«Что делать?»

Руслан Омаров Что делать?

Метнувшись взглядом от оранжевых костюмов химзащиты, развешенных у входа, к коллекции инкрустированных перламутром гранатометов, Сикорский запнулся на невысокой полированной стойке черного дерева. На ней лесенкой расположились катаны и замысловатые индийские мечи. С обеих сторон к этой пирамиде прислонялись два длинных африканских копья с широкими наконечниками черепаховой кости в оплетке из страусиных перьев да шаманское знамя районного комитета ВЛКСМ о трех барсучьих хвостах на флагштоке.

Сикорский отвел глаза и посторонился, пропуская мужика, который, поднатужившись, волок за собой чучело кабана, пронзенного трезубцем.

«Ага, — подумал Сикорский, — тоже муляж…»

— Хорошую вещь сейчас трудно достать, — сказал он мужику вслух.

— Ну! — пожаловался тот, ворочая свою добычу по паркету. — Здоровый, сука, попался…

— На блесну брали? — не удержался Сикорский.

— Не, — помотал тот головой, не отвлекаясь, — в кредит.

Сикорский отвернулся от него и подошел к стойке, встав справа от задумчивого великана, украшенного благородной шкиперской бородкой и расшитым охотничьим ягдташем. Тот сосредоточенно выцеливал через пустые стволы переломленной вертикалки плафон освещения на подвесном потолке. Сикорский оперся о стенд и принялся флегматично водить пальцем по стеклу, останавливая ноготь над пистолетами и револьверами, чтобы прочитать надпись.

— Оружием интересуетесь, — вдруг спросил его великан, повернув к Сикорскому свободный глаз.

— Интересуюсь.

— Дело! — уверенно заявил великан, помолчал и добавил: — Что отличает настоящего мужчину?

— Что?

Великан повернулся к нему, заслонив надежной спиной свет плафонов. Лицо у него оказалось доброе и открытое. Мягкие серые глаза в сеточке ранних морщин смотрели в разные стороны. Но Сикорского он все-таки видел, потому что уверенно опустил рядом с ним широкую твердую ладонь, после того как с четким лязгом сложил свое ружье.

— Страсть к оружию, — сказал великан. — Такая детская, знаете, страсть к оружию. Мальчишеский такой восторг от прикосновения к холодным стволам. К теплому такому дереву приклада. Юношеская такая любовь к этим странным таким инструментам смерти…

— Ясно, — кивнул Сикорский, — затянувшийся такой пубертатный период. А от кого отличает?

Великан с усилием свел на нем глаза.

— А сейчас много стало таких, — напряженно выговорил он, оценивая нескладную фигуру Сикорского, — от которых настоящему такому мужчине нужно отличаться. Вот вспоминаю я Эверест… Это на углу, через улицу, ночной клуб. Знаете?

— Понятно, — сказал Сикорский, отодвигаясь от него и налегая на кого-то сзади.

— Осторожнее там! — раздалось из-за спины, и Сикорский, шагнув в сторону, увидел наконец и продавца.

Продавцом оказалась девушка.

Она протискивалась в узкий проход с двумя цинками патронов на плечах, опоясанная пулеметными лентами. За спиной у нее висел длинный лук оюми. Девушка опустила цинки на прилавок, откинула перегородку и прошла на свою половину, пронося мимо Сикорского тонкую смесь ароматов цветущей сакуры и оружейного масла. Когда она с выжидательным видом встала напротив, положив руки на витрину, солнечный свет с улицы охватил ее с правого бока, взбежал по длинной дуге лука и устроился в гнезде тетивы маленькой живой искрой, прыгающей на тугом сплетении черных волос.

— Вы Сикорский? — спросила девушка.

— Я.

— Мне звонили, — кивнула она. — То, что вы просили, сегодня доставили.

— Да, я знаю, — отвечал Сикорский. — Я за ними и пришел. Посмотреть.

— Посмотрите, — пообещала девушка, обращая внимание на человека с ружьем. — Сейчас только клиента отпущу.

Когда они остались одни, девушка вышла из-за перегородки и захлопнула дверь. Затем заперла ее на два оборота. Затем подошла к окну, которое стерегли три восковые фигуры, укутанные в маскировочные халаты. Они полностью заслоняли собой обзор с обратной стороны стекла. Девушка выглянула наружу из-за их плеч.

Сикорский ждал.

— Вы, простите, кем работаете? — поинтересовалась девушка, возвращаясь к стойке.

— Сторожем, — помедлив, ответил Сикорский, — на пункте приема…

— Чего?

— Металла.

— Ага, — промолвила она, сделав шаг назад.

Сикорский сначала подумал, что она чего-то испугалась, но девушка всего лишь наклонилась над стендом, пошарила под ним рукой и добыла из-под него тяжелый пергаментный сверток, перевязанный черной лентой с цепочкой вышитых серебром санскритских букв. Сикорский приблизился. Она устроила сверток на витрине, развязала сложный узел и отступила.

— Смотрите.

Сикорский развернул пергамент двумя руками.

Перед ним лежали десять кинжалов с короткими трехгранными клинками и непропорционально длинными бронзовыми рукоятками. Рукоятки кончались странным украшением, напоминавшим не до конца сведенную четырехпалую клешню.

Сикорский поочередно дотронулся указательным пальцем до острия каждого кинжала, незаметно шевеля губами.

— Они, — сказал он. — Тибетские пурба.

— Вы понимаете, что их надо потом вернуть? — спросила девушка.

— Да, — Сикорский повернулся к ней. — Да, конечно.

Она, видимо, ждала чего-то еще, поскольку внимательно смотрела ему в глаза, быстро перекладывая между пальцами правой руки ключ от магазинной двери.

— Я сумею, — сказал Сикорский, не отводя взгляда. — Я уверен.

— Это хорошо, — кивнула она, — потому что я не уверена, и… — она запнулась, словно оценивая свою недосказанную мысль, но потом покачала головой: — Когда вы хотите… идти?

Он пожал плечами.

— Сегодня.

— Сегодня полнолуние, — напомнила она, снова взглянув в окно.

— Я знаю. Поэтому — сегодня.

Луна, которую из своего укрытия видел Сикорский, стояла у самой вершины циклопической кучи сваленного как попало железного лома, рассыпая по нему неверный свет. Ее диск прорезала черная трещина голой неподвижной высохшей ветви дерева. Сикорский подумал, что Луна привязана к этой ветви в местах излома, потому что она стояла там уже с лишком час, не опускаясь.

Огромное пространство свалки дышало в темноте.

Под животом у Сикорского было колко от ржавой трухи, покрывавшей землю, но он терпел. Он ждал, прислушиваясь к шорохам и редким гулким ударам, отдававшимся в землю едва ощутимой дрожью. По правую руку от него лежали кинжалы, обращенные остриями к куче металла.

К половине первого ночи Сикорского насторожило редкое позвякивание, которое приближалось к нему со стороны далеких ворот. Сначала Сикорский приник к земле, дотянулся до кинжалов и схватил один из них, но потом отпустил. На лице его отразилось недоумение.

Позвякивание становилось все отчетливее, скоро за ним стали различимы осторожные мягкие шаги, которые, как рассудил Сикорский, могли принадлежать грузному высокому человеку, с опаской пробирающемуся между переплетений проволоки и останками пружинных кроватей. Под подошвами этого человека поскрипывала железная мелочь.

Сикорский напрягся.

Человек скоро вышел на освещенную луной лужайку, окруженную зарослями гнутой арматуры. Он стоял во весь рост, осматриваясь. За плечом у него стволами вниз висело ружье. Сикорский узнал давешнего мужчину из магазина, потому что луна посеребрила его бороду под испуганным бледным лицом.

— Здесь, — сказал сам себе бородач. — Где-то здесь.

Сикорский неслышно перекатился в сторону, оставив свои кинжалы далеко справа. Теперь он жалел, что не прикрыл их дерюжной тканью, прихваченной на дежурство. Мужчина с ружьем мог различить их по особому чистому отсвету клинков, бросавшемуся в глаза на фоне убогого жестяного блеска утиля. Сикорский облизал губы, почувствовав на языке режущую ржавую пыль, и мягко опустил руку вдоль туловища, нащупывая рукоять резиновой дубинки.

— Я знаю, что вы здесь, — шепотом сказал мужчина, смешно присев и разводя пустые руки в стороны. — Не бойтесь меня.

Сикорский подумал и таким же осторожным шепотом ответил:

— За каким чертом вы сюда явились?

— Я, — сказал мужчина и внезапно принялся, согнувшись, карабкаться на кучу. — Вы должны понять…

— Сюда, — негромко позвал его Сикорский, ругаясь про себя, — назад…

Мужчина сообразил, где он находится, повернулся спиной к пирамиде хлама, встал на четвереньки, оттопырив зад, и, придерживая ружье, пополз к Сикорскому. Оказавшись рядом, он для начала расчистил себе место широкими медленными лягушачьими движениями, отгребая в стороны мусор, как пловец воду. Затем отвернулся от Сикорского и быстро заговорил, глядя в темноту:

— Вы должны понять. Я еще в магазине догадался… Я знаю, зачем вы здесь!

— Зачем я здесь? — прошептал Сикорский, с ненавистью рассматривая его распластанную фигуру.

— Да, — мужчина вывернул голову на его голос, — я знаю, кого вы ждете… Я тоже читал у Ли Сянь-Миня в повести «Си Шу и юй» о лисах-оборотнях. Понимаете! Я знаю, это прозвучит для вас дико, но… Ведь это же необыкновенный случай, что здесь появилась такое чудо! Вдали от пагод, настоящая такая лиса-оборотень, которой тысяча лет. Вы… Послушайте!

Он стремительно выбросил перед собой руку и схватил Сикорского за запястье.

— Вы не должны ее убивать, — горячо зашептал он, подползая. — Эта лиса — секрет долголетия даосов. К тому же в «Книге гор и морей» говорится: «Страна Цинцюго находится к северу…» Это же про нас! «У тамошних лис четыре ноги и девять хвостов. Голоса их похожи на плач младенцев. Могут есть людей. Человек же, съевший такую лису, не боится яда змей».

Сикорский помотал головой и задергался, высвобождая руку.

— Вы сумасшедший, — прохрипел он, отталкивая здоровяка коленом. — Зачем вы сюда пришли, идиот?

— Поймите же! — доносился до него возбужденный шепот. — Лиса обретает необходимую ей такую энергию «ян», вступая в связь с мужчинами. Таким образом она поддерживает в себе жизнь веками. Если это настоящий такой мужчина, то…

Сикорскому удалось освободиться от его захвата. Он резко бросился вперед, наваливаясь на бородача всем телом и прижимая его голову к земле. Бородач, продолжая по инерции говорить, стал глухо рокотать в пыли, извиваясь. Сикорский сжал ему затылок и несколько раз сильно припечатал лицом о землю, так что тот затих. Тогда он прислушался.

С вершины железной кучи вдруг раздался сухой потрескивающий голос.

— Далее, — сказал голос. — Если теоретическая критика Бернштейна и его политические вожделения оставались еще кому-либо неясными, то французы позаботились о наглядной демонстрации новой методы. Франция и на этот раз оправдала свою старинную репутацию страны, в истории которой борьба классов более чем…

И замолк.

Сикорский боком съехал с неподвижного тела настоящего мужчины и подобрался к своим кинжалам. Он сгреб их вместе с пергаментом не глядя. Глаза его были прикованы к черному остову сейфа с полуоткрытой дверцей, что наклонно врос в кучу почти у самого ее верха. Голос доносился изнутри. Спустя минуту, которая понадобилась Сикорскому, чтобы осторожно выдвинуться ближе, голос снова начал говорить:

— …и немцев мы вовсе еще не намерены подарить Кричевскому и прочим многочисленным защитникам «свободы критики». Если «самые отъявленные бернштейнианцы» терпимы еще в рядах германской партии, то лишь постольку, поскольку они подчиняются и ганноверской резолюции, решительно отверг…

Сикорский, цепляясь за куски арматуры, лез к сейфу. Сверток с кинжалами он неудобно прижимал к телу левой рукой и, спотыкаясь о невидимое железо, все время тоскливо боялся их рассыпать. Когда он очутился у сейфа, голос зачастил, словно что-то предчувствуя:

— Мы сказали, что наше движение, гораздо более широкое и глубокое, чем движение 70-х годов, необходимо воодушевить такою же, как тогда, беззаветной решимостью и энергией. В самом деле, до сих пор, кажется, еще никто не сомневался в том, что сила…

Сикорский, едва не оступившись и не покатившись вниз, с шумом пнул дверцу сейфа. Сам сейф покачнулся. Внутри его гулко перекатился тяжелый предмет. Сикорский выхватил первый кинжал и сунул его в темное чрево сейфа. Внутри острие отчетливо чиркнуло об уворачивающийся металл.

— …таким образом, налицо и стихийное пробуждение рабочих масс, пробуждение к сознательной жизни, — было сказано из сейфа.

— Пробуждение, — зарычал Сикорский, отпуская первый кинжал и одним движением вынимая из свертка другой.

Он наносил удары своими кинжалами в распахнутую квадратную пасть, отшвыривая их, только когда удары эти достигали своей странной цели. Из сейфа еще донеслось:

— …для того, чтобы воспользоваться опытом движения и извлечь из этого опыта практические уроки, необходимо дать себе полный отчет о причинах…

Затем, уже слабее:

— …но полбеды сделалось настоящей бедой, когда это сознание стало меркнуть (а оно было очень живо у деятелей названных выше групп), когда появились…

И наконец уже совершенно невнятно:

— …эта организ… необходимо… должна… не очень широ… и, возможно, конспиративной…

В глубине сейфа тяжело и звонко ударило, и когда десятый кинжал был уронен, по всему железному кладбищу пронесся тягучий вздох. Следом воцарилась тишина.

Сикорский упер уставшую руку в дверцу, прильнул к сейфовому боку и медленно сполз на колени. Ему показалось, что он сидел так много часов, пока снизу до него не донеслись стоны и ругань тяжело восходящего к вершине человека.

Это был бородач. Вид его вызывал жалость, прежде всего из-за влажных потеков слез, которые блестели грязными дорожками на припорошенном ржавчиной лице. Он был безоружен. Сикорский заставил себя встать на ноги, опираясь о сейф.

— Вы убили ее! — причитал бородач.

— Нет, — сказал Сикорский, обходя сейф.

— Вы чудовище! — выкрикнул бородач, возвысившись над ним высокой сгорбленной фигурой отчаяния. — Убийца. Бездушный варвар! Вы уничтожили чудо, за которым мужчина идет всю жизнь как в бреду! Безутешный и…

Вместо ответа Сикорский наклонил сейф, и из него выпрыгнула и обрушилась наземь, под ноги бородачу, круглая лысая чугунная голова, вся в свежих оспинах от точных кинжальных ударов. Она еще покачнулась и замерла, обратив к небу короткую отполированную эспаньолку. Бородач отшатнулся, вскрикнул, потерял равновесие и полетел вниз, увлекая за собой обломки кухонных плит и битый кирпич.

Он пришел в себя оттого, что Сикорский, сидя рядом на корточках, поливал его тонкой струйкой теплой воды из фляжки. Поодаль лежали два свертка. Один крупный, округлый, утопавший в тени, и другой, освещенный луной, пергаментный, перевитый черной лентой.

Бородач повернул голову, поморщившись от боли.

— Ничего, — сказал ему Сикорский, поворачивая флягу, — все кости целы. Домой дойдете сами. И вот еще…

Бородач сглотнул. Сикорский посмотрел на него и протянул флягу, приглашая выпить воды. Бородач попытался сесть.

— Я сегодня уеду, — продолжил Сикорский, помогая ему, — в другой город. Там тоже есть говорящая голова. Не как эта, другая, похуже. Цементная. Знаю, ей уже жертвы приносят. Пока «Хванчкарой» поливают и табачным дымом окуривают. Иногда черного петуха режут. М-да… Буду ловить ее! А вы забудьте все, что видели.

Бородач сделал несколько глотков. Его кадык двигался, как поршень.

— А лис-оборотней здесь отродясь не водилось, — Сикорский поднялся на ноги и пошел к сверткам. — С чего это вы взяли?