«В плавнях»

Ночами над плавнями стояли сухие грозы, они были видны даже при свете луны, огромной и красной, и Янка боялась, что огненный змей подкрадется незаметно да и подпалит подсохшее сено. Хотя как раз к их подворью мало кто сумел бы подкрасться ночью незаметно, будь то даже огненный змей. Отец, что ни ночь, бодрствовал, вытаскивал из сарая лодку-плоскодонку, а под утро пригонял ее назад, тяжело груженную, так что мелкая волна перехлестывала через борта, и невесть откуда взявшиеся люди, темные и молчаливые, на рассвете сновали меж клубов тумана, заволакивая мешки в сарай. А то сразу грузили их на подводу, и мохноногая низенькая лошаденка, тяжело вздыхая, трогалась с места и исчезала за амбарами, там, где шла в две колеи пыльная дорога. Лето, говорил отец, прихлебывая рыбный суп и отламывая от темной краюхи, самое что ни на есть горячее время, лето кормит зиму… А в последнее время лодка и в плавни уходила не пустая - тихие люди, худые, со сбитыми ногами, с котомками за спиной, приходили вечером и торопливо, виновато ели то, что выносила им Янка или мать, - ели на крыльце, потому что мать не пускала их в дом. А в доме завелись вещи, каких раньше не было; например, часы с кукушкой, которая, выскакивая из своего окошечка с дверками, кричала противным голосом. Серебряный половник. Портсигар с вензелем. Тяжелый гранатовый браслет, который мать надевала теперь по воскресеньям.

Владек-дурачок однажды напугал ее, разглядывая красивую шаль набивного шелка, которую она накинула на плечи. Даже сейчас шаль пахла каким-то чужим запахом, душным, сладким, тревожным.

- Думаешь, твой батя увозит их куда? - сказал он, хихикая. - Перевозит на ту сторону? Вот тебе, Янка, он гроши с них берет, а сам завозит подальше в плавни и - концы в воду. Там, на дне, мертвяки лежат, ох, сколько мертвяков, - говорил он, тараща белые глаза.

- Замолчи, дурень! - сердито закричала Янка, но дурачок только отбежал и теперь хохотал, скаля щербатые зубы.

Янка, хотя и взрослая, расплакалась и побежала к отцу.

- Батя! - кричала она на бегу. - Что он говорит?! Что он говорит такое ужасное!

Батя, узнав, помрачнел, но не рассердился, а погладил по голове жесткой ладонью с мозолями от весел.

- Может, кто так и делает, Янка, - сказал он серьезно, - но я - нет. Грех это. Живые же души. А я не душегуб какой-то. Я честно. Может, им там пощастыть, бедолагам.

- Где? - спросила она тогда.