«Шаман»

Шаман (fb2) - Шаман (пер. Надежда Андреевна Сосновская) (Звездный Камень - 1) 1605K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Кристофер Сташеф

Пролог

— Огерн тогда был самым обычным человеком, — сказал старик Лукойо. — Но это было тогда…

Лукойо — тощий старик с длинными, остроконечными ушами, отличался проворностью, ловкостью и умом. Он рассказывал историю пятерым детишкам, ушки которых были заострены едва заметно. Глаза старика сверкали. Чуть поодаль, около ревущего очага, болтали молодая женщина и старуха, время от времени устремляя на детишек и старика любящие взгляды. Длинные волосы скрывали уши женщин, но молодая чем-то неуловимо напоминала старика — то ли ловкостью, то ли хитроватым блеском глаз. Ростом она была пониже старухи.

— А в тот раз ты говорил, будто он большой-пребольшой, дедуля, — закричал старший из детишек.

— Большой, большой, а как же! Самый здоровенный в своей деревне — и ростом, и силой! Он был не только охотником, но и воином, но он не был улином.

В длинном доме зашевелились члены семейства, побросав свои дела, они стали собираться около старика и детей. Глаза у многих светились неподдельным интересом. Конечно, эту историю они уже слыхали, но в такие дни, когда за окнами завывал зимний ветер, старые рассказы и домашний очаг представляли собой нечто большее, нежели просто тепло и присутствие близких.

— Улины были богами, — хитренько улыбнулась старшая из девочек.

И наверное, угодила по больному месту, потому что старик покраснел и воскликнул:

— Вовсе нет, хотя в то время все так думали, даже сам Огерн! Даже я! Правда, Дариад объяснил ему, что это не так, что улины только выше и сильнее нас и от рождения умеют творить чудеса. Но Огерн сказал мне: «Не вижу большой разницы, Лукойо. Сверхлюди они или боги — что с того? Все равно они могут убить любого, лишь только глянут на него». Ну а когда мудрец ему по-другому все втолковал, вот тогда-то Огерн ему поверил.

— А мудреча он как повштречал, дедушя? — прошепелявил самый младший из внуков. Даже он знал, как поддразнить деда.

— Ах! — вздохнул Лукойо, и лицо его стало ужасно огорченным. — Во времена печали, во времена бед — вот когда Огерн его повстречал!

Дети смотрели на деда горящими глазами. Они притихли.

— Они завели его, — шепнула молодая женщина старухе.

— Это верно, но ведь это так просто? Ладно, давай послушаем, чего он наплетет на этот раз.

Между тем глазки старухи радостно поблескивали: чувствовалось, она совсем не против в который уже раз выслушать из уст мужа историю их знакомства.

Глава 1

В ушах у Огерна зашумело, в глазах потемнело. Он крепче сжал маленькую руку Рил, словно единственную реальную вещь в мире, вдруг ставшем таким ужасным, — Рил так и сказала про этот мир. Огерн старался забыть ее слова, но они звенели и звенели у него в ушах.

— Не жди, — нарушила молчание Рил после стонов, вызванных очередной схваткой.

Когда схватка заканчивалась, Рил продолжала говорить, как будто ничто и не прерывало ее речь. Но Огерн видел страх в глазах жены, и его пробирал озноб.

— Если я умираю, не… жди… когда мой дух оставит меня… Разрежь мое тело… рассеки ножом… и освободи ребенка… — Рил снова дико закричала: началась новая схватка.

Огерн обнимал жену, стараясь не сжимать ее руку слишком сильно. Она страдала, и он страдал вместе с ней. Схватка закончилась, Рил простонала:

— Если мне суждено умереть, пусть хотя бы она… живет.

Казалось, ребенок сражается за свою жизнь уже несколько часов, стучится в ворота, которые ему не открывают. Огерн озлился и тут же сам себя выругал: при чем тут ребенок, разве он знает, что он делает своей матери? Он просто хочет жить, как все люди! В горле у Огерна пересохло. Он сглотнул слюну и сжал обе руки жены.

— Нет, милая. Пока мы живы, боги продолжают вести нас по жизни. Времени вытащить ребенка хватит и после того, как ты перестанешь дышать, но ты не перестанешь, конечно же, нет! И конечно, ребенку безопаснее внутри тебя! И мы должны верить в то, что боги не заберут тебя, не будут так жестоки: ты еще очень молода, — но Огерн прекрасно знал, что забирали и помоложе. Но он постарался отогнать это воспоминание и только прошептал: — Помни, если мы вытащим ребенка сейчас, ты можешь умереть, и дитя тоже может умереть! Но если тебе удастся продержаться до рождения малышки, дождаться того мига, когда она задышит сама, тогда и ты, и она встретите весну.

Рил собралась что-то ответить мужу, но он приложил палец к ее губам.

— А теперь молчи. Трудись тогда, когда твоему телу положено трудиться, а когда можешь — отдыхай. Ради ребенка. Ради меня.

Тело Рил напряглось, она вскрикнула и так крепко вцепилась в руку Огерна, что тот поразился, откуда столько силы в таких хрупких пальцах. Когда Рил обмякла, она долго не могла отдышаться и смотрела на мужа широко раскрытыми одичалыми глазами, в которых стояла смерть. Огерн в страхе вглядывался в жену. Его спасло то, что кто-то положил руку ему на плечо. Он дико взглянул на пришедшего… на него с пониманием и состраданием смотрела седовласая старуха. Старуха поманила его и отвернулась. Огерн проводил глазами старуху, потом вернулся взглядом к маленькой руке жены, бессильно лежавшей в его руках, к ее закрытым глазам, лицу, покрытому капельками испарины.

— Отдохни, любимая, — пробормотал Огерн. — Мардона отсылает меня, но я, как только смогу, снова приду к тебе.

— Иди, — прошептала Рил, но даже глаза не открыла. Она выглядела такой изможденной, такой измученной, что Огерн не сразу решился встать и пойти следом за Мардоной к выходу, отодвигая развешенные шкуры, закрывавшие дом от ветра.

Снаружи лежал белый, чистый снег, приглаженный уже стихшим ветром, небо было чистым — таким чистым, будто звезды погрузили в прозрачный лед. Но Огерн и холода не заметил, потому что увидел тоску в глазах Мардоны.

— Она должна жить! — крикнул он, опомнился, взял себя в руки и прошептал: — Она должна!

— Будет жить — значит, ей помогут боги, — угрюмо буркнула Мардона. — Не сомневайся, я все сделаю, чтобы испросить их помощи, Огерн, но боюсь самого худшего.

Огерн чуть было не схватил старуху за плечи, но снова вовремя сдержался.

— Это не должно случиться!

— Тогда молись! — просто проговорила Мардона. — Это самое лучшее, что ты для нее сейчас можешь сделать. Молись Ломаллину, а уж мы позаботимся о Рил. Внутри тебе делать нечего, Огерн. Ты боишься, и она чувствует твой страх.

Огерн хрипло вскричал и упал на колени.

— Молись, — еще раз посоветовала ему Мардона и ушла в хижину.

Огерн стоял на коленях в снегу. Он застыл, в голове у него было так же пусто и холодно, как вокруг. Огерн смотрел на усыпанную звездами бездну небес — вот одна из множества звезд на небе загорелась ярче других. Он устремил к ней свой взор и мысленно вымолвил: «Ломаллин! Бог людей, защитник человечества! Будь сейчас с нами, молю тебя! Сделай, что в твоих силах, чтобы Рил осталась жива! О Ломаллин, пошли Мардоне мудрость, а ее рукам ловкость, и пошли Рил разрешение от бремени!»

Он говорил и говорил с Ломаллином еще и еще, делился с божеством своими страхами и ужасом. Долго ли, коротко ли Огерн вот так простоял в снегу, он не понял, но наконец он взглянул в сторону леса… и увидел фигуру человека в светлом плаще с капюшоном, отороченным темным мехом. Человек шел по заснеженной опушке кубитах в ста от деревни. Посох вздымался и падал в руке незнакомца.

В сердце Огерна затеплилась искорка надежды — такой надежды, какую он даже боялся почувствовать, но он все же дал искорке разгореться, покачиваясь, поднялся с колен и, спотыкаясь, побежал к человеку в плаще, крича:

— Добро пожаловать, странник!

Человек поднял голову, укрытую капюшоном, и в тени, отбрасываемой мехом, блеснули веселые глаза.

— Доброй ночи тебе, охотник!

Огерн резко остановился. У него вдруг слова застряли в горле.

— Да по… поздновато охотиться.

— Еще как поздновато, — согласился незнакомец.

У него была короткая густая жесткая бородка и длинный прямой нос. Глаза большие, а брови такие же густые, как борода.

Так и не сумев найти нужные слова, Огерн спросил:

— Откуда ты идешь?

— От Ломаллина, — ответил незнакомец. — Пять ночей назад, Ломаллин во сне узнал, а я узнал от него, что здесь будет трудно рожать женщина, что ее жизни будет грозить опасность.

Огерн издал звериный вопль, словно его раздавили, и повалился к ногам незнакомца.

— Вставай, вставай, охотник! — Мудрец склонился и помог Огерну подняться. Это у него получилось так легко, словно веса в здоровяке Огерне было не больше, чем в птичке. — Так ты, стало быть, ее муж?

— Да, и если ты сможешь спасти ее, незнакомец, я всю жизнь буду твоим должником.

— Не моим, а Ломаллина, — решительно поправил Огерна странник. — Хотя ему нужны не рабы, а верные последователи. Но не стоит считать жизни до тех пор, пока они не спасены, охотник. Как твое имя?

— Огерн! — воскликнул воин.

— А я Манало. Кто та женщина, которая рожает так долго и тяжко?

— Рил, моя жена, моя любимая, звезда моих ночей!

— Отведи же меня туда, где она лежит, — попросил Огерна Манало.

— Пойдем! — обрадовался Огерн и, развернувшись, вошел в родильную хижину.

Они едва переступили порог, как Рил закричала — страшно, дико. От этого вопля сердце Огерна, казалось, разорвется на части. Спина жены изогнулась дугой, каждая мышца напряглась. — Огерн даже испугался, что мышцы вот-вот оторвутся от костей.

Манало остановился, наблюдая — именно наблюдая, — Огерн метнул в него гневный взгляд. Как мог этот человек оставаться таким спокойным, когда тут такие муки? Но в конце концов это была не его боль и не его жена! Огерн с трудом сдерживался, но не успел он и рта раскрыть, как вопль жены утих и несчастное, измученное тело Рил обмякло. Огерн бросился к жене, но Мардона предостерегающе выставила руку. Огерн остолбенел, пожирая жену испуганными глазами, а мудрец шагнул вперед, откинул капюшон и протянул старухе руку:

— Я Манало.

— Я Мардона, — отозвалась шаманка и спросила: — Что тебе тут надо? Разве не знаешь, что здесь не место и не время быть мужчинам?

— Я тоже шаман, — отозвался Манало.

— Его послал Ломаллин! — вырвалось у Огерна, а Рил повернула голову и устремила на Манало взгляд, полный надежды.

— Несколько дней назад я услыхал зов Ломаллина, — объяснил Манало, — и пришел сюда, ибо он передал мне знание о том, что женщина народа бири страдает от боли.

— А что ты такого можешь, чего не умеем мы? — язвительно спросила Мардона.

— Может быть, и ничего, — признался Манало, — а может быть, и много чего. Я могу коснуться этой женщины?

Мардона глянула на Рил, та отчаянно кивнула. Шаманка перевела глаза на Огерна.

— Конечно! — воскликнул тот.

Манало кивнул, передал Огерну свой посох, подошел к Рил и опустился на колени рядом с лежанкой.

Огерн держал посох странника и поражался тому, какой покой исходил от обычной, казалось бы, палки. Он вдруг почувствовал, что уже способен переносить вопли Рил — а она снова закричала — и смотреть на нее без такого ужасного страха. Теперь Огерн почему-то знал, что Рил останется в живых.

Манало положил руки на раздувшийся живот Рил и, уставясь в одну точку, принялся ощупывать его пальцами. Казалось, пальцы бродят по коже как бы сами по себе. Каким-то чужим, отстраненным голосом он проговорил:

— Ребенок запутался в пуповине. Он рвется вниз, а его оттягивает назад.

Мардона выпучила глаза.

— Откуда тебе это знать?

— Я смотрю и вижу глазами Ломаллина, — отвечал мудрец, и голос его набрал силу. Окончательно очнувшись от транса, он обернулся к Мардоне. — Ребенок так закручен в пуповине, что от ее длины ничего не осталось. Женщина тужится, а ребенка затягивает в матку.

— Бедняжка! — вырвалось у Мардоны. — Но как ты спасешь их?

— С помощью вот этого, — мудрец вынул из-под плаща длинную тонкую палочку с небольшим лезвием на конце, — мы должны перерезать пуповину до того, как дитя родится, но, чтобы сделать это — да-да, именно я должен сделать это, — мне нужно проникнуть в утробу женщины, потому что я должен видеть все так, как видел только что.

Мардона смотрела на мудреца, и гордыня боролась в ней с заботой о Рил. Наконец она кивнула, и Огерн облегченно вздохнул.

— Есть ли у меня разрешение отца? — спросил мудрец.

— Есть!

— Хорошо, — кивнул Манало. — Но ты должен выйти из хижины, Огерн. Тебе нельзя смотреть.

Огерн растерялся.

— Не бойся, я не обману тебя и никуда не денусь, — тихо проговорил Манало. — Если она умрет, можешь изрезать меня на куски, а дверь тут только одна.

— Не стану я тебя резать!

— Тогда уходи.

Огерн опустил голову и вышел.

Он был у двери, когда Рил снова закричала. Огерн заставил ноги двигаться, а глаза смотреть вперед.

Выйдя на мороз, он всей грудью вдохнул холодный ночной воздух и поежился, хотя холода он и не чувствовал, а потом посмотрел на звезды и прошептал молитву благодарности Ломаллину.

Крик Рил нарушил тишину ночи еще раз, и еще, и еще, но затем крики сменились стонами: то стонала Рил, то слышались подбадривания Мардоны. Зашуршали шкуры, закрывавшие вход, и рядом с Огерном встал Манало.

— Теперь с ребенком все как надо, — сказал он. — Ждать осталось недолго, примерно час.

Огерн не стал спрашивать, что такое «как надо», он только пылко проговорил:

— Благодарю тебя от всего сердца, Манало!

— Тебе спасибо за благодарность, — откликнулся Манало, улыбаясь. — И Ломаллина поблагодари — для души полезно. И еще молись, чтобы рождению ребенка больше ничто не помешало — роды еще не завершились.

— Помолюсь! — с готовностью воскликнул Огерн.

— Вот и хорошо. А я должен вернуться к твоей жене. Хотя, если все пойдет, как должно, я там не нужен. Терпи и жди. — И мудрец снова исчез за шкурами, закрывавшими вход в хижину.

Огерн вознес к небесам безмолвную молитву благодарности за то, что здесь сейчас Манало, а потом вложил все свое сердце в другую молитву и в еще одну, а стоны звучали и звучали у него за спиной и потом снова сменились криками. И наконец послышался такой вопль, что Огерн не выдержал и повернулся ко входу. Он уже готов был вбежать в хижину, как на ее пороге появился улыбающийся Манало. Он поманил Огерна пальцем. Огерн влетел следом за ним в хижину, словно стрела, выпущенная из лука.

Там, озаряемая светом очага, лежала Рил. Лицо жены было бледным и влажным, глаза закрыты, но дыхание вздымало ее грудь, и Огерн почувствовал, как внутри него поселилось какое-то спокойствие за Рил. А потом он увидел Мардону: она держала на руках маленький шевелящийся сверток, из которого доносилось попискиванье. Шаманка что-то ворковала, обращаясь к свертку, и улыбалась Огерну.

Огерн и сам не заметил, как оказался рядом с Мардоной. Старуха приоткрыла меховое одеяльце, и Огерн увидел крошечное личико с зажмуренными глазками и капризно искривленными губами. Казалось, целую вечность Огерн смотрел на это чудо, потом наконец с недоверием воззрился на Мардону.

— Это сын, а не дочка, которую вы ждали, — проворковала повитуха. — И он целенький и здоровенький. А Рил ужасно устала, бедняжка. Она потеряла много крови, но ничего страшного. Ей надо отдохнуть, хорошенько отдохнуть, и через недельку она совсем оправится.

— Не знаю, как тебя и благодарить!

— А ты будь к жене добр и делай все, о чем она тебя ни попросит, — вот тебе и благодарность. Теперь поцелуй ее, а я должна отдать ей ребенка, потому что он просит того, чего у меня уже давно нет.

Огерн обернулся и упал на колени, потом протянул дрожащую руку и нежно прикоснулся к Рил. Рил открыла глаза, слабо, устало улыбнулась мужу, а Огерн поцеловал ее долгим нежным поцелуем. Едва он оторвался от губ жены, как Мардона отстранила его и положила на грудь Рил ребенка. Огерн, как зачарованный, смотрел на малыша, а тот деловито засосал грудь Рил. Огерна окатила волна нежности, и в нем зажглось желание.

Нет. Для этого будет достаточно времени, когда она совсем оправится после родов — через несколько недель, через месяц. Огерн обернулся к мудрецу. Тот стоял у очага и улыбался. Огерн поклонился ему:

— Как мне отблагодарить тебя, Манало? Проси у меня все, что угодно!

— Немного еды и кровать, — ответил Манало. — Я устал.

— Самую лучшую из кроватей и самую лучшую еду! Пойдем!

Огерн вывел мудреца из хижины. Небо уже заливал предрассветный румянец. Ветви деревьев на фоне умытого неба казались тоньше и темнее. Мужчины пересекли поляну, прошли мимо самой большой хижины и оказались около жилища Огерна. Он локтем отодвинул в сторону шкуры и кивком пригласил Манало войти:

— Входи в мой дом!

Мудрец, устало и благодарно улыбнувшись, вошел в дом. Огерн поспешил к очагу, опустился возле него на колени, подложил растопки и раздул тлеющие угли, после чего вскочил и открыл дыру в крыше для выхода дыма. Пламя весело заплясало в очаге и осветило уютное, чистое жилище, уголки которого дышали присутствием Рил — сухие цветы, ароматные травы, аккуратно зачиненный полог кровати.

Манало взглянул на кровать и покачал головой:

— Я не смогу лечь на твое ложе, Огерн. Пожалуйста, постели мне на полу.

— Конечно, Манало! Постелю, как скажешь. Но только на полу лягу я, а не ты! Нет, нет, не спорь! Ты спас мою жену! Ты так долго шел, целую ночь трудился, тебе непременно надо выспаться на перьевой перине и под одеялом!

Манало открыл было рот, чтобы возразить, но Огерн опередил его:

— А я все равно не усну! Я слишком взволнован и так счастлив, что…

— Ну ладно, как скажешь, — улыбнулся Манало. — Тогда я ложусь.

— Но сначала ты должен поесть! — Огерн притащил плоский каравай хлеба, сыр и принялся нарезать ножом толстые ломти. — Плоховато угощение — только хлеб, сыр да пиво. Будь Рил дома, уж она бы тебя попотчевала, ну а раз ее нету, то лучше простая еда, но побыстрее, чем…

— Хлеб с сыром — лучше и не придумаешь. — Манало повесил свой плащ на сучок, уселся на край кровати и, с облегчением вздохнув, стянул сапоги.

— Еда простая, зато быстрая! — Огерн с таким почтением подал Манало деревянную тарелку, будто ухаживал за божеством или южным владыкой.

Манало взял у него тарелку, и Огерн подал ему большую кружку с пивом.

— Поешь и поспи, о мудрец! А потом проснись, поешь и снова отдыхай! Ты должен прогостить у меня не меньше недели — я хочу выказать тебе всю мою благодарность.

— Я не имею права оставаться надолго, — признался Манало. — Моя жизнь — это странствия от деревни к деревне. Но я с радостью проведу у тебя несколько дней.

— Ты странствуешь? — изумился Огерн. — Такой достойный человек. Почему бы тебе не остаться и не стать вождем?

— Потому, что я предан делу Ломаллина, — объяснил Манало. — То есть служению людям, воспитанию их. Я должен привнести свет в их души.

— Ты — Учитель! — воскликнул Огерн.

— Да. И я иду туда, куда посылает меня Ломаллин. В эту деревню, потом в другую, и везде я остаюсь до тех пор, пока улин не велит мне идти в другое место.

— И к нам велел прийти! Хвала Ломаллину!

Слово «улин» Огерн, конечно, знал. Так назывались существа, почитаемые людьми как боги. Но слово это произносилось крайне редко, и Огерн очень удивился тому, что оно слетело с губ Манало.

— Воистину хвала Ломаллину, ибо женщина жива. — Манало вздохнул и вернул Огерну кружку и тарелку. — А теперь я отдохну до завтра. А завтра я буду учить.

Однако на следующий день он никого не учил, потому что полдня проспал, а потом ухаживал за Рил до тех пор, пока не удостоверился, что с ней все хорошо и будет хорошо даже в его отсутствие. А потом настало время ужина, а потом пришла пора спать, словом, учить народ в деревне Манало начал только через день.

Но стоило ему начать учение, как он уже не мог остановиться. Он учил изготовителей луков, как оперять стрелы, чтобы они точнее попадали в цель, он учил женщин, как собирать новые растения, показал некоторые семена и сказал, что их нужно закопать в землю, и тогда на следующий год, когда племя вернется на это место, здесь будут расти такие растения, которые дадут племени пищу. Огерну Манало показал поблескивающие камни, а потом научил, как устроить очаг, в котором эти камни плавились в желобках, вкопанных в землю. Когда расплавленный камень остывал, из желобков вынимали металл крепче меди. Манало показал Огерну и то, как снова разогреть этот металл, как потом обработать его каменным молотом и выковать изделие любой формы: наконечник стрелы, наконечник копья, даже нож, еще — чудо из чудес — длинный-предлинный нож под названием «меч».

Ибо, как сказал Учитель:

— Все эти вещи понадобятся вам, если против вас ополчатся существа, создания Улагана.

Огерн поежился, — Огерн, силач охотник и воин, — ибо даже он побаивался ужасных, извращенных созданий, посылаемых злым божеством, человеконенавистником, для того чтобы они вредили людям — более молодой расе. Огерн со рвением принялся за работу — стал учиться делать оружие, лучше которого никто никогда не видел. Ему ведь нужно было защищать жену, а теперь и сына.

Рил поправлялась, а малыш рос не по дням, а по часам. Манало учил всех женщин в деревне, как пользоваться новыми травами и как по-новому лечить болезни. Но самые сокровенные знания он поверил только Мардоне и Чалук — шаманам.

Он научил охотников, как по-новому выслеживать зверей, как делать новые капканы для волков и рысей, кравших скот, как по-новому охотиться на медведя и молиться перед охотой на него. Детей Манало обучил новым играм, он научил их рисовать кое-какие значки палочками на земле. С помощью этих значков можно было что-то сказать другому человеку, который пришел бы потом и посмотрел на эти значки. Манало всех чему-нибудь да учил. Казалось, нет ничего такого, чего бы он не знал.

А потом он как-то сказал Огерну:

— Ломаллин зовет меня. Сегодня я последний раз переночую у вас.

Огерн закричал, принялся возражать, но мудрец остался непреклонен — мол, идти он должен непременно, но сегодня, в последний вечер, он научит всю деревню кое-чему новому. И все собрались у большого очага в главной хижине, и Манало сел на стул вождя и рассказал им историю, которую все они уже знали, но рассказал так, будто рассказывает что-то новое, и все слушали, словно впервые, многое добавилось к известному прежде. Как зачарованные, просидели жители деревни полночи — и малыши, и старики — все, как один, жадно слушали слова Манало, а он рассказывал им историю улинов.

Глава 2

— Прежде, чем создать человечество, — начал свой рассказ Манало, — Творец создал более древний род — улинов. Он создал их из четырех стихий — Земли, Воздуха, Огня и Воды, взятых неравными частями, но так, чтобы хватило для сотворения магических созданий, наилучшим образом подходивших для того мира, который простер перед ними Творец. Каждому мужчине-улину Творец дал свой разум, а каждой улинской женщине — свой. И он не стал принуждать их благодарить себя или прославлять. Улины оказались просто-таки созданными для радости и удовольствий, вот они и стали прославлять эти самые удовольствия.

— Это было ошибкой, — сказал кто-то из мужчин.

Но Манало покачал головой:

— Творец ошибок не делает, хотя людям так может показаться. А уж улинам, конечно, кажется, что ошибка Творца — это создание людей.

— Но тогда они могут бросить вызов Творцу!

— Не больше, чем вы, ведь и вы тоже — каждый — рождаетесь со своим разумом, и неплохо бы вам об этом помнить. О да, нам улины кажутся гигантами, способными творить чудеса, гигантами в сто раз сильнее любого из нас. Они умнее, и по сравнению с нами у них обострены все чувства, но ум сам по себе — это еще не мудрость, а обостренные чувства — не озарение.

— Но улины бессмертны, — возразила какая-то женщина.

Манало кивнул:

— Сами по себе они умереть не могут. Не может убить их и смертный. Но вот друг друга они убивают, потому-то их и осталось так мало. Они готовы получать от жизни все, даже за счет других.

Старуха покачала головой, бормоча:

— Неужто им радостей не хватало без того, чтобы друг дружку не убивать!

— Хватало. Они могли добывать себе пропитание из самих стихий. Им не надо было трудиться. Хотя они и ели земные плоды, но делали это не от нужды, а ради удовольствия. Охотились, собирали плоды и ягоды тоже только для веселья, но еще они любили драться!

— И самым главным бойцом у них был Маркоблин! — взволнованно выкрикнул какой-то мальчишка.

Манало кивнул.

— Маркоблин лучше всех владел мечом и копьем, он был сильнее всех, кроме разве что кузнеца-чародея Аграпакса — ну а Аграпакса драки, конечно же, не интересовали.

— Но Маркоблин мог заставить его драться! — настаивал мальчишка.

Манало покачал головой.

— Заставить Аграпакса было невозможно, ибо оружие делал он и ни один воин не решался портить с ним отношения. У тех же, с кем такое случалось, мечи во время схваток крошились на мелкие кусочки, и воины погибали. Но Маркоблин мог убивать других, и многие улины не решались отказать ему, если он что-то приказывал.

— Не решались? — нахмурился мальчишка. — А разве он не правил всеми по-настоящему?

— Никем из улинов нельзя править, — цедя слова, отвечал Манало. — Нельзя, каким бы ты ни был великим бойцом, потому что все улины умеют колдовать, а вот владеть колдовством и оружием одинаково было дано не всем. Маркоблин колдун был неважнецкий, поэтому он опасался тех, кто мог побороть его колдовством.

— Значит, он не был королем улинов? — уточнил один из мужчин.

— Нет, не был, но если кого и считать королем улинов, то только его. Но на самом деле он не мог повелевать теми, кто не хотел этого сам. Многие улины вообще не желали сражаться и сопротивлялись Маркоблину с помощью колдовства или объединялись против него в отряды.

— Но он собрал своих людей, — не унимался мужчина.

— Он собрал своих людей, — подтвердил мудрец. — И главным из тех, кого он собрал, был Улаган. Оружием он владел не так ловко, как Маркоблин, да тут и дивиться нечему — таких было большинство. Удивительно другое — как Улаган остался в живых.

По хижине пробежал нервный смех.

— Ну, так Улаган же был хоть куда.

— Хоть куда, это точно — умением злиться и мстительностью, — кивнул Манало.

— И отряд Маркоблина подрался с другим отрядом?

— Точно, — согласился Манало. — И многие погибли и с той, и с другой стороны, и победа не досталась никому, ибо там, где шайка Маркоблина брала оружием, их противники побеждали колдовством. В конце концов враги разошлись, оставив на поле боя горы трупов. Да, на этом все сражения и закончились.

— А Ломаллин был помощником Харнона, верно?

— Нет, он был одним из тех колдунов, которые отразили атаки шайки Маркоблина.

— Вот тогда-то и началась вражда между Улаганом и Ломаллином? — поинтересовалась женщина.

— Нет, на ту пору вражда уже существовала, да это и не важно. Улаган с самого начала враждовал почти со всеми улинами.

— А потом, значит, дрались между собой только те улины, которым драки нравились? — спросил еще один мальчишка.

— Да, но это нравилось многим. Казалось, что для мужчин-улинов нет высшего счастья, как только схватиться в поединке.

— И еще заняться любовью, — проворчала старуха, — но не жениться.

Манало пожал плечами.

— Улинские женщины не хотели замуж, им не нужны были охотники, которые добывали бы для них дичь, не нужны защитники: улинские женщины были такими же сильными, как их мужчины.

— Но не такими кровожадными, — напомнила Манало старуха.

— Но не такими кровожадными, верно, — признал Манало. — Хотя и они время от времени наслаждались потасовками. На самом деле те немногие из них, которые еще живы, — это те, которым драки нравились больше всего или, наоборот, меньше всего.

— И с мужчинами то же самое? — спросил старик.

Манало кивнул.

— Ломаллин умеет драться, и неплохо, но не получает от этого радости. Улаган обожает сражения и ненавидит проигрывать, и его радует боль его жертв.

Люди поежились, некоторые стали оборачиваться, словно хотели посмотреть, нет ли где-нибудь поблизости гневного божества.

— А разве улинским женщинам не нужна была защита от такого, как он? — спросила другая старушка.

Манало пожал плечами.

— Некоторым — да, некоторым — нет. Несомненно, любая улинская женщина могла продержаться достаточно долго для того, чтобы успеть позвать на помощь, а если поблизости не было мужчин, то несколько женщин вполне бы пересилили такого, как Улаган.

Народ в хижине изумленно и восторженно зашептался: все дивились силе улинских женщин.

— Так что улинские женщины никогда не совокуплялись с тем, кто был им не по нраву, — подвел черту под этой темой Манало. — Но сказать так — значит ничего не сказать, ибо мало кто был улинским женщинам не по нраву.

Народ снова зашептался: женщины неодобрительно, мужчины восхищенно.

— Но если они совокуплялись так часто, — удивилась молодая женщина, — почему же тогда улинов осталось так мало?

— Все дело в колдовстве, — отвечал ей Манало. — Улинские женщины могли зачать или не зачать детей по собственному желанию.

Тут уж с восхищением и завистью зашептались женщины: они о таком раньше и не слыхивали. Мардона нахмурилась:

— Вот никогда не слыхала такого про улинов!

— А о них вообще мало что известно, — согласился Манало. — Известно то, что знает Ломаллин, и то, что он может поведать тем, кто воистину готов отдать ему свои сердца.

— И ты один из таких?

— Да, и потому я иду туда, куда мне велит Ломаллин.

— Но раз дело в колдовстве, — встрял молодой мужчина, — наверное, и мужчины могли повелевать тем, быть ребенку или нет?

— Могли, потому-то детей рождалось очень мало — они появлялись только тогда, когда этого желали оба родителя, а мало у кого из улинов возникали родительские чувства. У тех же, кто такие чувства испытывал, они удовлетворялись очень быстро — в особенности же потому, что улинская пара очень скоро понимала: дети привязывают их или к дому, или к самим себе. Вдруг выяснялось, что они не могут больше бродить, где пожелают, предаваться любовным играм, когда захотят, проводить бесконечные часы в кругу друзей, бездельничая за болтовней и вином. Короче говоря, им приходилось думать сначала не о себе, а о детях, а такое мало кому из улинов было по сердцу.

— Значит, они были слишком самовлюбленные! — возмущенно воскликнула одна из матерей, потому что ее детишки уже беспокойно поглядывали и на нее, и на своего отца.

— Да, они были очень самовлюбленные, поэтому браки среди улинов происходили редко, хотя любовных историй было множество.

— Но все ненадолго, — фыркнула старуха.

— Да, не больше нескольких недель, а бывало, что всего и одну ночь. Хотя иногда — очень редко — связи длились по нескольку лет, так что все-таки некоторое количество маленьких улинов появлялось на свет, чтобы занять места умерших.

— Неужели драк и убийств было так много? — спросил один из мальчиков, широко распахнув глаза.

— О, этого хватало, можешь не сомневаться, — с горечью покачал головой Манало. — Улины убивали друг дружку во гневе, из-за мести, убивали ради того, чтобы выяснить, кто из них сильнее, кто удачливее. Они убивали друг друга в играх, которые вдруг переставали быть играми, — но дело не только в убийстве улинами друг друга. Некоторые из них погибали, охотясь на гигантских зверей в незапамятные времена, а некоторые просто уставали от жизни. Она так прискучивала им, казалась такой бесцельной, что они убивали сами себя.

— Что ж, значит, они были ничуть не лучше нас! — возмущенно вскричала еще одна старуха. — Это, конечно, если ты правду говоришь, только я про такое прежде не слыхивала, Учитель!

— Так узнай от меня, ибо так говорит Ломаллин, а он здесь с самого начала и все видел своими глазами.

— Но как же они тогда смеют называть себя богами? — возмутилась старуха.

— Они и не называют — богами их назвали люди, — возразил Манало и укоризненно поднял большой палец. — Не обманывайтесь! Улины — не боги! Бог один, Творец! Улины — старшая раса, раса более рослая и сильная, это верно. Улины умеют колдовать и вызывать несчастья, бедствия. Но они всего лишь существа, похожие на вас, только сильнее, намного сильнее, и все же они только создания, а не Творцы! Они не боги!

Большинство из сидящих в хижине изумленно, не мигая, смотрели на Манало. Вот уж чего-чего, а это они точно слышали впервые! Кое-кто даже нахмурился и смотрел на Учителя недоверчиво, однако вслух своих сомнений не высказывал.

Что до Огерна, то он особых различий не видел. Какая разница между сверхлюдьми и недобогами?

И, как будто прочитав мысли Огерна, Манало бесхитростно проговорил:

— Боги не умирают. Их нельзя убить. Улинов можно.

— Но их убивали улины, — возразила какая-то женщина, — а не люди.

Манало кивнул.

— Верно. Поначалу улинов было много, но шли века, и их становилось все меньше и меньше, и даже тем из них, кто в молодости радовался жизни, тому лет эдак в тысячу жизнь может прискучить и показаться однообразной.

— Но разве можно хотеть умереть? — вырвалось у девчушки.

— Через тысячу лет, когда рядом нет детишек и некому развеять твою тоску? — ласково улыбнулся девчушке Манало. — Да.

Но маленькая девочка, судя по всему, ему не поверила.

— Но большинство-то улинов все таки полегло на войне, верно? — подал голос Огерн.

— На войне, это верно. Хотя каждый третий из улинов уже был мертв к тому времени, когда началась война. На Земле стали появляться новые создания: эльфы, гномы, дверги и люди, которые были очень похожи на улинов, хотя во всем им уступали. Улины поняли, что Творец создал новую расу — не таких великанов, как они, зато более склонную плодиться и размножаться. Люди походили на улинов внешне, но не умели колдовать. Вернее, они могли этому научиться, но не рождались с таким даром.

В одном углу медленно, понимающе кивнула Мардона, в другом — Чалук.

— Но зачем Творцу понадобилось создавать эльфов, когда в мире уже были существа намного лучше них? — изумился юноша. — И зачем, когда он создал эльфов, ему понадобилось создавать еще гномов, двергов и нас?

— Эти же вопросы мучили и улинов, — отозвался Манало и погрозил пальцем. — Не думайте, что тот, кто сильнее, кто живет дольше, кто выше ростом, лучше! Улины слишком загордились. В своей гордыне они отреклись от Творца. Из-за самовлюбленности они не желали иметь детей. На самом деле, мало кто из улинов любил кого-нибудь больше себя самого. Разве это значит «лучше»?

— Нет! — хором прокричали несколько женщин.

Большинство мужчин согласно закивали головами, однако юноша, задавший вопрос, неуверенно переглядывался со своими сверстниками.

Манало объяснил:

— Улины были древней расой, они умели творить чудеса — и ломались любые преграды, и у существ разного рода-племени рождалось потомство, но рождалось безо всякой любви.

Люди изумленно и осуждающе зашептались, а один мужчина спросил:

— Вот так-то Улаган и породил своих чудовищ, да? Всех этих гоблинов, троллей, ламий и сфинксов?

— И еще множество других — их слишком много и не стоит перечислять, — перебил его Манало и с отвращением добавил: — О, эти несчастные создания, которые и не хотели появляться на свет! А их бедные родители, которых вынуждали совокупляться против их воли! Но Улаган черпает радость из чужой боли и тоски и продолжает создавать чудовищ, невзирая на то, что сами чудовища уже способны производить на свет себе подобных. Никогда не ходите одни по лесу, слышите, молодежь! Не знаешь заранее, когда приспешники Улагана пойдут рыскать в поисках новых жертв — живых игрушек для своего жестокого повелителя.

Хижина огласилась возмущенным гомоном. Многие ежились от отвращения. Один из молодых людей выкрикнул:

— Только для этого мы и созданы: для того чтобы стать игрушками богов?

— Улинов, — поправил его Манало, — и хотя многие из них думали, что все так и есть, некоторые решили, что новый род — люди — создан для того, чтобы угрожать им, или для того, чтобы занять их место, когда все улины друг дружку перебьют. Они думали, что люди не умеют управлять деторождением…

— А разве мы это умеем? — язвительно поинтересовалась пожилая женщина.

Кое-кто захихикал, но на них зашикали.

— Я говорил не о желании совокупляться, — уточнил Манало, — а о желании иметь детей. На самом деле улины довольно быстро поняли, что людям недоступно зачинать детей по собственному желанию…

— Тут они не ошиблись, — насмешливо проговорила женщина.

— Не ошиблись, но желание людей иметь детей превыше совокупления и зачатия. — Взгляд Манало устремился к сидевшим неподалеку от него детишкам. — Улины даже в мыслях не держали, что люди способны кого-то любить больше, чем самих себя, — для них это было чуждо, непонятно. Даже те из улинов, которые хотели иметь детей, которые родили их и вырастили, даже они давно утратили такое желание. А вот иметь детей от женщин из людского рода — то было совсем иное дело, ведь эти женщины безропотно сносили все и их было легко бросить.

— Чтобы это понять, не надо быть богом!

— Ты уверена? — Манало устремил на женщину пристальный взгляд. — Разве это люди из вашего рода придумали, что можно бросить женщину с ребенком, и пусть она сама возится с ним, как знает? Или они научились этому от тех, кого называли богами?

Женщина нахмурилась.

— Пожалуй, я начинаю верить тебе — улины не боги, они по подлости переплюнут любого из наших мужчин.

— А может, и женщин? — печально усмехнулся Манало. — Ведь улинские женщины тоже играли с людскими мужчинами, как с игрушками. Они не получали от совокупления с ними большого наслаждения — ведь они были ростом не выше улинских детишек.

— Но зачем же тогда им вообще были нужны людские мужчины? — робко спросила другая женщина.

— Потому, что улинских мужчин воспитание детей больше не интересовало, — объяснил Манало. — Нет, то есть они готовы были признать их своими — вот только лишь бы не заботиться ни о детях, ни об их матерях. Правда, довольно часто они находили мужчин-людей, которые считали честью взять в жены женщину с ребенком-полукровкой. Иметь ребенка — наполовину улина считалось выгодно и полезно для собственных детей.

На это никто ничего не сказал, но все принялись неловко переглядываться. Наконец какая-то старуха проворчала:

— А богини не ревновали?

— Еще как ревновали и пытались отомстить улинам-мужчинам.

— Но ведь это же, наверное, было очень опасно! — выдохнула старуха.

— Очень, поэтому чаще всего улинские женщины обрушивали свою месть на тех людских женщин, которые возлежали с мужчинами-улинами, или нарочно отнимали у людских женщин мужей. Однако чаще всего улинские женщины вымещали свою злобу на детях от таких союзов.

— Так и родились ульгарлы, — прошептал древний старик.

— Да, так родились ульгарлы, — подтвердил Манало. — И вот почему многие из них стремились под защиту отцов, невзирая на то, что за это они должны были исполнять любое повеление своих защитников. Ульгарлы — верные и полезные слуги, ибо они, будучи полукровками, все равно вполовину выше любого из людей, вполовину сильнее. Многие из них рождаются с колдовским даром. А если нет, то учатся колдовству легко и с желанием.

Все поежились при мысли о мстительных и опасных сверхлюдях.

— Но почему ульгарлы такие злые? — спросила молодая женщина.

— Потому что они ненавидят вас за то, что вы свободны, а они — нет, — вздохнул Манало. — Те, которых забрали к себе отцы-улины, а делали они это зачастую только ради того, чтобы позлить своих сородичей или бывших любовниц, — те, которые выросли среди улинов, были презираемы, унижаемы, вечно служили предметом для женских насмешек — о да, вот эти выросли жутко злобными и только ждут не дождутся, на ком бы сорвать свою ненависть и злость.

— Но бывают же и хорошие ульгарлы! — не сдержавшись, выкрикнул какой-то парень.

— О, некоторым из ульгарлов была суждена более счастливая доля, — не стал спорить Манало, — ибо, вырастая среди людей, они окружены почетом. Если же их растят улинские матери, то они растут счастливо, но вырастают избалованными, испорченными. Но таких мало, очень мало.

— У ульгарлов могут рождаться дети от людских женщин, верно? — требовательно спросила одна из девушек.

— Дети рождаться могут, — согласно кивнул Манало, — хотя я еще не слыхал ни об одном из ульгарлов, который бы удосужился жениться или осмелился сделать это без разрешения отца.

— А такой ребенок уже будет человеком?

— Ребенок от ульгарла — нет. Его не спутаешь с человеческим ребенком. Все равно дети получаются слишком рослые. Вот внука или правнука ульгарла уже вполне можно принять за человека. Это будет высокий и очень сильный человек — но человек!

У Огерна по коже побежали мурашки — так много взглядов сразу устремилось к нему.

— А разве вы все знаете своих предков? — требовательно вопросил Манало. — Сын сына в конце концов всегда мало похож на своего предка. Так что любой из вас может вести свой род от ульгарла.

Люди закашлялись, принялись прочищать горло, от Огерна все отвернулись. Соплеменники старались не глазеть друг на дружку, и каждый надеялся, что никто не пялится на него. Огерн довольно улыбнулся и мысленно поблагодарил мудреца.

— Как это ни смешно, но в каком-то смысле ульгарлы — телохранители улинов, — продолжил свою мысль Манало. — Это они придают улинам уверенность в том, что их род никогда не вымрет, что он будет жить до тех пор, пока по земле ходят люди. Вы — их жертвы, предмет их ненависти — носите в себе залог того, что от улинов на земле хоть что-то останется.

— Не хочешь же ты сказать, что боги вымирают! — в ужасе выкрикнул Чалук.

— Увы, это так, — негромко проговорил Манало. — Они в ярости убивали друг друга, накладывали на себя руки, когда жизнь становилась для них нестерпима, но больше всего они погибали в войнах. Теперь их осталась жалкая горстка, может быть, пятьдесят, не более, но многие из них презирают людей, а некоторые — и других улинов.

— А Ломаллин и Улаган у них самые главные? — спросил чей-то голос.

Манало пожал плечами.

— Пожалуй, они всего лишь самые могущественные из тех, кого заботит судьба смертных. И если у Ломаллина власти больше, чем у других, то это потому, что он сострадает людям, заботится об их благополучии — на это направлена вся его сила. А если у Улагана власти больше, чем у других, то это потому, что он так хочет. — Манало медленно и печально покачал головой. — О, не заблуждайтесь. Улины вымирают, а смертных становится все больше.

— Вот за это они нас и ненавидят? — спросил юноша, а сидевшая рядом с ним девушка поежилась.

— Да, — подтвердил Манало. — Многие из уцелевших улинов смотрят на людей с ненавистью и завистью. Им ни до кого нет дела — только до себя, до своих радостей, а для многих из них самая большая радость — месть людям.

— Только за то, что мы существуем? — дрожащим голосом спросила молодая женщина.

— Да, только за это, — кивнул Манало.

— Но как же Ломаллин? — удивилась другая женщина. — Его-то точно не интересуют только собственные радости?

— Его интересует его дело, — вздохнул Манало. — Людям очень повезло, что наградой для него, смыслом его жизни является счастье и процветание человечества.

— Значит, он убьет Улагана? — вмешался еще один молодой парень, широко открыв глаза.

Манало пожал плечами.

— Нарочно — вряд ли, но, если вопрос встанет так: убить или быть убитым — я думаю, Ломаллин не растеряется.

— Значит, другие улины для него все-таки более важны, чем мы, — расстроенно проговорила женщина, окруженная детьми.

— Конечно, — ответил Манало. — А вы как думали?

— Разве он не относится к нам так, будто бы мы — его дета?

— Нет, — покачал головой Манало, — потому что не он вас создал… вернее, он создал немногих, да и те ульгарлы. Нет, он смотрит на вас, как на тех, кто нуждается в его защите, вы — не из его рода.

— Значит, мы его зверюшки, — расстроенно прошептала женщина.

— Думаю, больше, чем ты думаешь, — отозвался Манало. — Помните же, улины — не боги, а Ломаллин — никак не Творец. И если он благосклонен к человечеству, то только потому, что он так хочет, а не потому что должен быть таким.

— Ты утверждаешь, что они не боги, — вступил в разговор Огерн, — но у них такая огромная власть, от них зависят наши судьбы!

— И ты туда же, Огерн? — грустно покачал головой Манало, оперся о посох и встал. Потерев спину, он пожаловался: — В моем возрасте нельзя так долго сидеть, скрестив ноги. Давайте-ка, друзья, расходиться. Пора спать. Мне завтра вставать до зари, а с восходом надо уже быть в дороге.

Ему ответил хор недовольных голосов, однако Манало был непреклонен, и в конце концов недовольство сменилось множеством пожеланий счастливого пути. Наконец Огерн проводил к выходу последних соплеменников и отвел Манало к постели у очага в большой хижине.

Глава 3

Лукойо схватили за руки и ударили спиной о скалу.

— Привяжите его покрепче, — приказал вождь, и те, которые держали Лукойо, принялись поспешно выполнять приказ.

Крученая веревка обхватила запястье, обернулась вокруг камня, обхватила второе запястье…

— Это тебе за твои шуточки, ублюдок, — прорычал Холькар. — Смейся, что же ты не смеешься?

— Ага, смейся, — поддакнул вождь Горин. — Смейся, пока можешь смеяться. Если моя дочь умрет, ты не смеяться будешь, а вопить, и притом долго. — И он ударил Лукойо по щеке тыльной стороной ладони.

— Но ведь это и правда была только шутка, — попытался оправдаться Лукойо, но был вынужден замолчать и сплюнуть кровь. Ссадины на лице болели и наверняка уже опухают. — Просто глупая шутка! Паук не должен был укусить! Я вообще не знал, что он кусается!

— Еще как знал! — И в скулу Лукойо угодил кулак Крэгни, от чего все ссадины дико, жгуче заболели и к синякам добавился еще один. — Всякий знает, что «белая карга» кусается и что ее укусы смертельны!

Вот это верно, а еще этот огромный лохматый паук был самым страшным из всех своих собратьев, поэтому-то Лукойо и спрятал его в тростнике, из которого Палайнир собиралась плести шляпу. А если уж совсем честно — хоть Лукойо и утверждал обратное, — он надеялся, что паук укусит девушку, потому что Палайнир это заслужила. И не только за то, что отказалась пойти с Лукойо встречать рассвет, она еще и посмеялась над ним: созвала своих подружек, чтобы те вместе с ней полюбовались на коротышку ублюдка, у которого хватило наглости приблизиться к настоящей женщине. Сгорая от стыда и пылая гневом, Лукойо ушел и долго думал, как бы отомстить. И поэтому, когда Палайнир взяла корзину с листьями тростника, из которых собралась плести себе шляпу, Лукойо не спускал с нее глаз — он чистил во дворе пони. Палайнир сунула руку в корзину и дико закричала, а Лукойо не сдержался и громко захохотал. Но Палайнир кричала и кричала, и Лукойо не на шутку испугался. Девушка вопила и пыталась сбросить паука, а ее мать схватила корзину и с размаху стукнула дочь по руке, в которую вцепился паук. Это ладно, но мамаша обернулась и дрожащим пальцем указала на Лукойо, одновременно пытаясь унять, правда, безуспешно, рыдания дочери. Никто не сомневался, что это дело рук Лукойо, хотя никто и не видел, как он это сделал, а Палайнир теперь уже попеременно смеялась и плакала в горячечном бреду.

Лукойо и не думал винить паука. Просидев среди тростниковых листьев и порядком там протомившись, паучище наверняка был напуган и зол. Он бы и сам кусался, засунь его кто-нибудь в тесную корзину. И Лукойо хотел, чтобы паук укусил Палайнир, вот только… ну зачем он вцепился в ее руку, неужели у него такой дурной вкус? Но ведь она такая хорошенькая, почему бы и не вцепиться? И Лукойо бы тоже вцепился. Но нет, нет, он не стал бы вцепляться. Ну, и что, что хорошенькая? Если красота в душе и сердце, то, как это ни печально, такой красоты Палайнир очень не хватало.

Лукойо повернул голову и снова сплюнул кровью.

— Зря ты так, Горин. Я тоже надеюсь, что она поправится.

— Надейся, надейся, а чего же тебе не надеяться, когда тебя сцапали да связали. Пока ты наказан только за то, что напугал ее, и ты это ой как заслужил.

Ну, на этот счет Лукойо был готов поспорить, но, похоже, сейчас для этого не самое подходящее время и место.

— А вот за то, что она занемогла, ты будешь наказан пытками огнем! — Глаза вождя сверкнули. — А за ее смерть ты поплатишься жизнью!

Такого Лукойо уже был просто не в силах снести.

— Иди ты к Улагану, — выругался он.

Тыльная сторона ладони вождя снова прошлась по щеке Лукойо. Сквозь звон в ушах он расслышал:

— Не-е-ет. Туда отправишься ты.

Холькар и Крэгни оглушительно расхохотались, хотя Лукойо ничего смешного в словах вождя не услышал — ни смешного, ни умного… Горин плюнул Лукойо в лицо — вот уж действительно остроумно — и процедил сквозь зубы:

— Подумай о своем преступлении, полуэльф! Когда кончатся муки моей дочери, начнутся твои!

Вождь отвернулся, отвернулся и Холькар, а Крэгни подошел поближе и так ударил Лукойо, что тот беспомощно повис на веревках.

— Остроухий осел! — прошипел Крэгни.

Это было сказано с такой злобой, с таким удовлетворением! Затем он отвернулся и исчез в темноте, оставив Лукойо висеть на скале.

«Остроухий осел», — думал Лукойо, задыхаясь и ожидая, когда волны боли, исходящие из паха, утихнут, улягутся. Как же он ненавидел эту мерзкую фразу! А они не могут даже придумать ничего нового! С тех самых пор, как он научился понимать слова, он только и слышал: «Полуэльф!», «Остроухий!», «Чудище!», «Ублюдок!», ну и еще с полдесятка других оскорбительных прозвищ, которые толпа его мучителей всегда встречала взрывами хохота — так, словно это были новенькие шутки, с пылу с жару, словно их слышали каждый раз впервые.

Лукойо знал, что ничего смешного в этих шутках нет. Эти люди — они не шутили, и он стал придумывать, Как посмешнее, поизворотливее отвечать на их издевки. К несчастью, за эти ответы его колотили, но и он давал сдачи, и еще он подсматривал за тем, как дрались мальчишки постарше, и мало-помалу начал побеждать в драках. Побеждать — при том, что он всегда был и ростом ниже других, и легче их! Но у них было чем ответить на это — они выходили против него по трое, по четверо, не давали ему биться с ними один на один. И тогда Лукойо научился мстить обидчикам различными озорствами, а остальные смеялись до тех пор, пока не понимали, кто это сделал. Он стал подсовывать колючки в лошадиные чепраки, подкладывать в башмаки острые сучки, менять кремневые наконечники стрел на известняковые, а выдержанные луки на свежесрезанные. А уж на издевки он научился отвечать поистине виртуозно.

— Кроличьи уши и кроличье сердце! — потешался Борек.

— Зато между ушами — человеческий мозг, — отвечал Лукойо-подросток, — а вот у тебя уши человеческие, а мозги кроличьи!

Борек разворачивался и нависал над Лукойо.

— Кролика придется ощипать и посмотреть, какая у него кожа!

— Кожа? — И Лукойо таращил глаза на волосатую грудь Борека. — Неужели у тебя под этой шерстью и кожа есть?

— Лукойо, не забывайся!

— По-моему, это ты весь уже завиваешься… Нет, нет, прости, Борек! — Лукойо в притворном испуге поднимал руки. — Береги свою кожицу… ой, то есть, я хотел сказать, рожицу!

— Это твою кожицу я растяну для просушки на колышках! — И Борек с размаху бил Лукойо.

Лукойо проворно отпрыгивал назад, приседал, не давая Бореку попасть по себе, и сам наносил противнику прямой и сильный удар под нижнюю челюсть. Зубы Борека клацали, его отбрасывало назад, а Лукойо не отступал, он молотил врага кулаками в лицо, в живот, снова в лицо.

Тут дружки Борека выли от злости и тоже вступали в бой.

Лукойо мчался прочь, как река во время половодья, быстро оглядываясь через плечо. Борек бежал за ним, прихрамывая, и с каждой минутой отставал все сильнее. Все его дружки уже давным-давно обогнали его, они уже вот-вот поравняются с прытким полуэльфом. Вот вперед вырвался Нагир. Он бежит быстрее, еще быстрее, нагоняет… он все ближе… и ближе…

Лукойо немного замедляет бег, делая вид, будто устал, выдохся…

Нагир закричал, сделал стремительный рывок вперед…

А Лукойо в последнюю секунду развернулся и въехал Нагиру кулаком под ложечку. Нагир, здоровяк Нагир согнулся пополам, выпучил глаза, а Лукойо, не теряя времени, врезал ему в челюсть. Нагир выпрямился, а Лукойо подарил ему еще три удара, после чего Нагир упал. Потом Лукойо разворачивается и снова удирает, потому что его уже настигают остальные мальчишки.

— Беги, кролик, беги! — в гневе кричит Борек и потрясает кулаком. Он уже остановился. — Беги, кроличье сердце! От Совета все равно не убежишь.

А вот этого Лукойо ни капельки не боялся. Он вернулся домой в сумерках, уверенный в том, что мужчины племени сразу поймут, что, когда пятеро против одного, один вряд ли виноват.

Он ошибался.

И когда мужчины отколотили его палками за то, что он побил сына одного из них, полуэльф, не имевший отца, понял, что власть предержащим доверять нельзя, что нельзя рассчитывать на закон.

Но ловкие кулаки и быстрые ноги — это еще не все. Еще Лукойо научился пользоваться правдой. Он научился отвечать на издевки, во всеуслышание объявляя такое, что его мучители предпочли бы держать в секрете, научился выведывать и выбалтывать про каждого какие-нибудь стыдные тайны. За это его, конечно, колотили, но оскорблять стали меньше. И что самое главное — он почувствовал сладость мести.

Вот так Лукойо научился быть шутом, но таким шутом, язык которого зол и отравлен, а шутки остры и язвительны. Его за это, конечно, ненавидели, но по закону сделать с ним ничего не могли.

Втихомолку, тайком его, конечно, поколачивали, если нападали по трое-четверо. И в конце концов Лукойо решил, что до сих пор жив только потому, что, не будь его, некого было бы колотить.

О, как он их ненавидел! И зачем он живет с ними так долго?

Затем, что пока что еще была жива его мать — его мать, соблазненная гадким эльфом, который небось еще и смеялся над ней после того, как соблазнил. О, конечно, мать заверяла Лукойо, будто бы эльф умолял ее уйти жить к нему, но она не решилась покинуть свое племя — и это было мудрое решение, так считал Лукойо, потому что кем бы она стала в эльфийском кургане? Разве что служанкой.

Кому пообещал?

Себе одному, кому же еще!

Лукойо был невысокого роста, хрупкий, с тонкими чертами лица. Не будь у него даже острых ушей, все равно с первого взгляда ясно, что он не совсем человек — а уж в родном-то племени, конечно, всякий знал, кто он таков и что совершила его мать. К ней после этого не желал прикасаться ни один мужчина — Лукойо не раз слыхал, как мужчины говорили между собой, что не желают подбирать эльфовы объедки. Правда, мать пыталась втолковать ему, что она дурнушка, что она никогда не привлекла бы никакого мужчину, вот только эльф на нее и позарился, а то бы ей ни за что не родить дитя, а ей так хотелось ребенка… но Лукойо ей не верил.

Он и должен был ей не верить — иначе ему пришлось бы и мать винить за эту горькую непрерывную муку под названием «жизнь».

И когда племя сворачивало шатры и уходило за большим стадом аврохов, самую тяжелую поклажу давали нести матери Лукойо. Именно ее жена Горина заставляла присматривать за своими детьми, а не только за Лукойо.

— У тебя камни в кармане есть, Крэгни? — спрашивал маленький Холькар — маленький-то маленький, но на четыре года старше малыша Лукойо и уже всеми командующий.

— Дополна! — отвечал маленький Крэгни. — А где кролик?

— Вон он! — Маленькая Палайнир тыкала пальцем в Лукойо и хохотала.

Двое ее братьев тоже хохотали. А кроха полуэльф смотрел на них, ничего не понимая, и тоже принимался хохотать. Какая бы ни была шутка — все же это шутка. Значит, смешно, раз все смеются.

— Нет, сестренка, — возражал Холькар с высоты своих восьми лет, — у кроликов длинные ноги и пушистые хвостики. А Лукойо только умеет быстро бегать.

Палайнир надула губки.

— А как же тогда найти кролика?

— По звуку, — хихикнул Крэгни. — Они лапками по земле стучат.

— Вот он точно может кролика найти! — говорил Холькар и тыкал пальцем в Лукойо. — С такими-то здоровенными ушищами! Пойди найди нам кролика, Лукойо!

И маленький Лукойо, не понимая, что его обижают, что над ним издеваются, шел из шатра и слушал, не бежит ли кролик, а потом еще выслушивал оскорбления Холькара — какой он неумеха, не мог даже кролика поймать. Он чувствовал, что провинился, сильно, ужасно провинился — вот только не понимал в чем.

Сейчас, корчась от боли, он вспоминал об этом, и давнее унижение жгло его, как огонь. Однажды, не зная, как бы еще обидеть его, ровесники обзывали его кроликом до тех пор, пока издевка не приелась так, что по сравнению с ней сухая кость показалась бы только что вытащенной из бульона. А они все обзывались и обзывались: «Кролик!», «Заяц!» — но сильнее всего Лукойо был унижен тогда, когда кто-то привязал к его штанам заячий хвост.

Вот так они и росли: дети Горина непрерывно истязали и обижали Лукойо. А он все равно считал их друзьями, пока он вырос, и тогда они стали натравливать на него других ребят. А Лукойо все равно любил Палайнир всем сердцем — и тогда, когда она была девчушкой с соломенными волосиками, и теперь, когда она превратилась в золотоволосую красавицу. Но у Лукойо всегда хватало ума сохранять спокойствие, терпеть ее насмешки, молча сносить издевательства. И вот только теперь, когда он сам убил авроха — убил одними стрелами, и больше ничем, и ведь даже верхом не ехал… да, теперь, когда он принес домой голову зверя, а другие разобрали тушу авроха на части и взвалили на своих пони… только теперь Лукойо осмелился не просто сказать Палайнир о своей любви, но и позвать ее пойти с ним встречать рассвет. Хорошо, что больше он ей ничего не сказал, потому что она только посмеялась над ним, а потом прогнала его и позвала своих подружек, чтобы те вместе с ней похохотали над наглостью полуэльфа, дерзнувшего добиваться любви настоящей женщины.

Лукойо наконец удалось оправиться от боли в паху. Он глубоко и осторожно вдохнул и поискал в своем сердце хоть какие-то следы той любви, которую он питал к золотоволосой Палайнир, но не нашел. Любви не было, она ушла, переродилась в пламя гнева, а гнев перерос в ненависть. Нет, никакой любви в его сердце не осталось. Каким же он был дураком, что когда-то впустил эту любовь туда. Палайнир заслужила укус паука, и даже сейчас, глядя в глаза смерти, Лукойо ощущал мрачное, злорадное удовольствие.

Но умереть-то он, конечно, не умрет! Наверняка от этих пут можно было как-то освободиться! Он ведь был наполовину эльфом… не перепала ли ему хотя бы половинка эльфийской магии?

Но он об этом думал и раньше и много раз желал этого, жаждал этого, выучил рифмованные проклятия и шептал их, но ничего не получалось. Вот если бы какой-нибудь эльф подучил бы его, как пользоваться эльфийской магией.

Тогда может быть… О, как все могло быть иначе, если бы его отец остался с ним! Но он не остался, и Лукойо всегда приходилось самому смотреть в лицо жизни…

А сейчас — в лицо смерти.

Он оторвал взгляд от земли, поднял голову и увидел, что небо порозовело. Неужели уже начался новый день? Неужели он смог протянуть так долго?

— А ну слазь, эльфийский ублюдок! — Грубые руки развязали узлы, сняли веревки с рук Лукойо, бросили полуэльфа на землю.

Лукойо попробовал было огрызнуться, но чья-то рука ухватила его за волосы и ткнула лицом в землю, так что в рот набилась грязь.

— Она жива, эльфийский ублюдок! — прошипел голос Горина в ухо Лукойо. — Она жива, поэтому тебе придется пострадать так же, как страдала она, а может, и умереть, как могла умереть она. Переверните его!

Грубые руки приподняли Лукойо, перевернули и снова бросили на землю. Холькар и Крэгни прижали руки шута к земле, еще двое уселись ему на ноги. С десяток соплеменников выстроились рядом и глазели. Их глаза горели мстительной радостью.

Горин разодрал рубаху на груди Лукойо, поднес и перевернул вверх дном кожаную чашку.

— Вот тебе три белых карги, бабник! — процедил сквозь зубы Крэгни и побарабанил пальцами по чашке.

Лукойо почувствовал первый укус и с трудом сдержал проклятие. Горин заметил, как Лукойо больно и страшно, и ухмыльнулся:

— Вот теперь посмотрим, тебя паук убьет или нет!

Лукойо снова дернулся и закусил губу.

— Что, и второй уж укусил? Или ты притворяешься? Нет уж, я, пожалуй, еще поиграю на этом барабанчике, длинноносый… я буду долго играть, покуда твоя шкура не станет пятнистой от их яда!

Он не обманул.

В конце концов он убрал чашку и гаркнул:

— Поднимите его!

Холькар и Крэгни рывком подняли Лукойо на ноги и отшвырнули. У Лукойо онемели стянутые веревками ступни, спотыкаясь, он сделал несколько шагов и упал. Чей-то башмак угодил ему в бок. Со всех сторон послышался грубый хохот, грубые ручищи снова подхватили его и рьюком поставили на ноги.

— Убирайся отсюда, предатель! — взревел Горин. — Если тебя не устраивают твои… твое племя, пойди и найди себе другое! Найди, если кому-то понравится ублюдок полуэльф. Не можешь уважать тех, кто лучше тебя, — уходи прочь!

— Кто лучше-то? — пробормотал Лукойо, хотя понимал, что слишком слаб для того, чтобы выдержать удар.

Удар, конечно, последовал, и голова Лукойо запрокинулась назад. В ушах зазвенело. Лукойо услышал голос вождя, перекрывший вопли остальных:

— Уходи и не приближайся к племени ближе, чем на десять миль, ибо с этого дня любой имеет право убить тебя на месте, и при этом не нарушит закона! Иди и найди себе жизнь, если сможешь, или смерть, как могла ее найти моя дочь!

Лукойо похромал прочь, не осмелившись даже спросить, нельзя ли ему хотя бы взять с собой немного хлеба и воды. Он и так знал, каков будет ответ, знал, как злорадно ему откажут. Он поковылял прочь, слыша, как его зовет женский голос — то была его мать, она не видела Лукойо, но звала его, а ей даже не дали с ним попрощаться.

Сердце Лукойо наполнилось черной ненавистью, и он поклялся отомстить. «Улаган, — безмолвно взмолился он, — с этих пор я твой. Пошли мне отмщение, и я буду служить тебе, чем только смогу! Пошли отмщение! Я хочу отомстить этим тупоумным и бессердечным людям! Всем, кто смеется над слабыми, всем, всему их роду! Человеконенавистник, спаси мне жизнь, чтобы я мог убивать людей — о да, чтобы они погибали в муках!»

Но Улаган молчал. Разве он станет беспокоиться? Лукойо с горечью осознал: ответ бога в том, выживет он или умрет.

* * *

Палайнир укусил один паук, а Лукойо — целых три. Несколько дней он провалялся в горячке, сменявшейся жутким ознобом. Неделю он лежал в маленькой пещерке у воды под корнями старого дуба, когда мог, ловил губами капавшие с корней капли грязной воды, а когда ему это не удавалось, он весь трясся и проклинал судьбу… И еще он мечтал, он все время мечтал о том, как могучий Улаган выходит на битву со всеми, кто жалеет людей, как он ревет от ярости и уничтожает даже собственных детей — ульгарлов. Лукойо мечтал о кровавых жертвоприношениях, которые бы принесли радость богу-безумцу, мечтал об агонии и пытках — пытках, в которых мучителем будет он…

Он мечтал об отмщении.

Отмщении всем людям, всем эльфам — всему живому, кроме улинов.

А потом, наконец, лихорадка прошла, и Лукойо очнулся и изумился тому, что он жив. Значит, багряный бог все-таки спас его! Сначала Лукойо мог только немножко ползать по грязи, придерживаясь за корни, и прятаться. Мало-помалу силы возвращались к нему. К реке, чтобы попить, он добирался ползком и пил по-собачьи. Потом полз обратно в пещерку под корни. Но настал день, когда он смог бросать камни и убивать этими камнями кроликов и белок. Только кроликов и белок он мог добыть себе на пропитание, но ему и этого хватало, и ему нравилось убивать. Лукойо не осмеливался разводить костра — заметь огонь люди, они могли явиться и убить его, но он с радостью обходился без костра: оказывается, ему нравился вкус крови! И вкус нравился, и вдобавок, поедая сырое мясо, он лелеял мысль о море людской крови.

Лукойо ел, спал, набирался сил и продумывал свою месть.

«Улаган, — молился он, — пошли мне кого-нибудь, на кого бы я мог обрушить свой гнев! Пошли мне жертву для отмщения! Лучше бы кого-нибудь из моего бывшего племени, но если нельзя, то я готов убить любого, кого бы ты ни послал! Лишь бы это был человек!»

И ему было радостно тешить себя мыслью, что багряный бог услышал его.

Глава 4

Рил сухо закашлялась, рывком села и поймала руку Огерна.

— Муж мой… прошу тебя…

— Успокойся, милая. Лежи тихо. — Огерн нежно уложил жену на подушку. — Ты больна, любовь моя. Береги силы.

— Но, Огерн… — Ее рука крепко сжала его руку, и он с трудом сдержал набежавшие слезы. — Муж мой, выслушай меня. Я… если я… умру… наш сын… кто же тогда…

— Тише, тише! — задыхаясь, выдавил Огерн — так у него сдавило грудь. — Я понимаю, когда дело доходит до того, чтобы нянчиться с малышами, я становлюсь неуклюжим и бесполезным верзилой, но в нашей деревне хватит женщин, которые сумеют позаботиться о ребенке. Отдыхай и поправляйся. Друзья присмотрят за ребенком вместо тебя.

— А если я умру?!

— Ты не умрешь, — решительно сказал Огерн. — Лихорадка пройдет! — Но под ложечкой у него сосало: он понимал, что лихорадка может и не пройти.

Рил снова попробовала заговорить, но Огерн прижал палец к ее губам.

— Лежи и молчи. Пока темно, пока ночь, лежи и спи ради нашего малыша. Ради меня.

Тело жены напряглось, вытянулось, она опять пыталась подняться, но в глазах Огерна была такая мольба, что Рил все-таки послушалась его и откинулась на подушку. Огерн глубоко вздохнул и пробормотал:

— Отдохни и наберись сил для борьбы с болезнью. Это самое главное, что ты можешь для всех нас сделать сейчас.

Рил сглотнула, закрыла глаза и кивнула:

— Раз ты так хочешь.

— Милая моя.

Его рука накрыла ее руку. Огерн наклонился, поцеловал жену и тут же выпрямился — на него строго смотрела Мардона.

Огерн кивнул, погладил еще раз руку Рил, встал и отошел, дав Мардоне встать на колени около больной. Мардона положила на лоб Рил холодный влажный кусок ткани. Кто-то коснулся руки Огерна. Огерн вздрогнул и оглянулся — рядом стоял Чалук, второй шаман их племени. Чалук поманил Огерна, и Огерн пошел за ним, бросив через плечо последний, встревоженный взгляд на Рил.

У выхода Чалук прошептал:

— Ты ей все хорошо сказал, но тебе больше нельзя тут находиться. Ты боишься и можешь передать ей свой страх, и тогда она не уснет, а ей это очень нужно. Выйди отсюда, Огерн.

— Нет…

Но Чалук поднял руку, и Огерн закрыл рот, не успев возразить.

— Не сомневайся, если она будет при смерти, я тебя позову, но сейчас уходи, Огерн. Сейчас тебе здесь делать нечего. Дай ей поспать, доверь ее нам — тем, кто знает, какие духи вызывают болезни.

— Какой же дух мучает ее сейчас? — прошептал Огерн.

— Посланный Улаганом, конечно. — Чалук нахмурился. — Какой же еще?

Конечно, какой же еще? Ломаллин делал все, чтобы приносить людям счастье, любовь и жизнь, а Улаган в ответ делал все, чтобы принести людям несчастья, одиночество и смерть. Но почему Рил? Почему этой несчастной женщине — вот уже второй раз за три месяца?!

На эти вопросы не было ответа, и шаманы ничего не могли, сказать Огерну такого, чего бы он еще не знал. Они уже сколько раз ему повторяли одно и то же: Рил ослабла, а там, где слабость, Улаган тут как тут. Прорывается и разрушает. Он бог, и он может делать все, что ему заблагорассудится. Остановить его мог только Ломаллин и те боги, что на стороне Ломаллина.

Огерн оглянулся на лежащее без движения тело жены — такой маленькой, такой хрупкой, с такими неправдоподобно огромными глазами, а Рил снова распахнула глаза и беспомощно смотрела на мужа. Огерн обернулся к Чалуку, прикрыл глаза и согласно кивнул.

— Хорошо, Чалук. Только скажи мне… — И его пальцы впились в плечо шамана. — Будет она жить? Сможет?

Чалук, не мигая, смотрел в глаза Огерна, потом медленно перевел глаза на Рил.

— Это вопрос к шаману опытнее меня, — ответил он так, словно кто-то вытягивал из него эти слова клещами. — Но такого здесь нет.

Он отвернулся и, разведя в стороны шкуры, закрывавшие вход, вышел из хижины. Огерн вышел следом за ним.

Стояла прохладная весенняя ночь. Чалук обернулся к Огерну:

— Мог бы ты привести Фортора? Он заботится обо всех кланах народа бири. Но он живет в четырех лигах отсюда.

Огер задумался и принялся быстро подсчитывать:

— Это займет всю ночь и большую часть завтрашнего дня…

— И ты успеешь вернуться и узнать, что ее душа уже покинула тело, — кивнул Чалук, поджав губы. — А главный шаман нашего народа живет еще дальше. — Чалук медленно покачал головой из стороны в сторону, не спуская глаз с Огерна. — Нет, Огерн, мы с Мардоной не самые великие из шаманов, но, кроме нас, у племени никого нет. Болезнь Рил — за пределами наших знаний, за пределами наших умений. Теперь твоя жена в руках бога.

— Но мне-то что же делать? — в муках воскликнул Огерн.

— Молиться, — ответил Чалук. — Оставайся тут, неподалеку от хижины, и молись. Если Ломаллин услышит тебя и созовет все свои силы на битву с Улаганом и если Мардона и я сможем дать Рил достаточно силы, горячка может отступить и она сумеет выжить. Оставайся тут, Огерн, и всем сердцем молись Ломаллину.

Долгую-долгую минуту Огерн вглядывался в лицо шамана, после чего кивнул. Чалук отвернулся и, откинув шкуры, ушел в хижину, а Огерн остался на холодном, морозном воздухе — весна только-только началась. Он остался один-один на один со своей душой.

Огерн поглубже вдохнул, наполнил легкие холодным воздухом и ощутил стыд за то, что ему стало легче, — но ведь здесь было так тихо, так спокойно, такой покой был в том, чтобы смотреть на холмы, на голые дубы и вязы, взбирающиеся по склонам к растущим на вершинах соснам. Он медленно развернулся, осматривая окрестности, и наконец почувствовал, что его губы самопроизвольно растягиваются в улыбке. Чалук был прав: его душе надо было передохнуть и обрести силы, которые она передала бы Рил, чтобы невидимый Покровитель подошел к ней этой ночью. Огерн наполнил свою душу покоем ночи, впустил в нее красоту холмов, их крутизну, даже протоптанную тропу, которая вела вдаль через холмы…

И он вспомнил, как глубокой зимой увидел выходящего из-под деревьев Манало. Ах, вот если бы он снова вышел из леса той же тропой! Пошел бы по тропе и вышел бы к деревне…

Огерн ждал, надеясь без надежды, и вся его душа стремилась вверх в безмолвной, неслышной молитве Ломаллину. Он молился, чтобы снова пришел мудрец, чтобы он спас Рил.

Он ждал, и, казалось, от ожидания душа его иссохлась.

Но только сосны упрямо темнели на холмах, а мудрец не шел.

Огерн понял, что у него ничего не вышло, и немного передохнул. Сердце сжималось от боли. Конечно, он не мог призвать Манало, не мог вызвать Ломаллина.

Но он мог просить. И всю эту долгую морозную ночь он просил. Рил лежала в холодном поту, а душа Огерна стремилась ввысь. Мир вокруг него ожил, заиграл красками. Рил умирала, а Огерн все молился, молился о чуде и звал Манало.

Но мудрец не пришел, и небо озарилось восходом.

И из хижины вышел Чалук, положил тяжелую руку на плечо Огерна и сказал:

— Мы сделали все, что могли, Огерн, но этого было недостаточно. Пойдем, попрощайся с ней.

Огерн стоял на коленях — застывший, окоченевший. Медленно-медленно поднялся он на ноги и пошел за шаманом в хижину.

Они вышли оттуда, когда над горизонтом поднялось солнце, чтобы проводить душу Рил на небеса. Некоторое время они стояли молча — Чалук в страхе и тревоге. Лицо Огерна было грозным, а сердце — полным ярости.

Огерн, — умоляюще проговорил шаман, — мы ничего не могли больше сделать.

Огерн рубанул рукой по воздуху.

— Не на тебя я гневаюсь, Чалук. На самом деле и ты, и Мардона все сделали, чтобы облегчить Рил ее последние минуты. Нет, не вы заслуживаете мести.

— Кто же тогда? — спросил Чалук и тут же пожалел о вопросе, потому что Огерн прорычал:

— Ломаллин! — и быстрым шагом отправился к своей кузнице.

Там он схватил молот и принялся колотить по наковальне до тех пор, пока молот не сломался, а наковальня не покрылась вмятинами-следами ярости кузнеца. Но гнев Огерна не унялся. Он смотрел в огонь и молча проклинал Ломаллина, отпуская своему богу оскорбление за оскорблением. Гнев мало-помалу отступал, и вызревал замысел мести. Огерну пришла мысль, что нанести удар Ломаллину он мог бы только через посредничество Улагана, и уж, конечно, покровитель людей получит по заслугам, если Огерн поклонится его сопернику…

Огерн завыл, откинул голову назад и повалился на пол. Ну не глупость ли? Повиноваться и поклоняться богу, который забрал жизнь у Рил? Но к кому же тогда ему обратиться? Какому богу поклониться? Улаган был его врагом, и Огерн решил, что будет изо всех сил бороться с человеконенавистником, проникать в его замыслы и козни и мешать им, когда только получится. Он знал, с каким богом ему сражаться, он понимал это очень хорошо…

Но с чьей помощью? Какой бог мог дать Огерну силы для такой мести? Если Ломаллин обманул его, к кому же ему обратиться за помощью?

Наконец, обессилев от гнева, Огерн повалился на пол кузницы и, рыдая, уснул.

Разбудил Огерна шум взволнованных голосов. Он испуганно огляделся и увидел длинный золотистый луч солнца, пробившийся в кузницу из-под шкур, занавешивающих вход. Огерн огляделся и поразился тому, что еще жив, жив после пережитого горя, и что мир продолжал существовать… без Рил.

При воспоминании о смерти жены у Огерна вдруг опять стало пусто в груди, словно оттуда следом за Рил ушло его сердце. Отчаянно желая забыться, Огерн поднялся и, покачиваясь, вышел из кузницы.

Народ сгрудился около пони, нагруженного двойной поклажей, а рядом с пони стояли четверо мужчин с посохами и длинными ножами, засунутыми за широкие кожаные ремни. Говорили все одновременно — требовали новостей, выспрашивали, что за товары привезли эти люди, тащили свои куски янтаря или олова, выкопанные в скалах в сутках пути от деревни. Огерн смотрел на эту кутерьму безо всякого интереса, поражаясь тому, что им владеет одна только свинцовая тоска. А ведь прежде появление покупателей янтаря вызывало у него радость и восторг. Но какая могла быть в жизни радость теперь, без Рил?

Один из торговцев стоял впереди пони. Он, смеясь, поднял руки вверх:

— Тише, друзья, тише! Не можем же мы сразу выполнить все ваши просьбы! Мы пробудем у вас денек-другой, если вы согласны нас принять, и у нас хватит времени выслушать ваши новости и рассказать вам свои, купить у вас янтарь и олово и продать вам горшки, ткани и украшения с юга! А золота никто из вас не нашел?

— На этот раз никому из нас золота не попалось, — ответил вождь Рубо. — И почему это вы, южане, так обожаете этот желтый металл? Я не понимаю. О, конечно, когда его отчистишь, он очень красив, и из него получаются славные побрякушки для женщин, но что еще за толк от него?

— Такой же толк, как и от янтаря, который мы тоже покупаем, — усмехнулся второй торговец. — Люди в городах отваливают нам целые ярды ткани за кусочек янтаря — ведь из него получаются такие красивые украшения.

— А вот олово им нужно, чтобы делать бронзу. — И торговец, покупавший олово, показал свой клинок. — Мы и для вас такие приберегли, хотя вон как далеко зашли на север.

— А вот и не стоило для нас их приберегать, — гордо ответил торговцу Рубо. — Мы нашли железную руду, и у нас есть свой кузнец.

При этих словах торговец сморщил нос:

— Железо! Да оно мгновенно сломается под ударом бронзового меча, выкованного поистине искусным кузнецом! Ладно, как хотите. Пользуйтесь своим железом, а я себе бронзу оставлю.

— Нет, ну некоторые-то из нас не откажутся, — поспешил вставить один из соплеменников.

Главный торговец пожал плечами:

— Поторговать — это мы с радостью. Мы ведь для того и пришли к вам. Но скажите, кто же научил вас ковать железо за тот год, что мы с вами не видались?

— Мудрый человек, Манало, — отвечал вождь Рубо. — Он пришел к нам зимой, прожил у нас месяц и многому нас научил.

— Манало? — переспросил другой торговец и нахмурился. — Не так ли звали странника, который разозлил командира воинов Куру в торговом укреплении Байлео?

Огерн напрягся — неожиданно болтовня привлекла его внимание.

Главный торговец кивнул:

— Тот самый. Он имел глупость проповедовать милость Ломаллина воинам-куруитам. Командир его заточил в темницу и поклялся, что если мудрец не отречется от Ломаллина и не станет прославлять Улагана, то его принесут Улагану в жертву.

— Манало в темнице? — Огерн бросился к торговцу, схватил его за плечи. — Ты точно знаешь?

Так же точно, как то, что руки у тебя чересчур крепкие. — Главный торговец нахмурился, попытался вырваться, но Огерн крепко держал его.

— Где это — Байлео?

— На вершине холма, возле которого ваша река Сегуэй впадает в Машру. Там стояли только стены, а теперь за ними вырос настоящий город. Неужто ты про Байлео не слыхал?

— Слыхал, — кивнул Огерн и скрипнул зубами. — Да только ничего хорошего.

Его соплеменники согласно заворчали. О воинах из Байлео ходили ужасные рассказы. Поговаривали, будто бы там без следа исчезали люди, но при этом из укрепления ночью доносились душераздирающие крики, будто хорошенькие девушки старались не попадаться на глаза воинам-куруитам. Еще говорили, будто бы эти воины захватили заложников, чтобы принудить несколько племен охотников приносить к укреплению всю добычу. Конечно, охотникам неплохо платили и обещали, что Улаган поможет им разбогатеть, но, похоже, радости охотникам от этого было мало.

Заложники… Манало! Вот почему его держат в тюрьме, а не убили сразу! Но почему тогда они хотят убить его на радость своему безумному богу?

Когда они собираются принести его в жертву? — требовательно спросил Огерн.

Отпусти меня, и тогда скажу.

Огерн смутился и отнял руки, однако голос его сохранил испуг И тревогу.

Нечего дивиться, что он не пришел!

— Не пришел? — удивился главный торговец. — Манало обещал снова навестить вас?

— Нет, только… да нет, ничего. Моя жена умерла из-за того, что он не пришел, и поэтому я отомщу этим воинам!

Торговец в тревоге уставился на Рубо.

— Этот человек — что, с ума сошел? С воинами Куру нельзя сражаться!

— О, еще как можно, и я сражусь с ними, — процедил Огерн. — Может, я и погибну в сражении, но это все равно. Скажите мне, когда они собираются принести Манало в жертву?

— Когда я был там, дня они не называли, — отвечал торговец, — и сомневаюсь, что назовут, потому что некоторые из тех племен, которые служат воинам, любят Манало за то добро, что он им сделал. Для куруитов от него больше пользы, нежели на алтаре Улагана.

— Если он жив, он будет свободен, — угрюмо вымолвил Огерн, — или умру я!

Он развернулся и зашагал прочь.

Чалук в испуге бросился было за ним, но Рубо поймал шамана за руку.

— Пусть идет, Чалук, — вздохнул вождь. — Одиночество сейчас — для него лучшее лекарство.

Вождь был прав — однако одиночество было нужно Огерну не как лекарство, а для того, чтобы помолиться Ломаллину. Огерн зашел за старый дуб, поднял голову, посмотрел на ветви могучего дерева, покрытые набухшими почками, и, изо всех сил сосредоточившись, мысленно проговорил:

«Ломаллин, прости меня! Я был не прав, когда обвинил тебя в смерти Рил, теперь я это понимаю! Это слуги Улагана не пустили к нам Манало! О Ломаллин, дай мне сил, дай мне мудрости, дай мне озарение! Помоги мне, и я освобожу твоего мудреца!»

Воистину, настало время отплатить добром Манало — от других вознаграждений мудрец отказывался, но Огерн думал, что от такой благодарности он не откажется — за рождение сына, за то, что Манало спас Рил во время родов. А за то, что он засомневался в Ломаллине, когда умерла Рил, Огерн мог винить только свой гнев, свою поспешность. Но еще он мог вызволить Манало из этого логова несправедливости, называемого Байлео.

Когда Огерн вернулся в деревню, уже сгущались сумерки, и торговцы, завершив свои дневные труды по купле и продаже, уселись у костра и завели рассказы о чудесах юга. Но когда из-за деревьев вышел Огерн, все умолкли и в тревоге уставились на него, почувствовав его непоколебимую решимость.

Огерн вышел на середину круга, встал у костра и обвел людей взглядом.

— Я хочу выступить против Байлео, — наконец проговорил он. — Я освобожу Манало или умру там.

Все устремили на него испуганные взгляды. Торговцы в тревоге отползли немного назад, боясь, что перед ними сумасшедший.

— Кто пойдет со мной? — требовательно вопросил Манало. — Кто из вас истинно желает возблагодарить Манало за его учение?

— Огерн, — угрюмо проговорил Рубо, — но это…

— Я. — И вперед выступил Гехт. — Манало изгнал демона, который сжигал внутренности моего ребенка!

— Я, — вперед вышел Фаррен. — Если бы он не уговорил отца Орил, мне бы никогда на ней не жениться!

— Я, — шагнув вперед, выкрикнул Тоан. — Он спас мою жену от злой лихорадки, с которой не могли справиться Даже травы Мардоны!

Один за другим мужчины выходили вперед, и Огерн чувствовал себя все более и более сильным. Он все увереннее улыбался, и, похоже, смятение Рубо немного рассеялось. Наконец перед племенем стояли девятнадцать мужчин. Глаза Огерна гордо засверкали, грудь его радостно вздымалась. Рубо чуть-чуть наклонил голову, но и в его глазах горели горделивые огоньки.

— Хорошо, — рассудил он. — Манало много дал нашему племени. Если кто-то из вас не вернется домой, мы будем оплакивать его — но таков наш долг перед мудрецом… — Рубо запрокинул голову, взгляд его стал отрешенно-задумчивым, но Огерн прервал его раздумья.

— Нет, — поспешно сказал он. — Ты вождь. Что племя будет без тебя делать? Предоставь это дело нам, Рубо. Мы или вернемся с Манало, или не вернемся совсем.

— Я не могу просить вас идти в Байлео, если я сам этого не хочу!

— Ты хочешь, — перебил его Гехт. — И мы все тому свидетели. Но ты не должен идти, Рубо.

И вождь остался с племенем. Лесную деревню Огерн покинул вместе с девятнадцатью соплеменниками и с решимостью в сердце.

Пылало решимостью и сердце Лукойо, который быстрым шагом шел по дороге. Он почти оправился после горячки, то есть выздоровел настолько, что сумел смастерить себе лук и несколько стрел, да еще высек из камня наконечник и нацепил его на древко — получилось копье. Глаза его горели, сердце пылало пожаром. Куда он идет, этого он и сам не знал. Он решил, что это Улаган ведет его, так же как именно Улаган вернул его к жизни после укусов пауков.

Лукойо дошел до перепутья — тут встречались целых пять дорог. Некоторое время он гадал, как ему поступить, потом ухмыльнулся. Встретить подобное было большой редкостью, а ведь скрещение пяти дорог — это все равно что лучи пентаграммы — символа Улагана. Магия улинов руководила людьми, скрестившими вот так дороги, а какой еще улин, кроме багряного бога, мог нашептать им свой символ? Значит, вот цель, к которой вел его Улаган, но где те люди, которых он, Лукойо, должен убить?

«Они придут», — сказал ему внутренний голос.

Лукойо запрокинул голову и улыбнулся. Ну, конечно! Они придут. А Улаган его привел сюда заранее, чтобы Лукойо успел выбрать место для засады!

Он осмотрелся. Дороги встречались неподалеку от леса, и над скрещением нависали длинные ветви. Одна из этих ветвей принадлежала сосне. Лукойо посмотрел вверх и увидел то место, где ветвь отходила от ствола. Это было примерно на высоте тридцати футов. «Из такого укрытия, — решил Лукойо, — можно подстрелить любого, кто бы ни шел по дороге, с любой стороны, а, падая с такой высоты, стрелы будут бить сильнее».

Лукойо ухмыльнулся и направился к дереву. Подойдя, подпрыгнул и ухватился за нижнюю ветку. Повис на ней, застонал. Дышать было тяжело — все-таки он еще не до конца поправился после пережитого. Подтянувшись, он уселся на ветку верхом и несколько минут сидел и переводил дух, прислонясь спиной к стволу дерева. Передохнув, он осторожно поднялся на ноги и шагнул чуть выше и вбок — перелез на ветку повыше. А дальше все пошло легко.

Наконец он добрался до нужной ветки, уселся на нее и прислонился спиной к стволу. Перехватил поудобнее лук, вынул из колчана стрелу и зарядил. Приготовившись таким образом, Лукойо облегченно вздохнул. Запросто могло быть и так, что, Улаган привел его сюда за день до того, как появятся жертвы, а то и не за день, а больше. Но почему-то Лукойо казалось, что столько ждать ему не придется.

Солнце не прошло еще и половины своего пути по небу, как Лукойо услышал песню. Приглядевшись, он увидел, что с северо-востока приближается группа людей, впрочем, не слишком многочисленная. Когда люди подошли поближе, Лукойо насчитал двадцать человек. Они оказались простыми охотниками, то есть людьми более низкого происхождения, чем его собственное племя… «Чем те, кто мучил меня!» — гневно поправил себя Лукойо. Однако охотники были людьми, и Лукойо ни капельки не сомневался: попадись он им, они бы его мучили не меньше, чем усыновившее его племя. Лукойо поднял лук, натянул тетиву и прицелился в того, кто шагал впереди — здоровенного широкоплечего детину. «В такого выстрелю — не промахнусь», — думал Лукойо.

Но только он собрался пустить стрелу, как раздался крик. Крик донесся откуда-то с юга. Лукойо вздрогнул и чуть не выронил стрелу и лук. Опустил лук, обернулся…

И увидел отряд воинов, шагавших к скрещению дорог. На них были алые килты и бронзовые нагрудники уроженцев Куру. Головы воинов покрывали связанные из веревки шапки — не только покрывали, но и согревали. Кроме того, на плечи воинов были наброшены одеяла, однако даже на расстояние полета стрелы Лукойо было видно, как эти одеяла тонки. Наверное, воинам было очень холодно! Лукойо удивился: неужели эти южане никогда не придумают, как бороться с северными холодами, кроме как разгуливать в одеялах? Между тем в изобретательности им не откажешь — он отлично видел, что нагрудные пластины стрелой не пробить.

Но к счастью, бока воинов были не прикрыты, если не считать тонкой ткани одеял. Лукойо поднял лук.

Но тут главный из воинов, шагавший, закинув одеяло за спину, и размахивающий оголенными руками так, чтобы все видели повязки со знаками отличия, злобно заорал на охотников и дал приказ своим подчиненным ускорить шаг. Воины перешли на медленный бег и опустили копья.

Лукойо растерялся. Взгляд его метался от одного отряда к другому. Он был и рад, и смущен. На кого же ему-то нападать?

Глава 5

Огерн ухмыльнулся — как это было любезно со стороны воинов-куруитов встретиться ему, когда до Байлео еще целых два дня пути!

— Приготовьтесь! — приказал Огерн своим спутникам. — Если не дадут пройти, рубите их напополам.

Огерн обнажил свой меч, поднял и опустил его, наставил на бегущих воинов и тоже побежал.

Воины добежали до скрещения дорог первыми и остановились на перепутье, выстроившись в овал неправильной формы. Тридцать человек выставили копья, готовые защищаться.

— Стойте! — заорал командир. — Дайте дорогу воинам из Куру!

— Дороги открыты для всех! — крикнул в ответ Огерн. — Это ты дай нам дорогу, чужеземец, потому что эти леса наши!

— Ну, ты и храбр, как я погляжу, варвар, привыкший ползать под кустиками! — фыркнул воин. — Нас тридцать против вас двадцати! Сдавайтесь, или вы умрете, а тем, кто останется в живых, будет позволено стать нашими рабами!

— Ни один из воинов бири никогда не станет рабом! — проревел Огерн, а сидевший на дереве Лукойо вдруг понял, каких людей ему хочется убивать.

Отряды бросились друг на друга. Бири издавали дикие боевые кличи, а куруиты — ритуальные возгласы гнева. Бири отбивали удары копий мечами и замахивались на куруитов топорами. Однако куруиты оказались вовсе не беспомощны. Удары мечей и топоров они принимали на медные обручи, обнимавшие древки копий, отбрасывали бири от себя; после чего ухитрялись колоть их острыми концами копий. То тут, то там наконечники достигали цели, то уходя глубоко в мякоть, то прочерчивая на коже красные борозды. То тут, то там топоры перерубали древки копий и в тело куруитов вонзались бирийские мечи. Через несколько мгновений побоище распалось на, множество рукопашных схваток один на один.

А наверху, на сосне, Лукойо все прицеливался и прицеливался, все натягивал тетиву и никак не мог выстрелить в воина-куруита.

Вот! Упал один из бири, получив рану в предплечье, меч выпал из его обессилевших пальцев. Куруит высоко поднял копье.

Лукойо выстрелил и не промахнулся. Провожая взглядом первую стрелу, он уже заряжал вторую. Еще выстрел! И еще один куруит отвернулся от упавшего и истекающего кровью бири, ища глазами новую жертву…

Словно по мановению волшебной палочки, в груди воина возникло охвостье стрелы. Воин вскричал от боли и упал замертво. С мстительной радостью Лукойо зарядил новую стрелу, Вот оно, его мщение! Теперь его никто не прогонит, а голову его может забрать кто угодно из этих людей. Он мог убивать, убивать, убивать сколько угодно, но хуже, чем ему уже сделали, не сделает никто! Лукойо прицелился так, чтобы стрела угодила еще одному куруиту сбоку от нагрудника, натянул и отпустил тетиву. Оперение стрелы расцвело в боку воина, словно смертельный цветок. Воин только успел с изумлением вытаращить глаза, посмотреть на стрелу и ощутить боль, как глаза его закатились и он без чувств повалился наземь. Лукойо выхватил из колчана новую стрелу, зарядил, прицелился еще в одного куруита, выстрелил, насладился видом крови, хлынувшей из раны, ощутил себя истинным слугой Улагана, нашел новую жертву, и еще одну, и еще…

И вдруг стрелять стало больше не в кого. Вдруг оказалось, что пали все воины Куру, за исключением полудесятка улепетывавших по лугу. Улепетывавших так, словно за ними гнались волки! Да оно почти так и было, потому что с полдесятка бири бросились за ними, но остановились и вернулись, послушные окрику своего предводителя:

— Хватит! Нам надо было пройти, и все! Мы — бири! Мы не убиваем ради удовольствия!

«И в этом, — подумал Лукойо, — разница между вами и мной, бири».

Но тут предводитель куруитов возвел к небу предсмертный взгляд и увидел на дереве прямо над собой своего убийцу. Он попытался прокричать, но из горла его вырвался только хрип.

— Умри в муках, варвар! Да проклянет тебя Улаган! Пусть Улаган разорвет твою плоть и разгрызет твои кости! — И тут тело его обмякло и он затих.

Лукойо смотрел на куруита, чувствуя, как у него засосало под ложечкой, как его заливает волна мерзкого страха. Он встал не на ту сторону! Он-то думал, что сражается за Улагана, а бился против него! И еще Лукойо понял крепко-накрепко, что какого бы бога он впредь ни выбрал себе в защитники, этот бог должен быть сильнее Улагана!

Но может быть, он сумеет сквитаться и заслужить прощение багряного бога? Поспешно, суетливо Лукойо полез в колчан за новой стрелой…

Но теперь уже вверх смотрели и бири. Сквозь хвою они увидели на ветке маленького худенького лучника и кричали что-то друг дружке. Лукойо безмолвно проклял отвернувшуюся от него удачу — теперь нечего было и думать об истреблении бири.

— Спускайся, друг! — позвал Лукойо здоровяк предводитель. — Мы должны как следует отблагодарить тебя за помощь в битве с нашими врагами.

Лукойо растерялся. Он никогда не слышал, чтобы хоть кто-то благодарил его — ну разве что только его мать.

— Ты — наш союзник и храбрец к тому же, раз не побоялся гнева Улагана, — добавил один из охотников. — Спускайся, полукровка.

Ярость вспыхнула с новой силой. Лукойо прищурился и натянул тетиву.

— Ему не нравится, когда его так называют, — вмешался предводитель.

— Пожалуйста, друг, прости меня, — поспешил извиниться бири. — Я не хотел тебя обидеть.

— Мы полуэльфов почитаем, — объяснил предводитель. — Потому что мы поклоняемся Ломаллину, а они — его сторонники и слуги.

Лукойо выпучил глаза. Могло ли это быть правдой? Неужели он таки выбрал неправильного бога? Но ведь Ломаллин такой слабый! Как он может выстоять против Улагана?

Предводитель улыбнулся и протянул руку.

— Рискни, — посоветовал он, — мы даже не станем просить тебя снимать тетиву с лука или убирать стрелу в колчан. Вот смотри, сейчас мы отойдем… — Он знаком отогнал своих людей на добрых тридцать футов от дерева и снова посмотрел на Лукойо. — Если мы обманем тебя, ты успеешь забраться на дерево снова, но мы — друзья, а с двадцатью друзьями тебе будет безопаснее, чем в одиночку, пусть даже некоторые из нас ранены. Меня зовут Огерн. — И он снова протянул руку.

Лукойо колебался, глядя на открытые, дружелюбные лица. В душе его шевельнулось доверие к этим людям, но он прогнал его, однако напомнил себе, что когда сделка выгодна, ее лучше заключить. Опустив лук, он ответил:

— А меня — Лукойо.

Охотники весело вскричали, приветствуя полуэльфа.

— Так спускайся же к нам, Лукойо, — поторопил его Огерн. — Выберем все, что можно собрать с этих куруитских псов, пройдем еще немного и преломим хлеб вместе.

Лукойо нарочито улыбнулся — ну, то есть он внушил себе, что улыбается нарочито, неискренне, и принялся спускаться с ветки на ветку, не выпуская, впрочем, лука и приговаривая:

— Добыча — это хорошо, это мне нравится. Что же касается хлеба, то мне его придется выторговать у вас, своего у меня нет.

— Что же, хлеб у нас и не хлеб, а дорожные сухари, но все-таки хлебом назвать можно.

Огерн протянул полуэльфу, уже стоявшему на земле, открытую ладонь.

— Да будет между нами дружба и согласие!

Лукойо положил свою руку на руку Огерна, глядя предводителю бири прямо в глаза.

— Дружба, — медленно повторил он, — и согласие.

— Вот и славно! — усмехнулся Огерн и махнул рукой в сторону своих людей. — А это люди из моего племени — Глабур, Сотро, Вланад…

Каждый, кого представлял Огерн, кланялся Лукойо. Лукойо против воли улыбался, отвечая на поклоны. Он старательно вслушивался в имена бири и вглядывался в их лица» стараясь запомнить. Если уж эти люди его единомышленники, их нужно было запомнить хорошенько, чтобы в случае чего знать, кого позвать на помощь. Но если они обманут его, ему все равно следовало их запомнить, чтобы знать, кому отомстить за обман.

— Добро пожаловать к нам! — И Огерн хлопнул Лукойо по плечу. — А теперь поглядим, было ли у этих псов из логова Байлео с собой что-нибудь достойное внимания.

И они принялись осматривать тела павших куруитов, но находили только прихваченную на дорогу провизию да куруитские бронзовые ножи. Ножи, правда, были такой длины, что вполне могли бы сойти за короткие мечи. Этих ножей Огерн отдал Лукойо два, объяснив это так:

— Нам тут всем по одному хватит, и еще несколько останется. Ты убил больше врагов, чем любой из нас, поэтому ты, друг, заслуживаешь двух ножей.

— Да, но я так не рисковал, как вы, — попробовал отговориться Лукойо и сам поразился тому, что произносит слова не в свою пользу.

— Это верно, — рассудительно заметил Огерн. — Ну а если бы тебя заметили, куда бы ты смог деться? Один бросок куруитского копья — и тебе конец.

Лукойо понял, что верзила охотник прав, и по спине его пробежали мурашки.

А потом… о, чудо из чудес — охотники принялись хоронить мертвых!

— За что вы оказываете им такие почести? — спросил Лукойо.

— Оставить человека незахороненным — значит нанести оскорбление самому Ломаллину, — объяснил ему Глабур. — А кроме того, есть надежда, что если они будут погребены под землей и камнями, то их призраки не станут скитаться как неприкаянные.

Лукойо недоверчиво посмотрел на бири, копающих могилы.

— А что, если кто-то из них еще жив?

— А вот этого не опасайся, — довольно угрюмо заверил его Глабур. — Мы уж позаботимся, чтобы этого не случилось.

Как только с захоронением было покончено, Огерн забросил за плечо дорожный мешок и крикнул:

— В путь!

Они зашагали по дороге, и Огерн замедлял шаг, чтобы не обгонять Лукойо. Полуэльфа страшно огорчало то, что даже раненые охотники способны идти быстрее, чем он.

— А меня почему не попросили, чтобы я вам помог копать? — спросил Лукойо.

— Потому что я заметил, ты не до конца оправился после полученных тобою ран, — спокойно отозвался Огерн.

Лукойо изумленно глянул на бири, но изумило его не то, что Огерн заметил его хромоту и то, что он быстро уставал, нет — полуэльфа изумила проявленная о нем забота.

— Ведь ты именно поэтому стрелял из укрытия, — добродушно и понимающе проговорил Огерн.

Лукойо прищурился.

— Это верно, — признался он, — но еще потому, что я хотел убить как можно больше врагов, рискуя как можно меньше.

Огерн рассмеялся и хлопнул Лукойо по спине, не забыв в последнее мгновение смягчить удар, так что он получился вполне терпимым.

— Спорить не стану, — усмехнулся Огерн, — ведь это и спасло нам жизнь. На самом деле из моих людей никто не погиб именно благодаря тебе.

Остальные одобрительно улыбались, а Лукойо, сам не до конца понимая почему, ощутил злость. Неужели эти легковерные глупцы не соображают, что сами были на волосок от смерти? Он ведь мог и их убить!

— Если бы я промахивался, вы бы меня, наверное, так не благодарили, — язвительно заметил он.

Огерн громко расхохотался, рассмеялись и его товарищи. Тут Лукойо решил, что он заставит их разозлиться — и вместе, и поодиночке — до того, как они доберутся до цели. Вот только тогда, если они его не прогонят, он станет им доверять, может быть.

— А куда вы направляетесь?

— В Байлео, — небрежно бросил Огерн. — У нас ссора с воинами из Куру. Надо разобраться.

Лукойо вытаращил глаза. И его еще называют ненормальным!

— Ты в последнее время свои мозги шаману показывал? Похоже, они у тебя плоховато работают.

— Вот как? — Огерн посмотрел на полуэльфа сверху вниз. В уголках его рта притаилась усмешка. — Почему?

Лукойо услышал, как у него за спиной Глабур шепчет другому бири:

— Первый раз за две недели Огерн улыбается. Этот полуэльф его веселит.

Лукойо опять почувствовал прилив злости и решил, что он им такое веселье устроит — не обрадуются.

— Почему я так говорю? О, да всего лишь потому, что стоит ли тащиться за смертью в такую даль, когда ее запросто можно было найти и дома!

— Значит, ты думаешь, что воины-куруиты непобедимы? — протянул Огерн.

— Когда их будет пять сотен против вас двадцати, — фыркнул Лукойо, — да!

— Будет тебе, друг Лукойо, — нагнав полуэльфа, урезонил его Глабур. — Разве тебе никогда не случалось чего-нибудь красть у врагов?

Лукойо с раскрасневшимся лицом обернулся.

— Ну и что, если случалось? Если крадешь у врага, то это тебе делает честь! Это не стыдно!

Он не стал говорить, что имел врагов в своем собственном племени.

— Вот именно, — согласился Глабур. — Ну а если у врага крадешь что-нибудь такое, что враг похитил у тебя, то это тебе вдвойне делает честь.

Мгновение Лукойо молча смотрел на Глабура, потом коротко кивнул и сказал:

— Верно. И что же вы собираетесь стащить?

— Мудреца, — ответил ему Огерн. — Учителя, который оказал нам большую помощь, спас нам жизнь и многому научил. Он даже научил нас ковать железо.

Лукойо смущенно посмотрел на Огерна.

— А звать его, случаем, не Манало?

— Манало, — изумленно ответил Огерн. — Значит, он тебе знаком?

— Немного. В нашем племени он тоже побывал. Тоже учил.

«Да только мало», — мысленно добавил к своему ответу Лукойо. Манало был единственным человеком, который по-доброму говорил с ним и не старался унизить его, не пытался воспользоваться его помощью так, чтобы потом выставить его нарушителем закона. Лукойо очень привязался к мудрецу, хотя прятал это чувство и только и делал, что озоровал да все старался найти такой вопрос, на который бы у мудреца не нашлось ответа. Мудрец сносил все милостиво и терпеливо, и, казалось, несмотря ни на что, Лукойо нравился ему. Манало пытался научить племя Лукойо как раз этому — милосердию и терпимости, — но нельзя же винить учителя за то, что его ученики отвергают его учение.

— А в Байлео-то он что делает?

— Они схватили его и держат там в темнице, — вздохнул Огерн. — Он не хочет поклониться Улагану. Моя жена умерла из-за того, что он не смог прийти и спасти ее.

Грусть, тоска вдруг снова окутали Огерна, словно пелена тумана.

Огерн так внезапно переменился в лице, что Лукойо вдруг, помимо воли, захотелось прогнать печаль охотника прочь.

— Понятно… — кивнул Лукойо и беззаботно проговорил: — Ну если вы идете, чтобы выкрасть Манало, то я с вами!

— С нами? — И Огерн сам не заметил, как снова улыбнулся. — Ты что же, мастер воровать?

— Еще какой мастер! — хвастливо заявил Лукойо. — И если дело будет только в том, чтобы незаметно проскользнуть мимо охранников и пробраться в тюрьму, то я рискну.

— Что касается охранников, то, может быть, потребуется не просто проскользнуть мимо них, — заметил Глабур, и Огерн согласился с ним.

— Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы кто-то из них поднял шум. Одного-другого придется утихомирить, а то и убить.

Лукойо глянул на Огерна, по-лисьи усмехаясь.

— О, — хихикнул он, — и это тоже можно.

В конце концов ему все равно, кого убивать — годился любой, лишь бы только он был человеком или эльфом. Лукойо был точно так же рад вершить свою месть в Байлео, как и в родном племени.

Но нет — родное племя устроило бы его гораздо больше. А потом — потом он сможет убивать кого угодно… ну, разве что кроме этих охотников. Их он пока пощадит.

Но сначала он их испытает. Примерно через час, когда охотники остановились на привал, Лукойо вызвался собирать хворост для костра, а остальные отправились охотиться. На берегу реки росло слишком мало деревьев, да и те — у воды. Течение реки разделяло владения племени Огерна — леса, и владения племени Лукойо — травянистые пустоши. И все же Лукойо удалось набрать достаточно хвороста для того, чтобы разжечь костер, да еще и сухих веток потолще, чтобы костер долго горел.

Кроме того, Лукойо разыскал заросли интересных, похожих на веера, растений, обвешанных знакомыми ему шишками.

Хворост, ветки и шишки он притащил на стоянку и принялся укладывать тонкие палочки для растопки в ожидании возвращения охотников. Ветки потолще и шишки он отложил в сторону, спрятав шишки между ветками.

— Отлично, Лукойо. — Рядом с полуэльфом на колени опустился Далван и открыл коробку, которая висела у него на ремне.

В коробке лежало немного тлеющих углей, Далван бросил их в растопку. Лукойо присмотрелся и увидел, что коробка сделана из лиственницы и изнутри обмазана глиной, ставшей сухой и закопченной от жара. А его племя всегда носило с собой большой горшок с углями — и то когда с места снималось все племя, а не один-два человека. Да, у этих охотников было чему поучиться…

А им — у него.

Как только принесенный охотниками кабан был зажарен и его тушу сняли с вертела, Лукойо сказал:

— Пойду подброшу дров в костер.

Бири удивленно и довольно переглянулись:

— Ну, спасибо, Лукойо!

— Никто не скажет, что полукр… что чужой отлынивает от работы!

— Чужой? Да ты больше нам не чужой. Как бы нам его назвать? Назовем его… лучником!

Подкладывая ветки в костер, Лукойо почти что чувствовал себя виноватым — ведь он не просто подкладывал ветки, он засовывал между ними шишки. Но он успокаивал свою совесть тем, что добрые намерения бири надо непременно проверить — и пускай при этом сам он ведет себя совсем не по-дружески.

Лукойо, обгладывая на ходу кость, вернулся на свое место. Глабур вел рассказ об огромном вепре и своем остром копье, как вдруг…

Костер взорвался!

Послышались громкие щелчки, во все стороны полетели горящие сучья и угли. Далван вскричал от боли и отшвырнул в сторону горящую ветку. Он вскочил, вскочили и остальные, побежали от костра, на бегу крича друг другу:

— Что это было?

— Дух!

— Гнев Улагана!

— Демон огня!

Огерн был удивлен не меньше других, однако он не был зол или напуган — только весь как-то подобрался. Рука его тут же легла на рукоять кинжала. Остальные пялились на костер, а Огерн оглядывал ближайшие деревья, потом перевел взгляд на спутников. От него не укрылось, что Лукойо помалкивал, хотя и бежал от костра так же резво, как остальные. Огерн поймал взгляд Лукойо — полуэльф был сама невинность.

Огерн расхохотался.

Другие бири изумленно уставились на своего предводителя, затем вместе с ним стали глядеть на Лукойо, потом переглянулись и тоже залились смехом.

— Знаменитая шутка была, Лукойо, — сказал, отсмеявшись, Глабур. — Была или будет в будущем. Что это? Смола, что ли? Только сосен тут вроде нету.

— Нет, — признался Лукойо. — Шишки.

— Шишки? — удивился Глабур. — Это от каких же шишек столько шума?

— Растение называется подиум, — объяснил Лукойо. — Низкое, ветвистое такое, а на верхушке — несколько шишек. На этих шишках еще сверчки любят сидеть и песни свои распевать — ну прямо настоящие вожди племени, важничающие перед своим народом.

— С этого дня мы будет звать это растение подиумом Лукойо, — заключил Огерн.

— Тебе непременно надо будет показать нам этот подиум, — попросил Глабур. — Мы такого растения раньше никогда не видали.

Лукойо нахмурился:

— Как это не видали?

— Наверное, это растение луговое, — предположил Огерн. — И ты обязательно должен показать нам его, Лукойо. Очень может быть, оно нам еще пригодится.

— Пригодится? — не поверил своим ушам Лукойо. — На что же это еще может пригодиться — это ведь простоя озорство.

— Озорство получилось смешное, спору нет, — сказал Глабур, покачивая головой. — Так высоко я не подпрыгивал с тех пор, как аврох хотел поддеть меня рогами! — Он фыркнул и снова рассмеялся.

— Да уж, потеха, — согласился Далван. — Ну а теперь, лучник, можно нам вернуться к прерванной трапезе? Поводов пугаться больше не будет?

— Обещаю! — Лукойо с притворной торжественностью поднял руку. — На этот раз по крайней мере.

— Ого! — воскликнул Глабур. — Братцы, будьте осторожны. У нас появился озорник!

Все смеялись и говорили, что впредь надо быть поосторожнее. Трапеза возобновилась.

Лукойо не верил своим ушам. Они смеялись! И никто на него похоже, не сердился — ну разве только немного, с перепугу. Не спеша Лукойо занял свое место у костра, не в силах поверить, что эти люди способны на такую доброту и простодушие.

Этому должна была быть какая-то причина. Почему?

И Лукойо решил выяснить почему. Этих людей следовало испытать крайне придирчиво, прежде чем начать им доверять.

«Но они отвернутся от тебя, — проговорил внутренний голос. — Может быть, они друзья, самые настоящие друзья, а ты из них своими штучками врагов сделаешь».

Лукойо это понимал и вынужден был признать, что, пожалуй, до некоторой степени заслужил нелюбовь своих соплеменников. И все равно испытать новых друзей следовало. Конечно, это глупо, однако желание мстить за прежние обиды всем людям без разбора пока не оставило его. И он решил, что на какое-то время ограничится шутками — пусть они будут грубые, все равно.

И Лукойо принялся осуществлять свой замысел со всем тщанием. Глабуру он подложил в штаны колючки, а Огерну в сапоги — мокрую речную глину. Далвану в коробку для угольков подсадил сверчка, а когда тот открыл коробку и встревоженно вскрикнул. Лукойо расхохотался и подал Далвану угольки, лежавшие в точно такой же коробке, которую он успел сделать своими руками. Настоящего вреда Лукойо старался не приносить, и его всегда поражало, что любой из охотников в первое мгновение гневался, а потом, видя, как его сородичи хохочут над ним, тоже прыскал и заливался смехом.

Правда, Лукойо не переставал думать, что и над ним могут подшутить. Думать-то думал, но не ожидал. И однажды, когда сунул ногу в башмак, там оказалось что-то холодное, скользкое и живое. Лукойо вскрикнул, сбросил башмак, и оттуда выпала маленькая змейка. Тогда полуэльф принялся колотить башмаком по земле, чтобы вытряхнуть из него все, что бы там еще ни пряталось, и вдруг услышал, что вся компания хохочет. Лукойо устремил на охотников взгляд, полный гнева и обиды, но тут же вспомнил, как они сами беззлобно улыбались в ответ на его проделки, как добродушно смеялись над ними. Ярость уступила место раздражению. Будь он проклят, если ему в этот миг пришлось сдержаться меньше, чем любому из охотников, когда они обнаруживали подвох! Лукойо вымучил улыбку, притворно рассмеялся… и удивился: смех вышел более легким, чем улыбка. Еще мгновение — и он уже совершенно искренне хохотал.

Огерн похлопал его по спине и вскричал:

— Вот он каков! Сносит чужие насмешки так же легко, как сам подшучивает над другими.

Лукойо рассмеялся еще громче, поняв, что на этот раз испытывали его и что он выдержал испытание. Однако он решил, что над здоровяком Огерном надо будет подшутить как следует.

Ну и конечно, Лукойо постоянно подтрунивал над охотниками. Глабура, памятуя его знаменитый прыжок, он прозвал «попрыгунчиком», а Далвана «угленосом». Охотники отвечали ему взаимностью, обзывая «наконечником стрелы» и «хромоножкой», на что Лукойо отвечал, что всем бы быть такими хромоножками, как он, что он и с больной ногой обставит, к примеру, Ракола; ну, и, конечно, они пускались наперегонки. А когда Лукойо проигрывал, он объяснял это тем, что, будь нога здорова, он бы непременно пришел первым. Огерн говорил, что, вероятно, зря Лукойо выбрал себе в соперники самого быстрого бегуна из племени бири, а Лукойо отвечал, чтя вызывать не самого лучшего — мало чести.

На это Огерн, как ни странно, ответил неожиданно серьезно:

— Верно. Поэтому мы и идем в Байлео.

Лукойо, к собственному удивлению, обнаружил, что ему больно видеть тревогу охотника, и он решил рискнуть еще разок и снять напряжение.

— Нет, — лукаво сказал он. — Поэтому из Байлео выслали отряд против бири.

Огерн изумленно уставился на Лукойо и присоединился к хору смеющихся товарищей, а в следующий миг хлопнул Лукойо по спине. На этот раз Огерн забыл смягчить удар, но успел подхватить полуэльфа, прежде чем тот упал.

Так и вышло, что мало-помалу Лукойо стал чувствовать себя одним из бири, а к тому времени, как они дошли до реки — весьма почитаемым бири.

Глава 6

Лукойо посмотрел на реку Сегуэй и с трудом разглядел противоположный берег.

— Как же мы ее перейдем?

— Переходить не будем.

Огерн кивнул Глабуру и Далвану, и те вытащили из своих дорожных мешков увесистые кожаные тюки. Кроме них, в мешках мало что могло бы поместиться. Далван и Глабур принялись разворачивать кожи, а остальные охотники отправились к прибрежным зарослям и стали срезать молодые деревца и нижние ветки с больших деревьев. Лукойо удивленно наблюдал за тем, как бири гнули ветки в дуги, связывали их друг с другом, накладывали поверх них другие ветки и тоже привязывали. Затем сооружение накрыли кожей.

— Кожаные корзины! — выкрикнул полуэльф. — Очень большие кожаные корзины! Но для чего они?

— Они — лодки, — усмехаясь, ответил Огерн. — Мы поедем на них по воде.

Лукойо в страхе уставился на Огерна, резко развернулся к реке, потом снова глянул на лодки, потом — опять на реку. В конце концов Лукойо попятился и затряс головой:

— Нет, никогда! Они перевернутся! Водяные духи утащат нас под воду! Мы все потонем!

Кое-кто из бири оглушительно расхохотался. Лукойо в гневе обернулся, потом снова посмотрел на Огерна:

— Это шутка, да? Вы все это придумали, чтобы посмотреть, как я струшу?

— Никакая это не шутка, — улыбнулся Огерн, — но видеть, как ты дрожишь, забавно, тем более что каждый из нас точно так же трусил, когда мы впервые спускали на воду коракль. Нет, ты не утонешь, Лукойо, и если ты будешь сидеть смирно, не станешь вертеться, то мы не перевернемся. В этих лодках мы проделаем весь путь до Байлео — ну, или почти весь, и ты поймешь, что так выйдет гораздо быстрее и куда менее утомительно, чем если бы мы шли пешком.

Огерн сказал правду. Лукойо держался с виду очень храбро, хотя внутри у него все переворачивалось. Он занял место в одной из лодок. Следом за ним туда забрались еще четверо и оттолкнулись от берега длинными шестами, к которым были привязаны широкие деревянные лопасти. С помощью этих палок, которые они называли веслами, бири вывели лодку на середину реки.

Лукойо был напуган, как никогда. Такого водного пространства он прежде и не видывал. Он, правда, купался в широких реках у берега, но никогда не плавал даже на плоту, не говоря уже о лодке. Он сидел, сжавшись в комочек, ожидая, что в любое мгновение лодка перевернется, что в волосы ему тут же вцепятся пальцы утопленников и утащат его на дно, чтобы он стал таким же, как они.

Но лодки не переворачивались, а через некоторое время Лукойо привык к покачиванию и понял, что больше, чем сейчас, лодку качать не будет — конечно, если его спутники будут равномерно грести. Они и гребли равномерно, и мало-помалу Лукойо успокоился, и качка перестала казаться ему опасной. К закату Лукойо окончательно свыкся с плаванием, а когда лодки причалили к берегу и все сошли на землю, дабы переночевать на берегу, Лукойо поразился тому, как странно он себя чувствует, ступая по твердой земле.

Только эту ночь они и ночевали на берегу. На следующий день один из бири в лодке, что держалась ближе к левому берегу, крикнул и куда-то показал. Все посмотрели в ту сторону и увидели, что от берега плывет с десяток каноэ. Огерн выкрикнул приветствие, но в ответ бири получили град стрел. Стрелы до лодок не долетели, однако Огерн приказал:

— На середину реки, и гребите изо всех сил!

На середине реки течение было более сильным. Гребцы изо всех сил налегали на весла, подгоняемые боевым кличем Огерна. Лукойо достал лук, снарядил его и спросил:

— А как же мне выглянуть за борт?

— Осторожно, — ответил ему Глабур, а Огерн кивнул, продолжая выкрикивать клич.

Далван пояснил:

— Как только ты поднимешься, лучник, я передвинусь поближе к Огерну, тогда лодка не качнется. Готов? Вставай. Только тихо, осторожно…

Лукойо осторожно добрался до борта лодки, дрожа как осиновый лист. Между тем лодка не перевернулась, а когда Лукойо выглянул за борт, он, к своему удивлению, обнаружил, что каноэ остались далеко позади, а те, кто сидит в них, показывают бири кулаки. Лукойо расслышал и неразборчивые проклятия.

— А чего же я вставал?

— На тот случай, если бы они оказались лучшими гребцами, — объяснил Огерн. — И только притворялись бы неуклюжими, чтобы мы особо не упирались.

— Никакое это не притворство, — крикнул с кормы Янног. — Они настолько неумелы, что это даже странно, но все равно, не стали бы они притворяться, когда увидели, что мы удираем!

Огерн нахмурился.

— Что же это за люди такие: у них есть каноэ, но они не знают, как ими пользоваться?

Некоторое время гребли молча, и каждый обдумывал вопрос Огерна. А потом Лукойо высказал предположение:

— Воры?

— Вот что значит опыт, — пробурчал Глабур. — Но похоже, ты попал в точку, лучник.

— Попал, — согласился Огерн. — Видимо, это люди с равнины, захватившие прибрежную деревню, и каноэ в том числе, и они понятия не имеют, как этими каноэ пользоваться, или только начали учиться.

— Надеюсь, ко времени нашего возвращения они не успеют научиться, — процедил Глабур.

— Их пятеро на каждого из нас, — добавил Далван.

— Ну а что же они тогда за лучники, если так паршиво стреляют? — удивился Огерн.

Но у Лукойо и на это был ответ.

— Это люди с равнины, которые привыкли ходить за большими стадами. Мое племя встречало таких. Сначала мы с ними ругались, и держали оружие наготове, и только потом начали обмениваться товарами. Луки они делают из рогов аврохов, между которыми закрепляют кусок дерева длиной с руку. Чтобы пустить стрелу, они тратят много сил, но почему-то стрела далеко не летит.

— Ну, тогда, выходит, они не умеют делать стрелы, — предположил Далван.

— Ну а как ковать мечи, они знают? — поинтересовался Глабур.

— Вот этого, как ни печально, надеюсь, мы не узнаем, — вздохнул Огерн. — Нам нельзя тратить время. Каждый потерянный нами день приближает смерть Манало. Может быть, нам придется сразиться с этими разбойниками после того, как мы спасем его.

Однако у людей с равнин были на сей счет другие мысли — или не у них, а у их двоюродных братьев. На следующий день река стала уже, и как только охотников заметили с берега, оттуда тут же отчалили каноэ. К тому времени, как лодки бири доплыли до деревни, на середине реки уже находилось с десяток каноэ, а от обоих берегов все отчаливали и отчаливали новые. Лукойо приготовил лук, бири — копья.

— Не подпускай их к нам, Лукойо, — попросил полуэльфа Огерн, и Лукойо расстарался, как мог.

Его стрелы поистине кишели в воздухе, и непременно находили бы цель, если бы враги не пригибались столь ловко. Гибкостью они были подобны угрям. Они подплыли уже так близко, что их можно было разглядеть — приземистые, смуглые, бородатые мужчины с черными и каштановыми вьющимися волосами, покрытыми кожаными шапочками. Руки их до локтя защищали медные налокотники, надетые поверх кожаных курток. Из каноэ в адрес бири неслись непристойности.

— Я прежде бывал в этих краях, — проговорил Глабур, — но ничего похожего не видывал!

— Кто бы они ни были, это сородичи тех, кто напал на нас выше по течению, — откликнулся Лукойо. — Пригнитесь! — крикнул он и сам последовал своему совету.

Короткая стрела упала в коракль и угодила в сапог Огерна. Тот вскрикнул.

— Тебя ранило, Огерн? — спросил Глабур.

— Комариный укус, не более, но вот сапог придется чинить!

— Придется, — подтвердил Лукойо, выхватил стрелу из сапога Огерна, зарядил ее в свой лук и отправил туда, откуда она прилетела. — Друзья, — сообщил он бири, — у меня осталось всего две стрелы.

— У меня в мешке есть запас, — откликнулся Глабур. — Употреби их на пользу, Лукойо.

И лучник продолжил свое дело.

Враги возмущенно кричали — бири заслонялись от их стрел лопастями весел, потом подбирали стрелы, передавали копейщикам, а те швыряли стрелы обратно. Конечно, стрелы, брошенные руками, досаждали врагам не больше, чем комариные укусы, и курчавые разбойники подплывали все ближе и ближе, невзирая на то, что с каноэ они управлялись не слишком умело.

— Мне бы такую лодку — я бы как ветер летел! — воскликнул Далван.

— Сейчас получишь! — процедил Огерн, и тут одно из каноэ как раз пронеслось мимо.

Разбойники вскочили на ноги, лодка угрожающе закачалась. Разбойники завопили, пытаясь удержаться на ногах, а Огерн рубанул мечом. Хлынула алая кровь, схватился за живот раненый разбойник, и каноэ перевернулось. Бири встретили его переворот радостными криками.

Приблизительно то же самое произошло и с другими каноэ. Разбойники с выпученными глазами отправлялись на дно. Они не умели плавать, но были слишком горды, чтобы кричать и звать на помощь. Те из разбойников, которые оставались на плаву, пытались спасти друзей, но и их каноэ переворачивались одно за другим, как только тонущие пытались влезть в них.

Огерн сквозь смех крикнул:

— Скажите, пусть хватаются за борта! Вас каноэ выдержит и перевернутое!

Видимо, один из разбойников понял его, потому что прокричал что-то на непонятном языке, и те, которые барахтались воде, стали хвататься за перевернутые каноэ, напоминая пиявок, впивающихся в плоть.

— Прихватите два пустых каноэ! — крикнул Огерн сородичам, плывущим в коракле позади. — Как-никак, боевая добыча!

Вот так варвары остались позади, а река унесла коракли бири к югу. Примерно через милю течение стало шире, так что путешественники могли легко отбить любого, кто бы осмелился на них напасть. Теперь, имея еще и захваченные каноэ, благодаря которым коракли удалось немного разгрузить, бири поплыли быстрее — быстрее, чем весть об их приближении, ибо ни одно из прибрежных племен не ожидало их посередине реки. Большей частью жители деревень даже не отплывали от берега — только постреливали из луков, но стрелы до бири не долетали.

— Чего они ерундой занимаются? — спросил Лукойо, глядя через борт коракля. Он попробовал было перебраться в каноэ, но там ему совсем не понравилось, и он вернулся обратно в коракль. — Зачем стрелять, если они знают, что впустую потратят стрелы?

Огерн пожал плечами:

— Может быть, они просто хотят показать нам свою враждебность.

— Что ж, им это удается. Но неужели они будут этим заниматься все время, пока мы плывем до Байлео?

Обошлось. Примерно за день до прибытия в Байлео берега реки приобрели исключительно мирный вид. Пустоши и леса прервались так резко, словно их ножом отрезали. Потянулись широкие возделанные поля, где копались мужчины и женщины.

— Что они там ищут? — удивился Лукойо.

Те, которые сидели с ним рядом в лодке, обменялись вопросительными взглядами. По всей вероятности, кочевники мало что знали о земледелии, несмотря на уроки Манало.

— Они вскрывают землю, чтобы получить семена, — объяснил Огерн. Манало показал нам, как это делать. Вскопав землю, они кладут в нее зерна овса и ячменя и покрывают их землей. Потом, к концу лета, овса и ячменя у них будет столько, что они смогут наполнить зерном целые корзины.

Лукойо вытаращил глаза:

— И что, питаются этим зерном?

— Если приходится. Это лучше, чем голодать. Но я думаю, что как только они закончат посадку зерен, они могут и поохотиться, да и после сбора урожая тоже.

— Поохотиться — это где же? Они же срубили весь лес в округе! А большие стада не подходят так близко к реке.

— Это верно. Наверное, они охотятся на мелкую дичь. Может быть, еще на оленей. Такие поля должны привлекать животных.

— Должны! Вон какие всходы! И когда только эти люди успевают заниматься чем-то еще?

— Это и вправду удивительно, — согласился Огерн. — Но они хотя бы мирные.

Поля занимали берега почти без остатка, и трудно было пристать. Ели сухари и сушеное мясо, запивали водой из реки. На следующее утро приплыли в Байлео.

— Лукойо, проснись! — кто-то бесцеремонно потряс полуэльфа за плечо.

Лукойо поискал, чем бы швырнуть в того, кто будил его, не нашел и, ворча, поднялся:

— Зачем?

— Нужно сойти на берег и спрятать лодки! Быстрее, пока не встало солнце!

Лукойо хмуро глядел на верзилу охотника. В голосе Огерна звучала решимость пополам с тревогой. Полуэльф понял, что сейчас не время вступать в пререкания. Он подтянулся, выглянул за борт и увидел на горизонте очертания каких-то жилищ. Ничем другим эти странные приземистые строения с черневшие в предутреннем сумраке, быть не могли.

Но как их было много! Они тянулись по восточному берегу, насколько хватало глаз, — длинные и низкие, но множество, множество! Посреди жилищ вздымался к небу холм, увенчанный черной короной со множеством зубцов.

— Что там, на вершине? — спросил Лукойо, чувствуя подступающий страх.

— Там стена из стволов деревьев, пригнанных друг к другу вплотную, а сверху — заостренных, — объяснил полуэльфу Глабур. — Я тут разок был раньше, хотел обменять шкурки пушных зверей на бронзовые кинжалы. Бронзы мне не дали, предлагали красивую посуду и бусы.

Лукойо хихикнул:

— Ты, конечно, больше сюда не ходил.

— Нет, не ходил, — мрачно ответил Глабур. — Горшки — вещь, конечно, полезная, но не стоят такого пути, а бусы мы и сами делать умеем. Но дело не в этом. Эти куруиты… они все чего-то высматривают, и такая от них исходит злоба, что прямо чувствуешь ее и дрожишь, когда находишься с ними рядом. А уж как глянут на тебя, так сразу думаешь: небось прикидывают, какая из тебя выйдет жертва для их багряного бога Улагана.

Лукойо снова зазнобило, но он вымучил кислую ухмылку:

— Но они же не хватают абы кого, нет?

— Надеюсь, нет, — ответил Глабур, но как-то не слишком уверенно.

Бири выбрались на берег, сняли с кораклей шкуры и сложили их, каркасы затопили около берега, где мало кому пришло бы в голову их искать; Потом охотники стали думать о том, как спрятать каноэ. А это была задачка, ведь рядом — ни деревца. И все же минуло совсем немного времени, и Лукойо был потрясен — каноэ исчезли. От них не осталось ничего, только по берегу протянулся длинный низкий бугор, забросанный сухой травой и прошлогодними листьями.

Глабур обернулся к Огерну:

— А что теперь, вождь?

Это было сказано впервые, но Лукойо понял, что это правда. Огерн действительно был вождем, пускай всего лишь для этого небольшого отряда. У Лукойо при слове «вождь» сразу проснулось желание спорить и не слушаться, но он напомнил себе, что речь идет об Огерне, а не о Горине, и сдержался.

— Ты за частоколом был? — спросил Огерн у Глабура.

— Был, потому что там — то как раз самая торговля.

Огерн улыбнулся.

— Повезло тебе, что ты туда торговать пошел, а не еще зачем-нибудь.

— Еще хорошо, что живой ушел, — мрачно добавил Далван.

Огерн кивнул.

— Наверняка в том месяце у них хватало жертв. Значит, за частоколом места много?

— Там поместились бы две деревни размером с нашу! Вообще-то одна деревня там есть, если можно назвать деревней эти длинные куруитские хижины. Там, кроме четырех таких хижин, еще пятая, где живут их женщины.

Огерн нахмурился.

— Странно, что жены не живут со своими мужьями.

— А я не говорил, что это жены.

— Но как же еще… — Огерн запнулся и покачал головой. — Не обращайте внимания… Эти люди из южных городов… мне их никогда не понять. Ворота там только одни?

— Нет, есть и другие, поменьше, там только один человек может пройти — вдвоем не разминуться. Эти ворота позади, за храмом.

Лукойо вытаращил глаза.

— У них там и храм имеется?

— Ну, я же сказал, что за частоколом две деревни уместиться могут. Да, у них там есть храм, где они восхваляют Улагана. А рядом с храмом — тюрьма. У них одна стена общая.

— Легче заключенных в жертву приносить, — буркнул Огерн. — Ворота ночью закрыты?

— Закрыты и заперты на засов из цельного ствола дерева. Маленькие ворота с южной стороны тоже на ночь запираются.

— Что закрывается, то можно и открыть, — проворчал Далван.

— Это точно, — согласился Огерн. — Но я бы предпочел маленькие ворота. Там наверняка стоит только один стражник, ну, может быть, два, самое большее. Ну, друзья, кто из вас хочет отправиться в укрепление поторговать?

Мгновение стояла тишина, а потом все хором выкрикнули:

— Я!

Минуту спустя то же самое повторил и Лукойо. Вот ему-то не повезло — его-то и выбрал Огерн себе в спутники.

Бири вошли в город, когда солнце еще только-только поднялось над горизонтом. Шли по двое и по трое. Размеры города поразили Лукойо, так же как и число его жителей. Он был и потрясен, и подавлен. Как люди могли жить в такой тесноте? Как они тут жили — это было ясно, то и дело там и сям вспыхивали ссоры, дважды Лукойо видел, как дрались прямо на улицах.

Город Байлео вырос между укреплением на холме и берегом реки. Жилища тут попадались разные — от незнакомых Лукойо охотничьих хижин до шатров кочевников, которые он узнавал, и все же они были не совсем такие, как те, которые ставило его племя. Жилища разделяла улица шириной в добрых двадцать кубитов — обычная проселочная дорога. Трава в Байлео не росла — только немного деревьев. Зато посаженных растений было много, судя по высохшим остаткам прошлогоднего урожая.

Наконец они вышли на широкую улицу — шириной ярдов в двадцать. Дома тут были выстроены из саманного кирпича — такого ни Лукойо, ни Огерн ни разу не видывали, поэтому и уставились на дома с изумлением.

— Один хороший дождик — и их размоет! — воскликнул Лукойо.

— Верно, — согласился Огерн. — Но что это там за картинки на стенах?

Лукойо нахмурился.

— Вон там рыба нарисована, а вон там… ну точно, кусок мяса! Вон мера зерна, но что значит дымящаяся чаша рядом с ней?

— Этого не скажу, — отозвался Огерн. — Но гроздь винограда во-он там нарисована — это я вижу. На что же нужны эти рисунки? Не просто же для красоты!

— Они для того, чтобы все знали, какие у нас есть товары на продажу, — сообщил толстяк, появившийся в дверях дома, где была нарисована пенящаяся чаша. — Вот у меня пиво нарисовано. Если у вас есть что поменять, можете отведать пива.

— Пива? А что это такое? — Огерн сделал вид, что не знает.

Купец ухмыльнулся:

— Напиток, который делают из зерен по особому рецепту. Сделать его непросто — уходит неделя, а то и больше. Можете выпить все, что я наготовил, если дадите мне за это один маленький кусочек янтаря.

— Может быть, завтра, — довольно-таки заинтересованно ответил Огерн. — А сейчас нам надо поспешить в укрепление, посмотреть, как там обстоят дела с торговлей.

— Ну ладно, — с сожалением вздохнул купец. — Только поторопитесь, а то там, как только солнце садится, закрывают ворота.

— Спасибо тебе, незнакомец. — Огерн зашагал быстрее и на ходу бросил Лукойо: — Скупщики янтаря нам за камень побольше дадут, чем несколько чашек пойла, верно?

— Да, я думаю, купец предлагал не слишком выгодную сделку, — согласился полуэльф. — Огерн, а как ты думаешь, почему эта улица такая широкая?

— Гляди! — И Огерн указал в сторону частокола, до которого оставалось совсем немного. — Она ведет прямо к воротам! А широкая такая потому, что по ней без помех должен шагать отряд воинов плечом к плечу!

Лукойо медленно поднял голову.

— Похоже, ты прав. Тогда и мы пойдем по этой дороге плечом к плечу!

До ворот частокола они добрались тогда, когда закат окрасил небо в розовый цвет.

— Слишком поздно пришли, — сказал им дозорный. — Сегодня торговли уже нету.

— А не могли бы мы войти и переночевать в укреплении? — заглянув в ворота, попросил Огерн. — Я смотрю, другие торговцы остаются здесь, а нам бы хотелось попасть на рынок пораньше, с самого утра.

— Да это можно, ежели хотите, — ответил воин-куруит. — Только за ужин придется раскошелиться.

Огерн кивнул:

— У меня янтарь есть.

Глаза воина алчно сверкнули.

— Отдай его мне, и я прослежу, чтобы вас накормили.

Огерн слазил в мешок и вытащил кусок янтаря с большой палец.

— Это все, что у тебя есть? — подозрительно поинтересовался воин.

— Нет, но нужно же мне что-то на завтра приберечь, верно?

— Это конечно, — неохотно проговорил воин. — Завтрак-то вам тоже понадобится. Ну хорошо, входите.

Огерн и Лукойо вошли и увидели, что внутри их уже поджидают Глабур и двое его спутников. Неподалеку оживленно болтали Далван и Янног. Все делали вид, что друг друга не знают. Воин сдержал слово и принес им ужин — ну, если можно назвать ужином миски с холодной овсянкой. Огерн указал на это воину, но тот только пробурчал, что на завтрак каша будет горячая, после чего удалился, чему-то посмеиваясь.

Лукойо попробовал кашу и сморщился.

— Надеюсь, этот воин еще будет стоять на страже, когда…

Огерн нарочито громко прокашлялся.

— Когда взойдет луна, — поспешил закончить Лукойо. — Так приятно знать, что нас кто-то защищает.

— Чего? — проворчал один из оставшихся в укреплении на ночлег купцов. — Неужто ты думаешь, что ему не все равно, жив ты или мертв?

— Пока у меня есть меха или янтарь? Думаю, не все равно.

— Это ты здорово подметил, — согласился купец. — А они у тебя есть?

Лукойо заметил нехороший блеск в глазах незнакомца и усмехнулся:

— Есть они у меня или нет, приятель, это мы узнаем утром. А у тебя какие такие товары?

— Поздно уже болтать, — вмешался Огерн и предупреждающе посмотрел на Лукойо. — Спать пора.

— Как это? Спать, когда еще и луна не взошла? — возмутился Лукойо и подмигнул Огерну. — Столько добираться сюда бедным торговцам, да чтобы не потолковать и не посплетничать?

Огерн запрокинул голову, и во взгляде его появилось понимание. Лукойо продолжил болтовню, выпытывая сплетни и узнавая побольше про Байлео и воинов-куруитов. К примеру, он выяснил, что дозорные сменяются через час после заката и еще один раз посреди ночи, что они любят потрепаться и подремать на посту и что у двери тюрьмы всегда стоят двое стражников, а у южных ворот — один. Одобрительный блеск глаз Огерна подсказал полуэльфу, что он на верном пути.

Сам же Огерн приглядывал за своими сородичами и подмечал, что они все делают так, как он им велел, — бири рассыпались по толпе и держались ближе к длинным домам, в которых жили воины. Девять бири — по два на каждый из длинных домов, чтобы затыкать там рот каждому, который ответит на поднятую тревогу, и еще один — для того, чтобы укладывать на лопатки воинов, которые могли бы вывалиться в самый неподходящий момент из женского дома. Огерн кивнул, чувствуя, как нарастает напряжение. Он знал, что еще пятеро его людей притаились за хижинами и домами внизу, за частоколом, и готовы выскочить и напасть на любого, кто осмелится броситься на Огерна, когда тот появится с Манало — если Манало еще жив и здоров, помоги Ломаллин! Еще двое бири находились в толпе торговцев ближе к тюрьме, еще двое — напротив. Они должны были взять на себя стражников. Последний бири без умолку болтал с Каким-то незнакомцем около маленьких ворот, в которые мог пройти только один человек. Этот бири и должен был стать этим одним человеком, когда убьет стражника.

Оставались Лукойо и сам Огерн. На их долю выпадали дозорные, которые могли быть на посту внутри тюрьмы. Огерн все же немного не доверял полуэльфу, но совсем немного, и вдобавок знал, что за всем происходящим из-за зарешеченной двери наблюдает Глабур.

Они были наготове. Огерн помолился о том, чтобы взошла луна, и еще о том, чтобы ее затянули тучи.

Глава 7

Луна взошла — тоненький серпик, и, хотя туч не было, темнота позволяла беспрепятственно передвигаться.

— Начали! — сказал Огерн. — Первым делом снимем стражников у двери тюрьмы!

— Что? — Лукойо встревоженно посмотрел на Огерна. — Вы их бить собираетесь?

— Да. — Огерн нахмурился. — А что же еще?

— Что же еще? Да вы еще и подойти к ним не успеете, а они уже крик поднимут, вот что еще!

— Так ведь темно.

— Не настолько, чтобы такого верзилу, как ты, не было видно. Нет, ты сам подумай, если бы ты увидел такого детину, как ты сам, за которым следом идут Глабур и Далван, ты бы что сделал?

— А что это ты про себя ни слова не сказал? — спросил Глабур, и в голосе его прозвучала угроза.

— Про себя? — Лукойо развел руками. — Да кто меня заметит, маленького такого, тощего?.. Кто меня испугается? Нет, ребята, давайте-ка вы будете держаться в сторонке и нападете на стражников тогда, когда они не заметят меня!

С этими словами полуэльф встал и быстрым тихим шагом отправился к тюрьме.

Глабур вскочил и открыл было рот, чтобы окликнуть и вернуть Лукойо, но Огерн поймал его руку.

— Нет. Давайте доверимся ему. Он это заслужил.

— А если он предаст нас теперь, когда кругом сотни куру, итских воинов?

— А если не предаст, то без шума проведет в тюрьму. Глядите! Он изменил походку!

Глабур посмотрел в ту сторону, куда показывал Огерн, и увидел, что полуэльф, сильно хромая, еле плетется к тюрьме.

— Что он еще такое задумал?

— Какую-то шутку, а может, и нет. Давайте-ка вы с Далваном заходите слева, а я справа пойду.

Пригибаясь к земле, Глабур и Далван ушли в тень, отбрасываемую частоколом, и скрылись там, где их не было видно стражникам. Затем они быстро перебежали в тень, отбрасываемую тюрьмой, и притаились за углом.

Огерну спрятаться было некуда, но тут у него мелькнула счастливая мысль. Он встал и совершенно открыто зашагал к храму. Стражники у тюрьмы переглянулись, выпрямились, пригляделся к идущему и дозорный на стене, но, как только Огерн подошел к вратам храма, стражники успокоились. Никто не стал бы мешать фанатику, отправившемуся в храм Улагана среди ночи.

Попав в тень храма, Огерн прижался спиной к стене и приставным шагом добрался до угла, откуда была видна дверь тюрьмы. В это время Лукойо как раз дохромал до этой самой двери.

Ему в живот нацелились два копья.

— Стой! — прошипел стражник. — Куда собрался?

— В уборную, — ответил Лукойо и сопроводил свой ответ громкой икотой, после чего объяснил: — Щас лопну.

— Уборные — около западной стены, парень!

— А туточки низзя? — икнул Лукойо. — Пописать?

— Если ты только осмелишься подумать об этом, то тут же очутишься за дверью. А там, можно сказать, одна сплошная уборная!

Лукойо глянул на стражников выпученными глазами и медленно покачал головой.

— Грязный, — выдавил он. — Больной.

— А Улагану все равно, больной ты или еще какой. Кто туда попадет, тому жить недолго остается. Ну вот, а кто там еще живой и ждет суда, они все равно обречены на смерть — ну, так при чем тут болячки, сам посуди!

— Посу… сужу, — кивнул Лукойо. — А вы туда хо… ходите?

— Только похлебку носим заключенным. Да как ты смеешь говорить такое! Чтобы воин Куру жил в такой грязи, да чтоб…

— Ой… Ну, это я не зна…

Лукойо сцепил пальцы и схватился за низ живота. Икота продолжала терзать его. Он выпучил глаза, уставился на луну, поджал губы. Двое стражников, глядя на полуэльфа, заухмылялись, гадая, что еще выкинет этот смешной пьяница.

— Этот варвар, видать, первый раз пивка отведал, — буркнул один стражник другому.

— Это у них в первый раз завсегда так, — согласился его напарник.

— Во! — Лукойо поднял к небу палец. — Понял!

— Чего понял-то? — с любопытством поинтересовался стражник.

— Понял, поч-чему куру… куруитские ву-вуоины должны у-уйти в тюрьму!

— Да что ты говоришь? — проурчал один стражник.

А второй вмешался:

— Ну, почему же?

— А па-а-та-а-му-шта он может на них у-упасть… или… того… на-а-апасть!

— Упасть? — Стражник усмехнулся, а его напарник расхохотался в голос:

— Что ты городишь, парень? Кто на нас может упасть.

И тут над головами стражников взметнулись боевые дубинки. Глаза стражников закатились, и они повалились на землю.

— Вот кто, — прошипел Лукойо.

— Молодчина, лучник! — Глаза Огерна горели восторгом. — Вперед! Я пошел, а вы трое держите дверь!

— Может, вам обоим нацепить нагрудники и шлемы этих воинов, — посоветовал Глабуру Лукойо. — Я‑то слишком тощий — никто не поверит, что я стражник.

Глабур кивнул:

— Мысль хорошая.

— А я выведу Манало! — И Огерн развернулся к двери.

— Один? — спросил Лукойо.

— Да, один. Внутри-то там стражников нет. Но если кто сюда сунется, ты, друг Лукойо, постарайся, как можешь, от-, влеки.

Лукойо кивнул.

— Никто ни в чем не заподозрит дурака, который веселит парочку верзил. Но как ты войдешь? Тут ни щеколды нет, ни еще чего-нибудь, чем двери запирают…

— А вот так! — Огерн вцепился в ручку тюремной двери и изо всех сил потянул на себя. Каждая мышца его тела напряглась, а сам он на несколько мгновений превратился в подобие громадного лука. А потом что-то треснуло, и Огерн чуть не упал на спину. Дверь открылась. Огерн устоял, отдышался, обернулся к друзьям, глядевшим на него во все глаза.

— Дверь за мной прикройте, но сразу отворяйте, как только я постучу вот так!

И он выстучал по двери короткий, но непростой ритм.

Глабур пришел в себя и кивнул:

— Откроем, Огерн.

— Хорошо. Я не задержусь. — Огерн опустил глаза и увидел лежавших навзничь раздетых стражников. — Уберите их куда-нибудь.

И дверь за ним затворилась.

Лукойо помотал головой.

— Он всегда такой сильный был?

— Нет, не всегда. Как вырос, так и стал такой.

Лукойо восхищенно покачал головой и сказал:

— Ну ладно, давайте все сделаем, что он велел. Вы стойте на посту, как вам полагается, а я этими займусь.

И он ухватил за ноги одного из стражников и потащил в сторону.

Глабур глянул на Далвана и протянул:

— По-моему, этот полукровка… ему можно верить.

— Да вроде бы, — согласился Далван. — Молюсь, чтобы у Огерна все там гладко сошло!

А Огерн не без труда пробирался в темноте. Он запнулся за кого-то, и этот кто-то обругал его на родном языке. Огерн наклонился и прошептал:

— Прости меня, бири. Как ты сюда попал?

— Напился, — ответил бири. — А у меня отобрали все товары. Потом сказали, что нечего мне по городу нищим шататься, и бросили сюда. Говорят, завтра утром отправят к лагану. А ты как угодил сюда, сородич?

— Я пришел, чтобы освободить тебя. — Огерн принялся шарить по земле, а бири шептал:

— Освободить меня? Да как же ты сможешь? Тут цепь, медная цепь, и она приковывает меня к стене!

Огерн нащупал звенья цепи, крепко сжал их, крякнул, рванул… Звенья с негромким звоном расцепились, а Огерн выдохнул:

— Теперь ты свободен.

Мгновение стояла тишина, потом бири прошептал:

— Ты кто, бог?

— Всего лишь человек, только очень сильный. — Огерн и сам начал удивляться собственной силе. — Окажи мне услугу. Здесь где-то держат мудреца по имени Манало. Его еще не отдали Улагану?

— Нет, хвала Ломаллину! — воскликнул бири. — Пойдем, я отведу тебя к нему! Держись за обрывок моей цепи!

Бири пошел вперед уверенно, как тот, кто хорошо знает дорогу. Огерн осторожно шагал за ним. Глаза его теперь привыкли к темноте — в тюрьме было только два маленьких оконца — высоко, под самой крышей, но все же они пропускали немного лунного света. Спотыкаясь и перешагивая через валявшихся на полу узников, осыпавших их проклятиями, Огерн и его спутник добрались до дальней стены. Там оказалось несколько толстых деревянных дверей с прорубленными в них окошечками — даже то были не окошечки, а щели, в которые; можно было бы просунуть немного еды. Двери были заколочены медными гвоздями. Гвозди надо было вынимать и заменять; новыми всякий раз, когда открывалась дверь. А значит, двери эти отпирали крайне редко.

— Для чего эти стойла? — шепотом спросил Огерн.

— Для преступников, которых считают наиболее опасными, — ответил бири. — Для тех, кто вроде как может нас переубивать, и тогда мы не достанемся Улагану.

— Манало не убийца!

— Нет, но он куруитов по-своему довел. Он непрерывно восхвалял милость Ломаллина, лечил наши хворобы и пытался врачевать наши сердца.

— Вот уж воистину опасность! — усмехнулся Огерн и чуть повысил голос: — Учитель! Манало! Мудрец! Ты слышишь меня?

Мгновение тишины, звон цепей, и вдруг… голос Манало:

— Слышу тебя, Огерн.

Сердце Огерна встрепенулось от счастья, и тут он понял, как же сильно он на самом деле боялся, что Манало мертв.

— Учитель, я пришел, чтобы вызволить тебя отсюда!

Манало рассмеялся тихо и добродушно, как всегда.

— Замечательно, Огерн, и я с радостью последую за тобой, если ты сумеешь открыть эту дверь и порвать мои цепи.

— Дверь? Это разве дверь?

Огерн взмахом руки велел бири отойти подальше, ухватился одной рукой за прорезь в двери, а другой — за ручку, уперся ногой в стену и потянул на себя. Сначала ничего не происходило, потом послышался как бы стон, и гвозди закачались. Вот они начали вылезать из дерева один за другим, потом отвалились запоры, и дверь распахнулась. Огерн отлетел назад, отшвырнул дверь в сторону и позвал:

— Учитель! Выходи!

— Не могу, — просто отвечал Манало. — На оковы наложено заклятие, которое я не могу преодолеть с помощью своей магии.

Огерн пробормотал ругательство и вошел в темницу. Тут было по-настоящему темно, но руки Огерна нащупали тело Манало — вернее, холодные цепи, опутывавшие грудь мудреца. Огерн ухватился за цепь, а Манало сказал ему:

— Тут их пять. Одна оковывает мои плечи, одна обвивает руки и живот, третьей скованы мои запястья и бедра, четвертая обвивает колени, а пятая — лодыжки. Она прикована к стене.

— И вправду они тебя боятся! — воскликнул Огерн. — Но с цепями мы управимся легко. — Он наклонился, ощупал колени и лодыжки Манало и нашел цепь. Ухватившись за нее покрепче, Огерн потянул. Цепь звякнула, и звенья распались. Огерн выпрямился и сказал: — Снимать все — на это уйдет много времени. Они плотно прилегают к твоему телу, не ухватиться. Придется потерпеть — остальные цепи снимем с тебя, как только окажемся подальше от города.

— Но как же ты отведешь меня подальше от города? — спросил Манало. — Сила твоя удивительна, Огерн, но не настолько же ты си…

И Манало не договорил. Огерн подхватил его одной рукой и понес.

— Как-как, — проворчал Огерн. — Быстро, вот как! Вперед, Учитель, пока нас не нашли! — И он выбежал из темницы.

Бири выдохнул:

— Не бывает таких сильных людей!

— А я родился не как все, — огрызнулся Огерн. — Выводи меня, друг.

Начавшие просыпаться узники подняли крик.

— Тише вы все! — прошипел Огерн. — Если я бегу, значит, и вы можете! Пошли, только тихо, или на вас бросятся воины!

Узники притихли и пошли за Огерном крадучись, словно стайка теней. Бири почти в полном мраке вывел Огерна к двери. Там охотник-великан развернулся к узникам и прошептал:

— Идите на цыпочках и убейте дозорных у ворот! Если вам удастся выбраться за частокол прежде, чем куруиты успеют поднять тревогу, вы спасены! Разбудите их раньше — считайте, что все вы покойники.

— Пойдем так же тихо, как ходит лис, когда выслеживает лесную курочку, — пообещал кто-то.

— Да будет так, — пробормотал Огерн. — Стражников у двери тюрьмы не трогайте — это мои люди.

— Твои люди? — изумленно прошептал другой узник. — А где же куруитские стражники?

— Живы пока — ну, я так думаю. Пошли, только тихо! — Огерн развернулся и услышал, как кто-то прошептал у него за спиной:

— Никто не может победить куруитских воинов!

— Скажи лучше «не мог раньше», — буркнул кто-то еще.

Как только все вышли из тюрьмы, Огерн придержал за локоть незнакомого проводника-бири.

— Пошли со мной, — сказал он.

Они подошли к Глабуру и Лукойо и проводили взглядом узников, которые, крадучись, направились к воротам. Некоторые из них шепотом истерически смеялись, многие прихрамывали, но все пылали радостью свободы и жаждой отмщения.

— А мы все боялись напасть на воинов, потому что их нельзя победить, — восхищенно прошептал бири.

— Теперь они их больше не боятся, — отозвался Огерн. — Подняв Манало на руки, он извинился: — Прости за неудобства, Учитель.

— Все в порядке, — откликнулся Манало.

— Пошли! — И Огерн развернулся к главным воротам.

Глабур, Далван и Лукойо пошли за ним следом. Потрясенный бири тоже.

Они как раз добрались до боковых ворот, когда около главных поднялся крик.

— Я боялся, что они не сумеют скрыть радости, — пробормотал Огерн, — быстрее!

Он распахнул маленькие ворота и побежал. Остальные — за ним.

Держась в тени частокола, они перебежали к главным воротам, но, конечно, близко подходить не стали, остались футах в пятидесяти. Грязные, оборванные узники осаждали стражников и пытались добраться до дозорных на стене частокола. Воины в ответ кричали ругательства, швыряли камни, а когда кто-то из узников ухитрялся взобраться повыше, бросали копья.

— Что, они ворота открывать не собираются, что ли? — спросил Лукойо, в ужасе глядя на побоище.

— Они открыты, — ответил Манало чуть сдавленным голосом. — Те, кому свобода была нужнее мести, уже убежали. Те же, кто остался… это те, кто решил отомстить своим мучителям.

— Если мы попробуем им помочь, мы пропали, — процедил Огерн. — Пошли.

И он, отвернувшись от частокола, побежал по склону к ближайшему жилищу. Там он спрятался в тень, прижался к стене. Грудь его тяжело вздымалась. Глабур, Далван и Лукойо, тяжело дыша, догнали его. Бири стоя прислонились к стене, а полуэльф присел на корточки и, задыхаясь, спросил:

— Теперь куда… верховный вождь?

— К реке! — Огерн снова приподнял Манало. — Прости, мудрец, но иначе нельзя. Но теперь тебе будет немного поудобнее.

— Я же не жалуюсь, — улыбаясь, заверил его Манало. — Я свободен, остальное не важно.

— Еще не свободен! Не свободен, пока это проклятое место не останется позади! — Огерн вскинул Манало вверх и усадил себе на плечо. — Веди нас, полуэльф! Найди широкую дорогу!

Лукойо вспыхнул, но понял, что из уст Огерна «полуэльф» звучало не как оскорбление, наверное, он назвал его так потому, что именно эльфам издавна приписывали необычайно острое зрение и удивительную память. И эти качества у Лукойо действительно имелись — по крайней мере хоть это он унаследовал от своего паршивца отца.

— За мной! — прошептал Лукойо и побежал между жилищами, пытаясь вспомнить, в какой стороне лежит широкая дорога. Казалось бы, ему удалось выбрать самый короткий путь к ней, Но жилища стояли в таком беспорядке, что то и дело приходилось петлять.

Да еще вдруг откуда ни возьмись, яростно лая, выскочила громадная собака.

Лукойо остановился и попятился, удивленный настолько же, насколько испуганный. Пока он приходил в себя, вперед шагнул Глабур, взмахнул мечом и ударил животное. Оно захрипело и упало на землю.

Лукойо был потрясен — ведь в детстве собаки были среди его немногочисленных друзей! А эта была похожа на собак равнинных кочевников — почти наполовину волк. Собака осталась жива — она дышала, и Лукойо успокоился. Ему бы очень не хотелось становиться соучастником убийства невинного зверя, который занимался всего-навсего тем, чему его научили.

Будь на ее месте человек — это было бы совсем другое дело.

Огерн махнул рукой, и Лукойо обошел собаку и зашагал за великаном, на плече которого восседал закованный в цепи мудрец. Вид у Огерна был самый необычный — какая силища! Наверняка он не простой смертный!

«Но только не в чувствах, — подумал Лукойо. — Да и ум у него тоже как у простого человека».

Наконец они вышли к широкой дороге. Огерн остановился в тени хижины и кивнул Глабуру. Тот сложил ладони около губ, дунул в щель между большими пальцами, и получился крик совы, настолько похожий на настоящий, что Лукойо вздрогнул. Глабур запрокинул голову и стал чего-то ждать. Лукойо гадал: чего он ждет? Через некоторое время послышался крик ночного ястреба, и полуэльф понял: ответили другие охотники.

Все вышли на дорогу. Глабур снова крикнул совой, на этот раз ему сразу же ответила сова слева, а немного погодя — справа какая-то другая ночная птица, крик которой Лукойо был незнаком. Дальше они так и шли: Далван и Глабур время от времени останавливались и по-птичьи перекликались с товарищами, пока наконец не появилось еще двое бири.

— Но где же… те девятеро… что оставались около жилищ… воинов? — на бегу спросил Лукойо.

— Идут за нами, — ответил Огерн. — Медленно. Между… домами.

И тут из-за угла ближайшего дома выбежало с десяток воинов.

Глабур резко остановился, но Лукойо стукнул его, понуждая бежать дальше:

— Не стой! Они могут подумать, что мы в дозоре!

Глабур бросил на Лукойо изумленный взгляд, но тут же все понял и возобновил бег.

Однако воины так не подумали: они увидели бегущих людей, услышали крики и бряцание оружия в крепости и вывод сделали соответствующий. Они закричали и бросились за беглецами.

— Будем биться, вождь? — спросил Далван, ухмыляясь и доставая боевой топор.

— Будем, — отозвался Огерн и обнажил меч.

С луком тут было не развернуться. Лукойо сглотнул подступивший к горлу комок и выхватил один из двух новый ножей.

Тут солдаты нагнали их, крича и потрясая копьями. Древко первого копья Глабур перерубил, но наконечник второго пронзил его левое предплечье. Далван заслонился мечом, ухватил куруитское копье и вырвал его у воина. Звенели цепи Манало, но тут они служили ему защитой. Огерн колол и рубил направо и налево, отшвыривал от себя копья, перерубал древки, но на его груди и плечах уже алело три раны. Лукойо присел, и копье пролетело у него над головой, потом он, пригибаясь побежал и вонзил кинжал в грудь первого попавшегося куруита. Воин захрипел, отбросил копье и ухватил Лукойо за шею. Лукойо было очень больно, но он все же успел размахнуться и нанести куруиту новый удар под ребра. В это мгновение другой воин завопил и ударил Лукойо по руке древком своего копья. Пальцы полуэльфа онемели от боли, нож выпал и ударился о землю. В глазах у Лукойо потемнело. Померкла физиономия воина, исчезла улица, перед глазами остались только яркие вспышки… Лукойо судорожно хватал ртом воздух, кровь прилила к его вискам, стало нестерпимо жарко…

Но тут что-то угодило воину в лоб. Хлынул алый ручей. Ноги у куруита подкосились, руки повисли, он упал, а за ним оказался один из тех бири, которым было поручено прослеживать за жилищами воинов в крепости. За спинами у куруитов темными тенями возникали все новые и новые бири, ловко и метко орудовавшие мечами и топорами. Воины без чувств падали наземь, некоторые истекали кровью.

— Глабур! Далван! Лукойо! — Огерн в тревоге огляделся по сторонам, желая убедиться, что его отряд в сборе. Последним он отыскал глазами Лукойо и бросился к нему. — Ты жив, полукровушка?

И что удивительно — в голосе его были искренняя забота и тревога.

Лукойо кивнул, но ответить не мог — из его груди вырвался только хрип.

— Он жив, — сказал Манало, по-прежнему восседавший на плече у Огерна. — Он поправится.

— Хвала Ломаллину за это! — Огерн огляделся. — Ты становишься тяжеловат, Учитель, и, если выпадет еще одна такая схватка, я за тебя боюсь. — Огерн опустил Манало на землю. — Ну-ка… сейчас мы снимем с тебя все эти цепи!

Огерн ухватился за звенья самой верхней цепи, напрягся… — Он как бы окаменел на мгновение, мышцы его вздыбились, и вдруг… дзынь! — звенья распались, и отброшенная цепь полетела в сторону. Отдышавшись, Огерн проделал то же самое со второй цепью, с третьей, с четвертой. Наконец остались только наручные кандалы.

— Эти я руками рвать боюсь — мало ли что, — проговорил Огерн. — Поди сюда, Учитель, опустись на колени, пусть цепь ляжет на землю. Глабур, дай топор!

Глава 8

Манало опустился на колени и выбросил перед собой руки. Цепь, связывавшая их, туго натянулась. Мудрец, похоже, совсем не боялся. Огерн встал лицом к Манало и поднял над головой топор. Старательно нацелившись, он взмахнул топором. Удар — и медные звенья перерублены. Манало судорожно выдохнул и поднял руки.

— Браслеты пусть останутся, пока мы не доберемся до вашей стоянки, Огерн. А теперь быстрее, побежали!

— К реке!

Огерн припустил трусцой, остальные побежали следом — все двадцать бири, целые и невредимые. Лукойо это казалось настоящим чудом — видимо, эти бири бойцы получше, чем он о них думал. И дело не в том, что он думал о бири плохо, просто считалось, что куруиты — сущая гроза. Теперь же, видимо их боевая слава лопнет подобно проколотому бычьему пузырю. Либо бири непревзойденные воины, либо слухи про куруитов — вранье.

«Или, — проговорил внутренний голос, — вас защитил бог». Но ведь куруитов бог тоже защищал? Они в конце концов Улагану поклонялись, не кому-нибудь. Что, Ломаллин сильнее кровавого божества?

Об этом Лукойо решил пораскинуть мозгами попозже — теперь же нужно было думать только о том, чтобы спасти шкуру. Полуэльф бежал за Глабуром и Далваном, удивляясь тому, что Манало не только не отстает — нет, мудрец догнал Огерна и прокричал:

— Я могу бежать быстрее.

Огерн в ответ только проворчал, но прибавил ходу. Они мчались по дороге. Впереди заблестела река. Она все ближе, ближе…

Вдруг из воды с жутким ревом выскочило чудовище — какая-то гигантская ящерица футов в пятьдесят длиной, с гребнем на голове, со множеством лап и ног, с хвостом футов в двадцать, заканчивающимся громадными зазубринами. В пасти чудовища угрожающе белели острые клыки.

— Это дипсос! — Манало резко остановился и раскинул руки в стороны, желая остановить охотников. — Одно из жутких созданий Улагана. Берегитесь — он плюется ядом!

Огерн оглянулся на крепость и увидел, что из ворот вывалился отряд воинов.

— Назад нам нельзя! Окружаем его! Одним придется умереть, чтобы выжили другие.

Бири побледнели, однако окружили чудовище, приготовив к бою мечи и топоры. Манало не тронулся с места. Он размахивал руками и что-то говорил нараспев на незнакомом бири языке. Лукойо зарядил лук стрелой, натянул тетиву и встал прямо перед дипсосом, ожидая, когда чудище раскроет пасть.

И конечно, чудище кинулось именно на Лукойо. Оно широко разинуло пасть, и Лукойо выпустил стрелу, отскочив в последнее мгновение — как раз перед тем, как в то место, где он только что стоял, ударил поток темной жидкости. Земля задымилась, вскипела, Лукойо побелел от ужаса. Он настолько испугался, что даже не заметил, как взметнулся длинный хвост страшного зверя. Хвост ударил Лукойо под колени, полуэльф с криком упал, покатился, вскочил и не удержался на ногах. Он снова упал, а в это самое время огромный хвост снова взметнулся у него над головой.

Но тут его за руку схватил Огерн, рывком поставил на ноги и, поддерживая другой рукой, сжимавшей топор, замахнулся на чудовище, как раз отвернувшееся от разорванного им на части тела. Из пасти дипсоса текла кровь, он приготовился прыгнуть на вождя…

…И вдруг замер.

Окаменели и бири. Огерн и Лукойо, не мигая, смотрели на страшного зверя. Потом, словно по команде, все обернулись к Манало. Мудрец медленно поднял руки со скрюченными пальцами от бедер к плечам, и прямо на глазах у изумленного отряда дипсос начал распадаться на части.

Сначала чудище задрожало мелкой дрожью, потом стало дрожать все сильнее и сильнее. Потом с него посыпались чешуи, потом куски мяса, но крови не было, казалось, что все тело Зверя как бы растворяется, подобно грязи, тающей под лучами жаркого солнца. О да, именно подобно грязи — куски плоти гигантской ящерицы падали на землю хлопьями грязи. Прошло совсем немного времени — и от чудовища осталась лишь кучка пыли.

Огерн с шумом выдохнул.

— Учитель, — пробормотал он. — Тебе ведома и другая магия, не только целительство.

— Такая магия бывает нужна очень редко, — ответил Манало. — Бежим, Огерн! Надо бежать, иначе воины настигнут нас!

Огерн оглянулся. Он ведь совсем позабыл про куруитов. А те уже приближались, завывая по-волчьи.

— Вперед! — выкрикнул вождь. — По берегу, до того места, где можно будет переправиться!

Только все развернулись, чтобы пуститься бегом, как Глабур склонился к окровавленным останкам.

— Аналхег…

— Мы не можем забрать его останки домой для погребения — нет времени! Придется собрать племена и вернуться, чтобы в его честь уничтожить это логово зла. Бежим, или ты разделишь его участь!

Огерн пустился бегом по берегу, Глабур неохотно последовал за ним. Лукойо ощутил непривычную тоску в сердце. Непривычную — ведь он едва знал этого человека. Он успокоил себя тем, что, даже потеряв одного, они все равно легко отделались.

И все же его удивило то, что он вообще испытал жалость к погибшему.

Лукойо бежал за вождем по узкой тропе вдоль берега, чувствуя, как силы покидают его, как загораются огнем полученные раны, но он не решался сбавить шаг — в особенности же потому, что впереди, рядом с Огерном безо всякого труда бежал Манало, а ведь Манало был вдвое старше Лукойо!

— Здесь! — Манало схватил Огерна за руку и вынудил остановиться. — Здесь река мельчает — тебе будет по грудь.

— А быстрее — вплавь! — Глабур уже готов броситься в воду, но Огерн вытянул руку и остановил его.

— Учитель, а этот дипсос — у него есть сородичи? Они могут отомстить нам?

— Могут, — согласился Манало. — Но я отгоню их заклинанием, и они вас как бы не заметят.

Огерн нахмурился.

— Как же ты сможешь колдовать, если будешь плыть?

— Я пойду вброд, — объяснил Манало. — Я же сказал, что тут неглубоко.

— Ты сказал — мне по грудь. Значит, тебе по плечи! А у тебя на руках еще и кандалы, тебе же тяжело будет!

— Выдержу, — заверил его Манало.

— Я верю в твою честность, Учитель, — сказал Огерн. — Но не верю в твои руки.

С этими словами Огерн взвалил Манало себе на плечи и вошел в воду.

— Огерн! Это вовсе не нужно! Я могу идти. Я могу…

— Можешь отгонять чудовищ! Пой, Учитель, а уж я перейду реку вброд за нас двоих!

Огерн сделал первые шаги, и вода дошла ему до колен.

Манало понимал, что сопротивляться бесполезно. Он заводил в воздухе руками, что-то напевая в странном ритме.

Позади послышались крики куруитов. Бири все, как один, бросились в воду. Когда воины добежали до берега, охотники уже были на середине реки. Воины принялись швырять им вдогонку копья, но бири плыли, предусмотрительно оглядываясь и уворачивались от копий. Но у каждого из куруитов было по три копья. То тут, то там кровь окрашивала речную воду, но погиб только один бири, он всплыл, пронзенный копьем. Далван схватил его за руку и потащил за собой, понимая, что на кровь могут сплыться хищники. Из груди Далвана также текла кровь. Манало заметил это и запел громче, более решительно. Куруитский воин прокричал ругательство, и последнее копье полетело в мудреца, которому теперь вода доходила до живота. Огерн упрямо шагал вперед. Манало выдохнул какое-то слово, и копье вдруг развернулось, пролетело над головой Лукойо и шлепнулось в воду где-то позади бири кто-то взревел от боли, и тут же из пучины возникла какая-то громадина и бросилась к куруитам. Те в ужасе взвыли и бросились бежать.

— Здорово сработано… Учитель! — тяжело дыша, выговорил Огерн.

— Счастливое совпадение, — объяснил Манало. — Огерн, давай я пойду сам!

— Еще пять ярдов… осталось! — выдохнул вождь.

Лукойо ужасно обрадовался этому известию. Ноги у него словно свинцом налились, все тело ныло от боли, руки отяжелели так, что ему казалось, будто на каждой висит по дипсосу. Он с трудом переставлял ноги и вдруг увидел, как впереди него фигура Огерна вырастает на глазах. Выше, выше, и вот уже вода доходит ему только до пояса. С радостным криком Лукойо бросился к берегу, ступил… и почувствовал, как ноги засасывает ил. Он упал лицом в воду.

Лукойо барахтался, пытаясь вдохнуть, но уставшие руки не желали слушаться. Волна ужаса захлестнула его, но тут чья-то сильная рука ухватила полуэльфа за куртку и подняла над водой.

— Я… уже… потерял двоих… сегодня, — задыхаясь, вымолвил Огерн. — Не хотелось бы… потерять… и тебя.

У Огерна не хватило духу возражать, когда Манало слез с его плеча и пошел до берега сам: Огерн поспешил за мудрецом и выволок на берег Лукойо. Там он отпустил полуэльфа и, повернувшись к реке, встал, тяжело дыша. Лукойо повалился на траву, хватая ртом воздух, как выброшенная на берег рыба. Тут и там из воды выбирались бири, падали в изнеможении на траву, облегченно дышали.

— Долго отдыхать нельзя, — предупредил Манало. — У них есть баржи — длинные плоские лодки, способные перевозить лошадей и людей. Переплывут реку — станут догонять нас на повозках, в которые впрягут лошадей!

Огерн нахмурился. Он еще не успел отдышаться.

— Что такое… повозка?

— Представь себе половину большого горшка на колесах — такого, что в нем поместится человек.

— Может, это как… такое седло… бывает…

— Какое?

Лукойо принялся было объяснять про особое седло, потом понял, что получается нескладно, махнул рукой:

— Пусть лучше Манало нам скажет, что такое колесо.

— Представьте себе бревно, — сказал Манало. — А теперь представьте, что отрезаете от него плоский кусок, как если бы отрезали от жареного мяса.

Огерн продолжал хмуриться.

— На что это кому сдалось?

— Такой кусок дерева может катиться, — ответил Манало. — И если сверху положить тяжелый груз, он будет двигаться так же быстро, как будет вертеться этот кусок дерева.

— Забавно, — согласился Огерн. — Но груз с этого кругляша скатится.

Манало кивнул.

— Поэтому берут два таких деревянных кругляша, привязывают их к прочному шесту, так чтобы они свободно катились, а к шесту сверху привязывают большую корзину. Теперь корзина не упадет.

— Какая замечательная выдумка! — Глаза Огерна восторженно заблестели.

— Правда? Так вот, у куруитов есть такие повозки, а когда в них запряжены лошади, то они передвигаются куда быстрее, чем бегущий человек.

— И они настигнут нас, как только сумеют перебросить свои повозки на этот берег! — Огерн развернулся к сородичам. — Вставайте, люди мои! Нам нужно бежать столько, сколько мы сможем, и найти такое место, где мы сумеем спрятаться, да так, чтобы куруиты нас не нашли.

Постанывая, бири поднимались. Двое натянули плащ на Древки двух копий и положили на плащ тело товарища.

Лукойо шел рядом с Глабуром.

— Почему вы в воинов не швыряли копья? — спросил он.

— Мечи и топоры — это для людей, — отвечал Глабур. — Копья же — для животных.

— Ну, так я и спрашиваю: почему вы их не бросали в куруитов?

Глабур уставился на полуэльфа, через секунду прыснул и так заехал в приливе чувств Лукойо по спине, что тот чуть не шлепнулся.

— Вот это вопрос, Лукойо. Вот это, я понимаю, вопрос! Нужно будет запомнить эту шутку, а может, я ее загадаю кому-нибудь как загадку. Нет, ну надо же, как сказанул!

Лукойо понравилось, что его похвалили, но все же иной раз ему казалось, что бири и шуток никогда не слышали и что юмор — это прямо-таки изобретение Лукойо.

Ну, может, он его и изобрел — для бири.

Вернувшись на западный берег реки, отряд довольно быстро разыскал лес. К утру бири, Манало и Лукойо уже шагали под сенью вековых дубов, а куруитов и слышно не было. Бири, конечно, очень устали, однако, попав в привычные места, как-то подтянулись и шагали веселее. Лукойо, наоборот, нервничал и переживал. Ему казалось, будто бы деревья подступают к нему и ему уже не хватает воздуха, чтобы дышать.

Дошагав до густого кустарника между дубами, Огерн остановился.

— Здесь, — сказал он, и несколько бири принялись за работу.

Одни срубали невысокие деревца в подлеске, другие подбирали хворост и укладывали его поверх кустов. Лукойо следил за бири, гадая, уж не сошли ли они с ума, пытаясь понять, чего они добиваются.

— Манало, твои браслеты.

Лукойо обернулся и увидел, что Манало водрузил руку на большой валун, высотой доходивший ему почти до груди. Огерн вынул из мешка какое-то небольшое приспособление серого цвета, а из-за пояса — боевую дубинку. Заостренный конец приспособления он приставил к краю наручника.

— Заранее прошу прощения, Учитель, если немного пораню тебя.

— Ты заранее прощен, Огерн, но зря ты извиняешься — думаю, ты себя недооцениваешь. Ты превосходный кузнец. И учитель всегда гордится, когда ученик превосходит его. Но все же я бы просил тебя разрезать наручник с тыльной стороны, чтобы не задеть крупные вены.

— Ладно. — Огерн кивнул, переместил приспособление, поднял к плечу дубинку и нанес подряд несколько ловких ударов.

С негромким скрежетом медный наручник отпустил руку Манало.

— Не ищи крови, Огерн, — сказал кузнецу мудрец. — Ее нет. Нет ни царапины — я бы почувствовал.

— Бывает, и не почувствуешь, — смущенно пробормотал Огерн.

Манало поднял руку и повертел ею. Гладкая кожа, никаких следов.

— Твои удары были точны и метки, Огерн, — похвалил мудрец. — Повтори это на другой руке.

Глабур подошел к камню как раз в тот миг, когда и с другой руки Манало упал наручник.

— Все готово, Огерн, — сообщил Глабур.

Огерн обернулся к зарослям и довольно кивнул. Лукойо никак не мог понять, чему так радуется Огерн. Заросли выглядели точно так же, как раньше, ну разве что сверху прибавилось зелени, и вообще кусты стали гуще.

— Обитатель равнины ничего не видит, — усмехнулся Глабур. Будем надеяться, что и городские жители ничего не разглядят. Пойдем, лучник, полюбуешься на нашу работу.

Лукойо сдвинул брови и пошел за Глабуром. Глабур присел и отодвинул в сторону куст. Перед Лукойо предстал вход в коридор, за которым находилось что-то вроде пещеры среди густых кустов.

— Входи, — пригласил полуэльфа Глабур.

— Да побыстрее, — поторопил сзади Огерн. — Всем надо спрятаться.

Лукойо, пригнувшись, пошел вперед и тут же удивился. Два шага — и он уже мог выпрямиться в полный рост! От земли до крыши, сплетенной из лоз и листьев, было примерно пять футов.

— Такие заросли чаще всего имеют внутри пустоты, — сообщил Огерн, вошедший в убежище следом за Лукойо. — Или нужно лишь немного потрудиться, чтобы расширить эти пустоты и превратить их в убежища. Конечно, от дождя мы тут не спрячемся, а вот от глаз куруитов — вполне. — Огерн обернулся и сказал: — Далван, мы с тобой первыми будем в Дозоре.

— Ладно, что такое два часа без сна? — вздохнул охотник. — Даже лучше — потом можно будет аж до самого утра дрыхнуть с милостью и помощью Ломаллина. Вот те бедняги, кому вторая стража выпадет, тем всего два часа спать.

— Все лучше, чем ничего.

Глабур вытащил сушеное мясо и стал раздавать его. Все расселись на земле и принялись доставать из мешков еду. Лукойо огляделся: все были здесь — тесновато, но все поместились. Внутри заросли оказались обширнее, чем выглядели снаружи.

— Ничего, не волнуйтесь, — сказал Манало. Он взял палочку и стал чертить на земле странные знаки. — Я произнесу заклинание, которое отвлечет куруитов, если только их не поведет один из ублюдков Улагана.

— Ну, дозорных мы все равно выставим, — проворчал Огерн, однако слова Манало его здорово успокоили. — Кто встанет на вторую стражу?

Он осмотрел круг, но ни один из бири не вызвался. Огерн нахмурился, разочарованный своими людьми. Но только он раскрыл рот, как Лукойо выпалил:

— Вторая стража!

Огерн удивился:

— Ты уверен, чужеземец? Я за тобой приглядывал, когда мы удирали, По-моему, ты быстро устаешь.

— Значит, и отдохну быстро, — огрызнулся Лукойо, — если только мы перестанем болтать и ляжем спать!

Огерн, совершенно сраженный, кивнул:

— Хорошо. Пошли, Далван.

Далван вздохнул и поплелся за Огерном из коридора. Один из тех, кто остался внутри, закрыл кустом проход, и Лукойо, облегченно вздохнув, улегся на землю. Бири еле слышно переговаривались между собой, но Лукойо сразу же уснул.

Разбудило его какое-то странное бормотание. Было почти темно: охотники решили не разводить огня, чтобы не выдать себя преследователям, но свет все же был — мрак нарушало сияние, исходившее от знаков, нарисованных на земле Манало. Мудрец и теперь, еле слышно напевая, продолжал совершать над этими знаками сложные, непонятные движения руками. Лукойо смотрел на Манало, и вдруг руки мудреца замерли, пение стихло и сияние померкло. А потом голос Манало проговорил в тишине:

— Не бойся, Лукойо. Заклинание оградит эту чащобу от глаз воинов, вот и все.

Лукойо почувствовал, как у него по спине побежали мурашки.

— Откуда ты знаешь, что я смотрю на тебя, Учитель?

Манало пожал плечами.

— Для тех, кто владеет мудростью, видно многое, даже, то, что не увидишь глазами. Спи и не тревожься, Лукойо.

Но любопытство не давало полуэльфу снова уснуть.

— Но куруиты поклоняются Улагану. Разве он не может одолеть твое заклинание?

— Я пробудил силу Ломаллина, — прошептал Манало. — И там, где кто-то противостоит улинам, все дело — в человеческих пороках и добродетелях. Бири добры, умеют прятаться, они зоркие наблюдатели, так что их вряд ли заметят. Куруиты невежественны, ненавидят леса и равнины — они вряд ли заметят бири. Они могут увидеть лишь то, что ожидают увидеть, — костер и круг людей около костра. Либо с трудом передвигающих ноги беглецов. Тут же они ничего, кроме зарослей, увидеть не ожидают — значит, и не увидят, — и то если заберутся так далеко в лес. Спи, не тревожься.

— Ладно. — Лукойо опустил голову на землю, но уснуть не успел.

— Проснись, полуэльф.

Лукойо резко сел, злобно сверкая глазами. Рядом с ним на коленях стоял Огерн.

— Надеюсь, твоя эльфийская половина умеет видеть по-эльфийски и пронзит взглядом мрак, нас окружающий. Достаточно ли ты проснулся, чтобы заступить на стражу?

— Теперь да, — буркнул Лукойо и встал со своего ложа — сломанных сосновых лап.

Место для несения дозора Лукойо выбрал повыше — на дереве, откуда ему была видна чащоба, а также все подходы к ней с востока. Он уселся на не слишком удобный сук, чтобы легче было бороться с дремотой. Лукойо и не задремал, поскольку к тому времени, когда его пришел сменить Далван, он все еще сидел на дереве, а не валялся под ним. Лукойо забрался в убежище и с благодарным вздохом повалился на ложе. Даже приглушенный разговор Манало и Огерна не помешал ему задремать. Он только успел удивиться — как это они ухитряются не спать — может, Манало знал какое-то заклинание, чтобы топать двое суток без продыху…

И опять не успел Лукойо толком заснуть, как его начал трясти за ноги Далван, приговаривая:

— Просыпайся, Лукойо. Светает, и нам пора в путь.

Лукойо недовольно поворчал, но встал. Ну, Манало с Огерном, конечно, все еще разговаривали.

— Смотри не забудь заклинания, — напомнил Манало.

— Не забуду, Учитель, — пообещал Огерн. — Не забуду, как и все остальное, чему ты меня научил.

— Не забудь, потому что они тебе понадобятся.

Лукойо надеялся, что среди заклинаний найдется хоть одно, способное побороть желание поспать, и что Огерн пропоет его для всего отряда. Вид у вождя был такой, что и ему бы такое заклинание не помешало.

Бири вышли из потайного коридора. Сквозь листву уже пробивался бледный рассвет. Отряд разбился на тройки, чтобы, как велел Огерн, встретиться на северной опушке леса. Лукойо пошел вместе с Огерном и Манало. Еще двое бири пошли с ними, дабы усилить охрану мудреца.

Они шли по лесу, порой шагая оленьей тропой, порой и вовсе безо всякой тропы. Лукойо поражался тому, как бесшумно передвигаются эти охотники. Идя рядом с ними, он почти не слышал их поступи. Разговаривали мало, да и то шепотом.

Поздним вечером они вышли из леса и услышали душераздирающий, пронзительный крик. Огерн и его четверо спутников замерли, а семнадцать охотников, не успевших покинуть лес повалились в высокую траву.

— Что это за крик, Огерн?

Вождь не знал.

Крик донесся снова, и от его звука все как бы окаменели.

— Это клайя, — мрачно проговорил Манало, — создания Улагана.

А потом они увидели бегущих людей.

— Это бири! — закричал Глабур. — Логорикс! Маритайл! Атройо!

— Они ранены! — воскликнул Далван. — И с ними женщины!

Бири бежали и бежали — задыхающиеся, напуганные, спотыкающиеся, еле передвигающие ноги от изнеможения. А потом появились их преследователи, и теперь уже Лукойо не знал, что его страшит больше — их крики или их вид. То были люди — высокие смуглые люди, поросшие густой шерстью, с лапами шакалов и человеческими лицами, на которых торчали шакальи носы, челюсти и уши. А когда твари разинули пасти и вывалили длинные языки, стало ясно, что и зубы у них шакальи.

Они снова завопили, подняли над головами копья и швырнули в перепуганных, удирающих бири.

Глава 9

— Вперед — выкрикнул Огерн и выбросил перед собой меч. — Защитим наш народ!

И он бросился к дороге. Отряд ответил ему боевым кличем и поспешил за своим вождем.

Беглецы в страхе оглянулись, мужчины машинально схватились за оружие, но потом разглядели сородичей, и лица всех озарились радостью. За считанные минуты мужчины-бири заняли позиции позади отряда Огерна, готовясь к бою.

Огерн остановился и поднял вверх руку. Бири быстро перестроились клином, острие которого было нацелено на врага. Огерн, конечно, стоял на самом кончике этого острия, а сразу за ним — Манало.

— Что это за твари, Учитель? — спросил Огерн.

— Это клайя, Огерн, — отвечал Манало. — Улаган сотворил их, соединив людей с шакалами. Они злобны, но, если видят, что противник превосходит их, превращаются в трусов.

— Берегись их, Огерн! — проговорил один из беглецов. — Они и в самом деле ужасно злые! Они разрушили нашу деревню и убили пятьдесят человек из нашего племени!

— Пятьдесят из двух сотен! — в ярости выкрикнул Огерн. — Отмщение, люди мои! Отмщение и возмездие!

Бири ответили Огерну боевым кличем и бросились вперед.

Схватка была короткой и безжалостной. Клайя орудовали копьями, клыками и когтями, а бири и не думали сдаваться Лукойо увернулся от удара копья и, пригнувшись, нанес удар длинным ножом. Клайя перегнулся пополам и укусил Лукойо за плечо. Тот взвыл от ярости и боли, размахнулся ножом и всадил его в шею твари. Клайя разжал зубы и упал. На плече Лукойо остался след от его зубов. Лукойо отшвырнул труп с дороги, наклонился, чтобы подобрать копье поверженного врага, и в этот миг ему в спину впился другой клайя. Лукойо с криком выпрямился, нанес удар ножом со спины — и еще один клайя скрючился и захрипел. Далее Лукойо действовал осторожнее и ловко уворачивался от клыков, умело орудуя ножом и защищаясь копьём, зажатым в левой руке. Боль о укусов была тупая и терпимая. Но вот его бок пронзила острая боль, Лукойо крутанулся и увидел нацеленные на него когти, с которых капала кровь. А клайя уже готовился уколоть полуэльфа копьем.

Этого Лукойо вынести не смог. Он рванулся вперед, ударил тварь плечом. Клайя с воем повалился навзничь, а его голову тут же снес топор бири. Этого Лукойо не видел, он уже развернулся лицом к другому врагу и, выставив вперед копье, отразил удар. На миг перед ним возникли клыки, заслонившие весь мир. Этот клайя орудовал обеими руками, а у Лукойо одна была ранена. И все же полуэльф совладал с собой, не струсил, он напрягся и отбросил от себя врага, а потом кто-то врезал клинком прямо в селезенку клайя. Тварь взвыла и упала, а над трупом встала женщина из племени бири, в диком восторге взирая на погибшего врага.

Ни одна женщина из племени Лукойо не смогла бы сделать такого. Полуэльф не отрывал от нее глаз: светлые волосы, заплетенные в косы, тонкие черты лица, синие глаза, лебединая шея, щеки, алые от возбуждения, вздернутый нос, а по нему — черточка грязи. А может, то была боевая раскраска?

Но тут над головой белокурой красавицы возникла носатая рожа, взлетело в воздухе копье…

Лукойо заорал, как бешеный, промчался мимо девушки, пригнулся и, ударив ножом, вспорол живот клайя. Потом опустился на колени. Клайя всем весом навалился на него, истекая кровью, Лукойо плохо видел меч, отсекший голову твари, но видел, как голова покатилась по земле. Девушка мстительно ухмыльнулась, глаза ее горели. В душе Лукойо вспыхнула ответная радость. Вот она, месть, настоящая месть тем, кто мучил его все эти годы, и пусть гнев его обрушится на эти тошнотворные создания. Лукойо вскочил, прижался спиной к спине девушки, стал искать глазами врагов…

А те бежали — три десятка, если не больше, — бежали от двадцати воинов и пятидесяти изможденных беглецов.

— Они и правда трусы, — тяжело дыша, выговорил Огерн, глядя вслед драпающим клайя.

— Шакалы всегда были трусами, — заметил Манало. На это раз он казался немного утомленным. — Но наглеют, когда знают, что жертва не может им ответить.

— Но как же тогда они сумели разорить деревню бири?!

— Потому что их было в тысячу раз больше, — тяжело дыша, ответила женщина, — а тебя и наших лучших воинов не было.

Огерн на мгновение замер, потом из его горла вырвались странные, булькающие звуки.

— Не вини себя. — К ним подошел мужчина с обветренным лицом и положил Огерну руку на плечо. — Ты же не мог знать этого, как не мог позволить, чтобы Учителя сгноили в темнице или отдали на съедение Улагану.

— За что я тебе благодарен, — сказал Манало.

Тут Лукойо поднял голову, потрясенный внезапной догадкой.

— Улаган послал этих тварей на вашу деревню, потому что знал, что ваши мужчины ушли в Байлео!

— Но разве тогда Улаган не предупредил бы куруитских воинов? — выразил сомнение Глабур.

— Не сомневайся, предупредил, — угрюмо отозвался Манало. — Но когда наступает схватка между улинами, в бой идут человеческая отвага и ум. Огерн славно задумал нападение, он замечательно…

Остального Лукойо не слышал, потому что боевой задор вдруг угас, укушенное плечо загорелось огнем и от приступа боли помрачилось сознание.

Он очнулся в полузабытьи. Может быть, ему снился сон? Перед его глазами плыло лицо белокурой женщины, только теперь волосы ее были распущены и вместо тяжелых шкур на ней была одежда из тонкой кожи. Ее оголенная рука протянулась к Лукойо и нежно положила кусок холодной мокрой ткани ему на лоб. Лукойо хотелось так много сказать ей, но он сумел выговорить только:

— Спасибо тебе, — и сон опять сковал его.

Когда он проснулся снова, на лбу у него покоилась рука Манало. Потом мудрец взял запястье Лукойо, и его лицо появилось рядом с лицом девушки.

— Все дело в том, что укус шакала ядовитый, — вздохнул мудрец.

— Но остальные страдали от этого всего несколько часов, а он уже два дня мучается.

— Когда он присоединился к отряду Огерна, он уже был очень слаб. С тех пор он изнурял себя, не желал показывать слабость.

Изнурял? Лукойо нахмурился. Мало что понимал о нем этот человек. Свою слабость он не показывал только из тщеславия, вот и все. Он просто решил, что эти бири ни за что не увидят его жалующимся.

Наверное, все это он сказал вслух, потому что на лицах мудреца и девушки отразилось удивление, потом интерес, но глаза девушки выражали уважение и замечательно блестели.

— Мы, бири, такого не понимаем, — протянула она.

— В каком-то смысле это похвально, — вздохнул Манало. — Однако силы рано или поздно подведут. Отдохни, лучник. Мудрец коснулся пальцами век Лукойо, и сон окутал полуэльфа.

Проснувшись вновь, Лукойо поразился тому, какая светлая у него голова. Он находился в каком-то жилище с плетеными стенами, сквозь которые проникало очень мало света. Он не без усилия приподнялся, оперся на локоть, увидел, что рядом никого нет, и решил встать с постели. Но сумел только встать на колени, как тут же упал.

Плетеная стена отворилась, в жилище вбежала девушка. Она опустилась на корточки, подняла Лукойо с пола, подхватила под мышки и снова уложила на постель.

— Что же теперь девушке и отойти от тебя нельзя ни на шаг? Непременно надо довести себя до смерти? Лежи смирно, полуэльф. В твоей древней крови сил, может, и побольше, чем у простого смертного, но этих сил сейчас у тебя нет.

Ну вот! Опять «полуэльф». Гнев полыхнул в груди Лукойо, но, на счастье, он вспомнил, что здесь это слово не оскорбление.

— Тебе-то что до меня? — пробурчал он. — Я чужой, не вашего рода-племени!

— Ну и что? — пожала плечами девушка. — Ты спас мне жизнь в схватке с клайя, а я, похоже, — тебе. Для меня этого вполне достаточно, чтобы позаботиться о тебе. Давай перестанем быть чужими. Меня зовут Эллуэра.

— А меня — Лукойо. — Полуэльфу пришлось изрядно потрудиться, чтобы улыбнуться так, как ему хотелось. — Это здорово, что ты обо мне заботишься, потому что, если я сдохну, некому будет защитить тебя, если вдруг явятся еще какие-нибудь чудища.

Она улыбнулась, и в глазах ее вспыхнули озорные искорки.

— Ну да. Или, наоборот, мне будет некого спасать. Отдыхай, полуэльф, набирайся сил, потому что они понадобятся тебе, если ты захочешь познакомить со мной поближе.

Она отвернулась и вышла. И очень хорошо сделала, иначе бы она увидела, как он выпучил глаза, словно рыба. На то ли она намекнула или не на то? Да нет, он не смел и думать про то, что она разделит с ним ложе или даже позволит поухаживать за собой, нет… Но хотя бы быть рядом с ней, и тогда… Чтобы он заинтересовал женщину?

Лукойо думал… Она ведь ростом ниже своих соплеменниц, пожалуй, почти одного роста с ним…

Когда девушка вернулась, полуэльф уже успел совладать с собой. Эллуэра подошла с миской супа.

— Поешь, чужеземец.

— Чужеземец, а то как же, — вырвалось у Лукойо. — Все мы чужеземцы, когда так близко от Бай… — Он закашлялся, потому что девушка ухитрилась сунуть ему в рот ложку супа и теперь озорно улыбалась.

— Ты сначала поешь, чужеземец. Ну, ладно… друг-чужеземец. Набирайся сил от еды, а не от препирательств. Потом поговорим.

Обещание разволновало Лукойо, несмотря на слабость. Он сдался и выпил весь принесенный девушкой бульон. Он пил его и думал о том, насколько же отходчивы эти бири, ну или хотя бы эта женщина. Драться с жуткими тварями, потерять в бою сородичей, бежать, снова драться, а уже несколько часов спустя уметь улыбаться, да еще и намекать на то, что она не прочь, чтобы за ней поухаживали!

Эллуэра действительно отличалась быстрой отходчивостью, хотя если бы Лукойо очнулся через час-другой после схватки с клайя, он бы еще больше поразился способности этого племени отрешаться от уже пережитого. Как только были перевязаны раны, как только раненых клайя предали смерти и похоронили троих погибших бири, Огерн развернулся к самому старшему из беженцев и потребовал:

— Ну, Кордран, скажи, как это вышло, что ты и еще три десятка моих соплеменников убежали так далеко от дома?

Радость победы схлынула с лица старика. Кордран ответил:

— Дома больше нет. Сядь, Огерн. Сядьте и вы все! Я расскажу вам невеселую историю.

Начался самый обычный день из жизни охотников. Женщины вышли собирать ягоды и орехи, несколько мужчин вернулись с охоты с убитым вепрем, детишки играли на земле, а те, что постарше, разыгрывали из себя следопытов и затевали шуточные потасовки.

А потом послышался жуткий вой. Из-за деревьев выскочили косматые твари, потрясая копьями и скаля собачьи зубы. Крики детей, игравших в лесу, превратились в страшные вопли. Напавшие твари растерзали первых попавшихся женщин и стариков. Охотники бросили вепря, схватили копья, и вскоре кремневые наконечники уже пронзили грудь кое-кого из клайя. Другим копья протыкали глотки, и они, хрипя, валились на землю.

А потом остальные твари окружили охотников. Они прибывали и прибывали со всех сторон и кололи и кололи своими смертоносными копьями.

Но жители деревни огласили округу боевым кличем. Они хватали новые мечи, выкованные Огерном, перерубали ими древки копий клайя, кромсали их лохматые тела. Кордран кричал:

— Ко мне! Женщины и дети — внутрь круга! Вставайте в круг!

Круг был священной фигурой Ломаллина и теперь показал свою силу. Воины сбили детей и женщин в середине, выставили перед собой копья и мечи. Они рубили и кололи, и каждый из них ни в чем не уступал клайя, вот только клайя было больше. Стоило одному упасть или получить рану, как на его место тут же вставало двое.

Вдруг из леса выбежал еще один отряд охотников бири, Они напали на клайя с тыла. И они не издали боевого клича, пока основательно не врубились в гущу врагов. Только тогда они вскричали громко и яростно. Клайя завизжали от страха, отступили, и старый Кордран крикнул:

— На деревья!

Круг бири рассыпался по деревьям. Увидев, что бири отступают, клайя снова бросились вперед. Они выли, они жаждали крови. А потом они снова отошли и стали пожирать своих павших сородичей.

— Окружайте их! Хватайте! Не дайте им уйти! — прогремел чей-то голос, и из леса вышел человек ростом в десять футов с красивым лицом, но жестокими глазами. Шею его обнимал торк — металлический воротник, на плечи был наброшен плащ. На ногах были надеты сандалии — так обуваются южане. На торке красовался знак — символически изображенная голова шакала. Этот же знак сверкал и на обруче, опоясывавшем чело. А волосы у него были алые — алые, словно кровь.

— Убейте их! — взревел он. — Кровь для Улагана!

Он взмахнул длинным бичом и погнал вперед первого попавшегося клайя. Остальные в страхе взвыли и в ярости бросились на людей. Все плотнее сжимался круг тварей вокруг деревьев. Они сметали на своем пути тех, кто не успел убежать. Отступающие бири распевали хвалы Ломаллину. Бойцы начали уставать.

Внезапно оказалось, что к кругу бири почти никто из клайя подойти не может, а те, которые подходили, умирали на месте. Они не видели, что от круга то и дело отделяются группы по пять-шесть человек, быстро добегают до ближайших вечнозеленых деревьев и взбираются на ветки. Не видели клайя и женщин, прятавших мечи за спинами и притаившихся на низко нависающих ветвях. Женщины ждали…

А потом Кордран крикнул, и вдруг круг рассыпался, воины разбежались по зарослям, спрятались за толстыми стволами. Довольно долго клайя стояли и тупо пялились по сторонам, не понимая, как им быть. Они теперь не видели ни одного бири.

Но тут великан громко взревел и зашагал между деревьев, осыпая клайя ударами. В лесу великан не мог стегать их бичом, поэтому он колотил их своим громадным кулаком. Клайя разбегались, но те, которые промешкали, падали, и великан топтал их. Лес заполнил хруст костей. Уцелевшие попадали на землю и принялись лихорадочно нюхать. Через некоторое время они объединились и пошли по следу. Великан выловил с десяток клайя и пролаял им какие-то приказы на языке, которого бири не поняли. Клайя побежали прочь — выполнять приказ великана, назад к деревне. Через считанные мгновения жилища охотников запылали. Послышались немногочисленные крики людей, а потом только трещало пламя да выл ветер.

Но племя разъединилось на несколько отрядов, и маленького сына Огерна унесли другие бири.

Теперь, двое суток спустя, Огерну удалось унять гнев и тоску, и он спросил:

— Кто проложил ложную тропу?

— Борин, — ответил Кордран. — Что стряслось с ним самим и с теми, кто пошел с ним, мы не знаем, но примерно через лигу от деревни след оборвался, и клайя страшно разозлились.

— Значит, скорее всего, Борин и его люди живы и скитаются, подобно вам, — заключил Огерн.

— Им хуже, — вздохнул Кордран. — Нас сотня, а их всего ничего. Но деревня для нас потеряна, а с ней и четверть нашего племени.

— За такое надо отомстить как подобает, — мрачно проговорил Огерн.

Манало предостерегающе поднял руку.

— Огерн, тот, кто замышляет месть, не видит завтрашнего дня… Пусть все будет так, как если бы не было дня вчерашнего. Думая только о том, как тебе и твоим сородичам дожить до завтрашней зари, потом — еще до одной, и так далее.

— Но разве не должна торжествовать справедливость? — возмутился Огерн.

— Она восторжествует, — заверил охотника Манало. — Хотя, может быть, пройдет немало времени. Если ты хочешь увидеть торжество справедливости и ничего не делать для этого, а только ждать его, то считай, что ты напрасно потратишь жизнь.

Прозвучал гневный голос Кордрана:

— Неужели Ломаллин настолько слабее Улагана, что не может свершить правое дело?

— Власть Творца в Ломаллине сильнее, чем в Улагане, — ответил Манало. — Она сама по себе стена, которая защищает человечество от злобы Улагана. Однако эту стену способны пробить людская порочность и извращенность, а в бреши в стене может войти Улаган, дабы пугать людей и приносить им страдания. Вот так люди сами придают сил Улагану. Получается что его могущество приравнивается к могуществу Ломаллина и людям нужно определять, в какую сторону склонять чашу весов.

— Справедливые слова, — буркнул Кордран. — Но где же та людская порочность, что пробила брешь в стене, защищавшей нашу деревню?

— Она далеко от вас, — сказал старику Манало. — Далеко на юге и на востоке — там, где кочевые племена, в которых рождается слишком много детей, обуреваемые завистью к своим соседям, жаждут заполучить их земли, отобрать у крестьян урожай. Они приносят девственниц в жертву Улагану. Из этих несчастных девушек и шакалов, которые сбегаются на страшные пиршества, Улаган и создал жутких тварей и послал их против вас.

— Значит, нашей вины не было! Почему же тогда наказаны мы?

— Вы не наказаны. Вы подверглись нападению. Поклонитесь Ломаллину, соберите как можно больше людей для поклонения ему, и тогда Ломаллин обретет силу, благодаря которой сможет одолеть Улагана.

— Но как же это возможно, — спросил Огерн, — если улины равны друг другу по силам?

— Один из них умрет и станет сильнее, — отвечал Манало. И не спрашивай меня больше, чем я знаю, ибо это непонятно и мне. Улинский бард, вдохновленный самим Творцом, и в состоянии озарения высказал это пророчество. Улины задрожали, когда услыхали это. Ибо невозможно понять, как можно обрести силу, умирая.

— Но ты-то наверняка хоть что-то понимаешь, — вмешался Глабур.

Манало пожал плечами.

— Я только догадываюсь, и вам я уже говорил об этом. Если в Ломаллина поверит как можно больше людей, то станет не важно, насколько он уступает силами Улагану. Сила веры людей в Ломаллина перейдет в его дух после его смерти, и, умерев однажды, он больше не умрет никогда и станет неуязвим для ударов Улагана.

— Стало быть, — нахмурив брови, протянул Огерн, — Улаган боится убивать Ломаллина, страшась того, что тот после смерти станет сильнее его.

— Ты сообразителен, — сверкая глазами, похвалил охотника Манало — он явно гордился своим учеником. — Верно, хотя Улаган думает, будто бы обратил всех людей против Ломаллина за вычетом жалкой горстки. Драться с Ломаллином он не решается.

— Ну а если Ломаллина укрепит не людская вера, а что-то еще?

— Тогда, — тихо проговорил Манало, — Улагана ждет весьма неприятное удивление.

— Но и Ломаллин не осмелится убить Улагана, — возразил Кордран. — Ведь если один из улинов обретает силу, умирая, почему и не другой тоже?

— О нет, — спокойно отвечал Манало. — Ломаллин бы с радостью умер, если бы тем самым избавил мир от Улагана.

— А если нет? Что, если после своей гибели силу обретет Улаган?

— В пророчестве об этом сказано не было, — ответил Манало.

Огерн нахмурился.

— Странно, что Ломаллин после смерти увеличит свое могущество, тогда как Улаган — нет.

— Может быть, это действительно странно, — отозвался Манало. — А может быть, все дело в том, что Ломаллин ищет воссоединения с Творцом в то время, как Улаган стремится уничтожить Творца.

Бири умолкли, потрясенные дерзостью и ужасом того, о чем говорил Манало. В конце концов какая-то женщина выдохнула:

— Он не посмеет!

— Улаган что угодно посмеет, — возразил Манало. — И тут нет смысла толковать о том, что правильно, а что нет, что мудро, а что глупо. Тут все покрыто вечным мраком.

— И он не скоро развеется, — хмуро проговорил Огерн и горько усмехнулся.

— Но кто был тот великан, о мудрец? — спросила другая женщина и поежилась при воспоминании о красивом, но жестоком лице.

— То был ульгарл, — ответил ей Манало. — Получеловек-полуулин. Который из них, я не могу сказать, но, судя по знаку на торке, один из отпрысков Улагана.

— Один из его сыновей, стало быть?

— По всей вероятности, — протянул Манало. — Но поскольку улины не женятся, про их отпрысков и не скажешь, что они «сыновья». Главное, что все отпрыски Улагана появляются на свет в результате совершенного насилия. Их отец жесток с ними, и ульгарлы ненавидят его, но из-за того, что их презирают другие улины и вредят им, как могут, ульгарлы зависят от Улагана — иначе им не жить.

— Значит, они его ненавидят, но вынуждены ему служить, — заключил Кордран.

— Все, кроме Кадуры — самого первого из ульгарлов, — уточнил Манало. — Ибо он не дитя насилия, а дитя соблазна, и его мать высоко почитали люди, те, которые поклонялись Улагану. Почитали и ее сына, пока мать не умерла и Улаган не забрал себе свое отродье.

— Но он не может любить своего отца!

— Не любит, ибо Улаган с ним так же жесток, как со всеми остальными. И все же он из ульгарлов самый сильный и с радостью поставит на место любого, кто вздумает взбунтоваться.

— А смерть отца не сделает их свободными? — требовательно вопросил Огерн.

— В какой-то мере, — неторопливо ответил Манало. — Хотя ясно, что они тут же ополчатся друг против друга, дабы выявить главного, и непонятно, выйдет ли победителем Кадура: его собратья могут для начала объединиться против него, а потом уже начать драку друг с другом.

— Значит, Улаган должен погибнуть, — рассудительно заметил Огерн.

Наступила тишина. Некоторые бири испуганно оглядывались через плечо, словно для того, чтобы посмотреть, не подслушал Ли их часом Улаган. Но Манало как ни в чем не бывало кивнул.

— Это так, — подтвердил он. — Поэтому для вас важней хранить верность Ломаллину и убеждать всех, кто встретится вам на пути, поклониться ему, ибо улина может убить только другой улин.

— Но судя по тому, что ты говоришь, Учитель, растет не число почитателей Ломаллина, а наоборот — приспешников Улагана, — робко проговорила Лрилла.

— Так оно и есть, — не стал спорить Манало. — И вашей деревне очень повезло, что спаслось три четверти людей. Вы только представьте себе, сколько людей гибнет в других местах.

Бири переглядывались, и в глазах их тревога смешалась с гордостью.

Глава 10

Однако Манало ничего не сказал о судьбе тех племен, которые не погибли в схватках. Он дал бири время залечить раны телесные и душевные. На следующий день после вечерней трапезы Огерн спросил об этом Манало, и мудрец ответил:

— Ульгарл заставил их поклониться Улагану и служить клайя, которые и сами служили Улагану до конца дней. Этим людям суждено работать на чужих полях, растить чужой урожай, строить храмы Улагана, выполнять любую работу.

Бири зароптали, а одна женщина спросила:

— Это что же — помилование такое?

— На взгляд ульгарлов, да, — отвечал Манало. — Те, кто служит багряному богу долго и верно, со всей преданностью, могут однажды получить право носить почетный торк — такой, какой был на ульгарле, которого вы видели.

Бири громко зашептались. Один из мужчин возмущенно проворчал:

— Что же это за честь — разгуливать в собачьем ошейнике?

— Ульгарлы считают, что это честь. Для них торк — знак их высокого положения. А раз так, то таков он должен быть и для людей, поклоняющихся Багряному.

— Ну а если люди не желают служить Улагану? — поинтересовался Кордран.

— Тогда они послужат ему, умирая на его алтаре.

— Жертвы? — в ужасе, округлив глаза, воскликнула молодая женщина.

— Именно так, — кивнул Манало. — И именно от такой участи меня избавил Огерн со своим отрядом, хотя, пожалуй, слишком дорогой ценой. Улаган понимал, что напасть на вас надо тогда, когда лучшие воины уйдут из деревни.

И снова ропот — громкий, возмущенный. Тут и там слышались женские голоса. Женщины говорили, что мужчинам следовало бы исполнить свой прямой долг — остаться дома и защитить деревню. Но встать и заявить об этом открыто никто не отваживался — все понимали, что в противном случае Манало отправился бы на алтарь Улагана.

Но мудрец отличался превосходным слухом, а может быть, угадал мысли бири.

— Я скорблю о гибели вашей деревни, друзья. Если бы я знал, чем все кончится, я бы молил Огерна и его товарищей остаться дома, ибо моя жизнь, конечно же, не стоит пятидесяти погибших бири и того, что вы потеряли свои дома.

На миг бири притихли, а потом заговорил Кордран:

— Ты многое дал нам, Учитель, и мы должны были отплатить тебе за это. О том, чтобы Огерн остался дома, не могло быть и речи.

Племя согласно забормотало, в том числе и женщины. Манало улыбнулся, согретый их поддержкой. Однако улыбка его вышла грустной, ибо он понимал, как скорбят бири о потере, близких.

— Если такова цена свободы, — выкрикнул женский голос, — мы ее заплатим. Но только бы лучше умерла я, чем моя сестра!

— Но что же с теми племенами, у которых был выбор? — спросил мужчина-бири. — Они обратились к Улагану?

— Большинство, — с горечью выдавил Манало.

Бири испуганно зашептались. Кордран своим вопросом подытожил общее мнение:

— Свободные охотники и воины выбрали рабство?

— Но стать жертвой не значит просто умереть, — предупредил бири Манало. — Это значит умереть в муках, под пытками!

— Пусть так! — воскликнул женский голос. — Но они же были свободные охотники!

— Некоторые — да, — согласился Манало. — Но некоторые были свободными кочевниками. Было захвачено много разных племен. Но большинство решило встать на сторону того бога, которого сочли более сильным, ибо больше всего люди ценили победу и победителей. А некоторые просто предпочли рабство мучительной смерти. И не судите последних, молю вас, друзья мои, ибо вы не были на их месте. Если бы вы слышали крики, доносящиеся из храма Улагана, как слышал их я, вы бы не стали так скоро обвинять людей.

Бири поежились и обменялись испуганными взглядами.

Из густых кустов, ставших его временным лазаретом, прихрамывая и опираясь на руку Эллуэры, своей добровольной сиделки, вышел Лукойо. Лукойо притворялся равнодушным, но порой бросал робкий взгляд на девушку, словно бы для чтобы убедиться, что она на самом деле существует. Когда Эллуэра ловила на себе такой взгляд, она оборачивалась, шаловливо смотрела на полуэльфа и, тряхнув головой, снова отворачивалась.

Однако, как ни увлечен был Лукойо девушкой, он услышал, о чём говорят люди у костра, и внимание его переключилось на Манало.

— А как же куруиты? — требовательно спросила одна из женщин. — Их покорили, что ли, и они отвернулись от богов своих предков и стали служить Улагану?

— Да, они отвернулись от богов, которым поклонялись их пращуры, и стали поклоняться Улагану, — ответил женщине Манало. — Но их не покоряли. Нет, куруиты соблазнились обещаниями Улагана, которые до них донесли ульгарлы, — обещаниями богатства и власти, возможности править всеми «варварами».

— Это оскорбительное слово, — проговорил Кордран. — И я слыхал, как торговцы, а значит, и ульгарлы пользуются им как ругательством. Я понимаю, что мы варвары, но все-таки…

— Нет, не совсем так, — поправил старика Манало! — Вы дикари — от слова «дикий», то есть вы охотники, которые не желают, чтобы ими правил иноземный король. Варвары — это такие племена, которые пасут огромные стада…

— Это как я? — выкрикнул Лукойо.

— Да, как Лукойо и то племя, которое взрастило его. — Манало обернулся к полуэльфу и кивнул ему. — Куруиты же себя считают культурным народом, хотя в буквальном смысле это слово означает лишь обычаи и привычки тех людей, которые живут в городах.

Кордран сплюнул.

— Плевать я хотел на эти города! И если значение слов таково, Учитель, пусть я буду дикарь и буду этим гордиться!

Манало удивленно улыбнулся.

— Пусть так, но когда говорят о культуре, обычно имен в виду, что обычаи людей, их поведение не так грубы — и эти люди необязательно горожане.

— На куруитов поглядеть — так не скажешь, — презрительно фыркнула одна из женщин.

— Это верно, — подтвердил Манало. — Это верно. На самом деле я встречал много дикарей и варваров, которые культурнее куруитов.

— Тогда выходит, — задумчиво протянул Лукойо, — что Улаган — бог городов, но не бог цивилизации? Но Манало в ответ покачал головой.

— Он — бог не только городов. Ведь клайя дикие, такие же дикие, как и ваньяры — так называются несколько племен, которые смерчем проносятся по западным землям и обращают народы в Улаганову веру. Это с ними вы встретились, когда плыли по реке. И поверьте мне, хотя они беспомощны, когда сидят в лодках, стоит им сесть верхом — и им нет равных. Лукойо фыркнул:

— Да они стрелять-то толком не умеют. Что ни стрела — недолет!

— На суше достанут, — заверил полуэльфа Манало. — Эти племена так же, как племена куруитов, смутил своими посулами Улаган. Но вайньяры жаждут земли и рабов, а куруиты — империю.

— А клайя? — спросил Огерн.

— Этим бы только шкуру спасти.

— Итак, против нас куруиты, ваньяры и клайя, — подытожил Лукойо. — Кто хуже всех?

— Все плохи, — мрачно отозвался Манало. — Хотя если бы мне пришлось выбирать, кто из них мне больше враг, я бы выбрал куруитов, ибо они сильнее всех соблазненных Улаганом. Их столица, город Куру, на самом деле главный город Улагана.

— Он там живет? — расправив плечи, спросил Огерн.

— Там, — кивнул Манало, — он обитает. Ибо в Куру находится самый большой и самый прекрасный из посвященных Улагану храмов. Там каждый день ему приносят в жертву мужчину или женщину — а не раз в год или в месяц, как в других храмах.

— Куруитов, конечно, в жертву не приносят, — насмешливо проговорил Лукойо, и, к его удивлению, люди рассмеялись.

— Было несколько куруитов, — печально откликнулся Манало, — которых все же принесли в жертву. Эти настолько отдали себя Улагану, что добровольно пошли на пытки и смерть Правда, перед пытками им дают снадобья, заглушающие боль, поэтому боль не такая, какую испытали бы мы с вами.

Лукойо нахмурился.

— Неужто и те, которые готовят себя в жертву, сначала мучают и пытают своих собратьев?

— Нет, они молятся и служат в храме.

— Но как же тогда, умирая, они становятся добычей Улагана? — спросил Лукойо. — Губы их, пожалуй, и славят багряного бога, но их жизнь-то восхваляет Ломаллина!

При этих словах бири одобрительно вскричали. Некоторые даже захлопали себя по коленям — так им понравилось то, что сказал полуэльф. Лукойо чуть не упал — настолько его потрясло поведение бири, но все же удержался и выпрямился, храня нарочитое хладнокровие.

Манало кивнул, выждал, когда бири затихнут, и сказал:

— Ты верно заметил, лучник. Эти добрые души покинуты и невинны, так что после смерти они отправляются к Ломаллину, и он защищает их от Улагана. А потом от Ломаллина эти души улетают к Творцу.

— Зато их сородичи, те, которые действительно служат Улагану, не так благочестивы.

Манало усмехнулся.

— Им, Лукойо, пользуясь твоими словами, кажется, что они ведут весьма благочестивую жизнь — для них благочестие это убийство и насильничанье, это тайное высмеивание тех, кто живет, готовясь к самопожертвованию.

— Да уж, благочестие, нечего сказать! — воскликнул Лукойо, радуясь тому, что избежал поклонения Улагану. — Те, которые стремятся вести себя наиболее благочестиво, на самом деле уходят от благочестия, а лицемеры, наоборот, самые благочестивые из всех!

И эти слова Лукойо вызвали довольный ропот бири, но Манало спросил:

— Что же это говорит об их боге?

— Это говорит, что бога радует лицемерие и порочность его почитателей, что он процветает, убеждая их, будто, возлюбя себя превыше всего, они дарят свою любовь ему. И еще это говорит о том, что любой приверженец Улагана, считающий себя умным и опытным, на самом деле тупица, ибо верить в Улагана может только законченный осел!

Бири взревели от хохота, затопали ногами, захлопали в ладоши. Лукойо изумился. Он полагал, что гневался, а вышло — пошутил?

А потом он понял, что одно другому не мешает.

— В словах Лукойо есть правда, — заметил Манало.

— Вот! — воскликнул Лукойо. — Я понял! Куруиты хотят создать империю и думают, что хотят этого для себя. Они думают, будто бы Улаган подарит им победу. Но на самом деле они создают не свою, а его империю! Они приводят к его ногам все больше племен, они дарят ему все больше земель. Они только и делают, что служат ему, хотят они этого или нет.

— Хотят. Еще как хотят, — мрачно добавил Манало.

— Но когда же они поймут, что он их просто использовал?

Они поймут это слишком поздно, — вздохнул мудрец. — Они поймут это тогда, когда все свободные земли будут покорены и у Улагана не будет недостатка в жестоких и бесправных рабах изо всех племен и со всех концов земли. Тогда он унизит и куруитов, и они лишатся его благосклонности. Только тогда они поймут, как были глупы.

— Что ж! — Глаза Лукойо сверкнули, он вскочил и чуть не упал, но Эллуэра поддержала его. — Что ж! Давайте же сделаем то, что ему понравится меньше всего, давайте избавим куруитов от осознания собственной глупости. Позаботимся же о том, чтобы хотя бы ваше племя осталось свободным.

Люди повскакали с мест и одобрительно закричали.

Манало дождался тишины, поднял руки и сказал:

— Это хорошо. А теперь давайте ляжем спать, ибо вы не сумеете трудиться на благо Ломаллина, если будете валиться от усталости. Теперь спать, а завтра надо уходить, потому что здесь мы пробыли уже день и ночь, и если пробудем дольше, то по нашим следам непременно пойдут шакалы Улагана. Доброй вам ночи, друзья.

Ответом мудрецу были пожелания доброй ночи и хороших сновидений. Бири разошлись по своим убежищам в густых зарослях. Плечистый юноша хлопнул Лукойо по плечу:

— Славно говорить умеешь, друг.

— Спасибо, — устало поблагодарил полуэльф. — А ты кто такой?

— Это мой брат, Лагфар, — вместо юноши ответила Эллуэра.

Лукойо изумленно обернулся к девушке, затем перевел взгляд на юношу.

— Твоей сестре, — сказал он, — я обязан многим. Она выходила меня.

— Моя сестра всегда давала мне повод гордиться ею, надеюсь, что и она мной гордится, — отвечал Лагфар. Я очень люблю ее, и для меня было бы большим горем, если бы с ней что-то случилось.

— Лагфар! — воскликнула Эллуэра, но Лукойо тольков запрокинул голову и рассмеялся.

— Друг Лагфар, — заверил он юношу, — я сейчас слишком слаб для того, чтобы меня можно было опасаться.

Секунду Лагфар пристально вглядывался в лицо полуэльфа, потом глуповато улыбнулся.

— He бойся, — сказал ему Лукойо. — Ее честь для меня так же священна, как собственная.

— Вот этого я и боялся, — вздохнул Лагфар.

Глаза Лукойо полыхнули злобой, потом шутка дошла до него, и он усмехнулся:

— Как я посмотрю, ты тоже за словом в карман не полезешь!

— Эллуэра тоже, — предупредил полуэльфа Лагфар. — Так что берегись.

— Я с радостью выслушаю ее колкости, но сейчас мне бы доставило радость нечто другое. Ты позволишь ей проводить меня до моей постели?

— Тебе нужно его разрешение? — раздраженно фыркнула Эллуэра.

— Нужно или не нужно, а я ему разрешаю, — сказал сестре Лагфар и шутливо хлопнул Лукойо по плечу. — Наше семейство гордится дружбой с тобой, полуэльф, но, советую, узнай о наших обычаях, прежде чем ухлестывать за моей сестричкой. Доброй ночи.

И Лагфар исчез в темноте.

Лукойо проводил его мрачным взглядом и повернул голову к девушке. Та заалелась от смущения.

— О каких обычаях он говорил?

— Ну… — протянула Эллуэра. — Наши глупые мужчины считают, что, прежде чем просить женщину стать его женой, мужчина должен доказать, что он чего-то стоит.

Лукойо замер и посмотрел девушке в глаза.

— Я не считаю, что это глупо.

Эллуэра выдержала его взгляд, а потом смущенно опустила ресницы.

— Как будто тебя что-то во мне интересует, кроме того, что я тебя выхаживаю!

— Как будто да, — прошептал Лукойо. — Представь себе.

— Не могу.

— Ты должна мне поверить, — настаивал Лукойо.

Девушка подняла на него изумленные глаза.

— Но если бы я был здоров и невредим, если бы я захотел не просто поухаживать за тобой, как мне надо было бы доказать, что я достоин стать твоим мужем?

— Ты должен был бы обрести достаток, — медленно проговорила Эллуэра. — У тебя должны быть меха и янтарь для продажи, и еще, может быть, немного южных золотых монет. В нашем племени мужчина считается готовым к женитьбе, если он построил дом, принес с охоты мяса для всего племени, набрал мехов и янтаря столько, сколько хватит, чтобы торговать ими два года. Так мужчина доказывает, что может прокормить жену и будущих детей, что у них будет крыша над головой.

— И все? — изумился Лукойо. — А разве он не должен побывать в бою и вернуться живым?

— Желательно, но ведь никаких боев может и не случиться, — возразила Эллуэра. — Кроме того, ты уже так или иначе доказал, что ты храбрец — так говорят Огерн и все, кто ходил с ним. В этом никто не станет сомневаться, раз они так сказали.

Лукойо не отрывал восхищенных глаз от девушки и был благодарен своим новым друзьям. Как же все-таки странно…

— Но ведь я потерял сознание в бою!

— Не в бою! После боя! — уточнила Эллуэра. — К тому же ты уже был изможден, когда наши встретили тебя.

Лукойо возмущенно выпрямился.

— Я шел и бежал столько же, сколько они.

— Верно, — кивнула Эллуэра. — И когда они рассказывали о тебе у огня, они говорили об этом с большим уважением. Но они понимали, что ты нездоров.

И никогда даже не намекнули, что догадываются!

— Итак… — поспешно проговорил Лукойо. — Свою воинскую доблесть я доказал…

— Теперь ты должен доказать, что можешь быть добытчиком. — Глаза Эллуэры засверкали. — То есть должен, если хочешь жениться.

— О, я хочу! — Лукойо схватил ее за руку, заглянул ей в глаза. — Если я покажу, что умею охотиться, и выстрою дом, ты бы согласилась выйти за меня?

Глаза у Эллуэры стали большими-пребольшими. Она потянулась к Лукойо. Ее губы были слаще меда, слаще любых ягод. Он закрыл глаза, чтобы лучше чувствовать прикосновение к возлюбленной…

Но вот Эллуэра отстранилась. Глаза ее, по-прежнему огромные, сверкающие, неотрывно смотрели на Лукойо.

— Может, и согласилась бы, — ответила она. — Но на этот вопрос ни одна женщина не может ответить до тех пор, пока мужчина ее не спросит.

— Я же спросил… — начал Лукойо и запнулся. — Нет, не спросил. Я сказал, если бы…

— Тогда так: если бы ты прожил с моим народом два года и доказал бы, что ты готов прожить с нами всю жизнь, то тогда…

— Это я мог бы, — перебил ее Лукойо. — Для меня важнее другое — захотят ли ваши люди, чтобы я остался среди вас?

— О да, — нежно проговорила Эллуэра. — Судя по тому, что я слышала у костра, все будут только рады, если ты останешься.

Немного погодя Лукойо вернулся в заросли, где располагалось его временное убежище, и обнаружил, что на другой постели лежит Огерн. Охотник сел, усмехнулся и сказал:

— Похоже, твоя сиделка приглянулась тебе, а, лучник?

— Очень приглянулась. — Лукойо медленно опустился на ложе из сосновых лап. — Но ты-то почему пришел, Огерн? Сиделка мне больше не нужна, а если бы и была нужна, я бы не выбрал для этого тебя.

— А я как раз и пришел потому, что тебе больше не нужна сиделка, — ответил Огерн и улыбнулся. — Нам надо потолковать о будущем, Лукойо.

Лукойо собрался с духом.

— Говори.

— Ты хочешь вернуться к своему племени?

— Ни за что! — воскликнул Лукойо, брызгая слюной. — Они вышвырнули меня! Но еще раньше они вышвырнули меня из своих сердец — в тот день, когда я родился!

Полуэльф умолк, пораженный собственной страстностью.

— Что ж, очень глупо поступили. Тем счастливее мы, — заключил Огерн. — Ты хочешь стать бири, Лукойо?

— С радостью, — воскликнул Лукойо. — Но способна ли лиса стать волком? Уши у меня всегда будут торчком, а мои ноги всегда будут ногами кочевника!

— Если они будут всегда возвращаться в деревню бири, в этом не будет ничего дурного, — задумчиво проговорил Огерн. — Важно, чтобы другие части твоего тела не стремились к другим женщинам, а только к твоей избраннице. Лиса может быть принята в волчью стаю, Лукойо.

— Я такого никогда не видел и даже не слыхал о таком.

— Я тоже, — кивнул Огерн, — но я слыхал, что, бывало, волки выкармливали человеческих детенышей и относились к ним, как к своим собственным. Так, может, ты согласен стать почетным волком, Лукойо, и смешать свою кровь с кровью нашего племени?

Лукойо не отрывал глаз от Огерна. Он весь напрягся, дрожал, он не мог поверить в собственное счастье.

— Да ладно, неужели я делаю тебе такое уж выгодное предложение? — негромко пошутил Огерн. — Да и кровь свою с нашей ты уже смешал на поле брани. Так ты хочешь этого?

— Всем сердцем хочу!

— Тогда это произойдет.

Кузнец-великан встал, улыбнулся, наклонился и пожал руку Лукойо.

— Когда мы вернемся на свою землю и отстроим заново нашу деревню, мы примем тебя в племя, как подобает. Но в наши сердца мы тебя уже приняли, Лукойо. Доброй тебе ночи.

Огерн ушел, но полуэльф еще долго не мог заснуть. Он сидел, не в силах поверить собственному счастью, он мечтал о радостях семейной жизни и отчаянно пытался прогнать страх — привычный страх перед надеждой на лучшее, боязнь того, что стоит ему поверить в хорошее, как это хорошее тут же у него отнимут. Поэтому, когда уснул, а потом проснулся от сердитых и встревоженных криков, от звона железа и бронзы, он даже не удивился.

Лукойо проверил, на нем ли пояс с ножом, схватил лук и колчан со стрелами и выбежал в ночь, озаренную пылающими кустами. Отовсюду неслись крики:

— Клайя! Клайя!

— Они вернулись! Их еще больше!

— Они привели еще клайя, и с ними их повелитель!

Лукойо только успел выпрямиться, как на него тут же кто-то налетел и повалил на землю. Лукойо покатился — злодей вместе с ним. Совсем рядом с лицом полуэльфа щелкнули острые зубы. Лукойо поспешно выхватил из-за пояса нож и ударил. Алая борозда рассекла человеческую щеку и шакалий нос. Чудовище взревело, отскочило в сторону. Разгоряченный видом крови, Лукойо бросился ему вслед и увидел, что тварь улизнула между двумя своими сородичами. Эти, оскалив зубы и нацелившись копьями, шли прямо на Лукойо.

Лукойо отступил на несколько шагов, зарядил лук и выпрямился, готовый пустить стрелу. Клайя растерялись и замерли. Лукойо пустил первую стрелу, она попала в грудь одному из клайя — тварь взвизгнула и упала. Он зарядил еще одну — второй клайя предпочел убраться.

Пылая гневом и радостью победы, Лукойо развернулся, ища глазами нового врага…

Но тут огромная рука отбросила его в сторону так, словно он был веткой на дереве. Когда Лукойо упал, в ушах у него загрохотало. Громом прогремел жуткий голос, крикнувший что-то басом на непонятном языке, больше похожем на лай, чем на речь. Ошеломленный, напуганный, Лукойо увидел великана, вдвое выше человека, шагавшего туда, где стояли Огерн и Манало. Великан по пути колотил в равной мере и клайя, и бири, расшвыривая их ручищами. Отлетавшие от него ударялись спинами о деревья и без сил опускались наземь.

Один из таких ударов достался Эллуэре.

Она стояла, храбро сжимая в руке копье и, целилась в великана… но вдруг, запрокинув голову, она полетела по воздуху, ударилась о ствол старого дуба и сползла на землю — горстка светлых волос.

Лукойо закричал.

Закричал, натянул тетиву и пустил стрелу. Стрела угодила в плечо великана. Но он этого как бы и не заметил. Как ни в чем не бывало он продолжал шагать через поле боя.

Лукойо обезумел. Он принялся выкрикивать всякие непристойности, он бегал вокруг великана, рубя и коля направо и налево, не обращая внимания на то, кто перед ним — люди или чудища. Он и сам сейчас превратился в полузверя. Обогнав великана футов на двенадцать, Лукойо выпустил стрелу, он целился в глаз. Стрела попала щеку. На этот раз выстрел вышел для великана чувствительный. Он взревел, и его красивое лицо исказилось гримасой ярости и боли. Не успел Лукойо перезарядить лук, как великан был уже рядом с ним и нанес полуэльфу такой мощный удар, от которого тот пребольно стукнулся о ветку вяза. У Лукойо потемнело в глазах. Поборов боль, он встал на ноги и увидел всего лишь в десяти футах от себя круг шакалов, внутри которого стояли Огерн и Манало. Огерн что-то кричал. В обеих руках он сжимал мечи и убивал любого клайя, который осмеливался подойти к нему поближе. Большинство тварей отступило, выставив перед собой копья. Они боялись приблизиться к здоровенному охотнику. Один за другим бири пробивались к своему вождю — те из них, которые были еще живы. Манало всем раздавал железные мечи — он один за другим вынимал их из-под плаща. Это было так чудно, что, несмотря на ужас положения, у полуэльфа мелькнула мысль, что столько мечей мудрец сам бы ни за что не унес.

Лукойо тоже не отказался бы от меча. А его стрелы могли бы настичь тех клайя, которые осторожничали и не подходили близко к Огерну. Лукойо бросился было бежать к бири, но ноги не послушались его, а один из клайя, решивший получить легкую добычу, прыгнул к полуэльфу, радостно повизгивая. Лукойо поддел тварь ножом снизу вверх. Шакал повалился навзничь, подвывая от боли и истекая кровью. Тут же забыв о нем, Лукойо поплелся к Огерну, по пути в меру сил орудуя ножом. Дважды его задевали копья клайя, но в последнее мгновение он ускользал от удара и получал только царапины. От ударов же, наносимых лапами, Лукойо катился по земле. Однако эти удары посылали его в нужном направлении — к кругу друзей, под защиту бири.

Но первым до них добрался ульгарл.

Глава 11

Ульгарл добрался до них первым. По крайней мере подошел к бири очень близко. Он зарычал, размахнулся, и из его согнутой чашечкой ладони вдруг вырвалось пламя, устремившееся к Манало.

Мудрец выхватил из-под плаща еще один меч — на этот раз медный, испещренный странными рисунками. Он выкрикнул несколько слов, которые бири не поняли, и взмахнул мечом, как бы отсекая пространство между собой и ульгарлом. Огонь описал дугу, ударился о невидимую преграду, рассыпался искрами и охватил созданную ульгарлом шаровую молнию. Послышался громкий, резкий треск, огонь взревел, взметнулся почти до неба и помчался к ульгарлу. Великан, тревожно вскрикивая, попятился. Пламя опало. Ульгарл зарычал и снова шагнул к мудрецу.

Но Манало не терял времени даром. Он что-то пел и делал руками такие движения, будто бы поднимал с земли горстки зерна. Вдруг по земле прямо к ногам ульгарла поползло множество змей. За первым десятком — второй, третий… змеи становились все толще и толще. Они оплетали ноги великана, вползали по ним. Ульгарл топал ногами, сердито рычал. Нескольких змей ему удалось растоптать, но остальные упорно ползли вверх и стягивали свои кольца.

В ярости великан прокричал собственное заклинание, и змеи растаяли как весенний снег в тенистой котловине, куда неожиданно заглянуло солнце.

Однако Манало продолжал петь. Теперь руки его гребли воздух, подобно лапам крота. Земля прямо под ульгарлом загудела и вдруг расступилась. Гневно крича, изумленный великан провалился в яму, которой мгновение назад на этом месте не было.

— Главарь повержен! — вскричал Огерн. — Разобьем шакалов!

Бири радостно взревели и, заслоняясь копьями, принялись мечами кромсать клайя. Один из бири запел древнюю боевую песню, остальные подхватили ее. Через считанные мгновения стая тварей уже выкрикивала проклятия. Мечи бири несли с собой смерть. Падали и бири, пронзенные копьями клайя, но врагов убивали больше. Те катились по земле, вопя от страха и зажимая кровоточащие раны, а то и сразу падали замертво. Хотя числом клайя втрое превосходили бири, они отступали. Их круг расширялся.

А Манало тем временем протянул руки к яме, словно грел их у огня, и начал распевать мощное заклинание.

Но и ульгарл, провалившийся в яму, уже что-то рычал нараспев. Цепляясь за землю пальцами, он вытоптал себе ступени и принялся всходить по ним наверх. Вот он одолел последние четыре фута. Над землей появилась его голова и плечи, взметнулась правая рука с растопыренными пальцами. Ульгарл прорычал несколько строк — в воздухе возникло множество острых зубов и устремилось к бири. Не успели они долететь до охотников, как Манало прокричал свое заклинание, и к ульгару со всех сторон помчались бесчисленные лезвия и иглы.

Но он похоже не обращал на это внимания. Только взревел и расшвырял лезвия руками, крепкими, как стволы дубов.

Манало встретил летящие к бири зубы резкой фразой и раздраженно взмахнул рукой. Зубы исчезли, как не бывало! Манало тут же снова запел и принялся лепить руками нечто невидимое. Мало-помалу стал виден шар. Он засветился — сначала тускло, потом все ярче и ярче.

Ульгарл, рыча, выбрался из ямы.

Шар в руке Манало вспыхнул ослепительным пламенем и полетел в лицо ульгарла.

Шипя и брызгая слюной, ульгарл выставил перед собой руку, но стоило ему это сделать, как шар тут же распался на пять шаров поменьше, и теперь все они окружили ульгарла. Он ругался, размахивал руками, отбивался. Вот его губы растянулись в злорадной усмешке — ему удалось-таки отправить шары один за другим в ту сторону, откуда они прилетели. Один, два, три, четыре…

Но тут черный шар, который летел вместе с горящими и потому остался незамеченным, угодил великану прямо в грудь и взорвался.

Ульгарл успел только открыть рот, но, не издав ни звука, упал, и грудь его рассекла темная — увы, неглубокая — полоса. На клайя падение их предводителя произвело большое впечатление. Предводителя? Скорее, пастуха. Клайя запрокинул головы и взвыли. Трудно сказать, чего в их вое было больше — страха или радости.

А вот в ответном крике бири была победа, и, поняв это клайя испуганно завизжали. Они побросали копья и бросились наутек. Бири мчались за ними, выкрикивая боевые кличи.

— Стойте! — крикнул Манало. — Не надо их преследовать! Так вы можете рассыпаться и вас перебьют по одному!

Рвавшиеся вдогонку за клайя бири растерялись.

— Как мы теперь можем рассыпаться, — скорбно проговорил вождь. — Нас осталось слишком мало.

— Слишком мало, верно, — повторил его слова Манало и чуть громче добавил: — И тем, кто остался, нужно разыскать остальных — тех, кого ранили или захватили в плен. Может быть, кто-то и убежал.

А Лукойо лихорадочно осматривал тела павших, оттаскивал трупы клайя, заглядывал в лица лежавших на земле бири. Потом, невзирая на то, кто оказывался перед ним — мертвый или раненый, — полуэльф бежал дальше, и чем дальше, чем более отчаянными становились его поиски.

— Он занялся тем, чем нужно, — успокоил Манало перепуганных бири. — Ищите своих разбежавшихся и раненых товарищей, кто-то, быть может, спрятался и боится выйти. Побыстрее, времени у нас мало.

— Клайя не вернутся теперь, когда их вождь повержен, — возразил Огерн.

— Я же сказал тебе, что он не мертв, он только без чувств. Улаган продолжает защищать свое отродье, отбрасывать от него мои заклинания, с помощью которых я пытаюсь убить его! Мы должны уйти прежде, чем он очнется! Торопитесь!

Бири последовали приказу мудреца. Они разбежались в разные стороны, добили тяжелораненых. Мертвых бири оставили лежать там, где их настигла смерть, — хоронить времени не было. Наконец Манало позвал людей обратно, и они вернулись, ведя с собой пятерых женщин, двоих стариков, троих девочек-подростков и одного мальчика.

— Вот все, кого мы разыскали, о мудрец, — вздохнул Далван.

— Но Эллуэра! Никто не видел Эллуэру? — кричал Лукойо.

— Никаких следов, — ответил Далван и печально опустил голову.

Но один из стариков подал голос:

— Я видел, как она упала. Копье клайя ранило ее. Я упал под ноги этой твари. Он не устоял на ногах. Повалился. Я ему глотку перерезал, но к нам тут же подбежал другой. Я видел как Эллуэра отползла в кусты, а клайя побежал за ней с копьем. Потом она коротко вскрикнула, и все.

Полуэльф в тоске запрокинул голову, упал на колени и уткнулся лицом в землю.

— Но я не видел, как она умерла! — возразил старик.

— Не обольщай его напрасной надеждой, — с трудом выговорил Огерн. — Это более жестоко, чем жестокая правда.

— Но мы не нашли ее тела, — заметил Далван.

— Умирая, она могла отползти дальше в кусты, — ответил вождь. — Могла доползти до ручья. Может быть, ее тело унесло потоком.

Но он не сказал еще одного — клайя могли утащить Эллуэру, чтобы съесть ее. Недоставало многих тел.

Упавший великан издал еле слышный стон. Все замерли, уставившись на него. Однако ульгарл не шевелясь лежал на спине, и только грудь его вздымалась и опадала.

Вздох ульгарла вывел Лукойо из оцепенения.

— А ты не можешь прикончить его? — спросил он у Манало.

— Мог бы, будь у меня в запасе время, — ответил Манало. — Но он очнется раньше. Ульгарлы очень крепки, их трудно убить: они наполовину бессмертны, и хотя даже их отца можно убить, сделать это под силу только другому улину.

— Трудно убить, говоришь? — Лукойо смотрел на распростертого на земле великана, и глаза его превратились в узкие щелочки.

— Очень, — подтвердил мудрец.

Издав крик, подобный клекоту стервятника, Лукойо бросился на великана и принялся колоть его грудь ножом. И клинок отскакивал от груди ульгарла, словно тело великана было сделано из стали. Лукойо отчаянно кричал, замахивался и колол, еще и еще…

— Успокойся, лучник, успокойся! — Огерн подхватил полуэльфа под мышки, оттащил от ульгарла, отвел в сторону. — Его тело защищено заклятием Улагана. Ты ничего не сделаешь!

— Я много чего могу сделать, чтобы унять боль в моем сердце! — кричал и вырывался Лукойо. — Отпусти меня, бири! Дай мне хотя бы выместить зло на его бесчувственном теле!

— На это нет времени и не будет! Я знаю, как велико твое горе, чужеземец. Я видел, как ты дрался с врагами! Ульгарл очнется, увидит тебя на своей груди, а я потеряю такого замечательного бойца!

— Потеряй меня! Я хочу потеряться! Пусть меня не станет! — вопил Лукойо, пытаясь вырваться из рук охотника. — Если нет Эллуэры, пусть не будет и меня!

Он метался из стороны в сторону, хрипя и воя, но вдруг обмяк, опустился на землю, встал на колени и зарыдал.

— Подберите его, его надо забрать с нами, — распорядился Манало. — Здесь нам оставаться нельзя, но мы не можем потерять человека с таким щедрым сердцем.

Глабур и Далван осторожно подняли своего страдающего товарища. Далван уложил Лукойо себе на плечо.

Манало повернулся к собравшимся бири.

— Мы искали, но нашли немногих. Молитесь, чтобы Ломаллин помог тем из ваших сородичей, которые убежали от клайя. Молитесь о том, чтобы это так и было. Но о мертвых помолитесь тогда, когда для этого будет время. Нам нужно бежать отсюда как можно скорее, иначе этот ульгарл очнется и, созвав убежавших клайя, прикончит нас. Быстрее, уходим!

Он развернулся и зашагал прочь. Его одежды развевались, посох поднимался и падал в такт шагам. Огерн обернулся, дал племени знак следовать за собой и заторопился за мудрецом. Другие шли чуть медленнее вождя, но только первые несколько шагов. Быстрее, быстрее, с каждым шагом быстрее шагали бири, уходя от страшного места.

Скоро они исчезли за деревьями, оставив поверженного великана рядом с мертвыми телами.

И тогда ульгарл застонал и зарычал. Дрогнуло его огромное тело. Взметнулась и снова упала рука, и великан опять замер, озаренный красноватым отсветом догоравшего костра который никто не загасил.

Огерн догнал Манало и спросил:

— Неужели же Улаган настолько сильнее Ломаллина, что даже ты, черпающий помощь у Ломаллина, не можешь одолеть того, кто питается силой багряного бога?

— Силы Улагана и Ломаллина равны, Огерн, — негромко проговорил Манало.

— Тогда почему же служитель зеленого бога не мог убежать из Улагановой тюрьмы?

Манало устало вздохнул.

— Потому что, как я сказал, их силы равны. Важно, сколько разных существ: людей, клайя и прочих — они привлекут каждый на свою сторону. Это и решит спор между ними.

— Это Улаган помешал тебе прийти на помощь моей жене, бросив тебя в темницу? — угрюмо спросил Огерн. — Неужели я стал такой важной шишкой?

— Для Ломаллина важен каждый человек, — резко ответил Манало. — Но это верно — ты более важен, чем другие. Ты краеугольный камень, точка преткновения. Из-за тебя вспыхнет еще не одна битва. Поэтому если Улаган сможет соблазнить тебя или покалечить, он сделает это.

Огерн устремил на мудреца взгляд, полный изумления и страха.

— Тогда да поможет мне Ломаллин! Неужели я действительно вызвал на себя гнев Багряного?

— Да, — кивнул Манало. — Но и Ломаллин не оставляет тебя своей особой защитой — в этом он мудр. Улаган помешал его желанию спасти твою жену, но ты помешал Улагану тем, что спас меня.

Но разве никак нельзя Ломаллину стать сильнее Улагана? — умоляюще проговорил Огерн.

— Как я уже говорил, он станет сильнее после своей смерти. Сильнее Улагана Ломаллин станет, только если Багряный убьет его.

— Только Улаган может сделать это? — не отставал Огерн. — Это не по силу другому улину?

— Наверное, под силу, но кто отважится на такое из тех немногих улинов, которые еще уцелели? Ведь если Ломаллин погибнет, его убийцу прикончит Улаган. А поскольку то пророчество, о котором я говорил, слышал и Улаган, он осторожничает и не убивает Ломаллина. Он его ранит, задирает, старается всеми возможными способами вредить ему, но не смеет убить Зеленого, ибо боится его удвоенной силы.

— Но как может Ломаллин стать сильнее, умерев?

— Это ведомо только Творцу, и никто ничего не узнает, пока это не произойдет, — сказал Манало. — Пока же оба улина верят в пророчество, хотя оно, возможно, им и не по душе.

Огерн, передвигая ноги, уставился в землю.

— Если Творец знает, каким образом Ломаллин обретет силу, может ли быть так, что он воистину предпочитает Ломаллина Улагану и в конце концов даст ему силу, достаточную для победы?

— Искренне верю в это, — отозвался Манало.

— Но нам этого знать на дано, верно? — Огерн оторвал взгляд от земли и недовольно усмехнулся. — Боги так скупы на знания о том, что они делают и почему. Сам-то Ломаллин знает или нет, что Творец наделил его большей силой, нежели Улагана?

— Нет, — без тени сомнения ответил Манало, — этого не дано знать никому из нас, Огерн. — Мы только должны изо всех сил стараться сделать то, что считаем правым и справедливым. Может быть, именно поэтому Творец и не открывает нам всех знаний.

— Мне кажется, что я игрушка, с которой кто-то играет, — буркнул Огерн.

— Не все ли мы такие игрушки? — улыбнулся Манало. — И все равно мы вольны бороться, покуда не поймем, каково наше место в жизни, а затем мы вольны обустраивать это место. Это очень важно, Огерн, и если обстоятельства превращают нас в игрушки, то от нас самих зависит, как мы сумеем управиться с этими обстоятельствами.

Огерн, сдвинув брови, искоса глянул на мудреца.

— Ты говоришь, словно вся жизнь — это игра в бирюльки.

Манало рассмеялся и хлопнул Огерна по плечу.

— Может, так и есть. Может, и игра в бирюльки. Но пойми — жизнь только похожа на игру.

Не убирая руки с плеча Огерна, Манало продолжил путь.

Прошагав примерно с полчаса, бири услыхали впереди визгливые вопли. Лукойо поднял голову, заскрипел зубами и обнажил нож. Оглянувшись, он увидел: бири тоже обнажили мечи и изготовили к бою копья.

— Нет, нет! Тише! — воззвал к бири Манало. — Хозяин зовет своих тварей обратно. Быстро прячьтесь за деревьями. Если клайя не придут к ульгарлу, он поймет, где мы!

— Пусть знает, — проворчал седовласый старик. — Пусть идет схода. Мы заколем его псов ему на ужин.

— Нельзя, — призывал Манало. — Мы можем победить, но мы можем дорого заплатить за победу. Вас уже и так стало вдвое меньше. Если победа опять будет стоить половины отряда, то это будет и не победа, и не важно, сколько клайя вам удастся уложить. Этот ульгарл, может, и проиграет, но его хозяин выиграет. Так прячьтесь же скорее в зарослях, чтобы драться завтра и послезавтра, чтобы истреблять врагов одного за другим, пока их не останется ни одного, а вас будет много. Прячьтесь!

Бири растерялись. Они пылали гневом, они не хотели слушаться, но Огерн первым шагнул в ту сторону, где кусты росли гуще, и увел племя за собой.

Некоторые бири уже карабкались на деревья. Усевшись на ветках, они приготовили копья, а Лукойо зарядил лук.

— Вступайте в бой, только если вам надо будет защитить себя, — посоветовал им Манало. — Если клайя вас не заметят и не заденут, пусть идут.

— Как они могут не заметить нас, — удивился Глабур, — если у них нюх, как у настоящих шакалов?

— Их нюх притуплён кровью, забившей их ноздри, и той силой, с какой они жаждут новой крови. Они не ждут, что вы здесь, поэтому вряд ли заметят вас.

С этими словами Манало исчез в густом подлеске.

На лесной тропе стало пусто. В густой листве раздался голос:

— Жажда крови, может, и притупила их нюх, но мозги им заморочило твое заклинание.

— Это верно, — согласился мудрец. — А теперь тихо. Пусть пройдут. — И Манало продолжил негромкое песнопение.

— Завтра месть будет столь же сладкой, сколь и сегодня, — успокаивал соплеменников Огерн. — Храните терпение.

— Тебе легко говорить, — прошептал молодой вдовец. — Ты-то уже отомстил!

— Недостаточно, уверяю тебя, — отозвался Огерн. — Я только начал мстить.

Голос его был столь мрачен и столь полон сдерживаемого негодования, что удивленные бири умолкли. Лукойо, слышавший Огерна, скрипнул зубами. Теперь и ему была знакома глубина боли и гнева, испытываемых вождем.

Некоторое время в лесу стояла тишина, нарушаемая только скрипом кожаной одежды, зацепившейся за кору дерева.

Но вот появились они. Они шли, раздвигая ветки, крадучись, хотя при этом громко переговаривались — человеко-шакалы. Они скалились друг на друга и огрызались. Чувствовалось, что клайя не то напуганы, не то сдерживают радость. Они пошли по тропе, не замечая спрятавшихся бири. Они шли мимо людей, каждый из которых жаждал прикончить хотя бы одного клайя, если бы тот развернулся и заметил его. Однако клайя никого не вынюхали и не разглядели. Они шли и шли под ветвями, усыпанными притихшими бири, и ни разу не подняли головы. Лукойо взял на прицел самого рослого из клайя, но тот и не подумал взглянуть в ту сторону, где прятался полуэльф. Он только рычал и скалился на своих соплеменников.

А потом они исчезли, растворились в лесу.

Несколько минут на тропе стояла тишина, потом чей-то голос спросил:

— Еще долго, мудрец?

— Нужно выждать еще немного, — ответил голос Манало. — Как только мы убедимся, что за этими не шли другие, мы возобновим путь.

— Тому здоровенному я мог бы печенку вырезать, пробурчал пожилой бири.

— А я бы с радостью увидел, как моя стрела входит ему в сердце, — добавил Лукойо.

— Но вы не дали воли рукам, — похвалил их Манало. — Вы молодцы, бири. Ваша сегодняшняя сдержанность поможет вам завтра стать более мстительными.

В ответ на это бири что-то проворчали, но особого недовольства никто не выразил.

Минуло еще немного времени. Зашуршали листья. Мудрец вышел на тропу.

— Больше клайя не предвидится, а те ушли далеко. Уходим!

Один за другим прятавшиеся бири выходили из леса. Вскоре племя, в котором теперь было человек пятьдесят, зашагало следом за вождем и мудрецом по тропе в сторону, противоположную той, куда ушли клайя.

Еще дважды они останавливались, прятались и пережидали, пока мимо них на зов ульгарла проходили другие горстки клайя. А потом сгустилась темнота, и Манало предостерегающе поднял руку:

— Тс-с-с-с!

Бири остановились, недовольно поглядывая на человека, лишившего их возможности немедленно отомстить за потери, некоторые в испуге оглядывались по сторонам.

Манало напрягся, словно натянутая струна.

— Они идут по нашим следам, — сообщил он. — И их хозяин гонит их хлыстом. Вот теперь нужно прятаться как следует, бири, но будьте готовы ответить им на совесть, если они вас обнаружат!

— Мы запросто могли бы уменьшить их число! — крикнул Далван.

— Нет, — решительно ответил Манало. — Потому что тогда у них не было бы нужды искать нас, они бы поняли, где мы. Пока здесь нас ищет только один отряд клайя, остальные прочесывают лес в другой стороне. Пока они даже не знают, в какую сторону мы ушли.

— Значит, мы можем напасть на них? — нетерпеливо спросил молодой бири.

— Только если они нападут на нас, — ответил ему Огерн. — Ведь тогда против нас ополчится вся стая — сбегутся все, и ульгарл в придачу. Нам снова придется спрятаться, друзья, и довериться магии мудреца, которая укроет нас от глаз врагов.

— А магия ульгарла?

— Как всегда, речь идет о споре между Улаганом и Ломаллином, — проговорил Манало. — Они скованы равновесием, а дух и дела смертных это равновесие нарушают. Прячьтесь и приготовьте оружие!

И вновь племя спряталось в чаще, и снова Огерн выставил дозорных, которые сменяли друг друга. И вновь мудрец забормотал заклинания-обереги. Ночь прошла в страхе и ожидании схватки. Глаза у многих были закрыты, но мало кто уснул в эту ночь.

Четырежды в течение ночи доносились визги и рычание клайя, подбиравшихся все ближе и ближе. Люди хватались за оружие в надежде, что вот-вот их обнаружат. Они готовы были дорого продать свои жизни, ибо теперь они жили только ради того, чтобы поквитаться с клайя за гибель сородичей. Но всякий раз вопли и визг стихали и удалялись, умолкал лай и отдельные гортанные звуки, служившие клайя подобием речи. Враги уходили. Разочарованные бири успокаивались. Если это можно было назвать покоем.

Наконец забрезжил серый рассвет, и Манало мановением руки снял с зарослей защитное заклинание. Огерн поднялся.

— Идемте, люди мои! Мы пережили ночь и теперь можем шагать навстречу истинному отмщению!

— Да уж, навстречу, — фыркнул старый воин. — Вот уже шесть раз мы лишались возможности умереть!

— Но зачем? — вырвалось у Огерна. — Мы бы перебили часть клайя, и что дальше? Не они наши настоящие враги.

Ему ответил возмущенный хор:

— Они — не враги? Они убили наших родичей, они разрушили нашу деревню! Если они не враги, то кто же враг?

— Тот, кто отдает им приказы, — вместо Огерна ответил Манало. — И тот, кто отдает приказы ему. Огерн говорит правду. Клайя — всего лишь орудия, причем такие орудия, которые неохотно вершат свое дело. Сомневаюсь, чтобы у них был выбор. Послушание или смерть от рук ульгарла — вот и все, что им дано. Их создал Улаган. Он главенствует над ульгарлом, а тот погоняет клайя. Ваш спор — это спор с Улаганом, а не с его несчастными жертвами.

Наступила тишина. Бири переглянулись, отвели глаза. Каждый почувствовал холодное прикосновение страха.

— Кто же способен сразиться с богом? — пробормотал Глабур. — Кто осмелиться выступить против Улагана?

— Дурак, созданный для отмщения, — ответил ему Огерн. — И я как раз такой дурак. Кто пойдет со мной, чтобы нанести удар Багряному?

Тихо-тихо стало на опушке. Бири так смотрели на великана кузнеца, словно тот лишился рассудка.

— Помните, — обратился к племени Манало, — что власть Ломаллина и Улагана одинакова и равновесие нерушимо. Только смертные могут решить спор между богами, будь то клайя, люди или ульгарлы. Убить ульгарла трудно, но и они умирают.

— Стало быть, если мы хотим бороться с Улаганом, мы должны сражаться с его смертными приспешниками? — спросил Глабур.

— Должны, — подтвердил Огерн. — Где люди сильнее всего поддерживают Улагана? Где его оплот?

Бири зароптали, дрогнули. Они прекрасно знали ответ. За всех Огерну ответил Далван.

— В Куру, — процедил он. — Там цитадель Багряного.

— Верно, — угрюмо проговорил Огерн. — Поэтому я пойду в Куру. Кто пойдет со мной?

Глава 12

Ни тишины и ни растерянности хотя бы на мгновение…

Пятьдесят голосов хором прокричали: «Я!» — с такой яростью, что это удивило самого Огерна. Но и обрадовало тоже — он расправил плечи и улыбнулся:

— Что ж, в путь — те, кто уцелел из племени Ястреба!

— Может быть, живы и другие — те, которые разбежались и спрятались так хорошо, что и мы не нашли их, — вздохнул один из стариков. — О Ломаллин, молю тебя, пусть это так и будет!

— Пусть так и будет, — согласился Огерн. — Но если это так, то спрятались они действительно очень хорошо.

— Помолись, чтобы клайя не нашли их! — воскликнул старик.

— Помолюсь, — пообещал старику Огерн. — Помолюсь о том, чтобы не погибло наше племя. Но для того, чтобы это произошло наверняка, постараемся же все, постараемся не потрафить Улагану. На юг! Идем до реки, а потом плывем по ней до Куру!

Бири ответили вождю свирепым кличем и пошли за ним, бывшим кузнецом, а ныне вожаком.

Лукойо шагал вместе с бири, и его гнев и ненависть пылали с новой силой — те чувства, которые он питал к вырастившему его племени, теперь были направлены из Улагана. Как это дерзко со стороны человека и полуэльфа бросать вызов богу! Какая неразрешимая задача, какая безнадежная! Но как еще он мог найти смысл в жизни, да и вообще повод оставаться в живых?

Что же до Огерна, он заставлял себя идти, он боролся с глубокой и горькой тоской — такой, что от нее подламывались колени и хотелось упасть ничком и ждать смерти. Ведь Рил больше не было на свете, а младенец, рожденный ею, маленький сын Огерна, куда-то исчез с частью племени. Может быть, исчез в объятиях смерти и отцу никогда больше не суждено его увидеть. А ведь он даже не успел дать ребенку имя! Огерн был очень зол на Улагана — и иной причины оставаться в живых теперь у него не было.

Однако он в отличие от Лукойо никогда не счел бы борьбу с богом наглостью и дерзостью. Он знал одно: Улаган — источник его несчастий и должен пострадать так, как страдала Рил, и — главное — багряный бог должен быть уничтожен, иначе человечество так и будет прозябать в горе и бедах. Более того, останься Улаган в живых — людям смерть.

Но можно ли было спасти всех людей? Судя по рассказам Манало, число приверженцев Улагана росло и росло. Люди шли к Багряному из жадности или обманутые его ложными обещаниями, и эти люди запросто могли бы одолеть горстку смельчаков и вообще всех, кто был предан Ломаллину. Огерн устремил взгляд на юг и решил, что должен узнать сам, сколько же в мире зла и сколько добра этому злу противостоит. И в отличие от других людей, решившихся найти ответ на этот вопрос, у Огерна для того была очень веская причина.

В одном он был уверен: злу, укоренившемуся в городе Куру, надо было подрубить корни.

* * *

Когда в середине дня племя остановилось на привал, Огерн обратился к Манало:

— Куда нам прежде всего нужно попасть, Учитель? К реке, это ясно. Но куда эта река принесет нас раньше всего?

— В Кашало, — ответил ему Манало. — Это городок в двухстах лигах от Куру, но тамошний народ предан Ломаллину и до сих пор стойко отражал нападки Улагана и его приспешников. Городов на юге много, но Багряного почитают далеко не во всех. И когда попадаешь в какой-нибудь город, надо держаться осторожно, для начала всегда надо понять, кого из улинов там почитают. Кое-где, включая Кашало, вам дадут кров хотя бы потому, что вы странники, желающие поторговать или поработать в городе.

— Но из-за того, что мы враги Улагана, приютить нас никто не захочет? — спросил Лукойо.

Манало печально улыбнулся:

— Увы, нет. Улагана, может, и не почитают, но боятся. Так что врагами Улагана себя лучше не объявлять, слышишь меня, лучник?

— Да понимаю я… — кисло отозвался Лукойо. — Разве мошки, что хотят попить моей крови, — это враги мне? Или мыши? Я их добыча, но я и их враг. Но опасны ли они настолько, чтобы считаться моими врагами?

— Ты лучше представь себе змею, которая впивается зубами в твою плоть, — посоветовал полуэльфу Огерн, — которая кусает твою пятку даже тогда, когда ты пытаешься Растоптать ее!

Бири согласно зашумели, но Манала покачал головой.

— Не наполняйте ваши сердца ядом, бири. Помните: ваш тотем — ястреб. Он нападает резко и внезапно, а не подкрадывается незамеченным. Еще помните, что ястреб пожирает свои жертвы, он ими питается, но никому не мстит.

— Но на что же еще способны мы, как не на месть? — возмутился Огерн. — Мы, потерявшие из-за злобы Улагана все, что любили?

— Угрозу можно уничтожить, — ответил Манало. — Так, как вы убили бы бешеного волка. Но не подкармливайте вашу ненависть, сами не питайтесь злобой и жаждой мести, ибо тогда в ваших сердцах поселится Улаган, а вы уже и так наполовину отданы Багряному за счет одной только ненависти к нему. Если вам придется убивать его рабов и прислужников, делайте это для того, чтобы они не убили более невинных, но не ради удовлетворения жажды мести.

— Если кто-то ударил меня, — возразил Лукойо, — я должен дать ему сдачи, чтобы он не вздумал впредь бить меня.

— Улаган позаботится, чтобы рядом с тобой всегда находились те, кто захочет ударить тебя, сколько бы раз ты ни давал сдачи, — заверил полуэльфа Манало. — Он ненавидит вас по той лишь причине, что вы люди, и даже тебя, Лукойо, ибо Улаган все народы, кроме улинов, ненавидит одинаково. Нет, отмщение Улагану и его поборникам не уменьшит в нем желания вредить вам, убивать вас, оно только приведет вас под его властительство.

Огерн выругался.

— Ты хочешь сказать, что жажда мести Улагану может сделать из нас его верноподданных?

— Нет, — покачал головой Манало. — Однако это поможет ему дотянуться до вас и схватить, и тогда уж он вас не отпустит — погубит непременно.

— Значит, — Лукойо наклонился вперед, усиленно хмурясь, он явно хотел поставить все на свои места, — мы должны уничтожать создания Улагана из-за того, что они угроза, но не потому, что хотим наказать их или злимся на них.

— Все верно, — кивнул мудрец.

— И мы не должны наносить удары от злости, от ненависти или в ответ на то, что ударили нас?

Манало снова кивнул.

— Злой ответ злому врагу всегда дает в итоге зло. Если вы хотите победить Улагана, вы не должны пользоваться его оружием, иначе оно обратится против вас и вас же погубит.

— Что ж, это я могу понять, — вздохнул полуэльф и выпрямился. — Но пойми и ты: это непросто, но я постараюсь. У меня получится. В конце концов я и думать не буду о том, почему я стану убивать Улагановых тварей — лишь бы они погибали.

— Хотя бы так. — Манало скрыл удивленную улыбку. — Он встал и обратился ко всему племени: — Пойдемте, нам снова пора в дорогу. Если вы собрались в поход против Куру, начать придется с самого северного из южных городов — Кашало, там вы найдете корабли и тех, кто умеет их водить. Они доставят вас в восточные земли гораздо быстрее, чем вы бы добрались пешком.

— Кашало? — нахмурился Далван. — Я слыхал об этом городе. Но как мы найдем дорогу?

— Вам нужно всего-навсего спуститься по реке Машре. Она принесет вас прямо в город.

— Что ж, встали и пошли! — воскликнул Огерн и первым вскочил на ноги. — Если путь до Куру начинается с Кашало, значит, мы идем в Кашало!

— Однако пришла пора разделиться на небольшие отряды, — сказал Манало. — Если мы и дальше пойдем такой толпой, нас непременно заметят лазутчики Улагана и отправят против нас разных тварей. Нужно разделиться по трое-четверо и добираться до Кашало врозь.

— Но разве тогда мы не станем легкой добычей для клайя или злых людей? — возмущенно воскликнул Лукойо.

— Когда вы пойдете малыми отрядами, клайя на вас и не глянут. Покуда вас мало, вы не представляете собой опасности. Однако найдутся твари, которые пожелают вами полакомиться. Идите до Кашало как можно осторожнее, но и не таитесь настолько, чтобы вызвать подозрение. Встретьтесь там и слушайтесь Огерна. Теперь выбирайте себе спутников и расходитесь разными дорогами.

Лукойо замешкался. Ему не хотелось навязывать себя кому бы то ни было, но он всей душой желал, чтобы хоть кто-то позвал его с собой. Пока никто не звал. Глабур и Далван объединились еще с двумя бири. Все вокруг образовывали тройки и четверки — кто по родству, кто по дружбе. Но еще до того, как все утряслось, Огерн поманил к себе полуэльфа. Сердце у Лукойо подпрыгнуло: неужели у него и вправду есть друг? Он подошел.

— Ты пойдешь с нами, лучник, — сказал ему Огерн. — Мне нужна твоя хитрость и твои ловкие руки. Я сумею защитить тебя, а вдвоем мы станем непобедимы.

Лукойо усмехнулся. Он нисколько не обиделся на Огерна, нет, этот верзила положительно нравился ему.

— Что же, спасибо, кузнец! Я и вправду буду рад, что меня защитит твой молот! Но кто еще пойдет с нами?

— Я, — откликнулся Манало. — Или тебе это не по душе, Лукойо?

Полуэльф медленно перевел взгляд на мудреца и честно признался:

— Неловко немного, но ничего, я справлюсь. Куда идти, мудрец?

Они пошли на запад, свернули с тропы и встали между вековыми деревьями. Остальные расходились друг за дружкой, и каждая троица или четверка не трогалась с места, покуда не исчезала в лесу предыдущая. Трое ушли по тропе. Трое — через лес на восток, к реке, четверо на юг и к юго-востоку, чтобы обойти кругом и выйти к реке, еще трое — на север, выйти к реке другим путем. И только Манало, Огерн и Лукойо должны были уйти на запад — самым долгим кружным путем. Они должны были выйти к реке последними, дабы иметь возможность подобрать по пути тех, с кем могла случиться беда.

— Веселенькая у клайя будет жизнь, если они попытаются настичь такое племя, — ухмыльнулся Лукойо. — А чего мы ждем?

— Мы ждем магии, — негромко отозвался Огерн.

Манало оперся на свой посох. Он смотрел на покинутую стоянку и негромко напевал. Лукойо сдвинул брови и тоже уставился в ту сторону, гадая, чем же занят мудрец, какая у него цель. Полуэльф ждал, ждал, он уже начал терять терпение и собирался было поторопить кузнеца и мудреца в дорогу, как вдруг на опушке леса появился небольшой зверек. Это был горностай. Вот к нему подошел еще один, и еще, и еще. Вот они собрались посередине поляны. Мудрец довольно кивнул и снова стал что-то бормотать. Он как бы подбадривал горностаев, уговаривал их. Зверьки поглядели на него, потом переглянулись, а потом… принялись весьма откровенным образом метить поляну и лес.

Манало отвернулся, догнал Огерна и Лукойо и усмехнулся:

— Пусть теперь клайя попробуют догнать наш отряд по запаху!

— Ой, их даже можно пожалеть, — наморщил нос Лукойо и махнул рукой, пытаясь отогнать навязчивый мускусный аромат.

— Пожалуй, — согласился Огерн. — Можно было бы и пожалеть, если забыть о том, что они могут сделать с любым из наших отрядов… если выследят. А где ты научился такой штуке, Учитель?

— О, это отдельная история, сейчас нет времени, — улыбнулся Манало. — Но заклинание короткое, и его стоит заучить. Повторите за мной слова, а потом я скажу вам, что они значат.

И он заговорил нараспев, произнося слоги, на слух Лукойо совершенно бессмысленные. Полуэльфу казалось, что он ни за что не сумеет запомнить эту тарабарщину, пусть даже мудрец объяснит значение заклинания. Огерн сосредоточился. Он напряженно кивал, повторяя следом за мудрецом слог за слогом. Наконец Манало похвалил кузнеца. Лукойо удивленно, не без зависти смотрел на Огерна. Что же он за человек такой? Вроде бы гора мышц, и ничего больше. Ну еще немного мозгов — ровно столько, сколько надо для охоты, драк и изготовления оружия. Разве возможно, чтобы человек был умнее и тоньше, чем казался, и даже лучше, чем думал Лукойо?

К середине дня они вышли из леса и оказались на пустоши, где из земли повсюду торчали камни, низкие кусты и жесткая трава. Лукойо огляделся по сторонам и поежился.

— Что это за место, Учитель?

— Это Великая Пустошь, — ответил Манало. — И хотя тут никто не живет, место это для многих племен священно.

— Священно? — не поверил Лукойо. — Как такое заброшенное место может быть священным?

— В этой заброшенности есть особая красота, — отвечал Манало. — Правда, увидеть ее легче на рассвете и на закате, чем сейчас. Погоди, вот доберемся до возвышенности, посмотрите вокруг.

Лукойо зашагал дальше, стараясь не отставать от мудреца и Огерна. Он был готов подождать, но все же сильно сомневался, что увидит хоть что-то красивое.

Каменистая тропа извивалась. Огерн шел и удивлялся, откуда здесь эта тропа, если здесь никто не жил. Наверняка немногие и хаживали этими краями, чтобы проторить путь.

Но вот троица взобралась повыше, и Манало вдруг остановился и поднял руку. Что-то встревожило его. Огерн и Лукойо пригляделись и увидели тех, кто привлек внимание мудреца. Множество грубых подобий людей — похожие на фигурки из теста, какие лепят матери, чтобы повеселить малышей. Головы у этих существ были лысые, руки без пальцев напоминали лопатки. Длинные ноги ступали неуклюже, на лицах — там, где должны были находиться глаза, две вмятинки, еще одна — где мог бы расти нос, и еще — щель вместо рта. Однако корявые руки странных созданий сжимали дубинки и грубые копья — длинные, заточенные с одного конца палки, способные разить насмерть, невзирая на грубость, с которой были сработаны.

— Кто это, Учитель? — шепотом спросил Лукойо.

— Это недочеловеки. Аграпакс создал их для Улагана, — грустно ответил Манало. — А Ломаллин пытался освободить.

Тут щелеобразные рты раскрылись, из них вырвался вой, и недочеловеки бросились к троице.

— Лучник, готовь свой лук! — выкрикнул Огерн, обнажая меч.

Пока Лукойо снаряжал лук, Огерн заскочил вперед, прикрыв Манало, и принялся отчаянно отбиваться, но какие бы раны он ни наносил, они не кровоточили, словно у жутких созданий не было крови, одна только бледная плоть. Да и полученные ими раны тут же затягивались прямо на глазах. А вот острые копья недочеловеков задевали грудь и плечи Огерна, дубинки колотили его по рукам и ногам. Силой страшилищи не отличались, но, чтобы добиться своего, они с отчаянным упорством колотили и колотили по одному и тому же месту.

Лукойо упал на одно колено, прицелился и выстрелил. Стрела угодила в недочеловечка, который как раз размахнулся дубиной. Из-за того, что в него попала стрела, он промахнулся и не попал по Огерну, однако оружия не бросил, и если закричал, то не от боли, а от злости. Лукойо пускал стрелу за стрелой, и скоро грудь — если это можно было назвать грудью — странного создания ощетинилась охвостьями стрел, но недочеловек этого как бы и не замечал. Он только снова размахнулся дубиной. И на этот раз она опустилась на голову Огерна. Кузнец закачался и упал.

Отчаянно закричав, Лукойо бросился вперед и встал над телом Огерна. Он выхватил свой длинный нож и приготовился кромсать недочеловеков на куски, но его закрыл собой Манало. Он уже размахивал руками и что-то выкрикивал на древнем языке. Неуклюжие твари мало-помалу замерли. Их главарь тоже что-то забормотал на непонятном языке. Судя по тону, он задал вопрос. Манало ему ответил. Лукойо разволновался. Наверное, пришедший в себя Огерн это заметил, потому что выдохнул:

— Спокойствие, лучник! Сейчас его слова — наш лучший щит!

Огерн осторожно сел. Недочеловеки, стоило ему пошевелиться, подняли оружие и стали следить за каждым движением врага. Однако оружие в ход не пускали. Огерн продолжал подниматься — осторожно и медленно.

Манало обернулся и пояснил:

— Теперь эти создания понимают, что вы думали, будто бы они напали на вас. Они же не могли понять, почему вы хотели напасть на них.

— Пусть в таком случае простят нас, — отозвался Огерн. — Плохо тем, кто хочет подружиться, начинать с драки.

Манало перевел его слова недочеловекам. Те довольно зачирикали и закивали.

— Когда они кивают, они имеют в виду то же самое, что и мы? — спросил Лукойо.

— Да, — ответил ему Манало. — Кивки значат то же самое — «да», а сейчас — согласие и доверие.

Огерн поднялся и выпрямился в полный рост. Недочеловеки снова схватились за оружие, но драться не стали.

— Лучник, — негромко проговорил Огерн, — дай мне стрелу.

— А я‑то думал, мы драться уже не будем, — изумился Лукойо, но стрелу кузнецу отдал и тут же тревожно вскрикнул: Огерн отдал ее главарю бледнокожих созданий. Те довольно запищали, и главарь подал Огерну копье, произнеся при этом длинную писклявую речь.

— Он благодарит тебя за подарок, — пояснил Манало. — И приносит тебе ответный дар. Он понимает, что, отдав ему средство нанесения ран, ты показал, что доверяешь ему, а он в свою очередь хотел показать, что доверяет тебе.

— Скажи, что я ему благодарен, — сказал Огерн, — и что я ему действительно доверяю, ибо те, кто борется с одним и тем же врагом, должны быть друзьями. — И он отдал копье Лукойо. — Сейчас я отдаю это копье тому, кто подал мне стрелу, в знак того, что мы доверяем этим созданиям и принимаем их доверие.

Лукойо недоверчиво уставился на копье. Почему-то он не очень хотел становиться союзником этих страшноватых существ. Но все же он напомнил себе, что иметь их своими врагами он бы не хотел гораздо сильнее, и взял у Огерна копье. Он улыбнулся и отвесил легкий поклон.

А потом главарь дал знак. Манало объяснил:

— Он просит тебя, Огерн, вместе с ним взяться за оружие.

Лукойо был только рад, что у него отобрали копье.

Огерн протянул копье главарю недочеловеков, и тот сжал его чуть выше руки Огерна, после чего протянул Огерну стрелу. Тот сделал то же самое. Не выпуская стрелу и копье, недочеловек начал говорить.

— Он говорит, что теперь вы — товарищи по оружию, — переводил Манало. — И если его народу будет нужна помощь, вы придете и поможете.

Лукойо встревожился, но Огерн ответил:

— Непременно придем.

Манало перевел, главарь довольно кивнул, сверкая маленькими глазками, и снова затараторил.

— Со своей стороны, — пояснил мудрец, — он обещает, что его народ поступит точно так же: они явятся по первому вашему зову, и, если в них будет нужда, вызвать их народ нужно вот так…

Главарь издал последовательность звуков, показавшихся Лукойо не более осмысленными, чем скрип кремня, которым водят по железу.

— Повтори, Огерн, — посоветовал Манало, — чтобы он понял, что ты запомнил нужные слова.

Огерн попробовал произнести фразу, но, видимо, ошибся, потому что недочеловек покачал головой и снова повторил слова. Огерн попробовал еще раз, и Лукойо показалось, что теперь другу удалось повторить все в точности, но главарь еще раз протараторил все сначала по кусочку, и Огерн произносил из ним каждый кусочек. Потом прозвучала вся фраза целиком, и Огерн целиком сказал ее. Раз, еще один… Наконец главарь остался доволен и отпустил стрелу.

— Он рад тому, что теперь ты сможешь позвать его, — перевел Манало. — А сейчас отдай ему копье и иди своей дорогой.

Огерн отдал копье и спросил:

— Что, ему не нужно от меня никакого дара?

— Не нужно. Это может быть неправильно понято. У него есть твоя добрая воля. Он знает об этом, он это почувствовал. Вот и все.

Затем, обменявшись многочисленными поклонами и взаимно непонятыми заверениями, они разошлись. Как только бледнокожие человечки исчезли за скоплением камней, Лукойо глубоко вдохнул. У него вдруг задрожали колени. Он оперся о ближайший валун, чтобы не упасть.

— Держись, дружок. — Рука Огерна обняла плечи Лукойо, хотя сам кузнец имел довольно-таки бледный вид. — Уверен, нам предстоит повидать еще немало удивительного, пока мы доберемся до цели.

И он не ошибся — как только стемнело, им предстало очередное удивительное зрелище.

На ночлег они остановились около большой груды камней, но как только Лукойо присел на корточки, чтобы начать разводить костер, Манало сказал ему:

— Не так близко к этой скале, лучник.

— Почему? — удивился Лукойо. — Как только уйдет солнце, огонь согреет камни, и тогда нам будет тепло со всех сторон, а не только от самого костра!

— Это верно, — кивнул Манало. — Однако поверхность этой скалы — не просто камень.

— Ну, понятно, она блестящая и такая гладкая, что еще чуть-чуть, и я увижу в ней свое отражение.

Манало кивнул:

— Верно. И еще такие камни горят.

Огерн и Лукойо так уставились на мудреца, будто тот обезумел. Наконец Огерн обрел дар речи.

— Горящие камни?

— В мире много чудес, — заметил Манало. — Это лишь одно из них. Не сомневайся, этот камень горюч. Если не веришь, собери камешки у его подножия и брось в огонь. Но для начала, очень прошу, перенеси костер подальше от крупных камней.

Они поступили, как просил мудрец. Черные камешки загорались не сразу, но, пролежав некоторое время среди горящего хвороста, вспыхивали и горели долго. Огерн стоял на коленях и, как зачарованный, смотрел в огонь.

А Лукойо от радости захлопал в ладоши и радостно воскликнул. Затем он ощипал подстреленную им раньше птицу и устроил ее тушку над огнем.

Когда с трапезой было покончено, Огерн присел у огня, чтобы на ночь затушить его, но костер взревел, и языки пламени взметнулись на высоту человеческого роста.

— Назад! — вскричал Манало, но Огерн и сам уже отпрыгнул от огня.

Лукойо замер на месте. Мудрец медленно отступил, не сводя глаз с пламени.

А пламя взметалось все выше и выше. Вот оно уже на высоте вдвое выше человеческого роста. Выше, выше… выше дерева…

— Что стряслось, Учитель? — крикнул Огерн.

— Улаган снова направил против нас злое колдовство! — крикнул в ответ Манало.

И тут Лукойо разглядел на самом верху огненного столпа глаза, горящие ярче самого пламени, — белые посреди оранжевого. И смотрели эти глаза на него. Лукойо не в силах был отвести взор. Его словно к земле приколотили, да он почему-то и не хотел двигаться. А пламя вдруг опало и приняло некие очертания — стало тонким ближе к земле, а наверху появилось что-то вроде морды, а в ней — рубиновый язык. Язык высунулся и как бы лизнул воздух.

— Что это, Учитель? — Даже у Огерна голос дрожал.

— Это саламандра, — отвечал Манало. — Существо, созданное из огненной стихии. На самом деле можно даже сказать, что это дух огня. — О дух! Зачем ты посетил нас?

— Уф, конечно, по приказу Улагана, — отвечало огненное создание голосом пламени, бушующего в печи.

— Но как же так вышло, что ты служишь Багряному? — Голос Манало почему-то не дрожал.

— Я не служу ему, — проревел пламенный голос, и из глаз чудища вырвались языки огня. — Я делаю что хочу. Улаган сказал мне, что здесь есть топливо для моего пламени. И еще он попросил меня спалить наглых смертных, которых я найду около вот этого костра. Кто вы такие, ничтожные, и как вы смеете даже заговаривать с саламандрой?

— Я Манало, учитель людей, человек.

В глазах саламандры вспыхнули яркие искры, и дитя стихии проревело:

— Может, и так, но ты кажешься выше обычного человека. Твое сияние выше, чем твое тело, — вдвое выше. Ты горишь?

— Мое тело сгорит, как любое другое, — ответил Манало. — Но я надеюсь, что ты не поглотишь ни меня, ни моих друзей.

— Почему же?

— Потому что мы придемся тебе не по вкусу…

Лукойо не верил ни собственным глазам, ни ушам. Создание зависло в воздухе, ворча и подвывая. Наконец оно фыркнуло:

— Поглощать топливо — всегда мне по вкусу.

— Верю, — кивнул Манало. — Но в несчастных человеческих телах столько воды, что тебе проще было бы сжечь их, а не глотать.

— Наверное, — согласилась саламандра.

— Так зачем же тебе делать это? Потому что дружишь с Улаганом?

— Он мне не друг!

— Верно, он никому не друг и другом никогда не будет. Но если тебе не доставляет удовольствия делать то, о чем он тебя просит, так не делай же этого.

— Ты прав. — Саламандра склонила огненную голову. Манало дрогнул, но устоял.

— Дай-ка я на тебя посмотрю получше, — проревело чудовище. — Мне такие умные создания редко попадаются.

— Благодарю, — просто ответил Манало.

— Не надо благодарить. Что думаю, то и говорю. А думаю я вот что: раз уж я явилась сюда, то просто так не уйду. Что вы дадите мне взамен?

— Черный камень, — ответил Манало.

Глава 13

— Несите еще, да побыстрее, — распорядился Манало, и они все вместе принялись подтаскивать черные камни к той кучке, которую уже сложили около своего костра. — Придется — руби мечом большую скалу, Огерн. Меч немного затупится, но потом мы его заточим!

И, не дожидаясь ответа, Манало швырнул в пламя саламандры черные камни.

На мгновение пламя взвыло, взметнулось и опало.

— Вкусно, — похвалила саламандра. — Очень вкусно! Еще, смертные, еще!

— Будет тебе и еще! — Манало принялся швырять камни в огонь один за другим, все выше и выше, стараясь попасть в пасть саламандры.

А Лукойо и Огерн поспешили к черной скале. Лукойо выхватил нож, но Огерн схватил его за руку:

— Погоди! Надо побыстрее. Давай-ка для начала вот так.

С этими словами Огерн ухватил с земли большой камень, поднял его над головой и изо всех сил стукнул по скале. Треск разламывающейся скалы потонул в вопле саламандры, требовавшей добавки. Во все стороны полетели осколки, а на землю покатился огромный черный обломок.

— Хватай его! — крикнул Огерн полуэльфу, а сам снова размахнулся камнем.

Лукойо присел, поймал большой кусок черного камня и потащил его к Манало. В промежутке между воплями саламандры он услышал, как Огерн еще раз ударил камнем по скале.

— Брось в нее, — крикнул Манало, и Лукойо швырнул камень.

Камень описал дугу и угодил в брюхо саламандры. Пасть ее разъехалась в ухмылке, высунулся длинный огненный язык и облизнул невидимые губы со звуком обламывающейся ветки. Лукойо задрожал и поспешил к Огерну.

Кузнец в это время готовился нанести очередной удар по скале, но заметил Лукойо, опустил камень и выдохнул:

— Вот, подбери, там еще один большой кусок лежит, Лукойо. Я скоро тоже подойду. Не могу больше — руки не выдерживают!

— Надеюсь, тебе недолго осталось мучиться.

Полуэльф бросился к скале, подобрал здоровенный обломок, прижал к груди и поволок к костру. Позади снова раздался звук удара.

Манало кивнул, и Лукойо снова швырнул камень в брюхо саламандры. Снова послышался довольный треск, и страшилище прокричало:

— Еще!

Манало обернулся к Лукойо и сказал:

— Еще немного.

Лукойо с надеждой в глазах смотрел на мудреца.

— Почему ты думаешь, что немного?

— Потому что на этот раз она сказала «еще» только однажды.

Огерн согнулся. Он тяжело дышал. Камень, служивший ему молотом, валялся на земле у его ног. Манало глянул на груду черных обломков и кивнул:

— Думаю, этого хватит.

— Что это за… колдовство такое… — задыхаясь, выговорил Огерн, — от которого… камень горит… и им можно… накормить… саламандру?

— Горящие камни — не мое творение, они сами образовались. Что же до саламандры, огонь испокон веку питается всем, что ему попадется на пути. Но его можно взять в кольцо, окружить и тем самым успокоить.

— Мы его успокаиваем? — бросив острый взгляд на мудреца, спросил Огерн.

— Именно. Пошли, Лукойо. Неси!

— Несу! — откликнулся полуэльф, подхватывая большой обломок.

— Этот… я понесу, — заявил Огерн и отобрал у Лукойо обломок. — Другой возьми… поменьше.

Полуэльф попробовал возразить:

— Ты же устал, Огерн!

— Отдохнул, — отрезал кузнец. — А нам надо спешить. Ну, Лукойо, не заставляй меня нагибаться. Возьми другой.

Лукойо поворчал, но вернулся и поднял другой камень. Он восхищался, как ловко Огерн вынудил его отказаться от тяжелого груза. Но Лукойо понял его уловку, а потому подобрал почти такой же большой камень и поспешил за Манало и Огерном к костру.

Они сновали туда и обратно, подтаскивали обломки черной скалы и скармливали их созданию огненной стихии. Когда груда исчезла и остались только мелкие камешки, Манало осторожно спросил:

— Довольна ли ты пока, Огненная?

— Пока — да, — снисходительно ответила саламандра. — Если честно, то вы так меня накормили, что у меня даже возникли к вам теплые чувства.

— Какие же еще… — проворчал Лукойо, но Огерн его одернул.

— За вашу доброту я отплачу вам, — шипела саламандра. — Если когда-нибудь вам понадобится мое пламя, позовите меня вот так.

И она издала несколько отрывочных взрывов или тресков — так трещит смолистое дерево, когда его бросают в огонь. Лукойо вытаращил глаза — он никак не мог понять, неужели возможно воспроизвести подобные звуки и неужели чудовище в это верит. Еще больше полуэльф изумился, когда Манало в точности повторил эти звуки.

Мудрец обернулся к Огерну.

— Повтори и ты, Огерн. Вот так.

Манало зашипел и затрещал, еще раз и еще — до тех пор, пока у вождя не получилось нечто удобоваримое.

— Славно! — похвалила саламандра. — Теперь вы мои друзья и можете больше меня не бояться. Прощайте!

Огненная фигура увеличилась вдвое и, взметнувшись, умчалась в небеса. Смертные отпрыгнули, закрыли лица руками, но все стихло, и вот перед ним снова их костер — такой, как был.

Огерн судорожно выдохнул.

— У тебя удивительный дар заводить друзей, Учитель.

— Это — дело полезное, — согласился Манало. — Но мне удалось подружиться далеко не со всеми.

— Но как это делается? Как подружиться с врагом.

— Прежде всего надо точно уяснить, враг ли это, — усмехнулся Манало. — Вспомни аграпаксанцев, которых мы встретили на тропке, — злого у них на уме не было, просто столкнувшись с вами на узкой дорожке, они напугали вас, а вы — их. Точно так же и эта саламандра лично нам дурного не желала, потому я и спросил ее, зачем бы ей нам вредить. Всегда задавай такой вопрос, Огерн. Стоит разговориться — и вы уже если и не друзья, то уже и не враги.

— Знавал я многих, которые готовы были трепаться со мной день напролет, а, подвернись возможность, глотку все равно бы перерезали, — мрачно буркнул Лукойо.

— Я тоже знавал таких. — Лицо Манало омрачилось. — И если кто-то пытается вас убить, то первым делом его надо разоружить, а потом уже задавать ему вопросы.

— Разоружая, можно и убить его, — напомнил мудрецу полуэльф.

— Можно, и не стоит рисковать и давать, ему возможность убить себя, — согласился мудрец. — Однако кто бы на тебя ни нападал, если он сразу не бросается на тебя, а тратит какое-то время на угрозы, всегда можно исхитриться и задать вопрос. Ладно, теперь давайте поищем чего-нибудь успокоительного и поспим. — Мудрец подошел поближе к костру, порылся в складках своей одежды и вынул небольшой мешочек. — Вскипяти, пожалуйста, воды, Огерн.

Чуть погодя они уже пили травяной настой и говорили о событиях дня. То ли от тихого разговора, то ли от жара костра, то ли от настоя, то ли от всего сразу Огерна и Лукойо скоро разморило. Они завернулись в одеяла, вытянули ноги к костру и уснули. Манало остался сидеть у огня.

Утром, когда они позавтракали и загасили костер, Манало взял свой посох и сказал:

— Теперь я уверен в том, что вы справитесь с любыми опасностями, которые встретятся вам в пути. Только не забывайте об осторожности и быстроте и будьте готовы к неожиданностям.

— Словом к тому, что в любой миг на нас может наброситься враг, — закончил его мысль Лукойо.

Но Огерн нахмурился.

— Ты говоришь так, словно собираешься покинуть нас, Учитель.

— Должен, — вздохнул Манало. — Вам, бири, нечего, и думать идти на Куру в одиночку и надеяться победить. Есть много других племен, которые могли бы присоединиться к вам, знай они о вашем замысле. Одних обидел Улаган или куруиты. Другие боятся Улагана или куруитов только потому, что слыхали об их неуязвимости. Третьи готовы пуститься в такой поход только из-за того, что это сулит приключения и славу.

— Наверняка есть и такие, кого привлекает возможная добыча, — со злорадной усмешкой добавил Лукойо.

— Такие скорее всего уже соблазнены Улаганом, хотя, может быть, еще сами этого и не понимают. Как бы то ни было, никто не придет нам на помощь, если не будет знать о том, что мы задумали.

— Значит, тебе надо уйти, чтобы донести до них эту весть, — заключил Огерн.

— Весть и еще кое-что, — признал Манало. — Некоторые не тронутся с места до тех пор, пока не удостоверятся, что именно я прошу об этом. Другие не пойдут, пока не уяснят, что на то есть веская причина. Я должен идти один. Если вы пойдете со мной, вас это очень задержит. Идите на юг без меня, Огерн. По дороге у вас будет много дел.

— Каких дел, Учитель? — нахмурился Огерн.

— Сами увидите, — ответил Манало и повернулся к полуэльфу. — Не печалься так, Лукойо. И без меня управитесь.

Лукойо вмиг преобразился. Он и не знал, что его чувства так сильно отражаются на лице.

— Он печалится не меньше меня, — проворчал Огерн, но у него вид был скорее грустный, нежели обездоленный… — Хотя… ходили же мы сами в Байлео, когда вызволяли тебя тюрьмы. Пойдем и теперь одни, если уж так надо.

— Славно сказано! — воскликнул Манало и хлопнул Огерна по плечу. — Не сомневайтесь, мы увидимся вновь, встретимся в Куру, а то и раньше. Когда придет время штурма, я непременно буду с вами, но очень вас прошу: не предпринимайте нападения до тех пор, пока не дождетесь меня.

— Обещаем! — пылко воскликнул Лукойо. — Не сомневайся, Учитель, мы же не захотим, чтобы без тебя началось победное торжество!

Манало рассмеялся и обнял полуэльфа за плечи, после чего положил руку ему на голову. Лукойо почувствовал странное покалывание, словно что-то перетекло от мудреца к нему, но Манало отнял руку, и все исчезло.

Мудрец посмотрел на Огерна.

— Ты тоже должен дать мне обещание, Огерн.

— О, обещаю, клянусь, — ответил кузнец-великан и усмехнулся. — Не такой я дурак, чтобы штурмовать без тебя город, Учитель, без тебя, когда со мной будет только мое племя. Нет, мы дождемся тебя и тех, кого ты приведешь с собой.

— Хорошо сказано! Что ж, пойду и соберу остальных. Да будет путь ваш легким, а дорога прямой.

С этими словами мудрец развернулся и зашагал в сторону выветренного склона. Дойдя до него, Манало обернулся и помахал рукой, а потом скрылся из глаз.

Лукойо стало страшно. Он бросился было за мудрецом, но Огерн поймал его за руку и удержал.

— Пусть идет, Лукойо. Мы, в конце концов, не малые дети, а он нам не отец. Пошли, отыщем дорогу, что ведет на юг. — И Огерн подхватил свой дорожный мешок.

Лукойо показалось, будто от этих слов кузнеца ему на голову опрокинулось ведро с ледяной водой. Душа его бунтовала, но он тоже подобрал мешок и закинул его за плечо. Конечно, Огерн был прав. Конечно, никто им не нужен, кроме друг друга. Вот только кузнец даже и не догадывался, как задело Лукойо напоминание об отце.

До сих пор он прекрасно обходился безо всякого отца и теперь обойдется! На самом деле настроение у полуэльфа было такое, что он бы и совсем один дальше пошел, даже без такого прекрасного спутника, как Огерн.

Но не такой Лукойо тупица, чтобы распрощаться и с Огерном. И полуэльф, стараясь не отставать, зашагал следом за кузнецом на юг.

— Но это глупо, — возмущался Лукойо. — Солнце село. Скоро стемнеет и зажгутся звезды! Нам нужно было выбрать место для ночлега до заката! Почему мы все идем и идем?

— Неужели у тебя ноги уже устали? — буркнул Огерн.

На самом деле да, устали, но признаваться в этом Лукойо не собирался.

— Приспешники Улагана любят нападать ночью, тогда почему ты настаиваешь, чтобы мы продолжали идти?

— Не знаю. — Огерн с собачьим упрямством покачал головой. — Знаю только, что так надо. Хочешь, называй это чутьем, хочешь, знанием, данным мне Каким-то богом или духом, но это есть — есть уверенность, что нам пока рано отдыхать. Если хочешь, оставайся и отдохни, Лукойо. Когда сумею, вернусь за тобой.

Ночевать в одиночку на этой пустынной равнине! Огерн наверное, решил, что Лукойо рехнулся! Кто знает, что тут могло случиться с полуэльфом без поддержки и защиты?

— Ой, ну ты же знаешь, что я тебя не брошу, — проворчал Лукойо. — Кто послужит тебе правой рукой, если меня не будет рядом?

Огерн ответил улыбкой.

— Что ж, благодарю тебя, моя правая рука. И не переживай — не думаю, что мы будем идти слишком долго.

Лукойо посмотрел в сторону высокой каменистой гряды, тянувшейся справа от них.

— Надеюсь, — фыркнул он.

Ему было невдомек, откуда на плоской, как стол, равнине берутся эти гранитные гряды и почему их тропа пролегает либо рядом с ними, либо рассекает их. В голову Лукойо лезли разные мысли, но одна прямо-таки не давала покоя: какое славное местечко для засады — будь его воля, он бы именно такое и выбрал. Но тут, конечно, не было ни единого живого существа, не считая пташек и маленьких грызунов.

И вдруг впереди послышались крик и звон оружия.

Лукойо замер, кто-то еще решил, что здесь отличное место для засады!

Да, идти осталось совсем, совсем немного, — мрачно пошутил Огерн. — Пошли, лучник, и приготовь свой лук! Пойдем глянем, кто там с кем дерется!

И они пустились бегом. Лукойо взбежал на вершину каменного гребня, словно какой-нибудь лемур. А видел он в темноте уж точно не хуже лемура. Хоть что-то ему перепало от его безымянного папаши. Лукойо лег на живот и свесил голову с уступа.

— Что видишь? — послышался сзади взволнованный голос Огерна.

Там горстка людей. Их осаждают гоблины! — прошептал Лукойо. — Иди, сам посмотри, только тихо! У них такие уши, у этих чудищ, что они ползущую мошку услышат!

Он отполз назад и встал, а Огерн занял его место.

Внизу он увидел кольцо факелов, смыкавшееся вокруг пяти-шести человек с дорожными мешками за спиной и мечами в руках. Люди отчаянно размахивали мечами. Чудища, многие из которых получили серьезные раны, уступали людям ростом, но почти вчетверо превосходили их числом. Они подпрыгивали на лягушачьих лапах, приземлялись на громадные ступни, кололи людей короткими копьями, зажатыми в неуклюжих с виду, но мускулистых руках. Огромные, похожие на блюдца уши были развернуты внутрь, и того, что кто-то идет на помощь людям, они слышать не могли.

— Сможешь подстрелить гоблинов, не задев людей? — спросил Огерн.

— Да, если буду целить в тех, которые дальше всего от людей.

— Давай. И в меня гляди не попади! — С этими словами Огерн перемахнул через каменный гребень.

Лукойо чуть было не вскрикнул, но вовремя спохватился и припал к камню, чтобы посмотреть, как спрыгнет на землю его друг. Огерн благополучно приземлился и побежал вниз по склону, на бегу обнажив свой широченный меч. Лукойо беззвучно выругался и приготовил лук к стрельбе.

Огерн смерчем ворвался на поле боя — безмолвная сокрушительная сила обрушилась на гоблинов. Кузнец врубился в задние ряды гоблинов, размахивая мечом и закрываясь небольшим круглым щитом. Гоблины, вскрикивая, падали. Затем, когда замешательство врагов прошло, Огерн издал вопль берсеркера. Гоблины так перепугались, что расступились, а Огерн, развернувшись, заработал мечом направо и налево.

Лукойо ругался и натягивал лук. Если бы не Огерн, полуэльф обошел бы драку стороной либо засел бы где-нибудь в укромном местечке и наблюдал за ходом боя, радуясь зрелищу. Сочувствие полуэльфа вообще-то было на стороне гоблинов, но раз его друг решил сражаться за людей, что мог поделать Лукойо? Но даже если бы Огерн дал ему возможность выбрать…

А люди, увидев, что герой спешит им на помощь, радостно закричали и принялись крушить врагов с новыми силами. У одного из людей сломалось копье. Гоблин прыгнул на человека, широко разинув зубастую пасть. Путник ударил мечом, но гоблин сумел увернуться и вонзил зубы в руку человека. Тот закричал, выронил меч — тут же в другую его руку впился второй гоблин.

Ругаясь на чем свет стоит, Лукойо натянул тетиву и выстрелил.

Стрела угодила в спину гоблина. Страшилище взвизгнуло и отцепилось от несчастного странника. Один из его товарищей рубанул мечом по шее другого гоблина. Тело чудища брякнулось наземь, пасть раскрылась в последнем оскале. Его тут же затоптали.

А по краю кольца дерущихся один за другим падали гоблины, разимые стрелами Лукойо. Один из монстров обернулся, чтобы позвать товарищей на помощь, увидел позади груду упавших тел и дико завизжал. С десяток его сородичей обернулись, увидели то же самое, взвыли от злости и принялись обшаривать глазами скалу в поисках злоумышленника. Лукойо вжался в камень, замер, недвижим, но гоблины все равно разглядели его, и дюжина страшилищ, издавая мстительный писк, рванулась вверх по склону. Они прыгали и бегали гораздо быстрее людей.

Между тем один из людей все-таки побежал за ними — то был Огерн, оставивший путников добивать врагов. Предательства он не совершил: гоблинов там осталось немного — с полдесятка, а людей — четверо. При этом у троих чудищ копья были сломаны.

Лукойо понял, что обнаружен и что другого выхода, как только принять бой, у него нет. Он вышел на край уступа и стал стрелять. Рой стрел устремился к гоблинам. Увидев это, они принялись отскакивать, падать, прятаться за камни, но все равно, перебегая от одного камня к другому, продвигались вперед — ну, может, чуть медленнее.

Вот их догнал Огерн. Вот одна гоблинская голова слетела с плеч. Шей у чудищ не было, но топору и мечу было куда ударить, чтобы обезглавить их. Была бы, как говорится, голова. Как только упал первый обезглавленный гоблин, Огерн размахнулся, намереваясь проделать то же самое со вторым, но чудище его заметило и успело громко завизжать. Остальные гоблины обернулись, Огерн взревел и бросился вперед. Гоблины, испуганно пищя, прятались за камнями, чтобы он не настиг их. Но за камнями их настигали стрелы Лукойо.

Один из гоблинов запрокинулся назад, издав предсмертный вопль. Остальные, увидев это, поняли, что могут теперь только нападать, и поскакали дальше вверх по склону, мстительно подвывая. Лукойо подстрелил еще одного гоблина и еще…

Полез рукой в колчан, чтобы достать новую стрелу. Колчан был пуст…

Проклиная судьбу, полуэльф бросил лук и выхватил нож. Притаившись на обрыве, он сжал нож в левой руке, а правой нашарил камень и швырнул его.

Камень попал первому гоблину прямо в морду. Чудовище упало, но еще двое побежали дальше. Еще один камень — еще один поверженный гоблин.

Остался последний. Он прыгал вперед, не догадываясь, что остался в одиночестве. Он высоко подскочил, и его острые зубы вонзились в предплечье Лукойо. Лучник вскричал от дикой боли и ударил чудовище ножом. Зубы гоблина разжались. Из руки Лукойо хлестала кровь.

Но вот подоспел Огерн.

— Сильно ранен, Лукойо? Будь проклята моя медлительность!

— Кость не задета, — отвечал полуэльф, не отводя глаз от раны. — Думаю, он не задел вену. Но он такой урод — вдруг у него зубы ядовитые?

— Пойдем, надо спуститься к этим путникам! — воскликнул Огерн. — У них большие мешки — может, найдется какое снадобье.

Лукойо подобрал лук, перебрался через уступ, окинул глазами товарища.

— Я бы не сказал, что ты в порядке, Огерн.

— Ты про что? Про это? — И Огерн обвел рукой уйму порезов и царапин на груди, плечах, бедрах. — Так, царапины. Мне и не больно пока. Пошли, Лукойо. Если у них для тебя найдется снадобье, значит, найдется и для меня.

Взявшись за руки, они побежали вниз по склону. Правда, около первого упавшего гоблина Лукойо остановился и захотел выдернуть и его спины стрелу.

— Хочу забрать ее обратно!

— Это смогут сделать и путники — попросим их, если они не ранены.

Но Огерн все-таки наклонился, выдернул стрелу из тела гоблина и вытер наконечник о песок. По пути Огерн точно так же поступил со всеми стрелами, которые торчали из тел убитых. А когда они спустились на равнину, кузнец нашел и на земле несколько стрел.

— Всякий лучник время от времени промахивается, — шутливо проговорил кузнец.

— Ага, когда его цель видит летящую стрелу и отпрыгивает от нее или когда эта самая цель уворачивается от меча в самый неподходящий момент.

— Думаю, мы сегодня заночуем здесь, Лукойо. Остальные стрелы поищем завтра с утра.

Так, разговаривая, друзья подошли к путникам. Те уже собрали с земли гоблинские факелы и устроили костер, а теперь обрабатывали и перевязывали друг у друга раны. Как только Огерн и Лукойо подошли к костру, один из путников вскочил и воскликнул:

— Добро пожаловать и благодарим вас, наши отважные спасители. Как вы узнали, что нам нужна ваша помощь?

— Счастливая случайность, — отвечал Огерн, а Лукойо залился соловьем:

— Это бог подсказал его сердцу. Сердцу — это точно, никак не голове. Будь в голове мозги, она бы еще подумала, стоит ли ввязываться в драку с такими страшилками. Скажи, путник, а нет ли у тебя какого-нибудь зелья от гоблинского укуса?

— Найдется, найдется, сколько угодно! Идите же, садитесь!

Подойдя поближе к костру, Огерн всмотрелся получше и увидел, что один из путников лежит на спине. Лицо у него посинело, он задыхался. Огерн решил, что несчастному конец. Одна нога путника была перевязана чистой тканью, но кровь сочилась сильно. Кузнец понял: порвана крупная вена. Рядом с ним хлопотали двое товарищей. Они переговаривались между собой и старались, как могли, хотя один из них был весь изранен — тут и там белели повязки, и одна рука лежала в перевязи.

— Серьезно ранены только двое, хвала Ломаллину! — сказал седобородый путник, видимо, главный. Он взмахом руки предложил гостям садиться у огня. — Еще двое моих товарищей добивают раненых гоблинов и подбирают ваши стрелы. Итак… двое там, двое на страже, один покалечен, один… — Он глянул на умирающего друга, и лицо его омрачилось. — Плохо его дело. Но без вас нам было бы куда хуже… — Седобородый обернулся к гостям и закатал рукав рубахи Лукойо.

Лучник чуть было не заорал от боли, но сумел сдержаться и только простонал… Странник поднес к ране маленький прозрачный сосуд с жидкостью и вынул пробку.

— Закуси губу. Будет жечь.

Жечь? Да такой боли Лукойо никогда еще не испытывал, даже тогда, когда его укусил гоблин! Его стиснутые зубы сами по себе застучали. Это был огонь, жидкий огонь! Он проник в руку Лукойо, пополз к плечу, а потом — к сердцу. Но минуло несколько секунд, и жар угас. Осталась только тупая боль.

А седобородый накапал огненной жидкости на чистую тряпку и приложил ее к ранам Огерна. Огерн от боли закусил губу, но, когда отпустило, спросил:

— Откуда у вас противоядие от гоблинских укусов?

— Мы постоянно странствуем. Такова наша жизнь, — объяснил седобородый, продолжая обрабатывать рану кузнеца. — Все, что у нас в мешках, мы меняем на то, что нам предлагают другие. Мы везем с юга разные безделушки, меняем их на меха и олово, на янтарь и золото. Когда нам удается выторговать столько, что можно нагрузить все это на трех ослов, мы снова идем на юг, и там горожане покупают у нас то, что мы привезем, а мы снова набираем всяких безделушек, да и для себя кое-что покупаем.

— Значит, вы купцы?

— Верно. И потому мы носим с собой снадобья на все случаи жизни — даже от гоблинских укусов.

— Мудро, — похвалил Огерн. — Раз вы такие предусмотрительные, вы должны процветать.

— Те из нас, кто возвращается домой целым и невредимым, могут себе это позволить, — печально отвечал седобородый. — Ну а вы, путники, кто вы такие и куда идете?

— Мы — люди с севера, а идем на юг, — пояснил Огерн, но не сказал зачем.

Купец, видимо, решил больше ни о чем не спрашивать. Наверное, он считал, что всякий, кто не живет в городе, должен просто-таки мечтать попасть туда.

— Что ж, раз вы идете на юг, берегитесь ваньяров.

— Ваньяров. — Огерн и Лукойо переглянулись. — Мы про них кое-что слыхали, но очень мало. Расскажите нам побольше. К примеру, почему они пришли в наши края!

Глава 14

Лукойо сдвинул брови и наклонился вперед.

— Мы их видели издалека, поняли, что они ужасные разбойники, но с лодками управляются кое-как. Но что они такое?

— Ну, все-таки, наверное, «кто», а не «что», — поправил Лукойо купец и протянул руку. — Что же насчет «кто», то я — Бреворо.

— Меня зовут Огерн. — Кузнец прижал ладонь к ладони Бреворо.

— Лукойо, — представился полуэльф и также коснулся ладонью ладони Бреворо. — Он из племени бири, а меня это племя приняло.

— А, да, как же, знаем-знаем. Народ, который живет на севере и западе. — Бреворо кивнул и опустил руку. — Я торговал у людей вашего народа, но в вашем племени вроде бы не бывал. Ну, ваши-то куда гостеприимнее, чем ваньяры.

— Я о ваньярах раньше и не слыхал, — хмуро проговорил Огерн. — Они — южный народ.

— Они — народ новый по крайней мере в этих краях. Мне говорили, что их страна называется Ваньяр и идти к ней надо сначала на юг, а потом на восток. Там простираются широкие равнины и замыкает их высокий горный хребет. Отсюда это будет тысяча лиг, если не больше.

— Тысяча лиг! — Лукойо резко выпрямился. — Быстро же они одолели такое огромное расстояние!

— Да не то чтобы… Кое-кто из здешних мне рассказывал, будто бы эти ваньяры родину-то свою и не видывали никогда один только там и бывал, а он теперь очень стар. В общем, он решил туда вернуться, а остальные не хотели… даже из любопытства. Они хотели лишь захватить побольше новых земель на западе, обратить побольше людей в рабство, чтобы каждый из них смог жить как король.

Огерн фыркнул:

— В алчности им не откажешь?

— Они ужасно самоуверенны, хвастаются, будто способны одолеть любого врага, ибо силу им якобы дает сам Улаган.

Огерн и Лукойо застыли. Немного погодя полуэльф проворчал:

— Хорошо, что мы не попали к ним в гости. Ну а вас они пробовали заколоть, когда вы спали, или ограбить?

Бреворо хитро улыбнулся.

— Ни разу, хотя, наверное, не погнушались бы ни тем, ни другим, но их кузнец точно знал, что у него будет нужда в наших товарах и в этом году, да и в будущем тоже. Но мы день и ночь были начеку, выставляли стражу. Никто нам не угрожал, хотя мы ловили на себе много ледяных взглядов, а на наши товары было устремлено не меньше горячих. Ведь мы не знали, насколько вождь ваньяров держит их в узде, тем более что все они наглы и себе на уме. Словом, мы чувствовали, что каждую минуту наша жизнь подвергается опасности, и вздохнули только тогда, когда отъехали подальше от их поселения. Прошло два дня, а на нас никто не напал. — Торговец усмехнулся. — Я так говорю, потому что после отъезда от их поселения мы решили днем устроить привал, но передумали, так как увидели позади на дороге облако пыли. Один из нас взобрался на дерево и разглядел, что по дороге скачет погоня.

— А их вождь знал об этом? — сердито спросил Огерн.

Бреворо пожал плечами:

— Наверное. А может, и наказал бы их за то, что они нас убили. Но нам-то это, сами понимаете, уже никак не помогло.

— Значит, отдыхать вы передумали, если я правильно понял, — усмехнулся Лукойо.

— Нет, мы сделали привал, но для этого нам пришлось забраться в чащу леса и рассесться по деревьям, приготовив рогатки. Ваньяры проскакали мимо нас. Они — дети степей и в лесах ничего не понимают, а мы маху не дали — замели следы. Примерно с час мы с места не трогались, потом тихо спустились и ушли с тропы в лес. Стоило нам выбраться из леса, видим: они опять скачут, возвращаются, стало быть. Мы снова спрятались, потому что возвращаться к ним в поселение, да еще разрезанными на куски, нам вовсе не хотелось.

— Значит, они такие жестокие? — спросил Лукойо.

— Да, злобные и жестокие. Покуда гостили у них, мы видели драки, которые вспыхивали между ними днем и ночью. Они очень жестоки, безжалостны даже — мы ведь видели те края, где они побывали. Видели сгоревшие дотла деревни, тела людей, искромсанные мечами и вставленные на съедение воронам, тела старух — обезображенные, изуродованные, оставленные на съедение шакалам. Они и у себя в поселении держали пленников: женщин, детей и мужчин с подрезанными сухожилиями. Пленники служат им, дрожа от страха, ибо даже хорошо сделанная работа вознаграждается пинками да тычками, а плохая — поркой.

Огерн запрокинул голову, словно почувствовал неприятный запах.

— Что же, у них законов нет? Неужели ни одного из них не учили, что можно, а что нельзя?

— Может, они это и знают, но только каждый для себя, ну, или ради другого ваньяра. Всякий, кто не из их племени, для них вне закона и является честной добычей для любого, кто хочет забрать себе его или ее. Иногда ваньяры щадят мужчин-воинов. Их обращают в рабов. С женщинами обращаются не лучше.

— И что же за люди попадают к ним в рабство? — Глаза Огерна под насупленными бровями погрузились в тень.

— О, там были люди из многих племен, даже из тех, которые нам незнакомы.

— А бири?

— Были и бири, — со вздохом отвечал Бреворо. — Хотя и не очень много.

— Понятно, ведь большая часть нашего народа живет на западе.

— Ваньяры и до них доберутся, не сомневайся.

Огерн выпрямился и уже готов был вскочить.

— Нужно предупредить их!

— Ну, не нынче же ночью, — одернул его Лукойо. — А может, у нас это и вообще не получится.

Огерн устремил на Лукойо взгляд широко раскрытых глаз.

— Неужели тебя не заботит судьба твоего родного кочевого племени — племени, которое приютило и вырастило тебя?

— За что мне о них заботиться? Что они мне сделали? Давали мне возможность таскать для них воду да дрова для костра? Оскорбляли мою мать и безжалостно мучили меня? Пусть, пусть они достанутся ваньярам, я буду только рад! Если ваньяры потратят на их истребление неделю или больше, то тем самым твой народ проживет больше — пусть хоть на что-то сгодится мое племя. А что до нашего дела — то разве не важнее уничтожить источник угрозы, чем саму угрозу?

Огерн опустил плечи.

— Что-то в этом есть.

— Не бойся, мы передадим весточку вашим сородичам, — заверил Огерна Бреворо. — Но о чем это вы? Как это? Как это можно «уничтожить источник»? Не собираетесь же вдвоем убивать всех ваньяров до единого?

— Двое могут собрать еще людей, — быстро ответил Лукойо, пока Огерн ненароком не выболтал торговцам, кто они такие на самом деле и что у них за цель. — Ну а скажите, до бири ваньярам год добираться, если не больше, верно?

— Может, и так, — согласился Бреворо. — Тут все зависит от того, как у них пойдет дело, как их встретят народы по пути до бири. А двигаться быстро — это ваньяры умеют. У них такие коробки есть на кругах, круги эти они колесами называют, а коробки — повозками, это если коробки маленькие и предназначены для боя, а когда эти коробки большие и в них возят тяжелые грузы, тогда они называются «фургон». И в те, и в другие впрягают лошадей — ваньяры их не только едят и доят. Словом, они умеют за день одолеть такой путь, какой пешие проделывают за неделю:

— Значит, и в земли бири они могут попасть очень скоро, — снова разволновался Огерн, а Лукойо накрыл его руку своей рукой.

— Могут, — согласился он. — Но им помешают клайя.

— Клайя — это кто такие? — поинтересовался Бреворо.

— Одни из созданий Улагана, — ответил торговцу Лукойо. — Полушакалы-полулюди. Они разве вам не встречались?

— Лично я их ни разу не видел, — покачал головой Бреворо. — Наверное, улины их поселили на севере. Но разве шакалы не привыкли идти по пятам за львами?

— Вместо львов тут ульгарлы, — ответил полуэльф. — Я тоже ни одного раньше не видал и предпочел бы и дальше не видеть.

Бреворо поежился.

— И я тоже! Ни улина, ни ульгарла ни одного не видел и молю Ломаллина, чтобы никогда не довелось! А с чего эти полузвери так обнаглели?

Лукойо пожал плечами.

— Да им Улаган велел. Ульгарл их, поди, бичом погоняет. Ну а ваньяры-то кого-нибудь боятся?

— Да поговаривали про каких-то чудищ. Вроде наполовину — желтокожие люди, а наполовину — пони. Значит, поменьше лошади будут. И вроде эти чудища нападают, словно молнии, и не ведают жалости, и убивают все живое. Я, правда, в эти россказни не больно-то поверил. Болтают же ваньяры, что их самих больше, чем аврохов в их стадах. Что они землю побольше хотят — вот это правда. Разъезжают, варвары, в своих повозках, размахивают обоюдоострыми топорами. На родной земле их чересчур много наплодилось, вот они и отправились грабить да убивать и пересекли все степи к северу от Междуречья.

— Междуречье… — нахмурился Огерн. — Слыхал я про эти края. Говорят, будто бы там земля такая плодородная, что люди живут из года в год на одном и том же месте и не надо им даже охотиться. — Они только сеют зерна да собирают урожай.

— Это верно, и деревни там настолько разрослись, что превратились в города. Самый северный — Мерузу, а сами южный — Куру!

— Но ваньяры, конечно, не осмеливаются нападать на эти могучие города!

— Представьте себе. Одно из своих войск они послали как бы на разведку, проверить, пошлет ли Междуречье против них свое войско, если они пойдут набегом на юг.

— Одно войско, ты сказал? — изумился Лукойо. — Стало быть, у них их несколько?

— Повторяю, их очень много. Старейшины поговаривают, будто есть еще племена их рода, которые странствуют по югу и востоку, а сюда, на запад, не суются. Так что на юг пойдет где-то с три четверти всего ваньярского народа. Они узнали о богатстве и роскоши южных городов от тех людей, которые не так давно попали к ним в рабство и решили захватить и поработить эти города. Прежде всего ваньяры нападут на Кашало — богатый город на восточном берегу пролива между двумя внутренними морями. Пролив там широкий, можно сказать, сам по себе маленькое море.

— Это город — к западу от Мерузу, — уточнил Огерн.

— Городов на восточном берегу Срединного моря несколько. Там живут купцы-мореходы. — Бреворо усмехнулся. — Я бы не взялся с ними состязаться, но они торгуют только с прибрежными городами, а мои люди ходят везде: вдоль рек, и по полям, и по лесам. — Бреворо вытащил из мешка небольшой сосуд. — Кашальское вино, — пояснил он. — Выпьете ли со мной за то, чтобы город выстоял против ваньяров?

— Это мы с радостью! — воскликнул Лукойо.

— Не обращайте на него внимания, — улыбнулся Огерн. — Этот за что угодно выпьет. — Однако сам взял чашку. — Значит, положение у горожан безнадежное?

Бреворо, наливая кузнецу вино, пожал плечами.

— Пока я не слыхал, чтобы ваньяры нападали на города. Но с другой стороны, я и о ваньярах только с месяц назад узнал. — Он печально покачал головой. — Нас, торговцев, очень печалит то, что Кашало грозит беда. Хороший там народ, торговцев встречают гостеприимно, и к тому же люди там честные, хотя порой с ними приходится и поторговаться.

Огерн уставился на торговца.

— Горожане — и ты говоришь «хорошие»? Что, не такие, как в Куру?

— Нет, совсем не такие. Тут все дело в том, какого бога в городе почитают — почитают сердцем, а не на словах. Куру предан Улагану — сердцем, губами и душой. Но в Кашало Багряного не жалуют.

Огерн сидел не шевелясь, очень удивленный. Он видел воинов в Байлео, но Манало говорил, что к людям в Кашало стоит отнестись уважительно. Чтобы горожане были добрыми, хорошими — вот это у него никак в голове не укладывалось. Он даже рассердился — в нем проснулось жгучее желание своими глазами повидать этих горожан и понять, действительно ли они добрые или просто не такие злые, как те, которые живут в Куру.

— Жалко видеть, как добрых людей совращают и портят, — вздохнул Бреворо. — Но еще хуже думать о том, что их могут искалечить или убить. Но что может сделать один человек?

— Вот именно! — Огерн бросил быстрый взгляд на Лукойо. — Что может сделать один человек?

— По меньшей мере, — неторопливо отозвался Лукойо, — такой человек мог бы поведать горожанам о грозящей им беде, чтоб они успели приготовиться к осаде. — Полуэльф обернулся к Бреворо. — А в городах действительно так здорово, как расписывают?

— Ну… улицы там золотом не вымощены, — усмехнулся купец. — Да и вообще ничем не вымощены большей частью. Кое-где — каменные мостовые.

— Улица — это что такое?

— Вроде дороги, но только между домами. Люди в Кашало — чистюли, каждый житель улицу перед своим домом метет, а отходы закапывает. Бывают города, где всякий мусор валяется где попало, гниет, кишит мухами и их личинками. Воняет жутко.

— Ну а женщины, женщины как? — заинтересованно спросил Лукойо. — Такие доступные, как говорят, или нет?

Огерн в ужасе уставился на своего спутника. Неужели это он чуть не умирал от тоски по своей возлюбленной Эллуэре всего несколько дней назад?

Но скоро Огерн понял, что Лукойо просто прячет свою тоску, и, наверное, он из тех, кому для этого нужно мягкое женское тело и жаркие ласки. Если бы Огерна ранили в бою, он бы не стал ждать, покуда заживет рана, он бы снова бросился в бой. Примерно так Огерн понял Лукойо.

— Слухи преувеличены, — негромко проговорил торговец. — Но зерно истины в них есть, хотя вокруг него вырос плод обмана.

— Плоды — это почти всегда вкусно. Но я люблю не только мякоть, но и зерна. Какое же зерно внутри того плода, о котором мы говорим?

— Кашало поклоняется Ломаллину и его подруге, богине Рахани, — объяснил Бреворо. — Но кроме них, в городе почитают многих богов. Среди прочих — Хандранин. Это богиня, преданная только телесным усладам, и в день ее праздника женщины-жрицы ее культа — готовы отдаться любому мужчине, который попросит их об этом. Они верят, что тем самым ублажают богиню.

— Я тоже готов ее ублажить! И когда же ее праздник?

— Через месяц. — Бреворо нахмурился, перевел взгляд с Лукойо на Огерна. — Значит, вы идете в Кашало?

— Теперь — да, — ответил Огерн.

Наутро они попрощались с торговцами и отправились к реке Машре, которая текла к югу, мимо Байлео, к тому морю, чьи волны били о пристани Кашало. До реки было меньше дня пути, поэтому еще засветло Лукойо с Огерном успели набрать дерева для постройки коракля. На следующее утро они обтянули каркас будущей лодки кожей, спустили ее на воду около крутого, обрывистого берега и принялись грести. Лукойо волновался: он до сих пор чувствовал себя неуверенно в легком суденышке, но все же не так, как в первый раз. Поэтому он сумел совладать со страхом и вскоре уже довольно уверенно работал веслом. Лукойо не сомневался: если бы Огерн не потратил время на то, чтобы обучить его гребле, они бы уже проплыли вдвое больше. Поэтому полуэльф греб яростно и старательно, пытаясь наверстать упущенное. Огерну приходилось сдерживать его, объяснять, что такой страсти вовсе не требуется.

Близился рассвет. Or воды поднимался туман. Новорожденное солнце окрашивало мелкую рябь в розовый и золотистый цвет. Лукойо поглубже вдохнул прохладного воздуха, потрясенный красотой мира, бескрайностью реки, темной зеленью далекого леса и еще больше тем, что его душа откликается на эту красоту. Он сердито тряхнул головой — еще чуть-чуть, и он точно так же уверует в доброту Ломаллина, как Манало!

Ближе к вечеру они увидели на горизонте струи дыма.

— Что там такое? — спросил Лукойо.

— Люди, — ответил Огерн, хотя это и так было понятно. — Когда мы в прошлый раз плыли этим путем, они напали на нас в каноэ.

— Неужели мы уже так далеко заплыли? — Лукойо положил весло и приготовил лук. — Будем надеяться, что за это время они не научились лучше управлять с лодками.

Но он ошибся. Научились. Не блестяще, правда, но все же получше, чем прежде. Огерн повел коракль один, а Лукойо приготовился к бою.

— А плывут быстрее, чем тогда.

Огерн бросил быстрый взгляд на преследователей.

— Ничего удивительного. Они не сами гребут.

Лукойо помрачнел. Гребцов погоняли хлыстами. Он уже слышал, как свищут эти хлысты, как они бьют по спинам этих несчастных. Лица гребцов были опустошены или испуганы. Их было всего двое на огромное каноэ, где запросто уместилось бы еще четыре воина.

— Думаю, — нахмурился Лукойо, — мы напоролись на ваньяров.

— Лишь бы они не напоролись на нас, — сквозь зубы проговорил Огерн и погнал коракль вперед, работая своими железными мускулами.

Бири пересекли то место, где ваньяры, по их расчетам, должны были их нагнать. В воздухе стало темно от стрел, но стрелы до коракля не долетали. Лукойо выпрямился, натянул тетиву, но Огерн удержал его:

— Еще… рано. Не стреляй… пока они не угрожают нам… напрямую.

Предостережение не пришлось Лукойо по душе, однако лук он все же опустил. Подстрелить ваньяров не представляло труда, но Огерн был прав: нечего показывать лук… пока. И потом, подстрели они хотя бы одного из варваров, остальные, желая отомстить, гонялись бы за ними до скончания веков.

Огерн греб и греб, а каноэ отставали все сильнее и сильнее. В конце концов ваньяры, видимо, поняли свою ошибку: они соединили лодки и обменяли двух воинов на двух гребцов. Теперь убивать надо было только одного, потому что другой занимался тем, что щелкал бичом. Видимо, двое гребцов, только что пересевших в каноэ, были совсем неплохи, потому что лодка начала догонять коракль.

А Огерн устал. Он на короткое время перестал грести и отдыхал, тяжело дыша.

— Не начать ли нам снова грести? — нервно спросил Лукойо. — Это каноэ теперь плывет куда быстрее.

— Пусть думают, что я устал, — подмигнул полуэльфу Огерн. — Они не очень ошибутся, но…

Лукойо недоверчиво посмотрел на товарища.

— Пусть ты даже и передохнешь немного, но долго все равно не продержишься.

Огерн кивнул.

— А они смогут — у них четверо гребцов. Но я кое-что задумал. Видишь, впереди островок?

— Да нет… я все назад смотрел.

Лукойо развернулся и посмотрел вперед. И действительно, справа по борту вырисовывался довольно-таки внушительных размеров остров. На нем росли высокие деревья, опустившие свои длинные ветки к самой воде.

— Мы спрячемся под этими ветками, — сказал Огерн. — А они поплывут дальше, стараясь нагнать нас до того места, где река делает излучину.

Приглядевшись, Лукойо увидел то место, где река поворачивала, увидел восточный берег.

— Не сказал бы, что ты меня утешил.

— Да, но мы же скроемся с их глаз до того, как доплывем до поворота, — напомнил полуэльфу Огерн. — За листвой они нас не разглядят.

Лукойо улыбнулся, и улыбка его вскоре преобразилась в волчий оскал.

— Тогда греби.

Огерн обогнул дальний конец островка и погнал коракль к берегу. Лукойо ухватился за листья, а потом за ветки дерева, сильно нависшего над водой. Перехватываясь руками, они с Огерном увели лодку так, что листва скрыла ее, и теперь лодку уже никак нельзя было увидеть с реки.

Несколько секунд — и Огерн и Лукойо разглядели сквозь занавес листвы каноэ. Ваньяр, сидевший на носу, приготовил короткий, кривой лук со стрелой. Тот, который сидел на корме, понукал гребцов и щелкал хлыстом. Гребцы выбивались из сил. Они старались, как могли, но чувствовалось, что они изнемогают, кроме того, который сидел последним, что-то в нем было странное. Невысокий, коренастый…

— Давай, — прошептал Огерн и опустил весло в воду только тогда, когда Лукойо пустил подряд две стрелы.

Ваньяр на корме злобно вскрикнул, когда стрела угодила ему в грудь, потом запрокинулся и упал воду. Его товарищ обернулся посмотреть, что случилось, и только поэтому не получил стрелу в сердце: она попала ему в плечо, и он выронил лук. Лукойо выругался почти так же громко, как ваньяр.

Гребцы, подняв весла, замерли, потрясенные случившимся. Тут Огерн нагнал каноэ и прицепился к нему с кормы. Ваньяр схватил обоюдоострый топор и, издав боевой клич, замахнулся на Огерна. Но и Огерн взмахнул мечом, пересек рукоять, и топор свалился в лодку. Ваньяр с проклятиями выбросил топорище и ухватил Огерна за горло, но кузнец-великан сумел поймать его за запястье и резко вывернуть руку. Ваньяр дико, визгливо заорал и разжал пальцы, но ухитрился правым кулаком въехать Огерну по уху. Кузнец покачнулся, а Лукойо понял, что, не будь ваньяр ранен, Огерну мог прийти конец. Лукойо метнулся в одну сторону, в другую, ища прицел. Огерн и ваньяр схватились врукопашную, и Лукойо совсем отчаялся.

Но тут кормовой гребец вскинул весло и изо всех сил ударил им ваньяра по голове. Тот согнулся. Лукойо обернулся, чтобы поблагодарить гребца, и окаменел. На него смотрело странное лицо — лысая макушка, густая борода… Мускулистые руки вдвое длиннее человеческих…

— Огерн! — крикнул лучник. — Вот тупицы! Они же… дверга в плен взяли!

— Вот уж правда тупицы, — ответил дверг голосом, в котором слышался скрежет камней. — Теперь их врагами будут все дверги, куда бы они ни пошли!

Посмотрел на дверга и Огерн, но немного иначе, чем Лукойо. Он не только глазам, он и ушам своим не верил, ибо дверг говорил… на языке бири!

Глава 15

Дверг все объяснил у костра этой же ночью.

— Мы сотворены из камня, — сказал он, — и разговариваем на языке скал и земли, а потому также разговариваем и на языке тех, кто живет в согласии с землей, с растениями и животными, питаемыми землей.

— А разве ваньяры — не часть земли? — спросил Огерн.

— Были. Пока захватчики не прогнали их с их земель, — вздохнул дверг. — А потом они обрушились, пылая злобой и ненавистью, и на землю, и на тех, кто обитал на земле. Они попытались навязать земле свою волю. Теперь они — не часть земли, они отделены от нее. Они сами так выбрали, они все потеряли — они даже не чувствуют прелести смены времен года.

— Ну, если уж они этого лишены, — пробормотал Лукойо, — то шакал тем более. — И полуэльф кивнул головой в сторону плененного ваньяра. — У него татуировка — голова шакала.

Но дверг покачал головой.

— Живой шакал — частица всего живого, и у него свое место на земле — он очищает ее от падали. А эти сыновья шакала мечтают стать львами и потому лгут самой своей жизнью. А голова шакала — это знак Улагана.

Огерн кивнул, плотно поджав губы.

— Не так давно нам встречались его слуги с шакальими головами.

— Тоже с татуировками? — спросил дверг.

— Нет, — сказал Лукойо, — головы были настоящие.

Дверг уставился на него, не мигая. Он так зарос бородой и его брови стали такими густыми, что глаз почти не было видно. Но сейчас глаза его были ясны и широко раскрыты.

Костер горел в пещере. Из нее вытекал ручей и впадал в реку. Дверг безошибочно вывел друзей к этому месту, ибо ему были ведомы все тайны земли. Сам же ручей прятался в густых зарослях и пышной листве. Огерн ни за что бы не догадался, что тут течет ручей, не покажи ему дверг.

Ваньяр, надежно связанный, лежал у костра. Он метал в Огерна и Лукойо гневные взгляды и непрестанно пытался освободиться от пут. От трупа первого ваньяра они давно избавились, предварительно отобрав у него все оружие. Живого тоже обезоружили. Двое бывших гребцов в изнеможении спали неподалеку. Третий сидел рядом и рассматривал ваньярский топор, отданный ему Огерном. Он нашел подходящую палку, вырезал из нее новое топорище взамен перерубленного Огерном, и теперь, держа топор в руках, радовался новому приобретению. Время от времени гребец устремлял на Огерна умоляющие взоры, словно просил позволить ему отрубить плен нику голову. Но кузнец уже раз не дал гребцам отомстить; ваньяру, хотя и понимал, как им хочется поквитаться с одним из своих мучителей. Хлыст был отобран и теперь висел за поясом у Огерна.

— Нет, — решительно проговорил он.

Гребец с тяжким вздохом положил топор на пол.

— Я не хотел его сейчас убивать! — возмутился он. — Я просто хотел сказать, что хорошо бы ты вернулся назад и порубил бы всех этих ваньяров!

Лукойо понимал, как горит желанием отомстить этот молодой человек, почему он не спит, когда руки и ноги его так. Помимо всего прочего, гребцы были голые — в чем мать родила. Пришлось Огерну и Лукойо отдать им несколько шкурок зверей, дабы они могли хотя бы срам прикрыть. Так что у Лукойо была возможность убедиться, что Бреворо не преувеличивал, когда говорил об увечьях, наносимых ваньярами пленникам. Кроме того, что они перестали быть мужчинами, они еще не могли и на ногах стоять. У каждого из них ваньяры подрезали сухожилия на лодыжках. О, они все сделали для того, чтобы мужчины-пленники не смогли и пальцем пошевелить против своих новых хозяев. Как они могли взбунтоваться? Драться на коленях? Ползком? Ненависть Лукойо к ваньярам стала почти такой же, как злоба, какой он пылал к своему родному клану.

Верно, когда гребешь в каноэ, стоять тебе ни к чему, потому ваньяры и оставили пленников в живых. Наверное, раньше эти люди гребли лучше и быстрее, а теперь ослабели от недоедания, а за сегодняшний день и вообще выдохлись.

— Они заставляли нас смотреть, как они измывались над нашими женами и детьми, — с дрожью в голосе проговорил мужчина.

Представив себе это зрелище, Огерн вздрогнул, но решительно заявил:

— Важнее сначала уничтожить источник их власти. Как только мы совершим это, мы вернемся и займемся ваньярами.

— О каком источнике ты говоришь? — спросил дверг скрежещущим голосом.

В дверге было не больше четырех футов роста. Руки свисали до самых лодыжек. Но плечи и предплечья бугрились мышцами, а короткие кривоватые ноги напоминали стволы невысоких деревьев. Мускулистый торс дверга был обнажен. Единственной одеждой ему служил килт — кожаная юбка, подвязанная на поясе кожаными ремешками. Килт был весь в пятнах и дырках. Дверги еще до того, как на свете появились люди, были кузнецами, и гораздо раньше людей начали ковать железо. Поговаривали, будто бы из бронзы дверги делают удивительные вещи, а оружие, кованное ими, поистине смертоносно. Да и вообще вроде бы не существовало вещей, которые двергам было бы не под силу изготовить. Однако люди почти никогда не видели двергов, ибо те трудились втайне в недрах гор и редко выходили на свет дня.

— Как тебя захватили? — спросил Огерн.

— В недрах гор мы не всегда можем найти все, что нужно нам для работы, — ответил дверг. — Время от времени приходится отправляться на поверхность, чтобы добыть камни и металлы, залегающие там, или для того, чтобы выторговать селитру или серу, которые осаждаются возле горячих источников. Мне не повезло. Нас было четверо. Троих ваньяры убили стрелами, а я остался в живых, и они меня сберегли на потеху. А потом старейшина одного племени, которое покорили ваньяры, в надежде, что этим добьется пощады для своего народа, рассказал им, что я — кузнец-волшебник, и они заставили меня ковать для них оружие. Но когда они узнали, что я кое-что понимаю в лодках, они посадили меня на весла — я ведь очень силен.

— Дайте мне сделать с ваньяром то, что они сделали со мной! — взмолился гребец.

Связанный ваньяр яростно ворчал и пытался освободиться от веревок.

— Если ты мне этого не позволяешь, если сам не собираешься всех их поубивать, дай я хоть этого прикончу! — воскликнул гребец и поднял над головой топор.

Но Огерн покачал головой.

— Нам нужны знания, спрятанные в его голове. Если ты раскроишь ему череп, мы ничего не узнаем. — Взгляд Огерна скользнул к ваньяру. — Но пожалуй, я позволю этому человеку сделать с тобой то, чего он так жаждет, если ты не скажешь мне то, что я хочу узнать.

Ваньяр замер. Глаза у него стали ледяные. Он смотрел на Огерна со страхом и открытым вызовом.

— Упрямый, — презрительно процедил вождь бири и посмотрел на гребца. — Знаешь, если он раньше не ответил, когда вы с товарищами били его, то он и теперь промолчит.

— Гордые они… — скрипнул зубами гребец, развернулся и плюнул на ваньяра. Глаза у того так сверкали, что не было сомнений в том, как бы он обошелся с гребцом, поменяйся они местами. — Скорее подохнет, чем заговорит. Они чего думают-то? Они думают, будто бы попадают во дворец для героев, выстроенный Улаганом, ежели погибают в муках.

— Это ложь, — покачал головой Огерн. — Улагану мертвые не нужны, за исключением тех немногих душ, которые служат ему для колдовства.

Ваньяр что-то злобно промычал.

— О, поверь мне, уж я‑то знаю. — Огерн встал и подошел к пленнику.

По тому, как это было сказано, Лукойо ни за что бы не догадался, что его товарищ лжет. Лукойо лупал глазами — перед ним стоял совершенно незнакомый ему Огерн.

— Я кое-что узнал про багряного бога. — Огерн вынул изо рта пленника кляп. — Дай-ка я тебе покажу, что я такого узнал про тех, кто его почитает.

Огерн наклонился, и Лукойо увидел только, что он схватил ваньяра за ногу. Ваньяр завизжал так, что хотелось заткнуть уши. А он визжал и визжал не переставая.

— Скажи мне, что твой народ хочет сделать с городами, а я сделаю так, что тебе не будет больно, — процедил Огерн.

Ваньяр кричал и дальше, стиснув зубы, а потом и вовсе умолк.

— Не действует? А так? — И Огерн нажал на какую-то точку чуть ниже шеи.

Ваньяр взвыл, но прошипел только:

— Нет! Нет! Нет!

Огерн убрал руки и внимательно посмотрел на пленного, после чего вернулся к костру.

— Все, как я и говорил. Он будет молчать. Можно три дня потратить, пытаясь заставить его раскрыть рот, и ничего не выйдет. А у меня и времени столько нет.

— А у меня есть! — воскликнул бывший гребец. — Мне больше незачем жить! Хоть какая-то будет цель!

— Цель мы тебе найдем, не беспокойся, — пообещал Огерн. — Ты и твои товарищи пойдете вместе с нами на юг. Нам совсем не помешает вторая лодка и трое вооруженных мужчин.

— Слушай, ты где выучился таким пыткам? — прошептал Лукойо.

— Иногда умение лечить можно обратить в умение приносить боль, — ответил Огерн, повернув голову к полуэльфу. — А уж чтобы захотеть кого-то пытать, мне нужно только вспомнить мою деревню и то, во что ее превратили клайя, а потом представить, что сотворили ваньяры в рыбацкой деревне, откуда родом эти гребцы. Ну а теперь давайте-ка поищем другое, более быстрое средство, которое поможет нам развязать язык этого негодяя.

С этими словами Огерн достал из походного мешка небольшой глиняный горшок и котелок, наполнил котелок водой и подвесил на костром. Как только вода вскипела, Огерн что-то проговорил нараспев на непонятном языке и бросил в котелок несколько щепоток порошка из горшочка.

Рыбак проследил за действиями Огерна, потом повернулся к Лукойо.

— Что это он делает?

Лукойо понятия не имел, что задумал Огерн, но решил, что признаваться в этом не стоит. Он пожал плечами и сказал:

— Он какое-то колдовство знает. Кузнец как-никак.

— Я тоже кузнец, — проворчал дверг. — Но такого колдовства никогда не видал.

— И еще наш Учитель обучил его целительству.

Правда, Лукойо почему-то сильно сомневался, что в котелке снадобье, которое принесет пленному пользу.

Огерн убрал в мешок горшочек и запел погромче, глядя, как булькает кипящее зелье. Лукойо подозревал, что его друг и сам не понимает смысл того, что произносит, — а Лукойо услышал знакомые звуки.

— Он говорит заклинание, которому его научил наш Учитель.

Дверг уверенно кивнул:

— Верно, он читает заклинание. Слова я понимаю, но никогда этого заклинания не слыхал.

Огерн наклонился, вырвал у ваньяра волосок. Тот недовольно заворчал. Огерн отнес волосок к огню, бросил в котелок и добавил в зелье еще щепотку порошка, после чего пропел последнюю строчку. Наконец он снял котелок с огня и поднес ваньяру. Мгновение кузнец стоял и, прищурившись, смотрел на пленника. А у того глаза выпучились так, что казалось, того и гляди выскочат из орбит.

Затем Огерн опустился около ваньяра на одно колено, приподнял его голову, схватив за волосы, и поднес котелок с варевом прямо к носу пленника. Ваньяр пытался отвернуться, не обращая внимания на боль. Огерн держал его крепко. Пленник попробовал запрокинуть голову — котелок последовал за ней. Он все время оставался рядом с носом ваньяра, а Огерн рассмеялся:

— Что же ты отворачиваешься? Такой приятный запах!

И он снова запел на древнем языке, следя за тем, как пар входит в ноздри ваньяра. Огерн не отпускал голову пленного до тех пор, пока варево не остыло. Тогда Огерн отдал котелок Лукойо и врезал ваньяру в живот — прямо под ложечку. Зубы у ваньяра клацнули, глаза выпучились от боли, он против воли открыл рот. Огерн тут же схватил котелок и вылил немного жидкости в рот пленника. Ваньяр тут же захлопнул рот, но все же проглотил немного зелья. Он снова стиснул зубы, хотя и не успел отдышаться, но Огерн остался доволен. Остатки зелья он вылил на землю и удовлетворенно кивнул. Он подождал, пока ваньяр вдохнет сквозь стиснутые зубы, затем спросил:

— Почему твой народ отобрал деревню у этих рыбаков?

— Потому что торговцы… — Ваньяр опять захлопнул рот. Глаза его дико метались, он сам себе не верил, но слова Так и рвались наружу.

— Ты тут не виноват — это все зелье, — пояснил Огерн. — От его паров у тебя что-то повернулось в мозгах, и теперь ты будешь говорить только правду. Ну, говори же, зачем вы напали на рыбацкую деревню?

Слова готовы были сорваться с его губ, но ваньяр сумей сдержать их. Огерн в отвращении швырнул его на землю.

— Теперь он никогда не заговорит.

— Вот и хорошо, — вздохнул Лукойо. — А то у него голосок — не обрадуешься!

— Но мы должны вытянуть из него то, что он знает!

Огерн в ярости развернулся, упал на одно колена, размахнулся кулаком, способным сломать ваньяру кости…

Он бы, наверное, ударил, если бы не подоспел Лукойо и не схватил бы его за руку, не удержал.

— Ну-ну, тише, Огерн, тише! Ишь размахался, кулачище что твой молот! Но он-то не железный, да и наковальни под ним нет, так что нечего пытаться перековать его. В конце концов, что такого он знает? Глупый, невежественный мужлан. Ничего умного не может быть в его тупой головенке!

Глаза ваньяра при этом оскорблении загорелись гневным огнем.

Огерн искоса глянул на Лукойо, но кулак разжал.

— Знаешь, почему он не говорил? — продолжал Лукойо. — Он собственного голоса стыдится и еще боится, что мы поймем, что он ничегошеньки не знает! — Лукойо махнул рукой в сторону связанного пленника. — Народ у них — звери сущие, у них и богов-то небось нету! Он, поди, и не знает, какой тотем у его клана!

— Гадюка, — выкрикнул вдруг ваньяр. — Я — из клана Гадюки! Берегитесь, лесной народец, или мои ядовитые зубы вонзятся в вашу плоть!

Лукойо громко расхохотался.

— Ядовитые зубы, говоришь? Зубы-то у тебя вырваны, хотя в то, что ты весь наполнен ядом, в это я готов поверить. Да и что у тебя еще может быть внутри, если ты замучил и поубивал столько хороших, ни в чем не повинных людей?

— Торговля! — крикнул ваньяр. — Торговля — то слово, которым вы, глупые обитатели запада, называете свой обычай. Благодаря ему вам можно всучить бусы и горшки за кусочки бесполезного, как вы считаете, желтого камня! Лодки купцов поднимаются и спускаются по реке три-четыре раза за месяц. А ваньяры уже и так разбогатели от грабежей! А эти глупые ловцы рыбы! Они отдавали купцам то, что выловили из реки, а взамен получали одежду и железные наконечники копий. На что им, спрашивается, наконечники копий? Ха! Они их вместо грузил привязывают!

Огерн не отрывал глаз от пленника, но помалкивал, предоставив Лукойо разговаривать с ваньяром.

— Да уж, глупо, — хихикнул полуэльф. — Но не так глупо, как если бы всадник, умеющий управлять повозкой, покупал глиняный горшок за кусок янтаря, за который в Кашало и Куру дадут пятьдесят таких горшков! Вот только безбожники про это не знают!

— Ваньяры не безбожники! — крикнул пленный. — И вы это прекрасно знаете! Мы поклоняемся нашему великому богу Улагану! Великому богу, который может заставить вас ползать перед ним на брюхе!

— А ну, заткнись! И как ты смеешь говорить такое, если не знаешь, каким богам поклоняемся мы?

Ваньяр ухмыльнулся:

— А я слыхал, как вы болтали про Ломаллина. Ну, что, глупый я, да?

— Еще какой глупый, если думаешь, что болтать о боге и поклоняться ему — это одно и то же! Это еще глупее, чем поклоняться Улагану, который, как только ты умрешь, сунет тебя в свою вонючую пасть, проглотит, и ты попадешь в его брюхо, похожее на пекло. Разве стал бы ты поклоняться такому богу, не будь ты дураком?

— Стал бы, потому что Улаган обещал нам несметные богатства, сам ты дурак! И он непременно сдержит свои обещания, потому что мы и так уже богаты. Наше богатство — это бывшее ваше богатство, ваше, ничтожные западные людишки!

— Так значит, вы просто разбойники? — оскалился Лукойо. — Вы только так и умеете добывать добро — грабить других! Ну, так вы ничем не лучше тех, кто грабит людей на реках, бесстыдные воры!

— Великие воры! — Физиономия ваньяра побагровела от гнева. — Мы крадем вашу землю милю за милей! Земли хватит на всех ваньяров и на наших потомков! Это нам пообещал Улаган, и мы будем поклоняться ему! А он потребовал, чтобы мы в благодарность за его благодеяния пролили реки крови, моря крови, воздвигли горы трупов и самых лучших из покоренных нами народов отдали бы ему в жертву!

— Вот как? — Лукойо постарался, чтобы пленник не заметил его испуга. — Вы подвергаете их медленным пыткам?

— Да! Потому что Улаган любит такие жертвоприношения.

Лукойо услышал движение позади себя, но поднял руку и остановил Огерна.

— Он любит, когда пытают крестьян, это я понимаю. Но, По-моему, ему вовсе не надо, чтобы вы пытали и убивали изнеженных горожан. И вообще вы, невежественные ловцы коров, никогда не отважитесь напасть на большие города!

— Как же мало ты нас знаешь! — прошипел ваньяр. — А вот и осмелимся! Уже сейчас наши сородичи собираются в поход на Кашало!

— Глупо, — пожал плечами Лукойо. — На что вам, любителям разъезжать по степи в повозках, сдались высокие дома?

— Ни на что, — не стал спорить пленник и оскалился, как шакал. — Но те богатства, которые лежат в этих домах, нам нужны. А как только мы заберем эти богатства, мы сровняем города с землей и полюбуемся, как их зальет морем и весенними паводками. И будем смотреть до тех пор, пока воды не схлынут и земля не просохнет, чтобы убедиться, что от проклятых горожан ничего не осталось!

— Собираетесь завоевывать города только для того, чтобы разорить и разрушить их? Какой-то вздор! И как это похоже на тех, кто только и умеет, что ловить коров за рога!

Физиономия ваньяра снова помрачнела от злости.

— Мы так и сделаем! Ваньярам ни к чему города! Мы очистим от них землю. Эти тупые горожане думают, что их города, эти кроличьи клетушки, существуют только для того, чтобы радоваться жизни и торговать, но ваньяры знают правду! Все города — это крепости, все до единого, и эти крепости держат в руках все реки. И они хотят окружить ваньяров, заковать их своими глиняными стенами, не дать им плавать по рекам и увозить к себе захваченных ими рыбаков. — Он сделал паузу и плюнул туда, где сидел рыбак. — Но они нас не удержат! Ваньяры захватят все города, разрушат их до основания, камня на камне не оставят!

— Ты не забудь только: ты говоришь не о деревушках каких-нибудь, — заметил Лукойо таким тоном, словно разговаривал с пятилетним ребенком. — Это огромные скопища домов и храмов! Город захватить вовсе не так легко, как деревню!

— Нет, так же легко! Потому что ваши тупоголовые горожане не выучились как следует строить стены. Нигде нет хороших стен, кроме как в Куру! А в стенах, если они и имеются, есть широкие, просторные проходы — это нам наши лазутчики рассказали. Да, да, у нас есть лазутчики — неужто вы думаете, мы бы стали нападать на город, не вызнав раньше, как там и что? Мы погоним наши повозки по широким улицам Кашало и убьем всех прохожих до единого. Наши воины побегут по домам и прикончат там всех — жители еще и опомниться не успеют! Так что не сомневайтесь, ваньяры умеют брать города. Там не останется ничего — плюнуть будет не на что.

— Кроме вас, ваньяров, — уточнил Лукойо, изменившись в лице. — Надеюсь, ты достаточно узнал? Или тебя еще что-нибудь интересует?

— Ничего, — довольно ухмыльнулся Огерн. — Все выболтал.

Ваньяр, не мигая, уставился на Огерна, перевел Лукойо и начал кататься по земле, пытаясь сбросить путы.

— Меня провели! Обманули! Ты заставил меня сказать все, что хотелось вызнать этому колдуну! Будьте вы прокляты! Прокляты!

— Вот вы-то точно — проклятие всей земли, — бросил Лукойо и отвернулся к огню. — Ну, что мы теперь с ним будем делать?

Огерн тоже отвернулся от пленника.

— Мне все равно. Какая от него польза для нас и для мира вообще? Пусть лежит тут связанный и подыхает. Пусть шакалы, которых он так сильно любит, растерзают его и сожрут его кишки!

Рыбак понял намек. Глаза его разгорелись, он схватил починенный ваньярский топор и пополз к его владельцу. Огерн и Лукойо ссутулились и постарались отрешиться от страшных криков, которые, правда, звучали недолго. Все стихло в пещере.

— Что это — отмщение или справедливость? — пробормотал Огерн.

— Мне все равно, — с неожиданной яростью воскликнул Лукойо. — Если добились второго, то при чем тут первое?

— И правда, при чем? — негромко проговорил Огерн и пристально посмотрел на Лукойо. — Знаешь, если бы ты не помешал мне, я бы жестоко пытал его. Ты это понял, да?

— Ну… догадался, — признался Лукойо.

— Здорово у тебя получилось. Он ведь не заговорил бы, сколько бы боли я ему ни причинил. Здорово! Хитростью ты выжал из него то, чего он не сказал бы под пытками.

Лукойо кивнул:

— У меня есть в этом деле кое-какой опыт.

— Это славно, — кивнул Огерн. — Но все же почему ты остановил меня? Я понимаю, ты поступил верно, но я от тебя такого не ожидал.

Озорник пожал плечами.

— Ну ты же сам только что сказал: пытками от этого упрямого ваньяра было ничего не добиться — ты только бы распалялся попусту. Кроме того… он сам сказал: тот, кто пытает, как бы уподобляется Улагану, — делает другому человеку то, что Улаган бы сделал всем людям, будь его воля. А если ты начал действовать по образу и подобию Улагана, значит, ты отдал себя в его власть, а у меня есть личные причины не желать этого.

Они тронулись в путь перед рассветом, оставив труп ваньяра на съедение шакалам, как и собирались. Огерн сказал двергу, что он отныне свободен и может возвращаться в родные горы, однако кузнец-волшебник объявил, что обязан быть верным тому, кто освободил его, и побрел за ними по берегу, стараясь не отставать. Наконец, беспокоясь, как бы с ним чего-нибудь не случилось, Огерн велел гребцам втащить дверга в каноэ. Затем они быстро поплыли дальше по реке. Плавание протекало спокойно, и спустя две недели, когда солнце клонилось к закату, все увидели на горизонте странную дымку, похожую на облако.

Огерн положил весло на борт, дал знак гребцам. Они подогнали каноэ поближе к кораклю. Как только лодки стали борт о борт, Огерн спросил:

— Что там за туча?

— Это дым от множества печей, — отвечали рыбаки.

Вот так они впервые увидели Кашало.

Глава 16

На ночь встали лагерем на берегу. Поднялись до зари и с рассветом вошли в Кашало. Первое, что поразило Огерна, — это отсутствие вокруг города стены. Когда ваньяр говорил о строительстве подобных стен, Огерн посчитал его ненормальным, хотя своими глазами видел частокол вокруг Байлео. Частокол — это еще туда-сюда, но чтобы стеной огородить целый город! Да еще большой город (а если верить слухам, города были очень большие).

А верить слухам стоило — судя по Кашало.

Лукойо ни о чем таком не думал, он просто смотрел на город в полному изумлении. Туман, поднимавшийся от реки, окутывал Кашало, делая его похожим на волшебное царство, Наполовину настоящее, наполовину — воображаемое, похожее на сон. Лукойо скорее склонен был поверить в то, что это сон, потому что он никогда не видел сразу такого множества жилищ, и хотя между домами было довольно просторно, полуэльф все равно уже чувствовал себя как бы сдавленным. Некоторые постройки были очень высоки — пожалуй, раз в десять выше любого из шатров, в которых жили люди из племени Лукойо. Ступень за ступенью высоченные дома поднимались к самым небесам. Может, жители Кашало строили жилища для своих богов?

Подплыв к городу поближе, путники обнаружили, что он простирается к востоку и западу, насколько хватает глаз. Туман таял под лучами восходящего солнца, и перед очами изумленных путников представал огромный город во всей своей красе. Коракль проплывал мимо устья небольшой речки, и его довольно сильно закачало. Лукойо схватился за борта, но при этом не отрывал глаз от высоких домов, стоявших по обоим берегам речки. Жители Кашало ухитрились выстроить нечто, переброшенное с одного берега речки на другой наподобие изогнутого ствола дерева — если вы когда-нибудь видели дерево сто футов в длину, а то и больше — и чтобы по нему туда-сюда сновали толпы людей с тяжелой поклажей. Некоторые шли парами и несли поклажу, привязав ее к длинному шесту. Лукойо видел только силуэты людей на фоне ясного утреннего неба, но хорошо запомнил картину — ведь именно такими он впервые увидел горожан, не считая воинов в Байлео. А их считать Лукойо вовсе не хотел.

— Вижу место, где можно привязать нашу лодку, — прокричал один из рыбаков.

Огерн посмотрел туда, куда указывал рыбак, и увидел поднимающуюся из воды деревянную стену, укрепленную толстыми бревнами, к которым были привязаны лодки — но какие лодки! Некоторые из них были невелики — размером с коракль, а некоторые были такие большие, как дома. Порой эти лодки были окрашены в яркие цвета, а порой оставлены неокрашенными. Какие-то из них не были оснащены веслами, а у каких-то весел были дюжины! А на некоторых лодках посередине торчали высоченные шесты, на которых висели громадные полотнища. Такие суда наверняка обходились недешево. — Огерн знал, сколько времени уходит у женщин племени бири на то, чтобы соткать даже небольшое одеяльце из спряденной шерсти диких коз.

А потом… потом Огерну показалось, будто бы город навис над ним со всех сторон — лодка поплыла между большими домами — вчетверо, впятеро выше самых высоких шатров. Но дома были сделаны не из сшитых друг с другом шкур, нет, они были выстроены из камней, хитро и умело пригнанных один к другому, и не просто камней, а громадных камней. Каждый из них, лежа на земле, доходил бы взрослому мужчине до груди. Покрыты были эти каменные жилища множеством расщепленных на полосы стволов деревьев.

— Лови веревку! — крикнул Огерн.

Лукойо испуганно оглянулся и увидел, что кузнец подгреб вплотную к деревянной стене, которая при ближайшем рассмотрении оказалась не просто стеной, а помостом. С бревен, подпиравших помост, свисали веревки. Лукойо ухватился за одну их них.

— Держись крепче, — попросил полуэльфа Огерн, причалил лодку и забрал веревку у Лукойо. — Давайте я подержу лодку, а вы по одному наверх, да побыстрее!

Лукойо не стал ждать, когда Огерн еще раз повторит приказ. Он с радостью ухватился за край деревянного помоста и осторожно перебрался на него, стараясь не делать резких движений, дабы не перевернуть коракль. Несмотря на то что высота помоста была относительно невелика, река с него выглядела совсем иначе. Лукойо посмотрел вниз. Рыбаки, плывшие в каноэ, также подтянулись к помосту.

— Помоги мне! — крикнул снизу Огерн, и Лукойо лег на живот, чтобы удержать легкое суденышко поближе к деревянной стене. Огерн кряхтя выбрался на помост, после чего вытащил за веревку коракль и принялся снимать с каркаса куски кожи.

— Давай-ка этим займусь я, — предложил Лукойо. — А ты помоги нашим друзьям взобраться наверх.

— Хорошая мысль, — похвалил полуэльфа Огерн и, наклонясь, одного за другим втянул на помост рыбаков.

Они уселись на краю.

— Никогда не видал такого большого причала, — сказал Рири, тот самый рыбак, который прикончил ваньера. Он восхищенно оглядывался по сторонам.

— «Причал»? Это что такое?

— То самое, на чем мы сидим, — ответил Рири и постучал по помосту. — Благодаря причалам нам не нужно всякий раз вытаскивать каноэ на берег и сталкивать в воду. Только в нашей рыбацкой деревне причалы небольшие, короткие, и всего два — а тут такие длинные и их так много!

— Вот мы и попали в Кашало! — воскликнул один из друзей Рири, оглядываясь по сторонам и не скрывая изумления. — Сколько лет я мечтал об этом, и наконец я здесь!

— Ну, и что толку-то, Ори? — горько вздохнул Рири. — Много ли калеке радостей в Кашало? Что за жизнь?

— Вот-вот, — проворчал Хифа, сидевший по другую сторону от Ори. — От ваньяров мы удрали, а жить как будем?

— Так же, как мы жили бы где угодно, — отрезал Рири. — Кому нужны безногие?

— Ты хотел сказать: кому нужны опытные рыбаки? — вмешался Огерн. Он встал и зашагал по причалу к большой лодке, только что подошедшей. Палуба судна была завалена сетями. — Эй, жители Кашало! Вы рыбу ловите?

Самый старший из людей в лодке удивленно обернулся. Лицо у него было смуглое, обветренное, из одежды — только переброшенная через плечо полоса синей ткани, ниже пояса переходившая в килт. Он усмехнулся и ответил на языке бири, правда, с сильным кашальским выговором:

— Да, чужеземец, мы рыбаки! Большинство жителей Кашало до сих пор сами ловят рыбу, но мы ловим ее понемногу и продаем торговцам. Самые богатые из нас только тем и занимаются, что торгуют рыбой.

— Работаете на торговцев? Такое мне и в голову не приходило! — Огерн выпрямился, поскреб подбородок. — И куда же эти торговцы отправляются со своим товаром?

— А куда угодно, — отвечал рыбак. — Пока молодые, ездят и на север, и на юг, и на восток, и на запад — туда, куда их несет река. А уж как разбогатеют, так сидят дома, и тогда уж река сама с ними торгует.

— Как это? — изумился Лукойо и вступил в разговор.

— Да так, что по реке приплывают торговцы. — И рыбак, вытянув руку, указал в другой конец причала, где мужчины в кожаных жилетах привязывали длинную, низкую лодку. — Вот эти — с севера. Они быстренько продадут свою жаркую одежду и сменяют ее на что-нибудь полегче. Вон, они уж без шапок.

— Ничего удивительно, — кивнул Огерн. — Жарко-то как!

— А вон те… — И рыбак показал в противоположную сторону, и Огерн увидел лодку с высоко задранным носом, которая, казалось, была сделана только из пучков тростника. — Вон те — с юга и с запада! Все приходят в Кашало! Хотя бы даже только для того, чтоб доплыть до Темного моря, а те, кто плывет туда, делают тут остановку и торгуют своими товарами, а сами покупают пиво в кувшинах, и сухари, ну и ночами развлекаются, конечно. Тут у нас торгуют всем на свете. Жители города продают приезжим посуду, оружие, изделия из разных металлов. Везут свои товары купцы с востока. С запада привозят древесину кедра, с юга — слоновую кость. Потом торговцы отправляются домой, увозя с собой грузов раза в четыре больше, чем у них было, когда они сюда прибыли. А наши купцы меняют хлопковое полотно на меха и янтарь с севера. Глядите! А вон там северяне, и, если я не ошибаюсь, вашего рода-племени!

Огерн посмотрел в ту сторону — и точно, то были бири, привязывавшие к причалу сразу несколько кораклей. Огерн решил, что надо будет спросить, из каких они кланов и племен, и порасспросить, нападали ли на них клайя и ваньяры. Однако первым делом надо было решить судьбы рыбаков-калек. И Огерн обернулся к кашальцу.

— Не найдется ли у вас работа для рыбаков, которые не могут ходить, но зато отличные гребцы?

— Гребцы? — изумился кашалец. — А, ну да, ты прав, стоять-то для этого не требуется. Честно говоря, на нашей лодке и вообще особо ходить не приходится, иначе запутаешься в сетях. Да, такие люди мне бы очень пригодились, а особенно сегодня — со мной нынче только двое сыновей — трое молодых соседей сейчас работают у купца Гори. Ну, и где же эти люди?

— Вон они, — ответил Огерн и махнул рыбакам рукой.

Рири немного растерянно посмотрел на него, но довольно проворно встал на колени и пополз к кашальцу. Щеки Рири пылали от смущения.

Кашальский рыбак нахмурился:

— Что с ним такое стряслось?

— Это ваньяры, — объяснил Огерн. — Эти несчастные родом из мирной рыбацкой деревни. Ваньяры напали на них, многих убили, а некоторых искалечили и сделали своими гребцами. Пленников они держали впроголодь и издевались над ними.

На миг лицо старого рыбака омрачилось жалостью и состраданием, но Рири заметил это, и лицо его окаменело. Старый рыбак постарался ничем не выдать охвативших его чувств и, как только Рири приблизился, спросил у него:

— Ты грести по-нашему умеешь?

— Как это — «по-вашему»?

— Да почти так же, как по-вашему, только мы садимся спиной к корме и вставляем весело между двумя палочками, которые зовем уключиной. Само весло у нас длиннее, а лопасть немного короче.

— Вот никогда не видал, чтобы так управляли лодкой, — удивился Рири.

— Получается лучше и быстрее. Когда гребешь по-нашему, работаешь не только руками, но и спиной. Хотел бы выучиться?

— За еду и постель? — Рири неохотно пожал плечами. — Вообще-то согласен.

— А с сетью вы рыбачить умеете?

— Умею, и плести сети тоже умею!

— Ну, тогда у меня и для тебя, и для твоих товарищей работа найдется, — заявил старый рыбак. — А если не у меня, то еще у кого-нибудь. За свою лодку можете не волноваться. Здесь причал семейства Стибо, так что все будет в полном порядке. Порыбачишь день с нами, а вернешься — каноэ твое будет здесь, никуда не денется.

— Спасибо, — кивнул Рири, но как-то неуверенно, словно не знал, стоит ему благодарить старика или не стоит.

— Ну а тебе спасибо скажу, — отозвался Стибо, — если кажется, что рыбачишь ты так же славно, как твой дружок языком болтает. Товарищи твои мне тоже понадобятся. Пусть подведут сюда каноэ, и мы отплывем.

— Эй! Ори! Хифа! — прокричал Рири, обернувшись к сородичам. — Гоните сюда каноэ, да побыстрее!

Двое рыбаков изумленно переглянулись, но быстро слезли с причала в каноэ, проплыли вдоль причала и подплыли к рыбацкой лодке.

— А когда они на воде, так и не скажешь, что калеки, — отметил Стибо, наблюдая за каноэ и поэтому не видя, как удивление в глазах Рири сменяется удовлетворением, а потом и гордостью. Рири кивнул и посмотрел в ту сторону, откуда подплывало каноэ с его товарищами.

— Давай в лодку! — сказал Стибо. — Надо будет отгрести немного. Как тебя звать, чужеземец?

— Рири, — ответил рыбак.

— Ну, давай-ка ко мне в лодку, Рири, а то работа не ждет!

— Это мы мигом! — воскликнул Рири, дотянулся до борта и перекатился в лодку.

— Покажите ему его скамейку и весло! — крикнул Стибо, и один из его сыновей кивнул и указал Рири, куда ему садиться.

— Спасибо тебе большое, Стибо! — негромко проговорил Огерн.

— Пожалуйста, чужеземец, — ответил Стибо. — Я рад совершить доброе дело, ведь я поклоняюсь богине Рахани, а она посоветовала бы мне поступить именно так. Мы сюда вернемся на закате, и, если захочешь поболтать со своими товарищами, ты найдешь их у меня дома. Я дам им ночлег и работу на завтра, так что не бойся за них.

— Меня зовут Огерн, — сообщил рыбаку кузнец. — И я могу ковать бронзу и железо. Если тебе понадобится моя помощь, зови.

— Позову, — кивнул Стибо. — Удачи тебе в Кашало, друг-чужеземец, но, если у тебя есть золото, не зевай, приглядывай за ним получше.

С этими словами Стибо прыгнул в лодку, его сыновья помогли двоим рыбакам перебраться в свое суденышко из каноэ, и они все вместе отплыли от причала.

— Добрые люди в Кашало, — вздохнул Лукойо, — если все тут похожи на этого Стибо.

— Ну пусть не все, а большинство, и то было бы славно, — заметил Огерн. — А теперь пошли, Лукойо. Пойдем поговорим с нашими сородичами.

И Огерн зашагал к бири, а Лукойо — за ним, поражаясь, что кузнец ведет себя так, словно полуэльф отродясь принадлежал к его племени.

А сородичи Огерна уже разговаривали с Каким-то торговцем, который держал в одной руке кусок мягкой глины, а в другой — острую палочку и делал на глине вмятинки всякий раз, как кто-то из бири выкладывал очередную кунью шкурку на расстеленную прямо на причале чистую белую ткань.

— Сто семь штук! — объявил торговец. — Мы договорились, что я вам плачу по одной золотой бусине за каждые пять шкурок, значит, я вам должен двадцать одну бусину.

— Двадцать две, — возразил один из бири, — иначе я заберу две шкурки.

— Торговец пожал плечами.

— Что такое две шкурки из ста семи? Ну да ладно. Терять их мне не хотелось бы. Я могу вам дать за них одну серебряную бусину.

— Серебряную? — переспросил бири и кивнул. — Ладно, я возьму.

Это был седой, весь в шрамах старый воин, старый-то старый, но еще крепкий. С ним было трое бири помоложе — высокие, плечистые. Огерн понимал, почему торговец не стал упираться.

— Что ж, хвала Улагану, договорились!

Голова Огерна против его воли запрокинулась назад: ему показалось, будто бы его ударили по щеке, когда прозвучало имя багряного бога. Он, не двигаясь с места, стоял и смотрел, как торговец нанизывает бусинки на нитку. С виду человек как человек, вроде бы совсем не злобный. Как он мог принадлежать Улагану?

Старший брат взял нитку и проверил одну из бусин на зуб.

Торговец усмехнулся:

— Вы мне что, не доверяете?

— Да нет, мне просто они на вкус не нравятся, — усмехнулся в ответ бири, глянул на отметину, которую его зуб оставил на золоте, и сказал: — Воистину хвала Улагану, если он делает так, что и ты, и я при своей выгоде!

Огерну показалось, что его снова хлестнули по щеке, только на этот раз еще сильнее.

— Конечно, он так делает, ибо он — бог богатства, — воскликнул торговец. — Приходите ночью в его храм и получите великое наслаждение, поклоняясь ему!

— Наслаждение! В храме? — нахмурился бири.

— Да, еще какое! Во время каждого ритуала мы посвящаем в служение Улагану женщин, и тогда они исполняются неудержимой похоти. И когда обряд поклонения завершается женщины совокупляются с мужчинами, и наступает воистину веселое времечко! Так что приходите и поучитесь у нас, как надо поклоняться богу торговцев!

— Да, пойдем, отец, прошу тебя! — вскричал один из молодых людей.

— Да, пойдем, пожалуйста, — взмолился и второй. — Мы так долго плыли сюда, а мне еще столько лет нужно собирать боевые шрамы, чтобы суметь жениться!

— Я бы тоже не против, — проговорил отец. — Но раньше, когда ваша мать была еще жива, я бы вряд ли соблазнился на такое.

Одному из сыновей, похоже, стало грустно, но он промолчал. А отец решительно добавил:

— Ладно, пойдем, восхвалим Улагана!

Огерн, потрясенный до глубины души, отвернулся.

— Ты что, не станешь говорить со своими соотечественниками? — требовательно спросил Лукойо. — Между прочим, сейчас они нуждаются в твоих словах больше, чем когда бы то ни было.

— Они не будут слушать меня, — печально проговорил Огерн, глядя прямо перед собой. — И пожалуй что, далеко не все люди в Кашало такие уж хорошие.

— Может, и так, а может, были хорошие, но становятся хуже, — согласился Лукойо и встряхнулся. — И сказать тебе честно, я могу понять, почему багряный бог на них так притягательно действует.

— Ты слишком долго не был близок с женщиной, — проворчал Огерн и ужаснулся нахлынувшему на него приливу желания при воспоминании о Рил. Но желание тут же сменилось угрызениями совести и тоской.

— А Улаган и вправду дает такую большую прибыль?

Огерн резко обернулся. Несмотря на странный выговор, он понял слова, хотя разговаривали не бири, а мирики — невысокие, широкоскулые люди с дальнего севера, с которыми бири иногда воевали, а большей частью торговали. Там, откуда Донеслись слова, Огерн увидел двоих бири, они взбирались на баржу вместе с мириками и разговаривали на смешанном языке, придуманном обоими народами для ведения торговых переговоров.

Один из бири пожал плечами.

— Теперь мы его почитатели. И мы быстро узнаем, помогает он нам в делах или нет.

— Ну и пусть даже не помогает, — сказал один из мириков и ухмыльнулся. — Зато ритуал-то какой — стоит, чтоб к Улагану переметнуться!

— Это точно, — согласился другой бири. — Нужно будет дома выстроить храм в его честь и начать ему поклоняться.

Огерн окаменел. Он смотрел на бири и мириков, смотрел и слушал.

— В торговле-то Улаган нам здорово помог, — заметил мирик. — Это жрец правильно сказал, что надо все бусины себе оставлять, а нищим подаяния не давать никакого.

Бири кивнул.

— А один из тех, кто служит в храме, мне сказал кое-что такое про торговца тканью Лавока, чего его жене знать бы совсем нежелательно.

— Это про что же? Про то, что он развлекался с бабами на улице Красных Фонарей?

— Вот-вот, и платил золотыми бусинами своей жены за их услуги. Я ему про это обмолвился, когда торговался с ним — он мне ткань предлагал, — и он вдруг мне сразу продал за одну-единственную бусину три здоровенных куска.

Трое спутников бири расхохотались, и тут Огерну захотелось отвернуться. Глаза его метали молнии. Он зашагал по причалу, а бири заработали веслами и отплыли. Уйдя подальше, Огерн прошептал:

— И чтобы бири поймались на такие дешевые уловки!

— Да уж! Будь на их месте люди из того племени, которое меня вырастило, я бы еще не удивился, — согласился Лукойо, хотя было видно, что он вовсе не так сильно огорчен, как Огерн. — Мне вот что не понравилось: то, что они собираются и дома поклоняться Улагану! У себя дома!

— У нас, у нас дома! — воскликнул Огерн. — Ты и теперь скажешь, что я не должен вмешиваться и мешать совращению народа?

— Нужно уничтожить источник этого совращения, — отозвался Лукойо, но несколько рассеянно.

Огерн внимательно посмотрел на полуэльфа — ну точно, тот жадно глядел на город, взгляд его блуждал.

— Что с тобой?

Лукойо вздохнул.

— Знаешь, Огерн, мне сейчас кажется, что я зря так открыто обижал Улагана. Женщины… Там женщины… мне эта мысль просто покоя не дает.

Огерн расправил плечи, выпрямился, снова повнимательнее пригляделся к товарищу и наконец заметил в его глазах не только похотливое желание, но и нечто, похожее на нестерпимый голод. Огерн пока не мог понять, что тревожит его больше: похоть Лукойо или понимание того, что у полуэльфа есть какие-то особые причины уклоняться от поклонения Улагану, связанные с чем-то другим, кроме почитания Ломаллина.

Лукойо немного обогнал Огерна и подошел к человеку, державшему в руках большой кусок воска.

— Послушай, житель Кашало! — обратился к нему Лукойо. — Я приветствую тебя!

Торговец глянул на полуэльфа и ответил с сильным кашальским выговором, путая слова:

— Приветствуйте тебе, чужеземцы. Какого желать?

— Как найти улицу Красных Фонарей? — поинтересовался Лукойо. А Огерн застыл, не веря собственным ушам. — И чем там платят?

Торговец понимающе осклабился.

— Находить простая быть. Идете дорогой от морские ворота до дворец. — И он указал туда, откуда уходила широкая улица. — Потом поворачивайте левая. Ну, а после… — Он пожал плечами. — Там хозяина есть у каждая дом, ему давать золото или янтари и играть дальше с женщины.

— Говоришь, золото нужно или янтарь? Ладно, подумаю, где бы их раздобыть. Ну, спасибо тебе, житель Кашало!

Продолжая ухмыляться, горожанин жестом дал Лукойо понять, что его благодарность принята, полуэльф поспешил прочь, глядя вперед голодными глазами.

Огерн бросился вдогонку за Лукойо. Возмущение отступило перед тревогой за друга. Правда, прежде чем пойти по улице, Огерн немного замешкался, увидев того торговца, который приглашал бири в храм Улагана. Огерн успел схватить Лукойо за руку и крикнул товарищу:

— Эй, друг!

Торговец изумленно уставился на Огерна.

— Привет тебе. Друг? Ну… что ж, может, мы и подружимся. Что тебе угодно, чужеземец?

— Скажи мне, правда ли, что на улице Красных Фонарей мужчина может купить за разные товары услуги покладистых женщин?

Губы торговца разъехались в ухмылке, и он ткнул в грудь Огерна указательным пальцем.

— Верно. — И торговец хихикнул. — Такого верзилу, как ты, это дело точно должно интересовать. Не сомневайся, так оно и есть.

Огерн отвел глаза.

— Но женщины… они ведь это должны ненавидеть!

Торговец некоторое время молчал, потом медленно проговорил:

— Не могу сказать… это только сами женщины знают.

— Ну, то, что я бы сделал женщине, ей было бы только приятно, — вмешался Лукойо.

Огерн постарался не смотреть на друга.

Торговец пожал плечами.

— Видал я на этой улице ваньяров, так не скажу, чтобы женщинам сильно нравилось, что они с ними делают. Ваньяры маленького роста, кривоногие, волосатые — уродливые, как шакалы.

Лукойо вздернул подбородок.

— Ты что, хочешь сказать, что и я уродливый, как шакал?

— Нет, что ты, хотя красавцем я бы тебя не назвал. Ну а женщине какой, глядишь, ты, может быть, и приглянешься.

— Должен приглянуться, — бросил Лукойо, хотя в душе сильно сомневался в этом.

Как бы то ни было, он отвернулся и поспешил дальше по улице. Лукойо переполняло какое-то резкое, необъяснимое чувство, доселе ему неведомое.

Огерн стоял совершенно одуревший. Наконец в голове у него чуть-чуть прояснилось, и он кивнул торговцу:

— Спасибо вам, господин, за сведения.

Торговец ответил Огерну кивком:

— Желаю повеселиться.

Огерн отвернулся и обнаружил, что Лукойо уже исчез в толпе.

Широкая улица, уходящая от причалов, была полна народа, и чем дальше Огерн шел по ней, тем гуще становилась толпа. Наконец кузнец разглядел далеко впереди Лукойо и стал пробираться к полуэльфу, работая локтями и кулаками. Прохожие возмущались, что-то кричали на незнакомых Огерну языках. Увы, он продвигался по улице медленнее тоненького, легкого Лукойо. Вскоре Огерн снова потерял его из виду.

А чуть погодя позади послышался громкий крик. Огерн обернулся и увидел мужчину. Тот схватился за ремень, с которого свисали обрывки ремешков.

— Акор! — кричал мужчина. — Акор!

Огерн решил, что это, наверное, означает «мой кошелек», и понял, что ограбил этого человека не кто-нибудь, а Лукойо. Мужчина продолжал вопить и причитать. Но вот впереди еще один прохожий закричал:

— Акор!

Огерн понял, что он на верном пути.

Кузнец протискивался вперед, стараясь не обращать внимания на возмущенные крики. Наконец он снова услышал впереди крик:

— Акор!

Огерн снова увидел Лукойо только тогда, когда свернул на пятую по счету боковую улицу. Дома на ней стояли высокие и большие, и над дверями каждого дома висел фонарь. А вон и Лукойо — он входил в дверь одного из таких домов. Огерн бросился было за другом, но на самом пороге растерялся. Конечно, ему не хотелось входить в дом, где женщины отдавались мужчинам с такой легкостью. То есть нет, ему как раз очень хотелось! Желание переполняло его, он сгорал от вожделения с такой силой, что это пугало его. Его, который никогда не отворачивался и не убегал ни от одного врага, а теперь в страхе застыл на пороге дома, где жили слабые, мягкие женщины, дома, в котором он мог удовлетворить свое самое потаенное, но самое жгучее желание. Почему же он так боялся этого?

Потому что помнил свою покойную жену.

Он боялся не того, что призрак Рил станет ревновать его, он думал о другом — о том, что душа жены будет опечалена. И действительно, ее бы очень огорчило, что Огерн предается утехам с женщиной легкого поведения, готовой отдать себя первому встречному. Да, Рил была бы оскорблена. Только на миг Огерн задумался о том, почему бы это могло ее оскорбить, и решил, что, наверное, подобное отношение к женщинам должно их унижать.

А потом из двери вышла женщина — растрепанная, в грязном платье. Она зевала и почесывалась. Она увидела Огерна, и сначала во взгляде ее появилось раздражение, но она тут же спрятала его и заменила улыбкой — заученной, привычной улыбкой, сопровождаемой взглядом из-под опущенных ресниц. Женщина призывно вильнула бедрами и выставила грудь вперед.

Огерн скрыл отвращение и отвел глаза. Что ж, пусть полуэльф купается в телесных радостях. Ничего ему не грозит, а Огерн будет знать, где его искать.

Кузнец вернулся и ушел с улицы Красных Фонарей на другую улицу — широкую, мощеную, усаженную деревьями…

И увидел прямо перед собой высокое здание — храм Улагана.

Глава 17

Храм Улагана возвышался на вершине ступенчатой пирамиды, как и другие, подобные ему, но был выстроен из красноватого камня, а само здание выкрашено в багряный цвет.

Однако острые глаза опытного воина разглядели, что слой краски покрывает большие плиты. Это, конечно, был храм, но, кроме того, еще и крепость. По краю стены шли зубцы, между которыми могли расположиться лучники, а могли и те, кто лил бы кипяток на головы захватчиков. Огерн не сомневался, что за стеной находится колодец с питьевой водой.

Пирамида и храм цвета крови — от такого обилия красного цвета Огерну стало худо, но еще больше огорчило его то, сколько людей поднималось и спускалось по ступеням. Они шли и шли нескончаемым потоком, и среди них попадались не только кашальцы, но и бири, и мирики, и темнокожие южане, и желтокожие жители востока, и даже такие, у которых кожа была почти совсем черная! Мужчин было больше, чем женщин, однако женщин все же было достаточно для того, чтобы Огерн вспомнил, что говорил торговец о ритуалах в честь Улагана, и поежился. Если тут днем так много народа, то что же творится в храме ночью?

Он решил, что выяснять это ему не хочется. Отвернулся и ушел, чтобы больше не возвращаться сюда. Не пройдя и двух шагов, Огерн увидел другой храм, явно более древний. Тут было только четыре ступени из светлого камня с зеленоватыми прожилками — наметанный глаз кузнеца сразу признал породу, содержащую медь. Сам храм был невысок, ненамного выше колоннады, поддерживающей его крышу, выкрашенную в темно-зеленый цвет — цвет летней листвы. Здание больше напоминало жилище, чем памятник. От храма веяло жизнью и гостеприимством.

Огерн не сводил глаз с зеленого храма. Почему же святилище Ломаллина стоит так близко с логовом Улагана?

Ответ потряс его своей жестокостью. Храм Ломаллина был древнее. Последователи Улагана выстроили свой храм так близко с храмом зеленого бога, чтобы легче было переманивать людей! И судя по тому, сколько людей взбиралось и спускалось по ступеням, в этом приспешники Улангана преуспели.

Что ж, был один почитатель Ломаллина, который не собирался менять свою веру. Огерн расправил плечи, вздернул голову и гордо пошел вверх по ступеням к храму Ломаллина, не обращая внимания на то, смотрят на него прохожие или нет — он очень даже хотел, чтобы смотрели.

В конце концов, по ступеням шел сейчас только он один.

Ступив в дверной проем, Огерн вдруг погрузился в сумрак, прохладу и терпкий аромат древесины кедра. Храм Ломаллина казался скромным и был построен из дорогого дерева, привезенного издалека. Он благоухал словно ветер из северных лесов. Огерну показалось, будто бы он окружен друзьями, будто бы он попал домой. Оглядевшись по сторонам, он увидел только пустой, выметенный ветром пол, а далеко впереди — высокое-превысокое дерево, окруженное кустами. Рисунок коры на стволе напоминал лицо бородатого старца — доброе, дружелюбное. Символ Ломаллина и лицо Ломаллина — или по крайней мере такой его облик, который мог бы воспринять простой смертный. Огерн медленно пошел к дереву, молитвенно преклонив голову.

— Кто прошел в храм Ранола?

Огерн поднял голову и увидел, что из-за дерева вышел старик в зеленых одеждах. Он опирался на суковатый посох — ветку дерева, отполированную до блеска. Волосы и борода у старика были седые.

— Я — Огерн, кузнец и воин народа бири, — ответил Огерн.

О своем народе он упомянул из вежливости, хотя, наверное, необходимости в этом не было, — наверняка старик с первого взгляда признал в Огерне бири, и вдобавок кто бы еще говорил на языке этого племени?

Акцент у старика оказался не слишком сильным.

— Приветствую тебя, господин, — продолжал Огерн. — И прошу прощения, потому что подумал, что я попал в храм Ломаллина.

— Так оно и есть, только здесь мы зовем его Ранолом. Но он тот же самый зеленый бог, защитник человечества, покровитель всех юных народов.

— А ты — здешний жрец?

— Я служу Ранолу. — И старик вгляделся в лицо Огерна. — Не называй меня жрецом, ибо я не наделен никакой особой властью и силой — их у меня не больше, чем у тебя. Однако я немного искушен в целительстве.

— В этом у меня нет нужды, хвала Ломаллину. Но может быть, ты не откажешься, если я стану звать тебя мудрецом?

— Вот в этом есть доля истины, — отозвался старик. — Ибо я умудрен в учении Ломаллина, хотя не стал бы утверждать, что мне ведомо больше, чем любому другому человеку. Я бы предпочел, чтобы ты просто называл меня по имени, а зовут меня Нориль. Рад, что ты заглянул сюда, молодой человек. Теперь мало кто заходит в храм Ранола.

— Да, вижу, — кивнул Огерн. — Улаган похитил вашу общину, и не сомневаюсь, сделал он это нарочно. Значит, весь ваш город поклоняется ему?

— Печально, но это так, — вздохнул Нориль. — Уж лучше бы мы так не богатели, ведь я вижу, что вместе с нашим богатством растет поклонение Улагану.

— А я видел, что многие из горожан рыбачат, чтобы добыть себе средства на жизнь, — заметил Огерн. — Они-то стали богатыми или нет?

— О да, потому что им есть кому продать свой улов — теперь в городе две-три тысячи торговцев.

— Две-три тысячи? Так много?!

— Да, — подтвердил Нориль. — Большинство из жителей города так и остались рыбаками, но в основном город богатеет за счет больших складов, выстроенных в порту, — там торговцы меняют наши товары на те, которые свозят в Кашало со всего света.

— Я видел, как люди с севера отдавали звериные шкурки и янтарь за золотые бусины, — кивнул Огерн. — Но что толку от этих бусин холодной северной зимой?

— От самих бусин — никакого, ты прав, но прежде чем эти люди покинут Кашало, они наведываются на склады и там купят за эти бусины медные кастрюли, ткани, даже специи, которые привозят с востока, бронзовые наконечники для копий и стрел, сушеные фрукты и снадобья с юга. Так что не волнуйся, за шкурки и янтарь твои северяне получат хорошие товары.

— Что ж, в этом я не вижу никакого вреда, наоборот, это очень хорошо, — неторопливо проговорил Огерн. — Хорошо, когда торговля честная и устраивает обе стороны.

— Главная торговля идет на складах, — продолжал пояснения Нориль. — Наши купцы берут товары у торговцев из Восточного моря в обмен на товары, производимые в Кашало, или покупают их за золотые бусины, — это для нас дело новое, его завезли сюда купцы с востока. Я бы сказал, что это полезно, потому что золотом можно все оценить.

Огерн понимающе кивнул.

— Значит, даже если вашим купцам нечего предложить торговцам Восточного моря, они могут расплатиться с ними золотыми бусинами, а те помогут поменять эти бусины на то, что им нужно.

— Именно так, — подтвердил Нориль. — На самом деле иноземные торговцы прежде всего предпочитают менять свои товары на золото, а потом отправляются на поиски тех товаров, которые им потребны. Ведь куда легче носить с собой пригоршню золотых бусин, чем мешки с товарами.

— Но разве бусины не легче похитить?

— Это верно, и к тому же ими можно уплатить за изысканную еду и питье, за развлечения — нечто такое, чего не увезешь домой. Поэтому иноземным торговцам приходится хорошенько приглядывать за своим золотом, если они не хотят вернуться домой с пустыми карманами.

— А те товары, которые нужны им, привозят со Срединного моря?

— Да. Наши предки облагодетельствовали нас больше, чем, наверное, думали сами, когда догадались выстроить рыбацкую деревушку между двумя морями. Так что примерно через неделю после торговцев с Восточного моря к нам прибывают торговцы со Срединного моря — южане и люди с запада.

— А с севера — нет?

— Нет… Северяне обычно спускаются к Кашало по Великой Реке. Но и они приходят сюда и меняют свои товары на южные и восточные.

— Ясно. Или на золото, если тех товаров, которые им нужны, покуда нет, — понимающе проговорил Огерн. — Но ваши склады так велики, что что-нибудь там всегда найдется.

— Это точно. Потому торговцам с востока не нужно тратить много времени в порту. Да не только им, а всем остальным тоже. У них появляется свободное время, они могут больше ходить по городу.

— Да, пожалуй, эти ваши склады — замечательное изобретение!

Нориль кивнул.

— Так что если наши торговцы от каждой сделки немного берут себе, кто же их за это осудит? Уж конечно, они имеют на это право. Вот, правда, эти развлечения…

— Назови их лучше пороками — ведь я понимаю, о каких развлечениях ты толкуешь! — немного пренебрежительно проговорил Огерн. — Я видел вашу улицу Красных Фонарей и знаю, что она так называется, потому что там над каждой дверью висит фонарь. Но почему?

Нориль вздохнул.

— Женщины зажигают фонари с наступлением темноты, чтобы проходящие по улице мужчины видели их, стоящих в дверном проеме и старающихся завлечь посетителей — тех, кто готов заплатить за то, чтобы дотронуться до них, и даже больше…

— На самом деле? Женщины готовы на такое ради золота? — шепотом выговорил Огерн, понимая, что глупо вытаращил глаза, но не мог с собой ничего поделать. Кроме того, у него противно засосало под ложечкой.

Нориль ответил ему:

— Так много бедных женщин, которые согласны разделить ложе с мужчиной за одну-единственную монетку.

— Не может быть! — воскликнул Огерн.

— Увы, это так, — вздохнул Нориль. — Либо так, либо им приходится голодать, потому что в городах иначе не добудешь себе пропитания.

Потрясенный Огерн отвел взор.

— Говорят, ваньяры поступают с ними хуже, чем другие?

Некоторое время Нориль молчал, потом медленно, тягуче произнес:

— Ничего не могу сказать тебе об этом — только самим женщинам это ведомо. Я слыхал про мужчин, которые твердят, будто бы такие женщины готовы лечь в постель с первым встречным — и на этих встречных я нагляделся, когда однажды отправился на улицу Красных Фонарей. Я пошел туда, чтобы попробовать убедить женщин, что можно жить и иначе, а мужчин — что не стоит развращать женщин. Ну, и конечно, женщины принялись распекать меня за то, что я хочу лишить их привычной и обеспеченной жизни, а мужчины — за то, что я хочу лишить их удовольствий. Но я никак не могу поверить, что женщины все время получают удовольствие, ибо многие из виденных мною там мужчин были страшны как смертный грех. Сомневаюсь, чтобы хоть одна женщина мечтала провести ночь с одним из них.

— Ни один из тех, кто чтит Ломаллина, никогда не обошелся бы подобным образом с женщиной, — задумчиво про говорил Огерн. — Но если бы такое произошло, значит, его вера в Ломаллина ослабела. И ни одна женщина, чтящая Ломаллина, не стала бы совращать мужчину, ибо ее близкие позаботились бы о том, чтобы она не голодала. — Огерн встретился глазами с Норилем и спросил: — Люди с востока привезли сюда не только свои товары, верно?

— Так и есть, — подтвердил Нориль. — Торговцы из Междуречья завезли к нам поклонение Улагану. Мы, конечно, и раньше об этом слыхали, но никому и в голову не приходило молиться Улагану. Ну а торговцы выстроили в его честь храм и принялись восхвалять его как источник своего богатства и благополучия, и многие стали к ним прислушиваться. И все же нынешняя община собралась не за ночь, не за неделю и даже не за год, ведь здесь у нас множество храмов, посвященных самым разным богам — почти у каждого из народов, которые приезжают сюда торговать, свой бог. О да, наши предки поклонялись Ранолу, но терпимо относились и к другим богам и не препятствовали иноземцам строить свои храмы. Может быть, именно из-за огромного количества храмов и богов я слишком поздно осознал опасность того, что в храме Улагана собралась такая многочисленная община — я не понимал этого до тех пор, пока не потерял свою собственную. А следовало бы мне помнить, что война между улинами еще не завершилась, вот только поле битвы теперь переместилось с небес в сердца и души как человеческие, так и других народов.

— Война между улинами? — нахмурился Огерн. — Я слыхал об этом, но только вот это и слыхал, — что такая война есть. Мы, люди севера, знаем только одно, что Ломаллин — бог жизни и наш покровитель и что Улаган — бог смерти, а особенно — смерти людей!

— Это верно, — кивнул Нориль. — Когда творец только-только создал юные расы, Улаган хотел все их погубить, а нашу больше всех. Ломаллин пытался помешать ему и защитить нас — вот так и разгорелась между ними война.

— Из-за нас? — нахмурил брови Огерн. — С чего бы это таким могущественным и возвышенным существам, как улины, воевать из-за созданий, столь мелких и слабых?

Нориль пожал плечами.

— Кто знает? Улины делают что хотят, и у них нет нужды никому ничего объяснять. Я же догадываюсь, что они, некогда бывшие единственными существами, способными мыслить и говорить, теперь возненавидели другие, более молодые расы, которые научились делать почти все, что некогда было подвластно только улинам.

— Не хочешь же ты сказать, что улины увидели в нас какую-то угрозу! Ну, еще эльфы могли бы вызвать у них тревогу — эльфы что-то соображают в магии. И еще тролли, гномы, и дверги, и гоблины, но люди-то при чем? Они-то как раз единственные изо всех почти не владеют магией!

— Зато могут выучиться ей, — сказал Нориль и глубокомысленно поднял указательный палец. — Правда, мало кто способен уделить изучению магии много времени и сил, но все равно это возможно. Нет, я думаю, что улины все же увидели в нас самую большую угрозу для своего превосходства — вероятно, это связано с тем, что только мы одни не желаем сохранять свое место в череде созданий Творца. Мы, люди, горды, мы самонадеянны в своей гордыне. Может быть, именно из-за этого Маркоблин так разозлился на Творца за то, что тот сотворил нас, гордецов, и именно поэтому он стал издеваться над Творцом и создавать тварей, которые как насмешка над людьми.

— Маркоблин… Он ведь был королем улинов, верно?

— Если считать, что у них когда-либо был король, — проворчал Нориль и пожал плечами. — Он был среди них самым лучшим воином, хотя… что такое мастерство во владении оружием, когда вокруг сплошные волшебники, и притом некоторые куда более искушены в магии, чем он? И все же, если уж и был у улинов король, так это был Маркоблин хотя бы только потому, что больше никому не пришло в голову оспаривать.

— И все же он владел магией настолько, чтобы творить созданий похожих на изуродованных людей?

— Нет… Для этого он вынужден был обратиться к волшебному кузнецу Аграпаксу. Представь себе только… Маркоблин идет с одной горной вершины на другую, земля трясется при каждом его шаге, камни катятся вниз по склонам…

— Эй, Аграпакс! — крикнул Маркоблин. — У меня есть для тебя работенка!

— У меня и без тебя дел хватает, — язвительно ответил кузнец и пристально глянул на камни, которые разлетелись в стороны под ногами Маркоблина. — Ты никого не проведешь своими хитростями, Маркоблин. Ты не больше и не лучше никого из нас, и уж конечно, не тяжелее, так что мог бы дурачиться и оставить мои горы в целости и сохранности.

Маркоблин побагровел. Дерзкие слова уже были готовы сорваться с его языка, но ему нужна была помощь Аграпакса, и он понимал, что без кузнеца ему не обойтись. Маркоблин тут же уменьшился и ростом стал не выше, чем три человека, поставленных друг на дружку. Земля перестала трястись под его ногами. Наконец он спрыгнул с вершины последней горы и оказался около кузницы Аграпакса. Рядом с кузницей шипело и булькало озерцо расплавленной магмы — оттуда Аграпакс добывал все необходимое для своей работы.

— Вот не знал, что это ты создал эти горы.

— Не я, — буркнул Аграпакс, понимая, что король не станет просить у него прощения, как, впрочем, и любой другой улин. — Я их только подправил маленько. Но зачем ты явился, Маркоблин? У меня дел по горло и трепать языком попусту некогда.

Что ж, Маркоблин знал, что сердитый кузнец его недолюбливает, да и вообще ему мало до кого и до чего есть дело, кроме его работы. А раз так, значит, ничего хорошего от него ждать не приходится. Следовательно, Аграпакса надо было перехитрить.

— А я пришел с тобой поспорить.

— Я ни с кем не спорю. Пустая трата времени. — И кузнец отвернулся.

— Ну, тогда считай, что это вызов. Есть вещь, которую ты не сумеешь сделать.

Аграпакс медленно повернул голову. Глаза его налились кровью.

— Чтобы я чего-то не сумел сделать? Нет ничего на свете, чего бы мне было не под силу изготовить, разве что если не говорить о живых созданиях и самом мире?

— А вот я как раз про живые создания и говорю, — осклабился Маркоблин. — Я так и думал, что тебе их не сработать.

— Конечно, не сработать, — буркнул кузнец, теряя всякий интерес к разговору.

— Вот-вот, чтобы они были не по-настоящему живые! — не унимался Маркоблин. — Не суметь тебе этого!

— Чтобы не по-настоящему живые, это я могу, — бросил через плечо Аграпакс. — Но зачем мне это сдалось?

— Да не суметь тебе! Ты и этим никогда не занимался!

— Никогда? — фыркнул кузнец и поднял молот. — Разве ты не помнишь бронзового человека, которого я выковал, чтобы напугать богинь?

— Чего же не помнить… помню. Помню, что они только хохотали. Это же был мужик без… ну ты помнишь без чего. Я‑то ведь не про металлических людей толкую, а про таких, чтобы из плоти были! Таких ты никогда не делал!

— Нет. Потому что плоть живая. — Кузнец развернулся к Макроблину, но посмотрел не в глаза ему, а сквозь него. — А ведь это интересно…

Сердце Маркоблина подпрыгнуло и забилось чаще. Он понял, что рыбка схватила наживку. Вот только бы умело подтянуть крючок…

— Вот бы так, чтобы и плоть была вроде бы как живая, а все-таки как бы и не на самом деле… ну и чтобы с виду на людей было похоже!

— Может, и получится… да, может, что и получится, — пробормотал кузнец и медленно кивнул. — Давай поглядим, получится или нет.

Он отвернулся и как бы позабыл про Маркоблина.

— Но только чтобы на этот раз у них было то, чего не хватало тому, бронзовому! — напомнил Маркоблин. — Ну, пусть не то, что мужику потребно, пусть будет щель какая-нибудь, чтобы оттуда мог вылезать новенький — такой, знаешь, чтобы он как бы спал… Сделай так, чтобы раз в год у них появлялось потомство…

Маркоблин улыбнулся. Рыбка заглотнула крючок и теперь висела на леске. Он отвернулся, дав Аграпаксу возможность умножить улов.

Так они и появились — целое войско человекоподобных уродцев. Они выходили из кратера, похожие на фигурки, вылепленные из сырого теста, отдаленно напоминавшие людей. Туловище их снизу было расщеплено — так получилось подобие ног. Из прорезей по бокам торчали руки, а сверху торчал комок теста — голова. Щелочки глаз, дырочки вместо носа и рта — жестокая издевка над внешним видом людей.

— Ну, скажи теперь, что я не умею их делать! — крикнул Аграпакс.

— Можешь, можешь! У тебя отлично получилось! — Маркоблин правильно понял, что теперь пора потешить честолюбие кузнеца. — И что, все они появились из первых двух?

— Да нет. Я так увлекся, что сотворил целую сотню, а каждый из них произвел на свет других, вот и получилась еще сотня. Но как только я увидел, как быстро они размножаются, я немножко все подправил и сделал так, чтобы потомство у них появлялось только раз в год.

— Ну… это же слишком медленно! — воскликнул Маркоблин. — Мне нужны тысячи, десятки тысяч! Сделай их больше, кузнец, сделай еще!

— Устал я, — пожаловался Аграпакс и пожал громадными мускулистыми плечами. — Нет. Они мне надоели. Пусть живут теперь сами, как хотят.

Лицо Маркоблина омрачилось гневом.

— Ты должен сделать для меня еще таких же! Еще! Целое войско.

Аграпакс одарил Маркоблина ледяным взглядом.

— Сколько хочу, столько и делаю, Маркоблин, и ни одним больше.

— Я поколочу тебя! — взревел Маркоблин. — Честное слово, если не сделаешь, как я хочу, я убью тебя, потому что иначе ты мне не нужен!

— Убьешь меня? Да что ты говоришь? А где же ты добудешь себе копье, когда твое нынешнее сломается? Где раздобудешь новое оружие, новый щит, когда твой нынешний треснет под ударом вражеского топора? А щит треснет, не сомневайся, как только погибнет тот, кто выковал его. — Аграпакс усмехнулся и покачал головой. — Нет, Маркоблин, не думаю я, что ты меня убьешь, — ну а если тебе охота меня поколотить, тебе придется найти меч под стать моему молоту. — И кузнец воздел над головой огромный молот. — А твой меч, который выковал для тебя я… стоит мне ударить по нему молотом — он тут же станет хрупким и разлетится на кусочки.

Маркоблина так и затрясло от злости, но что он мог поделать! Он только пялился на Аграпакса да зубами скрипел.

— А вообще-то не бойся. Это твое войско получилось замечательно. Воины живучи, очень сильны, и их трудно убить — на самом деле, для того чтобы их уничтожить, их надо разрубить на множество маленьких кусочков и раскидать эти кусочки в разные стороны. Ну а я… Я еще много разных чудес выкую своим молотом, вот только этих уродов больше делать не стану. — Аграпакс перебросил молот через плечо и зашагал прочь. — Пойду к себе в кузницу. И больше ко мне не приставай.

Маркоблин жег взглядом его спину, но кузнец не передумал. И действительно, Маркоблин с ним ничего поделать не мог. Что ж, оставалось одно — обойтись тысячей уродцев. И Маркоблин отправился вниз по склону горы, чтобы начать командовать своим новым войском.

— А Творец разгневался? — спросил Огерн.

— Если и разгневался, то виду не подал, — ответил Нориль. — Похоже, ни до Маркоблина, ни до уродов этих Творцу никакого дела не было. А Маркоблин злился и распалялся все сильнее, настроение его становилось все мрачнее и мрачнее. Он ни с кем не разговаривал, только гонял и гонял по горам своих уродцев, приглядывая за тем, как они размножаются, и готовил их к битве, которая другим улинам могла привидеться только в страшном сне.

Но один из улинов не смолчал. Ломаллина ужаснуло такое богохульство.

— Ты поступил дурно, — сказал Ломаллин Маркоблину. — И боюсь, способен на худшее. Неужто ты способен отрицать самого Творца?

— А это не твое дело, мудрец, — прошипел Маркоблин.

Он называл Ломаллина мудрецом, ибо тот больше других улинов был искушен в магии. Другим, почти столь же искушенным, был Улаган, помимо этого слывший отличным воином и уступавший в боевых искусствах только Маркоблину.

— Нет, это мое дело, это дело всех улинов! Если Творец решит наказать тебя, он может наказать заодно и всех нас!

— Он не настолько несправедлив, тебе ли этого не знать? Если он затаил на меня обиду, отомстит он только мне одному.

Это было правильно, но Ломаллин все же не успокоился. К несчастью, он поведал о своей тревоге Нарлико, а тот был болтлив. Он разболтал о случившемся всем остальным улинам и те решили, что Маркоблин всех и предал и навлек на их головы беду. Многие растревожились не на шутку и избрали Нарлико своим вождем, чтобы он повел их против Маркоблина и они бы все вместе остановили его.

Но другая половина улинов ненавидела людей, она радовались тому, что Маркоблин их высмеял, а вместе с людьми — и Творца в придачу. Они задирали Нарлико и его сторонников, называли их защитниками людей и требовали, чтобы они оставили Маркоблина в покое и дали ему делать то, что он хочет. Нарлико в ответ привел всех улинов, которые встали на его сторону, к Маркоблину, дабы потребовать, чтобы он уничтожил всех недочеловеков. Но когда они встретились, оказалось, что Маркоблин — во главе человеконенавистников, а колдун Улаган — его правая рука.

И грянула битва.

Глава 18

Такая война, наверное, могла длиться целые столетия! — воскликнул Огерн. — Ведь дрались боги!

— Она длилась вовсе не так долго, — покачал головой Нориль. — Ибо улины бессмертны только лишь в том смысле, что не могут умереть от болезни и старости. Их можно убить — и в особенности на это способны сами улины. Первым погиб Нарлико.

Огерн улыбнулся:

— Что ж, это справедливо. Нечего ему было высовываться.

— Да кто ты такой, чтобы судить богов? — возмутился Нориль, и глаза его вспыхнули.

Огерн смутился, однако все же ответил:

— Я думаю, что Улаган был плохой, злой, о мудрец. Неужели Нарлико был намного лучше его?

— Он хотя бы встал на правую сторону, — проворчал Нориль.

«Значит, на нашу», — подумал Огерн. Но тут он вспомнил о гибели своего племени, о покалеченных рыбаках и промолчал.

— А кто же занял его место?

— Улин по имени Даглорин, который обладал качествами отсутствующими у Нарлико. Он свято верил в то, что нужно хранить верность Творцу и благосклонно относиться в юным расам.

Огерн нахмурился.

— Ну а как же Ломаллин? Ведь именно он решился на битву?

— Он так и оставался правой рукой Нарлико, а затем стал помогать Даглорину, но утверждал, что он не воин, хотя и был великим мудрецом и магом. Многие улины погибли и с одной стороны, и с другой, но защитников человечества погибло больше, чем человеконенавистников, и тогда Даглорин в отчаянии воззвал к Ломаллину…

— Выстрой для нас крепость, Ломаллин, — взмолился Даглорин. — Если у нас не будет укрепления, нам конец. Как это ни смешно, мы воюем за то, чтобы вызволить творения Аграпакса, а Маркоблин шлет и шлет их против нас!

— Он сказал им, будто бы мы хотим лишить их жизни, — с горечью пояснил Ломаллин. — Хотим их уничтожить. Я же такого никогда не говорил — я сказал только, что он был не прав, когда упросил кузнеца изготовить этих несчастных, и что теперь ему следовало бы предоставить их самим себе, дабы они выбрали себе такую судьбу, какую захотели. А разве не странно, что Аграпакс теперь держится в стороне?

— По крайней мере он перестал делать новое оружие, — вздохнул Даглорин. — Но если мы потеряем еще воинов, нам придется, обороняясь, швыряться камнями!

— Швыряться камнями… — Ломаллин пробормотал эти слова и устремил взгляд в пространство.

А потом он отправился на юго-восток и собрал там много громадных камней. Он поставил эти камни по кругу — высокие камни, вдвое выше любого из улинов, — а сверху положил на них каменные перекрытия. А потом он передал каждому свое могущество и тем самым воздвиг в промежутках между камнями невидимую стену, еще более непроницаемую, чем сами камни. Даглорину эта крепость очень понравилась, и все защитники людей собрались там, хотя бы для того, чтобы чувствовать себя в безопасности. Но в первую ночь вокруг каменного кольца собралась шайка гоблинов. Страшилища бесновались — они выли, стенали и кидались на невидимую стену. Покуда другие улины гадали, с чего бы это такие маленькие создания так разозлились на них, Маркоблин и его войско напали на них, решив застать врагов врасплох — они думали, что небо над каменным кольцом не защищено. Но Ломаллин и там свил невидимую защитную сеть, и человеконенавистники никак не могли сквозь нее пробиться. Они яростно визжали и вопили, но поделать ничего не могли.

— Даже здесь они нападают на нас без предупреждения! — вскричал Даглорин. Они уже успели соблазнить одну из юных рас и восстановить их против нас! Они готовы убить нас спящими. Нет, этому предательству конец должен быть положен здесь и сейчас! Вперед, на врага! — И он вывел защитников людей на бой, чтобы пролить кровь своих сородичей, улинов.

— Бой, мой друг, вышел кратким и жестоким. Маркоблин пытался прорубиться через толпу дерущихся к Даглорину и убить его — ведь именно Даглорина он почитал своим злейшим врагом. А Даглорин хотел убить телохранителя Маркоблина, чтобы затем прикончить самого короля, — что, как думал Даглорин, могло решить исход сражения. Улины начали уставать, удары их становились все грубее. Многие напрочь забыли о том, что владеют магией, и поэтому все свелось в физической силе. И чем сильнее утомлялись улины, тем меньше сноровки проявляли в драке. Но наконец гоблины взобрались на верхушки высоких камней и продолжили свои попытки отвлечь защитников людей, и в каком-то смысле это им удалось. Ломаллин за несколько мгновений перестал защищать Даглорина и силой своей магии разогрел камни, и тогда гоблины посыпались с них на землю, потому что сильно обожгли пятки. С того дня все гоблины возненавидели Ломаллина и поклялись мстить ему. Помнят об этом и нынешние гоблины, позабыв о том, что ожоги на пятках их далеких предков зажили и они остались в живых. Зато погибло много улинов, потому что, покуда Ломаллин разгонял гоблинов, Маркоблин пробился-таки к Даглорину, и они сошлись в последней схватке — меч и щит Даглорина против боевого топора и щита Маркоблина.

Железо било по железу, и в разные стороны разлетались снопы искр — они улетели на тысячу миль от поля боя и поджигали целые леса. Лилась кровь, и струи ее, стекаясь, образовывали моря, а моря растекались реками. Одно из таких морей существует до сих пор — море запекшейся, высохшей улинской крови. Но в конце концов Даглорин не успел заслониться щитом, и топор Маркоблина пробил его грудь. Нов это же мгновение широченный меч Даглорина снес голову короля. Голова пролетела много миль и упала, проделав в земле огромную вмятину, а посередине этой вмятины образовалась большая черная дыра — в том самом месте, где голова Маркоблина пробила землю насквозь и утонула в подземном огненном море. Кто знает, может быть, она всплыла потом снова на поверхность земли и стала одним из новых чудес Аграпакса. А тело Даглорина упало с невидимой крыши каменной крепости, а те немногие улины, которые еще уцелели, отступили и опустили оружие, одолеваемые неведомым трепетом, потрясенные обилием пролитой крови. Защитники людей подняли с земли труп своего предводителя и унесли его для погребения в горы, а человеконенавистники ушли прочь, один за другим, и каждый искал, куда бы ему скрыться от очей смертных, дабы уединиться, залечить раны и найти покой.

Огерн нахмурился.

— Но покой не наступил.

— Наступил на некоторое время, — поправил его Нориль. — Если точнее, то на несколько столетий.

— А потом?

— А потом Улаган забрал себе мантию поверженного короля, — вздохнул Нориль, — и пошел по его стопам. Но Улаган — куда более могущественный колдун, чем был в свое время Маркоблин, и ему гораздо сильнее хочется уничтожить все юные расы — это его волнует даже больше, чем собственное возвышение и слава. Поэтому-то он и страшнее Маркоблина.

— Но Ломаллин равен ему в колдовстве?

— Равен и так же велик. А теперь он искушен и в боевых искусствах, — кивнул Нориль. — Ранол по возможности предпочел бы не драться, но, увы, это невозможно, поэтому он принимает бой. Теперь в живых осталось совсем немного улинов, а еще меньше осталось таких, которые жаждут добиваться вместе с Улаганом его безумной, жестокой цели. Потому бог крови старается ополчить против зеленого бога все меньшие расы. И если когда-нибудь Улагану удастся одолеть Ранола, он обратит свою силу против тех рас, которые сражались на его стороне, — вот только пока мало кто из его сторонников верит в это. Они думают, что это заведомая ложь, распускаемая сторонниками Ранола.

— И они узнают правду лишь тогда, когда будут умирать в страшных муках, — кивнул Огерн. — Но как же пророчество, мудрец? Я слышал, будто бы существует такое пророчество: Ломаллин станет сильнее Улагана, только если умрет. Но как багряный бог осмелится убить Ломаллина?

— Может быть, он и не решится на это, может быть, он к этому и не стремится. Может быть, он хочет только захватить Ранола, заковать его в кандалы и наложить такое заклятие, чтобы тот никогда не смог освободиться от этих оков.

Огерн поежился.

— Я бы предпочел, чтобы меня сразу убили.

— Улаган на это никогда не пойдет, — покачал головой Нориль.

Огерн вышел из храма с легким сердцем, однако не без смятения. Прежде ему никогда не доводилось с такими подробностями слышать историю вражды богов. И как они могли быть богами, если ссорились из-за людей? И Огерн решил, что все же, наверное, Ломаллин в чем-то сильно отличается от Ранола или, вероятно, старый жрец рассказал ему всю историю неправильно.

Все это, безусловно, очень важно, но между тем сейчас Огерна больше волновало другое. Теперь прежде всего следовало предупредить жителей Кашало о грозящей беде — нашествии ваньяров и помочь им приготовиться к этому нашествию. Если они поверят Огерну. Если они решат драться. И Огерн отправился на поиски Лукойо. Полуэльфа он нашел сидящим на ступеньках дома на той самой улице, где они расстались. В руке Лукойо сжимал кубок и болтал с двумя хихикающими красотками. При взгляде на них Огерна передернуло. Во-первых, от обилия краски на их лицах, во-вторых, от того, как распутно они себя вели. Потому и голос у него, когда он заговорил, прозвучал более хрипло и резко:

— Эй, лучник! Чем ты тут занимаешься? Лукойо поднял глаза — изумленный и готовый дать отпор, но, увидев Огерна, прислонился к стене с невинной усмешкой.

— Как это чем? Пью вино с далекого юга и болтаю с двумя очаровательными девочками. Я уже отведал плодов из Куру и Хенжо, которые сюда привезли на кораблях. И то, и другое мне очень понравилось, а вот это, из Египта, немного кисловато.

— Кисловато, это даже я чувствую, — буркнул Огерн и поочередно посмотрел на обеих женщин. Ну, если это девочки, то он тогда — медвежий папаша! — Ну а что же ты на крыльце сидишь, а не в доме?

— Да жарко в доме, — ответил Лукойо после того, как женщины похихикали. Он им подмигнул и продолжил свой ответ Огерну: — А тут прохладно. Ну и потом… я им отдал все свои золотые бусины… и серебро. Нужно пойти еще раздобыть.

— Да уж, придется, — мотнула головой одна из девиц, а другая рассмеялась и прижала кубок к губам Лукойо.

Огерну стало тревожно. Сколько людей мог тут ограбить Лукойо, прежде чем его поймают?

— Стало быть, — проговорил Огерн, — за услуги этих женщин ты не платишь?

— Нет, — сказала та, что сидела слева от Лукойо. — Мы сами вышли потрепаться с ним, а наш хозяин нам позволил, потому что на улице мы можем поймать посетителей.

— Но поцелуйчик у тебя я все-таки украду, — заявил Лукойо, повернул голову к женщине, и поцелуй их получился Долгим и страстным.

Огерн покраснел и обратил свое внимание к другой женщине:

— Как у вас в городе наказывают за кражу?

От его угрюмого тона женщина нахмурилась и ответила:

— Отрубают ту руку, за которую поймают вора!

— Да? Тогда ты должна мне язык отрезать! — И Лукойо усмехнулся своей правой соседке.

— Да что ты, мне такое и в голову бы не пришло, поспешно воскликнула женщина, — мне от твоего языка столько радости!

Но она Лукойо так поцеловала и так прижалась к нему, что Огерну стало ясно: ей гораздо интереснее самой возбуждать полуэльфа, а вообще-то ей все равно, кто это будет — он или еще какой-то прохожий.

Огерну все это начинало надоедать. Как только женщина оторвалась от Лукойо, кузнец схватил полуэльфа за руку и рывком поставил на ноги.

— Пошли! У нас дел полно!

Лукойо набычился, попытался вырваться.

— Куда спешить? — огрызнулся он и вернулся взглядом в девицам. — Вообще-то спешить надо, — надо же мне раздобыть золотишка… — Он подхватил свой колчан и суму с луком и перебросил их через плечо. — Пока, девочки! Передайте от меня привет вашим сестренкам!

— Так ты что, покидаешь нас, что ли? — притворно скуксившись, проворковала одна из девиц.

— Только для того, чтобы поскорее к вам вернуться! — сказал Лукойо, наклонился, поцеловал девиц по очереди, а они обе похохотали и пожеманничали на прощание. Лукойо вздохнул и больше притворно, нежели от души, помахал девицам рукой и отвернулся.

Огерн шагал рядом с полуэльфом, не решаясь спросить, как это вышло, что Лукойо так быстро забыл о своей возлюбленной бири.

Вместо этого он спросил:

— Сколько им лет?

— Одной семнадцать, — ответил Лукойо, — а второй двадцать.

Огерн молча шел рядом. Ему показалось, что смой с этих «девочек» краску, и окажется, что им все тридцать. Наверное, жизнь у них нелегкая.

Как только они ушли с улицы Красных Фонарей, Лукойо так быстро нырнул в какую-то лавку, словно уже не раз бывал там. Огерн пошел за ним. Оглядевшись, он увидел много небольших столов, за которыми сидели люди и что-то пили из пузатых глиняных кружек. Некоторые еще и ели, и вкусные запахи напомнили кузнецу, как давно он ел в последний раз.

— Дело к вечеру, пора бы и перекусить, — объявил Лукойо и уселся за столик около стены. — Пил я много, а ел маловато.

— И как же мы попросим, чтобы нам дали еды? — спросил Огерн, усевшийся напротив полуэльфа.

Лукойо вытащил серебряную бусину.

— А я наврал их хозяйке, у меня все-таки осталось немного бусин.

Проходившая мимо женщина с подносом заметила блеск серебра и улыбнулась полуэльфу:

— Хочешь обменять свое серебро на еду и пиво?

— Да, поменял бы, — улыбнулся в ответ Лукойо. — Только чтобы с тарелками ты мне принесла сдачу — медные бусины, по две на каждого из нас.

— Женщина кивнула и удалилась, пробираясь между стольками к двери в дальней стороне. Лукойо проводил ее взглядом.

— Ежели бы ее вымыть да причесать, так очень даже ничего была бы.

— Ты что, ни о чем другом не можешь думать, что ли? — раздраженно проговорил Огерн.

— Лукойо только рот открыл, чтобы ответить, как от дверей послышался крик, от которого все сидевшие за столиками замерли:

— Сюда!

И все увидели пятерых воинов, которые вошли в дверь следом за стариком. Тот указывал на стол, где сидели Огерн и Лукойо. Лукойо побледнел и потянулся за ножом, но Огерн протянул руку и остановил его:

— Не бойся, это жрец из храма Ранола.

— Жрец? — Лукойо обернулся и одарил Огерна изумленным взором. — Ты что, за весь день в этом городе, где столько развлечений и радостей, нигде не побывал, кроме храма?

Нориль и воины подошли к столу. Остальные посетители расступались, давая им дорогу. Подойдя поближе, Нориль кивнул Огерну. Огерн встал и поклонился ему:

— Приветствую тебя, о мудрец!

— И я приветствую тебя, Огерн. Эти люди, которые пришли со мной, королевские воины. Они пришли, чтобы пригласить тебя в палаты короля.

— Что ж, дела таковы, что я не откажусь посетить короля, — отозвался Огерн, невесело усмехнувшись.

Лукойо посмотрел на кузнеца так, словно тот лишился рассудка, но Огерн продолжал:

— Могу я поинтересоваться, почему мы удостоились внимания короля?

— Вы только что прибыли с севера, — отвечал Нориль. — А королю оттуда поступают тревожные вести.

Лукойо устремил на жреца взгляд, полный волнения.

Огерн кивнул, догадываясь, что это за вести.

— Мы пойдем к королю, верно? — проговорил он с нажимом на последнее слово и выразительно глянул на Лукойо. — Или ты не желаешь стать гостем короля?

Лукойо смотрел на кузнеца, удивляясь тому, что Огерн способен на двусмысленность. Лукойо понял, на что намекал этот дикарь. Если он будет продолжать красть, так или иначе придется отправиться в гости к королю.

— Ну если нам отведут там жилье поприличнее, — пожал плечами полуэльф, — то почему бы и нет? Пошли.

И они последовали за воинами к выходу, сопровождаемые взволнованным шепотом посетителей.

— Как ты меня нашел, это я догадываюсь, — сказал Огерн Нориль. — Но как ты узнал тревожные вести?

— Король велел передать эти вести всем верховным жрецам разных храмов и спросить, говорили ли им что-нибудь об этом их боги, — отвечал Нориль. — Вот я и подумал, может быть, тебе что-нибудь известно о том, что творится на севере.

— Вашу тревогу вызывают вести о том, что в пути на юг находятся войска с быстрыми повозками, которые везут лошади?

Нориль уставился на Огерна.

— Значит, ты о них что-то знаешь?

— Так ведь мы поэтому и пришли в Кашало, — сказал Огерн. — Мы пришли, чтобы предупредить вас о возможном нашествии, вот только я не мог сообразить, кому сказать об этом.

— Гонцы короля сделали это за тебя, — кивнул Нориль. — И пока этим варварам до города несколько дней пути, если они будут двигаться так же быстро.

— Что ж, тогда еще есть время хоть что-то предпринять, — пробормотал Огерн. — А у короля какие намерения?

Нориль медленно ответил:

— Думаю, именно об этом он и хочет с тобой поговорить.

Король оказался мужчиной высокого роста — почти такого же, как Огерн, и такого же крепкого телосложения. Вот только вместо мехового килта на нем были королевские одежды, и еще у короля имелось небольшое брюшко.

— Так значит, ты вождь племени, — сказал король, обменявшись с Огерном рукопожатием.

Лукойо понял, что монарх знал об этом заранее.

— Да, — отвечал Огерн, — и я польщен тем, что вы знаете наш язык, о король!

— Это ты мне льстишь, — отшутился король. Вероятно, из-за того, что Огерн был вождем, король разговаривал с ним, как с равным. — Наши торговцы частенько имеют дело с племенами бири, а я стараюсь изучать языки всех племен, с которыми мы торгуем. Вот только я знаю, что выговор у меня просто варварский.

— Все равно вы преуспели больше меня, — проговорил Огерн. — Потому что я вашего языка совсем не знаю. Вот может быть, мой спутник уже успел выучить словечко-другое.

Лукойо покраснел и отвел глаза.

— Но ты думаешь, что словечки эти такие, какие нельзя произносить в присутствии короля? — усмехнулся король. — Не смущайся, друг мой, я знаю всякие слова. — Но тут он нахмурился и, поглядев на Лукойо более внимательно, спросил: — А ты настоящий бири?

— Приемный, — усмехнулся Лукойо. — Но я тоже видел ваньяров.

— Ваньяров, да… вот как они называются. — И король повернул голову к Огерну. — Как близко вы их видели.

— Мы с ними дрались, — проворчал Огерн. — Они сильны и упрямы, одолеть их непросто.

— Что ж, увы! — И король отвернулся, нервно потирая руки. — Мой гонец говорит, будто бы они растянулись всей равнине, насколько видит глаз! Конечно, они превосходят мое войско. Их будет сто против одного моего воина. Как же мы выстоим против них?

— Во-первых, — неторопливо протянул Огерн, — передвигается все племя. Поэтому среди тех, кого видел ваш гонец, воинов не больше четверти.

— Только четверть? Что ж, это гораздо лучше! Тогда их будет двадцать пять против одного моего воина! — Король покачал головой. — Все равно много, друг мой, все равно много! Как нам выстоять? Может, лучше сдаться?

В беседу вступил Лукойо:

— Если вы сдадитесь, они изнасилуют всех ваших женщин, заберут в рабство тех из детей, кого не убьют, перебьют всех стариков и воинов. Часть воинов они могут оставить в живых, но только для того, чтобы их искалечить — их кастрируют и подрежут сухожилия. — Лукойо покачал головой. — Может, конец один и тот же — и все же я стал бы сражаться.

— Верно, — подхватил Огерн. — Если конец один, то почему бы и не посражаться?

— Хорошая мысль. И сказано хорошо. — Король кивнул и сдвинул брови. — Что еще вы знаете о них, что могло бы помочь нам отбить нападение ваньяров?

— Они служат Улагану, — отозвался Огерн. — Стало быть, вам надо старательно приглядывать за храмом багряного бога и за большинством его почитателей.

— Не хочешь же ты сказать, что они могут выступить против родного города?

— Да нет, конечно, мы такого сказать не хотим! — воскликнул Лукойо. — Но почему бы не избежать лишнего риска?

— И это верно, — медленно кивнул король. — Что еще?

— Мы слышали, будто бы ваньяры легко захватили деревни из-за того, что те не были обнесены стенами.

— Точно, — кивнул Лукойо. — Говорят, они на своих повозках могут промчаться по всей деревне и на скаку убивают кто попадется под руку.

— Значит мы должны выстроить стену! — Король еще сильнее нахмурился. — Но как это сделать… всего за несколько дней.

— Нужно сделать так, чтобы работали все до единого жители Кашало, — сказал королю Огерн и добавил с уверенностью вождя племени: — Кроме того, все до единого должны будут сражаться. Вы сами не знаете, какой силой обладает ваш город, король! Каждый мало-мальски сильный мужчина может стать воином, а каждая женщина пусть готовит для них стрелы.

Лукойо согласно кивнул:

— Пусть работают по два часа на строительстве стены, а потом на отдых приходят ко мне — я могу обучить горожан стрельбе из луков.

— Верно, только из бирийских луков! — обрадовался Огерн. — У ваньяров луки крепкие, но стрелы летят недалеко! Если вам удастся найти сотни две лучников, которые освоят стрельбу из бирийских луков, они угробят множество ваньяров еще до того, как те приблизятся к городу!

— Да, но где возьмешь столько луков всего за несколько дней? — помрачнел Лукойо. — Дереву же надо подсохнуть как следует!

— У многих из моих людей уже есть луки, — медленно проговорил король. — Некоторые до сих пор стреляют рыбу на мелководье стрелами.

— Да, не скажешь, что это дальняя стрельба, но глядишь — может, и этих луков хватит. Скажите мне, луки эти сделаны из длинных прутьев? Или из двух рогов, связанных вместе куском обработанного дерева, как у ваньяров?

— Эти луки сделаны из костей китов, которые плавают в Срединном море, они гибкие и крепкие, но они не деревянные.

Лукойо выпучил глаза.

— Луки из рыбьих костей? Я на это должен взглянуть!

— А как думаешь, они будут стрелять так же далеко, как те, про которые ты говорил? — поинтересовался король, явно волнуясь.

— С радостью сам узнаю ответ на этот вопрос, — воскликнул полуэльф и схватил Огерна за руку. — Пойдем, кузнец. Дел по горло.

Но за другую руку Огерна схватил король и устремил на него долгий, проникновенный взгляд.

— Кузнец! Так ты еще и кузнец?

Огерн кивнул:

— Точно.

— А магию знаешь?

— Всего лишь несколько заклинаний, да и те… словом, они для проверки и закалки железа и бронзы, — смущенно отозвался Огерн.

— Может и этого хватит. — Вперед выступил Нориль. Его глаза радостно сверкали. — В храме Ранола, — сказал он, — может хватить и этого.

Глава 19

Рыбаки, конечно, умели обращаться с копьями — правда, для них привычнее была трехзубая острога, древко которой было не длиннее двух ярдов. Так что их довольно быстро удалось выучить бросать длинное копье. Кроме того, Огерн и Лукойо обнаружили, что вследствие давней привычки бить рыбу из лука жители Кашало — весьма искусные лучники. Более того — стрельба из лука оказалась излюбленным развлечением горожан. По вечерам мужчины и женщины собирались в садах и стреляли из лука по соломенным мишеням, с виду очень похожим на крупных рыб. Лукойо только пришлось поставить соломенное чучело рыбы на хвост, и оно стало ростом с человека. Луки кашальцев Лукойо понравились — ребра китов, из которых их изготавливали, имели нужный изгиб. Стреляли они пусть и не так далеко, как лук Лукойо, но все же дальше, чем ваньярские луки.

Кроме того, горожане оказались сильны в рукопашной схватке. Вот, собственно, и все. Других приемов боя кашальцы не знали. Огерн обучал их бою на палках, однако его передергивало при мысли о том, что этим мирным рыбакам и торговцам всего лишь после нескольких дней обучения придется драться на мечах с опытными воинами. Но Огерн все же учил их тому, как отражать палками удары мечей, а кузнецам показал, как обить палки железом. Затем он удалился в затвор вместе с Норилем, дабы изучать магию.

Лукойо сдержал готовые вырваться слова раздражения и продолжил обучение лучников. К счастью, в Кашало нашлись опытные строители. На складах отыскалось много бревен, привезенных с севера. Они лежали там вперемежку с редким дорогим деревом с юга и строительным камнем. Король утихомирил огорченных купцов — напомнил им, что если на город нападут ваньяры, то от их товаров не останется и следа, да и живы они не будут — ни они, ни их жены, ни дети. Купцы открыли склады, ворча насчет того, что надо бы все же с ними рассчитаться ими вернуть им строительные материалы после того, как гроза минует. Словом, все были при деле: торговцы, рыбаки и рабочие по очереди упражнялись на стрельбище, а потом трудились на сооружении крепостной стены, где строители учили их тому, как строить, наверное, самое дорогое на свете укрепление: обычные ель и сосна соединялись в этой стене с гранитом и базальтом из близлежащих каменоломен, но местами к ним примешивались мрамор, кедр и черное дерево.

И все это время посыльные короля не сидели без дела, хотя людям на глаза попадались редко. Многие из почитателей Улагана исчезли, потом их нашли, разъяренных, но невредимых, в погребе под королевскими палатами. Единственного жреца, который отважился покинуть храм Улагана, обнаружили убитым под деревом, в луже крови. После этого случая другие жрецы предпочли носа из храмов не высовывать.

Пока происходило все это, Огерна и Нориля видели только издалека. Они бродили за колоннами храма Ранола. Но оттуда, от колоннады, тянулись облака пара, насыщенного едкими и непривычными запахами. Все гадали, какой это магией занимаются кузнец и жрец, однако стоило кому-то полюбопытствовать, как этот любопытный тут же исчезал в тени. Эти любопытные и были одними из первых, кого впоследствии обнаружили в погребе под дворцом. Они кричали и пытались доказать, что ни в чем не виноваты, но король слушал их крайне недоверчиво, ибо у всех этих «невинных» имелись татуировки в виде головы шакала, что изобличало преданных почитателей Улагана.

Как только лазутчики сообщили, что войско ваньяров находится в считанных днях пути от строящейся городской стены, Огерн оставил занятия магией Норилю и жрице богини Рахани — этой жрице Нориль доверял, да она и сама предложила свою помощь. Так что Огерн ушел от них, собрал небольшой отряд королевских воинов, чтобы повести их на врагов.

— Почему это ты нас поведешь? — возмутился начальник гвардии. — Мы были воинами всю нашу жизнь. А ты? Ты — только тогда, когда тебе это нравилось!

— Я был воином, — поправил его Огерн. — И я им остался. Бири — всегда воины, даже тогда, когда они охотятся или рыбачат, даже тогда, когда они куют железо. А лесной воин знает такие хитрости, какие неведомы воинам, привыкшим сражаться на поле.

Начальник гвардии набычился, сощурил глаза.

— И у тебя хватает дерзости заявлять это нам в лицо?

— Хватает. И я сделаю еще кое-что, — кивнул Огерн. — Я докажу, что все именно так, как я говорю, но только тем из ваших людей, кого я выбрал, а не тебе. Законы города ты знаешь, так что останешься тут и возглавишь оборону.

Начальник гвардии покривился:

— Это — твое боевое искусство? Ты уведешь войско стену, а я буду командовать оставшейся горсткой здесь.

— Верно, — кивнул Огерн. — Но лучниками будет командовать Лукойо.

— Я останусь здесь? — возмутился полуэльф. — Да я вдвое хитрее тебя, охотник! Вдвое увертливее! Вдвое ловчее!

— Вдвое — как лучник, — согласился Огерн.

Лукойо вздернул подбородок.

— Ты знаешь только леса! А меня растили в полях. Мы шли за большими стадами. И уж конечно, привычки этих коневодов мне яснее, чем тебе!

— Я сумею разобраться, — отрезал Огерн. — Стоит мне только увидеть, куда покатятся их колесницы. Ты должен остаться, Лукойо. А как только настанет время выводить лучников, ты их выведешь.

С этими словами Огерн ушел.

С собой он взял двадцать человек. Они пошли вдоль берега реки, русло которой пролегало футов на десять ниже поверхности равнины. Огерн шел на север — туда, где заметили ваньяров, и по пути учил свой отряд тому, как прятаться среди скал и кустов. К тому времени, когда отряд добрался до ваньяров, все научились скрываться за считанные мгновения. Хороший следопыт разыскал бы спрятавшихся, разыскал бы и воин, знавший, что где-то рядом затаились враги, а вот ваньяры бы их не нашли.

Как только запахло ваньярскими кострами, отряд Огерна ушел в прибрежную тень, и все друг за другом стали перебегать от камня к камню, от куста к кусту, как научил их Огерн. Увидеть кашальцев было можно, но для этого надо было их специально высматривать. А у ваньярских женщин, что выходили к реке полоскать белье и набирать воду, такого желания явно не наблюдалось. Воины замирали на несколько мгновений, потом осторожно скрывались с глаз и выжидали до тех пор, пока ваньярские рабыни не уходили с берега. Затем воины под предводительством Огерна снова пошли вперед и шли до тех, пока не учуяли запах множества лошадей. Тогда весь отряд улегся на землю и дальше передвигался ползком — увидеть их можно было только острым, наметанным глазом. Отряд затаился до темноты и дождался, пока стихнут песни и ругань. Когда стало тихо, Огерн дал своим людям знак, собрал их и еле слышно проговорил:

— Найдите дозорных и первым делом уберите их. Потом отвяжите лошадей.

— А убивать не надо? — прошептал юноша, глаза которого полыхали огнем.

— Только тогда, когда будем уходить из лагеря, — твердо сказал Огерн.

И отряд принялся за дело. Бесшумно и ловко сновали воины Огерна мимо шатров, откуда доносились сопение и храп, мимо рабов, которые, обессилев, спали на сырой земле. Один за другим кашальцы оказывались за спинами у дозорных. Только одному из дозорных удалось вскрикнуть, но его крик тут же прервался. Гарроты делали свое дело быстро. Добровольцы, которые пошли с Огерном, давно состояли на службе в королевской гвардии. Им и прежде случалось убивать, когда на них нападали преступники. Теперь же гвардейцы с мрачными лицами совершали нападения сзади, а ваньяры корчились и извивались в их руках. Огерн предупредил своих подчиненных, что ваньяры крайне терпеливо переносят боль и жестоки в убийстве, и в этом он был прав, однако дело продвигалось быстро. Прошло совсем немного времени, и вот кашальские воины уже опустили наземь бесчувственных дозорных и, крадучись, поспешили к лошадям.

То тут, то там ржали лошади, которым кашальцы быстро и ловко перерезали стреноживавшие их веревки. Воинам оставалось всего несколько лошадей, как вдруг раздался сонный голос, чего-то требовавший по-ваньярски. Кашальцы застыли, вопросительно глядя на Огерна. Тот знаками изобразил шлепок, и тогда воины короля захлопали по лошадиным крупам. Ночь переполнилась диким ржанием. Лошади всхрапывали, метались, как безумные, и устремлялись в поле.

Ваньяры просыпались, словно медведи после спячки. Они рычали, хрипели и жаждали крови. И воины удовлетворяли их жажду: перерезали ваньярам глотки или приканчивали мечами. Ни один из ваньяров не встал на пути у кашальцев — у них и так забот хватало: они только и делали, что уворачивались от обезумевших лошадей. Там и сям кто-то из ваньяров кидался за несущейся мимо лошадью, но налетал на кашальский меч или попадал под удар топора.

В конце концов, оставив позади себя ревущий и стонущий стан ваньяров, кашальские воины встретились в назначенном месте: около высокой скалы, торчавшей посреди равнины, — на полпути между ваньярским станом и городом.

— Сколько нас? — спросил Огерн.

Воины переглянулись, тяжело дыша, и один из них ответил:

— Не хватает только Ласа и Одро, остальные все здесь.

— Я видел, как упал Лас, — добавил другой кашалец. — Его пронзило ваньярское копье.

— А я видел, как какой-то варвар рассек голову Одро своим топором, — с горечью в голосе проговорил еще один кашальский воин. — Но они заплатят за это, твари, заплатят впятеро больше!

— Уже заплатили, — заверил его Огерн. — но давайте не будем считать наши потери до тех пор, пока не вернемся в Кашало.

Послышался душераздирающий крик — прямо на отряд неслась испуганная лошадь. Воины в страхе отбегали в стороны, а Огерн крикнул:

— Поймайте ее! — и сам бросился к лошади, пытаясь ухватить ее за повод.

Это ему удалось, но лошадь сбила его с ног и поволокла за собой по равнине. Воины оправились от испуга и поспешили следом. Огерн весил вполне достаточно для того, чтобы лошадь не могла бежать слишком быстро, и кашальцы скоро нагнали ее. Лошадь брыкалась и вставала на дыбы, но воины все же сумели помочь кузнецу встать на ноги, и он, изо всех сил потянув на себя повод, усмирил животное. Огерн, весь в ссадинах и синяках, но в остальном целый и невредимый, стал успокаивать лошадь, произнося негромкие, ласковые звуки. Чуть погодя к нему присоединились кашальцы. Они причмокивали губами — так, как подзывают собак. В конце концов лошадь позволила повести себя за повод. Кашальцы шли рядом и гладили ее бока.

— Зачем? — спросил Огерна один из воинов.

— Затем, что я видел, как многие из вас пробовали вскочить на коней верхом, пытаясь убежать, — отвечал кузнец. — Если мы научимся делать это хорошо и спокойно, мы сумеем преподнести ваньярам очень неприятный подарок, если, конечно, сумеем выкрасть у них побольше коней! Этого я отведу в Кашало. А вы все давайте-ка обратно, под защиту берега.

Но не все захотели, чтобы Огерн рисковал в одиночку, поэтому горстка кашальцев все же отправилась по открытой равнине вместе с кузнецом и конем. Ваньярам далеко не сразу удалось восстановить порядок в своем стане и изловить разбежавшихся лошадей, так что Огерн и его отряд как раз успели войти в новые городские ворота, когда дозорный прокричал со стены, что заметил вдали ваньярские повозки.

Варвары подскакали к стене. Яростно крича, они замахивались копьями, но удары приходились по дереву и камню. Грозя кашальцам кулаками и ругаясь, ваньяры развернули свои повозки и умчались прочь. Один из лучников натянул тетиву, но Лукойо остановил его, положив руку ему на плечо.

— Нет, — сказал он. — Не будем показывать им всю свою силу, пока они не явятся сюда во всеоружии.

— Дай мне лук! — страстно взмолился Рири. Глаза его сверкали при свете луны. Он сидел на вершине дерева, растущего около стены, вместе с двумя своими товарищами: — Дай увидеть, какого цвета ваньярская кровь!

— Еще успеешь налюбоваться, рыбак, обещаю тебе, — отозвался Лукойо, — но не сегодня.

Рири, ворча себе что-то под нос, вернулся к прерванному занятию — обстругиванию стрел.

— Каждая из стрел, которую я делаю, убьет по одному ваньяру, — пробурчал Рири.

«Только по одному?» — подумал Лукойо, но вслух этого не сказал. Он был готов поклясться, что сила ненависти рыбака-калеки сама по себе способна убить несколько ваньяров.

Рири и его друзья ужасно переживали из-за того, что не в состоянии выйти на бой и самолично сразиться с ваньярами. Огерн этому, наоборот, очень радовался, поскольку понимал: возьми он рыбаков с собой в набег, они бы не преминули отомстить своим мучителям и тем самым все бы испортили. Огерн со своим отрядом совершил еще пять набегов, но в конце концов уступил уговорам короля и начальника гвардии больше не рисковать собой и остаться в городе, где в нем тоже была большая нужда. К этому времени члены отряда набрались опыта и могли сами совершить набеги на ваньярский стан. Огерн волновался за кашальцев, покуда их не было в городе, и оплакивал каждого погибшего. Однако в Кашало было столько работы, что вырваться он никак не мог. Огерн успокаивал себя тем, что каждый из погибших уносил с собой в могилу десяток ваньяров, а то и раза в три больше.

К тому времени, когда ваньяры отправились в набег на город, их стало меньше почти на тысячу. Но что еще важнее — пострадал их боевой дух. Они ужасно злились и жаждали мести, но при этом они нервничали и, пожалуй, впервые за многие годы чувствовали себя не слишком уверенно.

Однако они старательно показывали свое безразличие. Лагерь ваньяры разбили довольно далеко, но так, что его было видно с городской стены, и слонялись по округе, в то время как дым от их костров затмевал рассветное небо. Огерн и Лукойо ходили вдоль стены, успокаивали лучников и копейщиков, обещали им на завтра море крови и просили сегодня поберечь стрелы или, уж если терпеть невмоготу, совершить вылазку. Огерн отправил свой отряд на разведку, и в итоге в первую ночь ваньярам в своем стане уснуть не удалось. То и дело поднимался шум. В ту ночь кашальцы потеряли десяток обученных воинов, но главное было то, что ваньяры не сомкнули глаз всю ночь, поэтому утром на город пошло невыспавшееся, красноглазое и злобное войско. Они шли и шли к Кашало до тех пор, пока не прошли то расстояние, откуда их легко было бы убить из лука. Что толку было от их знаменитых повозок теперь, когда вокруг города высилась крепкая стена? Однако враги собрались около той части стены, которую выстроили из деревянных столбов. Многие ваньяры держали в руках горшки с углями.

— Приготовиться! — скомандовал Лукойо, и по всей длине стены лучники зарядили луки стрелами. Полуэльф глянул на Огерна, тот кивнул, и Лукойо скомандовал: — Натянуть луки. — Немедленно все лучники натянули тетиву своих луков, и Лукойо тут же крикнул: — Стреляйте!

Сотни стрел просвистели, покидая бойницы, воздух потемнел, и множество ваньяров тут же нашли свою смерть. Ваньярское войско напоминало взбесившийся муравейник во время наводнения, когда муравьи стремятся убежать от потоков воды. Но те, которые находились дальше от стены, не успевали понять, в чем дело, и не поняли, покуда не было дано еще двух залпов. Затем ваньяры отошли на безопасное расстояние, оставив на поле боя сотню своих сородичей. Стоя вдалеке, разбойники издавали глухое, мстительное рычание.

— Они бы мучили вас и пытали до смерти, даже если бы вы не убили ни одного из них, — втолковывал Огерн лучникам, совершая обход рядов. — Теперь, когда вы прикончили столько ваньяров, хуже вам не будет. Но и лучше не будет, если они все же одолеют вас. Поэтому единственное ваше спасение — убить их всех до единого или хотя бы столько, чтобы остальные в страхе бежали.

— Стреляйте! — послышался новый приказ Лукойо, и снова град стрел обрушился на врага.

Ваньяры выли и стонали от злости, уяснив, что кашальские луки стреляют куда дальше, чем они думали. Они отступили настолько спешно, что буквально через несколько мгновений страшное войско превратилось в напуганную, мятущуюся, кричащую толпу. На этот раз они ушли на довольно большое расстояние от стены. Когда же они обернулись и увидели, сколько товарищей потеряли, крики испуга сменились воплями ярости.

— Держите стрелы наготове, натяните тетиву! — предупредил лучников Лукойо. — Они нападут в любое мгновение.

Так оно и вышло. Какой-то рослый ваньяр прокричал что-то, и поредевшее войско, размахивая топорами и потрясая копьями, бросилось следом за ним к стене. Тремя длинными, вытянутыми цепями ваньяры мчались к городу, издавая леденящие кровь улюлюканья.

— Не стрелять! — крикнул Лукойо. — Ждите, пока они не окажутся ближе, еще ближе… Натянуть тетиву! Стреляйте! Ну!

На этот раз стрелы полетели во врагов, подобно густому облаку. Ваньяры, злобно вопя, попытались закрыться щитами. Часть стрел воткнулась в кожу и дерево щитов, но другая часть угодила-таки в живую плоть. Ваньяры падали замертво, за них запинались убегавшие в панике соплеменники. Некоторым удавалось перескочить через внезапно образовавшееся препятствие, некоторым — нет.

— Еще идут! — прокричал Рири и снова зарядил лук.

— Сейчас посмотрим, как у них с сообразительностью! — воскликнул Лукойо. — Ну-ка, каждый третий, стреляйте прямо по врагам! Каждый первый и второй — пускайте стрелы в небо, чтобы они потом падали им на головы!

Наступило короткое замешательство. Все выясняли, кто какой по счету.

— Третьи лучники! Натянуть тетиву! — крикнул Лукойо. — Первые и вторые — натянуть! Третьи — стреляйте! Первые и вторые — стреляйте!

Разнонаправленный рой стрел устремился к ваньярам. Варвары заслонились от них щитами. Стрелы попали в щиты, и ваньяры довольно закричали, однако эти крики тут же сменились воплями удивления и боли, как только стрелы посыпались на них сверху. Те из варваров, которые пока уцелели и сохранили присутствие духа, успели закрыть головы щитами. Другие же в страхе вертели головами, разворачивались, налетам на своих сородичей. Все войско обратилось в хаос.

— Ловко придумано, полуэльф! — прокричал Рири, и вся стена огласилась радостными криками.

Даже теперь Лукойо вспыхивал, когда слышал, что его называют полуэльфом, но он понимал: Рири вовсе не хотел обидеть, и потому улыбнулся хромому рыбаку.

— Второй раз так здорово уже не выйдет, — предупредил он. — Если они так же сообразительны, как злы.

И ваньяры подтвердили последнее: снова бросились вперед, утробно и гневно рыча. Передовая линия закрылась щитами, а те, которые бежали сзади, накрыли щитами головы.

— Вот уж умно, нечего сказать! — обрадовался Лукойо. — Стреляйте им по ногам!

Луки вдоль всей стены издали звонкое гудение, и ваньяры начали спотыкаться и падать, но их сородичи, на сей раз быстро сообразив, в чем дело, перепрыгивали через них и бежали дальше, опустив щиты до самой земли. Упавшие расползлись, давая дорогу соратникам, затем пытались встать на ноги, и некоторым из них это удавалось.

— И этим стреляйте по ногам! — распорядился Лукойо, но он уже понимал, что его роль в сражении сыграна почти до конца, поскольку людская волна подкатывалась все ближе и ближе к городской стене.

Гудела тетива луков, стрелы втыкались в ступни и лодыжки ваньяров, те падали, но за ними шли новые ряды варваров.

И все же число ваньярских воинов значительно уменьшилось, когда они подошли к стене.

— Лучники, назад! — вскричал Огерн. — Копейщики, вперед!

Лучники отступили от бойниц и уступили место копейщикам. Копья у них были длинные-предлинные — футов восемь. Ваньяры тем временем стали взбираться друг дружке на плечи. Для того чтобы добраться до края стены, нужно было, чтобы на плечи одного встали еще двое. Но стоило им выстроиться таким образом, как в живот того, который стоял вторым, вонзалось восьмифутовое копье, и он падал назад, унося с собой того, который стоял третьим. Стоило этому третьему подняться, как копье доставало и его. Некоторые, правда, успевали закрыться щитами. Крайне редко верхний ваньяр успевал прикрыться щитом и спрыгивал-таки на крепостную стену. Тогда копейщик делал шаг назад и уступал дорогу лучнику, а тот метко посылал стрелу, и та пробивала грудь врага. Но и тогда ваньяры продолжали сражаться, они размахивали мечами до тех пор, пока смерть не обращала к ним свой неотразимый взор. Тогда ваньяры падали вниз со стены, а кашальцы протыкали копьями тела тех, которые не успели упасть, для пущей уверенности.

Тут и там ломались копья, тут и там варвары оказывались чуть проворнее защитников города, и погибали кашальцы-копейщики, и, истекая кровью, срывались со стены, и падали на захватчиков, и сбивали тех с ног даже в миг своей гибели. А их жены подбирали копья, яростно и гневно кричали и наносили, наносили врагам удары до тех пор, покуда не настигало их лезвие ваньярского меча и они не разделяли участь своих мужей.

Но вот внезапно сражение завершилось. Ваньяры стали отступать — нет, они не бежали сломя голову — они именно отступали, по пути подбирая раненых. Медленно-медленно уходили от города ваньяры, потрясая мечами и изрыгая проклятия, призывая месть Улагана на головы кашальцев. Они уходили.

Защитники провожали их взглядом, не в силах верить собственным глазам. Но вот сначала тихо, потом все громче зазвучали их голоса, и вскоре вдоль всей стены уже гремел победный клич. Ваньяры, заслышав его, воздели к небу свои мечи и ответили горожанам воплем мстительной ярости.

— Они грозят, что все равно захватят город, — перевел крики ваньяров Рири.

— Не сомневаюсь, что они попробуют это сделать, — угрюмо буркнул Лукойо, — и очень боюсь, что они это сумеют.

— Если они снова пойдут на нас, мы снова убьем их! — ухмыляясь, заявил один из кашальских торговцев.

— Правда? — развернулся к нему Лукойо. — Ты готов заплатить за победу?

Торговец нахмурился:

— Чем за нее платить?

— Постоянной муштрой, — ответил Лукойо. — Непрерывными упражнениями, чтобы овладеть разными видами оружия — не только луками и копьями, а всеми видами оружия: пращами, щитами и мечами. Это нужно делать постоянно, начиная с детства. Вы будете вынуждены растить своих сыновей воинами чуть не с пеленок, и не только их, но и дочерей тоже! Самыми первыми их игрушками станут деревянные мечи, самыми первыми играми — игрушечные войны. Готов ты уплатить такую цену? Ты, мирный торговец?

Торговец, потрясенный до глубины души, не мигая, смотрел на Лукойо. Но вот лицо его стало серьезным, и он проговорил:

— Да, готов, потому что иначе нельзя. Разве есть у нас иной выбор?

— О да, — хмыкнул Рири. — Выбор у нас есть. Погляди на меня.

А чуть дальше вдоль по стене король схватил Огерна за руку, хлопнул его по спине и вскричал:

— Мы победили, о полководец, мы победили! Вот не думал я, что у нас это получится, а мы победили!

— Да, победили. — Огерн не смог удержаться от усмешки. — Но надо сохранять осторожность, о король. Ваньяры вернутся!

Король тут же посерьезнел.

— Конечно, они же так просто не отступятся, верно? Ты прав, мы должны сохранять осторожность.

Огерн указал вниз — туда, где около стены лежали поверженные тела.

— А как вы думаете поступить с ранеными?

— Наших подберем, — кивнул король и крикнул начальнику гвардии: — Отправь людей под стену. Пусть посмотрят, нет ли там живых!

— Прикройте эту вылазку как следует, — посоветовал Огерн. — И снизу прикройте, и сверху, со стены.

Начальник гвардии коротко кивнул и отвернулся. Король вернулся взглядом к раненым пленным, которые сидели или лежали, пытаясь остановить кровь, хлещущую из ран, кричали и стонали.

— Но вот с этими нам что делать? — задумчиво пробор, мотал король.

— Схватить их! — прокричал Рири, и его лицо исказила мстительная радость. — Подрежьте им лодыжки! Сделайте им то, что они сделали с нами! То, что они творили со всеми своим пленными, то, что они бы сотворили с вами, попадись вы им!

Ответом ему было долгое молчание.

— В том, что он предлагает, есть справедливость, — проворчал Лукойо, но не слишком решительно.

— Если мы будем опираться только на справедливость, мы станем не лучше их, — заметил король и решительно вскинул голову, — мы перевяжем их раны, мы позаботимся о том, чтобы излечить их, но они останутся здесь и будут нашими рабами!

Щеки Рири полыхнули, глаза яростно засверкали, и он указал на кого-то из ваньяров трясущейся рукой:

— Ну, хотя бы вот этого казните! Он — вождь!

Все взгляды устремились к тому, на кого указывал Рири.

Пленный, о котором шла речь, тут же ухватился рукой за край стены и попытался встать на ноги. Но одна нога у него была перебита, и из нее хлестала кровь.

— Он говорит правда, — произнес ваньяр на полуграмотном кашальском. — Я — вождя. И чего тебя делать с вождя ваньяры, тебя, которые думать себя короли?

Защитники города обратили взоры к королю и затаив дыхание стали ждать его ответа.

Глава 20

Король медленно и очень отчетливо выговорил:

— Если он провозглашал себя высшим из высших, он станет низшим из низших. Нет, мы не казним и не обезножим его, ибо так поступают со зверем, а если мы уподобим пленного зверю, то и сами уподобимся зверям. Он будет трудиться — носить дрова и воду, как подобает любому рабу.

Ваньярский вождь застыл, стоя на одной ноге и прислонившись спиной к выступу стены. Через мгновение он злобно вскричал:

— Я не простолюдины есть! Моя есть Ашдра, ваньярские вожди! Какая вы сметь делайте из меня рабы!

— Смеем, ибо таковы законы войны, — сурово отвечал ему Огерн, и его поддержал король:

— Мы поступим с тобой так, как и ты бы поступил с пленным вождем другого народа. Будь рад, что мы сохраним тебе жизнь.

— Я бы предпочел умереть!

— Будешь так упрямствовать, и ты этого добьешься. — Король обвел глазами своих подданных. — Все пленные ваньяры станут королевскими рабами! Этого я оставлю при себе, а остальных продам купцам. Так уж и быть, окажем ему такое уважение. Уведите его! Уведите всех пленных в подземелье под моим дворцом и позаботьтесь о том, чтобы с ними обращались милосердно, пока не заживут их раны. Затем им придется потрудиться — они будут помогать нам укреплять городскую стену!

Аштра сдавленно крикнул, но стражники уже приставили острия копий к его горлу и груди. Но стоило стражникам схватить вождя за руки, как он вырвался и яростно заработал крепкими кулаками. Стражники пустили в ход тупые концы копий. Потасовка быстро закончилась. Пара стражников, злобно ворча, потирала ушибы, нанесенные ваньярским вождем, а другие двое уже успели привязать его бесчувственное тело к древкам своих копий. Вождя унесли. Его соплеменники тоже пытались вырваться, но, увы, им это не удавалось.

— Они разбиты! — вскричал наконец король. — Восславим Огерна и Лукойо, которые провели нас этой дорогой победы!

— Славься, Огерн! — закричали кашальцы. — Славься, Лукойо!

А потом они бросились к вождю бири и полуэльфу, подняли их на плечи и торжественно понесли к королевскому дворцу.

Лукойо изумленно озирался, крепко вцепившись в плечи несших его людей. Ему с трудом верилось в то, что он, отверженный, чужой, полукровка, тот, кого вечно отовсюду гнали, стал вдруг прославляемым героем!

Чуть впереди несли Огерна. Тот тоже по-своему удивлялся происходившему. Однако он довольно быстро совладал с собой, стал улыбаться и махать рукой людям вокруг, крича:

— Спасибо вам, храбрые воины! Спасибо всем вам, отважные защитники Кашало! Отважные лучники, отважные лучницы! Это вы одержали победу, а не я!

Но в ответ народ еще громче возносил хвалы ему и Лукойо, потому что все знали правду.

У дверей королевского дворца чужеземцев опустили на землю и поставили перед королем. Тот улыбался во весь рот и махал рукой ликующей толпе. Когда стало чуть потише, король воскликнул:

— Нынче мы будем пировать, хотя двум сотням горожан придется попоститься и постоять в дозоре на стенах, чтобы дать возможность повеселиться другим!

— И разведчики должны отправиться на вылазку! — негромко пробормотал Огерн.

— Разведчики! — крикнул король. — Наблюдайте за окрестностями! Все остальные — приходите на главную площадь, жарьте мясо и пейте вино! Мы заслужили этот праздник!

Толпа благодарно взревела. Все стали расходиться к жаровням, уже установленным на широкой площади перед королевским дворцом.

— Пойдемте, — сказал король и повел Огерна и Лукойо во дворец.

Пройдя мимо высоких колонн, они оказались в просторном зале.

— Пока повара готовят угощение к празднику, давайте выпьем немного вина и отдохнем!

Они вошли в большую комнату, где на полу горами лежали подушки. Король хлопнул в ладоши и приказал:

— Эй, принесите нам вина!

Затем король подал гостям пример: уселся на пол и привалился спиной к горке подушек, одетых в наволочки из тончайшей ткани.

Тут же появились женщины. Они несли вино и блюда с Фруктами. Мгновение Огерн смотрел на служанок, не в силах сдержать изумления. До сих пор он встречал в Кашало женщин, одетых красиво и, прямо скажем, легко, но на этих служанках была одежда из настолько тонких тканей, что они просвечивали почти насквозь. На девушках были только легкие юбки и лифы. Наверняка для прислуживания королю их отбирали, присматриваясь и к лицу, и к фигуре.

— Хорошенькие, правда?

Голос короля вывел Огерна из замешательства. Кузнец смущенно отвел взгляд, а Лукойо был не в силах оторвать от служанок восхищенных глаз. Он прошептал:

— П-п-правда! О король! Вот уж красотки так красотки!

— Труд у меня нелегкий, — пояснил король, — но есть в этой работе и свои прелести. Надеюсь, теперь вы понимаете, почему я решил дать врагам отпор? Ведь этих чудесных бабочек стоило защищать, верно?

Сказал он это шутливом тоном, но Огерн уловил за этой шутливостью серьезность и понял, что король стал бы защищать любую женщину, молодую или старую, хорошенькую или уродливую.

— Ваши подданные, король, — отозвался Огерн, — все до единого достойны того, чтобы их защищали. И именно поэтому я думаю, что неразумно помещать пленных ваньяров в подземелье вместе со жрецами и приверженцами культа Улагана.

— Почему? Думаешь, они вместе могут учинить бунт?

— Ни на секунду в этом не сомневаюсь.

— И я тоже, — кивнул король. — Но я думаю, что они смогли бы придумать, как устроить бунт, даже если бы мы не ловили их, не хватали и не засаживали в подземелье. Так что уж лучше пусть они сидят здесь, под надзором. Я позаботился, чтобы среди них находились верные мне лазутчики, которые все мне донесут. Пусть будет так, покуда это возможно.

— Покуда возможно? — удивился Огерн. — И что же может вам помешать?

— Мир, — вздохнул король. — И те приверженцы Улагана, которых мы не пленили. Как только мы убедимся, что угроза миновала и ваньяры насовсем ушли от города, мне придется всех отпустить, кроме пленных.

— Что? — Лукойо наконец сумел оторвать вожделенный взгляд от ближайшей служанки и перевести глаза на короля. — Это зачем же? Вы же король! Разве ваше слово — не закон?

— Нет, — отвечал король. — Существует древний рыбацкий закон, который передается от отца к сыну с незапамятных времен. Мы добавили этот закон к тем, которыми пользуемся при торговле с иноземцами. И если я стану обходить эти законы, отдавая распоряжения и принимая решения, мои подданные сразу заметят это и будут недовольны. Если же я стану злоупотреблять подобным поведением, меня сбросят и поставят на мое место нового короля.

— Значит, — заключил Огерн, — вы не слишком сильно отличаетесь от вождя племени.

— Верно, — кивнул король. — Отличают меня только название да число подданных. Притом еще надо учесть, что я не могу всех до единого заставить делать так, как я велю. Положа руку на сердце, я способен лишь на то, чтобы руководить силой, исходящей от моих подданных, и направлять эту силу против тех, кто пытается нарушить законы.

— Но ведь есть возможность обрести власть надо всеми людьми! — воскликнул Лукойо и, нахмурив брови, наклонился вперед. — У вас есть гвардейцы, и наверняка многие из здешних рыбаков с радостью пополнили бы их ряды теперь, когда они кое-что соображают в боевой науке. Наберите себе гвардию числом побольше, и тогда вы сумеете подчинить своей воле всех подданных до единого.

Огерн в ужасе уставился на полуэльфа. Неужели Лукойо всегда был таким, а он этого не замечал?

— Мог бы, — кивнул король. — И не думайте, что я не тешил себя мыслью о подобной возможности. Но я хочу не править, а руководить, я хочу судить, а не вынуждать моих подданных повиноваться моим приказам. Такое не в моих правилах, и я думаю, так не должны вести себя люди, знающие историю своего рода. Нет уж, тиранию оставим ваньярам.

— Вот как… — Сверкая глазами, Лукойо откинулся на подушки. — Да я не против. Пусть им остается тирания — им и тем кочевникам, которые вырастили меня, а потом вышвырнули вон из племени.

Огерн облегченно вздохнул. Лукойо только испытывал короля.

Испытывал?

Если да, то вместе с ним он испытывал и весь народ, но, похоже, пленные ваньяры тоже занимались этим, и притом чересчур явно.

В следующие несколько недель, когда Огерн ходил по городу, ему встречались молодые люди, которые собирались около пленного ваньяра, исполнявшего свою повинность, и донимали его вопросами: «Как управляют колесницей?» — интересовались одни. «А как вы действуете мечом?» — приставали другие. И что удивительно — ваньяры с удовольствием отвечали на все вопросы и просто-таки сияли.

— Похоже, это сражение подогрело у молодежи страсть к военным искусствам, — отметил Лукойо.

— Да, — отозвался Огерн, — и мне бы хотелось, чтобы для удовлетворения своего любопытства Они находили бы другие пути, а не расспрашивали ваньяров. Нужно открыть школу, где мы будем обучать их владению мечом, Лукойо.

Но и этого оказалось мало. Ваньяры-рабы ухитрялись каким-то образом отпроситься с работ и оказывались неподалеку от главной площади именно тогда, когда Лукойо и Огерн обучали горожан. Затем Огерн не раз слышал разговоры между молодыми людьми о том, что их многому учат правильно, но упоминалось в этих разговорах и то, что очень и очень многому их учат неправильно.

Нечего было и гадать, каким образом ваньяры оказывались неподалеку от поприща во время уроков. Король, получив весть от своих разведчиков о том, что ваньярское войско ушло на восток, освободил из подземелья жрецов Улагана и самых ярых последователей культа. Как только началась продажа ваньярских рабов, большую часть их приобрели как раз эти самые жрецы, а остальных раскупили эти самые ярые последователи.

— Они сговариваются против тебя, — предупредил короля Огерн.

— Несомненно, мои лазутчики расскажут мне об этом, — невозмутимо отозвался король.

Огерн был крайне обеспокоен беспечностью короля, но еще сильнее его взволновал один случай: однажды утром одного из королевских лазутчиков нашли в водостоке с перерезанным горлом. Короля в этой связи обеспокоило другое: то, что убийца остался неизвестным в то время, как личность убитого не вызывала сомнений. Король набрал новых стражников и удвоил число дозорных около причалов. При этом он не обратил внимания, что почти все добровольцы были из тех молодых парней, которые не так давно развесив уши слушали ваньярских рабов.

Немного погодя Огерн улучил минуту и заглянул в зал, где король восседал в окружении своих наложниц. Ваньярский начальник стражи разжигал очаг, потому что вечера уже становились прохладными.

— Но зачем же, о король, строителям нужно заполнять чем-то те дыры, где из стены забрали мрамор и черное дерево? — ворковал ваньяр. — Обходились же твои подданные без такого укрепления целые столетия! А ваша молодежь уже так хорошо освоила военное искусство, они теперь сами лучшая крепостная стена!

— Не верь этому! — вскрикнул Огерн. — Да, это верно, горожане многого добились во владении мечами, но им пока не выстоять против тех, кто обучается военным искусствам с колыбели!

Ваньярский стражник бросил на Огерна злобный взгляд. Кузнец ответил ему взором, от которого человек мог бы застыть, как льдышка, и развалиться на куски. Женщины на мгновение отшатнулись, напуганные повисшей в воздухе безмолвной угрозой.

Король быстро развеял ее:

— Я не могу запретить человеку разговаривать, Огерн, даже если речь идет о рабе.

— Похвально, — кивнул Огерн. — И я готов не тревожиться ни о чем, если буду уверен, что ты, король, не забываешь, что стоит слушать, а что — нет.

— Не забываю, — заверил Огерна король. — Кроме того, я еще умею слушать внимательно, и даже в лепетании младенца я могу найти зерно мудрости. А ты — ты приковал себя к стене, Огерн?

— Пока ваньяры мчатся по равнинам в своих повозках, а жители Кашало рассказывают им, где дороги поудобнее? Нет, о король, я не прикован к стене, но Кашало должен быть прикован к собственной свободе, а городская стена — это обручальное кольцо, которым город с этой свободой обручен!

— А меня ты обвиняешь в предательстве? — Ваньяр вскочил и вытянулся в струнку.

— Нет, — покачал головой Огерн. — Я обвиняю тебя в верности — верности своему племени! — С этими словами кузнец посмотрел на короля. — Он ничего не приобретает, когда дает тебе добрые советы, но он получит свободу и вернет себе свое положение за счет того, что дает тебе советы ложные!

Ваньярский стражник шагнул к Огерну. Глаза его горели, губы разъехались в злобной ухмылке. Огерн с каменным лицом пошел на ваньяра и обнажил меч.

— Нет! — воскликнул король, но Огерн только резким движением развернул меч и передал его ваньяру.

Тот с радостным криком поймал меч, а Огерн выхватил длинный нож…

— Я же сказал: «Нет!», — закричал король, и голос его был подобен грому.

Спорщики растерялись.

— Отдай мне меч! — приказал король, приблизившись к ваньяру.

Ваньяр искоса глянул на короля, неохотно повернул меч рукоятью к себе и отдал его Огерну. Кузнец схватил меч, убрал в ножны и его, и нож и отвернулся, с трудом владея собой.

Стена стала ниже. Древесина, из которой ее выстроили, стала возвращаться на склады. Огерн с тоской смотрел на происходящее, а купцы, к которым возвращалось их добро, выглядели довольными и успокоенными.

— Разве не смешно, — проворчал Лукойо, — что рабы, растерзывающие стену, ваньяры?

— Ничего смешного тут не вижу, — буркнул Огерн. — Вижу угрозу.

Смешное он услышал чуть позже. Один из ваньярских рабов говорил кому-то из юношей-горожан:

— О вы, кашальцы, быть благородные и щедрые! Вот только вы такие щедрые быть, что даже давать мы, ваши пленные, возможности взбунтоваться и нападать на вы.

— Ну, мы конечные эти делать не будем, — подхватил другой ваньярский раб, а первый согласно кивнул. — Нет, мы, ваньяры, так с рабы не поступать, мы их обезножить, чтобы они не моги на мы нападать, и еще мы у они отбирать дети! Мы не давать им иметь дети!

— И когда мы с рабы такое делать, чтобы они не иметь дети, эти рабы бывать послушные и не бунтовать.

Молодые люди слушали выпучив глаза, кивали, впитывали словно губка каждое слово пленных.

— Хотите сказать, что и с вами мы должны были так же поступить?

— Ой, нет! — быстро закачал головой ваньяр, а его напарник осклабился.

— Мы такие родные, какие мы милосердные быть! Только мы думать, вы хотя бы нас бить или толкать, и чтобы мы помнить, кто хозяин, а кто раба.

— Ну а как бы вы обошлись с пленными женщинами? — поинтересовался другой молодой кашалец.

— Какие обошлись? — оскалился пленный. — А для чего бывать женщины? Ты не знать, сосунки?

А его товарищ мерзко захихикал и ответил:

— Они для любые мужчины, кто только имеет деньги.

— Значит, вы из них делаете рабынь для постели? — Молодой, кашалец вроде бы напугался, однако не удержался от болезненного любопытства.

— Да, мы их продавать для свои мужчины, когда цены подходящие быть, — ответил раб. — Потому когда у каждый ваньяр уже иметь два женщины, никого больше покупать нету, разве только какие красотки необыкновенные.

— Которые между рабыни быть мало, — рассудительно проговорил второй ваньяр. — Потому красотки мы жалеть, мы их продавать по-другому, давать за деньги на часы для мужчин. Это очень нравиться чужеземцы, и многие из наш народ.

— Человек, какой иметь красивый рабыни, уметь очень богатый быть, — отметил второй раб, и Огерн, возмущенный, отвернулся.

Он понимал, что за такие речи ваньяра следовало бы поколотить, и не важно, что рабы только отвечали на заданные вопросы. Он понимал и другое: что юнцов следовало бы отругать за то, что они такие вопросы рабам задавали, но, кроме того, он понимал и третье: что ото всего этого не было бы никакого толка даже тогда, когда это наказание исходило бы от самого короля.

Вместо этого Огерн отправился на улицу Красных Фонарей и оторвал Лукойо от любовных утех, которыми его теперь обеспечивали задаром. Полуэльф упирался и возмущался, но Огерн вытащил его на улицу. Одной рукой он волочил Лукойо, в другой сжимал его лук и колчан со стрелами. Огерн даже не дал Лукойо штаны до конца натянуть.

— Слишком долго ты прохлаждался, лучник! Нам пора трогаться!

— Что, опять в дорогу? — недоверчиво уточнил Лукойо. — Иди один, бири! Мне и тут хорошо!

— А будет ли тебе хорошо, когда ваньяры примчатся сюда, и понесутся по улицам на своих повозках, и станут уничтожать все кругом и всякого, кто попадется им на глаза?

При этих словах Лукойо, подпоясывавший рубаху, застыл.

— Так… Значит, ты тоже все понял, да?

— Если и ты это понял, то почему торчал тут столько времени? — Огерн оглянулся на возмущенные крики и увидел полуобнаженных женщин, которые размахивали руками и выкрикивали ему оскорбления. Но вот одна поманила его пальцем, остальные расхохотались и последовали ее примеру. — Вижу почему, — буркнул Огерн. — Что ж, придется мне стать твоей волей.

— Скорее уж неволей, — проворчал полуэльф и затянул потуже пояс. — Ну а если ваньяры не вернутся?

— Ты еще спроси, а вдруг не вернется в этом году зима, — рявкнул Огерн. — Хотя ваньярам и ни к чему возвращаться. Те, кого они оставили здесь, все сделают за них! Этот город может уйти под власть десницы Улагана, лучник, как с помощью ваньяров, так и без нее, хотя нет оружия острее, чем дурные советы и лжеучения!

— Да, острее оружия нет, это точно, — кивнул Лукойо и бросил взгляд через плечо на хохочущих женщин. На миг лицо его расплылось в дурашливой усмешке, он поднял руку и помахал ею.

— И еще, — на ходу сказал Огерн, — не надо забывать о том, какая судьба может ожидать человека, который лично нанес оскорбление Улагану в городе, занятом приспешниками Улагана.

Рука Лукойо на мгновение застыла, затем ожила, и Лукойо снова замахал ею женщинам.

— Они, конечно, милашки, — заявил он, решительно отвернувшись. — Но все же ни одна женщина не будет довольна такой жизнью. Я так думаю, потому что видел, какую жизнь им приходится вести, когда их красота увядает. Хотя… я начал понимать, как мог бы разбогатеть, если бы, если бы… — Он не договорил и сам себе влепил пощечину. — Верно, ты имеешь право так поступить, охотник, — твердо проговорил полуэльф. — Этот город не спасти тем, что мы тут останемся. — Он задержал на Огерне тоскливый взгляд. — Пожалуй, нам его вообще не спасти.

— Пожалуй, нет, — угрюмо кивнул Огерн. — Но не потому, что мы не пытались этого сделать! Нам надо уходить, Лукойо, — нам надо найти источник зла, которое просачивается в этот город даже через камни мостовых!

— Да, — мрачно процедил Лукойо. — Нам надо уходить.

Король очень огорчился, узнав о решении лучника и кузнеца покинуть Кашало. Он спросил, что бы такое он мог сделать ради того, чтобы уговорить их остаться. Но когда Огерн сказал королю, что остаться они могли бы в одном-единственном случае: если бы в городе не осталось ни одного последователя культа Улагана, король погрузился в тоску. Закон предков не позволял ему добиться подобного положения вещей без доказательства вины тех, о ком в данном случае шла речь! Поэтому он решил на прощание произвести Лукойо и Огерна в герои, и даже в короли, но Огерн отказался, понимая, что это станет равноценно тому, как если бы их взяли да и покрасили с головы до ног в зеленый цвет и выставили перед теми, кто поклоняется багряному богу. Он оправдался тем, что привык жить простой жизнью, не допускающей подобного тщеславия. С королем он попрощался сердечно, по-доброму от души пожелав удачи, хотя сильно сомневался, что его пожелания сбудутся. А потом они с Лукойо тайком покинули город в каноэ Рири — рыбак с радостью сделал своим спасителям такой подарок. На закате, с последними лучами солнца лучник и кузнец уже были за пределами города.

Как только стало темнеть, они подвели каноэ к песчаному берегу. Но едва они успели выскочить из лодки и приготовились вытянуть ее из воды, как на борта каноэ легли две узловатые руки, и в тот же миг около носа появилась приземистая фигурка.

— Радостно видеть вас вновь! — проскрежетал голос дверга. — Вот боялся, что эта крысиная нора вас совсем затянет!

Лукойо преодолел изумление.

— Почти что затянула, — шутливо воскликнул он, выпрыгивая из лодки. — И я рад видеть тебя снова, мой друг. — Полуэльф потянулся, огляделся по сторонам. — Знаешь, я вдруг почувствовал, о кузнец, что как бы очистился от грязи, а ведь даже не замечал, что она на меня налипла.

— И я чувствую то же самое, — подхватил Огерн, запрокинул голову и всей грудью вдохнул прохладный вечерний воздух. Затем он резко выдохнул и объявил: — Разведу костер.

— Нет, это сделаю я, — быстро возразил Лукойо. — У меня накопились в душе дровишки, которые надо срочно сжечь.

— А вот и не разведете, — ехидно прогрохотал дверг. — Ни ты, ни ты. Потому что костерок я уже развел, так то! Пошли! Пока что у меня только один заяц поджаривается, но я быстренько еще двоих изготовлю.

Вот так и прошли этот вечер и часть ночи, именно так, как и подобает проходить вечерам у охотников и кочевников: под открытым небом, у костра, в разговорах о простых вещах, но при этом в компании с загадочным, непонятным существом. К тому времени, как Огерн и Лукойо собрались спать, они наконец вызнали имя дверга — Гракхинокс. Он был простым кузнецом, то есть рядовым двергом, ничем не выдающимся — в его роду-племени все были кузнецами. И еще он был, по понятиям двергов, молод — подросток, можно сказать — всего-то сто пятьдесят лет стукнуло.

Когда на заре они отгребали от берега и каноэ пробиралось сквозь густой туман, Лукойо задумчиво проговорил:

— Похоже, Улаган горожан обрабатывает с таким же тщанием, как и варваров.

— Ну, или варваров с таким же тщанием, как горожан, — отозвался Огерн. — Не забывай, что его столица и главный оплот — это Куру.

— То-то и оно, — осклабился Лукойо. — А мне вот интересно, что будет, если Улаганов город Куру захватят Улагановы варвары ваньяры?

— Что бы ни было, — вздохнул Огерн, — можешь не сомневаться: Багряный будет доволен каждым мгновением сражения.

— Верно, верно, — кивнул Лукойо. — Ведь кто бы ни победил в этом сражении и кто бы ни проиграл, в выигрыше прежде всего окажется сам Улаган.

Глава 21

— Неужели конца не будет этим вспаханным полям? — проворчал Лукойо, глядя на необъятные просторы, покрытые зеленеющими всходами. Трое спутников только их и видели с тех пор, как отплыли из Кашало. Они бы, наверное, долго гадали, кто обработал и засеял эти поля, если бы пару раз не проплыли мимо деревенек, состоявших из глинобитных домишек под черепичными крышами, если бы не видели на полях фигурок крестьян, орудовавших мотыгами. День клонился к вечеру, и крестьяне потянулись домой, забросив мотыги на плечи. Оказываясь поблизости от берега, крестьяне замечали путешественников, улыбались, махали руками. Лукойо махал рукой в ответ, хотя и несколько нерешительно — он сам не мог понять, стоит ли этот делать.

— Всегда отвечай добром на добро, Лукойо. — И Огерн тоже замахал рукой стоявшим на берегу людям, широко, пусть и не совсем искренне, улыбаясь.

Немного погодя впереди показалась еще одна деревня. Почти к самой воде спускалось вспаханное поле. Крестьяне замахали путешественникам руками, потом стали подзывать их к берегу.

Улыбка Огерна угасла. Он спросил Гракхинокса:

— Ты ведь бродил по округе, пока ждал нас, правда?

— Бродил, — кивнул дверг.

— Знаешь что-нибудь про этих людей?

Гракхинокс пожал плечами.

— Если они похожи на тех, кто живет поближе к городу, то они с городом торгуют. Те, которые жили близко, бежали, когда стали наступать ваньяры — кто мог, тот бежал. Многих изловили.

Огерн не стал спрашивать, что сделали с пойманными, это он и так знал.

— А этих не поймали, и они не бежали, — завершил свою мысль Гракхинокс.

— Это потому, что мы плывем на восток, а ваньяры наступали с севера. Как думаешь, можно доверять эти людям?

К берегу бежали женщины, они размахивали руками и что-то кричали. Многие из них были молоды и раздеты до пояса. Лукойо, глядя на них, задышал с присвистом.

— С виду вроде бы мирные, — пробурчал Гракхинокс. — Да и не слыхал я ничего дурного про деревни, которые обеспечивают Кашало едой.

А девушки на берегу зазывали путешественников вовсю: виляли бедрами, улыбались. Зазвучали барабаны и дудки.

— Ой, ну, конечно, они мирные! — вырвалось у Лукойо. — Кузнец, тут мы наверняка будем в безопасности, да и не только в безопасности, а еще лучше! Давайте тут переночуем!

— В безопасности? Как бы нам ее тут не лишиться! А тебе вечно хочется чего-нибудь лишиться! Уж по меньшей мере собственной добродетели! — выговорившись, Огерн развернул каноэ к берегу. — Но, похоже, они не опасны.

— Вот именно! — вожделенно вымолвил Лукойо.

— Если они замыслят против нас что-нибудь дурное, мы их без труда одолеем.

— Но зачем ты так говоришь? — возмутился Лукойо. — Одолеть их — это же одно удовольствие!

— Он что, всегда говорит загадками? — прогрохотал Гракхинокс.

— Только когда хочет, чтобы его правильно поняли, — отшутился Огерн.

Как только нос каноэ увяз в прибрежном иле, с десяток пар рук дружно вытянули его на берег. Добрая половина этих рук принадлежала женщинам. Лукойо выпрыгнул на берег, радостно крича. Женщины ответили ему радостным воркованием, обступили его, принялись гладить его плечи, прижимать к его ладоням свои. Лукойо совсем развеселился, а женщины радостно рассмеялись.

Гракхинокс одарил прелестниц суровым взглядом.

— Я, пожалуй, на время исчезну, кузнец. Буду нужен — зови.

Огерн только успел обернуться, чтобы возразить, а дверга уже след простыл. Значит, он разговаривал, зарывшись в песок под лодкой. Но выяснить, действительно ли это так, Огерну не удалось, потому что его окружило несколько женщин. Он как бы оказался в море рук. Руки касались его, гладили, ласкали. Огерн ужаснулся тому, что почувствовал возбуждение, тому, что хватал женщин за запястья более страстно, чем хотел бы. В конце концов он совладал с собой и выдавил, широко улыбнувшись:

— Простите меня, милые женщины, но дело в том, что я женатый мужчина.

Женщины нахмурились, покачали головой. Вид у них был несколько ошарашенный. Тогда Огерн постарался повторить то же самое с помощью нескольких слов, выученных в Кашало. На этот раз женщины поняли его, запрокинули головы, сложили губы в букву «о» и отступили, но ненамного — всего лишь для того, чтобы дать дорогу женщине постарше.

— Твоя жена никогда ничего не узнает, чужеземец, — сказала женщина на кашальском языке, с ужасным выговором, правда, но довольно разборчиво.

Старуха была одета скромно. И грудь, и плечи у нее были закрыты, и юбка доходила до лодыжек. «Положение или скромность? — задумался Огерн. — А может быть, таковы ее вкусы»?

— В нашем племени, — сказал Огерн, — так не приятно, бабушка.

Он понадеялся на то, что, назвав женщину бабушкой, он оказал ей честь — в его роду это было именно так.

— Бабушка — это верно, но, кроме этого, я — жрица Лабина, — отвечала старуха.

— А я Огерн, простой охотник, — поклонился старухе Огерн, не обращая внимания на нехороший взгляд, брошенный на него Лукойо. — Не хотелось бы выказывать неуважение, жрица, но я должен жить так, как меня научили.

— Что ж, мы никогда ни к чему не принуждаем человека, — проговорила Лабина и махнула девушкам рукой.

Те с сожалением отступили от Огерна, но тут же переключились на Лукойо. Многие из них были такого же роста, как он, а некоторые повыше. Они окружили полуэльфа, но вот их круг на миг расступился, и Огерн увидел, что Лукойо целуется с одной из девушек. Желание вспыхнуло в нем с новой силой.

Лабина заметила это.

— Не стоит тебе так строго придерживаться законов своего племени, молодой человек. Ты — наш гость и должен узнать наши обычаи.

— Я не против, но вот этого… вот этого никак не могу.

Огерн сказал это так, словно каждое слово из него вытягивали щипцами. Он понимал, хотя вряд ли бы смог кому-то объяснить это словами, что, раздели он ложе с доступной женщиной, и он перестанет быть самим собой. Сейчас ему требовалась вся сила духа, которой он только располагал — сейчас когда его окружали совершенно чужие люди.

К Лабине подошел старик — ну, не совсем старик, а мужчина постарше, чем крестьяне, — стройный не по годам, хотя волосы и борода у него были белыми как снег.

— Ты глядишь на нашу простую деревушку так, молодой человек, словно это что-то новое и диковинное. Ты разве прежде не видал крестьянских жилищ?

— Нет, не видал, — покачал головой Огерн. — И мой друг тоже не видал. Я охотник, а моя жена собирала ягоды в лесу, покуда я охотился. Друг же мой кочевник. Народ из его пламени следовал за большими стадами диких быков. Мы поклоняемся богам охоты, но превыше всех ставим Ломаллина — защитника людей.

— Я не слыхала о Ломаллине, — нахмурилась Лабина. — А богинь вы никаких не почитаете?

— Почитаем, и притом многих. И больше всего Рахани.

Старуха покачала головой:

— Я про такую и не слыхала.

Почему-то Огерну стало не по себе. Он успокоил себя тем, что тут все же почитали эту богиню, но, может быть, под другим именем.

— Она подруга Ломаллина, его соратница в бою и советчица.

— Но не любовница? — сдвинул брови старик.

— Нет. У Ломаллина нет ни любовницы, ни жены.

Лабина, явно потрясенная, содрогнулась.

— Бог без подруги! Как это безнравственно! Как дурно! Как преступно!

— Ломаллин — волшебник, — пояснил Огерн. — И к тому же вынужден был стать воителем.

— А-а-а… — Старуха немного успокоилась. — Значит, он найдет себе спутницу жизни, как только займет соответствующее положение. Ну, хватит разговаривать о богах. Вид у тебя, молодой человек, такой, словно ты сильно проголодался. — Она взяла Огерна за руку, и они со стариком улыбнулись. — Пошли. — И Лабина повела Огерна прочь от берега.

— А какую же богиню почитаете вы? — поинтересовался Огерн, когда они шли по деревне. Почему-то из разговора Огерн понял, что главная у этих людей именно богиня.

— Мы почитаем Алику, Великую мать, — отвечала старуха. — Алику и всех ее детей.

Огерн нахмурил брови.

— Я ничего не знаю об Алике. Расскажи мне о ней.

— Мы почитаем две ее ипостаси — юную и зрелую.

— А! — Огерн обрадованно кивнул, решив, что речь идет о двух знакомых ему божествах, объединенных в одно. — Девственница и мать?

Старик хохотнул, не раскрывая рта, а Лабина ответила:

— Мы не почитаем в богине девственницу, мы поклоняемся молодой женщине, у которой множество любовников.

Огерн постарался скрыть изумление.

— И множество детей?

— Да, хотя мы не чтим ее как богиню любви, мы чтим как мать. Она вскармливает детей молоком из своей неистощимой груди, а затем дает им плоды, произрастающие на земле.

— И еще Лечит своих детей и утешает их?

При этих словах Огерна старик задумчиво сдвинул брови, а старуха нерешительно проговорила:

— Должна бы, наверно. Безусловно, она — источник всяческой доброты, и все ее малые дети держатся около нее.

— И если мы поклоняемся ей всем сердцем, он дарует нам хорошие урожаи, — добавил старик.

Огерн посмотрел в ту сторону, где за деревней простирались зеленые поля, тянувшиеся до самого горизонта. Вспомнил свою лесную деревушку и ту дань, которую они собирали с окрестных лесов, — немного ягод и плодов, да еще кое-какие коренья.

— Но если у вас не будет хорошего урожая, — заметил Огерн, — вы умрете.

— Это верно, — кивнул старик. — Урожай — это для нас все, молодой человек!

Затем Огерн окинул взглядом деревню и понял, что тут живет намного больше народа, чем в его поселении на опушке леса.

— Да, я вижу, вас тут много, но вы все равно не можете съедать все, что выращиваете.

— Точно, — усмехнулась Лабина. — поэтому-то мы кое-что продаем, а для себя приобретаем разные нужные вещи. — И она махнула рукой. — Посмотри, какие наряды на наших женщинах, посмотри, из каких чудесных тканей они скроены! Посмотри, каким редким и дорогим деревом отделаны двери наших домов! За ужином попробуешь тонких вин из дальних стран, плодов и специй, которые не растут в наших краях!

— И уж конечно, все это не с ваших полей!

— Не с наших, но мы отдаем излишки зерна торговцам из Кашало, а они дают нам драгоценные камни, и специи, и прочие редкие продукты.

Огерн удивился: как это ему раньше не пришло в голову поинтересоваться, откуда в Кашало берутся продукты? Конечно, можно было сообразить, что такое количество народа не прокормить одной лишь речной рыбой, да даже и той, что вылавливали в двух морях! Да и зерна в море не вырастить. Но тут возникла еще одна возможность, не слишком приятная. Огерн понимал, что следом за роскошью из Кашало идут и убеждения горожан.

— Я должен предупредить вас, — проговорил он осторожно, — о том, что в Кашало растет число верующих в багряного бога Улагана.

— Да? — искренне заинтересовалась Лабина. — Но почему ты нас об этом предупреждаешь?

— Потому, — сказал Огерн, — что, если все кашальцы обратятся к Улагану и станут жить согласно его законам, они смогут отбирать у вас силой то, что теперь выторговывают.

Лабина запрокинула голову и весело рассмеялась:

— Ой, да брось ты! Ты любитель сгущать краски, молодой человек. Я это поняла в тот же миг, как только тебя увидела.

— Кашало есть Кашало, — усмехнулся старик. — У них там много всяких богов. Знаешь, парень, спасибо тебе, конечно, за предупреждение, только я сильно сомневаюсь, чтобы Багряный мог вытеснить всех других богов из такого большого города.

О, как Огерну хотелось разделить их уверенность!

Он оглянулся, вдруг поняв, что Лукойо-то совсем исчез. Тревога охватила Огерна.

— Где мой друг? — взволнованно спросил он.

— Он ушел с девушками, — ответила Лабина. — Они его не обидят, не бойся. А ты с ним увидишься за ужином.

— Не обидят? — изумленно воскликнул Огерн, обернувшись к старухе жрице. — Но что они будут с ним делать?

— Они пытаются подражать Алике, — объяснил старик, заговорщицки улыбаясь. — Ее юной ипостаси.

— Они бы и тебя ублажили, — сказала Огерну Лабина. — У нас множество хижин, которые на самом деле не что иное, как маленькие святилища юной богини. Пойдем, я покажу тебе. — И она взяла Огерна за руку.

Но Огерн отдернул руку, как только почувствовал, что в нем вспыхнуло желание.

— Я должен увидеть моего друга.

— Но ведь он взрослый мужчина, — сердито нахмурился старик. — Он может и сам о себе позаботиться.

— Вот в этом я сильно сомневаюсь. Где он?

Лабина сурово глянула на Огерна, но тут вдруг неподалеку послышался хрипловатый смех. Лабина показала палкой на большую хижину:

— Он там, только не входи, а не то напугаешь его. Дай-ка я сама погляжу, как он там объезжает наших кобылок. — Старуха вошла в хижину и тут же вернулась. — Он уже совершил первый заезд и принимает ванну. Можешь войти и поговорить с ним, молодой человек.

Огерн решительно шагнул в хижину, отшвырнув в сторону занавеску. Тревога сковала его сердце ледяным холодом. Внутри хижины царил полумрак. Посреди стоял большой котел, выложенный черепицей и наполненный водой. Вокруг горели светильники. От воды исходил приятный аромат. В котле нежился Лукойо. Он был обнажен и лежал, откинув голову на живот одной из девушек, стоявшей около котла. Та поднесла к губам Лукойо чашу с вином, а другая натирала его грудь и плечи маслом, а еще двое плескались вместе с Лукойо в котле. Одна из них приподняла ногу полуэльфа и втирала в нее благовонное масло, которое при этом пенилось.

Огерн снова ощутил прилив желания. Он остолбенел и стоял, не в силах противиться этому чувству.

Лукойо в полном восторге оторвался от чаши с вином и увидел Огерна, стоявшего с выпученными глазами.

— Охотник! Добро пожаловать! Тебя тут ждет богатая добыча! Где же тебя носило так долго? Девочки, вы что же, не звали сюда моего друга?

— Нет, не звали, потому что с ним разговаривали жрец и жрица, — ответила за всех женщина постарше.

По возрасту она вполне могла бы быть матерью десятка детей, однако сохранила стройную и гибкую фигуру. Она подошла к Огерну. На ней Из одежды была всего лишь неширокая полоска шелка на бедрах, завязанная нетугим узлом. Конец ткани свисал до коленей.

— Добро пожаловать к нам, красавец чужеземец, — проворковала женщина. Коснувшись рукой крепких мышц на груди Огерна, она прошептала: — Добро пожаловать, мы рады тебе!

— Да-да, сильный и красивый чужеземец, — дохнула другая женщина в ухо Огерну. — Пойдем! Тебе нужно смыть с себя дорожную пыль!

Огерну стало страшно за себя, но даже теперь он старался соблюдать приличия.

— Благодарю вас, милые красавицы, — выдавил он. — Но я зашел только для того, чтобы удостовериться, что с моим другом все в порядке. А теперь мне пора. Мне нужно еще поговорить с вашей жрицей.

С этими словами кузнец развернулся и, не обращая внимания на горестные вздохи и стоны женщин, покачиваясь, вышел из хижины. Сгущались сумерки, да вдобавок глаза Огерна, видимо, налились кровью, отчего он шел как бы сквозь красноватый туман. Но все же он с горем пополам добрел до берега и бросился в прибрежные волны, радуясь тому, что они холодят кожу и успокаивают любовный трепет. И все же желание не покинуло его окончательно. Огерн нырял прямо в белеющие барашками волны, представляя, как соленая морская вода очищает его тело и душу. Он ни за что не изменит Рил! Ни за что!

Когда возбуждение немного унялось, он выбрался на берег и постоял там, дав последним лучам заходящего солнца высушить его кожу. Затем, когда совсем стемнело, Огерн отправился к деревне. По пути он останавливался и заводил разговоры с каждым встречным, стараясь непринужденной болтовней отвлечь себя от воспоминаний о том, что увидел в хижине. Мимо шла привлекательная молодая женщина, однако Огерн не обратил на нее внимания. В это время он толковал с двумя мужчинами о погоде, урожаях и о тонкостях крестьянского труда. Но как только мужчины ушли, женщина тут же оказалась рядом с Огерном и вопросила:

— Неужели тебя так интересует крестьянский труд? Ты же охотник!

— Интересует, представь себе. Это ново для меня! — чистосердечно признался Огерн. — Мне ужасно хочется узнавать как можно больше нового.

Женщина шагнула ближе.

— А я бы многому могла научить тебя — такому, чего ты еще не знаешь.

Огерн напрягся. Казалось, каждый клочок его кожи пульсировал. Он ответил женщине с улыбкой, которой не поверил и сам.

— Спасибо тебе за твою доброту, но не думаю, что все, о чем ты говоришь, так уж ново для меня. Моя жена умерла всего несколько месяцев назад, и в душе у меня все еще траур.

— О! — Призывность мигом слетела с женщины, как будто ее и не было. Она отшатнулась. — Прости! Я же не знала!

— Ты не могла этого знать, — покачал головой Огерн, немного успокоившись. — Наверное, мой друг Лукойо не успел сказать тебе об этом.

— Конечно, как он мог успеть, ему некогда было, — уже более уверенно проговорила женщина и снова приблизилась к Огерну. — Однако печаль можно унять. Все, что сломано внутри человека, может быть излечено снаружи. — И снова облако вожделения окутало женщину, заклубилось вокруг нее, подобно полотну тончайшего шелка. — И если ты жаждешь успокоения, то можешь не сомневаться — я дам тебе его.

Огерн вымученно улыбнулся.

— Ты очень добра.

— Именно к доброте я и стремлюсь, — выдохнула женщина. — Ибо пример мне показала Алика. Так что, охотник, имей в виду: если отправишься на поиски добычи, меня легко найти.

Она одарила Огерна сладострастным взглядом, развернулась и пошла прочь, покачивая бедрами.

Довольно долго Огерн смотрел ей вслед, затем с большим трудом отвел взгляд, глубоко, судорожно вдохнул и безмолвно взмолился покровителям загробной жизни. Даже мертвая, Рил ухитрилась спасти его.

Когда же жители деревни собрались на ужин, Огерн с удивлением обнаружил, что женщины поглядывают на него чуть ли не с уважением, хотя было видно, что за уважением все же прячется вожделение. А некоторые из мужчин говорили Огерну:

— Плохо отказываться от предложений утешить тебя в твоей печали, чужеземец. Однако мы не можем винить тебя за то, что ты хранишь верность.

А старый жрец сказал Огерну вот что:

— У тебя есть сила воли, которая подобает каждому мужчине, о охотник! И все же я прошу тебя отбросить ее. Пора оплакивать жену давно миновала.

Огерн задумался, заглянул себе в душу и понял, что жрец не прав.

Однако женщины продолжали мучить его, вызывая в нем неодолимую страсть, они то и дело прикасались к нему то рукой, то плечом, то крепкой грудью — как бы случайно, от каждого такого прикосновения Огерн загорался. Ему нестерпимо хотелось, чтобы ужин как можно скорее завершился.

Старый жрец усадил гостя за стол на почетное место, рядом с Лабиной. Теперь на старухе были богатые одежды, из-за чего она выглядела куда более похожей на жрицу, нежели днем.

Только Огерн успел усесться, как появился Лукойо, которого вели под руки две хохочущие девицы. Полуэльф отпускал шуточки и непрерывно целовался то с одной, то с другой. На нем был килт из тех, в каких здесь ходили крестьяне, голову полуэльфа украшал цветочный венок. Девушки опустили его на место рядом с Огерном. Тот стал гадать, сильно ли пьян его дружок, однако Лукойо устремил на него совершенно чистый, хотя и рассеянный взгляд. Казалось, у него просто приподнятое настроение и он не верит своему счастью.

— А-а-а, кузнец! — воскликнул Лукойо. — Надеюсь, ты так же приятно провел вечер, как я?

— В своем роде да, — осторожно ответил Огерн. — Признаться, мне все больше и больше нравится узнавать новое о богах и людях, Лукойо.

— Мне тоже, — кивнул Лукойо и, обернувшись, принялся пожирать глазами очаровательную прелестницу. — Да, нынче я узнал очень, очень много нового, Огерн, и это доставило мне величайшее наслаждение.

Как ни странно, Огерну показалось, что Лукойо говорит совершенно искренне. Кузнец задумался: уж не больше ли Лукойо видит, чем говорит, и не лучший ли он мастер на двусмысленности, чем сам Огерн.

Вдруг Лукойо резко повернул голову и встретился взглядом с Огерном.

— Парни говорят мне, что ты сбрендил, Огерн. — Лицо полуэльфа стало участливым. — Что случилось? Что мучает тебя?

Непривычно тронутый такой заботой, Огерн мягко улыбнулся и ответил другу:

— Они так говорят, Лукойо, только потому, что я отказываюсь от прелестей здешних женщин.

— Ну, тогда они правы — ты действительно сбрендил! — Взгляд Лукойо стал еще более сочувственным. — Может быть, их жрица подскажет нам, как излечить этот твой недуг, пока дело не зашло слишком далеко.

Огерн почувствовал искушение посмеяться над неожиданной серьезностью своего товарища, но он только прикрыл глаза и покачал головой.

— Я всего лишь тоскую. Тоскую по моей покойной жене, Лукойо. Я думал, что сумею развеять тоску во время налета на Байлео, потом искал забытья в схватке с клайя, потом — в обороне Кашало, но теперь вижу, что все же не до конца избавился от своей печали.

— Что ж, все равно это своего рода сумасшествие, — заключил полуэльф. — Правда, твои чувства по силе сродни переполняющей меня ненависти, поэтому я способен понять тебя. Но женщины говорили мне, Огерн, будто бы их богиня — прекрасная целительница. Она исцеляет и тело, и душу. Честное слово, я уже готов поверить, что последовательницы ее культа способны даже меня исцелить от сжигающей мою душу желчности!

Огерн изумленно смотрел на Лукойо.

— О, надеюсь, что это так и будет! Буду молиться об этом!

— Помолись, и скажу тебе «спасибо», — без тени насмешки проговорил Лукойо. — Так что… если боги предлагают тебе исцеление, соглашайся, Огерн. Отказываться дурно, очень дурно!

Довольно долго Огерн пристально смотрел в глаза товарища, потом медленно кивнул:

— Ты прав, Лукойо, это было бы действительно дурно. Да, если эта богиня действительно способна утешить мое сердце, я приму ее услуги.

Лукойо облегченно улыбнулся и хлопнул друга по плечу.

— Ну ладно, что-то мы с тобой рассерьезничались! Нужно повеселиться! — Он обернулся, в руке его тут же оказался наполненный до краев кубок, который он незамедлительно передал Огерну. — Выпей! Давай радоваться, ведь мы живы!

Огерн расслабился — вполне достаточно для того, чтобы выпить вместе с Лукойо. Он не напился допьяна, но как бы помягчел душой. Он отведал понемногу каждого блюда, с удовольствием полюбовался быстрыми, легкими танцами мужчин и женщин. Как только ужин закончился, к Огерну тут же устремилось с десяток женщин, жаждущих отвести его в свой храм, но кузнец вежливо отказался и отправился в небольшую хижину, отведенную гостям. Он не отказался от веселья, он не отказался от радостей жизни, но пока что он все же не мог погрузиться в эти радости с головой.

Так что… богиня умудрилась застать его врасплох, явившись ему во сне.

Глава 22

Огерну снился сон — и как ни странно, он понимал это.

Ему снилась вспышка солнечного света, яркая и безмолвная. А потом на фоне этой вспышки возникла фигура женщины такой удивительной красоты, что любая земная женщина рядом с ней смотрелась бы дурнушкой. Тело женщины покрывали развевающиеся легкие одежды, не скрывающие изящных изгибов бедер и выпуклостей грудей. Женщина была одновременно близкой и далекой, утонченной и хищной, сострадающей и соблазнительной. Она была совершенной, идеальной, она была воплощением женственности, чувственности — и это при том, что Огерн видел только ее очертания. Долго сдерживаемое желание проснулось в нем с новой силой, наполнило его жилы, и он содрогнулся.

— Огерн!

Голос женщины прозвучал внутри Огерна и наполнил собой пространство, но не приходилось сомневаться, откуда он исходит. Кузнец понял всей своей сутью, что к нему явилась богиня.

— Огерн! — повелела она. — Подойди ко мне!

Воспоминание о Рил пронзило сознание Огерна, но он вспомнил обещание, данное им Лукойо: если богиня явится для того, чтобы утешить его, он не будет отталкивать ее. Ноги и руки не слушали Огерна. Ему казалось, будто бы он бредет по горло в трясине. Как он ни старался, продвигался он с чудовищным трудом. Он бы опустил глаза и посмотрел, что же это мешает ему, что его сдерживает, но не в силах был оторвать взгляда от богини. Будто бы у него не стало тела, или то, есть у него тело или нет, перестало иметь значение — казалось, будто бы желание пронизывает только душу.

— Иду, госпожа! — задыхаясь, вымолвил Огерн. — Иду!

— Слишком медленно, — отозвалась богиня и взмахнула рукой — не то сняла с Огерна чужое заклятие, не то поманила к себе.

И внезапно Огерн как бы освободился и бросился к богине легко — так легко, словно был птицей в полете. Нет, не «словно»! Он именно летел, он почему-то знал, что летит!

Но как бы быстро он ни летел, еще быстрее отступала от него богиня.

— Ну, что же ты не торопишься, охотник? — дразнила она Огерна. — Так ты меня никогда не поймаешь!

— Тогда скажи, молю тебя, как это сделать! — выдавил Огерн.

— Долгим служением мне ты можешь этого добиться. Ты должен стремиться ко мне, невзирая на опасности и угрозы, тяготы и смятение, но если ты будешь упорен, то, завершив сражение, ты придешь ко мне.

— Значит, я должен завоевать путь к тебе?

— А ты боишься? — вызывающе бросила богиня. Или тебе кажется, что это будет слишком трудно?

— Я не боюсь ни опасностей, ни трудов! — воскликнул во сне Огерн. — С кем я должен сразиться?

— С Улаганом, ибо он мой враг. Уничтожь его, и увидишь: я жду тебя.

— Я сделаю это, пусть даже мне придется погибнуть!

— Но и тогда ты найдешь меня, но только тогда, когда твоя гибель случится в схватке с Улаганом. — Богиня шевельнулась, и даже это едва заметное движение взволновало Огерна. — Но прежде, чем ты сразишься с Улаганом, ты должен сразиться с двуликой богиней!

— Что? С богиней, которой поклоняются здесь, в деревне? — в страхе вскричал Огерн. — Разве ты — не она?

Прогремел гром, полыхнула молния, рассекла небо позади богини.

— Нет, не она, и своим вопросом ты оскорбил меня так же, как оскорбился бы сам, если бы у тебя спросили, не клайя ли ты.

Огерн в ужасе задрожал. Его обуял страх — страх потерять этот совершенный предмет вожделения.

— Прости меня, госпожа! Я не знал!

— Тогда знай и никогда не забывай об этом. Вот тебе загадка: почему богиня, которой поклоняются в деревне, сначала любовница, потом мать, но больше никто?

— Как почему? Потому что в другом качестве она крестьянам не нужна?

— Хороший ответ, — похвалила Огерна богиня. — Потому что богиня этой деревни — всего лишь игрушка разума, выдумка, навеянная жителям деревни Улаганом. Но если ты начнешь расспрашивать их, они тебе скажут, что Алика еще и старуха. Но ты спроси, почему они не почитают также и ее внуков, и тогда узнаешь.

— Я все сделаю по твоему слову. Но стану ли я тогда ближе к тебе?

— Ко мне — нет, но ближе к битве.

Огерн нахмурил брови, ошеломленный.

— С какой стати за таким невинным вопросом должно последовать сражение?

— Потому что у двуликой богини есть и третье лицо. Но о ней потом, потом, кузнец. А теперь иди ко мне, иди же!

Огерн стремился к богине — всей душой, каждой мышцей тела. Но стоило ему шагнуть вперед, как она отступала, весело смеясь. Огерн разозлился. Наверное, богиня прочитала это по его глазам и сжалилась над ним.

— Бедняжка! Бедный, несчастный, глупенький смертный! Нет, я не стану тебя больше мучить, хотя ты и не завоевал меня в бою! Вот тебе обещание!

И она протянула руку, и от пальцев ее заструился зеленоватый свет и окутал Огерна. Желание разгоралось в нем все жарче и жарче, а фигура женщины засветилась, потом как бы взорвалась, и Огерна окружило сияние, оно обернуло его невидимым покрывалом, и его объял восторг, восторг полился по его телу и душе, слился с самой его сутью, стал им, Огерном, и не оборвался, а угас медленно, постепенно, а когда угас, Огерну казалось, будто он плывет по багровому морю света. А потом яркие искры заставили его разомкнуть веки, и он увидел восходящее над морем солнце, и чей-то голос прошелестел утренним ветерком:

— Помни, ты только совсем немного вкусил меня!

Помнить! Да разве смог бы Огерн забыть такое! Он лежал на полу хижины и сквозь дверной проем смотрел на утреннее солнце, и ему казалось, будто бы его растаявшее тело собирается воедино. Он лежал и чувствовал, как Рил превращается в прекрасные, но хрупкие воспоминания — теперь, когда он возжелал живую женщину.

Улинскую женщину.

Огерн лежал и смотрел на рассвет, потрясенный и напуганный собственной страстностью, и, если быть до конца честным с самим собой — деваться было некуда. Теперь у него появилась новая цель, новый смысл жизни — не просто да мести или ненависть, а желание повторить встречу с этим живым, но сверхчеловеческим существом. Огерн заглянул себе в душу и получил честный, откровенный ответ. Он желал любви улинки.

Игривая девушка принесла Огерну чашу с овсянкой и кувшин пива, но Огерн даже не заметил, хороша ли она собой. Он рассеянно поблагодарил девушку и не увидел, что она ушла обиженной. Он все еще не мог опомниться от пережитого.

Но когда солнце поднялось выше, Огерн понял, что крестьяне почему-то не ушли работать на поля. Вместо этого они собрались на главной площади, смеялись, шутили и складывали в большую кучу солому. Огерну стало любопытно. Он быстро доел овсянку и поспешил на площадь, чтобы узнать, чем вызвано их праздничное настроение.

— Что нынче такое? — спросил он у одного из мужчин.

— О, сегодня праздник богини Алики! — восторженно воскликнул мужчина. — Будет пир, танцы, будем пить вино, а потом… — Лицо его озарилось многозначительной и хитроватой улыбкой. — Потом будем славить богиню!

— Воистину! — воскликнул Огерн. — Как удачно, что мы попали к вам в такое время!

— Нет, не так! — Молодой человек покачал головой. — Это потому, что вы попали к нам, мы и празднуем этот праздник!

Огерн, несколько ошарашенный подобным заявлением, побрел дальше, дабы понаблюдать за приготовлениями к празднику. Одни были заняты тем, что перестилали свежим тростником крышу над длинным навесом, огибавшим площадь по краю, другие разводили костер в двух громадных жаровнях. Мужчины заканчивали свежевание громадного кабана, а женщины приготовили к поджариванию большущую свинью. Другие крестьяне вытаскивали из домов здоровенные глиняные кувшины — наверное, с пивом. Похоже, действительно намечался пышный праздник. Огерн отправился на поиски Лукойо и обнаружил его в окружении десятка женщин. Те умащали полуэльфа благовониями и украшали цветами. Огерну показалось немного странным, что это зрелище не вызвало у него, как прежде, вожделения, — но, с другой стороны, он видел во сне богиню, какая же смертная могла осмелиться сравниться с ней!

Праздник начался тогда, когда солнце стояло в зените. Все закусывали ячменным печеньем, пили пиво, весело плясали. Танцы напоминали состязание, поскольку танцоров на круг выходило всегда двое — мужчина и женщина. Они вертелись, подпрыгивали, но не касались друг друга. Жители деревни одобрительно выкрикивали что-то, любуясь танцорами. Били барабаны, гудели сдвоенные камышовые дудки, стучали кастаньеты и бубны. Посматривая по сторонам, Огерн видел на лицах крестьян застывшие улыбки, странный блеск в глазах — видимо, они успели вогнать себя в состояние дурмана. Нечто подобное Огерн наблюдал, когда их деревенский шаман вел людей за собой в охотничьем танце, но он никогда не видел, чтобы в состоянии дурмана находилось так много людей сразу, а к тому же во взглядах крестьян сквозили какой-то голод, страсть, жажда, и от этого Огерн ощутил странный внутренний холодок. Он решил пить поменьше, дабы голова были ясная, и проверил, легко ли вынимается из ножен нож.

По спине его пробежали мурашки, когда он вспомнил совет богини. Огерн повернулся, нашел глазами Лабину и старика жреца и попросил:

— Расскажите мне побольше об Алике. Вы говорили, будто бы у нее много детей, но разве у нее нет внуков?

Лабина устремила на Огерна изумленный взор, а потом нахмурилась. Похоже, ей совсем не понравился его вопрос. В ловушку угодил старик.

— Мы, — ответил он, — чтим детей Алики отдельно, чтим отдельно и ее саму, состарившуюся, неспособную более рожать и уже не нуждающуюся в любовниках.

Сама мысль о женщине, у которой есть нужда в любовниках, была противна Огерну. Он считал, что никакой нужды, кроме любви, быть не может.

— Не сомневаюсь, она, и будучи старухой, заботится о своем потомстве!

— Когда мы почитаем ее, как богиню-мать, — медленно растягивая слова, проговорила Лабина, — она — само плодородие, вскармливающее малюток из неиссякающих грудей.

— Малюток? Значит, она не становится бабушкой?

— У некоторых из ее детей есть собственные дети, — как бы напомнил Лабине старик.

— А, ну да, она бабушка, конечно, — призналась Лабина, — но это имеет какое-то значение только для тех, кто ей поклоняется. А теперь ты должен извинить меня, ибо мне пора принять участие в церемонии.

Лабина поднялась, кивнула Огерну и удалилась, открыто показав, что больше ни на какие вопросы отвечать не желает.

Из-за этого Огерна зазнобило, ему стало здорово не по себе. «Нет, надо быть начеку», — подумал он. Оглянувшись, он увидел, что солнце заходит и золото его лучей приобретает багряный оттенок крови. Быстро наступил вечер, и казалось, само солнце приветствует Багряного. Мужчины поджигали высокие, закрепленные на столбах светильники. Танцевать теперь выходило по нескольку пар сразу. Как только стемнело, девушки стали разносить тарелки с жареной свининой и высокие кружки с пивом. Огерну, как почетному гостю, еду подали первому, а вместе с ним — старому жрецу. Свинина была очень вкусная, пиво крепкое. Огерн совсем немного отведал того и другого. Старик заметил это и пожурил Огерна:

— Ну же, такому здоровяку, как ты, надо кушать как следует! Или ты неважно себя чувствуешь?

— Это все из-за жары, — как-то смущенно отозвался Огерн.

Старик понимающе кивнул.

— Ну так пива хотя бы попей. Оно и само по себе питательное, и для желудка полегче.

Огерну было неудобно отказываться, поэтому он поднял кружку и опрокинул ее в рот, но при этом гораздо больше пролил на подбородок и грудь. Поставив кружку на стол, Огерн огорченно воскликнул:

— Какой же я безрукий! Вы уж меня простите, добрый господин!

— Да ничего такого, не переживай, — дружелюбно усмехнулся старик, а возле Огерна словно ниоткуда возникала женщина, отерла ему подбородок и, пожалуй, чуть дольше, чем нужно, промокала ему грудь. — Все мы ближе к вечеру становимся неуклюжими.

Она одарила Огерна похотливой улыбкой. Он улыбнулся в ответ и, осмотревшись, заметил, что почти все жители деревни уже изрядно пьяны и перемазаны свиным жиром. Поначалу Огерн решил, что тут дело в дурных манерах, а потом догадался, что и это тоже часть ритуала.

Как только трапеза завершилась, снова загремели барабаны и в круг опять вышли танцоры. Только теперь их движения стали медленными, более плавными, мужчины и женщины касались друг друга бедрами, обнимались, нежничали. Огерн почувствовал легкое опьянение, хотя пива выпил совсем немного, и теперь понимал, почему танцоры утратили былую резвость. Однако когда барабаны забили быстрее, быстрее задвигались и танцоры. Они стали еще теснее прижиматься друг к другу — то бедрами, то всем телом. Улыбки застывали на их лицах. Огерну стало страшно смотреть на танцующих, и он поражался, как они еще держатся на ногах.

И вдруг, резко и неожиданно, барабаны умолкли и прогремел огромный гонг. Танцоров как ветром сдуло из круга. Они встали по краям, тяжело дыша. Их сияющие глаза были устремлены к середине круга.

Тут вперед вышли две девушки, с ног до головы одетые в наряды из цветов. С ними в обнимку шел Лукойо. На полуэльфе ничего не было, кроме килта и цветочных венков. Взглянув на Лукойо, Огерн понял: его друг пил и ел ничуть не меньше жителей деревни, а судя по затуманенному взору полуэльфа, можно было предположить, что он танцевал до упаду — вот только скорее всего вдалеке от посторонних глаз.

Но вот барабаны забили снова — медленно, рокочуще, и девушки отступили, оставив Лукойо одного. Он весьма выразительно покачивался, но упасть не упал — возле него почти мгновенно очутилась еще одна девушка, также окутанная цветочным одеянием. Она пританцовывала, притопывала ногами, покачивала бедрами, хлопала в ладоши, подняв руки выше головы, улыбалась. Ее широко открытые глаза призывно блестели.

По кругу пробежал ропот, кто-то шептал:

— Девственница! Девственница богини! В нее вошла Алика!

Огерн скорее сказал бы, что в девушку вошло слишком много пива, но все же движения ее почему-то остались изящными и плавными. Она притопывала ногами и все ближе подходила к Лукойо, а тот, расплывшись в улыбке, мало-помалу начал повторять движения девушки. То хлопали друг об дружку их ладони, то сплетались ноги, а крестьяне не сводили глаз с танцующей пары. Зрители хрипло дышали, тела их подергивались в такт, и Огерн вдруг понял, к чему вел этот танец.

Девушка пошла по кругу около Лукойо, время от времени то приближаясь к нему, то отдаляясь от него. Один за другим с нее начали падать цветы. Они падали сначала редко, затем посыпались дождем, открывая фигуру чудесной красоты. Лукойо во всем следовал девушке. Вот и с него начали опадать цветы. А когда на ней осталось всего несколько цветочных венков, она шагнула к Лукойо, сорвала с него оставшиеся цветы, а он проделал то же самое с ней, при этом гладя нежную кожу девушки своими длинными пальцами. Девушка задрожала от желания, движения ее стали неровными, даже неуклюжими.

Все, как один, словно зачарованные, следили за этим зрелищем. Все, кроме Огерна. А он чувствовал нарастающую с каждой секундой тревогу и видел перед собой волшебный образ своей богини. И смотрел он не на Лукойо, не на его временную подругу, он видел все и всех сразу: и залитый светом факелов круг, и тени, лежавшие за кругом. Поэтому от его зорких глаз не укрылось движение в тени, к которому он и обратил свое внимание. Вскоре в отсветах факелов показались фигуры четверых мужчин, которые несли на плечах закрытые носилки. На носилках восседала еще одна фигура. Танцующая пара приближалась к процессии, а та шла ей навстречу, и наконец свет факелов выхватил из мрака фигуру на носилках…

То была статуя, идол — чудовище из ночных кошмаров. Нечто жуткое — багровая фигура, сидевшая со скрещенными ногами посреди свиных костей, насмешка над женщиной — ввалившиеся груди, костлявые руки, вместо лица обтянутый белесой кожей череп, с которого свисали похожие на змей, слипшиеся пряди белых волос. Огерн окаменел от ужаса, потому что в этой скульптуре почувствовал присутствие Улагана, почувствовал настолько сильно, что на миг ему показалось, будто он смотрит на самого багряного бога!

Но потом он вспомнил, что Улаган-мужчина, значит, это не его изображение, а кого-то из его прислужниц.

Но изображение-то двигалось! И ужас вернулся к Огерну, и он увидел, как страшная мумия подняла огромный кривой меч, как только Лукойо сорвал с девушки последний цветок, а она протянула руку к его килту. Килт упал на землю, девушка прижалась к Лукойо, обняла его, ее губы слились с его губами, они опустились на колени, а вместе с ними опустились на колени носильщики, а меч поднялся еще выше…

И тут Огерн понял, что перед ним вовсе не статуя, а живое существо в маске и размалеванное красками, — и одновременно понял, что у ритуала может быть единственный возможный конец. Страшно крича, кузнец вбежал в круг и обнажил свой меч. Девушка тянула Лукойо к себе, но полуэльф успел услышать тревожный окрик Огерна. Он поднял голову, собрался было выругаться, но увидел занесенный над ним кривой клинок, услышал проклятия, изрыгаемые существом с раскрашенным лицом. Лукойо откатился в сторону и вскочил на ноги, возмущенно крича, а Огерн прыгнул следом за ним и, отразив новый удар кривого меча, крикнул:

— Ты не понял? Как только бы ты потерял голову от страсти, тебе бы ее снесли мечом!

Девушка отползла из круга, плача и проклиная судьбу.

Носильщики опустили на землю свою ношу и, вопя, бросились к Огерну, но он без труда отбросил их, а потом сорвал с идола маску, под которой оказалось лицо Лабины, искаженное яростью. Жрица кричала:

— Будь ты проклят, чужеземец! Ты не дал нам принести жертву! Теперь богиня разгневается на нас и не даст нам урожая!

Крестьяне, напуганные до смерти, вскочили, принялись громко кричать, но Огерн поднес лезвие меча к горлу Лабины и воскликнул:

— Назад! Иначе ваша жрица умрет!

Крестьяне застыли на месте, а Огерн слегка уколол кончиком меча в шею Лабины и требовательно вопросил:

— Как только к вам попадают чужие, вы приносите жертву? Ведь ты бы отсекла голову Лукойо, а не девушки, потому что она твоя соотечественница. Так?

— Так! — брызнув слюной, прошипела старуха. — А девушка с этого дня была бы посвященной Алике. Теперь же из-за того, что ты вмешался, она будет проклята навеки и ни один мужчина никогда не коснется ее!

Девушка взвыла.

— Наверняка у вас погибло множество чужестранцев, — продолжал Огерн, — ведь такое множество ваших женщин стремится ублажить вашу похотливую богиню! Ну а если чужеземцев не предвидится, тогда что же? Вы приносите в жертву кого-то из своих юношей?

— Всегда найдется мужчина, готовый отдать жизнь за то, чтобы совокупиться с девственницей Алики, — шамкнула Лабина. — Но всегда хватает и чужеземцев, готовых совокупиться с любой жаждущей этого женщиной!

На миг Огерн замер, но тут же бросил:

— А если бы я согласился вкусить их прелестей? Я бы тоже был предназначен в жертву?

— Да, но теперь ты будешь принесен в жертву вместо своего друга, ибо ты нарушил церемонию, и только твоя смерть способна унять ярость Алики! Или пусть убьет меня, пусть ты убьешь меня, потому что мое место уже готова занять достойная женщина! — И Лабина крикнула своим сородичам: — Убейте его!

Крестьяне с ревом кинулись на Огерна.

Он отшвырнул от себя жрицу, но у нее за спиной вырос Лукойо. Выкрутив старухе руку, он выхватил у нее кривой меч и замахнулся на нападавших. Лукойо прижался спиной к спине Огерна, и они принялись рубить мечами направо и налево, но как только они ранили пятерых, остальные в страхе отступили, а те, которые стояли дальше от круга, побежали домой за оружием.

— Никуда вам от нас не деться! — проревел широкоплечий крестьянин. — Как только мы вооружимся мечами, вам несдобровать! Мы убьем вас!

— Не убьете! — прозвучал голос, похожий на скрип тюремной двери.

Люди в ужасе вскричали — их подбросило кверху невидимой волной, которая ползла по земле и подбиралась все ближе и ближе к Огерну. Дверг шел вперед, расталкивая народ длинными заскорузлыми руками, а за ним поспешало существо, похожее на человека, но поросшее шерстью и с головой шакала!

Огерн выпучил глаза, не в силах поверить в то, что ему на выручку идет клайя. Но он быстро совладел с собой и бросился навстречу Гракхиноксу, выкрикивая боевой клич и размахивая мечом. Крестьяне завизжали и расступились, и наконец между Огерном и его спасителем не осталось ни души.

— Не дайте им удрать! — верещала Лабина. — Остановите их, иначе на вас обрушится гнев Алики!

Крестьяне колебались, но вот из задних рядов послышались восклицания: «Клинки! Клинки!», а вслед за ними — звон металла, означавший, что на подмогу спешат вооруженные жители деревни. Какой-то мужчина бросился на Огерна, вооружившись медным серпом. Огерн разозлился и легким ударом выбил серп из руки крестьянина. Однако его место тут же заняли двадцать человек с серпами и косами. Некоторые размахивали цепями. Клайя завыл, завертелся на месте, принялся орудовать пикой, но стоило ему прикончить одного, как на него тут же бросались еще двое. Клайя заметался, не успев выдернуть пику из тела павшего. Но тут на этих двоих крестьян набросился дверг и отшвырнул их прочь. Тем временем Огерн и Лукойо яростно дрались, отбивая клинок за клинком, серп за серпом, но они уже тяжело дышали и понимали, что совсем скоро крестьяне одолеют их числом.

— Сто-о-о-о-ойте! — вдруг послышался громкий голос, перекрывший шум драки. Голос этот прозвучал со всех сторон сразу вместе с ударом гонга.

Все остановились. Замерли с широко раскрытыми глазами, не бросив, однако, оружия и не спуская глаз со своих противников. Огерн рискнул, быстро оглянулся и увидел…

Увидел высокого человека, охватившего рукой шею Лабины. Лицо старухи побагровело, мерзкое тело, выкрашенное алой краской, задергалось. А от высокого человека, стоявшего у нее за спиной, исходило зеленоватое сияние, и жители деревни трусливо попятились назад, постанывая от суеверного страха.

Огерн смотрел на удивительного человека без страха, он смотрел на него с изумлением и восторгом, потому что это был… Манало!

— Ваша богиня повержена! — провозгласил Манало. Он не кричал, но голос его слышали все. — Сила Ломаллина показала истинное лицо вашей Алики — она всего лишь плод больного ума, извращение, насмешка над улинской госпожой Рахани!

Все стояли не двигаясь, а Манало швырнул Лабину на землю. Старуха в ужасе смотрела на Манало, на его гневное лицо, и ей стало до того страшно, что она свернулась в клубок.

— Но у Алики есть сила и власть! — вскричал старик.

— Это сила Улагана! — громом прогремел ответ Манало. — Это сила смерти! Он послал вам жрицу Лабину тогда, когда ваши урожаи были хороши сами по себе! Он послал Лабину для того, что совратить ваших девушек и уничтожить бесчетное число чужеземцев! — Манало обвел взглядом крестьян, стараясь заглянуть в глаза каждому, и продолжил: — Откажитесь от поклонения Смерти и поклонитесь Жизни! Только Ломаллин и Рахани смогут дать вам щедрые урожаи! — Затем Манало обернулся к Огерну и его друзьям и повелел: — Идите!

Проход, образовавшийся тогда, когда к Огерну пробирался дверг, чудесным образом открылся вновь, Огерн понял, что бежать ни к чему, и потому гордо прошествовал вперед, высоко подняв голову. За ним шел Лукойо, сияя улыбкой, за ним — Гракхинокс, а за тем — зубастый, ухмыляющийся клайя. Как только они добрались до дальнего края толпы, за ними последовал Манало. По пути он сурово вглядывался в лица крестьян и говорил:

— Отвернитесь от смертоносной Лабины! Прокляните лжебогиню Алику! Покиньте богиню, которой на самом деле нет, и поклонитесь богине-матери Рахани!

Но как только мудрец оказался с краю толпы, Лабина вдруг ожила, стала выкрикивать ругательства, воплями призывать народ напасть на чужеземцев, грозить им проклятием, гибелью урожая, рождением мертвых младенцев, пропажей молока у скота и его бесплодием. Толпа, застонав от страха, повиновалась. Крестьяне бросились вслед за чужеземцами, и очень скоро испуганный стон перерос в крик погони.

Манало не пришлось говорить Огерну, что делать. Огерн побежал.

Глава 23

— Быстро в сторону! — И Огерн прыгнул в оросительную канаву.

Его спутники прыгнули следом за ним, не особо смущаясь тем, что угодили в грязь, покрытую слоем воды. Жители деревни промчались мимо, выкрикивая проклятия. Свет факелов выхватывал из тьмы красноватые полумесяцы медных серпов.

Манало склонился к Огерну и прошептал:

— Поймай мне одного из них!

Огерн изумленно глянул на мудреца, но все же повернул голову в ту сторону, откуда бежали крестьяне, прищурился и стал ждать подходящий минуты. Большая часть жителей деревни уже убежала далеко, и позади ковыляли лишь трое отставших. Как только последний поравнялся с канавой, Огерн выскочил и схватил мужчину поперек туловища. Одной рукой он вывернул ему назад руки, другой зажал рот. Крестьянин извивался, пытаясь вырваться, но Огерн держал его крепко и не давал вымолвить ни звука. Только кузнец развернулся, чтобы спуститься вместе с пленником в канаву, как оттуда вышел Манало. Подол его мантии был испачкан грязью. Он поманил Огерна.

Огерн пошел за мудрецом и прошептал:

— Лукойо! За нами!

Полуэльф выскочил из канавы. Как ни странно, его вовсе не смущало то, что он до сих пор был в чем мать родила, зато он очень нервничал из-за присутствия клайя и постоянно оглядывался через плечо.

Между тем шакалоголовое существо вело себя в высшей степени дружелюбно, и вдобавок от Лукойо его отделял враг. Полуэльф поспешил за Огерном, проклиная тот час, когда они решили остановиться в этой деревне.

Манало привел всех к приземистому, круглому, довольно большому строению посреди поля. Там он повернулся лицом к лицу к пленному.

— В этом амбаре мы сможем спрятаться, — сказал мудрец, — а от деревни досюда достаточно далеко, так что никто не услышит, даже если ты станешь кричать. И все же, Огерн, держи его крепче и рта раскрыть не давай.

Глаза пленного крестьянина сверкнули. Огерн нахмурился — прежде он никогда не видел, чтобы Учитель бывал так жесток.

Но Манало уже отвернулся, протянул руки к деревне и заговорил нараспев. И вновь вспыхнуло зеленое сияние, оно окружило руки Манало. Огерн почувствовал, как у него засосало под ложечкой. Что творил мудрец? Какое волшебство?

Манало медленно поворачивался на месте, обращаясь лицом то к одному полю, то к другому. Затем он даже отошел от амбара, дабы обратиться лицом к тем полям, которые от него заслоняли постройку. Огерн наблюдал за Манало, и ему казалось, будто бы от заклинаний Манало его пробирает озноб. Кузнецу хотелось бежать, только бы не видеть мести Манало.

Но вот они вернулись к тому месту, с которого ушли. Манало опустил руки, зеленоватое сияние угасло. На мгновение он ссутулился, испустил долгий, протяжный вздох, после чего расправил плечи и обратился к крестьянину.

— Ваш урожай спасен, — проговорил он. — И при этом не понадобилось убивать ни чужеземцев, ни кого-нибудь из ваших. Пойди и скажи об этом жрице и жрецу, но прежде всего скажи крестьянам.

Мужчина лупал глазами, видимо, не веря своим ушам. Неужели его никто и пальцем не тронет? Примерно таким же взглядом взирал на мудреца и Огерн.

— Отпусти его, — велел кузнецу Манало.

Огерн убрал руку, крестьянин судорожно вдохнул.

— Вы… вы… вы мне ничего… не сделаете?

— Нет. Ты здесь побывал только для того, чтобы было кому рассказать жителям деревни о моем заклинании. — Манало поднял указательный палец. — Но ваши всходы дадут урожай благодаря улинке Рахани, а не вашей ложной богине Алике.

Крестьянин попятился, ощупывая глазами землю так, словно оттуда могла вылететь шаровая молния и покарать богохульника, но никакая молния ниоткуда не вылетела.

— Но и Рахани нужны маленькие жертвы, — сурово проговорил Манало. — Вы должны засеять семенами холмы и на каждом холме должны закопать небольшую рыбу.

— Рыбу? — Глаза крестьянина выпучились так, что он сам стал похож на рыбу. — Только рыбу, и все?

— Одну на каждую полудюжину семян, — уточнил Манало. — Но Рахани нужен именно такой обмен. Пища за пищу, а не жизнь за жизнь.

— Да будет по слову твоему, — торопливо протараторил крестьянин и сглотнул слюну.

— Такое мое слово, и так будет, — подтвердил Манало. — Посадите семена, как я сказал, молитесь Рахани и увидите сами: даже если погибнут нынешние всходы, новые дадут вдвое, даже втрое больший урожай. И когда вы это увидите, отвернитесь от ложной трехликой богини и поклонитесь Рахани. Иди же теперь и расскажи всем о том, что ты видел, и о том, что я тебе обещал!

Мудрец кивнул Огерну и кузнец-великан отпустил крестьянина. Тот секунду постоял, испуганно озираясь, а потом сорвался с места и помчался по полю, словно резвая газель.

— Он и правда донесет до жителей деревни твои слова? — осторожно спросил Лукойо.

Манало кивнул.

— Но кроме того, приведет за нами погоню. Пошли, нам надо уйти прежде, чем он вернется!

И мудрец развернулся и увел всех за собой в ночь.

Когда они отошли миль на пять от деревни, Манало наконец позволил сделать привал. Здесь около узкого ручейка росла небольшая купа деревьев.

Лукойо ничком упал на землю.

— Благодарю всех богов за долгожданную передышку!

— Уж кому-кому, а тебе точно надо передохнуть, — с издевкой проговорил Огерн. — Ты так истязал себя последние два дня!

— Да, но как сладко было это истязание, — улыбнулся Лукойо, встал и уставился на свое обнаженное тело. — Нужно найти овцу и содрать с нее шкуру… а мое оружие! Где я возьму новый клинок?

— А где бы ты нашел новую жизнь? — в тон ему проговорил Огерн.

— Это точно, — кивнул Лукойо и пристыженно улыбнулся. — Вынужден поблагодарить тебя — ты снова спас мне жизнь, о кузнец. Снова я перед тобой в неоплатном долгу.

— А может, наоборот? — усмехнулся Огерн. — Я уже счет потерял. Но главное, что оба мы обязаны жизнью мудрецу. — И Огерн обратился к Манало: — Благодарю тебя всем сердцем, Учитель, ибо сердцу моему не биться, если бы ты не выручил нас из беды.

— Да, спасибо тебе большое, — присоединился Лукойо. — Спасибо за каждый клочок моей спасенной шкуры. Она вся перед тобой, так что можешь убедиться, цела и невредима!

Манало улыбнулся:

— Не стоит благодарности, Лукойо.

— Нет, стоит! Но как же это вышло, что ты оказался рядом с нами именно тогда, когда мы так отчаянно нуждались в тебе? И как вышло, что ты пришел… — Огерн опасливо глянул на клайя, — …не один?

Мудрец пожал плечами.

— Я завершил свои странствия. Успел рассказать всем вождям об угрозе распространения власти Улагана. Как только я закончил все дела, я вызвал перед мысленным взором вас и понял, что вскорости вам будет грозить очень большая беда! Я поспешил туда, куда, я понял, направляетесь вы, но по пути на меня напала стая клайя. Их было не слишком много, и я бы с ними легко разделался сам, но каково было мое удивление, когда я обнаружил, что рядом со мной сражается их сородич, вставший на мою сторону. Те клайя, которые получили по заслугам, кричали на него, обвиняли в том, что он нарочно навел их на меня. А он и не отрицал этого, хотя это не могло быть правдой.

— Нет, не могло, — осклабился шакалоголовый. — Но мне-то что? Пускай бы они так подумали!

— Они, наверное, гнались за тобой? — спросил Огерн. — А почему? В чем ты провинился?

— Вроде как преступление совершил. Возгордился. Я осмелился спросить у своих сородичей, по какому праву нас погоняет ульгарл. Никто мне ничего не смог ответить. Тогда я решил, что больше не стану покоряться великану. Это означало, что я погибну, поэтому я взял и убежал от своих. Как только ульгарл узнал об этом, он выслал за мной погоню, чтобы поймать меня и наказать за непослушание медленной смертью.

Манало кивнул.

— Нечего дивиться тому, что до сих пор никто не слыхал, чтобы хоть один из клайя отвернулся от Улагана.

— Ну а враг нашего врага — наш друг, — медленно проговорил Огерн.

— Ну хотя бы союзник. — Лукойо взглянул на Манало. — Но что ты скажешь про жителей деревни, Учитель? Они были с нами так добры, а потом решили пролить мою кровь. Как это понимать?

— По их понятиям, ты предназначил себя в жертву тогда, когда согласился совокупиться с женщинами, служащими их выдуманной богине, — объяснил Манало. — Это означало, что ты не откажешься совокупиться с новообращаемой, а по их понятиям это значит, что ты готов уплатить положенную за это цену.

Лукойо поежился.

— Кто же их так обработал?

— Лабина, — отозвался Манало. — Таких, как она, я распознаю по плодам их трудов, по тому, какой вид она старалась принять, когда раскрасила себя и напялила маску — третью ипостась богини — ведьмы и разрушительницы. Она — почитательница Улагана, посланная им в деревню, дабы разрушить почитание Рахани и увести людей от учения Ломаллина. Улаган научил ее, как надо смеяться над Рахани, как превратить ее образ — образ женщины, дающей жизнь и питающей людей, — в образ развратницы, развратницы и мужчин, и женщин.

Ради того, чтобы люди стали поклоняться лжебогине, она обратила акт любви в зрелище, выставленное на всеобщее обозрение, и притом любовь стала восприниматься как чисто телесное наслаждение, а такие наслаждения перестают радовать, когда искатели их пресыщаются. Они же не понимают, что наслаждение, которого они жаждут на самом деле, должно исходить от сердца.

— И к тому же все становится так дешево, когда выставляется напоказ, — пробормотал Огерн.

— Да. Кроме того, она прославляет смерть, — вздохнул Манало. — Крестьяне держали в тайне от вас ведьминский лик, иначе вы бы убежали. Даже ты бы удрал от прекрасных чаровниц, Лукойо. Расчет ведьмы был прост.

— Но кто та богиня, чей образ извратила Лабина?

Манало пристально посмотрел на Огерна и, уловив дрожь в его голосе, ответил:

— Это соратница Ломаллина. Вначале она держалась особняком от ссоры Ломаллина с Маркоблином — у нее были другие интересы.

— Это какие же? — поинтересовался Лукойо.

Манало вздохнул.

— Она великодушна, но, что важнее, мягкосердечна, а потому, стоило ей увидеть кого-нибудь, кто нуждался в утешении, она незамедлительно это утешение предлагала… а она была очень красива.

— Значит, мужчины просили ее о телесном утешении, — заключил Лукойо. Он разволновался, глаза его засверкали. — А кто у нее искал утешения? Какие мужчины? Люди?

— Нет. Или если и искали, то нечасто. К тому времени, когда на земле появились люди, эта улинка уже много претерпела от мужчин-улинов, успевших воспользоваться ее мягкосердечностью, а потом отвернувшихся от нее. Так что она на ту пору сильно посуровела, во всяком случае, перестала отдавать себя кому попало. В немалой степени ей помог совет Ломаллина. Он посоветовал Рахани беречь собственное достоинство. Рахани прислушалась к его совету, потому что он был одним из немногих мужчин, не искавших возможности разделить с ней ложе.

— Он что, не находил ее привлекательной? — спросил Лукойо.

— Она боялась, что это именно так, но Ломаллин ее искренне уверял в обратном и говорил, что просто он к ней относится нелегкомысленно. И Рахани поверила ему, хотя не сказать, чтобы она его очень уважала.

— Это почему же? — удивился Огерн.

— Потому, что Ломаллин был не воином, а мудрецом. Изо всех улинов он был наименее драчлив, а Рахани, как многие женщины, связывала мужественность с воинственностью. Так что к Ломаллину она относилась тепло, но с некоторым состраданием.

Манало покачал головой, огорченно скривив губы.

— И все же она послушалась Ломаллина, когда он посоветовал ей вести себя более сдержанно? — удивленно проговорил Лукойо.

— Да, Рахани послушалась его, но она прислеживала за Ломаллином, приглядывалась к нему и вскоре обнаружила новый предмет для своего мягкого сердца. Она увидела, как Ломаллин обучает недочеловеков, произведенных на свет Аграпаксом, вернее, пытается обучать.

— Пытается? — изумился Лукойо. — А мне, когда мы с ними повстречались, они показались очень сообразительными!

— Теперь так оно и есть, — кивнул Манало. — Но когда они только появились на свет, они были и невежественны, и невинны. У них недоставало ума, и еще больше недоставало желания что-либо делать. Они только тем и занимались, что слонялись безо всякой цели, если только никто их никуда не гнал. И вот Ломаллин как-то собрал с десяток аграпаксанцев и попробовал немного поучить их уму-разуму. И стоило ему бросить искру истины в их сознание, как они стали умнее. Ломаллин придумал для них язык — простой, но понятный, он рассказывал им улинскую историю, а также рассказал про то, откуда они сами взялись. А потом каждый из аграпаксанцев шел и рассказывал все это еще двоим, а потом к Ломаллину вернулись для учебы уже три десятка. Вот так мало-помалу все больше и больше недолюдей обретали хоть какие-то знания.

— Ну а Рахани-то во всем этом что углядела? — спросил Лукойо.

— Она увидела существ, которые нуждаются в любви и заботе, и присоединилась к Ломаллину и стала учить аграпаксанцев вместе с ним. — Манало уставился в пространство, и на губах его заиграла улыбка. — Целое столетие или даже больше Рахани трудилась рядом с Ломаллином, до тех пор, пока все аграпаксанцы не обучились в меру своих способностей.

— И все это время, — понимающе усмехнулся Лукойо, — мужчины-улины искали расположения Рахани, но не находили и проклинали за это Ломаллина?

Манало ответил ему улыбкой.

— Ты угадал. А еще сильнее они проклинали Ломаллина с тех пор, как Рахани, получив от жизни горький урок, вообще стала как бы не замечать улинов, а обратила свое внимание к людям. Ведь ей все равно надо было кому-то дарить свою любовь и заботу. Она стала одной из самых преданных защитниц людей, самой верной соратницей Ломаллина.

Лукойо нахмурил брови.

— А когда Ломаллин стал драться, разве Рахани не зауважала его?

— Если ты хочешь спросить, не стала ли она звать его к себе на ложе, то я тебе отвечу: «Нет». Наверное, она очень дорожила им, как другом, наверное, как соратник он для нее значил больше, нежели как возлюбленный. А вообще… кто способен разобраться в чувствах и поступках женщин?

— Что, даже в улинских женщинах трудно разобраться?

— В них — еще труднее. — Манало посмотрел на Огерна.

Тот стоял вытянувшись, напряженно слушая и впитывая каждое слово. Какая-то тень промелькнула в глазах Манало, и когда он снова обратился к Лукойо, то заговорил уже не о любви и не о богине, а о войне.

— Из-за стараний Ломаллина и Рахани человечество стало множиться и процветать, ибо Ломаллин учил людей тому, как надо охотиться и рыбачить, тому, как пользоваться луком и сетями, и вскоре люди стали добывать себе гораздо больше пропитания. Рахани учила женщин собирать съедобные ягоды и коренья, и даже тому, как сажать некоторые растения, чтобы людям было чем питаться на будущий год. И еще она научила людей мастерству целительства, и поэтому многие были спасены от болезней, от которых могли бы умереть в детстве. Маркоблин ничего этого не ведал, но его подручный Улаган видел, как умножаются люди, и воспринял это как угрозу для улинов, которых становилось все меньше и меньше, а после войны осталось и совсем мало. Он ненавидел Ломаллина и Рахани, потому что теперь из всех улинов только они двое и покровительствовали людям. Вдобавок Улаган винил Ломаллина в войне.

Огерн очнулся от замешательства.

— Улаган винил Ломаллина в войне? Как же это?

Манало пожал плечами.

— В глазах Улагана все выглядело так, что причиной войны был не Маркоблин, не его жестокость, а сочувствие Ломаллина к аграпаксанцам и людям. Потому Улаган зачал сына с человеческой женщиной…

— Которая этого не желала? — догадался Лукойо.

— Которая этого, безусловно, не желала. Она не желала ни сына, ни объятий Улагана! Но Улаган до такой степени ненавидел человечество, ему бы не доставило радости совокупление с женщиной, даже если бы она этого пожелала. Нет, это было изнасилование, самое обычное изнасилование, и ничего больше. А потом он держал эту женщину в плену до тех пор, пока не родился сын. Улаган боялся, как бы она каким-нибудь способом не избавилась от ребенка или не убила себя. Но она все-таки покончила с собой, когда после рождения ребенка Улаган ее выгнал.

— А Улагана это хоть капельку тронуло? — спросил дверг.

— Да ни капельки! — воскликнул Лукойо. — Она сделала свое дело, и все.

Манало кивнул.

— Вот так и родился Кадура, воспитанный отцом в беспрекословном послушании и несший наказание за каждый проступок. Вот так и вырос первый из многих отпрысков Улагана — ульгарлов, которых презирали и которыми помыкали улины…

Лукойо помрачнел.

— А разве папаша не защищал их от всяческих посягательств?

— Зачем? Для Улагана Кадура был не более чем слугой-рабом, в котором текла ненавистная человеческая кровь. Как только он подрос, Улаган отправил его к людям, дабы Кадура учил их поклоняться Улагану хотя бы из страха — страха, подобного тому, в котором возрос сам Кадура. Люди, чтившие Улагана, должны были ловить своих сородичей и приносить их в жертву Багряному. А в незапамятные времена, когда людей еще было мало, Улаган лично являлся, чтобы пытать тех, кто предназначался ему в жертву, и наслаждаться их муками.

Дверг передернул плечами.

— Но зачем же его почитали, если он такие штуки выделывал?

— Затем, что если Улагану приносились жертвы, то он щадил своих почитателей. — Манало уставился в землю и нахмурился. — Вот так среди людей зародилась религия страха, так началась война — когда другие народы объединились и стали искать защиты у Ломаллина, Рахани и их союзников, стали обороняться от нападок приверженцев Улагана.

— Но разве рабы Улагана не понимали, что и они могут спастись, если переметнутся в храмы, где почитают защитников человечества?

— Они это понимали, — кивнул Манало. — Но именно тогда, когда многим стали являться подобные мысли, Улаган и перешел к соблазнам и обманам, к совращению и подкупам, именно тогда он и начал сулить плотские радости и богатство…

— Как тем крестьянам, от которых нам удалось убежать! — воскликнул Лукойо.

— Вот именно, — подтвердил Манало. — Жрица Лабина — всего лишь рабыня Улагана, которая нарядилась так, чтобы выглядеть похожей на лжебогиню, и принялась соблазнять народ, прежде почитавший Рахани. Вот почему я и говорил, что Алика — это насмешка над Рахани. А что так тревожит тебя? — спросил мудрец у Огерна.

Значит, он заметил тревогу, терзавшую кузнеца! Огерн спросил:

— А нет ли каких-нибудь иных улинок, которые могли бы заставить мужчину-человека служить себе, обещая ему утехи на своем ложе?

— Таких много, — отвечал Манало, проницательно глядя на Огерна. — Но только Рахани выполнит данное слово и при этом не проявит к такому мужчине жестокости. На самом деле только Рахани способна приколдовать мужчину любовью, но не такой, какую бы она испытала к мужчине-улину.

— Понятно, — кивнул Огерн, удрученно усмехнувшись. — Человека она может любить только как любимую собаку, да?

Как ни странно, ему стало легче, когда он понял, как глупы его чувства…

— Нет, сильнее, гораздо сильнее, — заверил его Манало. — Но опасайся своих снов, Огерн. Ты же знаешь, что хорошо, а что плохо. Не доверяйся каждому, кто может увести тебя с прямой дороги!

— Ничего такого нет и в помине, — пробурчал Огерн. — Опасаться мне надо других — тех, кто уговаривает меня и обещает золотые горы.

По взгляду Манало было видно, что он успокоился. Или все-таки нет? Может быть, он позавидовал Огерну? Приревновал? Но какие бы чувства им ни овладели, они быстро миновали, и он с теплой улыбкой проговорил:

— Тогда тебе нечего бояться, охотник, просто будь осторожен. Ну а теперь пошли. Мы и так слишком задержались! Поспешим, пока на наш след не напали жители деревни!

И Манало повел их за собой. Огерн шагал и думал о том, что, на счастье, в словах мудреца не прозвучало угрозы и, похоже, он сам — Огерну не соперник. Однако на всякий случай Огерн решил быть начеку.

Вот только толку от этого оказалось немного.

К рассвету они ушли далеко вперед по берегу. Манало вел своих товарищей по каменистому полуострову, образовывавшему естественную гавань. Вскоре они устроили привал между больших камней, погрелись на солнце и поели рыбы, наловленной клайя. Потом весь день спали — все, кроме Манало. Но когда проснулись, Лукойо разволновался: Манало, похоже, и не собирался трогаться в путь.

— Когда мы пойдем дальше, о мудрец? — спросил полуэльф.

— Может быть, завтра, — уклончиво ответил Манало. — А может быть, послезавтра или послепослезавтра.

Полуэльф нахмурился:

— А чего мы ждем?

— Корабля, — ответил Манало и повернул голову к Огерну. — Овцу, про которую толковал Лукойо, нам здесь не найти, но тебе придется поискать какую-нибудь газель или еще какое-нибудь животное. Только далеко не уходи.

— Хорошо, — пообещал Огерн. — Пошли, Лукойо.

Назад они вернулись примерно через час и принесли с собой крепкую ветку для изготовления лука и стрел и еще с десяток кроликов. Огерн соорудил небольшой бездымный костер, чтобы зажарить добычу, а Лукойо освежевал кроликов, занялся выделкой шкурок и в конце концов соорудил себе килт. Какое-никакое, а все-таки занятие.

Уже смеркалось, когда появился корабль — далеко, на горизонте. Манало радостно вскрикнул и взобрался на самую высокую скалу, после чего громко прочитал на непонятном языке какое-то короткое стихотворение. Огерн на всякий случай запомнил заклинание слово в слово. Одновременно мудрец производил странные движения посохом. Корабль подплывал все ближе и ближе и наконец бросил якорь не слишком далеко от берега — по всей вероятности, те, кто плыл на корабле, решили заночевать в маленькой гавани. Манало кричал и махал посохом, и через некоторое время от корабля отделилась небольшая лодка, в которой сидело несколько человек. Друзья угостили гостей жарким из кролика, Манало вынул из мешка немного янтаря, когда корабль покидал залив, вся компания во главе с Манало оказалась на борту.

Несколько дней они шли под парусами вдоль побережья. Лукойо начал беспокоиться и нервничать, потому что ему положительно нечем было заняться. Для его лука работы на борту не было. Порой скука так донимала полуэльфа, что он вызвался помочь матросам драить палубу. А Огерну нравилось смотреть на волны, на проплывавший мимо берег. Тогда его мысли блуждали на свободе. Клайя и дверг вроде бы были так же безмятежны и всем довольны, как Огерн, хотя это могло объясняться тем, что они просто очень терпеливы от природы. Манало пользовался свободным временем и обучал Огерна новым заклинаниям. Огерну уже начало казаться, что он что-то вроде ходячей памяти, когда Манало вдруг обратился к капитану корабля и сказал, что им всем надо бы спуститься на берег.

— Здесь? — недоверчиво уточнил капитан. — Да тут же нету ничего! Пустыня и пустыня! Вы тут сдохнете от голода и жажды!

— Тогда дайте нам немного сухого вина и бурдюки, — попросил Манало. — Не бойтесь, мы найдем себе укрытие. Но сойти на берег нам надо именно здесь.

И моряки подвезли их к берегу. Огерн гадал: неужто Манало ведет их на гибель, но скрывает это от них?

Лукойо же, наоборот, ничего ни от кого скрывать не желал. Он донимал Манало вопросами, а когда матросы уплыли на корабль, спросил честно и прямо:

— Ну, и как же мы тут выживем, мудрец?

— Не опасайся, Лукойо. Мои знания послужат вам щитом, а также плащами и шапками. — И, взмахнув посохом, Манало указал куда-то в сторону. — Вперед! Предстоит долгий и трудный путь, а нам нужно добраться туда до полнолуния!

Он развернулся и зашагал, и Огерн пошел за ним, а за ним, ворча и поругиваясь, Лукойо, а за ним — дверг и клайя. Огерн внимательно посматривал на их предводителя и учителя. Показалось ему или действительно Манало чего-то боится и сильно встревожен? Что же там впереди такое, чего убоялся сам Манало?

Глава 24

Они брели по сухой пустыне, где росла только грубая редкая трава — наверное, ее бы хватило для пропитания нескольким козлам, при условии, что те будут не слишком разборчивы в еде. Но вот чем бы смогли эти козлы запивать траву, этого Огерн не понимал. Никакой воды не было видно на многие мили вокруг. Но мудрец шагал и шагал вперед твердым, размеренным шагом и, похоже, точно знал, куда идет.

Первым от жары устал клайя.

— Должен передохнуть, — заявил он остальным и брякнулся на землю.

Кузнец не переставал удивляться тому, что существо такого зверского вида говорит по-человечески. Огерн остановился и наклонился к клайя, намереваясь поднять того на ноги.

— Друг, тут нельзя отдыхать! Станет еще жарче, и солнце спалит тебя!

— Не могу, — пожаловался клайя. — Слишком жарко.

— На вот, охладись немного!

Ругая себя за расточительность, Огерн все же плеснул на голову клайя немного воды.

Клайя изумленно глянул на кузнеца и полизал вымокшую шерсть длинным розовым языком.

— Еще! — умоляюще проговорил он.

— Только несколько глотков, — сказал, обернувшись, Манало. — А потом, клайя, ты должен подняться, и мы пойдем вперед, чтобы поискать тень.

— А что, если мы никакой тени не найдем? — спросил Лукойо и в страхе взглянул на солнце. Как и большинство северян, он никогда не думал, что солнце таит такую опасность.

— Я знаю тут одно место, — успокоил его Манало.

— Знаешь? — ухватился за ответ мудреца полуэльф. — Значит, ты тут раньше бывал?

— Бывал, но немного подальше. — Манало поторопил клайя, тот поднялся на ноги, тяжело дыша и покачиваясь.

Лукойо раздраженно смотрел на Манало и уже готов был повторить свой вопрос, когда увидел, что Огерн едва заметно качает головой. Полуэльф сердито сдвинул брови: почему Огерн указывает ему, что надо делать, а что нет? Однако промолчал. И все же, шагая следом за Манало по безжизненной пустыне, Лукойо не переставал гадать, откуда Манало мог знать, что где-то впереди есть укрытие от солнца.

Между тем они действительно добрались до груды камней, в которых ветер за многие годы проделал множество углублений. Камни даже сумели сохранить кое-какую ночную прохладу. Перекусив жестким печеньем и сушеным мясом и запив съеденное считанными глотками воды, все попытались немного поспать. Как только солнце начало клониться к закату, Манало разбудил всех и снова повел к востоку.

Они шли до темноты, потом остановились и развели костер. В этих краях после дневного пекла вдруг становилось очень холодно. Огерн отправился поохотиться, но не добыл ровным счетом ничего. А вот клайя вернулся с парой кроликов, но сам есть отказался, заявив, что во время охоты слопал третьего. А потом все уснули — крепко и глубоко, но как только забрезжил рассвет, Манало поднял их, и они снова продолжили путь.

Вот так они и продвигались по пустыне примерно с неделю. Манало отказывался отвечать, куда именно они идут и каким образом он ухитряется разыскивать места, где можно укрыться от солнца, как узнает, в каком месте со скалы сбегает ручеек — а такие ручейки они отыскивали каждые несколько дней, и иногда даже не ручейки, а крошечные озерца. Не имея понятия о цели путешествия, все тем не менее послушно шествовали за мудрецом по унылой пустыне, и все мысли были направлены только на то, как выжить, как дойти до очередного привала. Чем дальше, тем более редкой и сухой становилась трава, тем чаще стали попадаться выветренные скалы и песчаные пространства. А потом… в том месте, где Манало надеялся обнаружить источник с пресной водой, оказалась только горка песка, и пришлось всем идти дальше, время от времени освежая рот жалкими глотками теплой воды из худеющих на глазах бурдюков. Наконец как-то раз клайя упал и наотрез отказался подняться. Все остальные сгрудились около него. Бросить его так они не могли, но и нести клайя ни у кого не было сил.

И тут потерял сознание дверг.

Лукойо с отчаянным криком опустился на землю и обхватил руками голову.

— С ума я схожу от этой жары, у меня стучит в висках и дико болит голова! Мудрец, сделай же что-нибудь!

Манало положил ладонь на лоб Лукойо и проговорил древнее заклинание. Полуэльф облегченно вздохнул и прислонился спиной к скале. Манало отошел в сторонку и поманил к себе Огерна.

— Без воды им дальше не уйти, — сказал мудрец Огерну так, чтобы остальные не слышали. — Вот, возьми мой бурдюк. Приглядывай за ним и время от времени, как только захотят пить, давай по нескольку глотков сухого вина — оно утоляет жажду лучше, чем вода.

— Ты так говоришь, словно собираешься уходить, — прошептал Огерн и нахмурился.

— Все верно. Я пойду за помощью. Есть и в этой пустыне народ, и одно племя живет совсем близко. Найду их и вернусь — нет, нет, не уговаривай меня остаться, Огерн. Все со мной будет в порядке. Только прошу тебя, помоги тем, кого я оставлю на твое попечение!

Огерн послушался мудреца, и все делал, как тот велел: бережно тратил воду и вино, хотя смертельная жажда порой так мучила его, что хотелось все выпить самому. На всех жидкости должно было хватить на день. Той ночью Огерн охотился, убил зайца и трех крупных ящериц. Их кровь стала дополнением к дневному питьевому пайку. Одна глупая змея пыталась укусить охотника и в результате попала на обеденный стол. Словом, с едой все было в полном порядке — никто не голодал.

Но когда на следующий день, еще до полудня, Огерн увидел, как клайя, лежавший на боку, задыхаясь, хватает ртом воздух, ему захотелось умереть от отчаяния. Кузнец не сомневался, что мудрец вернется слишком поздно — если вернется, если он сам еще жив, если не погиб от жары и усталости. А если он вернется, то найдет тут только четыре мешка с костями!

И вдруг издалека послышался голос — кто-то звал Огерна.

Огерн с надеждой вгляделся в даль. И вот на фоне неба появились темные фигурки — с полдесятка странных, долговязых существ, которые, казалось, двигаются вразвалку, хотя на самом деле они бежали. Огерн не отрывал от них глаз — таких тварей он прежде не видывал. Длинноногие и длинношеие, с высокими горбами на спине… Ну, точно, с горбами, а на горбах… верхом — люди! Люди, закутанные с белые одежды, такие длинные одежды при такой палящей жаре! А всадники вроде бы не замечали жары и быстро приближались к исстрадавшимся путникам — очень быстро, несмотря на размеренную поступь удивительных зверей. Таких неуклюжих с виду созданий Огерну прежде встречать не доводилось, но по-своему они были очень красивы. А может быть, казались красивыми потому, что их приближение означало избавление от палящего зноя, означало саму жизнь! Огерн закричал, обнял плечи Лукойо и указал ему в ту сторону, откуда приближались всадники. Полуэльф очнулся, приподнялся на локтях, изумленно поморгал и уставился на странных зверей. Губы его шевелились, пытались произнести слова, но, видимо, язык Лукойо одеревенел. Огерн рассмеялся, хлопнул друга по плечу, подхватил под мышки дверга, дабы тот тоже увидел приближение спасителей.

— Какие уродливые звери! — хрипло вскрикнул Лукойо. — А верхом-то — люди!

— Да, и это поразительно! — согласился Огерн. — И как только они додумались ездить верхом на таких животных? Как они удерживаются на верхушках этих холмов, когда раскачиваются из стороны в сторону? Что же это за люди такие?

— Да и люди ли они вообще? — боязливо проговорил Лукойо.

Огерн резко взглянул на Лукойо, и его прошибла дрожь. А ведь Лукойо был прав — мало ли кто мог скрываться под этими белыми одеждами!

Но вот они увидели, кто едет верхом на самом первом звере, и чуть дух не испустили от радости и облегчения… ну, и еще и от жары.

— Учитель!

Лукойо несколько мгновений, не мигая, смотрел на Манало, потом вскочил, сорвался с места и побежал, размахивая Руками и крича. Он бы упал без сил, если бы Огерн не догнал его и не подхватил под руки. Из-за этого сам Огерн чуть было не повалился на землю, но все же выстоял, продержался до тех пор, пока с ним поравнялся плоскостопый двугорбый зверь. Манало улыбнулся:

— Приветствую тебя, Огерн.

— Приветствую тебя, Манало, — отозвался Огерн, но тут жажда возобладала над вежливостью, и он, протянув руку, спросил: — Нет ли у тебя во…

Но в руку его уже легла горловина бурдюка. Огерн выхватил пробку, плеснул несколько глотков себе в рот, потом напоил Лукойо. Опустив полуэльфа на землю, он побежал поить дверга и клайя. Клайя высунул длинный язык и принялся слизывать воду, но вот его пасть раскрылась, и Огерн просто стал лить в нее живительную влагу. Зубастые челюсти захлопнулись: клайя сделал большой глоток. Потом он снова раскрыл пасть, протянул лапы и хотел было удержать бурдюк, но не смог — сил не хватило. Огерн дал ему еще немного воды. Клайя фыркал, жадно глотал, но вот один из тех, что прибыли вместе с Манало, что-то крикнул, а Манало перевел:

— Он говорит: не давай ему больше воды, а не то он может умереть.

Огерн кивнул, перешел к Гракхиноксу и еще немного попоил его. Клайя обиженно залаял и стал подниматься. Но тут Манало проговорил несколько отрывистых слов. Клайя глянул на него, зарычал, но, увидев непроницаемое лицо мудреца, покорился.

Огерн снова дал попить Лукойо. Тот пил довольно долго, но вот опять что-то крикнул один из всадников, и Огерн неохотно отобрал у друга бурдюк. Однако всадник проговорил еще несколько слов и покачал головой.

— Он говорит, что тебе надо еще попить, — перевел Манало.

— Скажи, что я благодарен ему за спасение, — прохрипел Огерн и стал жадно пить.

Он пил до тех пор, пока всадник окриком не остановил его. На этот раз Огерну перевод не понадобился он узнал слова и догадался, что они значат. Огерн опустил бурдюк и отдал его Манало. Теперь Огерн ожил настолько, что мог более внимательно рассмотреть всадников. Их суровые лица немного смягчились при виде исстрадавшихся путников. Всадники, без сомнения, были самыми настоящими людьми, одетыми в длинные белые балахоны. Их головы были покрыты чем-то вроде легких платков.

Один из них привлек особое внимание Огерна — то был нежной внешности юноша — он смотрел на кузнеца с полуулыбкой, и во взоре его была такая безмятежность, о которой Огерн мог только мечтать.

— Что это за человек, — спросил Огерн у Манало, — который в таком ладу с миром?

Манало даже не оглянулся, только улыбнулся, кивнул и ответил:

— Его зовут Дариад. Он самый обычный человек в своем племени, и пока что никто не заметил в нем ничего особенного, ну разве только то, что он очень скромен.

— Понятно, — протянул Огерн, не в силах оторвать взгляда от лица Дариада.

Молодой человек лучезарно улыбнулся ему в ответ. Тут Огерн вспомнил о правилах вежливости и поблагодарил всадника, остановившего рядом с Манало.

— Спасибо тебе за то, что спас нас, о щедрый человек!

Мужчина, похоже, был бы рад благодарности и произнес несколько слов, которые Манало перевел так:

— Он говорит, что для него и его спутников честь помочь всем хорошим людям. Кроме того, он приглашает всех нас к себе в лагерь.

— С радостью принимаем приглашение! — воскликнул Огерн. Он отвернулся, подошел к клайя, помог тому подняться на ноги и, обернувшись, сказал Манало: — Мне придется нести его, Учитель.

Но Манало уже что-то прошептал своему скакуну, и тот неохотно опустился на колени.

— Не ты понесешь его, а вот этот верблюд. — И Манало протянул руки. — Давай его мне, а я буду его придерживать.

Огерн поднес полушакала к верблюду. Тот остался крайне недоволен новым седоком и даже попытался куснуть клайя и Огерна в придачу, но Огерн вовремя заметил обнаженные резцы и, как ни был слаб, сумел увернуться. Он положил клайя на колени к Манало и, обернувшись, увидел, что сразу несколько верблюдов опустились на колени и ждут.

— Вы все поедете верхом, — объяснил Огерну Манало. — Бихару говорит, что вам не выжить, если вы пойдете пешком. И я думаю, он прав.

— Ну, если идти больше сотни фунтов, я того же мнения, — ухитрился пошутить Лукойо, добрел до верблюда и уселся позади бихару, после чего отчаянно вцепился обеими руками в седло.

Стоило верблюду подняться во весь рост, у Лукойо от страха выпучились глаза. Животное сердито фыркало, недовольное тем, что вынуждено нести на себе удвоенный вес, но полуэльф держался крепко и не спрыгнул на землю. Тот бихару, кому выпало везти на своем верблюде дверга, недоверчиво осмотрел своего спутника, однако ничем не вьжазал неудовольствия, только что-то сказал двергу, когда верблюд встал на ноги.

— Он говорит, что у тебя такие длинные руки, что ты можешь обхватить его за пояс, — перевел Манало, и Гракхинокс послушно последовал совету бихару. Затем мудрец обратился к Огерну: — Все расселись по местам, о кузнец. А ты поедешь с Дариадом.

Молодой человек при звуке своего имени улыбнулся и помахал рукой. Огерн подошел к нему, думая о том, что лицо Дариада казалось невыразительным только до тех пор, пока ты не заглядывал ему в глаза. Кузнец взобрался на верблюда, сел позади Дариада, покрепче ухватился за края седла. Верблюд поднялся, недовольно ворча, и, раскачиваясь, пошел следом за своими товарищами.

— Ты быть с севера? — спросил Дариад, глянув на Огерна через плечо.

Огерн в изумлении смотрел на молодого человека.

— Как это — ты говоришь на кашальском языке?

— Кашальский люди приходить торговать два-три разы в год, — объяснил Дариад. — Я не уметь говорить хороший.

Тут он был прав — выговор у него был поистине чудовищный, Огерн с трудом понимал его, да и слов, похоже, юноша знал маловато. И все же кузнец заметил:

— Ты говоришь по-кашальски лучше, чем я на вашем языке. Да, я с севера.

— Откуда ты говорить кашальский?

— Я прожил в Кашало месяц и чуть больше, — отвечал Огерн. — И мне пришлось повести горожан в бой.

— Месяц один? Быстрый научиться!

А ведь если задуматься, он был прав. В свое время Огерн об этом и не думал — он только радовался тому, что его понимают и это поможет ему возглавить оборону.

— Я снова хочу выучиться побыстрее, — сказал Огерн. — Научи меня своему языку.

Кочевник усмехнулся.

— С радости. Это верблюды. — И он показал на животное.

Огерн кивнул — это слово он уже слышал от Манало.

— А это бывать демиха. — И Дариад указал на свой балахон. — А вот это — нисих. — И он ткнул пальцем в меч Огерна. — Какой по-вашему звать?

— Меч, — отозвался Огерн и вынул из ножен кинжал. — Нож, — сказал он. — А это как называется? — И он указал на поводья, сжатые рукой Дариада.

— Ильшна, — ответил Дариад, и они продолжили обмен словами по пути к лагерю бихару.

Лагерь кочевников оказался небольшим и скромным — всего несколько шатров, поставленных неправильным овалом по берегу небольшого пруда, обрамленного кольцом травы и несколькими пальмами. Несколько коз пили воду из пруда, гораздо больше паслось чуть подальше. Огерну и его спутникам это место показалось настоящем раем. Их встретили с гостеприимством, свойственным тем, для кого прибытие чужеземцев — огромное событие. Но даже во время трапезы, пения и танцев Огерн и Дариад не прерывали обмена словами. Манало наблюдал за ними, и глаза его сверкали не только от удивления…

Невзирая на усталость, Лукойо пытался вести разговоры с молодыми женщинами, но в ответ получал только смешки да кокетливые взгляды. Он вздыхал и признавался себе в том, что незнание чужого языка мешает очень во многом.

Через два дня у Огерна и Дариада уже накопилось достаточно слов для того, чтобы довольно-таки свободно разговаривать. В таком быстром освоении чужого языка ни тот ни другой не видели ничего из ряда вон выходящего. Позднее, вспоминая об этом времени, Огерн решил, что, наверное, у них обоих были редкие способности к языкам. Или… или Манало помог их обучению парой-тройкой заклинаний — этого Огерн не исключал и считал весьма вероятным.

— Почему бихару живут в такой безлюдной пустыне? — спросил Огерн.

— Потому что здесь наша родина, — ответил Дариад. — Засуха шла от Песчаного моря со времени наших дедов. И многие отчаялись и ушли отсюда, но мы стойко держались за землю наших предков и научились жить в жаре и сухости.

Огерн нахмурился:

— А что такое Песчаное море?

— Это пустыня, — отвечал Дариад. — Такая пустыня, по сравнению с которой здешние края — просто рай. Там совсем нет воды, нет вообще никакой влаги, она может там появиться, только если ее туда с собой принесет человек, если, конечно, ему хватит глупости отправиться туда. Там только пески, камни и запекшаяся глина. Пустыня продолжает расти. Она растет, а мы отступаем и уводим с собой коз и верблюдов.

При мысли о жизни в таких местах Огерну стало зябко.

— Наверное, вы очень верите в своих богов, если думаете, что они могут помочь вам здесь. Поклоняетесь ли вы Ломаллину?

— Мы чтим его, — ответил Дариад. — А поклоняемся одному только Творцу-Господу, создавшему звезды, создавшему улинов и нас, и всех остальных, и все остальное.

Огерн нахмурился:

— Но ведь Творца никто никогда не видел! Ходят такие разговоры, что он и на человека-то не похож. Улины и то больше на людей похожи, чем он!

Дариад кивнул.

— Никому не ведомо его лицо и то, как он выглядит, да и вообще никто не знает, можно ли его увидеть. И все же Он — источник всего сущего и наверняка могущественнее всех на свете.

Дариад сказал это с такой уверенностью и искренностью что у Огерна было большое искушение встряхнуть и как бы разбудить юношу.

— Но разве не лучше было бы чтить божество, которое хотя бы знаешь, как выглядит, которое можно познать глазами и сердцем? Не лучше ли было бы обратиться к Ломаллину, главе защитников человечества?

— Никто не любит человечество больше, чем тот, кто его сотворил, — ответствовал Дариад с непоколебимой уверенностью. — Нет никого равного Творцу, верь в Него.

— А Улагана вы не страшитесь?

— Страшимся, но знаем, покуда мы живем в тени, отбрасываемой Создателем звезд, Улагану нельзя нас победить или уничтожить.

Огерну вдруг показалось, что Дариад безумен, А может быть, действительно Создатель звезд был могущественнее Ломаллина и Улагана, но стал ли бы он вмешиваться и, к примеру, наказывать Багряного? Огерну казалось, что Творец никогда бы этого не сделал. Не вмешался же он в войну между улинами!

Но, с другой стороны, Огерну до сих пор не встречались люди, поклонявшиеся творцу!

— Улаган на самом деле никакой не бог, — пояснил Дариад, и Огерн нахмурил брови… Именно так в свое время говорил Манало. Кузнец стал еще более внимательно слушать Дариада. — Мы, поклоняющиеся Творцу, знаем, что Улаган — всего лишь одно из творений Господа — творение ошибочное, дурное, но Творцу его точно так же жаль, как любое свое создание… Творец всех любит одинаково.

Огерн пристально посмотрел на Дариада.

— Не хочешь же ты сказать, что Творец любит такое жестокое и мерзкое создание, как Улаган.

— А разве родители не любят непослушного, озорного ребенка? — возразил Дариад. — А я такое видел своими глазами. Был у нас в племени молодой человек… он вырос диким и жестоким, таким жестоким, что изнасиловал девушку, и за это наш судья приговорил его к смерти. Юношу казнили. Но его родители плакали о нем, хотя знали, как он порочен — о да, они и сами не раз страдали от его вспышек ярости, хотя смиренно переносили их. — Дариад покачал головой. — Так что я думаю, что Создатель звезд до сих пор любит Улагана, хотя, безусловно, осуждает жестокость Багряного.

— Но уж конечно, ты не станешь отрицать того, что у Улагана есть сила!

— Не стану. Есть. И у него, и у Ломаллина, и у любого улина. На самом деле было бы глупо отрицать силу, которой наделен даже другой человек. Вот только мы знаем, что все: и люди, и улины — не всемогущи. Улины — более древняя раса, более могущественная, но они не боги.

И что же мог на это ответить Огерн, когда его собственный Учитель говорил ему то же самое, слово в слово!

Возразить было нечего, но можно было повести разговор иначе.

— Но если вы, бихару, знаете, что Творец — самый могущественный бог, неужели не хочется распространить его владычество по всему свету?

Дариад улыбнулся и покачал головой.

— Он и так уже правит всем светом.

Лукойо, слушавшему этот разговор, было непонятно, как Дариад может так говорить в то время, как Улаган вел такую жестокую, непримиримую борьбу с Ломаллином, так упорно приносил страдания людям, не говоря уже о том, как он терзал оставшихся в живых улинов. Он так и сказал Дариаду, он жарко спорил с ним, он указывал на противоречия, возникающие при вере в одного-единственного бога, однако его сомнения ни в малейшей степени не поколебали юношу. На все доводы он отвечал с безмятежным спокойствием, невзирая на то, что в некоторые мгновения явно испытывал вдохновение.

Как ни странно, нерушимая вера Дариада в единого Бога не удивляла Огерна. Он понимал ход мыслей кочевников, хотя сам ничего не мог объяснить Лукойо — тот страшно возмущался и кричал, что мир, в котором существует только один Бог, это мир глупый, бессмысленный. Язык у Огерна был подвешен не так хорошо, как у Дариада, однако язык тут, похоже, был ни при чем. Так что Огерн сказал лишь единственное:

— Знаешь, а мне кажется, разница невелика, Лукойо. Больше богов или меньше — что в этом такого?

Подобно этому, Огерн не сумел бы объяснить, откуда ему известно, что Дариад, казавшийся простаком из-за своей вечной безмятежности, на самом деле человек очень важный и значительный. Может быть, такие мысли приходили к Огерну из-за того, что это связано было с простотой Дариада, его открытостью, его бесповоротной преданностью добру и справедливости, его дружелюбием, бодростью, готовностью посочувствовать. Одно Огерн знал наверняка — Дариад был из тех людей, на которых лежала печать предназначенности. Ему суждено было пасть жертвой Улагана. Между тем Дариад был довольно силен, неплохо дрался, и вскоре Огерн понял: простота Дариада не имеет ничего общего с большим умом — у юноши необыкновенно чистая, невинная душа. Насчет души кузнец не ошибался — он ошибался насчет ума. Дариад был очень умен и одарен от природы — просто ему не удавалось этого показать. Он был настолько очарователен в своей неуклюжей растерянности, что над ним почти все беззлобно подшучивали, но, несомненно, просто обожали.

Так прошло пять дней — пять радостных, спокойных дней. Путники успели отдохнуть и набраться сил. Манало уже мог бы вести их дальше, когда в лагерь бихару прибыл караван.

Глава 25

Бихару радостно встретили караван. Усталые купцы отстегнули топоры и мечи, притороченные к седлам, и прыгнули на землю, широко улыбаясь. Они здоровались с гостеприимными хозяевами и меняли вино на воду. Через некоторое время купцы поставили свои шатры, разожгли костры и, рассевшись, приступили к торговле. Огерн поразился тому, какие великолепные товары выложили на продажу бихару: браслеты, кольца, бусы тончайшей работы, циновки и ковры чудесных рисунков и ярких цветов. Без стеснения подслушивая разговоры, Огерн узнал, что каждый из бихару — искуснейший ремесленник и создает вот такие чудеса в часы, выкраденные у времени, посвященного выживанию. Но еще больше Огерн удивился, увидев, что бихару страстно любят поторговаться и набить цену своим товарам при обмене на руды металлов, красители для тканей, драгоценные камни, вина и прочую роскошь.

И еще от зорких глаз Огерна не укрылось, что только с полдесятка из купцов действительно занимались меновой торговлей, а остальные слонялись по лагерю и как-то слишком подозрительно присматривались к бихару. Огерн тоже принялся бродить между шатров. Тревога его нарастала, а затем стала неотступной: как только он увидел, как трое из купцов, сбившись плотной кучкой, что-то бормочут друг дружке и при этом бросают нехорошие взгляды на одного бихару…

На Дариада, конечно.

Приятно сознавать, что кто-то еще заметил в твоем знакомом исключительные качества, однако Огерну вовсе не нравился интерес, проявленный купцами к юноше. Поэтому весь вечер он старался находиться поблизости от Дариада. Когда разожгли большой костер, принялись жарить мясо и передавать из рук в руки бурдюки с вином, Огерн подвел к безмятежному кочевнику Лукойо как бы для того, чтобы вместе с полуэльфом и Дариадом понаблюдать за танцами. Когда же бихару и гости — купцы, покачиваясь, начали расходиться по своим шатрам, Огерн не спускал глаз с Дариада. Юноша отправился в свой шатер, Огерн пошел следом и поэтому оказался совсем рядом, когда из-за шатра выскочили пятеро торговцев и в полном молчании напали на Дариада.

Огерн громко закричал и бросился на помощь юноше. Но Дариад вырвался, в руке его блеснул нож. Трое купцов бросились на него, двое — на Огерна. Один подпрыгнул, пытаясь ухватить кузнеца за голову и пригнуть к земле, другой, согнув колени, пошел на Огерна с ножом. Огерн вскричал и широким взмахом руки выхватил собственный клинок. Тот, который хотел пырнуть его ножом, вынужден был на миг отступить, и этого мига Огерну хватило для того, чтобы ухватить купца, пытавшегося покуситься на его голову. Огерн цепко поймал его за шею согнутой в локте рукой. Купец, правда, исхитрился врезал Огерну в глаз. На краткое мгновение Огерн ослеп, только яркие искорки вспыхнули на черном фоне, но он с силой отшвырнул обидчика от себя, и тот угодил прямо на своего товарища. Огерн отступил, принял боевую стойку, тряхнул головой. Купцы поднялись и снова двинулись к Огерну. Двигались они на сей раз более осторожно. Один шел прямо на кузнеца, а второй выжидал, думая, по всей вероятности напасть в удобный момент сзади. И все молча, тихо, беззвучно…

Они не кричали. Зато крикнул Огерн:

— Бихару! На помощь! Ваш сородич в беде!

Купец от страха забыл об осторожности, даже не стал пытаться заткнуть Огерну рот. Он прыгнул на кузнеца с ножом, но тот ухватил злодея за запястье и вывернул ему руку. У купца от боли и изумления отвисла челюсть, но рукоятка ножа Огерна помогла ему закрыть рот. Кузнец швырнул бесчувственного злодея на руки его товарища, который как раз собирался повторить подвиг друга. Нож, приготовленный для Огерна, угодил в спину первому злодею, после чего Огерн быстро расправился со вторым — треснул его по затылку рукоятью кинжала. Было у Огерна, конечно, искушение перевернуть клинок, но начинать настоящую войну с торговцами кузнец боялся. Отбросив потерявших сознание торговцев с дороги, Огерн поспешил к Дариаду.

Кочевник стоял, тяжело дыша. По его щеке сбежала струйка крови, еще одна струилась по руке от локтя и кисти. Однако юноша по-волчьи скалился, и у его ног лежало три трупа. Из одного хлестала кровь. Дариад, вышедший победителем из страшной схватки, смотрел на Огерна.

— Спасибо… ты спас мне жизнь, Огерн. Не думаю, что я бы справился со всеми пятью — ножами они работают ловко.

У Огерна язык отнялся. Он только лупал глазами. Неужели это один и тот же человек — тот самый тихий, ясноглазый Дариад, который так светло и безмятежно говорил с ним о Боге?

А потом послышались крики, и Огерн, приготовившись обороняться, прижался спиной к спине Дариада, но это бежали кочевники, вооруженные мечами и кинжалами.

— Ты ранен, Дариад? — на бегу выкрикнул один из них.

— Пустяки, царапины, — выдохнул Дариад. — Спасибо Огерну.

Бихару подбежали и в ужасе уставились на поверженных убийц.

— Торговцы? — восклицали они удивленно. — Убийцы среди торговцев?

— Убийцы, и к тому же обученные. — Огерн опустился на колени, разжал челюсти одному из убитых, потом второму, третьему… — У них отрезаны языки, чтобы они нападали молча и не проговорились, кто послал их.

Кочевники в ужасе взирали на убитых. Наконец один из бихару спросил:

— Так они на самом деле торговцы или только ехали вместе с ними, одевшись под торговцев?

— Похоже, все они никакие не торговцы! — воскликнул предводитель бихару и выхватил из ножен меч. — Быстрее! Защищайте ваших жен и детей!

Бихару помедлили всего мгновение, развернулись и с криками бросились к кострам торговцев.

— Будьте осторожны! — крикнул на бегу Дариад. — Эти люди нападают сзади!

Не замедляя бега, бихару рассыпались по лагерю, следуя за Дариадом. Огерн остановился посередине между шатрами, не зная, куда бежать.

Тут к нему подбежал Лукойо. Он сжимал в руке кривой меч Лабины и орал:

— Огерн! Купцы! Посмотри!

Огерн посмотрел, и как раз вовремя для того, чтобы увидеть, как торговцы резко отбросили полы своих одежд и обнажили мечи. Еще мгновение — и пламя костров выхватило из мрака ночи не купца, а отряд воинов в килтах и кожаных жилетах, выкрашенных в багряный цвет Куру — цвет куруитов, цвет Улагана!

— Лучник! Где твой лук? — воскликнул Огерн.

— Он сейчас бесполезен! — Лукойо развернулся и встал спина к спине с Огерном. — Они слишком близко. Их впятеро больше, чем нас, Огерн!

— По меньшей мере впятеро, — согласился Огерн, и в это самое мгновение на него с боевым кличем бросился куруитский воин, размахивая мечом так, словно в руке у него был зажат топор.

Огерн заслонился от удара и стукнул куруита под ложечку. Тот упал на спину, но его место тут же заняли двое. Огерн заслонялся и наносил ответные удары поочередно то мечом, то кинжалом и довольно скоро отрубил куруиту голову, а второго заколол. Затем на него двинулись сразу четверо воинов, выстроившихся полукругом. Двое перепрыгнули через тела павших товарищей. Первый из них упал, сраженный мечом Огерна. А другой… другой ранил кузнеца в грудь, когда тот не успел закрыться. Боли Огерн не почувствовал, он вообще не заметил, что ранен. Он уже отражал удары второй пары воинов, за которой шли еще двое.

А у него за спиной высоким, чистым голосом издал боевой клич Лукойо, перекрыв глухое рычание куруитов. Огерну стало немного спокойнее, когда полуэльф задорно крикнул:

— А ну ложитесь! — и подкрепил свой приказ действиями — уложил насмерть первого куруита.

Один из воинов попытался проткнуть полуэльфа копьем. Лукойо уклонился от удара в последнее мгновение и… отрубил мечом руки нападавшего. Куруит с воплем упал на землю, однако кончик его копья обагрился-таки кровью — видимо, он уколол в спину Огерна. Но кузнец, не обращая внимания на раны, продолжал бой. Вот он пригнулся, спасаясь от удара. Куруит споткнулся, ударился о плечо Огерна, а кузнец вогнал свой кинжал по самую рукоятку под грудину врага. Воин коротко вскрикнул. Огерн, не мешкая, отшвырнул его, закрылся от занесенного меча справа, нанес ответный удар, описал мечом круг над головой и полоснул по горлу очередного куруита. Глаза отсеченной головы страшно выпучились. Огерн поднял меч и оглянулся. Грудь его тяжело вздымалась…

На миг его боевой пыл охладел: он увидел Гракхинокса и клайя, бьющихся спиной к спине. Оба уже были исполосованы вражескими клинками, истекали кровью, но тем не менее бились, и бились отчаянно. Но вот дверга и клайя скрыла от глаз Огерна дерущаяся толпа. Повсюду развевались белые балахоны кочевников, которые, не щадя живота своего, дрались насмерть с куруитами, разрубали их скрещенные на груди ремни и кожаные килты. Огерн был просто потрясен: каждый из бихару дрался одновременно не меньше, чем с четырьмя врагами. Многие из кочевников прямо на глазах у Огерна успевали разделаться с большей частью куруитов и добивали последних, после чего тут же бросались на помощь соплеменникам.

За считанные мгновения бой был закончен, и куруиты пали до последнего. Вскоре Огерн увидел дверга и клайя, окровавленных, но живых. Бихару разговаривали с ним уважительно и дружелюбно.

Подошел и Дариад. Он тяжело дышал, и губы его кривила жестокая ухмылка.

— Они хорошие бойцы, эти куруиты. Трое людей из нашего племени погибли, а еще с десяток ранены так сильно, что не смогут пока ехать верхом. Так что придется нам пробыть в этом оазисе на неделю дольше, чем мы собирались.

— Не думаю, что это мудрое решение, — возразил Манало, вынырнув из темноты. — Теперь куруиты знают, где вы, и могут послать против вас другой отряд. Вашему народу пора исчезнуть в песках.

Дариад нахмурился:

— А судья что скажет?

— Я с ним поговорю. — И Манало отправился к предводителю племени.

Огерн наблюдал за тем, как несколько бихару в белых балахонах расхаживают между поверженными телами, время от времени обнажая мечи и нанося удары.

— Что они делают?

— Добивают раненых, — печально вздохнул Дариад. — Это жестоко, я понимаю, но мы и так живем бедно, чтобы позволить себе кормить и поить еще с десяток раненых врагов.

— Это очень жестоко, — с отвращением проговорил Огерн.

— Но еще более жестоко было оставить их медленно умирать под палящим солнцем, — возразил Дариад. — И потом, вспомни: они пришли к нам обманом, подло напали и перебили бы нас всех до единого, если бы смогли.

Огерн вспомнил, как напали на Дариада пятеро немых, и промолчал.

— Тех, кто может ходить, мы отпустим. Они могут даже забрать своих верблюдов, но, если они попробуют вернуться и снова напасть на нас, мы убьем их на месте.

Тут с той стороны, где располагались шатры купцов, послышался крик. Дариад выкрикнул:

— Хаджфет! Зебра! Хаба! Охраняйте наших раненых!

— С каких это пор ты вождем заделался? — раздраженно буркнул один из названных Дариадом мужчин.

Дариад пожал плечами.

— Если вы считаете, что я не прав, делайте, как хотите!

С этими словами он развернулся и бегом бросился в ту сторону, откуда донесся крик. Огерн не отставал от юноши, следом за ним мчался Лукойо. На бегу Огерн оглянулся и заметил, что трое бихару остались около раненых, как велел Дариад, что-то было в этом юноше такое, из-за чего его слушались.

Они замедлили бег около шатров куруитов и увидели сбившихся в кучку пятерых торговцев — тех, которые и в самой деле торговались и менялись товарами с бихару.

— У них под балахонами только набедренные повязки, — сообщил судье один из кочевников, — никаких куруитских одежд. И оружия нет.

— Нам воины не разрешили, — объяснил один из торговцев.

— Ну, значит, это настоящие торговцы, — сказал, шагнув вперед, Огерн. — И единственные из всего каравана, не сомневаюсь. Почему вы привели сюда воинов?

— Это не мы их привели, а они нас, — отвечал торговец.

— Говорили, будет хорошая торговля, — подхватил другой. — Говорили, нам и товаров-то своих брать не надо — они нас всем обеспечат.

— Но вы же знали, что они воины, — нахмурился Дариад. — Неужели вам и в голову не приходило предупредить нас? Мы же вели с вами честный торг, мы поделились с вами хлебом и солью!

— Мы как только к вашему лагерю подъехали, — объяснил первый торговец, — эти люди нам сразу мечи к горлу приставили и говорят: «Скажете слово — вам конец».

— Ну да, а вам-то с какой стати о нас заботиться? — с отвращением выговорил Дариад. — Кто мы вам? — Юноша посмотрел на судью.

— Что мы будем с ними делать?

Торговцы в ужасе смотрели на предводителя бихару.

— Вот мое слово, — торжественно провозгласил судья, — мы отпустим их на волю, дав каждому по верблюду и по мечу, чтобы они могли защищаться от грабителей, но не более того.

— Нам останется не меньше тридцати верблюдов! — воскликнул один из кочевников. — Десяток шатров, мешки с товарами! Совсем неплохо.

— Да, но мы потеряли наших сородичей… — нахмурился Дариад.

— Смерть когда-то настигает нас всех, — напомнил юноше судья. — А наши товарищи погибли с честью. Но они умерли не по вине этих торговцев. Им бы следовало сказать нам правду, но все же они не заслуживают казни.

— Благородно, — оскалился Лукойо. — Но глупо. Разве они не могут снова привести к вам куруитов?

Кочевники переглянулись и улыбнулись.

— Могут, — кивнул Дариад. — Если найдут нас.

— Разве можно найти следы в песках? — хитровато проговорил один бихару. — Разве можно выследить сирокко?

— Никто не сумеет понять, Где прошли бихару, — пояснил судья. — Мы не оставляем следов, а когда хотим спрятаться — нас никому не найти, ну разве только если мы сами этого захотим.

— Но ведь нашли же вас эти воины! — воскликнул Лукойо.

— Это верно, — согласился судья. — Но ведь мы и не прятались. На самом деле мы даже хотели, чтобы нас нашли, чтобы нас нашел торговый караван.

Лукойо вспыхнул и промолчал. Но Огерн заметил:

— Эти воины знали, где вас искать, и сомневаюсь, что они искали кого-нибудь, кроме вас.

— А может быть, они следили за вами? — предположил один из кочевников.

Бихару зашептались, стали бросать недобрые взгляды на Лукойо, Огерна и Манало, который только подошел.

— Может быть, и за нами, — сказал мудрец. — Но может быть, они искали кого-то из вас.

— Дариада! — воскликнул Огерн — запрокинул голову и в тревоге посмотрел на юного кочевника. — Наверняка Дариада! Ведь они явились сюда переодетыми, стремясь обмануть вас, усыпить вашу бдительность!

— Верно! — яростно выкрикнул Лукойо. — С какой бы стати им таиться, если бы они искали нас одних? Они бы тогда явились открыто, выждали, пока мы покинули бы ваш лагерь, ушли бы подальше, а потом — потом они бы напали на нас из засады.

— В том, что они говорят, есть истина, — с тяжелым сердцем проговорил судья.

— Но… Дариад! — изумленно протянул один из стариков. — Малыш Дариад?!

Остальные Бихару обернулись к старику, но Манало твердо, уверенно проговорил:

— Все равно. Дело в Дариаде. Ты во многом неповторим, юноша. В тебе — великая сила. Любой из колдунов Улагана за считанные мгновения распознает такую печать судьбы.

— А с воинами был жрец Улагана, — вдруг признался один из торговцев.

— Где он теперь? — сурово сдвинул брови судья.

Торговец рассеянно огляделся по сторонам.

— Стоял рядом с нами, там же, где были дозорные.

— Я видел… видел, как он исчез, — еле слышно добавил другой торговец дрожащим голосом. — Он растаял в воздухе!

— Значит, и правда, дело в Дариаде, — помрачнел судья. — Нам нужно спрятаться и, вооружившись, защищать наших сородичей!

— Я не стану подвергать вас опасности! — воскликнул Дариад. — Я уйду, затеряюсь в пустыне!

Но прежде, чем судья успел вымолвить хоть слово, Манало сказал:

— Лучше затеряйся вместе с нами. Нам нужно идти дальше по Песчаному морю. Доведи нас хотя бы до того места, откуда оно начинается, а потом дождись нашего возвращения. А я окутаю тебя заклинанием, которое защитит тебя даже от самых лучших колдунов Улагана.

Бихару испуганно попятились, зароптали, а судья требовательно вопросил:

— Стало быть, ты и сам колдун?

— Мудрец, — поправил его Манало. — Мудрец, по силе равный любому из жрецов Улагана.

Лукойо нахмурился.

— Как же тогда тебя удержали цепи в Байлео?.. О… — И полуэльф умолк.

Манало обернулся к нему и кивнул.

— Цепи сковал колдун, равный мне по силе. И разорвал их Огерн, я тут ни при чем. — С этими словами мудрец посмотрел на Дариада. — Так ты пойдешь с нами?

— Если тем самым я спасу свой народ от нападения куруитов? Пойду, конечно.

Но бихару роптали, а судья заявил:

— Мы своих сородичей в беде не покидаем. Если вы идете к Песчаному морю, то и мы пойдем вместе с вами!

Юноша широко раскрытыми глазами смотрел на судью — встревожено и растроганно.

— Снимайте шатры и мчитесь, подобно песку, гонимому ветром, — посоветовал Манало. — Воины не вернулись в Куру, поэтому вместо них пошлют еще больше.

Судья презрительно сплюнул.

— Мы не боимся воинов, и мы не бросим нашего сородича! Если ты, Дариад, идешь к Песчаному морю, мы идем с тобой!

Дариад обвел всех взглядом, полным любви и благодарности, но затем эти чувства отступили и сменились тревогой.

— Я не хочу стать причиной гибели никого из вас!

— А мы не оставим тебя на растерзание воинам! — решительно воскликнул один из бихару.

Все остальные подтвердили его слова дружным кличем.

— Хорошо, что вы пойдете вместе с Дариадом, — сказал Манало. — Потому что Улаган то и дело подсылает к людям своих приспешников, дабы они убивали в них все доброе и смелое, чтобы потом Багряный мог пленять слабых и порочных и пользоваться ими ради своего удовольствия. Самые страшные из слуг Улагана — воины из Куру, ибо Куру — город, целиком и полностью преданный Улагану, город, где почитают только его! — Манало обернулся к Дариаду, и голос его стал звонким и торжественным: — Это говорю вам я, а я знаю, что говорю, ибо я мудрец, служитель Ломаллина! Я говорю это тебе, Дариад! У зеленого бога есть для тебя работа — для тебя и для всех, кто пойдет за тобой! Для всех, кто пойдет за тобой во имя Создателя звезд!

Дариад смотрел на Манало с благоговейным трепетом. Еще мгновение — и истина, скрытая в словах мудреца, проникла в душу юноши, наполнила его непоколебимой уверенностью. Казалось, юноша взрослеет прямо на глазах.

— Да, — согласился он, — я вижу правду в том, что ты сказал, вижу, что борьба на стороне Ломаллина спасет мое племя! — Дариад обернулся к своим сородичам и воскликнул: — Мудрец говорит правду! Ломаллину нужна наша помощь! Ему нужна помощь ради нашего бога, ради всего, что только есть на свете доброго! Сородичи мои, я не прошу вас погибать ради моей суетной славы, но ради славы Создателя звезд, ради жизни, спасения и свободы людей, а это стоит каждой капли нашей крови!

Бихару откликнулись дружным ревом, взмахнули мечами, а судья сказал:

— Если эти воины приходят из Куру, если Улаган думает, что никто не устоит перед этими воинами, значит, Куру должен быть разрушен!

— Да! — крикнул Огерн, увидев перед собой лицо умирающей Рил. — Куру должен быть разрушен, а вместе с ним Улаган!

Бихару вновь дружно взревели. Любое племя устрашилось бы, услышав призыв уничтожить бога, но все дело в том, что бихару не верили в то, что улины — боги! Они признавали, что улины сильнее людей, но ведь и верблюд сильнее человека, а бихару сумели приучить верблюдов — так почему бы не убить одного из улинов?

Когда часом позже племя покинуло оазис, Дариад ехал верхом на верблюде рядом с Манало, Огерном и Лукойо. Бихару мрачно и решительно следовали за ними, а среди них ехали клайя и Гракхинокс. Теперь их побаивались только верблюды.

Дариад, снова ставший самым обычным, не слишком уверенным в себе смертным, обернулся, посмотрел на свое племя и обратился к Огерну:

— Неужели я достоин их доверия?

— Достоин, — коротко отозвался Огерн, а юноша расправил плечи и устремил взгляд вперед. Кузнец-великан вдруг понял, что теперь вождем племени вместо мудрого судьи стал этот странный, кажущийся таким простачком юноша, и никому даже в голову не пришло с этим спорить!

Но когда караван добрался до края Песчаного моря, Манало подъехал к Дариаду и сказал ему:

— Спрячься в песках — спрячься, как умеют это делать те, кто родился в пустыне! Далеко-далеко, в глубинах Песчаного моря у меня назначена встреча, и мне нужно, чтобы над ней присутствовал хоть кто-то из людей, хотя я не могу никого заставить идти с собой.

— Если нужно, я пойду с тобой! — не задумываясь, воскликнул Дариад.

Манало улыбнулся так, что сомнений не было: сердце его согрелось. Мудрец положил руку на плечо юноши.

— Я знал, что ты так скажешь, и я благодарю тебя. Но мне важно знать, что ты здесь, что ты защитишь тех, кто будет уходить. Со мной пойдут только Огерн… Огерн и Лукойо.

Полуэльф в страхе уставился на мудреца, но судья проворчал:

— Да ничего там нет, в этом Песчаном море, мудрец, ты уж мне поверь, кроме проклятых развалин, которых боятся даже бихару! Молю тебя, не ходи туда, ибо ты умрешь от жажды еще до того, как доберешься до этого жуткого места!

Бихару согласно зашумели и стали уговаривать Манало не ходить дальше, но мудрец был непреклонен.

— Нет, — воскликнул он. — Мне непременно нужно идти. — Его лицо омрачилось. — Может быть, и впрямь там ничего нет, в этих песках, но тот, с кем у меня назначена встреча, будет ждать меня. Я должен идти. — Он обернулся к Огерну и Лукойо. — Если не хотите, можете не ходить со мной.

— Я хочу идти, — резко проговорил Огерн, а Лукойо только рот успел раскрыть.

Полуэльф, правда, тут же закрыл рот и заворчал, глядя на друга. Да кто он такой, этот Огерн, чтобы унижать его и выставлять трусом! На самом деле полуэльф собирался сказать, что идти с Манало он не хочет, но Огерн снова вылез вперед со своей дурацкой храбростью. Что теперь оставалось гордому Лукойо? Какая женщина посмотрит на него, если он теперь откажется?

— О, я тоже пойду, — проворчал полуэльф. — Но давай хоть верблюдов возьмем, Учитель!

— Будут вам и верблюды, и вода в дорогу, — сказал судья.

И несколько мгновений спустя три верблюда уже уносили Манало, Огерна и Лукойо вдаль, к Песчаному морю. Лукойо, правда, думал о том, что верблюды везут вперед бурдюки с водой и троицу непроходимых глупцов. За их спинами медленно садилось солнце.

Глава 26

В пути Манало попросил Огерна немного отстать от каравана и сказал ему:

— Огерн, пока я ходил по степи от края до края, пока предупреждал племена о грозящей опасности и рассказывал им о ее знаках, я видел повсюду признаки засухи. Теперь вожди племен знали, когда им выступить в поход, но чем дальше я шел к югу, тем суше становились земли, тем скуднее растительность, а потом и вовсе начались бесплодные пустыни, как та, где кочуют бихару.

— Они мне говорили, что пустыня надвигается, — отвечал Огерн, в душе поразившись тому, что за столь краткое время мудрец обошел столько земель. Ведь за эти несколько месяцев они с Лукойо только и успели, что добраться из земли бири в землю бихару.

— Пустыня действительно надвигается, — подтвердил Манало. — И если этому не положить конец, она поглотит все южные земли.

— Значит, это дело рук Улагана?

— Да, — ответил Манало.

В это мгновение Огерн уловил краешком глаза какое-то Движение. Он обернулся — никого.

— Может, у меня что-то с глазами, о мудрец, но мне все время что-то мерещится. Обернусь — все исчезает.

— С глазами у тебя все в порядке, — отозвался Манало.

Огерн снова встревожился за мудреца. Его обычно такое доброе и мягкое лицо теперь было бледным и суровым.

— Точно, все у тебя с глазами в порядке, — подключился к разговору Лукойо. — Я тут в дозоре стоял и видел, кто это. Это лев с человеческой головой — ну, если только у человека может быть двойная пасть с четырьмя рядами острющих зубов.

Манало кивнул:

— Этот зверь называется «мантикор», он обитает на открытых равнинах.

Огерн пугливо взглянул влево, и снова что-то промелькнуло и исчезло.

— Но что они делают тут, в пустыне?

— Да Улаган наверняка их за нами послал! — воскликнул, брызнув слюной, Лукойо и мрачно посмотрел по сторонам.

— Глаза у тебя зоркие, Лукойо, — сказал Манало. — Зоркие и быстрые. Но ты не бойся — мантикоры не нападут на нас до тех пор, пока мы не доберемся до цели.

— Откуда ты знаешь? — удивился полуэльф, но Манало коротко проговорил:

— Знаю.

— Но где наша цель? — спросил Огерн. — Куда мы едем.

— Это развалины посреди Песчаного моря, — отвечал Манало.

— Проклятые развалины? — уточнил Лукойо и в ужасе воззрился на мудреца. — Да они же нас прикончат!

— Нет, и никакие они не проклятые, — спокойно проговорил Манало. — Нам непременно нужно попасть туда. Если хочешь, можешь вернуться, Лукойо. Я не могу заставить тебя ехать со мной.

Лукойо уже был готов развернуть своего верблюда, но встретился взглядом с Огерном и, отвернувшись, пробормотал что-то себе под нос. Он с великаном кузнецом уже столько раз спасали друг другу жизнь, что теперь, если Огерн оставался, Лукойо уйти было нельзя.

Караван был в пути всего три дня, но жара уже стояла такая, что даже верблюды начали сдавать. Огерн предложил идти по ночам, но Манало отговорил его, предупредив, что созданиям Улагана легче напасть на путников под покровом мрака. Мудрец решил, что ехать они будут только ранним утром, а затем — от заката до сумерек. Когда разводили костер, Манало сыпал в огонь какие-то странные порошки и произносил непонятные слова, и Огерн, по обыкновению, запоминал эти слова на слух, хотя и не знал, что они означают. Что бы они ни значили, эти слова, какими бы порошками ни пользовался мудрец, но ни мантикоры, ни кто бы то ни было еще из обитателей пустыни к путникам не приближались. Время от времени Огерн слышал неподалеку от костра зловещие шаги, видел горящие глаза, но ни одна тварь не осмеливалась подойти поближе.

— Поспи, Огерн, — посоветовал кузнецу Манало. — И ты поспи, Лукойо. Теперь никто не приблизится к костру.

И — о чудо! — кузнец и полуэльф крепко уснули.

Но когда после четвертого заката сгустились сумерки, когда усталые верблюды отказались идти дальше и легли на песок, слева от путешественников вспыхнул огненный столп, шипя, словно сотня змей. Собственно говоря, столп и был змеей, увенчанной женской головой и с женской грудью. Лицо чудовища было красивым — длинные ресницы, большие глаза, полные, красные, как кровь, губы… но взгляд красивых глаз был безумен, за чудесными губами белели клыки. Изо рта высунулся раздвоенный язык, чудовище почуяло людей и, опустившись на песок, поползло к ним.

Верблюды закричали и бросились бежать. Огерн покачнулся, чуть не вылетел из седла, а Лукойо вылетел, но успел ухватиться рукой за шею верблюда и ухитрился вскарабкаться обратно в седло. Верблюд Манало брыкался, пытаясь стряхнуть с себя седока, но мудрец удержался и погнал верблюда вперед, вслед за Огерном.

Верблюд Огерна мчался во весь опор и, наверное, сбросил бы кузнеца, если бы прямо перед ним из песка не показалось женское лицо. Верблюд дико всхрапнул и бросился в обратную сторону, но, увидев вдалеке львов с человеческими головами, встал.

Манало догнал Огерна, натянул поводья и развернул своего верблюда. Они вместе с Огерном погнали верблюдов прочь. Лукойо мчался за ними по пятам, погоняя своего скакуна. Однако очень скоро над ним нависла еще одна змея с женской головой и грудью, и верблюд Манало отпрянул в сторону. Мудрец развернул верблюда к северу, но довольно скоро явилась четвертая огненная змея, а потом и пятая. Шипение, казалось, окружало людей со всех сторон, обволакивало, не иссякало. Верблюды мчались вдоль двух рядов змееподобных женщин, подползавших отовсюду, мчались, покуда впереди не завиднелось нечто похожее на большую скалу — призрачную скалу, освещенную луной. Верблюды проскакали между двумя высокими камнями, и Огерна вдруг охватило чувство безграничной силы, невообразимого могущества. Он знал, что нет для него ничего невозможного, ничего такого, на что не способен человек, он знал, что мог бы даже убить улина. И он почти сразу понял: сила исходит от камней, а не от него самого.

Манало резко натянул поводья своего верблюда. Верблюды остановились и принялись громко вопить, но мудрец запел так громко, что звук его голоса заглушил верблюжьи вопли. Высоченные каменные столбы озарились ярко-голубыми вспышками. Искры окружили камни, лежавшие поверх колонн наподобие перемычек, наполнили пространства между камнями.

Змее-женщины и мантикоры отступили, яростно рыча и шипя.

Лукойо спрыгнул с верблюда и бросился следом за чудовищами, на бегу обнажив меч и крича:

— Пошли прочь, мерзкие твари! Всех поубиваю, всех до единого!

— Лукойо, нет! — вскричал Манало. — Огерн, останови его!

Огерн погнал своего верблюда следом за полуэльфом, обогнал его и загородил собой дорогу. Лукойо, гневно вопя, попытался обежать верблюда, но Огерн не дал ему этого сделать — он обхватил шею полуэльфа, сжал медвежьей хваткой.

— Нет, лучник! — крикнул кузнец. — Та сила, которая не дает им войти, должна удержать здесь тебя!

— Но я могу убить их всех! — неистовствовал полуэльф. — Я могу уничтожить любое создание мерзкой магии Улагана! — Он кричал и вырывался. — Пусти меня, Огерн! Наконец я могу нанести удар тому, кто повинен в моем появлении на свет!

— Нет, Лукойо! Сила, которая бушует в тебе, не твоя собственная! Она исходит от окружающих нас камней! Успокойся, отступи, ведь как только ты окажешься за пределами этого каменного кольца, ты снова станешь самим собой!

Лукойо затих, опустил голову и с трудом выговорил:

— Так вот почему я вдруг почувствовал, будто могу срубить то Дерево, что подпирает Небеса! О, отпусти меня теперь, Огерн. Я не стану пытаться делать больше, чем могу!

Огерн отпустил друга, однако из предосторожности развел руки в стороны, готовясь снова поймать Лукойо. Но полуэльф только убрал в ножны свой меч, бросил полный отвращения взгляд на женщин-змей и поднял голову. Глаза его взволнованно блестели.

— Но чувство удивительное, прекрасное… — пробормотал он. — Таким чувством можно наслаждаться…

— Ты можешь наслаждаться, — сказал ему Манало. — Но мантикоры нет. Они — творения Улагана и не могут проникнуть сюда, не испытав величайшей боли. И ламии не могут.

— Так это так зовутся женщины-змеи? — полюбопытствовал полуэльф. — Ламии?

— Да, так их называют, — отвечал Манало.

Огерн взглянул на мудреца, и глаза его озарились внезапным пониманием.

— Значит, для них это кольцо проклято?

— Вот мы где! — Лукойо в страхе огляделся. — В тех самых проклятых развалинах!

— Да, — кивнул Манало. — Но как верно сказал Огерн, развалины не прокляты для нас. И тут не кольцо, а прямоугольник. Когда-то тут стояла крепость с деревянной крышей, но доски давным-давно истлели, рассыпались в пыль.

Лукойо испуганно уставился на пыль у себя под ногами, а Огерн не спускал глаз с колонн. Они представляли собой цилиндры правильной формы, уходящие вверх настолько высоко, что, казалось, суживались в вышине. На лежащих поверх колонн перемычках были видны странные орнаменты, озаренные вспышками голубого огня, продолжавшими свою световую игру.

— Но почему же люди думают, что это проклятое место?

— Потому что Улаган распустил такие слухи через своих лазутчиков, — объяснил Манало. — Он не хочет, чтобы сюда приходили люди, потому что боится, что тогда они найдут, как воспользоваться силой древней крепости для противостояния ему. Потому-то он и грозит проклятием любому человеку, смеющему приблизиться сюда, потому-то он и окружил развалины пустынями, чтобы никто сюда носа не совал.

— А почему крепость покинута? — спросил Лукойо. — Только из-за страха перед Багряным?

— Для большинства людей этого вполне достаточно, — ответил полуэльфу мудрец. — Здесь во время войны улинов стояла крепость защитников человечества. Крыша закрывала их от копий и огненных лучей, швыряемых войском Маркоблина. Но в конце концов Маркоблин проломил крышу и обрушился на Ломаллина и его соратников огнем и железом, хотя сгорели в конце концов человеконенавистники, их погибло не меньше, чем защитников людей, — здесь, внутри крепости, не было места, где могло бы развернуться такое войско, потому очень скоро начались рукопашные схватки между улинами.

— А улины по силам были равны между собой, — прошептал Огерн.

— Именно так. И когда Маркоблин был убит, когда Улаган понял, что победить не сможет, он созвал свое войско — тех немногих, которые уцелели, и отступил. Ломаллин и кучка его соратников остались здесь, воспели хвалу Творцу за свое спасение, очистились от крови, и из-за их доброты и благодарности это место превратилось в святыню. Их сила осталась здесь и после того, как они покинули крепость.

— А Улаган не пытался отомстить этому месту, где погиб Маркоблин после ухода защитников крепости?

— Он пробовал разрушить крепость, пробовал осквернить ее, но обнаружил, что это ему неподвластно, — усмехнулся Манало. — Здесь поровну пало человеконенавистников и защитников людей, поэтому ненависть уравновесилась милосердием, но доброта соратников Ломаллина склонила чашу весов в их пользу. Изменить что-то Улаган может, только если убьет здесь кого-нибудь из улинов — защитников людей.

— Но не надо ли ему ради этого убить самого Ломаллина? — спросил Огерн.

— Не исключено, — отвечал Манало.

— Так, значит, мы поэтому пришли сюда? — сдавленно прошептал Лукойо. — Для того чтобы стать свидетелем смерти улина?

Долго-долго Манало молчал и не шевелился, наконец он кивнул:

— Да, мы пришли, чтобы стать свидетелями смертельной схватки. И одним из свидетелей должен стать человек, а еще двое должны иметь возможность спастись и рассказать об исходе поединка остальным людям.

— Разве ты сам не сумеешь рассказать? — спросил Лукойо.

— Нет, — коротко отозвался Манало. — И не спрашивайте почему. Время назначено, и час приближается. Вам нужно побыстрее спрятаться. — Он указал в ту сторону, где лежала одна упавшая колонна, а на ней — под углом — перемычка. — Идите туда и ложитесь на землю. Оттуда вам будет все видно.

Лукойо принялся было спорить:

— Но ты тоже должен…

— Идите! — бросил Манало, не глядя на Лукойо и Огерна. — Спрячьтесь, а когда все будет закончено, тайно покиньте этот храм, а потом скрывайтесь, покуда не поймете, что можете без опаски тронуться в путь. Дариад и его люди будут ждать вас — они не отчаются и не уйдут, сколько бы им ни пришлось ждать, а вам надо выжить, ибо вся эта война зависит от Огерна, а жизнь Огерна зависит от Лукойо. Идите же! — Мудрец указал на упавшую колонну, и рука его в то мгновение была подобна железному посоху, а лицо стало непроницаемым.

Никогда прежде друзья не видели, чтобы мудрец был настолько серьезен. Лукойо снова захотелось спорить, возражать, но он еще раз взглянул на Манало и понял, что это бесполезно. Полуэльф пошел следом за Огерном, и они спрятались в тени под перемычкой.

А потом они ждали. Время от времени то один, то другой выглядывал из убежища и смотрел на Манало, но видел его на том же самом месте, где они оставили его, — мудрец неподвижно стоял посреди каменных колонн, прямой, стройный, крепко сжав руками посох.

А потом… потом Огерн и Лукойо втянули головы в плечи, потому что древнюю твердыню сотряс страшный удар грома, эхо раската отлетело от колонн, послышался жуткий хохот. Огерн рывком сел, высунул голову из-за перемычки, Лукойо протиснулся рядом с ним и окоченел от страха: он увидел великана ростом втрое выше человека, с лицом, искаженным гримасой ненависти, с глазницами, похожими на две пещеры, со ртом, полным острых зубов, отсвечивающих в отблесках искр. Великан, запрокинув голову, хохотал. На нем был килт, он был вооружен, и одежда, и оружие — все было багряное. Шлем на голове великана имел форму черепа.

Огерн и Лукойо стояли на коленях, оцепенев от ужаса. Это был Багряный — сам Улаган.

— Пробил час! — прогремел голос Багряного. — Теперь ты не сможешь больше спрятаться от меня! Настало время схватки один на один, и никто не спасет тебя — ни твои куклы, ни твои жалкие соратники!

— Пробил час, ты прав, — ответствовал Манало. — Но кто спасет тебя?

— Меня спасать не надо, глупец, страдающий зеленой хворью! — И Улаган, выхватив нож из-за ремня, швырнул его в Манало.

Огерн ахнул, подался вперед, но Лукойо схватил его за плечо и удержал.

Нож вспыхнул и превратился в красноватый луч, но Манало при этом даже не поднял посоха, дабы заслониться. Луч угодил мудрецу в грудь. Тут ахнул Лукойо, и на этот раз Огерн положил руку ему на плечо, а другой закрыл рот полуэльфа, чтобы тот не успел вскрикнуть. Однако мудрец продолжал стоять как ни в чем не бывало. Его тело поглотило красный луч и засветилось сначала оранжевым светом, потом желтым и начало расти. Балахон разорвался и упал на землю, посох в выросшей руке стал маленькой палочкой. Фигура Манало озарилась зеленым сиянием, стала расти и расти — все выше и выше, и, наконец, он предстал перед глазами изумленных друзей великаном в набедренной повязке. Лицо великана было непроницаемо спокойно. Лицо Манало — бородатое, мудрое, мягкое, но теперь Огерн узнал в нем тот лик, который видел прежде только у статуй.

— Да он же… — вырвалось у Лукойо, и только потом рука Огерна зажала ему рот.

В конце концов он мог и не договаривать. Оба друга прекрасно понимали: их Учитель, добрый мудрец, на самом деле оказался зеленым богом, Ломаллином.

Улаган яростно взревел и обнажил меч длиной с половину человеческого роста. Он пошел к Ломаллину, и земля сотрясалась от его топота. Багряный размахивал громадным мечом, полыхавшим зловещим пламенем. Не сходя с места, Ломаллин встретил удар светящимся зеленым огнем посохом и, как ни невероятно, отразил меч Улагана. Улаган снова взревел, принялся размахивать мечом, теперь и меч обратился в пламя — алое и дымящееся, как кровь. И снова Ломаллин отразил удар своим светящимся посохом, и снова оружие великанов встретилось и сомкнулось. Улаган взвыл и нанес Ломаллину удар в пах. Зеленый бог застонал и отступил, зашатался, но удержался на ногах. При этом он опустил посох, и Улаган, издав победный вопль, описал мечом круг над головой и рубанул со всего размаха. Меч ударил по шее Ломаллина и разрубил плечо до середины груди. Лукойо и Огерн, в страхе вскричав, вскочили на ноги, но их никто не услышал, потому что Улаган торжествующе вопил. Его крик сотряс каменную твердыню. А Ломаллин запрокинулся и тело его стало подобно дуге. Из раны хлынул зеленый свет, озарил небеса, заплясал между колоннами… Еще мгновение — и тело улина стало распадаться, превращаться в сверкающую пыль. Пыль взметнулась к небу, а голубые вспышки, плясавшие между колоннами, угасли и умерли вместе с тем, кто был их создателем.

С южной и западной стороны в заброшенную крепость бросились мантикоры, а с севера и с юга, страшно шипя, заструились ламии.

— Найдите их! — проревел Улаган. — Найдите этих наглых смертных, которые осмелились сопровождать улина и называть его своим другом!

Но Улаган перестарался, создавая своих чудовищ. Мантикоры бросились на ламий, ламии принялись обвивать кольцами мантикоров. Ночь наполнилась шипением и рыком.

— Бежим! — крикнул Лукойо.

Огерн вышел из столбняка и со всех ног бросился бежать от ужасного места, где он потерял друга, самого могущественного друга, где он видел, как погибает бог.

А позади, злобно рыча и ругаясь на чем свет стоит, Улаган врубился в груду дерущихся чудищ, пытаясь разнять их. В конце концов ему это удалось, и ламии с мантикорами разбежались во мрак. Огерн, которого обогнал Лукойо, на бегу слышал шипение и рык. Полуэльф мчался во весь дух — он не просто спасал свою жизнь, он понимал, какая судьба его ждет, если его теперь, когда Ломаллин погиб, схватит Улаган.

Глава 27

Всю ночь двое друзей то бежали, то прятались, то снова бежали. Несколько раз, когда приближались чудовища, Огерн произносил одно из тех заклинаний, что слыхал от Манало — о нет, от Ломаллина! Но Огерн не был улином, и заклинания, призванные отгонять чудовищ, казалось, не действовали — страшилища подходили совсем близко к сухому руслу ручья, где затаились, дрожа от страха, Огерн и Лукойо. Конечно, Огерн нигде не задерживался надолго, не разводил костра, и у него не было того чудесного порошка, который сыпал в огонь мудрец-улин! Но наверное, заклинания все же срабатывали, потому что чудовища беглецов не находили: они их как бы не видели, хотя подходили достаточно близко для того, чтобы учуять их запах.

Наконец тогда, когда холод самого темного часа ночи пробрал измученных друзей до костей, они, спотыкаясь, подошли к высокой скале, одиноко торчавшей посреди пустыни, и забрались в небольшую пещерку там, где скала нависала над песком. Огерн устало опустился на песок и привалился спиной к холодному камню. Он закрыл глаза, грудь его тяжело вздымалась, лицо побледнело. Лукойо тоже страшно устал, но в нем сильнее прежнего бушевал пожар страха. Полуэльф быстро оглядел новое убежище. В пещерке было тесно, даже он не смог бы здесь выпрямиться во весь рост. От входа в глубь скалы вел коридор, напоминая след гигантского червя, прогрызшего себе дорогу в камне. Лукойо всмотрелся в коридор и решил, что ему туда совсем не хочется. Недра скалы пугали его.

А Огерн сидел не шевелясь. А потом тело кузнеца как-то обмякло, мышца за мышцей, и в конце концов на глаза его набежали слезы.

Лукойо стало так жутко, так страшно, как никогда прежде. Огерн стал его опорой с тех самых пор, как он покинул вырастившее его племя, и потому зрелище того, как кузнец-великан вдруг размяк и плачет, потрясло полуэльфа гораздо больше, чем созерцание того, как мудрец Манало преобразился в Ломаллина. Преобразился, чтобы пасть от руки Улагана. Лукойо опустился на одно колено и сказал самым успокаивающим голосом, на какой только был способен:

— Все будет хорошо, Огерн.

— Не будет! — отчаянно вскричал кузнец. — Рил мертва, Манало больше нет, Ломаллин погиб, все безнадежно! Все напрасно, Лукойо, весь мир напрасен и пуст и жизнь не имеет смысла!

Страх не прошел, Лукойо почувствовал, что он столкнулся лицом к лицу с неизбежной судьбой.

— Надежда есть, она обязательно должна быть! — Вдруг полуэльфа озарило: — Вспомни, мудрец сказал, что я должен заботиться о тебе, ибо ты — краеугольный камень этой битвы! Ты тот, кто способен одолеть Багряного!

— Зачем? — сквозь слезы простонал Огерн. — Зачем, если он убил Ломаллина?

— Надо отомстить. Проклятие, неужели ты такой добренький, что тебе и отомстить не хочется?

— Зачем? Мы все обречены, обречены! Как я могу отомстить Улагану? Как его вообще теперь можно одолеть, когда он убил Ломаллина?

И тут Лукойо услыхал голос Манало — ясно, как если бы мудрец стоял у него за спиной, Лукойо вспомнил его слова.

— Легенда! — воскликнул полуэльф. — Огерн, вспомни легенду! Про то, что, погибнув, Ломаллин станет сильнее Улагана!

— Какая чушь! — гневно выкрикнул Огерн. — Как любой из людей может стать сильнее после смерти?!

— Он улин, а не человек!

— Был улином! Был! Не говори о нем в настоящем времени, Лукойо! — неистовствовал Огерн. — Ломаллин мертв! Я своими глазами видел его гибель! И не надо притворяться, будто бы он еще жив! — Кузнец неожиданно размахнулся и мощным ударом толкнул Лукойо так, что полуэльф отлетел и стукнулся о стену пещеры. — Убирайся! Оставь меня! Прекрати говорить мне глупости! Оставь меня наедине с моей тоской, дай мне спокойно умереть!

— Ладно, если ты так хочешь! — в гневе выкрикнул Лукойо. Он вскочил, ударился головой о каменный свод, выругался и бросился прочь из пещеры, покинув плачущего и стонущего Огерна.

Огерн долго рыдал, — рыдания сотрясали все его тело и обессиливали. Вконец изможденный, он упал на холодный каменный пол и несколько раз всхлипнул уже без слез. Вскоре он затих и крепко уснул. Сон окутал его серой мглой, похожей на тот тоскливый туман, который вымочил траву в скорбное утро похорон Рил.

Но не Рил развеяла туман, а золотистый свет, и, когда мгла рассеялась, Огерн увидел фигуру прекрасной женщины в прозрачных одеждах, уже являвшейся ему как-то во сне, и узнал богиню-улинку. Огерн осмелился прошептать ее имя.

— Рахани!

— Иди ко мне, Огерн. — И рукой из-под прозрачной накидки богиня поманила кузнеца. — Уйди в свой внутренний мир и приди ко мне. Приди — и ты обретешь покой, и утешение, и наслаждения, о которых любой смертный может только мечтать… если ты сумеешь отыскать меня… если сумеешь добраться до меня… если сумеешь коснуться…

Руки Рахани двигались, летали, бедра покачивались в танце, и покровы одежд окутывали ее, прятали, превращаясь в дымку, в туман, в котором она в конце концов исчезла.

— Рахани! — вырвался у Огерна отчаянный крик. Он протянул руку, попытался схватить, удержать богиню, но рука его сомкнулась на камне, и камень стал согреваться, желтеть… Огерн понял, что видит освещенный солнцем выступ стены.

Огерн замер, быстро осмотрелся и понял, что он по-прежнему в пещере. Все его тело, казалось, налито свинцом. Он с огромным трудом сел, уронил голову на грудь и пробормотал:

— Я проснулся…

— Да, хвала богам!

Огерн вздрогнул и резко поднял голову. Перед ним стоял Лукойо, сжимавший в руках бурдюк с водой. Огерну даже не пришло в голову поинтересоваться, откуда взялась вода. Он схватил бурдюк и сделал несколько жадных глотков. Отдав бурдюк полуэльфу, кузнец проговорил:

— А я… думал, ты бросил меня.

— Бросил, — кивнул Лукойо. — Только тут по ночам такая холодина, вот я и решил, что идти-то мне некуда. — Он вздохнул. — Помереть-то я и тут могу вместе с тобой. Уж лучше, чем в драке с мантикором, а то еще и ламия удушить может. Но может быть, ты уже раздумал умирать? — не слишком обнадеженно спросил полуэльф.

Немного помолчав, Огерн ответил:

— Не знаю, Лукойо. — И, посмотрев другу прямо в глаза, кузнец вымолвил: — Понимаешь… я влюбился.

Лукойо выпучил глаза.

— Но вообще-то от этого не умирают.

— Нет, не умирают, — согласился Огерн. — Но та, в которую я влюблен, богиня, улинка.

Лукойо не сводил с друга широко раскрытых глаз.

— О Огерн! — вырвался у него вздох боли и страдания.

— Да, — грустно кивнул Огерн. — Поклоняться богине, дарить ей свою преданность — это одно дело, но влюбиться…

— И что же ты собираешься делать? — прошептал Лукойо.

— Я разыщу ее, — решительно выпрямился Огерн, тяжело поднялся на ноги. — Я разыщу ее вновь или погибну. И если встречи с ней мне суждены только в моих снах, то я погружусь во сны. Она молила меня искать ее в моем внутреннем мире.

— В твоем внутреннем мире? — нахмурился Лукойо. — Но как же ты сделаешь это?

— Так, как это делают шаманы. Я много раз говорил с целителями нашего клана и знаю, что они погружаются в сон и путешествуют далеко-далеко, в то время как тела их неподвижны. Я буду сидеть здесь, пока не усну и пока не воскрешу тот сон наяву, потому что знаю — ясно, так ясно, как никогда ничего не знал прежде, — что я должен либо найти ее, либо умереть.

Лукойо задумался. Пожалуй, не было нужды напоминать Огерну о том, что они могут умереть так или иначе. Да, наверное, лучше умереть в этой пещере, чем где бы то ни было еще от голода и жажды — да, лучше здесь, чем в пасти мантикора. Умереть, не зная, что умираешь… Наверное, и это лучше, чем умирать, понимая, что умрешь, пытаясь из последних сил спасти друга.

— Тогда усни, Огерн. Пусть потом ты снова проснешься, но сейчас усни, если можешь.

— Усну… иначе мое тело навеки высохнет в этой пещере.

Огерн закрыл глаза, откинулся назад, прислонился спиной к стене… На самом деле ему казалось, что если он не отыщет богиню, то предпочтет смерть тому, чтобы лицом к лицу встретиться с жизнью, лишенной Рил, лишенной Рахани, с жизнью, в которой ему придется смириться с тем, что Улаган опустошает мир и подвергает человечество изощренным пыткам, испытывая при этом мстительную радость.

Лукойо смотрел на бесстрастное лицо товарища, такое же застывшее, как каменная стена у Огерна за спиной. Пожалуй, такое лицо ему все же нравилось больше, чем лицо, искаженное муками тоски и боли.

Глаза Огерна открылись, и Лукойо чуть не отпрыгнул назад от испуга — настолько это вышло неожиданно.

— Что-то… мало же ты поспал!

— Я не там, где надо. — И Огерн поднялся.

Лукойо выпучил глаза.

— Откуда ты знаешь?

— Откуда — не знаю, но знаю точно. — Огерн шагнул к выходу из пещеры, вышел, сделал еще несколько шагов, остановился и помотал головой. — Нет, не сюда, — сказал он. — Нет, еще дальше ушел. — Он вернулся, направился в сторону коридора, на этот раз немного углубился в него, снова сел и снова покачал головой. — Нет, не здесь.

Снова встал, ушел по коридору еще дальше, сел, встал, снова пошел вперед. У Лукойо сердце ушло в пятки, но он пошел за другом в недра пещеры.

И вдруг коридор кончился.

Оказалось, что за коридором — новая пещера, вернее, не пещера, а полость, занимавшая, наверное, всю внутренность гигантской скалы. С высоты, проникая сквозь трещины в камне, сюда забирались лучи солнечного света, отчего в пещере варил красноватый сумрак. Тут было на удивление чисто. Лукойо с трудом верилось, что до сих пор ни один зверь не додумался устроить себе тут логово, но, похоже, именно так и было.

Огерн же то и дело усаживался то тут, то там, вставал, качал головой, шел к другому месту и снова садился. Наконец, после десятка таких попыток он уселся у стены, прислонился к ней, закрыл глаза и замер, только грудь его вздымалась медленно и ровно. Лукойо встревожился. Он опустился на колени около кузнеца и стал пристально всматриваться в лицо товарища. Прошло немного времени, и он заметил, что Огерн перестал дышать… о нет, наверное, виной тому было всего лишь его воображение! — полуэльфу показалось, будто бы и руки, и грудь, и лицо Огерна как бы затвердели, одеревенели. Лукойо долго сидел около друга, чувствуя, как нарастает тревога, уверяя себя в том, что Огерн не сможет просто так умереть, сидя здесь. В конце концов полуэльф не выдержал — протянул руку и коснулся руки друга. Тревога его переросла в страх. На ощупь рука Огерна действительно оказалась деревянной!

А для Огерна все было по-другому. Он сидел не двигаясь и думал обо всем пережитом. Он позволит своей тоске скопиться в душе, переполнить ее, опустошить и понял, что до сих пор скорбит о Рил. Огерн не помнил, закрыл ли он глаза — красноватый полумрак пещеры стал гуще, плотнее и превратился в туман. Огерна ужасно расстроило то, что богиня не появилась, но он твердо решил, что не тронется с места, пока вновь не увидит ее. Его охватило ощущение нестерпимой жажды, однако от пола пещеры исходила невиданная сила. Она наполнила Огерна, и жажда отступила. Отступил и голод. Ему казалось, будто бы он стал невесомым, что он повис в красноватом тумане, и все его чувства заменило одно — чувство ожидания, что-то должно произойти, хотя он и не понимал, что именно.

А потом он услышал бой барабанов.

Сначала до Огерна донесся один сдвоенный удар — тягучий, тяжелый, потом второй — громче, чем первый. Он подумал, что, наверное, это ему послышалось, но двойные удары следовали один за другим, с небольшими промежутками, они звучали все ближе и ближе и в конце концов наполнили грохотом и самого Огерна, и весь мир вокруг него. Объятый внезапной тревогой, он понял, что надвигается что-то ужасное. Медленно встав на ноги, Огерн приготовился к схватке, он уже не сомневался, что слышит вовсе не барабанный бой, а чью-то тяжелую поступь — поступь охромевшего великана, шагавшего медленно и тяжко.

Туман рассеялся, и появилась громадная, чудовищная фигура. Страшилище напоминало человека, столь же громадного в ширину, как и в высоту. Ножищи чудища были размером с колонны, ручищи дыбились громадными мускулами. Получеловек-полурысь стоял перед Огерном и глядел на него большущими глазами с продолговатыми зрачками, оскалив клыкастую пасть. В руке чудовище сжимало боевую дубинку, утыканную острыми шипами. Великан занес ее над головой, намереваясь вколотить Огерна в землю. Клыкастая пасть распахнулась и издала злобное рычание.

В последнее мгновение Огерн успел отпрыгнуть в сторону. Громадная дубина угодила в то самое место, где он только что стоял. Кузнец молниеносно бросился к чудовищу, ухватился за рукоять дубинки, повиснув на ней всей тяжестью, потянул изо всех сил на себя. Чудовище злобно взревело, дернуло дубинку, но она не поддалась. От рывка Огерна тряхнуло, но он не разжал рук. Великан яростно взвыл, расставил ноги и снова рванул дубинку вверх, но Огерн держался крепко. Его оторвало от пола и опустило. Мышцы кузнеца напряглись, вены были готовы лопнуть. Отчаянно рыча, страшилище отпустило одну руку, а другой нанесло Огерну страшный удар — царапнуло громадным когтем от плеча до бедра. Кузнец застонал от боли, но крепко сжал зубы. Он чувствовал, как из раны хлещет кровь, но решил, что не отпустит дубинку, пока жив. Огерн снова, еще сильнее, чем раньше, потянул дубинку к себе и… великан выпустил свое оружие из рук. Чудовище разочарованно застонало и исчезло в тумане. Его тяжелые шаги, похожие на сдвоенные удары огромного барабана, постепенно затихли вдалеке.

Огерн стоял, опираясь на дубинку. Он тяжело дышал, из раны струилась кровь. Ему не верилось, что он еще жив, не верилось, что он смог отобрать у великана оружие, но меньше всего ему верилось в то, что он еще дышит, хотя из раны непрерывным потоком хлещет кровь. В полной растерянности кузнец поднял дубинку, чтобы понять, есть ли у него еще хоть капля силы, и, к его изумлению, дубинка легко оторвалась от пола, словно была не тяжелее древесного листа.

И вдруг… дубинка как бы выпрыгнула из рук Огерна, описала полукруг и потянула кузнеца за собой. Несколько мгновений Огерн стоял и пытался сообразить, как ему быть. Чудовище наверняка было из тех, которые преграждают смертным дорогу к богам. Раз так, не укажет ли дубинка Огерну дорогу к богине? Огерн медленно зашагал туда, куда тащила его дубинка. А она все сильнее и сильнее несла кузнеца вперед, заставляя ускорить шаг. Огерн уже бежал. Вскоре он начал уставать, однако крепко держался за дубинку, старясь приноровить бег к барабанному бою, который вновь слышался со всех сторон и вновь напомнил поступь хромого великана. Огерн бежал и страшился новой встречи. Наверняка навстречу ему шагал другой великан — и наверняка страшнее первого.

И вот он появился, раздвигая плечами клубы тумана — чудовище с удлиненной, вытянутой птичьей головой. То была голова стервятника с длинным крючковатым клювом и большими, круглыми, безумными глазами. Страшилище ростом было вдвое выше человека и казалось сплетенным из веревок. У него даже не было суставов — только одна деревянная нога, заканчивающаяся боевым топором, и еще — деревянная рука, на конце которой на цепочке висело ядро, утыканное острыми шипами.

Клюв чудовища раскрылся, оттуда вырвался оглушительно громкий клекот — страшилище бросило вызов маленькому, слабому смертному, осмелившемуся ступить на дорогу, ведущую к богине. А потом — потом оно бросилось на Огерна.

Огерн размахнулся дубинкой, но она лишь беспомощно клацнула по шипастому ядру. А потом ножища — топор выбила из руки Огерна дубинку, ядро описало короткую зловещую дугу и с треском ударило кузнеца по голове. Огерн закачался, отступил, в глазах поплыл красноватый туман. Он чувствовал, что железные шипы пробили ему голову, и думал только одно: «Я мертв. Голова моя пробита. Я наверняка мертв».

Но, был Огерн мертв или не был, он продолжал двигаться, и ему даже удалось занести над головой дубинку как раз в то самое мгновение, когда ядро вновь устремилось к нему. Огерн запрокинулся назад, чувствуя, как какая-то неведомая сила льется в него из непонятного источника, делает его руки и ноги могучими и крепкими. Шипастая дубинка ударилась о колючее ядро. Посыпались искры. От искр загорелось дерево — деревянная рука и нога страшилища. Чудовище раскрыло клюв и страшно закричало.

Огерн понял, что может победить. Он снова размахнулся и ударил по объятой пламенем руке великана. Ядро выпало, отлетело в сторону, ударилось о каменную стену. Страшилище развернулось и, прихрамывая, убежало прочь, яростно и испуганно крича. Красноватый туман объял убегавшее чудовище, охладил, утихомирил, спрятал… и Огерн снова остался один-одинешенек. Он задыхался, с пробитой макушки на лицо стекали ручейки крови. Победа изумила его. Он не уставал поражаться тому, что еще жив — жив при том, что думал, что умер, — ведь его тело ни за что в жизни не смогло бы вынести таких ран!

Но если он был мертв, значит, находился в загробном мире, и потому мог терять сколько угодно крови, ведь призраку она ни к чему. Огерн медленно поднял дубинку и вытянул ее перед собой. Дубинка сама по себе повернулась. Повинуясь ей, повернулся и Огерн. Наконец дубинка выбрала направление и потянула кузнеца вперед. Шаг за шагом Огерн снова тронулся в путь — все быстрее и быстрее. Он снова бежал под бой невидимых барабанов.

Барабанный бой приближался, становясь все громче и громче. Вот к нему присоединился странный, царапающий звук. Из тумана выкатился громадный шар на куриных ногах, которые при каждом обороте шара вставали на землю и чиркали по ней.

Огерн остановился, выпрямился, приготовил к схватке дубинку. Шар катился к нему, вертясь все быстрее и быстрее, — огромный, лиловый. Казалось, чудовище не видит Огерна. Оно было все ближе, ближе — этот чудовищных размеров шар, покрытый вспухшими венами. Обнаженная шаровидная масса плоти катилась на Огерна. В последнее мгновение кузнец отскочил в сторону, и шар прокатился мимо, но тут же остановился и покатился обратно, чуть медленнее. Шар катился прямо на Огерна, на его поверхности появилась трубка — она вытянулась, конец ее расширился, стал размером с голову Огерна. Еще мгновение — и на конце трубки появились пухлые, влажные губы, а за ними — острые зубы, напоминавшие две пилы.

Шар крутанулся и рванулся к Огерну. Тот отпрыгнул назад, размахнулся дубинкой снизу и ткнул ее шипами прямо чудищу в зубы. Зубы дернулись вправо, влево и перепилили дубинку почти пополам. Огерн в страхе рванул дубинку на себя, но мерзкий шар откатывался с такой силой, что кузнец не сумел выдернуть ее из клыкастой пасти. Шар перевернулся, выставил когтистые куриные лапы и одной из них вцепился в живот Огерна. Огерн закричал от боли, выпустил дубинку, покачнулся, попятился, но, не удержавшись на ногах, упал.

Рукоять дубинки исчезла между скрежещущими зубами. Губы потянулись к Огерну и, чавкая, принялись пожирать его внутренности. Потом губы оторвались от жертвы, снова появились клыки и начали раздирать Огерна на части. Клыки убрались, и снова за дело принялись чавкающие губы. Вдруг у измученного Огерна возникла странная мысль, и он ни с того ни с сего протянул руку и, прикоснувшись к одной из губ кончиками пальцев, погладил ее, потом погладил вторую… Невероятно, но губы дрогнули, и клыки исчезли, словно их и не было вовсе. Огерн продолжал поглаживать губы чудовища. Силы покидали его, но теперь чудовище принялось залечивать раны кузнеца весьма своеобразным способом: оно выпивало из них кровь, но нежно, бережно, и Огерн совсем не чувствовал боли. Он потерял сознание и погрузился в красноватый туман. Смерть пришла словно отдохновение. Огерн понимал, что отдал все, что только было в нем — всю кровь, всю суть, он понимал, что теперь ему не придется увидеть мир под властью Улагана — мир опустошенный, нищий и лишенный всякой любви.

Прошло бесконечно долгое время, и Огерну показалось, будто бы он чувствует, как его тело восстанавливается, будто бы кто-то укладывал в него сожранные чудовищем внутренности. Прикосновения были нежны и приятны. Наконец Огерн ощутил, что снова цел и здоров. Зрение его прояснилось, и он увидел женщину, склонившуюся над ним и разглаживающую последние рубцы от ран.

То была она. Женщина-улинка, которую Огерн видел во сне. Она встала — удивительно, но она не казалась выше его, и поманила Огерна к себе. Он рывком вскочил на ноги, сделал первый робкий, неловкий шаг…

Слишком неловкий… Не желая отрывать глаз от красавицы, Огерн все-таки опустил взгляд и увидел…

Шерсть.

Он весь зарос шерстью. Ноги его стали короткими и кривыми. Огерн поднял руки — они превратились в когтистые лапы. В ужасе кузнец понял: богиня превратила его в медведя!

И все же она звала его, загадочно улыбаясь. Огерн ощутил невероятный прилив желания, он рванулся к богине и, быстро поняв, что на четырех лапах сумеет передвигаться быстрее, опустился на все четыре и побежал за Рахани. А она убегала от него, она летела и смеялась из тумана, и вскоре туман поглотил ее. Огерн-медведь обиженно взревел и помчался вперед галопом. Он бежал и бежал до тех пор, пока туман снова не развеялся. Перед ним стояла богиня. Она улыбалась, стоя под громадным деревом — деревом величиной с целый мир. Богиня принялась взбираться по дереву, продолжая подманивать Огерна. Огерн-медведь испуганно зарычал, боясь, что богиня покинет его. Он ударил по стволу дерева когтями, потом вонзил их в кору и полез следом за богиней вверх. Это у него выходило так ловко, словно он шагал по ровной земле. Красные облака, потом розовые, потом белые — ствол дерева сужался, и в конце концов стал совсем тонким — медведь уже еле полз по нему. Он начал уставать, каждое движение давалось ему с трудом, но богиня все манила и манила его за собой, и он шел за ней, пока его со всех сторон не окутала белая мгла, пока он не ощутил под ногами твердую почву. Силуэт богини, светясь, проступал сквозь белесую мглу. Огерн пошел к ней, не думая о том, что может оступиться, упасть — он ведь не знал даже, по чему ступает. В конце концов туман снова испарился, и Огерн-медведь увидел прекрасный замок.

Огерн шагнул в двери и почувствовал под собой человеческие ноги — свои ноги! Пол был теплый. Он посмотрел прямо перед собой и увидел коридор со множеством арок. Взглянул на свои руки — они тоже вернулись к нему. Опустил глаза — и тело вернулось, вот только он был обнажен. Он хотел остановиться и осмотреть себя внимательнее — на нем не было ни царапины! Но впереди зазвучал голос богини. Ее песня отозвалась волнующим аккордом в душе Огерна, позвала его вперед. Тяжело дыша, он зашагал по коридору. Раздвинув благоухающие розовые занавески, он вошел в большую комнату с круглыми сводами. От пола до потолка комната была затянута розовым атласом. На полу лежали горы подушек, а в середине стояла она. Она манила к себе Огерна, и ее прозрачные одежды развевались, раздуваемые невидимым ветерком.

— Лиши меня моих одежд, — выдохнула богиня, — потому что из-за них я не вижу тебя.

И Огерн подошел к ней и одну за одной снял с нее прозрачные накидки. Она, излучая мягкое сияние, обвила шею Огерна руками, а он упал на колени — он наконец добрался до своей богини. Она опустилась на колени рядом с ним, и Огерн отдал ей все свое поклонение, всю нежность, всю страсть. А она отдавала ему столько же, сколько получала, и даже еще больше. Огерну казалось, будто он погрузился в лишенное формы и времени море обнаженного чувства — он осознавал только непроходящий восторг, и ему хотелось, чтобы этот восторг никогда не кончался.

Глава 28

— Я должен идти, — прошептал Огерн и хотел было встать, но изящная рука удержала его, оказавшись удивительно сильной.

— Что? — оскорбилась Рахани. — Ты отведал моих прелестей, а теперь собираешься покинуть меня? Уверяю тебя, не стоит так обижать богиню!

— Я бы никогда тебя не покинул! — пылко воскликнул Огерн. — Ты всегда будешь жить в моих мыслях, в моем сердце, мне противно даже думать о расставании с тобой! И если бы мне снова пришлось пережить те страшные муки, которым подвергли меня твои стражи, я бы снова пришел к тебе!

Богиня рассмеялась, и смех ее был подобен звону колокольчиков на ветру. Убрав руку, она сказала:

— Храбрые слова, о кузнец! Но если ты говоришь правду, то тебе не должно хотеться уходить от меня.

— Мне и не хочется, — заверил Рахани Огерн. — Но я дал слово — пусть даже я не произнес клятвы вслух. Я тревожусь о моем друге Лукойо, который охраняет мое тело, если оно до сих пор в пещере.

— В пещере, — кивнула Рахани. — Здесь же находится твое сонное тело — ну, не то чтобы совсем сонное… ну да ладно, назовем его так. Ты погружен в шаманское видение, Огерн, ты стал шаманом, моим шаманом, ты единственный благословен быть со мной!

— О, воистину это благословение! — пылко воскликнул Огерн, протянул руку и осторожно коснулся Рахани, все еще не в силах поверить, что она настоящая, что он добрался до нее, что она позволит ему ласкать себя.

А она снова рассмеялась.

— Ты очень дерзок, о кузнец, но знай же, что твоя дерзость вознаграждена, ибо и мне сладостны твои объятия, хотя другие улины сочли бы это извращением. Однако благословен ты не только тем, что я дарю тебе мои ласки, ты благословен в том, что ты обретаешь знания, и в том, какому делу тебе суждено посвятить свою жизнь.

Огерн задумался. О Чем она говорит?

— Не волнуйся ни о чем, — предупредила богиня. — Я могу читать твои мысли. Разве я не богиня?

— Нет — так говорил Манал… — Огерн зарделся. — То есть Ломаллин.

Рахани не обиделась — в глазах ее вспыхнули огоньки одобрения.

— Это верно, кузнец, никакая я не богиня, я просто-напросто женщина-улинка. Однако улины могущественны и по сравнению со многими смертными действительно боги. Ты не боишься меня?

— Побаиваюсь, — признался Огерн. — Но мой страх отступает перед желанием.

— Только лишь желанием? — Рахани склонила голову к плечу и с любопытством посмотрела в глаза Огерна.

— О, я люблю тебя, и ты знаешь это! — вскричал Огерн. — Хотя это так дерзко — чтобы смертный любил улинку, но все же… почему-то мне кажется, что одной любви мало для того, чтобы побороть страх.

— Верно, но любовь говорит тебе, что страх твой напрасен, — кивнула богиня. — Ты честный человек. Ты даже не представляешь, как мало на свете таких, как ты.

— Я всего лишь кузнец и воин лесного племени! И еще я тревожусь за друга, который остался среди живых!

— Не тревожься, — успокоила Огерна Рахани. — С твоим другом и с твоим телом ничего не случится в пещере, потому что она под моей защитой. Мое волшебство охраняет ее так, что ее не видят и не могут учуять ни чудовища, ни ульгарды, которые управляют ими, так что пусть сердце твое успокоится и разум отдохнет. — Полуприкрыв глаза, она откинулась на спину, ее улыбка стала призывной. — Иди ко мне, — позвала Рахани, — если у тебя есть еще силы.

Силы у Огерна были. Но когда они вновь задышали медленнее, когда Рахани стала водить кончиком пальца по груди Огерна, от чего он снова ощутил прилив желания, богиня сказала:

— Для тебя я не такая уж богиня, какой могла бы быть для любого другого человека.

— Нет, — честно ответил Огерн. — Если бы я действительно верил в то, что ты богиня, я бы никогда не осмелился коснуться тебя.

— Не говоря уже про все остальное, — улыбнулась Рахани. — Зачем бы ты мне тогда понадобился!

— Я на все готов ради тебя! — воскликнул Огерн и, перевернувшись на бок, подпер голову рукой.

— Храбро сказано, — похвалила Рахани. — Но мне нужно, чтобы бы убил Улагана.

Она умолкла, ожидая ответа. Огерн окаменел от страха. Когда минуло несколько мгновений, он выдохнул:

— Если ты желаешь этого, я употребляю к тому все свои силы, но как же я могу одолеть улина?

— Одолеть его ты не можешь, — откровенно призналась Рахани. — Но ты можешь привести его к гибели — знай, о кузнец, что не только Ломаллин и Рахани остались в живых из тех, кто дрался с Маркоблином, но и другие улины, хотя их осталось и немного. Некоторые из них будут рады поквитаться с Улаганом.

И Рахани рассказала Огерну о сумерках улинов.

После того, как закончилась улинская война, Ломаллин пытался собрать вместе всех тех улинов, кому противны были жестокость и богохульство Улагана, он старался убедить их держаться в единстве и продолжать защищать людей. Недочеловеки, созданные Аграпаксом, остались рядом с Ломаллином и стали совершенными воинами, готовыми по первому приказу отправиться в бой с любым врагом и, если надо, погибнуть. Но зная, как они беспомощны во всем, зная, что они способны лишь выполнять точные указания, Ломаллин нашел для них другое дело: он отправил их строить укрепления, предназначенные для защиты людей и других юных рас от хищных тварей Улагана.

— Стало быть, есть и другие улины, которые могут драться с Улаганом ради спасения моих сородичей? — уточнил Огерн.

— Другие улины есть, — уклончиво ответила Рахани.

Огерн нахмурился.

— Но они не станут драться?

Рахани вздохнула.

— Когда война закончилась, улинов осталось так мало, что драться друг с другом они могут только с единственной целью — истребить свой род до основания. Именно по этой причине Ломаллин и искал людей сильных и мужественных, которые могли бы повести свой народ на битву с ордами Улагана.

— Таких, как я, — прошептал Огерн.

— Таких, как ты, — подтвердила Рахани. — Хотя тебе встретятся и другие, когда вы пойдете на Куру. Одного-двоих ты уже знаешь.

Огерну показалось, что Рахани говорит о Дариаде.

— Так Ломаллин поэтому жил среди людей, преобразившись? Для того, чтобы найти их, кто мог бы выступить на его стороне?

— Верно, — кивнула улинка. — Но еще больше он этим занимался потому, что он очень добр — его сердце не могло вынести вида тех страданий, на которые своим злым колдовством обрек человечество Улаган.

— Неужели Багряный мог и против этого возражать?!

— Возражал, и еще как! Ты до сих пор не постигаешь всей глубины ненависти Улагана! Когда-то он был последователем Маркоблина, но потом, став вождем, он во всем обошел своего учителя, а особенно в жестокости и злобе. На доброту Ломаллина он ответил тем, что стал похожим на Маркоблина и превзошел его. Он обманул Аграпакса, хитростью вынудил того создать целый сонм ужасных чудовищ и не уходил, пока работа не была завершена. Потом Улаган принялся сам творить страшилищ и скрещивать их с живыми созданиями. — Лицо Рахани исказилось гневом и отвращением.

Огерну стало страшновато. Он с трудом удержался, чтобы не отодвинуться от Рахани.

— Улаган с упоенной жестокостью производил на свет чудовищ, скрещивая людей с животными, — продолжала рассказ улинка. — Он не гнушался ни изнасилованиями, ни колдовскими заклятиями, когда резал и кроил по-своему создания Творца, из-за этого я и решила трудиться среди людей так, как трудился Ломаллин, — я не могла спокойно взирать на те чудовищные преступления, которые творил Улаган с людскими женщинами и женщинами других рас.

— Ну а что же стало с остальными улинами?

— Те немногие, которые уцелели в войне, все еще живы, — отвечала Рахани. — Но и защитник людей, и человеконенавистник уподобились Аграпаксу в том, что уединились, кто где, и получают от жизни столько радостей, сколько могут. Они не подвергают себя опасности и отказываются вмешиваться в ссору между Ломаллином и Улаганом. Время от времени эти одинокие улины берут к себе людей — одного-другого — ради развлечения, как слуг и работников. Некоторые провозгласили себя богами — и это нетрудно, потому что люди нас таковыми и считают. В честь таких улинов созданы культы, и они пользуются трудом и поклонением людей. У этих улинов точно так же, как у Ломаллина, Улагана и у меня, достаточно могущества, и они могли бы вмешиваться в людские дела, но они предпочитают презирать людей и завидовать им.

«Улины завидуют людям? Ревность, зависть — при чем тут они?» — удивился было Огерн, но потом вспомнил, что люди, как более молодая раса, как бы заняли место улинов.

Он, вероятно, тоже занял чужое место сейчас? Огерн лежал и гадал, сколько улинов возжаждало бы разобрать его на части или подвергнуть неописуемым мукам хотя бы только за то, что он дерзнул приблизиться к Рахани.

— Но… — вымолвил кузнец, — ты все-таки решилась трудиться среди людей?

— Да, я пошла за тобой и привела тебя сюда. — Улинка смотрела на Огерна ленивым, чуть сонным взглядом. — У меня есть для тебя задания, Огерн.

— Я их выполню, — не задумываясь, выпалил Огерн. — Но скажи, неужели только ты одна изо всех улинов и приходишь к людям?

— Да, хотя я преображаюсь редко. Улагану очень легко заметить меня и помериться со мной силами. Тогда моя жизнь зависела бы от милосердия твоих сородичей, а некоторые из них совсем не милосердны.

Лицо Рахани на мгновение помрачнело, но тут же прояснилось. Огерн осторожно проговорил:

— Значит, ты действительно одинока.

— Нет, пока у меня есть ты. — Рахани сжала руку Огерна и улыбнулась. — Ты рассказал мне о смерти Ломаллина. Знай же, о кузнец, что смерть лишила его только тела. Дух же его продолжает жить среди нас — о, не надо так удивляться! Даже ваш род время от времени оставляет на земле призраков, и уж конечно, любой улин, если только ему вконец не прискучило его существование, поступил бы так. Ломаллин должен еще существовать, потому что труды его не завершены, и хотя его дух не может делать ничего руками, теперь он стал гораздо сильнее, ибо его не удерживает бренная плоть.

Огерн широко раскрыл глаза.

— Так вот каков смысл легенды!

— Смысл именно таков, — подтвердила Рахани. — И Улаган об этом хорошо знал.

— Значит, если он осмелился убить Зеленого…

— То был слишком уверен в своей победе, — кивнула Рахани. — И все же многое еще предстоит сделать руками. Сила Ломаллина может схватиться с силой Улагана, но юные расы должны сами сразиться с чудовищами Багряного.

Огерн вскочил:

— Я должен идти! Я должен собрать войска, я должен…

— Ты должен учиться, — остановила Огерна богиня и прикоснулась к нему. — Пока ты не можешь сразиться с Улаганом, пока у тебя нет никакой возможности одолеть его. Тебе нужно научиться магии, чтобы уметь сражаться и руками, и волшебством.

Огерн почувствовал, как в его душе зарождается отчаяние.

— Но как же я сумею научиться всему этому, если учиться надо так быстро!

— Я научу тебя. — Прикосновение богини стало более требовательным. — Но сначала я желаю, чтобы ты отблагодарил меня. Давным-давно меня никто не почитал, как положено почитать богиню.

И Огерн уплатил положенную цену за свое обучение — или, наоборот, получил вознаграждение за то, что так старательно учился. Если то была плата — он был рад платить ее, а если то было вознаграждение, он им наслаждался. Он учился старательно и трудолюбиво. Рахани научила его впадать в сон внутри сна, показала ему богатства царства духов, простиравшегося во все стороны рядом с Огерном с тех самых пор, как он появился на свет, но остававшегося невидимым. Он видел лики дыма и ветра, слышал голос скал и деревьев, касался очертаний духов земли. Рахани познакомила всех этих духов с Огерном, научила словам, которыми можно было их вызвать, и не только их, но и тех, кто от них зависел, если бы Огерну понадобилась помощь. Еще Рахани показала Огерну злых духов и дала ему власть над ними, за исключением немногих, которые были слишком могущественны. Потом Рахани научила Огерна тому, как призывать добрых духов, как просить их сплести сети, в которые могли попасться злые духи, но основой этих сетей всегда был сам Огерн. Рахани рассказала Огерну обо всех растениях, обо всех животных ядах и о противоядиях. Она научила Огерна песням, и танцам, и игре на музыкальных инструментах, с помощью которых можно было прогонять злых духов, а добрых призывать и ублажать. Рахани превратила царство духов в родной дом для Огерна, но время от времени во всех видениях Огерну попадался на глаза седой бородатый старик в черных одеждах, с резным посохом. Несколько раз он бросал на Огерна яростный, злобный взгляд, а потом исчезал в тумане, но Рахани не говорила Огерну, кто это, отвечала только, что в свое время он все узнает.

Наконец Рахани познакомила Огерна с духами железа, меди и олова — теми самыми, кому он пел песнопения столько лет, будучи кузнецом. Они могли быть поистине ужасными, но от природы были очень добры и приветствовали Огерна, как старого друга.

И когда дневные труды были завершены, Рахани неизменно приглашала Огерна в свою опочивальню, где его ожидали труды куда более приятные.

И когда в конце концов Рахани вывела Огерна под ночные небеса и попросила его начать борьбу с Улаганом, в душе у них обоих, кроме любви, было еще и глубокое уважение друг к Другу.

— Но как мне упросить одиноких улинов выступить против Улагана? — спросил Огерн.

— Это мое дело, — ответила ему Рахани. — Ты же должен собрать людские племена и повести их на город Куру, дабы перебить воинов этого ужасного логова.

— Если ты дашь мне такой приказ, я исполню его, — с поклоном проговорил Огерн. — Но когда я сделаю это, могу ли я вернуться к тебе?

Рахани ответила ему мягкой улыбкой и прижалась к нему.

— Теперь ты знаешь, как путешествовать по царству духов, Огерн. В виде духа ты всегда можешь прийти ко мне.

Огерну стало грустно и тоскливо. Он ведь не об этом спрашивал Рахани. Правда, она сказала ему только о том, что он может делать, но ни слова не сказала о том, чего он делать не может. Значит, еще оставалась надежда.

И еще Рахани сказала Огерну:

— Не печалься, о кузнец, хотя я и говорю тебе, что мы не увидимся до тех пор, пока не будет сражен Улаган, я всегда буду с тобой. Вот здесь. — И она коснулась рукой его груди в том месте, где билось сердце.

А потом она поцеловала его долгим прощальным поцелуем, отвернулась и исчезла в дымке. А дымка обернула Огерна, окутала ароматом, испускаемым Рахани, облила невидимыми потоками, в которых Огерну почувствовались прикосновения рук любимой, а потом дымка сгустилась, и шамана окутал туман, пронзив его с ног до головы ледяным холодом. Огерна заколотило в ознобе. Он заморгал, пытаясь стряхнуть пелену с глаз, и туман рассеялся. Огерн снова взглянул на небо и увидел потолок пещеры, сквозь щели которого пробивались призрачные лунные лучи. Нет, все же, наверное, то было небо, ведь по нему летели падучие звезды! Огерн проследил взглядом за их полетом и увидел, что на самом деле это искры, взлетающие от небольшого костра, отблески которого плясали на усталом лице с остроконечными ушами. Огерн понял, что вернулся в мир живых людей — мужчин и женщин. И хотя он сам не понимал, откуда у него такая уверенность, но Огерн знал, что Ломаллин в конце концов восторжествует, хотя битва предстоит тяжелая, очень тяжелая.

Более того, еще он понимал теперь очень многое о самом себе: понимал, что Рахани по-своему всегда будет с ним, но не только она, но и его жена Рил, которую он взял в свое сердце и откуда она не уйдет никогда — улыбающаяся, уверяющая его в том, что, если она не сможет позаботиться об Огерне, за нее это сделает другая. Теперь Огерн знал, почему так часто бывал мрачен, и еще знал, что больше никогда таким не будет.

Он посмотрел на Лукойо и встретился с ним взглядом. Как отощал бедный полуэльф! Огерн пошевелился и поразился тому, как затекло все его тело, но стоило ему протянуть руку к полуэльфу, как он почувствовал, что это ему только показалось.

— Спасибо тебе, Лукойо! — хрипло проговорил Огерн, потому что горло у него жутко пересохло.

Но Лукойо так обрадовался хриплому голосу друга! Он радостно вскрикнул, вскочил, бросился к Огерну, обнял его за плечи.

— Ты живой! — кричал полуэльф. — Огерн, а я так боялся, что ты умер и навеки превратился в статую! — Но радость Лукойо тут же сменилась гневом. — Тупица ты, дурак, ищущий собственной смерти! Тело твое похолодело, но еще холоднее твое сердце — оставил меня тут, знаешь, как страшно мне было? Ты ни пить, ни есть не хотел — чуть не уморил себя до смерти!

Огерн осмотрел себя, — да нет, он не похудел, и окоченевшие мышцы мало-помалу размягчаются. Он любовно улыбнулся товарищу.

— Просто не могу сказать, как я тебе благодарен за то, что ты сберег мое тело, пока я проходил испытания, Лукойо! Уверяю тебя, теперь со мной все будет в порядке.

Тут рядом с Лукойо появилась еще одна физиономия, и Огерн изумленно воскликнул:

— Гракхинокс! Но ты же должен был ждать нас вместе с бихару!

— Мы волновались, клайя и я. Вы все не возвращались, — пояснил дверг скрежещущим голосом. — Нам надо было убедиться, что вы живые.

— Вам? — уточнил Огерн, огляделся и вдруг услышал неторопливый, глухой лай у входа в пещеру.

Там стоял клайя, сжимая в руке копье.

— Он охранял нас, — объяснил Лукойо. — Правда, не сказать, чтобы мы в этом сильно нуждались: мантикоры и ламии сюда носа не совали, хотя клайя к этой пещере пришел по нашим следам.

Вид у Лукойо был непонимающий. Огерн улыбнулся.

— Это потому, — сказал он, — что богиня Рахани взяла нас под свою защиту. Она скрыла эту пещеру от глаз ульгарлов и погоняемых ими стай.

Клайя резко зашипел, дверг выпучил глаза, а Лукойо прищурился.

— Послушай, кузнец, а откуда ты знаешь об этом?

— Потому что она мне так сказала в моем видении, — ответил Огерн. — Она мне много чего сказала, Лукойо, и многому научила. Больше не называй меня кузнецом, потому что она сделала из меня шамана.

Дверг и клайя вскрикнули со страхом и восторгом, а Лукойо фыркнул:

— Когда ты со мной познакомился, ты назвался кузнецом и сказал, что останешься им для меня навсегда. Что же до того, что ты стал шаманом, ничего тут странного нет: ведь я видел, как легко тебе дается магия, как быстро ты перенимал заклинания Манало. — Глаза полуэльфа затуманились. — Да, ты шаман. Ты ведь теперь выучил магию богов?

— Не богов, а улинов, — поправил друга Огерн. — Они не боги. — Только теперь он сам понял, как это важно.

Лукойо продолжал смотреть на друга, прищурившись.

— И с какой же стати богиня тебя так одарила?

— С такой, что мне потребуется магия, чтобы выполнить то дело, которое она мне поручила.

— Вот как раз этого я и боялся, — вздохнул Лукойо. — Что же это за дело?

— Да то самое, которым мы уже занимаемся, — уверенно ответил Огерн. — Поход на Куру.

— Нет, тут должно быть что-то еще! — воскликнул полуэльф. — Не стала бы богиня превращать тебя в шамана только для того, чтобы ты совершил то, что подобает воину. Так что же еще?

— Это все, что требуется от нас, — упорствовал Огерн. — Остальное сделает сама богиня.

— То есть? — попытался выудить у него правду Лукойо. Происходящее нравилось ему все меньше и меньше.

Огерн вздохнул и покорился настойчивости друга.

— Вызовет на бой Улагана и победит Его-точно так же, как он победил Ломаллина.

Дверг испуганно вскрикнул, а клайя зарычал. Шерсть у него на загривке встала дыбом. А Лукойо вздрогнул, помолчал и проговорил:

— Да, как раз этого я и боялся. Что ж, о Оружие, Выкованное Самой Богиней, о Копье Рахани, скажи, что мы будем делать?

— Отдохнем несколько дней. — Огерн осторожно потянулся. — Ослаб я от этого сна. Сколько же я вот так просидел?

— Три недели, — сердито проворчал Лукойо. — Просто чудо, что у тебя суставы не заржавели и мышцы остались на костях!

— Ну а мне чудно, что ты не превратился в скелет! — воскликнул Огерн. — Прости, я пошутил. Прости, мой друг, я и не думал, что тебе будет так трудно из-за меня!

— Ладно, чего там, что было, то было, запиши за собой должок, — буркнул Лукойо и пожал плечами. — За то, что я еще живой, можешь поблагодарить клайя — это он охотился и хоть какую-то дичь приносил из пустыни, я‑то бы голову на отсечение отдал, что тут никто не живет. А за то, что мы с тобой не высохли, спасибо скажи Гракхиноксу — это он нашел источник под землей и раскопал его. Время от времени я тебе смачивал водой губы, и влага впитывалась в них — все боялся, что ты высохнешь прямо у меня на глазах.

Огерн не стал говорить товарищу, что куда больше ему помогла Рахани. Не сказал и о том, что во сне попал внутрь заклинания улинки и она своими чарами сохраняла его тело нетронутым до тех пор, пока оно Огерну снова не понадобилось. Он сказал — неуклюже, смущенно:

— Спасибо тебе, что нянчился со мной, лучник, — и вам, друзья, что не бросили нас в беде. Ну а теперь будем отдыхать и набираться сил.

— А потом? — пылко вглядываясь в глаза друга, спросил Лукойо.

— Потом, — отвечал Огерн, — мы пойдем и соберем всех до единого, готовых сражаться за Ломаллина, за жизнь юных рас. Соберем всех и наконец тронемся на Куру!

— И бросим вызов самому Улагану, — закончил за друга Лукойо и вздохнул. — Ну что же… По крайней мере хоть помру, пытаясь что-то сделать. Но только сначала жаркое надо до ума довести.

Пришел день — и они вышли из пещеры: человек, полуэльф, клайя и дверг. Они вышли и пошли по пустыне ночью, и дверг вел их от источника к источнику, а клайя разыскивал убежавших верблюдов… Вскоре все уже ехали верхом — все, кроме клайя, которого ни один верблюд на себе нести не желал. Они ехали по Песчаному морю, и, когда их силуэты показались там, где песок встречался с небом, бихару-дозорный издал тревожный крик.

Глава 29

Бихару бежали навстречу, грозно размахивая мечами, но Огерн замахал рукой, и вскоре путники были уже достаточно близко для того, чтобы кочевники могли рассмотреть их лица. Дариад радостно, но так, словно не верил своим глазам, вскричал:

— Огерн, ты жив! Лукойо! Клайя! Гракхинокс! Вы живы, вы не призраки!

Огерн натянул поводья и остановил верблюда рядом с Дариадом. Потрепав юношу по плечу, он улыбнулся:

— Да, мы живы.

— Но почему ты так удивлен, Дариад? — изумленно улыбнулся судья. — Ведь это ты же все уговаривал нас не покидать стоянку в этом пустынном месте только из-за того, что мудрец обещал, что они вернутся. — Обратившись к Огерну, судья добавил: — Только вера Дариада в обещание Манало удержала нас здесь.

Дариад покраснел и уставился в песок.

— О судья, но бихару всегда держат данное слово.

— И все же ты не верил, что я действительно вернусь? — усмехнулся Огерн. — Что же, тем больше я тебе благодарен, Дариад, за то, что ты сдержал свое обещание!

— Нас же ты уверял, что они вернутся, — возразил один из кочевников.

— И я знал, что так и будет! — мотнул головой Дариад. — Просто… просто я не совсем верил в то… что знал. Соплеменники Дариада расхохотались, и юноша обиженно вздернул голову. — Да что вы смеетесь? Ведь целый месяц прошел с тех пор, как мудрец увел их в Песчаное море!

— А где же мудрец? — поинтересовался судья. — Где Манало?

Огерн помрачнел.

— В этом, о бихару, вы сомневались не зря. Мудрец погиб.

Кочевники взволнованно зароптали, стали хмуриться и сокрушенно качать головами. А Дариад более пристально всмотрелся в глаза Огерна и сказал:

— что-то от него перешло в тебя, о кузнец. Что же?

Огерн изумленно смотрел на юношу. Затем он медленно ответил:

— Я ни о чем таком не знаю. Он меня многому научил, это верно, и эти знания спрятаны у меня в голове. А в сердце я храню его доброту, но не больше того.

— Но ты действительно переменился, — отметил судья.

— Все это верно, — подтвердил Огерн. — Я стал шаманом.

Все молчали. Только ветер шелестел одеждами бихару. И наверное, именно из-за этой тишины Огерн понял, как сильно изменился он в глазах бихару.

— Расскажи нам, как это случилось, — попросил наконец судья.

Огерн покачал головой.

— Рассказывать трудно — выйдет или слишком мало, или слишком много. Я искал видения и нашел его — так делают все шаманы. Что же до остального, то меня учили, и я учился.

Бихару принялись оживленно переговариваться друг с другом. Они были явно взволнованны и напуганы. Глядя на них, Огерн вдруг затосковал: он понимал, что больше никогда не сумеет быть просто другом среди друзей, что теперь ему суждена судьба того, к кому относятся с почтением, но кто живет как бы поодаль от других.

Да, другом среди друзей ему больше не быть — другом он оставался теперь только для Лукойо. И Огерн решил с этих пор сильнее, чем прежде, заботиться о полуэльфе.

— А зачем мы тебя ждали? — тихо спросил Дариад.

Бихару все, как один, обратили взгляды к юноше. От Огерна не укрылось, что за прошедший месяц Дариад приобрел огромное уважение сородичей — может быть, из-за того, что наотрез отказывался уйти и нарушить данное слово?

Но нет, уважение Дариад заслужил потому, что оказался в конце концов прав.

— Мы должны сразиться с Багряным, — просто ответил Огерн.

Бихару перевели глаза на Огерна. Было видно, как им всем стало страшно, но страх тут же сменился решимостью. Огерна потрясли твердость и мужество кочевников. Он понимал: прикажи он им пойти в логово дракона и принести ему драконью голову — бихару погибли бы, но сделали бы это.

Если бы приказал им он.

Впервые в жизни Огерн уразумел, с каким глубоким чувством другие люди впитывают сказанные им слова, как на них действует самое его присутствие. И еще он подумал о том, что, наверное, впервые в жизни его присутствие оказывало столь сильное влияние.

Дариад торжественно кивнул.

— Но почему мы должны сделать это?

— Потому что Песчаное море — дело рук Улагана, — отвечал Огерн. — Пока он жив, засуха будет продолжаться, а Песчаное море — становиться все шире. Если мы уничтожим Улагана, засуха прекратится, в пустыне появятся оазисы, а к тому времени, когда на свет появятся твои внуки, в пустыне станет достаточно влаги, чтобы она снова могла плодоносить. А если Улаган будет жить дальше, то вашим внукам придется бежать в другие земли.

— Значит, мы сделаем это, — твердо проговорил Дариад, и племя одобрительно взревело.

Огерн окинул бихару взглядом и улыбнулся.

— Но как мы можем уничтожить Улагана? — спросил Дариад. — Как человек может убить улина?

— Помните, что улины — не боги, — отвечал Огерн. — Никто из улинов — не бог. Они всего лишь другой народ, другая раса, более древняя, вы ведь сами мне так говорили.

— Это верно, — подтвердил судья, — но тем не менее они могущественны, они намного сильнее нас, недолговечных и хрупких.

— Как может смертный человек убить улина?

— Этим займутся другие улины, — пояснил судье Огерн. — Но для того чтобы обрести преимущество над Багряным, нужно сделать так, чтобы улинам достался один Улаган, без его приспешников. Нам предстоит уничтожить всех мерзких тварей, созданий Улагана, и ульгарлов, ими управляющих.

— А ульгарлы смертны? — спросил один из бихару.

— Смертны, — заверил его Огерн. — Они ведь наполовину люди, а даже улина можно убить. Раз так, значит, ульгарлов убить еще легче!

— Раз человек может это сделать, мы это сделаем! — возопили кочевники.

— Сделаем, — повторил Дариад, когда крик утих. — Но как?

— С помощью моего колдовства, — отозвался Огерн. — Я займусь этим, а вы пока, пожалуйста, сверните лагерь и нагрузите верблюдов. А потом мы отправимся на Куру!

Бихару радостно вскричали, развернулись и бегом бросились к шатрам.

— Что за колдовство? — встревоженно поинтересовался Лукойо.

— Это Зов, — ответил Огерн. — Когда Манало ходил по разным племенам, он всем дал знаки — когда эти люди увидят на небе знамения, они выступят на Куру.

— А как же они узнают, куда… ой, понял… — устыдившись, пробормотал Лукойо. — Манало, конечно, сказал им, куда идти.

— Кроме того, он наверняка рассказал им, какие трудности могут встретиться на их пути, — добавил Огерн. — Он научил меня заклинанию, с помощью которого я смогу явить разным племенам эти знаки, но на это уйдет некоторое время.

От стоянки бихару донеслись радостные крики.

— Что там такое? — встревоженно выпучил глаза дверг.

— Женщины, дети и старики, — ответил Лукойо. — Наверное, радуются тому, что наконец смогут покинуть это место.

Огерн кивнул.

— Покидать стоянки — это им не впервой.

С этими словами он спешился и принялся палкой, которой прежде погонял верблюда, чертить на песке какие-то знаки. Лукойо, нахмурив брови, наблюдал за другом. К нему тихонько подошли и встали рядом дверг и клайя.

Огерн покончил с рисованием и стал ходить между знаками, напевая. Песня его звучала все громче, становилась все мелодичнее, а движения — все более плавными, отточенными, и, наконец, он затанцевал. Затем танец замедлился, и Огерн завершил песню, неторопливо поворачиваясь на одном месте, поочередно устремляя поднятые руки к четырем сторонам света. А потом он вскричал и, тяжело дыша, упал на колени.

Лукойо подбежал к другу.

— Огерн! Что с тобой?

— Все… хорошо, — задыхаясь, отозвался Огерн. — Просто… магия… требует усилий… Лукойо. Это, наверное, почти как… бой.

— Ну отвоевался, так отдохни теперь.

Лукойо подал Огерну руку и помог ему подняться.

Огерн покачал головой.

— Дел полно, нет времени отдыхать. Как только бихару соберутся, надо выступать!

— Мы тоже пойдем, — заявил дверг. — Мы тут с клайя потолковали и решили, что сумеем вам лучше помочь, если поднимем против Куру свои народы.

Огерн недоверчиво смотрел на клайя.

— Да ведь твои сородичи растерзают тебя, а не они, так ульгарл, их погонщик!

Клайя пожал плечами и гортанным голосом проворчал:

— Может, и растерзают, но только жизнь моих сородичей — это все равно не жизнь. Если бы я знал, что мне не суждено познать дружбу, не суждено никогда обнять женщину, тогда бы я хотел умереть; Но лучше собрать хотя бы десяток таких, кто ненавидит ульгарла, и погибнуть в бою.

Огерн торжественно кивнул.

— Твои сородичи скорее всего все равно погибнут, ибо их бросят драться с нами в первых рядах. Что ж, иди, попробуй убедить их. Надеюсь увидеть тебя снова во главе войска.

— Я тоже на это надеюсь. — Клайя ухмыльнулся и стукнул шамана по плечу. — Только не прими меня за врага, Огерн!

— Правильная мысль. — Шаман снял со своей руки налокотник и надел его на лапу клайя. — Тебя я узнаю по этому налокотнику, даже если не увижу его глазами. Никогда не расставайся с ним.

— Не расстанусь, — пообещал клайя. — А уж я тебя снова непременно глазами увижу.

Он развернулся и потрусил прочь.

Огерн проводил его взволнованным взглядом.

— Хоть бы у него все получилось… — пробормотал он и обернулся к двергу. — Что ж, друг, я не могу отговаривать тебя, но, надеюсь, и с тобой встретимся вновь.

— Не сомневайся, — заверил Огерна дверг. — Но еще до того, как ты нас увидишь, ты нас почувствуешь — ну, не нас, так нашу работенку.

С этими словами дверг развел руками в стороны и начал вертеться на месте, все быстрее и быстрее, и в конце концов с головой ушел под землю.

Лукойо и Огерн стояли и смотрели на маленькую ямку на том месте, где только что стоял их товарищ. Наконец полуэльф вымолвил:

— Что это он такое сказал — как мы почувствуем их работу? Можно только молиться, чтобы он не имел в виду двергские мечи, которыми они нам проломят черепушки!

— Я так не думаю, — задумчиво проговорил Огерн. — Мы были с ним братьями по оружию, мы спасли его из плена, и он нам сколько раз помогал. Мы друзья, товарищи. Нет, он не может предать нас.

Лукойо немного успокоило то, что новый Огерн не стал всезнайкой. К ним подъехал на верблюде Дариад и сообщил:

— Женщины и дети отправятся в те края, где мы обычно останавливаемся на лето, а наши воины готовы к походу, Огерн! Скажи, в какую сторону мы пойдем?

— На северо-восток, — ответил шаман. — Там стоит город Куру!

Они шли несколько дней. Кочевники весело распевали, несказанно радуясь тому, что ушли от Песчаного моря. Но когда пустыня кончилась, когда отряд поехал по землям, густо поросшим растительностью, кочевники начали нервничать — похоже было, что вид чужих плодородных земель их пугает.

— Что это за зеленые стебли в полях вокруг нас, Огерн? — спросил шамана Дариад. — Не может быть, чтобы это была трава!

— Это все-таки трава, — ответил юноше Огерн. — Это побеги ячменя.

— Ячменя! Так вот откуда потом берутся его зерна!

Дариад с таким благоговейным восторгом смотрел на поля, словно находился в большом городе, рядом с домами впятеро выше себя.

Время от времени они замечали на полях людей, ухаживающих за посадками. Те поднимала головы и таращили глаза, изумленные видом верблюдов настолько же, насколько бихару — зрелищем ячменных полей. То тут, то там кто-то из крестьян вскакивал и пускался наутек.

— Они нас так боятся? — спросил Дариад.

— Наверное, — ответил Огерн, хотя думал, что все обстоит иначе.

Горизонт стал неровным, через некоторое время он вздыбился невысокими холмами, издали казавшимися лиловыми.

— Холмы? — сдвинул брови Дариад. — И не песчаные?

— Это и вправду холмы, — ответил Лукойо. — Почти целиком поросшие деревьями и травой.

— Я слыхал про деревья, — пробормотал Дариад, глядя на далекие холмы восхищенными глазами.

— Увидишь ты деревья, — мрачно проворчал Лукойо. — А за деревьями и еще кое-что — не обрадуешься.

Огерн согласно кивнул.

— По другую сторону этих холмов, Дариад, начинаются земли, которые жители Куру считают своими.

Дариад изумленно глянул на шамана. Лукойо понял, что юноше хочется спросить Огерна, откуда он это знает, но кочевник промолчал, и Лукойо одобрительно кивнул. Ведь Огерн в конце концов стал шаманом. Это не означало, что он знает все, это значило только, что, уж если он что-то знал, удивляться этому не следовало.

Но даже шаман не мог предвидеть того, что, когда отряд поедет по тропе между двумя холмами, ему встретится вооруженное войско в багряных кожаных доспехах.

Полководцы прокричали приказы. Войско дружно вскричало, воины опустили копья и бросились вперед.

Бихару обнажили мечи, но Огерн крикнул:

— Назад! Отступаем!

— Нет, Огерн! — возмутился судья. — Мы пришли, чтобы сражаться!

— Не здесь и не сейчас! — крикнул ему в ответ Огерн. — Человечеству мы не поможем, если погибнем до главной битвы! Драться сейчас рано: нас слишком мало. Отходим! — И, развернув верблюда, Огерн поднял руки и запел.

— Назад! — воскликнул Дариад, развернул верблюда и погнал его к холмам. — Так говорит шаман! Отступаем!

Бихару неохотно стали отступать, а Огерн поехал за ними, продолжая распевать и размахивать руками. А там, откуда отъезжал Огерн, оставались уходившие бихару, вернее, их подобия. В конце концов вместо каждого их кочевников осталось десять ему подобных.

— Кто они такие, Огерн? — прошептал Лукойо с вытаращенными глазами.

— Это иллюзии, ожившие сны, — ответил Огерн. — И все же они имеют достаточно плоти для того, чтобы немного задержать воинов-куруитов. Назад, да побыстрее! — И Огерн погнал своего верблюда за Дариадом.

Плохо соображавшие, что происходит, бихару припали к холкам верблюдов, и животные быстрой трусцой припустили по тропе. Бег их казался неторопливым, но на самом деле бежали они довольно резво. Отряд мчался по тропе между холмами, а позади слышались звуки боя — крики и бряцание оружия.

— Обо что… же это… бьется… куруитское оружие, Огерн? — тяжело дыша, полюбопытствовал Лукойо.

— Об оружие соратников, — усмехнулся шаман. — Они нападают на призраков с двух сторон, поэтому сталкиваются друг с другом.

Тропа оборвалась, холмы расступились, и бихару налетели… на отряд темнокожих людей в килтах, с короткими копьями. Люди бежали трусцой, но, как только завидели бихару, резко остановились, подняли копья и закричали.

— Ловушка! — Дариад выхватил меч на скаку. — Прорубимся или погибнем!

Юноша издал странное улюлюканье. Кочевники подхватили клич, по холмам разлетелось его эхо.

Темнокожие люди ответили гудением — таким громким и гулким, что оно заполнило всю равнину.

— Стойте! — выкрикнул Огерн громовым голосом.

Из одного только удивления бихару придержали верблюдов и перестали улюлюкать. Чернокожие люди тоже затихли.

Огерн всегда с первого взгляда узнавал охотников. Он проговорил какую-то фразу. Дариад нахмурился и требовательно спросил у Лукойо:

— Что он сказал?

— Понятия не имею, — пожал плечами полуэльф. Но тут глаза его выпучились, и он прошептал: — А эти черные понимают!

Откуда-то из середины толпы чернокожих донесся голос, выкрикивающий что-то в ответ Огерну. Люди расступились и пропустили вперед невысокого мужчину. На голове у него красовался странный головной убор. Лицо было размалевано разноцветными красками, на руках и ногах было надето по нескольку ниток нарядных бус. Он ткнул рукой в Огерна и задал вопрос. Огерн ответил ему на том же языке.

— Где он выучил этот язык? — изумленно проговорил Дариад, а Лукойо ответил первое, что ему пришло в голову:

— Во время своего сна, наверное. Да кому из нас, простых воинов, дано сказать, что и откуда знает шаман!

— Может, их шаману это ведомо, — проговорил судья. — Теперь два мудреца ведут разговор.

Похоже было на то, потому что чернокожий мужчина, выглядевший, казалось бы, совершенно невозмутимо, то едва заметно морщил лоб, то чуть-чуть прищуривался, то хмурился. Зоркие глаза Лукойо замечали все это.

— Знаете, — негромко проговорил полуэльф. — По-моему, чернокожие люди в этом разговоре тоже ничегошеньки не понимают.

Дариад вытаращил глаза.

— Хочешь сказать, что они разговаривают на тайном шаманском языке?

— Огерн что-то говорил о земле шаманов, о царстве духов, куда путешествуют шаманы, когда впадают в свой сон. Может быть, это и есть язык того царства?

Чернокожий шаман кивнул и вернулся к своим сородичам. Те окружили его и что-то быстро залопотали. А Огерн вернулся к бихару и сказал:

— Мы чуть было не совершили роковую ошибку. Это не создания Улагана — это такие же свободные люди, как мы, племя, явившееся на зов Манало. — Он нахмурился. — Вот только они говорят, что Манало был чернокожий, как они сами…

— Думаешь, он появлялся у каждого народа в разном обличье? — изумился Дариад.

За Огерна ответил Лукойо. Он кивнул и сказал:

— Ведь он же мудрец был все-таки как-никак.

Он не стал рассказывать Дариаду о том, кто такой был на самом деле Манало.

Ветер, порывом прилетевший из-за холмов, донес отдаленный рев. Огерн что-то прокричал на шаманском языке и сказал Дариаду:

— Нам надо побыстрее уходить отсюда. Куруиты разгадали мой обман и теперь наверняка мчатся за нами!

— Пускай, — отвечал юный кочевник, злобно усмехаясь. — Теперь, когда на нашей стороне эти чернокожие, наши силы будут равны!

— Нет, не равны, — возразил Огерн. — Мы ведь не знаем, друг мой, сколько там точно куруитов, а нас слишком мало для того, чтобы сразиться с ними и победить. А самое главное, мы выступили в поход не для того, чтобы драться в мелких стычках, а для того, чтобы окружить и подвергнуть осаде город Куру, сразиться с тамошними воинами на равнине около города! Вперед, побыстрее — или, может быть, ваши верблюды не умеют бегать так быстро, как эти люди?

— Чтобы человек мог бежать быстро, как верблюд? — фыркнул Дариад. Он прищелкнул языком, тронул с места своего верблюда. Остальные кочевники устремились за ним. Бихару мчались вперед, подобно ленивой морской волне, но чернокожие люди бежали быстрее. Дариад нахмурился, пустил верблюда самым быстрым галопом. Вскоре бихару начали нагонять союзников.

Но верблюд Огерна бежал еще быстрее. Похоже, животное само не на шутку удивилось, когда обогнало отряд чернокожих и оказалось впереди. Огерн что-то крикнул чернокожему шаману, и они оба свернули с дороги на свежескошенное поле. Верблюды крайне неохотно последовали за ними.

Наконец шаманы остановились и дали знак остановиться своим отрядам. Огерн подъехал к бихару.

— Мы сейчас довольно далеко от Куру, так что тамошние воины больше не станут преследовать нас, — объяснил он. — Им следует держаться поближе к городу на тот случай, если кто-то пойдет на них с севера.

— Но с севера на Куру никто не нападет! — возразил Лукойо. — Те земли удерживают ваньяры, а они все поклоняются Улагану!

— Мы с тобой это знаем, а куруиты — нет. А если на то пошло, и мне неведомо, как там нынче обстоят дела. Манало ходил повсюду, по всем племенам, по всем странам.

Дариад сдвинул брови.

— Но откуда все эти племена знают, что им не надо нападать на Куру поодиночке?

— Оттуда, что их шаманы встретятся со мной в царстве духов, — объяснил Огерн, — когда до Куру останется два дня пути.

— Значит, тебе уже сейчас пора отправляться в царство духов! — воскликнул Дариад. — Некоторые, наверное, уже ждут тебя там!

— Не может же он просто взять, сесть да и отправиться туда! — возмутился Лукойо. — Когда он уйдет, нам надо охранять его тело, а это означает, что нам надо найти какое-либо укрытие.

Дариад улыбнулся:

— Так давайте найдем его!

Глава 30

Убежище они разыскали к вечеру, или оно само разыскало их. Огерн увёл бихару и чернокожих воинов к холмам, которые, похоже, являлись границей земель Куру, после чего вывел их на возвышенность.

— Мне кажется, это не слишком мудро, — нахмурясь, проговорил Дариад. — Разве нам не стоит держаться подальше от воинов Куру?

Лукойо пожал плечами.

— Он шаман. Он знает, что делает, надеюсь.

Видимо, Огерн таки знал, что делал. Из-за высокого валуна показался приземистый мускулистый человечек с длинными руками и окликнул Огерна.

И африканцы, и бихару взволнованно закричали и попятились.

— Да это же всего-навсего дверг! — воскликнул Лукойо.

— «Всего-навсего»! — передразнил его один из бихару. Ища поддержки у чернокожих, он обернулся, указал на дверга и сказал: — Он говорит «всего-навсего». Это же создание из подземного мира, никогда не показывающееся на глаза людям, а он говорит «всего-навсего»!

Чернокожий кивнул. Он не понял ни слова, однако тоже указал на дверга и что-то проговорил на своем языке. Бихару, понятия не имевший, о чем говорил африканец, решительно мотнул головой и подтвердил:

— вот-вот, и я то же самое говорю. — Затем сдвинул брови, пристально всмотрелся в лицо африканца и добавил: — Я — Шокла. — Он ткнул себя в грудь и повторил: — Шокла!

— А! — понимающе воскликнул чернокожий воин, яростно закивал и ткнул себя в грудь. — Бурайо!

С тех пор они стали друзьями.

А Лукойо пригляделся к двергу получше и понял, что это не его товарищ Грагхинокс. Дверг о чем-то очень серьезно разговаривал с Огерном и приглашал его следовать за собой, указывая куда-то вверх, выше по склону. Лукойо искренне надеялся, что двергу можно доверять. Собственно говоря, почему бы не довериться сородичу товарища — а может, дверг даже был родственником Гракхинокса? Огерн склонил голову, и дверг пошел вверх по склону холма. Шаман тронулся за ним следом, даже не удосужившись оглянуться. Кочевники и чернокожие воины зароптали, однако, хоть и неохотно, зашагали за Огерном.

Дверг остановился около большого валуна, присел и откатил камень в сторону. За камнем обнаружился вход в пещеру. Бихару и африканцы изумленно вскричали: для того, чтобы откатить такой камень, им пришлось бы взяться за дело вдесятером — не меньше, да и то они бы прокатили его по земле не так далеко, как это удалось двергу. Восхищение быстро сменилось сомнениями и опаской: ни чернокожие, выросшие среди густых лесов, ни привыкшие к открытым просторам кочевники не решались войти в пещеру.

— Не бойтесь, — уговаривал их Огерн. — Там места хватит для всех, можно лечь и спокойно выспаться, туда можно завести даже верблюдов!

— Раз так, значит, весь этот холм внутри полый! — воскликнул судья.

Огерн кивнул:

— Так и есть.

Так и оказалось, ко всеобщему удивлению: своды пещеры поднимались высоким куполом, а из трещин тут и там сквозили солнечные лучи. В пещеру проникало достаточное количество воды, чтобы тут смогли образоваться причудливые наросты, спускавшиеся с потолка и поднимавшиеся от пола. Солнечные лучи превращали ее в настоящее волшебное царство, полное драгоценных камней.

А там, где лучи соединялись друг с другом, стояла статуя.

— Манало! — вырвалось у Дариада, и одновременно с ним это имя выкрикнули несколько чернокожих.

Все в удивлении переглядывались.

И правда, лицо статуи было похоже на лицо мудреца, но цвет… лицо статуи было зеленым!

— Кто это, дверг? — спросил Огерн, после чего повторил свой вопрос на языке, похожем на хруст щебня, по которому катят большой валун.

Дверг ответил Огерну на своем языке, и Огерн повернулся к спутникам.

— Он говорит, — перевел шаман, — что эту статую поставило здесь давным-давно племя охотников в честь мудреца, который научил их добывать огонь и сеять ячмень, научил охотиться и сажать полезные растения. Разные племена этого клана приходили сюда, чтобы вспомнить о мудреце и помолиться, а потом уходили. Их прапраправнуки стали почитать того, кто принес им огонь, как божество.

— А каким именем они его называли? — Лукойо смотрел на знакомое, почти любимое лицо, чувствуя, как по спине бегают мурашки.

— Они называли его Нимола.

— Значит, это храм, — заключил судья, прищелкнул языком, и его верблюд неохотно опустился на колени. — Всем спешиться! — распорядился судья. — Мы не почитаем иного бога, кроме Создателя звезд, и все же это статуя героя — одного из самых совершенных созданий Творца!

Кочевники слезли с верблюдов, и судья запел хвалу Создателю звезд. Чернокожие встали лицом к статуе и завели песнопение на своем языке.

А Огерн подошел к подножию статуи, сел и стал всматриваться в лицо, которое так хорошо знал, поражаясь тому, что Ломаллин избрал его, простого кузнеца из дикого лесного племени, себе в спутники, сделал своим учеником! Незаметно для себя Огерн начал молиться, мысленно прося дух Ломаллина отозваться, коснуться его разума, что-нибудь посоветовать…

А потом он почувствовал заботливое прикосновение чьей-то руки к плечу и услышал негромкий, мягкий голос Лукойо:

— Огерн, ты где?

Шаман расстроенно покачал головой и посмотрел на друга.

— Здесь, Лукойо. Я здесь, увы. — Заглянув за спину полуэльфа, Огерн увидел пещеру, освещенную небольшими кострами, в отблесках почти бездымного пламени были видны тела спящих бихару и чернокожих воинов. — Я здесь, — с сожалением повторил шаман. — Я не покидал этой пещеры.

Лукойо облегченно вздохнул.

— Если бы ты снова отправился путешествовать, мне было бы трудно с ними со всеми управиться! И чем же ты занимался?

— Пытался поговорить с духом Ломаллина, — ответил Огерн. — Но если Рахани права и дух Ломаллина остался жив после того, как умерло его тело, значит, он почему-то не желает отвечать тогда, когда это нужно тем, кто просит у него ответа. — Огерн обозрел свое спящее войско и добавил: — Все спят. Хорошо. — Он поежился. — У меня такое чувство, будто бы я тоже поспал — похоже, такая молитва дает такое же отдохновение для тела, как сон.

— Такая? — переспросил Лукойо. — И много еще разных видов молитвы?

— Я пока знаю только два, — ответил Огерн. — И теперь я должен попробовать второй вид — тот, для которого нужны силы, но отдыха такая молитва не дает.

Он развернулся к статуе, прислонился спиной к каменному выросту и закрыл глаза.

— Нет, Огерн! — попытался отговорить друга Лукойо, но шаман покачал головой.

— Я должен сказать другим племенам, куда идти и что делать. Для этого я должен поговорить с их шаманами, а встретиться с ними я могу только в царстве духов.

— Ладно… только ты уж слишком долго не задерживайся там. — Лукойо встревоженно глянул через плечо. — Не знаю, сколько времени мне удастся продержать их тут, пока ты будешь странствовать.

— Не волнуйся, друг мой, — сказал Огерн. — На этот раз я ведь не учиться ухожу, а только поговорить. Я вернусь к рассвету.

— Что ж, доброй тебе охоты, — вздохнул Лукойо, не без опаски глядя на то, как Огерн закрывает глаза, как становится все более редким его дыхание.

Минуло некоторое время, и Огерн услышал барабанный бой. Мрак, окружавший его, рассеялся и превратился в серый туман. Туман подсвечивали лунные лучи, купавшие в своем сиянии великое Дерево. Огерн направлялся к Дереву, и ему показалось, что он снова медведь. Тогда он попробовал думать, как думал бы медведь, и почувствовал, что зашагал вперевалку. Опустив взгляд, Огерн увидел толстые, покрытые густой шерстью лапы с когтями. Тогда он опустился на все четыре и затрусил к Дереву.

Подбежав, он принялся взбираться по стволу. При мысли о Рахани сердце его билось все чаще и чаще, хотя он и не знал, ждет ли она его на этот раз. Сомнения его оправдались. Пройдя через слои облаков и оказавшись в шаманском царстве, он не увидел там Рахани. Там собралась компания зверей: бык, несколько аврохов, пантера, тигр и громадный широкорогий северный олень.

— Ты пришел, — послышался чей-то голос. — Мы ждали тебя.

Огерн слез с дерева и подошел поближе, гадая, как, интересно, он мог слышать голос, не звучавший у него в ушах.

«Давайте покажемся друг другу в людском обличье», — подумал Огерн, и, наверное, звери услышали его, потому что вид их тут же начал преображаться. Мало-помалу все звери превратились в мужчин и женщин. В это время с дерева слез еще один зверь — огромный, тяжелый, с носом длинным, словно хвост, и с широченными ушами, похожими на крылья. А потом откуда-то сверху спустился орел. Длинноносый зверь и орел тоже начали преображаться в людей.

Огерн обвел собравшихся взглядом. Перед ним были бледнокожие северяне и чернокожие южане. Среди них Огерн увидел того шамана, с которым уже был знаком в настоящем мире. Он видел людей с желтоватой и очень смуглой кожей. Он заметил даже одну женщину-бири, но лицо ее не было Огерну знакомо.

— Мы пришли, — сказали шаманы и шаманки. — Что ты повелеваешь нам сделать?

Огерну вдруг стало ужасно неловко. Он возразил:

— На такой вопрос следовало бы ответить кому-нибудь другому! Я совсем недавно стал шаманом!

— Но шаманом тебя сделала богиня! — выкрикнула старуха, а женщина-бири добавила:

— Тебя избрал Ломаллин. Мы явились по его зову, который донес до нас мудрец Манало. Теперь ты должен повелевать нами и сказать нам, куда идти и что делать.

Остальные шаманы согласно забормотали, и Огерн, чувствуя себя одновременно и польщенным, и смущенным, отвечал:

— Что ж, тогда постараюсь объяснить вам, что я задумал, и постараюсь объяснить это получше. Остановитесь, когда доберетесь до гряды холмов. Эти холмы образуют круг и замыкают равнину, посередине которой стоит город Куру. Ждите там, пока мы не соберемся все и не будем готовы выступить.

— Но как мы узнаем, что уже все собрались? — спросила желтокожая женщина, лицо которой было скрыто под маской в форме головы лося.

— Давайте будем встречаться здесь каждую ночь, — предложил Огерн. — Когда все будут на местах, пойдем в город.

— А если прислужники Улагана нападут на нас раньше? — спросил знакомый Огерну чернокожий шаман.

— Тогда на город пойдут те, кто уже будет к этому времени на месте, — отвечал Огерн. — Может быть, нам повезет и мы ворвемся в Куру, но скорее всего куруиты разделятся, отступят и станут защищать городские стены.

— Мысль хорошая, — похвалила Огерна смуглокожая женщина. — Но как мы узнаем, что на то или иное племя напали?

— Мы должны будем обмениваться знаками-зовами, — объяснил Огерн. — И как только какому-то племени будет грозить опасность, его шаман с помощью зова попросит других о помощи.

Шаманы поступили так, как предложил Огерн: обменялись знаками, а потом взялись за руки, встали в круг, после чего снова превратились в зверей и спустились по стволу Дерева вниз, к своим племенам.

Огерн вернулся в свое тело и вдруг очутился в гуще ожесточенной схватки. В пещере все кричали, ревели и дрались. Огерн вскочил и чуть не упал. Лукойо схватил его за руки, помог устоять.

— Садись, садись, Огерн, — уговаривал друга полуэльф. — Нельзя тебе так сразу вскакивать, у тебя еще все тело как деревянное! Не волнуйся, твои воины разделаются с врагом!

— Но что там за враг?!

Рев превратился в крик пополам с шипением и резко оборвался. Лукойо немного успокоился.

— Был враг, да сплыл. Рогатая змея, длинная, как два каноэ, и толстая, как человек. Она сбила с ног одного воина и сожрала бы его, но змею заметил дверг и поднял тревогу. Кочевники и охотники держались от змеи подальше, но дверг мгновенно отломил от потолка острый кусок камня — вроде копья — и смело пошел на страшилище — похоже, он такую тварь не в первый раз видел. Тут уж и другие воины расхрабрились и бросились на змею. Прежде чем вокруг твари собралась толпа, я видел, что погиб только чернокожий воин. Надеюсь, это все наши потери.

— Я тоже на это надеюсь! Нет, не держи меня больше, не бойся — я уже чувствую, как по жилам моим бежит кровь. Я пойду медленнее, Лукойо. Только ты все-таки отведи меня к этому чудовищу.

Лукойо пошел рядом с Огерном, будучи наготове в случае чего подать другу руку. Но Огерн неплохо сохранял равновесие. Когда они подошли, бихару и чернокожие оглянулись, увидели Огерна и расступились, дав ему дорогу. Огерн опустил взгляд и увидел тварь длиной не менее тридцати футов. Это действительно была змея с острыми рогами на чешуйчатой голове, с пастью, утыканной длинными, острыми зубами.

— Что это за тварь? — ошарашенно проговорил Огерн.

Из круга вышел чернокожий шаман, взглянул на змею и ответил Огерну на шаманском языке.

— Что он сказал? — спросил Лукойо.

— Он сказал, что голова принадлежит ящерице, живущей в реках там, откуда он родом, — перевел Огерн. — Но рога у твари оленьи, а тело змеиное. Он говорит, что змеи в его краях дорастают до таких размеров, но что гигантские ящерицы никогда не спариваются со змеями.

Лукойо поежился.

— Хоть бы мне никогда в жизни не попадать в эти края!

— Не сомневаюсь, чернокожие сказали бы то же самое, угоди они в мои леса. — Огерн успокоился, и ему стало любопытно: — А других таких же тварей не было?

Лукойо покачал головой.

— Нет, только эта одна, хвала Ломаллину!

— Нужно выставить дозорных, — сказал полуэльфу Огерн, после чего обратился ко всем: — Вы настоящие храбрецы, вы поступили благородно, прикончив это чудовище! И знайте, что эта тварь приползла сюда от Улагана, и если бы мы дали ей уйти, она бы поведала ему, где нас искать. Если появятся еще такие же страшилища, их следует убивать — всех до единого!

Воины согласно загудели. Дариад назначил дозорных из числа бихару, то же самое сделал и черный вождь. Наконец, погасили костры, и все снова легли спать.

В пещере они провели еще пять дней, и еще дважды на них пытались напасть чудовища. Оба раза люди их приканчивали. Каждую ночь Огерн встречался со своими друзьями-шаманами и узнавал о том, что все больше и больше племен стекается к холмистому хребту, а Улаган не предпринимает против них ровным счетом никаких шагов. Почему? В конце концов Огерн был вынужден признаться самому себе в том, что ничего особенно подозрительного и угрожающего в том, что к Куру шли разрозненные отряды кочевников и охотников, не было. Это выглядело вполне естественно: к большому городу шли те, чьи земли перестали давать добычу и урожаи. А то, что кочевники не гнали стада, что охотники питались неизвестно чем, только не добытым зверьем, у Улагана, видимо, вызывало никак не тревогу, а наверное, радость.

Между тем мелкой дичи хватало на пропитание и охотникам, и кочевникам. И что еще удивительнее — каждое племя к концу дневного пути находило источник с чистой, прохладной водой — вот уж поистине чудо в краях, где крестьяне копали землю, чтобы добраться до воды!

Огерну ужасно хотелось спросить дверга о том, не его ли сородичи выводят на поверхность земли эти ключи, но спросить было некого; маленький человечек исчез с того самого дня, когда в пещеру заползла первая змея. И потом… Огерну почему-то казалось, что если дверги и повинны в появлении родников, то далеко не всех. И уж конечно, обилие мелкой дичи никак не могло стать делом рук обитателей земных недр.

Наконец настал час, когда последние три шамана сообщили о том, что их племена прибыли на место. Огерн вернулся в мир живых, в то время спящих, и начал неторопливый танец. Он танцевал и негромко напевал, ходя по кругу около одного из небольших костров. Но как ни тихо передвигался Огерн, Лукойо все же проснулся и стал смотреть на друга широко раскрытыми глазами. Когда шаман завершил свою пляску, Лукойо осторожно спросил:

— Теперь мне разбудить остальных, Огерн?

— Только Дариада и его людей, — ответил Огерн. — Чернокожих воинов уже будит их шаман.

— Да, конечно… А что за заклинание ты произнес, шаман?

— Такое, какое укроет нас от глаз Улагана и его приспешников и даст нашему отряду возможность передвигаться тайно, — отвечал Огерн.

— Но ведь как только мы выйдем из пещеры, он сразу узнает, где мы находимся!

— Только в том случае, если он вдруг увидит нас самолично. Мое заклинание скроет нас от глаз его слуг и лазутчиков. Безусловно, Улаган видит все остальные племена и видит, что его окружили, но он не придает этому значения, не видит угрозы ни себе, ни Куру. Поэтому он станет ждать, а тем временем попытается выудить из наших рядов тех, кто его наиболее заинтересует, дабы помучить.

Лукойо передернуло.

— Как же ты можешь говорить про такое так спокойно?

— Могу, потому что мы ему ничего такого не позволим, — отозвался Огерн. — Разбуди Дариада.

Проснувшись, Дариад велел своим людям готовиться к походу, и они собрались почти так же быстро, как африканцы. Вскоре отряд покинул пещеру и ушел по тропе между холмов — той самой тропе, по которой пришел сюда пять дней назад.

Послышался всхрап верблюда. Огерн сказал Дариаду:

— Верблюды должны молчать. Доносчиков у Улагана множество, и, хотя я закрыл нас заклинанием, внимания к себе лучше не привлекать.

Дариад кивнул и передал приказ Огерна своим людям. Как уж кочевники этого добились, Огерн не понял, однако до самого конца пути верблюды не издали ни единого звука.

Через некоторое время тропу пересекла дорога — белая, сверкающая под лучами луны. Огерн развернул верблюда и повел отряд по дороге между холмами.

Проход был слишком широк для того, чтобы тут можно было ожидать засады, однако Огерн видел дозорных на вершинах холмов. Он шепнул Дариаду:

— Если нас пока не заметили, то заметят непременно, как только мы выйдем из-за холмов. Вели своим людям быть наготове.

Дариад тихо произнес несколько слов. Ответом ему было еле слышное металлическое царапанье — это бихару обнажили мечи.

— Почему ты так спокоен? — спросил юношу Лукойо.

— Мы молились и просили у Создателя звезд победы, — ответил Дариад.

Огерн смутился. Лукойо ошарашенно выпучил глаза. Да, Улаган был одним из созданий Творца, но это не означало, что бог, в которого верил Дариад и его сородичи, оправдывал деяния Улагана. Судя по тому, что рассказывал Дариад Огерну о своем божестве, Создатель звезд прекрасно разбирался в том, что такое хорошо, а что такое плохо, и Огерн был уверен, что Творец по крайней мере не станет помогать Улагану.

Но если Творец не хотел, чтобы Улаган принес миру столько страданий, почему Он до сих пор не вмешался и не положил этому конец? Верно, именно этим и собирались заняться Огерн с Дариадом, и, если они действовали от имени Творца, они должны были победить. Но все равно Лукойо казалось, что божество, способное создавать звезды, могло бы прекратить бесчинства Улагана быстрее людей. Но в глубине души Лукойо знал, что бы ответил на это Ломаллин: «Люди должны сделать свое дело. Они не младенцы, чтобы кто-то все делал за них».

Ответ, конечно, был не полный, но и его хватало. Вероятно, существовало что-то еще. Не исключено, что всех их выковали, словно мечи, ради того, чтобы они стали орудием Создателя звезд. Может быть, они участвовали в осуществлении более грандиозного плана. Но что бы то ни было, сейчас все это значения не имело. Значение имело предстоящее сражение с войском Улагана и осада города Куру.

И хорошо, что Лукойо понимал это: как только отряд покинул холмы, все увидели равнину, запруженную всевозможными чудовищами. Тут были полуптицы-полузвери, полунасекомые-полурыбы, гигантские пауки и карликовые вепри со стальными клыками. У многих страшилищ были человеческие головы, грудь и ноги. С одной стороны подошло войско клайя, с другой — подползла целая армия злобствующих ламии. Позади, переходя от одного края войска к другому, расхаживал ульгарл и погонял тварей тяжелой цепью. Чудовища визжали, и ревели от страха и боли, и бежали вперед, толкая друг друга. Вся эта волна катилась навстречу Огерну и его спутникам, и наконец передние ряды чудовищ бросились на них.

Огерн издал боевой клич, кочевники погнали вскачь своих верблюдов. На несколько мгновений Огерн-шаман исчез, и появился Огерн-воин. Он обнажил меч и врубился в гущу страшилищ. А они взвизгивали, рычали, и шипели, и пытались дотянуться до Огерна длинными когтями, ухватить острыми зубами, языками пламени, пытались обвить змеиными кольцами, Но каждое нападение Огерн встречал меткими ударами кинжала или меча и не считал полученных ран. Позади Огерна сражался Лукойо. Этот рубил направо и налево, яростно вопил и усеивал землю вокруг себя телами чудовищ. Кочевники поддержали Огерна и Лукойо одобрительным ревом и бросились на врагов, решив, что ни за что не позволят северянам обойти себя в боевой доблести. Но за ними следом в бой бросился отряд лесных африканских охотников — охотники тоже решили, что не позволят, чтобы их в боевой удали обошли простые пастухи из пустыни! Плечом к плечу белокожие и чернокожие люди прорубались в середину вражеского войска, оставляя позади бессильно извивающиеся обезглавленные змеиные тела, груды убитых чудовищ, рассеченных на части гигантских пауков, вепрей с отрубленными головами, поджаривавшихся на собственном огне.

А Дариад бился в одиночку. Он оглушительно кричал и пробивался сквозь ряды чудовищ, обуреваемый жаждой битвы, граничащей с безумием. То и было безумие — божественное безумие, ибо Дариад прокладывал себе путь к ульгарлу, предводителю войска страшилищ.

Получеловеческий отпрыск Улагана слишком сильно увлекся тем, что неустанно погонял чудовищ цепью, и не замечал человека до тех пор, пока меч Дариада не воткнулся ему в бок. Тогда ульгарл яростно взвыл, резко развернулся и размахнулся цепью, готовясь убить дерзкого малявку.

Глава 31

Цепь взлетела и опустилась, но не настигла Дариада.

Его верблюд отскочил в сторону, наступил на что-то скользкое, оступился и упал. Дариад вылетел из седла, но, приземлившись на ноги, мгновенно размахнулся мечом, изо всей силы вогнал его лезвие в лодыжки ульгарла и перерубил сухожилия. Великан упал наземь, издавая испуганный и изумленный рев. Поднявшись и встав на одно колено, ульгарл снова занес над головой цепь, звенья которой были утыканы острыми как бритвы шипами. Еще мгновение — и цепь могла ударить Дариада. Кочевник отступил, но недостаточно быстро: шипы зацепили за его одежду и прочертили по его телу красные полосы. Однако Дариад, не обращая внимания на боль, наступил ногой на цепь и не дал ульгарлу отдернуть руку. Дариад изо всех сил ударил мечом по руке великана. Брызнула кровь, отпрыск Улагана вскрикнул, но успел дернуть за цепь левой рукой, от чего Дариад не устоял на ногах, упал и покатился по земле. Снова высоко взметнулась цепь, снова с шипением рассекла воздух, но опять только зацепила Дариада. Кочевник вскочил и нанес новый удар. Ульгарл поднял руку, намереваясь закрыться бронзовым браслетом, но Дариад в последнее мгновение развернул свой меч так, что лезвие врубилось на дюйм выше браслета. Ульгарл вновь завопил, а Дариад, не теряя времени даром, нанес удар с другой стороны прямо в шею великана. Крик сменился бульканьем, из раны хлынула кровь, ульгарл повалился на спину, выпучив полные страха глаза. Дариад сверху вниз глянул на искаженное ужасом, но еще живое лицо ульгарла и прикончил врага одним милосердным ударом. Тело ульгарла последний раз дернулось, и цепь, которую он продолжал сжимать в руке, подлетела и обхватила плечи Дариада. Юный бихару вскрикнул от боли и сжал зубы: По спине его ручьями стекала кровь.

— Отруби ему голову! — крикнул судья, мчась к Дариаду по прорубленному юношей проходу. — Отруби голову, чтобы точно знать, что ему конец!

Дариад выхватил меч из груди ульгарла, но тут к поверженному великану подскакал другой кочевник. Он на скаку размахнулся и нанес отчаянной силы удар по шее ульгарла. Меч, звеня, отскочил, и кочевник в полном изумлении замер.

Дариад, справившись с болью, приготовился и нанес новый удар. Его меч перерубил шею ульгарла наполовину.

— Хватит! — крикнул судья. — С такой раной никто не выживет!

— Нужно завершить начатое, — буркнул Дариад и ударил опять.

На этот раз голова отделилась от шеи. Юноша поднял голову и увидел, что сородичи смотрят на него чуть ли не с благоговением.

— Что такое? — гневно вопросил Дариад. — Вы что, никогда не видели, как отрубают головы?

— Видели, — пробормотал судья. — Вот только не видели, чтобы одному удалось то, что не удалось другому…

Как только весть о гибели великана пронеслась по полю боя, чудовища, все как один, жутко завыли, заревели, завизжали от страха. А потом развернулись и пустились наутек. Африканский вождь злобно вскричал, и его воины бросились в погоню, безжалостно кромсая врагов.

— Не убивайте всех! — воскликнул Огерн. — Дайте нескольким уйти — пусть они покажут нам дорогу!

Дариад отдал приказ своим людям, и несколько бихару поскакали следом за африканцами. Услышав просьбу Огерна, чернокожие воины повиновались, хотя и с явной неохотой.

Огерн изумленно посмотрел на Лукойо.

— Когда это они успели выучиться понимать друг дружку?

— А в пещере, — усмехнулся Лукойо, — покуда ты вел переговоры в мире духов.

Африканцы продолжали избиение чудовищ. Бихару, не желая, чтобы чернокожие воины посрамили их, помогали товарищам. В конце концов отважные смельчаки оставили в живых не более десятка страшилищ. Те, не помня себя от страха, мчались по полям и мощеным дорогам к центру равнины, туда, где вдалеке уже виднелись крепостные стены Города Куру. Воины — и бихару, и африканцы — радостно вскричали и прибавили скорость. Однако убегавшие чудовища, видимо, решили-таки дорого продать свою жизнь: они развернулись и принялись кусаться, шипеть и драться острыми когтями.

— Назад! — крикнул Лукойо.

Бихару перевели его окрик африканцам, и, пока те соображали, что к чему, полуэльф успел выпустить с десяток стрел в клубок чудовищ. Африканцы радостно взревели и заработали копьями. Чудовища выли, пытались перекусить древки копий, некоторые продолжали бросаться на людей, но это им не удавалось: стоило кому-нибудь из чудищ броситься к намеченной жертве, как жертва тут же отпрыгивала в сторону, а ее товарищ разрубал чудище пополам. Огерн изумленно взирал на битву — он был поражен тем, насколько легко африканцы и бихару разрубали мантикоров и ламий. Хотя… чему было удивляться, когда на каждое чудовище приходилось по десять разъяренных воинов!

Но вот Огерн посмотрел вдаль и увидел, что со стороны города приближается новое войско чудовищ, погоняемое несколькими великанами. За ульгарлами шли их собратья и вели за собой воинов-куруитов, которые могучим потоком выливались из крепостных ворот. Шаман прокричал:

— Назад! Отходите! На нас идут защитники Куру!

Воины посмотрели в сторону города, увидели войско и вернулись к Огерну. А оставленные на произвол судьбы чудовища воодушевились и бросились следом за людьми, но тут же пали, получив каждый по десятку копий. Лукойо метко пускал стрелу за стрелой — некоторых страшилищ ему удавалось прикончить с первого выстрела.

Но тут со стороны вражеского войска донесся оглушительный рев: из ворот Куру вышел гигант — ростом выше даже ульгарлов. Спутники Огерна испуганно зароптали, а Лукойо выкрикнул:

— Это еще что за великан?

— Это Кадура, первый из отвратительных ублюдков Улагана — самый старший из ульгарлов и самый злобный.

— Его убить можно? — спросил один из африканских воинов на языке бихару.

Шаман изумленно глянул на него и ответил на том же языке:

— Можно, как всякого смертного!

— Ну так убьем! — решительно заявил африканец, и сородичи поддержали его дружным ревом.

Чернокожие воины, сопровождаемые бихару, бесстрашно выступили навстречу врагу, распевая песни смерти.

Со стороны города слышались громкие крики. Огерн увидел, что туда со всех сторон стекаются отряды кочевников и охотников. Из других городских ворот им навстречу выходили чудовища и великаны. Бой закипел вокруг городских стен.

Но Огерн не собирался оставлять свой отряд без помощи. Он проговорил два заклинания — он их запомнил хорошо. Прямо посреди куруитского войска вдруг вспыхнуло высокое пламя. И чудовища, и ульгарлы испугались, стали пятиться и разбегаться. С вершины огненного столпа донесся голос:

— Кто звал меня?

— Я, Огерн! — отвечал шаман как можно более спокойно, хотя с трудом сдерживал себя: ему ужасно хотелось убежать. — Я звал тебя, ибо ты дала слово Манало! Прошу тебя, саламандра, броситься на это войско и сжечь их всех дотла!

Саламандра повернула голову, придирчиво обозрела войско чудовищ и людей и презрительно проговорила:

— Я им ничего не должна, а на их правителя у меня давно злость припасена. Я сделаю, как ты просишь.

Тут пасть саламандры раскрылась, оттуда вырвался мощнейший язык пламени, устремился к приспешникам Улагана и превратил тех из них, кого коснулся, в кучки пепла. Враги кричали, пятились, карабкались и подминали под себя соратников. По равнине начал двигаться полумесяц сумятицы: саламандра делала свое дело медленно, но верно. Поначалу отряд Огерна немного отступил — уж больно страшное получилось зрелище, но когда бихару и африканцы поняли, что саламандра уничтожает только врагов, они приободрились и принялись рубить и колоть тех, кого не успела уничтожить саламандра.

А за ними следом уже шел новый отряд — отряд странных существ, похожих на человечков, которых лепили из глины, но оставили неоконченными. Их предводитель вышел вперед и что-то крикнул Огерну на своем странном языке.

— Создания Аграпакса! — воскликнул Лукойо, — Что он тебе сказал?

— Он сказал: «Ты собрал нас зовом Манало. Что ты повелеваешь нам сделать?» — перевел Огерн, после чего повернулся к аграпаксанцам и отдал им приказ на их языке: — Бейте этих прислужников зла!

Аграпаксанцы отозвались воинственным кличем и неуклюже, но решительно двинулись вперед, на куруитское войско.

— Наши союзники собрались, битва закипела. — Огерн обнажил меч. — Мне пора присоединиться к нашим друзьям.

— Но ты нужен и нам! — вскрикнул Лукойо. — Всех нас изрубят в куски, если ты погибнешь!

— Ломаллин защитит меня от Улагана, — ответил Огерн. — А мой меч, — Огерн подбросил меч в руке, — защитит меня от людей. Вперед, Лукойо! Завоюем славу в бою!

Но в это самое мгновение куруитские воины вдруг ни с того ни с сего взлетели в воздух, испуганно вопя. По земле, словно по морю, прошла волна. Земля задрожала у Огерна под ногами. Однако, добежав до отряда бихару и африканцев, земляная волна остановилась и покатилась обратно.

— Дверги! — воскликнул обрадованный Огерн. — Гракхинокс и его сородичи! Это они сотрясают землю под ногами наших врагов, выбивают у них опору! Не теряйте времени, в бой!

Наверное, его призыв услышали все остальные шаманы: войско охотников и кочевников взревело и дружно бросилось на врагов со всех сторон, сея повсюду смерть.

Неожиданно к шуму схватки примешался дикий вой, похожий на собачий или волчий. Новое войско мчалось на чудовищ и куруитов. Сверкали острые как бритвы клинки, блестели белые клыки… Люди-шакалы, до того бившиеся на стороне куруитов, завидев сородичей, мгновенно переходили на их сторону и принимались все вместе уничтожать приспешников Улагана.

— Это клайя! Наш клайя! — воскликнул Огерн. — Он вернулся, как обещал! И привел с собой сотни! Кто бы мог подумать, что они настолько ненавидят Улагана, что станут мстить ему за свое появление на свет! Вперед, Лукойо! А то нам и славы не достанется!

— Я бы и без славы прожил неплохо, — проворчал полуэльф, но ринулся вместе с товарищем в бой.

А потом… потом продолжалась битва. Лукойо старался держаться рядом с Огерном. Полуэльф сражался отчаянно и дерзко и при этом старался, чтобы Огерна не ранили. Друзья бились спина к спине, и Лукойо то и дело оборачивался и поглядывал через плечо, не отошел ли Огерн от него. А такое происходило часто, и тогда полуэльф ругался и отходил за Огерном, по пути отважно размахивая мечом и в конце концов прижимаясь спиной к спине и надеясь, что это спина Огерна. К счастью, Лукойо почти не ошибался. Пару раз он, правда, стукался о спины куруитов, чему те удивлялись гораздо сильнее самого Лукойо, а он, воспользовавшись их замешательством, быстренько отправлял их на тот свет. Бой продолжался. Казалось, он уже длится целую вечность, и не было ему конца, но Лукойо продолжал сражаться, невзирая на то, что меч становился все тяжелее и все больше ран краснело на его руках и груди. Полуэльф искренне надеялся, что Огерну достается меньше.

Но вот по полю пронесся крик. И защитники Куру, и их противники — все замерли при виде страшного зрелища.

Городские ворота распахнулись, и оттуда вышла фигура выше крепостных стен — багряная фигура, воплощение смерти и порочных наслаждений. Огерн уже видел этого исполина раньше. Голову его венчал шлем в форме черепа, запавшие глаза злобно сверкали, зубы свирепо клацали.

Людские отряды, до этого отважно сражавшиеся с куруитами, вдвое превосходившими их числом, и ордами чудовищ, каждое из которых способно было напугать с десяток простых людей, застонали от ужаса и попятились. Улаган оглушительно расхохотался, до крайности довольный этим зрелищем, и зашагал вперед, расчищая себе дорогу огненной цепью и кривым мечом в рост человека.

— Ломаллин! — крикнул Огерн. — Если ты когда-нибудь защищал людей, встань теперь на нашу защиту! Если ты не спасешь нас от этого средоточия зла, мы проиграем, а более юные расы будут обречены на гибель! Молю тебя, если ты существуешь, нанеси Улагану удар!

Но ответа не последовало, и по равнине волной пронесся зловещий хохот Улагана, сменившийся его словами:

— Тупица! Тупица с целым войском тупиц! Ломаллин мертв! Я сам его прикончил, как прикончу всех вас, всех, кто осмелился выступить против меня! Я сделаю то, чего не смогли сделать все мои недоумки сыновья, — я уничтожу всех защитников человечества! Я уничтожу предателей клайя, дерзнувших ополчиться против меня! Даже саламандру я изрублю в клочья и втопчу в землю, я…

И тут с небес вдруг пролились лучи зеленоватого света и залили фигуру Багряного. Грянул гром. Улаган превратился в черную тень — живую, движущуюся тень. Тень кричала, страшно, душераздирающе. Крик продолжался даже тогда, когда из глазниц тени повалил дым. Этот дым принял форму фигуры Улагана и полетел к небесам. А тело Багряного продолжало неподвижно стоять на равнине и не шевельнулось даже тогда, когда зеленый свет ушел от него на небо и там принял вид человека — великана с добрым лицом, выражавшим непоколебимую решительность. Зеленый исполин отшвырнул в сторону плащ и остался в одной набедренной повязке. Он был готов к схватке.

Мгновение обе фигуры не шевелились. Войска на равнине Затаили дыхание. Багряный и зеленый призраки вот-вот должны были вступить в последний в их жизни поединок — последний, ибо тела их обоих теперь были мертвы, и только один из призраков мог победить. Люди забыли про свое сражение. Все не сводили глаз с небес. Призрачные фигуры, казалось, затмевают звезды.

Казалось? Нет! Улаган дотянулся до одной из звезд, взревел и схватил ее, после чего швырнул светящийся огненный шар прямо в сердце Ломаллина.

Ломаллин тоже оторвал с неба звезду и швырнул в противника, вернее — в ту звезду, которую Улаган бросил в него. Звезды столкнулись, полыхнула беззвучная вспышка. Оба призрака на мгновение исчезли. Когда они появились снова, изумленные люди увидели, что теперь Улаган ухватил целую цепочку звезд и раскручивает ее над головой — точно так, как ульгарл раскручивал свою железную цепь. Багряный призрак шел к Зеленому.

А Зеленый не терял времени даром. Он хватал с небес одну звезду за другой и бросал в Багряного. Ночь озарилась сполохами. То и дело одна с другой сталкивались звезды. Улаган не выдержал — отступил, споткнулся, но, падая, успел сжать в руке межзвездную ткань, которая тут же обратилась в громадный светящийся боевой топор. Улаган швырнул его в Ломаллина, но тот отошел в сторону и тут же нанес Улагану удар такой силы, что Багряный перевернулся и шлепнулся. Ломаллин шагнул к нему, наклонился и слегка прикоснулся к Улагану руками. Но оттуда, где его руки коснулись Улагана, тут же повалил густой-прегустой дым. Красный призрак отчаянно боролся, кричал, пытался вырваться. Наконец ему удалось освободиться. Багряный, казалось, собрался вернуться на землю, и его приспешники, и чудовища в страхе разбежались от того места, куда, похоже, должен был упасть призрак Улагана. Но Улаган не долетел до земли — он снова помчался в небо, а по пути вместо светящегося топора успел обзавестись здоровенной светящейся дубиной. Поравнявшись с Ломаллином, Улаган размахнулся дубиной, но Ломаллин протянул руку и перехватил оружие. Его, правда, завертело на месте. Зеленый призрак менял форму, очертания, размеры… Улаган обошел его сзади, думая, что застанет врасплох, но раздумал: наверное, вспомнил, как больно ему было, когда Ломаллин к нему прикасался.

Огерн воскликнул:

— Все правда! Умерев, Ломаллин стал сильнее Улагана!

Улаганово войско отчаянно застонало: Ломаллин швырнул светящееся копье прямо в сердце Улагана. Багряный призрак вертелся, уворачивался, но копье неумолимо преследовало его и в конце концов настигло. Ударившись о грудь Улагана, копье превратило Багряного в пять падучих звезд. Они прочертили багряные следы по небесам и упали на землю. Одна из звезд угодила прямо в гущу войска Улагана. Люди и чудовища визжали, вопили, стонали и, разбегаясь, топтали друг друга. Наконец падучая звезда погасла, погасли и ее обломки, упавшие на востоке, западе и юге. Но самый большой обломок улетел к северу, волоча за собой огненный хвост. Там, над горизонтом, остатки призрака Улагана рассыпались на множество светящихся точек и развеялись, угасая одна за другой. А внизу, на поле боя, обугленное тело Улагана превратилось в горстку пепла.

Войска стояли на шевелясь, словно зачарованные. Все до единого не сводили глаз с ночного неба. Наконец Зеленый призрак посмотрел вниз, улыбнулся, поднял руку в благословляющем знаке и исчез.

А потом… потом ульгарлы, не дожидаясь, когда войско противника придет в Себя, завопили и погнали прочь свои стада.

Огерн стряхнул оцепенение.

— Остановите их! — закричал он. — Убейте их! Не окружайте их, но бросайте в них копья, пускайте стрелы! Если мы дадим им уйти, зло и страдания будут преследовать людей до скончания веков!

Кочевники и охотники пришли в себя, оглушительно взревели и бросились следом за ульгарлами, осыпая их градом копий, стрел и даже камней из рогаток. Великаны в страхе кричали, отшвыривали от себя людей, но ульгарлы были смертны, да и осталось их не так много. Погоняемые ульгарлами чудовища разбегались в разные стороны, а воины куру стремились под защиту городских стен.

Всю ночь продолжался бой, непримиримый, кровавый. А когда настало утро, все ульгарлы, за редким исключением, были мертвы. Огерн отправил на поиски убежавших ульгарлов отряды людей, однако догнать и убить удалось только двоих, причем среди них не было Кадуры — самого старшего из ульгарлов, их предводителя.

Но в его отсутствие, без других ульгарлов и погоняемых ими чудовищ жители Куру утратили всякое желание продолжать сражение. И когда Огерн торжественно поклялся сохранить куруитам жизнь, если они сложат оружие под городскими стенами, и с этих пор будут поклоняться Ломаллину и Создателю звезд, и постараются добрыми делами искупить все то злое, что сотворили, поклоняясь Улагану — тогда жители Куру приняли это условие и сложили оружие. На поле у городских стен выросли целые горы копий, топоров, дубин и стрел. Когда же жители Куру удалились за крепостную стену, воины Огерна поспешно разобрали груды оружия.

— Наверняка они что-нибудь себе оставили, — проворчал Лукойо.

— Что-нибудь, конечно, — не стал спорить Огерн. — Но не столько, чтобы по-настоящему кому-то угрожать.

— Ну ясное дело. И вдобавок ты же назначил дозорных, которые будут наблюдать за городом, затаившись в холмах?

— Да. И еще я научил этих дозорных заклинаниям, с помощью которых они в случае чего смогут вызвать бихару или африканцев. — Огерн кивнул. — Я думаю, теперь куруиты успокоятся, Лукойо. Может быть, не сразу, но после парочки поражений успокоятся точно.

Так оно и вышло — и даже скорее, чем ожидал Огерн. Довольно скоро к Огерну явились из города предводители кланов и попросили его разрушить храм Улагана. Дариад побаивался подвоха, но и его, и остальных бихару пригласили сопровождать Огерна. Африканский шаман и его воины остались у городских ворот, готовые при малейшей опасности броситься в город — по зову Огерна или в том случае, если бы куруиты вдруг задумали закрыть ворота. Однако никакого подвоха не было. Огерн въехал в город на верблюде и поехал по широкой улице между домами вчетверо и впятеро выше человеческого роста, прекрасными домами, украшенными полудрагоценными каменьями и изразцами со знаками Улагана. Теперь, правда, все эти знаки были или закрашены, или разбиты, но все же у Огерна по спине бежали мурашки при мысли, что горожане утаили-таки часть оружия и теперь могут целиться в него с крыш, из окон и даже из толпы, выстроившейся вдоль улицы и выкрикивающей слова благодарности Огерну за то, что тот пощадил горожан. Даже бихару трудно было сохранить суровость и невозмутимость, когда на них сыпалось столько излияний благодарности. Однако кочевники продолжали держаться неприступно. Они гордо восседали на своих верблюдах и крепко сжимали в руках мечи. Между тем на всем пути никто не тронул гостей, и вскоре они оказались перед широкой, просторной лестницей, ведущей к пирамиде, на вершине которой возвышался храм Улагана. Там, около храма, гостей ожидала старуха. Когда Огерн поравнялся с ней, она упала на колени, стала кланяться и кричать:

— Трижды приветствую тебя, благородный шаман! Трижды приветствую вас, доблестные воины! Я — Нило, недостойная жрица Рахани! Тридцать лет я жила, таясь и страшась жрецов Улагана! Трижды благодарю вас за то, что вы спасли мне жизнь!

Огерн-шаман понял, что старуха говорит правду.

— А где те жрецы, которые служили в этом храме, о Нило?

— Они ночью убежали — те, которые смогли убежать. Пойдем! Я покажу тебе тех, кто убежать не смог!

К чести Нило, она не стала издеваться над останками жрецов Улагана.

— Когда прошлой ночью воины вернулись в город, — объяснила жрица, — прежде всего они ворвались в храм и растерзали жрецов — так они отомстили им за то, что они предали город и научили его жителей поклоняться тому богу, который был слабее.

Дариад нахмурился.

— Разве стоит таким образом отворачиваться от ложного божества? Это жестоко!

— В начале им трудно будет избежать жестокости, — возразил Огерн и отвернулся от тошнотворного зрелища. — Когда здешние жители поверят в Ломаллина или в Создателя звезд, они станут добрее.

Дариад уверенно покачал головой.

— Создатель звезд не захотел бы, чтобы к нему обращались только из-за того, что он дарует победу.

— Верно, — кивнул Огерн. — Но если Он, как ты мне говорил, любит все свои создания, Он не отвергнет и куруитов. А теперь спускайтесь вниз, все до одного. И ты тоже, о Нило! Мне предстоит заняться опасным колдовством!

Огерн зажег костер и принялся танцевать вокруг него, время от времени бросая в пламя щепотки трав, которые ему дала Нило. Храм наполнился чудесными запахами. А шаман все плясал и плясал, распевая свои таинственные песнопения. Вдруг прогремел раскат грома, и храм багряного бога рассыпался в прах и превратился в горстку песка. Куруиты, плача и крича, в страхе отступили от лестницы, а Огерн, мрачно улыбаясь, отвернулся от поверженного храма.

— Вряд ли теперь они станут нападать на своих соседей, Дариад, — сказал он юноше-кочевнику.

— Нет… — Юный вождь бихару в священном трепете смотрел на гору песка. — Нет, не станут.

— Правь нами, о шаман! — воскликнула Нило, упав на колени и воздев руки к небесам. — Правь нами, о Дариад! Правьте нами, ибо здешние жители не знают, как жить в мире!

Огерн несколько мгновений удивленно взирал на жрицу, затем печально покачал головой.

— Мне нужно вернуться домой, мне нужно разыскать сына и вырастить его, если Ломаллин даст мне время на это и не поручит других дел.

Нило пытливо всмотрелась в лицо Огерна.

— Ломаллин или Рахани, ибо я вижу, что на самом деле ты служишь ей.

Огерн сдвинул брови.

— Ты слишком проницательна, Нило. — Он быстро добавил: — Пусть здесь правит Дариад, он вполне достоин этого.

— Нет, — возразил кочевник. — И не достоин, и не гожусь я для этого. Что я знаю о городах?

— Не знаешь, так узнаешь!

— Но я не хочу, — просто отозвался Дариад. — Я хочу одного: вернуться в пустыню, увидеть, как к ней возвращается жизнь теперь, когда Улаган повержен.

— Но что нам там делать? — вскричала Нило.

К ней подошли предводители городских кланов, опустились на колени и тоже стали просить:

— Как же нам теперь жить, мы привыкли к жестокости, к войнам, а теперь нас победили. Мы видели, как пал наш бог, как же нам жить теперь?

Дариад развел руками.

— Ну а я‑то что могу сказать тем, кто всю жизнь прожил в большом городе? Мне ведомы только те законы, по которым живут кочевники, только те правила, по которым живут пастухи! Я могу только посоветовать вам обратиться к самым простым истинам! Ничего другого я вам посоветовать не могу, потому что больше и не знаю ничего!

Предводители кланов некоторое время молча смотрели на Дариада, затем принялись оживленно и взволнованно переговариваться.

Дариад изумленно смотрел на них.

— Что я такого сказал?

— Наверное, больше, чем думал, — ответила ему Нило. — Если ваши законы просты и доходчивы, то они годятся не только для жизни в пустыне, но подходят и горожанам. Да, нам понадобятся другие законы, понадобятся и воины-стражники, но все же ты должен научить нас своим законам, о кочевник!

— За городскими воротами нас ждет наш судья. Пойдите к нему, и он научит вас нашему закону, — ответил Дариад.

И судья сделал это. Он поведал Нило и предводителям кланов Закон Создателя звезд. Рассказал о том, как править с помощью Совета, когда нет иного царя, нет иного правителя, кроме Бога, и есть только судья над людьми во времена мира и только военный вождь во времена войны. И судью, и полководца положено избирать. А когда бихару покидали город, вместе с ними из Куру ушло множество бывших рабов, прежде обитавших в пустынях и степях. Треть населения в тот день покинула Куру, и людей там осталось совсем немного. Настало время подумать, время творить добрые дела.

Дариад покачал головой:

— Лучше бы они все покинули эти груды камней и кучи грязи и ушли вместе с нами.

— Наверное, так было бы лучше, — кивнул Огерн, вспоминая о Кашало. — Но они этого не сделают. Там, где люди хотят торговать, Дариад, всегда будут возникать города, и тогда земли, богатые зерном, будут кормить его избытком другие земли, где зерно в недостатке, но зато много янтаря и олова. Там, где люди будут встречаться и обмениваться товарами, будут рождаться города. И ничего дурного в этом не будет.

— Надеюсь, что все будет так, — вздохнул Дариад. — Но города я оставлю тебе, Огерн. Я в такой тесноте жить не смогу.

Огерн тоже не смог бы жить в городе. Наверное, городская жизнь вполне устроила бы Лукойо, но Огерн не собирался давать полуэльфу такой возможности.

Глава 32

Огерн, Лукойо и бихару возвращались на родину. Земли вокруг них оживали.

— Неужели засуха так быстро прекратилась? — в изумлении проговорил Дариад, обозревая окрестности.

— Да, — отвечал Огерн, — потому что тот, кто вызвал эту засуху, повержен. И теперь те воды, которым он не давал увлажнять землю, снова текут и дают земле жизнь.

Огерн был прав, и все убедились в этом, когда добрались до летних пастбищ бихару, где своих воинов ожидали женщины, дета и старики: по давно высохшему руслу здесь текла полноводная река. Воины остановили верблюдов и в полном удивлении смотрели на реку.

— Но как это может быть? — прошептал судья. — Это же… пустыня!

— Больше не пустыня, как видишь, — усмехнулся Лукойо. — Скоро на эти земли найдется много охотников, кроме вас, о судья!

Дариад уверенно помотал головой.

— Не будет этого, пока я жив, — заявил он.

— Он говорит больше, чем знает, — улыбнулся Огерн судье. — Как обычно. — Обернувшись к Дариаду, Огерн сказал: — Ты — герой, победивший ульгарла. Никто не осмелится даже приблизиться к этим землям, которые считает своим народ Дариада.

Юный кочевник непонимающе смотрел на Огерна, а судья сказал:

— Пойдемте. Я уже стар, но даже мне не терпится поскорее увидеть мою жену, а уж молодые, наверное, совсем изнемогли.

Верблюды понесли мужчин к шатрам, где их ждали их домашние. Дариад пребывал в глубокой задумчивости — свыкался с мыслью о том, что он теперь не рядовой член племени. Другие же молодые кочевники с радостью принимали приличествующие героям приветствия.

Дети разбежались по шатрам, чтобы сказать о возвращении воинов матерям и старикам. Из шатров выбегали женщины. Улыбающиеся воины слезали с верблюдов, обнимали жен. Старики кричали, дети хватали воинов за края одежд. Огерн стоял и с удовольствием наблюдал за этой картиной. И все же ему было немного грустно.

Лукойо заметил это и ударил друга по плечу:

— Эй, ну чего ты все ждешь да смотришь? Хватит торчать тут и завидовать другим! Уж конечно, у бихару найдется женщина, которая воздаст тебе должное!

Огерн возмущенно посмотрел на друга, но все же улыбнулся.

— Лукойо, ты не хуже меня понимаешь, что уж если и есть на свете народ, который не станет подобным образом оскорблять женщину, так этот народ бихару!

— Ага, понимаю, — печально кивнул Лукойо. — Ну, и, стало быть, целомудренный охотник, делать нам с тобой нечего. Давай-ка лучше отправимся на охоту и подстрелим кого-нибудь для победного пира!

— На охоту? — изумился Огерн. — В пустыне?

— Пустыня уже зеленеет, — напомнил товарищу полуэльф. — Ну а если тут уже появились растения, значит, появились и животные, которые ими питаются. Уж по крайней мере в реке точно есть рыба. А я сильно сомневаюсь в том, что бихару хоть когда-нибудь пробовали рыбу!

Оказалось, что действительно не пробовали. Вечером женщины готовили к пиру рыбу, пойманную мужьями. Когда же пир завершился и все собрались у большого костра, вперед вышел судья и возгласил:

— Слушайте все!

Бихару умолкли, выпрямились и стали слушать судью.

— Я уже стар, — сказал судья. — И мне все труднее управлять племенем. Мне бы хотелось провести остаток дней в мире и покое. Настало время передать правление племенем бихару человеку помоложе меня. Дариад показал себя достойным мужем и в суждениях, и в бою, а самое главное — он доказал, что умен и справедлив!

В ответ бихару дружно вскричали.

— Это ваш выбор! — воскликнул судья. — И все же я должен сказать вам, кого выбираю я. А я выбираю Дариада!

— Дариад! Дариад! — кричали мужчины и женщины.

Юный кочевник, смущенный и растроганный, встал и покачал головой.

— Но, друзья мои, я всего лишь простой пастух, как и все вы. Я умею только сражаться, ухаживать за скотом и знаю Закон Создателя звезд!

— А что еще нужно судье? — сказал старый судья. — Что еще, кроме умения найти истину в спорах, что еще, кроме умения Читать правду в людских сердцах? Ты знаешь Закон, и глаза твои зорки!

— Но я глуп!

— Ты очень умен, — возразил Огерн, встав и подойдя к Дариаду. — Твоя простота — это простота сердца, пребывающего в мире с твоим разумом, а спокойствие твоего разума проистекает от твоей связи с Создателем звезд. Кто лучше тебя сумеет вершить Закон?

Бихару дружно вскричали.

— Вот и все, чего мы хотим от тебя, — добавил старый судья.

— Я сделаю то, в чем нуждается мое племя, — проговорил Дариад неожиданно для самого себя.

— Ну, вот ты Сам это сказал, — воскликнул судья, и бихару снова радостно закричали.

Так и вышло, что на следующее утро, когда Лукойо и Огерн собирались в дорогу, уже не старый судья, а Дариад заботился о том, чтобы у них были и еда в дорогу, и верблюды.

— Вы действительно Не можете остаться и погостить? — спросил Дариад с грустью.

— Не можем, — покачал головой Огерн и добродушно улыбнулся юноше. — Еще так много дел, а нам тоже хочется побывать дома.

Дариад кивнул, вспомнив про то, что рассказал ему об Огерне Лукойо. Дариад понимал, что Огерну больно смотреть на простые радости жизни, на встречи мужей и жен, на их любовь к детям. Ведь именно этого Огерн хотел всю свою жизнь, но именно это ему теперь и не суждено. Так что Дариад не стал уговаривать Огерна остаться.

— Раз вы решили ехать, — сказал юный судья, — то десяток бихару проводят вас, покуда вы не минуете те земли, где прежде правил Улаган. — Дариад думал, что Огерн начнет возражать, отказываться, однако шаман склонил голову и поблагодарил Дариада:

— Я с радостью принимаю такое предложение, о Дариад. И пусть твои люди прихватят меч — может быть, еще и посражаться по пути придется.

Молодые бихару отозвались воинственным кличем и дружно взобрались на своих верблюдов.

Итак, Лукойо и Огерн покинули лагерь бихару. Однако в пути к десятку бихару присоединились другие воины, с других стоянок, и в конце концов у Огерна снова образовалось небольшое войско. Он никого не прогонял, только благодарил за помощь. А вот Лукойо нервничал: какого еще сражения ожидает шаман?

Долго ли, коротко ли они ехали, но добрались дотуда, откуда виднелись стены Кашало. Из-за окрестных скал вышла сотня двергов.

— Чего ты хочешь от нас, Огерн? — спросил их предводитель.

— Приветствую тебя, Гракхинокс! — воскликнул Огерн. — Я хотел попросить тебя приготовиться и разрушить стену вокруг Кашало. Заранее благодарю вас, о дверги!

Так что… Лукойо почти не удивился, когда из укрытия вдруг появился отряд клайя. Их предводитель пролаял:

— Приказывай, Огерн!

— О брат мой по оружию, так радостно лицезреть тебя! — воскликнул Огерн. — Пожалуйста, выставь своих клайя к северу и западу от города:

— Повинуюсь! — воскликнул клайя, высунул язык и повел свой отряд туда, куда велел Огерн.

Прошло время, и пала стена вокруг Кашало, и Огерн вышел к жителям города и сказал, что он — Огерн и что он вернулся, чтобы разрушить храм Улагана и дать жителям Кашало совет, как им теперь жить дальше. Кашальцы не сопротивлялись — они впустили в город сотню бихару. Храм Улагана был разрушен, а жрец Ранола получил подобающие ему почести. Огерн просил кашальцев посещать храм Ранола, прислушиваться к его советам и внять словам бихару, когда те разъяснят им Закон Создателя звезд. Кашальцы выслушали бихару с большим вниманием, и, когда кочевники покидали Кашало, горожане провожали их как дорогих гостей.

— Чему они радуются? — пробурчал Лукойо. — Может, тому, что мы уезжаем?

— Главное — радуются, — отозвался Огерн и отдал приказ войску: — Отойдите от города раз и навсегда. Пусть кашальцы сами найдут Истину!

Покинув Кашало, они продолжали путь домой, останавливаясь только для того, чтобы разрушить попадавшиеся по пути храмы и святилища Улагана да перебить отряды разбойников, оставшиеся от войска Улагана и пытавшиеся отыграться на более слабых племенах. Наконец отряд Огерна добрался до земли ваньяров.

Слухи бежали впереди отряда. Войско ваньяров собралось и ожидало их, но Огерн снова созвал двергов и клайя, а бихару оказались бойцами почище ваньяров, а спины верблюдов по боевым качествам вовсе не уступали хваленым ваньярским повозкам. Когда бой завершился и ваньяры позорно бежали, Огерн осмотрел свое войско, подсчитал потери и с печалью обнаружил, что десятая часть бихару и клайя пала. Однако войско Огерна не успокоилось на достигнутом: бихару и клайя гнали убегающих ваньяров с такой страстью, что те скоро запросили пощады и согласились на перемирие. Огерн покинул ваньяров, взяв с них честное слово жить в мире с соседями и никогда ничего и никого не красть. Затем он попросил Лукойо рассказать ваньярам о битве между Улаганом и Ломаллином, и, когда полуэльф завершил свой рассказ, Огерн стал уговаривать ваньяров отречься от Улагана, от которого теперь не осталось даже призрака, и обратиться к Ломаллину.

К тому времени, как отряд Огерна покинул посрамленных захватчиков, слухи о карающих мстителях распространились по всей округе, потому все, кто продолжал творить зло, переставали этим заниматься из страха перед шаманом и сопровождающими его беспощадными бихару.

Наконец, когда отряд достиг берегов северной реки, отделявшей земли, населенные бири, от земель их соседей, Огерн слез с верблюда и вернул его бихару. Он поблагодарил их от всей души за то, что проводили их с Лукойо и помогли разделаться с остатками врагов. Кочевники удалились, увозя с собой львиную долю захваченных у разбойников трофеев. Себе Огерн не взял ничего, а Лукойо все же прихватил на двоих немного золота и драгоценных камней. Потом шаман с полуэльфом переправились через реку и пошли по лесам. Местность становилась все более и более знакомой. Наконец деревья расступились, и глаза Огерна наполнились слезами: он приготовился увидеть разоренную деревню.

Каково же было его изумление, когда он увидел родную деревню в точности такой, какой она была при жизни Рил. Молодая женщина, приглядывавшая за игравшими детьми, увидела Огерна и Лукойо, радостно вскрикнула и побежала им навстречу.

Лукойо смотрел на нее и не верил собственным глазам. Наконец и он восторженно закричал, отбросил в сторону свой мешок и во всю прыть бросился навстречу женщине. Огерн проводил друга удивленным взглядом, но потом вспомнил, что в свое время убегавшие из деревни бири разбились на несколько отрядов. Значит, Эллуэра все-таки осталась жива, а Лукойо зря ее оплакивал!

О нет, не зря! Потеряв ложное божество, питавшее их злобой и ненавистью, ваньяры утратили силу. Бихару гнали их до тех краев, откуда ваньяры начали свои захватнические походы. Бывшие захватчики стали возделывать землю. Среди них появились шаманы и стали править ими, поучая и наставляя ваньяров в вере в бога, которому не страшна смерть. Так разве зря столько странствовал Лукойо, разве зря он потратил столько сил на борьбу со злом?

Огерн поднял мешочек с золотом и взвесил его в руке. Он решил, что отдаст его Лукойо, как только тот оторвется от возлюбленной. Приключения закончились, и полуэльф приобрел не только золото, но и опыт и мудрость. Он вернулся домой, вернулся достаточно богатым для того, чтобы жениться и завести детей, и даже для того, чтобы увидеть, как на свет родятся дети его детей.

Эпилог

— Значит, мы и есть дети тех детей, дедушка? — спросил старший мальчик.

— Да, озорник, и ты это отлично знаешь, — ответил Лукойо и, протянув руку, шутливо потрепал внука за ухо. — Отлично знаешь, потому что эту историю все вы слушали уже десяток раз.

— Но она нам не наскучила, — заверила деда старшая внучка.

— Вот это славно, — похвалил девочку Лукойо, ведь он всякий раз немного переиначивал свой рассказ, чтобы он был интереснее. — Я ведь намерен рассказать вам эту историю, чтобы вы никогда ее не забывали, чтобы потом как следует вколотили ее в уши ваших собственных внучат!

Но было кое-что, чего Лукойо своим внукам не рассказывал. Он не рассказал им о том, что Огерн некоторое время погостил в деревне и понаблюдал за тем, как растет его сын, которого взяла к себе пара бири. Огерн не стал говорить мальчику о том, что он — его настоящий отец: это было бы жестоко по отношению к тем людям, которые воспитывали ребенка, как родного. Огерн оставил бири, взявшим к себе его сына, несколько золотых безделушек, которые они могли бы продать, а потом заставил себя уйти из деревни.

Этого Лукойо внукам не рассказал. Свой рассказ он закончил, по обыкновению, так:

— Бири попросили Огерна стать их вождем и править всеми племенами. Но он видел, что они и сами, без него, переустроили свою жизнь, хотя, конечно, в том, что враги оставили бири в покое, была большая заслуга Огерна. К тому же он уже успел позаботиться, чтобы во всех племенах имелись и шаманы, и вожди, и потому сказал своим соотечественникам, что должен отправиться в странствия, на поиски своей возлюбленной. Сородичи поняли его, хотя и не знали, о какой возлюбленной говорит Огерн. Шамана проводили пышным пиршеством и не стали удерживать.

— Вот так Огерн ушел из деревни, — сказал Лукойо.

— Из нашей деревни, дедуля? — спросила вторая по старшинству внучка.

— Да-да, из нашей, из нашей, болтушка! — Лукойо любовно погладил девочку по голове. — Он ушел в лес, и с тех пор больше никто его не видел.

— Ха! — фыркнула самая маленькая. — Так ус и никто? А из длугой делевни?

— Нет, ну конечно, кто-нибудь его, может быть, и видел, но только мне про это никто не рассказывал!

— А может, он ходил, ходил, да умер оттого, что сердце его разорвалось от горя? — с глазами, полными слез, спросила средняя внучка.

— Ты уж слишком мягкосердечна, малышка, — пожурил ее Лукойо. — Надо укреплять сердечко, а не то вот вырастешь, и любой парень начнет мять его по своему вкусу. Да, конечно, Огерн мог и умереть с горя, хотя я в этом сильно сомневаюсь. У него ведь сердце было что столетний дуб. Нет, я думаю, что он просто стал жить один где-нибудь в лесу и, наверное, наяву отыскал тот сон, который привиделся ему тогда в пещере.

Внуки смотрели на деда широко раскрытыми, зачарованными глазами.

— Полно, муж мой, — урезонила Лукойо бывшая деревенская красавица, а ныне старушка. — Неужели ты хочешь, чтобы внучата думали, что герой стал отшельником!

— Да, он стал отшельником, он жил в уединении, но теперь наверняка многого достиг! Не сомневаюсь, он снова нашел свою богиню — ведь та, что являлась ему в видениях, была Рахани, которой прискучили улины и которой хотелось союза со смертными!

— О-о, — улыбаясь проговорила дочь Лукойо, — и, конечно, стоило ей попробовать Огерна на вкус, как она решила что он — ее любимое блюдо на всю жизнь!

— Зря шутишь, кстати. Не так уж это невероятно, — покачала головой Эллуэра, вспомнив Огерна молодым. — Он, конечно, был мужчина хоть куда. Вряд ли бы женщина захотела его с кем-то делить.

— И ты тоже? — угрожающе вопросил Лукойо.

— Нет, муж мой. — Эллуэра встала, выпрямилась, подошла к мужу и взяла его за руку. — Для меня у него был слишком тяжелый характер. Огерн не был весельчаком, а я люблю веселых.

— Ну, уж чего-чего, а этого у меня хоть отбавляй, — глядя в глаза жены, улыбнулся Лукойо. — Хоть это получила, если больше нечего.

— Не только это. — Эллуэра крепче сжала руку Лукойо. — Пусть там у Рахани слюнки текут при виде на Огерна, мне он никогда не нравился.

Пусть Эллуэра немного слукавила, но небольшое лукавство никогда не вредило счастливой супружеской жизни.

— А другие ребята говорят, будто тело Огерна лежит обледенелое в потайной пещере, — упрямо проговорил старший внук. — Но что его дух отыскал богиню в царстве духов и продолжает учиться у нее мудрости, живя рядом с ней и предаваясь всяким усладам. Вот только что такое «услады», я не понял.

Мать мальчика громко кашлянула, а Лукойо сказал:

— Ну, что касается его тела, в это я еще могу поверить.

— Значит, богиня в Огерна все-таки влюбилась, да? — почти шепотом спросила старшая внучка.

— Говорят, будто улины не способны влюбляться по-настоящему, — отозвался Лукойо. — Потому что вроде бы не умеют любить никого, кроме себя самих. Но не сомневаюсь, Рахани, видимо, до сих пор получает удовольствие от…

Тут уж громко кашлянула Эллуэра.

— …от общества Огерна, — выкрутился Лукойо. — Наверное, она продлевает его сон и учит его тому, в чем больше всего нуждается такой человек, как Огерн…

Теперь громко кашлянула дочка.

— Мудрости, конечно, — нашелся Лукойо.

— Значит, она делает так, чтобы он спал и во сне учился мудрости? — уточнила средняя внучка.

— А когда же он проснется? — потребовал ответа старший внук.

— Тогда, когда потребуется людям, — ответил Лукойо. — А он непременно нам потребуется, потому что все так, как сказал мне Огерн когда-то. Он сказал: «Все еще не окончено и никогда не будет окончено». И он был прав, потому что битва не окончена. Она будет длиться вечно.

Медведь сошел с Дерева и увидел ожидавшую его сияющую женщину.

— Значит, ты все-таки нашел меня, Огерн, — сказала она.

— Нашел, о госпожа моя, о возлюбленная! — Огерн тут же превратился в человека, упал на колени, протянул руки, стараясь коснуться одежд Рахани.

Одна из накидок упала к ногам Рахани. Она рассмеялась:

— Как ты нетерпелив, Огерн!

А шаман не отводил глаз от тела Рахани, испускавшего чудесное сияние.

— Как… как ты можешь снисходить до того, чтобы обнимать ничтожного смертного — меня?

— Никогда ты не был ничтожным! — возразила Рахани. — Ты нежен, добр и заботлив. — Она взяла Огерна за руки, и он поднялся с колен. — Для меня тут нет никакого унижения, никакой снисходительности — просто я так хочу. Хотя… нашлись бы улины, которые бы посмеялись надо мной из-за того, что я обхаживаю мужчину, которого могла бы без труда взять силой, если захотела бы.

— Ты уже взяла меня, — прошептал Огерн. — Даже если и не хотела.

Рахани, польщенная его словами, призывно улыбнулась и упала в его объятия. Когда они на миг отстранились друг от друга, Рахани проговорила:

— Кто осудит меня за то, что я избрала именно такой способ научить тебя тому, что не дается людям при рождении?

— Пусть только кто-то посмеет тебя осудить! — пылко отозвался Огерн.

— Ну, пусть не осудят, но могут спросить почему? — лукаво улыбнулась Рахани.

— Может быть, — с внезапной горечью проговорил Огерн. — Так ты мне платишь за труды? Может быть, это вознаграждение за то, что я исполнил все твои приказы, всегда являлся на твой зов? Может быть, и правда, я для тебя игрушка? Я и сам не понимаю, как я могу быть для тебя чем-то большим, чем игрушка! — Но он тут же взмолился: — О, молю тебя, не говори мне, что это так, ибо ни гордости, ни самолюбия мне не хватит для того, чтобы отвернуться от тебя!

— Еще бы ты стал отворачиваться от женщины такого древнего рода, да еще такой могущественной, — усмехнулась Рахани. — Ну а если я скажу тебе, что ты для меня не игрушка, но орудие, которое я должна выковать и закалить, орудие, которое призвано защитить меня от моих недругов в грядущей битве?

— Я всю мою жизнь готов охранять тебя! — решительно и преданно воскликнул Огерн. — Прикажи мне напасть на любого — и я сделаю это сейчас, через пять столетий, когда захочешь! Переделывай меня, закаляй, как пожелаешь, ибо я — в твоей власти!

— Что ж… — проговорила Рахани. — Благодарю тебя. Этого мне и надо.

И она вновь скользнула в объятия Огерна, обвила руками его шею и увлекла вниз, а потом их обоих окутал туман… а потом мудрость и магия улинов стали перетекать в сознание человека, родившегося маленьким и слабым, неспособным вместить такие знания. Рахани отдавала Огерну эти знания вместе со своею любовью, нежностью, передавала их от сердца — сердцу, от разума — разуму, от духа — духу.

Оглавление

Пролог Глава 1 Глава 2 Глава 3 Глава 4 Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg