«Первый и непобедимый»

Юлия Галанина ПЕРВЫЙ И НЕПОБЕДИМЫЙ

* * *

Не иначе, как Медбрат меня под руку толкнул, счёт из прачечной вслух прочитать.

Вот очень мне это надо было, просто необходимо!

Можно подумать, я его оплачиваю из собственного кармана, а не из средств нашего представительства в Шестом Углу Чрева Мира.

Да и обсчитали не намного, так, из любви к искусству.

Оно бы всё ничего, но на словах, красочно характеризующих подштанники главы представительства, неприлично (по мнению владельца прачечной) засаленных, начались чудеса.

Я даже не успела цену этим отстиранным подштанникам назвать, скромно завышенную раза в полтора, как вдруг лист ярко вспыхнул у меня в руках, по нему побежали веселые огоньки пламени.

От неожиданности (и боли) я завопила и отбросила его прочь от себя. Лист не упал, а наоборот, поднялся выше и закружился по комнате, набирая обороты, словно шмель. Огненные искры сыпались с него роем и поджигали все вокруг.

Запылал грубый деревянный стол, за которым приходилось вести дела, загорелись тетради учёта, всякие приходно-расходные ведомости. Я не сразу сообразила, что надо всё бросать и улепётывать, и попыталась сначала спасти документы, но потом поняла, что надо спасать руки.

Посыльный из прачечной смотрел на всё это диво, открыв рот, пока несколько искр не приземлилось и ему на темя. Противно запахло палёным волосом. Вопли посыльного присоединились к моим. Горящий лист летал, а мы вопили на один дух. Наконец я охрипла и вспомнила, что у нас ещё и ноги есть, вдобавок к глоткам.

— Бежим! — толкнула я посыльного к двери, и мы вывалились из кастелянской каморки.

Оказавшись вне досягаемости магических искр, посыльный на удивление быстро сориентировался и, прикрывая ладонью подпаленную макушку, кинулся к шнуру звонка, висевшего на входе для вызова случайным посетителем кого-нибудь из представительства. И устроил трезвон, яснее ясного намекающий, что вызывают всех.

Вниз по лестнице первым скатился Град, а за ним все, кто были в этот час дома.

— Заклинание нашли! — взвизгнул посыльный. — Огненное!

Связываться с огненным заклинанием никому не хотелось, — ждали Профессора. Раз он глава представительства, пусть и выкручивается.

Профессор замешкался, прибежал со стороны лавки, путаясь в полах длинного стеганого халата, и (к облегчению всех) грозно скомандовал:

— Отойти и не приближаться!

Ни один приказ Профессора не выполнялся с таким послушанием. Народ уже разглядел свежую гарь на темечке прачечного посыльного. Желающих получить такую же не было.

Профессор и здесь находился в выигрышном положении, — у него-то почти вся макушка была лысая, сгорать нечему, чего теперь бояться?

Он заслонился рукавом халата от возможного жара и рванул дверь.

Мог и не закрываться, — в комнате уже всё прогорело, слой пепла покрывал каменные плиты пола. Сгорел деревянный стол, сгорели полки и корзины.

Сгорели свежевыстиранные простыни, пододеяльники и наволочки, доставленные посыльным. Сгорели и подштанники, из-за которых всё случилось.

И это значит, что Профессор лишился нательного белья, потому что вторая пара сегодня тоже покинула этот мир: я выкинула их перед приходом посыльного, как не подлежащие восстановлению, рассчитывая выдать начальству выстиранные, и потом уже озаботиться приобретением новых. (А три пары подштанников в гардеробе глава представительства считал непозволительной для себя роскошью).

Похоже, все эти потери Профессора не очень расстроили.

Он цепко оглядел комнату, выудил из кармана обкусанный карандаш и старый ценник, поставил на оборотной его, относительно чистой стороне дату, время и место происшествия и принялся по свежим следам набрасывать черновик графы «последствия» для карточки нового заклинания.

Посыльный, убедившись, что огня больше нет, протиснулся поближе и, глядя на Профессора преданными глазами, упорно тыкал пальцем в свою макушку. Судя по тому, с каким энтузиазмом он это делал, кожа головы у него не пострадала.

Закончив описание пожарища, устроенного прачечным счетом, Профессор исследовал и плешь посыльного, даже понюхал её.

— Колоссально! — довольно произнес он, постукивая карандашиком по макушке и вслушиваясь в получаемый звук.

— Когда за деньгами придти? — радостно уточнил посыльный, смотря на Профессора снизу вверх.

На месте главы представительства я бы сказала «вчера».

Ведь прелесть ситуации заключается в чём: счётец-то сгорел, но платить по нему всё равно придётся. Общую сумму оплаты посыльный знает назубок. Кроме этого придётся заплатить за горелую макушку, тут Профессор со своим «колоссально» цену ей сделал хорошую. А мои обожженные руки достались нам, получается, бесплатно?

Хотя во всём виноват владелец прачечной: напиши он как нормальный человек, не пускаясь в красочные характеристики: «дюжина сильно засаленных подштанников» — ничего бы и не было. Из таких правильных фраз заклинания почти не получаются.

Тоже мне, поэт! Делать ему больше нечего, как живописать бельё клиента. Да и Профессор хорош: это же надо так вещи затаскать, чтобы видавший виды прачечник пустился их подробно описывать!

А ко всему этому мы будем спать сегодня на грязном белье: чистое-то сгорело!

И опять дыра в бюджете: придется покупать новые простыни и всё остальное. И две пары подштанников в том числе — не будет же глава дипломатического представительства ходить без нижнего белья. Даже для Профессора это чересчур вызывающе. Общественное мнение ему не простит, вся наша дипломатическая деятельность пойдет насмарку, престиж родины, соответственно, пострадает.

А общественному мнению плевать, что денег у нас осталось, — кот наплакал. И корабль придёт только в следующем месяце. И побочных заработков (то есть основных, на самом-то деле) пока получилось меньше ожидаемого.

Ну и в довершении, завтра все будут заниматься интересными делами, каждый в меру своих обязанностей и воображения. А я пойду покупать простыни и подштанники только на том основании, что из всех живущих в представительстве одна я, по мнению некоторых, самими богами создана вести хозяйство. Потому что все остальные, увы, — мужчины.

От этих мыслей мне стало как-то особенно печально, и я побрела наверх к себе. Нашла мазь от ожогов, намазала руки и легла в кровать с несвежим постельным бельем, уверяя себя, что оно еще очень даже свежее.

И, стараясь загнать боль от ожогов подальше и поглубже, стала думать, как же я дошла до жизни такой…

Глава первая КАК ЖЕ ВСЁ НАЧИНАЛОСЬ

Как же всё начиналось?

Если уж идти до самого начала, то началось-то всё явно на заре времён, когда светлая Сестра-Хозяйка наделила людей хвостами, за что ей отдельное горячее спасибо.

Но завтра надо было вставать довольно рано, поэтому разбираться в настолько давних событиях я не стала.

Пожалуй, более близким началом стала последняя война в Чреве Мира между нами, Умными и ими, Сильными. Мы блистательно проиграли.

Да, отсчёт я взяла верный — не попади тогда в пансионат благородных девиц, куда Сильные собирали девочек и молодых девушек из народа Умных, пальцев бы я сегодня не обожгла.

Пансионат называли по имени крепости, в которой он располагался: Пряжка. Он был на самом севере Чрева Мира, у подножия хребта Пояс Верности.

Там мы по плану Окончательного Воссоединения должны были задерживаться недолго: в нас вбивали азы ведения домашнего хозяйства и вручали в качестве жён Сильным, пытаясь таким образом наименее затратно создать прослойку, объединяющую победителей и побежденных.

А шиш с маслом у них вышел!

Для начала наш Совет Матерей не одобрил планы породнения Сильных и Умных принудительным порядком. И объявил (негласно, разумеется) Сексуальное Сопротивление под лозунгом: «Умные рожают Умных». И, соответственно, Сильные мужья в качестве приданого обязательно должны были получить пару крепких рогов.

Молодёжь такого же возраста, как моя старшая сестра, организовала Боевое Сопротивление, и эта разновидность Сопротивления тоже нервы Сильным подпортила. Правда, не очень-то эффективно поначалу.

А потом вдруг и я влипла в эту историю по уши, а всё потому, что маму в детстве не слушалась.

Когда я была маленькой, мама всегда говорила: хорошие девочки не ругаются. А я всегда думала, ну почему? Логичных причин мама не называла.

А оказалось, когда хорошие девочки ругаются, да еще нехорошими словами, написанными на стене старой башни, построенной в мощной крепости, запечатывающей одно странное ущелье, от этих слов в небо поднимаются драконы, запертые в скалах.

А драконы — штука опасная.

И вредная, и противная, и откровенно эгоистичная, а ещё дракон!

Сто-о-о-оп, вспоминать надо без чувств. Только тогда, (говорит Профессор, когда он в хорошем настроении после удачного дня в лавочке), бесстрастно копаясь в своем прошлом, можно разложить всё по полочкам и от одного этого станет легче. Если же поддашься чувствам, — только хуже будет, вместо раскладывания по полочкам свернешь всё в один ком и думай потом, что за что зацепилось.

Драконы…

И дернул же Медбрат подружиться с одним из них…

Вместе мы много чего наворотили: от снесения вчистую нашего пансионата на севере и превращения полуострова в остров на юге Чрева Мира до получения взаимного сексуального удовольствия нетривиальным способом…

* * *

…И всё было чудно, Сильные остались в Чреве Мира, значительная часть Умных, — на нашем новом острове, названном Лоскуток. Столицей острова стала Ракушка.

Была весна.

Я вернулась домой в Ракушку. Дракон облюбовал клумбу с георгинами в родительском саду.

Между Лоскутком и Чревом Мира воцарилось настороженное перемирие. Официально его никто не заключал, война продолжалась, просто никаких военных действий не велось.

Нам в Чреве Мира делать было нечего, сил едва хватало наладить оборону острова.

Сильные в свою очередь грузить войска на корабли и держать курс на Лоскуток тоже не спешили. Внутри империи начались серьёзные междоусобицы, на власть в Хвосте Коровы, столице Чрева Мира, стали претендовать сразу несколько армий.

Летом я сдала экзамены в наш Университет и забыла пансионат в Пряжке с его лекциями по домоводству как страшный сон.

А осенью, когда первые заморозки прихватили алые головки георгинов, золотой дракон улетел.

Это было ранним, холодным утром.

Ракушка спала беспробудно, когда меня разбудило что-то. Наверное, я просто почувствовала, что он уходит.

Подцепив на ходу первое попавшееся платье, я выскочила из окна в сад, — чтобы увидеть, как дракон поднялся над домами и, не спеша, скользит к морю, словно разминаясь перед дальней дорогой.

Что потом было — стыдно вспоминать…

Я босиком бежала за ним по улице Старой Яблони, задрав голову к небу, и жалобно спрашивала:

— Ты надолго? Ты вернёшься? Ты насовсем улетаешь?

Дракон не ответил ни на один вопрос.

Поинтересовался насмешливо:

— А почему ты несёшься, сломя голову? Когда мы обмениваемся с тобой мыслями, расстояние значения не имеет. Я услышу тебя отовсюду, если захочу.

— А с чего ты взял, что я за тобой бегу? — взорвалась я. — Очень надо! У меня дело срочное, только утром вспомнила.

— Ну, разве что так… — сказал дракон. — Беги на здоровье.

Потом он добавил мечтательно:

— Соскучился я по настоящим горам.

Резко набрал высоту, заложил широкий полукруг над бухтой и пошёл в сторону Чрева Мира, золотясь в утреннем солнце.

Мелькнул блестящей точкой и исчез в облаках.

Мне было тошно — не передать. Как же жить теперь без дракона, представлялось слабо, настолько плотно вошёл он в мою жизнь.

К тому же я, наконец, поняла, что стою в центре города, босая, в каком-то невообразимом платье. Очень хорошее начало дня.

От горя подумалось:

«Утопиться?»

Идея спросонья показалась стоящей и я побрела ко Второй Бухте Ракушки, не такой оживленной, как Первая.

Вышла на берег, потрогала воду ногой — она была тёплой, пожалуй, теплее, чем свежий утренний воздух.

И я передумала:

«Лучше искупаться!»

Долго плавала, благо и морская вода, и слёзы были солёными. Потом вышла, натянула платье на мокрое тело и пошла домой.

Как раз хватило времени, чтобы дойти, позавтракать и даже не опоздать на первую пару.

Так я осталась без дракона.

Нет, всё верно… Дракона на цепи не удержишь… Не сидеть же ему весь век около клумбы с георгинами…

Да и, откровенно говоря, наша Ракушка не самое удобное место для драконов, тут людям-то тесновато.

И вообще, у людей и у драконов — свои дороги. И чем меньше они пересекаются, тем лучше и для них, и для нас…

Я всё понимала, а сердце скулило. Оказывается, так быстро привыкла к тому, что стоит мысленно спросить — и в голове зазвучит насмешливый голос дракона, и откроется калитка в иной мир, где звезды ближе и небо глубже, где летать так же естественно, как жить, а петь — так же естественно, как летать.

А ещё раньше, летом, как раз перед вступительными экзаменами в Университет, я потеряла и Янтарного.

Он был из Сильных. Один из охранников нашего пансионата.

Но это было не главное, главное, я ему нравилась. Да и он мне, в общем-то, тоже. И он мне здорово помог в Пряжке. Летом его каким-то чудом занесло в Ракушку. Может быть, и специально добрался, чтобы меня повидать, кто же знает, что у этих Сильных на уме. Появился незадолго до обеда. Ну и что…

Чаю попили, о погоде поговорили, новостями обменялись, да и засобирался гость обратно. Делать ему, как и дракону, в Ракушке тоже было абсолютно нечего: он же Сильный. Враг, получается.

Я проводила его вечером до бухты, чтобы никто из наших не обидел Янтарного по дороге — он ведь и не думал скрывать, что Сильный и что военный. А прошло не так уж много времени, как мы отвоевали Ракушку, чтобы реагировать на это безболезненно. Посадила его на корабль, идущий обратно в Чрево Мира. Шарфиком помахала. Всё как у людей.

* * *

Дела сердечные, конечно, не радовали, но потом стало как-то не до них: всё время занимали занятия в Университете, лекции и библиотеки.

Я ведь получала классическое образование, которым мы, Умные, так гордимся.

А всякий знает, что настоящее классическое образование — это когда в тебя на протяжении длительного времени упорно и методично впихивают массу самых различных знаний, ну совершенно бесполезных в нормальной жизни.

Это-то и составляет всю прелесть образования, основу его основ: образованный человек тем и отличается от необразованного, что досконально знает все перипетии двадцать третьей дополнительной войны …нцатого года за тридевятые колонии, но не знает, каким концом молотка гвоздь колотят.

Хотя меня такое образование устраивало: ну зачем мне гвозди заколачивать? Их папа вбивает…

А после удручающей практичности занятий в Пряжке, слушать лекции о системе поэтического восприятия мира последователями школы Седого Горностая было сплошным наслаждением.

Так, вся в делах, я закончила первый курс.

Потом второй. Потом третий. Потом четвертый.

* * *

В большом мире в это время творилось что-то странное.

Во-первых, не все выпущенные мною драконы снова уснули, чтобы переждать наше, людское, существование на земле. Некоторые решили размяться после долгого заточения.

С людьми они не сталкивались: по мнению драконов из всех возможных соседей мы, люди, самые невыносимые. Да еще и несъедобные — настолько невкусные и неудобоваримые.

Мало того, что драконы не уснули, — в мир вдруг вернулась магия.

Теперь любое безобидное на первый взгляд сочетание букв, слов или фраз могло оказаться заклинанием. Чтобы обнаружить это, достаточно было прочитать написанный текст вслух.

Что тут началось — не передать!

Может быть, еще и поэтому Сильным стало не до Умных. В Чреве Мира воцарились неразбериха и хаос.

Поначалу все обрадовались, ведь и ежу понятно, у кого больше магии, тот и хозяин жизни. Любой клочок печатного или рукописного текста стал великой ценностью.

По Хвосту Коровы и другим городам прокатились волны погромов. Взбудораженные толпы врывались в библиотеки и книжные лавки, растаскивали книги и рукописи, убивая всех, кто пытался помешать. Проводили обыски у учителей, печатных дел мастеров, писцов, — в общем, у тех, кто по роду ремесла имел дело с нанесёнными на бумагу буквами.

Грабили под лозунгом: «Всё по-честному, магию всем поровну!»

Власти Хвоста Коровы сначала никак не реагировали.

Легион Обрубленный Хвост бился не на жизнь, а на смерть с Правым Крылом Пятого Угла Чрева Мира, кто же будет в такое время обращать внимание на гражданские волнения?

Вот если бы громили казармы Легиона или архивы Службы Надзора за Порядком… Но дураков лезть туда среди погромщиков не было.

Когда власти всё же спохватились, количество книг, исписанных тетрадей, счетов и неприличных настенных надписей резко сократилось.

В городах Умных на новом острове таких погромов не было, и не потому, что здесь народ был более сознательным, чем там. Просто любой беспорядок на улицах пресекли бы сразу, ведь остров находился на военном положении, ждали вторжения Сильных.

Когда печатные материалы, возможно содержащие магические богатства, были перераспределены, наиболее нетерпеливые принялись изучать и награбленное, и приобретённое честным путём.

Наступило время отрезвления.

После всеобщего восторга и помешательства на поиске заклинаний, людей охватил ужас. Ужас перед заклинаниями.

Древняя магия была ведь совсем не такая же приятная, как неожиданно обнаруженный горшок с золотыми монетами. За безобидными словами частенько прятались страшные заклинания. Иногда на слух они звучали совершенно по-дурацки, как это последнее, про подштанники, но от этого их действие не становилось менее опасным.

Несколько человек сгорели живьём, прочитав пару абзацев из старых книг и случайно наткнувшись на заклинание самосожжения. Одного расчленило очень неприглядным образом. Кое-кто ослеп, кого-то словно черви выели изнутри, оставив пустую, похожую на брошенное осиное гнездо, оболочку.

Хотя, истины ради, надо заметить, что пострадавших от заклинаний было в сотни раз меньше, чем от погромов и уличных беспорядков.

Но гибель этих немногих наполнила сердца людей куда более сильным страхом. Смерть близкого соседа, которого крепкие, жаждущие знаний парни пырнули железным прутом, когда он не захотел расстаться с книгами, не потрясала так, как слепота совершенно незнакомого человека на другом краю Чрева Мира, весть о которой мгновенно разошлась из уст в уста.

Теперь читать вслух осмеливался разве что совсем сумасшедший.

В изменившемся мире надо было как-то жить, и поэтому стали искать пути выхода из ситуации. (Некоторые, например, поостыв, решили, что читать вообще очень вредно для здоровья и принялись добровольно избавляться от бумаг, сбив цену на книги в том же Хвосте Коровы в несколько раз).

У нас в Ракушке срочно собралась Коллегия Умных из Умных.

На ней было решено создать службу, которая бы и взялась за поиск заклинаний, их регистрацию, составление сводной картотеки, — то есть, занялась бы упорядочивающей возникший хаос работой. Назвали ее, особо не выдумывая, Служба Поиска Заклинаний.

Дело организовали так:

Каждому найденному заклинанию присваивался номер, на заклинание заводилась регистрационная карта, в которую заносили формулу заклинания, его действие и последствия, дату и место обнаружения, включая тот письменный источник, в котором оно было зафиксировано.

Потом по пунктирной линии карточка разрезалась на две части.

На одной была формула заклинания и его номер, на другой — номер и все остальные описания.

Первая часть шла под грифом «совершенно секретно» и сразу передавалась руководителю того отделения Службы Поиска Заклинаний, в чьем районе оно было найдено, вторая часть под грифом просто «секретно» поступала рядовым сотрудникам Службы для дальнейшей обработки и классификации.

Очень скоро стало понятно, что ожившие заклинания — разные.

Были явные, действие которых проявлялось сразу же, как в случае с этим злополучным счётом из прачечной.

Были неявные, с действием, отдаленным по времени от произнесения заклинания.

Были переменные, которые срабатывали лишь при определенных условиях.

Были блуждающие, то есть заклинания, как бы перемещающиеся из точки в точку. Сегодня такое заклинание срабатывало и блюдца взлетали на воздух в городе А, но не срабатывало в городе Б, завтра оно уже не срабатывало в городе А, зато прекрасно поднимало посуду в городе Б.

И были осколки — самые противные из заклинаний. Как о всякий осколок, о них легко было пораниться. Большую часть найденных разрушающих заклинаний составляли как раз осколки.

Если же удавалось собрать осколки одного заклинания и соединить, оно приобретало совсем другие свойства.

К делу по поиску заклинаний решено было не привлекать особого внимания, пока не накопится значительная база данных.

Поисками занимались, в основном, люди из университетской среды. В нашем Университете и был тот центр, куда стекались все данные.

Я довольно рано узнала об этом, потому что нас, студентов, привлекали к работе с карточками, а потом вообще оформили всю канцелярскую работу, как обязательную студенческую практику.

Мы имели дело, конечно, только со вторыми частями. Первые же части, самые интересные и важные, с номерами и формулами заклинаний, по слухам лежали под семью печатями в хранилище казны на холме Окончательная Лысина вместе с золотым запасом Лоскутка.

А непосредственно ловлей заклинаний занимались старшие преподаватели рангом не ниже профессора. Под тем предлогом, что они, мол, уже старые и жизнь их на исходе, так что терять им нечего, даже если наткнутся на убивающее заклинание.

Враньё!

На самом деле они узурпировали это право, пользуясь своим авторитетом! Потому что охота на заклинания была страшно захватывающей штукой, и профессора откровенно наслаждались ею. А риск умереть придавал этому занятию особую остроту. Впервые знания были опасны в прямом смысле.

Преподаватели упивались всем этим, как мальчишки, играющие в войну. Видели бы вы какого-нибудь старенького седого профессора, когда он с книгой в обнимку спускался в университетские подвалы, чтобы свести риск от найденного заклинания к минимуму. Бьюсь об заклад, его глаза так не сияли полувеком раньше, когда он, будучи жизнелюбивым студентом, удалялся в укромное место, обнимая податливую, заранее согласную на всё красавицу.

К счастью, заклинаний, поднимающих здания на воздух, среди письменных источников, которыми располагал Университет, не встретилось. Поэтому подвалы и сами корпуса сохранились в относительном порядке.

Что же делать с найденными заклинаниями — ещё не решили.

Пока было непонятно, что лучше.

То ли регулярно публиковать всё найденное, чтобы уж действительно магии было поровну, всем по-честному, — то ли придержать самое ценное для себя, что, может быть, и не так честно, зато практично?

То ли обнародовать самые опасные заклинания, чтобы свести к минимуму риск от их случайного обнаружения, — то ли наоборот, ни в коем случае не обнародовать, чтобы свести к минимуму риск от их повсеместного употребления?

Обо всём об этом спорили до хрипоты и взаимных оскорблений, выраженных в безупречно вежливой форме, но пока все сходились во мнении, что первым делом надо проверить на заклинания учебники и детские сказки…

В срочном порядке их перечитали и опасных заклинаний, к счастью, не нашли.

Глава вторая Я И МАГИЯ

Я и магия почти не пересекались.

И за исключением того, что приходилось переписывать уйму карточек, приобретая неизбежную мозоль на среднем пальце, все это меня как-то мало касалось.

Да и магия дошла к нам позже, чем к северным городам, — похоже, она расходилась волнами с севера на юг, как круги на воде от брошенного камня.

Поначалу мы, студенты, конечно, развлекались тем, что собирались где-нибудь и перечитывали вслух книги, какие у кого были в домашних библиотеках, потешаясь над страхом обывателей.

Но то ли Сестра-Хозяйка нас хранила, то ли древние маги были не дураки, — заклинания не находились.

Неимоверными усилиями наш курс нарыл за всё это время аж три настоящих заклинания.

Мне больше всего понравилось то, от которого хлебные крошки на столе превращались в ярких бабочек и улетали в сад.

Это заклинание я употребляла по три раза в день, чтобы не сметать со стола, пока папа не отругал меня, потому что гусеницы, которые появлялись из яичек, отложенных прелестными бабочками, обгрызли наш сад на корню. Мало того, папа заставил меня собирать гусениц. Голыми руками!

Первое заклинание было красивым, но с последствиями, второе же оказалось вообще придурковатым: оно делало кислые лимоны не такими кислыми.

Ладно бы они становились сладкими, так ведь нет, они просто делались несъедобными, совершенно пресными, как кабачки!

А за третье заклинание курс неожиданно получил коллективный выговор от декана, хотя нашей вины ни на мизинец не было.

На Дне Посвящения Новичков старшие курсы всячески издевались над первокурсниками, как и положено. Гоняли их по университетским подземельям, пугая в тёмных углах, заманивая в непроходимые коридоры, заставляя там есть стручки жгучего перца и запивать их молоком, смешанным со слезой Медбрата (который, как всякому известно, плачет девяностоградусными слезами тщательной перегонки).

Наш участок был самым светлым и безобидным.

Мы же сами не так давно подвергались всему этому, в слезах глотали перец и визжали от ужаса, когда в тёмном коридоре падало сверху что-то склизкое и холодное, и повисало на ушах (охлажденная сердцевина дынь и тыкв, например).

На втором курсе мы злобствовали, отыгрываясь на новеньких, а вот к третьему курсу поостыли, жалея испытуемых. К четвертому курсу позабыли, как это было у нас на первом, и снова развернулись со всей извращённой фантазией и мрачным юмором.

Ну вот, в тот год мы были третьекурсниками и на Дне Посвящения Новичков лишь задавали невинные вопросы, заставляя первокурсников бледнеть и давиться словами.

А в конце пытки, когда они уж не чаяли от нас отвязаться, мы вытолкнули вперёд моего одногруппника Штиля, того самого, что тоже участвовал в Боевом Сопротивлении, одетого и загримированного под декана.

Он развернул мятую бумаженцию и начал читать заготовленное напутствие новичкам. И почему накануне его никто вслух не прочёл? Видимо, писалось оно в спешке, и Штилю было не до полировки текста.

На заключительных словах речи фальшивого декана первый курс в полном составе покрылся рогами.

Первокурсники решили, что так и положено.

Преподаватели же, почему-то, нового заклинания не оценили.

И главное, шуму было куда больше, чем последствий: рога легко отламывались, без всякого вреда для владельца. Материал, из которого они состояли, напоминал обыкновенную морковь, только пожестче.

Нам влепили строгий выговор, каждому — персонально.

Наверное, декан обиделся, что Штиль изображал его, а не, к примеру, зам. декана или куратора курса.

Недельку после посвящения все поголовно ходили рогатыми, заклиная друг друга по пятьдесят раз в день. Эти рога мы отламывали и вешали в аудиториях над кафедрами, украшая так портреты наиболее известных университетских деятелей.

А Штиль решил не обламывать рога, которые ему назаклинали. К концу дня голова его смотрелась странно, словно волосы слиплись в пучки и стали дыбом. Когда рога покрыли всю волосистую поверхность головы, их появление прекратилось, заклинай не заклинай. Штиль сиял.

Но когда дело дошло до снятия рогов, — перестал сиять.

Те самые первые выросты, которые ему нажелали, к вечеру задеревенели и уже не отрывались.

Вот здесь пришло время шутить декану…

Он сквозь очки осмотрел колючую макушку и запретил пилить рога, сказав запаниковавшему Штилю:

— Коллега, ваш эксперимент достоин всяческого восхищения! Вы значительно обогатите своим опытом рождающуюся в муках новую научную дисциплину «заклинаниеведение» и, возможно, попадете на её скрижали как один из первых экспериментаторов. Давайте не будем прерывать этот крайне интересный опыт и подождем пару месяцев (и хоть бы улыбнулся при этом, изверг!).

Ну не пару месяцев, а неделю Штилю пришлось проходить с рогами и спать, чуть ли не сидя на стуле. Потом рога засохли и благополучно отвалились.

* * *

Всё это, конечно, было весело, заклинания сделали жизнь не в пример интереснее, но я чаще и чаще начала чувствовать какое-то беспокойство без повода. Словно тесно мне в Ракушке стало…

К концу четвертого курса всё кругом раздражало, а что конкретно цепляет, — понять не могла.

Особых претензий ни к чему не было, я любила и дом, и Университет, и город. Мне здесь было удивительно уютно, но беспокойство не проходило.

Подумав, я решила сходить посоветоваться к Ножу, приятелю сестры, одному из организаторов Боевого Сопротивления.

После того, как он и его люди освободили Ракушку, Нож ушел в тень, не взваливая на себя никаких официальных должностей и занимаясь самыми разнообразными делами, — ведь и он, и его друзья к началу войны были всего лишь студентами-старшекурсниками. Все, кто уцелел от Боевого Сопротивления, после победы пошли доучиваться.

Нож аккуратно закончил Университет, потом получил степень магистра, должность младшего преподавателя и право вести экстраординарные лекции.

«Нож — он умный», — так рассуждала я, спеша после занятий к старым корпусам Университета, где были лаборатории. — «Он умный, несмотря на то, что позавчера сестра прилюдно его обозвала дураком! Здесь она не права!»

Чтобы найти Ножа, нужно было выбрать самое закопчённое из всех закопчённых помещений.

Рецепт был проверенный, Нож сидел в чёрной от копоти лаборатории и тёр в фарфоровой ступке какой-то порошок.

— Пушистая Сестричка! — обрадовался он. — Заходи, заходи! Рассказывай. Хоть отдохну, устал как собака.

Мой сбивчивый и путаный рассказ ни о чём он выслушал на удивление внимательно, а потом некоторое время молчал, крутя пестик в ступе.

В принципе, на такую реакцию я и рассчитывала, как ещё можно реагировать на жалобы типа «что-то не так, а что — непонятно…»?

— Извини меня, конечно, Пушистая Сестричка, — наконец сказал он, — но ты последняя заметила, что с тобой, в самом деле, не всё в порядке.

И снова замолчал.

— Ты продолжай, продолжай… — подбодрила я его с интересом.

Нож продолжил, и такого продолжения я не ожидала:

— Тебе самой не кажется странным, что у тебя до сих пор нет друга? — спросил Нож. — В смысле, парня?

— А кто в этом виноват? — охотно возмутилась я. — Вы — преподаватели! С таким учебным расписанием времени не то, что на личную жизнь, на сон не остаётся. В туалете и то приходится конспекты читать. А потом, я, наверное, и не нравлюсь никому, именно в этом плане.

— Да в том-то и дело, что нравишься, — совершенно серьёзно сказал Нож. — И никакое, даже самое плотное расписание личной жизни не помеха, я тебе почти как член вашей семьи говорю, если Светлая, конечно, сменит гнев на милость. Ты сама не замечаешь, но я со стороны вижу: это у тебя нет никакого желания.

— А это так важно? — фыркнула я, думая, что Нож углубился в какие-то странные дебри. Я к нему с серьёзным делом, а он…

— Да. Важно! — отрезал Нож. — Вот ответь мне честно, неужели никто из вашего курса тебе не нравится?

— Да они все мне нравятся. Я очень тепло к нашим ребятам отношусь! — возмущенно воскликнула я.

Это было правдой. Ребята с курса все как на подбор были очень славные, и я любила их… ммм… как братьев.

— Этого что, недостаточно, что ли?!

— Ты бы видела себя со стороны! — неожиданно повысил голос Нож. — Когда с тобой пытается познакомиться парень, (а я наблюдал это десятки раз на университетских вечеринках) ты меряешь его взглядом от макушки до пят, словно сравниваешь с кем-то невидимым и сравнение всегда не в пользу бедолаги, такое разочарование появляется у тебя в глазах. И он сбегает, чувствуя это. Кому приятно знать, что его ставят не выше таракана?

— Ты с ума сошел… — испуганно сказала я и стала прикидывать, как бы тихо отойти к двери и незаметно нашарить там хвостом ручку. Вдруг у Ножа сумасшествие буйное? Вдруг он на людей теперь бросаться будет? Надо лекарей звать.

— Никуда я не сошёл, — снова нормальным голосом сказал Нож. — Просто ты даже представить не можешь, насколько всё серьёзно. Ты же уже не Умная.

«Нет, все-таки свихнулся!» — уверилась я и стала мелкими шажками отступать.

— Ну, сама подумай, — продолжал Нож, призывая в помощь к своему сумасшествию обожаемую им логику. — Давай разберем меня. Я — Нож. Я был Ножом в детстве, остался им и сейчас, и Ножом умру. То же самое со Светлой. Твоя сестра кем была, тем и останется. А ты… — ты до войны была Пушистой. Потом, когда вас, малолетних пигалиц, Сильные увезли в эти гадючники, ты стала Двадцать Второй.

— А потом я стала Пушистой Сестричкой с лёгкой руки Боевого Сопротивления, — подхватила я. — Ну и что?

— Хочешь ты того или нет, но годы, проведённые в Пряжке, для тебя бесследно не прошли! — жёстко (и жестоко) сказал Нож. — Ты — другая. Не только ты, все, кто был там. Пряжка живёт в тебе. Иногда она прорывается не нашим произношением отдельных слов, не нашей логикой отдельных поступков. Ты иногда даже смотришь на людей не так, по-чужому. Точнее, ты смотришь не как Пушистая, а как Двадцать Вторая.

— Да, это всё грустно и невыразимо печально! — теперь уже заорала в бешенстве я, подскакивая обратно к столу, вцепляясь в его столешницу и с яростью глядя Ножу в глаза. — Ладно бы кто другой говорил! Будто ты не знаешь, как я ненавидела, ненавижу Пряжку! И я её разрушила!

— Ненависть, к сожалению, слишком сильное чувство, — вздохнул Нож. — Как и любовь.

— Ну нет у меня сейчас парня, и что, в этом Пряжка виновата?! — продолжала возмущенно кричать я. — И это, Медбрат сдохни, так важно всем окружающим?!

— Именно Пряжка! — Нож долбанул кулаком по столу так, что ступка подскочила и опрокинулась. — Когда вы там, на севере, превращались из девочек в девушек, вас не зря держали бок о бок с молодыми красавцами Сильных. Это как запечатление у новорожденных утят, кого первым увидят, того и признают. В твоей голове намертво сидит образ идеального мужчины, достойного быть отцом твоих детей, — опять же понимаешь ты это или нет. И это не Умный. А может, и не только Сильный.

Тут уж я промолчала.

Нож ведь был единственным, кто застукал наш полёт с драконом к звездам. И всё прекрасно понял.

— Ну ладно, я впечатлилась и ужаснулась, — сказала я угрюмо, пытаясь тщательно рассмотреть крупинки чёрного порошка, высыпавшегося на столешницу. — Завтра исправлюсь, сотру навязанный врагом образ идеального мужчины, заведу роман с кем-нибудь из наших, забеременею и привет. Все довольны?

— А так не хочется, правда? — поглядел исподлобья Нож, забирая ступу и сметая в неё вылетевший порошок. — Не насилуй себя. Я тебе всё это сказал, чтобы ты задумалась и прислушалась к себе. Ты просто засиделась в Ракушке, выросла из неё и тебе сейчас тут тесно. Мне кажется, надо просто уехать отсюда на время, посмотреть на другой кусочек мира. У вас сейчас, кстати, полугодовая практика на носу — вот и езжай. Я могу порыться в канцелярии и поискать для тебя в заявках на практикантов интересное местечко. Да и вообще, пора тебе самостоятельно пожить, разъелась ты за четыре года на маминых пирожках, со спины совсем квадратная стала.

— Ещё подумаю! — рявкнула я в ответ и бросилась из лаборатории со всех ног.

Я бежала по пустынным коридорам старого корпуса, топая так, что стёкла звенели, и кипела от негодования:

«Дурак, нет, правда, настоящий дурак! И правильно его сестра обозвала!»

Выбежала в вестибюль и кинулась к громадному напольному зеркалу в тяжёлой резной раме, стоявшему у входа. Достала маленькое карманное зеркальце и с помощью двух зеркал стала осматривать свою спину.

«Вот гад, всё наврал!» — отлегло у меня от сердца. — «И совсем не квадратная. Прямоугольная пока…»

Немного успокоившись, я пошла домой.

* * *

Пока мы с Ножом орали друг на друга, наступил вечер.

В университетском парке было темно, кованые столбы с фонарями стояли лишь на перекрестках дорожек (наверное, чтобы парочкам в темноте было удобнее целоваться). Сейчас в парке никого не было. Пахло и отдаленным морем и весенней, терпкой ещё листвой.

Я шла и обдумывала всё, что сказал Нож.

Если поверить его словам, то с такими странными образами, которые, видите ли, без моего желания засели в моей бедной голове, запечатлелись, так сказать, словно у новорожденного утёнка, тьфу, какая гадость, меня ждет тяжелая и странная личная жизнь со множеством осложнений. Как интересно!

Вспомнив последнюю фразу про квадратную спину, я снова разозлилась. Резко остановилась, решив вернуться и сказать Ножу всё, что я о нем думаю после нашего разговора.

В этот момент у меня перед носом просвистела стрела. Если бы я не встала, она бы была во мне.

Особо не соображая, я дернулась вперёд, — и как выяснилось, тоже правильно. Вторая стрела прошла там, где я остановилась мгновение назад.

Тут уж я пришла в себя, забыла про идеальных мужчин и мамины пирожки, заорала диким криком и метнулась к кустам. Сзади послышался топот, впереди — ответные крики. Это спугнуло неизвестного стрелка.

Меня догнал Нож, потом прибежал парковый сторож, отозвавшийся на мои вопли. Они прочесали кусты, из которых стреляли, а затем Нож чуть ли не за шиворот повёл меня домой.

— Меня чуть не застрелили! — жаловалась я дрожащим голосом, чувствуя, как противно дрожат коленки, и дурнота подкатывает к горлу.

— Не бери в голову, — как-то равнодушно отмахнулся Нож. — Разберёмся. Придурок, наверное, какой-нибудь пугает. Помнишь, в прошлом году один первокурсник умом подвинулся и бегал по Университету в белой простыне?

— Помню.

— Ну и этот, наверное, такой же.

Нож довёл меня до дому, сдал с рук на руки родителям, а потом долго о чём-то шептался в саду с сестрой. А потом они не менее долго целовались, — я в окно видела. Можно было сделать вывод, что в глазах сестры Нож перестал быть дураком. Не исключено, что лишь на время.

А я сидела за столом с потушенной лампой, смотрела на ночное небо и думала, что Нож, всё-таки, не совсем нормальный.

То, что я ни с кем не сплю — страшное дело, ужас и кошмар!

А то, что меня чуть не пристрелили — «не бери в голову».

Мне так кажется, что всё наоборот, надо волноваться во втором случае и совершенно не надо в первом…

Сам-то хорош, — они с сестрой тоже непонятно как живут. Вполне бы трёх племянников за это время мне сделали, но нет, у каждого диссертация пока на уме. И степень магистра с правом преподавания ординарных лекций.

А у меня, может, тоже. Диссертация.

Тут уж я, конечно, себе лгала. Моя головная боль называлась не диссертация, а дракон.

Неделю после того, как он улетел, я крепилась. Потом принялась вызывать его. Ну, просто так, для того, чтобы узнать, нормально ли долетел и всё ли в порядке…

Ответа на свой зов я так и не получила, дракон молчал.

Я звала и звала его упрямо до тех пор, пока не рассвело. Никакого, даже самого слабого отзвука, намёка на то, что он меня слышит. Только шумело в ушах, как от вслушивания в раковину.

Спать легла я на рассвете с твёрдой уверенностью, что это не дракон, это изверг летучий!

И поклялась страшной клятвой забыть его навсегда.

Но на следующую ночь проснулась и поняла, что не усну, если снова не попытаюсь его позвать.

Позвала.

Молчание снова было ответом.

Ненавидя дракона и презирая себя, заснула.

На следующий день всё повторилось.

Это превратилось в ежедневную, то есть еженочную дурную привычку.

Сто раз я говорила: «Ну какой смысл напоминать о себе, если тебя не хотят слышать, не хотят с тобой общаться?» И охотно с собой соглашалась, уверенная, что всё, не буду унижаться, выпрашивая ответ.

Но стоило пробить полуночи, — как я просыпалась и понимала, что если не сделаю ещё одну попытку, не засну до утра.

Однажды, разъярённая на себя, я стиснула зубы и не стала пытаться позвать дракона. Ну и провалялась до утра без сна, весь день потом ходила как варёная и поняла, что второй бессонной ночи не выдержу.

И каждый раз, перед тем, как сосредоточиться и жалобно спросить: «Ну, где же ты?! Почему молчишь?!» — сердце ухало вниз, в висках пульсировала кровь, а все тело бросало то в жар, то в холод. И робкая надежда упрямо оживала: «А может быть, в этот раз отзовётся?»

Когда же в очередной раз молчание было ответом, сердце возвращалось на место, в душу снова заползало холодное ожесточение и кто-то ехидный, кто сидит внутри (разумный глист, наверное), притворно-участливо спрашивал: «Ну что, достучалась?» И я уже почти радовалась, что результат один, надеясь, что всё, образумилась, в следующий раз не буду никого звать и спокойно просплю всю ночь.

Но на следующую ночь снова звала дракона.

Обидно было до заикания, — ведь мне не нужно, чтобы он прилетел или отзывался каждый день… Только бы знать, что он есть, что он живой, что у него всё хорошо… Что он меня помнит, в конце-то концов!!!

Дракон молчал, и звезды теперь тоже не пели, как совсем недавно, когда в любое время дня и ночи можно было, не разжимая губ, послать вопрос — и тут же получить три вопроса в ответ.

А самое печальное, я насмерть забыла ту мелодию, что мы сплели вместе тогда, на холме у Плети. До дикой головной боли пыталась вспомнить — и не могла.

И от этого чувствовала себя так, словно меня придавили чем-то тяжёлым в тот день, когда заморозком побило георгины у нас в саду.

В общем, проблем хватало.

Предложение Ножа уехать куда-нибудь заинтересовало меня, — и я стала прикидывать, а не побывать ли мне, действительно, ещё где-нибудь?

Глава третья СТРАННЫЙ ТРУП

Странный труп обнаружили через день после того, как кто-то стрелял в меня в университетском парке. В бухте Ай-яй-яй нашли обезображенное тело.

Человек, похоже, неудачно свалился со скал, а потом его долго шваркало прибоем о прибрежные камни, превращая лицо незнакомца в кашу.

Об этом рассказала за завтраком сестра, — почему-то у нас дома новости никогда не делились на те, которые можно рассказывать за столом, а которые нет — и ничего, никого не рвало.

Почему Нож сделал такие выводы, было совершенно не ясно, но он довольно сказал, догнав нас с сестрой на улице Старых Яблонь, когда мы торопились в Университет:

— Вот видишь, я же говорил тебе — ещё один сумасшедший.

Наверное, он, как младший преподаватель, облечённый правом вести экстраординарные лекции, считал, что человек в здравом уме и твёрдой памяти со скалы не упадёт. Или вообще не будет шарахаться по скалам. А почему именно этот труп при жизни был тем стрелком, Нож не пожелал разъяснять.

Вместо этого он сказал:

— Пушистая, я нашел тебе одно шикарное местечко для практики. Там требуют практиканта с совершенно определенным набором знаний и умений, достаточно редким. Твоя специализация, как ни странно, подходит. Думай быстрей — корабль отправляется завтра. Это в нашем представительстве, в одном из городов на побережье в Шестом Углу.

— Да не подойдет она, — встряла сразу вредная сестра. — Это тебе, доверчивому, девочка нарассказывала, что занимается круглыми сутками, а на деле то бабочек гоняет, то гусениц собирает, то рога сумками притаскивает и сушит по поручению своего курса, развешивая их на деревьях к ужасу соседей. А потом эти умники, её однокурсники, сушёные рога толкут и сдают в аптеку, уверяя, что это первоклассное средство от импотенции. И есть покупатели, представляешь?! А ещё она вздыхает на луну, вместо того, чтобы курсовые писать.

— Если на корабле заниматься будет, повторит всё, подойдёт, — уверил Нож. — Ну что, Пушистая Сестричка, едешь?

— Поеду! — буркнула я, больше в пику сестре.

Купилась, одним словом, как последняя дура…

Когда мы дошли до корпусов, я отправилась на лекции, а Нож с сестрой, о чём-то снова споря, пошли оформлять мне бумаги.

Вечером сестра лично проследила, чтобы я собралась, хотя Нож не появился и никаких бумаг не принёс.

Это не помешало сестре ни свет ни заря поднять нас, чтобы всей семьей припереться в Первую Гавань ранним утром.

Нож уже стоял на причале, разговаривая с кряжистым моряком средних лет.

— Всё нормально, — сказал он, подойдя к нам. — За исключением мелочи. Вчера я немного опоздал, и документы уже оформили на другую студентку, по имени Ветка Ивы. Ты ее знаешь?

Никакой Ветки Ивы я отродясь не знала, о чём и сразу заявила:

— Оформили, — значит оформили. Не поеду, и все дела. Зря вставали в такую рань.

— Да нет, едешь, — подхватил меня под локоть Нож. — Та девушка заболела, а секретарь отпросился за город на три дня по семейным делам, мы просто не успеем бумаги переписать. Тебе-то какая разница, под чьим именем ехать?

— Это мне как-то не нравится… — замялась я, чувствуя непонятный подвох.

— Почему? — тут же спросила сестра, беря меня под другой локоть. — Это же только в направлении чужое имя стоит, все остальные документы — твои. А другого такого случая не будет. Корабль сейчас уйдет.

Не успела я опомниться и сообразить, что даже толком не знаю, в чём конкретно будет заключаться моя практика и где находится этот пресловутый Шестой Угол, как очутилась на борту корабля, который назывался «Золотой пёс».

Папа с мамой потерянно стояли на причале, похоже, тоже совсем не понимая, к чему вся спешка и суматоха, и прижимались друг к другу, словно ища опоры в этом странном мире, где выросшие дети совершают непонятные родителям поступки.

— Если ты не подойдёшь, — тебя этим же судном обратно и отправят! — сообщила сестра в качестве теплого прощального напутствия. — Не бездельничай, садись сразу за конспекты. Я пометила крестиком те два средних сундука, где они лежат. А большой ящик на корабле не распаковывай — там всякая утварь, чтобы обустроиться на новом месте. Тюфяк, подушка и всё такое. Деньги трать экономно, мы будем тебе присылать понемножку с каждым кораблем. Не выпендривайся, одевайся потеплее. Много сладкого не ешь, долго не спи — ты не дома. Не позорь семью!

У меня же в голове всё перемешалось, и слова Ножа, и стрелы в парке, и чужое имя в направлении, и растерянные папа с мамой, такие одинокие там, на причале, что сердце резало.

Поэтому я была даже рада, когда мы отчалили, и Ракушка со всей этой неразберихой осталась позади.

* * *

В Университете у меня было два научных руководителя и две темы. Почему так получилось, не знаю. Времени свободного, наверное, было много.

Одна тема называлась коротко: «Особенности погребального обряда Сильных на примере захоронения Молниеносного», — благо его гробницу в Пуповине я же, вместе с Боевым Сопротивлением, и обчистила.

Так что и материала для исследований хватало, и руководитель говорил, что работа, если я доведу её до ума, очень обогатит историческую науку.

Вторая же тема обозначалась так: «Изменения в женских украшениях как отражение изменения социального положения женщины в обществе… (и еще слов пятнадцать, включая даты)»

Тема была тёмная и запутанная. С украшениями всё было ясно, а вот с отражениями изменений — пока не совсем.

Но что мне нравилось, так это перерисовывать всякие старинные побрякушки, готовя иллюстрации к работе и прикидывая попутно, какие из них мне бы больше подошли.

Однажды мне в руки попались красивые крупные подвески, я с упоением срисовывала их, попутно примеряя и на голову, и на шею, и на плечи. А потом узнала, что это от конской сбруи.

На корабле я лихорадочно перечитывала материалы по обеим своим темам, гадая, какая же из них мне пригодится на практике.

Слова сестры о том, что если я не подойду, меня этим же кораблем отправят домой, запали в душу и я зубрила конспекты лекций с таким чувством, что готовлюсь к выпускным экзаменам, причём совершенно вслепую.

* * *

Из Ракушки «Золотой пёс» пошел в северо-восточном направлении, обходя довольно оживлённое Малое Море — громадный залив, в который впадала главная река Чрева Мира, именуемая Плеть.

Малое Море было настоящим морским перекрестком, со множеством уютных бухт по берегу и массой гостеприимных портов. Восточнее Малого Моря воды были куда суровее и берега Чрева Мира не так заселены людьми. Но именно туда, на восток, мы и плыли.

В день прибытия я чувствовала себя плохо. Меня не то укачало, не то подташнивало от страха.

Порт, в котором мы встали у причала, был небольшим. Города при нём не было — видимо, он прятался за поднимающейся сразу за побережьем холмистой грядой.

Свое непосредственное начальство на время практики я увидела сразу: Профессор, а называли его именно так, потому что здесь он был единственным профессором на всю округу, блистал на причале бородой и лысиной, приветливо махая нам платком, напоминающим полотенце. Как потом выяснилось, это и было полотенце, платок он накануне потерял. Как и многое другое.

Капитан начал сдавать привезённый груз.

— Принимайте практикантку, как заказывали, — первым делом сообщил он, вручая Профессору мои документы. — Да не обижайте.

На всякий случай, я решила далеко от корабля не отходить, вдруг обратно с ним придется, так чего лишний раз землю топтать. И замерла у сходен.

Профессор быстро пролистал бумаги, что-то ища в них. Потом, видно, нашёл и успокоился.

— Добро пожаловать в Шестой Угол! — патетически произнёс он, вытирая полотенцем лысину. — Знала бы ты, дитя, как нам недоставало твоих знаний!

Немножко успокоившись, я подошла поближе.

— Пойдем! — Профессор галантно подхватил меня под локоток и подвёл к стоящему у причала приземистому экипажу с гербом Ракушки на дверце.

Экипаж выглядел очень впечатляюще и вполне годился, например, для путешествий представителей императорской семьи инкогнито, такой он был большой и фасонистый. Чем-то он напоминал приплюснутую сверху тыкву, поставленную на колеса. Экипаж был отнюдь не новый, но герб на дверце сверкал свежей эмалью.

— Да, мы тут представляем наш остров, — заметил Профессор, увидев, с каким удивлением гляжу я на знакомый герб, — и, по сути, являемся частью его территории. Посиди здесь, пока я разберусь с делами. Видишь ли, до наступления темноты «Золотой пёс» должен покинуть порт, таков закон. А груза много, — и оставив меня в тыквообразном экипаже, Профессор вернулся к капитану.

С корабля сносили тюки и ящики (в том числе, и мои сундуки). Капитан и Профессор, уткнувшись носами в ведомость, что-то дотошно сличали, дружески при этом переругиваясь.

Наконец, товары перекочевали с корабля на склады, из складов же, в свою очередь, какие-то многочисленные, туго набитые мешки и тяжёлые ящики отправились в трюмы корабля. Попутно пополнили запасы пресной воды.

— И рыбки соленой дайте! — услышала я, как взмолился капитан, когда они с Профессором проходили мимо экипажа, направляясь к складам. — Ну той, что с душком… Только здесь её умеют так делать.

— Приготовили, приготовили, — утешил его Профессор. — Пару бочонков всего, но зато самая отменная.

Получив желанную рыбу, капитан не стал больше задерживаться на берегу ни секунды, сразу же поднял паруса и покинул порт.

— Ну вот, — сказал довольный Профессор, забираясь в экипаж. — Сейчас мы поедем домой и ты, наконец-то, выспишься на земле, а не в зыбкой каюте.

Мы тронулись, порт остался позади, и экипаж поехал по дороге, прорезающей холмистую гряду над побережьем.

— Профессор, — робко поинтересовалась я. — А по какой теме я буду работать? По особенностям погребальных обрядов Сильных или по изменениям в женских украшениях? Какую из тем вы выбрали?

— Медбрат с тобой! — вздрогнул, услышав названия моих работ, Профессор. — Нет, дитя, мы заказывали практикантку, которая хоть что-то смыслит в ведении домашнего хозяйства. Совершенно некому навести порядок в представительстве, прямо перед людьми стыдно! А у тебя записано, что ты три года обучалась в специальном учебном заведении и обладаешь необходимыми знаниями в этой области. Это же правда? — спросил он с тревогой.

Я мрачно кивнула, про себя подумав, что чувство юмора Ножа мне никогда не понять.

Глава четвертая ТАК Я ОКАЗАЛАСЬ В ОТСТОЙНИКЕ

Так я оказалась в Отстойнике…

Самой дальней дыре на восточном краю Чрева Мира.

Официально он, конечно, именовался более пышно: Шестой Восточный Угол Чрева Мира и прочая, и прочая. Да только кто бы его ещё так называл.

Отстойник — он и есть отстойник. Здесь собрались люди, которые в другом месте и при других обстоятельствах могли бы рассчитывать на большее, но… Болтались сейчас в Отстойнике.

Это было странное местечко, представляющее из себя мешанину невысоких гор, долин, петляющих речек и почти круглых в поперечнике озер. Главная речка, вьющаяся по долине и принимавшая воды всех остальных ручьёв и речушек, называлась Гадючка.

Севернее и восточнее начинались настоящие горные цепи, ограждающие Чрево Мира от других земель.

Местные говорили, что где-то были тропы, которыми можно было пройти горы и попасть за пределы Чрева Мира, если это вообще возможно в принципе.

Дырой Отстойник считался по любым меркам, — он был изолирован от всего Чрева Мира и дальностью расстояний, и трудными дорогами через перевалы.

А еще это была чужая земля, и это очень чувствовалось.

Именно здесь жили Смелые, уничтоженные Сильными и Умными. Видимо, времени прошло не так уж много, чтобы забыть, на чьих костях стоят нынешние поселения.

Столицей Отстойника был тихий городок Отстойник же, чьи мостовые меня немало озадачили, когда наш экипаж начал трястись на их подъемах и спусках: посреди каменных мостовых были врезаны кирпичные дорожки.

— Это для мулов, — пояснил Профессор.

Всё, что полагается приличному месту, в Отстойнике имелось: улицы, рынок, площадь при рынке, храм неподалеку от площади, забегаловки в тактических точках города. Военный гарнизон. Склады на окраинах. Много складов.

Непосредственно власть квартировала не в городе, а над ним, в мрачном, каком-то нахмуренном замке на горе, оставшемся еще от Смелых. Поэтому и саму власть, и место её обитания называли просто: Гора.

Резиденция представительства Ракушки тоже стояла особнячком в хитром месте, практически на окраине, хотя до центра городка было совсем недалеко. Тому виной была Гадючка: она змеилась по долине размашистыми зигзагами и резиденция была выстроена на самом берегу реки, которая потом снова резко виляла и уходила прочь от городка.

Здание, перед которым остановился наш экипаж, было ни на что не похоже.

То есть, похоже, — похоже на то, что его неоднократно пытались перестроить, почему в конечном итоге и достигли таких потрясающих результатов.

Уже стемнело, какие-то детали скрадывались, но и без этого резиденция представительства Ракушки в Шестом углу поражала: раньше здесь было, судя по уцелевшим фрагментам, громадное каменное строение рангом не ниже небольшого замка, с букетом башен, ажурными переходами и статуями в стенных нишах и на парапетах.

Потом, похоже, его разрушили, насколько смогли. Снесли к Медбрату мостики и статуи, растащили черепицу с крыш. А тем фигурам, что не смогли скинуть вниз, отбили головы, крылья, хвосты и прочие выступающие конечности.

А ещё потом, насколько удалось — частично восстановили руину, возведя новые перекрытия, залатав прорехи в стенах кирпичом и деревом, вставив стёкла в часть окон. На самой высокой из башен гордо реял флаг Ракушки.

— Огрызок, — представил свою резиденцию Профессор.

— Огрызок чего? — уточнила я, вглядываясь в странные стены.

— Шедевра! — расплылся Профессор.

Внутри представительство выглядело не менее впечатляюще, чем снаружи. И не только из-за интерьеров. Вместо того, что бы присесть с дороги, первые полчаса я только ходила и думала «надо что-то делать…».

Любовь к чистоте не относится к числу моих пороков, то есть чистоту-то я люблю, а вот наводить её упорно и, главное, регулярно — не особо, но здесь даже меня пробило, хотелось схватить тряпку и кинуться оттирать всё подряд.

— Это я вчера убирался, — гордо пояснил Профессор. — Перед твоим приездом, душенька. Пока я один, мальчики разъехались по делам, дня через три будут. И какао сварил, дети любят какао, я знаю.

Дети любят какао, только мне пока казалось, что Профессор более близок к детству, чем я.

Какао дожидалось меня ещё часа полтора, — пока я не перемыла посуду, не промыла стол в кухне, и не подтёрла пол, чтобы не прилипнуть к нему насмерть.

Сам же напиток оказался на удивление вкусным — видимо, Профессор делил вещи на важные и не важные. Еда относилась к важным вещам, а чистота — к не очень важным.

— А почему это здание такое странное? — спросила я. — Почему представительство не перебёрется в нормальный дом вместо этих развалин?

— Зря ты Огрызок обижаешь! — ловко снял пенку с остывшего какао Профессор (меня при этом передёрнуло, ненавижу пенки). — Обживись тут немного и поймёшь, какая это удобная резиденция. Мы, конечно, могли бы переехать, но, во-первых, именно этот клочок земли принадлежит Ракушке, так что здесь территория суверенного государства, что очень приятно. А та громадина, которая была тут выстроена в своё время, достойно смотрелась бы даже в Хвосте Коровы, одни статуи чего стоили. Лет шесть назад её разрушили, сама понимаешь, почему. Спустя два года мы вернулись в Отстойник, подлатали его и живем себе, горя не знаем. И это самое верное, клянусь хвостом. Это и есть правильная дипломатия.

Я кивала, процеживая новую порцию какао через чайное ситечко, чтобы обезвредить себя от пенок.

Так началась моя практика.

* * *

Вскоре я разобралась, что из себя представляет и Отстойник, и его столица, и наше представительство в ней.

За те четыре года, пока я беззаботно жила дома, в империи произошло много интересного.

Легион Обрубленный Хвост всё-таки не выдержал борьбы за власть с двумя армиями.

Левое Крыло Пятого Угла он отбил, Правое же Крыло намяло бока Легиону.

По слухам, крепость на острове Родинка стёрли с лица земли, остатки Легиона расформировали, командный состав уничтожили.

Вернулась власть Верховных. Но теперь они, Верховные, были полководцами Правого Крыла.

В принципе, разницы для тех, кто не служил непосредственно в Легионе или в Армии Правого Крыла, не было никакой.

Но все эти потрясения не прошли бесследно для государства Сильных, — пока еще не очень ощутимо, но оно начало распадаться, словно оторвавшийся от Чрева Мира Лоскуток дернул за веревочку, туго стягивавшую бока империи.

Мало-помалу окраины становились всё менее зависимы от Хвоста Коровы, номинально по-прежнему полностью подчиняясь столице. В действительности же каждая местность устраивала свои дела, как могла.

Это было и в Отстойнике.

Юридически империя и Лоскуток находились в состоянии непримиримой войны. Так оно и было — там, ближе к дельте Плети.

Здесь же и имперская власть, и местная, и наше представительство мирно сосуществовали бок о бок, осуществляя разные взаимовыгодные торговые операции, львиная доля из которых приходилась на контрабанду.

Если бы было не так, то совершенно излишней была бы кирпичная дорожка для мулов, врезанная в городские мостовые, а бюджет Отстойника не мог позволить себе роскошь иметь излишества.

Интересно обстояли дела здесь и с верой.

Позиции Храма Священного Хвоста в Отстойнике были куда прочнее, чем в Хвосте Коровы или в Ракушке. Опять же из-за отдалённости сюда не дошли разборки военной власти с властью духовной, связанные с сугубо материальными вещами, но облечённые в формулу «Сестра-Хозяйка забыла своих детей». Поэтому такие тонкости оставили на совести столицы, а здесь цвело тесное единение Горы и Храма, каждый занимался своим делом и другому не мешал.

И это было выражено самым наглядным образом: около рынка стоял громадный щит, на правой (геральдической, то есть левой на самом деле) половинке его крепили свежие указы Горы после того, как их, указы, публично оглашал глашатай. А на левой (то есть правой для читающего) жрецы Храма для нужд жителей вывешивали еженедельный гороскоп.

Ни дома, в Ракушке, ни в пансионате, в Пряжке, ни в столице, Хвосте Коровы, я с таким не сталкивалась: может быть потому, что там, кому так уж надо было знать какой сегодня день, чёрный или не очень, шли непосредственно в Храм и получали сведения частным порядком.

В Отстойнике же искони велось по-другому, и каждый первый день недели щит украшался тщательно выписанными (для грамотных) и вырисованными (для неграмотных) сведениями, вроде: сегодня, дорогие горожане, день Синей земляной Курицы, семь красных мэнгэ. Да ещё и день острия ножа. В этот день не моги омывать трупы и кастрировать молодняк, чадить, ворожить и давать милостыню, а вот одежду крои хоть до заката, покупай и продавай от души, и лекарство делай на здоровье — делать лекарства в день Курицы вообще сам Медбрат велел.

Так получалось, что в чём-то жизнь местных жителей была куда логичнее, увереннее, проще и удобнее, чем бестолковая и полная опасных превратностей жизнь обитателей Хвоста Коровы, где то Легион бился с Правым Крылом, то Левое Крыло с Легионом, то Боевое Сопротивление Умных выводило отряды повстанцев на улицы, то толпы народа громили книжные лавки. Ведь иногда всё это шло чуть ли не одновременно и разложить события по полочкам было очень сложно.

В Отстойнике же с Начала Времен жили тихо, чтобы не происходило. Может быть, события тут ничем и не уступали столичным страстям, а только всё вершилось шито-крыто, без особой огласки и столичного блеска.

И вообще в Отстойнике всё выглядело не так, как было на самом деле.

По первому впечатлению наше представительство еле-еле сводило концы с концами. Точно так же, глядя на суетливого, вечно всё теряющего Профессора, нельзя было даже заподозрить, что его титулы, степени и звания не помещаются на одном листе бумаги, даже если писать их очень мелкими буквами.

Резиденция представительства Ракушки по сравнению со зданиями имперских служб смотрелась откровенно бедненько, словно лоскутное одеяло рядом с роскошными шёлковыми покрывалами. В ней не было ни капельки внешнего лоска, казалось бы столь необходимого для успешного осуществления дипломатических функций. Внутренняя жизнь резиденции проходила под лозунгом «Строжайшая экономия на всём!», даже в нашем пресловутом пансионате расходные статьи были щедрее.

На самом же деле люди из Ракушки контролировали достаточно крупные товарные потоки, но почти все деньги, полученные от этих операций, направлялись сразу на остров, потому что война…

Не гнушалось наше представительство и мелкими заработками, именно на них мы и жили, тратя на повседневные нужды.

Прямо в Огрызке была «Лавка Южных Товаров» — и её яркая вывеска в сравнение не шла со скромной табличкой на дверях, ведущих в приемную представительства.

После обеда, расправившись с официальными делами, Профессор любил сам постоять за прилавком, отвешивая местным дамам крохотными напёрстками шафран, корицу и другие ароматные приправы, и расточая комплименты куда в большем количестве, чем пряности. Так он был в курсе всех дел Отстойника. Пряности примерно раз в месяц привозил корабль из Ракушки. Ракушка же получила их с южных островов, по веками отработанному Пути Пряностей.

Занимались мы и обезвреживанием текстов с возможными заклинаниями (за умеренную плату).

В Отстойнике таких специалистов (то есть чокнутых) практически не было, поэтому Огрызок держал монополию на обнаружение новых заклинаний. Все собранные заклинания мы оформляли, как положено, и переправляли с тем же самым ежемесячным кораблем в Университет.

Найденных заклинаний было немного. Вместе с моим набралось одиннадцать. Девять из них нашел Профессор, а одно Град, его заместитель. Это было ещё до моего приезда. И по их словам все найденные заклинания были так, мелочёвка. Ни одного серьёзного, разрушительного. Кроме моего.

Глава пятая НОВЫЙ ДЕНЬ

Новый день принёс новые дела.

Уважая ранение, будить утром меня не стали, поэтому я благополучно проспала и проснулась только к обеду, за которым наши сходили в трактир. Запах жареного мяса с подливкой из лука, моркови и укропа, и поднял меня лучше любого средства.

Гарниром к мясу были последние новости. Пока я спала, много чего произошло:

Посыльный, которому заплатили за ущерб и положили примочку на пригоревшее место, пошёл к себе в прачечную.

По дороге он, видимо, усиленно думал и решил, что с таким заклинанием он теперь кум королю.

Поэтому когда он вернулся, прачечная запылала. То ли посыльный решил поквитаться за всё, то ли хотел похвастаться.

В любом случае результат был печален: прачечная сгорела дотла, посыльный погиб в пожаре, обгоревшего хозяина вытащили, но он тоже скончался от ожогов.

Родственники покойного хозяина уже подали на наше представительство в суд, подозревая, что посыльный, действуя в сговоре с Профессором, извёл хозяина прачечной по прямому его указанию.

«Знали бы они, эти дурацкие родственники, какой урон нанес нам их дурацкий посыльный счетом, составленным его дурацким хозяином, еще бы и извинения принесли, вместо того, чтобы дурацкие иски сочинять!» — так подумала я, услышав эту новость.

Но суд будет не скоро, а сразу после обеда мне надо идти в городок, покупать новые простыни и нижнее белье для Профессора. И пополнять запасы нашей кладовой, и всё больше в долг.

Обед проходил в столовой, уцелевшей ещё от старого здания.

Раньше к совместным обедам относились с большим почтением: столовая была громадная, с высоким стрельчатым потолком, рождающим гулкое эхо, с балконом для музыкантов наверху, с колоннами, с темными балками. С балок свисали на цепях массивные кованые люстры, в венцы которых теперь никто не вставлял вереницы свеч и не зажигал их по вечерам, как это было в прежние времена.

Сегодня, редкий случай, всё представительство было в сборе. Все пять человек вольготно расположились за громадным столом, ранее свободно вмещавшем и сорок.

Сам Профессор занимал место во главе стола и контролировал блюдо с мясом, тонущим в жирной подливе.

По правую руку от него сидел Град, темноволосый молодец со смеющимися глазами, на вид ему было около тридцати. Он был помощником и заместителем Профессора, и перемещался по делам представительства по всему Отстойнику в то время, как Профессор покойненько развешивал пряности в лавочке.

Рядом с Градом сидела я, раз уж на мне всё хозяйство висит. Были, правда, поначалу попытки усадить меня на другой конец стола, но я сразу взбунтовалась: учитывая его довоенные размеры, большую часть еды при таком раскладе я могла бы только печально рассматривать без всякой возможности не то, чтобы дотянуться, а и докричаться.

Напротив нас с Градом пихали друг друга локтями, воюя за последние кусочки жаркого, Рассвет и Лёд. Они были ненамногим меня старше. Оба условно светловолосые, но совершенно разные: Рассвет высокий, весь какой-то обстоятельный, сдержанный даже в движениях, а Лёд — быстрый и порывистый, ростом лишь чуть повыше меня, с чрезвычайно живой мимикой лица.

На Рассвете висела собственно представительская часть — всякие ноты, петиции, протесты и заверения, ответы на такие же важные бумаги. И на поиск возможных заклинаний чаще всего ходил он — сам вид спокойного, невозмутимого Рассвета действовал на клиентов умиротворяюще.

Лёд помогал Граду в его таинственных делах, появляясь в Огрызке достаточно редко, а большей частью проводя время на дорогах Отстойника то верхом, то в повозке, а то и пешком — как дело потребует. Подозреваю, что он и был самым злостным контрабандистом региона, держащим в руках те невидимые ниточки, связывающие море и землю. И именно его, наверное, официально искали имперские власти.

Официально — потому что на самом деле в Отстойнике почти не было тайн и все всё знали. А чего не знали, додумывали коллективно. Пусть это и была неправда, зато она полностью отвечала потребностям и ожиданиям местного общества.

Вот и сейчас новости о прачечной принес именно Лёд, — он умудрился и на её пепелище побывать, и в суд забежать.

— Соль передай, — попросил Град Рассвета. — Нам бы еще две недели продержаться… Корабль придет, дело завершим — и денег побольше станет.

— Что-то слабо верится, — буркнула я, перехватывая солонку на полпути. — А мне сегодня на первоочередные расходы нужно. Одних простыней сколько надо восстановить. Не дашь денег — не получишь соли.

— Душенька, да когда ж я тебе не давал? — попытался хитростью отобрать солонку Град.

— Всегда! — отрезала я, пряча солонку под стол. — Или расписывайся в моей зачетке за практику — и я домой, или денег давай.

— А может из лавочных? — робко спросил у Профессора Град, жуя недосоленное мясо.

— Ну конечно, голубчик, — рассеянно подтвердил Профессор, быстро уничтожавший с помощью хлебной корочки подливку на общем блюде, пока никто не смотрел в его сторону. — Что? Из лавочных? Нет, не получится. В этот раз выручка маленькая. Пряности почти кончились, вот корабль придёт, — тогда денежки и потекут. Лучше из зазаклинательских.

— С ума сошли? — мягко спросил главу представительства Рассвет, подняв голову от тарелки. — В этом месяце всего два вызова было. Я ещё даже бумагу не купил, — скоро мы официальные ответы на носовых платках писать будем. Накрахмаленных.

— А шиш тебе «на накрахмаленных платках»! — взвилась я. — В прачечной за крахмаление дерут, то есть драли, раз она сгорела, втридорога. А у нас свой крахмал тоже весь вышел. Значит так. Или каждый выделяет по равной сумме, или ужина не получите.

Все напугались и деньги нашлись.

Профессор, вычистивший корочкой блюдо до блеска, просиял и, вручая мне тощий кошель, напутствовал:

— Купи себе леденцов на сдачу, душа моя. Да не задерживайся, чтобы до темноты успеть.

Одна из особенностей Отстойника — после того, как стемнеет, все предпочитают сидеть дома за семью запорами. Дураков ходить по тёмным улицам особо не найдешь. И никто не говорит, почему так.

Так принято.

* * *

В городке только и говорили про вчерашний пожар.

На взгляд постороннего человека в Отстойнике царила сонная тишь и безлюдье, но свой понимал, что сегодня всё так и бурлит — просто надо знать места этого бурления.

Достаточно было обойти лавочки, встретить там пару-тройку других покупателей — и все новости Ойкумены были как на ладони.

Кроме того, что сгорела прачечная и из столицы пришёл очередной указ о борьбе со взятками на местах, к нам прибыло новое пополнение в гарнизон и поднялись цены на муку и масло. И на крахмал тоже. Все шептались, что это из-за указа про взятки.

Наполнившись новостями по макушку, я занялась покупками.

Профессор, всё-таки, великого ума человек, хоть он и не прочь объесть своих подчинённых на подливку, — в этом я убедилась, покупая простыни и подштанники.

Хозяйка бельевой лавочки оказалась его постоянной покупательницей, и комплименты Профессора её красоте и грации сделали свое дело: постельное белье она продала со значительной скидкой, только узнав, что я из Огрызка. А подштанники вообще преподнесла Профессору в дар. Три пары!!!

Дар был бесценный, и сильно уменьшил дыру, пробитую плешивым посыльным в финансах представительства.

С успокоенной душой я пошла на рынок, чтобы купить всякой еды в кладовую Огрызка, пока, редкий случай, деньги есть.

Шла себе между рядами, выбирая головку сыра попригляднее, и вдруг почувствовала, что взлетаю.

Ну не как на драконе, но тоже ощутимо: кто-то крепко обхватил меня сзади и подкинул в воздух. Потом поймал и ещё раз подкинул. И снова поймал. И снова подкинул.

— Двадцать Вторая!!! Вот так встреча!!! — орал густым басом этот кто-то.

— Ряха!!! — завизжала я в ответ не менее радостно, когда увидела, кто это. — Это ты?!! Как здорово!!!

Это был мой давний знакомец Ряха, солдат того самого Легиона Обрубленный Хвост, что сначала захватил власть в Хвосте Коровы, а потом был разбит армией Правого Крыла. Я-то, грешным делом, думала, что Ряхе не удалось уцелеть во всех этих передрягах, но тем радостнее было узнать, что ошиблась. Наши приятельские отношения начались в Хвосте Коровы с того, что добрый Ряха отрезал по моей шутливой просьбе уши Серому Ректору нашего пансионата. И закоптил, чтобы лучше хранились. И подарил мне в красивой коробочке.

Решив, что я достаточно налеталась, Ряха поймал меня в последний раз и понёс на рыночную площадь, где владельцы забегаловки выставили под яркими полосатыми навесами несколько столов и лавок для желающих подкрепиться на свежем воздухе.

Посадив меня за такой стол, Ряха двинул на штурм забегаловки.

Подперев щёку рукой, я разглядывала его.

Ряха совсем не изменился, — он был таким же большим и крепко сбитым. И обрубок его хвоста торчал так же воинственно.

Провинциальный Отстойник мало сталкивался с людьми, у которых хвост обрублен, поэтому появление бойца из Легиона, куда, как каждый знает, брали только отъявленных молодцов, которым в гражданской жизни укоротили хвосты за какие-то преступления, рыночная площадь встретила с любопытствующим ужасом.

Ряха откровенно наслаждался боязливым вниманием.

Не успела я и глазом моргнуть, как стол передо мной оказался заставлен едой и питьем. Три вида варенья, пять сортов конфет, десяток пирожных, пять пирожков с повидлом, медовые орешки, вишнёвый компот, клюквенный кисель и брусничная вода со льдом.

Ряха оглядел стол и решил, что чего-то не хватает, — через пару минут он вернулся с огромным кувшином молока.

— Давай, ешь и пей! Может, ещё чего хочешь? — забеспокоился он. — Там ещё пастила была, давай возьму?

Себе Ряха взял вяленую рыбку и чекушку со слезой Медбрата.

— Спасибо, Ряха! — губы мои непроизвольно разъезжались в улыбке: давно никто так искренне не радовался встрече со мной и не выражал эту радость так наглядно. (И так обильно.)

Чтобы не обидеть его, пришлось пить молоко и есть пирожки.

— Ряха, а я думала, тебя убили во всех этих передрягах, — давясь повидлом, сообщила я.

— Скажешь тоже! — польщённо отозвался Ряха, ловким движением откусывая рыбке голову и отдирая брюшко. — Да, ребят полегло немало, да только не силой нас взяли, а хитростью. А потом распихали по разным гарнизонам, такие солдаты на улице не валяются, это даже эти, — он выразительно мотнул головой, видимо под «этими» подразумевая командование армии Пятого Угла, — понимают. Там потерся, сям — вот сюда направили. Понимаешь, с таким украшением, — он снова мотнул головой, указывая теперь за плечо, на свой обрубленный хвост, — лучше военную лямку тянуть. Да и дело-то привычное. А ты чего?

— А у меня здесь практика, — неохотно объяснила я. — По хозяйству. В представительстве Ракушки, видел, может, такие руины слегка заштопанные — это представительство и есть. Огрызок в народе называется.

— А что, здорово, — одобрил Ряха. — Значит, учёная?

— Угу… — печально подтвердила я.

— Да не кисни, съешь вон вишенку, — пододвинул ко мне компот Ряха. — Тяжело в ученье, легко в бою. Не боись, мы и из этого болота цивилизованное место сделаем. Вот увидишь!

А Ряха, как я уже знала, слов на ветер не бросал…

* * *

Из Отстойника запрещалось вывозить соль, селитру, железо, вёсла, оружие. Всё это было контрабандой. Почему нельзя было вёсла вывозить, — один Медбрат знал.

А вот соль действительно была на вес золота. В Чреве Мира не так много насчитывалось мест, где её добывали. Были солеварни на озерах за Плетью, были кое-где месторождения каменной соли в горах, но только в Отстойнике скважины, с помощью которых добывался галитовый рассол, располагались достаточно близко от побережья, так что вываренную из рассола соль можно было легко доставлять к кораблям.

Хвост Коровы установил на соль строжайшую монополию.

Ракушка эту монополию дерзко нарушала. Занимался этим как раз Лёд. Ну и Град с Профессором, конечно, подключались на заключительных этапах.

А Отстойник (возможно ещё и поэтому он назывался так, из-за соли) славился на всё Чрево Мира и своей соленой рыбой, и всё потому, что в изобилии имел обе составляющих, необходимых для получения такого дивного продукта. А уж соленую рыбу здешние умельцы блистательно доводили до состояния и вяленой, и сушёной.

Местные власти были, конечно же, повязаны с этим делом тысячами ниточек, поэтому препятствий к контрабандному вывозу соли на остров не чинили.

А вот имперских представителей нарушение монополии почему-то страшно раздражало… Вот и очередной указ о взятках на это намекал.

Указом дело не ограничилось: когда я вернулась в представительство после нежданной встречи с Ряхой, узнала, что события этого дня не кончились: в Огрызке силами местного отделения Службы Надзора за Порядком провели обыск — и это практически на территории независимого государства!

Ничего, естественно, не нашли.

А что они хотели найти? Мешки с контрабандной солью под кроватью у Профессора?

Назревал дипломатический скандал.

Рассвет уже строчил гневные ноты протеста, Град отправился наступать на мозоли тем должностным лицам, которых указ о взятках непосредственно касался. Профессор развешивал душистый перец в лавочке. Лёд вообще исчез, словно его и не было никогда в Огрызке. А я пошла готовить ужин и греть воду для незапланированной вечерней уборки.

* * *

Как скоро выяснилось, виновным в обыске нашего представительства был новый начальник Службы Надзора за Порядком. Прибыл он недавно. Ещё не освоился в Отстойнике и принимал пока всё за чистую монету: и указы из столицы, и призывы действовать настойчиво и энергично.

Ничего, Отстойник ещё и не таких обкатывал, очень скоро он поймёт, что Хвост Коровы там, за перевалами, а жить надо здесь. И желательно, в некотором подобии равновесия со всеми.

А пока представительство Ракушки оскорбилось до глубины души. И всячески свою оскорблённость подчёркивало.

Надо было ответить так, чтобы в следующий раз Службу Надзора за Порядком, буде придет ей охота слишком буквально понимать указы из столицы, остановили на дальних подступах к Огрызку свои же. Иначе жизни не будет.

Рассвет вовсю развернул боевые действия на официальном фронте, Град — на неофициальном.

Лёд, похоже, перешёл к повстанческой войне, — сразу же после обыска он уехал на галитовые скважины и добыча соли, почему-то, резко упала.

А самый страшный удар нанёс Профессор.

Закончив развешивать остатки душистого перца, он упаковал их в красивые пакетики, перевязал трогательными бантиками, и преподнёс в качестве презента своим постоянным покупательницам, после чего взял огромный замок и закрыл «Лавочку Южных Товаров».

И это был беспощадный удар ниже пояса.

Отстойник парализовало.

Жить без корицы, кардамона, гвоздики и ванили жёны и местных, и имперских чиновников отказывались. Варить вкусные обеды, соответственно, тоже. А покупать пряности они желали только у любезного Профессора. Жизнь вышеуказанных чиновников стала невкусной и неласковой.

Общественное мнение вынесло гневный вердикт: «Вот так всегда, вместо того, чтобы настоящих разбойников ловить, честных беззащитных людей обижают».

Престиж Службы Надзора за Порядком был подорван и начальник вдруг начал сталкиваться с лавиной мелких трудностей в работе, резко затормозивших деятельность его ведомства.

Щелчок по носу получился звучный, и противостояние «Представительство Ракушки — Служба Надзора за Порядком» оформилось окончательно.

Началась локальная война.

* * *

Поскольку после демонстративного закрытия лавки у Профессора образовалось свободное время, он решил помочь мне по хозяйству.

На следующий день после обыска он взялся мыть посуду по истечении обеда.

Не подозревая ничего худого, я отправилась убирать ту каморку, где воспламенился счёт из прачечной, — надо было приводить её в нормальный вид после пожара.

По пути, со шваброй в руках, я мельком заглянула на кухню, — да так и застыла у приоткрытой двери.

Экономный Профессор только что изобрел новый способ мыть посуду, и по его сияющему лицу было видно, что он очень им гордится. В этот момент он как раз дошёл до мытья тарелок.

Из медного чайника, стоящего на плите, он налил кружку горячей воды. Подошёл с этой кружкой к стопе грязных тарелок и перелил воду в верхнюю тарелку. Взяв её за края, приподнял, аккуратно поболтал и слил воду в следующую. «Чистую» довольно поставил в сторонке.

Затем точно таким же образом помыл вторую тарелку, потом третью — и так всю стопку, затратив при этом воды никак не больше трех четвертей кружки.

После этого Профессор аккуратно вылил оставшуюся в кружке воду обратно в чайник, потянулся, с искренним недоумением сказал сам себе:

— Чего это женщины стонут, что вести хозяйство так сложно? — и с приятным чувством выполненного долга отправился подремать часок после обеда.

Я еле успела отскочить от двери и спрятаться под лестницей, ведущей из полуподвала (где была кухня) наверх.

Потом бросила швабру и пошла перемывать посуду заново.

Так мы и хозяйничали на пару до тех пор, пока официальные власти не завалили представительство письмами с витиеватыми извинениями, не покатилась волна посетителей, слёзно умоляющих Профессора сменить гнев на милость, пока Град не добился для Ракушки выгодных торговых льгот, которые безуспешно выбивал вот уже несколько лет.

Профессор обладал тонким чувством меры, поэтому через одиннадцать дней он снял замок с лавки, тем более, что вот-вот должен был подойти корабль из Ракушки с новой партией товаров для неё.

Восстановилось шаткое равновесие.

Больше всех этому обрадовалась я: ведь в дни противостояния мысль Профессора не дремала, и он всё думал, что ещё новенького и экономного можно сочинить в ведении хозяйства.

И сообразил, что стирать бельё вполне возможно по такой же методе: погрузил грязную вещь в тазик с тёплой водой, побулькал, вынул и повесил на солнышко.

Сплошная экономия, на прачечную больше тратиться не надо, на мыло тоже, это сколько же денег получается!

Их ведь можно потратить на нарушение указа о взятках и прикормить ещё одного нужного человечка, который может сгодиться в будущем.

Пришлось наябедничать Граду и пригрозить, что если посуду я ещё мою, то перестирывать за Профессором бельё меня сам Медбрат не заставит.

На счастье всего представительства воображение у Града было что надо. Он представил, как его трусы и сорочки, самолично постиранные хозяйственным, мающимся от безделья начальством, будут сушиться потом на солнышке на виду у всего городка, и за два часа вырвал у властей Отстойника торговые привилегии, которые позволили переключить мысли Профессора на более глобальные вещи.

Глава шестая ПОСЛЕ РАЗРЕШЕНИЯ КОНФЛИКТА

После официального разрешения конфликта в Огрызок потянулись посетители, выражающие радость по сему поводу. Это и была дипломатия в самом наглядном виде.

Дабы престиж Ракушки не упал, приходилось бдеть со шваброй наперевес, приводя представительство в порядок после каждого прихода гостей.

Моя практика окончательно мне разонравилась.

Чтобы половая и посудная тряпки не приросли к моим рукам совсем уж бесповоротно, я начала сбегать в городок, к Ряхе в гости, тем более, что с его появлением жизнь в Отстойнике, действительно, стала не в пример живей.

Ряха знал рецепт гармоничного существования, и всё у него было путём.

В гарнизоне, куда его перевели, он быстро занял то положение, которое хотел. Связываться с Обрубленным Хвостом желающих нашлось мало. Поэтому у Ряхи была весьма вольная жизнь с большим количеством свободного времени, и он употребил его на то, чтобы приобщить Отстойник к благам цивилизации, как и обещал.

По выходным дням Ряха публично дрался на рыночной площади, принося в пресную провинциальную жизнь толику остроты. Дрались там и до него, но теперь это было броско и зрелищно, почти так же, как в подвале Легиона на Родинке.

Вместо ипподрома, услаждавшего его сердце в столице, он ввёл моду на тараканьи бега и стал богом наравне с Медбратом в глазах местных мальчишек: они теперь гонялись за каждым тараканом, продавая их в новообразовавшиеся тараканьи конюшни разных владельцев.

В личных делах у Ряхи тоже был образцовый порядок: в двух кабачках на разных концах города у него завязались весьма тёплые отношения с хозяйками заведений. У одной была самая потрясающая в Отстойнике грудь, у другой — попа.

А дамой сердца, по-видимому, он избрал мою сестру, потому что передал для неё чрезвычайно загадочное письмо. (Самое необычное в этой истории было то, что Ряха оказался грамотным.) Его письмо я приложила к своим и отправила домой, когда пришёл «Золотой Пёс».

И при этом Ряха считал себя страшным сердцеедом и даже немножко стеснялся того, что он такой… Неотразимый…

И именно Ряха, прибывший из сердцевины Чрева Мира, неожиданно просветил меня, как же решили Сильные разобраться с проблемой оживших заклинаний.

* * *

Это было в его тараканьей конюшне, расположившейся в одной из каморок сарая для бегов, который очень быстро вырос около рынка, когда народ вошёл во вкус столичной забавы.

В маленькой комнате одну стену занимали полки до потолка, противоположную — длинный стол, похожий на верстак, заваленный всякими интересными вещами. Посреди комнаты стояло два табурета. Пахло здесь, скажем так, странно.

Отборные скакуны сидели в специальных коробочках, любовно расставленных по полкам, а Ряха, сидя на табурете, сортировал новую партию, принесенную вездесущими ребятишками.

Конкурирующая конюшня, по слухам, отыскала в одной из кондитерских таких зверей, что должны были в пух и прах разбить самых признанных фаворитов. Ряха забеспокоился, и принялся скупать тараканов крупными партиями.

Свежие тараканы были большие, чёрные, блестящие. Они отчаянно дергали лапками, когда Ряха, нежно держа каждую возможную звезду стальными пальцами, осматривал им брюшки.

— Они выставят Черный Ветер, попомни мои слова, — бурчал он. — А мы в ответ Молнию! Должна обставить. А Молнией будет вот эта пятерка. Их родная мама не отличит.

— Да их всех родная мама не отличит. А может быть это вообще враньё, — засомневалась я, вглядываясь в Молний издалека, со своего табурета, предусмотрительно отодвинутого к окну, из которого поступал свежий воздух в этот тараканий рай. — Всех крупных тараканов давно выловили, — половина Отстойника ведь теперь по ним с ума сходит. Ну и нашел же ты замену конским бегам… Не мог каких-нибудь других скакунов придумать?

— А чем ты недовольна? — хмыкнул Ряха, поглаживая Молнии номер пять спинку. — Таракан — штука отличная, потому как всегда под рукой. У нас в Легионе мы тараканьи бега испокон веку устраиваем, удобно ведь — распихал их, родимых, по коробочкам и маршируй, куда прикажут. Это тебе не конь.

— Ты хоть раз выиграл на ипподроме после моего выигрыша? — спросила я, вспомнив столичные события четырехлетней давности.

— Какое там! — махнул Ряха. — Тогда почти сразу все эти дела с Левым Крылом, а потом и с Правым завертелись. Потом у нас в Легионе малость народу пообезглавили, все больше из верхов. А потом, здрасьте-пожалуйста, магия появилась, и снова заварушки начались. И знаешь, из-за чего это всё? — спросил он меня и, не дожидаясь ответа, сам сказал: — Из-за драконов, точно тебе говорю.

На слово «драконы» душа моя, как обычно, отреагировала бурно, словно в кислоту щелочи капнули: и в эту ночь дракон, как обычно, не отозвался, гад хвостатый. Но внешне я попыталась выглядеть равнодушной.

— С чего взял?

— С того. Мне надёжные люди в Хвосте Коровы говорили, те, которые все ходы и выходы знают, что на севере в горах были заперты драконы. А кто-то их освободил. Добро бы они поразлетались, да затихли — нет, половина спать отправилась, а половина решила погодить.

«Вот-вот, — мрачно думала я. — Что-то я сомневаюсь, что он спать залёг. Просто знать меня больше не хочет, и всё. Сволочь золотистая!»

— Так ты слушаешь? — перебил мои мысли Ряха, опуская осмотренного таракана в коробочку и доставая нового. — Чего-то не видно по тебе, пялишься на дверь, словно ручку взглядом поджечь хочешь. Ну вот, драконы не уснули, и магия попёрла. Умные люди над этим думали до выпадения волос и сказали Верховным, что дело тут невеликое, просто муторное: надо найти того гадёныша, что драконов поднял, убить и посмотреть, может быть, всё и прекратится. Целый отряд собрали для этого дела. Человек с дюжину, не меньше. Меня звали, да я отказался.

— А чего отказался? — с любопытством спросила я, пытаясь стряхнуть с себя думы о золотом драконе.

— Платят мало! — с возмущением поведал Ряха. — Им, значит, мотайся по всей империи, ищи, не знаю чего, не присядь и не приляг, а жалованья положили чуть больше, чем мне здесь идёт. Да там и без меня молодцов набралось, а я им не ищейка.

— А у нас заклинания ищут и записывают, — сказала я.

— И тоже, наверное, за мышиные шкурки (денежная единица Ч.М.)? — утвердительно добавил Ряха, видевший этот прогнивший мир насквозь.

— За бесплатно, — честно сказала я.

— Беспредел, — подтвердил свое мнение о мире Ряха.

Тут он вспомнил, что давно обещался навестить свою грудастую подружку и отложил разбор остальных тараканов на попозже.

— Вот у меня такой обычай, — объяснял он, когда мы вышли на рыночную площадь. — Сначала новенькие у меня все в одном горшке толкутся, тесно там, значит, слабые помрут, а сильные останутся. Отбирать уже легче.

— Так они же у тебя не для борьбы, а для бегов? — возражала я. — А может быть в такой толчее самым длинноногим ноги-то и оттопчут, а?

— Не оттопчут, — заволновался Ряха, — слабый таракан, хоть и с ногами, всё одно бегать плохо будет.

На развилке улочек наши пути разошлись, и Ряха поспешил в кабачок к грудастой зазнобе, пока она, чего доброго, от ожидания не перегорела и не обозлилась.

Я, нехотя, пошла в Огрызок, стараясь идти помедленнее, чтобы хоть немножко оттянуть тот момент, когда снова надо будет вцепляться в швабру и убирать-убирать-убирать.

И лишь на пороге представительства сообразила, что гадёныш, разбудивший драконов — это, вообще-то, я и меня ищет целый отряд.

Чтобы убить и посмотреть, что из этого получится.

И, похоже, в Ракушке кто-то из этого отряда меня уже чуть было не нашёл и не пристрелил в университетском парке. И Нож знал обо всём об этом куда больше, чем сказал, почему они с сестрой и запихнули меня на край света.

И что теперь делать, один Медбрат ведает, да ещё, быть может, светлая Сестра-Хозяйка…

* * *

Ночью я уже не просила отозваться дракона, а просто взвыла в отчаянии, глядя на полную, желтую, как топленое масло, луну: «Ну где ты?! Ты же мне так нужен! Меня убить хотят!!!»

И ни полсловечка в ответ.

Только луна скалилась над чёрными горами. Да звезды горели. Яркие, прямо как в Начале Времен…

Чтоб ему камень на макушку упал! Не очень большой…

Пришлось жить своим умом. Логически рассуждая, как сказал бы Нож, я потому здесь и сижу, что кому надо искать меня за тридевять земель на самом краю мира? По документам я никуда не уезжала, в Отстойник на практику отправилась какая-то Ветка Ивы. Стрелявший в меня погиб. Отстойник далеко от Ракушки. Практика не пыльная — знай, шуруй тряпочкой, да не высовывайся из Огрызка. Всё хорошо.

Но ведь теперь меня до конца жизни искать будут?! Неужели нельзя другим способом проверить? А если всё это напрасно, и даже после моей гибели магия никуда не денется?! Вот будет обидно-то, хотя, конечно, тогда мне уже будет глубоко плевать…

Мне стало жалко себя до слёз, и я разревелась.

Ревела долго, даже проголодалась.

Всхлипывая, пошла, натыкаясь в темноте на углы и спотыкаясь на ступеньках, в подвал на кухню, не возясь с плитой, разожгла огонь в открытом очаге, при неярком свете пылающих поленьев налила и поставила чайник, а пока он грелся, умылась, чтобы опухшие от слёз глаза не так щипало.

А потом присела к столу и заревела с новой силой.

На пороге кухни появился заспанный Профессор, держа свечу в оловянном подсвечнике.

— Душа моя, что с тобой? — перепугался он.

— За мно-о-ой отря-а-а-ад убийц охотится-а-а-а-а… — прорыдала я. Даже с некоторой гордостью прорыдала, не каждому ведь такое выпадает.

— Узнала, значит, — спокойно сказал Профессор, да так спокойно, что я от неожиданности поперхнулась, икнула и перестала реветь. — Не расстраивайся, тебя давно ищут, но ты же жива, как видишь.

— Я боюсь, — всхлипнула я.

— Не бойся, Отстойник — место малонаселенное, здесь каждый человек на виду, — поставил свечу на стол и снял чайник с огня Профессор. — Доставай чашки, почаевничаем, на ночь глядя… Так что зря ты ревёшь, волноваться не стоит. За вновь прибывшими будем наблюдать, а живущие здесь в желании убить тебя пока не замечены.

— Профессор, а вы про меня и магию всё знаете? — спросила я, шмыгая носом.

— Да, наверное, всё… — задумчиво ответил Профессор, разливая чай и передавая мне чашку.

— Откуда?! — обиделась я.

— Тоже мне, священная фигура «зю», — хмыкнул Профессор. — Твоя история совсем не так загогулиста, как сей символ запутанности, чтобы можно было голову ломать.

— Так это, правда, из-за меня? Магия вернулась?

— В определенной степени да… — Профессор задумчиво мешал ложечкой чай.

— Значит, Сильные верно придумали?!! Меня убьют, и магия кончится? — съежилась я, обхватив чашку обеими ладонями.

— Не расстраивайся! — хохотнул Профессор. — Даже если тебя убьют, на вернувшуюся магию, боюсь, это никак не повлияет. Сильные, недолго думая, пошли самым простым путём, а простой путь и правильный путь — совсем не одно и то же. Поэтому мы и собираем заклинания. Если магия вернулась, то надолго.

— И это из-за драконов? — уточнила я, прихлебывая чай.

— Не совсем… — что-то уж совсем развеселился Профессор.

— Не поняла, — угрюмо пробурчала я.

— Скажи мне, милое дитя, когда ты в Персте увидела на стене заклинание, что ты сделала? — спросил Профессор, хрустя засохшим бубликом.

— Прочла его вслух.

— А сколько раз? — блеснул прищуренными глазами Профессор.

Я задумалась, глядя на приплясывающий огонек свечи, вспомнила каморку в башне, куда меня впихнули, кучу соломы на полу, надписи на стене. Самую неприличную из них, которую я с вызовом и прочла. Раз. Потом повторила… Потом ещё раз повторила…

— Три раза.

— Деточка, а тебе разве не говорили, что ругаться вслух неприлично? — расхохотался Профессор. — Ну, какой же нормальный человек заклинания по три раза произносит, а? Первым разом ты освободила драконов, вторым разом вернула магию в слова, а в третий раз выругавшись, закрепила этот возврат так, что теперь тебя хоть на кусочки разрежь и в супе свари — на заклинания это никак не подействует.

Он налил себе ещё чаю.

— С проблемой можно было бы разобраться, если бы поработать с надписью в Персте, во всяком случае, я, кажется, нащупал те ниточки, с помощью которых можно было отменить третий раз. Но ты и Перст с землей сровняла, благополучно похоронив эту возможность под обломками Пряжки. Так что мы обречены на интересную жизнь, не расстраивайся, у тебя замечательно получилось.

— Без посторонней помощи я таких успехов бы не добилась, — вздохнула я. — И что теперь делать?

— Чай пить, — посоветовал Профессор.

— Я серьезно… — обиделась я, отставляя чашку.

— Жить. А что тебе ещё остается? Учись теперь жить, чувствуя опасность за спиной. В охотящемся на тебя отряде на одного человека стало меньше. Нож в Ракушке постарается обезвредить тех, кто будет искать там Двадцать Вторую, или Пушистую, или Пушистую Сестричку. Вот так, душа моя.

— Ой, а у меня идея, — встрепенулась я. — Вы сейчас так замечательно всё рассказали, про то, что убивать меня бесполезно и бессмысленно и вообще глупо, может быть в этом как-нибудь можно будет Сильных убедить? А? Чтобы они силы зря не расходовали, деньги и всё такое? Письмо послать?

— Боюсь, что невозможно, они на слово не поверят, — покачал головой Профессор. — Тут, как мне кажется, единственно реальная возможность — тянуть время.

— И чем же мне это поможет? — разочарованно поинтересовалась я. — Какая мне разница, завтра меня убьют или через десять лет?

— Есть разница, есть. В конце концов, у нас у всех один исход, не одна ты смертна. Так что через десять лет лучше, чем завтра. Ну и потом, всё же меняется, а через десять лет про тебя могут и забыть, — если всё это время придется платить людям деньги, а результаты будут нулевые, то не думаю, что охота за тобой продлится долго. А убивать тебя за бесплатно… Я не верю в бескорыстие нашего мира.

— Да уж, как же! — ядовито подтвердила я. — Вам хорошо говорить. А вдруг это поставят кому-нибудь в практику, и будут они меня бесплатно искать точно так же, как я бесплатно в Огрызке порядок навожу!

Профессор фыркнул в чашку.

— Да уж, бедные практиканты отдуваются за всех! — подтвердил он. — Но боюсь, специализация «убийство Двадцать Второй, она же Пушистая, она же Пушистая Сестричка» даже для Сильных слишком узка и набрать практикантов хотя бы с зачатками необходимых знаний и умений будет очень сложно. Тут нужны высокооплачиваемые специалисты. Так что не волнуйся, мастера такого уровня дорого стоят. Давай разделим эту беду. Твоя задача будет — выжить, продержаться живой как можно дольше, а уж мы, те, кто вокруг тебя, за это время придумаем, как обезвредить твоих охотников. Договорились?

— Не знаю, не знаю… — пробурчала я. — Вам легко говорить…

— Да не бери в голову! — махнул рукой Профессор. — Это хорошо, что тебя ищет много народу, то есть никому конкретно ты не нужна. Кроме тех нескольких человек, что лично тобой никогда не займутся, не то у них положение в обществе. Так что живи и радуйся.

— Ага, раз мне надо радоваться, значит, я могу каждый день уходить из представительства по своим личным делам? — попыталась я извлечь хоть какую-то выгоду из грустного положения, в котором оказалась.

Если Профессор разрешит, то не нужно будет отпрашиваться каждый раз, когда придет охота навестить Ряху или пошататься по лавочкам для успокоения нервов.

— Кроме первого дня недели и не больше трёх часов, — внёс ограничения в личную жизнь Профессор. — И будь осторожна, душа моя. Хорошо?

* * *

Профессор был прав: дня через четыре известие о том, что Сильные жаждут моей смерти, перестало быть для меня новостью, и я к нему как-то притерпелась.

К тому же по сравнению с генеральной уборкой, которую вот-вот предстояло делать в резиденции, даже гибель от руки наемного убийцы казалась не столь ужасной.

Приближался День Весеннего Равноденствия, и к этому празднику надо было привести Огрызок в порядок. Весь городок уже неделю охорашивался с утра до ночи, и иметь на этом сияющем фоне грязные окна представительству было бы недипломатично.

К тому же ненадолго появился заросший от грязи Лёд.

Он прискакал посреди ночи, и к утру ему надо было снова исчезнуть бесследно. Пришлось срочно греть в кухне воду, чтобы он смог быстро помыться с дороги, и жарить громадную яичницу.

Лёд, видно, оголодал в своих скитаниях, потому что смёл всю сковороду в одно мгновение.

Мы сидели вокруг стола в темной кухне, освещаемой одним крохотным огарком (для конспирации и экономии) и смотрели ему в рот, ожидая новостей.

— Всё нормально, — мотнув головой, сказал он. — Партия соли, которую, чуть было, не задержали из-за этого дурака, ушла благополучно. Она уже должна быть на подходе к Ракушке.

— А то, что добыча соли упала, никого не встревожило? — спросил Профессор, подвигая ему хлебницу поближе.

— А даже если и встревожило, меня это не волнует! — отломив корочку, принялся возить ею по сковородке Лёд. — Тот, кто в деле, тоже удивляется вместе с нами такому странному явлению и только руками разводит, мол, чего это вдруг? А людей со стороны к скважинам и близко не подпустят ещё несколько дней. Надо создать запас на случай, если у Службы Надзора снова возникнут странные претензии к Огрызку. Лето не за горами, соль нужна.

— Этого мало, — спокойно сказал Рассвет, который единственный из нас (Лёд не в счёт) сидел за столом не лохматый и заспанный, но аккуратно причёсанный и бодрый. — Надо выводить начальника из игры. Этот пузатый мало того, что дурак, он ещё и деятельный дурак. И мстительный.

— Подумаем, — пообещал, зевая, Град. — Ты когда появишься обычным порядком?

— Сейчас я в чистое переоденусь и уйду, — пытался выжать остатки масла, на котором жарилась яичница, из уже совершенно чистой и сухой сковороды Лёд. — Пока не рассвело. А дня через три приеду, как нормальный человек, хоть отосплюсь тогда дома. Устал, Медбрат их побери, хуже лошади… Просолился весь, как рыба соленая…

— Вот к твоему приезду об этом и поговорим.

И тут Профессор вспомнил о своем открытии и решил проверить его на практике.

— Где твоя грязная одежда, дружок? — заботливо спросил он у Льда. — Давай, я постираю, чтобы нашей хозяюшке работы поменьше было.

— Нет! — завопила я, не успел Лёд и рта раскрыть. — Поздно!!! Я уже постирала, только выполоскать осталось! И это я сделаю сама!

Лёд, чья одежда спокойно лежала в корзине для грязного белья, испугался моих страшных глаз и сообразил, что выдавать её нахождение не стоит, иначе, по всему видно, самое меньшее, что я сделаю за разглашение этой тайны — тресну его сковородкой, которую он так почистил, что только ещё не вылизал.

— Да, да, — подтвердил он, отправляя в рот последний кусочек хлеба. — Увы, вы опоздали… — и непритворно вздохнул, разочарованный скромным ужином.

— Жалко… — вздохнул преисполненный хозяйственным рвением Профессор. — Ну, тогда хоть посуду сполосну.

— Не надо… — жалобно попросила я.

— Ну что ты душенька, мне совсем не трудно, — растаял Профессор.

* * *

Незадолго до восхода солнца Лёд покинул Огрызок. А мы стали готовиться к Большой Уборке.

Чтобы было чем мыть окна, пришлось идти в лавочку закупать мыло и щёлок.

Я взяла Рассвета, чтобы он хоть немного передохнул от своей писанины, количество бумаг, которое породило в последний месяц наше представительство, побило все мыслимые рекорды.

Мы лениво шли по главной торговой улочке, оригинально называющейся Большой, и искали мыло подешевле, выполняя ценное указание начальства, выкрикнутое нам вдогонку из дверей «Лавки Южных Товаров».

Выполняли не из чувства долга, а потому как посчитали, что если купим мыла много и дёшево, останется еще на книгу «Обычаи и нравы Смелых. Краткое описание, составленное ещё во времена существования вышеупомянутого народа Пепельным Магистром Четвертой Двери Службы Воспитания и Образования».

Книга была, конечно, так себе — раз прошла через горнила Четвертой Двери, но содержала много интересных фактов, да и вообще, хоть что-то знать о народе, который жил на этой земле, совсем не помешало бы.

— Стой, — вдруг поймал меня за руку Рассвет. — Вон начальник Службы Надзора идет! Смотри незаметно!

Не знаю, как можно смотреть незаметно, но я честно постаралась.

По улице шёл, воинственно выпятив грудь и грозно сопя, смешной пузан, низенький и округлый, с дурацкой чёлкой на невысоком лбу, с коротенькими ручками и ножками. Он был похож на мячик.

И было понятно, что от такого мячика ожидать можно всего — нерастраченная энергия так и пёрла из него во все стороны. Такой будет воевать просто потому, что воевать ему нравится.

Да уж, противный попался противничек… Ему тут подвигов подавай, а Ракушка, значит, пусть без соли живёт? И так почти официальная блокада острова со стороны Чрева Мира идёт, и тут еще этот деятель.

— А скомпрометировать его нельзя? — спросила я, изучая пучки пряжи, висящие у одной из лавочек в качестве образцов товара.

— Не-а, он и так по уши в добре, его уже невозможно опорочить. Разве что поймать за поеданием младенцев.

— Ну, так давай поймаем.

— Не стоит, Град более красивую комбинацию придумает, вот увидишь.

Не подозревая, что только что избежал страшной участи поедания младенцев, начальник, фыркая, как застоявшийся мул, прошел мимо нас. Мы были полностью погружены в шерстяные проблемы.

Убедившись, что начальник Службы Надзора укатился достаточно далеко, мы бросили щупать шерсть, и вернулись к мылу.

Закупив его столько, что хватило бы вымыть не только Огрызок, но и весь Отстойник, всё-таки приобрели и книгу.

Она была дешёвая — потому что, во-первых, и спрос на неё был небольшой, а во-вторых, она была не отчитанная и могла содержать заклинания. А желающих покупать непроверенные книги в благоразумном Отстойнике практически не было.

Потом нагруженный покупками Рассвет отправился домой, а я пошла навестить Ряху и узнать, как поживают его скаковые тараканы.

Тараканы процветали.

Ряха изобрел какой-то особенно питательный и поэтому невыносимо вонючий состав и теперь трепетно откармливал своих любимцев. Смотреть на это человеку со слабыми нервами было невозможно.

— Ты хоть мышку поставь! — просил он меня, набрасывая корм в деревянный ящик служивший тараканам столовой и высыпая туда всех Молний — теперь их было уже с десяток.

— Я тебе точно говорю — Молния победит!

— Ага, жди! — я стояла, повернувшись к Ряхе спиной, чтобы не видеть тараканьей трапезы и теребила в руках кончик своего хвоста в качестве успокаивающего средства. — Я в эти дела вообще не верю. Нет во мне азарта. И денег у меня тоже нет.

— Того нет, сего нет, — бурчал Ряха. — Я верный способ деньгами разжиться предлагаю, а она упирается. И при этом говорит, что денег нет. Ты сама себе враг.

— Спасибо, Ряха, — фыркнула я. — Но чудится мне, что не тараканы станут причиной моего обогащения, если таковое и случится.

— Ну, смотри, дело хозяйское, — посадил наевшихся скакунов обратно по стойлам Ряха. — Вот так некоторые мимо собственного счастья и проходят.

— А что делать? — отпустив хвост, развела я руками с видом самого глубокого сожаления. — Ладно, пошла я. Окна мыть надо. Хорошо у тебя, да только тараканье сено воняет уж очень мерзко.

— Не мерзко, а вкусно, — поправил Ряха. — Стой, у меня же дело к вам, к вашему Огрызку! — всполошился он.

— Что за дело? — изумилась я.

— Мы тут в казарме тетрадь нашли, — стал обстоятельно объяснять Ряха. — С этими, ну, историями смешными. Так бы вечерком, перед сном, вслух почитать, повеселиться, — а боимся.

— Хорошо, я скажу Рассвету, он вам проверит. Расценки знаете?

— Да знаем, знаем, — пробурчал Ряха. — Грабеж среди бела дня, а не расценки…

— Ну и так дело рискованное! — убежденно сказала я, вспомнив свой ожог.

Глава седьмая ВТОРОЙ КОРАБЛЬ

Второй корабль пришёл как раз перед Днем Весеннего Равноденствия. Он привёз письма из дома, товар для лавочки Профессора и прочее — а ушел, загруженный по фальшборт (фигурально выражаясь) солью.

Убедившись, что груз соли покинул пределы досягаемости служб Отстойника, Град начал приводить в действие придуманную им схему обезвреживания начальника Службы Надзора за Порядком.

И вскоре во всех лавочках обсуждали неслыханную новость.

Из Отстойника в первый и единственный раз за всё время его существования попытались незаконно вывести партию вёсел. Вёсла же входили в священный список товаров, запрещённых к вывозу.

На хвост контрабандистам села доблестная Служба Надзора за Порядком, героически выследившая злодеев.

Начальник Службы Надзора лично сам возглавил людей, перехвативших судно с контрабандой.

В жестокой схватке на борту контрабандиста он получил сырым, корявым веслом по голове и упал за борт. Пока его спасали, начальник успел наглотаться воды, поэтому в городок был доставлен практически в бессознательном состоянии и надолго вышел из строя.

Успех Службы Надзора был замечен и отмечен, захваченные вёсла торжественно сожгли. Горели они плохо: свежесрубленное, непросушенное дерево не самое лучшее топливо.

Начальник получил медаль и длительный отпуск для лечения, а дела в Службе принял его заместитель, исконный житель Огрызка, правильно разбирающийся в жизни.

И снова на галитовых скважинах часть получаемой из выкачиваемого рассола соли тщательно упаковывали для долгого путешествия в Ракушку, и это несмотря на строжайшую монополию.

* * *

А пока начальник Службы Надзора воевал на корабельной палубе, всё наше представительство с Профессором во главе трудолюбиво мыло окна Огрызка.

Рассвет, сходивший в казарму гарнизона и отчитавший найденную тетрадь с интересными историями, значительно обогатил свой внутренний мир и теперь, возя тряпкой по стеклу, тихо пересказывал прочитанные образцы солдатского юмора Граду и Льду. Периодически они взрывались диким хохотом, невольно интригуя прохожих, случайно оказавшихся у представительства.

А вот пересказывать эти истории при мне Рассвет отказался наотрез, видно, слишком были солёные. Поэтому, чтобы окна всё-таки стали чистыми, мне пришлось мыть стекла внутри представительства, в то время как вся остальная братия приводила их в порядок снаружи.

Постарались мы на славу, и Огрызок с блестящими чистыми глазками даже похорошел.

Можно было встречать День Весеннего Равноденствия с чистой душой.

И все было бы хорошо, но у Ряхи враги похитили его замечательных Молний.

Он их откормил уже до такого состояния, что они только копытом еще не били, и не ржали, — а так были вылитые застоявшиеся жеребцы.

И накануне забега, на который Ряха возлагал столько надежд (и который я тоже рассчитывала посмотреть), тараканы исчезли.

Я узнала это одной из первых, потому что среди прочих писем со вторым кораблем в моей почте пришло и письмо от сестры для него.

Когда мы расправились с уборкой, я понесла письмо адресату, и застала Ряху, ломающего кулаком перегородки тараканьего сарая.

— Я эту сволочь, — хрипел он, круша хрупкие доски, — из-под земли выкопаю. И снова закопаю. Вот так. Догадываюсь я, чьих вонючих рук это дело…

Но странным образом письмо оказало на багрового от ярости Ряху такое же действие, как оказывает масло на бушующие волны. Ряха взял письмо и утих на время.

А я в полном недоумении пошла в представительство.

Кому понадобилось связываться с Ряхой? Ведь точно закопает, он же просто не умеет говорить пустых слов…

* * *

В представительстве меня встретил сияющий Профессор.

— Душа моя, — объявил он радостно. — Ты идешь сегодня на бал.

— Чего?

— В честь праздника власти устраивают светский прием и представители Ракушки должны быть там. Общим собранием представительства решено отправить меня, тебя и Града.

— Не пойду!

— Тогда поставлю тебе за практику четыре, — перешел к угрозам Профессор.

— Это нечестно! — возмутилась я. — У меня даже надеть нечего.

— Как это нечего? — воздел руки к потолку Профессор. — Я рассказал о бале госпоже прокурорше, когда она покупала ваниль, и она любезно одолжила тебе свое платье, в котором тридцать лет назад очаровала господина прокурора.

Я всегда подозревала, что у прокурора Отстойника не все дома, а когда увидела платье, которым его очаровали, окончательно в этом убедилась.

— В этом?! Не пойду!!! — завопила я. — Можете неуд ставить! Лучше утопиться сразу, чем ходить в таких оборках.

— Что ты волнуешься? — искренне удивился Профессор. — Такое красивое платье… Я сам выбрал. Госпожа прокурорша принесла несколько нарядов, она была девушка модная.

На это и возразить было нечего. Только что и вправду утопиться, всё одно жизнь чернее некуда: не мытьё посуды, так уборка, не уборка, так мытьё посуды, тараканов у Ряхи спёрли, дракон молчит непробиваемо, платье в оборках и ужасных матерчатых розочках навязывают. Сильные убить хотят, Умные на скучный бал выпихивают.

— А мне нельзя! — радостно сказала я, вспомнив про охоту. — А вдруг там кто-то чужой? А может этот чужой там специально по мою душу…

— Там все свои! — твердо сказал Профессор. — Чужих там нет. Там танцевать вечно некому. Так что не спорь. Надо туда сходить, душенька, надо. Не упирайся, это такая же работа, как отправка соли.

Ну надо, так надо… Пришлось прибегнуть к древнейшему способу раздетых девушек и пустить на бальное платье алую, затканную золотом шелковую штору с одного из фасадных окон Огрызка. Шторы были тем немногим, на чём представительство не экономило, пуская пыль в глаза.

Профессор повздыхал, но промолчал, когда я сдернула штору с карниза. Оказалось, если надеть нижние юбки и корсаж от платья госпожи прокурорши, а сверху всего этого обернуться шторой и заколоть её кое-где булавками, то получится нечто, в чём нельзя признать ни штору, ни платье госпожи прокурорши и это уже хорошо.

А если будут ненужные вопросы, то всегда можно сказать, что у нас, в Ракушке, только такое и носят в последнее время, а вы тут, на краю света, бедненькие, живёте и знать ничего не знаете…

* * *

Сомнения у Профессора насчет моего участия в мероприятии были, видно, нехилые.

Потому что он крепко держал меня за локоть с одной стороны, Град с другой, наверное, чтобы не сбежала — и в таком виде мы появились в замке на Горе.

— Не наступайте мне на платье, — шипела я на ходу. — У меня булавки отколются.

Юбка госпожи прокурорши оказалась мне длинной, и я на неё постоянно наступала, хоть под шторой этого и не было особенно заметно.

Профессор, облаченный в парадное одеяние главы представительства, раскланивался направо и налево. Град приветливо скалился окружающим. Выглядела наша троица впечатляюще, это надо было признать. Одна алая штора вокруг меня чего стоила.

— Сколько денег вы дадите мне на разврат? — уточнила я у Профессора, когда мы наконец-то миновали длинный вестибюль.

— Здесь, слава богам, все бесплатно, — раскланялся с каким-то хлыщом Профессор. — Иначе ноги бы моей тут не было! Такие деньги на ветер пускать мы просто не можем себе позволить. Наши доходы не предполагают подобных расходов.

Вчера ночью, после того, как дракон в миллионный раз не отозвался, я сидела и от нечего делать прикидывала на листочке доходы нашего представительства и бюджет Отстойника. По любому получалось, что Огрызок мог бы два Отстойника содержать, и ещё бы мне на новое бальное платье осталось, если так необходимо выпихнуть меня на бал.

— Разврат не получится… — невинно заметил Град, глядя в сторону.

— Почему это? — обиделась я.

— Слишком унылое мероприятие, чтобы тут можно было повеселиться…

— Это мы ещё посмотрим! — угрожающе пообещала я, в надежде, что испорчу им вечер раздумьями на предмет того, что я могу выкинуть.

Наконец они меня отпустили на волю. Можно было оглядеться и прикинуть, что к чему.

Девушке, первый раз попавшей на бал, крайне необходимо произвести разведку местности и узнать, где находятся выход и туалет. Во вторую очередь необходимо выяснить, где кормят. А уже потом, где танцуют и слушают сплетни.

Когда я обнаружила выход, пришлось преодолевать сильнейшее искушение тут же им воспользоваться.

Не знаю, удалось бы мне его побороть, но у выхода появился, как в воду глядел, Град, снова подхватил меня под локоть и решительно повёл танцевать.

По пути мы торговались шёпотом, сколько танцев я обязана быть в строю ради престижа Ракушки. Сошлись на семи.

Сделав один танец, Град счел свой дипломатический долг полностью выполненным, и пошел резаться в карты. Пришлось танцевать с туземцами, причем не первой молодости.

Оно бы всё ничего, но представители всех ветвей власти, что местной, что имперской, были людьми глубоко серьёзными и, прямо скажем, какими-то деревянными в неслужебной обстановке.

Их, по всему было видно, тоже обязали отработать необходимое количество танцев, чтобы даже в Отстойнике бал проходил «как положено», не хуже, чем в столице. И где в оригинале просто бы веселились и радовались, здесь натужно пытались «соответствовать», больше кося глазом в сторону двери, за которой скрывались столы с напитками и закусками. Эх, тётю бы мою столичную сюда, она бы поставила на уши местное общество…

Меня же кололи булавки, поэтому я с трудом дождалась седьмого танца и сбежала из танцевального зала, отправившись побродить по замку.

Смотреть было нечего. И залы были скучными, и панно на стенах невыразительными, и портреты изображали каких-то осоловелых кавалеров и с трудом помещающихся в узких рамках дам. Стены и то, что было на них навешано, друг другу не подходили. Стены были местными, а панно и портреты прислали из Хвоста Коровы. А может быть, всё было не так печально, просто из-за булавок мир виделся не в самом выгодном свете.

Я побродила, побродила, стащила со стола с закусками блюдо с орехами и решила слинять домой в Огрызок через разведанный выход, оставив Града с Профессором вести свою дипломатию в одиночестве.

Прикинула примерное нахождение выхода и пошла, грызя орешки, первым попавшимся коридором, ведущем в нужном направлении. Шла и удивлялась, чего это он почти не освещён.

Коридор, как оказалось, был плохо освещён по одной простой причине: он вёл совсем не к выходу. А куда-то, куда ходить без нужды, видно, не рекомендовалось.

Потому что когда я наступила на одну из плит пола, по виду совершенно не отличающуюся от остальных, с потолка упала кованая решетка, чуть не снеся мне ползатылка и хвост. Блюдо с орехами у меня выпало, орехи раскатились по полу. Решетка отрезала мне путь назад, перегородив коридор на две части. Но самое печальное было то, что она намертво пришпилила мое платье, да так неудачно, что выбраться из него не представлялось возможным.

Я сидела на полу, прибитая к нему прутьями, словно гигантскими гвоздями, и думала.

Можно, конечно, подёргаться. Но тогда придётся оторвать порядочный кусок нашей парадной шторы, представляю лицо Профессора, и кусок нижней юбки, представляю лицо прокурорши…

Надёжнее всего было бы каким-то образом выползти из платья, словно змейке из старой шкурки, и попытаться поднять решётку, чтобы спасти бальный наряд, который наутро снова должен стать шторой и нижней юбкой чужого платья. Но я перестаралась, драпируя штору вокруг себя, а Лёд, помогавший втыкать булавки, делал это не совсем правильно и теперь, когда решетка натянула ткань, при малейшем движении они вонзались в меня, словно пыточные иглы.

Да уж, попалась крепко…

Посидев с полчаса в грустных раздумьях, меланхолично поедая орехи, до которых можно было дотянуться, я вспомнила, что если двигаться теперь я не могу, то издавать звуки пока ещё вполне.

Будет ли это дипломатическим скандалом или нет, не знаю, но позвать на помощь мне никто не мешает.

И заголосила:

— Спасите!!! Помогите!!!

Спасать девушку никто не спешил, и я уже начала собираться с духом, пытаясь уговорить себя перетерпеть боль и всё-таки выбраться из платья, пусть и ценой кровавых царапин.

Но тут в коридоре кто-то показался.

Когда я увидела, кто это идет, то изумилась до предела: ко мне приближался Янтарный.

— Ты чего здесь? — спросил он вместо приветствия.

— Сижу, — буркнула я. — А ты чего здесь?

— Живу.

Янтарный привёл в действие какой-то хитрый механизм, поднимающий решетку, и освободил мое платье.

Изменился за четыре года он мало, но всё-таки стал какой-то другой.

— Где живешь? — спросила я, с облегчением вставая.

— Здесь, — коротко ответил Янтарный, поднимая с пола блюдо.

— А чего тебя в эту дыру занесло? — полюбопытствовала я, пытаясь определить размер нанесенного мне ущерба. Хорошо еще, что прутья решетки были тупыми и просто придавили ткань, не прорвав ее.

— Меня не занесло. Я здесь родился, — по-прежнему коротко, и словно нехотя, отвечал Янтарный.

— Так ты же Сильный? — удивилась я.

— У меня бабушка из Смелых, — признался сквозь зубы Янтарный. — Их не всех уничтожили.

— Ага, — мрачно констатировала я. — Мало того, что Сильный, так ты еще и Наглый…

— Получается, что так, — пожал плечами Янтарный. — Пошли, я тебя выведу.

* * *

Когда Янтарный меня вывел из замка, я нашла наш экипаж, и сказала кучеру, что Профессор велел отвести меня домой, а потом вернуться.

«Ну вот, наши собираются…» — примерно такие мысли посещали меня на обратном пути в представительство.

Я в Отстойнике, Ряха в Отстойнике, теперь вот, оказывается, и Янтарный здесь ошивается. Там, глядишь, Серый Ректор подтянется, Шестая, остальные девчонки из пансионата, охранники тоже, ну и тётя из Хвоста Коровы. Тогда Отстойник точно переполнится и лопнет. Красота!

Только Янтарный вёл себя как-то странно. В Пряжке прохода не давал, а здесь даже не улыбнулся. Неужели такая толстая?

Беда заключалась в том, что, опять же в рамках строжайшей экономии, в Огрызке не было нормального зеркала. Старое, в резной раме, от потолка до пола, разбили, когда активные граждане штурмовали прежнее представительство, а новым большим зеркалом Профессор не обзавёлся, денег ему жалко было «на такую ерунду».

А я из дома только ручное взяла, кто ж знал, что тут такое беззеркалье. Поэтому осматривать себя можно было только по частям, а по частям всё смотрелось не очень плохо. В письме я попросила своих прислать мне из дома большое зеркало, в результате чего получила краткое наставление не дурить, потому что капитану «Золотого пса» больше делать нечего, как возить на край земли подобные глупости.

Поэтому приходилось жить с мыслью, что меня слишком много и надо бы худеть.

Единственное, что удалось вытянуть из Янтарного, пока он вёл меня к выходу: после уничтожения Пряжки он не стал перебираться вместе с пансионатом в другое место, покрутился некоторое время в столице и вернулся домой. Не женился. Занятно.

С горы, где стоял замок, было видно, что в городке пожар.

Горело что-то в районе рынка.

Я попросила кучера подвести меня туда.

Полыхало славно, искры так и летели в тёмное небо. Горел сарай с Ряхиными тараканьими конюшнями.

Светлая Сестра-Хозяйка, да что там творится?!

Я выбралась из экипажа и присоединилась к толпе зевак, радостно наблюдающих за пожаром. Моё бальное платье так потрясло народ, что около трети наблюдавших отвернулись от пожара и уставились на него.

— Само загорелось или подожгли? — спросила я у ветхой бабушки, так одобрительно взиравшей на пламя, словно это она его пустила.

— Само загорелось, скажешь, милая тоже! — с удовольствием откликнулась старушка. — Подожгли, конечно, да изнутри ещё — оно там, значит, разгорелось, а теперь, когда наружу вышло, туши не туши, всё одно дотла выгорит.

Бабуля дернула меня за руку:

— Пойдем, с той стороны глянем, — там ещё лучше видно, как горит!

Ну, лучше, так лучше. Я подобрала пышные юбки повыше, и мы зашли с другого бока.

Там, в числе тушащих, метался Ряха, весь испачканный сажей и пеплом.

Я метнулась к нему.

— Хреново дело, хреново! — отмахнулся Ряха, правый кулак у него странно распух и костяшки пальцев были ободраны.

— Помочь чем? — спросила я.

Лицо Ряхи исказилось.

— А-а, чем тут уже поможешь! — рыкнул он. — Нашёл я ту скотину, что приказала Молний спереть, поучил маленько уму-разуму, так кто-то поджог сделал. Все тараканы сгорели, теперь ими только Медбрат забег устраивать будет. Ты домой иди, нечего тебе тут по ночам шататься, да ещё в таком виде. У-у, праздничек!!!

Вложив в последнее слово всю накопившуюся горечь, Ряха снова пошёл к сараю.

С этой стороны было видно, что ловить в сарае, действительно, нечего: строение выгорело изнутри, стены вот-вот должны были начать рушиться.

За моей спиной кто-то сказал кому-то:

— Заклинанием подожгли.

У меня заболели ладони, вспомнившие ожог.

Глава восьмая УТРОМ

Утром мне попало и за сбегание с бала, и за пожар, словно это я его устроила.

— Ладно, ладно, — бурчала я в спину Профессора, нарезая на кухне капусту для салата. — Чем вы недовольны? Семь танцев я отплясала честно, а на больше мы не договаривались. У меня, может быть, желудок расстроился…

— Не подбирала бы орехи с грязного пола, — не расстроился бы! — заявил непреклонно Профессор, растапливающий на плите сургуч в кастрюльке. — А с расстройством желудка люди по пожарам не шастают. Да ещё в нашей новой шторе! А если бы сажей запачкала?

Та-ак, а откуда он узнал про орехи?…

— А я не шастала. Я увидела пламя, и мне стало интересно.

— А мне интересно, долго ли ты протянешь, если будешь так безответственно относиться к собственной безопасности!

Что-то сегодня Профессор был суровым и сам на себя не похожим. Может быть потому, что Рассвет уехал по делам и ему пришлось самому писать письма и запечатывать их.

— Так на пожаре тоже чужих не было, как и на Горе. Одни свои. Потому что люди шепчутся, что подожгли сарай заклинанием, — возразила я.

— Да ну? — забыл про все свои несправедливые претензии Профессор. — Заклинанием, говоришь? Так-так-так, пойду я, Льда позову. Не нравится мне этот пожар.

Лёд, был, оказывается, в курсе. Больше того, он знал ещё кое-какие новости, о которых мы не слышали.

— Сарай этот азартный, где твой друг крутился, сгорел до бревнышка, — рассказывал он, бессовестно уплетая нарезанную капусту. — А сегодня Гора издала указ, категорически запрещающий тараканьи бега, как развращающие народ.

— А Ряха вчера весь кулак о какую-то сволочь ободрал, — вспомнила я, отбирая у Льда тазик с капустой.

— Душа моя, откуда ты знаешь такие нехорошие слова? — всплеснул руками Профессор.

— Так Ряха сказал… — пожала плечами я.

— Не водись с ним! — попросил Профессор. — Он тебя нехорошему научит, помяни мое слово!

Я не стала говорить Профессору, что по моему глубокому мнению это я могу научить Ряху десятку вещей, ну никак не попадающих под категорию «хорошее». Ведь он где свои уроки получал? На улице, да в гарнизоне… Что он может знать о жизни? А я, слава Медбрату, в пансионате обучалась.

— Я узнаю имя этого нехорошего человека, — подмигнул мне Лёд, стягивая еще горсть нарезанной капусты. — Тогда и прикинем, что к чему.

— А тебе, душенька, надо вернуть платье госпожи прокурорши. Чтобы она не волновалась, — сказал Профессор, капая сургуч на конверт и ставя печать представительства.

* * *

После обеда я упаковала платье прокурорши в коробку и побежала, конечно же, на пепелище. Надо же новости сначала узнать!

На щите у входа на рынок висел свежий указ. Народ роптал, но сдержанно.

В сторону пепелища никто не смотрел.

Потому что там гордый и независимый Ряха меланхолично разгребал дымящиеся угли, оставшиеся от сарая.

— Ты что, с ума сошел? — с любопытством спросила я, подходя к нему.

— Угу… — односложно ответил Ряха, упрямо расчищая землю.

— Правда-правда сошел? — обрадовалась я.

— Из-за такой ерунды? — наконец-то заговорил по-человечески Ряха. — Да ты знаешь, сколько раз меня спалить пытались?

— Сколько?

— Лучше не спрашивай. Принеси лопату, вон у стены стоит. Штыковую.

— Лопата-то тебе зачем? — забеспокоилась я. — Ой, прав был наш Профессор, научишь ты меня плохому.

— Тебя научишь… — не очень оценил шутку Ряха.

Пришлось нести лопату.

На расчищенном пятачке земли Ряха прикинул что-то, делая в воздухе странные движения руками и посматривая на остатки стен, а потом начал копать.

И довольно скоро выкопал глиняный горшок, полный, запечатанный.

— Ну вот, теперь всё, — довольно сказал он. — Можно и стопочку пропустить за упокой души такого многообещающего дела. На корню загубили, гады.

— Это деньги? — уточнила я.

— А что ж ещё? — насупился Ряха. — Конфеты? На тараканах заработал, чтобы Горе провалиться со своим указом! Но ничего, мы своё и другим способом возьмём…

— А что тебе сестра пишет? — спросила я, словно невзначай.

— Не твоего ума дело, — отрезал нахмурившийся Ряха. — Про погоду, поняла?

Ну-ну… Про дожди, не иначе.

— А о кого ты кулак разбил?

— О кого надо, — опять не пожелал отвечать Ряха. — Двадцать Вторая, ты вроде такая маленькая, а вопросов в тебе помещается, как не знаю в ком. Помолчи, ага? Когда женщина молчит, её приятно слушать.

— Ты, главное, это моей сестре не скажи… — заметила я, глядя в небо. — Она очень не любит, когда ей указывают, что делать. А ногти у нее острые…

— Учту, — завернул горшок в мешок Ряха. — Пошли, чего-нибудь перекусим. У меня от этого дыма в горле першит. Лопаты вон там поставь, авось не сопрут.

Угли, действительно, тихонько, но упрямо тлели, над ними стелился сизый дымок. А если их поворошить, — то становились красными и по ним начинали бегать языки пламени.

Я прислонила лопаты к стене и подняла свою коробку.

Мы покинули пожарище и устроились за столиком одной из забегаловок.

От Ряхиных щедрот я получила кулёк горячих жирных пончиков, сам он взял неизменную слёзку и кусок печёного мяса.

— Рях, а это точно тебя подожгли? — спросила я, дуя на горячий пончик. — Может, владельца сарая хотели наказать?

— Двадцать Вторая, а кто ж владелец сарая, а? — поднял бровь Ряха. — Я и есть.

— Так ты же солдат?! — изумилась я.

— Ну… — подтвердил Ряха, вгрызаясь в мясо.

— Вам же нельзя?

— Можно, — мотнул он головой, отрывая жилистый кусок. — Мне всё можно. Ты ешь, знай, не болтай. Хочешь еще пончиков?

— Нет, мне идти пора! — отказалась я. — Где теперь тебя искать? В гарнизоне?

— Нечего тебе по гарнизонам ходить… — пробурчал Ряха.

— Там меня плохому научат, — подхватила я обрадованно.

— Там тебе делать нечего, — твёрдо сказал Ряха. — Как новое место найду, записку тебе черкну. А сама меня не ищи.

— Ну и ладно, — я подхватила коробку с бальным платьем прокурорши и покинула забегаловку.

Ряха, держа под одной мышкой завернутый мешок, под другой — лопаты, отправился перепрятывать свой несгораемый капитал.

Когда он скрылся, на пепелище со всех сторон потянулись люди и начинали дружно копаться в углях, пытаясь тоже что-нибудь нарыть.

По данному Профессором адресу я дошла до уютного домика. В гостиной меня встретил покойненько сидящий в кресле прокурор, до горла укутанный в прокуроршину (по виду) шаль.

Лицо прокурора было распухшим и ободранным и очень напоминало кулак Ряхи.

* * *

«Да, Отстойник — место маленькое, — думала я, спеша обратно в Огрызок. — Все крутятся, как могут».

Ряха тараканьи бега завел, прокурор на них играл, своих скакунов выставлял. Не сам явно, а через подставных: не дома же он тараканов держал, ему бы госпожа прокурорша не позволила.

А Ряха своими Молниями игру ему портил.

Молний украли.

Ряха выяснил, кто это — испортил прокурору физиономию. Прокурор обиделся и прикрыл указом тараканьи бега. И с виду оба такие милые люди…

А вот кто сжёг сарай?

— Льдина, я уже все знаю, — победно заявила я Льду, не успел он и рта раскрыть. — Прокурор, да?

— Но откуда?! — завопил разочарованный Лёд.

— Платье госпожи прокурорши виновато.

* * *

С Янтарным после Дня Весеннего Равноденствия мы стали сталкиваться довольно часто.

Но он по-прежнему сам на себя не походил и был какой-то замороженный.

Учитывая, что Гора не так уж была загружена делами, слишком невелик и малолюден кусочек мира, в котором она властвовала, а должность Янтарного вообще, похоже, чисто номинальная, так, ради красоты мундира и утешения родителей, — это было странно. И даже обидно…

Ну в самом деле: в пансионате, в Пряжке прохода не давал, а здесь всё норовил боком-боком — и слинять.

Дракон молчал. Как и положено.

Глава девятая НАСТУПИЛИ ТЕПЛЫЕ ДНИ

Наступили тёплые дни.

Раз в Отстойник пришла настоящая весна, надо было проветривать тюфяки, подушки и одеяла, и выхлопывать их, выгоняя всю пыль, скопившуюся за зиму. Эту приятную процедуру я нарочно отложила на после праздника. Потому что гонять пыль из одеял так же приятно, как и делать генеральную уборку.

Для предстоящей процедуры я нашла подходящее место, — на одной из уцелевших башен Огрызка сверху была удобная смотровая площадка, ограждённая парапетом, — словно её специально возводили, чтобы вешать на ажурных зубцах одеяла для просушки. А ветерок, гуляющий на такой высоте, легко уносил бы выбиваемую из тюфяков пыль.

Профессор, правда, поморщился, узнав мою версию, ради чего возводили башни зодчие, но возражать не стал, потому что деваться ему было некуда.

А мне вдруг пришла в голову интересная мысль: а что если усилить хозяйственную деятельность? Не щадя ни себя, ни окружающих, проводить генеральные уборки каждую неделю, трясти ковры и одеяла, шаркать шваброй по ногам посетителей, добиваясь идеальных полов? Может быть, моя практика окончится пораньше?

Правда, внутренний голос тут же спросил: а дальше? Ты вернёшься в Ракушку, где тебя пытались убить? Сиди уж в Отстойнике, тут довольно весело даже без тараканьих бегов.

Утром мы подняли все одеяла, подушки и тюфяки на башню и они там жарились под весенним солнышком. А после обеда я вооружилась выбивалкой и отправилась на тяжкий бой.

Сверху, оказывается, так интересно наблюдать за городком: было видно, как едут по улочкам экипажи, на каких складах царит оживление, а где ни души, что творится в двориках, скрытых от посторонних глаз.

Я видела, как внизу, на заднем дворе Огрызка, Профессор, Лёд и Рассвет пытаются вычистить старый колодец, забитый булыжниками и кирпичами ещё со времён штурма старого представительства. Вдруг Профессор поднял голову, потом что-то сказал, и все трое застыли, глядя вверх.

Я оторвала взгляд от земли и стала осматривать небо, гадая, что же их привлекло.

Над Отстойником кружила пара драконов, прилетевших с востока…

Красоты они были неописуемой, опять воочию удалось увидеть это несочетаемое сочетание лёгкости и мощности, точёные контуры их тел были отчётливо видны в чистом небе. Они оба были пламенеющими на фоне синевы, но если он был насыщенного цвета тёмного пламени, то она светилась чистым алым, с отливом в золотой цветом.

Драконам было совершенно не до людей — они, вообще, наверное, даже и не заметили, куда их занесло — им было некогда.

Они любили друг друга, точнее, приглашали друг друга к любви, играя в древнюю, как мир, игру…

То пикировали вместе вниз с громадной высоты с немыслимой скоростью, обвивая друг друга, и лишь у земли разрывали объятия, распахивали крылья и уходили от неминуемой гибели.

То неслись наперегонки к невидимым пока звёздам, передразниваясь, сближаясь, расходясь, но всё равно двигаясь так, словно невидимая струна соединяла их.

Люди внизу, все, кто был на улице, побросав дела, стояли, подняв зачарованно головы к небу, и отсвет драконовой любви падал на их запрокинутые лица, делая их удивительно светлыми и чистыми.

А драконы пели серебряными голосами…

На стене Огрызка я корчилась от боли, словно это пение резало меня на мелкие части — я, наконец-то, вспомнила отрывки забытой мелодии и поняла, какой же она была убогой и незатейливой по сравнению с настоящей песнью песней, какую поют драконы, когда им хорошо.

Видела, насколько же они красивые и соразмерные, и ясно представляла, каким кривобоким уродством выглядел наш полёт, где один был с крыльями, а другой, другая — без…

В голове звенело: «Ну ты же знала, что нельзя любить дракона! Ты знала, знала, знала! Пути людей и драконов не пересекаются! И не пересекутся никогда! Тебя же честно предупредили об этом!»

Я не ревела, какое там — у меня спазмом так перехватило горло, что я дышала-то с трудом. И поняла, что просто умру здесь, на стене, от боли и горечи под небом, где сплетались воедино два дракона.

Вцепляясь в парапет пальцами, с хрипом пытаясь втолкнуть в себя хоть немного воздуха, я стала отступать, почти отползать к лестнице, добралась, наконец, до ступенек и, держась за стену руками, стала спускаться вниз и вниз, пытаясь спрятаться, забиться куда-нибудь, где не слышно бы было этой песни, не видно было бы неба, в которое меня никогда не унесёт золотой дракон.

Под пальцами вибрировала стена — уйти от песни драконов было трудно, в унисон с ними пели теперь и камни, и стены, и люди… Кусая губы до крови, я прошла всеми лестницами наш Огрызок сверху донизу и рванула дверь, ведущую в подвалы.

Глубже и глубже, в самую древнюю часть представительства, оставшуюся нетронутой даже после того, как на поверхности здание почти снесли с лица земли. Подвалами практически не пользовались, лишь Профессор разводил тут какие-то вкусные грибы, требующие ровной температуры и рыхлой земли. И выгодно продавал.

Здесь уже не было слышно драконов, и царила темнота, лишь теплился на стене крохотный светильник-ночничок, который оставлял Профессор, дабы не переломать себе в полной темноте руки-ноги.

Чтобы освободиться, прогнать песню драконов, забыть её тоже, как забыла свою, я рухнула на земляной пол, вжалась в холодную влажную землю щекой, погрузила в неё растопыренные ладони, вцепилась в землю пальцами. Ничего, земля всё принимает и всех нас примет рано или поздно… И даст покой… В этом покое не будет места золотому дракону…

И только когда сырая земля вобрала мою боль, горло отпустило, и я смогла разреветься.

Здесь меня и нашел встревоженный Град, увидевший, что я куда-то ползу с перекошенным лицом, держась за стену.

— Ты чего? — воскликнул он с ужасом, найдя меня на полу в подземелье.

— Чего-чего… — простонала я. — Живот болит.

Ну и очутилась в конечном итоге в кровати с грелкой на животе. На свежевыбитом тюфяке под свежевыбитым одеялом.

А когда зажглись на небе звёзды, встала, распахнула рамы и ушла через окно из представительства.

Пошла на Гору.

Под утро вернулась, — раньше никак не получилось. Процесс соблазнения Янтарного отнял достаточно времени. Главное было — убедить красавца-охранника, что это он меня соблазнил. С трудом, но ближе к рассвету он поверил.

Ну что сказать… Тоже неплохо. Только душа, почему-то, не поёт…

* * *

Одно в этой душераздирающей истории было несомненным благом: я, наконец-то, перестала звать по ночам дракона, соответственно и сон стал крепче.

И уже даже подумывала, не сообщить ли об этом Ножу, чтобы порадовался, но лень было бумагу пачкать. Да и веселее не стало, но зато в душе воцарился зимний покой.

Зато покоя не давали участившиеся в Отстойнике пожары. Ночи не проходило, чтобы не полыхнуло то тут, то там — и, если уж занималось, то всё выгорало дотла, прямо как прачечная и азартный сарай.

— Похоже, заклинание-то гуляет по деревне… — заметил Лёд, как обычно, во время обеда: когда кризис в отношениях со Службой Надзора за Порядком миновал, за обеденным столом стали собираться опять все наши.

Соответственно, варить приходилось больше. При тех же деньгах, отпускаемых Профессором на продукты.

— Так надо узнать, как оно могло попасть в такие пакостливые ручки, — заметил Град.

— Я никому не говорила, — быстро вставила я на всякий случай. — И не поджигала.

— Это точно, — фыркнул Град. — Если бы пожары были твоих рук делом, то в первую очередь сгорел бы танцзал на Горе.

— Ой, правда… — огорчилась я. — Как же сразу не догадалась! Этот Отстойник всякую мысль о магии глушит своей практичностью и здравым смыслом.

— И очень хорошо, что глушит, — заметил Профессор, подливая себе супу. — Дети мои, задача нашего поколения не использовать магию, а собрать и обработать. Это наш долг перед будущим.

— Но кое-кто уже вовсю её использует… — заметил Рассвет. — И чихать он хотел на долг перед будущим. И вообще мы отвлеклись. Заклинание могло уйти в массы по двум направляющим: через нас и через посыльного из прачечной.

— Через нас оно вряд ли ушло, — заметил Град. — А посыльный сгорел вместе с владельцем прачечной.

— Сначала, по словам очевидцев, он потребовал копию счета, — сказал Лёд. — Под тем предлогом, что в Огрызке практикантка уронила счет в варенье и представительство требует новый.

— Ну и гад! — возмутилась я.

— Хозяин побурчал и пошел в кабинет делать копию — и с ним посыльный. А потом там все запылало. Сгорели все бумаги, счета и прочее. Родственники хозяина подали на нас иск, утверждая, что в Огрызке подговорили посыльного поджечь прачечную за хорошее вознаграждение.

— Бред какой-то… — буркнул здравомыслящий Рассвет.

— Конечно бред, — подтвердил невозмутимо Лёд. — Они же не знают размеры скупердяйства нашего главы. Он, ежели бы задумал прачечную поджечь, в целях экономии никого нанимать бы не стал, сам всё сделал, да ещё придумал бы, как подешевле это провернуть. Прогорклым маслом бы тряпки пропитал, которые поджигают и в укромные места подбрасывают…

К разочарованию Льда, Профессор на эти рассуждения никак не отреагировал, словно суп его интересовал больше, чем наш разговор.

Это было неправдой. Когда нужда заставляет, я неплохо готовлю, но отнюдь не великолепно, настолько, чтобы можно было увлечься похлебкой сильнее, чем беседой.

Лёд продолжал:

— Но этот бред для родственников хозяина прачечной был единственно логичным объяснением, почему сгорела прачечная. Ведь рассуждают-то они, в общем-то, правильно: посыльный после посещения представительства пошел разбираться с хозяином (шесть слов на букву «пэ» — вставила я). Не мешай, так вот, подмечено тонко, только они не знают, что здесь он заклинание узнал, а не вступил в преступный сговор с Профессором.

— Ты так хорошо рассказал, мой мальчик, — наконец оторвался от супа Профессор. — Значит, будешь в суде представителем от нас.

— А мстить подчиненным, зависимым людям для повелителя Огрызка мелко! — завопил Лёд.

— Зато приятно, — улыбнулся от уха до уха Профессор.

* * *

После того, как мы пообщались на пожарище, Ряха пропал, и никак себя не обнаруживал.

Я не очень волновалась по этому поводу, — скоро должен был прийти корабль, и если он не отправит с ним очередное письмо, то я готова добровольно съесть варёную луковицу, а я варёный лук ненавижу, мне от одного его вида дурно делается.

Этой ночью был ещё один пожар — и практически рядом с Огрызком. Горела булочная, в которой мы покупали горячий хлеб и плюшки. Пожар был виден даже из моего окна, полыхало так, что искры стреляли в небо фейерверками.

К обеду, постояв часа три за прилавком, Профессор встал на след поджигателей: сердобольные покупательницы рассказали ему, что мелкие лавочки в последнее время некие добры молодцы обложили данью, и если кто не платит, — начинаются неприятности, странные пожары например…

Профессор получил массу советов, как уберечься от этой напасти и главный сводился к следующему: «Берут-то всё равно пока по-божески, уж лучше дать, чем сопротивляться. Ну и времена пошли, а вот раньше было время, жили не теперешнему чета…»

Профессор кивал и поддакивал, а как поток покупательниц ненадолго иссяк, сразу же дал нам с Льдом задание навестить одну из лавочек, которая платила. И даже (ради дела) чего-нибудь там купить, что для нашей экономии было совсем неслыханно.

Я обрадовалась, сказала, что хочу купить большое зеркало. Рано радовалась: Профессор разрешил купить подсвечник и три свечки. Скупердяй.

* * *

— А как ты в суде отбиваться будешь? — спросила я Льда по пути в лавочку.

— Попрошу предоставить внятные доказательства того, что мы подговорили посыльного поджечь прачечную.

— А они скажут, что странные действия посыльного и есть лучшее доказательство… — поддразнила я.

— По счастью, ни один суд, даже самый предвзятый, не примет таких объяснений.

— Ой, не зарекайся, — предостерегла я. — Это же Отстойник, тут все родственники. Судья приходится дядей жене, теперь уж вдове владельца прачечной. Будет ли он беспристрастным? А жены прокурора и начальника Службы Надзора — двоюродные сестры. А жена начальника таможни — их подружка. И если бы было по-другому, Профессор войну со Службой Надзора за Порядком не выиграл бы. Вот так.

Лёд только фыркнул в ответ.

Минут пять мы шли молча.

— Отстойник, конечно, милое место, — заметил он вдруг, когда до лавочки оставалось всего-ничего, — но если всё обстоит так, как ты сейчас сказала, то надо повеситься.

— Ага, зацепило! — обрадовалась я. — Не вся правда, но доля правды в этом есть! — и толкнула входную дверь.

Звякнул колокольчик, отгоняющий злых духов, если они вдруг вознамерятся просочиться в помещение с улицы и предупреждающий о посетителях, что куда важнее пугания духов.

Поскольку всю дорогу мы проспорили о суде, то и не договорились, кто первый заведет разговор.

Хозяйка смотрела на нас, мы на товары, молчание в лавочке становилось всё более и более напряженным, и, наконец, я прорвала его.

— Нам вон тот подсвечник покажите, пожалуйста…

Хозяйка, энергичная дама неопределенного возраста, сняла с полки медный подсвечник.

— Берите, берите, — посоветовала она. — Последний остался по такой цене, другие дороже пойдут.

— А чего так? — вступил в разговор Лёд, подбираясь к нужной теме. — И свечки, смотрю, подорожали… Раньше на эту цену полдюжины можно было взять, а теперь и четырех не укупишь.

— Вы, молодежь, как дети, прямо?! — всплеснула руками возмущенная дама. — Все ж дорожает! Указ о взятках вышел — так теперь еще больше давать надо, за риск накидывают. Новый товар уже по новой цене идет. Налоги плати, пошлины плати, за то чтобы лавочка целой была…

Тут она осеклась, словно сболтнула лишнее, рот сжала плотно, как края кошелька и замолчала, несмотря на все попытки Льда разговорить ее снова.

Мы расплатились за ненужный подсвечник и грустно вышли на улицу.

— Льдинка, ну а ты что хотел? — спросила я расстроенного Льда. — Будь ты один, она, может быть, и рассказала чего-нибудь, — а так нас была уже толпа, для четырех ушей эта информация не предназначается.

— Владельцы лавок и не скажут, — почесал Лёд затылок. — Им есть что терять. Надо выйти на тех, кто рядом вертится, много знает, но взять с кого практически нечего.

— Ну и задачку ты задал, — пожала я плечами, глядя на Льда с неким удивлением. — Еще бы придумать, где найти человека с таким набором достоинств. А когда найдешь, надо придумать, как его расколоть.

— Ты мне найди, а я уж расколю, — подмигнул Лёд.

Глава десятая ЛИЧНАЯ ЖИЗНЬ

Личная жизнь становилась всё интереснее, как Нож мне, в принципе, и обещал.

Что-то, как я ни старалась, полноценно спать всю ночь всё равно не удавалось. Дракона теперь не звала, но времени на сон от этого не прибавилось, так в чём же, спрашивается, выигрыш?

Как порядочный человек, Янтарный не мог позволить, чтобы девушка бегала к нему на свидания, поэтому приходилось принимать его у себя.

Соответственно, пришлось разжиться веревочной лестницей, которую надо было спускать из окна, чтобы он мог подняться, поднимать, а утром снова спускать, выпроваживая его тем же путем, чтобы не дискредитировать представительство в глазах общественности. Короче, сплошные проблемы.

Наши делали вид, что ничего не замечают, хотя не заметить веревочную лестницу, нагло свисающую из окна, — о-о-о-о-очень сложно.

Град как-то вечером, делая обход Огрызка перед сном для порядка и здоровья, чуть ли носом в неё не уперся, в сиреневых вечерних сумерках: Янтарный уже поднялся, и мы стали затягивать лестницу в окно.

Увидев, что загадочная вещь ускользает, замороченный Град вцепился в её край и стал тянуть на себя. Мы — на себя. Он не отпускал. Мы тоже.

Так мы и перетягивали лестницу до тех пор, пока я не высунулась из окна, и вежливо не попросила Града её отпустить, пока я чем-нибудь тяжелым сверху не кинула.

Уважая личную жизнь практиканток, Град лестницу выпустил.

Уверена, что после этого он для начала уточнил одному ему известными способами, кто находится в моей комнате, а затем отправился в свой кабинет и поднял досье на Янтарного.

У Града в кабинете стоял такой хитрый потертый шкафчик, практически шкапчик (чем-то неуловимо напоминающий нашего Профессора) в котором хранились материалы на большую часть жителей Огрызка, аккуратно размещенные под разными литерами.

А Янтарного пришлось предупредить, что у нас тут экономия, так что поесть-попить надо приносить с собой, что он и делал.

Впрочем, уж это-то было для него не в новинку: в Пряжке у воспитанниц тоже были вечные проблемы с продовольствием. Наверное, поэтому мы все там были худые и красивые.

Кроме надзидам.

* * *

Расследование ночных поджогов зашло в тупик: Лёд еще походил по лавочкам, пытаясь узнать что-нибудь о поборах с лавочников — но везде натыкался на стену молчания.

— Как в рот воды, Медбрат их дери, набрали… — ругался он. — Все большие глаза делают. Никто ничего не ведает.

Профессор тоже ничего не мог узнать: те дамы, что получили конфиденциальные сведения из надёжных источников — охотно делились ими с теми, кто хоть одним ухом слушал. Те же, кто действительно что-то знал, молчали в тряпочку.

Я решила провести своё расследование, взяла тазик и мочалку и отправилась в общественные бани, хотя своя была под рукой, рядом с конюшней Огрызка.

Общественные бани были гордостью Отстойника, потому что приносили казне чистый доход, практически без расходов: они стояли на горячем источнике, который бил под Горой и, постепенно остывая, впадал потом обычной прохладной речкой в Гадючку.

Умные головы прямо на источнике возвели здание на сваях.

В женском отделении горячая вода из недр земли выливалась из разинутой пасти каменной лошадиной головы, укрепленной в стене с таким расчетом, чтобы удобно было подставлять под обжигающий поток всякие тазы и вёдра. Потом вода по гранитному желобу стекала в каскад бассейнов.

Первый бассейн был самый горячий: сидеть в нем без риска обварить кожу могли немногие. За ним шел второй, самый большой, в нем уже было хорошо. В третий бассейн отправлялись охладиться после горячих двух, а в четвертом, мелком, купали ребятишек.

Пройдя через четыре бассейна, вода специальным руслом уходила в ручей. Рядом с бассейновыми залами находилась помывочная, где смывали с себя в тазиках грязь перед тем, как погрузиться в общие бассейны.

Рядом с помывочной была раздевалка, а около раздевалки — каморка для замшелой бабушки, которая с одинаковым успехом срезала мозоли, боролась с перхотью и варила всякие зелья.

Так же была устроена и мужская часть бань, а энергичная бабушка работала на оба крыла.

В женском отделении было оживлённо, но не так, как обычно. Обстановка царила самая задушевная, чему очень способствовало уютное зданьице бань, сделанное с большой любовью и тщанием.

Я добросовестно помылась в своем тазу, чутко вслушиваясь в голоса, вплетающиеся в шум воды и шлепанье босых ног по каменному полу.

Ни словечка по интересующей меня теме.

Потом долго мокла во втором (не горячем) бассейне — с тем же результатом. Говорили о чем угодно…

О том, что в лавочке на Сосновой улице продают дешевое масло.

О том, что на Горе скандал: Правая Рука Наместника Отстойника был застукан с девицами легкого нрава, о чем добрые люди незамедлительно сообщили его супруге, которая расцарапала мужу лицо за измену, и он вёл заседание Большого совета с исполосованной физиономией.

О том, что Наместник Отстойника скоро получит назначение в столицу, — об этом позаботились его недоброжелатели, которым не нравится его практически неограниченная власть в Шестом Углу.

О том, что в «Лавке Южных Товаров» у очаровательнейшего Профессора продается свежий кардамон, бесподобный в пряниках.

О том, что пряники лучше всего готовить на тёмной патоке, привозимой из Пёстрой Кошки — тогда их не отличишь от медовых.

О том, что жена Правой Руки Наместника морду мужу царапает, а нормальных пряников испечь не может и кухарка у неё такая же безрукая.

О том, что помощник мясника, который по выходным участвует в боях, настоящий красавец и душка. У него такие томные глаза, и волосы кудрявые, и он такой мужественный, когда в трусах на помосте стоит, с ума сойти можно.

Тут пришлось сделать усилие, чтобы не рассмеяться: видела я этого разделывателя мяса. Глаза у него были какие-то мутные и осоловелые, смотрел он ими на мир исподлобья, и кудри его бараньи практически начинались сразу над бровями. По мне, так Ряха по сравнению с ним был куда как привлекательней, вылитый Медбрат.

Говорили о том, что скоро начнется лов, что рыбы нормальной в последнее время не стало. Что Отстойнику всегда не везёт — кругом, куда не плюнь, везде уже королевства, а мы все еще обычная провинция, и налогов платим больше, чем они, а уважения к нам меньше, чем к ним. И у них давно короли, а не наместники. А короли красивее — им корона полагается. И куда смотрит жена наместника, совершенно не понятно. Ведь сейчас она кто? Наместничиха. А была бы кем? Королевой. Есть же разница!

В конечном итоге голова у меня пошла кругом, я выбралась из бассейна и отправилась в раздевалку, где и села, закутавшись в большое банное полотенце, на деревянное кресло-трон с высоченной спинкой, стоящее в шеренге таких же королевских тронов посредине зала.

В голове смешались и рыба, и пряники, исцарапанный чиновник и адрес лавочки с дешёвым маслом, которую непременно надо было посетить, а то масло заканчивается, всё равно надо брать.

Чувствуя какую-то слабость, не то телесную, не то душевную, я забралась на трон с ногами, укрылась полотенцем с головой и почти задремала, пытаясь прийти в себя.

Совсем заснуть не удалось: у бабушки-знахарки были клиенты.

Какой-то высокий женский голос, что называется «с претензией», втолковывал ей суть заказа:

— И зелье свари убойное, чтобы он свою швабру забыл, а на меня глаз положил.

— Сделаю, милая, сделаю… — шелестела уверенно бабушка.

«Уж не та ли, что на пожаре около меня стояла?» — лениво шевельнулась мысль.

— И слёзки, слёзки в него побольше лей, — поучала клиентка. — Он со слёзкой что угодно сожрёт. Я скажу, это мол, для здоровья, для ясности в мозгах, на семи травах настоечка.

— Сделаю, милая, сделаю. Примет и добавки еще попросит… — умиротворяюще журчала знахарка.

— И чтобы никто ни-ни! — уточняла дама.

— Ну, о чем разговор, милая…

Заказчица любовного напитка ушла.

Не успела я сползти с трона и стать из королевы снова практиканткой, как к бабушке в каморку просочилась вторая посетительница. У этой голос был густой и уверенный.

— У тебя, я видела, эта ведьма была. Я на него первая глаз положила, а она клинья, мерзавка, подбивает. Дай мне отворотного зелья, чтобы его от её поганой рожи отворотило.

— Сделаю, милая, сделаю, — шелестела старушка.

— Только крепкого, чтобы подействовало! Не чужой, чай, — густо шмыгнула носом вторая клиентка.

— Сделаю, милая, сделаю. Примет и еще добавки попросит.

— И чтобы никому ни-ни!

— Ну, о чем разговор.

Дама шумно, видно от избытка чувств, вздохнула и, тяжело ступая, пошла к выходу, так и не заметив меня в объятиях трона.

Чувствуя себя, почему-то, несвежей после всей этой болтовни, я быстро оделась и выбралась на улицу. Глотнула весеннего воздуха, распаренное лицо погладил ветер.

Как всегда после бани, идти было удивительно легко, словно та грязь, которая смылась с меня, была тяжелой, как броня.

Я шла и думала, что раз у общественных бань два отделения, интересно, по какой формуле работает знахарка со вторым, мужским? «Сделаю, милый, сделаю»?

А когда вернулась в Огрызок, отловила Льда и сказала:

— Нашла я человечка, который всё знает. С тебя — дюжина яблок и банка вишневого компота. Коли ее, если сможешь.

* * *

Лёд подошел к делу ответственно. Тоже взял таз, мочалку и мыло, и пошел колоть знахарку.

Пришел через два часа чистый, без мозолей, и с минимальным количеством перхоти.

За пазухой у него что-то выло и стонало.

Он пронес это «что-то» прямо ко мне на кухню, где я пыхтела, раскатывая тесто для пряников и ругая себя последними словами за податливость чужому влиянию:

«Ну, мне-то какое, по большому счету дело, что жена Правой Руки Наместника не умеет стряпать? Я-то кому доказываю, что умею?»

— Молока дай! — попросил Лёд.

— Зачем это? — сразу с подозрением отреагировала я.

Лёд вытащил из-за пазухи отчаянно сопротивляющегося котёнка. Он был черным, как сажа, без единого белого пятнышка. Длинные тощие лапки напоминали паучьи. И орало это сокровище дурным голосом.

— Вот, — счастливо сказал Лёд. — Кота по пути нашёл. Копченым будет.

Увидев плошку с молоком, которую я поставила на пол, котёнок со странным именем Копченый, скакнул к ней отчаянно и упал в молоко практически с ушами, лакая его и грозно урча.

— Ещё неизвестно что наш экономный глава скажет… — заметила я, пытаясь растянуть тугое тесто.

— Ага, Копченый нас объест! — возмутился Лёд. — Он же как птичка маленькая клюет…

Котенок уже выдул всё молоко и снова завопил, требуя ещё. Пришлось налить вторую порцию.

— Птичка, как же! Да у него в желудке пропасть!

— Я буду делиться с ним! — делая честные круглые глаза, лживо пообещал Лёд.

— Ага, рассказывай. Да ты, скорее, у него из миски отбавлять в свою будешь!

Копченый, наконец, накушался, брюшко у него стало круглое и тугое. Потешно переваливаясь, он дошёл до плиты и улегся около неё на тёплом полу.

— Одно хорошо, что кот. Кошку бы нипочем не пустила, — заметила я, вырезая бокалом в тесте кружки.

— А чего так?

— А того. Будем потом по колено в котятах. Это тебе не соль, рынок сбыта найти сложно.

— А где же женская солидарность? — развеселился Лёд.

— В борьбе за территорию нет солидарности! — отрезала я.

Лёд допил молоко в кувшине, что осталось после кормления Копчёного.

Потом выгрузил из сумки две склянки тёмного стекла. Одна склянка была обвязана засаленной тряпочкой красного цвета, другая — чёрного.

— А это тебе, — пододвинул он ко мне краснотряпочную посудину.

— С ума сошёл?! — завопила я. — Не видишь, тесто тут?!

— А это твоему… — пододвигая чёрную, Лёд замялся, подбирая слово.

— Очень осторожно выбирай определение, — посоветовала я ему, берясь за скалку. — Хорошо подумай и аккуратненько так, аккуратненько…

— Короче, сама знаешь кому, — выкрутился Лёд.

Он откупорил обе бутылочки и понюхал.

— Это ещё что за бурда? — спросила я с опаской.

— Красненькая — это приворотное зелье, — с удовольствием объяснил Лёд. — Для тебя. Чтобы ты, значит, в меня втрескалась.

— Льдина моя ненаглядная, чего мне в тебя втрескиваться, когда я и так от тебя без ума? — обрадовалась я.

— Как же, дождёшься от тебя, — вздохнул Лёд. — А чёрненькая, — это для твоего, чтобы он от тебя отстал.

Он ещё раз понюхал обе бутылочки.

— Вот этим, что в красной, она мне, похоже, голову от перхоти мазала. А вот этим, что в черной, мозоли на ногах размягчала. Ценнейшая вещь!

— Ну и раскололась? — спросила я, выкладывая пряники на противень.

— Нет, я пока мосты навожу, видишь, изо всех сил пытаюсь тебя приворожить. Чтобы ты меня любила и кормила лучше, чем других.

— Бабка-знахарка, она тоже не дура. Что мне теперь с Янтарным не встречаться из-за твоих мостов? — проворчала я. — Чтобы создать видимость, что зелье действует? Тогда точно кормить перестану. Я Ножу обещала, что буду вести нормальную половую жизнь, вот и веду.

— Да пусть пока не действует, очень хорошо, — стянул кусочек сырого теста и принялся выковыривать из него жареные орешки Лёд. — Я буду покупать всё новые и новые порции снадобий и стану любимым (он руками оттопырил свои уши) лопоухим клиентом.

— Интересно, — спросила я, оглядывая бутылочку и не решаясь понюхать, — на практике-то оно работает? Неужели отворачивает на самом деле?

— А почему нет? — удивился Лёд. — Если уж оно мозоли размягчает, то в желудке явно дыр наделает и тогда милому другу будет очень затруднительно резвиться под твоим одеялом. Хе-хе…

— Уел, уел, — фыркнула я. — А которое от перхоти?

— Ну-у, тут я не знаю, — пожал Лёд плечами. — Может оно, наоборот, всё внутри залечивает, хорошо становится, и любить хочется?

— Ты подлей кому-нибудь на стороне, — посоветовала я. — Проверим.

— Я бы Граду, конечно, подлил, — невозмутимо сказал Лёд. — Да боюсь, вдруг он не в тебя, а в меня влюбится.

— А почему в тебя?

— Так в нём обрезки моих ногтей, а не твоих.

— Пусть влюбится… А ты не отвечай на его чувства, — хихикнула я.

— Это будет слишком жестоко, — вздохнул Лёд. — Придется меры принимать, а мне жаль его желудок отворотным зельем гробить.

— А оно не прокиснет? — спросила я, боясь прикоснуться к склянкам.

Из-за тряпочек, наверное, — уже больно они по-сиротски выглядели.

— А я в ледник уберу.

— А никому не подольёшь по дороге? — нахмурилась я недоверчиво.

— Постараюсь удержаться, — хмыкнул Лёд, закупорив склянки. — Но за это семь горячих пряников — мои.

— Четыре.

— Уговорила, пять.

Глава одиннадцатая ВЕСНА ВСЕХ ОБМАНУЛА

Весна всех обманула.

День Весеннего Равноденствия был ясный и тёплый. Неделя после него — по-летнему жаркой.

А потом погода испортилась.

Сначала мы беды не почувствовали, но в горах выпал снег и запечатал перевалы. А подувший с вершин ледяной ветер быстро прогнал хрупкое весеннее тепло.

На море разыгрался сильный шторм.

А зерно в Отстойнике было привозное. Запахло хлебным голодом.

Как всегда в таких случаях, на Горе была создана особая Хлебная Коллегия, задачей которой стало — обеспечить контроль за продажей зерна и муки в Отстойнике, не допуская резкого взлёта цен и серьезных спекуляций.

Всё это для того, чтобы край (а в первую очередь город) мог продержаться до подвоза зерна кораблями или до открытия перевалов.

Зерно и муку было разрешено продавать только на главном рынке, том, что у щита. Все булочные теперь находились под строгим надзором: они обязаны были выпекать хлеб хорошего качества и по неизменной цене: единственное, что могли булочники, находясь в рамках жесткой экономии, это по согласованию с Хлебной Коллегией уменьшать вес булок.

Коллегия взялась за дело решительно: с Горы на рынок спустилась целая процессия и там, на рыночной площади, под звуки труб глашатаи огласили запрет на вывоз хлеба из города.

Рядом с указом о запрещении тараканьих бегов на щит повесили и этот новый указ. На дорогах поставили караулы, проверяющие все повозки.

А в городке Служба Надзора за Порядком стала заниматься любимым делом: устраивать обыски. Это делалось с целью учесть всё имеющееся в Отстойнике зерно. И муку.

На случай, если дело обернется совсем туго, Гора оставляла за собой право скупать (предусмотрительно учтенное при обысках) зерно и муку по фиксированным ценам и направлять их в городские булочные.

Народ непатриотично пытался спрятать мешки с зерном куда подальше.

Первым делом, конечно, нагрянули к нам в Огрызок.

Но Профессор был стреляный гусь и в хлебные кризисы за свою жизнь попадал не раз. Как только погода ухудшилась, и стало известно, что мы отрезаны от всего мира, он укрыл неприкосновенный запас зерна, масла и сушёной рыбы в таинственных катакомбах под резиденцией, где найти их не смог бы даже весь наличный состав Службы Надзора за Порядком столицы, прибудь он сюда. К нашему безумному интересу, после этого он наложил на подвал заклятье.

Вот это было в новинку.

Профессор не только применил магию, но ещё и в практических целях! Раскрыть заклинание он наотрез отказался, как мы не пытались его уговорить

Но Служба Надзора не зря нас посетила, у каждого своя работа и плановые обыски надо было уважать.

Поэтому они тщательно пересчитали все мешки зерна на складе представительства, да еще нашли около полудюжины в укромных углах.

Обыск возглавлял симпатичный молодой человек с удивительно пушистым хвостом, улыбчивый и остроглазый. Чувствовалось, что искать ему нравится, а «вообще руководить» нравится еще больше.

— Старый знакомый… — шепнул мне на ухо Рассвет, когда мы с ним наблюдали, как потрошат наш кухонный подвал. — Ветер его зовут. А обзывают Сквозняком. Он и в тот раз у нас обыск проводил, когда соль искали. В кабинете Профессора бумаги проверял. Дотошный человек, всю мою переписку с Горой, а там четыре толстенных папки, прочёл. А у Профессора, представляешь, в корзину для ненужных бумаг залез.

— Соль искал? — спросила я в полном восторге от дотошного представителя Службы Надзора.

— Не иначе! — присоединился к моему веселью Рассвет.

В целом обыск прошёл спокойно.

Были все наши, кроме Льда — он избегал присутствовать на таких мероприятиях, считая, что чем меньше будет сталкиваться с официальной властью, тем лучше будет для дела. И поэтому он с самым серьёзным видом взял карандаш, лист бумаги и книгу про Смелых в качестве подложки (она была весьма представительна и в длину и в ширину) и пошёл на рынок переписывать указ со щита.

Но в его отсутствие Копчёный, который уже воспринимал кухню, как личную вотчину, не смог вынести вторжения на свою территорию чужаков и кинулся отстаивать права угнетаемых.

Пока мы сообразили, почему это обыск вдруг застопорился, а надзорщики кричат, словно им хвосты дверью придавили, Копчёный успел поцарапать всех обыскивающих.

С большим трудом, подключив Града, мы втроем загнали разбушевавшегося котёнка в корзинку и закрыли там. Стало безопаснее, но не тише.

Копчёный начал завывать из корзины, как зимний ветер в горах.

Это, почему-то, настроило Града на лирический лад и, пока представители власти мазали царапины слезой Медбрата, которую, сжалившись над бедолагами, я выдала из кухонных запасов, Град растроганно сказал, вглядываясь поверх наших голов в что-то, совершенно не видное остальным:

— А я студентом жизнь весёлую вел… Дома частенько не ночевал. Мама моя очень по этому поводу переживала. И однажды, рассказывает, когда меня дома не было, она услышала, как под окнами плачет кто-то. Мама решила, что это младенца нам подбросили, которого я вот так, не ночуя дома, нагулял. Взяла фонарь и пошла на улицу: внука искать. Вышла, — а это кот так орет. Весна.

— Нашла младенца-то? — спросил Рассвет, замороченный всем этим бедламом.

— Какого младенца? — с недоумением переспросил Град.

— Покажите подвалы, — подошел к нам, потирая свежую царапину на щеке, остроглазый руководитель обыска.

Мне — персонально — улыбнулся. Хорошо так улыбнулся, взбадривающе. Такой вот улыбкой, когда сразу понимаешь, что ты ещё, слава Сестре-Хозяйке, в возрасте, когда лекари говорят тебе «раздевайтесь», а не «покажите язык».

— А у него глаза косые… — тут же заметил Град, чуть Служба Надзора перешагнула за порог кухни, удаляясь в подвал, куда их повел Рассвет.

— Не заметила, — с удовольствием отозвалась я. — У него всё, что надо, прямое.

— Люди с такими хвостами ветрены и легкомысленны, — предпринял новую попытку охаять офицера Службы Надзора Град. — Вот посмотри на мой хвост, — предъявил он свою заднюю конечность, — сразу видно, что такой хвост принадлежит человеку основательному, верному и заслуживающему всяческого внимания.

— Ага, то-то твоя мама младенцев по весне под окнами искала, — подтвердила я. — Что-то твоя теория выглядит как-то не убедительно.

— Да ты не видела, какой красоты и пушистости был мой хвост ту счастливую пору! — фыркнул Град. — Тогда я мог себе позволить быть легкомысленным и ветреным. Девушки толпами бросались мне на шею. Я их любил и они меня тоже.

— Ты, главное, сейчас будь недоверчив и осторожен, — посоветовала я. — Лёд отоварился приворотным зельем, не знает на ком проверить. А оно такое крепкое, что одного глотка хватит, чтобы хвост облез раз и навсегда, никакие примочки пушистость не вернут, и на любовь девушек рассчитывать будет сложно.

— Так надо было этому Сквозняку зелья и подать! — обрадовался Град. — Раз тебе его косые глаза нравятся.

— Ты хочешь, чтобы у нас каждую неделю обыски проходили? — фыркнула я. — Мне-то что, давай нальём. Потому что глаза у него не косые, а очень даже ничего. Но там зелье на Льдину заряжено, представляешь, сколько осложнений будет?

— Во времена пошли! — возмутился Град. — У девушек приворотного зелья под рукой нет, а у юношей завались, не знают, кому подлить. Куда глава представительства смотрит, непонятно!

— Глава представительства смотрит сюда, — отозвался Профессор, появившийся на пороге кухни. — Кто орёт, дети, кого вы мучаете? Не могли потерпеть, пока посторонние представительство покинут? Что после этого скажут о порядках, царящих у нас в резиденции?

— Это котёнок корзину доламывает, — объяснила я. — Он у нас, оказывается, офицерами Службы Надзора за Порядком питается.

— Какая полезная зверюшка, — заметил Профессор. — Но нам она не по карману. А где наши гости?

— Они обыскивают подвалы, — сообщил Град. — Остальное уже всё осмотрели.

— Пойду, посвечу им, — сказал добрый Профессор, снимая с полки подсвечник с огарком свечи. — А то вдруг не найдут.

Помощь Профессора в обыске подвалов оказалась неоценимой.

Благодаря ему Служба Надзора быстро их проверила, оставленные для неё мешки нашла, поставила в учетных листах крестики и с облегчением покинула представительство под завывания Копчёного.

Остроглазый Ветер, который Сквозняк, улыбнулся мне ещё разок на прощание к моему удовольствию и к удовольствию Града, который выжал из этой прощальной улыбки ещё массу возможностей позубоскалить на счёт доверчивых девушек, кидающихся на белозубые улыбки и пушистые хвосты офицеров, а потом роняющих слезы в кастрюлю, когда ими попользуются и бросят.

Всё это было весело, плохо было другое: опять застопорились операции с солью. Из-за караулов на дорогах вывезти её со скважин было невозможно. А ту, что уже вывезли, из-за разбушевавшегося моря нельзя было отправить в Ракушку.

Деятельность представительства замерла.

Да и всего Отстойника тоже: что-то делать, когда, похоже, вернулась зима, и холодный ветер бьёт по щекам, стоит только высунуть нос на улицу — совершенно не хотелось.

Всё представительство переместилось ко мне на кухню: поближе к жарким плитам и очагу.

Только Профессор мужественно сидел в лавке, топя там маленькую печку, и грел на ней кофе.

Посетительниц почти не было: холод распугал всех, зато уж если какая отважная дама и приходила, то задерживалась надолго в уютной тесноте лавчонки, пахнущей праздниками и праздничной стряпнёй.

Профессор галантно поил каждую даму кофе и долго беседовал «за жизнь». Он явно находил удовольствие и в том, что на улице ветер метёт песок пополам с мокрыми снежными хлопьями и завывает не хуже Копчёного; и в том, что в круглой печурке потрескивают дрова; и в том, что от его кофе, да ещё (если дама желает) или с ликёром, или с лимончиком, или со сливками, замёрзшая покупательница оттаивает и розовеет, и радостно щебечет какую-то чушь.

Я стряпала в эти дни пироги.

Когда и на улице, и дома промозгло и мерзко, ничто так не согревает и не создает уют, как тепло и запах свежей выпечки. А пока муку у нас принудительно не купили, надо было успевать.

Пироги получались разные: и с мясом, и с рыбой, и с печенью, и с повидлом… И, специально для Профессора, пресный пирог с капустой и яйцом.

Град, Рассвет, Лёд и Копчёный с одинаковым выражением на трёх лицах и одной мордочке, одинаково дёргая от нетерпения хвостами, сидели около духовки, облизываясь в предвкушении очередной порции горячих пирожков.

Когда я вынимала противень, они сметали всё, что на нём было, — и снова садились полукругом около духового шкафа, пихаясь локтями. И ждали следующий лист.

Пирог с капустой удалось у них отбить, я его разрезала на куски, уложила в плетеную корзинку, прикрыла салфеткой и отнесла в лавочку Профессору.

Он поил там какао не терпящую кофе прокуроршу, которая, тиская в руках кружевной платочек, подробно рассказывала ему, какую тяжёлую жизнь ведут имперские прокуроры.

Профессор поддакивал, а я с трудом удержалась от того, чтобы спросить, где держал скаковых тараканов её супруг, и зажила ли у него свороченная скула. И почему Ряхе этот мордобой сошёл с рук. Ведь насколько бы ни была тяжела жизнь имперских прокуроров, физиономии им чистят всё-таки не так уж часто.

Но испугалась, что если прокурорша решит ответить хоть на один вопрос, то моя выпечка неминуемо превратится в уголь, пока я слушаю почтенную даму.

Когда же я вернулась на кухню, то обнаружила, что охотники за пирожками вынули их из духовки раньше времени и слопали рыбные расстегаи практически сырыми.

Время в дни этого ненастья остановилось…

* * *

Непогода свела на нет и деятельность Льда по раскалыванию знахарки.

Сначала он решил не обращать на холод внимания, но быстро переменил свое мнение.

— Не-ет, ходить в такую погоду в общественные бани — это изуверство… — жаловался он, грея руки у очага.

— А что так? — поддразнивал его Рассвет, на краешке кухонного стола заполняющий какие-то бесконечные декларации, а может быть петиции.

— В самих-то банях благодать, из бассейна бы век не вылезал, а вот потом пока до Огрызка доберешься — из волос не перхоть, а льдинки выковыривать надо, — сделав плаксивую физиономию, сообщил Лёд.

— Как пишется «экстраординарный»? — поднял голову от бумаг Рассвет. — «Экстра-» или «экстро-»?

— А Медбрат его знает! — дружно решили все.

— Грамотеи… — покачал головой Рассвет. — Питомцы Университета!

— А чего ты нас хаешь? — возмутилась я. — Ты такой же. А мне вообще можно неграмотной быть, раз я у плиты стою.

— Профессора спроси… — посоветовал Град. — Он образование до войны получал, оно у него старой закалки, крепкое.

— По-моему, с той поры не одна война прошла, а три, — заметила я, жуя, в качестве отдыха, пирожок с повидлом.

— Ну, тем более.

— «Экстра», всё-таки, — справился и без Профессора Рассвет и в награду себе тоже взял пирог. — Вот погодите, сейчас погода установится, на море будет более-менее, но перевалы так быстро не откроются. Тогда Гора пошлет сторожевики в засаду у Правого и Левого мысов и будет перехватывать корабли с зерном, которые мимо Отстойника идут.

— Так это пиратство? — удивилась я в силу своей кухонной неграмотности. — Что, неужели будут зерно перегружать, а корабли топить?

— Зерно перегружать будут, а вот корабли топить — вряд ли… — хмыкнул Рассвет, слизывая с пальцев повидло. — Будут векселя под обязательство Горы давать и под гарантии самих Верховных. Причем векселя-то хитрые: можно у нас в Отстойнике погасить, но по бросовой цене, раза в два ниже рыночной. Можно и по настоящей, почти по настоящей, — но это надо вексель в Хвост Коровы везти, бегать там с ним от Службы к Службе, и еще неизвестно, примут ли его к оплате, не пошлют владельца векселя вежливо вместе с ним обратно в Отстойник.

Он посмотрел на блюдо с пирожками, прикинул, не съесть ли ещё один, видимо, удержался и пошёл мыть руки, чтобы снова засесть за бумаги.

— И опять, Медбрат их дери, всю бухту лихорадить будет, — ругнулся негромко Лёд. — Они же все подряд корабли останавливать будут, и туда, и оттуда. На борту же не написано, зерно он вывозит или что другое.

— Вёсла, например… — уточнила я.

На кухню зашёл Профессор за пирогами и новой порцией воды для кофе.

Он услышал конец разговора.

— Не волнуйтесь, дети мои, — произнес он величественно, словно жрец в Храме Священного Хвоста. — Это бедствие не стихийное, а сезонное. Просто вы ещё молоды. Мы сделаем Горе хороший денежный заём, чтобы она смогла расплатиться за закупленные запасы зерна, и сторожевики к нашим кораблям цепляться не будут. Рассвет, завтра же оформишь бумаги.

— Ой, как хорошо, Профессор, — обрадовалась я. — А можно, мы сделаем хороший денежный заём Горе и заодно купим большое зеркало в нашу приемную?

* * *

Заём мы оформили, зеркало не купили. Не очень-то и хотелось.

Деятельный ум Льда угнетала вынужденная бездеятельность. Он никак не мог смириться с тем, что приворотное зелье бездарно прокиснет, и всё искал ему применение.

— А давай его в кофе Профессору нальём? — предложил он на третий день после обыска, когда все мы, похоже, окончательно окопались в кухне.

Град перенес сюда кресло-качалку и покойненько в нём дремал, укрывшись грудой шерстяных покрывал и выставив из-под них только кончик хвоста.

Рассвет, действуя тихой сапой, уже отвоевал у меня половину кухонного стола. Мы заключили временное перемирие и установили границу из банок со специями. На одной половине он разложил бумаги, на другой — я возилась со стряпней. Закрытые маленькие пирожки мне стряпать надоело, и я перешла на открытые, маленькие, величиной с блюдце и большие — на весь противень.

Лёд тоже принес кресло, раздобытое, похоже, на соседней свалке, с драной обивкой и потемневшими от старости подлокотниками, и сидел на нем в обнимку с Копчёным.

Причем оба они с нескрываемой завистью посматривали на покачивающегося и посапывающего Града. Но котёнка, похоже, больше всего привлекал колыхающийся хвост заместителя главы представительства.

Идея налить привораживающего зелья в кофе Профессора мне не понравилась.

— Это средство, похоже, не только на перхоть, но и на мозги действует… Просачивается сквозь корни волос и размягчает их… — заметила я ехидно.

— Вот не надо переходить на личности! Профессор этой бурдой покупательниц поит, они к нему приворожатся и будут ещё чаще заходить и ещё больше покупать! — обиделся Лёд.

— Они и так им очарованы, никакое средство лучше не приворожит. Ты бы его незаметно тем молодцам споил, что обыск у нас делали. Идея Града.

— Тебе мало твоего Сильного? — округлил глаза Лёд, мстя за предположение о размягчении мозгов.

— А я тебе глаза выцарапаю, будешь так их пучить! — пообещала я.

— Звиняюсь, — сделал покаянное лицо Лёд.

Рассвет издал какой-то странный звук, показывающий, что он слушает и что ему весело.

— Похоже, начинаются критические дни, — сказал он невозмутимо. — Мы уже потихоньку звереем в обществе друг друга.

— Это кто-то звереет, — отозвалась я с обидой и показала хвостом в сторону кресла с дремлющим Градом, — а вот кто-то и сам не дёргается, и личную жизнь других не задевает.

— У Града колоссальный опыт, не нашему чета… — заметил Рассвет, любовно выписывая затейливые заглавные буквы. — Он максимально разумно использует подвернувшийся момент вынужденного безделья.

— Ничего, — злорадно заметил Лёд. — Скоро он выспится, и заснуть больше не сможет. Вот тогда мы посмотрим, как он маяться будет. Правда, мой золотой? — промурлыкал он котёнку.

Копчёный, растянувшийся у него на груди во всю свою длину, как странный меховой галстук, сонно приоткрыл глаза и снова закрыл, убедившись, что кормить его не собираются.

* * *

От непрерывного поедания пирогов на протяжении нескольких дней пол на кухне был усеян хлебными крошками. Нужно было устраивать большую уборку, чтобы удалить их из щелей между плитами и всяких укромных уголков, куда они каким-то непостижимым способом завалились.

Но как это сделать, когда с утра до вечера здесь едят, спят и работают, было совершенно непонятно.

Пару дней я крепилась, но потом решила, что сада у нас всё равно нет, а пока на улице холодно, места и в Огрызке сколько угодно.

Выбрала момент, когда Град, Рассвет и Лёд сонно клевали носами в креслах после обеда. (Рассвет сдался последним, но и он не выдержал, принёс солидное полосатое кресло с подголовником и скамеечкой для ног, просто созданное для того, чтобы дремать у огонька).

Убедившись, что они спят, я сдвинула в сторону ком теста, из которого собиралась наделать ватрушек, и прямо на припудренной мукой поверхности стола написала заклинание. А потом тихонько его произнесла.

И под тёмные своды кухни поднялось целое облако нежных, разноцветных бабочек.

Теперь крошек на полу не было, зато везде — и на спинках кресел, и на решётке полуподвального кухонного окна, и на шкафах, и на тёмных балках, и на кухонных полках, и на часах, и на крюках для посуды — на всём, словно яркие южные цветы, сидели, вздрагивая крылышками, бабочки.

Это было очень красиво. Бабочки перепархивали с места на место, как летние снежинки.

Их, почему-то, привлекло кресло-качалка Града, и зелёное шерстяное покрывало вдруг расцветилось забавными бантиками: белыми, оранжевыми, сиреневыми, желтыми, чёрными. Изредка бантики оживали, вспархивали и улетали, уступая место другим.

Почувствовав магию, проснулся Копчёный. Открыл хитрые глаза, оценил обстановку, и решил, что всё это сделано специально для него. Встал, потянулся, спрыгнул с груди спящего Льда и начал скакать по кухне, охотясь за бабочками.

Я принялась начинять ватрушки творогом.

В кухонном окне был виден узкий кусочек неба, по которому ветер гнал снежные хлопья.

* * *

Постепенно ветер стал стихать, видимо, он окончательно перемешал холодный воздух гор и тёплый воздух долин.

Лёд всё-таки нашел жертву для приворотного зелья: он стал потчевать им нашего кучера.

Кучер был местный. Работы у него было не много, так как Профессор пользовался экипажем (и нам разрешал) лишь в исключительных случаях.

Таких, например, как бал властей. Или приезд практикантки. Или вручение Горе официального протеста от имени Ракушки по поводу незаконного обыска на территории суверенного государства.

Кучер был местный, но нам не чужой: родители его жены были выходцами из Ракушки. Другого человека Профессор просто бы не нанял.

Конюшня в Огрызке была неплохая, ведь и Граду, и Льду постоянно приходилось разъезжать, но делать они это предпочитали верхом, потому что дороги за пределами городка особой ровностью не отличались.

В дни разыгравшегося ненастья нашему кучеру, видимо, тоже до колик надоело сидеть дома, на глазах у супруги, он помучился, помучился и сбежал в представительство под предлогом ремонта экипажа.

Лёд навестил его на конюшне и принес в подарок оригинального вкуса согревающий напиток, состоящий, в основном, из слезы Медбрата, сахара и чая в определенных пропорциях. И толики того самого состава из склянки с красным шарфиком на стеклянном горлышке.

Кучер охотно пил, да похваливал.

Споив ему за день склянку, Лёд решил сходить и выяснить, подействовало ли средство или нет. И задержался надолго…

Я понесла им на конюшню поесть, чтобы они хоть с закуской злоупотребляли согревающими напитками.

Лёд и кучер, практически в обнимку, сидели в разобранном экипаже и душевно беседовали.

— Друг, скажи, кого ты любишь? — умолял Лёд.

— Как на духу? — строго спрашивал кучер.

— Как на духу… — грустно отвечал Лёд.

— Тебе — скажу! — мотал головой кучер. — Как другу скажу!

— Скажи, как другу! — молил Лёд.

— Слёзку я люблю… — смущённо открыл душу кучер. — Её, родимую. А более — никого!

И, сделав признание, кучер надолго припал к бутылке со слёзой Медбрата.

Оставалось решить, приворожился он к ней за день, или любит её давно.

И тратить ли теперь отворотное зелье или оставить всё, как есть?

Глава двенадцатая В ОДИН ПРЕКРАСНЫЙ ДЕНЬ

А в один прекрасный день ненастье кончилось, и весна вернулась в Шестой Угол Чрева Мира.

Представительство тотчас опустело, — все поспешили делать дела, накопившиеся за непогоду.

А я стала убирать освободившуюся кухню. Выпустила (к великому разочарованию Копчёного), бабочек на улицу. Навела порядок на полках и шкафах, перемыла полы.

На пироги я уже смотреть не могла, ни стряпать их, ни есть не было никакого желания. Оставалось только гадать при отсутствии большого зеркала, на сколько ещё я растолстела за эти дни.

Когда же, закончив уборку, выбралась на улицу глотнуть свежего воздуха, то неожиданно получила записку.

Её вручил мне мальчишка. Из тараканьей гвардии Ряхи.

Не тратя время на красивости, а, выражаясь, как истинный солдат, коротко и по существу, Ряха приглашал меня посетить его завтра на таинственной полянке за рекой.

И сразу стало страшно интересно, чего это он забился в такую даль?

* * *

На следующий день Лёд опять навестил знахарку.

Принес от нее бутыль для ращения волос на хвосте и придания ему (хвосту) чрезвычайной пушистости.

И кроме этого полезного приобретения, он узнал что-то важное, но рассказывать не стал, вручил мне средство для хвоста и помчался в лавку к Профессору.

А потом они вместе поспешили в официальный кабинет главы. И Рассвет вслед за ними.

Я же пошла в гости к Ряхе. Раз в кабинет меня, в числе прочих, не пригласили, значит, пока ничего не скажут. А выяснить всё самостоятельно я могу и попозже.

* * *

Ряха, как оказалось, совсем недаром окопался за Гадючкой: он готовился дать бой судьбе, которая в последнее время стала относиться к нему неблагосклонно, без должной почтительности.

Мало того, что азартный сарай сожгли, а тараканьи бега запретили, так ещё и на сердечном фронте возникли осложнения: у Ряхи появился соперник.

Тот самый неотразимый помощник мясника, о котором судачили дамы в бане. Он, оказывается, стал подбивать клинья к Ряхиной грудастой подружке.

Дело было тонкое, почти политическое: и Ряха, и помощник мясника были слишком хорошо известны в Отстойнике, у них у обоих имелись и вес, и слава, и свои поклонники.

И если бы Ряха просто бы поймал соперника на тёмной улице и побил, на хозяйку кабачка это не произвело бы никакого впечатления. И даже наоборот, жалость к пострадавшему могла бы заставить её сделать неправильный выбор в пользу мясника.

Этого мудрый Ряха никак не мог допустить.

А всё знающая общественность жаждала между ними публичного поединка. И там, на рыночной площади, когда они сойдутся на квадратном помосте, Ряха должен был победить наглеца не только силой, но и красотой.

Чтобы капризная зазноба сама увидела, чего может лишиться, и не она одна.

Вот Ряха и скрылся в лесах, в строжайшей тайне доводя своё тело до немыслимого совершенства.

Хорошо, что место тренировок он выбрал неподалеку от Огрызка. Надо лишь было выйти из представительства, пройти немного до подвесного моста, перекинутого через Гадючку под Горой — и если свернуть с натоптанной дорожки, ведущей на мелкое озеро, в котором купался весь Отстойник, то через несколько минут можно было попасть в укромную лощину, которую Ряха приспособил под свои нужды.

Там между двух сосен он приделал перекладину, собрал коллекцию булыжников нужного веса и размера, приволок тележную ось, поставил всякие прямые и наклонные скамьи, а на тропе, ведущей в лощину, установил взведенный самострел, который должен был сразить наповал всякого непрошеного гостя.

— Теперь ты знаешь, где меня найти, — сказал Ряха, показав свои новые владения, а главное, место расположения самострела и ту проволочку, за которую не рекомендовалось задевать в траве. — Приходи каждый день после обеда, ладно? Твоя помощь нужна. И того, одевайся поудобнее. Как тогда в Хвосте Коровы.

— Ряха, — предупредила я его сразу, — если ты на мне собираешься свои удары отрабатывать, то я категорически против. У нас с мясником и рост разный, и фигура, и телосложение. Я не подхожу.

— А то я не вижу, — хохотнул невесело Ряха. — Приходи, для тебя специальное дело есть. А пока давай разбегаться — мне одного человечка навестить надо, да и тебе нечего на улице делать, стемнеет скоро. Опасно будет.

На обратном пути я думала, что жизнь становится все загадочнее. Мало того, что надо выяснить, какие сведения раздобыл у знахарки Лёд, так еще и гадай теперь, что за специальное дело придумал для меня Ряха. И почему, всё-таки, опасно выходить в город после темноты?

Последнюю загадку я решила отгадать сегодня же ночью.

Ну, в самом деле, чего голову ломать — просто схожу и посмотрю.

* * *

Когда я вернулась домой, — обнаружила, что представительство словно вымерло.

«Лавка Южных Товаров» была закрыта на большой замок. Профессор отсутствовал, Рассвет отсутствовал, Лёд тоже отсутствовал. На кухне Град невозмутимо жарил свежую рыбу.

— А наши в гости пошли, — сообщил он, зевая. — Лук у тебя где?

— Так вот же висит, — удивилась я. — На балке. Ослеп?

— Не заметил, — ловко перевернул шкворчащие куски Град, — думал, где-то на полу в корзине.

— Лук надо в тепле хранить, — назидательно сообщила я, наливая себе чаю. — Лучше всего около печки. Тогда он будет тугой и красивый. Поставь галочку в ведомости — вон я какие тонкости знаю, не практикантка, а золото. А куда они пошли?

— Да у жены кучера день рождения сегодня. Рыбку будешь?

— Давай кусочек, пока лук в сковороду не засыпал, — разрешила я.

— Так ведь в жареной рыбе самое вкусное — это лук? — удивился Град, выделяя мне самый поджаристый кусок, покрытый золотисто-коричневой корочкой.

— Кому как… — скривилась я. — Если честно, я лук только свежий ем. Сырой то есть.

— Ну, вот привет, а жена кучера свой особый луковый суп сварила. И пирог с луком сделала.

Меня чуть не стошнило.

— Это всё здорово, — сказала я решительно, — но давай не будем обсуждать меню праздничного стола, пока я не поем.

— Почему? — удивился Град. — Я думал, ты присоединишься к празднику. Веселье там в самом разгаре.

— Нет, спасибо, я лучше в Огрызке посижу, — отказалась я наотрез.

— Ну, как хочешь, — не стал настаивать Град. — А я пойду. Люблю луковый суп.

— Иди, иди, — обрадовалась я, что никто мне не помешает погулять по Отстойнику ночью.

— Ты не бойся, я двери охранным заклятьем запру, — сказал Град.

— И такое есть?

— Есть.

— Поделишься?

— Не сейчас, — вывернулся Град.

Наверное, это было то же самое заклинание, которым Профессор закрыл в подвале неприкосновенный запас зерна.

Мне-то оно помешать не могло, я же через окно собиралась уйти, поэтому я милостиво разрешила:

— Запирай! Хотя зачем нам запоры, когда у нас Копчёный имеется? А где он, кстати?

— Господин Копчёный откушали рыбьих потрохов и пошли в приёмную покачаться на шторах для лучшего пищеварения, — доложил Град.

— Это хорошо, — заметила я. — Может быть, он шторы там подерёт и мне не в чем будет на балы ходить…

— Не надейся, — хихикнул Град. — Будешь ходить в драных шторах.

— Это будет недипломатично.

— Как раз дипломатично. Увидят тебя в лохмотьях и денег нам дадут.

— На платье мне? А вы их опять на какую-нибудь ерунду потратите, я знаю, — фыркнула я. — И буду я голая и босая, как была.

— Не расстраивайся, пока ты голая куда лучше, чем одетая, — заметил Град, убирая сковороду.

— А ты откуда знаешь? — возмутилась я.

— Догадываюсь, — хохотнул снова Град. — Возраст у тебя ещё такой. Вот дорастешь до солидных лет, как Профессор — тогда да, любое платье тебе купим, лишь бы обнажённой не видеть. А пока ты нам и в лохмотьях нравишься.

— Когда я дорасту до таких лет, как Профессор, вы уже утратите всякий интерес к женщинам, что голым, что одетым, — отпарировала я.

— Ох, буду надеяться, что до такого состояния я не доживу, — вздохнул Град, выложил рыбу на блюдо и посыпал сверху жареным луком. — Ну вот, будет чем завтра червячка заморить. Ну всё, я пошёл.

— Давай, — поощрила я и загремела кастрюлями, выискивая подходящую для задуманного кулинарного изыска: холодца.

* * *

Град ушёл, прихватив, зачем-то, арбалет.

Я поднялась в комнату и переоделась. В тот самый легионерский костюм, что купила на выигрыш на бегах в Хвосте Коровы. Думала, не влезу в него. Влезла. Обрадовалась.

Спустила из окна веревочную лестницу и спокойненько покинула Огрызок, минуя все охранные заклятья.

Что кто-то проникнет к нам по веревочной лестнице, которая свисает из окна моей комнаты, я не боялась: при нашей-то экономии брать в комнатах и на кухне совершенно нечего. Совестливый вор ещё бы и оставил что-нибудь, уважая нашу бедность. А лавка и официальная часть представительства заперты, — даже изнутри Огрызка в них попасть сейчас не так уж просто.

Так, рассказывал недавно Лёд, делалось всегда. Правда, тут же он добавил, что сейчас Профессор запирает замки вдвойне тщательно, — ведь теперь у нас периодически ночует молодой человек с Горы. И никто не может сказать, не возникнет ли у него желание побродить по представительству после того, как он в очередной раз поможет некоторым несознательным девушкам нарушить негласный закон о Сексуальном Сопротивлении Сильным.

А я на это сказала, что странные у Льда были девушки, раз после общения с ними он был ещё в состоянии где-то бродить.

А он сказал, что хилые в наше время пошли Сильные, раз одной-одинёшенькой девушки им хватает, чтобы вымотаться.

Пришлось таки треснуть его скалкой.

Я погонялась за Льдом по всему Огрызку, потом загнала на смотровую площадку башни, ту самую, где выбивала тюфяки. Пришлось ему падать на колени и вымаливать прощение.

Он снял все обвинения в хилости с Янтарного, наобещал, что выступит в первых рядах сторонников отмены запрета на общение с Сильными, лично посетит Совет Матерей и выбьет для меня персональное разрешение спать с кем хочу.

Только после этого я его отпустила, но когда мы спускались бесконечными лестницами обратно на кухню, весёлое настроение у меня улетучилось, и я мрачно думала, постукивая скалкой по перилам: «А не выйдет, с кем я хочу и все законы тут ни при чём…».

Дракон не отзовётся никогда, это я уже знала.

Но сейчас всякие грустные мысли меня не тревожили: было очень интересно очутиться в городке ночью, когда этого делать нельзя.

Куда идти — я представляла слабо. По идее, можно было и у Огрызка посидеть — раз по ночам везде опасно.

Но так было скучно, и я пошла, куда глаза глядят, точнее, куда приведет дорога.

Шумела справа Гадючка, огибающая скальный массив, на котором стоял Огрызок.

Молодая луна ярко освещала городок, жизнь в котором с темнотой отнюдь не замерла, просто она переместилась за ворота и двери.

Дорога вывела меня к рыночной площади, — а куда ж ещё, именно по ней я и ходила на рынок за покупками.

Рыночная площадь была пустынной, оживление было только в ночных забегаловках.

Я выбрала из стекающихся к рынку улиц самую мне незнакомую и пошла по ней.

Улица завела меня далеко, чуть ли не к гарнизону. Дома на ней постепенно сменялись целыми усадьбами, за крепкими стенами которых виднелись крыши многочисленных складов.

В одном из этих складов, да нет, не в одном, а в нескольких, хранилась и наша соль. Точнее, соль Отстойника, приготовленная для вывоза в Ракушку. А в каких именно — знали Лёд да Профессор.

Бродя по ночному Отстойнику, я проголодалась, и мне стало жалко, что я отказалась пойти на день рождения жены кучера. Наверняка, к тому времени, как мы бы с Градом добрались до их дома, гости бы уже умяли и луковый суп, и луковый пирог. А на сладкое там, наверное, что-то более съедобное: ну не подаст же хозяйка на десерт лук в сахаре, что она, ненормальная?!

Вдруг я заметила, как впереди, на другой стороне улицы, из приоткрытых ворот одной из усадеб выбегают собаки.

По одной, по двое. Крупные. Чёрные. Много собак. Слишком много.

Они не лаяли, двигались молча. От этого всё казалось каким-то нереальным. Да ещё луна эта неживая, прямо как тогда, в Пряжке!

Чёрные собаки разбегались по улицам и проулкам.

Когда я поняла, что и в мою сторону бегут, мне как-то сразу захотелось домой. Причем, совсем домой — в Ракушку. Или ещё куда-нибудь. И совсем некстати затошнило.

Наверное, есть способы уйти от собак или отбиться чем-нибудь, но мне они как-то не припоминались и ничего с собой, кроме кинжала из гробницы Молниеносного, у меня не было. Куда его втыкать в случае нужды, я представляла слабо: собак-то неслось сюда несколько.

С горя вспомнив бурную ночную жизнь в пансионате, я полезла на стену с удивившей меня саму ловкостью. Тошнота кончилась так же внезапно, как началась.

Цепляясь за камни руками, ногами и хвостом, я думала, что, похоже, сидеть мне на этой стене до утра, если я всё-таки заберусь на неё. Раз по Отстойнику в ночную пору разгуливают собаки в таком количестве, то охранять склады их вообще должно видимо-невидимо. Довыяснялась, называется, почему ночами по городку ходить не советуют.

А старую сноровку я утратила: поднялась всего на пару хвостов, а дальше не могла, хоть ты тресни. Вцепилась в стену, как паучок, и ни туда, ни сюда. И посмотреть, где там собаки, тоже не могла — точно бы сорвалась.

И вдруг я почувствовала чужие зубы на кончике моего хвоста. Моего!!! Кто-то из черных тварей подпрыгнул и попытался снять меня.

От ужаса я стрелой взлетела на стену, на самый верх. Три собаки крутились внизу, не уходя. И молчали, гадины, хоть бы одна рыкнула, что ли, чтобы стало понятно: они обыкновенные, луна здесь ни при чём и убитого начальника охраны Пряжки вспоминать не надо, это совсем из другой истории.

Осмотрев первым делом хвост, я поняла, что ущерб нанесён небольшой. Собачьи зубы только скользнули по нёму, спасла хваленая пушистость, усиленная знахаркиным средством. Можно было перевести дух: люди, все-таки, не ящерицы и хвостов, в случае опасности, в руках врагов оставить не могут.

И я решила, что, наверное, Медбрат меня любит: всё могло закончиться значительно хуже: например поверху стены могла быть проложена колючая проволока в несколько рядов…

А насколько сильна любовь Медбрата, я скоро узнаю: ещё неизвестно, на чьей стене я сижу.

Но торчать здесь до рассвета мне не хотелось: я же узнала, почему небезопасно ходить по Отстойнику ночами. Причина этого в виде трех упитанных тварей, каждая размером с теленка, караулила внизу.

Поэтому я прибегла к уже проверенному средству и заголосила:

— Спасите-помогите!!!

И в ожидании, пока меня спасут, принялась кидать сверху в собак мелкие камешки и кусочки раствора, которые удавалось выковырять из швов кладки.

Я всё надеялась услышать, как черные собаки будут огрызаться.

— Душа моя, ты почему псов дразнишь? — раздался голос снизу.

Профессор, держа в руках лестницу, стоял под стеной с внутренней стороны ограды и смотрел на меня снизу вверх крайне неодобрительно.

— Я им мстю за то, что они меня сюда загнали, — обстоятельно объяснила я начальству причины своего поведения.

— Спускайся быстрее, — вздохнув, попросил Профессор и приставил лестницу. — И ради Сестры-Хозяйки, не шуми.

Плюнув напоследок на макушки собакам, я спустилась во двор.

И огляделась.

Сплошные склады, навесы и сараи. Странные деревянные решетчатые башни. Такие же чёрные собаки на цепях. А цепи прикреплены к проволокам, натянутым вдоль складов.

Резко пахло, — на это я обратила внимание еще на стене. Пахло рыбой. Слегка протухшей, чего уж скрывать.

— А почему эти собаки, которые меня на стену загнали, не лают? — спросила я у Профессора с нескрываемой претензией в голосе, пока он не начал читать мне мораль.

— Милая моя, они не лаять приучены, а убивать молча, — сухо сказал Профессор. — Тебе мало того, что ты и так Хвостом Коровы приговорена к смерти? Подразнить ее лишний раз захотела? Здесь ночью посторонним находиться нельзя.

— Надо было сразу так и объяснить, — огрызнулась я. — По-человечески. А то «нельзя ходить по Отстойнику после темноты, опасно, то да сё…», а почему нельзя — никто не скажет.

— А почему бы на слово не поверить? — поинтересовался Профессор. — Раз знающие люди говорят «нельзя».

— Я подумаю над этим, — пообещала я.

— Да уж, сделай милость, — попросил Профессор.

— А вы почему здесь, а не на дне рождения кучеровой жены?

— А мы все здесь, — Профессор прислонил лестницу к стене и открыл какую-то дверь. — Праздник давно кончился. Наш уважаемый кучер перебрал слёзки за здоровье супруги и спит, виновница торжества с ворчаньем моет посуду.

Мы оказались в каретном сарае, где стоял наш экипаж. Лошади жевали овес из мешков, подвешенных к их мордам. А около экипажа сидел на мешке с сеном и ремонтировал заслонки потайного фонаря Лёд.

— И луковый суп с луковым пирогом она не подавала… — мрачно сказала я.

— Какой суп? — удивился Профессор. — Там был окорок и рыба. Фаршированная.

— Я о том и говорю.

— Посиди здесь вместе с Льдом, — сказал Профессор. — На сегодня ты уже отличилась.

— А почему я должна здесь сидеть?

— Опять почему? — нахмурился Профессор. — Потому что так надо.

Я обиженно забралась в экипаж и хлопнула дверцей.

Профессор ушёл.

Убедившись, что он уже во дворе, я открыла шторки, высунулась в окно экипажа и принялась за обработку Льда.

— А это где мы?

Лёд попытался отмолчаться.

Я пригрозила:

— Ты лучше добром скажи, не то плешь проем раньше законной жены!

— Ты отобьёшь охоту и к законным, и к незаконным женам, — попытался вывернуться Лёд.

— Здесь наша соль, да? — не унималась я.

— Да, — коротко ответил Лёд, надеясь, что я отстану.

Как бы не так.

— А почему мы здесь её храним?

— Потому что здесь она не вызовет подозрений.

— А почему здесь она не вызовет подозрений? — тотчас уцепилась я.

— Потому что здесь рыбу обрабатывают. А как же солить рыбу без соли?

— А башни для чего?

— Какие башни? — не понял Лёд.

— Ну, эти, дырявые как решето.

— А-а, вон ты про что, в них рыбу вялят, — объяснил Лёд. — Ты, вообще-то, откуда здесь взялась?

— Меня собаки на ограду загнали, — отмахнулась я, не собираясь подробно отвечать на вопросы до тех пор, пока не получу ответы на свои. — А почему ночью по Отстойнику собаки бегают?

— Днем в Отстойнике правит Гора, — Лёд наладил заслонки и зажег фонарь, проверяя его. — А ночью хозяева этих складов и товаров, что здесь лежат. И караванов, что идут с товарами по кирпичным дорожкам, врезанным в мостовую. И по негласному уговору, нос в чужие дела никто не сует. А для особо непонятливых собак выпускают.

— И что, правда, они грызут насмерть? — поинтересовалась я небрежно.

— Не знаю, — пожал плечами Лёд. — Никто ведь не ходит. Давно уже никто не ходит. Потому и не грызут.

— А как же ночные кабачки у рынка и под Горой? — не поверила я.

— Собаки в ту часть городка не бегают. Их задача здесь посторонних не пускать.

— А не посторонних?

— А не посторонних они знают.

Лёд открыл заслонки, — узкий яркий луч вырвался из фонаря. Закрыл их, — луч исчез.

— Нормально.

— А почему мы сегодня здесь? — задала я, наконец, самый интересующий меня вопрос.

— Много будешь знать, — плохо будешь спать, — проворчал Лёд. — Тебя вообще здесь быть не должно.

— Но я тут! — отрезала я. — Значит, колись. Что у знахарки узнал?

— Массу интересного…

— Что, сегодня здесь гореть должно? Наша соль?

— Соль не горит! — фыркнул Лёд.

— Тогда почему мы здесь? Зачем Граду арбалет? Зачем тебе фонарь?

— Великий Медбрат!!! — взмолился Лёд. — Спустись, забери её подальше, можешь вместе с экипажем.

— Какой ты добрый! Казёнными экипажами так разбрасываться… Почему тот, кто жёг лавочки, на склады переключился? Лучше скажи, не то хуже будет!!!

— Потому что лавочки — это мелочь. Они уже все платят, так напуганы, чего их жечь. А крупные дела ведутся здесь. И основные деньги Отстойника крутятся здесь. А тот, кто заклинание спёр, видно, молодой ещё, да наглый. Ему сразу много надо, — объяснил «старый» Лёд, которой был старше меня на год, от силы на два.

— А кто он?

— А я знаю? — пожал плечами Лёд. — Если сведения верны, сегодня мы это и выясним. Зацепки есть.

Как обычно водится, на самом интересном месте Лёд замолчал и вместе с налаженным фонарем слинял на улицу, погасив «на всякий случай» и тот, что висел под балкой, давая какой-никакой, а свет.

— Ты спи, — попросил он.

— Угу, вот так и лягу! — зевнув, пробурчала я ему вслед, а потом подумала, что будет забавно, если подожгут именно каретный сарай.

Здраво рассуждая, что ещё-то жечь? Соль не горит, рыба горит плохо, а тут всякая рухлядь, сено опять же…

От таких раздумий мне как-то совсем расхотелось спать. И захотелось снова закричать: «Спасите-помогите!»

Но Профессор сегодня был явно не способен воспринимать мир философски, он сегодня вообще на себя не похож и еще неизвестно, как он в этот раз на мои вопли отреагирует.

А вдруг они, вопли, спугнут поджигателя? Этого мне никто не простит, еще бы, наши ради поимки злодея с дня рождения сюда припёрлись, а я им такое развлечение на корню загублю.

Но с другой стороны, когда тут начнет всё полыхать, кричать «спасите-помогите» будет поздно… А кто заберет у сапожника парадные башмаки Профессора? Никто ведь не знает, что я отдала их чинить не в ту мастерскую, что у рынка, а в ту, что около бань… А холодец, который я на огонь перед выходом поставила, кто доварит? И зачем я его затеяла варить? Специй мало, даром что «Лавка Южных Товаров» под боком… Петрушка сушёная вся вышла, свежей ещё нет… И кориандр кончился… Не ваниль же в холодец пихать, в компанию к морковке и укропу. Сплошные проблемы…

Пока я маялась в раздумьях о том, где взять петрушку и кориандр, поджигатель появился, да не один. Каретный сарай жечь они не стали, нашли более эффектную цель: почти одновременно запылали те самые решётчатые башни, в которых вялили рыбу.

Услышав шум и крики во дворе, я, нарушив приказ Профессора, естественно выскочила. Добежала до угла склада и остановилась.

Все три башни были хорошо видны. Одна в самом центре усадьбы, напротив моего наблюдательного пункта, две были вынесены на края.

В густой фиолетовой темноте пылало ярко, красиво. И звучно, с треском.

Я смотрела и думала: «Ну, как же так, почему три горят? Неужели заклинание теперь три человека знают? Непонятно… Какой дурак будет заклинанием добровольно делиться, раз оно, выясняется, такое выгодное?»

А пламя на башнях расходилось не на шутку. Теперь зарево от него, наверное, было видно из любой точки Огрызка, а уж с Горы и подавно.

Черные собаки бесновались на своих цепях.

А вот что там делают наши, было совершенно неясно.

Похоже, они не столько тушили пожар, сколько пытались отловить поджигателей. Точнее, не столько отловить, сколько отстрелять, иначе зачем Граду арбалет?

Какие-то заварушки у всех трёх башен имелись, но я, прикинув, что к чему, решила не любопытствовать, а вернуться в каретный сарай. Так, конечно, ярких воспоминаний не получишь, но зато и нервы крепче будут. И всё остальное целее.

И потом я слабо представляла, что делать, ежели, к примеру, какой недобитый враг ко мне сейчас вдруг подползет. Добивать его или выхаживать? Первое — вроде как гадко, зато надёжно, второе — естественно, но неразумно. Вот и разберись с ходу, когда всё — плохо, значит самое лучшее — в такую ситуацию не попадать.

Поэтому я целенаправленно отступала в сторону каретного сарая.

И вдруг увидела неподалеку от срединной башни Льда, который светил своим фонарем на землю и Профессора, который нелепо присев на корточки, прямо пальцем выписывал в пыли заклинание. И прочёл его.

Стена воды обрушилась из ниоткуда.

Было полное впечатление, что Профессор вызвал светлую Сестру-Хозяйку, которая послушно пришла и опрокинула над нами громадное ведро воды.

Я думала, захлебнусь. И не я одна.

Завыли дружно перепуганные насмерть собаки.

Профессора, который всё это сотворил, водяной столб сбил с ног и опрокинул набок. А может быть это не Сестра-Хозяйка? Может быть, это разгневанный Медбрат плюет на макушку тому, кто его оскорбляет письменно и устно?

Ай да Профессор! Он, оказывается, много интересных заклятий знает. И молчит… Похоже, начинает вырисовываться яркая картинка того, в чих руках в скором времени будет реальная сила. И я, отплевывая воду, находясь, в общем-то, совсем не в том месте, не в то время и не в том настроении, когда думают умные мысли, вдруг отчетливо поняла, какие выгоды таит наша с виду громоздкая, медленная и рутинная система сбора заклинаний. И какие нас ждут осложнения.

Если, конечно, Сильные не окажутся правы в том плане, что не будет меня — не будет и магии. И не пришьют.

Теперь усадьба превратилась в лоханку с грязью. Я запоздало спряталась в каретном сарае, с грустью сообразив, что теперь, когда я мокрая от макушки до пяток, убедить Профессора в том, что я не покидала экипаж, мне вряд ли удастся.

* * *

К счастью, когда в каретный сарай стеклись все, мокрые как мыши, никто не обратил на меня внимания, не до того было. Счёт времени шёл на мгновения.

Надо было думать, под каким соусом подавать пожар перед Горой. И афишировать ли свою деятельность по его прекращению.

И, скорее всего, нет… Ведь вся та рыба, которую здесь обрабатывают, к нам не имеет ровно никакого отношения.

Поэтому думали на ходу, стремясь побыстрее убраться отсюда, на всякий случай.

— Сиди и не высовывайся! — строго предупредил меня обляпанный грязью до макушки Профессор и лично задернул кожаные шторки.

Пришлось наблюдать в щёлочку между ними.

— А кто это был? — быстро спросила я.

— Потом, всё потом, — отмахнулся Профессор, соскакивая с подножки.

Град с одной стороны, Рассвет с другой, держа под уздцы, выводили лошадей наружу. Профессор и Лёд подкладывали доски в грязь, чтобы следов от нас осталось как можно меньше. Медленно шлепая колесами, экипаж выкатился по дощатым колеям из усадьбы.

Град, поминая Медбрата через слово, принялся вытирать лошадям копыта. Зрелище, несмотря на всю напряженность момента, было уморительным, — это надо было видеть, чтобы оценить.

Потом появились Лёд и Профессор, одинаково покрытые толстым слоем грязи, как шоколадные торты глазурью.

Наша компания собрала бродивших по Отстойнику собак, но теперь эти красноглазые твари, что меня чуть не съели живьём, лишь обнюхивали парней и дружелюбно виляли хвостами.

— Живые остались? — спросил Град у Льда.

— Нет, — отозвался тот. — Ты их насмерть уложил. Надо было пониже брать.

— Куда пониже? — рявкнул разъяренно Град. — Я же предупреждал, что бью на поражение. Старый уже, чтобы переучиваться. Сторожа сами справятся?

— Да, они уже занялись.

— Тогда всё, загружайтесь, и трогаем, — коротко скомандовал Град.

Профессор, Лёд и Рассвет забрались в экипаж, Град сел за кучера и мы покатили домой.

В чреве экипажа разместились так: мы с Рассветом, как чистые, но мокрые — на одном сиденье, Лёд с Профессором, как мокрые и очень грязные — на другом.

Царила очень нервная тишина.

Чтобы разбить её, я спросила:

— Ну и какой был смысл в грязи так возюкаться? Неужели вы настолько хорошо следы замели, что нас не обнаружат?

— Кто нас сможет обнаружить — тот и так знает, что мы там были. А для всех прочих не обязательно чертить грязью наш путь отсюда до Огрызка, — скривился Лёд, пытаясь какой-то щепкой отколупнуть со своей одежды подсохшую корочку.

— Ты того, прекрати! — всполошилась я, увидев это. — Чище не станешь, а всё кругом запачкаешь! Сиди, не шевелись!

— Вот так всегда! — заворчал обрадованно Лёд. — Как иметь с вами дело, скажи на милость? Тут весь день мир спасаешь, вымотаешься, как собака, домой вернешься, — а на тебя еще и наорут, что ты, мол, утром наследил в прихожей и посуду после завтрака не помыл.

— Все мир спасают, — непреклонно сказала я. — Это ещё не повод, чтобы грязь разводить. И вообще, у меня там холодец, наверное, подгорел, пока вы тут копались!

— Как может холодец подгореть? — удивился в кои-то веки невозмутимый Рассвет. — Он же хо-ло-дец?

— Ну так холодцом он становится только после того, как его долго и нудно варят, — объяснила я. — Вы зубы не заговаривайте. Кто узнал наше заклинание?

Все (включая Профессора) дружно пожали плечами.

— Тут неувязочка вышла… — аккуратно сформулировал итог всему произошедшему Рассвет. — Скорее всего, главный, тот, кто заклинание знал, ушел.

— Пока Град увлеченно отстреливал исполнителей, — ехидно добавил Лёд, пользуясь тем, что Град его не слышит.

— Как так? — удивилась я. — Значит главного, получается, в заварушке не было? А кто же поджигал?

— Один рыбный дуршлаг, — непочтительно обозвал башню Лёд, — подожгли заклинанием, это верно. А вот два других — обычным способом.

— Ничего не пойму, а почему они тогда этим обычным способом все три не подожгли? — кисло спросила я. — К чему такие сложности?

— Видишь ли, — подключился к объяснению и Профессор, — огонь, вызываемый заклинанием, которое ты обнаружила, практически невозможно загасить — и ты это знаешь. Две башни стоят на отшибе, а одна в окружении складов, — если бы я её не потушил, пламя перекинулось бы на крыши — и пошло полыхать по всей усадьбе. Конечно, поджечь заклинанием все три башни было бы куда эффектнее, но мальчик, который всё это организует, жадный и не хочет делиться магией. Вот он и послал своих людей запалить сначала обычным способом те две, а когда они разгорелись и мы кинулись к ним, поджег и центральную. И ушёл — территория-то большая.

— Я же говорил, это кто-то из своих! — перебил его Лёд. — Собаки их пропустили!

— Их было достаточно, чтобы отбиться от собак, — возразил Рассвет. — Вот и пропустили. Ты же видел, какими дубинами они вооружены. Были.

— Да, но почему тогда этот юноша, как обозвал его Профессор, так безболезненно слинял потом? В гордом одиночестве? Да его должны были на лоскутки порвать у складов — вон там сколько кобелей на цепях мается, — возразил Лёд. — Иначе это декорация просто, а не охрана.

— Я не обзывал, — обиделся Профессор и гордо выпрямился. — По сравнению со мной вы все — мелочь пузатая. А этот поджигатель — вдвойне юнец, потому что разумный человек так по-дурацки заклинание использовать не будет. Он же им играет, как отцовским мечом.

— Ну, раз мы такие умные, — кисло заметила я, стуча зубами, потому что уже смертельно замерзла в мокром костюме, — почему же главный все-таки ушёл? И как он берег заклинание от подручных?

— Да наипросто! — воскликнул Профессор, игнорируя напрочь первую часть вопроса. — Душа моя, ты же не в Ракушке. Разве ты не обратила внимания, что люди в Отстойнике поделены на две неравные группы? Здесь небольшая часть людей грамотна, а куда большая часть — совсем неграмотна. Как же можно воспользоваться заклинанием, если не умеешь читать? А ребята, которые подались в поджигатели, читать не умели. Кроме главаря.

А вот на это я, действительно, внимания как-то и не обращала.

— Но откуда вы знаете, что не умели?!

Профессор вздохнул.

— Отстойник — место маленькое. Я знаю всех тех, кто лежит сейчас у башен. И мне очень жаль, что они занялись таким делом. И что их пришлось остановить. Но их надо было остановить.

Некоторое время ехали молча.

— Мне было страшно, что они каретный сарай сожгут и меня вместе с ним, — призналась нехотя я.

— Ну, тебя бы мы спасли, — великодушно сообщил, махнув шоколадной рукой, неунывающий Лёд, — В третью очередь. После лошадей и экипажа.

— Спасибо и на этом. Тебя я тоже накормлю в третью очередь. Послезавтра, — пообещала я. — Так получается, что сегодня ни шиша не вышло?

— Ну, привет, — обиделся Лёд. — Профессор, а вы чего молчите? Общественность наши подвиги не оценила. И ужина, то есть завтрака не даст.

— Нет, душа моя, — укоризненно сказал Профессор. — Ты не права. Мы потушили огонь — это главное. То есть показали, что на склады, где мы имеем свои интересы, не стоит соваться даже таким горячим парням с таким горячим заклинанием, мир их теням. И все остальные, кто бы хотел проверить наше представительство на слабину, хвосты теперь подожмут. А мальчики всё равно найдут того, кто ушёл от стрелы Града. И в Отстойнике снова станет тихо. Ты уж накорми их получше, они сегодня заслужили.

— Даже начальство, оказывается, иногда говорит правильно, — расплылся до ушей Лёд и добавил, выглянув в окно. — Ох, слава Медбрату, кажется, мы приехали! У меня уже зуб на зуб не попадает.

— Редкий случай, подчиненный говорит по делу и приятные для уха начальства вещи, — тут же отпарировал Профессор. — У меня тоже зуб на зуб не попадает, но, увы, уже по другой причине — не так они часто теперь расположены.

Глава тринадцатая НАД ТЕМНЫМ, БЕЗЛЮДНЫМ ОГРЫЗКОМ…

Над темным, безлюдным Огрызком гордо реял флаг Ракушки. Привычно шумела Гадючка, лес на той стороне казался вырезанным из чёрной закопчённой жести.

Верёвочная лестница так и свисала из моего распахнутого окна, которое единственное слабо светилось, тёмные стекла остальных окон отражали ломтик луны.

Экипаж заехал во внутренний двор нашего невообразимого здания.

Пока Град распрягал лошадей, Лёд с Рассветом помчались топить баню, чтобы как можно быстрей вымыться и согреться, а я поспешила на кухню посмотреть, как там мой холодец поживает.

И очень порадовалась, что так предусмотрительно его поставила варить: дрова потихоньку тлели в печи, возиться с растопкой было не надо, оставалось только подбросить поленьев, и поставить чайник. И убрать два куска рыбы с общего блюда в укромное место. А для уюта разжечь открытый очаг.

Около очага валялся сонный Копчёный, который, увидев меня, тут же оживился и заканючил, требуя еды.

— С хозяина вымогай, — объяснила я ему и побежала переодеваться.

В моей комнате тлел ночничок, а на столе стояла плетеная корзина с красивыми яблоками и нежной любовной запиской от Янтарного:

«Двадцать Вторая, это Я.

Вас всех что, Тот Бык меня забодай, моровая язва унесла?»

Я не удержалась и приписала внизу:

«Какое такое Я? Я у нас бывают разные!»

И втянула лестницу обратно, пока ее не обнаружил Профессор и не оторвал в гневе, чего доброго. Яблоки спрятала в шкаф. А потом пошла занимать очередь на помывку.

По дороге думала, почему все мы ведем себя так, словно вернулись с пикника? Ну ладно я только издалека наблюдала, но парни ведь обезвреживали, убивали поджигателей? Потом сообразила, что просто не знаю, в каких делах им приходилось участвовать, отстаивая интересы Ракушки на этом клочке земли. Сегодня ведь только кусочек из ночной, настоящей жизни Отстойника промелькнул у меня перед глазами.

В коридоре я столкнулась с Профессором.

Он словно прочёл мои мысли.

— Не думай, душа моя, что мальчикам всё равно. Это не так. Жизнь и смерть здесь ходят рядом, а убивать людей, это не тараканов давить, и всегда лучше обойтись без крайностей. Но иногда приходится делать и это.

— Но у меня какой-то ненормальный приступ веселья, — буркнула я, вспомнив свою реакцию на письмо Янтарного. — Это меня тревожит.

— Не только у тебя — это защита. Смерть дохнула слишком близко. Поэтому все мы сейчас будем немного неуместно радостными и остроумными. Веселись, не стесняйся. Так и должно быть.

* * *

Профессор оказался прав.

— Душенька, а хочешь, я тебе спинку потру? — предложил отмытый до блеска Лёд, галантно открывая дверь в баню.

— Лучше денег дай, — охотно откликнулась я. — Там твой кот людям ноги обгрызает, еды требует. Иди корми свое чудовище.

— Я же не называю чудовищем твоего Сильного с Горы, — радостно обиделся за котёнка Лёд, — хотя на мой взгляд Копчёный по сравнению с ним — одуванчик.

— Янтарный, к твоему сведению, на шторах у нас в приемной не качается, и еду у меня круглосуточно не требует! — возмутилась я, облегчённо чувствуя, как весь этот трёп заслоняет от меня пылающие решётчатые башни. — Как твой ненаглядный одуванчик-обжора.

— Да уж, если бы ваш ненаглядный на наших шторах качаться решил, то карниз бы с мясом вырвал, одуванчик твой невесомый… — расплылся до ушей Лёд.

— Ну не сочиняй! — теперь обиделась я за Янтарного. — Не такой уж он и тяжелый — это я тебе с полной ответственностью заявляю!

— Но ведь и ты не штора, — возразил Лёд и, озабоченно нахмурившись, спросил — А чем я могу накормить Копчёного?

— Град вчера рыбы нажарил, лежит в кладовой на деревянной тарелке под колпаком, — объяснила я. — Ешьте, меня не ждите.

— А спинку потереть?

— А деньги?

— Эх, — вздохнул Лёд, — да если бы у меня деньги были, — разве ж тебе бы я тогда спинку тёр?

— А кому? — заинтересовалась я.

— О-о-о, — мечтательно протянул Лёд, — тогда бы самые прекрасные женщины Отстойника слетались ко мне, как бабочки.

— Фу-у, — скривилась я. — Продажная любовь — она не искренняя.

— А кто говорит о продажной любви? — удивился Лёд. — Богатого человека красавицы любят бескорыстно. Просто так.

— Попроси Профессора выдать тебе премию за успешную работу в общественной бане, — посоветовала я. — Объясни, что хочешь чистой бескорыстной любви.

— Профессор скорее сам мне спинку потрёт, чем премию выдаст, — вздохнул Лёд. — Он уже пожилой, многие вещи для него потеряли важность.

— Тогда давай составим конкуренцию поджигателю, — он с одним заклинанием вон как развернулся, а мы-то знаем куда больше. Запугаем весь Отстойник.

— Мысль хорошая, но Профессор знает заклинаний ещё больше, чем мы, и, скорее всего, утопит нас, если застукает. В гневе он ужасен.

— Не успеет. Мы скажем, что действуем на благо представительства.

— Всё равно утопит. Из экономии, — зачем мы ему нужны, если Огрызок все будут бояться? Кстати, а ты знаешь, что начальник Службы Надзора за Порядком выздоровел? Я его вчера в общественных банях встретил. Жив, здоров, энергичен и зол.

— Да, вот это по-настоящему печально, а не то, что у тебя денег на любовь красавиц нет, — согласилась я и пошла мыться.

* * *

К слову, хоть Профессор и был в гневе ужасен, известие о том, что Копчёный облюбовал наши шторы, он перенёс на удивление спокойно. Я думала, будет возмущаться, но нет, — котёнку это сошло с рук, то есть с лап.

Профессор, конечно, побурчал:

— Развели тут живность, как в деревне, а кормить чем? Не такие нынче времена, чтобы роскошествовать, котов держать, и стоимость штор, ежели будут попорчены, вычту из жалования Льда! — но я как-то застукала его на кухне, когда поблизости никого не было, и стало ясно, что голодная смерть котёнку не грозит.

Профессор сидел на табурете и подманивал своим хвостом Копчёного, который, урча и двигаясь боком, радостно нападал на соблазнительно шевелящийся кончик.

А неприступный глава представительства растроганно ворковал:

— Ах, ты хулига-а-а-ан, ах, ты баловни-и-и-ик!

* * *

Моясь, я всё думала, кто же мог узнать заклинание. И с таким размахом его использовать. И решила, что это прокурор.

Человек он грамотный и умный, других прокуроров и не бывает, — когда на представительство подали иск, он сообразил, что мог узнать посыльный в Огрызке. А поскольку человек он азартный, деньги ему нужны. Вот он и нашёл способ их получать.

Сначала он с Ряхой разобрался, а потом во вкус вошёл и начал лавочки палить, — кто против прокурора слово скажет? А совмещение должностей в Отстойнике широко практикуется.

Вот гад, — а я в нижних юбках его супруги на балу отплясывала! Знала бы — нипочём бы не надела!

Вымывшись, я поспешила на кухню делиться открытием.

Там, пользуясь, что меня нет, Профессор, Лёд и Рассвет быстро доедали последние кусочки жареной рыбы.

— А тебе вредно для фигуры! — завопил Лёд, только увидев меня на пороге, и сграбастал последний кусок.

А я ехидно подумала, что надо последней дурой быть, чтобы в собственной кухне голодной остаться, какая я, всё-таки, мудрая, что свой ужин припрятала.

— Ну что, когда идем прокурора арестовывать? — надменно проигнорировав его вопль, спросила я. — Это же он?

— Нет, к сожалению, не он, — развёл руками Профессор.

— Да как не он? — загорячилась я. — Кто ещё о заклинании мог узнать?

— Прокурор подходит, — согласился Профессор, обсасывая рыбью косточку. — Но он никак не мог сегодняшней ночью бегать по улицам.

— Почему? — спросила я мрачно, зная, что нельзя задавать этого вопроса, потому что именно его от меня ждут.

— Видишь ли, душа моя, — бесцеремонно отправил кость под стол Профессор. — Мы тоже думали, что это прокурор, и Град, пока все выгружались и мылись, съездил верхом, навестил его. Очень вовремя. Растроганный прокурор высоко оценил чуткость представительства.

— Вчера твой дружок Ряха встретился с ним в узком проулке и, видимо, проулок был настолько тесным, что разойтись двоим там очень сложно, — решил ускорить рассказ Лёд.

— Ну и?

— Ну и Ряха нечаянно наступил господину прокурору на ногу. Теперь тот неделю ходить не сможет, пока опухоль со ступни не спадет.

— И что самое интересное, жаловался прокурор Граду, — продолжал Профессор, — найти на твоего друга управу прокурор не может, гарнизон не находится в его юрисдикции. И придраться формально не к чему: легионер даже извинился, когда сошёл со ступни. Да что толку, он её практически расплющил.

— А где Град? — спросила я, оглядевшись.

— О, он ушёл по делам, — махнул Профессор. — Душа моя, к тебе тоже есть дело. Рассвет объяснит.

Под столом разочарованный Копчёный в который раз пытался найти на костях, накиданных добрым Профессором, хоть клочок мяса. Ну, то есть рыбы.

Я сняла мокрое полотенце с головы, налила себе чаю и села поближе к очагу — сушиться.

— Ты можешь переговорить со своим Сильным? — спросил Рассвет, управившись с рыбой. — Чтобы мне разрешили посмотреть в архивах на Горе книги записей актов гражданского состояния?

— Чего-чего? — переспросила я.

— Книги записей актов гражданского состояния, — терпеливо повторил Рассвет. — За последние пятьдесят лет. Я бы мог сделать официальный запрос, если бы я знал, по какому году искать, — а так Гора вряд ли даст разрешение, слишком большой объем документов.

— А что ты хочешь найти? — заинтересовалась я.

— Мне надо с ними поработать, — уклончиво сказал Рассвет. — Я думаю, это не займет много времени. Часа три от силы.

— Поговоришь? — спросил Профессор.

— Поговорю, — сказала я. — Только ничего не обещаю.

— Вот и славно, — обрадовался Профессор.

— Все это несерьезно, — пробурчала я, прихлебывая пустой чай (в воспитательных целях) и злорадно думая, что мои два кусочка рыбы меня терпеливо ждут. — Надо было не сбегать со складов, а идти по следу главаря. Ищейку какую-нибудь пустить.

Предложение пустить по следу ищейку всех очень обрадовало.

— Чего веселитесь! — обиделась я. — Надо по горячим следам его искать. Раз это не прокурор, то кандидатур у нас — пол-Отстойника. И, кстати, дать Рассвету денег не забудьте! При всем тёплом ко мне отношении Янтарного, пропуск в архив явно придется покупать.

— Разумеется, дадим, — кивнул Профессор. — А по горячим следам найти бы того молодца всё равно не удалось: ищейки только у Службы Надзора есть. А раз начальник выздоровел — тёплого, как ты выражаешься, отношения к нам ожидать не приходится.

— Во-во, — подхватила я, встряхивая волосами, чтобы они лучше просохли, — Как бы теперь он этот поджог нам не приписал.

— Медбрат с тобой! — всполошился Профессор. — Сплюнь три раза, чтобы не услышал.

Пришлось плевать, раз начальство велит. В сторону Льда, чтобы не объедал бедных девушек.

В Огрызок вернулся Град, расправившийся со своими таинственными делами.

То ли он перехватил чего-то в городе, то ли ещё не отошел от ночных событий и не зажил нормальной жизнью, но он как-то не обратил внимания на то, что всю его рыбу съели.

— В городе большой шум, — рассказал он, подсаживаясь к очагу поближе. — Но пока, хвала Медбрату, никто ничего не понял, все просто недоумевают.

— Это хорошо, — поискал взглядом, чего бы еще съесть, и не нашёл Профессор. — Ну, поскольку поработали мы усиленно, а ночь выдалась тяжелая, властью, данной мне Ракушкой, объявляю этот день выходным. Идите, отсыпайтесь.

— Ура! — напугав Копчёного, дико заорали Лёд и Рассвет.

— Душа моя, — жалобно спросил Профессор. — А у нас в кладовой не завалялось какого-нибудь варенья? Или печенья?

У нас в кладовой было хоть шаром покати по причине тотальной экономии. Пироги давно съели, новые надо было стряпать. Или покупать.

— Холодец есть. Только он ещё не холодец, а горячий бульон с мясом, — сообщила я.

— Нет, хочется чего-нибудь такого… Сладкого… — вздохнул Профессор.

— К тому же он теперь без мяса, — добавил невинно Лёд.

— Что?! — я кинулась к плите и заглянула в кастрюлю.

Так и есть, — всё мясо выловили и съели, пока я мылась, в кастрюле болтались одни кости в уваренной жидкости.

— Гады!!! — взвизгнула я. — Всех убью!

— После большого заклинания очень есть хочется, — виновато объяснил Профессор, глядя на свои тапочки.

Вид у него был настолько несчастный, что я, неожиданно для себя самой, проболталась:

— Яблоки у меня есть. Янтарный подарил.

— Ура! — завопили наперебой ещё громче, чем в первый раз, Лёд с Рассветом, бессовестные и наглые Лёд с Рассветом. — Неси скорее! Сладкого охота!

Глава четырнадцатая ЯНТАРНЫЙ ПОЯВИЛСЯ

Янтарный появился вечером, как по заказу.

Обычно наши встречи проходили в достаточно немногословной атмосфере.

Что во время подобного общения можно ещё и говорить, ему видимо в голову не приходило, а я помалкивала, чтобы не расстраиваться лишний раз.

С драконом ведь тоже разговоров не было, даже когда мы не летали к звездам, — он и в обычное время мысли на ходу ловил, словно мячики… И отбивал обратно… И надо было не зевать, чтобы поймать этот мячик… И кинуть новый… Эгоист надменный! Засел где-то в горах, и знать меня не желает… Ненавижу!!! Эх, хоть бы знать, что живой…

Нет, с Янтарным было нормально и этого достаточно. С кем другим, наверняка, было бы ещё хуже. Этому-то я хоть нравилась, несмотря на то, что еще с пансионата Янтарный твердо считал меня не вполне нормальной.

А что, неправда что ли? Так оно и было. Нормальных в Отстойник на практику не присылают. Нормальные практику проходят в нормальном месте нормальным образом. А не на кухне.

А у Янтарного главное достоинство было то, что он надежный, если не требовать от него многого.

Я рассказала ему, что Рассвету надо попасть в архив Горы.

Янтарный пообещал подумать.

На этом говорильная часть представления завершилась, началась пантомима, сопровождаемая сопеньем, извиняюсь, страстным дыханием, и скрипом кровати.

* * *

Утром на нашу голову неожиданно упало немного денег. Я так поняла, что от щедрот владельца рыбных складов и решётчатых башен, лишь на второй день поверившего, что от пожара он не пострадал.

Оголодавший Профессор выделил из этого богатства толику и на хозяйство. И даже экипаж разрешил взять, чтобы накупить всего и много, и поэтому подешевле.

Я загрузила корзинки и мешки, взяла лист заказов и мы поехали.

Кучер наш был человек основательный, и всё делал добротно. В том числе и отмечал свой день рождения.

Он его отмечал в положенный день, потом на следующий день поотмечал ещё немножко, и на следующий за следующим днем ещё немножко с утра — и когда мы ехали на рынок, он правил лошадьми несколько отстранённо, потому что был во власти приятных дум насчет того, как он продолжит праздновать вечером.

В результате около рынка мы въехали прямиком в бок начальника Службы Надзора за Порядком. Не лично в его бок, конечно, но в экипаж.

О-о-о, таких забористых выражений я ещё не слышала.

И стала их записывать прямо на листе заказов, чтобы не забыть. И спросить у Профессора потом, что означают отдельные незнакомые мне слова. И заодно узнать, не получится ли из такой отборной ругани заклинаний.

Наш кучер, осознав, что он натворил, надолго ушёл в себя и лишь кивал через равные промежутки времени, чтобы создавалось впечатление, что он участвует в разборе собственных действий.

Когда начальник утих, я высунулась из окна и вежливо попросила его повторить некоторые слова, которые расслышала неразборчиво.

Начальник побагровел и вскочил на подножку нашего экипажа, наверное, чтобы мне было лучше слышно. Но, увидев лист бумаги у меня в руках, неожиданно сник.

— Пишете? — почтительно спросил он.

— Да, записываю, — согласилась я.

Начальник изобразил улыбку, спрыгнул в пыль, и экипажи неожиданно быстро расцепились.

Скандала не получилось.

А я решила спросить значение неизвестных слов не у Профессора, а у Ряхи, потому что вспомнила, что он просил приходить каждый день после обеда, а вчера я пропустила из-за того, что всё представительство отсыпалось, и я в том числе.

Встряхнутый нахлобучкой начальника Службы Надзора за Порядком кучер почти пришел в себя и стал двигаться более осознанно. И до рынка нам удалось доехать без происшествий.

На рынке я увидела Ряху собственной персоной: он ходил по рядам и чего-то высматривал.

— Привет, Двадцать Вторая! — поздоровался он на ходу.

— Ряха, я не смогла… — начала я почти виновато.

— Да ладно, — отмахнулся Ряха. — Знаю я. На заборе ночью сидела. Скажи лучше, где взять ореховую настойку? Ну, знаешь, тёмная такая.

— У нас в «Лавке Южных Товаров», — озадаченно сказала я. — А тебе зачем?

— Надо, — солидно ответил Ряха. — У вас, говоришь? А что, это мысль. Захвати мне бутылочку, — я сегодня тебя жду. После обеда. А кто у нас кожу лучше шьёт?

— А Медбрат его знает, — пожала плечами я. — Вроде бы мастерская есть около кондитерской, там все шьют. Или к сапожникам обратись, — они же с кожей работают, может, подскажут.

— Угу, хорошая мысль, — одобрил Ряха. — Ну, всё, привет. После обеда поговорим.

И походкой страшно занятого человека удалился в сторону кондитерской.

Я осталась в полном недоумении, гадая, чего это сегодня с утра и Ряха, и начальник Службы Надзора себя так странно ведут.

Пошла посмотреть на ту половину щита, на которой жрецы Храма вывешивали еженедельно лунный гороскоп.

День как день.

День Чёрной деревянной Кошки, восемь зеленых мэнгэ.

Всё как обычно.

* * *

Ну, конечно же, любопытство сдержать не удалось и после обеда меня из представительства словно ветром сдуло.

Позаимствовав в «Лавке Южных Товаров» ореховую настойку, я побежала за реку.

Ряха, лежа на широкой деревянной скамье, методично поднимал и опускал ось от экипажа. Всё на полянке говорило, что к предстоящему турниру он готовится не на шутку.

На мой взгляд, Ряхе и надрываться-то не нужно было: его форме мог позавидовать сам Медбрат, но видно я слабо разбиралась в тонком искусстве подготовки к турниру.

— Вот твоя настойка! — протянула я склянку Ряхе, когда он закончил тягать ось.

— О, то, что надо!

Ряха взял бутылочку, прищурившись, посмотрел сквозь неё на свет, открыл и понюхал, налил на ладонь, попробовал языком, а что осталось, втёр в руку.

— Пойдёт, — одобрил он.

— А ты чего безобразия творишь? — поинтересовалась я. — Ноги уважаемым людям оттаптываешь?

— А-а, это… — ухмыльнулся Ряха. — Старый должок. Так, напоминание. За упокой души моих Молний, до сих пор их забеги во сне вижу.

— Когда твой турнир назначен?

— Скоро. В день Красной железной Собаки, шесть белых этих, как их, мэнгэ. Поспрошал я в Храме, чего ждать от Красных железных Собак. Потянет, хотя и не шедевр. Но зато когда на день Чёрной Свиньи попадёт, — хуже нет.

— Времени-то хватит?

— Хватит.

— А я тебе зачем понадобилась?

— Твоя помощь мне во как нужна! — резанул себя ребром ладони по кадыку Ряха. — Потому как в таком деле одному тяжко, обязательно свой человек ещё должен быть. А у меня здесь кроме тебя — никого.

— А что делать? — постаралась я сразу узнать конкретные вещи.

— Пока немного. Кожу я отдал. Настойка есть, — стал загибать пальцы Ряха. — Сейчас ты мне нужна вместо тяжести.

И не успела я ахнуть, как Ряха одним движением поднял меня и посадил себе на шею. А я-то ещё думала, может быть в юбке сюда прийти, а не в легионерском костюме…

И вот в таком необычном виде, со мной на плечах, Ряха начал делать приседания.

Я ухала вниз, потом взлетала вверх. Развлечение получилось стоящее. Чуть-чуть, совсем немного, а всё-таки это напоминало полёт на драконе…

Присев нужное количество раз, Ряха опустил меня на землю, передохнул, затем снова посадил на шею — и так пять подходов, пока ему не показалось, что на сегодня достаточно.

Я пыталась считать вслух, сколько раз он приседает, но Ряха остановил меня:

— Не надо. Ты только сбиваешь.

Считать про себя было скучно, и я не стала: в конце концов, это Ряхе надо, а не мне.

Все свои упражнения он записывал в специальную тетрадь, где у него таинственными закорючками был изложен план борьбы с мясником.

Наприседавшись до упора, Ряха отпустил меня:

— На сегодня с тобой — всё. Я еще немножко покачаюсь, да тоже пойду.

* * *

В отличие от Ряхи, ушедшего в леса, его соперник сделал ставку на публичность, благо мясная лавка, где он работал, была практически в центре городка и любой, кто проявлял хоть маломальский интерес, мог наблюдать за тем, как он готовится к предстоящему турниру на заднем дворе лавки.

Любопытствующие дамы так и порхали туда-сюда по проулку, чтобы лишний раз полюбоваться на то, как красиво перекатываются мускулы под кожей у кудрявого красавца, когда он с утробным хеканьем расчленяет на колоде очередную тушку.

Я не удержалась, тоже сходила, уверяя себя, что как бы на разведку. Разведка показала: дело было поставлено с размахом, помощник мясника усиленно набирал очки до поединка, привлекая своими кудрями всё больше и больше поклонниц.

Хотя оставалось не так уж много времени до того, когда станет ясно, чья стратегия подготовки победит.

А в Огрызок, пока я летала, сидя на шее у Ряхи, принесли повестку: была определена дата судебного заседания.

Назначили его в день Жёлтой горной Коровы, 3 синих мэнгэ, и неизвестно было, придут ли в этот день на суд родственники погибшего владельца прачечной или нет. Если они не придут, заседание придётся перенести.

А они сейчас усиленно думают.

С одной стороны день Жёлтой горной Коровы более-менее нормальный, с днем Красной железной Собаки не сравнить.

Как уверяют жрецы храма, в этот день на ура проходит всё, что связано с подношением даров или жертвоприношением Сестре-Хозяйке и Медбрату, не говоря уж про Жёлтую Корову. Но с другой стороны в этот день нечего и надеяться на возврат долгов и новую должность. Но опять же волосы стричь в такой день — к несомненному счастью.

Так что на месте родственников усопшего я бы ещё сто раз подумала, хороший выбран день для суда или нет.

А ещё Янтарный прислал записку, в которой сообщил, что вечером можно прогуляться в архив.

Я показала её Рассвету. Он обрадовался, побежал чинить перья и запасаться чернилами, а я пошла переодеваться. Это ведь Рассвет идет в архив, а я к Янтарному на свидание.

Янтарный пришел в Час Ежа.

Не заходя в представительство, посвистел под моим окном, я крикнула Рассвета, Рассвет подхватил папку с чистыми листами и мы втроем пошли на Гору.

Архив занимал несколько комнат замка.

Он был небольшой, с архивами Ракушки не сравнить. В комнатах на длинных полках лежали кипы бумаг, прошитые шнурами и скреплённые сургучными печатями книги, где были записаны и рождения, и похороны, и свадьбы. Были тщательно собраны и рассортированы по коробкам письма на Гору и с Горы. На отдельных полках лежали реестры и ведомости.

При архиве сидел старичок хранитель, следивший, чтобы всё это не отсырело, чтобы мыши особо не шалили и всякие мелкие твари, питающие непонятное пристрастие к бумаге, не погрызли и так невеликую историю Отстойника.

За горсть монет старичок был готов подпустить Рассвета к изучению бумаг. А кто его осудит?

А чтобы успокоить свою совесть, он поставил условием пропуска Рассвета в архивные комнаты то, что он, хранитель, будет сидеть рядом и бдеть.

У Янтарного же были свои планы насчёт того, как мы проведем эти часы, пока Рассвет при неровном свете свечи будет портить глаза, пытаясь разобраться в загогулистых почерках и спиной чувствовать зоркий взгляд старичка. Янтарный взял ключи от жилой каморки хранителя.

Оригинальностью эти планы, конечно, не отличались, но время в процессе дружбы организмами, и правда, протекало незаметно.

И довольно приятно. Хотя особыми удобствами жилье хранителя похвастаться не могло. Диванчик в его гостиной был деревянный, без всякой подстилки. Поэтому Янтарный находился снизу, раз он это всё затеял.

Я же решила совместить относительно приятное с как будто бы полезным и попыталась заставить Янтарного поработать языком после того, как он дал нагрузку другим своим органам.

Я спросила:

— А почему так получилось, что твоя бабушка из Смелых? Я думала, их всех уничтожили.

— В горах нельзя всех уничтожить, — хмыкнул Янтарный, расслабленный, подобревший и просто необычно разговорчивый. — Даже здесь, в долине, в этом замке их не могли взять штурмом.

— А как взяли?

— На измор. Когда есть стало нечего, они съели всё, что хоть отдаленно годилось в пищу. А потом умерли. Мужчины первые, женщины держались дольше. Выносливее, наверное. Кого-то из них смогли выходить, когда Сильные вошли сюда. И кто-то из этих выживших решил жить дальше.

— А чистокровные Смелые остались?

— В Чреве Мира — практически нет. Бабушка в детстве рассказывала нам сказки и разные истории про ту войну и всегда говорила, что по преданиям, когда пала Гора, Смелые, те, кто жил в других укреплениях, ушли через хребты из Чрева Мира навсегда.

— Янтарный, а правду говорят, что там, за горами, — ткнула я ему за спину, в сторону востока, — живут люди без хвостов?

— Правда, — подтвердил Янтарный. — Я сам видел. Ходили мы как-то тем путём.

— Ну и как они, похожи на людей? — спросила я с жгучим любопытством.

— Не-а, они страшные и неуклюжие. И некрасивые. Человек без хвоста — это зверь! — убежденно ответил Янтарный.

— А вот почему ты себе жену из пансионата не взял? — невинно поинтересовалась я.

— А за вас больше должностей и земель не дают, — невозмутимо отозвался Янтарный. — Верховным сейчас не до этого. Какой же резон?

— Ну а здесь, дома, почему не женился?

— Что я, дурак? — хмыкнул Янтарный.

— Логично, — фыркнула я.

— Почему ты так говорить любишь? — вдруг ни с того, ни с сего, возмутился Янтарный. — Вроде так хорошо и ты тут всё своей философией портишь!

Пока я пыталась сообразить, что он имеет в виду, и о какой философии идет речь, и разве это я говорю, скорее наоборот, молчу и слушаю, а вот если бы я говорила, смог бы он вставить хоть словечко? — Янтарный снова перешел к действиям вместо слов. Запечатал мне рот поцелуем, чтобы помалкивала. Губы у него были солоноватые, а на правой ладони чувствовались мозоли, когда он гладил меня по спине и не только по спине. Полузакрыв глаза, я лениво думала, что надо бы завтра компот сварить, а то скучно как-то жить без компота.

И все было нормально, даже хорошо, только упрямо ныла в сердце какая-то иголочка. Тихо-тихо так, почти не слышно…

* * *

Интересно, не займи Янтарный каморку хранителя, удалось бы Рассвету поработать там так долго?

Домой мы с Рассветом вернулись поздно, в час Барсука. Он был очень доволен результатами работы в архиве, но отмалчивался, не желая раскрывать того, что узнал.

Лишь сказал:

— Когда люди долго живут в таких местах, как Отстойник, они все неизбежно становятся родственниками.

Ну, это-то я и без него знала.

Мне другое было обидно: Рассвет мог безбоязненно ходить по Отстойнику ночью. Собаки его знали, и ни одна тварь по дороге нас не укусила, на забор не загнала, а ведь встретили не меньше десятка.

Глава пятнадцатая А РЯХА…

А Ряха…

А Ряха меня бессовестно мучил. На своей полянке. Он стоял передо мной практически голый, в одних трусах и требовал:

— Видишь разделение?!

Ни шиша я не видела, хотя и честно старалась.

— Да ты что, слепая что ли? — выходил из себя Ряха. — Ну вот же оно идёт, поняла?

Это был один из пунктиков его подготовки, на котором он явно свихнулся: оказывается, когда мышцы просто бугрятся шарами под кожей, — еще не совсем шик.

Самый шик наступает тогда, когда каждую отдельную мышцу можно без труда различить и между соседними явственно проступает ложбинка-впадинка-бороздка. Вот это было мощно.

Ряха тыкал пальцем в свое могучее бедро, показывая это самое разделение, которого он так тщательно добивался, и требовал, чтобы я теперь осмотрела его со всех сторон, отметив места, где разделение было хорошим, и места, где над этим самым разделением надо было ещё поработать.

Руки, по мнению Ряхи, у него были в порядке, — где надо, получились бугры, где надо — борозды.

Ноги тоже приближались к идеалу, чему немало способствовал мой вес на его шее. Ещё немного поприседать и мышцы на бёдрах окончательно приобретут каменную твёрдость и рельефность — уже сейчас, стоило Ряхе чуть напрячь ноги, и над коленями проступали ромбы, а сами бедра вполне могли довести до истерики начинающего портного.

А вот спина Ряху тревожила — широчайшие мышцы спины, когда он их расправлял, как орёл крылья, впечатляли своей шириной, но вот там нужное разделение выражалось слабовато. Это показал тщательный осмотр с помощью полированного подноса и зеркала, позаимствованных предусмотрительным Ряхой у пассии с очаровательной кормой.

Не нравился Ряхе и его живот. Оказывается, то, что он напоминал стиральную доску, всю в твёрдых поперечных валиках, было, конечно, круто, но не совсем.

Совсем круто наступало тогда, когда живот становился не в полосочку, а в квадратики. Вот это было да… То, что лекарь прописал.

Зато голенями Ряха гордился, к ним у него претензий не было, — когда он напрягал ногу, сзади вспухало два шара, а я, сколько ни делала так же (ради интереса), и один-то никак не проглядывался.

Ряха посмотрел на мои попытки проявить икроножные мышцы и только хмыкнул.

На сём мы и расстались до завтра.

* * *

Ночью сгорела таможня.

Точнее её здание.

Сама таможня, как известно, в огне не горит и в воде не тонет.

Не очень-то он и испугался, тот загадочный, кого мы упустили на складах.

Точнее, они упустили: я никого не ловила.

Отдышался, видно, чуток, новых людей нашёл — и принялся за старое.

Точнее, за новое: таможня, это уже не мелкие лавочки, не склад — это уже покушение на власть.

Да Медбрат с ней, пусть бы сгорела, — но поглядеть на её пожар, порадоваться, сбежалось пол-Отстойника. Претензии к этой службе были у многих, хотя, справедливости ради, надо сказать, что для большого количества людей она была щедрой и заботливой кормилицей.

Ну и мы рыжие что ли? Тоже подхватились и поехали смотреть. Граду эта контора была вообще как родная, он там столько времени проводил, дела Ракушки утрясая, сколько иной клерк за жалование не отсиживал.

Только Лёд не поехал, когда постучались к нему в комнату, послал всех посмотреть и от его имени, буркнув из-под одеяла:

— Если в этом несчастном Отстойнике на каждый пожар глядеть, спать когда? Катитесь, любопытствуйте. А мне в кои-то веки сон интересный снится.

— Какой? — заинтересовался Рассвет, и мы вошли, чтобы услышать. И не прогадали.

— А такой, что вот я — а кругом женщины. И чёрненькие, и беленькие, и рыженькие — и все мои! — зевнул и потянулся Лёд.

— А ты не заболел, часом? — спросила я озабоченно. — Женщины в таких количествах опасны для здоровья. Надорвёшься ещё…

— Валите-валите, — обиделся Лёд. — А то без вас всё сгорит. В кои-то веки сладкий сон приснится — и то разбудят, сволочи!!! Кругом зависть!

Ну, мы и пошли восвояси, потому как было видно, что подробности сна нам узнать не удастся.

— А обычные сны твои — какие? — уже держась за ручку двери, спросила я.

— Что за мной гонятся, а я убегаю… — натягивая одеяло на голову, сказал Лёд. — А если догоняют, — убиваю… — промычал он уже почти невнятно.

Добра в таможне было много, потому что горело оно долго.

Мы успели и доехать, и посмотреть всласть, и перездороваться со всеми знакомыми, которых это (безусловно заслуживающее внимания) событие вывело на улицы городка.

Кое с кем Град и Профессор выпили по кружечке пива прямо в нашем экипаже, пока мы с Рассветом рыскали в толпе, наблюдая, как Служба Надзора за Порядком тушит здание.

Впереди всех мелькал героический начальник Службы, грудь колесом. Он один создавал столько шума, движения и какой-то одурелой активности, сколько не могли сделать совместно дюжина его подчинённых.

— Вот бы балка на него какая-нибудь упала, что ли… — мечтательно сказал Рассвет. — Слабо его веслом тогда приложили…

— Так надо было не вылавливать! — сердито отозвалась я.

Сердито — потому что не смогла разглядеть среди офицеров Службы Надзора того ясноглазого молодца, что делал у нас обыск.

— Если бы тогда его утопили, ещё неизвестно, какой бы был новый, — философски заметил Рассвет.

— А почему нет? — возразила я, наблюдая, как из окон пытаются выкидывать таможенные сейфы.

Сейфы выкидывались плохо, их для того и делали, чтобы нельзя было просто так извлечь из здания — ведь, получается, при большом желании и ума много не надо, отсоединил от пола да в окно его, родимого, со всем бесценным содержимым.

— А там таких махин только треть… — заметил Рассвет, провожая взглядом вытолкнутый-таки массивный шкаф, который тюкнулся о мостовую и того…, немного поменял форму. — Остальные в стены вмонтированы. Что ты сказала?

— Я говорю, почему нет? Назначили бы начальником Службы Надзора его заместителя, а с ним мы живём, как я понимаю, душа в душу.

— Видишь ли, — вздохнул Рассвет и потеснил меня в сторону, чтобы могли проехать повозки с бочками воды, — в Хвосте Коровы тоже не дураки сидят, и для того, чтобы мы с начальником подобной службы душа в душу не жили, стараются назначать на такие должности людей из столицы. Так что нас и этот устраивает, только не такой бодрый.

Начальник Службы Надзора, не подозревая, что некоторым его бодрость не нравится, демонстрировал личный героизм, мелькая в окнах верхнего этажа, а потом, когда пламя отрезало ему путь вниз по лестницам, картинно сиганул из окна вниз в растянутую заботливыми подчиненными парусину.

Да если бы они и не растянули, он не очень бы пострадал: второй этаж у таможни был невысоко, набил бы синяков и шишек, вот и все дела.

К этому времени в экипаже пиво было выпито и Град, найдя нас в толпе зевак, пытающихся понять, раскололся сейф или нет, и есть ли в нём денежки, и можно ли их позаимствовать, передал приказ Профессора: «Возвращаемся домой!»

Атмосфера в экипаже, подогретая пивом, была самая что ни на есть тёплая.

Профессор, уютно расположившийся в уголке, поглядывал в окно на ночной Отстойник и вспоминал, как пятьдесят лет назад он строил лодку на верфях Второй Гавани, намереваясь достичь на ней края мира на летних каникулах и тем навсегда прославиться.

Град правил лошадьми и, похоже, что-то напевал.

— Так ваше намерение исполнилось? — спросил Рассвет, чтобы не уснуть от детальной характеристики каждой доски, выбранной Профессором для столь важного дела.

— К сожалению, нет, — зевнул Профессор. — Занимаясь кораблестроительством и мечтая о подвигах, я как-то совершенно запустил занятия, и в результате летнюю сессию не сдал. Вместо морского плавания пришлось хвост прижать и сдавать хвосты. Так и не достроил мою красавицу.

— Ничего, — ворчливо сказал Рассвет. — Зато теперь ваша мечта осуществилась: край мира — здесь. И мы в этой помойке по уши…

— Погоди-ка, — вдруг высунул голову в окно экипажа Профессор. — Огрызок горит!!!

К счастью, горело не само здание представительства, а постройки во дворе. Град, забывший про пение, мигом взбодрил лошадей, и мы понеслись, выбивая колесами искры из мостовой.

Полыхала конюшня, — и без заклинания здесь не обошлось. Пока мы развлекались, тот, кого упустили у складов, выманив нас на пожар таможни, запалил и наши тылы. То ли в качестве предупреждения нам, то ли в качестве утешения себе, но суть от этого не менялась.

Лёд, которому так и не удалось досмотреть свой сладкий сон, успел вывести лошадей из конюшни, но и ему, и лошадям досталось, как тогда плеши посыльного, упокой Медбрат его душу.

К заклинанию мы прибегать не стали, затушили водой из колодца, там и тушить было уже нечего, почти всё сгорело.

Лёд обгорел сильно, сообразив, что Огрызок в огне, он вылетел из кровати практически раздетым, и на спину его сейчас смотреть было страшно. Профессор и Рассвет отвели, а точнее, отнесли его наверх и уложили в постель, спиной вверх.

Я стала осторожно протирать кожу вокруг ожоговых пузырей неразбавленной слезой Медбрата.

— Да уж, — хмыкнул Лёд, дёргая щекой, потому что когда возбуждение спало, пришла дикая боль. — Даже если те девочки во сне меня и дождутся, вряд ли в таком виде я представляю для них хоть какой-то интерес.

— Давай я тебе снотворного дам, — предложила я. — Чтобы угрызениями совести перед дамами не мучиться. Будешь спать без задних ног, без хвоста и без всяких сновидений.

— Не знаю, стоит ли… — засомневался Лёд.

— Смотри сам, — пожала плечами я. — А только когда счёт мне руки подпалил, — я всю ночь не спала, жизнь свою вспоминала.

— Ну и как воспоминания? — подмигнул Лёд, оставаясь даже в таком состоянии самим собой.

— И не спрашивай! — отмахнулась я. — Душераздирающие. Лучше бы и не вспоминала.

— Тогда давай! — решил Лёд. — В моей жизни есть моменты, которые я добровольно вспоминать не хочу.

— У кого их нет… — пробурчала я. — Потерпи, сейчас принесу.

Профессор, Рассвет и Град занимались ранеными лошадьми.

А потом сели подсчитывать убытки.

Убытки были весьма впечатляющи: сгорело сено, сгорел овёс. А сейчас, весной, когда до плодородного лета еще жить и жить, всё это стоит втридорога. Каменный остов конюшни остался, но всё деревянное внутреннее убранство выгорело. Когда кони оправятся от ожога — непонятно. Решили отвести их к нашему кучеру: у него во дворе и стойла свободные найдутся, и в лечении лошадей он больше понимает, чем мы. Во всяком случае, с коновалом объяснится на его языке и друг друга они поймут.

— Мы лишь одна далекая ячейка целой сети, — сказал Профессор в итоге. — Поэтому нам в чем-то труднее, но в чем-то и легче, чем живущим здесь. Другое хозяйство от такого ущерба ох не скоро бы оправилось. А это значит, что тактика поджигателя чрезвычайно эффективна. Выводов из пожара на складах он не сделал и продолжает работать на устрашение.

* * *

На следующий день до обеда я возилась на кухне, варила для Льда всякие отвары по рецепту, выданному лекарем, которого вытащили из постели, как только рассвело.

Рассвет и Град опять исчезли, что-то никак не получалось у них поймать этого гада.

А после обеда я побежала к Ряхе. Его подготовка к турниру и меня зацепила, было интересно, чем он занимается сегодня.

По всей полянке были раскиданы камни из Ряхиной коллекции тяжестей.

А сам невозмутимый Ряха истязал себя очень изуверским способом: избавлялся от волос на теле. Просто вырывал их пальцами, словно это была сорная трава на грядке.

— Великий Медбрат! — охнула я, когда увидела всё это. — Ты с ума сошёл?

— Вы горели? — даже не прореагировал на мой вопль спокойный, как скала, Ряха, продолжая выдирать волосы пучками.

— Мы, — подтвердила я. — Сначала таможня загорелась, мы поехали смотреть, а домой вернулись, — наша конюшня полыхает.

— Плохо, — поморщился Ряха.

Не знаю, от чего поморщился: от того, что больно дернул, или от того, что наша конюшня сгорела.

— А зачем ты волосы удаляешь? — спросила я.

— Ну, во-первых, так мышцы лучше видны, а во-вторых, маслом перед боем удобнее натираться, — объяснил Ряха, стряхивая остатки своей собственной растительности с пальцев.

Я ехидно подумала, что если кожу содрать, то мышцы еще лучше видны будут. И процедура эта, наверное, ничуть не больнее выдирания волос вручную.

— Ну, раз ты здесь, давай приседать, — оставил, наконец, Ряха свое душераздирающее занятие.

Пока я ухала вверх и вниз на Ряхиной шее, рассказала между делом о том, как красиво вылетел из окна таможни сейф и как смешно выпрыгивал оттуда же начальник Службы Надзора.

Ряха слушал молча, было вообще непонятно, слушает ли он меня или считает про себя приседания. Но, поскольку не останавливал, я рассказывала да рассказывала.

Сделав семь подходов, Ряха решил, что наприседался сегодня достаточно.

Пробурчал:

— Я вот не пойму, чего вы там у себя собак во дворе не держите? Были бы собаки, — целее конюшня была бы.

— Ой, Ряха, я и сама не знаю, — призналась я. — Экономим, наверное. Еле-еле кота вытягиваем.

— Рассказывай! — фыркнул Ряха. — Да у вашего Огрызка такие доходы, что у вас у каждого ночной горшок должен золотым быть!

— Бедные мы! — решительно опровергла я Ряхины слова.

— Ага, — кивнул Ряха. — Такие же бедные, как я хилый.

Ну да, хилым Ряху и заклятый враг бы не назвал, особенно сейчас.

— Может быть, и заведем после такого… — неуверенно пообещала я. — Нам бы этого поджигателя найти — вот это было бы дело!

— А ищете? — спросил Ряха, подняв бровь.

— Ищем, да пока без толку что-то.

— Не горюй, не одни вы ищете.

— Ты тоже? — прямо спросила я.

Ряха отвечать не пожелал. Да и без этого было ясно, что ищет, было бы даже странно, если бы не искал.

— А может ты с нашими объединишься? — попросила я. — Вместе быстрее найдете, а?

— Нет, мы из разных помоек, — отказался поэтичный Ряха.

— Ну, тебе видней, — разочарованно пожала плечами я.

— Завтра приходи, — попросил Ряха. — Времени мало осталось, теперь каждый день на счету.

— Хорошо, — прищурившись, я ещё раз оглядела его безволосый теперь торс. — Если получится.

Кое-где на груди выступали капельки крови из ранок, оставшихся после выдирания волос.

«Стервы они, эти бабы, — подумала я сочувственно. — Ну до чего мужика довели! Тоже хочет быть красивым, не хуже помощника мясника».

Глава шестнадцатая В ПРЕДСТАВИТЕЛЬСТВЕ

В представительстве было пусто, только одурманенный снотворным Лёд спал в своей комнате. Причина была проста: пришёл корабль. С мыса его заметили наблюдатели, а поскольку у Профессора и там были люди на жалованье, оперативно отправили голубя в Огрызок.

Профессор, Град и Рассвет понеслись на берег, чтобы успеть разгрузить его и отправить обратно до темноты.

Значит, вечером можно будет почитать письма из дома, а потом — целый месяц вспоминать их, то целыми отрывками, то отдельными строчками, произнося про себя, словно пробуя на вкус присланные домашние сладости. Наверное, так и рождались заклинания на заре времен, когда с отдельными словами никак не могли расстаться.

И в лавочке Профессора опустевшие полки снова заполнятся, надо же зарабатывать на сгоревший овёс и сено.

Тем более, что клиентки, похоже, тоже прознали про прибытие корабля, — и в запертую дверь «Лавки Южных Товаров» бухала кулаком какая-то грудастая дамочка.

Услышав стук, я высунулась из окна второго этажа и, свесившись вниз, вежливо объяснила посетительнице, что «Лавка Южных Товаров» закрыта в связи с прибытием груза, и сегодня работать не будет.

Пышногрудая дама, одетая ярко, в том неуловимом, но характерном стиле, в каком здесь одевались владелицы лавочек, жёны купцов и прочих торговых людей, посмотрела на меня, словно я была её личный заклятый враг и, ни сказав ни слова, ушла.

Я подивилась всему этому, потому что среди постоянных посетительниц Профессора её не припомнила, а для случайно зашедшей к нам покупательницы она отреагировала как-то слишком близко к сердцу.

Потом я решила, что дама, наверное, тесто на булочки поставила, да ваниль у нее кончилась или корица — с чем она там больше любит печь. Вот она и понеслась к нам, а тут такой сюрприз.

В записке, оставленной Профессором, он просил накормить голубей.

Пришлось идти на голубятню, которая была устроена в одной из мелких башенок Огрызка.

Саму голубятню сделали из короба от старинного экипажа, похоже, ещё тех времен, когда внутрь их ставили кровати и столы, а тянули эти солидные средства передвижения не лошади, не мулы, а медлительные быки — спешить тогда было некуда.

Теперь же кроватей и столов внутри не было, а были жёрдочки, на которых ворковали, уррркали, мурлыкали и чуть ли не квакали всякие разные голуби.

Голуби были в ведении Рассвета, — он с ними почту отправлял, да и просто любил возиться, выпуская их по вечерам в бездонное небо покувыркаться всласть. Я не смотрела — моё небо было раз и навсегда отдано драконам, и теперь я вообще старалась поменьше задирать голову вверх.

Но кормить голубей Рассвету помогала. Мои познания здесь были минимальны: если попросят, то налить воды, насыпать зерна, а главное, проследить, чтобы люк, ведущий на площадку с голубятней, был плотно закрыт, и у Копчёного не возникло бы желания посмотреть, что там наверху уркает, мурлычет и квакает.

Когда я насыпала зерно по кормушкам, прилетел ещё один голубь с запиской на лапке.

Я сняла ее. Не удержалась, конечно, развернула. Мелким «голубиным» почерком там было написано: «Пятый Угол проверен».

«Ну и что?» — вот и всё пришедшее мне в голову.

* * *

Наши вернулись радостные: и почта пришла обширная, и товаров прислали много.

Я получила пачку писем для себя и одно от сестры для Ряхи. Их переписка, похоже, крепчала. Вот забавно…

Профессор сразу пошёл разбирать полученные пряности, готовя очередное душистое искушение для жительниц Отстойника и финансовую дыру для кошельков их мужей.

Я отдала ему записку, полученную с голубиной почтой, и понеслась на кухню, где у меня подгорал ужин, так и не узнав, откуда записка и что всё это обозначает. Письмо сестры к Ряхе меня интересовало куда больше.

* * *

Утром пришлось отправиться на суд: Лёд из-за ранения не мог быть представителем от нас, послали Рассвета, ну и меня в качестве главного свидетеля.

Мы решили подождать экипаж в комнате Льда, заодно и послушать его ценные указания.

Лёд так и лежал на животе. Плечи и спина его понемногу заживали, но до полного выздоровления было далеко. Лёд злился, лежать ему смертельно надоело, но вставать пока было нельзя. Так сказал лекарь.

Единственным развлечением для Льда стал Копчёный, который часами охотился на тапок с привязанной к нему веревкой. Этого зверя для охоты придумал и воплотил в жизнь Град, торжественно вручив конец верёвки раненому. Лёд дергал за веревочку, тапок шевелился, котенок с урчанием вцеплялся в него и трепал, и всем было весело (кроме тапочка).

Продемонстрировав нам, как Копчёный нападает из засады, Лёд сказал мне:

— Ты не давай Рассвету особенно увлекаться собственным красноречием. Бди и помни, что свидетели частенько оказываются обвиняемыми.

— Так может быть мне вообще лучше не ходить? — перепугалась я. — Вот ещё надо, словно других бед у меня нет!

— Да не бойся! — подбодрил добрый Лёд. — На первом заседании вряд ли обвинят.

— А почему тогда сам Профессор не идёт? — возмутилась я. — Почему?!

— Поддерживает престиж Огрызка, — пояснил Рассвет, сидящий на подоконнике. — Будет тебе глава представительства на каждое судебное заседание бегать, вот ещё! Вполне достаточно сотрудника представительства и практикантки.

— Опять дипломатия, — скривилась я. — Куда ни плюнь — одна дипломатия. Кидают практиканток суду на съедение, и всем плевать!

— Не переживай, — посоветовал Лёд. — Заменить тебя на кухне некем, так что Град здание суда по камешку разнесёт, когда проголодается. Всех перестреляет. Хи-хи.

— И зачем я завтрак сытный сделала? — вздохнула я. — Теперь он долго не проголодается. А ты?

— Я тоже продержусь до твоего возвращения, — пообещал Лёд. — Не бойся, всё представительство предпочтет бой принять с судебной властью, чем мыть посуду. Спасём мы тебя.

— Как же, Профессор научился посуду мыть, обойдетесь и без меня. Так даже экономней будет.

— И не надейся, что тебе удастся улизнуть от мытья посуды. Практика — это святое.

— Не наступай мне на больной хвост! — заныла я. — Я должна практиковаться или по вскрытию погребений или по анализу женских украшений.

— Тебе могилы пораскапывать захотелось? — уточнил Рассвет и почесал в затылке. — Странные какие-то нынче вкусы у девушек. По мне, так лучше посуду мыть.

— Ну и мой! — обрадовалась я. — Требую предоставить мне практические занятия согласно разрабатываемым мною темам!

— Если очень хочешь, как я поднимусь, свожу тебя к одному заброшенному захоронению, — пообещал Лёд. — Вскрывай, сколько душе угодно. Правда, когда местное население тебя попытается растерзать, — не жалуйся. Народ здесь тёмный и очень не любит, когда лезут в могилы их предков.

— Нет, ты мне лучше украшений побольше купи. А я буду отслеживать на их примере изменения. И носить, — мечтательно сказала я.

За окном загрохотал колёсами наш экипаж: кучер на свежих лошадях приехал из своего дома.

— Всё, пора, — поднялся с подоконника Рассвет.

Лёд грустно вздохнул и снова дёрнул за верёвочку. И сказал мне в спину:

— На случай, если ты не вернёшься, знай: Профессор действительно не умеет наводить чистоту и порядок, тебя нам будет очень недоставать.

— Похоже, ты выздоравливаешь, — отозвалась я.

* * *

К зданию суда мы подъехали с шиком.

Кучер, тоже великий знаток дипломатии, умудрился так остановить экипаж, что перекрыл подъезд к суду всем остальным.

Солнце било в зашторенные окна экипажа, заставляло ещё ярче светится всеми эмалями герб Ракушки на его боках.

Благодаря усилиям хитрого кучера наш приезд сообщал окружающим на безмолвном языке, что смешно даже подумать о наличии злодейских замыслов в отношении захудалой прачечной у людей, которые ездят на такой роскоши.

Когда на белый свет выбрались мы с Рассветом, очень похожие на парочку выпускников перед экзаменами, впечатление (по плану) должно было усилиться. Одни мои кружевные манжеты и воротничок на строгом тёмном платье чего стоили! И хвост я держала в лучших традициях пансионата, строго параллельно заднему шву юбки, наша надзидама бы прослезилась, увидев это.

Ну а аккуратный, сосредоточенный Рассвет, держащий под мышкой папку с бумагами, меньше всего напоминал негодяя, способного подговорить кого-то поджечь прачечную.

Держась за руки, мы вошли в здании суда.

«Ну вот, докатились, уже ребятишек готовы засудить…» — пробурчал кто-то за нашей спиной.

Я обрадовалась, что на случай, если меня выведут под локти, будет через кого привет Янтарному передать: крикну в толпу погромче, а сочувствующие ему расскажут.

К нашему удивлению, в зале было много народу. Казалось бы после стольких пожаров сгоревшая прачечная давно должна быть забыта, но нет, скамьи заполнились битком.

Мы заняли место на передней скамье по левому ряду, как обвиняемая сторона.

Родственники покойного хозяина прачечной — на скамье справа, как обвиняющая сторона.

Их было четыре человека. Все, как на подбор, невысокие, плотные. Даже выражения настороженных лиц у них были одинаковые. «Кругом обман» — в разных вариациях. Как я заметила во время своих закупочных экспедиций по Отстойнику, люди именно с таким выражением лица обсчитывали и обвешивали чаще всего, действуя, наверное, по принципу: «Ну, раз кругом обман, то я первый обсчитаю, честному человеку иначе не выжить среди этого жулья».

Их претензии к нам должен был выражать обвинитель, который с крайне самоуверенным видом прохаживался вдоль скамей, отшлифовывая последние гвозди, которые он собирался забить в гроб нашего приговора.

За столом, в высоком, обтянутом кожей кресле, расположился сонный судья, всем своим видом показывая, что ему глубоко всё равно, он и не такое здесь видел. И это тоже была игра, как мои манжеты и самоуверенный вид обвинителя.

Заседание началось.

В Ракушке меня не судили, слава Медбрату. Но и без этого я знала, что суды в Ракушке и в Отстойнике проходят по-разному. Когда судья призвал всех к порядку и зал утих, обвинитель приосанился и встал перед судейским столом. Прокурор на слушании нашего дела, почему-то, не полагался.

Судья скучным голосом призвал всех к порядку, сослался на то, что в его лице мы видим не только правосудие и закон, но и фактически Медбрата и Сестру-Хозяйку в одном теле, и поэтому должны проникнуться и трепетать. Потом назвал представителей обвинения и представителей обвиняемых, разворошил бумаги, положенные на стол обвинителем и велел начинать.

— Я, от имени присутствующих здесь горожан, подавших иск, — встрепенулся обвинитель, — обвиняю представительство города Ракушки в том, что оно подстрекло, — тут он запнулся, чувствуя, что вышло коряво, — совершило подстрекательство к поджогу прачечной господина Корня.

С нашей лавочки взвился вверх Рассвет.

— Я попросил бы уважаемого обвинителя изложить причины, повлекшие за собой столь серьезные выводы, — с каменным лицом сказал он.

Как я поняла из объяснений Профессора, в этом и заключалась судебная система в Отстойнике: две стороны орали друг на друга до посинения, а судья слушал, и в заключение решал, кто кого перекричал.

Принявший вызов обвинитель сделал эффектную паузу и начал:

— Уважаемый суд! В тот день всем нам прекрасно известная прачечная работала, как обычно. Стирали и гладили вещи клиентов. Выводили пятна и крахмалили. Посыпали зимнюю одежду порошками от моли. Разносили готовые заказы. И ничто — он снова сделал паузу и, перейдя на патетический тон, продолжил, — ничто не предвещало ужасной трагедии.

И сразу стало понятно, почему зал битком: суд в Отстойнике заменял театр точно так же, как Ряхины тараканьи бега — столичный ипподром.

— Когда, взяв корзину со стопой чисто выстиранного и тщательно отглаженного белья, посыльный отправился в представительство, он пошёл туда такой же, как был всегда: тихий, вежливый, исполнительный работник. И даже в страшном сне нельзя было представить, каким он оттуда вернётся! — выстрелил последним словом, словно арбалетной стрелой, обвинитель.

Особо нервные вздрогнули.

— У меня вопрос к стороне обвинения, — тут же вклинился в паузу Рассвет, стараясь испортить нужный обвинителю эффект. — Вы утверждаете, что обратно вернулся невежливый и неисполнительный посыльный?

Однако обвинителя так просто с трагически-повествовательного тона сбить было невозможно.

— Вот именно! — с надрывом в голосе подтвердил он. — Вернулся не прежний тихий посыльный, вернулся хитрый, коварный, замысливший недоброе злодей. И зло свершилось! Запылала прачечная, в её огне погиб владелец заведения, погиб и сам злодей. А семья владельца осталась без средств к существованию (вид у родственников был далеко не бедствующий, но это обвинителя не смутило) и она требует, чтобы те, кто ответственен за это, понесли наказание и возместили ущерб, — закончил он неожиданно будничным, спокойным тоном.

— Желание обездоленных законны и справедливы, однако на каком основании иск предъявлен именно представительству Ракушки? — резко спросил Рассвет.

— А на том основании, — вновь поднялся до трагических тонов обвинитель, — что несчастный посыльный был явно орудием чужой воли. Кто-то направлял его, вложил в податливую душу приказ сжечь прачечную.

— Всё это так, — непочтительно прервал Рассвет обвинителя. — Но где доказательства, что именно в представительстве посыльному сказали: «Иди и сожги!» Чем не устраивала прачечная наше представительство? Даже из ваших слов видно, что заведение это работало хорошо, стирало чисто и разносило бельё вовремя?

— Это попытка увести суд от сути! — завопил опытный обвинитель. — Какое нам дело до того, как стирала бельё прачечная, когда у нас есть более веские доказательства! Судите сами: посыльный понес бельё в представительство, а, вернувшись, спалил заведение, в котором работал. Почему он сделал это не после визита к господину прокурору, или к господину начальнику таможни, или к кому-то еще? Нет, из представительства он вернулся, — и возразить на это нечего!

— Почему нечего? — снова взвился, и справедливо взвился Рассвет. — Это очень неубедительные доказательства! Потому что у меня есть свидетель, который подтвердит, что посыльный уже пришёл в представительство, одержимый идеей поджога.

Этот свидетель была, естественно, я.

Неприукрашенная правда в Отстойнике интересовала всех меньше всего, а особенно беспристрастный суд, поэтому мы тоже сочинили не менее захватывающую историю того, как было дело.

— Пусть говорит свидетель защиты, — милостиво разрешил судья.

Ему, по всему, было интересно, как будет выкручиваться Огрызок, ведь чтобы объяснить поведение посыльного, нужно предать огласке историю с найденным заклинанием — ведь не одна умная голова догадалась, что так полыхнуть не магическим способом прачечная просто не могла: она же, в конце концов, не лесосушилка какая-нибудь, а заведение, где сыро уже только потому, что в нем стирают каждый день и вода в таком месте всегда под рукой. А в Огрызке собирают заклинания, — это тоже все знали.

Как же, разбежался. Мы хоть и не изображали Медбрата и Сестру-Хозяйку в одном вместилище, но тоже думать умели и решили выдвинуть встречные претензии.

Я встала, поправила воротничок, и жалобным голосом начала живописать наше отображение событий:

— Я занимаюсь ведением хозяйства в представительстве. В мои обязанности, помимо прочего, входит также забота о поддержании чистоты постельного белья. Мне рекомендовали прачечную господина Корня, как заведение с прекрасной репутацией и хорошим качеством работ. Поэтому я воспользовалась её услугами, о чем теперь глубоко жалею.

Со скамьи обвинения раздалось возмущенное шипение.

— Я протестую! — заявил бдительный обвинитель. — Это — голословная попытка опорочить уважаемое заведение!

— Возражаю! — тут же отпарировал Рассвет. — До этого мы из уст уважаемого обвинителя слышали не менее голословные попытки опорочить не менее уважаемое заведение, если вообще можно сравнивать прачечную и представительство суверенного государства!

— Продолжайте! — скучно сказал судья.

— В тот день посыльный принес наш заказ, и я приняла его в кастелянской комнате, как обычно, — послушно продолжила я. — Мы храним там наше чистое постельное бельё, а также грязное бельё, предназначенное для стирки. Когда посыльный выгрузил стопки, я принялась их пересчитывать, как обычно.

— Мы простыни не воруем! — не сдержавшись, подскочила со скамьи обвинения щекастая дама, которая и была племянницей судьи. — Ишь какая выискалась, пересчитывают они за нами там! За собой бы посчитали!

Игнорируя выпад племянницы, я обратилась прямо к её дяде:

— Дело в том, уважаемый суд, что несколько раз среди простыней представительства попадалось чужое постельное бельё, приходилось разбираться. Мои слова могут подтвердить вот эти счета.

Рассвет достал из папки и шлепнул на судейский стол несколько бумаг, которые, к счастью, сохранились даже после пожара, потому что были за старостью сведений удалены в архив.

— Так вот, уважаемый суд, занятая разборкой принесённого белья, чтобы сверить его потом с прилагаемым счётом, я не обращала внимания на посыльного, ведь обычно это, действительно, был тихий, исполнительный человек. И совершенно зря не обращала: пользуясь тем, что я отвлеклась, посыльный из каких-то одному ему ведомых соображений устроил нам в кастелянской пожар!

Хороший мы придумали ответный удар, пользуясь, как и противная сторона, тем, что мертвые не болтают. У обвинителя аж челюсть дернулась, словно его и правда кто-то приложил.

— Мы понесли большие потери, сгорело всё выстиранное и всё приготовленное для стирки белье. Сгорела мебель. Сгорели невосполнимые документы!

— Свидетельница, пытаясь потушить пожар, получила сильные ожоги, — вставил Рассвет. — Имуществу представительства был нанесен значительный ущерб. Но, исходя из принципов человеколюбия и добросердечия, мы не обращались с иском к заведению, в котором работал поджигатель, зная, что вышеуказанное заведение тоже пострадало от его действий. И я спрашиваю уважаемый суд, — с нажимом в голосе сказал Рассвет. — Почему мы вынуждены сидеть на скамье обвиняемых, хотя потерпели от пожара ничуть не меньше, чем владельцы прачечной? Нас вынуждают обратиться со встречным иском и мы с ним обращаемся!

Рассвет картинно развернул и выложил перед судьей дли-и-нный список сгоревшего белья.

Излишне говорить, что по этому списку складывалось впечатление о том, что спали мы исключительно на тончайших льняных простынях, а сгоревшие подштанники Профессора были покрыты шелковой вышивкой сверху донизу — но доказать противное никто бы не смог, все эти вещи были привезены из Ракушки, поэтому определить реальную их цену в Отстойнике было невозможно.

Суд превратился в балаган: обвиняющая сторона перешла на личности и стала выкрикивать в нашу сторону разные нехорошие слова. От моих накрахмаленных кружевных манжет они отскакивали, как дождинки от крыши.

Обвинитель тщетно пытался успокоить родственников покойного владельца прачечной, но их нервы, видимо, не выдержали: почему-то, подавая иск, они не могли представить, что любые обвинения — штука обоюдоострая и всегда можно получить в ответ тем же оружием, каким пытался уязвить кого-то. И им было очень обидно.

Но чем больше они орали, тем меньше сочувствия встречали их крики у зрителей.

Судья понял, что показательного процесса не будет, поэтому быстро свернул слушания, объявив, что заседание заканчивается, а дело будет рассматриваться не открытым, а закрытым порядком: то есть судья, обвинитель и Рассвет. И о продолжении рассмотрения он объявит особо.

Мы с Рассветом собрали все бумаги обратно в папку и невозмутимо покинули суд.

Проходя по залу, я увидела на одной из скамей даму, ломившуюся к нам в лавочку вчера. На другой — начальника Службы Надзора за Порядком. Около служебного выхода госпожа прокурорша что-то втолковывала господину прокурору, опирающемуся на толстую трость.

Похоже, мы разыграли хорошее представление.

* * *

К моей досаде, Град даже проголодаться не успел, до чего быстро мы управились в суде.

Зато теперь я могла сбежать к Ряхе с чистой душой. Так и понеслась, прямо в манжетах, чтобы похвастаться.

Ряха сидел, набычившись, на своей полянке и сосредоточенно мазал себя ореховой настойкой.

— Бери тряпочку, — встретил он меня, проигнорировав манжеты, — и спину мне помажь, не дотянусь никак.

— А это зачем? — спросила я, ведь думала, что настойка ему для поднятия духа нужна или ещё для чего.

— Сама догадайся, — мрачно сказал Ряха.

— Ну-у, кожа будет тёмная, — сказала я осторожно, возя тряпочкой по его необъятной спине.

— Когда кожа загорелая, то мышцы лучше выделяются, — объяснил нехотя Ряха, чем-то сегодня расстроенный. — А как загореть здесь нормально, когда ещё весна?

— Так ты рано мазать начал, она же смоется? — спросила я.

— Не должна. Она как раз сейчас подсохнет на мне, к коже пристанет. Мыться я пока не буду. А потом, в день боя, только слегка тряпочкой в настойке смоченной по коже протереть — и словно всё лето на солнце жарился.

— Ряха, я и не предполагала, что это такое сложное дело… — искренне воскликнула я. — С ума сойти, сколько чего и в каком порядке!

Услышав это, Ряха немного оттаял и перестал быть похожим на Медбрата, которому час назад хвост отрубили.

— А как твои поиски продвигаются? — спросила я.

— Плохо… — помотал головой Ряха. — Главное, выбирать-то не из кого — три человека и могли это сделать, больше некому. Но вот кто из трех?

— А ты мне скажешь, когда его найдёшь? — уточнила я подлизывающимся голосом.

Ряха оскалился в жутковатой ухмылке, особенно выразительной на его тёмной от ореховой настойки физиономии.

— Вот именно этого я тебе, Двадцать Вторая, обещать не могу. Но что ты об этом узнаешь — всенепременно.

— И на том спасибо… — обиделась я. — И вообще, только пальцы испачкала с твоей дурацкой настойкой! Чуть манжеты не заляпала, а ты даже слова про них не сказал! Совсем забыла: письмо тебе, пока не сде…

Ряха выдернул у меня из руки письмо, не успела я даже фразу закончить. А я такое условие отдачи придумала! Вот гад!

— Сегодня ничего делать не будем, иди домой, — сказал он. — Я подсохну, темноты дождусь, чтобы людей не пугать, да в гарнизон пойду. Кстати, голову даю на отсечение, что тот тип был в суде, когда вы народ веселили. Я не пошёл, не стал светиться.

— Там был весь Отстойник, — вздохнула я печально.

* * *

Идя по тропинке к подвесному мосту через Гадючку, я думала, что значит Ряхино «ты об этом узнаешь». Слишком уж выразительно он это сообщил.

На лёгком мосту я на мгновение остановилась, столкнула носком туфли лежащую на его настиле большую сосновую шишку и оглядела оба берега реки — тот, на котором высился наш Огрызок и тот, на котором кроме леса ничего не было.

И вдруг над горами заметила золотой всполох.

Сердце мое ухнуло вниз, радость заполонила до краёв, словно вернулись разом все звуки и запахи, небо из мелкого и тусклого стало бездонно синим и накрыло меня звенящим колоколом.

А когда моргнула, дернулись ресницы, — золотой всполох исчез. До рези в глазах вглядывалась в зубчатый контур гор. Ничего… То ли вечернее солнце сыграло злую шутку, то ли мне просто почудилось…

И мир снова стал сереньким, негромким, небо оторвалось от земли и зависло плоской крышкой на кастрюле Чрева Мира.

Отправив в воду ещё одну шишку, я спокойно пошла домой. Спокойно и задумчиво приготовила ужин. Накормила представительство. Перемыла посуду. Подтёрла пол на кухне. Пошла к себе.

Солнце садилось, золотило окна.

Снизу кинул в стекло камешек Янтарный.

Я привычно распахнула створки, спустила лестницу. Небо было чистое, ни облачка. Совсем пустое. Солнце застыло на нём, как на сковороде.

И я сорвалась.

Когда в окне показалась голова Янтарного, улыбка на его лице меня чем-то не устроила. Просто оскорбила. И я наорала на него так, что он лишь ошарашенно помотал головой, отряхиваясь, словно на него ведро воды выплеснули. И молча стал спускаться. Спрыгнул на землю и пошёл восвояси.

Недолгое время спустя после того, как Янтарный ушёл, в комнату заглянул Рассвет в поисках чего бы почитать перед сном. И тоже узнал о себе много интересного, и чуть не лишился доброй трети хвоста, когда я хлопнула дверью, закрывая за ним.

Потом я швыряла из окна всякие мелочи, преимущественно косметические. Особенно красиво падали маленькие флакончики из разноцветного стекла с душистыми эссенциями. Они разбивались о камни вдребезги, острогранные осколки лучились под заходящим солнцем всеми цветами радуги.

Потом пришёл Град и, деликатно стучась в запертую дверь, спросил, что за гром и звон у меня. Из-за закрытой двери я посоветовала ему не лезть не в своё дело.

Потом я разрыдалась, забралась на кровать с ногами, закуталась в покрывало и села, прислонившись к стене. Ревела, пока нос не распух и глаза не стало щипать.

На улице давно стояла глухая ночь, свежий ветер задувал в распахнутое окно, колыхал занавески. Звёзды горели над горами как осколки моих флакончиков. Красные, синие, зелёные, фиолетовые…

И ни одной золотой звездочки на небе из моего окна не было видно. Хорошо… Словно душу мне этот отблеск пропавший острогранным осколком на тонкие ленточки исполосовал, так больно. Думала ведь до этого, что всё, освободилась, отдала земле свою боль. Куда там… По-прежнему словно стрункой-удавкой горло перехвачено, звенит струнка туго натянутая, режет кожу, поёт. На одном конце её петли я, другой в никуда уходит. В никуда, где скрылся дракон. Не пересекаются пути драконов и людей, у каждого своё небо…

Понемногу я выревелась. И ещё долго-долго сидела молча, прижавшись щекой к холодной стене. На один короткий миг почувствовала, словно где-то далеко-далеко кто-то тихо вздохнул. Показалось, наверное…

Потом мне стало очень стыдно.

Ни за что, ни про что обидела Янтарного, Града, Рассвета. Как плохо… Кто же кроме меня виноват в моих бедах?

Решила хоть осколки пока под окном подобрать, а утром уж заняться исправлением всего остального.

Втянула лестницу, закрыла окно, зажгла свечу. А когда распахнула дверь, увидела стоящую за ней на полу чашу, полную конфет и записку сверху: «Съешь и не злись. И это пройдёт».

Забрала конфеты, печально съела их одну за одной, сидя на кровати. И легла спать с нечищеными зубами.

Глава семнадцатая НА СЛЕДУЮЩЕЕ УТРО

На следующее утро мне весь мир вокруг был немил.

Болела голова, живот крутило — от немыслимого количества конфет, наверное. Хорошо ещё, зубы не ныли.

И Град, и Рассвет делали вид, что вчера ничего не было. Благородно с их стороны, но всё равно тошно. Единственное дело, на которое меня хватило утром — написать покаянное письмо Янтарному.

Град собирался по делу на Гору и подозрительно безропотно согласился отдать послание адресату.

После этого я сбежала в леса. К Ряхе.

Ряха, в отличие от меня, выглядел веселее, чем вчера. Лицо у него было обычного цвета, видимо, он смыл с него излишек ореховой настойки, тело же действительно приобрело цвет загара, правда местами пятнистого: вчера я неаккуратно прокрасила ему спину и бока, но издалека всё смотрелось впечатляюще.

— Хорошо, что ты пораньше пришла, — обрадовался Ряха. — Поприседаем подольше.

Смешно, но именно летание вверх и вниз на Ряхиных плечах лучше всяких лекарств разогнало мою печаль. Я слегка взвизгивала от восторга, ухая к земле или наоборот, возносясь к низко несущимся облакам. Все печальные мысли перемешались и вылетели прочь.

Когда Ряха в очередной раз выпрямился, сверху я увидела, как шевельнулись кусты на краю лощины.

И встревожилась.

Когда Ряха снял меня с шеи, сразу побежала смотреть, но в кустах никого не было. Даже если и кто-то наблюдал за нами, он исчез. Разведчики соперника? Не сунулись под самострел, нацеленный на тропе, а аккуратно зашли с тыла? Или просто показалось?

Но потом началось представление, заставившее меня позабыть про все беды и подозрения, потому что по воле Ряхи я должна была принимать участие не только в качестве зрителя, но и как судья.

Велев мне присесть на чурбачок, Ряха прихватил мешок и скрылся с ним в кустах.

Через мгновение он вышел на полянку во всём своём великолепии, из одежды на нём красовались только новенькие бойцовские плавки.

— Я несколько разных заказал пошить, — объяснил он. — Смотри и говори, какие лучше.

Я добросовестно осмотрела и Ряху, и его обновку.

Подумала.

— Неплохо, — оценила первый экземпляр. — Только они, как бы сказать, узкие чересчур… Был бы ты пониже, да не такой широкоплечий… Неплохо, но…

— Ладно, — спокойно сказал Ряха, словно и сам это знал. — Наденем побольше.

Он снова исчез в кустах.

Появился в других плавках, более широких. Прошёлся по полянке туда-сюда, давая мне возможность оценить вторую пару со всех сторон.

— Не-е, Ряха, — скривилась я. — Первые лучше. Эти тебе слишком много закрывают, прямо в косые мышцы упираются и талия исчезает сразу. Будь ты не такой широкоплечий… Широкие плечи при узкой талии хороши.

— Дело говоришь, — одобрил Ряха. — Ну а вот эти как?

И он снова отступил в кусты.

А потом медленно вышел, сдерживая ухмылку, потому что самое стоящее облачение приберёг на конец представления.

— Ну-у-у, совсем другое дело! — подтвердила я, осматривая его в паре номер три. — Вот тут самое то, и не узкое, и не широкое.

— Я так и понял, — прогудел Ряха, делая резкий выпад, словно сражая невидимого врага. — Но всегда надо, чтобы кто-то свежим взглядом ещё посмотрел.

— Только… — добавила я, сдерживая улыбку.

— Что только? — насторожился Ряха.

— Только таких замечательных плавок тебе придётся несколько пар заказывать, ведь нет никакой гарантии, что восхищенные дамы не сорвут их с тебя и не раздерут на клочки, на память.

— Смейся, смейся, — проворчал Ряха. — От вашего племени человеку одни неприятности и головная боль, но куда от вас сбежать, скажи на милость?

— Ряха — ты вылитый Медбрат! — восхитилась я. — Плюнь ты на свою зазнобу, в таких плавках все женщины Отстойника — твои!

— Тут дело не в зазнобе, — солидно сказал Ряха. — Дело в принципе. И цвет подходящий?

— Подходящий, — подтвердила я. — Тёмно-красный, он очень с ореховой настойкой гармонирует.

— Тогда намажь меня сейчас еще разок — и иди, — сказал Ряха.

С вторичной покраской Ряхи в загорелый цвет я управилась быстро и вприпрыжку побежала в Огрызок, изредка хихикая себе под нос. Вспоминала прошедшую примерку.

От моста до Огрызка нельзя было пройти прямым путём по берегу реки, мешали дома, заборы и заросли.

Надо было пересечь пустырь, свернуть на узкую улочку и идти по ней до первого поворота направо, чтобы попасть на дорогу, по которой мы ездили и ходили из представительства в центр городка.

Погруженная в собственные мысли, я неслась по улочке, зажатой с двух сторон каменными стенами оград, и не сразу заметила, что дорогу мне кто-то преграждает. Спохватилась, когда почти упёрлась в это нежданное препятствие.

Подняла глаза и обнаружила, что почти всю улочку впереди занимает дама пышных форм и корзина с лимонами, которую эта самая дама поставила на землю рядом с собой.

«Где-то я её уже видела» — мелькнула мысль, мелькнула, да не вовремя, потому что эта дама без всякого объявления войны перешла к нешуточным боевым действиям: съездила мне кулаком по лицу ни с того, ни с сего.

Тут я её узнала: это была та самая посетительница, что долбилась на днях в Лавку.

«Сумасшедшая!» — подумала я ошарашенно, а руки-ноги-хвост уже действовали по отработанному недавно плану и без всякого участия головы вознесли меня на ограду, где я и уселась, по-прежнему находясь в состоянии полного недоумения.

— Вы больны? — спросила я сверху.

Тут пышную даму прорвало.

— Это кто больной?! — грудным голосом прорыдала она. — Извращенцы! И чего этим мужикам надо?! Кормишь, поишь его, ласкаешь, всё как у людей — нет, молоденькую ему подавай, кобелю!

Пустынная улочка вдруг стала оживлённой, на ней появились медленно бредущие неизвестно куда прохожие.

А дама, колыхаясь формами, охотно изливала своё горе на всю округу.

— Да ладно бы просто было, как у людей полагается, так ведь нет, та-а-аким среди бела дня занимались, глазам смотреть совестно!

Я же во время этого монолога вдруг с ужасом почувствовала, что левый глаз у меня заплывает. И пришла в ярость.

— Сама дура! — объяснила я даме сверху.

— Только спустись — второй глаз подобью, чтобы чужих мужиков не уводила! — посулила дама.

— Благодарю покорно, — отказалась спускаться я. — Мне и здесь неплохо.

Дама ещё немного поругалась, кинула пяток лимонов, убедилась, что этим меня не спустить, а самой ей на ограду никак не забраться, взяла корзину и пошла, продолжая сыпать угрозами, но уже себе под нос.

А я, сидя на каменной стене и глядя ей вслед, осторожно начертила на запылённой коже голенища левого сапога заклинание, превращающее кислые лимоны в пресные. И злорадно его прошептала.

Сгоряча хотела сначала наградить её рогами, но сдержалась: и так в Отстойнике заклинания стали играть слишком зловещую роль.

А всякому известно, что Огрызок — склад заклинаний. Не снесли бы его во второй раз. А к лимонам придраться нельзя. Мелочь, но приятно.

Вот я, наконец-то, и познакомилась с Ряхиной грудастой подружкой, из-за которой весь сыр-бор и разгорелся. Вторую его зазнобу я иногда видела в лавочках, когда покупки делала, а кабачок этой стоял аж на другом конце городка, так я до него и не дошла.

Зато она не поленилась: вот кто, значит, шуршал в кустах, пока Ряха, надрываясь, приседал со мной на шее, готовя себя к бою. А она решила, что это какой-то новый способ любовного общения. Хи-хи-хи.

Я расстроилась: и ради такой дуры Ряха на груди беспощадно волосы дерёт и плавки, как щеголь перчатки, подбирает?

Потом вспомнила, что не ради красивых грудей, а ради принципа, и немного успокоилась.

Хоть я и успела чуть отклониться, но кулак Ряхиной пассии скользнул мне по лицу, бровь саднило. Было ужасно неприятно. Я спрыгнула вниз и, прикрывая глаз ладонью, поспешила домой.

Когда пришла в Огрызок, как нарочно тут же столкнулась нос к носу с Профессором, не успев даже до ближайшего зеркала дойти.

Глаза у начальства расширились, Профессор резко отвёл мою руку и с ужасом воскликнул, глядя мне в лицо:

— Душа моя?!

А потом побагровел и выдохнул с яростью:

— Это твой легионер тебя так?! Говорил же, не водись с ним! Убью, мерзавца!

Я еле успела поймать Профессора за рукав. Похоже, он собрался, сломя голову, мчаться на поиски Ряхи.

— Да нет, — вздохнула я. — Ну что вы, как маленький? Эта подружка Ряхи, из-за которой в день Красной железной Собаки, шесть белых мэнгэ, бой назначен, — весь городок об этом говорит. А она меня приревновала. Случайно всё вышло, поздно я её заметила.

— Да ты на себя посмотри! — взмахнул руками Профессор. — Шесть белых мэнгэ! Мало нам Льда обгоревшего! Не представительство, а собрание увечных! Быстро иди, примочку положи!

Я побежала себе в комнату. Достала зеркало. Левый глаз был подбит самым вульгарным образом.

Еще вчера утром, перед судом, в это зеркало смотрелась изящно причёсанная, утонченная особа в кружевном воротничке. Спящая, согласно тщательно сфабрикованным документам, на изысканных, тонкой выделки простынях.

Теперь же, к такому роскошному фонарю и соответствующий наряд подобрать было сложно. Лохмотья какие-нибудь засаленные очень бы ему подошли, в которых щеголяют злоупотребляющие слезой Медбрата завсегдатайши злачных мест.

Не-е-ет, надо было всё-таки рогатое заклинание сказать!

Мрачно изучая своё новое украшение, я думала, что ссора с Янтарным, получается, даже кстати — хоть он меня такой не увидит.

* * *

Ночью пришёл Ряха, — этому и лестница не понадобилась.

Несмотря на внушительный рост и вес взобрался по стене, как паук и запертую изнутри раму открыл одним мизинцем.

— Тихо, — сказал он мне. — Это я. Люди говорят, ты с моей сцепилась?

— Бессовестно врут! — оскорбленно фыркнула я из-под стёганого одеяла, глядя на Ряху одним глазом. — Дуру ты себе ревнивую нашёл, вот что я тебе скажу. В глаз съездила ни за что, ни про что. Думает, я тебя у неё отбиваю. А ты из-за такой будешь рёбра себе ломать. Глупо.

— Люблю я страстных женщин, — признал свою вину Ряха, запаливая свечу на столе. — Покажи боевую награду.

— Остроумный, да? — окрысилась я. — Сердцеед!

Ряха развёл руками, без слов подтверждая, что сердцеед, а куда денешься?

— На вот, первейшее средство от таких вещей, — поставил он на стол баночку. — Мы с ребятами, когда на Родинке махались, только этим и сводили. Давай намажу правильно.

Я села на кровати и нехотя подставила ему лицо.

Не хуже лекаря Ряха нанёс свое волшебное средство, закрыл баночку, басом пожелал мне спокойной ночи и исчез за окном.

* * *

Хорошая у Ряхи оказалась мазь, утром я заглянула в зеркало и повеселела: отёк почти спал, со вчерашним зрелищем и не сравнить. Даже жить захотелось.

Пошла посмотреть, как там Лёд поживает.

— Здорово, спасибо тебе, мне уже легче! — с порога заявил Лёд.

— Что с тобой? — удивилась я.

— Не со мной, а с тобой. Твой вид подбодрит и умирающего. Замечательный фонарь. Очень тебе идёт.

— Будешь выступать, — такой же получишь! — пригрозила я.

— Ох, лучше таким фонарем светить, чем ожогами маяться… — вздохнул Лёд. — Я скоро взбешусь и кидаться на всех начну. Буду кусать за ноги. И подвывать при этом.

— Ну потерпи еще немного… — попросила я, осматривая его спину. — Хорошо подживает, скоро встанешь.

— Дела у нас скоро встанут, — вздохнул безнадёжно Лёд, — Град один всё не сделает. Устал я от этой кровати, от этой комнаты — сил моих нет. Я домой хочу… — сказал он вдруг жалобно. — В Ракушку. Там яблони весной цветут, а тут нет. Если бы не Копчёный, совсем бы от тоски загнулся.

— Не грусти, не уйдут от нас наши цветущие яблони, — попросила я. — Знал бы ты, как я домой хочу. Ничего, мы всё равно всех победим.

Посидев у Льда, я отправилась посмотреть, что там делают остальные.

Града я нигде не нашла — наверное, как обычно, проворачивал какие-то дела в городке.

У Профессора же сегодня был очень удачный день: дамы Отстойника вдруг дружно решили напечь булочек с корицей — и корицу с прилавка у Профессора точно Тот Бык языком слизывал.

Профессор сиял.

Рассвет заперся у себя в кабинете, разложил там бумажные дорожки на столе и подоконниках, и что-то старательно писал.

Мне от такой идиллии взгрустнулось, и когда я выполнила свой неизбежный практикантский долг около кастрюль, то решила наведаться в баню, спросить у бабки-знахарки какого-нибудь средства замаскировать синяк, чтобы в день Ряхиного турнира выглядеть не хуже прочих ревнивых. Да чего-нибудь от ожогов спросить.

Нашла плащ с капюшоном побольше, чтобы не светить фонарём на улице, опустила капюшон на лицо пониже, — и пошла.

Сегодня, наверное, действительно был Великий День Выпекания Булочек, а не День Мытья в Общественных Банях: потому что в бане было пусто.

Хотя одно то, что сегодня, в День Жёлтой деревянной Собаки, девять красных мэнгэ, не рекомендовалось возвращать долги — уже не могло не настроить снисходительно к такому замечательному дню.

— А чего это у вас в банях, уважаемая, сегодня немноголюдно? — спросила я знахарку. — Прямо непривычно как-то.

— И не говори, милая, — вздохнула бабуля. — Видишь, сегодня, оказывается, день сжигания жертвенных коричных булочек. Кто ж знал, — гороскоп на щит только-только вывесили. Вот и торопятся все тесто завести. А у тебя какая печаль?

— Ой, у меня их много! — беззаботно махнула рукой я. — Средство от ожогов мне надо. Помните, парень у вас приворотные и отворотные зелья брал. Для него.

— Ну что, помогло зелье-то? — с профессиональным любопытством спросила знахарка.

Мне стало смешно, поэтому я плачущим голосом сказала:

— Как сказать. Приворотное — крепко работает, а вот отворотное — не особо. Вон его результаты — на лице у меня.

И откинула капюшон.

Бабушка-знахарка с восхищением осмотрела мой фонарь.

— Из-за этого и Лёд пострадал… — понесло меня дальше неудержимо. Уж очень она обрадовалась силе своих шарлатанских настоек.

— Да-да-да… — сочувственно покивала знахарка головой, но глазки её при этом возбужденно поблёскивали: ещё бы, такая сплетня замечательная вырисовывается.

— У меня прекрасное средство есть! — заторопилась она. — Сейчас найду. Не волнуйся, милая, оно будет бесплатно, садись в креслице.

Я села в плетёное кресло, покрытое ветхой шкуркой.

Бабуля откинула крышку громадного сундука, занимавшего добрую четверть её каморки и, перевесившись через его край, надолго исчезла верхней половиной туловища в его недрах, оставив на обозрение только свой обширный тыл, обтянутый тёмной шерстяной юбкой.

— Погоди, погоди, ага, вот оно! — глухо сообщала она из сундука результаты поисков.

Наконец она с кряхтеньем выпрямилась и торжествующе показала мне глиняный горшочек. Этот, в отличие от бутылок, был обвязан ядовито-зелёной тряпицей.

— Сейчас мы его тебе на личико нанесём… — журчала знахарка. — И будет оно у тебя, милая, как новенькое, ну такое распрекрасное, что все ахнут. Только надо посидеть, подержать его. Так ты говоришь, к тебе не только Янтарный ходил? — проявила она редкую осведомленность в моей личной жизни.

— Кто ко мне только не ходил… — пробурчала я, морщась, потому что хвалёное средство щипало, словно бабуля мне крапиву прикладывала. — Медбрат бы их всех побрал!

— Да-да-да-да-да-да-да, — понимающе зацокала языком знахарка. — Глазки-то закрой, удобнее будет.

— Больно! — капризно сказала я. — Эти гады сами чуть друг друга не поубивали, да и мне прилетело!

— От того? — утвердительно спросила знахарка, чуть не мурлыкая от удовольствия.

— Ну, — подтвердила я, понятия не имея, от кого того. — Тихий, тихий с виду, а внутри-то бешеный!

— А ты, милая, не тужи, — советовала мудрая бабуля. — Бьёт, значит любит.

— Ничего себе любит! — возмутилась я. — А людей зачем калечить? Да ещё так? Мне со Льдом ещё жить и жить под одной крышей, пока практика не кончится. Нет, ну нашёл дурочку! С такой любовью — пусть катится на все четыре стороны. Мне и Янтарного хватит.

— Он не со зла… — стала уговаривать меня знахарка, очевидно, протежируя «тому». — Ну, погорячился. Дела сердечные — они же такие, то ласка, то таска. Он же сам — вылитый пожар, тебе ли не знать, — хихикнула она.

Так-так-так. Ага-ага-ага… Моему лицу даже жарко стало под толстым слоем щипучей мази. Кто это у нас как пожар?!

Кто Огрызок подпалил?!!

Кто?!!!

— Ну да. Я потому и тяну, что никак решить не могу… — пожаловалась я задумчиво, чувствуя, как внутри всё подобралось и замерло. — Он или Янтарный? Пока и с тем разругалась, и с этим. Надо выбирать, а то так и буду битая ходить! Никак не могу решить, кому отворотного подлить.

— Ой, не говори! — подхватила знахарка. — От такой любви — одни слезы. Но ты крепко подумай, вот что я тебе, милая, скажу. Оба хороши.

Ну, кто оба? Кто?!

— На одном остановишься, — скучно станет, — вздохнула и жалобно спросила я. — Может, притерпятся, а?

— Да ты что?! — взвизгнула знахарка, не помня себя от счастья. — Скажешь тоже! Да чтобы Ветер соперника рядом терпел?! Опомнись, милая! Да он скорее Гору спалит, чем такое допустит!

Х-ха! Вот я и нашла похитителя заклинания!

Чтобы бабуля ничего не заподозрила, я лишь вздохнула:

— Но сердцу-то не прикажешь! Я же разобраться должна, кто и чего, — а он сразу в глаз. Льда вон покалечил, а тот вообще сбоку припёка.

— Такова наша женская доля, милая, — качая головой, сообщила знахарка.

— Но ваше зелье поможет? — спросила я с надеждой. — Отворотит, ежели что?

— Какой разговор, — уверенно ответила знахарка. — Как отрежет!

— Дорогое, наверное… — замялась я.

— Сговоримся, — величественно скрестив руки на груди, сказала бабуля.

* * *

Ну Ветер, ну Сквозняк, ну гад! — думала я, спеша домой. — Ну, если всё это правда, если бабка не соврала!

Минуя вход в жилую часть представительства, я рванула дверь «Лавки Южных Товаров». Звякнул голосистый колокольчик.

Профессор, стоя спиной к двери, запирал многочисленные ящички с пряностями, расставленные на полках у задней стены лавочки.

— Извините, драгоценнейшая, — сказал он, не оборачиваясь на звон колокольчика. — Но мы уже, увы, закрываемся. Если вы скажете, что хотели приобрести, я завтра же отправлю вам заказ на дом в качестве извинения за то, что вы напрасно утруждали свои очаровательные ножки, спеша сюда.

— Хочу большое зеркало! — охотно назвала свой заказ я.

— Душа моя? — обернулся Профессор. — Очень хорошо.

— Профессор, я…

— Запри дверь, — перебил, даже не слушая меня, Профессор. — Я только что узнал, кто поджигатель. Это тот офицер из Службы Надзора за Порядком, который де…

— Который Ветер, он же Сквозняк, — закончила я за него.

— Откуда? — лишь приподнял бровь Профессор.

Ни там восхититься моей проницательностью, ни удивиться совпадению, на худой конец.

— Из бани, — коротко и обиженно сказала я.

— Восхищён и удивлён, — отозвался догадливый Профессор, что ни говори, а дока по части дамского угождения. — А мне, душа моя, наконец-то удалось разговорить госпожу прокуроршу, которая и сообщила недостающие сведения. Представляешь, каких трудов мне это стоило? Теперь надо бы поспешить.

— А что будем делать? — я постаралась как можно быстрее наложить многочисленные засовы и запоры на дверь лавочки.

— Града нет, бежим к Рассвету. Я боюсь, как бы весть о том, что мы всё знаем, не дошла до поджигателя. Язык госпожи прокурорши — оружие обоюдоострое. Идём.

Мы вышли из лавочки через внутреннюю дверь.

Профессор и её закрыл наитщательнейшим образом на тридцать семь замков, видно, полагая, что погоня за поджигателем это одно, а безопасность пряностей — совсем другое.

И лишь повернув ключ в последнем замке, он пустился тяжеловатой трусцой по коридорам. Я за ним.

С Рассветом мы столкнулись на лестнице: он бежал вниз.

— Это Ветер! — закричал он нам, размахивая исписанными листами так, что чуть не потушил лампы. — Вычислили мы его со Льдом только что, сию секунду!

— И я! И Профессор тоже! И раньше вас! — крикнула я из-за спины начальства, чтобы Рассвет не очень-то задавался.

— Ну и что делать будем? — только и спросил Рассвет, потрясённый новостью, что он не один такой умный.

— Похитим… — безмятежно сказал Профессор, присаживаясь на ступеньку, чтобы передохнуть от вредной в его возрасте беготни.

— Ка-ак? — ужаснулась я. — Это же… это же… А нас потом… Суд, туда-сюда… А?

— Пойдёмте на кухню, что мы на лестнице застряли? — предложил Рассвет. — Есть хочется, проголодался я от этих вычислений. Град в таможне, я схожу, кучера за ним пошлю, а вы чайник поставьте.

«Он проголодался!» — подумала я возмущённо. — «А я, значит, по Отстойнику носилась, как лошадь без уздечки, — и сыта?»

— Да-да, горячий чай — именно то, что нам необходимо, — согласился Профессор, тяжело поднимаясь со ступеньки. — Пойдем, душа моя.

На кухню мы уже не бежали.

— Видишь ли, душа моя, — говорил мне Профессор мягким голосом, словно уговаривая купить ваниль вместо кардамона, — для нас похищение — единственно разумная вещь.

Я пожала в ответ плечами, подумав, что мне, в общем-то, всё едино. Весёленькая практика получилась, куда интереснее, чем у тех, кто в Ракушке остался.

— Ветра нужно срочно изымать из Отстойника, — продолжал приводить доводы в пользу похищения Профессор, — пока он ещё чего-нибудь не натворил. Законным путём мы этого никогда не сделаем, — нет доказательств достаточно убедительных для суда. Чтобы офицер Службы Надзора баловался поджогами? Никто не поверит. Да и что может сделать суд?

— С племянником господина прокурора, — подхватил кто-то позади нас.

От неожиданности я вздрогнула, Профессор нет.

Мы обернулись.

За нами ковылял Лёд, не удержавшийся в кровати.

— Ты чего встал?! — крикнула я. — С ума сошёл? Сейчас же ложись!

— Ага, три раза, — оскалился Лёд. — Посижу с вами на кухне, потом лягу.

— Совсем загнуться хочешь? Просквозит сейчас тебя в холодных коридорах, схватишь воспаление, — забыла я и про поджигателя, и про похищение.

— Лучше подохнуть, чем жизнь тюфяка вести! — огрызнулся Лёд. — Это моя жизнь, хочу лежу — хочу воспаление подхватываю!

— Хорошо, — властью главы представительства решил наш спор Профессор. — Выпьешь чаю, потом — наверх. Это приказ.

— Эх, был бы он не племянник прокурора… — скривился Лёд, с облегчением воспринявший разрешение выпить чаю вместе с нами. — Я бы народ со скважин привлёк. Но с таким никто связываться не будет.

* * *

Добравшись до кухни, я первым делом кинулась разжигать очаг, чтобы Лёд сидел у огня.

В очаге же решила и чайник согреть, не возится с растопкой плиты. А чтобы Лёд из тёплого места не сбежал, велела ему ломтики грудинки поджарить. Этой роскошью мы разжились благодаря кучеру, — его жена гостинец передала.

Профессор стоял у окна, смотрел, подняв голову вверх, на узкую полоску неба, которая только и была видна из нашего кухонного полуподвала, и что-то соображал.

— Ну похитим мы его, дальше что? — пробурчала я, нарезая хлеб.

— Много чего можно сделать, — жизнелюбиво отозвался Профессор.

— В колодец его скинуть! — прорычал Лёд от очага.

— Слишком эмоционально, мальчик мой! — укоризненно сказал, поворачиваясь к нему, Профессор. — Во-первых, его хватятся и хватятся очень быстро. Во-вторых, только-только колодец прочистили, зачем опять засорять?

— А как быстро его хватятся? — спросила я.

— На следующий же день.

— А его можно запереть в складе на пристани и отправить с кораблём в Ракушку при первой возможности, — предложила я.

— Ради чего? — удивился Профессор.

— Не знаю, — честно призналась я. — Сами же сказали: «надо изъять из Отстойника». А куда можно изъять отсюда? Не в Хвост же Коровы?

— Нет, ребятки, вы ещё не умеете суть проблемы ухватывать, — укорил нас Профессор, отходя от окна и усаживаясь за стол. — Надо делать дела с минимальными затратами, но с максимальным результатом.

— Ваш вариант? — сухо спросил Лёд, которому, видно, всё-таки очень хотелось скинуть Ветра в колодец.

— Мы его похищаем не позднее сегодняшней ночи, привозим в склады.

— Точно, — обрадовался Лёд. — Собаки его грохнут. Никто не придерётся.

— Там я почищу ему память, — спокойно продолжал Профессор. — Он забудет заклинание и вообще всё, что было с ним за эти две луны. И пусть себе живет дальше.

Чайник вскипел. Я выставила чашки на стол.

Вернулся Рассвет.

— Кучера отправил. Верхом. Постарается найти, — сообщил он.

— Найдет Града кучер или нет, всё равно через час выходим. Не то упустим как в прошлый раз, — решил Профессор. — Экипажем пользоваться нельзя, слишком приметен. Возьмем крытую повозку.

— А кучер?

— Домой отошлю.

— А брать Ветра Рассвет с Пушистой будут? — скептически спросил Лёд. — Он его бумажкой треснет, а она поварёшкой? Без меня и Града всё это — дело дохлое.

— Для начала я тебя поварёшкой тресну, — пригрозила я. — Для тренировки.

Рассвет тоже обиделся и холодно сказал:

— И к твоему сведению, лучший способ оглушить человека, чтобы он отключился, а следов не осталось — это ударить его стопой бумаг, тех же документов к примеру.

— Они справятся, — без тени улыбки сказал Профессор. — Не волнуйся. Всё, давайте поедим и пойдём средство передвижения готовить. Успеет Град или нет, ждать не будем.

— Он успеет, — сказал Град, появляясь из-за двери. — Что за общее собрание?

— Поджигателя нашли, — объяснил Рассвет. — Угадай кто?

— Сдаюсь, — сразу же заявил Град, даже не пытаясь угадать.

— Это наш друг Ветер, Служба Надзора за Порядком, — разочарованно объяснил Рассвет.

— Ага! — довольно воскликнул Град, обращаясь ко мне. — Не я ли говорил тебе, душенька, что он тобой попользуется и бросит?

— Это кто кем попользуется? — завопила я. — Да если хочешь знать, это я его первая определила! В бане!

— Определила в бане или опередила в бане? — не понял Лёд.

— Главное, что в бане, — подмигнул Град.

— Лирику в сторону, — решительно сказал Профессор. — Изымаем поджигателя из обращения сегодня же. Что думаешь?

Град почесал в затылке.

— Дело муторное, но не очень сложное. Проще всего, конечно, по пути со службы его выловить. Дежурят там они в дневную смену до Часа Горностая, сейчас три четверти Часа Ибиса. Успеем. А куда везём?

— В склады.

А я во время их разговора вдруг подумала, что это мы с Рассветом воспринимаем всё, как захватывающую, жутковатую новинку. Град, да и Лёд, похоже, и не в таких делах участвовали. Хотя, почему похоже? Если уж Град не умеет стрелять не на поражение, то о чём вообще тут думать?

— А может я с вами? — почти жалобно спросил Лёд. — Каждый человек пригодится.

— Твое место — в постели! — услышал он чуть ли не хоровой ответ.

— Пора, — поднялся Профессор.

До Часа Горностая было еще больше четырех часов.

Глава восемнадцатая ОКОНЧАТЕЛЬНЫЙ ПЛАН

Окончательный план Профессора был прост до безобразия: дождаться, когда Ветер выйдет из здания Службы Надзора за Порядком, оглушить его, загрузить и увезти. В крытой повозке, в которой обычно перевозили в Огрызок товары с пристани.

Град убедил Профессора, что торопиться не надо и лучше подъехать к Службе Надзора за Порядком где-то к Часу Дракона, в сумерках.

Как ни странно, но Служба Надзора за Порядком сидела не в замке на горе, а в самом городке, в отдельном здании на тихой улочке неподалеку от рынка.

Так было, наверное, потому, что Гору занимала местная власть, а Служба Надзора за Порядком была властью столичной и смешиваться с местной не желала.

Вечер был чудный, сиреневый.

Остановив повозку в одном из проулков, мы с Градом, не спеша, пошли по улочке, чтобы оценить обстановку и посмотреть на месте, не вмешаются ли в план Профессора какие-нибудь непредвиденные обстоятельства.

Обстоятельства, как водится, не замедлили вмешаться.

Видимо, день Жёлтой деревянной Собаки, девять красных мэнгэ, благоволил не ко всем.

Неподалеку от здания Службы, Град задергал носом и озабоченно сказал:

— Или мне кажется, или дымком откуда-то тянет. Свихнусь я с этим пожарами.

Но когда мы подошли, увидели, что не казалось. Горело не что-нибудь, не какая-то там лавочка или склад — полыхало в здании Службы Надзора за Порядком.

Огонь был не магическим: его успешно тушили. Но своё дело он сделал: мы опоздали.

К счастью или к несчастью, но до обаятельного любителя обысков добрались раньше нас и расплатились с ним его же монетой.

Ветер сгорел живым в своем кабинете.

* * *

— Н-да… — озадаченно сказал Профессор, когда мы вернулись. — Как к этому не относиться, но получается, что проблем у нас стало меньше. Отступаем.

Мы вернулись к повозке.

Я не то чтобы была уверена, — просто хвост готова была дать на отсечение, что это Ряхина работа.

«Но что ты об этом узнаешь — всенепременно», — сразу вспомнились мне его слова.

— Раз уж похищение не состоялось, — сказала я кисло. — Давайте находить утешение в том, чтобы рассказывать друг другу подробно и обстоятельно, как мы все догадались, что поджигатель Ветер. И заодно хотелось бы выяснить, как он, всё-таки, спёр наше заклинание.

— Мы утешимся дома, — пообещал мне Град. — Потому что делать это без Льда нечестно.

Лёд тоже так считал.

Когда мы добрались до представительства и вошли к нему, он лежал на кровати, яростно дергал тапок на веревочке к восхищению Копчёного и отводил душу, затейливо ругаясь.

— Чего рано припёрлись? — нелюбезно встретил он нас. — Опять упустили? Так и знал, что без меня всё провалите!

— Не злись, операция не состоялась. Кто-то раньше нас навестил поджигателя. Сгорел он, — коротко рассказал итоги нашей поездки Рассвет.

— Да ну? — не поверил Лёд.

— Вот тебе и ну, — подтвердил Град. — Кто-то умудрился офицера Службы Надзора за Порядком и родственника самых уважаемых людей Отстойника привязать к креслу в его же, офицера, кабинете, обложить документами и поджечь. Кто-то менее щепетильный, чем Профессор.

— И не надо в мою сторону смотреть, — обозлилась я. — Ничегошеньки я не знаю!

Это Профессор меня изучал, словно в первый раз видел.

— Страшный у тебя друг, — сказал он мягко.

— По сравнению с вами — нет! — рявкнула я, обидевшись за Ряху. — И по сравнению с Ветром.

— Почему? — без тени гнева спросил Профессор.

— Потому что Ряха живёт в простом мире, — загорячилась я. — Он отвечает тем же, вот и всё. Сказал, что найдет поджигателя, — и нашёл. И остановил. У него свои понятия о справедливости, но они есть. А у Ветра не было.

— А у меня? — слегка улыбнулся Профессор.

— А вы — как наш Огрызок. Сверху полочки с ванилью, а внизу подвалы, подвалы, подвалы, — сбилась я, не зная, как объяснить словами то, что и так без слов ясно.

— Хорошо, я понял, что ты хотела сказать, — заключил Профессор. — И понял, наконец, на чём основана ваша странная со стороны дружба с этим легионером.

— В морально-нравственном аспекте вы разобрались, — вклинился в наш диалог Град, забравший, пока мы спорили, тапок у Льда и теперь с упоением приманивающий им котёнка. — Мне вот интересно, как он это сделал? Вошёл посреди бела дня в Службу Надзора, всё провернул и живой вышел?

— Ну, во-первых, ещё никем не доказано и, надеюсь, не будет доказано, что именно Ряха это совершил, — холодно сказала я. — А во-вторых, вполне возможно, что и вошёл, и вышел — всё, как ты сказал. Мне другое интересно: как Ветер заклинание узнал?

— Ты сейчас своего легионера до небес вознесла, — фыркнул Рассвет. — Давай я теперь хвалу офицеру воздам. Ну, то, что он был не дурак, мы все знаем. Но он был не просто умный, но еще и молниеносно сообразительный.

— Это как? — удивился Град.

— А вот так, — отмахнулся Рассвет. — Соображал быстро. Похоже, когда родственники владельца лавочки подали иск, он одним из первых догадался, что посыльный отнёс в представительство бельё, а принёс заклинание.

— И как же он догадался?

— Заклинание такие пожары устраивает, что не догадаться — сложно. А только у него возник малейший интерес к делу, посмотреть иск к представительству он мог легко, через того же прокурора. И понял, что первый магический пожар был именно в представительстве.

— Всё равно непонятно, — пробурчала я. — Посыльный сгорел вместе с заклинанием, а мы молчали.

— Посыльный сгорел, — согласился Рассвет. — И мы молчали. Но помнишь тот обыск, когда тебя дома не было?

— Как я могу помнить обыск, когда меня не было?!

— Когда соль искали, — подал голос с кровати Лёд.

— Я еще тогда обратил внимание, что Ветер в наших бумагах роется как-то уж очень активно. «Вот служака», — помню, тогда подумал. А он, видно, искал формулу заклинания и нашёл. Он примерно представлял, как Умные регистрируют заклинания. Я думаю, что он обнаружил в корзине для бумаг старый счет, на котором наш уважаемый глава набросал черновик…

Уважаемый глава представительства, с нескрываемой завистью глядящий, как Град играет с котёнком, почесал лысину и сказал:

— Вполне вероятно. Тогда было не до заклинания, такая кутерьма заварилась с солью и всем остальным. А потом уж я и не проверил, что у меня из мусора пропало. Моя вина.

— Ну вот, Ветер получил заклинание. Придумал, как можно наиболее выгодно его использовать и принялся повышать своё благосостояние.

— Стоп. А Ряху он зачем сжёг? Сарай азартный? — удивилась я.

— Об этом знает только Ветер, но он, увы, уже не скажет, — подал голос Профессор. — Я думаю, что с сарая всё и началось. Он же не зверь, этот мальчик. Он к родственникам своим хорошо относится, как все мы. Вот он решил мужу тетушки помочь, заодно и заклинание в деле посмотреть. Интересно же. Магия — игрушка затягивающая. Ему понравилось.

— Ага. Кого ни ткни — все сплошь хорошие, исключительно душевные люди. Заботливые родственники и галантные кавалеры. А такие дела творят, что волосы на голове дыбом, — пробурчала я.

— Так оно и есть, душа моя, — подтвердил Профессор. — Все мы чуть-чуть злодеи, чуть-чуть праведники, каждый ведь хорош для себя, добр для своих близких.

— Кажется, мы упустили ещё одну статью доходов, — пробормотал себе под нос Лёд. — Будем посылать нашего главу в Храм проповеди читать.

Профессор это услышал.

— Кстати, драгоценнейший мой Лёд, собаки никакого вреда бы Ветру не сделали, даже если бы мы его и привезли к складам. Они его знали, — иначе он бы не ушёл от нас в ту ночь. Забыл, как сам ты удивлялся?

— Забыл, — признался Лёд. — Каюсь. Всего не упомнишь. Но у меня странное чувство досады: вроде бы радоваться надо, что дело за нас сделали, ан нет. Почему так, не пойму?

— Это потому что ты кровожадный, — объяснила я ему.

— Это потому что спину и плечи дерёт, — объяснил он мне. — Спалённая шкурка, знаешь ли, мести просит.

— Ряха за себя и за тебя отомстил, — упрямо сказала я. — И очень страшно. А ведь на носу турнир этот дурацкий, ради прелестей владелицы кабачка. Как он на нём появится теперь?

— Как ни в чём ни бывало, я думаю, — отозвался Профессор. — Ему по-другому и нельзя. Поторопился твой легионер, мой вариант был чище и тише. Поджигателей утихомиривать — не мускулы качать. Этот пожар нам всем еще аукнется. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — пожелали мы вразнобой и Профессор пошёл к себе.

— Откуда он про мускулы знает? — спросила я удивлённо.

Рассвет переглянулся с Градом. Потом с лежащим Льдом. Потом Град со Льдом. Вид у них был такой, как будто они с трудом сдерживают смех.

— Да ладно, так и быть — уступаю тебе это удовольствие… — сказал после недолгой паузы Лёд Рассвету, фыркнув, при этом в подушку, как конь. — Покажи ей сам.

— Пойдем, радость моя, — галантно предложил мне руку Рассвет.

— Куда? — насторожилась я.

— Недалеко. Иначе ты не оценишь всей изобретательности нашего главы.

— Я еще вернусь! — грозно пообещала я хихикающим Граду и Льду.

Мы вышли.

Рассвет провёл меня коридорами и переходами через весь Огрызок и вывел на верхушку одной из башен.

— Ты думаешь, почему так безропотно Профессор тебя к твоему Ряхе отпускал? — спросил Рассвет, помогая мне выбраться на смотровую площадку. — Вот, гляди.

Там, укрепленная на прочной треноге, стояла мощная подзорная труба, нацеленная своим дулом за реку.

— Все ваши тренировки были как на ладони, — прыснул в рукав Рассвет.

— Гады!! — прошипела я.

— Ага, — посерьёзнел Рассвет. — Ты каждый день, как только минутка выдастся, сбегаешь к типу, у которого хвост под корень отсечён, которого нормальные люди седьмой дорогой обходят…

— Не нормальные люди, а дураки, — уточнила я.

— Профессор очень боялся, что он тебя… того… — замялся Рассвет. — Ну, сделает что-нибудь… нехорошее. Всё-таки, он взрослый человек, легионер отпетый, а ты еще…

— …маленькая, мозгов нет, хвост трубой, — раздраженно закончила я. — И что, теперь не боится?

— Теперь нет, — снова хихикнул Рассвет. — Когда он увидел ваши приседания, то сказал, что вот теперь он за тебя не волнуется ни на зернышко.

— Да-а-а? Интересно, с чего бы это? — обиженно протянула я.

— Профессор сказал, что Ряха видит в тебе кого угодно, но только не женщину, это он, Профессор, как человек, жизнь которого украшали самые очаровательные прелестницы, говорит. А потом он ещё несколько раз посмотрел, пошёл и поставил на Ряхину победу крупную, разумеется, по меркам Профессора, сумму.

— А почему тогда Профессора не волнует Янтарный? — возмущенно спросила я. — Который, в отличие от Ряхи, делает «того»? И регулярно?

— Профессор сказал, что в случае осложнений Янтарного мы на тебе женим, никуда он, голубчик, не денется. Поэтому Янтарному можно. Он же с хвостом. А Ряха — человек неуправляемый, без хвоста, — почти серьезно объяснил позицию представительства Рассвет.

— А шиш вам всем! Так и передай всем остальным! — гордо заявила я и, оставив Рассвета на смотровой площадке, пошла спать.

* * *

Ночью мне всё снились пожары. Во сне я видела, как корчится в огне Ветер, видела зарево над азартным сараем, испачканного в саже, страшного, как разъяренный Медбрат, Ряху. Слышала треск горящих башен для сушки рыбы.

Под конец мне приснилось, что горит весь Отстойник, пламя кольцом охватило наш Огрызок, а я стою на верхушке той башни, где голубятня, и выпускаю голубей в затянутое дымом небо, чтобы они не сгорели вместе с нами. И с ужасом думаю, что Копчёный летать так и не научился, поэтому спастись вместе с голубями не сможет.

Проснулась в холодном поту и долго лежала без сна, слушая, как вдалеке воют собаки. И думала, что Ветер — отъявленная сволочь, но жалко его, такой страшной смерти никому не пожелаешь.

И непонятно при этом, почему мне не так жалко парней, что погибли около складов, брошенные Ветром под стрелы Града? Только потому, что я их не знала? Но они же тоже были живые… И Ряха прав. Он остановил поджигателя. И всё равно от этого плохо… Все так перемешано, в такой узел завязано, что никак не разобраться, не разложить по полочкам: это хорошо, а это плохо, этот злой, а этот добрый, этот наш, а этот не наш.

И нет ни правых, ни виноватых, все правы и все виноваты, всё так, как сказал Профессор.

С трудом уснула.

А когда утром спешила к Ряхе за реку, на мосту остановилась и специально погрозила кулаком в сторону представительства — на случай, если кто-то подсматривает в подзорную трубу.

Шла по тропинке и думала, как же я задам Ряхе мучающие меня вопросы.

Ряха опередил.

— Не боишься меня после вчерашнего? — спросил он первый, только увидев, как я выхожу на полянку, огибая пышный куст шиповника.

Он сидел на поваленном стволе сосны.

— Не знаю, — задумчиво сказала я. — Наверное, нет, раз пришла.

— Я тебе так скажу, Двадцать Вторая, — посмотрел на меня исподлобья Ряха. — Есть вещи, которые выглядят ужасными, но которые надо делать, потому что если попуститься, будет в сто раз хуже.

— Я знаю, Ряха, — покивала головой я. — Всё-то я знаю, да только паршиво как-то… Как ты выйдешь завтра на бой?

— А что, в первый раз что ли? — усмехнулся Ряха. — Бой своим чередом, пожар — своим. Не смешивай.

— Я так не умею, — вздохнула я. — У меня всё в одну кучу.

Я присела рядом с Ряхой на ствол, и мы оба уставились на куст шиповника. На шиповнике уже распустились цветы, большие, нежно-розовые, они, словно бабочки, сидели на усеянных колючками ветках.

— Письмо написал, — сказал Ряха, глядя на куст так, словно он шиповника никогда в жизни не видел. — Передай, ага?

Он вынул из-за пояса скатанный трубочкой и плотно обмотанный кожаным шнурком лист бумаги.

— Ага, — кивнула я, принимая лист.

И мы снова застыли, разглядывая куст. На цветы садились толстые шмели. Такие же мохнатые, как и его колючие ветки. Только у шмелей колючки не кололись.

— Двадцать Вторая, — сказал Ряха, не отрывая взгляд от цветов.

— Что? — спросила я.

— Двадцать Вторая, сделай меня королём.

Я вздрогнула и, с усилием оторвав взгляд от шиповника, перевела его на Ряху.

Ряха был серьёзен и даже печален.

— Рях, ты чего? — забормотала я растерянно. — С ума сошёл?

— Нет, я в уме, — мотнул головой Ряха, продолжая неотрывно смотреть на шиповник. — Сделай, а? Я знаю, ты можешь…

— Зачем тебе это, Ряха? — ошарашенно пробормотала я. — Ты и так тут почти король, кого хочешь — любишь, кого хочешь — караешь. Ты же сам можешь им стать, без меня?

— Да, — скромно подтвердил Ряха. — Я могу. Я знаю. Но мне надо, чтобы кто-то мне сказал: «Ряха, будь королем». Тогда я буду шевелиться. А так лень. Самому-то мне особо не надо, мороки больно много. Но, может, тогда она согласится…

Вот тут я оживилась, стряхнула оцепенение, навеянное не то солнечным весенним днем, не то разрядкой после вчерашних событий, и подумала, что, похоже, эта самая «она» мне прекрасно известна и с ней мы прожили бок о бок большую часть моей жизни.

— Ряха, ну зачем она тебе? — принялась я охаивать собственную сестру. — Она же вредная, знаешь, какая противная!

— Много ты понимаешь! — прогудел Ряха. И добавил мечтательно, — та-а-акая душевная женщина…

Если учесть, что эту душевную женщину он видел от силы три раза вблизи, а общался с ней и того меньше, то было даже интересно, из чего он сделал столь серьёзные выводы.

— Ряха, она посуду мыть — терпеть не может! Всегда меня заставляет, — продолжала стращать я.

— Велика беда! Сам помою, — не испугался даже такого ужаса Ряха.

Глаза у него заблестели, видимо этот разговор ему очень нравился.

— Ряха, она тебя образованностью изведет. Будет придираться, что ты, к примеру, комментарии к поэзии Седого Горностая не читал.

Ряхе было море по колено.

— Ну так прочитаю и дело с концом.

Он помолчал, а потом спросил:

— Толстая?

— Кто?!

— Да книжка эта? Сильно толстая?

— Ну да… Солидная такая…

— Ничего, осилю, — принял твердое мужское решение Ряха.

— Ряха, ну на какую ты себя жизнь обрекаешь? — воскликнула я. — Посмотри, сейчас ты со всех сторон распрекрасный, сильный и женщинами любимый, и всё у тебя хорошо, полный порядок. Но неужели ты думаешь, Светлая кого-нибудь рядом потерпит? Будешь ты посуду мыть, книги скучные читать, станешь тонким и хлипким, перепилит она тебе шею своими требованиями, опомнись!

Ряха довольно хохотнул, наклонил коротко стриженую голову и ткнул пальцем в шею:

— Эту?

— Эту! — подтвердила я, тоже хихикая, потому что, глядя сейчас на Ряху, любой бы понял, что даже дюжина самых зловредных баб не смогла бы превратить его в слабого и хилого, и шея его осталась бы в целости и сохранности, ещё бы, она в некоторых местах была шире головы.

— Ну как, берёшься? — посерьезнел Ряха.

— Нет, я не могу так сразу ответить! — отказалась я. — Мне подумать надо.

— Подумай, — разрешил Ряха. — Не очень долго.

И тут я вспомнила разговор с Рассветом около подзорной трубы.

— Ряха, вот ты у нас такой любвеобильный, да?

Ряха приподнял бровь.

— И женщина с самой лучшей попой — твоя, и женщина с самой лучшей грудью — твоя, и к сестре клинья подбиваешь. А вот почему ты ко мне ни разу не приставал? В представительстве интересуются…

Ряху словно пружиной со ствола подбросило. Он побагровел, воткнул свой указательный палец себе же в висок и выразительно провернул. Проделай он это с моим виском, — вкрутил бы палец в голову на всю длину.

— И ты того, и твои в твоем Огрызке того! — прорычал он. — На голову подвинутые! Солдат ребёнка не обидит, такое им в голову не приходило?

Он развернулся и, ломая кусты, гневно понесся прочь с полянки.

Сделав с десяток шагов, остановился и прокричал:

— Приставать к тебе, разбежалась! Да ты на себя посмотри, кожа да кости, к чему тут приставать?!

— Ряха, я тебя тоже люблю! — проорала в ответ я, улыбаясь до ушей. — Во сколько завтра на рынке быть?

— В Час Росомахи! — отозвался Ряха и исчез.

А я еще посидела на вывороченной сосне, глядя на шиповник и улыбаясь.

Из Ряхиных слов можно было сделать два вывода.

Во-первых, я похудела, ура!

Во-вторых, похоже, он не на шутку вознамерился сделаться моим родственником, вот беда… Упрямый же, как древесный корень.

Я подумала, что если бы в этом дурацком мире всё было по уму, то на месте Ножа и Ряхи я бы села за стол переговоров и урегулировала этот вопрос так: раз им моя сестра обоим нужна, передавали бы ее друг другу на время. Три луны у Ножа — три луны у Ряхи — и снова три луны у Ножа. Не жизнь, а песня. Ведь почему люди ссорятся? Потому что привыкают друг к другу, а за три луны не привыкнешь. Да только кто ж в этом мире по уму-то делает? Дракой дело кончится и всё. Нож — он только с виду улыбчивый. Да и у сестры характер не такой, чтобы позволить себя передавать, словно кубок. Как бы она обоим претендентам на её сердце не поддала сгоряча. Мало у нас бед, вот, пожалуйста, ещё один узел.

* * *

Но желание Ряхи стать королём было не последним сюрпризом дня.

Во время ужина Град вдруг поднялся, официально прокашлялся, постучал по бокалу и сказал:

— Минуточку внимания, уважаемые соотечественники.

Мы послушно перестали жевать. Все, кроме Копчёного, который себя, видимо, нашим соотечественником не считал и продолжал трескать рыбину за обе щёки.

— Душенька, — обратился ко мне Град. — От имени представительства я хочу сказать, что мы решили сделать тебе подарок и подарить большое зеркало. Ты рада?

— Да я и так знаю, что уже похудела, — отмахнулась я. — Мне Ряха сказал.

— Да что это такое!!! — взорвался Град. — Всюду нас этот бесхвостый обставляет!

— То есть я хотела сказать, что тронута до слёз и не могу говорить от нахлынувших чувств, — поправилась я.

— Ага, — обрадовался Град. — Это лучше. Пока ты ужин готовила, мы тебе его в комнату поставили.

— Спасибо, — обрадовалась я. — А теперь я прошу минуточку внимания. Завтра у меня, то есть у Ряхи бой, как хотите, так и выкручивайтесь с обедом и прочими делами. И посуду сегодня сами помойте.

И побежала готовиться к завтрашнему дню: фонарь маскировать. Глядя, наконец, в большое зеркало.

И так, и этак прикидывала, никак его не спрячешь — к радости Ряхиной зазнобы. Ничем не замазывается, всё равно заметно.

Вспомнив про владелицу кабачка, я разозлилась, и сразу нашла решение: а надену-ка я шляпку с вуалью и все дела. Ещё и загадочней будет, пусть зазноба его поломает голову, к чему бы это.

Остаток вечера прорылась в сундуках в поисках чего-нибудь подходящего для вуали: сестра говорила, что в одном из сундуков лежит кусок мелкой сетки на лето, окна от мух затягивать — ну так лето ещё когда…

Нашла я эту тряпочку, на скорую руку покрасила позаимствованными у Рассвета чернилами и нацепила на шляпку. Примерила — самое то.

Но когда я вертелась перед зеркалом, осматривая себя в обновке, то вдруг подумала: если наше представительство в числе прочих служб пригласят на официальные похороны трагически погибшего офицера Службы Надзора за Порядком, подававшего такие блестящие надежды и сраженного негодяем на взлете своей карьеры, то эту шляпку опять можно надеть, очень к случаю. И настроение снова испортилось.

По сведениям, полученным Градом, в городке пожар Службы наделал много шума. Начальник Службы Надзора за Порядком, брызгая слюной, поклялся найти виновника в самом скором времени.

За пределами же службы отношение к поискам было прохладное: оказывается, не одни мы были такие умные. На улицах шептались, что Ветер погорел за дело. Задним числом много чего вспомнили, неизвестное даже нам. И всё это было не в пользу племянника прокурора.

А самое интересное было то, что никто в Службе Надзора за Порядком не мог вспомнить, кто приходил к Ветру в этот день. По всем ответам выходило, что никого. Чуть ли не сам он себя к креслу привязал, и бумаги вокруг рассыпал. И поджёг, отправив себя к Медбрату.

Я стянула с головы шляпку и аккуратно повесила её на гвоздик.

Хорошая получилась штучка. На все случаи жизни.

Глава девятнадцатая БОЙ

Бой должен был начаться в Час Орла, но уже в Час Росомахи около помоста на рынке было не протолкнуться.

Я еле пробилась в Ряхину палатку, стоявшую за веревочным ограждением с одной стороны помоста, в то время как палатка помощника мясника была с другой стороны.

В толпе вовсю заключали пари на результаты боя, принимали ставки. Народ подкреплялся в рыночных забегаловках.

Ряха неторопливо разминался в палатке. Когда я просочилась к нему вовнутрь, он тщательно стянул завязки полога, закупоривая её наглухо, чтобы до начала боя никто ничего не увидел.

— Ряха, тебе не страшно? — спросила я вместо приветствия, чтобы его подбодрить.

— Когда тебя в этой штуке увидел — страшно, — поддел пальцем мою прекрасную вуаль Ряха. — Что за мухозаслон?

— Сам ты это самое! — обиделась я, снимая шляпку. — Каждый себя украшает, как может. Ты плавки шьешь, я — вуали.

— Ты, главное, не врежься куда-нибудь, когда в этом украшении идешь, — посоветовал Ряха. — Второй фонарь посадишь.

— Ты бы о фонарях вообще помалкивал! Из-за твоей зазнобы пришлось прекрасную ткань на вуаль порезать. Так что лучше восхищайся тем, что получилось!

— А я и говорю — прекрасная защита от насекомых, — восхитился Ряха. — И дышать, опять же, можно. Ты мне по спине ещё раз настойкой пройдись. А потом надо маслом кожу смазать.

Я подкрасила его ореховой настойкой, стараясь, чтобы Ряха выглядел по-настоящему загоревшим. Потом намазала маслом.

Ряха стал похож на ожившую бронзовую статую.

— Теперь ты блестишь, как новенький! — сообщила я. — Что еще делать?

— Отвернуться, — велел Ряха. — Я переоденусь.

Пока он натягивал свои сногсшибательные плавки, я пыталась в щелочку рассмотреть, что делается на улице.

— Похоже, народу сегодня собралось, как никогда, — сообщила я. — Такой толпы я и не упомню.

— Ещё подойдут, — буркнул Ряха. — Всем охота поглядеть, как этот красавец меня свалит.

— Но он же тебя не свалит! — возмущенно возразила я.

— Об этом знаем мы с тобой и это наша тайна, — сказал Ряха.

— Нет, ещё Профессор знает, — сообщила я, — он на твою победу поставил.

— Правда? — удивился Ряха. — Приятно. Он толковый мужик, я его уважаю. Готово.

— Это точно, — согласилась я и повернулась к Ряхе.

Теперь Ряха, почему-то, еще больше походил на статую. Может быть потому, что лицо его окаменело.

— Спасибо за помощь, — сказал он. — Иди. Я перед боем один должен побыть. Подойди к мужику с повязкой — он тебя на хорошее место посадит.

— Угу, — кивнула я, надевая шляпку.

Выбралась из палатки, огляделась в поисках вышеназванного типа с повязкой и увидела всё наше представительство в полном составе, чинно сидящее в первом ряду (включая Копчёного на руках у Льда).

Профессор, завидев меня, призывно помахал рукой.

— Душа моя, мы здесь!

А вот Янтарного нигде не было видно… Похоже, сильно обиделся. И вторая зазноба Ряхи отсутствовала. Как ему удалось их развести, интересно знать? Ведь весь городок о бое судачит?

— Как вам удалось такие хорошие места занять? — полюбопытствовала я. — Тут же с утра народу — не протолкнуться?

— Ну так мы тоже кое-что умеем, — гордо ответил Град. — Не один твой легионер в Отстойнике уважением пользуется. Только мы головой берём, а не мускулами.

— Да-да-да-да-да-да-да… — ехидно согласилась я. — Исключительно головой. А кота зачем приволокли?

— Котик захотел посмотреть, — объяснил Лёд, вчера решительно объявивший себя здоровым. — Да, мой золотой?

Копчёный, сжатый руками Льда, на мир взирал весьма кисло.

— По-моему, он у тебя готов променять это горячащее кровь зрелище на маленькую миску рыбьих потрохов, — сказала я, усаживаясь между Льдом и Рассветом. — Как вам моя вуаль?

— М-м-м-м… — замялся Лёд. — Впечатлительно, я так бы сказал.

— Говори — сногсшибательно, — велел ему Рассвет. — Ты знаешь, сколько она на эту тряпку моих чернил извела? Самых дорогих причем.

— Я вообще не понимаю, за какие грехи меня Медбрат покарал! — возмутилась я. — Сижу в какой-то дыре на краю света, практику прохожу, драя жирные сковородки, общаюсь с людьми, ну совершенно не способными оценить красоту и изящество!

— Душенька, садись около меня, — ввернул с края скамьи Град. — Я способен оценить и красоту, и изящество, и эту тряпочку на твоей шляпе. Это они ничего не смыслят.

— Это не тряпочка, это вуаль, — твердо сказала я. — Скоро начнут?

— Четверть часа осталось, — сообщил Профессор.

Вокруг помоста уже волновалось людское море. Люди сидели на крышах зданий, окружающих рыночную площадь, на деревьях. Несколько мальчишек умудрились забраться на щит с указами и гороскопами.

Напротив нас, с другой стороны помоста, павой сидела владелица кабачка, из-за которой всё разгорелось. И с ненавистью смотрела на мою экстравагантную шляпку.

— Один человек твои труды точно оценил, — шепнул мне Лёд на ухо. — В народе шепчутся, что ваши с Ряхой приседания так напугали впечатлительную даму, что она захлопнула свое сердце перед помощником мясника и решила остаться верной исключительно Ряхе.

— А откуда народ с такой легкостью читает помыслы её сердца? — шепнула я в ответ. — Может быть всё это слухи, распускаемые теми, кто принимает ставки?

— Ну вот, я ей о любви, она опять о деньгах, — фыркнул Лёд.

Исступленно ждущая боя толпа заполнила даже главную дорогу городка, огибающую рыночную площадь.

Я увидела, как по ней, с трудом очищая себе путь, движутся запылённые всадники, явно направляясь к Горе. Вооруженные. Похоже, чужие.

— Это кто? — ткнула я локтем Льда.

— Медбрат его знает, — задумчиво сказал Лёд, глядя, как людской поток обтекает коней со всех сторон. — Не наши, вроде как… А чьи тогда, спрашивается? Очень интересно…

В этот момент на помост вышел помощник мясника.

Не-ет, плавки у Ряхи были однозначно шикарнее. Хотя в целом, смотрелся он хорошо. Под восторженный вой помощник мясника вальяжно прошёлся по краю помоста, приветствуя своих поклонников. Дамы задыхались от восторга.

— Ты теперь знаток всех этих дел, — заявил Рассвет. — Как, по-твоему, он в хорошей форме?

— В отличной, — сказала я. — Но Ряха его побьет. Хоть бы уже вышел.

И Ряха, прямо как по заказу, появился на помосте.

С глубоким пристрастием заявляю, — он был куда лучше.

Громадный, но лёгкий. Подобранный. Настороженный. Темный тон кожи сделал его рельефнее, суше.

Вальяжный помощник мясника рядом с ним выглядел каким-то раздутым, лишенным чёткости, большим, но рыхлым.

В Ряхе же не было ничего лишнего, как нет вычурных деталей в боевом, а не парадном оружии.

— Мало я поставил, — буркнул Профессор. — Тут и без боя всё ясно.

Ряха тоже прошёлся по помосту, давая возможность зрителям осмотреть себя со всех сторон.

— Хорошо идёт, — заметил Лёд. — Многообещающе.

— Без нашей настойки он бы так хорошо не выглядел, — гордо сказала я.

— Так это не загар? — удивился Рассвет.

— Конечно загар, — не моргнув глазом, сказала я. — Ореховый. Вопрос же как стоял: помощник мясника — красавец, вот слабое дамское сердце и не устояло, Ряха наглядно и показал, кто красавец, а кто так, колбаса варёная.

— И почему ты обо мне никогда таких приятных слов не говоришь? — ухмыльнулся Лёд. — Всё о нём, да о нём.

— Потому что ты приворотное зелье кучеру споил, — объяснила я. — Забыл? С него и спрашивай.

Зрители уже достаточно насмотрелись на соперников, пора было и за дело браться.

По третьему сигналу гонга бойцы должны были сойтись, и драться до тех пор, пока один не рухнет и запросит пощады.

Первый раз ударили колотушкой о звучный медный диск. Благостное настроение зрителей исчезло, все застыли, ожидая следующего сигнала. Бойцы разошлись в противоположные концы помоста. Замерли.

Второй гонг.

Стало тихо. Я оглянулась: замерло всё. Лишь по дороге, извивами взбирающейся на Гору к замку, двигались всадники. Они почти достигли ворот.

Третий гонг.

Вот лично я — ну ничего не поняла. Всё как-то быстро совершилось. Только что Ряха был на краю площадки. И вдруг он оказался на стороне соперника. Простым, но эффективным движением отправил его в долгий полёт с помоста.

Это было что угодно, только не бой: до боя Ряха просто не снизошёл.

Помощник мясника упал в толпу. Помятые, но обрадовавшиеся зрители дружными усилиями взгромоздили его обратно.

Но ненадолго.

Ряха опять вроде бы ничего не делал: так бить и я могу, — но только снова помощника мясника снесло с помоста. Похоже, выводы он сделал верные, поэтому попыткам зрителей вновь поставить его под Ряхин кулак помощник мясника резко воспротивился и к разочарованию окружающих признал свое поражение, так и не поднимаясь на помост.

Ряха и бровью не шевельнул — весь вид его показывал, что он и не дрался ещё, так, место расчищал.

В сторону своей ветреной зазнобы хитрый Ряха даже не смотрел.

Он стоял на помосте гордый, одинокий, победительный и печальный…

И практически всем дамам, находящимся на площади, было жалко его до слёз, так и хотелось отогреть сердце несчастного воина, замороженное коварной владелицей кабачка. Я даже вуаль откинула, чтобы оценить это зрелище во всей красе.

Совершая круг почёта по помосту и оказавшись неподалеку от нашей скамьи, Ряха подмигнул мне, на мгновение вырываясь из тщательно созданного образа.

Но развлечения на этом не закончились.

Не успел распорядитель официально объявить о Ряхиной победе, откуда ни возьмись появился начальник Службы Надзора за Порядком, в сопровождении целого отряда своих подчинённых, которые материализовались со всех сторон помоста. Чтобы Ряху арестовать.

— Душенька, подержи котика, — сунул мне Копчёного Лёд и исчез.

Испарился и Град.

Ряха, не испытывая никакого почтения к Службе Надзора за Порядком, не стал ждать, пока его возьмут, и тигриным прыжком покинул место боя. Толпа на рыночной площади стала напоминать бушующее море. Ряха скрылся в нём с головой.

Я вскочила на скамью и вертела головой во все стороны, пытаясь высмотреть, что же там делается, схватили или обошлось.

Потеряв голову от беспокойства, так сжимала Копчёного, что он, наконец, не выдержал и взревел дурным голосом.

На скамье стояла не я одна, — практически никто не остался сидеть, все старались встать повыше, чтобы лучше было видно.

— Не бойся, — сказал Рассвет, стоящий рядом. — Нам в который раз повезло, что начальник Службы Надзора за Порядком — дурак, хоть и деятельный. Кто же так захватывает? Позёр!

Меня его слова не особенно подбодрили, я растерянно оглянулась — и увидела, что Профессор один из немногих сидит, где сидел, спокойно и даже задумчиво постукивает себя ладонью по колену.

В этот миг, перекрывая гомон взволнованной толпы, над площадью разнесся разбойничий посвист, поднявший в воздух всех окрестных птиц, и так растревоженных всей этой суматохой.

— Нам пора домой, — поднялся Профессор. — Душа моя, опусти вуаль, — нос на солнце обгорит.

* * *

Мы выскользнули из толпы, как кусочки мыла из тазика, переполненного мыльной пеной.

Шли в представительство молча: Профессор весь ушёл в себя, и мы с Рассветом понимали, что в такое время спрашивать его бесполезно и вообще лучше помолчать, давая возможность впечатлениям немного улечься в голове.

Копчёный (которого мы явно перекармливали во время обедов и ужинов) все руки мне оттянул, пока я не догадалась отдать его Рассвету.

В голове был полный сумбур: где Град, где Лёд, куда скрылся Ряха, он ведь сейчас в одних плавках, какой кошмар… Если его попытались взять после боя, значит ли это, что в гарнизоне его тоже ждут? И значит ли это, что начальник Службы Надзора поставил на Ряхину победу? Или он, наоборот, поставил на победу мясника, поэтому разнервничался и не стал ждать, пока Ряха хоть штаны наденет?

Что же теперь Ряхе делать? Куда можно сбежать из Отстойника? Две дороги через два проходимых перевала перекрыты заставами именно там, где иначе не пройти. В гавани все суда на приколе: штормит.

Может быть, наши его в представительство приведут? Его можно спрятать в подвалах точно так же, как укрыли мы от обысков зерно… Но разрешит ли Профессор, он отвечает за всё представительство, за его работу здесь, за соль, без которой Ракушке, нашей Ракушке, будет ой как тяжело. Что ему беды какого-то чужого легионера?

От всех этих мыслей у меня виски заломило.

Городок как вымер, видно, все были на площади. Солнце пекло макушку, пыль на дороге поднималась столбом от каждого шага. В наш закуток мостовые не вели, — ведь официально представительство не имело к контрабандным караванам никакого отношения…

Смертельно хотелось быстрее попасть в Огрызок, он маячил впереди своими побитыми башнями и залатанными стенами, как островок прохлады и покоя.

Реял флаг Ракушки над представительством.

«А ведь мы — изгнанники…» — подумала я отчего-то, глядя на флаг.

— Надо было экипаж взять, — выдохнул Рассвет, которому тоже до смерти надоело идти в пыли под палящим солнцем.

Его слова вернули Профессора в наш мир:

— Уже немного, дети мои, — сообщил он бодро. — Смотрите на это всё не так мрачно. Просто кончилась весна, и настало лето.

* * *

Полдень перешёл в послеобеденное время, а потом и вовсе скатился в вечер.

Стало прохладно.

Меня внутри колотило всю мелкой дрожью, никак не могла успокоиться. Просто сидеть — сил не было, бегала по Огрызку и выглядывала на дорогу из разных окон. Чтобы не путаться в юбке, надела легионерский костюм, так и носилась в нём по представительству. Копчёный решил, что это новая игра и скакал за мной, вздыбив хвост.

Профессор поднялся в свой кабинет, который он посещал крайне редко, и раскладывал там на столе какие-то бумаги. Рассвет сидел на подоконнике в приёмной, полускрытый красной шторой, и читал, время от времени поглядывая в окно.

В приёмную представительства выходили две двери, — одна вела в кабинет главы представительства, другая — в кабинет его заместителя. Профессор время от времени выглядывал из своей двери, но Рассвет отрицательно качал головой и он снова исчезал в кабинете.

В Час Дракона появились Лёд и Град.

Мы с Рассветом увидели их одновременно и кинулись к выходу, чуть не столкнувшись на лестнице лбами.

— Что? — выпалила я, открывая дверь.

— Душа моя, не суетись, — попросил Град. — Лучше попить принеси, пожалуйста, в горле дерет — ну и денёк сегодня жаркий, просто лето.

— Что?!

— Да всё нормально. Было бы из-за чего шум поднимать.

Немного успокоившись, я пошла за водой. Если Град сказал «нормально», значит Ряха пока на свободе.

Троицу я нашла на первом этаже в столовом зале. Град и Лёд опустошили кувшин за несколько мгновений.

— Ряха по-прежнему в одних плавках живёт? — спросила я.

— Нет, — улыбнулся Лёд. — Одет уже. Не бойся, с ним всё в порядке. Что-что, но убегает он профессионально, как и дерётся.

— В городе после сегодняшних событий неспокойно, — задумчиво сказал Град. — Надо запереть все двери покрепче, на всякий случай. Пойду проверю…

— Пока он ходит, может, поужинаем? — радостно спросил Лёд. — Нам больше достанется! А где моя радость?

— Да вот же она я! — отозвалась я. — Ослеп?

— Ты радость вредная и корыстная, а я спрашиваю про ласковую и немеркантильную.

— Угу, а еще блохастую и прожорливую, — подтвердила я. — Оно где-то здесь, это сокровище. Под ногами путалось.

— Не любишь ты моего котика, — шумно вздохнул Лёд, вытаскивая Копчёного из-под стола. — Обижаешь всячески.

— Это я-то обижаю?! — возмутилась я. — Да это не котик, это уже кабанчик. Все руки себе оборвала, пока его несла. Ужас мохнатый!

— Легонький, как перышко, совсем заморыш, — покачал растаявшего Копченого на руках Лёд. — Еще бы, при таком драконе на кухне. Кинь — и полетит по ветру.

— Кинь, кинь, слабо? Полетит, как булыжник. А ты, по-моему, ужинать хотел? — уточнила я. — Или мне послышалось? Все говорит о том, что послышалось…

— А я Профессору нажалуюсь! — перешёл к давлению Лёд. — Умру от истощения у дверей его кабинета, и тебе станет стыдно.

— Это через месяц-то? — уточнила я. — Раньше ты никак не истощишься. А за месяц я привыкну к состоянию стыда.

— Можно, пока вы препираетесь, я найду на кухне что-нибудь съедобное и печально съем в одиночестве? — спросил Рассвет. — Вы, похоже, до Часа Выдры не остановитесь.

Но тут в столовый зал быстро вошёл мрачный Град.

— Ужин ненадолго откладывается, — сказал он спокойно. — Душа моя, ты пока иди, подогревать поставь, чтобы не остыло, а нам надо с Профессором потолковать.

Я вышла в коридор, потом остановилась. Греть мне ничего не надо, и так все горячее: в духовке стоит наготове запечённый окорок, только вынь и нарежь. Ради Ряхиного боя такую невыносимую для нашего представительства роскошь организовала. Кто ж знал, что день настолько мерзким получится.

А вот интересно, почему толковать с Профессором идут без меня?

Кипя от возмущения, я кинулась в столовый зал.

В зале было уже пусто. Я побежала по лестнице наверх, в приёмную.

И остановилась на входе в неё.

Град и не думал толковать с Профессором. Он стоял у распахнутого окна приёмной с арбалетом в руках. В двух других окнах застыли Рассвет и Лёд.

Огрызок обстреливали и наши огрызались, как могли.

— И откуда только такую толпу нагнали, — ругнулся сквозь зубы Град, нажимая на спусковой крючок.

Затем отодвинулся в сторону и, прижимаясь спиной к простенку между окнами, принялся накладывать новую стрелу.

— С Горы, — спокойно объяснил ему Профессор, выходя из своего кабинета с небольшой тетрадью в руках. Карманы его балахона были чем-то набиты и оттопыривались. — Гора была обязана оказать всяческую помощь отряду, наделенному столицей такими полномочиями. Вот она и оказывает силами гарнизона.

В окно влетела длинная стрела, пробила алую шелковую штору и застряла в ней, слегка колыхаясь.

— Всё это очень интересно, — прошипел Лёд (именно в его окно влетела стрела), — но, всё-таки, как остановить этот несвоевременный захват нашего разнесчастного Огрызка? Нас слишком мало, чтобы на равных участвовать в развлечениях Горы.

— Никак, — бодро откликнулся Профессор.

Осторожно минуя простреливаемые зоны, он по стеночке подобрался к четвертому, свободному окну и аккуратно выглянул из него.

— Похоже, сейчас начнут. Дверь под нами удобнее всего выбивать, поэтому и лезут здесь. Осторожно, мальчики, там лучники подтягиваются, будут окна контролировать, чтобы мы не мешали. Хоть и знают, что нас раз-два и обчёлся, а всё-таки существует инструкция, и при столичных гостях она будет соблюдаться неукоснительно.

Я стала прикидывать, а не вернуться ли мне в кухонный подвал от греха подальше, сделала шажок назад, но была обнаружена Профессором.

— А-а, душа моя? — углядел он меня в темноте лестничной площадки. — Стой, где стоишь, к нам не подходи, опасно. Это за тобой явились. Тот самый отряд охотников. Помнишь, по рыночной площади всадники проезжали? Это они.

Вот теперь я действительно с места бы не тронулась: у меня ноги отнялись от такой новости.

Я как-то свыклась с мыслью, что да, ищут, да, убить, — но всё это когда-нибудь потом. А оказывается — вот оно. Сейчас. И ни мгновением позже. Идёт штурм представительства. Отряд побывал на Горе, получил подкрепление в местном гарнизоне и приступил к выполнению задачи. И всё это буднично-буднично, без фейерверка. Просто и негромко. Неинтересно.

Скручивающий до тошноты ужас — вот и всё, что осталось внутри меня. Наверное, такой же ужас испытывал привязанный к креслу Ветер, когда Ряха зажег бумаги вокруг него.

— А откуда они узнали, что я здесь? — жалобно выдавила я.

— В Отстойнике всё про всех знают, — утешил меня Профессор. — Только ты подходишь под описание, которое, наверняка, имеют охотники. А Гора и рада случаю второй раз разрушить представительство. Это дипломатия, душа моя.

— У меня стрелы кончаются, — предупредил Град, методично посылая одну за одной толстые, короткие арбалетные стрелы.

Нашим и без того многострадальным шторам теперь пришёл окончательный конец: с таким количеством дыр из них теперь ничего нельзя было сделать.

— И тылы наши тоже щупают… — задумчиво сказал Рассвет, стреляя медленнее, чем Град, но не менее размеренно. — Через окно Пушистой легко попасть.

— Тот сектор я перекрыл, — отозвался Град. — Даже если попадут в здание, пробиться сюда не смогут. И через внутренний двор тоже — таран через ограду не перетащишь, а ворота им до пришествия Медбрата не открыть. Самая уязвимая точка здесь, когда Огрызок восстанавливали — официальный вход в представительство пришлось сделать слабо укреплённым. В дипломатических, как обычно, целях. А я ведь говорил, что ничего хорошего из этого не выйдет!

— Чуть-чуть потерпите, мальчики, — Профессор ещё раз выглянул в окно. — Они ждут, когда стемнеет.

— А что сегодня на ужин? — спросил Лёд.

— Мясо запечённое… — тоскливо отозвалась я. — В честь Ряхиного боя. С чесноком и травами.

— Эх, — вздохнул Лёд. — Такой ужин обломили…

Закатное солнце освещало косыми лучами окна приёмной… Вот в моей комнате окно выходило на запад, там сейчас было наверняка светлее, чем днем. Но теперь моя комната была так же недоступна, как Ракушка.

— Всё, пора.

Профессор раскрыл свою тетрадочку и, пользуясь последним лучом заходящего солнца (ну или предпоследним…), прочел из неё пару предложений ничем не примечательного содержания.

Стена огня, вставшая за окном, отрезала нас от окружающего мира. Полыхнуло так, что загорались в полете стрелы, пущенные с той стороны. Пылая, они втыкались в ковер на полу приёмной.

— А это заклинание я сам сделал, — скромно пояснил Профессор. — Из нескольких. Душа моя, ты где?

— Здесь… — пискнула я.

Профессор, явно рисуясь, картинно зажёг фонарь от горящей стрелы. Вышел с ним на лестничную площадку.

— Мальчики, ужинать, — велел он. — Мясо подгорит.

Схватил меня за руку и сказал:

— А мы бежим, надо всё делать быстро.

И мы понеслись по лестницам и переходам вверх и вверх, пока не выбрались на башню, с которой я увидела драконов.

Теперь, в темноте, зрелище с неё открывалось не менее впечатляющее. Представительство окружало кольцо огня, прямо как в моем сне. Над башней свистел холодный ветер, прорвавшийся сюда с гор. Он раздувал пламя, делал его косматым, расчесывал невидимыми пальцами, словно гриву огненного зверя.

— Ещё чуть-чуть — и огонь спадёт. Они продолжат штурм, — торопливо говорил Профессор. — Уходи в склады. Там, в третьей усадьбе по другую сторону от места, где мы тушили пожар, твой легионер. Запомни, третьи ворота дальше по улице. Бегите с ним из Отстойника. Поняла?

— А собаки? — взвыла я.

— Ах да, чуть не забыл.

Профессор, поставил фонарь, вынул из кармана склянку и обрызгал меня от макушки до пят какой-то вонючестью.

— Собаки пропустят, — сказал он. — Всё, пошла!

И он снова зачитал пару слов из волшебной тетрадки.

Не успела я и ахнуть, как обнаружила, что лечу с башни, словно меня из катапульты запустили. Чем уж мне там Профессор ускорение придал, непонятно, но только попа ныла, как от хорошего пинка. Кривая траектория моего полета заканчивалась на середине Гадючки.

В неё, в Гадючку, я и плюхнулась. Учитывая высоту башни и скорость полета — на удивление удачно. Если бы я просто кинулась с башни вниз, разбилась о камни двора, не долетев даже до берега. И тут, видно, без магии не обошлось, ну и Профессор…

Вода была холодная, я вынырнула, отплевываясь, и быстрое течение понесло меня прочь от пылающего представительства.

И в самый неподходящий момент я вдруг мрачно подумала: «А может быть, я была недостаточно хозяйственной? Невкусно готовила, плохо убиралась? А вдруг у деликатного Профессора это такой обычай: топить нерадивых практиканток в речке, а потом заявки в Ракушку на новых отправлять. Это же очень экономно получается. Почему я никого не знаю, кто бы вернулся из Отстойника после практики?»

* * *

Чтобы попасть в район складов, минуя центр городка, мне пришлось сделать порядочный крюк.

Мокрая, несчастная, с прилипшими ко лбу волосами и обвисшим хвостом, я жалась у заборов, пробираясь по улочкам в нужное мне место. И думала, что делаю это зря: вся та вонь, которой меня облил Профессор, благополучно смылась в воде и за свою меня теперь примут лишь потерпевшие кораблекрушение крысы.

Напуганный сегодняшними событиями Отстойник на пожар представительства реагировал очень сдержанно, народ сидел за семью запорами и нос на улицу не казал.

Я уже почти добралась до складов, как услышала позади себя цокот копыт. Холодея, обернулась. Меня нагонял всадник. Один из тех, что проехали мимо рынка этим утром. После слов Профессора я вспомнила их всех. Конь всадника показался мне нереально громадным.

Я побежала. Удары копыт о мостовую отдавались у меня в голове так гулко, что хотелось прижать ладони к ушам, только бы не слышать этого грохота. Придавленная новостью о том, что меня всё-таки нашли, оглушенная при падении в воду, мокрая, я слабо соображала, что делать, как уйти от конного. Просто неслась по пустой улице, ни на что не надеясь.

Всадник понял, что никуда я не денусь, и просто решил смять меня конём, не прибегая к более сложным действиям.

Я понимала, что так мне не спастись, — но продолжала бежать. И отчаянным усилием всё-таки добежала до территории складов Отстойника.

Словно вынырнув из темноты, по улице навстречу мне неслась лавина молчаливых чёрных псов. Так много я их никогда не видела. Всё, что я могла сделать: зажмурилась на бегу. Ну и, конечно, сразу же обо что-то запнулась и растянулась плашмя на мостовой, ободрав колени.

Собаки обтекали меня с двух сторон, словно речной поток — остров. И смыкались за мной снова.

Они так и не издали ни звука, ни когда остановили коня, ни когда сняли с него всадника.

Я с трудом поднялась, сил хватило лишь на то, чтобы сесть. Посмотрела через плечо на то, что осталось от моего преследователя, и меня замутило. Всадник был уже мёртв, конь еще нет, но его рвали на части живым.

Беспросветный ужас, поселившийся в душе этим вечером, заполонил меня всю. Я сидела на мостовой, стиснутая с двух сторон двумя серыми лентами каменных оград, прикрытая сверху равнодушным небом и тихонько подвывала, оплакивая всё на свете, начиная с себя.

Рядом сел один из этих громадных черных псов, обнюхал меня, тыкая холодным носом, и вдруг начал вылизывать мне лицо, стирая шершавым языком катящиеся слёзы. Язык у него был тёплый.

Остальные псы пировали за моей спиной.

Потом я всё-таки заставила себя встать. Черный пёс вильнул слегка хвостом и отправился по своим делам.

Хромая, я пошла дальше.

Вот та улица, вот забор, на котором я сидела. Вот ворота, из которых мы по доскам выкатывали наш экипаж.

Ага. Первые наглухо закрытые ворота по противоположной стороне.

Вторые. А вон, похоже, третьи.

— Стой, стреляю! — раздалось сверху из укрепления над воротами.

Знакомый голос…

Ох, пора определяться с его монархической просьбой. Придется согласиться.

— Ряха! — закричала я, поднимая голову. — Спасай сестру своей королевы!

Глава двадцатая РЯХА ВСЁ ПОНЯЛ

Ряха всё понял как надо. Особо и объяснять не пришлось.

Спросил лишь:

— В седле как держишься?

— Нужда приспичит, — удержусь, — угрюмо сказала я, пытаясь выжать мокрую одежду.

— Ну и чудно, — никак не отреагировал на мою угрюмость Ряха. — Значит, едем.

— А у меня все мокрое…

— На теле высохнет.

— А я заболею.

— Слёзки глотнешь. Когда хвост горит, болезни не пристают.

И мы поехали.

Двух коней Ряха позаимствовал на конюшне гостеприимной усадьбы. Чёрные псы проводили нас.

Первым делом мы осторожно подъехали к кабачку Ряхиной грудастой зазнобы.

— Подожди здесь, — вручил мне повод своего коня Ряха и вразвалочку пошёл к открытой настежь двери кабачка.

Я осталась в седле, в тени забора.

Ряхин конь тихо всхрапывал и мотал головой, мой, хвала Сестре-Хозяйке, стоял смирно, лишь подрагивал ушами.

Ряха недолго пробыл в кабачке. Привычный гул, царящий в таких заведениях, сначала перекрыл радостный визг, потом, после недолгой паузы, вдруг раздался не менее громкий возмущенный вопль и Ряха так же вразвалочку вышел, задумчиво держась за челюсть.

— Здесь еды не дали, — сказал он невозмутимо, вскакивая в седло. — Ладно. Попросим в другом месте. Время, жаль, уходит. Плохо это.

И мы поехали в другое место.

Вторая Ряхина подружка жила на противоположном конце Огрызка. Ряха поменял тактику и пошёл к ней через зады: перемахнул забор, протопал по крышам курятников и коровников и исчез в доме. Там его встретили явно теплее, потому что задержался он надолго. Я ждала в проулке, где он оставил меня при конях, мёрзла и злилась: ведь сам же сказал, что времени терять нельзя, а что получается? Разъезжаем по Огрызку, маячим в разных подозрительных местах, нарываемся на неприятности. Давно бы уже за городом были.

Приподнявшись на стременах, я до рези в глазах вглядывалась в сторону Огрызка: пламени там давно не было видно, контуры башен в небе виднелись такими же, как обычно. Сотни вопросов роились в голове. Живы ли наши? Что там было? Захватили ли их? Или нужна только я? Профессор серьёзно послал ребят ужинать или это была особо тонкая шутка?

В тупичке воняло отходами куриного содержания. Хорошо хоть не свиного: свиной помёт благоухал бы вообще невыносимо. Ряха отсутствовал.

Наконец он появился с туго набитым мешком на спине и начищенным медным чайником в руке. Явно накормленный и обласканный.

— А что делать? — спросил он меня риторически, приторачивая мешок к седлу.

Хотя не уверена, что Ряха знал о существовании такой штуки — риторики.

— Надо уважить было…

— А вот мне интересно, — возмутилась я, глядя на него сверху, с высоты своего скакуна. — Почему так получается, что у тебя две настоящих зазнобы, а фонарь мне поставили? Почему я пострадала? Почему они друг с другом не сцепились? А?!

— Ну так я же аккуратно всё делаю, — развел руками Ряха. — По умному. Чтобы всем хорошо.

— Ага-ага, — подтвердила я. — Особенно мне.

— Пора бы нам мотать… — сказал Ряха, глядя на светлеющее небо.

И снял повод с забора с таким видом, словно и не из-за него мы рассвета дождались.

Но тут чувство справедливости в нем победило, и он с тревогой спросил:

— Ты как? Со своим этим (он мотнул головой в сторону Горы) попрощаться не хочешь?

Мне представилась чудная картинка, как в Отстойнике пытают наших, узнавая, куда я скрылась, закованный в цепи от пяток до шеи Профессор спокоен, потому что думает, что мы уже далеко-далеко отсюда, а мы, как ни в чём не бывало, шарахаемся по городку в компании с медным чайником: то Ряха свои любовные дела утрясает, то я с Янтарным прощаюсь горячо и страстно.

— Нет. Я с ним поссорилась, — объяснила я. — Не стоит напрягаться. Поехали быстрее. У меня от этой куриной вони в носу щиплет.

Ряха с облегчением хмыкнул и вскочил на коня.

— Двадцать Вторая, а какой сегодня день? — спросил он меня. — День Красной железной Собаки ведь прошёл?

— День Белой горной Курицы, четыре зеленых мэнгэ, — равнодушно откликнулась я.

— Зачем же ты в её день куриный помёт хаешь? Знаешь, что сегодня можно, а что нельзя?

— Отправляться в дорогу, давать наставления и принимать их, — вспомнила я кое-что из гороскопа на щите. А вот мыть волосы не советуют, вступать в должность и устраивать пиры — тоже. А если подстрижешься сегодня, твой внешний вид ухудшится. Понял?

— Не понял, — честно сказал Ряха.

— Это ещё что, — хмыкнула я, покачиваясь в седле. — Завтра стрижка волос может привести к тому, что будешь голодать.

— Какой ужас! — сказал Ряха и погладил тугой мешок.

Мы проехали по улочкам Отстойника и выбрались на окраину. Попали на пустырь, куда жители беспечно скидывали всякие отбросы, не утруждая себя особо вывозом их на специально отведенное Горой для этих целей место.

— Спешиваемся, — велел Ряха.

Спрыгнул с коня и повел его в поводу. Я сделала то же самое и пошла за ним.

Ряха вел коня через пустырь, покрытый сейчас молодой весенней травой. Груды всякого старья возвышались здесь, как небольшие курганы. Тут же белели костяки коров и лошадей, начисто обглоданные собаками. По пустырю бродили козы.

— В этом весёлом Отстойнике всё хорошо, — объяснил Ряха. — Да дорог плюнь, — и обчёлся. На выходах из городка они нас ждут, если поняли, что уходим. Поэтому придётся кружным путём выбираться.

— Ряха, а ты знаешь, куда нам бежать? — спросила я безнадёжно.

— Война план покажет, — отозвался Ряха.

— А я есть хочу… — сказала я тоскливо. — Я даже не ужинала.

— Ну давай поедим. Вон в том леске — показал Ряха на клочок смешанного леса на краю пустыря. — Не вешай хвост.

— Хорошо тебе говорить, у тебя его практически нет… — вздохнула я.

Когда мы добрались до леска и укрылись там, Ряха вынул из мешка и вручил мне пирог с мясом, уложенный заботливой зазнобой номер два, а сам занялся своим луком, стал подтягивать тетиву.

— А почему не арбалет? — спросила я с набитым ртом.

— Больше люблю, — объяснил Ряха. — Это твои друзья хилые, все им пружинки подавай. А у меня руки есть.

— Ты почему из кабака так быстро вышел? — поинтересовалась я, съев пирог и обнаружив, что на сытый желудок всё выглядит немного веселее. — Тебя же так тепло встретили поначалу?

— Вот потому и вышел, что отпускать не хотели, — буркнул Ряха. — Совсем озверела.

— Так тебе и надо, — злорадно сказала я. — Хорошо слишком устроился, решил, что со всех сторон тепло будет. Куда мы сейчас?

— Краем, краем, да на дорогу надо выходить.

От Гадючки расползался во все стороны холодный предутренний туман, ложился росой на траву и листву. Скоро все вокруг было покрыто каплями росы, они осыпались при малейшем прикосновении. Я развлекалась тем, что тихонько толкала кончиком хвоста стебли трав, чтобы роса посыпалась на землю.

Вроде бы и времени немного прошло, а мы просто утонули в тумане. Снова стало холодно во влажном костюме, который подсох, как и обещал Ряха, но не совсем. Я ежилась, с тоской вспоминая теплый очаг на уютной кухне представительства.

— Надо было, конечно, ночью уходить… — вздохнул Ряха. — По росе идти — все равно что тропу метить. Но с другой стороны, без еды куда попрёшься? Я-то еще ладно, привычный, а вот ты… Было бы здесь место нормальное, а не это безлюдье…

— Может быть, на скважины солевые уйдем? — спросила я.

— Нельзя, — сказал Ряха, перебирая стрелы и оглаживая каждую чуть ли не нежнее, чем своих подружек. — В Отстойнике нам больше делать нечего. Мы теперь вне закона. Это не контрабанда, от которой тут все живут. Если тебя в Хвосте Коровы приговорили, и Отстойник про это узнал, то чем быстрее нас здесь не будет, тем лучше. Ну что вот раньше не сказала?

— Ага, — кивнула я. — Ты чуть в отряд не пристроился, который за мной охотится, и я должна была тебе сообщить, что это меня ищут, да?

— Ну, вообще-то, я бы тебе, конечно, не поверил, — хмыкнул Ряха. — Кому ты нужна? Да-а, ну и времена пошли… Магия, магия. А где она, эта магия? Ты вот сколько заклинаний знаешь?

— Немного, — вздохнула я. — Но Ветер и с одним заклинанием развернулся вон как. А ведь и правда из-за меня магия в мир вернулась. Не был бы ты моим другом, как бы ты ко мне относился?

— Да так же бы и относился, — хмыкнул Ряха. — Что тебе, шею теперь свернуть?

— А вдруг и правда без меня не будет магии?

— Ага, магическая ось мира сыскалась, — Ряха помотал головой, — Плюнь ты на это всё. Не забивай голову. Вернулась магия, — будем жить с магией. Исчезнет магия, — будем жить без магии. Всегда найдется сволочь, которая что угодно для своих целей приспособит, самое хорошее опоганит. Людей не поменяешь. Я пока до этого дошёл, хвоста лишился. А ты, если начнешь это заново проверять, — голову потеряешь.

— Но… — начала я.

— Двадцать Вторая, — рявкнул Ряха. — Съешь еще один пирог, вдруг поумнеешь! А я подумаю, куда нам двигать. Море закрыто. Остались перевалы.

— Ряха, но там же караулы стоят? — жалобно спросила я.

— Может быть пробьёмся, — щелкнул по загудевшей тетиве Ряха. — Не бойся раньше времени. Смысла нет.

Выкатилось солнце.

Роса загорела, заблестела мириадами искорок. Стало видно, что молодые сосны на старой гари, где мы остановились, заплетены паутиной. Роса села и на паутинные тенёта, теперь нити горели, как алмазные подзоры. Мы оказались окружены сетями.

— Эх, было бы дело в Чреве Мира… — вздохнул Ряха.

— А мы где? — удивилась я.

— А мы — не разбери поймешь, в каком-то Шестом Углу… — хмыкнул Ряха. — Там бы я ни мгновения не ждал, мы бы уже в надежном месте сидели, да чаи гоняли. А здесь никак решить не могу, что же делать. Куда ни сунься — везде плохо. Котёл каменный.

— Ряха, — начала я.

Но он вдруг резко поднял руку, и я испуганно замерла.

Ряха мягкими, ласковыми движениями наложил стрелу, держа лук наготове, приподнялся и выглянул из-за куста. Ну и я не утерпела, высунула нос с другой стороны.

Лавируя между курганами мусора, по нашему следу шёл человек. Шёл, как по ниточке.

Я даже удивилась: а чего это он не таится? Потом поняла: по любым здравым меркам мы сейчас далеко отсюда должны быть. А мы сидим за кустами, пироги едим.

Я скосила глаза, наблюдая за тем, что делается по правую руку от меня: Ряха оттянул тугую тетиву уже до уха. На лице его ничего не отражалось, оно было равнодушным и безразличным. Отпустил. Наложил новую стрелу.

Я снова перевела взгляд на мусорный пустырь. Человек уже не шёл. Он лежал на нашем следе. Застреленный насмерть.

Меня поразило, что утреннюю прозрачную тишину ничто не нарушило. Так же щебетали ранние птахи, солнце поднялось над землей на полхвоста, не больше, и золотило косыми лучами капли росы на подрагивающих травинках. Тонко пахли влажные от тумана белоголовые ветренницы. Запах цветов смешивался с запахом наших лошадей и кожаных сёдел. А еще одной жизни не стало.

— Ряха, — шепнула я, глядя на пустырь.

— Что? — так же шепотом отозвался Ряха.

— Как хорошо, что ты не вступил в этот отряд.

— Почему?

— В меня так же стреляли из-за кустов. В Ракушке. Был бы ты там стрелком, — убил.

— Это точно, — согласился Ряха. — Не шевелись, вдруг он не один.

Мы подождали, но никто не появился.

— А теперь уходим, — снял стрелу с лука Ряха. — И быстро.

Я думала «быстро» — это мы поедем. Но нет, опять пошли пешком, ведя лошадей.

— Еще наскачешься, — посулил Ряха. — Сидеть больно будет.

Стоило с таким трудом сохнуть, чтобы снова вымокнуть почти по пояс, пробираясь в росистых зарослях.

Солнце поднималось, пекло спину и плечи. Хорошо хоть комаров и прочих кровососов было мало, не успели пока вывестись, иначе было бы весело. Лёд говорил, он тут летом восемнадцать разных тварей поймал, и все не прочь человеческой кровушки отведать.

Наконец Ряха решил, что можно выйти на дорогу и ехать верхом. Мы пробрались через колючие заросли дикой малины, заполонившие промежуток между лесом и обочиной, скатились в канаву и выбрались, наконец, на полотно дороги.

Ряха помог мне сесть в седло. Сел сам. Уже не вскакивал легко, тоже устал.

— Попробуем добраться до гор, — сказал он.

* * *

А всё-таки Ряха был прав: пешком по зарослям — оно надежнее.

На дороге нас засекли. И часа в одиночестве не проехали — услышали топот копыт позади. Конный разъезд. Четыре человека.

— Хвост Медбрата! — выругался Ряха. — Говорю же — дурацкое место. Три дороги на всю округу.

И началась игра в кошки-мышки. Разъезд позади особо нас не нагонял, видно знал, что уйти с дороги некуда. Просто не давал ни остановиться, ни скорость сбавить, брал на измор, не собираясь подставляться под стрелы Ряхи.

Дорога, как назло, была прямая и ровная, просматривалась, словно на ладони.

Лес остался позади, начались странные предгорные равнины, каменные поля, усеянные разнообразными, но одинаково острыми обломками скал, через которые не было хода ни пешему, ни конному. Только дорога пересекала их, давая возможность миновать это крошево.

Мы влетели на каменные поля, сначала даже не сообразив, в какую пакость попались, больше озабоченные тем, что позади.

Миновали один пригорок, увидели неглубокую каменную ложбинку, обрадовались, что быстро её пересечём, и пересекли — но со следующего бугра открылась точно такая же, за ней еще… Как будто Сестра-Хозяйка обронила тут на землю волнистую стиральную доску, которую щедро засыпало раздробленными костями гор. А сверху на эти обломки легла светлая полоска дороги, словно лента, выскользнувшая из косы Сестры-Хозяйки.

А разъезд уже запер нам обратный путь из каменных полей, оставляя одну дорогу — вперёд.

Ряха долго и витиевато ругался. Не очень громко, чтобы до меня не долетело, но зато с глубоким чувством. И я всё равно всё-всё услышала.

Потом, придерживая своего коня так, что наши стремена соприкасались, сказал:

— С той стороны этой каменной тёрки нас ждет такая же конная братия. Эти загнали, те встретят.

— Откуда знаешь? — спросила, оглядываясь, я.

Мы были на очередном взлобье, — четверо конных виднелись на таком же с другой стороны впадины, которую мы только что миновали.

— Оттуда, — подробно объяснил Ряха.

— Ну всё-таки… — попросила я.

— В Отстойнике разъезды по пять человек, — вздохнул он. — Четыре за нами, один вернулся в городок. Дальше по дороге, у начала подъема на перевал, стоит постоянный пункт дозора. Там свои разъезды. Огрызок с перевалом дымовыми сигналами сообщается. День сегодня, Медбрат его побери, ясный. Уже просигналили, — это ты не заметила. Они с той стороны нас ждут, знают, что никуда не денемся.

Хотелось, ой хотелось мне сказать, как тогда в экипаже, когда после пожара на складах Профессору: «Если мы такие умные, то почему так славно попались?» Но промолчала. И так ясно, почему.

Потому что знать, как надо — это одно, а делать, как надо — совсем другое. Со стороны очень легко замечать чужие ошибки.

Ни я, ни Ряха именно на этой дороге и не бывали никогда. А никто из бывавших не говорил, что каменные поля так обширны и непроходимы.

— Что делать будем? — спросила лишь я.

— Тянуть время. Раз уж мы сюда влетели, нельзя теперь поля до темноты проскакивать. Поэтому коня придерживай, не вырывайся вперёд меня. До ночи дотянем, а там посмотрим.

Это оказалось труднее, чем удирать во весь мах. Чуть мы сбавили скорость, — четвёрка стала подбираться к нам ближе.

Ряха пуганул их, резко остановившись и несколько раз выстрелив. Одна из стрел — на излёте — всё-таки кого-то зацепила. Без особого урона, но расстояние между нами и разъездом увеличилось. Принимать открытый бой с Ряхой они не рискнули.

Ныряя то вниз, то вверх по каменистой пустоши, мы незаметно приблизились к горам. Теперь они не просто были рядом, но словно давили на всё окружающее своей огромной массой.

У меня внутри что-то ёкало, когда я смотрела в их сторону, — склоны, гребни, пики загораживали теперь полнеба. Лишь в одном месте, впереди, туда, куда бежала дорога, горный монолит проседал, образуя единственно проходимый перевал в этой части Шестого Угла Чрева Мира.

Второй перевал был далеко на северо-востоке, дорога, которая вела к нему, огибала Гору над городком не слева, как наша, а справа, потом через мост уходила на ту сторону Гадючки. Там она раздваивалась, кому нужен был перевал, сворачивали направо, кому солевые скважины — налево. Но эта дорога, по которой мы сейчас тянулись, считалась удобнее, да и перевал тут был ниже.

Я уже не раз и не два вспомнила слова Ряхи «ещё наскачешься»: с каждым часом ехать было всё неудобнее и неудобнее. Натёрла-таки с непривычки определенные части тела. Ряха, к моей жгучей зависти, сидел в седле, как влитой.

Наконец стало темнеть.

Четверо оживились. Словно волки, почуявшие, что загнанная добыча начинает сдавать, они стали сокращать расстояние.

Ряха сделал ещё несколько выстрелов, предупреждая, что обрадовались они рано и в темноте приближаться к нам так же опасно, как и при ярком солнце.

Потом сказал:

— Слушай сюда внимательно, Двадцать Вторая. Сейчас мы рванём, как только за вон тот бугор перевалим. Нам нужно ложбину быстро проскочить. Потом спешиваемся. Поняла?

— А лошади? — не поняла я.

— А лошади дальше пусть бегут. Налегке. Свернуть им всё одно некуда.

— А мы?

— А мы попытаемся каменным полем уйти. Это лучше, чем быть зажатыми на дороге с двух сторон. Среди камней у них преимущество маленькое.

— Ряха, мы же там ноги переломаем!!! — ужаснулась я.

И днём-то эти бесконечные камни, не округлые, как речные валуны, а гранёные, острые все — от маленьких, величиной с копыто коня до больших, размером с дом — серые, чёрные, пепельные… свежие, словно только что отколотые от скального массива, — эти камни вызывали страх. А сейчас их контуры сливались в один, где там выступ, где провал — непонятно…

— У меня почти не осталось стрел, — уронил мрачно Ряха. — На мечах я один с четверыми не справлюсь. От тебя же проку никакого, хорошо ещё, что прямо сидишь, на боль в стёртой заднице не жалуешься.

— Ряха, надо — так надо, — глухо сказала я, видя, как неуклонно приближается матово-темный на фоне темно-прозрачного неба бугор, после которого нам придётся нестись во весь мах.

— Не бойся, Двадцать Вторая, ты — везучая! — рыкнул Ряха. — В подобных игрищах таким, как ты, голову на третье мгновение от начала сносят, а ты уже сутки жива.

— Каким таким? — зло крикнула я.

Конь вынес меня на гребень, где пахнущий горным снегом ветер ударил в лицо, разворошил волосы.

Над Отстойником лежала ночь. Луны не было, лишь звёзды светились в южной половине, — ветер снова толкал в долину тучи, залёгшие было на вершинах гор. И это тоже входило в Ряхин план.

— Штатским, — проорал в ответ Ряха, бросая взгляд назад, в темноту. — Чайник не забудь, ты за него отвечаешь! Всё, пора!

И он огрел моего коня. Потом своего.

Мы понеслись галопом вниз.

Лента дороги, выложенная мелким белым щебнем, негромко сияла в темноте, словно вобрав в себя свет солнечного дня. На её мерцающей белизне позади нас маячили четыре грязных пятна. Бугор заслонил их.

Вот теперь я почувствовала до костей, что наездилась надолго. Стёртые и сбитые места отнюдь не обрадовались быстрой скачке.

Широким махом мы миновали низменность, взлетели на лобное место. Четвёрка пока отставала, — их не было видно.

Снова вниз.

Щебень неприятно хрустел под копытами. Эх, куда лучше нестись по плотной, пружинящей земле, гулко отдающейся на каждый шаг, когда в лицо дует тёплый, а не ледяной ветер и пахнет над ночным полем терпкой полынью и сладкой мятой. А ещё лучше лететь…

В глянувшемся чем-то ему месте Ряха остановил коней, сдёрнул мешок, отцепил так дорогой его сердцу чайник от задней луки моего седла и вручил мне. Пустил наших скакунов дальше одних, огрев их хорошенько мечом в ножнах. Кони понеслись так, словно им крылья приделали. Похоже, они только обрадовались, что их ноша куда-то свалила.

Мы ушли со светлой дороги вправо.

Глава двадцать первая РЯДОМ С ДОРОГОЙ

Рядом с дорогой была непроглядная темень.

И оттого, что сквозь эту темень летела сияющая путеводная лента, чернота камней казалась ещё мрачней, чем на самом деле.

Мы отошли, точнее отковыляли недалеко, укрылись за массивным камнем. Ряха приготовил лук, оставшиеся стрелы.

— Молчи. Не двигайся. Руками не шевели. Чайник не задень. Хвост возьми в руки, — шёпотом приказал он. — Сядь на мешок удобнее. И ради Сестры-Хозяйки, замри…

Я безропотно села на мягкие пироги и прочие вкусные вещи.

Сидеть, не двигаясь, было тяжело, но в темноте малейшее движение могло обернуться скинутым камешком, шорохом щебня, — а мы должны были раствориться среди каменных полей, если хотели исчезнуть.

Прошло немного времени, — и услышали топот четверых.

Разумеется, тут же зачесалось во всём теле, заныло всё, что могло ныть, — в общем, жутко захотелось пошевелиться. Хоть чуть-чуть. Хоть чихнуть.

«Не смей!» — приказывала я себе. — «Жить хочешь — не смей!» И щипала себя за кончик хвоста.

Четвёрка пронеслась мимо, только белый щебень летел из-под копыт. Они спешили догнать беглецов.

Наше спешивание пока осталось незамеченным.

Только они миновали нашу засаду, и чихать расхотелось, и чесаться тоже — прямо как по волшебству.

— Вот и славно, — буркнул Ряха, когда разъезд скрылся в ночи. — Авось, не сразу наших лошадок нагонят. А мы пойдём себе — надо от дороги оторваться.

— Ряха, но темно же! — взвыла я.

— Ничего, пару раз носом приложишься, на ощупь научишься дорогу находить, — пообещал он. — Проверено.

И мы пошли на северо-северо-запад, а дорога — на северо-восток.

Пошли — это, конечно, громко сказано. Скорее полезли, цепляясь за камни руками.

Ряха вручил мне чайник. И очень скоро я этот нужный в хозяйстве предмет просто возненавидела, — как я ни старалась, он бряцал, задевал о камни, упорно не пристраивался ни за спиной, ни на поясе.

Как Ряха нёс меч, лук, стрелы, мешок с едой — и все это на одной спине, пусть и украшенной такими великолепными широчайшими мышцами — для меня оставалось загадкой.

Очень быстро сообразив, что вся наша скрытность и невидимость коту под хвост — какая уж тут маскировка, когда мы движемся под чайные напевы — Ряха плюнул, отобрал у меня чайник и прицепил его где-то сверху к мешку. Как ни странно, чайник умолк.

— Мы всю ночь идти будем? — пропыхтела я ему в спину.

— Желательно да. Надо выбираться с этих полей. У нас воды нет.

Ну разумеется, тут же зверски захотелось пить.

И идти в темноте было страшно, всё казалось, что кто-то смотрит тебе в спину из черноты. Улучит момент — и к-а-а-а-ак прыгнет!

— Ряха, а тут кто-нибудь водится? — спросила я на всякий случай бодрым голосом.

— Комары, — отозвался Ряха ворчливо. — Сама подумай, кто в такой пустыне каменной заведётся, а? Тут всё живое, как мы, прямым курсом к краю полей дует, если случайно попадёт. А что есть такие твари — камнееды, мне слабо верится.

«А мне неслабо…» — печально подумала я.

Если есть драконы, почему не быть камнеедам?

Но больше я ничего говорить не стала. Если человек не верит в камнеедов, ему мои страхи не понять.

Понемногу начало светать.

Дороги уже не было видно. Я шла, как заведённая, по камням и думала, доскакали ли эти четверо до края полей? Обнаружили ли наших коней? Будут прочёсывать дорогу, гадая, куда мы скрылись?

То ли от каменной пыли, то ли оттого, что уже почти сутки мы не пили и не ели, — в горле едко першило.

Фляга у Ряхи была. На поясе. Но он считал, что пока тратить воду рано.

Наконец камни перестали быть однотонно-серыми и снова заиграли всеми красками, доступными чёрному, серому и песчаному цветам.

Рассвело.

* * *

Когда показалось солнце, Ряха решил всё-таки сделать привал. До этого мы лишь останавливались, чтобы чуть-чуть отдышаться и снова брели и брели.

И первым делом после того, как Ряха скинул мешок, чайник и всё остальное, он не моим самочувствием озаботился, а здоровьем моих сапог.

— Покажи подошву, — велел он.

Я показала. Издалека.

Ряха резко поймал меня за пятку и положил мою ногу на свое колено, тщательно осмотрел и подошву, и весь сапог целиком. Потом другой.

— Похоже, держат, — сказал он. — Не сбила ноги?

— Да вроде нет, — пожала плечами я. — Вот от езды — да.

— А я стёр аж до задницы, — признался Ряха. — С чужой ноги сапоги-то…

— Да как же ты шёл? — ахнула я.

Хуже нет, когда в пути обувь не по ноге. Тогда ходьба превращается в пытку, которой названия подобрать нельзя.

— Скрипя зубами, — объяснил Ряха. — Может, и зря в бой не ввязались. С убитых сапоги можно было снять, глядишь, нашёл бы по ноге. Да штаны попросторнее тоже бы не помешали.

— Как бы они с тебя штаны не сняли, — сказала я скептически.

— И это могло быть, — согласился спокойно Ряха.

Он, морщась, стянул свои сапоги, размотал портянки. На пальцах красовались свежие пузыри мозолей. Некоторые мозоли были уже сорваны до крови.

— Да как же ты дальше пойдёшь с такими ногами? — сморщилась я, представляя, как болят сейчас у него ступни.

— Когда жить хочется, и с такими пойдёшь… — Ряха с облегчением вытянул босые ноги. — Как в колодках шёл, Медбрат их подери! Хоть босиком шуруй… Сволочь этот начальник Службы Надзора, ох сволочь! Не мог подождать, пока я после боя оденусь? Не по-людски это, человека в одних трусах под стражу брать! Ладно, давай хоть поедим. Чего зря размусоливать.

— Я пить хочу, — вздохнула я. — А есть, почему-то, не хочется…

— Пять глотков, — велел Ряха, подавая флягу. — Ничего, до гор недалеко, там ручьи.

Горы, конечно, были — рукой подать, но Ряхины сбитые ноги резко уменьшали наши шансы добраться до них.

Посмотрев ещё раз на его мозоли, я сделала четыре глотка.

Ряха грыз зачерствевший пирог.

Солнце начинало припекать не на шутку.

— Камни скоро раскалятся, как угли, — заметил он нерадостно. — Такие дела. Идти надо.

— Ну так пошли, — отозвалась я печально.

Четыре глотка только раззадорили меня. Они, похоже, впитались где-то в районе гортани, так и не попав в желудок. Ныла поясница и болели стёртые о седло места. Вставать совсем не хотелось.

Съев пирог и запив его парой глотков воды, Ряха стал наматывать портянки.

— Вот что… — сказал он, помявшись. — Двадцать Вторая, извини, но я сейчас могу идти, только ругаясь. А то не дойду. Ты не слушай, ладно?

— Ладно, — улыбнулась я сухими губами.

И мы снова побрели к горам.

Ряха стёр ноги сильно, потому что таких загогулистых оборотов речи я в жизни не слышала.

Мы шли и шли, и солнце било по голове. Камни плыли перед глазами, двоились. Горячий воздух над ними густел, превращался в призрачную дымку, которая колыхалась, приплясывала, словно дразнила. Дымка уплотнялась, становилась маревом.

«И это утром… — думала я сквозь туман в голове. — А что же будет днем?»

— Не вздумай раздеваться! — предупредил Ряха. — Легче не станет, а обгоришь сразу.

Это были единственные приличные слова, произнесенные им до полудня.

* * *

Когда тени от камней стали совсем короткими, мы сделали второй привал.

Точнее, второй большой привал, потому что пройти полдня, ни разу не остановившись, боги, может, и могут, — а вот люди никак.

Фляга была почти пустая. Выпили.

Я смотрела на лицо Ряхи, — оно было ярко-малиновое. Мое, наверное, не лучше. Оскалив зубы, Ряха стянул мешок и спрятался от солнца за большой камень. Снова снял сапоги.

Пузырей на его ногах теперь не было. Были раны.

— Ох, ну и дерёт, — пожаловался он, отцепляя флягу и передавая мне. — Пытка. Ещё чуть-чуть, и не смогу я идти… Словно раскалённым железом ступни ласкают. Пей.

Я глотнула и передала ему. Тоже села в тень. Мы молчали, только дышали жадно, словно воздух должен был скоро кончиться, как вода во фляге.

Потом силы ко мне вернулись. Просто сидеть стало скучно. Я покосилась на Ряху, — он полулежал, пристроив голову на мешок и закрыв глаза. Портянки его проветривались, разложенные на слоистой плите — пот, высыхая, образовывал на них белые солевые пятна, кровь — бурые.

Камень, который встал между нами и солнцем, был громадный, высотой с одноэтажный дом, чёрный, в серебристых прожилках. С одного бока не такой отвесный, как с других.

Я поколупала прожилки, выковыривая блёстки. Оказалось, слюда. Встала, обошла камень кругом. По пологому его боку решила забраться наверх.

Это не заняло много времени.

Очутившись наверху, я выпрямилась, блаженно подставляя лицо прохладному ветру, гулявшему над каменной россыпью. Сразу стало лучше. Вот здесь я надышалась по-настоящему. Ветер дул с гор, пах снегом.

С высоты камня я увидела, что до края полей осталось немного, — и мы выйдем к подножию горы, похожей на шлем — такой же лобастой.

— Ряха! — заорала я. — Там трава виднеется. Зелёная. Представляешь?!

— Хвала Медбрату, — пробурчал из-под камня Ряха. — Давно пора. А то у меня уже все крепкие слова в расход вышли.

— Давай мешок понесу, — предложила я, освеженная горным ветром.

— Давай.

Чтобы достичь края полей, нам пришлось идти ещё часа три.

Я обливалась потом под мешком с едой и мрачно думала, что, похоже, вторая зазноба души не чает в Ряхе, под завязку мешок набила. Лучше бы он за неё дрался, а не за эту жадную грудастую корову.

Оружия Ряха мне не отдал. Так и нёс сам, ковыляя, как стреноженная лошадь. Он поменял тактику: раньше для облегчения боли ругался вообще, но после привала принялся поливать бранными словами персонально начальника Службы Надзора за Порядком. С такой страстью, что начальник неминуемо должен был поперхнуться от икоты насмерть, если не врут, что человек икает, когда его вспоминают.

Мы шли и шли.

И вдруг настал миг, когда камни кончились. За спиной они вздымались бесконечными россыпями, но ноги мои уже стояли на плотном травяном ковре. Это было так необычно! Я встала на границе земли и камня, точнее не встала, а присела — одну руку положила на дёрн, другую — на горячую плиту. И замерла.

Ряха, лишь только каменные зубы остались позади, скинул сапоги и побрёл по траве босиком. Снова ругаясь непроходимыми ругательствами, но теперь уже от облегчения.

— Думал, не дойду, — сказал он, облегчив душу. — Теперь надо воду найти.

Я последовала его примеру и разулась. Идти по пружинящей траве было удивительно приятно.

— Раз трава, значит, где-то ручей обязательно есть, — бурчал Ряха, обшаривая взглядом местность. — Ага, похоже, там.

И он направился к группе кустов.

В неглубокой лощине, заросшей тальником, тёк ручей, причем тёк интересно: рождался в горах, выскакивал на равнину, а потом уходил в каменные поля, теряясь там, где-то глубоко под камнями. Быстрая вода ручья остро блестела на солнце, каким-то колючим блеском.

Мы припали к воде, как лошади на водопое. Она была холодная, зубы ломило.

Потом Ряха выбрал укромное место и, по-хозяйски оглядев его, сказал:

— Вот здесь и жить будем, — его величественный, практически королевский вид немного портили босые ноги.

— Долго? — спросила я, сбрасывая мешок с едой на траву.

— Пока у меня ступни не подживут, — освободился от оружия Ряха. — Иначе я по горам не ходок. А наш путь теперь — по бездорожью. Перевалы-то закрыты. Дураков шарить по всему Отстойнику, нас вылавливая, нет — будут выходы стеречь. Это правильно. Я бы так тоже сделал.

— А мы?

— А мы попытаемся через горы уйти.

— А почему попытаемся?

— Потому, — мрачно сказал Ряха. — В горах сама поймешь. Чайник давай.

И он стал разводить бездымный костерок.

— Еды у нас мало, — вздохнул он.

— Да ты что? — изумилась я. — Полный мешок.

— Если бы мы прямо сейчас через горы пошли — тогда да. Но неизвестно, когда я сапоги натянуть смогу. А босым по горам не пройдёшь.

— А куда мы попадём, если горы перевалим? — поинтересовалась я.

— А всё равно куда. Нам главное из Отстойника выбраться, потому что кругом места, где с дорогами получше, — рассудительно объяснил Ряха, подкладывая веточки в костёр.

— Ряха, — сказала я. — Как ты думаешь, мои в Огрызке живы?

— Не знаю, — сказал Ряха. — Не думай об этом.

— Как это? — удивилась я.

— Вот так. Им ты своими терзаниями не поможешь, а себя ослабишь. Силы береги. Это только кажется, что мы в безопасности. Мы в мышеловке, — Ряха встал, взял чайник и пошёл к воде.

— А я не могу не думать… — пробурчала я ему вслед.

— А ты учись, — посоветовал, не оборачиваясь, Ряха. — Пока время есть.

* * *

У ручья мы сидели неделю.

Блестящий красавец чайник превратился в закопчённого трудягу. Чайниковая хозяйка его любила больше, чем мы, наверное, сил не жалела, начищая до блеска. Мне же было лень счищать с него сажу песком и холодной водой, а Ряха вообще не придавал этому никакого значения.

Ряхины ноги заживали, но еда в мешке таяла, как он и предсказывал. А живности в узком промежутке между каменными полями и горами не было, не устраивало её это скудное место.

Когда Ряха снова натянул сапоги, мешок опустел на две трети.

— Завтра на рассвете выходим, — сказал он скучно.

Глава двадцать вторая РАССВЕЛО

Рассвело.

Поднявшееся над морем солнце осветило крутые бока гор. Мы затушили костёр, почистили чайник, собрали вещи и полезли вверх.

Здесь, в Отстойнике, горы были круче и выше, чем в окрестностях Ракушки.

Ряха решил, что в заросший непролазными зарослями распадок нам уходить не стоит, надо идти лобастым склоном, внизу более крутым, чем ущелье распадка, но зато открытым и не таким лесистым.

Очень скоро мне всё это надоело ужасно: сил хватало лишь на то, чтобы проползти десяток шагов, хватаясь за подворачивающиеся кусты и деревца руками, где нормально, где чуть ли не на четвереньках, чувствуя под коленками колючие веточки шиповника и прошлогодние сосновые шишки, которые как ощетинившиеся ёжики цеплялись своими растопыренными чешуйками за клочки сухой травы.

Потом приходилось останавливаться и отдыхать, тяжело глотая воздух. И пить хотелось страшно. Еще бы, пот от такого подъема струился по спине водопадом, только что в сапогах не хлюпал.

— Ничего, — хрипел рядом Ряха. — Выше поднимемся, легче станет.

Я кивала, чтобы показать, что слышу, и с тоской думала, что уже выдохлась вся, а прошли мы всего-ничего.

Потом мы вставали и снова лезли верх и вверх.

Я потеряла счёт времени, живя теперь только от привала до привала.

Но вдруг настал такой миг, когда деревья кончились и мы увидели, наконец, как высоко поднялись.

Отсюда были видны и каменные поля во всей красе, и вьющаяся Гадючка чуть дальше. И море, расстилающееся на горизонте и сияющее мягким бирюзовым светом. Казалось, — шагни в пустоту со склона, так и полетишь над Отстойником, легко-легко, как пёрышко, подгоняемое ветром.

Отдышавшись, мы снова повернулись носом к горе и продолжили подъем.

Постепенно начали выпирать из крутолобого склона скалы.

Мы обходили их то справа, то слева, стараясь держаться гребня отрога, не скатываясь на его борта.

Хоть Ряха и говорил, что выше будет легче, а всё равно было очень трудно. Но здесь чувствовалось, что мы поднимаемся, понемногу, но всё-таки ползём к вершине горы.

Солнце тоже не стояло на месте, переместилось уже за полдень.

Теперь зелени было куда меньше, чем камней.

На серо-сизых камнях цвели очаровательные цветы: белые, жёлтые, синие. Такие же яркие, как горное небо и полуденное солнце. Названий их я не знала.

Не удержалась, потянула к себе пышный кустик белых головок с жёлтыми сердцевинками. Оказалось, что головки были частью бурой сети не то корней, не то ползучих стеблей, покрывающей камень. Обычных стеблей у них не было.

Только цветы отделились от камня, они сморщились и завяли, превратившись в бесформенные комочки. И пахли они неприятно…

Я вздохнула и положила их обратно.

Это внизу, в долине, было лето, — в горах бушевала весна.

Цвели розовым и белым рододендроны, их тягучий запах подхватывал ветер и разносил повсюду. Солнце нагревало стволы сосенок и заросли можжевельника и в воздухе терпко пахло смолой.

В чём-то Ряха оказался прав: стало чуть-чуть легче идти, потому что теперь впереди был не просто однообразный, поросший деревьями склон, а нагромождения скал самой причудливой формы и было интересно добраться до какой-нибудь скалы, а потом до следующей, а потом ещё выше.

Здесь было положе, чем в начале подъема, а вот распадки по бокам, в которые мудрый Ряха не пошёл, теперь круто устремлялись вверх, выходя на гребень. Значительно круче, чем тот склон, который мы преодолели.

Незаметно для себя я как-то втянулась. А может быть, притерпелась.

В животе у меня урчало. И, видимо, не у меня одной.

— На ручей надо выходить, — сказал Ряха. — Чай варить.

Он прикинул что-то и сменил направление: теперь мы шли не вверх, а наискосок по склону.

Здесь были сплошные осыпи, каменные потоки, уходящие вниз. Идти надо было осторожно, осыпи были «живые»: из-под ног вылетали камни и приводили в движение поток.

И камни тут были совсем другие, слоистые, хрупкие, режущие сапог острыми краями. Они вылетали из-под подошвы как намыленные.

— Ты пойдёшь позади и выше, — объяснил Ряха. — Не обгоняй, зашибешь меня насмерть.

И попёр, только камни вниз полетели.

Я чуть подождала и понеслась за ним.

Хорошо, хвост помогал держать равновесие на этом наклонном зыбком ковре, так и норовящем поехать вниз вместе с тобой.

Как Ряха без хвоста умудрялся так хорошо идти, — не знаю. Но после меня осыпь гудела, как растревоженный улей, камни сыпались дождём, а он шёл чисто, сорвав не больше десятка камней.

Родник прятался в складках горы.

Ряха оторвался от меня и исчез за скалами, — и сразу стало страшно и одиноко. И ветер засвистел сильно, и склон показался круче, и вообще…

Я сразу стала чаще оступаться, чудом удерживаясь на ногах. Появился страх перед коварными камнями.

Но тут из-за скал показался дымок, светлый, жемчужный, почти прозрачный. И сразу всё поменялось, ну просто волшебно. Я снова была не одна и, забыв страхи, понеслась туда, где ждали вода и огонь.

Попади мы в это место выше или ниже — никакой воды бы нам не обломилось. Только здесь родник выходил на склон, а потом снова прятался в камнях.

Ряха нашел удобное место около крохотного водопадика, наломал чахлых, исхлёстанных ветром берёзок, развёл маленький костёр меж двух камней, поставил зазнобин чайник и теперь поддерживал огонь, подкладывая под дно чайника веточки по мере надобности.

— Как твои ноги? — спросила я, спускаясь к нему.

— Да так себе, — скривился Ряха. — Тут же всё боком идти приходится, похоже, опять мозоли будут, но в других местах.

— Мы хорошо поднимаемся?

— Нормально. Нам бы до ночи на гребень выйти, чтобы в темноте на камнях зубами не стучать.

— А если мы выйдем на гребень, тогда что? — удивилась я.

— С той стороны кусты должны быть, — объяснил Ряха.

Пожевав сухарики, в которые превратились постряпушки Ряхиной зазнобы и, запив их чаем, мы двинулись дальше.

У самого гребня пришлось помаяться, — скалы встали дыбом на пути, как крепостные стены, и отсекли путь наверх. Еле нашли щель, по которой проползли между ними, где змейкой, где паучком, а где и вовсе ни с какой живностью не сообразным способом. Ну разве что с пиявкой.

Но выбрались, встали на узком гребне.

И я с тоской увидела, что мы преодолели лишь первую ступеньку громадной лестницы.

Позади остался Шестой Угол Чрева Мира.

А впереди были горы. И они были куда выше и круче той, на которую мы с таким трудом поднялись…

* * *

С северной стороны склон оказался значительно положе. Он почти до вершины был покрыт стелющимся по земле мохнатолапым стланником. По склону мы быстро спустились в долину между двумя хребтами. Находилась она примерно на той же высоте, что и родник, у которого мы останавливались днём. Только что с другой стороны горы.

По дну долинки бежала горная речка, около которой мы и заночевали.

Ряха наломал пушистых веток стланника, сделал из них подобие подстилки и с тревогой спросил:

— Ты ночью сильно брыкаешься?

— А я знаю? — удивилась я. — Это Янтарного надо спрашивать.

Рядом с подстилкой Ряха соорудил ночной костер из смолистых корявых стволов и сказал:

— Так и быть, я с краю.

Это означало, что мне он уступает место около костра.

— Эх, как бы шкура сейчас пригодилась, — вздохнула я. — Помнишь, которую ты мне в Хвосте Коровы сосватал?

— Еще бы, — отозвался Ряха. — Мировая ведь была шкура, я плохого не посоветую. Где она?

— Дома осталась. Кто же знал…

Я забралась на ветки к Ряхе под могучий бок и отключилась, даже не успев додумать мысль о том, что на таком неровном и жестком ложе нипочём не усну.

Ночью было холодно, но всё-таки Ряха с одной стороны и костёр с другой здорово помогали.

Снов я не видела. И ноги ныли.

* * *

На следующий день был подъем на следующую гору. И спуск. И так до бесконечности день за днём.

Как мрачно предсказывал Ряха, еда кончилась на четвёртый день, а мы были ещё только в самой сердцевине горного пояса.

Но даже не это было печально: Ряха, похоже, простыл во время ночёвок. Костры не спасали, — да и с топливом здесь было плохо, мы были на такой высоте, где почти не осталось ни деревьев, ни кустов.

Он не обращал внимания на появившуюся боль в груди, но останавливаться мы стали чаще, чем раньше, и теперь не из-за меня, а из-за него.

На привалах мы хлебали горячую воду из чайника и подъедали крошки, оставшиеся на дне мешка.

Впереди уже замаячил хребет, венчавший эту гигантскую горную лестницу, и внушавший невольное почтение своими размерами. Он был не костистый, как окружающие его гряды, но какой-то округлый, ещё более громадный в своей обманчивой округлости.

— Его перевалить — и всё, пойдет спуск на равнину, — показал Ряха.

— Тогда пошли, — вздохнула я.

Перед последним хребтом расстилалось безжизненное плато, которое нам надо было ещё миновать.

А мы уже не шли, мы медленно брели.

И солнце не грело как раньше, холодно теперь было и днём, и ночью. Я не смотрела по сторонам, тупо шагала за Ряхой, безразлично глядя перед собой и машинально переставляя ноги. Камни были у меня перед глазами, камни были у меня в голове.

Мы перебрели через каменистое плато, не встретив ни ручья. Посидели у подножья гиганта, пытаясь хоть немного прогнать вцепившуюся в тело усталость, и в который раз полезли на склон. Он оказался никаким не округлым, таким же зубастым и шипастым, как и все те, что мы прошли — просто его громадные размеры сглаживали выпирающие из шкуры скалы.

И снова камни, камни, камни, камни, камни…

Когда впереди раздался звон чайника, я не сразу среагировала.

С усилием подняла голову — и увидела, что Ряха лежит на склоне выше меня.

Ничего не понимая, как могла быстро добралась до него.

— Ряха, ты чего?

— Отходился я, — прохрипел Ряха. — Всё, не могу больше.

— Ряха, вставай!!! — взвыла я дурным голосом, дёргая его за руку.

— Не могу, — сказал Ряха и затих.

— Да ты что?! — принялась я трясти его. — Ряха, ты не можешь!

Он не отзывался.

Мне стало страшно.

Все Ряхины мышцы были при нём, а легкие не выдержали…

Я трясла его, дергала, пинала, — без толку. Подвывая от скрутившего всё внутри ужаса, я тормошила и тормошила лежащего Ряху — но результата не было.

От полного отчаяния я укусила его в предплечье изо всех сил. На смуглой коже отпечатались два ярко-красных полукруга от моих зубов. Ряха не двигался. Глядя на след своего укуса, я тупо замерла, не зная, что же делать дальше…

— Иди без меня, — вдруг прохрипел Ряха, не шевелясь и не открывая глаз. — Кинжал мой забери, остальное не трогай: не умеешь. Иди.

— Ряха, я не пойду! — заревела я во весь голос, размазывая слезы и грязь по лицу тыльной стороной ладони. — Ряха, ну вставай, пожалуйста… Немного же осталось… Ты что, с ума сошёл?

— Пошла, я сказал! — выдохнул Ряха и снова замолчал, никак не отзываясь на все мои тормошения. Лицо его стало до отвращения спокойным.

Я изо всех сил кусала теперь уже свои пальцы, чтобы боль уняла слёзы, помогла придти в себя, — но бесполезно. Кроме отчаяния, ничего внутри не осталось. А снаружи не было ничего, кроме каменистых горных склонов.

Я посидела около лежащего Ряхи, потом полезла вверх, как он велел.

Потом спустилась, вспомнив, что не взяла кинжал. И поняла, что не хочу его брать.

Попыталась передвинуть Ряху с острых камней на более ровный пятачок — и не смогла, сил не хватило. Отцепила чайник.

Полезла наверх с чайником в руке. Прошла чуть дальше, чем в первый раз.

Поняла, что Ряха-то живой ещё. Меня затошнило, и я вернулась.

Снова сидела около него, пиная чайник в закопчённый бок. Гребень, который осталось перевалить, нависал над нами морской волной. Мертвым дном воздушного моря лежало позади серое плато.

Я подумала, что сколько не сиди, а конец один — снова стала подниматься по склону.

Отошла хвостов на десять и поняла, что ухожу от лежащего Ряхи навсегда.

Навсегда. А он живой…

Повернула обратно.

И тут в мои метания вмешалась погода. Я совсем не обращала внимания на то, что творится вокруг. А небо заволокло тучами и пошёл снег.

Крупные, белые, пушистые, невесомые хлопья летели на оскаленные горы. Эти хлопья были нежнее легчайшего лебяжьего пуха и изящнее распустившихся цветов вишни. Они нежно ложились на блестящие скалы.

Это была удивительно красивая смерть.

Вот теперь и для меня гребень стал совершенно недоступен. Снег в горах — гибелен. Осознав это, я странным образом успокоилась и снова спустилась вниз, опасно скользя на камнях уже при таком пока тонком слое снежного покрова.

Бесстрастные горы, подставившие лица снегу, даже не заметили, что двум букашкам, ползущим по ним, пришёл конец.

Подойдя к Ряхе, я аккуратно поставила чайник, взяла кинжал и ряхиным кинжалом отрезала лямки мешка, чтобы снять его со спины лежащего. Освободив мешок, свернула его, как подушечку и, подложив её под голову, легла, прижавшись к Ряхиному боку. Ласковый снег засыпал нас, словно покрывал пушистым одеялом.

Чёрный и серый цвета из мира ушли — остался сверкающий белый на горах и негромкий серенький на небе, из которого сыпались и сыпались пухлые снежинки.

Слишком рано мы пошли в горы… Погода в это время ещё неустойчива.

Было не холодно, просто очень сонно. Кругом разливалось спокойствие. Снег падал на ресницы.

Я думала, очень удачно сложилось, что все силы отнял этот переход по горам, и их не осталось на то, чтобы грустить по родителям, по друзьям, по Ракушке, по Огрызку…

Хлопья были влажные, они оседали на ресницах, слипались друг с другом, тяжелели, и глаза сами собой закрывались.

Пока они не закрылись совсем, я, глядя на белую пелену вокруг, вспомнила то самое прекрасное в своей жизни, что поклялась как-то снова увидеть в свой последний час: как рвались из земли драконы… Как летали они в небе, легкие, мощные, яркие… Как пели над горами, как парили в лунном свете, как кружились вокруг главной башни Пряжки разноцветной каруселью. Как это было великолепно!

Дрогнули ресницы, стряхивая снег. То ли уже во сне, то ли в предшествующей сну яви я увидела разноцветную драконью карусель над заснеженными горами и порадовалась, что это красиво.

Ярко светящиеся в негромкой снежной мгле драконы вспарывали низкие тучи резными ажурными крыльями, кружили и кружили надо мной, заставляя сердце трепыхаться, словно пойманная птичка в ладони.

И тут, как всегда некстати, в мою голову ворвался, вызывая дикую головную боль, разъярённый голос золотого дракона:

— Ты что творишь?!

— Пошёл ты! — объяснила я ему, опуская ресницы. — Я умираю. Отстань.

* * *

Очнулась я и поняла, что снега кругом нет. Другие горы. По сравнению с теми, где нас застал снег — уже совершенно непроходимые, изначально, со времен их сотворения. И я одна.

— Где Ряха?! — первое, что вырвалось у меня.

— В долине. В порядке, — прозвучал в голове голос, который я так давно не слышала.

Ага.

Я распахнула веки — глубокое сине-фиолетовое небо сверху. Бездонное. Бескрайнее. Приподняла с трудом голову — на соседней скале, как когда-то, давным-давно, в другой жизни, лежал золотой дракон и задумчиво смотрел на меня тёмными глазами.

Тугой клубок, состоящий из облегчения, досады, радости, гнева, восхищения и обиды, обиды, обиды, подкатил к горлу.

Радость я решительно уничтожила: зачем? Плавиться сейчас от счастья, чтобы потом снова загибаться от невыносимой боли в пустоте молчания?

— Ты зачем это сделал? — проорала я яростно, приподнимаясь на локте. — Знать тебя не хочу! И не надо было меня спасать!

— Это ты сделала! — громыхнул в ответ дракон. — Что ты думаешь, мы все по доброй воле туда примчались? Притянула — себя и вини.

— А зачем сюда приволок? — возмутилась я.

— Я здесь живу, — блеснул тёмными глазами дракон.

— А мне всё равно, где ты живешь! Ты мне вообще не нужен! — отрезала я, садясь.

— Зачем тогда звала так долго? — поинтересовался дракон, склоняя голову набок.

— Я тебя не звала!!! — и я верила в то, что говорила.

И, видно, столько веры было в моих словах, что дракон растерялся.

— Но я же слышал?…

От этого я взъярилась ещё больше. Значит, долбилась не в пустоту каждый вечер все эти годы?! Ненавижу!!!

— Да, я припоминаю, звала один раз, — прошипела я. — Когда меня убить хотели. Ты не пришёл.

— Ты звала, когда узнала, что тебя убить хотят, — уточнил дракон. — Тебе тогда ничего не грозило. Когда твоя жизнь по-настоящему приблизилась к краю, — мы все появились, как видишь. Не могли не появиться, даже если бы и хотели.

— Ах, какие тонкости! — прорычала я. — Если бы в Ракушке в меня попали, вы элегантно бы покружились над моим телом и разлетелись восвояси.

— В тебя не попали, — отрезал разозлившийся дракон.

— Какая досада! — ядовито подхватила я.

Золотой дракон раздражённо шевельнул крылом.

— И не подходи ко мне! — завопила я, вскакивая.

От резкого вскакивания боль сразу плеснула в виски.

Это была верхушка скалистого отрога, — место, куда меня принёс дракон, — совсем небольшая площадка, обрывавшаяся со всех сторон вниз отвесными скалами. Кругом дыбились такие же каменные копья, очень подходящие к диковатой красоте драконов, но совершенно несовместимые со слабостью людей.

Я повернулась к дракону спиной и стала смотреть вдаль, кусая губы.

Ледяной ветер, гуляющий здесь, заставил зябко съёжиться, обхватить плечи руками.

— Одна ты замёрзнешь, — услышала я. — Вы, люди, слишком хлипки.

— Не твоя печаль! — свирепо отрезала я, не оборачиваясь.

Было, и правда, очень холодно и невыносимо грустно. Ничего не хотелось, хотелось лежать у застывшего в беспамятстве Ряхи под боком и чувствовать, как на ресницы опускаются снежинки и подступает сон.

Вдруг я почувствовала теплый, пахнущий полынью ветер, который согрел мне спину и затылок.

Ничего не понимая, растерянно обернулась. Дракон сидел, где и сидел, и старательно дул на меня, выпуская не пламя, а тёплый воздух.

— Иди ко мне, — попросил он. — Мне легче огонь выдыхать, чем вот так сдерживаться.

Обиженно надув искусанные губы, я сделала ма-аленький шажок в его сторону…

* * *

…Я сидела, устало прислонившись к блестяще-обсидиановому, бронированному, тёплому боку дракона, накрытая сверху его крылом, как золотым полупрозрачным пологом.

Водила пальцем по чешуйкам брони.

Раньше он был немного другим, более светлым. Теперь его тело отливало красным золотом, глубоко спрятанным в недрах пламенем. Он тоже стал старше.

Я бездумно смотрела на вздыбившиеся скалы вокруг, снежные искрящиеся пики, бездонные озера на дне провалов…

Солнце подмигивало то из-за одного, то из-за другого пика — только по этому было понятно, что время шло и день должен был завершиться, как все дни на земле.

— Ты меня совсем забыл… — тихо шептала я дракону. — Совсем-совсем… Я тебе не нужна… Да и ты мне, в общем-то, тоже… Я живу и без тебя… И дальше буду жить… Нормально…

— Зачем тогда зовёшь? — неслись в ответ задумчивые мысли дракона. — Значит нужен? Зачем?

— Не знаю… Ты — моя сказка… — жаловалась я. — А в сказки верят только дети… Мне без тебя плохо…

— Что ж поделать?…

— Не знаю… Когда ты молчишь, так пусто… Без этого можно жить, но когда я тебя слышу, у меня всё внутри сжимается и начинает пульсировать от счастья… Вот и всё… И ещё у тебя крылья есть, а у меня нет…

— А будь ты драконом, имей крылья, — что бы сделала? — шепнул дракон. — Звала бы?

— Ещё чего! Прилетела бы сама и дыру бы тебе выжгла за то, что молчишь!

— Драконы себя так не ведут, — улыбнулся дракон.

— Так и крыльев у меня нет… — вздохнула я. — По земле хожу…

— У тебя же и без меня всё хорошо…

— Да, у меня всё хорошо. И будет хорошо: я просто не позволю себе утонуть в страданиях, не буду мучиться — и всё! — объясняла я. — Но без тебя небо — оно серое… А с тобой — звёздное… Но я справлюсь… Не буду смотреть на звезды. Пой без меня!

— В одиночку не поют, в одиночку стонут… — возражал дракон.

— Это у драконов. У людей наоборот, — мрачно сказала я. — Пой не в одиночку. Мне всё равно. Ох-х-х, лучше бы тебя кто-нибудь другой бы выпустил!

— Никому из людей мы были не нужны. Только тебе. Ты же знаешь.

— Знаю. Мне тогда могло помочь только чудо. Или драконы. А почему ты говоришь «никому»? Серый Ректор вас жаждал.

— Он хотел не нас. Он думал, что ему нужны драконы, хотя хотел он только сокровищ.

— А я хотела только домой, — возразила я.

— Это ты так думаешь. Твои желания были погребены в тебе, как мы в недрах гор. Кое-какие из них драконы осуществили. Ведь так? — требовательно спросил дракон.

— А кое-какие добавили… — кисло сказала я. — Не знать бы мне тебя — как бы спокойно я жила!

— Может быть, — не стал спорить дракон.

Мы замолчали, если можно так сказать — ведь молчали и до этого.

Солнце тонуло в багряных облаках, выныривало то одним золотым боком, то другим, но ненадолго.

— Драконы — вещь очень заразная, — нарушила я молчание.

— Поэтому я и не откликался, — вздохнул дракон. — Ничего хорошего из этого не выйдет.

— Не пересекаются пути людей и драконов, — подхватила я крепко затвержённое. — Но ведь пересеклись…

— Ага…

— Ты совсем-совсем не вспоминал обо мне? — забеспокоилась я.

— Забудешь тебя, как же… — ехидно заметил дракон.

— Ну ни полсловечка за всё это время… Я так ждала… Я думала, у меня сердце порвётся, когда увидела золотую искорку и решила, что это ты… А когда поняла, что ошиблась — на меня словно ведро воды вылили. Ледяной. Зачем ты меня мучаешь? — разревелась я.

— Ты сама себя мучаешь… — вздохнул дракон.

— Мне от тебя ничего не надо, только не молчи, — всхлипывала я и шептала трясущимися губами: — Я же с ума схожу, думаю, живой ли ты, всё ли у тебя хорошо, не обижает ли кто моего дракона… Я жже не ммогу безз ттебя-а-а-а… Я нне-е могу-у нне дду-умать о ттебе-е-е…

— Ты можешь, — не согласился дракон.

— А я не хочу мочь! — крикнула я зло, смахивая слёзы. — Я хочу, чтобы мир вокруг всеми красками играл, чтобы я чувствовала, как внутри меня звезды горят и всё кружится, чтобы я ходила, переполненная счастьем, и ступала осторожно, боясь его расплескать! И чтобы это счастье всё равно выплескивалось во все стороны моими улыбками, как бы не старалась я скрыть, что мне безумно хорошо! А без тебя у меня этого не получается… Я даже ту мелодию вспомнить не могу!

— Ты меня выдумала… — печально возразил дракон.

— Нет, — решительно помотала головой я. — Нет! Если бы я тебя выдумала, ты был бы хороший! Отзывчивый. Мягкий. Зачем мне выдумывать такого вредного, гордого, чёрствого, обидчивого?

— От существ с такими чертами характера бегут со всех ног без оглядки, — улыбнулся дракон. — Зачем же зовешь тогда?

— Люблю… — вздохнула я. — Ужасно глупо…

— Совершенно верно. Ты знаешь, какая она, настоящая любовь дракона? — строго сказал дракон.

— Какая?

На меня безжалостно обрушилась драконья песня. Как мощный водопад, как водоворот. Та мелодия, что мы сплели над холмом, по сравнению с ней была проста и тонка, как горный ручеёк, прыгающий с камня на камень.

Песня дракона заполонила всё вокруг, словно море. Я должна была захлебнуться и утонуть в ней, медленно идя на дно.

Х-ха! Напугал. У каждого моря есть границы. Я оттолкнулась от дна, от черной влажной земли в подвале Огрызка, вынырнула и закачалась на могучих волнах, не борясь с ними, но и не позволяя себя потопить.

И, немного погодя, дракон утих.

— Спать пора, — сказал он. — Тебе. Ложись.

Я послушно легла у бока дракона. Камни были тёплыми, словно согретыми в очаге.

«Стараюсь…» — проворчал дракон и расправил крыло так, словно натянул надо мной золотистый полупрозрачный шатёр, на стенках которого вспыхивал последними алыми искрами яростный закат.

«Броня, как доспех, алмазные клыки и когти, — думала я, вздыхая. — Ну как такого погладишь?»

«Погладь… — милостиво разрешил дракон. — Я почувствую».

Я медленно подняла руку и ладонью коснулась его крыла. Словно волна, сладкая и одновременно щемяще-горькая, прошла от руки по всему телу, растаяла в каждой частичке.

Тихо, осторожно и ласково я гладила крыло дракона, и у меня всё сжималось внутри, а голова кружилась, словно от полёта и плыло перед глазами.

Опустив ресницы, я касалась нежной поверхности крыла, таяла и боялась, что разревусь по новой оттого, что мне так хорошо, как не было никогда и нигде.

— Мне тоже… — шепнул дракон. — Спи…

— А ты почему спать не залёг? — спросила я тихо-тихо.

— Почему-почему… Потому… Заляжешь тут, как же, — пробурчал дракон. — Когда то зовут, то ругают, то задыхаются, аж оторопь берёт, то посуду бьют. А потом не зовут.

— Да мне без тебя нормально, я же уже сказала.

— Да? А что же тогда про компот думаешь? — обиженно фыркнул дракон.

— Подслушиваешь? — возмутилась я.

— Не подслушиваю, а слышу, — как в старые добрые времена отозвался золотой дракон. — И нечего было так болезненно ревновать: не пел я ни с кем. Сам удивляюсь, почему.

— Я тебя не ревновала!!! Очень надо…

— После Дня Весеннего Равноденствия на башне резиденции представительства Ракушки в Шестом Углу Чрева Мира, если пользоваться вашей громоздкой терминологией, — сухо уточнил дракон.

— Это у меня живот болел, — не менее сухо уточнила я. — Спокойной ночи.

— Взаимно.

Закат догорел, там, за крылом, мир окутала прозрачная тьма. Вызвездилось чистое, холодное горное небо.

И над впавшими в оцепенение горами, над спящими на их вершинах снежными шапками, под крупными яркими звездами пронесся глубокий драконий вздох, полный искреннего сожаления:

— Эх, надо было мне, дураку, тогда потерпеть… Возись теперь с вами, мелюзгой хвостатой…

— От хвостатого слышу, — огрызнулась я и, улыбаясь, уснула.

* * *

Ночью мне снилась та мелодия, — хотя не знаю, как может сниться музыка. А вот снилась, ясно-ясно, чисто-чисто…

И когда я проснулась и лежала, не открывая глаз, она не исчезла, так и продолжала звучать во мне счастливой радостью.

Я открыла глаза — и увидела закопчённый чайник.

Всё понятно, сказка кончилась… Мелодия, почему-то, не исчезла, но…

«Ты же сама понимаешь, что так лучше… — шепнул дракон издалека. — Зато теперь, когда будешь со своим мужчиной, вспоминай нашу песню, раз уж не можешь без неё. И не думай о компоте».

Я промолчала. Опять защемило сердце.

«Ну не сердись. У нас даже время течёт по-разному».

«И даже говорить не будем?» — спросила я безнадежно.

«Нет. Слишком больно…» — отозвался тихо дракон.

«Береги себя, — выдохнула я. — В горах холодно и опасно не только людям… А мне надо хотя бы быть уверенной, что ты живой…»

«Хорошо…» — донеслось эхом.

И снова тишина. Вот и всё…

Потянуло дымом, и я открыла глаза. Надо возвращаться на землю. Больше похожий на свою тень Ряха, весь какой-то тёмный, с провалившимися глазами и воспалённой кожей, туго натянутой на скулы, выступающие над впалыми щеками, разводил костёр.

Я перевела взгляд с Ряхи на чайник. Чайник держался молодцом. Рядом с ним увидела расстеленный на траве мешок и оружие, аккуратно на нём разложенное.

И тушу кого-то недавно убитого.

Я приподнялась на локте.

— Сырую печень есть умеешь? — спросил Ряха.

— Не-а…

— Тогда жди, пока мясо сварится. Сейчас в чайнике поставлю.

— Откуда мясо?

— А я знаю? Загнулся на горе, очнулся здесь. Солнце спину печёт. Встал. Смотрю — вода. Ты в сторонке валяешься, а лицо блаженное. Коза дикая лежит. Теплая еще. Освежевал. Печенью подкрепился. Хорошая коза, жирная. Жир от боли в груди помогает, если его растопить и горячим пить. Теперь ты отвечай, что тут было.

— Драконы нас спасли, — выдавила я. — Точнее, дракон. Вот и всё.

— Золотистый такой, да? — уточнил Ряха. — Кружил тут такой.

— А при кашле ещё жженый сахар помогает, — задумчиво сказала я. — А лучше всего лежать под одеялом и горячее молоко с медом и маслом пить.

— Нам и до сахара, и до мёда, и до масла пилить и пилить, — вздохнул Ряха. — Но мы уже по другую сторону гор. Сейчас мясной навар заделаем — это будет вещь.

— Я ещё посплю, ладно? — сказала я.

— Спи, коли охота, — отозвался Ряха, разделывая козу.

Я повернулась на бок, подложив локоть в качестве подушки под щёку, и уснула.

Глава двадцать третья СОЛНЦЕ ПРИПЕКАЛО

Солнце припекало. Я ворочалась во сне, отворачивая от него лицо и подставляя спину горячим лучам.

Проснулась во второй раз уже ближе к вечеру, зверски голодная, спокойная и злая. Веселиться было не с чего, но жить-то надо. Значит, будем. Наверное, дракон прав.

Встала, разминая затёкшие косточки, и принялась осматривать место, куда мы попали. Это были последние горы, за которыми лежала новая долина. А если смотреть из долины — как первые ступеньки громадной лестницы, уводящей в небо. Дракон перенёс нас на террасу, с которой начинался ровный спуск вниз.

Лежащая внизу земля расстилалась передо мной, как на ладони. Поля, леса, реки и озера. И здесь тоже было море на горизонте, которому я обрадовалась, как родному.

— Мы попали куда надо, — сказал Ряха, подходя и становясь на краю. — Выбрались западнее Шестого Угла, здесь начинаются открытые территории, такого бездорожья, как в Отстойнике нет, беги, куда хочешь.

— А ты здесь был?

— Нет, проезжал по пути в Отстойник.

— Но тебе нравится? — уточнила я.

Ряха придирчиво осмотрел сверху раскинувшуюся перед нами землю. С горы она смотрелась как игрушечка.

— Нормально, — сказал он свой диагноз.

— Ну вот, это и есть твоё королевство, — сообщила я, решив выполнить своё перед ним обязательство и покончить с этим. — Теперь думай, как сделать так, чтобы оно тоже об этом узнало.

— Моё, говоришь? — почесал затылок Ряха и осмотрел свои новые владения ещё раз. — С землей здесь получше, чем в Отстойнике. Леса похуже, но тоже мощные, охота, наверное, неплохая. И бухта удобнее. Ладно, пойдёт.

— Не кривись, бери, что есть, — сказала я, пока не понимая, серьезно он говорит или нет. — Другого я тебе предложить не могу.

— Думать буду. И думать я буду долго, — уточнил Ряха, вглядываясь из-под ладони вдаль, пытаясь рассмотреть город у моря, поблёскивающий белыми башенками. — Такие дела с бухты-барахты не решаются. Так что завтракай, то есть ужинай.

Пока Ряха думал, сидя над краем, я умяла весь чайник. То есть всё мясо, которое в нём было сварено. Ряха готовил явно лучше меня. Хотя, может быть, это просто коза попалась такая удачная. Драконы абы что не едят, для них и люди-то на вкус несъедобные.

Сытая — я стала добрая и пошла мыть чайник к ручью, сама себе удивляясь.

Ряха сидел как изваяние. Думал.

Как смогла, я оттёрла жир с внутренней поверхности чайника, больше размазав его по стенкам, наполнила водой и, раздув тлеющие угли костра, поставила чайник на огонь.

— Придумал? — с любопытством спросила я.

— Да тут и думать особо нечего, — вдруг сказал Ряха. — Всё и так ясно. Главное — нужную точку выбрать, с которой начать. Встанешь на нужную точку, — считай, полдела уже сделал. Смотри: вон две деревни под нашей горой. Выберем правильно, в какую спуститься — я стану королём. Вот ты думаешь, в какую надо?

Я посмотрела вниз.

Селения были почти одинаковые по размеру, но одно выглядело благополучным и ухоженным, второе — нет. Возможно потому, что место у первой деревни было получше, ближе к равнине и земля на полях пожирнее. А может, народ там был более обстоятельный. А может ещё почему.

— В бедную, — сказала я. — Терять им всё равно нечего. А если они тебя поддержат, то станут соратниками нового правителя. Заманчиво.

— Правильно, — кивнул Ряха. — Соображаешь.

— Объясни им, что во всех бедах виноваты их соседи и они с радостью тебя поддержат, — хмуро сказала я.

— Неправильно! — строго сказал Ряха.

— Что неправильно? — возмутилась я. — Скажешь, не пойдут громить? Ещё как пойдут!

— Двадцать Вторая, ты думаешь не по-королевски! — величественно сказал Ряха. — Ты включила чувства, так нельзя. Люди могут хотеть всякого разного — надо, чтобы они хотели того, чего надо тебе. Их нельзя нацеливать на соседнюю деревню, как им хочется. Они её сожгут и успокоятся. Надо дать им иную цель, собрать ядро, объединить вокруг него недовольных, найти тех, кто даст денег. А когда сил будет достаточно — ударить в нужном месте.

— Ряха, а почему ты не император Чрева Мира? — спросила я ехидно.

— Потому что кусок должен быть по рту, — отрезал Ряха. — Иначе радости никакой.

— А кто тебе денег даст, и главное, из каких соображений?

— Найдутся и такие. Из страха, из расчётливости, из желания быть в выигрыше при любом раскладе, — уверенно сказал Ряха. — Но не это сейчас первостепенно.

— Ну, раз у нас так всё прекрасно… — протянула я. — Флаг тебе в руки. Но на какую силу ты собираешься опираться в дальнейшем? Повстанцы хороши, пока переворот идёт, неожиданный, внезапный и всё такое. А регулярные войска из них никакие. Пока ты их превратишь в бойцов, тебя сомнут.

— Закваска нужна, — объяснил Ряха. — И это как раз не проблема. Ребят позову, кто от Легиона остался. Им по разным дырам, вроде Отстойника, тоже париться радости мало.

— Авантюра всё это… — покачала головой я. — Ты же здесь чужой всем? Пришёл какой-то тип с непомерными претензиями, а кто он вообще такой?

— Вот если бы я был свой, — мне бы тогда не поверили, — объяснил Ряха. — Короли как раз появляются из ниоткуда. Так лучше всего. Если ты мне поможешь, — всё получится. Не боишься?

— Ряха, — вздохнула я. — А чего мне бояться? Я и так одной ногой на полях Медбрата стою — что, думаешь, нас искать перестанут?

— Так ты же драконов можешь позвать? — искоса глянул на меня Ряха.

— Самое смешное заключается в том, что я не могу их позвать. Когда хочу, — не могу. Только когда на самом пороге смерти, буквально в паре шагов от неё. Много мне пользы от такого умения?

— Не можешь, — значит, обойдемся без драконов, — не очень-то и огорчился Ряха. — Не это главное.

— А что?

— Главное, что по тебе видно, что ты тоже не отсюда. И говоришь не здешним говором. И все будут думать, что раз ты так странно говоришь, значит, тебя надо опасаться.

— Угу, я, получается, буду твоим пугалом? — кисло уточнила я. — Чтобы все враги с ужасом убежали с твоего пути? Теперь понятно, на чём основан твой расчёт.

— Не-е, — ухмыльнулся Ряха. — Просто ты в нужный момент будешь наделять меня властью. И все кругом будут верить, что ты имеешь на это полное право, потому что нормальные люди так себя не ведут.

— Ну вот, а я шляпу с вуалью не взяла, — буркнула я. — Без шляпы с вуалью не поверят.

— Поверят, — уверенно сказал Ряха. — Главное, ты для себя определи: не боишься во всё это ввязываться?

Я честно подумала и сказала:

— Нет, не боюсь.

А про себя добавила: «Дракону я не нужна… Самое время проблемы в личной жизни забить участием во всякого рода авантюрах…»

— Смотри, — предупредил Ряха. — Такие дела получаются, когда тебя азарт распирает. Тогда по мечу пробежишь, как по бревну, и пяток не распластаешь. А остановишься на миг, подпустишь сомнение хоть на шаг — всё, считай, пропал.

— Ты кого учишь? — надменно спросила я, глядя на него, сидящего, сверху вниз. — Это меня по всему Чреву Мира ищут.

— О, загордилась, — фыркнула Ряха. — Тебя ищут явно по ошибке, так что нос-то не дери.

— Ну и когда мы в эту правильную деревню пойдём, о король? — поинтересовалась я, не желая признавать, что по ошибке.

— Не спеши, — снова сделался серьезным Ряха. — Чем позже, тем лучше. Пока мясо не съедим, будем здесь сидеть. Иди, чай завари, чайник кипит.

Чай я заварила, но в плохо промытом чайнике он получился жирный. Прямо не чай, а суп. Жиринки бессовестно плавали по его поверхности, не желая никак маскироваться. Я пригорюнилась.

— Хорошая штука, — одобрил, подходя и заглядывая в чайник, Ряха. — Такой чай лучше подсаливать, тогда вкуснее — и он сыпанул в свою кружку щепотку соли.

— Красота! — крякнул он, отпив большой глоток.

Я как-то не решилась так же поступить.

— Чего жмешься? — спросил Ряха. — Сладкого всё равно нет, а вот так чай с жиром и солью пьют те, кто живёт в холодных степях за Плетью. Я у них научился.

Я с недоверием посолила и осторожно отхлебнула.

— Странно, но съедобно…

— Потом привыкнешь — и ещё больше обычного нравиться будет, — пообещал Ряха. — Но они на молоке его делают. У-у-у, это вещь. Ведро можно выпить, да под хороший разговор.

— А я думала, ты под хороший разговор только слёзку пьёшь! — поддела я.

— Под хороший разговор и компот пойдёт, только наливай, — ухмыльнулся Ряха.

— Нам было бы проще, если бы у нас заклинания хорошие были, — сказала я, прихлебывая жирный чай. — Тогда бы точно поверили, что лучший способ от тебя отвязаться — корону на твою голову надеть.

— А ты что, ни одного не знаешь? — удивился Ряха.

— У меня они все безобидные, — хмыкнула я и, окунув палец в кружку, на камне написала пару слов. Прочла, пока мокрый след не высох и не исчез — и Ряха украсился рогами.

— Спасибо тебе, — пробурчал он. — Мало мне мои ненаглядные рогов наставляли, ещё и от тебя получил.

— Да они отламываются легко, — утешила его я. — Вот смотри.

И отломила ему один рог.

— А те, которые ты от подружек получил, всё равно невидимые.

Ряха меня не слушал, он сидел, пытаясь разглядеть собственный лоб, и выглядело это очень смешно.

— Слушай, Ряха, — сказала я, вертя рог в руке. — А давай тебя так рогатым и оставим? Представляешь, спускаешься ты с гор, — а на голове костяной венец! И никому ничего объяснять не надо, сразу поймут, что ты король, посланец Медбрата и потомок Того Быка. Будут шарахаться от тебя во все стороны.

— Сразу поймут, что в любви мне не везёт, — буркнул Ряха. — Не надо. — И решительно обломил второй рог.

Повертел его в руках недоверчиво и сказал:

— Надо из него рукоятку для ножа вырезать. Посмотреть, как получится, материал вроде хороший. Давай второй, может, парные ножи сделаю.

Я отдала ему рог, и Ряха хозяйственно их припрятал.

— Огненное заклинание на крайний случай есть, — сказала я. — Только после того, что с ним Ветер вытворял, не хочется мне, чтобы этот крайний случай наступил.

— Дело покажет, — коротко отозвался Ряха. — Я тоже тройку заклинаний знаю.

— Покажи! — обрадовалась я.

— Не-е, — отказался Ряха. — Два — смертельные, а одно неприличное.

— Это как? — удивилась несказанно я.

О таких заклинаниях слышать ещё не доводилось.

— А так. На ладонь его запишешь, в нужном месте скажешь, — и красотка рядом с тобой получается отдельно, а одежда её отдельно. На полу, кучкой. Очень удобно знакомиться, — невозмутимо объяснил Ряха.

И держался при этом так, что нельзя было понять, шутит или нет.

— А челюсть тебе при таком способе знакомства не сворачивали? — спросила я.

— Бывало, — согласился Ряха. — Но какой же интерес знакомиться, если заранее ясно, что не свернут?

— А потом ты уверяешь, что в любви тебе не везёт, — хмыкнула я. — Если ты жив после таких знакомств остался — очень везёт!

* * *

Мы сидели в горах ещё несколько дней.

Ряха наблюдал сверху за своим королевством, неторопливо строгая из засохшего рога рукоять к ножу.

Солнце вставало над морем и садилось за горами. Набегали лёгкие облака, бросая на квадратики полей и заплатки лесов ажурное покрывало теней.

Ряха закладывал в память дороги и селения при дорогах, очертания белобашенного города у моря, приход и уход кораблей, перемещения повозок и всадников. И ещё многое, неувиденное мной.

Потом он на толстой коже налучья с тыльной стороны выцарапал карту этих земель.

Я, по большей части, отсыпалась. И думала, что совсем одичала, раз сплю на голой земле и даже не ужасаюсь этому. И лицо моё сейчас, наверное, тёмное от горного загара и грязи, и волосы висят сосульками, и руки стали, как куриные лапки, а шерсть на хвосте слиплась и потускнела. И самое страшное, что мне всё равно.

Когда сон в меня больше не впихивался, я наливала себе чаю из чайника, который тихо грелся на костре с утра до ночи, садилась около Ряхи с кружкой в одной руке и куском мяса в другой, и тоже наблюдала за чужой жизнью.

— Нам надо войти в кабак… — сказал на четвёртый день Ряха. — Красиво войти. Как нормальным людям. А денег нет. Из-за этого козла, начальника Службы Надзора, чтобы ему одни дела в узел скрутило! Придётся сначала кого-нибудь остановить.

— Король не начинает карьеру с банального грабежа, — возмутилась я. — Да и в деревнях деньги с собой редко кто носит — это же не город. Тут деньги в горшках хранят, в огороде закопанные. У меня в поясе несколько монет вшиты на чёрный день. Сделаем вид, как будто бы он настал.

— Это здорово, — обрадовался Ряха. — Тогда всё в порядке.

— Что же получается? — задумалась я, жуя подсохшее мясо. — Я не только присутствую при тебе в качестве устрашения врагов и провозгласителя воли небес, но ещё и оплачиваю это мероприятие из собственного кармана?! Знала бы сестра, как я о её будущем забочусь, — прослезилась бы!

Ряха фыркнул, но ни слова не сказал.

Мы бы сидели на горе и дольше, — такая безмятежная жизнь мне даже начала нравиться, — но поменялась погода.

Ночью поднялся сильный ветер, он выл и хохотал в выщербленных скалах.

— Спускаемся, — разбудил меня на рассвете Ряха. — Дождь идёт.

И мы пошли в Ряхино королевство.

Спустились с горы по сухому, чутье Ряху не подвело — и лишь уже внизу попали под первые капли дождя, как раз в тот миг, когда вышли на околицу селения.

— На несколько дней затянуло, — глядя на небо, сообщил Ряха. — Это кстати.

Глава двадцать четвертая И МЫ ВОШЛИ В ДЕРЕВУШКУ

И мы вошли в деревушку, странная парочка, спустившаяся с гор.

За нашей спиной горы исчезали, ветер гнал низкие тучи и разбивал о горные лбы, серая пелена затягивала склоны и вершины.

Деревенская улица раскисла моментально. Грязь хлюпала под ногами, дома выглядели хмурыми и несчастными. Пахло прибитой дождём пылью, мокрой травой.

Такими же хмурыми были редкие люди, попадающиеся нам на пути. Они настороженно оглядывали нас, даже не подозревая, что видят своего нового короля.

Отрубленный хвост вызывал у них почтение, поэтому до трактира мы добрались — во-первых, живыми, во-вторых, целыми: в глухих местах чужаков, пришедших невесть откуда, очень не любят. И это разумно.

Это был больше кабак, чем трактир, и в нём уже находилось почти всё мужское население, загнанное непогодой под гостеприимную крышу. Последний раз здесь комнаты для ночлега брали полтора года назад, осенью, когда приезжали купцы. А полгода назад, прошлой осенью, был неурожай и никто не приехал.

Таковы были первые сведения, которые мы получили вместе с ключами.

Заведением управляла красивая, пышнотелая, темноволосая и темноглазая девушка, судя по всему, недюжинной силы характера. Она и рассказала нам про купцов и про урожай. И про то, что дело ей осталось от отца, которому уже тяжело держать в руках такое неспокойное заведение. Ей тоже тяжело, но она ничего, справляется. Хоть от желающих разделить тяготы управления кабаком у неё отбоя нет.

На монетки, которые мы выпороли из моего пояса (а я предусмотрительно зашила в пояс ещё в Ракушке, дома, и пару собак, и пяток коронованных кошек, да и простых кошек две штуки тоже было), — так вот на монетки Ряха снял две смежные комнатки, да ещё с завтраком и обедом.

При гробовой тишине, воцарившейся в зале, занимавшем весь первый этаж, мы протопали между столами к лестнице, ведущей на открытую галерею, на которую выходил коридор второго этажа.

Когда мы были уже на галерее, — то есть, не покидая зала, очутились вроде как на втором этаже, внизу всех словно прорвало. Не стесняясь в выражениях, обсуждали наше появление, наш чайник, отсутствие у Ряхи хвоста, его вооружение, объем моей груди и попы. Последние, впрочем, почтенное собрание ни размерами, ни формой не впечатлили, красота моя никого не потрясла, куда больше интереса вызвал Ряхин обрубок вместо хвоста.

— Пускай привыкнут к мысли, что мы есть, — пробурчал Ряха, шагая по коридорчику к дверям наших комнат. — Теперь многим придётся смириться с этим. Чайник им не понравился, ты посмотри, а?

* * *

— Ряха, а почему ты две комнаты взял, а не одну? — спросила я, рассматривая предоставленные апартаменты. — Ты бы на полу спал, на коврике. Я — на кровати. И все дела. Сэкономили бы.

— Потому, Двадцать Вторая, — важно ответил Ряха, снимая мешок с привязанным к нему чайником, оружие, без церемоний укладываясь на чистую постель в своей комнате и закидывая ноги в сапогах на спинку кровати. — Потому, что ты сестра королевы, сама сказала. Ну ничего, тюфяк вроде бы не продырявленный. Ты устраивайся у себя, а я пошёл вниз. Пора вербовать сторонников.

— Ну, Медбрат в помощь, — напутствовала я его и отправилась смотреть на своё пристанище.

Комнатка мне понравилась, а особенно умилили простыни и наволочки: они были домотканые, в разноцветную полосочку. Старательно выстиранные. Какие-то удивительно домашние. И только рядом с ними я поняла, насколько же грязная. И решила в первую очередь заняться этим.

Для начала выглянула на галерею, чтобы узнать, как там у Ряхи дела.

Ряха сидел в углу за столом на отшибе, перед ним стояла полная кружка не поймёшь чего и он солидно, как подобает серьёзному человеку, прикладывался к ней время от времени.

Убедившись, что у Ряхи всё в порядке, я вернулась в коридорчик. На другом конце обнаружилась лестница, ведущая на кухню. Туда я и спустилась.

На кухне двумя поварами, одной посудомойкой и одним кухонным мальчишкой заправляла та же девушка, что выдала нам ключи в обмен на монетки. Она объяснила, что баню топят раз в три дня, но если постояльцу совсем невтерпёж, то горячая вода есть тут, на кухне. И можно прекрасно помыться в тазу за печкой. Чистую простыню, чтобы завернуться, она даст, а полотенца лежат в комнате.

Я вернулась на второй этаж, взяла полотенца и снова выглянула на галерею.

Ряха раздавал тумаки направо и налево трём личностям, которых общество, видимо, послало пощупать незнакомца за вымя.

Убедившись, что у Ряхи всё в порядке, я вернулась на кухню, где в закутке за печкой, как смогла, смыла с себя грязь нашего путешествия.

— Ваш спутник такой интересный, — заметила, заглянув за печь, девушка, протягивая мне простыню.

— Ещё бы, милая, — сообщила я невозмутимо. — Запомните его хорошенько, такие люди к вам нечасто заглядывают.

Завернувшись в простыню и накрутив на голову полотенце, как тюрбан, я пошла к себе в комнату, чтобы передохнуть после мытья.

По пути выглянула на галерею.

Ряха снова сидел и пил в одиночестве. Общество, видно, думало, что это за гусь такой. Побитых уже унесли.

Не-е, зря он на костяной венец не согласился, чудно бы смотрелось: грубая кладка стен, тёмные балки, кованые светильники, столы, сделанные с таким расчётом, чтобы даже разгулявшиеся посетители не могли их с места сдвинуть — и на фоне всего этого великолепия неотразимый Ряха, большой, угрюмый, мужественно оборванный — и в костяной короне!

Убедившись, что у Ряхи всё в порядке, я вернулась в комнату.

Немного подремала под одеялом и встала, чтобы волосы расчесать. Обнаружила, что расчески нет, — видимо, выронила где-то. Пошла опять вниз, на кухню, расческу клянчить.

Девушка, явно впечатлённая Ряхой, одолжила мне свой гребень. Я побежала в комнату к зеркалу. По пути заглянула на галерею.

Ряха пил уже не один, вокруг него собралась небольшая компания. Шло первичное знакомство серьезных людей. Толковали об урожае и охоте, в основном говорили местные, Ряха пил и слушал.

Убедившись, что у Ряхи всё в порядке, я пошла расчёсываться.

Как здорово было никуда не спешить, сидеть и водить гребнем по волосам. За окном моросил дождь, в комнате тёплым розово-желтым пламенем горел фитиль светильника, его свет отражался в маленьких ячейках переплёта небольшого квадратного окна.

Вспомнив, что ужин к комнате не полагается, я, так по-прежнему в простыне, снова пошла на кухню, заказать его отдельным порядком.

Ряхины ставки повышались: по божеской цене мне нагрузили громадный поднос всякой снеди и послали кухонного мальчишку отнести его наверх.

С трудом сдерживаясь, чтобы не хватать кусочки прямо с подноса и не компрометировать своим поведением будущего короля, я посеменила вслед за посыльным.

По пути выглянула на галерею.

Ряха сидел в дружеской компании. Теперь говорил он, а окружающие смотрели ему в рот.

Убедившись, что у Ряхи всё в порядке, я пошла ужинать.

Наелась и почувствовала, что засыпаю окончательно, совершенно осоловев от еды, тепла и уюта. Забралась в постель и заснула, одним ухом слушая стук дождя по крыше, другим — гул голосов, доносящийся из общего зала.

Проснулась глубокой ночью. От мощного запаха слёзки. Дождь всё так же шелестел, светильник давно потух, лишь мерцал огонёк ночника.

Над моей кроватью нависал тёмный Ряха.

По количеству выпитого на голодный желудок, он давно должен был лежать под столом и спать крепче меня, но, однако же, стоял крепко и почти вертикально, лишь слегка покачивался.

— Чего? — пробурчала недовольно я, сладко зевая.

— Двадцать Вторая, надо вниз спуститься, — чётко, старательно выговаривая каждое слово, сказал Ряха. — Мужики просят тебя показать, хотят поближе разглядеть.

— А там остался хоть кто-то, кто в состоянии чего-то разглядеть? — с нескрываемым сомнением в голосе спросила я.

— Не знаю, — честно сказал Ряха. — Но если не спустишься, — обидятся. Решат, что не уважаешь.

— Голой хотят разглядеть, или можно одеться? — фыркнула я.

— Голой — опасно. Одетой — тоже, но не так, — совершенно серьёзно объяснил Ряха.

— Ну, давай сходим, — сдалась под тяжестью неотразимых доводов я. — Сейчас оденусь. Ты пожуй чего-нибудь, вон поднос с едой стоит.

Пока я натягивала легионерский костюм, Ряха глотал куски с подноса, практически не жуя. Потом по-королевски обнял меня за плечи, и мы попёрлись вниз.

— Ты не спеши, Двадцать Вторая, — говорил он в коридоре. — Стоять я еще стою, а вот хожу уже плохо. А надо держаться.

— Да держу я тебя, держу, — бурчала я, гадая, как же мы с лестницы, такие красивые, спустимся.

Но ничего, сошли, запнувшись всего лишь пару раз.

Встав в центре зала, Ряха ещё плотнее прижал меня к своему боку левой рукой, а правой величественно обвёл пространство перед собой, представляя собравшихся.

— Двадцать Вторая, познакомься. Это мои друзья, — с королевской простотой сказал он.

Друзья, кто был ещё в состоянии оторвать голову от столешницы, радостно оскалились.

Скалились они зря. Ряха не пальцем был делан и выдрать меня из-под его руки не смог бы даже Легион Обрубленный Хвост в полном составе.

— Отличные друзья! — подхватила я, бесцеремонно оглядываясь по сторонам. — И за это, несомненно, стоит выпить.

Это предложение сдружило всех нас ещё больше.

Было выпито и не по разу. Свою порцию я пригубливала, а потом сливала Ряхе в кружку, про себя думая, стоит или не стоит расстраивать его информацией, что сестра слёзку тоже не переносит.

А потом мы долго и проникновенно пели длинные задушевные песни, пока не рассвело и мгла за окнами из чёрной не стала серой.

Это, видно, и было сигналом к закрытию кабачка.

Тем же манером, как спустились, мы с Ряхой величественно ушествовали на второй этаж.

В коридоре, предчувствуя близкую постель, он всё-таки споткнулся. Еле его удержала.

— Ничего, Двдцать Втрая, — заплетающимся языком выговорил Ряха. — Я в пррядке!

— Мы оба там, — утешила я его. — Последние шаги, терпи, король.

— Из последних сил терплю, — признался Ряха. — Скоро лопну.

— Тогда пошли на двор, — вздохнула я и повела его к лестнице на кухню.

На кухне было тихо и безлюдно, лишь дремал на лавочке мальчишка. Уличная дверь была закрыта на огромный кованый крючок.

Ряха, наконец-то, первый раз за ночь отпустил мои плечи, поддел пальцем крюк и, без церемоний толкнув дверь головой, исчез во дворе. Дождь так и полосовал деревню.

Я стояла, прислонившись к косяку, и дремала, потому что держаться в вертикальном положении самостоятельно сил у меня тоже уже не было, всё-таки несколько часов орать незнакомые песни — это не семечки щёлкать.

Ряха вернулся мокрый (от дождя, не подумайте чего плохого), но куда более бодрый, чем вышел. И дождь его освежил, и мечта осуществилась…

— С облегчением, — поздравила я его, просыпаясь.

— Спасибочки, — отозвался счастливый Ряха. — Хорошо-о-о… Как Медбрат по душе босиком прошёл. Ну, теперь и жить можно. Пошли.

И мы снова стали подниматься.

И поднялись, что удивительно.

Я довела Ряху до его кровати, проследила, чтобы он упал в неё, а не мимо — сама удивилась своей заботливости и решила, что я или святая, или это меня забавляет, или я оправдываю злоупотребление слезой Медбрата только будущим королям и только в карьерных целях. Одно из трех.

Прошла к себе и, задумчиво глядя в залитое дождём оконце, вспомнила последние строчки песни, которую мы старательно пели перед тем, как разойтись:

А четвертого, толстого, съели…

Забралась под одеяло, обняла подушку и заснула, думая, где может пережидать в горах такой обложной дождь золотой дракон. Или на той высоте дождя не бывает, только снег?

* * *

Поспать дольше обеда мне не дали — принесли завтрак.

Девушка, не доверяя это дело мальчишке, сама внесла поднос с молоком и свежими, ещё тёплыми булочками.

— Спасибо, — сонно пробормотала я из-под одеяла. — Поставьте там, я сейчас… — надеясь, что девушка уйдёт, и я буду спать дальше.

Но у девушки были другие планы.

— А что хотел бы получить на завтрак ваш спутник? — спросила она заботливо.

И я про себя подумала: «И Ряха плакался, что в любви ему не везёт…»

— Вы ему кислого молока полведра принесите, — посоветовала я. — Он будет вам очень признателен. И мяса кусок. После вчерашнего веселья иных изысков он не оценит.

— Полведра? — изумилась девушка.

— Никак не меньше, — вздохнула я, пытаясь замаскировать этим вздохом зевок. — Кислого молока надо столько же, сколько накануне было выпито слёзки. А он никак не меньше полведра её откушал.

— Но полведра… — продолжала сомневаться девушка.

— Королевская доза, — объяснила я. — Причём нести лучше в ведре, — пить удобнее.

— Хорошо, пойду, ведро найду, — немного растерянно решила девушка и вышла.

Тёплые булочки искушающе пахли. И неуклонно остывали.

Плюнув на сон, я занялась ими, лениво думая, обратит ли девушка внимание на слова «королевская доза» или нет.

Дождь так же сеял, — а это, значит, вечером кабачок будет полон.

Как я и предсказывала, Ряха с благодарностью похмелился полуведром кислого молока и вновь развил бурную повстанческую деятельность, огорчив девушку невниманием.

Жуя на ходу мастерски запечённое на углях мясо, он вошёл ко мне в комнату, протянул лист бумаги и карандаш, и сказал:

— Записывай.

И принялся диктовать имена и занятия людей, с которыми вчера познакомился.

Я уже исписала лист с обеих сторон, — но имена всё ещё не кончались.

— Да ты же после вчерашнего и своё-то имя забыть должен? — удивилась я.

— Я же вчера не развлекался, а дело делал, — с глубокой внутренней логикой ответил Ряха.

— Дело — не дело, но от такого количества слёзки и кони дохнут, — предупредила я.

— Знаю, — серьёзно сказал Ряха. — Но по-другому мне бы и не поверили. Помыться бы…

— Обратись к доброй девушке, что носит тебе вёдрами кислое молоко, — посоветовала я. — Похоже, в её сердце для тебя открылся хороший кредит.

— То, что простительно легионеру, непростительно королю, — заявил вдруг Ряха.

Я даже немного опешила.

— Ты серьёзно?

— Серьёзно, — кивнул Ряха. — Я прикинул, что к чему и понял, что меня зацепило: мне интересно стать королём. Я почувствовал, что это — моё. Понимаешь? И мне сейчас совершенно не хочется отвлекаться на девушек.

— Ря-а-а-а-ха!.. Я тебе всего лишь помыться в бане предлагаю! — всплеснула руками я. — Просто для тебя — девушка сдвинет банный день. Для меня — нет. Потому что она тобой явно очарована.

— Ладно, уговорила, — величественно кивнул Ряха.

Как я пророчила, банный день впервые в истории заведения сдвинули.

Ряха помылся — и снова плотно засел в общем зале.

Туда понемногу подтягивались новые друзья и знакомые, проспавшиеся после весёлой ночи и теперь мучительно соображающие на трезвую голову, не привиделось ли им вчерашнее от слишком большой дозы горячительного?

Входя в зал и узрев Ряху, некоторые заметно вздрагивали, и на лицах у них появлялось тоскливое выражение: «не привиделось…».

Зато у других зажигались глаза: нудный круг привычных забот порвался о Ряху, как о клинок.

Я чистила в комнате свой легионерский костюм, пытаясь придать ему максимально пристойный вид. Раздобыла на всё той же гостеприимной кухне плошку с репейным маслом и тряпочку, и терла потихоньку кожу костюма, возвращая ей эластичность и мягкий блеск.

Когда покончила с кожей, взяла четвертушку бумаги и выписала на ней три заклинания, рогатое, бабочковое и лимонное, на случай, если этой ночью снова придётся развлекать собравшихся и пением песен дело не ограничится. Шпаргалку решила хранить в голенище сапога.

Дождь уже не шуршал, а вздыхал. А к вечеру и вовсе затих. Поднявшийся вечер стал рвать тучи на клочки и растаскивать их, освобождая небо.

В зале шла какая-то свара, но драки не было и Ряху никто не задирал, он сидел, как и вчера, за столом на отшибе и потягивал пиво, задумчиво глядя на огонь в открытом очаге, в котором как-то зло потрескивали поленья.

А вот общество вокруг него явно разделилось на две группировки. И разделилось оно на почве того, как относится к Ряхе.

Ряха спокойно ждал, когда кончится это брожение и станет ясно, где вино, а где осадок.

Я решила лечь спать пораньше, на случай, если вдруг посреди ночи собравшиеся вновь решат на меня посмотреть.

Перед тем, как отправиться на боковую, выглянула на галерею.

Ряху окружала, в основном, молодежь. Несколько человек, перебивая друг друга, о чём-то горячо спорили. Сам Ряха придерживался прежней тактики: сидел, невозмутимо прикладывался к кружке и молчал.

Убедившись, что у Ряхи всё в порядке, я вернулась в комнату и нырнула под одеяло.

Ночью меня, как повелось со вчерашнего дня, разбудили. Но теперь я проснулась оттого, что за окном раздавались какие-то очень эмоциональные крики. Я открыла окно и выглянула.

В тёмной, влажной после дождя ночи полыхали костры, разложенные во дворе кабака. Даже мне сверху было слышно, как гудит басом пламя. Запах сырой земли смешивался с запахом горящего смолистого дерева и конского навоза.

Люди мельтешили между кострами, что-то там творилось, но что именно — я понять не могла. Что-то, очень редко происходящее в нормальной жизни. На двор то и дело заводили разномастных осёдланных коней и оставляли их у коновязи, — там уже собралось больше дюжины. Кони тревожились, дичились.

Бухая сапогами, в комнату вошёл Ряха, — даже не поворачиваясь, я узнала его шаги.

Закрыв окно, чтобы из него не тянуло сыростью и тревогой, я обернулась.

Ряха сжимал в левой руке то ли связку плетей, то ли пучок ремней, в темноте было не разобрать.

Я запалила от ночника светильник, подошла ближе — и увидела, что лицо у него мрачное, а сжимает он в кулаке хвосты. Только что отрубленные, обыкновенные человеческие хвосты.

— Вот, — сказал Ряха без всякого выражения. — Молодые решили таким образом присягнуть мне на верность.

Рука у него была испачкана — еще бы, обрубленные хвосты сочились кровью, стекавшей на сжимающий их кулак.

— Это всё, конечно, очень романтично, — кисло отозвалась я, брезгливо рассматривая этот трофей. — Но не разумнее бы было заняться им этим после твоей победы? Хвост обратно, увы, не пришьешь, в случае чего…

— Двадцать Вторая, это — их выбор, — невесело, но спокойно сказал Ряха. — Дело заварилось, теперь отступать поздно. Хвосты — Медбрат с ними, ребятам хочется отличаться от остальных, главное — появились кони. На рассвете выезжаем. Пора спускаться с гор.

— Отличиться, говоришь? — сморщилась я. — И как после такого отличия они в седле сидеть будут?

— Будут, — мотнул головой Ряха. — Сейчас обрубки прижигают.

Я сморщилась ещё сильнее.

— Интересно мне, они здесь всегда такие сумасшедшие были или наше появление так потрясло неокрепшие умы? — процедила я. — Всё это хорошо, и даже прекрасно, но ты упустил одно важное дело, — добавила я сухо.

— Какое? — удивился Ряха.

— И ты спрашиваешь? Сорвиголов ты набрал, на коней посадил. А знамя, друг мой любезный, у тебя где?

Ряха задумался, опустил руку.

— Ой! Убери ты их! — взмолилась я, глядя, как хвосты метут пол. — Мне от их вида дурно делается! И зла на этих юнцов не хватает!

— Двадцать Вторая, ты что развоевалась? — удивился Ряха. — Там люди старше тебя есть. Есть, конечно, и младше.

— Ну не люблю я восторженных дураков! — взвыла я. — Глупо — добровольно хвоста лишиться! Когда ваш Легион разгромили — вы и податься никуда не могли, с таким-то опознавателем на попе! И давили вас, как тараканов. Но вы — солдаты, вы воевали и знали, что бывает с проигравшими. Когда Огрызок штурмовали, меня оттуда выцарапывая — мне это не нравилось ужасно, но я хотя бы понимаю, за что меня ищут. Не читай, деточка, вслух надписи на стенах, не выпускай драконов, веди себя, как положено. А эти-то куда голову суют?!

— Ты не знаешь, как они живут! — жёстко сказал Ряха. — Мне нужны люди. Людям нужен вождь, который знает, что ему нужно. Раз они с таким восторгом хвосты себе рубят, значит, им легче за мной идти с любым результатом, чем здесь прозябать.

— Да я не против! — возмутилась я. — Просто думаю вот о чём: сейчас это всё выглядит романтично и героично, но вдруг завтра они поймут, что это не их дело?! Испугаются и повернут, — а хвоста уже нет!

— Так они этого тоже боятся! — рассёк воздух ладонью правой руки Ряха. — Потому и рубят, как ты не поймёшь — именно, чтобы не возвращаться, даже если захочется. Чтобы только вперёд путь был. Двадцать Вторая, пойми — человек сам делает свой выбор и только он за него отвечает. Его хвост — в его руках. И закончим это. Так где знамя-то взять?

— У легендарного Молниеносного был милый обычай вырезать знамёна со спин своих врагов, — угрюмо сказала я, так и не признав Ряхину правоту. — Сама такое знамя видела.

— Это мощно, — согласился Ряха. — И я знаю, с чьей спины я бы кожу на знамя пустил, чтобы этому начальнику Службы Надзора пусто было! Но пока нужно что-нибудь попроще.

— Попроси у девушки скатерть, — велела я. — Или купи, если деньги остались. И хвосты убери. Можешь посоветовать бывшим владельцам привязать их к седлам, чтобы они напоминали им о невозможности обратного пути.

Идея вручить хвосты их же владельцам Ряхе понравилась, и он ушёл её реализовывать. А я грустно подумала, что власть и сон — вещи несовместимые. И по мне — лучше спать спокойно. Да только ну никак не получается!

Раз на рассвете мы выезжаем, значит, надо готовиться. Опять начинается походная жизнь, прощайте полосатые простыни и тёплые одеяла.

Да ещё в компании людей, которые будут испытывать нехилую боль в заднице, пока их обрубки не подживут. Дёргали меня эти хвосты, зажатые в Ряхиной руке, ох дёргали. И вроде бы правда то, что он говорил, а не могла я с этим примириться.

Села расчесывать собственный хвост, чтобы успокоиться: пусть будет в пику этим обрубленным — пушистым и красивым.

А когда закончила наводить на него красоту, поняла, что меня раздражает: готовность так лихо отрубить себе кусок организма и быстрая реализация этой готовности — она совсем не превратила этих мальчиков в Ряху. А они вполне могли подумать, что уже превратила. А человек — он больше внутри, чем снаружи. И прежде, чем они это поймут, часть из них расстанется с жизнью так же легко, как расстались сегодня с хвостами.

Ряха-то за свой хвост до последнего боролся.

В дверь робко постучали.

Вошла заспанная девушка с серой скатертью в руках.

— Ваш спутник сказал, что вам нужна скатерть? — сказала она, а в темных красивых глазах плескалось недоумение.

— Это не мой спутник, а ваш будущий король, — сварливо отозвалась я. — И не мне нужна скатерть, а ему знамя. Ох уж эти мужчины, ну ничего толком объяснить не могут! У меня к вам деловое предложение: вы найдете в своём хозяйстве что-нибудь подходящее, и потом сможете с полным правом назвать своё заведение «Знамя Короля», угу?

— А если он не победит? — спросила практичная девушка.

— Вы сами видите, что на дворе творится, — вздохнула я. — Даже если не победит, заварушка будет славная. В этом случае новую вывеску заказывать не понадобится, но, подумайте, сколько народу будет тянуть сюда, чтобы посмотреть, откуда всё началось, и где Дева дала Королю Знамя?

— Ну не совсем дева… — покраснела девушка.

— Ну и не совсем знамя, — подхватила я. — И пока не королю, — но потом всё это уже будет неважно, поверьте…

Девушка задумалась.

Было видно, что ей и хочется поучаствовать в этом, но и она боится, что наутро отрубленные хвосты окажутся верёвочными, кони — деревянными, а Ряха — обыкновенным кабацким пропойцей, каких так много повидало её заведение. А скатерть пропадёт. Жалко.

— Мне так хочется вам поверить… — призналась она. — Но ведь не бывает такого… То есть бывает, но не у нас…

— А вы мне и не верьте, — посоветовала я. — Вы к нему подойдите, только поближе — и сами поймёте. Ряха пахнет вождём.

Глаза у девушки блеснули. Похоже, это её убедило.

— А когда вы на кухне мылись, у вас волосы влажные потом странно пахли, — заметила она. — Полынью.

Я утвердительно кивнула и грустно подумала:

«А это — запах Дракона».

— Каждый пахнет своей судьбой, — объяснила я.

Девушка ушла нюхать Ряху, чтобы определить, жертвовать скатертью или нет.

Я снова выглянула в окно.

Семнадцать готовых к выезду коней у коновязи. Значит, пятнадцать человек решили поддержать нас. Много.

Вот и сам Ряха появился во дворе. Вокруг него зашевелились тёмные фигуры. Тёмные — потому что к кострам он не пошёл, остановился неподалеку от дверей.

Видимо, он превратил процесс раздачи хвостов достойным в некое театральное действо, потому что опять раздались боевые крики.

Во двор вошёл человек, сжимающий охапку палок в руках. Но концы жердей негромко взблестнули металлом в оранжево-красном свете костров — значит, копья. Копья разобрали.

Хлопнула дверь и к Ряхе подошла девушка, почти вплотную, и, видимо, что-то у него спросила.

Всё правильно, для обнюхивания нужна причина. Они поговорили, и девушка вернулась в кабак.

Ну вот, сейчас и станет понятно, под какие знамёна будут стекаться его грядущие сторонники.

* * *

Тёмно-красный, почти бордовый кусок ткани со старательно вышитыми на нём тремя золотыми рыбками (жареными, надо полагать), — вот что принесла девушка вместо скатерти.

— Ой, какая прелесть! — не сдержалась я при виде пузатых рыбок.

— Это я вышивать училась, — хмуро объяснила девушка. — До того, как стало ясно, что придётся на себе кабак тянуть. Я-то думала, буду сидеть себе в светлице, да иглой с шелковым хвостиком по полотну порхать. Зря мечтала, времени нет. Подойдёт такое?

— Подойдёт! — кивнула я. — Рыбки — очень хороший мотив для знамени. Просто замечательный. И выразительный, и свежий. Осталось только к древку прикрепить — и полный порядок.

Мы спустились вниз, позаимствовали одно из копий и общими усилиями прикрепили к нему полотно.

— Буду следить за вашими успехами, — пообещала девушка, придирчиво оглядывая новое знамя. — Доску крепкую для новой вывески пока подберу. На всякий случай.

Глава двадцать пятая РАССВЕТ БЫЛ ТУМАННЫМ

Рассвет был туманным, очень похожим на наше будущее, — выехали со двора, утопая в белом, холодном молоке. Даже странно было, как всё поменялось: вот только были в тепле, сухости, почти домашнем уюте, — а теперь кругом сырая мгла, неприютно, неприкаянно…

Колыхаются копья над седоками, а седоки молчат, нахохлившись в сёдлах. Кони идут нервно, легко пугаются выступающих из тумана деревьев и кустов, фыркают, всхрапывают.

Утреннее солнце не может пока пробиться сквозь пелену, светит тоскливым красным пятнышком. И не греет.

Я в собравшейся компании ощущала свою полную излишность.

Оказавшись за границей родной деревни, новые Ряхины соратники сникли, холодные ладони тумана, похоже, остудили самые горячие головы.

Ряха ехал спокойный, уверенный, каменный. Теперь за его плечами было пятнадцать человек и ему требовалось в самый короткий срок спаять их в единый отряд. Так что у него и без меня дел хватало.

А я везла свежеизготовленное, запакованное в дорожный чехол знамя и думала, что не лезла бы со своими гениальными идеями — и рука бы теперь была свободна, а так — держи копье, надрывайся. И чайник Ряха притачал к моему седлу, не к чьему-нибудь.

Мы спускались с высокогорья на равнину. В город у моря. Самое смешное, я даже не знала, как он называется, — да и деревня у подножия гор, которую мы покинули, для меня осталась безымянной.

Всё, что я знала: если повернуть налево и снова пробиваться сквозь непроходимые горы — попадешь обратно в Отстойник. Если повернуть направо и долго-долго ехать — приедешь в Хвост Коровы, столицу Чрева Мира. Впереди, наискосок по морю, опять же если взять круто вправо — Ракушка моя родная где-то там. Горы за спиной — часть горной стены, отделяющей Отстойник от Чрева Мира. А эта горная стена — в свою очередь лишь часть горной страны, за которой лежат странные земли, где живут бесхвостые, а всё-таки люди… И где-то в горах золотой дракон…

Мы двигались даже не дорогой, — это была конная тропа, по которой ходили те, кто не любил рисоваться перед обществом. Она была отлично натоптана. Соответственно можно было сделать вывод о количестве скромных людей, обитающих в этих местах.

Дорога людей сближает: первый же ночлег это показал.

Один из горячих парней решил проверить, для каких-таких нужд я в отряде присутствую.

Пришлось, улыбаясь, пнуть его без предупреждения пониже коленки, а пока он прыгал на одной ноге и ругался, сотворить заклинание. Вытянула из голенища сапога шпаргалку, прошипела нужные слова, — и нахал украсился рогами.

После таких крутых мер в глазах остальных, наблюдавших за развлечением, засквозило что-то, отдаленно напоминающее уважение.

Тут и Ряха подоспел, отвесил рогоносцу хорошего тумака, а для остальных произнёс проникновенную речь на тему: «Баба — она тоже человек, и не хихикать мне там, во втором ряду. А кто будет от дела отвлекаться, промеж рогов получит, — у меня не заржавеет! А кому порядок не нравится, — может валить до дому, пока деревня ещё близко. Я сказал!»

Глядя на выпирающие из темени сотоварища «острые роги», остальные повстанцы впечатлились Ряхиной речью, особенно второй её частью, первую оставив целиком на совести витающего в облаках короля.

Потом Ряха своей королевской дланью обломал рога с макушки провинившегося и тот, поглядывая в мою сторону без особой любви, постарался стать как можно незаметнее.

— Ничего, — сказал мне Ряха, когда мы сидели с ним у затухающего костра в качестве дозорных, а остальная братия дрыхла. — Они обломаются.

— Как рога? — хмуро отозвалась я. — Не знаю. Этот тип, во всяком случае, все свои душевные силы потратит на то, чтобы самозабвенно меня ненавидеть. Но, судя по его прыти, человек он решительный и предприимчивый, скорее всего, выдвинется к тебе в помощники.

— Не выдвинется, — ухмыльнулся Ряха.

В темноте было не видно, по голосу чувствовалась нехорошая ухмылка у него на губах.

— Почему это? — удивилась я. — Решительные люди на вес золота.

— Может быть, он решительный, может быть, он и будет играть какую-то исключительную роль, но не у меня, — сказал Ряха. — Он покусился на женщину вождя, такого не прощают.

— Ряха, — фыркнула я. — Но я же не женщина вождя, о чём ты говоришь?

— Двадцать Вторая, ты не понимаешь правил игры, — серьёзно сказал Ряха. — Это — не ваша Ракушка, не Огрызок. Воевать парни будут неплохо, но в головах у них — их деревня, другого мира они не знают. И ты для них можешь быть только в двух видах: либо моя, либо общая. А всё, что моё — для них неприкосновенно.

— Ну я же ничья, — снова фыркнула я. — Ох, и в переплёт я попала. В Отстойнике ты по-другому говорил.

— Давай условимся, что для них ты — моя, — попросил Ряха. — Чтобы они зря не мучились. Потому что времени у нас нет и надо либо долго-долго объяснять им, что мир совсем не так прост, как они думают, либо дело делать. Завтра мы навестим одно местечко, хочу посмотреть их в столкновении с порядком.

* * *

В это одно вышеупомянутое Ряхой местечко все умелись ещё до зари, оставив меня у потухшего костра, даже не разбудили.

Не скажу, что всё это мне особо нравилось: я боялась, не скатится ли Ряха до банального грабежа, с его-то богатым опытом противостояния с официальной властью. А ему здешними людьми ещё править, если дело выгорит.

С другой стороны я совершенно не представляла, как можно прийти к власти мирным путём. Точнее, очень ярко представляла, как сделал бы это Профессор, если бы оно ему было надо, но методы Профессора для Ряхи совершенно не годились.

Но с другой стороны, если разобраться, девять десятых населения этой земли послушно примут любую власть, если она придёт из города у моря, потому что им, по сути, совершенно всё равно, кто ими правит. И биться надо с оставшейся одной десятой, которая и есть власть, и которая будет за эту свою власть держаться до последнего.

А настраивать против себя простых жителей — опасно и, в конечном итоге, неправильно.

Но это мне здесь, на привале, рассуждать легко.

Пока я маялась в раздумьях, попивая у костра чай из нашего многострадального чайника, Ряха и его люди вернулись, к моему несказанному облегчению.

Вернулись они гордые и важные: операция прошла успешно, нового оружия на них прибавилось. Привезли и еды. Но отряд был неполным: отсутствовал тот самый рогатый нахал.

Как объяснил огорчённо Ряха, он, рогатый, переусердствовал в героизме и его ранили. Пришлось оставить на лечение у добрых поселян.

Понимать это, видно, надо было так, что чересчур ретивого типа Ряха аккуратно изъял из обращения, не желая иметь в отряде очаг брожения. И, похоже, этому типу безумно повезло с ранением, ведь в будущем он мог и в бою, к примеру, пасть…

Затем Ряха, когда его повстанцы уселись в кружок питаться привезённым, отозвал меня в сторону и щедрой рукой отсыпал мне в ладонь горсть монет.

— Возвращаю за постой в трактире, — объяснил он. — Спрячь на место тех, истраченных.

— Так что вы делали? — спросила я, нерешительно взвешивая монеты на ладони. — Стригли шерсть с «добрых поселян»?

— Обижаешь, Двадцать Вторая, — прогудел Ряха. — Не веришь ты в меня, как в короля. Мы напали на сборщиков налогов, везущих деньги в город. Я посмотрел, как парни с копьями управляются, раз. Мы поправили наши финансовые дела, два. И мы вернули жителям налоги — это три.

Этим «три» Ряха меня потряс.

— И как вы всё это осуществили? — поинтересовалась я недоверчиво. — Ловили добрых поселян и вкладывали им насильно в ладони монетки? И если вы вернули налоги, то, не пойму я, хоть убей, каким образом мы поправили наши финансовые дела?

— Ну ты всё буквально понимаешь, нельзя же так… — пробурчал Ряха. — Вернули мы, конечно же, часть. Доехали до ближайшей ярмарки, купили еды, и рассыпали там, прямо на площади, денег так примерно с ведро. В основном мышек и кошек. Объяснили, что это не налоги — а чистый грабеж. Теперь разговоры пойдут. Мне, вообще-то, от сборщиков не сколько деньги, сколько сведения были нужны. Про город побольше узнал, где что находится, какие пароли и всё такое. Теперь ясно. Опять же на людей посмотрел. Сегодняшнее дело — это же так, семечки-игрушки. А человека видно. Но теперь нам отсюда уходить надо. Если бы просто деньги отобрали, — может быть, с рук и сошло бы на первый раз. Ну а так, с возвратом — нипочём не простят.

Уходить, — так уходить. Я мрачно думала, что нищему собраться — только чайник к седлу привязать.

Когда отряд, шайкой его называть у меня язык, всё-таки, не поворачивался, наелся, мы покинули привал и понеслись дальше, уже торной дорогой.

Скромный Ряха стремился попасть в город раньше, чем слухи о его геройстве и великодушии.

Поэтому мы гнали во весь опор.

* * *

В город мы прибыли глубокой ночью.

Он был больше, чем Отстойник, и как Ракушка, стоял прямо на берегу бухты. В лунном свете красиво мерцали беломраморные башни его цитадели.

— Это хорошо, — оценил призрачную красоту поэтичный Ряха. — Значит мрамор местный, есть из чего строить. Вон ту башню видишь? — показал он некультурно грязным пальцем на тонкий, устремлённый ввысь белый ажурный столбик, застывший в тёмной синеве ночного неба, словно мачта белого кораблика, плывущего на юг.

— Вижу… — отозвалась я ворчливо, пытаясь совладать с пританцовывающим конем, чувствовал он, паразит, что всадник на нём неопытный. — И что?

— Знамя на ней закрепим.

— Как скажешь.

Ряхиной уверенности я не разделяла. Слишком неприступными казались отсюда белые стены. Мы же были пока только на окраине города, в районе трущоб.

Этот район клином врезался в добропорядочное городское тело и именно его Ряха выбрал для того, чтобы как можно быстрее попасть в центр города. Рассуждал он так: трущобы повидали всякого, шестнадцать конных они тоже переживут и не подавятся.

Так оно и получилось, по трущобным местам мы проехали без приключений, спокойно миновав и весёлые заведения, и ночлежки, и притоны всех мастей. И ни у кого не возникало желания остановить нас и поинтересоваться, что это мы тут ночью делаем.

Но только выбрались в приличную часть города, как сразу напоролись на конный дозор.

И по закону «на ловца и зверь бежит» и ловец, и зверь прекрасно поняли, что вот и встретились на узкой дорожке.

Стычка была короткой.

Моё участие в ней свелось к нулю: всё равно единственное, что я могла бы сделать, — это огреть кого-нибудь медным чайником. Орудовать копьём-знаменем я не умела и не горела желанием учиться этому во время столкновения. Но хвала Медбрату, пока я хлопала ресницами, обошлись и без моего чайника.

Горцы сражались хорошо, не просто хорошо, а с удовольствием. Видно, давно им хотелось разобраться с городскими неженками, жирующими за чужой, то есть за их, счёт, так что деревню, где вербовать сторонников, Ряха выбрал правильно. Бились они скупо, но результативно — половину дозора надолго выбыла из строя.

Мы же потеряли одного. Парня из числа тех, кто отсёк себе хвост, насадили на копье, как бабочку на булавку. Он и умер-то, не успев ничего понять. Слабое утешение, но всё-таки…

Исход стычки был предрешён, — Ряха своим отрядом упрямо таранил дозор, запирающий ему путь к цитадели, и когда это сообразили те, кто остался в живых, они предпочли отойти в соседние улочки и проулки с его пути.

Стычка завела Ряхиных людей, они почувствовали запах крови, озверели. Тело своего не стали оставлять на чужой мостовой чужого города, перекинули через седло его же коня, повод взял и прицепил к луке седла один из друзей погибшего.

На волне азарта, возникшего после схватки, отряд миновал последние улочки и ворвался в цитадель. Она-то, как раз, и была практически не защищена, сонную стражу у ворот мы просто смели, а сами ворота закрыты не были.

Видимо, жизнь в городе была спокойной, никто не ложился спать, закладывая кинжал под подушку на всякий случай, и уж конечно в страшном сне не могло привидеться, что с гор спустится легионер без королевства. И без хвоста. И которому глянулся город у моря.

Ряха приказал наглухо закрыть ворота. Медленно закрутился барабан. Заскрипели, закаркали цепи, похоже, тронутые ржавчиной от долгого неупотребления. Опустилась решётка, отрезая нас от внешнего мира.

Мы остались на беломраморном кораблике.

Миновали темный воротный туннель, выехали на площадь, залитую лунным светом.

Яркая полная луна висела прямо над цитаделью. Размытые пятна теней тянулись за нами.

Копыта странно тукали по мраморным плитам. Цитадель казалась вымершей.

Горцы двигались кучкой, вплотную друг к другу, — нависающие со всех сторон стены их пугали.

Ряха ехал впереди.

Его конь уверенно печатал шаги, Ряха не менее уверенно направлял коня к большой полукруглой лестнице, выливавшейся, по-другому и не скажешь, на площадь из высоко расположенного входа в громадное здание, занимавшее большую часть внутреннего пространства цитадели.

Конь, прицокивая, стал взбираться по пологой лестнице: темный конь и темный всадник на ослепительно белых, отливающих блёстким голубым отсветом плитах.

Мы замерли внизу, сгрудившись у подножья.

Конь вынес Ряху на верхнюю площадку, кокетливо перебирая ногами, боком приблизился к высокой двери.

Не слезая с коня, Ряха наклонился и дёрнул громадную дверь за ручку. Дверь не поддалась. Ряха дернул сильнее. Медленно образовалась щель, правая створка плавно отворилась. За дверью была темнота.

Ряха обернулся, увидел, что мы переминаемся у начала лестницы, и сказал нам сверху вниз:

— Чего замёрзли? Заходите.

* * *

Самое смешное, что цитадель, действительно, спала.

* * *

В огромном гулком вестибюле даже конные всадники смотрелись маленькими. Высокий потолок поддерживали ряды колонн, словно руки, упирающиеся ладонями в небесный свод. Зал по периметру опоясывали ленты балконов. Здесь тоже было светло, хоть и не так, как на площади: пробитые в потолочном своде окна щедро пропускали внутрь призрачный лунный свет. И темнота за дверью была ненастоящей, обманчивой.

В помещении Ряха, наконец, соизволил спешиться. Спрыгнул с коня и пошёл себе по залу, разминая ноги. Конь, как собачонка, шёл за ним.

«Странный у нас какой-то переворот» — подумала я.

В свою очередь спешилась и, держа коня под уздцы, стала прикидывать, к чему бы его прицепить. Когда кругом всё мраморное, тоже плохо, не жилой дом, а гробница какая-то.

Решила привязать коня к перилам лестницы, ведущей на балконы второго яруса. И прислонить к ней же знамя, с которым я таскалась, как кое-кто с кое-чем, уж не чая от него отвязаться.

Наверное, от облегчения, что я с него слезла, мой конь сделал аккуратную пирамидку на блестящем полу.

Горцев это оживило, словно конь-земляк выразил их общие чувства к этому месту: «Накласть мы хотели на ваши дворцы!» И теперь им можно было не приглядываться опасливо к высокому потолку, опасаясь, что он рухнет на незваных гостей. Перила лестницы были негласно признаны коновязью.

Ряха закончил осмотр и вынес приговор:

— Неплохая прихожая. Холодная только, зимой этот мрамор холод так к себе и притягивает. Ну ладно, пора кого-нибудь живого найти. А тебе, Двадцать Вторая, отдельное задание.

— Да? — удивилась я.

— Пойдешь, разыщешь башню, о которой мы говорили. Знамя на ней поменяешь, — но только, когда солнце встанет. Справишься?

— Угу, — буркнула я недовольно.

— Дать тебе кого-нибудь в помощь? — предложил коварный Ряха, видя, что я скисла.

— Нет, спасибо, — сразу воспрянула я. — Сама справлюсь!

Уж лучше в одиночку по этим мраморным роскошествам шарахаться, чем в такой теплой компании.

Я взяла знамя, положила его на плечо, и печально поволоклась в дальний конец вестибюля: башня венчала здание, значит, вход в неё был где-то в той стороне. До рассвета времени ещё много, можно искать.

Пока я шла вдоль ряда бесконечных колонн, то поменяла своё мнение о поручении, данном мне Ряхой: скорее всего, он услал меня куда подальше, чтобы не мешала.

Вестибюль кончился к моему разочарованию глухой стеной, на которой угадывались выложенные разноцветной мозаикой панно. В полумраке было не разобрать, что там было изображено, поэтому я повернула обратно, резонно рассуждая, что вход в башенку можно поискать и снаружи здания.

Около двери уже не было ни Ряхи, ни его людей, только кони, привязанные к лестнице, продолжали украшать пол тем, что остается в итоге от съеденного. Но они не просили привязывать их во дворцах и делали лишь то, что обычно. Убитого сняли с коня и положили на холодный пол, прикрыв ему лицо.

Я боком-боком миновала его и с облегчением выскочила наружу.

Путь к башне нашёлся не сразу, сначала я побродила вдоль здания, поражаясь его безлюдности, потом обнаружила на боковой стене лестницу, ведущую на крышу, и стала подниматься по ней, опираясь на копьё, как на посох. И бурча про себя, что у зодчих, возводивших эту цитадель, была какая-то ненормальная страсть к лестницам всех видов и размеров. А может, не у зодчих, может, у заказчиков. Или их вдохновляли горы, как ступеньки, спускающиеся из облаков сюда, в эту долину?

Мысль была интересная, но я поднялась на крышу, и думать, чем руководствовались зодчие в своём творчестве стало некогда — башенка была совсем рядом.

И её обвивала лестница!

Медбрат побери здешних строителей: ежу понятно, что по внутренней лестнице путь получается короче, чем по внешней!

Сжав зубы, я стала подниматься…

Чем выше, тем сильнее дул ветер. И луна была совсем рядом: казалось, протяни копьё — и пощекочешь ей наконечником желтое, как у жареной рыбки, брюшко.

Лестница, похоже, была бесконечной, вилась и вилась. Я уже серьёзно начала опасаться, что рассвет меня здесь и застанет, но всё-таки ступеньки вывели наверх.

Это был старый маяк. Почему-то не действующий сейчас. Внутри башню пронизывал насквозь, до самого основания, колодец. У его жерла был поставлен металлический ворот, — им поднимали топливо на маяк, а смотрители мерили пешком ступеньки лестницы. По ночам здесь жгли костры, далеко заметные с моря…

Около ворота и я села, почти упала, пытаясь отдышаться после подъема.

Луна уже куда-то исчезла, наступил предутренний час.

Отдышавшись, я стала осматриваться, ведь мало было попасть сюда, надо еще и знамя куда-нибудь воткнуть, согласно Ряхиному плану. Чтобы всем стало ясно: наши в городе!

Я приглядывалась и так, и этак — луна убежала совсем некстати. Но наконец нашла подходящую дыру в старом конусе черепичного навеса над верхней площадкой башенки. Прикинула — должно держать.

Осталось дождаться солнца, которое скоро выкатится из-за моря.

Я старалась не думать, что там творится внизу. Уповала лишь на Ряхину практичность. Он человек опытный и знает, что чем меньше крови, — тем устойчивей будет его положение. Если он, конечно, собрался здесь задержаться надолго.

Наконец, рассвело. Солнце вынырнуло из моря, отряхнулось и просияло всем своим ликом.

Сопя, я подтащила тяжелый ворот поближе к нужной мне дыре, развернула знамя, встала на ворот в качестве подставки, держась одной рукой за стропила, и аккуратно протолкнула копьё через дыру наружу, закрепив его конец в балках. Это была не единственная дыра в старой крыше, — просто она была практически в центре конуса. А сквозь другие прорехи можно было рассмотреть, что получилось.

Золотые рыбки, вышитые на багряном знамени, сделали хорошую карьеру: теперь они гордо реяли над городом.

* * *

Сверху я увидела, как Ряха и его люди вновь гарцуют на площади. Понеслась вниз по винтовой лестнице.

Спустилась на здание, с него — на площадь, подошла к Ряхе.

— Ну что?

— Ну всё, — Ряха не выглядел ни радостным, ни огорченным, ни потрясенным. — Старую власть мы изолировали. Давай, в седло садись. Теперь надо дела в городе решить, пока все спросонья глаза продирают.

Половину отряда он оставил в цитадели, в сопровождении остальных мы помчались на пристани.

— Если там не дураки, то флаг заметят, — рассуждал Ряха на ходу.

— Ты думаешь, дел других у жителей города нет, как на свою цитадель с утра пораньше пялиться? — возражала я. — Они её сто раз видели. Даже если и заметят, — ну висит, ну и что?

— Ладно, скоро узнаем! — не поддержал спора Ряха. — В порту держись около меня.

— Зачем? — тут же спросила я.

— Затем. Вверни хоть пару слов в разговор. Любых, каких хочешь, можешь даже выругаться: когда услышат твой говор, подумают, что меня поддерживает Ракушка. Не помешает.

В порту мы побывали в нескольких местах. Ряха в скупых выражениях сообщал находящимся там влиятельным людям, что им повезло, они видят перед собой новую власть, так запросто общающуюся с ними, влиятельными людьми.

Те в ответ в не менее скупых выражениях сомневались в своём счастье.

Тогда я вежливо просила выглянуть их в окно и посмотреть на цитадель. Как и предсказывал Ряха, мои интонации, ударения и речевые обороты влиятельных людей убеждали, почему-то, больше, чем Ряхины скупые слова.

После всего это добрый Ряха говорил влиятельным людям, чтобы они не пугались, и что он хороший король, повезло им с ним.

Потом меня в изысканных выражениях выставляли из помещения и там, за закрытыми дверями, как я понимаю, и шёл настоящий переворот, передел зон влияния, фактическая передача власти и прочие важные вещи.

Ряха знал, на что бить: это земля тоже была провинцией пошатнувшейся империи, как и Шестой Угол, то есть Отстойник: власть в цитадели сидела столичная, сиречь пришлая, городом не любимая. Порядка было мало, поборов с населения — много. Основные средства утекали в Хвост Коровы, который большинство жителей за всю свою жизнь ни разу в глаза не видели.

Столичных чиновников, квартирующих в цитадели, Ряха вытащил из теплых кроватей и запер в подвале, сосредоточив в своих руках, таким образом, законодательную и исполнительную власть. Туда же отправилась обленившаяся цитадельная охрана. Как это обычно бывает, самой боевой силой были дозоры, патрулирующие ночной город, военные силы выше по рангу за годы спокойного существования рабочие навыки утратили. С дозорной службой обещали договориться новые Ряхины сторонники, контролирующие порт. Что по этому поводу думает власть судебная, никого не волновало.

Закрепив своё влияние в самой стратегически важной части города, Ряха направился завоевывать народную любовь.

Мы подъехали к зданию налоговой службы. Нас сопровождало несколько человек из порта.

По Ряхиной команде горцы ворвались в него. Обезвредили имеющуюся в здании охрану. Вывели их на мостовую и вынесли деньги.

— Его надо сжечь дотла, — просительно посмотрел на меня Ряха. — Сделай это, ладно? Не хочется долго с ним возиться.

Я вошла в пустое здание, огляделась — искать карандаш и бумагу было лень, поэтому вынула кинжал, и кончиком его нацарапала на стене огненное заклинание. Прочла.

Надпись вспыхнула, по буквам побежали огоньки, заискрились, искры полетели в разные стороны, во всех направлениях. Сталкиваясь, они взрывались новыми пучками искр, а когда попадали на поверхность, свирепо вгрызались в нее. Только камень, кирпич и металл могли выдержать их атаку.

Помня боль в обожжённых руках, я отступила к двери, и быстро очутилась на улице.

— Хорошо горит, — одобрил Ряха. — Прямо как мой тараканий сарай. Ну всё, налоговых бумажек теперь нет, люди начинают жить заново.

— Что, пошлины и подати отменишь? — прищурилась я недоверчиво.

— Какие отменю, какие уменьшу, — ухмыльнулся Ряха.

— А уже собранные налоги? — показала я на вынесенные мешки.

— Найдём и им применение, — пообещал Ряха. — Поехали, теперь надо Службу Надзора за Порядком дома лишить. Одна зараза, что в Отстойнике, что здесь.

Людей Ряха отпустил, деньги отправил в цитадель, отрядив для этого важного дела и своих людей, и новых союзников, поровну.

И Службу Надзора за Порядком мы спалили. А потом таможню: для этого пришлось вернуться в порт.

— Ряха, ну почему так?! — возмутилась я, когда мы, оставив на месте Службы Надзора лишь остов без окон и без дверей, повернули к таможне, — Что же мы таможнею сразу не занялись?!! Такой крюк теперь делать?

— Двадцать Вторая, ты опять не понимаешь! — прогудел Ряха. — Всё идет по плану. Таможня — это тебе не налоговая, там и ценные бумаги есть. Люди попросили с таможней чуть погодить. Пока мы по городу носились, они ее почистили, теперь можно.

— Это надо понимать, что власть твою нельзя назвать абсолютной? — уточнила я.

— Какой-какой? — удивился Ряха.

— Ну… — замялась я. — Всеобъемлющей, что ли… Полной… Получается, есть силы, с которыми ты будешь считаться?

— Нет ничего этого, как ты сказала, — буркнул Ряха, покачиваясь в седле, — Есть договоры между людьми. Они поддержат меня, я помогу им. И у меня не десять рук, всю власть при всём желании я ухватить не смогу. Да и глупо это.

Пока мы спорили, добрались до места.

Таможня, надо сказать, была практически пустая, — даже мебель вынесли. Меблировать новую таможню, надо полагать. Остались лишь документы, ценные для Хвоста Коровы, но не нужные для здешних влиятельных людей.

Таможня тоже сгорела.

— Ну вот, — бодро сказал Ряха. — Основную работу мы сделали. Возвращаемся обратно в цитадель.

— А почему никого из возмущенных горожан мы не увидели, пожар ведь не шутка? — спросила я.

— Ну, Двадцать Вторая, ты вроде умная, опять же из Умных, а мысли у тебя, как у ребёнка, — хмыкнул Ряха. — Кому нужно ввязываться, когда налоговую жгут? Это же тебе не лавочка, не булочная, не жилой дом. Странно, что в ладоши не хлопали, из окон платками не махали.

— Ну хорошо, а почему ночные дозоры никак не проявились? — буркнула я.

— Они проявились — тыкнулись в цитадель с докладом, а она заперта, — утешил меня Ряха. — Пока ждали, что начальство проснётся, — рассвело. А потом с ними поговорили. Часть денег, что мы из налоговой вынесли, пойдёт им. Всё нормально.

* * *

К полудню власть Ряхи в городе окончательно утвердилась, — все заинтересованные в этом вопросе стороны как-то враз поняли, что давно хотели жить в независимом королевстве, и дружно удивлялись, почему эта гениальная мысль не пришла к ним раньше.

Пока Ряха утрясал организационные вопросы, я бродила по цитадели. Искала красивую штору ему на мантию, решив, что негоже отступать от наметившейся традиции пускать парадные шторы на иные цели, нежели чем банальное украшение окон.

Мне опять было тоскливо.

Авантюра блистательно удалась: это-то и раздражало больше всего. Это было полным провалом моего плана. В глубине души я надеялась, что нам с Ряхой на его пути к трону всеми способами постараются шеи свернуть, и когда жизнь моя опять окажется опасно близкой к краю, я снова увижу золотого дракона. Ну хоть на минуточку…

Не получилось.

Власть упала в Ряхины руки с такой готовностью, что даже зло брало. Ни одной серьезной стычки, ничего!

Кончились мои печальные раздумья тем, что я уселась на одном из широких мраморных подоконников, украшавших здешние окна, и, глядя на заснеженные горы, горько разревелась.

Тут меня Ряха и нашёл.

— Что с тобой? — перепугался он.

— Ряха, я не нужна дракону… — прорвало меня. — Совсем-совсем не нужна…

— Да не бери в голову, — посоветовал Ряха, тоже глядя на вершины гор, словно видел там что-то своё. — Что, твоей сестре я нужен? Никаким боком. Держи нос выше и всё будет путём. Пойдём-ка лучше, я тут наконец-то, одну стоящую вещь нашёл: кухню. Пирогов сейчас горячих наедимся… — увидишь, насколько всё радостней будет!

* * *

Через три дня я короновала Ряху на беломраморных ступеньках его нового дворца.

Площадь была запружена народом так плотно, что между людьми, стоящими вплотную друг к другу, ладонь просунуть было невозможно.

На нижней ступени застыли горцы, с которыми Ряха появился здесь.

Штору мы отыскали роскошную, бархатную, на подкладке. Мантия из неё вышла что надо, волочилась за Ряхой по мрамору — любо-дорого посмотреть!

Корону для себя Ряха сделал сам, не устраивая из этого особых проблем. Нашёл где-то медную полосу, согнул по размеру головы, к налобной части прикрепил несколько драгоценных камней, позаимствованных из городской казны, — получилась грубоватая, но удивительно подходящая к Ряхе вещь.

Этот-то обруч с самоцветами я и надела на него, объявив на всю площадь:

— Короную тебя и нарекаю тронным именем Ряха Первый и Непобедимый! Отныне и вовеки веков!

Вот так Ряха обручился с городом у моря.

Глава двадцать шестая ПОСЛЕ КОРОНАЦИИ

На следующий день после коронации у пристани меня ждал корабль, идущий в Ракушку.

— Как хоть город твой называется? — поинтересовалась я у Ряхи на прощание.

— Рыбница, — ухмыльнулся Ряха. — Знамя было прямо говорящим.

Он вынул из-за голенища сапога скатанное в трубочку и туго перевязанное письмо.

— На, передашь там.

— Угу.

* * *

В Ракушке меня не ждали: я никак не сообщила о том, что жива и скоро буду, потому что значительно проще было добраться до дома в натуральном виде и тогда уж ответить на все вопросы.

Погода была ненастная, для этого времени года нехарактерная. Когда корабль подошёл к острову, Сопи-гора утопала в разбухших от дождя тучах. Косой дождь полосовал и море, и землю.

Вещей у меня не было, из одежды — лишь легионерский костюм, что на мне.

Нет, вру, одна вещь была: медный чайник. Я его забрала, посчитав, что Ряха теперь и без него не обеднеет, его зазнобе без чайника будет грустно, но терпимо, а мне память. И вообще, как честный человек, Ряха должен вернуть своей заботливой подружке новый чайник, золотой. Чтобы другая, вредная, все бы локти с досады искусала.

Держа в руке начищенный до блеска чайник, я спустилась на мокрую пристань Ракушки.

Она была пустынна. Лишь кто-то упрямый застыл под огромным грибом-зонтом, поджидая пришедший корабль. А может, и не корабль.

Когда я проходила мимо, зонт приподнялся, и я увидела под ним Профессора, нахохленного, точно мокрый воробей под стрехой.

— Здравствуй, душа моя! — улыбнулся Профессор. — Давно тебя жду, закоченел весь. Промозгло и ветрено сегодня на удивление. Прячься под зонт, пока совсем не вымокла.

— Откуда? — лишь устало спросила я.

— Слухами земля полнится, — накрыл меня зонтом Профессор. — Ты оставила в Огрызке зачётку. Держи.

Я взяла зачётку, поставила чайник на землю и раскрыла её.

Оценка за преддипломную практику была выставлена. Рядом с оценкой — витиеватая роспись Профессора. Были выставлены оценки и за диплом, и за два выпускных экзамена. Витиеватая роспись Профессора и еще две, мне незнакомых, резких и угловатых.

Я вопросительно подняла глаза.

— Да, да, душа моя, — подтвердил, ежась из-за забрасываемых ветром под зонт капель, Профессор. — Твои глаза тебя не обманывают.

— За что? — поинтересовалась я.

— Ты хорошо прошла практику.

— А моя дипломная работа?

— Возникновение на территории Чрева Мира суверенного королевства с дружественным нам правителем, — потряхивая зонтом, сформулировал название моей дипломной работы Профессор. — Учёба закончилась, душа моя, начинается работа.

— Ребята живы? — хмуро спросила я.

— Все живы, хвала Медбрату, — кивнул Профессор. — Не без приключений, но положение удалось стабилизировать. Огрызок, правда, чуть второй раз не разрушили и мы несколько дней не знали, удастся ли нам дожить до следующего рассвета или нет.

— Ракушку вытеснили из Отстойника?

— Это не под силу ни местным, ни столичным властям. Там теперь просто работают свежие люди, молодежь надо где-то натаскивать, Шестой Угол для этого очень удобен. А наша работа — теперь здесь.

Дождь разошёлся, капли звонко стучали по медному чайнику, выбивая на его крышке дождливую песенку.

Тучи опустились совсем низко, они скрыли даже некоторые дома, построенные на самых высоких ступеньках амфитеатра, каким спускалась Ракушка к своим Первой и Второй Гаваням.

— А в чём заключается наша работа? — спросила я, пряча зачетку и поднимая мокрый чайник.

— Как всегда, — пожал плечами Профессор. — Дипломатия. Да и заклинаниями надо кому-то заниматься. Магии становится больше с каждым днём. Пошли, душа моя, провожу тебя до дома.

Опустив зонт пониже, и наклонив его чуть-чуть, чтобы получше укрыться от дождя и ветра, мы побрели по мокрой мостовой наверх, в город.

По пути я ворчала:

— Я не только зачётку в Огрызке оставила, а массу, просто массу очень ценных вещей! Одна шляпка с вуалью чего стоит! А большое зеркало?! Накрылся, получается, мой подарок этой самой шляпкой?! А я в него всего пару раз и успела посмотреться, даже толком себя не разглядела.

— Я процветающую «Лавку Южных Товаров» оставил — и не плачу, — возражал мне Профессор, спотыкаясь на мокрых и скользких камнях. — И урожай грибов в подвале снять не успел. Обидно. Хороший у тебя чайник, чаем из него угостишь?

— Вот ребят соберем, — и угощу, — пообещала я.

Мы вышли на улицу Старой Яблони. И тут я резко остановилась, замерла посреди мостовой под дождём: ну как же могла забыть узнать про одного дорогого моему сердцу типа?!

— Что с тобой, душа моя? — испугался и тоже замер Профессор.

— А где Копчёный?… — страшным голосом спросила я.

— Да тут он, куда же Лёд без этого чудовища, — с облегчением выдохнул Профессор. — Много ценного мы оставили, но Копчёного вывезли. Укрепляет теперь породу местных кошек вливанием свежей крови. Если Льду вернут хоть по одному котёнку от каждой кошки, осчастливленной Копчёным, он смело может открывать племенной кошачий завод.

— Ну, тогда всё в порядке, — успокоилась я и вернулась под зонт.

Дождь бил по крышам, шлепал в окна.

От нависающих туч в городе было сумеречно.

Хотелось горячего чая с плюшками.

КОНЕЦ

ПРИЛОЖЕНИЯ

Приложение № 1 лирическое.

То, что Двадцать Вторая или не знала, или знала в общих чертах:

Суть системы классического образования в Ракушке понимают так: при внешнем отсутствии ориентации на конкретную специализацию студенту стараются максимально расширить кругозор, привить ему навыки обучения, а главное, самообучения. Чтобы в идеале выпускник в любых жизненных ситуациях умел адаптироваться и мог овладеть той профессией, которая ему требуется на данный момент.

Когда стало известно (а за тем, что творится в столице Чрева Мира, Ракушка наблюдает очень внимательно), что Двадцать Вторую хотят убить, собралась внеочередная Коллегия Умных из Умных. Победила точка зрения, которой придерживался и Профессор: смерть Двадцать Второй возврат в мир магии не отменит. А человека жалко.

Поэтому было решено пристроить Двадцать Вторую в организацию, наиболее эффективно способную противостоять попыткам Сильных убрать её.

Та служба, которую негласно возглавлял Профессор, по сути, являлась аналогом нашей разведки и контрразведки, точнее, это было лишь одним из направлений её разнообразной деятельности.

Штука ведь вся в том, что на самом деле работа подобных служб — это совсем не погони, фальшивые усы и исчезающие чернила.

Это, в первую очередь, умение собирать информацию, анализировать и систематизировать её. Умение налаживать контакты с представителями самых разных групп и слоёв. Умение отстаивать интересы своего государства. Всё то, что Профессор определяет всеобъемлющим словом «дипломатия».

И Двадцать Вторую решили спрятать в Шестом Углу Чрева Мира с тем, чтобы она включилась в жизнь организации, во всяком случае, чтобы у нее был запас времени на то, чтобы психологически подготовиться к мысли, что она приговорена Сильными.

Правда, ученые мужи несколько не учли тот факт, что в силу событий, описанных в предыдущей книге «От десятой луны до четвертой», Двадцать Вторая обладает достаточно крепкой, закалённой противостоянием с системой обучения в пансионате, психикой. И про особенность, полученную Двадцать Второй после того, как она выпустила драконов из ущелья, тоже никто, кроме самих драконов, не знал.

Кстати, если бы на Коллегии Умных из Умных победила точка зрения, что смерть Двадцать Второй уничтожит появившуюся магию, то поручиться за её жизнь было бы очень сложно. Когда сталкиваются интересы общества и одного человека, человек, в большинстве случаев, обречён.

Но как бы то ни было, объемный доклад Профессора, присланный им из Шестого Угла, позволил убедить даже скептиков, что приход магии в Чрево Мира необратим и Двадцать Вторая — лишь последнее звено в длинной цепочке.

Появление в Ракушке охотников за Двадцать Второй потребовало ускорения событий и её отправили в Шестой Угол раньше, чем планировалось.

А ответ на вопрос, почему из Отстойника не возвращались студенты с практики, был очень простым: там они вливались в организацию и начинали работать.

Приложение № 2 практическое.

То, что знала Двадцать Вторая. Избранное.

Пресный пирог с капустой и яйцами, любимый Профессором:

Стариннейший рецепт пресного пирога из кулинарной книги бабушки Двадцать Второй.

Тесто для пирога делается так: берётся то количество воды, которое хозяйка считает необходимым, добавляется то количество яиц, которое ей не жалко, соль, чтобы вода с яйцами стала солёной по вкусу, чуть-чуть погашенной соды и растительное масло в разумных пределах. И засыпается мука в таком размере, чтобы получилось тесто, которое можно раскатывать.

Для начинки капусту мелко-мелко рубят, желательно сечкой и желательно в корыте. Искрошенную капусту густо засыпают солью и заливают кипятком, дают немного постоять — и кипяток сливают. Капусту досаливают по вкусу, и пока она горячая, добавляют в нее кусок (опять же, какой не жалко) сливочного, обязательно сливочного масла. Можно добавить мелко нарубленных варёных яиц, они делают начинку ещё вкусней. А можно не добавлять.

Тесто раскатывают тонким слоем, кладут на противень, смазанный маслом, на тесто выкладывают капусту. Тот, кто любит красоту во всём, фигурно оформляет бортик пирога. Можно сделать пирог закрытым, положив сверху второй слой теста и защипнув края. Но тогда в верхнем пласте теста надо наделать дырочек ножом или вилкой, чтобы пар выходил. И всё получившееся запекается в духовке.

Для привыкших к пирогам из дрожжевого теста, получившиеся тонкие и достаточно жёсткие корочки пирога будут непривычны, но именно они в сочетании с сочным капустным фаршем и ценятся любителями.

Пироги из дрожжевого теста с мясной начинкой, рыбной, печёночной, грибной, повидловой:

Главное достоинство дрожжевого теста в том, что для его создания требуется всего лишь вода, мука, дрожжи и соль — попытки положить в него что-то ещё уже относятся к стремлению жить красиво.

Но эта скромность основных составляющих является также его недостатком, потому что ко всему этому надо приложить еще массу труда и интеллекта, а это дело, согласитесь, опасное, можно увязнуть в дрожжевом тесте по уши и привет — ни физических, ни душевных сил ни на что другое не останется. Поэтому опытные хозяйки заводят дрожжевое тесто в емкости не меньше ведра, — чтобы уж не зря надрываться, и чтобы домашних потом еще долго тошнило при одном только слове «булочки».

Заводя тесто на пироги, Двадцать Вторая (а она хотела жить красиво) брала ведро, наливала туда воды примерно на одну треть (теплой), добавляла десяток яиц, соли по вкусу (чтобы вода получилась хорошо солёной), кружку сухих дрожжей (атомных тогда не было).

Когда убеждалась, что дрожжи заработали, подливала масла растительного кружку-две и насыпала муки, замешивая достаточно крутое тесто. Теоретически она знала, что это называется безопарный способ, а правильные, экономные хозяйки предпочитают опарный, то есть когда сначала делают жидкую болтушку из муки, воды и дрожжей, а потом уж, когда она побродит часа три, добавляют все остальные продукты.

Но Двадцать Второй было лень, поэтому она полагалась на снисходительность Сестры-Хозяйки и замешивала тесто из всех продуктов сразу. И ставила ведро в теплое место. Когда тесто поднималось над ведром шапкой, она его уминала до прежних размеров, и возвращала ведро в тепло.

Когда тесто поднималось во второй раз, — снова обминала в ведре, потом вынимала, и выкладывала на стол, посыпанный мукой. Отрезала от большого куска теста кусочек поменьше, удобный для разделки, и начинала мять на столе, а потом делала из теста длинный жгут, который разрезала на ровные кусочки, из которых, в свою очередь, катала шарики, а шарики раскатывала в лепёшечки.

На лепёшечку клала начинку и края защипывала так, чтобы получился пирожок в форме лодочки. Готовые пирожки она укладывала на противень и ставила в теплое место постоять с полчасика — чтобы тесто снова поднялось и стало пышным. А потом пекла пирожки в духовке.

Мясная начинка:

Особо не мудрствуя, Двадцать Вторая прокручивала мясо и лук через мясорубку, солила получившийся фарш, перчила, потом обжаривала его на сковороде. Главное, чтобы начинка получилась более-менее сочная.

Грибная начинка:

Дело было весной, поэтому грибы у Двадцать Второй имелись только сухие, те, что разводил Профессор в подвале, он в пироги не давал. Сухие грибы она сначала замачивала, потом сливала воду, наливала новую, солила и ставила грибы отваривать. Отваренные грибы пропускала через мясорубку, обжаривала на сковородке, потом добавляла мелко нарезанный лук и еще немножко обжаривала.

Печёночная начинка:

Печень Двадцать Вторая отваривала в солёной воде, потом пропускала через мясорубку, с луком, как обычно, обжаривала.

Рыбная начинка:

Рыбка освобождалась от чешуи и костей, иногда и от кожи, пропускалась через мясорубку, в фарш Двадцать Вторая добавляла мелко нарезанный лук, яйца и молоко, чтобы он был сочный, солила и перчила. И начиняла им расстегаи. В середине пирожка шов не защипывала, оставляя отверстие.

К вопросу о луке: варёный лук и жареный лук Двадцать Вторая терпеть не может, но в начинку для пирогов лук добавляет, только старается измельчить его насколько возможно. И ест пирог, зажмурившись.

Сладкие пирожки с повидлом: принципиально ничем не отличаются от несладких, только в тесто добавляется сахар, и повидло для начинки берется как можно более густое.

Холодец:

Поскольку Двадцать Второй холодец доварить не дали, теоретическое знание не превратилось в практическое.

Но вот что она знает: для холодца обычно берут ногу. Коровью. Которая с копытом. Чистят ее. И долго-долго варят, не меньше одной ночи, а то и больше. Так, чтобы выварилась хорошенько. В конце варки добавляют разные пряные травки и коренья, сочетающиеся с мясом. Потом мясо вынимают, нарезают красивыми кусочками и укладывают в разные емкости, туда же кладут всё, что хотят узреть в холодце, кусочки вареной морковки, еще что-нибудь. Навар тщательно процеживают и заливают им мясо. И ставят в прохладное место, чтобы холодец затвердел.

Каша гороховая:

Очень уважаемая в Чреве Мира каша, особенно по весне. Берется сухой горох, желтый. Тщательно моется. Если в желтом горохе попались зеленые или бурые горошины, они безжалостно выкидываются, иначе каша будет грязного, неаппетитного цвета. Промытый горох заливают холодной водой и ставят варить на медленный огонь в посуде без крышки: в процессе варки гороховая каша обожает пениться. Если закрыть кашу крышкой — обязательно сбежит. Пену лучше снимать. Варится горох долго и нудно, но наступает такой момент, когда он всё-таки разваривается до состояния пюре. Тогда его солят и добавляют масло, обычно растительное.

К такой каше очень подходит луковый салат.

Салат луковый:

Опять же очень любимый в Чреве Мира весенний салат. Лук нарезают на максимально мелкие кусочки, складывают в емкость, засыпают густо солью, потом заливают кипятком. Дают немного постоять и кипяток сливают. Лук пробуют — если недостаточно солёный, подсаливают по вкусу, добавляют масла, перемешивают. Салат готов.

Жареная рыба:

Жарить рыбу — это одно, а чистить — совсем другое. Поэтому Двадцать Вторая придерживается правила: «тот, кто рыбу ловит, тот её и чистит» — и горя не знает. С выпотрошенной и почищенной рыбой дело иметь приятно. Её надо нарезать на удобные кусочки, подсолить, потом обвалять со всех сторон в муке, а еще лучше в манной крупе и жарить до золотистой корочки в разогретом растительном масле.

Речная рыба обычно очень костлявая, поэтому опытные рыбаки эту рыбу карбуют: острым ножом на рыбной спинке делают множество насечек. Таким образом, мелкие косточки, которые обычно убивают всё удовольствие от рыбы, рассекаются на части, которые уже можно проглотить, без риска подавиться. Да и прожаривается такая рыбка, украшенная насечкой с двух сторон, куда лучше.

Запечённое мясо:

Это роскошь. Потому что нужен хороший кусок мяса. Где Двадцать Вторая его взяла, так и осталось её тайной. Не исключено, заказала готовый в близлежайшем трактирчике, а потом только подогрела.

Приложение № 3 систематическое.

Денежная система в Чреве Мира:

Раньше в Чреве Мира денежной единицей была меховая шкурка. Самыми дешевыми были мышиные шкурки, кошачьи шли подороже, а наиболее дорогим среди ходовых денежных эквивалентов была шкура собаки. Соотношение у монет такое: одна собака съедает пять кошек, а одна кошка — десять мышек. Коронованная кошка ест пятнадцать мышек.

Календарь в Чреве Мира употребляют лунный.

Широко применяются обозначения типа: первый день второй луны и т. п.

00.00 — час Архара

01.00 — час Щуки

02.00 — час Шакала

03.00 — час Чирка

04.00 — час Циветты

05.00 — час Филина

06.00 — час Удода

07.00 — час Тигра

08.00 — час Сапсана

09.00 — час Росомахи

10.00 — час Петуха

11.00 — час Орла

12.00 — час Носорога

13.00 — час Мангуста

14.00 — час Лисицы

15.00 — час Кабана

16.00 — час Ибиса

17.00 — час Зайца

18.00 — час Журавля

19.00 — час Ежа

20.00 — час Дракона

21.00 — час Горностая

22.00 — час Выдры

23.00 — час Барсука

Таблица мер, соотношение с метрической системой приблизительное.

Мера длины:

Палец — 10 см.

Локоть — 40 см (4 пальца)

Хвост — 90 см (два локтя и один палец)

Меры площади:

Ноготь — 1кв. см.

Ладонь- 0,002 кв. м

Шкура — 2 кв. м.

Меры объема:

Кружка — 0,3 литра

Кувшин — 3 литра

Ведро — 10 литров

Меры веса:

Копыто — 0,33 кг.

Булка — 1 кг

Тугой мешок — 50 кг.

Оглавление

Глава первая . КАК ЖЕ ВСЁ НАЧИНАЛОСЬ

Глава вторая . Я И МАГИЯ

Глава третья . СТРАННЫЙ ТРУП

Глава четвертая . ТАК Я ОКАЗАЛАСЬ В ОТСТОЙНИКЕ

Глава пятая . НОВЫЙ ДЕНЬ

Глава шестая . ПОСЛЕ РАЗРЕШЕНИЯ КОНФЛИКТА

Глава седьмая . ВТОРОЙ КОРАБЛЬ

Глава восьмая . УТРОМ

Глава девятая . НАСТУПИЛИ ТЕПЛЫЕ ДНИ

Глава десятая . ЛИЧНАЯ ЖИЗНЬ

Глава одиннадцатая . ВЕСНА ВСЕХ ОБМАНУЛА

Глава двенадцатая . В ОДИН ПРЕКРАСНЫЙ ДЕНЬ

Глава тринадцатая . НАД ТЕМНЫМ, БЕЗЛЮДНЫМ ОГРЫЗКОМ…

Глава четырнадцатая . ЯНТАРНЫЙ ПОЯВИЛСЯ

Глава пятнадцатая . А РЯХА…

Глава шестнадцатая . В ПРЕДСТАВИТЕЛЬСТВЕ

Глава семнадцатая . НА СЛЕДУЮЩЕЕ УТРО

Глава восемнадцатая . ОКОНЧАТЕЛЬНЫЙ ПЛАН

Глава девятнадцатая . БОЙ

Глава двадцатая . РЯХА ВСЁ ПОНЯЛ

Глава двадцать первая . РЯДОМ С ДОРОГОЙ

Глава двадцать вторая . РАССВЕЛО

Глава двадцать третья . СОЛНЦЕ ПРИПЕКАЛО

Глава двадцать четвертая . И МЫ ВОШЛИ В ДЕРЕВУШКУ

Глава двадцать пятая . РАССВЕТ БЫЛ ТУМАННЫМ

Глава двадцать шестая . ПОСЛЕ КОРОНАЦИИ

ПРИЛОЖЕНИЯ

Реклама на сайте