

– Берегись моей сводной сестры Авге, или Охотницы, которая украла у моей матери весь юг[102]. Да храни мой цветок – он тебе еще очень пригодится… – Не договорив, Кора начала как бы таять и исчезла.

И тут же в комнате стало темно, несмотря на горевший огонь. Я почувствовал, как сотни демонов, замерших было в ее присутствии, вновь обрели силы. Возле Миноса на фреске появился обнаженный человек, в одной руке державший бычью голову, а другую положивший Миносу на плечо. Отблески огня играли на его мускулистом торсе, и казалось, что он живой и движется.

И правда, еще мгновение, и он затопал ногами, точно вол в стойле.

С цветком люпина в руке я быстро взбежал по лестнице и быстро опустил плиту. Потом чуть было не бросил люпин в огонь, но его синие лепестки так сверкнули, что я понял: это всего лишь дикий цветок, причем только что распустившийся и еще влажный от росы. Тогда я снял с головы венок, в котором было множество таких же люпинов, которые, впрочем, печально поникли, и бросил венок в огонь, а подаренный мне Корой цветок бережно вложил между последними листами своей книги и скатал ее.

Мне казалось, что если молишься этой богине, нельзя беспечно уничтожать то, что она тебе подарила.

Теперь я, пожалуй, описал уже все, что помню из событий этого дня и ночи. Уже и память о том утре, когда мы пришли в храм и впервые встретились с Полигомом, увяла, подобно моему венку. Я заглянул в записи, чтобы проверить, нет ли там упоминаний о гостинице, где мы остановились с Пиндаром, Гилаейрой и Ио, но ничего не нашел. Я и названия этой гостиницы не помню, как не помню и того, где она расположена, не то прямо сейчас отправился бы туда и рассказал Пиндару о встрече с Девой. Впрочем, ночью двери все равно будут заперты, даже если мне и удалось бы эту гостиницу разыскать.

Я старался писать помельче, как всегда, чтобы сэкономить место, и теперь глаза мои болят, прямо-таки горят огнем, когда я пытаюсь при свете священного очага разобрать бледные строчки, которыми книга уже заполнена почти наполовину. Ладно, сегодня писать больше не буду.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Глава 20 У МЕНЯ В КОМНАТЕ

Вернувшись в дом Каллеос, я решил продолжить записи, перечитав последнюю, хоть и не был уверен, правда ли все это. Не помнил я и того, как давно в последний раз брал в руки стиль. Свиток я обнаружил лишь сегодня утром, доставая чистый хитон, и подумал, что, если мне понадобится что-то написать, я непременно им воспользуюсь и сперва конечно же напишу, кто я такой. Судя по тому, что я успел прочитать, в этой книге говорится лишь о том, кем я был раньше.

Я Латро, и Каллеос называет меня своим рабом. Здесь есть и еще одна рабыня, совсем ребенок, и она слишком мала для тяжелой работы. Есть в доме также два повара, одного зовут Лал, имени второго я не помню. Но они не рабы, ибо сегодня вечером Каллеос заплатила им, и они отправились по домам. Здесь живет еще много женщин, но они также не рабыни и, по-моему, вообще не работают, только привечают мужчин – ложатся с ними в постель, вместе с ними едят и пьют. До прихода гостей кое-кто из женщин пытался приставать ко мне со всякими шутками, и мне было ясно, что я им нравлюсь и ничего дурного они в виду не имеют. С ними Каллеос тоже расплатилась сегодня утром после завтрака.

Потом одна из них осталась дома, чтобы поговорить со мной, а остальные отправились на рынок. И эта женщина сказала:

– Сегодня вечером я пойду в Элевсин, Латро, и это просто замечательно!

Если хочешь, я могу попросить Каллеос отпустить и тебя тоже.

Я знал, что Латро – это мое имя, потому что оно написано на двери, ведущей в эту комнату. Я спросил, почему я должен хотеть пойти в Элевсин.

– Ах да, ты ведь ничего не помнишь! Неужели это действительно так?

– Да, я ничего не помню.

– Жаль, что Пиндар уже ушел! Ему пришлось оставить тебя здесь, потому что Каллеос не соглашалась продать тебя за те деньги, какие у него были.

Но все же, по-моему, лучше бы он остался, а за деньгами послал кого-нибудь.

Было видно, что она относится ко мне с искренней симпатией и заботой. Я сказал, что вполне счастлив здесь и только что наелся до отвала, закончив подавать к столу.

– Ты говорил, Дева обещала, что ты вновь увидишься со своими друзьями?

Хоть бы она поскорей выполнила свое обещание!

Вот так я и узнал, что не всегда жил в этом доме, что у меня, видимо, есть где-то семья и родина. Я смутно помнил, как заботливо относились ко мне, маленькому, высокий взрослый мужчина и такая же высокая женщина. Как я помогал этой женщине уносить срезанные мужчиной сухие виноградные лозы.

И как мы разговаривали – на моем родном языке! Я хорошо понимал все, что говорила мне Каллеос и другие здешние люди, и мог им ответить, но знал совершенно точно, что их язык не родной мне, что на родном языке я могу поговорить только с самим собой. Да еще могу писать на нем – что сейчас и делаю. Начав писать, я еще не успел вспомнить, кто такая эта Дева, потому что не читал последних записей, однако спросить об этом оказалось не у кого: та молодая женщина уже ушла.

После завтрака я собрал посуду и отнес на кухню. Увидев меня, повар Лал спросил:

– Ты о спартанцах слышал, Латро?

– Нет. А кто это?

– Самые лучшие воины в мире. Говорят, их победить невозможно.

Второй повар неприлично хрюкнул.

– Ну, это ведь другие говорят – я же не утверждаю, что это именно так и есть, – обернулся к нему Лал. – А сейчас вроде бы спартанцы ходят по Афинам и в каждом доме задают одни и те же вопросы. По-моему, городскому начальству не следовало бы этого им позволять. Разумеется, Спарта – наш союзник, так что, наверное, власти просто не хотят лишних неприятностей – ведь если бы они сказали "нет", то эти спартанцы силой ворвались бы в город. А здесь и так осталось совсем мало мужчин – большая часть в армии или на флоте. И кто его знает, что могло бы тогда произойти?

– Ну ты-то знаешь, – заметил второй повар. – Да и все остальные тоже.

– А сюда они не придут? – спросил я.

– Я думаю, могут. Они повсюду ходят. Да в общем-то ничего страшного в том, чтобы сказать спартанцам, что у нас было вчера на завтрак, я не вижу.

– Вот мы им и скажем, – снова откликнулся второй повар. – Прямо так и скажем: что, дескать, тут дурного?

– Да, так и скажем, – кивнул Лал. – Лучше уж так.

Я принес еще один поднос, уставленный грязной посудой, и повара заставили маленькую Ио мыть ее. Внутренний дворик был буквально усыпан мусором, в основном яблочными семечками и кожурой, и Каллеос сказала мне:

– Я твоя хозяйка, Латро, ты помнишь это? А теперь подмети-ка здесь как следует, да не забудь: ты должен открывать дверь посетителям и спрашивать, кто и за чем пришел. Ну и еще кое-что. Ты помнишь?

Я кивнул и сказал, что только что прочитал об этом на дверях собственной комнаты.

– Вот и хорошо, – успокоилась Каллеос. – И не забудь непременно подмести еще раз после того, как уйдут гости. Постарайся и это запомнить: я люблю, чтобы с утра во дворике было чисто. Да вот еще что, Латро: девушки свои комнаты обязаны убирать сами – хотя они, конечно, постараются заставить тебя делать это, ленивые неряхи. В любом случае их комнаты должны быть убраны к вечеру. Если увидишь, что кто-то отлынивает, скажи мне.

– Хорошо, госпожа, – сказал я.

– А вечером, когда будешь открывать дверь гостям, не впускай ни одного пьяного, если он не докажет тебе, что у него есть деньги – причем серебро, а не медяки! Золото тоже годится. Впускай любого, у кого есть золотые монеты. Но если у человека вид обшарпанный, если он кажется пьяницей или, наоборот, полным трезвенником, не впускай его ни в коем случае. И не вздумай без нужды размахивать своим ужасным кривым мечом! Впрочем, надеюсь, нужды в этом и не возникнет.

– Я понял, госпожа.

– Твоих кулаков вполне достаточно. Можешь пустить их в ход – как в прошлый раз с этим, как там его?… Да, когда Ио вымоет посуду, пошли ее ко мне. И не позволяй двум этим бездельникам на кухне сваливать на ребенка всю грязную работу! Мы с ней отправимся на рынок. Большую часть необходимой к вечеру провизии я, конечно, закажу – ее принесут позже, – ну а всякие мелочи прихватит Ио. И когда разносчики принесут наши покупки к задней двери, не болтай с ними, а проверь, все ли на месте, и отправь их немедленно прочь. Нечего им совать свой нос в наши дела! Итак, я на тебя рассчитываю, Латро?

Гости появились, едва стало темнеть. В основном это были лысые или седые пожилые мужчины, и они показались мне слишком старыми, чтобы с ними драться. Я всех впустил и, пока девушки развлекали их, немного поспал прямо на табурете у двери. Проснулся я, лишь когда первые из гостей уже собрались уходить. Некоторые, впрочем, остались на ночь в комнатах девушек. Когда внутренний дворик опустел, я отнес кубки, чаши и тарелки на кухню, чтобы Ио завтра все это вымыла, и вытащил свою метлу.

Большая часть светильников была потушена, а в углу дворика спал какой-то мужчина. Было совершенно ясно, что как следует убрать здесь невозможно, но я решил сделать все, что в моих силах. Находиться ночью во дворике было особенно приятно. Месяц тонким серпиком светился сквозь пелену легких облаков, отбрасывавших на стены едва заметные тени. Стало прохладнее, в воздухе пахло росой и цветами, которые Каллеос купила еще днем.

Я как раз подметал в углу, где стояло множество ваз с цветами, когда плеча моего коснулась женская рука. Я обернулся, пытаясь разглядеть лицо незнакомки, но оно терялось во мраке.

– Пойдем со мной, дитя войны, – сказала женщина. – А это сделаешь позже. Или никогда.

Догадавшись, что именно ей нужно, я бросил метелку на каменный пол и стал искать незнакомку в темноте среди вазонов с цветами, однако увидел ее, лишь когда она зажгла серебряный светильник в форме голубя, который, как оказалось, висел у нее над постелью.

Я не могу вспомнить, сколькими женщинами уже обладал в своей жизни.

Возможно, их не было вообще. Знаю лишь, что для меня в ту ночь она была первой и единственной, ибо ни одна другая не могла в сравнении с нею даже претендовать на звание настоящей женщины. Наши любовные восторги, казалось, продолжались бесконечно, вставали и рушились в прах города, а я все сжимал ее в объятиях, все время ощущая на лице дуновение душистого весеннего ветерка.

Возлюбленная моя была еще очень молода, почти ребенок. Ее нежная кожа казалась розовой в розоватом свете светильника-голубя; но само тело ее было вполне женским, груди маленькие, но идеальной формы. Очи синели, как летнее небо, волосы вздымались языками пламени, и от нее исходил дивный запах амброзии и тысячи других ароматов, свойственных ночи.

– Ты забываешь все на свете, – сказала она. – Но меня будешь помнить!

Я кивнул: говорить я не мог. По-моему, я даже пальцем пошевелить был не в состоянии.

– Я куда прекрасней моей извечной соперницы. У нее три лика[103], но ни одного, подобного моему. Ее ты уже забыл, но меня не забудешь никогда.

– Никогда!

Стены ее спальни были из алого бархата; казалось, в неярком свете по нему пробегают огненные блики.

– И я куда прекраснее Коры-девственницы! – В голосе ее послышались горечь и презрение. – Не так давно я облагодетельствовала одно жалкое создание по имени Мирра[104]. Лучше б я от этого удержалась! Собственный отец овладел ею, и она превратилась в дерево, в бессловесный предмет с деревянными конечностями. – Я заметил, как странный рогатый слуга в дверях замахал на кого-то широкими белыми рукавами, чтобы не нарушали наш покой.

– И все же она родила сына, самого прекрасного младенца на свете. Я спрятала мальчика в сундучок – чтобы сберечь его, ибо у меня были возлюбленные, которые непременно воспользовались бы им как женщиной.

Я кивнул, хотя предпочел бы, чтобы она говорила со мной о любви.

– Я верила ей – той злой девке, что смеет называть себя Девой, хотя Аид частенько ложится меж ее ног[105]. А она сумела отпереть мой сундучок и выкрала младенца. Я молила о справедливости, но она держала его при себе по четыре луны в году. И в конце концов он умер, и из его крови вырос кроваво-красный цветок, в чаше которого мы сейчас лежим.

– И пусть бы это продолжалось вечно, ибо каждый твой поцелуй кажется мне первым!

– Увы, это тебе не суждено, мой милый. И скоро – о, как скоро! – ты вынужден будешь меня покинуть! Но ни облика моего, ни слов моих ты не забудешь.

И она зашептала мне на ухо, снова и снова повторяя примерно одно и то же, но разными словами. Не могу воспроизвести это здесь – я совершенно не помню, какие именно слова она говорила, и, по-моему, сразу же забывал их, едва услышав; впрочем, возможно, они просто затаились где-то на дне моей памяти и никак не могут всплыть на поверхность. Я помню, как она показала мне золотое яблоко, и лучи света заиграли на его блестящей поверхности.

А потом она исчезла, исчезла и ее спальня, а я остался стоять посреди дворика, опираясь на метлу. Стало гораздо прохладнее; высоко над головой висел месяц, похожий на основание тончайшей чаши, в которой хранилось некое знание, запретное для меня.

Я взял один из зажженных светильников и снова стал искать дверь в комнату своей возлюбленной среди ваз с цветами. И нашел ее! Возле двери лежал полураспустившийся алый анемон, над которым, дрожа крылышками, вился беленький ночной мотылек.

Я отогнал мотылька и поднял цветок. Мне показалось, что в чашечке анемона затаилась искорка ее смеха, а может быть, то была лишь капелька росы…

На плечо мое легла женская рука. То была Каллеос, от которой сильно пахло вином, ибо она всегда пила наравне с мужчинами.

– Да брось ты свою метлу, Латро, – сказала она, – и перестань шнырять среди ваз с цветами да еще с лампой. Завтра все доделаешь как следует, при свете. Ступай-ка за мной. А знаешь, ты очень хорош собой!

– Спасибо на добром слове, – пробормотал я. – Что тебе от меня нужно, госпожа?

– Всего лишь опереться о твою руку. Помоги мне добраться до спальни. О боги, как хочется спать! Ужасно я устала сегодня! А в спальне у меня припасен целый бурдюк отличного вина, так что я тебя еще и угощу.

Несправедливо, что ты все время работаешь и даже минутку посидеть с гостями не можешь.

Я отвел ее в спальню. Она рухнула на постель, так что веревки под матрасом затрещали; потом сказала, где у нее хранится бурдюк с вином, я принес его, и она налила мне и себе по полной чаше. Пока я пил, Каллеос быстренько задула лампу и сообщила доверительно:

– Я уже не в том возрасте, когда на женщину хорошо смотреть при ярком свете. Поди-ка поближе, сядь со мной рядом.

Я сел к ней на постель и погладил ее по обнаженной груди.

– О, да ты отлично умеешь и с женщиной обращаться!

Было не так уж темно. Я оставил дверь приоткрытой, и в спальню Каллеос падала полоска света от серебряного светильника в виде голубя; в ушах моих вдруг послышался знакомый шепот, но такой тихий, что я не мог разобрать слов. Каллеос спустила с плеч одежду, в полутьме виднелись белые груди и округлый живот. Я боялся, что вид ее обнаженного тела вызовет у меня отвращение, но почему-то отвращения не испытывал: чем-то Каллеос показалась мне похожей на ту женщину, возникшую из цветка анемона.

Странно, однако ведь и любое написанное слово всегда бывает кем-то прежде произнесено вслух со смыслом, а не является просто грязноватой отметиной на листе папируса.

– Поцелуй меня, – сказала Каллеос. – И помоги лечь.

Я снял с нее сандалии и стащил спущенную одежду через ноги.

Она, правда, уже похрапывала, так что я вышел, плотно прикрыв за собой дверь, и отправился в свою комнату, где и сижу сейчас, описывая в дневнике случившееся со мной этой ночью.

Глава 21 ЭВТАКТ

В дверь постучали, когда я подавал завтрак.

– Боги, не иначе что-то стряслось – простонала Каллеос.

Зоя, похвалявшаяся щедрой платой за прошлую ночь, попыталась ее успокоить:

– Ну почему обязательно стряслось? А вдруг это как раз добрая весть?

Никогда ведь не знаешь заранее.

В дверь застучали еще сильнее.

– М-да, – заметила Фая, – наверняка чем-то тяжелым колотят.

Оказалось, стучали тупым концом копья, обитым железом. Я обнаружил это, открыв дверь. Этот Эвтакт и с ним полдюжины гоплитов буквально ворвались в дом. Они были в доспехах, с тяжелыми щитами, однако в откинутых шлемах, так что я со злости успел как следует стукнуть одного из воинов по шее, а самого Эвтакта швырнул на пол через бедро, пока на меня не навалились остальные. Когда гоплиты окружили меня, наставив копья, я, отшвырнув в сторону табурет, выхватил меч. Женщины завизжали. Эвтакт вскочил и тоже выхватил меч, но Ио повисла у него на руке с криком:

– Не убивай его!

Он стряхнул с себя девочку и сказал:

– Мы и не собирались его убивать, если он сам на копья не бросится. Кто здесь хозяин?

Каллеос вышла вперед; она была так бледна, словно ее тошнило.

– Хозяйка – я, а Ио – моя рабыня. О каком убийстве ты говоришь, лохаг?[106] Если убьешь моего раба, придется заплатить сполна. Девять мин стоил он мне, а купила я его всего месяц назад, у меня и расписка есть, а там подпись одного из самых уважаемых афинских граждан.

– Однако сама ты вовсе не эллинка!

– Я этого и не утверждаю! – с достоинством возразила Каллеос. – Я говорю лишь, что человек, продавший мне этого раба, из знатной афинской семьи. Он сейчас в море, командует одним из подразделений нашего флота. Ну а я свободная гражданка и постоянно проживаю в Афинах. Я действительно родом из чужой страны, однако нахожусь под защитой здешних законов.

Эвтакт с кислым видом смотрел то на нее, то на меня.

– Сколько в доме мужчин?

– В данный момент? Трое. А зачем тебе это знать?

– Позови остальных.

Каллеос пожала плечами и сказала Фае:

– Приведи Лала и Леона.

– А ты, – Эвтакт ткнул в мою сторону острием меча, – быстро назови имя человека, который тебя продал!

Я молча покачал головой.

– Его имя Гиперид, господин, – ответила вместо меня Ио. – Прошу тебя, не причиняй Латро зла: он ничего не может запомнить!

Гоплиты, которые, подталкивая друг друга локтями, пялились на женщин, умолкли, как по команде. Эвтакт опустил меч и с лязгом сунул его в ножны.

– Так ты говоришь, он ничего не помнит, девочка?

Ио смутилась и молча кивнула.

– Ну это мы быстренько проверим, – заявил Эвтакт и повернулся к Каллеос. – У вас книги какие-нибудь есть?

Каллеос покачала головой.

– Ни одной. Я все свои записи делаю на восковых табличках.

– Совсем ни одной? Хочешь, чтобы мы поискали? Вряд ли тебе это понравится.

– Ну есть одна книга – в ней Латро должен все записывать, иначе он ничего вспомнить не может, тебе ведь Ио уже сказала.

– Ага! – Эвтакт глянул на одного из спартанцев, и оба понимающе улыбнулись друг другу. – Давай-ка сюда эту книгу, женщина.

– Я даже не знаю, где Латро ее прячет.

– Тебе все равно не прочитать ее, лохаг, – вмешалась Фая. – Я, например, пробовала, но он пишет на каком-то варварском языке!

Наши веселые повара, которые еще утром преспокойно чистили сковородки, громко переговариваясь между собой, стояли теперь рядом с Фаей и выглядели весьма жалко. Тот гоплит, которого я ударил, наконец поднялся с пола, потирая шею.

– Но сам-то он наверняка сможет прочитать собственные записи? – сказал Эвтакт. – Латро, принеси мне свою книгу.

– Он боится, господин, что ты ее у него отнимешь, – сказала Ио. – Ты ведь не сделаешь этого, правда?

– Нет, конечно. А ты знаешь, девочка, где эта книга?

– Да. Я о Латро знаю больше всех.

– В таком случае принеси ее. Обещаю, мы ни Латро, ни тебе зла не причиним.

Ио сбегала в мою комнату и вскоре вернулась со свитком.

– Хорошо, – сказал Эвтакт. – А теперь…

И тут в дверь снова постучали. Эвтакт велел одному из гоплитов посмотреть, кто там, и отослать пришедшего прочь. А мне он сказал:

– Отличный свиток! Должно быть, стоил не меньше двух "сов". Только слишком длинный, чтобы его можно было развернуть на весу, верно?

Я кивнул.

– Ну так разверни его на полу, чтобы я мог посмотреть. А ты, девочка, придержи конец.

Тот воин, что ходил отворять дверь, возвестил:

– Срочное послание, лохаг. Из Милета[107].

Эвтакт кивнул, и воин впустил какого-то высокого и очень худого человека с пышной копной спутанных черных волос. Он был одет в пурпурный плащ, все пальцы в перстнях. Худой человек быстро глянул в мою сторону, потом – на Каллеос и сказал, обращаясь к Эвтакту:

– Да благословят тебя боги, благородный воин! Мне нужно кое-что сообщить тебе. Наедине.

Каллеос с улыбкой предложила:

– Я могу проводить вас в удобную комнату, где никто не помешает вашей беседе. Мы, правда, еще не успели убрать после вчерашней вечеринки…

– Это не важно! – рявкнул Эвтакт. – Мы там долго не задержимся. А ты, Латро, сверни пока свой свиток да не выпускай его из рук. Присмотри за ним, Басий.

Они ушли и почти сразу вернулись. Спартанец выглядел довольным, а милетец – опечаленным. Эвтакт сказал гоплитам:

– Этот парень сообщил, что скоро нам самим придется о себе заботиться.

– Он повернулся ко мне:

– Разворачивай-ка свой свиток.

Я подчинился и, добравшись до последнего листа, обнаружил там засохший цветок люпина.

Эвтакт присел рядом со мной на корточки, разглядывая цветок.

– Эй, посмотрите-ка сюда! – обратился он к своим воинам. – Все видели?

Те дружно закивали.

– Ну так запоминайте хорошенько. Возможно, вам придется рассказывать об этом самому Павсанию[108]. Вы слышали, как я задал этому варвару вопрос?

И как он не мог мне ответить? Видели, как он разворачивал свиток? Видели цветок? Так вот, смотрите, ничего не забудьте! Все это очень важно! И тому, кто совершит ошибку, с рук не сойдет.

– Благородный спартанец, – начал было худой человек в пурпурном плаще, – если позволишь…

– Не позволю. Вы, ионийцы, на золоте просто помешаны. Мы одерживаем для вас победу за победой, так что вам кажется, будто и у нас золота полно. Да самый жалкий раб в этом доме куда богаче любого спартанца!

– Ну, раз так… – пожал плечами милетец и повернулся, чтобы уйти, но Эвтакт остановил его:

– Эй, не так быстра – Два воина преградили милетцу путь к двери. – Уйдешь, когда я позволю, не раньше. А пока слушайся моих приказов, иначе плохо тебе придется. Ты, Латро, пойдешь с нами; и эта девочка тоже. Как ее имя?

– Ио! – пискнула Ио.

– А ты, женщина, – Эвтакт повернулся к Каллеос, – обратись к Павсанию или к любому из наших военачальников, и деньги тебе вернут. Молчать!

Слишком много болтаете – все вы здесь болтуны!

– Господин, – спросил я, – можно мне взять в своей комнате плащ и чистые хитоны?

Он кивнул:

– Можешь взять все, что хочешь, главное, книгу свою не забудь. Басий, ступай с ним.

– Эврикл, – обратилась Каллеос к человеку в пурпурном плаще, – но ты-то ведь не уйдешь с ними?

– Нет конечно! – ответил тот.

Эвтакт живо обернулся к нему:

– Ты хочешь сказать – конечно да! Ты ведь родом из Милета, а Милет входит в состав Империи, которая воюет против нас, так что теперь ты наш пленник. Если вздумаешь колдовать, тебе быстренько перережут глотку – пикнуть не успеешь!

Я ушел в сопровождении Басия и больше ничего из их разговора не слышал.

Когда мы вернулись, в ногах Ио уже лежал маленький узелок; она прижимала к себе деревянную куклу. Басий вопросительно глянул на Эвтакта и указал на мой меч.

– Он был у меня в доме сторожем, лохаг, – пояснила Каллеос. – Если хочешь, Латро, оставь свой меч здесь, я его сохраню для тебя.

– Нет, – возразил Эвтакт, – пусть передаст Басию. Возможно, Павсаний сам захочет вернуть Латро его меч.

После прохлады внутреннего дворика улица показалась мне просто раскаленной. Я вскинул узел с пожитками на плечо и свободной рукой взял за руку Ио; она крепко уцепилась за меня, другой рукой сжимая свой узелок.

Перед нами вышагивал Эвтакт, который смотрел на каждого встречного в упор, желая смутить, и все время плевался, ибо его обоняние оскорбляли запахи городских помоек. Милетец с кислым видом тащился сзади и что-то бормотал себе под нос.

Басий шел справа от меня, а слева и сзади вышагивали остальные гоплиты – с длинными копьями, в красных плащах и с тяжелыми щитами, на которых была изображена похожая на один из значков клинописи буква, которую жители Пурпуровой страны[109] называли «стилус». Это был, видимо, авангард спартанской армии, и лучники, стоявшие на страже у городских ворот, с явным облегчением посматривали на них.

У каждого спартанского гоплита было по несколько рабов, которые несли его имущество, ставили для него палатку и готовили пищу. Рабы уже успели купить в Афинах вина, так что и нам перепало немного, поскольку сами воины еще даже не завтракали. Рабы купили также луку, вареного ячменя, соленых оливок и сыру. Ио утверждает, что я ничего не помню, и, наверное, так оно и есть, однако я сразу вспомнил, сколько вина подавалось к столу у Каллеос и какие замечательные дыни и фиги она покупала.

Прежде чем нам дали поесть, Эвтакт послал в Афины рабов, чтобы вызвать вторую эномотию[110]. После трапезы (кстати, очень быстро завершившейся) он приказал остальным рабам разбить лагерь. Я спросил Басия, куда мы идем.

– Возвращаемся на Пелопоннес, – ответил он, – если царевич сейчас там.

Он хочет тебя видеть.

Я спросил, зачем я ему, но Басий так и не ответил.

– Ты, наверно, не помнишь, – сказала мне Ио, – но мы уже плавали у берегов Пелопоннеса с Гиперидом. Этот полуостров тогда показался мне совсем диким – на берегу мы видели всего несколько маленьких деревушек.

Басий кивнул:

– Верно, у побережья слишком много морских разбойников. Торговлей для Спарты занимается Коринф.

Тут этот милетец, явно прислушивавшийся к нашему разговору, заметил:

– И благодаря этому неустанно богатеет!

– Ну это их дело, – равнодушно откликнулся Басий и пошел прочь.

– Странные люди, правда? – обратился ко мне милетец. – Я знаю, ты меня не помнишь, Латро, но я Эврикл Некромант. Вспомни, еще не так давно ты держал на кладбище факел, помогая мне сотворить одно из самых знаменитых своих чудес.

– Да, ты действительно был в гостях у Каллеос во время той пирушки, – подтвердила Ио, – и держал пари с Гиперидом. Мне Рода рассказывала.

Эврикл согласно кивнул.

– Верно, девочка! Из чего можно заключить, что я добрый приятель Каллеос, законной владелицы Латро.

– Ничего подобного!

Эврикл с неодобрением посмотрел на Ио. У него удивительная способность выражать удивление, поднимая одну бровь значительно выше другой.

– Латро – свободный человек! А я его рабыня! Каллеос утверждала, правда, что я принадлежу ей, но у нее на меня даже купчей нет.

– Как и на Латро, по-моему. Впрочем, теперь это не имеет никакого значения. Между прочим, не вздумайте говорить о купле-продаже с этими спартанцами! Если у всех народов на земле торговля всегда считалась делом уважаемым, а воровство – недостойным, то у спартанцев все наоборот. Вор для них – прямо-таки герой, особенно если его не поймали, а торговец, даже если у него всего лишь прилавок на рынке, – человек совершенно порочный.

– Ты их, похоже, недолюбливаешь, – сказал я.

– А кто их любит? Некоторые, правда, ими восхищаются, чуть ли не поклоняются им, но любить – не любит никто! Да судя по тому, что я видел сегодня, они и друг друга-то не слишком любят.

Ио спросила, бывал ли он на Пелопоннесе.

Он с сокрушенным видом кивнул:

– Там, стоит отойти подальше от Коринфа, что на Истме[111], ужасная бедность! И еды-то приличной не найдешь – все ячмень да бобы. Вы ведь видели, как обошелся со мной Эвтакт? Вместо благодарности сделал меня своим пленником. А ведь я принес ему весьма ценные сведения! За такие любой военачальник из приличного города непременно наполнил бы мне рот серебром.

– Ты ведь сообщил этим спартанцам обо мне, – сказал я.

– Да, это так. И по-моему, поступил весьма хитро. Видишь ли, я узнал, что спартанцы ходят по Афинам и всем задают дурацкие вопросы, даже внимания на ответ не обращая. Они, например, спрашивали, где тот или иной человек обедал. Люди по большей части, естественно, отвечали, что дома или у друзей, ну, некоторые – в гостинице или харчевне; однако же ответы их вроде бы никакого значения для спартанцев не имели. И вот, выслушав с полдюжины подобных историй, я догадался: они ищут человека, который не помнит, где обедал. То есть, по всей вероятности, тебя.

– А тебе-то что плохого мой хозяин сделал? – с возмущением спросила Ио.

– Да ничего, – ухмыльнулся Эврикл. – Не беспокойся, вряд ли спартанцы хотят причинить ему зло, что-то не верится. Судя по поведению Эвтакта, Павсаний скорее одарит Латро или возвеличит его. Да и потом, спартанцы все равно рано или поздно отыскали бы его – впрочем, я, возможно, уже опоздал, хотя не теряю надежды на кое-какую выгоду для себя.

– Мне казалось, тебе не хочется быть их пленником?

– Верно, не хочется; но куда больше мне неприятна их неблагодарность. А если желание сбежать от них станет нестерпимым, я просто удеру, превратившись в невидимку.

Когда из Афин подошли все воины из лоха Эвтакта, мы отправились в путь; каждый воин шел в сопровождении рабов, тащивших его тяжелый щит, шлем, копье и прочие пожитки, а мы, то есть Ио, Эврикл и я, шли налегке следом за Эвтак-том. На ночь мы разбили лагерь на берегу ручья, а перед сном Ио напомнила мне, что сперва я должен описать в дневнике все события сегодняшнего дня. И вот я пишу и вижу перед собой какую-то женщину с двумя факелами в руках. Рядом с ней два гончих пса. Она стоит на скрещенье дорог и манит меня к себе. Как только кончу писать, непременно выясню, чего она хочет.

Глава 22 ЖЕНЩИНА НА СКРЕЩЕНЬЕ ДОРОГ

Богиня мрака напугала меня. Сейчас она давно уже исчезла, но мне все еще не по себе. Никогда бы не подумал, что женщина способна внушить мне такой ужас, даже если в руках у нее нож и она собирается перерезать мне горло. Но богиня мрака – не обычная женщина.

Хотя, когда я отошел от костра и приблизился к ней, она показалась мне такой, какую можно встретить в любой деревушке. Темноглазая, темноволосая, волосы перевязаны лентой, ростом еле-еле мне до плеча. В каждой руке она держала по факелу, и черный дым от них поднимался в небеса.

Ее собаки тоже были черными и очень крупными – при виде их я сразу подумал о царской охоте на львов, хотя, по-моему, никогда такой охоты сам не видел. Мордами псы доставали женщине почти до плеч; уши у них стояли торчком, как у волков. Клочья белой пены на мордах поблескивали, падая на землю.

– Ты меня не знаешь, – сказала женщина, – хотя видишь каждую ночь.

Услышав ее голос, я понял, что это царица или богиня, и с почтением поклонился.

– Мои псы могут в один миг разорвать тебя на куски, ты это понимаешь?

Или думаешь, что способен справиться с ними?

– Нет, Великая богиня, – сказал я. – Ведь это твои псы.

Она рассмеялась, и ветви деревьев шевельнулись.

– Хороший ответ. Но не называй меня Великой богиней, так называют владычицу земли, а она – мой заклятый враг. Я же Энодия, богиня мрака, Мать ночная[112].

– Хорошо, Мать ночная.

– Забудешь ли ты меня, если мы более не свидимся?

– Постараюсь не забыть. Мать ночная.

Она снова рассмеялась, и снова что-то шевельнулось среди деревьев – так близко, что я почти разглядел это.

– Знай, Латро, я богиня ядов, убийств и смертельных заклятий; мне подвластны-призраки; я королева невров; я едина в трех обличьях. Понимаешь ли ты меня?

– Да, богиня, – сказал я смущенно. – Но не очень хорошо.

– Сегодня ты миновал множество крестьянских жилищ и почти возле каждого видел, наверное, мое изображение, вырезанное из дерева или из камня, – три женщины, стоящие спиной к спине.

– Да, Мать ночная, видел, но не знал, что это значит, – зубы у меня стучали от страха.

– Ты, конечно, не помнишь, однако, глядя на луну, ты всегда видел меня, как и я тебя. Однажды, услышав, как кто-то призывает Юного бога, я подошла ближе; ты стоял в воде, я поискала вокруг, но его рядом не обнаружила.

Помнишь ли ты, какой я тогда предстала перед тобой?

Я не мог говорить и лишь молча покачал головой.

Подобно тому, как рассеивается тьма, когда луна выглядывает из-за облака, богиня мрака растаяла и на ее месте возникла прелестная дева, та самая, которую я видел у озера после того, как провел ночь в объятиях Гилаейры.

– Теперь вспомнил? – сказала дева и улыбнулась. – Сила Геи-Земли велика, но я-то здесь, а ее здесь нет. – В руках у нее был лук, как и тогда, а в колчане на поясе – семь стрел. Гончие псы, спутники богини Мрака, ластились к ней.

– О да, – ответил я, – вспомнил! Благодарю тебя! – Я упал перед нею ниц и готов был целовать ей ноги, но псы злобно оскалили клыки.

– Учти: я тебе не друг. Ты – всего лишь враг моего врага, и стоит мне уйти, ты снова меня забудешь.

– Ну так не уходи никогда! – воскликнул я страстно. – Или возьми меня с собой.

– Я не могу остаться, а ты не можешь пойти туда, куда направляюсь я. Но я пришла, чтобы рассказать тебе о той стране, куда ты вскоре отправишься.

Это мое царство. Там меня зовут Охотницей, или Авге, и ты тоже можешь называть меня так.

– Хорошо, Охотница.

– Когда-то моя страна принадлежала Гее[113]. Но я отвоевала ее и приказала разбить старые алтари.

– Я понял, Охотница.

– Ты не должен стремиться ослабить власть моих помощников над собой, а поскольку ты все забываешь, я пошлю с тобой своего раба, который будет напоминать тебе об этом. К счастью, такой человек уже и так рядом с тобой; он поклялся служить мне вечно и без оглядки и поступит так, как я сочту нужным.

– Но я тоже послушен тебе, Охотница!

– Вряд ли. Впрочем, я знаю: ничего дурного против меня ты не замышляешь. Взгляни-ка сюда. – Она протянула ко мне раскрытую ладонь: на ладони извивалась змейка длиной не более мизинца. – Возьми ее и береги.

Я взял змейку, но мне некуда было ее положить, и я держал ее просто в руке, однако через некоторое время почувствовал, что она исчезла и я сжимаю пустоту.

– Итак, – продолжала богиня, – чуть дальше по дороге ты увидишь крестьянский дом. Это недалеко, так что не бойся: воин, которому ведено сторожить тебя, не успеет проснуться. Ты должен войти в дом и заставить его хозяев принести тебе бурдюк с вином и чашу. Когда же ты встретишь того, кто предан мне всей душою, то налей и ему полную чашу этого вина, а в чашу опусти змейку. Все понял?

– Охотница, – сказал я, – но твоя змейка исчезла!

– Ничего, в свое время найдется. А теперь ступай. Я пошлю своих собак вперед, пусть разбудят людей в доме.

Не успела она договорить, как псы сорвались с места и мгновенно исчезли.

Я пошел за ними следом и, пройдя шагов пятьдесят, ощутил невыразимую потребность вновь увидеть ее. Я обернулся, но лучше б я этого не делал!

Охотница исчезла, а на ее месте высилась громадная богиня мрака с факелами в воздетых руках. Вокруг нее плавали клочья тумана и сгустки тьмы; какие-то бесформенные тени выползли из-под деревьев. Вдруг послышался леденящий душу вопль, и я бросился бежать. Не знаю, бежал ли я выполнять поручение или просто от страха, который нагнала на меня Мать ночная.

Дом казался самым обыкновенным, из необожженного кирпича, с тростниковой крышей; двор был окружен невысокой глинобитной стеной.

Калитка была сломана; я вошел во двор и увидел на земле сброшенную кем-то с алтаря статую – три женщины, стоящие спиной к спине; сами алтари, находившиеся по обе стороны от входа в дом, повреждены не были. Дверь тоже уцелела, однако, когда я уже собирался войти, из дома вдруг, резко распахнув дверь, выбежал какой-то мужчина с вытаращенными глазами. Он непременно столкнулся бы со мною на бегу, если б я не перехватил его.

– Не ты ли здесь хозяин? – спросил я.

– Да, я.

– В таком случае я, наверное, могу тебе помочь и снять с дома проклятье, однако ты должен сам принести мне бурдюк с вином и чашу.

Он в изумлении беззвучно открывал и закрывал рот, точно пытаясь сказать что-то, и, наверное, у него на губах выступила бы пена, если б они так не пересохли. Жалостные вопли, доносившиеся изнутри, смолкли; слышно было лишь, как плачет ребенок.

– Принеси же мне вино, – повторил я.

Без лишних слов он повернулся и пошел в дом; я последовал за ним.

К нему тут же со слезами бросилась жена; она была совершенно обнаженной, с искаженным от страха и горя лицом. Бедняжка явно пыталась что-то сказать, но из уст ее вырывались лишь жалкие стоны. Мужчина оттолкнул ее, и она вцепилась в меня, точно просила защиты; я обнял ее за плечи.

Мужчина вышел из комнаты и вскоре принес бурдюк с вином и простую глиняную чашу.

– Это вино двухлетней выдержки, – сказал он, и только тут я увидел, что он не старше меня, а может, даже и моложе.

Я велел ему успокоить жену и снова вышел во двор. Там я вернул статую на прежнее место, налил в чашу немного вина и полил им землю перед каждым изображением тройственной богини, называя ее Матерью ночной, Охотницей и Луной. К этому времени в доме уже установилась полная тишина; из леса доносилось уханье совы.

Хозяева вышли ко мне; теперь женщина была одета и вела за руку девочку чуть помладше Ио. Я сказал, что, по-моему, их более никто не потревожит.

Они без конца благодарили меня, потом хозяин дома принес фонарь, еще один бурдюк с вином и такие же чаши, как та, которую он дал мне прежде. Мы все пили вино, не смешивая его с водой, даже девочка, которая отхлебывала вино из материной чаши. Мать пояснила, что так малышка скорее заснет. Я спросил, что здесь произошло и что так напугало их.

Девочка смогла выговорить только, что это "очень страшно", и я не стал больше спрашивать ее, так как она ужасно боялась. По словам женщины, явилась какая-то старая карга с выпученными глазами, которая, бормоча заклятья, уселась прямо на нее, лишив возможности двигаться. Несчастная даже дышать как следует не могла. Мужчина же рассказал об ужасном крылатом существе, но не о птице и не о летучей мыши – существо, хлопая крыльями, носилось за ним из комнаты в комнату.

Я спросил, не видел ли кто из них собаки. Они сказали, что у них есть собака и они даже слышали, как она лаяла. Мы пошли посмотреть, не спрятался ли пес в будку под домом, и обнаружили, что он мертв, хотя на нем не было ни одной царапины. Пес был старый, с седой мордой. Мужчина спросил, не колдун ли я, и я ответил, что, наверное, колдун, но только на эту ночь.

Выйдя на дорогу, я заметил, как на перекрестке шевельнулась чья-то тень и замелькал огонек, хотя Мать ночная со своими факелами уже исчезла.

Оказалось, это милетец; он испуганно вскочил, когда я подошел ближе, однако, узнав меня, тут же успокоился.

– Латро! – воскликнул он. – Слава богам, хоть еще кто-то в этом лагере не спит! Представь себе, эти спартанцы даже часового не поставили. Видно, они тебе полностью доверяют.

Я спросил, что он тут делает.

– Всего лишь хотел принести, небольшую жертву Триодите. Такие перекрестки считаются священными, особенно если рядом нет человеческого жилья, ну а безлунные ночи – лучшее время для жертвоприношений в честь Тройственной богини. Я ведь еще не успел как следует поблагодарить ее за ту великую милость, которую она мне оказала в Афинах – помнишь, на кладбище? Ах да, как жаль, что ты ничего не помнишь! Ну да все равно.

Сегодня мне как раз представился случай: этот вот, – он показал пальцем на черного щенка, – подвернулся, а такая жертва, насколько я знаю, должна быть принята благосклонно.

– Если ты еще не закончил… – начал было я.

– О нет! Я как раз произносил последнее заклинание, когда услышал твои шаги. – Он наклонился и подобрал сверкающие предметы, разложенные вокруг щенка, затем выразительно глянул на мой бурдюк с вином. – Насколько я понимаю, вино ты купил в деревне?

Я кивнул и спросил, не является ли он последователем Триодиты.

– Да, разумеется! С юных лет я посвящен ей. Она дает своим рабам все, что они ни попросят, – даже старина Гесиод утверждал так в своих стихах, хотя никто из его соотечественников, по-моему, должного внимания на это не обратил. Допускаю, правда, что у великой богини довольно странная манера оказывать милости.

И тут я понял, что именно о нем мне говорила Охотница, развязал бурдюк и налил в чашу вина.

– А что именно ты просил у нее? – спросил я.

– Власть, конечно! Деньги – всего лишь разновидность власти, притом не самая лучшая. Что же касается женщин, то их у меня было более чем достаточно. Я нахожу, что мальчики куда лучше.

Чтобы не молчать, я сказал:

– Ну что ж, власть позволит тебе взять любого. Цари ведь не испытывают с этим никаких затруднений.

– О да, однако настоящая власть свойственна отнюдь не наземному миру, она куда возвышенней и шире; это способность управлять мертвыми и их душами, это понимание неведомых и незримых вещей…

Я отпил из чаши и, отнимая ее от губ, почувствовал, как маленькая змейка шевельнулась в моей руке – той, что держала бурдюк. Я снова наполнил чашу доверху, незаметно уронил туда змейку и протянул милетцу, который осушил ее одним глотком.

– Вот за это спасибо, Латро! Теперь я перед тобой в долгу. – Он утер губы тыльной стороной ладони. – Я бы посвятил тебя в таинства нашей веры, да ведь ты все забудешь, а записывать это нельзя.

Мы побрели в лагерь. Я должен был ночевать в палатке Басия; не знаю, где собирался спать милетец, однако он спросил, нельзя ли нам выпить еще немного вина перед сном. Я ответил, что и без того уже выпил достаточно, однако с радостью угощу его. Он осушил полную чашу и пожелал мне доброй ночи.

Когда я хотел пожелать ему того же, слова застряли у меня в горле.

– Эврикл, – сказал он мне, думая, что я просто забыл его имя, – меня зовут Эврикл.

– Да-да, – пробормотал я. – Желаю тебе счастья, Эврикл. Я знаю, твоя богиня тобой довольна.

Он улыбнулся и помахал мне рукой, а потом нырнул в одну из палаток.

Я лег, но довольно долго не мог заснуть и не успел забыться сном, как стало светать; тогда я решил заняться своими записями, пока еще не забыл случившееся нынче ночью.

Глава 23 В ДЕРЕВНЕ

Я сижу во дворике гостиницы. Эвтакт так спешил покинуть Афины, что даже не закупил провизии на обратный путь. А может, считал, что купит все гораздо дешевле в деревне, и, видимо, оказался прав. Сейчас он со своими воинами отправился на рынок, а я пока стараюсь записать то, что еще не забыл, хотя уже совершенно не помню, как очутился среди этих спартанцев.

Не успели мы разбить лагерь, как явился милетец и пригласил пойти поискать винную лавку.

– Мне хочется отплатить тебе за вчерашнее угощенье, – сказал он. Я притворился, что все позабыл, но он стал меня уговаривать:

– Басий тоже может пойти с нами, тогда никто не скажет, что мы хотели сбежать.

Короче говоря, вскоре мы – милетец, Басий, Ио и я – уже сидели за столом под тенистым деревом, а на столе стояли кувшин с отличным вином и еще один, побольше, с чистой холодной водой из колодца. Перед каждым из нас поставили чашу.

– Ну что, вспомнил, как вчера мы с тобой беседовали о Тройственной богине? – спросил меня милетец. – Вряд ли ты успел это так скоро забыть.

– Я немного помню, как мы разбили лагерь и что произошло потом, – сказал я.

– А где мы сейчас? – спросила Ио. – И далеко ли отсюда до Элевсина?

– Мы находимся в Ахарнах[114], – сказал милетец. – А от Элевсина мы примерно в пятидесяти стадиях; там, очевидно, будет следующий привал. По Священной дороге было бы ближе, но, наверное, Эвтакт считает, что тогда нас могли бы обвинить в неуважении к богам. – Он глянул на Басия, словно искал поддержки, но спартанец лишь пожал плечами и поднес к губам свою чашу.

– Я уже бывала в Элевсине, – сказала милетцу Ио. – Вместе с Латро, Пиндаром и Гилаейрой. Латро даже ночевал в тамошнем храме.

– Вот как? И узнал что-нибудь интересное?

– Да. Великая богиня обещала вскоре вернуть его к друзьям.

Я попросил Ио рассказать мне об этом.

– Я не так уж много знаю – ведь ты и сам мало что мне рассказывал, все больше Пиндару. А вот записал, наверное, достаточно. Мне же ты сказал всего лишь, что видел богиню, она дала тебе цветок и пообещала, что ты вскоре увидишься со своими друзьями. Мы тоже твои друзья – и Гилаейра, и Пиндар, и я – но вряд ли богиня имела в виду нас. Скорее всего, это те твои друзья, с которыми ты расстался, когда был ранен.

Басий пристально посмотрел на меня.

– Богиня дала тебе этот цветок во сне? – спросил он.

– Не помню, – ответил я.

– Он говорил только, что она дала ему цветок, вот и все, – пояснила Ио.

Милетец между тем бросил на стол монету с изображением совы, словно гадал.

– Никогда нельзя точно сказать, какие намерения были у той или иной богини. Или у бога. Возможно, сон, в котором она тебе явилась, был куда более реален, чем те моменты бодрствования, когда никаких богов ты перед собой не видишь. Это зависит только от самой богини. Ах, как бы мне хотелось обладать подобной властью!

Я был потрясен.

– Ты хочешь стать богиней?

– Или богом. Это все равно. А потом подыскать себе небольшую страну, произвести должное впечатление на ее жителей своим могуществом и заставить их построить мне храм.

– Ты бы лучше побольше воды в вино добавлял, – заметил Басий.

– Возможно, ты прав, – улыбнулся милетец.

– Если пить вино неразбавленным, недолго и разум потерять – это все знают. Вот сколоты пьют неразбавленное вино, так каждому известно, что они горькие пьяницы.

– А скажи, правда, что на побережье Пелопоннеса есть деревушки, где по-прежнему поклоняются древним морским богам, давным-давно всеми забытым?

Басий неторопливо отпил из своей чаши и сказал:

– Какая разница, чем занимаются рабы? И кто у них боги?

– Знаешь, Латро, – задумчиво проговорила Ио, – когда мы плыли с Гиперидом, то у нас на корабле тоже было четверо сколотов. А потом один куда-то исчез – в ту самую ночь, когда убили матроса, – и больше его никто не видел.

Басий закивал головой:

– Ну что я тебе говорил?

Милетец снова бросил монету на стол.

– А они не все настоящие сколоты. Некоторые только притворяются сколотами, а на самом деле это невры. В Афинах я знавал одного такого.

– А кто это такие? Я о них никогда не слышал.

– Они живут к востоку от сколотов, и у тех, и у других весьма сходные нравы и обычаи. По крайней мере, так кажется с первого взгляда.

Басий налил себе еще вина.

– Ну и что? – пробурчал он.

– Да ничего, просто невры могут превращаться в волков. И порой превращаются в волков, сами того не замечая. Некоторые из них признавались, что ничего не могут с собой поделать. – Милетец понизил голос. – Вот ты, Латро, к сожалению, не помнишь, как я поднял мертвую из могилы на афинском кладбище, а ведь это явно кто-то из невров разрыл ее могилу! Я-то собирался всего лишь вызвать духа, а не заставлять мертвеца ходить и разговаривать, но когда увидел разбитый гроб… видишь ли, такая возможность редко предоставляется.

Владелец гостиницы, стоявший у стены неподалеку от нас, подошел поближе и, извинившись, присоединился к беседе:

– Я невольно услышал твой рассказ о людях-волках, господин мой. А знаете, у нас здесь не далее как вчера ночью произошло нечто весьма странное. Одна семья, мирно спавшая в своих постелях, была разбужена страшным ударом грома и появлением множества… я даже не знаю, как их назвать… Люди называют их слугами Матери ночной и еще иногда призраками, да только это не шутки. Небось имена их на стенах никто не пишет!

– Я полагаю, – промолвил милетец, – с рассветом все эти призраки исчезли? Я бы с удовольствием задержался здесь на денек – думаю, мне удалось бы навсегда изгнать ужасные порождения тьмы из жилища этих добрых людей. Моя слава в таких делах давно пересекла границы наземного мира, хотя вслух об этом лучше не говорить. Однако, мне кажется, благородный Эвтакт намерен после завтрака отправиться в путь.

– Да, утром все призраки исчезли, – подтвердил хозяин гостиницы. – Я, правда, сам с этими людьми не разговаривал, но их соседи утверждают, будто к их дому подошел какой-то человек – как раз когда они в ужасе оттуда выбегали – и сказал, чтобы ему дали бурдюк с вином и он все уладит. Так они и поступили, а он поднял с земли сброшенную с алтаря статую Богини Трех Дорог и полил землю вином перед каждым ликом богини. И чудовищ как не бывало! – Хозяин гостиницы помолчал, переводя взгляд с одного лица на другое, и продолжил:

– Судя по их словам, человек тот был очень высоким, со шрамом на лбу.

Милетец зевнул.

– А что случилось с вином, которое оставалось в бурдюке? Вряд ли он вылил перед статуей все.

– Нет, конечно. Бурдюк он оставил себе. Кое-кто считает, что он сам колдун и просто свистом отозвал этих чудовищ, кто бы они там ни были, а все остальное проделал только для того, чтобы даром получить выпивку. А по-моему, если человек на такое способен, так он еще весьма малую цену запросил.

– Я тоже так считаю, – задумчиво кивнул милетец, а когда хозяин гостиницы отошел от стола, снова бросил свою монетку. – Но интересно, во имя кого совершалось подобное чудо? Когда я поднял из могилы ту мертвую, у меня хватило ума еще до первых петухов отвести ее к могущественным покровителям. Это, правда, не мои покровители, ну да ничего. Заполучив ее, они ими стали. Впрочем, многие презирают богатство. Я и сам таков.

– Что-то по твоим речам не похоже, – заметил Басий.

– Скажи, у тебя деньги есть? – обернулся к нему милетец.

– Я думал, ты угощаешь.

– О, ну конечно! Я просто хотел узнать, есть ли у тебя хоть какие-нибудь деньги.

– Два-три обола есть, – признался Басий.

– Тогда лучше выброси их. От них не будет пользы – по крайней мере там, куда мы идем. Это общеизвестно. Брось их прямо в грязь. Уверен, здешний хозяин будет просто счастлив подобрать их.

Басий сердито глянул на милетца, но ничего не сказал.

– Вот видишь! Не так уж ты и сам презираешь деньги. Богатство сковывает человека, оглупляет его, порождает в нем высокомерие, но всякое богатство сопровождает одна прекрасная вещь: деньги! Это замечательная вещь! Вы только взгляните, – милетец поднял монету с совой, – как она сияет! С одной стороны сова – мужское начало, с другой – это Хозяйка Афин, а она женщина до мозга костей. – Он бросил монетку на стол. – К тому же деньги – вечный повод для размышлений.

– А ты знаешь, что сделал Павсаний после битвы при Платеях? – спросил Басий.

Милетец помрачнел, а Ио пропищала:

– Расскажи!

– Мы убили Мардония и отняли всю его добычу. А после Павсаний велел персидским поварам приготовить обед, какой они подали бы своему бывшему повелителю и его свите. И на обед он пригласил всех своих офицеров, хотя меня, к сожалению, там не было. Зато Эвтакт был и все мне рассказал. И за обедом Павсаний сказал: "Видите, сколь богаты были те люди, что явились сюда разделить с нами нашу нищету".

– Это сущая правда, – кивнул милетец, все еще вертя в руках свою монетку. – По нашим меркам, империя невероятно богата. Между прочим, на самом деле его звали не Мардоний, а Мардунья, что значит "воин".

– Ничего себе имя, язык сломаешь! – заметил Басий.

– А ведь придется порой и ломать его, если рассчитываешь разбогатеть, освобождая азиатские города с армией Павсания.

– Кто тебе сказал, что я на это рассчитываю?

– Никто. Я же сказал "если"!

– Учти, ты говоришь слишком много, Эврикл!

– Хорошо, хорошо. – Милетец поднялся. – Прошу извинить меня, однако я вынужден временно вас покинуть, друзья мои… Кстати, где здесь это делают? За домом, я полагаю?

На мгновение все умолкли; потом Басий сказал:

– Я, пожалуй, тоже с удовольствием сходил бы с ним.

Я спросил, почему же он этого не сделал.

– Потому что мне положено оставаться при тебе. А мне очень интересно, что у этого Эврикла под одеждой? Ты не знаешь?

– Ты хочешь спросить, видел ли я его обнаженным? – удивленно переспросил я. – Что-то не помню.

– И я не видела, – сказала Ио. – Да мне и не хочется! Я еще слишком маленькая.

Басий усмехнулся, глядя на нее.

– Хорошо, по крайней мере, что ты это понимаешь. Половина детей в твоем возрасте куда глупее. Но если заинтересуешься, я с удовольствием покажу тебе…

– И можешь сразу считать себя покойником, – вставил я.

– Да ты никак угрожаешь мне, варвар?

– Латро – не варвар, – возразила Ио. – Он говорит по-нашему не хуже тебя. Даже лучше.

– Говорить-то говорит, а вот умеет ли он бороться?

– Ты же видел, как он отшвырнул тогда твоего лохага?

Басий ухмыльнулся.

– Видел, и до сих пор удивляюсь. Хочешь схватиться со мной, варвар? – Он осушил свою чашу. – Правила те же, что в Олимпии: ниже пояса не бить, ногами не лягаться, обхват ниже пояса не делать.

Я встал и снял свой хитон. Басий положил на стол меч и ножны, снял доспехи и тоже стащил хитон через голову. Откуда ни возьмись явился хозяин гостиницы да еще притащил с собой дюжину праздных зевак.

– Это всего лишь дружественный поединок, – пояснил ему Басий.

Он был примерно на ладонь ниже меня, но раза в три тяжелее. Когда он положил руку мне на плечо, то я будто ухватился за толстую дубовую ветку.

Еще мгновение – и он обхватил меня за талию; еще секунда – и я шлепнулся спиной в грязь.

– Слишком легкая победа, – заявил Басий. – Разве тебя никогда борьбе не учили?

– Не знаю, – сказал я.

– Ну что ж, это лишь первый бой. Будет считаться, что ты проиграл, если я тебя уложу три раза подряд. Хочешь еще попробовать?

Я окунул руки в пыль, чтобы потные ладони не так скользили. На этот раз Басий вскинул меня над головой и пояснил:

– А теперь, если б я хотел тебя изувечить, варвар, я бы со всего маху швырнул тебя об стол и сломал тебе позвоночник.

Двор гостиницы медленно кружился у меня перед глазами, пока наконец небо не оказалось там, где ему и положено. Я валялся на земле, точно пришлепнутая ладонью муха.

– Итак, два ноль в мою пользу. Еще хочешь?

От стыда у меня даже слезы на глазах выступили, и я смахнул их тыльной стороной ладони. Один из зевак сказал хозяину гостиницы:

– Ну хватит, я свой обол забираю! К чему время попусту тратить?

– В таком случае я ставлю на Латро еще один обол! – вдруг услышал я звонкий голос Ио. К этому времени я уже умудрился встать на колени.

– Держать пари с такой малявкой? А ну покажи свои деньги! Ладно, согласен. Однако ж он явно не Геракл, так что смотри, девочка, проиграешь!

И вдруг прямо у меня перед носом появилась та самая ветка дуба, которая мерещилась мне в самом начале. Ее держал могучий мужчина огромного роста.

– Я не могу помочь тебе встать, – сказал он негромко. – Это против правил. Однако в правилах не указано, что поверженный борец обязан тут же вскакивать с земли, так что не торопись, отдохни немного.

Я поставил одну ступню на землю и вытер пот со лба. Встать мне пока было трудновато, я все еще опирался на одно колено.

– Победа будет за ним, если ему еще раз удастся оторвать твои ноги от земли. Тогда он снова вскинет тебя над головой. Так я когда-то победил Антея[115]. Постарайся обхватить его покрепче и не выпускай. Себя-то ему не поднять.

Когда Басий снова положил свою ручищу мне на плечо, я быстро поднял руки и тесно обхватил его под мышки – как он меня в первый раз.

– Сейчас он попытается перегнуть тебя через спину, – сказал мне великан с дубовой палицей. – Вывернись, но его не выпускай. Каждый твой мускул должен работать, как сырая кожа на солнце: когда кожа начинает ссыхаться, съеживаться, то способна ломать человеку кости. Слышишь, как трещат его ребра? Нажми-ка теперь подбородком ему на шею, да посильнее.

На этот раз мы рухнули на землю вместе. Когда я ослабил хватку и слез с Басия, он сказал:

– Быстро ты учишься, однако! Тут и говорить нечего – победа твоя.

Ладно, теперь ты первый. Клади мне руку на плечо.

На этот раз я легко поднял его и перевернул головой вниз; оказалось, нижние ребра у него куда податливее верхних. И мускулы на руках Басия уже не казались мне такими твердыми, как сначала. Одной рукой обхватив его за талию, а другой – за плечо, я рывком вскинул его над головой и сказал:

– Ты не стал уродовать меня, и я тебя тоже не буду.

Великан с дубовой палицей показал мне пальцем на того зеваку, что заключил пари с Ио.

– Да, он заслужил наказание, – ответил я великану и, опуская Басия на землю, сбил наглеца с ног.

Милетец даже в ладоши захлопал от восторга и принялся стучать своей чашей по столу.

– Отлично! – шепнул мне великан. – А теперь позволь этому Басию все же одержать над тобой победу.

Глава 24 ПОЧЕМУ ТЫ ПРОИГРАЛ?

Этот вопрос по-прежнему читается в глазах Ио. Я делаю записи в своем дневнике, а она с упреком смотрит на меня.

– Не знаю, так было надо, – ответил я ей и добавил, вспомнив великана с палицей (интересно, с какой стати ему пришло в голову давать мне советы во время поединка?):

– А ты думаешь, было бы лучше, если б я победил его? Нам всем – только хуже. Кроме того, это было бы не совсем справедливо: ведь Басий не стал ломать мне спину о стол во время нашей первой схватки, верно? Хотя мог. И на этом наш поединок тогда бы и закончился.

Басий только что вернулся; он ходил в гостиницу, где ему смазали жирной целебной мазью поврежденное мною плечо.

– Вино еще осталось? – спросил он.

Ио взболтнула кувшин и даже заглянула внутрь:

– Еще, по крайней мере, полкувшина.

– Вот я и попользуюсь. Твой хозяин, девочка, здорово силен! Немного тренировки – и сможет в Играх участвовать!

– Ты бы лучше воды в вино добавлял, – посоветовала ему Ио, – а то еще разум утратишь, как сам говорил.

– Я лучше в свою чашу плюну. То же самое и получится, – пошутил он и посмотрел на меня. – А ты действительно не помнишь, кто ты и откуда родом?

Я покачал головой. Милетец, уснувший прямо за столом, пошевелился и застонал во сне, точно женщина на ложе страсти.

– Судя по виду, ты варвар. У эллинов таких крючковатых носов не бывает.

И у илотов[116] тоже. Да и меч твой выглядит по-иноземному. Латы-то у тебя есть?

– У него были доспехи, – вмешалась Ио, – но, по-моему, они остались у Каллеос. Это две такие пластины, которые скрепляются на плечах и на талии, да?

Басий кивнул, осушил свою чашу и снова наполнил ее.

– Я таких много видел на мертвецах еще при Платеях. От этих лат и толку-то никакого, можно сказать.

– Расскажи мне об этом сражении, – попросил я его. – Раз ты там был, вдруг и я вспомню…

– Что с тобой было? Но я же не знаю, где именно ты находился. – Он обмакнул палец в вино и стал рисовать на столе. – Смотри, вот здесь была наша армия, а здесь – передний край и армия врага. – Он плеснул немного вина на стол. – В долине было черно от персов. А один из наших офицеров – Амомфарет его звали – довольно сильно донимал Павсания своими выходками.

Вообще-то его бы следовало на Совет вызвать. Да только почему-то не вызвали. То ли послание не дошло (так говорил Павсаний), то ли Павсаний его и не посылал (так говорил Амомфарет). Ну, они сами быстренько все уладили, и Павсаний поставил Амомфарета с его таксидой в тысячу воинов вот сюда, в резерв, – специально чтобы показать, как доверяет ему.

– А разве не наоборот? – удивилась Ио.

– Ты ведь не мужчина; ты военного искусства никогда не поймешь! Однако знай, что резерв – важнейшая часть войска. Когда армия терпит поражение, резерв направляется в самую горячую точку. Вот здесь, справа, было много гор и холмов; там, в жалких и грязных деревушках, мы и прятались вместе с местными жителями, пока не вышли на открытое пространство, чтобы вступить в сражение с врагом, которому теперь стали хорошо видны. И вдруг Павсаний отдал приказ отступать…

– А кто он, этот Павсаний? Один из ваших царей? – снова прервала его Ио. – У вас что же, два царя?

– Разумеется, два! – ответил Басий. – Это единственно верная система правления государством[117].

– А по-моему, они должны враждовать между собой.

– Вот именно! Предположим, был бы только один. Так жить пробовали многие народы. Если он чувствует свою силу, то отбирает у своих подданных все – жен, сыновей, имущество. В общем, делает что хочет. А посмотри, как у нас? Если бы один из наших правителей попробовал так вести себя, мы бы тут же переметнулись на сторону второго. Так что они даже не пробуют.

Однако же Павсаний – не царь наш, а регент при малолетнем Плейстархе. – Басий протянул ко мне пустую чашу, и я перелил в нее немного вина из своей, а он потом сделал то же самое. – Теперь слушайте дальше. Вот здесь была почти пересохшая речка, а это Аргиопий, обыкновенная деревушка, построенная неподалеку от храма богини зерна…

* * *

…Желтая трава под ногами, яркая небесная синь режет глаза. На горизонте вздымаются коричневые холмы. По равнине снуют темные фигурки всадников, чуть дальше видны красные плащи воинов противника; они рассыпаны по полю, точно кровавые брызги. Мардоний на белом жеребце гарцует среди своих Бессмертных. Воют трубы, возвещая наступление. Я пытаюсь держать свою сотню вместе, однако нас расталкивают мидийцы со своими луками и огромными плетеными щитами, за ними идут вооруженные копьями воины и лучники, тела которых раскрашены белой и красной краской.

Мы бежим через равнину, одни обгоняют других; те, у кого вооружение легкое, убегают далеко вперед, оставляя тяжеловооруженных людей позади, и вот я уже не вижу вокруг ни одного знакомого лица – только пыль, топот ног, а впереди сверкающая бронзой стена гоплонов, ощетинившаяся копьями…

Ио меняла у меня на лбу влажную тряпку, когда вдруг прямо надо мной склонился вражеский воин в красном плаще, с султаном из конских волос на шлеме. Я потянулся было за мечом, но моя Фальката куда-то исчезла…

– Все хорошо, лежи спокойно, господин мой, – послышался голос Ио. – Все хорошо.

Вражеский воин выпрямился, и я узнал в нем Эвтакта.

– И давно он в таком состоянии? – спросил Эвтакт.

– Нет, – ответила Ио. – Когда он упал, Басий сразу послал за тобой слугу из гостиницы.

Я хотел сказать, что чувствую себя хорошо, однако с языка срывались слова моего родного языка, непонятного эллинам.

– Он все время что-то говорит, – продолжала Ио, – да только понять ничего нельзя. И по-моему, он нас не видит.

– Мне уже лучше, – удалось выговорить мне на их языке.

– Вот и хорошо! – Эвтакт опустился возле меня на колени. – Что же с тобой случилось? Может, Басий тебя ударил?

Я совершенно не понимал, о чем он спрашивает.

– Мы бежали, шло наступление, – попытался я объяснить ему, – но как только перед нами снова возникла стена из гоплонов, мы превратились в обыкновенное стадо. Мидийцы, правда, бросились на щиты с копьями, прорвали защиту и погибли. От стрел никакого проку не было, а Фальката моя куда-то запропастилась…

– Это его меч, – пояснила Ио.

Я рассказал им еще о том, что Марка убили, а Умери я отыскать не сумел – видно, не следовало нам ходить в Речную страну.

– Уж не колдовство ли это? – сказал Эвтакт. – Где тот колдун?

– Вон там, спит прямо за столом, на улице, – указала рукой Ио.

– Может, и спал, да только теперь его за столом что-то не видно. – Эвтакт бросился к двери. Я медленно сел.

– Тебе лучше, господин?

Личико Ио было таким озабоченным, что я не мог сдержать улыбки:

– Конечно лучше! И я тебя знаю. Только не помню, кто ты и как твое имя.

– Я Ио, твоя рабыня. Меня тебе подарил Светлый бог.

Я огляделся: комната была тесная, темная, и в ней пахло дымом. Я сказал:

– Этого я не помню. А где это мы?

– Просто в гостинице.

Вошла высокая безобразная женщина с короткими черными волосами и сказала:

– Здравствуй, Латро. Помнишь меня?

– Латро? – переспросил я.

– Ну да, ты Латро, а я твой друг Эврикл. Большой приятель Каллеос. Ты помнишь Каллеос?

Я покачал головой.

– Кое-кто считает, что я могу тебя вылечить, – сказала странная женщина с мужским именем. – Впрочем, и мне того же хочется, только я не знаю, что тут произошло, пока я спал. Может быть, ты мне расскажешь, девочка? Мне бы это здорово помогло.

– Ты помнишь, как они боролись с Басием? – спросила Ио.

– Да. Басий два раза уложил Латро, а потом Латро два раза уложил Басия.

А когда Басий уложил его в третий раз, поединок закончился. Мы еще, помнится, выпили по этому поводу, и Басий пошел в гостиницу чем-нибудь смазать поврежденное плечо, а Латро собирался сделать запись в своей книге…

Я с беспокойством посмотрел на Ио и попытался встать. Она поспешно сказала:

– Она у меня здесь, господин. И твой стиль тоже.

– …а мне что-то спать захотелось, – продолжал этот Эврикл, который на самом деле был женщиной, – вот я и уснул. И больше ничего не помню. А что произошло потом?

– Басий вернулся, и они еще выпили вина, и Басий спросил у Латро, есть ли у него доспехи. – Ио посмотрела на меня. – Это Басий взял твой меч, господин мой. Он его сохранит для тебя.

– Продолжай, – велел ей Эврикл.

– А я сказала, что сейчас их у него нет. А потом Латро попросил Басия рассказать о каком-то сражении, и Басий сразу понял, о каком сражении идет речь, и стал рассказывать о спартанских царях и о том, где и как стояли войска. – Ио умолкла и перевела дыхание. – Потом Латро вдруг закричал, сбил кувшин со стола, пролил вино, а Басий обхватил его сзади и попытался уложить на землю, но Латро вырвался. Тогда Басий и слуги из гостиницы бросились на него, повалили, и он кричать перестал, но без конца говорил что-то непонятное, и они перенесли его сюда. Басий сказал, что Латро мало воды добавлял в вино, но это не правда: он разбавлял вино очень сильно, куда сильнее, чем сам Басий.

Эврикл кивнул и сел со мной рядом на низенькую постель.

– Что это было, Латро? Почему ты кричал?

– Там все кричали, – возразил я. – Бежали навстречу врагу и кричали.

Они отступали – наше войско было куда более многочисленным; казалось, еще один хороший удар – и войне конец. И тут они остановились и повернулись к нам, выставив щиты и копья, точно лось свои огромные рога…

– Понятно. – Из подбородка у странной женщины с мужским именем торчало несколько курчавых волосков; она потрогала их пальцем. – Эвтакт считает, что это колдовство, однако я сомневаюсь. Скорее, злой умысел кое-кого с Олимпа. Пожалуй, нам следует принести жертву богу войны. Или… Латро, у спартанцев есть лекарь по имени Асклепий. Ты когда-нибудь о нем слышал?

Я покачал головой.

– Он самый лучший из спартанских лекарей, а поскольку ты находишься под опекой спартанцев… Я поговорю с Эвтак-том. А сам составлю заклинание, способное призвать на помощь некие силы. К здоровью людей, правда, они обычно отношения не имеют… И все же надо попробовать – вдруг хоть немного помогут.

Когда Эврикл, которого я все-таки считал женщиной, ушел, со мной осталась Ио и ни за что не хотела уходить, хоть я бы предпочел, чтобы она сходила и выяснила, что происходит, а потом обо всем мне рассказала. Она наконец согласилась, но сперва по моей просьбе принесла мне табурет, чтобы удобнее было писать. Эвтакт поставил у моей двери двух гоплитов, однако дверь разрешил держать открытой, и я уселся так, чтобы свет падал на лист папируса.

* * *

Вернувшись, Ио рассказала, что рабы спартанцев строят алтарь богу-врачевателю, о котором говорил этот Эврикл, который на самом деле женщина. Она сказала также, что Басий бывал в храме этого бога на острове Пелопоннес и велел, чтобы я, после того как Эвтакт принесет жертву во имя моего исцеления, всю ночь провел у алтаря. В отсутствие Ио я перечитывал свои записи, откуда и узнал, что уже ночевал однажды в храме и то был храм богини зерна.

Уже завтра Эвтакт намерен был отправиться в Элевсин вне зависимости от того, явится мне божество или нет. Из Элевсина есть хорошая дорога прямо на Пелопоннес.

Я спросил Ио, что это за безобразная женщина с мужским именем Эврикл, которая обещала сотворить для меня заклятие. Девочка удивилась и сказала, что никакая это не женщина, а действительно Эврикл из Милета, мужчина, хоть и носит пурпурный плащ. Это показалось мне очень странным.

Хозяин гостиницы принес ужин, и я попросил его принести также лампу. Он сказал, что проиграл, поставив на меня, но ничуть не огорчен, потому что здорово повеселился, когда я сбил с ног того нахала. Он еще долго спрашивал, кто я да откуда, но ни на один из его вопросов я ответить не мог. Он сказал, что в гостинице бывает много чужеземцев, однако он не берется определить, откуда я родом.

Тогда я попросил его перечислить те народы, к которым, по его мнению, я принадлежать не могу. И ответ его был таков: я не эллин (я, разумеется, и так это знал), не уроженец Персеполиса (я спросил, что это за полис – оказалось, столица империи Великого царя), не египтянин (я еще помнил, что пожалел об участии в египетском походе; я, конечно, бывал там, хотя это и не моя родина; возможно, кто-нибудь там даже меня помнит), не фессалиец, не фракиец, не критянин и не кариец[118].

После этого разговора я еще больше укрепился во мнении, что мне совершенно необходимо отыскать своих старых друзей и родной дом. Я знаю: я многое могу забыть, но этого никогда не забуду! Царица Страны мертвых обещала, что вскоре я снова встречусь со своими друзьями; интересно, а вдруг и они попали в плен к спартанцам? Мне хотелось уснуть, однако стоило закрыть глаза, как передо мной вставал лес копий, огромные щиты и белые стены храма, возле которых валялись убитые.

Глава 25 Я, ЭВРИКЛ…

Я, Эврикл, по просьбе твоей рабыни, описываю здесь события позапрошлой ночи и последовавших за нею суток, дабы история, рассказанная мне Ио, обрела должную форму. Ио попросила меня об этом, потому что Эвтакт-спартиат запретил тебе прикасаться к свитку, полагая, что, ежедневно делая записи, ты вредишь своему рассудку. Ио, однако, хочет, чтобы здесь была описана вся последовательность событий и она могла бы прочитать о них тебе, когда это будет позволено; следует отметить, что почерк у меня гораздо более четкий и мелкий, чем у самой Ио.

Однако же прежде позволь кое-что рассказать о том, кто я такой. В данный момент вполне возможно, что августейший регент просто хочет, чтобы ты считался больным; хотя с другой стороны, ему, видимо, хотелось бы, чтобы ты поскорее выздоровел – я от всей души надеюсь, что он этого хочет, – но как после столь долгой болезни сможешь ты вспомнить своего друга и попутчика, вместе с которым путешествовал по суровому острову Пелопса, если я не опишу здесь себя и не окажу тем самым помощи твоей нестойкой памяти? Так я и поступлю, но прежде успокою маленькую (однако свирепую, как овод!) Ио, которая кусает от нетерпения губы.

Итак, начнем. Родился я в Милете, в Малой Азии; отец мой тоже оттуда родом и, по словам моей матери, был весьма уважаемым гражданином. Когда мне минуло одиннадцать, я увидел во сне Триодиту; она протягивала мне листья какого-то растения, уговаривая с их помощью избавиться от одного мальчишки, из-за которого меня несколько раз несправедливо наказывали. Я не сразу отыскал это растение, но все же нашел, сорвал, как она велела, на рассвете и изловчился положить его в одно лакомство, а потом притворился, будто с наслаждением угощаюсь, пока вредный мальчишка лакомство у меня не отнял и не съел сам. После чего он несколько дней проболел и умер. Смерть его мудрый жрец совершенно справедливо приписал воздействию стрел Метких стрелков с острова Делос[119].

Ну а потом – как ты, мой дорогой друг, наверное, догадываешься – я принес богине множество различных даров; и хотя то были главным образом воробьи, лягушки и прочая мелочь (я ведь был еще ребенком), мне показалось (у меня хватило на это ума или, скорее, наглости), что приняты они были вполне благосклонно. Прошло несколько лет, и я услышал о великом храме, построенном карийцами в ее честь и совсем не так далеко от Милета. Я отправился туда, в глубь страны, странствуя по большей части пешком, и обратился с просьбой к тому лукавому посланнику богов, который одалживает ворам свои крылатые сандалии, принеся ему, разумеется, подходящий дар – большого черного кролика с беленьким полумесяцем на лбу (за которого удостоился похвалы жреца, чьей доброты – о, хрупкие тростинки, будьте моими свидетелями! – я не забуду до конца дней своих).

Вернувшись в Милет, я обнаружил, что мать в связи с моим долгим отсутствием успела переехать – то ли на Самое, то ли на Хиос, – в чем явно чувствовалась рука богини, и я решил: с этих пор лишь Триодита будет считаться моей матерью, а я по мере сил честно стану служить всем, кто пользуется ее покровительством. Я предлагал свою службу и тем, кто, подобно отважному Агамемнону[120], прозванному Царем людей, искал ее милости.

В конце концов я был вознагражден ею сполна. Не стесняясь, скажу в любой компании, что нет мне равных в посвященных ей таинствах ни среди женщин, ни среди мужчин; нет у нее и более способного ученика в плетении всяческих заклятий, составлении ядовитых снадобий или в вызывании мертвых из подземного царства. Ты и сам присутствовал при одном из подобных чудес, содеянных мною, и я молю великую богиню, которая прошлое и будущее видит столь же ясно, как настоящее, чтобы она когда-нибудь восстановила утраченную тобой память и ты мог бы стать моим свидетелем.

Теперь о моей внешности. Я истинный сын Иона[121], ростом куда выше большинства мужчин, однако изящного телосложения, точно танцовщик. Я храбр и ловок, хотя, возможно, и недостаточно мускулист. Глаза у меня несколько навыкате, да и скулы тоже выступают изрядно. Зато нос и рот изящной формы, а высокий лоб наполовину скрыт густыми темными кудрями. Если Ио, которая уже топает ногами от нетерпения, вскоре сумеет прочесть тебе все это, ты узнаешь, что одет я в хламиду приятного пурпурного оттенка, ибо окрашена эта материя соком шелковицы.

Часто бывая в Афинах, я заслужил дружбу твоей хозяйки Каллеос – это большая удача, ставшая таковой вдвойне из-за той моей чудесной победы, о которой я уже упоминал, однако скажу еще несколько слов. Мы с тобой, а также группа людей, в числе которых не было Ио (она сейчас просто испепелит меня своим взором!), побывали на кладбище, где и находилась та, которую я вызвал из Страны мертвых в Страну живых – пусть всего лишь на короткое время. Все были потрясены сотворенным мною чудом, и если тебе покажется, что моим словам трудно верить, прошу тебя, вернись в Афины – там о случившемся судачат до сих пор.

Пытаясь исцелить тебя и восстановить твою память, я по просьбе Эвтакта (и твоей собственной) сделал волшебный амулет и повесил тебе на шею.

Разумеется, я сделал бы его и в том случае, если б меня попросил и кто-то один из вас.

Амулет посвящен Триодите и в нем вот что: белый камешек – Луне, осколок древнего каменного наконечника стрелы – Охотнице и черный волосок с головы того, кто без остатка посвятил себя Матери ночной, то есть с моей головы.

Да еще – кусочек кипарисовой коры, на котором шипом белого шиповника[122], обмакнув его в собственную кровь, я написал просьбу исцелить тебя, обращенную к Великой богине. Все это я завернул в кусочек шкуры дикой козы и укрепил могущественными заклинаниями.

Софисты, скорее всего, скажут, что все это – белый камешек, осколок наконечника, черный волосок, молитва и козья шкура – сущая ерунда и лишь отвлекает людей от веры в "истинных" (то есть теперешних) богов-олимпийцев. Однако же я заметил: те, кто так считает, никогда никаких милостей от богов не получают. Я уверен, что для этого нужно нечто большее, чем просто вера. Итак, я повесил амулет тебе на шею (ох, Ио так настойчиво просит, чтобы я писал поскорее!), и мы, то есть Эвтакт, Ио и я, проводили тебя к алтарю, который я велел построить рабам. Там уже горел священный огонь, Эвтакт сам принес жертву ради тебя, и ты остался у алтаря на ночь в окружении нескольких часовых, стоявших поодаль.

Жаль, что меня не было, когда утром ты рассказывал об этой ночи Эвтакту. Однако Ио слышала все – хитрая девчонка, истинная дочь скотоводов-беотийцев, потомков варваров! Она, честное слово, совсем заговорила меня, пересказывая мне твою историю, но я постараюсь изложить здесь самое главное.

Ты вроде бы проснулся от стука палки по камням (по крайней мере, по словам Ио, слышавшей твой рассказ Эвтакту) и увидел согбенного старца с белоснежной бородой, пришедшего со стороны леса. Ты поднялся и спросил, не он ли бог Асклепий[123]. Он это отрицал, однако ты настаивал, и он в итоге сознался, что зовут его действительно Асклепий, но он никакой не бог, а простой смертный, вынужденный по бедности своей служить богам. Ты спросил его, не может ли он излечить тебя, и снова он покачал головой и сказал, что послан был убийцей его матери[124], чьим рабом является, и направляется из ее храма на острове Эвбея в островной храм Анадиомены[125], так что ничего сейчас поделать не может. С этими словами он исчез.

Ио говорит, что в этом месте твоего рассказа Эвтакт страшно рассердился и закричал, что Асклепию не следовало называть богиню убийцей. И тут-то ты и решил попросить Эвтакта (право же, друг мой Латро, прежде тебе следовало бы подумать) вернуть тебя к твоим старым друзьям, объясняя это тем, что ты прочел в свитке о своем визите в царство подземной богини и ему, Эвтакту, не следует мешать исполнению воли той, к кому все мы в конце концов должны будем явиться.

Однако Эвтакт еще больше разгневался и приказал отнять у тебя эту книгу (что и было сделано Басием) и сворачивать лагерь. Ничего этого ты, конечно, уже не помнишь. Во всяком случае, так полагаем мы с Ио. А теперь перейдем к совсем недавним событиям, которые пока что должны были сохраниться в твоей памяти, однако же, видимо, сотрутся из нее к тому времени, как Ио сможет прочитать тебе эти слова.

Во-первых, о великой богине. Этот Асклепий был сыном ее брата-близнеца, рожденным смертной женщиной по имени Коронида. Носившая под сердцем божественное дитя, Коронида изменила своему возлюбленному, о чем узнала богиня и, разгневавшись, умертвила несчастную. Однако отец ребенка спас мальчика от огня, дал ему свое имя и стал его наставником. Асклепий многому научился у своего великого отца – покровителя врачевателей – и даже кое в чем превзошел учителя, не говоря уж обо всех прочих смертных целителях.

Мне трудно поверить, чтобы он мог назвать сестру своего отца и спасителя убийцей, ведь за богами безоговорочно признается право убивать смертных точно так же, как мы убиваем животных, к тому же та женщина, его мать, была далеко не безгрешна. Впрочем, я рад был услышать, что Асклепий и сам уже является слугой Великой богини. Сам же я предан ей всецело, и она так высока в моих глазах, что ничто уже не может более возвысить ее!

Однако сообщенные тобой сведения все же могут пригодиться.

А теперь о самом недавнем. Тебе, конечно же, интересно, как мы с Ио раздобыли твою книгу? Дело в том, что Басий-спартиат сам разрешил нам взять ее, ибо испытывает к Ио и к тебе самые добрые чувства. Он предупредил, правда, чтобы мы не позволяли тебе самому читать ее и в таком случае Эвтакт возражать тоже не будет. Вот мы и прячем ее от тебя, однако же регулярно делаем в ней записи.

Сегодня вечером мы разбили лагерь по дороге в Мегару, без задержки миновав Элевсин. Недалеко от Мегары (судя по сплетням) стоит лагерем и регент со своим войском. Мегара официально ему не подчиняется, однако же входит в один со Спартой военный союз, так что, без сомнения, некоторое количество его воинов составляют ее жители. Завтра мы, видимо, прибудем в Мегару, и можно ожидать встречи с самим регентом. Я постарался как можно больше разузнать о нем, и мы с Ио решили, что тебе тоже полезно будет прочитать об этом в своей книге.

Говорят, ему лет двадцать с небольшим, он несколько выше среднего роста, красив, однако изуродован шрамами; он очень силен и мускулист, как и все островитяне. Ходят слухи, что он также исключительно красноречив и убедителен как оратор, однако весьма лаконичен и чрезвычайно остер на язык, как и все спартанцы. Он отпрыск старейшего царского дома, один из потомков царя Агиса и таким образом является отдаленным родственником Ликурга[126], чей свод законов помог Спарте столь сильно опередить другие государства. Отец Павсания – Клеомброт – был младшим сыном царя Анаксандрида, стало быть, сам он приходится дядей нынешнему юному царю Плейстарху, лишь в прошлом году сменившему на троне своего отца, и остается при нем регентом. У Павсания есть жена, которая с нетерпением ждет его возвращения в родной город, и маленький сын Плейстоанакт[127].

Что же касается военного искусства – которое спартанцы ценят превыше всего, считая, что все остальные искусства для них бесполезны, – то победа Павсания над сыновьями Персея – а ведь их войско значительно превосходило его собственное – свидетельствует сама за себя. Что же до расположения богов, то какой воин может одержать без этого победу?

Я говорю о нем сейчас с особым интересом, ибо только что прибыл его гонец, который сразу поспешил к палатке Эвтакта, но вскоре вышел оттуда и, прогуливаясь, встретил Ио. Гонец стал расспрашивать о тебе, и Ио привела его сюда, а затем вы втроем некоторое время беседовали. Беседой он, по словам Ио, был полностью удовлетворен, убедился, что ты действительно ничего не помнишь, и пожелал взглянуть на твою книгу, которая была у меня.

Этого юношу зовут Пасикрат, он весьма красив – высокий, с правильными чертами лица, как и большинство спартанцев, однако такой же настороженный и сердитый, как они все. По его просьбе я показал ему твою книгу и собственными глазами видел, как он удивился (как и все остальные до него), что прочитать ее не может. Однако он пролистал ее всю и внимательно рассмотрел вложенный между листами сухой цветок; потом осторожно положил его на прежнее место и, аккуратно свернув книгу, спросил, присутствовал ли я при том, как Эвтакт нашел тебя и твой свиток, и, узнав, что присутствовал, попросил описать ему эту сцену. Он спросил, почему Эвтакт решил и меня прихватить вместе с тобою, однако я предложил спросить об этом самого Эвтакта. Ему также хотелось знать, из какого я города и почему покинул прекрасную Ионию. По его настойчивой просьбе я описал, насколько это было возможно, свою жизнь – несколько полнее, чем это сделано здесь.

Он также является последователем триединой богини, что и доказал, продемонстрировав шрамы, полученные во время посвящения, когда мальчиков секут перед алтарем в храме Охотницы в Спарте.

Возможно, мне следует объяснить здесь один обычай спартанцев, о котором ты, видимо, не знаешь. Каждый год мальчики, которым пришла пора переходить из рук учителей в руки военных (притом выбираются самые лучшие и сильные из их числа), должны в честь великой богини пройти сквозь строй бичующих.

Кровь льется рекой, я слышал даже, что часто один-два мальчика бывают забиты насмерть – и только тогда церемония прекращается.

Должен добавить: среди мальчиков считается делом чести не кричать и не плакать, и не могу сказать, каково пришлось бы тому, кто не выдержал испытания и вскрикнул. По-моему, такого уже очень давно не случалось, а может, и вообще никогда. Те мальчики, что так и умерли молча во время обряда, считаются жертвами, принесенными богине. (Как печально сознавать, пересчитывая места, где все еще приносят порой подобные жертвы, что их больше, чем пальцев на руке!) Тем, кто прошел посвящение и остался в живых, оказывают высокие почести; они считаются благословленными богиней до конца дней своих.

Я использовал в беседе с Пасикратом все свое искусство красноречия и обольщения (кое-кто не колеблясь называл это мое искусство великим). Не стану отрицать: мне бы чрезвычайно польстило, если б я заслужил любовь столь прекрасного юноши, да еще поклявшегося вечно служить моей великой богине, хоть я и не уверен, что ей понравится мое пристрастное отношение к Пасикрату.

Однако же вот что я могу сказать и скажу: по всей видимости, сам Пасикрат отнюдь не остался равнодушен к моим наиболее привлекательным свойствам (в отличие от тебя, дорогой Латро, хоть я пишу это и не без колебаний). Удивительно, до чего красивы эти люди, которые живут только ради войны и вечных тяжелых тренировок! Интересно, что они испытывают, впервые услышав из наших уст лесть, красноречие и философские рассуждения?

Разве не должны они считать нас более развитыми духовно? Ведь мы же отдаем должное их физической силе и выносливости! Смею надеяться, гонец августейшего регента именно так воспринимает твоего бедного друга, Эврикла из Милета.

Глава 26 ПАСИКРАТ

Пасикрат вернул мне мой свиток, а сегодня утром вызвал меня из палатки и спросил, помню ли я нашу вчерашнюю встречу. Сейчас я этого, конечно, уже не помню, но утром, должно быть, еще помнил, поскольку ответил утвердительно.

– В таком случае ты знаешь, что я гонец Павсания?

Я кивнул и выразил удивление, отчего это он до сих пор не покинул неповоротливое войско Эвтакта и не вернулся к своему повелителю.

– Единственный приказ, который я принес Эвтакту, – ответил он, – в том и состоял, что он должен был продолжать поиски, если еще не нашел тебя. А поскольку он тебя нашел, то как можно скорее должен доставить к Павсанию, ибо именно тебя хочет видеть регент, а вовсе не меня. Скажи, если бы мне пришлось сейчас бежать обратно, смог бы ты бежать со мной наравне?

Я признался, что не думал об этом, но непременно постарался бы.

– Раз так, побежали вон к тому дереву на холме – кто кого обгонит?

И, не говоря больше ни слова, он стрелой полетел на вершину холма, а я за ним. Я очень старался, да и ноги у меня длиннее, но догнать его так и не смог. Он успел уже передохнуть, стоя под деревом, пока я, пыхтя, взбирался на холм.

– А ты вполне мог бы добежать до Мегары! – похвалил он меня. – Нет, ты только посмотри на эту бедную черепаху! К нам, оказывается, спешил Басий, с которым мы делим одну палатку. Он был в кирасе, в ножных латах и что было сил размахивал мечом.

– Таким мечом ты до нас не достанешь! – крикнул ему Пасикрат. – Ты бы что-нибудь подлиннее раздобыл.

Заметив, что мы никуда уходить не собираемся, Басий перешел на шаг.

– Хочешь посидеть здесь? – спросил Пасикрат. – Войско все равно потащится через этот холм. – Черты его лица были столь безупречно правильны, что напоминали прекрасную статую, однако в глазах, как мне показалось, таилась жестокость горностая. Словно не заметив его злобного взгляда, я уселся на землю под деревом.

– Ты помнишь, как утратил память?

Я молча покачал головой.

– Может быть, девочка помнит или этот Эврикл?

– Кто это такие?

– Твои друзья, которых Эвтакт зачем-то притащил с собой. Я вчера беседовал с ними и потом долго думал над этим разговором; Ио, та маленькая рабыня, говорит, что принадлежит тебе.

– Девочку я помню, – сказал я, – только имя ее забыл.

– А как насчет Эврикла?

Я молча покачал головой.

– Я сперва не понимал, почему Эвтакт вздумал обременять себя ими.

Теперь понимаю, – заметил Пасикрат.

И до появления Басия больше мы не сказали ни слова.

– Мы немного посоревновались в беге, – пояснил ему Пасикрат. – Вряд ли меня прогонят со службы, но должен сказать, что Латро вполне может заменить меня в случае чего.

Басий кивнул, вытирая пот со лба.

– Он и борец неплохой.

– Ты пробовал с ним бороться?

Раскрасневшийся и задыхающийся Басий рухнул на землю с нами рядом.

– Я, правда, его победил. Но только с пятой попытки. Он действительно очень силен.

– Так и мне показалось. А что еще ты о нем знаешь?

– Все забывает? Вместо памяти у него девочка-рабыня. Меч его я держу при себе. Вот и все.

– Понятно. Латро, как мое имя?

– Пасикрат.

– Верно. Откуда ты знаешь?

– Ты же сам сказал мне.

– Утром-то он еще помнит, что было накануне вечером, когда мы обычно лагерь разбиваем, – пояснил Басий, – да только вскоре забывает и к полудню уже ничего о вчерашнем дне не знает.

– Так это девочка все ему рассказывает?

– У него есть такая книга – на ней написано, что ее каждое утро читать нужно. Но мы ничего в ней прочитать не смогли. Эвтакт велел мне пока забрать ее у Латро.

– Я хочу, чтобы ты ему ее вернул, а с Эвтак-том я сам поговорю. Латро, если тебе вернут твою книгу, ты мне ее почитаешь?

– Конечно, если тебе захочется слушать, – сказал я.

– А Павсанию, регенту Спарты?

– И ему тоже.

– Хорошо. Хотя вряд ли он захочет, чтобы я при нем просил тебя почитать ее: возможно, там содержится нечто такое, что он хотел бы сохранить в тайне от меня. Впрочем, вечером доберемся до Мегары, а там посмотрим.

Басий, чем занят этот Эврикл? Он что, тоже помогает Латро?

– Немного. Не так, как девочка.

– Что ты о нем думаешь?

– В Спарте ему лучше людям на глаза не показываться, – усмехнулся Басий. – Женщины просто убьют его.

– Что-то в нем меня раздражает, – заметил Пасикрат, как бы размышляя вслух.

– А ты дай ему в зубы!

– Зачем же? Ты знаешь, Латро, что у спартанцев есть обычай, согласно которому каждый пожилой человек имеет молодого друга. Понимаешь? Это очень удобно. Молодой учится у старого, более опытного, а если попадает в беду, есть кому сказать слово в его защиту. Но здесь, по-моему, нечто совсем иное…

Я рассеянно спросил, что именно, ибо не очень-то понял его мысль. В этот миг я был поглощен тем, как качается на ветру ярко-красный полевой цветок; это казалось мне исполненным глубокого смысла.

– Похоже на мужчину, у которого есть дочь. Причем и мужчина, и его дочь как бы в одном лице.

– Пари держу, за тобой немало таких бегало, – сказал Басий.

– Естественно. – Пасикрат улегся на спину, потом вдруг резко поднялся и сел. – Мне и самому покровительствовал Павсаний; таким нравится покровительствовать. Вот почему мне это хорошо знакомо. И все же – кажется очень странным. Лучше бы он был рабом!

Басий спросил, почему именно рабом, но Пасикрат не ответил. Помолчав несколько минут, он промолвил:

– У него руки всегда холодные. Вы заметили?

Вскоре нас догнал отряд, и мы пошли со всеми вместе. Я все пытался отыскать ту девочку, о которой напомнил мне Пасикрат. Вскоре я ее нашел и, чтобы проверить, хорошо ли я запомнил то, что недавно услышал от него, сказал:

– Хорошие новости, Ио! Мне скоро вернут мой свиток.

– Это замечательно! И как хорошо, что ты помнишь мое имя!

– Мне его назвал Пасикрат.

– Так это он сказал, что Эвтакт снова позволит тебе делать записи?

– Да. Только, по-моему, сам Эвтакт об этом еще не знает. Пасикрат ему просто прикажет, и все.

– Но ведь Эвтакт значительно старше… – с сомнением протянула Ио.

– Это верно.

Однако через некоторое время к нам подошла высокая женщина в пурпурном плаще и передала мне мой свиток и стиль, которым я и пишу сейчас; стиль был засунут за завязки.

– Латро, – сказала женщина, – лохаг приказал Басию вернуть тебе книгу, а поскольку Басий прежде разрешил мне хранить ее у себя, то я и вызвался отнести ее. – И странная женщина, говорившая о себе как о мужчине, взяла меня под руку.

– Это все Пасикрат устроил, – шепнула ей Ио.

– Вот как? Очень привлекательный юноша! Хотя и не такой красавчик, как твой хозяин.

– А какое это имеет отношение к делу? – спросил я.

– Никакого. Я просто размышляю вслух. – Она сжала мне локоть. – Знаешь, Латро, в некотором роде тебе весьма повезло. Например, захочешь сменить имя – так просто с утра скажи своим друзьям, чтоб называли тебя иначе, и уже никогда не узнаешь, кем ты был до этого. Ты никогда не пробовал делать так? А впрочем, ты ведь ничего не помнишь.

– Вряд ли. А что, ты хочешь сменить имя?

Она кивнула и сказала:

– Оно означает "знаменитый", что само по себе неплохо, но я бы хотел что-нибудь получше. Как тебе имя "Дракон"?

– Тогда уж скорее Дракайна![128].

Странная женщина засмеялась, а Ио сказала:

– Самое подходящее для нее имя, господин мой!

– А кто-нибудь из вас знает, где мы сейчас? – спросил я. – Пасикрат сказал, что мы идем в Мегару.

Они не успели ответить: из передних рядов вернулся Басий, прошел между Ио и мной и сообщил:

– У этой развилки сворачиваем – вы трое, я, Эвтакт и Пасикрат. Мы приглашены к регенту. Остальные пока разобьют лагерь.

Мы свернули на пыльную дорогу, выглядевшую точно такой же, как предыдущая. Однако не успели мы взобраться на первый же холм, как все вокруг переменилось – так меняется знакомый ночной пейзаж, стоит взойти солнцу.

На бескрайней равнине стройными рядами высились тысячи палаток. Вдалеке вздымались белые стены города, а за ними соленый ветер гнал синие морские волны с белыми гребешками пены; на горизонте, в туманной дали виднелась голубоватая громада какого-то острова.

Ио вскричала в восторге:

– Смотрите! Смотрите! Это ведь Саламин, правда? Мы плавали туда на корабле Гиперида, только он нас тогда на берег не пустил.

Басий погладил ее по каштановым кудрям.

– Правильно. У тебя точный глазок – хорошо береговую линию запоминаешь, девочка. Если бы ты была амазонкой, когда-нибудь стала бы у них стратегом.

Ио вцепилась в мой хитон, указывая на море:

– Понимаешь, Латро, это же Саламин! Гиперид нам много о нем рассказывал. Здесь афинские корабли потопили флот Великого царя.

Пасикрат вдруг набросился на нее, точно лев:

– Между прочим, не забывай: флот Спарты тоже принимал участие в этом сражении! А объединенными флотами командовал спартанский стратег Эврибиад!

– Не кричи на нее, – сказал я. – Она же не знала, и я тоже этого не знаю.

– Ничего, теперь зато навсегда запомнит! – рявкнул Пасикрат. – Ласка в учении ни к чему – слишком быстро такие уроки забываются! А доброта учителя в итоге оборачивается жестокостью, ибо он учил плохо. Впрочем, довольно слов! Я ухожу, чтобы доложить Павсанию о вашем приходе. – И он умчался. Он так хорошо бегает, что его, по-моему, может обогнать лишь самый резвый конь. Мы не сделали и сотни шагов, а он уже мелькал вдалеке среди палаток.

На запыленных щеках Ио слезы оставили грязные дорожки. Я взял девочку на руки и попытался немного ее успокоить.

– Это ничего, господин мой, – сказала она. – Он прав: теперь я ни за что не забуду. И его имя тоже.

– Эврибиад?

– Нет, – покачала она головой. – Пасикрат.

Чтобы отвлечь ее, я сказал:

– Посмотри, как много там палаток! Там расположилась целая армия, тысячи воинов. Разве мы раньше видели такой огромный лагерь, Ио?

– Ничего особенного, – шепотом возразила мне та странная женщина. – Ты-то, должно быть, видывал лагеря и побольше, когда служил в армии Великого царя. Тогда точно целые города снимались с места… Впрочем, здесь и нет ни одного такого большого города, разве что Вавилон.

У Эвтакта, видимо, слух был достаточно острый, ибо он услышал ее слова:

– Я видел такой лагерь, и мои рабы грабили шатры персидских сатрапов[129]. Если бы твой Великий царь был здесь, вряд ли он сказал про этот лагерь: «Ничего особенного».

Шатер Павсания был значительно больше всех остальных и украшен вышивкой и золотой бахромой. По-моему, шатер – тоже часть той богатой добычи, о которой только что упомянул Эвтакт. Когда мы подошли ближе, я смог расслышать голоса: один, по-моему, принадлежал Пасикрату, а второй звучал довольно резко, однако без излишних эмоций; голос был молодой и, судя по всему, принадлежал человеку, который привык отдавать приказы и скрывать собственные чувства. Я слышал, как Пасикрат сказал: "…Шпион Великого царя", а второй ответил: "Шпион – как камень, можно его и обратно бросить".

Эвтакт кашлянул – видимо, чтобы дать тем двоим знать, что мы уже прибыли. Разговор в шатре тут же смолк.

У входа стояли двое часовых – высокие и молодые, не старше Пасикрата; они не разрешили нам подойти к шатру, и мы отошли в сторону – точнее, отошли Эвтакт и Басий, сердито схватившись за мечи, а мы с Ио и та женщина уселись на землю.

Я тут же принялся за свои записи – перечитав дневник, я убедился, как хорошо все записывать вовремя, чтобы потом можно было вспомнить.

Я уже прочел о встрече с Хозяйкой голубей и о том, как, видимо, побывал в некоем царстве, одновременно и более высоком, и более тесном, чем наш мир. Но что она хотела от меня? Я ведь чувствую, что встреча эта была не случайной. Она ли правит в том царстве? Я дважды перечитал это место, однако ничего с уверенностью сказать по-прежнему не могу. По-моему, она дружелюбно относится к женщине по имени Каллеос, но как сама Каллеос относится ко мне, я не знаю.

Хозяйка голубей сказала, что я никогда не забуду ее, хотя забываю все остальное. Она не ошиблась: когда я читал о ней, вся душа моя всколыхнулась от воспоминаний о ней. В любви ей безусловно нет равных! А может, она – это все женщины разом?

Однако прерву пока воспоминания о ней: надо подумать, что я буду говорить там, в палатке, поскольку вот-вот оттуда выйдет Пасикрат и проведет нас к регенту.

Глава 27 ПАВСАНИЙ

Шатер регента был битком набит награбленным добром. Сам он восседал на подушках алого бархата, а вокруг лежали и висели ковры с вышитыми на них грифонами, черными быками, золотистыми львами и странно одетыми людьми с черными вьющимися бородами. В воздухе витал аромат душистого масла, горевшего в светильниках.

– А это, царственный Павсаний, – провозгласил Пасикрат, – тот самый человек, которого привел лохаг Эвтакт. Я близко познакомился с ним и убежден: именно он являлся тебе во сне.

Регент уставился на меня. Лицо его было чудовищно изуродовано шрамами, однако мне оно и без них показалось страшным – жестоким и жестким, точно отлитым из стали. Улыбка чуть тронула его губы, однако один из шрамов тянулся через всю щеку к углу рта, так что, возможно, улыбка мне лишь почудилась.

– Тот был в венке из засохших цветов. Эй, парень! Был на тебе венок, когда тебя обнаружили мои воины?

– Не помню, – сказал я. – Но, может быть, я записал это в дневнике.

Можно мне посмотреть? – Я вытащил свой свиток.

Губы регента раздвинулись, обнажив крупные и не слишком чистые зубы.

– Хорошо. Очень хорошо. А где тот цветок?

– Он был на месте, высокорожденный, когда я осматривал его книгу, – сказал Пасикрат. – Возможно, конечно, его положил туда лохаг, однако вряд ли.

– Разверни свиток, – приказал мне регент.

Я выполнил его повеление, держа свиток так, чтобы он мог видеть написанное. Когда я разворачивал последний лист, засушенный цветок люпина выпал прямо ему на ладонь.

Пасикрат откашлялся и сказал:

– Мне, видимо, следует пояснить, высокорожденный: лохаг сказал, что вроде бы в том доме накануне была пирушка – там, где он этого человека нашел. Там конечно же были и цветы, и венки для гостей.

Регент только отмахнулся.

– Я вполне удовлетворен. Жаль, что Тизамена здесь нет, однако это явно тот самый человек – или нам вообще не суждено отыскать его. Да и выглядит он в точности как в моем сне. Шрама я, правда, тогда у него на лбу не разглядел, но его, наверное, скрывал венок.

– Я тебе снился? – спросил я.

Он кивнул и сказал:

– Мне явилась сама Кора, улыбающаяся, украшенная цветами, и проговорила: "Тебе даровано многое, но я открою тебе одну тайну, ведомую лишь богам". Тут я увидел тебя… Как твое имя, кстати?

– Латро, – сказал я.

– Я увидел тебя сидящим на соломенном тюфяке. Была ночь, но рядом горел огонь, и его отблески играли на твоем лице. В руках ты держал эту книгу; потом ты развернул ее, вложил между страницами цветок и снова свернул.

Посидел еще немного и принялся что-то писать. Богиня уже исчезла, но я все еще слышал ее голос; она говорила: "Он все забудет и ничего не будет знать ни о своем прошлом, ни о будущем. Посмотри, кто с ним рядом!" И я увидел: у тебя за спиной в тени стояла Нике[130].

– То есть я должен принести тебе победу?

Улыбнувшись, точнее, оскалившись, как хищный зверь, регент откинулся на подушки.

– Немногим боги даруют свое покровительство. Всего лишь нескольким героям – Персею, Тесею да моему предку Гераклу – да и они судьбой обречены были… А впрочем – все же их ждало величие! – Он обернулся к своему гонцу. – Где он получил этот шрам, Пасикрат?

– Не знаю, господин мой. Лохаг привел с ним вместе еще двоих – девочку-рабыню, которая все запоминает и потом рассказывает ему, и колдуна, о котором я тебе уже рассказывал. Они тоже здесь, под охраной лохага.

– Зови их всех сюда.

Первым вошел Эвтакт, последним – Басий. По-моему, все они были немного напуганы.

Увидев Ио, регент снова улыбнулся:

– Значит, это ты все знаешь о своем хозяине, девочка? Так мне сказал Пасикрат.

Ио застенчиво кивнула.

– Откуда у него этот шрам?

– Меня тогда с ним не было, господин мой.

– Но ты же знаешь – так скажи! И не обращай внимания на мое лицо. Лица тех, кого я беру в плен, выглядят куда страшнее.

– Это произошло во время какого-то большого сражения, господин мой.

Наше войско воевало на стороне Великого царя, но он потерпел поражение.

Мой хозяин тоже участвовал в этом сражении – так мне кажется.

– И мне тоже. А теперь поясни, почему тебе кажется именно так.

– Потому что, когда армия Великого царя отступала, его принесли в наш храм. Вот тогда я впервые и увидела его.

– И у него уже был на лбу этот шрам?

Ио покачала головой:

– Нет, голова у него была перевязана, и бинты в крови.

– Но если он сражался на стороне варваров, господин мой… – начал было Пасикрат.

– Ты красивый мальчик, Пасикрат, – прервал его регент, – однако научись сперва думать, если хочешь остаться у меня на службе. Во-первых, кому во сне являлась великая Дева? А во-вторых, кому она даровала свою милость?

– О, я понял!

– Надеюсь. Лохаг, мне нравятся люди, способные во что бы то ни стало выполнить порученное задание и не ищут себе оправданий – им они не нужны.

Я не забуду твоей услуги.

Эвтакт горделиво выпрямился:

– Благодарю, о высокорожденный!

– А этот твой воин что же, заботился о…

– Латро, – подсказал я.

– …о Латро? Я правильно понял?

– Да, господин мой.

– И без сомнения, кое-что успел узнать о нем. Что ж, пусть немного задержится, а ты можешь возвращаться в лагерь.

– Благодарю тебя, господин мой. – Эвтакт с высоко поднятой головой вышел из шатра, и больше я его не видел.

– Дитя мое, знаешь ли ты, что наши полисы – мой и твой – уже более не враждуют?

– Да, – кивнула Ио. – Пиндар мне сказал.

– Он тоже житель Фив?

Ио снова кивнула и прибавила:

– А еще он говорил, что вы нас спасли.

– И был глубоко прав. Фиванское войско действительно воевало против Спарты, и, должен сказать, воевало отлично – для чужеземцев, разумеется.

Однако война закончена, значит, закончена и вражда между нами. Так, по крайней мере, должно быть. Афиняне хотели сжечь ваш город, но я бы никогда им этого не позволил. Теперь Фивы и Спарта – союзники.

– Надеюсь, так будет всегда, господин мой, – вежливо сказала Ио.

– Знаешь, когда у меня будет больше свободного времени, я с удовольствием побеседую с тобой. Если ты будешь со мной откровенна, я позабочусь о твоем будущем. У тебя всегда будет вкусная еда и новая одежда, и тебе будет с кем поиграть.

– Благодарю тебя, господин мой, – промолвила Ио. – Только я принадлежу не тебе, а Латро.

– Хорошо сказано. Однако вряд ли он станет возражать. А, Латро?

Я молча покачал головой.

– И пусть этот воин продолжает о вас заботиться. Обо всех троих. – Он посмотрел на Басия, вытянувшегося и замершего, как статуя. – Идиот, дитя и шпион – это ведь не слишком большая нагрузка для тебя? Как твое имя?

– Басий, господин мой! Нет, господин мой!

– Хорошо. Не думаю, чтобы первые двое причиняли тебе слишком много беспокойства, Басий. А вот шпион может. Если станет плохо вести себя или не будет слушаться твоих приказаний, убей его; мне он не нужен.

Тот тип в пурпурном плаще (по-моему, это была все-таки женщина) воскликнул:

– Я не шпион!

– Разумеется, ты шпион. И если бы это было не так, ты не медлил бы, а сразу стал отрицать это. Ты из Милета, кажется? Так, по крайней мере, говорил мой гонец.

– Да, и я…

– Ты из эллинов. Как и все мы – впрочем, за исключением Латро. И очень многие эллины сражались на стороне Великого царя.

– Я не имею ни малейшего отношения к сражениям!

– Ну еще бы. Твой царь не так глуп – как, впрочем, и его министры.

Стоит взглянуть на твое лицо, и любому здравомыслящему человеку становится ясно: от таких, как ты, куда больше проку в тылу врага, чем на передовой.

Я знаю, что случилось с Милетом; Великий царь разрушил его стены и всех жителей превратил в козопасов. Интересно, как тебе удалось выбраться оттуда? Хотя ты, разумеется, соврешь, так что можешь не отвечать. У Басия, между прочим, меч всегда наготове – ну, не то чтобы он сразу ему понадобился…

– Меня защищает закон…

– Здесь не действуют никакие законы, кроме спартанских, а наш закон повелевает убить тебя на месте. Учти: если еще хоть раз побеспокоишь Басия или солжешь мне, он отсечет тебе башку.

– Он был в лагере Великого царя, господин мой, – вставил Басий. – Я слышал, как он рассказывал об этом Латро.

Регент замахнулся на шпиона и зашипел:

– Ну так говори скорей или умрешь! Кому ты передавал сведения?

Однако странная женщина уже успела взять себя в руки.

– Поверь мне, о, высокорожденный…

Точно собираясь метнуть копье, Басий быстро перехватил ее руку, которой она хотела было вцепиться ему в лицо. Удар по голове свалил ее на пол, и она откатилась к противоположной стене шатра.

Басий выхватил меч.

– Погоди, – велел ему регент и, обратившись ко мне, сказал:

– Я видел, как ты хотел броситься на защиту своего дружка. А если бы здесь не было Басия? Если бы здесь были только мы с тобой да Пасикрат?

– Если бы не часовые, – сказал я, – я бы непременно постарался убить вас всех!

– Господин мой, не говори так! – с ужасом выдохнула Ио.

Но регент развеял ее страхи:

– Твой господин – храбрый человек, девочка. И это ему весьма пригодится, ибо жить он теперь будет среди нас.

Шпион неуклюже поднялся на ноги. В глазах его стояли слезы, однако светилось в них и еще что-то странное.

– Довольно, больше у меня времени нет, – сказал регент. – Можешь говорить – тогда останешься в живых; или же умрешь, если предпочтешь молчать. Выбирай.

– Раз так, я лучше расскажу, – сказал шпион. – Да и кто на моем месте поступил бы иначе? – Он расправил свой плащ (совершенно по-женски, ибо женщины заботятся о своей внешности, даже если горит их родной город) и приготовился отвечать на вопросы.

– Так уже лучше, – сказал Павсаний. – Вражеский шпион может стать весьма полезным. А стало быть, может не только остаться в живых, но и процветать в дальнейшем. Итак, кому ты передавал сведения?

– Артабазу.

– Прекрасно! И каковы были эти сведения?

– Я сообщал ему о том, что несколько месяцев и несколько подарков могут сделать любое сражение ненужным.

– И он тебе поверил?

Странный то ли мужчина, то ли женщина покачал головой:

– Поверил, но не смог убедить Мардония.

Вдруг Басий выронил свой меч. Меч упал острием вниз, проткнул ковер у самых его ног и вонзился в земляной пол. Басий тут же поднял его и с изумлением уставился на свою руку – все пальцы на ней распухли, кожа стала светло-серой.

– А ну-ка покажи, – приказал ему регент, однако Басий не подчинился. – Подойди сюда! – прикрикнул на него Павсаний.

Двигаясь, точно марионетка, Басий приблизился к регенту и протянул руку.

– Так, ясно, у шпиона в волосах спрятана отравленная шпилька. – Регент перевел взгляд на странную женщину. – А ну говори, каково противоядие?

– Нет у меня никакой отравленной шпильки, господин мой! – запричитала она. – Можете обыскать меня, если угодно.

– Ты наверняка спрятал ее, когда упал. Что ж, и твое знание ядов, наверное, тоже может еще пригодиться. Как твое имя?

– Эврикл, господин мой. Так меня раньше звали другие.

Регент рассеянно покивал.

– Басий, скажи часовым, чтоб тебя проводили к Кихезиппу, моему лекарю, – повелел он. – А вы все подойдите ближе и садитесь передо мной. Я устал задирать шею. Можете взять подушки, если хотите.

Я принес подушку для женщины-шпиона и еще одну, длинную, для нас с Ио.

Раскладывая на полу, я слышал, как Басий разговаривает с часовыми.

– И ты тоже садись, Пасикрат, – сказал регент.

Гонец уселся на подушку по его правую руку.

– А теперь, Эврикл, расскажи, почему ты дал Артабазу такой совет.

– Потому что ничего лучшего я посоветовать не мог, – ответил Эврикл. Он помолчал, точно собираясь с мыслями. – Война – последний довод в политике; и уж определенной победы в ней ни за кем быть не может – по крайней мере, я так считаю. Глуп тот царь, который продолжает войну, зная, что можно все уладить, немного подумав и немного заплатив.

– Значит, ты считаешь, что твой Великий царь глуп? – улыбнулся регент.

– Великого царя там уже не было. А Мардоний – хороший воин, однако весьма недалекий человек. Вот если бы командовал Артабаз…

– И что тогда? Что было бы с эллинами? Ты ведь тоже эллин, как сам только что утверждал.

– Вами бы и правили представители эллинов, как здесь и в Малой Азии, где есть наши города. Какая, в сущности, разница? И зачем умирать стольким людям?

– А ты знаешь людей, которые думают так же? В Афинах, например?

– Уверен, такие есть.

– Ты осторожен. Впрочем, я тоже. – Регент взглянул на Ио и на меня. – Позвольте мне объяснить вам – я имею в виду всех троих – то, на что вы, возможно, не обратили внимания. Правда, мне следовало бы сказать "позвольте нам объяснить", ибо ранее я беседовал с Пасикратом, и он разделяет мое мнение.

Шпион по-женски испуганно схватился руками за щеки:

– Что же это, господин мой?

– Нас здесь четверо мужчин, и наши интересы настолько близки, что их почти невозможно различить. Сперва я скажу лишь о Спарте и о Лаконии. Мы, спартанцы, самые лучшие воины в мире, и Великий царь теперь это знает.

Однако те, кому довелось услыхать звон мечей, понимают, что война – это не игра; мудрый человек старается избежать ее, если может. Что же касается славы, то мой дядя Леонид наелся ею досыта у Фермопил, и нашему семейству славы хватит до скончания веков – я уж не говорю о том сражении, которое выиграл сам. Таким образом, честный мир – наше единственное желание.

Женщина с мужским именем Эврикл едва заметно кивнула; ее немигающий взгляд был направлен на регента, точно она хотела заворожить его, как змея птичку.

– Наша страна разделена на такое множество воюющих полисов, – продолжал Павсаний, – что их буквально не счесть. Любая горная деревушка уже имеет собственные законы, чеканит собственные деньги и вооружает собственную армию, намереваясь, видимо, сокрушить такого же крошечного соседа. Ясно, что эллинам совершенно необходим прочный союз под руководством благороднейшего из полисов, а именно – моего родного города, который оказался таковым по счастливому стечению обстоятельств.

– По еще более счастливому стечению обстоятельств, – сказала женщина-шпион, – передо мной сидит сейчас представитель старейшего царского рода этого полиса, который, помимо того, является самым знаменитым и увенчанным славой из ныне живущих правителей.

– Благодарю тебя. – Регент с должным изяществом поклонился. – К сожалению, Спарта недостаточно сильна, чтобы объединить все остальные полисы. Более того, она еще и недостаточно богата. Я часто думаю: если бы нам, а не этим афинянам, так повезло и мы нашли бы в своей земле серебро или завладели бы сокровищницей Креза…[131] – Павсаний пожал плечами и умолк. Потом заговорил снова:

– Однако предположим: нам окажут помощь – или мы хотя бы пригрозим этим – и мы получим дополнительное войско.

Кавалерию, например, ибо наша слишком мала. Имея такую поддержку, а также некоторое количество золотых монет, чтобы одаривать ими кое-кого из дальновидных людей, можно многое сделать.

Женщина по имени Эврикл кивнула:

– О да, тогда многое было бы возможно!

– Господин мой, – шепнул Павсанию Пасикрат, – ты полагаешь, что можно говорить такое в присутствии этой девочки?

– Какое "такое"? Я мечтаю о заключении благородного мирного договора с Великим царем! Я мечтаю о величии Спарты, ибо она его заслужила, принеся стольких своих граждан в жертву! Что в этом плохого? Пусть девочка повторит мои слова любому!

– Ничего я повторять никому не буду, – сказала Ио. – Я вообще никогда ничего никому не пересказываю, разве что Латро, который сам ничего не помнит. Однако ты верно сказал, господин мой: интересы наших полисов совпадают!

– Повезло же твоему хозяину, девочка! Ну и рабыня у него! Умница! Я, собственно, давно это понял. Что же касается общих интересов, то сперва разберемся с этим Эвриклом, а потом уже вернемся к Фивам. Эврикл служит Великому царю, как он сам только что признался. Если точнее, он служит Артабазу. Он, естественно, мечтает получить вознаграждение за свою работу, как и любой другой человек. Великий царь хочет восстановить здесь былой престиж да еще и приумножить собственную славу. Так что мир и союзничество государств, возглавляемых благодарным ему правителем…

– Это именно то, о чем он мечтает, господин мой, – подсказал Эврикл. – Я знаю это совершенно точно. Хотя, естественно, следовало бы посоветоваться с кем-то из приближенных царя…

– Естественно. Ну а теперь о тебе, девочка. Твой город уже однажды заключил союз с Великим царем и, как справедливо говорил тебе твой друг Пиндар, был бы непременно разрушен Афинами, если бы не Спарта и не мои личные запреты. Разве тебе непонятно: все, что хорошо для твоих сильных союзников, хорошо и для тебя?

Ио покачала головой:

– Если честно, мне все равно, что будет с Фивами. Мне важна лишь судьба Латро.

– Который является воином Великого царя, – вставил я. – Ты считаешь меня идиотом, принц Павсаний, потому что я все забываю? Возможно, ты и прав, но я всегда помнил о том, чей я воин, даже когда собственного имени вспомнить не мог.

Глава 28 МИКАЛЕ[132]

Название этого места, о котором, по-моему, никто раньше и не слыхал, теперь у всех на устах. Там объединенный флот Афин и Спарты одержал над варварами очередную сокрушительную победу. Кое-кто утверждает, что это произошло в тот же день, что и битва при Саламине, во время которой я был ранен; другие полагают, что та битва состоялась значительно раньше, ибо вряд ли известиям о столь великой победе потребовался бы целый год, чтобы достигнуть самых отдаленных уголков Эллады. На это первые, правда, отвечают, что корабль из-за штормов мог задержаться в море сколь угодно долго, а кроме того, все сведения сначала достигают Афин, а уж потом только становятся всеобщим достоянием.

– Надеюсь, наш чернокожий в добром здравии, – вздохнула Ио. – Я знаю, ты его не помнишь, Латро, но он был твоим другом еще до того, как появились мы с Пиндаром. И когда тебя привели в храм, он тоже был с тобой.

– Как по-твоему, – спросил я, – он тоже участвовал в сражении при Микале?

– Надеюсь, что нет, но вполне возможно. Когда Гиперид продал тебя Каллеос, чернокожего он оставил себе и вновь собирался присоединиться к военному флоту.

– Что ж, тогда и я буду надеяться, что мой чернокожий друг цел и невредим, а этот Гиперид мертв.

– Не нужно так говорить, господин мой! Гиперид совсем не плох! Ведь это он вытащил нас из тюрьмы в Коринфе, причем исключительно благодаря собственному красноречию, и сразу же отпустил Пиндара и Гилаейру, как и следовало по закону.

Однако, прежде чем рассказывать дальше, попробую вспомнить более ранние события, которые скоро укроет от меня непроницаемый туман забвения. Итак, регент передал нас на попечение гонца, который отправил за нашими пожитками своих рабов и приказал им заодно перенести поближе палатку Басия. Он показал, где стоит его собственная палатка – рядом с шатром регента, – и велел нам ставить свою рядом. Не думаю, чтобы я сумел рассказать, как нужно ставить палатку, однако, как только ее разложили передо мной на земле, я сразу вспомнил, как это делается. Ио ползала под промасленным полотном и держала шесты; ей так это нравилось, что я провозился с палаткой в три раза дольше, чем следовало.

Меч, который, по утверждению Ио, принадлежит мне, лежал среди вещей Басия вместе с ножнами и поясом. Я опоясался мечом и сразу почувствовал себя уверенней, ибо мужчина без оружия – просто раб. Хотя Ио говорит, что Каллеос разрешала мне носить меч, когда я был ее рабом; возможно, именно поэтому у меня нет к этой Каллеос никакой неприязни, да и сама Ио клянется, что я всегда относился к Каллеос хорошо.

Тут наконец явились рабы Басия; они очень трусили, боялись, что их побьют. Оказывается, они собирали топливо для костра, когда рабы Пасикрата унесли палатку Басия вместе с вещами, и, вернувшись, лишь с большим трудом выяснили, куда делось имущество их хозяина. Я объяснил им, что Басий внезапно заболел, и велел приготовить для него такую пищу, какую дают больным.

Это было разумно, ибо вскоре Басия принесли на носилках, а следом пришел какой-то старик, который назвался Кихезиппом из Мессении[133], однако же говор у него был такой же, как у спартанцев и их рабов. Все плечо у Басия распухло и почернело; по-моему, он был в забытьи. Иногда, правда, он понимал, что мы ему говорили, а иногда оставался глух и вроде бы видел то, чего мы увидеть не могли. Возможно, и я кажусь таким же другим людям; не знаю.

– Ваш хозяин был укушен гадюкой, – сказал Кихезипп рабам Басия, – и весьма крупной, если судить по расстоянию между клыками и силе яда; я такой никогда прежде не видел. Я сделал надрез и выдавил яд, насколько это было возможно. Не вздумайте делать надрезы сами – теперь это совершенно бесполезно. Пусть отдохнет, а вы позаботьтесь, чтобы ему было тепло, да покормите, если захочет. Давать ему можно все – любую еду и питье. Если богиня будет к нему милостива, он, возможно, еще поправится. Хотя вполне может и умереть.

Ио спросила, не можем ли и мы что-нибудь сделать.

– Насколько я понимаю, – спросил Кихезипп, – ту гадюку так и не убили?

– Но мы ни одной даже не видели, господин! – ответила Ио. – Просто Басий немножко толкнул одного человека, а потом сказали, что у того человека в волосах была отравленная шпилька.

Кихезипп покачал головой:

– Сомневаюсь. Шпилька не могла бы так глубоко проткнуть кожу, от нее в лучшем случае осталась бы царапина. Я сейчас не стану снимать повязку, чтобы показать вам укусы, но их там два (я только подивился хитроумию Ио: ведь если бы она сказала, что слова насчет шпильки принадлежат Павсанию, этот Кихезипп никогда бы не стал противоречить своему хозяину). – Если бы гадюку удалось убить, – продолжал между тем лекарь, – больному сразу стало бы лучше, ибо, пока гадюка жива, она дает силу излитому ею яду подобно тому, как город дает силу посланному им войску. К тому же к ранке можно было бы приложить мясо убитой змеи – иногда это помогает. А больше, пожалуй, тут ничего не поделаешь.

– В таком случае, – спросила Ио, – не мог бы ты осмотреть моего хозяина? Возможно, ты уже слышал о нем от регента – ведь он сегодня столько времени беседовал с Латро! После ранения он ничего не может запомнить.

– Я уже обратил внимание на его шрам. Подойди сюда, юноша, я тебя осмотрю. Не опустишься ли ты на колени? В этом ведь нет ничего унизительного. И скажи, если будет больно.

Я встал на колени, чувствуя, как его ловкие пальцы скользят по виску, ощупывая шрам.

– А ты случайно не жрец Асклепия? – спросила у лекаря Ио. – Латро провел ночь у его алтаря, однако Асклепий сказал, что не может помочь ему.

– Боюсь, что и я тоже не могу, – ответил Кихезипп. – Следовало бы вскрыть рану, однако это может убить его. Можешь встать, юноша. А вещи ты не роняешь? Сам не падаешь? Головокружениями не страдаешь?

Я покачал головой.

– Тебе повезло – всего этого следовало ожидать при таком ранении. Может быть, на тебе был шлем?

Я сказал, что не помню.

– Ах да, верно, ты же все забываешь! Так ты жалуешься только на память?

– Да.

– Ему еще являются боги, – подсказала Ио. – Иногда.

Кихезипп вздохнул.

– Видимо, это галлюцинации. Молодой человек, я полагаю, что некий предмет вонзился в твой череп, задев мозг. Осколок камня скорее всего – судя по форме раны. Мне известен случай, когда похожее расстройство памяти вызвал крошечный наконечник стрелы. Если можешь, утешайся тем, что хуже тебе скорее всего не будет. Иногда задевший мозг предмет может даже рассосаться, особенно если это осколок кости. В таком случае – хотя это лишь одна из возможностей – память твоя восстановится полностью или, по крайней мере, частично. И все же не теряй надежды. Подобный процесс порой занимает годы – а ведь возможно, этого и не случится никогда. Что же касается лечения… – Он пожал плечами. – Молитвы богам никогда не бывают напрасны. Даже если они не исцелят тебя, все равно, возможно, будут к тебе более милостивы. Есть, например, добрый бог Асклепий, к которому, по словам этой девочки, ты уже обращался. Да и по всей стране разбросаны святилища тех богов и героев, которые наделены даром целительства, хотя сами главным образом занимались тем, что убивали. Вдруг да кто-то из них поможет тебе. А ведь существуют еще и великие боги – если только тебе удастся привлечь их внимание. Пока же учись жить и с таким недугом.

Помнишь ли ты мое имя?

– Кихезипп.

– Утром, господин мой, он еще помнит события вчерашнего вечера, однако к полудню начинает их забывать, – пояснила Ио. – Он все записывает.

– Вот это очень хорошо!

– И все же, – сказал я, – перечитывая написанное, я порой удивляюсь, правда ли все это.

– Ясно, – как бы сам себе кивнул Кихезипп. – А сегодня ты уже что-нибудь записывал?

– Да, пока мы ждали аудиенции у регента.

– А не было ли у тебя искушения написать ложь? Я спрашиваю, не лгал ли ты, а всего лишь – не испытывал ли ты подобного искушения?

Я покачал головой.

– В таком случае вряд ли ты когда-либо лгал, делая записи в книге. Ложь – это, знаешь ли, дурная привычка вроде пьянства. Ты писал правду – такую, конечно, какой представлял ее себе, но ведь у каждого, так или иначе, своя правда, верно?

– Видимо, ты прав.

– Ты должен помнить: у каждого человека в жизни случается порой нечто столь необычное, что это способны скрыть лишь самые талантливые и изобретательные лжецы. Вот, например, великое сражение при Микале… ты уже слышал о нем? – Мы с Ио сказали, что нет. – Регент лишь сегодня получил известие о нашей победе, и благородный Пасикрат, узнав об этом от моего хозяина, сразу же зашел ко мне. – Старик помолчал, собираясь с мыслями. – Микале – местечко на азиатском побережье. Царь Леотихид обнаружил, что варвары сушат там свои суда. Ситуация складывалась благоприятная, и Леотихид приказал немедленно атаковать. Команды судов были усилены воинами из Суз[134]. Бой был жаркий, однако построившиеся цепью варвары так и не смогли противостоять нашим дисциплинированным и хорошо обученным фалангам, и их цепь была прорвана. Естественно, наши окружили противника, однако варварам и кое-кому из наших бывших союзников удалось добраться до городской стены и закрыть ворота. Впрочем, это означало их конец. Мы сожгли больше трех сотен персидских кораблей! – Он с удовлетворением потер руки. – Представляете? Команда всего ста небольших судов умудрилась сжечь три сотни кораблей, уничтожить целую армию! Кто этому поверит лет через сто? Великий царь, конечно, построит еще корабли и соберет новые армии, но уже не в этом году. И даже не в следующем.

– А пока у него каждый воин будет на счету, – сказал я.

– Вот-вот, – кивнул Кихезипп.

Когда старый врач ушел, уже почти стемнело. Я велел рабам приготовить ужин, и за трапезой к нам присоединилась та странная женщина в пурпурном плаще.

– Ты не возражаешь, если я тоже с вами поем? Невозможно удержаться, чувствуя такие запахи! Мы ведь теперь соседи – ты знаешь?

– Нет, – сказал я. – Понятия не имею.

– Я сейчас живу в одной палатке с красавчиком Пасикратом. Только он куда-то ушел, а мне его рабы подчиняться не желают.

Еды было маловато даже для нас с Ио и Басием, так что я сходил к палатке Пасикрата, где его рабы готовили себе ужин, и сумел отловить двоих (один, правда, удрал), которым велел сперва накормить нас, а уж потом заботиться о себе, да пообещал, что в следующий раз суну их мордой в костер, если они не будут слушаться женщины, которая живет в одной палатке с их хозяином.

Когда я вернулся, женщина в пурпурном плаще сказала:

– Ну вот, все вышло по-моему – каша из ячменя да бобы! После такой еды и бычья кровь покажется вкусной. Впрочем, нет лучше пищи для мертвых, чем бобы!

Я спросил, не собирается ли она умирать.

– Нет пока, однако все мы движемся в этом направлении. Разве ты не слышал, что сперва мы идем в Спарту, чтобы высокорожденный Павсаний смог наконец разделить ложе со своей женой, а потом отправимся на берега Ахерона[135], где он хочет посоветоваться с духами мертвых. Интересный поход, ничего не скажешь.

– Так мы идем в гости к мертвым? – спросила Ио.

Странная женщина кивнула, и я подумал вдруг, что ведь еще совсем недавно считал ее совершенно непривлекательной, однако теперь, в свете костра, лицо ее казалось мне просто прелестным.

– По крайней мере, мы с регентом хотели бы заглянуть к ним. Вы бы видели, как он обрадовался, когда ему сообщили обо мне! И сразу послал за мной. По-моему, он вполне мог попросить меня прямо здесь вызвать из Царства мертвых кое-кого из духов.

– А до этого Ахерона далеко? – снова спросила Ио.

– Разумеется, нет. Всего лишь по ту сторону могилы.

Я сказал ей, чтобы она не шутила так с девочкой.

– Ах так, – поправилась она, – вы имеете в виду длинную дорогу?

Впрочем, и она не очень длинна. Два-три дня пути до Спарты, и немногим дольше – оттуда до Ахерона, особенно если в заливе нам удастся сесть на корабль. Между прочим, нет ли у тебя расчески?

Весьма неохотно Ио протянула ей маленький костяной гребень. Женщина стала расчесывать свои черные спутанные волосы, которые, казалось, никогда в жизни не знали расчески.

– Я их отращиваю, – сообщила она. – Все спартанцы носят длинные волосы, вы заметили? И непременно причесывают их перед битвой. Да, кстати, видели?

Никаких отравленных шпилек!

Рабы Пасикрата принесли нам еще миску бобов, немного вяленой рыбы, ковригу ячменного хлеба и миску с вином. Я велел Ио посмотреть, поел ли Басий. Она сбегала к нему и вернулась с сообщением, что он хочет пить. Я дал ей чашу вина с водой и половину хлеба.

– Ты бы лучше сам поел, – заметила женщина. – Иначе никогда не поправишься.

– Поем, – пообещал я. – Но сперва позволь задать тебе один вопрос. Дело в том, что ты говоришь на чужом мне языке, и порой мне кажется, что я недостаточно хорошо понимаю его.

– Это естественно.

– В таком случае скажи, почему все называют тебя Эвриклом? Это ведь мужское имя.

– Ну… это очень личный вопрос, – засмущалась она.

– Ты мне на него ответишь?

– Если и ты позволишь мне задать тебе один вопрос.

– Да, конечно.

– Потому что никто не догадывается о моей истинной природе. Все считают меня мужчиной. И ты тоже так считал, но теперь уже забыл об этом.

– А что, если я раскрою твою тайну?

– Если хочешь, можешь говорить о ней совершенно открыто, – улыбнулась она.

Тут как раз вернулась Ио и принесла назад чашу, наполовину пустую.

– А хлеба он не хочет совсем, – сказала она. – Я поговорила с его рабами и отдала хлеб им. Они сказали, что и из их рук он тоже есть отказывался, но все же выпил немного бульона.

Женщина по имени Эврикл вздрогнула.

– Раз ты не возражаешь и даже хочешь, чтобы тайна твоя была раскрыта, то как же теперь называть тебя? – спросил я. – А почему бы не Дракайной, как предложил однажды ты сам? Дракайна из Милета. А ты, между прочим, уже слышала о последнем сражении? И о том, как поступили жители Милета?

– Нет, о Милете я ничего не слышал. Разве их всех не сослали в центральные области пасти коз? Так нам сказал регент.

– О нет! Сослали только нескольких граждан из знатных семей. И вовсе не коз пасти, а в Сузы, в качестве заложников. Но едва жители моего прекрасного города услышали о Микале, они снова восстали против варваров и перебили весь гарнизон.

– Будучи сам варваром, я не уверен, что это так уж замечательно.

– Я тоже, – согласилась Дракайна. – Однако случившееся ставит меня в двусмысленное положение, не правда ли? И мне это даже нравится. – Она встала и вернула Ио гребень.

– Теперь твоя очередь – задавай свой вопрос!

– Оставлю его на потом. Возможно, спрошу чуть позже.

Когда она удалилась в палатку Пасикрата, Ио взяла свой гребень и с отвращением сказала:

– Ну вот, теперь придется его вымыть!

Глава 29 ЛАКОНИКА

Страна, где правят спартанцы, вся покрыта неприветливыми горами, среди которых раскинулись обширные плодородные равнины. За нашими спинами простираются холмы "медвежьей страны", Аркадии[136], где мы останавливались прошлой ночью и Басий все время будил меня своими стонами.

Ио говорит, что третьего дня мы разбивали лагерь близ Коринфа, и она спрятала мой свиток на себе, как и тогда, когда нас там взяли в плен, потому что боялась, что его у меня отнимут. Она говорит также, что воины, которые родом из Коринфа, покинули наше войско, едва мы подошли к нему.

Этим утром, пока мы еще находились в Аркадии, я никак не мог понять, почему эту страну называют "страной молчаливых", Лаконикой? Когда мы устроили привал близ первой же деревни, я зашел в один из домов, желая спросить об этом местных жителей.

В доме никого не оказалось – видимо, все работали в поле. Басий, которому поручено присматривать за мной, слишком болен, а Пасикрат, незаметно следивший за мной все это время, сейчас убежал вперед с каким-то поручением, так что я один ходил из дома в дом, не решаясь войти в низкие двери и кашляя от едкого дыма очагов. Один раз я обнаружил над очагом кипящий горшок, другой – недоеденный ячменный пирог на столе, но ни мужчин, ни женщин, ни детей в домах не было, и в итоге я пришел к выводу, что они каким-то таинственным образом исчезли, если только это не духи мертвых, которых спартанцы колдовским способом заставили на них работать.

Ведь духи невидимы простым смертным.

Пятый дом, в который я зашел, оказался кузней. В горне все еще пылал огонь, а в клещах остался наполовину выкованный сверкающий заступ. Я догадался, что кузнец должен быть неподалеку, и действительно обнаружил его: он сидел на корточках под верстаком, спрятавшись за собственным кожаным фартуком, который нарочито небрежно бросил на край верстака. Я вытащил его оттуда и поставил на ноги. Седеющая голова кузнеца доставала мне лишь до плеча, однако он был столь же силен и мускулист, как и все, кто занимается этим ремеслом.

Он без конца бормотал извинения и твердил, что ни в коем случае не хотел оскорбить меня, а просто испугался при виде чужака. Я пообещал не причинять ему зла и пояснил, что всего лишь интересуюсь обычаями этой страны.

При этих словах он еще больше перепугался, лицо его стало пепельным, он притворялся, что плохо слышит, а когда я рассердился и накричал на него, начал говорить на каком-то совершенно непонятном языке, делая вид, что и мою речь тоже совсем не понимает. Пришлось вытащить Фалькату и приставить клинок ему к горлу, но тут он ловко перехватил мою руку и так вывернул запястье, что я громко вскрикнул. Свободной рукой кузнец схватил свой молот, и я уже видел перед собой лик Смерти, ее оскаленный в мерзкой улыбке рот, когда Смерть вдруг исчезла, и вместо нее вновь возникло лицо кузнеца, только еще больше побледневшее. Он судорожно хватал воздух открытым ртом, глаза у него закатились под лоб, меч выпал из руки и с глухим стуком ударился о земляной пол – хотя мне этот звук показался странно громким, похожим на удар колокола, что будит войско по утрам.

Я отпустил кузнеца, он пошатнулся, но не упал, и я заметил, что из спины у него торчит дротик. Потом он все-таки рухнул навзничь, и наконечник дротика на два пальца вышел у него из груди; наконечник был кованый и поблескивал при свете горевшего в горне огня. Кузнец перевернулся на бок и затих.

В дверях стоял один из рабов Спарты; в руках у него был второй дротик.

– Спасибо, – сказал я ему. – Ты мне спас жизнь.

Поставив ногу на мертвое тело, он опустил оружие и вытер лоб кожаным фартуком кузнеца.

– Это моя деревня, – промолвил он. И добавил:

– И эти наконечники он выковал.

– Но он хотел убить меня! А ведь я вовсе не собирался ему вредить.

– Он считал тебя опасным – ведь если бы заметили, как он разговаривает с чужеземцем, ему грозила бы неминуемая смерть. Как и мне, если меня заметят наедине с тобой.

– Ну что ж, тогда об этом никто не узнает, – сказал я. Мы оттащили тело кузнеца в угол, чтобы его не было видно с порога, и спрятали там по мере возможностей. Потом присыпали кровь пылью, и мой новый знакомый вывел меня через заднюю дверь во двор, где нас загораживали от чужих глаз наковальня и груды угля.

– Ты меня не помнишь? – спросил он.

Я только головой покачал:

– Все почти сразу забываю.

– Так ты мне говорил и тогда, когда мы видели чернокожего бога. Я Кердон, Латро. Книга твоя все еще при тебе? Возможно, ты что-то написал обо мне, хотя я велел тебе этого не делать.

– Так, значит, мы с тобой друзья? И ты именно поэтому спас меня?

– Возможно, мы станем друзьями, если ты выполнишь свое обещание.

– Если я что-то обещал тебе, то непременно сделаю это. Или, если хочешь, дам тебе взамен все, что ни попросишь. Ведь ты спас мне жизнь!

– Тогда пойдем со мною в святилище Великой Матери нынче же ночью. Это недалеко.

И тут я услышал рядом то ли легкий шелест женского платья, то ли сухое шуршание змеиной шкуры. Потом все стихло, и, оглядевшись, я ничего не заметил.

– Я бы с радостью, – сказал я Кердону, – да только мы ведь снова выступаем в поход и сегодня к вечеру, наверное, будем далеко отсюда.

– Но если такая возможность все же предоставится, ты пойдешь? Ты не забудешь?

– До вечера не забуду. А вот к завтрашнему утру, скорее всего, уже ничего не буду помнить.

– Ладно, я дам тебе знать, как только лагерь уснет. Твоя рабыня на нас доносить не станет, а спартанец, с которым ты делишь палатку, слишком болен, чтобы заметить твое исчезновение. – Он встал, собираясь уходить.

– Погоди, – сказал я. – Скажи, как все-таки ты очутился здесь именно в тот момент, когда мне грозила смерть?

– Я следил за тобой еще с Мегары, зная, что разговаривать с тобой о чем-либо бесполезно, и ждал, когда мы доберемся сюда. Я знал, что мы обязательно будем проходить здесь, потому что наша деревня находится на пути в Спарту и принадлежит Павсанию. Когда я увидел, как ты уходишь без охраны, то понял: это мой единственный шанс. И пошел следом, рассчитывая поговорить с тобой с глазу на глаз. Что и произошло, хвала милостивой богине.

Я не понял и спросил:

– Эта кузня принадлежит регенту?

– Ну да, и эта деревня, и поля, и все мы тоже. Я еще, по просьбе Кихезиппа, помогал перенести к вам в палатку того укушенного гадюкой спартанца. Неужели ты не узнал меня?

– Нет, – покачал я головой.

– Да, наверное… Ладно, мне пора. Но ночью я приду непременно. Не забудь!

– А как же… – Я мотнул головой в сторону мертвеца.

– Я сам об этом позабочусь. Это касается только нас с тобой. А пока никто его и хватиться не успеет.

Когда я вернулся в рощу, насытившиеся воины уже строились в колонну, а несколько рабов торопливо тушили костры и собирали котелки. Мы браво прошли через деревню под музыку флейт, однако, достигнув реки, обнаружили, что мост через нее весь в огне. Хотя рабы вскоре потушили пожар, перейти на тот берег оказалось невозможно, так что мы решили разбить лагерь и заночевать здесь. Все очень устали после долгого марша по Аркадии, а мост, говорят, будет готов не раньше завтрашнего дня.

Рабы Басия с утра несли его на носилках, им же пришлось тащить и нашу палатку, и прочие вещи. Я спросил, не тяжело ли им. Они сказали, что не очень, что они несли куда больше, когда покидали Лаконику, направляясь на войну с Великим царем, ибо тогда у них был с собой запас пищи на десять дней. Я предложил помочь им донести носилки, и, по-моему, они бы с радостью согласились, да боялись, что их накажут.

Я спросил, не владеет ли Басий какой-нибудь деревней и не оттуда ли они родом. Оказалось, что у Басия есть всего один дом с участком земли, где и живут все трое его рабов, возделывая поля. Поместье Басия было южнее Спарты, и рабы полагали, что им прикажут отнести его туда и жить там, пока он не поправится. Они сказали, что у него есть также дом в самой Спарте, однако лучше все же нести его в деревню. Если он умрет, его земельный надел перейдет к одному из его родственников.

Они, похоже, не боялись беседовать со мной, и я сказал им, что ходил в деревню и что тамошние жители разговаривать со мной ни за что не пожелали.

Они ответили, что в армии совсем по-другому и гораздо лучше, во всяком случае, там никто не станет доносить на них только за то, что они разговаривали с чужеземцем – ведь они каждый вечер ставят для него палатку и готовят ему еду. Однако же я понял, что лучше лишний раз не разговаривать с рабами, принадлежащими другим людям. Наверное, Басий – более добрый хозяин, чем прочие или даже сам регент, хотя, возможно, это только потому, что он далеко не богат. Человек, у которого есть всего лишь дом в деревне да три раба, не может себе позволить потерять ни одного из них.

Я вошел в палатку, желая рассказать больному Басию о том, что мост подожгли. Меня все больше занимали нравы этой странной земли. Хотя я не помню, каковы нравы и обычаи других народов, однако уверен: мой собственный народ был совершенно иным; ни в чем я не нахожу ни малейшего знакомого отклика.

Басий был очень слаб, однако мне показалось, что боль не слишком донимает его. По словам Ио, порой он весь горит, бредит и впадает в детство, рассказывая о своих учителях. Я заговорил с ним, и он оказался в здравом уме и твердой памяти.

Я рассказал ему про мост, и он предположил, что это сделали рабы с противоположного берега, надеясь направить нас по другой дороге.

Естественно, я ничего не сказал ему ни о Кердоне, ни о том, что случилось в кузнице. Он спросил, распаханы ли для посева озимых поля, мимо которых мы проходили. Я удивился: мне казалось, он и сам видел их, однако он сказал, что почти весь день проспал да и с носилок много не увидишь, ведь рядом всегда кто-то идет. Я рассказал, что поля все еще покрыты жнивьем – возможно, потому, что так много мужчин состоит на службе в армии.

– Пахать пора, – прошептал он. – Пока дожди не пришли.

– Ну тебе-то пахать рановато. Сперва поправься. Уверен, твои рабы прекрасно все сделают сами под твоим присмотром.

– Спартанцы никогда не пашут, ясно? Только я больше уже не хочу быть спартанцем. А землю обрабатывать необходимо. Вот в Аттике гоплиты имеют земельные наделы и рабов, однако и сами тоже работают на земле. Жаль, что я не могу. Рабочие руки в нашем хозяйстве очень нужны, только мне, наверное, придется обучать воинов.

– Война ведь почти закончена, – утешил я его. – По крайней мере, так говорят.

Он сокрушенно покачал головой:

– Великий царь еще вернется. А если не вернется, так мы сами пойдем – грабить Сузы и Персеполис. И разразится еще одна война. Всегда начинаются новые войны…

Ему захотелось пить. Я принес воды из неторопливой зеленоватой реки, смешал с вином и поднес ему чашу.

– Больше уж нам с тобой не удастся сразиться, Латро, – промолвил он. – Да, сегодня ты уж точно с одного раза положил бы меня на лопатки. Впрочем, запомни: когда-нибудь я снова одержу над тобой победу! Запомнишь?

– Вряд ли.

– Тогда запиши. После нашего первого поединка ты долго записывал что-то в свой дневник. Почитай-ка его.

Выйдя из палатки, я уселся на солнышке, намереваясь по совету Басия почитать свою книгу, однако не знал, где мне искать описание нашего поединка, и даже не был уверен, что этот поединок взаправду состоялся. Так что я открыл книгу где-то посредине и прочитал, как Эврикл Некромант заставил мертвую женщину встать из гроба. Читая это, я радовался, что ночь еще не наступила, и через каждые несколько строк поднимал глаза от написанного и любовался мирной рекой и легким черным дымком от сгоревшего моста, который рабы уже растащили на бревна.

Вскоре ко мне подошла Дракайна и уселась рядом. Она даже рассмеялась, увидев мое встревоженное лицо, и спросила, о чем это таком страшном я думаю.

– Что за ужасная вещь – иметь память! – воскликнул я. – Хотя я по-прежнему мечтаю, чтобы она ко мне вернулась.

– Но зачем она тебе, если помнить так ужасно?

– Потому что, не имея памяти, я теряю себя; а это еще страшнее. Каждый день для меня – словно камень, который вынули из стены дворца и перенесли в чужие края, где никто не знает, какими должны быть та стена и тот дворец.

– Раз так, ты должен радоваться каждому новому дню, ибо тебе принадлежит только один этот день.

– Взгляни на рабов, что трудятся в полях, мимо которых мы только что прошли, – сказал я. – Для них каждый новый день весьма похож на предыдущий. И если б я мог отыскать свою родину, то жил бы там, как они: зная о вчерашнем дне по сегодняшнему, даже если б не помнил, что случилось вчера.

– Богиня же обещала, что вскоре ты вернешься к своим друзьям, – утешила меня Дракайна. – Так ты сам говорил.

Я вздрогнул от радости, ибо совсем забыл об этом, и, не сознавая, что делаю, обнял Дракайну и поцеловал ее. Она не противилась, но губы ее оказались холодны, точно галька на дне того быстрого ручейка, где я когда-то в детстве плескался и шлепал босиком.

– Пойдем, – сказала она. – В палатке Пасикрата нам никто не помешает, если завязать тесемки полога. У меня припасено неплохое вино, а рабы принесут нам поесть. Мы можем не выходить оттуда до самого утра.

Я последовал за нею, даже не вспомнив о том, что обещал Кердону. В палатке было тепло, темно и тихо. Дракайна скинула свой пурпурный плащ и спросила:

– А ты помнишь, Латро, как выглядит женщина?

– Конечно! – воскликнул я. – Я не помню лишь, когда в последний раз занимался любовью с женщиной.

– Что ж, взгляни на меня. – Она стащила через голову свой "хитон.

Округлые бедра ее были точно легкий изгиб морской волны, а груди вздымались горделиво, точно белоснежные купола дворцов, увенчанные красными халцедонами. Вокруг талии у нее была повязана змеиная шкурка.

Заметив мой взгляд, она коснулась ее и пояснила:

– Я не могу снять это. Но, по-моему, в этом особой необходимости нет?

– Нет, – согласился я и поцеловал ее.

Она засмеялась и принялась тормошить и ласкать меня.

– Разве ты не помнишь, Латро, как мы сидели с тобой рядышком на холме, когда были на этом острове в первый раз? Ах, как я желала тебя тогда! Но теперь-то уж ты мой.

– Да, твой, – сказал я, понимая, что лгу ей, хоть и сгораю от страсти.

Я жаждал ее, как умирающий в пустыне жаждет глотка воды, как изголодавшийся жаждет хлеба, как слабый жаждет величия и царской короны.

Но, увы, не как мужчина жаждет женщины. И ничего с этим поделать я не мог.

Она посмеялась над моей слабостью, и я почувствовал, что с удовольствием удушил бы ее, однако она своим странным взглядом точно отняла силу у моих рук; мне показалось, что их и вовсе оторвали от тела…

– Я еще приду к тебе – когда взойдет луна, – сказала она. – Тогда ты будешь сильнее. Жди меня.

И вот я сижу у костра и записываю все это в свой дневник, надеясь когда-нибудь разобраться, что же со мной произошло. Ночная бабочка трепещет крылышками у самого огня. Я смотрю на нее и жду, когда же наконец взойдет луна.

Глава 30 ВЕЛИКАЯ МАТЬ

Ужасная богиня, которой поклоняются здешние жители, рабы Спарты, явилась мне прошлой ночью. Я коснулся ее, и она стала видима всем.

Страшное было зрелище! И сейчас еще весь лагерь гудит, однако я могу не торопиться со своими записями: еще не починили мост и нужно закупить на рынке провизию. Так что я еще не раз успею все перечитать, чтобы уже никогда не забывать этого.

Итак, вчера вечером Кердон незаметно подкрался ко мне, когда я сидел, тупо уставившись в огонь. Он присел возле меня на корточки и прошептал:

– Сегодня выставили часовых, нужно быть осторожными. Зато Молчаливый, к счастью, ушел куда-то. Я на это даже и не надеялся.

Я понимал, что Дракайна вот-вот придет, но Кердон, конечно, не позволит нам и минуты побыть наедине, и, решив потянуть время, попытался выяснить, кто этот "молчаливый":

– По-моему, все здесь не слишком-то разговорчивые[137].

– Нет, я имею в виду того молодого спартанца. – Кердон сплюнул прямо в костер. – Молчаливые – всегда молодые, ибо молодые еще не начали сомневаться в своей вере.

– Я тоже молод, – возразил я. – Да и ты не стар.

Он засмеялся.

– Нет, ты никакой не Молчаливый. И я тоже. Да и потом, Молчаливые еще моложе. Они из самых знатных спартанских семей, которые владеют крупными земельными наделами и целыми деревнями. Знаешь ли ты о пяти Судьях?

Я покачал головой, надеясь, что мы все-таки дождемся Дракайну.

– По сути дела, страной правят именно Судьи-эфоры, а цари лишь делают вид, что правят, – пояснил Кердон. – К тому же цари частенько сами встают во главе своего войска во время войны и, разумеется, погибают, а пятеро эфоров в это время вершат власть. Считается, что лишь цари могут начать войну, однако каждый год Судьи встречаются и начинают иную войну, вне закона.

– Но если каждый год начинается новая война, – спросил я, – то вы должны воевать постоянно?

– Мы и воюем. – Кердон тревожно оглянулся. – Это война против нас самих.

– Против вас? Ты хочешь сказать, против рабов Спарты? – Я растерянно улыбнулся. – Но люди не воюют против собственных рабов!

– Так многие говорят на севере, я сам слышал, когда был там с войском Спарты. Там только посмеялись бы, случись подобное, как и ты только что смеялся. Однако здесь именно так и есть. Каждый год в тайне ото всех эфоры ставят на голосование вопрос о войне, и эта война ведется против нас.

Судьи наставляют и молодых спартанцев, которые за месяц до последнего полнолуния еще считаются мальчишками, а во время него подвергаются бичеванию в честь Охотницы, переходят в разряд Молчаливых и считаются с этих пор взрослыми. На самом-то деле они всего лишь неопытные воины, однако им лестна благосклонность могущественных Судей. Молчаливый может запросто убить раба, если пожелает. Ты одного такого Молчаливого знаешь.

Вон его палатка. Помнишь, как его зовут?

То была палатка, куда приводила меня Дракайна, и я вспомнил имя ее хозяина.

– Пасикрат?

Кердон кивнул.

– Но если имена Молчаливых хранятся в тайне, то откуда тебе известно, что Пасикрат – именно Молчаливый?

– У них взгляд особенный. Обычный спартанец – спартиат, вроде того, что живет вместе с тобой в палатке, – может убить только собственного раба.

Если же убьет чужого, даже соседского, то должен будет платить штраф. А Молчаливый смотрит на любого раба, и рука его сама собой потихоньку подбирается к кинжалу; то ему покажется, что тебя слишком уважают другие, то ты поговорил с чужеземцем… – Кердон встряхнулся, точно очнувшись от дурного сна. – Все, нам пора, – сказал он. – Мы уже опаздываем. Меч тебе придется оставить здесь. – Он вскочил и знаком велел мне следовать за ним.

Я снял меч и отнес в палатку. Когда я нагнал Кердона, он пошел шагах в трех впереди меня.

– Поспешим, – сказал он мне и вдруг вскрикнул: что-то промелькнуло возле его ног и исчезло. Крик был приглушен, ибо Кердон успел прикрыть рот рукой, однако Ио, спавшая в палатке, все же услышала его и выбежала к нам как раз в тот момент, когда я опустился возле Кердона на колени.

– Господин мой, что случилось?

Я сказал, что не знаю, и мы перенесли Кердона к костру. При свете огня у него на ноге стали видны две ранки: укус змеи. Пять раз наполнял я рот его кровью, а когда кончил отсасывать яд, Ио дала мне вина с водой, и я тщательно прополоскал рот, а остальным вином мы промыли место укуса. К этому времени все лицо Кердона было покрыто крупными каплями пота.

Я спросил Ио, проснулись ли рабы Басия. Она покачала головой и предложила разбудить их.

– Не надо! – вырвалось у Кердона.

– Когда змея укусила Басия, – сказала Ио, – тот лекарь велел держать его в тепле. – Я кивнул и попросил ее принести мой плащ.

– Ты должен пойти туда без меня, – прошептал Кердон.

– Я пойду, если ты так этого хочешь.

– Ты должен! Я ведь спас тебя утром, помнишь?

– Помню, – сказал я. – Хорошо, я пойду один.

Ио укрыла Кердона моим плащом и подоткнула его со всех сторон, потом наполнила чашу и дала ему напиться.

– Ступай вверх по течению реки. Увидишь белый камень, от него идет тропа. Иди по ней до леса… Там никогда не рубят деревья, даже для строительства… Увидишь костер…

– Я понял, – кивнул я и поднялся.

– Погоди. Ты должен ее коснуться! Коснись, и я буду отмщен.

– Обещаю.

– Не беспокойся, господин мой, я о нем позабочусь, – сказала Ио. – И постараюсь спрятать его, – если он хотя бы чуточку сможет передвигаться, – когда начнет светать. По-моему, он совсем не хочет, чтобы мы кого-то звали на помощь.

Я бросился бежать – отчасти потому, что Кердон велел мне поторопиться, отчасти же от страха перед этой невидимой змеей. Часовые были действительно на посту, как и говорил Кердон, однако проскользнуть между ними было нетрудно, и я прокрался к реке в тени почти отвесного берега.

Река – она, по-моему, называется Эврот – почти пересохла из-за летнего зноя; сухой ил заглушал шаги. В воздухе пахло гнилью.

Белый камень был, видимо, специально положен у начала тропы, как бы отмечая ее начало. Широкая долина Эврота словно создана была для посевов пшеницы и ячменя – не слишком каменистая и не слишком песчаная. Тропинка, начинавшаяся у белого камня, карабкалась на крутой берег, пересекала поле, покрытое жнивьем, и вилась по пастбищам на холмах, вдали от всякого жилья.

Наконец показался небольшой лесок, где полно было пней от срубленных деревьев.

В слабом свете луны потерять здесь тропинку было настолько легко, что теперь я удивляюсь, как это умудрился этого не сделать. Хотя видно было, что по тропе еще совсем недавно прошло множество ног, хорошо ее утоптавших. Поверх овечьих следов – овцы в полях, должно быть, не раз пересекали тропу – заметны были следы многих людей, причем босых. В лесу пальцы мои все время кололи сломанные у края тропы травинки, еще влажные от выступившего на изломе сока.

Тропинка взобралась еще на два холма, а третий холм будто расколола пополам – так люди колют дрова с помощью клина. Когда я проходил там, словно между двумя каменными стенами, мне показалось, что я иду по залу с колоннами, сильно заросшими мхом; мох так густо покрывал стволы толстых и высоких дубов, что казалось, всех их покрыла шкура огромного зверя.

Вдруг на освещенную луной поляну передо мной, прямо из густой тени под деревьями вышел лев. Зверь повернул черногривую голову и внимательно посмотрел на меня. Еще мгновение – и он снова исчез в тени деревьев. Я подождал, опасаясь, что если пойду дальше, то непременно снова встречусь со львом; стоя там и напряженно вслушиваясь в каждый шорох падающего листка, я услышал, как поют дети.

Что-то в этом пении подсказало мне, что я ничего не должен бояться в этом зачарованном месте, даже льва. Однако я все-таки продолжал ждать и лишь через некоторое время двинулся вперед и вскоре увидел сквозь деревья мерцание красного огня. То горел костер. Теперь я ступал еще осторожнее, чтобы незаметно подойти поближе и посмотреть, что это за действо, ради которого я пришел сюда.

Алтарем служил плоский камень, укрепленный меж двух скал лишь чуть выше моего пояса. Дети, голоса которых я слышал, танцевали на поляне между двумя кострами; движения их в лунном свете казались особенно медлительными и торжественными. Танцевали они под аккомпанемент собственных чистых голосов да двух каменных молотков, которыми отбивала ритм какая-то женщина. За ними и за поляной, в тени деревьев, слышался шепот мужчин и женщин – точно ивы[138] шелестели на ветру. Кердон назвал это место «святилищем Великой Матери» и подчеркнул, что я непременно должен ее коснуться, но никакой богини я пока не видел.

Перестук молотков был подобен биению сердца. Я долго слушал его и дивное пение детей, любуясь танцем; девочки были в венках из цветов, мальчики – в венках из соломы.

И вот танец кончился, молотки смолкли.

Маленькие танцоры застыли, не нарушая круга. Та женщина, что отбивала ритм, встала, и другая женщина повела ее к алтарю. Девочка, стоявшая к алтарю ближе других детей, пошла с ними вместе.

Женщина с молотками оказалась слепой; у алтаря вторая женщина и девочка поддерживали ее; она коснулась его своими молотками и положила их на него.

Потом, с помощью второй женщины, она подняла девочку и тоже положила на алтарь. Затем выбрала один из молотков и двинулась вокруг алтаря, пока не остановилась рядом с головой лежащей девочки.

Я передвигался как бы с нею вместе, но куда быстрее, хотя мне нужно было преодолеть куда большее расстояние: обойти поляну кругом, чтобы алтарь оказался между мною и теми, кто наблюдал за обрядом. А когда женщина подняла молоток, я выкрикнул какое-то имя и бросился к ней.

Если бы она была зрячей, то скорее всего все-таки помедлила бы и обернулась и я бы успел спасти ребенка, но слепая жрица медлить не стала.

Каменный молоток с силой расколол голову девочки, и мозг ее разлетелся по алтарю.

Именно в это мгновение я и увидел Великую Мать – старуху раза в два ниже меня ростом. Склоняясь над плечом жрицы, она мочила пальцы в кровавой луже. Да, то была она, Великая богиня, но какой же дряхлой она казалась!

Безумная отвратительная старуха в рваном хитоне, сером от пыли. Если б я не был обязан Кердону жизнью, ни за что не стал бы к ней прикасаться! Я уж хотел было убежать, но тут что-то ударило меня по голове, и я упал на землю.

Подняться я не успел – сотня людей окружила и оседлала меня. У некоторых в руках были обыкновенные палки, подобранные в лесу; у других оружием служили собственные кулаки и пятки. Один из людей вдруг крикнул, чтобы остальные отошли в сторону, и вскинул мотыгу. Меня отпустили, потом вдруг все повернулись и бросились прочь, причем с такой скоростью, словно спасались от смерти. Я пнул раба с мотыгой под колено и еще добавил ему кулаком так, что он упал.

И тут я увидел, что из-за деревьев появились спартанцы, уже успевшие построиться в необычайно ровную колонну, точно на плацу, и державшие копья наперевес. Я подхватил с земли мотыгу и убил ею того, кто так же хотел убить меня. Таким образом, я, можно сказать, вооружился, причем лучше, чем мог бы ожидать.

И только тут я догадался, что остальные-то богини не видят! Какой-то человек между тем взял ее за руку и повел прочь; ему помогала зрячая жрица. Тот, что вел богиню за руку, был виден сквозь нее, как бывает виден огонь в клубах поднявшегося над ним дыма.

– Я не пью крови, смочившей железо, – проговорила Великая Мать.

Я хотел было объяснить ей, что убил человека, отнюдь не принося ей жертву, но тут на меня сзади налетела Дракайна:

– Хвала Охотнице! Я уж думала, они тебя убили!

– Как ты сюда попала? – спросил я. – Ты что, следила за мной?

Она покачала своей хорошенькой головкой, и сережки ее сверкнули в лунном свете.

– Я пришла со спартанцами. Или, точнее, привела их сюда. Я-то сумела отыскать тайное святилище – и тебя, Латро, – а вот они нет!

Нас окружили спартанцы. За исключением мертвого мужчины на земле и мертвой девочки на алтаре все остальные последователи культа куда-то исчезли. Исчезла и сама богиня, хотя я по-прежнему слышал ее старческий надтреснутый голос: она скликала в дубовой роще своих подданных.

Глава 31 СЛОВА ВЕЛИКОЙ МАТЕРИ

Пророчество богини все еще звучит в моих ушах. Я должен непременно записать его, хотя если тот Молчаливый, Пасикрат, прочитает это, то наверняка меня убьет.

Его в святилище Великой Матери не было, но я этого не знал и решил, что предводитель отряда спартанцев (которые собрались у алтаря и глазели на мертвую девочку) вполне может быть Пасикратом, и спросил, как его имя.

– Эвтакт, – ответил он. – Ты что, уже забыл, как мы шли сюда из Афин?

– Ну разумеется он все забыл, благородный Эвтакт! – вмешалась Дракайна.

– Ты ведь и сам знаешь, как у него бывает. Ну а сам-то ты меня помнишь?

Эвтакт вежливо ответил:

– Я знаю, кто ты, госпожа, и вижу, какую услугу ты оказала сегодня Спарте.

– А что тебе известно об Эврикле из Милета? Он ведь шел вместе с вами!

Где же он теперь?

– Видимо, там, куда его послал регент, – уклончиво ответил Эвтакт. – Разве я могу вмешиваться в подобные дела? – Он повернулся к своим воинам.

– А вы чего здесь стоите, остолопы? Стащите ее с алтаря, а сам алтарь уничтожьте.

Я спросил, станет ли он хоронить девочку. Он покачал головой:

– Пусть боги хоронят своих мертвецов… О наших мертвых они заставляют заботиться нас самих. Но, Латро, – его грубый голос чуточку смягчился, – ты бы все-таки не ходил в такие места один! Хоть бы помощников взял!

Тем временем восемь воинов приподняли алтарь за один край и со страшным грохотом сбросили его на землю. На поляне я насчитал что-то около тридцати гоплитов.

Однако стоило нам ступить под деревья, как в нас полетели камни. Что тут началось! Камни и тяжелые сучья сыпались градом, пока мы пробирались к расселине в холме. Одному из спартанцев здорово попало по ноге, однако он все еще мог идти, хотя и сильно прихрамывал. Но вскоре камень угодил ему в другую ногу и сломал ее. Двое гоплитов привязали свои красные плащи к древкам копий и на этих своеобразных носилках понесли товарища.

В расселине сражаться стало еще труднее; нападавшие швыряли в нас куда более крупными камнями, да еще сверху; кроме того, теперь с нами сражались в основном мужчины, а не женщины и дети, как в лесу. Мы с Дракайной были без лат – пришлось остановиться и прижаться к скале; а гоплиты подняли над головой свои огромные щиты и продолжали идти. Крики и грохот камней по бронзовым щитам создавали такой шум, словно в сотне кузниц все кузнецы разом начали кричать и бить молотом по своим ста наковальням; все в отряде были оглушены и ошеломлены – кроме, пожалуй, Дракайны, которая схватила меня за руку и повлекла прочь, в густую тень, из которой мы только что вышли.

– Да ведь нас там убьют! – изумился я.

– Нас определенно убьют – но только не там, а в этой расселине. Разве ты не видишь, что спартанцам не пройти?

И действительно, замыкавшие колонну гоплиты уже остановились и начали пятиться, чтоб найти спасение от камней.

– Они, возможно, чем-то перегородили тропу. Или поставили четыре-пять человек с оружием там, где тропа расширяется. Придется спартанцам, по крайней мере тем, кто идет первым, сразиться с ними и постараться их убить. Возможно, эта фаланга и лучшая в мире, но я сомневаюсь, что поодиночке спартанские воины окажутся сильнее разъяренной толпы.

Вскоре отступили и все остальные спартанцы. Почти каждый из них поддерживал раненого товарища и одновременно прикрывался от камней щитом.

Рядом со мной взревел Эвтакт:

– Назад, к кострам! Подождем рассвета!

Взвизгнула Дракайна. Я вовремя обернулся, успел заметить блеснувшее лезвие ножа, и Дракайна исчезла. Напавшая на нее женщина тоже пронзительно вскрикнула и упала на землю.

В темноте на меня набросились, и я уложил нападавших ударами мотыги, которую я по-прежнему сжимал в руках. Хотя, конечно, гордиться тут было нечем: я бегло осмотрел убитых и увидел, что убил женщину и, видимо, ее сынишку лет двенадцати; женщина была вооружена кухонным ножом, а мальчик – серпом. Увидев этот серп, я пожалел, что при мне нет моей Фалькаты, хотя, надо сказать, мотыга оказалась совсем не плохим оружием. Женщина, напавшая на Дракайну, билась на земле в агонии, однако самой Дракайны и след простыл.

Я присоединился к спартанцам, помогая нести одного из раненых. Пока мы пробивались к поляне, камни сыпались градом, и в меня попали дважды, но с ног не сбили и ни одной кости не сломали. Когда мы пытались вернуться в лагерь, спартанцы, как всегда, шли строем и словно не замечали пущенных в них "снарядов", однако теперь они о строе забыли и то и дело бросались в чащу, двоих нападавших даже убили, хотя один из спартанцев тоже погиб при этом.

Костры уже догорали, так что, пока перевязывали раненых, все остальные (и я в том числе) постарались собрать побольше топлива и набросать его на тлеющие угли. И тут я снова услышал в дубовой роще голос богини и сказал Эвтакту, что рабы сейчас возобновят атаку.

Эвтакт поднял голову – он стоял на коленях возле умиравшего спартанца – и спросил, почему я так думаю. Ответить я не успел: из-за деревьев донесся рык льва, которому вторил волчий вой. И, словно все они тоже были львами и волками, послышались страшные вопли сотен людей. У каждого из нападавших был в руках камень, они подбегали как можно ближе, с силой бросали его и тут же стремительно исчезали в ночном лесу. Мы подбирали некоторые из камней и бросали в убегавших, но никого во тьме разглядеть не успевали.

В конце концов они окружили нас. Я бился, прижавшись спиной к одной из опор поверженного алтаря, хотя она была явно недостаточно высока, чтобы как следует защитить мне спину. Рядом со мной упал спартанец, потом второй, и после этого я больше уже не слышал зычного голоса Эвтакта, который все старался подбодрить своих гоплитов. Я продолжал биться, со всех сторон окруженный рабами, вооруженными дубинками и серпами. Все, правда, заняло куда меньше времени, чем мне потребовалось, чтобы описать это в дневнике.

И тут старушечий надтреснутый голос богини воззвал: "Прекратите!"

По-моему, илоты не могли слышать ее, однако они тут же подчинились этому приказу.

Великая Мать, широко шагая, приближалась к кострам; огромное количество пролитой крови, должно быть, восстановило ее силы, хоть и не вернуло ей молодости. Лев и волк ластились к ней, как собаки, прыгали и пытались лизнуть ее. Илоты не могли видеть самой богини, однако зверей они видели и в ужасе отшатнулись. Когда она остановилась предо мной, я почувствовал себя ребенком из сказки, которого настигла страшная карга и хочет утащить в свою горную пещеру.

– Значит, ты снова явился в гости к Матушке Ге? – спросила богиня. – Что ж, Европа передала твою просьбу, а дочь моя рассказала мне, что она тебе пообещала. Помнишь Европу? Или дочь мою, Кору?

Если я когда-либо и встречался с ними, то теперь они растворились в тумане забвения, исчезли в нем навсегда, словно их и не бывало.

– Нет, не помнишь. – Теперь богиня казалась огромной, но голос ее звучал по-прежнему слабо, я еле слышал его сквозь рычание зверей и крики илотов. – Ну, что ж ты не грозишь мне своей мотыгой? – спросила она. – Ты же пытался грозить моей Коре мечом? Или все еще льва боишься?

Я молча покачал головой: она еще не договорила, как воспоминания о Коре и Европе молнией вспыхнули в моем мозгу.

– Разве могу я желать твоей смерти, Великая Мать? Кто даст мне исцеление, кроме тебя?

– Клянусь волками, которых сосали твои предки-воины: ты быстро умнеешь.

Илоты смотрели на меня так, словно я сошел с ума. Они опустили оружие, и я, когда заговорила Матушка Ге, тоже уронил свою мотыгу. Потом подошел к ней и коснулся ее руки.

Илоты ужасно развопились, стоило мне это сделать, но вскоре снова притихли и стали подходить ближе. У многих из глаз струились слезы – плакали и мужчины, и женщины, и дети. Они бы, конечно, тоже хотели ее коснуться, если б могли, но лев и волк бросались на них и отгоняли прочь – в точности как пастушьи собаки, охраняющие отару овец.

– Богиня! – вскричал один из илотов. – Услышь нашу мольбу!

– Я слышала ваши мольбы много раз, – ответствовала Матушка Ге, и теперь ее голос был нежен и подобен пению райской птички, радующейся ласковым утренним лучам солнца.

– Пять столетий люди Спарты держат нас в рабстве…

– И будут держать еще пять столетий. Но здесь вас семеро против одного.

С какой же стати мне помогать вам?

Тогда илоты вывели вперед слепую жрицу. Она вскричала:

– Мы твои верные слуги! Кто станет поить кровью твои алтари, если мы утратим нашу веру?

– У меня миллионы последователей в других странах, – ответила ей Матушка Ге. – Есть и такие, кому я не кажусь старой и сгорбленной каргой.

– Она пожевала ввалившимися деснами. – А сегодня мне бы хотелось получить еще одну жертву. Дайте ее мне – с охотой и верой! – и я сделаю все, что в моих силах, чтобы освободить вас. Убивать никого не нужно. Ну как, отдадите мне мою добычу?

– О да! – крикнули разом и жрица, и тот мужчина, что просил богиню освободить рабов Спарты. Все вокруг тоже выразили свое согласие, и Матушка Ге объяснила, что именно ей требуется. Слепая жрица отыскала острый осколок кремня (для чего, точно зверь, долго ползала по земле на четвереньках) и подала тому мужчине.

Дважды пытался он нанести удар, однако стоило показаться крови, и он отдергивал руку. Хотя Матушка Ге и сказала, что умирать ему необязательно, его потомство в ту ночь умерло на десять тысяч поколений вперед, и он понимал это не хуже других. Этот несчастный стоял довольно далеко от Матушки Ге и от меня, спиной к нам; илоты толпились вокруг, подбадривая его и обещая жалкие подарки – новую крышу или молочную козу. Я понимал, что сейчас легко могу ускользнуть прочь, никем не замеченный в темноте, однако ждал развязки, точно зачарованный.

Затем последовал решительный удар, и мужчина поднял руку с зажатым в кулаке мужским членом – так мясник поднимает куски требухи, показывая их покупателю. Кто-то принял от него страшную жертву и возложил на сокрушенный спартанцами алтарь, а скопец стоял, широко раздвинув ноги и истекая кровью, как женщина в свои лунные дни или, точнее, как только что кастрированный бычок. Илоты уложили его на землю и постарались унять кровотечение с помощью паутины и мха.

– А теперь слушайте, – сказала Матушка Ге и выпрямилась. Мне показалось, что вокруг нее разливается яркий свет, обволакивая и скрывая от нас ее тело. – Отныне этот человек будет для меня священным, пока жив.

В уплату за жертву я перейду на вашу сторону и постараюсь сделать вашего повелителя, принца Павсания, царем этой страны.

Илоты что-то протестующе забормотали, а кое-кто даже возмутился вслух.

– Вы считаете его своим главным врагом, – продолжала богиня, – однако уверяю вас, он будет вашим лучшим другом и, надеюсь, вашим правителем и повернется спиной к собственным сородичам. И все же мы с ним можем проиграть. Если это случится, я сотру Спарту с лица земли…

Восторженный рев илотов был ей ответом, и больше я ничего не мог расслышать.

– …тогда вы должны подняться против спартанцев – с косами против копий, с серпами против мечей, – донеслись до меня слова Матушки Ге. – Но сперва вы разобьете их шлемы камнями, как сегодня ночью! Запомните мои слова!

И она исчезла. Поляна сразу показалась мне темной, пустой и страшно далекой от человеческого жилья. Один костер догорал, второй уже превратился в груду тлеющих угольев. На носилках, сплетенных из лозы, полдюжины мужчин потащили прочь того несчастного, что оскопил себя.

Остальные пошли за ними, унося тела близких, павших в ночной схватке со спартанцами. Кое-кто из женщин предложил мне пойти с ними туда, где можно будет обработать мои раны, но я побоялся из-за убитых мною женщины и мальчика и сказал, чтобы они следовали за своими мужьями. Они так и поступили, оставив меня наедине с мертвыми.

Своей мотыгой я сумел кое-как выкопать небольшую и неглубокую могилу в мягкой земле на поляне и похоронил там девочку, которую так и не сумел спасти. Могилу я завалил камнями, которые илоты бросали в нас. Мне показалось, что один из мертвых спартанцев – Эвтакт, которого я некогда знавал, но успел позабыть. Я даже стащил с некоторых мертвецов шлемы, чтобы получше рассмотреть лица, но все же с уверенностью сказать не мог; я ведь видел Эвтакта в последний раз лишь несколько мгновений и при свете костра.

И я уже больше не помнил, кто такие Кора и Европа и что они значат в моей судьбе, хотя понимал еще, что совсем недавно знал это очень хорошо.

Их имена и невнятные воспоминания тревожили меня не меньше, чем возможность встретиться во тьме с волком и со львом. Я шептал: "Кора, Европа!" – и все повторял эти имена, когда разжигал почти погасший костер, носил топливо ко второму и раздувал еле тлевшие уголья, однако в конце концов оба имени перестали что-либо для меня значить.

Меж двух костров я дождался рассвета, а потом двинулся назад по тропе, как бы разрезавшей холм надвое. Узкая расселина была завалена телами убитых спартанцев, и повсюду виднелись невысохшие лужи крови; однако илоты успели оттащить некоторых мертвых с тропы, в тень деревьев, где они и лежали, укутанные дубовой листвой, точно зеленым саваном. Не думаю, что спартанцы сумеют отыскать там своих товарищей.

С того места, где Дракайна схватила тогда меня за руку, я увидел идущую через долину Великую Мать – женщину-великаншу, отчетливо различимую среди деревьев, верхушки которых уже осветили первые лучи солнца. Она, видимо, остановилась у чьей-то могилы: согнулась, на какое-то время скрылась из виду, и я услышал, как она плачет.

Миновав расколотый надвое холм, я отбросил свою мотыгу и поспешил по сверкавшим росой лугам к лагерю на берегу Эврота, где сейчас и пишу эти строки при свете ясного солнышка. Меня встретила Ио, и я рассказал ей кое-что о ночной битве и о встрече с богиней, а она обработала мои раны и не раз сокрушенно качала головой из-за того камня, что сбил меня с ног.

Потом она повела меня проведать Кердона, которого спрятала в стоге сена, припасенном для войсковых мулов. Однако оказалось, что, пока она спала, Кердон умер и уже успел окоченеть.

Глава 32 В СПАРТЕ

На чужестранцев здесь взирают с большим подозрением. Сегодня утром мы с Дракайной пошли посмотреть знаменитый храм Артемиды Ортии. Его угодья на берегу реки, видимо, когда-то были отделены от остального города, но теперь спартанцы строят дома чуть ли не на священной земле храма.

– В империи мы всегда обносим свои города стеной, – сказала Дракайна. – Так что если ты находишься по одну сторону стены, то это город; а по другую – деревня. С пригородными деревушками только так и можно. Афины тоже были скопищем обыкновенных деревень, но теперь там при въезде в город, по крайней мере, посты выставлены.

– Великий царь разрушил стены Афин, – напомнила ей Ио. – Так и регент говорил.

– Да, персы хорошо это чувствуют, – кивнула Дракайна. – Для них стены всегда символизируют город, ну а если их разрушить – значит, и город падет. Спарту они и до того городом не считали. Ее, собственно, составляют четыре обыкновенные деревни, так что ничего удивительного.

Илоты отворачивали лица, когда мы проходили мимо них, и даже граждане соседних со Спартой городов, периэки, с нами разговаривать не желали. Сами спартиаты порой останавливали нас, расспрашивали (как мужчины, так и женщины), и многие говорили, что зря мы сюда явились[139]. Мы скоро научились отвечать, что с радостью бы отправились в другое место, если бы на то была воля их регента, и это вполне успешно затыкало им рты.

После одной такой встречи Дракайна покачала своей хорошенькой головкой и сказала:

– Нет другой такой страны, где люди были бы менее свободны, чем здесь; с другой стороны, я не знаю такого места, где женщины пользовались бы большей свободой, чем в Спарте. Хотя амазонки, те женщины, в чьей стране вообще нет мужчин, пожалуй, свободнее спартанок.

– Так страна амазонок действительно существует? – спросила Ио. – Басий говорил, что я могла бы стать там стратегом.

– Ну разумеется, существует! – Дракайна взяла меня под руку. – Это далеко на северо-востоке, значительно восточное моего родного Милета. И если захочешь отправиться туда, тебе придется оставить Латро здесь, со мной. Амазонки так же не любят чужестранцев, как и спартанцы, и всех мужчин без исключения считают шпионами.

– Не может быть такого народа! – возразил я. – Все эти амазонки вымерли бы уже через поколение.

– Они иногда делят ложе с молодыми мужчинами – сыновьями Сколота. Если в результате рождается девочка, ей впоследствии отсекают одну грудь, чтобы удобнее было стрелять из лука. А новорожденных мальчиков они приносят в жертву своей богине – по крайней мере, так мне рассказывали. Хотя сознаюсь, я ни разу собственными глазами не видела ни одной из этих женщин-воительниц.

Ее слова напомнили мне мой вчерашний сон; если успею, то постараюсь его впоследствии описать здесь.

– Вон и храм! – воскликнула Ио.

– Ну что ж, чего-то подобного я и ожидала. Да они просто понятия не имеют, как должен выглядеть настоящий храм! Впрочем, никто этого не знает, если не путешествовал по странам Востока, хотя некоторые из храмов эллинов довольно красивы. Но про здешний и говорить нечего. Даже если б весь этот город был действительно разрушен Великим царем, никто и не догадался бы, глядя на руины, что при упоминании о Спарте трепетало полмира.

Храм действительно оказался весьма мал и очень скромен. Его колонны представляли собой простые деревянные столбы, выкрашенные белой краской. Я снял пояс с мечом и пристегнул его к одному из столбов.

– Мы, наверное, должны принести какой-нибудь дар храму? – спросила Ио.

– Видите вон ту бронзовую чашу? Господин мой, есть ли у тебя деньги?

– Я позабочусь об этом, – сказала Дракайна и бросила в чашу одну из железных спартанских монет[140].

Когда мы прошли из-под залитого солнцем портика в полутемную глубь храма, Ио спросила:

– Где ты взяла спартанские деньги?

– Ш-ш-ш, тихо!

Больше всего меня потряс возраст храма; по-моему, лишь его невероятная древность и способна была поразить воображение и делала это святилище Великой богини по-настоящему таинственным. Эта обитель божества была построена еще в те времена, когда мир был юн и люди не успели забыть, что боги, если к ним относиться неуважительно, с насмешкой, могут наказать людей и покинуть их.

Из дальнего угла храма неслышно появилась жрица, седая, очень высокая, почти такого же роста, как я, и прямая, точно копье.

– Добро пожаловать в обитель Охотницы и в нашу страну, названную в честь великого Геракла, – сказала она.

– Мы, конечно, чужие в вашей стране, госпожа моя, – сказал я в ответ, – однако явились мы в Спарту не по своей воле, а по приказу вашего регента, принца Павсания, который не позволяет нам покинуть ее.

– Однако нам дарована свобода передвижения по вашему городу, – быстро вставила Дракайна. – К тому же и я одна из жриц Великой богини.

Седовласая жрица слегка поклонилась.

– В качестве жрицы ты можешь в любое время приносить здесь жертвы.

Никто тебе не воспрепятствует. А если кто-нибудь станет спрашивать, скажи, что получила разрешение от меня. Я Горго, дочь Клеомена, мать Плейстарха и вдова Леонида[141].

– Но это значит, что регент… – начала Дракайна.

– Мой родственник. Он мой племянник. Хотите увидеть изображение нашей богини? – И она подвела нас к деревянной статуе, потрескавшейся и почерневшей от времени. – Она называется Ортия, потому что была обнаружена стоящей в полный рост на этом самом месте[142] еще в те времена, когда наши дальние предки завоевывали эти земли.

Выступающие из орбит глаза статуи создавали впечатление, что богиню поразило безумие. В обеих руках она держала по змее.

– Это кипарис, дерево, посвященное ей. Змея в ее правой руке – змея небесная, а в левой – змея хтоническая. Она держит их обе и стоит меж них – единственное божество, которое объединяет небеса с землей и подземным миром. Она появляется здесь чаще всего в виде змеи.

– А она не могла бы помочь моему хозяину? – спросила Ио. – Он был проклят богиней зерна.

– Я уже пыталась помочь ему и приносила дары Богине Трех Дорог, – вставила Дракайна. – Помнишь Басия, Ио? Он обещал передать ей послание. – Она снова повернулась к жрице. – После жертвоприношения Латро стало значительно лучше. У него отнята память, он ничего не может запомнить, но теперь ведет себя совершенно разумно, словно все помнит.

– Богиня сердится, – заметил я.

– С чего ты взял? – Огромные холодные глаза Горго были того редкостного голубого цвета, который напоминает лед.

– Я не уверен, конечно, но неужели вы сами не видите, как она смотрит на Дракайну?

Ио быстро прикрыла ладошкой рот, чтобы подавить нервный смешок.

– Нет, мы этого не видим, – мягко возразила мне жрица. – Я, например, не могу видеть богиню. Но ты, наверное, можешь. А что плохого сделала эта женщина?

– Не знаю, – пожал я плечами.

Даже в полумраке храма было заметно, как побледнела Дракайна.

– Я же говорю, что у него мозги не в порядке, досточтимая царица, – раздраженно заметила она. – Пасикрат и мы с Ио заботимся о нем.

– Пасикрат – прекрасный юноша и верный слуга Ортии.

– И я тоже ее служанка, госпожа моя! Если я чем-то вызвала ее недовольство…

– То будешь наказана.

И тут наступила такая тишина, что уже через несколько минут она стала непереносимой. Ио не выдержала первой и спросила:

– А это правда, что мальчиков в храме подвергают бичеванию в честь богини?

– Да, дитя мое, – жрица едва заметно приподняла в улыбке уголок рта. – В Спарте и девочки и мальчики получают примерно одинаковое образование, но от бичевания девочек освобождают. Смотри, вот здесь на алтарь возлагают пищу, и старшие мужчины встают там, где сейчас стоишь ты, и цепочка их тянется на крыльцо и далее, до самой границы храмовой территории. Юноши должны пробежать сквозь строй мужчин и взять возложенную на алтарь пищу, а потом снова бежать назад; пока они бегут, их хлещут плетьми. Видишь пятна на полу? Это их кровь. Таким образом юноши постигают то, что женщины уже знают: без женщин для мужчин пищи не будет. И после бичевания они этого никогда не забудут. В Эфесе есть другая статуя нашей богини – у нее сотни грудей. Это тоже наглядный урок мужчинам.

У выхода из храма нас ждал Пасикрат.

– Мой раб передал мне, что вы пошли полюбоваться окрестностями, – сказал он. – И этот храм – первое, что хотят увидеть большинство гостей.

– А что, есть и другие храмы? – спросила Дракайна.

– Мы, конечно, не так богаты в этом отношении, как Коринф, – признался Пасикрат, – однако и в нашем городе есть на что посмотреть. Например, я намереваюсь показать вам один колодец, который известен во всем мире.

– Правда? – Дракайна улыбнулась, глядя на него; ее остренькое личико, особенно когда она улыбалась, чем-то тревожило меня. – Он что же, похож на тот, что в Гисиае, на дороге из Афин в Фивы? Каждый, кто пьет из того колодца, обретает способность предсказывать будущее?

– Нет, этот совсем другой, – ответил Пасикрат и умолк. Он колебался. – Знаете, я чуть было не сказал, что он вовсе не волшебный. Однако, подумав, решил: колодец этот все же обладает определенной магической силой. Тебе, Дракайна, она, возможно, покажется особенно интересной, ибо превращает мужчин в женщин.

– Похоже, никто тебя не любит, Дракайна, даже великая Охотница, – тихонько заметила Ио.

Дракайна глянула на нее так свирепо, что я даже испугался за девочку.

Ио вела себя слишком храбро, так умеют себя вести только дети.

– А в чем дело? – заинтересовался Пасикрат. – Расскажи-ка мне, малышка.

– Латро говорит, что та богиня в храме на Дракайну сердита. Иногда Латро видит то, чего не видят остальные. Иногда – даже богов и может разговаривать с ними.

– Как интересно! Мне следовало подробнее расспросить тебя о нем еще в первую нашу встречу, но я повел себя как последний дурак и столько времени потерял даром на некоего Эврикла! И что же ты видел, Латро?

– Я всего лишь заметил, как богиня гневно посмотрела на Дракайну; в точности как сама Дракайна только что посмотрела на Ио.

– Между прочим, именно Ортия посылает женщинам внезапную смерть, – заметил Пасикрат. – Ах, как жаль, что ты не мужчина, Дракайна! Кстати, Дракайна – твое настоящее имя?

Она притворилась, будто не слышит его вопроса.

– А еще богиня покровительствует молодым животным и детям. – Пасикрат снова повернулся к Ио. – Ты об этом знала? Наши мальчики молятся Ортии перед бичеванием, посвящая ей последние минуты своего детства. И все же к девочкам она более милостива. Плохо будет тому, кто здесь посмеет обидеть девочку, разве что ему уже дарована особая милость богини.

– Плохо будет любому, кто посмеет обидеть Ио – пока я жив, по крайней мере, – буркнул я.

– Возможно, именно ты являешься для богини орудием правосудия, – кивнул Пасикрат. – А возможно, и я тоже.

Мы брели по городу и едва поддерживали разговор. Когда одна из пауз слишком затянулась, я решился спросить у Пасикрата, почему дома в Спарте имеют такое количество окон.

– Ах да, ты же бывал в Афинах, даже если этого и не помнишь! Там все ужасно боятся грабителей. А мы не боимся. Мы слишком бедны, да и купить тут особенно нечего. – Он улыбнулся. – Но вот и колодец. Загляните в него и сами увидите, что туда стоило заглянуть.

Ио бросилась вперед, перевесилась через край и в ужасе отпрянула.

– Там скелеты! – объявила она.

Пасикрат подошел к ней и присел рядом.

– Ты заметила лишь кости, маленькая Ио. Но приглядись: там есть и еще кое-что.

– Там только грязь и вода!

– Да, земля и вода. Видишь ли, я опытный проводник и специально привел вас сюда днем, когда солнце достаточно хорошо освещает внутренность колодца и можно увидеть его дно. Он не слишком глубок. Возможно, именно поэтому он и пересох. Или почти пересох. Дракайна, а ты посмотреть не хочешь?

Я заглянул в колодец. Как уже сказал Пасикрат, солнечные лучи освещали его стены до половины, так что можно было увидеть и все остальное. На дне были прикованы цепями трое чернобородых мужчин. Их руки украшали массивные золотые браслеты, а в золоченые рукояти мечей были вделаны драгоценные самоцветы. Один коснулся своего запястья, и лицо его исказилось от боли; второй закрыл лицо руками, будто от стыда; третий плакал, в мольбе протягивая ко мне руки.

– Великий царь послал сюда своих послов, – пояснил Пасикрат, – требуя земли и воды в знак нашего ему подчинения. Эти послы были отважными мужами, когда явились сюда, но превратились в испуганных женщин, когда мы бросили их в колодец и предоставили воле судьбы. Вы бы слышали, как они вопили! Дракайна, по-моему, тебе все-таки стоит заглянуть туда. Не бойся, я тебя вниз не столкну. – Он легко соскользнул с края колодца и отошел прочь.

– А я-то думала, что ему Великий царь нравится, – задумчиво проговорила Ио.

– Да он просто ревнует! – сердито воскликнула Дракайна. – Регент в последнее время предпочитает ему меня. Латро найдет это вполне понятным, хотя ты, возможно, так не считаешь. Когда мы входили в храм, ты спросила, где я взяла спартанские деньги для пожертвования. Их дал мне принц Павсаний, как и многое другое. Нравится тебе мой наряд? – Рука ее нежно погладила алую ткань. – Шелк тонкий, точно паутинка, и привезен из дальних стран; некогда он, наверное, принадлежал какой-нибудь благородной жительнице Суз.

– Да, очень красивый! – искренне восхитилась Ио. – Но раз уж ты снова стала разговаривать со мной, может быть, скажешь, как ты объяснила все регенту? Ведь в первый раз, когда он увидел тебя, ты еще была мужчиной, а теперь ты женщина. Кстати, регент совсем не похож на Латро.

– Я сказала ему правду – ведь богиня осуществила мое давнее желание. И, надо отметить, это ничуть не уменьшило мою ценность в его глазах, можешь мне поверить.

– Берегись, – сказала Ио. – Богиня вольна и отнять дарованное тебе.

Дракайна покачала головой, и мне показалось, что она слушает кого-то другого, а не Ио.

– Я чувствую, что живу уже очень, очень давно, – сказала она. – И что была такой, как сейчас, с сотворения мира.

Затем мы просто слонялись по городу, и больше ничего такого, что мне следовало бы записать в дневник, между нами сказано не было, разве что Дракайна заметила, что однажды я подарил ей раба. Когда я спросил, что же с ним стало, она ответила, что он умер.

Некоторое время мы смотрели, как совершенно обнаженные женщины соревнуются в беге и метании диска, что Ио нашла особенно отвратительным; видели и те длинные дома, в которых живут спартанские юноши. После этого мы вернулись в крепость, расположенную на холме в центре города, лишь на минутку задержавшись, чтобы понаблюдать за работой рабов, устанавливавших надгробие на могиле Леонида. Могила была в деревушке под названием Питана, у самого подножия холма. Не знаю, что означает это название. Может быть, "легион". По словам Ио, у регента есть мора[143] с таким же названием.

В крепости я засел за свои записи, стараясь не упустить последние лучи солнца, что проникают в амбразуры. Только что приходила Дракайна и сказала, что сегодня наш последний день в Спарте.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Глава 33 ПО ТЕНИСТОМУ УЩЕЛЬЮ

Темные воды Ахерона точно ножом взрезают скалы и исчезают под землей, в Стране мертвых. Нигде больше мертвые не близки так к живым людям; нигде больше нельзя так легко призвать их – так, во всяком случае, утверждает Дракайна, которая сейчас готовится к подобной страшной церемонии. Я наблюдаю за ней, а принц Павсаний собственноручно копает колодец, вырыть который дал обет. Ио кормит травой черного ягненка и черную ярочку, которых принц принесет в жертву. Мы с Пасикратом наполнили кувшины водой из Ахерона и разгрузили нашего мула. На нем привезли множество необходимых для обряда вещей – мед, молоко, вино и прочее. Я пока делаю записи в книге, ибо, по словам Ио, слишком долго пренебрегал этой своей обязанностью; и действительно, как оказалось, последнюю свою запись я сделал еще в Спарте, о которой молодые воины из охраны принца говорят как о стране очень далекой.

Но я пишу еще и потому, что не хочу совсем утратить воспоминания о виденном мною прошлой ночью сне. Мне снился корабль, круглобрюхое торговое судно с белым лебедем на корме, с широким полосатым гротом и с наклонной фок-мачтой. Я открыл на палубе люк и спустился вниз, точно в некую пещеру, где очаровательная царица и мрачный царь восседали на тронах из черного камня, окутанные запахом смерти и тлена. Залаяли три пса, и царица сказала: "Пусть проходит. Его послание получено и просьба будет удовлетворена…"

Там было и еще что-то, но подробности я уже забыл. Когда я рассказал Ио о том корабле, она предположила, что это "Европа", на которой мы приплыли сюда. Если это так, то, стало быть, какие-то воспоминания все же сохраняются в моем сознании, хотя сам я над ними и не властен. Это, конечно, добрый знак. Вполне возможно, я вскоре узнаю и о своем прошлом, может быть, прямо здесь, среди этих мокрых хмурых скал.

Ну вот, Павсаний закончил рыть свой колодец, и Пасикрат вешает темные гирлянды из болиголова и душистой руты ягнятам на шею. Для нас приготовлены венки из трав.

* * *

Свершилось, и я это видел! Дракайна принесла жертвенные возлияния – молоко, мед, сладкое вино и воду – и посыпала землю вареным ячменем. Она держала ягнят, пока принц Павсаний молил духов: "О, придите, царственные Агиды! Дайте мне совет, и я сделаю ваши могилы местами всеобщего поклонения и жертвоприношений. Чего мне желать – мира или войны? Был ли вещим тот мой сон, из которого я узнал, что раб принесет мне победу? Как же мне быть? Придите, дайте совет! Ибо вас любил я при жизни, люблю и после смерти". Хоть рука его и дрожала, он вытащил свой меч и отсек головы черному ягненку и черной ярке; кровь животных потекла в выкопанную им яму.

Потом, оттащив в сторону тушки ягнят, Дракайна что-то пропела на неведомом мне языке.

И вдруг скала у нее за спиной раскололась, и из трещины вышел царь в латах, с окровавленным клинком в руке. Кровь струилась по его рукам и ногам, он как-то странно вращал головой, и смотреть на него было страшно.

Он опустился на колени и стал как бы пить вьющийся над пролитой кровью парок – так пастухи пьют воду из ручья. Он пил, и раны его переставали кровоточить, и теперь он уже стал казаться почти живым; он был не слишком красив, ибо лицо его было изуродовано шрамами и искажено пьянством, однако вид у него в целом был внушительный, а взгляд столь повелительный, каким обладают немногие. Дракайна впала в экстаз; она хватала ртом воздух, на губах у нее выступила пена. Мужским голосом выкрикивала она какие-то странные слова – так быстро и резко, точно ломала хворост:

– Племянник, мир ищи, а не войну. Не пробуй пить из синей чаши Леты. Спроси, кто потревожит крепость эту, У тех, кто защищал свою страну Близ Саламина.

Пропев это, Дракайна испустила ужасный вопль, и скала, которая закрылась было, вновь разверзлась, чтобы принять в свое лоно мертвого царя. За ним последовал оруженосец – худой, в каких-то невероятных одеждах, со всклокоченными волосами. Дракайна совсем выбилась из сил; когда мертвые исчезли, ее стошнило. Она с трудом подползла к горшку с молоком, оставшимся после либатий, и выпила его.

Принц глубоко вздохнул, переводя дыхание; лоб его был покрыт каплями пота.

– Так что же лучше – мир или война? Кто сможет растолковать его слова?

– Он вытер руки краем хитона. – Пасикрат, кто говорил со мною?

Пасикрат посмотрел на Дракайну. Не получив от нее ни малейшей подсказки, он осмелился:

– Видимо, твой царственный дядя, царь Клеомен. Только он ведь погиб…

– И Пасикрат закончил еле слышно:

– Он искал смерти.

– Ты хочешь сказать, он пал от собственной руки? Что ж, можно сказать и так. Он осквернил священные земли, принадлежащие Великой богине и ее дочери, когда шел маршем в Элевсин. То, как он был наказан, известно всем.

Но что ты скажешь о второй строке?

– По-моему, он предупреждает тебя, что злоупотребление вином способно лишить человека разума, что и произошло с ним самим, а также – чтобы ты ни в коем случае не следовал его примеру и не оскорблял богов. Ты задал три вопроса, господин мой. Мне кажется, в первых строках содержатся ответы на первые два: ты должен стремиться к миру и верить своим снам, ибо не верить им – значит оскорблять богов.

– Ну хорошо, – кивнул Павсаний. – При Саламине сражались в основном афинские гоплиты, те самые, что сейчас осаждают город-крепость Сест[144]. Клеомен воевал с ними, дважды вторгаясь на территорию Аттики, я же, напротив, окажу им помощь – теперь я буду искать с Афинами мира, а затем заключу и более выгодный союз – с Персеполисом. Мне кажется, Клеомен именно это имел в виду. А ты как думаешь?

– Господин мой, ты хотел узнать, богами ли был послан тебе тот сон, так вот: царь Клеомен велит тебе спросить афинян, кто заставит крепость сдаться. Почему бы нам не послать воинов из резерва к Сесту? Говорят, это самая мощная цитадель в мире; если она падет, ты узнаешь точно, Дева ли являлась тебе во сне. Если же Сест не возьмут, это станет ужасным поражением афинской армии. Но не нашей. Мне кажется, именно это и советует тебе твой царственный дядя, и я не вижу в его совете никакого подвоха.

Изуродованное шрамами лицо Павсания осветила улыбка.

– Да, риск невелик. Зато афиняне воспримут мои действия как дружественный жест, как мое личное доказательство дружбы Спарты с Афинами, поскольку Леотихид вышел из игры. Во всяком случае, аристократы поймут это именно так. Командует афинским войском Ксантипп. – Он хмыкнул. – Ты ведь не станешь возражать, если я попрошу тебя возглавить сотню моих лучших воинов в этой "троянской войне"? А, Пасикрат? Или мне лучше называть тебя "быстроногим Ахиллом"? Это будет славная авантюра! Благодаря ей можно заработать отличную репутацию.

Пасикрат потупился.

– Я останусь или отправлюсь в поход – как прикажет мой стратег, – твердо сказал он.

– Ты отправишься в поход и будешь держать ушки на макушке! – Принц ударил мечом по ноге, точно припечатывая собственные слова.

– Но, господин мой, я тоже должен отправиться вместе с Пасикратом, – вмешался я.

– Латро, нас же могут убить! – запротестовала Ио.

– Тебе идти с нами вовсе не обязательно, – ответил я ей. – А мне это необходимо. Если боги говорят, что я принесу регенту победу, я должен быть под его знаменами.

– Ну вот тебе и первый доброволец, Пасикрат. Возьмешь его с собой? – спросил Павсаний.

Пасикрат кивнул и предложил:

– Я бы взял всех троих, господин мой. Латро – по той причине, которую он только что назвал. Без него все это, боюсь, не будет иметь никакого смысла. Девочка должна о нем заботиться, ну а колдунья отправится с нами… хм… потому что желательно…

– …подготовить условия сдачи города. – Принц встал.

– Именно так, господин мой.

– Ну хорошо. Без нее в Спарте мне будет проще – Горго ее не любит.

Когда извилистыми горными тропами мы снова вернулись в лагерь, регент приказал своей охране построиться в фалангу; надо сказать, что его охрана состоит из трехсот молодых неженатых мужчин, которых отбирал он сам.

– Гоплиты, – начал он свою речь, – спартанцы! Слушайте меня! Вам известно о славной победе у мыса Микале. Нет среди нас человека, который не желал бы там быть. Однако мне стало известно, что союзники, завидуя нашей победе, ею не довольны. Стоило нашему флоту покинуть Микале, как оставшиеся там афиняне переплыли пролив и осадили город-крепость Сест, принадлежащий Великому царю!

Хотя молодые воины, замерев, слушали его, по их рядам пролетел легкий шумок – словно вздрогнули деревья в лесу, услышавшие рокот далекого грома задолго до начала бури.

– По возвращении я намерен сообщить Судьям, что нам следует послать армию на помощь Афинам. Но что, если Сест падет до нашего прибытия? Вы ведь знаете, как мы "опоздали" во время битвы при Саламине? И полагаю, не раз слышали, что афиняне считают, будто победа при Саламине одержана исключительно их силами. Так вот: неужели мы позволим им снова утверждать, что они одни взяли неприступную крепость Сест?

Три сотни голосов проревели:

– Нет!

– Вот и я тоже так считаю. – Регент помолчал; молодые воины напряженно и почтительно ждали. – Все вы знаете Пасикрата, и знаете, что я полностью ему доверяю. Иди сюда, Пасикрат!

Пасикрат вышел из первого ряда фаланги и встал подле регента; даже мне он казался в своих сияющих латах похожим на юного героя.

– Пасикрат поведет сотню добровольцев на Сест. Те, кто не хочет идти с ним, пусть останутся на месте. Добровольцы! Шаг вперед! Присоединяйтесь к Пасикрату!

Фаланга шагнула вперед, точно один человек.

– Хорошо, пусть он выберет сам! – крикнул регент. – Выбирай же, Пасикрат, свою сотню! 

* * *

Несколько минут назад Ио спросила, о чем я пишу.

– О том, как выбирали сотню добровольцев, – ответил я.

– А ты написал, что мы делали в ущелье, когда убили черных ягнят?

– Да, уже написал.

– Как ты думаешь, Латро, это было взаправду? И царь Клеомен действительно говорил устами Дракайны?

– Я не думаю – я знаю, – ответил я. – Я его видел.

– Жаль, что ты его не коснулся! Тогда и я бы тоже смогла его увидеть.

Я покачал головой:

– Ты бы испугалась. – Я описал ей царя, особенно его ужасные раны.

– Да я таких много видела! Ты их всех даже не смог бы запомнить, если б у тебя была память. И я видела, как ты убил тех рабов Спарты, и убитого морским чудовищем Кекропа я тоже видела. А Пасикрат правильно понял этого Клеомена?

При этих словах Дракайна села и спросила:

– А ты помнишь его слова? Что же он сказал?

– Разве ты не знаешь? Ведь это ты произносила их, – удивилась Ио.

– Нет, я ничего не помню. Ведь тогда говорила не я.

Ио напомнила ей сказанное Клеоменом (я уже записал это раньше) и прибавила:

– По-моему, Пасикрат был не прав. Мне кажется, Клеомен хотел настоящего мира, а вовсе не того, чтобы регент посылал в Сест сотню отборных воинов.

Он хотел сказать, что Павсанию нужно просто послать кого-то туда и спросить, кто возьмет эту крепость.

– Нет, он хотел сказать, что никто не сможет взять Сест, – возразила Дракайна. – Я там бывала, и поверь мне: все слухи об этой крепости – правда; это самая мощная цитадель в мире. С ней могут сравниться разве что стены Вавилона, однако и в них есть отверстие: там протекает река, благодаря которой персы в первый раз и взяли Вавилон. У Сеста таких слабых мест нет. Что же касается мира, то Клеомен прекрасно знает, что Демарат[145], наследник младшего спартанского царя, стал одним из советников Ксеркса, так что он, естественно, надеется, что соглашение с персами обеспечит Агидам старшую корону, а наследникам Демарата оставит младшую.

Если бы подобное соглашение было подписано два года назад, можно было предотвратить все эти бесконечные войны.

Я спросил Дракайну, не лучше ли ей.

– Да, благодарю тебя. Я, правда, еще слаба, однако чувствую, что с каждой минутой силы мои прибывают. Ты понимаешь, о чем я? – Она обеими руками приподняла свои пышные груди, лаская их и будто предвкушая любовные утехи. – Что-то подсказывает мне, что все самое лучшее в этой жизни у нас еще впереди.

– А сколько все-таки у тебя жизней? – язвительно спросила Ио. – Может быть, существует такой источник, где ты совершаешь омовения и возвращаешь свою девственность?

Дракайна улыбнулась. Когда она улыбается, ее прелестное личико кажется каким-то голодным.

– Не трепещи своими крылышками слишком близко от меня, радостная вестница счастья, не то сгоришь. Или запоешь совсем иначе.

Ио пересела поближе ко мне, однако не смолчала:

– А может, это тебе, красавица пташка, придется научиться петь другим голосом? Принцу Павсанию ты нравишься, но мы-то отправляемся в поход с Пасикратом, а он, между прочим, тебя терпеть не может.

– Исключительно потому, что благодаря мне регент отдалил его от себя.

Так уж случилось. Но когда регент будет от него в сотне лиг, все переменится, вот увидишь. – С поразительной, редкой для женщины грацией Дракайна вскочила. – Пожалуй, я прямо сейчас и попробую побеседовать с благородным Пасикратом. Ведь это от него зависит, какое место нам отведут на спартанском корабле, а я хочу занять капитанскую каюту! Ну что, станешь держать пари со мной? Я ведь все равно своего добьюсь. – Глядя на блестящие темные волосы и гибкую фигуру Дракайны, я подумал, что наверняка так и будет.

Когда она скрылась из виду, Ио скорчила гримасу.

– Мне кажется, если б кто-нибудь поранил ее так, как этого несчастного Клеомена, она бы извивалась до вечера, как змея.

Мне не хотелось наказывать Ио, однако пришлось ей сказать, что такие отвратительные вещи говорить девочке не пристало, даже если имя Дракайна и означает "дракониха".

– А когда-то у нее было другое имя: Эврикл из Милета! – сказала Ио. – Я знаю, ты этого не помнишь, но это правда. И этот Эврикл был мужчиной.

Когда мы жили в доме Каллеос, он порой проводил целые ночи в ее спальне.

Дракайна говорит, что превратилась в женщину с помощью волшебства. Я, в общем-то, не так уж этого Эврикла и любила, а все-таки он мне больше нравился, чем Дракайна. И если хочешь знать, я уверена, что она сама каким-то колдовским способом превратила его в себя!

Я спросил, как выглядел этот Эврикл, и, когда она описала мне его внешность, понял: это был тот самый человек, что стал оруженосцем у покойного царя Клеомена. 

* * *

Совсем недавно ко мне прибежал Пасикрат и сообщил, что вскоре за мной пришлют человека и отведут к регенту. Он велел мне вымыться и надеть свою лучшую одежду, что я и сделал. Я спросил, будет ли он присутствовать при нашей с Павсанием беседе, но он ответил, что должен отправиться в город, чтобы сделать запасы для похода в Сест. Скорее всего, за мной пришлют кого-то из охраны регента – одного из тех, кто не пойдет с нами.

Ио рассказывает, что, по слухам, прибыл корабль, доставивший в лагерь царского колдуна.

Глава 34 В ШАТРЕ РЕГЕНТА

Никто меня не встретил.

– Жди здесь, – сказал молодой гоплит, который привел меня. И, уже выходя, прибавил:

– Ничего не трогай.

Не думаю, чтоб когда бы то ни было я питал склонность к воровству, однако для вора здесь было бы слишком много искушений – серебряные, золотые и хрустальные светильники, роскошные пушистые ковры, вышитые подушки… Прекрасный клинок в зеленых ножнах, отделанных золотом, свисал с одной из опор шатра, а рядом с подставки в виде скалы из черного дерева готов был взлететь грифон из слоновой кости, уже расправивший крылья…

Я любовался грифоном, когда в шатер вошли регент и маленький бородатый эллин с лукавым выражением лица.

– Это тот самый Латро, мой раб, – сказал регент, падая на подушки. – Латро, это Тизамен; он весьма искусен в мантике[146].

Слово было мне незнакомо, что, должно быть, можно было прочесть по моему лицу, ибо Тизамен прошептал:

– Просто я обо всем справляюсь у богов, господин мой; я всего лишь скромный толкователь божественных откровений во время принесения жертв.

– Между прочим, Латро, именно Тизамен был моим советником во время битвы при Платеях. Результат известен, так что легко догадаться, почему я столь высокого мнения о его искусстве.

– Великий регент поведал мне о своем сне, – сказал Тизамен. – И я выразил желание увидеть приснившегося ему человека. Порой великий регент милостиво и даже с некоторым удовольствием выполняет мои маленькие прихоти. Господин мой, я заметил, с каким восхищением рассматривал ты эту статуэтку. Знаешь ли ты что-нибудь об этих чудовищах?

– Неужели они действительно существуют? Нет, я ничего не знаю о них.

– Насколько мне известно, они водятся в стране тех сколотов, которые восстали против царской ветви своего народа, – сказал регент, – и охраняют золото.

– Которое отнюдь не так ценно, как эта замечательная статуэтка, великий регент, – промолвил я.

– По-моему, – снова еле слышно прошелестел Тизамен, – они встречаются к северу и к западу от Исса. Говорят, что у каждого, кто пробует похитить что-либо из их сокровищницы, они вырывают один глаз; а если вор уже одноглазый, его просто убивают. Однако это лишь слухи, господин мой.

Регент рассмеялся:

– Нет, разумеется, ты знаешь лучше! Самый лучший источник сведений всегда тот, который помещает подобных тварей подальше от нас самих.

Тизамен с улыбкой кивнул и сказал мне:

– Вряд ли ты видел таких чудовищ, господин мой, верно?

– Не могу этого знать, – пожал я плечами. – Из того, что я сегодня успел прочесть в своем дневнике, я узнал, что уже находился среди воинов великого регента, когда мы пришли в Спарту. Если регент рассказывал тебе обо мне, то, должно быть, упомянул и о том, что я ничего не могу удержать в памяти.

– И все же ты вспомнил это чудовище, господин мой. Я заметил, как воспоминания о нем промелькнули в твоих глазах.

– Но я не помню, что именно знал о них, даже если и знал что-то прежде.

Регент засмеялся и сказал:

– Ладно, садитесь оба. Сегодня вы мои гости. – Он повернулся к прорицателю:

– Как мне лучше называть тебя – Тизамен из Элиды или Тизамен из Спарты?

– Как великому регенту будет угодно.

– В таком случае Тизамен из Элиды будет более правильно. Послушай, Латро: я позволил Тизамену после сражения навестить свою семью, что было исключительно некстати, ибо его не оказалось под рукой, когда потребовалось растолковать тот мой сон, в котором я видел тебя. Однако же я все пересказал ему, и он, мне кажется, склонен считать, что я и без него сумел правильно разобраться в этом сне.

– Да, это верно, господин мой. – Прорицатель глянул на меня. – Я как раз навещал своих сестер и их мужей, ибо лишен милости иметь сына или дочь. – Он вздохнул. – А Тот, От Кого Не Спастись, отнял у меня и мою бедную супругу. Это случилось еще во время последних Игр.

Я откашлялся. Я, правда, не думал, что скажу нечто предосудительное, однако все же побаивался.

– Прости меня, прорицатель, но почему ты называешь меня "господин", если регент назвал меня рабом?

– Он всех так называет, – резко ответил регент.

А сам Тизамен пояснил еле слышно:

– Вежливость и умение вести себя еще никому никогда не вредили, господин мой. Особенно если ты разговариваешь с рабом. Мы, рабы, особенно ценим вежливое обращение. – Он помолчал и спросил:

– Так, значит, ты не сможешь ответить на наши вопросы? Ужасно жаль, но, может быть, ты не станешь возражать, если мы почтеннейше попросим тебя попробовать?

– Глотни вина, – предложил ему регент. – А ты хочешь вина, Латро?

– На этот вопрос я как раз ответить могу, – сказал я. – Да, выпью с удовольствием. Но ведь есть Ио, и она может рассказать вам обо мне куда больше, чем я сам.

– Я уже спрашивал ее, – сказал регент. – И кратко пересказал Тизамену все, что я от нее узнал. Она встретилась с тобой в Фивах. Ты был серьезно ранен. Потом ты попытался обнять статую Великого бога вод, и тебя отвели к тамошнему оракулу. Оракул от имени Светлого бога велел передать девочку тебе и направить одного из фиванцев вместе с тобой в Элевсин. В Коринфе вы все трое угодили в тюрьму, откуда вас освободил некий афинский судовладелец. В Элевсине Великая богиня явилась тебе во сне и пообещала вернуть тебя к друзьям. Затем тебя обнаружил мой лохаг, которого я послал на поиски, и доставил ко мне.

Тизамен налил мне вина. Оно оказалось очень старым и удивительно ароматным.

– Благодарю тебя, – с чувством сказал я, принимая чашу.

– Однако вид у тебя недовольный. В чем дело? – спросил регент.

– Ты многое рассказал мне сейчас, великий регент, но все это не имеет ни малейшего отношения к тому, о чем я мечтаю узнать.

– И что же ты хочешь узнать?

– Кто мои друзья? Где мой дом? Что со мной случилось и как я могу исцелиться?

– Твои друзья здесь – по крайней мере, двое из них. К тому же твой самый большой друг – я, а все те, кто на моей стороне, также станут твоими друзьями. А ты знаешь, какое обещание было дано мне в том сне?

– Да. Мы говорили об этом сегодня днем, в ущелье.

– Раз так, – снова прошелестел Тизамен, – ты, возможно, знаешь и то, что делает тебя залогом нашей победы?

– Нет, этого я не знаю.

– Сперва я решил, – регент как будто размышлял вслух, – что мы с Латро просто родились в один день и час: всем известно, такие дети странным образом связаны между собою. Как ты думаешь, Тизамен?

На лице прорицателя отразилось сомнение.

– Я бы осмелился предположить, что он моложе тебя, господин мой. – И он спросил меня:

– Не помнишь ли ты, когда родился, господин мой.

Я только головой покачал, и регент пожал плечами.

– Вот видишь, – сказал он, – вполне возможно, что я и прав. Мне сейчас идет двадцать восьмой год. А вдруг, Латро, и тебе тоже? Что ж ты молчишь?

Говори! Никто тебя не обидит.

– По-моему, мне еще не так много лет, господин мой. Скорее всего, я моложе тебя, – ответил я.

Тизамен встал и приблизился ко мне:

– Мне тоже так кажется, господин мой. Могу ли я еще раз привлечь твое внимание к этой прелестной резной фигурке? Не сумеешь ли ты назвать мне имя этого чудовища?

– У него страшные когти – так, может, это грифон? – предположил я.

– Понятно, – прошептал Тизамен. – Значит, божество, отнявшее у тебя память, кое-что все же тебе оставило… Но разве могут смертные постичь смысл божественных деяний?

Регент отпил вина и промолвил:

– Тысячу раз я слышал эти слова: "Разве могут смертные постичь смысл божественных деяний?" Все только спрашивают, но никто не отвечает! Ну так вот, я прожил уже немало и почти стал царем – тебе ведь известно, что многие спартанцы называют меня царственным Павсанием, Тизамен? – и теперь я попытаюсь все же ответить на этот вопрос. И ты попытайся, Латро.

Как можно осторожнее я заметил:

– По-моему, я не совсем понимаю тебя, великий регент.

– Когда-то я назвал тебя идиотом, – сказал Павсаний. – С тех пор я достаточно часто встречался с тобой и убедился, что ты кто угодно, только не идиот.

– И все же, видимо, я идиот, великий регент. Особенно если ты уверен, что мне действительно открывают свои секреты великие боги.

– Господин мой, осторожнее! – всполошился Тизамен. – Ты ступил на опасную почву!

– Ведь раз ты так уверен в этом, великий регент, – продолжал между тем я, – то я самый настоящий идиот и есть, ибо ты, видимо, прав, а я ничего не могу сообщить тебе об их тайных намерениях, ибо не помню.

Регент глянул на Тизамена и криво усмехнулся:

– Теперь понял, что я имел в виду? Если бы этот Латро участвовал в пятиборье, то непременно стал бы победителем.

– Это хорошо, что ты не сердишься, господин мой, – сказал я. – Ибо если мы с тобой действительно связаны нераздельно, то, наказав меня, ты тоже был бы наказан.

– Нет, ты только послушай, Тизамен! Он и в соревнованиях на колесницах выиграл бы! Но, Латро, друг мой – заметь, я называю тебя своим другом, а не рабом! – тебе, оказывается, ведомы такие вещи, о знании которых ты даже не подозреваешь! Ты ведь не мог вспомнить, как называются крылатые чудовища, пока тебя не спросили, верно?

Я кивнул.

– Так, возможно, и с тайнами богов то же самое получится! – возбужденно прошептал Тизамен. – Если мы зададим тебе удачный вопрос, разве ты не скажешь великому регенту, если что-то вспомнишь?

– Конечно, скажу! – воскликнул я. – Однако, осмелюсь заметить, что хоть, по словам Ио, я некогда и был слугой и мел полы в доме одной жительницы Афин, но все же вряд ли мне доводилось делать это во дворце на Олимпе.

– Тогда начнем с более скромных предположений. Ты признаешь, что существует множество богов? – спросил Тизамен.

Я отпил вина и ответил:

– По-моему, все люди с этим согласны.

– Однажды ты сказал великому регенту – и это, без сомнения, правда, – что служил в войске Великого царя?

– Да, мне так кажется.

– А значит, ты должен кое-что знать о варварах, господин мой. Ведь ты прошел с войсками Ксеркса через всю Персию, ибо тогда они направлялись сюда. Тебе известно, что в Персии поклоняются лишь одному божеству по имени Ахурамазда?

– Я ничего не знаю о нем, – сказал я. – Во всяком случае, припомнить ничего не могу!

– И все же слушай: персы приносят дары солнцу, луне, земле, огню и воде. Однако, видимо, – сейчас я выступаю с позиций софистов, господин мой, – у них всего один бог. Впрочем, возможно, я и ошибаюсь. Но вот что совершенно невозможно, так это чтобы у них был и один-единственный бог, и много богов одновременно. Ты не согласен?

Я пожал плечами:

– Порой одно и то же слово употребляют для обозначения сразу двух вещей. Вот, например, когда я, отправляясь с великим регентом в ущелье, грузил необходимые вещи на мула, то привязал их веревкой, а все вместе это называлось поклажей.

Принц Павсаний засмеялся негромко.

– Блестяще! Но теперь, когда ты взял верх над беднягой Тизаменом, позволь и мне выступить в роли защитника Ахурамазды. Я вот что скажу: раз у них в Персеполисе всего один царь на всю империю, то должен быть и только один бог. С какой стати ему терпеть соперников? Он бы их все равно уничтожил и остался у власти в полном одиночестве. Попробуй-ка доказать мне, что я не прав, если сможешь, Латро!

– Великий регент, если бы ты действительно был из числа этих восточных магов – то есть жрецов Ахурамазды, – то вряд ли стал бы так говорить.

Скорее всего, ты сказал бы, что там не может быть единственного бога, а подобно тому, как и в Спарте существуют два царя, должны быть два божества.

Регент молча протянул свою чашу, и Тизамен налил ему вина.

– Почему ты так считаешь, господин мой? – спросил меня Тизамен.

– Я так не считаю, но предполагаю, что именно так говорил бы восточный маг. И вот чем он подкрепил бы свои слова: в мире существует Добро, а значит, есть и добрый бог, мудрый правитель. Но там существует и Зло, так что должен обязательно быть и злой правитель, злое божество. Один как бы является условием для существования другого. Не может Добро существовать без Зла, как и Зло – без Добра.

– А вот нам здесь хорошо известно, – заметил регент, – что одни и те же боги частенько творят и добро и зло, как и люди порой бывают хороши, а порой – дурны.

– На это, великий регент, тот маг возразил бы так: тогда я назову Добром хорошего Ахурамазду, а Злом – плохого Ангра Манью. И если Добро – это действительно хорошо, то разве не будет плохим, а стало быть, отличным от него. Зло?

Регент кивнул, соглашаясь, однако сказал:

– И все же твои слова не объясняют существования других богов. А как же боги земли, огня, ветра и так далее?

Тизамен кивнул и наклонился ко мне поближе, чтобы лучше слышать.

– Ну, об этом я могу говорить и от своего имени, – начал я, – и от имени того восточного мага. Мне кажется невозможным, чтобы Добро существовало без Зла, а Зло без Добра. Ведь только слепому кажется, что всегда ночь и дня не бывает, верно? И по-моему, если Ахурамазда…

Тут в шатер вошел гоплит из охраны регента, и я умолк.

– Капитан прибыл, господин мой, – сообщил гоплит.

– Придется ему подождать, – сказал регент, а мне повелел:

– Продолжай, Латро.

– Если Ахурамазда существует, господин мой, то все на свете в итоге служит ему. И могучий дуб, и мышь, что грызет корни этого дуба. Без дубов не существовало бы мышей, без мышей не было бы кошек, а без кошек не стало бы дубов. Но почему бы этому богу не иметь и более могущественных, чем дубы и люди, слуг? Разумеется, он должен их иметь, ибо пропасть между Ахурамаздой, людьми и дубами слишком велика! Мы знаем: у каждого царя есть главный министр, чья власть лишь чуть-чуть меньше царской, и у таких министров есть свои подчиненные, тоже министры и тоже облеченные властью.

Кроме того, осмелюсь заметить, само существование солнца, луны, земли, огня и воды – это не подлежащие сомнению факты.

– Однако же существование Ахурамазды – факт отнюдь не неоспоримый.

Допей свое вино.

Я допил и сказал:

– Великий регент, представь себе такой большой город, как, например, Сузы. В центре города стоит огромный царский дворец. А за дворцовой стеной сидит на корточках жалкий мальчишка-нищий, и этот мальчишка – я.

– А Ахурамазда – самый главный и сидит на троне в этом дворце?

Я покачал головой:

– Нет, господин мой. По крайней мере, для меня, Латро, или для того мальчишки-нищего. Для нас самые главные во дворце – слуги. Они и правят там. Вот, например, как-то раз повар кинул мне кусок мяса, а поваренок дал хлеба. А однажды я даже собственными глазами видел постельничего, господин мой! Вот уж у кого действительно власть в руках!

Регент встал. Тотчас вскочил и Тизамен, и я следом за ним.

– Все верно – по крайней мере, для мальчишки-нищего, – сказал регент. – Хотя, видимо, сам постельничий себя в царском дворце повелителем не чувствует. Мы еще поговорим с тобой об этом, Латро, когда ты вернешься из Сеста. Хочешь посмотреть на свой корабль?

– Да, очень, даже если это тот самый, на котором мы сюда приплыли! Я-то все позабыл, но Ио говорит, что мы приплыли сюда на корабле.

– Нет, это один из кораблей, на которых сюда приплыли мы, – пояснил Павсаний, и мы вышли на свежий воздух из душного шатра, где все пропиталось ароматами благовоний. В ночном воздухе чувствовались куда более тонкие ароматы – цветущих растений и моря. – А тот, на котором приплыли вы с Ио, я отправляю назад, в Олимпию. В Сест вы с Пасикратом поплывете на другом корабле.

Снаружи регента ждали гоплит и еще какой-то мужчина.

– Ты капитан Непос? – спросил Павсаний.

Мужчина шагнул вперед и низко поклонился. Седые волосы его блеснули в лунном свете, точно морская пена.

– Ты хорошо понял свое задание и согласен с ним?

– Да. Я должен отвезти сто спартанцев и двести семьдесят рабов в Сест.

И еще одну женщину, которая желает отдельную каюту.

– И еще девочку-рабыню, – подсказал ему регент. – Она поплывет вместе с этим рабом.

– Мы можем занять одну каюту, – сказал я. – Или же спать на палубе, если места в каюте не найдется.

Капитан покачал головой.

– Почти всем придется спать на палубе, на судне и так повернуться будет негде, – сказал он.

– Но ты сумеешь разместить всех воинов? – спросил регент. – С едой и со снаряжением?

– Да, господин мой, только без особых удобств.

– Им особые удобства и не требуются. Тебе известно, что у тебя не будет возможности войти в гавань Сеста? Город осажден, а остальные порты Херсонеса все еще в руках Великого царя.

– Хорошо, я причалю на этой стороне, – закивал капитан, – а их переправлю на лодках. Так безопаснее.

– Хорошо. Что ж, пойдем с нами. Я обещал показать твой корабль Латро, так что уж ты сам укажи, который из них твой. – Регент оглянулся, однако Тизамен куда-то исчез. Гоплит предложил поискать его, однако Павсаний покачал головой. – Приходится предоставлять таким людям, как мой Тизамен, некоторую свободу, если хочешь, чтобы они оставались при тебе. – И уже на ходу добавил, обращаясь ко мне:

– Он, должно быть, просто хочет пощадить свои старые ноги. Знаешь, нам пришлось сделать его полноправным спартиатом, чтобы он помог нам в битве при Платеях, хотя он никакой не спартанец.

Месяц висел совсем низко и очень напоминал мой меч Фалькату. Ночь была звездной. Мы взобрались на утес, откуда была отлично видна небольшая гавань.

– Вон моя "Навзикая"[147], – гордо объявил капитан. – Она ближе всего ко входу в бухту. – Его корабль казался лишь черным силуэтом на темной воде, однако мне сразу же захотелось очутиться на палубе, ибо здесь мне искать было нечего.

– Тебе, наверное, захочется поскорее вернуться? – спросил регент капитана.

– Сперва мне нужно как следует выполнить твое поручение, великий регент, однако…

– Ступай. – Регент, не дослушав, махнул рукой.

Я подумал, что теперь мы вернемся в лагерь, но регент продолжал стоять на утесе, и через некоторое время я понял: смотрит он вовсе не на корабль, а в морскую даль, туда, где лежит Сест.

Наконец он повернулся ко мне и тихо сказал:

– А что, если тот мальчишка-нищий… Пусть его имя будет не Латро, а Павсаний, хорошо? Так вот, что было бы, если б тот маленький Павсаний смог бы стать известным царю? Ты должен помочь мне, Латро, и я тоже помогу тебе. Я дам тебе не только свободу, но и многое другое.

Я сказал, что вряд ли в моих силах помочь ему, но я конечно же буду счастлив, если это будет возможно.

– Ты можешь сделать очень многое, Латро! Ты ведь знаешь всех слуг во дворце, и, возможно, тебе удастся убедить их, чтобы они позволили войти во дворец и мне тоже.

Он повернулся и пошел прочь. Гоплит, сопровождавший нас, как всегда в полном молчании, тащился сзади.

Поднимаясь по крутой тропе обратно в лагерь, я все думал о последних словах регента и о тех разговорах, которые уже привел здесь. Я был в отчаянии: я очень сомневался, что из этого предприятия что-либо выйдет, хоть и не решился сказать об этом регенту, когда прощался с ним. Как может человек, будь он хоть принцем, хоть самим царем, войти во дворец, которого ни он и никто другой даже не видел? Как он может стать другом монарху, у которого министрами – боги?

И еще одно нужно непременно записать, хоть я и не решаюсь сделать это.

Я как раз собирался нырнуть в палатку, в которой живем мы с Ио, Дракайной и Пасикратом, когда услышал совсем рядом странный, лукавый голос Тизамена:

"Убей этого человека с деревянной ступней!" Я тут же оглянулся, но никакого Тизамена не было и в помине.

Понятия не имею, что это может означать и кто этот человек с деревянной ступней? Наверное, просто ветер сыграл со мной шутку. А может, я схожу с ума? Не только ничего не помню, но и слышу голоса призраков в окутывающем меня тумане?

Глава 35 КОРАБЛИ МОГУТ ПЕРЕДВИГАТЬСЯ И ПОСУХУ

Сегодня наш корабль волоком перетаскивают через перешеек. Я уже перечитал большую часть своих записей и обнаружил множество непонятного; так что сперва, пожалуй, опишу сегодняшние события, пока и они не превратились в очередную головоломку.

Проснувшись утром, я увидел Ио, которая спала, тесно прижавшись ко мне, а с другой стороны – Дракайну, которая уже бодрствовала. Дракайна заявила, что мы с ней провели ночь любви, но я ей не поверил. Она очень хороша собой, но глаза у нее жесткие – как камешки. Кроме того, я бы никогда не стал заниматься любовью с женщиной, если рядом спит ребенок. Я и сейчас еще помню начало нашего с Дракайной утреннего разговора и то, что сразу же не поверил ее словам о ночи любви и о том, что накануне я якобы слишком много выпил.

Так или иначе, я сразу встал и оделся. Дракайна тоже встала. Ио проснулась, недовольная тем, что никак не может выстирать свой старенький пеплос – ни в море, ни на берегу, хотя судно и стоит на якоре.

Наш корабль один из самых крупных в гавани. И о говорит, что вчера мы весь день ждали своей очереди, но все равно человеку, который управляет волоком, пришлось дать взятку. Сегодня утром тот молодой человек, что делит с нами каюту, поднял свою сотню воинов (они спят на палубе вместе с рабами и матросами; именно их топот и разбудил меня), посадил на весла и заставил грести по направлению к городу. Ио сказала, что вчера мы смотрели, как волы перетаскивают суда через перешеек – куда медленнее, чем идущий шагом человек, я и сам успел в этом убедиться. Пока "Навзикая" дождется своей очереди, мы успеем сходить в город и вернуться.

– Мы уже бывали здесь, Латро, – сказала мне Ио. – Это то самое место, где воины Гиперида отбили нас у рабов Спарты. Только в твоей книге этого нет – тогда она была у меня. Видишь тот холм? На его вершине находится тюрьма, в которой они держали нас, пока не пришел Гиперид и не заставил их передать нас ему. С нами еще были Пиндар, Гилаейра и чернокожий, и я никогда не забуду, как с нас тогда по приказанию Гиперида сняли кандалы и вывели на солнышко. С этого холма весь город, который поистине прекрасен, виден как на ладони. Хочешь посмотреть? А еще я бы очень хотела увидеть ту тюрьму, где нас держали под стражей.

– Давайте действительно сходим туда, – поддержала ее Дракайна. – Может быть, тебя снова в тюрьму посадят, Ио… Вот только позволит ли нам стража?

– Позволит, – сказала Ио, – они всем позволяют. Там на самой вершине храм – той богини, которой поклоняется Каллеос; и еще там есть другие храмы и всякие интересные штуки.

Город был полон людей, все куда-то спешили. Многие – видимо, рабы или поденные рабочие – были практически голыми, однако на головах у них были надеты шапки. Но нам повсюду попадалось много и зажиточных граждан, у которых пальцы в перстнях с самоцветами и золотые цепи на шее, а волосы надушены. Многих мужчин несли носильщики. Дракайна сказала, что в Афинах носилками пользуются только женщины и больные, а этот город куда больше похож на восточный, она ведь сама родом с Востока. Самых богатых несли на собственных носилках разодетые рабы – четверо или шестеро. Те же, кто был не так богат, но хотел, чтобы его считали богатым, носилки нанимал, и их несли двое или четверо носильщиков.

– Если бы у нас были деньги, – сказала Дракайна, – мы могли бы тоже нанять носильщиков, а не карабкаться на холм по этим бесконечным лестницам. Вы бы с Ио сели в одни носилки, а я в другие. – По-моему, сперва она хотела предложить Ио сесть с нею, но по выражению лица девочки поняла, что предлагать ей свою компанию бессмысленно.

– Так ведь у тебя же есть деньги! – заявила Ио. – Тебе регент дал, ты сама говорила, ты и лодочнику из этих денег заплатила. Вот и бери носилки, а мы с Латро пешком прогуляемся. Правда, Латро?

Я кивнул, хотя, честно сказать, мне очень хотелось дать отдых ногам, которые за последнее время что-то здорово ослабли.

– У меня не хватит денег, – сказала Дракайна. – Впрочем, я могу кое-что продать.

Ио искоса глянула на нее:

– Да? И что, например? Одно из своих колечек? Вот уж не думала, что они у тебя золотые!

– Нет, не колечко. Есть кое-что и подороже, если подходящий покупатель найдется.

Какой-то воин оттолкнул нас, желая пройти вперед, и Дракайна схватила его за руку.

– Не сейчас, – бросил он ей, однако успел заметить, как она хороша. – Ладно, заходи вечером. Увидишь, как я щедр. Меня зовут Гиппагрет, я командир городской стражи. Мой дом неподалеку от храма Каменного бога[148] – третий, если идти на север от рыночной площади.

– Я не здешняя, – сказала Дракайна. – Однако не прочь иметь такого достойного и красивого возлюбленного, хотя сейчас я всего лишь хотела спросить тебя, кто командует войсками Коринфа.

– Наш стратег, Коруст.

– А где его можно найти? Ты нас не проводишь?

– Он в крепости, конечно, но, к сожалению, проводить вас я не смогу. – Гиппагрет покачал головой, и пурпурный плюмаж у него на шлеме заколыхался.

– Я бы с удовольствием, но спешу по весьма важному делу.

Я улыбнулся, услышав, что даже воины в этом городе спешат куда-то, точно купцы.

Дракайна тоже улыбнулась.

– Но разве Коруст не наградит офицера, который приведет к нему людей с важными сведениями?

Лохаг некоторое время тупо смотрел на нее.

– У вас что, послание к стратегу?

– Я располагаю некими сведениями, которые могу сообщить лишь ему лично.

Впрочем, тебе я скажу: мы только что высадились с корабля, который везет подкрепление от имени регента Спарты.

Через минуту Дракайна уже садилась с Гиппагретом в большие носилки, а мы с Ио – в другие; каждые носилки несли четверо мужчин.

– Вот и вы с чернокожим так же несли Каллеос, – сказала Ио. – Только вас было двое, хотя Каллеос, могу поспорить, весила не меньше, чем мы с тобой вместе.

Я спросил, должны ли мы были тогда подниматься по Такому же крутому склону, и она покачала головой.

– Нет, дом Каллеос, правда, тоже на холме, но совсем невысоком. А я шла за вами следом, хотя ты об этом и не подозревал! – Ио захихикала. – Я тогда все думала, кто же из вас первым сдастся, но вы оба так и продолжали нести ее.

Я сказал, что никогда мужчина не захочет добровольно признаться первым, что он слабее другого.

– А многие женщины признаются! Наверное, именно поэтому нам так нравятся сильные мужчины, – заявила Ио. – Кроме того, сильного мужчину куда проще обмануть, чем слабую женщину. Ой, вон уже и море! А вон наш корабль. Говорят, от залива до Саросского моря всего тридцать шесть стадий. Так сказал и тот человек, с которым мы вчера беседовали.

Я спросил ее, была ли при этом Дракайна.

Ио покачала головой:

– Нет, она осталась на корабле, с Пасикратом. И по-моему, они оба были очень довольны, когда мы ушли вместе с капитаном.

Я рассеянно слушал ее, ибо вскоре носильщики свернули, прошли немного вверх, и та яркая полоса лазурной воды, на которую указала Ио, вдруг расширилась и превратилась в настоящее море – так порой девочка мгновенно превращается в женщину, стоит, казалось бы, на минутку от нее отвернуться, и подобно морю, сулит одновременно покой и опасность. Я вдруг подумал, что весь наш мир – это, собственно, и есть море; а все остальное – и этот город, и нагромождение башен, и бесчисленные дома из мрамора и известняка, и корабли на морских волнах, и рыбы в глубине – лишь случайности в этом мире, занятные вещицы, вроде кусочка растения или мухи, которых порой видишь в капле янтаря.

И сам я – лишь скиталец в бескрайнем море, моряк, судьбой которого распоряжаются ветер и волны, который блуждает в тумане, слыша, как грохочет прибой в прибрежных скалах.

– Вот это место! – воскликнула Ио, когда носильщики опустили нас на землю перед каким-то мрачным зданием. – Здесь нас держали в темнице, Латро, в подземелье, куда вела длинная-предлинная лестница!

Дракайна и лохаг между тем уже пошли куда-то, и мы последовали за ними.

Внутри было сумрачно и прохладно, точно в глубокой пещере, что было довольно приятно после жары и яркого солнца. Я понял, почему многие боги и богини предпочитают жить либо под землей, либо же среди вечных снегов на вершинах гор; люди, без сомнения, сделали бы то же самое, если бы не были так привязаны к полям, дающим им пищу.

Стратег Коруст оказался плотным крупным мужчиной в доспехах из дубленых шкур, на медных пластинах которой были выбиты львиные головы. При виде оскаленных звериных пастей в душе моей шевельнулось некое беспокойство, даже едва ощутимый страх, и я, по-моему, на мгновение увидел перед собой ревущего льва, который бросался на жалких людей в лохмотьях, подняв страшные когтистые лапы и разинув клыкастую пасть…

– Так вы были на одном корабле с молодыми спартанцами? – спрашивал между тем Коруст. – Хотя, по-моему, сами-то вы никакие не спартанцы.

Дракайна кивнула:

– Я с Востока. Этот молодой мужчина – он, кстати, мало что сможет сообщить тебе – варвар, однако ни он, ни я не знаем, к какому племени он принадлежит. Девочка из Фив.

– И что за важные сведения у вас имеются?

– А как насчет платы?

– Ее я определю, когда выслушаю тебя. Если ты поможешь нашему городу…

– стратег улыбнулся, – что ж… тогда получишь, скажем, пять талантов. В ином случае – значительно меньше.

– Вашему городу никакой непосредственной опасности не грозит, насколько я знаю, – сказала Дракайна.

– Вот и прекрасно. Ты просто не представляешь себе, как часто люди приходят предупредить меня о самых разнообразных предсказаниях и пророчествах! – Он положил на ладонь серебряную "сову". – Ну, говори, зачем пришла? А там посмотрим, достоин ли твой рассказ внимания. Учти, время мое не бесконечно.

– Мои сведения тоже связаны с пророчеством, – сказала Дракайна. – Дело в том, что регент видел сон, в который безоговорочно верит. – Она протянула к стратегу руку ладонью вверх.

– И его сон имеет отношение к моему городу?

– Не прямое. Но может случиться и так.

Коруст откинулся на спинку кресла из слоновой кости, подлокотники которого были украшены гранатами и топазами.

– Ваше судно "Навзикая" из Эгея и направляется в город Стоглазого, то есть в Аргос, верно? На борту сто молодых спартанцев, которых послал регент, чтобы они принесли дары храму небесной царицы во исполнение некоего обета.

Ио улыбнулась, прикрывая рот ладошкой, а Дракайна спокойно заметила:

– Ты расспросил матросов? Именно так им и велено отвечать.

– И этих молодых спартанцев я тоже расспросил, – сообщил Коруст.

Дракайна промолчала, и он недовольно заметил:

– Когда удавалось найти с ними общий язык. – Он нехотя уронил монету в подставленную ладонь Дракайны.

– Во-первых, сто молодых спартанцев плывут не в Аргос и вообще не на Пелопоннес. И никаких жертвоприношений они приносить не намерены. Никто никакого обета не давал.

– Ну, об этом я, разумеется, догадался. – Коруст так и впился в Дракайну глазами. – Они были в полном боевом снаряжении, когда сегодня угрожали нашему распорядителю на волоке. Да и аргивяне тоже не дураки и вряд ли впустят в город сотню вооруженных и закованных в латы спартанцев.

– Он вытащил еще одну "сову".

– Нет, десять "сов"! И не меньше.

– Ты шутишь!

– Вовсе нет, зато прибавлю даром, что это особое, отборное войско, получившее свое задание непосредственно от регента.

– Я так и понял, стоило молодому Гиппагрету сказать мне, что, по твоим словам, этот корабль везет некое подкрепление от имени регента.

Я спросил, перетащат ли "Навзикаю" через перешеек сегодня.

– Ага! – подмигнул мне Коруст. – Значит, говорить ты все-таки можешь!

Но ничего обо всем этом не знаешь?

– Нет, – сказал я, – ничего.

– Ты считаешь, женщине больше дадут? И надеешься, что ее вряд ли станут пытать? Ошибаешься! А насчет того, переволокут ли ваш корабль сегодня, отвечу: все зависит от того, какое послание я отправлю распорядителю на волоке. Что, естественно, зависит от вас. – Он снова повернулся к Дракайне. – Ну хорошо, пять "сов", если скажешь правду о том, куда направляется судно.

– Я назову лишь город.

– Согласен, но без фокусов.

– В Сест.

Мне показалось, что стратег вдруг уснул: глаза его закрылись, он опустил голову и уперся подбородком в грудь. Потом снова открыл глаза и решительно выпрямился.

– Интересно, правда? – спросила у него Дракайна.

– И это ему во сне было ведено поступить так?

Дракайна принялась молча завязывать шесть серебряных "сов" в краешек хитона.

– Нам пора. Девочка еще хотела посмотреть на город с вершины холма.

– Прибавлю еще "сову", если расскажешь про сон.

– Ио, Латро, пойдемте.

– Три "совы"!

Но Дракайна и не думала сдаваться.

– В этом сне…

– Ему явился кто? Охотница?

– Царица Подземного мира. Если бы это была Охотница, я бы тебе никогда ничего не сказала. И богиня обещала Павсанию, что крепость падет вскоре после того, как прибудут молодые воины, и регент безоговорочно этому верит. Теперь ты знаешь все.

Отсчитывая еще три совы, Коруст спросил:

– Но почему царица Подземного мира? Скорее уж должен был бы быть Воин или, может быть, Гелиос?[149]

– Стратег, – улыбнулась Дракайна, – неужели тебе никогда не приходилось видеть павший город? Поверь, там не ходят строем и очень мало света, зато много мертвых.

Выйдя из крепости, она спросила носильщиков, расплатился ли с ними лохаг, и, когда они ответили утвердительно, велела им нести нас к храму на вершине холма. Носильщики запротестовали, говоря, что им заплатили только за то, чтобы принести нас из города сюда и отнести обратно, но Дракайна сказала:

– Лучше не упрямьтесь и не сердите меня! Мы прибыли сюда на совещание со стратегом Корустом, так что если вы откажетесь честно отработать свою плату, он велит вас выпороть на рыночной площади.

После этих слов носильщики повиновались.

Храм был небольшой, но очень красивый, с изящными мраморными колоннами и резными капителями. На фронтоне был изображен юноша, предлагающий яблоко трем девам.

Когда носильщики отошли достаточно далеко, Ио прошептала:

– Ты ничего не сказала ему про Латро. Я думала, ты хочешь это сделать.

– Разумеется, нет, – возмущенно ответила ей Дракайна. – А что, если Корусту вздумалось бы оставить Латро при себе? Неужели ты думаешь, регент не догадался бы, кто именно проговорился? Либо ты, либо я. Ну вот, теперь смотри на город; ты ведь, кажется, этого хотела? Я так и сказала Корусту.

Мы с Ио стали любоваться открывшимся видом; мне казалось, я никогда уж больше не вдохну столь чистого морского ветерка и не увижу столь яркого солнца. Белоснежный город Коринф двумя террасами раскинулся на склоне холма. Залив, простиравшийся далеко на запад, точно широкая голубая дорога, манил неведомыми богатствами почти безлюдных западных краев, и мне внезапно очень захотелось туда отправиться.

– Клянусь Двенадцатью, это "Навзикая"! – воскликнула Ио. – Посмотри, Латро! Ее вот-вот поволокут через перешеек.

– Ты стала настоящей морячкой, – улыбнулась Дракайна.

– Наш кибернет многому научил меня, пока мы плавали с Гиперидом. И я не раз беседовала с матросами, вместо того чтобы совать нос в чужие дела, как некоторые.

Тут мимо нас прошла какая-то увешанная драгоценностями и надушенная женщина с золотыми колокольчиками в волосах; колокольчики звякнули, когда она обернулась и улыбнулась Дракайне. В руках женщина несла двух живых зайцев, держа их за уши.

Глава 36 КАК ДОСТИЧЬ ФЕРМОПИЛ

Судно может воспользоваться двумя способами, пояснил нам наш капитан.

Это седой старик, полный, не слишком подвижный, но отличный знаток моря.

Догадавшись, что я ничего не помню, он уселся на бухту каната и кусочком мела нарисовал на палубе береговую линию.

– Это волок на перешейке. – Он говорил и рисовал одновременно. – А это Эгейское море и остров Саламин.

– А что, Саламин действительно значит "мир"? – спросила Ио. – Так Латро говорит. А по-моему, там слишком много воюют.

Капитан долго глядел вдаль, на танцующие волны.

– Он называется так из-за заключенного еще в давние времена перемирия с жителями Пурпуровой страны, Финикии. Тогда было условлено, что налетов на этот остров они совершать не будут. В те времена, когда жив был еще мой дед, каждый брал, что хотел, и это не считалось позорным. Приходит, например, в город корабль, и капитану кажется, что его команде ничего не стоит этот город захватить. Вот он его и грабит. А если потом ему встречался более быстрый корабль с более сильной командой, приходилось спасаться бегством, иначе и сам бы пропал, и судно потерял бы. Что ж, по крайней мере, он знал, за что борется. А теперь у нас то мир, то война, просто невозможно разобраться. В прошлом году финикийцы считались лучшими моряками во флоте Великого царя. Именно моряками – лучшими воинами на море считались египтяне. И финикийцы непременно сражались бы на Саламине, если бы им удалось высадиться на берег. Так что старое соглашение не в счет, а до нового пока не дожили.

Интересы царей вечно сталкивались в определенных местах. Раньше они в таких случаях заключали честную сделку и следовали ее условиям, а если нарушали их, то бывали опозорены и наказаны богами вместе со своими подданными. А теперь все больше хитростью да уловками действуют. Какой смысл заключать соглашение, если партнеры заведомо не намерены соблюдать его условия? Тем более, что вскоре все убеждаются, что провели друг друга?

– Должно быть, Афины где-то здесь? – спросила Ио, показывая на рисунке пальцем.

– Нет, это Пирей. Афины вот здесь, на холме. Я в Пирей больше уж и не плаваю почти. Хотя нам в любом случае придется плыть мимо. Вот здесь сейчас мы. – Он пририсовал еще кусок побережья дальше на север и возле него поставил крестик. – А это остров Эвбея, здесь лучшие овечьи отары в Элладе. Если б у меня была обычная команда на борту, мы бы прошли подальше от Эвбеи; здесь очень узкий пролив и дуют преимущественно северные ветры.

Но поскольку на судне полно здоровенных парней, которые в случае чего смогут приналечь на весла, удаляться от острова необходимости нет. Как предполагает благородный Пасикрат, мы переночуем в Фермопилах, и он принесет жертву на могиле Леонида. Конечно, нет ничего лучше попутного ветра, зато на веслах поплывешь куда захочешь.

Прежде всего капитан надеялся на длинные весла, которыми гребли по двое и стоя. Таких весел с каждого борта у нас было по двадцать, и я тоже греб в очередь с другими на пару с одним из спартанцев. Тяжелая это работа! На ладонях мгновенно вздуваются пузыри, зато гребля отлично укрепляет тело, да и под пение грести легче. Память моя почти ничего не удерживает, зато хорошо все помнят мои плечи, спина и ноги. И они постоянно говорят мне: зря я позволял им так долго лениться, тогда как даже приятно померяться силой с этим синим гигантом, морем. Я стараюсь слушаться своего тела, и мне даже смешно, когда другие люди (которые слишком надеются на несчастных животных и заставляют их работать вместо себя) лениво погоняют жалобно мычащего вола, привязанного к мачте.

Я, похоже, описываю ничего не значащие события и впечатления, однако это лишь потому, что я только что очнулся ото сна.

На веслах могут одновременно находиться восемьдесят человек, а у нас на борту больше четырех сотен, считая Пасикрата и меня, а также всех членов команды. При таком количестве народу мы, разумеется, можем позволить себе передышки длинней, чем обычно. Когда солнце стало склоняться к горам, что тянулись слева от нас, ветер сменился на попутный, матросы поставили оба паруса, и мы осушили весла.

Пасикрат предложил посоревноваться в борьбе – на палубе не хватало места для занятий каким-либо иным видом спорта, разве что для борьбы или кулачного боя можно было высвободить небольшую площадку. Хорошенькая женщина по имени Дракайна тоже пришла посмотреть и села со мною рядом. Она носит пурпурный хитон и множество украшений; спартанцы с большой готовностью дали ей пройти и помогли усесться поудобнее; должно быть, это важная персона.

Поведя носом, она сказала:

– Пахнет рекой и крокодилами. Ты знаешь, кто такие крокодилы, Латро?

Я сказал, что знаю, и описал их.

– Но ты же не помнишь, где видел их, правда?

– Не помню.

– А ты тоже намерен участвовать в поединке? Если победишь, брось своего соперника за борт, очень тебя прошу, хорошо?

Победители и впрямь частенько так поступали, демонстрируя свою силу и удаль. За нашим кораблем тянулась веревка, и брошенный в воду быстро хватался за нее и вскоре снова оказывался на борту, причем многие из искупавшихся утверждали, что после такой жарищи окунуться в прохладные воды чрезвычайно приятно и еще неизвестно, кто выиграл – одержавший победу или побежденный. Я пообещал Дракайне, что непременно выполню ее просьбу, если сумею победить.

– Ты же отличный борец – я сама видела. Ты тогда чуть не победил Басия и, по-моему, вполне мог бы это сделать, если б сам захотел.

– А этот Басий тоже здесь? – спросил я, ибо не знал почти никого из спартанцев по имени и думал, что могу еще разок с ним сразиться.

Дракайна покачала своей хорошенькой головкой.

– Он уже ушел в страну Всеприемлющего.

Услышав это, я испугался: вдруг на мне вина за его смерть? Я инстинктивно чувствовал, что здесь что-то не так.

– Это я убил его? – спросил я Дракайну.

– Нет, я, – ответила она.

Пришла моя очередь бороться. Со мной пожелал схватиться сам Пасикрат.

Он был очень ловок и быстр, но я, пожалуй, оказался сильнее и уже готовился одержать над ним верх, собираясь швырнуть его на палубу, как он вдруг выскользнул у меня из-под руки, и я, не удержавшись, пролетел вперед и чуть не упал, точно ломился в открытую дверь.

Отлетев к борту, я ударился о него левым бедром, а Пасикрат схватил меня под правое колено и перебросил через борт.

Ах, как холодна была вода и как чудесно она пахла! Мне казалось, что под водой я не должен был бы дышать, тем более погрузившись так глубоко, однако почему-то дышал, чувствуя, что вода не только значительно холоднее воздуха, но и значительно плотнее. Впрочем, она точно прибавила мне сил, вскружив голову, как хорошее вино.

Когда я открыл глаза, мне показалось, что я, как солнце в небесах, висел в некоем голубом пространстве; вода окружала меня со всех сторон и была почти синей у меня над головой, но гораздо светлее и ярче внизу, где по дну ползла огромная коричневая улитка в зеленой, цвета мха, раковине и оставляла за собой наполненную слизью борозду.

– Добро пожаловать, – послышался чей-то голос, и я увидел девушку немногим старше Ио. Волосы у нее были темно-красные (значительно темнее хитона Дракайны), однако словно светились сами или были окутаны сиянием.

Она не была похожа на смертную женщину.

Я попытался что-то сказать, но вода наполняла мой рот, и никаких звуков не получалось, лишь пузырьки воздуха вылетали из моих уст, опускались на светлое дно и исчезали.

– Я Тоя, дочь Нерея, – сказала девушка. – У меня сорок девять сестер, но все они старше меня. Нам, нереидам, разрешено показываться тем, кому вскоре суждено умереть.

Должно быть, она заметила страх в моих глазах, ибо рассмеялась, и я догадался, что она просто припугнула меня. Зубы у нее были мелкие и очень острые.

– Нет, утонуть-то ты не утонешь. – Она взяла меня за руку. – Ты ведь не ощущаешь удушья, верно? – Я покачал головой. – Ты ничего страшного и не почувствуешь, пока будешь со мной. Но как только я тебя покину, ты вновь опустишься на дно. Если только сам, конечно, не захочешь остаться со мною и умереть. Смертные мужчины не должны слишком часто нас видеть – они могут догадаться кое о чем, чего знать не должны. Ну а смертные женщины и вовсе почти никогда нас не видят, уж они-то догадались бы об этом сразу. Зато мы сколь угодно часто можем показываться детям, потому что у детей память короткая, как у тебя. – Тоя отплыла в сторону, извиваясь в воде точно змея, и махнула мне рукой, приглашая последовать за нею. Я хотел крикнуть, однако из уст моих донеслось лишь бульканье. – Мне говорила о тебе Европа.

Она моя хорошая приятельница, вот только себя слишком любит, да еще нос задирает, потому что с ней спал сам Громовержец. Иногда перед бурей мой отец всплывает наверх и показывается тем морякам, кто, как он считает, в этот шторм погибнет. Ты знал об этом? – Тоя оглянулась, и я молча покачал головой. – В таких случаях моряки говорят: "Смотрите! Вот и морской старец!" – спускают паруса и бросают якорь. И знаешь, порой они умудряются остаться в живых! По-моему, со стороны отца очень благородно – предупреждать их об опасности, правда? – Я кивнул. Мы плыли все вверх и вверх, кружа, точно ястребы на ветру. Теперь коричневая улитка на дне была еле видна, зато я видел множество человеческих ног, точно лягавших воду вокруг нее. Тоя между тем продолжала:

– Иногда и мы с сестрами показываемся тем, кто вот-вот налетит на риф, например. Мы даже кричим, предупреждая команду об опасности, но голоса наши на воздухе звучат слишком тихо, и моряки считают, что это мы просто поем, желая убаюкать их до смерти.

И тут я понял, почему не могу говорить в воде. Изо всех сил напрягая связки и стараясь говорить как можно выше, я наконец сумел выдавить из своей глотки какие-то звуки и даже сообщил Тое, что со стороны моряков такая точка зрения несправедлива. Она засмеялась, ибо говорил я с натугой и противным скрипучим голосом.

– Но иногда мы ведь действительно так поступаем, и моряки отчасти правы, – возразила она. – Видишь ли, порой корабли спасаются, и тогда мы, конечно, стараемся заманить моряков в море, чтобы нам самим не попало. Мы качаемся на волнах, расчесываем друг другу волосы и кокетничаем, как это делают все женщины в мире. И моряки обычно попадаются на эту удочку. Мы их не слишком обманываем – ведь мы действительно делим ложе с теми, кому удается уцелеть после кораблекрушения, пока они еще не слишком ослабли и не начали изнывать от жажды. Из моих сестер я одна еще девственница, потому что самая младшая в семье. И с тобой у меня это будет впервые.

Как только она это сказала, я сразу очнулся; мне уже начинало казаться, что подводный мир полностью овладел мною и мне никогда отсюда не вырваться; я прямо-таки ошалел от окружавшей меня дивной красоты, мне, собственно, и бежать-то никуда не хотелось. Однако после ее слов я понял, что, если мне удастся вновь вынырнуть на поверхность, почему-то оставшуюся далеко вверху, я снова окажусь рядом с Дракайной и спартанцами, которые соревновались в борьбе на палубе судна. Я жестом показал Тое, что хочу обратно, в тот мир, и она схватила меня за волосы.

– Не нужно бояться, – сказала она. – Мы ведь даже детей ваших вынашиваем на дне морском, так что они от рождения могут считаться утопленниками. – Заметив, что в моих глазах появился ужас, она попросила:

– Ну хоть поцелуй меня, прежде чем уйдешь, не то мне совсем стыдно будет перед сестрами.

Холодные гибкие руки ее обвили мою шею, прохладные губы легонько коснулись моих, и мне показалось, что меня всю жизнь мучил жар и самое лучшее – забыться в этой прохладе, охладить свой пыл среди ледяных, усыпанных снегом торосов северных морей, похожих на перья белых гусей, что плывут по свинцовым волнам между морем и небом…

Я не заметил, как оказался на поверхности, и помотал головой, стряхивая воду. Я хотел было глотнуть воздуха, но тут меня начало тошнить – морская вода изливалась из моих уст и ноздрей, точно струи фонтана из каменной статуи; вода была горько-соленой и мешала дышать.

Тут волна накрыла меня с головой, я вынырнул, отплевываясь и хватая воздух ртом, и попытался сообразить, хорошо лия умею плавать – разумеется, плавать, как Тоя, я не умел! – но мне казалось, что вряд ли Пасикрат бросил бы меня за борт, если б знал, что я плавать вообще не умею. Я не успел еще додумать эту мысль до конца, как уже плыл, хотя и не сразу понял, где нахожусь.

Было почти темно, и, пока я плыл, то взлетая вверх на гребне волны, то ныряя в пучину, на небе одна за другой зажигались звезды, образуя созвездия, которые здесь называют именами богов и животных. Я отыскал Большую Медведицу, а потом – Полярную звезду. Наш капитан говорил, что северный ветер для нас встречный, ведь нужно нам именно на север, так что Большая земля находилась на западе от нас, а остров Эвбея – на востоке. Я старался плыть так, чтобы Полярная звезда все время была у меня над правым плечом, надеясь выплыть на берег или отыскать судно.

Тоя вынырнула неподалеку, прыгая на волнах, точно с камня на камень, добралась до берега, остановилась там и стала надо мной смеяться. Когда ноги мои коснулись песка, она исчезла, и тихий смех ее сменился шелестом набегавших на берег волн. Довольно долго я, совершенно измученный, без сил валялся на песке, точно утопленник, однако жажда заставила меня подняться на ноги. Прислушавшись, я уловил бормотание ручейка, который словно рад был наконец добраться до моря и отдохнуть после долгого пути. Я отыскал ручей и вволю напился. Вдалеке я заметил красный огонек костра и услышал людские голоса, однако не пошел туда, а продолжал пить. (Не так давно я спросил Дракайну, кто из богов создал мир. Она сказала, что мир был создан Паном[150], четырехкрылым и четырехголовым божеством, которое одновременно имеет и мужские и женские черты. И до чего же был жесток этот Пан! Ведь из-за того, что он создал моря солеными, погибло так много людей!) Оказалось, что голоса принадлежали спартанцам с нашего корабля. Когда я это понял, то сразу догадался, что это Тоя привела меня к ним. А потом вспомнил, как наш капитан говорил, что Пасикрат собирался принести жертву в Фермопилах. И действительно увидел каменные колонны, алтарь перед ними, а на алтаре костер из плавника. Рядом стоял Пасикрат, держа за повод-быка, шею которого обвивала грубо сплетенная гирлянда. До меня донеслись слова:

– …и вступись за нас, великий Леонид, вступитесь за нас и вы, герои Фермопил, чтобы могли мы узнать, что за доля суждена рабу по имени Латро.

Ибо лишь богам да тебе, Леонид, известно, что он по-настоящему не был в числе побежденных и никто из богов не одарил его своей милостью. – Произнеся последнее слово, Пасикрат вонзил священный нож в шею быку и отправил жертвенное животное к покойному царю Леониду.

Разве можно было выдержать такое? И я не выдержал: шагнув в круг света от костра, я воскликнул:

– А боги говорят иначе, Пасикрат.

Я не помню своего прошлого, так что не могу сказать, много ли в нем было подобных ярких моментов. Вряд ли много. Когда эти могучие спартанцы, обычно такие гордые и суровые, изумленно разинули рты, точно малые дети, я мгновенно стряхнул с себя остатки усталости!

– Тебе было позволено бросить меня за борт, – сказал я, – исключительно для того, чтобы я смог поговорить с одной из нереид. Ее зовут Тоя. Однако теперь я вернулся и готов возобновить наш поединок. Ведь всем остальным предоставлялось по три попытки – не одна.

На мгновение воцарилась такая тишина, что потрескивание костра на алтаре казалось ревом пожара, пожиравшего город. В отдалении, где высился горный отрог Каллидром, послышался рев льва. Заслышав зверя, спартанцы тоже взревели – разом и так громко, словно хотели заглушить и грохот волн, и вой противного северного ветра.

Не успели смолкнуть их крики, как мы с Пасикратом сошлись, обняв друг друга крепче любовников. Только сейчас я понял, насколько он силен, да и он почувствовал мою настоящую силу. Сперва он попытался было поднять меня, но я держал крепко; потом я понемногу стал отклонять его назад. Я мог бы, наверное, сломать ему позвоночник, если б захотел – так жаждущий крови воин, выхватив у врага копье, в гневе переламывает его пополам. Однако я вовсе не жаждал крови Пасикрата; я хотел всего лишь победить в этом поединке, а потому просто швырнул его на землю.

Ио бросилась вперед, заливаясь радостным смехом, точно жаворонок. В руках она держала кувшин с вином и тряпицу, чтоб вытереть мне лицо.

Какой-то спартанец обтер лицо Пасикрату. Другой спартанец, года на два постарше, спросил:

– А жертвоприношение как же? Ведь этот поединок – наверняка святотатство!

– Мы отдаем должное Леониду, – сказал Пасикрат. – Точно так же когда-то отдавали должное Патроклу[151]. А жертвоприношение завершит победитель.

Когда мы снова сошлись, Пасикрат будто стал сильнее в два раза.

Казалось, мы боремся всю ночь напролет, однако же ни он, ни я так и не могли одержать верх.

Один раз, повернувшись лицом к огню, я встретился с ним взглядом, и тут снова проревел лев, но уже ближе и громче, точно военный рог, заглушивший крики спартанцев. Пасикрат оцепенел.

– У тебя из глаз смотрит лев! – задохнулся он.

– А у тебя – мальчишка, – ответил я и, подняв его над головой, пронес как можно дальше от алтаря, зашел в воду по колено и бросил в волны; Лев прорычал в третий раз и умолк.

Глава 37 ЛЕОНИД, ЦАРЬ СПАРТЫ

– Услышь нашу молитву, – взывал я, вновь натянув свой хитон, заботливо сохраненный Ио, и опоясавшись мечом. На голове у меня красовался венок из полевых цветов. – Услышь, как мы оплакиваем тебя! – И подстрекаемый неведомо кем, я вдруг прибавил:

– Мы не победы просим, но мужества. – И бросил в костер кусок жира и бычье сердце, а спартанцы запели какую-то военную песню в ритме марша.

Жертвоприношение завершилось. Полдюжины рабов набросились на бычка с ножами и топорами и мгновенно разрубили его на куски. Вскоре каждый уже держал в руках палочку с насаженными на нее кусочками мяса. Нашлось и вино, и ячменный хлеб, и твердый сыр, и соленые оливки, и даже изюм и сушеные фиги.

– Сегодня самый лучший ужин с тех пор, как мы оказались среди этих ужасных спартанцев, – сказала Ио. – Везет тебе, Латро: ты даже не помнишь, что мы ели до сих пор!

– По-моему, ели мы не так уж плохо, – ответил я. Я был страшно голоден и с трудом заставлял себя жевать мясо, а не давиться целыми кусками.

– Да в общем, ничего, конечно. Но вот суп у них такой, что лучше его никогда и в рот не брать! Я скорее уж сама себе горло перережу, чем позволю кому-нибудь влить мне в рот этот их суп. – Ио встала, сходила к почти уже очищенной до костей туше бычка и принесла еще порцию жаркого на палочках. – Ах, это почти так же вкусно, как у Каллеос, а я нигде не пробовала более вкусной еды, чем у нее в доме. Знаешь, если ты хочешь еще мяса, то лучше сейчас пойди и возьми, а то там совсем мало осталось.

– Я лучше что-нибудь другое съем. Одним жареным мясом можно желудок расстроить.

– Подумать только, наша Дракайна пропустила такой роскошный ужин! – засмеялась Ио.

– Вот как? А где же она?

– На корабле осталась. – Ио показала на залив, где виднелся силуэт стоявшего на якоре судна. – Пасикрат решил, что ты утонул из-за ее колдовства. Во всяком случае, он так заявил, и если ты спросишь, не искал ли он козла отпущения, то я скажу, что выбрал он правильно. Вот она и сидит на корабле со связанными за спиной руками и кляпом во рту, чтобы больше колдовать не вздумала.

– Я должен немедленно поговорить с ним! – воскликнул я.

С куском хлеба в руке я подошел к костру, где сидел Пасикрат, и опустился на землю рядом с ним:

– Приветствую тебя, благородный Пасикрат.

– А, это ты, – откликнулся он. – Победитель! И все-таки раб. По крайней мере, пока. Не следовало мне опускаться до поединка с рабом! Боги наказали меня за это.

– Что ж, пусть для тебя я раб. Ты ведь у нас командир, тебе подчиняются все на борту. Но если я и раб, то никак не вспомню, чей именно. А пока что я твой слуга – я никогда не назову себя твоим рабом! – и пришел просить, чтобы ты освободил эту женщину по имени Дракайна. Она никакого зла мне не причинила. Или, может, она причинила зло тебе?

– Нет, – сказал он. – Мы освободим ее утром.

– Тогда позволь мне сплавать на корабль. Я передам страже, что ты приказал освободить ее.

Он с любопытством посмотрел на меня.

– Неужели ты поплывешь туда, если я разрешу?

– Конечно.

– Ладно, оставайся здесь. – Он повернулся к спартанцам и приказал одному из них:

– Возьми лодку и двух матросов, пусть выпустят эту женщину.

Скажешь, я велел, да привезешь ее сюда.

Спартанец кивнул, поднялся и исчез в ночи.

– Пойдем-ка со мной, Латро, – сказал мне Пасикрат. – Тебе известно, что здесь такое?

– Это место называют Теплыми Воротами, то есть Фермопилами, но почему – не знаю. Поскольку мы принесли жертву царю Леониду, я думаю, это герой, который здесь похоронен.

– Да, это герой, – сказал Пасикрат. – Когда наши воины откопали тело Леонида – точнее, куски, которые сумели отыскать, – то отослали его в Спарту. А Великий царь ехал во главе "своего войска с копьем в руках, на которое была надета голова Леонида.

Мы пошли дальше, и я спросил его, почему здесь пахнет тухлым яйцом, причем очень сильно, заглушая даже запах моря и водорослей.

– Это горячие источники. Они бьют из-под земли, исходя паром, и вода в них не чистая и холодная, как в обычных ключах, а вонючая, противная на вкус, зато способная исцелить от множества недугов. Во всяком случае, так говорят. Я-то впервые в этих местах, но знаю, что Фермопилы как раз и есть ворота к горячим источникам.

– Туда мы и направляемся? – спросил я.

– Нет, мы дойдем только до разрушенной стены. Мы уже ходили туда сегодня днем, до того, как ты вышел из моря. А теперь я и тебе хочу показать это место и рассказать, что здесь произошло. Ты, конечно, все забудешь, но, как мне кажется теперь, ты стал "ушами богов": они все слышат вместо тебя или берут себе твои воспоминания о том, что ты слышал, поэтому ты и забываешь все. А мне хочется, чтобы боги знали о подвиге Леонида.

– Это, наверное, вон там? – показал я. – Где сидит какой-то мужчина и расчесывает волосы? – Я хорошо видел его при свете луны; обнаженный мужчина этот был плечист и крепок и старательно расчесывал длинные темные кудри гребнем из светлой раковины.

– Ты видишь мужчину, который расчесывает волосы?

– Да, – кивнул я. – И еще одного – тот сейчас метнет диск. Но это, видимо, совсем не та стена, которую ты ищешь. Она ведь совершенно целая!

– Тебе, должно быть, духи привиделись, – сказал Пасикрат. – Здесь Леонид и его воины тренировались перед битвой – и готовились к смерти. Мы с тобой здесь совершенно одни, а стена, что перед нами, представляет собой груду камней. Ее разрушил Великий царь, когда привел свои орды.

– Значит, этот Леонид был убит здесь и вся армия Спарты уничтожена? – спросил я.

– У Леонида не было армии: всего лишь отряд в три сотни воинов и несколько тысяч рабов – он первым вооружил наших рабов. Еще у него была примерно тысяча весьма ненадежных союзников. Однако Судьи желали во что бы то ни стало удержать дорогу, которая шла вокруг Каллидрома, и он удерживал ее целых три дня и противостоял ордам Великого царя, пока не были перебиты все, кто с ним оставался. Погиб и он сам. Великий царь тогда насчитывал в своем войске три миллиона, из которых половину составляли настоящие воины, а половину – погонщики мулов и тому подобная шваль.

– Но это же совершенно невозможно! – воскликнул я. – Невозможно с такими ничтожными силами удержать проход в горах под натиском гигантского войска.

– Так думал и Великий царь. – Пасикрат вдруг повернулся лицом ко мне. – Возможно, мне показалось, но, по-моему, на руку мне упала слеза? Почему Ты плачешь, Латро, ты же не спартанец?

– Потому что чувствую, что видел эту битву. И должно быть, принимал в ней участие. Но я совершенно не помню ее.

В стене перед нами виднелась небольшая дверца; с моими последними словами она приоткрылась, и седобородый человек в латах вышел нам навстречу. Когда он подошел ближе, я заметил, что он одноглазый. Я описал его Пасикрату и спросил, не Леонид ли это.

– Нет. Наверное, прорицатель Леонида, Мегистий. Он знает языки всех животных. – Пасикрат говорил совершенно спокойно, однако страшное напряжение все же чувствовалось в нем, ибо он изо всех сил старался подавить страх и держать себя в руках.

Еще мгновение – и Мегистий уже стоял перед нами. Лицо его было бледным и печальным, но единственный глаз яростно поблескивал в лунном свете, точно глаз старого, полуслепого сокола. Он пробормотал что-то непонятное, провел рукой перед моим лицом и исчез.

А я оказался в первом ряду среди других воинов, вооруженных, как и я, двумя дротиками. На мне были шлем и доспехи, в руках – прямоугольный щит.

Обернувшись к своей сотне лицом, я закричал:

– Когда Бессмертные отступят, не будет для нас более высокой чести, чем защищать властелина Вселенной, повелителя четырех четвертей земного шара.

Великого царя Персии, Медии, Шумера и Аккада, Вавилона и Египта! Выполним же с честью свой священный долг и будем достойны нашего повелителя! – И все же я чувствовал полное равнодушие к произносимым мною громким словам.

Я знал, что говорю на своем родном языке и мои товарищи меня понимают, и сами звуки этого языка были для меня слаще музыки.

Вновь повернувшись, я понял, зачем выкрикивал эти призывы: тесная группа людей пыталась пробиться, вступив в рукопашную схватку и прокладывая себе путь сквозь толпы рекрутов, которых офицеры подбадривали кнутами. Впрочем, бояться было особенно нечего: врагов было не больше тридцати.

По моей команде воины одновременно метнули первый дротик, затем второй.

Дротики были значительно тяжелее стрел да и летели с большей скоростью, насквозь пробивая тяжелые щиты наших врагов и их латы. После первого броска полдюжины врагов осталось лежать на земле, после второго – еще больше; и тогда воины выхватили мечи.

Я снова скомандовал – и мы, сомкнув щиты, двинулись по склону холма с кличем: "Кассий!"

Человек, с которым сошелся я, был выше меня, в шлеме с высоким гребнем; его покрытая вмятинами кираса была позолочена. Он старался попасть мне в глаз, однако смотрел не на меня, а на Великого царя, который восседал на троне на вершине холма в тылу нашего отряда. Я был всего лишь препятствием на его пути к основной цели. Мне захотелось крикнуть, что я ничуть не хуже и тоже дорожу своей честью и жизнью, однако времени объясняться не было, да и дыхания не хватало.

Я с силой взмахнул Фалькатой и глубоко рассек его гоплон. Клинок при этом безнадежно застрял в рассеченной бронзовой пластине, и он одним поворотом руки вырвал его у меня из рук.

Обезоруженный, я все еще преграждал ему путь, отражая удары его меча щитом, однако, к сожалению, постоянно отступая. Воины справа и слева от него были убиты, упал и я, хоть и не знаю почему. Он бросился куда-то мимо меня, однако я вывернул руку со щитом и, не успев подняться, что было силы ударил его по спине.

Но почему-то в руке у меня оказался вовсе не щит, а край плаща. И сам я, как оказалось, спал, завернувшись в этот плащ. Я сел и протер глаза; в ушах все еще звучал грохот битвы. Всюду валялись ничком убитые в лужах собственной крови – но мертвецы вдруг стали превращаться в обыкновенных спящих людей, которые не только дышали, но и порой шевелились. Леонид показался мне умирающим костром. Я встал и увидел армию Великого царя, гордых всадников и съежившихся от страха рекрутов – все они будто таяли во тьме на склонах Каллидрома.

Больше я спать не мог, да мне и не хотелось. Я разжег костер и немного поболтал с Дракайной, которая тоже не спала. Она сказала, что Фальката – это имя, которое я дал своему мечу, и что не все подобные мечи носят такое имя.

Затем, вспомнив о карте побережья, которую рисовал нам капитан, и о том, как я боролся с Пасикратом на палубе, я быстренько описал все это в дневнике; не забыл я и о нереиде Тое, и о своем сне. Сейчас уже встала и маленькая Ио. Она прочитала мне, что написано на колоннах гробницы. Там три надписи. Первая гласит:

Пелопоннес! Четырехтысячное войско лучших да Миллиона три наемников презренных - И все мертвы.

Вторая:

Мудрец Мегистий здесь покоится в могиле, Он с нашим войском шел от берегов Сперхея, Предвидя смерть свою заранее. Но, однако ж, Он гибель предпочел, а господина не покинул.

Третья:

О, возвести всему Лакедемону: страну спасая, Мы тирана не молили о милости и пали, Подчиняясь родины законам.

Кто-то из моряков, услышав, как Ио читает эти стихи, которые нам с ней обоим показались прекрасными, сказал, что написал их один старик по имени Симонид[152], однако лично он со стариком этим не знаком.

Глава 38 ПОД ДОЖДЕМ В СЕСТ

Весь день через палубу корабля перекатываются валы, а дикий ветер с Геллеспонта заваливает судно набок. Если бы он дул нам прямо в лоб, мы ничего бы не смогли поделать – как сказал капитан, нас просто захлестнуло бы волнами. Пока мы еще держимся, однако ветер действительно дует с севера, из тех краев, которые, по слухам, необитаемы из-за невероятного количества пчел. Итак, оттянув парус к правому борту насколько возможно, мы то на своей толстенькой "Навзикае" переваливаем через гребни волн на вздувшемся гневно море, то несемся со скоростью боевой колесницы. Вот сейчас мы проплываем мимо какого-то острова, который моряки называют Лодкой[153].

Если это и лодка, то лодка горящая, ибо именно здесь, по их словам, находилась кузня бога-кузнеца, и парусом для этой "лодки" служит дым, что поднимается над божественным "горном". Моряки говорят, что бог этот однажды сделал из металла себе помощниц, однако его чудесное творение было уничтожено аргивянами.

За исключением капитана, нескольких матросов и меня, все остальные на судне страдают от морской болезни. Капитан заверил меня, что ничего страшного в этом недуге нет и болезнь пройдет сама, как только немного успокоится море; он говорит, что это всего лишь шутки морского бога, который помогает сохранить на судах запасы пищи, не давая прожорливым пассажирам съесть все и заставляя их отдавать ему то, что они уже успели слопать.

Правду он говорит или нет, но морская болезнь сразила всех спартанцев, Ио, госпожу Дракайну и даже многих моряков. Поскольку лишь несколько человек осталось на ногах, каждый из них на учете, и я помогаю матросам, которые как-то умудряются держать курс: то налегаю на рулевое весло, то вместе с матросами натягиваю парус, то даже взбираюсь на мачту (что очень трудно, ибо дерево и канаты страшно отсырели), спуская или, наоборот, поднимая парус. А "Навзикая" продолжает то вставать на дыбы, точно Пегас, то рыть волны носом, как кабан, из-за чего обычно довольно нудный повседневный труд моряков превращается в настоящее, опасное и увлекательное соревнование с морем. Я думаю, сколь замечательна жизнь моряка, и мечтаю тоже стать членом этой команды, жить, как все моряки!

Однако капитану пока ничего об этом не говорю.

Ох, честное слово, море чуть не сыграло со мной чересчур злую шутку! Я стоял у перил, когда вдруг почувствовал, что палуба уходит из-под ног и я лечу в воду; однако волна тут же подхватила меня, подняла и вышвырнула на палубу чуть в стороне от грот-мачты. По счастью, я приземлился прямо на ноги. Теперь вся команда поглядывает на меня с особым уважением. Однако же я боюсь, что в следующий раз море, решив, что я возгордился, может швырнуть меня головой о палубу или же я позорно шлепнусь на задницу, и потому стараюсь вести себя скромно и вместе со всеми восхваляю дикое величие разгулявшейся стихии. А потом, стоило мне улучить минутку, я даже принес в дар богу моря монетку, которую обнаружил в уголке своего старого хитона – его Ио предложила мне надеть из-за проливного дождя.

К полудню пронзительный ветер принес еще и дождь. Капитану, подошедшему ко мне перекинуться парой слов, я случайно обмолвился о принесенной в дар медной монетке и заметил, что хоть это и ничтожная жертва, она все же, по-моему, была принята.

Он согласился с этим и рассказал мне историю (которую я на всякий случай записал) о царе Поликрате[154], которому так везло на войне, что он без труда покорял любой город и побеждал любую армию, посланную против него. Поликрат был союзником египетского царя, в те времена самого могущественного монарха на земле, и его большим другом. И вот однажды египетский царь забеспокоился о судьбе друга и сказал Поликрату: «Знаешь, если боги и возносят человека высоко, то лишь для того, чтобы потом низринуть его. Так мальчишки, развлекаясь, таскают порой кувшины на башню и сбрасывают их с самого верха. Я чувствую, тебе грозит беда или крупная неудача. Скажи, что тебе дороже всего?»

"Мое изумрудное кольцо, – отвечал Поликрат. – Оно досталось мне от отца. Благодаря удивительной красоте этого кольца все жители нашего острова стали считать меня великим человеком, стоило мне надеть перстень на палец, и сами попросили взять на себя заботу об их судьбе. С тех пор я и правил счастливо своей страной, о чем ты прекрасно знаешь".

"Прошу тебя, брось это кольцо в море, умилостиви богов! – посоветовал царь Египта. – Возможно, тогда они позволят тебе прожить жизнь до конца в спокойствии и мудрости".

Поликрат долго обдумывал совет друга, возвращаясь из Египта, а потом снял перстень с пальца и с молитвой бросил его в море. В честь прибытия царя подданные устроили великое празднество и поднесли ему множество даров – добычу, награбленную в сожженных его армией городах и на захваченных судах. Один принес богато украшенные латы, другой – ожерелье из золота и гиацинтов, третий – шелковый плащ, и так далее. Последним пришел бедный рыбак и сказал: "Великий царь, мне нечего подарить тебе, кроме этой рыбы, но она самая большая в моем сегодняшнем улове, и я очень прошу тебя: прими мой дар, ибо он от всей души".

"Конечно, с радостью приму, – весело ответил рыбаку Поликрат. – Сегодня ты будешь ужинать со мной вместе во дворце и сам увидишь, как твою рыбу подадут на стол".

Старый рыбак донельзя обрадовался, отошел в сторонку, вытащил свой рыбацкий нож и поспешил вспороть рыбе брюхо, желая подготовить ее для царских поваров. Но едва он сделал первый надрез, как из брюха выпало царское кольцо с изумрудом и покатилось к ногам Поликрата.

Увидев это, люди возликовали, ибо считали, что таким образом боги выказывают милость своему любимцу. Однако сам Поликрат заплакал: он понял, что жертва его отвергнута. И вскоре это подтвердилось: Поликрата коварно завлек и погубил один из сатрапов Великого царя, ибо Ксеркс в те времена еще не завоевал Египет и считал каждого друга египетского царя своим врагом.

Хотя ветер немного и поутих, но все же дул с достаточной силой, и еще до наступления ночи впереди, в пелене дождя, завиднелся темный берег.

Спартанцы прямо-таки взвыли от радости и потребовали немедленно высадиться на сушу. Капитан тоже был рад, хотя в этой части острова нет ни одной сколько-нибудь удобной гавани и здешние места считаются для судов опасными. И пока готовили шлюпку, капитан все пытался выкупить меня у Пасикрата, предлагая ему сперва четыре мины, потом пять и даже шесть, хотя последнюю сумму пообещал отдать целиком лишь через год.

– Вы его на берегу только зря загубите, – уверял он Пасикрата. – Он прирожденный моряк, самый лучший из тех, кого я встречал в жизни, да и боги к нему милостивы, что на море немаловажно.

– Да не могу я продать его, – отвечал Пасикрат, – сколько бы ты мне ни предлагал! Он принадлежит регенту, а не мне. Возможно, тебе даже лучше без него будет – ведь те, к кому боги милостивы сегодня, завтра могут стать опасными.

Под проливным дождем мы высадились на берег, и спартанцы, с одной стороны, рады были вновь оказаться на твердой земле, а с другой – злились и без конца ворчали, поскольку просто невозможно оказалось спасти от дождя вооружение и провиант. Я рассчитывал увидеть какой-нибудь город, однако сумел разглядеть в темноте лишь палатки и какие-то хижины; рядом виднелись вытащенные на берег корабли. Ио о Сесте совсем ничего не знала, так что я попросил Дракайну рассказать, что это за город, и узнал, что сам Сест находится примерно в сотне стадий отсюда. Дракайна, как и спартанцы, ужасно сердилась на дождь, однако выглядела восхитительно в мокром, облепившем ее тело хитоне; на ресницах ее повисли капли воды, сверкавшие как звезды, и даже ворчливые спартанцы смолкали при виде ее, выпячивали грудь и притворялись, будто дурная погода им совершенно безразлична.

Пасикрат стоял на высокой скале и с тревогой вглядывался в морскую даль. Я заметил это и спросил, в чем дело.

– Этот затяжной дождь свидетельствует о конце сезона судоходства, – ответил он. – Скоро начнут опадать листья, дожди польют еще сильнее, и будет трудно добывать провизию в прибрежных селениях. Возникнут сложности и с возвращением домой, когда мы возьмем этот город. – Он коварно улыбнулся и прибавил:

– Ты должен поторопиться! – Я не очень-то его понял, но Ио говорила, будто именно я должен обеспечить взятие Сеста во имя регента Спарты, хотя никто не знал, как именно я это сделаю.

Добирались мы до Сеста долго и страшно мерзли. Спартанцы кутались в свои алые плащи, а Дракайна наняла двух матросов и велела им сделать для нее носилки с пологом из парусины. Я, как мог, укрыл Ио своим плащом; может быть, именно потому, что мы жались друг к другу, нам было теплее, чем прочим.

– Как сильно ты выросла, девочка! – сказал я Ио. – Мысленно ты всегда кажешься мне гораздо младше и меньше ростом, однако посмотри, ты мне уже почти по грудь.

– Дети в моем возрасте растут быстро, – важно заметила она. – А во время странствий я много бываю на солнышке и дышу свежим воздухом, а также мне приходится много двигаться – всего этого большинство моих сверстниц лишено. Да и кормят нас неплохо, особенно хороша была еда на корабле Гиперида и в доме Каллеос. Каллеос, кстати, и дала тебе этот плащ, господин мой, чтобы ты мог и по ночам ходить с мечом, прикрывая его от стражи. Ты, конечно, этого не помнишь, но плащ появился у тебя как раз в ту ночь, когда Эврикл заявил, что сможет вызвать дух мертвеца.

– Кто такой Эврикл? – спросил я.

– Один человек, мы его когда-то хорошо знали. Волшебник. Теперь он, правда, куда-то исчез и, по-моему, уже не вернется. Каллеос, наверное, будет по нему скучать. У тебя дневник при себе?

– Да, в заплечном мешке. Вместе с твоей куколкой и одеждой.

– Кукла моя сломана. – Она вздохнула и пожала плечами. – Но мне бы все равно хотелось ее сберечь. А тебе не тяжело? Я могу и сама нести свои пожитки. В конце концов, я ведь твоя рабыня.

– Нет, уж такую-то "тяжесть" я могу нести сколько угодно. Вряд ли мой мешок весит больше, чем то, что тащат на себе спартанцы – шлемы, копья, латы, щиты!

– Зато у спартанцев есть рабы, которые несут их палатки и запас продовольствия, – заметила Ио. – А тогда, на Пелопоннесе, они заставляли рабов нести абсолютно все, кроме мечей. Не понимаю, почему они здесь этого не делают? Как ты думаешь? Может, боятся, что рабы уронят вещи в грязь, если поскользнутся?

– Велика беда! Они просто побьют рабов, если те что-нибудь уронят, вот и все, – сказал я. – Просто здесь уже территория империи, и спартанцы понимают, что на нас в любой момент может напасть конница Великого царя.

Ио подняла мокрое от дождя личико:

– Откуда тебе это известно, господин мой? Неужели ты начал что-то вспоминать?

– Нет. Я просто это знаю. Но вот откуда – понятия не имею!

– Тогда поскорее запиши все, как только мы доберемся до Сеста! Все, что вспомнишь о сегодняшнем дне, ведь потом меня может рядом и не оказаться. И еще, господин: я слышала, как капитан пытался выкупить тебя… Запиши, что ты никакой не раб, даже если…

– Я знаю, – сказал я. – Но я все равно очень хотел бы остаться у него на корабле. В портах бывают торговые суда из многих стран, а моряки – народ бывалый, так что…

– Так что ты мог бы отыскать свою родину, верно?

– Да. И потом мне нравится само это ремесло, хотя мне было бы и неловко бросить своего нынешнего хозяина…

Тут Ио знаком велела мне замолчать.

Мы так и не увидели городских стен. Тьма спустилась, прежде чем мы добрались до лагеря афинян и поставили свои палатки. Пасикрат, Ио и я устроились вместе с его рабами в одной из них. Дракайна ушла ночевать к двум спартанским воинам – наверное, чтобы никто ее не обидел.

На ужин были бобы, лук и хлеб, выпеченный из старого, зачерствевшего.

После целого дня, проведенного на марше и под дождем, такая пища показалась нам чересчур скудной, хотя пока что есть еще немного вина.

Спартанцы шутят, предлагая друг другу сбегать в Сест и добыть там еды; кое-кто из них, по-моему, потихоньку крадет продукты у наших соседей-афинян. Глядя на них, очень легко понять, почему между жителями Спарты и Афин царит такая вражда, хоть они и союзники в этой войне – "друзья", как это звучит на их языке. Союзники, по-моему, должны быть друзьями на деле, а не на словах.

Сегодня на небе ни звезд, ни луны, только тонкая туманная дымка. Я сижу у входа в нашу палатку, где у дымящего костра достаточно света, чтобы писать. Говорят, топливо кончается, однако сотня спартанцев и более чем две сотни вооруженных рабов уж как-нибудь обеспечат своего командира Пасикрата всем необходимым, так что я, не жалея, подбрасываю в костер дрова, как только он начинает догорать.

Я помню детство: мы тогда специально приберегали на дрова спиленные старые лозы из виноградника. Помню, как пела мать, присев на корточки перед очагом и помешивая что-то в небольшом черном горшке, как ласково она поглядывала на меня, словно желая узнать, нравится ли мне ее пение. Если отец был дома, то вырезал из тростника дудочку, и его дудочка начинала петь вместе с матерью. А бог наш – я только сейчас вспомнил о нем – назывался Лар[155]. Отец говорил, что Лар любит слушать пение моей матери. Помнится, я считал, что знаю о Ларе больше отца, и очень этим гордился (как это часто бывает с маленькими мальчиками). Я, например, знал, что Лар – это, собственно, и есть песня, что он существует как бы вместе с нею. Еще я помню, как лежал, укрывшись теплой волчьей шкурой, и смотрел, как Лар молнией летает от стены к стене, что-то напевая и поддразнивая меня. Я все пытался поймать его – и тут же просыпался и слышал пение матери у огня.

Глава 39 БОЕВЫЕ МАШИНЫ

Повсюду на внешнем склоне холма торчат наблюдательные вышки и стенобитные орудия; возле каждого – по несколько сотен человек на случай неожиданных вылазок врага. Ксантипп, афинский стратег, объяснил мне, что варварам в Сесте нипочем не догадаться, когда именно начнется штурм города. Пасикрат, разумеется, попытался выяснить более точное время, однако Ксантипп только головой качал с умным видом да приговаривал, что у него "про запас" есть несколько вариантов и он решает, какой из них предпочесть. Мне показалось, что он еще и сам не решил, где именно начать штурм, потому что пока не обнаружил в крепости ни одного слабого места.

Впрочем, я запрягаю телегу впереди лошади. Сперва мне следовало бы рассказать, как мы утром с Пасикратом и Дракайной впервые пришли к этому Ксантиппу. Он оказался примерно моего роста, уже с сединой на висках, приветливый, но сдержанный на слова, что, по словам Дракайны, вообще свойственно представителям старинной афинской аристократии.

Ксантипп, впрочем, сердечно приветствовал нас и тут же пригласил в свою палатку, лишенную каких-либо признаков роскоши; пол был застелен старой парусиной, на которой стояли простые табуретки, видимо, сделанные здесь же, на месте.

– Мы очень рады, – сказал стратег, – что спартанцы решили присоединиться к нам. Меня поистине вдохновляет возобновление нашей старинной дружбы перед лицом общего врага! По всей видимости, остальные ваши корабли просто сбились с курса из-за вчерашней бури? Будем надеяться, что они благополучно прибудут сюда уже к завтрашнему дню.

– С какой это стати? – довольно грубо спросил Пасикрат. – Вам что, воинов не хватает?

– Отнюдь нет! Но вот чего мне действительно не хватает, так это дыры в крепостной стене. – Ксантипп хмыкнул и глянул на нас своими проницательными серыми глазами, словно приглашая посмеяться над этой шуткой с ним вместе. – Говорят, у них там всего каких-то пять сотен варваров! Ну и еще несколько тысяч эллинов, разумеется, да только я полагаю, что эти-то живо переметнутся на нашу сторону в случае удачного штурма.

Пасикрат согласно кивнул:

– Да уж, мы, эллины, такие. Не могу, правда, сказать этого о гражданах моего родного города. Значит, штурм начнется?…

– Как только пробьют стену. Я полагаю, где-нибудь через месяц. Могу ли я узнать, кто командует вашим войском: царь Леотихид или принц Павсаний?

– Ни тот, ни другой, – ответил Пасикрат. – И кораблей больше никаких не будет. Был послан только один – на котором мы и приплыли.

Невозможно было сказать, действительно ли Ксантипп был изумлен этим известием или просто искусно притворялся. По-моему, он настолько привык держать в узде собственные эмоции, что и сам порой не в силах разобраться, что именно чувствует – ярость или страстную любовь, – ибо ни одно чувство не может взять верх над ним.

– Я верный слуга регента, – Пасикрат, сняв с пальца кольцо с печаткой, подал его Ксантиппу, – и прибыл сюда от его имени.

– В таком случае позволь мне поздравить регента и всех вас с великой победой. С огромным удовольствием когда-нибудь поздравлю его лично. Ты, без сомнения, тоже сражался в первых рядах, а вот я, увы, был в это время в море с нашим флотом! С твоей стороны было бы чрезвычайно любезно отклониться на минутку от основной темы нашего разговора и описать мне – хотя бы очень кратко, ведь вы, спартанцы, славитесь своей лаконичностью, порою, на мой взгляд, довольно неуклюжей, – как именно происходило это сражение? Мне это интересно прежде всего как стратегу.

– С удовольствием, но позже, – сказал Пасикрат и снова принялся расспрашивать Ксантиппа, каковы успехи осаждавших, однако узнал крайне мало.

– Видишь ли, успехи невелики, – Ксантипп развел руками, – однако для нас самое главное – сохранить маневренность, которая позволит уловить наиболее благоприятный для штурма момент.

– И все же ты ожидаешь этого не ранее, чем через месяц?

– Или даже позднее. Но, разумеется, до начала зимы. Хотя все предзимье, возможно, мы проведем у стен Сеста. В городе осталось мало продовольствия, а жители его – далеко не спартанцы и не привыкли довольствоваться коркой хлеба и горстью оливок.

– Но твоим воинам сейчас уже пора было бы вернуться домой и сеять озимые.

– Все они в основном горожане, – улыбнулся Ксантипп. – К тому же, как вы, спартанцы, любите повторять, воинов у нас нет – есть лишь сапожники, каменщики, кузнецы и так далее. Что ж, видимо, и в этом есть свои преимущества.

– А вы, – не уступал Пасикрат, – утверждаете, что спартанцы совсем не владеют искусством осады! – Он взял себя в руки. – Извини, я ведь прибыл, чтобы передать тебе привет и слова уважения от регента…

– Считай, что уже сделал это.

– Хорошо. Только я должен сообщить, что у нас с собой запас провизии всего на несколько дней, и тебе придется взять моих воинов на довольствие.

Ведь вряд ли Афинам захочется испытывать на прочность дружбу со Спартой?

Итак, за корку хлеба и горсть оливок мы, спартанцы, поведем ваши войска на штурм Сеста. Вам нужно будет лишь последовать за нами.

Ксантипп все еще улыбался.

– Я с должным почтением принимаю твое героическое предложение.

– Ты увидишь, с каким воодушевлением твои воины последуют за моими гоплитами! – Пасикрат даже вскочил от возбуждения; тут же поднялись и мы с Дракайной. – Что же касается осады, то мы значительно лучше знакомы с этим искусством, чем ты полагаешь. – Он вытянул руку с растопыренными пальцами.

– Сосчитай их, Ксантипп. Уверяю тебя. Сест падет раньше, чем ты закончишь счет!

Ксантипп ответствовал по-прежнему спокойно:

– В таком случае, ты принес вдвойне приятные известия. Значит, мы получили от Спарты не только подкрепление, но и обещание взять город в течение пяти дней? Ты ведь не пять месяцев имел в виду, я надеюсь? Однако, прежде чем проститься с тобой на время, я бы хотел спросить: зачем ты привел с собой этих мужчину и женщину, явившись ко мне для конфиденциальной беседы? – И, не ожидая ответа Пасикрата, он обратился к Дракайне:

– Ты ведь из Вавилона, моя дорогая? Чудесный город! И славится своими красавицами. Еще до этой проклятой войны я не раз с удовольствием гостил там. И надеюсь туда вернуться, особенно если мои сограждане снова подвергнут меня остракизму, что, как мне кажется, вполне возможно.

– Спросить ты можешь, разумеется, обо всем, – процедил сквозь зубы Пасикрат. – Вот только ответа на этот вопрос не получишь.

Когда мы вышли из палатки, Дракайна сказала ему:

– Не стоило нам ходить с тобой вместе! Теперь за нами будут следить.

Пасикрат только фыркнул в ответ:

– Неужели ты, владея искусством магии, не можешь уйти из-под надзора каких-то торговцев? Кстати, как ты собираешься проникнуть в город?

– Да уж, во всяком случае, не превратившись в летучую мышь, как это представляешь себе ты! И вообще, без крайней нужды я в Сест идти не намерена. У меня пока что даже возможности не было оценить ситуацию.

– У меня тоже, – кивнул Пасикрат. – Ты права. Давай сперва обойдем город и осмотрим стены.

Дождь уже прекратился, но серые, тяжелые тучи висели, казалось, прямо над Сестом; пробираться приходилось по колено в грязи. Я заметил, что многие афинские воины уже надели зимнюю обувь, а мы по-прежнему были в сандалиях. На склонах дальних холмов виднелись печальные руины домов, некогда стоявших за пределами городской стены. Провалы, служившие подвалами и кладовыми, были заполнены черной водой, битый кирпич и обломки дерева усыпали все вокруг даже там, где афиняне проложили новые тропы и дороги.

Мы не прошли и двух стадий, когда нас бегом догнала Ио, шлепавшая по грязи босыми ножонками.

– Ну как Ксантипп? – спросила она.

Я сказал ей, что, прояви он хотя половину своей хитрости и изворотливости в отношении варваров, Сест пал бы в течение каких-нибудь пяти дней, как и пообещал Пасикрат.

– Он, верно, пообещал, что это произойдет благодаря спартанцам? Я права, Пасикрат?

Спартанец притворился, что не слышит ее, и продолжал идти впереди нас.

– Мы должны непременно проникнуть в город, – сказала Дракайна, обращаясь к Ио. – Ты умная девочка, так что держи ушки на макушке.

– Я и так держу, – шепнула Ио, – и могу провести вас в город, когда захотите, только бы слежки не было.

Дракайна изумленно уставилась на нее:

– Но как же?… Впрочем, не обращай на меня внимания. Расскажешь потом, когда мы будем одни. Нет, вы когда-нибудь видели такие стены? Да, действительно Сест крепко запер все побережье на замок после того, как Великий царь перестроил его!

– Значит, мы принесли ключик от этого замка! – заявила Ио. – Разумеется, если сон регента – правда. Пасикрат ведь собирается дня через два идти на штурм – так говорили спартанцы, когда вы ушли.

– Но если ключик лежит в ларце, – спросил я, – то кто отопрет этот ларец? Я пойду в город вместе с Дракайной.

– Но, господин мой, Дева послала тебя сюда, хотя ты этого и не помнишь, а я помню отлично, и сказала, что здесь ты найдешь своих друзей. Если ты пойдешь в город без меня, это может и не сработать. Я должна пойти с тобой вместе – ведь я принадлежу тебе и должна все запоминать для тебя.

– Ну вот еще! – прошипела Дракайна.

– Дракайна права, – сказал я. – Я не хочу просто так рисковать твоей жизнью, Ио. А потом я постараюсь перетащить тебя к себе.

Ио показала куда-то пальцем – явно чтобы отвлечь мое внимание:

– Вон река!

– Нет, – сказала Дракайна, – это пролив.

Через несколько минут мы уже были на его берегу. Как верно подметила Ио, пролив не превосходил размерами неширокую реку – мы видели, как работают на верфях у противоположного берега люди. И хотя на северо-востоке море казалось безбрежным, юго-западный вход в пролив все же просматривался. Вскоре у противоположного берега показалась трирема, точно рожденная этими скалами и летевшая по волнам на всех парусах, как на шести белоснежных крыльях, к тем военным кораблям, что осаждали Сест.

– Если там море, – удивилась Ио, – то почему же они не выгрузили припасы здесь? Здесь ведь гораздо безопаснее.

– Напротив, куда опасней, – возразил я. – Ведь на восточном побережье земли Великого царя.

Пасикрат молча наблюдал за триремой, потом промолвил:

– Именно здесь, малышка, храбрый Леандр переплывал пролив, чтобы повидаться со своей возлюбленной Геро… Но, я вижу, ты эту историю знаешь?

Ио кивнула и закончила:

– Только однажды ночью он утонул, и Геро бросилась с башни и разбилась.

Но я не знала, что это именно здесь!

Пасикрат снисходительно улыбнулся:

– Уверен, что в городе тебе показали бы и башню, и даже, видимо, пятна крови на мостовой.

– По-моему, до того берега совсем близко. Спорим, я тоже смогу переплыть этот пролив?

– Даже не думай об этом, – предостерег я ее. – Разве ты не заметила, как быстро плывет это судно? Там, должно быть, очень сильное течение.

– Мне, в общем-то, все равно, – сказала Дракайна, – можешь пробовать, если хочешь, да только хозяин твой прав, Ио. К тому же здесь часто случаются сильные штормы. Пасикрат, ты ведь тоже думал о том, что там, где проплыл один, смогут проплыть и другие, верно?

Спартанец кивнул.

– Но пловцы смогут иметь при себе лишь кинжалы. Хватит и дюжины гоплитов, чтобы легко справиться с целой сотней таких пловцов.

– Я думал совсем не о том, чтобы штурмовать Сест силами практически безоружных пловцов, – возразил Пасикрат. – Мне хотелось понять, откуда Ксантипп черпает свои сведения о положении в городе. – Он резко повернулся и пошел назад тем же путем, каким мы пришли сюда.

– В этом же проливе утонула и прелестная Гелла[156], – как ни в чем не бывало продолжала рассказывать Дракайна, обращаясь к Ио. – Ее именем его и назвали, когда она упала со спины златорунного овна в эти опасные воды. – Она улыбнулась девочке, точно горностай скворцу, хотя я чувствовал, что она очень старается казаться доброй.

– А этой истории я не знаю, – сказала Ио. – Пожалуйста, расскажи мне об этом златорунном овне.

– С удовольствием. Он принадлежит Воину и живет на небесах – между созвездиями Тельца и Рыб. Напомни мне как-нибудь в ясную ночь – я его тебе покажу. Однажды, давным-давно, овен спустился на землю, чтобы помочь двум малышам, Фриксу и Гелле, которых терпеть не могла их мачеха Ино. Арес, без сомнения, давно собирался сделать из маленького Фрикса героя. Ну а Ино теперь, между прочим, называется Белой богиней и представляет собой одну из ипостасей Тривии. Но тогда был послан овен, чтобы сорвать ее планы.

Став златорунным, он подобрался к ребятишкам, игравшим на лужку, и пообещал, что покатает их на спине. Они уселись на него верхом, овен высоко подпрыгнул и полетел по воздуху, однако, перепрыгивая через пролив, он прыгнул особенно высоко, и Гелла, не удержавшись, упала у него со спины и утонула. Именно здесь, как я тебе уже говорила.

– А что случилось с ее братцем? – спросила Ио.

– Овен отвез его в страну Эа[157], что на самом востоке Эвксинского моря, полагая, что там он будет в безопасности. Поручив воспитание мальчика тамошнему царю, он снял свою золотую шкуру, повесил ее на дерево и вернулся на небеса. Я, принцесса этой страны…

– Погоди минутку! Ведь все это случилось давным-давно!

– Мы проживаем не одну, а много различных жизней, – ответила Дракайна, – причем в разных обличьях. По крайней мере, некоторые из нас. Я была в стране Эа царской дочерью и жрицей богини Энодии. Ею я являюсь и в настоящее время. А тогда я не раз со страхом предупреждала своего отца, что он падет от руки чужестранца. И оказалась права. А поскольку Фрикс был там единственным чужестранцем, то это как бы полагалось сделать именно ему. Это я велела своему ручному питону сторожить золотое руно, а затем…

Тут мы догнали Пасикрата, который остановился и внимательно рассматривал одну из афинских боевых башен. Башня была глинобитной, укрепленной положенными крест-накрест бревнами.

– Детские игрушки, – заявил в итоге Пасикрат.

Я осмелился заметить, однако, что конструкция выглядит вполне прочной.

– Да? А как закончить ее строительство, когда вершина ее будет на уровне стены, откуда тебя станут осыпать градом камней и дротиков и поливать горячей смолой?

– Я бы, например, приставил к каждому строителю воина с большим щитом, – сказал я. – Гоплон достаточно велик, чтобы защитить двух человек от камней и копий, брошенных со стены. С той же целью можно использовать также повозку с особым образом укрепленной крышей, которая будет подтаскивать бревна. Да и большую часть всех работ можно было бы осуществлять с помощью такой повозки, если вынуть доски пола. А еще я бы поставил примерно на середине расстояния от башни до стены большое количество лучников и пращников, чтобы враги дважды подумали, прежде чем показываться на стене и метать в нас камни и копья. Прячась за парапетом, они могли бы стоять лишь в один ряд, зато наши лучники и пращники могли бы образовать четыре или даже пять рядов и на каждый пущенный со стены снаряд или дротик отвечать четырьмя или пятью залпами.

Пасикрат задумчиво погладил подбородок и промолчал.

Вскоре мы обнаружили как раз такую крытую повозку, о какой я только что говорил. К ней был прикреплен уже поврежденный таран; видимо, я заметил ее, когда мы шли к проливу, но даже не осознал этого, однако именно эти неосознанные воспоминания и заставили меня говорить с Пасикратом так уверенно. Я остановился и спросил людей, которые ремонтировали таран, каким образом он был сломан, и один из них показал мне на узкие ворота у основания стены.

– Мы пытались выбить их, – сказал он, – однако они сделаны из бревен, которые раза в три толще, чем наш таран, и поднимаются с помощью толстенной цепи. Так что, когда мы пустили таран в дело, они хлопнули воротами и сломали ему бронзовый наконечник – сам небось видишь.

Пасикрат действительно был еще очень молод, но до сих пор он ни разу не вел себя как мальчишка, однако здесь он забыл о своей суровости.

– Скажи им, скажи, Латро, как следует действовать! Я уверен, ты это знаешь! – вырвалось у него.

– Видимо, – сказал я, – они должны исхитриться и в следующий раз как-то поймать либо бревенчатые ворота, когда ими попытаются так же "хлопнуть", либо цепь, за которую их поднимают и опускают, и удержать их с помощью противовеса, который люди в крепости вместе с воротами поднять не смогут.

Вот, например, боевая повозка кажется мне вполне пригодной для этой цели; крыша у нее тоже из довольно толстых бревен, да и колеса из сплошного дуба и шириной с обе мои ляжки. К тому же они уже начали укреплять сам таран более прочным деревом. Если бы командовал ими я, то еще и к бокам тарана приделал металлические зубцы, как и к стенам повозки. Дерево сразу наденется на такой зубец, как только таран пробьет ворота.

Один из тех воинов, что укрепляли таран новым крепким брусом, оторвался от работы, подошел к нам и сказал:

– Меня зовут Иалт. Я здесь главный и весьма благодарен тебе за полезный совет; мы им непременно воспользуемся. Я верно слышал, этот спартанец называл тебя Латро?

Я кивнул:

– Да, так меня зовут. Во всяком случае, ваши люди.

– Наш лохаг сейчас вон где!… – Иалт показал пальцем на боевую башню. – Видишь, ее укрепляют спереди и с боков кожей, чтобы мокрая кожа потом смогла выдержать любой огонь, а он как раз руководит этой работой. Он, правда, способен заговорить человека до полусмерти, но в кожах разбирается отлично и знает, где их раздобыть.

– Гиперид! – крикнула Ио.

– Да, Гиперид… Да вы, я вижу, уже знакомы с ним. Он действительно рассказывал о каком-то рабе, которого звали Латро. Вроде бы он был порядочным простофилей, но нашему Гипериду явно нравился. Лохаг продал его одной гетере за несколько обедов – главным образом, по-моему, для того, чтобы та не пускала его больше на войну.

– Я бы в жизни не назвала Латро простофилей, хотя памяти у него хватает не больше чем на одни сутки, – возразила Дракайна и насмешливо глянула на спартанца. – Это весьма необычный человек – особенно в некоторых случаях, верно я говорю, Пасикрат?

– Все, даже самые немногословные из женщин, всегда говорят слишком много. – Пасикрат схватил Дракайну за руку и потащил прочь от Иалта.

Ио, которая все это время рассматривала башню на колесах, вдруг дернула меня за плащ:

– Посмотри-ка туда, господин мой! Вон, на лестнице! Это же наш чернокожий!

Глава 40 СРЕДИ ЗАБЫТЫХ ДРУЗЕЙ

Сердце помнит, даже если в памяти не осталось ни следа от лица человека или его голоса. Чернокожий примчался к нам, что-то радостно крича и размахивая руками, и, хоть я и не помню, где мы встречались и почему я люблю его (впрочем, это явно где-то записано в моем дневнике), я до сих пор улыбаюсь, вспоминая об этой встрече. Ни секунды не задумываясь о том, как мне следует вести себя с ним, я обнял его, словно родного брата.

Мы долго орали что-то восторженное, лупили друг друга по спине и сжимали в объятьях, точно два борца. Потом наконец Пасикрат попытался задать чернокожему несколько вопросов, однако тот лишь улыбался да качал головой.

– Он все понимает… по крайней мере, большую часть, но говорить не может или не хочет, – пояснила Ио.

И тут Дракайна быстро сказала что-то на странном, гортанном наречии, похожем скорее на скрип и грохот мельничного жернова, а не на человеческую речь, и, к нашему с Ио огромному удивлению, чернокожий ответил ей.

– Твой друг говорит на арамейском языке[158], – сказала мне Дракайна.

– Правда, не так хорошо, как персы, но почти как и я сама.

– А ты спроси, где он его выучил, – велел ей Пасикрат.

Она снова заговорила с чернокожим и, получив от него ответ на все свои вопросы, сказала:

– Он говорит: "Три года я служил в армии. Мы шли пешим маршем из Нисы в Египет, из Египта через пустыню в Пурпуровую Страну, затем еще через многие страны. Однако царь моей страны не является подданным Ксеркса.

Просто Великий царь подарил ему золото, много разных красивых вещей и поклялся, что между нашими странами будет вечный мир, если наш повелитель пошлет в персидское войско тысячу своих воинов. Я оказался в первом отряде, состоявшем из ста двадцати юношей, все мы были родом из одной местности, и как раз в это время я научился арамейскому языку, желая понимать персидских военачальников". Я немножко сократила его рассказ, – прибавила Дракайна.

– Теперь спроси, как они встретились с Латро? – потребовала Ио.

– Он говорит: "Я видел, как его коснулся бог. Такие люди священны; кто-то непременно должен о них заботиться", – перевела Дракайна.

Ио начала было расспрашивать, где в это время был Гиперид, но Пасикрат велел ей помолчать.

– Он хочет вернуться на родину? – спросил он Дракайну.

Та не успела и рта раскрыть, как чернокожий кивнул и заговорил. Она перевела:

– Да, очень хочет. Он говорит: "Там мои отец с матерью, обе мои жены и мой маленький сынишка".

Пасикрат кивнул:

– Спроси, есть ли в этом городе его соотечественники?

– Он говорит, что точно не знает, но, видимо, нет. Он полагает, что если и были, то ушли на юг вместе с основной армией. Он говорит, что в ином случае они бы непременно хоть раз показались на стене, и он бы узнал их. Я думаю, он прав: его ведь прекрасно видно с крепостной стены, когда он работает возле боевой башни; должно быть, многие жители Сеста его заметили.

– Скажи, что я очень прошу его отнести в город одно мое послание.

– Но он принадлежит Гипериду! – запротестовала Ио. По-моему, она просто боялась вновь потерять чернокожего из виду, ведь мы только что нашли его.

– Гиперид, разумеется, отпустит его во имя благополучного исхода нашего общего дела. В крайнем случае твой Гиперид конечно же получит за этого раба компенсацию от Афин.

– Он говорит, что в таком случае Латро и девочка тоже должны пойти с ним, – сказала Дракайна.

Я улыбнулся, а Ио хихикнула и исподлобья глянула на Пасикрата.

Но тот не обратил на нее внимания и спросил:

– Это еще зачем?

Чернокожий отвечал очень долго, то прижимая руки к груди, то показывая подбородком на Ио, на меня и на Сест, а один раз даже изобразил, как натягивает лук.

– Он говорит, – перевела Дракайна, – что не станет исполнять твое поручение, ибо он не твой раб, да и вообще – раб остается рабом лишь до тех пор, пока находится при своем хозяине. Если же он вернется к персам, то снова станет свободным воином и уж в этом качестве ни за что не будет повиноваться тебе, пока ты не освободишь Латро и Ио. Он говорит, что ты, конечно, можешь силой заставить его пойти в Сест, однако, оказавшись там, он все равно не станет передавать твое послание, а сейчас просто солжет.

Даже Пасикрат улыбнулся в ответ на подобное заявление.

– Хотелось бы также напомнить тебе, – продолжала Дракайна, – что это меня ваш регент послал к варварам в Сест, а вовсе не какого-то чернокожего. И даже не тебя.

– И все-таки еще один помощник может оказаться нам очень полезен, тем более говорящий на их языке. Он, правда, слишком многого требует, но, надеюсь, цену можно и сбавить.

Я заметил, что с удовольствием отправлюсь в Сест, если чернокожий так на этом настаивает.

– А если я навсегда потеряю тебя, – покачал головой Пасикрат, – то что скажу нашему регенту? Нет уж, оставайся при мне, пока мы не возьмем город и не вернемся домой.

Заметив, что я рассматриваю боевую башню, чернокожий махнул рукой в ее сторону и что-то сказал Дракайне.

– Он хочет показать тебе ее, – перевела Дракайна.

– Что ж, с удовольствием посмотрю, – ответил я. – Пойдем, Ио. – Вслух я этого говорить не стал, однако мне показалось, что чернокожий намерен просить защиты у этого Гиперида. Я его совершенно не помню, но Ио, кажется, относится к нему очень хорошо, так что, возможно, чернокожий прав и нам лучше иметь дело с Гиперидом, чем со спартанцами.

– Ты, похоже, многое знаешь об искусстве осады, – сказал Пасикрат, когда мы подошли к башне. – Объясни, как пользоваться этой штукой.

Объяснять практически было нечего – и так было видно, что эта башня на колесах и сделана из дерева. Задняя стенка отсутствовала, чтобы уменьшить вес башни, а передняя и обе боковые были обшиты досками, чтобы отскакивали стрелы, и сверху еще и кожами, которые предохраняли доски от расщепления.

Прежде чем придвинуть такую башню к стене, кожи обильно смачивают водой с помощью тряпок, привязанных к длинным шестам. Кроме того, в самой башне к стенам подвешивают кожаные ведра с водой, чтобы находящиеся внутри люди могли вылить их на себя в случае пожара.

– Но ведь против такой башни враг выставит лучших своих воинов, – сказал Пасикрат.

– Да, разумеется, – согласился я, – однако и в башню обычно неумелых не сажают.

Чернокожий уже успел куда-то сходить и вскоре появился снова, ведя за собой лысого человека в кожаной кирасе. Лысый, похоже, был просто потрясен, увидев нас. Он широко улыбнулся и воскликнул:

– Да, никак, это Латро и маленькая Ио! Клянусь Стоящим богом!

«Гермесом» Вот уж не думал, что когда-нибудь доведется снова вас увидеть!

Почему же вы покинули Афины и как попали сюда? А тот поэт, Пиндар, тоже с вами?

Он погладил Ио по головке, и девочка нежно обняла его. Оба были настолько растроганы, что даже говорить не могли.

– Вряд ли ты помнишь Пиндара, Латро, – сказал наконец Гиперид. – Верно?

Наверно, и эту его девицу Гилаейру тоже не помнишь?

Тут вперед вышел наш спартанец.

– Я Пасикрат, сын Полидекта, являюсь здесь представителем принца Павсания, сына Клеомброта. Мой повелитель, регент Спарты, одержал славную победу в битве при Платеях.

– А я Гиперид, сын Иона, – представился Гиперид. Ио пояснила мне на ухо, что это значит: Гиперид из ионийцев и очень этим гордится, а Пасикрат из дорийцев. – Я командую кораблями "Европа", "Эйидия" и "Клития". Только сейчас корабли мои на берегу, – он мотнул головой куда-то на запад, – а большая часть команды со мною вместе строит эти боевые башни.

– Я слышал, – сказал Пасикрат, – что ты продал раба Латро одной афинской гетере?

– Это правда, я его продал Каллеос. – Гиперид помолчал, поглядывая на Пасикрата и Дракайну и словно решая, не причинят ли эти двое ему каких-либо неприятностей. – Незаконно, конечно, ведь женщинам в Афинах иметь собственность запрещено. Все ее имущество якобы принадлежит человеку, которого Каллеос называет своим племянником и каждый год платит ему безумные деньги только за право называть его так.

– У нас в Спарте более разумные правила – мы вранья не любим. Учти, теперь Латро и девочка принадлежат нашему регенту; твоя знакомая сама передала их ему.

– Ну так пусть сперва заплатит! – задохнулась от негодования Ио.

– Заплатит, можешь быть уверена. И запомни: у нас в Спарте детей, которые без разрешения встревают в разговор, секут кнутом. – Пасикрат даже не взглянул на Ио. Он не сводил глаз с Гиперида. – Выполняя здесь функции стратега спартанцев, я весьма заинтересовался твоей боевой башней. Неужели ты надеешься сделать ее такой же высокой, как крепостная стена? Ведь ты не можешь даже измерить высоту этой стены?

Гиперид прочистил горло и начал:

– При всем моем уважении к тебе, стратег, ни одно из твоих утверждений не верно. Во-первых, нужно, чтобы вершина башни была выше стены и наши лучники могли стрелять оттуда в противника на стене. Во-вторых, высоту крепостной стены измерить не так уж трудно. Мы ее уже определили. Иди-ка сюда, к передней стенке. – И Гиперид сам прошел туда, показывая нам пример. – Видишь эту дверцу? Когда ее опускают, она должна прийтись вровень с зубцами крепостной стены. Сзади есть лесенка, которую ты, возможно, заметил, и нашим людям стоит лишь взбежать по этой лесенке и спрыгнуть на стену.

– И все-таки, должно быть, нашелся такой смельчак, который сбегал с мерной рейкой к стене города, – не сдавался Пасикрат. – Впрочем, может быть, глубокой ночью…

– Нет, зачем же! – усмехнулся Гиперид. – Я сам измерил высоту стены, причем средь бела дня. Сперва я попросил одного лучника… вот, кстати, и он. Подойди-ка сюда, Оиор.

Огромный бородатый мужчина в широких штанах подошел к нам, шаркая ногами. В руке он держал молот; ни за спиной, ни на поясе у него не было и намека на колчан со стрелами. И все же я знал, что лысый Гиперид не ошибся: у бородача был зоркий взгляд лучника.

– Мы привязали к стреле тонкую бечеву, – продолжал Гиперид, – Оиор выстрелил, и стрела вонзилась в землю у самого основания стены. Мы отрезали веревку, и, подтащив стрелу к себе, измерили длину бечевы. Так мы узнали расстояние от того места, где стоял Оиор, до крепостной стены.

– Но это еще не высота стены, – возразил Пасикрат. – Разве что вам очень повезло, и вы…

– Нет, дело тут, конечно, не в везении. Мы воткнули в землю меч, чтобы высота его была ровно локоть, и, когда тень от стены достигла того места, откуда тогда стрелял Оиор, мы измерили длину отбрасываемой мечом тени и разделили длину бечевы на длину этой тени. В итоге и получилась искомая высота стены: сорок семь локтей.

Лучник Оиор улыбнулся мне и коснулся лба в приветственном жесте.

Когда мы вернулись в палатку, Пасикрат отослал Дракайну и Ио, а мне сказал, протягивая руку:

– Я вижу, ты снова носишь свой меч, Латро. Отдай его мне.

Я отстегнул меч и сказал:

– Смотреть ты на него можешь сколько угодно.

– Отдай мне свой меч, – повторил он.

Уже по его чересчур ровному тону я догадался, что он задумал.

– Нет, – сказал я и вновь пристегнул меч.

Он свистнул. Наверное, он давно задумал меня проучить, пока мы снова не отправились осматривать крепостные стены или не встретились с Ксантиппом, потому что рабы его появились мгновенно. У одного в руках было два дротика, а у второго – плетка "скорпион" с тремя хвостами. Они вынырнули у меня из-за спины, а сам Пасикрат тут же перекрыл второй выход, держа руку на рукояти меча.

– Твои люди могут убить меня, – сказал я, – но бить меня они не будут никогда. – Я вспомнил его слова о том, что эта Каллеос якобы продала меня регенту. – А если они убьют меня, что скажешь ты своему хозяину?

– Правду, – пробурчал Пасикрат. – Сест не был взят, ты проявил леность и вел себя нагло. Я попробовал дать тебе урок, но ты стал сопротивляться.

– Его гоплон был прислонен к стене палатки у входа. Заученным движением он ловко подхватил его и надел на руку. – А теперь отдай мне меч, плащ и хитон, – приказал он мне, – и будь благоразумен.

– Вот уж никто не считает вас, спартанцев, людьми благоразумными, – сказал я.

– Потому-то все и оказались нашими илотами или скоро будут ими. – Он глянул на своих рабов:

– Ну, Кейр и Текмар, давайте – только не смейте убивать его!

Оба его раба были недостаточно хорошо вооружены, чтобы захватить вооруженного мечом воина, так что случившееся в следующую минуту можно было бы назвать нелепым, если б это не было так ужасно. Первым на меня двинулся раб с плеткой, страшно щелкая тремя ее хвостами в воздухе и рассчитывая меня запугать. Я отступил назад и рубанул мечом по "хвостам" из воловьей шкуры. Он резко отшатнулся и напоролся на один из дротиков, который держал наготове стоявший позади него второй раб.

Самое ужасное – что при этом он остался жив и теперь буквально истекал кровью. Хватая воздух ртом, точно выброшенная на берег рыба, он выронил свою плетку и судорожно замахал руками.

Я подхватил плетку, успев краем глаза заметить бросившегося на меня Пасикрата. Кнутовище оказалось из какой-то тяжелой и плотной древесины, а "хвосты" самой плетки, с наконечниками из свинца, извивались так, словно готовы были удушить человека. Что было силы я хлестнул плетью Пасикрата по ногам.

Однако он оказался проворен и успел закрыться щитом, так что кнутовище грохнуло по бронзовой пластине его гоплона. Тогда я рубанул сверху вниз Фалькатой – это наиболее мощный удар, – и снова он оказался ловчее меня и успел поднять щит, хотя клинок прорезал бронзу, точно кусок сыра, до середины и так же легко вышел наружу.

Пасикрат пронзительно вскрикнул. Его вопль был похож на женский, хотя бросился он на меня с яростью настоящего мужчины и заставил отскочить в сторону.

Я коснулся локтем стенки палатки и заметил свой свиток. Он лежал на тюфяке, совсем рядом со мной, так что я быстро наклонился и схватил его.

Чем, видимо, и спас себе жизнь: дротик просвистел прямо у меня над ухом, чуть задев его, и этот звук я ощутил как удар. Из рассеченного уха ручьем полилась кровь.

Дротик рассек стенку палатки, я бросился в эту дыру и побежал на восток, мимо палаток, прямо через поля – куда-то по направлению к Персеполису, как мне казалось, в самое сердце Империи, хоть и сейчас не знаю, откуда мне известны эти географические названия.

Добравшись до холмов, я отыскал какую-то впадину и рухнул на землю, ибо бежать больше не было сил. В голове стучало, в ушах слышался странный шум, будто мчался разлившийся в половодье огромный поток. Вскоре серые тучи, висевшие низко над землей, рассеялись, и показалось солнце, похожее на алую монету. Я мхом унял кровь, текшую из рассеченного уха, вытер палой листвой измазанный в крови клинок и, развернув свой свиток, прочел из него достаточно, чтобы узнать, что должен непременно продолжать записи.

Потом я некоторое время писал, отдыхая и прислушиваясь, нет ли погони.

Но погони не было. Я решил снова бежать на восток, когда взойдет луна.

Главное – не забыть, что я беглец и от кого убегаю. "Я должна помнить все для тебя", – так сказала Ио, когда мы рассматривали с ней боевые осадные машины афинян. Жаль, что сейчас Ио со мною нет.

Глава 41 МЫ – В СЕСТЕ

Да, я был послан сюда богиней, и никакой это не сон. Как легко было бы написать, что мне все это приснилось! Многие так и делали. Однако я уверен, что богиня не снилась мне, ибо она-то меня и разбудила.

А до ее появления мне снился сон о любви, и у женщины в этом сне были волосы цвета воронова крыла, а может, мне так казалось при лунном свете.

Глаза ее горели желанием, она сама льнула ко мне, направляла меня. В темных и спокойных водах озера отражались тысячи звезд; на его берегах мужчины в рогатых шутовских масках совокуплялись с женщинами в венках из виноградных лоз; гремели бубны и тамбурины.

А потом я проснулся.

Та черноволосая женщина мгновенно исчезла, музыка смолкла. Мое рассеченное ухо горело. Вокруг высились темные мрачные скалы, воздух был холодный, влажный, в нем чувствовалось приближение зимы и, снегопадов. Я слышал бормотание ветра среди дубов, и мне вдруг показалось – не знаю почему, – что ветер высказывает вслух мысли самого Зевса, верховного бога, которому мало дела до простых смертных. Мне показалось, что бог этот безумно зол и черные мысли обуревают его – ветер будто повторял все время одно-два слова, точно призывая кого-то к мести.

Я сел, и ночь тут же стала самой обычной. Ветер продувал насквозь дубовую рощу; молодая луна висела низко на западе. Где-то вдалеке завыл волк. Руки и ноги мои сводило от холода и неподвижности, однако я не стал снова укрываться плащом – напротив, у меня возникло желание немедленно встать и бежать, спасаться от грозной опасности. Я уже не помнил, от чего, собственно, бежал в горы, от чего спасался, но все сильнее ощущал неведомую угрозу. Я потянулся и увидел у своих ног этот свиток; я еще помнил, как засунул его в укромное место среди камней.

Я хотел поднять его и охнул от ужаса, чуть было не закричав во весь голос: я стоял на самом краю пропасти. Всего несколько минут назад я спал здесь, ни о чем не подозревая, хотя любое движение могло бросить меня в этот бездонный колодец! Пропасть была так глубока, что дна ее не достигали ни серебряный свет луны, ни сияние звезд. Весь дрожа, я бросил туда камешек и прислушался, но так ничего и не услышал, напрасно напрягая свой слух и слыша лишь тяжкие удары собственного сердца.

Хотя мой камешек так и не достиг дна той пропасти, в глубине ее вдруг что-то шевельнулось. Стены-то в ней, по крайней мере, были, и по этим стенам метались странные белые и светло-зеленые проблески, не слишком яркие и какие-то далекие. Порой они напоминали муравьев на стенах запечатанной гробницы, порой будто перелетали бесшумно с одной стены на другую, подобно летучим мышам, поблескивали и мерцали.

– Ты бы, конечно, и так нашел меня, – сказал вдруг кто-то у меня за спиной, – но я пришла сама.

Я обернулся и увидел девушку лет пятнадцати, сидевшую на камне. Ее наряд был соткан из мрачноватых осенних листьев, желтых, зеленоватых, красно-коричневых, а чело украшала диадема с черным камнем. Хотя сидела она спиной к лунному свету, я ясно мог видеть ее лицо: оно напоминало лицо голодного и больного ребенка, как у тех девочек и мальчиков, что торгуют собой в нищих кварталах больших городов.

– Скоро ты удивишься тому, что произошло с твоей книгой, – сказала она.

– Я сохраню ее для тебя; но теперь возьми свой свиток и уходи от моего порога.

Когда она говорила, мне было страшнее, чем на краю той пропасти; возможно, если бы не страх, я бы не подчинился ее приказу.

– Я уже свернула твой пергамент, причем очень туго, и связала бечевкой; там же и твой стиль. А теперь сунь свиток за пояс. Тебе придется немало потрудиться, прежде чем ты снова начнешь делать записи.

– Кто ты? – спросил я.

– Называй меня Девой, как называл во время нашей с тобой первой встречи.

– Так ты богиня? Я не думал…

Она горько усмехнулась:

– Что и боги вмешиваются в войну людей друг с другом? Теперь уже не так часто. Но Незримый слабеет, а мы стали достаточно сильны. Мы никогда не исчезнем полностью из вашей жизни.

Я склонил перед ней голову:

– Как могу я служить тебе, Дева?

– Прежде всего отпусти рукоять меча. Поверь, против меня твой меч бессилен.

Я опустил руку.

– Во-вторых, поступай так, как велю тебе я, и облегчишь мне заботу, которую, желая помочь матери, я взяла на себя. Ты, конечно, не помнишь, однако некогда я дала тебе обещание: вернуть тебя к твоим прежним друзьям.

– Значит, ты проявила большую доброту, чем я того заслуживал, – сказал я, заикаясь от вспыхнувшей в сердце радости.

– Я делаю это ради своей матери, а не ради тебя. И ты вовсе не должен благодарить меня. Как и я ничем тебе не обязана. Если бы ты позволил Пасикрату побить тебя, как и прочих рабов, моя задача была бы куда легче.

– Я не раб, – возразил я.

Она снова улыбнулась.

– Как же так, Латро? Значит, ты даже и не мой раб?

– Я твой верный слуга и последователь.

– И как всегда, велеречивый. Запомни, Латро: никто из людей не может сравниться с богами. Даже в лести и фальши.

– Ты говоришь, что некогда пообещала отправить меня к моим близким.

Если это обещание было фальшивым, лучше убей меня сразу.

– Обещание свое я сдержу, – сказала она и облизнула пересохшие губы. – Но я голодна. Чем ты одаришь меня, когда я исполню твое желание, Латро?

Увижу ли я гекатомбу, когда сотня быков исходит дымящейся кровью на моих алтарях?

Я покачал головой.

– Я бы и рад был сам перерезать глотки всем этим быкам да еще и пел бы при этом, да только их у меня нет. Нет и денег. Все, что у меня есть, – при мне, ты это видишь сама.

– Ну да, книга, меч, пояс воина, сандалии и рваный хитон… И разумеется, твое тело, но его я у тебя не попрошу: все равно оно скоро станет моим. Ну а скажи, готов ли ты положить на мой алтарь все остальное?

– Все, что ты захочешь!

– И даже Ио?

– Кто такая Ио? – спросил я.

– Рабыня. Говорит, что твоя. Ну что, отдашь мне ее по собственной доброй воле?

Я с трудом заставил себя утвердительно кивнуть.

– Только сперва покажи мне ее, богиня.

– Ах вот как? Ладно, я не стану просить у тебя Ио. Не стану просить и твою книгу, и меч, и все остальное. Я облегчу тебе задачу: подари мне волка.

– Всего лишь волка? – Душа моя встрепенулась от радости. – О, как ты великодушна, как милостива!

– Так многие говорили. Да, я прошу всего лишь волка. Однако волк этот посвящен моей матери, и ты тоже знал бы о нем, только ты все забываешь.

Итак, я сама позабочусь, чтобы вы с ним встретились, и помечу его своим знаком, чтобы ты мог отличить его.

– И об этом я не забуду?

Она указала мне пальцем: там, передо мной и встающим солнцем, высился холм, однако я сразу понял, что волк – за этим холмом.

– Летом дни были длинными и вечерняя заря встречалась с утренней. Но теперь дни становятся все короче; когда снова завоют волки, ты не забудешь ни меня, ни мои слова. И вот что еще помни: когда волк бросится на тебя, ты не испугаешься. Это он и есть.

– С радостью выполню твою волю!

– Ну, не то чтобы с радостью. Особенно когда время придет. А теперь ты прежде всего должен вернуться к тем стенам, от которых бежал, причем до восхода солнца. Успеешь?

– Но уже заря, – сказал я. – Разве я могу бежать так быстро? Я бы побежал, если б мог.

– Враги жаждут твоей крови. Будь осторожен. Когда взойдет солнце, тебе встретятся женщина и ребенок, идущие рука об руку. Отдай свой меч ребенку.

Понял?

– Я так и сделаю.

– А когда отыщешь того волка, схвати его за ухо, быстро перережь ему горло и произнеси мое имя. Ступай. Когда сделаешь, что я велела, исполнится и мое обещание.

Город был едва виден где-то на западе, однако я почему-то хорошо различал его серые стены, насупившиеся сотнями башен над лагерем осаждавших. Я бросился бежать, и город скрылся из виду. Я скользил по камням, огромными прыжками пересекал покрытые жнивьем поля и действительно очень быстро оказался среди знакомых палаток.

Воины пробуждались ото сна; хрипло играли трубы; люди потягивались, зевали, надевали латы, опоясывались мечами, брали в руки копья и щиты с изображением перевернутого быка, знака Афин, и строились; их неровные ряды окриками подравнивали эномотархи[159]. Кое-кто с любопытством посматривал в мою сторону, и я помахал свитком над головой, чтобы считали, что я просто гонец; никто не остановил меня.

Пробежав лагерь насквозь, я оказался в предместьях Сеста, где раньше во множестве располагались жилые дома и торговые ряды. Теперь все было сожжено – не знаю, осаждавшими или осажденными. Повсюду высились боевые башни и крытые повозки, осадные насыпи из земли и бревен. На каждом шагу путь преграждали груды камней и черепицы на месте рухнувших строений. Я заметил в развалинах щербатый котелок, рассыпавшуюся нитку коралловых бус и задумался о горькой судьбе живших здесь несчастных женщин, которых, скорее всего, никогда не увижу.

Вскоре я оказался на расстоянии полета стрелы от городской стены, о чем меня вежливо предупредил лучник сверху, а потом выстрелил. Стрела просвистела у самого моего лица и воткнулась в потемневшую землю, так что я покрепче засунул свиток за пояс и снова бросился бежать.

Солнце было уже довольно высоко, а ведь Дева сказала, что я должен отдать свой меч ребенку, "когда взойдет солнце". Это представлялось мне совершенно невозможным, но я все бежал, точнее, трусил, огибая крепость по периметру в поисках женщины с ребенком.

Мне очень хотелось бежать поближе к стене, чтобы как-то уменьшить путь, однако в меня еще два раза выстрелили лучники со стены и промахнулись, хотя их тяжелые стрелы воткнулись в землю почти у самых моих ног.

Я проделал уже половину пути вокруг города, когда наконец увидел их – женщину в пурпурном одеянии и девочку в рваном сером пеплосе. Они шли рука об руку в тени под стеной и так близко от нее, что сверху их легко могли бы забросать камнями.

Вдруг лежавший на земле раненый воин вскрикнул и бросился на меня с мечом. Я подивился его мужеству, ибо у него по локоть была отрублена левая рука и кое-как наложенная повязка вся пропиталась кровью. Однако нужно было защищаться, и я выхватил меч, не успев даже вспомнить слова Девы, которая, возможно, хотела, чтобы я сразился с этим одноруким без оружия.

Наверное, это было бы справедливо – он конечно же был слишком слабым соперником после такого ранения. Я не стал с ним сражаться и подбежал к женщине с ребенком. Повернув меч рукоятью вперед, я протянул его девочке.

Она взяла его сразу и охотно. Но, обернувшись, я увидел, что однорукого воина уже преследуют другие. Один из преследователей упал – стрела вонзилась ему прямо в горло, – но двое других успели схватить однорукого, вырвали у него меч и отшвырнули оружие прочь. Солнце уже буквально заливало все своими золотыми лучами, вынырнув из-за городской стены и высоко поднявшись над нею – точно взошло второй раз за день.

И тут со стены на нас бросились воины – со щитами и в латах. Они окружили нас и втащили в какую-то дверь, так глубоко утопленную в стене, что она была совершенно незаметна снаружи. Дверь отворилась, и мы оказались в осажденном городе. Двух-, а то и трехэтажные дома теснились вдоль узкой улицы; многие из них примыкали к крепостной стене. Наши захватчики ничем, казалось, не отличались от тех, с кем мы воевали против них; однако попадались в Сесте и совсем не похожие на эллинов воины, с черными, а не русыми, курчавыми бородами и в просторных штанах – желтых, синих или зеленых.

Нас отвели в цитадель, потом женщину от нас отделили, а у меня отняли мой меч. Сейчас мы с Ио (ибо девочка оказалась той самой маленькой рабыней, которую Дева просила принести ей в жертву) сидим взаперти и под охраной, и я по ее настоянию пишу свой очередной отчет.

Глава 42 Я ОДЕРЖАЛ ПОБЕДУ, ХОТЬ И НЕ БЕЗ ПОМОЩИ БОГИНИ

Я одержал победу над тремя воинами, охраной сатрапа из Суз. Все эти воины были эллинами, хотя в Сесте правят отнюдь не эллины, как объяснила мне Ио. Она говорит, что на этом берегу повсюду эллинами правят персы.

– Тем лучше для этих эллинов, – сказал я, – ведь персы мудры и справедливы, а эллины горды, скупы и непокорны. Возможно, они действительно умны и образованны, однако совершенно не сознают своих обязанностей по отношению к государству и его правителю.

Она согласилась со мной, а потом спросила шепотом, не думаю ли я, что нас подслушивают.

– Но я сказал так совсем не потому, – возмутился я. – Я действительно так думаю, это истинная правда!

– Однако я и сама эллинка, господин мой.

– Я имел в виду мужчин. Женщины у эллинов, пожалуй, несколько лучше, хотя и они весьма своенравны и распущенны.

– Ты говоришь так только потому, что женщин видел в основном в доме Каллеос! Ты ее помнишь? А Фаю? А Зою или еще кого-либо из гетер?

– Нет. Но я отлично представляю себе и эллинов и эллинок. – Зря я так резко говорил с нею! Нужно постараться впредь избегать колкостей. – Вот дети у них действительно очень красивы и добры.

Ио улыбнулась.

– Я единственный ребенок, с которым ты имел дело, Латро. Хотя ты, возможно, в чем-то и прав относительно взрослых эллинов. А о персах ты много знаешь?

– Это ведь персы командуют воинами, которые взяли нас в плен? Я уверен, что не раз видел их и прежде, но не могу припомнить, где и когда.

– А я видела их еще в Фивах. Они говорят на другом языке и прячут своих женщин подальше от чужих глаз, да и обращаются с ними куда строже, чем, например, жители Афин. Вчера одного из персов я видела на стене. Тогда-то я и догадалась, как помочь Дракайне пробраться в Сест.

Я спросил, не Дракайной ли зовут ту женщину в пурпурном плаще. Ио кивнула.

– Да. Она хотела пробраться в город, чтобы вступить в переговоры с персами от имени регента, да не знала, как это сделать. Вчера, когда вы с нею и Пасикратом бродили у крепостной стены и рассматривали башню на колесах, я заметила на стене перса, который явно следил за Дракайной.

Шапка его была вся изукрашена самоцветами, пальцы в перстнях, и драгоценные камни так сверкали, что я поняла: он важная персона. А по тому, как хищно он высматривал Дракайну, сразу стало ясно, что, как только она подойдет чуть ближе к стене, он прикажет своим воинам схватить ее. А потом, когда ты подрался с Пасикратом и убежал, я решила пойти в город вместе с Дракайной и попробовать помочь тебе. Спартанцы ведь скорее всего просто убьют тебя, если поймают.

– Кто такой этот Пасикрат? – спросил я; неприятно было слышать, что я от кого-то убежал.

– Он здесь главный среди спартанцев, – сказала Ио. – Или был главным. Я расскажу тебе, если хочешь, но потом ты все-таки лучше прочти о нем в своей книге. Времени-то у нас будет больше чем достаточно.

Не успела Ио договорить, как дверь широко распахнулась. Я ожидал увидеть воинов, вроде тех, что привели нас сюда, и, возможно, во главе с персидским офицером, однако вошли варвары в длинных штанах и с замотанными тряпками голевами. Я обнаружил, что откуда-то знаю, как они должны выглядеть и как будут вооружены. Но все же, поскольку я не уверен, что снова вспомню это, лучше кое-что запишу в дневник.

Персы не закрывают только лицо и руки, все остальное спрятано под одеждой; порой они закрывают и лицо – натягивают на него платок, повязанный на шею, чтобы предохранить нос и рот от пыли. Обуты они не в сандалии, а в высокие башмаки (которые, по-моему, на редкость неудобны), так что невозможно увидеть даже кончики пальцев. Эллины тоже любят яркие цвета, однако одежда у них в основном одноцветная, отделанная разве что каймой по краю. А в одежде персов полдюжины различных цветов и оттенков. И доспехи у них слишком легкие, даже стражники, что пришли за нами, едва прикрыты латами.

Их копья в длину не превосходят человеческого роста. На другом конце копья у них вместо второго наконечника, которым можно воспользоваться, если копье сломается, нечто вроде железного шара. Что, по-моему, достаточно разумно, ибо такое короткое копье стало бы совершенно непригодным, а железный шар позволяет персидскому воину превратить свое сломанное копье в некое подобие булавы. Из-за этого шара центр тяжести у персидского копья иной, и персы держат его иначе, чем эллины.

У персов всегда при себе луки и колчаны со стрелами. По-моему, они больше всех других народов любят стрельбу из лука. Их луки сделаны из дерева и рога, скреплены с помощью сухожилий и выгибаются как бы в обратную сторону, когда тетива не натянута. Стрелы длиной примерно с руку, с железными наконечниками, и оперение у одних голубое, а у других серое.

Стрелы персы носят в колчане вместе с луком.

Персидские мечи короткие и прямые; клинок обоюдоострый, резко суживающийся на конце. У тех воинов, что пришли за нами, на бронзовых эфесах мечей изображены львиные головы. А у Артаикта, к которому они отвели нас потом, львиная голова на рукояти меча сделана из золота. Это очень красиво, хотя, по-моему, мечи персов больше похожи на длинные ножи – их хорошо метать, а для настоящей битвы они не пригодны.

Некоторые из персов даже и мечами не вооружены, а имеют при себе боевые топоры с длинной ручкой. Между прочим, я бы тоже предпочел такой топор, если бы мне предстояло выбирать между ним и персидским мечом. Те, кто вооружен такими топориками, носят на поясе ножи.

У Артаикта седая борода и жесткий взгляд темных глаз, кажется, еще более темных, чем у остальных его соплеменников. Его тюрбан расшит самоцветами, а на руках – множество перстней, так что я решил, что именно Артаикта видела Ио тогда на стене. Женщина, которую Ио называет Дракайной, теперь сидит справа от Артаикта, но не скрестив ноги, как он сам, а как бы полулежа, в изящной соблазнительной позе, демонстрируя всем свою привлекательность и красоту. Когда мы вошли, она прикрыла нижнюю часть лица краешком разноцветного шарфа.

Артаикт обратился к ней на неведомом мне языке, и она, кивнув, ответила ему по-эллински:

– Как сказал мой господин, так и будет.

Тогда Артаикт снова обратился к ней – теперь тоже на языке эллинов:

– Ваш язык более гибок, особенно в подобных переговорах. Они ведь не понимают нашего языка?

– Нет, господин мой.

– В таком случае объясни им, зачем их привели ко мне.

Дракайна повернулась к нам; казалось, будто она смотрит на нас из окошка, которое далеко-далеко от земли, и все же я видел, что она глаз с меня не сводит.

– Я рассказала моему господину, как ты обошелся с Пасикратом. Я также поведала ему, что ты без труда мог бы положить в поединке троих. У моего господина в охране есть и уроженцы Сеста, а не только персидские воины, так вот, трое эллинов вызвались драться с тобой. Но не на копьях, а врукопашную, как спортсмены во время панкратиона[160]. Ты знаешь этот вид борьбы? Никакого оружия, кроме собственных рук.

Я хотел было спросить, что же такого я сделал с Пасикратом (ведь, по словам Ио, я от него убежал!), но тут Артаикт хлопнул в ладоши, и в покои вошли трое воинов. Все они были примерно моего роста, с отлично развитой мускулатурой – короче, мужчины в самом расцвете сил.

– Это нечестно! – запротестовала Ио.

Дракайна кивнула, соглашаясь с нею.

– Ты права, но жители Персии не любят напрасного хвастовства, а я, к сожалению, совсем об этом позабыла. Когда они слышат похвальбу, то для них дело чести – заставить хвастуна вести себя достойно, даже если хвалился не он сам, а кто-то другой ставил его в пример прочим. Кроме того, мой господин, видимо, считает Латро бывшим моим любовником, хотя мы обе с тобой знаем, что это вовсе не так.

– Если б твоя воля, было бы так! – горько сказала Ио.

Я пока рассматривал тех троих. Если убить вожака, то остальных это несколько охладит. Часто посредине стоит именно вожак, однако во время поединка самое почетное место – на правом фланге. Снимая пояс, я пробормотал:

– О Дева, помоги мне!

И сразу же дверь снова отворилась, и вошли еще двое мужчин, тоже с обнаженными торсами. Оба не были особенно крупными и мускулистыми, однако первый из вошедших был так красив и так хорошо сложен, что любой мужчина в его присутствии казался уродом. Второй был постарше, но еще в полной силе; он был очень загорелый, в волосах седина, глаза хитрые. Ни один не сделал и шагу ко мне, оба замерли у дверей, опустив руки. Первые трое, что стояли передо мной, вряд ли даже заметили их появление.

– Итак, вас трое против одного, – сказал им Артаикт. – Убейте его и поскорее возвращайтесь к своим обязанностям.

Мои противники шагнули вперед, надеясь взять меня в кольцо. Я понимал, что допустить это равносильно смерти, и отскочил влево, чтобы тому, кто был на этом фланге, пришлось биться со мной в одиночку хотя бы несколько секунд.

Мы сошлись, и я сразу ударил его кулаком в низ живота и боднул в лицо.

Он пошатнулся и упал навзничь, из носу у него хлынула кровь.

И сразу же тот, что постарше, бросился к упавшему и буквально прильнул к нему, точно любовник к своей возлюбленной. До того я даже не был уверен, что эти трое знают о присутствии тех двоих, что пришли позднее, однако, оказалось, они прекрасно об этом знали. Я сделал круг, отвлекая противника и надеясь выиграть время.

И оказался прав. Человек с сединой в волосах поднялся, губы и все лицо у него были перепачканы алой кровью. Неожиданно он обхватил сзади одного из моих противников, но тот, видимо, не понимал, в чем дело и что именно сковывает его движения.

– Я Одиссей, сын Лаэрта и царь Итаки, – шепнул мне седеющий человек. – И мы прольем еще немало крови, чтобы отомстить за сына Пелея[161].

– Сомневаюсь, что нам это удастся, – ответил я, заметив, что второй из моих противников следит за тем, куда я смотрю, а не за моими движениями.

Когда битва была окончена, Дракайна улыбнулась – мне были видны ее губы сквозь тонкий шарф – и сказала:

– Мой господин Артаикт считает вести, принесенные мною, слишком важными, чтобы хранить их в этих стенах. Кроме того, в городе не хватает пищи – жители уже варят и едят ремни со своих кроватей.

Артаикт что-то гневно сказал ей, но Дракайну, похоже, его слова ничуть не смутили.

– Артаикт надеялся на подмогу, однако она не пришла; так что он покинет город и захватит с собой своих подданных и иноземных слуг. А эллинов оставит здесь, ибо прекрасно понимает, что они все равно вступят в переговоры с противником и сдадут город, чтобы спасти от разрушения собственные дома и городские стены. Сообщив полученные от меня сведения Великому царю, Артаикт рассчитывает получить новое войско и вернуться, чтобы сокрушить захвативших Сест варваров – если, разумеется, у них хватит наглости остаться здесь. Я уже говорила ему, что ты давно служишь своим мечом Великому царю; а только что он видел тебя в схватке и окончательно убедился в этом. Он хочет знать, пойдешь ли ты с ним в Сузы, где он рассчитывает застать Великого царя?

– Да, конечно, – кивнул я.

И тут вмешался сам Артаикт; по-эллински он говорил с сильным резким акцентом:

– Так, значит, ты не из эллинов? А похож на них!

– Нет, я не эллин, господин мой.

– Докажи! Как, к примеру, звучит твой родной язык? Эллины ведь никогда не станут учить чужой язык, им достаточно своего, ведь они уважают только себя.

Я сделал, как он просил, и поклялся на своем родном языке (которым пользуюсь, ведя свой дневник), что не имею никакого отношения ни к Афинам, ни к другим городам эллинов. Не уверен, что Артаикт меня понял, однако, похоже, моя речь убедила его окончательно. Он вытащил откуда-то из-за красных подушек, на которых сидел, мой меч и вручил его мне.

– Ночью мы уходим из города, – сказал он. – Все будут спать, кроме нескольких часовых. Никто знать об этом не должен. Люди в этом городе в любой момент готовы предать меня, сколько ни клянутся в своей верности. Ты поедешь со мной рядом, вместе с этой женщиной. Да смотри, чтобы с ней ничего не случилось!

Выйдя вместе со мной из ярко освещенной приемной Артаикта, Дракайна сказала:

– Теперь тебе следует выбрать щит и копье. Одного твоего меча мало.

Кстати, как насчет шлема?

– Раньше у тебя тоже были латы, такие круглые пластины, господин мой, – сказала Ио.

– Да, я понимаю. И конечно, возьму и щит и шлем, раз нам предстоит сражение. А вот копье не возьму. Лучше пару дротиков.

Оружейная находилась в подвале. Я попросил подыскать мне продолговатый и не слишком тяжелый щит, но у них были только гоплоны – круглые и очень тяжелые щиты – или совсем легкие пельты[162].

– Пельты сделаны в честь моей богини, – сказала Дракайна, поднимая один из них. – Ими пользуются фессалийцы, а ведь они обычно вооружены дротиками.

Я возразил ей и пояснил, что натянутая на плетеные прутья кожа пельтов способна защитить только от стрел или от камней, пущенных из пращи.

– Так ведь им ничего иного и бояться не приходится, – сказала Дракайна.

– От тяжелых копий они стараются держаться подальше.

Я лишь головой покачал; я уже понимал, что если сегодня ночью случится драка, то она будет жаркой. А убежать от копий я не смогу.

– Вот, – предложил мне оружейник, – попробуй этот, господин мой. Это самый маленький гоплон в мире!

Диаметр этого щита был равен локтю и ладони (я специально измерил); он был отделан бронзой, как, впрочем, и все гоплоны, однако под бронзовой пластиной была деревянная основа, обтянутая кожей. Как справедливо сказал оружейник, это явно был самый легкий гоплон из всех виденных мною.

– А вот и хороший шлем! – воскликнула Ио.

– Возможно, для эллина он и хорош, – возразил я, – только я бы не хотел, чтобы персы в темноте приняли меня за эллина.

Оружейник прищелкнул пальцами:

– Погоди, господин мой, по-моему, у меня есть именно то, что тебе нужно. – Он ушел и вскоре вернулся со шлемом, напоминавшим фригийский колпак. Я его надел и сразу понял, что сделан он прямо-таки по моей мерке.

– Я слышала, что есть такая страна Фригия, где все носят такие вот высокие шапки. Кстати, у лучников на кораблях Гиперида были такие же, только из лисьего меха. Я не знала, что и шлемы такие бывают. А Фригия далеко отсюда? – спросила Ио.

– По ту сторону Геллеспонта, – сказал ей оружейник. – И еще довольно долго нужно добираться по суше. Дня три-четыре, не меньше. Лодка-то у тебя есть?

Ио засмеялась и сказала:

– А я никуда не собираюсь! – И мне почему-то ее слова показались дурным пророчеством.

Я выбрал также и кирасу, но не такую тяжелую, бронзовую, какие носят гоплиты, а из нескольких слоев полотна, крепко прошитого нитками. Такая вполне прилично защищает тело, а весит не больше обычного теплого плаща.

Легче всего оказалось выбрать дротики, их в оружейной было великое множество, и все отличные.

– Сатрап подарил мне здесь дом, – сказала Дракайна, когда я наконец покончил с экипировкой, – и сейчас я направляюсь туда – хочу немного вздремнуть до вечера. Ведь моему господину не понравится, если под глазами у меня будут темные круги. – Она явно колебалась. – Я бы тебя, конечно, тоже с удовольствием пригласила, но не уверена, разумно ли это…

Я поспешил успокоить ее и сказал, что хотел бы пока подняться на стену и осмотреть окрестности.

– Ну как хочешь, – с облегчением вздохнула Дракайна.

– Я могу проводить тебя, господин мой, – предложил оружейник. – Меня зовут Оск.

– Но у моего хозяина денег нет, – сказала ему Ио.

– Ничего, его ведь приглашал к себе сам сатрап! – Оск улыбнулся. – Так что вскоре, видимо, денежки у него появятся. – И, обернувшись ко мне, сообщил:

– Наша цитадель примыкает к городской стене, господин мой, так что можно начать осмотр прямо отсюда; иди сперва направо, а потом, когда поднимешься на стену, мимо сторожевых башен.

Со стены мне была видна равнина внизу и холмы за нею. Эллины ждут, что Артаикт предпримет попытку бегства на юге или на западе: короткий марш-бросок в этом направлении привел бы нас на берег пролива, откуда легко перебраться на ту сторону, не привлекая внимания блокировавших вход в пролив кораблей. Видимо, Артаикт намерен ночью идти не на юг и не на запад, а на северо-восток, по суше, стремясь добраться до приморских городов на берегах Пропонтиды. Поскольку Оск был рядом, я не стал чересчур внимательно изучать со стены местность в этом направлении, а обратил свой взор на гавань Сеста, где его суда склонили сожженные мачты над грязной водой.

Спустившись со стены, мы прошли мимо мраморного дворца, охраняемого евнухами, откуда рабы выносили сундуки и корзины.

– Что здесь такое? – спросила Ио.

– В этом доме живут жены нашего сатрапа, – с почтением сообщил оружейник.

Ио заметила, что здание больше походит на гробницу.

– Это и есть гробница, – сказал Оск. – Я слышал, наш сатрап как раз предпочитает для таких целей гробницы – считает, что женщинам в самый раз помещение без окон – да оно и безопаснее, тут и спорить не о чем.

Когда мы с Ио остались одни, она подумала и заявила:

– Не хотела бы я быть на месте этого Артаикта, когда придет его смертный час! Подземные боги никогда не простят ему, что он своих наложниц поселил в гробницах.

– А кто они, эти боги? – спросил я, чувствуя, что, по крайней мере, один из них мне уже знаком.

– Боги мертвых, – сказала она. – Их довольно много. А главный у них Всеприемлющий; их царицу зовут Кора, Девственница. Их подземная страна называется Хтоний; это мир духов.

Сейчас я пишу, а Ио спит. Ночью я буду скакать рядом с Артаиктом и персидскими воинами, направляясь, возможно, именно в царство духов. Однако я дал Артаикту слово чести. Но Ио я оставлю здесь, как она сама невольно предсказала. Возможно, мы с ней больше никогда не увидимся. Только что я отвел упавшие ей на лицо волосы и подумал, что вряд ли существовало в моей жизни более дорогое мне лицо; по-моему, это просто невозможно. Как бы Ио посмеялась надо мной, если бы вдруг проснулась и заметила, что я плачу!

Глава 43 ВОИН ТУМАНА

Затерялся я в ночи, в облаках ее дыханья! И почти позабыл уже, как началась эта ночь.

Помнится, я лежал на соломенном тюфяке в холодной темной комнате, где к единственному окошку под потолком вели узенькие ступеньки, а под ним была удобная площадка для лучника. По-моему, я спал, а рядом со мною спала какая-то девочка.

Потом за мной пришли – хорошенькая женщина и груболицый воин с копьем.

Я, видимо, знал, что за мной должны прийти, потому что сразу вскочил и надел доспехи и шлем, а тот воин посветил мне, пока я совал за пояс свою книгу и брал гоплон и дротики. Знал я тогда и куда мы идем, но теперь это уже скрыл от меня извечный туман.

– Пусть Ио поспит, – сказал я той женщине. – Здесь она в безопасности.

Женщина кивнула, улыбнулась и прижала палец к губам. Она утверждает, что прежде, до того, как она умерла, имя ее было Эврикл.

Мы быстро шли куда-то по темным, узким, вонючим улочкам и вскоре присоединились к группе людей у ворот, хранивших молчание. Женщина провела меня вперед, поясняя на ходу:

– Артаикт и его охрана тоже через несколько минут будут здесь. И сразу же выступаем.

Я спросил у нее, кто эти люди, но тут появились всадники и стали расталкивать конями толпу, так что ответить она не успела. Следом за всадниками на белом коне ехал бородатый сатрап, который обратился к собравшимся на неведомом мне языке; я немного удивился, когда другой человек, что держался за седло сатрапа, стал повторять за ним все слово в слово, но только на том самом языке, которым пользуюсь я, когда делаю свои записи. Вот что говорил сатрап:

– Пусть славится имя великого Солнечного бога! Воины мои! Не кажется ли вам наше положение безнадежным? Подумайте! Мы сидим в этой ловушке, как кролики, почти без пищи, и даже питьевая вода в городе уже на исходе. Так пусть эта ночь станет последней, и уже утром, когда солнце, дивный дар великого Ахурамазды, вновь взойдет на свой трон, мы будем свободны! И устремимся в империю!

Однако нам следует быть настоящими мужчинами и ни на шаг не отступать, если придется биться насмерть. Те, кто окажется впереди остальных, должны повернуть назад и оказать поддержку своим братьям. Всадники мои, не гоните своих коней, не бросайте своих пеших братьев, не заставляйте их сражаться в одиночку! И уж конечно сам Аш[163] узнает об этом! Как и я. А то, что узнаю я, немедленно достигнет ушей Великого царя. Постарайтесь же в случае битвы обойти с флангов тех, кто нападет на ваших пеших братьев, и защитите мое семейство.

Он говорил что-то еще, однако я больше не слушал: тот воин с копьем хлопнул меня по плечу и указал на двух коней, которых держал за поводья.

Он кивнул мне на отличного серого жеребца, и женщина спросила:

– А ты верхом ездить умеешь?

Я не был в этом уверен, однако ответил:

– В случае необходимости.

– Ну так сегодня как раз такой случай. Садись в седло, а меня подсадит этот воин.

Я вскочил на спину серого скакуна и коленями почувствовал, что мне хорошо знакома эта посадка, хотя совершенно не помнил, ездил ли когда-либо верхом.

Воин, ухмыляясь, крепко обнял женщину за талию и подсадил на лошадь; она уселась позади меня. Я до сих пор помню, как блеснули в темноте его белые зубы и как женщина обняла меня сзади, обдав странным мускусно-цветочным ароматом, похожим на запахи летнего луга, где среди цветов притаилась ядовитая змея.

– Ну вот, теперь я хотя бы поняла, зачем персидские женщины носят шаровары. – Она говорила прямо мне в ухо; голос ее звенел от возбуждения.

– В течение многих тысячелетий они в любой момент готовы были вскочить на лошадь и мчаться галопом… – Тут раздалась громкая команда, и ворота перед нами распахнулись. – Держись поближе к Артаикту, – посоветовала женщина. – Его охраняют лучшие воины.

За воротами нас со всех сторон окутал приползший с залива туман. За спиной загрохотали крытые повозки, и женщина недовольно пробурчала:

– Ну вот, разве при таком грохоте можно уйти незаметно? Ты ведь небось тоже слышишь, как перекликаются встревоженные часовые врага?

Я спросил ее, зачем здесь эти повозки.

– Для жен Артаикта. Его любимая жена со служанками едет в первой повозке, а наложницы – в остальных. – Она вдруг умолкла, резко затаив дыхание. – Но где же он сам? И где его стража?

За повозками шли несколько десятков пехотинцев с продолговатыми щитами.

Пехотинцев возглавлял воин с орлом на набалдашнике посоха. У меня чуть сердце не разорвалось при виде этого воина (оно и сейчас начинает стучать сильнее, стоит мне вспомнить об этом), хотя причины своего волнения я понять не мог.

Крик вырвался из тысячи глоток – привстав в седле, я увидел сквозь туман гоплоны, и длинные копья врага, и черную тучу камней, дротиков и стрел. Нас явно поджидали, зная, что, как только последние пехотинцы пройдут ворота, оставшиеся в городе эллины тут же их закроют, чтобы не дать нам вернуться назад. Вражеская фаланга буквально ощетинилась копьями.

– Бежим скорее! – крикнула женщина. – Артаикт обманул нас! Наверное, он решил, что я шпионка, и выбрался из города иным способом!

Она не успела договорить, как я, отпустив поводья, ударил коня пятками по бокам. Серый рванулся вперед, и мы проскользнули между последней повозкой и теми пехотинцами, которых вел воин с орлом. Однако в тумане мы тут же напоролись на вторую фалангу, резко свернули в сторону и увидели третью вражескую фалангу, спешившую перекрыть нам дорогу. Эта третья фаланга уже почти сомкнулась со второй, и в нас градом полетели камни и стрелы.

Однако, несмотря на свой устрашающий вид, они не смогли остановить нас: мы молнией пронеслись мимо их сомкнутых рядов, и я даже успел метнуть оба своих дротика – один влево, другой вправо – хотя так и не увидел, попали ли они в цель. Какой-то бородатый лучник собирался было выстрелить в меня, но не успел – мы мчались слишком быстро, и я услышал, как хрустнули его кости под копытами моего серого жеребца.

Всадники следовали за мной с луками в руках; их лица казались высеченными из бронзы. Потом мы дружно развернули коней и ударили по врагу с тыла, в наиболее уязвимую часть фаланги, этого чудовища с бронзовой шкурой, ощетинившегося копьями. Мы косили гоплитов, точно пшеницу. Своей Фалькатой я разрубал пополам их копья, разбивал шлемы, мертвые воины падали под моими ударами на сухую желтую траву под неожиданно и странно поголубевшими небесами.

Вот и все, что я могу вспомнить об этой схватке. Когда я наконец поднял голову и огляделся, валы тумана снова укрыли все вокруг. Где-то пронзительно вскрикнула женщина. Я попытался встать и нащупал рядом меч, формой напоминавший серп и наполовину зарывшийся в прибрежный ил. Не уверенный даже, мой ли то был меч, я встал и побрел, шатаясь и прихрамывая, средь мертвых в поисках той женщины.

Я нашел ее там, где тела лежали огромной грудой. Кровавые следы ее поблескивали в свете звезд, как драгоценные камешки. Я увидел, что страшный черный волк терзает горло женщины, передней лапой придавив ее к земле. Однако задние лапы зверя бессильно волочились, и я догадался, что у него сломан хребет.

И понял вдруг, что это вовсе не волк, а человек. Под оскаленной волчьей пастью виднелось человеческое лицо – лицо одного из знакомых мне лучников; а лапы, которыми волк прижимал женщину к земле, были одновременно и человечьими руками, и когтистыми звериными лапами. Однако я почему-то не испугался, а лишь отогнал волка от себя острием меча.

– Я тебе больше чем брат, – сказал волк. – А эта женщина хотела ограбить меня. – Он говорил, не разжимая челюстей, но я слышал и понимал каждое его слово. – У нее был кинжал – для мертвых. И я надеялся, что она наконец-то убьет меня. Теперь придется тебе сделать это. Помнишь, Латро?

Мы с тобой больше чем братья, хоть я и умираю.

Чуть поодаль я увидел юную девушку в венке и одеянии из цветов – она смотрела на меня, и ее сияющее лицо было спокойным. Я, казалось, чувствовал исходящее от нее тихое удовлетворение.

– Я помню, кого должен принести тебе в жертву, богиня, – сказал я ей. – Я вижу твой знак. – Схватив волка за ухо, я перерезал ему горло и громко произнес имя Девы.

Но я, видимо, все же опоздал. Женщина на земле вдруг стала извиваться, точно червяк, попавший под лемех плуга, разинув рот и высунув язык.

Дева исчезла. У меня за спиной чей-то голос позвал: "Люций!… Люций!…"

Я не сразу обернулся на этот зов. То, что сперва показалось мне языком женщины, была выползавшая у нее изо рта змея с блестящей чешуей и толще моего запястья. Я ударил змею мечом, но чешуя ее оказалась тверже бронзы.

Судорожно извиваясь, она поползла прочь и скрылась в ночи и тумане.

Женщина на земле приподняла голову.

– Эврикл, – услышал я ее шепот. – О Великая Мать, это Эврикл! – И с этими словами она упала навзничь и испустила дух; труп ее сразу же начал смердеть и разлагаться.

Человек-волк куда-то исчез. На его месте лежал какой-то воин с окровавленной бородой и странно согнувшейся, видимо сломанной, спиной. Он пожал мне руку, точно благодаря меня, и скончался.

– Люций… – снова послышался тот же зов. И лишь теперь – увы, слишком поздно! – стал я искать того, кто звал меня.

Я нашел его, а рядом – сломанный посох с орлом. Он был в доспехах из шкуры льва, однако бедро его было перебито копьем чуть ли не пополам, а бронзовая кольчуга проткнута кинжалом. Этот могучий лев умирал.

– Люций… – Он говорил на моем родном языке! – Люций, это действительно ты?

Я сумел лишь молча кивнуть; я не знал, что сказать ему. Бережно, нежно я взял его за руку.

– До чего же непонятны пути богов! – выдохнул он. – До чего жестоки!

Этими словами кончаются записи в первом свитке.

Notes

1

Лакония (Лаконика) – территория древней Спарты, находившейся в юго-восточной части Пелопоннеса, в долине реки Эврот. Названия Лакония, Лаконика, Лакедемон, Спарта можно в данном случае считать синонимами.

(обратно)

2

Город Спарта входил в состав нома (административно-территориальной единицы) Лакедемон.

(обратно)

3

Обол ("копье, вертел" – в переводе с греч.; в древности на Пелопоннесе в качестве денег использовались железные прутья) – самая мелкая серебряная монета весом 0,73 г. Обол клали в рот умершим для уплаты перевозчику Харону при переправе в царство Аида (отсюда "плевок"). В переносном смысле – маленький денежный взнос. 

(обратно)

4

Термин "философия" (греч. "любовь к мудрости") восходит к Гераклиту или Геродоту, но впервые этим понятием в смысле, близком к современному, стали пользоваться лишь Платон и Аристотель, т.е. не ранее конца V в. до н.э.

(обратно)

5

Стиль – или стилос ("палочка" – греч.) – металлический стержень (чаще бронзовый), острый конец которого использовался для письма на дощечке, покрытой воском, а плоский конец – для стирания написанного. 

(обратно)

6

Для греков и римлян во времена античности всякий носящий штаны считался варваром.

(обратно)

7

Ксеркса, персидского царя, сына и преемника Дария I; Ксеркс правил в 486-465 гг. до н.э. и продолжил борьбу за создание мировой персидской монархии.

(обратно)

8

Понятие встречается в книге неоднократно; чаще всего под этим термином понимается Гея или Деметра.

(обратно)

9

Леопард – священное животное у многих африканских народов; чаще всего шкуру его, символ царской власти, носили правители, а остальные носить ее не имели права.

(обратно)

10

Скорее всего, это Посейдон, бог всех источников и вод, которого древние греки наделили зооморфными чертами – в частности, рогами быка.

(обратно)

11

Гермес, быстрый, юный вестник богов, посредник между богами и людьми, проводник душ умерших в царство Аида, покровитель путников и торговцев.

(обратно)

12

В греческих легендах Эллин, сын Девкалиона и Пирры, выступает как родоначальник племени эллинов.

(обратно)

13

Светлый бог – Аполлон, сын Зевса и Лето, брат-близнец Артемиды, бог солнечного света, иногда отождествлявшийся с Солнцем, "стреловержец", покровитель искусства.

(обратно)

14

Храм Солнца – храм Аполлона.

(обратно)

15

Пиндар (родился в 522 г. до н.э. под Фивами, умер в 446 г. или позднее) – знаменитый поэт-лирик, происходил из старинного аристократического рода. В центре его поэтического творчества – идеалы аристократии, представления об "арете" (доблести). Как и вся фиванская аристократия, во время персидской войны Пиндар симпатизировал персам, однако впоследствии все же восславил победу Афин над армией Великого царя Ксеркса.

(обратно)

16

Античная книга представляла собой папирусный свиток. Первые такие книги появились в Египте.

(обратно)

17

Имеется в виду либо битва Ксеркса с Леонидом у Фермопил (за ней последовал союз со Спартой) в 480 г. до н.э., либо битва при Платеях в 479 г. до н.э.

(обратно)

18

Мардоний – военачальник и зять Дария I, в 492 г. до н.э. возглавил поход персов во Фракию и Македонию, после чего Македония стала вассалом Персидской державы. Погиб в битве при Платеях в 479 г. до н.э.

(обратно)

19

Артабаз – полководец Ксеркса, во время похода 480 г. до н.э. командовал одним из корпусов в битве при Платеях, но еще до окончания битвы бежал с частью войска в Малую Азию.

(обратно)

20

Озеро Копаида – озеро в Беотии с подземными стоками, которое еще в античности пытались осушить. Его берега – одно из древнейших мест поселений людей.

(обратно)

21

Видимо, это Гея, Мать-Земля, или отождествляемая с нею Деметра, также имевшая подобное имя и древнее прорицалище в Дельфах.

(обратно)

22

Бог подземного царства мертвых Аид ("безвидный", "невидный", "ужасный" – греч.).

(обратно)

23

Омфал – "пуп земли" (считалось, что существует и "пуп моря"), древний каменный культовый объект. Этот памятник считался посвященным Аполлону и хранился в его храме в Дельфах.

(обратно)

24

Название, видимо, образовано от высокого головного убора под названием "фригийский колпак", то есть имеются в виду Фригия или Малая Азия в целом.

(обратно)

25

В Лейбадейской пещере Трофоний, беотийский герой, построивший ряд храмов и особенно известный как оракул, делал пророчества, которые приводили узнававших свою судьбу в состояние ужаса. Считалось, что Трофоний – сын Аполлона и выстроил для своего божественного отца храм в Дельфах.

(обратно)

26

Юный бог – Вакх, или Дионис, которого часто изображали в виде прелестного мальчика-подростка.

(обратно)

27

Тимпан – бубен, на котором обычно играли женщины во время вакханалий.

(обратно)

28

Артемида-Охотница, богиня-девственница, покровительница целомудрия, отождествляемая с Селеной, богиней лунного света.

(обратно)

29

Все атрибуты – венок из плюща и тирс (посох, увенчанный сосновой шишкой и считающийся жезлом Диониса) – указывают на то, что жрец подражает Силену, мудрому учителю Диониса, который любил излагать суть космогонических мифов и историй о богах. Силены – демоны плодородия, воплощение стихийных сил природы.

(обратно)

30

Дионис, который в данном случае отождествляется с Адонисом, родившимся из треснувшего ствола миртового дерева.

(обратно)

31

Гоплит – тяжеловооруженный пеший воин с большим щитом.

(обратно)

32

Менады ("безумствующие" – греч.) или вакханки – спутницы Диониса. В экстазе, следуя через горы и леса, они терзали детенышей зверей и пили их кровь.

(обратно)

33

Либатий ("жертвенные возлияния" – греч.) – возлияния во время публичных культовых действий в честь Диониса.

(обратно)

34

Нисой или Нисеей называлась гавань Мегары, построенная еще мифологическим царем Нисом. Сама Мегара тоже ранее называлась Нисой, как свидетельствует историк Павсаний. Вообще мегарами люди стали называть святилища богини Деметры. Кроме того, Нисой называлась и тогдашняя Нубия – страна, расположенная по обе стороны Нила к югу от Египта. На этих "двух Нисах" и построена в дальнейшем игра слов в романе и путаница в представлениях его героев.

(обратно)

35

Немела – дочь фиванского царя Кадма, возлюбленная Зевса.

(обратно)

36

Имя дано, видимо, в честь Гилаейры, в греческой мифологии – дочери правителя Мессении Левкиппа, которая вместе с сестрой Фебой была похищена Диоскурами – сыновьями Зевса, Кастором и Полидевком.

(обратно)

37

Афина-Паллада, вечно девственная богиня мудрости, исполнительница воли и замыслов своего отца Зевса, его мысль, осуществленная в действии; Великая богиня, известная в архаической мифологии как родительница и губительница всего живого; "Градозащитница" Афин, Аргоса, Мегары, Спарты. Софисты – "учителя мудрости" – основали духовно-воспитательное и философское течение в античной Греции V-IV вв. до н.э., основной характеристикой которого было неразрывное единство теоретических знаний с практической жизнью.

(обратно)

38

Дионис, достигнув зрелости, разыскал мать в подземном царстве, после чего Семела была перенесена на Олимп. Имя Семела фригийского происхождения и означает "земля". Возможно, она тоже была богиней земли.

(обратно)

39

Полноправные граждане Спарты, спартиаты, были крайне немногочисленны по сравнению с местными жителями, превращенными в бесправных рабов-илотов или в формально свободных, однако не имевших гражданских прав периэков, жителей соседних городов. Спартиаты, спартанские воины-землевладельцы, не имели права заниматься какой-либо производительной деятельностью, так что их земельные наделы обрабатывали илоты.

(обратно)

40

Двенадцать богов – круг олимпийских богов во главе с Зевсом, шесть пар: Зевс – Гера, Посейдон – Деметра, Аполлон – Артемида, Арес – Афродита, Гермес – Афина, Гефест – Гестия.

(обратно)

41

Гермес, на фетишистскую древность которого указывает его имя, которое, видимо, происходит от древнегреческого слова "герма" – груда камней или каменный столб, какими отмечались в древности места погребений. Они также служили путевыми знаками.

(обратно)

42

Дионис. Рожденный погибающей в огне Семелой, слабый и нежизнеспособный младенец был зашит его отцом Зевсом в бедро и рожден им впоследствии из этого бедра.

(обратно)

43

Кердон имеет в виду Гею, которую он отчасти отождествляет с Деметрой.

(обратно)

44

Богиня мрака – Геката, покровительница колдунов и призраков; часто отождествляется с Артемидой и Селеной.

(обратно)

45

Пифия – жрица-прорицательница в храме Аполлона в Дельфах. Сидя на треножнике, вдохновляемая Аполлоном и в состоянии экстаза. Пифия сообщала предсказания, которые поэт переводил в стихотворную форму. Пифийские игры устраивались близ Дельф в честь Аполлона, который учредил их, убив змея Пифона.

(обратно)

46

Имеется в виду второй подвиг Геракла – убийство им Лернейской гидры, которая похищала скот и опустошала поля, и гигантского рака Каркина.

(обратно)

47

Триерарх – дословно: владелец триер. Триера (римская трирема) боевое гребное судно, имевшее три ряда весел.

(обратно)

48

Панафинеи – основной праздник в честь Афин и их покровительницы Афины; праздновался раз в четыре года в середине лета и сопровождался принесением даров богине, музыкальными и атлетическими соревнованиями, а также конными скачками.

(обратно)

49

Марафон – поселение на северо-восточном побережье Аттики. Здесь афинское войско в 490 г. до н.э. разгромило персидскую армию и обеспечило господствующее положение Афин. Отправленный с победной вестью гонец пробежал 40 километров и упал замертво (отсюда выражения марафонский бег" и "марафонская дистанция").

(обратно)

50

Борей – бог северного ветра, сын титанидов Астрея (звездного неба) и Эос (утренней зари).

(обратно)

51

Каламин – остров, который из-за своего выгодного для судоходства положения долго был объектом споров между Афинами и Мегарой. Во время персидской войны служил афинянам убежищем. В 480 г. до н.э. в Саламинском проливе произошла знаменитая морская битва, во время которой персидский флот, состоявший из больших, малоподвижных кораблей, был полностью разгромлен маленькими, юркими греческими триерами.

(обратно)

52

Сколот – древний царь одного из скифских племен.

(обратно)

53

От греч. kibernetike – искусство кораблевождения; кибернет – здесь: шкипер.

(обратно)

54

Брат Европы, Кадм, считался основателем Фив, которые построил согласно указанию дельфийского оракула.

(обратно)

55

Палестра – место для спортивной борьбы и упражнений.

(обратно)

56

Артемисий – предгорная местность и мыс на северо-западе Эвбеи. У этого мыса в 480 г. до н.э. между персами и греками произошло морское сражение, в котором ни одна из сторон не могла одержать победу.

(обратно)

57

Фемистокл (524-459 до н.э.) – государственный и военный деятель из Афин, создатель военного флота, который применил в битве у мыса Артемисий и в Саламинском сражении и одержал победу. Эврибиад – спартанец, верховный командующий при битве у острова Саламин.

(обратно)

58

Латро переводит название острова, используя греческое слово pelos – глина, а Гиперид рассказывает ему легенду о Пелопсе (или Пелопе), сыне мифического Тантала, который считался владыкой всего Пелопоннеса, то есть "острова Пелопса".

(обратно)

59

Изначально варварами греки именовали представителей всех других племен и народов, язык которых был им непонятен и казался неблагозвучным (от греч. barbaros – непонятно болтающий).

(обратно)

60

До IV в. до н.э. чернила по цвету и составу скорее напоминали черную тушь; лишь потом стали применяться и цветные чернила.

(обратно)

61

Плодородные земли вокруг Фив явились причиной появления здесь крупных землевладельцев, а в VI в. до н.э. объединение беотийских городов с Фивами во главе привело к конфликту с Афинами.

(обратно)

62

Олимпийские игры, самые значительные из всегреческих игр. Их устраивали в честь Зевса каждые четыре года летом в его святилище в Олимпии. Принимать участие в играх могли только свободные полноправные греки, не запятнанные пролитием крови. Священный мир охранял гостей и участников игр от нападений во время празднества, при въезде и выезде.

(обратно)

63

Имеются в виду либо Дионис, либо Аполлон: оба этих бога считались посредниками между двумя мирами – миром мертвых и живых.

(обратно)

64

Гоплон – круглый деревянный щит, обтянутый кожей, с бронзовой или из бычьей шкуры передней поверхностью. На передней пластине гоплона обычно изображали символ города, к которому принадлежал воин. Например, дубинка обозначала Фивы.

(обратно)

65

Киммерийцы – кочевое племя из южнорусских областей; ассирийские источники содержат свидетельства о пребывании киммерийцев в Армении (Урарту) в VII в. до н.э.

(обратно)

66

Истр – античное название Дуная в нижнем его течении; Море-Остров – видимо. Каспийское море.

(обратно)

67

Артимпаса – Тривия, или Триодита, богиня трех дорог: Геката, Селена и Артемида, слитые воедино.

(обратно)

68

Скорее всего, это неврии, воинственное германское племя, обитавшее на обширной территории между реками Самбра и Шельда.

(обратно)

69

Европа – дочь финикийского царя Агенора, похищенная Зевсом. Исконно хтоническое божество. Хтоний – подземное царство мертвых. В Беотии отождествлялась с Деметрой и считалась супругой Зевса, а ее сын Трофоний был хтоническим демоном. В Сидоне Европу отождествляли с богинями Селеной и Астартой. Она наделена растительными и животными функциями и объединяет весь космос, включая небо, землю и подземный мир; часто отождествляется с Луной.

(обратно)

70

Афина, богиня мудрости и справедливой войны, являлась и покровительницей змей. Непременный ее атрибут – эгида, шит из козьей шкуры с головой змеевласой Медузы, который обладает огромной магической силой, устрашая богов и людей.

(обратно)

71

Афродита, греческая богиня любви и красоты малоазийского происхождения. В культе Афродиты священными считались мирт, голубь, воробей и заяц; к тому же голубь – древний символ плодородия. В Афродите соединились черты семитской богини плодородия, любви и неба Астарты с обликом малоазийской Великой Матери. Служение Афродите часто носило чувственный характер; она считалась даже богиней гетер (Каллеос называет ее своей богиней), и сама именовалась гетерой и блудницей. Проституция рабынь при храмах Афродиты пришла, очевидно, с Востока. Сын Афродиты от бога войны Ареса – бог любви Эрот.

(обратно)

72

Архилох – греческий лирик (род. в 650 г. до н.э.); вступил наемником в армию, участвовал в сражениях с фракийскими коренными жителями острова Фасоса и погиб в одном из сражений.

(обратно)

73

То есть у Киклад, островов в Эгейском море, окружающих остров Делос (буквальный перевод с греческого "кругообразно расположенные").

(обратно)

74

Дарик – золотая монета массой 8,4г. Поступила в обращение при Дарии I примерно в 510г. до н.э.

(обратно)

75

Родившаяся из расколотой топором головы Зевса, Афина явилась как бы непосредственным продолжением своего отца, исполнительницей его замыслов.

Она – мысль Зевса, осуществленная в действии. Имя Метида (она была матерью Афины) также переводится с греческого как "мысль".

(обратно)

76

Агафокл – знаменитый воитель, тиран (правитель Сиракуз); Аполлодор (Афинский) – мастер монументальной живописи, архитектор.

(обратно)

77

Солон (ок. 638 – ок. 558 гг. до н.э.) – афинский политический деятель и поэт. Был причислен к "семи мудрецам". Ему приписывали высказывание: "Ничего слишком".

(обратно)

78

Геты – фракийское племя. Геты жили в нижнем течении Дуная и были побеждены Дарием во время его скифского похода в 513 г. до н.э.

(обратно)

79

Афине воздаются почести вслед за Зевсом и порой не меньшие, чем ему; таким образом, она является как бы постоянной соперницей его во власти, как и он – ее. Став покровительницей афинян, Афина даровала им священное дерево – маслину.

(обратно)

80

Сова – атрибут Афины, указывающий на ее зооморфное происхождение. Афину называли "совоокой".

(обратно)

81

Будини – одно из скифских племен.

(обратно)

82

Коттаб – популярная в Древней Греции застольная игра, состоявшая в том, чтобы остатки вина из чаши плеснуть в диск, легко укрепленный на вертикальной опоре, чтобы тот упал; или же попасть в плавающую в сосуде с водой маленькую чашечку и потопить ее.

(обратно)

83

Греческое обозначение местности, лежащей к югу от современного Багдада, где находился город Вавилон.

(обратно)

84

Ареопаг ("холм Арея" – греч.) – холм в Афинах, место заседаний древнего судилища с тем же названием. Ареопаг рассматривал уголовные дела.

(обратно)

85

Имеется в виду Дионис, греческий бог виноградарства и виноделия, имевший фракийско-фригийское происхождение. Легенды повествуют о противодействии введению культа Диониса в Греции; этот культ преследовался его противниками (Ликургом, Пенфеем), однако все же распространился чрезвычайно широко, вплоть до Индии.

(обратно)

86

Архонты (регенты) – девять избиравшихся ежегодно правителей Афин.

(обратно)

87

Атонические боги – божества земли и подземного мира; по представлениям греков, благодаря им осуществлялось развитие растений, они принимали покойных в своем царстве. К ним принадлежали Аид, Плутон, Гея, Деметра, Кора, Геката, Дионис, Гермес. Принято было приносить в жертву этим богам животных черной масти.

(обратно)

88

Манипула – подразделение легиона.

(обратно)

89

Ниоба (Ниобея) – жена царя Фив Амфиона, имевшая семь дочерей и семь сыновей. Она посмеялась над богиней Лето, родившей лишь двоих – Аполлона и Артемиду; чтобы отомстить за обиду, нанесенную их матери, Аполлон и Артемида поразили стрелами всех детей Ниобы, и она окаменела от горя, превратившись в скалу, источавшую слезы и ставшую символом невыносимого страдания.

(обратно)

90

Элевсин – город в 22 километрах от Афин, связанный с ним священной дорогой. Там находится главный храм богини Деметры – телестерион.

Элевсинские мистерии Деметры и Посейдона считались частью афинской государственной религии.

(обратно)

91

Фасты (лат.) – дни судебных решений. Фасты легли в основу римского календаря; это понятие было перенесено также на годовые списки римских должностных лиц, которые являются хронологическими вехами начального периода римской истории.

(обратно)

92

Келей – мифический царь Элевсина в Аттике, жена которого Метанира узнала в доброй старушке, нанявшейся в няньки к ее сыну Демофонту, богиню Деметру и помешала ей сделать мальчика бессмертным, для чего богиня натирала его амбросией и закаляла в огне.

(обратно)

93

Мист – участник мистерий.

(обратно)

94

Храм элевсинский Телестерион был сооружен в VI в. до н.э. на месте древнего микенского мегарона, квадратного колонного зала, снабженного рядами сидений по периметру.

(обратно)

95

Мистагог – руководитель мистерий.

(обратно)

96

Имеется в виду Персефона, или Кора ("девушка" – греч.).

(обратно)

97

То есть Аполлон, одна из функций которого – хранитель стад от волков; однако же часто сам Аполлон ассоциируется с волком, что связано с его зооморфным происхождением.

(обратно)

98

Волк по-латыни lupus.

(обратно)

99

То есть он воин и носит оружие, ибо образ волка был преимущественно связан с культом предводителя боевой дружины или бога войны.

(обратно)

100

В античности избегали упоминать вслух Царство мертвых.

(обратно)

101

Мегарон – большой зал или большой дом, дворец.

(обратно)

102

Мегарцы считали родиной Деметры Аргос, а афиняне – Крит.

Артемида-охотница в архаическом прошлом считалась владычицей зверей на Крите, а во всей Малой Азии она ассоциировалась с Кибелой, богиней плодородия, – отсюда и заявление Коры о том, что она отняла у Деметры весь юг.

(обратно)

103

Имеется в виду Триодита или Тривия, "богиня трех дорог" – эпитет, данный трем богиням: Артемиде, Гекате и Селене.

(обратно)

104

Богиня Афродита, рассердившись на относившуюся к ней без должного почтения Мирру, дочь кипрского царя Киниры, внушила той страсть к собственному отцу, который поддался соблазну, не подозревая, что вступает в связь с дочерью, а потом, узнав об этом, проклял Мирру. Боги превратили несчастную в миртовое дерево, из треснувшего ствола которого родился ребенок удивительной красоты – Адонис. Афродита передала младенца в ларце на воспитание Персефоне (она же Кора), не пожелавшей в дальнейшем расстаться с юным красавцем. Спор богинь разрешил Зевс – и Адонис часть года стал проводить в Царстве мертвых, а часть года на земле, с Афродитой, спутником и возлюбленным которой стал. Разгневанная оказанным Афродите предпочтением, Артемида наслала на юношу дикого кабана, который смертельно его ранил. Из крови Адониса расцвели розы, а из слез Афродиты – анемоны.

(обратно)

105

Тронутый печалью Деметры, Зевс разрешил ее дочери Персефоне, ставшей женой Аида, похитившего ее, половину или две трети года проводить на земле, и в качестве Девы (Коры) она почиталась вместе со своей матерью Деметрой как богиня плодородия, на что указывали процессии юных девушек в элевсинских мистериях.

(обратно)

106

Лохаг – командир военного подразделения в сто человек, лоха.

(обратно)

107

Милет – город на юго-западном побережье Малой Азии, в Ионии.

Крупный полис, игравший значительную роль в торговле и колонизации (Милет имел свыше 80 колоний). Милет возглавил восстание ионийских городов против персидского владычества и был в 494 г. до н.э. сожжен персами, а после победы греческого флота в битве при Микале (479 г.) восстановлен. Во время Пелопоннесской войны Милет сражался то на стороне Афин, то на стороне Спарты и неоднократно менял формы правления. Будучи портовым городом, славился своими свободными нравами, нашедшими отражение в непристойных историях.

(обратно)

108

Павсаний – царь спартанцев (480-467 гг. до н.э.), преемник Леонида. Командовал греческим войском в битве при Платеях (479 г.), окончившейся победой греков.

(обратно)

109

Имеется в виду Финикия, то есть часть сирийского побережья, именуемая по-местному Ханаан; оба эти названия означают "пурпуровая страна".

(обратно)

110

Эномотия – подразделение спартанской армии, часть фаланги, состоявшая из 64 гоплитов. В походах расчленялась на более мелкие единицы.

(обратно)

111

Истм – перешеек между Сароническим и Коринфским заливом, связывающий Пелопоннес с материковой Грецией. В древности для сокращения пути вокруг Пелопоннеса там имелся километровый волок для кораблей – Диолк. На Истме находилось святилище Посейдона Истмийского, где каждые два года справляли общегреческие Истмийские игры. В 480 г. до н.э. для защиты от персов севернее этого священного участка была воздвигнута Истмийская стена, впоследствии неоднократно обновлявшаяся.

(обратно)

112

Геката, греческая богиня мрака, ночных видений и чародейства.

Божество карийского происхождения, Геката считалась богиней колдунов и привидений, ее свиту составляли собаки и призраки. Она появлялась на местах погребений и на перекрестках дорог (отсюда греч. Trioditis – Триодита, "богиня на распутье"). Римляне отождествляли Гекату со своей богиней Тривией. Гекате приносили в жертву еду и собак, прежде всего черных; ее атрибуты – факел, бич и змеи.

(обратно)

113

Очевидно, здесь содержится намек на то, что хтонические функции Геи частично взяла на себя Деметра, а затем и ее дочь Персефона, которая против своей воли царствует в подземном царстве, хотя чувствует себя полноправной правительницей и на земле.

(обратно)

114

Ахарны – самая большая область в Древней Аттике, расположенная к северу от Афин на плодородной равнине.

(обратно)

115

Антей – сын Посейдона и Геи, ливийский великан. Побеждал всех соперников, пока не был побежден Гераклом, который задушил его, прежде чем Антей успел коснуться земли. То есть Латро во время поединка дает советы сам Геракл.

(обратно)

116

Илоты – здесь: жители Лаконии и Мессении, покоренные спартанцами.

(обратно)

117

Во главе Спарты стояли два царя, власть которых была ограничена пятью эфорами, обладавшими всей полнотой законодательной, судебной и полицейской власти.

(обратно)

118

Карийцы – доиндоевропеиское племя, жители Карий, государства на юго-западе Малой Азии.

(обратно)

119

Так могли называть близнецов Аполлона и Артемиду, владевших волшебными стрелами смерти, разившими без промаха. Брат и сестра родились на плавучем острове Астерия, который затем стал называться Делосом в честь явления миру этого чуда (от греч. "являю").

(обратно)

120

Агамемнон – мифический царь Микен, вставший во время Троянской войны во главе греческого войска; чтобы флот смог отплыть, ему пришлось принести в жертву свою дочь Ифигению.

(обратно)

121

Ион – мифический прародитель ионийцев, сын Аполлона и афинской царевны Креусы.

(обратно)

122

Кипарис и шиповник – символы смерти у древних греков.

(обратно)

123

Асклепий – сын Аполлона и Корониды, дочери фессалийца Лапифа, изменившей Аполлону со смертным человеком.

(обратно)

124

Несколько переиначенный миф о том, как узнавший об измене Аполлон сжег свою возлюбленную, а выхваченного из ее чрева младенца спас и передал на воспитание кентавру Хирону.

(обратно)

125

Храм Афродиты Анациомены, то есть "морем рожденной".

(обратно)

126

Ликург – легендарный законодатель Спарты, которому там воздавали божественные почести.

(обратно)

127

На самом деле отцом Плейстоанакта (458-408 до н.э.), царя Спарты, который после отделения Эвбеи от Афин в 446 г. до н.э. предпринял нападение на Аттику, был Плейстарх.

(обратно)

128

То же самое, что Ламия ("пожирательница" – греч.), чудовище-вампир, которое похищает детей. У древних европейцев Ламия – змея с головой и грудью красивой женщины.

(обратно)

129

Сатрап ("хранитель царства" – греч.) – со времен Дария I наместник персидского царя во вверенной ему области (сатрапии).

(обратно)

130

Нике (или Ника) – богиня победы; изображалась, как правило, с крыльями и победным венком. Часто чеканились монеты с ее изображением.

(обратно)

131

Крез – последний царь Лидии (560-547 гг. до н.э.), захвативший большую часть Малой Азии. Был известен своим богатством не меньше, чем щедростью, и делал крупные пожертвования в дельфийский храм.

(обратно)

132

Микале – мыс в северной части Милетской бухты в устье реки Меандр.

В 479 г. до н.э. высадившийся с греческого флота десант во главе со спартанским царем Леотихидом захватил созданный персами укрепленный лагерь и уничтожил вытащенные на берег корабли.

(обратно)

133

Мессения – плодородная область в юго-западной части Пелопоннеса.

Жители Мессении неоднократно поднимали восстание против поработившей ее Спарты (Мессенские войны), но лишь в 369 г. до н.э. Мессения с помощью Фив стала независимой.

(обратно)

134

Сузы – один из важнейших торговых городов Переднего Востока и одна из столиц ахеменидов. Здесь находился дворец Дария.

(обратно)

135

Ахерон – болотистая, медленно текущая река в подземном царстве, через которую переправляет в волшебной ладье Харон, а также река Ахерон в Эпире.

(обратно)

136

Царем Аркадии был мифический Аркад, сын Зевса и нимфы Каллисто, которую Зевс превратил в медведицу, чтобы скрыть от ревнивой Геры. На охоте Аркад едва не убил свою мать-медведицу, и, чтобы не допустить этого, Зевс превратил Аркада и Каллисто в созвездия Большой и Малой Медведицы.

(обратно)

137

Во-первых, старинные афинские семьи имели наследственное право участия в Элевсинских священнодействиях и повиновались обету молчания в честь Деметры. Эсхил по традиции пользовался этим правом и даже был изгнан из Афин якобы за разглашение ритуальных фактов, известных только посвященным. Во-вторых, Латро в очередной раз путает понятия, считая Лаконику "страной молчаливых", тогда как в данном случае говорится о юношах, прошедших обряд посвящения Деметре-Гекате, во время которого их пропускали сквозь строй и бичевали, однако же они не должны были ничем выдать своих страданий и молчать.

(обратно)

138

Ивы особенно почитались как деревья, посвященные могучим и опасным богиням – Гекате, Гере, Деметре и Персефоне. Ивы также играли немалую роль в колдовских, совершаемых в лунные ночи, обрядах Матери-богини.

(обратно)

139

Чужестранцев в Спарте практически не было, во всяком случае, их присутствие не одобрялось.

(обратно)

140

Изоляция Спарты усугублялась тем, что государство пользовалось собственными деньгами, которые чеканились из железа.

(обратно)

141

Горго (Горгона, "грозная" – греч.) – вдова царя Спарты Леонида и главная жрица в Ортии. Леонид, правивший в 488-480 гг. до н.э. – легендарный царь Спарты, известный своей битвой при Фермопилах. Клеомен – царь Спарты, отказавшийся вступить в борьбу с персами. Он стремился распространить влияние Спарты на весь Пелопоннес и помешал объединению греческого государства. В 494 г. до н.э. Клеомен одержал победу над главным противником Спарты – Аргосом.

(обратно)

142

Ортия – Артемида, которую называли так в Спарте. Знаменитая деревянная статуя богини, от которой и происходит это прозвище, первоначально изображала, видимо. Гею. Слово "ортия" означает "прямостоящая".

(обратно)

143

Мора – подразделение воинов в фаланге, 1024 человека.

(обратно)

144

Сест – портовый город в Херсонесе Фракийском, в самом узком месте пролива Геллеспонт. Здесь в 480 г. до н.э. Ксеркс (Великий царь) приказал построить понтонный мост. Согласно легенде, в Сесте жила Геро, жрица Афродиты, которую любил Леандр, каждую ночь переплывавший Геллеспонт ради свидания с нею.

(обратно)

145

Демарат – царь Спарты (ок.510-491), в противоположность своему соправителю Клеомену, представителю сдержанной линии спартанской внешней политики, был сторонником экспансии Спарты на Пелопоннесе и во всей Греции. Впоследствии был придворным Ксеркса и под его руководством принимал участие в походе на Грецию.

(обратно)

146

Мантика – искусство гадания и умение предсказывать будущее.

(обратно)

147

Навзикая – прекрасная юная дочь царя Алкиноя и Ареты, обнаружившая на берегу реки (куда пришла по указанию Афины) потерпевшего кораблекрушение Одиссея и спасшая его.

(обратно)

148

Имеется в виду Гермес.

(обратно)

149

Воин – это бог войны Арес, Гелиос – скорее всего Аполлон (а не бог солнца Гелиос, сын титана Гипериона и Тейи).

(обратно)

150

Пан – в греческой мифологии божество стад, лесов и полей. Это сын Гермеса и нимфы Дриопы. Имя Пан происходит от индоевропейского корня, имеющего значение "делать плодородным", однако из-за сходства с греческим "pan" ("все") его трактуют и как "божество всего".

(обратно)

151

Патрокл – друг Ахилла. После его гибели Ахилл принес в жертву двенадцать молодых троянцев и протащил вокруг могилы Патрокла труп Гектора, его убийцы.

(обратно)

152

Симонид (556-468 гг. до н.э.) – греческий поэт; как и его соперник Пиндар, вел кочевую жизнь, находя приют у различных местных владык.

Принадлежность Симониду известной эпитафии воинам, погибшим вместе с ним при Фермопилах, многими оспаривается.

(обратно)

153

Остров Лемнос, убежище Гефеста, бога огня и кузнечного дела. Он был сыном Зевса и Геры, которые недолюбливали его и дважды сбрасывали с Олимпа. Однажды Гефеста спасли жители острова Лемнос, где находится город Гефестии и гора Мосихл с кузницей этого бога.

(обратно)

154

Поликрат – известный самосский торговец, установивший тиранию на Самосе. С одной стороны, он походил на персидского деспота, с другой – на греческого философа. Поликрат был коварно убит по приказу персидского сатрапа Оройта.

(обратно)

155

Лары – древнеримские божества, охранявшие очаг и семью, а также хозяев дома во время полевых работ и путешествий.

(обратно)

156

Гелла и Фрикс – дети Афаманта и богини облаков Нефелы; именно Нефела получила от Гермеса (а не от Ареса) златорунного барана и послала его, чтобы спасти детей от преследований их мачехи Ино. Гелла утонула, а Фрикс добрался до Колхиды. Он принес златорунного овна в жертву Зевсу, а шкуру (золотое руно) повесил в священной роще Ареса, где ее охранял дракон.

(обратно)

157

Имеется в виду Колхида (историческое название современной западной Грузии). После того, как ионийцы (точнее, милетцы) колонизовали черноморское побережье (VI в. до н.э.), Колхида стала отождествляться со сказочной страной Эа, куда держали путь аргонавты. Мифическим царем Эа был Ээт, брат Кирки и Пасифаи, отец Медеи и воспитатель Фрикса.

(обратно)

158

Арамеи – семитские племена, наиболее важными центрами которых в Сирии являлись Дамаск и Хамат. Арамейский язык принадлежит к группе северо-западных семитских языков, родствен древнееврейскому и финикийскому и имеет сходство с арабским. Употребление арамейского языка торговцами и купцами привело в первом тысячелетии до н.э. к распространению его в Месопотамии в качестве разговорного языка, а позднее он стал канцелярским языком в западной части Персидской империи.

(обратно)

159

Эномотарх – командир эномотии, воинского подразделения из 24 солдат.

(обратно)

160

Панкратион (многоборье) – вид спортивной борьбы, включенный в олимпийскую программу в 648 г. до н.э.; соединение кулачного боя и спортивной борьбы, когда разрешены удары кулаком, ногой, коленом, локтями, захваты, сжатия, выкручивание суставов. Запрещено лишь кусаться и царапаться.

(обратно)

161

Одиссей – герой троянского цикла мифов, царь Итаки, сын Лаэрта.

Пелей – мифический царь Фтии в Фессалии, отец Ахилла, одного из греческих героев, осаждавших Трою.

(обратно)

162

Пельт ("щит" – греч.) – фракийский легкий кожаный щит в форме полумесяца.

(обратно)

163

Аш, или Аша Вахишта (авестийское букв. "лучший распорядок") – в иранской мифологии божество правды и праведности, духовная персонификация верховного жреца зороастрийских общин. В зороастризме занимает центральное место: "есть лишь один путь, этот путь Аша, все остальное – беспутье".

(обратно)

Оглавление

ПРЕДИСЛОВИЕ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

  Глава 1 . ЧИТАЙ ЭТО КАЖДЫЙ ДЕНЬ

  Глава 2 . В ФИВАХ

  Глава 3 . ИО

  Глава 4 . РАЗБУЖЕННЫЙ ЛУННЫМ СВЕТОМ

  Глава 5 . СРЕДИ РАБОВ СПАРТЫ [39]

  Глава 6 . ЭОС

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

  Глава 7 . ВОЗЛЕ ВЫТАЩЕННЫХ НА БЕРЕГ КОРАБЛЕЙ

  Глава 8 . В МОРЕ

  Глава 9 . СПУСКАЕТСЯ НОЧЬ

  Глава 10 . ПРИ СВЕТЕ УЩЕРБНОЙ ЛУНЫ

  Глава 11 . ХВАТКА НЕВРА

  Глава 12 . БОГИНЯ ЛЮБВИ

  Глава 13 . О, СЛАВНЫЙ ГОРОД В ВЕНЦЕ ФИАЛКОВОМ!

  Глава 14 . ЧТО ЗА СТРАННЫЙ ПРАЗДНИК!

  Глава 15 . ЖЕНЩИНА, КОТОРАЯ УХОДИЛА ИЗ ДОМУ

  Глава 16 . В АФИНАХ

  Глава 17 . НА ПУТИ В ЭЛЕВСИН

  Глава 18 . В ХРАМЕ ВЕЛИКОЙ МАТЕРИ

  Глава 19 . ВСТРЕЧА С БОГИНЕЙ

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

  Глава 20 . У МЕНЯ В КОМНАТЕ

  Глава 21 . ЭВТАКТ

  Глава 22 . ЖЕНЩИНА НА СКРЕЩЕНЬЕ ДОРОГ

  Глава 23 . В ДЕРЕВНЕ

  Глава 24 . ПОЧЕМУ ТЫ ПРОИГРАЛ?

  Глава 25 . Я, ЭВРИКЛ…

  Глава 26 . ПАСИКРАТ

  Глава 27 . ПАВСАНИЙ

  Глава 28 . МИКАЛЕ[132]

  Глава 29 . ЛАКОНИКА

  Глава 30 . ВЕЛИКАЯ МАТЬ

  Глава 31 . СЛОВА ВЕЛИКОЙ МАТЕРИ

  Глава 32 . В СПАРТЕ

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

  Глава 33 . ПО ТЕНИСТОМУ УЩЕЛЬЮ

  Глава 34 . В ШАТРЕ РЕГЕНТА

  Глава 35 . КОРАБЛИ МОГУТ ПЕРЕДВИГАТЬСЯ И ПОСУХУ

  Глава 36 . КАК ДОСТИЧЬ ФЕРМОПИЛ

  Глава 37 . ЛЕОНИД, ЦАРЬ СПАРТЫ

  Глава 38 . ПОД ДОЖДЕМ В СЕСТ

  Глава 39 . БОЕВЫЕ МАШИНЫ

  Глава 40 . СРЕДИ ЗАБЫТЫХ ДРУЗЕЙ

  Глава 41 . МЫ – В СЕСТЕ

  Глава 42 . Я ОДЕРЖАЛ ПОБЕДУ, ХОТЬ И НЕ БЕЗ ПОМОЩИ БОГИНИ

  Глава 43 . ВОИН ТУМАНА . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .